Первая волна. Сексуальная дистанция Мила Левчук
        Мир после пандемии никогда не будет прежним. Государства превратились в изолированные миры и создают общество, в котором не работают законы свободы и прав человека. Что если тебе запрещено любить того, кого выбрал? Если разводы запрещены, а ты много лет мечтаешь о той, что уже замужем? О единственной на всю жизнь, той, которую однажды потерял. За связь с чужой женой тебя могут отправить копать могилы для погибших от смертельного вируса, лишить свободы и даже мужского достоинства. Но что если так вышло и ты самый упрямый человек на земле и раз сказал «добьюсь», значит так оно и будет?
        Главный герой антиутопии Алекс нравится множеству женщин, но любит одну, которую потерял еще в школе. В попытке вернуть свою единственную, он готов преодолеть пропасть, что разлучила его с любимой, схватиться с ее новым мужчиной, который способен превратить его в ничто и даже противостоять всему государству, которое запрещает любить. Что случилось в его прошлом?
        Содержит нецензурную брань.
        ПЕРВАЯ ВОЛНА: СЕКСУАЛЬНАЯ ДИСТАНЦИЯ
        МИЛА ЛЕВЧУК
        ГЛАВА 1
        Алекс еще раз вогнал лопату в землю по самый черенок и остановился. Уф, жарковато так-то в защитном костюме и респираторе. Он распрямился и рукавом вытер мокрый и пыльный лоб. Осмотрелся, чтобы мозг отдохнул от однообразного нудного копания. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась довольно унылая пустошь с редкими вкраплениями деревьев и чахлых кустарников. Вся перерытая, в свежих курганах и насыпях. Неподалеку торчала монохромная бетонная стена, даже без граффити, КПП со шлагбаумом и двумя приземистыми постройками. Рядом с одной из них лениво курил охранник. Где-то неумолчно каркало воронье.
        Таких, как он, нарушителей законов карантина и преступников тут было с десяток, причем девушки и женщины копали с мужиками наравне. Вернее, им какую-то другую норму никто не поставил, а вот продуктивность явно страдала.
        Ему, например, все это вообще казалось приключением. После того как ты в армии год копаешь траншеи и окопы вдоль, поперек и в художественном порядке, а потом с тем же успехом засыпаешь и утаптываешь накопанное, рытье вручную на свежем воздухе вообще ни разу не стресс. Крепкое тело быстро вспомнило нехитрый навык, резвый ум достал из памяти способ не сдуреть от скуки, а если б у него еще и телефон не отобрали, то с музыкой в ушах он мог бы в охотку трудиться до заката. Да и земля была хорошая, мягкая, стоило пробиться сквозь верхний каменистый слой. Вот поэтому к полудню он уже закончил две ровненькие могилы и наметил третью.
        Таких успехов, к слову, не было ни у кого. Один мужик догонял, стоя по грудь во второй яме, но уже так дышал и обливался потом, что видно было - выдохся, а значит, Алекс играючи от него оторвется. Это соревнование он придумал со скуки, но хоть появились какая-то мотивация и азарт убиваться. Больше половины закончили первую и развивали успех во второй. И только одна девчонка и до середины первой ямы не дошла. Поговаривали, если три могилы ты копаешь неделю, то именно столько тебя и будут сюда возить. Вот потому-то Алекс и бился тут за звание почетного землеройца аж с шести утра.
        Девчонка была стройная, невысокая, ручки-веточки и отчаялась еще на стадии прохождения верхнего каменистого слоя. Она сдуру решила равномерно рыть по площади и потратила уйму времени на то, что можно было сделать втрое быстрее, прокопайся она до мягкого слоя в одном месте. Поэтому к моменту, когда можно было сделать прорыв и у других открывалось второе дыхание, она уже выбилась из сил настолько, что еле ковырялась. А теперь, когда близился обеденный перерыв, и вовсе вдруг бросила лопату, села на край ямы и разревелась.
        Ну ё-моё. Вольский выдернул лопату и направился к ней. Тут же с предостерегающим криком охранник отбросил свою сигарету и быстрым шагом устремился наперерез.
        - Бегом двигай к моим. - Он загородил реву своими почти двухметровыми габаритами и пихнул в плечо. - Давай, оп-оп! - Силком он вздернул ее на ноги. Ух, легонькая какая! И толкнул в нужном направлении.
        Девчонка хлопнула два раза глазищами, но на лету схватила свою удачу за черенок и побежала к его участку. Поэтому когда охранник достиг своей цели, старшина запаса Вольский уже бодро махал лопатой в своей неглубокой могиле. Поди разбери, кто где стоял.
        Охранникам наскучило изображать из себя рабовладельцев уже к семи утра, и они спокойно удалились на заслуженный отдых в будку у шлагбаума, разумно рассудив, что бежать тут некуда. Единственный путь на условную волю все равно через КПП. Да и какому дураку придет в голову бежать? Тут вокруг кладбища для павших от вируса, на километры разруха, пустошь и гетто.
        Издалека тоже не разобрать, менялись они местами или нет. Арестанты хоть и отличались габаритами, но все были в одинаковых серых спецкостюмах и масках на лице. Что ты тут предъявишь? Да и зачем? Попыхтел страж порядка для проформы да утек обратно в будку. Полномочий у него даже на подзатыльник нарушителю не хватало. Даже если и поменялся один арестант с другим, ему-то что? Сам себя наказал.
        Это Лекс быстро осознал. Весь его прогресс и надежда отделаться за день остались там, на любовно возделанном участке, принадлежавшем теперь неизвестной девчонке, которая даже «спасибо» сказать не сообразила. Он и сам подумать не успел, как вписался. Ланселот кладбищенский покосился на спасенную плаксу, которая с энтузиазмом ковыряла его аккуратную третью яму и вздохнул.
        «Засунь себе свое рыцарство в задницу, Лекс, - прокряхтел он, врезаясь в землю лопатой, - и проверни».
        К обеду он даже начатое не закончил. У девчонки явно не было таланта к грубому ручному труду. Могила была кривая, косая, с пологими стенками и он полчаса убил лишь на то, чтобы спрямить углы. Такими темпами она и за неделю бы не управилась. От понимания, что в его помощи действительно нуждались, немного отлегло. Ну а в душной бытовке на обеде, после того как он отмыл морду и руки, сполоснул шею и смог наконец вздохнуть без фильтра, спасенная девчонка подсела к нему за стол сама.
        - Спасибо! - она смотрела на него с искренней благодарностью, ее губы дрожали, а глаза угрожающе блестели от набегающих слез.
        Симпатичная кукольная мордашка. Выглядела лет на семнадцать, но школьницам общественные работы не назначают, так что истинный возраст собеседницы еще предстояло выяснить.
        - Наслаждайся, - он широко улыбнулся, прощая себя за спонтанный героизм. Хорошенькая, маленькая, в беде. Ну как тут не помочь?
        - Ты… ты… мой герой! - выдохнула она.
        - Да брось, - он продолжал лыбиться, только делая вид, что слышать такие вещи ему не так уж и важно. - Меня зовут Алекс, а тебя?
        - Я Лиза, - она улыбнулась в ответ и слегка порозовела.
        В бытовку внесли пятилитровую кастрюлю, от которой исходил до зуда в затылке знакомый запах гречки. Назад в казарму. Отпуск в прошлое. После армии Алекс гречку в рот не брал. На всю жизнь наелся так, что отвернуло. Но сейчас было даже прикольно. Ностальгия.
        Охранник быстро раскидал черпаком порции по тарелкам, грохнул чайник с чаем в центр стола и удалился. Лекс утянул с тарелки кусок серого хлеба.
        - Ты за что сюда загремела, Лиза? - спросил он, погружаясь во вкусовые ощущения почти десятилетней давности.
        - Я медсестра, нарушила стерильность красной зоны.
        Ага, все-таки не выпускница и даже не рядом. Лет 25. Лекс прикинул, сколько надо отучиться, чтобы получить доступ в вирусный корпус.
        - Вошла в блок в маске, перчатках и купальнике.
        Он едва не подавился и поднял на нее от тарелки смеющийся взгляд.
        - Серьезно?
        - Да. Знаешь, как в полной защите жарко? К вечеру мокрая насквозь. У нас многие так делали перед концом смены. А у меня с главврачом отношения не очень. Вот она и влепила административку.
        Алекс хмыкнул, был бы там главврач мужик, ей бы еще премию выдали за заслуги перед отечественным здравоохранением.
        - Стерва старая, - дрогнувшим голосом выдавила она, обняла себя за плечи и отвела глаза, пряча закипающие слезы. - Мне кошмары теперь будут сниться…
        - Почему? - искренне удивился он.
        - Мы же копаем могилы для мертвых людей! - ее передернуло.
        - Хорошо, что их копают не для нас, - пожал плечами он, - остальное лирика. Представь, что ищешь сокровище.
        Она помолчала, обдумывая эту идею.
        - А ты почему здесь?
        - Я пострадал за любовь, - он хитро подмигнул и получил в ответ заинтригованную улыбку.
        - Это как? - ее маленькие пальчики как будто невзначай проскользнули по шее и принялись крутить сережку. Он на пару секунд залип на это дело.
        - Она не сказала, что замужем. Да еще и попалась, дурочка. И вот, - он развел руками, приглашая полюбоваться результатом. При этом по его ехидной физиономии было абсолютно ясно, что пострадавшим он себя ничуть не считает.
        - Ты же мог сказать, что не знал, и тогда она бы тут копалась, - вздернула бровки бесстыжая медсестра.
        - А ты там, - он кивнул себе за спину, и она осеклась.
        Лиза чуть приоткрыла губы и облизнула нижнюю. Последовавший за этим взгляд вознаградил его за все страдания. Смесь восхищения, интереса и смущения, исходящая от миловидной барышни, действовала как таблетка от уныния. Он поднял на нее взгляд от тарелки и вытянул левый угол губ в наглой обаятельной улыбке. Барышня сигнал приняла, смутилась и покраснела, но взгляд не отвела.
        Под такими впечатлениями и копать было веселей, и дело спорилось. Когда вечером после поверки, помывки, дезинфекции и высадки на точке сбора он предложил ее подвезти, Лиза охотно согласилась, а потом пригласила зайти на чай.
        Все же, когда ты метр девяносто два, у тебя широкие плечи, буйная темно-русая шевелюра и классические черты лица с четко очерченным волевым, но перманентно небритым подбородком, в гости зовут часто, правда, до чая почти никогда не доходит. Алекса должен был портить разве что выдающийся нос, с горбинкой, заостренный, слегка больше среднего. Алексу будто выдали его, чтобы влюбились не все девчонки, а только половина: вот же, смотрите, он не модель нижнего белья для мужчин, расходитесь, расходитесь. Но срабатывало наоборот, добавляя внешности изюма и какого-то несовершенного шарма, из-за чего он становился только обаятельней и интересней.
        В нем не было холодности безупречных красавчиков, да и смотрел он всегда с приязнью и интересом, так, будто именно ты какая-то особенная и, безусловно, ему нравишься. Девчонки понимали, что шансы есть, даже если не снимались для каталога «Виктория сикрет», и просто с ума сходили. Особенно когда он улыбался блестящими белыми зубами с крупными клыками, которые добавляли ему еще одну изюмину и новое достоинство в глазах девушек. А улыбался он постоянно, шутил, ходил в этой ехидной маске как в броне, так что ранние морщинки-лучики у наружных уголков глаз уже не распрямлялись.
        Руки у него были большие, сильные, пролетарские, с выступающими венами на тыльной стороне ладоней и всегда чистыми, коротко остриженными ногтями. Костяшки на пальцах белели шрамами заживших ран. Не программиста руки, а скорее могильщика. А еще природа щедро подарила ему подтянутое телосложение, чуть суховатое, поджарое, из-за чего он никогда не имел проблем с лишним весом, но, чтобы не выглядеть тощаком, приходилось и в спортзал наведываться, и за питанием следить.
        В общем, повезло с внешностью, Лекс это признавал. За нее и за легкий, юморной характер ему многое прощалось, многое само шло в руки, и не превратиться в эгоистичного самовлюбленного придурка ему мешало три вещи: воспитание, интеллект и еще одно обстоятельство, о котором он предпочитал не говорить. И не вспоминать.
        Сегодня в руки шла Лизавета, и вот он уже падает на спину в кровать, а она, звеня пряжкой ремня, ожесточенно сдирает с него джинсы. А потом так горячо благодарит, что у Лекса глаза закатились. Он шумно, протяжно выдохнул, ласково погладил ее по затылку и отчалил на волнах блаженства. Умница девочка, видит же, что герой устал. Все сама сделала. А потом уселась сверху и с полчаса не слезала, демонстрируя чудеса выносливости, а он посильно участвовал и наслаждался прекрасным видом благодарной женщины, которую, очевидно, крепко заводят рыцарские поступки.
        Потом он сменил ее и выдолбил из девчонки такие стоны, что не понятно, как в глаза соседям теперь смотреть. Она была ненасытна и неукротима, так старалась для него, что начисто забыла о себе. Лекс успел спустить дважды, прежде чем в этом убедился. Сразу же дошло, что она не из тех, кто кончает от проникновения, тогда он силком уложил девочку на спину, языком и пальцами помог ей достичь оргазма, и довольная Лиза унялась, а сам он вырубился секунд через пять.
        Ну а утро в чужом доме было похоже на множество таких же утр. Заспанное, улыбчивое личико подруги, вспомнить имя… вспомнить имя… Лизы! Кофе, яичница и смущенное признание, что он первый за год. Ну, это многое объясняет. Она делилась впечатлениями, сидя с ногами на стуле, как воробей. Он шутил и жрал, как конь. Потом снова сбор, амуниция, лопата…
        Вечером она позвала снова, но на этот раз Лекс с улыбкой отговорился желанием выспаться и работой, что было чистой правдой. Она просила звонить. Он больше никогда не позвонил.
        - Ну что, маргинал, алкоголик, тунеядец? Облагородил тебя труд на благо общества? - Глумливая физиономия Семена с экрана ноутбука выражала высшую степень превосходства женатого человека над холостым приключенцем. У него крайне редко выпадал повод позлорадствовать, но сейчас, несомненно, выдался именно такой.
        - Отнюдь, - Лекс ответил ехидной ухмылкой, - только больше нагрешил.
        Выражение лица собеседника сменилось на скептическую гримасу.
        - Я запрещу бухгалтерии платить твои штрафы.
        - А я обратно разрешу. Не строй из себя начальство.
        - Дал же бог партнера уголовника.
        - Повезло же с другом моралистом. Выкладывай давай, что там за катастрофа без меня?
        - Размечтался. - Семен закатил глаза. - Катастрофа… Никто и не заметил. Может, пришло время сменить профессию?
        Они привычно пикировались, как старые супруги, пока Алекс разворачивал таск лист и пробегал его взглядом. Логи несанкционированных запросов доступа к порталу МГУ, новый заказ на дебаг и защиту банковского приложения и целая простыня с переписками по подвисшим задачам.
        - Я не хочу это читать, - выдохнул Алекс и уронил голову на стол с сочным глухим звуком. Деревом об дерево.
        - Ну пусть тебе Настена суммирует. - Партнер взирал на него с таким разочарованием, с каким, должно быть, смотрит мать на сына, которого рожали, чтобы он стал бизнесменом, а он взял и вырос ихтиологом. И вот вместо карьеры тычет ей в лицо кальмаром, а она сидит и не понимает, что ты за бестолочь и почему так воняет.
        - Разве есть что-то срочное? - глухо донеслось от стола.
        Семен вздохнул и закатил глаза.
        - Есть.
        - Катастрофа? - Лекс поднял на него смеющийся взгляд.
        - Ну катастрофа, - нехотя признался тот, - ах спаси нас, благодетель! Центробанк с утра истерит. Им систему повесили DDos атакой. Опять. А я предупреждал! Сэкономили, блт.
        - Готовьте дары, мои юные подаваны, сейчас вам будет явлена сила. - Гений информационной безопасности размял пальцы и таки взялся за отчет об ошибках. - Нарисуй им красивый счет, остальное волшебство с меня.
        Он любил свою работу. С юности, когда окончательно определился с призванием, Лекс почувствовал приятную определенность и то самое чувство, которое дает тебе уверенность в том, что ты на своем месте. Поэтому за годы предпринимательства он и в Сколково входил, как к себе домой, и клиенты не переводились. А Семен, хоть и ворчал, но отдавал себе отчет, что вся его административная организаторская работа строится вокруг таланта друга и его умения закорючки превратить в решение, за которым выстроится очередь из заказчиков.
        Лекс знал, что занимается делом, ради которого рожден, и каждый в этом мире заточен для чего-то своего и будет делать это лучше других. И выяснить, в чем заключается твой талант - задача каждого человека, и ни на какие побочные занятия до тех пор лучше не отвлекаться. Стоит ли удивляться, что из хорошего садовника, который в себе не разобрался, получается отвратительный юрист, а из поэта - омерзительный плиточник-облицовщик. Люди не на своем месте бесили Алекса до кипячения, но он понимал, что кому-то уже поздно что-то менять и нужно просто подальше держаться от тех, кто доламывает свою стезю, причиняя максимальный ущерб себе и окружающим. Он и сам иногда думал, что бы было, родись он в эпоху Средневековья? Вероятно, сложил бы голову в каком-нибудь крестовом походе, научившись в своей жизни двум вещам: убивать и не убивать.
        Стоило Вольскому убедиться в том, что языки программирования раскладываются в его голове на многоступенчатую упорядоченную структуру, как он перестал отвлекаться на исправление двоек по химии, прекратил спорить с учителем географии, что он дебил, и вмешиваться в сложные отношения исторички с его посещаемостью. Он откровенно на все это забил, а поскольку свое дело давалось ему легко и непринужденно, высвободилась куча времени на то, чтобы разогнать некоторые навыки, которые отставали от таланта, но все равно уверенно входили в число сильных сторон.
        Он стал больше читать, занялся спортом, танцами. Даже попытался играть на гитаре (это нравилось девушкам), но вскоре выяснилось, что девушкам он нравится и без гитары, а издеваться над инструментом грешно.
        Кстати, о спорте. Зазвонил телефон. В первую секунду Алекс вздрогнул, вспоминая, о чем забыл, когда принял сигнал за будильник. Но вскоре понял, в чем дело, и криво ухмыльнулся:
        - Внимательно, - ехидно произнес он, включая громкую связь.
        - Привет. Звоню напомнить о том, что тебе нужна тренировка, - зазвучал из динамика уверенный женский голос.
        - Мне? Какая проницательность, - он осклабился и подпер рукой подбородок. - Какая забота, Валерия, я впечатлен! - его голос сочился ехидством.
        На том конце на секунду замялись.
        - Ну… мне, - она вздохнула, и Лекс прямо услышал, как она борется с собой. Ничего, ей полезно. - В общем, придешь или нет? - теперь она звучала сердито.
        - Ну разумеется, приду, - отозвался он, и голос собеседницы сразу потеплел.
        - Сегодня? - с надеждой выдохнула она.
        - В пять, - добавил он.
        - Жду, - и связь оборвалась.
        Лекс откинулся на спинку стула и потер лицо руками. Хорошо, что успел выспаться!
        Лера звонила ему раз в месяц, почему-то именно голосом и приглашала на тренировку. Очевидно, для нее это был своего рода ритуал. Виделись-то они гораздо чаще, когда он сам приходил в зал и она семь шкур с него спускала по программе тренировок, которую сама же и составила. Но устное приглашение он получал редко и старался не отказывать, потому что Лера была очень интересной девушкой.
        Жесткая, волевая, сильная девчонка с телом, отлитым из бронзы. Дома у нее на стене висело столько медалей за фитнес-бикини, что хватило бы на золотой нагрудник. Любая выставочная собака позавидует. И она ни с кем не встречалась уже много лет, а всех претендентов срезала на подлете пулеметной очередью из острот и метких, обидных замечаний. Алекс терялся в догадках, почему она выбрала именно его, но это всегда был захватывающий опыт.
        Вот он приходит в спортзал, переодевается и появляется у тренажеров, и эта чудовищная женщина начинает истязать его, как в застенках гестапо, заставляя делать столько подходов и увеличивать нагрузку настолько, что через час тренировки он хрипит, как издыхающий бульдог, а его футболку можно выжимать. А тренер стоит над ним в тонких обтягивающих шортах и комментирует:
        - Что ты как девка? Я этот вес двенадцать лет назад брала! Еще десять раз! - Приседает рядом так, что в поле зрения попадает уже маленькая подтянутая грудь с торчащими сквозь топ сосками и проникновенно добавляет: - Облажаешь технику, будет еще десять.
        И считает, пока он, трясясь от натуги, с надутыми венами жмет штангу от груди. Лера и обычно-то не Белоснежка, в приглашенные дни и вовсе превращается в десятибалльный шторм. А когда он, убитый в ноль, уползает в душевую, через пару минут дверь кабинки открывается, и его мокрое, скользкое тело сзади обнимают красивые руки. Она гладит его живот, грудь, входит под струи воды и прижимается твердым, рельефным животом к его спине и целует между лопатками. Ласковые ладошки ныряют ниже и обхватывают член. Тут-то он ее и перехватывает. Грубо берет за запястье и отталкивает в сторону, поворачивается и хмуро, без улыбки спрашивает:
        - Чего тебе надо?
        Лера переминается с ноги на ногу и кусает губы, глаза опущены, по лицу блуждают красные пятна. Куда подевалась Немезида? Перед ним стоит испуганная, робкая девочка, которая едва не дрожит под его холодным, равнодушным взглядом. Алекс знает, что в этот момент она течет так, что если б не душ, была бы мокрой до колена.
        А потом она берет его руки, трется о них лицом, целует, облизывает пальцы, а он раздраженно их отбирает. Лера трясется и становится на колени…
        В первый раз Лекс действительно не хотел иметь с ней ничего общего, так она достала его в тот день, и посылал ее к черту совершенно искренне. Но когда увидел эту разительную перемену, был настолько заинтригован, что повелся, и у них случился грубый, даже несколько жестокий секс. Он хотел отыграться за недавние унижения, развернул ее задом, схватил за волосы, намотал на ладонь, зажал рот и поимел так, что любая другая молила бы о пощаде. А эта просила еще и еще, плакала и кончала как одержимая. А потом мягкая, дрожащая, на подгибающихся ногах, железная леди цеплялась за него, как кошка терлась лицом о его плечи и благодарила.
        С тех пор такие тренировки стали их маленькой игрой. В обычные дни он не лез к ней, и никто из них двоих не чувствовал ни влечения, ни химии. Отношения не нужны были обоим. Она и вовсе нуждалась в сексе всего раз в месяц. И именно в таком: грубом, злом и доминирующем. В такие моменты она превращалась в покорную рабыню, готовую ползти на четвереньках, сносить пощечины и просить добавки.
        Лера протестировала пару десятков посетителей спортзала, пока не напоролась на Лекса, и, судя по всему, он отлично подошел по всем параметрам. Сильная женщина со слабым сексуальным темпераментом хотела спустить пар и почувствовать себя маленькой, беспомощной и подвластной кому-то девочкой. Для нее разрядка и терапия, а для него захватывающее приключение, после которого он восстанавливался по три дня. Каждая мышца болела так, что он едва поднимался к ноутбуку. Но и в этом была своя прелесть.
        Связью с Лерой он дорожил, но не думал о ней между сессиями и ни разу не предложил чего-то большего.
        В этот раз они проторчали в душе около часа, и когда он доплелся до скамьи у своего шкафчика, в нем боролись два желания: пожрать или сдохнуть. Второе побеждало с серьезным отрывом, когда над головой внезапно грянул взбудораженный, преувеличенно радостный голос:
        - Ну конечно, кто еще это мог быть? Вольский! Все девки твои, как всегда.
        Он открыл глаза. На скамью напротив уселся конопатый мужик в полотенце на бедрах и радостно уставился на него.
        - Дани-и-и-илов, - Алекс расплылся в дружелюбной улыбке, заставил себя сесть прямо и приветственно поднять руку, - сколько Лен, сколько Зин!
        Тот заржал и подмигнул.
        - Лер, - поправил он.
        Алекс философски пожал плечами.
        - Ну ты как? Я после выпускного класса ничего о тебе не слышал. Потерялся ты с радаров. - Данилов был похож на восторженного лабрадора, который встретил партнера для игр, только что хвостом по полу не стучал.
        - Бизнес, разврат, нравственная деградация, - коротко резюмировал свои успехи за минувшие с выпускного годы Вольский.
        - А я женился недавно! Нас по базе подобрали. Во всем предпочитаю научный подход. Скоро будем подавать заявку на ребенка.
        - Поздравляю, - кивнул Лекс, - если по базе, значит, одобрят.
        - Спасибо, мы надеемся. А ты не решился на законные отношения?
        - Нет. Умру один, научу кота подавать стакан воды.
        - У тебя есть кот?
        - Заведу!
        Они заржали.
        - Ты кого-то из наших видел? Кто, где? - спросил Данилов.
        - Только Сему. Бизнес, жена, двое детей. Тошнотворно счастлив.
        - Двое! Ого… повезло ему. А вы все так же не разлей вода.
        - Угу, я пытался. Не разлил. - Алекс развел руками. - А ты кого-то видел?
        Данилов видел многих и обрушил на него целый ворох любопытной, но абсолютно бесполезной информации. Теперь прибавит еще две истории к архиву, и все бывшие одноклассники узнают, с кем у Лекса бывает секс в душе тренажерного зала. Да и плевать. Он выслушал все забавные байки и даже не симулировал интерес. Все же этих людей он знал десятилетку и еще столько же не видел, любопытно было, как кого жизнь разбросала. Уже открывая дверь зала, Данилов обернулся и добавил:
        - Ах да, еще Тихомирова в соседний дом переехала. - И вышел, а Лекс еще минут пять стоял с ослабшими, повисшими руками и смотрел на раскачивающуюся на петлях дверь.
        - Братан, надо встретиться. - Спустя десять минут Алекс нервно барабанил по рулю, набирая скорость по Каменностровскому.
        - Что, так срочно? - меланхолично поинтересовался Семен по громкой связи.
        - Срочно. Жду тебя в «Весна Осень», я уже там, - он сбросил звонок, не дожидаясь согласия, и прибавил газу от перекрестка.
        - У-у-у-у… как все запущено-то, а… - Лекс поднял голову и увидел стоящего над ним друга, слабо улыбнулся ему и проводил взглядом за сиденье напротив. - Что за повод? - Семен кивнул на стакан вискаря.
        Ресторан на Крестовском острове располагался на берегу малой Невки, и с летней веранды открывался фантастический вид. Слева на острие Петроградки со свежими стеклянными высотками. Прямо на моргающий красными огнями бетонный периметр карантинной зоны по набережной Васильевского острова. А справа на залив и пересекающий устье Невки перекрытый мост Западного скоростного диаметра. Сейчас, в сгущающейся темноте, с прожекторами в небо из-за стены, зрелище было такое, что можно было и комаров потерпеть, и тянущийся от воды холодок.
        - Альбина переехала, - невпопад ответил Лекс и глотнул спиртного.
        - Да. Два года назад, - ровным голосом отозвался Сема и махнул официанту.
        Вольский уставился на него и с минуту потрясенно молчал. Друг невозмутимо выдержал эту атаку, и тот выдохнул, как будто сдуваясь.
        - Спасибо, - снова не по теме произнес он и прикончил стакан.
        - Ты не сглупил?
        - Нет, как я мог? Я же в фаервол зашился, не получится, даже если захочу.
        - А ты захотел? - Семен поднял бровь и окинул явно психующего друга тяжелым взглядом.
        - Да не делай ты такое лицо. Я в порядке. Просто… сам понимаешь.
        Семен понимал. Только он и понимал, потому что застал предыдущий приступ и тот, что был перед ним. И все остальные до этого. Поэтому весь последующий вечер они трепались обо всякой ерунде, сначала напряженно и с усилием, потом дело пошло на лад. Лекс надрался и балагурил, а о том, с чего начался разговор, не упоминал ни единым словом. В конце вечера трезвенник увез алкоголика домой.
        - Слушай, тебя Ксюха не убьет, если я попрошу остаться? - заплетающимся языком спросил Вольский.
        - Не убьет, - твердо ответил Семен и принялся раздеваться.
        Вырубились они далеко за полночь, после того как на двоих прикончили все запасы алкоголя в квартире. Вернее, Семен вырубился, а Лекс все лежал и смотрел в потолок в темноту и на пробегающие по потолку отблески меняющейся подсветки стадиона за окном. Десять минут. Двадцать. Час. Потом молча протянул руку, и свет от экрана телефона ослепил его. «Альбина Тихомирова» - ввел он поисковый запрос и, секунду поколебавшись, ткнул кнопку поиска. «Ничего не найдено», - ответил поисковик, как от него и ждали.
        Тогда он встал и вышел в соседнюю комнату, где на диване дрых дружище, а его мобильный лежал рядом на полу, экраном вниз. Лекс поднял его, разблокировал и направил экран в лицо товарища. Фейс айди узнал хозяина и впустил нарушителя в систему. Вместе с телефоном он ушел в туалет, заперся изнутри и повторил запрос поисковику. Замелькали подгружающиеся результаты. Ссылки, ссылки, сотни ссылок.
        Алекс закрыл глаза и глубоко вздохнул, а потом решительно тапнул на первую синюю строку в списке. Мгновение за мгновением текли, словно вечность в песочных часах, пока на белом экране не появилась синяя шапка соцсети и имя пользователя. Возраст, место жительства и на долю секунды позже фотография. На ней юная, свежая блондинка с длинной гибкой шеей и томными, эльфийскими глазами смотрела Вольскому прямо в сердце, щека к щеке прижимаясь к какому-то мужику.
        ГЛАВА 2
        Впервые я увидел ее, когда мне было шесть лет. Это был летний, солнечный день, и мы с пацанами с криками носились по двору, перекидывая друг другу мягкий тряпичный мячик, стараясь попасть в голову.
        Во двор въехал грузовик, и из него выпрыгнули грузчики, принялись разгружать мебель у первого подъезда. Мы с друзьями побежали посмотреть. Новый жилец в нашем не самом многоквартирном доме всегда был событием. Я совал нос в кузов, пытался угадать, не подвезли ли нам нового друга. Грузчики не гнали меня и даже вручили горшок с цветком, велели тащить на первый этаж, в третью.
        Помню, как вошел в просторную пустую квартиру, весь охваченный любопытством, шаг за шагом приближаясь к событию, определившему мою жизнь. Заглянул в левую комнату - никого, потом в дверь напротив - ничего кроме коробок и стульев, прошел дальше и открыл третью дверь.
        Комната была залита светом. В пустом оконном проеме еще не повесили шторы, и на полу лежали яркие солнечные квадраты. Я помню этот момент до мелочей, вплоть до пылинок, что струились в луче, и звуков чириканья воробьев со двора. И помню ее силуэт в мерцающем облаке волосков, выбившихся из высокой тугой прически, как у балерины. Ее-то она мне и напомнила. Тоненькая, невесомая девочка лет пяти или меньше, с длинной шеей, в воздушном фатиновом платье, прозрачном на просвет. Она стояла в квадрате света на полу и сияла, а я замер в дверях, оцепенев, и смотрел на нее, чувствуя странный восторг и ломоту в груди и еще не понимая, что это значит.
        Она тоже заметила меня и замерла. Сделала шаг назад, солнце больше не светило ей в спину, и я смог разглядеть лицо. Маленькое, с заостренным подбородком, огромными инопланетными глазами, носом пуговкой и мягко очерченными губами. Она была похожа одновременно на балерину, принцессу и фею. И тут меня ударило! Я ее вспомнил! Узнал! Это точно была она! Балерина из старого советского мультика про стойкого оловянного солдатика. Та самая грустная, неземная, бесконечно красивая… я впервые увидел ее за пару дней до нашей встречи, и меня в самое сердце поразила и ее красота, история любви и финальный прыжок в объятия любимого и смерти. Ребенком я заболел на несколько дней, переживая потрясение страшного финала сказки Андерсена и вспоминая ее грустные бездонные глаза. Я почти влюбился в этот выдуманный, нарисованный образ. И вот это существо, живое, настоящее стояло передо мной и испуганно смотрело на пацана с цветочным горшком в руках.
        - Ма-а-ам! - испуганно воскликнула она, и я будто очнулся, моргнул, увидел девочку, а не балерину, но ощущение восторга не пропало.
        Вбежала ее мама, такая же стройная, тонконогая, и спросила, как меня зовут.
        - Леха, - сказал я, продолжая во все глаза пялиться на девочку.
        - А это Альбина, будете дружить, - обрадовалась ее мама.
        Нас посадили на полу в этой комнате, внесли коробки с игрушками и велели их разобрать. Это было интересно, я с любопытством полез внутрь, а она сидела и молчала. Зато я трещал без умолку. Про парк через дорогу, магазин, в котором продают пирожные, про котят в подвале и что у меня есть лягушка, которую я кормлю мухами с подоконника. Мне было все равно, что она молчит, лишь бы сидела рядом и слушала.
        Я распаковал все ее игрушки, альбомы, краски, разложил в стеллаж, который внесли грузчики.
        - Вот какой рыцарь! - восхитилась ее мама. - Смотри, Аля, какой молодец! Угости Алешу конфетой.
        Она подошла и сунула мне в руки карамель в хрустящем фантике.
        - Спасибо, - сказал я и, понимая, что сейчас меня выгонят, затараторил еще быстрей, - я из второго подъезда, со второго этажа. Из тринадцатой. Хотите, я вам шкаф соберу? Я умею, я папе помогал.
        Мама перевела взгляд с меня на нее и обратно, ее улыбка стала еще приятней, и она разрешила мне помочь собрать шкаф. И я помогал. Вертелся там до самого вечера, пока за мной не пришла уже моя мама и не забрала домой. И только там я достал из кармана нетронутую конфету и положил ее к своим сокровищам: ракушке, старой, грязной монете и старинному ключу от потерянного сундука с сокровищами.
        Заговорила она со мной только через три дня. Но я приперся к ней под дверь и на второй день, и на следующий. По-хозяйски показал весь двор, везде таская за руку и выискивая малейший повод схватить ее снова. Сводил в магазин посмотреть на пирожные и в подвал к котятам. Там я увидел, как она улыбается, и весь запузырился от восторга, подсовывая ей в руки котят одного за другим.
        - Давай придумаем им имена, - сказала она, и это были первые слова, после того как она позвала маму.
        Я так обрадовался, что Альбина умеет говорить, что был согласен на любое имя котенку, но выхватил из копошащейся кучи самого белого и протянул ей:
        - Давай это будет Альбина?
        Она снова заулыбалась, и меня окутало теплом.
        - Тогда этот будет Леша, - она показала пальцем на самого непоседливого полосатика, который вечно лез всем на голову.
        - Давай! - я лыбился так, что у меня болело лицо.
        Я прилип к Альбине как репей. Каждый день начинался с того, что я наспех глотал завтрак и летел стучать в дверь. Вскоре ее мама уже встречала меня словами «О! Жених пришел», а папа крепко жал мне руку, как взрослому. Я не понимал, что это значит, главное было, что меня не прогоняли.
        Естественно, притом, как долго она привыкала к новым людям и ее «общительности», у моей невесты возникли проблемы с вхождением в коллектив. Больше недели с ребятней во дворе я говорил за нее, а она молча держалась за моей спиной или тянула за руку куда-то в сторону. Ее попытались дразнить «немой», и я впервые в жизни подрался. С тех пор я еще не раз выхватил и за нее, и за себя, но это детали.
        Худшими днями того периода были выходные, когда нас с сестрой забирали на дачу. Какие истерики я закатывал, чтобы меня оставили дома одного, но никто этого, конечно, не слушал. И я ходил по участку кругами, собирал для нее ягоды и зеленый горошек. Лез в пруд за лягушками и в какие-то заброшенные дома, стройки, чтобы потом рассказать о своих приключениях. Уже тогда я постоянно вел внутренний диалог с ней, сочинял для нее истории и каждую минуту в разлуке жил ожиданием того, как я ее увижу.
        А потом стало еще хуже. Родители отдали Альбину в детский сад. Помню, как, узнав эту новость, ревел и кричал: «Как она будет там? Она же не разговаривает! Она же боится! Вы злые, злые!» и глубоко страдал. Не дал ни обнять себя, ни утешить. И, кажется, довел ее маму до слез. Дома я продолжил рев, и тогда отец потрепал меня по голове, он был не склонен к сантиментам, и похлопал по спине: «Это любовь, сынок, бывает больно. Привыкай и будь мужчиной». Я эту фразу хорошо запомнил.
        Теперь я только и делал, что околачивался у детсадовской ограды в ожидании начала прогулки, пролезал между прутьями забора и бежал навстречу группе, чтобы отогнать того, кто держал ее за руку, и встать в строй рядом с ней. Воспитателей, должно быть, предупредили, никто мне не препятствовал. Только в группу не пускали. В последующий год, уже первоклассником, я сам забирал ее из сада и вел домой.
        Для меня она была беззащитной, трогательной, такой нежной и без меня, казалось, беспомощной. Верила каждому моему слову, шла следом, даже если было страшно или не хотелось, цеплялась за руку и шла. Мне кажется, она прыгнула бы со мной с моста, предложи я такую идею. Альбина готовила мне оладьи и булочки с корицей, приносила мне рисунки из сада. Все свои чувства и тайны она рассказывала мне. Только мне одному. Мне казалось тогда, что я знаю ее лучше, чем кто-либо. Добрую, милую, закрытую для всех и открытую для меня. Как жемчужина в ракушке. Только моя.
        Я привык к дразнилкам «Тили-тили-тесто» и «Аля+Леша=любовь». И сам писал такое мелом на стенах подъезда возле ее двери. Но наедине мы об этом не говорили. Как будто все и так понятно, как будто так было всегда. Думаю, тогда никто не сомневался, что мы навсегда вместе.
        - Ска, Вольский, на хрена ты это сделал!? - орал Семен. - Ты же взрослый, умный человек, ответь, НА ХРЕНА?
        - Взрослый и умный… расту… прогрессирую, - бесцветным голосом ответил Лекс.
        - Нормально же жил! Трахал своих баб, копал могилы, работал, - он с досады пнул пустую бутылку Джемисона.
        - Де-гра-ди-ро-вал, - его взгляд проследил путь бутылки под шкаф, где она столкнулась с другой и зазвенела.
        - Ты жил! А сейчас что? Ты спиться решил?
        - Решил.
        - Твою мать, - простонал Семен и сел на диван рядом с другом. Он сидел заросший, свесив руки с колен и глядя в одну точку, не похожий на себя. Он даже думать не хотел об этом, но человек, которого он знал таким энергичным и полным жизни, был похож на пациента хосписа, из которого жизнь вытекает на глазах. - Ну а ты как думал? Она девственница до сих пор?
        - Ска, - Лекс закрыл лицо руками и завыл, - что ж ты делаешь, зараза, мне ж еще жить да жить.
        - Да ты, похоже, уже отъехать собрался. - Он горестно окинул взглядом кладбище бутылок и коробок фастфуда. - Ты на этом долго не протянешь.
        - Я не знаю, как жить, бро… Это не проходит. Оно как рак. Я был в ремиссии и вот. Мне пизде-е-е-е-е-ец, - он застонал, сжимая виски между ладоней.
        - Да блт, - Семен зажмурился, - даже представлять не хочу.
        Сказать по правде, вот так поживешь десятилетку бок о бок с безнадежно страдающим однолюбом и чудом не выхватишь фобию на предмет любви, женщин и вот этого всего. Но, к счастью, примеров подобной аномальной безнадеги в округе больше не водилось. Так что рабочая версия Семена Фадеева заключалась в том, что с любовью порядок, это просто товарищ у него поехавший.
        Они помолчали, каждый по-своему прикидывая масштаб катастрофы. Не первый раз они проходили через это вдвоем. Триггернется на что-то старый друг и проваливается на дно своей души, где все выжжено в радиоактивную пустошь. Искупается в лучах самоненависти и утраты. Поупивается жалостью к себе. Через месяц снова девчонки, приводы, список грехов растет, Семен выдыхает еще на пару-тройку лет. Но никогда. Никогда он не получал такой ядреный повод для страданий. То есть вообще никогда!
        Его роковая, безнадежная, единственная любовь на всю жизнь была созданием настолько неземным, что о ее личной жизни не было известно ничего и как-то даже представить было сложно, как к такой фарфоровой невинности кто-то прикоснется. И тут выясняется, что все эти годы она вполне себе жила и даже не одна. И что теперь будет с Алексом, им обоим представить было трудно. Назревал небывалый кризис… Семен решительно встал.
        - Братан, послушай, я давно об этом думаю, но сам понимаешь, как такое скажешь?
        Он заходил по комнате под скептическим тяжелым взглядом друга, который не ожидал ничего, кроме нотаций. Влияли они не больше, чем уровень мирового океана на толщину инея у Лекса в морозилке, но остановить фонтан нравоучений у него все равно не было ни сил, ни энергии.
        - Я вот что подумал, ты ведь с ней одиннадцать лет не общался, а десять из них вообще не видел! Ты знал и любил ее юной девочкой. Девочкой, понимаешь? Ребенком! Ты сам был ребенком.
        - Ага, ребенком, - хмыкнул Лекс, - 16 лет, рост метр восемьдесят пять и водка за гаражами.
        - Не выделывайся! Или ты с тех пор не повзрослел?
        - К чему ты клонишь?
        - К тому, что за это время она выросла и стала человеком, которого ты не знаешь! Когда-то видел. Да, знаком. Но теперь… Она могла вырасти меркантильной стервой, нимфоманкой, на наркотики подсесть, черт возьми.
        - Не неси ахинею, - возмутился Вольский, - уж в этом я могу быть уверен.
        - Ладно, согласен, но по сути-то верно! Она может оказаться вообще любой. Сколько через твою постель прошло? Хоть одна тебе подошла? Нет! Она может оказаться как любая из них.
        - Ни одна не подошла, потому что мне нужна одна конкретная, которой не нужен я!
        - Да пойми ты! Ты ее себе выдумал! Сочинил светлый образ идеальной девушки в голове. Ты не знаешь ее десять лет, а уверен, что она та самая. Вы встретитесь, поговорите и окажется, что она вообще тебя не понимает. Ей не нравится то, что любишь ты, она осуждает твои взгляды, а тебе с ней скучно. Может такое быть? Запросто! Ты ее возвел на пьедестал. И-ДЕ-А-ЛИ-ЗИ-РО-ВАЛ! Гений чистой красоты. А она обычная женщина. - Семен расхаживал перед ним и страстно жестикулировал. - Я почти уверен, что ты создал настолько нереалистичный образ, что при встрече разочаруешься за полчаса.
        - А если нет? - тихо проговорил Алекс, глядя в пол. - Если не разочаруюсь?
        - Ну тогда тебе точно пиндык.
        После его ухода Алекс еще с полчаса лежал и ловил «вертолеты». Слава богу, отцу двоих детей третий под тридцатку лет не вписывался в расписание. А то слушай его еще часа четыре… того и гляди вытошнит моралью и психологией. И так от вискаря мутит.
        Он лежал и трезвел. «Заботливый родитель» выгреб из квартиры всю стеклотару пустую и полную, и теперь во всем доме из алкоголя оставался только полуторапроцентный кефир в холодильнике. Доставка алкоголь не возила, а выкатился товарищ аккурат под комендантский час. И теперь хочешь не хочешь, приходи в себя, лови абстинентный синдром и погружайся в пучину адской саморефлексии.
        Чем яснее становились мысли, тем гаже делалось во рту, животе и сильнее трещала голова.
        Как теперь жить? Тараном долбило в голову. Кто он? Почему не я? Почему она выбрала не меня? Разве сделает он ее счастливой? Разве сможет так любить?
        Ох, ТАК любить не пожелаешь даже последней сволочи. То чувство, что когда-то наполняло его жизнь смыслом, светом, чудом, то, от чего он испытывал сильнейший восторг и острое, до дрожи счастье, теперь мучительными флешбэками возвращало его в момент своей невыносимо глупой, нелепой и чудовищно необратимой утраты, с головой погружало в сожаления о сделанном и ненависть к себе. В несбыточные сценарии, как все могло бы повернуться, не будь он таким кретином. Он не мог это пережить и отпустить совсем. Лишь научился прятать всю эту боль в глубокий подвал и приваливать хлипкую дверцу мельтешением событий, каруселью женщин и тяжелым пластом беспрерывной работы.
        В основном он притерпелся к фоновой тупой боли в груди, научился с ней жить, временами почти переставал замечать. Иногда она ныла сильнее. Особенно осенью, когда питерская погода начинала испытывать нервы каждому и без наличия повода для приема антидепрессантов. А уж при такой дыре в душе кровоточить начинало с последними числами октября, пронизывая все существо экзистенциальной тоской. Поздняя осень и зима были Лексу невыносимы. Иногда чуть дышал от накатывающего самоедства и чувства утраты. Становился угрюмым, язвительным, несносным. А потом наступал январь, за ним февраль и ничего, отпускало. И жить хотелось, и оптимизм возвращался, он прятал в подвал причину своих страданий на несколько месяцев, а случалось, и на пару лет.
        Самые страшные провалы случались, когда он получал новости о ней. Сначала дошел слух, что Альбина поступила на худграф. Лекс выяснил адрес и изменил свои маршруты, чтобы проезжать мимо. Он всматривался в прохожих, испытывая тяжелое чувство непреодолимости этих стен, за которыми она жила и училась, не подозревая об ищущем взгляде человека из прошлого, перескакивающем с лиц прохожих на окна и обратно. Она не попалась ему ни разу. В итоге он таки довыделывался, кончилось тем, что вписался в бампер впереди идущей тойоты. Разбил лоб и повредил запястье. Разозлился, ездить перестал, даже начал избегать этого поворота, но даже много лет спустя миновал это место с замиранием сердца и косил взглядом на тротуар.
        Другой раз матушка ляпнула, что у Альбины умер отец, и он две недели жил в лихорадке: принести соболезнования или нет? Пока колебался, уместное время ушло.
        Потом у него самого умерла мать. Было так тошно, что мозг в качестве спасения подсунул лекарство - написать или позвонить, получить поддержку, не откажет же она. Пожалеет, у нее ведь теплое сердце. Гордость удержала. После того периода Алекс сел и отключил себе возможность поиска в интернете по всем запросам, связанным с ее именем и фамилией. Тогда в соцсетях страниц у нее еще не было.
        И все это время он в действительности ничего о ней не знал и намеренно избегал новостей. Все друзья и родня понимали: нельзя затрагивать эту тему. Может, ничего не будет, а может долбануть запой или очередной экзистенциальный кризис.
        Почему же он так глупо нарушил собственные правила безопасности, выстраданные кровью? Да потому что самоуверенный идиот! Как он теперь на себя злился!
        С предыдущего приступа прошло уже три года. Он не вспоминал о том, что где-то по земле ходит та самая, что ему не принадлежит, даже думал, черт побери, что влюбился! Жил, дышал, радовался, ссорился, был счастлив и думать забыл о своем потайном подвале, над которым уже почти выстроил здание новой жизни. Его отпустило! Как это было прекрасно. Иногда он мысленно прикасался к воспоминаниям о ней и ощущение было, как будто трогаешь застарелый шрам, заросший свежей, нежной кожей. Не сгладится и не исчезнет никогда, но больше не болит. Господи, больше не болит! Мучил только страх сорваться.
        А потом одно за одним. Расставание, которое вызвало в душе только эхо между холодными стенами. Ничего. Ноль эмоций. А он-то помнил, как потерял любовь в прошлый раз, и это было совсем иначе. Лекс по привычке прикоснулся к шраму и снова не ощутил никакой боли. Пошел по проторенному пути классного парня, которому рады во многих постелях. И ничего, полет нормальный.
        Казалось бы, живи да радуйся. Но когда ты столько лет проводишь в неконтролируемом дрифте от кризиса к кризису, жизненно необходимо убедиться в том, что здоровье тебе не показалось, что свобода не приснилась, а прошлое действительно надежно и окончательно отпустило. Посмотреть в ее глаза и ощутить пустоту и равнодушие.
        А тут Данилов со своим напоминанием, которое острой иглой кольнуло в сердце. Заболит? Нет, в душе было тихо, неприятно пусто, как будто из комнаты, где когда-то было не протолкнуться от важных и дорогих вещей, вынесли все, вплоть до пыли на полу. И Лекс решил, что это знак. Он быстро все спланировал, чертов наркоман. Каким же хитрым бывает зависимый разум! Семена он позвал в тот день специально, знал, что накануне возможного приступа друг не оставит его в одиночестве. Намеренно напоил. Сейчас уже было ясно, что он искал лазейку, что все это была не проверка, а обходной путь вокруг выстроенных заслонов. И понял Лекс, что наделал, только когда увидел это фото. Но обратного пути уже не было.
        То, что хранилось в том глубоком подвале, уже под землей, закатанное сверху в бетон, яростным взрывом вырвалось наружу и смело все, что было настроено сверху. Сознание затопила ревность, боль, обида и животная тоска. Как он по ней скучал!
        Перед его глазами в адреналиновой лихорадке расплывался ее повзрослевший образ, боже, какая красивая… сердце останавливается! И какого-то мужика. Обыкновенного. Просто мужика. А ее достоин был только супермен, раз уж он сам в пролете. И теперь он сидел, трезвый, голодный, и его тошнило от невыносимого ощущения ревности и досады. Что-то вновь нестерпимо давило на солнечное сплетение, и он едва дышал.
        - Просто это депрессия, - произнес он вслух, - непрожитые детские травмы. Психосоматика, - он ударил в грудь кулаком, но легче не стало.
        В голове вертелись слова Семена «разочаруешься за полчаса». А что? Ведь это шанс! Все сказанное звучало логично, и подступающий вместе с окончательной трезвостью ужас грядущих сердечных страданий не оставлял выбора. Его точно ждет ад, а если Семен прав, то это освободит его раз и навсегда. Вольский встал. Сгорел сарай, гори и хата. И он с одержимой энергией уселся за комп.
        Через час он сидел и тяжело дышал. Вот он зараза все-таки. Знал себя, поганец, знал и защитился так, что черта с два вскроешь этот фаервол! Но если кто-то и был в этом круче Алекса, так это он же, спустя несколько лет практики, учебы и инноваций. Он знал ход своих мыслей, знал, как предусмотрел защиту от собственной хитросделанности, и вот, глубоким утром, когда вся чертова ночь прошла в труде и рефлексии, он снова сидел перед открытой поисковой строкой той самой соцсети, с занесенным курсором и решался нажать. Сидел, сидел. Встал, прошелся по комнате, с отчаянным мычанием потер усталое, колючее лицо, умылся, запустил кофемашину.
        - Ну давай, твюмть, че ты трус-то такой? - злился он на себя. - Ты же все уже видел!
        Он зарычал, сел и долбанул пальцем по кнопке мыши, запуская поиск. Даже миниатюра ее аватарки в кружке сантиметр диаметром заставила сердце пропустить удар. Ну или так показалось. Решительный клик. Позорище какое, сидит, трясется, как шлюха у венеролога.
        Вот. Снова это фото, только теперь на большом экране, так крупно, что можно поры разглядеть на щеках того мужика. Лекса передернуло от ненависти, и он перевел взгляд на ее лицо. Такое родное и такое незнакомое. Перевел и замер, всматриваясь в каждую черточку портрета той самой женщины.
        Альбина выросла очень похожей на мать. Алекс с детства помнил высокую, элегантную, стройную женщину. Когда она входила в класс на собрания, все мужики замирали. Теперь при виде ее дочери замер Алекс. С экрана она смотрела на него, слегка склонив голову набок, и нежно улыбалась сомкнутыми, мягко очерченными губами, крупными для такого типа лица, но не пухлыми, как подкачанные у косметолога «уточки», а будто нарисованными акварелью.
        Острый подбородок, высокие скулы, ровный нос и глаза эльфа. Огромные, серые, прозрачные, глубокие до такой степени, что у Лекса начиналось головокружение, будто он стоит на краю крыши небоскреба и смотрит вниз. Бесцветная, выпуклая родинка над губой, округлый изгиб бровей, высокий, чистый лоб. И шелковистая волна гладких платиновых волос, падающая на длинную, тонкую, гибкую шею. Эльфийка из средиземного леса. Фея. Инопланетянка. С кем еще сравнить ее изящный, вытянутый силуэт. Когда он увидел ее впервые, у него перехватило дыхание, сейчас это снова произошло.
        Он смотрел и смотрел на нее, во все глаза. Потом оторвал от брикета желтый стикер и прилепил поверх физиономии соседа по фотографии и буквально потерялся во времени, узнавая каждую черту лица, что снилось ему так часто, не обретая четкости и цвета. Вспоминая, как она выглядит счастливой, испуганной и взбудораженной, как плакала и смеялась, как розовели щеки, когда он тянулся к ее руке, тонкой и слабой, как у цыпленка, сжимал и грел в своих горячих лапах. Он очнулся, когда заметил, что перестал дышать. Глубоко вздохнул и моргнул наконец.
        - Ну штош, - сглотнул он, - на этом этапе разочарования не произошло. Чего и следовало ожидать.
        Он отвел глаза и быстро переключил вкладки. Окинул взглядом собственную страницу. Ехидная кривая ухмылка в три четверти, хитрый прищур с лучиками от края глаза, двухдневная щетина и шевелюра, пятерней зачесанная назад, с непослушно свисающими надо лбом прядями, как бы говорящими «обломись» любым попыткам привести себя в порядок. Нормально, она узнает старого друга с первого взгляда. Он открыл личные сообщения и занес ладони над клавиатурой. Завис.
        А может, лучше пусть не узнает? Тогда есть шанс добиться ответа, разговорить и лишь тогда признаться, что это он. Ведь если узнает и не ответит… ох, лучше не думать.
        С другой стороны, тот период развития интернета, когда все отвечали любому незнакомцу на попытки познакомиться в мессенджерах, остался в далеком прошлом, и шанс получить ответ на «привет» левому мужику от девушки в отношениях стремился к минус бесконечности. Да и не общительная она, это он хорошо помнил.
        Надо писать самому, это ясно. Но как же страшно! Злясь на себя, он надолбил на клавиатуре: «Привет, помнишь меня?» и нажал на отправку прежде, чем мозг подключился к процессу. А как только подключился, так немедленно вынес хозяина из кресла и заставил ходить по комнате взад-вперед, поглядывая на часы. 7:15, сна за сегодня ноль часов ноль минут. Он не питал иллюзий, ожидание будет мучительным.
        Но вопреки ожиданиям все прошло не так уж и страшно. Он пометался минут десять, сел обратно к монитору, всмотрелся в свое непрочитанное, будто пытался отыскать там ошибку или что-то лишнее, а в следующее мгновенье вздрогнул и проснулся от звука входящего сообщения. Он оторвал тяжелую голову от сложенных на столе, затекших рук и с трудом сфокусировал зрение на экране. 9:32. На экране светилось ответное:
        «Привет» пользователь пишет сообщение…
        ГЛАВА 3
        Мы с Альбиной пошли в школу с разницей в год. Но сначала моим родителям предстояло убедиться, какое чудовище они породили. Я не собирался идти в первый класс без нее. Сидеть за одной партой - все, что я хотел знать о школе, а иначе нужна она была мне как ослику политика. Я и уперся как ишак. Ни уговоры «по-хорошему», ни ремень, ни слезы матушки не могли изменить мое решение: нет и все.
        - Какой позор! В первый класс в восемь лет. Все скажут, что у меня сын второгодник! Или ЗПР, - бушевал отец, - хочешь, чтобы тебя считали дебилом?
        - Мне все равно, - бычился я, сносил подзатыльники со стоицизмом Павки Корчагина под пытками и не отрекался от революции.
        Меня пытались вразумить даже родители Альбины. Две семьи сплотились против одного упертого семилетка, и только она сама вместо уговоров, которые обещала своим родителям, взяла с меня клятву, что я не сдамся. И я не сдавался. Не сдавался даже когда отец силой волок меня, упирающегося, красного от натуги, на линейку. Что еще я мог противопоставить всемогущим взрослым? Упрямство, слезы, бунт?
        В том бою я проиграл и успокоился, только когда увидел, что возле школы, в толпе родителей вместе с мамой стоит Альбина. Она была в нарядном платье, белых гольфах и огромных шарообразных бантах в аккуратной прическе. Грустная, но решительная. Она протянула мне руку, и я вырвал красную от борьбы ладонь из руки отца, подошел к ней и крепко сжал ее прохладную ладошку в горячей своей, вторым рукавом размазывая подкатившие злые слезы.
        - Я останусь на второй год, - пропыхтел я ей на ухо, и она одобрительно кивнула.
        Но это оказалось не так-то просто. Вернее, в начальной школе оставить на второй год могли разве что по причине полной неявки ученика на уроки, но каждое утро отец лично приволакивал меня в класс и сдавал на опыты из рук в руки учительнице. А поначалу плохо учиться у меня не получилось.
        С первого же урока выяснилось, что из семи учеников, что умеют читать, у меня получается лучше всех. Мало того, я и писать умел и считать, а притвориться, что разучился, было и поздно, и актерского мастерства не хватило. Так что я сразу же угодил в категорию способных, но ленивых, кто может, но не хочет. Домашку я не делал, но выходил и отвечал у доски экспромтом, выхватывая закономерное «отлично», а потом сидел и злился на себя.
        А еще мне попалась дьявольски хитрая учительница. Она быстро меня раскусила, да и отец изложил ей все мои цели и мотивы, и нашла тот единственный рычаг, который срабатывал на мне безотказно: соревновательность. Я не умел проигрывать. Поэтому она повадилась устраивать эстафеты, награждать лучших учеников звездочками, ставить флажок на парту победителей недельного соревнования. И я в пылу конкуренции хватал звезды, а потом сидел и злился на себя, потому что мое стремление выскочить выше других играло против моей главной цели.
        Все, что я мог противопоставить своей природе и бесчеловечной образовательной системе - это чудовищное поведение. В классе я буквально стоял на ушах. Кто швырялся меловой тряпкой? Вольский! Кто изрисовал учебное пособие фломастером? Вольский. Кто смеется на уроке, поет после звонка, кто подрался? Снова я. Кончилось тем, что я похитил рейтинговую таблицу учеников, где лидировал и на этот раз, вынес из школы и сжег в мусорке у крыльца. Следы преступления нашел охранник, и ни у кого не возникло сомнений, кто здесь вандал. Мой отец снова краснел перед учительницей, мой зад краснел перед ремнем, а лидерский флажок достался следующей за мной по успеваемости ученице, и я выкинул его в окно.
        Тогда учительница оставила меня после уроков на разговор, села со мной за парту и заговорила о любви.
        - Я должна признаться, что очень уважаю твой характер, Алексей, - сказала она, - немногие люди способны на такие поступки ради любви.
        Я упрямо молчал, надутый как рыба-еж.
        - А еще ты очень умный мальчик, и я хочу, чтобы ты внимательно меня послушал. - Она положила сухую теплую ладонь на мою руку, и я раздраженно отдернул свою. - Невозможно остаться на второй год до пятого класса. Как бы ты ни старался, ничего не получится. Зато твоя подруга уже через год будет учиться в соседнем кабинете. Понимаешь? Вот через эту стенку. И после звонка ты сможешь видеть ее каждый день.
        Я навострил уши.
        - Ты должен знать, что все, что ты сейчас делаешь ради любви, вам вовсе не помогает. Любовь - это чувство, которое делает человека лучше. Ты должен думать о том, как доказать свою любовь. Как рассказать о ней, сделать что-то хорошее для любимого человека, а не против всех остальных. Понимаешь?
        - Я клятву дал, - пробухтел я в ответ.
        - Какую клятву?
        - Что не сдамся.
        - И ты ее выполнил. Ты ведь не давал клятву, что у тебя получится? А сейчас я дам тебе кое-что, - она положила на стол небольшую книгу, - это сборник лучших стихов о любви. Прочти и поймешь, что с тобой происходит. Любовь - это большой дар, и ты получил его. Тебе повезло, бережно храни ее и будешь счастлив всю жизнь.
        Лучше бы я серьезнее отнесся к тем ее словам.
        Через год на линейке я сиял как новый чайник. Рядом со мной в отглаженной школьной форме и бантах стояла Альбина. В руках у нее был огромный букет, и я с нетерпением ждал, когда она отдаст его учительнице, чтобы взять ее за руку. А на ее первом классном часе сбылась моя мечта. Мы сели за одну парту. За моей же через стенку сидел отец.
        Тогда же я познакомился с одноклассниками Аль. Ну как познакомился. Я на год старше, главный негодяй начальных классов, выше всех на голову, просто построил малышню, посмотрел тяжелым взглядом и сказал как можно суровей: «Кто ее обидит - убью!» и показал кулак. Эффект это имело ровно противоположный. Своим присутствием я привлек внимание к ее персоне всех зловредных полуросликов. С того дня все говорили только о ней. Половина класса в нее перевлюблялись, вторая испытала скрытую и явную враждебность.
        В любом случае ни одной подружки она не завела, а ухажеры действовали известным методом для малолетних обезьян: нравится девочка - дай по башке учебником, дери за волосы и кидай ее вещи по классу. Да я и сам всех юных джентльменов, позволяющих себе попытку принести конфетку, донести портфель или проводить до дому, разгонял подзатыльниками и крутил уши, зажимая в углу. Жалобы на мое поведение ливнем обрушились на директора, а мы с отцом стали постоянными подсудимыми на родительских собраниях.
        Помню самое первое, которое грянуло через полтора месяца после начала учебного года. Прозвенел звонок, и меня вихрем вынесло из кабинета. Я всегда собирался за пять минут до конца урока, чтобы встретить Альбину на выходе из класса. Училась она и впрямь через стену, так что я застал первых же детей, выходящих в коридор. Три девочки увидели меня, переглянулись, зашептались и удрали. Я насторожился. Вслед за ними выглянул мальчишка и с присущей малышне бестолковостью отпрянул и заорал: «Он здесь, он здесь»! И побежал вглубь кабинета. А это уже было тревожно.
        Я открыл дверь и вошел. От парты Альбины прыснули в стороны пацаны. Она сидела, уронив голову на руки, и плакала. На моих глазах с заднего ряда пролетела губка для доски и отскочила от ее макушки. Мои глаза налились кровью. Я рванулся в сторону меткого стрелка, и малышня, как плотва, с визгом бросилась врассыпную. Он петлял от меня между партами, и пришлось погоняться, закипая все сильнее, пока не загнал в угол и не схватил его за загривок. Мальчишка попался отчаянный, смелый, сразу принялся пинаться, отбиваться, и я с силой придавил его спиной к стене.
        - Что ты сделал? - рявкнул я так, что малышня притихла. - НУ?!
        - Он плюнул на ее рисунок, - заложила его мелкая девчонка, по интонации явно жуткая ябеда. - И кинул в нее губкой!
        - Что-о-о-о-о? - я задохнулся от гнева.
        Альбина любила рисовать, и это у нее здорово получалось, в отличие от меня. Она бережно хранила все свои рисунки в специальной полке. Дарила мне свои творения, я их тоже складывал и пересматривал. Это всегда был для нее способ выражать свои чувства, и только что в эти чувства наплевали! Ох, как я разозлился!
        За шкирку я подтащил его к парте Альбины и посмотрел на заплеванный рисунок. На нем были мы: две детские фигуры посреди одуванчикового поля, которые держались за руки. А само место соединения наших ладоней напоминало клубок из разноцветных ниток с исходящими в стороны лучами, как от солнца. Как это было похоже на то, что я ощущал, когда брал ее за руку! И как же меня ударило тем, что какой-то мелкий пакостник посмел оплевать наши светлые чувства. О-о-о-о, я хотел его уничтожить!
        - Извиняйся! - рыкнул я, хватая его за шею у основания черепа.
        Альбина подняла заплаканное личико от парты и испуганно уставилась на нас. Я думаю, извинения были ей не нужны. Это я хотел сатисфакции. От злости, от бессилия как-то исправить ситуацию я делал, что мог.
        - Не буду! - тявкнул поганец.
        Я схватил его за ухо и принялся методично выкручивать, пока он не завизжал.
        - Извиняйся, сказал! - я толкнул его вперед так, что он навис лицом над рисунком и уперся руками в стол, изо всех силенок сопротивляясь моей удерживающей силе. И в этот момент в класс вошла учительница.
        - МарьИванна, МарьИванна, - да не помню я, как ее звали, - скажите ему-у-у-у-у! - заверещал мальчишка.
        - Вольский! Немедленно отпусти Огаркова. Все ваши конфликты можно разрешить словами, - поддержала его учительница, направляясь к нам по проходу.
        - Не отпущу, пока не извинится, - упрямо процедил я сквозь зубы.
        МарьИванна подлетела ко мне и схватила за плечо, пытаясь оттащить от Огаркова, и я, вырываясь, дернулся вперед.
        - ВОЛЬСКИЙ! - она повысила голос и усилила хватку.
        - Леша, - испуганно выдохнула Альбина, и я отчаянно дернулся изо всех сил.
        Я бы хотел посмотреть на видеозапись того эпичного замеса. В рапиде, под музыку из «Мортал комбат» и со всплывающей горящей надписью Doublekill, но, к сожалению, как это выглядело со стороны, я никогда не узнаю. Изнутри своего черепа я вообще не понял, как вышло так, что училка отлетела назад и села на задницу, скорее всего, она так потянула меня к себе, что, когда плечо выскользнуло из ее пальцев, потеряла равновесие и жахнулась об пол копчиком. А я с ускорением качнулся вперед и впечатал злодея моськой прямо в рисунок. Из его носа хлынула кровь, заливая нашу с Альбиной идиллию в одуванчиках. Огарков заверещал на ультразвуке, остальные дети застыли в немом ужасе.
        Я тут же выпустил жертву из рук и отступил назад на пару шагов, понимая, что теперь уж точно крепко влип. МарьИванна орала, Огарков ревел, кровь из носа залила ему всю форму на груди. И только одно спасло меня от панического бегства. Альбина выскочила из-за парты и юркнула ко мне за спину. Обе ее ладошки обхватили мою руку и крепко сжали. И меня отпустило. Я знал, что прав. Получу так получу.
        Еще бы не получить! Окровавленный рисунок как боевой трофей я забрал домой. На нем мы с Альбиной дрейфовали в кровавом море, держась за руки.
        Отцу позвонили из школы, и он приехал с работы на час раньше. Между ними с матушкой, видимо, было решено, что укрощение мелкого вредителя он возьмет на себя, потому что первым, кто со мной не справлялся, была именно она. Отец пока не справлялся тоже, но не переставал пытаться.
        Мы с Альбиной сидели в моей комнате и прощались с жизнью. За такое мне должно было отскочить небывалым возмездием. От предвкушения все внутри тряслось. Она даже всплакнула, но быстро перестала, когда увидела мой отчаянный вид. Да, меня убьют, но виноватым себя я не почувствую. Это я знал твердо.
        - АЛЕКСЕЙ! - раскатистый голос отца был страшен. Кажется, даже стекла задрожали, а уж я-то…
        Я со смертной тоской посмотрел на дверь и, когда та распахнулась, увидел ремень в его сжатом до белых костяшек кулаке.
        - Альбина, немедленно домой! - рявкнул отец.
        И тут произошло небывалое. Моя маленькая невеста вскочила с края кровати, где сидела рядом со мной, и заслонила меня своим хрупким тельцем. Это было как отбиваться от быка пушистым одуванчиком, но ее не смутило. Она встала перед отцом и громко, отчетливо сказала:
        - Он не виноват!
        Отец аж осадил и уставился на нее, как будто с ним заговорила фарфоровая статуя.
        - Огарков надо мной смеялся! Их было трое, а я одна. Он плюнул на мой рисунок и бросил мне в голову меловой губкой, а остальные смеялись. Леша просто хотел, чтобы он извинился. МарьИванна сама его схватила, потянула и упала сама! Леша ее не толкал! - Она кричала сквозь слезы.
        - А почему мальчик в крови? - уже спокойнее уточнил отец.
        - Он случайно носом об стол ударился, из-за МарьИванны, - тоже спокойнее всхлипнула моя защитница.
        А я сидел, смотрел в ее решительную спину, и от восторга и адреналина у меня все расплывалось перед глазами. Я впервые увидел ее такой и впервые начал догадываться, что мои чувства, скорее всего, взаимны. И это было так круто, что я забыл о страхе, которым только что сводило живот, и о дрожащих коленках забыл. В тот момент я чувствовал нас единым целым. Одной командой против всех.
        А потом был подробный допрос: где я был, что видел, что сказал и сделал, и ремень в ход так и не пошел. Но я рано радовался, что удалось открутиться. Ради нас объявили внеочередное собрание, где должны были быть обе наши учительницы, мой отец, я, Альбина с мамой и родители остальных детей ее класса. Нас явно ждал суд Линча. Жаль, не Дэвида Линча, потому что в том цирке, что устроили эти люди, не хватало только карлика, играющего на скрипке.
        Меня поставили перед доской, хорошо не на табурет, и взрослые люди принялись упражняться в навыках травли. Как меня только ни назвали! И малолетним бандитом, и деградирующим поколением, и беспощадной машиной убийства. Мне припомнили все подзатыльники, угрозы и накрученные уши. Всплыли прошлогодние подвиги и оптимистичные прогнозы на будущее, в котором я уголовник, наркоман и убийца. Когда дошло до того, что сегодня я разбиваю носы одноклассникам, а завтра дворняжку расчленяю на заднем дворе, я уже едва держался.
        До сих пор вспоминаю и дико злюсь на ту ситуацию. Да, я задира, да, поведение ни к черту, но перед всеми этими людьми, а их было не меньше двух десятков, стоял восьмилетка. Ребенок! Напуганный и беззащитный. И все, о чем я мог думать в тот момент - не зареветь! Это было все, на что хватало моей щенячьей воли. Я чувствовал себя самым ужасным и самым напуганным человеком на земле. Как маленький звереныш, стаей загнанный в угол. Так себе ощущение. До сих пор мороз по коже.
        И когда дошло до детской комнаты полиции и органов опеки, которым следует быть в курсе семейной обстановки, что порождает таких монстров, ведь дети никого не бьют, если их не лупят дома, наконец вмешался мой отец. Он резко встал, со стуком вколотив ладони в парту, и оглушительно произнес:
        - А теперь я выскажусь. - Он вышел из-за стола и встал рядом со мной, положив руку мне на плечо, и сразу нахлынуло такое облегчение, что в тот момент я был максимально близок к тому, чтобы в слезах вцепиться в его ногу.
        Чтоб вы понимали, мой отец - это двухметровый человек со внешностью Александра Абдулова. Он одновременно вызывал уважение и симпатию, был очень умным, начитанным и воспитанным человеком. Но сейчас я видел, каким белым стало его лицо.
        - Мой сын виноват во многом из того, что о нем сказали. Но в первую очередь виноват в этом я! Это я научил его упрямо идти к цели, отстаивать свои принципы и защищать то, что ему дорого. - Его огромная рука сжала мое плечо. - Не всегда дети правильно выбирают методы, но я уверен в одном. Защищая девочку, Алексей добивался извинений. Чего добивался ваш сын, когда плевал в рисунок одноклассницы и швырял в нее предметы? - Он уставился пронизывающим взглядом в глаза матери Огаркова.
        В классе повисла тишина.
        - По какой причине педагог отсутствовал в классе сразу после звонка и что за отношения выстроены в детском коллективе, если мальчики позволяют себе втроем травить девочку?
        - Она могла сама дать отпор, - донеслось с левого ряда, где сидели родители одного из сообщников. - Девочку никто не бил!
        Тогда из-за стола встала мама Альбины. Сама же она сжалась на стуле и сидела, глотая слезы.
        - У девочки есть защитник, - сказала она спокойным голосом, - он дал отпор. Достаточно ли этого для того, чтобы ваши сыновья оставили мою дочь в покое?
        И финальным аккордом расправы вперед вышла моя учительница.
        - У Алексея есть замечания по поведению, но он никогда не провоцирует драку. С Альбиной у них очень трепетная дружба и, боюсь, если остальные мальчики продолжат обижать ее, мы еще не раз соберемся по этому поводу, потому что никто в этом кабинете не остановит его в борьбе за ее честь. Мальчик вырастет настоящим мужчиной, если мы не будем наказывать его за мужские поступки.
        - У моего сына вся рубашка в крови - это вы называете мужским поступком? - взвизгнула мать Огаркова, которая несколько потеряла кураж после атаки отца, но на глазах возвращала себе боевой пыл.
        И снова начался птичий базар. Полетели обвинения в сторону Альбины, которая неизвестно чем еще заслужила такое обращение, может она обзывалась, а может сама кидалась чем-нибудь и мальчики справедливо мстили.
        Отец наклонился ко мне и тихо произнес в ухо: «Уведи Альбину» и я стартовал, как из пушки. Подлетел к ней, схватил за руку и выволок из кабинета, а в коридоре мы оба перешли на бег и остановились только в пустом и темном школьном дворе. Задыхаясь, мы молча смотрели друг на друга, освещенные желтым сиянием высоких школьных окон. А потом она качнулась ко мне навстречу и обхватила ручками за пояс. А я в ответ неловко обнял ее за плечи и замер, захваченный острым ощущением счастья.
        Сердце Алекса скакнуло. Ответила! И его окатило волной адреналина.
        Пользователь писал сообщение так долго, что Алекс надеялся увидеть сочинение на полстраницы. Вместо этого на экране появилось:
        «Конечно узнала ».
        Он посмотрел на этот смайлик, закрыл глаза и представил, как она ему улыбается, и глазам своим не поверил. Просто взяла и ответила! Улыбнулась. А ЧТО, ТАК МОЖНО БЫЛО? Чуть не завопил он и бросился строчить нелепое и неловкое:
        «Отлично выглядишь, совсем не изменилась! Как дела?»
        Завязался бестолковый разговор. Оба будто не знали, что сказать, с трудом выдавая дурацкие фразы вроде «сколько лет прошло» да «рад, что все хорошо». Она часто отвечала односложно, но Лекс скорее мышь бы проглотил и за провод назад ее вытянул, чем оставил бы любую ее, даже самую тупиковую фразу без ответа. Писал сразу, будто боясь, что она уйдет и перестанет отвечать еще лет на семь. Альбина же могла отозваться через минуту, могла через пять или двадцать пять, но главное отвечала.
        «Слушай. Прости, что спрашиваю…»
        «С ума сошла? Спрашивай что угодно!»
        «Как твои чувства… Ну помнишь, в школе? Я беспокоилась о тебе, ты так пропал. Я надеялась, это потому, что все прошло и ты не вспоминаешь меня плохо».
        Лекс замер, перечитал и с тяжелым вздохом спрятал лицо в ладони и потер его, горящее от возбуждения и напряжения. Было понятно, ей не хочется иметь дело с сумасшедшим поклонником, Аль надеется, что он облегчит ее совесть и скажет, что мысли о ней и любовь не мучили его все эти годы. Что она не разбила ему сердце и что он справился, как все нормальные люди, с глаз долой, из сердца вон. Откуда ей знать, что он вообще не нормальный? И даже не начинал.
        «Как я могу вспоминать тебя плохо? Я давно перебесился. Юношеский максимализм, гормоны, легкая степень слабоумия, знаешь ли . У меня о тебе только светлые воспоминания».
        Даже почти не соврал. Старый сосед по подъезду, мальчик из песочницы, фигура из прошлого. Просто появился, просто любопытный и совсем не имеет намерения врываться в чужую жизнь и чему-то мешать. Наблюдая за тем, как пользователь пишет сообщение, Алекс скрипел зубами. Конечно, на что он рассчитывал? Не нужны ей его чувства, и он сам не нужен.
        Лекс сидел и испытывал иррациональное разочарование, как будто ожидал получить в ответ «Слава богу, ты написал! Забери меня скорей отсюда!», а вместо этого вынужден убеждать ее в собственной вменяемости. Впрочем, у нее масса оснований опасаться и даже не поверить ему ни на шиш. Но она поверила.
        «Я рада, - пользователь помолчал и добавил: - Я переживала».
        Он слегка улыбнулся, испытывая легкий привкус садистического удовольствия оттого, что его, оказывается, не выкинули на помойку памяти, чтоб не вонял, а все же время от времени доставали откуда-то из темного угла, чтобы попереживать.
        «Не стоило. Ты светлое, невинное существо, не омрачай свои мысли страданиями человеков».
        «Почем тебе знать, что светлое, да еще и невинное? »
        Это что-то новое. Не понимая пока, напрягаться или удивляться, Лекс настрочил:
        «Вотэтоповорот! Однако за время пути собачка могла подрасти. Черт, так интересно!»
        «Знаешь. Ты когда опекал меня в детстве, ну такой герой без страха…»
        «И мозгов», - добавил герой.
        «Ну нет, просто ты как маленькая, но каменная стена меня заслонил от реальности, и я могла не взрослеть. Быть таким наивным цветочком без связи с реальностью и за твой счет. А когда это закончилось, мне поневоле самой пришлось справляться с жизнью. Нелегко было, но полезно».
        Ого, какой текст. Лекс сидел и понять не мог, то ли это комплимент, то ли, напротив, он чуть не угробил человека своей тотальной заботой. Он действительно помнил, что почитал ее совершенно беспомощным существом, и немало адских деньков пережил, рефлексируя на тему «Она без меня пропадет! Ее белки сожрут в лесу». А вот не пропала, справилась, и, действительно, прав Семен, все эти годы кем-то становилась, кто ему не знаком.
        «Что скажешь насчет посидеть в кафе? Расскажешь, как справлялась с этим беспощадным миром». Написал, как в прорубь нырнул. И пока ждал ответа, уронил голову в стол и скрестил пальцы. Согласись, согласись!
        Пользователь долго молчал. Алекс чуть не рехнулся от напряжения. Но все нервы были впустую. Ответ отбросил его разыгравшееся воображение в стену.
        «Прости, не стоит. Давай лучше так, ладно?»
        Боится меня, не доверяет, помнит, какой я дебил! - пронеслось в голове у него, и все внутри обрушилось и смялось в лепешку об асфальт. Как же нестерпимо горело в груди! Он бы все до единого «конечно, давай» от других променял на одно «с удовольствием» от нее. Ни одна из тех, на кого он положил глаз, рано или поздно не смогла ему отказать. А Альбина всегда могла. И вот опять.
        «Ладно. Расскажи, как живешь? Где работаешь?» Если бы он говорил это голосом, то, наверное, звучал бы так, будто у него припадок преувеличенной бодрости.
        И она начала рассказывать, что трудится офис-менеджером в большой компании, платят неплохо, жить можно, но работа скучная и не творческая. И никакой карьерной перспективы.
        - А как же худграф? - возмутился Вольский вслух.
        Он-то был уверен, что Альбина пошла по призванию, стала художницей, дизайнером каким-нибудь на худой конец. Любая попытка представить ее взрослой рисовала ему картину, как она перед мольбертом или планшетом с одухотворенным лицом выражает свои чувства. А тут офис-менеджер… секретарша, что ли? Может, тот мужик - ее начальник? Секретарей с такой внешностью известно зачем нанимают. Воображение потащило его в какую-то пылающую бездну, и он усилием воли остановил себя.
        Не надо сочинять то, чего нет! Волнами ревности и без того накрывало так, что того и гляди за борт вынесет. А этот слон в комнате в виде второго лица на ее аватарке все стоял, мешал, вонял, и оба они, будто в сговоре, делали вид, что это просто такой экспериментальный дизайн интерьера.
        «А ты кем стал, когда вырос?»
        Алекс кисло наколотил текст о том, как программировал на весь факультет за деньги, как выиграл конкурс и его рвали между китайской и американской корпорациями, пока Семен приводил клиентов. Талантливый кодер отложил судьбоносное решение до выпускного. А к нему он подошел уже с функционирующей компанией, занудным партнером, который любит умничать, и с тремя сотрудниками. Обе корпорации были сброшены со скалы, а он ушел в себя и в бизнес.
        «Я не сомневалась, что ты всем покажешь», - ответила она на это. - Все всегда происходило вокруг тебя».
        «Нет, это я со всеми происходил».
        - Уж с тобой-то точно, - пробурчал он вслух, но не дописал.
        «А семья?» Слон в комнате нагадил кучу размером с тумбочку.
        «Матушка умерла пять лет назад, отец огородничает, сестра на Урал уехала с мужем еще до локдауна».
        «Я имею в виду жена, дети».
        «Наверное, есть, но я с ними пока не познакомился».
        В ответ полетели смеющиеся смайлы. И, не дожидаясь вопроса, она сказала сама: познакомься, это слон.
        «А я год назад вышла замуж. Детей пока нет, но мы бы хотели».
        Год. Мы. Это был нокаут. Алекс откинулся в кресле на спинку и резко оттолкнулся ногами от пола и отъехал на несколько метров назад, будто из монитора ему в лицо плеснули кислотой. Он ее даже чувствовал, только не лицом, а всеми внутренностями, что горели и плавились изнутри грудной клетки. Стало трудно дышать. Лекс ударил кулаком в грудь и попробовал глубоко вдохнуть. Воздух не проходил. Твою мать!
        Он начал часто, поверхностно дышать. Вскочил, прошелся по комнате. Зажмурившись, он видел ее сияющий силуэт в солнечном луче. У нее была другая судьба. Другая! Выйти замуж за него, быть художницей, пусть бы за это не платили, но она могла бы творить, создавать что-то прекрасное. Ему родить ребенка. Такую же девочку, как сама. Такую же точно. Лицо горело, резало глаза.
        - Не смей! - зарычал он сквозь зубы, впиваясь в лоб пальцами. - Не вздумай, твюмть!
        Зарычал от нестерпимой боли. Может, это инсульт? - подумалось с облегчением. Подохну тут один и все кончится? Он повернулся к зеркалу, в надежде увидеть асимметричную улыбку, но на него скалился полубезумный, больной человек с лихорадочно горящими глазами. Лекс отшатнулся. Сам себя напугал. Он вылетел из комнаты и прямо в одежде вошел под ледяной душ. Его окутало струями тропического ливня, по лицу побежали холодные капли, тело сжалось, затряслось, наконец он сделал судорожный, глубокий вдох.
        Он не понимал, что с ним, почему так больно? Как вообще такое бывает? Это же ненормально! Несправедливо, черт возьми. Не должно так быть.
        Нет, к черту, дурная была затея. Он убедился, что образ, сочиненный в голове, с оригиналом не совпадает. Убедился, что не состоится сценария, когда он в самый распоследний момент вбегает в ЗАГС и с истошным криком в прыжке выбивает у нее из пальцев ручку, занесенную над свидетельством о браке. Отбивать ее поздно. Соблазнять противозаконно. А наблюдать за всем этим невыносимо больно. Бежать! Забыться. Никогда больше не писать и не видеть. Никогда… никогда!
        Стоило Лексу принять решение, как ледяные струи стали невыносимы. Одежда мерзко липла к телу. Он трясущимися руками выключил воду и с остервенением содрал с себя мокрые шмотки.
        - Тоже мне, Ипполит нашелся. Псих ненормальный, - зло шипел он, растираясь сухим полотенцем до красноты, - гляди-ка, табличка: «Не влезай, убьет». А давай влезу, посмотрю, что будет. Человек, который лизнул перила в мороз и поссал на оголенный провод. Тупой и еще тупее. Идиот недоделанный.
        Он переоделся в сухое и осторожно подступил к компьютеру, будто к спящему доберману. На экране светилось:
        «Леш…»
        Сейчас так его называла только она. Сколько лет он вздрагивал от самой простой версии своего имени, пока не вытравил из окружающих эту дурную привычку.
        «Прости, позвонили, - наврал он, стараясь не соскользнуть взглядом строчкой выше. - Мне пора бежать. Рад был пообщаться, Аль, хорошего дня». Сказать такое было равносильно тому, чтобы в ломке отложить заправленный шприц с наркотиком. Интересно, а так ее кто-нибудь кроме него называет?
        «Взаимно. И тебе хорошего дня».
        Лекс свернул окно диалога. Впереди было самое сложное: развидеть, раздумать, отпомнить это обратно. Провернуть фарш назад. Возможно ли это? А черт его знает, но он не перестанет пытаться…
        Полтора месяца спустя он все еще чувствовал себя попавшим под поезд. Теперь, когда он развязал эту многолетнюю голодовку и дорвался до своего наркотика, отвязаться от нее совсем не было никакой физической возможности. Он думал о ней постоянно. Все свое время посвящая борьбе с собой, чтобы не написать, не задать идиотский вопрос, не ввязаться в бессмысленную пустую переписку о делах, погоде и работе. Но от любых букв, прилетевших с ее аккаунта, он испытывал мазохистский кайф. Даже если она писала: «Дела никак, ничего нового», он испытывал противоестественный прилив эндорфинов и восторг. Сам на себя злился, тыкал себя мордой в работу, в спортзал, в кино или книгу, но уже через полчаса ловил себя на мысли: «Надо ей рассказать».
        И никакого от этого толку не было. На встречи она не соглашалась, он предпринял еще пару разочаровывающих попыток. О своей семейной жизни говорила с теплотой и оптимизмом, и как он ни искал повода прикопаться, зацепиться и раскрутить ее на какие-то сомнения и сожаления - так ни разу и не преуспел. Все это больше походило на объятия с кактусом. Он терся об него, собирая все иголки под кожу, в надежде, что однажды он облысеет и больше не будет так больно. Но кактус все не лысел, а Вольский не сдавался. Куда ему было деваться? И так ясно, что пропащий он человек.
        Все его Леры, Лизы и немало прочих потеряли своего любовника. Не дописывались, не дозванивались, обижались. Он как мог извинялся, просил понять, но объяснить толком ничего не мог. Стремно было признаваться, что вот этот человек, который не демонстрировал ни малейшей заинтересованности в отношениях, завязал хозяйство узелком из-за какой-то зазнобы из детского прошлого. Он и сам бы со стороны счел это распоследней тупизной и рекомендовал бы пациенту погрузиться в разврат.
        Только вот засыпал и просыпался он с возбуждением весьма определенного порядка, и картинки, которые рисовал его измученный безнадегой и воздержанием мозг, он бы Альбине не пересказывал, а то бы точно угодил в пожизненный бан.
        И вот он сидит в глубоком мягком диване в попытке утопить свою тоску в стакане. Вокруг грохочет музыка, в мелькании разноцветных огней танцуют люди, тела девушек извиваются, а тела парней пытаются к ним прислониться, впрочем, они никогда его не интересовали.
        Интерьер заведения мягко и ненавязчиво намекал, что в таком притоне приличным людям не место. А Лекс и не был приличным. За то, что он тут прохлаждается, и ему, и всем этим горячим дамочкам светила административочка, а владельцам вертепа и вовсе каторга. Именно поэтому ни шика ночных клубов прошлого, ни приличного меню, ни хотя бы пары сотен посетителей здесь не наблюдалось. Три десятка «своих» и долбаный квест на входе в бывшее бомбоубежище.
        В углу помещения торчала турбина, окрашенная в желто-черные диагональные полосы, барная стойка была сложена из зеленоватых кубов толстого стекла, какие любили в советских учреждениях. Под потолком извивались оранжевые трубы с отстойниками, стены были покрыты художественной росписью из сюжетов Марвел, а мебель явно собиралась по помойкам. Собственно, именно поэтому Вольский теперь и ощущал себя здесь на своем законном месте.
        Он был даже не пьян. Вертел в руках отвратительное пойло, в горло оно не лезло, а другого здесь не подавали. Тосковал как Блок и предавался размышлениям о том, может ли он считать себя самым депрессивным человеком в самом депрессивном месте самого депрессивного города всея Руси? Второе место его не устраивало.
        Ход его мыслей прервался неожиданным падением некого физического тела в область бедер. Алекс подскочил, расплескивая треть бокала по дивану, и залил сладкой гадостью себе рукав.
        - Да вашу ж машу! - воскликнул он, удерживая стакан на вытянутой руке и с отвращением чувствуя, как тягучая капля ползет от запястья к локтю.
        - Упс! Любимый, прости, кажется, я перебрала. - Девица у него на коленях улеглась поудобнее и засмеялась. У нее были пушистые вьющиеся волосы, отливающие рыжиной, задорные веснушки и волнующее декольте.
        Алекс отставил бокал и брезгливо закатал рукав рубашки. Виновница катастрофы тут же ухватила его липкую руку и принялась обсасывать пальцы, да с таким аппетитом, что у него мурашки по всему телу побежали. Вторую пятерню он запустил ей в лохматую прическу. Наблюдать за мастерством и энтузиазмом рыжей было приятно. Может быть, это как раз то, что ему нужно? Почти два месяца минуло с тех пор, как он увидел проклятую фотографию, и с тех пор его постель была холодна. По-хорошему верность своей недоступной любви хранить он был не обязан и когда-то надо было приходить в себя, возвращаться к видимости нормальной жизни. А то ведь и до психиатра недалеко.
        - Ну здравствуй-здравствуй, друг прекрасный, - улыбнулся он, захваченный ощущением того, как она втягивает в рот его средний и указательный пальцы.
        Конечно же, он знал эту бесстыжую. Ее звали Евгения, и она была из той исчезающе редкой породы девчонок, которые получали истинное удовольствие от того, чем она в данный момент занималась. За то и ценил. Наверное, Евгения была ниспослана ему небесами или тем, что пониже во искупление тягот и лишений, которым он подвергал себя последние дни. Почти не ел, очень плохо спал, много пил и не путался с женщинами. Страшное сочетание для надломленной психики, вот-вот сам себя и доломает. А пьяненькая девушка, да еще такая талантливая, как ни крути - лучшая компания в сложившихся обстоятельствах. И странно было, что она в таком настроении до сих пор не полезла к нему в штаны. А нет… вот уже и полезла.
        Юркие пальчики рыжей развратницы быстро и уверенно расстегивали пряжку его ремня. От окружающих людей ее прятал край стола, да и атмосфера в заведении сложилась такая, что никто бы не удивился. Все его тут знали, ее знали тоже. Так что ничего необычного, пьем и пляшем. Однако необычно было другое… никакого энтузиазма по поводу приближающегося минета Алекс не ощущал. Причем не ощущал настолько, что когда наглая девица уже запустила ручку в расстегнутую ширинку, в страхе оконфузиться вскочил как ошпаренный с места, и она приложилась виском о сиденье.
        - Эййй, - воскликнула она, - Лекс, ну ты чего? Обиделся? Возвращайся, я умею извиняться. - Ее озорная мордашка вынырнула из-за края стола, но только для того, чтобы опьяневшим взглядом проводить его спину сквозь толпу танцующих.
        - Вот поросенок, - вздохнула она и, покачиваясь, вылезла из-за стола.
        Алекс же вырвался из танцзала и заперся в туалете. Лихорадочно привел джинсы в порядок, отмыл руку и ополоснул лицо.
        - Да что с тобой не так, братишка? - потрясенно выдохнул он своему отражению в мутном зеркале.
        Распрямился, закрыл глаза и вздрогнул. Перед внутренним взором вспышкой промелькнула картинка: Альбина с закрытыми глазами пальцами гладит свою шею и встряхивает волосами, как любят делать девушки в позе наездницы. Доля секунды, одно мгновенье, и Лекса бросило в жар. «Лифт» тут же с ускорением устремился к верхнему этажу, да так резво, что голова закружилась.
        - Да ну что ж ты будешь делать! - выругался он и вышел из туалета, чтобы немедленно угодить в лапы упорной Евгении.
        Она поджидала его у порога, немедленно повисла на шее и впилась в губы поцелуем, стоило ему появиться. Все, что он успел предпринять, это не дать ей втолкнуть себя обратно в туалет, потому что это было последнее место, где он хотел бы оказаться в складывающихся обстоятельствах. Она облизывала его язык, постанывая от нетерпения, а Лекс боролся с навязчивыми мыслями и уговаривал себя не сдаваться безнадежному чувству на съедение вот так сразу без борьбы. Да, стояк не на нее, но что теперь? Завязать с личной жизнью? Ходить и подыхать по женщине, которая надежно отгородилась от любых притязаний? Снова потерять пару лет на адские страдания? Ну нет!
        Алекс втащил свою красотку в пустой по летней поре гардероб, теперь от общего коридора их отгораживал короткий простенок. Евгения вынырнула из глубокого поцелуя и, как вампирша, впилась горячими губами ему в шею.
        - Ссст! - Он за волосы оттянул ее от себя.
        Еще засос оставит, а он уже вышел из подросткового возраста для таких демонстраций. Злодейка сфокусировала на нем пьяный взгляд и нырнула вниз, встала на колени, влюбленным голосом мурлыкая что-то ласковое его ширинке, повторно взялась за ремень. В этот раз и «собеседник» в сознании, и бежать он был не намерен, лишь убрал от лица ее пушистую гриву, собрал в хвост и накрутил на кулак. А в следующую секунду закатил глаза и с шумным выдохом откинул голову на стенку, когда Евгения медленно и с удовольствием погрузила его в горячие и мокрые ощущения своего глубокого горла.
        Алекс закрыл глаза и постарался ощутить что-то кроме физики, возбуждение, чувство причастности к происходящему, эмоциональной вовлеченности в процесс, от которого и приходил весь кайф. Но нет. Ничего. Открыл глаза и посмотрел на нее сверху. Порно отдыхает, высыпается. И снова никакого душевного подъема. Девушка, красивая, увлеченная любимым занятием, хочет его, получает удовольствие, а ощущения от этого, будто ему в поликлинике делают терапевтический массаж.
        «Ну нет, нет…» - захотелось завыть от ужаса. Лекс зажмурился и снова перед мысленным взором она… туманный образ, волна светлых волос, взгляд бездонных глаз снизу, Альбина там, где сейчас старалась совсем другая женщина. Короткая вспышка, и его окатило горячей волной из паха и наверх в горло, из которого вырвался звучный вздох. Евгения замычала, застонала в ответ, ускорилась.
        «Это тянет на приговор», - подумал он, но не успел даже как следует осознать глубину проблемы и отчаяться, как в кармане завибрировал телефон. Девушка на такие мелочи не отвлекалась, а его немедленно выхватило из потока. Он открыл глаза и снова понял, что выпал, а звонок настойчиво бил в висок, угрожая полностью уничтожить возбуждение прямо в процессе. Поэтому в состоянии, близком к панической атаке, он вынул мобильник и посмотрел на экран, перед тем как нажать на сброс.
        Вызов шел через звонки по соцсети, на аватарке светилась сладкая парочка, одного из них он уже внес в список людей, которых застрелит в случае, если рассудок отчалит в гребеня. Вибрирующий телефон чуть не вылетел из задрожавших пальцев. С третьего раза он попал пальцем по кнопке «принять звонок» и как во сне поднес трубку к уху.
        - Внимательно… - выдохнул он.
        - Леша, мне нужна твоя помощь, - голос из прошлого окутал его сердце мягким, пушистым теплом, и он немедленно оттащил любовницу от себя за волосы.
        ГЛАВА 4
        Какой она была? Мне трудно отвечать на этот вопрос, потому что я настолько ссался от восторга, что не мог бы описать ее по-человечески. Ну в смысле хоть сколько-нибудь объективно. Вот ее сильные стороны, вот слабые. Вот плюсы, вот минусы. В этом луче света из недр моей памяти она была совершенным существом. Но сейчас, вспоминая ее, будучи взрослым, я вижу и достоинства, и недостатки. Проблема в том (моя проблема) что все они мне нравятся. Но в первую очередь я восхищаюсь ее мужеством и бесстрашием. Ага, вот так после всего, что вы о ней успели узнать.
        Эта история произошла, когда ей было 12 лет, а мне соответственно на год больше. Это было одно из самых счастливых времен моего детства, потому что на все лето нас, черт возьми, оставили в покое. Никто не выслал ее к бабушке в Сибирь, чтобы мы писали километровые письма и словно каторжники, зачеркивали дни до встречи. Никто не ссылал меня в спортивный лагерь, чтобы я сбегал оттуда и два дня шастал по поселкам в поисках пригородного маршрута автобуса.
        От нас просто все отвязались и все лето мы утром встречались и шли гулять, играли дома в приставку или комп. Она жарила мне блинчики, мы вместе портили продукты, пытаясь приготовить пиццу. А иногда она заставляла меня читать произведения школьной программы. Вслух, черт возьми. И я читал, как миленький. Польза была обоим. Она опережала свою программу на год, а я не имел соблазна выехать на сообразительности. Интеллект креп, успеваемость по литературе повышалась. Но в самом деле я уступал ей по двум причинам: это было время вместе, наедине, без посторонних. А во-вторых, это мои первые сексуальные переживания. Ага. Под Достоевского.
        В свои 13 я был уже в том возрасте, когда хочется прикасаться к девочке совсем не по-дружески, не за ручку, знаете ли, подержать. А как минимум целоваться. А она в свои 12 все еще оставалась на стадии, когда подобные темы - это фу, противно! Не мог же я целовать ее против воли. Мне оставалось лишь просыпаться и засыпать с этими мыслями. Каждый чертов день.
        Так вот, при чем тут Достоевский и его «Бедные люди»? Это в самом деле мог быть и Гоголь, и Лермонтов, и даже Пушкин наше все. Дело было в том, что, читая, я ложился на свою или ее кровать на живот. А она укладывалась рядом. Наши плечи, а главное, бедра соприкасались. И само ощущение момента, то, что мы оба в постели, что я прикасаюсь к ней, вводило меня в такое томительно приятное оцепенение всего тела, что я едва помнил себя от этих ощущений. Я читал и возбуждался. Мне кажется, если я перечитаю произведения для 8-го класса, то снова заведусь.
        Надо сказать, по этому поводу наши родители были настороже. Чаще всего мы сидели именно у нее дома, таково было требование ее отца. Бабушка для разнообразия приехала из Сибири сама и позволяла нам закрывать дверь только при условии, что слышала мой голос, читающий вслух. Это гарантировало, что я не присосался к любимой внучери и не повергаю ее душу в грешный ад.
        Что сказать, ее родители не питали иллюзий на мой счет (это было обоснованно), при нашей плотности отношений, моей гиперактивности, явной акселерации и отсутствии контроля все это закончилось бы подростковой беременностью. Поэтому они держали нас в поле зрения и заблаговременно начали обработку морального облика Альбины (а вот это уже отскочило будь здоров). Мой отец тоже предпринимал серьезные разговоры часа на полтора-два о мужской ответственности, о том, что торопиться становиться взрослым - это глупо и что Альбина мне доверяет, ее родители тоже и достаточно одного эпизода пересечения линии, чтобы все это облажать.
        Поэтому я писал ей стихи. Читал русскую классику вслух и сплошь покрывался мурашками, когда она прикасалась к моему колену или не дай бог клала на них голову. А когда мы смотрели фильмы, в которых был какой-нибудь эпизод с поцелуем или страстными объятиями (сексуальные сцены не пропускала строгая родительская цензура), я сидел как на иголках. Сжимал и гладил ее руку, а потом бежал в туалет. Вспоминаю и смешно.
        Побочным эффектом такого насыщенного летнего общения стало то, что мы обошли всю округу, пересмотрели десятки фильмов и прикончили школьную программу. В наших идеях, как себя развлечь мы заходили все дальше. И уже не в эротическом смысле. Мы начали покидать пределы знакомой территории района, ограниченной большими автомобильными дорогами. Случай, который я помню, произошел именно потому, что мы решили разведать большой мир за тем светофором.
        Пацаны постарше, с которыми я был на короткой ноге, рассказывали, что минутах в десяти пешком от нашего дома есть заброшка. Замершая стройка, где дом успели построить на пару этажей, а потом что-то пошло не так. За годы простоя шпана наделала дыр в заборе и скелет здания пестрил граффити, был сплошь усеян окурками, бутылками и презиками. В общем, место, в которое Альбина не попала бы и в страшном сне. И именно туда я ее потащил.
        Сначала мы гуляли, велик лучше у того забора было не оставлять. Потом некоторое время плутали в поисках прохода в бетонном заборе и вот, наконец, забрались. Кучи строительного мусора, стихийная помойка и заросли бурьяна не содержали никакого практического интереса. Все любопытное там давно нашли до нас. Поэтому мы сначала полезли на второй этаж, ходили, разглядывали артефакты местной загадочной цивилизации - кострища на бетонном полу, залежи бутылок, надписи на стенах и даже подобие спальных мест в закутках, где задумывались ванные.
        Я понимал, зачем это надо, Альбина же недоумевала, кто и в какой нужде здесь мог ложиться спать на грязном матрасе среди тряпья. Нет, с этой стороной жизни я не посмел бы столкнуть ее даже имея черепно-мозговую травму. А дальше мы полезли в подвал. До сих пор не понимаю, чем я думал, что был за идиот.
        Как многое брошенное в Питере, это самое брошенное со временем уходило под воду. Частично подвал был затоплен. Он уходил под землю лишь до середины, был темным и затхлым, несмотря на отсутствие внешних стен. Мы передвигались почти наощупь, замирая от страха и испытывая адреналиновое опьянение.
        Моя любимая не ныла, не жаловалась, не просилась уйти. Ей было любопытно, она лишь крепче сжимала мою руку и совала нос в каждую дверь. И правда, мы вместе, в центре города, среди бела дня, что с ней может произойти? Ровным счетом ничего. И этот тезис на практике не подтвердился.
        Началось с того, что я не смог больше терпеть. Отлить хотелось еще до того, как мы форсировали забор, и какое-то время я мужественно сдерживал позывы, но в подвале, где то и дело журчало, капало и булькало, я сдался и выпустил ее руку из своей.
        - Подожди здесь, ладно? Я сейчас, - торопливо шепнул я и бросился в темный угол.
        Там зашел за стенку, испугался, что она услышит журчание и спрятался еще дальше. А она тем временем и правда услышала, но вовсе не то, чего я боялся. Ее слуха коснулся жалобный, едва слышный кошачий мяв. Ни секунды не раздумывая, моя маленькая ринулась навстречу зову о помощи. С ее эмпатией она скорее крокодила поцелует, чем останется стоять на месте, когда где-то страдает живое существо. А в том, что оно именно страдает, не было никаких сомнений.
        Альбина попетляла по лабиринту, двигаясь на звук и вышла к шахте лифта, а вернее ее квадратному бетонному основанию, которое из-за воды превратилось в бассейн с отвесными стенами. Понять глубину, стоя снаружи, было невозможно. От края ямы до кромки воды было примерно полметра. И если допустить, что дно близко, то и спуститься, и вылезти не составило бы труда. А сделать это было надо. Именно в этой яме из последних сил барахтался и доживал свои последние минуты крошечный котенок.
        - Ай мамочки! - она едва не заплакала от жалости (это все пересказываю с ее слов). Котенок душераздирающе мяукнул.
        Альбина осмотрелась в поисках чего-то, что могло бы ей помочь и, разумеется, кроме битого кирпича и стальной арматуры, торчащей из стен, ничего не обнаружила. Она уж было хотела позвать меня, но тут котенок ушел под воду и, о, безумие и отвага! Она прыгнула следом, не раздумывая. И ушла под воду с головой.
        Плавать она, слава богу, умела, поэтому вынырнув, первым делом выловила настоящего утопающего, усадила себе на голову и попыталась дотянуться до края шахты, чтобы уцепиться. Но нет. Дно было близко, но ей не хватало роста встать ногами. А, удерживаясь на плаву, дотянуться до бортика не хватало длины рук.
        Котенок впился когтями в ее шею и блеял дрожащим голосом, сама Альбина тяжело дышала и скребла пальцами по холодным стенам шахты. В грязной, затхлой воде, без помощи, в полумраке подвала, в заброшенном доме она была обречена на смерть вместе с глупой животиной, которая втравила ее в этот кошмар. Но у нее был я. Где-то там за лабиринтом. И она закричала.
        - Лееееешааааа! Помогииииииии! Лешааааааа!
        Я услышал зов в ту же секунду и побежал. К тому моменту я уже вышел из сумрака и пытался понять, это я заблудился или она нарушила мое указание ждать здесь и никуда не уходить. И тут крик. Сердце упало и пробило бетонный пол. Я понесся на голос и заметался среди стен.
        - Ты где? - кричал я и слышал плеск воды, уже догадываясь, что произошло, не понимая только, как умудрилась?!
        Я в панике терял драгоценные секунды, бросаясь из стороны в сторону, пока не вылетел к шахте и едва не загремел с края просто по глупости. Увидев эту картину, я задохнулся от ужаса. Альбина с мокрыми, грязными волосами, среди пластиковых бутылок и окурков, в какой-то яме с котенком на шее тянется ручками к краю бассейна и не достает. Я немедленно упал на живот, протянул ей руку, и она вцепилась в нее до самого плеча.
        Изнемогая от напряжения, я тянул, что было сил, но у худосочного подростка не было и шанса одной рукой вытянуть две трети собственного веса из воды. Сейчас я это понимаю, тогда не понимал и рыча от напряжения тянул до красных пятен перед глазами, но не вытащил и до пояса. В довершение кошмара, она снова сорвалась и ушла под воду с головой. Когда она вынырнула, меня уже трясло.
        - ПОМОГИТЕ! - заорал я во всю глотку, понимая, что бежать за помощью нет времени, а сам я не справляюсь.
        - Лешечка, возьми котенка, - сказала она, стуча зубами, и протянула мне его на ладони.
        Я едва не заревел. Выхватил чуть живое тщедушное тельце грязно-серого цвета с белым пятном на груди и отсадил на кучу кирпичей. Я и сам стучал зубами от осознания происходящего. Стоило мне представить, что она сейчас умрет на моих глазах и решение пришло только одно - умирать вместе.
        - ПОМОГИТЕ! - мой рев раскатами заметался между страшными серыми стенами.
        - Леша, я больше не могу, - проговорила она.
        И я решился.
        - Я сейчас прыгну, - сказал я спокойно, - далеко до дна?
        - Нет, я достаю, если нырнуть.
        - Значит, не утону, - мой голос не дрогнул, я уже тогда был выше нее больше чем на голову, - подплыви ближе.
        Она подчинилась, и я прыгнул через ее голову, в черную, жуткую яму. Прыгнул, без колебаний, вслед за ней. В костер бы вошел, если б надобыло. Я погрузился с головой и ощутил, какая же ледяная и затхлая эта вода. Вынырнул, отфыркиваясь и подплыл к ней. Альбина тут же вцепилась в мои плечи, я обхватил ее за талию и прижал к себе. Ноги крепко встали на бугристое дно и мы замерли, тяжело дыша и стуча зубами.
        Было тихо, холодно и чудовищно страшно. Альбина тряслась в моих руках и дышала мне в шею, а я лихорадочно шарил взглядом по стенам, пытаясь отыскать намек на спасение. Всюду, всюду темнота и голый бетон с черными следами от спичек и надписями. Ни намека, ни шанса воспользоваться им изнутри ямы, гений, твюмть, я не обнаружил. Из нашего колодца даже потолок был едва виден, так темно было вокруг.
        Неужели все? Неужели мы умрем? От паники подташнивало и в память вплавлялись все потеки на стенках шахты, все сколы и пятна. Все плавающие здесь бутылки, обертки и прочий мусор. Я помню все это и сейчас. А еще запах… Мне до сих пор именно тот тягостный сырой дух кажется запахом смерти. Здесь была наша с Альбиной страшная могила. Как нас найдут? Через сколько дней? В каком виде? Я представил это и застучал зубами. Не важно, не важно, твердил я себе, главное, что вдвоем, а остальное мы не узнаем. Улетим отсюда прямо на небо, держась за руки. Меня заколотило еще и от ужаса.
        - Мы умрем? - едва слышно прошептала она.
        - Нет, - твердо сказал я. - Я удержу, не выпущу тебя, буду стоять до вечера, а вечером кто-нибудь придет. Там же кто-то живет, ты видела? Вернется на свой лежак, мы позовем и нас вытащат.
        - Мы замерзнем? - я улавливал слова по движению дыхания на моей шее, казалось, что она уже умирает. Меня пробило волной крупной дрожи.
        - Нет, слышишь меня? Не замерзнем! - Я повернулся к ней и заставил посмотреть мне в лицо.
        - Мы не умрем и навсегда будем вместе, - выдохнула она, глядя мне в глаза и стуча зубами. И столько в ее глазах было решимости, смелости и уверенности что ли. Не заплакала, не сдалась. Такая храбрая, такая сильная. - Я тебя обниму и тебе не будет холодно, - шептала она, сотрясаясь всем телом, - и ты не устанешь, ты сильный. Ты самый сильный на свете.
        Самый сильный на свете застыл и едва чувствовал ноги. Я думаю, та вода была около 12-15 градусов и наши тела быстро теряли тепло и силы. Мы умирали, это ясно. Еще полчаса-час, я вконец окоченею, не устою, и мы захлебнемся.
        - Не бойся, я с тобой, - прошептал я синими губами и погладил ее по волосам.
        - Я ничего с тобой не боюсь, - ответила она, подалась вперед и ее мягкие, холодные губы прижались к моим.
        В первую секунду я оцепенел, моргнул, а потом чуть шевельнул губами, и мы слились как два подходящих кусочка пазла в неподвижном, согревающем до живота поцелуе. От восторга в моей груди дыханье сперло и сердце забилось быстро-быстро. Это был наш первый поцелуй! И, похоже, последний. Он длился и длился. Я не знал, что делать и надо ли, просто замер и наслаждался узким лучиком счастья в черной яме нашей судьбы.
        Когда наши губы разомкнулись, я тяжело дышал и отчаянно, до крика хотел жить, а не умирать. Только не сегодня, только не так!
        - Я тебя спасу. Ты веришь мне? Веришь?
        - Я верю тебе, - она улыбнулась, мягко, одними губами. Уже не такими синими, но очень-очень бледными.
        Прижимая ее к себе как драгоценность, я сделал шаг к стене, протянул руку и кончиками пальцев провел по краю шахты.
        - Сядь ко мне на спину, держись за шею! - велел я и она быстро подчинилась.
        Я пошел вдоль ямы, ощупывая край окоченевшими пальцами и пол кедами. На дне было много битого кирпича и я, пиная крупные осколки, соорудил себе небольшую горку, привстал на нее и крепко ухватился за выступающий штырь арматуры у края.
        - Аль! Лезь по мне как по лестнице. Хватайся, подтягивайся. Наступи на колено. Быстрей, пока держусь!
        Я согнул ногу, уперся в стенку шахты и почувствовал, как она подтянулась на мне удушающим приемом, воткнулась острыми локтями в плечи, оперлась на мое бедро коленом и уцепилась за руки, впиваясь ногтями. Потом встала уже ступней, осторожно распрямилась.
        - На плечо коленом! Давай! - командовал я, трясясь от натуги. Шершавая бетонная поверхность словно стружку снимала кожу со сползающего по ней колена, пальцами я до крови вцепился в бетонный край.
        Она послушалась. Уперлась и в следующую секунду легко вспорхнула с моих плеч за край могилы. От облегчения я рассмеялся и затрясся еще сильнее. Те участки тела, где она согревала меня собой, стремительно и очень неприятно остывали.
        - Беги за помощью, приведи кого-нибудь, я дождусь. Я в порядке! - я изо всех сил старался не стучать зубами слишком громко, но выходила очень сбивчивая, прерывистая речь, как будто я пытался говорить на бегу.
        - Нет! Я не брошу тебя здесь! Ты сказал верить в тебя, я верю. Ты можешь сам! Я тебя не оставлю одного в этом жутком месте. - Она легла на живот, как я до этого и хватала, гладила мои руки, подтягивая к себе. - Я столько раз видела, как ты красуешься на турнике. Я же знаю. Ты можешь. Я видела! Хватайся и подтянись, - ее голос дрожал, она была в безопасности, но я понимал, не уйдет, не оставит.
        А потом она схватила мою руку с окровавленными пальцами, которыми я цеплялся за край, когда она выбиралась и начала целовать, повторяя:
        - Бедный мой бедный. - и прижалась щекой к ладони, - Ты же герой, ты сможешь.
        И я, мать его так, смог! Присел так, что вода сомкнулась у меня над макушкой и толкнулся от дна что есть силы. Выпрыгнул чуть дальше, ударился пальцами о камни, заскользил назад, обдирая локти, но одна рука крепко схватила кусок арматуры, вторая ухватилась за вмурованный в пол камень, в плечи вцепилась Альбина и потянула на себя что есть силы. И я рванул. Ей навстречу, на адреналине, на мощном, разрывающем меня чувстве любви и какого-то душевного подъема, как бывает у людей в минуты высшего героизма. Наверное… Не так уж часто меня посещают приступы высшего героизма, извините.
        Подтянул себя чуть выше. Уперся в край локтем, заскреб кедами по стене, резиновая подошва хорошо цеплялась за шершавый цемент. Подтолкнул себя ногами и вывалился за край до пояса, тяжело дыша пылью и мусором. Потом перекатился на спину, весь ободранный, мокрый и грязный как черт и оттолкнул себя ногами от края. А Альбина упала мне на грудь и только тогда разрыдалась.
        - Ты спас меня, спас… спас… - шептала она, вся черная до самой макушки, залитая слезами, рисующими светлые дорожки у нее на щеках.
        - А ты меня, - выдохнул я и крепко-крепко прижал ее к себе.
        Мы бежали домой со всего духу. От пережитого смертного ужаса, от переохлаждения и перенапряжения, я то и дело спотыкался и удерживал от падения Аль, но мокрые насквозь, израненные мы бежали, согреваясь на ходу. Альбина прижимала к груди третьего выжившего: тощего, драного котенка, который отдался на волю судьбе и молча цеплялся за ее грязное платье, зажмурив глаза.
        Прохожие оборачивались, пытались нас окликнуть, слишком уж вызывающе мы выглядели. Три существа, явно попавших в беду, но догонять нас никому в голову не пришло.
        В свой двор мы входили в режиме стеллс. Я шел на разведку, выглядывая из-за угла, а Альбина двигалась следом. Не хватало только, чтоб начатое моим безответственным поведением довершили родители, которые без колебаний свернут мне шею, как только узнают и встречаться нам больше никто не позволит. Вот этого я боялся больше всего на свете.
        У меня дома не было никого и хоть ее подъезд манил юркнуть в спасительную темноту от самого угла, но мы пересекли двор и нырнули в мою парадную, взлетели на второй этаж и только захлопнув дверь, я почувствовал себя в безопасности.
        Альбина, не снимая босоножек, бросилась в ванную вместе с котенком. А я прямо на пороге начал раздеваться, срывая с себя вонючую, мокрую одежду. За дверью ванной зашумел душ и я, грязный и дрожащий стащил покрывало с дивана, завернулся в него и привалился к стене рядом с дверью. Как же хотелось принять душ! Я закрыл глаза и меня горячей волной смыло в черный кадр, где мы целовались и были во всем мире только вдвоем.
        Может из-за этого я со временем перестал вспоминать ту жуткую историю, как самый страшный эпизод в жизни? Особенно на фоне событий, которые действительно осуществили мои глубинные страхи.
        О том, что это было никто кроме нас двоих так и не узнал.
        Не глядя на обескураженную Евгению, он прижал трубку плечом, застегнул штаны и как последний мудак вылетел из клуба. Прохладный вечерний воздух обдул его горячее лицо и грудь наполнилась восторгом и волнением.
        - Что случилось? - Лекс осмотрелся, его тон тут же стал собранным и деловым, - ты где?
        - Я на работе. Монблан у Финляндского, знаешь? - ее голос дрожал.
        - Еду, - он стартовал с места к своему шерику. - Объясни, что произошло?
        - Леш… комендантский час! - выдохнула она, будто что-то очевидное и Лекс уставился на часы.
        Десять минут до выхода патрулей! Он собирался проторчать в клубе до утра, а потому начисто забыл, что с минуты на минуту город замрет. Уже сейчас станции метро закрыты на вход, таксисты завершают поездки и весь общественный транспорт направляется в парк. Хорошо, кар шеринг, еще не научился блокировать машину после наступления часа «всем сидеть по норам!».
        - Мчусь, жди! - Лекс сбросил звонок и побежал.
        Он вылетел за угол, где оставил машину и обнаружил, что той на месте уже нет. Кто-то перехватил ее и уехал к себе домой.
        - Блт! - выдохнул Вольский и завертелся на месте, лихорадочно соображая, где взять свободную тачку.
        Двор! Кто-то обязательно должен был вернуться с работы и припарковаться у дома! Лекс метнулся через дорогу, в арку. Восемнадцать шагов, влево, вправо, в уме он считал убегающие секунды. До Финляндского было рукой подать, но только если ты на колесах.
        Вот! Стоянка! Он запустил приложение и увидел горящую синюю точку в дальнем углу двора. Есть! Еще двенадцать шагов и 4 секунды.
        На ходу разблокируя двери, Вольский влетел на водительское и, не пристегиваясь ударил по газам. Оп-па! Взвизгнул парктроник. Бетонный ящик с клумбой, поприветствовал задний бампер. Черт с ним! Лекс лихорадочно крутил руль, разворачиваясь в три приема, набирая скорость, вписался в узкую арку и вылетел на опустевшую дорогу. Минус 38 секунд.
        Замелькали столбы и дома, светофоры на пути уже мигали желтым. Все говорило о том, что ты, идиот проклятый, что жмешь по набережной 120 км/ч должен находиться в любом другом месте. Любом! Но Лекс упрямо топил педаль в пол, обгоняя припозднившихся собратьев. И только когда в поле видимости начала вырастать стеклянная громада здания Монблан, он ощутил, как сжалось сердце. Он же увидит ее… прямо сейчас!
        Полторы минуты.
        Он свернул на Финляндский проспект и остановился у пешеходного. Гуднул и запустил обратный дозвон, когда увидел, как из вращающихся стеклянных дверей выбежал узкий, стройный силуэт в распахнутом плаще. Сердце Вольского задрожало, время остановилось. Он смотрел, как она приближается, подсвеченная из-за спины сияющим вестибюлем бизнес-центра. Черная фигура с тонкой талией и стройными ножками на каблуках, бежала, будто не касаясь земли, словно крыльями окутанная развивающимися полами плаща.
        Снова, как и тогда, вокруг нее разливалось сияние, а он цепенел, узнавая походку, профиль, мягкую волну волос, перекинутых на одно плечо и поворот головы. Она промелькнула в пятне света под фонарем. Лекс вздрогнул и до боли впился пальцами в руль, на мгновение увидев лицо бесконечно любимой женщины впервые за десять лет.
        Альбина перебежала дорогу, и он опомнился, лишь когда потерял ее из поля зрения за бампером. Алекс перегнулся через соседнее сиденье и распахнул дверь. Через секунду в салон впорхнула она, а вместе с ней легкий цитрусовый запах и звуки дыхания, шуршания одежды и ощущение, будто он сидит в тридцати сантиметрах от ядерного реактора и жить ему осталось несколько секунд.
        Она села, потянула изящной ручкой ремень от плеча, а Лекс, стараясь не залипнуть и не выдать свои чувства, погладил взглядом ее профиль. Высокий, чистый лоб, изгиб ресниц, аккуратный ровный нос, тронутые улыбкой уголки мягких притягательных губ и светлые глянцевые волосы, заправленные за ухо. Он помнил эти волосы наощупь, мягкие, тонкие, гибкие, как будто детские, они как вода всегда струились между его пальцами и ладони вспомнили это ощущение. Кожу щекотнуло флешбэком. В мочке уха сверкнула блестящая круглая капля прозрачных сережек.
        На ней был легкий бежевый плащ с остроугольным распахнутым воротником, открывающим изящную шею с нежной ямочкой между ключицами на дне которой поблескивал прозрачный драгоценный камень на тонкой серебряной цепочке. Нырнуть взглядом в просвет белой офисной блузки глубже в декольте не позволяла одежда и состояние, которое утягивало в эйфорические приливы, которых лучше было не допускать, чтобы немедленно себя не выдать. Сразу под грудью ребра стягивала высокая плотная юбка-карандаш, которая словно футляр для скрипки захлопывала ее фигуру в корсет и прорисовывала все плавные изгибы ее тонкого тела и заканчивалась чуть ниже колена.
        Альбина скрестила тонкие запястья, сложила узкие ладони, с длинными пальцами, на одном из которых тускло блеснуло простое золотое обручальное кольцо. Алекс споткнулся об него и будто обжегся, отвел глаза, а она повернулась к нему, мягко улыбаясь губами, глазами… жемчужно-серыми, бездонными с искорками любопытства и приязни, как будто не было этих лет и не выглядит она роскошной женщиной, а не угловатой старшеклассницей. Как будто они расстались друзьями и нет никаких поводов сомневаться, стоит ли радоваться встрече. И как будто не понимает, какое производит впечатление и не видит, как у него все внутри трясется от восторга и волнения. А еще от какого-то странного, трудно объяснимого чувства, в котором смешались тоска и облегчение.
        - Ну здравствуй, Леш, - сказала она и его тело отозвалось волной мурашек.
        - Здравствуй, Аль, - вытолкнул он слова сквозь пересохшее горло.
        - Давай скорей! - она подняла брови и закусила губу с извиняющимся видом.
        Лекс опомнился. Надо было переключиться, и он радостно нырнул в этот предлог, как в убежище, будто отгораживаясь от источника своего бешеного волнения и нажал на газ.
        - Где ты живешь? - он отвел глаза и стало полегче.
        - На Савушкина…
        Он снова медленно перевел взгляд на нее, этой красноречивой паузой давая понять, что миссия невыполнима. До перекрытия дорог и развода мостов оставалось 3 минуты.
        - Не успеем. - Коротко резюмировал он и дал по газам, разворачиваясь через двойную сплошную.
        Альбина притихла, а Лекс лихорадочно соображал, разгоняясь вдоль сквера, откуда на них пялился памятник Боткину и очень не одобрял! К себе не успеет тоже, они живут в десяти минутах друг от друга. Семен вообще на Просвещения - 20 минут без светофоров. Выход один - тащить ее обратно в бункер. Он представил радость Евгении от новой встречи. Представил, как заведет эту испуганную лань в стены нелегального заведения, тем самым подводя ее под статью. Прикинул, что она о нем подумает, распознав завсегдатая, и едва не застонал. Но условия задачи двух вариантов решения не предполагали.
        Машина мчалась мимо Выборгского сада, мимо собора и резко повернула налево, на Гренадерскую. На часах мигало 21:58, на дороге кроме них никого не было.
        У моста уже собиралась спец техника. Лекс обогнал автозаки с мигающими габаритами, которые разворачивались, чтобы перекрыть дорогу и с замиранием сердца влетел на мост. С обратной стороны барьер тоже не успели сомкнуть, и он вписался в узкий просвет между щитами.
        Выскочил на перекресток. С одной стороны уже сдвинули барьеры, он свернул на набережную, потом еще раз мимо ботанического. Навстречу по улице двигалась колонна автозаков. Алекс сбросил скорость и нырнул в ближайшую арку. Машина остановилась, и заглушила мотор. Оба, молча, не сговариваясь, обернулись и посмотрели в заднее стекло, мимо которого неспешно прогрохотали четыре тяжелых автобуса.
        - Сейчас я найду парковку, и мы попробуем добраться до одного места. Оно не очень легальное, вернее очень нелегальное, но выбора нет, - шепотом сказал он.
        - Хорошо, - тихо отозвалась она и его снова обдало волной тепла.
        Медленно-медленно он тронулся с места. С выключенными фарами они вкатились в чужой двор. Почти все окна в колодце горели мягким желтым светом и Лекса ударило дежавю. Школьный двор, льющееся из классных окон сияние и маленькая девчонка, обнимающая его тонкими ручками… И как же захотелось обратно! Все переиграть, прожить жизнь заново, и кое-что сделать иначе.
        Тихо шурша шинами, они крались вдоль плотного ряда бамперов в поисках окошка, чтобы всунуть машину. Разумеется, в час, когда без преувеличения, дома абсолютно все, на стоянке не было места даже велосипед припарковать.
        - Черт с ним, - сдался Алекс и запер сразу три машины, уткнувшись носом в палисадник. - Это же шерик, кому надо, сами откроют и отгонят утром. Пошли.
        Он выбрался из машины и чуть не бегом обогнул ее спереди, чтобы успеть изобразить джентльмена. Но торопился зря. Альбина отстегнулась и смирно сидела, дожидаясь его. Их взгляды встретились сквозь стекло. Она спокойно, с интересом смотрела на него снизу вверх своими инопланетными глазами и у Вольского едва ноги не подкосились. Он распахнул дверцу и будто во сне протянул ей руку. Тонкая кисть с длинными изящными пальцами легла в его горячую ладонь, и он закрыл глаза, пропуская сквозь кожу по всему телу электричество этого прикосновения.
        Альбина вышла и забрала руку, зябко запахнувшись в свой тонкий плащ, осмотрелась. Он сжал в кулаке ощущение легкой щекотки от трения ее выскользнувших пальцев и тоже завертел головой. Маленький двор, проход в соседний забран решеткой. Не тот! Слишком рано свернул, ошибся аркой! Лекс поморщился. Да что толку сожалеть, какие у них варианты?
        - Стой здесь, - тихо сказал он и быстрым шагом направился к выезду.
        Выглянул на улицу и отпрянул. Колонна, что двигалась им навстречу, сейчас развернулась. Два автозака морда к морде перекрыли перекресток и вокруг в свете прожекторов мелькали вооруженные тени. О том, чтобы выйти на улицу и речи быть не могло! Он вернулся к смирно стоящей Альбине, достал телефон и окинул взглядом карту. До нужного им двора было несколько домов, которые хаотично слипались друг с другом боками. Добраться до цели можно было только по воздуху.
        - Твюмть, - выругался Лекс.
        - Что случилось? - она переступила с ноги на ногу.
        - Дело дрянь. Мы чуть-чуть не доехали. А из этого двора выхода нет.
        - И что будем делать? - Она заглянула ему в лицо без тени тревоги и сомнений, что сейчас будет предложен достойный вариант спасения.
        И снова его ударило дежавю: они двое в затопленной шахте и выхода нет, но она верит в него и спокойно ждет спасения. Что бы он отдал ради полной симметричности сюжета! Все, что имел и без колебаний.
        Он встряхнул головой, запустил обе пятерни в волосы и повернулся на месте, окидывая взглядом все возможности их положения.
        - Итак, варианты следующие, - тихо произнес он. - Переночевать в машине. Будет холодно, предупреждаю, потому что двигатель крутить всю ночь нам не позволят жильцы. Вызовут наряд и рассвет мы встретим в обезьяннике. Вариант второй: звонить по домофонам и напрашиваться на ночлег. Я не беру его в расчет, потому что нас никто не пустит, а кто-нибудь обязательно вызовет наряд, на колу мочало. И третий вариант… - он помолчал, понимая, что впустую тратит слова, надо было возвращаться в машину и ждать утра. В животе сладко и больно замерло - всю ночь в замкнутом пространстве с ней наедине!
        - Какой третий? - поторопила она его.
        - Видишь ту пожарную лестницу? Я буду человек-паук, ты женщина кошка, мы влезем на крышу и по ним доберемся до места. Там есть питье, еда, диван. Правда музыка орет и ты не выспишься…
        - Ерунда, - заявила она, - возьму отгул!
        - Что? Мы лезем на крышу? - он со смехом поднял брови.
        - Ну конечно лезем, - она широко с озорством улыбнулась и решительно направилась к лестнице, - тебе впервой что ли, Вольский? - Она бросила в него смеющийся взгляд через плечо, как выстрелила и отвернулась, ускоряя танцующий шаг.
        - Вотэтоповорот за вотэтоповоротом, - пробормотал он и обогнал ее.
        Пожарная лестница начиналась на высоте человеческого роста, чтоб шпана не шастала, а с крыши пожарной машины оставалось только шагнуть. Он легко подтянется на ней как на турнике, но Альбина… Они остановились плечом к плечу и посмотрели вверх.
        - А как… - начала она, но Лекс перебил.
        Он зашел сзади, наклонился, присел, обхватил рукой ее за голени и усадил к себе на плечо, после чего без усилия распрямился. Альбина только охнула, вцепившись пальцами ему в волосы. А у него «лифт» решительно устремился пробить крышу и вылететь на орбиту Сатурна.
        - Ух, - выдохнула она, - подрос ты с тех пор, когда я тебя последний раз видела.
        - Жизнь полна сюрпризов, - отозвался он и подставил ладонь под ножку в качестве ступеньки.
        Альбина бестрепетно наступила и вторым шагом оказалась на нижней перекладине лестницы. Лекс отступил назад. С любой другой барышней, он бы не упустил своего шанса встать ровно снизу и насладиться видом из-под юбки и в высоком разрезе сзади. Но с ней он не мог даже так пошутить. Цепенел. И поэтому ждал, пока она проворно лезла вверх по ступенькам, до тех пор, пока ее плащ не мелькнул за краем крыши. Она выглянула между перилами и вопросительно уставилась на него. Тогда он легко подпрыгнул, ухватился за вторую перекладину, рывком подтянулся и за считанные секунды влез и перемахнул на крышу.
        - Ты можешь мне объяснить? - произнесла она смеющимся тоном, - почему, как только ты пишешь мне спустя столько лет, я оказываюсь ночью, на крыше на пути в притон?
        - Тот же вопрос к тебе, - он улыбнулся. Широко и искренне. Так, будто не испытывал всех этих болезненных приступов, будто она просто девушка, которая ему нравится и которой хочет понравиться сам.
        В поддержание дискуссии Альбина, стоящая на скате крыши, покачнулась на каблуках, и он ухватил ее за запястья, чтобы все это не кончилось коротким полетом вниз.
        - Снимай туфли, - велел он, - нам недалеко.
        И вместо возражений, она оперлась на его локоть и стянула свои изящные ботильоны на шпильке и тут же стала ростом ему ниже плеча.
        - Да ты авантюристка, - усмехнулся он, протягивая руку и забирая у нее обувь.
        - Вот не поверишь, - отозвалась она, - со мной никогда в жизни ничего подобного не происходит, - а у самой глаза горят азартом и как бы говорят, а давай еще куда-нибудь залезем?
        Медленно и осторожно, стараясь не грохотать, они двинулись вперед по самой кромке крыши вдоль ограждения, мимо антенн и слуховых окон. Альбина шла чуть выше по скату, перешагивая ребра жесткости, Алекс страховал ее у края, но у него сердце вздрагивало каждый раз, когда она оступалась и покачивалась и он подсунул ей локоть, а так хотелось взять за руку. Она вцепилась в него и больше не отпускала. Пару раз пришлось пересекать крышу, перебираясь через конек вдоль каменных дымовых труб, тогда она хваталась за его ладонь и на пару мгновений его мечты сбывались. Навигатор показывал близость цели.
        Всю дорогу, Алекс косил на нее взглядом. Так хотелось рассмотреть подробнее. Все черты лица, родинку, заглянуть в глаза как следует, прикоснуться к волосам. Все мысли стекались к тому месту, где она держала его под локоть, к тому, как пахла и как дышала.
        Его охватывало странное, удивительное чувство, будто не было этих лет. Будто они встретились незадолго до момента, на котором он все разрушил и просто продолжили с того же места. Так с ней было легко, понятно и при всем при этом так невыносимо держаться на расстоянии. Не обнять, не прижать к себе, не вдохнуть запах ее волос и не сказать как невыносимо, страшно, чудовищно соскучился. Что чувствует она? Хотел бы он знать.
        И пока он все это переживал, крыши закончились. Поручни такой же лестницы, как в начале пути замаячили впереди, и он совсем уж было вылез на нее, как на дороге из-за угла плеснуло красно-синими огнями проблесковых маячков. Лекс резко сел и потащил Альбину за собой. Они затаились, прижимаясь друг к другу плечами и кажется, даже перестали дышать.
        Полицейская машина остановилась, из нее вышел патрульный. Было слышно, как хрипит его рация. Он лениво прошелся вдоль машины, привалился к ней задом и залез в телефон.
        - Че ты приперся? Давай уже, вали отсюда, - прошипел Лекс.
        И в ту же секунду откуда-то справа будто бы прямо в ухо оглушительно заиграла бестолковая мелодия звонка. Он отшатнулся и увидел, как Альбина с побелевшим лицом лихорадочно вытряхивает из кармана мобильный. Патрульный внизу насторожился, прислушался, осмотрелся. Телефон оказался у нее в руках, но от нервов вышло это так неловко, что он выскочил из ее пальцев, ударился о край крыши и, продолжая истошно звонить, кувыркнулся в воздухе, ухнул вниз, жахнулся о землю и замолк. Она замерла, вся белая, ни жива ни мертва. Патрульный отделился от машины и направился в сторону, откуда слышал звук. Как только он пропал из виду за краем крыши, Лекс распрямился, схватил ее за руку и потащил за собой.
        - Уходим, - выдохнул он и Альбина послушно двинулась следом.
        Они тихонько зашли за ближайшую дымовую трубу и прижались к ней спиной.
        - Простииии, - пропищала она.
        Но Алексу не за что было ее прощать. Он знал, кто звонил. Жена не явилась после комендантского часа. Странно, что он не обрывал телефон еще в машине. Странно, что она позвонила не ему… Странно вот это вот все. Но было приятно понимать, что звонков и переписок в его присутствии не будет.
        - Сейчас он найдет твой мобильник и может вызвать патруль, чтобы они тут все обыскали. Надо уходить. - Ответил он. Путь к бункеру был отрезан. Оставался лишь один вариант - ночевка в машине.
        Они двинулись в обратный путь. Лекс телефон не доставал, надеясь, что вспомнит дорогу и так. Слишком свежи были воспоминания об улетающем вниз смартфоне. И, разумеется, они заблудились. Питер был единственным городом в стране, где по крышам можно было пройти хоть целый километр. Здания срастались между собой на целые кварталы. Этажом выше, этажом ниже, не важно, они образовывали ни с чем не сравнимый ландшафт, по которому когда-то, до пандемии даже проводились экскурсии. Теперь лезть на крыши было некому и незачем. Туристы закончились, а местным выжившим хватало хлопот.
        И вот, они стоят, задрав головы, перед стенкой дома, что выше на этаж, рядом с лестницей наверх и никто из них этого препятствия на пути в ту сторону не помнит.
        - Надо вернуться, - сказал он, и почесал в затылке.
        И тут сзади они услышали отдаленный звук голосов. Не сговариваясь, резко обернулись и замерли.
        - Да из окна он выпал, нет тут никого! - донесся недовольный голос и Алекс с Альбиной отшатнулись за трубы.
        По крыше в отдалении загрохотали шаги. По скатам и трубам мелькнул луч света. Преступники переглянулись и сползли по стенке на корточки.
        - Леш, - Альбина произнесла его имя одними губами и выглядела такой испуганной и виноватой одновременно, что он насторожился.
        Алексу показалось, что она сейчас встанет и примет вину на себя, скажет, что одна здесь или что-то в этом духе. И картинка была такая яркая, слишком хорошо он ее знал, что стоило ей шевельнуться, привставая, как он одной рукой обхватил ее за талию и дернул вниз и на себя, а другой ладонью зажал ей рот.
        - Не вздумай, - едва слышно выдохнул он ей в лицо и только после этого осознал, ЧТО ИМЕННО сейчас происходит.
        Теперь они стояли на коленях на жестяной крыше, прижимаясь друг к другу, он обнимал ее, их губы разделяли пара сантиметров и его ладонь. Альбина не вырывалась, смирно сидела в его лапах и смотрела на него в упор. Эти огромные глаза так близко, Вольского окатило волной нестерпимого жара. Поцелуя захотелось настолько сильно, что он почувствовал, как кровь толчками бьется в губы и они начинают гореть от сумасшедшего желания трения. Почему она не отводит глаза? Неужели не понимает, что это значит? Неужели может иметь в виду что-то другое? Все его тело стремилось в атаку, а в ней не чувствовалось ни напряжения, ни желания отодвинуться.
        Лекс медленно, как во сне, разжал ладонь на ее лице, осторожно убрал и, не отрывая взгляда, сократил расстояние между ними настолько, что почувствовал тепло ее кожи. В животе разливалось медовое тепло, сердце сладко замерло. Его пальцы ласкающим движением погладили висок, убирая прядь за ухо и нырнули дальше в волосы, мягко прочесывая их к затылку. Он потерся о крыло ее носа вверх-вниз, и легонько задел губами губы. Альбина вздохнула, приоткрыв рот и у него зашумело в голове.
        С любой другой женщиной у него не оставалось бы сомнений и в следующую секунду он бы уже целовал ее, не заботясь о том, правильно ли считал ситуацию. Даже если бы потом получил по морде, все равно остался бы абсолютно доволен. Но только не с ней! Только не с ней… Слишком высока важность ее не потерять, слишком велика цена ошибки. Одно неверное движение могло грубо оборвать тонкую ниточку, что натянута между ними и она перестанет отвечать на сообщения, исчезнет и все его безумные мечты накроются одним поцелуем, с которым он поторопился, слишком рано сократив дистанцию.
        Но все это не отменяло того, что Алекса обдало волнением и возбуждением такой силы, что он пошатнулся. Внутри все дрожало, дыхание сперло в груди, пока его опаляло близостью ее губ, в которые болезненно жарко долбил пульс. Вторая рука крепче сжала ее, притискивая к себе, а где-то там, вдалеке, в другой реальности их искали, раздавались голоса, грохот шагов, пока Вольский переживал лучшие мгновения своей чертовой жизни!
        Альбина закрыла глаза, положила ладони ему на грудь, чуть отталкивая от себя и слегка отвернулась вбок так, что он притерся колючей щекой к ее нежной коже. Оба судорожно вдохнули.
        - Леш, пожалуйста, не надо, - умоляюще прошептала она.
        Он улыбался, слыша этот протест, и гладил большим пальцем ее висок, растворяясь в ощущении прикосновений. Он знал, что это значит. И продолжал улыбаться, обнимая ее, когда совсем рядом словно выстрел раздался крик: «Сюда! Я их нашел!» и Лекса рывком выхватили из рая.
        ГЛАВА 5
        В 14 лет Альбина была не из тех девчонок, что сносят головы парням своим ранним развитием женских форм. В восьмом классе таких, у кого округлились бедра и в лифчике вырос второй, а то и третий размер, было уже предостаточно, она же выглядела как угловатый худенький подросток с огромными настороженными глазами на бледном лице. Времена, когда мальчики влюблялись в красивые банты и кукольные платья, безвозвратно прошли. И тот ажиотаж, который своим вниманием я привлек к ней в начальной школе, в средней был уже неактуален.
        В тот период звездой параллели был я. Чертов КВН-щик, заводила и балагур. На всех вечеринках в центре внимания, я увлекся капоэйрой, и зал визжал, когда я исполнял какой-нибудь простенький акробатический этюд на концерте в честь дня Восьмого марта. И, что скрывать, мне, малолетнему понторезу, это нравилось.
        В меня была влюблена половина класса, если не половина школы. По крайней мере, так я это ощущал. На голову выше других одноклассников, всегда на виду, дерзкий, я пререкался с учителями, умничал и не упускал возможности иронично поддеть преподавателя, цепляясь ко всем нестыковкам и оговоркам. Я был невыносим, но именно это нравилось одноклассникам и особенно одноклассницам.
        Вместо форменного пиджака я носил кожаную куртку и не упускал возможности повыпендриваться, читая наизусть стихи или подтягиваясь по 30 раз под хоровой счет всего класса.
        Вот честно, вспоминаю себя: и смешно, и стыдно, а больше всего хочется втащить подзатыльник.
        На моем фоне Альбина выглядела бледной тенью. Аккуратно причесанная, прилежно одетая строго по форме, тихоня и отличница на год младше. Рядом со мной она казалась чудовищным мезальянсом. Что я нашел в этой малявке? Этот вопрос доносился из каждого угла, когда я приводил ее на школьные дискотеки и, не сводя глаз, танцевал с ней все медляки без исключения.
        Для меня она по-прежнему была особенной. Я смотрел на других девочек и видел девочек: кто-то симпатичнее, кто-то умней, одна привлекательная, другая не очень. Смотрел на Альбину и видел принцессу. Просто другой вид человеков. Одна из всей толпы другая, не отсюда.
        Своим лидерским статусом я доставлял ей массу проблем. Во-первых: поневоле она тоже была в центре внимания и ее постоянно обсуждали! Фигуру, лицо, волосы. За глаза дразнили «Смертью», потому что идиотка биологичка при всем классе выдала: «Тихомирова! Ты вообще ешь? Кожа да кости, бледная как смерть».
        Это дурацкое замечание вызвало радостный хохот аудитории, и «Смерть» приклеилась к ней намертво. Пардон за каламбур. Только ревнивые соперницы предпочитали вариант: «страшная, как смерть». С чем я категорически спорил! Но Альбину не убеждали ни мои слова, ни признания, ни бешенство, с которым я бросался на каждого, от кого слышал это слово. Она плакала, отворачивалась от зеркала, чахла и увядала. Избегала взглядов и сборищ, всегда была сама по себе и оживала, только когда мы оставались с ней вдвоем.
        Той биологичке я отомстил. Пробрался в класс после уроков с пацанами и нацарапал метровыми буквами на доске: «Марьиванна без мозгов!» (любимое выражение нашей директрисы). А потом поверх мы натерли доску свечками, чтобы мел не писал и надпись можно было стереть лишь ценой большого труда. Как она орала! Вся школа шепталась об этом. Но никто из подельников меня так и не выдал.
        А еще Альбина испытывала тотальное одиночество. Если я был окружен друзьями-приятелями, каждый был рад отозваться на мое «привет, бро» и давал пять, то у нее не появилось ни единой подруги. И причиной этому снова был я. В начальных классах, когда начинается самая крепкая, многолетняя школьная дружба, я замещал собой всех. У нее не было шансов с кем-то подружиться, потому что все свободное от уроков время забирал я. Позже трудно было найти не парных девочек. А когда мы стали подростками, она угодила в изгои из-за ревности тех, кто считал, что мы не подходим друг другу, не то что любая из них. И если я мог над этим прикалываться, то ей-то было не до смеха. Хотя где мне было понять? Все это продолжалось и угнетало ее, пока не появилась Катерина.
        В седьмом классе к Альбине подсела девчонка и приклеилась, как жвачка к тапку. Она вела себя смело и напористо, напросилась в гости, гулять с нами в парк и с тех пор стала постоянно фигурировать третьим колесом в наших отношениях. Теперь, если я нес Альбине мороженое, будь добр, купи два. Две шоколадки, два цветка, две валентинки, черт возьми! Своей писал в открытку стихи, другой «Поздравляю».
        Мне Катька сразу не понравилась. Я ревновал и не желал отдавать монополию. В присутствии третьего лишнего мне было меньше позволено, и вообще, она сама по себе казалась мне лживой и лицемерной. Но Альбина расцвела. Вместе они смотрели девчачьи сериалы, читали какие-то сопливые романы и смотрели на меня блестящими от восторга глазами, когда я входил на очередном эпизоде «Сумерек». Раньше я был единственным, кому Альбина несла все свои горести и мысли, с кем делилась мечтами и страхами. Катька быстро стала ей еще ближе. С ней она могла обсуждать меня! Жаловаться, не без этого, делиться чувствами относительно моих выходок и ситуаций, которые вечно со мною случались и которые я провоцировал вокруг нее.
        Так продолжалось полтора года. Катька стала частым поводом для наших ссор. Она умела так технично влезть в каждую тему, что спустя двадцать минут разговора уже была главным героем обсуждения. Меня воротило от ее имени и от ее любопытного носа в наших отношениях. Но я терпел. И чтобы доставить Альбине удовольствие, водил по коридорам под руку их обеих, обеих защищал, обеим улыбался.
        А потом Катька внезапно принялась написывать мне в личку о том, что влюблена в моего одноклассника и страшно по этому поводу страдает. «Помоги мне, Леша, как ему понравиться», - канючила она, а я и рад стараться, так обрадовался! Ведь если надоеда заведет себе парня, то, может быть, наконец-то отвяжется от нас. И я активно включился в коучинг Екатерины: как понравиться парню.
        «Одевайся в платья, распусти волосы» - писал я ей, и она приходила в короткой юбке и с распущенными волосами.
        «Говори ему комплименты, улыбайся» - и она тренировалась на мне.
        Вскоре и Альбина подключилась к переживаниям подруги. Вместе они строили планы, как завоевать сердце неприступного мучачо, и я как-то даже оттаял на Катькин счет. Правда, я тотально не понимал, для чего городить огород? Нафига они звонят с чужого номера, молчат и бросают трубку? Нафига изучают его ленту в соцсетях на четыре года назад? Нафига хихикают по подоконникам, если я давно мог подойти к Сереге и нормально объяснить, что есть девчонка, которой ты нравишься, не будь дураком - подкати. Серега ж не дурак. Мы тогда все только о девочках и думали, а они думали о нас. Но с меня взяли клятву, что я ничего такого ни за что не сделаю, и цирк продолжился.
        Я думаю, в тот вечер все и произошло… начало нашего конца.
        - А может, не пойдем? - вздохнула Альбина из-за двери шкафа, которой отгораживалась от меня.
        - Что-о-о-о? - возопили мы с Катькой хором.
        - Да ну я просто спросила, - с досадой отозвалась Аль и продолжила одеваться.
        Я валялся на ее кровати, закинув руки за голову. В своей кожаной мотокуртке, на которую вкалывал все прошлое лето на складе стройтоваров. На мотоцикл не хватило, а вот на куртку да. Облегающая с воротником-стойкой и поперечными полосами на плечах и локтях, тонкая, черная, кррррутая. В ней я чувствовал себя рок-звездой. Не снимал ее вообще. К началу учебного года я еще и перчатки без пальцев себе купил на кнопках и все, круче меня были только яйца. На моей груди, свернувшись жирным семикилограммовым калачом, дрых Фалафель. Огромный дымчато-серый кот с белой грудью.
        Катька сидела рядом в фиолетовом, блестящем, как рыбья чешуя, платье, едва прикрывающем задницу, с длинными рукавами и голой спиной. С начесанной, накрученной гривой, накрашенная, как… в общем, вызывающе. Серега должен был упасть к ее ногам, что при учете длины юбки было вовсе недурной идеей. Правда… Я помалкивал об этом, но Катька мне казалась слишком простой, что ли. Она изображала из себя такую светскую сучку, а у самой веснушки, каштановые пушистые кудряшки, пухлые щеки, раскатистый смех и привычка слушать, раскрыв рот. Тем она мне и не «заходила», что старалась казаться не тем, кто она есть. Подражала кому-то, выпендривалась и была искусственная насквозь. Хотя вот у нее-то и грудь уже выросла, и задница в наличии, чего для большинства моих тогдашних сверстников было более чем достаточно. Сегодня я был твердо намерен кинуть Сереге подсказку. Сколько можно?
        Моя принцессишна вышла из своего укрытия, и я повернулся на бок, подперев голову рукой, чтобы полюбоваться. Улыбка сама собой наползла на мое лицо. У нее был совсем другой стиль: жемчужно-белое платье из плотной глянцевой ткани, наглухо захлопывающее ее тонкий силуэт в футляр с воротником-стойкой и голыми руками. От талии начиналась объемная юбка, похожая на бутон тюльпана, длиной до середины бедра. Выбирали его вместе, и в сочетании с вертикальными локонами смотрелась она волшебно. Никакой броской сексуальности, но почему-то именно ее мне хотелось сгрести в объятия, прижать к стенке и сожрать всю помаду на нежных губах.
        - Согласен, - тут же выступил я, - Кать, ты иди, а мы останемся. - Я криво ухмыльнулся.
        Я в то время часто в шутливой форме сообщал ей о своих желаниях, потому что на прямые предложения уже получал прямой отказ и не раз. Чертово родительское воспитание, превратившее ее едва ли не в монашку, вызывало во мне лютую ненависть и отторжение к ним.
        - Ага, щазз, - возмущенно отозвалась Катерина, - ну мы идем? Я сейчас только в тустик сбегаю, - сообщила она свою бесценную информацию и выскочила из комнаты.
        Меня молниеносно вынесло из кровати, Фалафель с возмущенным мявом шваркнулся об пол, и, наступая на свою любимую, желанную, неприступную девушку, я загнал ее обратно за дверцу шкафа и прижал к запертой соседней створке. Лапами сжал ее ребра под грудью и склонился над губами.
        - Помада, - выдохнула она, закидывая тонкие ручки мне на плечи и приоткрывая губы.
        Остановила бы меня помада, как же! Одну руку я завел ей на скулу, за ухо и жадно нырнул в поцелуй, пока вторая поползла на спину. Дьявол, как я заводился от этих поцелуев! Тем более что больше мне ничего толком не перепадало. А ведь я чувствовал, как она отзывчива на мои ласки, на тот напор, с которым я сминал ее губы своими и как быстро разгоняется ее дыхание, розовеют щеки, напухают губы. Мне казалось тогда, герою-любовнику, что мне достаточно остаться с ней наедине на час-другой, и она не устоит. Уговорю, зацелую, заласкаю, и все случится. Но наедине мы не оставались совсем.
        Глубокий быстрый поцелуй сменился короткими, частыми, которыми я покрыл ее лицо, спустился на шею, и она задышала, царапая мой затылок.
        - Сейчас Катя вернется, - почти простонала она.
        - Да пошла она, - отозвался я, оторвавшись от нежной кожи, и Альбина тут же оттолкнула меня.
        - Не люблю, когда ты грубый! Катя моя подруга, - она выкрутилась из моих лап и покинула наш интимный закуток.
        - Она нам постоянно мешает! - для меня это был очевидный повод злиться.
        - Это у тебя все мысли только об одном, - фыркнула Аль и принялась восстанавливать съеденную помаду.
        - Ну… о разном у меня мысли, - я против воли снова похабно ухмыльнулся, но поддержки не нашел.
        - Подумай, может, я тебе не подхожу? Любая в нашей школе даст тебе сегодня же вечером, - с вызовом ответила она.
        Да что ж такое… я несколько раз с глухим стуком ударился лбом в створку шкафа и вернулся к кровати, сел на край.
        - Понял, отвалил, - буркнул я с досадой.
        Не знаю, большинство моих друзей как-то обходились без интимной жизни в свои 15, а кто не обходился, скорее всего, врали, судя по тому, какую ахинею они об этом несли. Но, казалось, мне труднее всех, ведь одно дело пускать слюни на каких-то абстрактных девчонок или порноактрис, а другое любить, желать и постоянно обламываться с той единственной на всю жизнь, созданной для тебя. И я понимал, и она понимала, что это неизбежно должно произойти. Всем уже было очевидно, что наша любовь - это не детская блажь, что мы вместе навсегда. Свадьба, дети, совместная старость, это все ждало нас неизбежно! Я был в этом уверен. Так чего ждать? Чего? Я не понимал. И злился. Очень сильно злился.
        В моем тупоумном пубертатном мозгу приведенный Альбиной аргумент только усиливал внутреннее напряжение. Я мнил себя неотразимым, и меня с ума сводило то, что устоять может только она.
        Катя вернулась и поторопила выдвигаться. Новогодняя дискотека уже началась, и всем, кроме Аль, не терпелось присоединиться к празднику. Уже спускаясь по лестнице на улицу, мы в дверях столкнулись с мамой Альбины.
        - Уже началось? - улыбкой встретила она нарядную дочь.
        - Здрасьте, - Катька протиснулась мимо нее на улицу первая.
        - Здравствуй, Катенька, - ласково отозвалась та, потом перевела взгляд на угрюмого меня. Улыбка померкла и вовсе исчезла.
        - Здравствуйте, - сухо сказал я, глядя в сторону.
        - Добрый вечер, - последовал холодный ответ, - Альбина, в одиннадцать дома.
        - Ладно. - Мы вышли на мороз, меня тут же крепко прихватило, так как в своей куртке поверх футболки одет я был явно не по сезону. Но крутизна для меня была важней здоровья.
        Мы заскользили по снегу к школе, к счастью, ее окна светились за ближайшим поворотом. А я все шел и кипел. Маме своей любимой я давно разонравился. С тех пор как перестал быть розовощеким, бойким мальчишкой и вырос в неуправляемого, трудного подростка. Ухаживания растущего на глазах бандита переставали казаться трогательными и милыми. Альбину больше не отпускали ко мне в гости, только по согласованию с моими, что они встретят и проследят, чтобы мы не оставались наедине. Даже начали отказывать от дома, доводя до отчаяния обоих. И все становилось только хуже и напряженней с каждым годом, до появления Кати.
        Эта девица выступила их безусловной союзницей и, буквально лишив нас малейшего шанса побыть только вдвоем, превратилась в самого желанного гостя. Еще бы, я агрессор, хулиган, пубертатный террорист, а Катенька - умница и прелесть. Пусть они вместе «Сумерки» смотрят про то, как дерутся вампиры и волки, чем их нежный цветочек уединится с таким оборотнем, как я. Хотя бы приходить разрешили, правда, обидно было все равно! Но как это изменить, я понятия не имел.
        Мы вошли в пустую школу и двинулись на приглушенные звуки музыки. Я шел в центре коридора, справа, сплетя свои пальцы с моими, шла Аль, слева на локте висела Кэт.
        На подоконниках сидели парочки и разные компании. Со мной здоровались, кто-то лез обниматься, я отвечал лучезарной улыбкой на приветствия. Мимо нас прошмыгнули два девятиклассника, и у меня аж ухо дернулось, как у собаки, когда за нашей спиной я услышал: «Смерть моя пришла» и сдавленный смешок.
        - Прошу прощения, леди, - ласково улыбнулся я, вынимая руки у обеих, развернулся на 180 градусов и в два шага догнал недомерков. - И ты, блт, не ошибся, - процедил я сквозь зубы, сделал поганцу подсечку и толкнул в затылок одновременно. И побежал юморист, размахивая крыльями, носом в пол. - Еще раз увижу, башку проломлю, - добавил я вслед догоняющему дружку болтуна, который уже покатился по полу и заныл.
        Альбина стояла, обнимая себя за плечи, и смотрела в окно, с трудом удерживая слезы. Катька же смотрела с азартом и восторгом и была не прочь, если б я еще кому добавил. Конечно, не о ней же болтают. Я вернулся на свое место, обеих сгреб за плечи и потащил в толпу. На случившемся внимание лучше было не заострять, а то точно расплачется и уйдет домой. Школа для нее была не самым комфортным местом, и во многом из-за меня.
        Мы вошли в темный зал, где мельтешила скромная светомузыка и дрыгались старшеклассники. В центре зала стояла нарядная елка, переливающаяся разноцветными огнями. Народу было весело. У большинства на головах были то оленьи рога, то светящиеся звезды, множество шапок Санта-Клауса. «Но-о-о-овый год к нам мчится, ско-о-оро-о-о все случится», - скакал танцпол, и было ясно, что в такую развеселую толпу ее не утащить. Не то настроение. Я тут же отодвинул Катерину и увел свою маленькую к стеночке.
        - Я урою каждого, обещаю, они перестанут, - упрямо твердил я.
        - Не перестанут, - Аль смотрела себе под ноги, - и потому что ты так реагируешь. И из-за того, что я плачу.
        - Так ты не плачь! - воскликнул я.
        - Легко сказать, - она поежилась, - на нас все смотрят.
        Я огляделся и увидел, что группка старшеклассниц хихикает неподалеку, бросая в нас любопытные взгляды. С другой стороны шушукаются две подружки. Стоило мне обратить взгляд на них, как высокая покраснела и отвернулась. Я закатил глаза.
        - Ну и че? - пожал плечами я. - Тут на десять девчонок по традиции семь пацанов, вот и смотрят. Тебе не пофиг?
        - Может, я туфли не в тему надела, - пробормотала она.
        - Да все в тему! Пошли танцевать! - я попробовал сдвинуть ее с места, но встретил решительное сопротивление.
        - Ой все, уйди, - между нами влезла Катька, оттирая меня плечом.
        Они о чем-то пошептались, а через минуту Альбина уже улыбалась и дала себя вытащить на танцпол. Вдвоем они принялись отплясывать, а мне оставалось только признать свое поражение. Я не хотел быть посланным еще раз и вышел в коридор, где меня тут же облепили друзья-приятели. Здесь статистика соотношения мальчиков к девочкам выглядела иначе. Все девочки хотели танцевать, а у всех мальчиков были дела поважнее.
        - Леха-а-а! - мне на спину тут же запрыгнул Толик, я заржал и легонько перекинул его через плечо. Меня начали бить по спине, жать руку и сунули в руку бумажный стаканчик с соком.
        - Апельсиновый, - широко лыбился товарищ, - твой любимый.
        Я, не раздумывая, опрокинул стакан в себя. Так и есть, отвертка. Они налили водки едва ли не больше половины. Уф, такой концентрат меня мощно взбодрил, и уже через пару минут мы оглушительно ржали на всю школу у одного из подоконников. Я порозовел, развеселился, расстегнул куртку. В общем, вечер начался.
        - Пойдем, покурим, - минут через двадцать предложил Толик.
        - Нее, моя унюхает, еще неделю не подойду к ней.
        - Да ты забе-е-ей, - рассмеялся тот.
        - Вот ты где! - раздался требовательный девичий голос за спинами моих корешей. Они обернулись и засвистели. Там в позе запорожца за Дунаем стояла Катерина в своем откровенном платье. - Мы его ищем, а он!
        Я огляделся поверх голов, Альбины нигде не было.
        - Кэтти, Кэтти, кискискис, - я с улыбкой Мефистофеля увлек ее за плечи в наш порочный круг, - хочешь сока?
        Пацаны заржали, быстро смекнули и намутили полный стакан. Я вручил его ей и лично проследил, чтобы выпила до дна.
        - Фу-у-у, - она допила, и ее передернуло, но других протестов не последовало.
        - Для храбрости, - я подмигнул и приложил палец к губам, - только тс-с-с-с.
        Моментально порозовевшая Катя скисла от смеха и приклеилась к моему плечу.
        - Пойдем танцевать, - промурлыкала она, - тебя Аля ждет.
        - У-у-у-у-у, - завыли товарищи, - намечается групповушка! Возьмите меня, я пригожусь! - они заржали.
        С тех пор как мне навязали общество второй девицы, про нас болтали, что мы устраиваем тройнички. И за это я снова огребал сомнительной, но славы, а Альбина позора. Катерина же повышенным вниманием искренне наслаждалась.
        - Не мечтайте, мальчики, у нас своя атмосфера, - и она силком уволокла меня обратно в зал.
        Под градусом и ритм музыки, и мелькание огней зашли гораздо лучше, тут же потащило на подвиги и танцы, и я под всеобщий свист и вой показал пару эффектных элементов, постоял на ушах в буквальном смысле. А когда вернулся на ноги, мир ощутимо пошатнулся.
        - Где Аль? - я беспрестанно осматривался в поисках любимой.
        В голове бродил алкоголь, и меня неистово тянуло на любовь! Зажать в уголочке, потискать. Все, о чем я мог думать. Но Катя не отвечала. Вместо этого она устроила какие-то брачные пляски самки бегемота. Грация кошки, ловкость картошки. Я то и дело ловил ее и удерживал от неизбежного падения.
        - Подыграй мне, - задыхаясь от плясок, проговорила она, - он смотрит!
        Я огляделся в поисках Сереги, но задний план уже расплывался перед моими глазами. Мы еще немного подрыгались, пока я не выхватил из окружающей действительности белое пятно и немедленно ринулся к Альбине навстречу. Снес ее своим напором, подхватил, обнял, полез целоваться. И она, разумеется, тут же учуяла алкоголь.
        - Леш! Ты что, пил? - она увернулась от поцелуя.
        - Я чу-у-у-у-учуть, - я улыбался и не оставлял свои попытки поймать ее губы, вместо этого попадал поцелуями то в висок, то за ушко, но мне было все одно, - в честь наступающего… нового… года…
        - Кать, и ты, что ли?
        - Он меня соблазнил! - Катька засмеялась. - Ну че ты, Аль, как маленькая? Хочешь тоже?
        - Да-а-а-а, - мой Мефистофель поднял голову, - пойдем, выпьешь капельку для настроения!
        На мое удивление, Альбина поддалась и спустя минуту держала в руках стаканчик с отверткой, а я, мягко раскачиваясь из стороны в сторону, обнимал ее сзади, положив голову на плечо.
        - Залпом, - шептал я, окутывая горячим дыханием ее шею.
        И она, как делала это всегда, шагнула за мной, зажмурив глаза. Только вот влить в девчонку водку даже залпом оказалась нетривиальная задача. Один глоток, и вот она кривится, давится, отворачивается.
        - Я не могу-у-у, - она всунула стаканчик мне в руки.
        - Ну один глото-о-ок, - канючил я, - иди сюда.
        Отпил сам из ее стаканчика, повернул к себе и зажал Альбине рот поцелуем, а когда ее губы разомкнулись, влил в нее все, что держал во рту. И она как птенчик проглотила, только часто-часто задышала, обхватывая меня обеими руками за шею. Пацаны заорали и засвистели.
        - Катька, давай тоже, я возбудился, - орал Толик.
        А мы продолжали целоваться, тушить алкогольный пожар во рту, и я чувствовал, как она пьянеет, слабеет в моих руках. С двух глотков. Невинный ребенок. Это была ее первая водка в жизни, пусть и с апельсиновым соком. Я оторвал Альбину от пола, и она сразу стала выше меня. Мое лицо окутало волной ее волос, запахом, знакомым с детства. Закружилась голова, и для меня перестали существовать все в этой вселенной, кроме нее и ее послушных губ.
        Я слышал голоса как сквозь воду снаружи нашего поцелуя, меня кто-то бил по спине, пытался сдвинуть с места, но я чувствовал только ее тело в руках и пальцы в своих волосах. Очнулся лишь когда начал задыхаться от возбуждения и выпустил. Открыл глаза и посмотрел в ее блестящие, затуманенные то ли опьянением, то ли возбуждением глаза, и у меня голова закружилась повторно. Я поставил ее на пол, к ней тут же пристала Катька с какими-то вопросами о впечатлениях. Я нашел Толика взглядом и подозвал к себе.
        - Отвлеки ее, - я кивнул на Катерину, - мы свалим.
        Тот широко ухмыльнулся и кивнул. Через минуту он уже уволакивал ее в актовый зал танцевать едва ли не силой, а мы с Альбиной бочком, бочком и в противоположный конец коридора к пустой, тихой лестнице. Я завел ее туда, закрыл стеклянные двери, и мы спустились на два пролета, в тупик к дверям закрытой столовой. Я усадил ее на подоконник и залез руками под юбку, на бедра, и, тяжело дыша, впился поцелуями в шею. Я даже не буду задаваться вопросом, чем я думал. Известно, чем! Она всегда шла за мной, какой бы опасности я ее ни подвергал, а в тот день источником опасности стал я сам.
        В этом закутке было темно и тихо, свет лился с улицы из окон напротив и от фонаря на школьном дворе, музыка была едва слышна, долбил бит, от которого вздрагивало стекло и больше никаких звуков, кроме шуршания одежды, нашего тяжелого дыхания и звуков поцелуев.
        Я целовал ее как одержимый, выныривал из переплетения губ и целовал лицо: щеки, скулы, виски, веки. Она послушно замирала, приоткрыв припухшие губы, подставляла розовое от румянца лицо и запрокидывала голову назад, когда я лез на шею. Мои лапы сжимали и гладили ее бедра, забираясь дальше под юбку, достигая кромки трусиков на попе. От возбуждения мне было так жарко, что пришлось вынуть руки и сбросить с себя куртку. И тогда я взял ее ладонями за колени, подтащил ближе к краю подоконника и медленно развел ножки в стороны. Мои ладони заскользили по внутренней стороне бедра и пальцы прикоснулись к шелковистой ткани трусиков.
        Альбина замерла. Я не уверен, понимала ли она, зачем я сюда ее привел, до этого момента или просто наслаждалась близостью и моими ласками, считая, что, как и раньше, я остановлюсь. Она посмотрела мне в глаза, и я шагнул в пространство между ножек и принялся целовать висок, скулу и под ушко на шею. Я знал, как она заводится от этого. А тем временем мои пальцы ласково гладили ее поверх трусиков. И тут я услышал:
        - Леш, не надо, пожалуйста, - тихий, срывающийся шепот сквозь частое, частое дыхание.
        И я знал, что когда она хотела меня остановить, то просто отталкивала и напоминала: «Ты же знаешь, что нам за это будет?». А сегодня это было так беспомощно и нежно, в сочетании с полным отсутствием сопротивления и даже, напротив, с тем, что ее пальцы царапали мою спину и блуждали в волосах, я понял, что она не может совладать с собой и остановиться. Поэтому я просто продолжил целовать ее шею и полез под край трусиков.
        - Не бойся, - шептал я горячо, - доверяй мне, я тебя не обижу.
        И в моем понимании так и было! Я имел целью доставить удовольствие нам обоим. Быть вместе, окончательно, до конца и навсегда. Прекратить свои страдания и открыть для нас мир секса, в котором нас давно заждались.
        - Я не боюсь, - отозвалась она, - если ты хочешь, чтобы это было так, я готова.
        И я замер.
        Темная, глухая, обшарпанная лестница. Облупленный холодный подоконник, на котором Альбина сидит в тонких трусиках. От окна тянет морозом, и воздух пахнет отголосками дневного меню с жареной капустой на второе. В довершении картинки мы услышали голоса наверху у двери. Один смеялся, второй был неразборчив, и тут этот второй прервался характерным, тошнотворным звуком. Кого-то вырвало двумя пролетами выше.
        Моя спина покрылась мурашками омерзения, и волшебство прошло. Я увидел, как она дрожит, увидел ее напряженное, чуть испуганное лицо с блуждающим по щекам румянцем возбуждения и понял, что сейчас, только что чуть безвозвратно не испортил, как мне казалось, лучший миг в нашей жизни. Она заслуживала другого воспоминания. Других ощущений!
        И я отступил. С чувством вины я вышел из пространства между ее ног, помог соскочить с подоконника и набросил на озябшие плечи свою куртку. Обнял ее крепко-крепко и прижался губами к волосам на макушке, изгоняя из тела одержимую дрожь предвкушения. Она обхватила меня за пояс и вцепилась пальчиками в спину, прижимаясь ухом к моей груди.
        - Прости, - прошептал я, - у нас все будет по-другому.
        И мы медленно поднялись наверх по лестнице, где начинало пахнуть еще омерзительнее. Прошли опустевшим коридором к актовому залу и вошли внутрь. На танцполе дрыгалось уже совсем немного народу. Кто-то разошелся по домам, кто-то сидел на стульях в зрительном зале. Большинство уже устали и наплясались.
        Альбина огляделась в поисках подружки, но Катьки нигде не было видно. Меня это более чем устраивало. А через минуту зазвучал медляк, и я поволок свою драгоценную партнершу в центр зала. Под гитарный перебор я обнял ее за тонкую талию, она меня за шею, мы прижались друг к другу и задвигались в ритм музыке. Я склонился к ее ушку, и шепотом подпевал солисту «Don’tyoucrytonight, Istillloveyoubaby», и чувствовал, как она улыбается. Я улыбался тоже, мы слились, раскачиваясь в танце, повторяя движения друг друга, и будто дышали в одном ритме. Я закрыл глаза, растворяясь в музыке и ощущении ее тепла, и чувствовал нас двоих в моменте как самых близких, самых счастливых людей на планете.
        Я помню этот танец так отчетливо, так ярко, настолько он отзывается теплом во всем теле потому, что это были, наверное, последние мгновения нашего незамутненного счастья и нашей близости.
        А с заключительными аккордами музыки в зал ввалилась растрепанная и какая-то странная Катька, я не сразу понял, что с ней не так. Мы остановились, и она бросилась к нам, на ходу начиная рыдать. Она повисла на Альбине и зашлась, обливаясь слезами. Я остолбенел, перед очередным ударом бодрой музыки успев разобрать только одну фразу:
        - Он… они… изнасиловали меня!
        - Аль, ты как? - Алекс глянул через решетку в соседнюю камеру.
        - Ну что тебе сказать? - Она сидела на полке, поставив локти на колени и закрыв лицо ладонями.
        Ее классический бежевый плащ, ухоженные волосы и замшевые ботильоны смотрелись в камере предварительного заключения как шедевр да Винчи на стене в туалете. Она отняла руки от лица и взглянула на него.
        - Это пздц! - из ее груди вырвался смешок, будто она сдерживала полномасштабный хохот.
        Лекс расплылся в широченной улыбке.
        - Не парься, это не так уж страшно, нарушения коммендани - штраф и предупреждение. Ну и ночевка в участке. Я уже раз пять попадал.
        - Я ни разу, - вздохнула она.
        - Не сомневаюсь. К утру будешь дома с офигительной историей. Внукам будешь рассказывать.
        Она напряженно улыбнулась.
        - А большой штраф? - ее голос дрогнул.
        - Не бери в голову, я угощаю. - Лекс оскалился. - Вот если бы они нашли нас минутой раньше или минутой позже… Вот тогда административка, и поехали бы мы с тобой копать могилы за черту отчуждения.
        - Да ладно! - В ее глазах мелькнули восторг и ужас одновременно.
        - Ну… замужним девушкам целоваться и все вытекающие с посторонними мужиками государством запрещено. Нарушение карантина и угроза демографии на минуточку. - Он уставился на нее в упор. Делать вид, что ничего не произошло, он точно не собирался.
        А она собиралась.
        - Леш, не надо об этом. Случайно вышло, ты же понимаешь. - Она отвела глаза в сторону.
        - Охрененная случайность, - выдохнул он, - я тоже там был, помнишь?
        - Ну чего ты от меня хочешь? - Она встала и вовсе отвернулась. Как же ему хотелось дотянуться до ее плеча и развернуть обратно, чтобы в глаза ему смотрела, когда будет говорить! - Это как… старая привычка. Ты это ты, и в тот момент две реальности как будто склеились… в общем, это неправильно со всех сторон. Извини… Я замужем, это не должно повториться.
        Лекса передернуло, и кровь отхлынула от сердца.
        - Не со всех, - процедил он сквозь зубы, - с моей стороны правильно.
        - Ты просто… такой человек, с кем рядом как дома, как в своей старой куртке, которая сидит как влитая. И это странное чувство… Просто давай держаться на расстоянии, ладно?
        - А то что? Боишься кладбищ?
        - Я выросла из детской куртки, понимаешь? - Она повернулась и взглянула на него. Твердо, серьезно, уверенно. До того невыносимо, что он не выдержал.
        - Тогда, надеюсь, твой муж не прочитает протокол. Там ведь подробно написано, за каким занятием нас нашли.
        Алекс знал, что посторонним людям не дают читать протокол, данное обстоятельство, что они обнимались при задержании, всплыло бы только на суде, а судить их не за что. Но она-то этого не знала. Впрочем, в таких ситуациях копы не скупились на шуточки в присутствии мужа. И протокол бы не пригодился.
        - Что? - Теперь в ее глазах он увидел ужас. Ноги подкосились, и она села обратно на полку, а краска сбежала с ее лица.
        Его немедленно обдало чувством вины. Хотел бы он относиться к ней иначе и извлечь выгоду из того, что стражи порядка в самой глумливой форме донесут до мужа бесценную информацию о том, что в его руках она чувствует себя как дома. Кому больше него выгодна их ссора и трещина в отношениях? Но стать причиной этого…
        - Начальник! - гаркнул Лекс на все КПЗ.
        - Ведите себя прилично, задержанный! - донесся угрюмый голос из окошка кабинета дежурного.
        - Позвольте вас отвлечь. Есть разговор, - интригующим тоном произнес он, стараясь не смотреть на Альбину.
        Лязгнул замок, дежурный вышел из своей коморки и загородил собой весь обзор на соседнюю камеру.
        - Какой еще разговор, задержанный? - он уставился на Лекса красными от недосыпа глазами.
        - Послушайте, уважаемый, у вас уже есть протокол задержания?
        - Допустим.
        - Я был бы очень благодарен, если бы вы и ваши коллеги забыли из него одну строчку. Всего одну!
        По лицу дежурного промелькнула тень раздумья, и Алекс прямо увидел момент, когда в голове его зажглась лампочка озарения.
        - Девушке стало плохо, - вкрадчиво объяснял он, - я придержал ее, чтоб не упала и не скатилась с крыши. Это же можно понять?
        - Понять, конечно, можно, - осклабился полицейский, с удовольствием глядя на своего перспективного задержанного.
        - Понять и простить, - Лекс против воли заулыбался, такая комедия сейчас происходила между ним и этим парнем, притом что оба все понимали.
        - За десять тыщ, - подхватил дежурный его тон и утвердительно завершил фразу.
        - А че так дорого? - возмутился тот.
        - Во-первых, надо поделиться с патрулем, тоже, знаете ли, должны понять… и простить. А во-вторых, барышня уж больно красивая.
        - При чем тут это?
        - Притом что ты, голубчик, ради нее не десять, а все пятьдесят выложишь, у тебя вон часы дорогие, а ребятам детей кормить. Понял?
        Алекс понял.
        - Договорились, - вздохнул задержанный, - дайте мне телефон, и я скину на счет.
        - Нашел дурака, - нахмурился полицейский, - наличкой принесешь, а она здесь посидит.
        Он отвернулся и ушел в свою коморку. Лекс закатил глаза и вздохнул.
        - Сп-п-пасибо, - выдохнула Альбина, - я отдам! Попозже.
        - Только попробуй, - хмуро отозвался он.
        - Извини. Правда! Это я тебя во все это втравила и должна была сидеть здесь одна. - Ну как на нее злиться?
        - Да брось, - смягчился Алекс, тем более что злился он на нее вовсе не за это. Выросла она… - Лучше расскажи, как все это вышло? Почему ты оказалась на улице за десять минут до начала комендантского часа?
        - Ах это, - ее тон выражал такое облегчение, что он снова надулся, - просто начальник меня не очень любит…
        - Тебя? Начальник? Скажи лучше, очень любит и хотел бы взаимности.
        Альбина горько вздохнула.
        - Ну да. Я отказала, он хотел уволить, но я официально устроена, а по собственному не пишу и нужна причина. И вот он уже полгода ее ищет. И вчера нагрузил как Золушку. Тридцать розовых кустов… Не закончишь - вылетишь за служебное несоответствие. Если в переводе с начальнического.
        - Да пошли ты его на хрен! - возмутился Лекс.
        - Не могу, я эту-то работу с таким трудом нашла… лучше не вспоминать. В пандемию люди за свое место держатся.
        - А почему позвонила мне… а не мужу? - Он с болью выдавил из себя последние слова, в мозгу эхом множилась фраза «я замужем». В груди снова ощущалось нарастающее давление.
        - Он дома, не успел бы, к тому же его прав лишили. А ты… это был выстрел наудачу. Друзей в иммунной зоне у меня не осталось, а новых не завела. Ты как-то сразу в голову пришел. Я же тебя знаю… приключенца авантюриста. Повезло.
        Повезло, не то слово! Если бы в этот день он решил остаться дома, не успел бы тоже. Никак не успел. А за эту ночь он не пятьдесят тысяч, миллион бы сержанту выложил.
        - Ага, везунчики, - Лекс засмеялся, широким жестом обводя камеру.
        Она тоже рассмеялась.
        - Запопали мы, как тогда с котенком, помнишь?
        - Конечно помню. Как Фалафель?
        - Он умер пару лет назад от старости… - она помолчала. - Тоже ведь влипли из-за меня.
        - Влипли мы из-за меня, - возразил Лекс. - Я тебя туда притащил, я был старше и отвечал за тебя.
        - Ты был ребенком, Леш, и никогда ты не отвечал за меня. Мы оба были детьми, и отвечали за нас взрослые.
        - Мне нравилось о тебе заботиться.
        - Да, я помню и благодарна. - Ее тон потеплел. - Я всегда доверяла тебе, и ты ни разу не обманул мое доверие.
        - Обманул, - с горечью выдавил он и зябко сложил руки на груди, будто отгораживаясь от этой мысли.
        - Ты был подростком, Леш. Не будь слишком требователен к себе. Ты и так делал много такого, чего нельзя было ожидать от школьника.
        Они помолчали. Альбина ласково смотрела на него, он, сглатывая горький комок, смотрел в потолок.
        - Давай поспим часок? - предложила она. - Я с ног валюсь.
        - Давай, - выдохнул он. - Спокойной ночи, Аль.
        - Спокойной ночи, Леш.
        Она легла на голую полку, поджав ноги, и просунула кулак под голову. Лекс посмотрел на это и встал. Снял с себя куртку и протянул сквозь прутья.
        - Возьми, - тихо позвал он, - будет подушка.
        Альбина протянула руки, и он метко бросил кожанку через коридор.
        - Спасибо, - она улыбнулась и через минуту уже спала, уткнувшись лицом в импровизированную подушку.
        А он не спал. Сидел и думал, вспоминал, перебирал в памяти эпизоды прошлого, стараясь срастить их с мыслью, что слишком требователен к себе, и его поведение было естественным в тех обстоятельствах. Не срасталось. Не укладывалось. Никак.
        Глаза резало, и перед ними все расплывалось, когда, лязгая засовами, к нему вошел дежурный и бросил на полку изъятую ранее банковскую карту.
        - Шесть утра, - сказал он, - вали до банкомата и можете быть свободны.
        Альбина спала, когда он, ежась от недосыпа, прошел мимо ее камеры, скользнул взглядом по стройной фигуре, стянутой узкой юбкой-карандаш, и ладони загудели от желания прикоснуться. Он отвернулся и вышел на улицу. Ранним утром в Питере было даже слишком свежо. Его быстренько продрало до костей, и Лекс бегом рванул к ближайшему супермаркету. Мимо. В шесть утра никто не работал. Круглосуточные магазины со времен введения карантина исчезли как вид, а Петроградка была не самым благоустроенным в плане банкоматов местом. Пришлось топать аж к станции метро, где железный ящик работал уже в это время. И только когда он торопливо шел обратно, на дорогах появился транспорт. Люди поехали на работу.
        В итоге в участок Алекс вернулся минут через сорок. Дежурный увел его в боковую комнату, где десять тысяч сменили хозяина. Потом он вышел к зарешеченному окошку, чтобы, как добропорядочный гражданин, оплатить штраф за них обоих и получить назад личные вещи. Встал, привалившись к стене в ожидании, пока ему выпишут квитанции, и услышал посторонний голос.
        - Кто он вообще такой? - шипящим шепотом интересовался некто за дверью в коридор с камерами. Лекс до боли стиснул кулаки, кровь застучала в висках.
        - Друг детства, - ответила Альбина, - мы учились вместе и жили в соседних подъездах.
        - Почему я ничего о нем не знаю?
        - Да ты не спрашивал. Я про твоих одноклассников тоже ничего не знаю.
        Эквайринг принял карту и медленно выблевывал чек.
        - Меня с моими одноклассниками не снимают ночью с крыши!
        Альбина хихикнула.
        - Ну и зря. Было прикольно.
        Сержант выложил на полку перед окошком две погашенные квитанции, сумочку Альбины, мобильник и права Лекса.
        - Спасибо, обязательно прошвырнусь на досуге, - продолжался напряженный разговор за дверью. - Ты хоть понимаешь, что если сообщат на работу, то это будет тем самым поводом, которого дожидается Олег?
        Лекс скрипнул зубами и вслед за дежурным вошел в обезьянник. Альбина по ту сторону решетки держалась за прутья, а перед ней стоял рослый, хорошо сложенный мужчина, с виду лет на пять старше Алекса. С широкими плечами, рельефными руками и уверенной осанкой человека, который чувствует себя хозяином территории. Коротко стриженый брюнет с выразительными скулами и волевым подбородком. У него была трехдневная щетина, сжатые губы и немного впалые щеки, а глаза холодные, внимательные, стальные, как у сотрудников или военных. Он хмуро посмотрел на «одноклассника» с прищуром и насмешкой.
        Дежурный молча прошел мимо посетителя и принялся лязгать запором. А тот внезапно резко переменился. Лекс даже вздрогнул от неожиданности, когда на этом суровом загорелом лице с глубокими продольными складками между бровей появилась широкая дружелюбная улыбка, такая открытая и белая в темноте коридора. Он протянул ему жилистую руку и сжал ладонь Алекса длинными, сильными пальцами.
        - Денис, - представился он.
        - Алексей, - хмуро отозвался тот и стиснул ладонь так, что почувствовал, как его обручальное кольцо впилось в кожу.
        Они с секунду изучающе смотрели друг на друга и оба как по команде разомкнули рукопожатие.
        - Сколько мы должны? - Денис кивнул на квитанции.
        - Оплачено, - сухо сказал тот.
        Да, Лекс мог быть очень обаятельным и дружелюбным, если хотел. Но он не хотел. Все его желания в данную минуту сводились к тому, чтобы с рычанием броситься на Дениса, повалить его на бетонный пол и бить в дружелюбную улыбку, пока не отнимется рука. Кулаки рефлекторно сжались. В воздухе повисло угрожающее молчание.
        - Спасибо, - произнесла Альбина, и Алекс отмер, повернулся к ней, слабо улыбнулся и протянул сумочку.
        - Подожди пять минут, я найду машину и подвезу, - сказал он, взял куртку с ее полки и деревянным шагом вышел на улицу.
        Прохладный утренний воздух обдул горячее лицо, пока он, ни о чем не думая, шел с десяток метров до угла дома. Там остановился и со всей дури врезал кулаком в синий почтовый ящик на стене. Рука загудела от боли, на костяшках лопнула кожа.
        Лекс согнулся, тяжело дыша, зажмурился и яростно зашипел сквозь зубы:
        - Сука… ссссука… ССУУУУКАААА! - и закрыл лицо руками, потер, вы-ы-ы-ы-ыдохнул и распрямился.
        Стало легче. Он вынул телефон из заднего кармана и запустил поиск каршеринга. Через пять минут белый ниссан притормозил у выхода из участка. С крыльца спустилась Альбина, следом спокойно шел ее муж. Лекс наклонился и открыл переднюю дверь изнутри, но она сама потянула ручку задней. Зато предложением воспользовался Денис и уселся на переднее сиденье, оставив жену в одиночестве. Не самый лучший вариант, но и не самый худший.
        - Пристегнись, - буркнул Лекс и вдавил педаль.
        - Что с рукой? - поинтересовался нежеланный гость.
        - Поранился при задержании, - отозвался тот и по кривой ухмылке собеседника понял, что Денис прекрасно заметил, что еще недавно обе его руки были в порядке.
        - Так как вы оказались на крыше? - бодро донеслось справа.
        - Мы не успели доехать до одного заведения и перепутали двор, добраться туда можно было только по крышам. Мы были почти у цели, но ты очень не вовремя позвонил, и нас замели, - коротко объяснила Альбина.
        - Так вот почему ты не брала трубку, - кивнул Денис.
        - Да, я ее уронила с крыши, - виновато пискнула она.
        - Что? - тот резко обернулся в кресле. - Разбила телефон?
        - Да…
        - Купишь новый, - Лекс едва дышал от бешенства, а пальцы его побелели на руле.
        - Походит со старым, - сощурившись, процедил муженек и сел нормально.
        Остаток пути они напряженно молчали. Алекс мысленно матерился так, что взбодрились черти в аду. Альбина виновато смотрела в пол, Денис же наслаждался поездкой. Меньше чем через полчаса машина въехала во двор жилого дома всего в десяти минутах от квартиры Алекса. Он вышел первым и открыл ей дверь, она с благодарностью приняла руку, ободряюще подмигнула ему и улыбнулась. А когда он обернулся, за спиной уже нарисовался Денис… не сотрешь и со своей противоестественно лучезарной улыбкой протягивал руку.
        Их ладони сцепились, будто в боевом приеме, и руку пронзило болью. Парень не жалел силы, чтобы поврежденной руке досталось как надо. Но Лекс даже не поморщился. Напротив, улыбнулся и произнес:
        - К твоей жене пристает босс, и ты знаешь об этом. Забери ее оттуда. - Он выпустил руку соперника, отвернулся и обнял на прощание напряженную Альбину.
        В другой ситуации не решился бы, физический контакт при прощании и встрече вышел из употребления с началом пандемии. Теперь такое поведение считалось вызывающим, в обнимашки мог вмешаться полицейский и сделать замечание. Да и сам он цепенел от прикосновения к ее телу. Но сейчас… это был вызов. Обозначение намерений. Жест, который Денис должен был понять правильно.
        Вольский сел в машину и с минуту наблюдал, как они под руку идут к парадной, как Денис открывает ей дверь и, приобняв, провожает внутрь, а сам без улыбки смотрит поверх ее макушки в сторону машины, хотя это трудно было достоверно определить с такого расстояния. Он не знал, ходили ли они так всегда или то был перформанс для партера, но воспринял его как ответную перчатку к дуэли.
        - Мужик, я заберу ее у тебя. Понял? - прорычал он двум фигурам, исчезающим в подъезде, и надавил на педаль.
        ГЛАВА 6
        Катю после того вечера мы больше не видели. И Толик пропал бесследно. Сначала мы потрясенно выслушали ее сбивчивую историю о том, как после танца под принуждением мои дружки силой втащили ее в туалет, как двое держали, а Толик надругался. Альбина рыдала и тряслась, Катьку бил припадок. Я стоял бледный, онемевший и не верил своим ушам. Потом мы отвели ее домой, и больше в школу она не вернулась.
        На следующий день на одной из перемен я выхватил из толпы Никиту, я помнил его в той компании с водкой на подоконнике, и за горло прижал к стене.
        - Что там было? - зло прорычал я ему в лицо.
        - Да ниче там не было, Лех, правда! - залепетал тот. - Она веселая была, мы ей еще налили. Они с Толяном потискались на танцполе, он ее засосал, она не сопротивлялась. Предложили покурить, она пошла. Они вчетвером с Саней и Михой ушли курить в туалет. Потом она оттуда вышла и побежала вас искать. Я ниче не знаю! Ниче не видел!
        - На стреме стоял, мдк, - я от всей души втащил ему по морде и отпустил бежать по коридору, размазывая кровавую юшку по подбородку.
        Альбина в тот день в школе тоже не появилась, поэтому я сбежал с последнего урока и через три минуты уже колотил кулаком в дверь. Открыл отец и пригласил меня пройти в кухню. В квартире было тихо и пусто.
        - Кто тебе эти мальчики? - сурово спросил он.
        Какие мальчики, я понял без объяснений. Пожал плечами.
        - Так, приятели. У меня полшколы таких.
        - Расскажи мне поминутно все, что происходило в тот вечер, - потребовал он.
        Меня пробил холодный пот. Рассказать-то и нам с Альбиной было немало и непонятно, что уже вытрясли из нее родители, а теперь сверят показания и мне конец. Напоил и чуть не лишил невинности в школьном коридоре! Мне показалось, что стены комнаты сдвигаются.
        - Мы пришли на дискотеку втроем… - медленно начал я.
        Он молчал и слушал, я тихо рассказывал. Правду. Как было. Не в красках, разумеется. Опустил алкогольный поцелуй, опустил свою просьбу к Толику отвлечь Катерину (отвлечь и насиловать все же разные вещи) и свое намерение на той лестнице решил не озвучивать. Обнимались, целовались, танцевали. Ничего криминального!
        - Моя дочь все еще девственница? - Ее отец выглядел бледным и каким-то отрешенным. Как же я в тот момент похвалил себя за то, что остановился.
        - Конечно! - выдохнул я. - Можете к врачу сводить! Мы только целовались!
        - Обойдемся без врача, - отозвался он, - я тебе верю, она рассказала ту же историю. Стал бы врать, я бы тебя уже с лестницы спустил.
        И я снова облился холодным потом и благословил свое благоразумие.
        - Я хочу, чтобы ты выслушал меня очень внимательно, Алексей, - начал он, - вчера произошла страшная беда. Пострадала четырнадцатилетняя девочка. Над ней надругались малолетние уроды, сломали ей жизнь.
        - Я понимаю, - тихо произнес я.
        - Не буду скрывать, я боюсь за свою дочь. Альбина еще ребенок, а ты растешь слишком быстро, тебе легко можно дать лет двадцать! И можешь мне не лгать, я был в твоем возрасте и знаю, о чем думает каждый пацан. Особенно влюбленный. Я уважаю твое чувство, но если ты любишь ее не как подлец, а по-настоящему, то будешь ждать 18-ти лет, чтобы не травмировать хрупкую девочку и не заделать ей раньше времени ребенка. Чтобы у нее было нормальное детство! А не гинекологи, методы контрацепции и пеленки, не дай бог!
        Я сидел, пялился в стол и молчал, горячий от стыда и тревоги. Думаю, такой разговор должен провести любой адекватный отец с бойфрендом своей дочери-подростка. Но в тот момент и на своем месте я переживал не самый лучший опыт в жизни.
        - Если же ты со мной не согласен, ноги твоей больше не будет в моем доме, даже если придется нанимать охрану. А если мои слова до тебя не дойдут как надо и я узнаю о чем-то подобном вчерашнему происшествию, то будь уверен, я переведу Альбину в другую школу. Ты меня понял?
        - Я понял, - прохрипел я сдавленным горлом, - я буду ждать сколько надо. И я женюсь на ней в первый день восемнадцатилетия, и никто больше не сможет указывать нам, как жить, - я вскинул на него упрямый взгляд.
        - Сколько угодно, - согласился он, - если моя дочь выбрала тебя, я не стану вмешиваться. Но до тех пор, пока ты ей не муж, можешь встречать и провожать ее со школы. И в художку тоже.
        - И… - поторопил я его, а он смотрел на меня в упор, и в его глазах я не видел для нас ничего хорошего.
        - И общение в школе.
        - И все?! - я ушам своим не поверил. - Я же не виноват! Катя… ее… меня там не было! Я с ними даже не дружил! За что?
        - За алкоголь, - отрезал отец, - за вызывающее поведение. За то, что член вырос, а вырос ли мозг? Я не уверен. Твой друг, этот Толик, нормальный парень был? А оказался тупой и жестокий насильник.
        - Я не насильник! - заорал я, вскакивая из-за стола. - И вырос у меня мозг. Я, наоборот, защищаю ее. Ее никто не обидит, пока я рядом! Понятно вам?
        - Если не обидишь ты, - спокойно сказал он на всю мою гневную тираду. - Ответь мне на один вопрос. Там, под лестницей, у тебя был презерватив?
        Это было прямо не в бровь, а в нос. Я осекся. Конечно, не было.
        - Да не собирался я! - выкрикнул я, краснея.
        - Не лги! Был или нет?
        - Мне пора. - Я схватил свой рюкзак и вылетел из квартиры.
        Это сейчас я понимаю его до глубины души, и ходи к моей дочери вот такое безмозглое чудовище - шею бы свернул. А тогда я воспринял это в штыки, наказанием ни за что! Но финальная угроза звучала более чем серьезно. От бессилия и злости я вылетел из их квартиры и разбил кулаки о стенку в подъезде. Я воспринял это объявлением войны, декларацией неприязни и предупреждением, что нам снова будут мешать быть вместе. Снова отнимут ее у меня, как каждым летом после тех памятных каникул, когда мы едва не погибли из-за моей глупости. Прав я был тогда, узнай они, разлучили бы насовсем, что и произошло. Все против меня. Против нас. Весь мир против!
        На следующий день начинались новогодние каникулы, оставалось два дня до праздника. Мой подарок, на который я откладывал все карманные деньги и с завтрака четыре месяца, лежал в коробочке под подушкой, а получательница не выходила на связь. Я слонялся по двору сутки напролет. Один, истерзанный тоской и дурным предчувствием, смотрел на ее окна, но ни движения, ни света за все два дня за стеклом не промелькнуло, и их машина, всегда припаркованная под окнами, тоже пропала.
        От тоски я даже пошел навестить Катьку, мне хотелось хоть с кем-то поговорить о ней, да хоть о чем-нибудь! Таким страшным оказалось мое тотальное одиночество. Выяснилось, что не только она, но и я сам оказался совсем один. Полная школа приятелей вроде Толика или Никиты и ни одного друга. Но у Катьки мне открыла бабушка и замахала на меня руками: уходи, уходи, нет ее. И сколько я ни объяснял, что я тот, кто привел ее домой, что я друг, все без толку. Страница Катьки в соцсети была удалена. Страница Альбины молчала, и пользователя не было онлайн уже двое суток.
        Я ждал света в ее окне почти до самых курантов. Весь дом сиял огнями: в квартирах горели люстры, сверкали елки, до меня доносилась музыка, голоса и смех. А я сидел на вмерзших в сугроб качелях, продрогший насквозь, и пялился в ее пустые, темные окна. Ко мне выходил отец, пытался говорить, утешать, что-то внушать. Я не слушал. Выходила мама. Обнимала, согревала мой нос и холодные щеки поцелуями, плакала. Вынесла мне горячий чай в термосе. И только сестрица смогла до меня достучаться всего одной фразой. Я увидел, как она встает ногами на подоконник, чтобы дотянуться до форточки и что есть мочи орет:
        - Лешка-а-а-а-а! Иди скорей, Алька звонит!
        И меня словно из катапульты вынесло с качелей, я за десять секунд влетел на второй этаж и ворвался в квартиру, когда президент уже читал новогоднее поздравление, и выхватил трубку из ручонки сестры.
        - Леш, - шептала она, - меня увезли к бабушке, на все каникулы. Я в Омске. Леш, с Новым годом. - Ее голос был потухшим, бесцветным, и у меня все заболело внутри.
        Я сел на пол и, пока все кричали и чокались, говорил и говорил в трубку без остановки о том, как мне плохо без нее, как я был все эти дни, как люблю ее, как скучаю. Клялся, что нас не разлучат и никогда ее у меня не отнимут, обещал дождаться и всех победить.
        Она слушала, иногда мне казалось, что плакала. Иногда шептала в ответ: я тоже, тоже. А потом звонок оборвался, и я молча ушел в свою комнату. Голодный, отчаявшийся, самый несчастный на свете. Упал и уснул в одежде поверх одеяла.
        Все новогодние каникулы я бродил как во сне. Свои подарки под елкой даже не открыл, и мне сложили их на кровать. Позвонил тренеру, заехал к нему за ключом от зала и уезжал туда утром, домой возвращался только вечером. Ставил удары, крутил финты и падал до отупения. Раньше, когда ее увозили на лето, у нас была переписка, я знал, что она вернется осенью и все будет как прежде. Переключался, подрабатывал, читал, занимался капоэйрой, ходил на курсы программирования, готовился к ЕГЭ.
        В этот раз все было иначе. Я знал, что как прежде уже не будет. Четыре года строгого режима до ее восемнадцати казались вечностью. И от осознания бесконечности мучений из меня словно воздух из шарика выходил. Иногда я приходил в зал и просто лежал на матах, предаваясь горестным мыслям. Знал бы я, что нас ждет… согласился бы удвоить.
        Дня через три пришел тренер, увидел мое состояние, поднял на ноги и принялся гонять до изнеможения. Ставил меня на голову с согнутыми ногами и ходил вокруг.
        - Баланс, Вольский, это должно стать принципом твоей жизни. Вокруг война, взрывы, бабы плачут, а внутри тебя око бури. Скорпион! Оп.
        Я вытягивался, выполняя элемент, изгибал спину, уводя ноги назад, и старался не упасть.
        - Баланс позволяет тебе действовать, - он брал мои ноги и загибал назад сильнее, и я, весь трясясь от напряжения и обливаясь потом, ловил равновесие, - это позволяет тебе выжить и спасти женщин. Достаточно.
        Я снова поджимал ноги, и после скорпиона это казалось таким удобным положением!
        - Если ты дал себя раскачать, дестабилизировать, не уравновесился внутри - ты упал, Вольский, и по тебе проехал танк. Твою страну завоевали, женщину взяли в рабство. Понял?
        - Понял, - кряхтел я и, что неожиданно, понимал.
        - В стойку на руках!
        Я распрямлял руки.
        - Внешний стимул - вне твоего контроля. - Он подошел и толкнул меня. Я покачнулся, переступил несколько раз руками, но удержался. - С какой стороны я зайду? - толчок сзади. - Когда последует удар? Ты не знаешь, Вольский! Вот твоя ответственность, - он схватил меня за ноги и заставил занять устойчивое положение, - контролировать внутренний баланс, который уравновесит любой удар извне. Даст тебе возможность устоять и ответить. Обратная доска. Быстро!
        И я, уже стоя на руках, повторял скорпиона, трясясь от напряжения.
        - Как? - выдохнул я.
        - Слушай себя! О чем ты сейчас думаешь? Где фокус внимания? Там баланс.
        Я стоял на руках в прогибе. И слушал себя. Мой фокус внимания был в цели, баланс был в цели.
        Когда через десять дней окна Тихомировых зажглись, через пять минут я был у двери. Мне открыла ее мама.
        - Леша, Аля спит, приходи утром, вместе пойдете в школу. Она не очень себя чувствует, не надо ее сейчас поднимать.
        - Скажите ей, что я приходил, - спокойно ответил я и ушел, сжимая и разжимая кулаки.
        Утром Альбина вышла ко мне грустная, бледная. Я схватил ее, обнял, зажмурившись, а она стояла с повисшими руками и смотрела в сторону.
        - Аль, что случилось?
        - Ничего, просто… я не хочу туда идти. Там все эти люди, это место, где Катьку… а всем плевать. Никто не заметил. Мне страшно, мне тошно, я не хочу… - она затряслась.
        - Давай прогуляем? - предложил я.
        - Нельзя, - она обернулась на дверь, - они узнают, запретят тебе приходить.
        Мозг все-таки не вырос. Я взял ее за руку, и мы пошли. В школе она совсем сжалась, будто каждую минуту ожидая удара, и я довел ее до кабинета, когда все остальные уже галдели внутри.
        - Еще нет звонка, я не хочу туда, - проговорила она, кусая губы.
        И я подсадил ее на подоконник, встал рядом, наши лбы соединились, и она закрыла глаза. Я достал из кармана коробочку с синим атласным бантиком и положил ей на колени.
        - С Новым годом, любимая, - прошептал я и поцеловал ее в лоб.
        Глаза Альбины на мгновенье вспыхнули радостью, и меня окатило приятной теплой волной. Она развязала ленту, открыла белую коробочку и задохнулась от восторга. Внутри на подушечке лежал тонкий серебряный браслет с подвесками в виде ажурного сердца, снежинки в стразах и двух букв Л и А.
        - Леша и Альбина, - прошептала она, лучезарно глядя мне в глаза. Мы поцеловались, а потом я застегнул браслет на тонком запястье.
        Мы обнялись, но вскоре я почувствовал, как она обмякла, ее руки ослабели и скатились по моей спине.
        - Леш, это же мы виноваты, понимаешь? - по ее щекам потекли беззвучные слезы. - Если бы она с нами не дружила, то не выпила бы ту водку и не попала бы к ним в лапы. Если бы мы не ушли под лестницу, она была бы с нами, и ты не дал бы ее забрать! Она бы с ними не пошла. Это я… я виновата!
        - Ты не можешь быть виновата в том, что сделал этот урод, - я гладил ее по спине, - может быть, я… но не ты! Не ты! Слышишь? Это же я дал ей стакан… они не твои друзья, и тебя под лестницу я увел, - говорил я медленно и осознавал, что на самом деле натворил. Я Катьку не насиловал и никогда не допустил бы этого, но именно я создал все условия для них. Подготовил и бросил на произвол пьяных ублюдков.
        Прозвенел звонок, Альбина слезла с подоконника и обреченно исчезла в кабинете географии.
        А я стоял, осознавая и не в силах осознать - это я виноват. Я виноват. Я… Я…
        «Зря ты так, - первое, что Лекс прочел, когда вошел домой и глянул в телефон. - Он не может меня оттуда забрать! Дэн полгода назад потерял работу, теперь, если и я вылечу, мы умрем с голоду. Работу сейчас найти очень трудно!»
        - Твюмть! - вслух выругался Лекс, он еще и на шее у нее сидит! - Что за ничтожество… - с отвращением выдохнул он, но в ответ написал другое.
        «Я бы вагоны разгружал. Таксовал. Полы бы мыл на рыбном рынке!»
        Алекс зубами скрипел, чтобы не написать свои мысли о том, кем он считает Дэна, которому полгода ничто не мешает отправлять жену в офис с такой обстановкой, потому что он не в силах позаботиться не только о своей женщине, но даже о себе! Что если домогательства продолжаются? Каково ей там на себе семью тащить такой ценой! Он весь кипел.
        «Ты молодец, - последовал ответ. - Ты что-нибудь из этого хоть раз делал?»
        «Нет, ты сомневаешься, что смог бы?»
        «Наверное, смог, но это ведь унизительно, когда человек с образованием, со способностями и руками из нужного места где-то моет полы. Ты не задумывался об этом?»
        «А подвергать свою жену домогательствам не унизительно?» - взорвался Лекс.
        «Я взрослая девочка, я могу о себе позаботиться».
        «А он о себе может? Что бы он делал, не будь у него такой самоотверженной жены, которая его кормит?»
        «Ты сейчас меня очень обижаешь. Не зная всего, не понимая, как живут люди, у кого нет бизнеса и возможности заработать. Судишь свысока!»
        Алекс зажмурился, побился головой о стенку и выдохнул. Он видел, что перегибает, давит и сейчас она прервет общение. Этого нельзя было допустить.
        «Ты права, прости меня. Я лезу не в свое дело».
        «Спасибо».
        «Ты сегодня идешь на работу?»
        «Пойду, куда я денусь? Сейчас приму душ и буду выходить. Слава богу, пятница!»
        Лекс тоже залез в душ. Он смывал с себя дух отечественной правоохранительной системы и все кипел, кипел. Он так и эдак вертел вероятные причины, которые оправдывали бы сложившуюся в семье Альбины ситуацию, о которой он, «не зная всего», не мог судить. Инвалидность? Судебное преследование? Уход за умирающим родственником? ЧТО, черт возьми, может остановить здорового взрослого мужика от выхода на любую работу, чтобы прокормить свою женщину? В голове не укладывалось. Не клеилось, не срасталось. Но совать нос глубже в эту тему было опасно. Он чувствовал, что и так висит на волоске.
        - Привет, бро, скажи, у нас есть какая-нибудь вакансия для очаровательной и интеллектуально одаренной девушки? - бодрым тоном выдал Алекс в зум-конференцию, и Семен на том конце незамедлительно скис и скорчил скептическую гримасу.
        - Что? Очередная дамочка в беде? Я тебе говорил уже, что гиблое это дело любовниц трудоустраивать. Ваши отношения закончатся, а она тут отсвечивает грустными глазами! Первый же взвоешь, а девочка работу потеряет. Я в этом не участвую.
        - Да каких любовниц, Сем? - Лекс помолчал, собираясь с духом. - Тихомирова работу ищет.
        Семен онемел.
        - Твюмть, Вольский, ты что, охренел? - взвыл он через секунду. - Ты как об этом знаешь? Откуда она взялась???
        - Не ори, - поморщился тот и коротенечко рассказал об их ночных похождениях по крышам. Про объятия и сопутствующие благоразумно умолчал.
        - То есть ты, - Семен пытался говорить и отдышаться одновременно, - хочешь нанять ее к нам… чтобы она… несла зарплату в клювике своему долбозвончику… смотреть на нее в ежедневном режиме… а я тебя от припадков откачивай? Ты в своем уме?
        - Не будет припадков. Видишь? Живой, - он помахал в экран ладонью. - А долбозвончик - временное явление.
        - Я так и знал! - выдохнул Семен. - Так и знал. Так и знал. - Он схватился за голову, встал и вышел из кадра.
        - Сем, - ласково позвал Лекс, - я провел с ней больше, чем полчаса. И не разочаровался. Она охеренная, Сем. Если бы я с ней впервые познакомился, влюбился бы сразу. Ну нет у меня выхода, понимаешь? Это всего лишь долбозвончик! Не супермен, не мистер вселенная. Он ее не заслуживает. Она с ним не счастлива!
        - Да откуда тебе знать? Дебила кусок! - влетел в кадр партнер. - У них СЕМЬЯ, понимаешь? Молодая семья! В наше время их по ошибке не создают. Не доходит до тебя? Разводов больше нет! Запретили разводы. Куда ты его денешь, черт побери? Поприкалываться с замужней дамочкой, как ты любишь, и помахать лопатой на свежем воздухе - не ваш вариант. Альбина на это не пойдет. Ее мужа это не устроит! Ты не можешь ее забрать! Понимаешь ты? Это противозаконно!
        - Да плевать мне на закон, - прорычал он, зверея, - с прибором положить на эти правила, на молодую семью и на чувства долбозвончика! Если до меня никто так не делал, значит, я буду первым, вот заодно и узнаю, как.
        Семен замолчал, сжав виски между ладонями.
        - Да нет у нас вакансий, сам знаешь!
        - Какую работу она может выполнять? - упрямо, выговаривая слово за словом, произнес Алекс. - Я буду платить ей из своего кармана.
        - Ну… - закатил глаза тот, смиряясь с неизбежным, - менеджер по работе с клиентами - ничего сложного. Научится, будет работать.
        - Она справится, - улыбнулся Лекс.
        - И получит еще одного босса, который будет к ней приставать, - тяжело вздохнул Семен.
        - Неправда! - осклабился будущий начальник. - Я не такой.
        За день Лекс обзвонил несколько компаний в здании Монблан и достоверно выяснил, что рабочий день у бизнес-центра заканчивается в семь вечера, и в шесть тридцать уже торчал у выхода из фойе.
        Когда сквозь стеклянные двери потекли первые работники, он вышел из машины, привалился к дверце так, что его видел каждый прохожий, и достал телефон.
        «Как рабочий день?» - написал он в чат.
        «Умираю! - прилетел ответ. - Минуты считаю до семи, уже кофе чашек восемь выпила».
        Лекс бросил взгляд на часы.
        «Так уже без пяти, собирайся!»
        «Добби свободен! » - написала она, и через пять минут их взгляды встретились, когда она выпорхнула на крыльцо.
        - Что ты здесь делаешь? - ее лицо осветила улыбка, и Лекс перевел дух.
        Реакция могла быть иной, учитывая неожиданность и утренний разговор. Легкой походкой она двинулась ему навстречу. Сегодня она скрутила тугой пучок на макушке, превратившись в балерину, на ней было черное платье-футляр и балетки. Одри Хепберн с черно-белой фотографии. У Вольского традиционно сердце замерло. На перекрестке стояла машина ДПС, и он для приветствия ограничился ответной улыбкой.
        - Я решил, что тебе неприятно будет толкаться в метро после такого дня. Я снова был неподалеку и решил зарулить, подвезти. Мы почти соседи.
        - Еще немного, сударь, и я решу, что вы меня преследуете. - Она засмеялась, приняла руку и села в машину. - Но да, ты совершенно прав, я без сил! Идти до метро… пересадка… час пик… а еще от метро сколько ехать… мне даже думать об этом тошно, - продолжила она, когда Лекс уселся за руль. - Я так тебе благодарна, что ты про меня вспомнил!
        «Забудешь тебя…» - подумал он и завел машину.
        - Как два пальца об китайца. Вообще не сложно и даже приятно, - он вырулил на дорогу и бросил на нее взгляд искоса, - голодная?
        Альбина уставилась на него.
        - Не искушай, злодей! Знаешь же, что да, но я и так тебе уже должна, как партия народу, - она закусила губу.
        - Ах, ну раз ты мне еще и должна-а-а, - злодейским голосом протянул он, - тогда в счет уплаты долга обязана согласиться.
        - Вон ты какой. Шантажист, негодяй и искуситель, - она со смехом пихнула его в плечо.
        - Ужс, - заржал Лекс, - ну я серьезно, соглашайся, я жутко голодный, неохота потом обратно в центр возвращаться, а от доставочной еды меня уже воротит.
        - Доставочной еды… возьми и борщ свари.
        - Хм, можешь, кстати, долг отдавать борщами. Да я шучу, шучу! - Тут же пояснил он, когда увидел бровки домиком при упоминании долга. - Ничего ты мне не должна. Правда. Мне приятно. Ну что, едем?
        - Едем, - выдохнула она, - я не могу противостоять соблазну. Страшно люблю вкусно поесть!
        - Оно и видно, - он покосился на ее стройные ноги.
        - На воду и салатик не надейся! - хищно заверила она.
        На входе у них отсканировали qr код, вытатуированный на локтевом сгибе, и провели на летнюю веранду. Их усадили за лучший столик у воды с видом на залив, Лекс бронировал его еще с утра.
        - Боже, как красиво! - прошептала она, прижав ладони к груди.
        - Люблю это место. И кормят вкусно.
        - Ты часто тут бываешь?
        - Часто, когда не лень лезть за руль.
        - А я в ресторане последний раз была год назад…
        «Видимо, на собственной свадьбе», - зловредно подумал Лекс и прикинул, сколько должен зарабатывать офис-менеджер, чтобы прокормить семью из двух человек. И чем они должны при этом питаться.
        - Тогда шампанского!
        - Вольский, ты за рулем, - вернула она его на землю.
        - Ну так я же тебе. Расслабься. Раз уж это такая редкость, проведи самый лучший вечер за год. В компенсацию КПЗ, раз уж в первую встречу я лучше места не нашел, чтоб тебя сводить.
        Она прыснула и рассмеялась в голос.
        - Это было бы незабываемое первое свидание.
        - Ну так ты его и не забудешь. Как и я.
        - Леш, про это… - она смутилась. - Давай между нами не будет непоняток. Я все уловила. Ты опытный могильщик… и даже повод дала. Но мне, правда, очень неловко и стыдно, что так вышло. Я не хочу, чтобы ты водил меня по ресторанам в надежде… на… что-нибудь.
        - На свежую могилу, например, - он широко улыбнулся, - ну смешная же шутка, че ты. Не переживай. Я все понял. Ты выросла, держусь на расстоянии, руки на виду, никаких иллюзий, ожиданий и вроде того. Договор: если я приглашаю тебя на ужин или подвезти, или что-нибудь еще, что, как тебе кажется, тебя к чему-то обязывает. То-о-о-о…
        - То-о-о-о? - подхватила она его глумливый тон.
        - Ты вспоминаешь, что уже технично меня отшила, а я взрослый, умный парень и ничего не делаю вопреки своему желанию и здравому смыслу. А иначе сам дурак. И с полным моральным правом дашь мне по морде. Лады?
        - Ладно, но давай до морды лучше не доводить. Я не дотянусь, - она прыснула в бокал.
        - Подпрыгнешь, - ей в тон ответил Лекс, - и кстати, если я случайно приближусь к черте, ты дай знать. Не хочу тебя компрометировать.
        Она заметно расслабилась и залипла на вид заката над заливом, а он залип на изгиб ее шеи. Им принесли ужин, и он с удовольствием отметил, что у Альбины отменный аппетит, ест без капризов. Очень его доставали душные разговоры про правильное питание и подсчет КБЖУ, она всегда была тонкой как веточка и ела всегда как следует. И теперь он с удовольствием наблюдал, как она наминает отличный стейк.
        - Муж не заругал?
        - Что? Нет конечно, он же понимает, какие были обстоятельства. Господи, как вкусно! - она зажмурилась, погружаясь во вкусовые ощущения. - Так, расспросил немного. Считает, что ты невинная жертва моей безрассудности.
        - А ты такая безрассудная, да?
        - Как оказалось.
        - Расскажи, как это у вас произошло?
        - Ты о чем?
        - О замужестве твоем. - Свою ревность, что, как бешеный пес, лаяла до пены и грызла прутья, он прижал к полу ботинком. Нужна стратегическая информация, значит, заткнись и слушай, делай вид, что это мило.
        - А ты действительно хочешь знать? - Она подняла брови.
        - А почему нет?
        - Мне показалось, вы как-то не поладили.
        - Да ладно тебе, все были злые, невыспанные. Странно, что я матом никого не послал и в окно не лаял.
        - Ну ладно тогда, - она улыбнулась, - это было после второй волны, когда начались протесты и вот это все. Помнишь, тогда на улицах был кошмар. А я училась. Вышла как-то раз из универа с этюдником, а на меня толпа несется. Вот как в «Короле Льве», помнишь? Такие же, только без рогов. И тут на меня налетает боец Росгвардии, прижимает к стене и закрывает собой. Его толпа обтекла. Он мне жизнь спас. Я даже лица его не видела из-за маски, только глаза. Он спросил, как меня зовут, телефон, но я так была напугана, что убежала. А он понял по этюднику, что я с худграфа, и на следующий день несколько часов в фойе просидел с цветами. Встретил, объяснил, кто такой, познакомился. Ну и начали встречаться. Поженились.
        Боец Росгвардии… бывший. Угу, в рукопашной будет весело, задорно, познавательно, подумал Лекс, тщательно отфильтровав свои эмоции. «Жизнь он ей спас, герой, твюмть! - кипятился он. - Я ведь специально не поленюсь нагуглить количество затоптанных на митингах к избитым и покалеченным Росгвардией». Что-то ему подсказывало, что сей красивый жест и последующее внушение про «жизнь спас» были сделаны с умыслом, и толпа точно так же обтекла бы прижавшуюся к стене девчонку. Хотя… будь он там вместо этого Дениса, поступил бы точно так же. И был бы сам на ней женат.
        Лекс спохватился, что сжимает зубы до боли и глубоко вздохнул.
        - Жизнь спас, молодец какой, - не удержался он от сарказма.
        - Ну не язви, - тут же раскрыла его Альбина, - я знаю, какое к ним отношение у людей. Я сама долго не хотела встречаться и не отвечала на ухаживания. Но он, правда, хороший! Он, между прочим, ради меня уволился, потому что я попросила! И из-за меня дома без работы сидит. Бывших копов только в охрану охотно берут. А он способен на большее, чем овощи охранять. И вообще много для меня сделал…
        - Росгвардейцы все хорошие, я ж не спорю. Смелые, решительные, добрые ребята.
        - У них ведь приказ, они не могут нарушить. Ты не понимаешь.
        - Я понимаю, я служил в армии.
        - Ну тогда чего ты?
        - Приказ «Навести порядок» и «Всех изнасиловать, убить и сесть» немного отличаются по градусу насилия. Если ты понимаешь, о чем я.
        - Я понимаю, - она помрачнела. - Он так не делал и больше там не работает, - заладила она, видно, не впервые оправдывалась.
        Лекс чувствовал, что опять заводится. Что снова давит и перегибает. Ездок на шее и альфонс в сочетании с жестоким подавителем народных восстаний - это тянуло на полномасштабную агрессию против главы семейства. Того и гляди ощетинится, закроется и перейдет в атаку. В самом деле, Альбина такой человек, что не вышла бы замуж, кабы он хотя бы котика пнул, не то что тащить в автозак беременную женщину или инвалида. Хотя кто поручится, что под маской человека с занесенной дубинкой был не Денис? Она поручалась, а Лекс готов был допустить любую дичь для демонизации соперника. Так и удар крепче, и мораль выше. А что парень даст достойный отпор, теперь было очевидно.
        - Он добрый, надежный, он меня очень любит и понимает. У нас вообще как-то так вышло, что мы друг друга как будто сто лет знаем. Фразы друг за друга заканчивали. Это так было неожиданно и странно. Я же очень закрытый человек, ты сам знаешь.
        Алекс сам знал. Знал, что добрый, надежный, любит и понимает как никто, что знает ее сто лет не в воображении. И жизнь ей спас по-настоящему. И нужен ей был он - Лекс, а нашелся этот - пародия на минималках. Неужели она этого не понимает?
        - Я верю, Аль, ты бы за дебила не вышла, - выдавил из себя Вольский.
        - Знаешь, как он мне предложение делал? - она мечтательно улыбнулась. - Я выхожу на балкон, а на траве под окном солдатами выложена фраза «Выходи за меня». Целый взвод пригнал, - ее глаза светились восторгом.
        Взводный… не хило, лейтенант какой-нибудь. Не последний человек и все бросил. Ясно, что «Пятерочку» охранять ему погоны жмут. И ясно, что жену он без боя не отдаст. Кстати об этом.
        - Аль, - он прервал поток болезненных подробностей их любовной идиллии. - Мне нужна твоя помощь.
        - Конечно! - оживилась она.
        - Я вообще не астролог, но вчера, я считаю, что звезды сошлись. Нам ведь в компанию очень нужен сотрудник в клиентский отдел, работа деликатная, у нас заказчики капризные бывают, не посадишь человека без души и без мозгов. И я подумал, может, ты выручишь? - он посмотрел на нее с надеждой и тревогой.
        - Ой, - она испугалась, - я с клиентами не работала никогда… я продавать не умею и стесняюсь.
        - Тебя всему научат. Никому ничего не надо продавать! Это скорее дипломатия: свести интересы того, кто платит, и того, кто исполняет. - Он быстро сорвался на уговоры, черт, так легко все дело провалить, и зашел с козырей. - Да и платят у нас больше. Сколько у тебя зарплата?
        - 35… - выдохнула она.
        - Да ладно! - возмутился Лекс. - Хочешь 70? Для начала.
        Она подавилась шампанским.
        - Леш, ты не шутишь?
        «Это ты не шутишь, Аль? Вдвоем в Питере жить на 35 тысяч полгода?! Как это вообще возможно?» - проорал он мысленно, а вслух ответил:
        - Абсолютно серьезен. Видишь? Даже не улыбаюсь. - И тут же начал лыбу давить. - Ты же сама говорила: трудно найти работу. И вот она, стучится в дверь, - он постучал по столешнице. - Сова-а-а, открывай, медведь пришел.
        В следующую секунду она налетела на него с визгом и крепко обняла, прижавшись ухом к плечу. Алекса окутал запах ее волос, и он немедленно выключился из окружающей реальности, возбуждением ударило в низ живота и приятно болезненным спазмом прокатилось в грудь, где взорвалось как фейерверк. Он расплылся в широченной улыбке и поднял было руки, чтобы обнять в ответ, но она уже отпустила его и отодвинулась.
        - Я просто ушам своим не верю! Ты почему такой? Пришел и столько делаешь для меня?
        - Привычка с детства заботиться о тебе, - он пожал плечами, - так же, как у тебя со мной обниматься, - и засмеялся.
        - Теперь все время меня будешь этим подкалывать? - она демонстративно надулась, но возбужденный румянец выдавал ее реальное состояние - радости и восторга. Одним махом решение стольких проблем!
        - Да! - серьезно ответил он и снова заржал, и на этот раз она к нему присоединилась.
        Окрыленный Вольский ввалился домой, впервые за неделю упал мордой в подушку и безмятежно уснул на всю ночь. Ему снилась крыша, Альбина, он чувствовал во сне прикосновение ее руки, которой она сжимала его ладонь, и они бежали, бежали по крышам. Тот самый сон, когда ты рвешься изо всех сил, но двигаешься как сквозь кисель и убежать не можешь. За ними гнались гвардейцы в шлемах и масках, а они прятались, и Лекс слышал во сне ее тяжелое дыхание. И вот наступил тот момент, которого все ждут во снах: он нашел ее губы, и они целовались долго, протяжно, подробно. И он возбуждался, как получается только во снах. А потом прозвучал выстрел, и в грудь что-то больно ударило. Обернулся. Там стоял Денис, и Лекс начал падать, падать, падать в черноту.
        Вздрогнул, проснулся. Что за мелодрама? Потер грудь в том месте, где его прострелили. Тело будто помнило ранение. Но помнили и губы, и руки все, что было до этого, и он закрыл глаза, отогнал все лишнее и погрузился в переживание ощущений от сна, смешанных с реальными воспоминаниями, и не заметил, как провалился снова. Уже без сновидений.
        Вскочил выспавшийся, бодрый, настроение отличное. Все тело пружинило энергией как резиновый мяч, гудело от жажды действия. Лекс видел цель, и была она близка как никогда. Их объятия на крыше давали столько надежд, мужик у нее никуда не годился, а становясь коллегами, они получат неограниченный доступ к общению. Ветер наполнил паруса, и похититель чужих жен рвался в бой нарубить в капусту соперника и уволочь прекрасную Альбину в закат.
        Позавтракал и пока одной рукой чистил зубы, другой набирал сообщение: «Тебя забрать? Еду в офис».
        Вместо ответа на экране высветился входящий звонок. Сердце замерло - еще один хороший знак. Он принял вызов и бодро отозвался:
        - Внимательно, коллега.
        - Леш… - ее глосс звучал тихо, расстроенно, просто убито.
        Лекс и сам погас в секунду.
        - Что случилось, Аль?
        - С коллегой не получится, - выдохнула она, - мы все взвесили на семейном совете, и я поняла, что это не мое все же. Я ведь в IT ничего не смыслю, с клиентами никогда не работала. Я подведу тебя, а ты и так столько всего для меня сделал уже. Это просто непорядочно по отношению к тебе. И пора мне уже учиться свои проблемы решать, не выезжая на твоих плечах. Ты же помнишь? Я выросла… - бормотала она какую-то околесицу.
        И для чего? Ввести в заблуждение человека, которому более чем очевидно, что это решение она принимала не сама и уж точно не добровольно? Что ничего она не обсуждала на семейном совете, а сука Дениска заставил ее отказать. Заставил остаться на нищенской зарплате в рабстве у сволочи. Заставил тащить все на себе, как и раньше, считая копейки на еду! Вскрыл все намерения соперника и своей исключительной властью вмешался… У Лекса полыхнуло.
        - То есть он вот так может тебе просто запретить? - сатанея от злости, проговорил он в трубку.
        - Я не хочу об этом говорить, Леш, это мое решение. Давай закончим.
        Она бросила трубку, и Вольский заорал от злости! Несколько минут он бесновался, бросался на стены и матерился так, что черти начали стучать по батарее. Как же он ненавидел этого мужика! С каким удовольствием он бы с ним сцепился насмерть и сорвал всю злобу, даже если б получил в ответ не меньше. От ярости крыло агрессией так, что кровь стучала в висках.
        Минут через десять его отпустило. Лекс умылся, выдохнул, отдышался. Спокойно, Вольский, кто тебе обещал, что будет легко? Раскатал губу, скатай обратно. Приходи в себя и вали исправлять ситуацию. Он быстро оделся и вылетел во двор. Ее маршрут до работы он прикинул по карте. От дома до остановки, откуда ходит транспорт до метро, потом под землю и до Финляндского, потом пешком до Монблана. Минимум 40 минут. А лучше час. Он приехал за час-десять и как раз поймал ее выходящей из арки своего дома к перекрестку.
        Лекс гуднул. Она обернулась, увидела его сквозь стекло машины, замотала головой и ускорила шаг. Нырнула в подземный переход. Он ждал на выходе и преградил ей дорогу, когда она попыталась его обойти.
        - Не надо, Леш, мы не будем это обсуждать, понятно? Это не твое дело и вообще…
        Вместо ответа он протянул ей стаканчик мокачино и виновато улыбнулся.
        - Ну нет так нет. Не ори на меня, а то я боюсь, - улыбка стала шире.
        - Дурак, - по-детски обиженно буркнула она под нос и выхватила у него стаканчик.
        - Это как скажешь, - согласился он, - садись давай.
        Альбина послушно села в машину, скинула туфли и вытянула ноги, вздохнула.
        - Как хорошо… - втянула первый глоток через трубочку, зажмурилась, вся сжалась и замычала от удовольствия: - Боже мой, как вкусно!
        Лекс вынул у нее стаканчик из ладони, открыл пластиковую крышку и вручил деревянную ложечку. Сверху мокачино был украшен огромной шапкой взбитых сливок с соленой карамелью.
        - Настоящие сливки, не из баллона! - восхитилась она. - Откуда ты знаешь, как мне понравится?
        - Я просто удачливый негодяй, - Лекс подмигнул и тронулся с места.
        На самом деле он не встречал девушки, которой бы не нравился именно этот вид кофе. За исключением тех, кто пил горький американо без добавок. Такой он тоже купил, и сейчас он стоял в держателе водительской двери.
        - Ты просто дамский угодник-негодник. Девчонки от тебя, наверное, голову теряют.
        - Не знаю, ты проверь на всякий случай, твоя на месте?
        - Ну не-е-е, я в домике, - она присосалась к трубочке, задумчиво глядя в окно.
        Лекс криво ухмыльнулся. Она поджала ноги на сиденье, и его ударило флешбэком. Альбина всегда так сидела, даже не уроках, поджимала одну или обе ноги на стуле, за что ее часто ставили возле парты слушать урок ногами на полу. Как положено. Он потом этим дурам училкам масляной краской мазал стул, чтоб тоже стоя работали. Как положено.
        - Слушай, а у тебя были долгие отношения? - она смотрела на него так внимательно, что ему жгло щеку.
        - Были, три года, - сознался он.
        - А почему разошлись?
        - Ну… - он замялся. - Это сложно объяснить, так же как почему сошлись. Мы были созданы друг для друга в постели и чудовищно не подходили во всем остальном. Я терпеть не мог музыку, которую она слушает, не понимал образ мыслей. Мы ели разное, смотрели разное и друзья наши были на противоположных полюсах - ничего общего.
        - Зачем тогда отношения? Можно же просто секс.
        - Хороший вопрос, - похвалил Лекс, - она очень сильно меня любила. Очень. А мне в тот момент было нужно именно это. Без игр, какого-то флирта, всяких позвонит-не позвонит. Знаешь. Просто быть уверенным, что ты нужен. Просто видеть в глазах полное принятие без притворства. Когда ты классный такой, как есть, а не при условии, что повзрослеешь и станешь постоянным и ответственным семьянином.
        - Это здорово, - мечтательно произнесла она, - а ты ее любил?
        - Кажется. Я знаю, что такое любовь, но эта была какой-то другой. Хотя, наверное, тоже что-то в этом роде. Ты же любишь маму, сестру, мандарины, секс. Это все какие-то свои сорта любви. Вот и тут был еще один. Мне нравился.
        - А почему расстались?
        - Да как-то перегорело все, ушло. Утонуло в ссорах, раздражении, когда то хорошее, что осталось, больше не компенсирует все плохое, что есть, и главное то, чего нет.
        - Чего нет?
        - Того сорта любви, который не про мандарины, - он посмотрел на нее без улыбки и снова уставился на дорогу.
        - Да тебя, наверное, все твои женщины любили. Посмотри на себя. Ты красавчик, веселый, умный и состоялся. Любая с ума сойдет.
        - Не любая, - с досадой выдавил он, но понадеялся, что этот тон показался только ему изнутри головы, - я вообще старался не связываться с девчонками, которые мечтательно и грустно смотрят.
        - Почему?
        - Я не люблю слезы, разбитые сердца, поэтому влюбленным заранее лучше было со мной не связываться, и я всегда предпочитал девчонок, которые себя любят больше, чем любых парней.
        - Эгоисток, что ли?
        - Да нет! Просто есть такие девушки, которые в тебе не растворяются, у которых много своих интересов и чья жизнь не рухнет, когда ты пойдешь своей дорогой. Никто тебя не удерживает, и нет ощущения, что она без тебя умрет. Нафиг надо это чувство вины. С таким человеком и спать приятно, и общаться.
        - А так можно было, да?
        - Прикинь! - он снова бросил на нее взгляд и улыбнулся.
        - И вы общаетесь еще с той девушкой?
        - С какой? С Никой? Да нет, просто повода как-то не подворачивается. А так у меня суперспособность - со всеми бывшими прекрасные отношения. - Он сделал паузу. - Теперь со всеми.
        - Блин… - она как-то странно засмеялась. - Я же выходит тоже твоя бывшая!
        «Будущая», - мысленно поправил Лекс и хитро глянул на нее.
        - Похоже на то.
        - А я тебя как-то не так воспринимаю. Ты как будто был всегда. Как родственник. Или часть меня. Ты же не задумываешься, в каких отношениях ты со своей рукой. Вот я и не задумывалась.
        - Я не считаю тебя бывшей. Ты особенная.
        Они уже довольно давно стояли у обочины возле бизнес-центра, потому что выезжали с запасом, а доехали за двадцать минут.
        - Да, ты тоже. Это так мило… захотелось обнять тебя.
        - Обними, - его сердце снова замерло.
        Она протянула руки, и Алекс неловко обнял ее через консоль между сиденьями. Так захотелось перетащить к себе на колени, и… она разжала объятия.
        - Денису трудно понять, он ревнует, - сказала она и все испортила, - и не такая уж я послушная, как ты думаешь, а то ехала бы сейчас в метро.
        Лекса передернуло от бешенства.
        - Спасибо, что подвез… и за кофе… и за разговор… очень душевно получилось, что ли. Лучшие минуты моего дня. - Она мягко улыбнулась, и ему ударило волной тепла в живот. - Попробую объяснить мужу твою теорию про сорта любви. - И снова как холодной водой в лицо.
        Он вылез, открыл Альбине дверь и снова прикоснулся к ее руке.
        - Давай, хорошего дня. Вечером заеду.
        Она улыбнулась ему на ходу и махнула рукой.
        - Поздравляю, придурок, ты во френдзоне, - пробормотал он себе под нос, - необычные ощущения.
        Лекс смотрел ей вослед, и чем ближе она была к дверям фойе, тем быстрее бешенство вытесняло все остальные чувства. Значит, муж и в машину к нему садиться запретил. Может, скоро начнет контролировать общение, телефон из рук выхватывать? Значит, ему предпочтительнее, чтобы жена пахала за гроши на унизительной работе, чем приняла помощь «одноклассника». И она с этим согласна. Вольский сощурился.
        Сразу представилось, как Альбина втолковывает муженьку, что его-то она любит по-настоящему, а этот дурачок для нее - просто бестолковый братишка, который скачет вокруг, словно игривый лабрадор, и стучит хвостом по полу, вымогая внимание. Затошнило.
        Алекс к этому не привык. Не привык и все! Он всегда нравился женщинам, всегда легко выезжал на своем обаянии и ни разу не боролся за внимание девушки с кем-то еще. Не воевал за любовь. Не проигрывал в борьбе. Он просто приходил и получал желанную женщину. Кого-то проще, кого-то сложнее, но так или иначе он всегда чувствовал интерес к себе. И вот это все: френдзона, ее свободное, не окрашенное сексуальным интересом поведение. То, что она думает о другом мужике в его объятьях - это было как пощечина!
        Казалось, тот эпизод на крыше приснился. Действительно был недоразумением, каким-то заблудившимся флешбэком. И сейчас Лекс купается в иллюзиях и самоуверенности, а на деле соперник смеется над глупым мальчишкой, который влюблен в чужую жену, пока она все свое сердце, душу и тело отдает другому.
        Вскипело эго. Внутренний голос начал нудить:
        «На хрена тебе это надо? Тебе не унизительно? Любая же будет твоей, только захоти. Она выбрала свою жизнь, ее все устраивает, и ты ей не нужен! Ты смешон, ты жалок. Иди, трахни кого-нибудь, развейся, приди в себя. Гордость надо иметь, хватит думать о ней, бегать как собачонка. Таскать ей кофе, решать проблемы». И как же это было знакомо, черт возьми! Тошнота усилилась.
        Он достал мобильный, открыл мессенджер и написал:
        «Ник, привет. Как ты? Хочешь увидеться?»
        ГЛАВА 7
        С того первого дня худшего года в моей жизни все пошло наперекосяк. Я-то, дурак, думал, что главное препятствие для нашей любви - это ее родители. А оказалось, то была лишь промоакция. Меня стала сторониться сама Альбина.
        Я видел, как тяжело она переживает потерю подруги. Как болезненно сносит факт существования такого близкого, страшного насилия. Как напугана, травмирована и одинока. Я хотел быть рядом, хотел стать ее убежищем и защитником. Но только делал хуже. Она ушла в себя, стала отрешенной, молчаливой, закрытой. Я ходил рядом, но она будто смотрела насквозь. И это сводило с ума.
        То, что случилось с Катькой, вскоре стало обсуждаться на каждом углу. Кто протек, мы не знали, но об изнасиловании в туалете теперь знали все, вплоть до младшеклассников. На Альбину смотрели, как на диковину, шептались за спиной, строили теории, что именно мы все там делали и как все было на самом деле.
        Меня дурная слава снова обогнула лихим пируэтом. Ни тени не легло на мою репутацию. Меня не обсуждали, не тыкали пальцем. Я как будто был вовсе ни при чем, но при этом чувствовал себя самым виновным. Мне все сходило с рук, Альбина как подруга главной героини сплетен незаслуженно получала косые взгляды, а школа гудела о том, что Катька сама виновата. Сама вырядилась в платье, как проститутка, сама напилась, сама пошла, сама хотела и теперь подведет бедного парня под статью ни за что. Да и не врет ли она про изнасилование, чтобы от родителей не влетело за потерю невинности?
        Мы с Альбиной знали правду, видели Катькино залитое слезами лицо, видели трясущиеся руки и кровь на бедрах. Мы несли ее домой, обессилевшую и дрожащую как в лихорадке. А все кругом говорили, что она хочет внимания, прославиться на всю школу и стрясти денег с родителей Толика. Насильнику сочувствовали, насильника оправдывали. Все обвиняли жертву.
        Я думаю, хорошо, что Катьку перевели в другую школу. В нашей она подвергалась бы травле до самого выпускного.
        Но то, чего не слышала Катя, слышала Аль. Слышала и принимала близко к сердцу. Любимую подругу, пережившую страшный удар, ту, которой сломали жизнь, обливали грязью люди, которые ничего не видели и даже не были знакомы с Катериной, но все и каждый «точно знали», что она сама хотела.
        Альбина плакала. Она кричала и защищала Катьку, пока не выдохлась. А потом просто захлопнулась, как в раковину, и больше не выходила. Боже, как же я ненавидел всех этих людей! Всех до единого. Но ничего не мог поделать. Она закрылась и от меня.
        На пятый день, когда школа гудела, как улей, в старших классах с 8-го по 11-й провели общий классный час в актовом зале. Пригласили инспектора по делам несовершеннолетних, и та казенным языком объяснила, что за наказание ждет Толика за его поступок. И тем самым только усилила ореол мученичества вокруг него. Она запугала всех и каждого, что школа взята на проверку компетентными органами, что будет проведено расследование, и факты сексуальных домогательств среди школьников будут немедленно и жестоко караться.
        Так Катька стала виновницей всеобщей паники. Тут же родились слухи о том, что всех девочек старше 13 лет отведут к врачу и будут сообщать о недевственницах родителям. Началась повальная истерика. Альбину начали толкать на переменах, кричать вслед: «Передай подруге спасибо за то, что она шлюха!» А моя маленькая слегла на две недели с воспалением легких.
        Я чуть с ума не сошел! Меня не пускали к ней больше чем на полчаса, и те она лежала бледная и отрешенная, кашляла и молчала. Мне казалось, она умирает!
        Я озверел. Я бросался на каждого, кто смел высказываться о Катьке плохо, и орал в лицо, как я нес на руках кричащую от ужаса девчонку, которая рыдала и твердила, что хочет умереть.
        Через неделю после начала четверти на учебе появились двое сообщников насильника: Саня и Миха, те самые, что держали. Одному я сломал нос, другому палец и выбил зуб.
        Со мной беседовал участковый. Единственный, наверное, вменяемый участник тех событий, который молча посидел со мной в своем кабинете, посмотрел на меня, бешено раздувающего ноздри и белого от злости, и спросил:
        - Твоя девушка?
        - Подруга.
        - Правильно сделал. Еще мало уродам, - сказал полицейский, - иди, можешь быть свободен. Но в другой раз не будь дураком, бей, чтоб следов не осталось, - и даже не попытался дать делу какой-то ход.
        Я ходил по школе с таким людоедским видом, что все словно плотва прыскали в стороны при моем появлении. Болтуны и сплетники в страхе заткнулись. Еще через неделю никто об изнасиловании уже не вспоминал.
        Тогда и появился Семен. Он был из семьи военных и все свое детство мотался с семьей по гарнизонам. В нашу школу его перевели, когда отец вышел на пенсию и получил квартиру в Питере. Семен осел и принялся усиленно готовиться к ЕГЭ.
        Когда он вошел в класс, свободное место было только рядом со мной. Я разогнал всех бессмысленных друзьяшек. Желающих добровольно приближаться к озверелому Вольскому почти не осталось. А Семен невозмутимо подошел, посмотрел на меня спокойными, задумчивыми глазами и сказал:
        - Я сяду? - и сразу сел, не дожидаясь моей реакции.
        - Нет, - запоздало запротестовал я.
        - Поздно, - констатировал тот и выложил учебник на стол.
        И только появление учителя остановило меня от активного сопротивления, а на перемене он молча встал и ушел. Новенький вообще был не болтливым парнем, и я решил не гнать его. Пусть сидит, лишь бы ко мне не лез.
        И вот в один из первых дней февраля случилось то, чего я давно ожидал. Я вышел из школы и угрюмо поплелся к дому, раздумывая, пустят ли меня к Альбине и чем можно ее порадовать, когда меня со всех сторон окружила толпа человек двадцать и оттеснила к стене школы. В центре группировки хмуро стояли Саня и Миха. Никитос терся в арьергарде.
        Я быстро окинул взглядом численность и состав противника и прикинул свое положение. Если драться будут честно один на один, есть шанс напугать наблюдателей радикальной жестокостью. А если навалятся толпой, тогда затопчут. Без шансов. Я молча стряхнул рюкзак с плеч и отпнул его в сторону.
        - Ты за свои слова ответишь, Вольский? - начал Миха.
        Я демонстративно снял свои тяжелые, ударопрочные часы и перестегнул на ладонь, в качестве кастета, а твердый пластиковый ремень зажал в кулаке. Во второй кулак крутанул на пальце и зажал связку ключей от дома. Потом крепко встал, присогнув колени, поднял вооруженные кулаки на уровень груди. Прижав меня к стене, они сглупили, не смогут напасть сзади. Я наклонил голову, убирая подбородок из зоны прямого удара, взглянул на него исподлобья и широко, хищно улыбнулся.
        - Ну давай, родной, подходи, проверим.
        Миха кинул взгляд по сторонам. Аудитория ответила молчанием, очевидно, всем предстояло свыкнуться с мыслью, что я не струхнул, не пытаюсь договориться и кто бы ни вышел ко мне первым, получит больше, чем сможет унести. Мотивация лезть на рожон нашлась не у каждого.
        - Не бойся, че ты? - глумился я. - Участковый считает, я мало тебе втащил.
        Толпа загалдела. Кто-то подбадривал Миху выйти ко мне в круг, кто-то крыл меня матом, зрители начинали распаляться, и надо было поторопиться, пока каждый боится быть первым, кто ляжет от моего удара.
        - Михуи-и-и-ил, - ехидно протянул я, - сюда иди, мразь! - последнюю фразу я выкрикнул так громко, что перекрыл голоса толпы.
        - Она сама хотела, - ответил тот, - что хотела, то и получила. Сейчас мы тебя в больничку отправим, и я трахну Сме-е-е-ерть.
        И да, надо признать, тут Миха меня переиграл. Провокация удалась что надо. Я бросился вперед не раздумывая, впадая в бешенство и желая одного - уничтожить тварь, свернуть шею, зубами загрызть. Но и тот не ожидал от меня такой прыти. Я был готов к бою, он нет. Так что все, на что хватило его мозгов - это дать заднюю и отбежать в расступающуюся толпу. Я потерял свой надежный тыл. Противники сомкнули ряды за моей спиной, и я оказался в окружении. Миха отступал, но я был быстрей.
        - Бей его, пацаны! - успел выкрикнуть он, прежде чем получил красивый, утяжеленный ключами удар правой в скулу и мощный пинок в живот, от которого упал и принялся выть и кататься по земле. К сожалению, это случилось слишком поздно, чтобы остановить инерцию толпы.
        Я почувствовал сильный пинок под колено, развернулся и пропустил второй в бедро с другой стороны. Достал одного в зубы, тот улетел другим под ноги. Второго, что вытолкнула ко мне беснующаяся толпа, встретил коленом в пах, а в следующую секунду земля ушла у меня из-под ног, и я покатился по льду. От первого же удара ботинком в зубы в рот хлынула кровь. Я соединил локти перед лицом и поджал колени к груди. Удары посыпались на меня со всех сторон. Эти сволочи валяли меня, пинали по ногам, рукам, спине. В адреналиновой горячке я не столько думал о боли, сколько выходил из себя, что не могу ответить. Что вот так под ногами стада тут и останусь, а руки чесались вломить каждому! Как же я их ненавидел!
        Мое счастье, что я был в хорошей физической форме и плотной зимней куртке, а нападающие - всего лишь школотой, которой ни силы, ни веса, ни жестокости для полномасштабного избиения не хватило. Есть с чем сравнить, знаете ли. Мне не давали встать, сбивали дыхание, и ощутимо прилетало по голове, голеням и печени. Агрессия нападавших набирала силу. Хаотичные удары становились более точными, спланированными, и я начал подвывать от боли, дергаясь от пинков по пальцам.
        Я уж было отчаялся, как вдруг услыхал звонкий, раскатистый свист. Так у нас никто свистеть не умел. Кто-то крикнул «Атас! Директор!», нападающие бросились врассыпную. Я, сотрясаясь от боли и адреналина, осторожно разогнулся и увидел протянутую мне руку. Не успев понять, кому принадлежит спасительная конечность, я ухватил ее у локтя и мне рывком помогли встать на ноги.
        Это был Семен. Один! И никакого директора. Задыхаясь и припадая на одну ногу, я вытер рукавом щекочущую подбородок кровь, быстро ощупал языком целостность зубов, сплюнул красным и осмотрелся. Враги тоже быстро поняли, что тревога была ложная, а далеко убежать почти никто не успел из тех, кто хотел драться. Злодеи двинулись назад, и я потащил Сему за рукав к стене. Нельзя было дать им повалить нас снова. Кольцо смыкалось теперь вокруг нас двоих. Осталось с десяток бойцов, но нам и этого хватит. Я с разбитым лицом был уже не такой страшный. Сема и вовсе выглядел как интеллигент, но только пока с невозмутимым видом не вытянул из рюкзака бейсбольную биту и не взял обеими руками на замах над плечом. А вот это уже был аргумент!
        Нападающие умерили прыть. Подходить передумали. Некоторые завели шарманку очень занятого смельчака: «Да ну их нах, и так нормально отпинали» и потянулись к школьному крыльцу. Кто-то начал помогать подняться Михе и еще двум, кого я успел эффективно вклепать. И видя, что воинство деморализовано, рассыпалось и нападать передумало, я повернулся к Семе и протянул окровавленную руку:
        - Дай-ка подержать…
        Он невозмутимо подал мне биту, и я, забыв о боли, налетел на Михаила и сотоварищей. Один получил по колену, отскочил, второй ретировался без дополнительной мотивации, а лидера бандерлогов я снова опрокинул на спину. У него на пол лица расплывался громадный синяк. Замахнувшись битой, как в американских фильмах перед хоум раном, я наступил придурку на грудь и смачно плюнул кровью ему в лицо.
        - Еще раз что-то вякнешь про Смерть, только посмотришь в ее сторону, я тебе башку проломлю, тварь! - заорал я как ненормальный, замахнулся и со всей дури врезал битой по мерзлой траве рядом с его ухом.
        Тот завопил, отпрянул, пополз от меня, а я еще по ребрам ботинком добавил для ускорения. Через минуту мы с Семеном остались на поле боя вдвоем.
        - Хорошая вещь, - я вернул ему биту, - мое почтение.
        - Круто дерешься, - ответил комплиментом тот и протянул мне руку, - а тебе мое.
        - Леха, - тяжело дыша, я пожал его ладонь мокрой от крови своей.
        - Семен.
        Сема помог мне собрать расшвырянные по периметру учебники. Какой-то герой самовыразился на рюкзаке. Ко мне, видать, подойти испугался. А потом мы оба пошли ко мне домой. Отмываться и знакомиться.
        - Откуда у тебя бита, бро? - крикнул я из ванной, перекрикивая шум воды.
        - Эта школа у меня девятая. Знаешь, как бывает весело на Дальнем Востоке? В новой школе первую неделю носишь биту, пацифизируешь самых борзых. Все, дальше можно жить спокойно. Привык. Здесь тоже взял, но охрана не пустила. Я ее оставил на вахте, а когда увидел, что ты готовишься драться, побежал забрать. Вышел через минуту, ты уже на земле. Свистнул, крикнул про директора. Дальше ты знаешь.
        - Соображаешь!
        Я разглядывал свою побитую рожу в зеркале. Зубы, к счастью, были целы, а вот губы были разбиты в хлам. Обе. Левая бровь рассечена. Завтра буду красавчик! Кулаки саднили: на всех костяшках лопнула кожа. Ребра болели, руки, ноги, на одну было больно наступать. Голова была ясная и трещала. Но ни тошноты, ни головокружения я не чувствовал - сотрясения удалось избежать. Я вышел из ванной в пластыре и мокрый, но донельзя довольный. Мы победили! Я победил! И будь я проклят, если Михуил рискнет здоровьем еще раз.
        - А чего ты вообще полез? Подумаешь, бьют кого-то, может, за дело?
        - Я наблюдал и анализировал, - с видом жуткого умника заявил Семен, - из всей параллели ты самый адекватный. Когда я разобрался в том, что у вас произошло перед Новым годом, я понял, что тебя бьют против всего хорошего за все плохое. К тому же так подло, толпа на одного. Значит, уважают.
        - Поштучно я их в ряд положу, - хвастливо заявил я.
        - Один к трем при таком численном перевесе - это впечатляет, - кивнул Сема.
        Его манера выражаться меня забавляла. Похоже, он и сам был весьма адекватен. Такой же долговязый, как и я, только немного сутулился, с усталыми глазами пса Друпи из мультфильма, слегка вьющимися каштановыми волосами и флегматичным характером. Он много умничал и любил порассуждать о психологии и философии. Это если забегать вперед. А тогда он произвел на меня впечатление парня умного, серьезного, рассудительного и, что важно, не труса. Для уважения было достаточно, а больше в моем тогдашнем окружении уважать было некого.
        - Только я не понял, кто такая Смерть?
        - Это моя девушка, - я поморщился, - не называй ее так, ее Альбина зовут. Она сейчас болеет, я тебя потом познакомлю. Как я ей такой покажусь?
        - Шрамы украшают мужчину, - выдал тот, и я улыбнулся.
        Так я встретил своего настоящего друга. И очень вовремя!
        Благодаря своей победе я вновь обрел сторонников. Со мной опять хотели дружить и дать пять половина школы, вот только я больше этого не хотел. С Михой и сотоварищами в коридорах мы лишь обменивались тяжелыми взглядами. Добавить к сказанному было нечего, но я на всякий случай был готов к драке в любую секунду, а в кармане носил кастет, который охотно продемонстрировал всем желающим. Уж после этого боевой задор улетучился даже у самых отбитых.
        Вид моей побитой рожи произвел на Аль чудовищное впечатление. Я рассказывал о случившемся с веселым азартом, превратив бой в комедию, и ни словом не упомянул угрозу Михи, из-за которой и огреб люлей. Но она расплакалась и только шептала: «Ненавижу школу, ужасное место! Я не хочу, не хочу туда больше!» И я ее понимал. Даже я едва справлялся с тем давлением, что обрушивалось на мои плечи в стенах этого заведения. А она-то не я! Испуганная, безответная и беззащитная девочка оставалась одна на время уроков и неизвестно, что с ней там происходило. Она никогда не жаловалась, потому что знала: я буду взбешен, пойду на конфликт. Опять кому-нибудь влетит, и снова меня вынесут на педсовет, на общее собрание и поставят вопрос об отчислении. Я защищал ее, она защищала меня.
        Вышла на учебу она в середине февраля. Я надеялся, что после болезни и перерыва в общении с одноклассничками Альбина начнет приходить в себя. Тем более что в школе она появилась, когда все основные события уже отгремели: мое лицо почти зажило, синяк Михи стал зеленым и стремительно желтел. Про историю, случившуюся в туалете, никто больше не вспоминал, про наш бой легенды тоже успели стихнуть.
        Но надеялся я зря. Альбина все глубже уходила в себя. Теперь она шла в школу рядом со мной и молчала. Не брала мою руку, не отвечала на объятия. Смотрела в сторону, погруженная в свои мысли. Я старался держаться, не паниковать. Болтал за двоих, разливался, шутил - без толку. От этого ее молчание становилось еще более зловещим, и я перестал.
        На знакомство с Семеном она отреагировала тихим «очень приятно» и на этом все.
        - Что случилось? - шепотом спросил он меня, созерцая ее спину, исчезающую за дверьми кабинета.
        - Та девочка была ее подругой, с того дня она такая. Я не знаю, что делать, бро.
        - Ясно, - кивнул умник, - у нее ПТСР.
        - Что?
        - Посттравматическое стрессовое расстройство. Тревожное, подавленное состояние, может перейти в депрессию. Если уже не перешло.
        - Твюмть! - меня окатило волной страха.
        - Ей надо к психологу, - резюмировал Семен, который готовился к поступлению на психфак.
        И я застучал ее родителям. Потребовал, чтобы они записались к школьному психологу, и сам водил. Все без толку. Месяц шел за месяцем, а она все не подпускала к себе. Разговоры поддерживала вяло, сторонилась меня, и казалось, наши отношения остались только в моей голове. Это я, упрямый баран, не оставлял в покое девочку, которая не знала, как сказать: «Отстань, Вольский! Ты достал!»
        Я чувствовал себя ненужным, брошенным, отвергнутым. И сходил с ума! Сначала я верил, что это временное явление. Вот выздоровеет окончательно и пройдет. Вот еще неделю подождать и ее отпустит. Просто устала. Это все из-за школы… Потом меня стало это злить. Мне тоже плохо и одиноко! Есть и мои чувства тоже! Посмотри на меня! Ответь, любишь или нет? Нужен я тебе? На все ответ один: «Мне нужно время, прости. Можешь меня бросить, я пойму».
        А я не мог, не мог ее бросить! А тут еще и Сема подливал яду:
        - Оставь ее в покое, бро, не навязывайся. Человеку не до тебя, ты же видишь. Посмотри вокруг! Ты мистер популярность. Ткни пальцем, помани и любая твоя. Неужели ты не видишь?
        Да видел я все! Когда впервые после трех месяцев изоляции я явился на школьную дискотеку с Семеном, а не с Альбиной, у девчачьего поголовья старшеклассниц это вызвало не вполне здоровый ажиотаж.
        Я был не в настроении, сидел в середине зрительного зала и не танцевал, меня вообще друг притащил путем гнусного шантажа. Он битых полчаса занудно промывал мозги на тему моих дружеских обязанностей, которые вынуждают меня составить ему компанию, так как он не имеет причин торчать дома, хочет познакомиться и потанцевать с симпатичными девчонками, а без второго пилота ему будет неудобно, скучно и вообще, друг я или хрен собачий. Я был, конечно же, друг. Сделал морду тяпкой и пошел.
        Спустя полчаса такого сидения мы оказались в центре девчачьего пятна. Сначала подсели две подружки-веселушки из одиннадцатого. Они чувствовали себя увереннее остальных, потому что и сами пользовались популярностью у парней, и превосходство на целый год помогало преодолеть барьер.
        Был бы я один, отморозил бы обеих, но со мной был Сема, который охотно включился в диалог, начал умничать, шутить, девчонки заливисто смеялись. Вскоре к ним подсели какие-то подружки. К тем другие. И вот. Мы сидим вдвоем, а по бокам, спереди и даже сзади сплошные девичьи глаза, обращенные к нам, блестящие, внимательные, восторженные, а я ловлю себя на том, что в лицах излагаю сюжет эпичной драки с Михой.
        - Оставь меня, спасайся сам, - изображал я сцену гибели героя, которая сопровождалась взрывом хохота. - Я отомщу за тебя, брат! - вот соратник в моем исполнении с надрывом произносит проникновенную речь. - Клянусь, мои хорошие, он пустил слезу! - снова смех, девичьи ручки гладят Сему по голове, он блаженствует. - И ТУУУУТ Я КАК БЫ ИЗ ПОСЛЕДНИХ СИИИИЛ…
        В порыве артистизма я вскочил с места и воспроизвел сцену чудесного воскрешения. Танцпол опустел, мой спектакль слушали все до единой посетительницы дискотеки, а парни стояли вдоль стен и с ненавистью бросали на нас ревнивые взгляды. Кто поумнее, присоединились, заняв места за нашими спинами. Здраво рассудив, что когда мы с Семой определимся с выбором, им останется множество разочарованных, но разгоряченных девчонок и как минимум на танец им перепадет. И, кстати, не ошиблись.
        - И тут этот удивительный человек… Девчонки, присмотритесь! - Все взгляды обратились на Семена. - Как факир из шляпы, достает из-за спины вот такенную биту! - Я показал ее размер, а потом подумал и увеличил вдвое, девчонки снова захохотали. - А я говорю: Михуил, видишь волшебную палочку? Я превращу тебя в кровавое месиво! - публика покатывалась. - АВАДА КЕДАВРА!
        Я выступал и чувствовал себя так легко, свободно, опьяненный всеобщим вниманием, восторгом, смехом и аплодисментами, я впервые за два месяца ощущал себя на высоте, чувствовал себя живым. Краем сознания я понимал, что если бы все это увидела Альбина, она бы просто ушла и больше я не добился бы от нее ничего кроме «Иди к ним, я тебе только мешаю». И в тот момент мой голод достиг такого уровня, что даже с чувством вины я не мог остановиться. Меня несло. Я хотел, чтоб на меня смотрели, чтобы смеялись моим шуткам, чувствовать себя востребованным и нужным. Я просто ожил.
        А когда спектакль закончился и я, тяжело и радостно дыша, упал в свое кресло, как по заказу включился медляк, и Семен немедленно бросил меня одного в толпе, лихо выхватив за ручку одну из первых двух подсевших к нам красавиц и увел ее на танцпол. Все взгляды голодных девиц уставились на меня.
        - Ненене, девушки, я пас, - засмеялся я, отгораживаясь от них руками. Но с тем же успехом я мог убеждать штормовой прибой, что вообще-то пришел в сухих, отглаженных штанах просто погулять по берегу и окатить меня по самую шею со стороны океана - ужасно неуместно.
        - Выбирай! Мы от тебя не отстанем, - весело кричали девчонки, распаленные поддержкой своих. В толпе они становились гораздо смелее. - Выбирай, а то силой вытащим. Не будешь же ты от нас отбиваться.
        Отбиваться я, конечно, не смог бы, но упрямо продолжал отнекиваться, пока из-за спин переднего ряда не встала очаровательная Олеся. Девочка почти с меня ростом и с воспитанием подворотни. Такая потащит силой, можно было не сомневаться. Я представил, как нелепо буду выглядеть, упираясь руками и ногами, пока она за шиворот волочет меня на танцпол и принял единственное возможное решение в данной ситуации: протянул руку ближайшей ко мне милашке. Как ее звали, я не знал, но у нее были огромные карие глаза, которыми она смотрела с таким восхищением, что у меня все в животе переворачивалось. К тому же ее не было среди активно наседающих.
        Она с недоумением посмотрела на мою руку. Потрясенно выдохнула:
        - Я?
        И я вновь почувствовал себя суперзвездой.
        - Ты, ты, - я улыбнулся, взял ее за руку, и мы пошли мимо притихших девчонок, которые так и не поняли, что им теперь делать, ведь своего они добились, но как-то не так, как хотелось бы каждой из них.
        На эту подготовленную почву и налетели с десяток пацанов, что ждали своего часа на заднем ряду. Танцпол заполнился переминающимися на месте парами. Я вывел свою избранницу в центр зала, одной рукой уверенно обнял за талию, второй держал за ручку, сохраняя некоторую дистанцию, и глянул на нее сверху вниз. Как она на меня смотрела… это пздц. Влюбленная по уши, с пылающими щеками, трепыхающаяся от волнения малышка. Я почувствовал себя на полметра выше ростом, раз в пять круче и опьянел от ее эмоций. Представил, что с ней будет, если ее поцеловать, и все тело окатило жаром. Вызывать такие эмоции… я ощутил, насколько это охренительно. Даже голова закружилась.
        Но мысли упрямо крутились вокруг одного: почему не Альбина сейчас со мной? Почему не она так смотрит? Почему не она так истово желает быть рядом? Я вспомнил ее отстраненный, холодный взгляд в сторону, и в сердце воткнулась острая игла. Я танцевал с другой, и это Альбине не понравится, это, может быть, даже сделает ей больно. Но я не испытывал чувства вины. Мне хотелось на полторы минуты побыть эгоистом.
        Медляк закончился, я выпустил из рук эту теплую, милую девчонку, и на нее тут же сзади налетела подружка, обхватила за плечи, зашептала что-то в ухо. А та все не сводила с меня влюбленных глаз.
        - Как тебя зовут? - спросил я.
        - Оля, - последовал ответ.
        - Спасибо за танец, Оля, - сказал я и пошел из зала прочь.
        Миновал Семена, который в углу страстно целовался со своей одиннадцатиклассницей, и покинул школу. Ноги сами понесли меня к нашему дому. Я подошел и молча встал под окном комнаты Альбины. Оттуда струился мягкий желтый свет от настольной лампы, подсвечивая узорчатый тюль. Я стоял и чувствовал себя бесконечно несчастным, потому что теперь догадывался, что меня не любят. И что с этим делать, я понятия не имел.
        От Монблана Алекс поехал в спортзал. Он там уже два месяца не появлялся, с того дня, как повстречал Данилова и пропустил два звонка Леры. Впрочем, она тут была ни при чем. Не к ней он ехал. Надо было подумать. Успокоиться. Собраться.
        Он переоделся, вышел в зал, наматывая на руку боксерский бинт, и тут же столкнулся с Лерой. Она уставилась на него, улыбнулась.
        - Привет, а почему не назначил тренировку?
        - Привет, - хмуро отозвался Алекс, - спонтанный выброс агрессии. Пришел спустить пар.
        - Ну пойдем, - кивнула она.
        И он пошел, хотя нафиг она ему сдалась сейчас? В зале с боксерской грушей грохотала музыка, поднимающая боевой азарт и агрессию, и это было то, что надо. Вольский подошел к снаряду и окинул его злобным взглядом, примериваясь нанести первый удар, и тут из-за спины под мышками появились две девичьи ручки и легли ему на грудь. Лера двумя движениями и пинком под коленку развернула его в классическую боксерскую стойку. Лекс передернул плечами, стряхивая ее наглые ладони, и с мощным рыком из самого солнечного сплетения засадил в грушу первый удар. Снаряд закачался.
        - Бьешь как девчонка, - прокомментировала Лера.
        Он отфыркнулся, не до игр сейчас, он и так был на взводе. Перед глазами все стояла картинка, как Альбина обнимает своего долбозвончика и повторяет: «Он просто одноклассник. Дурачок из детства. Бегает за мной хвостом. Но люблю-то я тебя!» Из Лекса с ревом вырвался удар, еще, еще, еще. Груша отчаянно закачалась.
        - Работай ногами, - орала Лера, - этот мдк атакует тебя слева, если будешь так стоять, и все сопли из тебя выбьет!
        Лекс бросил на нее быстрый взгляд и энергично переместился. Все на лету схватывает, стерва.
        - Он смеется над тобой, Вольский, - подогревала она, и Лекс зверел.
        Он налетал на грушу с лютой животной яростью, орал, звонко, хлестко бил. Звенела цепь. Вскоре на него уже оборачивались все посетители зала.
        - Он считает, что уделал тебя, Вольский, он знает, что тебе не победить. ПОТОМУ ЧТО ТЫ ЖАЛЕЕШЬ СЕБЯ! - Тренер разошлась не на шутку. - Посмотри, у тебя левая висит! Ты устал? УСТАЛ? А он нет. Понял ты? Он никогда не устает!
        И это так заходило! Все тело Алекса гудело электрическим напряжением. Он поднимал левую, плясал над полом, едва касаясь носками мата, и налетал на снаряд все злее и яростней. А Валерия не унималась.
        - Будешь орать и беситься, как истеричка, и он вырубит тебя! Будешь думать о себе и ляжешь! Думай о цели. О следующем ударе! Ты не думаешь, Вольский! Ты теряешь контроль.
        И Лекс очнулся. Все про него. Все правда. Думает о себе, о своем раненом эго. Сдался, мысленно отдал свою женщину врагу. Бесится, теряет контроль и все себе портит. А думать надо о цели, которая не меняется много лет. Никакая другая не нужна. Проверял! Много раз. Не нужна. Только эта. Даже если не понимает, не любит, он будет драться и добьется. Не отступит. На этот раз не отступит.
        И Вольский заткнулся. Перестал рычать и вопить, внимательно уставился на грушу, улавливая амплитуду колебаний и раскачиваясь сам на пружинящих ступнях. Перед ним было улыбающееся лицо Дениса, лицо человека, который говорит: «Я запрещаю с ним видеться». А потом смотрит на Лекса и добавляет: «Она моя, ты опоздал, ты всегда будешь только мечтать». И мощный, техничный, четкий удар на выдохе лег ровно в центр на крайней точке сближения, и тяжелая груша звонко отлетела назад.
        - Да! - азартно взвизгнула Лера. - Еще!
        Лекс переместился и встретил грушу во второй точке. Удар, одобрительный крик тренера. Отследил направление движения, дал отлететь и вернуться и снова встретил техничным ударом. В его голове он красиво, жестоко и спокойно дефрагментировал своего противника на запчасти. Ломал ему нос, выбивал зубы, уничтожал, а внутри копились азарт и ликование.
        Через сорок минут Вольский, надрывно и тяжело дыша, стоял, опустив гудящие до плеч руки, мокрый насквозь. А Лера довольно улыбалась, как сытая лиса.
        - Не знаю, кто и за что тут огребал, но у тебя отличная мотивация, спортсмен.
        Он шагнул к ней, сгреб в медвежье объятие и крепко до хруста стиснул за плечи. Она тут же прильнула к нему, провела ногтями по мокрой спине.
        - Спасибо, Леркин, ты очень помогла, - он крепко прижался к ее виску губами и выпустил, - не ходи за мной сегодня, - добавил он и пошел в душевую.
        Тренер вздохнула, посмотрела ему вослед и поймала истерически раскачивающуюся грушу.
        После обеденного перерыва в стеклянные двери строительной фирмы «Эстакада» вошли две женщины. Вернее, одна женщина, от которой исходила уверенная энергия человека с полномочиями, и одна стройная, очень загорелая девушка в стильном брючном костюме.
        - Чем могу помочь? - дежурно улыбнулась посетителям Альбина.
        - Олег Николаевич Герман у себя? - резким властным голосом поинтересовалась старшая.
        - Да, а у вас назначено?
        - Нет, не назначено. Доложите. Трудовая инспекция. Пригласите начальника отдела кадров и сделайте кофе без молока и сахара, - как у себя дома распоряжалась гражданка.
        - Два, - с легкой улыбкой добавила девушка и подмигнула Альбине.
        Та была настолько встревожена, что этого странного жеста не заметила, вскочила на ноги как стрела из лука и бросилась в кабинет начальника. А через три минуты весь офис уже гудел, как трансформаторная будка. Курилка, а также зона с печеньками и чаем у кулера примагнитили к себе всех не задействованных в происходящем сотрудников.
        Начальник отдела кадров с бледным лицом носилась из архива в кабинет руководства, таская туда то бумаги, то коробку с трудовыми книжками. Офис-менеджер дежурила у двери. Персонал обменивался догадками.
        - Закроют. Проверка пришла, сейчас поднимут документы и найдут, к чему докопаться, - волновались одни.
        - Наоборот, наведут порядок! С отпускными бардак, на больничные не отпускают, пока скорая не увезет, и выплат потом попробуй добейся, - ворчали другие.
        - Аля, ну что там? - громким шепотом спрашивали третьи, но взволнованная Альбина только отмахивалась.
        Через полчаса все сотрудники были согнаны в конференц-зал бизнес-центра, из соседних фирм робко потянулись любопытные. В первом ряду сидело начальство и источало ауру обреченной тревожности.
        - Меня зовут Ирина, - громко и уверено провозгласила дама, - я инспектор государственной инспекции труда по городу Санкт-Петербургу. В отношении строительной компании «Эстакада» инициирована проверка, но здесь я вас собрала не поэтому.
        Ее помощница с милой улыбкой и пачкой буклетов в руках отправилась вдоль рядов, раздавая по штуке в руки. Получив его, сотрудники начинали шептаться.
        - Буклеты, которые раздает Вероника - это памятки о трудовых правах и обязанностях работника. Внимательно изучите данную информацию. Мне поручено провести разъяснительную работу с сотрудниками для выявления фактов нарушения трудовой дисциплины и трудового законодательства. Вы, как сотрудник компании «Эстакада», можете составить заявление о нарушении своих прав и подать мне. Строго анонимно! Если вы подвергаетесь дискриминации, нарушаются условия оплаты труда и особенно…
        Она сделала многозначительную паузу и обвела притихшую аудиторию взглядом. Вероника с улыбкой встала по правую руку от начальницы.
        - Если вы подвергаетесь сексуальным домогательствам от коллег или вышестоящего начальства… Вы обязаны уведомить инспекцию о факте нарушения Трудового кодекса. Федеральная программа защиты демографии заботится о половой неприкосновенности женщин. Наказание, предусмотренное законом за угрозу демографии, очень серьезно! Государство заинтересовано охранять вашу неприкосновенность и заботится о здоровых отношениях в семьях для эффективного роста рождаемости. Помните, девушки, вы не беззащитны. - Она закончила свою речь, и в помещении повисла зловещая тишина. - Прошу задавать вопросы.
        - А не сотрудникам компании «Эстакада» можно написать обращение? - раздался голос с задних рядов.
        Когда через час оба инспектора покидали офис фирмы, в коллективе царила праздничная, приподнятая атмосфера предвкушения грядущих премий и послаблений. Начальник, белый как мрамор, уполз в свой кабинет. Кадровичка пила валерьянку в архиве. Сотрудники радостно переглядывались.
        Альбина сидела, уставившись в выключенный монитор, и о чем-то сосредоточенно думала, на губах ее играла рассеянная улыбка. В этот момент у стола остановилась Вероника и внимательно посмотрела в ее лицо.
        - Могу я чем-то… - Альбина перевела на нее заинтересованный взгляд.
        И тут барышня хитро улыбнулась. Ее изящные пальчики с аккуратным маникюром выложили на стол перед клавиатурой круглую кокосовую конфету в прозрачной обертке. Альбина уставилась на конфету, как будто это был астероид, приземлившийся прямо у нее под носом.
        - Привет от Вольского, - мурлыкнула девушка, развернулась и эффектной походкой направилась к выходу, догонять начальницу.
        - Ника?! - осенило Альбину, и она вскочила с места.
        Та обернулась уже в дверях с вопросительным видом.
        - Спасибо! - только и могла выдохнуть спасенная сотрудница, едва живая от смеси потрясения с облегчением.
        - Тссс, - девушка приложила палец к губам, подмигнула и вышла.
        - Тихомирова, зайдите в мой кабинет, пожалуйста, - из-за дверей раздался надтреснутый голос Олега Николаевича, Альбина вздрогнула и пошла на зов.
        Из фойе вывалились две хохочущие женщины. Алекс широко улыбнулся, отклеиваясь от машины, и двинулся навстречу, в руках он держал громадную охапку белых роз, которую разделил на две равные части и обе женщины радостно приняли по букету.
        - Ирина Васильна, мое восхищение, - Вольский галантно поцеловал пухлую ручку инспектора, - спасибо, что потратили на нас свое время!
        - Спасибо, мам, - добавила Вероника.
        - Ой, плут, - захохотала женщина, которая за пределами образа инспектора оказалась весьма смешливой и обаятельной особой. - Не верь ему, Вик, снова окрутит!
        - Ну что вы! Как я могу? Я не такой, - страстно возразил Вольский, и все выражение его ехидной физиономии говорило, что нет, дорогие дамы, именно такой!
        - Такой, такой, - весело отозвалась Ирина Васильевна и огляделась, - все, дети, я побежала, меня служебная машина ждет. Хорошего дня.
        Они с Никой остались вдвоем.
        - Так вот она какая, та самая женщина… - проговорила та.
        - Какая? - Лекс продолжал лыбиться.
        - Красивая, интересная… - она помолчала. - Я все передала. Надеюсь, это поможет.
        - Да, спасибо, что тоже сходила.
        - Актерский талант надо тренировать, - она немного грустно улыбнулась одними губами.
        - Ник, у нас же не из-за нее все не срослось, ты понимаешь? - он заглянул ей в глаза.
        - Конечно понимаю, - она ответила уже более живой и искренней улыбкой. - Просто я обнаружила, что совершенно не в твоем вкусе. Только не пойму, хорошо это или плохо?
        В самом деле смуглая шатенка Ника выглядела почти мулаткой и рядом с белокожей блондинкой Альбиной смотрелась чуть ли не антиподом.
        - Конечно хорошо, - мягко сказал он, - ты не была заменой. Ты мне нравилась за совершенно другие вещи, - его улыбка стала более наглой.
        - Ой, все, хватит лыбиться, Вольский, сейчас растаю, - она сделала шаг назад, - обниматься не будем. Боюсь, ты не сможешь держать себя в руках.
        Лекс заржал и выставил руки перед собой, демонстрируя безопасность намерений.
        - Никогда не мог, - охотно согласился он.
        - Я поеду.
        - Тебя подбросить?
        - Не надо. Пока, - Ника кивнула и, не оборачиваясь, пошла прочь.
        - Еще раз спасибо! - Она вскинула руку над головой и помахала на прощание.
        В кармане завибрировал мобильник. Он вытащил трубку и с чувством глубокого удовлетворения убедился, что это входящий вызов от Альбины.
        - Внимательно, - улыбнулся он в динамик.
        - Ты здесь? Где-то рядом, да?
        Ее голос звучал как-то взволнованно и странно, он не разобрал, почему. И встревожился. Что, если «взрослая девочка» разозлилась на вмешательство в свои дела? Что, если Алекс сделал только хуже и сейчас на него обрушится поток негодования?
        - Да, - коротко отозвался он.
        - Зайди в фойе, пожалуйста, - выдохнула Альбина и сбросила звонок.
        Улыбка полиняла, сменилась сосредоточенным раздумьем, и он быстрым шагом направился ко входу. Нервными шагами Лекс мерил вестибюль перед лифтами туда-обратно, пока дверь одного из них не раскрылась и оттуда стремительно вышла Альбина, схватила его за руку и потащила за собой куда-то вбок. Он даже не разглядел выражение ее лица, просто последовал вглубь помещения, где среди раскидистых растений в горшках прятался уже опустевший кафетерий.
        Она завела его в угол за зеленой стеной. А потом повернулась, бросилась на грудь, обняла и ка-а-ак заревет! Алекс остолбенел. Не зная, как реагировать, он осторожно обнял ее за плечи и крепко прижал к себе, гадая, в чем причина слез, но, по крайней мере, можно было перевести дыхание, что за самодеятельность ему не влетит.
        Так он стоял, прислушиваясь к теплу ее тела, обнимал за вздрагивающие плечи, гладил ладонью по спине и молчал. Только, наклонился, вдохнул запах волос и замер, удерживая это ощущение близости во всем теле. Наконец она проревелась, подняла на него красное, заплаканное лицо и всхлипнула:
        - Сп-пасибо, - выдавила она.
        - Пожалуйста, - неуверенно улыбнулся он, глядя на нее сверху вниз, и вытер большим пальцем слезы на щеке, - ну чего ты, что случилось?
        Они сели на диванчик у столика в самом углу.
        - Просто я устала, Леш, устала, понимаешь? Быть сильной, справляться, терпеть. - Она уставилась на свои ладони, сцепленные в замок до белых пальцев на коленях, и говорила, говорила. - Я повзрослела, да, я научилась постоять за себя. Ты же ведь тогда, в детстве, все время меня от всего защищал, заслонял, и я была такая… ну ты помнишь, беспомощная. А потом я сама научилась, и это было так здорово. Как будто есть чем гордиться, я тоже чего-то стою! Я не позволяла никому о себе заботиться, я хотела всем доказать, что могу сама. И доказала, знаешь… может, не всем, а только себе. Но доказала. И выдохлась. Устала. Бесконечно, смертельно просто! Когда сама за все в ответе и дух не перевести. Ответственность, выживание, нельзя расслабиться, нельзя «хочу», есть только «надо». Должна. Нет выхода. Когда приходишь с работы и руки опускаются, ведь завтра идти туда снова. Терпеть эти взгляды, шуточки. Это «при вашей внешности, Альбиночка, все что вам нужно уметь - это вовремя открыть рот», фу, господи!
        Она снова закапала, а Лекс до скрежета зубовного вцепился в слова, которые рвались наружу. Кулаки его сжались до боли.
        - И ты не можешь сказать: да пошел ты нахрен, козлина! Потому что тебе не на что будет жить. И ходишь, делаешь вид, что глухая, что ничего не было тогда в кабинете, когда пришлось отбиваться и бежать. А он смеялся. Смеялся надо мной, понимаешь? Мне надо было уволиться тогда. А я не смогла. От страха, от неуверенности, от этой проклятой привычки справляться и терпеть. Я просто стала терпеть! Обменяла собственное достоинство на зарплату! Боже, как стыдно… И сегодня после проверки он знаешь что сделал? Знаешь?
        - Что? - глухо выдохнул Алекс.
        - Он позвал меня в кабинет и начал совать мне деньги, чтобы я не рассказывала об этом, чтобы не писала на него заявление. Как будто я проститутка! Мне можно заплатить за приставания, и это станет ОК. Но ведь не станет! Опять предложил цену моего достоинства, я же продавалась уже. Выходит так ведь?
        Лекс закрыл глаза, ощущая, как от злости леденеют пальцы.
        - Что ты сделала?
        - Я уволилась, Леш… Я кинула ему в рожу его проклятые деньги. И так жалею, что не сделала этого сразу! Я бы не чувствовала себя такой жалкой, не было бы так противно. Просто ты появился и показал, что есть варианты, что я могла бы себя защитить давно, просто молча взял и сделал то, что должна была сделать я! Для себя! Но не делала, пока ты мне не показал, как я живу. - Она снова зашлась в рыданиях, уткнувшись ему в плечо, повторяя: - Как стыдно, господи, как стыдно!
        Он гладил ее по голове и медленно дышал: вдох-выдох, вдох-выдох. Контроль гнева нелегко ему давался.
        - Ты просто боялась, Аль, - говорил он мягко, а сам сатанел от злости, - это же нормально - бояться. Не справляться тоже нормально. Я вот лажаю без конца. И о некоторых лажах сожалею годами. Ты девочка, не забывай, какая бы сильная ты ни была, чтобы завалить медведя, придется попросить о помощи, и ничего в этом такого нет.
        - Я совсем не сильная, Леш, я только притворяюсь, - пробубнила она ему в воротник.
        - А мне нравится, когда ты не притворяешься, - он улыбнулся, и даже злость как будто отпустила.
        - Потому что ты - это ты. Всегда меня опекал.
        - Я тоже с этим перегибаю.
        - Да, мне это не полезно, но знаешь… я скучала.
        - Мне надо было появиться раньше, - вслух и «Тогда бы ты не была замужем за долбозвоном» - в голове.
        Она помолчала, окончательно справляясь со слезами, и отстранилась.
        - Мне надо забрать свои вещи и со всеми попрощаться. А я так не хочу туда идти.
        - Пойдем вместе, - Лекс энергично встал, - посмотрим на твоего медведя.
        Вдвоем они поднялись на лифте и вошли в офис. Он осмотрелся.
        - Он там? - Вольский кивнул на дверь кабинета директора, Альбина кивнула. - Сколько он тебе должен за этот месяц?
        - Месяц почти закончился, авансов у нас нет…
        - Понял, собирайся, - продолжая лучезарно улыбаться, Алекс двинул к дверям.
        - Леш! - окликнула его Альбина. - Не бей его, пожалуйста.
        - Не могу обещать, - последовал ответ, и упрямый друг детства без стука исчез в кабинете.
        Обстановку изучать было неинтересно. Лекс только заметил, что глобусы с баром внутри, столы под антиквариат и кресло властелина мира все еще не ушли в прошлое, и симпатия к хозяину роскоши скончалась, не приходя в сознание. Это, значит, здесь она отбивалась и бежала. Он покосился на кожаный диван и перестал улыбаться.
        - В чем дело? - раздраженно поинтересовался лысоватый грузный человек в деловом костюме. - Вы кто?
        Алекс заметил на столе для посетителей коробку с трудовыми книжками и, как будто так и надо, подтянул ее к себе, принялся открывать по одной и откидывать чужие рядом на стол.
        - Инспектор я, инспектор, не видно? - отозвался он.
        - Что вы себе позволяете? - возмутился хозяин кабинета и поднялся на ноги. - Как это называется?
        - А что такое я себе позволяю? - нагло уставился на него тот. - Стою, позволяю себе, а как это называется, не знаю, - он изобразил негодование.
        - Я требую ответа на мои вопросы, - рявкнул Олег Николаевич и вышел из-за стола, оказавшись ниже Лекса примерно на голову.
        Ух, как чесались руки… Вольский развернулся лицом к противнику и сделал несколько быстрых шагов навстречу директору, да с таким напором, что тот отшатнулся и чуть не споткнулся о гостевой стул, вовремя удержавшись за спинку.
        - Да кто вы такой? - вышел из себя начальник.
        - Я тот, кто вызвал инспекцию.
        - Муж? - тот побледнел и сам отступил на пару шагов.
        - Муж, муж, - охотно согласился Алекс таким тоном, что становилось ясно, дела у Олега Николаевича катятся к черту, - тот самый муж, который полгода делал вид, что не замечает, что жена отбивается и притворяется глухой, когда ее обсуждают, как кусок мяса.
        Лекс угрожающе наступал, и теперь большой сердитый человек сам пятился, выставив ладони вперед в защитном жесте, пока не уперся в собственное кресло и от короткого толчка в грудь не уселся в него на задницу.
        - Тот самый муж, который должен был прийти в тот же день и башку тебе проломить, мразь! Но не пришел, - он цедил слова сквозь бешено сжатые зубы. - Я что, похож на такого человека?
        - Я… ничего не понимаю, нам нужно спокойно обо всем договориться. Вы… здесь… я вызову охрану!
        Короткий сильный удар, больше похожий на тычок, прилетел ему прямо в переносицу. Олег Николаевич глухо взвыл и схватился за лицо.
        - Ой, прости, я, наверное, охраны испугался, - язвительно выдавил Лекс и распрямился. - Был бы я ее мужем, ты бы еще полгода назад поехал в реанимацию с тяжелой травмой яичек.
        Директор пыхтел, молчал и пытался остановить льющуюся потоком кровь бумажными салфетками, но уже испачкал ею себе оба манжета. Даже жаль было, что он не бросился отбиваться или не позвал на помощь, тогда бы Вольский с наслаждением добавил сволочи для ума. Но тот молчал и только в ужасе косился на сжатые кулаки Лекса.
        Он уже давно заметил, что в людской стае, так же как у животных, если противник сразу отступает и пытается говорить - его можно пускать в демонтаж и в ответ последует лишь нытье и подчинение. Как более слабый пес падает на спину и показывает живот, так же и слабые духом люди цепенеют перед агрессией. Сам он даже не знал, что такое оборона, и всегда старался бить первым, и чаще всего первый же удар и становился последним. Но что с Дениской так не будет, Леха это с первой встречи увидел по глазам. В соперниках у него настоящий хищник, а не этот толстый барин.
        Он вернулся к коробке с трудовыми, высыпал оставшиеся на стол и быстро нашел Альбинину.
        - Что ты там, деньги ей предлагал? Давай сюда, она должна получить расчет за месяц. И выходное пособие. По закону еще одну зарплату.
        - Если по собственному… - начал было возражать Олег Николаевич, но Алекс повернулся к нему с таким воодушевлением и готовностью к конструктивному диалогу, что директор заткнулся и полез в карман.
        Он отсчитал стопку купюр и подвинул через стол.
        - Я все понимаю, я виноват… - забубнил директор, а вот это было уже удивительно. Вольский замер, вопросительно выгибая бровь.
        - Минуточку! Запомни эту мысль, я записываю.
        Он дошел до двери и жестом подозвал Альбину войти в кабинет. Она нерешительно переступила порог и ахнула.
        - Леша!
        - Все нормально! - Алекс с улыбкой взял ее за плечи и вдвинул ближе к багровеющему начальству. - Я почти случайно. Давай, Олежка, жги! - Он поощрил его широкой улыбкой.
        - Альбина, я виноват и приношу свои извинения. - За это время человек взял себя в руки и пытался сохранить лицо. - Вот ваша зарплата и выходное пособие, - он бросил быстрый взгляд на Вольского, - в отделе кадров оформят все бумаги.
        - Спасибо, - бесцветным голосом отозвалась Альбина.
        Алекс чувствовал давление на руки, будто она старалась отступить назад, он разжал ладони, и она действительно сделала шаг назад и уперлась спиной ему в грудь. Это было так приятно, что его снова окутало приятной мурашечной волной.
        - Могу я вас попросить не писать заявление в трудовую инспекцию…
        - Ну-у-у-у, взял и все испортил, - с досадой протянул Вольский, - не можешь ты ничего просить, понял?
        Он обошел Альбину, взял со стола деньги и трудовую, и они вместе вышли из кабинета.
        - Всего доброго, Олег Николаевич, - тихо произнесла она на прощанье, и через десять минут они уже сидели в машине и переводили дух.
        Она сидела неподвижно и невидящим взглядом смотрела перед собой, Лекс молчал и ждал реакции.
        - Не верится, что я это сделала… боже, какое облегчение! - она выдохнула, откинулась в кресле и закрыла лицо руками.
        - Поздравляю, - улыбнулся он.
        - Спасибо тебе, без тебя я бы никогда не решилась на это…
        - Решилась бы, но просто не сейчас.
        Она еще немного помолчала, потом повернулась, посмотрела на Лекса и зажмурилась.
        - Как я теперь все это Дэну расскажу?
        - А в чем проблема? Тут же все очевидно! - Как же трудно было держать истинные эмоции при себе!
        - Да нет, все в порядке будет, просто не посоветовалась.
        - Хочешь, вместе пойдем, расскажу, как дело было, - он широко улыбнулся.
        - Ладно тебе ерничать, - она вздохнула.
        - Поехали, отметим, - завел он тоном искусителя.
        - Не надо, Леш, я выдохлась, хочу домой, перевести дух и в себя прийти.
        Это простое «хочу домой» произвело на Вольского сокрушительное впечатление. Он с поздним зажиганием осознал, что все его предлоги увидеться - подвезти, забрать, закончились ровно сейчас. Теперь, пока она не найдет работу, Альбина будет дома, со своим бездельником мужем. Общаться, гулять, проводить время и… лучше было к себе эту мысль даже не подпускать! Лекса замутило от мысли, что своим вмешательством он сыграл на руку противнику. Но в следующую секунду мысленно обругал себя. Что ему важней? Эгоист проклятый.
        И предчувствие его не обмануло. Вечером того же дня он спросил, как прошло, получил ответ, что все в полном порядке, ее полностью одобрили и поддержали, и он битый час расхаживал по темной комнате и убеждал себя, что теперь у них не остается выбора и вскоре она придет к нему устраиваться на работу.
        Но этого не произошло. А случилось ровно обратное.
        ГЛАВА 8
        Всю последнюю четверть того года Альбина много болела и пропускала, и по школе пополз слух, что мы расстались, потому что теперь моей парой стал Сема, а учебные дни разделились на две части. Если в тот день она писала, что не нужно ее встречать и вместе мы в школу не пойдем, это значило, что перед первым уроком мы встретимся с Семеном и будем трепаться о какой-то веселой ерунде. Я буду подкалывать девчонок, они будут смеяться, отчаянно и неумело строить глазки, а прочие одноклассники усядутся к нам на парту и на соседние столы, и до появления учителя мы будем ржать и общаться.
        Если же ответ был «да, заходи» и мы вместе шли в школу, значит, все время до урока будет заполнено молчанием и моими мрачными мыслями. Я буду стоять рядом, бороться с собой, чтобы не наезжать и не припирать ее к стенке «Любишь или нет? Может, хватит страдать? Полгода прошло!» Один раз я ей такое высказал, в ответ Альбина разрыдалась и побежала от меня со всех ног. Я догнал, обнял, держал, не давая вырваться, пока она не успокоилась, и сам же в итоге извинялся. Все перемены я ходил хмурый и молчаливый и сразу уходил домой. Тренировался, кодил и нередко выслушивал от Семена в таком духе, что «Лошадь сдохла - слезь» - это он про наши отношения. И ближе к лету я от этого всего порядком устал.
        Я ловил себя на мысли, что испытываю облегчение, когда на свой вопрос получаю «нет», что без Альбины на дискотеках веселее и что с ней у меня связаны только тягостные, серые, свинцовые мысли. Я выдохся, я злился, я дурел от того, что нужен кому угодно, только не ей! Хотел бы я захотеть кого-то еще… начать поглядывать на девочек и освободиться от чувства, которое тянуло меня на дно. Но я по-прежнему смотрел по сторонам и видел девочек. Обычных девочек, пока дома меня не ждала, но владела всеми моими мыслями заколдованная принцесса.
        А девочки влюблялись, я это видел, да что там, регулярно получал записки, которые оставлял без ответа. Они плакались Семе на мою холодность, пытались выведать через него ответы на свои вопросы о моем сердечном статусе, как-то повлиять на меня через него. Друг в сговоры не вступал, на вопросы отвечал крайне мутно, но любил задушевно побеседовать то с одной, то с другой. И, бывало, уводил мою поклонницу в стан своих. А их тоже было немало, и отдельным ударом для меня стало то, что от теории секса к практике он перешел значительно раньше меня, в то время, как я уже вспомнить не мог, когда воздержание было для меня основной трудностью и именно оно мешало жить. Из глубины моих проблем пахло озоном, и я лишь наслаждался описаниями опыта друга и его планами, а сам все глубже и глубже погружался в трясину тоски и своей неразделенной любви.
        Сема повстречался полтора месяца с одной, потом две недели с другой, успел завязать с серьезными отношениями и развязать, а я все не мог ответить себе на вопрос: «на что я надеюсь и как должен поступить?» Измучился сам и истерзал множество влюбленных сердец.
        Мои родители видели, как я худею, серею и чахну, и, конечно, им это все не нравилось. С одной стороны, я перестал драться, приносить с учебы замечания и по моему поводу больше не звонил участковый. С другой, от их реального сына мало что осталось. По дому ходил угрюмый, раздраженный тип и постоянно огрызался. Отец не раз заводил со мной разговор о том, что любовь бывает жестока. Что за первой придет вторая и я не должен так уж убиваться. Я только молчал или высказывал что-то в духе: «Да что ты можешь знать о любви?!»
        В общем, всем той весной пришлось нелегко. Я ждал лета с тоской. Экзамены, каникулы. Альбина, как водится, на все лето к бабушке. А что делать мне? Как мне будет без нее такой? Мучительно до невыносимости или легче и свободней?
        В тот день, когда я получил свои оценки за год и устало приплелся домой, меня встретили оба родителя со странными напряженными улыбками. Усадили за кухонный стол и осторожно начали разговор, а не хотел бы я куда-нибудь поехать на лето? Обычно это означало спортивный или обычный лагерь, в лучшем случае в Крыму. Идея была неплохая.
        - Нормально, - сказал я, - только я не хочу в Карелию. А на море я б поехал.
        Они странно переглянулись и выложили на стол письмо. Я взял, развернул и чем дальше читал, тем шире становились мои глаза. Из написанного выходило, что я одобрен в программу обмена для школьников, и отправляюсь проходить обучение программированию в бизнес-школе Барселоны сроком на два месяца, и буду жить в патронажной семье. Все мои горькие мысли о лете вдали от Альбины наедине со своими чувствами смыло цунами восторга. Я вскочил, задыхаясь от радости, налетел с объятиями на матушку, потом на отца, потом звонил Семену и орал в трубку, что еду в Барселону, и еще несколько дней не мог уснуть по несколько часов от возбуждения и волнения.
        Альбина этой новости мягко улыбнулась и сказала, что жутко рада за меня, что увидеть море - это ее мечта, и раз она сбудется у меня, то как будто бы с ней. И мое сердце тут же наполнилось теплотой и надеждой. Но вскоре после этого она уехала в Сибирь и перестала мне писать первой. А я погрузился в сборы и визовые хлопоты.
        И вот, две недели, один чемодан, три часа самолетом спустя я вышел в аэропорту Барселоны навстречу лучшему лету своей жизни. Так мне казалось. Ну и само лето действительно было отличное. При чем тут оно? Это все я.
        Семья, которая меня радушно встретила, с первого же разговора выявила для меня серьезную проблему. Они были исключительно испаноговорящие. Ни мой школьный английский, ни ругательства на русском, вставляемые для придания высказываниям сакральной силы, не помогали мне объясниться со своими опекунами, и мы деграднули до уровня пещерных людей, договариваясь жестами, звуками и немного Гугл переводчиком. Ребята оказались веселые, приятные. Улыбались, обнимались и пели хором всю обратную дорогу, пока я пялился в окно.
        Не могу сказать, что сама Барселона вызвала у меня потрясение. Это был красивый, ухоженный город, во многом напоминавший мне родной Питер, только солнце и жара однозначно напоминали: парень, ты не дома. Мне просто очень понравилось там, и теперь я с тоской вспоминаю тот мир, в котором возможно было просто сесть на самолет и прилететь в другую вселенную, где пальмы, вместо воробьев попугаи и совсем другое море!
        Мы приехали в довольно тесную, но ухоженную квартиру в спальном районе, и мне предоставили в пользование диван в комнате Пабло - моего двенадцатилетнего патронажного брата. Ему очень понравились мои капоэйровские финты, которые я крутил именно для этого. Раз уж мы не можем поговорить, смотри и догоняй, что к тебе нормальный тип приехал. Пабло понял. Кроме комнаты и восторга от моих кульбитов у нас с испанчиком не нашлось ничего общего.
        На следующий же день меня отвезли показаться, получить расписание и осмотреться в новой школе, а потом еще три дня без остановки и перерыва таскали по местным достопримечательностям. Из-за этого они все нелепо слиплись в один комок работы Гауди и все, что я сейчас вспоминаю на эмоциональном уровне - это как мы на третий день наконец-то вышли на пляж, я снял обувь и ступнями зарылся в горячий южный песок, а потом с воплем неандертальца побежал к линии прибоя, на ходу срывая с себя футболку, и нырнул в прохладные волны Средиземного моря. Я вынырнул и подумал, что будь сейчас со мной Альбина, она бы в ту же минуту исцелилась от всех своих посттравматических расстройств, мы были бы вместе и счастливы.
        На время и я там почувствовал себя счастливым. Я делал фотки, отправлял ей и наслаждался тем, что мы говорим о чем-то приятном и без ощущения, что я прорываюсь сквозь терновый куст.
        А потом я забыл обо всем, потому что началась учеба и я самую малость охренел от того, что с моим среднеобщеобразовательным английским надо внезапно понимать объяснения учителя о языке программирования, который сам по себе был как комок с живыми пчелами. Первые несколько дней я понимал примерно 10% из сказанного и только успевал, что переписывать с доски, а разбирался с обрушившимся на меня знанием только перед компом, когда строки кода из невнятной абракадабры в редакторе вдруг раскладывались по этажам. Я будто щупал их пальцами, перебирал, вертел, крутил и разбирался. Только тогда я понимал и задним числом сопоставлял то, что тарабанили мне на теоретическом занятии. Вечером я приходил домой и гуглил русскоязычные уроки тому же самому, на что потратил весь день, и лакировал знания, падая в кровать в произвольной позе часу в третьем ночи и в ней же просыпаясь поутру.
        Через неделю такой учебы раком я нагуглил перевод своих учебников на русский и начал дублировать объяснения с листа непосредственно на уроке. Ура! У меня появились вечерние часы, которые я поначалу тратил на сон, а потом начал слоняться по округе, с любопытством засовывая нос в каждую подворотню. Еще через три недели я поймал себя на мысли, что понимаю из английской речи учителя больше половины. Могу на примитивном бытовом уровне объясниться со своими домочадцами по-испански и знаю округу, как родные Озерки.
        Примерно тогда же я ощутил острую тоску по компании. Я все еще был один. В Барселоне, среди дружелюбных испанцев, но такой же брошенный наедине со своими мыслями, которые атмосфера испанского ночера ничуть не облегчала. И вот такой экзистенциально тоскующий я шел по темной, скучной улице. У обочины мусоровоз, звеня, судя по звуку, тысячей пустых бутылок, переворачивал в себя мусорный бак. Я миновал его и вдруг краем уха поймал отголоски музыки. Стало любопытно, и я пошел на звук.
        Через сотню метров к музыке присоединились голоса и еще какой-то шум. Похоже было на стук доски и твердых колес по асфальту. Я вышел к небольшому скверу с бетонными конструкциями и жутко обрадовался! Передо мной была рампа для скейтбордистов, два паренька на досках катались внутри и они-то и производили шум и грохот. Но главное были не они, а повод для музыки. Здесь же на площадке перед рампой тусовалась молодежь. С десяток ребят, половина из которых под музыку репетировали синхронный парный танец, а остальные наблюдали и с жаром обсуждали что-то, давали советы и делились впечатлениями.
        Я удивился, что за странная движуха? У нас все танцевальные коллективы имели крышу над головой и репетировали в школьных актовых залах, в студиях, куда ходили учиться. И я, конечно, не инспектировал каждый питерский двор и сквер, но дома ничего подобного на моих глазах ни разу не происходило. А тут нате пожалуйста. Пляски и явная репетиция. Стало интересно. Я занял наблюдательный пост под деревом шагах в трех от основной компании. Иными словами, принялся усердно мозолить глаза. Мне так хотелось общения, что я готов был сунуть нос даже в их хореографию.
        Разумеется, меня заметили через две минуты. В мою сторону выдвинулась делегация из двух девчат. Одна мне ростом по плечо, пухлая с длинными русыми волосами, вторая типичная испанка, только очень худющая. В коротких шортах, с торчащими коленками, глазами на половину лица и пышным, вьющимся каре темных волос.
        - Привет, как дела? - спросили они по-испански.
        - Привет, мне нравятся ваши танцы, можно я посмотрю? - эту фразу я составил в уме и повторил десяток раз перед тем, как на меня обратили внимание.
        Девчонки просияли, переглянулись.
        - Ты иностранец?
        Мое произношение не провело бы даже калмыка, впервые слышащего испанскую речь, да я и не собирался темнить.
        - Я русский, приехал по обмену на лето.
        Девчонки зашептались. Да с тем же успехом они могли тарабанить в полный голос, все равно с такой скоростью речи я ни рожна не понимал.
        - Как тебя зовут? - спросила испаночка.
        - Алекс, - так меня звали мои опекуны и преподаватели в школе.
        Худышку звали Бланка, вторую Анита. Я им улыбнулся самой своей дружелюбной лыбой из всех.
        - Умеешь танцевать? - спросила Бланка на английском, и я испытал небольшое, но облегчение.
        - Конечно! - отозвался я с готовностью.
        - Пойдем, покажешь?
        Я, конечно же, пошел. Уж чего я никогда не испытывал, так это стеснения. Я с готовностью, как нож в масло, врезался в незнакомую компанию. Девчонки меня представили, и на меня с любопытством уставились два десятка глаз.
        - Давай, покажи, - снова предложила Бланка, и репетирующие ребята расступились, давая мне место.
        Бетонное покрытие, на котором они упражнялись, для моих танцев подходило не слишком. Вообще не подходило. Но я готов был на наждачной бумаге на руках стоять, лишь бы не слоняться больше по улицам один. Я слегка размял руки, шею и сделал ау бачиду - как будто хотел закрутить колесо на месте, уперся рукой в землю там, где только что была ступня, и сделал широкий мах обеими ногами вверх до середины колеса и замер. Потом вышел в стойку на руках, крутнулся на месте, сделав красивый мах обеими согнутыми ногами, вышел в быстрое вращение вертикально и подогнув руки, упал на плечи, прокатился с одного на другое и снова встал как стоял. Публика взорвалась аплодисментами, криками и свистом. Я заулыбался как аллигатор и слегка поклонился. Ладони саднили, одежду извозил в пыли, но мне было пофигу. Главное, меня, похоже, приняли.
        Из голосящей толпы снова выступила Бланка и подошла ко мне.
        - Это было очень круто! - искренне выдала она. - А умеешь бачату?
        Я впервые слышал и замотал головой.
        - У нас не хватает партнеров. Хочешь, я тебя научу?
        Я окинул взглядом компанию и обнаружил, что из дюжины человек парней было всего четверо, и те мне не конкуренты, как минимум по росту, а та же Бланка была довольно высокой.
        - Я хоть крестиком вышивать готов, - ответил я по-русски.
        - Что? - с искренним интересом переспросила Бланка.
        - Конечно научи!
        И она протянула мне обе руки. Зазвучала ритмичная латинская музыка, вокруг нас встали другие пары, и испаночка показала мне, что надо сделать два шага в сторону и приставить ногу, а потом обратно, сама при этом премило качнула бедром. Пф, ерунда. Это вам не вальс на день учителя под «Иха де ла луна» фигачить, пока не затошнит от вращений. Бланка показала мне базовые шаги, не так уж их было и много. Два поворота - левый и правый, где я должен был подать сигнал партнерше, куда я хочу ее повернуть. И парное вращение. Я схватил быстро и через полчаса вполне на уровне вращал свою испанку влево, вправо и дублировал движения других пар почти без ошибок. Ничего сложного, особенно когда пример перед глазами и партнерша знает, куда должна идти. Позже я понял, что ей ничего знать вообще не обязательно.
        Мы перезнакомились, и я усердно углубился в изучение нового танца. Он казался мне угловатым и примитивным, но раз ребятам нравится, я старался и на полную включал свое обаяние, потому что главный мой инструмент завоевания друзей - шутки и прочее наораторское искусство здесь были в ауте.
        Домой летел как на крыльях с назначенной встречей завтра в том же месте в тот же час. Так и повелось. Все утро и день я учился, а после ужина мчался в сквер учиться бачате, испанскому и отдыхать душой. Уже неделю спустя на мне висли при встрече все девчонки и парни приветствовали как старого друга. С Бланкой у нас сложилась органичная пара, и через неделю регулярных тренировок я чувствовал себя более чем уверенно, а уж программу их нехитрого танца выдавал как родной.
        И вот в ближайшее воскресенье мы договорились встретиться у метро и шумной веселой толпой нырнули в подземку. Меня просили одеться во все белое, и пришлось одолжиться шмотками у Андреса - отца моего патронажного семейства. У него оказалось половина шкафа белой одежды. Ребека, его жена, помогла мне с рубашкой: расстегнула верхние три пуговицы, чуть высвободила над ремнем и подкатала рукава до локтя.
        - Caliente, - выдала она и отправила меня из дому.
        Думаю, это кальенте значило что-то типа «красавчик», потому что у Бланки засияли глаза, стоило ей меня увидеть. Я и сам чувствовал себя на высоте. Вся наша компашка была в белом. Моя партнерша пришла в комбинезоне с шортами и коротким рукавом. Я повесил руку через ее плечи, она обхватила меня за пояс и мы отправились навстречу тому, ради чего репетировали последнюю неделю.
        И это было фантастическое зрелище! Еще в метро мы влились в поток веселых нарядных людей с трещотками, разными цветными предметами в руках. Они кричали, ритмично били в барабаны, что-то пели. Атмосфера в воздухе витала праздничная. А уж как мы вышли на поверхность, я так и разинул рот. Улицы были заполнены народом, со столбов, балконов и крыш свисали гирлянды и разноцветные украшения из бумаги, пластиковых бутылок и прочего мусора вроде ячеек для яиц. Но все это было так мастерски превращено в декорации для шумного праздника, что мне показалось, я попал на карнавал. Повсюду взрывались хлопушки, с неба сыпалось конфетти, со всех сторон раздавался заводящий барабанный бой, и люди вокруг танцевали кто во что горазд и двигались по улице разреженной толпой, а зеваки по краям дороги наблюдали за этим шествием, кричали, снимали, приветствовали нас.
        Мы вошли в ритм, пританцовывали, я вращал Бланку, мы танцевали по сценарию и без. Мое сердце готово было взорваться от восторга, так мне нравилось быть частью этого парада, сливаться с веселыми, широко улыбающимися людьми и чувствовать себя здесь своим, окруженным друзьями! Глаза моей испанки сияли, и она не сводила с меня восторженного взгляда. Я улыбался ей, а видел перед собой лицо улыбающейся Альбины. Такие впечатления исцелили бы ее душу, я был в этом уверен! Потому что я будто отрастил крылья.
        Без устали мы шествовали по улицам, танцуя, подпевая, кричали, хлопали. Потом я увидел, как ребята в красных костюмах встают друг другу на плечи и выстраивают из своих тел огромную пирамиду на несколько этажей вверх. Я снимал видео на телефон, фотографировал и отсылал поток радости в безмолвный чат с Альбиной.
        Таким манером мы прошли, наверное, несколько километров и остановились на площади, где заводилы кричали в микрофон что-то испанское, а наша компашка поднялась на одну из сцен, где наконец состоялся мой дебют перед испанской публикой. Нас приняли с восторгом, кричали так, что не слышно было музыки, и мы, красные от счастья, с бешено бьющимися сердцами, отработали свою программу, а когда спустились со сцены, Бланка бросились мне на шею, я оторвал ее от земли и крутанул в воздухе. Она хохотала и целовала мою щеку. И я был эйфорически счастлив.
        Какие-то ребята вручили нам горсть конфет и по бутылке воды и на сцену вбежали новые выступающие, нас оттеснили в толпу. Звездный час закончился. Но мои ребята не думали расходиться. Напротив, Бланка потащила меня куда-то за руку, и я охотно двинулся следом. Энергии у меня хватило бы электростанцию подпитать.
        Мы пошли постепенно пустеющими улицами, шумно обмениваясь впечатлениями, я понимал через раз, но улыбался во всю пасть и как мог поддерживал радостное настроение группы. Вскоре мы вышли к огромному парку и двинулись в его глубь по аллее. Уже смеркалось, но народу здесь было несметное множество. Мы ушли далеко, к каскадному водопаду и расселись под деревьями на газоне. Здесь было много молодежи. Кто-то играл на гитаре, в нескольких местах люди танцевали. Был даже и круг с бачатой. Мы с моей партнершей сходили, покрасовались, но усталость уже давала о себе знать, и мы вышли из круга, присели поодаль, Бланка пристроилась ко мне под мышку, и мы наслаждались ритмами и зрелищем.
        И вот тут-то, наблюдая за тем, как танцуют куда более профессиональные пары, я и понял, что такое бачата на самом деле. Как завороженный я смотрел за тем, как пары двигаются в объятиях друг друга. Тут почти никто, как мы, за руки не держался. Танцоры обнимались, девичьи ножки терлись о бедро партнера, а как эротично они делали кик бедром, я засмотрелся на это и понял, насколько же это заводящее зрелище. Они будто не танцевали, а занимались любовью. Я глаз не мог отвести.
        Почти сразу мое внимание привлекла одна девушка в черной шляпке. В основном мой взгляд притягивала ее потрясающая фигура. Такая ладная, подтянутая, с круглой как орешек попой в лохматой задорной юбчонке, с тонкой талией, затянутой в эластичный корсет и маленькой грудью. Ее кик бедром поднимал во мне горячую волну возбуждения, а стройные ножки заставляли дыхание застревать в горле. Она так отдавалась танцу и своему партнеру, что я не мог глаз оторвать, только никак не удавалось разглядеть ее лицо. Вот в мелькании волос блеснет улыбка, томный взгляд, и вот она уже отвернулась. Я следил за ней неотрывно и, кажется, забывал дышать.
        Она станцевала с одним партнером, потом с другим, потом, когда уже начало темнеть, отошла от танцующих в сторону и принялась копаться в своем рюкзаке. Мой взгляд переместился за ней. Я рассматривал ее позу попой кверху и не мог заставить себя вернуть внимание к танцполу, к тому же она что-то такое интересное достала из рюкзака. В ее руках появилась цепь толщиной с мизинец с чем-то тяжелым на конце. За ней вторая. Потом она вытащила большую пластиковую бутылку, черную палку и коробочку. Она подозвала какого-то парня, и тот помог ей сложить камни в центре полянки. Девушка налила на них жидкость из бутылки, зажгла спичку и подожгла черную палку, а той прикоснулась к камням, и над ними вспыхнул веселый огонь. Потом достала из рюкзака колонку, намотала цепи на ладони и включила музыку. Я подался вперед, чтобы не пропустить зрелище, которое намечалось абсолютно невиданное.
        Ритмичный перестук барабанов под энергичную музыку так и подмывал двигаться в такт. Девушка опустила грузы на своих цепях в костер, и они воспламенились изнутри, она раскачала два огненных шара и принялась танцевать. Народ немедленно бросил все свои дела и плотной толпой обступил заклинательницу огня. Я пялился на нее как заколдованный и постарался только не уступить свое место в первом ряду.
        Пламя гудело, когда она вращала вокруг себя два огненных кольца и танцевала, отгибаясь назад и чуть не вставая на мостик. В сгущающихся сумерках кручение факелов превратилось в два красных колеса, которые порхали вокруг ее гибкой фигуры, бросая отблески на красивое улыбчивое лицо. Раз! Я ахнул, она вскинула ножку ко лбу, сверкнув плотными черными трусиками и меня окатило жаром. Я, черт возьми, возбудился так, как редко случалось. В следующую секунду циркачка растянулась на траве в красивом шпагате, пока огненные кольца рисовали два нимба над ее головой, а я жадно ловил каждое движение ее тела, состоящего из одних только мышц. Как это было красиво! Как завораживало! Заводило.
        Я наблюдал за ней и забыл обо всем, пока мое тело отвечало на каждое движение волной тепла и мурашек. Вокруг меня постоянно прибывала толпа, и приходилось бороться за первый ряд, Бланка не отставала. Она стояла рядом и обнимала меня за пояс, пока я начисто забыл о ее существовании. Пялился как восторженный пацан, кем по факту и являлся. Зрители поддерживали танцовщицу криками, аплодисментами, на две минуты она привлекла всеобщее внимание. А потом музыка закончилась, гибкое тело закружилось на месте в слитном огненном коконе из сияющих искрящихся колец, и она упала на колени, изогнувшись назад, почти доставая макушкой до земли. Факелы упали в траву и замерцали спокойным угасающим огнем.
        Публика взорвалась овацией. Я истово поддержал криком и хлопал так, что ладони загудели. А барышня подскочила как ни в чем ни бывало, взяла свою черную шляпку и с улыбкой пошла по кругу. В шляпку посыпались купюры и монеты. Я схватился за карманы, толку-то? Денег у меня не было от слова совсем и никогда. Стало ужасно стыдно. Артистка тем временем изящным пируэтом оказалась прямо передо мной - маленькая, миниатюрная как будто девочка, она глянула на меня большими бархатными глазами снизу вверх, и меня словно током ударило.
        Девушка улыбнулась, чуть приподняв шляпку, и мне показалось, что раньше ни перед кем она не замирала и не настаивала. А тут мы стояли и пялились друг другу в глаза со шляпкой между нами.
        - У меня нет денег, - это выражение я знал даже на испанском, настолько их у меня не было, - прости, пожалуйста.
        Акробатка улыбнулась шире, подмигнула мне без тени сожаления и упорхнула дальше, а меня окатило жгучим стыдом. Шоу посмотрел, а заплатить нечем. Герой.
        Толпа начала расходиться, девушка вернулась к своим вещам и принялась тушить реквизит, собираться.
        - Подожди минуту, - я высвободился от Бланки и подошел к артистке, - у меня нет денег, - сказал я хрипло, - но есть вот, - и протянул на раскрытых ладонях конфеты, которыми нас наградили за выступление.
        Она обернулась, увидела мой дар и звонко рассмеялась, я почувствовал, как краснею, но сразу вслед за этим она сказала:
        - Боже, какой милый! - она закусила язычок на сторону и придирчиво выбрала конфету с моей ладони, развернула и сунула в рот. - Спасибо! - внезапно она завела ручку мне на шею, пригнула к себе и звонко чмокнула в щеку.
        Меня опалило, будто уголь приложили. Я вдохнул и забыл выдохнуть. А она отвернулась и продолжила сворачивать свои вещи.
        - Можно я помогу? - с надеждой спросил я за ее спиной.
        Она обернулась.
        - Валяй, - с задором кивнула она снизу вверх.
        И я потянул одну из цепей из травы, сматывая ее в руках, пока она перешнуровывала свои тяжелые ботинки на изящных щиколотках. Довольно увесистой штукой оказался этот факел!
        Чего я пристал? Чего хотел? Я знаю, чего бы я хотел сейчас, вернуться в прошлое и подзатыльниками гнать придурка из того парка и с ноги добавить! Но был я там 16-летним болваном, которого потянуло, как долбаным магнитом. Теперь я знаю, как ощущается такая химия на животном уровне. А тогда не знал и был перед этим притяжением полностью беззащитен.
        Я помог ей упаковать цепи в рюкзак и проводил взглядом ее танцующую походку, когда она удалилась в толпу, а напоследок обернулась и послала мне воздушный поцелуй.
        Я вернулся к ребятам. Бланка меня сторонилась, обиделась, дурочка, а я все никак не мог в себя прийти. Как пьяный просидел с ними еще полчаса до глубокой темноты и поехал домой.
        А на следующий день я снова приехал в тот парк.
        Мобильный звякнул уведомлением о новом сообщении, когда Вольский сидел на высоком барном стуле у панорамного окна в пол с видом на Большую Невку и стадион на Крестовском острове. Он задумчиво жевал сухой бутерброд с сыром и пил остывающий кофе, медитируя на потоки дождя по стеклу.
        Все пространство его просторной евродвушки было затоплено атмосферой пасмурного питерского утра. Еще с детства он не выносил тесные темные комнаты типовых квартир. В обычные окна питерское солнце почти не попадало, а большую часть года жизнь в потемках вызывала у него хандру. Поэтому когда дело дошло до собственной недвижимости, которую выбираешь ты сам, а не наоборот, он полностью отменил внешние стены. Застеклил узкий длинный балкон и сломал перегородку между ним и комнатой. В результате панорамное остекление занимало не только все пространство внешней стены, но еще и примерно метр потолка.
        Стену между кухней и гостиной он сломал тоже, и теперь спрятаться можно было только в спальне. Белые стены, светлая мягкая мебель, барная стойка, подвешенная к потолку перевернутая пирамида бокалов, винный шкаф и двустворчатый холодильник намекали на то, что хозяин роскоши тот еще гедонист, если бы большую часть времени все это не стояло на три четверти пустым. Круглый обеденный стол, зеркало в полстены, диван, похожий на посадочную площадку для боинга. Все это говорило о том, что замысел владельца подразумевает жизнь насыщенную, интересную и полную каких-то людей, для которых тут и посуды, и посадочных мест было на десятерых. Но все это стояло нетронутое, будто на выставке.
        Жизнь кипела только в дальнем углу у окна, где светился экран монитора, громоздился системный блок с прозрачным корпусом и синей подсветкой изнутри. Полная мусорная корзина, забытая кружка, начатая бутылка минералки, россыпь орехов на столе. Какие-то записки на мониторе и соседней стене, исписанные листы бумаги, разбросанные ручки, маркеры, стикеры. И огромный кожаный трон на колесиках с ортопедической спинкой и подголовником. В общем, нормальный жилой, рабочий хаос. При виде всего этого больше можно было не гадать, чем занимается обитатель квартиры.
        Для полноты картины осталось упомянуть гребной тренажер лицом к реке, которым, видно было, пользуются регулярно. И домашний кинотеатр со встроенными в потолок динамиками, огромным экраном, который крепился на оставленный в центре пространства кусок стены. Перед ним на полу лежала пушистая искусственная шкура, на ней валялась приставка, шлем виртуальной реальности и еще какие-то манипуляторы для видеоигр.
        Здесь легко было представить развеселую шумную компанию, с вином и хохотом танцующую под музыку, льющуюся со всех сторон. Устраивающую чемпионат по видеоиграм и с жаром обсуждающую что-то за столом или у барной стойки. Легко было в воображении уложить на шкуру полуголую девушку и, включив расслабляющую музыку, потушить свет и присоединиться к ней на полу под лунным светом в сочетании с иллюминацией стадиона.
        И все это у владельца квартиры было и не раз. С этим расчетом и планировался ремонт. Но было то до пандемии. После из друзей не то что шумная, а просто компания не получалась. Что это за вечеринка из двух человек? А девушки перевелись два месяца назад, когда одного болвана дернуло заглянуть в соцсеть своей первой любви. С тех пор здесь было тихо и пусто. Все замерло в ожидании развития событий. И вот оно звякнуло в телефон.
        «Леша, я так счастлива!» - новости обнадеживали.
        «Весь внимание»
        «Дэн нашел работу! Я просто визжу от восторга! ))) У меня началась светлая полоса!»
        У Алекса сначала скрутило все внутренности нехорошим ощущением, а потом сузились глаза.
        «Надо же. За один день! Жизнь полна неожиданностей».
        Но она была настолько взбудоражена, что его сарказма будто не заметила, а может, и действительно приняла за искреннее удивление и продолжала фонтанировать энтузиазмом:
        «Его взяли в эпидемслужбу. Пока на испытательный срок, там еще надо пройти дополнительное обучение, зато по специальности и с его военным образованием, я думаю, карьерный рост обеспечен! Я так счастливаааа!»
        Эпидемслужба - та же полиция, только с медицинской подготовкой и особыми полномочиями - была создана пять лет назад для того, чтобы заставить граждан исполнять законы карантина и проводить рейды. А значит, ловить преступников против жизни, которые решили втихаря переболеть ковидом, и никому не сказать. Их поведение считалось уголовным преступлением, приравненным к покушению на убийство, так что жди в гости маски-шоу. Бедолаги, мало им ковида, теперь ко всему среди вооруженных ряженых будет еще и Дэн.
        Преступление против жизни и преступление против демографии - новая реальность, к которой невозможно было привыкнуть таким, как Алекс, кого пандемия застала в осознанном возрасте. Когда мутировавший после второй волны вирус выкосил 60% населения планеты, а детей стало рождаться настолько мало, что человечеству грозило вымирание за ближайшие пяток поколений. Из-за всего этого у глав государств сильно изменилось понимание прав человека и устоев общества, а простых людей к переменам принудили силой.
        Страны превратились в изолированные от соседей миры. Каждое государство получило право принимать самостоятельные решения от введения смертной казни за умышленное распространение вируса, до принудительного оплодотворения фертильных женщин. Именно такие чудовищные вести доносились из Америки и Европы. От России остались островки закрытых городов, где теплилась жизнь, разделенных границами и внутренним визовым режимом.
        Внутри каждого города образовалось три зоны. Иммунная зона - территория, на которой разрешено было жить только людям с выявленным иммунитетом. По результатам вакцинации таких оказалось около двадцати процентов. Так у Алекса из всей семьи, друзей и родных остался только Сема. Матушка умерла во время второй волны. Отца выселили за стену в зону риска. Сестра застряла на Урале, и, скорее всего, больше они никогда не увидятся, а Лекс не узнает, как выглядит его племянник. Потому что даже через интернет ни с кем из них не было связи. Быть может, все там, за границами Ленобласти, уже вымерли… это было неизвестно. Он помнил только, как потерял сон и ежедневно проверял списки выявленных иммунов, пока на второй неделе в нем не появилась Альбина, только тогда отпустило. Только тогда он смог поспать.
        За трехметровой стеной, отрезающей Васильевский остров и центр города от северной части и Петроградки, раскинулась зона риска. В ней действовал жесткий карантин: запрещено было выходить без маски и перчаток, помещения постоянно дезинфицировались. Были запрещены сборища людей, соблюдалась социальная дистанция. Большая часть населения работала удаленно. Каждого риска отслеживали, где был, с кем общался, чтобы выявлять все контакты зараженного. Именно туда выходили на работу патрули эпидемслужбы. Между зонами стояли блок-посты. Пересечь границу можно было по специальному разрешению и только с иммунной стороны в рисковую и обратно. Не наоборот.
        И где-то там, за второй стеной, Лекс не знал точно, где она пролегала, в южной части города, охватывая Пушкин и Петергоф, раскинулась зона заражения. Туда в принудительном порядке были выселены все ковид-диссиденты, антипрививочники, кто отказался от вакцины или кого родители в детстве не прививали от всех болезней. Их согнали в резервации и предоставили естественному отбору. Туда же в специальные ковидарии свозились зараженные из зоны риска. Выздоровевшие могли вернуться домой, а могли остаться в зараженной зоне навсегда. Там день и ночь работали крематории, а за пределами города раскинулись бескрайние кладбища, руины и пустоши. Именно туда в специальном автобусе по дороге за периметром внешней стены вывозились «каторжники» копать могилы. Так что Лекс имел полное право считать себя самым путешествующим петербуржцем иммунной зоны.
        Два закона: о жизни и о демографии регулировали права жителей города и всей страны. Гражданин больше не мог молча чем бы то ни было болеть у себя дома и умереть по своему выбору. Не мог отгородиться от вмешательства государства в твое здоровье. Медкарта стала частью паспорта. Каждый иммун татуировался qr кодом на локтевом сгибе, в который шифровались паспортные данные, информация медкарты, группа крови, иммунный статус и дата вакцинации. Без этого кода нельзя был попасть ни в одно заведение или учреждение. Нельзя было учиться в школе и посещать супермаркеты. Без штрихкода ты был не человек.
        Почти два года погибающая от ковида страна сопротивлялась новому режиму. На улицах грохотали протесты, люди бились за то, чтобы их не разлучали с семьей, чтобы не совали нос в их личные дела и чтобы сохранить свою свободу. Люди проиграли. Всем, чьи семьи разделил иммунный статус, было предложено воссоединиться в зоне риска и там остаться. Остальным предписали вступать в связь по рекомендациям медиков. Появилась база одиноких людей, в которую можно было подать заявку, и система подбирала пару. Двое, зарегистрировавшись как партнеры, только тогда получали разрешение на сожительство, совместное посещение мероприятий, брак и только в браке родительство.
        Демографический кризис грянул вслед за пандемией. Начали умирать младенцы. Массово. Муштровавший вирус атаковал детей со слабым иммунитетом, и они гибли за считанные дни. Только дети с врожденным иммунитетом выживали, и это стало новым чудовищным ударом по человечеству.
        Отныне детей семейным парам выдавали из пробирки. Никто больше не мог случайно стать отцом, вовремя не позаботившись о контрацепции. Обязательством каждой незамужней женщины стало принимать таблетки и отмечаться в специальном приложении до получения разрешения на беременность. После этого семья отправилась в репродуктивный центр, где из их яйцеклетки и сперматозоида получали здоровый эмбрион, проверенный на все генетические болезни и с идеальными показателями здоровья. Женщину оплодотворяли с помощью стеклянной трубочки и отправляли беременной домой. Только в этом случае появлялся шанс на то, что ребенок выживет и будет соблюден главный постулат закона о демографии: неприкосновенность женского репродуктивного здоровья.
        Именно поэтому за связь с замужней женщиной Лекс отправлялся на общественные работы на кладбище. И хорошо еще, что по административному кодексу. За изнасилование легко было выхватить уголовку и смертельную инъекцию. Впрочем, у него всегда все было по обоюдному согласию и в иммунной зоне, где социальные контакты ограничивались в незначительной степени, он даже никак не поменял свой разгульный образ жизни, заодно голова не болела о случайной беременности и стыдных болезнях.
        Любые заразные формы заболеваний строго отслеживались и принудительно лечились. Поэтому за считанные годы иммунная зона стала стерильной от половых инфекций и вирусных заболеваний. Ну а все прочее оставалось делом техники.
        Женщинам такая забота была поперек горла, и они охотно грешили в его компании к обоюдному удовольствию. Тем более что, запретив разводы, государство вынудило множество пар преступать закон. Когда ты не можешь изменить решение быть с кем-то, когда тебя заставляют любить того, кого ты разлюбил и деться тебе некуда, оставалось лишь презреть опасность и либо платить налог на бездетность, либо жить в реальности, когда брак отдельно, а личная жизнь отдельно. Не всем везло так, как Семе - выбрать жену и за восемь лет ни разу не пожалеть. Особенно если женились по каталогу!
        И вот теперь Лекс горестно наблюдал за тем, как любовь всей его жизни обрекла себя на семью с не самым лучшим и не самым честным человеком. Впрочем, не было никакой гарантии в том, что он бы одобрил ее выбор, будь там воплощение мужественности, ответственности и светлоликости во плоти. Даже скорее была гарантия, что нет, не одобрил бы.
        Конечно же, он был убежден, что Дэн мог устроиться в эпидемслужбу в любой момент. Не так много живых и здоровых специалистов в чем бы то ни было осталось в иммунной зоне. Просто раньше его устраивало седло на шее у супруги, а теперь, когда лошадка взбрыкнула, да тут еще и посторонний жеребец недвусмысленно намекает подвинуться, бездельник пошел на беспрецедентные меры - встал с дивана. В один, мать его, день! И глупышка радуется, не понимая, что в действительности произошло!
        «Ммм, поздравляю. Лучше поздно, чем никогда».
        «Опять ты! Нет бы порадоваться за меня».
        «Я радуюсь, ты просто не видишь моего лица» - лицо Алекса вполне подходило для того, чтобы квасить капусту силой взгляда. «У тебя самой какие планы на жизнь?»
        «Отдохну пару недель и буду искать новую работу, дома скучно».
        - Не всем, - вслух сцеживал яд Вольский, слишком сильно было внутреннее давление гадостей, того и гляди, лопнет, забрызгает стены.
        После этого разговора случилось то, чего он и боялся. Альбина ушла с радаров. Повод ежедневно видеться по дороге на работу и обратно он собственноручно уничтожил, а приглашения сходить куда-то или просто прогуляться она деликатно отклоняла. То ли мнение насчет их общения у Альбины изменилось, то ли Дэн нашел рычаг давления, как посадить жену на поводок. Все, что ему оставалось - переписка с переменным успехом и бесконечное бешенство, которое он сгружал в спортзале, куда повадился ходить на борьбу ММА, но помогало это все хуже.
        Семен воспринял новость о том, что новая сотрудница на работу не выйдет, с неожиданным раздражением.
        - Серьезно? Он ей запретил? - Друг хмурился, без удовольствия взирая на кислую физиономию товарища. - Не нравится мне этот долбозвончик.
        - Да ладно! Только теперь? - Лекса аж подбросило.
        - Не выделывайся. Есть у меня одно подозрение, но я с тобой пока делиться им не буду. Ты ж воспримешь как так и есть. А мне не хватает информации для обоснованных выводов.
        Вольский закатил глаза. Знал он, что Сема скажет. Вынесет какой-нибудь диагноз по психологической части и будет от этого ни жарко ни холодно. А то, что Дэн - сволочь, Лекс и без диагноза знал.
        - Спасибо, доктор, - буркнул он в ответ и погрузился в серые, однообразные будни, складывающиеся в безрадостные, злые недели.
        В соцсетях продолжались длинные философские беседы о жизни, вселенной и вообще. Тем о своей личной жизни Альбина избегала, у нее всегда все было отлично. Реакцию на имя Дэна Лекс выдавал такую, что она перестала его упоминать даже в ответах на прямые вопросы. А потом и вовсе устроилась на работу. Администратором в салон красоты. В соседнем доме. Чем убила последнюю надежду Вольского выцарапать ее из дому.
        В последнюю неделю такой жизни Лекс балансировал на грани срыва. Он чувствовал, что еще немного и явится к ней на работу, чтобы получить уже прямой посыл к известной матери. Одно держало его зверя на цепи: он ждал дня рождения Альбины. К этому моменту он имел полное законное право считать, что достаточно сделал для нее, чтобы называться другом и чтобы невежливо было не пригласить его на празднование. Ждал и планировал диверсию.
        И вот этот день наступил. Приглашение Алекс получил за два дня до события и времени зря не терял, поэтому на пороге дома именинницы появился красавец в белом и улыбкой во все 32. Через его плечо был небрежно перекинут огромный букет из 151 бархатной пионовидной розы нежно лилового оттенка. Когда она увидела это гламурное полено и букет увесисто приземлился ей в руки, то издала такой визг восхищения, что у Лекса что-то сладко сжалось в грудной клетке.
        - О господи! Какой огромный! - выдохнула она. - Как красиво. Мне никогда ничего подобного не дарили. Мамочка!
        Едва ли не со слезами счастья она бросилась ему на шею, и Вольский обнял ее обеими руками, прижал к себе и глубоко вдохнул запах волос. Скучать по ней он привык за столько-то лет, но не при условии, что вот она, ходит где-то совсем рядом, а тело помнит и тепло руки, и объятия, и этот божественный запах. Да и воздержание на выдержку влияло не самым благотворным образом. Крышу сносило от дуновения ветра. А если вот так, да крепко-крепко животом к животу. Вольского унесло моментально. Его лапы сами по себе, без участия сознания, невесомым движением кончиков пальцев проскользнули вдоль позвоночника до плеч и ладонь крепко взяла ее за шею под волосами и слегка сжала. Альбина замерла, ее лопатки сдвинулись под его пальцами, и она вздохнула.
        - Спасибо, - прошептала она, - ты исполняешь мои мечты, даже самые нерациональные.
        - С днем рождения, - выдохнул он ей в ухо.
        Из памяти не стерлись ее эрогенные кнопки, и, может, он много на себя брал, но самую малость показалось, что она не то чтобы стремилась поскорее выбраться из его объятий.
        Но это заметил не только он.
        - Хватит, - прозвучал резкий как выстрел голос.
        Алекс поднял взгляд от ее волос и в конце коридора увидел Дэна. Он улыбался, но тон голоса был не самый дружелюбный. Разжать объятия Вольский и не подумал, но Альбина сама отпрянула и спрятала глаза, обернулась к мужу и искренне, как ребенок, подхватила и протянула на вытянутых руках свой букет.
        - Ты только посмотри! Я в жизни столько не видела! - Она окунулась лицом в лепестки и вдохнула аромат, который заполнял уже всю прихожую.
        Альбина не видела, какой эмоцией передернуло лицо Дэна. А Лекс видел и криво усмехнулся, глядя ему в глаза без тени смущения. В эту секунду между ними будто произошла безмолвная, секундная дуэль. «Ты охренел?» - как бы говорил один. «Найди способ мне помешать», - отвечал другой.
        - Не стой в дверях! - обернулась именинница, которая перестрелки, естественно, не заметила. - Пойдем скорей!
        Вольский разулся и вошел в коридор типовой квартиры со стандартным интерьером. Вешалка на стене, комод, зеркало, двери в просторный зал со стеклянными вставками. В зале стенка с книжными полками, диван, накрытый стол и тюль на окнах, за которым рисовались силуэты комнатных растений. В гостиной они были не одни. За столом уже сидела пара, которые представились Петром и Юлей. Алекс обменялся рукопожатиями с новеньким и повернулся навстречу вошедшему следом Дэну и первым протянул руку. Сейчас он чувствовал себя хозяином положения и готов был к демонстрации дружелюбия, чтобы ни у кого и мысли не возникло о возможной неприязни между ними. По крайней мере, со стороны этого улыбчивого гостя. Рукопожатие вновь вышло настолько крепким, что странно, что ничьи кости не хрустнули.
        Альбина внесла в комнату букет, и восторженный возглас издала на этот раз Юля. Девушки засуетились, пытаясь пристроить букет в воду. И тут в комнату вошла еще одна гостья. Вольский перевел взгляд на элегантную, красивую и стройную пожилую женщину, вздрогнул и замер, не зная, как реагировать на встречу. Расстались-то они с мамой Альбины совсем не друзьями.
        - Боже мой, - выдохнула она и тоже остановилась, в ее руках была хрустальная салатница, она сунула ее в руки Дэна, и у Лекса сердце стиснуло до боли, такой радостью просияло ее лицо. - Леша! Это ты? Глазам не верю!
        - Елена Сергеевна, - он расплылся в ответной улыбке и от размера гор, которые свалились с его плеч, на соседей должен был бы обрушиться потолок.
        Она протянула руки, и он с облегчением принял в объятия еще одного человека из прошлого. На этот раз объятия длились не дольше секунды. Елена Сергеевна тут же отступила, взяла его лицо в узкие изящные ладони и повернула на свет, потом взлохматила волосы и покачала головой, будто не доверяя глазам.
        - Поверить не могу! - Она прижала пальцы к губам. - Красавец какой вырос!
        Алекс расхохотался, а видеть кислое лицо Дэна за ее спиной было бальзамом на сердце.
        - По глазам вижу, такой же хулиган! - весело прищурилась она.
        - Виноват, - он пожал плечами, как бы признавая грех.
        - Мам, он опять за свое, - со смехом добавила Альбина из-за его спины, - не успел появиться, уже дважды меня спас.
        - Ох, Вольский, - она покачала головой, - ты один? Без семьи?
        - Один, - подтвердил он, - ни семьи, ни кота. Но это временно. - Он криво усмехнулся. - Однажды заведу кота.
        Улыбка Елены Сергеевны чуть померкла тревожной тенью, она бросила быстрый взгляд на Альбину и обратно на лицо Вольского. Он не видел, каким взглядом ответила ей дочь, сам же ничуть не изменился в лице и протянул ей ладонь.
        - Елена Сергеевна, что же вы хлопочете? Теперь у вас есть верный раб. - Он проводил ее к столу, отодвинул стул и усадил.
        А потом в две минуты перетаскал оставшиеся блюда с тесной кухни и уселся во главе стола напротив Елены Сергеевны. Такие домашние дни рождения остались в том же далеком прошлом, где не случившаяся теща смотрела на него без такой приязни. А иной раз и хлопала дверью перед его носом. Теперь он будто оказался в их квартире, где долгое время был желанным гостем на каждом дне ее рождения. И каждый раз в те годы он приносил ей букеты, которые росли вместе с ухажером.
        Разговор вертелся вокруг него. Елена Сергеевна расспрашивала про родителей, работу, да как пережил пандемию, откуда взялся, почему так долго не писал? Дэн молчал, Альбина время от времени отвечала вместо Алекса, Петр вставлял реплики про политику, да IT сферу, в общем, разговор был весьма оживленным. В процессе Лекс выяснил, что пара - друзья мужа и об Альбине не знают ничего, причем совсем. Это слегка удивляло, неужели кроме него самого совсем некого пригласить? Хотя если бы он собирал такую вечеринку, сколько бы там было людей? Два? Не звать же всех своих бывших любовниц.
        - А что насчет подарков? - невинно поинтересовался Алекс.
        - Что? Еще? - ахнула Альбина.
        - Цветы - это не подарок, а знак внимания, - заявил он и услышал, как Дэн проворчал: «Ни хрена себе знак», - а подарок вот здесь, - он вытащил из-под своего стула небольшой белый бумажный пакет с белой же лентой и поставил перед именинницей на стол.
        Дэн напрягся. И не зря. Ох не зря! Когда Альбина вытащила из обертки затянутую в пленку коробку с новой моделью айфона, все отреагировали по-разному. Именинница застыла с драгоценной коробкой в руках и подняла на дарителя потрясенный взгляд, в котором Лекс и утонул, испытывая мало с чем сравнимый кайф. Елена Сергеевна восхищенно всплеснула руками. Петр выдал одобрительное «О-о-о-о-о», а Юля протяжное «Ва-а-а-ау». И только Дэн переменился в лице, побелел от сдерживаемой ярости и резко встал.
        Алекс с трудом отвел глаза от лица любимой женщины и поднял взгляд на ее чертова мужа и медленно, внятно произнес:
        - Взамен тому, что разбился. Это же я виноват.
        - Мы не можем это принять, - грубо рявкнул Дэн, и все затихли.
        - Мы? - искренне удивился провокатор.
        - Она, - он выхватил коробку из рук Альбины, и ее ладони безвольно опустились на стол.
        Он протянул коробку Алексу, но тот и не подумал взять, а напротив, сложил руки на груди. Дэн бросил коробку перед ним. Все потрясенно молчали.
        - Это ей решать, - с вызовом отозвался Вольский.
        - Это слишком дорогой подарок! Мне на него полгода работать, - продолжал грохотать противник.
        - А мне неделю, - невозмутимо ухмыльнулся тот.
        - Ты хорошо зарабатываешь, поздравляю. - Дэна явно несло, он потерял самообладание, и если бы не свидетели, Лекс отчетливо видел, что тот бросился бы на него с кулаками. И как же мешали эти свидетели, черт побери! - Но это не значит, что ты можешь купить мою жену! - закончил он свою мысль.
        Вольский встал, одновременно с ним вскочила Альбина и, из последних сил сдерживая слезы, вылетела из комнаты. Его взгляд с противника метнулся вслед за ней, но Дэн уже решительным шагом направился следом.
        - Я разберусь, - резко рявкнул он и хлопнул дверью.
        Алекс уверенно двинулся следом, желая помешать ему устроить разнос или что он там планировал, но ему преградила дорогу Елена Сергеевна. Она схватила его за руки и умоляюще заглянула в лицо.
        - Леша, не ходи, послушай меня! Послушай!
        Чудовищным усилием воли он перевел на нее глаза. Сердце билось где-то в ушах, ноздри раздувались от бешенства. Изнутри поднимался первобытный инстинкт самца, готового убивать за свою самку. Это его женщина! Его, черт возьми, этот недоумок тут по чистой случайности и не смеет мешать ему делать ей подарки, отчитывать ее или что бы то ни было еще. Хотелось оттолкнуть помеху, вырваться в коридор, найти соперника и превратить его в переломанное тело. Но путь ему преграждала единственная женщина, которая в действительности могла заставить его слушаться. Даже у Альбины такой власти не было.
        - Остановись! - она толкнула его тонкой, слабой ладонью в грудь, и он будто на стену налетел.
        Она схватила его под локоть и выволокла за собой в прихожую. Он стоял и тяжело дышал, уставившись в стену, в голове проносились сотни мыслей о том, что сейчас нужно сделать, чтобы это чудовищное недоразумение прекратилось и перестать делать вид, что все в порядке с тем, что она принадлежит кому-то еще.
        - Я все понимаю, Лешенька, - она погладила его ладонью по спине, и Алекс дернулся, - я же не дура. Только я тебя увидела, как поняла, что ничего у тебя не прошло. Ничего не кончилось. Я права?
        - Права, - выдохнул он, остывая, как будто пар выходил через это осознание: ей можно сказать, кто-то понимает.
        - Леша, ты пойми, он ее муж и не может он себе позволить такой подарок, и ты его этим унижаешь. И она должна поддержать его. Ей с ним жить. Понимаешь? - она заглянула в его лицо. - Подумай о ней!
        Он перевел взгляд на Елену Сергеевну и процедил сквозь зубы:
        - Я о ней постоянно думаю. Только о ней. Все десять лет. Понятно вам?
        - Уже ничего не поделать, Леша. Они поженились и ничего… ничего нельзя изменить. Мне очень жаль… правда, жаль… Не создавай ей проблемы. Ведь ты же ей навредишь!
        Лекс закрыл глаза и ме-е-е-е-едленно выдохнул через нос. Только теперь он почувствовал боль оттого, как сильно стиснул кулаки. Разжал, встряхнул онемевшие ладони. «Один, два, три, четыре…»
        - Ты прости меня, Лешенька, - вдруг всхлипнула она и уткнулась лбом в его спину, - нельзя было вас разлучать. Нельзя… я так виновата! Кто же знал… кто мог знать…
        Он развернулся и обнял за плечи эту женщину, которую, было дело, ненавидел, и прошептал:
        - Ничего не кончено. Я все исправлю. Вы меня знаете.
        - Не надо, Леша, не надо, умоляю. Ты сломаешь ей жизнь. И себе, но тебе, конечно, все равно. О ней подумай.
        Вольский отпустил ее и снова улыбнулся, как будто не было ничего минуту назад, задорно подмигнул:
        - Нормально все будет, Елена Сергевна, я все улажу, - и она проводила его взглядом до гостиной, где притихли остальные гости.
        Он вошел, с легкой улыбкой, сел на свое место, не глядя на брошенный на столе подарок и достал свой мобильный, погрузился в него на несколько минут. Следом за ним вошла бледная, потерянная Елена Сергеевна. А еще через десять минут вернулся Дэн. Его лицо сияло все той же радушной улыбкой, что так отталкивала с первого их знакомства. Альбину он вел за собой.
        - Я прошу прощения. Небольшой семейный совет. Все прояснилось, все в порядке. Аля? - он вывел ее перед собой и повернул к Алексу лицом.
        Она смотрела в пол. Произнесла.
        - Спасибо, Леш, мне очень приятно, но я действительно не могу принять такой дорогой подарок. К тому же… Дэн тоже подарил мне телефон, так что это будет просто нечестно. Я ведь не смогу пользоваться твоим. Пожалуйста, прости, - она виновато взглянула на него и, видя его улыбку, удивленно подняла голову.
        - Все в порядке. Дэн прав. Признаю свою вину, меру, степень, глубину, - отозвался тот, - у меня созрело прекрасное решение, думаю, оно устроит всех.
        Алекс встал, Альбина сделала шаг назад. Он, не глядя, небрежно взял коробку с новым телефоном со стола, пересек комнату и вручил ее Елене Сергеевне, потом взял ее ослабшую руку и поцеловал.
        - Умоляю, примите в качестве извинения за те нервы, что я вам в детстве помотал, - он улыбнулся до того ехидно, что женщина прыснула, взяла коробку и прижала ее к груди.
        - Спасибо, Лешенька, - ее глаза подозрительно заблестели.
        Он развернулся и увидел такое облегчение, благодарность и восторг в глазах Альбины, что снова мысленно дал себе пять.
        - Но поскольку именинница осталась без подарка…
        - Леш, не надо! - снова испугалась та.
        - Спокойно, Маша, я Дубровский, - он понял руку, призывая к вниманию.
        Дэн нахмурился, ему явно не нравилось расположение духа соперника, чем это он так доволен, если в их дуэли остался проигравшим?
        - Нематериальный подарок. Для души и культурного развития, - он повернул свой телефон экраном к зрителям и зачитал вслух, - абонемент на десять занятий бачатой. Так пойдет? Никто не оскорблен?
        - Пойдет, - не без облегчения рассмеялась Альбина.
        - Ну другое дело, - радостно поддержал Петр, хотя только что его как зрителя полностью устраивал айфон.
        Все разом заговорили, обмениваясь впечатлениями и мнением о том, какой хороший подарок - уроки танцев. Юля, оказывается, тоже их обожает, Елена Сергеевна считает, что Альбине будет очень полезно переключиться и заняться творчеством, Алекс наслаждался произведенным эффектом, и только Дэн, пораженный, молчал. Только он и его противник в этой комнате понимали, что только что счастливый муж проиграл неудачливому сопернику гамбит.
        ГЛАВА 9
        В парке Сьютаделья, как оказалось, тусовки творческой молодежи - обычное дело. Они собирались там у фонтана с ротондой ближе к вечеру и выступали, кто во что горазд, тусовались и отдыхали. Своих мучачос я начал обрабатывать заранее. Репетировать нам было больше нечего, а встречаться повод-то нужен. Вот и давайте танцевать там в Сьютаделья вместе с профи, заодно и отработаем класс.
        Бланка в чате отмалчивалась, но в парк пришла вместе со всеми, а я еще с центральной аллеи начал искать глазами знакомую шляпку. Не нашел, потому что вчерашняя огненная девушка уже выступала в этот самый момент, когда я только еще приближался к поляне. Я перешел на бег и пробился в первый ряд через толпу ко второй трети выступления. Сегодня танец был другим и костюм отличался. Она была в трикотажных высоких плотных чулках с пажиками и в коротком черном платье с чем-то вроде пушистой мини-пачки. И снова меня охватило смесью волнения и возбуждения. Я буквально облизывал ее взглядом и думал: бывают же такие красивые на свете.
        На самом деле к тому моменту я провел себя через ад. Наутро после праздника я проснулся в эйфорическом похмелье. Все вчерашнее казалось немного нереальным, а память услужливо подсовывала мне факты из разряда «парня понесло». И как тискал не так уж по-дружески Бланку. В норме-то у нас с Альбиной вообще обнимашки с посторонними девахами были не заведены, так что мне пришлось оправдываться перед совестью даже за то, как мы обнимались при ходьбе. Мог бы я такое позволить себе в присутствии Аль? Немыслимо. И что в щеку меня нацеловывала моя партнерша и как мы потом на газоне валялись, она на моей груди, а я ее за плечи обнимал.
        А уж как потом залип и переключился на танцовщицу, так то был криминал и в сторону Аль, и Бланка из моего предыдущего поведения наверняка выводов наделала, настроила надежд. Это было довольно безответственно с моей стороны. А уж как парень Альбины и вовсе полноценный предатель и говнюк. А особенно мне было стыдно и тошно, что я действительно настолько запал на эту циркачку.
        Как же так, - долбал я себя в темя, - я же Альбину люблю. И реально ведь любил, не сомневался ни на секунду. Но почему так тянет? Это было необычно, так странно для меня, кто никогда никого в упор не замечал, что уже к середине дня я придал этому факту особое значение. Это ведь раньше не случалось, а значит, я встретил удивительного, уникального человека и должен разобраться, что происходит, почему меня так тянет и что я должен с этим сделать. На самом же деле я, пубертатный сукин сын, потратил полдня, чтобы изобрести самооправдание и сочинить повод вернуться в тот парк. Ну а к вечеру чувство вины и стыда, на котором я горел, как на гриле, весь день, подкинуло ту самую мысль, которая решила дело: «Ты Альбину любишь, а она тебя?» Быть может, это тот шанс оставить ее в покое, о котором говорил Семен?
        И вот я стою и во все глаза пялюсь на девушку, чьего имени не знаю, и от одного вида которой у меня все внутри поднимается. А в душе такое поганое мстительное чувство: «слишком долго ты меня не замечала, любимая».
        Артистка завершила свой номер и вновь пошла по кругу со шляпкой, а когда до меня дошла очередь, я с широкой улыбкой положил в нее конфету. В тот момент она смотрела не на меня, а в шляпку, может быть, даже не заметила, что это опять тот долговязый русский с пустыми карманами пришел, но увидев конфету, тут же вскинула на меня веселый взгляд и прямо-таки покатилась со смеху. Я больше не краснел, а смеялся вместе с нею. А когда она закончила свой обход, уже без спроса пошел и, как будто так и надо, погасил факелы, сложил цепи и убрал колонку в рюкзак. Тот получился довольно увесистым. Я повесил его себе на плечо.
        - Я помогу, - заявил я, готовый тащить багаж на любой конец Барселоны.
        - Guau! - она высоко подняла брови и улыбнулась. - Подожди, heroe, я еще не ухожу. Я хочу потанцевать. - Она махнула ручкой в сторону бачатерос, и даже это движение вызвало во мне восхищение. - Ты умеешь?
        - Конечно! - уверенно заявил я, и мы отправились в сторону танцующих.
        Мои друзья уже расположились на старом месте под деревом. Среди них по-турецки на земле сидела Бланка, скрестив руки на груди, а когда увидела меня в компании соперницы, сначала гордо отвернулась, потом вскочила и убежала. За ней последовала Анита.
        - Черт, - выдохнул я и взглянул на спутницу - заметила ли она поведение незнакомой девчонки?
        Нет, не заметила. Ее вниманием завладел темнокожий мачо с блестящим бритым черепом, который с радостным возгласом вышел из толпы танцующих и заключил ее в объятия. Они обменялись приветствиями, и он тут же увлек ее в танец. Я ревниво посмотрел на эту парочку. Потом в сторону ротонды, где Анита утешала мою брошенную подружку, и двинул в сторону друзей. Махнул им рукой, поставил рюкзак акробатки на место, куда сел бы сам, и быстрым шагом направился к Бланке.
        Анита увидела меня первой и что-то шепнула ей на ухо. Та тут же повернулась ко мне спиной.
        - Можно мы поговорим? - сказал я Аните на английском, она пожала плечами и пошла через лужайку к своим.
        - Бланка, - я тронул ее за плечо.
        - Уходи!
        - Бланка, мне очень неловко. Я не хочу, чтобы ты плакала. Я не знаю, что ты подумала, но мы друзья. Прости, если решила иначе. Я не хотел…
        Она резко развернулась, сверкнула на меня заплаканными глазищами.
        - Tonto! - выдохнула она и бросилась бежать из ротонды мимо меня, задев плечом.
        Я обернулся ей вслед, с досадой потирая плечо, но догонять не стал. Дурак так дурак. В конце концов, чем я ей обязан? Неужели я что-то обещал? Поцеловал ее хоть раз? Назвал своей девушкой? Не было этого. Значит, и вины на мне тоже нет. А то, что из-за меня опять кто-то плачет, так то совсем не редкость.
        Взять ту же Олю с памятной дискотеки без Альбины. Ее зареванное лицо преследовало меня до самых каникул. Я уже предпочитал повернуть назад, если видел ее в конце коридора, потому что снова видеть, как ее глаза наполняются слезами, было мне невыносимо. От смеси жалости, стыда и раздражения я превратился в довольно жестокую сволочь. А уж когда Альбина вручила мне письмо на двух листах с той и другой стороны мелким почерком и тихо произнесла: «Это тебе», и вовсе пришел в бешенство.
        Письмо было не мне, его адресовали Альбине, но было оно обо мне. Там говорилось о том, что она должна оставить меня и уйти в сторону, потому что всем видно и все это знают, что она меня не любит и мы не пара. Что я с ней исключительно из жалости, потому что добрый парень и не могу оставить ее после потери подруги. Что она не должна за меня цепляться, я должен быть свободен и стать счастливым с той, кто любит меня по-настоящему и с кем меня уже видели на дискотеке, как мы мило танцевали и влюбленно смотрели друг на друга.
        Имя автора было не указано, но я немедленно приписал его Ольге и сдетонировал. Мой гнев взял на себя Семен, которого я обвинил в том, что втянул меня в тот блудняк. Само письмо я вручил Оле в коридоре и попросил оставить меня и мою девушку в покое. А за Альбиной еще неделю ходил и убеждал, что я тут ни при чем и не имею к этому письму отношения, а там написана полная ахинея.
        Поэтому у меня к тому времени сложилось весьма прохладное отношение к девчонкам, которые навязывают мне свою любовь. Хочет выдумывать то, чего нет - вперед. Хочет плакать - на здоровье. Я тут ни при чем.
        Вот и в этот раз я посмотрел вослед Бланке и пошёл под дерево к ребятам. Сел там возле рюкзака своей акробатки и нашёл ее взглядом. Ох, как она танцевала! Я обо всем забыл, наблюдая за движением бедер, улыбкой, взмахом волос. Стоило представить, что она вот так же окажется в моих руках, как внутри все сжималось сладким спазмом. Но сейчас ее вращал и обнимал темнокожий красавец. Я ревниво следил за его руками и думал, как мне выхватить ее из лап соперника и как потом соответствовать со своим двухнедельным мастерством?
        Но стоило одной мелодии закончиться, как тут же зазвучала новая, и к ней просто повернулся партнер из соседней пары, перехватил и легко закружил в новом танце. Меня опалило ревностью и злостью. Эй! Она со мной! Та популярность, которой девушка пользовалась в обществе танцоров, явно говорила о том, что не я один считал ее красивой и не я один возбуждался от одного ее вида.
        Я встал с газона и из пассивных наблюдателей превратился в активного зрителя. Занял место в первом круге ожидающих своей очереди и принялся внимательно следить за парой, в которой мелькала юбчонка моей красотки, и напряженно вслушиваться в мелодию, чтобы успеть стартовать вовремя и перехватить ее раньше других.
        Именно это мое внимательное напряжение позволило мне заметить, что лапы нынешнего партнера уж больно много себе позволяют. Парень, с которым танцевала артистка, был тощеватым, невысоким и смазливым испанцем с аккуратной бородкой и лихо надвинутой на лоб матерчатой шляпой с короткими загнутыми полями. Этакий прощелыга с наглыми ручонками, которые норовили сползти партнерше на пачку.
        Она раз вернула его лапы на талию, второй. Третьего я не допустил. Решительным шагом я пересек площадку, огибая танцующих, и за плечо оттолкнул наглеца от девушки, загораживая ее собой. Тот разразился пулеметной очередью испанских слов, экспрессивно размахивая руками. Но, хоть он и очевидно был старше меня, возможно вдвое, но я был выше и шире в плечах, а мои напряженно сжатые кулаки явно намекали скандалисту, что можно и выхватить и никто бы меня не остановил.
        - Не лезь к ней, сука, - прорычал я на русском, - иначе я тебе башку проломлю.
        Смысла слов, конечно, он не понял, но мой тон и поведение настолько передавали настроение сказанного, что я звучал достаточно интернационально и убедительно. Тут же переполошились соседи по танцполу. Со всех сторон полетели испанские трели, а я не знал, как объяснить причину наезда, потому просто стоял там молча, как утес, загораживая собой девчонку, и смотрел в глаза противнику агрессивно и смело. Тот тоже, не переставая, работал молотильником, махал руками и возмущался, призывая окружающих в свидетели. Один из его выпадов показался мне каким-то уж больно борзым накатом, и я подался вперед, намереваясь бить первым, но из-за спины под моими руками вдруг появились две изящные ручки и обхватили меня за грудь, мягко оттягивая назад. Все тело пробило мурашками.
        Акробатка высунулась из-за моей спины и, дождавшись паузы в галдеже, вставила одну фразу, смысл ее я тоже перевести не смог, но потом мне объяснил Рик, один из моих друзей, что она сказала, что этот тип ее лапал, и все заткнулись. Тут же на испанчика в шляпе накатил с разборками ее первый партнер по танцам. Он вывел его за круг, а руки на моей груди мягко потянули меня назад, и я, как шелковый, повернулся и встретился с ее ласково улыбающимися глазами.
        - Miheroeruso, - мурлыкнула она, и я понял.
        Возобновилась музыка, и укротительница огня обвила ручками мою шею.
        - Ganaste, baila, - произнесла она, и я понял только «танцуй» и не слишком уверенно положил ладони ей на талию.
        Она улыбнулась, ее пальчики погладили меня от плеч до запястий, и она поместила мои руки себе на лопатки, снова обняла за шею, и мы двинулись в такт простыми шагами. Я весь огнем горел, волнуясь от близости и экзамена по танцам, который очень не хотелось провалить. Но девушка, очевидно, поняла, что из меня танцор так себе, и шагнула ко мне навстречу, прижалась животом к моему, ее колено оказалось между моих ног, мое между ее и тело девушки исполнило такую фантастически соблазнительную волну, притираясь промежностью к основанию моего бедра, что меня чуть в космос не выбросило взрывной волной возбуждения.
        Мы в этом плотном контакте начали двигаться базовым шагом влево, вправо, кружиться на месте, и моя партнерша выдавала класс. Она сгибала колено и терлась о мою ногу своей, раскачивала бедрами, заставляя меня переносить вес с ноги на ногу вслед за ее движениями. Извивалась, делала волну, отгибалась назад, запрокидывая голову, и я удерживал ее, помогая описать плавный полукруг в воздухе и распрямиться, вернуться ко мне, чтобы заглянуть в глаза, обдать меня взволнованным теплым дыханием из приоткрытых губ. Чтобы забраться острыми коготками ко мне за ухо, пробежать по шее вниз и распустить по коже мурашки.
        Я ничего не помню из того момента о том, что творилось вокруг. Я испытывал фантастические эротические ощущения от этой близости. Мы оба часто дышали, хотя по сути дела топтались на месте и терлись друг об друга. И это ощущалось так, будто мы занимались любовью на глазах у всех, настолько между нами бушевало электричество и обоюдное возбуждение, что мне казалось, я вот-вот испытаю оргазм.
        Музыка завершилась, и она чуть отступила назад, с улыбкой аплодируя, как это делали всегда в конце танца. Мой живот и бедра тоскливо заныли, не желая расставаться с теплом ее тела.
        Краем глаза я уловил движение конкурента в сторону моей партнерши и преградил ему путь своей рукой. Я притянул ее за талию к себе обратно и не встретил сопротивления. Соперник расхохотался, выдал какой-то соответствующий моменту вердикт и отвалил. Мне было пофиг, я хотел еще!
        Но в этот раз танец вышел совсем другим. Мы начали раскачиваться, переступая на месте и не сдвигаясь ни на шаг. Ее бедра раскачивались так, что в моем воображении вид ее виляющего зада вызывал сладкие спазмы внизу живота. Она не могла не заметить реакцию моего организма, так как отчетливо терлась бедром о мою ширинку. Но ее это ничуть не смущало и даже, кажется, нравилось. Она отклонилась чуть назад, разглядывая меня, погладила кончиками пальцев мой висок, провела по краю челюсти, потрогала губы.
        - Какой ты смелый, - сказала она по-английски, - и юный. Сколько тебе лет?
        Я испугался. «Юный» в моем понимании было вовсе не комплиментом.
        - Двадцать, - солгал я.
        Мне легко давали этот возраст, долбаному акселерату, и именно потому, что я выглядел студентом среди школоты, всегда оказывался старшим, крайним и за это меня демонизировали все, от учителей до родителей Альбины. Хотя, по сути, я оставался таким же бестолковым подростком, как все мои одноклассники. Теперь это оказалось преимуществом, потому что она ответила, что ей двадцать два. И вот тут-то как раз больше пятнадцати никто б не дал даже с похмелья. Такое милое личико с аккуратным носиком, маленькими губами и бархатными зелеными глазами никогда не повзрослеет, и даже бабушкой она будет сходить за школьницу.
        - Как тебя зовут? - спросил я, прислушиваясь к трению ее живота о мой.
        - Элиза, - последовал ответ.
        - А я Алекс.
        - Нет, - она покачала головой и улыбнулась, - я буду звать тебя герой.
        - Зови, - согласился я.
        - Ты мне нравишься, решительный русский.
        - Ты очень красивая, - выдохнул я настолько искренне, что она умилилась.
        - И такой милый!
        Так она называла меня уже второй раз, и о себе я подобное слышал впервые, поэтому не мог разобраться, хорошо ли это, быть милым.
        Мы немного помолчали, а я решился погладить ее по спине, потому что ее пальчики ни на минуту не оставались в покое, почесывали мою шею, перебирали волосы, гладили плечи. И от этого всего у меня закатывались глаза, я чаще дышал и смотрел на нее словно сквозь туман. Она видела это и продолжала меня подогревать. Сейчас бы я уверенно определил, что Элиза решительно вела меня к постели. Тогда я еще не умел понимать эти знаки и был довольно скован, но на первое же движение моей ладони вдоль ее позвоночника она отреагировала волной мне навстречу, и я снова забыл дышать.
        Мы танцевали без перерывов еще с полчаса. То она давала мне уроки сеншуал бачаты, когда партнеры друг к другу гораздо ближе и движения их не напоминают два притопа три прихлопа на пионерском расстоянии. То снова топтались на месте на краю танцпола и разговаривали. Того самого эротического волшебства, которым она наградила меня за героизм, больше не повторилось.
        Элиза рассказала, что тот придурок в шляпе - это ее бывший, до которого полгода уже никак не дойдет, что ее дружелюбие не означает приглашение в постель, поблагодарила, что защитил, завела ладонь мне на затылок, пригнула к себе и чувственно поцеловала в щеку у самого края губ. Я вдохнул и не выдохнул. Какую-то секунду она была так близко, что я мог и должен был бы ее поцеловать, но именно в этот момент изнутри поднялось какое-то сопротивление, паника, чувство вины, и я упустил момент. Это самое дурацкое состояние, когда ни два ни полтора: и уже не могу считаться верным парнем, и не решаюсь как следует нагрешить. И девушка в непонятках, и сам чувствуешь себя как дебил.
        - Проводи меня домой, - прошептал она мне в ухо и увела с танцпола за руку.
        Я подбежал к своей компании, с которой не перемолвился и парой фраз за весь вечер, попрощался, забрал рюкзак Элизы и догнал ее на аллее. Она обвила ручками мой локоть и прильнула к плечу, а по всему моему телу разлилось блаженное тепло.
        Мы сели в автобус, и атмосфера будничного общественного транспорта быстро и уверенно развеяла волшебство сексуального напряжения между нами. С потолка неистово дул кондиционер, норовя заморозить пассажиров, я не знал, о чем говорить, и слов не хватало пошутить или рассказать какую-то историю из жизни, как я умею, доведя ее до припадка от смеха. Вместо этого мы сидели рядом, молчали, а ее ногти рисовали замысловатый узор на моем бедре.
        Я старался не думать о том, что будет, когда мы доедем до места, потому что стоило мне выпустить ее из рук, как я трезвел и голову атаковали мысли, сомнения, паника. Что я творю? Могу ли, даже если Альбина не узнает? Через полчаса в этом автобусе я чувствовал себя максимально глупо, неловко и зажато. Мы вышли на темную улицу, и я пошел за ней до неприметной парадной за стеклянной дверью, откуда лился свет и было видно почтовые ящики и лестницу.
        Элиза встала на ступеньку крыльца и оказалась почти одного роста со мной. Я посмотрел в ее глаза, и снова начало утягивать, как в омут. Она погладила мои плечи, шею, прижалась и потерлась щекой о мою щеку. Я закрыл глаза, осторожно взял ее за талию и стиснул между ладонями.
        - Хочешь зайти? - спросила она, обдавая дыханием мое ухо и шею. И все мое тело отозвалось крупными колючими до болезненности мурашками.
        - Хочу, - ответил я по-русски, она не поняла, оторвалась от меня и заглянула в лицо, - хочу, но не могу, - а это уже по-испански.
        Она качнулась назад, отпустила меня. Я отступил на шаг назад и, не глядя ей в глаза, выдохнул:
        - Пока…
        - Пока, - тихо сказала она и проводила меня взглядом.
        Я пошел, ускоряя шаг, быстрей и быстрей, а за углом побежал прочь, чувствуя сильную до боли ломоту в груди. Мне было плохо. Очень, очень плохо.
        Я шел по темным чужим улицам куда глаза глядят. Не открывал карту, чтобы построить маршрут, не смотрел по сторонам. Я шел и горел изнутри смесью досады, сожаления, горького разочарования и одиночества. Я победил свою похоть, победил соблазн, но ради чего? Я не знал. Ничего кроме внутренней уверенности в том, что я люблю другую, меня не останавливало, а чувство это было глупым, болезненным, безответным. В груди как будто открылся глубокий колодец, до краев заполненный тоской, болью, каким-то острым, выворачивающим наизнанку страданием. Если бы я знал, что она меня любит, я бы, не сомневаясь, вернулся домой и лег спать!
        Я добрел до какой-то остановки, сел на скамейку и достал телефон, открыл наш с Альбиной диалог в соцсети. Мои фотоотчеты и видео о вчерашнем празднике висели непрочитанными. И именно сейчас это осознание, что за два дня она не вспомнила обо мне, пробило грудь навылет. Я сидел, сжимал в руках телефон и задыхался от боли, глаза застилало, в ушах загудела пустота. Было так хреново, что я подумал, зря я тогда выбрался из той ледяной ямы на стройке. Как хорошо было бы умереть любимым.
        Не знаю, сколько времени прошло, пока я переживал свой приступ острого отчаяния, но в какой-то момент я снова почувствовал себя сидящим на остановке, только что захлопнулись двери пустого автобуса, и он уехал. Ощутил дуновение теплого ветра, услышал шум машин в отдалении, шелест листьев над головой. И дискомфорт в плечах. Я обернулся и обнаружил, что похитил рюкзак Элизы вместе со всем его содержимым. И меня как будто ударило.
        Я вскочил, осмотрелся. Откуда я пришел? Витрина, фонарь! Оттуда. Я побежал. Побежал назад. Теперь я лихорадочно осматривался по сторонам и искал хоть что-то знакомое на улицах, которыми прошел с полчаса назад в эту сторону, чтобы вспомнить и вернуться обратно. Забегал в тупик, возвращался, несся в другой конец улицы, чтобы наткнуться на забор, которого точно не помнил, возвращался.
        Я метался, как шаровая молния по закоулкам чужого города, пока мимо меня не проехал пустой автобус с номером, на который мы сели от парка. Взмыленный и задыхающийся от бега я бросился за ним. Автобус ехал медленно, и я увидел, на какую улицу он свернул, рванул туда и узнал! Аптеку, тумбу, парковку велосипедов. Стеклянную дверь в парадную. Я подлетел к ней, задыхаясь от бега и облегчения, дернул за ручку - закрыто. Возле двери домофон. И никакого понятия, куда звонить. Я набрал номер 1 на клавиатуре. Ответил женский голос.
        - Элиза?
        В ответ быстрая испанская речь. Ничего не понятно и клац. Тишина. Дверь по-прежнему заперта. Я отошел от здания на другую сторону улицы и пробежал взглядом по окнам, в надежде определить, какое из них может принадлежать хорошенькой циркачке. Конечно же, не определил. Но меня колбасило настолько сильно, что я набрал воздуха в грудь и заорал на всю пустынную улицу:
        - ЭЛИЗААААА! ЭЭЭЭЛИИИИИЗААААА!
        Минута тишины. Я вновь набрал воздуха в грудь, чтобы повторить вопль, как вдруг услышал звук открывающейся оконной рамы и голос откуда-то сверху:
        - Боже мой, что ты здесь делаешь? - на английском.
        - Элиза! - я бросился через дорогу, задрав голову. - Открой дверь, я принес твой рюкзак.
        Через минуту пискнул домофон, и я ворвался в узкий вестибюль. Лифта тут не было, и я полетел по лестнице, прыгая через две ступеньки, уже слыша, как где-то вверху открывается замок. Я вылетел на последний пролет перед ее площадкой. Из приоткрытой створки на ступеньки падал косой луч света. Я поднялся на пару шагов и замер, тяжело дыша, глядя на нее снизу вверх.
        Элиза стояла, прислонившись к дверному косяку, подогнув одну ножку, в коротком легком халатике, с мокрыми волосами и ласково мне улыбалась.
        - Estas de vuelta, mi heroe, - произнесла она, и я понял.
        В несколько прыжков я оказался возле нее. Она протянула ко мне руки, и я без тени сомнения обнял ее за талию, втолкнул в прихожую, за моей спиной хлопнула дверь, рюкзак упал на пол. Ее пальцы проскользнули по моей шее на затылок, я наклонился и провалился в водоворот безумного, бешеного поцелуя. Последней моей мыслью было: «Это случится, и все пройдет».
        Алекс ехал в студию и улыбался. Из колонок грохотала музыка.
        «Come and get your love», - пел исполнитель, и улыбка его становилась шире. Неделю он напряжено ждал, чем ответит Дэн, но гамбит с айфоном был сыгран безупречно! Попробуй отобрать у жены игрушку мечты, которую она иным путем никогда не получит, а потом настоять, чтобы еще и на танцы она не пошла. Ну так, во имя большой и чистой любви лиши ее всего самого желанного, да еще и в день рождения. Впрочем, Лекс был не против даже такого развития событий. Тем раньше Аль поймет, что вышла замуж за долболоба.
        Он припарковался на знакомой стоянке и взбежал по лестнице на второй этаж, переобулся и вошел в зал, где уже звучала латина. Осмотрелся и замер, лишь чудовищным напряжением силы воли не дав улыбке померкнуть. Первым, кого он увидел в зеркалах во всю стену, был Дэн. Впрочем, Алекс быстро взял себя в руки. Такое развитие событий он тоже предусмотрел. Дэн выглядел хмурым и недовольным, но только до того момента, пока не появился соперник. Вольский физически почувствовал, как он впился взглядом в его лицо в надежде обнаружить повод для злорадства. Но нет, у Лекса было полно времени просчитать все варианты. и на самообладание он тоже не жаловался. Скрыть, как его передернуло от вида фирменной дэновой улыбки, оказалось гораздо сложнее.
        За спиной мужа виднелась стройная фигура, затянутая в узкие белые джинсы, она вопросительно уставилась на Алекса, потому что была единственным человеком, который не ожидал его тут увидеть. Наивная душа.
        - А вот и мой партнер! - навстречу ему метнулась гибкая высокая фигура. - Алекс, amado!
        - Бланка, - улыбнулся ей Вольский и заключил испанку в объятия.
        За годы, что они были знакомы, Бланка успела перерасти мальчишескую худобу, но женственными формами природа ее так и не одарила. Что, впрочем, не помешало ей быть гибкой, страстной, чувственной, со всеми вытекающими. Она брала артистизмом и харизмой, которые превращали ее необычное, скуластое лицо с острым хищным носом, крупным ртом и черными бровями вразлет во вдохновение для художника, который хотел бы нарисовать экспрессивный портрет королевы драмы.
        - Привет, - помахала рукой Альбина, наблюдая за тем, как учительница танцев расцеловала одноклассника в щеки, от поцелуя в губы он увернулся.
        - Привет, Аль, - ответил он, любуясь ее стройными ногами и голыми изящными руками.
        Приветствие Дэна Лекс пропустил мимо ушей.
        - Итак, амигос, - театрально объявила Бланка, не выпуская Алексову руку, - сейчас мы покажем вам, ради чего стоит стараться в этом зале.
        - Что, прямо так, без разминки? - для порядка возмутился он.
        - А нечего было опаздывать, негодяй.
        Она подобрала мелодию на телефоне, из колонки донесся нежный гитарный перебор. Вольский с улыбкой протянул ей руку, и Бланка поплыла навстречу, замирая, медленно подтягивая ножку и перенося вес на одно бедро, чтобы ее тело красиво изогнулось. А потом ускорилась, Лекс встретил ее одной рукой, подхватил между лопаток, из второй не выпустил ладонь, и они закружились в ритме, пока ее ладони ласково поглаживали его шею сзади.
        За годы, что прошли после первого его опыта бачаты, он танцы не забросил. Напротив, год за годом посещал студии, мероприятия и даже соревнования. Залы для танцев служили неиссякаемым источником ни к чему не обязывающих романов, а к танцу у него проснулась страсть еще в Барселоне.
        Бланка появилась в Питере незадолго до локдауна, приехала на фестиваль и встретила старого знакомого. Между ними немедленно вспыхнул безумный, страстный, горячий роман на три месяца, и Лекс познал, что такое неутомимый испанский темперамент. И пока на улицах города разворачивались исторические события и люди боролись за свободу с такими, как Дэн, Вольский не вылезал из постели с испанской красоткой, которая все свободное от секса время лютобешено выносила ему мозг с припадками ревности, битьем посуды, криками и заламыванием рук. Единственное, чем ему удавалось противостоять этому напору - это оставлять ей крайне мало свободного времени.
        Когда они оба очнулись от угара, границы уже захлопнулись. В Европу летели последние эвакуационные рейсы, и безумная женщина отвергла родину, осталась в России и открыла свой танцевальный класс. С тех пор много воды утекло. Они перестали трахаться и драться и станцевались в одну из лучших пар города. Бланка подходила Вольскому по росту, что редкость, и вся история их отношений подключала к танцу такую химию, что стоило им попасть на танцпол, как зрители выли от восторга и заполняли сеть роликами, записанными с телефона.
        Сейчас все их мастерство работало на двух зрителей, спросить его, так всего на одну, и он вел свою партнершу как в последний раз. Тонкий, до мелочей просчитанный рисунок танца, в котором можно было покрасоваться и показать класс, чтобы у зрителя дыхание застряло в груди, но при этом без перебора, чтобы не казалось, как бывает, что эти двое сорвут друг с друга одежду, стоит им закрыть за собой дверь. Нельзя было спугнуть Дэна излишним эротизмом, а то сон потеряет, бедный, и не пропустит ни одного занятия. Да и Аль с ревностью несовместима.
        К счастью, опыт и мастерство позволяли показать всю красоту бачаты и при этом удержать дистанцию. Поэтому когда мелодия завершилась и они закончили, часто дыша улыбка в улыбку, Альбина не сдержала возгласа восхищения.
        - Я ничего красивее в жизни не видела, - выдохнула она, глядя на него во все глаза, - неужели и я так смогу?
        - Конечно сможешь. Показать? - Алекс протянул ей руку, но между ними тут же встрял Дэн.
        - Мне покажи, - он смотрел на него в упор и его взгляд говорил: я все твои ходы наперед вижу. Но Лекс-то знал, что не все.
        - В бачате бесконечно много зависит от партнера, - выдала Бланка и взяла Дэна за руку, - все, что вы видели - было импровизацией.
        Альбина ахнула.
        - Партнер решает, в какую сторону идет партнерша, какие движения исполняет. И чем талантливее он, тем легче ей удается уловить сигналы и получить удовольствие от танца. Перед вами лучший партнер города. - Она взмахнула рукой в его сторону и взглянула на Алекса совершенно влюбленными глазами.
        - Только потому, что все твои друзья вернулись на родину, - засмеялся тот.
        - Не только, - уточнила она и обратила свой взгляд на Дэна, - вы должны точно знать, куда хотите вести партнершу. Просчитывать танец на ход, на два, на три вперед. Должны быть уверены в каждом движении, и хороший танец получится только в том случае, если девушка может вам доверять. Покажите мне, Денис, свою уверенность.
        Бланка взяла Дэна в оборот, и Вольский двинулся по периметру зала навстречу Альбине. В результате соперник следил не за собой и партнершей, а за ним и показал не уверенность, а что-то кардинально противоположное. К тому же видно было, что быть здесь он совсем не хочет, танец ему не интересен и истинным энтузиазмом научиться он не горит.
        Алекс подошел к неожиданно смешавшейся и даже как будто покрасневшей Альбине и протянул ей обе руки.
        - Давай, я покажу тебе базовые шаги, - ласково сказал он.
        - Я теперь тебя боюсь, - отозвалась она.
        - Че это? - заржал он.
        - Надо же соответствовать, а я…
        - Маленькая, - он улыбнулся и взял ее руки сам, причем начал у локтя, скользнул пальцами по коже до запястья, поймал ладони в пальцы и мягко сжал, - несколько занятий, и я покажу тебе, какой охренительной ты можешь быть. Я тебе обещаю.
        Дэн видел все это, не понятно, слышал ли, но он отвернулся от Бланки и сделал шаг в их сторону. Однако не на ту напал.
        - Денис! - командным голосом остановила его испанка. - Вы пришли учиться. Дома наобщаетесь. Алекс ее не съест. Давайте, базовые шаги. Никто друг к другу не приближается, между нами, как говорят испанцы, должно хватить место для Иисуса. Она обозначила взмахом руки пространство между собой и Дэном.
        Обе пары медленно под счет двинулись влево на два шага, затем вправо.
        - Где был Иисус, когда ты там ее вертел? - с улыбкой чуть слышно прошептала Альбина.
        - Он нормальный парень и все понимает, - подмигнул ей тот.
        - Альбина, кик бедром! - Бланка на минуту отогнала Лекса и прошла с ученицей несколько циклов, подавая пример, как вильнуть попой так, чтобы мужики в зале схватили моментальную эрекцию.
        Как у нее получилось… Лекс прикрыл глаза и глубоко вдохнул.
        - Теперь вместе, - она подпустила Дэна к жене, и тот крепко схватил ее руки.
        - Я так ценю, что ты пришел сюда, - сказала она, - стараешься ради меня! Мне это очень важно.
        Бланка тут же разбила их контакт, оттеснила Дэна плечом и погладила пальцы Альбины своими.
        - Вы должны вести ее уверенно, но нежно. Нельзя хватать ее за руки, иначе партнерша не почувствует свободы. Вращать девушку - это не как… - она обратила вопросительный взгляд на Вольского, предлагая ему продолжить фразу.
        - Вращать кривой стартер, - заученно закончил он ее любимое выражение, которому сам же когда-то и научил. Показывал ролики, что такое кривой стартер и как его вращают.
        Урок пошел своим чередом. Базовые шаги, повороты, кружение и много-много раз повторить. Дэн старался, очень старался. Не будь между ними столько причин для неприязни, Лекс пожал бы ему руку. Больше похвалить его было не за что. У парня оказалось слабое чувство ритма, не сбивался он только под громогласный счет над ухом. Он чувствовал себя не в своей тарелке, был скован, зажат, двигался как деревянный мальчик, и это было вполне объяснимо. Когда ты настолько проигрываешь на поле соперника, любой превратится в комок напряжения. И пока вальяжный, расслабленный конкурент, прикасаясь к руке партнерши, за двадцать секунд на базовых шагах и элементарных поворотах создавал связный танец из ничего, да так, что в финале она выдает: «Ух, мамочка!» Поневоле озвереешь.
        Альбина же наслаждалась уроком. С ее чувством ритма было все в порядке, она отлично схватывала и повторяла даже довольно сложные движения со второго или третьего раза, когда Бланка вздумала усложнить шаги. Ее щеки розовели, улыбка не сходила с губ, она ловила каждое слово преподавателя и с готовностью выполняла все указания.
        А еще, Лекс знал, какую колоссальную разницу она чувствует при смене партнера, знал и улыбался даже тогда, когда Дэн отгонял соперника от жены и демонстрировал чудеса прогресса.
        Когда оба ученика ушли - Дэн хмурый и взмыленный, Альбина счастливая и взбудораженная, десяток раз повторившая Бланке: до вторника, до встречи! - испанка выключила музыку и бросила в Алекса проницательный взгляд.
        - Ты нацелился в эту девочку?
        Улыбка Лекса стала чуть шире, но он не ответил.
        - Бедный Дэн, - вздохнула Бланка и понимающе улыбнулась.
        - Спасибо тебе, ты великолепна, - он по очереди поцеловал обе ее руки и покинул танцзал.
        Бедного Дэна хватило еще на пять занятий. Эти двое без конца морочили Бланке голову: опаздывали, отменяли, переносили, срывались с занятия в последний момент. Бланка выходила из себя, а Лекс кормил ее ужинами, призывая к спокойствию. Он мог представить, какое сопротивление приходилось преодолевать Альбине, чтобы попасть в класс.
        С каждым новым занятием бравый деревянный солдатик демонстрировал стабильный рост навыков и падение морали. Он раздражался, огрызался, наезжал на Бланку за непонятные объяснения. Психовал и выходил из зала, когда кто-то делал ему замечание. Раз Альбина попросила не дергать ее за руку так резко, ведь ей кажется, что он хочет от нее двойной поворот, и она косячит. В ответ Дэн разразился тирадой, что она просто невнимательная и все портит, перебрасывая на него ответственность. Вольский истинно наслаждался, безмолвно наблюдая за этими взрывами. Потом брал девушку за руку и без единой помарки уверенно вел ее сколь угодно сложными комбинациями от первой ноты песни до последней. Чем бесил Дэна еще больше.
        Зато она каждый раз впархивала в зал как на крыльях, сияя и едва дыша от радости, ловила каждое слово и наслаждалась в танце до дрожи.
        Вольскому она уже не удивлялась, легенда о том, что испанка уговорила его помочь составить вторую пару для индивидуального занятия, более чем устроила ее. К тому же под этим соусом хитрющая девица вытянула из него согласие участвовать в показательном выступлении через две недели. И пока двое новичков усердно топтались в одном конце класса, выполняя задание преподавателя, профи обсуждали последовательность элементов и раз за разом демонстрировали, какой красивой может быть бачата, если танцевать умеючи.
        В один из последних дней Дэну было как-то совсем нехорошо. Он пришел злой, с порога они с женой разделились, и Алексу показалось, что она как-то подозрительно шмыгает носом и глаза красноваты. Плакала? Муж швырял вещи на скамейку и в пару они сразу встали не друг с другом.
        Вольский мягко улыбнулся Альбине, ласково взял за ручки и почувствовал, как она напряжена. Ничего не говорил, не спрашивал, просто дал потанцевать пять минут, и вот она уже улыбается, руки расслаблены, повороты легки. Дэн так и не перестроился. Он хранил напряженное молчание, исполнял указания от и до. А когда они ушли и Алекс спустя минут пять последовал за ними, чтобы вернуться домой, из-за угла здания, где Бланка снимала зал, его окликнул грубый мужской голос. Он обернулся и увидел Дэна. Он стоял в зоне для курения и дымил.
        Дэнчик курит? Вольский поднял брови и двинулся на зов.
        - Внимательно, - спокойно сказал он, окинув соперника равнодушным взглядом.
        - Будешь? - тот протянул ему пачку.
        - Нет, - коротко отверг сигарету мира Вольский.
        - Давай начистоту, - Дэн нервничал или был на взводе, его пальцы, держащие сигарету, побелели, - что тебе надо от моей жены?
        Отличный вопрос в сложившихся обстоятельствах. Алекс отошел чуть в сторону, чтобы в него не летел табачный дым и невозмутимо ответил:
        - Чтобы она была счастлива.
        - У нее все в порядке.
        - Ты так считаешь?
        - Я так считаю.
        Они помолчали. Кулаки у Вольского чесались так, что он бы с удовольствием поколотил ими в стену. Но затеваться в драку сейчас было очень опасно. Что Дэну взбредет в голову? Дать себя избить и предъявить жене? Вывести на угрозы и рассказать Альбине? Так или иначе спокойствию Алекса могло позавидовать каменное изваяние.
        - И? - поторопил он противника.
        - И отстань от нее. Моя жена не станет еще одним пунктом в списке твоих побед.
        Дэн отбросил сигарету на землю, хотя урна стояла рядом. Лекс проводил окурок взглядом и перевел холодный взгляд на собеседника.
        - Каких еще побед? - он поморщился.
        - Думаешь, я не знаю, сколько раз ты отправлялся в зону отчуждения копать могилы из-за того, что трахал чужих жен?
        Вольский поднял на него взгляд.
        - Ты там себе выдумал, что я серийный соблазнитель замужних дам? Типа цель себе поставил? - и видя, что угадал, ухмыльнулся. - Дэн, ты че, дурак? Я ни за кем не охочусь, ясно тебе? Все эти девочки бежали ко мне не потому, что я их окрутил, а потому что их мужья, вот типа тебя, только о себе и думают, а государство лишило их права выбора жить и спать с тем, к кому душа тянется. Вот такой муженек женился и решил, что все, никуда она не денется, а значит, считает себя владельцем и ведет себя как хочет. На шее сидит, помыкает, запрещает, командует. Вот они и бегут к тому, кто будет их любить, кто увидит в них женщину!
        - Значит, не охотишься? Поэтому ты ее купить пытаешься?
        - Я о ней забочусь, придурок. Сколько, думаешь, мне стоило ее боссу морду разбить? Ноль! И на крышу я с ней бесплатно полез, пока ты дома сидел. И с ее интересами и желаниями я бесплатно считаюсь. Понял?
        - Я сказал, отвали от нее!
        - А то что?
        - А то, можешь быть уверен, мразь, - оскалился тот, - я землю буду рыть, но найду все твои грехи! Каждую копейку неуплаченного налога. Каждый контакт с чужой женой. Каждый штраф за парковку, и если я что-нибудь найду…
        - К черту драму, Дэн, - поморщился Алекс, прерывая поток угроз, - ты ведь уже искал и не нашел. А сейчас берешь меня на понт, чтобы выяснить, есть ли мне скрывать что-то такое, что неизвестно органам. Валяй, наблюдай. Страшно ли мне?
        Ему не было страшно. Хоть по административной части его грехи занимали не одну страницу протоколов, по-крупному он закон не нарушал. А налоги, приводы и прочие общественные работы коп выяснил первым делом, должно быть, наутро после их с Альбиной ночевки в КПЗ. И если б мог, уже бы прицепился.
        - Найди себе другую бедняжку, хватит лезть в мою семью! Это моя женщина! Моя жена! - Дэна перекосило от злости, он дернулся, будто хотел ударить, но Вольский не отшатнулся, а все так же стоял расслабленно, руки в карманах, но взгляд его исподлобья налился гневом.
        - Твоя она пять минут, а моя всю жизнь. Ты в ее судьбе досадное недоразумение. И только нелепый закон отделяет меня от нее, а не ты. Но я справлюсь и с этим, можешь не сомневаться, - прорычал он, теряя самообладание. О чем немедленно пожалел.
        - А где же ты был десять лет? - тут же переменился Дэн, его тон засочился ядом. - Кто все это время заботился о твоей женщине? И как же так вышло, что она выбрала меня, когда есть такой охеренный ты? Выбрала, когда знала, что на всю жизнь! Ты был с ней с детства, а я буду до старости. Уясни это в своей тупой башке и уйди нах в прошлое! А законом этим я тебя закрою лично. И добьюсь, чтобы в твоем случае он начал работать по всей строгости, потому что за тобой бабло, а за мной государство. Закрою в самую тесную, черную камеру и выброшу ключ. Я тебе обещаю!
        Лекс сделал глубокий медленный вдох и выдох. Контратака удалась, ничего не скажешь. Бил на поражение и попал. Все же не стоит недооценивать гражданина.
        - А чего ж ты тогда в таком напряге, дружище? Значит, обломаюсь я. Хорошо же! - он неожиданно широко и нагло улыбнулся.
        - Как же руки чешутся сломать тебе твою смазливую рожу! - прорычал Дэн.
        - Взаимно, - невозмутимо отрекошетил Вольский, - все у вас, товарищ младший лейтенант? Могу идти?
        - Старший, - он сплюнул на землю, очень недобро глядя на Алекса из-под бровей.
        - Молодец! Родине нужны перспективные кадры. А ты такой талантливый по диванам бока отлеживал, - продолжал глумиться тот, - здравия желаю. Жене привет.
        Он развернулся и пошел к стоянке, от бешенства зубы скрипели так, что уши закладывало. Бывают моменты, когда ты весь такой воспитанный, образованный, дитя цивилизации, жалеешь о том, что миновали те первобытные времена, когда в бою за свою женщину ты мог использовать кулаки, зубы, колени и локти. Чтобы сцепиться насмерть и вырвать противнику горло, а потом утащить свою самку в пещеру. Определенно, старший лейтенант Борисов жалел о том же самом.
        Перед седьмым занятием Бланка позвонила Алексу.
        - Она хочет перевестись в общую группу, - сообщила трубка.
        - Объяснила причину? - спокойно уточнил тот.
        - Ее партнер не может продолжать занятия.
        - Какая досада! - притворно расстроился Вольский.
        - Ты дьявол, - расхохоталась она, - четверг, в семь, - и бросила трубку.
        Четверг так четверг. Сколько людей будет в зале, ему было безразлично. Зато хотелось посмотреть на нее без гнета вездесущего муженька. Даже пусть он ей запретил бы к нему приближаться. Просто увидеть, как она перестает оглядываться и оценивать свои действия: одобрит или нет? И начнет танцевать как хочет, как умеет, как чувствует.
        Алекс вошел в класс, где разминались около дюжины человек, и вот она разница, Альбина была уже здесь: вовремя, готовая, в настроении. Невозможно красивая! В светлых легинсах, тунике на узких лямках с открытой спиной и узким топом поперек груди. С высоким хвостом и неизменной сияющей улыбкой. Она даже танцевальные туфли себе купила. Аль приветственно махнула ему рукой, но подойти или как-то иначе подать знак внимания не посчитала нужным. Или действительно обещала держаться подальше.
        Партнеров в классе было на треть меньше, чем партнерш, поэтому Бланка обрадовалась ему вдвойне. Снова урок начался с показательного выступления, теперь уже для всех. Под энергичную музыку он крутил и вертел свою партнершу, а ее артистичные руки взлетали и красиво опадали. Она изящно вертела попой, изгибалась волной навстречу Алексу, и ее буйная шевелюра украшала каждый поворот. Они быстро, технично, улыбаясь друг другу, на кураже оттанцевали и вновь сорвали визг и аплодисменты. И снова его интересовал лишь один восхищенный взгляд, он нашел ее глазами, подмигнул, раскланиваясь после выступления. И до чего же приятно было подойти, протянуть руку и обнаружить, что она снова смотрит на него слегка испуганно, смущенно и краснеет. Интересный эффект.
        - Она такая красивая, такая сексуальная, - вздохнула Альбина, глядя ему через плечо, пока они нудно отрабатывали простую связку.
        Алекс обернулся, увидел Бланку в лосинах, топе и на каблуках, которая танцевала с другой девочкой за партнера.
        - Бланка? Ну да, - он пожал плечами.
        - Брось, у вас же был роман, да?
        - Ну был, несколько лет назад.
        - А почему расстались? Она такая… удивительная!
        - Да знаешь, когда в твою голову летит кружка с горячим чаем, не столько удивляешься, сколько думаешь, как бы не попасть в ожоговый центр, - он напряженно рассмеялся, - настоящая испанская страсть оказалась не по мне.
        - Ого! Как жаль. Между вами такая химия, когда вы танцуете!
        - Ничего необычного, такое часто бывает, если был хороший секс.
        - Ну не у всех, - сказала она и отвела взгляд.
        - Химия - это еще не все.
        - Но очень, очень много! Мне вот не дано, я такая… холодная, что ли.
        - Чего-о-о-о? - со смехом протянул он.
        - Ну правда, я ни разу не чувствовала химию, - она подняла на него взгляд, ее щеки пылали.
        - Не ври, - уверенно отрезал он.
        Альбина тут же отвела глаза и уставилась в пол.
        - Леш, не надо… не начинай.
        - Вот именно тогда я это и слышал, - хмыкнул он, - и не раз.
        - Это другое… все из-за тебя. Потому что ты… такой…
        - Какой?
        - Уверенный… горячий… наглый…
        Он снова чуть не заржал.
        - Это не химия, маленькая, если к тебе уверенно, горячо и нагло подкатит во-о-он тот мучачо, - он кивнул на тощего, сутулого парня с выпирающим кадыком, - ты возбудишься? Только честно! В глаза смотреть!
        - Ну нет. Просто ты это ты. От тебя такая энергия исходит, не знаю, как объяснить. Ты даже когда говоришь так мимоходом о… хорошем сексе, как будто так и надо, я робею и теряюсь… а у тебя это естественно и органично звучит. Я… не такая.
        - Кто тебе сказал, что ты холодная? - потребовал он. - Муш?
        - Нет, - ответила она так поспешно, что стало ясно, именно он, - я сама знаю. У меня было за жизнь полтора романа. У всех страсти кипят, а я как будто в зрительном зале. И вот я смотрю на Бланку и завидую, вот бы мне быть такой.
        - Не надо тебе завидовать Бланке, Аль, время выходить на сцену. Ты не понимаешь, какая ты! А я тебя вижу, чувствую, знаю. Хочешь, я покажу тебе?
        - Ты что? - отшатнулась она, и он снова разулыбался, удерживая за руки, не давая ускользнуть.
        - Ну что ты шарахаешься, как будто я тебя в постель приглашаю. Я не такой отбитый, хотя казалось бы, - он со смехом потер ладонью затылок. - Доверься мне, я хоть раз тебя подвел?
        - Ну… нет. Просто я думаю, что Дэн не одобрит.
        - Скажи, ты послушаешься, если Дэн запретит тебе танцевать?
        - Конечно нет!
        - А я тебе ничего другого и не предлагаю. Одна небольшая, немного подпольная вечеринка, - в нем улыбнулся Мефистофель, а у нее загорелись глаза.
        - Это там, куда мы не попали в ту ночь?
        - Нет. Это совсем, совсем другая история.
        ГЛАВА 10
        Такая любовница, как Элиза, для первого раза - настоящий подарок для того малолетнего придурка, каким я был. Она была красивой, умной, страстной и хорошо знала, чего хочет в постели. Все, что я, неопытный школьник, мог ей предложить - это неутомимая энергия, дьявольская выносливость и полное послушание. Все это она уверенно использовала для своего удовольствия и помешала мне все облажать. Из ее постели я вышел с таким разносторонним опытом, какого у иных парней не случается за всю жизнь.
        Она взяла меня в свои милые ручки: затравленного упреками взрослых за раннее развитие, за безмозглость, испытывающего чувство вины за свои сексуальные желания и запуганного их проявлениями. Стыдящегося самого себя и уверенного в том, что я плохой из-за того, какой я есть. Об этом твердили учителя, родители Альбины, даже мои намекали, что мне бы подумать верхней головой и сосредоточиться на учебе, как будто я мог отменить все то, что чувствовал ниже. Я привык запрещать себе быть собой. Привык к строгому ошейнику на горле своих желаний. Элиза, чудо и волшебница, меня исцелила.
        Потрясение ждало меня в первые же полчаса сексуальной жизни. Когда она быстро раздела меня, отмахнувшись от моих неумелых ласк, усадила на край кровати и взяла в рот с бесконечным желанием, восторгом и обожанием, а я охренел, что на меня вообще можно так смотреть, так прикасаться и так, черт возьми, любить. Она довела меня ртом до первого оргазма за считанные минуты и… да у меня просто крышу снесло… с удовольствием проглотила. Я в этом увидел столько принятия, столько свободы, что будто получил разрешение существовать и быть желанным. Как будто горячая Элиза, ласково мурлыкающая на испанском комплименты моему телу, впервые рассказала мне, что я имею право на возбуждение, на свои желания и на удовольствие. Мне от восторга хотелось выть как психованному павиану.
        Я был готов продолжать сразу, и на это она тоже отвечала потоком похвал и восторга. Ее радовало все, за что меня ругали, она принимала меня целиком, без остатка, и я ей нравился, черт возьми! А я так привык бороться с собой, что шаг за шагом разрешая себе одно желание за другим и не встречая сопротивления, будто избавлялся от оков, которые десятками падали к моим ногам, снятые заботливыми, нежными Элизиными ручками.
        «Хочешь еще? Пожалуйста, дорогой, я мечтала об этом».
        «Поцеловать здесь? Ну конечно могу. Расскажи, где приятно».
        «Хочешь схватить, быть грубым? Нет, не обижусь. Я скажу, если мне не понравится и будет больно. Вот так хорошо, продолжай, родной!»
        «Кто тебе сказал, что ты не должен стонать? Я с ума от этого схожу. Не скрывай свои чувства, рычи, кричи. Вухуу, громче! Пусть соседи слышат!»
        «Когда ты кончаешь, у тебя такое серьезное лицо, расслабься, милый, я так люблю на это смотреть».
        «Расскажи, как ты хочешь? Мне не противно, глупый. Давай подробнее, меня это заводит. Давай скорее сделаем, я уже хочу!»
        «Смотри сюда, видишь, если ты потрешь здесь языком или пальцами, милый, я улечу в космос. Сначала оближи пальцы, любовь моя».
        «Так не надо, лучше вот так. Да… продолжай. Еще! Ты прекрасен».
        «Полегче, Герой. Это слишком для меня, давай начнем отсюда».
        Я вспоминаю все ее уроки мне обо мне и чувствую глубокую, безмерную благодарность. Она научила меня доверять себе, быть уверенным, смелым, открытым. Убрала весь стыд, к черту уничтожила чувство вины. Научила чувствовать и слушать партнершу, научила доставлять ей удовольствие и подарила лучшее чувство на свете - счастье довести женщину до пика. Я был им одержим, готов был на все, чтобы снова и снова она захлебывалась стоном или криком и дрожала подо мной. Полагаю, все мои женщины, которых мне удалось порадовать в жизни, должны быть благодарны Элизе. Она помогла мне стать мной.
        В первый день мы провели в постели несколько часов, пока она не свалилась от усталости, и я ушел на кухню звонить своим патронам и врать, что остался ночевать у друга. Потом вернулся в смятую, влажную постель и отключился без единой мрачной мысли.
        Наутро мы трахались в душе, она накормила меня мюсли и со смехом вытолкала из дому, чтобы я успел на занятия. Но мог ли я думать об учебе? Меня буквально трясло, стоило подумать о ней и о том, что мы вытворяли, и эти мысли преследовали меня весь день. Я писал ей десятки пошлых, грязных сообщений, и она отвечала еще хлеще. После занятий я заскочил домой, чтобы переодеться, перекусить и понесся к ней, чтобы проводить до парка, помочь с рюкзаком и танцем, и мы едва не остались дома, так бешено я бросился на нее, как только увидел.
        - Que сabron, - называла она меня и хохотала, когда я снова лез ей под юбку.
        Мы вместе ехали на автобусе в парк и бешено целовались каждую минуту. И для меня был культурный шок, что ни у кого не возникло мысли сделать нам замечание. Нас либо с улыбкой игнорировали, либо поздравляли и поощряли игривыми комментариями. Выкрикивали «Повезло тебе, парень» или «Любовь прекрасна», а может «Молодые, горячие. Продолжайте!». Такой смеси возбуждения и свободы я не ощущал в своей жизни никогда!
        С гордостью и восторгом я смотрел ее новое выступление. Все видите?! Она со мной! Потом помогал готовиться, сворачивать нехитрый инвентарь, да так и норовил схватить, прижать, потискать и облизать. Она реагировала настолько положительно, что мы чуть не занялись любовью на той же лужайке. Я чувствовал такой полет и раскрепощение, что, не задумываясь, рискнул бы. Но она со смехом остановила меня, и мы пошли танцевать.
        Там Элиза преподала мне еще один урок. Я как бестолковый юнец вздумал было протестовать и ревновать, что она собирается танцевать с кем-то еще. Но моя красавица положила ладони мне на виски, пригнула к себе и медленно, как для тугого, произнесла, глядя в глаза.
        - Если у меня будет возможность пойти с другим, я откажусь не потому, что ты стоял надо мной и рычал как злой пес, а потому что сама не хочу. Или пойду, и твое рычание только придаст мне уверенности, что правильно сделала.
        И я стоял и наблюдал, как она крутит пируэты с опытными партнерами по танцам, в нетерпении ожидая, когда такое счастье выпадет и мне. К моей радости, под юбку кроме меня к ней больше никто не лез, я же, добравшись до тела, вместо танцев устраивал подобие прелюдии, и мы дважды сорвали свист и аплодисменты и в конце концов настолько завелись, что я поехал «ночевать к другу» вторую ночь подряд.
        И мы трахались на всех поверхностях ее маленькой квартирки и даже на балконе. На третьем-то этаже над проезжей частью. Питались попкорном и смотрели порнуху, а Элиза объясняла мне, что из показанного в фильме - дурь и ни фига не приятно, а что-то мы в итоге тут же старались повторить. И получалось у нас гораздо лучше, как по мне.
        В таком безумном секс-угаре я и провел последнюю неделю лета в Барселоне. Моя любовница отнеслась к дедлайну весьма философски. Она в меня не влюбилась, отношений со мной не планировала. И скорее всего, я был для нее экзотическим приключением - русский девственник с бешеным темпераментом. Она наслаждалась своей ролью учительницы, ей льстил мой восторг и слова восхищения, а особенно когда я по-русски матерился во время оргазма. Я полагаю, при ее любви к свободе и независимом нраве, видя мою настойчивость и, что скрывать, некоторую агрессивность, без перспективы избавиться от меня через неделю она бы напрягалась. Попробуй потом отделайся от такого. Я ее понимаю.
        Но сам факт того, что все это скоро закончится, заставлял нас отдаваться друг другу с животной, неутомимой страстью. Ничего не откладывать, выкручивать на максимум градус разврата и воплощать все фантазии, которые приходили в голову и мне, и ей. Я сейчас не мог бы вспомнить чего-то, на что она сказала бы «нет», хотя легко могла остановить, если ей что-то не нравилось, но сразу показывала, как сделать лучше, и мы продолжали, а я всегда знал, что она со мной по-настоящему кайфует, а не приотворяется. И это было потрясающее чувство, ради которого стоило стараться.
        Мои патроны быстро догадались, где пропадает подшефный студент, и горячо поддержали, перестали спрашивать, когда вернусь и куда собрался. Просто с улыбкой кивали и отправляли за дверь с напутствием «брать от жизни все». Я и брал.
        Наш последний день, когда чемодан был уже упакован, а документы лежали на подушке неделю не тронутой кровати, мы с Элизой договорились провести вместе и попрощаться не в аэропорту, а у порога. Всю ночь мы не слезали друг с друга, будто стараясь натрахаться впрок. А под утро, за полтора часа до прощания, я взял телефон с собой в ванную. Надо было сообщить родителям время прилета и убедиться, что они приедут меня встречать.
        Я включил мобильный и сообразил, что не заглядывал в него всю эту горячую неделю. В мессенджере висело три десятка неотвеченных. С десяток от родителей, куча от Семена, который успел со мной поссориться, пока я не читал его сообщения. И пять от Альбины. При взгляде на красную цифру возле ее аватарки мне в живот как будто скользнул кубик льда.
        Я ее, конечно же, не забыл. Сказать честно, я просто малодушно прятался от мыслей о ней. Топил на дно сознания и избегал всех связанных с нею чувств и ощущений. Откладывал столкновение с реальностью, как только мог. В моем мозгу, в принципе, оставалось крайне мало участков, которые занимались чем-то еще, кроме обслуживания нижней половины фигуры. Разум вышел из чата. И теперь, когда сообщения от нее смотрели на меня, а я на них, мне духа не хватило закрыть мессенджер и вернуться в постель. Сначала я прочитал и ответил всем остальным, морально готовясь к встрече с неизбежностью, отдышался и тапнул на чат с Альбиной.
        «Лешечка, привет! Прости, что не отвечала тебе два дня, кое-что случилось, но об этом позже. Ты себе не представляешь, как я радовалась, когда смотрела твои видео. Такой ты счастливый и друзья у тебя чудесные. Даже слезы от радости за тебя. Я так давно не видела тебя таким и знаю, что виновата в этом. Поэтому сейчас сижу и улыбаюсь. Самой становится легче и веселей. Посмотрела уже тысячу раз, наверное. Присылай еще, ладно? Если будет что. Как бы я хотела оказаться там с тобой».
        «Немного о грустном. Сразу предупреждаю, все уже в порядке! Я упала с лошади. Потом расскажу, как это вышло. И так неудачно, что сломала себе ключицу. Провалялась два дня в больнице, делали операцию, перелом со смещением. Фотки высылать не буду, а то испугаешься. Сейчас почти не болит. В Питер полечу, наверное, тоже в гипсе. Но мне все равно на лошади скакать очень понравилось. Выздоровею, снова пойду. Вот такая я сумасшедшая. Пришли мне море. Буду лежать и смотреть, как оно волнуется за меня .»
        «Знаешь, я за это лето многое поняла и очень хочу тебе рассказать об этом. Мне гораздо легче, тут есть одна женщина, она психолог и мама моей подруги. У меня даже подруга тут есть, можешь себе представить! Настоящий психолог, а не как у нас в школе: нарисуйте несуществующее животное. Пройдите тест. Знаешь, как надоело. Она со мной много говорила, и мне стало легче. Правда-правда! Я знаю, что угнетала тебя своим унылым видом. Но теперь все будет иначе. Я наконец-то чувствую себя живой. Сказала Смерть. Хаха! Напиши мне что-нибудь».
        «Меня выписали, немного волнуюсь, что ты не читаешь и не пишешь. Надеюсь, с тобой все хорошо».
        «Леш… ты где? Скучаю… люблю…»
        Я прочитал это, и у меня настолько затрясись руки, что телефон выпал и грохнулся о кафель, экран расцвел снопом трещин, как разбилась в тот момент моя жизнь. Последнее сообщение было отправлено двое суток назад, а первое наутро после моей измены. Я почувствовал, как земля уходит из-под ног. Сердце забилось где-то в горле, и я начал задыхаться.
        То есть пока… мой самый близкий человек на всей земле… лежал в реанимации… я… здесь…
        Шок был такой силы, что меня замутило и вырвало бы, если б было чем. Я стоял над раковиной, задыхался, и перед глазами все плыло и шло пятнами. Такого чудовищного чувства вины, стыда и отвращения к себе я не испытывал ни разу в жизни. Предатель. Изменник. Сволочь. Ей было плохо, а я ее оставил. Бросил. Думал только о себе и своих хотелках. Искал предлог, чтобы прыгнуть в постель и не чувствовать себя виноватым. Не дождался ОДИН ДЕНЬ, чтобы развеялись все сомнения. Чтобы остаться любимым, верным, честным. Чтобы сохранить наши драгоценные отношения, которые висели на волоске, и я, именно я его оборвал.
        Я схватился руками за голову, она была горячей, лоб мокрым. Что я натворил? Что наделал? Что? ЧТО? Она никогда не простит! Не простит меня.
        Я провел в ванной столько времени, что Элиза заволновалась или соскучилась, пришла под дверь, поскреблась.
        - Милый, открой, я тоже хочу в душ, примем вместе? - мурлыкала она.
        А когда я вышел, она взглянула на мое лицо и отшатнулась.
        - Что стряслось? - ее глаза наполнились страхом. - Милый?
        Мои ноги подкосились, я сел на пол, закрыл лицо руками и затрясся. Элиза бросилась ко мне, упала рядом на колени, обняла, прижала к себе, стала гладить по голове, приговаривая что-то ласковое на испанском.
        - С кем-то плохо, да? - шептала она. - Скажи мне. Поговори со мной.
        И я рассказал. Все как есть. Про свою большую любовь, свои мысли, сомнения, боль и побег в ее, Элизы, постель. И о том, что узнал теперь и какой грязной тварью я чувствую себя сейчас. Рассказал, и глаза заломило так нестерпимо сильно, что я захотел отвернуться, сбежать, чтобы она не видела мои чертовы слезы предателя и слабака.
        Но Элиза удержала меня. Ласково гладила по лицу, по волосам, заглядывала в глаза.
        - Ты можешь плакать, это ничего. Это же твои чувства, естественные, живые. Боль, как и радость, - это то, что делает тебя настоящим. А ты такой живой мальчик. Такой светлый и чистый, способный на большую сильную любовь. Это так прекрасно!
        - Я все испортил! Элиза! Разве ты не понимаешь? - закричал я.
        - Мне трудно понять, милый, - вздохнула она, - я не знаю, как вся эта радость и удовольствие, - она махнула рукой в сторону постели, - может сломать жизнь, разбить сердце. Ты старался сделать счастливой ее. Ты сделал счастливой меня и сам был счастлив. Разве это плохо? Думаешь, она не поймет?
        - Не поймет, нет. И я бы не смог. - Я замотал головой.
        Элиза, космическое существо, ее серьезные отношения означали, что она какое-то время хочет только одного партнера. А потом это у нее заканчивалось, и она ждала, что любимый порадуется, что ей хорошо с кем-то еще. Куда ей понять, что это такое, когда ты чертов однолюб? Когда всю свою сознательную жизнь чувствуешь себя неотъемлемой частью пары и все свои чувства посвящаешь одному человеку, для которого ты рожден. Создан, чтобы быть рядом. Когда счастье для тебя пополам не делится, и ты клянешься ждать близости три года, зная, что это будет самым важным событием для вас обоих, и каково это - отупеть от боли и сомнений, запутаться, попасть в водоворот, вынырнуть и не увидеть берега. Потерять ориентир. Украсть у самого близкого человека то, что обещал и хотел отдать только ей?
        - Ну… ты можешь ей не говорить, - невозмутимо пожала плечами Элиза.
        - Она поймет, она увидит меня и все поймет. Да и я не смогу врать. Только не ей.
        - Если она тебя любит, она поймет и простит тебя. Я в это верю. Ты действительно никому не причинил вреда! Ты не хотел обидеть ее, не хотел у нее чего-то отнять. Ты любишь ее. Мне досталась страсть и твое тело. Сердце же важнее. Правда? - Она с улыбкой заглянула в мои глаза.
        - Мы слишком разные, - прохрипел я, поднимаясь на ноги.
        - Не знаю, - она встала вслед за мной, - мне кажется, у нас с тобой кое-что общее точно есть. И я ни о чем не жалею.
        Я посмотрел на нее, испытывая глубочайшее, рвущее меня на части горе. И понял, что если останусь тут еще хотя бы немного, то испорчу и ей все впечатления от этой недели. А она-то здесь ни при чем! Хоть я и винил себя за то, что произошло между нами, но хотел оставить о себе только приятные воспоминания. Я вымученно улыбнулся и подобрал с пола свой разбитый телефон.
        - Прости, мне надо бежать. Спасибо тебе… за все. Я тебя никогда не забуду, - выдохнул я, и она с улыбкой обняла меня. Я заставил себя обхватить ее за плечи, но быстро отстранился. - Я пойду, мне нужно успеть перед вылетом снять море…
        - Леш, я не верю, что повелась на твою провокацию, - выдохнула Альбина, усаживаясь в машину, - ты опять везешь меня куда-то перед комендантским часом! Что если мы не успеем вернуться?
        - Ну, на крышу точно не полезем, - он рассмеялся и покосился на нее.
        Женщина мечты была одета в белые кожаные кеды и узкие укороченные джинсы, обтрепанные на краях, обтягивающие стройные ноги как лосины. Сидели они на ее фигуре идеально, глаз не оторвать! Дальше внимание примагничивала узкая полоска голого живота между джинсами и белой обтягивающей блузкой с пересекающим талию ремешком, накрест сходящимся под грудью. Лифчик могла бы и не надевать, мечтательно подумал Алекс, представляя, как бы это смотрелось с ее-то аккуратной грудью. Поверх блузки она накинула джинсовую куртку по погоде, но в машине сняла ее и бросила на заднее сиденье. В небольшом бумажном пакете виднелись ремешки танцевальных туфель. Слегка волнистые волосы были собраны в высокий конский хвост. И вроде просто, ничего особенного, но дыхание застревает!
        Алекс в похожих кожаных кедах с брендовой полоской на боку на голые лодыжки, в светлых джинсах с подворотами, на ремне и белой приталенной рубашке навыпуск с подкатанными до локтей рукавами и небрежно распахнутым воротом выглядел с ней в паре как из одной коробки.
        Он покосился на циферблат тяжелых часов и убедился, что до комендантского часа еще далеко и рановато она начала нагнетать и нервничать.
        - Ну я серьезно! Я мужа обманула, он в ночном рейде, а я еду куда-то с тобой. Если мы попадемся, на этот раз мне точно конец!
        - Не надо паники, это не вечеринка на Титанике. Расслабься и выпей. - Он кивнул на стоящую в держателе мини-бутылку шампанского. Он еще в тот раз в ресторане заприметил, какое она пьет - Мартини Асти.
        - Что, из горла?
        - Да нет же, вон стаканчики в дверце.
        - Уже спаивает меня. Опасный ты человек, Вольский, - вздохнула она, но стаканчик наполнила и, смакуя, с наслаждением выпила.
        Через двадцать минут он припарковал машину на задворках, они вышли, и он уверенно взял ее за руку. Вел и переписывался с кем-то, а Альбина смотрела по сторонам. Ботанический сад. Какой-то огромный университет со множеством корпусов. Ах вот! Туда-то они и шли. Откуда-то с торца, задними дворами, добрались до лестницы, уходящей под землю к двери в подвал. Она была приоткрыта, и оттуда на них кто-то смотрел. Преступники юркнули внутрь.
        Там Альбина с любопытством осмотрелась, пока Алекс приветственно обнимался с тем парнем, что их встретил и теперь запер дверь на ключ. Помещение, в которое они попали, больше всего напоминало свалку. Какие-то доски, рухлядь, приставленные к стене рулоны. Парень кивнул и молча повел их темным, пыльным служебным коридором. Проход сузился, так как вдоль стены кто-то выставил огромные пустые книжные шкафы, и Альбина прижалась к его плечу. В этом безмолвии и неопределенности Алекс чувствовал, что она напряжена,
        и успокаивающе сжал ее ладонь.
        Проводник свернул в боковое ответвление коридора и распахнул перед ними неприметную дверь, за которой сгущалась темнота и лестница снова уходила куда-то вниз. И оттуда, снизу, издалека приглушенно до ушей доносились звуки музыки. Они пошли ей навстречу, а музыка становилась все громче, и легко было распознать ритмичный рисунок латиноамериканских мотивов, какие бывают на сальса вечеринках. Бывали… когда вечеринки еще не были запрещены. Они вошли еще за одну дверь, и Альбина ахнула!
        Просторное темное помещение было наполнено музыкой и тусклым светом одной оранжевой лампы над круглой площадкой, плотно окруженной людьми. А в центре этой площадки двигалось множество пар. Они танцевали бачату, так, как будто смертельный вирус не угрожал когда-то каждому из них и можно было вот так запросто прикасаться друг к другу. Как будто нет ни пандемии, ни карантина, ничего этого не было. Приснилось. Есть только танцы и желание людей прикасаться друг к другу. Некоторые пары желали так, что хотелось предложить им отдельную комнату. Чем-то это напоминало ту самую чувственную, пропитанную страстью сцену из «Грязных танцев», в которой сотрудники дома отдыха по-своему проводили свободное время, танцуя и извиваясь в объятиях друг друга.
        - Вот где химия, - произнес Лекс ей прямо в ухо, - пойдем, посмотришь.
        Он повел ее сквозь плотное кольцо вокруг танцующих, и они встали в первом ряду.
        - Это sensual bachata, - пояснил происходящее Вольский, - у некоторых слишком чувственная. Но это детали. Главное - это поймать волну, и тогда ты можешь почувствовать химию с кем-то из этих парней.
        - А если я не поймаю волну? - испуганно выдохнула она ему в ухо, и мурашки заструились по его шее на спину.
        - Тогда просто отлично потанцуешь, - он сдвинул и повел лопатками, не в силах терпеть это растекающееся по коже ощущение ее дыхания. - Танцевать так совершенно не обязательно. Только то, что хочешь и чувствуешь сама.
        Она ухватилась за плечо Алекса, застегивая на тонкой лодыжке ремешок танцевальных туфель. Распрямилась, сразу сделавшись немного выше и ближе к его уху, и шее, и к мурашкам. Господь всемогущий, дай ему сил!
        - Да я так и не смогу, - вспыхнула она.
        - Ты опять, - Алекс закатил глаза и, поскольку предыдущая мелодия только что закончилась, взял ее за руку и повлек за собой.
        - Подожди, ты что? Я не готова! - зашептала она ему в ухо.
        - Просто представь, что мы на уроке, и расслабься. - Он встряхнул ее руки и приблизился на расстояние пионера, который уже как-то много себе позволяет. - Вот видишь? - Он сверкнул зубами в полумраке. - Иисус на посту.
        Он подмигнул ей и повел в обычную, ничуть не чувственную бачату. Они сделали по паре шагов в такт музыке влево, потом вправо, Аль старательно делала изящный кик бедром, за что получила его улыбчивое одобрение, и послушно крутила правый поворот, затем левый.
        - Ни о чем не думай, просто расслабься, - произнес он, продолжая умело и легко вести ее в танце.
        Альбина быстро поверила, что они так и будут танцевать на расстоянии протянутых рук, таким безопасным и сосредоточенным старался выглядеть Алекс. Вскоре он ощутил, как партнерша отпустила напряжение и растворилась в ритме музыки, добавила амплитуды своим бедрам и плечам, начала ощущать драйв танцора, который хочет выразить все свои чувства в движении тела. Он это видел по тому, как прикрылись ее глаза и приоткрылись губы, по тому, как она задышала и смело, свободно задвигались ее плечи и руки, как будто отпустила мысли о том, что должна делать и позволила себе по-настоящему кайфовать от процесса. Наслаждалась собой в моменте.
        Под конец танца Алекс уже с удовольствием любовался ее счастливой улыбкой, как вдруг мелодия закончилась, и ее сменила очень похожая, только чуть более медленная и тягучая. Альбина замерла на месте, видя, что остальные пары покидают освещенную площадку и их сменяют другие. Но Вольский удержал ее за локоть, вытянул руку и сделал приглашающий жест какому-то парню. Тот охотно подошел, обнял его, хлопнул по спине. Он передал ее ладошку новому знакомому и произнес:
        - О-о-очень бережно, Вить, - сказал он и отступил в толпу наблюдателей.
        Альбина испуганно обернулась на него через плечо, но уже спустя несколько тактов закружилась и затанцевала. Алекс глаз с нее не сводил. Какая красавица, господи! Ноги, стройные, бесконечные, на каблуках вообще космос какой-то! А эти изящные пируэты бедрами. Он засмотрелся. Витьку можно было доверять, и не было никакого смысла следить за его руками. Альбина то и дело оглядывалась, с улыбкой встречаясь глазами с ним, и Лекс видел, как она счастлива. Как легко и радостно она танцует незамысловатые связки, которые предлагал ей партнер. К нему самому подходили танцоры, здоровались, обнимали. Некоторых девушек приходилось останавливать в проявлениях чувств. Танцевать он сегодня хотел только с ней, и стоило мелодии закончиться, как снова перехватил свою партнершу и вывел в круг.
        Они отдыхали, обсуждая разные стили эффектных пар, потом Алекс выхватывал для нее партнера из толпы и отпускал или вел сам. Альбина расслабилась, она раскраснелась, улыбалась, задыхалась от счастья и восторга. Она танцевала, как ни разу не получалось в классе и будто порхала над танцполом. Ее осыпали комплиментами, целовали ручку, заглядывали в глаза. Несколько раз Алексу приходилось отказывать претендентам. Раз она поспорила, пошла танцевать и вернулась разочарованная.
        - От него страшно пахнет потом, - ухмыльнулся Лекс, она поморщилась и кивнула.
        - Ты танцуешь здесь лучше всех, права была Бланка, - ее дыхание снова обожгло шею.
        - Танцевать как следует я пока еще не начал, - он широко и хищно улыбнулся. А для чего еще он отпускал ее с другими парнями? Попробуй, сравни, убедись.
        - Чего же ты ждешь, - с веселым вызовом отозвалась она.
        - А вот как раз восьми двадцати двух. - Он взглянул на часы, бросил в нее наглый, смеющийся взгляд и увлек за обе руки на танцпол, где как раз сменилась музыка на медленную и переливчатую.
        Она встала, как прилежная ученица, вложив ладони в его горячие пальцы и ожидая первого сигнала, как вдруг он потянул ее за руки на себя, перехватил одной рукой за талию, второй ладонью ласково перебрал пальцами между лопатками, и она выгнула спину ему навстречу и оказалась почти сидящей на основании его бедра. У Альбины перехватило дух, и в ту же секунду она повторила движение его тела, как свое. Сильными руками он уверенно и крепко взял ее и повел в чувственную бачату, а она, черт возьми, без мгновения сомнений повелась.
        Алекс приблизился своим лицом к ее, и они почти соприкоснулись носами.
        - А как же Иисус? - спросила она шепотом.
        - У него полно дел и без нас, - ответил он и раскачал ее из стороны в сторону, крепко прижимая животом к своему.
        Она вздохнула, закинула одну ручку ему на шею, другую положила на плечо, и ее тело охотно повторило за ним восьмерку бедрами, притираясь промежностью о его бедро и соприкасаясь грудью. Ее рот приоткрылся, и ему показалось, еще чуть-чуть и она бы застонала. Вожделением долбануло так, что ударило в голову и повело. Все его тело обдавало нестерпимым жаром, и в таком плотном контакте Альбина, несомненно, чувствовала его возбуждение. Она опустила голову, уткнувшись взглядом в его грудь. Но надолго ее не хватило, и уже в следующий момент, когда они раскачались, втираясь друг в друга по нисходящей, плавно сгибая колени, она подняла на него взгляд и уже не смогла отвести.
        До чего же притягательной она выглядела сейчас, без улыбки, с учащенным дыханием и затуманенным взглядом, с румянцем, разливающимся по щекам. Алекс и сам не улыбался, только часто дышал и пялился на ее губы.
        Они сделали волну навстречу друг другу, и Алекс почувствовал, как она плотно трется о его ногу не только вперед-назад, но и слегка вращая бедрами. Он сместил горячую ладонь, что лежала на ее талии, чуть ниже на крестец и прижал, помогая втереться еще крепче. Она вздохнула, приоткрыв рот шире и запрокинула голову, Вольский увел ее в прогиб назад на своей руке, слегка подталкивая снизу в ритме музыки, а она вместо кика бедром вскинула ножку, согнула в колене и дважды в такт толчкам снизу потерлась своей внутренней стороной бедра о его внешнюю.
        Она вернулась к нему лоб ко лбу уже горячая, дышащая часто, глубоко, как во время секса, и сразу запустила пальцы в волосы на его затылке, а у него глаза закатились от кайфа. Ее ресницы были прикрыты и дрожали, Альбина облизнула губы и звучно вздохнула от очередного протяжного движения, в котором он плотно протянул ее промежностью по своему бедру и крепко толкнул снизу в конце. Алекс склонился к ее плечу, переместил свои огромные лапы на изгиб бедер у поясницы, что вообще-то было не по правилам, и плавно раскачал по кругу. А потом смело, уверенно, умело, как могут только лучшие танцоры и любовники, повел ее в головокружительное вращение, взял за плечи, резко крутнул спиной к себе и подступил сзади. Прижался, задышал в ухо так, что ее глаза закрылись, а голова качнулась в сторону, будто подставляя шею для поцелуев.
        Одна его наглая лапа заскользила по бедру на талию, оттуда вдоль ребер и выше, выше, а вторая жадно прижалась к животу, плотно, горячо погладила от центра книзу, пока Альбина раскачивала бедрами. Ладонь замерла в паре сантиметров над лобком и мягким рывком на себя вдавила попу ему в пах. Он встретил ее мягким толчком сзади и их бедра синхронно описали круг.
        Альбина со вздохом уронила голову назад, ему на плечо и закрыла глаза, отдаваясь во власть этому трению о его отчетливую эрекцию, и то, что раньше смущало и даже пугало ее, теперь вызвало немедленное возбуждение. Одна ее рука легла поверх его ладони на животе, потерла, другая взмыла вверх и назад ему за плечо, схватила его за шею под затылком и сжала, пока не та, что волнующе согревала низ ее живота, а вторая его ладонь обогнула грудь плотно погладила ее шею снизу вверх и слегка сжала под челюстью. Они чуть повернулись друг другу навстречу, и губы взаимно обожгло горячим дыханием. А в следующий момент он развернул ее обратно к себе лицом.
        Альбина чувствовала себя так надежно, так возбуждающе легко в его руках, что даже закрыв глаза, все равно не сбилась, отвечая телом на его сигналы безошибочно и жарко, так, будто не он технично вел их, а оба они на одной волне знали и умели вот так доводить друг друга до напряженного исступления.
        Это было удивительное, окрыляющее и раскаляющее чувство, когда в таком плотном контакте она чувствовала не только его виртуозное мастерство владеть партнершей, вести, возбуждать, но и могла ощутить себя не менее умелой, напористой, страстной и желанной. Могла понравиться себе в моменте, любоваться собой и им, когда не партнер делает все это волшебство с ней, а они делают это друг с другом!
        Само осознание, что она так МОЖЕТ и завести, и завестись, быть такой раскованной, горячей, остро чувствующей каждую точку соприкосновения… это опьяняло, погружало тело в тягучее, сладкое томление, разливающееся, разгорающееся внизу живота и заставляющее течь как никогда в жизни. Настолько, что впору испугаться, а не останется ли у него мокрое пятно на джинсах, когда она слезет с его ноги. Подобное она чувствовала впервые и едва дышала от восторга. От него, от себя, от бешеных волн эйфории, что лупили в низ живота, и хотелось еще, еще, не останавливаться.
        Он же просто с ума сходил от такого свободного доступа к телу, от ее реакций на каждое прикосновение, оттого, как чувствовал, что она завелась. И так безумно тянуло в поцелуй, что он подался навстречу, слегка подталкивая носом, потираясь крылом о ее, желая, чтобы она запрокинула голову, подняла подбородок чуть-чуть выше. От ожидания кровь толчками забилась в его губы, и кожа на них загудела от предвкушения прикосновения. Ему не хватало от нее одного малейшего движения согласия: поднять лицо навстречу, податься вперед, приоткрыть губы, что угодно, чтобы знать, он не пересекает грань и она уже готова забыть обо всем.
        И она сделала это движение навстречу поцелую, он отчетливо почувствовал его и понял, что контроль утерян и она отдалась безумию. Вольский хорошо знал это чувство, когда девушка так возбудилась, что бросила вожжи и забылась. Как правило, после этого наутро она оправдывалась, что вообще-то она не такая и вот так никогда не поступает, но в этот раз… И он, конечно, верил и понимал, что в какой-то момент голова уступила телу, а оно согласилось на все. И знал он также, что оправдывались они не потому, что осознанно принимали решение так поступить. Они подчинились силе возбуждения. Он делал так, чтобы ни одна не пожалела о случившемся. Но в этот раз был уверен, что Альбина пожалеет. И исправить ничего будет нельзя, она даст такую заднюю, что превратится в точку на горизонте.
        Поэтому в момент, когда любимая бросила вожжи и больше всего хотелось схватить ее губы и ответить на призыв, увлечь в темноту, и он даже знал укромное местечко, где здесь можно было уединиться, и хотел этого так… как никогда в жизни! Все свои прежние брошенные вожжи отдал бы ради того, чтобы не останавливаться сейчас. Но вместо того, чтобы бросить свои, он уперся лбом в ее лоб, их носы соприкоснулись крыльями и губы сблизились настолько, что ощущалось тепло ее кожи. Аль судорожно вдохнула, но в поцелуй он так и не нырнул. Прошептал, невесомо задевая губы своими:
        - Холодная, да?
        - Леш… - почти со стоном выдохнула она, но фразу про «не надо, пожалуйста» не продолжила.
        Мелодия закончилась, и они остановились посреди танцпола, лицом к лицу, крепко стиснув друг друга в объятиях и тяжело дыша. Она сама потерлась о него носом вверх-вниз. Тело не желало останавливаться и продолжило тереться о него животом, присогнутым бедром, и ничего более возбуждающего Алекс в своей жизни еще не ощущал. Она задержала дыхание, а потом протяжно выдохнула с дрожью, и его окатило новой волной вожделения. Ладонь заскользила поперек изогнутой поясницы по теплой полоске обнаженной кожи, вторая нырнула за ушко, погладила шею, а большим пальцем потерла висок. Она прижималась к нему, крепко-крепко обнимая за грудь, а пальцы обеих рук ногтями рисовали огненные полосы у него на спине. Алекс закрыл глаза и шумно выдохнул, обдавая кожу тяжелым, горячим дыханием.
        Никого не существовало вокруг, пока они стояли вдвоем в центре танцевальной площадки прямо под оранжевой лампой, и все взгляды были направлены на них. Для Алекса зал опустел, остались только они вдвоем. Между ними циркулировало такое электричество, такое бешеное возбуждение, что все тело гудело. Пусть это никогда не кончается, никогда, никогда!
        Альбина приоткрыла губы и едва слышно выдохнула, подаваясь навстречу, и Вольского сладко стиснуло изнутри и прокатилось из низа живота в грудь. Он ведь тоже не железный, блюсти ее принципы и думать на два шага вперед. В этот момент все волевые заслоны и аргументы пали. Он наклонился, ниже, ниже, почувствовал, как она тянется навстречу и почти ощутил тепло ее губ, как вдруг над головами под потолком, словно выстрел, раздался крик:
        - Облава! Бегите!
        Алекс вздрогнул.
        Альбина отпрянула, разрывая волшебное, электрическое слияние тел. Лекс перехватил ее взгляд, полный паники, и быстро схватил за руку.
        - Держись за меня, не вздумай отстать! - крикнул он, потому что вокруг уже безмолвно заметались люди, сталкиваясь друг с другом.
        Все плотной толпой ринулись к выходу, а Лекс потащил ее в противоположном направлении.
        - Куда? - пискнула она.
        - Доверься мне!
        В темном дальнем углу помещения они ввинтились в узкий проход между тумбами, составленными друг на друга и подбежали к неприметной белой двери. Лекс толкнул, подергал ручку - без толку. Заперто. Оттеснил ее назад и одним ударом ноги вышиб хлипкую створку. Втащил ее за собой в следующее помещение, где было тихо и пусто. Оттуда приоткрытая дверь вела на лестницу, и они побежали наверх со всех ног. Позади раздавались громкие крики, команды, и кричать так могли только копы.
        - Господи… господи… боже мой, - панически выдыхала она, до белых пальцев сжимая его руку.
        Они поднялись на два этажа и вырвались в пустой, гулкий коридор с дверями аудиторий в одной стене и окнами в другой. Побежали. Где-то позади раздавались шаги, шум. Он не знал точно, погоня ли это, но рисковать не хотел. Налево! Еще одна лестница. Широкая, освещенная лампами. Они взбежали по ней наверх и попали в обширный зал с колоннами и роскошной люстрой под потолком. Напротив вход в еще один коридор. Туда!
        Грохот шагов преследовал их по пятам. Они метнулись в двери, и Лекс втащил ее в темное боковое ответвление коридора и втолкнул в глубокую дверную нишу, закрыл собой и прижался ближе.
        Сердце колотилось как бешеное. Недавнее дикое возбуждение смешалось с адреналином погони, и ее близость сейчас была такой опьяняющей, а в сочетании с прерванным предвкушением прикосновения губами к счастью и вовсе едва выносимой. Он склонился над ней, расправил пальцы и крепко сжал ладонями ребра под грудью так, что и сам почувствовал ее учащенное сердцебиение. Альбина откинула голову, прижавшись затылком к створке двери, губы приоткрылись, и она положила обе руки ему на грудь. Тонкие, узкие ладони медленно поползли вверх. Их взгляды снова встретились. В этом темном тесном закутке стало так хорошо и до мурашек уединенно, что захотелось забыть обо всем, будь что будет.
        «Сейчас», - подумал он, сердце сладко замерло, предвкушая первое погружение.
        И тут над их головами зазвучал голос:
        - Внимание, в здании проходит полицейская операция, это не учебная тревога. Всем студентам и сотрудникам университета оставаться на своих местах, приготовить документы, в здание никого не впускать, никого не выпускать.
        - Твюмть! - выдохнул он.
        Остановился, она тут же отвела взгляд, сжала кулачки, затряслась, с тревогой выглянула из-за плеча и снова заглядывая в лицо.
        - Лешечка, что делать?
        - Я нас вытащу, обещаю! - Он посмотрел в ее глаза, полные паники, и провел большим пальцем по виску и вниз на скулу. Она прикрыла глаза. - Веришь мне?
        - Верю.
        - Идем спокойно. До комендантского часа только полтора часа. У них мало времени на обыск всего здания.
        Спокойным шагом он провел ее еще одним коридором. При всем желании она бы теперь не нашла путь обратно. Они поднялись на третий этаж и вошли в широкую деревянную двустворчатую дверь. Альбина осмотрелась. Библиотека! За стеллажами сидели и недоуменно переглядывались два студента. Библиотекарша окликнула вошедших.
        - Библиотека закрывается, пособия больше не выдаем, - строго сказала она.
        Лекс обернулся и просиял.
        - Светлана Борисовна, душа моя! - он бросился к стойке.
        - Алексей! - все лицо пожилой пухлой женщины расплылось в добродушной улыбке. - Ну надо же…
        Ее взгляд скользнул по их запыхавшимся лицам, остановился на испуганном взгляде Альбины, и дебет сошелся с кредитом.
        - На тебя облава?
        - Ну конечно!
        - Я сейчас!
        Она с грохотом выставила на стол большой ящик, в котором рядком торчали корочки студенческих билетов, оставленных в залог за книги. Она принялась открывать их по очереди и откладывать в сторону. Лекс быстро сориентировался, присоединился и вскоре сунул Альбине в руки студенческий билет. Блондинка на фотографии внутри отдаленно напоминала Альбину с волосами, собранными в хвост.
        - Бери книгу и садись, - скомандовал он и через три минуты присоединился. Сел рядом, висок к виску, и склонился над раскрытыми страницами учебника по электромеханике.
        В коридоре раздались громкие голоса, шаги. Алекс почувствовал, как она напряглась, и нашел под столом ее ладонь, их пальцы сплелись, и он крепко стиснул ее руку.
        - Не нервничай, они заметят, - шепнул он.
        - Что если он дал на нас ориентировку? - с отчаянием выдохнула она.
        Лекс только скрипнул зубами в ответ. Ему не показалось, она действительно боится!
        В зал вошли двое. Вольский едва не застонал: маски-шоу с автоматами. Это, ну честное слово, перебор! Альбина затряслась сильнее. Он оставил книгу, развернулся вполоборота, загораживая ее плечом и уверенно и смело взглянул в глаза нависающим над ними бойцам.
        - Документы, - рявкнул один из них.
        - Извольте, - он придвинул оба студенческих билета по столу, потом качнулся на стуле, выглядывая из-за фигуры полицейского, и громким шепотом спросил: - Светлана Борисовна, а есть еще один справочник? Я читаю быстрее нее! Уже б закончил!
        - Что есть, все дала, - мерзким казенным тоном ответила она. - Вы мне еще пособие Усольцева не вернули. Могу вам вообще ничего не выдавать!
        Лекс мысленно восхитился актерскими способностями библиотекарши, которую в свою студенческую бытность регулярно вербовал в союзницы, таскал конфеты, шоколадки, лишь бы прощала долги и выдавала редкие книги вне очереди. Все помнит, добрая женщина! Сердце бывшего студента наполнилось благодарностью.
        Два студенческих билета шлепнулись на стол, и бойцы пошли к следующему столу. А Вольский послал сразу серию воздушных поцелуев своей сообщнице. Она показала ему кулак и улыбнулась. Он снова взял Альбину за дрожащую руку, поднес к лицу, прижался губами и стиснул в своей.
        - Тихо, тихо, маленькая, - прошептал он ей в ухо. И увидел, как она закрыла глаза и медленно выдохнула.
        Бойцы покинули библиотеку, и Аль без сил привалилась к его плечу.
        - Десять минут и пойдете, - сказала Светлана Борисовна.
        - Откуда ты ее знаешь? - спросила Альбина.
        - Я тут пять лет как каторжник отучился. Завел связи. Думаешь, кто организовал тот вертеп, где мы плясали? - он ухмыльнулся. - Я уж давно выпустился, а дело живет.
        - И все погибло из-за меня! - с мукой в голосе простонала она.
        - Почему ты так уверена, что из-за тебя?
        - Ты веришь в подобные совпадения?
        - В любом случае, надеюсь, поймали не всех, посидят пару дней в КПЗ, отделаются штрафом. Не вычислят же они организаторов. Если, конечно, не назначат.
        - А что будет организаторам?
        - Неважно.
        - Нет, важно! - ее голос дрожал неподдельным страданием.
        - Каторга, - произнес он страшное слово, и она уронила лицо в ладони.
        - Нет! Нет! Как так можно? Они же ничего не сделали! Такие хорошие, милые ребята… Мы всего лишь пришли потанцевать, а теперь они сломают чью-то судьбу. И возможно, из-за меня! Понимаешь? Я не хочу в это верить. Это не он, не он… Не может быть… не может! Мы же просто танцевали… Леш! - ее глаза наполнялись слезами.
        - Все знают, на что идут, - он стиснул зубы и погладил ее по спине, Альбина уткнулась в его плечо и беззвучно заплакала.
        Лекс молчал, пока она тряслась, нечего было сказать, он и сам переживал. Там были его приятели, хорошие, веселые, интересные ребята, девушки, которые дарили ему любовь, и просто классные подруги. Нельзя было предсказать, что случится с каждым из них. Пойманы ли? Пострадают ли и насколько? Но на душе было тревожно и гнусно. Он беспокоился за них всех, ругал себя, что впопыхах не показал путь на свободу остальным и сидел, уставившись в одну точку, пока она всхлипывала и дрожала. Он подумал, что если действительно облава на нее? Сердце сковала лютая злоба. Ну, Дэнчик, если это ты, берегись!
        Через десять минут они вышли из библиотеки, что закрылась за их спинами и пошли по коридору к лестнице. Альбина успокоилась, была молчалива и сосредоточена. Им обоим еще надо было выбраться, но вместо того чтобы выйти в вестибюль, где грохотали голоса, они свернули под лестницу и шмыгнули в заднюю дверь, ведущую к месту для курения. Вокруг было пусто и тихо. Алекс потащил ее за руку и через ржавую калитку у мусорных баков они выбрались на улицу.
        Быстрым шагом, переходящим в бег, они добежали до стоянки и сели в машину. Альбина откинула голову на спинку кресла и закрыла лицо руками. Он повернулся к ней, протянул руку, погладил от локтя и выше к плечу тыльной стороной пальцев. Ее кожа покрылась мурашками, и он их увидел! Как же хотелось схватить и перетащить ее через консоль к себе на колени. Его ладонь нырнула ей за ухо и он мягко повернул ее к себе, придвинулся ближе. Она отняла ладони от лица и посмотрела на него такими глазами, что у него сердце зашлось от острого ощущения все внутри переворачивающей любви.
        - Леш… - выдохнула она. - Что мы делаем?
        - Аль, я с ума сойду, если ничего не сделаю, - ответил он, склоняясь ближе к ее губам.
        - Если это химия… то… что я чувствую… я никогда не хотела так сильно… Никого! - она опустила голову и уставилась на рычаг переключения передач. - Ты такой… я с тобой теряю голову… - быстро шептала она, слегка вздрагивая от его прикосновений.
        А Лекс едва слышал. Его пальцы гладили ее по шее, убирали платиновые пряди за ушко, путались в них, почесывали затылок. Он уткнулся носом в ее волосы, вдохнул запах, голову повело сильней, и принялся мягко целовать ее макушку, обдавая кожу горячим дыханием. Она не сопротивлялась.
        - Меня тянет к тебе так сильно, но… я боюсь, что если узнаю, как это… быть с тобой… обратного пути уже не будет… Как мне потом жить?
        - А не узнать не боишься? - прошептал он в промежутках между поцелуями. - Как жить, не зная, что бывает так, как у нас? Навсегда в зрительном зале?
        - Боюсь, - на консоль капнула слеза, - Леша, мне страшно…
        Вольский мог сейчас сказать: «Не бойся», поднять ее лицо к себе и поцеловать. Он хотел этого всем телом, всем сердцем, всей душой! Хотел до дрожи. И она отзовется, ответит и тогда без сомнения лишится покоя. Навсегда.
        И в этот мучительный момент выбора между интересами ее безопасности и своими желаниями он понял, что не сможет настоять, не может сделать этот выбор за нее! Подтолкнуть к решению, сделать все за нее, как он поступал всегда - неправильно. «Подумай о ней!» - умоляла его Елена Сергеевна. Но всегда он думал только о себе. О своих чувствах, о своей любви. А их уже травят копами. Сегодня почти загнали в угол. А еще даже ничего не случилось, что же будет дальше? Он отчетливо запомнил ужас в ее глазах, дрожащую руку в своей.
        Проблемы будут крупные, это ясно, и теперь она на перепутье. Лезть в это пекло, чтобы быть с ним, или вернуться домой, покаяться перед мужем и спокойно жить. У него самого такого выбора никогда не было. Ему все равно не жить нормальной жизнью - от этого никуда не деться, но он-то справится, а она? Если не решит сама, будет ли счастлива и уверена в своем выборе, когда придется с ним пройти через ад, чтобы быть вместе?
        И не устроит ли он ей ад без «вместе»?
        - Не бойся, - проговорил он сдавленным горлом и убрал руку из ее волос, сел ровно и откинулся в кресле. Медленно выдохнул, сам не веря в то, что говорит. - Для меня обратной дороги нет уже давно. И это… больно. Я не хочу такого и для тебя… Пристегнись, я отвезу тебя домой.
        ГЛАВА 11
        Когда я вернулся в Питер, Альбина еще не прилетела, и я ждал этой встречи с замиранием сердца. Оно до боли сжималось от страха и ожидания. Будто что-то желанное, но жуткое приближается, и напряжение не отпускало совсем. Я засыпал и просыпался с тяжелым ощущением надвигающейся катастрофы.
        Первым, к кому я примчался за советом, был Семен. Он слушал меня, раскрыв рот, и сильно докучал выспрашиванием подробностей, от которых то с восторженным возгласом вскакивал, то восхищенно матерился, а то лохматил голову и ходил туда-сюда по кухне. И это его взбудораженное настроение настолько не вписывалось в то состояние, в котором находился я, что вскоре я пожалел, что рассказал ему, и уже не надеялся на адекватный совет.
        - Ну, во-первых, - выдал он, когда я закончил, - ты везучий мерзавец и красавчик!
        - Да пошел ты, - раздосадованный, я встал и хотел уйти, но он меня силком усадил обратно.
        - Ну прости, понимаю, тебе не до того, но как же я тебе завидую!
        На секунду этот его детский восторг вызвал у меня самодовольную ухмылку, но тут же она растворилась в накатившей, как цунами, вине.
        - А во-вторых: Альбине не говори. Как она узнает? Только от тебя.
        - Я не смогу ей врать! - возмутился я.
        - А надо смочь. Правильно сказала твоя Элиза, ты же не убил, не украл, не мучал котиков. Вы там кайфанули, зачем человеку, которому будет больно, знать об этом? Понимаю, ты был бы серийным извращенцем и собирался покрыть всех одноклассниц и одноклассников. Тогда ради ее же блага ей стоило бы держаться от тебя подальше. Но ты-то от любви своей не отказался. Больше так не будешь. Не будешь же?
        - Нет, блт!
        - Тогда что ей даст эта информация? Зачем она ей? Ну ошибся, все мы люди из костей и мяса. В своих чувствах ты уверен, больше ошибку свою не повторишь. Проехали, забыли.
        - Да как мне жить-то с этим? Ты хоть понимаешь, как это стремно?
        - А вот это уже твоя печаль, бро. Сам накосячил, сам и мучайся, а ее от этого береги. А то вывалишь такой ей на голову: Аля, мне стремно. - Он изобразил интонацию бегемота с насморком. - Облегчился. Поздравляю! Как ей теперь жить? Хороший вопрос! Рот на замок и живи как жил. А зато дождешься свою спящую красавицу и покажешь класс. Ты-то теперь мачо-дофигачо.
        Рациональное зерно в его рассуждениях, пожалуй, было. От себя мне никуда не деться, сожру себя изнутри, но ее-то зачем втягивать? Или самому без компании в аду гореть скучно?
        Я задавал себе вопрос: хотел бы я знать такое о ней? Но стоило подумать об этом и жить не хотелось. Сердце проваливалось куда-то в душное пекло и начинало равномерно прожариваться на огне ревности и безнадежного горя: ничего было бы не изменить, и я всю жизнь буду знать, что не первый. Не смогу разлюбить, теперь это ясно, и никогда больше не почувствую вот этого уверенного спокойствия и ясности, которая навсегда поселилась в моей душе, стоило мне однажды ее увидеть.
        И чем дольше я об этом думал, тем яснее понимал: этого не должно было бы произойти вообще или я никогда не должен был бы узнать. Точка. Иначе конец, гибель души и вечные страдания. Поэтому когда через четыре дня после начала учебного года моя любовь вернулась из своего травмоопасного путешествия, я был уверен в том, что буду молчалив как каменное надгробие над местом, где я похоронил свой страшный грех.
        Об Элизе я почти не вспоминал, а когда подворачивался повод, гнал от себя эти мысли и насильно переключал их на что-то полезное. Лишь много лет спустя я разрешил себе вспоминать ее без горького привкуса и принял всю свою биографию без самоистязания за ошибки. Ощутил благодарность, понял, какую огромную роль она сыграла в моей жизни, осознал, насколько важно мне было узнать о себе все то, что рассказала она.
        Но до этого момента было еще далеко. И совести мне хватило лишь на то, чтобы не винить Элизу в случившемся, убегая от ответственности, как безмозглый пацан. Только я знал, что мое сердце занято. Только я решал, идти ли мне в тот парк с конфетами в кармане. Только на мне была ответственность поехать к ней домой и, убежав, вернуться. Но, черт побери, как бы я хотел не вернуться в тот день! Заблудиться, не найти и не подняться по той лестнице.
        В аэропорт я приехал лично. Хотел, чтобы мы с отцом встретили ее на машине и забрали. Но оказалось, что машину отец продал, а позже я узнал, что вырученные деньги он инвестировал в меня… в мою поездку в Барселону. Примерно тогда же я начал подозревать, что родители любили меня значительно больше, чем я в то время мог догадываться. Сейчас уже стыдно за то, как я мог думать иначе?
        И я поехал на метро. Ехал и трясся. В голове застряло, что она поймет, что что-то со мной не так, с первого взгляда. Проникнет в мысли и моментально разоблачит, думать об этом было настолько страшно, что я пошел на крайние меры. Дебильный героизм, все, как я люблю.
        Вышел из подземки на парке Победы и увидел сидящих рядком бабулек с пышными букетами из огорода на продажу. В карманах, как водится, было пусто. Обычно лето я тратил на то, что впрягался в любую работу, чтобы купить себе крутую шмотку или игрушку, ну и подарок для Альбины. Но в Барселоне я не только не заработал, а потратил все до копейки и теперь даже на проезд был вынужден просить у родителей. А на цветы для собственной девушки у отца не попросишь. Все, что я мог услышать в ответ - это: «Тот, кто не способен заработать на цветы для девушки, не должен дарить цветов или иметь девушку. Выбирай». И обычно я решал заработать. Но не за полчаса же до посадки!
        Я осмотрелся и решительным шагом направился к цветочной клумбе в парке Победы. По случаю сентябрьских будней на аллеях кроме мамаш с колясками, собаками и малолетних детей почти никого не было, и я, наглый как таракан, прямо через газон напрямик двинул к разноцветной клумбе. По-хозяйски выбрал сорт фиалок, петунии меня не устроили, и принялся варварски обдирать край насаждения.
        - Эй! Ты что делаешь, бесстыжий?! - услышал я сердитый окрик и прижал уши как шкодливый кот.
        Поднял голову и обнаружил, что в мою сторону на таран движется детская коляска, которой управляет возмущенная гражданка преклонных лет. Рядом на поводке вертелась некрупная псина и захлебывалась лаем. Внимательно следя за маневрами противника, я дорвал букет, как все тот же кот, который героически дерет диван как в последний раз, пока ты бежишь к нему с тапком наперевес. И вскочил в момент, когда между мной и боевой машиной оставалось два метра.
        - Извините! - крикнул я, сверкая пятками. - Я возложу к памятнику героям!
        - Взять его, Буся! - рявкнула гражданка, понимая, что самой меня не догнать и не оторваться сумкой вдоль хребтины, и спустила Бусю с поводка.
        Не знаю, какой была Бусина порода, не силен, но собачонка размером чуть больше Альбининого кота играючи догнала меня и на полном ходу впилась зубами в край штанины. Она вцепилась, зарычала, уперлась всеми четырьмя лапами и начала яростно драть джинсы, мотая головой из стороны в сторону.
        - Твюмть, - по телу прокатился холодок от ощущения близких собачьих зубов.
        Я замедлился, обернулся и дернул ногой, одним движением сбрасывая Бусю со штанины. Треснула ткань и одними джинсами у меня стало меньше. Драный край обнажил беззащитную лодыжку, и ликующая Буся с кровожадным рычанием вонзила острые зубы в мясо прямо над пяткой. Болью прошило всю ногу до задницы, и я заорал.
        - Буся, ко мне! - крикнула хозяйка, и плотоядная зверюга послушно бросилась обратно, на ходу облизываясь от крови. - Так ему и надо, паршивцу, будет знать, как цветы в парках обрывать, - приговаривала женщина, подбирая поводок и с презрением победителя взирая на меня с газона.
        От боли я выматерился так, что Сатана бы вздрогнул. Кровь быстро пропитала носок на пятке, и я минусанул к джинсам еще и кеды. Красавчик, что тут скажешь! Нарвал цветов, дебил…
        Я заскакал на одной ноге, пытаясь разглядеть степень ущерба, казалось, что меня ждет страшное зрелище разодранной плоти и просвечивающих сквозь рваную рану костей, а на деле это оказалось несколько дырок в коже вокруг сухожилия и кровоподтек. Я разглядел свою рану, и паника отступила, в тот же момент боль показалась вполне терпимой и лишь горячими толчками запульсировала в лодыжке. «Выживу», - подумал я и заковылял к автобусной остановке.
        В зону прилета я прихромал, когда там уже собралась толпа и галдела в ожидании первых прилетевших. Я с завистью покосился на мужчину с огромным букетом красных роз и целыми штанами. Мой жалкий букетик фиалок выглядел насмешкой, не говоря уж о цене, какой он мне достался. Но мне было уже все равно. Заработаю и на розы. «Когда-нибудь, - упрямо думал я, - подарю ей такой букет, что не унесет!» Ну а пока на первый план выходило волнение и ожидание той самой встречи, которая покажет, умеет ли моя девушка читать мысли и определять по физиономии продвижение в сексуальном опыте.
        Польза всей этой истории с букетом и Бусей была в том, что я начисто забыл про все свои нервы и вспомнил об этом, лишь когда в створе раздвижных дверей увидел до боли знакомый и до дрожания в сердце любимый силуэт рядом с фигурой отца. Забыв о ране, я бросился навстречу. Сердце окатывало приливными волнами холодной паники, но я упрямо пробивался сквозь толпу встречающих и оказался с одной стороны барьера, как раз когда Альбина вышла из дверей.
        - Аля! Иди сюда, - услышал я призыв и увидел, что встречаю ее не один, с противоположной стороны барьера стояла Елена Сергеевна и улыбалась, раскрывая для нее объятия.
        Меня никто из них не видел, и долгожданная моя повернулась и сделала два шага навстречу матери.
        - Аль! - крикнул я на весь зал. - Я здесь!
        Она обернулась, мое сердце будто удар пропустило, когда ее взгляд скользнул по моему лицу, и в ту же секунду она просияла. Бросила свой чемодан, где стояла и побежала навстречу, забыв о родителях и толпе, которая шла следом, толкая ее оставленный багаж. Через мгновенье она налетела на меня и крепко обняла одной рукой, левая была прижата к груди эластичным бандажом. Я обхватил ее за плечи бережно, но крепко, наклонившись и будто стараясь обнять и плечами тоже, завернуть в себя как в одеяло.
        А потом она подняла мне навстречу свое счастливое лицо, и я с безумной страстью впился в ее губы, а по всему телу словно доза обезболивающего разлилась волна тепла и взорвалась покалывающими грудную клетку изнутри острыми лучиками счастья. И Альбина ответила на мой поцелуй впервые за больше чем полгода. Ответила охотно, радостно. Как будто не было этого холода и пустоты в глазах, как будто это я, глупый, не целовал ее, пока она все это время была здесь и только того и ждала. Нас завертело в водовороте долгожданного, такого остро прекрасного поцелуя, из которого меня грубо выхватил сердитый окрик:
        - Ну хватит! Ведите себя прилично. Постыдились бы! - это отец Альбины рявкнул над нами, прерывая волшебство и грубо вмешиваясь в мое оглушительное счастье.
        Как эта фраза резанула меня по нервам! Я аж дернулся, выпуская мягкие губы любимой из своих. Насколько же я успел привыкнуть к другому отношению. К свободе и одобрению окружающих, которые радовались, видя любовь, а не пытались ее спрятать и отменить. Мне немедленно захотелось огрызнуться, что стыдиться нам нечего. Но я сдержался. Родителей Альбины как козырный туз бить было нечем. Она покраснела и уткнулась в мою грудь, пряча лицо от них и остальной толпы, а я упрямо не выпускал ее из объятий.
        - Пойдемте, мы всем мешаем, - строго скомандовал отец, и под неодобрительными взглядами обоих родителей мы направились к выходу.
        Они с чемоданом быстро ушли вперед, а я вручил Альбине свой трофейный букет и запузырился от радости, когда увидел восторг в ее глазах.
        - Спасибо, - она вдохнула запах фиалок и подняла на меня глаза, полные благодарности, и тут же ее брови тревожно сдвинулись. - Леша, что с тобой?
        Меня бросило в жар, будто я шел по краю крыши, оступился, ухнул вниз и вот-вот меня переломает о мостовую.
        - Что? - выдохнул я, чувствуя, как бледнею.
        - У тебя такие глаза… странные и… почему ты хромаешь? О господи! Ты же весь в крови! - она отступила и задохнулась от ужаса, прижав кулачок с букетом к лицу.
        На меня нахлынуло такое облегчение, что ноги едва не подкосились. Должно быть, зрачки расширились от боли, я бледен и, наверное, выглядел не вполне здоровым.
        - Вы идете? - окрикнула нас Елена Сергеевна.
        - Мама! У него кровь! - немедленно заложила меня Альбина.
        - Что стряслось? - ее неприязненное выражение лица сменилось тревогой. - Дима! Помоги!
        Все засуетились вокруг меня, а я пытался объяснить, что ничего страшного, подумаешь, собака укусила, до свадьбы заживет. Но пропитанная кровью пятка кеда, кровоточащая рана и рваная штанина воздействовали на них гораздо убедительнее, чем мои слова. Мне помогли дойти до машины, усадили на заднее сиденье вместе с Альбиной и по крайней мере на время дороги оставили в покое. И я наслаждался близостью любимой, нашептывая ей на ухо историю своей бесславной схватки с Бусей в борьбе за букет.
        - Дурак такой, - с нежностью проговорила она, почесывая мою голову пальцами, и я провалился в бесконечное блаженство.
        Меня отвезли в травмпункт и практически силой забрали Альбину домой, а после перевязки меня встретил отец, который добавил увесистый подзатыльник к повреждениям этого дня.
        - Болван! - высказался он. - Когда ты повзрослеешь наконец? Повезло тебе, а надо бы, как в моем детстве, сорок уколов от бешенства в живот. Глядишь, научился бы думать головой, а не задницей.
        Я не думал, что сорок уколов спасли бы положение, но был безмерно благодарен и Бусе, и ее зловредной хозяйке, что под прикрытием боевого ранения и моя бледность, и виноватые, бегающие глаза, и паническая аура проскочили испытание первой встречей. Ну а дальше будет легче, думал я.
        Если легче и было, то изнутри своей больной головы я этого не заметил.
        Казалось бы, все вернулось на круги своя. Как было в прошлом году, когда мы были настоящей парой, которая целуется по закоулкам, всюду ходит за руку и насмотреться друг на друга не может. Жесткий родительский режим: из дому до школы и обратно и проводить в художку, а потом встретить - казался мне щедростью. Я уже мог сравнить, как бывает, если мешают не родители и учителя, а кое-что другое. И в этот раз, казалось, мешал именно я. Потому что я жестко палился и ничего поделать с этим не мог.
        Для начала меня начали преследовать ночные кошмары. Раз за разом я засыпал, чтобы увидеть во сне один из сюжетов: Элиза приезжает в наш двор и ждет меня где-то снаружи, а я прячусь дома, в панике понимая, что сейчас во двор выйдет Альбина и сразу все поймет. То мне снилось, что Элиза звонит в дверь, входит в мой дом, и я всю ночь, цепенея от ужаса, прячу ее от Альбины по комнатам и ванным.
        А раз я, как показывают в кино, сел в кровати и чуть не закричал, бешено дыша и озираясь диким взглядом по сторонам. Думал, в реальной жизни так не бывает. Как же я ошибался! Этот мой сон был про секс. Самый настоящий полноценный эротический сон, в котором я не понимал, кто со мной? Элиза или Альбина, а потом оказалось, что обе и я осознал, что раскрыт, и в ужасе вскочил мокрый, возбужденный, с бешено бьющимся сердцем.
        Я стал дерганым и нервным, завел привычку многословно оправдываться по мелочам, а однажды Штирлиц был настолько близок к провалу, что почувствовал на лице дыхание бездны.
        Режим общения в пути и только на учебе меня быстро перестал устраивать. Это только поначалу и в сравнении казалось, что для счастья и малости хватит. На деле ничуть! Очень скоро «роскошь» становится нормой и хочется большего. И мой дебильный героизм толкнул меня на отчаянные меры. Я приперся к ней под окно после двенадцати ночи, когда ее родители уже полчаса как выключили свет, и написал в мессенджер: «Открой окно».
        Через минуту она выглянула, и ее удивленное бледное лицо осветила улыбка, жестами я показал: давай, открывай скорее, и она подчинилась. Жила Альбина на первом, и неуемному, спортивному подростку не стоило большого труда подтянуться на подоконник и аккуратно влезть в комнату.
        - Сумасшедший, - выдохнула она, бледная от страха, - а если услышат?
        Я приложил палец к губам, и мы замерли, прислушиваясь, в квартире господствовала полная тишина.
        - Закрой дверь, - шепнул я.
        - Она закры… - начала отвечать Альбина, но я не дал ей закончить.
        Налетел, схватил в ладони ее лицо и завладел губами. Одним из побочных эффектов потери невинности было то, что теперь я думал о сексе постоянно. Ждать и терпеть стало настолько тяжело, что я возбуждался от одного прикосновения или мысли о ней. Аль обняла меня за шею, едва поспевая за темпом моего погружения в поцелуй. Я притянул ее ближе, сел на край кровати и усадил на свои колени. Голову неумолимо потащило в возбужденный туман, и во мне включилось такое, чего Альбина еще не испытывала. Нерешительный осторожный подросток в один момент стал уверенным, наглым, настойчивым и смело полез ладонью по ножке под край ночнушки, достиг трусиков и без колебания потер наглыми пальцами поверх ткани и так метко потер, что она изогнулась в моих руках.
        Аль вырвалась из поцелуя, тяжело дыша, и я жадно и влажно поцеловал ее в шею и еще, еще. Она опрокинула голову на другое плечо и задышала. Мои прежние нежные сухие поцелуи одними губами ни в какое сравнение не шли с тем, как я облизывал ее сейчас.
        - Леш… - слабым голосом окликнула меня она, когда мои пальцы уже уверенно развивали успех под ночнушкой. - Леша, что ты делаешь? Нам же нельзя… Они узнают…
        - Не узнают, - выдохнул я ей в ухо. - Я сделаю тебе хорошо, и ты останешься девственницей. - К тому моменту я знал три способа достижения оргазма без проникновения и множество комбинаций.
        И не только знал, черт возьми, но и умел. Моя наглая лапа полезла к ней в трусики.
        - Так бывает? - выдохнула она, замирая в моих руках.
        - Бывает, это не больно, - охмурял я хриплым от возбуждения голосом.
        - Откуда ты знаешь? - прошептала Аль, и меня как будто током ударило.
        Действительно, откуда я знаю? Откуда взялся такой борзый да умелый? Когда ты на практике уже обкатал все эти возбуждающие ласки и поцелуи, знаешь, как нащупать правильное место под трусиками, голова отказывается соображать и не понимает, как изобразить незнание. Как прикинуться неопытным малышом, который все это трогает впервые, уже невозможно вспомнить, что ты можешь знать, а что никак. Ты просто не способен отыграть назад свой опыт.
        - Ты такой… другой, - продолжала она, поводя плечами, подтверждая мои ощущения, - как будто не ты…
        Возбуждение, опьянение, предвкушение… все это в один миг смыло волной паники, и я медленно убрал руку от трусиков и вытащил ее из-под ночнушки.
        - В интернете прочитал, - как можно более непринужденным тоном сказал я.
        - Или посмотрел, - добавила она.
        - Или посмотрел, - аккуратно согласился я.
        - Леш, я не могу так быстро… мне… как-то… странно и немного страшно… - осторожно подбирала она слова к своим ощущениям, а меня бросало из горячего пота в холодный.
        - Я потерял голову, прости, - виновато произнес я, понимая, что мне теперь и прикоснуться к ней нельзя, я выдаю себя.
        Я замер, оцепенел, пока она, напряженная и задумчивая, сидела на моих коленях, и не знал, что сделать, чтобы сгладить это чужеродное для нее впечатление. Я действительно от нее отвык, забыл, как осторожно надо с ней, как деликатно преодолевать все родительские заслоны.
        Как я недавно с удивлением узнавал, что ничего стыдного нет ни в одной из практик, которые казались мне чем-то сродни супергеройским способностям: нереалистичными, пугающими и абсолютно недоступными, кроме как посмотреть в кино. Как я учился не стыдиться своих желаний и испытывал культурный шок, что их можно реализовать без сопротивления, а со встречной радостью. Так и ей предстояло узнать, насколько много она может чувствовать и не испытывать по этому поводу ни стыда, ни вины. Разрешить себе быть смелой, горячей, разрешить себе получить удовольствие.
        Я должен был стать для нее учителем, который проведет по этому пути, убирая родительские заслоны и запреты, растворяя комплексы и рассказывая, какой она может быть. Как я узнал это о себе. Но со мной-то было легко! Только дай зеленый свет, разреши и я, не раздумывая, загребу обеими руками. У Альбины не было таких интенсивных желаний. Ее учили давать мне отпор, беречь себя, запугивали и контролировали. А я должен был найти баланс между тем, что я знаю и тем, что не приведет ее в ужас, провести по этому пути и не спалиться. Я не знал, как. Я был глуп и горяч. Я боялся, что уже раскрыт.
        Она молчала, и через несколько минут тишины я мягко обнял ее, и она прижалась ко мне и вздохнула. Я гладил ее по волосам, медленно дышал и старался не дрожать от адреналина, которым меня окатило буквально только что.
        Вылезая обратно в окно, я поцеловал ее через подоконник и Альбина мне улыбнулась. Но обернувшись, я видел, как встревоженно она смотрит мне вослед. В ту ночь от тревоги я вообще не спал.
        Алекс выжимал из тачки ее долбаный максимум. Двигатель ревел, машина летела по опустевшей дороге, будто заходила на взлет. Камера. Будет штраф за превышение. Ему было плевать. После того как он высадил притихшую, поникшую Альбину у дома и она пошла к парадной без единого слова, он ощутил, будто его сердце прострелили навылет. Его пустой, остановившийся взгляд смотрел в одну точку. Он топил педаль в пол и будто не видел ничего перед собой…
        Все эти красивые слова о том, что Дэн и закон ему не помеха и он справится, были о нем самом. О том, что он легко пожертвует всем ради нее… но пожертвовать ею? Не смог. В голову не пришло даже представить, каково ей будет между двух огней, когда озверелые самцы рвут ее друг у друга из лап, как дикие звери. Приду, заберу, будет моя. А когда пришло, когда он увидел испуг и слезы, опомнился. И стало душно, тошно и больно… Слишком поздно явился. Опоздал. Упустил.
        Было трудно дышать, в груди ломило так, что не вздохнуть. Оставить ее с Дэном. Ему отдать. Нет! Нет! Не-е-е-ет! Лекс заколотился об руль как в припадке безумия, орал, рычал, стискивая зубы, и лупил ладонями руль. Машина опасно вильнула. Он поймал и выровнял ее, тяжело дыша. Кровь билась в виски, глаза ломило, застилало. Как дальше-то, Вольский? Как ты жить-то будешь, идиот проклятый?
        Машина заревела громче, рывком ускорилась, пролетела на красный и помчалась по набережной. Дом остался далеко позади, приближался час, когда перекроют дороги, и все, о чем он мог мечтать в этот момент - это влететь на полном ходу в заслон из автозаков и не чувствовать больше ничего! Не знать, не сожалеть, не думать, не представлять. Ничего и никогда!
        В салоне раздался призыв входящего звонка. Алекс очнулся и взглянул на имя абонента, и его будто кипятком обдало: Альбина. Он нажал кнопку приема вызова на руле и услышал ее прерывистый от рыданий голос:
        - Леш, ты далеко уехал?
        Он ударил по тормозу и с визгом шин замер посреди дороги.
        - Нет. Аль, что случилось?
        - Забери меня! - ее голос сорвался.
        - Жди, буду через две минуты, - выдохнул он, и машина сорвалась с места.
        Удар сердца, еще удар, частое прерывистое дыхание, пальцы до белых костяшек стискивают руль. Столбы замелькали, ускоряясь. Боль, только что заполнявшая все его существо, растворялась в потоке горячего адреналина и надежды. На что? Не важно! Он нужен ей! Разворот и пулей обратно. Он давил так, что уши закладывало. Если бы не близящийся комендантский час, на шоссе с плотным движением он бы уже вписался или не выжал 160 и опоздал.
        Сердце билось ровно и гулко, разгоняя теплую кровь по холодному телу. Легкие качали воздух, а сознание сузилось до узкого луча к цели. Дорога от нее, казалось, длилась мгновенье, путь обратно занял вечность… но и вечность заканчивается. Еще метров за 200 он увидел ее узкий силуэт, быстрым шагом идущий к дороге от арки. Сердце захлебнулось ликованием, и тут темнота арки исторгла из себя еще одну фигуру: черную с голыми руками. Она гналась следом, приближалась… Лекс стиснул зубы. Будет бой!
        Но Альбина тоже увидела преследователя, что-то крикнула и пустилась бегом через газон к проезжей части. Машина пересекла перекрёсток, и с визгом шин на развороте он подставил боковую дверь, перегнулся через консоль и распахнул ее изнутри.
        - Стой! - бешено заорал Дэн. - Только попробуй!
        Альбина нырнула на переднее сиденье, захлебываясь слезами. Хлопнула дверь. А Дэн был уже в двух шагах. На секунду взгляды соперников встретились. Внимательный, сосредоточенный взгляд Вольского скрестился с пылающим, яростным Дэна. Щелкнул замок, и разъяренный муж налетел на машину, схватил ручку и принялся дергать.
        - Поехали, пожалуйста, поехали отсюда! - зарыдала она
        Лекс ударил по газу, а хотелось выйти и принять бой. Но забрать ее было важнее. Машина тронулась с места. Дэн колотил кулаками в стекло и по крыше, бежал следом. Аль вздрагивала, захлебываясь слезами, и дрожащими пальцами достала телефон из кармана.
        - Не смей поступить так со мной! - орал он, но уже отстал.
        Альбина приоткрыла окно и выкинула в щель свой мобильный. Удаляясь, Вольский увидел, как Дэн подошел и подобрал телефон с проезжей части. Потом достал свой, приложил к уху и исчез из виду.
        - Надо сменить тачку, - выдохнул Лекс. - Сейчас он сообщит по постам.
        Они свернули в ближайший карман и влетели на стоянку у автосалона.
        - Быстрей, - он вырвался из машины и подхватил руку Альбины.
        Вместе они побежали к припаркованным шерикам, Лекс на ходу разблокировал одну из них с телефона, усадил ее на переднее сиденье и, проехавшись бедром по капоту, ввалился на водительское сиденье. Через минуту они мчались по набережной, и он лихорадочно соображал.
        8 минут до закрытия дорог. К себе нельзя, у Дэна уже полное досье, патруль явится в течение получаса. Гостиница? Документов нет для регистрации и что если все номера заняты. После исчезновения туризма в городе оставалась пара отелей, и те были вечно переполнены. А ехать куда-то еще будет уже нельзя. У них один шанс!
        В бункер? В ее настроении… Или? Взгляд дернулся к электронным часам возле спидометра. 8 минут. Успеет? Стоит попасться патрулю, и через час Альбина будет в руках у мужа, а он сам в КПЗ с разбитой башкой. Алекс вдавил педаль в пол.
        Редкие опаздывающие расступались в стороны, пока тачка летела по набережной. Навигатор показывал 19 минут, а Вольский мог только молиться о зеленой волне, потому что презирающий светофоры наглец очень быстро выхватит погоню, и кончится все тем же самым. Спидометр шкалил за 140… 30 секунд. Навигатор показал 17 минут. Альбина молча всхлипывала рядом, дрожащими пальцами вытирая слезы.
        - Он тебя ударил? - произнес Вольский единственное, что волновало его сильнее тайминга поездки.
        - Что? Нет, - отозвалась она, - просто… просто… - и снова залилась слезами.
        Алекс замолчал и стиснул руль. Все объяснения потом. Прошло полторы минуты, навигатор рисовал 14, а оставалось 6. Машина свернула с набережной, и впереди замаячил первый перекресток. На светофоре горел зеленый. Вольский поднажал и свернул на Большой Сампсониевский, когда загорелся желтый. Полпути позади. Машин вокруг все меньше. Навигатор пишет 9 минут, на часах остается чуть больше четырех.
        По встречке мимо замелькала колонна автозаков. Лекс стрельнул в них взглядом. Впереди перекресток и красный свет. Черт, черт. И там, за ним, вторая колонна. Не проскочить. А даже 30 секунд на светофоре помножат на ноль все его старания, и единственным выходом будет - просидеть в машине всю ночь. «Не худший вариант, при таком раскладе» - прикинул он, приближаясь к перекрестку одновременно с колонной. И тут светофор прямо на его глазах моргнул и перескочил в режим мигающего желтого, и впереди один за другим светофоры загорались желтым. Лекс на секунду прикрыл глаза, таким облегчением накрыло все тело.
        3 минуты к 6-ти. Альбина затихла и, опав на сиденье, смотрела в окно, за которым мелькали столбы и дома. Он косился на нее, не веря своим глазам. Неужели все это в реальности? Неужели… 2 минуты к 3-м. А впереди последний перекресток, на котором уже разворачивался автозак и выставлялись барьеры. Черт! Перегородили шоссе на минуту раньше! Дорога была пуста, сколько хватало глаз. Лекс свернул на развилке в другую сторону. 30 секунд… Он юркнул в карман, оттуда во дворы и перевел дух. Навигатор показывал 2 минуты до цели. На часах оставалось 20 секунд, но это было уже неважно. Во дворах дороги не перекрывают.
        В черепашьем темпе, на нейтралке, с выключенными фарами он двинулся вдоль рядов припаркованных во дворах машин. В спальных районах, к счастью, крайне редко встречались тупиковые дворы.
        Оставался последний рубикон. Пересечь одну улицу, и они на месте. Но стоит ли на том перекрестке заслон или нет? Оставалось молиться. Только шорох шин нарушал тишину опустевшей улицы. Они выкатились из двора к стоянке, за которой виднелись заграждения вдоль трамвайных путей. Лекс опустил стекло, прислушался. Тишина. Ни звука двигателей, ни голосов, ни одного постороннего звука. Пост - это все же живые люди. Ближайший перекресток был чист.
        Они выехали в карман и прошелестели до пешеходного перехода. Впереди на перекрестке с Выборгским виднелись огни и горбатые силуэты автозаков. Если кто-то внимательный обернется, то увидит, как машина с выключенными фарами пересечет дорогу. Пешком или верхом? Вот был главный вопрос, который он решал в уме. Дорога широкая. За две секунды не перебежишь, а спрятаться негде. Больше времени на то, чтобы их засекли. Машина мелькнет быстрее. Он уверенно выехал на пешеходную дорожку, пересек газон и мягко соскочил с поребрика на дорогу. Мучительные секунды, когда нельзя нажать на газ, а слева будто радиацией лупит по нервам близость поста. Вольский вспотел, пока левый бок не скрылся за углом красно-белого кирпичного здания. Никаких звуков. Ни свистка, ни крика, ни рева моторов.
        - Ффффуууух, - громко выдохнул он и свернул во дворы.
        На часах было 22:15, когда они вылезли из машины перед домом своего детства.
        - Леша, - прошептала Альбина, - я не была здесь… столько лет.
        - И я, - отозвался он, переживая целую бурю смешанных эмоций. Ностальгии, болезненных воспоминаний, волнения и радости.
        Она шагнула к нему и крепко прижалась, обнимая за пояс, а он заключил ее в объятия, как будто завернул в свои руки, прижимая к себе за плечи, и потерся щекой о ее макушку. На минуту они неподвижно замерли в пустынном тихом дворе. Она больше не плакала, дышала спокойно и ровно, он прислушивался к этому звуку, единственному, нарушающему безмолвие, и растворялся в моменте, желая остановить время и остаться здесь насовсем.
        - Пойдем, - все же выдохнул он еще через минуту. Вся ночь впереди.
        Они взялись за руки и направились ко второй парадной. На звонок в домофон ответил встревоженный голос.
        - Кто там?
        - Баб Вер, это я, Леша.
        - Кто?
        - Вольский! Сосед ваш! - он чуть повысил голос и сам испугался, как будто на звук сейчас из кустов повыскакивают копы.
        - Вольский? - удивился домофон, и дверь запищала, открываясь.
        Они вошли в знакомую до боли парадную, здесь даже пахло так, что из души на поверхность поднимались какие-то глубинные слои воспоминаний. Баба Вера уже высовывала нос в дверную щель на цепочке.
        - Ты как тут оказался так поздно? - с укоризной проскрипела бабка.
        - Дайте ключ, баб Вер, - вместо ответа попросил он и не без ворчания, но получил маленькую связку.
        Вдвоем они поднялись на два пролета и Алекс открыл двери в прошлое. Он не был тут с начала локдауна. Когда отец покинул жилье и перебрался в зону риска, Вольский раздарил комнатные цветы соседям, вычистил кладовую и кухню, сдал ключи соседке и с тех пор лишь оплачивал счета, время от времени получая отчет: все в порядке. Трубы не текут, проводка не искрит, бомжи не завелись.
        Теперь здесь пахло пылью и тленом, было темно и тихо. Они молча разулись и прошли в холодную безжизненную квартиру. Алекс сунулся было на кухню, в надежде найти хоть пакетик с чаем. Пустое! Ничего он не оставил, вымел все до крошки! А когда вернулся в коридор, обнаружил, что свет льется из его комнаты. Вошел и остановился на пороге.
        Альбина стояла у стола и держала в руках рамку с детским рисунком, на котором они вдвоем, держась за руки, связанные множеством нитей, тонули в буром озере крови из носа первого школьного врага. Лекс тихо подошел сзади и взял ее за плечи, большими пальцами по кругу огладил нежную кожу, она поджала их, будто съеживаясь, повернулась к нему и потерлась щекой о его ладонь. Подняла взгляд и их глаза встретились.
        - Ты помнишь? - спросила она шепотом.
        - Конечно, - ответил он, ощущая, как зарастают глубокие раны в истерзанной памяти.
        - Я так любила тебя, - слова сорвались с ее губ и зазвенели в воздухе, терзая его слух, впиваясь в сердце.
        - А я никогда не переставал, - тихо ответил он.
        И она отложила рамку на стол, повернулась, взглянула ему в глаза.
        - Я подумала, может быть, я сижу в зрительном зале потому, что наш с тобой спектакль закончился? - она шагнула ему навстречу. - Если мы зайдем на сцену, я знаю, что обратной дороги не будет… - пауза повисла в воздухе, зазвенела и защекотала осязание. - И пусть…
        У Алекса сердце замерло в груди, а потом ударило и по телу раскатилось эхо, обдавшее жаром и болезненно щемящим ощущением отрыва от земли. Она приближалась, сокращая бездонную пропасть потерянных лет, а он боялся доверять себе. Ладони коснулись его лица, утягивая в центр эмоционального шторма и его горячие, гудящие от десятилетнего ожидания губы встретились, прикоснулись, окунулись в объятия ее мягких губ. Они смяли друг друга, раскрылись и нырнули в дурманяще прекрасный танец поцелуя, в котором утонули все мысли до единой.
        Время остановилось, дыхание замерло, сердце стиснуло горячим, до одурения сладким спазмом. Его ладони жадно, плотно обхватили талию, он без усилия оторвал ее от пола, поднял так, что она стала чуть выше него, а тонкие руки обвили его шею, запутались пальцами в волосах. Они прижались друг к другу, растворяясь в ощущении влажного, тягучего, опьяняющего сплетения губ, что скользили медленно и мягко, разогревали и тягуче, сладко сминали друг друга.
        Он перехватил ее за талию одной рукой, притиснул крепче, вторую запустил в волосы, большим пальцем погладил висок, а остальными сжал шею под затылком. Слегка раскачал голову, расталкивая ее губы шире и она с шумным выдохом нырнула глубже в поцелуй из мягко-невинного в горячий и вкусный. Сердце рвалось из груди как безумное, в ушах шумело, дыхание застряло где-то в горле. А все тело замирало от горячих, эхом разносящихся по телу импульсов из груди и вниз живота.
        Они целовались! Черт побери, он не верил себе, земля уходила из-под ног, а внутри как будто взорвалось, запузырилось шампанское. Любимая женщина. Единственная, та самая в его руках! Ощущения были настолько нереально сильные, что он обнаружил, что забыл дышать, лишь когда шумно и судорожно вдохнул первый раз с начала поцелуя. И в голову как будто вернулись звуки. Он услышал ее учащенное дыхание, короткий, чуть слышный стон, когда их языки встретились, стук собственного сердца.
        Такого острого, щемящего счастья он не испытывал давно, это было так сильно, так глубоко и больно продирало все тело до кончиков пальцев, что он пошатнулся и начал задыхаться. Алекс сделал шаг вперед и усадил ее на стол. Их пылающие, гудящие от долгожданного трения губы, разъединились, и она скользнула ногтями по его затылку, роняя ладонь на грудь.
        - Ого, - выдохнула Альбина, глядя на него поплывшим, туманным от возбуждения взглядом и облизнула покрасневшие губы.
        И он снова погрузился, зажимая ей рот поцелуем и теперь она застонала отчетливо и протяжно, оглаживая ладонью его плечи, и придвинулась ближе, на край стола, сжала его своими бедрами. Его ладони заскользили по ножкам от колена и дальше на попу, прокатились по упругим округлостям, на поясницу и нырнули под эластичный топ. Подушечками пальцев он прикоснулся к бархатной коже на ее спине и заскользил вверх, невесомыми, ласкающими движениями. Она выгнулась ему навстречу, задышала тяжелей и чаще. Губы разъединились вновь, и ее голова откинулась назад, подхваченная его заботливой ладонью, и он без паузы покрыл короткими мягкими поцелуями лицо, скулы, виски, соскользнул вниз, прижался рядом с распахнутыми губами, потом вдоль линии челюсти к ушку и вниз. Она отогнула голову в сторону, подставляя гибкую тонкую шею под поцелуи, и задышала в голос.
        Ему не верилось, что это происходит в реальности. Он дурел, будто пьяный, вдыхая ее потрясающий запах. Последние лет десять он не позволял себе даже мечтать об этом, не то что прикоснуться. А теперь, прямо сейчас он узнает вкус ее кожи, ощущение поцелуя, запах волос. Кончиками пальцев чувствует тепло тела любимой, и даже подумать страшно, что она обнимет его ногами, примет в себя. Будто ни разу до этого он не был с женщиной и все впервые.
        Лекса накрыло волнением и трепетом, будто он вернулся во времена школьной юности, а перед ним доверчивая и возбужденная сидела невинная девочка, которую нельзя обидеть и спугнуть. Он старался не торопиться, пока его губы горячо и влажно скользили по ее шее, и она отвечала звучными вздохами, подаваясь грудью навстречу.
        Пальцы едва подчинялись, стягивая блузку, нырнули на ребра, оттуда на спинку, снова погладили, сжали, подхватили, удерживая в изгибе, чтобы скользнуть поцелуями вдоль ключицы. Он расстегнул лифчик, и она позволила обнажить грудь. Одну он мягко взял теплой ладонью, ко второй прикоснулся губами. Сначала к коже, потом ареола, мягко обхватил сосок, будто облизывал кончик мягкого мороженого. И она едва заметно вздрогнула. Алекс выпустил грудь изо рта. Очень многие женщины не любили ласки груди, но не все могли сказать об этом. Он такое чувствовал. И когда просто потерся щекой о маленький, мягкий, волнующий холмик, она звучно вздохнула и сильнее сжала его волосы в пальцах. О, скоро он изучит ее, все кнопки, все мурашечные точки и сможет вести к возбуждению и удовольствию самым кратким и волнующим путем.
        Он почувствовал, как ее пальцы медленно, но уверенно потащили вверх его рубашку, царапая ногтями вдоль спины. Лекс распрямился и дал себя раздеть. Она смотрела на него, приоткрыв губы, и тяжело дышала. Он взял ее за запястья и положил тонкие ручки на свой рельефный живот. Мышцы пресса вздрогнули, и все тело покрылось мурашками. Ладони Альбины заскользили наверх на грудь, огладили плечи и руки. Вернулись на шею и притянули к себе.
        И Алекс снова целовал ее и снова иначе. Глубоко, уверенно, смело. Внутри все дрожало, он подхватил ее под попу, усадил к себе на пояс, отнес и уложил на свою старую кровать, в которой много лет назад столько раз целовал ее, и тискал, и никогда не заходил так далеко. Он прижал ее своим весом к постели, коленом раздвинул ножки и мягким толчком притерся основанием бедра к промежности. Она вздохнула. А руки тем временем окончательно освобождали ее от лифчика, гладили талию, ребра. Кончиками пальцев он рисовал невесомые, щекочущие линии по бокам от груди к талии, пока она цеплялась за него, царапая спину.
        Ритм дыхания разогнался настолько, что целоваться долго уже не получалось. Он будто тонул, выныривая из поцелуя, как из-под воды. Альбина тоже дышала часто, глубоко, губы припухли, блестели, по щекам разлился горячий румянец, глаза она больше не открывала, а тело почти не оставалось неподвижным, она терлась о его ногу, изгибалась ему навстречу, руки скользили по его спине, шее, перебирали волосы.
        Он поднялся на вытянутых руках и распрямился, сел между ее ног и расстегнул джинсы. Альбина открыла глаза, затуманенные, влажно блестящие из-под ресниц и, приподняв бедра, помогла ему стащить с себя узкие штаны. От одной только мысли о том, что будет дальше, вниз живота ударило тугой, горячей волной возбуждения. Ее ноги… бесконечные, стройные, с тонкими щиколотками, как же он дурел от них! Сколько раз мысли об этих ногах вокруг своей талии или на плечах вызывали моментальную эрекцию. И вот теперь он гладил их кончиками пальцев, терся щекой о бедро, прикасался губами к коже и протяжно облизывал ее, замирая от счастья. Как в это поверить? Как перестать мысленно щипать себя: это не сон. Не сон!
        Она дышала и смотрела на него, прижав руки к груди, а он уже сходил с ума, целуя внутреннюю сторону бедра от колена и ниже. Подушечками пальцев легким ласкающим движением он прикоснулся к тонкой, горячей, влажной ткани трусиков. Альбина замерла. Поцелуи докатились до самого кружевного края, он прижался щекой к лобку и зажмурившись, потерся о него сквозь тонкую ткань и качнул головой, расталкивая бедра. Повернулся, нежно поцеловал поверх кружева и глубоко вдохнул ее пьянящий аромат. Его пальцы проникли под резинку, и с замиранием сердца он потащил трусики вверх по бедрам.
        Альбина вздохнула и каким-то испуганным, глухим от волнения голосом зашептала:
        - Не нужно, Леш, не обязательно. Не делай это только для меня.
        Вольский ни хрена не понял, он был поглощен процессом медленного движения трусиков вдоль ног и предвкушал, то волшебное и восхитительное, что ждало его дальше. Он как животное, чуял запах своей самки и стремительно дурел, переходя на уровень инстинктов, пока разум блаженно отрубился, раскачиваясь на эндорфиновых волнах. Он любовно развел ее сдвинутые колени в стороны и нырнул лицом между космическими ногами, но тут же почувствовал, как мышцы бедер напряженно сжались.
        - Леш, ты точно хочешь? - испуганно спросила она, и до него с опозданием дошло, что только что он пропустил мимо ушей какие-то протесты.
        - Что? - включайся, мозг! Он запоздало встрепенулся, недоуменно уставившись на нее поплывшим от возбуждения взглядом.
        - Тебе не обязательно… - выдохнула она, и до него дошло.
        О боже, Дэн! На какой фабрике производят таких идиотов? Он, должно быть, был из тех придурков, что считают оральный секс недостойным или… он не знал даже чем. Дэн, небось, убедил ее, что это что-то вроде эгоизма, и был из тех, кто внушает чувство вины за жертвы, на которые ему приходится идти ради ее удовольствия, тем самым лишая процесс малейшего намека на приятность. От Альбины исходили волны вины и неловкости, будто он делает что-то под принуждением. Что-то противное для себя. И Лекса перекрыло бурей эмоций, в которых смешалась злость на идиотов, которые внушают девушкам комплексы в постели, и ликующее торжество, что своим невежеством соперник подарил ему решающее преимущество, а значит… Ну держись, любимая.
        - Я очень хочу! Я с ума схожу, - горячо зашептал он, сжимая в руках ее бедра, - позволь мне, пожалуйста. - Он вложил столько искренности и одержимого желания в эти слова, что увидел, как ее отпустило, - пожалуйста! - прошептал он, целуя сгиб ножки рядом с промежностью и уже не взглядом, а руками и губами почувствовал, как она расслабилась.
        Можно. Без слов ответило тело, и он поцеловал ее между ног уже без барьера из трусиков. Она вздохнула и внутренние мышцы бедер вздрогнули, когда его язык проник между горячими складками и мягко заскользил широким кончиком, раскрывая, исследуя, лаская. Губы смяли их, смыкаясь вокруг клитора, и он задел его языком раз, другой, третий. Прижал, толкнул, отпустил и почувствовал, как ее дернуло и выгнуло. Он вынырнул, облизываясь и глотая ее волшебный вкус. Сознание спуталось, погрузилось в эмоциональный шум, опьянело от возбуждения, и он сунул в рот два пальца: средний и указательный и вновь погрузился в волнующие прикосновения языком и губами к наполняющемуся горячим пульсом клитору. А пальцы медленно и аккуратно вошли в нее, подушечками проскользнув по передней стенке, и ее изогнуло уже со стоном…
        Альбина свела локти перед лицом и вцепилась в подушку у себя за головой, вздрагивала и громко вздыхала, закрыв глаза, захваченная такими острыми и почти невыносимыми ощущениями. Она отзывалась легким стоном и изгибом позвоночника на каждое движение его языка и толчок пальцами. Ее бедра то сжимали его виски, то раскрывались шире, давая свободу. С ней происходило такое, чего она еще никогда не чувствовала. Он будто раскачивал ее на качелях, где с каждым толчком она взлетала все выше и выше. Так высоко, что захватывало дух, дыхание замирало, и она хваталась за подушку, а потом одной рукой за его волосы, будто боясь, что он прервется или ища опору, потому что все отчетливей и ярче ощущала, что вот-вот сделает полный оборот на этих качелях и случится что-то фантастическое. И тогда… тогда…
        Альбина не поняла, что именно он сделал. Она вообще уже ничего не понимала, когда мышцы ног будто сами по себе натянулись и приподняли таз навстречу его губам и языку. Спина в очередной раз выгнулась, внизу живота будто резко развернулась стянутая пружина, и в ее тело хлынула волна горячего, мощного и до болезненности яркого оргазма. Она не смогла даже застонать, дыхание перехватило, и дрожащий стон вырвался из груди, только когда тело выдало несколько спазмов и конвульсий в его руках и ноги задрожали от пережитого шока и блаженства.
        Альбина захлебнулась эмоциями, боже, это было так… так… она закрыла горящее лицо руками и едва не зарыдала от затопившего ее облегчения. А потом на нее накатила немедленная потребность продолжать. Сейчас же! Скорее! Пока не потеряно, пока не ушло.
        Она протянула руки, схватила его за плечи и потянула к себе.
        - Пожалуйста, - шептала она, - скорее, скорей!
        Зазвенела пряжка ремня. Лихорадочными движениями он стягивал с себя джинсы вместе с бельем, и она с волнением окинула взглядом его стальную эрекцию. Черт побери… ее охватило легким испугом. Такой большой. Ожиданием боли свело низ живота. Ей и с меньшим членом тяжеловато было справиться, а тут…
        И он заметил это замешательство. Замедлился. Улыбнулся, наклонился к ней и мягко поцеловал в губы.
        - Не бойся, маленькая, - зашептал ей в ухо, распуская мириады мурашек, от которых передергивало все тело, - больно не будет.
        Откуда ему знать?! Но он вновь начал целовать ее под ухом, тут же подступило расслабление, тело с доверием и готовностью отозвалось на его прикосновения сладким ожиданием. Он не торопился, целовал, гладил, дал ей время, и через пару минут тревога отступила, потонула в волнах нарастающего возбуждения, когда актуальным осталось одно желание - отдаться на волю его рук, что скользили по бедрам. Она вздрогнула, когда ощутила прикосновение к безумно чувствительному после оргазма клитору и тут же расслабилась, почувствовав, как он заскользил стволом поверх ее губ, раздвигая, прижимая и заставляя чаще дышать. Вперед, назад, горячо, мокро и скользко. О это безумное трение, как остро оно чувствовалось сейчас. Как хорошо…
        А он все медлил… вперед, назад. Его шумное, горячее дыхание обдавало ее волнами жара рядом с ухом, и тело все в острых крупных мурашках, раскалялось, двигаясь вместе с ним. Его уверенные, умелые руки на ее бедрах придавали уверенности, ее охватывало чувство, что у него все под контролем, и это передавалось ей, успокаивало волнение, насыщало возбуждение предвкушением нового наслаждения. И она растворилась в ритме трения, снова набирая высоту на безумных качелях, где было уже радостно и восхищенно замирало сердце, без примеси неуверенности и страха. Альбина утратила мысли, ожидания, отдалась на волю ощущениям и доверилась… ему, поверила в него. Между ног разгорелось, застонало и заныло так, что она забыла обо всем, только войди, пусть больно, все равно войди, терпеть уже невозможно!
        Мышцы на ногах расслабились. Она раскинулась под ним, и со следующим движением назад он в том же размеренном ритме чуть изменил угол и со звучным вздохом плавно вошел, сжимая ее в объятиях и стискивая пальцами затылок. Тело вздрогнуло ожиданием боли, но ее не было. Вообще! Ни малейшей. Напротив, вместе с ним в нее входило томление и горячее напряжение, которым сводило все тело тугой, возбуждающей волной. Никогда еще она не была настолько возбуждена и не желала проникновения так, как сейчас. Разница с тем, что она знала о сексе до этого, была настолько колоссальной, что в голове будто взлетели на воздух все барьеры и сомнения. Осталось только одержимое желание двигаться, продолжать, продлить это пьянящее чувство и одновременно вырваться, взорваться настолько невыносимо прекрасным было это ощущение.
        - Леша, - она впилась ногтями в его спину, - Ле… ша-а-а-а, - она запрокинула голову и выгнулась грудью ему навстречу, принимая в себя целиком. И как же это было одурманивающе приятно.
        - Маленькая, - он шептал прямо над самыми ее губами, - все хорошо?
        - Да, да-а-а, - выдохнула она, не веря своему счастью, ведь только что, каким-то немыслимым образом секс из испытания превратился в наслаждение. Да что он делает с ней? Как? Разве так бывает? Чем же она раньше-то занималась в постели, черт побери? - Еще, пожалуйста, не останавливайся! - простонала она, сжимая пальцами его твердый зад. И он начал двигаться.
        Толчок, еще толчок, о господи! Что с ней творится. Все тело изгибалось и дрожало. Она сжимала его ногами, извивалась и гнулась под ним, стремясь тазом навстречу его ударам. Быстрее, глубже. Его поцелуй встретила как одержимая, нырнула в переплетение губ и языков, во влажное, горячее трение сверху и снизу. Еще, пожалуйста, еще!
        Он выпустил ее губы, навис над ней, удерживаясь на локтях, и ускорился. Ее стон слился в одну дрожащую ноту, и она услышала сочные, ритмичные звуки их столкновений. Услышала и из живота в грудь ударило болезненно приятной волной. А потом он подхватил ее ноги, перекинул через локти, меняя угол проникновения, и вновь придавил ее своим телом. Она ощутила, как изменилось направление трения, и теперь он двигался и внутри, и снаружи, каждым ударом втираясь в клитор и крепкими, мощными толчками едва не протаскивая ее спиной по кровати. Вперед и вглубь.
        Ее бросило в жар. Снова он ровным, глубоким ритмом мощно, быстро разгонял ее качели. Назад, вперед и вверх. И теперь она уже могла поверить, что небывалое случится. Ее пальцы впились в его спину, щиколотки скрестились над поясницей, обнимая его, и Альбина закрыла глаза, отпуская себя на волю ощущений, которые нестерпимым жаром разгорались внизу живота и грозились выплеснуться в любой момент. Быстрее, крепче, не останавливайся!
        Стон, вздох, стон, дыхание замерло, и ее сознание оторвалось от качелей и взмыло в воздух. Все ее тело и сознание затопило таким облегчением, смешанным с колоссальными эмоциями, восторга, шока, невозможности поверить в случившееся. Все тело непроизвольно затряслось, дыхание задрожало в груди. Она замерла и, ощущая, как бесконтрольными, короткими спазмами сжимает его внутри, натянулась как струна, а потом мокро, глубоко и мощно кончила, выпустив громкий, протяжный стон сквозь сжатое горло и едва не встав под ним на мостик.
        Алекса не существовало. Он растворился в моменте, когда соединился с ней, и ощутил такое, чего не происходило ни разу в жизни при всем его обширном опыте. Они соединились с ней на следующем уровне: эмоциональном, душевном, проникли друг в друга, и Вольский впервые глубоко и ясно ощутил, что значит заниматься ЛЮБОВЬЮ. Когда звуки, вкус, трение лишь оформляли ту эмоциональную бурю, которая взрывными волнами закидывала его все выше и выше. Его уносило куда-то в стратосферу, на уровень упоения, где волшебные ощущения тела не могли сравниться с тем эмоциональным экстазом, в который был доступ только через настолько долгожданную, настолько любимую женщину. И с этим ничего не могло сравниться! Просто вообще ничего!
        Он дышал в голос и весь содрогался от перекрывающих сознание ударов восторга до исступления, когда подключился и разделил ее оргазм, такой сильный, такой захлестывающий волной эйфории, что его выхватило и бросило в в водоворот вслед за ней. Он надрывно дышал, соединив лоб с ее лбом и, закрыв глаза, слушал, как звучат в унисон их тела в тесных, горячих объятиях, пока Альбина проживала свое эмоциональное наводнение. Потом заглянул в ее заполненные туманом блаженства глаза и провалился в дрожащую бездну, сознание смялось, натянулось и взорвалось. С громким вздохом в нее выплеснулась горячая струя его оргазма. И это было так хорошо! Изнутри будто взрывом вынесло неконтролируемые эмоции, какое-то бешеное ликование, в котором они смешивали, наполняли и усиливали ощущения друг друга.
        Она обмякла, хватаясь за него, будто утопающая, и разрыдалась.
        Боже, что он пережил за эти минуты! Ему хотелось кричать, хотелось взорваться, впитать в себя такое перекрывающее счастье. Что сказать о человеке, у которого сбывается мечта? Что он едва остался в здравом рассудке.
        Она расплакалась, и у него в груди запузырился восторг, его перекрывало от эмпатического подключения к ее эмоциям и послевкусия своих. Алекс не подозревал, что так бывает. Что он так умеет погрузиться, что существует такая глубина, и теперь его трясло от обрушившихся осознаний. Девушки после секса у него плакали и раньше, и всегда это означало, что все, что случилось между ними, превзошло любые ожидания. И достичь такого эффекта вот так с первого раза, да при том уровне волнения… было сверх любых ожиданий. Как же много меняет любовь! Как глубоко и сильно он ее чувствовал сейчас. У Лекса руки дрожали, когда держал ее за затылок, поцелуями осушая слезы, целуя соленые губы, не в силах удержать лыбу от уха до уха.
        Он не спрашивал, просто дал ей время оттрястись и прореветься. Обнимал, целовал и ощущал себя тем 12-летним пацаном, у которого грудь распирало от радости, когда он что есть мочи крутил педали своего велосипеда, пока она с визгом обнимала его сзади. Еще быстрей! Еще! Лишь бы не отпускала, прижималась и этот полет не заканчивался.
        Слезы прекратились, и она еще пару минут лежала молча, прижимаясь к нему всем телом, пока он терся подбородком о ее волосы и жмурился от счастья.
        - Леш…
        - Ммм?
        - Ты не спрашиваешь, почему я плачу?
        - Расскажи, - он улыбнулся, а Альбина повернула к нему порозовевшее лицо и заглянула в глаза.
        - Потому что это был мой первый… вернее, два первых оргазма с мужчиной. В жизни.
        Лекс молчал, стараясь не показать ни своего удивления, ни торжества.
        - Но я не поэтому плакала, - добавила она, - а потому, что думала… мне говорили, что со мной что-то не так. А теперь я понимаю, что… не со мной.
        Он на мгновенье закрыл глаза, переживая это известие. То есть пока он заживо в аду горел, год за годом любя прекраснейшую девушку на земле, она тратила свое время на придурков, которые обращались с ней, будто она грязь под ногами. Которые не могли ее любить, обесценивали и убеждали в том, что с ней что-то не так. Как же так, блт? Хотел закричать он. Но не закричал.
        В конце концов, если бы один из тех, кто был с ней до него, оказался достойным парнем, не называл холодной, а показал, какой горячей она может быть, плакала бы она сейчас в его руках? Прижималась бы? Опыт говорил, что нет. А значит, он открыл глаза и снова навалился, подмял под себя, навис и убрал светлые волосы с лица.
        - Я каждый день могу доказывать, что дело не в тебе, - он широко улыбнулся. - во всех позах, известных прогрессивному человечеству. Ты главное сомневайся подольше.
        Она засмеялась, и его окатило приливом такой любви, что он задохнулся.
        - Да ладно, тебе-то, - совершенно искренне выдала она, - ты вон какой… почему я этого не замечала? Я же вижу, как девушки на тебя реагируют. У тебя-то это явно был не лучший секс в жизни.
        Улыбка исчезла с его лица, Алекс очень серьезно посмотрел ей в глаза и сквозь перехваченное горло проговорил:
        - Лучший. Во всей моей чертовой жизни. Я тебе клянусь.
        - Да ну тебе врать! - Она снова развеселилась. - Не пугай меня! Такой серьезный. Сколько их у тебя было? Две сотни? Три?
        - Я с каждой думал о тебе. В каждой искал тебя… - он проглотил острый ком. - И не нашел.
        Альбина замерла на секунду, ища в его глазах намек на шутку, а потом ее тонкие руки обвили его шею, притянули к себе, и она сама поцеловала его, трясущегося от нахлынувшего волнения и от того, как накрыло его переживанием этого многократного разочарования. Не то, не то, все не то. Но этим поцелуем, словно взрывной волной, вымело все эти флешбэки. Он стиснул ее в объятиях и почувствовал, как она обнимает его и ногами тоже.
        Они снова целовались, и опять иначе. Медленно, глубоко и подробно, изучая друг друга, будто в сплетении губ, рук и ног продолжался диалог и развивалось новое знакомство. Привет, я Алекс и я люблю тебя всю жизнь. Привет, я Альбина и я не умею любить себя.
        Когда их губы разъединились, оба часто дышали.
        - Леш, - выдохнула она, - мне прямо сейчас нужно еще одно доказательство!
        Он в ответ лишь широко улыбнулся, его ладони заскользили по бедрам, впиваясь пальцами в ее нежную кожу. Вскоре они наполнили тишину комнаты шепотом тел, звуками поцелуев, частым дыханием и стонами.
        Лекс напоминал себе маньяка. Черт возьми, он пол ночи не оставлял ее в покое. Альбина позволяла, принимала, отвечала и дрожала в его руках снова и снова, сколько бы он ни атаковал ее. Просила сама, еще и еще. Они оба упали без сил далеко за полночь. Но он проспал всего пару часов, а потом сквозь сон начал чувствовать тепло ее кожи, близость тела, слышать дыхание, чувствовать запах, и проснувшееся возбуждение разбудило и его. Он придвинулся ближе, обнял ее за талию и прижался животом к спине. Дышал запахом волос, слушал дыхание и раз за разом переживал это щемящее в груди ощущение - сбылось. Сбылось! Не приснилась.
        Сколько времени прошло, он не знал. Ему не было скучно, он не торопил рассвет и даже не заметил, как в комнате стало светло. Ему было так хорошо, что он мог бы пролежать так еще с неделю. Но она повернулась, вздохнула во сне и закинула на него согнутую ножку. Возбуждением накрыло моментально! Он начал потихоньку целовать ее, тереться, гладить, и вскоре она уже учащенно дышала, не успев даже толком проснуться. Открыла глаза и потянула на себя.
        И он без единого слова любил ее снова. Медленно, нежно и долго.
        - Ты останешься со мной?
        - А можно?
        - Пожалуйста, останься со мной.
        - Не отпускай меня!
        - Никогда не отпущу. Никогда
        Шептались они, задыхаясь после оргазма.
        И только после того как отдышались, оба почувствовали, что трясутся от голода. Лекс нашел свой телефон и охренел от того, что увидел на экране. 42 пропущенных от неизвестного абонента. Ясно, кого. Он быстро смахнул уведомления с экрана и заказал доставку завтрака и заодно гору продуктов, пока она лежала у него на груди и рисовала пальцами узоры по все еще влажному животу. Он включил авиарежим и отложил телефон. В сообщения заглянет позже. Там, небось, разверзлись врата ада.
        - Что у тебя случилось? - спросил он то, на что не решился вчера. - Там… с ним?
        - Ну… - вздохнула она. - Тебе не понравится. Мы страшно поругались… из-за тебя.
        - Отчего же? Начало мне офигенно нравится! Продолжай, - он широко улыбнулся, и она ответила извиняющейся улыбкой.
        - Когда я вернулась, Дэн был дома, он ушел с дежурства. Представляешь, он подарил мне телефон, который за мной шпионил, подключил трекер, который показывал мое положение на карте. Мог скачивать звонки и переписку! Кошмар какой! Он сразу узнал, что я уехала из дому, догадался, что с тобой, увидел на карте, где именно, и отправил туда облаву. Это все было из-за меня! - Она зажмурилась. - Я просто ушам своим не поверила! Он орал, говорил всякое… сказал, что мы спим и что я шлюха. Чтобы убиралась туда, где трахалась, - она помолчала, - и я поняла, что мы ведь ничего не сделали, чтобы такое… так… я вернулась домой, а он… - ее затрясло. - Я просто не должна была возвращаться, не знаю, чем я думала… испугалась, дура безвольная.
        Алекс молчал, едва дыша и справляясь с накатившим бешенством.
        - Он сказал, что я никому не нужна, - тихо добавила она, - кроме тебя. А ты… ну, в общем, тоже ничего хорошего. Кто меня захочет? - Она опустила взгляд и сцепила пальцы так сильно, что они побелели.
        - Я проломлю ему череп, - прорычал он.
        - Ну Леш…
        - Просто предупреждаю. Он унижал тебя, обесценивал, винил в своих постельных неудачах. Я его уничтожу!
        - Не надо, ладно? Боюсь, мы уже и так его уничтожили.
        - А ты не бойся. Он не заслуживал тебя ни минуты, ни секунды твоего внимания, твоей любви. - Он чувствовал, как лицо горит от ярости, от ревности, от зависти.
        Альбина любила того, кто не стоил доброго слова, и Лекс искал, искал и не находил причину, почему она вышла за этого бездарного придурка. Его самого не замечала, а этого… в болезни и здравии, пока смерть не разлучит. Как тяжело это было принять. Эго билось в конвульсиях. Он зажмурился и спрятал горячее лицо, уткнувшись в ее плоский живот.
        Она как будто поняла или почувствовала это, запустила пальцы в волосы, начала почесывать, отчего спина снова покрылась мурашками. Откуда ей знать? Для нее он мальчишка из прошлого, который был влюблен в нее до старших классов, а потом забыл. Вон и про его загульное прошлое она догадывается. Наверняка наделала ложных выводов о том, насколько была ему нужна все эти годы. А он и спасался-то лишь тем, что полностью исключил из своей жизни напоминания о ней.
        А надо было прийти раньше, поухаживать, как делают взрослые мужики, а не туповатые школьники. Может, и не было бы этих лет угара…
        Что толку гадать, когда впереди тяжелый бой? Но главное, что это закончилось. Есть смысл жить, есть ее осознанный выбор, есть цель, и она велика, она бесценна. Больше не будет тоски, ревности, разлуки. Этой ночью все переменилось, и ему хотелось кричать от счастья!
        ГЛАВА 12
        С прыжками в окно на этом было покончено, и я начал зависать у Альбины в художке. Приходил в класс, садился с нею рядом и наблюдал, как ее тонкие пальцы с кисточкой или карандашом творят волшебство на листе бумаги. Это было что-то удивительное. Я мог наблюдать за этим часами.
        В классе было множество интересных штук. Разные странные предметы для натюрмортов. Чугунный утюг с открывающейся крышкой для углей, какие-то кувшины, древесные грибы, прялка. Всюду лежали горы набросков и прежних работ. Я во все это с любопытством совал нос.
        Стендапил, шутил, развлекал аудиторию. Мы играли в игру «Не тут-то было». Кто-то начинал рассказывать о своем воображаемом будущем, в произвольном месте его прерывали словами «не тут-то было», и кто-то другой придумывал неожиданный поворот биографии, второй продолжал, и так мы заходили в такие дебри, что хохотали до колик.
        У них оказалась мировая училка. Она не только не мешала мне приходить, но и активно поддерживала разговор, шутила, смеялась и припахала меня работать натурщиком. Несколько занятий я по паре часов просиживал в одной позе, чтобы на моем бренном теле юные художники изучали пропорции и анатомию. До обнаженки не дошло. Естественные складки одежды их интересовали не меньше расстояния от колена до ступни. Это быстро надоедало и было довольно утомительно - все, что было, отсидел, все, что можно, затекло. Зато было интересно смотреть на результат. И я без тени сомнений и даже без скидки на предвзятость убедился, что моя девушка рисует лучше всех. Да и Ирина Алексеевна ее часто хвалила, а я гордился, как будто меня.
        Тогда же я познакомился с Полиной.
        Она была одноклассницей Альбины в художественном классе и моей ровесницей. Невысокая крупная девчонка с выкрашенными в иссиня-черный цвет волосами и грубоватыми чертами лица. Она курила, одевалась в фанатские балахоны с какими-то группами или мультяшками на груди, у нее был грубый голос и довольно неприятный характер. Я понял, что нравлюсь ей, когда она начала стараться меня задеть и огрызалась на каждое слово. Никто не получал от нее столько внимания, хотя нагрубить она могла каждому. Полину просто подбрасывало от каждой моей фразы, и она с настырностью питбуля возражала, возникала, пыталась ткнуть носом, поставить на место и высмеять.
        Поначалу я отшучивался, старался сгладить конфликт и переводил тему. Но вредная девица не унималась. Она становилась злее и, что греха таить, время от времени находила болевые точки, и я рявкал в ответ.
        - Помолчал бы уж, не позорился, - с самодовольной ухмылкой выдавала она, - весь сам не свой, как хочешь привлечь внимание. У тебя звездная болезнь, Вольский, лечись. И смирись, наконец, ты не всем интересен!
        И это в ответ на мой рассказ о выступлении с испанскими ребятами на городском празднике. Ее любимым приемом было выставить меня самовлюбленным идиотом, который жить не может, если где-то говорят не о нем. И это задевало!
        - Я всего лишь рассказываю, что в Барселоне часто какие-то шествия и украшения для улиц они делают своими руками из всякого мусора! - Я мог сколько угодно спорить, что рассказывал вовсе не для того, чтобы покрасоваться, но все без толку.
        - Поэтому мы полчаса слушаем, как быстро ты научился танцам? Иди, выступи перед нами, только предупреди заранее, чтобы я отвернулась, а то меня может стошнить, - вгрызалась она.
        - Полина! - вмешалась Ирина Алексеевна. - Выбирай слова, учитесь спорить без перехода на личности!
        - А до Вольского иначе не доходит. Его мама в детстве два раза подкинула, один поймала.
        - Вовсе не полчаса, - прорычал я, сидел и кипел от злости, понимая, что если я позволю себе такой собачий лай, то меня-то отсюда вышвырнут в два счета.
        - Да меня через пять минут уже мутило. «Я-я-я, посмотрите, какой я охеренный». Мистер популярность. Только вот мне плевать! У меня ты вызываешь только жалость.
        Знал я, как ей плевать, верил в это поначалу, но это быстро прошло. Бывают такие невыносимые занозы в заднице, от которых никуда не деться и которые всегда побеждают за счет своей злобы и расторможенности. Такие ядовитые Полины, от которых все внутри горит от ненависти, а ты ничего не можешь сделать: онажедевочка. Я бы с этим поспорил.
        Окончательно она озверела, когда в игре «не тут-то было» одна из художниц прервала историю моей жизни в исполнении Альбины на моменте, когда мы с ней шли красивые к алтарю.
        - И жили бы вы долго и счастливо, но НЕ ТУТ-ТО БЫЛО! - широко улыбнулась Танька. - В последнюю минуту в церковь ворвалась черная фигура в маске Джейсона Вурхиса, вырубила Леху битой, схватила, перекинула через плечо и выскочила в окно. А когда он очнулся, то увидел, что привязан к кровати, а перед ним Полинка помахивает плеткой. И тут она ме-е-е-едленно начинает раздеваться…
        Все заржали, а меня настолько явственно передернуло, что это было заметно всем.
        - Да ну нах такие вотэтоповороты! Я лучше землю буду есть, - пробурчал я и перехватил инициативу. - Только она хотела заняться старым добрым ультранасилием, НО НЕ ТУТ-ТО БЫЛО! С крыши ей на голову упал рояль и раздавил в лепешку. «Упс, - сказала Альбина, отряхивая ручки. - Никто не знал, а я чудо-женщина и пришла тебя освободить!»
        История покатилась дальше, а притихшая, красная как огнетушитель Полина сначала пряталась за мольбертом, а потом, когда сюжет дошел до того, что Альбина в костюме супергероя встала на одно колено и предложила мне стать моделью для скульптуры «Красавец и чудовище» и мы все уже рыдали от смеха, Поля вскочила и без единого слова выбежала из класса. Мне было все равно и даже приятно хоть немного, но отомстить.
        С тех пор она старалась навредить мне, как только могла. Придумала мне прозвище «тупоумник», правда никто ее в этом не поддержал, и оно не прицепилось. Мне прилетали уведомления в соцсетях о комментариях с ее аккаунта «Фига ты лох!» Под репостом двухгодичной давности. Я банил ее, она создавала новый аккаунт и пыталась познакомиться под аватаркой симпатичной девчонки. А когда не получалось, писала жалобы техподдержке, чтобы мою страницу заблокировали. Оставляла язвительные комментарии под фотографиями вроде «Неужели у тебя есть девушка, мне ее жаль». Через месяц знакомства я ненавидел ее всей душой.
        А однажды мне в личку пришла ссылка с комментарием «Только ей не говори, что знаешь» от той самой Таньки - Полининой «подруги». В кавычках, потому что с такими подругами врагов не надо. Я перешел на сайт. Это оказался ресурс для народного творчества, где все писали фанфики про Гарри Поттера и Джона Сноу.
        Ссылка вела на аккаунт девушки с анимешной демонессой на аватарке, и там было с десяток текстов с названиями вроде «Ласки с острыми шипами» или «Обжигая, целуй». Я открыл один, и меня всего передернуло, будто голой ногой наступил на живого слизня. Это оказались рассказы, в которых у главной героини Пенелопы с парнем по имени Алексис взаимная ненависть и отторжение переходили в страсть и разнузданный секс.
        Я читал и понимал, что в описании героя только моей фотографии не хватает для наглядности. А вот Пенелопа в истории была стройной готичной красоткой-демонессой, язвительной и умной, к которой смертного парня влекло как магнитом. В результате любой истории они бросались друг на друга и начинали срывать одежду, пока в углу плакала его тупая ванильная подружка.
        Сначала я офигел и испытал смесь смущения и отвращения. Но потто-о-о-ом… ржал так, что чуть не надорвался! Эти описания… «могучий ствол» «распахнутое лоно» «обжигающее пламя страсти». Я перечитывал, и меня сгибало пополам.
        У Пенелопы нашлось немало поклонников, в комментариях они обсуждали художественную ценность текста, интересовались, с кого писали Алексиса. Я прочитал и моргнул от удивления. Оказывается, у автора есть парень Алексей, с него и писано. В общем, к концу увлекательного вечера чтения я был вооружен против агрессорши по самые подмышки.
        И на следующий же день в художке она дала мне повод пустить оружие в ход.
        - Сегодня мы будем изучать анатомию тела, - говорила Ирина Алексеевна и развешивала на стене очень хорошо нарисованные голову античной статуи, ступню, губы, кисть, торс. - К сожалению, у нас в школе нет гипсовых пособий. Зато у нас есть натурщик! Алексей, выйдите, пожалуйста, в центр класса.
        - Что, опять? - вздохнул я.
        - Искусство требует жертв, как и любовь. Идите, идите.
        Я лениво вышел на середину.
        - А теперь снимите футболку, пожалуйста.
        - Что-о-о-о? - класс заволновался, девушки захихикали.
        - Представьте, что вы на пляже, на пляже вы же не стесняетесь? Человеческий торс - не самая сложная часть тела, с нее мы и начнем, пока я добуду ступню или кисть. До головы мы еще нескоро доберемся!
        Я все еще стоял в замешательстве.
        - Прошу вас, Алексей, послужите для нас музом, - улыбнулась Ирина Алексеевна, и юные художники обступили меня с мольбертами по кругу.
        Я нашел взглядом Альбину, она розовела и смущенно улыбалась. Ну надо так надо. Я снял футболку, по крайней мере не стыдно показаться, с моим тренером попробуй обрасти жирком или останься доской. Я быстро рос и поэтому был длинный и поджарый, как доберман, но зато пресс, мышцы на руках, плечах и спине, все как на анатомическом пособии. Рисуй не хочу. По классу прокатилась волна возгласов и хихиканья.
        - Прекрасно, Алексей, вы в отличной форме, - похвалила учительница.
        - Как встать? - с преувеличенным равнодушием спросил я, стараясь не лыбиться. И похвалы мне были приятны, и всеобщее внимание, и даже это дурацкое хихиканье.
        - Как вам удобно. Руки, ноги и голову мы рисовать не будем, так что поза не важна. У каждого свой ракурс, - она прошла по кругу, вглядываясь в меня с разных точек, некоторых учеников подвинула и принялась объяснять про пропорции и перспективу, указывая на меня длинной линейкой.
        Мы переглядывались с Альбиной, и она посылала мне игривые сигналы, и вскоре я уже улыбался, как Чеширский лось.
        - Если есть вопросы, задавайте. - Ирина Алексеевна закончила теорию, и в мою сторону вытянулось с десяток рук с зажатыми в кулак карандашами. Все, прищурившись, уставились на меня и принялись замерять на глазок расстояние от плеча до пояса, от груди до пупа.
        - Есть вопрос, - прозвучал самый противный голос во вселенной, - что если мне неприятно его рисовать?
        - Значит, сделай над собой усилие, Полина, - сердито отозвалась учитель, - Алексей делает нам большое одолжение, что работает натурщиком. Бесплатно. Это, между прочим, труд! Чему вы научитесь, если будете рисовать с картинок? Только тому, как рисовать с картинок!
        Ирина Алексеевна собрала в охапку какие-то рулоны и вышла из класса.
        - Он сделает нам большое одолжение, если оденется и свалит отсюда нахрен, - тут же скорчила гримасу Полина. - Стоит тут, выделывается, нашелся пуп земли.
        - Ну хватит! - вдруг взорвалась моя маленькая, я аж офигел. - Хватит его цеплять! Ничего он не выделывается, стоит как сказали. Рисуй молча.
        - А ты меня не затыкай! - тут же завелась вражина. - Это мое мнение. Что хочу, то и говорю. Я его сюда не приглашала. Вы парочка мерзких выпендрежников.
        - Рот закрой, - ровным голосом вмешался я.
        Остальные притихли и делали вид, что увлеченно рисуют. А Полину несло.
        - Сними корону, Тихомирова! Жалкая показушница. Смотрите, какая у нас ванилька, мимими. Противно видеть, такие вы приторные. Таскаешь его везде на поводке за собой, как подкаблучника, смотрите, у меня есть парень, - она кривлялась, изображая манерный голос. - Не у тебя одной!
        Я увидел, как у Аль в глазах закипели злые слезы. Она открыла рот, чтобы что-то ответить, но было поздно, у меня уже щелкнуло забрало.
        - Да неужели же у тебя есть парень, - ехидно протянул я, перевел глаза на Полину и сделал паузу, - Пенелопа.
        Если бы я хоть раз в жизни видел, как сквозь кого-то проходит пуля навылет, то, наверное, это выглядело бы точно так же. Полина дернулась, она стремительно побледнела, а потом покрылась красными пятнами даже на шее. Я молча стоял и спокойно смотрел на нее сверху вниз и выглядел, наверняка, надменным придурком. Но в тот момент я себе очень нравился.
        Я думаю, тогда я вторгся в какое-то сокровенное, личное пространство, натоптал в том, что для нее было очень ценно. Но именно тогда мне было ее ничуть не жаль. Я наслаждался ощущением, что одним словом могу поставить ее на место, маленькую лицемерную суку.
        Полина бросилась из класса бегом и заревела, еще даже не достигнув коридора. Все недоуменно переглянулись, никто ничего не понял, только Танька безуспешно скрывала рвущийся наружу смешок. Вошла Ирина Алексеевна и строго посмотрела на нас.
        - Что здесь произошло?
        - Полину тошнит, - невозмутимо ответил я, - отравилась ванилькой.
        На следующих двух занятиях она в художку не пришла, так что мой торс дорисовали без нее. А через неделю после победы в этой короткой схватке в соцсети появился групповой чат на троих участников: меня, Альбину и анонимный аккаунт без аватарки. Чат назывался «Лешка, проказник», а когда я, раздраженный, вошел в диалог, чтобы удалиться оттуда, мой взгляд замер, все тело обдало ледяной волной ужаса, оно одеревенело, а сердце ухнуло вниз, пробивая бетонные перекрытия и проваливаясь прямиком в ледяную бездну.
        В чате было всего одно сообщение - видеоролик, снятый на мобильный телефон, на котором в парке на фоне каскадного фонтана танцевали улыбчивые нездешние люди, а среди них камера выхватила и приблизила одну пару: очень красивая испанка и ее партнер не танцевали, а будто занимались любовью, терлись телами и бешено целовались. Казалось, они вот-вот начнут раздевать друг друга. За кадром раздавался смех и свист. Я узнал голос Рика: «Adelante, Alex» кричал он, «Давай, Алекс»…
        Я почувствовал, как кровь отлила от лица, от сердца, а в живот провалился ледяной вертлявый уж. На моих глазах аккаунт Альбины сменился на «удален».
        - Ты вспоминала обо мне все эти годы? - спросил он уже вечером, когда они наделали попкорна в микроволновке и засели смотреть все серии «Гарри Поттера» подряд.
        Уселись на полу, она спиной опиралась на его грудь, а он обнимал ее за плечи, поглаживал пальцами ручку от локтя и вверх и терся обросшей щекой о висок.
        - Конечно! - Она прикрыла глаза и слегка повернулась к нему навстречу. Они сделали паузу на глубокий, протяжный поцелуй. - Ты моя первая, большая любовь, детский роман, я про тебя всегда помнила. И когда казалось, что никто меня никогда не полюбит, вспоминала, что был ты и любил, значит, не так уж я и плоха.
        И снова Алекса окатило сожалением. Первая любовь… и могла бы остаться единственной. Хотел бы он поговорить об этом, но она продолжала смотреть на него, приоткрыв губы и чуточку глубже дышать, и все мрачные мысли в момент пошли на дно. Он вернулся в мягкие объятия ее губ, вынул из рук миску с попкорном и усадил на себя верхом. Альбина тут же потерлась взад-вперед о его эрекцию, и ближайший час Поттер надрывался впустую. Никому его проблемы были не интересны. Волшебство у них и свое получалось не хуже, а от земли отрываться и того лучше.
        Когда обессиленная любимая женщина отключилась в кровати, Алекс встал и вышел в кухню. Лампу не включал, хватало фонаря с улицы и света от экрана телефона. Подключил мобильный к сети, и тут же пришлось давить на кнопку убавки громкости, уведомления посыпались на него, как шишки на медведя.
        Как водится, бесновался Семен. Его можно было понять, он как минимум имел на это законное право. Лекс открыл чат, пропустил все эмоции и написал одну фразу:
        «Мы с Аль вместе. Мне нужен отпуск».
        «Ах тыш твюмть! - немедленно прилетело в ответ. - Поздравляю, брат! Не скончайся от счастья. На неделю про тебя забыл».
        «На месяц!»
        «Имей совесть, злодей!»
        «Отымел. Она устала и спит».
        В ответ посыпались смеющиеся и восторженные смайлы, и Лекс закрыл диалог. И вот он во всей красе: неизвестный номер, написавший два десятка сообщений. На аватарке оскаленная морда волка. Вольский глубоко вдохнул, выдохнул и открыл чат.
        Во первых строках своего письма Денис истерическим капслоком требовал вернуть ему жену. Потом матом высказывал свою сугубую неприязнь к абоненту. Затем органично переходил к угрозам. Лекс читал, кивал, делал скриншоты, чем черт не шутит, вдруг пригодится. Расправа, смерть, тюрьма. Все это чередовалось в произвольном порядке. В конце концов припадок миновал, и несколько сообщений Дэн уже даже удалил. Молодец какой. И наконец заговорил человеческим голосом о том, что нужно обсудить по-мужски и решить, как быть дальше. Чтоб не боялся, а выходил на разговор.
        Прочитав последнее заявление, Алекс широко улыбнулся в экран: «Какая дешевая провокация, Дэн, - подумал он - Еще бы на «слабо» взять попробовал. А если не сработает, кожуру от банана подложил».
        «Добровольно она к тебе не вернется, Дэн».
        «Дай мне с ней поговорить, вернется!» - ответ прилетел тут же. Сидел, ждал.
        «Ты пробуждаешь во мне любопытство. Но нет».
        «Боишься, что снова выберет не тебя?»
        «Конечно боюсь . - Он и правда широко улыбался. - Она знаешь как к тебе рвется. Привязать пришлось».
        «Не тронь ее, Вольский. Пожалеешь!»
        Лекс закрыл глаза и прислушался к ноющим мышцам, к приятной усталости во всем теле, которое остыло и высохло, пропитанное ее ароматом. Истому, удовлетворение, легкое возбуждение при этих мыслях чувствовал, сожаления не ощущал. Так хотелось в красках изложить Дэну, как он ее тронул, рассказать все, что между ними было за эти сутки, в каких позах и отчитаться, сколько раз и как именно она кончила. Хорошенько поглумиться и покуражиться, помечая территорию. Вместо этого Вольский открыл глаза и ответил.
        «Это исключено».
        «Что?»
        «Я не пожалею».
        «ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ, ВОЛЬСКИЙ?»
        - Все, - ответил он вслух.
        «Подумай лучше, что сделал ты. Она не ко мне ушла, она в первую очередь ушла ОТ ТЕБЯ. Это же надо быть таким долболобом! Там были хорошие, мирные люди, Дэн, они танцевали и были ни при чем!»
        «Они нарушали закон».
        «Вот потому что ты такой прямоугольный и перпендикулярный, без души и сердца, тебе не понять, что ощущала она, когда ты разгонял людей, среди которых она чувствовала себя счастливой. И травил ее как преступницу».
        «Вольский, верни мою жену!»
        «Нет».
        В ответ прилетела фотография погрома в квартире, в которой он не без труда узнал свою. В ней был обыск. Лекс до боли стиснул зубы.
        «Я найду тебя, Вольский. Очень скоро найду!»
        Он вышел из диалога и набрал своему юристу.
        - Серега, у меня был обыск, выясни основания, законность и повесь виновных вдоль дороги! Денис Борисов зовут гражданина, скорее всего, злоупотребляет служебным положением.
        - Ну и что ты сделал господину Борисову?
        - Жену увел.
        Серега в ответ лишь присвистнул.
        - Кстати, какая сейчас практика по бракоразводным процессам?
        - Никакой. Ее нет, - последовал ответ.
        - Ну, значит, готовься, Серый, будет.
        Лекс вернулся в постель, где безмятежно спала Елена Троянская. Он аккуратно перелез через нее на свою половину узкой кровати и прижался сзади. Хер с ним, с обыском. Оно того стоит.
        Это были двое суток непроходящего опьянения. С каждым разом он узнавал ее все лучше и теперь знал, как прикоснуться, как обнять и куда поцеловать, чтобы она возбудилась и почувствовала себя счастливой. От количества улыбок болело лицо, все мышцы ныли как после долгой тренировки, но это ничуть не мешало и в душе, и на кухне, на столе, на полу и, конечно, в кровати снова и снова сплетаться руками, ногами, губами.
        У нее никогда не было столько секса и никогда не хотелось столько. Альбина сама себя не узнавала, откуда только прорезался такой темперамент? Они подолгу не давали друг другу уснуть, а потом просыпались среди ночи и снова занимались любовью как одержимые. Даже разговоры у них получались очень короткие. Начнут говорить, поглаживая ладони и пальцы друг друга, заиграются и вот уже трутся не только руками, а все тело приходит в движение, и тема замирает, а диалог продолжается в безмолвном режиме. А поговорить хотелось обо всем на свете, но успеется, еще успеется, столько времени впереди. Насытить бы голод хотя бы немного. Но в те дни им не удалось приблизиться к сытости и даже представить, что это возможно.
        - У меня от твоей бороды уже лицо горит, - и тут же погладила мягкой ладонью по щетине, поцеловала.
        У нее даже голос изменился, так казалось. Стал каким-то глубоким, мягким, тягучим.
        - Надо вылезти из постели и прокатиться до магазина. Бритву купить, зарядку для мобильного. - Он улыбнулся и ответил на поцелуи. - Но ка-а-ак? Я на минуту не могу от тебя оторваться.
        Он рассматривал на просвет ее ладонь. Против солнечного света из окна ее бесконечно длинные, тонкие пальцы казались светящимися и почти прозрачными.
        - А почему не домой?
        - Далеко, - солгал он.
        - А мне надо съездить домой…
        - Зачем? - в грудь больно ударило неприятным.
        - Забрать вещи. Документы, одежду, ноутбук, сменное белье, в конце концов.
        - Оно тебе ни разу не пригодилось, - он против воли широко улыбнулся, она ответила взаимной улыбкой. - И в моей рубашке тебе лучше, чем мне.
        - Я не могу вечно отпрашиваться с работы, рано или поздно придется появиться.
        - Увольняйся к чертовой матери, - прошептал он ей в самое ухо. - Не будешь же ты в том доме работать и дальше? Отдохни. Займись живописью.
        Она вздохнула так мечтательно и протяжно, улыбнулась еще раз и, повернувшись к нему, задела губами его губы, но немедленно отпрянула, не давая втянуть себя в полноценный поцелуй.
        - Выставишь его из своей квартиры, сдашь в аренду, будет тебе доход на помаду, об остальном я позабочусь.
        - Ты сам на работу забил. Позаботится он.
        - Могу себе позволить небольшой отпуск впервые за пять лет.
        - Мне все равно надо домой, понимаешь?
        - Не надо. - Его ладонь выпустила ее ручку и заскользила по животу вниз, вниз. Она вся изогнулась, вывернулась из его лап и села на расстоянии.
        - Запрещенный прием, Вольский, - она попыталась скрыть за бодрым тоном бросившийся в лицо румянец и сбившееся дыхание, - не получишь ничего, пока не свозишь меня за вещами.
        - Ммм, - он приподнял брови и перевернулся на живот, - шантаж! Обожаю! - он подобрался, будто кот, охотящийся на птичку.
        Она слезла с кровати и с улыбкой отступила еще, пока он жадно пялился ей между ног. Прикрылась ладошкой. Твюмть, он чуть не взорвался от хохота.
        - Леша, ну я серьезно!
        Он с рычанием бросился на нее с кровати, и она с визгом и хохотом вылетела из спальни, но тут же была сграбастана его лапами, и он втащил ее обратно. Обхватил за плечи и поперек живота, сжал ладонью подбородок и основание шеи и горячо задышал ей в ухо.
        - Я не веду переговоров с террористками, - глухо проговорил он, - сдавайся или я применю грубую силу.
        Альбина уронила голову ему на плечо, и у нее подкосились ноги. Она завела ручки назад и вцепилась в его шею и затылок, часто, тяжело задышала, закрыв глаза.
        - Господи, как же я хочу тебя, грубого, сильного, - простонала она.
        Он рывком развернул ее к себе, схватил, оторвал от пола и прижал спиной к стене. Усадил на основание бедра, сдавил шею пальцами и горячим, жадным поцелуем впился в губы, как будто хотел искусать, съесть, овладеть ею ртом. Альбина застонала. Никогда она еще не испытывала такого жгучего возбуждения, от которого все тело горело нестерпимым жаром, а внизу живота будто раскаленная топка разгоняла по телу все новые и новые волны похоти. Она обхватила его ногами за пояс и потеряла разум, желая одного - жесткого, грубого, немедленного проникновения. Ее ногти царапали спину Лекса так сильно, что плечи покрывались красными полосами. Он выпустил ее губы и с рычанием обхватил губами кожу под ухом, сжал, заскользил по шее зубами, заставляя вздрагивать всем телом и дрожать в предвкушении.
        Он вошел и первым толчком со стуком вколотил ее копчиком в стену. Она вскрикнула, захлебнулась и запрокинула голову, кусая губы, настолько дурманящим было это ощущение до боли, до безумия.
        - Я не отпущу тебя к нему, поняла? - рычал он ей в ухо, мощными, злыми ударами вколачивая в нее свой раскаленный член. Запустил пятерню в волосы на затылке и крепко стиснул так, что она откинулась назад и часто-часто задышала распахнутым ртом, - он больше никогда к тебе не прикоснется. Никто не прикоснется! Ты моя. Только моя! Поняла? Поняла меня?!
        - Твоя… только твоя, - повторяла она, вскрикивая между словами на каждый глубокий и мощный толчок. - Никого не хочу, только тебя. Тебя хочу. Еще… господи… еще, пожалуйста!
        Лекс и сам обезумел. От агрессии, ревности, от этого глубинного, не прожитого страха снова ее потерять он утратил контроль. Дикое, первобытное животное вырвалось на волю в порыве бешеной похоти и напало на хрупкую, нежную девочку, которую он так берег. Он драл ее как озверевший насильник, импульсами выбрасывая всю накопившуюся ярость. Всю одержимую, сумасшедшую любовь и жажду обладания ею до предела. А она отвечала на это безумие не страхом, плачем или сопротивлением, а такой яростной страстью, что у них у обоих не осталось ни одной мысли в голове, только инстинкты, только жажда, только взаимное обладание.
        Его кипящая внутри агрессия и похоть встречалась с ее одержимым желанием в бешеных, быстрых поцелуях, дыхания смешивались, и она мычала ему в рот, когда он особенно крепко засаживал и вколачивал ее в стену. А потом выкрикивала стоны, закатывая глаза и извиваясь, впивалась ногтями в его зад и вдавливала в себя, будто возможно было войти еще глубже.
        Она кончила неожиданно так, что он не успел подготовиться. Внезапно все ее тело натянулось, она сжала его бедрами со всей силой, на которую была способна и захлебнулась криком, переходящим в вибрирующую ноту. А он не остановился и продолжил пробивать ее сквозь спазмирующие стенки изнутри, сквозь оргазм так, что она задрожала в конвульсиях, задергалась, будто пытаясь освободиться и заскулила от невыносимости ощущений, которые он ей причинял.
        Дальше у них обоих была развилка: либо второй, если природа подарила ей чудесный дар мультиоргазмичности, либо боль и мольбы о пощаде. Лекс не знал, как остановиться, но просто продолжал яростно иметь свою вожделенную самку и прислушивался к реакции, и она выдала такое, что он понял: предела счастья в первый день он не достиг. И даже к нему не приблизился. Всего через несколько фрикций она распрямила ножки, вытянулась наверх и, до боли вцепившись в его волосы обеими руками, запрокинула голову и задержала дыхание, судорожно выталкивая короткие вдох-выдох, напряженная пауза, а затем еще вдох-выдох, еще и еще, пока ее тело проживало глубокий, потрясающий, сокрушительный оргазм, к которому через секунду присоединился и он. Лекс до белых пальцев стиснул одной ладонью ее задницу, а другой шею под затылком и с рычанием кончил в нее с таким переворачивающим душу спазмом, что едва не рухнул с ног как подкошенный.
        Дрожа всем телом, он упирался горячим мокрым лбом в прохладную стену над ее плечом и надрывно дышал, переживая один из сильнейших оргазмов в своей жизни, когда ядерным взрывом его сначала скрутило и смяло взрывной волной напряженного наслаждения, а потом нахлынувшее облегчение затопило все тело и наполнило щекочущим теплом каждую мышцу.
        Ее не отпускало гораздо дольше. Пережив первый спазм и разрешив себе дышать, она издала такой вибрирующий стон, от которого у него все внутри перевернулось, и всхлипнула, содрогаясь опять. По щекам заструились слезы, и она, задыхаясь, улыбалась и вздрагивала снова и снова.
        Он отнес ее в кровать, уложил на подушки, взамен агрессии и сумасшедшей страсти чувствуя прилив нежности и такой любви, от которой было трудно дышать. Он бережно обнимал и целовал ее мокрое от слез лицо, пока она содрогалась затихающими импульсами и шептала:
        - Боже мой, боже мой… о господи.
        Лекс держал ее в своих руках и чувствовал, какие они оба мокрые, истощенные, дрожащие и обессиленные. Он дождался, когда она смогла ровно дышать и иссякли ее счастливые слезы, и с тревогой заглянул в глаза.
        - Маленькая, тебе не больно?
        В ответ она рассмеялась и обвила ручками его истерзанные плечи.
        - Конечно, больно, - она с улыбкой посмотрела ему в глаза, - на копчике будет синяк, на заднице, скорее всего, тоже. Ты мне всю шею искусал, внутри все горит. И никогда в жизни я не испытывала ничего прекраснее! Я сейчас с ума сойду, Леш!
        - «Что с тобой не так?» - говорили они. «Ты холодная», - говорили они, - саркастически оскалился он.
        - Я столького о себе не знала! Как будто всю жизнь спала, а теперь проснулась. Я так счастлива, - прошептала она.
        Он в ответ молча, но так искренне улыбнулся, что словами можно было не добавлять. Счастлив. Счастлив как никогда! И она притянула его в глубокий, благодарный и восторженный поцелуй.
        ***
        - Ты уверена, что у него сегодня смена? - Лекс стрельнул коротким взглядом в сидящую на соседнем сиденье бледную Альбину, которая явственно нервничала, выкручивая себе пальцы.
        - У него почти нет выходных. Просто иногда в ночь. Если график не изменился, значит, сегодня дневная. Но я не уверена! - Она жалобно посмотрела на него.
        - Не страшно. Не сидит же он там с нарядом полиции, в карты на раздевание режется. С ним я справлюсь. Главное, успеть до наряда ноги унести. - Он слегка нахмурился, простраивая в уме вероятные проблемы. - Слушай меня внимательно. Твой муженек тот еще Терминатор, если будет драка, мне придется непросто, но это ерунда. Запомни главное: не мешай! Лучше всего будет, если ты вообще убежишь и будешь ждать меня возле машины.
        - Леш, не надо с ним драться, пожалуйста! - Оказывается, побледнеть можно было и еще сильнее.
        - Он меня не спросит, Аль, и я б на его месте бросился с порога. Поэтому не крутись под ногами! Я буду отвлекаться на твою безопасность, твои звуки, крики, не дай бог, тебя заденет. Выпаду, и он меня вырубит. Кровь, сломанные кости, разбитая мебель - все фигня. Главное, держись подальше.
        - О господи! Давай не поедем. - Она затряслась.
        - Эта встреча неизбежна. И лучше в такой момент, когда я готов, чем когда готов он.
        - У него сегодня дневная смена. - Как заклинание повторяла Альбина, пока он парковался во дворе.
        - Не бойся, маленькая. Никто не знал, а я Бэтмен, - он улыбнулся, поцеловал ее в лоб, и они вошли в парадную, крепко сплели пальцы и сжали ладони друг друга.
        Ключ медленно провернулся в двери, и Альбина осторожно заглянула в квартиру. Алекс отодвинул ее и вошел в прихожую первым. Никто им навстречу не выскочил, в комнатах было тихо и пусто.
        - Не разувайся, - спокойно сказал Вольский.
        - Я быстро! - выдохнула Альбина и побежала вглубь квартиры.
        А он двинулся за ней, внимательно осматриваясь по сторонам. В прошлый раз он не видел только спальню. Алекс вошел в комнату и замер на пороге. Сердце неприятно ополоснуло мыслью о том, что она жила тут с ним годами.
        Комната как комната: двуспальная кровать без изысков, прикроватные тумбочки, зеркальный шкаф во всю стену, в котором со скоростью веретена хозяйничала Альбина, выбрасывая на кровать свои платья. На окнах шторы, на стене часы и свадебная фотография. Он подошел и всмотрелся. Ощущение было, как будто засовываешь руку поглубже в костер, чтобы посмотреть, что будет. С фотографии на него смотрел Дэн и улыбался. Причем по-человечески, не как обычно. Счастливый, влюбленный человек. А рядом принцесса в волшебном свадебном платье, такая воздушная, неземная.
        Он застыл и смотрел, смотрел во все глаза, пока не почувствовал прикосновение к своей спине. Вздрогнул, обернулся через плечо. Альбина стояла, уткнувшись лбом ему между лопаток, и гладила тонкими ладонями спину, потом на плечи, оттуда на грудь и живот.
        - Это должны были быть мы, да? - тихо произнесла она.
        - Да, - отозвался он, сглотнув острый ком.
        - Мы ведь могли всю жизнь так жить, как эти два дня. Вместе просыпаться, каждый день в любви, заботе. Я бы не знала, что такое унижения, страх и… плохой секс. Могла заниматься любимым делом… - глухо говорила она, согревая дыханием его спину. - Сколько лет потеряно…
        - Прости, что я все испортил… - прохрипел он, до боли сжимая кулаки.
        - Прощаю… А ты прости, что закрылась. - Она подступила ближе, ее руки сомкнулись у него на груди, она крепко обняла, прижимаясь щекой и всем телом к его спине. Потерлась о нее лицом, закрыв глаза.
        Алекс зажмурился, холодный, бледный, одеревеневший. Глубоко задышал, чувствуя, как раны заливает успокаивающим бальзамом. Его ладони легли поверх ее рук, погладили, он развернулся и обнял ее, прижал к себе.
        - Прощаю, - выдохнул он ей в волосы.
        - Как хорошо, что ты рядом, что это позади!
        Она подняла лицо, ладони заскользили по его плечам, к шее, оттуда в волосы, прочесывая пальцами от затылка к макушке. Он наклонился и задел носом ее нос, потерся, закрыв глаза, и чуть улыбнулся, будто пробуя на вкус эту фразу и ее смысл. Коснулся губами губ, заставляя ее слегка отклониться назад, и их губы сплелись в остро-болезненном, горьком и одновременно счастливом поцелуе, в который каждый из них вложил и сожаления, и прожитую боль, и облегчение, и счастливую одержимость, и предвкушение будущего счастья.
        Сердце задрожало на одной сладкой ноте, каждый раз чувствуя это непривычное от нее и блаженное ощущение встречного желания, осознание того, что он не крадет поцелуй, а ему его дарят, будто окутывало тело теплым одеялом, а в животе пробуждалось возбуждение. Он шумно вдохнул, качнул головой, ныряя в поцелуй глубже, и она выпустила дрожащую струю воздуха, встречая языком его язык и сжимая пальцами волосы.
        - Шлюха! - Полный ненависти яростный голос Дениса окатил их как волной радиации.
        Альбина отпрянула с таким ужасом на лице, что Алекса резко шибануло адреналином. Он одним движением руки задвинул ее себе за спину и развернулся навстречу рогатому мужу.
        - В нашу постель привела, дрянь!
        Алекс окинул противника взглядом. Их разделяло несколько шагов. Не вооружен, взбешен, на него не смотрит, дырявит взглядом Альбину за его спиной. Осатанел, по глазам видно. Идти на сближение самому, чтобы бить первым - неразумно. Противник опытный, сильный, опасный, быть во власти инерции, пока он готов к атаке - гарантированно получить. Лекс напружинился, сжал кулаки и прищурился, улавливая то мгновенье между «еще рано» и «уже поздно», когда самое время бить. Дэн перевел налитый кровью взгляд на любовника и в следующую секунду бросился.
        Лекс сделал шаг назад, приняв упор на ногу, и резко выбросил тело вперед, хуком справа от плеча в скулу, встретил движение противника и остановил его, тот дернулся, пошатнулся, и Вольский налетел на него всем весом и придавил к стене удушающим приемом, надавливая предплечьем на кадык. Ох не зря он с первой встречи с Дениской убивался в зале на ММА. Бросил быстрый взгляд в сторону Альбины. Та, умница, забилась в угол и зажала себе рот обеими руками.
        Но не успел Алекс и рта открыть, чтобы дать ей команду бежать, как получил мощнейший удар в живот по печени, дернулся, в глазах потемнело, а Дэн добавил по почкам, сбивая дыхание и отбрасывая противника на край кровати. Вольский приземлился задом на мягкий матрас, встряхнул головой и перешел в боевой режим.
        Это включалось всегда само собой. При виде спарринг-партнера из спокойного расслабленного состояния он переходил в пружинистое, тревожное напряжение ожидания нападения, когда взгляд ловит малейшие детали, наблюдает за окружением и ищет подходящий момент для атаки. Но стоило ему словить первый удар, как мир будто подергивался красной пеленой. Все тело наливалось гудящей, злой, азартной силой, сердце ритмично лупило в ребра, разгоняя кровь по венам, и пропадало ощущение боли. Только агрессия, только ярость, только желание уничтожить врага. И мирный, вроде бы, дружелюбный парень превращался в боевую машину. Этому его хорошо научили в армии. Предельная жестокость и эффективность. Никакой пощады, пока не выполнена боевая задача.
        Вольский озверел и встретил налетающего Дэна ногой в живот. Бил от души, попал хорошо и, не давая противнику опомниться, вскочил и втащил коленом в лицо, тот рухнул на бок. Боец в белой рубашке вел по очкам. Боец в черной футболке выхватил нокдаун. Алекс навис над ним и со звериной жестокостью засадил мощный удар кулаком в челюсть и еще ногой все в тот же живот. Дэн исторг из груди сдавленный крик, будто хотел выплюнуть желудок.
        - Леша, хватит! - истошно закричала Альбина, и это будто вывернуло ему на голову ведро ледяной воды.
        Он отступил назад, тяжело дыша. Этот короткий бой только разогрел его и не дал насытиться звериному инстинкту рвать соперника на части, и теперь нерастраченная агрессия штормовыми волнами лупила в мозг.
        - Сюда, быстро, - тяжело дыша и не сводя взгляда с противника, он протянул ей руку.
        Альбина подчинилась, перескочила по кровати мимо корчащегося на полу мужа и ухватилась обеими руками за Алексову ладонь. Он задвинул ее за спину, наблюдая за тем, как Дэн медленно встает на четвереньки и плюет на пол красным.
        - А что ты меня защищаешь, сука? - прохрипел он. - Жалко стало? Мажор твой не так-то прост оказался. В другой раз буду умнее.
        - Стало! Я не хочу, чтоб вы дрались, пожалуйста. Леша, - она потянула его за руку назад.
        - Не драматизируй, Аля, мы с твоим другом едва поздоровались, - ядовито оскалился тот, опираясь на кровать и вставая.
        - Угу, - иронично отозвался Лекс, ему определенно нравилось поведение оппонента, молодец, держит лицо, - еще пара минут и подружимся.
        - Что же ты, любимая, чаю гостю не предложила? - он уселся на край кровати и вытер рот тыльной стороной ладони. - Одноклассник. Друг семьи. Близкий человек, - он посмотрел на нее исподлобья с горькой и злой ухмылкой.
        - Дэн, не надо, не начинай.
        - А я скучаю, дурак, вторую ночь один, думаю, где моя женушка драгоценная? Все ли благополучно? Что же ты меня оставила, родная? Али не люб тебе?
        - Денис, отпусти меня, пожалуйста! Мы не можем больше быть вместе. Я… мне плохо с тобой, - умоляюще простонала она, - мы не будем счастливы, ты же видишь!
        - А с ним в койке хорошо? - Его глаза сузились.
        В ответ Лекс молча криво ухмыльнулся, и на скулах Дэна заиграли желваки.
        - Прости меня, пожалуйста, прости! Это моя ошибка. Моя! У нас с Лешей судьба, мы всегда это знали. Только мы ошиблись, заблудились, запутались, и я должна была распутываться, а не втягивать тебя, не искать у тебя того, что нужно было от него. Он не виноват, только я! Прости меня, пожалуйста, - она всхлипнула и вышла из-за спины Вольского.
        Тот предостерегающе сжал ее руку, не давая подойти, но продолжал молчать, словно защитный барьер, мешая разгневанному мужу пересечь границу. Но тот будто успокоился. И это звучало зловеще.
        - Ну что ты, милая, не надо плакать, - отозвался Дэн, - наш гость подумает, что мы ему не рады. Надо проводить человека и поговорить как следует. Как положено мужу и жене. Ты расскажешь, чем занималась эти дни, а я подумаю, смогу ли простить.
        - Дэн, пожалуйста! Отпусти меня, не держи, умоляю, - Альбина плакала, стоя между ними.
        - ТЫ МОЯ ЖЕНА! - вдруг рявкнул он так громко, что оба слушателя вздрогнули. - В богатстве и бедности, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит нас. Поняла? Законная жена! Или оставайся по-хорошему, или я верну тебя силой. Но ты никуда не денешься от своего священного супружеского долга, - он выплевывал каждое слово как пулю.
        Альбина отпрянула и наткнулась спиной на Алекса, тот успокаивающе сжал ее плечо.
        - Я не вернусь к тебе, нет, - покачала она головой.
        - Куда ты денешься? - прошипел Дэн. - Вы не сможете прятаться вечно, деваться вам некуда. Я ваше гнездышко найду и разорю его, как и твое мажорское логово.
        - Что? Что ты сделал? - ушам не поверила Альбина, она испуганно обернулась на Вольского и по его каменному лицу поняла, что он не удивлен. - За что?!
        - Узнаете, - Дэн хищно ухмыльнулся. - Ты вернешься ко мне, и мы вместе состаримся. Исключи для себя все другие варианты. Подумай лучше о том, как заслужишь мое прощение. Потому что я этого не забуду… НИКОГДА!
        - Только сильно не обольщайся, а то потом обидно будет, - спокойно ответил Алекс.
        Слезы Альбины пересохли, она отступила назад и положила вторую ладонь на руку Лекса на своем плече.
        - Ни за что! - яростно выговорила она по слогам. - Я лучше землю буду есть! Вернешь меня, и я снова сбегу, жить с тобой я больше не буду. Исключи для себя все варианты, кроме этого! - ее голос звенел уверенной силой. - Пойдем отсюда, Леш, я не могу больше это слушать.
        - Только помни, любимая, я в любой момент могу тебя уничтожить так же, как спас! - крикнул он им в спины.
        - Что он несет? - Вольский кинул взгляд на бледную, решительную Альбину.
        - Позже расскажу, - тихо проговорила она.
        - Документы взяла?
        - Да.
        - Остальное новое куплю.
        И только на обратном пути, после того как сменили машину, она тихо заговорила.
        - Он может выселить меня в зону риска. У меня не обнаружили антител, он воспользовался связями, и мне подделали документы. - Она перевела на него отчаянный взгляд. - Он так и сделает, ты слышал?
        - Слышал. - Он кивнул и ободряюще ей улыбнулся. - Он так не сделает. Здесь ты в его власти, а там, за стеной, мы будем свободны и поедем, посмотрим, что за клубнику вырастил мой отец на болоте. Наверняка редкостную кислятину!
        - Ты потеряешь все! Квартира, бизнес, друзья…
        Машина притормозила на светофоре, и Лекс повернулся с улыбкой.
        - Давай собираться, тебе пойдет маска.
        Альбина заплакала, она протянула к нему ручки и схватила за шею, впилась в затылок пальцами и целовала-целовала-целовала мокрыми солеными губами его колючее лицо. А он улыбался ей навстречу, пока вокруг не засигналили машины.
        - Если бы ты знал, в каком напряжении я живу! Это как будто отложенная казнь и… я не могла возразить ему ничем. Понимаешь? Он меня спас дважды и не забывал напоминать об этом. Ты не представляешь, какое это давление, чувство вины, постоянное ощущение, что я чем-то обязана, должна отплатить, заслужить, быть хорошей… Любить его за то, что он для меня сделал.
        - Полная власть, - кивнул Алекс, вновь наливаясь свинцовым гневом.
        Как же ему не хватило этих мимолетных секунд, когда можно было бить, не жалея сил, выместить всю злость, ненависть, ревность в жестоких ударах. Он никого никогда так не ненавидел, как Дэна. Никого!
        Они заехали в салон, где оробевшая Альбина села на банкетку, пока Алекс уверено и по-хозяйски распоряжался консультантом, называя параметры, которые для нее не складывались в осмысленный текст. Через десять минут у нее на коленях высилась горка белых коробок: сверхтонкий ноутбук последнего поколения, планшет, телефон, близнец которого достался маме, мышка, беспроводные наушники, чехол, а Вольский с непринужденной улыбкой, покручивая в пальцах проводок, который выбрал для себя, бестрепетной рукой вводил в терминале пин-код, чтобы отдать за это две альбинины годовые зарплаты.
        - В этом планшете установлен самый мощный графический редактор, - щебетала девушка в брендированной форме, поворачивая к ней экран своего планшета, на котором в видеоролике на глазах Альбины художники творили чудеса графики, живописи и дизайна. У нее слезы навернулись от восхищения. Неужели и она так сможет… неужели снова сможет рисовать!
        - Леша… - пискнула она, когда он подошел к ней, а консультант паковал покупки в пакет. - Мне никогда… я никогда…
        - Нам еще мольберт надо купить, - он широко улыбнулся, глядя на нее сверху вниз, и она с визгом бросилась ему на шею, обливаясь слезами счастья. У нее дрожали руки, неужели все это правда?
        Вольский улыбался так, что болело лицо, чувствуя, как она трепещет от восторга в его объятиях. За эти слезы он готов был что угодно отдать! И за поцелуй, который последовал за этим: счастливый, страстный, они моментально завелись, задышали, глядя друг другу в глаза взглядами, затуманенными пеленой возбуждения.
        А потом был магазин нижнего белья, такого дорогого, что Альбина прикоснуться к нему боялась, а девочка консультант все щебетала, щебетала, подсовывая ей комплект за комплектом через дверцу.
        - Смотри, тебе нравится? - она вышла из кабинки в черном кружевном белье, таком тонком, будто нарисованном на ее нежной коже.
        Его взгляд заcкользил по изгибам тела любимой женщины. По груди того прекрасного размера, когда она сама собой стоит сосками в небо и аккуратно помещается в ладонь. По маленькой круглой заднице, похожей на сбывшийся эротический сон, в ажурных кружевах и с ремешками до изящно изогнутой поясницы. Альбина вытянулась на цыпочки и игриво повертелась, поглаживая себя кончиками пальцев по изгибу бедра к неправдоподобно тонкой талии с отчетливо прорисованным вертикальным рельефом мышц на плоском животе.
        Когда-то в школе он помнил ее гадким угловатым утенком, которого дразнили за худобу и бледность, а теперь эта лебедь сводила с ума скульптурным совершенством проступающих ключиц и изгибом длинной шеи.
        Ощущая в штанах прилив небывалого энтузиазма, он наблюдал, как она танцует для него, вращаясь и подняв обе ручки вверх, а потом одна заскользила пальцами по второй от запястья вниз. В Алекса полетел игривый взгляд через плечо. Его ударило в живот тугой возбуждающей волной и едва не выбросило из кресла навстречу эротическому совершенству ее невысокой, но будто вертикально вытянутой фигуры. А эта лисица повернулась бочком, облизнулась, улыбнулась, закусив нижнюю губу, и вильнула попкой.
        - Девушка, оставьте нас ненадолго, пожалуйста, - со всей душевной искренностью попросил Вольский, глядя на консультантку ласковым взглядом.
        - Но у нас…
        - Пожалуйста, я все куплю! - улыбнулся он. - Мы будем очень тихо!
        Девушка покраснела и с блуждающей на губах лукавой улыбкой вышла из примерочной. В следующую секунду он сорвался с места и налетел на Альбину, которая только того и ждала. Он подхватил ее, оторвал от пола и внес в кабинку, а она обняла ногами, вцепилась руками и целовала шею, обсасывала мочку уха и с голосом дышала так, что внутри все закипало как в недрах вулкана.
        Алекс закрыл дверь изнутри и, задыхаясь от похоти, вжал в стену вожделенную женщину, которую все-таки отбил у соперника, перекинул через плечо и утащил в свою первобытную пещеру. Где и взял, отодвинув тончайшие трусики в сторону, быстро, уверенно, горячо, крепко зажав ей рот широкой ладонью, чтоб стонами не подняла на уши весь торговый центр. Он чувствовал, как она сжимает его внутри, как стремится бедрами навстречу и хочет до дрожи, до выступающих слез, и сам трясся от возбуждения и восторга, с каждым толчком повышая градус нарастающего наслаждения и томительного напряжения. Отобрал, увез, овладел… Какое же это безумие и кайф - ощущать свою женщину СВОЕЙ! И хотелось еще глубже, еще резче, еще сильней. А она сжимала пальцами его запястье, тихонько жмурилась, запрокинув голову, и мычала ему в ладонь, содрогаясь от оргазма, пока он бешено дышал ей в ухо.
        Алекс взял все, что она мерила, и так же поступил в магазине одежды. Под конец этого дня они оба валились с ног от эмоций, усталости и уснули в тесной кровати, крепко сплетясь руками и ногами, утомленные и счастливые.
        Было немного за полночь, когда Вольский в неясной тревоге открыл глаза, будто и не спал вовсе. Он прислушался к тишине, разбиваемой тиканьем часов в соседней комнате, пытаясь понять, что именно выхватило его из сна и породило эту безотчетную тревогу. Прошла минута… но он по-прежнему слышал только грохот сердца и мирное дыхание любимой женщины в шею. Еще одна… он хотел было обругать себя за паранойю и снова погрузиться в сон, как вдруг явственно услышал звук, который мощным электрическим разрядом прошил все тело: медленный, осторожный щелчок затвора из-за входной двери, который он не спутал бы ни с чем в этой жизни.
        Бешеным взрывом адреналина его выбросило из кровати в момент, когда дверь с треском вылетела от удара снаружи и квартира наполнилась командными выкриками и грохотом множества ног.
        ГЛАВА 13
        Ничего страшнее в своей жизни я не переживал. Ничего! Даже когда думал, что умру в ледяной зловонной яме, даже тогда я не испытал такого градуса отчаянья и ужаса. Я побелел, руки затряслись, грудь стиснуло ледяным холодом, мешая дышать, в ушах зашумело, эхом отражая глухой грохот сердца, глаза смотрели, но не видели. Спотыкаясь и падая, и не веря в реальность происходящего, я вывалился из-за компьютера и в чем был побежал на улицу. Меня прошило октябрьским пронзительным ветром, в лицо ударило мерзкой моросью.
        Дверь в ее парадную была заперта, и я, промахиваясь по клавишам, набрал номер квартиры на домофоне.
        Гудок…
        Что я ей скажу? Как оправдаюсь? Было только это? Лишь один раз? А похоже было, что мы с красоткой с видео только познакомились? Нет конечно…
        Гудок…
        Начну врать, выкручиваться - поймет. Она умная и уже наверняка сопоставила и мой странный вид нашкодившей псины, и внезапную напористость, и расширенный кругозор под юбкой…
        Гудок…
        А если правду сказать, то сколько? Всю нельзя, она как кислота растворит ее полностью. Мне и самому вспоминать было и стыдно, и жарко, как я все это посмел?
        Гудок…
        Что если не простит? Как такое простишь? Что сказать? Что сказать? Господи-и-и-и-и… что же они не открывают? Вечность же стою!
        Гудок…
        - Кто там?
        - Елена Сергеевна, это я, пустите, пожалуйста, это очень важно! - дрожащим голосом забормотал я.
        - Не надо, Леша, иди домой.
        - Пожалуйста, Елена Сергеевна! ПОЖАЛУЙСТА! Я должен с ней поговорить!
        - Она не хочет. Уходи. - Клац. Домофон замолчал.
        Я упрямо натыкал снова, но сигнал не пошел. Они выключили домофон. Я стоял под ветром и дождем в одной футболке, обхватив себя за плечи, стучал зубами и ждал, когда кто-нибудь выйдет, чтобы попасть в парадную. Мне не было себя жалко, я хотел замерзнуть тут насмерть, чтобы завтра по дороге в школу она перешагнула через мое окоченевшее тело. Не пойду за одеждой, упрямо думал я, содрогаясь от холода. Лучше мне сдохнуть!
        Когда я вконец окоченел, из парадной вышел сосед с собакой и аж шарахнулся в сторону, когда я ворвался мимо него. Я взлетел по ступенькам и вдавил кнопку звонка. Без единой мысли стоял и звонил без остановки, пока не щелкнула дверь. Меня резко бросило в жар, и я отступил на два шага. В просвете двери появился отец Альбины. Его лицо выражало раздражение и неприязнь. Я обмер.
        - Еще раз так сделаешь, - начал он сразу с угроз, - вылетишь отсюда пулей! - и захлопнул дверь.
        Звонить снова я не посмел. И так за этой дверью не было ни одного моего союзника. Я поднялся на пролет выше и сел на подоконник. На этом подоконнике я и провел ближайшие две недели.
        Нет, сначала я попытался выловить ее в школе, но она не пришла! И на второй день не явилась, и на третий. В конце концов я атаковал ее классную руководительницу, и та сообщила, что Тихомирова перешла на дистанционное обучение. Учится дома, берет и сдает домашку по электронной почте. У меня земля ушла из-под ног. К тому времени я несколько суток не спал, ничего не ел и не получил от нее ни одного слова. На мои звонки она не отвечала, во всех соцсетях профиль был удален, от чудовищного чувства вины и изматывающего внутреннего диалога, в котором я пытался достучаться и что-то объяснить, я был на грани срыва. Но даже во внутреннем диалоге она мне не отвечала.
        Я прибежал к ней под окно и кричал под ним до хрипоты, чтобы выглянула, поговорила со мной, но только нарвался на ругань со второго этажа, что если я не прекращу орать, то на меня спустят овчарку.
        Меня тошнило и выворачивало наизнанку от боли, я ни с кем не говорил, а только огрызался, если кто-то лез ко мне с вопросами. Поругался с родителями, чуть не дал в морду Семену, к черту послал учителя, за что меня выгнали из класса. Все оставшееся от учебы время я просиживал на подоконнике в ее парадной. Рано или поздно она должна была выйти. Но рано этого не произошло.
        Елена Сергеевна, увидев меня на посту в первый раз, нахмурилась и молча отвернулась. Я не знал, что ей сказать, и она просто ушла. Все остальные дни она делала вид, что меня не существует. Я чувствовал себя именно так. Пустым местом. Предателем, сволочью и будто лишился души. Сидело бессмысленное тело у окна, пялилось на прохожих и упивалось самоненавистью. В груди будто образовалась огромная, кровоточащая дыра. Я дышал в полвдоха, сердце будто билось в стальном обруче, не добивало кровью до мерзнущих пальцев и бледного лица. Глотать от острого кома в горле было больно.
        Я выучил графики жизни всех жильцов подъезда. Люди оказались до жути скучными. Изо дня в день они делали одно и то же: гуляли с собаками, ходили на работу и в магазин и возвращались. Смотрели телевизор и ругались. Кто-то слишком громко слушал музыку. Не все ко мне привыкли сразу. Многие задавали вопросы, что я тут забыл, почему сижу и не сходить ли мне домой. Я не отвечал, только отворачивался. Дня через четыре ко мне приставать перестали. Только одна бабушка каждый раз, как ходила выносить мусор или на почту, клала мне на колено то печенку, то конфетку. Я этого даже не замечал.
        Я быстро похудел, под моими глазами залегли тени. Я сидел часами в одиночестве и говорил с нею, говорил в своей голове. Наверное, сходил с ума. Клялся заботиться и никогда больше! Ни разу в жизни взгляда не отводить, говорил, насколько мне безразличны все остальные. Убеждал, что ни секунды не думаю об Элизе и никогда ее не любил. Крыл себя последними словами, умолял простить, дать шанс. В моей голове она молчала и плакала. Я не знал, что она могла бы ответить на это.
        Мне было так больно еще и потому, что я знал, как больно ей. И она в этом не виновата! Моя маленькая хрупкая девочка, которая доверяла мне как никому и которую я сломал. Растоптал ее веру в любовь. Тот, кто так любил… как никто на земле, я в этом был уверен. И все сломал. Каково ей сейчас? И никак не исправить, не объяснить, не залечить. Никак. Никак. НИКАК! Если бы моя смерть решила вопрос, я бы кинулся с крыши.
        Так проходил день за днем. Ко мне подходил ее отец и вычитывал что-то про упрямство и бесполезность моих усилий. Что я должен заниматься учебой, а не торчать у них в парадной, мешая жить. Я просто игнорировал его присутствие. Продолжал смотреть в одну точку перед собой. Однажды он даже выкинул меня на улицу силой. Я не сопротивлялся, просто вернулся на свой пост через пять минут.
        Ко мне приходил Семен. Пытался разговаривать, мириться, я только односложно отвечал и не давал себя втянуть в диалог. Он честно, как настоящий друг, провел со мной в парадной почти три дня. Потом диагностировал у меня депрессивное расстройство и предложил обратиться к психиатру за назначением таблеток. И благополучно был послан. Уходил с фразой: «Придешь в себя, звони». Но я в себя не приходил. Я ни в кого не приходил. Я сидел и подыхал на этом подоконнике.
        Со мной и мой отец пытался контактировать. Сидел рядом и говорил, говорил. Сначала о том, что это ненормально и из-за любви нельзя так убиваться, пытался выяснить, что произошло, дать совет. Я просто молчал. Тогда он на моих глазах позвонил в дверь Альбины и исчез в их квартире на полчаса. Сделал то, что мне казалось невозможным, как добраться на луну по приставной лестнице. Это заставило меня его заметить.
        Я наблюдал за тем, как он прощается с Еленой Сергеевной на пороге и как поднимается ко мне. Я понимал, что ему, скорее всего, рассказали, в чем моя вина, и ждал подзатыльника, обвинений, наездов, выговора в духе: «Так тебе и надо! Это надо было додуматься, я в твоем возрасте никогда-а-а-а…» и крика. Что меня возьмут за шкирку, отведут домой и там лютобешено наорут так, что треснут стекла. Я все это заслуживал. А вместо этого отец подошел ко мне и молча, крепко обнял, как не делал никогда в жизни… то есть вообще никогда до этого. И стало так остро больно и горько, будто какую-то ледяную плотину прорвало, и все мои чудовищные чувства хлынули в меня, и я молча заплакал. Просто сидел, и слезы бежали по лицу, а он не смотрел, чтобы я не закрылся. Стоял и делал вид, что не видит. И со слезами из меня по капле вытекало море моего горя. Меньше оно не становилось, но было как будто легче его выносить.
        Мы так проторчали там полчаса, пока я не взял себя в руки. Я чувствовал стыд и облегчение одновременно, но при этом мне как будто разрешили быть. Этими объятиями он лучше всяких слов сказал: «Ты можешь ошибаться, и я не отвернусь от тебя из-за этого». А это было мне нужнее всего. Быть хоть для кого-то не последней сволочью. Получить поддержку даже без слов.
        - Ты ее видел? Как она? - спросил я про главное.
        - Видел… врать не буду. Плохо. Я попытался с ней поговорить, сказал, что ты как идиот, конечно, выступил, но ты не злой и не подлый и когда немножко отболит, чтобы она тебя выслушала. Она в ответ только заплакала, и я оставил ее в покое.
        - Спасибо, - прохрипел я, это было сверх любых ожиданий, настолько то, что нужно, что на этот раз уже я его впервые в жизни обнял сам. - Я думал, ты наорешь на меня.
        - Нет необходимости, - ответил он, - я вижу, что сильнее, чем сам себя тебя никто не накажет. Я тебя понимаю. Ты молодой, эмоциональный пацан, который учится жить, и это твой урок.
        - Скажи лучше, дурак.
        - Не без этого, - развел руками отец, - но ты хотя бы стараешься.
        - Ты бы так не поступил.
        - Я не идеален и никто не идеален. Тебя определяет не то, как ты ошибаешься, а то, что ты с этим делаешь. - Мы помолчали. - Я пообещал им, что поговорю с тобой о том, чтобы ты ушел.
        - Ну поговори, - пожал плечами я.
        - Я знаю тебя. Ты не уйдешь.
        - Не уйду.
        - А чего ты ждешь? Хочу знать, к чему готовить мать.
        - Хочу увидеть ее.
        - И что скажешь?
        - Не знаю. Увижу и пойму.
        И я увидел. Спустя две недели из анабиоза меня выдернул единственный звук, который мог вмешаться в ход моих унылых мыслей: щелчок дверного замка заветной двери, что как броня сейфа охраняла мое сокровище. Я повернулся посмотреть, кто на этот раз? И меня будто кипятком окатило, сердце бешено затрепыхалось. За порог вышла Елена Сергеевна, а следом Альбина, спряталась за мать, вцепившись ей в локоть, пока та запирала дверь.
        - Аль, - выдохнул я не своим голосом.
        Ответа не последовало. Я соскочил с подоконника и в два прыжка оказался рядом. Она отворачивалась так, что прятала лицо за рукавом пальто матери.
        - Леша, отойди, нам надо в больницу. Все, что ты мог, ты уже сделал, - выставила руку вперед Елена Сергеевна.
        - Пожалуйста! Одну минуту, я не буду приставать, настаивать. Я просто хочу сказать…
        «ЧТО?!! ЧТО ТЫ ХОЧЕШЬ СКАЗАТЬ?!!»
        - Ни к чему это, дай пройти, - говорила она, а я смотрел на любимую и не слышал протестов.
        - Я совершил самую страшную ошибку в жизни, - я начал и понесло, без единой мысли в голове, слова сами вылетали из меня. - Я буду жалеть о ней каждую минуту, пока дышу! Я люблю тебя и буду любить всегда, когда бы ты меня ни простила, я буду ждать. Только прости. Пожалуйста!
        - Пропусти же нас! - Елена Сергеевна отодвинула меня с дороги, и я уступил.
        - Я уйду отсюда, клянусь! Я оставлю тебя в покое, обещаю. Только вернись в школу, - крикнул я им в спины, и парадная дверь захлопнулась.
        Я хотел бежать следом, даже выскочил на улицу, но остановился. Только увидел край ее бежевого пальто, что мелькнул за углом. Чтобы она поверила и вернулась в школу, я должен выполнить обещание.
        Мои руки и ноги стали будто свинцовыми, голова отяжелела. Я словно бы жил только ожиданием этого момента и теперь утратил цель. Я поплелся домой, едва вошел в квартиру и свалился у порога, привалившись к стене. С кухни выбежала матушка, охнула, бросилась ко мне. Стала обнимать, спрашивать, что случилось. А я сам не знал. Просто у меня очень кружилась голова, и все тело трясло ознобом. Она поцеловала мой лоб.
        - Какой горячий! - и потащила с ног ботинки.
        Ближайшие недели я провалялся с воспалением почек и лихорадкой и в самом деле оставил в покое всех. Досиделся на холодном бетоне. В сочетании с депрессией то еще приключение. Сейчас я вспоминаю те полтора месяца, как дно колодца с закрытой крышкой. Когда темно, сыро, страшно и тесно, а вверху не видно и клочка неба. И не выбраться оттуда никак. Я чувствовал себя живым в могиле. Я был на дне.
        Через две недели моего лежания коленями к стене в очередной раз пришел Семен и сообщил, что видел Альбину. Она вернулась на занятия. Я резко повернулся, поясницу окутало болью, и уставился на него.
        - И как она?
        - Не знаю, нормально вроде. Выглядит лучше, чем ты. Рыдающей не видел, - пожал он плечами, - я к ней не лез, мне и сказать нечего.
        - Правильно, лучше не надо. Хорошо бы к ней вообще никто не лез. Ты пригляди, ладно? Мало ли, будут травить.
        - С чего бы ее кто-то травил?
        - Не знаю, всегда какая-то причина находится. Она просто не умеет защищаться, и они чуют легкую добычу.
        - Ну да… теперь научится, - хмыкнул Сема.
        - Я выздоровею…
        - Оставь ее. Если хочешь, чтобы попустило, перестань мозолить ей глаза. Пусть столкнется с миром без тебя и оценит, как ей. Нормально или можно призадуматься о прощении. Потому что если все будет по-старому, только без обнимашек, так ты и будешь ходить за ней как верный пес и в глаза заглядывать. А она выделываться.
        - Не могу, она подумает, что я на нее забил.
        - Вот и забей.
        - Сам разберусь, что мне делать. Хватит меня лечить. В своей личной жизни умничай!
        Тут я Семена уел так уел, в его сердечной и интимной жизни настал затяжной штиль. Сам он привлекать внимание, откровенно говоря, не умел. Не звезда вечеринок, это приходилось признать. И когда удавалось на меня как на блесну наловить внимание девчонок, он перебирал, водил на свидания, даже встречался какое-то время. Как только варианты заканчивались, требовалось новое показательное выступление. Но по понятным причинам надежды на это у него не было никакой. Он пытался подкатывать сам, но кроме умных разговоров с девушками у него ничего не получалось. Так что вся его психологическая мудротень оставалась трепом теоретика.
        Сема надулся. Он был убежден, что служить зазывалой в его шатер фокусника - мой священный дружеский долг. Я с этим спорил, но чаще всего мне действительно было нетрудно повыпендриваться, чтобы он мог подмигнуть какой-нибудь очарованной красотке. Но, конечно, не теперь.
        - Лучше ты мне объясни, откуда взялось это чертово видео и как попало к Альбине? - задал он вопрос, что называется, не в бровь, а в нос.
        Я сел в кровати. А действительно, я ведь совсем забыл про это. Не думал над этим ни минуты. Нахмурился, потер ладонью лоб.
        - Его Рик снимал, мой друг. Он не знал, что нельзя. Ну снял и снял и, наверное, где-то выложил… Но как? Как оно попало к Альбине? Тот чат создал какой-то аноним и писал он по-русски «Лешка проказник». Так что это точно не кто-то из испанцев.
        - Думай, есть ли у тебя враги? Кто-то, кто хотел тебе нагадить или вас с Алей развести. Наверняка какая-нибудь ревнивая дура с задатками Шерлока Холмса.
        - ПЕНЕЛОПА! - заорал я, подскакивая в кровати. - Эта сука все мои публикации прочитала, доставала меня с фейковых профилей! Но как она докопалась… тварь, - я застонал, проклиная ту самую минуту, когда впервые увидел ее.
        - Кто?
        И я рассказал про Полину, ее непревзойденное умение флиртовать как бультерьер, одержимость моими фотками и постами и главное про ее рассказы. Сама даже пожелал ознакомиться, но страница Пенелопы с того сайта уже была удалена.
        - Давай, разберись, как она нашла! - потребовал он. - Зайди на страницу этого Рика.
        И я полез в соцсеть. Там, разумеется, никакого Рика не было. Откуда ему взяться в российской сетке? Тогда я залез в Фейсбук и нашел его аккаунт там. Никакой связи со мной у него не было, и нашел я его только потому, что знал имя, фамилию и мог узнать по фотографии. Невозможно! Исключено.
        - Инстаграм, - подсказывал Сема.
        Но там я даже профиль Рика найти не смог. То ли не было, то ли ник не соответствовал паспортным данным. Я вошел в свой собственный аккаунт и посмотрел публикации того периода. Выкладывал фотки праздника, моря и достопримечательностей. А до того профиль стоял полумертвый. Но как не похвастаться, что я аж в целой Барселоне! Посмотрел, кто комментировал публикации. Ничего интересного. Заглянул в лайки и мой взгляд зацепился за ник blalalalanka. Неужели? Так и есть! Это был профиль Бланки, которая к тому же была на меня подписана. А у нее в друзьях вся честная компания, а вот и Рик! И проклятое видео в паре десятков публикаций от начала.
        - Она ебнтая, - потрясенно вымолвил Семен, когда понял, какой путь пришлось преодолеть гадине для того, чтобы накопать то, не знаю что, у того, не знаю кого, не будучи даже уверенной, что компромат существует. Не найди она его, еще пару месяцев спустя, ролик поглотили бы пучины безвестности. - Это же сталкинг!
        - Я ее уничтожу! - прорычал я.
        - Что ты ей сделаешь, дуре этой? Ударишь? - физиономия Семы выражала скепсис.
        - Хотел бы я… - от ярости мое воображение рисовало совсем уж недостойные картины, в которые не вписалась бы ни одна «онажедевочка». - Но нет. Не буду я ее бить. Она влюблена в меня, так?
        - Она тебя хочет, братан.
        Я посмотрел на него с выражением такой гадливости на лице, что тот жестом зашил себе рот.
        - Я читал ее поганые рассказики, и это ее слабое место. Я просто приду и скажу ей в лицо все, что я о них думаю и о ней!
        - Самооценка, прощай, - резюмировал Семен, - главное, чтобы она не вскрылась.
        - Пускай вскрывается, мне плевать, - прорычал я и действительно так думал.
        После этого потрясающего открытия я снова потерял покой. Мне уже не лежалось, не болелось и не унывалось. Я горел изнутри жаждой мщения. Я хотел раздавить ее как пиявку и только в этом видел облегчение для души. Вот кто отобрал у меня самое драгоценное, и она должна заплатить! Поэтому я на одном упрямстве резко пошел на поправку и уже через неделю торчал под окнами художественного класса Альбины за полчаса до конца урока.
        Я стоял в осенних сумерках снаружи кованого школьного забора и ежился от промозглого питерского ветра, зябко засунув руки в карманы. Желтые квадраты окон источали мягкий свет и как будто бы даже тепло. Я встал в пятно под фонарем, как будто в нем мне было бы теплее стоять (нет, не было), замер, задрав голову, и пялился в эти окна на втором этаже.
        Время от времени за стеклом мелькали силуэты. Виднелись мольберты и люстры в кабинете. Я представлял, как там сейчас хорошо. Тепло, уютно, комфортно, как мне всегда было. Альбина рисует, а я лежу головой на ее коленях или сижу рядом, приобняв ее, и наблюдаю за тем, как на пустом листе появляются хаотичные мазки, которые словно по волшебству превращаются в объемную картинку даже лучше, чем оригинал. Меня всегда восхищал ее талант: красивые тонкие линии, чистые прозрачные цвета. Как без видимого напряжения она создавала такое, над чем я убился бы и не приблизился к такому результату на сотни световых лет.
        Я не мешал ей своим любопытством, она даже спрашивала моего мнения, но я всегда говорил только «очень красиво» или «офигенно», причем искренне. Ну что скажешь, словарный запас на уровне улитки - это приговор. И так мне было хорошо там рядом с ней. Наблюдать за ее лицом, когда она всматривается в рисунок, по мечтательной улыбке на губах догадываться, когда у нее получается. Или замечать, что не выходит, по нахмуренным бровям. Я все равно не понимал, что там не так, но всегда вставлял свое веское «ща получится», и она улыбалась мне.
        Вспоминал, как мы хохотали всем классом, как постоянно хотелось травить байки и всех веселить. И как мы с Аль целовались, когда Ирина Алексеевна выходила из класса и на нас никто не смотрел.
        Туда мне тоже доступа больше не было. Сердце болело от величины потери. Я стоял и повторял как заклинание: «Я все исправлю, она простит… простит… простит…» уговаривал себя, понимая, что нет, не простит.
        В окне произошло оживление, мольберты, что я видел с улицы, сложили и убрали. Урок закончился. Через пять минут мимо пошли одноклассники Альбины. Я стоял сбоку от дорожки в глубине, между забором школы и соседним жилым домом и если не смотреть в сторону, то легко не заметить.
        Альбина и не заметила. Ее приталенный силуэт с тонкими ножками из-под пышного бутона подола пальто, с объемным шарфом крупной вязки, намотанным почти до глаз, быстрым шагом промелькнул мимо. Она шла, глядя себе под ноги, и я всей душой устремился за ней. Догнать, приобнять, взять холодные пальцы в свои горячие ладони, согреть дыханием. Идти вдвоем до самого дома, сдерживая шаг, чтобы не слишком быстро, и косить взглядом на ее профиль, на улыбку и волосы, которые распушил ветер. Как это было прекрасно, как много места занимали в душе эти минуты, как страшно теперь было совсем без них… Сердце больно стиснуло, и я перестал дышать. Альбина исчезла за углом дома. Я закрыл глаза и медленно вдохнул, а потом направился к дорожке, чтобы не упустить цель, ради которой я приперся сюда, сам, как чокнутый сталкер.
        Я вышел из-за угла, чтобы занять пост у ворот из школы и обнаружил, что опоздал. Пенелопа стояла у обочины проезжей части перед открытой дверцей старой убитой четверки грязно-баклажанового цвета. Редко нынче встретишь на улицах такую рухлядь. Машина дребезжала двигателем, исторгая из-под хвоста клубы зловонного дыма, а Пенелопа все не садилась, хотя о чем-то эмоционально беседовала с водителем. Я медленным шагом пошел вдоль забора мимо и максимально навострил уши. У меня появилась надежда, что в машину она таки не сядет и пойдет своей дорогой, где я ее и встречу.
        Моего слуха коснулся обрывок разговора.
        - …ну и что! Я не пойду…
        - Заткнись, блт, слышь? Мать, блт, сказала забрать, значит поедешь! - мужской голос даже издалека казался нетрезвым.
        - Ты мне никто, не приказывай мне, - грубо огрызнулась Пенелопа, - я не люблю, когда она бухая, и не поеду, я к бабушке пойду.
        - Ты блт щас достанешь меня, я выйду и втащу! - еще сильней заматерился водитель.
        - Пошшшшел ты, - она отвернулась и быстрым шагом пошла мне навстречу. Я остановился.
        Из машины выскочил мужик в кепке, дутом бомбере и мешковатых джинсах. Бросил свое корыто открытым и побежал за ней. Пенелопа обернулась и побежала, перевела взгляд перед собой и увидела меня. Наши взгляды пересеклись, и я равнодушным, отстраненным взглядом наблюдателя посмотрел на нее в упор. Девица затормозила, стремительно бледнея, и даже сделала шаг от меня, и тут же на нее налетел водитель четверки, на подлете хватая ее за волосы и нагибая вперед. Пенелопа взвизгнула и схватила его запястья, а тот перехватил ее за шею и начал тычками в затылок вдалбливать слово за словом, текст, печатным в котором оставались только запятые, смысл которого сводился к тому, что когда он говорит, она должна слушаться, а не рот разевать.
        Она кричала, старалась вырваться, махала на него руками, пытаясь ударить и в конце концов заревела взахлеб. А пьяный, как я понял из контекста, любовник матери, поволок ее к открытой машине. В три шага я настиг парочку и одним точным ударом в ухо вырубил и положил и без того нетвердо стоящего пациента на газон. Пенелопа вырвалась, отскочила и, заливаясь слезами, уставилась на меня. По лицу ее текла тушь и расплывалось красное пятно от недетской оплеухи.
        Я молча посмотрел в ее затравленные, полные какой-то безумной надежды глаза, будто в аду приоткрыли форточку и оттуда повеяло прохладным ветерком и обещанием свободы. И столько в этом взгляде было страдания, застарелой, отчаянной боли, столько мольбы и восхищения, что я понял: она такая не потому что тварь. А потому что рождена тварью и живет среди них. И наговорю я ей, что задумал или нет, ее жизнь останется беспросветным кошмаром, который она будет как чуму распространять вокруг себя. Я сделаю ей очень больно, и она отравит жизнь кому-то еще. А значит, зла станет во много, много раз больше.
        И я ничего не сказал. Она и без моих стараний никогда не будет счастлива. Поэтому я просто отвернулся и пошел оттуда нафиг, а в спину мне летело: «ЛЕШ! ЛЕЕЕЕШААААА! НУ ПОДОЖДИИИИ» вперемешку с рыданиями.
        Дверь с треском распахнулась, и в квартиру с криком и грохотом ворвались четверо людей в черных масках с прорезями для глаз, двое из них были вооружены автоматами, а следом вошли еще двое. Алекс умел быстро соображать, поэтому, когда группа захвата из прихожей вбежала в спальню, он осознал свою беспомощность: голый, безоружный, отступать некуда. Поэтому он мирно поднял руки, медленно отступил назад к кровати и сел. Сзади в него тут же отчаянно вцепились ручки Альбины, она прижалась к нему дрожащим телом и испуганно, надрывно задышала.
        Вольский быстро оценил ситуацию. Двое автоматчиков взяли его на прицел. Что за кино и немцы? Они наркопритон берут или ловят на супружеской измене? Двое других - женщина в форме сотрудника эпидемслужбы и гражданин в штатском, очевидно, понятой, встали в центре композиции.
        - Мадам, - Алекс обратил свой взгляд на единственного человека, которому тут в действительности было чем заняться, - остановите ваших героев. Подвиг на грани срыва. Я, конечно, вооружен, но вообще не опасен, - он широко улыбнулся, - разрешите прикрыться?
        - Прикройтесь, - смутилась женщина и отвела взгляд.
        Вольский натянул на бедра одеяло, быстро обернулся к Альбине и успокаивающе прикрыл глаза. Рук она не разжала и дрожать не перестала, но дышать стала не так нервно.
        - Господа, подайте, пожалуйста, девушке одежду. Сюрприз, конечно, удался, но под угрозой честь дамы, - он продолжал безмятежно улыбаться.
        Человек в штатском подошел к стулу и снял со спинки ворох одежды, кинул на кровать.
        Альбина схватила трясущимися руками белье и блузку и, отвернувшись к стене, торопливо оделась. Тогда и Алекс соизволил натянуть трусы и джинсы.
        - Итак, мы только познакомились, но между нами уже столько было, позвольте же узнать, чем могу быть полезен, - вернулся он к прерванному разговору, хотя говорил в этой комнате только он сам.
        Альбина села с ним рядом и изо всех силенок стиснула его руку.
        - Вольский Алексей Игоревич, вам предъявлено обвинение в нарушении статьи 512 часть третья уголовного кодекса Российской Федерации: преступление против демографии. А именно вступление в половую связь с женщиной, заведомо находящейся в особом состоянии репродуктивного здоровья, чем поставили под угрозу как здоровье самой женщины, так и нарушили ход репродуктивного протокола.
        Альбина рядом судорожно вдохнула и не выдохнула, он повернулся, посмотрел в ее глаза, доверху заполненные паникой и, начиная нервничать, вновь повернулся к инспектору.
        - Я перестаю доверять своему слуху, а ведь мы с ним так близки, вы сказали уголовного? - переспросил он, дула автоматов, направленные в него, обретали новый смысл.
        - Господи, господи, господи, - шепотом без остановки повторяла Альбина, вцепляясь в его руку обеими своими. Лекс успокаивающе погладил ее ладонь.
        - Простите, но я решительно ничего не понимаю, - заявил он, - за что именно я арестован?
        - Статья 512 часть третья уголовного кодекса, - железным тоном повторила женщина. - Алексей Игоревич, оденьтесь и пройдемте в отделение для составления протокола. Там вам все подробно объяснят.
        - А она? - цепенея от дурного предчувствия, тихо проговорил Вольский.
        - Тихомирова Альбина Дмитриевна будет возвращена под домашний арест по месту жительства к законному супругу для дальнейшего медицинского обследования.
        - НЕТ! - Альбина выкрикнула это настолько отчаянно, что у Вольского резко долбанул адреналин.
        Он вскочил, загораживая ее собой. Его взгляд заметался по комнате, в поисках хоть какой-то лазейки, зацепки, надежды на спасение. Не находил, ничего! Вообще ничего!
        - Я не поеду, - захлебывалась криком Альбина.
        - Проводите девушку, - кивнула инспектор одному из бойцов.
        Тот перекинул автомат за спину и направился в их сторону. Альбина отступила назад и еще, утаскивая за собой Алекса в угол между окном и шкафом.
        - Леша, нет, я не хочу! - кричала она, и он решительно встал на пути вооруженного человека в маске и без страха посмотрел ему в глаза в упор.
        - Не тронь ее, - тихо сказал Вольский.
        Боец молча наступал, не отводя взгляда, в котором не мелькнуло и тени сомнения.
        - Алексей Игоревич, вынуждена уведомить вас об ответственности за неповиновение и оказание сопротивления сотруднику полиции при исполнении им служебных обязанностей, - скучным казенным голосом вещала инспектор, - статья 318 УК РФ до 10 лет лишения свободы. Дайте сотруднику пройти. Альбина Дмитриевна, будьте благоразумны.
        Вольский не знал, что делать. Он готов был драться, даже понимая, что не победит, но и отдать им любимую женщину - немыслимо. «Дерись и умри» - пульсом лупило в голову, он сжал кулаки, переходя в боевой режим. Он знал, что если бросится и нанесет достаточный ущерб, парень имеет право стрелять, но сейчас это было не важно, ничего было не важно… Вольский подался навстречу человеку в черной маске с прорезями для глаз, намереваясь бить первым.
        И тут Альбина замолчала, а в следующую секунду обхватила его за шею, оттянула назад, повернула к себе, Алекс уставился на нее бешеным, озверелым взглядом, которым только что заглядывал в лицо смерти, и увидел бледное до белых губ лицо любимой. Она тряслась всем телом, по щекам ее струились безмолвные слезы, но она смотрела в его глаза, гладила ручками шею, лицо, поднялась на цыпочки и покрыла мягкими, короткими поцелуями все его лицо, горячо зашептала:
        - Я пойду с ними, пойду, Лешечка, любимый, не надо, мы со всем справимся. Со всем. Ты мой герой, ты можешь все. Не сейчас, чуть позже, но мы справимся. Со мной все будет хорошо, обещаю.
        Ее переполненный нежностью взгляд перебегал с его глаз на губы, которые она целовала, и обратно, когда сотрудник, которому больше никто не мешал, обошел Вольского и крепко взял Альбину за локоть.
        - Я люблю тебя, - выдохнула она, еще крепче вцепившись в него, пока боец уже с применением силы тащил ее за собой, - люблю, люблю!
        И с этими словами Вольского пронзило навылет, он задрожал и, задыхаясь от перекрывающих все остальное эмоций, бросился за ней, схватил обеими руками, обнял крепко-крепко и прижал к себе, не давая утащить.
        - Я люблю тебя, маленькая, и всю жизнь любил. Я нас вытащу. Обещаю. Клянусь. Я приду за тобой и заберу. Веришь? Веришь мне? - шептал он ей в ухо, и она, всхлипывая, кивала, кивала, а ладони ее скользили по его спине, плечам, по шее и на затылок.
        - Помогите ему, - сказала инспектор, и к ним шагнули еще двое в масках.
        Алекс нашел ее мокрые, соленые губы, поцеловал так отчаянно, невыносимо прекрасно, останавливая время и впитывая тепло ее тела, запоминая запах, это ощущение мурашек по коже и гудящего во всем теле щемящего счастья. Обнимал ее, как в последний раз, будто стараясь впитать, растворить в себе, забрать с собой тепло любимой женщины. Запоминая губами, руками, душой… одно протяжное упругое сплетение губ, второе… а в следующую секунду их грубо растащили.
        - Подожди, я ни хрена не понимаю! - раздраженно рявкнул Вольский, глядя на Серегу исподлобья.
        Его адвокат и хороший приятель Сергей Долецкий выглядел очень серьезным. В хорошем костюме, умытый, причесанный, несмотря на 4 утра, он источал напряжение.
        - Чем она отличается от любой другой чужой жены? Я знаю эту статью! Я раз в неделю готов выезжать за стену на земляные работы. При чем тут уголовка? Какие автоматчики? Хватит делать цирк из нашего зоопарка!
        - 512 пункт 3, - заупокойным голосом проговорил Серега, - это когда женщина в репродуктивном протоколе или беременна. В этом случае ты считаешься угрозой матери и ребенку. А это уголовка, старик. Угроза демографии. Эмбрионы уравнены в правах с рожденным младенцем. - Адвокат помолчал. - Она тебе не сказала, что они с мужем подали заявку на оплодотворение и она уже в протоколе?
        - Что? Нет! Быть не может! - потрясенно выговорил Вольский.
        Ребенок? С Дэном? Абсурд! Зачем, если… если они больше не вместе, если она ушла от него и любит Алекса. Какие дети? Какой протокол? В мозгу заметались, сталкиваясь, невозможные мысли: Альбина скрывала? По глупости? Специально? Беременна от Дэна? Сердце глухо застучало в горле, ощущение было, что пол качается под ногами. Не может быть! Это просто невозможно! Тогда почему он здесь?
        - Лекс, послушай меня! Сейчас очень важно! Бесконечно важно, - раздельно проговорил Долецкий. - Ответь мне, ты ЗНАЛ, что она в репродуктивном протоколе?
        - НЕТ! - Вольский вскочил с места и заходил по кабинету, в котором они были с Серегой вдвоем.
        - Слава богу…
        Адвокат выдохнул с таким облегчением, что показалось, будто где-то на землю упало что-то увесистое.
        - Да успокойся ты и сядь! - Он заметно оживился. - Ты пойми, репродуктивный протокол - это несколько месяцев! Сначала ты подаешь заявку и ждешь очереди, потом одобрения. Потом женщина проходит обследование и лечение, если что-то в организме может помешать беременности и вынашиванию. За месяц до оплодотворения ей начинают колоть гормоны и готовить к забору яйцеклеток. Потом в лаборатории делают эмбрион и проводят обследование, а через месяц перенос и беременность. Я не знаю, на каком этапе протокола находится твоя барышня. Но с момента одобрения заявки секс с ней - это уголовное преступление! Врубаешься?
        Вольский остановился. «Детей пока нет, но мы бы хотели», - вспомнил он ее фразу в переписке несколько месяцев назад, от которой его штырило не меньше недели. Значит, уже тогда они планировали ребенка. Тогда, когда его в жизни Альбины не было и не звали! И он с не меньшим облегчением, чем Серега парой минут назад, обрушился на стул.
        - Тогда понятно. Она не сказала, потому что не знала про уголовку или вообще забыла про то, что в этом долбаном протоколе. У нас такое завертелось…
        - Скорее всего, - кивнул Долецкий.
        - Ты щас не представляешь, что я пережил за эти мгновенья!
        - Все, о чем тебе сейчас следует переживать, старик, это о том, как доказать, что ты не знал.
        - Какая разница?
        - ОГРОМНАЯ! Если ты не знал, то статья из умышленной переходит в непредумышленную. Это условный срок, денежный штраф, общественные работы, все, как ты любишь. Я освобожу тебя в зале суда. Но если ты знал, то это… химическая кастрация, старик.
        - ЧТО-О-О-ХО-ХО? - Вольский заржал, настолько абсурдно звучала угроза. - Это че за пздц?
        - Новые законы, знаешь ли, по большей части - полный пздц!
        - Да ну брось, не может быть!
        - Ага, прикалываюсь сижу. У нас по городу в судебной практике четыре случая. Все приведены в исполнение.
        Лекс вытаращил глаза на Долецкого и невидящим взглядом уставился перед собой. Поставил локти на стол и сжал виски между ладонями.
        - Ну я реально не знал, - проговорил он, с трудом веря, что не спит.
        - И это замечательно. Проще всего будет, если она сама заявит об этом… хотя я бы на это не рассчитывал. Женщины неохотно признаются в своих грехах. Не помню случая, чтобы кто-то добровольно взял на себя судебную ответственность.
        - Да брось, конечно, она подтвердит! Зачем ей скрывать? Чтоб меня кастрировали? - он произнес это и содрогнулся.
        - А затем, старик, что если она признает, что не сообщила тебе о своем протоколе, то умышленная статья падает на нее. Она-то точно знала, что в протоколе, и легла с тобой. И ей нужно либо заявить и доказать факт изнасилования… либо…
        - Что? - стремительно бледнея, беззвучно двинул губами Алекс.
        - Стерилизация. Ей перевяжут трубы, и она никогда не сможет стать матерью.
        Отчаянный, тоскливый, звериный вой вырвался из груди Вольского, он уронил голову на стол, накрыл затылок руками и продолжил протяжно, мучительно стонать, мотая головой. Он все знал, зна-а-ал! Проклятый Дэн! «Не тронь ее, Вольский, пожалеешь!» Тогда было уже поздно, и не воспринял бы он такую угрозу никогда. Еще чего, не тронь, как ее не трогать, когда она такая… Что делать? Что делать?
        - Так, старик, - Лекс поднял на него красные глаза, - какие еще варианты?
        - Если она не признает, то наша задача будет доказать, что ты был не в курсе. Отдадим на экспертизу вашу переписку. Им нужны будут факты, чтобы доказать, что она тебе именно сказала, а ты забил. Сообщение, свидетель. Если они не найдут, то высоки шансы выкрутиться, но вертеться будем как уж на карусели.
        - Нет, исключено. Забудь об этом. Еще какие варианты?
        Долецкий онемел. Он уставился на своего клиента так, будто тот на его глазах начал обрастать шерстью и чесаться задней лапой.
        - Тебя кастрируют, ты понимаешь? - проговорил он. - Ты ебнлся, Вольский?
        - Можешь считать, что да. Между ней и собой я выбираю себя.
        - Да это не равнозначно! Ты что, не понимаешь? - теперь вскочил уже Серега. - Если ты кастрат - это полное половое бессилие, падение тестостерона, гормональные проблемы, депрессия! А у нее просто не будет детей! Таких сейчас больше половины по естественным причинам! И ничего, живут! Она сможет трахаться, испытывать оргазмы, будет здорова. Ты голову-то включи? Ты должен насмерть стоять в суде, чтобы ее признали виновной! Иначе тебя покалечат!
        - Ни за что. Нет… биться против нее в суде, чтобы лишить материнства… ночной кошмар. Никогда! Нет. Не-е-ет.
        - ДА ЧТО ТЫ НЕСЕШЬ? - заорал адвокат, теряя самообладание.
        - Она хочет детей, старик. Понимаешь?
        - А тебе не насрать? - взбесился тот.
        - Нет. Я ее люблю, - последовал тихий ответ.
        - Твою-ю-ю-ю ма-а-а-ать, - Долецкий обрушился на стул и закрыл лицо руками.
        - Какие еще есть варианты, Серега? - медленно повторил Вольский.
        - Скажи, ты уверен? У тебя таких любовей будет за жизнь десятка три… если мы выкрутимся. А если не выкрутимся, то эта станет последней.
        - Я уверен, Серег. Она моя первая, единственная и совершенно точно последняя любовь. Я проверял.
        В свою камеру Вольский вернулся оглушенный, ошеломленный и лег на голые нары. Несколько минут бессмысленно и бездумно пялился в серый потолок, потом закрыл лицо руками и застонал… Возможно ли в одну минуту потерять так колоссально много? Момент, когда он обрел ее и немедленно потерял, до сих пор стоял перед глазами.
        Ее выхватывают из его рук и волокут из комнаты силой, его самого хватают, пытаются скрутить, но он выворачивает одну руку из пальцев опера и выбрасывает вперед, хватая ее протянутую руку. И она скользит, скользит из пальцев от локтя к запястью, цепляясь за него и не желая отпускать. Альбина обливается слезами, не отводя взгляда ни на секунду, и в момент, когда их пальцы разъединяются и его руку болевым приемом заламывают за спину, вскрикивает и захлебывается рыданием. Лекс рвется за ней, но его уже держат двое и застегивают наручники. «Леша! Лешечка! Леша-а-а-а-а-а!» - кричит она из коридора, и у него темнеет в глазах от ужаса, и просто не верится, что это случилось. Что он снова… снова ее потерял.
        Вольский содрогнулся, открывая глаза, и картина их расцепляющихся пальцев пропала. Он лежал и не понимал, за что хвататься? Биться о стены в ужасе, что она попала в лапы мужа и он непонятно что сейчас с ней делает? Лихорадочно соображать, как выкрутиться самому? Или предаться панике в предвкушении приговора?
        Ответ дали вместо него. В коридоре раздались шаги, зазвенели ключи и лязгнул дверной запор. Алекс отнял ладони от лица и приоткрыл веки, чтобы посмотреть, кого там принесла нелегкая. Увидел и предпочел снова закрыть глаза уже предплечьем. Нелегкая притащила Дэна. Значит, по крайней мере сейчас он с ней ничего не делает. Сердце временно отпустило.
        - Дэн, вы достали, дай поспать! - Лекс искренне зевнул. - Чет я подзадолбался, давай завтра, а? И принеси мне подушку, постельное белье и еще стакан чаю. Обязательно с подстаканником! - добавил он и отвернулся к стене.
        - Вставай! - оглушительно рявкнул Дэн.
        - Фу, как грубо, - отозвался Вольский, - отвратительный сервис! Я понижу вам рейтинг на Букинге. - Но повернулся и спустил ноги на пол, устало и скептически уставился на него.
        - Ну что? Поговорим на другом уровне? Посмотрим, будешь ли ты тут ухмыляться, мразь, - процедил сквозь зубы хозяин положения.
        - Поговорим, - пожал плечами Вольский. - Дениска, а ты любишь подстаканники? Помнишь, когда еще можно было сесть на поезд и поехать в Москву в спальном? У меня ностальгия. Я очень хочу такой! Принеси, а? По старой дружбе.
        - Я предупреждал, что найду тебя и ты пожалеешь. - Дэн накалялся, Лекс это видел по тому, как были стиснуты его кулаки и сузились глаза.
        - Че те, трудно?
        - Прекрати выделываться! - прорычал он.
        - Какой ты скучный, Дениска, мрачный и без фантазии. Я слышал, от тебя жена ушла. Может, поэтому?
        Ннна! Вместо ответа Вольскому прилетело кулаком по лицу, да так, что развернуло на полкорпуса. Рот моментально наполнился вкусом крови из рассеченной губы. Второго удара не последовало, и он пощупал челюсть, проверил языком зубы. Порядок. Повернулся, искоса взглянул на Дэна, сплюнул на пол кровью и усмехнулся, а Дэн стоял и с ненавистью смотрел на него.
        - А че так скромно? Стесняешься? Ты же за этим пришел, а не про подстаканники поболтать. Не топчись на пороге, родной, подходи, - с ласковой улыбкой проговорил Вольский и встал.
        Дэн криво ухмыльнулся, достал из-за спины полицейскую дубинку и стукнул ею в окошко. Дверь распахнулась, и в камеру ввалились еще двое хмурых парней и налетели на Алекса, хватая за руки. Две секунды и его обездвижили, крепко скрутив, поставили на колени и загнули буквой зю. В следующий момент на его спину обрушился удар твердой дубинкой. Лекс дернулся и сдержал стон.
        - Дениска, бандит, вот чего тебе тогда не хватило! Любви и поддержки товарищей!
        Удар с локтя в голову, в башке зазвенело, в нос бросилась кровь.
        - И то верно, - одобрил Алекс, переводя дух и встряхнув головой, - без пацанов-то с мажором опасно.
        И в живот.
        - Охохохо, - сбившееся дыхание Вольский превратил в смешок, уже не очень веселый, но сдаваться он не собирался. Не доставит он такого удовольствия врагу, даже если бить будут втроем, - еще закидает баблом до смерти. Негодяй.
        С колена в лицо, хруст… ТВОЮ МАТЬ! Из носа хлынула кровь и боль была такая, что Алекс на секунду ослеп, и стало ясно - сломан. У него слегка повело голову, и Лекс обмяк в крепких руках секундантов. Те отпустили, и он упал на колени и локти, заливая пол красным. Перенес вес на одну руку и утер потоки крови с лица рукавом. Поднял взгляд и вновь расплылся в жутковатой в сложившихся обстоятельствах улыбке.
        - Ты почти победил, Дениска, еще пару ударов и она твоя, - и зашелся кашляющим смехом.
        После этого его качественно били втроем ногами и дубинками, он лишь защищал лицо и голову. А чем дело кончилось, Вольский так и не узнал, потому что вырубился.
        Он приходил в себя где-то около получаса. Разлеплял склеенные веки, осматривал помещение, глаза резало светом, и он снова их закрывал. Проваливался в тягостный туманный омут, потом пробовал снова. Принуждал себя подержать глаза открытыми несколько секунд и снова отпускал себя утонуть в крепко держащую трясину то ли сна, то ли обморока.
        Окончательно из забытья его вывела жажда. Пить хотелось так, что он был готов встать раньше, чем проснуться. Ссохшийся рот тоже удалось расклеить не сразу, но все же удалось. Он застонал. И делал это еще минут пять, пока где-то не хлопнула дверь.
        - Очнулся, - раздался неприятный женский голос.
        - Воды, сестрица, - простонал Вольский, и ему в зубы ткнулся стеклянный край стакана.
        Он принялся быстро глотать живительную влагу, которая побежала по щекам и оживила заодно и подушку. Чуть не захлебнулся в стакане, так сестрица старалась его утопить. Но выплыл и на этот раз уверенно открыл глаза.
        - Благодарю, - отдышался он, - дай вам Бог жениха хорошего.
        Тетка, похожая на доменную печь и такая же дружелюбная, вдруг хихикнула и махнула на больного пухлой рукой.
        - Скажешь тоже, жениха.
        Лекс слабо улыбнулся и почувствовал, как пересохшие губы натягиваются и трескаются. Хорошо, что женщина. С ними он всегда умел наладить контакт, даже в обмороке.
        - А я где? И какой сегодня год?
        - В больнице СИЗО, год 2029, третье сентября, - ответила тетка, - отделали тебя наши мальчики, без слез не взглянешь.
        Интересные сведения. Значит, он тут третьи сутки… или вторые? Мозг отказывался участвовать в этих вычислениях, а сам больной не справлялся.
        - Хорошие мальчики, - согласился Вольский. - Талантливые. Мамина радость.
        Докторша снова хихикнула.
        - Веселый какой. А вот адвокат у тебя зверюга. Такой хай поднял… проверка за проверкой. Ты теперь тут никому не нравишься, - предупредила она.
        Он хмыкнул, Серега да, умеет на уши поставить и наверняка сей факт использует в интересах подсудимого. Так что можно и полежать. Все лучше, чем в камере, тут хотя бы подушка есть и с кем поговорить.
        - Что? Даже вам? - огорчился Вольский и снова получил в ответ улыбку.
        Прекрасные создания женщины. Сколько жил, столько в этом убеждался. Отнесись внимательно, ласково, любая ледышка потечет. Много ему пришлось пройти, чтобы убедиться, никак иначе с ними нельзя.
        - Ой, хватит глазки строить, знаю я вас, осУжденных, - она загремела какими-то кастрюлями или контейнерами, он не понял, но голова среагировала острой болью, сходной с проникающим ранением ледорубом в череп.
        - Позвольте, я еще не осужден! И могу считаться достойным членом общества, по крайней мере пока.
        - Ох какой, - она с жалостью посмотрела на него и покачала головой, - воспитанный. Не то что другие. Как жалко-то…
        - Меня? - брови сами собой взлетели вверх.
        - Осудят ведь. Плохая у тебя статья, - она погладила его по животу поверх одеяла и вздохнула.
        - Не печальтесь, ангел мой, сами же говорите, адвокат зверюга, - он не без труда, но все же подмигнул.
        Медсестра Маша оказалась милейшим существом, и Вольский ей приглянулся. Она виртуозно хамила и гавкала на всех, но воспитанному пациенту доставалась улыбка и другие ништяки. Она накормила его кашей с ложки и даже сахару из личных запасов добавила. Принесла чаю, хотя соседу по палате было «не положено!». Лекс потом поделился, когда хозяюшка грациозно утопала из палаты. Сосед был так себе, его трясло и лихорадило, должно быть, ломка, но за чай поблагодарил. А Машенька еще принесла и даже с конфеткой.
        Она рассказала, что ему опустили левую почку… не могли что-нибудь другое опустить, и так не самая здоровая область организма! Описала многочисленные гематомы и ушибы внутренних органов. Перелом пальца на ноге и трещины в двух ребрах, сотрясение. Нос ему доктор вправил, правда, результат оценить не было никакой возможности: ни вздохнуть из-за марлевых турунд, затыкающих обе ноздри, ни пощупать - нос прятался под пухлой повязкой - не удалось.
        Маша дала посмотреться в свое карманное зеркальце, и Лекс в очередной раз оценил доброту ее сердца! Такое сине-кровавое чудовище на него смотрело с кошмарными синяками на оба глаза, кровоподтеками, распухшими губами в кровавых корках и с марлевой повязкой поперек портрета. Одному Богу известно, как при старании Дениски и его подтанцовки пострадавшему удалось сохранить все зубы. Впрочем, левый клык качался, но ничего, врастет, и на соседнем язык нащупал скол. Спасибо родителям за крепкую челюсть! Он лежал и трогал острый край зуба, размышляя, что его ждет в случае тюремного заключения? Удастся ли выжить после встречи с карательной стоматологией?
        Но на самом деле этими мыслями он отвлекал себя от гораздо более тревожных. О вероятном приговоре, о его последствиях, о том, как там сейчас Альбина в лапах такого мужа… Мысли эти лезли, как бы он с ними ни боролся. Тараном взламывали ход любого размышления, и его начинало трясти не от того, так от этого.
        На время помогало только одно. «Любит», - думал он, и по изломанному, ноющему и взрывающемуся болью от каждого движения телу разливалось блаженное тепло. Он закрывал глаза и с мечтательной улыбкой любовно перебирал в памяти все моменты тех трех дней, которые подарила им судьба перед жестоким расставанием. Все ее найденные родинки, чувствительные ямочки, вкусные губы и звук голоса, когда она произносила его имя. Даже не под ним в постели, а когда просто звала с кухни или обращалась в разговоре. Всегда мурашки по телу. Всегда! А уж когда под ним…
        Он думал об этом, заводился, и тут же таран с треском проламывал заслон, и паникующая часть орала: «Наслаждайся, пока можешь! Тебя кастрируют, идиот!» И сразу почему-то кружилась голова и тошнило. Наверное, из-за сотрясения.
        Вечером в палату пришел Долецкий. Он был хмурым, злым и весьма неприязненно глянул на трясущуюся спину сокамерника.
        - Ну ты как, герой войны? - спросил он, присаживаясь рядом.
        - Цвету, - хмыкнул Лекс.
        Мария, создавая локальное землетрясение своей монументальной поступью, принесла два стакана с чаем и печеньками и поставила на тумбочку. Потрясенный Серега проводил ее взглядом.
        - Твою мать, Вольский, ты заклинатель змей! И укротитель бегемотов.
        Тот посмотрел на него с укоризной.
        - Маша прелесть, а ты не джентльмен.
        - Куда уж мне, - согласился Долецкий и изложил последние новости. - От идеи гнуть линию, что все это у вас было чисто платонически, без проникновения и обмена жидкостями, пришлось отказаться. Ее освидетельствовали в тот же день, изъяли белье из вашей постели, нашли ваш генетический материал…
        Вольский зажмурился и несколько раз медленно вдохнул и выдохнул. Освидетельствовали… ему представить страшно было, какой униженной, напуганной и поруганной она себя чувствовала, отчитываясь о своей сексуальной жизни и подвергаясь принудительному осмотру. «Ну, Дениска, сука… не прощу!» - билось в его воспаленном и сотрясенном мозгу. Ненависть к сопернику росла и крепла как бамбук.
        - Нужно, чтобы ты дал показания, кто тебя бил, я сейчас дерусь за нарушение процессуальных норм при задержании и хочу выбить тебе браслет на ногу и нормальную больничку, а не вот это все. Кипиш там у них из-за твоего Борисова нехилый. Но сразу предупреждаю, на наказание ему не надейся. Отпинать заключенного - оно и раньше грехом не считалось, а тут и вовсе жена сотрудника, честь мундира. Они там все друг за друга и на его стороне. Будут строчить отписки вплоть до самой прокуратуры. «По результатам проведенной проверки указанных в заявлении фактов не выявлено». И хоть ты убейся. А достучусь до верха, так ему алиби нарисуют, что был на вызове в зоне риска, а ты сводишь личные счеты. Короче, тут голяк. Целимся в освобождение из СИЗО. Это реалистичная задача, - отчитывался Долецкий, а у подзащитного в голове гудел улей.
        - Слушай, - проговорил он, - а если Борисова уличить в том, что он жену отмазал от карантинной зоны? Подделал результаты иммунологического теста, тогда его закроют?
        - Че ты сочиняешь? - Серега посмотрел на него как на идиота. - Если она в протоколе, ее сто раз перепроверили и уже бы выселили, если б она не дала иммунный ответ.
        - А-а-а-а-а, су-у-ука-а-а, - простонал Вольский, закрывая лицо руками, - я так наделся, что он не наврал! Она же считает, что он ее от карантина спас, и живет в страхе, что это вскроется!
        Долецкий посидел молча несколько секунд, слушая завывания своего клиента и кивнул.
        - Значит, узнает правду от меня. А я посмотрю, Борисов та еще падла… как эту твою любовь угораздило?
        - Сам видишь, как, он ее там поминутно «спасал» да обязывал, рыцаря из себя строил, она и повелась. Серый, надо ее от него вытащить. Придумай что-нибудь!
        - Не многовато ли задач? Она его законная жена, считай, собственность. К тому же изменила. Он ей руки отрубит - все скажут: шлюха заслужила.
        - ДА ТЫ СЕРЬЕЗНО?! - взвыл Вольский.
        - Нет, просто вспомнил один исторический прецедент. Не будет он ей руки рубить, просто хочу, чтоб ты понимал, общественное мнение всегда выставит жертву виноватой, а если она женщина, да еще любовника завела… общественность и суд будут на стороне мужика.
        - Я тоже мужик и у меня есть сторона, - упрямо настаивал Вольский, - у нас любовь с детского сада!
        - Ну-у-у… если б ты с этой слезливой историей любви появился на одном из федеральных каналов. Такой красавчик с золотым сердцем… домохозяйки бы тебя пожалели.
        - И как туда попасть?
        - Вольский! Ты про свою уголовную ответственность не забыл? Домохозяек он охмуряет. В нашем государстве решают не домохозяйки, а такие как Борисов и его дружки. Так что давай сначала спасем твои яйца, а потом ты победишь дракона.
        - А какие у моих яиц шансы? - тихо уточнил Алекс.
        - Пока никаких, но я не сдаюсь и ты не сдавайся.
        ГЛАВА 14
        Я удалил все аккаунты в соцсетях и больше никогда не появлялся под окнами художественной школы, поэтому дальнейшая судьба Полины и ее альтер эго мне неизвестны. Стало ли мне легче после этого? Да ни хрена. Даже кратковременного торжества над врагиней я не испытал. Только смутное, неприятное чувство, что вляпался в липкую гадость и теперь отмылся.
        После этой нашей последней встречи передо мной наконец в полный рост встал факт: Альбина меня не простила. Месяц прошел. Ни слова, ни взгляда, ничего! Первый раз после нашего безмолвного разрыва я шел в школу на ватных ногах. Сердце билось где-то в горле, и я одновременно мечтал ее увидеть и боялся этого.
        Утром за мной зашел Сема и скалой спокойствия торчал рядом, когда я впервые увидел свою девушку, которая больше не была моей. Мы стояли у подоконника, а она шла по коридору и смотрела себе под ноги. Я до сих пор не понимаю, что со мной происходит, когда я ее вижу. Почему цепенею, почему все тело покрывается мурашками, а сердце стонет? В тот раз меня пригвоздило к месту, и я уставился на нее как придурок, в упор. И она, конечно, ощутила мой взгляд. Хотел бы я знать, что она чувствовала в этот момент. У меня все внутри горело, как будто на сердце горчичников налепили. Мне так хотелось поймать ее взгляд, увидеть в нем искру надежды или интереса, увидеть, что она хотя бы чуточку рада меня видеть. Что она вообще меня заметила и я не превратился в пустое место.
        Но нет, глаза она так и не подняла. Я проводил взглядом ее худенькую фигуру в аккуратной школьной форме и плотных черных колготках и получил новый удар. На запястье Альбины не было подаренного мною браслета, который она носила не снимая даже в те страшные полгода ухода в себя. Я был с ней все равно. В ее сердце, мог быть рядом. Теперь она убрала все напоминания обо мне и прошла мимо, даже не взглянула.
        - Привет, - тихо сказал я, когда она поравнялась со мной.
        Короткий поворот головы, легкий взмах ресницами, она бросила на меня мимолетный взгляд, быстро отвернулась и молча пошла дальше. Я медленно вдохнул. На мое плечо опустилась Семина ладонь. Я продолжал пялиться на нее, пока она не исчезла за дверью класса. Перед тем как пропасть из виду, она подняла ладонь и будто смахнула что-то со щеки. Волосок? Или слезу?
        - Что мне делать, Сем? Что говорит твоя психология в таких ситуациях?
        - В таких ситуациях психология матерится. Ладно, ладно, тебе не до шуток. Обычно, если оба хотят наладить отношения, они идут на семейную психотерапию вместе и решают все проблемы, разговаривают, делятся чувствами.
        - А такую проблему вообще можно решить?
        - Конечно можно. Почти любую можно, весь вопрос за какой срок, хороший ли специалист и насколько оба заинтересованы в процессе.
        - А ты можешь такое сделать?
        - Я? Шутишь?
        - Какие уж тут шутки, Сем.
        - Не понимаю, чего ты сдулся? Она же девчонка! А девчонки романтичные, им нравится всякое ванильно-сопливое все. Цветы, стихи, песни, подвиги. Ты ж умеешь. Вот и давай. Осади ее крепость и возьми. Ты же упертый как баран, я б давно забил.
        И это была офигенная идея! По крайней мере, она переключила меня с режима самоуничтожения в конструктивное русло. Стоило мне поверить, что такое, как я совершил, действительно можно простить (Сема же не может ошибаться, ага), как я наполнился энергией и началось!
        Сначала мне нужны были деньги. Много денег! И я полез на фриланс искать заказы на программирование. Очень быстро выяснилось, что то, как я мог уже тогда, умеют единицы, и я сдуру набрал четыре заказа сразу. Не вдаваясь в подробности, один клиент нагрел меня с деньгами, второй затянулся на полгода, третьему я слил дедлайн, но все-таки сдал проект. У четвертого было столько поправок, что через полтора месяца сношений в мозг я просто перестал отвечать. Итого, на предоплатах я получил 50 тысяч рублей, и мой мир школьника без карманных денег и щедрой бабушки больше уже никогда не был прежним. На деле в пересчете на полгода это была, конечно, ерунда, но в тот момент я поверил в себя, почувствовал себя королем мира и будущим миллиардером!
        Для начала я купил акустическую гитару и несколько недель учился по видосам в интернете и настраивал ее по приложению. Задолбилкакдятел Nirvana «Come as you are», Scorpions «I still loving you»итусамую Gun’snroses«Don’tcry», одна проблема - петь не мог. Не вышел голосом, мог только говорить речитативом и загадочно шептать, для чего разученные песни не подходили абсолютно. Зато подходил Дельфин, и я выучил «Последний раз», мелодию на слова Рождественского «Будь, пожалуйста, послабее» и послушал тысячу раз Кипелова «Возьми мое сердце», и она настолько попадала словами в мое состояние, что я часами лежал в кровати, перебирал струны, повторял первый куплет раз, другой, десятый и чувствовал себя мертвым. Второй был не о том, а третий я не вытягивал. К Новому году я чувствовал себя профи.
        Все это стоило мне немало времени и скорее занимало мой ум и помогало выплеснуть эмоции, чем продвигало к цели вернуть свою любовь. Я начал писать ей письма. От страданий они получались пронзительными и полными боли. Я писал их на тетрадных листах и бросал в почтовый ящик. Аль на них не отвечала, а я не переставал писать.
        Еще я самовыражался под ее окном. Я купил баллон с краской и написал на асфальте:
        «Я тебя любить не перестану. Л.»
        Краска оказалась какая-то ненадежная и быстро линяла, особенно в питерском климате, и я периодически обновлял ее, как статус в соцсети.
        «Я ни о чем так сильно не жалел! Умоляю, прости! Л.»
        «Я так скучаю, ты не представляешь! Л.»
        «Дай мне шанс! Я докажу. Л.»
        Причем, это была та самая дорога, по которой шел поток в школу и обратно. Вскоре люди начали шушукаться, кто этот Л и кому адресованы послания? Что между этими двумя произошло и почему так долго она этого Л не прощает?
        Поскольку у Аль не было подруг, никто не знал, где именно она живет, да и то, что я живу с ней в одном доме, тоже никто, кроме Семена, был не в курсе, на нее не думали. Я стал героем романтичных баек. Сначала все гадали и пытались выяснить, кто живет в окнах напротив надписи, у Альбины спросить было некому. А потом распространилась версия, что надпись не для окон, она написана на дорожке для одной из тех, кто ходит по ней в школу. И эта идея всех потрясла. Поголовно нашкодившие парни начинали присваивать авторство себе, и куча парочек перемирились из-за моих романтичных выходок, все, кроме меня.
        Я отсылал ей цветы раз в неделю, в субботу утром. Иногда это были пирожные, иногда фрукты. В каждом послании была записка: «Прости». Свои заработки я промотал за считанные недели. А в ответ тишина. Если бы я увидел хоть какой-то прогресс, если бы только знал, что ей все это не до фонаря! Меня снова стремительно утягивало в депрессию.
        И тогда в коридорах школы появился страдающий менестрель. Сейчас вспоминаю и хочется пробить себе фейспалмом лоб! Какой я был трагично-пафосный, такой страдающий одиночка. К тому моменту все уже догадались, что мы с Альбиной расстались, и я вновь ловил на себе заинтересованные взгляды старшеклассниц. Но что началось, когда я садился с черной гитарой, в косухе и с прической под Бэкхема на подоконник и начинал наигрывать вступление к «Don’tcry»… Семен чуть не визжал от восторга! Вокруг нас немедленно образовывалась толпа, преимущественно девчачья, и вот она, магия, когда у тебя нет голоса, но есть гитара, всегда найдется солистка, которая споет за тебя, но героем все равно будет парень с гитарой.
        Хитом стал Рождественский. Когда под мелодичный перебор я проникновенно и бархатно заводил:
        Я в глазах твоих утону, можно?
        Ведь в глазах твоих утонуть - счастье!
        Подойду и скажу: Здравствуй.
        Я люблю тебя… это сложно.
        Никто не подпевал, девочки смотрели на меня во все глаза, текли и млели от текста и голоса. А я произносил строчка за строчкой и представлял, что меня слушает только она. Одна. Которую так сложно любить.
        Однажды она шла по коридору как раз, когда я завел эту свою любимую. Остановилась невдалеке, на меня не смотрела, но слушала. У меня в груди задрожало. Я уставился на нее и продолжал:
        Я хочу быть с тобой долго
        Очень долго…
        Всю жизнь, понимаешь?
        Я ответа боюсь, знаешь....
        Ты ответь мне, но только молча,
        Ты глазами ответь, любишь?
        Она как будто вздрогнула или мне показалось. Подняла взгляд и пересеклась с моим. Я продолжал, а у самого пальцы тряслись от эмоций и волнения.
        Если да, то тогда обещаю,
        Что ты самой счастливой будешь…
        Она вспыхнула, опустила глаза, вцепилась в свои пальцы.
        Если нет, то тебя умоляю,
        Не кори своим взглядом,
        Не тяни своим взглядом в омут,
        Пусть другого полюбишь, ладно…
        А меня хоть немного помнишь?
        Она повернулась к плечу, как будто прятала накатившие слезы, поднесла руку к глазам, вытерла. Я соскочил с подоконника прямо в толпу и продолжил куплет, пытаясь пробиться к ней. Но зрители не пропускали, обступили молчаливой стеной.
        Я любить тебя буду, можно?
        Даже если нельзя, буду!
        И всегда я приду на помощь,
        Если будет тебе трудно!
        Последний аккорд сорвался с пальцев, она посмотрела мне в глаза, будто сейчас даст ответ, и в эту самую секунду… о, я король неудачников… на меня налетел кто-то, я так и не понял, кто это была, что на нее нашло… видимо, чувства, которые я вложил в слова для Альбины, покорили не то сердце. Чьи-то девичьи ручки схватили меня за лицо, пригнули ниже и я, не успев ничего понять, ощутил на своих губах поцелуй. Аль побледнела, отвернулась, бросилась бежать, я в мгновенье оттолкнул поклонницу, перебросил гитару за спину и пробил толпу собой, погнался следом.
        - Аль! ПОДОЖДИ! - заорал я на весь коридор.
        У нее не было шансов, я бегал гораздо быстрее. Догнал, схватил, прижал к стене, заключив в пространство между упертыми в стену ладонями. Наклонился, навис над ней, пытаясь заглянуть в лицо. Она зажмурилась, отвернулась, стараясь меня оттолкнуть и вырваться. Ага, конечно!
        - Пожалуйста… пожалуйста! - повторял я дыханием в ее волосы, словно во сне прикасаясь к ним носом, губами.
        Меня всего окутывало волнами щемящего волнения и восторга, страха, смешанного с блаженством. Я так давно к ней не прикасался. Так давно не говорил с ней, а в тот момент все выскочило из головы, хотелось просто обнять без слов и держать, не отпускать, никогда не отпускать.
        - Оставь меня, - простонала она, толкая ладошками в грудь.
        - Почему? Мне никто не нужен. Никто, только ты…
        Я отнял одну руку от стены, прикоснулся к ее затылку, погладил вниз, по шее, по спинке. Она дернулась, изогнулась, избегая прикосновения.
        - Я не хочу! - воскликнула она, срываясь на рыдания. - Мне слишком больно. Просто оставь меня в покое!
        - Я не могу, - честно признался я. - Я хочу быть с тобой и сделаю для тебя все, если позволишь.
        - Не надо!
        Она закрыла лицо руками, продолжая плакать.
        - Не плачь… - сквозь спазм в горле произнес я. - Я все исправлю. Всю жизнь буду исправлять, клянусь! Ты будешь со мной счастлива. Обещаю.
        - Ничего уже не исправить. Все кончено, нужно отпустить! Отпусти меня, не делай еще больней!
        - Тогда посмотри мне в глаза и скажи, что не любишь, и я отстану, - обмирая, произнес я.
        Она стояла ко мне боком и плакала, и с каждой секундой моя надежда крепла. Вот она сейчас скажет, что не может так сказать, и я обниму, прижму к себе, и все это кончится. Кончится этот кошмар. Но она вытерла слезы, повернулась и посмотрела мне в глаза твердым, сердитым взглядом, я отшатнулся.
        - Все прошло. Мы никогда не будем вместе. Дай мне пройти, пожалуйста, - твердо сказала она, отвела мою руку в сторону и быстрым шагом пошла прочь.
        А я стоял с тающим ощущением тепла ее тела на коже, стоял и не верил, что все-таки потерял ее, навсегда потерял.
        Как он мог сдаться? Никак! Не было у него таких вариантов. Попробуй опусти руки, когда на кону все самое ценное.
        Вольский пролежал в тюремном лазарете больше недели, спасибо трещинам в ребрах! И Машеньке, которая писала отказы на перевод в камеру. Она окружила воспитанного пациента заботой и вниманием. Пекла ему пироги, запеканки, варила компот. Помогала вставать, ковылять по палате, привалившись к ее мощному плечу, разминала ноющие от неподвижности мышцы. Притащила из дома какую-то мазь от синяков и аккуратно смазывала все раны и кровоподтеки, каждый раз сердито ворча:
        - Отделали-то как, сволочи! И чего им от тебя надо было? Нелюди проклятые, - ворчала она, отдирая пластырь, пока Алекс морщился, - у-у-у-у, ироды. Больно, да?
        - Уже нормально, - улыбался Вольский, и Маша млела.
        А когда он был уже не красно-синий, а желто-зеленый и не опухший, ему разрешили снять повязку, вытащить турунды. Сестрица вытянула марлевые жгуты из ноздрей, Лекс с облегчением вдохнул ссохшимся носом. Отклеила пластырь с одной стороны, с другой, сняла, взглянула на пациента и всплеснула руками. Вольский сбледнул.
        - Что там? - Он в панике схватился за лицо, ощупал нос, вроде ничего ужасного и дышит…
        - Какой хорошенький! - пискнула Маша.
        - Тьфу, блт! Напугала, - он захохотал, - значит, не сломал мне товарищ старший лейтенант мою смазливую рожу.
        - Да чтоб ему пусто было паскуде! - обозлилась сестрица, протянула пухлую руку, потрогала колючую щеку, - тогда понятно, почему у тебя блцкая статья. Кто ж такому не даст?
        - Нет, Маш, - серьезно сказал он и бережно взял ее за запястье, - статья у меня не блцкая, она у меня про настоящую любовь. С отягчающими.
        - Ой! - Она вскочила и зажала себе рот, а из глаз полились крупные, как фасолины, слезы. - Они же тебе все твое мужество того… оттяпают.
        - Не оттяпают, - нахмурился Вольский, - я не сдаюсь, и вы не сдавайтесь, - и снова засмеялся, - значит, пока я страшный был, вам меня не жалко было?
        - Жалко было, - всхлипнула Маша, - просто не так сильно.
        - Не печальтесь, ангел мой, как-нибудь выкручусь, - он подмигнул ей и улыбнулся во всю пасть. А на душе-то было погано, ох и погано.
        - Алеша, ты эта, - вдруг перестала всхлипывать Маша и села рядом, положила ладонь поверх одеяла, - знаю, ты на меня не посмотришь, но если твои сучки от тебя отвернутся, я приму. Мне это, если честно, без разницы. Не поэтому ты мне запал. А потому что добрый и душевный.
        - Спасибо, Маша, - серьезно ответил Вольский и погладил ее по руке, - я запомню и очень-очень ценю.
        Но как бы ни защищала его заботливая медсестра, выписали его ровно в тот день, как он прошел из одного конца палаты в другой без посторонней помощи. Так она с ним прощалась, два ведра наревела. Хорошая женщина Маша и очень одинокая. Насовала ему пирожков по карманам. Что успел съесть - в желудке унес, остальное забрали, переодели в робу заключенного и обратно в СИЗО.
        - Тебе назначили слушание через два дня, - сообщил новости Долецкий. - Семен дал денег на взятку, но пока это бесполезно. Следак не берет, видно, друг Борисова. А судью теперь в последний момент объявляют, чтоб не успели договориться. Чтоб ты знал, твои близкие в истерике.
        - Сема? - понуро кивнул Алекс, он не сомневался, что друг последнюю рубашку снимет, чтоб его спасти.
        Но все бесполезно, надежды таяли, Лекса придавливало к земле предстоящим слушанием. Твердой линии защиты у Сереги не было. Давить на Альбину он ему запретил, да и Дэн не дурак, чтоб ее из темницы выпускать. Никому до нее было не добраться, и если бы она и хотела сделать какое-то заявление, а в этом Вольский был железно уверен, то никто бы ей этого не позволил. Она пленница, это ясно, и ее муж расправляется с соперником всеми доступными способами, а арсенал у него обширный. И на положительное решение можно было не надеяться. Под домашний арест тоже не отпустили.
        На слушание он пошел как на эшафот. Нынче правосудие было быстрое. Не с кем в очереди к судье стоять. Штрафы автоматизировали, разводиться некому, всех ранее судимых выселили в зараженную зону. Вместе с катастрофическим падением численности населения упал и уровень преступности, а органы, напротив, укомплектовали с запасом во избежание повторения беспорядков. Воистину полицейское государство, жестокое, быстрое, беспощадное. И Вольский, похоже, попал под жернова.
        Войдя в зал заседания, Лекс первым делом заметался взглядом от лица к лицу в поисках глаз любимой женщины. Как-никак она тоже фигурант дела и должна присутствовать на слушании. Вся его надежда была на то, что когда его осудят, он будет смотреть на нее и будет не так страшно. Но страшно стало сразу, как только он понял, что Альбины в зале нет. Только самодовольный Дэн сидел за столом и криво ухмылялся, победно взирая на подсудимого. Лекса передернуло от ненависти. В сердце кипела тревога. Что он с ней сделал? Почему не пришла? На время эти мысли вытеснили тягостное ожидание собственной судьбы. Он отвернулся от ненавистной физиономии соперника и встретился взглядом с Семеном, тот подался навстречу, и они обнялись.
        - Это пздц, брат, я с тобой, - крепко стиснули его Семины руки, - ты в порядке?
        - Нет, брат, я не в порядке, - Алекс вымученно улыбнулся, махнул рукой Ксюше - жене партнера, что смотрела на него с таким участием, что в сердце больно защемило мечтой о несбыточном.
        Перед ним была живая, любящая, здоровая семья, шанса на которую его лишили, и чтобы не завидовать так отчаянно своему лучшему другу, он перевел взгляд за его плечо и уставился на репортеров.
        - Это че такое? - спросил он у Долецкого.
        - Будем поднимать шум, - ответил он, - других рычагов давления у нас нет.
        - Умеешь обнадежить… - выдохнул тот и прошел на свое место.
        Началось слушание, объявили стороны, и Дэн встал. У Вольского замерло сердце.
        - Моя жена не может присутствовать на заседании по состоянию здоровья, вот справка.
        - Что ты с ней сделал, Дэн? - заорал Вольский, теряя самообладание.
        Тот лишь молча улыбался, как белая акула, своим противоестественным оскалом и сел на место.
        - Тишина в зале суда, - рявкнул судья, и дуэль продолжилась в безмолвном режиме.
        Лекс смотрел на врага и мысленно расчленял его. Думать о том, что он победит с таким приговором, такой ценой, было до отвращения тошно. Все переворачивалось внутри и хотелось выть от бессилия. Не готов он был проиграть вот ТАК!
        Он ничего не слушал из того, что говорили адвокаты, ничего не слушал из показаний Дэна. Не слушал судью. Он сидел за столом, сжав виски между ладонями, закрыв глаза, и вспоминал ее руки, сияющие на просвет в его грубой ладони, ее руки, обнимающие его, ее руки, срывающие с него одежду. Вспоминал ее губы, с которых срывались стоны, повторяющие его имя, шепчущие слова любви, припухшие от поцелуев губы. Думал о том, как она отнесется к нему - бессильному евнуху? Не бросит - это точно. И если бы они могли быть вместе без препятствий такой ценой… он был бы готов. Но кто ему обещает такой обмен? Кто даст гарантию, что жертва оправдается?
        Пока что он платил за три дня оглушительного счастья. И за ее выбор. За ее любовь. Это ТОЧНО того стоило.
        Вольский глубоко вдохнул, открыл глаза и поднял взгляд на судью. Какой бред… полночный бред! Как будто жил нормальной жизнью, уснул, а проснулся в кино про фашистов на динозаврах. В фильме, где ты не имеешь права выбора, где ты единица в массиве, служебная шестеренка и у тебя есть хозяева. Они сказали: эта женщина не для тебя - утрись и заткнись. Сказали: будешь сидеть - ты сидишь. Сказали: больше ты не мужчина - и ты превращаешься в Кена из коробки. Что ты хочешь? Кого любишь? К чему стремишься? Кого это волнует? Он вырос в другом мире, он не умел смиряться и слушаться, не умел быть удобным, не умел свыкнуться с такой дичью… Внутри все горело от сопротивления несправедливости, от горечи и изматывающего бессилия. Хотелось выть и рвать грудь пальцами, чтобы унять это невыносимое жжение.
        Поэтому, когда судья объявил тот самый приговор, о котором все всё понимали заранее, внутри Вольского сдетонировал ядерный заряд. Он вскочил с места и закричал, глядя на судью:
        - Вы хотите сделать из меня раба, в котором можно выключать чувства по своему выбору! Покалечить меня, наказать за то, что я живой и смею любить. Но вы не ту функцию в организме выбрали, ясно? Остановите мне сердце, и тогда у вас все получится. А до тех пор я не соглашусь с этим решением, не смирюсь и не успокоюсь. Эту женщину я ношу в своей душе всю жизнь, и ее не вырвать оттуда никаким палачом. А этот человек ею владеет, считает себя хозяином своей жены. Она ошиблась, выбрав его! Но люди не знают все наперед и не должны отвечать за свои ошибки до самой смерти! Они должны иметь возможность их исправить. И вы, кто лишает женщину права разлюбить, кто обрекает ее на рабство, однажды поймете. Когда ваша дочь или сестра будет выть от безысходности и наложит на себя руки. Когда вы сами ошибетесь и захотите все исправить, а вам ваша же система скажет НЕТ. Тогда вы почувствуете вкус крови во рту и отчаяние, которого заслужили. Вы можете покалечить меня, но не победить. Потому что на вашей стороне закон, а Я ПРАВ!
        Вольский замолчал, тяжело дыша, и зал за его спиной позади взорвался множеством голосов, репортеры волной хлынули между рядами к скамье подсудимого и разбились о заслон судебных исполнителей. Алекса взяли за руки и повели из зала. Но прежде он встретился взглядами с противником. Дэн улыбался. Тихим, спокойным голосом он ответил на его пламенную речь одной лишь фразой:
        - Я предупреждал, Вольский, не тронь ее.
        В ответ Лекс расплылся в широкой, бесшабашной улыбке.
        - Дениска-Дениска, дурачок. Я и без члена одним пальцем трону ее так, что все равно буду на голову лучше тебя. Думай об этом. Постоянно! - он поднял скованные руки и показал Дэну два соединенных между собой пальца средний и указательный и, продолжая нагло улыбаться, подмигнул и загнул указательный.
        И только когда проклятую рожу врага перекосило от ненависти, Алекс вновь почувствовал себя победителем и дал себя увести. В бою одержит верх, кто силен духом, а не телом. Нельзя дать себя сломать, и тогда даже после казни Дэн не победит. И система не победит.
        Спустя час после оглашения приговора Вольский все еще сидел неподвижно в своем изоляторе и сжимал между ладонями гудящие виски.
        «Страшный сон… страшный сон… страшный сон…» - рефреном билось в его голове, но он не произносил это вслух. Боялся, что слушают и передадут злодею его отчаяние.
        Лязгнул дверной затвор, Лекс поднял на охранника тяжелый взгляд исподлобья, как будто тот ломился к нему в квартиру со своим ключом.
        - Вольский, на выход.
        - Куда?
        - Встал и пошел, - грубо отозвался тот, - или я помогу и поползешь.
        Состояние было такое… что он даже язвить в ответ не стал. Просто встал и пошел. Хоть к черту в пекло. Хуже все равно не будет.
        Его привели в комнату для свиданий с адвокатом. Ну хоть понятно. Долецкий будет опротестовывать, пытаться отменить решение в высшей инстанции, будет успокаивать, внушать надежды, требовать не сдаваться. Вольский сел за стол и уронил голову лбом в свои вытянутые руки. Как же он устал. Смертельно устал… он просто не хотел никого видеть.
        Щелкнула дверь, и он услышал стук каблуков, явно не Серегиного фасона. Он резко вскинул голову и уставился на вошедшую женщину. На ней была форма госслужащей с юбкой и нашивкой на плече, он не мог разглядеть какой. В руках она держала фуражку. Рыжие волосы, затянутые в тугой узел на затылке, грубоватые черты лица, плотно сбитая сильная фигура. Было в ней что-то неуловимо знакомое, и в то же время он точно знал, что видит ее впервые.
        Она остановилась на пороге и внимательно посмотрела в его заросшее лицо, с которого сошли синяки, но царапины и ссадины облетели пока не все. Он смотрел на нее, она на него, потом женщина неловко и нерешительно улыбнулась и сказала странное:
        - Не узнал?
        - Увы мне, - слегка пожал плечами он.
        Не до угадайки. Ему было плевать, кто она, с высокой орбитальной станции.
        - А так? - она скорчила презрительную гримасу и гнусным голосом протянула: - Вечно ты, Вольский, из кожи вон лезешь, чтобы привлечь всеобщее внимание. Тупоумник.
        - Даблт, - выдохнул он и немедленно узнал Полину-Пенелопу.
        Оказывается, она рыжая… Неудобно было признаваться, но встрече он был не рад. Особенно теперь. Поэтому он замолчал, выжидающе глядя на нее, а она сменила физиономию и подошла ближе.
        - Вот теперь верю, что узнал, - кивнула она, - я-то тебя сразу… С первого взгляда. Хоть ты и похож на каторжника. Не думала, не гадала, что встречу тебя на скамье подсудимых.
        - Слушай, Полин, я рад встрече, выросла, похорошела, не держу зла, все такое… но, откровенно говоря, мне прям не до трогательных воспоминаний. Без обид, - из последних сил сдерживая раздражение, проговорил он.
        - Прости, я понимаю, что на другой прием и не могла рассчитывать, я только хочу сказать, что не трачу твое время впустую. Выслушай меня. Но сначала ответь, правда не держишь? - она заглянула ему в глаза.
        - Правда не держу, ты тогда достала на поверхность то, что сделал я. Сам. Не под принуждением. Я повзрослел, поумнел, будем надеяться… Поэтому не парься. Честно.
        - Хорошо. Я все равно извинюсь, ладно? Ты тогда видел, какой жизнью я жила… и это не оправдание, но мне было хреново, а ты… был похож на того, кто меня спасет. А проявлять симпатию иначе я не умела. Ты когда в тот раз отчима вырубил, во мне что-то сломалось, я как будто себя со стороны увидела и противно стало. Я даже покончить с собой пыталась. - Она улыбнулась. - Откачали. Но просто спасибо тебе за то, что тогда… в тот день… показал, что можно защищать даже такую тварь, как я.
        - Обращайся, - отозвался Вольский, не зная, как ее поторопить ближе к делу.
        - Ладно, - преувеличенно бодро сказала она и села за стол напротив, - сейчас решусь. Для начала, ты же знаешь, что приговор тебе не отменят?
        - Знаю, - хмуро буркнул Лекс.
        - А я… в некотором роде… в общем… я могу сделать так, что приговор приведут в исполнение, но кастратом ты не станешь.
        Лекс резко распрямился и затравленно бросил взгляд по сторонам.
        - Не бойся, нас не слушают, это незаконно.
        - Тогда как? - все еще не доверяя такой космической удаче, произнес Вольский.
        - Я отвечаю за препарат, который тебе введут. И могу его заменить на другой, который даст временный эффект, он подарит тебе два дня свободы от полового влечения, а потом оно вернется в полном объеме. И будешь как новенький, - она бодро улыбнулась.
        - Да ладно, - внутри нерешительно заморгали праздничные фонарики, - ты так сделаешь?
        - Могу, - кивнула она, - но это риск, нарушение закона и… сам понимаешь.
        - Понимаю. - Он подался вперед, взял ее ладони в огромные свои. - Чем я могу быть тебе полезен, Полиночка? - ласковым и дружелюбным голосом спросил он, мысленно простив ей все, что на самом деле не простил.
        - Сначала хочу, чтобы ты понимал, что произойдет, - медленно произнесла она, расцепила ладони, вложила в его руки и сжала, - по документам ты будешь стерилен. И не можешь больше быть обвинен в сексуальном преступлении, даже если тебя застанут в подворотне над изнасилованной проституткой.
        Вольский соображал очень быстро. Это значило зеленый свет встречам с Альбиной. Да, она по-прежнему будет замужем, но ни один закон не может ей запретить встречаться со старым стерильным другом, который не может заняться с ней сексом. А значит… они смогут быть вместе без тормозов. И Дэн лопнет от ярости, но ничего не докажет! Алексу стало трудно дышать от восторга.
        - Что угодно! Проси что угодно! - выдохнул он.
        И зря.
        - Я знала, что ты оценишь, - она сделала паузу и со странным выражением лица, которое напоминало зачарованное, слегка фанатичное обожание, посмотрела ему в глаза. - Леша, мне нужен ты.
        - Что? - Вольский отшатнулся и отдернул обе руки. - В каком смысле?
        - В обычном прямом смысле. Встречи, отношения, регистрация, свадьба. Все, как было у Альбины с Борисовым, - она смотрела на него во все глаза и слегка улыбалась, и от этой улыбки у него мороз пробежал по коже. Ни дать ни взять Мизери Стивена Кинга.
        - Поля, - ласково позвал ее Алекс как умалишенную, - ты себе как это представляешь? Отношения так не строятся, ты в курсе?
        - Ну, у кого-то не строятся, а мы попробуем, - пожала она одним плечом, - узнаем друг друга, привыкнем, ты же не знаешь, может быть, у нас реально получится.
        - А если не получится? - изогнул он одну бровь.
        - Ну, значит, будет у нас фиктивный брак, какая тебе разница?
        - Погоди, - протянул он и нервно встал, - это ТЕБЕ какая разница? Ты же знаешь, за что меня осудили, и не можешь всерьез верить, что у нас может получиться.
        - Я знаю вот что, - ответила она, поднимаясь с места, и шагнула ему навстречу, - тем своим поступком много лет назад ты доказал мне, что я не ошибалась в тебе. Ты поступил благородно, как рыцарь. Как настоящий мужчина. Я в своей жизни ни одного такого больше не встретила. Ты единственный мог бы сделать меня счастливой, но я все испортила и винила себя все эти годы. А теперь у меня появился шанс, и я не хочу его упустить. Ты мне нужен. Именно ты.
        - Полина, ты же понимаешь, что ты все это выдумала? Ты ни одного такого не встретила именно потому, что у тебя в голове я был идеальный спаситель, никто не сможет этому соответствовать. Я в том числе. Даже если бы ты была самой милой девочкой на свете, я всю жизнь люблю одного человека, и ни у кого нет никаких шансов. Этого совместного счастья не существует ни в каком измерении, я не мог тебя спасти… я другой человек. Не тот, которого ты в своих рассказах описывала и сочиняла в своей голове.
        - Нет, именно тот. Я знаю. Ты ведь сам делаешь то же самое! У тебя к Тихомировой вселенская любовь, ради которой ты жертвуешь всем. А где она? Она сама где? Чем она жертвует ради любви к тебе? А я рискую карьерой, свободой, всем, что имею. Ради тебя. Это ты свою любовь себе выдумал!
        Она приближалась, и Лекс заставил себя не пятиться, а то и так уже было стремно до жути.
        - Любовь - это не жертвы. Не из-за любви я оказался здесь, а из-за дурацкого закона.
        - Леша, опомнись наконец! Ты ей не нужен и никогда не был. Зато ты нужен мне. Дай нам шанс, это же так просто. А если не получится… что ж, я держать не буду. - Она подошла вплотную и разгладила робу на его груди. Заглянула в глаза. - Я же тебя знаю, Вольский, если ты согласишься, ты будешь честно стараться, верно? Ухаживать, узнавать меня. Сделаешь все и отступишь, только если не получится, ведь так? Отнесись ко мне как к любой другой, кого ты впускал к себе в постель, только немного… более… лояльно…
        Вольский оцепенел. Он чувствовал себя стрекозой на острие булавки. Она предлагала так бесконечно много и просила всего лишь шанс взамен… и как бы черт бы с ним, что даже спустя столько лет он чувствовал лишь неприязнь и отторжение к этой женщине, можно же и притвориться ради такого дела… Но честно стараться? Серьезно? Что за чушь! Как можно стараться полюбить человека, который тебе неприятен? Тужиться? Или она рассчитывает на стокгольмский синдром… Что она там о нем знает? Они были месяц неблизко знакомы. Алекс бы запросто солгал в подобных обстоятельствах. Сводил на три свидания, развел руками и с чистой совестью свалил в закат. Ничуть бы не угрызался совестью, спал бы спокойно и ел с аппетитом.
        Но он понимал главное: он никогда больше не посмеет рискнуть отношениями с Альбиной, которые и без того едва теплятся, и теперь, когда он снова получил доступ к ее сердцу, опять дать повод думать, что у него кто-то есть? На ее глазах попытаться строить пусть притворные, но отношения… Жениться? На Полине? Да хоть на ком! На те же грабли? Ни за что! Нет! Исключено. Немыслимо.
        Он представил, как гаснет огонь любви и доверия в глазах той, что дороже всего на свете, как она отворачивается, и понял, что даже ценой здоровья не сможет так рискнуть. Не сможет поцеловать другую, обнять, даже прикоснуться, а ведь Полина потребует. Он этот урок выучил так, что вздрагивал от одной только мысли. Поэтому он даже не попытается объяснять, что притворяется и ради чего. Никогда и ни за что не поставит под удар их любовь. Только прозрачно, только чисто, только кристально честно. А иначе он потеряет все. Снова. И навсегда.
        Он отступил на шаг.
        - Полина, я не могу. Это будет ложь, - Вольский заговорил искренне, горячо. - Я никогда никого другого не полюблю, я это знаю, и ты знай. Это не будет попыткой тебя разглядеть и полюбить. Это будет попыткой тебя обмануть. Пожалуйста, оцени мою честность, ты ведь знаешь, что на кону. И я прошу тебя подумать. Не относиться к себе так несправедливо, ведь ты же сама себя обманываешь сейчас, давая мне шанс на эту ложь. Ты заслуживаешь человека, который тебя выбрал, добровольно, честно, искренне! Чувствовать себя любимой, желанной, единственной! Ты никогда не будешь счастлива со мной, зная, что заставила меня дать тебе шанс. Не поступай так с собой! Это разрушит и тебя, и меня. У такой попытки только один исход - мы возненавидим друг друга.
        - И замечательно, - отозвалась она, - тогда меня отпустит, и я отпущу тебя. Но этого не произойдет, если мы не попробуем.
        - Чтобы отпустило, не надо пробовать, надо сходить к психологу, - вырвалось у него.
        - Вольский, не беси меня! - ее вкрадчивый голос переменился, набрал силу и дерзость. - Я тебе предлагаю свободу, сохранить твой бесценный стояк, - она легонько стукнула тыльной стороной пальцев его по ширинке, и он дернулся, - и уделать Борисова. Взамен прошу такую малость! Поухаживать за мной, цветы там подарить, под луной погулять. И трахнуть меня пару… - она сделала паузу, - раз. Чего ты ломаешься, как целка? Тебе самому не смешно?
        - Слушай… вообще не смешно, - выдавил он.
        Воображение нарисовало ему эти картины… он, прикованный наручниками к кровати, и Полина раздевается с плеткой в руках… Захотелось позвать на помощь Чудо-женщину, потому что вся эта история попахивала рабством. Кто ему гарантирует, что эта решительная дамочка, которой в голову пришло вот таким образом реализовать свою власть, не начнет шантажировать его вскрытием подлога и принуждать к отношениям, к свадьбе и к сексу? Начала-то она с регистрации и свадьбы. А теперь уже пару раз достаточно. Просто она знает, что не хватит ей пары раз. И что не нужна ей его любовь, ей и без его проникновенных речей очевидно, что никогда он ее не полюбит. Она хочет взять его в плен, посадить на поводок и дергать. Если он сейчас ради спасения своего стояка пойдет на это, то потом и подавно никуда не денется. А от Альбины один раз она уже избавилась, и способ ей известен.
        - Ну откуда ты такой, принц-прелестник? Любой мужик перед такой угрозой душу дьяволу продаст! Ты же потом пожалеешь, да поздно будет. - Ее голос был мурлыкающе ласков, она продолжала разглаживать теперь уже его плечи, и он не выдержал, отступил. - Блт, Вольский! Здесь, сейчас! Один раз, на этом столе, и свободен.
        - Знаешь что, Полина, - твердо сказал он и крепко сжал в ладонях ее запястья, отодвигая их от себя, - я ведь мог упасть на мотоцикле в 22 года. Или попасть в ДТП на тачке. Могли Борисов и его кордебалет мне позвоночник перебить. А еще я чуть не погиб в 13 лет. Миллионы людей лежат парализованные, рождаются без конечностей и всю жизнь проводят в инвалидном кресле. Миллиарды умерли от вируса. По сравнению с этим мой приговор - не более чем возможность как следует выспаться. У меня руки, ноги на месте, я здоров как слон, и когда все это закончится, буду счастлив. Научусь думать верхней головой, столько пользы обществу принесу, охренеешь. Так что ты за меня не тревожься. Ты лучше подумай, а что, с тех пор как мы виделись в последний раз, в тебе изменилось? Мы ведь могли… не знаю, подружиться, потому что ты помогла бы просто так, потому что хорошо ко мне относишься. Я ведь посмотрел бы на тебя иначе. Не влюбился бы, нет, но ты стала бы моим близким человеком.
        - Ой, Вольский, ну что ты меня лечишь, ты бы на третий день поскакал на белой лошади Альбину трахать, а про меня забыл в ту же секунду! - поморщилась она и выдернула руки из его пальцев.
        - Я не понимаю, как ты меня собиралась от этого удержать.
        - Вольский, ты жалок в своей упертой одержимости одной заурядной бабой.
        Он вдруг замер, посмотрел на нее так, этак и понял, что Полина - единственная женщина, которой его всегда тянуло сказать гадость. Ни к одной в своей жизни он так, как к ней, не относился и ни разу не пожалел об этом. Он вдруг быстро, подошел к ней так, что она невольно отпрянула, наклонился, взял пальцами за подбородок и внимательно вгляделся в ее лицо. Хотелось понять, там человек вообще или все-таки демон?
        Полина вздохнула, легко поддаваясь его властной руке, запрокинула лицо, приоткрыв губы, будто ждала, что он ее поцелует, протянула руки, прикоснулась к многодневной щетине и соскользнула ладонью на шею, потянула к себе. Но он распрямился на недосягаемую высоту и произнес.
        - Спасибо тебе, Полин, я дурак, боялся, торговался с совестью, искал лазейки выкрутиться, а ты пришла и все по своим местам расставила. Мне больше не страшно, я в своей душе с приоритетами определился и спокойный пойду в свою камеру ждать казни. Видно, для этого ты появляешься в моей биографии, чтобы я переродился. Спасибо тебе за это.
        Он наклонился и поцеловал ее в линию роста волос, как батюшка блудную дочь, и отпустил. Она пошатнулась.
        - Я пойду, а тебе всего хорошего, Полина. Рассказы те, кстати, ничего, хорошие были. У тебя талант. Может, ты неправильно профессию выбрала? - Он подошел и стукнул в дверь, вызывая сопровождение.
        Она развернулась вслед за ним, и Алекс увидел, что она плачет.
        - Ты придурок! Ты же больше никогда уже не сможешь ее трахнуть, - закричала она, когда дверь уже открывалась.
        - Как и тебя. - Он широко улыбнулся, подмигнул и исчез за дверью.
        ГЛАВА 15
        Что-то во мне сломалось. В тот день, когда я получил окончательную отставку, мы с Семеном купили водки и впервые напились до нестояния. Я смутно помню этот свой опыт. Помню, что было очень плохо, что я страшно горевал, а мой личный пьяный психолух без перерыва лечил меня увещеваниями. Рассказывал, что мне нужно отпустить и забыть, соблазнял открывающимися перспективами и неограниченными возможностями выбора. «Любая твоя» - это был лозунг его промо-кампании, и он настаивал: надо срочно вышибать клин клином. Раз случилась в моей жизни Элиза, значит, это возможно, просто нужно найти такую, которая увлечет не только тело, но и душу. Кругом миллионы девушек. Кто-то точно подойдет.
        Я не спорил. Не было сил. То, что чувствовал я, не понимал никто. Даже сама Альбина наверняка не понимала. Чувствовала как-то иначе, раз смогла отказаться от меня. Раз смогла без меня обойтись. Мне тошно было думать о ком-то еще. Я не представлял и подавно не мог объяснить, насколько невозможно то, что мне предлагает мой недалекий друг. Как миллион яблок могут заменить одну птицу? Понимаю, моя пьяная логика так себе, но чувствовал я это именно так. Я был голоден, а мне говорили: выспись, пройдет. Нет! Не проходило. И никто не понимал, почему! У всех это работало. А я был сломан, пьян и до краев полон горя.
        Помню, как кричал на разрыв души какие-то выспренные признания и клятвы, как рыдал алкогольными слезами, объясняя Семе, что жить мне больше незачем и что ей все станет ясно, только если я уйду из жизни, и так всем будет только лучше. Как потом меня выворачивало в туалете. Как мы оказались в парке у озера и я, пытаясь устоять на ногах, наблюдал за тем, как мой друг пытается познакомиться с какими-то девушками. Как мы поехали их провожать. И вот я лежу на сиденье в вагоне, головой на коленях незнакомой девчонки и изливаю ей все страдания своей души, а она сочувственно смотрит на меня и гладит по голове. И она тоже говорила, что время лечит, что это только кажется, что я никогда никого не полюблю. Что у нее так было и прошло и у меня пройдет. Она оставила мне свой номер, но я потерял его и ничуть не расстроился.
        Начал трезветь я уже в центре города. Каким образом мы оказались на стрелке Васильевского острова, лучше не спрашивайте, я не помню! Там по случаю глубокого декабря ветром и промозглым холодом хлестало так, что зуб на зуб не попадал. Мы с моим другом околели, протрезвели, погрустнели, и вид сияющей огнями набережной с новогодними украшениями только навевал еще больше тоски. У всех праздник… а моя жизнь закончена.
        - Послушай, брат, - говорил мне Семен, трясясь от холода, пока мы походным маршем топали до станции через дворцовый мост, - вот в чем наша ошибка. - «Наша»… каково! - Все это время она была уверена, что в любой момент, стоит ей поманить, ты будешь тут как тут, у ее ног верным дурачком, будешь заглядывать в глаза и молить о прощении. Конечно, у нее все в порядке. Она уверена в твоей любви, она тебя и не теряла, врубаешься? Ты пишешь ей письма, шлешь цветы, глаз не сводишь, бард недоделанный. У нее сильная позиция, у тебя слабая. Врубаешься?
        - Угу, - гундосил я, замороженный снаружи и изнутри.
        - Надо менять тактику. Она тебя послала? Пусть получит, что хотела. Оставь ее, пусть справляется сама со своей жизнью, со своими хейтерами, пусть почувствует одиночество и что это она тебя потеряла. А не только ты ее. Пусть думает, что ты тоже не любишь больше. Тогда, возможно, не факт, но шансы есть, она поймет, что потеряла. Сравнит, каково ей без тебя. И, возможно, захочет обратно. Врубаешься?
        - Угу, - повторил я, - или она решит, что я ее разлюбил, и окончательно забьет.
        - Братан, она уже забила. Ты что, не видишь? Крайне тупо делать одно и то же и ожидать разный результат. А ты вроде не тупой.
        - Вроде… - Сема был высокого мнения обо мне.
        В подземке ехали молча. Я обдумывал то, что он мне сказал. В его теории просматривалась логика, а главное, возрождалась надежда. Если мне не удалось добиться взаимности, доказав свою любовь, быть может, сработает обратный эффект? Но внутри все протестовало. Мне хотелось прийти к ней и говорить, говорить о том, что я чувствую, о том, что понял и как жалею о том, что натворил. О том, как хочу быть с ней и все исправить. А мне предлагали ровно противоположное. И мало того! Не дали никакого шанса поступить иначе. Я не хотел, но должен был оставить Альбину в покое.
        - Мы идем на новогоднюю дискотеку, и ты будешь танцевать каждый медляк! Понял? - командовал мой дружище спустя полторы недели.
        За эти дни последняя надпись под окном Альбины скрылась под лужей, полиняла и выцвела. «Я никогда не перестану пытаться! Л.» Уже не походило на правду. Я с каменным лицом проходил мимо нее в коридорах, больше не слал писем и подарков, больше не пел песен о любви в школьных коридорах. Внутри я горел как в аду, снаружи был равнодушен. И такому человеку, конечно же, надо было отправляться на дискотеку, хотя Альбины там не будет с гарантией миллион процентов. Спустя год после случая с Катькой на той же вечеринке Аль не появится. На это можно было ставить деньги.
        - Угу, - понуро отвечал я и послушно пил подсунутую мне химозную алко-бурду из жестяной банки. Без допинга я не способен был изображать веселье.
        По дороге у одной из компаний с «пакетом сока», таким же, как год назад, мы догнались еще стаканчиком, и в актовый зал я вошел уже отчаянным героем, который готов был на голове стоять, лишь бы не погружаться в колодец воспоминаний о том, как год назад был здесь счастлив со своей девушкой последний раз без травм, тревоги, грязных тайн и тягостных ощущений за спиной. Здесь все напоминало об этом, и я не хотел вспоминать. Поэтому на танцпол ворвался король вечеринки. С финтами, смехом и широченной улыбкой. Она отлично маскировала мои истинные чувства и на годы вперед приросла ко мне как броня, за которой никто никогда не увидит, какая я на самом деле эмоциональная развалина.
        Через несколько бодрых песен, под которые мы с Семеном шумно покуражились, притягивая все взгляды, в воздухе повисла пауза и кто-то объявил в микрофон: «Белый танец, девушки приглашают юношей». Танцпол моментально опустел, и мы с Семеном тоже двинули к выходу. Честно говоря, хотелось выпить еще. Но планы планами, а девушки и не думали куда-то нас отпускать.
        Я увидел, как из зрительного зала мне наперерез двигается девичья фигура. Прожектор слепил меня, и я не мог разглядеть ее лица, но что-то в ее силуэте заставило мои внутренности совершить быстрый кувырок. И только когда она подошла, я понял, что именно. Шляпка. Я увидел черный фетровый диск вокруг головы, и в живот немедленно кольнуло воспоминанием об Элизе. Она носила похожую.
        Правда, сама девушка была совсем другой. С кожаным чокером на шее, двумя голубыми прядями у висков, она была ярко накрашена и вызывающе одета. Короткое черное платье-рубашка с широким кожаным поясом и высокими тяжелыми ботинками на голые ноги, это впечатляло, ее интересно было разглядывать. В то время еще нечасто можно было увидеть старшеклассницу с татуировкой на руке и поддутыми губками. Эта была именно такая. Мода на уточек давно прошла, и эти губы выглядели ухоженными, соблазнительными и очень сексуальными, хоть и ни минуты не вызывали сомнения в своей рукотворности.
        Звали ее Василисой, но сама она всем представлялась Лисой, и это ей удивительно подходило, не Васей же ее звать, в самом деле. Я Лису, конечно, знал, трудно было такую не заметить, и томные взгляды она бросала в меня давно, и вот теперь она остановила меня в проходе, с ироничной улыбкой склонила голову на бок и взглянула в мои глаза.
        - Потанцуем, юноша? - она изогнула темную бровь и предложила мне ручку в кожаной перчатке без пальцев.
        Я пожал одним плечом, дескать, как хочешь, и взял предложенную ладонь с хищными заостренными ногтями. Только тогда я увидел, что она опередила еще двоих подружек, которые спешили наперерез. Победительница показала им средний палец и победно улыбнулась. Мне стало смешно, но я сдержался. А когда мы дошли до танцпола, красотка так страстно прильнула ко мне, что мне осталось лишь положить ладони ей на талию. Мы задвигались под музыку, и моя партнерша стала откровенно тереться об меня и перебирать острыми ногтями волосы у меня на виске.
        - Похоже, что ты расстался со своей девушкой, - мурлыкнула она в мое ухо, и кожу согрело ее дыхание.
        - Слышал что-то такое, - неохотно отозвался я.
        - Как жаль, - в ее тоне звучала улыбка, и конечно же, ей не было жаль, - что случилось?
        - Мы можем об этом не говорить? - раздражение в моем голосе укоротило ее любопытство, и она пропустила прелюдию.
        - Значит, тебе нужна новая девушка, - сказала она и прочесала мои волосы пальцами от уха до макушки.
        Я ей не противодействовал, хотя внутри все восставало. Ее поведение было смелым, агрессивно-сексуальным. И то, какие она бросала взгляды и как улыбалась, как облизывала пухлые красивые губы и трогала меня, все говорило прямым текстом: «Я тебя хочу». По Лисе умирали несколько моих знакомых парней, а девочки ей подражали или считали шлюхой. В разное время ее видели в обществе пары парней с параллели. В начале года из школы Лису встречали на машине. Ходили слухи, что у нее есть взрослый любовник.
        Мне было трудно определиться со своим отношением, потому что под такой откровенной атакой мне было странно и некомфортно.
        Привычка любить другую, как и сама любовь дергали за поводок: «Ты че, Вольский, офигел»? Разум напоминал: «Ты ничем не обязан, расслабься». И подключалась следующая часть сознания, та, что на нижнем этаже и с которой так легко нашла общий язык Элиза. Но их сексуальности так отличались, и я не понимал, не мог объяснить, почему мне не заходит. Просто Элиза сама по себе была раскрепощенная, приглашающая, притягивающая, и руки сами собой тянулись залезть под юбку А Лиса атаковала - не предлагала, а навязывала, и мне хотелось сказать: «Воу-воу, полегче».
        - Не думаю, что мне нужно именно это, - скептически хмыкнул я, слегка отклоняя голову от ее руки.
        - А ты подумай, - она улыбнулась.
        В Барселоне меня научили: в сексуальности нет ничего плохого и стыдного, и я, и другие люди имеют право заниматься чем захотят. Вот девушка, она хочет меня, что плохого? Молодец же! Знает, что ей нужно. Ее называют шлюхой, а меня считают агрессором. Я про себя другого мнения, и она, скорее всего, тоже сложнее, чем про нее говорят.
        Но я представлял, как снова займусь сексом, и меня немедленно располовинивало циркулярной пилой. Одна часть, притом меньшая, с готовностью отзывалась возбуждением: «Наконец-то! Я же скоро сдохну!» А вторая поджимала уши и лезла под лавку: «В прошлый раз за это ты получил ТАК! Куда ты лезешь?» И я весь скорчивался и зажимался. Если с Альбиной все, то бороться надо со второй частью, если шансы есть, с первой. Я не мог определиться. Было слишком рано.
        - Я подумаю, - я кивнул.
        Мелодия заканчивалась. Она взяла меня за затылок и притянула к себе, прикоснулась мягкими губами к уху:
        - Можно ведь и без отношений, - сказала она бархатным голосом и лизнула мочку.
        Первая часть взвыла и задергалась в смирительной рубашке. Но главной была не она. Я отпустил ее и сделал шаг назад.
        - Ты очень крутая, Лиса, - сказал я и улыбнулся, - просто хочу, чтобы ты это знала.
        Я развернулся и нашел взглядом Семена. Он тоже только что отпустил барышню, с которой танцевал, и горячо поддержал мое предложение догнаться.
        - Слушай, а неплохой вариант, - одобрил он, когда я пересказал ему наш разговор с Лисой, - просто она такая, гуляет сама по себе, скорее всего не будет делать мозг по поводу вечной любви. Ты прямо подумай.
        - Угу.
        - Ты что, филин? - взорвался Сема.
        - Угу, - отозвался я.
        Ни черта я не думал про это. Все мои мысли занимали страдания. Мне за жизнь много довелось повидать. И получать, и испытать. И ничего больнее любовных страданий человечество не придумало. Хотя я не жил во времена инквизиции, поэтому не настаиваю.
        Впрочем, был и еще один источник мучений для моего депрессивного разума. Как будто мало. ЕГЭ. Мое будущее, вот это все. Мне, к счастью, с профориентацией можно было не заморачиваться. Но вот нервы, которые нам делали из-за экзаменов, и мое полное бессилие эмоционально вкладываться еще и в это вызывало серьезную тревогу у родителей. Я делал нервы им, они делали нервы мне. К счастью, уже в феврале для меня вопрос чудесным образом решился. От школы меня делегировали на федеральный конкурс по информатике. Сначала районный, потом городской, областной и вот финал. Несколько грамот на стене для моей мамы, а для меня грант на обучение в любом вузе страны по направлению «информатика и ВТ». Предки чуть в обморок не попадали. А я выдохнул и перестал ходить на уроки подготовки к ЕГЭ.
        Это было очень кстати, потому что мой душевный кризис отнимал все силы. Я еще глубже покатился по успеваемости почти во всех предметах. Сидел с отсутствующим видом, письменные сдавал терпимо, у доски хватал двойки. И мне было плевать. Я мог просто не выйти из-за парты и согласиться с тем, что мне ставят два. Хоть дважды два.
        Все эти месяцы я угасал вместе с надеждой, что новая тактика Семена сработает. Этого не произошло. Альбина помножила меня на ноль. Она полностью игнорировала мое существование, а я делал вид, что отвечаю взаимностью. А параллельно меня брала измором Лиса.
        Эта девушка была очень смелой, напористой и не собиралась сдаваться. Если мы пересекались взглядами, она подмигивала мне и улыбалась. Ее жесты сквозили прямолинейной сексуальностью. Вот она смотрит мне в глаза, закусывает нижнюю губу и гладит себя пальчиками по шее. Меня бросает в жар. Вот подойдет, обнимет в качестве приветствия и ухватит меня за зад, смеется. Шутка! Или вот. Я не знаю, как она это подстроила, но однажды на удвоенном уроке по физкультуре именно в тот момент, когда я проходил мимо девчачьей раздевалки, мой взгляд скользнул по приоткрытой двери, и я увидел, как она сняла с себя футболку и сквозь зеркало на меня уставилась ее маленькая торчащая грудь. Я не верил в такие совпадения и продолжал избегать малолетнюю хищницу так долго, что любая бы уже сдалась.
        Близилось 14 февраля, и я был твердо намерен напомнить о себе той, которая не шла у меня из головы. В тот день я выскреб остатки своих заработков и накоплений и вошел в школу с букетом из пятнадцати фиолетовых роз. Я хотел вручить их Альбине лично, чтобы она посмотрела на меня. Чтобы сказала хотя бы два слова. Чтобы хоть что-нибудь произошло… может, чудо? Безумец, я все еще надеялся. Но вышло иначе.
        Мое сердце глухо билось где-то в ушах, когда я шел по коридору к кабинету, где у ее класса должна была быть физика. Я страшно волновался, ноги ватные, в башке пустота, в груди ноющее, давящее напряжение. И вдруг я вижу ее. Альбина стояла в коридоре у подоконника, одна. Сердце больно стиснуло. Вот. Момент истины. Я сделал еще несколько шагов к ней, и она повернулась вполоборота. В ее руках был розовый медведь - дешевая китайская игрушка с красным сердцем в лапах и открытка, которую она читала в этот конкретный момент. На ее губах играла мечтательная, счастливая улыбка. И я замер. Остолбенел. Меня просто пригвоздило к месту.
        Она не улыбалась с момента нашего разрыва. Ни разу я не увидел ее такой. Да еще и так… как будто в ее руках что-то долгожданное, желанное и приятное. Меня окатило ужасом. Что это значит? Кто автор послания? Соперник! И, видимо, удачливее меня. Кто-то, кто своим синтетическим мусором порадовал ее больше, чем вся моя романтика вместе взятая! Я испытал такой удар, что почти ослеп и оглох в эту секунду. И Альбина меня добила.
        Она подняла взгляд от своей открытки, увидела меня, и улыбка сбежала с ее лица так быстро, как будто свет погас. Я задохнулся от этого контраста. Ее взгляд перескочил с меня на букет в моих руках и обратно, в глазах промелькнуло что-то… я бы назвал это паникой или мне показалось. Но в тот момент я почувствовал, что мне надо провалиться под землю или мои цветы должны превратиться пылающий факел, потому что она их НЕ ХОТЕЛА. Я это отчетливо увидел в ее глазах. И мне стало настолько хреново, что еще мгновенье - и я бы просто позорно сбежал, но все решил случай. Небо послало мне спасительницу.
        В противоположном конце коридора появилась черная фигура в длинном халате… балахоне… я затрудняюсь определить, что такое, расстегнутое на груди, с длинными разрезами до бедер, было надето на Лисе, но полы ее эффектного одеяния развевались при ходьбе, как щупальца, и притянули мой взгляд. Под этой накидкой на ней снова было что-то черное в заклепках, экстремально короткое. Она шла ко мне навстречу своей плавной волнующей походкой и иронично улыбалась. И я пошел навстречу, миновал Альбину, преградил дорогу Лисе и молча протянул ей букет. Быстрый взгляд на меня, на цветы, снова на меня, потом мимо моего плеча, и ее улыбка стала широкой, сияющей, она приняла букет и произнесла:
        - Спасибо, дорогой! - завела ладонь мне на затылок и прижалась своими большими мягкими губами к моим. А я не отшатнулся.
        Мне было слишком… страшно. Слишком плохо и тошно в тот момент, и этот поцелуй, он был как щит. Хуже всего для меня было бы осознание, что Альбина решит, что я вновь пришел навязываться. Почувствовать себя отвергнутым, ненужным, раздражающим. Это было слишком. Просто хватит! Я больше не мог. Поэтому я принял этот поцелуй, продержался секунду и распрямился, переводя его в объятия, я бросил короткий взгляд через плечо девушки на отражение в окне. И увидел лишь исчезающую в дверях класса фигуру Альбины.
        - Мммм… - хитрым взглядом взглянула на меня Лиса. - И что это было?
        Умная была эта Лиса. Очень проницательная девочка.
        - Пздц мне, Лисонька, - ответил я, не в силах больше держать лицо.
        - Я так и поняла. Пойдем. - Она взяла меня за руку и увела на тот самый подоконник под лестницей, на котором больше года назад чуть не случился наш с Альбиной первый секс.
        Цветы она отложила в сторону и долго слушала, пока из меня рвалась вся моя боль, которую не вмещала уже истерзанная грудная клетка. Нашел кому душу изливать… но рядом была только она, а хреново было так, что просто умереть на месте хотелось.
        Но Лиса меня внимательно выслушала, посмотрела серьезными глазами, без своей игривой поволоки и полуулыбки.
        - Леш, - сказала она после долгой паузы, - ты знаешь… мне кажется, пришло время отпустить.
        - Я не могу.
        - Но ведь ты не пробовал. Ты же все это время делал все наоборот. Тактики-херактики, чтобы быть с ней. А что если придумать тактику, как вытащить ее из твоей головы?
        - Ка-а-а-ак? - застонал я. Сейчас такой вариант казался за счастье.
        - Ну давай я помогу, - снова замурлыкал ее бархатный голос, она повернула к себе мое лицо, посмотрела внимательно, без улыбки, погладила виски, расправила пальцами складки между бровями и поцеловала меня, а я ответил.
        И мы начали встречаться. Мне было все равно. Правда. Лиса так Лиса. Я был согласен на что и кого угодно, лишь бы закончились мои мучения. Но произошло все в точности наоборот.
        Я вел себя с ней как форменный мудак! Во-первых: никто не должен был знать. Это было мое условие. Она согласилась, и в школе мы делали вид, что между нами ничего не происходит. Но уже спустя пару недель я начал замечать, как ее это обижает. На вопрос: «Вы что, встречаетесь?» - я уверенно отвечал «нет», и она бледнела, преувеличенно бодро улыбалась и уходила. И конечно, это было обидно, когда вместо открытых дерзких признаний, какие получала Альбина, тебя прячут и будто стесняются. Лиса не жаловалась, по крайней мере на это, но меня-то головой о бетон не роняли, чтоб не догадаться. Однако открыто объявить, что у меня появилась девушка, было смерти подобно! И всякий раз, когда она хотела прислониться где-нибудь в укромном уголке школы, меня будто током от нее отбрасывало, я осматривался как нашкодивший кот и раздраженно огрызался. А прислониться она хотела часто.
        Во-вторых: я не звонил, почти не писал, забывал договоренности. Если она не предлагала встретиться, легко переключался на тренировки, кодил или сваливал куда-то с Семой. А она обижалась. Даже на секс она меня раскручивала недели две.
        Казалось бы, вот успех, она добилась своего и больше не должна быть отвергнута. Но нет, я продолжал технично сливаться с темы секса и вопреки ее опыту вовсе не стремился закинуть ее ноги себе на плечи. Я отчетливо видел недоумение секс-иконы всей школы, когда вместо того, чтобы жадно лапать ее и домогаться, я приволакивал на встречу своего друга и мы тащились в кино, вместо того чтобы повестись на домашний сеанс у нее в гостях наедине. С ней себя так не вел никто, и, думаю, в какой-то момент она посчитала меня розовощеким напуганным девственником и от создания условий перешла к прямой организации моего растления.
        В какой-то момент она настойчиво повернула мое лицо к себе, отвлекая от бестолковой болтовни с Семеном и со своей всегдашней полуулыбкой спокойно сообщила мне: «Леша, ничего не планируй на завтра, мы будем трахаться», причем третий лишний это тоже слышал.
        Напрямую отшить ее - это мне было уже слабо. Да и какие аргументы? Но каких же усилий мне стоило переступить через этот долбаный барьер вины. Семен час убил, чтобы промыть мне мозги по всей науке, внушая, что сохраняя верность человеку, которому я не нужен, я убиваю свою личность и лишь глубже погружаюсь в травматичную любовь. Под соусом «вылезти» из этой любви, я в то время дал бы себе ногу отпилить. Ну и приперся к бедной девочке в гости с презервативами.
        Она встретила меня у порога в одних крошечных черных трусиках и расстегнутой мужской рубашке на босу грудь. Дерзкая, самоуверенная, вальяжная, она считала себя хозяйкой положения и мастерицей, которая будет открывать для зеленого новичка волшебный мир секса. К слову, у той, кто ровно это и сделала, не было и нотки высокомерия. Лиса провела меня в комнату и протянула бокал.
        - Выпьешь для храбрости? - не без поддевки мурлыкала она, глядя своим хитрым, искушенным, плотоядным взглядом, будто решала, с какого бока начать меня есть, и подступила ближе. - Или это, наоборот, все испортит? - она погладила мою ширинку и с задорным удивлением обнаружила, что я в полной боеготовности.
        Она изогнула бровь с улыбкой, дескать, какая неожиданность, и меня, блин, задело! За кого она меня держит? За юнца и бестолочь с потными ладошками? Я чуть прищурился и окинул ее взглядом. Я давно уже понял ее типаж и как с ней надо, потому что игра в доминирование была у Элизы одной из любимых и я еще тогда быстро преодолел барьер деликатности и нерешительности, потому что видел, какой эффект это производит на практике. Поэтому когда моя ладонь молниеносно схватила ее за горло, пальцы сжали углы челюсти под ушами и силой задрали ее лицо наверх, я искренне наслаждался тем потрясением и восхищением, которые отразились в ее распахнутых глазах. Я посмотрел холодно, без улыбки сверху вниз и ответил:
        - Все испортит, если будешь много болтать.
        Она уронила бокал на пол, и вино расплескалось по мягкому ковру. Схватилась ручками за мое запястье и горячо задышала в распахнутый рот, явно переживая что-то крайне возбуждающее. Я сделал шаг к ней вплотную и заглянул в глаза, желто-карие, как у кошки, и моя вторая ладонь нагло, грубо нырнула ей между ног, а в следующую секунду она захлебнулась вздохом, ее глаза закатились, и она заплясала под движениями моих пальцев. Всю спесь с нее как ураганом сдуло.
        Я потерзал ее немного, пока трусики не промокли насквозь, а потом подвел к краю кровати и швырнул спиной вперед. Лиса со вздохом приземлилась на задницу и чуть отползла, тяжело дыша и затуманенным взглядом наблюдая, как я раздеваюсь, скинула свою рубашку и встретила меня с одержимой дрожью, обвила шею ручками и впилась в мои губы, как голодная. Ее трясло, она постанывала и извивалась подо мной, и я понял, что угадал с подходом.
        Лиса была, конечно же, не невинна. Я был у нее четвертый, но к моему искусству испанской страсти жизнь ее не готовила. Мне сложно сравнить, я не знаю, как выглядит обычный секс других людей, у меня есть только мой. Но уже тогда я начал догадываться, что что-то в моем опыте было особенное. Хотя бы то, что я не стеснялся, был уверенным, наглым, напористым и знал, где находится клитор. Так что когда в тот день я лихо взял Василису в оборот, она оплавилась в моих руках как свечка под струей напалма и стонала, кусала губы и сжимала в заостренных когтях простыню, пока я возвращался в сексуально раскрепощенную часть своей личности.
        Я был серьезен, сосредоточен и решал свою задачу, будто взламывал пароль, чтобы получить доступ обратно к затравленной сексуальности, которую винил во всех своих проблемах. Я тянул с проникновением сколько мог. Решался. Впрочем, она этого не заметила, потому что я применил на ней добрую часть своих навыков, тупо отвлекая внимание от главного. И так перестарался, что девочка под моими наглыми, дофига уверенными руками, губами и языком успела дважды кончить, задыхалась и была мокрой насквозь, прежде чем я разрешил нам дойти и до моих потребностей. Она кричала так, что полагаю, у соседей появился повод для серьезного разговора с Лисициными родителями.
        И после всего этого Лиса просто слетела с катушек.
        Она хотела постоянно! Буквально дрожала, стоило мне ее обнять, лезла в штаны, как только мы оставались наедине или хотя бы отходили от людей в сторонку. Стоило мне отвлечься, как девчонка хватала мою руку и начинала жарко облизывать и обсасывать пальцы. При таком подходе и полной расторможенности моей любовницы мы перетрахались в половине публичных мест города. В кино, в парке, в клубе, даже, черт возьми, в метро в час пик она совала мою руку себе под юбку и явственно кончала, зажатая в углу между сиденьями и неработающей дверью, привлекая возмущенное внимание соседей по вагону. В общем, есть что вспомнить.
        Ну а я, напротив, как будто успокоился. Я понял, что кое-что общее с Элизой у меня все-таки есть, как только затолкал в железный ящик своего однолюба и качнулся в ту часть своей сути, которая умела заниматься сексом, не привязываясь. Я убедился, что навыки не утеряны и во многом универсальны. Понял, что, будучи внимательным и как следует изучив девочку, я могу подобрать к ней ключик и в тот же момент моя горячая тяга вернуться в постель после мощного старта будто насытилась и утихла. Мне, пубертатному подростку, бывало лень к ней ехать две остановки на автобусе, чтобы заняться сексом! И она ехала сама. Лиса стала одержимой, как наркоманка. А я стал сукиным сыном.
        За три месяца наших отношений я своей холодностью, равнодушием и невзаимностью превратил сильную, игривую, уверенную в себе девушку в рыдающее существо, которое поминутно обижалось и не спало ночами. Свое счастливое селфи, где я лежу головой на ее коленях и хмуро пялюсь в камеру, она выкладывала в Инстаграм и подписывала: «Мой лучший любовник!» И мне вроде бы должно было быть приятно, но я устраивал чудовищный скандал и заставлял удалить публикацию. Она бросала все, чтобы провести со мной полчаса. Я забывал о ней и мог сорваться на крик за одно упоминание имени Альбины. Я просто в бешенство приходил. А Лиса не могла не понимать, что к той, другой я совершенно иначе относился, а ведь мы с ней даже не спали. И это ее просто убивало.
        Это сейчас я понимаю, что когда в паре есть серьезный перекос баланса важности - один другому нужен сильно больше, то один начинает наглеть, а второй дуреть. И ничего в этом не исправишь. Можно только разойтись. А тогда я был тупым подростком, жестоким и бессердечным, ставил на ней сексуальные эксперименты, ничуть не заботясь тем, как она привязалась и подсела. Я же думал, раз уж мы договорились, что Лиса не влюбится и не будет ревновать к Альбине, то она знает, о чем говорит, и так и произойдет. Как бы не так! Думаю, она сама верила, когда обещала, но потом просто потеряла контроль.
        Я сам себе не нравился в тех отношениях. Мог позволить себе и грубость, и игнор. Мне все прощалось, все сходило с рук. Я себя не узнавал, а когда она плакала навзрыд, мне каждый раз было настолько стыдно, что хотелось бежать так далеко, чтобы никогда не знать себя такого. Я извинялся, обнимал, уговаривал, обещал все исправить, чтобы просто вернуть себе ощущение, что я не плохой человек. Она верила. Верила каждый раз. А назавтра я забывал о том, что обещал звонить, и она снова плакала. И снова. И снова.
        Мы расстались за неделю до последнего звонка. Тоже тот еще подарочек к выпуску. Как раз тогда, когда я осознал, что через неделю закончится мой единственный легальный способ видеть Альбину. Мы больше нигде не пересекались, несмотря на соседство. С осени я пойду в университет, а она останется в школе, и я больше не увижу ее. Возможно, никогда.
        Связь с Лисой отвлекла меня, погрузила в другие эмоции, проблемы, нервы. Но чтобы она исцелила меня от любви к другой… да как я всерьез мог думать, что это сработает? Конечно, ничего не вышло, и я, как заключенный без права переписки, сидел и особо темными ночами, выливал свое горе на бумагу, писал стихи и прятал. Никто не знал, что я переживаю. Кроме Семена никто.
        Мой последний план отдавал бредом. Он таковым и являлся. Полное, безнадежное безумие, но я не мог мыслить критически и все еще верил, что могу хоть что-то сделать. Одним кульбитом все перевернуть. Я все продумал, подготовился, в основном морально, и ночь не спал перед финальным концертом для выпускников. На нем традиционно присутствовали все старшие классы, и Альбина тоже будет, я это знал, потому что она каждый год помогала оформлять сцену и вестибюль и ее эксплуатировали до момента, когда расходились все, а она все подписывала своим красивым каллиграфическим почерком грамоты и дипломы.
        Так и в тот год, когда школа заполнилась старшеклассницами в бантах и белых фартуках и я сам вырядился в костюмные брюки и белую рубашку, чего никогда не носил, все были в приподнятом, взволнованном настроении, а меня трясло как в лихорадке. Даже Семе я не изложил свой план, знал, что будет отговаривать. Все, о чем я мог думать - это о том, пришла ли она, будет ли в зале, когда я взойду на сцену. И когда я увидел ее худенькую фигуру, садящуюся в шестой ряд с краю, казалось бы, должен бы был успокоиться, но нет, напротив, меня начало волна за волной окатывать холодной паникой и трясти. Но пути назад у меня не было.
        Я стоял за сценой, пока на ней звучали речи и напутствия, пока танцевали старшеклассницы и пели первоклашки и с ума сходил от ужаса, было страшно, как будто на кону моя жизнь, сердце трепыхалось издыхающей птицей. В конце концов, я не смог больше выносить это ожидание, этот ужас и это волнение. Я не разбирался, что там сейчас происходит на сцене, а просто вышел туда из-за кулис и увидел директора. Она осеклась, посмотрела на меня с недоумением, а я твердым шагом подошел к микрофону и сказал:
        - Можно?
        Директриса так растерялась, что просто отступила в сторону, подпуская меня к микрофону, в зале закричали, захлопали: «Леха, давай!», а я едва дышал, перекидывая гитару себе на грудь и делая короткий мелодичный перебор. На мгновенье закрыл глаза, собрался и выдохнул, поднял голову и посмотрел в зал, нашел ее бледное лицо, встревоженное, стоило нашим взглядам пересечься. И в тот момент все другие пропали, зал опустел, со сцены исчезли учителя и завучи. Директор растворился в воздухе и все родители, включая моих. Я заиграл тихую, переливчатую мелодию и заговорил в микрофон, глядя только на нее:
        Я устал, я измучен, милая,
        Сердцем я за тобой следую.
        В мои мысли тебя одетую
        Растворяет толпа унылая.
        Я повсюду с тобой, чувствуешь?
        Каждый вздох о тебе и облако.
        Твоим нежным, воздушным обликом
        Наполняю души пустоши.
        Ты забыла меня, наверное,
        Отпустила и мысли, и горести,
        Ну а мне никогда не вылезти
        Из моей безнадежной повести.
        Я уроки свои выучил,
        Навсегда мое сердце в трещинах.
        Я не вижу в других женщинах
        Ни одной, кто б могла вылечить.
        Я хотел бы вернуться в прошлое,
        Отменить и исправить набело.
        Мне твердят: отпусти. А надо ли?
        Мое сердце не делится надвое.
        Ты простишь меня однажды…
        Может быть…
        Через год или даже столетие,
        Только мне бы дождаться, выдержать
        Умоляю, прости! Можешь ведь?
        С последним аккордом музыки в воздухе замерла тишина. Я смотрел в ее глаза и видел, как они наполняются слезами. Я хотел что-то сказать, но горло перехватило, сердце давно не билось или мне так казалось. Пауза затягивалась, и вдруг в зале раздался чей-то громкий возглас:
        - Смерть, сука!
        Другие подхватили, и в зале поднялся крик, свист, вой. Альбина вскочила с места и побежала из зала, спрыгнув в проход прямо со своего высокого ряда за спины собравшихся родителей. Я соскочил со сцены, бросился за ней, но увяз в родительской толпе, люди неохотно расступались, не все поняли, что произошло, поэтому, когда я вырвался в пустой коридор, ее уже нигде не было. Я искал, но не нашел ее, сколько бы ни метался по коридорам и улице…
        А в следующий раз я увидел ее лишь спустя десять лет.
        Он шел обратно в камеру и думал: «Вольский, это тюрьма, как ты умудрился склеить двух женщин? Горшочек, не вари!» Но про Машу думать было приятно. И чувства, и предложение ее были искренними, добрыми, от сердца. А от Полины и ее подхода к отношениям мороз по коже! Они с Дениской как с одной грядки: оба рвутся во власть, оба хотят владеть людьми и полностью игнорируют чувства объекта своей противоестественной страсти. Сошлись бы они уже и аннигилировали друг друга.
        Алекс вернулся в камеру, лег на нары и спокойно уснул. Справившись с этим соблазном выкрутиться, он свое решение принял и всю внутреннюю истерику отпустил.
        Апелляцию Долецкого отклонили в два дня. Он, серый от напряжения и недосыпа, объяснял что-то о том, что при введении новых законов, определяющих общественный строй, судебная практика много лет должна работать на укрепление в сознании мысли, что закон непреложен. Так что из дела Вольского сделали показательную порку, его страстная речь на заседании в виде прямой цитаты попала во все интернет-издани,я и даже на федеральных каналах смонтировали сюжет, правда с совершенно иным настроем.
        Если независимые СМИ делали из него мученика и жертву режима, борца за любовь, то федералы обсуждали на ток-шоу, как презрение к закону выходит боком, и выставляли его насильником, разрушителем семей, покушающимся на детей чудовищем и серийным маньяком. Вытащили они и его прежние залеты по этой статье, и то, что исправно платит налог на бездетность. А семью Дениски описали мирным гнездышком любви и согласия, в которое ворвался растлитель и злодей. И всей студией на разные голоса кричали, что таких как он вешать надо, а не кастрировать. И все это венчалось выводом: граждане могут быть уверены, что государство стоит на страже семейных ценностей и вовремя уничтожит оружие полового террориста.
        Вольский с гадливостью выслушал пересказ Долецкого и поморщился.
        - От меня теперь на улицах будут дети с плачем разбегаться?
        - Не знаю, но ты по поводу телека не парься, у них сейчас аудитория меньше 5%, все смотрят интернет, а интернет за нас. Ну бросится какая-нибудь бабка на тебя с проклятиями. Переживешь.
        - Главное, чтоб не с автоматом. Остальное переживу, - согласился герой новостей и забыл об этом.
        Близилась казнь и, несмотря на внутреннюю готовность и принятое решение, ждать ее все равно было тягостно и мерзко. Он часами лежал на нарах и прислушивался к телу при мыслях об Альбине. Такое оно понятное, живое, здоровое. Подумаешь о том, как она изнемогала в его руках, и тело окатывает приятной согревающей волной, пробуждается, волнуется. И тут же гаснет, придавленное плитой мыслей: «А как жить, не чувствуя этого всего?» Казалось - все равно, что умереть. Быть по пояс парализованным. Душу промораживало страшным ожиданием.
        В день казни он проснулся без единой мысли, все тело мелко тряслось и было покрыто холодным потом. Это состояние изматывало и мешало взять себя в руки. И он все утро приседал и отжимался, пока не вернул себе ощущение горячих, гудящих силой мышц. Сел на нары, тяжело дыша, и услышал за стеной голоса конвоя.
        Пора.
        Словно во сне он шел, убрав руки за спину, по серым безжизненным коридорам, прислушиваясь к стуку сердца. Тело не слушалось разума, оно паниковало так, будто его ведут на смерть, и внушить ему разницу не получалось. Лекс заставлял себя идти, контролировал дыхание и перебирал в уме, сколько всего еще должно случиться перед тем, как по вене пустят яд. Сначала надо дойти до помещения, где все случится. А это СТОЛЬКО шагов. Иди себе, живи, наслаждайся. Потом огласят приговор, а это СТОЛЬКО слов, секунд, возможно даже минут. Потом, наверное, будут приготовления, ему поставят катетер в вену и только тогда…
        Каждая секунда превращалась в год, который хотелось прожить максимально полной жизнью!
        Он вошел в белое холодное помещение. Взгляд тут же ухватился за кушетку с ремнями и выведенным в сторону лотком-подставкой для левой руки. В нос ударил резкий медицинский запах. От ужаса замутило. А подняв глаза, он увидел стеклянную стену, которой был отгорожен зрительный зал. Он взглянул через стекло и обнаружил там каких-то посторонних людей, а среди них бледное лицо Семена, плачущую Ксению, Машу с распухшим, красным от слез лицом, черного от нервов Долецкого… И Дэна, что стоял в стороне от них и спокойно улыбался. Стоило им пересечься взглядами, как волной агрессии и адреналина из тела вышвырнуло всю подгибающую ноги слабость. Хорошо, что пришел, Дениска. Это поможет не потерять лицо.
        Лекс махнул рукой своим, ободряюще улыбнулся, женщины закатились в припадке рыданий. Семен, который за этот месяц зарос как лесник, яростно схватился за бороду, и лицо его исказилось от злости. Он с ненавистью посмотрел в спину Дэна, и на скулах мирного Семы заходили желваки. Сейчас еще бросится и выхватит и от старлея, и по закону. Алекс успокаивающе покачал головой и улыбнулся шире.
        Конвойные подвели его к прикрученной к полу кушетке, помогли залезть и пристегнули ремнями. Уф. «Дыши… Дыши…» - повторял себе Вольский и контролировал дыхание, не давая ему разгоняться. Пристав зачитал приговор, и это оказалось так быстро… В кабинет вошла медсестра. Полина. Он узнал ее и в медицинской маске. Она, выходит, палач? Отвечает она за препарат… Как ей спится-то по ночам? Алекса передернуло. Представить себя во власти такого человека было противно и немыслимо. Он от нее отвернулся и уставился в белую шероховатую стену.
        «Дыши… дыши…»
        - Хорошо подумал? - услышал он едва различимые слова над ухом, пока она ощупывала вену.
        - Ну что ты. Пока член не отключится, голова думать не может. Действуй, - отозвался он, не поворачиваясь к ней, и вздрогнул от прикосновения холодного ватного диска со спиртовым раствором.
        «Страшный сон… страшный сон…»
        Игла вошла в кожу, адреналином ударило: БЕГИ! ДЕРИСЬ! СПАСАЙСЯ! Лекс зажмурился и стиснул зубы. Сердце с чудовищной силой лупило о ребра, дыхание разгонялось уже помимо воли, в голове билось одно слово - «кастрат… кастрат…» Он шумно выдохнул и насильно остановил панические мысли.
        За шкирку он потащил свое сознание из кабинета, от Полины, от иглы и яда, вот-вот побегущего по вене. И вернул себя в самый главный момент своей жизни. Как он открывает дверь комнаты и впервые видит свою судьбу. В солнечном сиянии, похожую на балерину. Он вспомнил ее и это чувство переполненной восторгом груди, замирающего дыхания и сладко сжавшегося сердца. Вспомнил, и по телу раскатилась приятная теплая волна. Лекс улыбнулся, задышал ровнее, сердце сбавило ход.
        Он настолько погрузился в это состояние, что не сразу заметил, что что-то пошло не так. Шум, странные звуки. Вольский открыл глаза, повернулся. Увидел введенный в вену катетер, увидел шприц с прозрачной жидкостью в руке палача, но рука была опущена. Игла смотрела в пол. За стеклом кто-то кричал, внутрь помещения до Лекса долетал лишь смутный гул, как через воду. А ремни не давали обернуться. Сема все-таки втащил Дэну? Но тут хлопнула дверь, и вошел какой-то человек. Приговоренный скосил на него глаза.
        - Отвяжите его, процедура отменена, - сказал человек, и с этими словами Алекса едва не покинуло сознание.
        В ушах зашумело, сердце затрепыхалось и будто замерло. Он не верил своим ушам, а конвой уже расстегивал ремни. Ему отвязали отставленную в сторону руку, и он сорвал катетер, прижал ее к груди, ошалелым взглядом осмотрелся, сел на кушетке и перевел взгляд за стекло. Дэн солировал. Он орал и пытался пробиться сквозь толпу репортеров из зрительного зала, но его обступили и не пропускали. В стороне стоял Сема и обнимал Ксению, Долецкий сидел, запрокинув голову назад и закрыв лицо руками. Маша что-то яростно орала, потрясая кулаками в сторону Дэна.
        - Что произошло? - хриплым, непослушным голосом произнес спасенный.
        - Явилась Тихомирова и дала показания, - ответил пристав. - С вас сняты все обвинения.
        Вольского замутило. Он ухватился за кушетку, чтоб не упасть, и его вывернуло Полине на туфли. Она с криком омерзения отскочила в сторону. Тело отказалось слушаться, и конвоиры быстро вывели его из кабинета чуть ли не на руках.
        Лекс едва шевелил ногами, пока его волокли по коридору. Он не мог представить, что могло бы испугать его сильнее, чем идти тем же путем, прислушиваясь к отравленному телу. Теперь знал. Альбина, что взяла все это на себя. Он представил ее в этом кабинете наедине с Полиной, и его потянуло проблеваться еще раз, но было нечем.
        - Мне… мне надо в туалет, - прохрипел он, и на удивление его услышали.
        Подвели, открыли ключом белую дверь, он ворвался в санузел и привалился к раковине. Перед глазами все плыло. Свою перекошенную физиономию в зеркале он не узнавал, руки тряслись так, что не сразу удалось открутить кран с холодной водой. Но когда струя ударила в фаянс и зашумела, стало будто бы полегче. Вольский наклонился, сунул голову под ледяной поток и застонал от облегчения. Набрал полный рот, выплюнул, еще, еще. Напился. Промок. Замерз. И пришел в себя.
        - Да что же это за пздц… - выдохнул он, глядя на себя в зеркало, потер ладонями мокрое, раскрасневшееся лицо и своими ногами вышел из туалета.
        Его повели не в камеру, а в какой-то кабинет, где уже ждали близкие. И тут же с порога Алекса едва не сбили с ног женщины, с двух сторон обняв его и рыдая в оба плеча одновременно. Он приобнял их за плечи и присел на ближайший стул.
        - Слава богу, слава богу, - повторяла Ксения.
        Сема нерешительно улыбался.
        - Серега, что произошло? Откуда она взялась? - прохрипел Вольский не своим голосом.
        - Кто? А, Альбина! Представляешь, какие сволочи? Она уже полтора часа дает показания! А эти явились в последний момент. Еще минута и… представить страшно. Знают же, что сегодня в десять казнь. Знают! Проклятая бюрократия. Чего ты натерпелся… жесть. У меня кошмары будут.
        - У меня тоже, - выдохнул Лекс. - Не торчи тут. Лети к ней, теперь ты ее адвокат. Вытаскивай. Не как меня. Ее вытащи. Понял? Понял меня?
        - Понял, - кивнул Долецкий и вылетел из помещения.
        - Сем, ну женщин-то зачем притащил? - с укоризной выговорил узник, которого потихоньку отпускало, голос возвращался, успокаивалась дрожь.
        - Не смог помешать, хотели поддержать и Дэну в рожу плюнуть.
        - Плюнули?
        - Конечно! - яростно отозвалась Ксения и отпустила наконец жертву режима. - Сука такой, сразу видно, упырь! Как за такого можно было замуж выйти, не понимаю!
        - Хороший вопрос, - кивнул Лекс.
        - Я б ему и по роже вмазала, - добавила Маша, не разжимая медвежьих объятий.
        - Маша молодец! - подхватила Ксю. - Такого ему наговорила, заслушаешься!
        - Ну а вы-то чего, Мария, нервы себе треплете? - он аккуратно повел плечами, стараясь освободиться. Ага, как бы не так.
        - А я для того и пришла, чтоб ему, паскуде, харю расцарапать.
        - Ладно, все, отпускайте меня, дышать трудно, - мягко расцепил он Машины руки и встал.
        С Семой они обнялись крепко, долго, так, что в груди защемило. Поколотили по спине друг друга, отпустили.
        - Жить будешь, братишка? - с улыбкой спросил партнер.
        - Да я-то буду, а ты, Бэрримор, что сделал с моим другом?
        Сема заржал, и на этом они, не сговариваясь, оставили этот страшный эпизод позади. Его отпустили в течение получаса. Вернули залитые кровью шмотки, кошелек, ключи, телефон. Выдали бумажку, что он отбыл положенное ему административное наказание в виде 35 суток по статье 512 пункт 1 за половую связь с лицом, заведомо находящимся в законном браке. И без эмоций выставили за дверь.
        Семен хотел вести всех в ресторан, праздновать, но стоило Вольскому пересечь порог своей квартиры, окинуть взглядом разрушения после обыска, и настроение у всех испортилось.
        - Бро, вызови клининг, - только и выдавил из себя хозяин разрухи и молча удалился в душ.
        Девушки засуетились, подбирая одежду, перестилая постель, Семен осмотрел рабочее место. А Лекс стоял под потоками воды, упираясь локтями в стену, сцепив пальцы на затылке, и думал, думал, думал. Альбину стерилизуют, как блудную кошку. Она не сможет иметь детей. Из-за него! Взять на себя вину некому. Это он мог быть ни сном ни духом и ни о чем не подозревать, а она знала, что в протоколе, и не была изнасилована. Призналась. На этом все. Как ее вытащить? Как? Взятка плюс связи Дэна… Захочет ли он ее вытаскивать или решит наказать? Надо поговорить с ним… узнать, вдруг они заодно, и заключить временное перемирие. Все, о чем он мог думать - это как теперь спасти ту, которая пожертвовала собой, чтобы спасти его?
        Когда он вышел из душа, в комнате уже более-менее было куда ступить, пахло кофе, все сидели на кухне, а на столе высилась горка Машиных пирожков. Она влюбленно уставилась на обернутого полотенцем Вольского, и он поспешил в спальню, чтобы одеться.
        Ксения никогда на него не реагировала, она была тем типом девчонок, которые настолько не попадали в его энергию, что вела себя как существо другого вида. Да и Алекс лучше дал бы себе палец отрубить, чем позариться на любимую женщину лучшего друга. Поэтому Семен мог смело доверить ему отвезти подвыпившую жену домой. Они и в бане друг друга видели, и спали вповалку в одной кровати разным составом участников. И между ними ни разу не проскочило даже тени искры. Ксю была ему как сестра, она любила его как брата и очень сочувствовала его сердечной истории. Повезло Семе с женой, и отношения у них были на зависть.
        Запах кофе как на поводке дотащил его до стола, и он выхлестал чашку залпом, поставил готовиться новую и вгрызся в пирожок с картошкой и луком. Друзья обменивались эмоциями и впечатлениями от пережитого, а он молчал. Горестно прошелся по своим владениям. Нашел провода, подключил телефон к зарядке, констатировал смерть разбитого монитора. К счастью, обыск был без конфискации, так что системный блок запыленным ящиком стоял целый и невредимый. Похитили только игровую консоль либо закинули куда-то. Да и черт бы с ней, и так уже пару лет служит украшением интерьера. Ноутбук на месте… какая щедрость. Впрочем, его, в отличие от консоли, легко отследить по карте и прижать ворюгу. Грамотные люди действовали, ничего не скажешь.
        Что могли - испортили, побили бокалы, потоптали светлую мебель, порвали шторы. Твари… было так мерзко, будто квартиру осквернила толпа гоблинов и где-то в углу можно наткнуться на стихийный нужник или кострище. Лекса передернуло.
        Оставленный на зарядке телефон вздрогнул, включился и тут же разразился переливчатой трелью доставленных сообщений. Вольский обернулся. Его осенило, и он, чуть не кувыркнувшись через гору книг, бросился к мобильнику. Сел на пол и, замирая от страха, открыл мессенджер. Быстро нашел глазами аватарку Альбины - новых сообщений нет. Моргали уведомления от Семена, от отца, от помощницы и с неизвестного номера. Кто это? Он открыл диалог, и с первыми же словами в грудь хлынул поток тепла.
        «Лешечка, любимый мой, как я не сошла с ума? Не знаю… Господи, как я виновата! Я две ночи не спала, как только узнала. Дэн отобрал у меня все средства связи, я месяц просидела дома, он меня даже в магазин не выпускал, мы с тобой оба были заключенными. Знаю, о чем ты сейчас думаешь. Со мной все в порядке, правда! Он меня не тронул. Ни в каком смысле. Можешь быть уверен, я бы не далась, я его к себе никогда не подпущу! Никогда больше, никого кроме тебя! Ладно, к главному…»
        Лекс дочитал первое сообщение и перевел дух, от облегчения закружилась голова. Какое главное? Все, что нужно, он уже знает. Ничего важнее сообщить она уже не сможет.
        «Когда нас арестовали, Дэн приехал в больницу на освидетельствование. Это был кошмар… думаю, тебе было не легче. Умереть хотелось от разлуки и от унижения, через которое он заставил меня пройти. Отвез меня домой, запер и уехал. Я спрашивала, что с тобой будет, какая уголовка? Он не отвечал. Я клянусь, что я не знала о том, что за это бывает! Я начисто забыла про этот проклятый протокол, они же не предупреждают ни про ответственность, ни про наказание. Мы с тобой сорвались, и я ни о чем не думала, только о тебе, о нас, о том, как я счастлива с тобой. Боже мой, как я была счастлива!»
        Алекс закрыл глаза и почувствовал, как его до краев заполняет острым, горячим, до невыносимости сильным чувством любви.
        «Мне в голову не могло прийти, что этот протокол что-то значит. И до позавчерашнего дня Дэн мне ничего не говорил. Он только показал мне фото на телефоне… я не знаю, как жива осталась. Показал тебя, избитого, в крови… как мертвого на полу. Он меня пальцем не тронул, но говорил, угрожал и показывал такое, что я побывала в аду. Я ненавижу его больше всего на свете! Я даже не подозревала, что могу ТАК ненавидеть! Что он сделал с тобой… меня мучила неизвестность. Вдруг они убили тебя? Покалечили? Ему же ничего не будет, он это постоянно повторял. Что может сделать все что захочет со мной и с тобой и не получит даже выговор! Это так страшно… Я живу в таком страхе, что едва дышу. Хорошо, что это закончится».
        Теперь его бросило в жар. От гнева, злости, агрессии стиснулись кулаки и зубы, кровь застучала в виски. Какое перемирие? Да он ему шею свернет, если увидит!
        «Я сидела дома без интернета, без телефона, вздрагивала от каждого звука, вдруг он пришел? Жила только воспоминаниями о наших днях, мыслями о том, что ты там в беде и я должна быть сильной. У меня был только телевизор и книги. Слава Богу, что я посмотрела то шоу! Там сказали… сказали… что тебя… не могу даже написать такое. Реву. Из-за меня! Потому, что ты меня любишь, меня выбрал! Видела тебя в суде, ни слова не показали, что ты сказал, но и так было понятно… они сказали, тебя признали виновным и будет казнь. Я сошла с ума. Металась по квартире, хотела прыгнуть в окно, не спала, не ела. Дэн только поглумился, растравил сильнее, сказал, что я молодец и отлично тебя подвела под расправу. Что он и мечтать не мог о таком исходе, если бы я не постаралась. Я себя такой не помню. Кидалась на него, била, швыряла в него предметы. Хотела убить! Он только смеялся. Сволочь! Ненавижу…»
        «Ладно. Это не важно, это все позади. Я знаю, что должна признаться в полиции, что не сказала тебе про протокол, чтобы тебя отпустили, но мне надо было выбраться из квартиры для этого. Любой ценой! Он сказал, что мне будет, если я признаюсь, и я прорыдала полдня. Но я готова. Это моя ошибка. Моя вина, и я, а не ты, буду за нее платить. Когда он ушел на казнь, я вышла на балкон, разбила стекло и перепрыгнула с него на общий в подъезде. Я скоро стану с тобой заправским верхолазом и форточницей!»
        У Лекса заколотилось сердце. Он помнил ее балкон, помнил расстояние до общего. И высоту падения… три этажа! Она написала одно предложение, а у Вольского голова закружилась, как он представил свою хрупкую балерину, вылезающую в разбитое окно и совершающую прыжок до соседнего балкона… чтобы его спасти. Если бы она упала… Ужасом хлестнуло, словно плетью, и он продолжил читать только после того, как отдышался. Пишет же! Значит, живая.
        «Жалею, что не додумалась об этом раньше! Со мной все в порядке, только коленкой ударилась, но нам с тобой к таким вещам не привыкать . Сейчас я в метро, еду сдаваться. Попросила какую-то добрую женщину одолжить мне телефон и пишу тебе, чтобы ты не думал обо мне плохо и не тревожился за меня. Все, о чем я мечтаю - это что все скоро закончится, меня отпустят, и мы встретимся, уедем в зону карантина, и нас никто не разлучит. Никогда! Только бы успеть тебя спасти… Моя остановка. Я безумно скучаю! И бесконечно люблю. ЛЮБЛЮ тебя».
        А потом, умница, еще и аудио записала всего на несколько секунд, где под шум вагонов метро еще раз произнесла слова любви, и Вольский покрылся мурашками весь, пока сидел, прослушал сотню раз.
        «Спасибо, что одолжили девушке свой телефон!» - отправил он в ответ неизвестному абоненту и скинул на номер тысячу рублей.
        - Лекс, ну чего там? - обернулся от стола Семен.
        И он дал ему прочитать весь рассказ.
        - Я не могу допустить, чтобы ее стерилизовали, понимаешь? Не могу!
        - Понимаю, - кивнул Семен. И очень серьезно на него посмотрел. - Давай думать.
        Сидя ночью у своего панорамного окна в пустой, вылизанной клинингом квартире, Лекс все еще не спал. Ничего толкового они с Семеном не придумали, а камень на сердце за нее лежал пострашней собственного. Слишком хорошо он представлял, в каких сейчас условиях находится его любимая женщина и что переживает.
        Он закрывал глаза и представлял невесомые шаги босыми ступнями на цыпочках по паркету, как ее обнаженный силуэт скользит в темноте, окутанный белизной его расстегнутой рубашки. Как она подошла бы чуть слышно сзади, положила голову ему на плечо и горячо дохнула в шею, сунула тонкую ручку ему под локоть и залезла на живот.
        Он хотел бы заполнить эту квартиру ее вещами, запахами, звуками. Чтобы она пришла и вдохнула жизнь в это полумертвое, застывшее пространство. Чтобы они танцевали в темноте и тишине у себя в гостиной, чтобы она входила к нему в душ без спроса, чтобы он хватал ее на кухне за готовкой, облизывал тонкие пальцы, сажал на разделочный стол и имел столько, сколько хотел.
        Просыпаться с ней и засыпать, покупать еду по списку, написанному ее рукой. В дождь лежать на диване, обнимая ее за плечи, и вместе смотреть на то, как стучат капли о стеклянный потолок. Входить домой и слышать музыку и как она поет у зеркала. Смотреть вместе фильмы, сплетя пальцы рук и крепко обнимая ее в страшных моментах. Хотел слышать, как она хохочет от щекотки, догонять ее визжащую по квартире и, поймав, забрасывать на плечо, чтобы утащить в кровать.
        Хотел гладить ее беременный живот и прикладывать к нему ухо в надежде что-то услышать или получить пяткой, целовать его, говорить с ним и ждать, выбирая имя и гадая, на кого будет похож их ребенок. Хорошо бы на нее. И нервничать в роддоме в ожидании новостей, а потом тащить цветы, задыхаясь от радости. Чтобы по всему дому игрушки, чтобы на плечах носить, держа за крохотные ножки и засыпать с указательным пальцем, зажатым в детской ладони.
        Визуальный ряд его возможной жизни был настолько невыносимо прекрасен, что открыв глаза, все еще один перед окном, залитый неоновым светом стадиона, он закрыл лицо ладонями и застонал. Они ведь могут их лишить всех этих радостей. Двое людей, которые могли бы быть оглушительно счастливы, могут остаться чудовищно несчастными навсегда. А третий может никогда не появиться… никогда!
        Лекс вскочил со стула, заметался по комнате туда-сюда. Потом остановился, замер и через секунду уже сорвался с места. Подлетел к рабочему столу, раскрыл ноутбук, браузер и набрал адрес соцсети, в которой увидел ее спустя столько лет. На секунду замер над клавиатурой и застучал пальцами по кнопкам
        Привет, мир. Меня зовут Алексей Вольский, и вчера меня не кастрировали только потому, что моя любимая женщина пожертвовала собой…
        ГЛАВА 16
        Я расскажу вам историю своей жизни и как самая большая, чистая, светлая любовь довела нас обоих до следственного изолятора. Начну с конца. Через неделю мою девушку лишат шанса стать матерью, если никто не остановит систему, которая запрещает нам выбирать, кого любить. Мы люди, которые рождены свободными, не должны смириться с тем, что государство сует нос в нашу постель и наше родительство. Потому что если мы не будем бороться, наши дети родятся в мире, где полицейское государство - норма. Где у них нет права на ошибку. Права разлюбить, права быть живыми людьми.
        Я не хочу, чтобы моя дочь, влюбленная и окрыленная мечтами о счастливом будущем, выбрала себе мужа, который ее обманул, и выяснила это слишком поздно, когда ничего уже не изменить. Я хочу, чтобы мой сын не успокаивался, заполучив женщину в свою семью, а продолжал завоевывать и ухаживать за ней всю жизнь! Я хочу, чтобы у меня родились дочь и сын. От любимой женщины, которая не сделала ничего плохого. И даже если бы сделала, я бы дрался со всем миром, чтобы ее защитить и дать ей шанс исправить ошибку.
        Нам надо научиться прощать себя и других. Выбирать, пробовать, иметь возможность передумать и выбрать снова. Людям, которые счастливы вместе, которые выбирают друг друга каждый день абсолютно добровольно, не нужно принуждение государства, чтобы быть вместе! А людей, которые очаровались не тем человеком и страдают в семье, нельзя насильно удерживать в ней.
        Новые законы обрекают меня и мою любимую быть несчастным всю жизнь. Она мечтает о детях, она нежная, добрая, умная, она будет прекрасной матерью! Кто смеет покалечить ее и забрать этот природный дар? Кто им дал такое право? Мы на это согласились? Мы готовы отдать своих детей за возможность нас контролировать. Что мы получили взамен? Что?
        Я прошу вас не быть равнодушными, люди! Не дожидаться момента, когда судить будут вас. Прошу вас помочь мне спасти мою любимую и моих будущих детей. И спасти в их лице вашу свободу выбирать. В день заседания я буду стоять напротив здания правосудия. Я буду требовать оправдать ее и отпустить. И я верю, что вы ко мне присоединитесь. Я прошу вас помочь мне изменить мир, потому что я пообещал изменить его для нее.
        Вот наша история. История того, как я нашел и потерял любовь, чтобы много лет спустя вернуть ее и отнять у человека, в котором воплощено все зло и беспощадность системы, что хочет сделать нас рабами. Рассказывать буду все, как было, не приукрашивая и не умалчивая.
        Впервые я увидел ее, когда мне было шесть лет…
        Алекс писал почти всю ночь. Писал с вдохновением и необъяснимым удовольствием. Будто, описывая все те события, начиная с их первой встречи, он проводил это время с ней, чувствовал ее рядом, и тоскливое, давящее ожидание в груди отпускало. Уснул он только на рассвете, когда разослал ссылку на первую главу истории своей любви всем пабликам, группам и сетевым журналам, которые писали о нем в суде.
        Ему снилась казнь. Он снова лежал на той кушетке намертво прикрученный ремнями, распятый, как лабораторная жаба для вскрытия живьем. Ни дернуться, ни закричать. А Полина склонялась над ним со скальпелем и резала, резала грудь в клочья, приговаривая: «Зачем оно тебе нужно? Лучше мне отдай». Он твердил себе во сне, что это сон, сон, что все позади, но не мог проснуться, выхватить себя из черного кошмара. А разбудил его продолжительный настойчивый звонок в дверь.
        Лекс вскочил, бешено заозирался и потратил несколько секунд, чтобы убедиться, что нет, собственная спальня ему не показалась. Ни камеры и бесконечного одиночества со страшными мыслями, ни грядущей казни. Все позади… Но уже в следующий момент за облегчением нахлынуло невыносимое, разрывающее изнутри ощущение, все это сейчас переживает Альбина. Выносить все это самому было гораздо легче.
        Звонок повторился, и Вольский вздрогнул. Не приснилось… Кого принесла нелегкая? Времена нынче были неспокойные, в дверь звонили новости, он это понимал и поспешил навстречу. У парадной топтался Долецкий. От нее! Лекс впустил и ждал у открытой двери, пока тот поднимется.
        - Ну что? - он чуть босиком к лифту не бросился, когда створки разъехались.
        - Дай хоть войти, - проворчал тот и пожал ему руку, - ништяк у тебя девчонка, - сказал он, когда разулся, - просто кремень.
        - Рассказывай же! - зарычал Вольский.
        - Кофе налей! В общем, я пришел, когда она уже все взяла на себя, подписала явку с повинной, полные признательные. Видимо, потому и тянули, чтоб потом не дала заднюю. Спасибо, хоть успели, а то бы извинились и досвидули. Первым делом про тебя спросила. Перепуганная насмерть! Я успокоил, и дальше она уже нормально, взяла себя в руки. Мы с ней поговорили про ее шансы, варианты, у женщин с прецедентами получше, говорю же, не признаются они. Твоя за эти годы первая. А потом явился Борисов. Как к себе домой. Давай орать, что я там делаю, да кто меня нанимал, да не пошел бы я вон? Она его осадила, сказала, что я ее адвокат, и она меня наняла, и никуда я не пойду, хочет говорить, пусть говорит при мне. Думаю, чтоб ты знал.
        Алекс закрыл глаза, выдохнул. Поставил чашку с кофе перед адвокатом, сам сел напротив, поторопил взглядом.
        - Если коротко, без мата, крика и по сути, то он гнет свою линию, что она от него никуда не денется и должна с этим смириться. Что дети у нее будут только от него и он ее отмажет в случае, если она даст слово вернуться в семью и прекратить вашу нежную дружбу. Будет у них семья, дети, все как у людей. Простит ее, добрый человек. Она в ответ, дескать, любит тебя, вы в зону карантина уедете, потому что она его обвинит в подлоге и подделке документов. Пришлось расстроить… - Долецкий поджал губы. - Ох она и посмотрела на него. Это надо было видеть! Тут уже она ему высказала от души и с фантазией, кто он есть, где она его видала и куда он может засунуть свой генетический материал. Но тут ничего не поделать, замужнюю без мужа за стену не выпустят. Даже если б он сидел.
        Адвокат тяжко вздохнул.
        - Выдала что-то вроде: видеть тебя не могу, лучше приемные дети, чем от тебя. Что он может ее каждый день с патрулем домой возвращать, дорогу через окно она уже знает и наутро все равно будет у тебя, что бы он ни делал.
        Вольский невольно расплылся в блаженной улыбке. Так и представил, как ждет ее под окном и увозит, снова и снова. Да хоть всю жизнь.
        - Ты не улыбайся. Не получится у вас такая схема, факт супружеской измены зафиксирован судебными органами. Считается доказанным. Если он заявит ходатайство, то ей до двух лет тюрьмы и конфискация половины имущества в его пользу.
        - Что, блт? - Вольский ушам своим не поверил.
        - Что слышал. Наивные вы люди! Законы новые читать надо! Нет у вас по ним ни одной лазейки! Ну кроме тихого, скромного адюльтера, при котором муж уверен в верности жены. Но ты сам знаешь, что он учует и тебя в покое не оставит. Я думаю, сразу, как закончится этот замес, он снова в тебя вцепится. Не одно, так другое тебе пришьет. Он ей примерно это и объяснил. Для него дело принципа, у него с тобой, похоже, личная конкуренция, кто тут главный мачо на поселке. Пока не докажет, не успокоится.
        Повисла гнетущая пауза. В глазах Долецкого читалось: «Чем ты думал, идиот?» В душе Алекса рушился мир. Все говорило о том, что им вместе не быть. Нельзя, опасно, и в первую очередь для нее. И если бы он заранее вдался в детали, вник в серьезность угрозы, он бы отказался от своей затеи. Не тревожил бы ее покой, не лез в сердце, и жила бы она до конца жизни нормально. Родила бы ребенка другому, работала, все как у всех, примерная жена и мать. Но он пер как танк и не оставил ей выбора. Теперь она узнала, как хорошо им может быть вместе, и пути назад в мирную семейную жизнь у нее не было. То, что ожило в душе, теперь должно умереть. И никогда ей уже не жить спокойно в той реальности, которую она для себя выбрала, когда еще не знала, что есть и другой мир.
        - Знаешь что, - вдруг сказал Долецкий, - нельзя ее с этим упырем оставлять.
        Вольский аж замер. Он был уверен, что адвокат никогда не поддержит его безумную идею отнять чужую жену вопреки закону, порядку и здравому смыслу.
        - Затея, конечно, безумная. Покоя и легкого решения у вас не будет. Но выхода нет. Я внимательно наблюдал за ними. Я знаю эту породу “I’m the law”, которые от причастности к власти теряют берега и считают, что это не он служит закону, а закон служит ему.
        И вроде ничего нового не сказал, но одно то, что ему не придется преодолевать сопротивление еще и друга, то, что с ним просто согласны, будто окатило его приливом сил, и он ощутил огромную благодарность.
        - Есть идеи?
        - Надо бежать. И не в зону карантина. Там каждый под лупой.
        - В зону заражения? - Вольский содрогнулся.
        Человеку, который в период пандемии пережил времена мертвых тел штабелями на стадионах, период жестокой вооруженной сегрегации и постоянного, вездесущего страха к ближнему, обычная вроде бы часть города, привычная с детства, теперь казалась объятой пламенем и трупным зловонием преисподней.
        - Дальше. В Мурманск или Владивосток. Куда-то, где нет системы QR-кодов. Где в ходу простой паспорт. И можно жить, не представляясь каждому постовому.
        - Или в Сочи. Она о море мечтала… - вдруг улыбнулся он, чувствуя, как по всему телу патокой растекается это красивое и совершенное в своей простоте решение.
        Домик у моря, фруктовый сад, ее картины на всех стенах, следы детских ног на песке… даже мысли об этом ополоснули солнечным, ласковым теплом его истерзанное от тоски и разлуки сердце. Как же до режущей боли в груди ему хотелось ее обнять. Их растащили на самом старте восхождения к вершине счастья, когда жажда быть вместе максимально ненасытна и мучительна и каждый день вдали от нее превращался в выворачивающую кости ломку, от которой никуда было не деться. Мысли о возможном будущем будто на секунду переключали его от страданий и разрешали прикоснуться к воздуху рядом с ней. А это уже было бесконечно много.
        - Или туда, - кивнул Долецкий, - я слышал, в южных областях эпидемией не так накрыло.
        - Ты знаешь, как это сделать?
        - Я могу помочь выехать в зараженную зону или за стену. Как дальше… без понятия.
        - Вот и узнаем. Мне хоть избушка в глухом лесу, лишь бы от нас отстали!
        И даже картинка крохотного домика в тайге, из которого они бы выходили только искупаться голышом в реке, обдала все тело горячей волной. Куда угодно подальше отсюда! Алекс был согласен на все.
        Долецкий ушел, а Вольский отправился к компьютеру проверить эффект своей эпистолярной деятельности. Он зашел на свою страницу и обалдел! Плюс 528 подписчиков и 36 комментариев под первым постом про знакомство с Альбиной.
        «Видела вас в суде, как хорошо, что все обошлось! На их стороне закон, а вы правы. Любовь должна победить!»
        «Очень сочувствую вашей истории. Я тоже люблю человека, с которым нам нельзя быть вместе, и это очень больно. Я с вами».
        «Вот бы меня кто-то так любил».
        «Покажите фото вашей Альбины, хоть посмотрим на эту фею».
        «Алексей, я свободна, напишите мне».
        «Закон людей не вправе нарушать законы природы. Как можно лишить женщину материнства? Говорите, когда слушание, я приду протестовать!»
        Эти и другие сообщения посыпались на него из комментариев и из лички. Много комплиментов, пожеланий успеха в борьбе, сочувствия, поддержки. Он проверил те издания, кому отправлял ссылку, и обнаружил, что четыре из них разместили новость о его освобождении, одно сделало репост его истории со ссылкой, а потом эта ссылка разлетелась по комментариям к остальным новостям. И это все до обеда. Он немедленно сел писать продолжение истории, и к вечеру количество людей, которые подписались на его страницу, достигло 758. Алекс представил этих людей на площади, и это было очень много! Надо было продолжать.
        И он продолжал. Доставал из памяти эпизод за эпизодом и будто снова проживал все те события. Как караулил ее у ограды детского сада. Как тратил все карманные деньги ей на мороженое. Как кричал под окнами «выходи-и-и-и-и-и». Как закапывал в разных местах двора «секретики» для нее, чтобы, пока они сидят голова к голове и она пальцем расчищает песок над стеклышком, под которым спрятан цветок, бусина и фантик, чувствовать это божественное ощущение тепла ее кожи и звука дыхания совсем рядом. А потом как она улыбается и смотрит на него сияющими глазами - «как здорово, я тоже хочу сделать такой!»
        В истории входило не все, но все вспоминалось так охотно и легко, а ведь раньше он избегал этих мыслей, слишком они растравливали рваное в клочья сердце. Теперь было иначе. Из ощущения «мы вместе» вспоминать это было приятно. Так, будто пробуешь самое любимое блюдо, которое не ел много лет, и на тебя обрушивается целый вал эмоций, погружая в чувства и даже запахи тех лет.
        Ему надо было спешить, рассказать годы за неделю, чтобы в день заседания на улице перед судом собрались пара десятков людей. Этого уже будет достаточно для того, чтобы все СМИ снова раструбили о происходящем, чтобы вступились за нее и защитили. И чем больше он писал, тем сильнее был отклик. Паблики не репостили его душевные излияния, но люди сами рассказывали о них друг другу. Каждое утро он отмечал прибавку подписчиков на 200-300 человек, читал новые комментарии с самого первого поста, начинал узнавать тех, кто реагирует на каждый кусок истории. Как будто в один момент у него появилось больше тысячи друзей.
        Под постом о дате суда отметилось 54 человека с обещанием прийти, они обсуждали, какие таблички надо держать, где можно изготовить футболки с надписью «Оправдать Тихомирову - защитить любовь!», где согласовать мероприятие, как построиться на площади, чтобы соблюсти положенную законом социальную дистанцию. Долецкий подал заявку, где указал количество участников до 100 человек, и они разослали всем изданиям, которые поддержали его судебный манифест, приглашение на митинг.
        Вечером перед днем заседания в личку ему пришло следующее сообщение:
        «Друг, ты не один, знай, что с тобой гораздо больше людей, чем ты думаешь, и мы поддерживаем твою борьбу. Новые законы должны быть отменены. Мы боремся за это и рады, что ты с нами!»
        «Благодарю. А кто это «мы»?» - ответил он на сообщение.
        «Друзья», - последовал ответ, и Вольский не стал продолжать разговор.
        Надо было выспаться и собраться с мыслями. Сохранялась слабая надежда на освобождение в зале суда, и тогда она выйдет на улицу и можно будет ее увидеть. Может быть, даже получится обнять и забрать, увезти… Скорее всего, Дэн не допустит, но помечтать-то можно? И он мечтал, пока не провалился в сон.
        - Ну что? Как настрой? - Семен пожал ему руку и хлопнул по спине.
        Они с женой в футболках «Оправдать Тихомирову» появились у него на пороге через пять минут после того, как явилась Маша. Сам Вольский единственный был в красной майке с надписью «Я ЛЮБЛЮ И Я ПРАВ!». Он нервничал, был охвачен отчаянным азартом, волнением и не мог больше ждать. Заседание было назначено на десять утра, на часах было половина девятого, и терпеть еще он больше не мог.
        - Как у носорога перед тореадором, - отозвался Лекс и погнал соратников на улицу, где припарковал машину.
        У них были таблички с надписями «Требуем право любить», «Защитим будущую мать» и многие другие, несколько пакетов с футболками, которые собирались вручать митингующим. Сели, поехали. Вольский включил бодрую, разгоняющую азарт музыку, и они всю дорогу обсуждали шансы на успех акции. Не явится ли Дэн и какую речь произнести перед сторонниками.
        Первое, что они увидели, появившись на площади - это два автозака, стоящих у обочины напротив здания правосудия и составленные стопкой барьеры. Рядом была припаркована карета скорой помощи. Настроение притухло. Стало не по себе. Хоть машины стояли как будто пустые и вокруг не шныряли вооруженные люди, но такая готовность вокруг мирного протеста как минимум настораживала и могла завернуть сторонников на подходе. Но делать было нечего, поэтому Вольский вдохнул, выдохнул, и они двинули к широкой лестнице здания. Разложили столик, приготовились и начали встречать прибывающих протестантов.
        Алексу быстро стало не до футболок. Маше и Ксении пришлось справляться самим, потому что все, кто появлялись на площади, немедленно хотели обнять или пожать руку автору, сфотографироваться с ним на телефон и поделиться впечатлениями. Некоторую долю внимания получил и Семен, так как появился в истории и тоже казался читателям знакомым и родным. Вольского окружили, и у него лицо болело от улыбки, отвечать на все эти слова поддержки, комплименты и вопросы.
        - Уже семьдесят два участника, - проговорил ему в ухо Семен, - футболок не хватает.
        Неподалеку припарковался мини-автобус, и оттуда вышли несколько человек с камерами с огромными объективами, несколько человек снимали на телефон с тумб у лестницы. Толпа весело гудела и репетировала кричалки. Где-то раздавали чай в пластиковых стаканчиках.
        - Сво-бо-ду Ти-хо-ми-ро-вой! - пронеслось над головами.
        Алекса охватило болезненным волнением. Он переживал небывалый прилив энергии, оптимизма и вдохновения. Столько незнакомых людей поддерживают его! Столько не равнодушны! А значит, эти законы мешают не только ему, значит, будем бороться. Только бы помогло!
        Ожили и автозаки. Задние двери распахнулись, и на асфальт выпрыгнули с десяток бойцов Росгвардии в масках, касках и с дубинками. Вольский увидел это, и по душе прошлись ледяные когти. В каждом из гвардейцев он видел Дэна. И каждый из них хотел его смерти. Так это ощущалось. И он усилием воли погасил разгорающуюся в сердце агрессию. «Это не враги, - заставлял он себя думать. - Это охрана». Но мысли крутились рефреном, а сердце не успокаивалось. Какая охрана? Кого от кого?
        Тревожные чувства прервал звонок. Долецкий.
        - Как у вас? - спросил он в трубку.
        - Кажется, будет больше народу, чем мы предполагали, - отозвался Лекс, окидывая взглядом подтягивающиеся группки людей, парами и поодиночке.
        - Нельзя! - категорически отрезал тот. - Только они насчитают 101 человека - и начнутся аресты. Тебя унесут первым. Это нарушение. Ты же говорил всего 50!
        - Откуда я знал? Отметились 54 человека!
        - Пересчитайтесь, и пусть кто-то заворачивает всех лишних домой. Лучше если вас будет человек 90, - инструктировал Серега, - чтобы точно не придрались. Мы едем.
        - Кто мы?
        - Альбину везут под конвоем из женского СИЗО. Через пять минут она пройдет в здание суда. Подумай, что будешь делать.
        Вольского окатило горячим волнением, он задохнулся и коротко пересказал суть разговора Семену. Тот побежал вниз по лестнице в толпу, разбираться с перекличкой. Люди уже рассредоточивались по площади на расстояние 1,5 метра между плечами.
        Мысли скакали как кузнечики в банке, сердце дрожало от адреналина. Сейчас он увидит ее. Сейчас! С возвышенного положения на ступеньках над площадью было хорошо видно всю картину. Геометрически расставленных людей в белом с табличками, длинную очередь к столику, цепочку гвардейцев по периметру, развернутые точки с репортерами. Взгляд Вольского метался от одного края площади к другому, провожал каждую машину в ожидании той, что привезет Альбину. Что она подумает, когда увидит это? Смогут ли они перекинуться хотя бы парой слов? Как отреагирует толпа?
        И вот оно. Лекс увидел выруливающую на площадь машину с зарешеченными окнами, следом ехало такси. В нем, должно быть, Долецкий. При виде демонстрации машина притормозила и сдала назад. Они свернули на боковую улицу и остановились у угла здания. Вольский побежал навстречу и остановился в двух шагах от машины, заглянул в окна. Она! Он увидел ее профиль на заднем сиденье, напряженную позу с выпрямленной спиной, она тревожно озиралась и не видела его, внимание приковала к себе скандирующая толпа.
        - Аль! - заорал он и подлетел к бронированной двери.
        Она встрепенулась, обернулась, и Лекс встретился взглядом с ее встревоженными глазами на осунувшемся, бледном лице. Стоило ей его увидеть, как по лицу будто мягким ветром пронеслось облегчение и глаза ее наполнились такой радостью, такой любовью, что у него в груди нестерпимо заломило болезненным острым счастьем. Она прижалась к стеклу в клеточку изнутри и что-то произнесла. Ее губы двигались, но ничего не было слышно. «Лешечка, любимый», - прочитал он по ним и прижал ладонь к стеклу снаружи, она повторила жест с обратной стороны, и они растворились во взглядах друг друга, снова проваливаясь в параллельное измерение, где не было ни конвоя, ни митингующих, ни репортеров, ни адвокатов. Только они двое, разделенные непроницаемым стеклом.
        - Маленькая, - произнес он и широко, счастливо улыбнулся ей, упираясь лбом в окно, чтобы быть ближе, будто стараясь проникнуть пальцами сквозь стекло, сплести их, прикоснуться, услышать голос, поцеловать.
        Она улыбалась в ответ, а по щекам струились беззвучные слезы. И смотрела с такой одержимой радостью, болезненным обожанием, что все внутри тесно сжалось от любви и желания обнять. Ее пальцы гладили гладкую поверхность стекла, к которой была прижата его ладонь, вторая рука вытирала слезы.
        «Пришел» прочитал он по губам.
        - Любимая, я вытащу тебя, вытащу! - крикнул он.
        И тут его грубо оттолкнули от машины и загородили ее серыми форменными спинами.
        - Немедленно отойдите, иначе займете ее место! - гаркнул конвойный и, наступая, оттеснил Лекса в сторону.
        Двое полицейских вывели Альбину из машины.
        - Леша! - звонкий отчаянный крик - было первым, что он услышал, стоило двери открыться.
        Она дернулась в их руках ему навстречу, оборачиваясь, пытаясь вырваться. Алекс ринулся следом, но путь ему преградил человек, о котором в эти минуты он думал меньше всего. Дэн! Глаза Вольского немедленно налились кровью. В сочетании с любимой, которая выкрикивает его имя, пока ее силой волокут в зал суда, вид главного врага и его холодных злых глаз детонировали внутри, словно ракетное топливо. Кулаки и зубы сжались, глаза сузились, и Алекс прорычал:
        - Отойди.
        - Давай, газуй, я в нетерпении, - подбодрил его агрессию Борисов.
        И это значило, что стоит ему броситься, как статья будет готова в секунду и его упакуют на месте. Чудовищным усилием воли Алекс остановил бешено рвущееся в бой животное и улыбнулся.
        - Чье имя она кричит, Дэн? Я не расслышал. На твое не похоже.
        - Леша-а-а! - как по заказу выкрикнула она. - Что это?
        Соперники как по команде обернулись. Толпа митингующих, что увидела сцену на ступенях и подняла крик, выкрикивая все лозунги разом и высказывая Дэну свое отношение к ситуации, не могла заглушить другой звук. Это было похоже на рев болельщиков после плохого матча. Он разносился далеко, и источник никто не мог определить. До тех пор, пока из-за угла на проспект не выплеснулись передовые толпы бегущих людей, одетых в черное.
        Вольский сделал два шага, поднимаясь на одну ступеньку с Дэном, и они плечом к плечу уставились в немом отупении на огромную толпу, что вырвалась из переулков и затопила площадь.
        - Долой фашисткий режим! - услышал Вольский, и люди в черном налетели на бойцов оцепления.
        - Что ты сделал? - выдохнул Дэн.
        - Это не я! - отозвался потрясенный Вольский, не понимая ровным счетом ни черта из того, что происходило на площади.
        А между тем черная масса схватилась с гвардейцами перед барьером, и люди в касках вдруг как будто бы оказались защитниками митинга, пытаясь оттеснить незваных гостей от построения перед лестницей. Куда там! Их было в десятки раз меньше. Мирная толпа в белом заволновалась, отхлынула назад. Алекс увидел, как Семен с криком «Уходим! Быстро!» тащит Ксению и Машу с площади. Стоящие с краю люди в белом начали разбегаться. Площадь потонула в яростных криках «бей фашистов!». Прозвучал выстрел…
        Алекса сковало животным ужасом. Он стоял над беснующейся площадью, онемевший и примороженный к месту, и глазам своим не верил. Что это? Кто? Откуда взялись? Он забыл обо всем. О том, зачем они здесь собрались, что рядом злейший враг, что где-то здесь любимая женщина. Он просто смотрел, как черная толпа опрокинула барьер и смешалась с белой. На демонстрантов они не нападали, напротив, подхватывали, обнимали, принуждали выкидывать в воздух сжатые кулаки, поддерживать выкрики. Другая часть толпы набросилась и принялась раскачивать автозаки.
        - Леша! - звонкий крик выхватил его из оцепенения, и они с Дэном снова синхронно обернулись.
        Конвой, что тащил Альбину к залу суда, подхватили ее с двух сторон, оторвали от земли и бегом несли обратно к машине. Захваченный зрелищем, Алекс упустил их из виду, и они уже находись в двух метрах от распахнутой дверцы.
        Отбить ее, не дать увезти! В суматохе забрать и покинуть город. Немедленно! Сердце колотилось как безумное. Он рванулся следом.
        - Стоять! - рявкнул он, готовый бросится на вооруженную охрану с голыми руками.
        Она была уже совсем рядом. Испуганная, безвольно трепыхающаяся в сильных черных руках, она оборачивалась, ища глазами своего защитника. Остановить! Задержать! С площади придет подмога. Он уже слышал голоса за спиной. Но внезапно сбоку на него кто-то налетел, сбил с ног и бледное лицо любимой женщины, искаженное ужасом, мелькнуло и осталось где-то в стороне, а весь мир замелькал и перевернулся несколько раз. Вольский покатился по бетонным ступеням, с криком боли. Не зажившие окончательно ребра будто заново треснули. С тяжелым выдохом он ударился об асфальт, согнулся пополам и сквозь красную пелену боли увидел, как конвой подбежал и принялся заталкивать упирающуюся Альбину в салон.
        - Остановите машину! Остановите, - истошно заорал он, поднимаясь на четвереньки, и немедленно получил сокрушительный удар ногой в живот.
        - ЛЕЕЕШАААА! - зазвенел крик Альбины в ушах.
        Оффф, мир кувыркнулся еще раз, когда Вольский упал на бок и наконец перевел взгляд на причину своих кульбитов. Дэн! Это он сбил его с ног, сбросил с лестницы и теперь бил ногами. Бил со всей ненавистью, озверелым ожесточением, так, будто одним ударом хотел убить, так, что внутренности должны были бы превратиться в фарш.
        - ДЭН! Оставь его! Нет! Хватит! Не-е-ет! - истерически билось откуда-то сбоку.
        Захлопнулась дверь машины конвоя, и крики оборвались. Авто тронулось с места, ему преграждали путь всего несколько человек в белом и черном. Альбину увозили с площади, а все, кто бесновался на ней, не успели разобраться в том, что происходит у здания суда, больше занятые своей революцией. Помочь было некому.
        - Сука-а-а-а-а! - отчаянно завыл Вольский и откатился от очередного удара.
        В следующую секунду на Дэна налетели сзади и сбоку. Двое в черном схватили его за руки, заломили, начали бить. Алекс с трудом поднялся, задыхаясь от боли и ужаса, и успел увидеть лишь мелькнувшие за углом габариты. Не успел! Не забрал! Не спас! Все тело скрутило чудовищным спазмом отчаяния. Он бешено заорал, разрывая горло в клочья и, забыв о ранах, бросился на Дэна. С осатанелой яростью он засадил несколько ударов кулаками ему в голову, испытывая одно желание: убить! Убить тварь. Разорвать голыми руками!
        Обмякшее тело Дэна уронили на асфальт, и в руку Алекса ткнулось что-то теплое, железное, тяжелое. Он с недоумением перевел взгляд и увидел, что сжимает в руке пистолет.
        - Кончай его, - произнес голос сбоку.
        Алекс отшатнулся, перевел взгляд на человека в черном, подсунувшего ему огнестрел. В прорези балаклавы на него смотрели взрослые, внимательные, серые глаза. Вольский, не раздумывая, отшвырнул оружие и отступил назад.
        - Кто вы такие? - выдохнул он.
        - Друзья, - ответил человек в маске, и в голову стрельнула незаконченная переписка: «Ты не один, с тобой гораздо больше людей, чем ты думаешь…»
        Кровь отхлынула от лица и сердца. Что они натворили?! Что наделали!!! Перед ним под ногами лежал Дэн, то ли в обмороке, то ли мертвый. На площади бесновалась толпа, идущая на штурм здания суда. Альбину увезли, и теперь ее уже не выручить… а с боковых улиц уже ревели сирены и раздавался грохот техники. Подкрепление было уже здесь.
        - Что вы наделали! - белыми губами выдохнул Вольский и едва не упал на колени от накатившего головокружения.
        Все погибло, потеряно… все! Он пропал, Альбина пропала…
        - Алекс! АЛЕКС!
        Кто-то тормошил его и дико орал в ухо, Лекс от шока не сразу понял, кто это и зачем, а когда перевел обезумевший взгляд на человека рядом с собой, то увидел ошалелые глаза Долецкого.
        - Мы дадим бой, ты должен быть с нами, - сказал человек в черной маске.
        - Быстро! Уходим! БЫСТРО! Сейчас здесь будет бойня! - орал Серега и тащил его куда-то за угол.
        - Ты должен быть с нами, - твердил незнакомец.
        Вольский перевел взгляд на колонну автозаков, выезжавшую на площадь. Водометы, сирена, рев сотен глоток. Он не революционер… он не хочет убивать! Даже Дэна! Он не к этому стремился. Алекс взглянул на Долецкого, шагнул навстречу другу, в сторону, куда тот волок его, и через секунду они уже что есть мочи бежали по переулку от площади, над которой раскатились командные выкрики громкоговорителя и прозвучали выстрелы.
        До угла, поворот. Бешеное дыхание, стук сердца в ушах, подгоняющий животный страх смерти. Еще двести метров на предельной скорости, и Лекс нырнул в открытую машину на заднее сиденье. Дверь захлопнулась, и автомобиль рванул с места. За рулем сидел Семен, на переднем сиденье Серега.
        - Ксюха, Маша… где? - выдохнул Вольский, задыхаясь и ощущая, как адреналин уступает место дикой боли в груди и животе.
        - В метро, с ними все нормально. Где Альбина?
        - Увезли, - он зажмурился от боли и перекатился на спину, поджимая колени к животу. - Успели… Дэн… сука… Помешал… - он закрыл лицо руками и застонал. - Что теперь будет…
        - Ничего хорошего, - хмуро отозвался Долецкий, - тебе надо валить за стену.
        - Без нее?! - возопил он и тут же зашелся каркающим кашлем.
        - Останешься, тебя найдут и казнят к концу недели, - отрезал адвокат.
        - Ммммммм, - Алекс завыл и забился на заднем сиденье от бессилия и ужаса. Что же он натворил…
        Припадок длился минут десять, друзья его не трогали, пока он орал, матерился, колотился о сиденья и рыдал. А после он просто упал без сил, отупев от горя и боли, и уставился в одну точку. Теперь уже все равно, что будет. Для него все кончено. Он потерял все! От немыслимой тяжести обрушившейся на него задачи - осознать масштаб потери, Алекс просто впал в ступор. Замолчал, сжал зубы и до конца дороги просто боролся с паническими мыслями и терпел боль. Как хорошо, что она была! Хотя бы отвлекала от засасывающей адской воронки предугадывания будущего.
        Через полчаса ему помогли выйти из машины, и он послушно, как тряпичная кукла, последовал за друзьями к припаркованному в десяти метрах катафалку. Семен и Серега выгребли все, что было в карманах: наличные, что были у обоих при себе, Долецкий отдал ему свою симку, Алексова отправилась в мусор, нечего с собой маячок носить, найдут в полчаса. Партнер снял свою теплую куртку и напялил на полумертвого друга. Обнялись.
        - Сем… - выдохнул Вольский, - прости…
        - Выживи, брат, - прохрипел тот - только выживи! Все уляжется, и мы что-нибудь придумаем. Найди способ связи. Понял? Ты понял?
        - Понял, брат, - беззвучно прошептал Лекс, - позаботься о ней… пока меня нет. Не дай ему ее мучить.
        - Обещаю! - выдохнул Семен.
        Они соединили лбы, закрыв глаза, и выдохнули.
        - Ты сможешь, - Фадеев трясся, широкой, надежной ладонью он хлопнул и потер шею друга под затылком, - ты все сможешь, сумасшедший сукин сын!
        - Я должен, - отозвался Вольский, и они разошлись.
        Торопливое рукопожатие и благодарность Долецкому, и вот над его глазами гаснет свет, накрытый крышкой гроба. Катафалк завелся и повез несколько мертвых и одно полуживое тело по объездной дороге за стеной, мимо кладбища, где еще недавно Алексей Вольский рыл могилы и любил.