Герцог и я Джулия Куин
        Бриджертоны #1
        Красивый, как античный бог, и баснословно богатый Саймон Бассет, герцог Гастингс, был вожделенной добычей для всех незамужних аристократок Лондона – но не имел ни малейшего желания прощаться с радостями холостяцкой жизни. Прелестная Дафна Бриджертон отлично понимала, чтобы сделать выгодную партию, необходимо прежде всего обзавестись – пусть даже только для вида – блестящим поклонником. Так появляется в свете эта парочка. Однако лукавая судьба смеется над людской хитростью – и очень скоро «боевой союз» Саймона и Дафны превращается в подлинную, жгучую страсть, а старательно разыгрываемая ими любовь внезапно оказывается любовью истинной…
        Джулия Куин
        Герцог и я
        
        Пролог
        Рождение Саймона Артура Генри Фицрэндольфа Бассета, графа Клайвдона, было ознаменовано грандиозным торжеством – непрекращающийся звон колоколов, реки шампанского, рукоплескания. Величественный замок – фамильное гнездо новорожденного – стал средоточием всеобщего ликования. Жители селения Клайвдон, оставив работу, не преминули разделить радость с отцом именитого отпрыска.
        – Да, – со значением сказал местный пекарь кузнецу, – это тебе не просто ребенок родился.
        Пекарь зрил в корень, ибо Саймону Артуру Генри Фицрэндольфу Бассету надлежало стать не просто графом Клайвдоном. То был лишь титул учтивости, не дающий права заседать в палате лордов. Родился наследник титула и богатства древнего герцогского дома Гастингсов и достопочтенного отца, девятого герцога Гастингса, долгие годы тщетно мечтавшего о появлении на свет младенца мужского пола. И вот оно – счастье!
        Гордый отец, прижимая к себе плачущее дитя, стоял у дверей в спальню жены. Несколько последних лет из своих сорока он с завистью наблюдал, как у его старых друзей рождались наследники, давая счастливым графам и герцогам уверенность, что их род будет продолжен, а титул сохранен.
        Всем, только не герцогу Гастингсу. За пятнадцать лет супружеской жизни его жена пять раз беременела, но лишь дважды это кончалось родами. Младенцам, ко всеобщей печали, не суждено было выжить. Очередная беременность чуть не стоила жизни самой герцогине, и врачи вынесли вердикт: следующая попытка зачать ребенка может стать роковой для супругов. Герцогиня слишком болезненна, слишком хрупка и, надо признать, уже не так молода. Герцог готов был принять свой жребий стать последним из рода Гастингсов.
        Однако герцогиня, да благословит ее Господь, не желала покориться судьбе, ибо хорошо знала свое предназначение в этой жизни, а потому месяцев через пять после перенесенных страданий вновь отворила дверь, соединяющую ее спальню со спальней супруга, и герцог возобновил свои попытки зачать сына.
        Через некоторое время она сообщила супругу о новой беременности, но герцог уже не ждал благоприятного исхода. Герцогиню уложили в постель, вызвали лучших докторов. Один из них – светило из Лондона – за баснословный гонорар согласился на время оставить практику и поселиться в поместье. Гастингс воспрял духом. Луч надежды проник в окно герцогских покоев.
        Герцогиня страдала от болей, и знаменитый доктор велел подложить под нее подушки. Тогда будет лучше действовать земное притяжение, туманно пояснил он. Герцог счел эти слова весьма убедительными и приказал добавить еще одну подушку, в результате чего тело его жены оказалось под углом примерно в двадцать градусов к земной поверхности и оставалось в таком положении около месяца.
        Близился решающий час. Все молились за герцога и роженицу, которая буквально таяла на глазах. Конечно, будет девочка, предполагали домочадцы, и не дай бог ей присоединиться к тем двум, что покоятся на соседнем кладбище.
        Когда стоны и крики супруги сделались громче и стали раздаваться чаще, герцог ворвался в спальню, несмотря на протесты доктора. Он оставался там до последнего, чтобы скорее, как можно скорее узнать пол младенца.
        Вот появилась головка, плечи… Все склонились над страдающей роженицей и… И герцог Гастингс убедился, что Бог существует и что Он не оставил их семейство. Супруг едва дождался, пока акушерка обмыла новорожденного, тут же схватил его на руки и вышел в большой зал, чтобы показать всем собравшимся.
        – У меня сын! – воскликнул он. – Чудесный мальчик!
        И пока находившиеся в зале радовались и поздравляли хозяина, тот не сводил глаз с крохи и бормотал:
        – Гастингс! Истинный Гастингс!
        В порыве чувств герцог велел оседлать одного из лучших призовых коней и выехал за ворота, так как был не в силах усидеть в замке и хотел рассказать о своем счастье каждому встречному.
        Тем временем у роженицы никак не унималось кровотечение, врач ничего не мог поделать, она впала в беспамятство и тихо скончалась.
        Герцог искренне оплакал жену. Нет, он никогда не любил ее. Долг, уважение, надежда обрести наследника – вот что связывало эту чету. И наконец мечта герцога воплотилась в этом маленьком кричащем комочке… Он распорядился регулярно приносить свежие цветы на могилу покойной, а ее портрет переместить из гостиной в парадный зал, дополнив галерею образов самых почтенных членов семейства.
        И занялся воспитанием сына.
        Впрочем, процесс этот не был для герцога слишком обременительным. Не посвящать же младенца в тонкости землевладения и особенности управления людьми, населяющими его угодья. Вверив дитя заботам няни, счастливый отец отбыл в Лондон, где продолжал заниматься тем же, чем до появления отпрыска, то есть почти ничем. Правда, теперь он неустанно говорил о сыне всем, и даже самому королю, с гордостью показывал портрет наследника.
        Время от времени герцог наезжал в Клайвдон и наконец, когда мальчику исполнилось два года, решил взяться за его обучение. Первым делом был приобретен гнедой пони, затем куплено небольшое ружье для будущей охоты на лис и приглашены учителя по всем известным человеку наукам.
        – Но Саймон еще дитя! – восклицала няня Хопкинс.
        – Глупости, – снисходительно усмехался герцог. – Разумеется, я не ожидаю от мальчика мгновенных и блестящих результатов, однако начинать обучение, достойное герцога, нужно как можно раньше.
        – Он еще даже не герцог, – бормотала няня.
        – Это вопрос времени!
        И, закончив бессмысленный спор, Гастингс пристраивался рядом с сыном, который молча строил на ковре кривобокий замок из кубиков. Отец был доволен тем, как быстро мальчик подрастал, восхищался его здоровьем, румяными щечками; ему нравились его шелковистые темные волосы, голубые глаза.
        – Что ты строишь, сын?
        Малыш улыбнулся и ткнул пальцем в кубики. Герцог встревоженно перевел взгляд на няню – он впервые осознал, что не слышал от сына ни единого слова.
        – Он не умеет говорить?
        Женщина покачала головой.
        – Еще нет, ваша светлость.
        Герцог нахмурился.
        – Ему уже два года. Ну хотя бы несколько слов?
        – У некоторых детей это наступает позже, ваша светлость. Уверяю вас, он смышленый мальчик.
        – Кто бы сомневался! Ведь он из Гастингсов.
        Миссис Хопкинс кивнула и предположила:
        – Возможно, ребенку просто нечего сказать. Ведь он всем доволен.
        Герцога не слишком убедило это объяснение, и он не стал выслушивать дальнейшие доводы служанки. Гастингс погладил сына по головке, протянул ему оловянного солдатика и удалился из дома, чтобы проехаться на лошади, которую совсем недавно приобрел у лорда Уэрта.
        Однако еще два года спустя герцог уже не был так спокоен, когда снова навестил сына.
        – Как? Саймон до сих пор не говорит?! – воскликнул он. – Почему?
        – Один бог ведает, – отвечала няня, воздевая руки к небу.
        – Что вы с ним сделали, Хопкинс?
        – Я не причиняла ребенку зла, ваша светлость!
        – Если бы вы прилагали должное старание, он, – палец герцога указал на мальчика, – давно бы заговорил!
        Саймон, который усердно выводил в тетради буквы, сидя за крошечной партой, с любопытством наблюдал за этой сценой.
        – Ему уже четыре года, черт побери! – вскричал герцог. – И он обязан говорить!
        – Зато он умеет писать, – защитила своего подопечного миссис Хопкинс. – На своем веку я вырастила пятерых детей, и никто из них не делал это так красиво, как ваш сын.
        – Много ли проку от красивого почерка, если он нем как рыба! – Герцог резко повернулся к отпрыску: – Скажи мне хоть слово, черт тебя возьми!
        Саймон весь сжался, его губы задрожали.
        – Ваша светлость! – воскликнула няня. – Вы пугаете ребенка.
        Теперь гнев герцога обрушился на нее:
        – А может, его надо испугать! Может, он так избалован, что просто ленится произнести лишнее слово! Хорошая взбучка – вот чего ему недостает!
        В ярости он выхватил из рук няни серебряную щетку с длинной ручкой, которой та причесывала мальчика, и замахнулся на сына.
        – Я тебя заставлю говорить, маленький упрямец!
        – Нет!
        Няня вскрикнула. Герцог выронил щетку. Оба они в первый раз услышали голос Саймона.
        – Что ты сказал? – прошептал герцог и невольно прослезился.
        Мальчик стоял перед ним, сжав кулачки и вскинув подбородок.
        – В-вы н-не…
        Герцог смертельно побледнел.
        – Что он говорит, Хопкинс?
        Сын делал отчаянные попытки выговорить что-то.
        – В-в… – вырвалось из его горла.
        – Боже, – с трудом вымолвил герцог, – он слабоумный.
        – Он не слабоумный! – вскричала няня, бросаясь к мальчику и обнимая его.
        – В-вы н-не б… бей… т-те… – Саймон набрал в легкие еще воздуха, – м… меня.
        Герцог присел в кресло у окна, обхватил голову руками и простонал:
        – Господи, за что мне все это?
        – Вам следует похвалить ребенка, – услышал он голос няни. – Ведь это его первые слова….
        – Слова? Да он дебил! Презренный маленький дебил! И заика к тому же!
        Саймон разрыдался. Герцог продолжал стенать и ругаться.
        – Вот черт! Род Гастингсов прекратится на этом слабоумном! Долгие годы я молил небо о сыне – и вот награда! Придется передать мой титул наглому двоюродному брату… Все, все рухнуло!.. – Герцог снова повернулся к мальчику, который всхлипывал и тер глаза, тщетно стараясь прекратить рыдания. – Я не могу смотреть на него! – выдохнул герцог. – Нет, не могу!.. Это выше моих сил. Учить его бесполезно!
        С этими словами он выскочил из детской.
        Миссис Хопкинс крепко прижала ребенка к себе и с чувством прошептала ему:
        – Неправда, ты очень умный. Самый умный из всех детей. И скоро ты научишься хорошо говорить, я в этом уверена!
        Саймон продолжал плакать в ее нежных объятиях.
        – Мы еще покажем ему! – пригрозила няня. – Заставим взять обратно свои слова, клянусь!..
        Няня Хопкинс знала, о чем говорила. Пока герцог Гастингс пропадал в Лондоне, всеми доступными способами прогоняя мысли о сыне, она не теряла ни минуты, не спускала с Саймона глаз и учила его, как могла, произносить звуки, слоги, слова, поощряя лаской, если у него получалось, и подбадривая, когда слова не складывались.
        Дело продвигалось медленно, но верно. Когда Саймону исполнилось шесть, он заикался уже гораздо меньше, а к восьми годам справлялся порой с целым предложением, ни разу не споткнувшись. Конечно, учение давалось хуже, если мальчик бывал чем-то расстроен, и няня не уставала напоминать: он должен научиться владеть собой и оставаться спокойным, если хочет произносить слова и фразы без запинки.
        К счастью, Саймон оказался не по-детски упорным, настойчивым, даже упрямым. Он научился выравнивать дыхание, прежде чем что-либо произнести, и тщательно следить за своей артикуляцией.
        Время шло. Мальчику исполнилось одиннадцать. Однажды он задумчиво посмотрел на няню и, собравшись с мыслями, четко произнес:
        – Полагаю, настало время навестить отца.
        Миссис Хопкинс внимательно посмотрела на своего подопечного. Герцог Гастингс за эти семь лет ни разу не появился в замке, не ответил ни на одно письмо сына, которых набралось, наверное, около сотни.
        – Ты в самом деле хочешь этого? – спросила она после долгой паузы.
        Саймон кивнул.
        – Что ж, тогда я велю заложить карету. Завтра мы отправимся в Лондон, милый мой…
        Ехали они долго, и в город прибыли лишь к вечеру третьего дня. Не без труда няня отыскала дом, где никогда раньше не бывала. Затаив дыхание, она постучала бронзовым молотком в величественные двери, которые, к ее удивлению, почти сразу отворились, и взору их предстал не менее величественный дворецкий.
        – Посылки принимаются с черного хода, – произнес он и хотел было захлопнуть дверь.
        – Подождите! – крикнула миссис Хопкинс, подставляя ногу и препятствуя ему. – Мы не прислуга.
        Дворецкий окинул незнакомку подозрительным взглядом.
        – Я – да, – пояснила няня, – но мальчик – нет. – Она схватила Саймона за руку, поставив перед собой. – Это граф Клайвдон, и вам следует отнестись к нему с почтением.
        Дворецкий потерял дар речи, несколько раз моргнул, прежде чем произнести:
        – Насколько мне известно, граф Клайвдон мертв.
        – Что? – изумилась миссис Хопкинс.
        – И вовсе я не умер! – воскликнул Саймон со всем справедливым возмущением, на которое способен одиннадцатилетний мальчик.
        Дворецкий повнимательнее вгляделся в его лицо и, видимо, распознав во внешности кое-какие черты герцога Гастингса, отворил пошире дверь и пригласил незваных гостей войти.
        – П-почему вы решили, что я м-мертв? – спросил Саймон, заикаясь.
        Он не мог справиться с собой и мысленно ругал себя за это.
        – Ничего не могу вам ответить, – отрезал дворецкий. – Не моего ума это дело.
        – Конечно, – сердито парировала няня, – ваше дело сказать мальчику такие страшные слова, а отвечают пусть другие.
        Дворецкий на минуту задумался, а затем произнес:
        – Его светлость не упоминал о нем все эти годы. Последнее, что я слышал: «У меня не стало сына». И вид у его светлости был такой печальный, что никто больше его ни о чем не спрашивал. Мы, то есть слуги, посчитали, что ребенок отдал богу душу.
        В горле Саймона что-то заклокотало.
        – Разве герцог носил траур? – не унималась няня. – Нет? Как же вы могли прийти к таким выводам, если отец не надевал траурное платье?
        Дворецкий пожал плечами.
        – Его светлость часто носит черное. Почем мне знать?
        – Кошмар какой-то! – воскликнула няня. – А теперь немедленно доложите его светлости, что мы здесь!
        Саймон не мог вымолвить ни слова. Он пытался унять волнение, чтобы достойно держать речь перед отцом.
        Дворецкий наклонил голову и негромко сказал:
        – Герцог наверху. Я тотчас сообщу ему о вашем визите.
        В ожидании герцога няня ходила взад-вперед, подбирая наиболее убедительные слова, с которыми хотела бы обратиться к хозяину. Саймон стоял посреди холла, прижав руки к телу и тщетно пытаясь упорядочить дыхание.
        «Я должен… я обязан говорить нормально, – билось у него в мозгу. – Я могу сделать это!»
        Няня поняла его усилия и, подбежав, опустилась на колени, взяла его руки в свои.
        – Успокойся, мой мальчик, – увещевала она. – Дыши глубже… Так… И произноси мысленно каждое слово, перед тем как выговорить. Если ты будешь следить…
        – Вижу, вы по-прежнему нянчитесь с ним? – услышали они властный голос.
        Миссис Хопкинс поднялась с колен, повернулась к говорившему. Она тщетно пыталась быть учтивой – уважительные слова не шли ей на ум. Равно как и все остальные слова и фразы. Всмотревшись в лицо хозяина, она уловила в нем сходство с сыном, и ее захлестнул гнев. Да, они очень похожи, но это не означает, что герцога можно назвать отцом мальчика. Какой он ему отец!
        – Вы… вы, сэр, не достойны уважения!
        – А вы, мадам, извольте пойти вон! – крикнул ей хозяин. – Никто не смеет разговаривать с герцогом Гастингсом в таком тоне.
        – Даже король? – спросил Саймон.
        Герцог резко обернулся и тихо произнес:
        – Ты…Ты подрос…
        Саймон молча кивнул. Он стушевался, опасаясь сбиться с верного тона. Такое бывало. Он мог целый день говорить без запинки, но только в случае полного покоя, не как сейчас…
        Под взглядом отца он ощущал себя беспомощным, никому не нужным, брошенным ребенком. Дебилом. Его язык – он чувствовал это – стал огромным, сухим и напряженным.
        Герцог улыбнулся. Улыбка источала злорадство, жестокость. Или мальчику показалось?
        – Ну, что ты хотел еще сказать? – процедил отец. – А? Говори, если, конечно, способен!
        – Все хорошо, Саймон, – прошептала няня, бросая уничтожающий взгляд на герцога. – Все в порядке. Ты можешь говорить правильно, дитя мое.
        Ласковые слова, как ни странно, произвели обратный эффект. Саймон намеревался говорить с отцом как взрослый со взрослым, а няня обращается с ним словно с несмышленышем.
        – Я жду, – сказал герцог. – Ты проглотил язык?
        Все мышцы Саймона напряглись, тело завибрировало. Отец и сын продолжали смотреть друг на друга, и время казалось мальчику вечностью, пока ее не прорезали слова герцога.
        – Ты самое большое мое разочарование, – прошипел он. – Не знаю, в чем мой грех перед Господом, но я надеюсь, он простит мне, если я больше никогда тебя не увижу…
        – Ваша светлость! – в ужасе воскликнула няня. – Как вы можете говорить такое ребенку?!
        – Убирайтесь! – взревел он. – Можете оставаться на службе, покуда будете держать его подальше от меня. – С этими словами он направился к двери.
        – Постойте!
        Гастингс медленно повернулся на голос мальчика.
        – Что ты хочешь сказать?
        Саймон сделал три глубоких вдоха через нос. Однако его рот сковывали гнев и страх. Он попытался сосредоточиться, попробовал провести языком по небу, вспомнить все приемы, которым учила его няня. Наконец, когда герцог снова повернулся к двери, мальчик произнес:
        – Я ваш сын.
        Миссис Хопкинс не сдержала вздоха облегчения, и что-то похожее на гордость мелькнуло в глазах герцога. Скорее не гордость, а легкое удовлетворение, но Саймон уловил это и заметно приободрился.
        – Я ваш сын, – повторил он немного громче. – И я н-не… я н-н-не…
        Вдруг в его горле что-то сомкнулось. Он в ужасе замолчал.
        «Я должен, должен говорить», – стучало в ушах мальчика.
        Но рот пересох, горло сдавило. Глаза отца сузились, в них было…
        – Я н-н-е…
        – Отправляйся обратно, – негромко вымолвил герцог. – Здесь тебе не место.
        Слова эти пронзили все существо мальчика, боль охватила тело, вызвав волну гнева, ненависти. В эти минуты он принял решение. Он поклялся, что если этот человек не видит в нем достойного сына, то и он, Саймон, никогда больше не назовет его отцом. Никогда…
        Глава 1
        В высшем свете трудно отыскать более плодовитое семейство, нежели Бриджертоны. Такое усердие со стороны виконтессы и покойного ныне виконта, несомненно, достойно всяческих похвал. Несколько странным может показаться лишь выбор имен для их восьмерых детей: Энтони, Бенедикт, Колин, Дафна, Элоиза, Франческа, Грегори и Гиацинта. Конечно, при всем уважении к порядку даже самые педантичные родители могли бы давать своим детям имена вне какой бы то ни было зависимости от последовательности букв в алфавите.[1 - Все восемь имен соответствуют восьми первым буквам английского алфавита. – Здесь и далее примеч. пер.]
        Более того, если вам, благосклонный читатель, доведется лицезреть их всех – виконтессу и восьмерых ее детей – в одной комнате, вас может удивить, даже испугать мысль, что перед вами один и тот же человек, но раздвоившийся, растроившийся, развосьмерившийся… И хотя вашему автору не доводилось сравнивать цвет глаз у всех восьмерых, тем не менее комплекция и роскошь каштанового цвета волос каждого из отпрысков делает их почти неразличимыми. Можно только посочувствовать виконтессе в ее матримониальных усилиях и выразить сожаление, что ни одно из ее чад не способно блеснуть на брачном поприще. И все же есть одно бесспорное преимущество у этой семьи, все члены которой так похожи друг на друга, – никто не посмеет усомниться в законности их происхождения.
        Ах, благосклонный читатель, преданный вам автор желает, чтобы во всех семьях царила такая уверенность…
        «Светская хроника леди Уистлдаун», 26 апреля 1813 года
        – О-ох!
        Вайолет Бриджертон с отвращением скомкала листок газеты и швырнула в дальний угол гостиной.
        Ее дочь Дафна сочла благоразумным пропустить мимо ушей возмущенный вздох матери и продолжила заниматься вышиванием. Тщетно.
        – Ты читала это? – спросила мать. – Читала?
        Дафна посмотрела на комок бумаги, мирно лежащий под столом красного дерева, и ответила:
        – У меня не было возможности сделать это до того, как ты так произвела свой мастерский бросок.
        – Тогда ознакомься! – с трагизмом в голосе воскликнула Вайолет. – И узнаешь, как эта женщина злословит по нашему поводу.
        Как ни в чем не бывало дочь отложила в сторону вышивание и извлекла из-под стола бумажный катыш. Разгладив листок, она пробежала глазами ту часть «Хроники», которая имела отношение к их семье, подняла голову и сказала:
        – Не вижу повода расстраиваться, мама. А в сравнении с тем, что она писала на прошлой неделе о семье Фезерингтон, – сплошные комплименты.
        Мать с отвращением мотнула головой.
        – Ты полагаешь, мне будет легко найти тебе жениха, если эта змея не прикусит свой мерзкий язык?
        Дафна глубоко вздохнула. После двух сезонов в Лондоне от одного упоминания о замужестве у нее начинало ломить виски. Она хотела выйти замуж, и даже не тщила себя иллюзией, что это будет обязательно по большой любви. Ведь вовсе не так уж страшно, если ее заменит просто симпатия, настоящая дружба.
        До сего дня уже четверо просили ее руки, однако, как только Дафна начинала думать, что с этим человеком предстоит провести остаток жизни, ей становилось не по себе. Хотя, конечно, на ее пути встречались мужчины, с которыми она согласилась бы пойти под венец. Беда была в том, что ни один из них не изъявил желания взять ее в жены. О, им всем она нравилась, это не вызывало сомнений! Молодые джентльмены ценили ее быстрый ум, находчивость, доброту, миловидность наконец, но в то же время никто не замирал в присутствии Дафны, не лишался дара речи, сраженный ее красотой, не пытался слагать стихи в ее честь.
        Мужчины, пришла она к неутешительному выводу, интересуются больше теми женщинами, в ком чувствуют силу, кто умеет подавить их. Она же не из таких. Ее обожали за легкость нрава, умение понимать чужие мысли и чувства. Один из молодых людей, который, по мнению Дафны, мог бы стать ей хорошим мужем, как-то сказал: «Черт возьми, Дафф, ты совсем не похожа на большинство женщин – ты очень хорошая».
        Она сочла бы это многообещающим комплиментом, если бы «претендент» тут же не отправился на поиски куда-то запропастившейся белокурой красотки…
        Дафна опустила глаза и заметила, что рука ее сжата в кулак, а подняв взор, обнаружила: мать не сводит с нее глаз в ожидании ответа.
        – Уверена, мама, что писанина леди Уистлдаун нисколько не уменьшит мои шансы на ярмарке невест.
        – Но, Дафна, ты выходишь в свет уже целых два года!
        – А леди Уистлдаун начала издавать свою газетенку всего три месяца назад. Так что дело, видимо, не в ней.
        – Нет, именно в ней! – настаивала Вайолет.
        Дафна вонзила ногти себе в ладонь, чтобы не позволить лишнего в споре с матерью. Она понимала: мать безмерно любит ее – и отвечала родительнице горячей дочерней любовью, считая Вайолет самой лучшей из всех матерей. И разве не оправдывало бедную мать семейства то, что, кроме Дафны, ей предстояло выдать замуж еще трех дочерей?
        Вайолет прижала к груди хрупкую руку.
        – Эта женщина бросает тень на твое происхождение, Дафна!
        – Ничего подобного, мама, – спокойно ответствовала дочь. – Там сказано, что, наоборот, в законности нашего происхождения нет никаких сомнений. Такое, согласись, можно утверждать далеко не о каждой многодетной семье, особенно великосветской.
        – Ей не следовало вообще касаться этой темы! – не успокаивалась Вайолет.
        – Но, мама, она же автор скандальной «Хроники». Сплетни – ее хлеб.
        – Неизвестно даже, существует ли она вообще, эта леди Уистлдаун! – проворчала мать. – Никогда не слышала такого имени. Конечно, она не из нашего круга. Приличная женщина никогда не опустилась бы до уровня скандального хроникера.
        – Именно из нашего, мама, – все так же спокойно и рассудительно ответила Дафна, не отрываясь от вышивания и скрывая озорной блеск глаз. – Иначе откуда бы ей знать столько подробностей нашей жизни. Не думаешь же ты, что она заглядывает по ночам в окна или прячется под кроватью?
        – Мне перестает нравиться твой тон, Дафна, – сухо заявила мать.
        Дочь ответила лучезарной улыбкой. Она хорошо знала эту фразу: мать произносила ее всякий раз, когда кто-то из детей брал верх в споре с ней – пускай в самом пустяковом. Но так скучно сидеть за вышиванием – почему бы немного не поддразнить родительницу?
        – Кстати, мама, я бы совсем не удивилась, узнав, что леди Уистлдаун – одна из твоих добрых знакомых.
        – Прикуси язычок, Дафна Бриджертон! Никто из моих друзей не опустится столь низко.
        – Согласна, – сдалась дочь. – Но если не ближний круг, то это кто-то, кого мы хорошо знаем. Посторонние не могут знать таких подробностей, которые она публикует в своей газетенке.
        – Кем бы она ни была, – решительно заявила Вайолет, – я не хочу иметь с ней никакого дела.
        – Тогда самое мудрое – не покупать ее «Хронику», не правда ли? – простодушно заметила дочь.
        – А что это изменит? Ведь все остальные покупают и будут покупать. И я окажусь в дурацком положении: они узнают последние сплетни, а я нет.
        Дафна не могла не согласиться с матерью, но сделала это молча: ее азарт иссяк.
        Великосветский Лондон за последние три месяца уже почти привык к газете леди Уистлдаун, которая регулярно появлялась возле дверей аристократических домов по понедельникам, средам и субботам. Именно появлялась – потому что просто лежала там, и никто не требовал за нее платы. Но в один прекрасный день «благосклонным читателям» объяснили, что теперь каждый экземпляр будет стоить пять пенсов. Подумать только: целых пять пенсов за букет сплетен! Да, но зато каких сплетен – самых свежих и благоухающих.
        Дафна искренне восхищалась смекалкой и деловой хваткой таинственной леди Уистлдаун: как ловко та подцепила на крючок своих читателей (точнее, читательниц) и как быстро, по-видимому, сколотит капитальчик!
        Пока Вайолет, меряя шагами комнату, продолжала возмущаться этой выскочкой, Дафна успела пробежать глазами остальную часть скандальной «Хроники». Это была мешанина из светских новостей, оскорблений и комплиментов, вопросов и ответов. И все же газетенка отличалась от других изданий того же пошиба. Здесь не было места намекам и домыслам: все называлось своими именами, в том числе и сами имена. Никаких «лорд С.» или «леди Ф.»: все откровенно и недвусмысленно. Высшее общество было раздираемо противоречивыми чувствами. С одной стороны – возмущение, досада, с другой – жгучее любопытство: какие еще «жареные» факты появятся в очередной понедельник или пятницу.
        Из этого свежего листка Дафна узнала и о вчерашнем бале, на котором не могла присутствовать, потому что в доме праздновался день рождения ее младшей сестры Гиацинты, а домашние праздники свято чтились в их семействе. Поскольку же сестер и братьев было, как уже говорилось, восемь (и мать – девятая), дни рождения отмечались чуть ли не каждый месяц.
        – Ты все-таки читаешь этот бред! – упрекнула ее Вайолет.
        Дафна подняла голову и, не ощущая ни малейшего угрызения совести, ответила:
        – Там много занятного. Описывается бал у Мидлторпов, где Сесил Тамбли разбил целую гору бокалов для шампанского.
        – Правда? – стараясь подавить любопытство в голосе, переспросила Вайолет. – Ничего себе. Сколько звона…
        – И осколков, – уточнила Дафна. – Здесь такие подробности! Кто что сказал и кому… Во что одеты…
        – И, наверное, непререкаемое мнение по поводу каждого туалета? – не удержалась от нового вопроса Вайолет.
        Дафна усмехнулась.
        – Ладно, мама. Я знаю, на что ты намекаешь: миссис Фезерингтон жутко выглядит в своем лиловом?
        На лице Вайолет промелькнула улыбка, которую она тут же попыталась согнать, но ей не удалось, и, улыбнувшись шире, она подошла к дочери, села рядом и примирительно проговорила:
        – Хорошо, довольно спорить. Дай и мне взглянуть. Что там еще стряслось? Не пропустили ли мы что-нибудь важное?
        – Не беспокойся, мама, – уверенно ответила Дафна, – с таким репортером, как леди Уистлдаун, мы ничего не пропустим. – Она снова заглянула в листок. – Как будто сами там побывали. Даже больше узнаем, чем если бы сами… Вот слушай… – Она принялась читать: – «Тощий, как мумия, молодой человек, известный ранее под именем графа Клайвдона, почтил наконец захудалый город Лондон своим присутствием – теперь, когда стал новоиспеченным герцогом Гастингсом». – Она умолкла и, набрав воздуха, продолжила: – «Его светлость шесть лет провел за границей, и случайно ли совпадение, что вернулся он только после того, как старый герцог Гастингс покинул этот мир?» – Дафна снова прекратила чтение и сказала с неодобрением: – Она все-таки довольно резка и цинична в своих предположениях, эта леди Уистлдаун. Ты права, мама. – И после паузы добавила: – Кажется, наш Энтони водил дружбу с неким Клайвдоном? Я не ошибаюсь?
        – Да-да, он теперь и стал Гастингсом. Энтони учился с ним в Итоне и потом в Оксфорде. Они, по-моему, приятельствовали одно время. – Вайолет наморщила лоб, вспоминая. – Насколько я знаю, этот юноша не был паинькой. Большой задира и шалопай. И всегда на ножах со своим отцом. Но говорили, что с большими способностями. Особенно в этом… как ее… в математике. Чем не могут похвастаться мои дети, – добавила она с тонкой улыбкой.
        – Ну-ну, мама, – утешила ее Дафна. – Не переживай так сильно. Если бы девушек принимали в Оксфорд, я бы тоже там преуспела. Правда, не в математике.
        Вайолет фыркнула.
        – Как же! Помню, мне приходилось проверять твои тетрадки, когда гувернантка болела. Худшие минуты в моей жизни!
        – Зато как я знала историю! – Дафна вновь заглянула в газету. – Положительно меня заинтересовал этот тощий, как здесь написано, и задиристый, как ты утверждаешь, субъект. Во всяком случае, что-то новое на нашем тоскливом небосклоне.
        Вайолет бросила на нее настороженный взгляд.
        – Он совершенно не подходит для молодой леди!
        – Однако как вольно ты играешь моим возрастом, мама. С одной стороны, я слишком молода для друзей Энтони, а с другой – засиделась в девицах.
        – Дафна Бриджертон, мне не…
        – …нравится твой тон, – продолжила Дафна. – Но ты все равно любишь меня. Верно, мама?
        Мать рассмеялась и обняла дочь за плечи.
        – А как же иначе, моя дорогая.
        Дафна потерлась своей щекой о материнскую.
        – Это крест всех матерей, я знаю. Они приговорены любить тех, кого произвели на свет, какими бы ни были их чада.
        Вайолет вздохнула:
        – Ты права. Но судьба была ко мне благосклонна. Надеюсь, однажды у тебя тоже появятся дети и ты…
        – Тоже будешь их любить, как я вас, – договорила за нее Дафна и положила голову на плечо матери.
        Вайолет, возможно, была излишне придирчива, а отец всегда больше интересовался собаками и охотой, нежели домашними и общественными обязанностями, но родители обожали друг друга, детей, и в доме царили мир и покой.
        – Я всеми силами буду стараться следовать твоему примеру, мама, – прошептала Дафна.
        – Как приятно это слышать. – В глазах Вайолет блеснули слезы. – Это лучшая награда для меня.
        Дафна в задумчивости накрутила каштановую прядь на палец, а затем, решив сменить сентиментальный тон на шутливый, проговорила:
        – Да, я пойду по твоим стопам и не остановлюсь до тех пор, пока у меня не будет восемь детей…
        А в это самое время Саймон Артур Генри Фицрэндольф Бассет, с недавнего времени – герцог Гастингс, о коем только что вскользь упомянули мать и дочь Бриджертон, сидел в старейшем лондонском клубе «Уайтс». Его визави был не кто иной, как Энтони, самый старший из братьев Дафны. Да и сами молодые люди казались братьями – оба худощавые, высокие, с густыми темными волосами. Разительную непохожесть выдавали лишь глаза. У Энтони – шоколадного оттенка, как у его сестры, а у Саймона – пронзительно-голубые, словно льдинки.
        Именно это составило ему репутацию человека твердого и непоколебимого. От его пристального взгляда женщины трепетали, а мужчины чувствовали себя неуютно.
        Но к Энтони это не относилось: молодые люди были закадычными друзьями.
        – Не забывай, что я видел тебя в разных ситуациях. Бывало даже с головой, опущенной в ночную вазу, – со смехом проговорил Энтони.
        На что Саймон ответил:
        – Если мне не изменяет память, именно ты держал меня над этой вазой.
        – А чем ты мне отплатил на мое благодеяние? – продолжал игру Энтони. – Подложил в постель дюжину угрей…
        Саймон по-прежнему считал Энтони ближайшим другом и после возвращения в Англию первым делом встретился именно с ним.
        – Очень рад тебя видеть, Клайвдон! – в который раз повторил Энтони. – Ох, ты, наверное, предпочитаешь, чтобы я теперь называл тебя Гастингсом?
        – Нет! – с непонятной для Энтони поспешностью ответил Саймон. – Гастингсом навсегда останется мой отец. Я приму титул, если того потребуют обстоятельства, но не стану носить это имя.
        – Обстоятельства? – с удивлением переспросил Энтони. – Да кто не мечтает стать герцогом? Ты меня удивляешь!
        Саймон нервно провел рукой по волосам и ответил не сразу. Да, он знал, что должен – таковы давние традиции – сохранить родовое имя, родовые владения и тем самым подтвердить и упрочить место семьи в истории Англии, но ведь кем он был до недавнего времени? Сын, отвергнутый отцом чуть ли не с рождения, да и в юные годы не удовлетворявший того своими взглядами и поведением. Отец скрепя сердце мирился с его существованием, но горячих чувств не испытывал и, как и прежде, не желал видеть. Сын платил ему той же монетой. Одним словом, нашла коса на камень.
        – Это чертово ярмо не для меня, – пробормотал он наконец.
        – Придется к нему привыкнуть, – сказал Энтони. – И к новому имени тоже.
        Саймон вздохнул. Он понимал, что приятель прав, что его протест может быть воспринят в обществе как кокетливое кривлянье.
        – Ладно, – продолжал Энтони, – не будем о грустном. Ты прибыл как нельзя кстати. Мне нужна поддержка в моих трудных и нудных хлопотах.
        – Что за хлопоты, Тони?
        – Мне, видишь ли, придется сопровождать одну из сестер на очередной бал.
        Саймон откинулся на спинку кресла и не без интереса посмотрел на собеседника.
        – Мне это мало о чем говорит. Лично я далек от подобной суеты.
        – Что ж, придется осваиваться в новых обстоятельствах, дружище. Доверься мне, и я помогу тебе на первых порах.
        Саймон заливисто рассмеялся:
        – Если я не ослышался, человек, пытавшийся окунуть мою голову в ночную вазу, предлагает мне трогательную заботу?
        – О, тогда мы были совсем юные, Саймон. Теперь, увы, все по-другому.
        – Теперь ты образец благопристойности и хранитель семейных устоев?
        – В самую точку! И я рассчитываю на твою помощь.
        Энтони на минуту задумался, а затем спросил:
        – Полагаю, ты намерен занять определенное положение в обществе?
        – Это совсем не так, Тони.
        – Но ты говорил, что собираешься на вечер к леди Данбери.
        – Только потому, что испытываю симпатию к этой прямолинейной старухе. Она всегда говорит то, что думает.
        – Ну, допустим, не всегда, – заметил Энтони.
        – Ты прав. Но она чаще других говорит искренне. Кроме того, она хорошо относилась ко мне, когда я был ребенком. Я несколько раз проводил у нее в доме школьные каникулы. Дружил с ее племянником.
        Энтони кивнул:
        – Итак, я понял. Ты намерен избежать соблазнов света. Но знай, мой друг, они все равно тебя настигнут, где бы ты ни находился.
        Слово «они» Энтони выпалил так, что Саймон чуть не поперхнулся своим бренди. Откашлявшись, он переспросил:
        – Кто эти грозные «они», которыми ты меня так напугал?
        – Скоро сам убедишься – матери!
        Саймон пожал плечами.
        – К сожалению, я не знал свою матушку. Но я не совсем понимаю…
        – Скоро поймешь! Матери юных невест! Не женщины, но огнедышащие драконы! От них нигде не укроешься. И должен тебе признаться: моя родительница – одна из самых опасных.
        – Боже мой, а я-то полагал, что самое опасное место – в джунглях Амазонки.
        Энтони бросил на приятеля неодобрительный взгляд:
        – Будет не до шуток, когда тебя стреножит одна из таких матрон вместе со своей тщедушной дочкой в белом наряде и принудит к бесконечному разговору о погоде, балах и лентах для волос.
        Саймон усмехнулся:
        – Если не ошибаюсь, за время моего отсутствия ты превратился в истинного великосветского шалопая? То есть, прости, джентльмена.
        – Видит бог, я этого не хотел! Будь моя воля, я держался бы в ста милях от общества, избегал бы его как чумы. Но моя сестра в прошлом году начала выезжать в свет, и я просто обязан впрячься в эту колесницу.
        – Ты говоришь о Дафне?
        – Как, вы были знакомы?
        – Нет, но сестра отправляла тебе письма, когда мы учились еще в школе, и я запомнил, что она родилась четвертой в семье, а значит, ее имя на «Д».
        – Верно. Наш семейный метод давать имена детям. Эффективен при амнезии – не забудешь, как кого зовут.
        Саймон рассмеялся:
        – Ваше изобретение – самое крупное в Англии после паровой машины Уатта.
        – Согласен, – скромно кивнул Энтони и, наклонившись к другу, сказал: – Мне пришла в голову смелая мысль: на этой неделе у нас состоится семейный обед – почему бы тебе не присоединиться к нам?
        Брови Саймона слегка приподнялись.
        – Ты же нарисовал страшную картину, пугая меня драконами в образе матерей и девиц на выданье, разве не так?
        – Ну, мать я возьму на себя, не спущу с нее глаз, а насчет Дафны изволь не волноваться – она не из таких. Счастливое исключение, которое лишь подтверждает правило. Тебе она наверняка понравится.
        Глаза Саймона недоверчиво сузились: не играет ли с ним приятель? Не пытается ли заманить в ловушку?
        Энтони угадал ход его мыслей и со смехом произнес:
        – Господи, уж не подозреваешь ли ты, что я в сговоре с матушкой?
        Саймон промолчал.
        – Ты для Дафны совсем не подходишь, – продолжал Энтони.
        – Почему это? – удивился Саймон.
        – Слишком погружен в себя. Всегда был таким, насколько я помню.
        Некоторое время Саймон обдумывал характеристику и, так и не решив, хорошо это или плохо, задал следующий вопрос:
        – Она получила уже много предложений?
        – Несколько. – Энтони, допив бренди, откинулся в кресле. – С моего согласия, она отказала всем.
        – Как великодушно с твоей стороны.
        Энтони не принял иронии и продолжил:
        – Видишь ли, я не ищу великой и вечной любви для своей сестренки, но не отвергаю при этом возможности счастливого брака. Однако не с человеком, который годится ей в отцы, и не с промотавшимся гулякой, или, наконец, не с тем, кто слишком сух и высокомерен для нашей веселой семьи. Упаси бог! А на этой неделе ее руки просил вообще один…
        Энтони замолчал, как опытный рассказчик, играя вниманием слушателя.
        – Что же стряслось на этой неделе? – не выдержал Саймон.
        – Ну, этот последний… Впрочем, он вполне приятен в обращении, только немного туповат. Но ты можешь вообразить, что я чрезмерно придирчив. Ничего подобного – я такой же, каким ты меня знал в далекие дни нашей беспутной молодости. Я вовсе не хочу огорчать беднягу и разбивать ему сердце, а потому…
        – А потому перекладываешь это на хрупкие плечи своей сестры. Верно?
        – Нет, мой друг. Я сам откажу ему, но весьма деликатным образом.
        – Мало кто из братьев идет на такое ради сестер!
        – Дафна и правда хорошая сестра, – серьезно сказал Энтони. – И я готов для нее на многое.
        – Даже водить по магазинам и выслушивать разговоры о погоде, балах и лентах для волос?
        – Понадобилось бы – выслушал, но Дафна не того поля ягода!
        – Охотно верю, однако у тебя на подходе еще три сестрицы, не так ли, мой бедный друг?
        – Совершенно верно. Но все они моложе Дафны, у меня есть еще время собраться с силами.
        Саймон иронически усмехнулся:
        – Что ж, удачи!
        По правде говоря, он немного завидовал приятелю, окруженному большой семьей, не опасавшемуся одиночества и даже не ведавшему, что это такое. Сейчас Саймон был далек от намерения свить собственное гнездо, однако не отвергал такой идеи в принципе. Он даже допускал, что его жизнь в этом случае наполнилась бы иным смыслом, стала бы более содержательной, даже привлекательной…
        Из некоторой задумчивости его вывел вопрос Энтони:
        – Так тебя ждать к ужину? Он не будет званым, только мы вдевятером. Ты – десятый.
        Эти дни для Саймона выдались крайне хлопотными – вступление в права наследства, управление имениями, – и он с некоторым удивлением услышал собственный ответ:
        – С удовольствием.
        – Очень рад, дружище! Но прежде мы увидимся у леди Данбери, не так ли? Ты ведь собирался?
        Саймон содрогнулся.
        – Теперь и не знаю, как поступить. Ты меня так запугал драконами… Если я и приду, то постараюсь удрать через каких-нибудь полчаса.
        – Думаешь, тебе это удастся?
        Независимый вид Саймона лучше всяких слов говорил, что именно так он и думает.
        Глава 2
        Новоявленный герцог Гастингс оказался весьма неординарной личностью. Начать хотя бы с того, что он так и не смог наладить отношений с собственным отцом. Или не пожелал? О причинах не в силах догадаться даже ваш автор.
        «Светская хроника леди Уистлдаун», 26 апреля 1813 года
        На этой же неделе состоялся званый вечер у леди Данбери, и Дафна, скрывавшаяся в одном из укромных уголков бального зала, чувствовала бы себя вполне уютно, не огорчи ее Энтони сообщением, что некий Найджел Бербрук возобновил свои матримониальные притязания. Ему было в очередной раз отказано, но Дафну не покидало ощущение, что этим дело не кончится: претендент, видимо, оказался упорным и решил штурмовать бастион до конца.
        Вот он пересекает зал, озираясь по сторонам… Дафна постаралась еще надежнее спрятаться за спины матрон. Она совершенно не знала, как с ним говорить и о чем – с этим довольно милым, но недалеким и навязчивым человеком, и предпочла укрыться если не в кустах, то в тени огромных портьер.
        Но и это оказалось недостаточно надежным. Дафна уже собралась позорно ретироваться в дамскую комнату, когда услышала знакомый голос:
        – Эй, сестрица, да ты никак прячешься?
        – Энтони! Не ожидала тебя здесь встретить.
        – Это все матушка, – сказал брат. – Разве мы можем ей отказать?
        – Не можем, – обреченно согласилась Дафна.
        – Представляешь, она вручила мне список приемлемых невест. Для меня, разумеется. Но мы все равно ее любим и уважаем, верно?
        – Конечно. Для меня она тоже составила список женихов.
        – Понятное дело: ты вступила в брачный возраст, сестрица.
        – Хочешь принести меня в жертву? Но ведь ты на целых восемь лет старше. Тебе давно пора!
        – Понимаешь, – серьезным тоном заявил Энтони, – старые девы во много раз страшнее закоренелых холостяков. Поэтому весь свой пыл дражайшая родительница обращает именно на тебя.
        – Она пригрозила, что будет натравливать женихов по одному каждую неделю. Согласно списку. А в нем – ой сколько!
        – В моем тоже немало, – заметил Энтони. – Он у меня с собой.
        – Зачем? Вдруг кто-то увидит.
        – Хочу поддразнить матушку. Вытащу при всех и буду рассматривать в монокль.
        – У тебя нет монокля.
        – На днях приобрел.
        – Не смей этого делать! – воскликнула Дафна, потому что Энтони и в самом деле вынул из кармана жилета какой-то сложенный листок. Правда, монокля не достал. – Мама тебя убьет! А заодно и меня.
        – Что ж, сестрица, ты заслужила: слишком разборчива.
        Дафна толкнула его в бок, издав при этом что-то вроде победного клича, чем привлекла внимание нескольких господ.
        – У тебя не женская ручка, – произнес брат, потирая ушибленное место.
        – И хороший опыт, – добавила Дафна. – Все-таки аж четыре брата и время от времени каждый нарывается на скандал… Дай взглянуть на твой список.
        – После того как ты чуть не изувечила меня? Ни за что! А впрочем, держи.
        Она развернула листок, заполненный аккуратным почерком матери. Список состоял из десятка женских имен.
        – Что ж, этого я примерно и ожидала.
        – Совсем ужасно или не очень? – спросил брат.
        – Да уж, выбор не из лучших.
        – Неужели нет достойной невесты? О, я несчастный!
        – Что за тайные переговоры вы здесь ведете? – услышали они знакомый голос.
        – Бенедикт! – воскликнула Дафна. – Мама и тебя отправила на эту пытку?
        Второй по возрасту и по букве алфавита брат, улыбаясь, приблизился к ним и произнес:
        – Увы, да. Отвертеться не удалось. И не меньше трех раз напомнила мне, Энтони, чтобы я поскорее занялся воспроизводством следующего виконта, если ты продолжишь относиться к этому столь безответственно.
        Старший брат ответил сдавленным стоном.
        – От кого вы прячетесь? – продолжал Бенедикт. – От мамы? Боитесь, что силком потащит вас к вашим нареченным?
        – Смотри, как бы тебя не повели, – парировал Энтони. – Ты тоже у нее на заметке.
        – Что касается меня, я скрываюсь от Найджела, – призналась Дафна.
        – От этого представителя отряда приматов? – пошутил Бенедикт.
        – Не стоит так говорить, – недовольно ответила Дафна. – Просто мы потолковали с ним о многом и совершенно исчерпали запас тем для разговоров.
        Два старших брата Дафны были похожи друг на друга – оба высокие, широкоплечие, кареглазые; оба нравились женщинам и знали об этом. И сейчас на них уже начали посматривать матери юных девиц, подготавливая барышень к более решительным действиям.
        – Что за листок у тебя в руке, Дафна? – спросил Бенедикт.
        Занятая мыслью о том, не скрыться ли все-таки в дамской комнате, она рассеянно передала ему список невест для Энтони, и Бенедикт не сдержал громкого смеха, ознакомившись с содержанием.
        – Нечего гоготать, – обиделся старший брат. – Тебя со дня на день ждет такой же.
        – Не сомневаюсь. И братца Колина тоже… Вы еще не видели его? Ох, а вот и он!
        К родственному кругу присоединился третий брат (третья буква алфавита).
        – Мы ждали тебя не раньше следующей недели, – сказал Энтони после обмена приветствиями. – Как Париж?
        – Очень скучный город, – ответил Колин.
        – Догадываюсь… Это означает, что ты раньше времени потратил все деньги, – рассмеялась Дафна.
        Колин склонил голову.
        – Ты права. Виновен, но заслуживаю снисхождения.
        Колин считался в семье легкомысленным юношей, гулякой и повесой, хотя в общем-то совсем не был таковым. Просто, как известно, все познается в сравнении, и в сопоставлении с рассудительным Энтони, распорядителем семейных капиталов, с домоседом и флегматиком Бенедиктом, не говоря о несовершеннолетнем Грегори, он мог, пожалуй, считаться порядочным шалопаем, что и подтвердил, стоило ему снова раскрыть рот.
        – Хорошо снова оказаться дома, – сказал он. – Хотя погода на континенте намного лучше, чем у нас, а уж о женщинах говорить нечего. Там я познакомился с одной…
        Дафна ущипнула его за руку.
        – Ты забыл, что рядом дамы, негодный мальчишка!
        Впрочем, особого негодования в ее голосе не чувствовалось: Колин был ей ближе всех остальных по возрасту, и она надеялась еще услышать рассказ о его похождениях. Только не здесь…
        – Видел уже маму? – спросила Дафна.
        Колин покачал головой.
        – Не застал дома. Она здесь, верно?
        – Наверное, хотя мы ее пока тоже не встретили. Но нам угрожает нечто более ужасное.
        Это произнес Бенедикт, который первым увидел, что к ним направляется престарелая леди, опирающаяся на трость, – сама хозяйка дома, леди Данбери, известная прямотой и резкостью суждений. На нее почти никто не обижался, ведь все к этому привыкли. К тому же старушка была, в сущности, приветлива и добра.
        – Не притворяйтесь, что не замечаете меня, вы, Бриджертоны! – крикнула она им вместо приветствия и взмахнула палкой в опасной близости от живота Колина.
        Тот отпрянул и наступил на ногу Бенедикту.
        – Ваш семейный клан недурно смотрится, когда вы все вместе, – снисходительно заметила она.
        – Спасибо, леди Данбери, – поклонился Энтони, но она проигнорировала этот жест.
        – А вас, милочка, – ее палка указала на Дафну, – разыскивает мистер Бербрук. На вашем месте я бы вырвала его с корнем!
        – Благодарю за совет, – искренне ответила Дафна, сразу поняв и оценив эту несколько мудреную фразу.
        – Наше славное общество, – продолжала леди Данбери, опять никак не реагируя на благодарность, – не так богато светлыми головами и остроумными людьми обоего пола, чтобы терять их таким несуразным образом, и ваш старший брат оказал этому обществу и вам, мисс Бриджертон, неоценимую услугу, когда осмелился ответить мистеру Бербруку отказом от вашего имени.
        После этих слов пожилая леди величественно проследовала дальше.
        – Всем обо всем известно, – пробормотала Дафна. – Однако я почему-то ей нравлюсь, если я верно истолковала ее слова.
        – Мы тоже так поняли, – заверил сестру Бенедикт.
        – Тогда спасибо и вам, – лучезарно улыбнулась братьям Дафна и направилась в дамскую комнату.
        Проходя через коридоры и холлы в направлении бального зала, Саймон удивлялся и отчасти радовался своему хорошему настроению. Он никогда не выносил этих тоскливых сборищ, да и редко посещал их, а за годы пребывания за границей вообще отвык от такого времяпрепровождения. Тем более что в недавнем разговоре Энтони подтвердил – подобные вечера не стали ни интереснее, ни приятнее. И тем не менее у Саймона было светло на душе, и он понимал – это просто оттого, что он вернулся на родную землю.
        Нет, ему не было тошно во время странствий по миру. Он с интересом исколесил вдоль и поперек почти всю Европу, пересек Средиземное море, побывал в Северной Африке, откуда направился в Святую землю, и, поскольку не подошел еще срок возвращаться в Англию (а этот срок он установил себе сам), решил отправиться через Атлантику в Вест-Индию, откуда рукой подать до Соединенных Штатов Америки. Но туда он не попал: новоиспеченный американский народ как раз в это время вступил в серьезный конфликт с Великобританией. Однако, пожалуй, главной причиной его досрочного возвращения стало известие о том, что его отец, тяжело болевший все последние годы, скончался.
        Зачем же Саймон в свои двадцать два покинул туманный Альбион почти на шесть лет? Разумеется, за эти годы он много повидал, многое обдумал, набрался жизненного опыта, и все же главной причиной, заставившей его покинуть Англию, была не тяга к странствиям и не любознательность. Он бежал от отца, который, на долгое время предав сына отлучению, внезапно решил приблизить его, возобновив с ним отношения.
        Саймон не желал этого. Еще в детстве он дал себе клятву никогда не общаться с отцом, и это чувство крепло в нем с годами. Он быстро уложил чемоданы и отправился в добровольную ссылку – куда угодно, только чтобы не встречаться с человеком, который поступил с ним в прошлом столь жестоко, а теперь собирается принять как сына, будет лицемерно улыбаться, говорить лживые слова о родительских чувствах… Нет!
        Отец переменился к нему, только когда Саймон окончил Оксфорд. До этого герцог даже не желал оплачивать его школьное обучение, заявив в письме одному из учителей Итона, что его слабоумный сын способен лишь опозорить имя и титул славного рода. Однако Саймон был не по летам упрям и настойчив: предстал перед лицом директора и изложил целую легенду о том, что заявление и денежный взнос отца, видимо, затерялись в дороге и он не должен из-за этого страдать и пропускать целый учебный год. Не так ли?.. Он бравировал своим родовым именем, стараясь копировать манеры отца – надменный тон, высоко задранный подбородок, снисходительный взгляд. Словом – юный хозяин жизни. Но в каждую минуту своей отрепетированной заранее речи он смертельно боялся, что слова, вырывающиеся из его рта, начнут налезать друг на друга и вместо фразы: «Я – граф Клайвдон, сын герцога Гастингса, и приехал к вам сюда учиться…» и так далее – у него получится что-нибудь вроде: «Я г-граф Кл-Кл-Кл…», – и все на этом закончится.
        Однако он был принят без промедления, и через несколько месяцев до его отца дошли сведения, что сын учится неплохо, но не мешало бы оплатить его пребывание в стенах учебного заведения. При таком положении герцог не мог, не подвергнув себя публичному осуждению в высшем свете, забрать сына из школы, а осуждения он не допускал.
        Саймон часто задумывался над тем, почему отец уже в то время не посчитал нужным приблизить к себе сына, и терялся в догадках. Разве что дело было в непомерных амбициях герцога, в его непроходящей обиде на то, что столь желанный и долгожданный ребенок не оказался сразу таким, каким хотел его видеть отец.
        Нельзя сказать, что в Итоне Саймон блистал красноречием. Но он хорошо научился владеть собой и быстро выходил из затруднительных ситуаций. Настолько быстро, что никому из однокашников не приходило в голову дразнить его заикой. Верно, окружающие замечали некоторые странности: то внезапный кашель, то учащенное дыхание, – но к этому вскоре привыкли. Да и кто без странностей?
        Герцог не удостоил сына даже малой весточкой, и тот уже окончательно смирился с мыслью, что отца у него нет.
        После Итона путь Саймона, естественно, лежал в университет Оксфорда, где он прославился своей худобой и способностями к точным наукам. Справедливости ради следует сказать: он не был ни слишком худ, ни слишком учен, – но в студенческой среде его считали и тем и другим. А поскольку в силу известных причин он старался помалкивать, некоторые считали его высокомерным и тем больше прислушивались к его мнению. Он не был чересчур общительным, зато имел верных друзей (в их числе Энтони Бриджертон) и сам был для них таким же. Еще его считали надежным человеком, красивым малым и, в общем, типичным британцем. К тому же он нравился женщинам.
        Саймон не задумывался о своих достоинствах и недостатках, а просто наслаждался открывшейся перед ним жизнью – общением с друзьями, с книгами, с молодыми вдовами и оперными певичками. И порой, когда он все-таки вспоминал об отце в минуты разгула и очередного кутежа, ему в голову приходила приятная и злорадная мысль, что папаша Гастингс этого не одобрил бы.
        Но, как ни странно, герцог все же следил за своим единственным сыном и наследником, о чем Саймон и не подозревал. Отец получал сообщения о его академических успехах, а также донесения от специально нанятых сыщиков лондонского полицейского суда на Боу-стрит о его образе жизни и поведении, которые, надо сказать, не вызывали у отца особых нареканий. О том, что герцог уже снял с Саймона все свои подозрения по поводу слабоумия, и говорить нечего. Наоборот: с гордостью говорил он себе и другим, что всегда был уверен – в роду Гастингсов не может быть помешанных или бездарных потомков.
        Окончив Оксфорд со степенью бакалавра и отличием по математике, Саймон прибыл в Лондон и снял холостяцкую квартиру, так как не имел намерения жить с отцом. И здесь люди, в кругу которых он вращался, принимали его немногословие и привычку к коротким фразам за высокомерие, а небольшой круг друзей – за некий вид изысканности.
        В какой-то момент он прославился в лондонском свете одним лишь словечком «нет». А дело было так. Законодателем мод в тот период считался некий щеголь Браммел[2 - Браммел Джордж (1778–1840) – английский денди, законодатель моды. – Примеч. ред.], который обожал своими рассуждениями и вопросами о стилях одежды ставить людей в неловкое или смешное положение. И однажды, сделав вид, что ему позарез нужно мнение Саймона о новом шейном платке принца Уэльского, он обратился к нему с длиннейшей фразой, начинавшейся словами «не думаете ли вы?..». На что Саймон, с трудом дождавшись окончания вопроса, коротко ответил: «Нет», – и отвернулся от провокатора.
        К следующему вечеру Саймона с полным правом можно было назвать королем общества. То, что он не удостоил вниманием общепризнанного законодателя мод, вообще не вступил в диалог, а просто сказал как отрезал, сразу же возвело его в ранг самых ироничных и остроумных людей сезона. Его «нет» прозвучало как приговор зарвавшемуся любимчику высшего света.
        Весть об этом событии дошла до ушей герцога Гастингса, и до Саймона все чаще стали доходить слова о том, что его отношения с отцом могут вскоре кардинально измениться в лучшую сторону, что старый герцог ликовал, узнав об успехах сына при окончании университета, а от краткого ответа незатейливому Браммелу просто пришел в восторг.
        Как уже говорилось, Саймон не искал встреч с отцом, однако на одном из званых вечеров они столкнулись лицом к лицу.
        Герцог не дал сыну возможности первым нанести прямой удар. Саймон смотрел на человека, так похожего на него самого (если ему удалось бы дожить до старости), и чувствовал, что не может ни приблизиться к нему, ни заговорить.
        Как в давние годы, язык увеличился в размерах, прирос к гортани, и казалось, что помимо воли с его губ сейчас начнут срываться все эти «н-не», «м-ме» и «с-с»…
        Герцог воспользовался заминкой, но не для того, чтобы вновь нанести оскорбление, а чтобы обнять Саймона со словами «мой сын…».
        На следующий день Саймон покинул страну.
        Он знал, что если не сделает этого, то не сможет избежать дальнейших встреч с отцом, а видясь с ним, не сможет чувствовать себя сыном этого человека и соответственно относиться к нему после вынужденной разлуки почти в двадцать лет.
        Кроме того, ему уже успела наскучить бесцельная жизнь в Лондоне. Несмотря на репутацию повесы, он отнюдь не был таковым. Конечно, за три года в Оксфорде и год в Лондоне ему приходилось неоднократно участвовать в дружеских попойках, посещать званые вечера, а также публичные дома, но всего этого он касался краем сознания.
        И он уехал.
        А вот теперь вернулся и испытывал от этого радость. Было что-то успокаивающее в том, что он у себя дома, что-то умиротворяющее в наступлении столь знакомой тихой английской весны. И друзья! Снова друзья после шести лет почти полного одиночества.
        Он не спеша проходил по комнатам, направляясь в зал. Ему не хотелось, чтобы о его приходе оповещали, чтобы его сразу начали узнавать и расспрашивать. Разговор с Энтони Бриджертоном только укрепил его нежелание становиться членом лондонского общества.
        Женитьба? Он не думал о ней, не строил планов. И тем бессмысленнее становилось его присутствие на светских раутах и балах.
        Он явился засвидетельствовать свое почтение леди Данбери, которую помнил с детства. Да и то, если бы не полученное от нее письменное приглашение и поздравление с возвращением на родину, вряд ли он был бы сейчас здесь.
        Этот дом был знаком Саймону с давних пор, и потому он вошел через заднюю дверь, намереваясь найти хозяйку, поприветствовать, а затем ретироваться.
        Обогнув очередной угол в анфиладе комнат, он услышал голоса и замер. Этого еще не хватало: чуть не нарвался на любовное объяснение. И кажется, не слишком мирное. Он уже хотел потихоньку удалиться, растаять, когда его остановил женский крик:
        – Нет!
        Что это? Кто-то принуждает ее к чему-то, чего она не хочет? Саймон был далек от желания совершать героические поступки, защищая незнакомых женщин – тем более неизвестно, от кого и от чего, – но и не мог оставить без внимания то, что происходит рядом. Возможно, попытка какого-то насилия? Он осторожно заглянул за угол, напрягая слух.
        – Найджел, – сказала девушка, – перестаньте преследовать меня. Это просто невыносимо!
        Саймон чуть не застонал. В какую дурацкую историю он чуть не влип! Не хватало еще стать свидетелем препирательств, должен или нет влюбленный добиваться внимания некой особы.
        – Но я люблю вас! – воскликнул мужчина. – И хочу, чтобы вы стали моей женой!
        Влюбленный бедняга! Саймон даже посочувствовал ему.
        – Найджел, – опять заговорила девушка ласковым терпеливым тоном, – мой брат уже сказал вам: я не могу этого сделать. Но мы останемся хорошими знакомыми.
        – Ваш брат ничего не понимает!
        – Нет, понимает, – настаивала девушка.
        – К черту! Если не вы, то кто?
        А вот это уже грубо, – подумал Саймон.
        Похоже, юная особа разделяла его мнение.
        – Полагаю, – заметила она довольно холодно, – в зале найдется несколько желающих. Или хотя бы одна.
        Саймон еще больше выдвинулся вперед, чтобы разглядеть парочку. Молодая леди находилась в тени, на мужчину падал свет от свечей, и его бульдожье лицо хорошо просматривалось. А также поникшие плечи. Он медленно качал головой, повторяя с огромной печалью:
        – Нет. Никто… Вы же знаете… они… они…
        Казалось, незнакомец тоже заикается, и Саймон ощутил привычное напряжение языка и гортани.
        Несчастный уже справился с волнением и продолжил:
        – Они не смотрят на меня. Только вы улыбаетесь мне. Только вы одна.
        – Ох, Найджел, – вздохнула девушка, – уверена, это не так.
        Из всего услышанного Саймон сделал заключение, что девушке ничто не угрожает; более того, она, пожалуй, даже владеет ситуацией. И если говорить о помощи, то она больше требуется этому недотепе Найджелу. Но он, Саймон, помочь, увы, не может, и лучше всего ему незаметно ретироваться, пока несчастный влюбленный не обнаружил, что существует еще один свидетель его унижения.
        Саймон отступил немного назад, туда, где, как он помнил, находилась дверь, ведущая в библиотеку, через которую можно было пройти в оранжерею, откуда он мог попасть в главный зал, а затем и в бальный.
        Но как раз в этот момент девушка громко вскрикнула, а затем раздался злобный голос Найджела:
        – Вы должны выйти за меня! Это мой единственный шанс!
        Саймон повернул обратно и поспешил на помощь, придав лицу соответствующее выражение и заранее приготовив фразу: «По-моему, дама вам ясно дала понять, чтобы вы перестали преследовать ее!» – но судьба лишила его возможности совершить героический поступок: еще до того как он раскрыл рот, молодая леди влепила обидчику пощечину.
        Смешно взмахнув руками, Найджел свалился на пол. Однако еще больше Саймона удивило то, что девушка тут же опустилась на колени рядом с упавшим.
        – Ох, Найджел, – услышал он ее голос. – С вами все в порядке? Неужели я так сильно размахнулась?
        Саймон не мог сдержать смех, и незнакомка резко обернулась.
        До этого она находилась в тени, и все, что он мог различить, была копна густых темных волос. Теперь он увидел ее большие, тоже кажущиеся темными глаза и полные чувственные губы. Лицо девушки, по форме несколько напоминающее сердечко, нельзя было бы назвать очень красивым, однако во всем ее облике сквозило нечто такое, что привлекало взгляды. И взгляд Саймона в том числе.
        Юная воительница слегка сдвинула брови и невозмутимо спросила:
        – Кто вы такой?
        Глава 3
        Циркулируют слухи, достигшие и ушей вашего автора, что Найджела Бербрука видели в ювелирной лавке Моретона, когда он приценивался к кольцу с драгоценным камнем. Не означает ли это, что вскоре мы будем иметь удовольствие познакомиться с миссис Бербрук?
        «Светская хроника леди Уистлдаун», 28 апреля 1813 года
        Да, вечер не задался, подумала Дафна. Сначала она пыталась укрыться в одном из затемненных уголков бального зала, что было нелегко, поскольку леди Данбери никогда не жалела денег на освещение. А когда решила сменить укрытие и поспешила прочь, то по случайности наступила на ногу мисс Филипе Фезерингтон, которая и раньше не отличалась тихим голосом, а тут закричала так, что, наверное, было слышно на улице:
        – Дафна Бриджертон, ты отдавила мне палец!
        Этот вопль привлек внимание Найджела, и тот ринулся вслед за Дафной, как охотник за дичью. И настиг-таки девушку у выхода и снова принялся изливать свои чувства.
        Все это так было досадно, а теперь еще этот незнакомый, хоть и довольно приятный на вид джентльмен, который стал свидетелем не слишком симпатичной сцены между ней и Найджелом, окончившейся почти нокаутом. Что хуже всего, этот нахал засмеялся.
        Дафна смотрела на него с осуждением. В самом деле, кто он? Она ни разу не видела его в лондонском свете, мать не знакомила ее с ним, а уж та не упустила бы случая представить ей такого видного молодого человека. Впрочем, вполне возможно, он женат, вследствие чего навсегда вычеркнут из списка родительницы. Скорее всего, подумала Дафна, последние годы незнакомец находился вне пределов Лондона.
        Он был красив, с этим не поспоришь, даже, пожалуй, чересчур для мужчины, когда красота вот-вот может перейти в нечто приторно-сладкое. Но что касается комплекции и роста, их достоинства не вызывали сомнений. Он был не ниже ее старших братьев, что встречается нечасто, и сложен не хуже Энтони, Бенедикта и Колина.
        Но какое ей дело до его внешности и тем более до того, могут ли с ним соперничать ее братья? Возможно, она подумала об этом потому, что знала: такие мужчины, как он, никогда не заинтересуются женщинами вроде нее. И еще подумала: какого дьявола он оказался здесь в тот момент, когда несчастный Найджел распростерся на полу, а она присела над ним?
        Однако что бы она ни думала и ни чувствовала в эту секунду, все это выразилось в нахмуренных бровях и резком вопросе:
        – Кто вы такой?..
        Саймон сам бы не мог объяснить, отчего не ответил на вопрос прямо и просто, а вместо этого сочинил весьма витиеватую фразу:
        – В мои намерения входило стать вашим спасителем в случае необходимости, но теперь я вижу, что вы не нуждаетесь в моих услугах.
        Тем не менее сказанное подействовало, и, заметно смягчив тон, Дафна проговорила:
        – Что ж, тогда примите мою благодарность. Жаль, вы не появились чуть раньше – тогда бы я не влепила ему эту пощечину, от которой он так легко свалился и теперь не может встать.
        Теперь Саймон наконец обратил внимание на человека, сидящего на полу и стонущего:
        – Даффи, о, Даффи. Я все равно люблю тебя, Даффи.
        – Это он к вам обращается? – спросил Саймон, переводя взгляд на молодую леди.
        Боже, как она хороша собой, и, если смотреть немного сверху, как смотрит он, вырез ее платья выглядит особенно соблазнительным.
        – Не к вам же! – огрызнулась Дафна.
        Ей не понравились потуги на юмор, которые она уловила в вопросе незнакомца, но все же она успела обратить внимание, что его взгляд устремлен на ту часть ее тела, которую никак нельзя назвать лицом.
        – И что же нам с ним делать?
        – Нам? – переспросил Саймон.
        – Вы же сами сказали, – с насмешливой улыбкой заметила Дафна, – что намеревались стать моим спасителем. Так спасите хотя бы мою жертву… Что с ним такое, в самом деле?
        – Дорогая мисс Даффи, – снисходительным тоном произнес Саймон, наклоняясь к Найджелу. – Мне не хочется вас огорчать, но, по-моему, ваша жертва сильно пьяна. Может, вытащить его на улицу?
        – Ни в коем случае! Там льет дождь.
        – Дорогая мисс Даффи, – повторил Саймон с той же интонацией. – Вы слишком добры. Ведь этот человек оскорбил вас.
        – Ничего подобного, сэр. С чего вы взяли? Он просто… просто слишком назойлив. А вообще и мухи не обидит.
        – Вы ангел, мисс. Я стыжусь своих жестоких намерений.
        Сейчас он говорил почти серьезно. Ведь большинство женщин из тех, кого он знал, устроили бы по меньшей мере истерику в подобной ситуации и уж ни в коем случае не проявили бы и капли жалости к обидчику.
        Дафна поднялась с колен, отряхнула зеленый шелк платья и поправила прическу: один длинный локон спадал на плечо, слегка касаясь полуобнаженной груди. Девушка что-то объясняла ему, но Саймон, будучи в достаточной степени воспитанным и зная, что даму полагается слушать хотя бы вполуха, не различал сейчас почти ни слова из того, что она говорила о Найджеле, о том, как жалеет его и чувствует свою вину за то, что тот выпил больше, чем следует. Саймон прислушивался не к словам, а к своим ощущениям, а они были таковы: ему ужасно хотелось коснуться губами ее локона и потом продолжить движение от плеча к груди… Он понимал, что с ее чувственных губ срываются какие-то слова, но смысла не улавливал, кроме одного: эти губы требуют поцелуя.
        Зато она заметила его рассеянность и сказала:
        – Сэр, вы не желаете вдуматься в то, о чем я говорю. Я рассказываю об этом несчастном и спрашиваю, что с ним делать. Слышите?
        – Конечно.
        – Нет, не слышите.
        – Не слышу, – признался он.
        – Вы смеетесь надо мной? – возмущенно воскликнула она и топнула ножкой.
        – Вовсе нет, – произнес он, не сводя с нее глаз.
        Ему нравилось в ней все, и ее гнев тоже.
        Она пробурчала что-то неодобрительное, затем резко заявила:
        – Если не хотите помочь, тогда уходите.
        Саймон постарался взять себя в руки и ответил:
        – Простите. Конечно же, я вам помогу. Только скажите, что нужно сделать.
        Она вздохнула.
        – Все это время я пыталась втолковать вам, сэр, что Найджел не мог упасть от моей пощечины и тем более так долго лежать. Что же с ним произошло? Может, вызвать врача? Он совсем затих! Боже мой!
        Саймон еще раз наклонился к лежащему, слегка подвинул его, повернул голову.
        – Да он просто пьян и крепко спит, – заключил он, выпрямляясь.
        – Вы уверены?
        – Абсолютно. Даже похрапывает.
        – Если это действительно так, сэр, думаю, надо его оставить здесь. Пускай отсыпается… Впрочем, нет, что я говорю! Как нехорошо с моей стороны! Нужно придумать что-то другое!
        – Вы правы, мисс, и вот что предлагаю: я вызову свой экипаж, и мы отправим бедолагу домой.
        – О, как я вам благодарна! Это действительно лучший выход.
        – Сейчас я отойду, а вы подождите в библиотеке.
        – Зачем?
        – Вы же не хотите, чтобы кто-нибудь увидел вас над распростертым неподвижным телом?
        – Неподвижное тело! – содрогнулась она. – Не нужно так говорить о Найджеле.
        – Не беспокойтесь, он вскоре оживет. Итак, ждите меня в библиотеке, а когда вернусь, перенесем его в экипаж.
        – Как мы сделаем это, сэр?
        – Понятия не имею, – ответил незнакомец с обезоруживающей, почти детской улыбкой, от которой у нее перехватило дыхание.
        Дафна и представить не могла, что этот человек со столь резкими манерами и повелительными интонациями умеет так улыбаться.
        Раньше она думала, что длительное общение с четырьмя братьями, которые никогда не жалели для нее улыбок, сделало ее малочувствительной к этому способу выражать свое расположение, но оказалось, это не так: ее сердце дрогнуло, она даже почувствовала слабость в коленях.
        Чтобы отвлечься от этих волнующих мыслей, девушка снова опустилась на колени рядом с Найджелом, называя его по имени и умоляя проснуться. К ее удивлению, он почти сразу откликнулся и простонал:
        – Дафна! Милая Дафна!
        Незнакомец моментально отреагировал на имя и произнес:
        – Дафна? Раньше этот человек называл вас как-то по-другому. Вас зовут Дафна?
        – Да, это мое имя, – раздраженно ответила она, поднимаясь с колен. Ее снова раздосадовал его властный тон. – Что-то не так?
        – Боже, вы Дафна Бриджертон?
        – Не буду отрицать, сэр.
        Саймон отступил на два шага, не сводя глаз с ее лица. Конечно же: густые каштановые волосы, нос, скулы – совсем как у Энтони. Она его сестра!
        Вот черт! А он почти поддался сластолюбивым помыслам и хотел овладеть ею! Не здесь, конечно, не в коридоре, но при более удобном случае…
        Однако теперь… теперь он не смеет даже в мыслях нарушить незыблемое правило дружбы: не возжелай греховно сестру друга твоего.
        По-видимому, она уловила в его взгляде некую растерянность, потому что спросила с легкой насмешкой:
        – А могу ли я узнать, кто вы?
        – Мое имя Саймон Клайвдон, – пробормотал он.
        – Герцог Гастингс?
        Он молча кивнул.
        – О боже, кто бы мог подумать!
        Теперь был его черед наблюдать растерянность на ее лице, она даже побледнела – или ему показалось?
        Тоже не без иронии он спросил:
        – Надеюсь, вы не собираетесь лишиться сознания, мисс Бриджертон?
        Его предположение задело ее, и девушка резко ответила:
        – Уверяю вас, нет!
        – Замечательно.
        – Просто сегодня, – посчитала она нужным добавить, – мой брат говорил о вас…
        – Полагаю, ничего плохого? – перебил он ее с усмешкой.
        – Говорил, что вы опасный человек. И это я слышала не только от него.
        – Я? Д-д…
        Он почувствовал, что язык не повинуется ему, и замолчал, набрав в грудь побольше воздуха. Со стороны могло показаться, человек просто возмущен чем-то и пытается совладать с гневом.
        – Д-дорогая мисс Бриджертон, – продолжил Саймон, – я не могу поверить этой характеристике.
        – Придется, милорд. Об этом даже сообщили сегодня в газетах.
        – Неужели в «Таймс»? – воскликнул он с комическим ужасом.
        – Нет, в газете Уистлдаун.
        – «Уисл…» что? – переспросил он. – Это новое популярное издание?
        – Ах да, вы ведь только-только вернулись в Лондон и еще многого не знаете. Но вам придется познакомиться с данной газетой, хотя это всего-навсего листок со сплетнями, порой весьма любопытными.
        – Мисс Бриджертон, – произнес Саймон решительно, – пускай Найджел еще немного поспит, а вы расскажете мне об этом скандальном листке…
        – Сплошные толки и пересуды, – повторила Дафна. – Злословие и злоязычие. Однако все читают и обсуждают. Оттуда я узнала о вашем возвращении.
        – И что же, – глаза его сузились, – написано обо мне?
        Вид у него был настолько грозным, что она невольно попятилась и почти уперлась в стену. Дальше отступать было некуда. Что же это ей так не везет сегодня? Два не совсем нормальных мужчины на ее пути: один напивается до бесчувствия от безответной любви, а другой готов чуть ли не ударить ее из-за какой-то газетенки, о которой она имела неосторожность упомянуть. Однако она почувствовала укол совести. Едва человек вернулся на родину, как узнал, что его благородное имя полощет какая-то дамочка… Кому это понравится?
        – Не расстраивайтесь так из-за этого, – мягко проговорила она. – Там всего-навсего написано, что вы знатный повеса, чего, полагаю, не станете отрицать, ведь большинство мужчин очень гордятся этим… – Дафна умолкла, ожидая горячих опровержений, но они не последовали и она продолжила: – Кстати, некоторые знакомые подтверждают это мнение.
        – И кто же?
        – Не кричите, сэр. Например, моя мать, знавшая вас раньше. Только она дала другое определение.
        – Какое?
        – Шалопай, кажется.
        – Звучит намного лучше.
        – И, насколько помню, она запрещала мне находиться с вами в одной компании.
        – Неужели? А вы?
        – Мне было тогда столько лет, что я все равно не могла бы проводить время в вашем обществе.
        – Это вас извиняет, Дафна. Давайте поставим все на свои места. Ваша матушка говорила вам, что я нехороший человек, и не рекомендовала даже находиться рядом со мною. Так?
        Девушка кивнула.
        – Почему же вы тогда столь долго пребываете в моем обществе наедине?
        Дафна не сразу нашлась с ответом, но затем указала пальцем на Найджела:
        – А он?
        – Ну, он не в счет, и поэтому…
        Саймону начинала нравиться эта игра. Нравились мгновенные изменения на лице Дафны: ирония, раздражение, гнев, легкая растерянность, почти испуг – и снова улыбка, ирония…
        – И поэтому… – повторила его слова Дафна.
        – Можно прийти к выводу, что мы с вами вопреки запрету вашей матушки уже долгое время находимся наедине.
        – Не считая Найджела, – упрямо напомнила она.
        Саймон мельком взглянул на него, но созерцать малоподвижное тело было менее приятно, чем смотреть на Дафну.
        – Я почти уже забыл о нем, – признался он. – А вы?
        Дафна не ответила, однако беспокойный взгляд, который она кинула на Найджела, был красноречив. Саймон чувствовал, что заигрался, пора заканчивать словесный поединок, сражение взоров, но не мог и не желал положить этому конец. Конечно, он понимал: никакого продолжения не предвидится, он никогда не посмеет проявить какую-либо настойчивость в действиях, да что настойчивость – даже не вполне осторожную фразу по адресу сестры Энтони… И все же хотел продолжения. Какого? Ну, хотя бы как-то определиться с ее незадачливым ухажером. Угораздило же его так напиться в доме у суровой блюстительницы нравов леди Данбери.
        И все же он не мог отказать себе в удовольствии еще немного подзадорить эту милую девушку: она так соблазнительно округляет глаза, приоткрывает губы в ответ на его реплики.
        Он наклонился к ней и произнес:
        – Я знаю, что сказала бы сейчас ваша матушка.
        – И что же? – вызывающе спросила Дафна.
        Судя по всему, ей тоже импонировала их игра.
        Саймон позволил себе слегка коснуться пальцем ее вскинутого подбородка и ответил:
        – Она бы предупредила, что нужно быть аккуратнее. – И, чуть помедлив, добавил: – Остерегаться каждого моего движения.
        Как Саймон и предполагал, глаза ее широко раскрылись, а губы сжались, она слегка приподняла плечи… и вдруг громко рассмеялась прямо ему в лицо.
        – Вы… вы… – проговорила девушка, немного успокоившись, – ваша серьезность просто комична.
        Саймона уколола ее ирония.
        Дафна уловила перемену его настроения и с усмешкой сказала:
        – Да, роль наставника вам не идет. Вы предпочитаете выглядеть демонически и считаете это своим козырем, верно?
        Он молчал. Пауза затянулась, поэтому Дафна нашла нужным добавить:
        – Такое впечатление вы хотели бы производить на женщин, не правда ли? – Он снова ничего не ответил, и она продолжила: – Не сомневаюсь, это действует на многих, но только не на меня.
        – Почему же? – словно очнувшись, спросил он.
        Серьезно глядя на него, она пояснила тоном, каким говорят с незадачливыми учениками:
        – Потому что у меня четыре брата, и я привыкла к их уловкам и научилась разбираться в мужчинах.
        – Вот как… – В его голосе прозвучало разочарование.
        – Но ничего, – утешающе произнесла она, потрепав его по рукаву. – Ваши попытки все равно были вполне искусны, я даже польщена таким вниманием. Тем более что со мной заигрывал сам герцог с титулом шалопая. Или шалопай с титулом герцога.
        Саймон посмотрел на нее со странной задумчивостью, которая совершенно не вязалась с ситуацией, затем, потерев подбородок, с расстановкой произнес:
        – Мисс Бриджертон, кто-нибудь говорил, что вы дерзкая девчонка?
        Она мило улыбнулась, словно услышала комплимент, и сказала:
        – Многие считают меня эталоном доброты и благожелательности.
        – Эти многие – дуралеи, мисс Бриджертон.
        Дафна в задумчивости склонила голову набок, потом перевела взгляд на похрапывающего Найджела и вздохнула:
        – Боюсь, что, хоть это и неприятно, вынуждена согласиться с вами.
        – Вам неприятно то, что многие дуралеи, или то, что вы дерзкая девчонка? – уточнил Саймон.
        – И то и другое. Но больше меня удручает первое.
        Герцог громко рассмеялся и удивился, насколько непривычны для него эти звуки. Он уже и не помнил, когда последний раз так беззаботно смеялся.
        – Дорогая мисс Бриджертон, – проговорил он сквозь смех, – если в этом мире вы считаетесь образцом доброты и благожелательности, то в нем весьма опасно жить.
        – Вы правы. Моя мать часто предупреждает меня об этом.
        – Почему же я не могу ее припомнить? – пробормотал Саймон.
        – В самом деле?
        – Клянусь. Она похожа на вас?
        – Довольно странный вопрос.
        – Ничего странного. – Но он уже понял, что сказал глупость, а это с ним, как ему казалось, случалось крайне редко, и, желая оправдаться перед самим собой, добавил: – Вообще-то я уже говорил вам – вы, Бриджертоны, как горошины из одного стручка.
        Это ее совсем не обидело, и она серьезно сказала:
        – Да, верно. Все, кроме матери. У нее светлые волосы и голубые глаза. А мы пошли в отца. Хотя, говорят, у меня мамина улыбка.
        После этого утверждения вновь возникло неловкое молчание, которое прервал Найджел, внезапно пробудившись и приняв сидячее положение.
        – Дафна, – сказал он, хлопая глазами, – вы здесь? Это вы?
        – Боже мой, – тихо произнес Саймон, – он уже перестал вас узнавать? Что вы наделали с его мозгами?
        – Я ударила его не по мозгам, а по щеке, сэр. Он просто еще не… не протрезвел.
        – Чтобы решиться просить вашей руки, – предположил Саймон, – он, наверное, осушил целую бутылку виски. От него несет как из бочки.
        – Неужели я такая страшная? Другие не прибегали к такому способу. Можете навести справки.
        Саймон посмотрел на нее так, будто она умалишенная, затем без тени иронии произнес:
        – Мисс Бриджертон, я не стану проводить дознание. Я вам верю.
        Проигнорировав его замешательство, Дафна предложила:
        – Милорд, не пора ли приступить к осуществлению нашего плана?
        Тем временем Найджел безуспешно пытался встать, но смог утвердиться лишь на коленях, подползти к Дафне и проговорить:
        – Даффи, я обож… жаю вас… тебя… Женись… выходи за меня, Даффи. Ты должна… Это твой долг…
        – Заткнись! Тошно от твоих слов! – прикрикнул на него Саймон и, повернувшись к Дафне, сказал: – Мне кажется, если оставим его здесь, то поднимет шум.
        – Он уже делает это, – заметила Дафна.
        Саймон улыбнулся. Как же ему нравится эта девушка! Кроме всего прочего, она свой парень. Если бы она и в самом деле была парнем, лучшего друга не нужно искать.
        Но поскольку глаза говорили ему о противоположном, ради сохранения репутации молодой леди он приказал себе поторопиться поскорее избавить ее и от своего присутствия, и от притязаний Найджела.
        – Возвращайтесь в бальный зал, – властным тоном произнес герцог, – а я займусь… претендентом.
        Она нахмурилась.
        – Вы справитесь?.. И потом, раньше вы говорили, чтобы я зашла в библиотеку…
        – Раньше он валялся как бревно, а сейчас проснулся.
        Дафна кивнула и повторила:
        – Вам точно не нужна моя помощь? Он такой большой.
        – Я еще больше, мисс. Ступайте.
        Она окинула Саймона внимательным взглядом. Верно, он худой, но не как щепка, о чем ей говорил брат. Широкие плечи, крепкие ноги, плотно затянутые в бриджи, свидетельствовали о силе и ловкости. И вообще от всей фигуры веяло уверенной основательностью.
        – Хорошо, – сказала она. – Заранее благодарю, сэр. Вы на редкость добры.
        – Вы ошибаетесь, мисс, – пробурчал он. – Не на редкость, а редко бываю добрым.
        – Позвольте вам не поверить, – произнесла она с улыбкой. – Хотя, конечно, если говорить вообще о мужчинах, то надо признать…
        – Вы не кажетесь мне особым знатоком этой части человечества, мисс Бриджертон, – не слишком вежливо прервал он ее. – Ну, давайте! – Последние слова относились к Найджелу, которого он уже поднял и поставил на ноги.
        Тот воспользовался вертикальным положением и, выкрикнув снова имя возлюбленной, бросился к ней, но это ему не удалось – его удержал Саймон.
        Дафна отскочила в сторону и все-таки сумела закончить приготовленную в ответ герцогу фразу:
        – Я уже ведь говорила вам, что у меня четыре брата.
        Игра так игра, и, безусловно, Саймон не оставил бы без ответа эти слова, если бы Найджел не возобновил попытки дотянуться до предмета своей страсти, что ему на этот раз почти удалось. Он чуть не свалился на нее, бормоча вперемежку слова любви и проклятия.
        Если бы Дафна не отскочила, он бы наверняка сбил ее с ног, однако она все же не избежала сильного удара о стенку, отчего у нее заломило плечо и немного закружилась голова.
        – Черт побери! – раздраженно вскричал Саймон, хватая Найджела за ворот. – Да успокойтесь же!
        Тот яростно замотал головой, брызгая слюной и пытаясь вновь дотянуться до девушки.
        – Что с ним делать? – не отпуская воротника Найджела, обратился Саймон к Дафне. – Быть может, слегка поколотить? Слова на него не действуют.
        – Сделайте то, что считаете нужным, – ответила та, потирая ушибленное плечо. – Я пыталась быть терпеливой, но с меня довольно.
        – Рад выполнить вашу волю, мисс, – сквозь зубы пробормотал Саймон и, отпустив на минуту Найджела, нанес ему короткий сокрушительный удар в челюсть.
        Тот рухнул как подкошенный.
        Дафна с сожалением посмотрела на него и тихо сказала:
        – Пожалуй, он не очень скоро сможет возобновить свои попытки.
        – Мне тоже так кажется, – согласился Саймон, сжимая и разжимая кулак правой руки.
        – Спасибо, – робко поблагодарила Дафна. – Вы не слишком его?..
        – Надеюсь, нет, – решительно ответил Саймон. – Ручаюсь, жить он будет.
        После чего произошел мимолетный обмен улыбками.
        – Что же теперь делать? – спросила она.
        – Вернуться к прежнему плану. Вы подождете в библиотеке, а я схожу за экипажем. Нет смысла тащить его раньше, чем карета остановится у дверей.
        – Могу ли я чем-то помочь вам, сэр? – в очередной раз предложила она.
        Он помолчал, окидывая задумчивым взглядом распростертого и совершенно неподвижного Найджела.
        – Пожалуй, некоторое содействие не помешало бы.
        – Не шутите? – удивилась Дафна. – Вы же все время отказывались…
        Он сердито взглянул на нее. Как легко он раздражается – для светского человека это неподходящее качество, подумала она.
        – Тогда зачем вы спрашиваете, дорогая мисс Бриджертон?
        «Дорогая» прозвучало почти как оскорбление, и Дафна обиделась.
        – Я не настолько глупа, дорогой сэр, – ответила она, – чтобы предлагать что-то, не имея намерения это выполнить. И просто удивляюсь тем мужчинам, которые…
        Он опять прервал ее:
        – Я уже наслышан, мисс, о вашем огромном опыте общения с вашими братьями и не хочу, чтобы вы повторялись.
        – Что? – Ее глаза сделались еще темнее от гнева.
        – Прошу прощения, – галантно произнес он, – я полагал, что вам стоит поберечь силы для другого.
        – Чего другого? – яростно вскричала она. – Как вы смеете так разговаривать со мной! Что вы себе вообразили?
        – Еще раз прошу меня извинить, мисс Бриджертон, но мне кажется, что вы напрасно считаете, будто много знаете о мужчинах, даже если прожили бок о бок с братьями.
        Да он просто насмехается над ней!
        – Вы… вы!..
        От возмущения она почти потеряла дар речи, но его совсем не смутил ее праведный гнев.
        – Моя дорогая мисс Бриджертон… – начал он.
        – Если вы еще раз назовете меня «дорогая», я закричу на весь дом!
        – Вы не сделаете этого, дорогая, – с улыбкой искусителя сказал он. – Это привлечет сюда целую толпу, а вы наверняка не хотите, чтобы вас застали в полутемном коридоре наедине со мной и неподвижным телом претендента на вашу руку.
        – Я готова пойти на это, – прошипела она в ярости.
        Саймон сложил руки на груди и лениво прислонился к стене.
        – В самом деле? Что ж, тогда считайте меня первым из зевак.
        Дафна в беспомощном отчаянии вскинула руки:
        – Хватит! Довольно с меня! Забудьте… забудьте этот вечер и все, что произошло! Я ухожу!
        Она повернулась и пошла. Скорее, скорее отсюда! От этого несносного, но чертовски привлекательного мужчины, от несчастного глупого Найджела…
        – Вы же только что обещали помочь мне, – раздался голос за ее спиной.
        Проклятье! Когда же наступит избавление от случайного дурацкого знакомства, от этого наваждения?
        Она остановилась и проговорила ледяным тоном:
        – Я к вашим услугам, сэр.
        – Но если вы раздумали, – произнес он так же учтиво и бесстрастно, – если вам не хочется…
        – Я сказала, что помогу! – в сердцах вскричала она.
        Он улыбнулся. Еще смеет ей улыбаться, чертов герцог!
        – Вот как мы поступим, – деловито предложил он. – Я подниму вашего обожателя, закину его правую руку себе на плечо, а вы слегка поддерживайте его с другой стороны.
        Стиснув зубы, Дафна подчинилась. В конце концов, если отбросить наглую манеру разговаривать, он ведь помогает ей избежать возможных неприятностей, публичного скандала. И выручает Найджела, хотя тот и не заслужил этого.
        Они медленно двигались по коридору, и вдруг ее осенило: зачем, собственно, все эти усилия?
        – У меня предложение, – сказала она чуть сдавленным от напряжения голосом.
        – Слушаю, мисс, – отозвался Саймон.
        – Оставим его здесь.
        Он повернулся к ней, насколько позволила их ноша, и в глазах его можно было без особого усилия прочесть желание выбросить несносную девицу из окна.
        – Если мне не изменяет память, – медленно проговорил он, – именно вы не хотели оставлять горе-любовника здесь.
        – Верно, до того, как он ударил меня об стенку.
        – Мисс, а вы не могли прийти к этой мудрой мысли немного раньше? До того, как я начал поднимать его проспиртованное тело?
        Дафна почувствовала, что краснеет. Он прав, но разве нельзя излагать все это иначе? Без такой язвительности?
        – Ладно, – согласился Саймон и прежде, чем она успела что-либо ответить, опустил Найджела на пол, не предупредив ее о своих действиях.
        Она чуть не упала, издав сдавленный крик, который, впрочем, не произвел никакого впечатления на герцога.
        – А теперь можем ли мы покинуть это место? – спросил он любезным тоном.
        Дафна молча кивнула, озабоченно глядя на лежащего Найджела. В ней снова проснулось сострадание, и она сказала:
        – По-моему, он как-то неудобно лежит. Вы не находите?
        Саймон уставился на нее – не то с раздражением, не то с удивлением. Какое-то время они не сводили глаз друг с друга.
        – Вы всерьез обеспокоены его комфортом? – спросил он.
        – Да… то есть нет… не совсем… Подождите.
        Она наклонилась и выпрямила согнутые ноги Найджела. Теперь он лежал на спине, снова слегка похрапывая.
        – Все-таки он не заслуживает прогулки в вашем экипаже, – вынесла она окончательный приговор неудачливому жениху, одергивая полы его сюртука. – Конечно, жестоко оставлять его здесь, но пусть это послужит ему уроком.
        Последних ее слов герцог Гастингс уже не слышал – бормоча себе под нос что-то насчет женских причуд, он стремительно удалялся по коридору.
        Глава 4
        Лондон в эти дни переполнен честолюбивыми мамашами. Во время бала, проходившего на прошлой неделе в доме у леди Уэрт, ваш автор насчитал не менее одиннадцати закоренелых холостяков, пытавшихся укрыться по углам зала и в близлежащих помещениях от этих тщеславных особ, преследующих их по пятам.
        Довольно трудно определить, участь какой именно из матерей наиболее тяжела, но ваш автор имеет все основания предположить, что главными игроками этой партии станут леди Бриджертон и миссис Фезерингтон при том, что миссис Ф. имеет определенное преимущество перед леди Б. (которое может в то же время считаться и недостатком). Я имею в виду, что на рынок невест выброшены сейчас целых три мисс Фезерингтон, в то время как у леди Бриджертон должна болеть голова лишь за одну.
        Ваш автор берет на себя смелость предупредить, однако, всех здравомыслящих, заботящихся о своей безопасности господ, чтобы те держались подальше от новой поросли еще неженатых молодых людей, когда они в ближайшем будущем подвергнутся осаде со стороны достигших необходимого возраста дочерей Э., Ф. и Г. Бриджертон. Их мать, леди Б., не будет особенно озираться по сторонам бального зала, таща за собой на буксире трех девиц, и помоги нам, Боже, если все они надумали подбивать свои каблуки металлом!
        «Светская хроника леди Уистлдаун», 28 апреля 1813 года
        В тот вечер Саймону не везло. Сначала он позволил втянуть себя в эту дурацкую историю с сестрой друга и чуть было не предпринял попытку соблазнить ее – подумать страшно, в какое неловкое положение он мог попасть! Как минимум уподобился бы этому ослу Найджелу, которого Дафна то жалела, как лучшего дружка, то обходилась с ним как с закоренелым преступником.
        Но все это были цветочки по сравнению с тем, что последовало дальше!
        Его блестящий план незаметно проникнуть в бальный зал, выразить свое почтение леди Данбери и так же незаметно исчезнуть с треском провалился. Не успел Саймон сделать и двух шагов по навощенному паркету, как его окликнул старый приятель по Оксфорду. Он только недавно женился и горел желанием представить друга своей супруге, красивой молодой женщине, но, к несчастью, с немалыми амбициями, – разве могла она упустить возможность познакомиться сама и познакомить всех, кто находился поблизости, с новым герцогом! Саймон не мог отказать жене товарища в удовольствии, какое та испытывала от того, что, представляя его, многократно повторяла титул «герцог».
        Таким образом, спустя пару часов он был уже знаком почти со всеми незамужними девицами в зале и взят на заметку их матерями, а заодно и многими замужними старшими сестрами, сопровождавшими младших по возрасту. Незамужние были утомительны, их матери – тщеславны, а старшие сестры… они были настолько прогрессивны во взглядах, что Саймону иногда начинало казаться, что он попал в настоящий бордель. Шесть из них сделали ему недвусмысленные устные предложения, две умудрились опустить в его карман записки с приглашением к себе в будуар, а одна – та просто провела рукой по его бедру…
        Нет, решил он, встреча с Дафной была куда интереснее. Кстати, куда подевалась эта странная девушка? Некоторое время назад он видел ее издали в окружении братьев, но потом она исчезла.
        О том, что Найджел мог снова причинить беспокойство, Саймон не волновался – этот тип получил неплохую встряску и, когда придет в себя, скорее всего отправится прямо домой зализывать раны, душевные и физические. Саймон нашел глазами Энтони и его братьев в кругу юных созданий и опекунш. Но не в таком плотном, как его, подумал он с завистью, им легче вырваться.
        Он постарался встретиться взглядом с Энтони, изобразив страдальческую мину.
        Энтони понял, улыбнулся в ответ, поднял повыше бокал с красным вином, приветствуя друга. И в это время Саймон был атакован еще одной матерью с тремя дочерьми – все в нелепых безвкусных платьях, перегруженных оборками, воланами, складками и, конечно же, украшенных лентами, лентами и еще раз лентами.
        Как не сравнить всю эту безвкусицу с изящным и простым серовато-зеленым платьем Дафны. Дафны, у которой такой прямодушный взгляд карих глаз и лукавая улыбка.
        – Ваша светлость! – возопила мать трех дочерей, стараясь привлечь его внимание. – Ваша светлость!..
        Саймон вздрогнул. Клумба из лент уже закрыла от него Энтони, и он ощутил себя выброшенным на незнакомый остров.
        – Ваша светлость, – решила наконец завершить начатую фразу многодетная мамаша, – какая честь для всех нас познакомиться с вами!
        Саймон коротко поклонился. Сказать было нечего, отступать некуда. Он опасался, что его вот-вот раздавят.
        – Джорджиана Хаксли посоветовала подойти и представить вам моих дочерей, – продолжала дама.
        В жизни он не слышал этого имени, но снова кивнул. Что же касается самой миссис Хаксли, то он дал себе твердое слово при первом же удобном случае задушить ее.
        – Вообще-то я от природы застенчива, – говорила почтенная матрона, – и никогда не подошла бы к вам, но ваш отец, ваш милый папа был моим добрым другом. Он…
        Саймон почувствовал, что цепенеет.
        – …такой превосходный человек, – лился ее голос, – умевший поддерживать честь и достоинство своего титула. Представляю, каким он был отцом.
        – Я не знаю каким, – произнес Саймон ледяным тоном.
        – Что?.. О! – Дама вынуждена была откашляться, прежде чем заговорить вновь. – Понимаю… да… конечно… во всех семьях бывает…
        Она продолжала свой нескончаемый монолог, Саймон хранил молчание. Почему Энтони, черт его подери, не приходит на помощь? Его друг более опытен в светских ритуалах и мог бы что-то сделать, чтобы Саймон не чувствовал себя призовым жеребцом перед всеми этими женщинами, чтобы ему не приходилось выслушивать слова о том, каким прекрасным отцом был старый герцог…
        Все это просто невыносимо! Для этого он рвался сюда из-за границы?
        – Ваша светлость, вы не слушаете меня… Кого вы ищете там?
        Саймон сделал над собой усилие, перевел взгляд на говорившую. Нужно быть более терпимым, хотя бы вежливым с ней. Она ведь ни в чем не виновата перед ним и, восхваляя отца, хотела лишь сделать ему приятно.
        – …не могу забыть, – говорила она, – как семь лет назад… когда вы еще были графом Клайвдоном, нас представили друг другу.
        – Да-да, конечно, – рассеянно произнес Саймон, тщетно пытаясь привлечь внимание Энтони.
        – А вот и мои дочери, – сказала дама, делая знак трем девицам подойти ближе.
        Две из них – Саймон не мог этого не заметить – были прехорошенькие, третья вообще почти ребенок, в нелепом оранжевом платье, и было заметно, что она не получала ровно никакого удовольствия от званого вечера.
        – Правда, они прелестны? – не унималась матрона. – Я горжусь ими. И какие покладистые характеры, вы просто не поверите.
        Однажды нечто подобное говорил когда-то человек, у которого Саймон покупал породистых щенков.
        Девушки присели в реверансе, при этом ни одна из них не подняла на него глаз.
        – Ваша светлость, позвольте представить вам… Это Пруденс… Филипа… Пенелопа… А еще одна дочь осталась дома. Ей всего десять лет.
        Так, он уже знаком почти со всем семейством, что дальше?.. Но спокойствие, спокойствие, Саймон. Светская жизнь требует жертв. И скажи наконец хоть что-нибудь – молчать здесь не принято.
        – А вы… – сказал он. – Вы…
        – Ох, прошу прощения! Конечно, вы могли забыть… Я – миссис Фезерингтон. Мой супруг скончался три года назад. Он был лучшим другом… преданным другом вашего отца… Ах да…
        Она замолчала, вспомнив холодную реакцию собеседника на упоминание о родителе.
        Саймон коротко кивнул:
        – Очень приятно, миссис Фезерингтон.
        – Моя Пруденс, – переменила она тему, – прекрасно играет на фортепьяно. Это признают все.
        Саймон уловил выражение ужаса на красивом лице девушки и дал себе слово никогда в жизни не просить ее сесть за этот музыкальный инструмент.
        – А Филипа пишет прелестные акварели!
        Еще одно приятное личико залилось румянцем.
        – А Пенелопа? – словно дьявол подтолкнул Саймона задать вопрос.
        Миссис Фезерингтон бросила испуганный взгляд на младшую дочь – милую толстушку с маловыразительным лицом и добрыми глазами.
        – Пенелопа? – повторила мать в некотором смятении. – Она… э-э… хорошая девочка.
        У бедной девочки был такой вид, словно она готова нырнуть под ковер или провалиться сквозь землю. Саймон решил, что, если ему придется сегодня танцевать, он пригласит именно ее.
        И вдруг – есть все же Бог на небе – раздался повелительный голос, который мог принадлежать только леди Данбери:
        – Миссис Фезерингтон, вы не очень докучаете нашему молодому герцогу?
        Саймона подмывало подтвердить предположение, но смятенное лицо Пенелопы остановило его и он произнес:
        – Разумеется, нет.
        – Лжец, – определила хозяйка, высоко вскинув брови, и повернулась спиной к своей гостье.
        Миссис Фезерингтон позеленела, но не произнесла ни слова. Леди Данбери тоже больше ничего не сказала. После недолгого молчания гостья пробормотала что-то насчет того, что должна повидать кузину, и удалилась со всем своим выводком.
        Саймон почувствовал значительное облегчение, но в то же время ему было неловко за поведение хозяйки, что он и осмелился высказать ей:
        – Не очень-то любезно вы с ней обошлись.
        – Да, у миссис Фезерингтон голова набита птичьими перьями[3 - Игра слов: от англ. «feather» – перо. – Примеч. ред.]. И у дочерей тоже, кроме младшей. Я их всех знаю чуть не с рождения.
        Саймон с давних лет позволял себе (вернее, леди Данбери позволяла ему) разговаривать с ней как с другом-ровесником и потому сказал:
        – Вы, как и прежде, нетерпимы ко многим людям?
        – Да, и нахожу в этом удовольствие для себя и некоторую пользу для них. – Она улыбнулась. – Не для всех, конечно… А ты, кстати, мог бы и сам давно уже подойти к своей старой знакомой.
        – К вам было не пробиться, а меня, как только вошел, сразу атаковали. Я никогда не предполагал, что…
        – Что так трудно быть герцогом, дружок?.. А, вон идет наконец твой приятель, которого я с полным на то правом могу назвать трусом.
        – Вы что-то обо мне сказали? – спросил подошедший Энтони.
        – Сказала, что могли бы вырвать друга из цепких рук миссис Фезерингтон.
        – Но я, наоборот, наслаждался его растерянностью, – сказал тот. – Пусть прочувствует, как мы тут все страдаем. Красивые и холостые.
        – Хм…
        С этим междометием, относящимся больше к первому определению, нежели ко второму, леди Данбери величественно удалилась.
        – Своеобразная дама, – заметил Энтони, глядя ей вслед. – Не удивлюсь, если именно она издает эту дурацкую газетенку и скрывается под именем Уистлдаун.
        – Ты говоришь о скандальном листке со сплетнями?
        – Конечно. Пойдем к моим братьям.
        Пока они шли, Энтони поинтересовался:
        – Ну как, я был прав, когда предупреждал об опасности материнской экспансии?
        – Скорее агрессии, – уточнил Саймон. – Но как ты знаешь, меня всегда бесило, если ты оказывался прав, а потому не будем больше об этом.
        Энтони рассмеялся:
        – Если и теперь ты не станешь признавать моей правоты, я начну сам натравливать на тебя потенциальных невест.
        – Только попробуй! Вызову на дуэль. Или просто отравлю, и ты умрешь медленной, мучительной смертью.
        Они уже подошли к двум высоким молодым людям с густой гривой, весьма похожим друг на друга и на Энтони.
        – Помнишь моих братьев? Это Бенедикт и Колин. Первого ты не можешь не знать еще по Итону. После поступления он месяца три ходил за нами по пятам, как соглядатай.
        – Ничего подобного, – возразил тот. – Вам просто очень нравилось опекать меня и показывать свое превосходство.
        – А Колина ты скорее всего не знаешь, правда? – продолжал Энтони. – Он был слишком мал, чтобы путаться у нас под ногами. Мы…
        – Приятно познакомиться, Саймон, – прервал брата Колин. – Думаю, мы подружимся, хотя бы для того, чтобы вместе защищаться от нападок Энтони.
        – Слышите, как заговорил младшенький? – сказал Энтони. – Подумать только – сегодня прибыл из Парижа и уже совсем распустился.
        – Я тоже недавно вернулся в Англию, – заметил Саймон.
        – В отличие от меня вы повидали много стран, – весело произнес Колин. – Но не знаю, видели ли хотя бы долю того, чем я успел насладиться в Париже всего за пару недель?
        В Колине еще много мальчишеского, подумалось Саймону, как и в его сестре Дафне. Он, верно, чуть старше ее. Кстати, почему ее нигде не видно? Неужели сбежала?
        И в этот момент Бенедикт спросил:
        – А с Дафной вы знакомы? Матушка привезла несчастную тоже на показ.
        Пока Саймон раздумывал над ответом, Колин, оглядевшись, воскликнул:
        – Вон она! Смотрите…
        Дафна стояла возле матери и выглядела действительно не слишком счастливой. Так, во всяком случае, показалось Саймону.
        Только сейчас он понял, как точно определил Бенедикт ее положение – она здесь словно экспонат для показа, и распорядитель этого действа – ее мать. Но разве можно сказать, что Дафна похожа на манекен? Она такая живая и самостоятельная! Однако и ей не вырваться из этого круга: старшая из четырех дочерей в большой семье, и мать поступает, как все матери на свете, тем более принадлежащие к так называемому высшему обществу.
        Ему стало жаль девушку, он сочувствовал ей, но помочь, увы, ничем не мог.
        Бенедикт был другого мнения.
        – Нужно выручать сестренку, – заявил он. – Матушка держит ее, как на привязи, возле этого Макклесфилда уже минут десять.
        – Бедный малый, – пожалел Энтони собрата по несчастью, тоже холостяка, и, заметив удивленный взгляд Саймона, поспешил добавить: – Нет, не думай, я не считаю, что с нашей сестрой кому-то будет скучно, но просто если уж мама прицепится… Слова не даст никому сказать. Нужно спасать и Дафну, и Макклесфилда.
        – Совершенно верно, – подтвердил Колин. – И даже нашу матушку… от нее самой.
        Однако Саймон заметил, что при этом никто из братьев не сдвинулся с места ни на дюйм.
        – Что же вы стоите? – спросил он.
        – Энтони самый старший, – ответил Колин. – На худой конец пускай идет Бенедикт…
        – Пойдем все вместе, – решил Энтони, не двигаясь с места.
        – Да, вместе, – согласились два других брата, оставаясь стоять где стояли.
        – Вы что? – громким шепотом спросил Саймон. – Так боитесь матери?
        – Именно так, мой друг, – сокрушенно признался Энтони. – Это у нас с детства.
        Бенедикт подтвердил его слова кивком, а губы Колина растянулись в извиняющейся улыбке.
        Ну и ну, подумал Саймон с легким презрением, а выглядят такими сильными и уверенными в себе. Но вспомнил, что никогда не знал матери (и отца, впрочем, тоже) и что ему трудно, если вообще возможно, судить братьев.
        – Если только посмею вмешаться, – попробовал объяснить Энтони, – мать возьмет и меня в клещи и начнет водить от одной незамужней девицы к другой. Брр… Я такого не вынесу!
        Саймон живо представил себе эту картину и не смог удержаться от смеха, за ним расхохотались все братья.
        – Да, Саймон, – добавил печально Бенедикт, – мы здесь между двух огней: с одного фланга атакуют мамаши с дочерьми, с другого – собственная родительница.
        – Но вы, Гастингс! – воскликнул Колин. – Вы вполне могли бы вмешаться и вызволить нашу любимую сестренку. Вам почти ничто не угрожает.
        Саймон бросил взгляд на леди Бриджертон, которая в этот момент что-то говорила молодому Макклесфилду, крепко ухватив того за рукав, и решил, что лучше прослывет трусом, чем попытается бороться с этой маленькой, но решительной женщиной.
        – Нас не представили друг другу, – пробормотал он, – и будет невежливым с моей стороны, если я вдруг…
        – Ты же герцог, черт побери! – воскликнул Энтони. – Многое в твоей власти.
        – Ты почерпнул это из уроков истории? – спросил Саймон.
        – Нет, просто думаю, что мать простит любое нарушение приличий, если ценой этого будет знакомство ее дочери с герцогом.
        – Ну, знаешь, – возмутился Саймон, – я вам тут не жертвенное животное…
        – А в Африке вы тоже были? – спросил Колин, чтобы сменить тему, но Саймон не ответил.
        – Кроме того, когда я видел вашу сестру, она говорила, что и сама может…
        – Вы уже познакомились? – почти одновременно поинтересовались братья. – Когда? Где?
        Саймон с удивлением обнаружил металл в голосах, лица напряглись, и, переведя взгляд с одного брата на другого, подумал, что при таких ярых защитниках традиций и семейной чести их сестре не страшны все Найджелы вместе взятые. Но с другой стороны, не распугали бы эти преданные родственнички вообще всех до одного потенциальных женихов.
        Однако надо было что-то отвечать – Бриджертоны смотрели на него с некоторым подозрением, которое ему не слишком нравилось.
        – Если это вас так интересует, – сказал он, – я столкнулся с ней почти в прямом смысле слова, когда пробирался в зал. И сразу понял, – смерил он взглядом всех братьев, – что она из вашей семьи. Поэтому осмелился представиться ей.
        Энтони повернулся к Бенедикту.
        – Наверное, когда она удирала от Бербрука.
        Бенедикт взглянул на Колина:
        – А где же он сам?
        Тот пожал плечами:
        – Понятия не имею. Наверное, где-нибудь залечивает свое израненное сердце.
        – Но почему ты ничего мне не сказал? – спросил Энтони.
        «Какой зануда! Все-таки очень хорошо, что у меня нет старших братьев», – решил Саймон и рявкнул:
        – Да к тебе было не пробиться сквозь строй поклонниц и их родительниц! А вскоре и меня лишили свободы передвижения.
        – У вас, видимо, нет сестер? – сочувственно спросил Колин.
        – Нет, слава богу!
        Про братьев он добавлять не стал.
        – Дафф далеко не худшая из возможных сестер, я думаю, – сказал Бенедикт, не желавший, чтобы Саймон превратно истолковал слова Колина. – И у нее не так уж много поклонников.
        Саймон перестал понимать, хорошо это или плохо, и потому ничего не произнес. За него это сделал Колин.
        – Почему ты так думаешь? – спросил он Бенедикта.
        – Уж, во всяком случае, не потому, – ответил за того Энтони, – что она недостаточно хороша собой.
        Саймон мог бы по горячим следам подтвердить мнение друга, ибо совсем недавно испытал неудержимое желание заключить Дафну в объятия, прижать к стене и целовать, целовать…
        – Хороша или не хороша, – произнес герцог, решив наконец закончить все разговоры на эту тему, – но я не собираюсь выручать ее, поскольку вспомнил, как она сама сказала мне, что ваша матушка запретила ей находиться в моем обществе.
        – Неужели? – весело воскликнул Колин. – Как пикантно! У вас такая дурная репутация?
        – Видимо, да, мне трудно судить. – У Саймона не было особого желания выступать в собственную защиту. – Впрочем, хочется думать, большая часть обвинений в мой адрес незаслуженна. Надеюсь, это может подтвердить мой старый друг Энтони.
        – Жаль, – рассмеялся Колин, – а я так надеялся поучиться у вас чему-нибудь плохому.
        – Обратитесь к своему старшему брату. Он вполне достойный наставник.
        – Ладно, – примирительно сказал Энтони, положив руку на плечо Саймона. – Пойдем все-таки, мой друг, к этой страшной женщине, которая произвела нас всех на свет. Ручаюсь, она не укусит тебя.
        Саймону ничего не оставалось, как подчиниться. Тем более что рядом с их матерью стояла Дафна, общение с которой после недавней атаки на него семейства Фезерингтон не представлялось таким уж невыносимым.
        И вот они приблизились к леди Бриджертон.
        – Матушка, – произнес Энтони, – я не видел вас весь вечер!
        Ее лицо озарилось улыбкой, и Саймон понял: честолюбива она или нет, тщеславна ли или сверх меры настойчива, но она искренне любит своих детей. Это ясно как день.
        – Энтони! – воскликнула она. – Как мило, что ты подошел. Мы как раз беседуем с лордом Макклесфилдом.
        – Я заметил. – Энтони сочувственно взглянул на приятеля.
        Саймон встретился глазами с Дафной и едва заметно покачал головой. Она поняла его безмолвный вопрос и ответила тем же движением.
        – А кто с тобой, Энтони? – спросила леди Бриджертон. – Простите, я не знакома с вами.
        – Это новоиспеченный герцог Гастингс, мама. Вы должны помнить Саймона со времен моей учебы в Итоне и Оксфорде.
        – Конечно, – вежливо согласилась она.
        Макклесфилд, получивший передышку, умело воспользовался ею и воскликнул:
        – О, я вижу моего отца!
        Энтони тут же отреагировал:
        – Так иди же к нему. Я забыл сказать, он тебя всюду ищет.
        Дважды повторять не пришлось – Макклесфилд исчез с быстротой молнии.
        – Мне казалось, у молодого человека с отцом серьезная размолвка, – с недоумением произнесла леди Бриджертон, глядя ему вслед.
        – Так оно и есть, – подтвердила Дафна.
        – И мнение в обществе о нем далеко не из лучших, – продолжила мать.
        Кого бы она ни имела в виду – отца или сына, – Саймону показалось это забавным, и он еле удержался от смеха: значит, не у него одного подмочена репутация – уже легче.
        – Насколько могу припомнить, леди Бриджертон, – обратился он к ней, – до моего отъезда из страны мы не встречались. Зато теперь я счастлив засвидетельствовать вам свое почтение.
        – Рада познакомиться, – ответила она. – Это моя дочь Дафна.
        Саймон дотронулся до затянутой в перчатку руки, которую протянула ему девушка, и прикоснулся легким вежливым поцелуем к кончикам пальцев.
        – Мне доставляет честь официальное знакомство с вами, мисс Бриджертон.
        – Официальное? – удивленно воскликнула ее мать.
        Дафна уже приоткрыла рот, чтобы ответить, но Саймон опередил ее:
        – Я уже рассказывал Энтони о нашем мимолетном знакомстве сегодня вечером.
        Леди Бриджертон недовольно сдвинула брови:
        – Почему же ты ничего не сказала об этом мне, милая?
        – Потому, мама, что мы обе были страшно заняты. Сейчас с лордом Макклесфилдом, до него с лордом Уэстбро, а до него с…
        – Я поняла тебя, Дафна, – холодно прервала ее леди Бриджертон.
        И снова Саймону нужно было сделать немалое усилие, чтобы сдержать приступ смеха, который мог оказаться не слишком к месту.
        Забыв о своем недовольстве дочерью, дама повернулась к Саймону, одарив лучшей из своих улыбок, из чего он заключил, что о его дурной репутации уже нет и речи и все его прежние грехи, если и были, прощены.
        Но, как ни странно, именно этот вывод заставил его подумать о побеге. Пускай и не таком молниеносном, какой удался Макклесфилду…
        Энтони угадал его намерение, потому что успел прошептать ему на ухо:
        – Извини меня, старина, но ты попался.
        На что Саймон процедил сквозь зубы:
        – Я убью тебя.
        Дафна, как видно, все поняла и слегка улыбнулась. А леди Бриджертон почти ничего уже не видела и не слышала – в ее голове мелькали видения предстоящей свадьбы, которая будет грандиозной, как и подобает, если дочери предстоит стать герцогиней.
        Однако радостные картины будущего были безжалостно прерваны вторжением настоящего в образе все той же вездесущей миссис Фезерингтон, на сей раз с двумя, а не тремя дочерьми. Но от этого всем стало не намного легче. Почтенную матрону как магнитом притягивал герцог Гастингс.
        Значит, необходимо принимать срочные меры. Какие? В голову Саймону пришло только одно. Повернувшись к Дафне, он произнес:
        – Мисс Бриджертон, могу я пригласить вас на танец?
        Глава 5
        Вы, конечно, побывали прошедшим вечером на балу у леди Данбери? Стыдитесь, если нет! Ибо тогда вы не стали свидетелем очередной сенсации… Какой? Вашему автору, да и всем присутствующим в тот вечер сделалось совершенно ясно, что мисс Дафна Бриджертон привлекла значительное внимание и, не побоюсь этого слова, интерес новоиспеченного герцога Гастингса, едва успевшего вернуться из дальних странствий.
        Можно себе представить, какое чувство облегчения испытала ее мать, леди Бриджертон! И как печально было бы, если бы Дафна осталась невостребованной до начала следующего сезона! А у леди Б., не забудьте, на очереди еще три дочери. Ужас!
        «Светская хроника леди Уистлдаун», 30 апреля 1813 года
        Отказать ему Дафна не могла.
        Во-первых, потому, что мать смотрела на нее с выражением «не-капризничай-я-твоя-мать-и-делаю-все-для-твоего-счастья».
        Во-вторых, отказ мог вызвать у братьев новую волну пересудов и подозрений по поводу их тайного знакомства с Саймоном. И не только у братьев.
        И наконец, ей самой куда больше хотелось танцевать с ним, нежели пускаться в беседу с миссис Фезерингтон и ее дочерьми.
        Разумеется, этот нахальный тип даже не предоставил ей возможности, как положено в приличном обществе, ответить на приглашение какими-нибудь вежливыми словами вроде «с удовольствием», «буду чрезвычайно рада» или, наконец, простым «да», а вместо всего этого сразу повел на середину зала. Но что с него взять?
        Оркестр в это время как раз производил те ужасные звуки, которые носят название «настройка», так что им пришлось немного подождать, прежде чем заиграла музыка.
        – Благодарю, что не отказались, – произнес Саймон не то вполне серьезно, не то с иронией – Дафна не могла разобрать.
        – Можно подумать, будто у меня был выбор, – с усмешкой ответила она.
        – У вас есть выбор сейчас.
        – Позволите им воспользоваться? И что тогда?
        – Тогда я повторю приглашение, – ответствовал он, и вид у него при этом был совершенно мальчишеский.
        «В какие детские игры мы играем», – подумалось ей. Но игра была не лишена приятности.
        – А что, – спросил он, – сейчас молодые леди, как и прежде, должны получать разрешение от своих матерей на танец?
        – Сколько лет вас здесь не было? – вместо ответа осведомилась она.
        – Около шести. Так должны или нет?
        – Думаю, у нас ничего не изменится и за шесть веков, – с легким вздохом ответила Дафна.
        – Вы получили это разрешение?
        – Да.
        – Тогда вперед!
        Он подхватил ее, и они вступили в круг танцующих. Только когда они оказались в другой стороне зала, Дафна поинтересовалась:
        – Что именно вы рассказали моим братьям о нашей первой встрече?
        Он молча улыбался.
        – Черт возьми, чему вы улыбаетесь?
        – Просто удивляюсь вашей выдержке.
        – Не понимаю, о чем…
        Он приблизил губы к ее уху и тихо произнес:
        – Вы не из самых терпеливых молодых леди, насколько я успел заметить, но почему-то только сейчас, в другом конце зала, поинтересовались моей беседой с вашими церберами.
        Партнерша покраснела. Не оттого, что он назвал церберами ее братьев, а совсем по другой причине – он оказался хорошим танцором, и ей действительно не хотелось думать ни о чем другом, а просто наслаждаться плавными движениями и чувствовать его руки на своей талии.
        – Однако поскольку вы спросили, – услышала она вновь, – сообщаю: что им известно всего лишь то, что мы случайно столкнулись в холле и, заподозрив в вас принадлежность к семейству Бриджертон, я взял на себя смелость представиться вам.
        – И они поверили?
        – Почему бы и нет? Разве я рассказывал небылицы?
        – По-моему, нам вообще нечего скрывать, – смело заявила она.
        – Разумеется, мисс Бриджертон.
        – Если кто-то и должен стыдиться, так это бесстыдник Найджел.
        – Полностью с вами согласен.
        – Как вы думаете, сэр, он до сих пор валяется там?
        – Не хочу об этом думать…
        Они сделали еще несколько кругов, стараясь не смотреть друг на друга и не произносить ни слова. За них говорили сейчас соединенные руки и движения тел.
        Первой нарушила молчание Дафна:
        – Вы давно не бывали на лондонских балах и сразу натолкнулись на малоприятную сцену.
        – В этой сцене один из персонажей был вполне приятен, другой – не слишком.
        Она с улыбкой приняла комплимент и через некоторое время заговорила вновь, считая, видимо, нужным, как ее учила мать, поддерживать светский разговор во время танца:
        – Не считая этого досадного происшествия, вы довольны сегодняшним вечером?
        Он так выразительно затряс головой, что она не удержалась от смеха.
        – Настолько противно?
        – Вы и представить себе не можете!
        – Но почему? Вас никто ни к чему не принуждает. Побыть бы вам хоть минуту на моем месте!
        Он в ужасе прикрыл глаза.
        – Не говорите так, это ужасно! Я бы не вынес.
        – Если можно эти слова считать выражением сочувствия, то благодарю вас, сэр.
        Ее смех, как ему показалось, прозвучал очень мелодично на фоне музыки, и он хотел бы попросить, чтобы она не переставала смеяться.
        – Все-таки мы довольно грустная пара, не правда ли? – спросила она после новой паузы. – Не сменить ли нам тему?
        Он не ответил.
        Еще несколько туров вальса, и он откровенно сказал:
        – Мне ничего не приходит в голову.
        Это опять вызвало ее смех, который снова чудесным образом соединился с музыкой и подействовал на него завораживающе.
        – Тогда сдаюсь, – сказала Дафна. – Но что вас так угнетает здесь?
        – Что или кто?
        – Кто? – уточнила она. – Это становится интересным. Вы можете объяснить, кто они?
        – О, все, с кем я сегодня столкнулся. Для их описания не хватит слов.
        – Вы имеете в виду – приличных слов?
        – Пожалуй.
        Она поджала губы.
        – Это звучит довольно грубо, сэр. Вы не находите? Значит, мне просто показалось, что вы не без удовольствия разговаривали с моими братьями?
        Его рука чуть сильнее сжала ее талию. Еще несколько танцевальных па, и он ответил:
        – Прошу прощения, мисс. Ваша семья исключается из этой группы.
        – Какое облегчение для всех нас, ваша светлость. Приношу вам благодарность от лица всего клана.
        «Ну и язва! Ей палец в рот не клади. Да и я хорош – мелю всякую чепуху», – подумал Саймон.
        – Еще раз прошу извинить за сумбурность высказываний, мисс Бриджертон. Я не хотел вас обидеть.
        – Ладно, вы прощены. Но если серьезно – что вас привело в такое уныние?
        – А как бы вам понравилось, – с горячностью произнес он, – если бы вас подвергли знакомству со всеми незамужними леди в этом огромном зале? Если бы требовалось что-то сказать каждой из них и их матерям и, в свою очередь, выслушать всех?.. Вы смеетесь, мисс Бриджертон?
        Да, она смеялась. Ее красивые глаза даже немного увлажнились.
        – Прилично ли насмехаться над своим партнером по танцу? – спросил он с улыбкой, на что она отрицательно замотала головой, с трудом выговорив:
        – В высшей степени неприлично.
        – Однако вы продолжаете смеяться.
        – Да, продолжаю. Потому что сама прошла через это – в несколько ином роде, но прошла – и, как видите, осталась жива.
        Его лицо сделалось серьезным.
        – Но почему вы продлеваете свои страдания? – спросил он. – Разве никто не просил вашей руки?
        – Должна я понимать так, что это сейчас делаете вы?
        Кровь отлила от его лица. Он молчал.
        – Не пугайтесь, милорд. Прошу извинить меня за неудачную шутку. Но ваш вопрос тоже был не из самых тактичных.
        Ему хотелось ответить каким-нибудь ироничным пассажем, но, как назло, ничего не приходило на в голову.
        Она заговорила первая.
        – Чтобы ответить на ваш вопрос, сэр… – голос ее звучал не так звонко, как раньше, в нем не стало прежних мягких нот, – должна напомнить, что любая девушка стоит перед выбором, и это, поверьте, самое трудное. Вам уже повезло увидеть Найджела, одного из кандидатов. Не слишком подходящий, верно?
        Саймон молча кивнул.
        – А до него мне делал предложение лорд Чалмерз. Видите, как я с вами откровенна. Сама не знаю отчего.
        Он тоже не знал, но сейчас его поразило другое.
        – Чалмерз? – воскликнул он. – Но ведь ему…
        – Далеко за шестьдесят. И поскольку я не оставила намерения иметь детей…
        – У некоторых мужчин такого возраста тоже случаются дети, – решил вступиться за пожилых Саймон. – Мне известны случаи…
        – Но мне не хочется рисковать, – прямолинейно заявила Дафна. – Кроме того, и это главное, я не хотела бы иметь с ним общего потомства.
        Разыгравшееся воображение Саймона нарисовало ему не слишком приятную картину пребывания лорда Чалмерза в одной постели с Дафной, и он разозлился, даже не понимая на кого. Скорее на самого себя…
        – До этого старика, – продолжила Дафна, – уж если вам так интересно… До него были еще двое, тоже малосимпатичные… А перед ними…
        Он перебил ее прямым вопросом, не принятым в подобном обществе:
        – А вы вообще хотите вступить в брак?
        – Конечно. – В ее голосе звучало удивление. – Кто же этого не хочет?
        – Я.
        Она снисходительно усмехнулась:
        – Вам так кажется. Это со временем пройдет. Большинство мужчин в молодости боятся брачных уз.
        – Оков! – запальчиво сказал он. – Я их не надену никогда.
        Она внимательно посмотрела на него. Что-то в его тоне и выражении лица говорило ей, что он совершенно искренен.
        – А как же ваш новый титул? – спросила она.
        Он пожал плечами:
        – Что с ним такое?
        – Как что? Если вы не женитесь и не произведете на свет наследника, титул угаснет вместе с родом. Или перейдет к какому-нибудь противному кузену.
        В его глазах появились искорки смеха. Таким он ей нравился больше.
        – Откуда вы знаете, что все мои кузены противные?
        Ее лицо тоже озарила улыбка.
        – Все двоюродные, да еще претендующие на титул, бывают пренеприятные. Разве вы не знаете такого правила?
        – Ваши слова еще раз свидетельствуют о том, что вы досконально изучили мужчин, – с преувеличенным восхищением произнес он.
        Она победоносно взглянула на него.
        – А раньше вы мне не верили.
        Он снова сделался задумчивым, а спустя некоторое время спросил:
        – А оно того стоит?
        – Что именно?
        Саймон на мгновение отпустил ее руку и махнул в сторону толпы гостей:
        – Все это. Бесконечный парад тщеславия и честолюбия. Пребывание матери в роли сторожа за спиной.
        Дафна фыркнула:
        – Не думаю, что матушка пришла бы в восторг от такого сравнения. Да, думаю, оно того стоит, выражаясь вашим языком. Потому что все это называется жизнью.
        Она замолчала, и он подумал, что больше ничего не услышит в продолжение беседы, но она заговорила снова, глядя на него большими потемневшими глазами:
        – Я хочу мужа и детей. Мне кажется, что желание это не так уж глупо. Я четвертая в семье из восьмерых детей, почти ничего не знаю и не видела, кроме нашего дома, сестер, братьев, и не представляю существования вне их окружения.
        Саймон не сводил с нее глаз, а в голове звучал тревожный сигнал-предупреждение: ты хочешь ее, ты готов пойти на любую глупость, чтобы в конце концов овладеть ею, но ты не должен, не смеешь этого делать. Даже пытаться. Даже думать об этом. Не смеешь нарушать ее сердечный покой, разбивать хрупкие стены мира, в котором живет ее душа. Ведь тем самым ты и себя выведешь из равновесия, пускай призрачного, и не сможешь уже никогда обрести успокоения.
        Она, как все нормальные люди, хочет семью, детей, а ты… Ты даже думать об этом не желаешь!
        Тебе она нравится, приятно быть рядом с ней – как ни с кем раньше. Но ты не смеешь даже прикоснуться к этой женщине, ты обязан оставить ее для кого-то другого…
        – Что с вами? – негромко спросила она и улыбнулась. – Витаете в облаках?
        Он отвел взгляд.
        – Просто задумался над вашими словами.
        – Неужели они стоят того?
        – Вполне. Не могу припомнить, когда слышал последний раз такие простые, откровенные речи, полные глубокого смысла.
        – Вы мне льстите, ваша светлость.
        – Сейчас не надо иронии, мисс Бриджертон. Ведь хорошо, если человек знает, чего хочет.
        – А вы знаете?
        Как ей ответить? Как и у всех, были вещи, о которых он не мог, не хотел говорить ни с кем. Даже с самим собой. Но как легко беседовать с этой необычной девушкой, так непохожей на других из ее круга. Они ведь только-только познакомились, и разве может он позволить себе откровенность?
        В конце концов с явной неохотой он проговорил:
        – Еще в юности я сделал кое-какие выводы и дал себе клятвы… И пытаюсь их выполнять.
        Дафна не сумела скрыть любопытства, однако правила хорошего тона не позволяли ей быть чрезмерно настойчивой, и она ограничилась полушутливой фразой:
        – Ну вот, мы стали по-настоящему серьезными. А ведь единственное, что собирались выяснить, это кому из нас противнее на сегодняшнем балу.
        Вот это их и объединяет, подумал Саймон: протест против привычек и правил общества, которому они оба принадлежат.
        И в этот момент в его голове возникла странная, даже дикая идея. Однако такая занятная! И в то же время весьма рискованная, ведь она означала, что ему предстоит длительное время находиться в обществе этой девушки, в ее компании, испытывая при этом то, что он уже начал ощущать, но не имея права на осуществление своих желаний.
        Ох, это все дурацкий всплеск эмоций. Отзвук тех времен, когда он был почитаем в среде таких же юных шалопаев за то, что умел придумывать внезапные шутки и розыгрыши, которые расцвечивали тусклую студенческую жизнь.
        И все же…
        – Хотели ли бы вы получить передышку от всего этого? – спросил он.
        – Передышку? – откликнулась она, оглядываясь на кружащиеся пары. – От танца?
        – Не совсем. Вальс, как я убедился, вы неплохо выдерживаете. Говоря о передышке, я имел в виду общество вашей матушки.
        Дафна даже остановилась на мгновение.
        – Вы предлагаете вывести маму из ее общественного круга? Я вас правильно поняла? Или, не дай бог, что-то более страшное?
        – Я не совсем точно выразился, мисс Бриджертон. Это должно коснуться не вашей матушки, а вас лично.
        Дафна от неожиданности чуть не сбилась с такта, но тут же восстановила ритм.
        – Не понимаю, – произнесла она. – Вы говорите серьезно?
        – Я намеревался, – ответил он, – полностью освободить себя от лондонского общества, но понял, что был наивен, ибо это невозможно.
        – Неужели вам до такой степени понравились миндальный ликер и лимонад, что вы решили отдать себя на съедение этому обществу?
        – Нет, – ответил он, не обратив внимания на сарказм. – Но я не могу окончательно отринуть свет, ведь многие мои друзья за время моего отсутствия успели создать семьи и их жены начали устраивать вечера.
        – На которые вас приглашают, и ваша преданность дружбе не позволяет вам отказаться?
        Он кивнул.
        – Так наберитесь мужества и откажите.
        В его взгляде смешались гнев и восхищение.
        – Мужья этих женщин, я уже сказал вам, мои хорошие друзья.
        – И вы боитесь обидеть отказом их жен? Все-таки вы, наверное, довольно хороший человек.
        – Сомневаюсь, – пробурчал он.
        – Но ведь и не очень плохой?
        Музыка умолкла, и Саймон медленно повел Дафну к братьям и матери, пытаясь по пути закончить – вернее, сформулировать – опасную мысль, посетившую его несколько минут назад.
        – Я пытался объяснить вам, но так и не сумел, поскольку вы не дали мне возможности… И теперь сделаю еще одну попытку…
        – Прошу вас, милорд, – милостиво разрешила она.
        – Так вот, – произнес он резче, чем самому хотелось, – мы остановились на том, что я, как ни крути, должен появляться в лондонском свете.
        – А это смерти подобно, – не удержалась Дафна.
        Ему стоило большого усилия не крикнуть ей, чтобы перестала все его слова превращать в шутку. Хотя сам он был любителем делать так же.
        – Вы, насколько я понимаю, – сказал он, – не больше меня жаждете светских удовольствий. Однако noblesse oblige[4 - Положение обязывает (фр.).], как говорят французы.
        – Это так, – согласилась она.
        Он поспешил продолжить:
        – Полагаю, есть способ, с помощью которого я могу избавиться от слишком пристального внимания матроны Фезерингтон, а вы – от удушающей опеки вашей матушки.
        Дафна с интересом взглянула на него и проговорила:
        – Продолжайте!
        – Итак… – Он остановился и, слегка наклонившись к спутнице, заговорщически произнес: – Мы заключаем с вами нечто вроде соглашения.
        Саймон ожидал немедленной реакции: вскрика, хлопка в ладоши, хотя бы улыбки, – но девушка молча смотрела на него, и он не мог понять – то ли она считает его наглецом, то ли идиотом.
        – Что вы думаете об этом? – не дождавшись ответа, спросил он.
        – Я подумала, – медленно проговорила Дафна, – что, вероятно, не напрасно меня предупреждали о вашем бурном прошлом. С вами нужно быть предельно осторожной. Вам недостаточно, что за вечер вы уже не раз пугали меня своим поведением?
        – Разве такое было?
        Она снисходительно потрепала его по рукаву.
        – Было, милорд. Но я простила вам, приписав все природной вспыльчивости.
        Саймон растерянно уставился на нее, а затем произнес:
        – Никогда раньше не испрашивал снисхождения женщин.
        Она пожала плечами:
        – Очень сожалею. Это нисколько не роняет достоинства джентльмена.
        – Знаете, – проговорил он, – сначала я решил, что ваши неудачи с женихами объясняются главным образом тем, что их отпугивают ваши братья, но теперь понимаю: в этом виноваты вы и только вы. Бедный Найджел! И все остальные!
        К его удивлению, она весело рассмеялась:
        – Ошибаетесь. Я не замужем главным образом потому, что большинство видит во мне друга. Это убивает всю романтику. Найджел, разумеется, исключение.
        – Прошу, не перебивайте, – мягко произнес Саймон. – Очень прошу вас дать мне выговориться до того, как Энтони, который уже караулит нас, испортит всю мессу.
        – Говорите же, милорд, – сказала Дафна, заинтригованная всеми этими предисловиями.
        – Мой план заключается в следующем: мы притворимся, что влюблены друг в друга.
        – О!
        – Только притворимся, – успокоил он ее. – Но окружающие должны поверить в это и осознать, что теперь я уже не их добыча.
        – Значит, им надлежит увериться в истинности наших чувств? – чуть обеспокоенно спросила Дафна.
        – Им – да. Но не нам.
        – Разумеется, – подтвердила она. – И что за этим последует? Каковы мои перспективы?
        – Разве нужно объяснять? Во-первых, ваша матушка перестанет таскать вас от мужчины к мужчине, понимая, что этим задевает меня.
        – Не очень вежливо сказано, – заявила Дафна, – но в общем правильно. А во-вторых?
        – А во-вторых, – ехидно улыбнулся он, – мужчины всегда обращают больше внимания на женщину, которой уже кто-то заинтересовался.
        – Я не вполне понимаю, сэр. В каком смысле больше?
        – В самом прямом, мисс Бриджертон.
        Усмехнувшись, он пристально взглянул на нее, заставив покраснеть, а затем произнес:
        – Я сказал, «кто-то заинтересовался», но, извините за самомнение, если этот «кто-то» к тому же еще по случайности герцог, интерес мужчин может возрасти в несколько раз, и вчерашний друг превратится в нетерпеливого соискателя.
        Дафна поджала губы.
        – Хотите сказать, что к тому времени, как вы меня бросите, у моего порога уже будет толпа мужчин, жаждущих моей руки?
        – Помилуйте, мисс Бриджертон, вы бросите меня первой.
        Он обратил внимание, что она никак не оценила этого жеста.
        – Получается, от всего этого я выигрываю гораздо больше, чем вы? – с недоверием уточнила она. – Как благородно!
        Герцог слегка сжал ее руку.
        – Так вы согласны?.. Если отбросить иронию?
        Дафна отвела взгляд от его настойчивых глаз и увидела до боли знакомую картину: миссис Фезерингтон, похожую на стервятника в ожидании добычи; своего старшего брата, словно проглотившего кость; девушек с несчастными лицами…
        – Да, согласна… – сказала она, по-прежнему не глядя на Саймона.
        – Как думаешь, почему они так долго не подходят к нам? – спросила леди Бриджертон и дернула сына за рукав, так как тот не сразу ответил.
        Сама же она не сводила глаз с дочери и ее кавалера, герцога Гастингса, который всего неделю как в Лондоне и уже, кажется, произвел фурор в определенных кругах. А сейчас не отходит от Дафны. Неужели?..
        – Не знаю, матушка, почему так долго, – ответил наконец Энтони, с облегчением провожая взглядом упорхнувшую стайку семейства Фезерингтон. – По-моему, они танцевали.
        – Полагаешь, Дафна ему понравилась? – с детским восторгом спросила мать. – Ее ждет титул герцогини?
        Энтони нетерпеливо передернул плечами.
        – Ты не отпускаешь Дафну ни на шаг. Поэтому ее не ждет ничего, кроме твоей юбки.
        – Не смей разговаривать со мной в таком тоне, Энтони Бриджертон! И с чего ты взял, что я так сурова с твоей сестрой?
        – Она мне сама говорила, – солгал Энтони, ибо Дафна никогда не жаловалась ему на мать.
        – Что за вздор… Боюсь, Порция Фезерингтон будет не очень довольна сегодняшним вечером.
        – Иногда я не понимаю тебя, мама… Ты хочешь, чтобы Дафна удачно вышла замуж и была счастлива, или для тебя главное – победить соперницу в гонках к алтарю?
        Леди Бриджертон даже притопнула от возмущения.
        – Дерзкий мальчишка! Впрочем, – добавила она с чарующей улыбкой, – совсем не откажусь от удовольствия увидеть выражение лица миссис Фезерингтон, когда моя дочь завоюет руку и сердце звезды этого сезона.
        – Ты неисправима.
        – И совершенно безнадежна… если дело касается моих детей.
        – Ох, мама!
        – Перестань вздыхать, Энтони! Что подумают люди?
        – Они не слышат моих вздохов, – с улыбкой сказал тот.
        Он не мог подолгу злиться на мать. И она на него тоже. Тем более что Дафна и Саймон уже приблизились к ним.
        – Как вам бал? – обратилась к ним леди Бриджертон.
        – Выше всяких похвал, – ответил Саймон. – Ваша дочь не только хороша собой, но и прекрасно танцует.
        Энтони фыркнул. Такого он никогда еще не слышал от своего друга. Но Саймон не обратил на него ни малейшего внимания.
        Вайолет Бриджертон расцвела на глазах.
        – О, как приятно слышать. Дафна обожает вальсировать… Я верно говорю, Дафна? – спросила она, потому что дочь молчала.
        – Да, мама.
        – Я уверен, мисс Бриджертон, – сказал Саймон, – что ваша матушка позволит мне вторично пригласить вас на вальс, когда заиграет музыка. А пока мы, с вашего позволения, пройдемся по залу.
        – Вы только что делали это, – заметил Энтони.
        Саймон снова проигнорировал его выпад.
        – Мы, с вашего позволения, немного пройдемся, леди Бриджертон, – повторил он, – но постараемся находиться в поле вашего зрения. Вы не возражаете?
        Бледно-лиловый шелковый веер еще сильнее заколыхался в руке Вайолет, когда она ответила:
        – Я не возражаю, ваша светлость. То есть я хотела сказать, Дафна не возражает… Я верно говорю, дочь моя?
        – Да, мама.
        Дафна была сама невинность и покорность.
        – А я, – прорычал Энтони, – пойду за виски! Не понимаю, что тут происходит!
        – Энтони! – воскликнула Вайолет и с любезной улыбкой обернулась к Саймону: – Не обращайте на него внимания.
        – Я всегда именно так и поступал, – с улыбкой произнес тот.
        – Дафна, – предложил брат, – я тоже мог бы сопровождать тебя, чтобы не вызывать лишнего…
        – Энтони, – перебила старшего сына Вайолет Бриджертон, – им не нужен сопровождающий, если они пройдутся здесь, по залу.
        – Нет, нужен! – упорствовал Энтони.
        – Убегайте скорее! А я придержу этого блюстителя нравов, – весело крикнула им вслед Вайолет.
        И она в самом деле крепко ухватила сына за руку. Удалявшемуся вместе с Дафной Саймону оставалось только удивляться и отчасти восхищаться разыгравшейся на его глазах сценкой.
        – Что за спектакль ты устроил тут? – прошипела мать.
        – Я защищаю собственную сестру!
        – От герцога? Разве он так опасен? По-моему, он твоя копия. Или ты – его.
        Энтони застонал:
        – Боже, тогда тем более ее нужно защищать. Ты нас обоих плохо знаешь, мама.
        Она участливо погладила его руку.
        – Ты преувеличиваешь, сын мой. Не нужно быть чересчур подозрительным. Если Саймон осмелится увести нашу девочку на балкон или, не дай бог, в коридор, можешь ринуться на выручку. А пока позволь ей насладиться минутами славы, и пускай остальные завидуют!
        Энтони мрачно смотрел в спину друга.
        – Завтра я убью его!
        – О господи, никогда не думала, что мой сын так кровожаден. Ты ведь мой первенец, и я должна была бы знать тебя лучше, чем всех остальных. Но иногда ты меня просто удивляешь…
        – Удивление – хорошее качество, мама, – утешил ее Энтони уже более спокойно. – Способность удивляться молодит… А вот и Колин. Поговори с ним, а я удаляюсь, с твоего разрешения.
        Почему ее дети так не любят слушать разумные речи? Но все-таки они совсем не плохие, даже, можно сказать, славные.
        Этот вывод вызвал у нее вздох облегчения, и она с чувством гордости стала наблюдать за Дафной, которая шла под руку с герцогом. Какая прекрасная пара! Неужели присутствующие не замечают этого?
        Нет, определенно из Дафны получится превосходная герцогиня. Она просто рождена для такого титула!
        Леди Бриджертон перевела взгляд на Энтони, однако тот вскоре исчез из поля ее зрения. Вновь заиграла музыка и закружились пары. Виконтесса с довольной улыбкой взирала на танцующих.
        Но внезапно ее улыбка угасла и сменилась выражением удивления, а затем Вайолет встревоженно нахмурилась. Что происходит? Дафна направляется к ней, почему-то опираясь на руку другого джентльмена.
        Где же герцог? А, вон он…
        Он уже танцевал с другой – подумать только! Да еще с кем! С Пенелопой Фезерингтон!
        Глава 6
        Вашему автору стало известно, что за вчерашний вечер герцог Гастингс не менее шести раз позволил себе упомянуть, что в его планы никак не входит женитьба. Но если он вознамерился таким образом охладить пыл честолюбивых матерей, то совершил непростительную ошибку. Они расценили его откровения как вызов.
        И нельзя не заметить, что все его крамольные высказывания прозвучали до знакомства с прелестной и весьма неглупой мисс Дафной Бриджертон.
        Что автор и доводит до вашего сведения.
        «Светская хроника леди Уистлдаун», 30 апреля 1813 года
        На следующий день Саймон появился у дверей дома Бриджертонов на Гросвенор-сквер. Одной рукой он схватился за медный дверной молоток, второй – держал огромный и непомерно дорогой букет голландских тюльпанов.
        Он не предполагал, что его скромный полушутливый план потребует каких-то срочных дополнительных действий, но вчера вечером Дафна разумно рассудила, что, если он не нанесет ей визит на следующий день, никто, и в первую очередь ее мать, не поверит в серьезность его намерений.
        И Саймон не мог не признать правоту Дафны. Тем более кому, как не ей, не говоря уж о ее матери, знать все тонкости светского этикета, о которых он имеет весьма смутное понятие. Ведь ему никогда еще не приходилось ухаживать за женщинами из высшего круга.
        Дверь открылась почти сразу, перед Саймоном возник дворецкий, высокий худой мужчина с ястребиным носом. Мельком взглянув на визитную карточку гостя, он кивнул и почтительно произнес:
        – Прошу за мной, ваша светлость.
        Из всего этого Саймон пришел к выводу, что его ожидали.
        Но сам он совсем не ожидал увидеть картину, которая вскоре открылась его глазам.
        Прежде всего взору его предстало неземное создание в светло-голубом шелковом одеянии, расположившееся на зеленой узорчатой софе и радостно улыбавшееся всем присутствующим. Потому что в комнате, кроме этого создания, оказавшегося Дафной, находилось с полдюжины молодых людей, один из которых, опустившись на колено, исторгал из своих уст какие-то слова. Насколько успел уловить Саймон, это были стихи. А поскольку он когда-то слышал или читал, как поэзию сравнивали с ароматными цветами – розами, гиацинтами, еще какими-то, – то не очень удивился бы, если изо рта этого олуха вылетели бы пахучие лепестки.
        Однако они не вылетели, и вообще вся сцена показалась ему безвкусной и просто отвратительной.
        Он задержал взгляд на Дафне, продолжавшей улыбаться фигляру-декламатору, и ожидал, что она обратит наконец внимание на вошедшего.
        Но она не обратила.
        Он почувствовал, как свободная от букета рука сжалась в кулак, и медленно двинулся по комнате, размышляя, на кого бы стоило его опустить.
        Дафна по-прежнему улыбалась, и как прежде, не ему.
        Безмозглый поэт! Скудоумный шут!.. Саймон внимательнее пригляделся к юному гению. Куда сподручнее нанести удар? В левую скулу или в правую? А может, в подбородок? Тогда он определенно замолчит.
        – А вот эти стихи, – объявил поэт, – я написал вчера ночью в вашу честь.
        Саймон не сдержал стона. В предыдущем стихотворении не без труда он угадал один из сонетов Шекспира (только зачем читать его, стоя на коленях?), но слушать оригинальные стихи этого недоумка было выше его сил.
        – Ваша светлость!
        Наконец-то она изволила его заметить!
        Он сдержанно поклонился, холодное выражение его лица явно контрастировало с восторженными лицами собравшихся.
        – Мисс Бриджертон…
        Он направился к ней.
        – Рада видеть вас, милорд.
        Все та же светская улыбка. Или все-таки другая?
        Саймон поднял повыше букет и решил пробраться к Дафне, однако путь ему преграждали четыре юных поклонника, и никто из них не выказал намерения посторониться. Пронзив первого из них свирепым взглядом, заставившим бедного юношу опустить глаза и закашляться, Саймон сумел достичь свободного пространства возле одного из окон.
        Но все равно Дафна оставалась недостижимой. Он был уже готов пойти на крайние меры, оттолкнуть кого-то, но в это время раздался голос Вайолет Бриджертон. Он сразу не заметил ее за изгородью из этой юной поросли.
        – Ваша светлость! – воскликнула она. – Как приятно, что вы оказали нам честь своим визитом.
        – Я просто не представлял, как можно не сделать этого, – пробормотал он, целуя затянутую в перчатку руку. – Ваша дочь такое сокровище…
        Игра началась. План пришел в действие.
        Вайолет радостно вздохнула:
        – Какие изумительные тюльпаны! Прямо из Голландии? Здесь они просто немыслимо дорогие!
        – Мама! – довольно резко перебила родительницу Дафна, появляясь из-за спины одного из поклонников. – О чем вы спрашиваете? Что может на это ответить герцог?
        – Могу сообщить, сколько заплатил за них, – ответил он с насмешливой улыбкой, которая и нравилась Дафне, и раздражала ее.
        – Вы этого не сделаете!
        Склонившись к юной леди, он с той же улыбкой произнес:
        – Не вы ли только вчера уверяли меня, что я герцог и, значит, могу говорить и делать все, что захочу?
        – Что угодно, но не это! – парировала девушка. – Вы не настолько плохо воспитаны.
        – Герцог не может быть плохо воспитан! – возмутилась леди Бриджертон. – О чем ты говоришь, Дафна?
        – Всего-навсего об этом букете, – ответил за нее Саймон. – О том, сколько он стоит. Ваша дочь полагает, я не решусь открыть вам этот секрет.
        – Вы поведаете мне об этом позднее, – обретая дремлющее в ней чувство юмора, произнесла Вайолет. – Когда Дафны не будет рядом.
        После этих слов она направилась прямиком к узорчатой софе и в считанные минуты расчистила ее от поклонников, не забывая мило улыбнуться каждому. Саймону оставалось только удивляться ее дирижерским способностям.
        – Ну вот, – сказала виконтесса, – здесь вам будет удобнее. Дафна, почему ты не приглашаешь герцога сесть на софу?
        – Вы имеете в виду, мама, на место, еще нагретое лордом Рейлмонтом? Или мистером Крейном?
        – Именно так, дорогая. Ведь они собирались уходить. Разве нет? Мистер Крейн предупреждал, что должен в три часа встретиться со своей матушкой.
        – Но сейчас всего лишь два, мама. – Дафна кивнула в сторону каминных часов.
        – Зато какое движение на улицах, – не унималась Вайолет. – Сколько лошадей, экипажей!
        – Опаздывать на встречу с матерью весьма некрасиво, – подтвердил Саймон. – Даже хуже, чем на свидание с возлюбленной.
        – Как вы верно подметили, ваша светлость! – воскликнула Вайолет. – То же самое я постоянно говорю моим детям.
        – Особенно мне, – заметила Дафна. – Причем каждый день и по многу раз.
        Саймон ожидал взрыва негодования со стороны виконтессы, но та встретила улыбкой выпад дочери и даже поддержала ее.
        – Кто еще поймет меня, как Дафна, – сказала Вайолет. – А теперь прошу извинить, я удаляюсь… Мистер Крейн, ваша матушка не простит мне, если я не выдворю вас вовремя! Пойдемте, пойдемте…
        Она повлекла к дверям бедного Крейна, лишив таким образом возможности как следует попрощаться с Дафной.
        Наверное, подумал Саймон, она видит в этом молодом человеке главного соперника на пути к сердцу дочери. И ему вдруг стало искренне жаль мистера Крейна.
        – Не могу определить, – негромко обратилась Дафна к Саймону, – моя мама отменно любезна или до неприличия бесцеремонна?
        – И то и другое, – сказал Саймон, усмехаясь и глядя, как виконтесса выпроваживает вслед за Крейном юного лорда Рейлмонта.
        Оставшиеся кавалеры уже без всяких усилий со стороны хозяйки начали покидать гостиную.
        – Ну, что скажете о способностях моей матушки? – спросила Дафна. В ее голосе не было и тени одобрения.
        – Они удивительны.
        – Сейчас она вернется сюда.
        – Жаль. А я уж решил, вы целиком у меня в когтях.
        Дафна рассмеялась:
        – То, что произошло в коридоре у леди Данбери, больше не повторится. – Она внимательно взглянула на герцога. – И вообще я поняла: абсолютно не правы те, кто продолжает считать вас шалопаем и повесой. Человек с таким ироническим складом ума не может быть ни тем ни другим. Однако юмор у людей вашего толка бывает жестоким.
        – Мы, повесы, можем быть всякими.
        Дафна снова рассмеялась. Теперь настал его черед вглядеться в ее лицо. Он смотрел, не зная, что хотел бы отыскать в нем, но испытывая от этого удовольствие. Какие красивые умные глаза с глубоким зеленоватым оттенком! Он впервые видел их при дневном свете.
        Видимо, созерцание затянулось, потому что она с тревогой и замешательством вопросительно произнесла:
        – Милорд?..
        Он пришел в себя, моргнул.
        – Прошу прощения, мисс Бриджертон.
        – Вы были где-то очень далеко, да? – спросила она, слегка нахмурившись.
        И брови у нее красивые, и какой высокий чистый лоб.
        – Да, действительно далеко, – повторил он, тряхнув головой. – Во многих странах.
        – И благополучно вернулись оттуда, как и из вашей теперешней задумчивости. А вот я никуда не ездила дальше Ланкашира. Какая же я провинциалка! – с грустью проговорила она.
        – Еще раз извините мою рассеянность, – сказал он.
        – Или, наоборот, сосредоточенность, – поправила Дафна. – Только на чем?
        Герцог усмехнулся:
        – Наверное, на моем бесшабашном прошлом. А ваших братьев вы тоже считаете повесами?
        – Они сами причисляют себя к таковым, но я придерживаюсь другого мнения.
        – Как вы добры! Или, напротив, жестоки. Ведь неизвестно, что больше привлекает женщин…
        – Вопрос в том, кого называть повесой, бесшабашным и так далее. Если того, кто только и умеет сунуть язык в рот женщине и назвать это поцелуем… – проговорила она задумчиво и серьезно
        Саймон содрогнулся и произнес:
        – Вам не следует обсуждать такие вещи!
        Дафна пожала плечами:
        – Почему же? Я достаточно взрослая. И читаю книги.
        – Вы даже не знаете, о чем говорите.
        Она снова передернула плечами.
        – Я устала напоминать вам: у меня четыре брата. Ну три. Грегори пока не в счет.
        – Им следует внушить, чтобы в вашем присутствии держали языки за зубами!
        – Как вы строги. В большинстве случаев они даже не замечают моей скромной персоны, когда увлечены своими разговорами… Однако вернемся к началу нашей беседы.
        – О чем? – Саймон был готов обсудить с ней любую тему.
        – О природе юмора. Я сказала, что у таких людей, как вы, он, как правило, жесток. И знаете почему?
        – Понятия не имею.
        – Потому что они не умеют смеяться над собой, им всегда нужна жертва их иронии.
        – Им или мне? Я уже перестал понимать вас, мисс Бриджертон.
        – Вы, ваша светлость, достаточно умны для того, чтобы не следовать по их стопам.
        – Даже не знаю, как поступить: поблагодарить вас или придушить?
        – Придушить? – Она широко раскрыла глаза, и он сделал усилие, чтобы снова не утонуть в них. – Но за что, помилуйте?
        – Я собираюсь придушить вас, – медленно повторил он, – следуя одному главному принципу.
        – Каков же этот принцип?
        – Главный принцип мужчины.
        – И в чем же он заключается? Просветите, пожалуйста. – Но не услышав ответа, продолжила: – В том, что он прямо противоположен во всем женщине. Да? Начиная с анатомии…
        Саймон беспомощно огляделся.
        – Где ваш старший брат, черт бы его побрал? Или на худой конец матушка? Вы слишком дерзки. Кто-то из них должен вас остановить.
        Дафна с искренним недоумением посмотрела на собеседника.
        – Что с вами, милорд? Вы еще будете иметь удовольствие повидать Энтони. Впрочем, удивляюсь, что его нет до сих пор. Возможно, отдыхает после лекции, которую прочитал мне вчера поздно вечером.
        – О чем же?
        – О, пустяки. Всего лишь о ваших грехах и недостатках.
        – Ну, насчет недостатков, уверен, он сильно преувеличил.
        – А насчет грехов?
        – Тоже.
        Однако голос его прозвучал уже не так уверенно. За что он и удостоился еще одной улыбки.
        – Преувеличил или нет, – сказала Дафна, – но Энтони опасается, что у вас что-то на уме.
        – У всех что-то на уме. Если, конечно, он имеется.
        Дафна оценила его игру слов, однако посчитала нужным уточнить подозрения Энтони:
        – Он считает, вы задумали какую-то каверзу.
        – Я всегда был горазд на всякие проказы. – Саймон уже обрел прежнюю легкость тона.
        – Какие, например?
        – Это моя тайна.
        Дафна нахмурилась и сказала:
        – Кстати, о тайнах… Думаю, нужно посвятить Энтони в свои планы.
        – Зачем? Хотите послушать еще одну лекцию?
        Она не могла не согласиться с ним. Не нужны ей лишние нравоучения! И так уже тошно от них!
        – Тогда поступайте как считаете нужным, – сказала она.
        Это ему понравилось.
        – Дорогая Дафна… – начал он и увидел, как от удивления у нее слегка приоткрылись губы. – Дорогая Дафна, – повторил он уверенно, – полагаю, вы не станете принуждать меня обращаться к вам с прежней официальностью – «мисс Бриджертон»? После всего, что между нами было, – добавил он со значением.
        – Ничего у нас не было, несносный вы человек, – не могла не рассмеяться она. – Но разрешаю называть меня по имени.
        – Замечательно. – Он снисходительно поклонился. – А вам я милостиво разрешаю называть меня «ваша светлость».
        Она с улыбкой шлепнула его по руке.
        – Ладно, – согласился он. – Я прочитал ваши мысли. Тогда «Саймон», если посмеете.
        – Посмею, – заверила она.
        – Что ж, – произнес он и бросил на нее обжигающий взгляд, – мне просто не терпится услышать, как вы произносите мое имя.
        У нее возникло ощущение, что герцог намекает на что-то другое, но не была твердо уверена в своей правоте. Жаркая волна окатила ее лицо, грудь, руки… Дафна невольно попятилась и отгородилась спинкой кресла.
        – Какие красивые цветы вы принесли.
        Он слегка прикоснулся к букету кончиками пальцев.
        – Голландцы умеют их выращивать.
        – Изумительный букет!
        – Но он не для вас.
        – Что?
        – Он для вашей матушки.
        – Ах как умно и дипломатично, Саймон! – На имени она сделала ударение. – Мама просто растает от удовольствия. Но вам это не сулит ничего хорошего.
        – Отчего же?
        – Такая любезность лишь утвердит ее в мысли, что вас нужно заполучить в зятья. И станет добиваться этого с удвоенной силой.
        – Тогда возьмите букет себе!
        – Теперь уже нет!.. Насколько понимаю, мама и без букета доверяет вам больше, нежели кому бы то ни было. Так надолго она еще никогда не оставляла меня с джентльменами.
        – Неужели?
        – Во всяком случае, время от времени подходила к дверям.
        – Возможно, она и сейчас там?
        Дафна повернула голову, прислушалась.
        – Нет, я бы слышала стук ее каблуков. – Она снова подняла на него глаза. – Но прежде чем мама вернется, хочу поблагодарить вас.
        – За что, если не секрет?
        – Ваш замысел хорошо действует. По крайней мере в мою пользу.
        – Уже? Каким образом?
        – Разве вы не заметили, сколько кавалеров пожаловало сегодня ко мне чуть ли не с утра?
        Он скрестил руки на груди, насмешливо улыбнулся:
        – Я с трудом сосчитал их.
        – Такого наплыва никогда не наблюдалось. Мама просто раздулась от гордости! Даже Гумбольдт, наш дворецкий, сиял. Я с рождения не видела улыбки на его лице. Ой, смотрите, у вас намок сюртук! Это от цветов. Вы их слишком сильно прижимали к себе.
        Она непроизвольно приблизилась, прикоснулась к его одежде, желая стряхнуть капли. И тут же отпрянула, поняв, что делает не то, ощутив сквозь ткань жар и силу его тела.
        Она залилась румянцем до самой шеи.
        Губы Саймона снова растянулись в очаровательно-саркастической улыбке, и он негромко произнес:
        – Отдал бы все свое состояние, чтобы разгадать, о чем вы сейчас подумали.
        Дафна вспыхнула еще больше и даже раскрыла рот, чтобы дать отпор наглецу, но, к счастью, в этот момент в комнату вплыла леди Бриджертон и воскликнула:
        – Прошу простить, что так надолго оставила вас! У этого Крейна лошадь потеряла подкову, и я, конечно, сопроводила его на конюшню и помогла отыскать конюха и этого… как его… кузнеца.
        Дафне оставалось только безмерно удивляться, ибо за всю свою жизнь она не помнила, чтобы нога матери переступала порог конюшни.
        – Вы исключительно заботливая хозяйка, – сказал Саймон, вновь подхватывая букет и вручая ей. – Это для вас. Извините, что не отдал раньше.
        – Мне? Серьезно?
        Что-то трогательно-детское было в ее возгласе, в расширившихся глазах, из чего Дафна сделала запоздалый вывод, что, видимо, многие годы никто не дарил цветов ее матери. Даже покойный супруг.
        – Не знаю, что и сказать вам, ваша светлость… – смущенно проговорила Вайолет.
        – Просто скажи «спасибо», мама, – посоветовала Дафна, смягчив очередную колкость теплой улыбкой.
        – Ох, Дафна, гадкая девчонка! – Вайолет шлепнула ее по руке.
        Она сама была похожа в эти минуты на разыгравшуюся девчонку. Дафна не могла припомнить, когда мать выглядела так молодо.
        – Спасибо, ваша светлость, – поблагодарила Вайолет. – Этот чудесный букет имеет для меня особое значение, я его не забуду.
        Было видно, что Саймон собирался что-то ответить, но потом передумал и почтительно склонил голову.
        А Дафна сказала себе: как мало бывает нужно для того, чтобы человек пусть ненадолго, но почувствовал себя счастливым. И Саймон сумел сделать это… Саймон. Герцог Гастингс…
        «Я буду дурой, – подумала она, – если не сумею влюбиться в такого мужчину. А еще будет замечательно, если он разделит мои чувства. А пока неплохо бы хоть чем-то помочь матери, проявить внимание».
        – Мама, – сказала Дафна, почти изнемогая от переполнивших ее добрых чувств. – Я принесу вазу.
        – Что? – От удивления Вайолет чуть не уронила букет. – Да, конечно. Скажи Гумбольдту, пускай найдет ту хрустальную, моей бабушки.
        Дафна уже направилась к двери, чтобы выполнить это поручение, когда на пороге возникла грозная фигура старшего брата.
        – А, – вместо приветствия сказал он, – вот с тобой-то я и хотел продолжить разговор, сестрица.
        – Немного позднее, Энтони, – миролюбиво ответила она. – Мама просила принести вазу. Гастингс подарил ей цветы.
        – Он у нас? – не скрывая неодобрения, спросил Энтони. – Что ты здесь делаешь, Саймон?
        – Наношу визит твоей сестре, как видишь.
        Энтони прошел в глубь комнаты. Вид у него по-прежнему был разгневанный. Настоящая грозовая туча…
        – Я, кажется, не давал тебе разрешения ухаживать за моей сестрой! – прогремел он. – Проявлять столь повышенное внимание!
        – Это разрешила я, – пришла на помощь леди Бриджертон, подходя к сыну и чуть не тыча ему в нос букет. – Посмотри, какие тюльпаны! Они прекрасны, не правда ли?
        Энтони невольно пришлось их понюхать и запачкать нос пыльцой.
        – Мама, – проворчал он, отстраняясь, – я хочу поговорить с герцогом.
        Последнее слово прозвучало у него почти как ругательство.
        Вайолет повернулась к Саймону.
        – Вы имеете такое желание?
        – Ни малейшего, – любезно ответил он.
        – Тогда вопрос решен. Успокойся, Энтони.
        Дафна зажала рукой рот, но все равно ее смех прорвался наружу.
        – А ты… – Энтони ткнул пальцем в сторону сестры, – тоже успокойся. Не вижу ничего смешного.
        – Пожалуй, я все-таки схожу за вазой, – сказала Дафна.
        – А меня оставите на милость вашего брата? – жалобно произнес Саймон. – Нет уж, пожалуйста, не делайте этого.
        – Но тогда могут завянуть цветы. Кроме того, – Дафна слегка нахмурилась, – неужели вы не осмеливаетесь поговорить с моим братом по-мужски, Саймон?
        – Саймон? – взвился Энтони. – Уже Саймон? Только этого не хватало!
        Не обращая внимания на крик приятеля, герцог с изысканной любезностью ответил:
        – Дело отнюдь не в моей нерешительности, Дафна. Просто не хочу вмешиваться в ваши с ним отношения.
        – Будь я проклят, да что здесь происходит? – снова взорвался Энтони. – Какого черта…
        – Энтони! – воскликнула виконтесса. – Я запрещаю тебе так выражаться в моей гостиной!
        Дафна опять фыркнула.
        Лицо Саймона сохраняло выражение, присущее учтивому гостю. Он лишь слегка повернул голову в сторону раздраженного друга.
        Тот ответил яростным взглядом и затем вновь обратился к матери.
        – Я очень люблю Саймона, – пытаясь говорить спокойно, произнес он. – Но мой друг не из тех людей, кому следует доверять в данном случае. Можете вы это понять, черт…
        – Да, конечно, – поспешила его заверить леди Бриджертон. – Но и ты пойми – герцог нанес визит твоей сестре.
        – И преподнес цветы твоей матери, – миролюбиво добавил Саймон.
        Энтони уставился на его нос, и Саймон не без оснований подумал, что тот вознамерился нанести некоторые повреждения этой части лица.
        Однако худшего не произошло, и Энтони снова обратился к виконтессе:
        – Вы хоть понимаете, какая у этого человека репутация?
        – Полагаю, такая же, как и у тебя, – спокойно ответствовала она. – Кроме того, бывшие повесы обыкновенно становятся превосходными мужьями. Это давно известно.
        – Вздор! И вы не знаете…
        – Энтони, он, как и ты, не настоящий повеса, – подала голос Дафна.
        Взгляд, который бросил на нее брат, был выразителен до комичности, и Саймон едва сдержал смех. Его остановила лишь мысль, что в начавшейся битве между сжавшимся кулаком Энтони и его мозгами может с легкостью победить первый, а этого Саймону не хотелось. В прошлые годы их редкие сражения кончались большей частью вничью, но происходили они все же не в гостиной респектабельного дома и тем более не в присутствии дам.
        – Вы не знаете, – сдавленным голосом повторил Энтони, – не знаете, что он раньше вытворял…
        – Что вы вытворяли, Энтони, – поправила его мать.
        – Да, верно, мы! Но ведь речь идет о моей сестре, черт побери! И то, что у него на уме – я в этом уверен, – имеет весьма малое отношение к поэзии или к цветам!
        Он ткнул пальцем в букет, так и не дождавшийся вазы с водой.
        – Они скоро завянут, – вспомнила Дафна, – я пойду…
        – Подожди! – рявкнул Энтони.
        – Это очень редкие тюльпаны, – пояснила мать. – Они прямо из Голландии.
        – Да хоть из Африки!.. Я готов убить его! Он недостоин целовать ее туфли!
        – Энтони, – сказала леди Бриджертон, – когда ты научишься наконец сдерживать эмоции? Не завидую твоей будущей жене.
        – Ее не будет, черт подери! Во всяком случае, до тех пор, пока я не решу судьбу своей сестры. Ведь сейчас я старший в нашем роду и на мне ответственность… А этот человек…
        – Больше не желаю слышать ни одного грубого слова в адрес нашего гостя, Энтони! – решительно заявила виконтесса.
        – Хорошо, мама. – Он снизил тон. – Если не хотите слышать, позвольте мне поговорить с его светлостью наедине.
        – А я пока схожу за вазой, – сказала Дафна и бросилась вон из комнаты.
        – Поговори, Энтони, – милостиво согласилась мать, – но запрещаю тебе оскорблять герцога.
        – Что вы, мама, разве я посмею? Обещаю держать себя в руках.
        Саймону, выросшему без матери, любопытно было наблюдать трогательную перепалку между людьми, которые – он видел это – души не чаяли друг в друге. Кроме того, он понимал, что после смерти их отца Энтони действительно сделался старшим – и вообще в семье, и здесь, в доме матери, который по законам наследования стал его собственностью, о чем он – даже в запальчивости – не посмел упомянуть и наверняка никогда не упомянет.
        В общем, ни злости, ни обиды Саймон не чувствовал. Все это было интересным и в своем роде забавным.
        – Не беспокойтесь, леди Бриджертон, – заверил он хозяйку. – Нам с Энтони есть о чем потолковать. Беседа будет совершенно миролюбивой.
        Энтони хмуро подтвердил:
        – Да, нам есть что сказать друг другу.
        – Прекрасно, – сказала леди Бриджертон, усаживаясь на софу. – Говорите, а я послушаю. В конце концов, это моя гостиная, и мне здесь нравится.
        – Хорошо, мама, – сдержанно процедил Энтони. – Тогда, с вашего позволения, мы покинем гостиную и пройдем ко мне в кабинет.
        – У тебя есть кабинет? – непочтительно удивился Саймон, на что последовал холодный ответ:
        – Я – глава семьи по мужской линии, не забывай этого.
        – Конечно, старина. Никто не покушается на твои права.
        Они уже выходили из гостиной, когда Энтони резко остановился в дверях.
        – Заткни свой фонтан остроумия, Саймон!
        – Заткнул, – весело отозвался тот.
        – А теперь сделай над собой усилие и пойми, что я в полной мере отвечаю за благополучие Дафны.
        – Сделано! И одновременно вспомнил, что ты сам не далее как на этой неделе собирался познакомить нас. Даже пригласил меня в гости.
        – Это было до того, как я увидел и понял, что ты всерьез заинтересовался ею.
        Саймон подумал, что любопытно было бы знать, какой смысл вкладывает друг в слово «всерьез» и что он сам, Саймон, подразумевает под этим словом. Он спросил:
        – А разве, когда ты собирался познакомить нас, тебе больше хотелось, чтобы я не обратил никакого внимания на твою сестру?
        Энтони несколько раз моргнул, прежде чем ответить.
        – Не ты ли клялся мне, что не помышляешь о женитьбе? – напомнил он.
        Они шли уже по коридору. Сам не понимая отчего, Саймон внезапно разозлился – зачем Энтони ловит его на слове, как мальчишку?
        – Ну говорил! Что из этого?
        Энтони распахнул одну из дверей, пропустил Саймона вперед, и только после того как повернул ключ в замке, ответил:
        – Никто еще не делал Дафне предложения… Я имею в виду, никто из тех, кто чего-то стоит.
        Ответ можно было посчитать косвенным, а можно и прямым. Но и в том, и в другом случае он не льстил Саймону, недвусмысленно причисляя его к нестоящим.
        – Дружище, не слишком ли ты превратного мнения о своей сест…
        Саймон не успел закончить фразы, ибо Энтони кинулся на него и схватил за горло.
        – Как ты смеешь оскорблять мою сестру?
        Помимо того факта, что его друг очень вспыльчив, Саймон знал еще и кое-какие приемы самообороны, пройдя добавочную тренировку в странах Востока, где успел побывать. Довольно легко освободившись от пальцев Энтони, он взял в железные тиски его руки и спокойно произнес:
        – Я нанес оскорбление не твоей сестре, а тебе… А теперь остынь. – Он отпустил руки Энтони и продолжил: – Так уж случилось, что Дафна открыла мне, почему на ее руку находится не слишком много соискателей.
        – Почему же? – переведя дыхание, спросил Энтони.
        – Как я понял, дело в тебе и твоих братьях. Вы не даете ей ни шагу ступить самостоятельно. И ваша матушка тоже. Но твоя благородная сестра берет вину на себя и утверждает, что все, как ты выражаешься, стоящие мужчины видят в ней лишь друга.
        После этого ответа Энтони надолго умолк, и Саймон забеспокоился, не проглотил ли приятель язык, но в конце концов тот негромко произнес:
        – Понимаю. Вы оба в чем-то правы. – И, еще помолчав, заключил: – Но мне все равно не нравится, что ты крутишься возле нее. Таким образом мы вели себя после окончания Оксфорда.
        – Уймись, Бриджертон! – по-студенчески воскликнул Саймон. – Нам было по двадцать лет. Ты что, забыл? Мы были щенками и…
        Он чувствовал: начинается то, о чем он уже почти думать перестал: язык распухает, заполняет рот, гортань… Он нарочито закашлялся, чтобы пресечь заикание. Память печального сиротского детства. Как он страдал тогда! Страшно вспомнить и невозможно простить… Простить того, кого уже нет сейчас на этой земле, но кто причинил ему столько горя…
        – Что с тобой? – обеспокоенно спросил Энтони. – Ты здоров? Я не повредил тебе горло?
        Саймон отрицательно мотнул головой.
        – Позвоню, чтобы принесли чаю, – предложил Энтони. – Это поможет тебе.
        Саймон снова кивнул, хотя пить не хотел. Но пускай приятель отвлечется.
        Энтони дернул шнурок звонка и, повернувшись к Саймону, сказал:
        – Ты не договорил что-то… Садись, продолжай.
        Саймон сглотнул, постарался восстановить дыхание. Спокойнее, спокойнее. Что ты, собственно, так разволновался? Ничего ведь не произошло. Просто легкая перепалка со старым другом.
        Он уселся в кресло и сказал:
        – Да не о чем тут говорить. Ты не хуже меня знаешь, что половина того, что обо мне болтали, преувеличение. По меньшей мере вдвое.
        – Но зато другая половина правдива, – с кривой улыбкой откликнулся Энтони, и Саймон не мог мысленно не согласиться с ним. – Я вовсе не против твоего знакомства с Дафной. Знакомства, но не более того. Я не хочу, чтобы ты ухаживал за ней.
        – Думаешь, я способен соблазнить сестру друга?
        Саймону не хотелось выражаться столь определенно, однако слова вырвались сами.
        – Не знаю, – ответил Энтони. – Но ты не из тех, кто собирается стать примерным семьянином, не так ли? А моя сестра собирается. Не означает ли это, что вы… что ты не должен пытаться вскружить ей голову? Скажи честно: как бы ты вел себя на моем месте?
        Саймон молчал. Еще минуту назад он был готов если не вступить в драку с Энтони, то, во всяком случае, дать ему достойный словесный отпор, но сейчас вдруг понял: друг ведет себя так не ради каприза и не во имя собственного тщеславия, а потому, что любит сестру и чувствует ответственность за ее судьбу. И окажись Саймон на его месте, вполне вероятно, вел бы себя так же. Если не хуже.
        Едва он успел прийти к этому удивившему его самого выводу, как в дверь постучали.
        – Войдите! – крикнул Энтони.
        Но вместо ожидаемой служанки с подносом они увидели на пороге Дафну.
        – Мама сказала, что вы ушли из гостиной не в лучшем настроении и что следует оставить вас наедине, но мне показалось, что мое присутствие не будет лишним, – добавила она с усмешкой. – Иначе вы, чего доброго, друг друга поубиваете.
        – Если убийство и могло произойти, то немного раньше, – сказал Энтони. – Мы чуть не задушили один другого. И не в объятиях. Однако потом раздумали.
        – Кто начал первый? – спокойно поинтересовалась Дафна.
        – Я, – признался Энтони. – Но Саймон мне ответил той же монетой.
        – Если это из-за меня, – проговорила она чуть смущенно, – то совершенно напрасно.
        – Дафф… – начал Саймон, с умилением глядя на Дафну.
        Но Энтони не дал ему договорить и крикнул:
        – Ты назвал ее Дафф! Кто тебе позволил? Уж не она ли сама?
        – Да, я, – спокойно подтвердила сестра.
        – Ты?.. Но…
        – Мне кажется, – перебил друга Саймон, – настало время объясниться.
        Дафна кивнула и сказала:
        – Я тоже так считаю, Саймон.
        Энтони снова заорал:
        – «Дафна»! «Саймон»! Черт вас побери! Что между вами происходит, хотел бы я знать? Ведете себя как заговорщики! Порядочные люди так не поступают!
        – В качестве порядочных людей, – сказала Дафна, – мы и хотим открыть тебе нашу сокровенную тайну… Не бледней, пожалуйста, ничего страшного в ней нет.
        – Да говорите же, будьте вы неладны!
        Саймон любезно улыбнулся:
        – Сразу бы так…
        Глава 7
        …Мужчины совсем как бараны: куда один, туда и все стадо.
        «Светская хроника леди Уистлдаун», 30 апреля 1813 года
        Что же, пришла к заключению Дафна, Энтони воспринял рассказанное ему сравнительно спокойно. К тому моменту, когда Саймон почти закончил изложение их плана (которое довольно часто прерывалось ее пояснениями), брат успел вскрикнуть не больше семи раз: она подсчитала, – что было по крайней мере вдвое меньше, чем она ожидала.
        Все же она попросила его придержать язык, если хочет, чтобы они закончили рассказ. Видимо, он очень хотел этого, потому что кивнул, сжал губы и молча слушал, хотя от его гневного взгляда, казалось, вот-вот рухнут стены или в лучшем случае обвалится лепнина с потолка.
        Когда Саймон и Дафна закончили свой рассказ, он спросил:
        – Вы с ума сошли?
        – Ничего другого я от тебя и не ждала, – заключила его сестра с видом пророчицы.
        – Что еще скажешь? – Голос его набирал силу. – Не знаю только, кто все это придумал и кто из вас главный идиот.
        – Нельзя ли потише? – процедила Дафна. – Хочешь, чтобы мама все услышала?
        – Если услышит, с ней случится сердечный приступ, – сказал Энтони, понижая голос.
        – Значит, мы можем надеяться, что она не услышит? Так, Энтони?
        – Конечно. Потому что вашей дурацкой выдумке не бывать!
        Дафна сложила руки на груди и решительно заявила:
        – Ты не можешь остановить нас! Как ты это сделаешь?
        Энтони кивнул в сторону Саймона:
        – Убью его!
        – Не говори глупости, Энтони!
        – Дуэли бывают и по более пустячному поводу, сестра!
        – Только если дуэлянты кретины!.. Или один из них, – уточнила она.
        – С удовольствием отдам этот титул моему сопернику, – проворчал Энтони. – Но я нисколько не шучу.
        – Но ведь Саймон твой друг!
        – Позвольте мне вставить хоть одно слово… – произнес «друг».
        – С этой минуты он мне больше не друг! – крикнул Энтони.
        Дафна беспомощно посмотрела на герцога:
        – Продолжайте, пожалуйста. Остановите его как-то!
        Саймон улыбнулся, словно ничего не произошло:
        – С удовольствием. Если только бывший друг предоставит мне такую возможность.
        Энтони повернулся к нему. Казалось, он готов снова вцепиться приятелю в горло.
        – Ты немедленно покинешь этот дом!
        – Прежде чем смогу произнести речь в свою защиту?
        – Энтони! – вскрикнула Дафна. – Это и мой дом тоже. И я прошу Саймона остаться.
        Ее брат развел руками.
        – Ладно. Даю ему последнее слово. Ты тоже можешь высказаться.
        Она снова посмотрела на Саймона. Тот пожал плечами. Веселое выражение лица сменилось усталым.
        – Давайте сначала вы, – предложил он. – Это ведь ваш брат, а не мой.
        Дафна набрала в грудь побольше воздуха, уперла руки в бока и проговорила:
        – Прежде всего я хочу повторить, что выигрываю от осуществления нашего замысла больше, чем герцог Гастингс. Хотя он и утверждает, что хочет, извините за выражение, использовать меня, чтобы держать на приличном расстоянии других девиц…
        – И их не в меру агрессивных матерей, – добавил Саймон.
        – И их матерей, – согласилась Дафна. – Но я уверена, что он ошибается. Женщины не перестанут интересоваться им как перспективным женихом только потому, что он оказывает внимание другой. И уж тем более если эта другая – я.
        – А чем ты так плоха? – выкрикнул Энтони.
        Дафна собралась было ответить, но Саймон не позволил:
        – Я уже попытался изложить ему вашу теорию.
        – Понятно, – с недовольной гримасой произнесла она. – И Энтони не удовлетворился вашим изложением. Тогда не представляю, как можно его хоть в чем-то убедить.
        Ей показалось, что звук, который издал Саймон, был похож на одобрительный смешок.
        – Я могу продолжать? – спросила она, обращаясь к брату. – Или мое время истекло?
        Тот молчал, за него ответил Саймон:
        – Он здесь хозяин положения и хранитель времени. Если разрешит, думаю, нам стоит попытаться еще хотя бы раз открыть рот.
        Энтони ударил кулаком по столу и с угрозой в голосе произнес:
        – Заткнись, если не хочешь пробить своей умной башкой окно и вылететь на улицу!
        – Знаете, – сказала Дафна, – я всегда подозревала, что мужчины, по существу, глупые дети. Но никогда не думала, что до такой степени.
        Саймон удовлетворенно улыбнулся, словно услышал комплимент, а Энтони разъяренно крикнул:
        – Продолжай, Дафна!
        – Хорошо. Но я сокращу свое выступление и скажу только одно: сегодня у меня было шесть кавалеров. Шесть! Кто помнит, чтобы такое количество нагрянуло сразу?
        – Я – нет, – пробормотал Саймон, что вызвало раздраженную гримасу Энтони.
        – Я тоже, – подтвердила Дафна. – Потому что такого еще не случалось. Шесть джентльменов один за другим колотили медным молотком в дверь, маршировали по холлам и коридорам, преподносили цветы, пытались вести умные речи, а один даже декламировал стихи.
        У Саймона был такой вид, будто он начнет сейчас аплодировать.
        – А почему это произошло? Кто скажет?
        Дафна ткнула пальцем в сторону брата, но тот промолчал.
        – Потому что он… – палец переместился на Саймона, – его светлость герцог Гастингс был настолько любезен, что оказал мне внимание вчера вечером у леди Данбери.
        Саймон, опиравшийся на книжную полку, моментально выпрямился и возразил:
        – Простите, но я бы не ставил вопрос именно таким образом.
        Дафна устремила на него внимательный взгляд.
        – А как бы вы поставили его?
        Он успел выговорить только местоимение «я», как она снова заговорила:
        – Уверяю, все эти красавцы, которых вы застали в нашей гостиной, никогда раньше не наносили мне визитов.
        – Если они столь близоруки от природы, – с легким презрением произнес Саймон, – почему их нашествие произвело на вас такое впечатление?
        Она несколько раз моргнула, и Саймон заметил, что в глазах у нее заблестели слезы.
        Черт возьми, он вовсе не хотел этого!
        Дафна вытерла один глаз, сделав вид, что он чешется, потом прижала тыльную сторону ладони к губам, думая такими жестами обмануть присутствующих, но это ей не удалось. Энтони приблизился к ней и, положив руку на плечо, крикнул Саймону:
        – Видишь, к чему приводит твой язык! Не обращай на него внимания, Даффи. Он просто осел.
        – Вполне возможно, – сказала она. – Но умный осел.
        Энтони слегка оторопел: не ожидал такой формулировки. Заметив его замешательство, Дафна с улыбкой укорила брата:
        – Не надо было оскорблять гостя. Я вынуждена заступиться за него.
        Саймон поклонился.
        – Большего комплимента в своей адрес не могу себе даже представить, мисс Бриджертон.
        Энтони решил вернуться к прерванному разговору:
        – Значит, их было, я имею в виду посетителей, шесть?
        Она кивнула.
        – С герцогом Гастингсом – семь.
        – И кто-то из них мог бы заинтересовать тебя как… скажем так… как будущий претендент на твою руку?
        Саймон почувствовал, что ему становится немного не по себе. Но отчего? Какое ему, в сущности, дело?
        Дафна наклонила голову.
        – С каждым из них я бы с удовольствием продолжила дружеские отношения. Раньше и они придерживались, насколько я понимаю, такого же мнения. И только сегодня внесли меня в список кандидатур для романтических отношений. Кто знает, если представится возможность, то с одним из них дружба могла бы перерасти в…
        – Но… – воскликнул Саймон, но осекся.
        – Вы хотели что-то сказать? – Дафна смотрела на него с шаловливым любопытством в совершенно невинном взоре.
        Да, он хотел что-то сказать. Очень простую и, по его мнению, совершенно логичную вещь: если все эти джентльмены изволили заметить достоинства Дафны только после того, как их оценил какой-то герцог (или маркиз, виконт, кузнец, черт побери!), то они и есть настоящие ослы и очень странной выглядит готовность Дафны выбрать кого-то из них в мужья…
        Не дождавшись продолжения, Дафна снова повернулась к брату.
        – Значит, ты признаешь действенность нашего плана?
        – О действенности не скажу, но в чем-то он может пойти тебе на пользу. Впрочем, это зависит от того, чего ты хочешь сама.
        – Вот наконец-то слышу разумные слова, – без тени иронии в голосе ответила Дафна. – Энтони, несмотря на то что меня измучила напористость нашей матушки, я хочу замуж. И не собираюсь этого скрывать. Да, хочу, чтобы у меня был муж и собственная семья. Вы даже представить не можете, насколько сильно я этого хочу! И если дурацкая инсценировка, которую мы задумали, сумеет помочь мне, буду только рада.
        Саймону резали слух искренность и прямота ее признания, но в то же время он не мог не поддаться обаянию теплоты, исходившей из ее темных глаз, от ее чуть приглушенного голоса.
        На Энтони тоже подействовали слова сестры, и, глубоко вздохнув, он сказал с некоторой неохотой:
        – Хорошо, я согласен с вашим, как вы его называете, планом.
        Дафна подбежала к нему, порывисто обняла и, поцеловав в щеку, воскликнула:
        – Энтони, ты лучший брат на свете!
        Он перевел взгляд на Саймона и проговорил извиняющимся тоном:
        – Видишь, что с нами творят женщины… На какой обман вы меня толкаете!
        Саймон не мог не подивиться быстрой смене настроения у Энтони: за короткое время он, Саймон, успел превратиться из закадычного друга в отъявленного врага и потом снова сделаться добрым приятелем.
        – Однако, – еще громче и увереннее продолжал Энтони, – у меня есть условия.
        – Мы полны внимания, – сказал Саймон.
        Уловив в его тоне насмешку, Энтони бросил на него недовольный взгляд и продолжил:
        – Прежде всего тайна вашего замысла не должна выходить за пределы этой комнаты.
        – Конечно, – сразу согласилась Дафна. – Мы и не думали по-другому.
        – Совершенно верно, – подтвердил Саймон. – И хотя я уверен, что ваша матушка только восхитилась бы нашей сообразительностью, вам, разумеется, виднее, кого посвящать в наши тайны.
        Энтони смерил его ледяным взглядом: когда он уймется, этот шутник? Мы не на студенческой вечеринке.
        – Кроме того, – процедил Энтони, – вы оба не должны оставаться наедине. Нигде и никогда!
        Саймон промолчал, но Дафна проговорила с легкостью:
        – Это несложно. Ведь если бы мы влюбились по-настоящему и были помолвлены, все было бы точно также, да?
        Саймон вспомнил, что они с Дафной почти уже нарушили эти строгие установления, когда случайно наткнулись друг на друга в коридоре у леди Данбери, и если бы не пьяный Бербрук, то, можно считать, они были наедине. И потом, во время танца, тоже… если бы не следившие за ними глаза Энтони, с чрезмерным и довольно назойливым рвением исполняющего обязанности старшего в семье.
        Сейчас Энтони воззрился на него в ожидании ответа на второе свое условие.
        Саймон коротко кивнул:
        – Согласен.
        – И еще, – продолжил Энтони. – Оно относится в большей степени к тебе, Саймон. Если я когда-нибудь увижу… или узнаю, что ты каким-то образом порочишь… репутацию Дафны своим поведением… Если увижу, что ты осмелился, например, поцеловать ее ручку, когда рядом с ней нет сопровождающих, то я… я оторву тебе голову!
        Дафна посмотрела на него с некоторым сожалением, как на не вполне здорового человека.
        – Ты не находишь, Энтони, что это уже слишком?
        – Нет! – рявкнул он.
        – О, тогда я умолкаю.
        – И правильно делаешь, сестра! Я не слышу твоего ответа, Гастингс.
        Саймон молча наклонил голову.
        – Хорошо, – с видимым облегчением выдохнул Энтони. – Значит, с этим мы покончили, и ты можешь нас покинуть.
        – Энтони! – с упреком воскликнула Дафна.
        – Должен ли я понимать, что мне отказано в обеде, на который я был тобою приглашен? – спросил Саймон.
        – Именно.
        – Нет! – Дафна схватила брата за рукав. – Ты приглашал его? Как же тебе не стыдно!
        – Это было давным-давно, – буркнул Энтони. – С тех пор прошли годы.
        – Это было в прошлый понедельник, – уточнил Саймон.
        – Вы должны обедать с нами, – решила Дафна. – Мама будет так рада! А ты, дернула она брата за рукав, – перестань придумывать, как сподручнее отравить своего друга!
        Раньше, чем Энтони сообразил, что ответить, Саймон со смехом произнес:
        – Не беспокойтесь за мою жизнь, Дафна. Еще со школы я помню, что у него всегда было плохо с химией.
        – Я все-таки убью его! – сказал Энтони как о чем-то уже решенном. – Еще на этой неделе.
        – Ты не сделаешь этого! – воскликнула Дафна. – Уже завтра вы будете в вашем клубе дымить манильскими сигарами.
        – Не уверен, – сказал Энтони.
        – Нет, будете! Я права, Саймон?
        Он задумчиво изучал лицо своего друга и видел в нем что-то новое, чего не замечал раньше. Особенно в глазах. Что-то очень серьезное.
        Шесть лет назад, когда Саймон покинул Англию, они были юношами. За прошедшие годы оба, несомненно, изменились, он это чувствовал по себе, однако своего друга принимал таким, каким тот был в свои двадцать с небольшим. Но ведь и Энтони уже не прежний, у него появились обязанности, о которых Саймон и представления не имеет. Семейные обязанности. И ответственность: вести по жизни младших братьев, защищать сестер. У Саймона – всего лишь отягощавший его существование титул, у Энтони – целая семья. И тяготы эти несоизмеримы: его другу приходится намного тяжелее, – так стоит ли на него обижаться за то, что он чересчур ретиво исполняет свои обязанности и порой заходит в своей горячности слишком далеко?
        – Мне кажется, – медленно проговорил наконец Саймон, обращаясь к Дафне, – мы с вашим братом сейчас далеко уже не те, что шесть лет назад. И с этим ничего не поделаешь.
        Спустя некоторое время в доме Бриджертонов началась суматоха – иначе говоря, приготовления к обеду.
        Дафна переоделась в вечерний туалет – темно-зеленое бархатное платье, которое, как говорили, придает ее карим глазам изумрудный оттенок. В нем она и находилась сейчас в главном зале дома, где тщетно пыталась успокоить мать, у которой разгулялись нервы.
        – Почему Энтони не сказал мне, что пригласил к обеду герцога? – возмущалась Вайолет, усердно жестикулируя. – Мы ничего не успеем сделать. О боже!
        Дафна держала в руках меню обеда: оно начиналось черепаховым супом и после тройной смены блюд заканчивалось мясом молодого барашка под соусом бешамель, за которым следовал десерт четырех видов. Ей трудно было скрыть саркастические нотки в голосе, когда она сказала:
        – Не думаю, мама, что у герцога будет основание пожаловаться на недостаточное количество еды.
        – Хочу надеяться, этого не произойдет! – воскликнула Вайолет. – Но если бы я знала о его визите заранее, то распорядилась бы подать говядину.
        – Герцог понимает, что у нас не званый обед.
        Виконтесса произнесла назидательно:
        – Если присутствует герцог, обед не может считаться простой домашней трапезой. Ты просто не понимаешь многих вещей.
        Дафна задумчиво посмотрела на мать. Та говорила вполне серьезно и явно была расстроена.
        – Мама, – повторила девушка, сама поражаясь своему терпению, – не думаю, что Гастингс из тех, хотя и стал недавно герцогом, кто ожидает, что из-за его присутствия на обеде мы все встанем на голову.
        – Возможно, он не ожидает именно этого, дочь моя, но в каждом обществе есть свои правила, традиции. И откровенно говоря, я не понимаю твоего спокойствия и полного отсутствия интереса.
        – Ничего подобного, мне очень интересно.
        – Но ты совсем не переживаешь. И даже нисколечко не обеспокоена. Ведь он собирается жениться на тебе.
        – Мама, он ничего не говорил об этом!
        – Он и не должен. А для чего, скажи, он танцевал с тобой прошлым вечером? С тобой и больше ни с кем. Ах да, еще удостоил этой чести Пенелопу Фезерингтон. Но она не в счет. Он сделал это из жалости к бедняжке.
        – Мне нравится Пенелопа, мама.
        – Мне тоже. И я жду не дождусь того дня, когда ее мать сообразит наконец, что девушке такой комплекции совершенно не подходит оранжевый атлас. Это ужасно!
        – А что подошло бы? – спросила Дафна.
        – Не знаю! Не приставай, пожалуйста, с нелепыми вопросами, когда я и так не нахожу себе места от волнения!
        Дафна безнадежно покачала головой:
        – Лучше я пойду и разыщу Элоизу.
        – Да, это будет кстати. И проследи, пожалуйста, чтобы Грегори не измазался до того, как сядет за стол. Проверь его уши, слышишь! Он плохо моет их… А насчет Гиацинты – просто не знаю… Боже, что нам с ней делать? Гастингс не ожидает увидеть за столом десятилетнего ребенка.
        – Энтони говорил ему, что мы обедаем всей семьей.
        – Но многие семьи не сажают за общий стол самых младших.
        – Значит, мы в числе тех немногих, кто это делает. – Дафна решилась наконец на глубокий демонстративный вздох. – Я сама говорила с герцогом, и он все понял. Даже сказал, что предвкушает удовольствие пообедать в нормальной семейной обстановке. Ведь у него нет семьи и, говорят, не было.
        – Бедняга!.. Помоги нам Бог!
        Лицо виконтессы ничуть не успокоилось – напротив, пошло пятнами.
        – Знаю, о чем ты подумала, – ласково сказала Дафна, не переставая поражаться своему терпению. – И ручаюсь, что сегодня Грегори не подложит кусок картофеля в сметане на стул Франческе. Он уже повзрослел.
        – Но он сделал это на прошлой неделе!
        – Вот с тех пор он и стал взрослее, – не очень уверенно предположила Дафна.
        Взгляд матери ясно говорил, что она абсолютно не согласна с этим утверждением.
        – Хорошо, – сказала Дафна, вспомнив пример старшего брата, – тогда я просто пообещаю, что убью его, если он будет плохо себя вести.
        – Угроза смерти его не напугает: он, к счастью, еще не знает, что это такое, – философски заметила мать. – Лучше сказать, что в наказание я продам его лошадь.
        – Он никогда этому не поверит, мама, зная твое доброе сердце.
        Леди Бриджертон развела руками:
        – Выходит, мы вообще беспомощны перед ним.
        – Боюсь, что так.
        – Дети – сплошное беспокойство, – заключила Вайолет.
        Дафна улыбнулась. Она хорошо знала, как ее мать обожает это беспокойство.
        Леди Бриджертон откашлялась, прежде чем произнести чрезвычайно значительную, с ее точки зрения, фразу:
        – Полагаю, дочь моя, Гастингс был бы для тебя отличной партией.
        – Только полагаешь, мама? Я уверена, что вообще любой герцог отличная партия, даже если у него две головы и он брызжет слюной при разговоре. Из обоих ртов.
        Мать не могла не улыбнуться.
        – Ох и острый у тебя язычок, дорогая! Но должна признаться, что вовсе не намерена выдать тебя за кого угодно. И если я знакомила тебя со многими мужчинами, то лишь для того, чтобы пополнить число твоих поклонников. Моя заветная мечта, – вздохнула Вайолет, – видеть тебя в браке такой же счастливой, какой была я с вашим отцом.
        С этими словами она удалилась, оставив Дафну наедине с собственными мыслями. А думала девушка вот о чем: составленный Гастингсом и одобренный ею план не так уж хорош, если рассматривать его серьезно. И в первую очередь пострадает от него ее мать – когда поймет в конце концов, что они только играли в любовь и в грядущий брак. Саймон благородно предложил Дафне исполнить в конце роль зачинщицы их разрыва, а себе оставлял амплуа отвергнутого жениха, однако ей начинало казаться, что, пожалуй, лучше было бы наоборот – чтобы она, как это ни печально и даже постыдно, оказалась жертвой его легкомыслия и обмана. Тогда по крайней мере мать не сможет обрушиться на нее со слезами и упреками, ей останется только жалеть несчастную дочь и сокрушаться, как та могла упустить свой шанс.
        И на этот раз, подумала с усмешкой Дафна, мать была бы совершенно права.
        Никогда еще Саймон не разделял трапезу с таким количеством взрослых и детей из одной семьи, весьма дружной и шумной. Дружелюбную атмосферу не смогла нарушить даже горошина, перелетевшая почти над головой леди Бриджертон с одного края стола на другой и нацеленная шалуном Грегори в младшую сестру. Бросок был неточным: Гиацинта даже не поняла, что на нее совершалось покушение. Дафна вовремя прикрыла салфеткой рот, чтобы громко не рассмеяться, а виновник всего этого умело изобразил на лице ангельскую невинность и полную непричастность к полету зернышка семейства бобовых.
        Саймон мало говорил во время обеда, предпочитая слушать других и время от времени отвечать на обращенные к нему вопросы. Их задавали все присутствующие за исключением двоих сидевших, к его облегчению, за другим концом стола. Впрочем, и оттуда они умудрялись бросать на него… нет, не горошины, но весьма неодобрительные взгляды. Это были Энтони и Бенедикт.
        Самая непосредственная из всех десятилетняя Гиацинта долго испытующе смотрела на герцога, и наконец, спросила напрямик:
        – Вы всегда говорите так мало?
        Миссис Бриджертон чуть не поперхнулась вином, и девочке ответила Дафна.
        – Наш гость, – пояснила она, – намного вежливее некоторых из нас, кто ни на минуту не закрывает рта и перебивает друг друга. Как будто боится, что больше ему никогда не придется шевелить языком.
        Грегори понял эти слова буквально и тут же, высунув язык, начал крутить им, но миссис Бриджертон строго посоветовала сорванцу использовать этот орган для того, чтобы побыстрее расправиться со своей порцией.
        Вспомнив слышанное где-то, что дети любят (или должны) брать пример со взрослых, Саймон быстро опорожнил тарелку и, выразительно взглянув на Грегори, попросил добавки, чем заслужил благодарный взгляд хозяйки, которая не преминула попенять мальчику:
        – Видишь, какой отменный аппетит у герцога?
        Двойной нажим подействовал: Грегори спрятал язык и поспешил доесть то, что у него было.
        – Энтони, – спросила одна из девочек (Саймон не был твердо уверен, кто – Гиацинта или Франческа), – отчего ты такой злой сегодня?
        – Вовсе не злой, – огрызнулся он. – Не выдумывай.
        Саймон мысленно поблагодарил девочку: ему было неуютно под тяжелым взглядом Энтони, и он начинал жалеть, что пришел сегодня и что вообще затеял весь этот спектакль, который поначалу казался забавной и, в общем, довольно невинной игрой.
        – Нет, злой, – настаивала на своем Гиацинта (или Франческа, а может, вообще Элоиза), снова обращаясь к Энтони.
        – Хорошо, – ответил он. – Не стану возражать. Ты права. Я сегодня зол.
        – А на кого? – спросила одна из трех сестер.
        – На весь свет!
        – На белый или на высший? – поинтересовалась Дафна, и Саймон далеко не в первый раз оценил ее остроумие.
        Энтони промолчал, а миссис Бриджертон проговорила с очаровательной улыбкой:
        – Хочу признаться, что сегодняшний вечер – один из самых приятных для меня в этом году. – Она взглянула на Грегори. – Даже то, что некоторые позволяли себе швыряться горошинами, не смогло его испортить.
        – Ты видела? – пробормотал мальчик. – Я думал…
        – Дорогие дети, – торжественно произнесла мать, – когда вы наконец поймете, что я вижу и знаю абсолютно все, что происходит в нашей семье? – Поскольку ответа не последовало, она сразу же переключила внимание на Саймона и спросила: – Вы не заняты завтра, ваша светлость?
        Захваченный врасплох вопросом, тот ответил, слегка заикаясь:
        – Н-нет, п-по-моему.
        – Замечательно! Тогда вы должны присоединиться к нам.
        – П-присоединиться? – переспросил он.
        – Конечно. Завтра мы все едем на прогулку в Гринвич.
        – В Гринвич? – эхом отозвался он.
        Дафна с интересом наблюдала его замешательство.
        – Мы давно собирались туда прогуляться, – терпеливо начала разъяснять леди Бриджертон. – Возьмем лодку, устроим пикник на берегу Темзы. Это будет прекрасно, не правда ли? Ведь вы поедете с нами?
        Дафна сочла необходимым вмешаться:
        – Мама, у герцога наверняка масса дел.
        Леди Бриджертон смерила дочь ледяным взглядом.
        – Что ты такое говоришь, Дафна? Герцог только что сказал мне, что он завтра совершенно свободен. – Она вновь повернулась к Саймону. – И мы обязательно посетим королевскую обсерваторию, так что это будет не просто увеселительная прогулка. Обсерватория закрыта для публики, но мой покойный муж был одним из ее попечителей и, я уверена, нас туда пустят.
        Саймон поймал взгляд Дафны. Она ответила ему легким пожатием плеч, в ее глазах он уловил просьбу о прощении.
        Обратившись к Вайолет, он сказал:
        – Почту за честь присоединиться к вам, леди Бриджертон.
        Виконтесса широко улыбнулась и похлопала его по руке.
        – Очень мило с вашей стороны, герцог.
        Глава 8
        До ушей вашего автора дошли сведения, что все семейство Бриджертон (и некий герцог) отправилось в прошедшую субботу на прогулку в Гринвич.
        Вашему автору стало также известно, что упомянутый герцог вместе с одним из членов семьи Бриджертон возвратились в Лондон промокшие до нитки…
        «Светская хроника леди Уистлдаун», 3 мая 1813 года
        – Если вы не прекратите передо мной извиняться, – предупредил Саймон, подпирая рукой голову, – буду вынужден прикончить вас.
        Дафна посмотрела на него с досадой: ей не всегда нравился стиль его шуток. Они сидели на палубе небольшой яхты, зафрахтованной ее матушкой для поездки всего семейства по Темзе в сторону Гринвича и обратно.
        – Если вас так злит обыкновенная вежливость, – сказала Дафна, – я могу замолчать. Конечно, я не несу ответственности за свою мать и за ее манипуляции вами. Но ведь целью того, что мы задумали, было, в частности, избавить вас от назойливости родительниц, а я не могу спокойно осознавать, что моя милая матушка заменила их всех.
        Саймон отмахнулся от ее слов и, поудобнее устроившись на скамье, произнес:
        – Все это, пожалуй, было бы невыносимо – я говорю о ваших братьях и о почтенной матушке, – не будь оно столь забавно. Как хороший водевиль.
        Дафна не могла скрыть обиды:
        – Вот оно как! Мои родные для вас – комедийные актеры!
        – Отчасти. А мы – для них. Разве не так?.. Что же касается речной прогулки, я совершаю ее с удовольствием после многодневных путешествий по морям. Тут по крайней мере видны берега, причем такие живописные. Да и побывать в обсерватории тоже интересно. Вы знаете что-нибудь о меридианах и параллелях, не говоря уже о долготе и широте?
        Она покачала головой:
        – Даже не представляю, каким образом один из меридианов оказался здесь, в Гринвиче.
        Саймон проговорил со снисходительной улыбкой:
        – Морякам требуется определять место положения корабля в данную минуту, а также направление его движения. Они должны знать географические координаты – широту и долготу. Отсчет начинается от меридиана. В прошлом веке астрономы решили, что начальным меридианом будет Гринвичский.
        Дафна с безнадежным видом покачала головой.
        – Из всего сказанного вами я поняла одно: Лондон стал в каком-то смысле центром мира. Неужели другие страны согласились с этим? Например, Франция? Или папа римский? Из-за этого не было войны?
        Саймон рассмеялся:
        – Ну, войны возникают и по более пустячным поводам. Но из-за меридиана их не было. Возможно потому, что королевская обсерватория ежегодно публикует схемы и карты, необходимые мореплавателям всего мира, и только безумец может отправиться в открытое море без таких карт. А в них все расчеты ведутся от Гринвичского меридиана. Я понятно объяснил?
        – Понятно: вы большой знаток морского дела.
        – Просто я преодолел немало морских миль, а кроме того, любил математику и вообще точные науки.
        – Увы, меня этому не обучали. Боюсь, мое образование сводилось к тому, что знала гувернантка, поэтому с цифрами я до сих пор не в ладах. Даже мама знает больше – видимо, ее гувернантка была немного образованнее, чем моя.
        – Я и не думал, что вы овладели точными науками, – заверил он. – Но все-таки чем вы больше увлекались?
        – Историей и литературой. Женщин не учат в университетах, как вы знаете, но, к счастью, в нашем доме очень много книг, и я много читала и читаю.
        Саймон откинулся на сиденье, отхлебнул лимонада и произнес:
        – Могу признаться, что никогда не увлекался историей.
        – Почему? Это же так интересно!
        В самом деле – почему? Он на минуту задумался. Неужели оттого, что история в каком-то смысле связана и с родом Гастингсов, а он чуть не с детства дал себе клятву не интересоваться тем, что было так важно для его отца? Но, отвечая Дафне, Саймон разумеется, не упомянул об этом. В их отношениях еще не наступило время для откровений и скорее всего не наступит.
        Некоторое время они сидели в молчании, свежий речной ветер обдувал их лица, шевелил волосы. Потом Дафна сказала с улыбкой:
        – Вы можете сердиться, но у меня не идет из головы сцена, когда моя мать взяла вас за горло и заставила отправиться с нами на эту прогулку.
        – Если говорить о моем горле, – ответил он, – то гораздо больше претензий относится к Энтони… – И, заметив, что у Дафны широко раскрылись глаза и она готова начать расспросы, быстро переменил тему: – Что же касается прогулки, я уже устал повторять, что никогда бы не принял в ней участия против своей воли.
        Начало фразы звучало не слишком учтиво, и Дафна готова была обидеться, но окончание несколько примирило ее с тоном собеседника. Тем не менее она отвернулась от него и стала с еще большим вниманием вглядываться в медленно удаляющийся берег.
        Конечно, этого герцога не назовешь чрезмерно любезным и обходительным, но даже его импульсивность чем-то импонировала ей – быть может потому, что говорил он искренне.
        – Чему вы улыбаетесь? – спросил он. – Что-то увидели?
        – Ничего.
        – Тогда отчего улыбаетесь?
        Почему его так трогает ее улыбка? Пусть отстанет. Но он не отстал, а повторил вопрос, да еще насмешливым тоном:
        – Если не улыбаетесь, значит, приготовились чихнуть или зевнуть. Я прав?
        – Нет, – ответила она сдавленным от смеха голосом. – Просто любуюсь природой.
        Он запрокинул голову, подставив лицо неяркому солнцу.
        – Надеюсь, компания тоже вызывает у вас приятные эмоции, Дафна?
        Не поворачиваясь к нему, она спросила:
        – Вы имеете в виду всю компанию или кого-то в отдельности?
        – Если хотите узнать мое отношение к вашему воинственно настроенному братцу, – холодным тоном произнес он, – то его поведение меня лишь забавляет.
        Улыбка исчезла с ее лица, и девушка сказала:
        – Звучит не слишком великодушно с вашей стороны.
        – Я никогда не уверял вас в своем великодушии. Да и Энтони им тоже не отличается… – Саймон устремил взгляд в его сторону, и тот ответил тем же. – Он смотрит так, словно готов меня убить.
        – Мне казалось, что вы были друзьями.
        – Мы и сейчас друзья, мисс Бриджертон. Во всяком случае, я так полагаю. Просто один из нас ведет себя глупо, а другому остается только мириться с этим и пытаться получать хоть какое-то удовольствие, потому что ничего другого он придумать не может.
        – Все-таки мужчины не слишком умны.
        – Как правило, да.
        Она усмехнулась и с серьезным видом проговорила:
        – Я всегда считала, что одна из главных заповедей мужской дружбы – не пытаться завлечь сестру товарища и жену ближнего.
        – Боже, но у меня и в мыслях не было такого! Я всего лишь имитирую интерес. Согласно нашему плану. Разве не так?
        Дафна задумчиво кивнула, не сводя с Энтони глаз.
        – Но это задевает его до глубины души, хотя он знает правду.
        – Об этом я и толкую. И это довольно занятно, – с улыбкой заговорщика сказал Саймон.
        – В этом нет ничего занятного! Такие игры могут плохо кончиться.
        – Что ж, если выловите в Темзе мой хладный труп…
        Дафна содрогнулась:
        – Прекратите!
        В это время появилась леди Бриджертон и воскликнула:
        – Дети! Ох, извините, ваша светлость… Я невольно причислила вас к моим отпрыскам… Капитан просил предупредить, что мы подходим к берегу. Не забудьте свои вещи!
        Наверное, все же намного лучше иметь такую мать, чем не иметь никакой, подумал вдруг Саймон.
        Он поднялся, подал руку Дафне, которая с благодарностью приняла его помощь, потому что не очень твердо держалась на палубе.
        – У меня нет привычки к водным путешествиям, – сказала она. – Я ведь не такой морской волк, как вы.
        – Представляю, что будет с вами на большом корабле.
        – Но я быстро учусь!
        – Надеюсь, не только плохому?
        Она вырвалась от него и едва удержалась на ногах.
        – Не стоит убегать от учителя, – посоветовал герцог.
        Дафна повернула к нему раскрасневшееся лицо. Волосы ее растрепал ветер, и она была так хороша в эту минуту, что Саймон забыл обо всем, в том числе и о заповедях мужской дружбы.
        Ее чувственные губы приоткрылись в улыбке, солнечные лучи золотили волосы. Здесь, на водной глади, вдали от душных бальных залов, она выглядела гораздо естественнее, привлекательнее, да и вообще была какой-то другой. Ему хотелось любоваться ею и улыбаться.
        Если бы не легкая суматоха, предшествующая швартовке, он бы, наверное, не выдержал и, нарушив все клятвы и все правила приличия, поцеловал эти полуоткрытые губы. Он уже собирался это сделать, не отдавая себе полного отчета в своих действиях, и наклонился к ней… но яхту качнуло, он чуть не потерял равновесие и вынужден был отказаться от своего намерения.
        В этот момент, как нарочно, рядом возник Энтони и, бесцеремонно схватив Дафну за руку, проговорил со скрытой угрозой:
        – Предпочитаю сам на правах старшего брата помочь тебе оказаться на твердой земле.
        Саймону ничего не оставалось кроме как кивком выразить согласие с решением Энтони и сойти позади всей семьи на поросший травой берег.
        Они медленно взбирались на холм, на вершине которого стояла обсерватория – большое здание из ярко-красного кирпича, увенчанное несколькими башенками с куполами серого цвета. Центр всего мира, как определила Дафна. Исколесив в своих путешествиях чуть ли не половину этого мира, Саймон с особой остротой почувствовал сейчас это.
        Виконтесса остановилась на самом верху холма:
        – Никого не потеряли?.. Сколько нас? Раз, два, три… десять. Вся семья в сборе!
        Саймон испытал некоторую неловкость от того, что его причислили к семье, но возражения с его стороны выглядели бы слишком нелепо.
        – Сейчас матушка построит нас в шеренгу по одному и прикажет рассчитаться, – проворчал Колин и весело подмигнул Саймону. – А потом велит разобраться по росту. Только с этим возникнут некоторые трудности, так как все мы, кроме Энтони и, пожалуй, Бенедикта, еще растем и то обгоняем, то отстаем один от другого.
        Саймон улыбнулся и сказал:
        – Не знаю, где тогда окажется мое место.
        – Где-то рядом с Энтони, полагаю.
        – Боже упаси! Я начинаю его опасаться!
        «Опять я сказал что-то не то», – упрекнул себя Саймон, поймав удивленный взгляд Колина.
        – Энтони! – крикнула леди Бриджертон. – Где ты?
        Действительно, в этой огромной семье не так-то легко сразу найти кого хочешь, но своего старшего она различила по недовольному ворчанию.
        – Любезный, пойдем скорее в обсерваторию.
        С неохотой старший брат отошел от Дафны и присоединился к виконтессе.
        Колин снова подмигнул Саймону:
        – Как разошлась матушка! Как вам нравится? Думаю, после этого вам следует, чтобы не расстроить ее, пойти и предложить руку помощи Дафне.
        Саймон не удержался и, тоже подмигнув юноше, сказал:
        – Мой друг, вы недалеко ушли от вашей матушки.
        Колин рассмеялся:
        – Но зато я говорю прямо, без экивоков.
        – Согласен, – произнес герцог. – Даже чересчур прямо.
        В это время к ним приблизилась Дафна и пожаловалась:
        – Я осталась без сопровождающего.
        – Какой кошмар! – воскликнул Колин. – И Гиацинта тоже. Если не возражаете, я возьму ее на себя. Именно Гиацинту! С Элоизой у меня обострились отношения с той поры, как ей исполнилось четырнадцать. – С этими словами он быстро отошел от них.
        Саймон предложил руку Дафне, та положила свою на его локоть и спросила с улыбкой:
        – Мы еще не окончательно вас запугали?
        – Простите… – ответил он, – я не совсем понимаю…
        – Я говорю о нашем семействе, – пояснила она. – Оно и в закрытом помещении довольно утомительно, но на свежем воздухе особенно… Вот видите?
        Их чуть не сбил с ног Грегори, мчавшийся за Гиацинтой и что-то вопивший о том, что должен отомстить ей за все, что она ему сделала.
        – Это… Это для меня новые, еще не изведанные ощущения, – едва избежав столкновения с мальчиком, галантно заметил Саймон.
        – Как вы изящно ответили, ваша светлость. Я восхищена.
        – А я, в свою очередь, восхищен вашей иронией, мисс Бриджертон. Однако вы забываете, что у меня совершенно нет опыта семейной жизни. Нет ни братьев, ни сестер.
        Что-то в его тоне зацепило ее.
        – Ни братьев, ни сестер, – повторила она с шутливым вздохом. – Вы, наверное, жили на небе.
        Она бы, возможно, почувствовала, что шутка получилась корявой, если бы ее внимание снова не отвлек все тот же Грегори, продолжавший гоняться за Гиацинтой.
        Дафна ловко схватила мальчишку за рукав.
        – Ты снова чуть не сбил нас с ног!
        – Как вам удалось схватить его! – искренне восхитился Саймон. – У вас прекрасная реакция. Вы были бы превосходным дуэлянтом.
        – Оружие и драки не мое амплуа, ваша светлость.
        – Я больше не буду! Отпусти! – заныл Грегори и, отпущенный на волю, тут же бросился за Гиацинтой, но та успела найти защиту возле миссис Бриджертон.
        Саймон проводил мальчика взглядом и, вновь повернувшись к Дафне, сказал:
        – Вы не закончили вашу мысль, Дафна…
        – Я… я не помню. О чем мы говорили?
        – Ваши слова о том, что на небесах нет ни братьев, ни сестер, я понял по-своему.
        – И правильно сделали, Саймон. Совершенно не отрицая мысли о благодатном одиночестве – время от времени, конечно, – я, по правде говоря, не представляю жизни вне большой семьи. – Герцог молчал, и она добавила: – Не могу представить, что у меня будет всего один ребенок.
        – Порой это от нас не зависит, – заметил он, не глядя на нее.
        Ее лицо вдруг покрылось румянцем, и девушка воскликнула:
        – Простите! Я совсем забыла… Энтони как-то говорил, что ваша матушка… что у вас…
        Саймон пожал плечами:
        – Я не знал матери, поэтому не мог оплакивать ее.
        В его серо-голубых глазах промелькнула затаенная печаль, и Дафна поняла, что сказанное им неправда. Однако сам герцог, видимо, верил в то, что говорил. И она подумала: зачем он обманывает себя в течение стольких лет? Неужели ему от этого легче?
        Девушка вглядывалась в его лицо, чуть склонив голову набок – так в музее всматриваются в картину или другой предмет искусства, – и видела слегка порозовевшие от речного ветра щеки, спутанные темные волосы, холодные голубые глаза под темными бровями. Или они стали сейчас немного мягче, эти глаза?..
        Ощутив неловкость от ее испытующего взгляда, он резко произнес:
        – Пойдемте! Мы отстали от остальных.
        Дафна отвела от него глаза, посмотрела мать и Энтони, входящих в обсерваторию. Через несколько минут их большое шумное семейство будет внутри и увидит все эти долготы, широты и прочие чудеса.
        Однако сейчас все это мало интересовало Дафну. Сейчас в ее мыслях был только человек, стоявший рядом, тот, кого ей так хотелось обнять, прижать к себе и никогда не отпускать.
        Несколько часов спустя они сидели на берегу Темзы и доедали сытный завтрак, заботливо приготовленный кухаркой Бриджертонов.
        Как и во время вчерашнего обеда, Гастингс больше молчал и слушал. Тем более что вести себя таким образом было намного легче, чем пытаться вставить хоть одно слово в беспрерывный поток детских возгласов и увещевательных речей взрослых членов семьи.
        Один из этих возгласов был адресован и ему.
        – Какой прекрасный день, ваша светлость, не правда ли? – обратилась к нему Гиацинта самым светским тоном, позаимствованным несомненно, у матери. – Вам понравилось в обсерватории?
        – Конечно, мисс Гиацинта, – ответил герцог. – А вам?
        – Очень! – Девочка уже сбилась со светского тона и продолжила обыкновенным: – Вы так увлекательно рассказывали про всякие меридианы и другие штуки. Прямо как учитель.
        – Я не хотел никого учить, – виновато признался Саймон. – Так уж вышло, прошу меня извинить.
        С другого конца покрывала, на котором все расположились и где была разложена еда, Дафна с улыбкой смотрела на собеседников.
        Гиацинта снисходительно тряхнула головой и, с кокетством глядя на герцога, проговорила:
        – Ничего. Мне понравилось. Спорим, вы не знаете одну амурную… ну, романтическую историю про это место?
        – Не знаю. Расскажите, если можете.
        Девочка постаралась, чтобы ее взгляд сделался еще более завораживающим.
        – Как раз в этом месте сэр Уолтер Рэли[5 - Рэли Уолтер (ок. 1554–1618) – английский придворный, государственный деятель, поэт, фаворит королевы Елизаветы I. – Примеч. ред.] бросил на землю свой плащ, чтобы королева Елизавета могла пройти по грязи и лужам и не запачкать туфли.
        – Неужели прямо здесь? – с сомнением спросил Саймон.
        Он даже встал с покрывала и начал вглядываться в травянистую почву, словно надеялся обнаружить там следы королевских туфель или, на худой конец, отпечатки плаща сэра Рэли.
        – Что вы делаете?
        Гиацинта тоже вскочила. К ней присоединился Грегори:
        – Что вы ищете?
        Саймон с деланым удивлением уставился на детей:
        – Как что? Лужи и грязь.
        – Но сегодня ведь сухо.
        Саймон с сомнением покачал головой:
        – А вдруг в траве найдется маленькая лужица?
        – Ну и что с того?
        Девочка была явно заинтригована, а мальчик делал вид, что ему и так все ясно и обсуждать нечего.
        – Я хочу знать заранее, – сохраняя полную серьезность, начал объяснять Саймон, – встретятся ли на нашем обратном пути лужи и грязь, и подготовить плащ, чтобы бросить на них.
        – Зачем? – удивленно спросила Гиацинта.
        – Чтобы вы не промочили туфли.
        – Но у вас ведь нет плаща, сэр! – воскликнула девочка.
        – Тогда брошу сюртук.
        – Но здесь нет никаких луж!
        – Тогда я спасен! – ответствовал Саймон со вздохом облегчения.
        Гиацинта смотрела на него с подозрением:
        – Вы смеетесь надо мной, сэр?
        – А как вы сами думаете?
        – Думаю, да… – Девочка в самом деле ненадолго задумалась, потом проговорила: – Но вы мне нравитесь. Если вы женитесь на моей сестре…
        Дафна чуть не подавилась бисквитом и закашлялась.
        – И что тогда? – глядя только на Гиацинту, спросил Саймон.
        – Я не против, – сказала девочка и, немного подумав, добавила: – Но если не женитесь, тоже неплохо… Тогда дождетесь меня.
        Что ответить ей, Саймон не знал и был весьма благодарен Грегори, когда тот дернул сестренку за косу и кинулся бежать, а она – за ним.
        – Кажется, Грегори бросил вам спасательный круг, – весело заключила Дафна.
        – Да, он меня выручил. Я совершенно не умею обращаться с детьми… Сколько лет Гиацинте?
        – Около десяти. По-моему, вы прекрасно сходитесь с ними. Почему вы спросили о возрасте?
        – Иногда она рассуждает совсем как ваша матушка.
        – Девочки копируют взрослых. Не беспокойтесь, вам ничто не грозит, ваша светлость, ни от нее, ни от меня.
        Теперь его спас от ответа возглас леди Бриджертон:
        – Собираемся! Уже поздно.
        Саймон достал карманные часы:
        – Еще только три.
        Дафна беспомощно передернула плечами:
        – У мамы свое понятие о времени. Она считает, что леди должна к пяти часам обязательно быть дома.
        – Но почему?
        – Объяснить это сложно. Просто одно из незыблемых правил, усвоенных с детства и передаваемых по наследству. Я привыкла не задавать лишних вопросов, потому что бесполезно… Идемте.
        Они направились к пришвартованной у пристани яхте. Дафна заметила, что лицо Саймона вновь стало печальным, и, пытаясь его развеселить, проговорила с улыбкой:
        – Вы сказали, что не общались с детьми. Но у вас просто природный дар общаться с этими сорванцами.
        Саймон ничего не ответил, и Дафна ласково потрепала его по рукаву:
        – Уверена, из вас получится прекрасный отец. Дети любят и понимают шутки.
        Он так резко повернулся к ней, что она испугалась.
        – Я ведь уже говорил вам, что не имею намерения жениться. Никогда.
        – Но я…
        – Поэтому нет никакого смысла заводить речь о моем отцовстве.
        – О… извините.
        Дафна постаралась выдавить улыбку перед тем, как отвернуться, и надеялась, что он не заметил, как у нее задрожали губы. Разумеется, она прекрасно помнила об условиях их плана, однако не могла сдержать охватившего ее чувства разочарования. Словно на что-то надеялась. Чего-то ожидала. Хотела…
        Они подошли к причалу, где собрались остальные. Несколько человек были уже на борту яхты. Грегори подпрыгивал на узких сходнях.
        – Грегори! – крикнула леди Бриджертон. – Сейчас же прекрати!
        Он утихомирился, но сходней не покинул.
        – Сойди оттуда! – вновь закричала мать. – Иди на палубу или спускайся на берег!
        Саймон отошел от Дафны и, поспешив к яхте, пробормотал:
        – Мальчик может поскользнуться. Доски сейчас сырые.
        Грегори опять начал отплясывать воинственный танец.
        – Эй! Что тебе мама сказала? – крикнула Гиацинта, но в ответ брат показал язык.
        Дафна поспешила вслед за Саймоном, приговаривая:
        – Какой упрямый… Надеюсь, с ним ничего не случится.
        – Если помешают канаты, на которые он свалится, а если нет…
        Саймон был уже почти рядом с расшалившимся мальчиком и окликнул его:
        – Ступай на палубу, Грегори, и дай мне пройти!
        – А почему вы без Дафны? – спросил тот. – Помогите ей. Я и сам взойду.
        Саймону захотелось схватить его за шиворот и стащить с опасной доски, изменив тем самым мнение Дафны о себе как о человеке, имеющем подход к детям.
        С палубы к попытке унять Грегори присоединился Энтони. Перегнувшись через борт, он грозно закричал:
        – Эй, ты! Сейчас же марш на борт!
        Дальше все произошло почти мгновенно, но в глазах семьи растянулось, как это бывает, на более длительное время, за которое перед глазами наблюдавших промелькнуло несколько картин, сменивших одна другую.
        Сначала Грегори поскользнулся на сходнях и беспомощно взмахнул руками. На помощь ему с обеих сторон кинулись Саймон и Энтони. Грегори, резко повернувшись, толкнул брата, тот взмахнул руками и начал падать в воду, но перед этим столкнулся с бежавшим снизу Саймоном, который тоже не смог удержать равновесия и оказался в Темзе… А что же Грегори? Каким-то чудом мальчишка удержался на скользкой доске и ползком, как краб, влез на борт.
        Дафна прикрыла рот рукой не то от ужаса, не то от приступа смеха.
        Леди Бриджертон, заподозрив ее во втором, с осуждением проговорила:
        – Не вижу повода для веселья.
        Дафна с трудом подавила смех и ответила:
        – Кажется, мама, ты прилагаешь героические усилия, чтобы не рассмеяться. Или я ошибаюсь?
        Сквозь стиснутые зубы виконтесса еле слышно выдавила:
        – Да, ошибаешься, – и отвернулась, чтобы окончательно не выдать себя.
        Тем временем Энтони и Саймон выбрались из воды, промокшие до нитки и взиравшие без всякого одобрения друг на друга. Им было не до смеха. А виновник происшествия благоразумно предпочел спрятаться где-то на яхте.
        – Может, тебе следует вмешаться, дочь моя? – предложила миссис Бриджертон, чем вызвала недоумение Дафны.
        – Мне? А зачем?
        – Энтони и наш гость вот-вот вцепятся друг в друга.
        – Но почему? Во всем виноват Грегори.
        – Разумеется. Но они ведь мужчины, а значит, не любят попадать в смешное положение, – мудро рассудила леди Бриджертон, – и будут искать из него выход. Не драться же им с мальчишкой?
        Как раз в этот момент Энтони со злостью посмотрел на Саймона и проворчал:
        – Я бы сам справился, если б не ты… Твой прыжок на сходни только напугал Грегори.
        – Ты первый прыгнул, – парировал Саймон.
        Их слов ни леди Бриджертон, ни Дафна не слышали, но по гневному выражению лиц и угрожающим позам промокших фигур можно было легко понять, что они отнюдь не обмениваются любезностями.
        – Иди скорее, разряди обстановку, – шепнула виконтесса.
        Дафна не стала спорить, так как сама предвидела близкую опасность, однако, подойдя к ним вплотную, поняла, что ничего сделать не может, ибо тут были бессильны действия и слова. И все же предприняла отчаянную попытку: схватила герцога за плечо и решительно сказала:
        – Помогите мне взобраться на этот корабль, милорд!
        Мужчины переглянулись и уставились на Дафну.
        Она тряхнула Саймона за плечо.
        – Наш разговор еще не закончен, Гастингс, – прошипел Энтони.
        – Далеко не закончен, Бриджертон, – отозвался тот.
        Дафна поняла, что отношения между друзьями дошли до точки кипения и пар вот-вот вырвется наружу.
        Чтобы этого не произошло, она усилила нажим на плечо Саймона и сказала:
        – Вам обоим нужно скорее обсохнуть. Идемте.
        Напоминание о речной ванне не вызвало у обоих приятных ощущений. Они еще раз обменялись взглядами, не сулившими ничего хорошего, и разошлись.
        Обратный путь показался всем томительно-долгим.
        Ближе к ночи, когда Дафна уже готовилась ко сну, ею овладело странное беспокойство. Сон все не шел, поэтому, накинув халат, она отправилась на нижний этаж в поисках теплого молока и собеседника. Если не первое, то второе в их большой семье она рассчитывала обязательно обрести. Но кругом было тихо и безлюдно.
        Однако на полпути в кухню девушка услышала кашель и ругань из кабинета Энтони. Что он там делает в столь поздний час?
        Она осторожно приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Старший брат сидел, нагнувшись над столом с бумагами, и что-то писал. Пальцы его были перепачканы чернилами. По всей видимости, он отвечал на деловые письма, но отчего в такой неурочный час?
        Энтони устроил в их доме деловой кабинет и часто проводил в нем время, приходя из своего холостяцкого жилища, однако обычно делал это днем. И Дафна никогда еще не видела его с пером в руке.
        – Почему ты не поручишь эту работу своему секретарю? – негромко, чтобы не напугать его, спросила она.
        Он поднял голову и произнес:
        – Чертова кукла собралась замуж и умчалась в Бристоль.
        – Что ж, – с улыбкой проговорила Дафна, – такое случается с молодыми женщинами. Но разве из этого следует, что хозяин должен до рассвета сидеть за письменным столом?
        Энтони взглянул на часы.
        – Еще только полночь. Но ты права. – Он отодвинул от себя бумаги, потянулся в кресле. – Дела могут подождать до утра. А ты почему не спишь?
        – Совершенно не клонит ко сну. Спустилась сюда в поисках теплого молока, а вместо него обнаружила тебя – вернее, услышала твою ругань.
        – Что?.. А, да. Это чертово перо! – Энтони взглянул на свои пальцы. – Почему-то мажется, будь оно проклято! – Он виновато улыбнулся. – Я стал часто ругаться и поминать черта, да?
        Дафна рассмеялась. Она уже давно привыкла к довольно прямолинейному языку старших братьев, они не очень-то сдерживались при ней, и это было даже приятно – значит, считали ее своей, доверяли, были откровенны.
        Она посмотрела на разложенные по столу бумаги.
        – Полностью вошел в дела семейства?
        Он кивнул с кислой миной:
        – И тоже захотелось теплого молока от всего этого. Почему ты не позвонила, чтобы принесли?
        – Слуги давно спят. Отчего бы нам не попробовать сделать все самим? Правда, – добавила она немного растерянно, – я не имею ни малейшего понятия, как кипятить молоко.
        – Думаю, кипятить совсем не обязательно, – тоже не слишком уверенно сказал брат. – Пойдем, там разберемся.
        В кухне царила кромешная тьма, сюда проникал только лунный свет.
        – Поищи лампу, – скомандовала Дафна. – А я попробую найти молоко. Сможешь зажечь свет?
        – Смогу, – не очень уверенно отозвался Энтони.
        Дафне доставляло удовольствие это полуночное общение с братом – сейчас он был гораздо спокойнее, чем всю последнюю неделю, когда почти не разговаривал, а только рычал, и все больше на нее. Хотя на Саймона тоже. Но тому что: пришел и ушел, – а Дафна все время на глазах у неуравновешенного брата.
        Она продолжала в полутьме греметь посудой, искать кувшин с молоком.
        Позади затеплился свет, и Дафна обернулась, чтобы увидеть победоносное выражение лица Энтони, который воскликнул:
        – Я зажег ее!
        Это прозвучало почти как у Юлия Цезаря: «Пришел, увидел, победил!»
        Ее слова были не столь триумфальны:
        – Молока нигде нет.
        – Что ж, – с улыбкой произнес Энтони, – пойду искать корову.
        – О, вот же оно! Под самым носом. Как я раньше не заметила? Искала кувшин, а оно в бутыли.
        – Нужно во что-то перелить и подогреть, – сообразил Энтони.
        Они подошли к плите.
        – Холодная, – разочарованно произнесла Дафна. – Как ее разжечь?
        – Понятия не имею.
        – Я тоже.
        Они рассмеялись, словно сообщили друг другу что-то очень смешное.
        – Знаешь, – сказал Энтони, – я слышал от умных людей, что холодное молоко гораздо полезнее горячего.
        – Ты не поверишь, я сейчас подумала о том же!
        Энтони взял с полки две кружки.
        – Наливай!
        Они сидели на табуретах возле кухонного стола и с удовольствием пили свежее молоко. Энтони налил себе еще.
        – А тебе, Дафна?
        – Спасибо, мне достаточно.
        Она облизнула губы, поерзала на табурете, устраиваясь поудобнее, повернулась лицом к Энтони. Сейчас самый подходящий момент поговорить с ним откровенно. Ну, вперед, Дафна! Облегчи свою душу, если сумеешь.
        – Энтони, – начала она нерешительно. – Могу я спросить?..
        – Разумеется, сестрица. О чем?
        – О герцоге Гастингсе.
        Кружка со стуком опустилась на стол.
        – Что о нем?
        – Пожалуйста, успокойся, Энтони. Я знаю, ты его недолюбливаешь…
        – Это не совсем так, Дафна, – ответил Энтони, подавляя вздох, – он один из моих ближайших друзей.
        – Не сказала бы, если судить по твоему поведению.
        – Просто у меня не вызывает доверия его отношение к женщинам. В частности, к тебе.
        – Глупости, Энтони! – горячо возразила она. – Я не собираюсь играть роль его адвоката и могу вполне поверить, что он, как ты говорил, шенапан[6 - От фр. лоботряс, шалопай.], даже распутник, но твердо знаю и верю: эти качества он никогда не проявит по отношению ко мне. Хотя бы потому, что я твоя сестра.
        Энтони сидел с каменным лицом, и было видно, что слова Дафны его нисколько не убедили.
        Она продолжала:
        – Не будь таким упрямым, братец. Ведь даже если предположить, что ему чужды нормы чести и морали, он должен понимать: ты просто убьешь его, если он преступит пределы дозволенного.
        И это предположение Энтони пропустил мимо ушей, а только поинтересовался:
        – О чем ты хотела спросить меня?
        – Спросить? – Она наморщила лоб, делая вид, что совсем забыла свой вопрос, поскольку не придавала ему никакого значения. – Ах да. Мне было любопытно узнать, отчего Гастингс так настроен против женитьбы. В юности его ранила какая-то красавица, или что-то в этом роде?
        Энтони снова стукнул кружкой об стол, на сей раз так, что остатки молока выплеснулись на стол.
        – Черт возьми, Дафна! Ведь мы, кажется, договорились, что вся эта дурацкая затея – просто розыгрыш! А выходит, ты подумываешь о нем как о муже?
        – Что за глупости, Энтони! – возмущенно воскликнула Дафна. – Я просто любопытствую.
        – Лучшее для тебя, – резко проговорил он, – выкинуть эту мысль из головы! Из любопытства она пришла к тебе в голову или нет – не важно. Заруби себе на носу: этому не бывать! Ты поняла меня, Дафна? Он никогда не женится на тебе!
        – Чего уж тут не понять, – смиренно ответила сестра. – Я же не совсем еще выжила из ума. Поняла, даже если бы ты не кричал на весь дом.
        – Вот и прекрасно. И закончим на этом.
        – Нет, не закончим. Ты все-таки не ответил на мой вопрос.
        Энтони в недоумении уставился на упрямицу:
        – Какой вопрос?
        – Почему Гастингс не хочет жениться?
        – Зачем тебе это знать? – устало спросил брат.
        – Во-первых, как я уже говорила, мне любопытно, а во-вторых, ты должен понять и согласиться, что для будущих претендентов на мою руку и для общественного мнения вообще может быть очень важным знать, что за человек этот герцог… после того как он откажется от меня.
        – Мы же договорились: это ты откажешься от него! – рявкнул Энтони.
        – Конечно. Так и будет. Но разве кто-нибудь поверит?
        – Поверят! Зная тебя, все поверят!
        Дафне была приятна уверенность брата, но сомнения все же не оставляли.
        – А вообще, – продолжал Энтони, – я тоже не понимаю, откровенно говоря, почему Гастингс так настроен против брака, но, насколько помню, он всегда придерживался такого мнения. Хотя, между нами…
        Он замолчал.
        – Что «между нами»? – живо подхватила Дафна.
        – Нет… ничего.
        – Говори, я не отстану!
        – Я всего лишь хотел сказать, что к женскому полу он всегда проявлял немалый интерес.
        – Как и ты, братец?
        Энтони не сдержал смеха:
        – Как и я, сестрица. Но я никогда не давал обета безбрачия.
        – А он давал?
        – Да. И звучало это гораздо убедительнее, чем из уст многих так называемых «закоренелых холостяков».
        – Теперь мне понятно.
        Энтони снова издал вздох, на этот раз – облегчения.
        – Мой тебе совет, – сказал он со всей серьезностью. – Выбери себе пару из числа новых кавалеров и забудь о Гастингсе. Он неплохой человек, но совсем тебе не подходит.
        Дафна услышала только то, что хотела услышать.
        – Если он неплохой, – повторила она, – то…
        – Он тебе не подходит, – с еще большим нажимом сказал Энтони.
        Однако у Дафны осталась смутная надежда, что, быть может, брат все-таки ошибается.
        Глава 9
        И снова герцог Гастингс был замечен в обществе мисс Бриджертон. (Или она в его обществе.) Речь идет о мисс Дафне Бриджертон (если кто-то, как и ваш автор, немного путается в именах представителей этого большого семейства).
        Не выглядит ли несколько странным, что, за исключением прогулки в Гринвич, о чем наша «Хроника» сообщала десять дней назад, их видели вместе лишь на вечерних раутах?
        Вашему автору достоверно известно, что, после того как две недели назад герцог Гастингс нанес визит мисс Бриджертон, их нигде не встречали вдвоем, даже на конной прогулке в Гайд-парке…
        «Светская хроника леди Уистлдаун», 14 мая 1813 года
        В середине мая Дафну можно было увидеть в бальном зале дома леди Троубридж, расположенного в Хэмпстед-Хите, на северной возвышенной окраине Лондона, неподалеку от лесопарка, знаменитого своими праздничными ярмарками.
        Она выбрала удобное место в самом углу зала, где ей удавалось до поры до времени скрываться от осаждавших поклонников, жажавших пригласить ее на танец.
        Откровенно говоря, ей не хотелось не только танцевать, но и находиться в доме у леди Троубридж. Нет, она не имела к упомянутой даме никаких претензий: просто здесь не было герцога Гастингса.
        Это отнюдь не означало, что она была обречена провести весь вечер, находясь в категории «пристенного цветка», как называли острословы девушек, которых не приглашают на танец. Напротив, недавние предсказания Саймона сбылись в полной мере, и у Дафны не было отбоя от поклонников. Из юной леди, которая всем нравилась, но не более того, она превратилась в самую популярную в нынешнем сезоне.
        Таково было мнение света, а с ним не очень-то поспоришь. Все, в том числе и те, кто еще недавно (как, например, леди Джерси) говорил, что Дафне Бриджертон не видать успеха как своих ушей, заявляли теперь, что всегда были уверены в неотразимости этой девушки и отнюдь не скрывали своего мнения, только никто почему-то не хотел им верить.
        Но повторим: несмотря на то что ее танцевальная карточка была целиком заполнена уже в первые минуты – кавалеры поочередно и сообща наперебой предлагали ей бокалы с лимонадом, фрукты и печенье, – несмотря на все это, она не испытывала ни удовлетворения, ни радости, ибо рядом не было подлинного автора и режиссера всего этого действа – Саймона, герцога Гастингса.
        Ее вовсе не задевало то, что во время редких встреч на каких-то званых вечерах он с поразительным постоянством упоминал о своем неприятии самого института брака. Не задевало и то, что зачастую он внезапно становился молчаливым или позволял себе довольно резко разговаривать с кем-то в ее присутствии. Все это искупалось редкими минутами, когда они оставались как бы вдвоем («как бы» – потому что их всегда окружала толпа) где-нибудь в уголке зала или во время очередного тура вальса, и она могла вволю смотреть в его серо-голубые глаза, почти забывая о сотне, если не больше, пар глаз, следивших за ними, забывая, что их роман всего лишь игра, обман.
        Она больше не приставала к старшему брату с расспросами о Саймоне. Враждебность Энтони к герцогу, которая ее огорчала и удивляла, не ослабевала. Когда мужчины встречались, Энтони вел себя учтиво, но более чем холодно.
        И все же она видела – или ей хотелось этого, – что ростки былой дружбы сохраняются, пытаются прорваться сквозь завесу взаимной неприязни, и надеялась, что, как только закончится весь этот спектакль и она станет супругой скучнейшего, но благородного человека, Энтони и Саймон помирятся.
        Что касается Саймона, он, возможно, бывал бы чаще на балах, где мог встречаться с Дафной, если бы не условие, которое поставил Энтони: видеть его сестру как можно реже.
        Дафна не разделяла чаяний брата и была втайне рада появлению на званых вечерах Саймона еще и потому, что оно останавливало натиск поклонников.
        Огорчало ее также то, что после неудачного купания в Темзе ее брат совсем потерял над собой контроль – можно подумать, Саймон своими руками столкнул его тогда в воду – и беспрерывно пичкал Дафну оскорблениями в адрес бывшего однокашника, не гнушаясь совсем уж малоприличными историями из их мятежной молодости. Эти истории отнюдь не отталкивали ее от молодого герцога, а действовали, как часто бывает, противоположным образом.
        Но сегодня Саймона не было. А если бы он и появился, то наверняка снова сел бы на своего конька – поиски подходящей партии для Дафны. Это неизменно портило ей настроение.
        Она не витала в облаках и понимала: такое должно неминуемо произойти – у нее появится супруг, причем при активном содействии человека, которого общественная молва уже окрестила как Рокового Герцога. А начало всему положила юная Филипа Фезерингтон, воскликнула как-то на балу, что у Гастингса роковая внешность. С тех пор его иначе, как Роковым Герцогом, уже не называли. За глаза, конечно.
        Когда до ушей Дафны дошло это не то одобрительное, не то совсем не лестное прозвище, она приняла его всерьез: верно, в нем было нечто роковое, что глубоко задело ее душу и сердце. И вины Саймона в этом она не видела. Он по-прежнему относился к ней с подчеркнутым уважением, проявлял сдержанное внимание, чуть сдобренное легкой иронией. И она отвечала ему тем же. Даже Энтони признавал: манеры и поведение Саймона выше всяких похвал. Но, добавлял ее брат, это все чисто внешнее, а что прячется за оболочкой приличия, даже благородства, – покрыто мраком. И если мрак рассеется…
        Дафне тоже хотелось, чтобы он рассеялся, но не для того, чтобы разоблачить лживость и лицемерие герцога, а чтобы лучше разобраться в чувствах Саймона, в том, какой же он на самом деле.
        Пока же он не предпринимал никаких попыток остаться с ней наедине или притронуться губами хотя бы к обнаженной части ее руки. Мимолетные поцелуи доставались только пальцам, затянутым в перчатку.
        Они непринужденно болтали на нескольких званых вечерах, но недолго. Потанцевали вместе, но всего два танца, чтобы не шокировать общество. Они…
        В общем, чего там говорить, вспоминать, перечислять… Она уже знала без всякого сомнения, что влюбилась в него. И при этом – какая ирония судьбы! – была вынуждена проводить в обществе Саймона намного меньше времени, чем хотелось, чтобы окончательно не убить интереса к себе у множившихся поклонников и не вызвать ярости Энтони.
        Герцог же, в свою очередь, старался бывать в ее обществе ровно столько, сколько необходимо, как он считал, для того, чтобы не возбуждать излишних надежд на его предполагаемый брак и в то же время не давать понять, что он свободен для кого-то другого.
        Нелепая ситуация – пришла к такому выводу Дафна, стоявшая у холодной мраморной стены.
        Продолжая размышлять об этом, она не могла не вспомнить, что, несмотря на его категорические суждения о браке вообще и об отношении к женщинам (во всяком случае, ее круга), она время от времени ловила на себе его откровенные взгляды. Он уже не позволял себе вольных фраз вроде той, что вырывались у него в доме леди Данбери, когда он еще не знал, что Дафна из семьи Бриджертон, но тот же жадный взгляд она ловила на себе… Нет, она не ошибается… Конечно, он сразу отводил глаза, отворачивался, а у нее перехватывало дыхание и по коже пробегали мурашки.
        Его глаза! Кое-кто сравнивал их с ледышками, но как они теплели и таяли, когда он переводил взгляд на нее! Его слова могли быть жесткими, интонации – сердитыми, но то, что таилось в глазах, разоблачало его…
        Если, конечно, она опять не выдает желаемое за действительное.
        Дафна не сдержала вздоха. С воображением у нее всегда обстояло хорошо, оставалось только ждать, когда мечты воплотятся в явь.
        – Эй, Дафф! Что ты примостилась в углу? Отдыхаешь?
        К ней подошел Колин со своей обычной ребяческой улыбкой. Красивый парень, ничего не скажешь, и жизнь принимает легко и радостно, как птица небесная. После возвращения из Парижа он уже успел завоевать сердца многих юных леди и некоторые из них (мы говорим о сердцах) разбить. Ничего серьезного, разумеется, – так, полудетские шалости. К счастью, ему еще не очень скоро придется думать о собственной семье и делать выбор.
        – Я не отдыхаю, а прячусь, – ответила она брату.
        – От кого? От Гастингса?
        – Нет, ведь он сегодня не пришел.
        – Это не так. Он здесь.
        Хотя Дафна хорошо знала, что Колин обожал поддразнивать сестру, она все же не удержалась и не без волнения переспросила:
        – Серьезно?
        Он состроил обиженную мину и, кивнув в сторону входной двери, сказал:
        – Видел собственными глазами четверть часа назад. Что? Как пишут в стихах, «забилось учащенно сердце»?
        Пропустив колкость мимо ушей, она ответила:
        – Просто он говорил мне, что не собирается на сегодняшний вечер.
        Колин подмигнул ей:
        – Тогда что здесь делаешь ты?
        Имитируя возмущение, она сказала:
        – Моя жизнь не вращается вокруг Гастингса, чтоб ты знал.
        – В самом деле, дорогая сестрица?
        Ну что за нахальный тип! И какой проницательный, несмотря на юный возраст!
        – Да, в самом деле, – упрямо подтвердила она, утешая себя тем, что вовсе не солгала, ведь жизнь ее действительно идет в стороне от Саймона.
        Внезапно глаза Колина сделались непривычно серьезными.
        – Тебе плохо, сестрица? Скажи откровенно.
        Она сделала удивленное лицо:
        – Не понимаю, о чем ты…
        Он усмехнулся с видом знатока человеческих душ.
        – Прекрасно понимаешь.
        – Не говори ерунды, Колин!
        – Прекращаю, сестрица. Но советую, вместо того чтобы тратить время и силы на споры со мной, сдвинуться с места и отыскать герцога, пока его не увела какая-нибудь коварная красотка.
        Дафна почувствовала, как ее тело непроизвольно рванулось с места, и испугалась, что Колин заметил это. Усилием воли она заставила себя оставаться там, где стояла.
        – Ха! – сказал Колин. – Струхнула?
        – Колин Бриджертон, – голосом своей матери произнесла Дафна, – ты ведешь себя как глупый ребенок!
        Это было самым сильным проявлением негодования в ее устах по отношению к брату. Тот и сам не ждал большего, а потому только рассмеялся и произнес:
        – А теперь держись, сестрица, так как сюда направляется сам Роковой Герцог. Я не перепутал его второе имя?.. Я не шучу, возьми себя в руки…
        – Дафна! – услышала она голос, который различила бы из тысячи.
        Она обернулась.
        – Видишь, а ты не хотела верить любимому брату.
        – Любимому? – с улыбкой переспросил Саймон, обращаясь к Дафне. – Неужели озорник заслужил такое звание?
        – Только потому, что мой любимец Грегори прошлой ночью сунул мне в постель лягушку, – ответила Дафна. – Пришлось временно лишить шалуна сего почетного титула.
        – А у Энтони ты его тоже отобрала? – не унимался Колин. – Интересно, за какие прегрешения?
        Дафна замахнулась на него:
        – Ох, иди отсюда со своими шутками.
        – Меня нигде не ждут, сестрица.
        – Еще как ждут. Ты же обещал танец Пруденс Фезерингтон. Бедняжка изнывает от нетерпения.
        – Никому я ничего не обещал, ты что-то путаешь.
        – Значит, тебя хочет видеть мама. Я слышу ее голос…
        – У тебя слуховые галлюцинации, сестра.
        – Просто у меня шум в ушах от твоей болтовни, братец. Скоро мое терпение лопнет.
        Он картинно прижал руку к груди:
        – О, Дафф, ты попала мне в самое сердце! Я ранен!
        – Вам следует выступать на сцене, Колин, – сказал Саймон. – Вы понапрасну растрачиваете здесь ваш талант. Эдмунд Кин[7 - Кин Эдмунд (1787–1833) – знаменитый английский актер. – Примеч. ред.] покинет сцену, как только вы ступите на подмостки.
        – Неплохая идея, – задумчиво произнес Колин. – Я должен ее хорошенько обдумать, а посему удаляюсь. Приятного вам вечера.
        Он отвесил церемонный поклон и исчез.
        Дафна и Саймон какое-то время молчали – то ли отдыхая от присутствия Колина, то ли пребывая в некотором замешательстве.
        Дафна первой нарушила молчание:
        – Следующее явление – миссис Бриджертон.
        – Явление третье, – подхватил Саймон с кривоватой улыбкой. – Те же и Энтони.
        Спасаясь от дальнейшего перечисления своих родственников, Дафна произнесла:
        – Не ожидала увидеть вас сегодня.
        Саймон пожал плечами, отчего на его черном, ладно сидящем фраке появились чуть заметные морщины, и ответил нехотя:
        – Мне стало скучно.
        Дафна удивленно воззрилась на собеседника:
        – Настолько скучно, что вы не поленились отправиться на другой конец Лондона, дабы отпустить пару любезностей нетерпеливым девицам? Простите, не понимаю вас.
        – Я сам себя не понимаю, – произнес он миролюбиво, и Дафна готова была простить ему ленивый тон.
        – Рада, что вы пришли, – призналась она. – Здесь такая тоска.
        – Неужели?
        – Кроме того, меня замучили расспросами о вас.
        – Не ждал!
        – Представьте себе. И больше всех недоумевала моя матушка.
        – Что же так удивило эту почтенную даму?
        – Она всего-навсего хотела знать, почему вы после того злосчастного обеда ни разу не нанесли нам визита. – Наконец-то Дафна могла задать ему вопрос, который не давал ей покоя.
        Саймон нахмурился:
        – Вы полагаете, что это необходимо? Я считал, что для сохранения мифа о нашем с вами романе достаточно, если буду оказывать вам явное внимание на этих чертовых званых вечерах. Разве я манкировал своими обязанностями?
        Только сейчас она поняла, как печально могут порой звучать такие приятные слова: «роман», «внимание».
        – Ваше внимание, как вы его называете, – упрекнула она собеседника, – может, пожалуй, обмануть кого угодно, только не мою матушку.
        «И не меня! Не меня!» – хотела выкрикнуть она, но сдержалась.
        – Серьезно? – спросил он чуть растерянно.
        – Конечно. Особенно если ваше отсутствие у нас в доме отмечено в этой дурацкой «Хронике».
        – Откуда она, эта чертова леди… как ее?..
        – Уистлдаун, – подсказала Дафна.
        – Откуда она может знать все подробности нашей жизни? Наверное, содержит целую шайку шпионов?
        – Весьма вероятно, – подтвердила Дафна. – Тем более вам не следует более откладывать визит, иначе ее домыслам поверит все общество и наши усилия окажутся напрасными.
        – Хотел бы я, – сквозь зубы проговорил Саймон, – чтобы эта проныра использовала свой талант на каком-либо другом поприще.
        – Каком же? – поинтересовалась Дафна.
        – Не знаю… Ну, пусть пишет роман… пьесу. Поэму, черт ее побери!
        – О, если б только леди Уистлдаун услышала ваши слова! Возможно, она сочла бы их за комплимент. Но боюсь, большинство не придерживается такого мнения о ней, зато подхватывает чуть ли не каждое ее слово и делает выводы. Меня сегодня спросили около десятка женщин, когда я получу наконец предложение от герцога такого-то, если уже не получила. Или, может, все расстроилось?
        – Полагаю, вы заверили их, что я отчаянно влюблен и просто робею… жду удобного момента?
        Дафна почувствовала, как что-то оборвалось у нее в груди. С огромным усилием она выдавила улыбку и весело проговорила:
        – Конечно, именно так я и поступила.
        Саймон рассмеялся и сказал:
        – Вы говорили о любопытствующих женщинах. А что спрашивали мужчины?
        Она наморщила лоб:
        – Мужчины? О, их было не много… всего один: старый чудаковатый герцог. Он говорил не о браке, а о том, что очень хорошо знал вашего отца.
        Лицо Саймона окаменело. Дафна, не придав этому особого значения, продолжила:
        – Он пространно рассуждал о том, каким славным человеком был ваш отец, как берег и лелеял свой герцогский титул и достоинство. Если бы все герцоги были такими, слава Британии утроилась бы многократно.
        Саймон по-прежнему не произносил ни слова. Дафна задумчиво посмотрела на него и проговорила:
        – Знаете, вы никогда ничего не рассказывали мне он нем…
        – Наверное потому, что не считал нужным.
        Ее неприятно поразила его холодность. Пусть это относилось не к ней, но слова Саймона тем более прозвучали неоправданно резко.
        – Что-то не так? – в замешательстве спросила она.
        – Все в порядке.
        Опять эта жесткость. И глаза… какие холодные злые глаза!
        – Простите, – сказала она. – Я больше никогда не затрону эту неприятную для вас тему.
        – Я же сказал, – повторил он тем же ледяным тоном, – все в порядке.
        – Конечно, – примирительно проговорила она. – Я поняла.
        Наступило длительное неловкое молчание. Дафна долго теребила складки платья, прежде чем произнести:
        – Какие красивые цветы в этой зале, не правда ли? Особенно вон те…
        Он проследил за ее руками, увидел гирлянды из белых и пунцовых роз и коротко согласился:
        – Да.
        – Интересно, они выросли в оранжерее у леди Троубридж?
        – Не имею понятия…
        И снова повисло молчание.
        – Розы так трудно выращивать.
        Вместо членораздельного ответа на этот раз он ограничился тем, что просто хмыкнул.
        Дафна выдержала еще одну паузу и потом сказала:
        – Вы уже пробовали лимонад?
        – Терпеть его не могу.
        Она решила, что с нее довольно, и безапелляционно заявила:
        – Ну а я хочу угоститься лимонадом, поэтому прошу извинить, что оставляю вас наедине с вашим дурным настроением. Желаю найти себе более подходящего собеседника.
        Дафна уже повернулась, чтобы уйти, но Саймон не позволил, схватив ее за руку. Опустив глаза, она некоторое время завороженно смотрела, как его белая перчатка выделяется на фоне ее розового рукава.
        – Пожалуйста, не уходите, – попросил он.
        Голос был тих, но тверд, и без всяких видимых причин ее бросило в дрожь.
        Она подняла голову и встретилась с ним взглядом.
        – Дафна, простите мою резкость, – сказал он.
        Будучи не в состоянии подобрать слов, она кивнула, однако Саймону хотелось остановить ее и все объяснить.
        – Я не… – Он помолчал. – У нас с отцом были плохие отношения. Очень… Поэтому я… я не желаю говорить о нем.
        Дафна посмотрела на него в немом удивлении: никогда еще в разговоре с ней он не подыскивал слова с таким трудом.
        Он резко втянул воздух, потом выдохнул. Что с ним происходит? Плохо себя чувствует?
        – Когда вы упомянули о нем… – продолжил Саймон, но что-то по-прежнему мешало ему говорить. – Я сразу начал… Мои мысли обратились в прошлое, и я… Я не смог сдержать з…злости.
        – Простите меня, – извинилась Дафна, не зная, что еще добавить.
        – Злости не по отношению к вам, – продолжил герцог.
        Взгляд его серо-голубых глаз уже не казался таким холодным, суровым, он заметно потеплел.
        Саймон судорожно проглотил комок, мешавший дышать, и договорил:
        – Я был зол на самого себя.
        – И на отца? Но почему? – тихо спросила Дафна.
        Он не ответил. Впрочем, она и не ждала от него этого.
        Его рука все еще лежала на ее локте, и Дафна, прикрыв ее своей, ласково предложила:
        – Не хотите ли прогуляться на свежем воздухе? У вас такой вид…
        Саймон согласно кивнул:
        – Да, пожалуй. А вы оставайтесь здесь. Энтони оторвет мне голову, если увидит нас вместе на веранде.
        – Пусть отрывает голову себе! Мне надоела его опека!
        – Бедняга всего лишь пытается быть для вас хорошим старшим братом.
        Дафна с раздраженным недоумением уставилась на Саймона.
        – Что-то не могу понять, на чьей вы стороне, милорд.
        – Хорошо. Давайте немного прогуляемся. Но имейте в виду: одного брата я еще сумею выдержать, но если он призовет на помощь всех остальных, мне конец.
        Дафна восприняла шутку с напряженной улыбкой и кивнула в сторону двери, выходящей на веранду. Рука Саймона крепче сжала ее локоть, они сделали уже несколько шагов к выходу, когда позади раздался громкий окрик:
        – Гастингс!
        Саймон мгновенно повернулся, мысленно отметив, что за короткое время после возвращения из своих странствий он уже привык к новому имени. Это ему не понравилось. С большим удовольствием он продолжал бы носить свое прежнее имя – Клайвдон, не так напоминавшее об отце и обо всем, что с ним связано.
        К нему подходил пожилой джентльмен, опирающийся на трость.
        – Тот самый герцог, о котором я вам говорила, – успела шепнуть Дафна. – Кажется, его фамилия Мидлторп.
        Саймон кивнул и оглянулся по сторонам, мечтая удрать или провалиться на месте, но деваться было некуда.
        – Дорогой Гастингс, – сказал старик, подойдя вплотную и похлопывая Саймона по плечу. – Давно хочу познакомиться с вами. Я Мидлторп. Мы с вашим отцом были друзьями.
        Саймон поклонился, коротко и резко, почти по-военному, хотя в армии никогда не служил.
        – Мне хорошо известно, – продолжил Мидлторп, – что ваш отец очень переживал ваше длительное отсутствие и говорил…
        Пожилой джентльмен произносил что-то еще, но Саймон почти не различал слов: в нем закипал гнев, переходящий в ярость, и сосредоточивалось это чувство, как ни странно, в полости рта, обжигая изнутри гортань и щеки, обволакивая язык. Он вновь почувствовал себя восьмилетним и боялся, даже был уверен, что, если попытается сейчас заговорить, звуки будут так же унизительно-беспомощно вырываться изо рта, как в то далекое время.
        Но он не хотел, не мог снова испытать прежнее унижение. Ни перед кем. В первую очередь перед самим собой. Ибо оно напоминало о страшных одиноких годах детства, о мальчике, отвергнутом единственным близким человеком – родным отцом.
        Непроизвольно, он сам не понял, каким образом, ему удалось исторгнуть гласный звук «о», который пришелся кстати и заменил целую фразу. В нем было все, что нужно: вежливое удивление, приветствие, даже – можно было понять и так – просьба продолжать разговор.
        Герцог Мидлторп именно так и понял и проговорил:
        – Ваш отец умер на моих руках.
        Саймон на этот раз не ответил даже междометием. Вместо него Дафна сочувственно произнесла:
        – О боже…
        – Он просил меня, – продолжил старик, – передать вам кое-какие бумаги. Письма к вам. Я храню их у себя дома.
        – Сожгите их.
        Слова вырвались у Саймона сами собой.
        Дафна слегка вскрикнула и схватила Мидлторпа за рукав:
        – О, нет-нет! Не делайте этого. Гастингс, возможно, не хочет видеть их сейчас, в данный момент, но со временем…
        Саймон смерил ее ледяным взглядом и снова повернулся к собеседнику:
        – Повторяю: сожгите их.
        – Я… О да…
        Мидлторп явно был в растерянности. Должно быть, он знал или догадывался, что отец и сын находились не в лучших отношениях, но покойный герцог не открыл ему всей правды, а потому старик не понимал, как ему сейчас действовать. Он бросил умоляющий взгляд на Дафну и произнес:
        – Помимо бумаг и писем герцог просил передать вам кое-что на словах… Я… я мог бы это сделать, если желаете, прямо сейчас.
        Эти слова он обращал к Дафне, не к Саймону.
        Вместо ответа тот отпустил локоть своей спутницы и молча направился к выходу на веранду.
        – Извините его, – обратилась Дафна к ошеломленному герцогу. – Я уверена, герцог не хотел вас обидеть.
        Выражение лица Мидлторпа недвусмысленно говорило о том, что он придерживается противоположного мнения, и Дафна добавила:
        – По-видимому, имя отца у него связано с какими-то тяжелыми переживаниями.
        Мидлторп согласно кивнул:
        – Его отец предупреждал меня об этом, но я не думал, что все настолько серьезно…
        Дафна взволнованно смотрела в сторону веранды.
        – Да, видимо, очень серьезно, – подтвердила она и поспешно добавила: – Пожалуй, пойду к нему.
        – Конечно, – согласился старик.
        Уже на ходу она обернулась:
        – Прошу вас, герцог, не сжигайте эти бумаги.
        – Я никогда и не помышлял об этом, но…
        Дафна остановилась – в голосе Мидлторпа ей послышалось что-то серьезное.
        – Вы хотели сказать…
        – Хотел сказать, что я далеко не молод и не слишком здоров. Доктора не очень обнадеживают меня. Поэтому… Мог бы я передать бумаги вам на сохранение?
        Дафна посмотрела на него с удивлением и страхом: с удивлением – потому что не понимала, как может он доверить чужую личную переписку совершенно незнакомой ему молодой женщине; со страхом – потому что опасалась, что, если согласится и примет бумаги, Саймон может никогда не простить ей этого поступка.
        – Не знаю, – ответила она в замешательстве. – Не уверена, что это правильно..
        Старик пристально посмотрел на нее и проговорил:
        – Полагаю, мой выбор совершенно правилен. Уверен, вы найдете нужный момент, чтобы отдать молодому человеку адресованные ему письма… Итак, разрешите, я пришлю их вам?
        Дафна наклонила голову. Что еще оставалось делать?
        Мидлторп приподнял трость, указав в сторону веранды:
        – Идите к нему.
        Дафна кивнула и поспешила прочь.
        На веранде всего несколько канделябров рассеивали густую вечернюю тьму, и только благодаря лунному свету Дафна смогла разглядеть Саймона, неподвижно стоявшего возле перил в дальнем углу. В его позе – так ей показалось – была неостывшая злость. И печаль. Он смотрел куда-то в глубь сада, но не видел, наверное, ни аллей, ни темных кустов, ни деревьев.
        Она тихо приблизилась к нему. Прохладный ветер приятно овевал щеки после духоты переполненного зала. Слабый гул голосов напоминал, что они здесь отнюдь не в одиночестве, но Дафна никого не слышала и не видела.
        Наверное, стоило бы начать разговор с ним со слов: «Вы были так нелюбезны с пожилым герцогом» или «Отчего вы так злы на своего покойного отца?» – но она, облокотившись на балюстраду, негромко произнесла:
        – Как хотелось бы увидеть звезды.
        Саймон мельком взглянул на нее и ответил:
        – В Лондоне вы их не увидите. – После некоторого молчания он заговорил вновь: – Здесь мешает слишком яркий свет, туман или смог.
        Она поежилась, словно ей стало холодно, но щеки ее по-прежнему горели.
        – А я так надеялась увидеть звездное небо хотя бы тут, в Хэмпстеде. Небеса не идут мне навстречу.
        Саймон усмехнулся.
        – Зато в Южном полушарии, – сказал он после долгой паузы, – вы бы на небо не обижались. Какие там звезды!
        – Какие?
        Она хотела поддержать этот непринужденный разговор – любую болтовню, лишь бы вывести его из состояния напряжения, и была рада, когда он ответил на ее вопрос:
        – Там очень яркие и большие звезды. Совсем не такие, как здесь, если даже иногда их и удается увидеть. И расположены совсем в других местах – звезды, созвездия.
        – Как в других? Вы шутите.
        Сейчас она спрашивала уже не просто ради поддержания разговора – ей стало любопытно.
        – Вовсе нет. Посмотрите в любой книге по астрономии.
        – М-м, – с сомнением произнесла она. – Не обещаю.
        – Понимаю, я тоже не специалист в этой науке, но мне было интересно. В Африке все другое. И небо тоже.
        – Разве небо может быть другим?
        – Оказалось, может. Как и люди.
        Она вздохнула:
        – Хотелось бы взглянуть на южное небо. Если бы я была энергичной, отчаянной и необыкновенной женщиной, о которой мужчины слагают стихи, я бы обязательно много путешествовала.
        – О вас и так уже слагают стихи, – напомнил Саймон с чуть ироничной улыбкой, и она была рада, что он приходит в себя. – Только плохие, к сожалению.
        Дафна рассмеялась:
        – Все равно, зато это были стихи, а не проза. И первый день в жизни, когда мне нанесли визит сразу шесть поклонников.
        – Семь, – уточнил он. – Вы забыли обо мне.
        – Да, семь. Но вы не в счет.
        – О, Дафф, ты попала мне в самое сердце! Я ранен! – воскликнул он, подражая недавним словам Колина.
        – Вам тоже следует выступать на сцене. Из вас с Колином получился бы отличный дуэт, – с улыбкой проговорила Дафна.
        – Вряд ли, – возразил Саймон. – Да и Энтони не позволит Колину выступать со мной.
        Упоминание о старшем брате стерло улыбку с ее лица, и, став серьезной, она сказала:
        – Я пошутила насчет путешествий. Таким скучным англичанкам, как я, лучше сидеть дома. Тем более что я люблю наш дом. В нем я счастлива.
        – Вы совсем не скучная англичанка, Дафна. А то, что вы счастливы, искренне радует меня, поверьте. Никогда еще я не встречал по-настоящему счастливых людей.
        Ей почудилось, что сейчас он ближе к ней, чем минутой раньше, – он ли подвинулся, она ли случайно приблизилась к нему… Она не могла отстраниться, не могла отвести глаз от его лица.
        – Саймон… – прошептали она.
        – Мы здесь не одни, – сдавленно прозвучал его голос.
        Дафна оглядела углы веранды. Кажется, никого. Шум голосов тоже затих. Это, однако, могло означать, что кто-то прислушивается или приглядывается к ним: какой-нибудь тайный агент леди Уистлдаун, – чтобы в следующей «Хронике» снова пустить по свету очередную сплетню.
        Прямо перед ними раскинулся темный сад. Он звал в свое безлюдье и безмолвие. Такого огромного сада не было ни у одного из домов в центре Лондона, которые она знала. А здесь, в десяти милях от центра, он шелестел зеленой листвой, источал аромат цветов. Леди Троубридж не зря гордилась своим детищем.
        Какая-то непонятная смелость взыграла в душе Дафны, и она произнесла тихо, но решительно:
        – Пойдемте в сад, Саймон.
        – Мы не можем.
        – Можем.
        – Нет, Дафна…
        Отчаяние, прозвучавшее в его голосе, сказало ей больше любых слов. Она поняла то, чего раньше не знала, в чем сомневалась: она для него желанна… Он хочет ее… Мечтает об этом…
        Ее душа пела. В ней звучала ария из «Волшебной флейты» Моцарта – та, где так сладостно слышится верхнее до.
        Что, если она поцелует его? – подумалось ей. Нет, он – ее… Что, если сейчас в дальней аллее сада она запрокинет голову и ощутит на своих губах его губы? Поймет ли он тогда, как она его любит? Укрепит ли это его любовь к ней? Осознает ли он, каким счастьем она может… готова одарить его?
        Возможно, тогда он перестанет думать и говорить о браке как о какой-то тягостной повинности?..
        – Я собираюсь прогуляться по саду, – сказала она, – и не вижу в этом ничего предосудительного. Если хотите, можете присоединиться ко мне, милорд.
        С этими словами она медленно направилась к ступенькам, ведущим с веранды. Нарочито медленно, чтобы у него было больше времени обдумать ее отчаянно смелое предложение и решиться последовать за ней. Через минуту она услышала его шаги позади себя.
        – Дафна, это безумие… Мы… Так нельзя…
        Чуть охрипший взволнованный голос Саймона говорил ей, что он пытается в большей степени убедить в этом самого себя.
        Не отвечая, она продолжила идти в глубь сада.
        Он нагнал ее, схватил за руку, повернул к себе.
        – Ради бога, вы слышите меня? Ведь я обещал вашему брату… Он взял с меня клятву.
        Ее улыбка, которую он почти не различал в темноте, говорила о том, что перед ним сейчас женщина, знающая себе цену, понимающая, что она желанна.
        – Что ж, – сказала она, – тогда уходите.
        – Вы же знаете, что я не могу оставить вас одну… мало ли что может случиться.
        Она пожала плечами и попыталась убрать свою руку из его руки, но он не отпустил, а сжал еще сильнее.
        И тогда она сделала то, чего он наверняка не ожидал: приблизилась к нему настолько, что расстояние между ними сократилось до фута, если не меньше.
        Его дыхание участилось.
        – Не делайте этого, Дафна.
        Она тщетно пыталась подобрать какие-то шутливые слова, но они не шли на ум. Ее никто еще никогда не целовал, она не знала, как это делается, но хотела этого, и вот сейчас звала его стать первым.
        Пальцы, державшие ее руку, ослабли, но он не отпустил ее, а, наоборот, потянул за собой и сошел с аллеи на газон, обогнув один из ровно подстриженных кустов, которыми так гордилась леди Троубридж. Там он остановился, глядя прямо в лицо Дафне, прошептал ее имя, коснулся пальцем щеки.
        Она смотрела на него расширившимися глазами, губы ее приоткрылись.
        И то, что было неминуемо, случилось.
        Глава 10
        …Многих женщин погубил всего лишь один поцелуй…
        «Светская хроника леди Уистлдаун», 14 мая 1813 года
        До последнего момента Саймон не предполагал, что осмелится поцеловать Дафну. Это вовсе не означало, что он не желал этого.
        Где-то в дальнем углу сознания он убеждал себя, что согласился последовать за ней, взял за руку и, наконец, потянул за кусты лишь для того, чтобы как следует отчитать негодницу, объяснить, растолковать, что нельзя себя вести так легкомысленно, подчиняться сиюминутной прихоти, пренебрегать законами общества, к которому они принадлежат… Это может привести к серьезным последствиям для них обоих.
        Но потом что-то произошло – скорее происходило уже раньше, – и он перестал думать о последствиях, забыл про опасения. Он видел только ее глаза, ставшие такими огромными, сияющими даже в темноте, видел слегка приоткрывшийся рот и не мог отвести взгляда.
        Его рука скользнула вверх по ее руке, туда, где перчатка открывала нежную кожу, а потом к плечу. Он прижал ее тело к своему – так, что между ними не стало просвета, но ему хотелось большего – чтобы она обвилась вокруг него, была сверху, снизу, в нем…
        Саймон так хотел этого, что ему сделалось страшно.
        Он стиснул ее в объятиях, чтобы ощутить каждую клеточку ее тела, и, содрогнувшись от желания, застонал. В этом примитивном звуке вожделение смешалось с чувством безысходности.
        Она не будет принадлежать ему этой ночью, не будет принадлежать никогда, и нынешнее – первое – прикосновение станет последним, которое он запомнит на всю оставшуюся жизнь.
        Шелк ее платья не скрывал линий тела, его руки скользили по гладкой материи… И потом – он сам не знает как, зачем – он отшатнулся от нее. Всего на какой-то дюйм, но они сразу ощутили вечернюю прохладу, охватившую разгоряченные тела.
        – Нет! – невольно вскричала она, и этот возглас прозвучал для него как приглашение, как зов души и плоти.
        Обеими руками он обхватил ее лицо, впиваясь в него взглядом. Было слишком темно, чтобы рассмотреть его во всех подробностях, но он знал и так, что в ее глазах множество коричневых тонов и полутонов и чуть-чуть – зеленых, что губы – мягкие, пунцовые, с персиковым пушком в уголках, что щеки – он это ощущал – жарко горят.
        Об остальном… обо всем остальном он мог только догадываться, дополняя ощущения воображением, но, боже, как он хотел узнать! Да, невзирая на все обещания, которые он дал Энтони, Саймон сгорал от желания, от страсти к его сестре.
        Когда это началось? Он не знает, не может сказать, да какая разница? Вчера, сегодня, позавчера… Да, сегодня, когда, только войдя в зал, начал искать глазами Дафну, а увидев, ощутил жар в крови, но не мог… не чувствовал себя вправе, как и до этого дня, ни сказать, ни сделать что-то, чтобы она узнала… И вот она первая сделала это.
        И сейчас он держит ее в объятиях, она прерывисто дышит и тоже сгорает от желания – оно в ее глазах, во всем теле – о котором она могла только слышать или читать в сентиментальных романах…
        Поцеловать ее было для него сейчас равносильно спасению: спасению самого себя, – ибо он взорвется, разлетится на мелкие кусочки, исчезнет… Звучит мелодраматично, утрированно, однако так он чувствовал и мог бы поклясться, что это правда.
        Когда он губами коснулся ее губ, поцелуй не был нежным, но не был и безжалостным: кровь так бушевала у него в жилах, что его скорее можно было назвать сгорающим от страсти любовником, нежели просто поклонником.
        Наверное, он проявил бы еще больше настойчивости, но Дафна, тоже охваченная возбуждением, не отдавая себе отчета, сама раскрыла рот так, что позволила его языку соприкоснуться со своим, и таким образом Саймон не встретил сопротивления.
        – О боже, Дафна, – простонал он, прижимая ее к себе так, чтобы она ощутила, как он ее желает. – Я никогда не думал… Не мог и мечтать…
        Это было ложью. Он думал, мечтал и в мечтах представлял себе это во всех подробностях. Но только в мечтах.
        Каждое прикосновение, каждое движение их тел усиливало его вожделение, и он понимал, что начинает терять контроль над своим телом. Важным, самым главным было одно: она здесь, у него в объятиях, и он ее желает.
        Его руки становились требовательнее и смелее, он пожирал ее рот поцелуями, но этого было недостаточно.
        Он ощутил, как ее рука в перчатке нерешительно коснулась его затылка и замерла там. Прикосновение вызвало у него дрожь во всем теле, сменившуюся волной жара, и он еще раз утвердился в мысли, что так дальше продолжаться не может… Он не выдержит.
        Оторвавшись от губ, он принялся покрывать поцелуями ее шею, опускаясь ниже, к ложбинке между грудями. Она тихо стонала от каждого его прикосновения, и это еще больше возбуждало его.
        Дрожащими руками он дотронулся до выреза ее платья, где под легкой газовой вставкой виднелась грудь.
        Смотреть на нее он не смел, поцеловать – тем более, но сдержаться уже не мог.
        Замедлив свои движения, он тем самым давал ей возможность остановить его, сказать «нет». Она не сделала этого, не проявила девичьей стыдливости, а, напротив, слегка изогнула спину, словно облегчая ему путь туда, куда он стремился.
        И он окончательно потерял голову.
        Сорвав легкий покров и отбросив в сторону, он устремил взгляд на то, что ему открылось, и мог смотреть еще дольше, не касаясь ни губами, ни руками, если бы сзади не раздался окрик:
        – Ах ты, мерзавец!
        Дафна первой узнала, чей это голос, вскрикнула и отскочила в сторону:
        – О господи! Энтони…
        Футах в десяти от них возникла темная фигура брата. Он приблизился и сразу же ринулся на Саймона, издав какой-то дикий, примитивный воинственный клич. Ничего подобного Дафне не приходилось слышать раньше, она даже не думала, что человеческие связки способны воспроизводить такие звуки.
        Она успела прикрыть грудь – до того как брат налетел на Саймона с такой силой, что тот покачнулся и чуть не упал на землю, задев Дафну, которая рухнула недалеко от них, но сразу же вскочила на ноги.
        – Я убью тебя, чертов… – прорычал Энтони, однако значительная часть его проклятий осталась недосказанной, потому что ответный удар Саймона сбил ему дыхание.
        – Энтони! Не надо! Остановись! – крикнула Дафна, но ее призывы оставались тщетными.
        Разъяренный Энтони кинулся на Саймона – лицо его было искажено от гнева, кулаки сжаты, проклятия щедро сыпались изо рта. Саймон только защищался, и это ему в основном удавалось – он удачно избегал сильных ударов.
        Наблюдая за схваткой, Дафна с ужасом подумала, что долго так продолжаться не может – в конце концов Энтони убьет Саймона прямо здесь, в саду леди Троубридж. Или, что менее вероятно, Саймон убьет ее брата. И то и другое кошмарно – ведь она любит обоих. Нужно заставить их прекратить опасный поединок.
        Решив так, она смело бросилась между ними. В результате все трое свалились на траву, Дафна при этом отлетела прямо в колючий кустарник, окаймлявший аллею.
        – О-о-х! – захлебнулась она в крике.
        Страшная боль от сотен колючек пронзила ее тело в самых разных местах.
        Видимо, вопль был до такой степени громок и выразителен, что изготовившиеся для нового сражения бойцы одновременно бросились к ней, забыв на время о выяснении отношений.
        Первым подбежал Саймон:
        – Дафна! Что с вами?
        Если бы тревога, прозвучавшая в его голосе, могла исцелять! Но колючки продолжали терзать ее тело, она боялась сделать лишнее движение, чтобы не усугублять боль.
        – Нужно осторожно поднять ее, – обратился Саймон к Энтони. – Помоги мне.
        Тот и без него знал, что нужно делать, и только кивнул, понимая: сейчас необходимо выручать сестру, а злобу и месть отставить в сторону.
        – Не шевелитесь, Дафна, – сказал Саймон. – Потерпите, и мы освободим вас.
        Она чуть заметно покачала головой:
        – Не пораньтесь об эти колючки.
        – Не беспокойся о нас! – воскликнул Энтони.
        Он бормотал еще что-то – о ночных прогулках по саду со всякими мерзавцами, что кончаются вот таким образом. Саймон же тем временем наклонился над несчастной Дафной, протянул руки, царапая их о колючки, обхватил ее тело и одним рывком освободил из колючего плена. Она не успела даже вскрикнуть.
        Он поставил ее на ноги, и тут обнаружилось, что шелковое платье безжалостно порвано в нескольких местах.
        Энтони сбросил с себя фрак, накрыл сестру, и она почти утонула в его одежде.
        – Сильно поранилась?
        – Пока не знаю. По-моему, не очень.
        – Вернемся домой и сразу вызовем врача. – Энтони повернулся к Саймону и официальным тоном произнес: – Благодарю за помощь.
        Тот не ответил, лишь слегка наклонил голову.
        – За помощь благодарю, – повторил Энтони, – а за все остальное…
        Быстрым неожиданным ударом в лицо он свалил не ожидавшего нападения Саймона на землю.
        – Это за то, что пытался совратить мою сестру!
        – Энтони! – крикнула Дафна из глубины его фрака. – Прекрати сейчас же и попроси прощения! Он вовсе не совращал меня!
        Тот повернулся к ней, пылая от ярости:
        – Я видел твои… Если бы я не подошел…
        Возмущение так распирало его, что он не мог говорить.
        «Боже, – подумала Дафна, – брат успел увидеть мою обнаженную грудь… И Саймон тоже… До чего я дошла!» Но ее мысли сразу же переключились на другое, потому что она услышала злобные слова Энтони, обращенные к Саймону:
        – Скорее поднимайся, и я снова ударю тебя!
        – Ты просто сошел с ума! – крикнула она, опять бросаясь между ними и надеясь, что во второй раз ее не собьют с ног и не повалят в кусты. – Если ты ударишь его еще раз, Энтони, я никогда тебе этого не прощу!
        Тот не очень любезно отодвинул сестру в сторону.
        – Предыдущий удар был за тебя, – сказал он. – Следующий будет за нашу поруганную дружбу.
        – Нет!
        Дафна опять бросилась между братом и Саймоном, на чьем лице уже ясно проступил след от удара – под левым глазом.
        – Отойдите, Дафна, – мягко сказал Саймон. – Предоставьте нам самим разобраться.
        – Нет! Я тоже замешана в этом и имею право…
        Она замолчала, так как видела: говорить бесполезно, никто ее не слушает.
        – Не мешай, Дафна, – спокойным голосом проговорил Энтони, не глядя на нее.
        – Но это глупо! – снова не выдержала она. – Вы взрослые люди. Разговаривайте, а не деритесь… Господи! Саймон! Посмотрите, у вас заплыл глаз!
        Она бросилась к нему, всмотрелась в синяк, слегка прикоснулась пальцами. Как приятно было ему это прикосновение, несмотря на боль. Как желанна была она в эту не вполне подходящую для таких мыслей минуту; как наивна, чиста, благородна…
        А он? Он ничем не может ответить ей. Не сможет ответить и Энтони, когда тот в конце концов остынет, сменит гнев на рассудительность и заговорит с ним о браке. Ведь он должен заговорить, а Саймон должен ответить «нет».
        – Отойдите, Дафна, – повторил герцог, не узнавая собственного голоса. – Прошу вас.
        – Нет, я…
        – Уйдите! – крикнул он.
        Она в испуге отскочила туда, к кустам с колючками, глядя испуганными глазами на них обоих.
        Саймон удовлетворенно кивнул и повернулся к Энтони.
        – Бей, – сказал он, прижимая руки к бокам. – Я не стану защищаться. Я заслужил…
        Его слова удивили Энтони. Тот ожидал всего, но не этого.
        – Ударь меня, и покончим с этим.
        Его противник тоже опустил руки.
        – Я не могу, – признался он. – Когда ты вот так… стоишь и просишь.
        Саймон сделал к нему два шага.
        – Ну же, – настойчиво повторил он. – Расплатись со мной сполна.
        Энтони молчал.
        – Ты расплатишься перед алтарем, – наконец проговорил он.
        Саймон услышал, как Дафна вздохнула и затаила дыхание. Что означал этот вздох? Удивление? Надежду? Любопытство? Наверное, она понимает, что в данных обстоятельствах ультимативное требование Энтони выглядит не лучшим образом. Но вот она заговорила:
        – Принуждение к браку – бесчестно, Энтони…
        Саймон упредил ответ друга.
        – Завтра я буду во Франции, – пообещал он.
        – Вы опять уезжаете? – спросила Дафна.
        Чуть сдавленный голос вонзился кинжалом в сердце Саймона. Зачем он так сказал? Что толкнуло его?
        – Я только порчу людям жизнь, – с трудом выговорил он. – Лучше, если меня здесь больше никто не увидит.
        У нее задрожала нижняя губа. Господи, он бы все отдал, чтобы она так не дрожала! Только одно слово вырвалось у нее – его имя, и оно усилило боль в сердце. Нужно… он должен сказать ей… объяснить.
        – Я не могу жениться на вас, Дафна, – услышала она.
        – Не можешь или не хочешь? – выкрикнул Энтони.
        – И то и другое, – ответил Гастингс.
        Энтони снова нанес ему удар, на этот раз в подбородок, и Саймон упал. Что ж, он заслужил наказание: любое возмездие, любую боль…
        Он не смотрел на Дафну, не хотел видеть ее глаз, но она кинулась к нему, опустилась на колени, выпростала руку из широкой одежды, коснулась его плеча.
        – Простите меня, Дафф, – сказал он, по-прежнему избегая ее взгляда.
        У него немного кружилась голова от удара, один глаз уже совсем заплыл, он с усилием поднялся на ноги.
        – Если можете, простите меня, – повторил он.
        – Побереги для другого раза свой беспомощный лепет, – резко оборвал его Энтони. – Увидимся завтра на рассвете. Полагаю, стрелять ты не разучился.
        – Нет! – закричала Дафна.
        Саймон взглянул на Энтони, коротко кивнул, а потом повернулся к Дафне и, сильно запинаясь, произнес:
        – Если это б-был бы кто-то, то т-только вы. Од-дна в-вы…
        – О чем вы говорите? – воскликнула она в ужасе. – Что все это значит?
        Он прикрыл здоровый глаз и вздохнул. Завтра в это время он будет уже мертв, он это знал, потому что не собирается стрелять в Энтони. Даже не поднимет пистолет. А Энтони не в том состоянии духа, чтобы выстрелить в воздух.
        И все же – пришла ему в голову странная до нелепости мысль – то, что неминуемо произойдет, станет своеобразным и желанным для него ответом его отцу. Местью человеку, для которого самым главным в жизни был титул, а не сын. Завтра не будет ни сына, ни титула.
        А с другой стороны, в эти же мгновения Саймон вовсе не желал для себя такого неминуемого и нелепого конца. Не хотел уходить из жизни на какой-то заброшенной лесной поляне, провожаемый ненавидящим взглядом своего лучшего друга…
        Нежные руки Дафны яростно трясли его за плечи. Он открыл глаза, наполненные слезами, увидел совсем рядом ее лицо, искаженное тревогой и гневом.
        – Что с вами? – спросила она. – Почему вы молчите? Он собирается убить вас! А вы… Словно сами призываете злую судьбу! Хотите умереть!
        Ее руки отпустили его плечи, она отступила на несколько шагов.
        – Н-нет, – сказал он, чувствуя, как тяжело ему говорить. Он снова начал сильно заикаться, но был слишком угнетен и обессилен, чтобы обращать на это внимание. – Н-нет, я н-не х-хочу ум-мирать. Н-но я н-не м-могу ж-жениться на в-вас…
        То, что он видел в ее глазах: потерянность, тоску и все ту же тревогу, невозможно было вынести, но когда она заговорила, голос звучал на удивление твердо, даже с характерной для нее иронией:
        – Никогда не воображала, что отношусь к тем женщинам, о которых днем и ночью мечтают мужчины, но была достаточно далека от мысли, что они предпочтут смерть браку со мной.
        – Нет, Дафна! – воскликнул Саймон, с трудом поднимаясь, испытывая тупую боль в голове и во всем теле. – Нет, вы не так поняли.
        – Она поняла достаточно, – сказал Энтони, становясь между ними.
        Он обхватил сестру за плечи, словно оберегая ее от человека, только что нанесшего ей незаслуженное оскорбление, разбившего сердце.
        – Еще одно слово… – проговорил Саймон просительно, чувствуя это и ненавидя себя за тон и за такое же выражение глаз. – Я должен…
        Энтони резко покачал головой:
        – Нет!
        – Подожди! – Саймон положил руку на локоть человека, ударившего его, сбившего с ног, человека, который многие годы был его ближайшим другом. – Я не могу так… Я… я обязан объяснить… – Он сделал усилие, чтобы собрать путавшиеся в гудящей голове мысли. – Я поклялся самому себе, Энтони… Да, я не могу жениться… Дело не в ней, не в Дафне, а…
        Он замолчал, у него пресеклось дыхание.
        – А в чем? – бесстрастно спросил Энтони. – Или в ком?
        Саймон отпустил его рукав, провел ладонью по волосам. Как он скажет о том, о чем хочет… должен сказать? При ней? А кому же еще это следует знать, как не ей?.. Но поймет ли она его? Поверит? И если да, то пожалеет ли… Но ведь это страшнее всего…
        Энтони смотрел на него с молчаливым презрением, не снимая руки с плеч сестры.
        – Прошу, – снова заговорил Саймон тем же тоном. – Пускай Дафна услышит…
        По-прежнему не произнеся ни слова, Энтони отошел на два шага от сестры.
        – Спасибо, – искренне поблагодарил его Саймон, переводя взгляд на Дафну.
        Он полагал, она не станет смотреть на него или по крайней мере будет презирать его, но в ее взгляде застыло ожидание. А еще вызов и готовность защищать себя и его. Так ему, во всяком случае, казалось, и он восхищался ею.
        – Дафф, – начал он неуверенно, не зная, сможет ли высказать то, что хочет, и будут ли язык и горло подспорьем ему или его врагами. – Дафф, – повторил он более твердо, – поверьте, дело совсем не в вас… Если бы я решил… мог… вы были бы первая… единственная… Поверьте этому… Но брак со мной разрушил бы вашу жизнь, потому что… Потому что я не могу дать вам то, чего вы хотите… что вам необходимо… И жизнь вытекала бы из вас по капле каждый день, а я… Меня убивало бы то, что я это вижу.
        Он смотрел на нее, и она не отводила взгляда.
        – Вы не можете причинить мне боль, – прошептала она и содрогнулась. – Тем более смерть… Нет!
        – Это правда! – выкрикнул он. – Я не шучу, поверьте мне!
        В ее глазах была все та же теплота, участие.
        – Я верю, – сказала она. – Но и вы доверяйте мне.
        – Я и хочу этого! – почти простонал он. – И знайте одно. Я уже говорил: у меня в мыслях не было и нет нанести вам обиду.
        Она молчала так долго, что, казалось, перестала дышать. Энтони тоже не произнес ни слова. Наконец, не глядя на брата, Дафна промолвила:
        – Я должна скорее уехать домой.
        Энтони снова обнял ее за плечи.
        – Да, идем отсюда. Тебе нужно лечь в постель, выпить немного бренди.
        – Я не хочу бренди! – по-детски, но решительно сказала она. – Мне нужно подумать.
        Саймон ожидал, что в ответ на это чуть ли не капризное заявление последует очередная отповедь со стороны Энтони, и весьма удивился, когда тот ласково пробормотал:
        – Конечно… Конечно, Дафф.
        Так говорят со своевольными, но обожаемыми детьми.
        Саймон посмотрел им вслед.
        Вот они уже скрылись в темноте аллеи…
        Глава 11
        Ежегодный бал у леди Троубридж в Хэмпстед-Хите, состоявшийся в эту субботу, стал, как всегда, поводом для новых слухов и сплетен.
        Ваш автор проследил, как мистер Колин Бриджертон поочередно танцевал со всеми тремя сестрами Фезерингтон, хотя было бы немалым преувеличением утверждать, что он благодарил за это судьбу.
        Зато Найджел Бербрук был замечен в обществе некой молодой девицы – не мисс Дафны Бриджертон. Будем надеяться, это свидетельствует о том, что с вышеупомянутой властительницей его дум он благополучно расстался.
        Что же касается самой мисс Бриджертон, она рано покинула гостеприимный дом леди Троубридж, и ее брат Бенедикт сообщил всем любопытствующим, что у сестры разболелась голова. Однако ваш автор заприметил ее, еще когда она беседовала с престарелым герцогом Мидлторпом и, надо сказать, выглядела при этом совершенно здоровой.
        «Светская хроника леди Уистлдаун», 17 мая 1813 года
        Дафна не могла уснуть, и, возможно, ей стоило прислушаться к совету Энтони и сделать глоточек бренди.
        Она мерила шагами комнату, домашние туфли оставляли светлые следы на густом ворсе бело-синего ковра, который она помнила с детства. Следы быстро исчезали, чего нельзя сказать о мыслях, теснившихся у нее в голове. Мысли были разрозненны, неясны, но одно было совершенно определенно: предстоящую дуэль между Саймоном и ее братом нужно остановить!
        При этом она отлично понимала, как это непросто по нескольким причинам. Во-первых, мужчины бывают упрямы как ослы, когда речь заходит о делах чести и поединках, поэтому ни Саймон, ни Энтони не потерпят ее вмешательства. Во-вторых, она не имеет понятия, где эта проклятая дуэль должна состояться: место встречи не оговаривалось в ее присутствии. Видимо, брат пошлет со слугой записку с вызовом, и скорее всего за Саймоном останется право выбора места. Кажется, так гласит дуэльный кодекс, в тонкостях которого Дафна не разбиралась.
        Встав возле окна, она отодвинула тяжелую портьеру и устремила взгляд в ночную тьму. Потом с некоторым облегчением подумала, что ее мать и остальные братья еще не вернулись с бала, и, значит, можно почти с полной уверенностью утверждать, что ни ее объятий с Саймоном, ни последующей сцены с участием Энтони не видел никто из посторонних, иначе бы мать уже примчалась домой.
        Стало быть, единственный ущерб в этот тревожный вечер был нанесен ее изорванному в клочья платью, но отнюдь не доброму имени.
        Однако в данный момент ее меньше всего заботили вопросы поруганной чести. Главное – не допустить дуэли. А поскольку одной ей было справиться не под силу, требовались помощники. Но кто у нее есть, кроме двух братьев? Только они – Бенедикт и Колин.
        Однако первый скорее всего примет сторону Энтони.
        Колин, конечно, согласится, что Саймон повел себя оскорбительно и заслуживает пули, но он хотя бы может помочь отговорить старшего брата от дуэли.
        Затем она подумала о Саймоне. Он тоже полон решимости стреляться, просто ищет смерти… Боже, но отчего? И вообще, что он хотел сказать? Какую тайну открыть? Вероятно, что-то связанное с отцом. Как странно он разговаривал со стариком Мидлторпом. Она и раньше замечала, будто что-то его точит изнутри. Он умеет это скрывать, однако она неоднократно во время обычного разговора или шуточного пикирования обращала внимание на внезапно появлявшееся в глазах Саймона безнадежное, отсутствующее выражение, которое довольно быстро исчезало. Это было заметно, когда он разговаривал с другими, а она наблюдала за собеседниками со стороны…
        Так кто же ей поможет? Наверное, как ни странно это звучит, только сам Энтони. Ведь что бы ни произошло в саду у леди Троубридж, ее брат всегда был полон жизни, и упаднические настроения были ему не свойственны. Он не хотел умирать.
        Дафна услышала шум колес по гравию и, подойдя снова к окну, различила карету, удалявшуюся в сторону конюшни. Сцепив руки, она прошла к двери, приложила к ней ухо. Вниз она сейчас не пойдет. Пускай Энтони думает, что она уснула или лежит в постели и переживает случившееся.
        Он обещал ничего не рассказывать матери. Конечно, если та не прослышала о скандале. Ее поздний приезд говорит о том, что этого не случилось, но, быть может, какие-то слухи, пускай шепотом, начали распространяться. А шепот, как известно, имеет способность быстро превращаться в громовые раскаты.
        Дафна понимала, что в конечном счете все равно придется объясняться с матерью, которая рано или поздно, смутно или в подробностях услышит о произошедшем. Общество позаботится об этом.
        Больше всего Дафне сейчас хотелось несбыточного: чтобы, прежде чем мать узнает что-либо – полуложь или чистую правду, – ее дочь была бы уже с полным на то правом названа невестой герцога Гастингса.
        Этот исход и был бы самым верным и безошибочным средством остановить дуэль. Это спасло бы всех – и Саймона, и Энтони. И ее. Да, и ее…
        Колин тихо продвигался к дверям комнаты Дафны.
        Мать уже отправилась отдыхать, Бенедикт прошел в кабинет к Энтони. Колина это ничуть не интересовало: сейчас он хотел поскорее увидеть Дафну и поговорить с ней без свидетелей.
        Он негромко постучал в дверь, из-под которой пробивался свет: значит, Дафна еще не спит. Не успел Колин нажать на ручку, как дверь открылась и сестра прошептала:
        – Хорошо, что ты пришел. Нужен твой совет.
        – Мне тоже надо поговорить с тобой, – сказал Колин.
        – Проходи скорее.
        Она закрыла за ним дверь, прошла к своей еще не разобранной постели и села.
        – У меня серьезные неприятности, братец.
        – Знаю, – отозвался он.
        Кровь отхлынула от ее лица.
        – Знаешь? Что именно? Садись.
        Он остался стоять и с серьезным и обеспокоенным видом спросил:
        – Помнишь моего приятеля Макклесфилда?
        Она кивнула. Это был молодой граф, которого ее мать представила ей две недели назад, как раз в тот вечер, когда она встретила Саймона.
        – Он видел, как вы с Гастингсом уединились в саду.
        У нее перехватило дыхание.
        – В самом деле? И он…
        Колин не дал ей договорить:
        – Он сказал об этом только мне. Он мой давний приятель, и я в нем уверен. Но если вас заметил он, то могли видеть и другие. Мне показалось, леди Данбери как-то странно посмотрела на меня, когда мы беседовали с Макклесфилдом.
        – Она тоже видела? О боже!
        – Я не уверен в этом, сестра. Но ведь и она могла прогуливаться в саду?
        – Верно, она не выносит духоты залов. Ей там неинтересно. – Дафна тряхнула головой. – Но мне кажется, не в ее характере, распространять всякие слухи, тем более если они могут нанести кому-то вред.
        – Ты так думаешь? – с сомнением спросил Колин. – Эта горгона, как ее называют…
        – Она горгона, но не сплетница. И поговорила бы сначала со мной. Правда, я сразу уехала после нашей прогулки.
        – С кем?
        – С Энтони, конечно. – Дафна помолчала, прежде чем спросить у Колина: – А твой приятель… что он видел?
        Брат с подозрением уставился на нее:
        – Что ты имеешь в виду?
        – Только то, что я сказала. – Дафна уже не могла скрыть ни беспокойства, ни раздражения. – Что он видел?
        Колин уселся в кресло и повторил:
        – Он видел, как вы с Гастингсом скрылись в одной из аллей сада.
        – И все?
        Колин с еще большим опасением посмотрел на сестру.
        – Хочешь сказать, было еще что-то? Что же там произошло, черт возьми?
        Нервы у Дафны не выдержали, она закрыла лицо руками.
        – О, Колин! Я в таком ужасном положении!
        Он вскочил с места и принялся сновать по комнате, пока Дафна приходила в себя. Лишь после того, как она убрала руки от лица, вытерла глаза и повернулась в его сторону, брат резко произнес:
        – Теперь, когда ты уже достаточно пожалела себя, могу ли узнать, что именно происходило между тобой и Гастингсом в этом чертовом саду?
        Дафна с достоинством выпрямилась:
        – Не говори так, Колин! И не обвиняй в чрезмерной жалости к самой себе! Да, я расстроена, но лишь потому, что завтра утром может погибнуть человек.
        Колин снова рухнул в кресло.
        – Час от часу не легче!
        Дафна начала рассказывать, опуская некоторые подробности, как, например, что именно увидел Энтони и из-за чего пришел в ярость. Она была уверена: даже то, что они с Саймоном находились вдвоем в темной аллее сада, вызвало бы такую же реакцию.
        Свой рассказ она закончила словами:
        – А теперь между ними состоится дуэль, и Саймон будет убит.
        – Почему Саймон? – последовал взволнованный, но естественный вопрос.
        Она с печальным недоумением взглянула на брата: как он не понимает?
        – Готова поклясться, герцог не станет стрелять в Энтони. – Голос ее прервался. – А Энтони в бешенстве, потому не отступит.
        – Что же делать, сестра?
        Она стиснула руки и в отчаянии воскликнула:
        – Не знаю… Мне даже неизвестно, где состоится дуэль. Но я должна остановить их!
        Колин с участием посмотрел на нее:
        – Не думаю, что тебе это под силу.
        – Я обязана! – крикнула Дафна. – Я не могу сидеть, уставившись в пол, в то время как он… Саймон… будет умирать! – добавила она шепотом: – Я люблю его.
        Колин метнул в нее суровый взгляд:
        – Даже после того, как он тебя отверг?
        Она упрямо наклонила голову:
        – Да. И, пожалуйста, не считай меня сентиментальной дурой. Я знаю, он нуждается во мне. И любит меня.
        Колин негромко спросил:
        – Если это действительно так, почему же он не хочет жениться на тебе?
        – Не знаю. Тут какая-то тайна. Мне кажется, одна часть его существа… его души хочет этого, а другая – нет… Понимаю, что говорю странные вещи. Но если бы ты видел в тот момент его лицо, то согласился бы со мной. Ощущение, что он больше боится за меня… Старается уберечь… защитить…
        Колин задумчиво посмотрел на сестру и сказал:
        – Я не знаю Гастингса так близко, как Энтони… Или ты… Но я ни разу не слышал ни одного намека на то, что с ним связана какая-то тайна… – Он немного помолчал, затем мягко произнес: – Ты уверена в его чувствах к тебе?
        Дафну не обидел вопрос: она понимала всю неубедительность своих доводов, – но была уверена, что сердце не могло обманывать ее.
        – Я не могу допустить его гибели, – проговорила она дрожащим голосом.
        Колин кивнул и задал еще один вопрос:
        – Тебя страшит факт его возможной смерти или то, что ты стала причиной дуэли?
        Дафна поднялась на слегка дрожащие ноги:
        – Тебе лучше сейчас уйти, Колин.
        Он не двинулся с места. Потом подошел к ней, взял за руку и сказал:
        – Дафф, я тебе помогу. Ты ведь знаешь, я все готов сделать для тебя.
        Она обняла его и зарыдала.
        Спустя полчаса ее слезы высохли, а мысли прояснились. Слезы были целительны: слишком много скопилось в душе боли, тревоги, смущения, беспокойства и просто злости.
        Колин пошел поговорить с братьями, догадываясь, о чем те беседуют, укрывшись в кабинете Энтони. Наверняка тот предлагает Бенедикту стать его секундантом. Нужно выпытать у них, где должна состояться дуэль. И Дафна была уверена, что у Колина это получится.
        Придя к такому выводу, она начала переодеваться, выбрав старый, видавший виды костюм для верховой езды. Меньше всего она хотела в это надвигающееся тревожное утро путаться в юбках, оборках и лентах обычного платья.
        Короткий стук в дверь заставил ее вздрогнуть, хотя она ждала этого стука. Вошел Колин, тоже сменивший вечерний наряд на дорожный.
        – Ты все узнал, Колин?
        Он кивнул.
        – У нас мало времени, Дафна. Ты ведь хочешь оказаться на месте дуэли раньше остальных?
        – Конечно. Если Саймон приедет раньше, быть может, я сумею уговорить его жениться на мне.
        Колин отпрянул в недоумении:
        – Дафна! Как ты можешь допустить такое? Ведь Саймон…
        Она прикрыла ему рот рукой и воскликнула:
        – Перестань, Колин! Сейчас я не в состоянии думать ни о чем, кроме возможной смерти этого человека по моей вине… пусть и косвенной!
        – Но… – начал было Колин, однако она не позволила ему договорить:
        – Прошу, не пытайся меня остановить! Я боюсь сомнений, которые помешают сделать то, что я должна… Ради жизни Саймона!
        – Если бы он только знал, кого может приобрести в твоем лице… – с непривычной для него нежностью произнес Колин и добавил резко: – Я, кажется, сам готов убить его!
        Пропустив мимо ушей слова брата, Дафна проговорила:
        – Нам пора ехать.
        Стараясь быть незаметными, они выбрались из дома.
        Саймон направил коня по широкой аллее Риджентс-парка, бывшего до недавнего времени местом королевской охоты. Они договорились с Энтони встретиться на рассвете в самой дальней части парка, известной им по прежним прогулкам. Можно было выбрать для дуэли более близкий к их жилью Гайд-парк – в такое время вряд ли им кто-то помешает, – но здесь более надежно…
        Он мысленно произнес это слово и усмехнулся. Надежно умереть? Разве не все равно где? Тем более что ему не придется, если даже кто-то узнает, отвечать за свое участие в объявленной вне закона дуэли. И вообще такая кончина не делает большой чести: она не только незаконна, но и безвкусна, – однако другого пути нет. Он нанес оскорбление и словом, и действием женщине своего круга и должен ответить за это.
        Саймон снова усмехнулся: за то, что поцеловал ее. Не смог сдержаться, хоть и понимал, чем все это может закончиться.
        Приближаясь к назначенному месту, он уже издали заметил, как туда подъехали и начали спешиваться Энтони и Бенедикт. Их густые волосы развевались от утреннего ветерка, лица были мрачными.
        Остановив коня недалеко от них, он спрыгнул на землю.
        – А где же секундант? – спросил Бенедикт.
        Саймон махнул рукой:
        – Не стал никого утруждать.
        – Дуэль невозможна без секундантов с обеих сторон! – воскликнул Бенедикт.
        Саймон пожал плечами:
        – Не вижу необходимости. Вы привезли пистолеты?
        Энтони, смотревший куда-то в сторону, повернулся, подошел к нему и произнес:
        – Я не хочу всего этого.
        – У тебя нет выбора, – ответил Саймон.
        – Ты можешь жениться на Дафне. Вероятно, ты не испытываешь к ней любви, но, я знаю, она тебе нравится. Почему же ты отказываешься сделать ей предложение?
        Саймон ответил не сразу. В какой-то момент ему захотелось рассказать им то, о чем он никогда никому не говорил. Открыть им причины, по которым не считал возможным связывать себя и другого человека на всю оставшуюся жизнь. Но они скорее всего не поймут его, поскольку выросли в большой дружной семье, привыкли жить ее интересами. Они не оставались сиротами при живом отце, им не говорили, что они – позор для всего их рода и их дети наверняка будут жалкими заиками и дебилами… И это вместо того чтобы нанять ему врачей, учителей… Деньги у отца были, но он не желал – не позволяли гордыня и спесь, – чтобы в обществе стало известно о недостатках его сына. Да и какой недостаток? Это недуг, который можно и нужно лечить. Если бы не добрая миссис Хопкинс, Саймон никогда не справился бы с этим. Но вместе они победили болезнь. А потом он, несчастный брошенный мальчишка, нашел в себе силы на свой страх и риск отправиться в школу, наврать там с три короба, чтобы его приняли, и уж тогда отец изволил прислать плату за его обучение…
        Воспоминания молниеносно пронеслись в голове Саймона, и он осознал, что не хочет делиться всем этим с братьями Бриджертон. Им никогда не понять его ненависти к отцу, желания отомстить ему – хотя бы тем, что не будет продолжен род Гастингсов; не понять страха перед семейной жизнью… опасений, что его дети могут родиться неполноценными…
        Внезапно ему захотелось бросить в лицо этим благополучным, обласканным отцом и матерью братьям что-нибудь грубое, чтобы они прониклись злобой и презрением к нему, и тогда они скорее покончат с этим делом. Но грубость так или иначе задела бы их сестру, и потому он сдержался.
        Посмотрев в лицо Энтони Бриджертону, который был его другом еще со школьных времен, Саймон произнес:
        – Дело не в Дафне. Твоя сестра лучшая женщина из всех, кого я когда-либо знал.
        С этими словами он нагнулся к открытому ящику с пистолетами, лежавшему на земле возле ног Бенедикта, выбрал один из них и зашагал к северной стороне лужайки.
        – Стойте! Подождите!
        Герцог повернулся на крик и остолбенел.
        Дафна скакала через лужайку, низко пригнувшись в седле, и на какой-то момент Саймон забыл о своем возмущении этим вмешательством в их мужские дела. Он залюбовался статной фигурой всадницы, ее изящной посадкой в седле.
        Однако к тому времени, когда она остановилась перед ним, бросила поводья и соскочила на землю, он с негодованием воскликнул:
        – Какого черта вы здесь делаете?
        – Спасаю вас! – гневно ответила она.
        – Дафна, вы дурочка. Не понимаете, как опасно пускать такую лошадь в галоп. Кроме того, еще немного – и вы могли бы попасть под пулю.
        – Глупости! – возразила она. – Вы еще не дошли до своего места.
        Она содрогнулась при последних словах, подумав, что это место может стать последним в его жизни.
        Не вполне отвечая за свои действия, он схватил ее за плечи и встряхнул.
        – А скакать сюда из центра Лондона в полутьме? Страшно представить, что могло случиться с вами!
        – Со мной был Колин, – сказала она.
        – Колин?.. А вот и он! Что за ребячество? Я готов отхлестать его розгами!
        – Вы собираетесь сделать это до или после того, как Энтони пошлет вам в сердце пулю? – с горечью проговорила она.
        – Бриджертон! – крикнул Саймон, и три кудлатых головы одновременно повернулись к нему. – Ты глупец!
        – К кому из нас троих ты обратился? – уточнил Энтони, и в его тоне прозвучали прежние добродушно-иронические интонации. – Надеюсь, к Колину?
        – Ну а к кому же еще!
        – Вы считаете, что было бы лучше, если бы я остался с ней дома? – закричал в ответ младший брат.
        – Да! – эхом отозвались Бриджертоны.
        – Саймон! – в отчаянии окликнула его Дафна, потому что он уже повернулся и продолжил путь на другой край лужайки. – Вернитесь ко мне!
        Он остановился и, обратившись к Бенедикту, произнес:
        – Заберите отсюда вашу сестру.
        Бенедикт неуверенно посмотрел на Энтони и рявкнул:
        – Делай что тебе говорят!
        Бенедикт не сдвинулся с места. Он явно колебался, переводя взгляд со своих братьев на сестру и на человека, оскорбившего ее.
        – Ради бога, уведите ее, Бенедикт, – попросил Саймон.
        – Нет. – Бенедикт сложил руки на груди. – Она имеет право голоса. Мы должны принять во внимание ее доводы.
        – Да что с вами происходит? – нервно крикнул Энтони братьям.
        – Саймон, – вступила в разговор Дафна, подходя к нему, – вы должны выслушать меня.
        Ее рука коснулась его рукава, но он сделал вид, что не заметил этого.
        – Дафна, – проговорил он, не глядя на нее, – все уже решено. Вы не можете ничего изменить.
        Она бросила умоляющий взгляд на братьев. Колин и Бенедикт, казалось, были на ее стороне, лишь Энтони выглядел как разгневанное божество. Нет, не только Энтони. Саймон тоже не желает ничем помочь ей. И себе.
        Что же делать?
        В отчаянии она вдруг набросилась с кулаками на Саймона и угодила ему в глаз, но, слава богу, не в тот, под которым темнел синяк от удара, нанесенного несколько часов назад ее братом.
        Саймон отпрянул и не смог удержаться от крика:
        – Что с вами?
        – Падайте на землю! – прошипела она. – Сделайте вид, что вам больнее, чем на самом деле!
        – Я не собираюсь притворяться! – возмущенно воскликнул он и приложил руку к глазу: – Ну и удар! А с виду вы такое хрупкое создание.
        – Все вы глупцы! – в отчаянии закричала Дафна. – Как мало вы цените свою и чужую жизнь, как легко с ней расстаетесь!
        Мужчины смотрели на нее с крайне удивленным и действительно немного глуповатым видом.
        – Что уставились? – снова закричала она.
        Колин первым пришел в себя и захлопал в ладоши, как в театре. Энтони сердито толкнул брата в плечо.
        – Позвольте мне поговорить с его светлостью, – спокойно произнесла Дафна. – Минуту, секунду… еще меньше… но поговорить.
        Колин и Бенедикт кивнули и отошли немного подальше. Энтони не сдвинулся с места.
        Дафна с яростью посмотрела на него и спросила:
        – Тоже хочешь получить в глаз?
        Возможно, она бы сделала это, если бы Бенедикт не подскочил к старшему брату и не отвел его в сторону, несмотря на сопротивление.
        Теперь она снова обратила все внимание на Саймона, который стоял с тем же удивленным видом, прикрыв рукой пострадавший глаз.
        – До сих пор не могу поверить, что вы способны на такое, – пробормотал он.
        Она перевела взгляд на братьев, потом снова обратилась к Саймону:
        – Сама удивляюсь, но в сравнении с вашими глупостями это сущий пустяк.
        – Возможно, – согласился герцог с хмурым видом и снова приложил ладонь к глазу. – Но чего вы добиваетесь?
        Дафна взглянула на него как на умственно отсталого.
        – Неужели вы до сих пор не поняли?
        Он вздохнул, лицо его в эту минуту выглядело усталым и печальным.
        – Я ведь говорил уже, что не могу жениться на вас.
        – Вы должны!
        Столько чувства и силы было в ее голосе, что у него в глазах промелькнула тревога.
        – Что вы хотите этим сказать?
        – Во-первых, то, что в саду нас видел не только Энтони.
        – А кто еще?
        – Граф Макклесфилд.
        – Ну и что? Он не будет болтать, я его знаю.
        – Там были и другие.
        Она прикусила губу. Эта ложь вырвалась непроизвольно. Ей не хотелось ни в чем обманывать его.
        – Кто другие?
        – Не знаю, – призналась она. – Так сказал Колину Макклесфилд. Так что сегодня к вечеру о нас будет судачить пол-Лондона.
        Саймон тихо выругался.
        – Если вы не женитесь на мне, – прошептала она, – моя репутация будет безнадежно загублена. Вы знаете наше общество.
        – Вздор! – без уверенности в голосе возразил он.
        – Это правда, Саймон.
        Дафна с трудом подняла на него глаза. Все ее будущее и сама его жизнь были поставлены на карту в эти минуты. Она не должна проиграть. Поражение повлечет за собой слишком страшные последствия для него!.. Но заговорила она о себе:
        – Меня начнут обходить стороной, а потом отошлют куда-нибудь в медвежий угол, на самую окраину страны.
        – Леди Бриджертон никогда так не поступит!
        – Но я ведь никогда не смогу выйти замуж, это вы знаете. – Она снова приблизилась к нему настолько, что ощутила исходившее от него тепло. – На мне поставят крест. У меня не будет ни мужа, ни детей…
        – Ради всех святых, хватит! – вскричал он.
        Энтони, Бенедикт и Колин повернулись на его крик и хотели приблизиться, но Дафна жестом остановила их.
        – Почему вы отказываетесь жениться на мне, Саймон? – тихо спросила она. – Я знаю, вы меня любите… В чем же дело?
        Он провел рукой по лицу и сморщился от боли. Черт, дело не только в синяках – ломит виски. У него никогда раньше, насколько он помнит, не бывало головных болей…
        Дафна… Зачем она подошла ближе? Зачем прикоснулась к его плечу, щеке?.. Он же ослаб… У него болит голова… Совсем нет сил сопротивляться…
        – Саймон, спасите меня, – прошептала Дафна.
        И он сдался.
        Глава 12
        Есть ли в наше время что-нибудь более романтическое и глупое, чем дуэль?
        Слуха вашего автора достигло, что на этой неделе она (дуэль) чуть не произошла в одном из отдаленных уголков Риджентс-парка. Поскольку поединки запрещены, ваш автор не станет называть имен участников, но, да будет вам известно, не перестает осуждать этот варварский способ разрешения споров и обид.
        К великому счастью, в те минуты, когда этот выпуск «Хроники» станет достоянием благосклонных читателей, два идиота-дуэлянта (автор поостерегся бы называть их джентльменами, ибо этот ранг предполагает наличие в головах хотя бы капли разума, который как раз отсутствовал в то раннее утро у обоих неназванных) положат свои пистолеты на место.
        Что же помешало им претворить в жизнь свое дьявольское намерение? Рискну предположить, что некий добрый ангел одарил их с небес мудрой улыбкой, которая развеяла в дым безрассудство и злобу.
        Если предположение вашего автора правдоподобно, ему остается молить Господа, чтобы чаще велел своим добрым вестникам заглядывать в наши гостиные и залы. Это значительно способствовало бы мирному общению людей и вообще смягчению нравов на нашей грешной планете.
        «Светская хроника леди Уистлдаун», 19 мая 1813 года
        Саймон убрал ладонь с глаза и, посмотрев в лицо Дафне, прошептал:
        – Я женюсь на вас, но вам надо знать…
        Договорить ему не удалось, и фраза осталась неоконченной, ибо ее прервал радостный вопль Дафны, сопровожденный сильным толчком в плечо герцога.
        – О, Саймон! Вы не пожалеете! – со слезами радости на глазах воскликнула она. – Я сделаю вас счастливым, Саймон! обещаю, очень счастливым… Вы никогда не пожалеете…
        – Подождите, – сказал он, слегка отстраняя ее. Ему было трудно наблюдать столь искреннее проявление восторга. – Сначала послушайте.
        Она продолжила улыбаться, но в глазах промелькнуло беспокойство.
        – Послушайте, – произнес он, – и тогда решайте, нужно ли выходить за меня замуж.
        Дафна слегка прикусила нижнюю губу и кивнула.
        Саймон сделал глубокий вдох. Как сказать ей то, что собирается и должен сказать? И что говорить? Всю правду или только часть? Но ведь необходимо, чтобы она поняла… Если уж собирается стать его женой… Если намерена, как заявляет, сделать его жизнь – их жизнь – счастливой…
        Он судорожно сглотнул.
        А он сам? Чем может ответить ей? Хотя бы честным признанием о себе. О своих намерениях и планах в жизни… Если будет жить… Он должен дать ей последнюю возможность отказаться от брака, с помощью которого она хочет спасти его.
        – Дафна… – произнес он, и, как всегда, звук ее имени расслабил мышцы рта, овеял мгновенным теплом захолодевшую душу. – Дафна, если вы станете моей женой…
        Она вновь приблизилась к нему почти вплотную и тихо спросила:
        – Что с вами? Что вас так угнетает?
        – Я не… не могу иметь детей.
        Вот. Он сказал. Почти что правду.
        Ее губы раскрылись. Не от ужаса, даже не от удивления. Казалось, она вообще не слышала или не поняла его слов.
        Эти слова, он понимал, были жестокими, очень жестокими, но он не мог поступить иначе. Нужно, чтобы она знала.
        – Если вы станете моей женой, – повторил он, – у вас не будет детей. Вы никогда не прижмете к груди ребенка, зачатого в любви, понимая, что он ваш, только ваш.
        – С чего вы это взяли? – громко спросила она.
        – Знаю.
        – Но ведь…
        Он не дал ей договорить и жестко повторил:
        – Вы должны знать, что я не могу иметь детей.
        – Теперь знаю, – слегка дрожащими губами проговорила она.
        Саймон привык, что обычно она высказывается быстро и без обиняков, но сейчас у него создалось впечатление, что она о чем-то умалчивает. Видно, что она огорчена… даже больше – пребывает в отчаянии. Однако ее лицо оставалось холодным и неподвижным. И еще одно он видел и понимал: Дафна не знает, как отнестись к его словам, что ответить.
        Саймон настолько был погружен в свои мысли, что не сразу заметил, как справа от него оказался Энтони и спросил не то с участием, не то с насмешкой:
        – Какие-то затруднения?..
        Дафна ответила первой и весьма запальчиво:
        – Никаких! Хочу вам сообщить…
        Братья уставились на нее.
        – Хочу сообщить, – голос ее обретал звонкость, – что дуэль отменяется. Его светлость и я решили пожениться.
        – Замечательно, – сухо отозвался Энтони и вернулся к братьям.
        Саймон испытал довольно странное ощущение, словно долгое время сдерживал дыхание, а вот теперь чистый свежий воздух внезапно заполнил легкие. Его охватило очень приятное чувство чего-то свершившегося – не слишком еще понятное, но тем не менее радостное, – и поскольку никогда в жизни он не испытывал ничего подобного, то не знал, что делать с этим чувством и как себя вести.
        Он посмотрел на Дафну и спросил:
        – Вы уверены, что хотите этого?
        – Да, – ровным голосом ответила она. – Вы заслуживаете доверия.
        С этими словами она направилась к своей лошади.
        Саймон же не сдвинулся с места, пребывая в полном недоумении: что же сейчас произошло – он взмыл в небеса или погрузился во мрак преисподней?
        Остаток дня Дафна провела в кругу семьи. Все были шокированы известием о помолвке. Все, кроме старших братьев, которые уже пережили первое потрясение и уже начали размышлять и предполагать, что предстоящий брак сулит их сестре. Они не скрывали своих сомнений и опасений. Дафна не осуждала их, поскольку сама пребывала в сомнении.
        Все члены семейства, даже самые младшие, находились в этот день в состоянии крайнего волнения и беспокойства.
        Было решено не затягивать со свадьбой, тем более что благодаря светским доброхотам до леди Бриджертон дошли слухи, что несколько человек видели, как ее дочь целовалась с герцогом Гастингсом в саду у леди Троубридж. После чего леди Бриджертон сразу же отправила архиепископу Кентерберийскому просьбу о незамедлительной выдаче разрешения на брак без церковного оглашения, а сама погрузилась в заботы о свадебном торжестве, которое, как она решила, будет хотя и не слишком многолюдным и пышным, но уж никак не скромным.
        Элоиза, Франческа и Гиацинта, младшие сестры Дафны, забрасывали мать десятками вопросов о том, какие будут наряды у них как у подружек невесты и как Саймон делал предложение сестре – опускался ли он при этом на одно колено или на оба?.. Какое платье наденет Дафна?.. И когда Саймон преподнесет ей обручальное кольцо?
        Дафна облегчила участь матери, отвечая на большую часть этих вопросов – сначала подробно, а к концу дня в основном односложно. И только когда она в ответ на вопрос: какого цвета розы составят ее букет? – сказала: «Три», – девочки поняли, что пора оставить сестру в покое, чем она и воспользовалась, чтобы еще раз обдумать ситуацию.
        И пришла к выводу, что, во-первых, спасла человеку жизнь, а во-вторых, вырвала согласие на брак у того, кого любит.
        И обрекла себя на жизнь без детей…
        Все это за один день. Вернее, за одно утро.
        Девушка рассмеялась, но в смехе этом прозвучало отчаяние. Она трезво оценивала события сегодняшнего дня, но не могла предугать, что будет завтра. Или послезавтра.
        А еще она попыталась вспомнить, что почувствовала в тот момент, когда, повернувшись к Энтони, проговорила: «Дуэль отменяется». Словами объяснить этого она не могла даже самой себе. В голове у нее вместо внятных мыслей будто мелькали разноцветные лучи: красные, желтые, синие. И когда они сталкивались – из желтых и красных получались оранжевые, а из синих и желтых – зеленые. Но что они означали, все эти цвета? И означали ли что-нибудь?
        Все же, как ни странно, из всей этой гаммы цветов она вдруг получила ответ на один из своих вопросов: да, она может прожить жизнь без детей, но не представляет жизни без Саймона! Ведь собственных детей она еще не знает, а Саймон – реальный, она уже касалась ладонью его щеки, слышала смех, знает вкус его поцелуев. Она любит его.
        К тому же вероятно, что врачи ошибаются и у него могут быть дети. Дафна сомневалась, что способна повторить подвиг своей матери и создать такую же большую семью, но хотя бы одного ребенка она хотела бы родить. Или двух…
        Однако эти рассуждения и упования не для Саймона. Ему она не скажет ни слова. Ведь он признался ей и вправе считать, что она смирилась и не тешит себя даже самой робкой надеждой на чудо.
        – Дафна!..
        Вздрогнув, она подняла голову и увидела мать, которая входила в гостиную и с беспокойством взирала на нее.
        – С тобой все в порядке?
        Дафна выдавила слабую улыбку:
        – Просто немного устала.
        Это была чистая правда. Только сейчас она осознала, что не сомкнула глаз за последние тридцать шесть часов.
        Мать присела рядом с ней на софу.
        – Понимаю твое волнение: ведь ты так любишь Саймона.
        Дафна с удивлением взглянула на нее.
        – Это очень заметно со стороны, – ласково проговорила виконтесса и погладила дочь по руке. – Он хороший человек. Ты сделала правильный выбор, милая.
        Дафна улыбнулась и подумала, что поступила правильно, заставив его жениться. А еще она готова на все, чтобы никто из них не пожалел о случившемся.
        А если у них и вправду не будет детей – что ж, в конце концов, кто знает, она ведь тоже может оказаться бесплодной. Разве нет? Ей известно несколько супружеских пар, у которых никогда не было детей, и неужели это мешает им выполнять супружеские клятвы, данные при обручении? Если же говорить о ней, то в их семье столько братьев и сестер, что до конца жизни она будет обеспечена племянниками и племянницами, которых сможет вволю воспитывать и баловать. Лучше жить с любимым человеком без детей, чем иметь их от того, кого не любишь.
        – Думаю, тебе нужно поспать, – сказала миссис Бриджертон. – У тебя очень усталый вид, круги под глазами.
        Дафна посчитала совет матери разумным и, поднявшись с софы и сладко зевнув, проговорила:
        – Ты права, мама, мне необходимо поспать.
        Внезапно она ощутила сильную слабость и испугалась, что не сможет дойти до своей комнаты.
        Мать приобняла ее и сказала:
        – Давай провожу тебя и уложу в постель. Никто не побеспокоит тебя до следующего утра.
        Дафна кивнула с полусонным видом и, с трудом ворочая языком, произнесла:
        – До утра… это хорошо.
        Еще никогда в жизни ей не было так тяжело подниматься по лестнице, а уж раздеваться…
        Саймон тоже чувствовал себя измученным. Не каждый день человек приговаривает себя к смерти. И тем более не каждый день избавляется от нее и заключает брак с женщиной, о которой думал и мечтал все последние дни… вернее, последние две недели с лишним.
        Если бы не вещественные подтверждения происшедшего в виде двух внушительных синяков под глазами и кровоподтека на подбородке, все случившееся вполне могло показаться удивительным сном.
        Но это была не менее удивительная реальность.
        Понимает ли Дафна, на что отважилась? Чего себя лишила? Ведь она не производит впечатления легкомысленной девицы, склонной к глупым фантазиям и безрассудным поступкам. Такая девушка ни за что не отважилась бы выйти замуж, не задумываясь о последствиях.
        С другой стороны, окончательное решение было принято ею буквально в одну минуту и под воздействием непредвиденных обстоятельств. Значит ли это, что она действительно любит его? Или это безрассудство?
        И могла бы она, если настоящей любви нет, пожертвовать своей мечтой о большой семье? Подобной той, в которой она появилась на свет и выросла.
        Но что, если ею руководило исключительно чувство вины? Ведь его гибель на дуэли – а она была предрешена – легла бы тяжким грехом на ее душу, и жить с такой тяжестью она не хотела и не могла…
        Черт, но как же ему все-таки нравится эта женщина! Таких он еще никогда не встречал. И не встретит. И он не смог бы спокойно жить, зная, что она несчастна или, не дай бог, вообще ушла из жизни. Быть может, те же чувства испытывает и она и потому приняла такое решение.
        Но какими бы мотивами она ни руководствовалась, в ближайшую субботу они с Дафной будут соединены на всю оставшуюся жизнь. Он получил уже уведомление от леди Бриджертон о сроках и о том, что свадебное торжество предполагает быть не широким, а, наоборот, в достаточной степени камерным. Это его вполне устраивало.
        Теперь им уже ничего не изменить.
        К немалому его удивлению, этот внезапный поворот судьбы, беспомощность перед велением рока были ему сейчас по душе.
        Чудеса, да и только!..
        Дафна станет его женой. Зная, что ее желанию иметь детей не суждено сбыться, она все же избрала его. Правда, при не совсем обычных обстоятельствах…
        – Ваша светлость!
        Саймон очнулся от глубоких раздумий в кожаном кресле своего кабинета и увидел в дверях дворецкого.
        – Да, Джеффриз?
        – Здесь лорд Бриджертон, сэр. Сказать ему, что вас нет дома?
        Как хорошо этот человек улавливает его настроение! И все же…
        Саймон поднялся. Боже, какая усталость во всем теле!
        – Боюсь, он вам не поверит.
        – Слушаю, сэр. – Джеффриз сделал несколько шагов к двери и обернулся. – Вы действительно хотите принять гостя? У вас… э… усталый вид.
        Саймон хохотнул.
        – Если под этим подразумевать синяки под глазами и царапину на подбородке, то вы совершенно правы. Кстати, лорд Бриджертон – один из тех, кто ответствен за эти отметины… по крайней мере за две из них.
        Дворецкий удивленно моргнул.
        – За две, ваша светлость? А… а третья?
        Саймон с трудом изобразил улыбку. Лицо болело так, словно этих отметин было намного больше.
        – Третья, Джеффриз, вы не поверите, дорога мне больше двух остальных. И рука, оставившая ее, тоже.
        Заинтригованный дворецкий вновь приблизился к хозяину, чтобы внимательнее приглядеться к его лицу.
        – Неужели, сэр?
        – Клянусь вам.
        Дворецкий почтительно выпрямился.
        – Слушаю, сэр. Прикажете провести лорда Бриджертона в гостиную?
        – Нет, прямо сюда, пожалуйста. – И, уловив беспокойство на лице слуги, Саймон добавил: – Не волнуйтесь за мою безопасность. Лорд Бриджертон не станет украшать мою физиономию еще одним синяком. Тем более, – он снова издал смешок, – для них уже почти не осталось места.
        Глаза дворецкого раскрылись еще шире, и он поспешил выйти из комнаты и выполнить распоряжение хозяина.
        Через несколько минут Энтони Бриджертон вошел в кабинет и, бросив быстрый взгляд на Саймона, благодушно изрек:
        – Выглядишь не самым лучшим образом.
        Герцог поднялся ему навстречу и спросил:
        – Интересно, с чего бы это?
        Гость рассмеялся и сразу стал похож на прежнего Энтони, давнего приятеля и однокашника.
        И эта метаморфоза порадовала Саймона.
        Энтони небрежно указал рукой на синяки друга и весело спросил:
        – Какой из них мой?
        – Правый. – Саймон невольно притронулся к кровоподтеку и сморщился от боли. – Твоя сестра тоже неплохо постаралась, но у нее меньше опыта, а также умения и силы, чем у тебя.
        – И все же, – с одобрением произнес Энтони, – она не оплошала.
        – Можешь ею гордиться, – проворчал Саймон. – Болит сильнее, чем твои.
        Потом оба замолчали, понимая, что нужно многое сказать друг другу, и не зная, как начать.
        – Я не хотел, чтобы все так вышло, – проговорил наконец Энтони.
        – Я тоже.
        Гость прислонился к большому письменному столу, словно ему трудно было стоять без опоры, и сказал:
        – Мне стоило немалых усилий примириться с тем, что ты ухаживаешь за моей сестрой.
        – Ты знал: это было не по-настоящему.
        – Вчера вечером ты сам опроверг свое утверждение.
        Что на это ответить? Что начало всему, что произошло, положила Дафна, а не он? Что это она увлекла его на веранду, а затем – в сад? В темноту аллеи?.. Но это прозвучало бы как дурацкие оправдания. Кроме того, он старше и опытнее, чем она. При желании мог остановить ее. И себя. Однако не сделал ни того ни другого.
        Саймон ничего не ответил, и Энтони снова заговорил:
        – Надеюсь, мы сможем забыть обо всем, что произошло между нами?
        – Уверен, что это заветное желание Дафны, – сказал Саймон.
        Глаза Энтони сузились – ему почудились нотки иронии, и он решил ответить тем же.
        – Полагаю, теперь целью твоей жизни станет исполнение всех ее заветных желаний?
        Всех, кроме одного, чуть было не ответил Саймон, но произнес уклончиво, хотя вполне искренне:
        – Для ее счастья я сделаю все, что в моих силах.
        Видимо, ответ не вполне удовлетворил ее требовательного брата, и он перешел на прежний агрессивный тон:
        – Если ты причинишь ей боль…
        Саймон резко прервал:
        – Я никогда не сделаю это сознательно!
        Энтони смерил его подозрительным взглядом.
        – Знай, я готов убить тебя, даже рискуя собственной жизнью, если ты вновь каким-то образом причинишь ей зло.
        – Я тебя понял, – спокойно сказал Саймон.
        Несмотря на угрозы, которые только что услышал, и на тот физический урон, который уже понес, он не мог не испытывать уважения к Энтони за то, как тот оберегает сестру и как предан ей. А разве преданность не одно из самых благородных качеств?
        Ему подумалось также: быть может, Энтони видит в нем, в его характере, в душе, нечто неизвестное ему самому, что прячется в самых темных закоулках его существа? За столько лет знакомства друг вполне мог узнать его лучше, чем он сам себя, и потому не без полного на то основания опасается, что в нем возобладают эти таинственные дремучие силы.
        А из этого следует, что Энтони прав в своей подозрительности и не будет выражением слабости со стороны Саймона лишний раз успокоить его.
        – Даю тебе слово, – повторил он. – Я буду стараться сделать все, чтобы Дафна чувствовала себя счастливой.
        Энтони удовлетворенно кивнул и, направившись в сторону двери, произнес:
        – Надеюсь, так оно и будет. Иначе снова начнем ссориться, а я этого не хотел бы.
        Дверь за ним закрылась.
        Саймон с тихим стоном рухнул в кресло и закрыл глаза. Почему, черт побери, жизнь такая сложная штука? Отчего друзья так быстро превращаются во врагов, а легкий флирт – в вожделение? А то и в брак…
        И что ему теперь делать с Дафной, ставшей по воле слепого случая его женой? Разумеется, он не желает ее обидеть чем-то или причинить зло, но разве самой женитьбой на ней он уже не делает этого? И в то же время разве он не вожделеет ее, не мечтает о той минуте, когда она окажется рядом с ним в постели и он накроет ее своим телом, медленно проникнет в нее и услышит, как она со стоном произнесет его имя…
        Он содрогнулся. Зачем раньше времени думать?
        – Ваша светлость!
        Опять Джеффриз. Саймону было тяжело открыть глаза, он просто сделал рукою знак дворецкому, чтобы тот приблизился.
        – Возможно, вы хотели бы отдохнуть, сэр? Лечь в постель? – услышал он.
        Пришлось открыть глаза, чтобы взглянуть на часы. Слава богу, для этого не потребовалось вертеть головой. Только семь вечера.
        – Рановато для сна, – пробормотал герцог.
        – И все же, сэр, – дворецкий был настойчив, – вам следует отдохнуть.
        Саймон опять закрыл глаза. Джеффриз прав, как никогда. Почему бы не послушать его, не растянуться на мягкой постели, под прохладными льняными простынями? И обязательно запереть крепко-накрепко дверь спальни, чтобы туда ни в коем случае не ворвался этот бесноватый Энтони! Какое счастье не видеть его хотя бы с вечера до утра!
        А лучше вообще спрятаться ото всех и спать без просыпа несколько суток!
        Глава 13
        Герцог Гастингс и мисс Бриджертон собираются пожениться!
        В связи с чем, дорогой читатель, ваш автор пользуется случаем, чтобы напомнить: именно такой исход он имел смелость предрекать несколько раньше на этих самых страницах. Ко всему ваш автор желал бы добавить, что сразу после опубликования его прогнозов в мужских клубах Лондона начали заключаться пари, число которых росло с каждым часом.
        И хотя вашему автору как лицу женского пола заказан вход в «Уайтс» и прочие клубы для джентльменов, у него (у автора) имеются достоверные сведения, что общий счет этих пари был 2:1 в пользу тех, кто верил, что брак между герцогом Гастингсом и мисс Бриджертон состоится.
        «Светская хроника леди Уистлдаун», 21 мая 1813 года
        Остаток недели для Дафны пролетел почти незаметно. Саймона она не видела несколько дней, даже подумала было, что он уехал из города, однако Энтони сообщил ей о своем визите к герцогу, который он нанес с целью уточнения кое-каких подробностей брачного контракта.
        К большому удивлению Энтони, Саймон наотрез отказался принять приданое. Ни одного пенса! В конце концов они пришли к соглашению, что деньги, оставленные отцом для Дафны, будут положены на отдельный счет, попечителем коего станет Энтони, а его сестра получит право хранить их или тратить по своему усмотрению.
        – Можешь сберечь их для своих детей, – сказал ей Энтони.
        Едва сдерживаясь, чтобы не заплакать, Дафна улыбнулась в ответ.
        Несколько позднее, когда оставалось два дня до свадьбы, Саймон нанес визит в дом Бриджертонов.
        Они встретились с невестой в гостиной. Она сидела, выпрямившись, на софе, покрытой камчатной тканью, сцепленные руки лежали на коленях. Образец, как она сама считала, благовоспитанной и сдержанной английской леди.
        А внутри у леди бушевали страсти.
        Никогда раньше ей не стоило такого напряжения оставаться с Саймоном наедине. Даже когда замечала в его глазах признаки страсти и сама, видимо, отвечала тем же, она чувствовала себя в безопасности.
        Сейчас все было иначе, но она надеялась, что так будет не всегда, что вскоре к ней вернется ощущение, что рядом с ней верный друг. Если, упаси бог, в нем не произойдут какие-то перемены.
        – Добрый день, Дафна.
        Он стоял в дверях, заполнив весь проем своей красивой статной фигурой. И выглядел неотразимо, если не обращать внимания на почти исчезнувшие синяки под глазами и отметину на подбородке.
        Но лучше это, чем пуля в сердце!
        – О, Саймон, – ответила она с подчеркнутой любезностью, предписанной этикетом, – как приятно вас видеть. Что привело вас к нам в дом?
        Он с насмешливым удивлением взглянул на нее, подошел ближе и спросил:
        – Как? Разве мы не помолвлены? Я что-то пропустил?
        Она покраснела и сказала:
        – Да, конечно. Я говорю не совсем то.
        Он уселся в кресло напротив нее.
        – Если не ошибаюсь, – проговорил он с легкой улыбкой, – мужчинам положено наносить визит тем, с кем они обручены. Разве леди Уистлдаун ничего не сообщала вам об этом старом правиле в своих хрониках?
        – Я не очень увлекаюсь ее творчеством, – ответила Дафна, постепенно возвращаясь к их прежнему стилю общения. – Но мама, кажется, что-то говорила по этому поводу.
        Они обменялись улыбками, и она с облегчением подумала, что все уже налаживается, уже недолго трепетать ее душе, но последовавшее молчание вернуло ее на прежние позиции.
        – Вам уже не больно? Синяки почти сошли…
        – В самом деле? – Саймон повернулся в сторону большого зеркала в позолоченной раме. – Да, они сменили цвет на более привлекательный. Зеленый.
        – Скорее фиолетовый.
        – Разве?
        Не поднимаясь с кресла, он слегка наклонился к зеркалу.
        – Впрочем, вам виднее, – согласился он. – Хотя ваше утверждение весьма спорно.
        – Так они все еще болят? – повторила она.
        – Только когда о них кто-нибудь спрашивает. Или пристально всматривается в них.
        – Попытаюсь не делать ни того ни другого, хотя это нелегко.
        – И третьего, надеюсь, тоже? – спросил он.
        – Чего третьего, ваша светлость?
        – Не наносить мне сокрушающего удара. Самого сильного из всех, которые я получал когда-либо в область глаза.
        Она не удержалась от смеха, и снова ей сделалось легче.
        – По правде говоря, – вновь заговорил Саймон, – я заявился к вам не совсем случайно. – Он протянул ей небольшую, обтянутую бархатом коробочку. – Это для вас.
        У нее прервалось дыхание.
        – Для меня? – переспросила она, приняв коробочку из рук Саймона. – Но почему?
        Снова благодушное удивление мелькнуло в его взгляде.
        – Потому что, – ответил он, – согласно древним традициям тем, кто вступает в брак, необходимы обручальные кольца.
        – Боже, что за глупости говорю! Я не сразу поняла…
        – Что это кольцо? Чем же оно вам показалось?
        – Я не подумала, – растерянно объяснила она, – что вы… должны… вам полагается…
        Она замолчала. Ей не понравились оба эти слова: «должны» и «полагается», – а третьего она подобрать не могла. Но, как бы то ни было, Саймон преподнес кольцо: сделал подарок, – чему она была несказанно рада, так рада, что едва не забыла поблагодарить.
        – Спасибо, – все-таки вымолвила она. – Это, наверное, фамильное украшение?
        – Нет! – резко ответил он, отчего девушка вздрогнула. – О, извините.
        Наступила еще одна неловкая пауза.
        – Я подумал, – произнес он наконец, – что вам больше понравится иметь свое собственное. Все кольца и другие драгоценности Гастингсов принадлежали кому-то. Это кольцо я выбрал специально для вас.
        Дафна уже успела простить ему резкость и чувствовала, что еще немного, и она растает от благодарности.
        – Я так вам признательна, – произнесла она.
        – Не желаете ли разглядеть его?
        – Конечно, – торопливо сказала Дафна.
        Ничего более красивого она, пожалуй, раньше не видела!
        В бархатной коробочке лежало золотое украшение с большим изумрудом и двумя бриллиантами по бокам. Словом, прекрасное кольцо – красивое, дорогое, но не кричащее о своей цене и не безвкусное.
        – Оно прекрасно, – прошептала она. – Я уже полюбила его.
        – Правда? – Саймон, сняв перчатки, вынул кольцо из коробки. – Посмотрите хорошенько. Оно ваше и только ваше и должно свидетельствовать о вашем вкусе, а не о моем.
        Дафна с некоторой укоризной бросила на него взгляд. Зачем портить такой радостный момент ненужными – чтобы не сказать занудливыми – замечаниями?
        – Наверное, наши вкусы все-таки в чем-то совпадают, – с легким вздохом заметила она.
        Саймон тоже вздохнул, но с облегчением – он и не предполагал, насколько важным для него было знать, как она отнесется к его первому подарку. И теперь ему стало спокойнее. Он также ощущал напряженность между ними, его угнетали паузы в разговоре, вспоминались прежние беседы, когда плавно текла речь и ничто, казалось, не мешало ощущению, что рядом с тобой приятный собеседник. И желанная женщина…
        – Могу я надеть кольцо вам на палец? – спросил он.
        Она кивнула и принялась стягивать перчатку.
        Но Саймон вмешался в этот процесс, начал медленно и осторожно снимать ее: с каждого пальца, не спеша. В этом незамысловатом действии была подлинная эротичность – точно так же он снимал бы с нее одежду.
        Дафна не могла сдерживать взволнованных вздохов, когда ее пальцы, один за другим, освобождались от перчатки. Эти вздохи, чуть приоткрытые губы возбуждали его еще больше.
        Слегка дрожащей рукой он бережно надел кольцо на ее палец.
        – Какое красивое! – сказала Дафна, слегка двигая рукой так, чтобы камни на кольце отражали лучи света.
        Саймон не отпускал ее руку, она была такой нежной и теплой. Потом поднес ее пальцы к губам.
        – Очень рад, что вам понравилось.
        Это были не просто вежливые слова – он действительно испытывал радость.
        – Откуда вы знали, что я люблю изумруды? – спросила она.
        – Я не знал об этом. Просто они напоминают мне ваши глаза.
        – Боже, Саймон! – воскликнула она. – Что вы такое говорите? У меня глаза карие. Вы меня спутали с кем-то.
        Она вскочила с места, подошла к зеркалу, вгляделась в свое отражение и подтвердила:
        – Конечно, карие.
        – В основном да, – согласился он. – Но приглядитесь внимательнее к краям зрачка… Видите?
        – Ой! – воскликнула она снова после подробного изучения своих широко раскрытых глаз. – Вы правы. Никогда раньше этого не замечала.
        Он опустился в кресло и с важностью произнес:
        – Скоро вы поймете, что я всегда и во всем прав.
        Она ответила ему ироничным взглядом.
        – Как вы это заметили? Я говорю о цвете глаз.
        Он пожал плечами и небрежно ответил:
        – Всего-навсего внимательно вглядываясь в них.
        Дафна продолжила исследовать свои глаза и пришла наконец к неожиданному выводу:
        – Подумать только! Оказывается, они целиком зеленые.
        – Ну, этого я бы не сказал. Вы явно преувеличили.
        – Сегодня зеленые – я вижу.
        Саймон усмехнулся:
        – Как вам будет угодно. Но подождем до завтра.
        Она вздохнула.
        – Я всегда завидовала Колину. Вот у него глаза так глаза. А какие ресницы! Совершенно не мужские. Зачем ему такие? Это придает мужчине изнеженный вид.
        – Полагаю, что юные леди, влюбленные в вашего брата, считают иначе.
        – Но мы-то можем не очень считаться с их мнением, не правда ли?
        – Пожалуй, так.
        – Скоро и вы поймете, – повторила Дафна недавнее утверждение Саймона, – что я тоже всегда права.
        Саймон громко рассмеялся.
        – Как хорошо, – сказала Дафна и прикоснулась к его руке. – Сейчас мы почувствовали себя совсем как в прежние дни… Стало легче говорить… И дышать. Правда?
        Он кивнул, удивляясь, что ощутил те же чувства, и задержал ее руку в своей.
        – Так будет у нас и впредь, да? – продолжила она. – Легко и просто.
        – Да, – ответил он, хотя знал, что это неправда.
        Между ними вполне возможны мир и согласие – все, что угодно, но, увы, все будет уже не так, как было в самом начале.
        Дафна улыбнулась, прикрыла глаза и, прислонив голову к его плечу, проговорила:
        – Это хорошо.
        Несколько мгновений Саймон не сводил взгляда с ее умиротворенного лица.
        «Чего бы это мне ни стоило, – решил он, – я обязан сделать ее счастливой. Но как?»
        В последний вечер пребывания Дафны в качестве мисс Бриджертон ее мать постучала к ней в спальню.
        Девушка сидела на постели, и негромкий стук всколыхнул в ней воспоминания детства, когда мать и отец приходили пожелать ей спокойной ночи.
        – Войдите!
        Вайолет Бриджертон вошла с чуть смущенной улыбкой на лице и спросила:
        – Дафна, у тебя есть несколько минут, чтобы поговорить со мной?
        Никогда еще Дафна не видела свою мать такой растерянной.
        – Ты здорова, мама? – спросила она с беспокойством. – Что с тобой? Какая ты бледная!
        – Я абсолютно здорова, дочь моя, – почти прежним тоном ответила Вайолет. – Просто мне нужно… я считаю необходимым кое о чем поговорить с тобой.
        – Ох! – не сдержала громкого вздоха Дафна.
        Она ожидала этого, но не определила до сих пор, хочется ли ей выслушивать наставления и пожелания матери по поводу предстоящей семейной жизни и связанных с этим интимных проблем.
        Подруги рассказывали, что все матери накануне свадьбы непременно напутствуют дочерей, раскрывая то, что считают секретами брака и что нужно знать девушке перед тем, как стать женщиной, – все эти гадкие, но нестерпимо интересные вещи для невинных ушей. Однако выпытать какие-то определенные захватывающие дух подробности у замужних молодых леди Дафне еще не удавалось: те загадочно улыбались и отвечали: «Сама скоро узнаешь».
        Это «скоро» стало для нее завтрашним днем. Точнее, завтрашним вечером. Ночью…
        Но отчего у матери такой вид, будто ей, а не Дафне, предстоят все эти испытания?
        – Может быть, присядешь, мама? – сказала она, указывая на место рядом с собой.
        Вайолет вздрогнула, словно дочь предложила ей опуститься на раскаленную сковородку, и сказала:
        – Да-да, именно это я и хотела сделать.
        Она села, сложила руки на коленях и замерла. В этих обстоятельствах Дафна посчитала нужным сама начать разговор, столь трудный для матери.
        – Ты, наверное, хочешь поговорить со мной о свадьбе?
        Вайолет кивнула..
        – Видимо, о первой брачной ночи? – уточнила Дафна.
        Мать покачала головой, но это было не отрицание – просто она давала понять, как трудно начать разговор.
        – Даже не знаю, как лучше объяснить все это, – призналась наконец она. – Такая деликатная тема.
        Не зная, что на это ответить, Дафна промолчала. Ведь не может быть, чтобы мать не нашла подходящих слов. С ее-то опытом. Еще бы, восемь детей!
        И Вайолет заговорила:
        – Видишь ли, дорогая, есть вещи, которые тебе следует знать… заранее… Я имею в виду то, что должно произойти завтра ночью… у тебя с твоим мужем… Понимаешь?
        – Пока нет, мама, – опустив глаза, ответила Дафна. – Рассказывай, не прерывайся.
        Леди Бриджертон, казалось, была несколько шокирована нескрываемым интересом, проявленным дочерью, и с явной натугой продолжила:
        – Видишь ли, все мужчины… я хочу сказать, твой муж… то есть Саймон… ведь он станет завтра…
        – Да, мама, – с явным нетерпением подтвердила Дафна, – надеюсь, он будет моим мужем. Если состоится свадьба.
        Вайолет с неодобрением воззрилась на дочь. Что это? Неужели она осмеливается отпускать шуточки в такие минуты… иронизировать, когда мать собирается посвятить ее в таинство брака, в святая святых отношений между мужчиной и женщиной?
        С легким стоном, стиснув зубы и глядя на дочь невинными голубыми глазами, Вайолет призналась:
        – Мне трудно сказать то, что я должна… Ведь ты первая из моих дочерей, кто выходит замуж. О таких вещах я еще не говорила ни с кем.
        – О каких вещах, мама?
        Издав еще более громкий стон, Вайолет выпрямилась и с решимостью человека, бросающегося в ледяную воду, сказала:
        – В первую ночь после свадьбы муж будет ожидать от тебя исполнения супружеского долга.
        Она осмелилась наконец посмортеть на дочь. На лице у той было написано полное согласие со сказанным и ожидание новых наставлений.
        – Ваш брак должен быть скреплен… э-э… ритуалом.
        Эти слова не вызвали смятения у Дафны.
        – Конечно, мама, – согласилась она, потому что знала об этом.
        – Он придет к тебе в постель!
        Дафна наклонила голову. И про это она уже слышала. А также читала.
        – Он будет… твой муж… – продолжила леди Бриджертон, – предпринимать некоторые действия – как бы это сказать? – интимного характера. Понимаешь?.. Ах нет, ты не понимаешь…
        Дафна чуть приоткрыла рот, дыхание участилось. Ей сделалось интересно: что же расскажет мама?
        – Я пришла сказать, – услышала Дафна, – что твои супружеские обязанности не должны показаться тебе чересчур неприятными.
        Наверное, они и не могут такими быть, подумала Дафна, иначе зачем люди во все века стремились… желали этого…
        Она почувствовала, что к щекам прилила кровь, и уже готова была задать вопрос, когда мать продолжила:
        – Я говорю так, потому что знаю: некоторым женщинам не нравятся эти… э-э… сокровенные вещи.
        Дафна не без удивления обратила внимание, что матушка покраснела, наверное, сильнее, чем она сама, но еще больше поразило ее то, что она сейчас услышала.
        – Неужели? – спросила она. – Тогда отчего же все… многие девушки и женщины так ищут знакомства с мужчинами? Зачем наши служанки… уединяются с лакеями?
        – Ты видела? – строго спросила мать. – Кто именно? Я не позволю, чтобы в моем доме…
        – Пожалуйста, не отвлекайся, мама. Я ожидала этого разговора всю последнюю неделю.
        Леди Бриджертон с легкостью сменила роль разгневанной хозяйки на роль заботливой матери. Тем более что последняя больше соответствовала ее натуре.
        – Ты в самом деле ждала, Дафна?
        – Разумеется, мама.
        – Как я рада это слышать. Так о чем мы говорили?
        – Ты сказала, что некоторым женщинам не нравятся… их супружеские обязанности.
        – Я именно так сказала? Хм-м… Что ж… Видишь ли… Собственно, все, что я собиралась тебе сказать… В общем, я хочу, чтобы ты знала: эти обязанности вовсе не неприятны, даже наоборот… И если двое любят по-настоящему друг друга… а я уверена, что герцог…
        – Я его тоже люблю, мама, – помогла ей Дафна.
        – Конечно, дорогая, – с большей легкостью проговорила виконтесса. – Если это так, тогда то, о чем мы говорим, не может быть неприятным, поверь мне. А значит, нет причин волноваться и нервничать. Уверена, что герцог будет осторожен.
        – Осторожен? Но разве…
        Дафна вспомнила его бурные объятия в саду у леди Троубридж и не менее неистовые поцелуи. Разве при этом нужна осторожность? Зачем?
        Леди Бриджертон поднялась с постели, давая понять, что ее миссия окончена: она сообщила о самом главном.
        – Доброй ночи, дочь моя.
        – Но, мама… Тебе больше нечего сказать?
        – Ты хочешь узнать… услышать что-то еще? – неодобрительно спросила мать, направляясь к двери.
        – Да, – решительно ответила Дафна и стремительно бросилась к выходу, преградив матери путь. – Ты не можешь на этом закончить беседу!
        Леди Бриджертон бросила беспомощный взгляд в сторону темного окна, и Дафна подумала, что, окажись комната на первом этаже, матушка тут же спаслась бы через него бегством.
        – Дафна, – выговорила леди Бриджертон через силу, – пропусти меня.
        Та не двинулась с места и произнесла:
        – Мама, ты так и не сказала, что должна делать я.
        – Твой муж знает.
        – Но я не хочу выглядеть полной дурой, мама!
        – Ты не будешь выглядеть дурой! Поверь мне… Мужчины сами…
        Она умолкла, однако Дафну не удовлетворил такой ответ.
        – Что сами, мама? Что? – допытывалась она. – Ответь, пожалуйста!
        Не только лицо, но шея и уши леди Бриджертон сделались пунцовыми.
        – Они сами… – промямлила она, – умеют получать удовольствие. Уверена, – в ее голосе зазвучала гордость, – он не будет разочарован… Не посмеет…
        – Но…
        – Хватит с меня твоих «но», Дафна Бриджертон! – отчеканила мать. – Я сказала гораздо больше, чем напутствовала меня собственная матушка. Не волнуйся и делай все, чтобы зачать ребенка.
        Дафна всплеснула руками и вскрикнула:
        – Что?
        Леди Бриджертон издала нервный смешок.
        – Разве я забыла тебе сказать, что от этого бывают дети?
        – Мама! Что за шутки!
        Она отошла от двери, но Вайолет уже не стремилась вырваться из комнаты. Глядя в лицо дочери, она твердо сказала:
        – Это твой святой долг… Иначе говоря, в результате этих отношений в постели у тебя появится ребенок. Несколько позднее.
        Дафна задумчиво воззрилась на мать.
        – Значит… Выходит, у тебя были такие отношения восемь раз?
        Леди Бриджертон моргнула. В лице ее что-то произошло: похоже, она не могла решить, плакать ей или смеяться.
        – Нет, дочь моя, – ответила она, наконец справившись с собой.
        Дафна задумалась. Если эти самые супружеские обязанности оканчиваются появлением ребенка, то ей придется обходиться без них… Но если так, она не сможет выполнить свой долг перед супругом. Где же выход? Спросить бы у матери, но тогда она выдаст тайну Саймона, доверенную только ей… Как быть?
        – Не восемь раз, мама? – попыталась она выяснить хотя бы это. – А сколько же? Больше? Или меньше?
        Леди Бриджертон почувствовала, что начинает сердиться на свою не в меру любознательную дочь.
        – Я сказала «нет», – ледяным тоном проговорила она. – И вообще, Дафна, все эти вещи очень индивидуальны. И не обязательно каждый раз появляются дети… Многие мужчины и женщины делают это просто потому, что им нравится.
        Дафна широко открыла глаза.
        – Просто нравится?
        – Ну… да. Я, кажется, ясно сказала.
        – Значит, это похоже на… как если мужчина и женщина целуются?
        – Совершенно верно, – с видимым облегчением подтвердила Вайолет. – Очень похоже. – Она с подозрением вгляделась в дочь. – Дафна, ты целовалась с герцогом?
        Дафне показалось, что ее лицо сделалось такого же цвета, как у матери, и она ответила:
        – Возможно, это было.
        Леди Вайолет сделала несколько шагов назад, предостерегающе помахала пальцем и строго сказала:
        – Дафна Бриджертон, поверить не могу, что ты посмела совершить такое! Неужели ты забыла все мои предупреждения о том, что мужчинам нельзя позволять никаких вольностей?
        – Какое это имеет значение, мама, если мы вот-вот поженимся?
        Леди Бриджертон вздохнула:
        – Впрочем, ты права. Ты выходишь замуж за герцога, и если он осмелился поцеловать тебя, то, вероятно, уже тогда знал, что сделает тебе предложение.
        Дафна с восхищением посмотрела на мать. Ее логика, моментальная смена настроения были великолепны.
        – Спи спокойно, – заключила леди Бриджертон, всем своим видом показывая, что с честью выполнила взятую на себя миссию и может быть свободна.
        – Но у меня еще есть вопрос, мама! И не один…
        Однако леди Бриджертон величественно взмахнула рукой и поспешно ретировалась, и Дафна не стала преследовать ее по коридорам и лестницам на глазах всей семьи и слуг, требуя, чтобы та до конца разъяснила ей светлые и темные стороны семейной жизни.
        Она снова уселась на постель и задумалась. Если, как сказала мать, суть супружеских отношений в том, чтобы появились дети, а Саймон не может по каким-то причинам их иметь, как же он будет осуществлять – или как об этом сказать правильнее? – эти самые отношения?
        И наконец, самое-самое главное – что они такое? Дафна подозревала, что больше всего они, наверное, должны напоминать поцелуи, иначе отчего все матери, тетки и прочие почтенные матроны так зорко оберегают губы своих подопечных? А еще, подумала она и снова залилась румянцем, эти отношения связаны, видимо, и с девичьей грудью… Она поежилась, вспомнив, как в саду Саймон прикасался к ней и как в эти минуты словно из-под земли возник старший брат. Конечно, Энтони вел себя грубо, был неприятен ей, даже страшен, но разве его поведение не способствовало тому, что Саймон стал ее супругом? Причем произошло это, можно сказать, в считанные часы.
        Дафна вздохнула.
        Мать посоветовала ей не волноваться, но как можно сохранять спокойствие, если не знаешь, что тебя ожидает во взаимоотношениях с мужем, в том, что с особой интонацией называют супружескими отношениями…
        А что касается Саймона… Если он откажется их выполнять, поскольку не может иметь детей, то следует ли считать их мужем и женой? Правильно ли это?
        Есть над чем задуматься, есть от чего голове невесты пойти кругом.
        Перед свадьбой было немало хлопот, суматохи, волнений – все как у всех. И от свадебного торжества у Дафны остались, в общем, какие-то отдельные, разрозненные впечатления. Глаза матери, наполненные слезами, чуть охрипший голос Энтони, когда тот сделал несколько шагов вперед и передал Дафну будущему супругу. Гиацинта слишком быстро разбрасывала лепестки роз, и к тому времени, когда Дафна подошла к алтарю, их уже не осталось. А Грегори умудрился три раза чихнуть, как раз перед тем как они собрались давать свои супружеские клятвы.
        Еще она хорошо запомнила, с каким выражением лица произносил клятву Саймон. Ей показалось, что оно было чрезмерно сосредоточенным, слова он выговаривал негромко, но очень отчетливо: каждый слог отдельно. В общем, был неимоверно серьезен в этот момент, даже трогателен, если к нему можно применить это слово.
        Дафна тоже прониклась значительностью момента и произносимых слов, когда они с Саймоном стояли перед священником. Ей подумалось тогда, и от этой мысли на душе сразу стало легко, что человек, говорящий в эти минуты так, как Саймон, не мог не чувствовать ответственность момента, пускай это были не его собственные слова, а традиционные обещания молодоженов.
        «…Те, кого соединил Господь, да не пребудут они порознь…»
        При этих словах Дафну охватила дрожь, ноги у нее ослабли. Сейчас, через какое-то мгновение, она уже будет принадлежать этому человеку. До конца жизни.
        Саймон медленно повернул к ней голову, его глаза словно спрашивали: «Как тебе все это? Что ты ощущаешь?»
        Она слегка кивнула, отвечая больше самой себе, нежели ему, и думая в это мгновение: правда ли или ей только почудилось, что в его взгляде появилось облегчение?
        «…А теперь я объявляю вас…»
        Грегори чихнул в четвертый раз, за которым незамедлительно последовал пятый и шестой (неужели простудился, негодник?), и окончание фразы священника: «…мужем и женой» – почти не было услышано.
        А Дафной овладел неудержимый смех, он просто рвался из горла, и она стискивала губы, чтобы удержать его, не забывая при этом сохранять серьезное выражение лица, приличествующее моменту. Каким-то чудом ей это удалось.
        Бросив мимолетный взгляд на Саймона, она увидела, что тот смотрит на нее с удивлением, но одновременно и с пониманием. Уголки его губ тоже начинали подрагивать.
        От этого ей сделалось еще веселее.
        «…Можете поцеловать новобрачную…»
        Саймон так поспешно схватил ее в объятия, словно только этого и ждал в течение всей церемонии. А поцелуй был таким страстным и долгим, что немногочисленные присутствующие все, как один, вздохнули, выразив тем самым не то удивление и зависть, не то восхищение.
        Теперь бывшие жених и невеста могли расслабиться и позволить копившемуся в них смеху вырваться наружу, не вызывая изумления или нарекания публики.
        Просто они радовались тому, что произошло, – разве это так странно?
        Позднее Вайолет Бриджертон говорила, что поцелуй показался ей самым необычным из всех, которые приходилось видеть.
        Грегори, после этого ни разу не чихнувший, заявлял, что ничего более противного, чем поцелуи, на свете нет.
        Старый священник, ко многому привыкший за свою жизнь, некоторое время выглядел слегка озадаченным.
        Зато Гиацинта Бриджертон задумчиво сказала, что, по ее мнению, их поцелуй был прекрасен. А то, что сразу же рассмеялись, – что ж, наверное, это означает, что им предстоит много смеяться потом, в будущем. Что в этом плохого?
        Вайолет Бриджертон, услышав эти рассуждения, ласково стиснула руку девочки:
        – Ты права, Гиацинта: смех – очень хорошая вещь. И хорошее предзнаменование. Так я хотела бы думать…
        А вскоре разнеслись слухи, что новоявленный герцог Гастингс и его жена должны стать самой счастливой из молодых супружеских пар за последние десятилетия, если не столетия. Ведь кто еще так до неприличия громко заливался смехом, стоя перед алтарем?
        Глава 14
        Несмотря на то что свадебное торжество по случаю брака между герцогом Гастингсом и бывшей мисс Бриджертон было сдержанным и немноголюдным, оно не прошло незамеченным. Сопровождали его малозначащие, но весьма забавные, а возможно, и знаменательные в своем роде эпизоды.
        Так, мисс Гиацинта Бриджертон (десяти лет от роду) шепнула мисс Фелисити Фезерингтон (того же возраста), что жених и невеста заливались смехом на протяжении всей церемонии бракосочетания. Мисс Фелисити рассказала об этом своей матери, а та – всему остальному миру.
        Вашему автору остается только верить словам мисс Гиацинты, ибо он (автор) не был удостоен чести присутствовать на церемонии.
        «Светская хроника леди Уистлдаун», 24 мая 1813 года
        Они отказались от свадебного путешествия. Не было ни желания, ни времени его планировать. Вместо этого Саймон отдал распоряжение привести в порядок родовое поместье Клайвдон-Касл, и Дафна посчитала это прекрасной идеей: она с удовольствием проведет несколько недель вдали от светского Лондона, от его любопытных глаз и ушей.
        Помимо того ей хотелось увидеть дом и места, где Саймон родился и провел годы детства.
        Дафне было интересно представить его мальчиком. Был ли он тогда таким же необузданным, как сейчас? Таким же ранимым и легкоуязвимым? Или это был спокойный, послушный ребенок, копивший свою неуемную энергию, чтобы выплеснуть ее с возрастом?
        Под доброжелательные возгласы и напутствия провожающих вскоре после возвращения из церкви они покинули дом Бриджертонов – Саймон поторопился усадить Дафну в лучшую из своих карет и захлопнуть дверцу, сразу отделив ее и себя от лондонского шума и суеты.
        Было начало лета, воздух оставался еще довольно прохладным, поэтому Саймон заботливо накрыл пледом колени Дафны.
        – Не слишком ли вы меня кутаете? – спросила она. – Надеюсь, я не схвачу простуду на протяжении этой мили до вашего городского особняка.
        Он испытующе посмотрел на нее. Она не догадалась? Ее мысли сейчас далеки от всего обыденного. О чем она думает? Об их неминуемой близости?..
        – Мы отправляемся в Клайвдон, – сказал он.
        – Прямо сейчас, под вечер? Я думала, не раньше чем завтра.
        Он ничего не ответил. Пусть привыкает принимать любые решения мужа как должное, без споров и возражений.
        Она и не думала спорить. Сегодня так сегодня. Клайвдон расположен вблизи от города Гастингса, на южном побережье. Интересно, когда они прибудут на место? Наверняка не раньше середины ночи… ее первой брачной ночи, о которой так невнятно пыталась ей поведать матушка.
        А если доберутся только к утру? Тогда их первая брачная ночь не состоится?.. Или… Она слабо улыбнулась, откинувшись на спинку сиденья… Или у них будет первый брачный день?
        И все же к чему такая спешка?
        – Не разумнее ли остаться в Лондоне и выехать завтра с утра? – спросила она Саймона.
        А он-то вообразил, что она ничего кругом не замечает, поглощенная только одной мыслью.
        – Я уже отдал все необходимые распоряжения, – сухо произнес он. – Мы едем.
        – Хорошо.
        Она отвернулась к окну, чтобы скрыть разочарование, и некоторое время молчала, слегка покачиваясь в такт движению кареты по булыжнику лондонской мостовой, прежде чем спросить:
        – А в гостинице мы остановимся по дороге?
        – Конечно. Мы там поужинаем. Не думаете же вы, что я собираюсь уморить вас голодом в первый же день нашей семейной жизни?
        – А ночь? – вырвалось у нее против воли. – Тоже в придорожной гостинице?
        – Нет, мы… – Его губы сжались в тонкую линию, потом он расслабил их и проговорил неожиданно мягко: – Я веду себя как неотесанный мужлан, не правда ли?
        Она смутилась. Она и раньше смущалась, когда он вдруг заговаривал с ней странно ласковым голосом и при этом смотрел как-то по-особенному.
        – Нет… – проговорила она растерянно. – Просто я удивлена, что мы…
        – И вы совершенно правы, задавая все эти вопросы. Я знаю одно неплохое местечко на полпути к побережью, называется «Заяц и гончая». Там вкусная горячая еда, удобные чистые постели. – Он прикоснулся к ее подбородку. – Не думаете же вы, что я стану заставлять вас проделывать весь путь до Клайвдона за один день?
        – Я вовсе не так изнежена, чтобы не вынести поездку в экипаже, – сказала она, начиная краснеть по мере того, как выговаривала дальнейшие слова. – Но ведь мы только-только поженились, и если где-то не остановимся на ночь, то она застанет нас здесь, в карете, и тогда… я не знаю…
        – Не говорите ничего больше.
        Он с улыбкой приложил палец к ее губам, тронутый ее чистотой и искренностью.
        Дафна умолкла, испытывая чувство благодарности за его тактичность. Она вовсе не собиралась вступать в обсуждение вопроса об их первой брачной ночи, но это отнюдь не означало, что она об этом не думала.
        И снова девушка с досадой отметила, что мать, кроме многозначительных взглядов и взволнованных вздохов, ничем не помогла ей понять, чего нужно ожидать от Саймона, что зависит от нее самой и зависит ли вообще.
        Конечно, Саймон знает обо всем этом гораздо больше, но что, если… У нее перехватило дыхание от страшной мысли… Что, если он вообще не может делать того, что следует делать в эту ночь… Или не захочет…
        Нет, решила Дафна через мгновение, это не так. Все, что она видела до сих пор в его глазах, что произошло тогда в саду, – все говорит об обратном. Он желает быть с ней. Жаждет этого… И, значит, может это…
        Дафна перевела взгляд на окно, за которым улицы Лондона переходили уже в улочки предместья, готовые, в свою очередь, смениться проселком.
        Не нужно думать о таких вещах, надо выбросить их из головы раз и навсегда. Она сама хотела этого – и получила. И ведь она – с ним, а он – с ней. Что еще нужно?
        А что произойдет ночью… В ее первую брачную ночь…
        Скоро она узнает.
        От этой мысли ее снова охватила дрожь.
        Саймон смотрел на Дафну, сидевшую рядом, – его жену с сегодняшнего дня, напомнил он себе, хотя в это верилось с трудом. Он в самом деле никогда не думал жениться. Наоборот, не желал этого. Убеждал себя, что не испытывает такой потребности. Возможно оттого, что совершенно не был знаком с жизнью в семье.
        Но вот сейчас он смотрит на Дафну Бриджертон… нет, черт возьми, – на Дафну Клайвдон-Бассет, на Дафну Гастингс, в конце концов. Герцогиню Гастингс!
        Как странно звучит в его сознании этот титул, к которому он и сам еще не может, да и не желает, привыкнуть, потому что его носил отец – виновник ужасных, незабываемых горестей и унижений его детства и юности. Он глубоко вздохнул, не отводя глаз от профиля Дафны. Ему показалось, она вздрогнула, потому спросил:
        – Вам холодно?
        Уголки ее губ слегка раздвинулись – словно для того, чтобы произнести «нет», но потом снова сдвинулись, и он услышал:
        – Да, немного.
        К чему эта маленькая невинная ложь? Наверное, ей просто захотелось его внимания, заботы и чтобы он еще плотнее закутал ее в плед, прикоснулся к ней. Он и сам желал того же.
        – Сегодня очень долгий день, не правда ли? – пробормотал он, не очень ловко стараясь подоткнуть плед под ее спину, под ноги.
        Ему хотелось сказать что-то куда более значительное, интересное, более соответствующее моменту…
        Да, он должен стать ей хорошим мужем, добрым хранителем ее благополучия. В том числе душевного. Она заслуживает этого. Хотя бы этого, если он не в состоянии дать ей истинное семейное счастье… или то, что считается таковым.
        Ведь она действительно – просил он или не просил об этом – спасла его от почти неминуемой смерти, выбрала в мужья, зная, на что идет. И его долг отблагодарить ее заботой и вниманием…
        – Я рада этому, – услышал Саймон ее голос и вздрогнул: так глубоко погрузился он в свои мысли.
        – Простите?..
        Она повернула к нему голову и с легкой улыбкой пояснила:
        – Вы говорили, что день очень долгий. А я сказала, что рада этому.
        У него был такой озадаченный вид, что она чуть не рассмеялась, но сдержала себя и, подчеркивая слова, как, наверное, сделал бы учитель, втолковывая что-то рассеянному ученику, повторила:
        – День тянется очень долго. Вы так сказали. А я ответила, что рада этому.
        – Ясно, – чуть раздраженно ответил он, раздосадованный ее менторским тоном.
        Несмотря на некоторую досаду, ему, как никогда раньше, захотелось поцеловать ее, однако он подавил свой порыв. Всему свое время. Оно теперь у него будет, черт возьми!
        – К началу ночи мы доберемся до гостиницы, о которой я вам говорил, – произнес он деловито.
        Дафна снова отвернулась к окну. Наступило молчание. Саймон неотрывно смотрел на нее и думал, что поступил глупо, отдаляя на целые сутки первую брачную ночь. Зачем? Ведь он так жаждал ее, а теперь, когда его мечты сделались реальностью, сам отодвигает час их осуществления. Но не станет же он воплощать свое давнее желание в какой-то жалкой придорожной гостинице, пускай даже не худшей из всех прочих постоялых дворов и таверн. Дафна заслуживает лучшего. Их первая ночь должна запомниться ей как нечто особенное – и по сути, и по атмосфере по фону, на котором все произойдет…
        Опять она что-то говорит, а он не может вникнуть в смысл.
        – Это хорошо, – сказала она.
        Что «хорошо»? Черт возьми, он больше не будет ее переспрашивать! Хватит! Чтобы снова нарваться на учительский тон? Подождем, пока сама разъяснит.
        И она не замедлила это сделать:
        – Хорошо, что мы проведем ночь не в карете.
        На это уже можно ответить.
        – Дороги сейчас не вполне безопасны в темное время, – сказал он, забывая, что совсем еще недавно собирался ехать прямо в Клайвдон без ночевки в пути.
        – Неужели? – вежливо удивилась она.
        – Кроме того, мы ведь проголодаемся.
        – О, конечно, – ответила она с большим воодушевлением.
        А он, в который уже раз изменив свое намерение, решал сейчас дилемму: ждать остановки в гостинице или овладеть ею прямо здесь, в экипаже? В этом ведь тоже будет что-то необычное, запоминающееся. Разве нет?..
        Но почти сразу пришел к выводу, что от последнего варианта следует отказаться, и, успокоившись, сказал:
        – У них вкусная еда.
        Она повернулась к нему всем телом.
        – Вы уже говорили об этом, Саймон.
        Кажется, она опять позволяет себе насмешку?
        Он поерзал на сиденье и потом решительно заявил:
        – Пожалуй, вздремну немного.
        Ее темные глаза удивленно расширились:
        – Прямо сейчас?
        Он нетерпеливо кивнул:
        – Возможно, я опять повторюсь, но, если не ошибаюсь, мы с вами уже оба отметили, что сегодня весьма длинный день. Попробую его немного сократить.
        – О, конечно, – согласилась она. – И вы сможете уснуть в движущейся карете? Когда она так подпрыгивает?
        Он пожал плечами:
        – Я могу засыпать при любых обстоятельствах: научился в своих странствиях.
        – Как я вам завидую, – вздохнула она. – Для этого, наверное, требуется особый талант.
        – Вы правы, – едко заметил он. – Такие люди наперечет.
        И с этими словами закрыл глаза и не раскрывал их на протяжении последующих двух с лишним часов.
        Однако Дафна, время от времени наблюдавшая за ним, все больше утверждалась в мысли, что Саймон значительно преувеличил свои возможности – в смысле умения засыпать в любой ситуации. Во всяком случае, в данной обстановке, подозревала она, и в течение данного времени он ни на минуту не погружался в сон. Она была уверена в этом.
        Почему? Да потому что замечала, как он реагирует на каждое ее чуть заметное движение, каждый вздох – как шевелится его подбородок, вздрагивают веки, пробегает легкая дрожь по телу.
        Ее удивляла, даже восхищала его стойкость: как мог он на протяжении нескольких часов играть роль спящего? Какой незаурядный артист! Она пробовала делать то же самое, но выдержала не больше минут пятнадцати-двадцати.
        Временами ей хотелось нарушить этот фальшивый сон, разоблачить притворщика, но восхищение его упорством и умением останавливало ее.
        В конце концов она, неподдельно зевнув, повернулась к окну кареты и уставилась в него.
        Оранжевое яркое солнце огромным апельсином висело на западе и довольно быстро теряло свою округлую форму, постепенно исчезая за линией горизонта.
        Если Саймон в очередной раз не передумал и они остановятся на ночлег в гостинице, то это, видимо, должно произойти уже совсем скоро: ведь он говорил – к концу дня. Значит, вот-вот они переступят порог придорожного постоялого двора «Заяц и гончая», где будут ужинать, а потом… Потом будет ее первая ночь с мужчиной, после которой она станет женщиной. Но что это означает, как происходит? Мать не удосужилась… постеснялась объяснить. Быть может, мать была права и лучше не говорить на эту тему? У каждого человека свои чувства, свой опыт…
        Господи, ну довольно же думать об этом, когда вокруг такая красота – так прекрасен закат, окрасивший небо, зелень, поля и холмы!
        Кроме того, она ведь не одна в карете: рядом ее муж, тот, о ком она так мечтала. Правда, он спит, вернее, притворяется, что спит, а это уж совсем никуда не годится! Она не хочет… не может быть сейчас одна!
        – Саймон! – позвала она негромко.
        Он не ответил. Даже не пошевелился.
        – Саймон!
        Уголок его рта дрогнул. На лбу образовалась легкая морщинка. Все равно Дафна готова была спорить на что угодно: он не спит и все слышит. Просто раздумывает, продолжать ли играть свою роль.
        – Саймон!
        На этот раз она не ограничилась словами, а позволила себе слегка толкнуть его в плечо. Пожалуй, даже не слегка, а так, что даже если он и в самом деле спал, то неминуемо должен был проснуться.
        Он открыл глаза. И сделал это опять же как настоящий артист – сначала издав протяжный сдавленный вздох, затем бросив недоуменный взгляд, который тут же превратился в осмысленный, и, наконец, зевнув (для полного уже правдоподобия). При всем том он был необыкновенно мил и приятен ей в эти минуты.
        – Дафф?
        – Мы уже подъезжаем к гостинице? – спросила она.
        – Что? – переспросил он, не торопясь выйти из роли.
        – Мы, видимо, подъезжаем к гостинице? – терпеливо повторила она.
        Он вздохнул и посмотрел в окно. С его стороны, на востоке, небо было значительно темнее, чем со стороны Дафны.
        – О, – сказал он, изображая крайнее удивление, – мы почти приехали.
        Спустя короткое время карета остановилась, Саймон сразу же вышел и поговорил о чем-то с кучером. Видимо, сообщил, что его планы изменились и они остановятся на ночлег. После этого он подал руку Дафне и помог выйти из кареты.
        – Ну как? – спросил он, кивая в сторону приземистого строения. Неплохой домик, вполне заслуживающий вашего одобрения, не правда ли?
        Что ей оставалось ответить на такую светскую фразу, кроме как согласно кивнуть.
        Саймон провел ее внутрь здания, а сам пошел к хозяину, который почему-то не соизволил выбежать им навстречу. Но вскоре тот появился и со смущенным видом сообщил, что все просторные номера заняты семейными парами, да еще с детьми, так что он не знает, как быть в этой ситуации, но готов сделать все, что в его силах, чтобы его светлости и супруге его светлости было комфортно…
        Дафна краем уха слушала его взволнованную речь, одновременно с интересом наблюдая за людьми, находившимися в большом гостиничном холле. Здесь была молодая пара, несомненно принадлежавшая к местному джентри[8 - Нетитулованное мелкопоместное дворянство.], несколько мужчин, по всей видимости торговцев, а также не очень молодая женщина с четырьмя детьми.
        Беседа герцога с хозяином затянулась. Дафна подумала, не пора ли ей вмешаться и помочь Саймону, у которого был весьма недовольный вид.
        Она приблизилась к ним, как раз когда хозяин говорил о своем решении переселить некую миссис Уэзерби из двухместного номера, и спросила:
        – Что-нибудь не так? Быть может, я сумела бы…
        Саймон бросил на нее негодующий взгляд и сказал:
        – По-моему, вы стояли там, у двери?
        – Да, но сейчас я подошла сюда, – объяснила она с вежливой улыбкой.
        Саймон нервно дернул плечом и снова повернулся к хозяину. Это не обескуражило Дафну: она привыкла, что в их семье почти все проблемы, во всяком случае бытовые, решались совместно.
        – Саймон, – повторила она, дернув его за рукав. – Что вас так беспокоит?
        За него осмелился ответить хозяин, страдальческим голосом повторивший, что в его гостинице остались только однокомнатные номера. Он же не знал, что его светлость прибудет, да еще с супругой, а если бы знал, то несомненно… Однако он сейчас же переселит одну даму…
        – Вы говорите о женщине, – прервала его Дафна, – у которой дети? Видимо, это она только что уселась вон там?
        Хозяин кивнул:
        – Да. Я бы никогда не поселил ее в двух комнатах, если бы не этот выводок…
        Он собрался вновь рассыпаться в извинениях, но Дафна перебила его:
        – Надеюсь, вы не намерены выкинуть ее на улицу с детьми? Что касается нас, мы вполне обойдемся одной комнатой, не правда ли, дорогой?
        Она заметила, как при этих словах он стиснул зубы, ей даже показалось, что она услышала их скрежет. Во всяком случае, было ясно: супруг крайне недоволен ее вмешательством. Означает ли это, что он вообще не желает находиться с ней в одной комнате?
        Хозяин гостиницы смотрел на Саймона, ожидая его решения. Тот мрачно кивнул, и хозяин с облегчением (не хватало ему еще разгневанного герцога в его скромной гостинице!) хлопнул в ладоши и, направившись к своей конторке, где хранились ключи, торжественно произнес:
        – Прошу, ваша светлость, следуйте за мной!
        С тем же недовольным видом Саймон кивком предложил Дафне идти первой, и та последовала за хозяином по лестнице на второй этаж. После нескольких поворотов в узком темном коридоре хозяин отомкнул дверь, и их глазам предстала довольно большая прилично обставленная комната, из окна которой, насколько можно было увидеть в сгущающейся темноте, открывался вид на деревню.
        – Что ж, – весело произнесла Дафна, – по-моему, очень мило.
        Саймон что-то пробурчал в ответ.
        – Как выразительно вы ответили, – заметила она, стоило только хозяину скрыться за дверью.
        И затем сама скрылась за ширмой, стоявшей в комнате.
        Саймон с недоумением некоторое время искал ее глазами и, не найдя, с беспокойством – возможно, так проявлялось у него чувство некоторой вины за свое дурное настроение – окликнул супругу:
        – Дафна! Вы решили переодеться?
        Она высунула голову из-за ширмы.
        – Нет. Просто даю вам время прийти в себя.
        – Хорошо, – пробормотал он. – Вскоре нас позовут к ужину.
        – Надеюсь.
        На ее лице он увидел улыбку, показавшуюся ему победоносной. Хотя с чего бы это?
        – Вы голодны? – спросил он.
        – Ужасно.
        – Я тоже.
        – Но, боюсь, почти не смогу есть, – сказала она.
        – Они хорошо кормят, – успокоил он ее. – Последний раз, когда я останавливался здесь, еда была отличной.
        – Дело не в этом, – доверительно сообщила она, чем сразу пробудила в нем новый прилив нежности. – Дело в моих нервах. Они… как бы это назвать…
        – Расшалились, – подсказал он. – Но почему? Мы так размеренно путешествуем.
        Она внимательно посмотрела на него:
        – Саймон, вы не забыли, что сегодня утром мы поженились?
        Действительно, какой черствый, нечуткий болван! Для нее ведь это…
        – Дафна, – ласково произнес он, – вам не надо беспокоиться.
        – Не надо? – переспросила она, избегая его взгляда.
        В самом деле, надо или не надо? Как он мог забыть о том, что должно тревожить ее весь сегодняшний день?.. Разумеется, он сделает все, чтобы… Но как объяснить на словах?
        – Мы подождем с этим… – наконец проговорил он, – с тем, что скрепляет брак, пока не приедем в Клайвдон.
        – Подождем?
        Саймон в удивлении расширил глаза. Не ослышался ли он? В ее голосе прозвучало явное разочарование!
        – Не могу же я… Не можем мы в какой-то придорожной гостинице… Я слишком уважаю вас, чтобы…
        Боже, что он несет?.. Видимо, она подумала так же, потому что снова переспросила:
        – Не можем?
        – Нет.
        – Но почему?
        Он уставился на нее в полном изумлении.
        Дафна вышла из-за ширмы и теперь стояла посреди комнаты. Темные глаза казались огромными на побледневшем лице, она нервно облизнула губы, и на это движение его тело ответило вспышкой желания.
        – Мне кажется… место не должно иметь значения, – опустив глаза, проговорила она с дрожащей улыбкой.
        О, как эти слова были созвучны с тем, что он сейчас чувствовал! Как хотелось ему бросить ее на постель, накрыть своим телом! Он даже протянул к ней руки, едва не потеряв при этом равновесие, и должен был опуститься на постель, чтобы не упасть.
        – Дафна! – пробормотал он в пространство.
        Она по-своему истолковала его жест, интонацию, с которой он произнес ее имя.
        – Боже, я должна была знать, – прошептала она со стоном. – Простите… О, простите меня!
        Простить ее? Но за что?
        Он поднялся с постели, на которую так неловко опустился. Проклятье! О чем она толкует? И что означает этот стон?
        Дафна продолжила смотреть на него с сожалением. Даже состраданием. В чем дело? Возможно, она подумала, когда он по-дурацки оступился, что у него начался какой-то припадок? Следствие неведомой ей болезни?
        Или она так напугана предстоящей ночью, что просто не в состоянии контролировать свои эмоции?
        – Дафна, – мягко произнес он, – что с вами?
        Она стремительно приблизилась к нему, ласково провела рукой по его щеке.
        – Я так бесчувственна, – вздохнула она. – Мне стыдно, поверьте… Я должна была понять гораздо раньше.
        – Что понять? О чем вы?
        Ее рука оторвалась от его лица и замерла.
        – Понять, что вам… что вы не можете… это…
        – Что «это», черт возьми?
        Она снова опустила глаза, сцепила пальцы рук, чтобы унять дрожь.
        – Пожалуйста… – прошептала она. – Пожалуйста, не заставляйте меня произносить этого вслух.
        Саймон почувствовал, что гнев его переливается через край.
        – Вот из-за таких ш-штучек, – проговорил он, заикаясь, – из-за эт-тих д-дурацких п-причуд многие мужчины не хотят жениться! И я их п-понимаю!
        Его слова были в большей степени обращены к самому себе, но Дафна не могла не слышать их и застонала еще сильнее, закрыв лицо руками.
        Саймон отвел ее руки в стороны и крикнул:
        – Какого черта! О чем вы стонете и сокрушаетесь?
        – О том, что вы не можете… – чуть слышным шепотом произнесла она. – Не можете сделать то, что нужно в браке… между женой и мужем…
        Пожалуй, это было немного странно, однако именно в этот момент его желание овладеть ею возросло до предела.
        – Кто вам это сказал? – спросил он грозно.
        Поняв его слова буквально, она откровенно ответила:
        – Никто, клянусь вам! Я ни от кого… – Еще больше поникнув головой, она с трогательной заботой проговорила: – Но все равно я обещаю вам быть хорошей женой и никогда… никому…
        Наверное, в самые тяжелые годы своего детства, когда язык, казалось, заполнял весь его рот, а слова застревали в горле, не испытывал он такой беспомощности.
        Она решила, что у него половое бессилие?
        – Но п… п… – начал он и замолчал.
        Не хватает, чтобы к нему вернулось нарушение речи!.. Он постарался выровнять дыхание, спокойно пошевелить языком.
        Дафна по-другому истолковала его молчание и решила, что ее долг по возможности утешить несчастного.
        – Мужчины слишком серьезно относятся к таким вещам, – сказала она. – Но прошу вас, не надо…
        – Прекратите! Все это полная чушь! – отчетливо выкрикнул он. – Вздор!
        Она вздрогнула.
        – Что?
        – То, что вы слышите! – Его глаза сузились, в них промелькнула злость. – Интересно, от кого вы узнали, какие вещи волнуют мужчин? От вашего братца?
        – Нет, от мамы.
        – От вашей матушки? – В негодовании Саймон вскочил с постели. – Она объявила вам, что я импотент? Что же она говорила?
        – Не сердитесь так. Она ни словом не упоминала о вас, а говорила только вообще.
        – И что именно?
        – Не так уж много, – честно призналась Дафна. – Я хотела бы услышать больше.
        – Вот как? О чем же?
        – Ну, она объяснила мне, что матримониальный акт…
        – Ваша мать назвала это актом?
        – Разве его называют по-другому? А как?
        Саймон отмахнулся от ее вопроса и повторил свой:
        – И что же вам было сказано об этом акте?
        – Она сказала мне, что он… как бы вы его ни называли…
        Саймон не мог не оценить ее чувства иронии, тем более при данных обстоятельствах, и с трудом подавил удовлетворенную усмешку.
        – …что он, – продолжила Дафна, – предназначен для деторождения и…
        – Только для деторождения? – прервал он жену.
        Дафна нахмурилась, припоминая.
        – Кажется, да. Но, по-моему, мама сама не была в этом до конца уверена.
        – Значит, не до конца?
        Предмет разговора был так смутен для нее, что она не уловила насмешки.
        – Мама старалась объяснить, но, видно, ей было трудно говорить со мной на такую тему.
        – Это после рождения восьмерых детей, – не сдержался он. – Или она уже забыла…
        Он осекся, поняв, что зашел слишком далеко, но Дафна опять не поняла его сарказма.
        – Я так не думаю, – ответила она серьезно. – Потому что когда я спросила про всех ее детей и не значит ли, что она совершала это… этот акт только восемь раз…
        После этих слов Дафна умолкла в смущении.
        – Продолжайте, – поощрил ее Саймон сдавленным от сдерживаемого смеха голосом.
        Дафна взглянула на него с беспокойством:
        – Что с вами? Опять нехорошо?
        – Со мной все в порядке.
        – Но голос какой-то странный…
        – Просто поперхнулся. Я с интересом слушаю вас.
        – Так вот, – продолжила она, – когда я спросила про эти восемь раз, мама как-то занервничала…
        – Значит, вы все-таки спросили?
        На этот раз модуляции его голоса не обманули ее. Она с негодованием взглянула на Саймона.
        – Вы смеетесь?
        – Нет, с чего вы взяли? – произнес он и сжал губы, еле сдерживая смех.
        – По-моему, – с возмущением проговорила она, – я задала ей не такой уж глупый вопрос. Ведь у нее восемь детей. И она все-таки ответила мне… Да что с вами?
        – Ох, не надо… не надо больше… – со смехом выдавил он наконец. – Прошу вас.
        – Я молчу.
        Дафна уселась с оскорбленным видом и сложила руки на коленях, предоставив Саймону возможность насмеяться вдоволь.
        Отсмеявшись, он произнес:
        – Понимаю, что не следовало начинать обсуждать с вами эти вещи. Прошу простить меня. Но ответьте хотя бы, почему вы решили, что я… что я не могу выполнять свои супружеские обязанности?
        – Но вы же сами сказали, что не можете иметь детей!
        Ни капли веселости не осталось в его лице.
        – Дафна, существует много причин, по которым супругам не следует иметь потомство. – Он разъединил ее руки, сложенные на коленях, начал гладить пальцы. – А вообще, вы имеете хоть какое-нибудь представление о том, что происходит между мужчиной и женщиной в интимной жизни?
        – Пожалуй, нет, – откровенно призналась она после некоторого раздумья. – Вас это может удивить, потому что у меня три взрослых брата и мама. Она пыталась мне вчера что-то…
        – Ни слова, прошу вас, об уроках, преподанных вашей матушкой, – произнес он сдавленным голосом, который довольно явно свидетельствовал о новом приступе смеха. – Иначе я…
        – Вы опять смеетесь надо мной? – надменно спросила она и этим рассмешила герцога еще больше.
        – Нет-нет, – попытался он уверить ее между новыми взрывами хохота.
        – Тогда почему же?
        – Ох, Дафна, вам еще многое предстоит узнать в этой жизни.
        – Но я ведь не против, – проговорила она тоном прилежной ученицы, что не убавило его веселости.
        И все же в эти минуты его не покидала мысль, что вполне можно было бы избежать этой нелепо-веселой сцены, если бы юных девиц в их домашнем кругу не ограждали в такой степени от реальностей жизни, в том числе и интимной.
        Он наклонился ближе и, заглянув в серьезные глаза жены, прошептал:
        – Я научу вас.
        Она почувствовала, как у нее екнуло сердце и разлилось тепло по всему телу.
        Не сводя с нее глаз, он поднес руку Дафны к губам и поцеловал, а затем произнес:
        – Я сделаю все, чтобы вы многое узнали и полюбили.
        – Я… я не понимаю, о чем вы говорите, – пробормотала она.
        Саймон сжал ее в объятиях:
        – Скоро поймешь…
        Глава 15
        С той поры, как новоиспеченный герцог и его супруга отбыли в свое поместье, в Лондоне наступило полное затишье. Ваш автор может сообщить вам всего-навсего не слишком занимательное известие о том, что мистер Найджел Бербрук пригласил на танец мисс Пенелопу Фезерингтон и что та, несмотря на бдительный контроль со стороны матери, не сумела отобразить на своем лице достаточного наплыва нежных чувств по отношению к поклоннику.
        Но, в сущности, кого это особенно интересует? Так что ваш автор вынужден на время умолкнуть.
        «Светская хроника леди Уистлдаун», 28 мая 1813 года
        Дафне показалось, что она снова находится в саду у леди Троубридж, с той лишь разницей, что сейчас можно было никого не опасаться – ни разъяренных братьев, ни случайных свидетелей, ни светского общества. Сейчас в саду… то есть в довольно невзрачной комнате были только они вдвоем и могли делать все, что угодно…
        Саймон накрыл ласковым, но требовательным поцелуем ее губы. И этот поцелуй пробудил у нее неведомые дотоле ощущения и желания.
        – Я тебе говорил, – услышала она его жаркий шепот, – что меня сводят с ума уголки твоего рта?
        – Н-нет, – ответила она, не зная, нужно ли вообще отвечать на такие признания.
        Он коснулся языком уголков ее рта, отчего ей стало щекотно, и, не удержавшись от смеха, девушка проговорила:
        – Не надо!
        – Надо, – проговорил он и продолжил: – А еще мне нравится твоя улыбка.
        Ей хотелось снова что-то ответить, но она решила не делать этого и просто улыбнулась.
        – Она занимает у тебя половину лица.
        – Но ведь это ужасно, если так! – воскликнула она. – Как у паяца!
        – Это прекрасно, – заверил он ее.
        – Совсем нет! Саймон, вы имеете слабое представление о канонах женской красоты.
        – К черту все каноны!
        – Ох, Саймон, – вздохнула она, – вы настоящий дикарь.
        – Я дикарь?
        Его губы сделались настойчивее. Ей с превеликим трудом удалось промычать утвердительный ответ.
        – Слово, которым ты меня назвала, – сказал он с наигранным негодованием, – почти такое же плохое, как «импотент».
        – Я не хотела вас обидеть. Простите, ради бога.
        – Ты тут ни при чем. Это твоя достойная матушка поселила в твоей голове такие подозрения. Я готов убить ее за это!
        – Бедная мама, – со смехом проговорила Дафна.
        Саймон так крепко прижал жену к себе, что она изогнулась и ощутила, как он прикоснулся к ее животу и лону, вызвав какие-то непонятные ощущения.
        – Полагаю, мне остается лишь одно, – услышала она шепот губ, прижатых к ее уху, – доказать на деле мои возможности.
        Он осторожно поднял ее и положил на постель. Дафна не видела ничего, кроме его настойчивых светлых глаз. Весь остальной мир будто перестал существовать. Не было стен, потолка – ничего.
        Саймон склонился над ней и снова коснулся губами ее губ. На сей раз поцелуй был требовательным и властным. Его язык проник к ней в рот и вел себя как хозяин. Затем Саймон опустился на постель рядом с ней, продолжая прижимать к себе жену, и на этот раз она явно ощутила возбуждение внизу его живота.
        – Сегодня ты станешь моей, – хрипло прошептал Саймон и лег на нее.
        Ее дыхание участилось, оно казалось ей громким, как удары набата, его звуки заполняли всю комнату. Она не чувствовала сейчас тяжести большого мускулистого тела мужа, из-под которого не могла бы уже вырваться, даже если бы захотела. Это было то, о чем она мечтала, что пыталась представить себе с той минуты, когда тем утром в Риджентс-парке он сказал, что женится на ней, но никогда не думала, не могла подумать, что это так волнующе и захватывающе…
        Как ни странно, ей нравилось чувство собственного бессилия. Он мог сейчас делать с ней все, что пожелает, и она была готова разрешить ему это.
        С его губ сорвалось «Д-даф…», и она с некоторым удовлетворением осознала вдруг, что тоже имеет над ним власть: он так неудержимо желает ее, что почти потерял дар речи, с трудом выговаривает ее имя.
        И, обретя эту уверенность, она внезапно ощутила: ее тело само знает, что нужно делать, как себя вести. Когда он приподнял ей юбки, она широко раздвинула ноги и обвила ими Саймона.
        – О господи, Дафна, – выдохнул он, слегка приподнимаясь на локтях, – я не могу больше терпеть…
        – И не надо, – сказала она, не вполне понимая, о чем они говорят.
        – Мы слишком торопимся. – В его глазах промелькнула ирония. – Но в таком случае нам следует подумать о нашей одежде.
        – Одежде? А что с ней?
        – Она нам мешает. Надо как можно скорее избавиться от нее.
        С этими словами он встал с постели и поднял с нее Дафну, которая вначале едва не захлебнулась от возмущения: ей показалось, он решил подшутить над ней в такой неподходящий момент.
        У нее ослабели ноги, она чуть не потеряла равновесия, но он успел ее подхватить. Затем его руки стали ласкать ее обнаженные ягодицы, и он спросил:
        – Как лучше снять с тебя платье: через голову или спустить к ногам?
        Он с такой естественностью задал вопрос, что она собралась ответить, но вовремя спохватилась.
        Сначала ее обидела его шутливость в такие минуты, но она тут же сообразила, что он делает это намеренно – чтобы снять излишнее напряжение, и главным образом с нее.
        Заданный самому себе вопрос он быстро разрешил в пользу второго варианта, и вскоре одежда лежала у ее ног. Теперь она была обнажена, если не считать короткой шелковой сорочки, сквозь которую просвечивало тело и темнели затвердевшие соски.
        Сквозь ткань он гладил ее груди, и эта двойная ласка – упругого шелка и его рук – кружила ей голову, жарким туманом застилая глаза.
        – Боже, как давно я мечтал об этом, – сказал он.
        – Что же вам мешало? – нашла она силы ответить.
        – Не что, а кто. Мой лучший друг Энтони, твой брат.
        Еще усилие, и она даже смогла улыбнуться и сказать.
        – Какой вы гадкий! Зачем вы так долго его мучили?
        Однако она почти не слышала своих слов – все ее существо изнывало от желания.
        – Я думал о вас каждую ночь, – прошептал он, снимая с нее сорочку. – О ваших губах, улыбке, теле… И в своих грезах я был очень гадкий… Очень испорченный…
        Легкий стон сорвался с ее губ.
        – Но сегодня мои ночные видения станут явью… – произнес Саймон и, подняв обнаженную девушку на руки, отнес в постель.
        Не сводя глаз с Дафны, он стал быстро снимать с себя одежду. Ее кожа в колеблющемся свете свечей отливала цветом спелого персика, прическа, над которой недавно трудился парикмахер, потеряла форму, и теперь волосы свободно спадали на плечи.
        Саймон, с поразительной легкостью еще несколько мгновений назад справлявшийся с ее одеждой, не мог так же легко разобраться со своими пуговицами и застежками. Дафна, внимательно наблюдавшая за ним, принялась натягивать на себя одеяло.
        – Не надо, – сказал он, не узнавая своего голоса. – Я тебя согрею.
        Сорвав с себя остатки одежды, уже не слыша ее ответа, он накрыл ее своим телом и произнес:
        – Тише. Обещаю: все будет хорошо. Доверься мне.
        – Я верю, – дрожащим голосом ответила она. – Но только…
        – Что «только»?
        Его руки гладили ее грудь, бедра.
        – Мне стыдно, что я такая неумелая… невежественная, – робко сказала она и услышала, как в его горле забулькал смех. – Опять смеетесь?
        – Перестань, – пробормотал он, – умоляю, прекрати, если не хочешь все испортить.
        – Что я должна прекратить? – обиженно спросила она. – И что во всем этом смешного, черт возьми?
        – О боже, Дафф! – простонал он. – Я смеюсь от радости. От радости, что ты такая… невежественная. – Он прижался губами к ее губам и после долгого поцелуя добавил: – Горжусь тем, что я первый, кто удостоился счастья прикоснуться к твоему телу.
        Ее глаза расширились, и она спросила:
        – Это правда? Насчет счастья?.. Вы… ты не шутишь?
        – Чистая правда, – ответил он таким тоном, что она сразу поверила. – В эту минуту я готов убить любого, кто помешает нам. Будь это даже твой любимый брат Энтони!
        К его удивлению, она рассмеялась.
        – О, Саймон! Как чудесно, что вы… ты такой ревнивец! Спасибо.
        – Я надеюсь заслужить твою благодарность чуть позднее.
        – Возможно, – прошептала она с лукавым огоньком в глазах, – я тоже заслужу твою благодарность.
        – Я уже благодарен тебе… – проговорил он.
        Саймон с великим трудом сдерживал желание сразу проникнуть в нее и завершить то, о чем мечтал, ибо понимал: эта первая ночь целиком ее – Дафны – и для нее, а не для него. И ни в коем случае она не должна испытать неприятные ощущения или эмоции. И он обязан оградить жену от этого. Только удовольствие и блаженство должны сопутствовать ей в этом первом путешествии в мир любовных переживаний.
        Он знал, чувствовал: она уже хочет его, изнемогает – пусть не в такой степени, как он, – от желания. Дыхание ее участилось, глаза заволокло дымкой вожделения.
        Но он решил, что этого недостаточно. Она должна изнывать, сгорать от страсти – тогда ей легче будет принять его. Он снова принялся целовать ее. Не только губы – грудь, плечи, живот… Она стонала и извивалась под ним, и лишь когда в глазах ее появились искорки безумия, он опустил руку и, коснувшись ее лона, с удовлетворением отметил, что она готова к вторжению.
        – Сейчас тебе будет немного б-больно, – проговорил он хрипло, – но я об-бещаю…
        – Умоляю, сделай это скорее! – простонала она.
        Не в силах больше сдерживаться, он резко вошел в нее и сразу ощутил, как поддалась ее девственная преграда, однако не услышал крика боли, поэтому спросил:
        – Все хорошо?
        Дафна кивнула и, прерывисто дыша, сказала:
        – Только какое-то странное ощущение…
        – Больно?
        Она покачала головой и с улыбкой прошептала:
        – Все в порядке. Но раньше… когда рукой… было лучше.
        Даже в тусклом свете свечей он разглядел, что краска залила ей щеки.
        – А так тебе нравится? – тоже шепотом спросил он и наполовину вышел из нее. – Так лучше?
        – О нет! – почти вскричала она.
        – А если так?
        Он снова полностью вошел в нее, и Дафна застонала:
        – Да… Нет… Так… Еще… Если можно…
        Медленно и осторожно он начал двигаться в ней. Каждое движение вызывало ее легкий стон, и эти звуки сводили его с ума, заставляли действовать энергичнее.
        Стоны перешли в крики, дыхание стало еще более прерывистым, и он понял, что она близка к кульминации. Его движения стали быстрее, он стиснул зубы, стараясь сдерживаться, чтобы не прийти раньше, чем она, к завершению.
        Дафна выгнулась ему навстречу, выкрикнула его имя и обмякла. Саймон позволил себе еще одно завершающее движение внутри ее, затем вышел и растянулся рядом, прильнув к ее губам благодарным поцелуем.
        На следующий день они благополучно прибыли в Клайвдон, и там, к своему смущению, Дафна не покидала спальных покоев хозяина почти целую неделю.
        Когда они насытились друг другом, Саймон показал Дафне замок и поместье, представил молодую жену прислуге. Поскольку в последние годы он почти не жил здесь, то и сам был знаком далеко не со всеми, и, соответственно, многие из слуг никогда не видели своего хозяина. Но оставались еще и те, кто знал Саймона с самого детства и был беззаветно предан ему.
        Дафна расспрашивала его о тех ранних годах, однако он по-прежнему был лаконичен в своих ответах.
        – Я жил здесь до того времени, пока не уехал в Итон, где поступил в школу…
        Вот примерно все, чего она от него добилась. И снова ощутила неловкость за свое любопытство и обиду за краткость его ответов.
        – Ты ездил отсюда в Лондон? – как-то раз спросила она. – Когда мы были маленькими, нас часто возили туда из нашего поместья.
        – Нет, – сказал он. – Я жил все время здесь. До школы. Хотя один раз побывал в Лондоне… Но лучше бы этого не делал…
        В его тоне был решительный призыв прекратить дальнейшие разговоры на эту тему, однако Дафна не собиралась прекращать расспросы.
        – Полагаю, ты был симпатичным, но болезненным ребенком, – проговорила она с сочувствием в голосе. – Иначе тебя так не любили бы до сих пор ваши старые слуги.
        Он ничего не ответил, и тогда она принялась рассказывать о детстве своих братьев.
        – Мне кажется, что Колин был похож на тебя в детстве. Веселый, общительный, хотя довольно часто болел. Помню, однажды…
        Саймон, ничего не сказав, развернулся и вышел из комнаты.
        Дафне захотелось заплакать от обиды, но она сдержалась.
        Саймон никогда особенно не интересовался цветами, но сейчас, стоя у ограды знаменитого на всю округу цветника, пристально их разглядывал и пытался прийти в себя после вопросов Дафны о его детстве.
        Да будь оно проклято! Он до сих пор не мог спокойно вспоминать о нем, поэтому пребывание здесь, в Клайвдоне, было мучительным. А привез он сюда Дафну исключительно оттого, что из сравнительно близких к Лондону владений Клайвдон был наиболее пригоден для жилья.
        Воспоминания невольно влекут за собой ощущения тех лет, а именно их избегал Саймон. Не хотел снова чувствовать себя брошенным ребенком, который забрасывает отца уймой писем, но не получает ни одного ответа. Не хотел вспоминать жалостливые лица и сочувственные улыбки слуг. Да, они любили его, жалели, но разве это могло помочь?
        Даже то, что они дружно осуждали и, возможно, ненавидели его отца, не уменьшало страданий мальчика. Конечно, какое-то удовлетворение Саймон находил в этом, но боль и унижение оставались прежними.
        И стыд. Больше всего его мучило чувство стыда.
        То, что его жалеют и, значит, он достоин жалости, а не обычного внимания, как другие дети, только прибавляло мучений. А чего стоили редкие встречи с отцом! В его детскую голову приходили тогда мысли о смерти – ему не хотелось жить, он жалел, что когда-то имел несчастье родиться…
        Воистину он находился в аду и начал из него медленно выкарабкиваться только с поступлением в школу. Это был смелый, отчаянный поступок с его стороны, и, к счастью, он оказался успешным.
        Разумеется, Дафна не виновата, что хочет узнать о его прошлом… Но сохранившееся с детства жгучее чувство стыда мешает ему рассказать обо всем, что было… Да, стыд и еще, наверное, гордость… Но хорошо ли это? Правильно ли?
        Его руки невольно сжали чугунную ограду, словно он хотел раздавить чувство вины перед Дафной. Он отвратительно обошелся с ней. Вот чего нужно стыдиться!
        – Саймон!
        Ее присутствие он ощутил раньше, чем она его окликнула. Она подошла сзади, тихо ступая по мягкой траве. Ему казалось, он слышит шепот ветра в ее густых волосах.
        – Какие красивые розы, – восхитилась она.
        Он понимал, что этими простыми словами она хотела улучшить его настроение, успокоить, сказать, что не держит на него обиды. Как же ему повезло: несмотря на свой нежный возраст, его жена оказалась умна… нет, мудра не по годам! Как будто все уже знает о мужчинах, об их дурацких переменах настроения и отвратительной несдержанности.
        – Мне рассказывали, что эти розы любила моя мать, – произнес он и добавил: – Она умерла при моем рождении.
        Дафна наклонила голову.
        – Я слышала об этом.
        Он пожал плечами:
        – Я не мог знать ее.
        Зачем он так сказал? Неужели он обвиняет и свою матушку тоже? Но в чем? В том, что умерла и потому не смогла стать для него защитой от отца? Кто знает, быть может, она повела бы себя так же, как и ее супруг…
        – От того, что не знаешь матери, – сказала Дафна, – потеря не становится меньше.
        – Да, наверное, – согласился он.
        Позднее в тот же день, когда Саймон отправился куда-то по делам поместья, Дафна подумала, что сейчас самое подходящее время поближе познакомиться с экономкой, миссис Коулсон. Хотя еще не было решено, какое из поместий они выберут своей основной резиденцией, Дафна не сомневалась: в Клайвдоне ей придется бывать достаточно часто, – а потому решила, как советовала мать, не откладывать в долгий ящик доверительную беседу с одной из главных персон в замке.
        Она зашла к миссис Коулсон в небольшую комнату за кухней незадолго до вечернего чая и застала хозяйку, привлекательную даму лет пятидесяти, за составлением меню на предстоящую неделю.
        – Миссис Коулсон? – окликнула Дафна, негромко постучав в распахнутую дверь.
        Экономка поднялась со стула и проговорила с поклоном:
        – Миледи, вам следовало позвать меня.
        Дафна, еще не привыкшая к своему превращению из «мисс» в «миледи», смущенно улыбнулась:
        – Я решила пройтись по замку, и вот заглянула к вам. Миссис Коулсон, надеюсь, мы познакомимся поближе и вы поможете мне лучше узнать этот дом. Вы давно служите в замке, и кто, как не вы, сумеет о многом рассказать.
        Экономке пришелся по душе простой дружеский тон новой хозяйки, и она с улыбкой ответила:
        – Конечно, ваша светлость. Что именно желали бы вы узнать?
        – О, ничего определенного. Разумеется, как можно больше об этом поместье, в котором мы, наверное, будем подолгу жить. Быть может, мы с вами попьем чаю в желтой гостиной? Мне она нравится, в ней солнечно и тепло. Я хотела бы даже превратить ее в свою собственную.
        – Прежняя герцогиня, мать его светлости, тоже любила эту комнату.
        Дафна на минуту задумалась, должна ли испытывать по этому поводу неловкость, и решила, что нет: просто ее вкус в чем-то совпадает со вкусом покойной матери Саймона. Что здесь такого?
        – Я уделяла особое внимание этой комнате, – продолжала миссис Коулсон, – все прошедшие годы. Примерно три года назад сменила обивку мебели. Ездила в Лондон, чтобы найти точно такую, какая была раньше.
        – Как мило с вашей стороны, – одобрила Дафна, уже выходя вместе с экономкой из комнаты. – Прежний герцог, вероятно, очень любил жену, раз велел следить за комнатой, которая ей так нравилась.
        Миссис Коулсон ответила после некоторой заминки:
        – О нет, это было мое решение, миледи. Покойный герцог выдавал определенную сумму на поддержание дома, но, уверена, нынешний герцог одобрит, что сохранила в неизменном виде любимую комнату его матушки.
        Миссис Коулсон отдала распоряжение сервировать чай в желтой гостиной и продолжила:
        – Ваш супруг, миледи, никогда не видел ее, бедняжку. Ох какая это была страдалица! Как много болела! И все же решилась – герцог так этого хотел – родить еще одного ребенка. До этого все ее крошки умирали. Это были девочки, а хозяин хотел сына и требовал сына… – Она помолчала, видимо, отягощенная воспоминаниями. – Знаете, я тогда не приглядывала за домом, а была горничной герцогини и компаньонкой. А моя дорогая матушка, царство ей небесное, служила у нее няней.
        – О! – воскликнула Дафна. – Вы были достаточно близки с хозяйкой.
        Она, конечно, знала, что зачастую аристократические семьи обслуживаются целыми поколениями слуг.
        Миссис Коулсон сдержанно кивнула:
        – Да, ее светлость делилась со мной многими своими радостями и горестями. Только радостей было совсем немного.
        Они уже вошли в желтую гостиную, и Дафна, опустившись на солнечного цвета софу, сказала:
        – Садитесь и вы, миссис Коулсон.
        Та немного поколебалась, может ли позволить себе такую вольность, но все-таки присела и продолжила:
        – Поверьте, смерть хозяйки разбила мне сердце. – Она виновато взглянула на Дафну. – Вы простите, что я так говорю?
        – О, что вы, конечно, миссис Коулсон. – Ей хотелось как можно больше услышать об этой семье, особенно о детстве Саймона. – Пожалуйста, расскажите что-нибудь еще.
        Глаза экономки снова затуманились от слез.
        – Ах, герцогиня была замечательной женщиной!.. Самая добрая душа на свете. У них с герцогом… не было особой любви… Нет, не было. Но они неплохо ладили друг с другом. – Экономка выпрямилась. – И знали свои обязанности. Ответственность перед родом. Понимаете меня, миледи?
        Дафна кивнула, и миссис Коулсон продолжила:
        – Хозяйка тоже хотела… очень хотела родить сына. Доктора все, как один, твердили «нельзя», но она решила во что бы то ни стало… – Рассказчица опустила глаза, ненадолго задумалась. – Как она плакала у меня на руках каждый месяц, когда у нее случались кровотечения… Понимаете?
        Дафна снова кивнула, пряча за этим движением охватившее ее странное тягостное чувство. Ей было тяжело слышать о стоических усилиях несчастной больной женщины, благодаря которым появился на свет Саймон, ее Саймон, который и слышать не желает о детях… о рождении их детей.
        Миссис Коулсон, не обратив внимания на ее смятение, продолжила рассказ:
        – Как часто я слышала от нее жалобы, что какая же она герцогиня, если не в состоянии продолжить род. Как она рыдала, бедняжка! Каждый месяц… Каждый месяц…
        Невольно Дафна подумала, уготована ли ей похожая судьба: плакать каждый месяц из-за своего бесплодия? Но ведь это не так! Ей заранее известно, что детей у нее быть не должно… Но почему?..
        – …и чуть ли не все считали, и она думала так, что вина целиком на ней, что она бесплодная смоковница. Но разве это справедливо, спрашиваю я вас? Разве всегда женщина виновата? А мужчина всегда ни при чем? – воскликнула экономка.
        Дафна не ответила.
        – Я так и твердила ей снова и снова, что она не должна брать всю вину на себя. Я говорила… – Миссис Коулсон умолкла, покраснела и сглотнула, прежде чем заговорить снова. – Могу я быть откровенна с вами, миледи?
        – Конечно, продолжайте.
        – Моя добрая матушка толковала: что утроба, значит, ничего не может поделать, если семя нездоровое. Уж простите, ваша светлость. И еще матушка говорила, что утроба не может жить без сильного, ядреного семени.
        Дафне оставалось лишь приложить усилия, чтобы лицо ее выглядело бесстрастным.
        – И все ж таки, – голос у миссис Коулсон звучал триумфально, – на свет появился мастер Саймон. Извините, что так его называю: сорвалось с языка по старой памяти.
        – Не делайте над собой лишних усилий, миссис Коулсон, – с улыбкой сказала Дафна. – Называйте его так, как привыкли.
        – Да уж, – согласилась экономка. – В моем возрасте нелегко менять привычки. Никогда не забуду это бедное дитя. – Она выразительно посмотрела на Дафну и печально покачала головой. – Не пришлось бы ему так тяжело, если бы его матушка не умерла.
        – Тяжело? – переспросила Дафна в надежде, что миссис Коулсон расскажет что-нибудь еще.
        И та вроде бы начала оправдывать надежды.
        – Прежний герцог никогда не понимал своего мальчика! – произнесла она с нажимом. – Кричал на него, называл тупицей… если не хуже.
        Дафна резко дернула головой.
        – Отец считал Саймона тупицей?
        Это уж совсем непонятно. Саймона можно считать кем угодно, только не тупицей. Об этом ясно говорят его успехи в Оксфорде, о которых она слышала от Энтони. Он был лучшим математиком на факультете.
        – Герцог ничего не видел дальше своего носа! – яростно проговорила миссис Коулсон. – Не давал ребенку никакой возможности проявить себя. Ни в детстве, ни после.
        Слова насторожили Дафну. Вернее, вызвали интерес и желание узнать еще больше о взаимоотношениях отца и сына. Не в этом ли причина неприязни, если не сказать больше, Саймона к отцу?
        Миссис Коулсон вынула платок и, утерев глаза, жалостливым тоном сказала:
        – Видели бы вы, как этот ребенок сам учился… Сам выправлял себя, – уточнила она. – Это надрывало мне душу.
        Да когда же она расскажет что-то более определенное?
        – Что бы мальчик ни делал, герцогу ничего не нравилось…
        Вошла служанка с подносом, начала накрывать стол для чая, и экономка перешла на разговор о сравнительных достоинствах разных сортов печенья и кексов, а затем спросила о предпочтениях Дафны.
        Когда служанка вышла, миссис Коулсон, сделав глоток чаю, спросила:
        – Так на чем мы остановились?
        – Вы говорили о старом герцоге, – помогла ей Дафна. – О том, что ему ничего не нравилось в моем муже.
        – Вы слушали всю мою болтовню? Как приятно! – воскликнула польщенная экономка. – Мне давно уже не с кем поговорить об этих вещах. Кого тут сейчас интересует, что было два десятка лет назад?
        – Меня, миссис Коулсон. Пожалуйста, продолжайте.
        – Ну что я могу сказать? Я так думаю… всегда думала, что старый герцог не мог простить сыну, что тот не был, как бы это сказать… ну, таким, как он хотел… совершенным, что ли.
        – А каким он был? – не удержалась Дафна.
        Экономка немного помолчала, а затем сказала:
        – Понимаете, миледи, хозяин так долго ждал рождение сына, и когда тот появился на свет, ожидал, что наследник должен быть… как бы это сказать… идеальный.
        – А мой муж не был таким?
        – Он хотел не сына, – решительно сказала миссис Коулсон, – а точную копию самого себя. А ребенок, будь он хоть семи пядей во лбу…
        Экономка снова замолчала, и Дафна вдруг поняла, что та чего-то недоговаривает…
        – И чем Саймон не устраивал отца?
        – А вы, значит, ничего не знаете? – всплеснула руками экономка. – Я-то была уверена… не хотела повторять лишний раз.
        – Что повторять?
        – Ребенок не мог говорить, – услышала Дафна негромкий ответ.
        – Как?
        – Да, не мог произнести ни слова, – повторила миссис Коулсон. – Одни эти… м-м, звуки то есть.
        – Боже! Расскажите мне все!
        – Как я уже сказала, мальчик не говорил ни слова аж до четырех годиков, да и потом… только «м-м-м» и все в таком роде. У меня сердце разрывалось на части каждый раз, как он открывал свой ротик… Я же видела, какой он умненький… но как ни старался, ничего толком сказать не мог…
        – Но сейчас он так хорошо говорит!
        – А чего ему стоило, бедняжечке, исправлять себя… свою речь. Уж кто, как не я, помнит все это… Семь лет, семь долгих лет учился он говорить. Если бы не его няня… Дай бог памяти, как ее звали?.. Ах да, миссис Хопкинс. Святая женщина, скажу я вам. Поистине святая! Как любила ребенка! Я тогда была уже помощницей экономки, и няня часто звала меня поговорить с мастером Саймоном. А уж как он старался!
        Миссис Коулсон опять вытерла слезы.
        – Ему было очень трудно? – прошептала Дафна.
        – Не то слово! Иногда я думала, мальчик просто не выдержит: с головкой что случится или еще чего… но он был упорный. Видит бог, упрямый был ребенок. Не видывала я таких настойчивых детей. – Она горестно покачала головой. – А отец ну никак не признавал его. Ни в какую… Это… это…
        – Разбивало вам сердце, – само собой вырвалось у Дафны.
        Последовала долгая пауза, во время которой миссис Коулсон допила чай и, приняв продолжающееся молчание за знак, что хозяйка хочет остаться одна, поднялась и сказала:
        – Благодарю вашу светлость за то, что удостоили вниманием мой рассказ.
        Дафна взглянула на нее, словно не вполне понимая, о чем та говорит и как очутилась здесь, в комнате. Ей в самом деле хотелось сейчас в одиночестве обдумать услышанное.
        Миссис Коулсон поклонилась и вышла.
        Глава 16
        Удушающая жара, стоявшая в Лондоне на этой неделе, внесла свои поправки в жизнь светского общества. Ваш автор видел собственными глазами, как на балу у леди Хаксли мисс Пруденс Фезерингтон упала в обморок, но для него (для вашего автора) так и осталось неизвестным, утратила она вертикальное положение из-за жары или тому виной было присутствие на балу мистера Колина Бриджертона, произведшего, как считают некоторые, настоящий фурор среди женской части общества после своего возвращения с континента.
        Не свойственная этому времени жара подействовала и на леди Данбери, которая несколько дней назад покинула Лондон под предлогом, что ее пушистый кот не переносит духоты и предпочитает отдыхать в графстве Суррей.
        Как многие из вас, вероятно, знают, герцог Гастингс и его супруга тоже не подвергают себя опасности перегрева, поскольку находятся на берегу моря, овеваемые морским бризом.
        Впрочем, ваш автор не берется утверждать, что они пребывают там в спокойствии и радости, потому что, несмотря на подозрения некоторых злопыхателей, автор не в состоянии засылать своих осведомителей во все интересующие его дома и замки, не говоря уже обо всем королевстве.
        «Светская хроника леди Уистлдаун», 2 июня 1813 года
        Как удивительно, размышлял Саймон, они женаты всего две недели, а кажется, уже давным-давно: такое спокойствие и умиротворение в душе он ощущал сейчас, стоя босиком на пороге своей туалетной комнаты с шейным платком в руках и глядя, как его жена перед зеркалом расчесывает на ночь волосы.
        Точно то же он видел вчера, и позавчера, и в этой незыблемости было нечто от мира, от вечности.
        Кроме того, и вчера, и позавчера именно в такие моменты ему хотелось и удавалось ее соблазнить – увлечь в постель. Это он был намерен сделать и сейчас.
        Он решительно отбросил платок, который держал в руках, и не менее решительно сделал несколько шагов к туалетному столику, за которым сидела Дафна. Она взглянула на него со смущенной улыбкой, когда он коснулся ее руки.
        – Люблю смотреть, как ты расчесываешь волосы, – сказал он, забирая у нее гребень. – Но сам сделаю это лучше. Позволь мне.
        Она выпустила из рук гребень и, повернув голову, внимательно и серьезно посмотрела на него. Ему показалось, что ее взгляд сосредоточился на нижней части его лица, на губах.
        – Куда ты так пристально смотришь? – вдруг спросил он ледяным тоном.
        – Просто так. Никуда, – ответила она чуть дрогнувшим голосом.
        Но думали они сейчас об одном и том же. Он вспомнил, как в детстве все не сводили глаз с его рта, в котором застревали слова и никак не могли оттуда вырваться; Дафна после беседы с экономкой невольно смотрела туда же, ясно представляя себе его прежние мучения, унижения, с тревогой ожидая, не повторится ли это вновь.
        Он тряхнул головой и отбросил мысли о прошлом, о котором почти не вспоминал долгие годы, но которое сразу вернулось к нему в этом замке, где все и началось. И с чего он вообразил вдруг, что Дафна, как в те давние времена другие люди, тоже смотрела сейчас на его рот, на губы с жалостью и, быть может, с плохо скрываемым отвращением? Она ведь ничего не знает о его былой ущербности. А он задал ей этот дурацкий вопрос, да еще таким отчужденным тоном.
        Он провел гребнем по ее волосам, ощутил их густоту и шелковистость.
        – Ты уже познакомилась с миссис Коулсон?
        – Да, – ответила Дафна и, ему показалось, слегка вздрогнула. – Эта женщина знает больше всех других о делах в замке.
        – Куда ты смотришь? – внезапно спросил он опять.
        Теперь она по-настоящему вздрогнула, чуть не вскочив с кресла.
        – Я? В зеркало, куда же еще. Почему ты спрашиваешь?
        И это была чистая правда. Зачем он к ней придирается? Зачем сходит с ума? Ведь только что сам удивлялся умиротворению, поселившемуся в душе. Как легко оно сменяется на прямо противоположное – смутную тревогу, предчувствие чего-то ужасного.
        – Миссис Коулсон, – повторила Дафна, – может многому научить меня в части ведения хозяйства.
        – Не прилагай слишком больших усилий в этой учебе, – сказал он. – Мы здесь надолго не задержимся.
        – Но почему? Тут так хорошо.
        – Я думаю сделать Лондон нашей постоянной резиденцией, – ответствовал он. – Там ты будешь ближе к своим родным. Даже если они уедут в ваше поместье.
        – О, конечно, – согласилась она. – Я уже скучаю по ним. Мы же почти никогда не расставались. Хотя я была готова к тому, что, когда у меня будет собственная семья, мы… – Она запнулась и после недолгого молчания добавила: – Теперь моя семья – ты…
        – Дафна, – произнес он, – твоя семья навсегда останется с тобой. Я не смогу занять ее место. И не претендую на это.
        – Верно, Саймон. – В зеркале он видел ее расширившиеся глаза. Темные, с шоколадным оттенком. – Но ты можешь стать чем-то большим.
        В ее глазах промелькнуло нечто подтверждающее эти слова, и он вдруг осознал, что напрасно воображает, будто это он соблазняет ее. Наоборот – она первая вводит его в искушение…
        Она поднялась с кресла. Шелковый пеньюар упал с плеч. Под ним была бледно-зеленая сорочка, в большей степени открывающая, нежели прикрывающая тело.
        – Ты любишь такой цвет, не правда ли? – спросил он осевшим голосом. – Он тебе идет.
        Она улыбнулась:
        – Ты уже говорил об этом вчера.
        – И буду повторять завтра и послезавтра. Всегда.
        Саймон прижал ее к себе. Он не мог не сделать этого – ему казалось, что если он так не сделает, то умрет. Такой огромной, неизмеримой была потребность чувствовать ее тело. И через него – душу.
        – Эта сорочка – часть моего шикарного приданого, – шутливо сказала она, – которое ты наотрез отказался принять.
        – Я принимаю, – ответил он ей в тон. – Но ты мне еще больше нравишься без нее.
        – Я далеко не совершенна, – искренне произнесла она. – И прекрасно знаю это.
        – Кто тебе это сказал? – воскликнул он. – Кто посмел тебя видеть такой, кроме меня?
        С этими словами он подхватил ее на руки и, уложив в постель, тут же накрыл своим телом. Больше он говорить не мог.
        Обхватив рукой ее запястья, он закинул их на подушки, к спинке кровати. Дафна издала тихий возглас удивления, показавшийся ему прекраснее всякой музыки. Свободной рукой он продолжал скользить по ее телу.
        – Если ты не совершенна, – пробормотал он, – то не знаю, кто же тогда? Я еще не видел таких женщин.
        – Саймон! Это звучит не слишком прилично.
        – Пожалуй, ты права. Но я не могу не повторить, что ты не только умна и иронична, но и совершенна как женщина!
        – Перестань, или я заважничаю! А я… я, со своей стороны, не могу не сказать, как рада, что стала твоей женой. Я горжусь этим.
        – И я горжусь тобой. – Он начал лихорадочно раздеваться. – И постараюсь сейчас доказать тебе это без слов!.. Черт, проклятая одежда!
        – Лучше снимать ее двумя руками, – с улыбкой заметила она. – А у тебя одна занята.
        – Но тогда я вынужден буду отпустить тебя.
        – Я никуда не убегу.
        – Не уверен в этом.
        – Даю слово!
        – Хорошо. Тогда держи по-прежнему руки за головой.
        Она засмеялась:
        – Зачем?
        – Потому что я намерен ввести тебя в искушение.
        – Но ты и так это делаешь!
        Теперь засмеялся он:
        – Разве прилично иронизировать над человеком, который тебя обольщает?
        – Ох, Саймон, – вздохнула она, – как я тебя люблю.
        Внезапно он замер.
        – Что ты сказала?
        Она коснулась его щеки и подумала, что теперь лучше понимает его. После сиротского, безрадостного детства ему так нужна истинная любовь, которой он долго не знал, вообще не знал и уверился, что, возможно, недостоин ее.
        – Я сказала, что люблю тебя, – прошептала она, – а ты, пожалуйста, молчи. Не отвечай.
        В его глазах она прочла радость и что-то похожее на испуг. Или недоверие. Потом до нее донесся его изменившийся голос:
        – Д-дафна, я т-т…
        Она положила палец ему на губы и сказала:
        – Поцелуй меня.
        И он выполнил просьбу. Поцелуй не был пылким, жгучим. Он был благодарным. За ним последовали другие, уже иного свойства – он покрывал поцелуями все ее тело, руки помогали ему ласкать ее. Простыни и одеяла сбились в изножье кровати.
        В отличие от прежних ночей в эту ночь Дафна могла не только чувствовать и всецело отдаваться чувству, но и думать. Она думала о том, что узнала сегодня днем, о том, как это может повлиять на их отношения. Пожалуй, именно сейчас в ней проснулось материнское чувство к Саймону, ее мужу. Она хотела – о нет, не заменить, но по возможности восполнить ему потерю матери… отсутствие родительской любви и заботы. Хотела помочь ему выбраться из пучины ущербности, освободиться от стыда за свое поруганное детство, от чувства ненависти к отцу, а возможно, и к самому себе…
        Его глаза, напряженную голубизну которых она различала даже при свечах, говорили ей больше слов. Когда он проник в нее, она снова заглянула в них и увидела боль. Муку. Но отчего?
        – Саймон? – прошептала она, делая усилие, чтобы умерить на мгновение свое желание. – С тобой все в порядке?
        Он кивнул. Зубы его были стиснуты. Он слегка отвернул голову, тело начало совершать освященные древностью колебания, и она забыла обо всем…
        – Пожалуйста, Дафна, – услышала она его прерывистый шепот. – Сделай это… Сейчас… сейчас…
        И она послушалась его, ибо сама хотела того же и не могла больше ждать. Мир взорвался вокруг нее. Она плотно сжала веки, в закрытых глазах мелькали блики света, круги, точки, звезды… Она слышала звуки музыки – скорее биение собственного сердца, смешанное с легкими стонами, которые не в силах была сдержать.
        Саймон вонзился в нее последний раз, затем поспешно вышел и, отодвинувшись на край кровати, излил семя на пол. Потом он прижался к Дафне и принялся целовать лицо, волосы, шею. Так бывало и в предыдущие ночи, и после занятий любовью они быстро засыпали.
        Но сегодня Дафна испытывала странное беспокойство. В теле она ощущала обычную истому, успокоение, но все равно что-то было не так. Что-то находившееся в самой глубине сознания мучило ее, нагнетало сомнения, неудовлетворенность. Смутный протест вызывало у нее поспешное освобождение Саймона от того, чему надлежало, как она догадывалась, омывать глубины ее лона, без чего, как недавно утверждала миссис Коулсон, женщина не может жить. Тогда Дафна не обратила особого внимания на ее слова, поглощенная рассказом о несчастном детстве Саймона, но сейчас…
        Она села в постели и дрожащими пальцами зажгла свечу со своей стороны.
        Саймон, приоткрыв глаза, спросил сонным голосом:
        – Что случилось?
        Дафна ничего не ответила, только пристально посмотрела в сторону влажного пятна на полу возле кровати.
        Его семя.
        – Дафф?
        Она внезапно поняла: он лгал ей! Да, обманывал, когда говорил, что не может иметь детей.
        Саймон тоже сел в постели и встревоженно спросил:
        – Дафна, в чем дело?
        Хотела бы она знать: его обеспокоенный тон тоже фальшивый? Тоже очередная ложь?
        Она указала пальцем в сторону пятна на полу и тихо спросила:
        – Что это?
        – О чем ты говоришь?
        Он проследил взглядом, куда она указывала, но ничего не понял.
        – Саймон, – сказала она, – ты говорил, что не можешь иметь детей. Почему?
        Он прикрыл глаза, затем открыл снова, но ничего не ответил.
        – Почему, Саймон? – вскричала она.
        – Какая разница почему? Причина не играет роли.
        Тон был достаточно мягким, его можно было даже назвать извиняющимся, однако Дафне показалось, будто в душе ее захлопнулась какая-то дверца.
        – Уходи отсюда! – сказала она, не глядя на него.
        Он раскрыл рот от удивления, но не принял всерьез ее слов.
        – Это моя спальня. В моем доме.
        Она не приняла шутки.
        – Тогда уйду я!
        С этими словами она выскользнула из постели, завернувшись в простыню. Саймон ринулся за ней и прошипел:
        – Ты не смеешь уходить из этой комнаты!
        – Ты мне лгал все это время! – услышал он в ответ.
        – Я никогда…
        – Ты лгал мне! – повторила она, переходя на крик. – И я никогда не прощу тебе этого!
        – Дафна! Опомнись! Что ты….
        Она не слушала его и продолжала говорить в крайней степени возбуждения.
        – Ты воспользовался моим полным неведением… незнанием интимных сторон супружеской жизни…
        – Любовных отношений, – почти машинально поправил он: произнесенные ею слова показались ему чужеродными в ее устах.
        – Любовные – это не про нас! – запальчиво бросила она в ответ.
        Его испугали ее взрыв, отчаяние и злость в голосе. Ему было жаль ее, и в то же время в нем росло раздражение. Он не понимал причины столь глубокой обиды… возмущения. Не знал, как ее успокоить.
        Растерянный, он стоял посреди комнаты, тоже не совсем одетый. Сцена для постороннего глаза могла выглядеть довольно комичной, если бы не драматический накал чувств.
        – Дафна, – начал он медленно, стараясь сдерживать рвущуюся наружу досаду, – быть может, ты все-таки объяснишь, в чем дело? Какие обвинения ты…
        – О, мы продолжаем играть в ту же игру? – язвительно спросила она. – Тогда, позволь, я расскажу тебе одну сказку… Жила-была…
        Такой негодующей, оскорбленной, такой уверенной в своей правоте он ее никогда не видел. Это было страшновато.
        – Дафна, – сказал он умоляюще, – не нужно так… Успокойся и объясни, что случилось.
        Его смиренный тон на нее не подействовал.
        – Жила-была, – еще громче повторила она, – одна девушка. Назовем ее Дафной…
        Он поспешно прошел в свою туалетную комнату и накинул халат, видимо понимая, что не все откровения можно выслушивать в полуобнаженном виде.
        – Дафна, – повторил он, стоя в дверях, – то, как ты ведешь себя, неразумно…
        – Хорошо, – вдруг согласилась она. – Обойдемся без сказок и скажем прямо: эта девушка, то есть Дафна, очень плохо знала жизнь. Была невежественна во многом…
        Саймон снова приблизился к ней, сложил руки на груди и с покорным видом приготовился слушать.
        Дафна продолжала:
        – Она ровно ничего не знала о том, что происходит между мужчиной и женщиной… кроме того, что в результате их отношений должен родиться ребенок…
        – Довольно, Дафна! – крикнул Саймон.
        Она не подала виду, что услышала. Только пламя в темных глазах стало как будто еще яростнее.
        – Однако она знать не знала, эта девушка, как именно ребенок зачинается, прежде чем появиться на свет, и поэтому, когда муж поведал ей, что не может иметь детей…
        – Хватит, Дафна! Я предупреждал тебя до женитьбы. Предоставил тебе полную свободу в решении, и ты не смеешь укорять меня. Слышишь? Не смеешь!
        – Ты сумел вызвать во мне сострадание…
        – Вот в чем ты упрекаешь мужчину! Что ж, спасибо.
        – Ради бога, Саймон, ты прекрасно знаешь, что я напросилась на этот брак вовсе не из чувства жалости к тебе.
        – А из-за чего же?
        – Я любила тебя. – Тон, каким это было сказано, и то, что она употребила глагол «любить» в прошедшем времени, заставили его похолодеть. – И еще, Саймон, я, конечно же, не хотела… не могла допустить, чтобы ты из-за меня… а также по своей глупости и упрямства лишился жизни…
        Он ничего не возразил, только продолжил тяжело дышать, негодующе глядя на нее.
        Она вновь заговорила:
        – Только не обвиняй меня во лжи. Я не способна на нее и всегда говорила тебе чистую правду о своих чувствах. А ты… ты сказал, что не можешь иметь детей… Но правда в том, что ты не хочешь их иметь.
        Он и теперь ничего не ответил, полагая, что ответ можно прочитать у него в глазах. Однако она, видимо, так не считала. С той же непримиримостью во взгляде и в голосе она сделала шаг к нему и произнесла громко и отчетливо:
        – Если ты и в самом деле не можешь иметь детей, для тебя не составляет никакой разницы, куда… где… ты оставишь свое семя. Не правда ли? И в этом случае ты не стал бы все ночи так беспокоиться о том, чтобы оно не попало в меня…
        Она замолчала. Молчание было тяжелым.
        – Т-ты ничего не знаешь об эт-том, Д-дафна, – произнес он с досадой, не обращая внимания на то, что начал заикаться.
        Она вызывающе вскинула голову.
        – Тогда просвети меня!
        – Я просто никогда не буду иметь детей, – сказал он почти по слогам. – Никогда. Разве это не понятно?
        – Нет!
        В нем проснулась ярость, и он испугался, что выплеснет ее наружу. Он не хотел этого, тем более осознав вдруг, что направлена она не против Дафны. Даже не против самого себя, как порою бывало раньше. Она направлена против одного, только одного человека, чье присутствие – нет, скорее отсутствие – исковеркало когда-то всю его жизнь и продолжает влиять на нее… И от этого никуда не деться.
        – Мой отец, – внезапно вырвалось у него, хотя он не имел ни малейшего намерения говорить об этом, – не был… хорошим отцом.
        Он сказал это и сам удивился, насколько потерял над собой контроль.
        Дафна слегка наклонилась в его сторону, словно хотела броситься ему на помощь, и сказала:
        – Я знаю о твоем отце.
        Он насторожился.
        – Что ты знаешь? – спросил он.
        – Знаю, что его отношение ранило тебя. Что он тебя отверг… А потом ты – его… – В ее глазах гнев снова сменился состраданием. – Знаю, что он считал тебя… неполноценным.
        Сердце гулко заколотилось у него в груди. Он испугался, что оно вырвется наружу.
        – З-значит, т-ты з-знаешь…
        Она закончила за него:
        – Что ты заикался в детстве? – Она нарочито небрежно передернула плечами. – Ну и что тут особенного? Многие дети… А твой отец, – вдруг решительно добавила она, – жестокий тщеславный глупец!
        Он в изумлении смотрел на нее, не понимая, как ей удалось всего в трех словах дать исчерпывающую характеристику человеку, ненависть к которому он пестовал долгие годы, и она, эта ненависть, давила на него, как ярмо, и не давала освободиться.
        – Тебе не понять, – тихо сказал он и покачал головой. – Многого не понять. Особенно потому, что ты выросла в такой большой и дружной семье. Для моего отца имели значение только род и кровь. А еще титул. Когда он посчитал меня недостойным продолжить его род, я для него умер.
        Дафна побледнела и прошептала:
        – Боже, я не предполагала, что это настолько…
        – Хуже, чем можно предположить, – сказал он, удивляясь, с какой легкостью говорит сейчас о том, что все годы было для него под запретом, что он считал постыдной тайной. – Я посылал ему письма. Сотни писем. Просил приехать ко мне. Он ни разу не ответил. Ни разу.
        – Саймон…
        – Т-ты з-знаешь, что до четырех лет я вообще не мог говорить… Однажды он все-таки приехал и начал трясти меня и кричать, что выбьет из моей глотки слова. А если нет, забудет обо мне. Проклянет… Т-таким б-был мой от-тец…
        Дафна старалась не обращать внимания на то, что ее супруг заикается все сильнее. Это пройдет так же быстро, как началось, говорила она себе. Больше, чем затруднение в речи, ее беспокоило его душевное состояние – печаль в глазах, тихий странный голос.
        – Саймон, – сказала она, – это было очень давно. И отца тоже нет на свете. Успокойся и забудь. Зачем ты начал вспоминать? Зачем?..
        Он продолжал, как будто не слышал ее слов, словно разговаривал с самим собой:
        – …Отец говорил, что не может меня видеть. Вспоминал, что молился не просто о рождении сына – но о наследнике. А сын, да еще такой, ему не нужен. Для чего? Чтобы род Гастингсов продолжил заикающийся дебил? Чтобы его герцогское достоинство воплотилось в таком, как я, жалком ничтожестве?..
        – Но этого же не случилось, Саймон, – прошептала Дафна. – Все произошло не так…
        – Мне наплевать, – крикнул он, – как все окончилось! Прав он или нет! Не в этом дело, а в том, каким он был отцом, как относился к сыну… ко мне, в том, что все его чувства затмила родовая гордыня, и он не видел, не ощущал ничего… ничего человеческого… За что должен понести наказание. Если не он сам, то весь его род! Его род!
        Дафну обуял страх перед ненавистью, которая читалась на лице мужа.
        Еще больше испугалась она, когда он вдруг приблизился к ней почти вплотную и процедил сквозь зубы, глядя прямо в глаза:
        – Но смеется тот, кто смеется последним! И я посмеюсь. Он страшился пуще смерти мысли, что его титул может перейти к такому, каким считал меня, – к заике и дебилу. Но я сделаю хуже. Он перевернется в могиле, когда узнает…
        – Саймон! Пожалуйста, прекрати. Мне страшно… Успокойся…
        Теперь их роли переменились: уже не он, а она уговаривала успокоиться.
        – Нет! – крикнул он так, что она вздрогнула и испугалась, что прибегут слуги. – Нет, слушай меня! Или уходи!..
        Ей хотелось так сделать, но она пересилила себя и только на всякий случай немного приблизилась к двери.
        – Конечно, я вскоре понял, – продолжил он уже спокойнее, – и окружающие помогли мне в этом, что я не дебил, не полоумный. Да и отец… мне всю жизнь трудно выговаривать это слово… тоже знал это. А потому успокоился, считая, что род Гастингсов будет сохранен.
        Странная улыбка промелькнула на его лице. Жестокая, мстительная. Такой она не видела никогда раньше и уже поняла, что скажет Саймон. Он произнес:
        – Однако род Гастингсов умер во мне… Этого он знать не мог. Об этом не догадывался. Но он исчез во мне, в моей душе, в сердце и не будет никогда продолжен. Ибо даже мои родственники… их так опасался отец… они все женщины. Гастингсов больше нет. – Он пожал плечами и рассмеялся. – У меня только двоюродные сестры, кузины… А я, единственная его надежда, не оправдаю его тщеславных чаяний… От меня он не получит потомства.
        Дафна уже отошла от двери, поняв, что угрозы для нее нет, и презирая себя за минутный страх. Она вспомнила вдруг о письмах, которые вручил ей старый герцог Мидлторп, – письмах отца к Саймону. Она так ничего и не сказала о них и не знает теперь, нужно ли вообще говорить. Но, возможно, как раз в них отец сожалеет о своем поведении, кается, просит прощения?
        – Быть может, твой отец перед смертью испытывал чувство вины? – неуверенно сказала она. – Муки совести?
        – Это уже ровно ничего не значит, – ответил Саймон. – После моей смерти род Гастингсов прекратит свое существование. О нем забудут. И мысль об этом д-доставляет мне удовлетворение.
        С этими словами он поспешно вышел. Но не через дверь в коридор, близко к которой стояла Дафна, а через свою туалетную комнату.
        Дафна, обессиленная, опустилась в кресло, по-прежнему продолжая кутаться в простыню, сорванную с постели.
        Что делать? Что ей теперь делать?
        Она ощутила дрожь во всем теле и тихо заплакала.
        Боже, как жить дальше?
        Глава 17
        …Сказать, что мужчина упрям как осел, означает обидеть это животное…
        «Светская хроника леди Уистлдаун», 2 июня 1813 года
        В конце концов Дафна отважилась на то единственное, к чему привыкла в их семье, где не было принято таиться друг от друга, держать камень за пазухой, а напротив – делиться, советоваться, беседовать о самом сокровенном и сразу выяснять все недоразумения, если таковые возникали.
        И потому она решила прямо поговорить с Саймоном. Да и что еще оставалось? Хотя тема разговора была такой болезненной…
        Наутро (где он провел ночь, она не знала, но, во всяком случае, не в ее постели) она застала его в кабинете – просторной комнате, обставленной, насколько она успела узнать, еще отцом Саймона.
        К ее удивлению, Саймон, как она увидела, чувствовал себя вполне комфортно в комнате, где все напоминало об отце. Он расположился за письменным столом, закинув ноги на кожаную книгу для деловых записей, лежащую на отполированной поверхности вишневого дерева. В руках он небрежно вертел большую ракушку, рядом на столе стояли бокал и бутылка виски. Судя по всему, в таком положении он провел чуть ли не всю ночь. Впрочем, бутылку пока еще не успел опорожнить.
        Дверь в кабинет была приоткрыта, Дафне не пришлось стучать. Но вошла она не без стеснения и остановилась на пороге.
        – Саймон!
        Он повернулся на ее голос, нахмурился.
        – Ты занят?
        Он положил ракушку на стол.
        – Не очень.
        Она указала пальцем на морскую диковину:
        – Красивая. Это из твоих путешествий?
        – С берегов Карибского моря. Одно из напоминаний.
        Она обратила внимание на то, что речь его была совершенно спокойна, никаких признаков вчерашнего волнения, никакого дрожания голоса. Это абсолютное спокойствие ее немного задело. Наверное, поэтому она задала довольно нелепый вопрос, не сумев скрыть досады:
        – А что, тот берег очень отличается от нашего?
        Саймон снова нахмурился. Видимо, ему было не до болтовни на отвлеченные темы.
        – Тот берег значительно теплее, – ответил он сдержанно.
        – Об этом я могла и сама догадаться, – обиделась Дафна.
        В глазах его стояла все та же бесстрастность, когда он произнес:
        – Дафна, я полагаю, ты пришла сюда не для того, чтобы обсудить разницу между тропиками и умеренным климатом?
        – Нам нужно поговорить о том, что случилось вчера ночью.
        – Так я и думал, что ты пожелаешь продолжить этот разговор, – спокойно ответил он.
        Ей захотелось подойти поближе к нему и стереть невозмутимое выражение с его лица.
        – Да, я хочу этого, – сказала она, повышая голос. – Потому что чувствую себя… – Она не смогла закончить фразу, ей сдавило горло.
        – Сожалею, если ты считаешь себя обиженной… преданной. Но ведь я не хотел… старался избежать брака.
        – Слишком легкое оправдание, – с горечью проговорила она.
        Тон, которым он ответил, показался ей оскорбительно-назидательным:
        – Могу лишь повторить, что собирался всю жизнь оставаться холостяком.
        – Это не те слова, Саймон!
        – Это именно те слова!
        Он скинул ноги со стола, кресло опустилось со стуком на все четыре ножки. Дафна вздрогнула, щеки ее слегка побледнели.
        – Как ты думаешь, – продолжил он, – отчего я так упорно избегал брака? Первопричину ты уже знаешь. Но, кроме того, не хотел… не мог позволить себе жениться и… лишить свою жену возможности иметь детей.
        – Ты думал не о будущей жене, – возразила Дафна. – Ты думал только о себе.
        – Возможно, – согласился он. – Но когда моей вероятной женой должна была стать ты, все для меня изменилось.
        – По всей видимости, нет.
        Он пожал плечами.
        – Ты не права. И сама знаешь это. Я никогда не хотел обмануть… причинить боль… в чем-то задеть тебя… был до конца искренен.
        – Сейчас ты причиняешь мне боль, – тихо проговорила она.
        – Если помнишь, Дафна, – произнес он, – я не соглашался сделать тебе предложение, даже когда твой брат так категорически, если не сказать больше, настаивал. Под страхом смерти… Прости, что напоминаю об этом.
        Дафна ничего не возразила. Она знала – они оба знали, – что на той лужайке, где должна была состояться дуэль, он мог бы погибнуть. И что бы ни думала она о нем сейчас, как бы ни осуждала, даже, быть может, презирала за испепеляющую ненависть, от которой он не может и не хочет избавиться, она хорошо знала: Саймон никогда – при тех обстоятельствах – не поднял бы пистолет против ее брата. Никогда бы не выстрелил в него.
        А Энтони, оскорбленный до глубины души за сестру, никуда бы не целился, кроме как прямо в сердце Саймона.
        – Я сделал это… – снова заговорил Саймон. – Решился умереть, так как знал, что не смогу стать для тебя хорошим мужем. Отцом твоих детей. Ведь я не раз слышал от тебя… ты не скрывала… что хочешь иметь детей, за что, естественно, я не смел тебя порицать. Особенно когда узнал твою семью…
        – Ты тоже можешь иметь семью, Саймон.
        Словно не слыша ее, он продолжил:
        – Даже в те минуты, когда ты помешала начать дуэль и благородно предложила себя в жены, я предупреждал: детей у меня не будет…
        В ней снова проснулся былой гнев.
        – Ты говорил, что не можешь их иметь. Но оказалось, просто не хочешь. Это совсем разные вещи!
        – Нет, – холодно возразил он. – Для меня не разные. Так или иначе, я не могу. Моей душе претит это. Я уже говорил сто раз.
        – Я помню, – упавшим голосом подтвердила она.
        Ей, она сознавала, было уже совершенно нечего ему возразить. Исчерпаны все слова, все доводы. Что ж, если ненависть к отцу намного сильнее любви к ней… что тут можно поделать? Только смириться.
        – Видимо, больше нет смысла говорить об этом.
        Он молча кивнул. Она тоже наклонила голову и произнесла ровным голосом:
        – Всего хорошего.
        И вышла из комнаты.
        Почти весь остаток дня Саймон не видел Дафну. Он избегал встреч с ней, ибо не хотел, страшился лишний раз чувствовать себя виноватым. В то время как – старался он убедить себя – вины его ни в чем не было. Ровно ни в чем. Ведь – повторил он в десятый раз самому себе – он честно предупредил ее о своих намерениях и предоставил выбор. Он ни к чему ее не принуждал. Разве не так? Разве его вина, что она истолковала смысл его слов несколько иначе и решила, что он не может, физически не способен иметь детей? Какая, в конце концов, разница, по какой причине? Факт остается фактом в любом случае.
        Однако несмотря на все укоры совести и на то, что постоянно думал о Дафне и мысленно видел ее расстроенное лицо, он все-таки испытывал облегчение от того, что тяжесть тайны упала с его плеч и Дафна теперь знает все о его семейных невзгодах. Если можно их так назвать. А если знает, то способна понять и хотя бы немного разделить их.
        Да, окончательно решил он уже к вечеру, хорошо, что никакая тайна не разъединяет их больше.
        А к ночи почти убедил себя, что вообще не совершил ничего предосудительного. Почти – потому что не смог окончательно отрешиться от мысли, что, вступая в брак, понимал: сердце Дафны будет разбито и он – прямо или косвенно – будет виновником. Он понимал, что она достойна лучшего: хорошей семьи, семейного счастья и, значит, кого-то, кто в состоянии все это ей дать. А с другой стороны, она была честно предупреждена и сама, словно мотылек, летела на огонь.
        Он содрогнулся от мысли о том, другом, кто мог бы стать мужем Дафны. Нет, он не хотел этого! Даже одно предположение было для него невыносимым!
        Она принадлежит ему и только ему! Она его жена…
        Но ведь она желала и желает настоящей семьи, детей и, значит, будет с ним несчастлива всю оставшуюся жизнь. А он хочет ее и желает ей счастья… И как же быть? Что делать?
        Он чувствовал себя в замкнутом кругу. И туда же завлек Дафну… Но ведь она сама…
        Стой! Довольно!.. Это ни к чему не ведет… А что ведет?.. И куда?..
        Он вскочил с кресла в кабинете, куда опять вернулся с наступлением ночи. Нужно еще раз поговорить с Дафной. Объяснить решительно все, снять с себя ощущение вины перед ней и добиться, чтобы она поняла и простила его. Да, именно поняла и простила…
        Она обижена. Кроме всего прочего – на то, что он не пожелал с ней разговаривать, когда она пришла к нему в кабинет. И потому не спускалась ни к завтраку, ни к обеду.
        Но ведь она его жена, черт возьми! И он вправе видеть ее за столом… и в постели. Да, в постели!.. Везде, где он захочет!..
        Он решительно прошагал по лестнице, по коридору, так же решительно отворил дверь их спальни и встал на пороге.
        Дафны там не было. Но где же она? Уже скоро полночь. Она должна лежать в постели.
        А, наверное, у себя в туалетной. Надевает эту дурацкую сорочку, которую он почти тотчас же снимает с нее.
        – Дафна! – позвал он, подойдя к двери.
        Ответа не последовало. Да и света там нет – не проникает в щель под дверью. Он толкнул дверь. Туалетная пуста.
        Саймон яростно дернул шнурок звонка. Еще и еще раз! Не дожидаясь, пока появится кто-нибудь из слуг, он вышел в коридор.
        На его зов спешила горничная верхнего этажа, хрупкая блондинка, чьего имени он не удосужился узнать. Она сразу поняла, что хозяин чем-то разгневан.
        – Где моя жена? – выкрикнул он.
        – Ваша жена?
        – Да, – повторил он, – я говорю о ней. – Девушка смотрела на него с таким недоумением, что он посчитал разумным пояснить: – Полагаю, вы догадываетесь, о ком я говорю. Она примерно вашего роста, волосы темные, густые…
        У несчастной служанки было такое испуганное лицо, что ему сделалось стыдно за свой сарказм. Он подумал, что она сейчас спасется бегством и тогда он вообще ничего не узнает. Не будить же всю прислугу и выставлять себя на посмешище!
        – Где же она? – спросил он намного мягче и спокойнее.
        – Разве она не в постели? – пролепетала служанка.
        – Насколько могу понять – там ее нет. – Он кивнул в сторону своей спальни.
        – Но она же спит не там, ваша светлость.
        – А где же, хотел бы я знать?
        – Разве она…
        Глаза служанки еще больше расширились от ужаса, она тоскливо озиралась, по всей вероятности, в поисках пути к спасению.
        – Говорите же! – прикрикнул Саймон.
        – Разве она не в бывшей комнате вашей матери, милорд?
        – Что? – крикнул он так, словно бедняжка сама заставила его жену перебраться туда. – С каких пор?
        – По-моему, с сегодняшнего дня, ваша светлость… Мы все так и подумали, что вы займете отдельные покои… в конце медового месяца.
        – Вы… вы подумали? – проворчал он.
        – Мне сказали, что так поступали ваши родители, и вы, наверное, тоже, ваша светлость.
        – Вы… Мы… Родители!.. – закричал он.
        Девушка отскочила от него.
        – Не знаю, как родители, – пробурчал он. – Но я… я могу поступать по-другому, черт меня побери?
        – Конечно, ваша светлость.
        – Спасибо, милая… Могу я узнать у вас, какую именно комнату из тех, что занимала моя мать, избрала сейчас ее светлость герцогиня?
        Дрожащий палец служанки указал на одну из отдаленных дверей:
        – Вон ту…
        – Благодарю вас. – Он направился в указанном направлении, потом рывком повернулся: – Вы уволены!
        Зачем ему нужно, подумал он, чтобы в доме обреталась свидетельница того, как он не мог ночью найти собственную жену?
        Подождав, пока затихнут в коридоре звуки шагов расстроенной служанки, Саймон сам двинулся к дверям новой спальни Дафны. Остановившись там, он подумал, что, в сущности, ему нечего сказать ей: все уже сказано, – и, придя к этой нерадостной мысли, все же постучал в дверь.
        Никакого ответа.
        Саймон постучал еще раз. Громче.
        Тишина.
        Он поднял руку, чтобы постучать в третий раз, но тут ему пришло в голову, что, возможно, дверь не заперта. От кого ей, собственно, закрываться? Не от него же? Глупо, что он не сообразил этого сразу и поднял шум.
        Он повернул ручку двери. Черт! Заперто изнутри!
        Он потратил некоторое количество времени на то, чтобы излить свой гнев перед самим собой и перед запертой дверью. Потом издал нечто среднее между человеческой речью и рыком разъяренного зверя:
        – Дафна! – И еще громче: – Дафна!
        Наконец он услышал шаги за дверью.
        – Да?
        Это был ее голос. И он звучал дьявольски спокойно. Во всяком случае, по сравнению с его собственным.
        – Впусти меня!
        Молчание. Потом снова невозмутимый голос:
        – Нет.
        Он в растерянности посмотрел на массивную дверь. Причиной его замешательства была не сама дверь, а непослушание той, которая пряталась за дверью и осмеливалась отвечать «нет» на его приказ. Жена она ему или не жена, черт побери? Разве не давала она клятву перед Богом подчиняться мужу своему?
        – Дафна, – сказал он с угрозой, – открой немедленно!
        Видимо, она стояла у самой двери, потому что сначала он услышал ее глубокий вздох, а уж потом слова, и звучали они очень рассудительно:
        – Саймон, единственная причина, по которой я могла бы это сделать, – если бы имела намерение допустить тебя в свою постель. Но я не хочу этого, а потому советовала бы тебе – и все остальные обитатели дома наверняка согласятся со мной – уйти отсюда, не шуметь и лечь спать.
        Да она просто издевается над ним! У него потемнело в глазах от злости, а когда туман рассеялся, внимательнее пригляделся к двери: как бы ее взломать?
        – Дафна, – сказал он с леденящим спокойствием, которое напугала его самого, – если ты не откроешь, я… я вышибу дверь.
        – Ты не сделаешь этого, – спокойно ответила она. И поскольку он молчал, окаменев от негодования, она еще более уверенно повторила: – Ты не сделаешь этого.
        Он опять ничего не сказал, однако уже не от растерянности, а потому что размышлял, как лучше справиться с дверью.
        – Ты можешь поранить себя, если решишься на такое, – услышал он ее обеспокоенный голос.
        – Тогда открой, – проворчал он.
        После недолгой паузы ключ повернулся в замке.
        У Саймона хватило выдержки смирить свою ярость и не пнуть дверь со всей силой, ведь за ней стояла Дафна.
        Дрожащей рукой он распахнул створки и увидел ее, виновницу этого неприличного ночного скандала: руки сложены на груди, в повороте головы, во всем теле – готовность к сопротивлению.
        – Не смей никогда запираться от меня! – крикнул он.
        Она спокойно возразила:
        – Я хотела побыть одна. Разве у меня нет на это права?
        – Завтра утром прикажи отнести твои вещи обратно, в нашу спальню! А сама еще сегодня переберешься туда!
        – Нет, – услышал он негромкий голос.
        – Что ты, черт возьми, себе позволяешь? – прорычал он.
        – А что я, черт возьми, себе позволяю? – ответила она его же словами. – «Нет» означает «нет».
        Он был так потрясен, что не сразу нашелся с ответом.
        – Но ведь ты моя жена, – пробормотал он. – И должна спать со мной. В моей постели.
        – Нет.
        Какое короткое и какое емкое слово!
        – Дафна, я последний раз предупреждаю…
        Ее глаза сузились. Лицо словно окаменело. Он никогда не видел ее такой.
        – А теперь послушай меня, – сказала она. – Ты решил отнять… отобрать у меня нечто весьма важное для женщины. Что ж, я приняла решение ответить тебе тем же.
        – Чем? – проговорил он, словно не понимая, о чем она говорит.
        – Отнять у тебя саму себя.
        Он просто не верил своим ушам. Оцепенел. У него отнялся язык.
        Однако Дафна не остановилась на этом. Приблизившись к двери, она повелительным движением руки указала ему на выход и подкрепила свой жест не допускающим возражения приказом:
        – А теперь уходи из моей комнаты!
        Нет, этого вынести уже нельзя! Он задрожал от гнева и заорал:
        – Это моя комната! Мой дом! И ты тоже принадлежишь мне!
        – Тебе не принадлежит ничего, – сказала она с горечью, – кроме титула твоего отца. Ты даже сам не принадлежишь себе.
        Опять его глаза затуманились от негодования, в ушах зашумело. Не вполне отдавая себе отчет в своих действиях, он шагнул к ней, словно намереваясь ударить… убить… уничтожить…
        Слава богу, ярость отступила, взрыва не последовало. Он ощутил слабость во всем теле, как после тяжелой болезни.
        – Что т-ты хоч-чешь всем эт-тим с-сказать? – с трудом спросил он севшим голосом.
        – Подумай – и поймешь, – ответила она.
        Снова его охватил гнев: она еще упорствует!
        Он кинулся к ней, схватил за руку чуть повыше локтя. Он понимал, что слишком сильно сжимает пальцы, но ничего не мог с собой поделать.
        – Я требую… Слышишь? Объясни мне!.. П-прямо с-сейчас!
        В ее взгляде, который она устремила на него, не было ни страха, ни злости. Одно понимание. И еще жалость… Этого только не хватало! Он не потерпит!..
        – Ты не принадлежишь себе, – сказала она, – потому что отец управляет тобой до сих пор. Даже из могилы.
        Саймон пристально посмотрел на нее, не произнося ни слова. Она продолжила, но уже не с горечью, а с грустью:
        – Твои поступки, речи… избранный тобой образ жизни… они имеют мало общего с тобой самим, с тем, чего ты желаешь, в чем нуждаешься. Всем, решительно всем, что ты делаешь, Саймон, каждым своим жестом, словом ты пытаешься противостоять ему, своему отцу. Ты беспрерывно что-то доказываешь мертвецу, споришь с ним, сопротивляешься. Хотя он уже давно не может тебе ответить.
        – Это не так, – твердым голосом сказал Саймон и уточнил: – Не совсем так.
        Дафна попыталась отойти в сторону – ей уже не хватало храбрости противостоять этому сильному разгневанному мужчине. Однако он по-прежнему сжимал ее руку.
        Внезапно он наклонился к ней, его вторая рука скользнула по ее спине и чуть ниже.
        – Ты не совсем права, – шепнул он ей на ухо. – Потому что, когда я вот так прикасаюсь к тебе, в моих мыслях нет места для него.
        Дафна вздрогнула, кляня себя за то, что не может не желать его, за то, что он в состоянии сделать так, чтобы она его желала.
        – Когда мои губы касаются твоего ушка, – услышала она шепот, – я ни в чем не завишу от него, ничего ему не доказываю.
        Она вновь попыталась вырваться, но оставила все попытки, как только он прижал ее к себе.
        Медленно и осторожно он повлек ее к постели. И опять заговорил:
        – И когда я веду тебя к постели, и мы идем… как сейчас… словно один человек… не разделенные ничем…
        – Нет! – крикнула она, отчаянно вырываясь.
        Он отпустил ее, пораженный силой сопротивления.
        – Когда ты ведешь меня к постели, – с рыданиями произнесла она, – то мы не одно целое. Нас даже не двое, потому что между нами находится твой отец. Он здесь всегда…
        Саймон опять ощутил беспомощность. Что еще может он сказать? Что сделать?
        Она продолжила немного спокойнее, понизив голос:
        – Ты можешь, глядя мне в глаза, честно признать, что, когда отрываешься от меня… от моего тела… и изливаешь на пол то, что должен отдать мне… что в эти минуты думаешь обо мне?
        Он не ответил. Она печально покачала головой и сказала:
        – Не можешь.
        Дафна отступила еще дальше от него, от постели. Однако она знала: если он захочет, то сумеет сломить ее сопротивление. Ибо она сама хочет этого. И тогда завтра она возненавидит его. И еще больше саму себя.
        Они стояли, разделенные стеной молчания, в тихой полутемной комнате. На лице Саймона еще видны были следы гнева, обиды, крайнего удивления – смесь самых разных чувств, но Дафне казалось, что постепенно их начинает вытеснять простое замешательство.
        – Я думаю, – мягко сказала она, – лучше, если ты сейчас уйдешь.
        Он растерялся.
        – Ты моя жена.
        Она промолчала.
        – Я на законных основаниях владею тобой.
        Ей подумалось, что он сам с трудом выговорил эту фразу: от неуверенности, от бессилия.
        – Что ж, это верно, – согласилась она.
        В одно мгновение он преодолел расстояние между ними и, обняв ее, прошептал:
        – Я могу сделать так, что ты захочешь меня.
        – Знаю.
        Снова в его голосе возобладало раздражение:
        – И даже если не смогу сделать этого, ты все равно принадлежишь мне. Я вправе применить силу и остаться тут.
        Усталым, отрешенным голосом она произнесла:
        – И это я знаю. Но ты так не поступишь.
        Он знал, что она права, и потому заставил себя оторваться от нее и быстро вышел из комнаты.
        Глава 18
        …Неужели ваш автор – единственный из всех, кто мог заметить, что мужчины, принадлежащие к высшему обществу, стали в эти дни поглощать намного больше спиртных напитков?..
        «Светская хроника леди Уистлдаун», 4 июня 1813 года
        Саймон вышел из спальни Дафны и решил отправиться в пивную.
        В нескольких милях от Клайвдона, на берегу моря, было немало заведений, куда частенько заходили моряки, чтобы выпить, а также подраться. Двое из них сунулись было к Саймону. Он отмолотил обоих.
        В глубине его души бушевала злость, кипела ярость, они искали выхода и нашли его этой ночью. Ему нужен был лишь малейший повод, чтобы вступить в драку. И он нашелся.
        Саймон был уже порядком пьян, когда началась потасовка, и видел в своих противниках не краснолицых от солнца и ветра матросов, а своего родителя. Каждый удар предназначался не им, а ему одному – его постоянному мучителю и недругу. И после каждого удара он испытывал облегчение. Никогда он не считал себя жестоким, кровожадным, но будь он неладен, если ему не было хорошо, когда его кулак попадал в цель.
        После того как он разделался с двумя особенно задиристыми, больше никто к нему не приставал. Моряки вскоре ушли, а местные предпочли не связываться – в этом хорошо одетом незнакомце, помимо несомненной силы, они распознали затаенную ярость, а от таких лучше держаться подальше.
        Саймон оставался в пивнушке до рассвета. Перед ним стояла большая бутылка дешевого виски, к которой он постоянно прикладывался, потом он поднялся наконец, расплатился, сунул бутылку в карман, взгромоздился на лошадь и направился домой.
        По дороге Саймон допил остатки и выбросил бутылку. Пьянея все больше по мере приближения к дому, он думал лишь об одном.
        Он хотел, чтобы Дафна вернулась к нему, потому что она от него ушла – он понимал это – не только в другую комнату, а, что гораздо страшнее, оторвалась от его души, от тела. Но он не хочет этого, не выдержит. Она ему нужна, как никто и никогда не был нужен.
        И он ее вернет, будь он трижды проклят! Она снова будет с ним, будет его женой, его женщиной! Как все эти две недели, и какие недели!..
        Он отрыгнул так громко, что самому стало неприятно, и понял, как сильно пьян.
        К тому времени как он достиг Клайвдона, виски полностью подчинило его себе, он уже совсем слабо контролировал свои действия, а потому произвел такой шум, прежде чем добрался до дверей комнаты Дафны, что мог бы разбудить мертвых.
        – Дафна-а-а! – закричал он что есть мочи по пути к ее комнате. И еще громче, если такое было возможно, уже под самой дверью: – Да-а-афна!
        Новым воплям воспрепятствовал приступ кашля: он чуть не захлебнулся слюной, – потом начал безудержно чихать, но затем вновь восстановил дыхание и огласил коридоры и холлы громогласным призывом:
        – Да-а-афна!
        Слуги, если и слышали, предпочли не появляться. Дафна тоже.
        Саймон в отчаянии прислонился к двери. Впрочем, если бы он не сделал этого, то вполне мог бы свалиться на пол.
        – О, Дафна, – тихо и печально вздохнул он, упираясь лбом в отполированные доски. – Где ты, Дафна?
        Дверь внезапно распахнулась, он ввалился в комнату и распростерся на полу.
        – Ты почему… ты зачем… так открыла?.. – пробормотал он, не делая никаких усилий, чтобы подняться.
        Дафна склонилась над ним, вглядываясь, словно не узнавая его.
        – Боже мой, Саймон! Что с тобой? Ты не… – Запах спирта, исходивший из его рта, объяснил ей все лучше всяких слов. – Ты пьян!
        Он приподнял голову:
        – Боюсь, что да, – с трудом произнес он и снова поник головой.
        – Где ты был, Саймон? Почему у тебя опять синяки на лице?
        – Я пил, – довольно явственно выговорил он, хотя и с немалым усилием. – Пил и дрался. Но не с твоим братом.
        – Саймон, тебе нужно немедленно лечь в постель.
        Он посмотрел на нее с таким видом, словно она сказала несусветную глупость.
        – Лечь и отдохнуть, – пояснила она.
        На этот раз он с готовностью кивнул:
        – Да… лечь… с тобой.
        Он попытался подняться, даже привстал на колени, но снова рухнул на ковер.
        – Как странно, – сказал он с горечью. – Ноги совершенно не держат. Они перестали работать.
        – Не ноги, а мозги, – уточнила Дафна, опять наклоняясь к нему. – Что я могу сделать? Чем помочь?
        Он с пьяной хитростью взглянул ей в лицо и ухмыльнулся:
        – Любить меня. Вот и вся помощь… Ты ведь обещала любить. Значит, выполняй обещание.
        Она тяжело вздохнула. Ей следовало бы разозлиться на него, уйти: пусть спит на полу, – но он выглядел таким беспомощным. И немного жалким. А что касается того, что он напился, – своих взрослых братьев она видела в таком состоянии, если не хуже. От этого существует одно лекарство – проспаться. А наутро он будет уже как стеклышко и, конечно, станет настойчиво уверять, что почти не был пьян и она все выдумывает. Но, быть может, он и в самом деле не слишком пьян, а больше притворяется?
        – Саймон, – сказала она, всматриваясь в его лицо, – ты очень пьян?
        – Очень, – охотно подтвердил он.
        – Не можешь встать?
        – Не могу.
        Она подошла к нему сзади, просунула руки ему под мышки.
        – Поднимайся, Саймон, я уложу тебя в постель.
        Он сумел сесть с ее помощью, но потом не предпринимал никаких попыток подняться. Наоборот, с глупым видом посмотрев на нее, похлопал рукой по полу и произнес:
        – Зачем вставать? Садись сюда, Дафна, рядом… Здесь так удобно.
        – Саймон! – прикрикнула она.
        Но он тянул к ней руки и любезно приглашал присоединиться к нему.
        – Нет, Саймон, – терпеливо возразила она. – Тебе нужно лечь в постель.
        Снова и без всякого успеха она попыталась приподнять его, но оставила попытки и с отчаянием воскликнула:
        – Зачем ты так много выпил?
        В его глазах вдруг промелькнула ясная мысль, когда он отчетливо ответил:
        – Хотел, чтобы ты вернулась ко мне.
        – Мы поговорим об этом позднее, Саймон. Завтра. Когда ты будешь нормально себя чувствовать.
        Она сказала это, хотя понимала, что и он, и она знают – дебаты бесполезны. Они уже долго дискутировали, и каждый остался при своем мнении.
        – Сейчас уже завтра, – капризным тоном сказал он. – Давай говорить.
        На нее нахлынуло отчаяние. Говорить, не говорить, сегодня, завтра – какая разница, если все уже сказано и выхода нет.
        – Пожалуйста, Саймон, – взмолилась она, – оставим это. Тебе необходимо выспаться.
        Он замотал головой – так собака отряхивается, когда вылезает из воды.
        – Нет, нет, нет!.. Дафна, Дафна, Дафна!..
        Она не могла сдержать улыбки:
        – Что, Саймон?
        Он задумчиво почесал затылок:
        – Ты не все понимаешь. Видишь ли…
        Он затих и молчал долго, пока она не спросила:
        – Чего я не понимаю, Саймон?
        – Я никогда… слышишь, никогда не хотел тебя обидеть.
        В его глазах застыла печаль совершенно трезвого человека.
        – Знаю, Саймон.
        – Но я не могу… не могу иначе. Понимаешь?
        Он с болью выкрикнул последнее слово, но она ничего не ответила.
        – Потому что, – продолжил он, – всю мою жизнь он меня побеждал. Был надо мной. Всегда. А сейчас я хочу реванша. Хочу победить. Я… – он ткнул себя в грудь пальцем, – хочу узнать вкус победы.
        – О господи, Саймон, – прошептала она. – Ты давно уже узнал его. Давно победил. Только сам до сих пор не понял этого… Да-да! – крикнула она, потому что он покачал головой. – Уже когда начал говорить без запинки. Когда пошел учиться. Обрел друзей. Когда ездил по разным странам. Это все были твои победы. Малые и большие. Как ты этого не понимаешь? – Она принялась трясти его за плечи. – Почему ты не хочешь признать себя победителем?
        Он снова покачал головой:
        – Хочу победить его в главном. Главном для него. То, о чем ты говорила, он и сам хотел от меня. И получил. Но он не п-получит с-самого для н-него г-главного… Н-наследника т-титула. И т-тогда… т-тогда…
        Боже, подумала она, как он начал опять заикаться! Надо его остановить, пока не случилось худшего. Господи, как ей жалко его, как она его любит!..
        – Саймон! – воскликнула она. – Замолчи, не надо больше!
        – Н-не оставляй м-меня… – услышала она. – Пожалуйста… Все меня оставляют… Он… Энтони… ты… Лучше наоборот: вы оставайтесь… а я… я уйду…
        Что он несет! Он слишком пьян… И очень устал.
        – Ты должен лечь, – сказала она дрогнувшим голосом. – В мою постель. Сейчас же… Надо выспаться.
        – Ты останешься со мной, Дафна?
        – Я останусь с тобой, – пообещала она опрометчиво.
        – Как хорошо, – пробормотал он сонным голосом. – Как хорошо… Потому что я не могу без тебя. Помни это…
        – А теперь пойдем, – сказала она нарочито бодро. – Помоги мне.
        Она чудом дотащила его до постели и свалилась на нее вместе с ним, но тут же вскочила и, наклонившись над его башмаками, начала стаскивать их. Опять же ей помог опыт, накопленный в семье: она твердо знала, что тянуть нужно с пятки и делать это изо всех сил. Это привело к тому, что с башмаком в руках она дважды оказывалась на полу – так крепко, мертвой хваткой обтягивали они ноги Саймона.
        – Господи, – проговорила она, тяжело дыша, – а еще утверждают, что женщины – мученицы моды.
        Саймон произвел звук, похожий на храп.
        – Уже спишь? – с надеждой спросила она, закидывая ноги супруга на постель.
        Каким умиротворенным выглядел он сейчас с закрытыми глазами. Длинные темные ресницы бросали тень на щеки, пряди волос почти закрывали лицо.
        – Спи, дорогой, – прошептала она, приглаживая его голову.
        Но, как только она отошла на шаг, он встрепенулся, открыл глаза и с детской обидой произнес:
        – Ты обещала остаться.
        – Я думала, ты спишь.
        – Все равно ты не должна нарушать обещание.
        Он потянул ее за руку, и она прилегла рядом.
        От его тела исходило приятное тепло; он был с ней, принадлежал ей, и на какое-то время она забыла о том, что произошло между ними: об их размолвке, о безысходности положения, в котором оба очутились.
        Сейчас ей было хорошо и спокойно.
        Спустя час с лишним она проснулась, безмерно удивленная, что вообще смогла уснуть. Саймон лежал в той же позе и тихонько похрапывал.
        Она нежно прикоснулась к его щеке и чуть слышно проговорила:
        – Господи, что мне делать с тобой? Я люблю тебя, люблю, но мне ненавистно то, что ты делаешь с самим собой… И со мной…
        Он пошевелился, и она испугалась, что он не спит и слышит ее вырвавшееся признание, крик души.
        Однако он не открыл глаза и выглядел по-прежнему юным, безмятежным, безгрешным. С таким легко говорить, высказывать самые сокровенные мысли.
        Пусть спит. Не нужно тревожить его ни шепотом, ни своим присутствием. Тем более если, проснувшись, он увидит, ощутит ее рядом с собой, то может подумать: она согласилась, приняла его правила игры. А это не так…
        Осторожным движением она попыталась отодвинуться от него, подняться с постели. Тщетно. Он схватил ее за руки и сонно пробормотал:
        – Нет… не уходи.
        – Но, Саймон… Я…
        Он притянул ее к себе, и она ощутила, как он возбужден.
        – Саймон, – прошептала она, – ведь ты спишь.
        Она была крайне удивлена, что мужчина может желать женщину даже во сне.
        Он что-то промычал вместо ответа, но не ослабил объятий и не предпринял никаких попыток овладеть ею.
        Все же она освободилась из его рук и теперь могла смотреть на него со стороны. Ей подумалось, что ему сейчас мучительно неудобно в тесной одежде, оттого он дышит так прерывисто, с хрипами.
        Легкими прикосновениями она принялась расстегивать пуговицы на его рубашке, увидела гладкую смуглую кожу.
        Он слегка вздрагивал, беспокойно дышал, и к ней внезапно пришло странное чувство своего всевластия над ним: вот он лежит, такой красивый, сильный, умный, – и она может делать с ним все, что хочет.
        Но чего же она хочет? Только одного – его любви, полной и безраздельной, любви, в которую не вмешиваются никакие посторонние силы и ощущения. Никакие, кроме одного: желания быть вместе.
        Она всмотрелась в его лицо. Несомненно, он еще спит, и она может по-прежнему чувствовать себя всемогущей и делать то, что ей заблагорассудится.
        Быстрым движением она расстегнула его брюки, увидела то, что продолжало рваться из них, протянула руку и ощутила в ней жар и пульсацию его крови.
        – Дафна, – чуть слышно проговорил он, приоткрывая глаза. – О господи, какое блаженство, когда ты здесь… Вот так…
        – Ш-ш, тише, – шепнула она. – Я сама… Позволь мне… Лежи спокойно.
        С этими словами она скинула с себя одежду и потом принялась делать то, чему он уже успел научить ее за две недели их близости, – помогать ему возбудиться больше, еще больше.
        Он лежал на спине, вытянувшись, раскинув руки, сжав кулаки. Глаза его оставались закрытыми, но она понимала, что он уже не спит.
        Понимала и другое: она остро нуждается в нем, вожделеет, желает ощутить его внутри себя, чтобы он дал ей то, что может дать мужчина женщине… Иначе… иначе она не выдержит…
        – Ох, Дафна, – стонал он все громче, его голова моталась из стороны в сторону на подушке. – Как ты нужна мне! Сейчас… сию минуту…
        Он попробовал приподняться, но она уперлась обеими руками ему в плечи и помешала.
        А затем, приняв на себя, как ей казалось, его роль, оказалась наверху и сама направила его орган в свое увлажненное желанием лоно.
        Глубже, еще глубже вбирала она его в себя и, достигнув предела, запрокинула голову, подав тело вперед, сильнее ухватившись за его плечи.
        Ей почудилось, что она сейчас умрет от блаженства. Никогда до этого не чувствовала она себя до такой степени женщиной. Настоящей, счастливой женщиной.
        Тело ее поднималось и опускалось, извивалось от наслаждения. Руки оставили его плечи, она выгнула спину, ласкала пальцами свой живот, груди.
        Саймон уже давно открыл глаза и, с удивлением взирая на нее, спросил:
        – Где… где ты научилась этому?
        Она ответила ему диковатой, не характерной для нее улыбкой и выговорила:
        – Я… я не знаю.
        – Еще… еще… – стонал он. – Не отворачивай лица. Я хочу видеть тебя… всю…
        Она не знала, чего он хочет от нее, что еще должна… может она сделать, но инстинкт сам говорил за нее.
        Она пыталась вращать бедрами, сжимала и разжимала их, откидывалась назад и снова наклонялась к нему – так, что ее груди почти касались его лица. Она сжимала их ладонями, теребила пальцами соски…
        Он метался под ней, движения становились более порывистыми, дыхание участилось. Она знала, что обычно он старался, делал все, что мог, чтобы она первая достигла высшей точки, и уж потом позволял себе это сам. Но сейчас чувствовала, понимала, что он опередит ее. Она тоже находилась недалеко от вершины блаженства, но он был уже не в состоянии сдерживаться.
        – О господи! – Она не узнала его голоса. – Я… я не могу…
        Он с мольбой посмотрел на жену и сделал попытку вырваться из-под нее, но она крепко обхватила руками его бедра и прижалась к нему.
        На сей раз она испытает это… как все другие женщины, у которых есть мужья… которые не лишают их того, что задумано для них природой…
        Саймон слишком поздно осознал, что произошло, однако ничего поделать не мог: его тело вышло из подчинения, и никакая сила не могла уже остановить извержение страсти.
        Закрыв глаза, стиснув зубы, он лежал, чувствуя, как постепенно слабеет напряжение их тел, как ослабевают нежные, но сильные руки, обнимавшие его. Она еще не отпускала его из своего лона, и он вдруг с предельной ясностью осознал, что она нарочно поступила так, с заранее обдуманным намерением. Специально все подстроила: в то время когда он спал, когда еще не вполне отошел после выпитого виски, когда ослабел от всего этого… от страсти. Да, конечно! Она просто не дала ему возможности излить семя так, как он делал всегда!
        Он раскрыл глаза, увидел ее лицо и на нем – он был уверен – торжествующее выражение.
        – Как ты могла?.. – тихо проговорил он.
        Она не ответила, но он знал – просто ей нечего сказать теперь, когда она взяла над ним верх.
        Он резко освободился из-под ее тела и повторил, на этот раз гораздо громче:
        – Как ты посмела? Ты в-ведь з-знала, что я…
        Она съежилась на краю кровати, обхватив руками колени, прижавшись к ним грудью. В воспаленном воображении ему казалось, что и эту позу она приняла не без умысла: чтобы не пролилось ни единой капли того, что она так желала заполучить против его воли.
        Еще несколько резких движений, и он поднялся с постели и встал возле нее. Потом приоткрыл рот, чтобы произнести осуждающие слова, сказать, что она предала его, что по ее вине он нарушил клятву, данную самому себе… Но ему сдавило горло, язык, казалось, распух до невероятных размеров – и, к своему ужасу, он не смог произнести ни одного слова.
        – Т-т-т… – вот все, что вырвалось из его рта.
        Дафна со страхом смотрела на него и прошептала:
        – Саймон…
        Ему был невыносим ее взгляд: он ощущал в нем не раскаяние, не беспокойство за него, но просто сострадание к неполноценному человеку. Просто жалость, граничащую с брезгливостью. Это было непереносимо.
        Боже! Он снова ощутил себя тем семилетним несчастным мальчиком, на которого с презрением взирали отцовские глаза, кто не мог, как ни тщился, выговорить ни одного связного слова.
        – Тебе плохо? – спросила она. – Трудно дышать?
        – Н-н-н… – было его ответом.
        Это все, что он мог выговорить вместо фразы «не надо меня жалеть». И опять ощутил на себе пренебрежительный взгляд отца, услышал его злые слова.
        – Саймон! – Дафна тоже соскочила с кровати, подбежала к нему. – Успокойся, скажи… скажи хоть что-нибудь!
        Она робко притронулась к нему, но он отбросил ее руку.
        – Не прикасайся ко мне!
        Она отшатнулась и проговорила с печальной усмешкой:
        – Слава богу, у тебя еще остались для меня какие-то слова.
        Саймон проклинал себя за несдержанность, за то, что голос не подчиняется ему в нужные минуты, а в ненужные произносит не то, что следует; ненавидел сейчас Дафну за то, что она в отличие от него не потеряла способности контролировать себя, свои слова и действия.
        А еще его не оставляло чувство удивления: разве не чудо, что за считанные мгновения Дафна сумела лишить его способности говорить и затем вернула ему этот дар? Не хватает еще, чтобы она этим пользовалась как средством давления! Нет, он не позволит! Он вырвется из-под ее влияния! Уйдет… уедет отсюда! К черту!..
        – П-п-почему т-т-ты… – прошипел он, поворачиваясь к ней уже на пути к двери, – с-с-сделала эт-то?..
        – Что я сделала? – в отчаянии крикнула Дафна, плотнее заворачиваясь в простыню. – Что?.. Ты ведь тоже хотел… Разве нет?.. Ты ответил мне согласием…
        – Т-ты… эт-то… – продолжал он беспомощно выталкивать слова, для большей ясности указывая пальцем себе на горло и на низ живота. – Эт-то…
        И, будучи не в состоянии больше переносить свою унизительную беспомощность, выбежал из комнаты.
        Несколько часов спустя Дафне передали записку следующего содержания:
        «Неотложные дела в другом поместье требуют моего срочного присутствия. Надеюсь, ты поставишь меня в известность о том, чем окончилась твоя попытка…
        Если тебе что-то понадобится, обращайся к моему управляющему, он получил соответствующие распоряжения.
        Саймон».
        Небольшой листок бумаги выскользнул из рук Дафны и медленно опустился на пол. Из груди вырвались рыдания, и она прижала ладонь к губам.
        Он оставил ее. Бросил. Она понимала: супруг рассержен, взбешен, – и была готова к тому, что он не захочет простить ее. Но она и подумать не могла, что Саймон может уехать.
        Даже когда он выбежал из комнаты, хлопнув дверью, она не теряла надежды, что со временем их разногласия – если можно это так назвать – исчезнут. Конечно, она была наивна, но кто запрещает надеяться. Она полагала, что ее любовь к нему сможет излечить его от болезни души, изгнать из нее ненависть к отцу.
        Как неразумна она была. Как уверена в своих силах. В силе любви. И как глупо с ее стороны было надеяться на благополучный исход.
        Воспитанная в кругу семьи, она, конечно, не знала жизни, а действительность оказалась значительно сложнее, чем ей представлялось. И грубее.
        Дафна никогда не воображала, что все блага жизни будут преподнесены ей на золотом блюде, но полагала, что, если она научится управлять своими помыслами, сумеет относиться к другим так, как желала бы, чтобы относились к ней – о чем и толкует Евангелие, – если сумеет все это, то будет в какой-то мере вознаграждена.
        Не теперь, но, возможно, в будущем.
        Однако то, что произошло сейчас между нею и мужем, лишило ее всякой надежды.
        В доме стояла полная тишина, Дафна никого не встретила по пути в желтую гостиную. Уж не избегают ли ее все слуги после скандала, свидетелями которого кто-то из них наверняка был, и этот кто-то вполне мог поделиться со всеми остальными тем, что услышал?
        Одни, возможно, злорадствуют, другие жалеют, но и от того и от другого не легче. Дафна вздохнула: грусть, которая ее охватила, не излечивается сочувствием – слишком она велика.
        С легким стоном Дафна опустилась на желтую кушетку, но долго лежать не могла: поднялась, дернула за шнурок звонка – одиночество и тишина казались невыносимыми.
        Вскоре на пороге появилась служанка.
        – Вы звонили, ваша светлость?
        – Пожалуйста, чаю. Только чай, никакого печенья.
        Девушка поклонилась и убежала.
        В ожидании чая Дафна ходила по комнате, мысли путались, потом, вспомнив нечто такое важное для нее, остановилась у окна, положила руку на живот, прикрыла глаза.
        «О Господи, – беззвучно молила она, – пожалуйста… пожалуйста, сделай так, чтобы у меня был ребенок. Сделай это, потому что… потому что иного случая уже не выпадет».
        Нет, она не стыдилась своего поступка. Ведь произошло то, что произошло, не по заранее задуманному плану. Она не уговаривала себя, глядя на него, спящего: вот, мол, он пьян, и я могу сейчас воспользоваться этим, совершить акт любви и сделать так, чтобы семя осталось во мне.
        Оно, конечно, так и получилось на самом деле, она не может теперь ясно вспомнить. Разве можно запомнить минуты блаженства и рассказать о них даже самой себе? Но она знает, что в те мгновения не отдавала себе отчета в своих действиях – и он, как видно, тоже, – и если она не отпустила его, когда он хотел, то не потому, что задумала что-то вопреки его желанию, а просто не могла… И он, по-видимому, тоже не мог.
        В голове у нее все перемешалось тогда: болезненное заикание Саймона, неисправимая ненависть к отцу, ее отчаянное желание иметь ребенка, обида на того, кто лишает ее этой возможности…
        А теперь она так одинока.
        Легкий стук в дверь прервал эти мысли. Вошла не юная служанка, а миссис Коулсон. С серьезным и печальным лицом она проговорила:
        – Я решила сама принести вам чай, миледи. Возможно, у вас будут еще какие-либо распоряжения.
        И эта женщина уже все знает, поняла Дафна и сказала:
        – Благодарю, миссис Коулсон.
        – Служанка сказала, вы не хотите есть, – продолжила экономка, – но я осмелилась принести кое-что приготовленное к завтраку, миледи. У вас ведь и крошки не было во рту.
        – Вы очень заботливы, миссис Коулсон.
        Дафна испытала острое желание пригласить экономку присесть, выпить с ней чаю, но еще больше ей захотелось поделиться своей бедой, не стесняясь поплакать в присутствии доброй женщины.
        Однако она не попросила ее остаться, и экономка ушла.
        Вгрызаясь в печенье – голод все же давал о себе знать, – Дафна решила, что не задержится ни на минуту в этом замке, а отправится в Лондон, к себе домой.
        Глава 19
        Новоявленная герцогиня Гастингс была замечена сегодня в районе Мейфэр. Филипа Фезерингтон окликнула ее, но бывшая мисс Бриджертон посчитала за лучшее проигнорировать приветствие.
        Мы настаиваем на своей версии произошедшего, так как хорошо знаем: не услышать голоса мисс Фезерингтон может только глухой…
        «Светская хроника леди Уистлдаун», 9 июня 1813 года
        Сердечная боль, насколько теперь знала Дафна, никогда не проходит, она просто видоизменяется. Острая, словно кинжал, боль, которую человек ощущает при каждом вздохе, уступает место более слабой, тупой – ее чувствуешь постоянно, каждое мгновение, она настойчиво напоминает о себе.
        Дафна покинула замок Клайвдон на другой день после отъезда Саймона и отправилась в Лондон с намерением возвратиться в родной дом. Однако еще в дороге поняла: это означало бы полное признание своего поражения и повлекло бы необходимость прямо отвечать на множество малоприятных вопросов, в первую очередь от своих родных. Поэтому чуть ли не в самую последнюю минуту она велела кучеру отвезти ее в лондонский дом Гастингса. Таким образом она сможет находиться, как и положено всякой замужней даме, в своей собственной резиденции и в то же время совсем недалеко от жилища Бриджертонов, куда будет иметь возможность в любой момент обратиться за помощью или советом.
        Итак, сделав над собой некоторое усилие, она поселилась в доме, где никого не знала и никто не знал ее, и, познакомившись со всем штатом прислуги, принявшей ее без лишних вопросов, но с плохо скрываемым любопытством, начала новую жизнь хозяйки дома и отвергнутой жены.
        Первым человеком, кто немедленно посетил ее на новом месте, была собственная мать, что, в общем, неудивительно, поскольку никому больше Дафна не сообщила о своем приезде.
        – Где он? – Таковы были первые слова леди Вайолет Бриджертон.
        – Ты имеешь в виду моего мужа, мама?
        – Нет, твоего двоюродного дедушку Эдмунда! – с издевкой воскликнула мать. – Разумеется, мужа. Куда он подевался?
        Дафна, не глядя матери в глаза, ответила:
        – Кажется, улаживает дела в одном из своих загородных имений.
        – Кажется?
        – Ну… я знаю это.
        – А знаешь ли ты, дочь моя, отчего он не взял тебя с собой?
        Дафна намеревалась солгать, то есть придумать что-нибудь насчет тяжбы с арендаторами или, того чище, моровой язвы, поразившей поголовье скота, или еще какую-то небылицу, но у нее затряслись губы, глаза наполнились слезами и голос дрогнул, когда она откровенно призналась:
        – Он бросил меня, мама.
        Вайолет обняла дочь и спросила:
        – Что произошло, Дафф?
        Дафна опустилась на софу рядом с матерью, которая не выпускала ее руки.
        – О, мама, мне так трудно все объяснить.
        – Все-таки попытайся, дорогая.
        Дафна покачала головой. До сих пор она, пожалуй, никогда в жизни ничего не утаивала от матери: это было не в ее привычках, – однако сейчас другое дело. Сейчас речь шла о чужой тайне, хранить которую Дафна считала своим долгом.
        Она погладила руку матери и пробормотала:
        – Все будет хорошо.
        – Ты уверена? – спросила Вайолет.
        – Нет, – призналась дочь, и, глядя в пол, добавила: – Но я очень на это надеюсь.
        После ухода матери Дафна снова прикоснулась рукой к животу и начала молиться. О том же, о чем и раньше.
        Следом за матерью Дафну посетил Колин. Она как раз вернулась с прогулки и застала его в гостиной. Вид у него был весьма воинственный.
        – О, – сказала она, снимая перчатки, – пришел навестить сестрицу.
        – Что у тебя происходит, черт возьми? – вместо приветствия спросил он.
        Выражаться гладко и изящно, как их мать, он явно не умел. Дафна молчала.
        – Отвечай! – крикнул Колин. – Меня ты не проведешь!
        Дафна на мгновение прикрыла глаза, но лишь на мгновение, чтобы успокоить головную боль, мучившую ее последнее время. Уж кому-кому, а Колину ей совсем не хотелось исповедоваться. Хотя она не сомневалась: кое-что брату уже известно.
        Подняв голову и глядя юноше в глаза, она спросила:
        – О чем ты говоришь? Что за тон?
        – Я говорю о твоем так называемом «муже», сестра. Где он, черт его подери?
        – Он занят своими делами, – ответствовала Дафна.
        Это звучало гораздо приличнее, чем «он меня бросил».
        – Дафна, – голос Колина смягчился, – будь откровенна. Мама не находит себе места.
        – Почему ты в городе, Колин? – вопросом на вопрос ответила Дафна, стараясь говорить спокойно. – Где остальные?
        Она сбила его наступательный порыв, и он ответил тоже вполне мирно:
        – Энтони и Бенедикт уехали на месяц за город, если ты про них.
        Дафна с трудом сдержала вздох облегчения. Не хватало здесь только ее старшего брата с его вспыльчивостью и непререкаемым мнением о чести семьи. Не так давно она почти чудом сумела предотвратить убийство. Удастся ли ей это снова, она не уверена. С Колином общаться все-таки значительно легче.
        И как раз в этот момент он потребовал:
        – Дафна, немедленно ответь, где скрывается этот негодяй!
        Она гневно посмотрела на брата. Если ей еще позволено иной раз отпускать в адрес супруга нелицеприятные замечания, то ее братьям – никогда!
        – Я не ошибаюсь, Колин? – с холодной яростью проговорила она. – Произнесенное тобой слово «негодяй» относится к моему мужу?
        – Ты совершенно права, дьявол меня возьми! Я…
        Она не дала ему договорить.
        – Колин, я вынуждена просить тебя покинуть мой дом! – отчеканила она.
        Он посмотрел на нее с таким изумлением, словно у нее на голове выросли рога.
        – Что ты сказала?
        – Я сказала, что не собираюсь обсуждать с тобой мои семейные дела, а потому, если, кроме нескольких грубых ругательств, тебе больше нечего сказать, то будет лучше, если ты уйдешь.
        – Ты не посмеешь меня выгнать!
        Она вздернула голову и сказала:
        – Это мой дом.
        Колин растерянно огляделся. Да, он не в своем доме, а женщина, которая продолжает оставаться его сестрой, теперь герцогиня Гастингс и хозяйка этого дома.
        Он подошел к ней, коснулся руки и негромко проговорил:
        – Тогда решай сама.
        – Благодарю.
        – Но недолго, – предупредил он. – Не воображай, что мы допустим неопределенность твоего положения.
        «Не бойся, братец, – подумала Дафна, – скоро все прояснится. Потому что через какие-нибудь две с половиной недели мой статус станет вполне определенным».
        Каждое утро она теперь просыпалась в волнении: случится или не случится то, что, как она уже знает, должно означать осуществление или крах ее самого заветного желания.
        Каждое утро, вставая с постели, она смотрела на простыни и с затаенной радостью отмечала их белизну: никаких следов крови. Хотя в общем-то сроки еще скорее всего не наступили. И она молила Небо, чтобы, когда наступят, все оставалось по-прежнему: такая же снежная чистота.
        Спустя неделю после того, как – по ее подсчетам – должны были начаться кровотечения, она позволила себе осторожно надеяться на счастливый исход. Правда, и раньше у нее бывали задержки на несколько дней, но так надолго никогда.
        А еще через неделю она уже счастливо улыбалась каждое утро, ощущая себя обладательницей бесценного сокровища, о котором пока никто не знает, но которое она вскоре перестанет скрывать (да и как это сделать?) от окружающих. Однако в настоящее время никому ни слова – ни матери, ни братьям, ни мужу.
        Вины за свою скрытность – особенно перед Саймоном – она не ощущала. В конце концов, это он скрывал от нее правду, да еще какую: что он мог быть отцом. А потом еще худший обман – поступал почти как Онан из Ветхого Завета: изливал свое семя на землю.
        Но в большей степени хранить тайну от Саймона ее понуждал страх, что своими действиями – осуждением, гневом – он омрачит ее радость. Однако она отправила записку управляющему замком Клайвдон с просьбой сообщить местоположение герцога.
        В конце третьей недели разлуки с Саймоном она решилась все-таки написать ему письмо.
        Не успел еще застыть сургуч, которым она запечатала свое послание, как перед ней возник Энтони собственной персоной. И выглядел он чрезвычайно взвинченным, если не сказать – разъяренным.
        Он без всякого предупреждения ворвался в комнату, где она сидела и где никак не предполагала никого принимать, а потому даже и думать боялась о том, скольких слуг, включая дворецкого, этот незваный гость оттолкнул на своем пути.
        Дафна хорошо знала, что в таком состоянии старший брат бывает неуправляем, даже опасен, но не удержалась от язвительного тона, поинтересовавшись:
        – О, как ты здесь очутился? Неужели наш дворецкий сбежал из дома?
        – Ваш дворецкий на месте, – заверил ее Энтони.
        – Это меня несколько успокаивает.
        – Оставь свои шуточки, Дафна! Где он?
        – Он?.. Ах да… Как видишь, здесь его нет.
        – На этот раз я убью его! По-настоящему!
        Дафна поднялась из-за стола, глаза ее сверкнули.
        – Нет! Ты не сделаешь этого!
        Энтони приблизился к ней почти вплотную – так, что ей пришлось отступить на пару шагов, – и произнес почти торжественно:
        – Я поклялся перед вашей женитьбой, что сделаю это, если…
        – Если что?
        – Если он… – Энтони немного понизил голос, – если он причинит вред твоей репутации, черт возьми! А также если ранит твою душу.
        – Моя душа в полном порядке, Энтони, – спокойно проговорила она, непроизвольно прикасаясь рукой к животу. – Как и все остальное.
        Если ее последнее утверждение и прозвучало несколько странно, то Энтони не заметил этого. Его внимание привлек конверт со свежей сургучной печатью, лежавший на столе.
        – Что это? – спросил он.
        Она проследила за его взглядом, который упал на письмо, только что вымученное ею, и ответила:
        – Это тебя не касается.
        С этими словами она взяла в руку злосчастный конверт.
        – Ты уже переписываешься с ним? – как раскат грома прозвучал голос брата. – Меньше чем через два месяца после свадьбы ты строчишь ему письма?.. Отвечай! Только не лги мне! Не лги! Я заметил его имя на бумаге.
        Свободной рукой Дафна смяла лежащие на столе листы с черновыми набросками своего короткого послания и выбросила в мусорную корзину.
        – Это не твое дело, Энтони, – проговорила она дрожащим голосом.
        Взгляд Энтони уперся в корзину, и Дафне показалось, что он готов вытащить оттуда смятые листки и ознакомиться с их содержанием. Однако он не сделал этого, а повторил уже сказанное раньше:
        – Я не намерен прощать ему столь мерзкое поведение!
        На что она тоже повторила только что произнесенную фразу:
        – Это не твое дело, Энтони.
        – Я отыщу его, слышишь? Где бы он ни был! Найду и прикончу!
        – О, черт возьми! – взорвалась наконец Дафна. – Кто вышел замуж: ты или я? Если ты будешь и дальше вмешиваться в мои личные дела, Энтони, клянусь богом, я прекращу общение с тобой.
        – Хорошо, – примирительно проговорил он. – Я не стану его убивать.
        – Большое спасибо, – язвительно откликнулась она.
        Пропустив насмешку мимо ушей, он заявил с прежней запальчивостью:
        – Но все равно я найду его и выскажу все, что о нем думаю!
        – Прекрасно. Тогда передай ему вот это, пожалуйста, – сказала Дафна и подала письмо.
        Энтони с некоторым удивлением протянул руку за конвертом, но Дафна одернула его:
        – Сначала дай два обещания.
        – Какие? – спросил он недовольно.
        – Во-первых, что ни при каких обстоятельствах не станешь читать письмо.
        На его лице появилось выражение оскорбленного достоинства, но это ее не поколебало.
        – Расслабься, Энтони Бриджертон, – почти весело проговорила она. – Я ведь прекрасно тебя знаю. Если ты сочтешь, что действуешь мне во благо, то не остановишься ни перед чем. Разве не так?
        Он промолчал, и она продолжила:
        – Но я также знаю, что если ты дашь обещание, то никогда не нарушишь его. Так что пообещай мне.
        – Какие глупости! – пробормотал он возмущенно.
        – Обещание, Энтони!
        Она еще дальше отвела руку с письмом.
        – Ладно, обещаю.
        – Вот и славно.
        – А что у тебя во-вторых? – спросил он, вертя в руках конверт.
        – Во-вторых, Энтони, дай слово не причинять ему никакого вреда.
        – Ну, знаешь… это уж слишком!
        Она протянула к нему руку.
        – Тогда отдай письмо. Я передам его с посыльным.
        Он спрятал руку за спину. Они словно играли в какую-то детскую игру.
        – Но ты уже отдала его мне!
        Она злорадно улыбнулась:
        – Ты не знаешь адреса. На конверте его нет.
        – Подумаешь! Достану!
        – Сомневаюсь, братец. У Гастингсов много поместий во всех концах страны. Тебе понадобится уйма времени, чтобы узнать, в каком из них сейчас находится Саймон.
        – Ага! – торжествующе воскликнул брат. – Вот я уже и знаю: он в одном из своих имений. Один ключик ты мне уже дала. Я жду второго.
        – Уймись, Энтони! Для меня это не игра.
        – Для меня тоже. Поэтому говори без обиняков: где пребывает твой дражайший супруг?
        – Ни слова, пока не услышу второго обещания!
        – Хорошо. Даю его тоже.
        – Скажи как следует!
        – Ты стала педантичной, Дафна Бриджертон!
        – Дафна Клайвдон, герцогиня Гастингс, – поправила она его с улыбкой. – Я слушаю тебя!
        – Обещаю, что не буду пытаться причинить твоему чертову мужу никакого вреда. Так пойдет?
        – Вполне. Только убери слово «чертову».
        – Убираю… Ох, сестрица! Давай адрес, если вообще знаешь его!
        Она снова открыла ящик стола и достала оттуда записку от управляющего из Клайвдона, полученную двумя днями раньше.
        – Кажется, не слишком далеко от Лондона.
        Энтони взглянул на адрес.
        – Если отправлюсь сегодня же, то управлюсь за четыре дня.
        – Прямо сразу? – удивилась Дафна. – Ты ведь только что вернулся с побережья.
        Энтони усмехнулся:
        – Боюсь, чем дольше буду ехать, тем больше накоплю ярости и уж тогда не совладаю с чувствами.
        – О, в таком случае поезжай немедленно…
        – …Как думаешь, есть ли причины, которые помешали бы мне вбить твою башку в плечи по самую макушку?
        Такими словами приветствовал Саймона появившийся в дверях его кабинета Энтони Бриджертон.
        Саймон поднял голову от письменного стола и миролюбиво проговорил:
        – И я рад видеть тебя, дружище.
        Гость прошагал к столу, оперся на него и, наклонившись к хозяину, произнес с угрозой:
        – Не будешь ли так любезен объяснить, почему моя сестра торчит все время в Лондоне, выплакивая глаза, в то время как ты… – Он оглядел комнату и прорычал: – Где, черт меня побери, я нахожусь?
        – В Уилтшире, – подсказал Саймон.
        – …в то время как ее супруг, – продолжил Энтони тем же тоном, – прохлаждается в чертовом Уилтшире? Что ты здесь делаешь почти два месяца?
        – Значит, Дафна в Лондоне? – вместо ответа задал вопрос Саймон.
        – На правах мужа тебе бы следовало это лучше знать, – прорычал гость.
        – Человек не всегда знает то, что ему следует, – философски заметил Саймон. – Это касается и его поведения…
        Господи, неужели Энтони не ошибается и уже около двух месяцев они не виделись с Дафной? Два месяца почти полного одиночества и пустоты. Как же долго она ничего не сообщала о себе, не пыталась встретиться!.. И вот сейчас наконец делает это через своего неистового брата. Что он привез от нее? И привез ли вообще что-нибудь? Но возможно, она продолжает хранить упорное молчание и Саймону не доведется ничего услышать, кроме угроз Энтони… Быть может, тот снова захочет вызвать его на дуэль? Что ж, он готов… Но куда больше он был бы готов к тому, чтобы Дафна появилась тут вместо своего брата, и пусть она ругает его на все лады, пусть… Он все вытерпит, лишь бы снова увидеть ее!.. А пока приходится не только видеть, но и слышать Энтони… Что он там говорит?
        – …оторвал бы твою башку, если бы не дал слово сестре не делать этого.
        – Представляю, какого труда стоило тебе это обещание, – произнес Саймон с искренним сочувствием.
        – Ты прав, как никогда, – хмуро подтвердил Энтони, не имея ни малейшего желания пускаться в язвительную полемику.
        Саймон тоже не хотел этого. Некоторое время он терпел брюзжание Энтони лишь потому, что не решался спросить о Дафне. Да и ответит ли он?
        – Отправляя тебя ко мне, не передавала ли она просьбы поскорее вернуться? – в конце концов спросил Саймон.
        – Нет, – отрезал Энтони, затем полез в карман, вынул конверт и бросил на стол. – Но я застал ее, когда она собиралась отправить к тебе посыльного вот с этим.
        С растущим страхом Саймон взглянул на желтоватую бумагу конверта. Письмо могло означать только одно. Худшее… Нет, не худшее, но страшное… Опять не то слово!.. Трудное, запутанное. Несущее новые сложности и не сулящее выхода.
        Он собирался поблагодарить друга, но в горле образовался твердый ком.
        Энтони продолжил:
        – И я заверил сестру, что с удовольствием выполню роль посыльного и доставлю тебе письмо. Надеюсь, не слишком ласковое, – добавил он насмешливо.
        Саймон не обратил ни малейшего внимания на его тон и с трудом взял конверт – так дрожали руки. Лишь бы Энтони не заметил этого. Но Энтони заметил и спросил с плохо скрытым беспокойством:
        – Что с тобой? Тебе плохо? Почему ты побледнел?
        – Несказанно обрадовался нашей встрече, – попытался отшутиться тот.
        Энтони пристально вглядывался в Саймона, и в нем происходила нелегкая борьба: злость на нерадивого зятя и тревога за друга, которая все больше овладевала им.
        – Ты болен? – участливо проговорил он.
        – С чего ты взял? – ответил Саймон и отложил конверт. – Возможно, больна Дафна? – спросил он с дрожью в голосе, кивая на письмо и еще больше побледнев. – Она плохо выглядела, когда ты видел ее перед своим отъездом? Отвечай!
        – Она выглядела превосходно, – медленно проговорил Энтони и замолчал. Потом, встрепенувшись, живо поинтересовался: – Саймон, ответь честно: что ты здесь делаешь? Зачем приехал сюда после свадьбы? Что случилось? Ведь совершенно очевидно – ты любишь Дафну. И насколько могу понять, она отвечает тебе взаимностью. В чем же дело?
        Саймон прижал пальцы к вискам – последние дни у него сильно болела голова – и устало произнес:
        – Есть вещи, о которых ты не должен знать… А узнав, не смог бы понять. Никогда.
        Затем последовало долгое молчание. Когда Саймон открыл наконец глаза, увидел, что Энтони направляется к выходу. Тот повернулся от дверей и сказал:
        – Я не собираюсь тащить тебя в Лондон, хотя был бы не прочь сделать это. Дафна должна знать: ты поступил так по собственному желанию, а не оттого, что ее старший брат толкал тебя в спину дулом пистолета.
        Саймон вдруг вспомнил, что именно под этой угрозой он недавно женился на его сестре, но он промолчал. И тут же подумал: даже если бы все сложилось иначе, он, преклонив колени, просил бы ее руки. Только чуть позднее и не при таких драматических обстоятельствах.
        – …Прежде чем покинуть этот дом, – сказал Энтони на прощание, – считаю необходимым сообщить тебе, что в обществе уже начались пересуды. Люди недоумевают, отчего Дафна вернулась в Лондон одна через две недели после поспешной женитьбы. Она старается не обращать внимания, высоко держит голову, но это ее, безусловно, ранит. И разговоры, и шушуканье, и жалостливые взоры. Ко всему, проклятая сплетница Уистлдаун не перестает полоскать ее имя в своей газетенке…
        Откровенно говоря, Саймон забыл – вернее, вовсе не думал – о мнении так называемого «света», о сплетниках и злоязычницах типа самозваной леди, о ее скандальных хрониках. Только сейчас, слушая Энтони, он понял, чего стоили и стоят Дафне эти кривотолки.
        Энтони вылил очередной ушат брани и проклятий на голову леди Уистлдаун и иже с ней, а затем, уже спокойнее, добавил:
        – Советую тебе обратиться к врачу, Гастингс. Ты не очень здоров. А потом сразу возвращайся к своей жене. Прощай.
        С этими словами он покинул кабинет. Саймон его не удерживал, так как знал характер своего нежданного гостя и, кроме того, понимал, даже одобрял, его нынешнее поведение. Если бы у него самого, подумал он с кривой усмешкой, была такая сестра, как Дафна, и кто-либо повел бы себя по отношению к ней подобно ему, Саймону, он бы наверняка отнесся к этому Саймону покруче, чем Энтони к нему сейчас.
        Однако, отбросив эти мысли, он обратился к желтоватому конверту, привезенному другом.
        В течение нескольких минут он с тревогой смотрел на письмо. Что там таится? Сообщение, что во чреве супруги зародилась новая жизнь? Мольба о встрече?.. Нет, скорее известие о том, что Дафна не желает его больше видеть и намерена сохранять лишь внешнее подобие супружеских отношений… Но ведь он не может без нее! Он это окончательно понял за время разлуки.
        Однако раскаяние вновь уступило место гневу. Вольно или невольно она заставила его отступить от слова, данного самому себе, нарушить клятву. Да, он не хочет иметь детей и честно предупреждал об этом… А она осмелилась его обмануть…
        Опять мысли пошли по заданному кругу.
        Но, быть может, она не так уж виновата?.. Он снова сжал виски – голова продолжала болеть, глаза воспалились. Уж не заболевает ли он в самом деле?..
        Как же оно происходило в ту злосчастную ночь? Нет, почему злосчастную, если он жаждал близости не меньше, чем она? Кажется, в тот раз именно Дафна взяла инициативу в свои руки… Если он верно запомнил… Кажется, просил, умолял ее продолжать… Он не должен был делать этого, если знал, что не сумеет потом совладать с собой, сдержаться…
        Но почему он решил, что она непременно забеременеет? Ему рассказывали, что его собственная мать годами ожидала этого. А потом производила на свет мертвых детей. Только он один выжил…
        Вечером того же дня, размышляя все о том же, он пришел к выводу, что его поспешный отъезд из Клайвдона вовсе не был следствием обиды на Дафну за то, что она осмелилась поступить вопреки его воле. Совсем нет. Во всяком случае, не это главное.
        Главным было то, что он вызвал у себя в памяти образ того несчастного мальчишки, каким был долгие годы. А Дафна способствовала этому, сама того не желая. И увидела его беспомощным, задыхающимся, немым, напуганным до предела. Как когда-то…
        Возможно, тогда его ужаснула мысль, что все чаще и чаще, если вообще не до скончания дней, с ним будет происходить такое? Как же тогда они станут жить? Ведь для него – и для нее тоже, он был уверен так многое значит возможность говорить друг с другом. Ему так нравится ее ироничный ум и такая же речь, он получает огромное наслаждение от беседы с ней. Даже от шутливой перебранки. С чего и началось, собственно, их знакомство.
        А если слова станут взаправду застревать в горле?.. Нет, он не перенесет этого. И ее жалости тоже…
        О, как он ненавидел себя за свой изъян, свою немощь!..
        Потому и удрал сюда, в Уилтшир, подальше от Клайвдона. И от Лондона тоже…
        Но все-таки, если захотеть, он сможет добраться до столицы за полтора дня. А он хочет этого! Очень хочет!..
        Однако ее письмо… Он не забыл о нем – просто откладывал чтение, потому что опасался… Чего? Сам толком не знает…
        Глубоко вздохнув, Саймон взял со стола разрезной нож, вскрыл конверт. Там был всего один листок, а в нем – всего несколько строчек:
        «Саймон, мои преднамеренные усилия оказались успешными. Я переехала в Лондон, чтобы находиться ближе к своей семье, и ожидаю здесь известий от вас.
        Дафна».
        Как сухо и официально! Хуже, чем в первые дни знакомства.
        Он не помнил, как долго сидел с письмом в руке, не знал, что вывело его из оцепенения: легкое дуновение ветра из окна, колебания света в комнате, шум и скрип в доме… Так или иначе, он вдруг вскочил с кресла, выбежал в холл и велел дворецкому немедленно заложить экипаж.
        Глава 20
        Самый блистательный брачный союз сезона, каким его считали в обществе, обернулся провалом! Увы!.. Герцогиня Гастингс (бывшая мисс Бриджертон) около двух месяцев назад вернулась в Лондон, и ваш автор, как ни старался, не мог обнаружить никаких следов ее вельможного супруга не только в столице, но и в Клайвдоне, куда молодожены отправились после свадебного торжества.
        Пролить свет на местонахождение его светлости могла бы молодая супруга, однако она тщательно избегает общества за исключением членов своей большой и, к счастью, дружной семьи.
        Ваш автор, как ни прискорбно это сообщить, впервые должен признать свое поражение. Взаимоотношения герцогской четы остаются для него загадкой. А казалось, они так любили друг друга… Ах, все проходит, как некогда сказал царь Соломон.
        «Светская хроника леди Уистлдаун», 2 августа 1813 года
        Поездка в Лондон заняла два дня – ровно вдвое больше, чем хотелось Саймону оставаться наедине со своими мыслями. Он взял в дорогу несколько книг, но не продвинулся в чтении дальше двух страниц.
        А мысли были заняты одним – Дафной. Это были тяжелые думы. Но еще труднее было вообразить себя отцом.
        По прибытии в Лондон он отправился прямо в дом Бриджертонов, несмотря на раннее утро. Уставший, в дорожном платье, он был полон решимости немедленно встретиться с Дафной и высказать ей все, что накопилось в его душе.
        Однако в доме Бриджертонов Дафны не оказалось.
        – Что вы имеете в виду, – обрушил он свой гнев на невинного дворецкого, – когда говорите, что моей жены здесь нет?
        Слуга с достоинством ответил, что имеет в виду всего-навсего то, что сказал: ее светлости нет в этом доме.
        – Но в письме она сообщила, что перебралась в Лондон. – Саймон сунул руку в карман, намереваясь предъявить бумагу, однако тут же раздумал и проворчал: – Где же, черт возьми, прикажете ее искать?
        Все тем же бесстрастным тоном дворецкий ответствовал:
        – Насколько мне известно, милорд, вы можете найти ее в доме герцога Гастингса.
        – Вы уверены? – спросил Саймон, совершенно не ожидавший от Дафны такого решения.
        – Абсолютно уверен, ваша светлость. Ведь мисс Дафна вышла замуж за вас, не правда ли?
        С дворецким трудно было поспорить. Да Саймон и не собирался дискутировать со слугой, в тоне которого сквозила явная ирония. Уж не у него ли научилась Дафна своей излюбленной манере общения?
        Коротко кивнув, Саймон рывком развернулся на каблуках и вышел из дома. Какой глупец! Почему он не сообразил сразу: Дафна остановилась в городском доме своего законного супруга и, значит, вовсе не бежала от него. А повидать собственную семью – ее полное право. Потому она и оставила Клайвдон.
        Он сел в карету и, когда она тронулась, пожалел, что не пошел пешком: его дом находился по другую сторону той же Гросвенор-сквер и он добрался бы туда гораздо быстрее, срезав путь.
        Но и этого не потребовалось бы. Супруги не оказалось и в этом доме. Дворецкий Джеффриз доложил, что герцогиня отправилась на верховую прогулку, и Саймон почувствовал острое желание задушить обоих дворецких, словно сговорившихся спрятать от него Дафну.
        – Верхом? – насторожился Саймон.
        – Да, ваша светлость, – подтвердил слуга, несколько обескураженный острой реакцией хозяина на такую невинную прихоть супруги. – На лошади, – добавил он, чтобы окончательно расставить точки.
        – Куда? – с той же тревогой спросил Саймон.
        – Полагаю, в Гайд-парк, ваша светлость. Как обычно.
        Саймон не мог успокоиться: какое легкомыслие, беззаботность! Ведь беременность не допускает верховых прогулок.
        – Распорядитесь оседлать для меня лошадь, Джеффриз!
        – Любую, сэр?
        – Самую быструю! Только не мешкайте… А, ладно, Джеффриз, я сам займусь этим, – сказал он и выскочил из дома.
        На полпути к конюшне его охватило еще большее беспокойство, и он сменил быстрый шаг на бег.
        Дафна прогуливалась по утреннему парку, стараясь забыть хоть на короткое время обо всех невзгодах.
        Конечно, сидеть в дамском седле совсем не то, что в настоящем, мужском, для которого она еще недавно одалживала бриджи у Колина, и отчаянная кавалькада Бриджентонов носилась по лесным и полевым дорогам близ Лондона. Благовоспитанную родительницу повергал в шок вид старшей дочери после этих прогулок – запыленная, забрызганная дорожной грязью, порой с исцарапанным ветвями лицом. Но Дафна была неисправима. Она любила быструю езду и часто рисковала. Особенно в сопровождении верных телохранителей – трех братьев.
        Однако в городе, да еще в статусе замужней дамы, она не могла себе позволить такой вольности. Впрочем, порой, если всадница выезжала на прогулку рано, когда аристократы еще нежились в постели, она устраивалась в седле, как ей удобно, пришпоривала лошадь и отводила душу в стремительном галопе. Так было и сейчас, в дальнем краю Гайд-парка, где ветер трепал ей волосы и вызывал слезы на глазах… А главное, помогал, пускай ненадолго, освободиться от тяжелых раздумий.
        Дафна давно оторвалась от сопровождавшего ее конюха, пропустив мимо ушей его тщетный призыв остановиться. Ладно, потом извинится перед ним.
        А сейчас ей необходимо побыть одной. И скакать, обгоняя ветер. И останавливаться где и когда захочет, и чтобы никто не наблюдал за ней, не читал мысли на ее лице.
        Дафна замедлила бег лошади, въехав в заросли деревьев и кустарников. Затем вовсе остановилась, глубоко вдохнула запахи ранней осени и закрыла глаза, прислушиваясь к щебету птиц, к шелесту листвы…
        Но вот в эти звуки вмешались другие, посторонние. Она открыла глаза, нахмурилась. Какой-то всадник показался вдали. Он приближался.
        Ей совсем не хотелось его общества, она ни с кем не намерена была делить свои мысли и сердечную боль, а также мимолетную радость от соприкосновения с природой. Однако всадник, как видно, заметил ее и решил непременно приблизиться. Какие у него намерения?
        Дафна снова тронула лошадь, пустила легкой рысью, потом резко свернула влево и, оглянувшись, убедилась, что незнакомец как приклеенный следует за ней. Ей сделалось немного не по себе. Вокруг – ни души. А вдруг это преступник? Грабитель? Маньяк? Пускай даже просто пьяный гуляка…
        Да ведь это ее конюх! Слава богу. Она вспомнила, что в доме Гастингса они все носят красные ливреи… Кажется, у этого всадника красная… Или нет?.. Все равно нужно поскорее к нему подъехать. Теперь она уже всерьез опасалась нежелательной встречи в столь ранний час.
        Дафна что есть силы пришпорила лошадь, направив ее сквозь заросли прямо к тому человеку…
        Удар!..
        Она налетела на большую ветку и сначала почувствовала, что ей не хватает воздуха, словно кто-то сдавил горло, а потом поняла, что падает…
        Еще один удар – и она лежит на плотном ковре из осенних листьев, смягчивших падение. Но боль, сильная боль пронзает все тело. И трудно дышать. Ох как трудно дышать!
        – Дафна!
        Что это? Чей это голос?
        Она слышит: кто-то соскакивает с коня, направляется к ней. Шорох опавших листьев становится все громче.
        – Дафна!
        – Саймон? – прошептала она, не веря своим ушам и глазам.
        Почему он здесь? Как сюда попал?.. Но какое это имеет значение, если он рядом, если наклоняется к ней, и ей уже легче дышать, и воздух почти свободно наполняет легкие.
        Она ощущает его руки на своем теле.
        – Больно? – спрашивает он. – Скажи, где болит?
        – Везде, – отвечает она и с облегчением закрывает глаза.
        Он легко касается ее век.
        – Открой глаза, – тихо говорит он. – Открой и посмотри на меня. Ты четко видишь мое лицо? Оно не в тумане?
        Она качает головой.
        – Я не могу. Все плывет.
        – Ты можешь, – настойчиво сказал он. – Сейчас успокоишься, и все станет на свои места. У тебя легкий шок от неожиданного удара. Расслабься и медленно раскрой глаза. Смотри прямо на меня…
        Она повиновалась. Не могла сопротивляться – таким убедительным, трепетным был его голос. И она отчетливо увидела его лицо – оно было под стать голосу: тоже встревоженное и молящее. А взгляд проникал в самое сердце.
        – Хорошо… все хорошо, – уговаривал ее Саймон. – Здесь больно?.. А здесь?.. Ты легко отделалась, дорогая… А…
        Кровь отхлынула у него от лица – он вспомнил… А как же ребенок? Тот, которого еще нет, но который должен появиться. Его ребенок… Их ребенок… Как же он? Что будет с ним?
        – Дафна, – сказал он, стараясь придать уверенности голосу, – тебе лучше? Ответь.
        Она кивнула.
        – Боль улеглась, Дафна?
        – Почти. Мне намного лучше. И дышу я свободно.
        – Ты уверена?
        Ответом был легкий кивок.
        – Слава богу, – тихо вымолвил он, но гнев его скоро вернулся.
        «Что же ты сделала? – чуть не вскричал он. – Как ты могла так поступить?»
        Саймон, взяв себя в руки, негромко слово в слово повторил эти слова вслух. Дафна безмолвно посмотрела на него расширившимися глазами. Ее молчание вывело его из себя, и он закричал:
        – Какого черта ты отправилась в парк одна? И зачем пустила лошадь галопом по такой дороге? Между деревьями? – Он перевел дыхание и произнес уже значительно тише: – И вообще, во имя всех святых, зачем ты села на лошадь, когда тебе…
        – Всего лишь хотела прогуляться, – ответила она беззаботно, и он снова сорвался:
        – Ты хоть подумала о нашем ребенке, любезная? Или матушка тебе не втолковала, что во время беременности…
        – Саймон… – прервала она его слабым голосом.
        – Не Саймон, а ты должна знать, как следует себя вести в твоем положении!
        – Не могу понять твоего смятения! – промолвила она. – Ты же не хотел ребенка.
        – Это верно, – согласился герцог. – Но уж коли он зачат, я не позволю тебе убить его.
        – Нет причин для беспокойства, – проговорила она, кусая губы. – Мое чрево пусто.
        – Как?.. Да объясни же ты, что произошло!
        Дафна отвела глаза.
        – Оказалось, что… Я только на днях поняла…
        – Говори яснее!
        – Чего уж яснее? Беременность оказалась ложной.
        – Ты… – Он снова задохнулся, сам не понимая от чего: от ярости, от беспокойства, от разочарования. – Ты солгала мне в своей записке?
        – Нет! – Она приподнялась с земли и села. – Нет, я никогда и ни в чем тебе не лгала! Клянусь! Я думала… была уверена, что это произошло. Но… – Ее глаза наполнились слезами, Дафна подавила рыдания и, подтянув колени, уткнулась в них лицом.
        В таком отчаянии Саймон не видел ее никогда. Он беспомощно смотрел на жалкую фигурку и чувствовал, что вольно или невольно стал виновником ее горя.
        – Что же случилось, Дафф? – тихо спросил он.
        Она подняла голову.
        – Не знаю… Быть может, я так… так безумно хотела этого, что приняла желаемое за действительное. И я была так счастлива… – Она снова подавила рвущиеся рыдания. – А недавно… я убедилась в обратном…
        Он погладил ее волосы.
        – Я разделяю твои чувства, Дафна.
        Она отстранилась.
        – Я не верю тебе. Ты никогда не хотел ребенка и не можешь о нем сожалеть. – Она горько рассмеялась: – Господи, я говорю так, будто он существовал. Словно он был плодом моего чрева, а не разгулявшегося воображения, – ее голос опять дрогнул, – моих призрачных надежд.
        Он опустился на землю рядом с женой.
        – Твое отчаяние убивает меня, Дафф, – сказал он.
        Она скользнула взглядом по его лицу, словно желая удостовериться в истинности этих слов и чувств.
        – Чего же еще ты мог ожидать от меня, Саймон?
        – Я… я… – Он испугался, что язык вновь не повинуется ему, но, к своему удивлению и облегчению, свободно произнес те слова, которые не выходили у него из головы все это время, что он провел в добровольной ссылке в Уилтшире: – Я хочу, чтобы ты снова была со мной.
        Дафна ничего не ответила. Саймон мысленно молил ее вымолвить хоть что-нибудь, однако она не говорила ни слова. Он понимал, что должен взять инициативу на себя, но страх нового приступа словно парализовал его.
        – В ту ночь, – заставил он себя произнести первые слова, – когда мы… Я потерял контроль над собой. Утратил дар речи… Мне стало страшно. – Саймон прикрыл глаза, ему показалось, что его рот деревенеет. После нескольких прерывистых вдохов он продолжил: – Я возненавидел себя за это… За свою немощь. Свою слабость.
        Не поднимая глаз, Дафна спросила:
        – Поэтому ты умчался, забыв попрощаться?
        – Да, – хрипло выговорил он.
        – Не из-за того… что я… Не из-за меня?
        Их взгляды встретились.
        – Я был зол не на тебя за твое своеволие, – сказал он.
        – Но уехал из Клайвдона и оставил меня не по этой причине?
        После короткого молчания он сказал:
        – Нет, Дафна, совсем не по этой…
        Она снова опустила голову, обдумывая слова супруга. Ей хотелось верить ему, верить, что в ту роковую ночь им руководил не гнев на нее, а лишь мучительный страх, что вернулся его детский недуг, и боязнь обнаружить его перед ней, своей женой.
        – Ты опасался вызвать мое презрение? – ужаснулась она. – Неужели ты мог такое предположить?
        – Я сам чувствовал себя униженным, – с горячностью ответил он, – это возвращало меня в те страшные годы, когда отец считал своего сына дебилом.
        Дафна кивнула. Конечно, она понимает его, упрямого, гордого, отверженного отцом, а значит, и всем обществом; понимает его постоянный страх, что болезнь вернется; страх, который, видимо, преследовал его и в последующие годы – в школе, в университете. Не зря же он на шесть лет уехал из Англии. То же чувство заставило его и сейчас провести эти два месяца затворником в Уилтшире.
        Дафна коснулась его руки.
        – Ты давно уже не тот мальчик, которого мог унизить жестокий и высокомерный родитель.
        – Да, знаю.
        Он старательно отводил взгляд.
        – Саймон, посмотри мне в глаза… – И когда он сделал это, повторила: – Ты не тот, а совсем другой.
        – Я знаю, – ответил он с легкой досадой.
        – Знаешь, но не вполне уверен.
        Она начинала его бесить!
        – Дафна, я же говорю, что я з-з…
        – Тише. – Она ласково провела рукой по его щеке. – Тебе следует понять, что все это – в далеком прошлом. Ты другой… И с тобой я… твоя жена.
        – Но я не могу…
        – Можешь. И для этого должен раз и навсегда выйти из-под этого гипноза… Сбросить гнет отца и все, что с ним связано. Запретить ему диктовать тебе чувства и поступки. – Она положила руку на колено Саймона: ей нужно было ощутить взаимосвязь с ним, с его телом. С душой. Ведь если она потеряет его сейчас, то уже никогда не найдет. – Не думал ли ты, Саймон, что как раз истинная семья могла бы помочь избавиться от твоего наваждения – от жажды мести, от невыносимого гнета воспоминаний? Настоящая семья, в которой дети…
        – Если он получит внука, – чуть слышно произнес Саймон, – это будет означать его победу.
        – Это будет означать твою победу, Саймон… Нашу победу… И не он получит ребенка, а мы…
        Саймон промолчал. Дафна ощутила его дрожь.
        – Допускаю, ты не хочешь иметь детей… С этим можно спорить, но это – твое решение. Но если ты лишаешь себя счастья отцовства в результате ненависти к другому человеку… мертвому… то, прости меня, это просто трусость. – Она почувствовала, как Саймон весь напрягся, была готова к тому, что он сейчас взорвется и выплеснет на нее негодование, злобу, но продолжила говорить тихим ровным голосом: – Ты должен… обязан жить своей собственной жизнью, оставив в прошлом покойного отца и все плохое, связанное с ним. Иначе существовать невозможно. Той жизни больше нет. Наступила новая…
        Саймон покачал головой. Она испугалась, увидев его глаза, – в них застыли отчаяние и безысходность.
        – Тебе не понять… – с трудом выговорил он. – Я с детства нахожусь во власти этого чувства… я сроднился с ним… Отмщение… ненависть… С их помощью я превозмог дефект речи… если превозмог… С их помощью стал учиться… достиг каких-то успехов…
        – Нет! – прервала его Дафна. – Нет, Саймон! Только благодаря себе. Самому себе! Поверь мне… Я уже неплохо знаю тебя… твой ум, способности, независимость взглядов… И уверена: даже если бы отец любил тебя и не подвергал унижению, ты все равно вырос бы точно таким, какой есть… каким сам себя сделал…
        Он опять покачал головой и собрался возразить, но она сжала ему руку, умоляя молчать.
        После продолжительной паузы, когда ей уже показалось, что ее усилия были тщетны, раздался его шепот, прозвучавший для нее как громкий крик:
        – Я так мечтаю о счастье.
        – Ты будешь счастливым! – воскликнула она, крепко обнимая его. – Поверь мне, будешь!
        Глава 21
        …а герцог Гастингс, между прочим, был замечен в Лондоне!..
        «Светская хроника леди Уистлдаун», 6 августа 1813 года
        Весь обратный путь Саймон молчал. Они не торопясь ехали через Гайд-парк и потом по улицам, сидя вдвоем на его коне. Дафна уверяла Саймона, что падение прошло для нее бесследно, но он усадил ее в свое седло, а сам вскочил позади нее. Кобылу Дафны, испугавшуюся не меньше хозяйки, они нашли в нескольких десятках ярдов от них, и Саймон привязал ее к своему коню.
        По дороге Саймон размышлял о словах Дафны, своих чувствах к ней. Мало-помалу он пришел к выводу, что не может не видеть ее каждый день, не слышать ее голоса… Словом, понял, что любит ее.
        У дверей дома всадники спешились и вошли в холл. Первыми, кого они увидели, были братья Бриджертон.
        – Какого дьявола вы пожаловали в мой дом без приглашения? – резко спросил Саймон, которому сейчас больше всего на свете хотелось остаться наедине с Дафной, а не тратить время на выяснение отношений с тремя воинственно настроенными молодыми людьми.
        – Мы слышали, что ты вернулся, – сказал Энтони.
        – Ну как? Убедились? – нелюбезно ответил Саймон. – А теперь проваливайте!
        – Ну не так же быстро! – осадил его Бенедикт.
        Саймон повернулся к Дафне:
        – Кого из них, как ты полагаешь, мне следует выкинуть первым?
        – Затрудняюсь ответить, – с улыбкой ответила она.
        – Зато у нас есть вполне определенные цели в этом доме, – сказал Колин. – Пусть твой супруг потрудится ответить на некоторые наши вопросы, и уж тогда мы решим, оставлять ли тебя с ним.
        – Что? – крикнула Дафна. – Что ты несешь?
        – Она моя жена! – прорычал Саймон.
        – Она наша сестра! – в тон ему ответил Энтони. – И она страдает!
        – Это не ваше дело! – вскричала Дафна. – Придержите языки!
        – Все, что касается тебя, наше дело! – парировал Бенедикт.
        – Все, что касается ее, только мое дело! – крикнул Саймон. – Вон из моего дома!
        Некоторое время стоял сплошной гвалт.
        Первым, кто несколько снизил тон, был, как ни странно, Энтони.
        – Извини, Дафф, – сказал он, – но мы пришли разобраться в ваших супружеских отношениях.
        – Вы в своем уме, дорогие братья? – выпалила Дафна. – Кто посвятил вас в подробности нашей жизни? Уж не леди ли Уистлдаун? Я к вам за помощью не обращалась. Еще раз повторяю: это не ваше дело!
        Колин снова выступил вперед.
        – Мы не двинемся с места, пока не получим подтверждения, что Саймон любит тебя!
        Дафна даже побледнела от наглого требования этого мальчишки, но, с другой стороны, подумала, что и сама она после всего произошедшего не возражала бы против такого подтверждения. Но не при всех же!
        – Уймитесь! – крикнула она братьям. – Женитесь, и командуйте своими половинами сколько угодно. Если вам позволят.
        Саймон внезапно поднял руку, призывая всех к вниманию.
        – Если мне позволит высокое собрание, – начал он с усмешкой, – я хотел бы переговорить наедине со своей супругой.
        С этими словами он отвел Дафну в другой конец холла.
        – Ради бога, Саймон, – первой заговорила она, – извини этих дуралеев за беспардонное вторжение в твой дом.
        – Эти дуралеи, – серьезно ответил он, – очень тебя любят, и всеми их действиями руководит тревога за твое счастье. А что касается дома, куда они вторглись, то он такой же твой, как и мой. – Саймон помолчал, на его лице показалась улыбка, смысл которой оставался для нее загадкой. – Я тоже люблю тебя, Дафф, – тихо сказал он. – Так что вполне понимаю твоих неугомонных братьев.
        Дафна слегка усмехнулась:
        – Не очень-то романтично звучит твое признание в любви, Саймон.
        – Зато оно искреннее, любимая!
        Как же она скучала по его шаловливо-серьезной усмешке, с которой он сейчас наклонился к ней и произнес:
        – Да, я люблю тебя.
        – О, Саймон, – выдохнула она, а он накрыл ее губы долгим и страстным поцелуем.
        Прервав его наконец, они обернулись к братьям: как, они еще здесь?
        Энтони продолжал с интересом изучать потолок в холле. Бенедикт увлекся созерцанием своих ногтей. И лишь Колин, открыв рот, взирал на пару голубков.
        – Что-то еще? – с нескрываемым удивлением спросил Саймон, не выпуская Дафну из объятий.
        На этот раз никто не нашелся с ответом.
        – Проваливайте! – миролюбиво предложил герцог. – Приглашение вам пришлют отдельно.
        – Правда, ступайте, – взмолилась Дафна.
        – Они правы! – заключил Энтони и хлопнул Колина по плечу. – Нам здесь нечего делать, парни!
        Саймон и Дафна уже поднимались по лестнице.
        Однако прежде, чем они достигли второго пролета лестницы, и раньше, чем братья открыли входную дверь, эту самую дверь толкнули с противоположной стороны, и в проеме появилась женщина: не слишком молодая, но еще сохранившая изящество и гибкость.
        – Мама! – вскрикнула Дафна.
        Но леди Вайолет Бриджертон посмотрела на сыновей и воскликнула:
        – Так я и думала! Из всех упрямых, тупоголовых, настырных молодых людей вы…
        Окончания фразы Дафне не суждено было услышать – его заглушил веселый смех Саймона.
        – Но мы опасались, что он сделает ее несчастной… – попытался оправдаться Бенедикт. – И наш долг…
        – Ваш долг, – решительно заявила мать, – уважать выбор сестры и предоставить ей возможность без посторонней помощи решать свои проблемы… Тем более, – добавила она, бросив взгляд в сторону лестницы, – именно этим она и занимается.
        – Но это как раз потому, – вмешался Энтони, – что мы вовремя…
        – Если кто-то из вас троих произнесет еще слово, – с пафосом воскликнула леди Бриджертон, – я прилюдно отрекусь от него!
        Послушные отпрыски сочли за благо повиноваться. Саймон же с удовольствием наблюдал, словно из бельэтажа зрительного зала, эту сцену и довольно посмеивался.
        – А теперь, – проговорила строгая родительница, – самое время всем нам покинуть этот дом. Не правда ли, мои милые?
        С этими словами она направилась к застывшему как статуя Колину, который уже угадал ее намерения и поднял обе руки, защищая уши. Однако леди Бриджертон изловчилась ухватить одно из них и повела к двери, а остальные сыновья покорно потянулись следом.
        Дафна залилась таким веселым смехом, что Саймон, опасаясь, как бы она не свалилась с лестницы, еще крепче обхватил ее.
        Стоя у порога, Вайолет Бриджертон обернулась к Саймону и самым светским тоном произнесла:
        – Была рада увидеть вас в Лондоне, Гастингс. Еще неделя отсутствия, и я доставила бы вас сюда таким же способом. Разрешите откланяться, ваша светлость!
        Она величественно переступила порог, и тяжелая дверь закрылась за беспокойным семейством Бриджертон.
        Продолжая смеяться, Саймон посмотрел на Дафну и сказал:
        – Неужели эта непревзойденная актриса – твоя мать?
        – У нее много скрытых талантов, – с гордостью ответила жена.
        – Не могу не согласиться.
        Дафна посерьезнела.
        – Прости моих братьев, Саймон. Они…
        – Ерунда! – прервал он ее. – Они просто очень любят тебя. Однако не больше, чем я. И если бы я не знал этого, то разговаривал бы с ними по-другому. Но что слова, – чуть охрипшим голосом сказал он, когда они возобновили свое шествие по лестнице. – Позволь мне подтвердить их иным способом…
        Судя по взгляду, которым она одарила его, позволение было получено. Он подхватил ее на руки, донес до площадки второго этажа и спросил:
        – В какую комнату?
        – В твою, – прошептала она.
        – В нашу, – поправил он. – Я люблю тебя.
        Насколько трудно ему давались эти простые слова раньше, так как он не знал, не чувствовал, не мог себе объяснить, что именно они означают, настолько легко и естественно вырывались они сейчас из глубины его души. Ему хотелось повторять их снова и снова.
        – Я знаю, – просто сказала она. – Я тоже люблю тебя.
        – Если я когда-нибудь еще причиню тебе боль, – сказал он, расстегивая крючки и пуговицы на ее платье, – разрешаю тебе убить меня. Довершить дело, начатое твоим братом.
        – Я никогда этого не сделаю, любимый!
        За клятвой последовал страстный поцелуй.
        – Я так люблю тебя, Дафф, что готов, как в сказке, подарить тебе весь мир. Сейчас, как никогда раньше, я понимаю всех этих мифических героев.
        – Зачем мне весь мир? – спросила она с улыбкой. – Мне нужен только ты… И желательно без сапог.
        – О, герцогиня! Ваше желание для меня закон.
        Один за другим сапоги полетели на пол.
        – Что-нибудь еще, миледи?
        – Да, конечно. Вашу сорочку, пожалуйста.
        Сорочка, взметнулась ввысь, а затем спланировала на банкетку.
        – Теперь все? – поинтересовался Саймон.
        – Отнюдь нет. – Дафна, стыдясь этого слова, считавшегося в высшем свете весьма неприемлемым для уст молодых леди, молча указала на его брюки. – И это, будьте так любезны…
        – Как это совпадает с моим желанием, миледи!
        Не без труда – так как брюки стали чересчур тесными в данный момент – он избавился и от них.
        Последнее приказание Дафна отдавала, уже сидя в постели.
        – Что еще, ваша светлость? – спросил Саймон.
        – Боже, но вы и так совсем голый! – воскликнула она.
        – Как вы наблюдательны, миледи, – с почтением ответил он.
        Вообще-то ему было совсем не до шуток, и Дафна не могла не отметить этого, однако не была еще расположена закончить игру, так легко и естественно возникшую на фоне недавних обоюдных страданий.
        – На мне еще осталось кое-что из одежды, милорд.
        – В самом деле? Вот досада! Но это поправимо, миледи.
        И он быстро раздел ее.
        Обнаженные, они стояли на коленях друг перед другом на обширной кровати под пологом.
        – Я хочу тебя, – проговорил он.
        – Вижу. И я хочу тебя.
        – Нет! – простонал он. – Я хочу проникнуть в твою душу! В твое сердце!
        – Ты уже владеешь моим сердцем, Саймон, – со вздохом сказала она.
        И тут речи иссякли. К чему слова? Он заполнил ее всю: и душу, и сердце, и тело…
        Она извивалась, стонала; чувствовала, что растворяется, исчезает в волнах страсти… вернее, любви. Да, любви… Его любви.
        Он понимал, что теряет самообладание: это было выше его сил, – но делал над собой усилие, и не ради себя, а для нее, чтобы дождаться, когда и она… чтобы разделить с ней блаженство.
        Внезапно он ощутил, как все ее тело пронзила дрожь, Дафна изогнулась, запрокинула голову, он увидел ее лицо… Никогда раньше в эти мгновения он не видел ее лица. Мысли о собственном семени поглощали его. И сейчас он был поражен застывшим выражением безмерного счастья, полной отрешенности.
        – О господи, как же я люблю тебя! – вырвалось у него, и он продолжил свои движения.
        Она открыла глаза и с тревогой в голосе спросила:
        – Саймон, ты не забыл?.. То, что всегда…
        Он понял ее с полуслова. Она продолжала тем же сдавленным шепотом:
        – Я не хочу… не нужно… чтобы ты делал это только ради меня… Не надо, если ты сам не…
        Комок встал в его горле, но он сразу почувствовал разницу: то был не знак приближающегося приступа болезни. Это было предвестие облегчающих слез, наполнивших его глаза, еще одно проявление его безмерной любви.
        Он сделал несколько движений, и затем произошло то, чего он сейчас хотел, на что решился сам, по своей воле.
        Какое же счастье он испытал, как хорошо и покойно стало на душе и во всем теле!
        Дафна легким движением отвела волосы, упавшие ему на лицо, и, целуя в лоб, шепнула:
        – Я буду всегда любить тебя.
        Он почувствовал, что тает, растворяясь в ее любви, тепле. Она лежала неподвижно, не ощущая тяжести его тела.
        Когда Дафна проснулась, Саймона уже не было рядом. Где же он?
        В комнате царил полумрак – портьеры были задернуты. Который час? Она безбожно проспала! Но сегодня особенный день, вспомнила она.
        Где же все-таки супруг?
        Она отыскала его в одной из комнат, смежных со спальней. Он в задумчивости стоял у окна. От его неподвижной фигуры веяло холодом.
        – Добрый день, – негромко произнесла она, подходя ближе, но опасаясь прочитать в его лице прежнюю отчужденность.
        Неужели ее надеждам суждено так скоро угаснуть?..
        Он повернулся на ее голос, и она сразу почувствовала теплоту в его глазах, в словах, когда он повторил простое приветствие:
        – Добрый день.
        Верно, день должен быть добрым. Как и все последующие за ним.
        Глядя вместе с Саймоном в окно, выходящее на Гросвенор-сквер, ощущая его руки у себя на плечах, она тихо спросила:
        – Ты не разочарован?
        Она сейчас не могла видеть его лица, он стоял позади, но услышала твердый голос:
        – Нет. Только некоторые мысли…
        – О чем? – Он молчал, и она продолжила: – Если ты сейчас… если еще не готов стать отцом… мы можем… я могу… ждать сколько потребуется.
        Он обнял ее, погладил грудь под легким утренним пеньюаром.
        – Дафна… Не торопи события… пожалуйста. Просто я привыкаю к мысли о ребенке… о детях… Поверь, мне нелегко это дается. После всех лет, когда я вынашивал планы мести. Однако именно сейчас я думал о другом…
        – О чем? – снова спросила она.
        – Я думал… – ответил он медленно, с запинкой, – что, если он… она… будут, как я… Ты п-понимаешь, что я х-хочу сказать?
        – Если он унаследует твой недуг, – сказала она, – мы будем любить его еще сильнее… И я попрошу у тебя совета, как помочь малышу. И ты дашь этот совет, ведь ты все это преодолел самостоятельно.
        Он пристально посмотрел ей в глаза. Его собственное лицо выражало удивление: как, оказывается, легко и просто можно ответить на, казалось бы, неразрешимые вопросы.
        А что же может сказать он? Наверное, только то, что повторял уже бесчисленное число раз за последние часы:
        – Я так люблю тебя, Дафф…
        К вечеру этого долгого дня Дафна вспомнила о письмах, которые передал ей старый герцог, и решила рассказать о них мужу.
        Конверты, подписанные его отцом… Что они таят?.. Раскаяние? Герцог Мидлторп советовал ей выбрать нужный момент для вручения их Саймону. Дафна полагала, что этот час настал: Саймон оставил мысль о мщении; его душа мало-помалу оттаивала; ненависть уступала место добрым чувствам.
        Множество раз Дафна порывалась вскрыть и прочесть хотя бы одно письмо, но так и не сделала этого. И вот теперь она принесла пачку конвертов и положила их перед Саймоном.
        – Что это? – удивленно вскинул брови герцог.
        – Письма твоего отца. Мидлторп передал их мне. Ты помнишь? Я уже говорила тебе.
        Он кивнул и спокойно произнес:
        – Да, помню. Кажется, я велел их сжечь.
        Дафна слегка улыбнулась:
        – Упрямый старик этот Мидлторп.
        Саймон улыбнулся в ответ:
        – Такую же характеристику можно дать герцогине Гастингс.
        Она опустилась на софу рядом с мужем.
        – Разве тебе не интересно, что в этих конвертах?
        Он ответил не сразу:
        – Н-не знаю.
        – Это поможет тебе окончательно сбросить груз прошлого, – сказала она.
        – Или сделать настоящее еще тяжелее, – возразил он.
        Саймон смотрел на пачку, перевязанную лентой, и ожидал худшего: прилива злобы, неистовства, ярости, что сейчас на него нахлынет былая злость…
        Но не испытывал ровно ничего.
        Даже любопытства. Никакого желания прочитать эти письма.
        Он повернул голову к Дафне и произнес:
        – Пожалуй, я повременю.
        – Ты не хочешь знать, что там написано?
        Он отрицательно покачал головой.
        – Но и жечь их ты тоже не собираешься?
        Он пожал плечами.
        – Наверное, нет.
        Она переводила взгляд с его лица на письма и обратно.
        – И что же ты предпримешь?
        – Ничего.
        – Совсем ничего?
        Он только улыбнулся.
        – Н-но… к-куда же их?.. – На лице Дафны была полная растерянность.
        – Еще немного, и ты начнешь заикаться, совсем как я.
        Она не приняла шутки, и он заговорил совершенно серьезно:
        – Я не испытываю ни малейшего желания ворошить старое. Пусть письма подождут. Благодаря тебе я почти освободился от горечи и обиды, связанных с отцом… И боюсь нарушить это хрупкое душевное равновесие. – Он обнял и страстно поцеловал Дафну. – Сейчас у меня другие мысли и дела… более важные…
        Эпилог
        …Наконец-то семья Гастингс дождалась наследника!
        Вслед за тремя дочерьми у герцога и герцогини родился мальчик. Можно лишь представить себе чувство ликования, царящее в этом семействе. Всем известно, с каким трепетом богатые и знатные относятся к вопросу о наследовании их капитала (и титула тоже).
        Имя новорожденного сохраняется в тайне, однако ваш автор позволяет себе сделать довольно смелое предположение: поскольку сестрам были присвоены имена по алфавиту – Амелия, Белинда и Виолетта, – мальчику надлежит получить имя Гилберт.
        «Светская хроника леди Уистлдаун», 15 декабря 1817 года
        В удивлении герцог воздел руки. Газетный листок плавно покружил в воздухе и опустился на пол.
        – Откуда эта пройдоха, леди Уистлдаун, может знать такие подробности? – вскричал он. – Мы ведь ни одной живой душе не сообщали имя нашего мальчика!
        Дафна с трудом сдержала улыбку. Муж разошелся не на шутку. Из-за такого пустяка!
        – Просто случайная догадка, – сказала она спокойно и вновь переключила все внимание на младенца, лежавшего у нее на руках.
        Копия Саймона! – подумала она с гордостью.
        – Все не так просто! – не унимался герцог. – У нее наверняка повсюду глаза и уши! И в нашем доме тоже! У меня и раньше были такие догадки!
        – Ну уж только не в нашем, – рассеянно проговорила Дафна, больше занятая ребенком, который сумел ухватить ее за палец, чем вызвал умиление.
        – Какая-то Уистлдаун, – продолжил ворчать Саймон. – Никогда не слышал такой фамилии. Почему никто не заткнет ей рот?
        – Ну, сделать это совсем не сложно, – задумчиво проговорила Дафна. – Просто вы должны отказаться от ее газетенки. А ты не только тратишь деньги на этот листок, но и читаешь его…
        – Я? Эту чушь?
        – А из чьих рук он только что упал?.. И, должна признаться, Саймон, не все ее утверждения так уж абсурдны. Например, эта леди назвала нашу семью очаровательной… Ты не согласен?..
        Несколькими днями позднее в небольшой комнате, видимо, снятой вблизи от дома Гастингсов, сидела за письменным столом некая молодая женщина. В руках у нее было перо, перед ней – чернильница и чистый лист бумаги.
        Обмакнув перо в чернила, она вывела аккуратным почерком:
        «…Ах, благосклонный читатель! Ваш автор считает своим долгом сообщить, что…»
        В конце корреспонденции значилось:
        «Светская хроника леди Уистлдаун», 19 декабря 1817 года».
        notes
        Примечания
        1
        Все восемь имен соответствуют восьми первым буквам английского алфавита. – Здесь и далее примеч. пер.
        2
        Браммел Джордж (1778–1840) – английский денди, законодатель моды. – Примеч. ред.
        3
        Игра слов: от англ. «feather» – перо. – Примеч. ред.
        4
        Положение обязывает (фр.).
        5
        Рэли Уолтер (ок. 1554–1618) – английский придворный, государственный деятель, поэт, фаворит королевы Елизаветы I. – Примеч. ред.
        6
        От фр. лоботряс, шалопай.
        7
        Кин Эдмунд (1787–1833) – знаменитый английский актер. – Примеч. ред.
        8
        Нетитулованное мелкопоместное дворянство.