Краденое счастье Елена Владимировна Колядина
        # А вы смогли бы влюбиться абсолютно безответно и до самозабвения? Вырастить огромную, ослепительную, яркую, как солнце, мечту? Любочка была не такая, как большинство жителей Земли. Но они никогда не летали, а Люба летала, сочиняла музыку, пела и мечтала… Да так, что оказалась в Москве и аж в самом Кремле…
        Елена Колядина
        Краденое счастье
        Пролог
        ЩИПЦЫ АКУШЕРСКИЕ
        Любовь, большая, как долг населения за услуги ЖКХ, никак не хотела покидать тела Надежды Клавдиевны Зефировой.
        Застряла намертво.
        Ни тпру, ни ну!
        Где застряла? В животе, где же еще?
        В страданиях Надежды Клавдиевны был повинен Геннадий Павлович Зефиров. Любовь, образно выражаясь, была его рук делом.
        Надежда Клавдиевна мучилась уже несколько часов.
        Вообще-то разрешиться от Любови Надежда Клавдиевна должна была в другом роддоме, по месту прописки. Но Геннадий Павлович привез ее на мотоцикле с коляской сюда. Надежда Клавдиевна рожала по блату! В роддоме работала акушеркой золовка Валентина!
        Родить по блату было мечтой всех знакомых и подруг Надежды Клавдиевны.
        - Лишний раз подойдут, лишний раз умереть не дадут, - с надеждой делилась Надежда Клавдиевна с Геннадием Павловичем.
        - Понятное дело! - вскидывал головой Зефиров. - Лишний укол какой сделают, еще чего лишнее.
        Схватки то усиливались, то слабели, но Любовь упорно не желала появляться на свет божий.
        - Чего делать-то? Сил моих больше нет!.. - застонала Надежда Клавдиевна, завидев золовку Валентину.
        - Тужься на задний проход! - посоветовала Валентина.
        Надежда Клавдиевна набирала воздуху в грудь, надувала щеки, усердно тужилась.
        Любовь распирала, давила на печень, топталась по сердцу, но упорно не соглашалась покидать насиженное место - глупо из такого-то тепла души уходить, неизвестно, как там еще, на белом свете, встретят?
        - Гос-с-споди! - вскричала Надежда Клавдиевна с тем неизъяснимым страданием в голосе, какое обычно исторгается из груди ответственного квартиросъемщика при виде затопленной верхними соседями ванной.
        - Давала, так не орала! - с сочувствием попеняла Надежде Клавдиевне золовка.
        Любовь, заслышав такую грубую постановку вопроса, возмутилась: «Давала! Бескультурье какое!.. Она, Любовь, - плод любви. Вот хоть на колени теперь золовка Валентина упадет и умолять станет - никуда не уйду!»
        Она расщеперилась поперек нежной утробы Надежды Клавдиевны; угнездившись поуютнее, блаженно прижалась щекой и плечом к влажному и горячему нутру и затихла.
        Любовь умела затаиваться, как птица в траве. Иногда она так аккуратно сворачивалась калачиком и затихала, что Надежда Клавдиевна в тревоге гладила живот и звонила на службу Геннадию Павловичу. Тот в смятении прибегал в обед домой и тоже встревоженно касался аккуратного животика жены.
        Вот и сейчас Любовь задремала. Но дремала чутко, готовая в любой момент напомнить Надежде Клавдиевне о своем мучительном присутствии.
        Неожиданно поблизости от Любови наметилось движение.
        Кто-то осторожно - ощутила Любовь, - но уверенно, явно не раз хоженным путем пробирался, тихонько клацая, позвякивая и издавая чавканье.
        Любовь запрокинула голову и вгляделась во мрак тела Надежды Клавдиевны. Но ничего не увидела.
        Внезапно она почувствовала ледяное прикосновение.
        Любовь испуганно вскрикнула:

«Кто здесь?!» От неожиданности гость вздрогнул и издал металлический звук.

«Позвольте, а вы кто, смею интересоваться?» - Металлический гость получил старорежимное воспитание и умел изъясняться высокопарно.

«Любовь Зефирова», - пролепетала Любовь.

«Чья, говорите, любовь? Какого такого Зефирова?»

«Геннадия Павловича».

«А что это, позвольте вас спросить, любовь товарища Зефирова делает здесь в рабочее время? Перекурчики устраивает? Любовь должна быть в цехе, в поле, в конструкторском бюро, наконец. Вот где ее место!»
        Любовь растерянно захлопала глазами.

«Геннадий Павлович вообще-то сегодня после трудовой смены отдыхает».

«Ах, он по сменам работает? Рабочий класс, значит? Авангард? Что ж, отдохнуть можно. Но опять же: не бездумно время провести, а сочетая, например, с учебой кружка политпросвещения, под знаком углубленного изучения теории и практики коммунистического строительства, разработанных в решениях и материалах ХХVI съезда КПСС. Вот это будет содержательный отдых».
        Любовь сделала умные глаза и согласно закивала - не навредить бы Геннадию Павловичу!
        Гость не унимался:

«Любовь, говоришь? А я так думаю: приспособленец ваш товарищ Зефиров, накипь! В теплом месте время великих строек пересидеть захотел. Любовь! - продолжал громыхать гость. - Возьми, понимаешь, в цехе, на ферме покрепче в руки и люби с перекрыванием нормы!»
        Любовь заинтересовалась:

«Что - в руки?»

«Как что?! Лопату, кайло, логарифмическую линейку, карандаш, в конце концов, чем там еще родину любить полагается?»

«Ломом, плугом», - предложила Любовь, ежевечерне слушавшая из маминого живота программу «Время».

«Верно! - Голос гостя потеплел. - А звать-то тебя как, имя Геннадий Павлович своей любви уже придумал?»

«Так Люба же, Зефирова».

«Ах, Люба! - Визитер смутился, сообразив, что слегка оплошал, приняв имя за страсть Геннадия Павловича, но тут же вновь приосанился. - Что же это ты, Люба, тормозишь процесс? Забыла, что завтра Первомай?! Мать твоя, Надежда Клавдиевна…»

«А вы-то сами кто будете? - перебила Любовь. - Что за елда?»

«Я?! - возмутился гость и оскорбленно встал в позу: - Меня - таким словом? Впрочем, я должен был предполагать, что у товарища Зефирова в быту не все в порядке. Яблоко, так сказать, от яблони… Я - Forceps Obstetrico, если по-научному, по-латыни».

«Фор… фор… - Любовь запнулась. - А мама вас как зовет?»
        Гость с сомнением взглянул на плод любовных трудов товарища Зефирова: какая такая мама, уж не издевается ли?!
        Любовь ждала ответа, простодушно посапывая.
        Да нет, вроде не издевается…

«Мы - щипцы акушерские».

«Щипцы?! Ой, мамочка!»
        Любовь попыталась протиснуться назад, в глубь тела Надежды Клавдиевны.
        Щипцы возмущенно хмыкнули:

«А вы кого собирались встретить в советском родильном доме в разгар трудового дня?

«Да были тут…» - задумалась Любовь.

«Кто? - Для большей острастки посетитель перешел на «ты». - Не бойся, отвечай! Зефиров небось? Вот же человек! Ну, решил провести выходной день не в университете марксизма-ленинизма, а в роддоме, так ты не прохлаждайся! Ты приведи сюда посланцев социалистических стран - вон их сколько на Первомай прибыло! - представителей зарубежных профсоюзных и рабочих организаций, видных борцов за мир и дружбу между народами. Покажи товарищам советские родовые пути - самые прямые пути в мире!»

«Это палец вроде был, в резиновой перчатке», - перебила заскучавшая Любовь.

«И давно был?» - строго спросили щипцы.

«Схваток пять назад».

«А-а! - догадались щипцы. - Электрон Кимович, главный врач роддома. Проводит большую, кропотливую повседневную работу по постановке на партийно-комсомольский учет на время родов и снятию с учета при выписке. Так что он сюда в порядке рабочего момента попал».

«А как это - поставить на учет?» - заволновалась Любовь.

«Советская роженица должна быть охвачена партийно-комсомольской работой в такой ответственный для общества момент. Как говорится, рожать собирайся, а взносы плати! Нет, погоди-ка, может, это Ашот Марксович был?»

«А кто это - Ашот Марксович?»

«Товарищ Мовсесян, заместитель главного врача по хозяйственной части».

«Не знаю, может, и он», - растерялась Любовь.

«Ну точно, Мовсесян! - воскликнули щипцы. - Простыни искал».

«Здесь?» - удивилась Любовь.

«Простыней в роддоме шесть штук пропало, пять наволочек да клеенок четыре штуки. Хищение социалистической собственности в довольно крупных размерах! Ашот Марксович аж с лица спал. Ночь, говорит, в роддоме буду ночевать, в каждую щель залезу, а наволочки народу верну!» «Да, наверное, это был он», - поразмышляв немного, согласилась Любовь.

«Нашел что-нибудь?» - испытующе взглянули щипцы.

«Нет», - виновато ответила Любовь.

«Ох, расхитители! Несуны, вредители! Точно, это давешняя роженица, вчера которая выписалась, клеенки государственные похитила. Она мне сразу подозрительной показалась! Лежит, значит, на этом самом столе, рожает. Подходит к ней Электрон Кимович: поставить гражданку на временный партийно-комсомольский учет. «Рожаете в срок?» - спрашивает. - «На две недели раньше». - «Взносы за этот срок уплачены?» -
«А я несоюзная молодежь!» - с вызовом отвечает! Электрон Кимович на ее провокацию не реагирует. «В социалистическом соревновании, - спрашивает, - участвуете?» А та кричит: «Не могу больше!» Электрон Кимович аж отпрянул: «Как это не можете? Вы понимаете, что говорите?»

«А она что?» - встревожилась Любовь.

«Терпеть, - говорит, - больше не могу!» Электрон Кимович оглянулся - не слышал ли кто? - и начал роженицу убеждать. Мол, будьте активным участником социалистического соревнования! Оно сделает вашу жизнь интереснее, духовно богаче, поможет быстрее овладеть секретами мастерства».

«А она?»

«Ой, помру сейчас», - свое твердит. Электрон Кимович, как врач со стажем, ей советует:

«Сперва давайте с соревнованием обозначимся!» Роженица стонет: «Давайте! Как?» Прибежала Валентина, акушерка, матери твоей золовка. «Тужься, - рекомендует, - на задний проход». Электрон Кимович рукой махнул, мол, пусть через что получится, лишь бы накал трудового соревнования. Между нами говоря, - щипцы понизили голос, - оно так чаще всего и делается, не хотят еще многие участники избавляться от формализма. Так вот. Хоть и не охваченная общественной работой, но та гражданка перекрыла норму в два раза: двойню родила. В последний момент, очевидно, совесть рабочая в ней проснулась. А взносы так и отказалась уплатить! «Отвяжитесь, - говорит. - У меня теперь каждая копейка на счету, кто мне двоих кормить будет - профсоюз?» Ох, я теперь даже не сомневаюсь, где простыни с клеенками лежат. Ну ничего, ОБХСС наволочки советских тружениц живо найдет! Ашот Марксович, правда, пока милицию привлекать не хочет. «В ОБХСС, - говорит, - я всегда успею!»
        Щипцы бормотали и бормотали, усыпляли Любину бдительность и тихонько перемещались ближе…
        И неожиданно засияли в свете люминесцентного светильника.
        Любовь разглядела блестящую металлическую лысину. И наконец-то захотела спросить, зачем, собственно, щипцы сюда пробрались?
        Но не успела.
        Издали стремительно надвигался палец.

«Вот он, вот он! - возбужденно закричала Люба. - Держите! Сейчас узнаем чей!»

«И узнавать нечего! - пробормотали щипцы. - Эллы Самуиловны палец. Сейчас мы с ней пробную тракцию производить будем».

«Что это такое - пробная тракция?» - заволновалась Любовь.

«Чистая формальность! - недовольно сообщили щипцы. - Элла Самуиловна проверит, не соскальзываю ли я».

«А-а! - успокоилась Любовь. - Конечно, здесь поскользнуться - запросто. Мокрень. Вы уж потихонечку, держитесь. Или за меня ухватитесь».

«Спасибо, деточка! Я, пожалуй, за тебя и схвачусь. За головку, ладно?»
        Щипцы, смущенные Любиной наивной готовностью пособить ускорению родов, отвели взгляд и деликатно легли на нежную головку в области теменного бугра.
        Но когда рукоятки замкнулись, щипцы охватил трудовой порыв. Они изо всех сил сжали рукоятки, готовые вырвать Любовь из тела Надежды Клавдиевны живой или мертвой!
        Элла Самуиловна коснулась концом правого вытянутого указательного пальца головки Любови, левой рукой потянув за щипцы.
        Любовь вскрикнула, нижняя губка у нее задрожала от боли.
        Элла Самуиловна настойчиво тянула, щипцы крепко держались за голову. Головка продвинулась вперед, оставшись сомкнутой с пальцем.
        - Нормально, - констатировала Элла Самуиловна. - Отдохните, - разрешила она Надежде Клавдиевне.
        Щипцы самую малость ослабили хватку.
        - Все? - дрожащим голосом с облегчением спросили Люба и Надежда Клавдиевна.
        - Почти, - солгали щипцы и Элла Самуиловна.
        - А зачем щипцами-то? - робко поинтересовались Надежда Клавдиевна и Любовь.
        - Сами виноваты, женщина, плохо тужитесь. Ленитесь! Тем самым вызываете угрозу асфиксии плода, - строго ответила Элла Самуиловна.

«Завтра ведь Первомай. А у нас еще собрание не проведено, - пояснили щипцы Любе. - Помещения к празднику не украшены. Транспаранты не распределены. Дел по горло, а тут ты. Совсем не ко времени! Вот и решили ускорить. К тому же всем от этого только выгода: ты скорее войдешь в большую и кипучую жизнь, а мать твоя на демонстрацию успеет сходить. Хочется наверняка влиться в колонны демонстрантов, с веселой майской песней пройти праздничным трудовым маршем. А потом прямо из колонны отправиться в цех, чтобы, сменив своих товарищей, встать к станкам, портвейна выпить, другого какого вина, с бригадиром вместе. - Щипцы, задумавшись, бормотали все тише и тише и, наконец, замолкли. - О чем я говорил?» - встрепенулись они через минуту.

«Вина чего-то», - припомнила Любовь.

«Ах да! Вот я и говорю: Надежда Клавдиевна сама отчасти виновата. И ты тоже. С ленцой рожаете, спустя рукава!
        В коридоре послышались тревожные шаги главврача.
        - Элла Самуиловна, голубушка, - Электрон Кимович умоляюще сложил руки на груди, - давайте поторопимся! Собрание же еще! Столько вопросов! У меня доклад, Валентина сообщение подготовила, Ашот Марксович просил дать слово.
        - Электрон Кимович, начинайте, докладывайте, я думаю, женщина… - Элла Самуиловна, прищурившись и слегка откинув голову, зорким взглядом дотянулась до лежащей на столике медицинской карты, - Надежда Клавдиевна Зефирова не будет против. Ей даже полезно будет поучаствовать в собрании. Пролетарское единство - могучая сила и источник побед.
        - Вот и славно! Начинаем, значит? - Электрон Кимович снял трубку телефона и громко призвал зама: - Ашот Марксович? Ну что же вы? Собрание уже вовсю идет! Как где? В родзале. Быстро-быстро, дорогой мой, присоединяйтесь. Потом простыни поищем. Завтра! После демонстрации всем коллективом дружненько за это дело возьмемся. Наволочки, клеенки, все вернем народу. Нравственная чистота, коллективизм - вот из чего складывается коммунистическое отношение к труду. Нет, это я не про простыни. Это я доклад репетирую. В общем, начинаем без вас, а вы подтягивайтесь.
        Электрон Кимович вытащил из ящика стола скоросшиватель с бумагами и скороговоркой открыл собрание:
        - 30 апреля, предпраздничное партийно-комсомольское, - он взглянул на Надежду Клавдиевну, - в присутствии одного несоюзного члена, собрание предлагаю начать. Кто за, кто против, кто воздержался? Собрание считать открытым. Кто у нас первым вопросом?
        - Я, - вздохнула Валентина, вытащив из кармана клеенчатого фартука ученическую тетрадь за две копейки. - Доклад. «Преемственность славных боевых традиций поколений». Новаторские начинания коллектива…
        - Элла Самуиловна, вы - следующая. У вас - что? - громким шепотом обратился Электрон Кимович.
        - «О борьбе с буржуазной и ревизионистской идеологией», - перехватив щипцы покрепче, откликнулась Элла Самуиловна.
        - Мне-то чего, дальше говорить? - подняла голову от тетради Валентина.
        - Конечно, вы знай себе рассказывайте о коллективизме, не обращая внимания на коллектив. Коллектив вас слышит!
        Валентина тяжко вздохнула и перевернула страницу, закрутившуюся трубочкой:
        - Вот металлурги завода «Серп и молот». Рабочий депутат Верховного Совета СССР Василий Блюев год назад обратился ко всем сталеварам страны с призывом - бороться за право варить… чего варить-то? Потеряла!..
        - Сталь, наверное! - нетерпеливо подсказал Электрон Кимович. - Не самогон же!
        - Да! - подтвердила, припомнив, Валентина. - Его бригада спьяна… Спьяна… - Акушерка вновь принялась водить глазами по тетради. - Спаяна! Его бригада, Блюева, значит, спаяна…
        Надежда Клавдиевна и Элла Самуиловна засмеялись.
        - Что такое, что такое? - Электрон Кимович постучал ручкой по столу.
        - Да вы сами меня сбили самогоном своим, - обиделась Валентина. - Кстати, Электрон Кимович, брагу-то будете ставить, так перчатку на бутыль наденьте. Нате вот.
        Валентина пошарила в кармане клеенчатого фартука и вслед за шоколадной конфетой извлекла резиновую перчатку.
        - Не надо мне! - отмахнулся Электрон Кимович.
        - Ваше дело не наше: спирту небось запасли к празднику.
        - Валентина! - призвал докладчицу к порядку Электрон Кимович.
        - Не могу больше! Сил моих нет! - На пороге внезапно появился, тяжело дыша, Ашот Марксович.
        - Тужься на задний проход! - привычно велела Валентина Надежде Клавдиевне.
        - Так и не нашел клеенки? - сочувственным шепотом произнес Электрон Кимович заму.
        - Клеенки! Тут другое дело! В КПСС «г» получается!
        - Что, прямо оно самое? - встревожился Электрон Кимович.
        - Ну не «г», так пустое место! - с досадой воскликнул завхоз. - Вот и выбирайте, какая КПСС вам больше нравится?!
        - Объясни толком, Ашот Марксович, - забыв о докладе, потребовал главврач.
        Валентина обрадовалась перерыву и наклонилась к Надежде Клавдиевне:
        - Надежда, у тебя трикотина-то отрез еще остался? Ты бы уступила мне его, Наташке на выпускной платье сшить. Уступишь?
        - Ага! - пообещала Надежда Клавдиевна.
        - Вы мне, Электрон Кимович, позавчера еще велели продумать праздничное украшение помещений роддома, - напомнил завхоз. - В кумачовом обрамлении родильное отделение, это само собой. Но в этом году я задумал кое-что новое: собравшиеся в самой большой палате новорожденные образуют буквы «КПСС».
        - За руки, что ли, возьмутся? - удивился Электрон Кимович.
        - Да нет, я кроватки велел словом «КПСС» выставить. И такая неприятность - в букве
«С» не хватает внизу перекладинки, в смысле кроватки. Вместо «С» получается «Г».
        - А если пустую поставить, без новорожденного? - нахмурился Электрон Кимович.
        - Так я о чем вам и докладываю: в КПСС пустота намечается.
        - Ты, Ашот Марксович, понимаешь, что говоришь?! - тревожно отпрянул главврач.
        - Вы от меня-то чего хотите? Я, извиняюсь, родить не смогу при всем желании. Вон, торопите гражданку! Как ее?
        - Зефирова.
        - Вот. Поставьте задачу! Призовите к партийной сознательности.
        - Да она несоюзная! - с сожалением произнес Электрон Кимович.
        - Тогда не знаю! - развел руками Мовсесян. - Но за «г» в партии нас точно по головке не погладят! - Внезапно Ашота Марксовича осенило: - Может, из «грязного» отделения новорожденного позаимствуем?
        - А кто там, в инфекционном, сейчас свободен?
        - С хламидиозом есть.
        - С ума сошел?! - Электрон Кимович сделал большие глаза. - Ты бы еще с гонореей предложил.
        Электрон Кимович с шумом втянул ноздрями воздух.
        - Валентина, кончай давай с преемственностью, со славными боевыми традициями или чего там у тебя, все рожаем дружненько.
        - А «Борьба с буржуазной и ревизионистской идеологией»? - напомнила Элла Самуиловна.
        - Элла Самуиловна, голубушка, не до борьбы ревизионистской сейчас! Того и гляди ревизия нагрянет мягкий инвентарь искать, так хоть наглядной агитацией отмажемся. Ашоту Марксовичу срочно нужен еще один младенец. Что у нас с Зефировой, доложите!
        - Слабость вторичных родовых схваток…
        - Накладываем щипцы!
        - …не наблюдается.
        - А щипцы чего тогда здесь?
        - К собранию торопилась, - едва слышно сообщила Элла Самуиловна. - Провела пробную тракцию.
        - Давайте собственно тракцию производите! Что вы, голубушка, кота за хвост тянете? Прямо как не член партии!
        Элла Самуиловна гневно задышала.
        Щипцы возмущенно клацнули.

«А теперь что?» - робко спросила Любовь.
        Щипцы крепко ухватили ее головку:

«Ну, Любовь, вперед, по ленинскому пути! Куда бы ни направляла партия товарища Forceps Obstetrico (щипцы были явно в ударе), он всегда и везде с присущей ему энергией…»
        Любовь громко закричала, прервав бодрую речь щипцов:

«Ой, больно! Больно!»
        Она раскинула ножки и ручки и крепко уперлась в тело Надежды Клавдиевны.
        - Что там такое? - Электрон Кимович склонился над Зефировой.
        - Не прорезывается! - озабоченно доложила Элла Самуиловна.
        Любовь, всхлипывая от боли, крепко держалась внутри.

«Э-эй, ухнем!» - скандировали щипцы.
        - Мы придем к победе коммунистического труда! - оптимистично пообещал роженице Электрон Кимович. Но, вспомнив, что не завершил как полагается собрание, уточнил: - Надежда Клавдиевна, включаем вас в соревнование за звание «Молодой отличник качества» и сдачу продукции по талонам комсомольской гарантии.
        Щипцы, стиснув зубы, сжали ложки.
        Элла Самуиловна рванула по проводной линии таза.
        - Ой, не оправдать мне такого доверия! - дико закричала Надежда Клавдиевна и родила Любовь.
        - Девочка! - сообщила Элла Самуиловна, высоко подняв Любовь, и попыталась разжать щипцы на ее головке.
        - Наследница и продолжательница славных революционных и трудовых традиций рабочего класса! - радостно поздравил Надежду Клавдиевну Электрон Кимович и ободряюще похлопал ее по плечу.
        Щипцы крепко сжимали затылочные и теменные бугры Любы.
        Элла Самуиловна с трудом разжала их хватку и поставила на место надвинувшиеся друг на друга мягкие косточки Любиной головушки.

«Чего-то я ног под собой не чую», - робко проговорила Любовь.

«Это ты от счастья!» - пояснили щипцы.
        Глава 1
        ПОЛЕТ НА ИНВАЛИДНОЙ КОЛЯСКЕ
        - Пошла! - Двое мужчин в камуфляже широко, как опоры высоковольтной линии, расставили ноги, с усладой крякнули и выметнули Любу прочь.
        Сделав дело, они замерли и вытянули шею в проем люка самолета, в сладком ужасе предвкушая яркую трагедию.
        Люба, судорожно, как ребенок, учуявший, что его задумали оздоровить уколом, вцепилась в поручни инвалидной коляски, описала в воздухе стремительный кувырок, продемонстрировав стробоскопический эффект, устроила на мгновение затмение солнца и, наконец, запела не своим голосом.
        - Ух, крутится - как черт с письмом! - одобрил Любин вираж один из пилотов. - Ходовая девка!
        - Оторви да брось! - радостно подтвердил его напарник. - Песни еще исполняет! Во моратории какие выводит.
        - Оратории.
        - Я и говорю, хорошо орет.
        Инструкторы в последний раз проводили Любу взглядом и, споро поборов мощный поток воздуха, прикрыли люк самолета.

«Ой, коляски добрые! - Кресло-коляска завопило так истошно, словно к нему приближался газорезчик. - Ой, пропадаю ни за понюшку штырей!»
        Еще мгновение назад, на пороге открытого люка самолета, коляска показала недюжинную выдержку и смелость.

«Эх, пропадай моя телега, все четыре колеса!» - отчаянно воскликнула она, крепко сжав в объятиях Любу.
        Но поток восходящего воздуха перевернул коляску вверх подножками, отчего она утратила функции опорно-двигательного аппарата и самообладание.

«Что ты орешь?! - возмутилась Люба, прервав восторженную песню, и приоткрыла веки. - Инструктора напугала! Смотри, бледный какой. В дверь вцепился».
        Люба любила мысленно побеседовать с окружающими вещами. А с кем еще разговаривать девушке, с рождения привыкшей быть одна-одинешенька: сперва в самодельном манежике и кроватке, затем - в инвалидном кресле.
        Ветер не преминул поцеловать Любины глаза. И, не встретив сопротивления, жадно ворвался в Любин рот.
        Захлебнувшись, Люба произнесла не совсем то, что намеревалась.
        Поэтому до коляски донеслось:

«…то ты дерешь?!…мыча пукала!»
        Коляска пошла в атаку:

«Ничего я не деру! Это ты мне сиденье задом продрала. И зачем я только согласилась!»

«А кто тебя… ой!.. заставлял? Сама захоте… ой!.. ла». - Люба вновь совершила кульбит.

«Что мне оставалось делать? - заголосила коляска. - Отпустить тебя одну? Сиди потом внизу, думай: то ли она в утиль разобьется, то ли улетит, с пути разом собьется. А мне потом куда - в дом престарелых?»

«Уж ты сразу - в дом престарелых! Болты из тебя вроде еще не сыплются. В протезно-ортопедическое учреждение можно, в стационар», - с серьезным видом предложила Люба.

«Ой, сглазила! Ой, открывай, Любушка, скорее велоаптечку, доставай насос со шлангом!»

«Да что случилось-то?»

«Ой, колес под собой не чую! Ни больших приводных ведущих, ни малых! Ой, подлокотники гудом гудят, подножки в поджилках дрожат. Ой, Любушка, прощай!.. Простите, коляски добрые, если кого обидела. Ну кто тебя, Любушка, за ноги тянул с парашютом прыгать? Чего тебе у меня на коленях не сиделось?» «Как ты не понимаешь? Я была калекой, инвалидом с ограниченными возможностями. И вот - лечу! Значит, я - инвалид с безграничными возможностями!»

«И что с того? - не унималось кресло. - Что ты теперь, на ноги вскочишь? С колес встанешь?»

«С колес не встану. А с колен - точно», - сияя, объявила Люба, стараясь не вспоминать, как всего с час назад передвигалась дома ползком.
        Ползала даже не на четвереньках - этого не позволяла форма Любиного паралича, спастическая диплегия, а в позе русалочки, сидящей на камне: перетаскивала, подтягивала за собой, волокла рыбий хвост безвольной нижней части туловища.
        - Наш раненый партизан пробирается, - обычно шутил Геннадий Павлович, завидев Любу полулежащей на пороге комнаты.

«Вот, значит, как! - обиделась коляска. - Колени ей мои плохи. Двадцать с гаком лет сидела, а теперь гнушается».

«Какая ты непонятливая. Я со своих колен встану. Забыла, что Горький говорил?
«Рожденный летать ползать не может».
        Горького коляске крыть было нечем. Против Горького не попрешь. И она примолкла было, недовольно запыхтев, но тут же закатила глаза и вновь заголосила, давя на жалость: «Ой, держите меня за ручки для сопровождающих лиц, хватайте за тормоз, а не то лопнет мой центральный шарнир!»
        Сообразив, что кресло вовсе не умирает, а вопит единственно, чтобы разогнать страх и самую малость - из вторичной психологической выгоды: продолжать ощущать себя незаменимой частью Любиного тела, Люба перестала обращать на крики внимание. Она широко, как крылья, распахнула глаза и задохнулась от восторга!
        Доказывая коляске необходимость полета, Люба и не заметила, что уже не падает вниз оброненным кошельком, а плывет над землей, словно в воздухе расстилается невидимая дорога. Это ветер подхватил Любу крепкими мужскими руками в тот момент, когда кресло сидело верхом на Любе, и нес, делая вид, что ему нисколечко не тяжело.
        Люба летела в перламутровом сияющем фейерверке дрожащих капель, частиц воздуха, преображенных солнечными лучами в брызги шампанского, трепещущих струй и слюдяных стаек белесых толкущихся козявок. А потом плыла в парном молоке загорелого летнего воздуха и пела счастливые песни собственного сочинения.
        Вообще-то песни были грустными, про безответную любовь. Но Люба полагала, что в вопросе неразделенных чувств ей повезло больше всех на свете: никому на земле не выпадала еще такая огромная безответная любовь!
        Люба оттого была безраздельно счастлива.

«За что мне столько счастья?!» - радостно недоумевала девушка, пролетая сквозь золотистый столб воздуха. Она, Люба, может сочинять песни. Она может громко петь их. Она может сама ползать из комнаты в комнату. Она может летать. Она может все! А ведь множество людей могут только ходить. И ничего больше!
        Внизу, на глубине тысячи метров в прозрачной воде неба показалось озеро, на берегу которого лежал Любин городок. Озеро было таким большим, что сливалось с занавесом горизонта и оттого всегда казалось Любе бескрайним. Она представляла озеро океаном и мечтала, как окажется на другом его берегу, усыпанном мерцающими огнями больших городов с отапливаемыми концертными залами. И она будет там петь для большого числа зрителей.
        Как ни странно, мечта ее начала сбываться - вскоре показался другой берег озера. Впрочем, Люба не видела в этом ничего странного. Мечта тем и хороша, что может быть бескрайней и при этом вполне умещаться в чашу озера в глухом городке Вологодской области. Мечта - это тот случай, когда начисто опровергается постулат о том, что часть всегда меньше целого. Многие люди твердо убеждены в этом. Ошибка в убеждениях возникла из-за того, что эти люди могли ходить. Они выходили за порог своего дома, шли вроде бы верной дорогой, но быстро уставали. И возвращались назад в твердой уверенности, что мир гораздо больше той части пути, которую может осилить человек. А Люба ходить не могла. Измерять тернистые пути шагами собственных ног ей не довелось, весь ее мир был в песнях, поэтому она была абсолютно уверена, что он, мир, ей по плечу. Надо только встать с колен. Твердо встать на ноги. Ногами вполне могут быть и руки. Если они с головой. Люба свои руки тренировала неустанно: отжималась от пола; делала стойку, упершись в поручни коляски; десятки раз подряд снимала и вновь ставила на вытянутой руке кастрюлю на
плиту; до изнеможения крутила ведущие колеса, не позволяла Надежде Клавдиевне катать кресло за ручки для сопровождающих лиц.
        Неожиданно Люба почувствовала резкий рывок вверх. Над головой раздался хлопок, какой издает развевающееся знамя, и Люба увидела купол раскрывшегося парашюта. Захватывающий дух полет вперед сразу прекратился. Люба и коляска повисли. Так часто бывает, когда тебя хотят спасти: ты уже не летишь, а стабильно и безопасно болтаешься между небом и землей.

«Эй! - строго прикрикнула коляска. - А ну, не балуй. Чего привязался?»
        Парашют сохранил военную выдержку. Он лишь слегка покачал головой, мол, вот с какой публикой приходится иметь дело. Дожили - коляски инвалидные небо покорять надумали. Эх, до чего Горбачев с Ельциным нашу авиацию довели!
        Люба деликатно подергала стропу, надеясь возобновить стремительное движение вперед. Но парашют держал свою ношу упорно, как веревка висельника. Веревка туго знала свое дело! Дергайся не дергайся - мое дело удержать тело. Согласитесь, такая верность своему профессиональному долгу не может не вызывать уважения.

«Парашют только накинь, а черт сам затянет», - бестактно, но довольно к месту перефразировав народную мудрость, припугнула Любу коляска.
        Тут же, впрочем, перекинувшись на парашют, она принялась чихвостить купол.

«Полетать не дал людям, бес! Только озеро облететь собрались, поглядеть, как там, на другом берегу, не осталось ли колесных пароходов? А тут тебе леший надавал».
        Люба, заслышав этот экспромт, фыркнула. Дабы прервать ворчание коляски, парашют снисходительно заскользил в сторону дальнего берега.
        По озеру пробежала серебристая волна, и Люба с восторгом увидела, что это играет косяк мелкой рыбки, наверное - сущика. Или шпрот. Ой, нет, шпроты - золотистые. Значит, все-таки сущик. От избытка красот Люба вновь запела, любуясь своим тонким, но сильным голосом:
        - О дельтаплан, спаси его!..
        Коляска скривилась. Песня, прямо скажем, не была шедевром. Он (кто - «он», было известно только Любе) не понял ее (Любы, надо полагать) любви и улетел на дельтаплане с другой. Разбежался и прыгнул с обрыва. Но (видимо страдая дальтонизмом), несчастный принял дельту реки за колышущееся поле и рухнул прямо на дно. А Люба, в смысле героиня Любиной песни, разбежалась и прыгнула с обрыва следом. Н-да.
        Надо сказать, коляска к Любиным песням о любви, в силу известного жизненного опыта, относилась предвзято.

«И дышали полной грудью стены, что немы… Может, эти привиденья были и не мы?» Ну что это такое? Коррозия металла натуральная, - критиковала коляска (мысленно, конечно, мысленно!) очередной Любин крик души. - Ты сочиняй: солнце на спицах, синева над головой! Это я понимаю».
        Но вслух коляска этого не говорила. Зачем расстраивать несчастную девочку: пусть помечтает, что пишет замечательные песни и непременно станет известной певицей, покорит Москву.
        Чайкам, которые обгоняли Любу с коляской, песня тоже показалась сомнительной.

«Кто это нужду тянет?» - застонал главарь, здоровый, как буревестник.

«Зефирова, - поморщилась тучная чайка. - Песня называется! Ты пой про тину, про червей. Про богатые запасы промысловой рыбы. А тут… Пошлость га-гая! «Гы-гы, ты меня не зови, гага, я уже не твоя». Того и гляди про браконьеров петь начнут. Барды!»

«Бардак», - согласилась еще одна раскормленная чайка, толстая, как больничный чайник.
        Парашюту упоминание о дельтаплане не понравилось еще больше, чем чайкам. А кому понравится? Парашют резко, как реформа ЖКХ, затормозил. Люба и коляска повисли над озером.
        Люба опасливо поглядела вниз.

«Может, вы как-то сможете продолжить наше движение?» - почтительно спросила она парашют, задрав голову.
        Парашют взглянул вниз. Любины тонюсенькие русые брови были испуганно изогнуты домиком. Между ключиц, в яремной ямке, тревожно билась жилка. Парашют качнулся и великодушно поплыл к берегу.

«Спасибо!» - искренне поблагодарила Люба.
        Поравнявшись с чайками, Люба извинилась и перед ними:

«Конечно, мои песни еще не совершенны. Я постараюсь петь потише. Простите, что потревожила».
        Чайки умилились.

«Что вы, Люба, пойте сколько влезет!» - Главарь взглянул на Любин редкой красоты нос уточкой, на выгнутые птичьими лапками ступни, на торчащие, как пух, волосы и пробормотал: «Ничего, симпатичная»
        Тучная чайка жалостливо подумала: мало того что летать не может, так еще и ходить, и зашмыгала носом.

«Стебель как лебедь. В нем все готово к взрыву. И ссадины не случайны, и я лечу к обрыву!» - неожиданно с удовольствием заголосила чайка Любину песню, вспомнив про свою несчастную любовь прошлого охотничьего сезона.

«Ой, не думала я, не гадала, что эдак моя жизнь окончится, - то ли не заметив возобновившегося движения, то ли обрадовавшись возможности лишний раз громко пострадать, продолжала причитать коляска. - На дне морском, в страшной мучительной водянке».
        Инвалидное кресло-коляска полагало себя великомученицей. Оно любило думать о том, что беззаветно посвятила жизнь Любе: осталась рядом с ней, забыв о своей личной женской судьбе.

…«Ведь не слушает никогда, что ей говорят! - испуганно забормотала коляска, увидев, что парашют стремительно несет ее и Любу к другому берегу озера. - Ужас, чайки даже отстали».
        Чайки действительно сменили направление полета. Вид Любы - без ног, без крыльев, без клюва, но такой доброй и смелой - подействовал на маршрут птиц. Они, честно говоря, летели в надежде поживиться новорожденными утятами чирков и крякв да закусить свежими мальками. Но решили, что пока вполне обойдутся тиной и выброшенными на берег дохлыми синцами. А насчет утят… Решено было дождаться, пока они подрастут, и тогда уж в честной справедливой конкурентной борьбе на равных биться за рыбную добычу. Более того. Вскоре чайки примкнули к рядам защитников живой природы и стали бороться с производителями и продавцами пухо-перьевых изделий. Стремглав налетев стаей на городской рынок, они гадили на китайские куртки-пуховики, подушки и перины. «Опять чайки товар обосрали!» - возмущались торговцы. К сожалению, люди не понимали их высоких устремлений. Но так уж устроен мир: творя добро, приходится гадить.
        А пока… Пока топографическая карта местности на глазах Любы превратилась в макет: игрушечные деревца, картонные домики, присыпанные песком дорожки, коровы величиной с муху. Ох, уже не с муху, а с собаку: Люба и коляска стремительно двигались к земле!

«Ноги в руки, Любушка!» - дико проорала коляска, опасаясь, что парашют протащит их обеих по полю и шоссе и Любины безвольные ступни будут цепляться за каждую кочку.
        Люба обхватила руками колени и подтянула ноги к груди, отчего задом еще глубже прорвала дерматиновое сиденье.
        Коляска взвыла.
        Раздался грохот и металлический скрежет. Однако движение вперед не прекратилось.

«На железную дорогу приземлились, - вскрикнула коляска. - И я теперь - дрезина».
        Рельсы под колесами мерно качались.

«Нет, не железная дорога, - смекнула коляска. - Но железо откуда? Неужели на высоковольтную вышку парашют нас с Любушкой бросил?»
        Коляска приоткрыла глаза. Огляделась. Люба сидела у нее на коленях сжавшись в комочек: провалившись в дыру сиденья, обняв ноги и зажмурив глаза.
        Сориентировавшись на местности, коляска охнула.
        Они мчались над шоссе. Не по асфальту, а именно - над…

«Видишь теперь, куда приводят мечты?!» - сдавленным голосом накинулась коляска на Любу.
        Люба медленно разжала руки, приоткрыла веки, огляделась сквозь щелочки и распахнула глаза.

«Вижу. На джип, - недоуменно ответила Люба. И тут же рассмеялась: - Мечты приводят на джип!»
        Глава 2
        ДЖИП С ВОЛГИ

«На джип? - Коляска покосилась на накачанную спину роскошного внедорожника. И сварливо предрекла: - Поматросит он нас с тобой и бросит».

«Ты не понимаешь! - Люба старалась удержаться на мчащейся верхом на джипе коляске. - Это судьба! Это принц на белом, - она бросила взгляд на капот, - на вишневом коне, и он унесет нас за синие леса, за дальние моря».
        Поразмыслив, куда именно мог бы мчать ее принц, Люба рассмеялась и закончила: «В студию звукозаписи!»
        Джип резко затормозил и остановился:

«Э, бабы! Совсем озверели?!»

«Получила принца?» - зловеще попеняла коляска Любе.

«Кидаются уже на ходу!» - орал джип.

«Принцы принцесс безголовых за моря увозят, Любушки безногие им не нужны», - гнула свое коляска.

«А ну, слезли и пошли отсюда! - драл глотку внедорожник. - Некогда нам сейчас. Не до девочек - торопимся».

«Он сейчас выйдет!.. - с придыханием, почти плача от нахлынувшего ожидания любви, произнесла Люба. - И все перевернется с головы на ноги!»

«С ног на голову» обычно говорят, - не утихала коляска. - Те, у кого есть голова, конечно. Мало того что ног нет, так еще и голову потеряла!»
        Эту, последнюю, фразу коляска произнесла очень тихо и в сторону от девушки.

«Начнется другая жизнь!» - ликовала Люба.

«Другая, а как же: в коляске, да еще и на костылях. Потому что принц как выйдет, первым делом тебе по шее надает, а мне колеса свернет!» - шумела коляска.

«Надо запомнить это место, - закрутила головой Люба, - место, с которого…»

«Все встанет на свои места, - упиралась коляска. - Не сойти мне с этого места! Сейчас, сейчас… Вылезет принц твой из машины, сориентируется на местности и все расставит по своим местам: Любовь на коляску, коляску на дорогу, дорогу - в путь-дорогу до места следования по месту постоянного проживания».
        Внезапно коляска затихла и, выдержав паузу, умоляюще произнесла: «Любушка, ты забыла? Мужчины калек не любят».
        Хлопнула дверь джипа. Люба вздрогнула.
        Владелец внедорожника барабанил пальцами по капоту, глядя на багажник.
        На багажнике стояла инвалидная коляска с молодой девкой. Зад девки в джинсах провалился в разодранное дерматиновое сиденье. Сбоку, вялый и слипшийся, как старый гондон, свисал парашют.

«Не мало ли вас? Не надо ли нас?» - заискивающе пробормотала коляска, надеясь разрядить обстановку.

«Х-хэ!» - ухмыльнулся джип.

«Тихо, не говори ничего!» - пробормотала Люба коляске и незаметно погладила сиденье.
        Хозяин джипа молчал.
        Люба приняла молчание за сдержанное понимание.
        - Вы не знаете, до Москвы отсюда далеко? - вжавшись в спинку коляски и явно плохо соображая, спросила Люба.

«Ну и чего сказала? Ни к селу ни к городу!» - забубнила коляска.
        Взгляд водителя стал еще более тяжелым.
        - Как до Китая раком.
        Разговор явно не вязался.
        - А я по гороскопу Телец, - обрадовалась Люба.

«Это судьба!» - съязвила коляска.
        - А вы, значит, Рак по гороскопу? - спросила Люба.
        - Я-то? - Владелец джипа языком нашарил в промежутке между зубами застрявшую с обеда крошку мяса. - Типа того.
        Люба взглянула в лицо хозяина джипа. Как он красив!

«Вылитый тюлень», - поморщилась коляска.
        Как нестерпимо прекрасен! Невысокого роста, коротко постриженный, с золотой цепочкой в вороте черной рубашки. Черная кожаная куртка, черные же джинсы, золотые часы - какое у него чувство вкуса! Зуба одного сбоку нет - бедный, наверное, потерял, когда защищал незнакомую девушку. Шрам на щеке - ой, он потерпел аварию! Люба бредила. Люба сошла с ума. Ну конечно: ее стукнуло парашютом по голове.

«Любовь моя!» - прошептала Люба.

«Любовь, ты - слепа! - трагически предупредила коляска. - Давай быстрее слезать да убираться отсюда. Еще свалиться не хватало, детали переломать. - Внезапно коляску осенила другая, еще более кошмарная догадка. - Что обо мне люди подумают? - драматическим голосом произнесла она. - «Что это у вас с колесом?» - «Сломала, когда с джипа слезала». Ой, мама родная, стыд какой!»

«Это он! Он!» - не слушая коляску, прошептала Люба.

«Маньяк?» - нарочно ужаснулась коляска, делая вид, что не понимает, о чем говорит ее бедная девочка.

«Прекрати!» - пробормотала Люба.

«Девушка, у вас телефон есть?» - неожиданно спросил джип коляску.

«Какая я тебе девушка?» - возмущенно откликнулась коляска.

«Замужем, что ли?»

«Вдова», - отмахнулась коляска.

«Затрахала небось мужа до смерти?» - подмигнул джип.
        Коляска задохнулась от возмущения.

«Любушка, рассуди ты сама логически: может джип полюбить инвалидную коляску? Не может. Значит - маньяк», - поделилась с девушкой коляска и в ужасе закатила глаза.

«Может, прокатимся?» - не отставал джип.

«Оставьте меня в покое», - высоким голосом потребовала коляска.

«Во дает! Сама залезла и сама: оставьте в покое! Сколько в час берешь?»

«Вы меня с кем-то спутали! Я - не такси, - испуганно гневалась коляска и голосила Любе: - Сама подумай: мы с тобой девушки простые, мы для них, джипов, тьфу - пыль под колесами. Изъездит он тебя, Люба, искалечит, и вся любовь».

«Куда уж меня больше калечить? - отрешенно прошептала Люба. - Я чувствую, он - очень хороший человек».
        И встрепенулась, просияв.
        - Рак! Значит, ваша стихия - вода?
        - Рыба, - небрежно процедил Николай, которому очень хотелось похвастаться хоть перед кем-то. - Вода лет десять, еще при Юсифе-бакинце устаканилась. В воде давно полный порядок наведен: кто из какой водопроводной трубы берет, в какую тару разливает, лечебные свойства опять же утвердили, сертифицировали.
        Фамилия Николая была Аджипов. Но в пейджерных сообщениях в лихие 90-е, а позже в эсэмэсках, он подписывался Джип, за что в среде коллег и оппоментов, в смысле оппонентов, за ним утвердилась кличка Коля Запорожец. Запорожец, как и его джип, был с Волги. Только джип - из Ульяновска, а Николай - с Жигулей. Родители Николая работали в Жигулях в санатории, мать - кладовщицей, а отец - шофером. Именно отцу Николай был обязан всем лучшим, что было в нем: любовью к порядку и добротой.
        - Нет порядка! - сокрушался отец, поднимая на вилке кусок печени в сметане, давеча стоявшей в меню лечебного питания санатория. - Попробовала бы ты эту печенку при Сталине унести! Потому что порядок был!
        - А я что говорю? - соглашалась мать. - А главные-то заворуины - кто?
        - Начальство, известно кто, - с удовольствием крякал отец. - Где ты банку печенки семье, ребенку вон, унесла - все одно ее отдыхающие не доели, там начальство шиферу два грузовика спионерит. И путевой лист выпишут, все чин чинарем, вроде как и не ворованное, вези, Аджипов…
        Отец возмущено бросил вилку:
        - Да будет ли хоть порядок когда?!
        - Откудова ему быть-то? Тут возьмешь от нужды одну простыню несчастную. А главврач пять одеял верблюжьих новых спишет в свой карман и хоть бы хны.
        - Если не все, а понемножку, то это не воровство, а дележка, - с сарказмом осудил воровскую натуру главврача отец. Мать заколыхалась.
        - Налить под печеночку-то? - участливо спросила она отца.
        - Давай.
        Он взял в руку холодную бутылку вина.
        - Привез, значит, этого самого вина для буфета полмашины ящиков. Вез - не дышал, чтоб значит, не побить. Главврачу говорю: рассчитаться надо за безбойную доставку. А она мне: «Товарищ Аджипов, рассчитываются с вами два раза в месяц в кассе. Груз возить - ваша обязанность». Ах ты, думаю!.. Обязанность! Моя обязанность баранку крутить, а не ящики караулить. Вот дождусь, как к выездному партийно-хозяйственному активу коньяк КВВК нужно будет с базы везти, да и вспомню про обязанности. Боя у вас заложено две бутылки? Получай!
        - Так и надо с ними! А то больно ты добрый.
        - Может, хоть тогда порядок наведем, верно, Колюня?
        Сегодня Николай мог с удовлетворением сказать, что в сфере воды порядка достичь удалось. Но вот с рыбой - бардак! Большие предстояли дела в этой сфере влияния. Взять хотя бы сельдь. Ведь кто во что горазд! Солят в гаражах, в сараях. Сертификаты чуть не пальцем рисуют. А потом беспланово, не имея понятия о маркетинге, везут свою сраную селедку в каждое встречное сельпо. С ценами из-за этого свистопляска. Ты если задумал сельдью заниматься, так приди, доложись по-человечески. Мы тебе сделаем сертификат - подлинник, чтоб все цивилизованно, за подписью. Санврач в Роспотребнадзоре тоже человек, тоже селедку ест, если к нему, как полагается, так и он с пониманием. Но сельдь - это так, к примеру. В Любин городок Николая вела забота о сушеной рыбке сущик.
        - С сущиком у вас тут непорядок. Ценнейший продукт бессистемно разбазаривается, не наполняя налогами бюджеты всех уровней, - сообщил Николай.
        И подумал про рейдерский захват пары местных рыбозаводиков. Впрочем, форму смены собственности предстояло решить на месте, по обстоятельствам.
        Заслышав из уст Николая о бюджетах, коляска уважительно присмирела.
        Это все вранье, что такие, как Коля Запорожец, спят и видят, как бы налогов платить ноль целых цент десятых. Николай, что ли, не понимает, что нужно содержать ментов, школы для ребятни, больницы для старух? Николай как раз-таки очень заинтересован в порядке, Николаю тоже джипы жгут! Николай умеет разделять и делегировать полномочия: зачем ему мелочиться с бабками, которые торгуют сигаретами, клюквой да газетами? Что с их клюквы возьмешь? Он лучше налоги отчислит, чтоб бабок менты стерегли, защищали сердешных от набегов неорганизованного хулиганья.
        - Вы знаете, сколько у нас его! - обрадовалась Люба. - Иной весной столько в озере добывают, что высыпают из баркасов прямо на берег, и рыбаки по колено в серебре ходят. Сушить мест не хватает, так люди все крыши сущиком засыпают: сараи, дома, коровники. Представляете, если сверху на город посмотреть? Все крыши из серебра. Столько сущика!
        - Ну? - повеселел Николай.
        - Мама рассказывала, раньше они в клуб на танцы полные карманы сущика насыпали и вместо семечек ели. Бесплатное угощенье. Здорово?
        - Чего здорового? - нахмурился Николай. - Бесплатное - начало беспорядка. Ничего не должно доставаться бесплатно.

«Вот мироед!» - толкнула Любу коляска.
        - Иначе какой смысл корячиться?
        Упоминание о бесплатном сущике огорчило Николая. А все потому, что какой-нибудь квотой на улов владеет рыбколхоз, а значит - никто. А без хозяина какой может быть порядок?
        - Там чего - акционерное общество? - спросил Николай.
        - Где?
        - Баркасы, холодильники, коптильни - чьи? Акционировано предприятие?
        - Да, - неуверенно ответила Люба. - Вроде. Ой, точно, вспомнила: акции трудовому коллективу принадлежат.
        Вот страна немереная! Выкупаешь у работяг-алкашей предприятия, выкупаешь, и все ни конца ни края. Представляю, как эти акционеры дела ведут. Рыбу небось за копейку продают, лишь бы на бутылку хватило. А те алкаши, которые ее покупают, тоже работать не хотят: чего горбатиться, когда закуска почти даром в сельпо лежит? А всякие недобитки из партии власти еще орут, что цены на социальные продукты должны быть низкими. Ну, будет он, Николай, селедку бесплатно раздавать, так налог на добавленную стоимость какой в бюджет поступит? Так вред или польза от дешевых цен стране?
        Николай быстро сделал мысленные прикидки по сущику. Если все акции у алкашей - дело сделано. Завтра зарегистрируется предприятие «Партнер» по скупке акций. Работяги хороших денег давно небось не видели…
        - А средняя зарплата у добытчиков сущика насущного какая? - поинтересовался Николай.

«Семь тысяч рублей», - подсказала Любе коляска, имевшая беседу со складской тележкой.
        - В сезон - нормально, а так - семь тысяч.
        - Нет! - не поверил Николай.
        Значит, работяги акции не просто продавать понесут, а ночами дежурить и у дверей будут стоять. Не забыть посетить местные СМИ, заверить, что контрольный пакет акций останется в управлении городом, это на случай, если коммуняки с плакатами приползут: «Не дадим распродать сущика!» Что еще? Сообщить главе самоуправления: с будущего года начнется выплата дивидендов по акциям - один рубль на каждую привилегированную. Это на тот случай, чтоб если кто и решил пока акции попридержать, так теперь уж точно сломя голову в «Партнер» помчатся. Надо будет, наверное, завтра-послезавтра в Москву смотаться - деньжат подстоговать. За неделю, пожалуй, трудящиеся от акций счастливо избавятся, с облегчением вздохнут. А там - по обстоятельствам. Если долгов немерено - придется банкротить. Ну чего, назначим временного управляющего. В первый раз, что ли? Пусть себе управляет не торопясь. Пока долги за электроэнергию не реструктуризируют. Во! С выплатами по картотеке разберемся индивидуально: по исполнительным листам, мамашам-одиночкам - все как полагается, дети - наше будущее. А долги по зарплате… Нет, господа бывшие
акционеры, зарплату за прошлогодний сущик вам задолжало АО «Рыбколхоз», а мы - ЗАО
«Царь-рыба». Вы же в правовом государстве живете, должны разбираться в таких вещах? Имеете право обратиться в суд.
        От мысли, что передел сущика прошел так удачно и в этом секторе рыбодобычи им, Колей Джипом, наведен наконец-то порядок, Николай повеселел. И довольно добродушно взглянул на Любу, смирно сидевшую на багажнике машины.
        - Ну чего?
        - Что? - смутилась Люба.
        - Слезать думаешь?
        - Думаю.
        - Давай слезай, пока я добрый.
        - Вы всегда добрый, - тихо и серьезно ответила Люба.
        - Точно, - согласился Николай. - У меня батька такой же был. Мать ему все говорила: «Не доведет тебя, отец, твоя доброта до добра».
        - И что?
        - Не довела.
        - А что случилось? - расстроилась Люба.
        - Долго рассказывать.
        Люба понимающе вздохнула.
        - Вы мне не поможете, я боюсь с коляской свалиться.
        - Ты что - не ходишь?
        - Нет, - бесшабашно сказала девушка.
        - С ногами чего?
        - Ага.
        Николай взглянул на парашют.
        - Экстремалом увлекаешься? При прыжке сломала?
        - Нет. Я такой родилась. Моя мама… Все торопились на первомайскую демонстрацию…
        - В колонне затоптали? - поразился Николай.
        - Нет, - помотала головой Люба.
        - За вином в толпе покалечили? Тогда ведь порядка за вином не было ни фига.
        - То и обидно, что толпы никакой не было. Я одна. И вот…
        Николай взял Любу за талию, сказал «Держись за меня» и, прижав ее одной рукой к себе, другой подхватил под колени. Люба прильнула к Николаю крепко, как мокрый подол к ногам тонущего. Она дерзко, словно мародер, воровала его запах. Сколько можно украсть за секунду, по истечении которой Люба оказалась сидящей на капоте? Смотря что красть! Бумажник завалит счастьем на неделю. А вмятина запаха в сердце? От нее не избавишься и через семь жизней, даже когда так устанешь любить, что захочешь ненавидеть. Но Люба не знала о том, что любовь дает метастазы, и жадно вдыхала ее губительный запах.
        Николай снял с багажника коляску. Пересадил в нее Любу.
        - Может, подвезти? - без энтузиазма предложил он.
        Люба, кстати, не заметила, что без энтузиазма. Она уже не различала оттенков голоса любимого - метастазы!
        - Не надо, - ответила она, имея в виду: «Ну предложи еще раз! Скажи: никуда я тебя не отпущу».
        - Тогда - пока!
        И Николай уехал. Он был добрым. Но отходчивым.
        Люба положила руки на ободы колес и поехала в сторону города. За коляской молча волочился парашют.
        Глава 3
        ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО ЗВЕЗДАМ
        - Надежда, не волнуйся, - взволнованно сказал Геннадий Павлович Надежде Клавдиевне. - Любовь - большая, самостоятельная.
        - Любовь - наивная, безрассудная, - не слушала мужа Надежда Клавдиевна. - Всем верит!
        - С каких пор верить людям стало плохим качеством? - упорствовал Геннадий Павлович.
        - С тех пор, как люди начали врать.
        - Я уверен, она сумеет отличить правду от лжи. Любовь - не дура. Дурой ей не в кого быть, она - моя дочь.
        - Ну-у! - Надежда Клавдиевна театрально развела руками. - Если в тебя! Теперь я спокойна. Далеко она не уйдет - обдурят на первой же остановке. Я - спокойна. Пусть уходит. Если Любовь в тебя, вернется через сутки без денег и вещей. Все посеет, все!
        - Что я посеял, интересно?
        - Забыл? - саркастически спросила Надежда Клавдиевна.
        - Сколько можно затыкать мне рот трусами?! - возмутился Геннадий Павлович.
        - А сколько раз можно терять в бане трусы?!
        - Я их не терял. Один раз я их нечаянно выбросил вместе с газетой…
        - Это, конечно, меняет дело!
        - …«Правдой», - припомнил подробности Геннадий Павлович. - Помылся. Стал собираться домой. Хвать - трусов грязных нет. Я сразу почему-то подумал, что вместе с газетой их выбросил. Как сейчас помню: вышел из мыльного, подстелил под ноги на пол газету. Обтер ноги грязными трусами и, видно, тут же их и бросил. Да-да! А потом сгреб газету не глядя и кинул в ведро. Главное, я через некоторое время хватился. Но что я должен был делать? Спросить у банщицы, не видала ли она
«Правду» в трусах… в смысле трусы в «Правде»? Как-то несерьезно.
        - Вот именно - несерьезно. Любовь совершенно не умеет обращаться с деньгами.
        - Надежда, если мы сейчас не дадим Любушке уйти своим, выбранным ею путем, она уйдет в себя. Мы ее потеряем!
        Уже целый час Люба слушала, как мама и папа спорили за стеной. Она вернулась домой под вечер - парашют унес коляску довольно далеко. Как только Люба въехала на кухню, родители поняли: что-то случилось. Нос Любы обгорел на весеннем солнце, и загар выделялся красным треугольником. Волосы слиплись, джинсы и кроссовки покрылись пылью, руки грязные, как у торговки овощами, да еще и попа застряла в продранном сиденье. Но больше всего родителей напугали глаза Любы - бессмысленные, блестящие, возбужденные.
        - Любушка, что с тобой? - взволнованно вскрикнули мама и папа.
        - Ты связалась с наркоманами? - догадалась Надежда Клавдиевна.
        - Тебя… кто-то… обидел? - вскинулся Геннадий Павлович.
        Люба подъехала к рукомойнику и плеснула на лицо холодной водой.
        - Папа, растопи титан, я хочу помыться.
        - Кто это сделал? - вцепившись в стол, сдавленным голосом спросил Геннадий Павлович.
        - Что сделал?
        - Втянул тебя в наркоманию! - закричала Надежда Клавдиевна.
        - Надругался над тобой! - закричал Геннадий Павлович.
        - Почему - надругался? Я не могла сама спуститься. Он меня обнял и помог слезть. А потом коляску тоже снял и посадил меня.
        - Откуда снял?! - шумел Геннадий Павлович.
        - С джипа.
        - Ты попала в автоаварию! - вскричали Надежда Клавдиевна и Геннадий Павлович. - На тебя джип наехал?!
        - Нет, это я на него упала сверху.
        - С моста, что ли? Говори толком, Люба!
        - Да вы же мне слова вставить не даете! Я летела с парашютом…
        - С моста?!
        - Из самолета. Я прыгнула с парашютом. Парашют отнесло от поля. Я упала с коляской на крышу джипа, вернее, на багажник. В джипе ехал прекрасный человек - Николай. Коля…
        Речь Любы замедлилась, глаза опять стали бессмысленными…
        Надежда Клавдиевна держалась за сердце. Геннадий Павлович медленно опустился за стол.
        - Мы долго разговаривали. Коля очень переживает за судьбу нашего сущика. Я думаю, он - эколог. А потом он обнял меня, взял на руки и опустил с джипа на землю. Папа, растопи титан, мне нужно помыться, потому что я уезжаю в Москву. Мама, где диск с моими песнями?
        Люба развернула коляску и поехала в ванную. Геннадий Павлович взял с подоконника газету и спички и покорно пошел за дочерью. В ванной он засунул газету в топку, поджег ее и принялся подкладывать лучину. Он молча брал поленья и колол их на чурочки, засовывал чурки одну за другой в огонь, пока не заполнил топку. Огонь затрещал, зашумело в тяге. Люба набрала воздуху и спросила напряженным голосом:
        - Папа, если бы ты был мужчиной…
        - Здрасте. А я - кто? - обиделся Геннадий Павлович.
        - Я имею в виду, если бы ты был посторонним мужчиной… Как ты думаешь, мужчина может влюбиться в такую, как я?
        - В кого и влюбляться, если не в тебя! - убежденно произнес Геннадий Павлович. - Ты у меня самая красивая в мире! Добрая, умная, талантливая, певица!
        - Все родители так говорят, - грустно произнесла Люба.
        - Нет, не все! Если бы я был мужчиной!.. - с жаром начал Геннадий Павлович.
        - Здрасте. А ты - кто? - засмеялась Люба.
        - Я имею в виду, если бы я был посторонним мужчиной, я бы тоже, как этот твой Николай, ни минуты не раздумывая, увез тебя с собой.
        Люба отвела глаза.
        - Потрогай, не нагрелся еще?
        Геннадий Павлович дотронулся до титана.
        - Теплый. Давай мойся, а то кипяток скоро пойдет. Николай за тобой когда заедет? Нам ведь познакомиться надо.
        - Познакомитесь, конечно, - соврала Люба. - Ой, я полотенце забыла. Скажи маме, чтоб принесла.
        Люба разделась. Уцепилась за металлическую трубу, укрепленную под потолком вдоль ванной, и, подтянувшись, перенесла тело на деревянный настил около ванны. Затем с помощью рук перекинула обе ноги, оперлась ладонями на края ванны и опустилась на дно. Открыла кран в титане и вытянулась под струей теплой воды.

«Слезла наконец-то, - проворчала коляска. - Я ведь не молоденькая, чтоб и с парашютом, и по шоссе сколько верст!»
        - Любушка, это я, - постучалась Надежда Клавдиевна.
        Она положила возле ванны полотенце, белье и хотела было что-то спросить. Но увидела продранное сиденье коляски.
        - Дай-ка зашью скорее! А то Николай твой увидит, скажет: вот так дела! Хороши родители, девку замуж отдают, а коляска рваная. Но я, Люба, сразу тебе свою позицию говорю: я против, чтобы ты прямо сейчас уезжала. Поживите сперва у нас! Мы этого Николая и знать не знаем. Вдруг - нате вам! Дочку увозит. Что за человек? Может - плохой?
        - А вдруг - хороший? - засмеялась Люба. - Мама, ты не беспокойся. Я ведь не маленькая!
        Надежда Клавдиевна вздохнула и покатила коляску прочь. На кухне они с Геннадием Павловичем опустились на колени по обе стороны колес и взялись за дело: Надежда Клавдиевна приложила к сиденью кусок вырезанного из старой сумки кожзаменителя, а Геннадий Павлович снял подлокотник и подножки и принялся протирать и смазывать штыри.
        - Не пущу я Любовь в Москву! - высоким голосом сказала Надежда Клавдиевна, сделав очередной нервный стежок суровыми черными нитками. - Любовь - не для Москвы. В Москве - одна суета да обман. Не пущу!
        - Рано или поздно это должно было случиться, - примиряюще произнес Геннадий Павлович.
        - «Коля», - передразнила Надежда Клавдиевна дочь. - Кто такой - Коля? Кто за ней в Москве этой ухаживать будет? Кто ей титан растопит? Да Коля этот небось и дров наколоть не умеет.
        Мимо кухни проползла на бедре, волоча ноги в старых серебристых лосинах, Люба. Мокрые волосы еще больше придавали ей сходство с русалкой.
        Геннадий Павлович и Надежда Клавдиевна дружно выдохнули:
        - С легким паром, Любушка!
        Вскоре отец завез к Любе начищенную, смазанную коляску. Люба закрыла глаза, делая вид, что спит.
        - Любовь - глупая, простодушная! - вновь донеслось до нее, когда Геннадий Павлович выходил из кухни и приоткрыл дверь.

«Ты мать-то послушай, - посоветовала коляска. - Мать тебе худого не пожелает, потому она и называется: мать».

«Все уже решено, - решительно сказала Люба. - В пять часов утра мы с тобой уезжа ем в новую жизнь! Ой, не забыть мобильник на зарядку поставить! Хотя денег там все равно нет…»

«Это какой же поезд утром в новую жизнь едет? На Москву вроде вечером состав проходит?»

«Пешком поедем».

«До Москвы?! - возмутилась коляска. - Ты, видать, надсадить меня хочешь, в гроб вогнать! Я несогласная! Не потому, что не хочу тебя до новой жизни довезти, а просто по состоянию здоровья не могу».

«Поезд, значит, может, а ты - нет?»
        Коляска запыхтела.

«Да ведь поездом сподручнее! Села - поехала, знай в окно гляди да чай с сахаром спрашивай».

«Я уже посчитала. Поезд проходит по нечетным, значит - послезавтра. Я боюсь, что за это время меня решимость покинет или родители потребуют Николая предоставить. Или еще что другое произойдет… Нет, утром - или никогда! Давай вещи собирать».

«Хорошо, - вздохнула коляска. - Давай. Ну, доедем до Москвы. А дальше-то что? Которые на ногах певицы не могут в люди выйти. Там, говорят, раскручиваться надо. Ты на чем раскручиваться будешь? У меня ведь головокружение, сама знаешь. Без ног ведь ты, Люба!»

«А где написано, что идти по жизни полагается ногами? Кто-то брякнул, а все и поверили. Живут же дельфины без ног…»

«Ты еще русалок вспомни».

«Дай помечтать! - жалобно пробормотала Люба. - Я стану известной певицей, Николай сможет мною гордиться».

«Ах, вот чего ты засобиралась в Москву! - встрепенулась коляска. - Джип этот тебе голову задурил».
        Люба запрокинула лицо, зажмурила глаза и прижала руки к груди, обхватив себя за плечи.

«Какой он красивый!..»

«Чего красивого? - рассеянно пробурчала коляска. - Я понимаю - атлантик лазурит цвет или зеленый. Мелкими розочками мне нравится, купоном понизу. А тут - бурый ка кой-то».

«Какой у него запах!.. - Люба скомкала и приложила к лицу край одеяла. - Я с ума сойду от его запаха!»

«А какой такой запах? Бензином несет, пылью, резиной немытой. Тьфу!» Люба и коляска перешептывались до полуночи. Надежда Клавдиевна и Геннадий Павлович тоже долго не могли заснуть. В первом часу ночи Надежда Клавдиевна скомандовала:
        - Ладно, чего из пустого в порожнее переливать. Поезд по нечетным проходит, значит, послезавтра…
        - Теперь уж - завтра, - поправил Геннадий Павлович, поглядев на будильник.
        - …до послезавтра (Надежда Клавдиевна пыталась выгадать день до расставания) Николай придет, все обговорим, паспорт у него посмотрим.
        - Верно, - согласился Геннадий Павлович.
        - Давай укладываться. Любушка спит давно небось, мешаем ей, - проговорила Надежда Клавдиевна, замахнувшись на комара.
        Около пяти часов утра Люба положила на кровать листок с запиской и осторожно подъехала к комнате родителей.
        Они спали на разложенном диване.
        Над диваном висел ковер, а на ковре - фотография пятилетней Любы с капроновым бантом на полголовы. (Геннадий Павлович самолично увеличил и приклеил фотографию на кусок фанеры и покрыл лаком.)
        На лбу Геннадия Павловича, около волос, сидел комар с раздувшимся рубиновым, как плодово-ягодное вино, брюшком.
        - Кыш! - шепотом сказала Люба. - Пошел вон!
        Комар поопористее расставил лапки и покосился на Любу.
        - Мамочка, папочка, до свидания! - еле слышно прошептала Люба.
        Сердце девушки сжалось: она никогда еще не обманывала родителей…
        Она вздохнула и тихонько развернулась в коридоре. Затем прикрыла дверь к родителям и поехала в сени. Возле своей комнаты Люба подхватила с пола рюкзак и водрузила себе на колени, надев лямки на плечи.
        В сенях было зябко. Люба застегнула верхнюю пуговицу джинсовой куртки.

«Выдумала в мае пешком ездить», - заворчала коляска.
        Люба вытащила длинный металлический крюк из ушка в двери, тихо опустила его вдоль стены. Открыла дверь и привычным движением ловко преодолела высокий порог. За порогом звонко, как хор мальчиков, пели птицы.
        Люба выехала на влажную дорогу.
        Дом Зефировых стоял на окраине городка: несколько деревянных двухквартирных домиков с огородами и палисадниками, павильончик с продуктами, пилорама, от которой разносился запах новогодней елки, новехонькая бензозаправка с развевающимся флагом нефтяной компании да бетонный мостик через речку. И все! Дальше - шоссе, знай себе дуй без остановки до новой жизни. Прямиком и не сворачивая!
        Люба легко крутила ободья колес, восторженно озирая картину утра: еще не просохшее нежное небо, соломка прошлогодней стерни, пригорки, усыпанные цветками мать-и-мачехи и одуванчиков, желтыми, как конфеты-лимончики, лакомство Любиного детства. Люба раскусывала лимончик на две половинки, выгрызала кислую ярко-желтую серединку, а обсыпанные сахаром бледные скорлупки складывала на блюдце - вечером их съедал за чаем Геннадий Павлович.

«Озимые нынче какие дружные», - деловито произнесла коляска, оглядев зеленый ежик полей, задорный, как у юного панка.

«Чего я дома сидела? - с радостным недоумением возбужденно говорила Люба. - Давно надо было в певицы ехать! Чего тут сложного? Ничего тут такого сложного нет. Собралась да поехала».

«Под Москвой-то, по телевизору говорили, мафия на дорогах орудует, - докладывала Любе коляска. - Со всякого проезжающего дань требуют. Сто рублей с колеса!»

«Откуда ты знаешь, что - сто?»

«Прикидываю. По рублю - мало. По тысяче - лишку. Значит - по сто. Ой, что же это, с меня четыреста рублей мафия затребует?! Ну уж нет. За большие колеса я согласна рубликов десять отдать, раз порядок такой, а за малые - нет».

«Не бойся, я мафии песни свои спою, и она нас пропустит бесплатно».

«Как же - бесплатно! Да в Москве, говорят, даже уборные платные! По году небось уборные не выгребают… Да какое по году! По два! Да еще и деньги за нужду берут».
        По шоссе мимо Любы проносились веселые горластые лесовозы с веселыми же водителями за рулем и трудолюбивые молочные цистерны. Иногда лесовозы тормозили возле Любы, шоферы выглядывали в открытое окошко и радостно кричали Любе, не требуется ли ей помощь.
        - Сама-то куда едешь?! - кричали водители, и на лицах их не было следов печали.
        - В Москву! - кивала в сторону горизонта Люба.
        - Чего делать там?
        - Петь.
        - А что? - соглашались шоферы. - Правильно! Москва - большая. Там все поют, кому не лень. В переход только спустишься - уже песни кругом. Проживешь!
        - Держи! - крикнул Любе один шофер и бросил ей на колени чупа-чупс.
        Люба развернула слюдяную косынку и сунула леденец за щеку.
        Около девяти часов утра мимо Любы, притормаживая, проехал огромный, как грудь кормилицы, молоковоз. Шофер приоткрыл дверцу и обернулся назад, поджидая, когда подъедет Люба.
        - Здрасте! - весело поприветствовал он девушку. - Помочь?
        - Спасибо, не надо! Вы не знаете, здесь кафе какое-нибудь будет?
        - А вон уже видно, слева. Тебе кофе или чай купить?
        - Ой, что вы, я сама, - засмущалась Люба.
        - Да ладно! Кончай скромничать. У Сергеевны вечно кипяток, как раз пока подъедешь - остынет немного. Так кофе?
        - Ага. Три в одном.
        - Да хоть пять! - пошутил шофер.
        Когда Люба подъехала к кафе, водитель молоковоза уже сидел за пластиковым красным столиком и поглощал разрезанный вдоль батон с заложенными в него котлетами.
        Люба достала из рюкзака бананы и печенье:
        - Угощайтесь!
        - Не-е, бананы - это для девчат вроде тебя. А шоферня бананы не ест, чего добро переводить?
        - Молоко везете?
        - Ну.
        - Куда?
        - В Москву.
        - В Москву?! - обрадовалась Люба. - И я - в Москву.
        Люба отпила горячего кофе, блаженно откинулась на спинку коляски и оглядела молоковоз, стоящий у обочины заасфальтированной поляны.
        - Завтра уже молоко наше москвичи пить будут, да?
        - Нет, - замотал головой шофер. - Его высушат в порошок. Потом порошок водой разведут. И тогда уже молоко продавать будут.
        - А зачем так? - удивилась Люба.
        - Ну-у… - пожал плечами водитель. - Чтоб не скисало дольше. Ты вот кто, чем занимаешься?
        - Певица, - порозовев, сказала Люба.
        - Зачем певицы песни сперва записывают, а потом уж поют под фанеру?
        - Не все же так делают, - сказала Люба, но тут же вспомнила, что в рюкзаке у нее лежит диск. Чтоб не скисала песня дольше, - засмеялась она. - Вас как зовут?
        - Сергей. А тебя?
        - Любовь Зефирова. Как увидите афиши «Любовь Зефирова в новой шоу-программе
«Колеса фортуны» - это я. Приходите на концерт!
        - Обязательно! Я с живой певицей первый раз встречаюсь. Давай я тебе еще кофе принесу. Не, денег не возьму! Жаль, ехать нужно: молоко перегреешь, перетрясешь по жаре, так сортность снизят.
        Сергей пошел к машине и, уже открыв кабину, повернулся к Любе и прокричал:
        - А ты в Москву-то на чем едешь?! Где твой автобус?! Или лимузин у тебя?!

«Джип!» - охнула коляска.
        - Джип… - растерянно сказала Люба, глядя на трассу.
        С шоссе медленно съезжал по направлению к Любиному столику вишневый внедорожник.

«Здорово, дальнобойщица!» - жизнерадостно гаркнул джип коляске.
        Коляска возмущенно запыхтела.

«На трассе, что ли, трудишься?» - подмигнул джип коляске.

«Любушка, если этот хам сейчас не замолчит, я не знаю, что с ним сделаю!»
        Люба укоризненно посмотрела на джип.

«Да ладно, девчонки, я ж шучу».
        - Привет, - сказал Николай в окно. - Ты чего здесь? Опять парашют не раскрылся?
        - Привет, - произнесла Люба охрипшим голосом.
        Сердце ее так заколотилось, что коляска принялась бормотать про виброболезнь, от которой она, коляска, несомненно, получит большой урон здоровью, а то и вовсе полную нетрудоспособность.
        Люба поставила локоть на рюкзак, прижала кисть к подбородку, прикусила ноготь большого пальца и сияющими глазами стала поглощать картину выхода Николая из джипа. Николай прибавил громкости магнитоле, одновременно оглядев окрестности в зеркало заднего вида, и неторопливо, как врач скорой, вышел из машины.
        - Как дела? Чё нового в авиации? - сказал он, садясь за Любин столик.
        - Хорошо дела! - призналась Люба. - Жизнь вот новую начала.
        - Курить, что ли, бросила? - рассеянно поинтересовался Николай.
        - Нет, - засмеялась Люба. - А хотите кофе? Три в одном?
        - Да я такую парашу не пью.
        - А банан? Хотите?
        - Ну давай.
        - Вы только хороший кофе пьете, да?
        - А чего дешевку покупать? Надо же уважать себя, правильно?
        - Правильно. У вас прекрасный вкус, да?
        - Что есть, то есть. На вкус не жалуюсь: водку от пива отличу.
        Люба звонко рассмеялась. Коляска занервничала.
        - У вас такое чувство юмора колоссальное!
        - Не жалуюсь. Хочешь анекдот?
        - Про Вовочку?
        - Не, про ментов.
        Люба смеялась, поднимала тонкие брови, терла под мочкой уха, демонстрируя изящность ногтей, и обводила пальцем вокруг губ, и запрокидывала голову, и расстегивала верхнюю пуговицу джинсовой куртки, и вновь звонко хохотала.

«Тьфу! - выходила из себя коляска. - Ты еще спой ему да ботинки начисть! Люба! Лю-ба!» Но Люба не слышала. Любовь, проникшая в ее организм воздушно-капельным путем, таилась всего сутки. (Это была самая коварная ее форма - весенняя пандемия.
        И вот вам - пожалуйста! - уже к десяти часам утра любовь отравила Любу продуктами горения: Люба поглупела!

«Ты подумай, чего любовь с людями делает, - охала коляска. - Вчера еще девка как девка была, а сегодня дура дурой. Люба, очнись. Ехать надо!»
        - Николай, откуда вы столько всего знаете? - сияла Люба.
        - В библиотеку часто хожу.
        - Какой вы молодец!

«Люба, ты с ума сошла? - дергала девушку за джинсы коляска. - Он ведь смеется над тобой».
        Люба не откликалась.
        - Почему вы так быстро уезжаете? - вспомнила вдруг Люба.
        - Надо в Москву смотаться, зелени подстоговать.
        - А где вы в Москве живете?
        - Метро «Тимирязевская».
        - Значит, в Москве тепло, трава уже большая? А я в куртку вырядилась.
        - Ты тоже, что ли, в Москву? - спросил Николай.
        - Да!
        - И чего там?
        - Много разных дел, проектов. Я ведь автор песен. У меня и диски есть. Путину нужно будет обязательно свои песни спеть. Я ведь на Красной площади уже выступала. Договоренность есть: создать при Путине совет по делам людей с ограниченными возможностями.
        Николай уставился на Любу.
        - Ассоциацию инвалидов - деятелей шоубизнеса организовать, - фонтанировала Люба. - В Москве ведь есть певцы-инвалиды, да? Слепая певица есть, без ноги певец, с жабрами этот… как его? Забыла. Безголосых много, - напоследок пошутила Люба.
        Николай шутки не понял.
        - Ассоциация певцов-инвалидов? И Путин в курсе? - спросил Николай. - Слушай, удачно я тебя встретил.
        Люба закусила губу от счастья. В груди ее жгло, словно на сердце плеснули кипятка.
        - И что Путин твоей ассоциации разрешил? Какие виды деятельности?
        - Студия звукозаписи для инвалидов, дискотека для инвалидов, клуб…
        - Ночной? - уточнил Николай.
        - Тоже можно, - согласилась Люба. - В Москве пройдет Год равных возможностей. Путин с Лужковым встречались с такими, как я, и сказали: столица в первую очередь должна стать доступной для людей с ограниченными возможностями. Большие деньги выделены.
        - Инвалид-боулинг? - с подъемом предложил Николай. - Для людей с ограниченными возможностями? Пострадавшим в военных конфликтах вход бесплатный. Торгово-закупочную деятельность в устав пропишем. Так чего сидим? Поехали?
        - Поехали!
        - А ты на чем сюда добралась? На автобусе, что ли? Или опять на парашюте?
        - На коляске. - Люба положила руки в старых кожаных перчатках с обрезанными пальцами на ободья колес.
        Николай напряг глаза:
        - Ты в Москву на коляске собиралась ехать?
        - Да, а что такого? Я сильная!
        - Вижу…

«Хы! - возмутилась коляска. - Она сильная! Села мне на шею, третий стакан кофе пьет, балясничает, а я стой на солнцепеке!»
        - Садись в машину, - скомандовал Николай. - Теперь в машине будешь ездить.

«Любушка, родненькая, не бросай меня!» - запричитала коляска.
        Люба объехала джип, открыла переднюю дверь и принялась торопливо снимать подлокотник, чтобы пересесть с коляски на сиденье.
        - Подожди, - остановил ее Николай.
        Он просунул руки под Любину спину и колени, легко поднял ее и, отпихнув ногой коляску, опустил ношу на сиденье.
        Любино сердце колотилось в грудь, как загулявший пьяница в двери сожительницы.

«Любушка! - заголосила коляска. - Я-то как же?»

«Залезай ко мне!» - нахально предложил джип и распахнул багажник.
        - Коля… - Люба первый раз назвала так Николая и замерла от волнения.
        Николай кивнул:
        - Ну?
        - Коля, - теперь уже смелее произнесла Люба, безудержно счастливая от близости, каковая, по ее мнению, случилась при переходе на ласково-уменьшительное имя. - Коляска складывается, так что можно ее на заднем сиденье положить, она там ничего не запачкает.

«Я сказала «Коля», а он ничего не сказал на это, - лихорадочно подумала Люба и сделала нелогичный вывод: - Он не против: я ему нравлюсь!»

«Хм, - вскинулась коляска, - «не запачкает»! Я может, отказываюсь в этом наглом джипе ехать».

«Да не бойся, - успокоил ее джип. - Не захочешь, так не трону».
        - Здесь что? - Николай снял с сиденья коляски пакет. - В багажник можно бросить или бьющееся?
        - Утка… - дрожащим голосом ответила Люба.
        - Надувная, что ли?
        - Нет, обычная.
        - А чего таскаешь? Подарок, что ли?

«Талисман», - гордо ответила утка.
        - Нет, не подарок. Так, на всякий случай, - жалобным шепотом ответила Люба.

«Не на всякий, а на каждый!» - сердито поправила утка.

«Ты чего раскрякалась? - оборвала ее коляска. - Помолчать не можешь? Видишь, в какое неловкое положение Любу ставишь?»

«Я?! - возмутилась утка. - Он первый начал. Уток, что ли, не видел?»
        - Давайте ее сюда, - попросила Люба.
        - Пусть на заднем сиденье лежит, не мешает, - решил Николай.
        Выплывшая на свет божий эмалированная утка повергла Любу в отчаяние:

«Никогда меня никто не полюбит, потому что я калека. Калека!»
        Не нужно было Любе так думать. Зря она так. Подточенные ледяным ручьем уничижения, ее гордость и уверенность в себе начали стремительно рушиться. Ведь пока что вера в себя была сложена из слов Геннадия Павловича и Надежды Клавдиевны, их заверений в красоте и уме Любы, ее таланте и отваге. Любе еще только предстояло возвести крепкую постройку, способную выдержать насмешки, удивление и безответную любовь. Но ведь был прыжок с парашютом, искренние песни, долгие часы тренировок силы рук? Были поступки - крепкие камни в фундаменте. И они останутся, несмотря на Любину минутную слабость. И даже это сомнение в себе рухнет не в сторону, а внутрь души, придав крепости ее основанию. Впрочем, кажется, лавина уже прошла, прошуршали последние падающие песчинки…

«Пусть Николай никогда не полюбит меня, но я буду любить его, - с радостью, полной тоски, произнесла Люба. - Мне этого хватит. Наверное, это нужно, чтобы я написала новые песни? Ведь не может быть, чтобы все было просто так, без смысла - щипцы, инвалидность, коляска? Ну уж нет. Я уверена: судьба лишила меня ног, чтобы я случайно не пошла не своей дорогой!»
        Люба сглотнула слезы и громко сказала, перейдя на «ты»:
        - Нет, Коля, давай утку сюда. Это ведь мой переносной унитаз. Круто - да?
        Николай раздумчиво сказал «А-а-а!» и засмеялся:
        - Круто.
        - Знаешь, как удобно! Мобильно! Николай с веселым удивлением принялся разглядывать Любу:
        - Слушай, а ты молодец! Уважаю!
        - Коля, смотри на дорогу, а то врежемся в лесовоз, - посоветовала Люба.

«Не врежемся, - небрежно бросил джип. - А врежемся, так мало лесовозу не покажется».

«Ой-ёй-ёй, какие мы крутые, - пробурчала коляска. И тут же вскрикнула: - Люба, он ко мне пристает!» Джип ржал и прибавлял скорости. А Люба прибавляла громкости магнитоле и небрежно, без стыда, робости и смущения, клала руками согнутую в колене безжизненную ногу на колено, завернув ее «по-турецки».
        Неожиданно заиграл мобильник.
        - Родители, - выдохнула Люба. И быстро прокричала в трубку: - Да, мама! Прекрати! Мы уже едем. С Николаем, на его машине. Мама, все будет хорошо! Все, не трать деньги! Нас Путин ждет!

«Хватит, телефон отключаю, а то родители покоя не дадут!» - пробормотала она коляске.
        Глава 4
        ДОРОЖНО-ТЕАТРАЛЬНАЯ
        - Представляешь, я хотела в школьном спектакле «Елка в Сокольниках» Ленина играть, а пионервожатая возмутилась: учение Ленина должно твердо стоять на ногах!
        Люба болтала второй час. Николай слушал ее серьезно и вдумчиво, как покойник надгробные речи.
        В сумерках джип Николая въехал в Ярославль.
        Люба радостно разглядывала Волгу, набережную, старинный центр города, Кремль, вокруг которого струился поток дорогих иномарок.
        Вскоре джип остановился возле сверкающего огнями торгового центра.
        - Это еще кто?
        Люба не слышала, что произнесла девушка, к которой Николай, предварительно созвонившись по мобильнику, подъехал и вышел из машины на улицу, но по взгляду, брошенному на Любу сквозь лобовое стекло, была уверена, что она спросила именно так: это еще кто?
        Причем спросила хмурым голосом.
        Затем девушка, высоченная, как колодезный журавль, недовольной походкой подошла к джипу, открыла заднюю дверь и по-хозяйски упала на сиденье.

«Чего-то Ладка смурная сегодня, - констатировал джип. - Видно, ты ей не понравилась».

«Я?» - изумилась коляска.

«Люба твоя, - разъяснил джип. И добавил интимным голосом: - Ты разве можешь кому-то не нравиться, мышонок заводной»
        - Здравствуйте, - поздоровалась Люба.
        - Давно не виделись, - метнула Лада кривую улыбку и нахмурила брови.
        Люба взглянула через стекло на Николая, поправлявшего зеркало.
        Лада сердито смотрела в одну точку.
        - У вас какие-то неприятности? Вы такая грустная, - решила проявить участие Люба.
        - С чего ты взяла, что я грустная? Я что, петь в машине должна?
        - Вы тоже поете? - удивилась Люба.
        - Пляшу, - ласково сказала Лада.
        - А я - пою, - не удержалась и похвасталась Люба.
        - Начинай, послушаем.
        - Как-то неудобно, - смутилась Люба. - Ну ладно, раз вам действительно хочется послушать…
        Лада с подозрением поглядела на Любу: дура или прикидывается?
        - Закурить попросит прохожий голосом тихим и хриплым, - с чувством затянула Люба. - И в этот момент пойму, что подменили мне рифму-у!
        В машину сел Николай.
        - Поем?
        - Пляшем, - огрызнулась Лада.
        - …взглядом под руки, что огрубели во многом, - голосила Люба, - вот здесь у меня аккордеон. А потом сразу припев: от черных яблок с белой червоточиной и не зрелых, и от ворующих улыбок беглых…
        Лада поэффектнее раскинула ноги в дорогих коричневых джинсах, мерцающих искрами, и швырнула руку с сумочкой на сложенную на сиденье коляску.
        - Слушай, а эта дура здесь - зачем? - раздраженно прошипела она Николаю.
        - Ты сегодня недобрая, Ладушка, - с терпением в голосе произнес Николай и пристально посмотрел на Ладу в зеркало.
        Лада уставила огнедышащий взгляд в боковое окно.

«Кого это она дурой назвала?» - возмутилась коляска.

«Ух! Ух! - радостно откликнулся джип. - Горячая ты какая!»
        Николай поглядел на электронные часы над лобовым стеклом, периодически сообщавшие также направление ветра и температуру воздуха за бортом.
        - Ну что, Любовь, в «Макдоналдсе» перекусим?
        Лада вздрогнула, словно ее хлестнули по пальцам. Ах, тут, оказывается, не просто так, тут уже любовь?!
        - Перекусим, - радостно согласилась Люба. - Лада, вы кушать будете?
        - Сыта.
        - А мороженое? - не поверила Люба.
        - И без мороженого тошнит.
        - И отчего же тебя тошнит, Ладушка? - вразумительно произнес Николай. - Съела чего несвежего? Или выпила?
        Лада упорно молчала.
        - Может, вас укачивает? - догадалась Люба. - Машина быстро едет?

«Ее укачаешь! - заржал джип. - Надорвешься укачивать! «Мерседес» один вообще вдребезги!»

«Что вы имеете в виду?» - недоверчиво спросила коляска.

«Но насчет меня ты не переживай, - заверил ее джип. - У меня инжектор безотказно работает».

«Любушка, пусть этот нахал замолчит!» - высоким голосом потребовала коляска.
        - Вы, наверное, в «Макдоналдсе» уже бывали? - вновь обернулась назад Люба.
        Лада фыркнула.
        - Любовь, ты в первый раз, что ли? - засмеялся Николай. - Ну, тогда конечно, интересно будет!
        Лада снова фыркнула.
        - Хавчик там - хрень всякая, - культурно пояснил Николай Любе, - соленых огурцов вперемежку с сыром напихают, сверху колой польют. Но порядок - будь здоров! Порядок - образцовый. Каждый знает свое место. Возникла с тряпкой у тебя под ногами и не то что не рыпается - улыбается счастливой улыбкой! Сердце радуется. А я изо дня в день своим вдалбливаю: знай свое место! Знай свое место! Нет, каждый мнит себя гением крутым. Порядки ему, видишь ли, не нравятся! Да, Влада Ва сильевна?
        Лада стоически молчала, как похоронный венок, выброшенный на годовщину смерти с могилы на помойку, и смотрела в окно.
        Люба опять почувствовала, что разговор имеет непонятный ей, но явно неприятный для Лады подтекст, вновь обернулась назад и постаралась смягчить ситуацию:
        - Лада, а вы чем занимаетесь?
        Лада откинула голову назад и пристально посмотрела на Любу, скроив нарочито умильную физиономию.
        - Ладушка у нас артистка, - заметил Николай, бросив взгляд в зеркало.
        - Артистка? - восхитилась Люба. - В театре играете?
        - В театре, - подтвердил Николай. - В анатомическом.
        Люба секунду поразмыслила: что за театр такой? Вроде в морге, для студентов? Или - нет? Но ни к какому выводу не пришла.
        - А-а, шутите, - догадалась Люба.
        - Шучу, - сказал Николай. - Смеюсь, можно сказать. Посмеяться захотелось. Могу я посмеяться, Ладушка?
        - Можешь.
        - Ну и молодец! - со свинцом в голосе похвалил Николай Ладу.
        - Коля, зачем ты так? - робко пробормотала Люба.
        - Ты что, меня защищать собралась? - спокойно спросила Лада и презрительно поглядела на сшитую Надеждой Клавдиевной Любину джинсовую куртку. - Ты сама скоро в том же театре сниматься будешь. Ты думаешь, зачем ты в Москве нужна?
        - Я петь буду, - растерянно ответила Люба.
        - Рот, что ли, широко открывается?
        Николай затормозил. Джип вышколенно остановился.
        - Все, приехали. - Николай подмигнул Любе. - Остановка - «Макдоналдс». - Затем он повернулся к Ладе: - Пакет вот этот видишь?
        Лада напряженно молчала.
        - Загляни.
        Лада, сжав губы в яркую трещину, приоткрыла пакет с уткой.
        - Что там? Не слышу!
        - Утка.
        - Правильно, утка. Лежит и не крякает. А что будет, если эта утка захочет в небе летать, под облаками? Если каждая утка распоряжаться будет, где ей крыльями махать? В говне будем и я, и ты. Но она молодец, знает свое место на данный момент. Хотя тоже, наверное, мечтает высоко взлететь. Ты думаешь, я не мечтаю? Ты думаешь, тебе самая черная работа досталась? Тебя имеют, так хоть за это проплачивают наличкой. А меня, что ни день, за национальный интерес употребляют. За одну голую идею с голой задницей стоять приходится. Ты за идею трусы снимешь? Удавишься ведь! Все бы под себя гребла! А порядки в дерьме пусть Коля наводит! Последний раз прошу понять: здесь порядки я устанавливаю. Не нравится в театре работать (Николай снова подмигнул Любе) - анатомическом, могу на стройку устроить. Штукатуром, маляром. А чего - хорошая работа. Знай штукатурь. И Николай над душой стоять не будет.
        - Ладно, Коля, ну чего ты? - примиряюще сказала Лада. - Просто чувствую себя хреново, голова раскалывается.
        - Вот и попробуй в России порядок навести, - обратился Николай к Любе. - Если с каждым-то, ну с каждым такую разъяснительную работу надо вести. Это мне разорваться, что ли? А ведь всего и добиваюсь - элементарного порядка и дисциплины! И откуда, Влада Васильевна, в тебе столько эгоизма?
        - Так что, я и слова сказать не могу?! - выкрикнула Лада.
        Люба во время этой разборки подергала все ручки по очереди и, наконец открыв дверцу, стала перекладывать ноги в сторону выхода. Николай сразу забыл про Ладу:
        - Погоди, Любовь, я тебя на руках вынесу.
        Лада пулей вылетела из машины и нервно принялась щелкать зажигалкой.
        Затем встала вполоборота к джипу, изо всех сил демонстрируя полное равнодушие к любовному увлечению Николая. Она слышала, как ойкала и смеялась Люба, как Николай ласково говорил «держись за меня крепче», и душа ее заполнялась мутным потоком ненависти.
        - Лада! - позвала Люба. - Мы готовы.
        Лада бросила пахнущую вишней тонкую сигарету и повернулась. Люба сидела в инвалидной коляске и улыбалась идиотской улыбкой абсолютно счастливого человека.
        Лада вытаращила глаза.
        Коляска вкатила на пандус.
        Люба робко покатила к сияющему в майской ночи входу в кафе.
        - Двигаемся походным порядком, - подбодрил ее Николай.
        Лада возбужденно застучала каблуками:
        - Извини, я не знала, что ты не можешь ходить. Боже мой, давно это у тебя? Прости, что спрашиваю!
        - Выступление в порядке самокритики, - кивнул Любе Николай. - Порядок!
        Люба легко, но несмело ехала по пандусу, выложенному неяркими цветными плитками, похожими на кусочки пемзы.

«Самая лучшая в мире лестница, которую я встречала в жизни!» - сказала Люба коляске.

«Вы мне льстите», - довольным голосом произнес пандус.

«Самая удобная!» - продолжала восхищаться Люба.
        Лада забежала вперед и открыла, придерживая, дверь:
        - Заезжай.

«Спасибо», - поблагодарила коляска.
        - Надо же, не застряла! - радостно сообщила Николаю Люба.
        Они встали перед стойкой. Затем Люба, сияя, поставила поднос с едой на колени, и Николай повез коляску к столику. Все уселись. Лада натянуто изобразила радость от общения и принялась перемешивать мороженое в стаканчике:
        - Зачем в Москву едешь?
        - Путину свои песни петь, - бодро ответила Люба.
        - Ты что, Путину петь будешь? - уставилась Лада на Любу. Потом перевела взгляд на Николая. - Коля, серьезно, что ли?
        - А когда Коля несерьезно что-нибудь делал? Ты думаешь, Коля целыми днями в нарды играет? Коля в данный момент, помимо всех прочих дел, собирается навести порядок с инвалидами. Под контроль все их творческие дела взять. Год равных возможностей, просекаешь?
        - Я спою Путину свои песни и просто уверена, что после этого все непременно обратят внимание на проблемы людей с ограниченными возможностями, - взахлеб мечтала Люба.
        - Чего ограничивать людей, если есть такая возможность? - решительно выступил Николай. - Пусть зарабатывают на здоровье.
        - Я когда маленькая была, выступала на Красной площади: с детским хором ЮНЕСКО под управлением Монтсеррат Кабалье пела для Ельцина и его гостей. Об этом многие газеты писали. У меня дома даже фотография есть: наш хор и Наина Иосифовна с Борисом Николаевичем.
        - Нет, главное, как я Любовь-то неожиданно встретил! - воскликнул Николай.
        - Я на Колю прямо с неба свалилась, - сообщила Люба Ладе.
        - Да? - стараясь держаться вежливо, протянула Лада и отставила стаканчик с остатками мороженого.
        Ее первоначальная радость оттого, что Люба всего-навсего урод, богом обиженный, и, значит, в борьбе за покровительство Николая Ладе не конкурентка, сменилась опасением.
        - Все так внезапно! - сияла Люба. - И это знакомство, и эта дорога, и теперь вот это кафе: с пандусами, с жареной картошкой! Я однажды, когда школьницей была, обратилась к секретарю нашего Белозерского райкома партии товарищу Каллипигову с предложением установить в городе пандусы, лестницы широкие, лифты сделать для удобства передвижения инвалидов. А он зашумел: «Ровных дорог в жизни ищете? Да неужели бы Борис Николаевич Ельцин в своем ежегодном послании не рассмотрел вопроса о лестницах, если бы это было важно? Не отметил бы роли и значения лифтов на пути к всеобщему процветанию? Не включил в план строительство пандусов? Но Борис Николаевич даже краем не упомянул о пандусах. Значит, ненужный это вопрос».
        - Вот сука! - сказал Николай.

…Всю дальнейшую дорогу от Ярославля до Москвы Люба спала. В Москве Николай вынес коляску из джипа, усадил в нее Любу и велел ждать, пока он поставит машину на подземную стоянку. Люба лишь поерзала, пристраивая голову на рюкзак, и вновь уснула.
        Разбудил ее толчок Ладиной сумочки. Коляска стояла совершенно в другом месте. Там, куда приехал джип, были деревья и клумба с тюльпанами. Сейчас же Люба сидела возле вагончика на колесах, от которого пахло хлебом. Лада испуганно отпустила ручки коляски.
        - Коля сейчас придет, - сказала она, избегая смотреть Любе в глаза. И торопливо добавила: - Ну ладно, пока. Увидимся!
        И быстро пошла в сторону, тут же скрывшись в подземном переходе.
        Глава 5
        МОСКВА ВСТРЕЧАЕТ ГОСТЕЙ

«Колясочка, кажется, это не то место, куда мы с Колей приехали, - растерянно пролепетала Люба. - Или - то?»
        Коляска скорбно огляделась.

«Деревья были, кусты, клумба с тюльпанами, - бормотала Люба. - Ничего не понимаю. А как мы здесь оказались?! Ты хоть что-нибудь помнишь?»
        Коляска напряженно размышляла.

«Ничегошеньки не помню. Ой, Любушка, я поняла: нам память отшибли!»

«А зачем нам память отшибли?» - недоверчиво спросила Люба.

«Ясное дело зачем. Чтоб мы не вспомнили, как нас ограбили».

«Нас ограбили?!» - с ужасом воскликнула Люба.

«Как ограбили?» - Коляска оглядела колеса.

«Ты сама только что сказала», - теряя терпение, повысила голос Люба.

«Мало ли что я могла сказать, когда в таком стрессе нахожусь! Такую потерю пережить».

«Думаешь, Николай нас просто потерял?» - с надеждой спросила Люба.

«При чем здесь Николай? Я! Я потеряла, едва успев обрести».

«Что потеряла?»

«Свою любовь», - простонала коляска.

«Я здесь», - успокоила Люба.

«При чем здесь ты? Я джип потеряла».

«Так ты в него?.. - Люба засмеялась. - Ты его любишь?»
        Ничего не ответив, коляска вдруг подскочила на месте:

«Любушка, я смекаю, кто нам память отшиб: Лада! Она, мерзавка! Помнишь, мы ели в кафе, в «Макдоналдсе»? Ой, у меня прямо так ясно вся картина преступления в глазах стоит. Она нам подсыпала клофелину, чтоб мы заснули и были в беспамятстве».

«Зачем ей это надо?» - засомневалась Люба.

«Да чтоб ограбить! Это ж Москва! Ой, Любушка, проверяй скорей мою велоаптечку, не пропало ли чего?» Люба стала судорожно проверять свое имущество: утка - на месте, в пакете сбоку, возле подлокотника, рюкзачок - на коленях. И вдруг ее прошибла догадка: «Мамочка родная! Она хотела мой диск украсть. Там же такие необыкновенные песни!»
        Трясущимися руками Люба развязала шнурок, стягивающий горловину рюкзачка, и принялась шарить внутри.

«Хватит, щекотно», - заверещал рюкзак.

«Потерпи, не велик барин, - приказала коляска рюкзаку. - Ограбили тебя, пока дрых».

«Никто меня не грабил, - обиделся рюкзак. - Я свое дело туго знаю!»

«Диск с моими песнями, значит, на месте?» - продолжала шарить Люба.

«В кармашке… а-ха-ха… под «молнией» лежит».

«Уф! - Люба нащупала диск. - Ох, как хорошо, что не нужно никого подозревать! Я, кстати, сразу, с первых твоих слов засомневалась: ну не способна Лада на такую подлость!»

«Все у тебя хорошие, одна я плохая, - снова обиделась коляска. - Лада… А ведь она у меня за спиной стояла, когда мы здесь очнулись».

«И сразу убежала, - пробормотала Люба. - Давай-ка еще раз подумаем. Что ты чувствовала, слышала?»

«Вроде катили меня, - задумчиво сказала коляска. - Мне сон снился, просыпаться не хотелось. Снилось, что джип меня катает».

«Я все поняла! - вдруг осенило Любу. - Все! Я заснула, Коля не хотел меня будить и попросил Ладу отвезти нас к тому месту, где мы должны его ждать».

«А почему мы в том месте ждать не могли?»

«Мало ли какие причины? Может, там стоянка колясок запрещена. Откуда я знаю, какие в Москве порядки? Главное, что мы именно здесь должны ждать Колю. И он наверняка появится с минуты на минуту».

«На джипе?» - делано равнодушным голосом спросила коляска.

«Ну не на велосипеде же!»

«Тогда я готова ждать, пока не заржавею, - самозабвенно поклялась коляска. - Послушай, Любушка, а может, мы сейчас совсем недалеко от того места, на которое утром приехали, находимся?»

«Я об этом не подумала. Ой, конечно, это где-то рядом! Подожди, спрошу».
        Люба поглядела на тонар, пахнущий хлебом.
        Продавец поймал взгляд девушки и заулыбался:
        - Подходи, красавица!
        - Здесь кусты где-нибудь поблизости есть? - подрулив к окошку, спросила Люба. - Деревья густые?
        Продавец расцвел:
        - Слушай, зачем кусты-мусты? В кустах грязно-мазно, люди мимо ходят. Заходи сюда! Лаваш-маваш горячий угощу.
        - Ладно, давайте, раз вы такой добрый. Ух, руки прямо обжигает. Спасибо!
        - Кушай на здоровье. Стой, ты куда?
        Продавец перегнулся через окошко на улицу, пошарил глазами возле подземного перехода и позвал:
        - Мамка! Эй, слушай, мамка!
        - Чего тебе? - Дородная цыганка средних лет с обесцвеченными, поднятыми в пышную прическу волосами, в развевающейся цветастой юбке, подошла к тонару.
        - Ай, мамка, не бережешь своих девочек! Все утро на коляске здесь просидела девочка. Никто ни рубля не подал. Я только лаваш угостил. Так решила в кустах клиентов искать. Я ей зову: иди сюда, в тонар. Нет, говорит, только в кустах могу. А там бомжи-момжи.
        - Вот дура! Учу-учу: езди там, где люди приличные, с деньгами ходят. Бомж тебе что подаст? Вернется, так подскажи мне, я ей, сучке, устрою!
        - Подскажу, обязательно подскажу. Красивая девочка! В джинсы-минсы.
        - Это кто же у меня? - задумалась цыганка. - Новеньких кучу только что привезли. Я уж запуталась.
        - Откуда привезли, слушай?
        - А я почем знаю? Из Костромы вроде, с Узбекистана, с Молдовы. Чего они там в домах инвалидов видели? А здесь - Москва, деньги знай зарабатывай. Мамке немного дай - за квартиру заплатить, одежду им купить, еду повкуснее, а остальное клади себе в карман! Худо ли?
        Люба доехала до рынка, разномастными фургончиками напоминающего задворки цирка, который однажды приезжал в Любин городок. Первая же торговка, возле ящиков которой остановилась Люба, протянула ей спелый помидор.
        - Что вы, зачем? - смутилась Люба.
        - Бери, бери, - отвела Любину руку торговка. - Думаешь, не знаю, как у мамки-то тебе живется?
        - Что вы, моя мама очень хорошая. Она меня очень любит.
        - Ну-ну, рассказывай больше.
        - Честное слово!
        - Ладно тебе, не бойся, ничего никому не скажу.
        - О чем?
        - Про мамку твою.
        Люба недоуменно переглянулась с коляской. Потом приблизилась к продавщице и шепотом спросила:
        - Здесь туалет где-нибудь есть?
        - Да зачем ты деньги будешь платить за этот туалет? Езжай вон в кусты. Там все и сделаешь забесплатно.
        - Кусты? - переспросила Люба. - А деревья и клумба там есть?
        - Вытоптали всю клумбу.
        - За одну ночь? - удивилась Люба.
        - Кто его знает? Может, и за одну.
        - И где она была, клумба? - спросила Люба.
        - За рынком. Вот здесь объезжай, за палаткой с рыбой дорожка есть, прямо в кусты и приведет.
        - Спасибо вам огромное! Вы такая чудесная! - с жаром воскликнула Люба.
        - Да ладно тебе, - смущенно махнула рукой торговка, засмеялась и до самого обеда никого не обвешивала.
        Кусты за рынком действительно обнаружились. Но деревья толпились здесь совсем не так. Утром это был угол бульвара, плавно заворачивающего к эстакаде. И тюльпаны алели в сумерках именно на травяном изгибе. А здесь, за рынком, вообще ничего не алело.

«Наверное, здесь где-то еще кусты есть, другие», - упавшим голосом сказала Люба.

«Сомневаюсь», - сумрачно ответила коляска.
        Они помолчали. Люба заерзала.

«Не могу я в кустах… Неприлично это. Придется опять у людей спрашивать».
        Они наугад двинули через проспект. Водители машин - кто возмущенно, кто сочувственно - тормозили при виде отчаянно передвигавшейся коляски. Из открытого окна Любе на колени вылетела металлическая монета в десять рублей.
        - Вы деньги потеряли! - крикнула Люба, но машина уже умчалась.

«Какое - потерял! - вскричала коляска, когда бурный поток проспекта был преодолен и показался парк. - Это он тебе милостыньку бросил».
        Люба вспыхнула.

«Ты что - серьезно?»

«Шутки шучу!»
        Люба подержала монету в руках.

«Какие все-таки люди в Москве добрые. Десять рублей незнакомой девушке бросил. Без всякой корысти отдал, просто потому, что хороший человек».

«Хороший! - заворчала коляска. - Ага! Депутат это от полюбовницы своей ехал. Грешил всю ночь. А потом десять рублей калеке бросил, вот и совесть чиста: вроде он уж не изменщик, а голубь сизокрылый!»

«Почему ты во всем видишь только плохое?» - возмутилась Люба.

«Кто-то из нас двоих должен его видеть? Ты у нас кругом только хорошее замечаешь. А мне что остается?»
        - Девушка, гражданка москвичка, где здесь туалет? - окликнула Люба молодую женщину с метлой.
        - Ближайший - в «Макдоналдсе», на проспекте, - польщенно ответила дворничиха, которая только месяц назад приехала в столицу из Узбекистана.
        - Здесь рядом «Макдоналдс»? - воскликнула Люба.
        - Совсем близко, - махнула метлой женщина, - через две мусорницы.

«Колясочка, Коля точно нас там ждет!»
        В кафе, которое действительно оказалось совсем рядом, на горластом проспекте, было прохладно. И жидкое мыло пахло сиренью, и электрополотенце само высушило Любины руки. Люба выехала из туалетной комнаты в зал и закрыла глаза.

«Колясочка, сейчас я открою глаза, а за столиком у окна сидит Николай!»
        Коляска замерла.
        Люба глубоко вздохнула, распахнула глаза и повернула голову к столику возле окна-витрины. За столиком сидела элегантная женщина в возрасте золотой осени. Брови женщины были тщательно выщипаны, а на их месте находились другие, искусно нарисованные перламутрово-коричневым карандашом и тенями. Шею и руки дамы унизывали камни цвета хурмы и сливы. Дама элегантно ела пирожок.
        - Здесь не занято? - спросила Люба.
        - Пожалуйста, присаживайтесь, - ответила дама.
        - У вас необыкновенные украшения, - похвалила Люба, подкатив к столику с подносом. - Просто как… не знаю… как современная бразильская бахиана Лобоса!
        Дама с неподдельным удивлением посмотрела на Любу.
        - Вы любите музыку? - спросила она.
        - Кто ж ее не любит? - ответила Люба. - Вы тоже, наверное, любите?
        - Угадали, люблю, - отложив в сторону пирожок, ответила дама. - Я певица. Правда, сейчас я на пенсии, занимаюсь преподавательской деятельностью в частном порядке. Извините, как вас зовут? - улыбаясь, спросила дама.
        - Любовь Зефирова. А вас?
        - Чудесное имя - Любовь. А меня - Сталиной Ильясовной. Для друзей - Лина. Чем вы занимаетесь, Любочка? - с заинтересованностью в голосе спросила Сталина Ильясовна.
        - Пою.
        - Да что вы? И где же?
        - Пока дома пела. И в нашей музыкальной школе: я там на полставки работала, с детьми-инвалидами занималась.
        - У вас дома есть студия?
        - Нет, я на кухне чаще всего пою и изредка в зале: мама там телевизор смотрит.
        - Понятно. И какие у вас, Любочка, творческие планы?
        - Я насчет планов и приехала.
        - Так вы в Москве недавно?
        - Утром сегодня прибыла. Там клумба была с тюльпанами… Вы здесь клумбу поблизости не видели?
        - С тюльпанами - нет. Только с нарциссами. Вы где-то учились петь?
        - В детстве ко мне домой учительница из музыкальной школы ходила.
        - Какой у вас репертуар? Что вам ближе всего?
        - Песни я пишу сама. А аккомпанирует мне папа.
        - На фортепьяно? Или на гитаре?
        - Нет, на балалайке, на баяне, на гармони.
        - Значит, ваша стезя - фольклор?
        - Я не знаю, какая у меня стезя. Вот послушайте, может, вы определите?
        Люба на секунду замолчала, глаза ее затуманились, а рот горестно искривился:
        Ты представляешь, я ведь ждала!
        Я так низко еще не летала, Но шею затянуло мертвой петлей.
        И облака изорвало-о-о… (Здесь на балалайке проигрыш…)
        Несколько капель за упокой обронит скупой дождь…
        - Любочка, вы довольно талантливы, - сказала дама.
        - Правда?!
        - Уж поверь мне. - Сталина Ильясовна перешла на «ты». - Но тебе надо много учиться. Ты обладаешь прирожденным, но пока недостаточно развитым вокальным дарованием. Сразу скажу: в оперу тебе, к сожалению, путь закрыт…
        - Откуда вы знаете? - удивилась Люба.
        - Во-первых, твоя осанка… Собственно говоря, осанки нет. Не хочу тебя обидеть, но ты ведь частично парализована?
        - Ноги только.
        - Все равно. Ты все время сидишь, поэтому легкие у тебя не развернуты, объем маловат.
        Столб голоса недостаточно вытянут. Для вокалиста очень важна физическая форма.
        - А я сильная, - заверила Люба. - Могу отжаться на руках пятьдесят раз, танцевать на коляске, а если пристегнусь, то вместе с коляской делаю акробатические прыжки.
        - Отлично! - согласилась Сталина Ильясовна. - Но все-таки…
        - Ладно, - перебила Люба, - я по опере, честно говоря, и не тоскую.
        - А эстрада вполне тебе по силам. Тем более на эстрадных подмостках сейчас пользуются успехом певцы с голосом в две октавы, совершенно необъемным. Я, конечно, не имею в виду тебя…
        Люба слушала открыв рот.
        - Возможности нынешней акустической техники могут усилить самый слабенький голос, - продолжала Сталина Ильясовна. - В то же время хорошие преподаватели вокала довольно редки, и услуги их стоят дорого. Поэтому эстрадные певцы не стремятся совершенствовать голос. Ладно, не буду ворчать. В конце концов, история певческого искусства знает множество исполнителей, обладавших голосами такой яркой индивидуальности, что недостаток глубоких вокальных данных, в классическом понимании, почти не замечался публикой. Вертинский, Утесов, Бернес… Дай-ка, кстати, я посмотрю твое нёбо, чтоб зря не обнадеживать. Открой рот пошире. Так, так. К окну повернись… Что ж, нёбо неплохое, высокое. Голосовые связки… Плохо видно. Но вроде бы развитые. Думаю, петь профессионально ты сможешь. Хотя надо бы сходить к врачу-фониатру для профессиональной консультации.
        Люба просияла.
        - Нёбо… Надо же, я и не знала, - возбужденно тараторила она. - Пою себе и пою. И ведь хоть бы кто сказал, что оно должно быть высокое?
        - Не все это знают. Тут нужен специалист.
        - А где я могу учиться, как вы думаете? - с надеждой спросила Люба. - Только чтоб без лестниц.
        - Ох-хо-хо, - вздохнула Сталина Ильясовна. - Без лестниц… Насколько я знаю, для молодых людей с ограниченными возможностями есть университет культуры под патронажем ЮНИСЕФ. Или ЮНЕСКО? Ладно, не суть. Там есть музыкальное отделение.
        Люба радостно вскрикнула.
        - Но лестницы… Знаешь что, позвони мне через пару дней, я выясню насчет лестниц.
        И дама подала Любе визитную карточку.
        - Здесь указаны мои телефоны, домашний, мобильный…
        Люба долго сидела за столиком и рассматривала кусочек картона.

«Сталина Ильясовна Черниченко. Вокал. Эффективные уроки. Имеется аккомпанемент (рояль, арфа). Дорого».

«Дорого. Интересно, это сколько, колясочка?»

«Уж рублей тридцать отдай и не греши! - авторитетно заявила коляска. - А то и все пятьдесят».

«Ничего, - Люба приподняла согнутые руки, устрашая Москву бицепсами, - заработаем».
        Коляска с сомнением засопела.

«Поехали на проспект, - скомандовала Люба, - прямо сейчас работать начнем».
        Определив подходящее, по мнению коляски, место - возле троллейбусной остановки, Люба стала набираться смелости.

«Чего не поешь-то? - недовольно сказала коляска. - Третий троллейбус уж подходил послушать, да так и отошел».

«Ладно, - Люба закрыла глаза, - только ты мне помогай. Будешь подстраховывать меня во время прыжков и танцев», - пояснила она коляске.

«А я деньги буду собирать», - обрадовался рюкзачок.

«Верно», - похвалила Люба.
        Внезапно, без предупреждения, Люба громко заголосила:
        В сточной канаве найдена часть…
        Прохожие, стоявшие возле прозрачного навеса остановки, шарахнулись в сторону.
        Люба прибавила громкости:
        Участь порой неизвестна.
        Но если уж пропадать, так пропадать -
        В черную бездну!
        Чтоб не искали в сточной канаве
        И не рылись на свалке,
        Ища твои сломанные часы
        И темный локон русалки!![Здесь и далее стихи Марины Марзан.]
        Люба резко развернула коляску, так что малые колеса встали поперек, и совершила стремительное фуэте. Затем рывком поставила коляску на правое колесо и описала полукруг на нем одном.
        Когда она очнулась от виражей, вокруг стояли прохожие.
        Люба подняла вспотевшее лицо и испуганно обвела взглядом лица зрителей.
        Зрители зааплодировали.
        Подошел троллейбус, и люди, словно извиняясь за то, что уходят раньше времени, стали протягивать Любе деньги, в основном монеты. Но были среди них и несколько бумажных десяток.
        Люба и коляска пели и плясали до самого вечера.
        Наконец Люба перевела дух.

«Помру сейчас, - предупредила коляска. - Нашла девочку! Я ведь уже зрелого возраста».

«Ладно, хватит для первого раза», - согласилась Люба.
        Они встали в тени кленов и пересчитали деньги, часть из которых рюкзак все норовил прикарманить.

«Вытряхивай его, Любушка, - требовала коляска. И шумела рюкзаку: - А ты не жульничай».
        Денег оказалось триста семнадцать рублей!

«Не может быть, - шепотом засомневалась коляска. И испуганно огляделась. - Любушка, пересчитай еще разок. Может, тридцать рублей семнадцать копеек, ты имела в виду? Это что же, мы за полдня… Триста семнадцать?»

«Это ж Москва! - авторитетно заявила Люба. И самодовольно добавила: - На пять-шесть уроков вокала уже заработали».

«А питаться на что? - напомнила коляска. - Тебе питаться надо полноценно».

«У нас же лаваш есть, - вспомнила Люба, - и еще помидор. И рублей сто из дома».

«А теперь куда?» - задумчиво спросила коляска.

«К ларьку с хлебом на той стороне проспекта, - бодро обозначила маршрут Люба. - Что возле ступенек в подземный переход, куда Лада ушла».
        Во время штурма проспекта Любе, несмотря на ее протесты, бросили на колени еще пять рублей.

«Я тебе говорила? - ликующе выкрикивала Люба коляске. - В Москве все стремятся помочь инвалидам».

«Лучший город-инвалид на земле», - согласилась коляска.
        Едва Люба поравнялась с тонаром, из окошка высунулся улыбающийся продавец.
        - Где долго была, красавица? Мамка тебя, наверное, обыскалась уже? Ругать будет! - покачал головой торговец. - Сучка, скажет, где шлялась?!
        - Что вы. - Люба засмеялась. - Она так никогда не скажет. Она вообще таких слов при мне не говорит.
        - А при мне говорила. Ну ладно, - успокоился продавец. И подмигнул: - Кусты-мусты нашла?
        - Не нашла. Без толку в таком огромном городе кусты искать.
        - Верно, красавица, зачем кусты? - обрадовался продавец. - Держи еще лаваш. А завтра приходи сюда, в тонар.
        - Спасибо, может, и приду, - пообещала Люба.
        - Иди скорее, автобус ваш уже стоит за переходом.
        - Какой - наш автобус? - не поняла Люба.
        - На котором всех ваших инвалидов домой спать везут. Ты что, на улице спать будешь?
        Люба развернула коляску к переходу и недоуменно повела глазами.
        - Действительно автобус…
        На асфальтовой площадке, усеянной отходами дневной торговли, стоял небольшой автобус.

«А я что говорила? - горделиво напомнила коляска. - В Москве все для инвалида, все - во имя инвалида».
        Они подъехали к откинутой вниз задней площадке. Молодой парень подозрительного вида споро закатывал внутрь коляску с женщиной-инвалидом.
        - Новенькая, что ли? - посмотрел он на Любу.
        - Ага, - сказала Люба. - Первый день сегодня.
        - Давай скорей загружайся. Уезжаем.
        Внутренность автобуса напоминала желудок акулы: костыли, коляски детские и инвалидные, безрукие «забытые всеми ветераны региональных конфликтов», мамаши-молдаванки с белокурыми младенцами - колченогими, косоглазыми, которым
«срочно требуется дорогая операция», безногие «воины-афганцы» с гитарами, глухонемые девочки-подростки, мычащие девушки с ДЦП, веселый цыганенок со сросшимися пальцами на руках…
        Люба оторопела.

«Какие-то инвалиды странные, - поделилась она с коляской. - Все какие-то тоскливые. И разномастные уж очень. Глухонемые девушки, например, зачем им в этом автобусе ехать? Они же не на колясках, сами могут по городу передвигаться. Тебе не кажется, непонятно как-то?»

«Может, автобус бесплатный, вот люди и пользуются?» - предположила коляска.

«Верно! - воспрянула духом Люба. - Все-таки Москва гостей радушно встречает: только приехали, и - добро пожаловать в гостиницу. А может, в общежитие. Располагайтесь, дорогие инвалиды, устраивайтесь и живите на здоровье».
        Минут через двадцать автобус въехал во двор, окруженный люмпен-пятиэтажками.
        - Выгружайся, - скомандовал Любе все тот же подозрительного вида парень, похожий на немытый чернослив.
        Глухонемые и хромые привычно затащили колясочников на третий этаж. Девушки и женщины вошли в квартиру возле лестницы, а мужчины - в соседнюю, угловую. В квартире пахло бытовым преступлением: казалось, несколько собутыльников пьянствовали здесь не один день, и встреча эта окончилась насильственной смертью одного из них. Вонь стояла такая, что даже утка заворочалась в пакете.
        Люба была огорошена не меньше утки, но решила не привередничать: все-таки это бесплатное жилье, хорошо, хоть такое неместным инвалидам предоставляют.

«А вы что хотели? - не очень уверенно спросила она коляску и утку. - Номер на двоих?»

«Ну уж такого номера я тоже не ожидала», - осторожно продвигаясь по коридору, скривилась коляска.
        Собственно, и продвигаться особо было некуда: в четырех комнатках впритык стояли разномастные железные кровати, заваленные тряпьем. Квартирантки сразу разошлись по своим углам, лишь возле уборной тихо переговаривались две девочки-подростка со скрюченными руками и серыми костлявыми коленками, торчащими как жерди из забора.
        Люба остановилась возле двустворчатой дверцы в стенную кладовку, напротив которой располагалась кухня. На кухне она увидела цыганку в цветастой юбке, которая стояла около стола с крышкой эмалированного бака в руках.
        - Опять вермишель кончается! - громко возмутилась она, заглядывая внутрь. - Куда в вас лезет?!
        Затем цыганка извлекла из клетчатой сумки несколько кирпичей черного хлеба и пачку заварки. Неожиданно она подняла глаза на Любу.
        - Чего уставилась? - беззлобно спросила она. - Сильно умная, да? - произнесла она после короткого молчания.
        - А при чем здесь это? - ответила Люба.
        Хромоногие девочки возле уборной замерли, боясь поглядеть на Любу и цыганку. В комнатах прекратилась возня.
        - Деньги давай, - приказала цыганка.
        - Какие деньги? - спросила Люба. - За ночлег?
        - Ты что, сучка, против мамы Русины рот открываешь?
        - Не надо меня пугать, - сказала Люба. - Не знаю, кому вы здесь мама, а кому бабушка но только не мне. Говорите, сколько я должна за ночлег, я все отдам.
        - Все и давай. - Цыганка схватила Любу за карман на куртке, потом вырвала рюкзак. - Сколько сегодня заработала?
        - Да какое ваше дело? - Люба смотрела Русине прямо в лицо.
        Цыганка бросила рюкзак Любе на колени:
        - Или сейчас сама все отдашь, или я тебя в соседнюю квартиру, к мужикам отвезу, пусть они поищут, куда ты мои деньги засунула!
        Коляска испуганно задрожала.

«Любушка, отдай ей деньги подобру-поздорову».
        Люба опустила голову и принялась дрожащими руками развязывать рюкзак. Она судорожно шарила по нутру рюкзака, но маленькой клеенчатой косметички, куда она положила деньги, не было. Сунула руку в оба кармашка на куртке - пусто, если не считать мобильника и носового платочка.

«Куда они делись?» - тревожно подумала Люба.

«Украли!» - заохала коляска.
        - Я, кажется, потеряла все деньги, - посмотрела в лицо Русине Люба. - Я завтра заработаю и все вам отдам, что должна за ночлег.
        Оглядев еще раз Любу, цыганка развернулась и крикнула:
        - Деньги маме Русине готовим! Кто спрячет - убью.
        И, кивнув в сторону Любы, беззлобно приказала:
        - Эту сегодня не кормить!
        Люба въехала в ближайшую комнату и подкатила коляску к незанятой койке. Затем переложила ноги на кровать и откинулась на спинку коляски.
        Девушки с соседних кроватей потянулись на кухню и вернулись с одноразовыми мисками, наполненными вермишелью.
        - Жрать охота, - пожаловалась одна из соседок.
        - Девочки, у меня лаваш есть, - предложила Люба и полезла в рюкзак. - Даже два! И помидор. Глядите, какой здоровый!
        - Как у мамы Русины кулак, - хмыкнула одна из девчонок и взяла с серого подоконни ка нож. - Сейчас помидорину на четверых поделим.
        Они съели лаваш с помидором и улеглись на кровати.
        Люба прикрыла глаза.
        Еще вчера она спала в своей комнате, в двух шагах от родителей и все вокруг, даже бессвязные крики соседа дяди Бори, отмечавшего аванс, получку или шабашку, было привычным и бестревожным.
        Девушка вновь широко распахнула глаза. Перед ней был желтый, как прогорклый жир, потолок.

«Что я здесь делаю? Как я здесь оказалась? Мамочка, папочка, миленькие, простите меня!» «Ты чего это, Любушка? - встревожилась коляска. - Плачешь, что ли?»

«Ага, - всхлипнула Люба. - Хорошо, родители всего этого не видят. Покорила Москву!

«Не плачь, голубушка моя, я с тобой», - всхлипнула коляска.

«И мы, - подтвердила утка. - И мы с тобой».

«Кто это - мы?» - уже улыбаясь сквозь слезы, спросила Люба.

«Я и косметичка с деньгами», - нарочито равнодушным тоном сообщила утка и замолчала, ожидая эффекта от сказанного.

«Деньги у тебя?» - ликующе прошептали Люба и коляска.

«Ну! - бросила утка. - Только - тсс! Первый раз в жизни такие деньжищи держу. Однажды, правда, когда Любушке четыре годика было, две копейки я держала. Любушка их проглотила нечаянно».
        Люба и коляска принялись хохотать.

«Неправда, я такого не помню», - отпиралась Люба.
        Они долго сдавленно смеялись. Внезапно Лю ба села на кровати и сказала, обращаясь к соседкам:
        - Девчонки, хотите, я вам спою?
        - Давай! - согласились те. - Про любовь! Люба тихонько запела:
        Тонет или горит земля -
        Слепи комок и пепел развей.
        Можешь верить чему угодно,
        Но не верь улыбкам королей…
        В комнату заглянули девочки-подростки, прошли и сели на кровати. Притащилась на костылях женщина, которую Люба в автобусе сочла за бездомную бродяжку. Приехала коляска девушки с ДЦП.
        Люба выводила рулады, как соловей, познавший горечь измены.
        Вскоре в комнату пробрались даже две глухонемые постоялицы. Тесно усевшись на Любиной кровати, они внимательно смотрели Любе в лицо и время от времени мычали что-то, обращаясь друг к другу.
        Наконец Люба замолчала. В окне ее слушала черная ночь. Гости прервали тишину оживленным гомоном.
        - Пойду воды попью, - сказала Люба, пересела на коляску и выехала в кухню.
        Русина сидела за столом, возле раскрытой створки окна, смотрела на черную листву тополя, на которой играли отблески золотистого света, падавшего из окон, курила и плакала с неподвижным лицом.
        Люба замерла.
        - У вас какое-то несчастье случилось? - тихо спросила она.
        Русина докурила и бросила окурок за окно.
        - Хорошо ты поешь.
        - Спасибо.
        - Как зовут-то?
        - Любовь.
        Цыганка повернула к Любе лицо.
        - Надо же - Любовь… Цыганское имя.
        Она протянула руку к плите, сняла чайник и пододвинула Любе чашку:
        - Садись к столу. Я ведь тоже пела. Не веришь, да?
        - Верю, - сказала Люба. - А теперь почему не поете?
        - Э-э, дочка, бросила я свою песню в костер… Молодая цыганка одним мгновением живет, одним днем. Знаешь, что такое цыганская страсть? Думала, тот костер так от моей песни вспыхнет, что будет греть мне сердце всю жизнь. Кинула я песню в огонь, поднялось пламя до неба…
        - Может, смогу чем-то помочь? Вы скажите!
        - Дочка, ты откуда такая взялась? - усмехнулась цыганка. Она покачала головой, глядя на Любу. - Скажешь, насильно здесь калек держу? Да я могу двери на всю ночь открытыми оставить, и никто не уйдет. А если кто и сбежит по глупости, так потом назад приползет: мамка Русина, возьми назад! Менты гоняют, отморозки пользуют за бесплатно… Так что и ты привыкнешь, понравится еще у меня работать.
        - Петь? - искоса посмотрела на цыганку Люба.
        - Хочешь - пой клиенту, мне - что? Хоть пляши. Лишь бы деньги за удовольствие платил.
        - Какому клиенту? - похолодела Люба. - За какое удовольствие?..
        - А это уж что захочет.
        - У м-меня репертуар бардовский, - медленно отъезжая от Русины, пробормотала Люба.
        - А, бардак, он везде бардак. Думаешь, в ночном клубе у девочки бардак не такой, как у вас? Думаешь, там чистенько все, а здесь - грязь? Бордель везде одинаковый. Ладно, дочка, иди спи. За то, что деньги потеряла, я тебя прощаю. Но завтра если потеряешь - убью, не обижайся.
        Русина еще посидела немного на кухне, покурила и ушла, заперев входную дверь.
        Когда шаги цыганки на лестнице затихли, Люба поскребла пальцем по коляске.

«Как ты думаешь, про каких клиентов говорила Русина?» - со слабой надеждой спросила она.

«Да хоть про каких, немазаных косых! - закричала коляска. - Я своим телом наотрез отказываюсь торговать!!»
        Глава 6
        ВЫ - ОЧЕВИДЕЦ!

«А теперь сюжет, ставший сегодня победителем. У нас в студии - его автор, Евгений».
        Ведущий программы «Вы - очевидец» повернулся влево, на экране появился молодой человек непримечательной наружности.

«- Евгений, этот сюжет сняли вы?
        - Да, я.
        - Насколько я понимаю, съемка сделана из окна?
        - Да, из окна.
        - Вы выглянули в окно, и…
        - Я выглянул в окно и… вижу…
        - Что вы увидели?
        - Ну, вот этих и увидел. Сначала поснимал мобильником и говорю жене: чё это за уроды?
        - И ваша жена взяла видеокамеру?
        - Не, она говорит: ну так переключи на другую программу, мне самой эти депутаты надоели.
        - Ага-а! И тогда вы взяли камеру. А откуда вы узнали, что это были депутаты?
        - Так жена сказала.
        - Спасибо за интересный рассказ, Евгений!»
        - Задолбал базаром, - сказал Николай и поудобнее устроился на диване. На экране затряслись ветки деревьев, подрагивая, приблизились, расплываясь при увеличении, опоры наружного освещения вдоль унылого проезда между двумя дворами. По дороге, унизанной разномастными гаражами, возбужденно двигалась странная группа людей.

«Сейчас, дорогие телезрители, вы увидите, что все эти депутаты - уро… покалечены! - возбужденно комментировал за кадром ведущий. - У каждого из них - травмы различной степени тяжести! Вот этому, с костылями, явно накостыляли! - Ведущий посмеялся своей шутке. - А этому нанесли синдром Дауна!» - Ничего себе! - радостно произнес Николай, увидев мужчину без обеих рук: короткие рукава летней рубашки болтались, как пустые обещания. - Кто это его так отметелил? Жириновский, что ли?

«В студии мне подсказывают, - ликовал за кадром ведущий, - что вчера в Госдуме обсуждался вопрос о продаже земли депутатам… Простите, наш редактор меня поправляет: вопрос о продаже земли россиянам. Неужели он обсуждался так жарко?! Посмотрите, посмотрите! От этого депутата осталась буквально только верхняя часть туловища!»
        Камера Евгения действительно наехала на коляску, в которой сидел мужчина с полегшим, как хлеба, лицом агрария.

«Наш оператор подсказывает мне, что вчера группа депутатов встречалась с Владимиром Путиным, - кричал за кадром ведущий. - Неужели, неужели разногласия правительства и Думы…»
        Камера Евгения переместилась в авангард группы, и Николай увидел, что толпу возглавляет Любина коляска. Николай скатился с дивана и зачем-то подскочил к телевизору.
        Лицо Любы укрупнилось, и она весело посмотрела в глаза Николаю.
        - Так чего она - уже встретилась с Путиным?! - простонал Николай. Пометавшись, он схватил сотовый и упал на диван. - Так… Номер… номер…
        Камера крупным планом показала увязавшегося за группой бомжа в футболке с надписью
«Питсбургс пингвинс», затем опоры наружного освещения стали уменьшаться, задрожали ветки деревьев, и сюжет окончился.

«Уважаемые телезрители, если кто-то из вас узнал кого-либо из тех, кто был на экране, или был свидетелем того, что мы вам только что показали, позвоните в студию прямо сейчас! Я прошу операторов показать наш телефон!»
        Николай принялся судорожно давить на кнопки мобильника.
        - А вот и первый звонок! - неслось из телевизора. - Алло! Говорите, вы в эфире, представьтесь!
        - Николай, - услышал Николай свой голос.
        - Вы кого-то узнали?
        - Да! Впереди ехала девушка, на коляске…
        - Как ее зовут?
        - Любовь.
        - Любовь Слиска! - крикнул ведущий.
        В трубке Николая зазудели короткие гудки.

«Дорогие телезрители, наш телезритель Николай узнал одного из парламентариев! Что же там произошло?! К сожалению, наше время в эфире кончается. До встречи через неделю в передаче «Вы - очевидец»!»
        Через полчаса вызваниваний Николай выяснил: дом, из окна которого Евгений снял группу покалеченных депутатов, возглавляемых Любой, находится в районе метро
«Петровско-Разумовская».
        А еще через полчаса во двор, окруженный люмпен-пятиэтажками, въехал нахрапистый джип.
        Из джипа вышел Николай, огляделся по сторонам. И с удивлением обнаружил: на скамейке под деревьями возле подъезда сидит давешний депутат. То, что это был тот самый, опознанный телезрительницей член группы «Народный депутат», подтверждала футболка с надписью «Питсбургс пингвинс».
        - Здрасте, - сказал Николай.
        Бомж с достоинством наклонил голову.
        Николай некоторое время молча рассматривал синяк под глазом депутата.

«Чё-то не тянет на депутата, - с сомнением подумал он. - Может, из первого созыва? В свой регион возвращаться не захотел?»
        - Три года в Москве бомжую, - небрежно бросил бомж, чтобы завязать разговор. - Где только ночевать не приходилось.
        - Да вам вроде всем жилье крутое выделяли? - удивился Николай. - На Улофа Пальме?
        - Крутое! - с обидой возмутился бомж. - Да в таких халупах свинья жить не станет! Нет, я лучше у земляков у Казанского лишний раз перекантуюсь или здесь, чем с этими психами в ночлежке, которую нам выделили.
        - Ничего, если я на «ты»? - спросил Николай.
        - А чего меня на «вы»? - согласился бомж. - Чего я - Путин, что ли? Я мужик простой, деревенский, из аграриев.
        - Телевизор сейчас смотрел?
        - Не-а. Раньше смотрел, а теперь бросил. Надоело! Каждый день одно и то же: Кремль-правительство, Кремль-правительство. А по НТВ расчлененка.
        - Жаль, что не смотрел, - расстроился Николай.
        - А чего показывали-то?
        - Вроде кого-то из депутатов покалечили. А подробностей не сказали. То ли промеж собой они сцепились, то ли на встрече с народом по невыплате зарплат. Ладно, не видел, и черт с ним. Ты мне вот что скажи: девушка на инвалидной коляске впереди вас всех ехала, Люба ее зовут.
        - Ехала, - согласился бомж.
        - Где она? Откуда взялась?
        - Вон с того балкона вывалилась. - Бомж задрал голову, указывая на темное окно квартиры на третьем этаже. - Да как посыпались за ней эти… О-ой!
        - Депутаты в смысле?
        - Да кто их знает, кто они там есть? На вид - чистые мутанты.
        - Что они в этой квартире делали? - Николай с сомнением оглядел червивую пятиэтажку.
        - А-а! - поднял указательный палец бомж. - Там мама Русина бордель держит.
        - Ясно. - Николай ухмыльнулся. Все встало на свои места. - Девочки?
        - И девочки, и мальчики, и кто хошь глухонемой на любой извращенный вкус.
        - А почему Люба там оказалась? - недоуменно спросил Николай.
        - Видно, с депутатом каким зашла.
        - Похоже на то. Она у нас за правду борец, небось с проверкой депутатов сюда поволокла? И куда, куда вы вчера ночью шли? Где Люба?
        - Пошли - тудысь. А куды дошли - не знаю. Я на Дмитровке назад повернул. Травма заныла. - Бомж осторожно потрогал лицо. - Нет, думаю, далеко мне не дойти. Вернусь к землякам, отлежусь маленько.
        Николай поднялся на третий этаж и толкнул дверь. Затем приложил, примеряясь, подошву ботинка к замочной скважине и через мгновение с удовольствием вышиб челюсть замка из косяка. Косяк натужно выматерился и замолк. Николай вошел в прихожую, разглядел выключатель и включил прогорклый свет, дававший больше тени, чем яркости. В стене, в том месте, где полагалось быть стенному шкафу-кладовке, зиял пролом в соседнюю, такую же пустую квартиру.
        Картина была ясна. Люба встретилась с Путиным. После чего на общественных началах была включена в комиссию по нравственности. И пришла с депутатами по жалобе соседей, недовольных притоном в жилом доме. Часть депутатов тут же, забыв о регламенте, стала лично обследовать девочек на предмет нравственности. Другая, меньшая группа, под руководством Любы, этому воспротивилась. Завязалась драка. Под натиском вызванной Русиной охраны из числа патрульно-постовой службы милиции произошла стычка между исполнительной и законодательной ветвями власти, после чего депутаты отступили с травмами различной степени тяжести. Да, все именно так и было. Николай еще раз заглянул в пролом шкафа и покинул помещение.
        Если бы камера очевидца оказалась в руках обитателей притона, зрители увидели бы, как после ухода мамы Русины Люба крикнула из прихожей:
        - Девчонки, вы что, так и будете жить в этой мерзости и на Русину пахать до самой смерти?!
        - Что? - хором зашумели женщины. - Да какая разница, на кого пахать? Иди ты! Русина хоть пожрать дает, а здесь поблизости - Русина сама видела - других инвалидов до смерти голодом заморили. Так что не надо нам сказки рассказывать!
        Не отставала и глухонемая девушка, Анжела. Несколькими жестами и выразительным мычанием она в два счета разъяснила Любе: Русина какие-никакие деньги отдает, а в интернате бесплатно заставляли мужиков обслуживать!

«Не хотят - и не надо! - заскрипела коляска. - Что ты переживаешь за всех и за каждого, Любушка? Неисправимые это инвалиды!»
        - Катюша! - Люба подъехала к самой юной девочке. - Поехали со мной! Посмотри, какая ты умная, какая хорошенькая! Ножки крепкие, сами ходят! А личико - красавица! Мама тебя ищет!
        - Я так и думала, что мама меня ищет! - вскрикнула Катя. - Я поеду домой.
        Женщины примолкли и с надеждой придвинулись поближе к Любе. Теперь они надумали покинуть притон Русины, но одновременно подспудно хотели возложить на Любу ответственность за неразделенную, мучительную, болезненную - какая там еще бывает? - любовь, которая ждала их за порогом, на воле.
        - Анжела, тебе всего двадцать пять лет. - Люба подъехала к глухонемой девушке. - Самый подходящий возраст, чтобы стать актрисой. Будем выступать вместе!
        Анжела согласно замычала.
        - Кристина. - Люба повернулась к робкой и тихой девушке-дауну. - А знаешь, что ты - необыкновенный человек?
        Коляска хваталась за голову.
        Даун Кристина слушала открыв рот.
        - И твое счастье не менее ценно, чем чье-либо еще!
        Как это обычно бывает в толпе, женщины так же яро и дружно собрались уходить из ненавистной им квартиры, как еще несколько минут назад твердо отказывались ее покинуть.
        - Воля, девчонки!! - закричали женщины.
        И все разом засмеялись, возбужденно зашумели. Кристина заколотила кулаком в переборку кладовки.
        - Эй! - зашумели оттуда мужские голоса. - Чего у вас там?
        - Мы - к вам! - закричала Люба и очертя голову въехала в стену.
        Хлипкая переборка проломилась с податливым стоном.
        - Ура! - закричала Люба.

«О-ой! - запричитала коляска. - Колесо зашибла!»
        - Ребята, мы уходим! Пошли с нами!
        - Уходим! - низким эхом пронеслось по мужской квартире.
        - Собираем вещи, - кричала Люба. - Паспорта не забываем!
        Все замерли. Повисла тишина.
        - Что? - завертела головой Люба. - Что случилось?
        Глухонемая Анжела страстным мычанием пояснила Любе: паспортов у инвалидов нет. Как нет регистрации, а следовательно, и никаких прав. В Москве лучше не иметь обеих ног, чем регистрации! Насиловать будут, так паспорт береги и ни о чем другом не думай! Потому что без паспорта со штампом тебя еще и в обезьяннике уделают два раза. (Все-таки Анжела действительно талантливая актриса: так подробно все рассказать без единого слова!)
        - В Москве безопаснее ночью без трусов ходить, чем днем без регистрации, - красноречиво показала Анжела напоследок.
        - Зарегистрируемся, - пожала плечами Люба, - в чем проблема?
        - Ты что! - со знанием дела бросили девочки-подростки, Катя и Юля. - За регистрацию в миграционной службе штуку баксов отдать нужно.
        - Это если в обход закона, - твердо сказала Люба. - А мы зарегистрируемся по закону, в милиции. А когда по закону - то бесплатно.
        - Как же! - ухмыльнулся Саша-«чеченец», бывший раньше «афганцем».
        - А вот увидишь! - пообещала Люба. - Где ключ от двери?
        - Ты что - какой ключ? - загомонили мужчины.
        - Значит, через окно уходим, - скомандовала Люба.
        - Лучше через балкон, - предложили мужчины. - Вяжем простыни!
        Люба выехала на балкон. Свет из окна освещал его, и казалось, что балкон - старая шаланда в черной летней воде. Утлая лодка, с которой надо спрыгнуть в теплую черноту, чтобы спастись.
        Люба сдернула куртку, просунула под сиденье, затянула рукава на бедрах.

«Ты что надумала?» - зашумела коляска.

«Не бойся, колясочка», - дрожащим, но решительным голосом пробормотала Люба. Крепко взялась за поручни, въехала на приставленные к решетке балкона доски и безрассудно перекинула через нее тело с коляской.
        Ржавое железо врезалось в ладони.
        Коляска отчаянно цеплялась малым ведущим колесом за решетку.
        - Кристина, хватайся за меня. Сползай, сползай по мне, не бойся! Вставай на нижний балкон.
        Через мгновение с балкона свесились связанные вместе простыни, тряпки, даже пиджак, и вниз, в темный двор посыпались инвалиды.
        Бомж, свесивший голову на грудь, к надписи «Питсбургс пингвинс» на футболке, и видевший во сне, как матушка вносит в избу только что народившегося теленка, вздрогнул и проснулся.
        С черного неба сыпались уроды. Высыпавшись, уроды крикнули:
        - Леха, давай с нами!
        - Куда? - с готовностью вскочив, уточнил бомж.
        - Регистрацию московскую получать.
        И десятка два инвалидов весело пошагали посередине дороги, счастливые и возбужденные, как ходят в летней ночи выпускники школы, для которых эта ночь последняя и первая одновременно.
        Машины приветственно сигналили им, а круглосуточные палатки предлагали кофе «три в одном». Во всех палатках пело и травило ночное радио.
        - Звоните нам, - предлагало радио и называло телефоны.
        - А можно от вас позвонить? - спросила Люба в палатке «Киш-миш»? - На радио… Алло! - услышала Люба свой голос, эхом отвечающий из музыкального центра на стойке. - Вы меня слышите?
        - Отлично слышим! - ответил веселый девичий голос. - Как вас зовут?
        - Ой, нас тут много, - ответила Люба. - Кристина, Анжела, Паша, Ромка…
        - А вы - это кто?
        - Мы? - Люба на секунду задумалась. - Мы - это абсолютно счастливые и свободные люди. Нас тут… ой, сколько же?.. человек двадцать или тридцать!
        - Тридцать абсолютно счастливых людей?! - восхитились на радио. - Может, вы поделитесь своим счастьем с нашими слушателями?
        - Конечно, - согласилась Люба. - Нам счастья не жалко.
        - Тогда приходите в студию, - пригласила ведущая.
        - В студию?! - завопила Люба. - Уже идем! Через час они были в студии радио «Сити FM»
        в районе проспекта Мира.
        - Ы-ы-ы! - поприветствовала слушателей глухонемая Анжела.
        - Кристина веселая, потому что Кристина сейчас котлету ела! - поделилась в микрофон счастьем Кристина-даун.
        - Я самая счастливая, потому что мама любит меня и в роддоме оставила по ошибке!
        - Во чума! - восторженно сказала звукооператору ведущая. - Слушай, это надо записать и завтра еще раз в эфир пустить.
        - А я спою собственную песню, - предложила Люба. - О любви.
        Утром компания прибыла в райотдел милиции.
        - Куда же нам идти? - прошептала Люба, изучая перечень кабинетов.

«В первую голову к начальству иди», - подсказала коляска.
        - Верно, - согласилась Люба. И обернулась к друзьям: - Ребята, идем на второй этаж.
        - Не понял? - сказал начальник паспортного стола райотдела милиции Павел Квас.
        - Видите ли, - принялась объяснять Люба. - У нас нет денег, чтоб в обход закона зарегистрироваться в Москве, по месту пребывания, поэтому мы очень просим зарегистрировать нас бесплатно. Вы уж извините, что мы с пустыми карманами к вам пришли, но сами видите, в каком мы положении.
        - В самом деле, Павел Иваныч, кто только не лезет в Москву со своими погаными криминальными деньгами, - с жаром высказалась секретарша. - И прямым ходом - в милицию. Думают, мы тут за деньги мать родную продадим. Да за кого они нас принимают?! А тут люди честь по чести пришли, с уважением…
        - Сам вижу, - пробурчал Квас. И внимательно посмотрел на Любу. - Выговор у тебя… Ты откуда?
        Люба назвала свой городок.
        - Да ты что?! - завопил начальник. - И я - оттуда!
        Он поглядел на Любину коляску.
        - Как в Москве оказалась?
        - Вообще, приехала в шоу-бизнес поступать, я ведь певица. А сейчас - пришла с друзьями регистрацию получить. Временную. По месту пребывания. Можно это?
        - Для землячки - никаких проблем! Паспорта есть?
        - Не у всех, - покачала головой Люба.
        - Томочка, набери начальника приемника-распределителя и попроси от моего имени оформить задним числом размещение и выяснение личностей. Пусть подошлет кого-нибудь с бланками справок, а мы тут со слов инвалидов впишем их данные.
        - Фотографии нужны, - подсказала секретарь.
        - Скажи Кудрявцеву, а ребята сейчас к нему подойдут по очереди. И пускай он их в порядке поощрения цифровой камерой щелкнет, а снимки срочненько в паспортно-визовую по Сети перекинет.
        - Будет сделано, Павел Иванович, - кивнула секретарша. И погладила по голове Кристину-дауна, протянувшую за чаем третью пустую чашку.
        Фотограф Андрей Кудрявцев оказался не просто фотографом, а художником. Увидев, кого предстоит фотографировать на документы, Кудрявцев сразу понял, что может осуществить съемку редкой глубины и концепции. А подтексты! Ё-моё, какие подтексты! Кудрявцев решил: съемка должна быть черно-белой, и снимать героев нужно на фоне ростомера, с номером на груди, так, как фотографируют задержанных.
«Разыскивается опасный преступник» - это название для серии фотографий сразу пришло в голову Кудрявцеву. Опасные преступники! Они воруют у здоровых граждан нажитое нелегким трудом спокойствие. Живет себе честный здоровый человек, проезд в метро оплачивает, и вдруг навстречу ему нагло выруливает колясочник и лишает покоя.
        К обеду, а ни один сотрудник милиции не ушел обедать, пока все инвалиды не были снабжены справками и паспортами, фотограф сделал последний снимок - Любы.
        - Попробуй мысленно обратиться к тому, кого ты любишь, - предложил Андрей. - Не торопись…
        Люба подъехала под нарисованный на стене ростомер, развернулась и, подавшись вперед, стала вглядываться в камеру, словно через объектив могла рассмотреть Николая.

«Коленька, любимый мой, где ты? Без тебя мои дни на исходе. Мысль, что я могу тебя не увидеть, невыносима. Как долго еще жить… Я не хочу так долго, если тебя не будет рядом. Найди меня скорее, пока я не устала писать песни!»
        - Замечательно, - похвалил фотограф.
        - Люба, по какому адресу вас регистрировать? - спросил Павел Иванович, когда она вернулась к кабинету, возле которого толпились радостные инвалиды с новехонькими паспортами.
        - По адресу? - Люба растерялась. - А без адреса нельзя?
        - Да ты что! - развел руками Павел Иванович. - Вы где проживали все?
        - Вчера?
        - Ну да.
        - У Русины Вишняковой они проживали, - сообщил проходивший мимо милиционер.
        - Ах вон оно что! - почему-то обрадовался Павел Иванович.
        - В двух приватизированных на ее имя квартирах, - продолжил милиционер.
        - Тогда никаких проблем, - расцвел Павел Иванович. - В приватизированную квартиру можно регистрировать любое количество граждан, независимо от метража. Конечно, с согласия собственника. Но я уверен (Павел Иванович подмигнул Любе), мама Русина согласна. Тома, пусть всех впишут по одному адресу.
        А гражданке Вишняковой (Квас снова подмигнул Любе) мы ничего сообщать не будем, чтоб не переживала лишний раз. У нее там и так с наркотиками геморрой. Ну что, Люба, будем прощаться?
        На улице возле отделения Люба строго сказала друзьям:
        - Я же говорила: когда прописываешься, не нарушая закон, за это в милиции денег не берут. А вы не верили!
        Один за другим инвалиды разошлись, остались семь-восемь человек.
        - Знаю дом под снос, - таинственно поделился горбун Федя. - Как говорится, тихий центр, инфраструктура в шаговой доступности, рядом с метро, окна во двор. Айда туда!
        - Айда, - согласилась Люба и крепко взяла за руку маленького Васю - цыганенка, любившего пугать прохожих патологией своих кистей: четыре пальца у Васи были сросшимися, с одним большим ногтем.
        К двухэтажному дому компания добралась к вечеру. Он действительно был расселен, огорожен и, судя по всему, давно вычеркнут из списков жилья. Инвалиды набросали на лестницу досок, соорудив пандус, и рассыпались по второму этажу, выбирая себе комнаты. Электричества в доме не было, а вода обнаружилась лишь в подвале, там, где к дому подходили наружные сети.
        Вскоре разнеслась радостная весть: газ не отключен! Плиты работают! Уже в темноте друзья вскипятили чай и сели в кухне с распахнутыми рамами без стекол: ужинать слоеными булками и разговаривать о будущем, которое ждало всех их за окном с выбитыми стеклами.
        Наутро Люба нашла почтовое отделение и узнала, как можно звонить по телефону с помощью карточки. Она даже приобрела карточку с загадочным названием «на девять единиц» и со второй попытки разобралась с кодами и комбинациями цифр.
        Сталина Ильясовна взяла трубку сразу, словно стояла рядом с телефоном.
        - Это я, Люба! - громко крикнула Люба. - Помните, в «Макдоналдсе»?
        - Конечно помню! - повинуясь телефонному эффекту, тоже прокричала Сталина Ильясовна.
        - Я хотела спросить: сколько стоит один урок?
        - Тридцать, - ответила Сталина Ильясовна.
        - Отлично, - радостно перебила Люба. - У меня есть триста рублей!
        - Тридцать долларов, а не рублей, - засмеявшись, поправила Сталина Ильясовна, - но это не важно! Я очень ждала твоего звонка.
        - Тридцать долларов? - упавшим голосом переспросила Люба. - Извините…
        - Любочка! - закричала в трубку Сталина Ильясовна. - Подожди! Я буду заниматься с тобой бесплатно!
        - Ушла она, - ответил Сталине Ильясовне посторонний женский голос.
        И в трубке запели гудки.
        Сотрудница почты проводила Любу взглядом, но через мгновение забыла о ней, потому что по радио запели душевную песню. Женщина прибавила громкости и, подперев голову рукой, стала внимать трогательным словам знакомой талантливой певицы, имя которой она запамятовала:
        И дышали полной грудью стены, что немы…
        Может, эти привидения были я и ты?..
        Люба медленно ехала в потоке угрюмых прохожих.
        Коляска испуганно молчала.
        Слезы текли у Любы из глаз.
        Коляска деликатно свернула в арку и заехала во двор: пусть Любушка поплачет.
        Вишневый джип проехал мимо арки.
        Николай ехал, не разбирая дороги, повинуясь лишь движению потока машин. Когда идущие впереди машины затормозили, он поглядел вперед и вверх, рассчитывая увидеть светофор. Сверху, с огромного рекламного баннера, на него смотрела черно-белая Люба.

«Манеж, - прочитал Николай. - Выставка фотографий «Разыскиваются опасные преступники».
        Машины рванули с места, джип прибавил газа и затормозил только на Манежной площади. У входа в выставочный зал на Николая снова смотрела Люба. Не теряя времени, Николай вошел в холл.
        По залу гуляли люди с пластиковыми стаканчиками вина в руках и восторженно разглядывали снимки.
        Николай приблизился к первому из них. С фотографии простодушно смотрела девушка-даун. За спиной у нее была шкала ростомера. Внизу - номер.
        На следующем снимке веселый цыганенок с любопытством глядел на зрителей, подняв руки-клешни.
        Николай обошел зал.
        На последней фотографии он увидел Любу. Она подалась вперед, вцепившись в поручни коляски, так что лицо ее было совсем близко и слегка искажено. Тонкие русые брови страдальчески поднимались изломанным углом. Растрепанные волосы забраны за маленькие, сильно торчащие уши. Макушка едва касалась цифры 140 см на ростомере.
        - Метр сорок с коляской, - пробормотал Николай.
        Если вчера, после визита в люмпен-пятиэтажку, у Николая еще и были какие колебания в трактовке происшедшего, то теперь он не сомневался: Люба уже встретилась с Путиным, встреча оказалась очень перспективной. Иначе кто бы ей за три дня депутатскую неприкосновенность организовал, запись на радио и даже этот, как его… вернисаж.
        Но где же она, где?
        Глава 7
        ПОИСКИ
        - Я понимаю, Лада, как тебе трудно. - Люба свела брови. - Ты, Лада, очень красивая, а у красивых людей тяжелая жизнь.
        - Точно, жизнь у меня не сахар. - Лада постаралась ответить как можно более саркастически.
        Хотя вряд ли эта деревенская дурочка способна уловить сарказм. Ну так и есть!
        - Лада… - Голос Любы дрогнул. - Не переживай! Ты, конечно, можешь сказать: легко тебе говорить, ты - некрасивая! И будешь права. Я ведь понимаю, какую ответственность на тебя возлагает твоя внешность. Тебе нельзя совершать никаких предосудительных поступков. А то люди сразу скажут: такая красивая и так себя ведет! Конечно, людей нельзя разочаровывать. Люди ведь так в красоту верят! Верят, что она спасет мир.
        - Да, тяжело мне, - сказала Лада.
        - Конечно, все на тебя смотрят, оценивают каждый шаг. А некоторые просто любуются, и их тоже нельзя разочаровывать. С красивых людей особый спрос. Ты должна подумать и понять: а почему ты родилась красивой? Для чего? Ведь это все не случайно! И когда ты поймешь, почему пришла в этот мир - не родилась, а именно пришла - такой красивой, тебе сразу все станет понятно.
        - Что - все? - процедила Лада.
        - В чем смысл твоей жизни. Вернее, это и так ясно.
        - Тебе ясно, в чем смысл жизни? - хмыкнула Лада.
        - Ну, со мной все проще, случай очень объяснимый: нет ног.
        - И в чем тут смысл?
        - Во-первых, чтобы я не пошла не той дорогой. Во-вторых, чтобы, глядя на меня, люди, которые могут ходить, понимали, как они счастливы, какие у них огромные возможности! Идти, стоять, возвращаться - это же здорово!
        - И откуда ты все это знаешь? - усмехнулась Лада.
        - А! Когда по больницам валялась - думала все время. Там чем еще заниматься?
        - А ты не думала в больнице, что я могу идти более простой дорогой: использовать свою красоту? Красивые вещи продать легче. И платят за них больше.
        - Ой, что ты! - замахала руками Люба. - Красота с деньгами никак не связана!
        - Ты это серьезно?
        - Конечно! Посмотри на эту реку, на это небо! Красиво, правда? Любуйся сколько хочешь, и все бесплатно.
        - Небо - это не пример, - покачала головой Лада.
        - Как это - не пример? Без неба разве можно жить? Нельзя! Я иногда у себя дома поеду за город. Остановлюсь за полем, перед деревней. Околица мокрая от дождя, жерди темные, как будто паутиной подернуты, серебристые от старости. Трава как кофе с молоком, листья ржавые, и дождик тихо-тихо переступает, еле слышно!.. И так хочется побежать по этому полю, а потом упасть и заплакать. Но не от горя, а от красоты! И все это - мне, одной мне! И эта пожухлая трава, и печальное небо…
        - Не знаю, как тебе, а мне, например, ничего в жизни бесплатно не доставалось. Рубля в магазине не хватит, так чек не пробьют! Только давай не будем про любовь и дружбу, которые не продаются. Купить друга за деньги, может, и нельзя, а продать - запросто. Сплошь и рядом.
        - Но ведь ты так не поступишь! - уверенно воскликнула Люба. - Ты ведь человека не продашь!
        - Я - нет, - сказала Лада. - Что я, сволочь, что ли?
        - Конечно нет! Ты бы никогда подло не поступила. Это оттого, что красивая! Ты даже не представляешь, какая ты красивая. Знаешь, я на тебя смотрела, когда мы ехали в джипе, и у меня сердце пело! Стихи сами сочинялись!
        Лада открыла глаза. Вскочила с сиденья, выбежала из вагона, увернувшись от попытавшихся удержать ее дверей, и вскоре вышла из подземного перехода на
«Тимирязевской». Прошла к месту, где оставила коляску с доверчиво спавшей Любой, и огляделась.
        Возле тонара, пахнущего свежим хлебом, стоял Николай.
        - Коля! - крикнула Лада.
        Николай повернул голову к Ладе, махнул рукой.
        - Ты чего здесь? - удивился он, когда Лада подошла ближе.
        - Любовь твою ищу, - с облегчением произнесла Лада.
        - Слушай, я уже у фотографа был, он меня на райотдел милиции навел, а там сказали, что прописали Любу в той же квартире, где она была с депутатами. Любовь Геннадьевну Зефирову, у нее фамилия, оказывается, Зефирова. Владелице квартиры, какой-то Вишняковой, я так понял, наркоту пришили. И, видно, пинка под зад с занимаемой площади. Все-таки сам Путин распорядился Любе помочь. Но в квартире пусто. Я там уже два раза был. Зато в отделении кто-то припомнил, что она искала Колю, меня, значит, в районе «Тимирязевской». Вот я и подъехал, а тут - ты.
        - Что теперь? - спросила Лада у Николая, когда они сели в джип.
        - Надо подумать, - ответил Николай.
        Он быстро, по-хозяйски, ехал по городу. В центре Николай кивнул на растяжку над проспектом:
        - Видела?
        Лада, вытаращив глаза, уставилась на огромный черно-белый снимок Любы на фоне ростомера и с номером ниже груди.
        - Уже и в рекламе снялась?! Ничего себе!
        - И в депутатскую комиссию по нравственности попала, и на радио записалась, и по телевидению уже показывали.
        - Слушай, а как это?
        - Одна встреча с Путиным, и все дела! Ты же знаешь наших людей. Все перед руководством готовы раком стоять. Он еще рот не успел раскрыть, а подсералы эти торопятся тайные желания предугадать. А уж если попросил разобраться - разберутся на три метра в землю. Теперь понимаешь, как нам важно Любовь отыскать? Она же все двери открыла! Заходи, бери и подбивай бабки!
        - У тебя к ней только денежный интерес? - с равнодушным видом спросила Лада.
        - Как сказать? С одной стороны - денежный.
        - А с другой? - замерев, произнесла Лада.
        - Человек она надежный, - подумав, ответил Николай. - Не продажная. - Николай вспомнил Любины слова о том, какой он, Коля, добрый и умный. - В людях разбирается. С ней бизнес нормально будет вести. Понимает, что такое порядок, зачем он нужен.
        - Да, в людях она разбирается, - согласилась Лада. - И не по деньгам оценивает. По-моему, ей вообще все равно, есть деньги или нет.
        - В этом, Ладушка, Любовь Геннадьевна в корне отличается от вас.
        - А ты напрасно так обо мне думаешь, - обиделась Лада. - Если я полюблю человека, то мне на его кошелек плевать! Я ребенка собираюсь родить только от любимого!
        - Ладушка, да неужто ты по любви столицу бросишь и в дальний пограничный гарнизон поедешь?
        - В гарнизон не поеду, - засмеялась Лада.
        - Слава богу! - Николай свернул в тихий переулок, надеясь объехать пробку на проспекте. - Узнаю нашу Ладу.
        Из огороженного оцинкованным железом двухэтажного дома, все окна в котором были распахнуты, громко пела Люба.
        - Коля, это вроде она, ее голос!
        - Я тебе говорю: она уже на радио успела записаться, по всем каналам крутят. Сам два раза слышал, - пояснил Николай и принялся жать кнопку каналов на магнитоле.
        Люба подъехала к распахнутому окну. Машины, чей мощный храп нарушил звонкую тишину Любиной песни, уже не было. Дорога пуста и тиха, как деревенский проулок, только возле магазинчика, на другой стороне безмятежной зеленой улицы, цыганенок Вася весело хватал редких прохожих за рукава двупалой рукой с грязным ногтем. Прохожие шарахались, но потом, остановившись поодаль, копались в кошельках и карманах и испуганно или с брезгливой жалостью протягивали Васе монетки.
        - Рахмат! - неизменно отвечал Вася.
        Он не знал, что это значит. Но слово казалось ему сладким.

«Надо Васю в детский сад устроить и в музыкальную школу», - сказала Люба коляске.

«Ты сама сперва в музыкальную школу попади. Там небось тоже доллары берут».

«А давай позвоним Сталине Ильясовне, - предложила Люба. - Вдруг она согласится в долг уроки дать? Отдадим, когда заработаем».

«Заработаем, Любушка, - согласилась коляска. - Мы ведь не бездельницы».
        Сталина Ильясовна ответила так порывисто, словно сидела у телефона и ждала ответа на вопрос «Ты меня любишь?».
        - Любочка, ты? - взволнованно закричала женщина. - Только не вешай трубку!
        - Я не повешу, - заверила Люба. - Может быть, вы со мной в долг позанимаетесь вокалом?
        - Любочка, не надо денег! Я хочу заниматься с тобой бесплатно! - твердо сказала Сталина Ильясовна. - Я буду учить тебя, потому что мы - единомышленники по пению. И, надеюсь, друзья. Мне приятно с тобой общаться. Радостно слышать твой голос. И вообще, для меня это дело принципа. Приезжай прямо сейчас!
        Люба сидела возле таксофона с разомлевшим лицом.

«Чего там?!» - нетерпеливо дергала ее коляска.

«К себе зовет. Прямо сейчас. Бесплатно будет со мной заниматься».

«Мне эта женщина сразу понравилась! - сказала коляска. - Движения этакие округлые, голос без скрипа».
        - Любочка, ты сейчас где? - торопилась Сталина Ильясовна.
        - У телефона-автомата, на каком-то проспекте. А, вот написано: проспект Мира.
        - Запоминай мой адрес. Это не так далеко от твоего проспекта. Двери в парадное у нас заперты, но ты не бойся, в подъезде внизу, в будке, сидит консьерж. Позвонишь, тебе подъезд откроют. А внизу есть домофон.
        - Ой, я уж запуталась. Я лучше сейчас приеду, и там, на месте…
        - Хорошо. До встречи!
        Поминутно спрашивая у прохожих дорогу, Люба добралась до утопающей в зелени улицы и нашла дом с высоченной аркой.
        Возле дверей их уже ждал крепкий пенсионер с ухоженной лысиной.
        - К Сталине Ильясовне? - утвердительно спросил мужчина.
        - Ага.
        - Уже спускалась, предупредила. Давай помогу в парадное въехать.
        В холле мужчина снял трубку древнего черного телефонного аппарата и сообщил Сталине Ильясовне, что девочка уже прибыла. Внизу дожидается.
        Сталина Ильясовна появилась немедленно. Решено было: мужчина понесет Любу на руках, а Сталина Ильясовна затащит коляску.
        Очутившись на пороге квартиры, Люба восторженно замерла. В прихожую была распахнута двустворчатая дверь, за которой на блестящем паркете в солнечном квадрате стоял огромный белый рояль. Возле рояля возвышалась статная арфа. От двери Любе были видны угол бархатной вишневой банкетки, тафтяной подол портьеры и ваза с сухими розами.
        - У вас тут как во дворце! - восхитилась Люба.
        - Что ты, дорогая! Ты просто не видела дворцов. Есть тут у нас, на последнем этаже… Проходи, проезжай, вот здесь можно умыться, здесь - туалет. Какая у тебя стильная маечка.
        - Правда? Мама вязала.
        - Давай-ка посмотрим, коляска в дверь пройдет?
        - Пройдет! У вас тут широко везде, как в поле. Хорошая квартира! Титан электрический или дровами топите?
        - Титана давно нет. Водоснабжение централизованное.
        - А мне нравится с титаном. Лежишь в ванной, дрова потрескивают, в трубе гудит… Песни хорошо сочинять. А где у вас все? На работе?
        - Я живу одна.
        - Да вы что? В такой большой квартире? А чего квартирантов не пустите?
        - Как-то не приходило в голову, - засмеялась Сталина Ильясовна. - К тому же летом ко мне прилетают дети.
        - С севера?
        - Нет, они живут в США, в Атланте.
        - Ух ты! Покажете фотографии детей?
        - Обязательно! Вот это полотенце для гостей. Ты кофе пьешь или чай?
        - Кофе. Три в одном. Хотя один мой близкий друг говорит, что это гадость.
        - Правильно говорит. Умный человек. Заботится о своем здоровье.
        - Очень умный! - Глаза Любы стали бессмысленными. - Добрый, нежный…
        - Понимаю. Как его зовут?
        - Николай.
        - Прекрасное имя. Давай-ка обедать! Борщ горячий. Тебе со сметаной?
        - Борщ? Даже и не знаю… Коля, наверное, меня ищет… А я тут рассиживаюсь. Давайте скорее заниматься!
        - Певица обязана полноценно и сбалансированно питаться, - сказала Сталина Ильясовна. - Бери хлеб, он с проростками, очень полезный. И биосметана тебе полезна. Клади побольше. Любочка, ты давно занимаешься музыкой и пением?
        - Даже и не помню. С детства. Папа меня сажал на стол и объявлял: выступает артистка погорелого театра Любовь Зефирова! На гармони ак-ком-понимирует папа!
        - Тебе врачи порекомендовали заниматься вокалом?
        - Нет, папа порекомендовал.
        - Очень правильно поступил. Видимо, интуитивно понял. Видишь ли, центральная нервная система, мозг очень связаны с гортанью, с дыханием. Чем больше ты поешь, тем более развитой становится гортань. Тем большие зоны в мозге захватываются возбуждением. Происходит восстановление поврежденных при параличе функций мозга. Нервные узлы, точки их пересечения, они называются синапсы, регенерируют или даже возникают вновь. Тебе понятно?
        - Да.
        - При правильном пении правильным становится и дыхание. Работают мускулы живота, груди, полноценно действует диафрагма. Древние греки полагали, что душа находится именно в диафрагме.
        - Я так и думала! Я когда пою, душа просто наслаждается в диафрагме.
        - Так и должно быть. Но заниматься нужно постоянно, а не от случая к случаю. Тогда твой голос найдет свое место в звуковом пространстве тела. Он станет объемным, а не будет плоским, как у этих бесчисленных певичек на телевидении. Замечательно, что папа начал заниматься с тобой в детстве. Пение в раннем детстве дает толчок формированию новых областей неокортекса. Неокортекс - самая молодая область мозга, отвечает за творческие способности, за чувства.
        - Да, я чувствительная, - подтвердила Люба.
        - То, что поэтические и музыкальные способности развились именно в тебе, неудивительно. Люди с ограниченными физическими способностями часто живут сокровенным миром чувств, много фантазируют…
        - А я давно догадалась, что все это не случайно, - сжав ложку, серьезно произнесла Люба. - То, что не могу ходить. Это специально, чтобы я не пошла неверной дорогой. Если бы я ходила, ведь могла не заметить, что моя судьба - стать певицей, правда? Пошла бы в техникум бухучета, а потом на рыбозавод ходила, как мама. Верно?
        - И тебя не пугает цена, которую судьба взяла у тебя за возможность стать певицей? - в волнении спросила Сталина Ильясовна.
        - А что - цена? Не дороже денег! Дельфины вон тоже не ходят, и ничего.
        - Ты совершенно не переживаешь по поводу своей болезни?
        - Мне иногда снится, что я иду. Я ведь не знаю, что человек при этом чувствует. Поэтому так странно это во сне… Иду почему-то всегда по полю, к реке, земли не касаюсь, и дух захватывает! А потом просыпаюсь… И уже заранее знаю, что на улице идет дождик, робкий такой, тихонько переступает… Почему так? Прямо гидрометцентр какой-то, а не сон.
        Сталина Ильясовна слушала Любу с выражением страдания на лице.
        - Ой, что вы так расстроились? - сказала Люба. - Вам жалко, что ли, меня стало?
        - Тебе, наверное, неприятно, когда окружающие тебя жалеют?
        - Ерунда какая! Когда брезгуют, обидно. А когда жалеют… Лучше пусть человек будет жалостливым, чем безжалостным. Верно?
        - Конечно, - согласилась Сталина Ильясовна. - Ты очень мудрая девушка.
        - Мне вообще постоянно добрые люди встречаются! Николая вот встретила…
        - Он тебе нравится?
        - Я его люблю.
        - А что он за человек? Чем занимается?
        - Точно не знаю. Вроде бы эколог. Он к нам в город приезжал с рыбой проблему решать. А тут я - прямо на голову ему свалилась!
        - Счастливая встреча. Ты сыта?
        - Спасибо!
        - Тогда пойдем заниматься?
        Люба благоговейно въехала в зал с роялем и плазменной панелью на стене.
        Погладила рояль.
        - А балалайка у вас есть?
        - Балалайки нет.
        - А у меня дома есть.
        - Если тебе понадобится, я приобрету балалайку и найду аккомпаниатора.
        - Да нет, не надо. Рояль мне тоже нравится.
        - Ты для начала спой то, что знаешь, на свой выбор. Мне нужно определиться с твоим диапазоном, с амплитудой голоса, с интенсивностью, с окраской. Чтобы составить наиболее эффективный план занятий.
        Люба обвела глазами сухие розы, благозвучные хрустальные рюмки и сервизы за выпуклыми стеклами горки, солнечный квадрат на янтарном полу и, устремив взгляд в таинственную даль, затянула:
        Странствующий рыцарь, вы, видно, устали в дороге…
        Николай вновь выехал на проспект, по которому утром ездила Люба.
        Медленно проехал до поворота и свернул на зеленую улицу, неожиданно тихую, как деревенский проулок, в рукаве дороги мелькнул двухэтажный дом, огороженный стеной из оцинкованного железа. Николай вспомнил: утром из окна этого дома неслась Любина песня. Медленно двинулся по дороге. К машине подбежал веселый цыганенок и застучал по стеклу отвратительной клешней:
        - Дяденька, дай денежку на хлеб! Рахмат! Ну дай!..
        - Отвали, - приказал Николай.
        Оставив джип на тротуаре, он пешком прошел через двор и вошел в дом, развороченный, но не без признаков жизни: где-то вдали был слышен разговор. Николай вошел в комнату, оклеенную светлыми обоями. В ней стояла кровать, застеленная простыней. На кровати лежала джинсовая куртка с трикотажным воротником ручной вязки. Николай сел на кровать. Поглядел по сторонам, вниз. На полу под кроватью лежал пакет. Коля приподнял его край носком ботинка. В пакете лежала эмалированная утка.
        - И ваши распятые песни, - голосила Люба, - будут, надеюсь, вместе с вами и по нутру…
        Допев, она тревожно поглядела на Сталину Ильясовну.
        - Есть индивидуальная окраска, голос будет узнаваем. Но работы, конечно, много! Начнем с контроля над дыханием. Существует дыхательная техника. Профессиональный вокалист использует ее автоматически, не задумываясь. А тебе нужно прийти к автоматизму с помощью тренировок. Дыхание должно быть реберным, диафрагменным, ни в коем случае нельзя поднимать плечи. Поднятые плечи не увеличивают объема легких, зато нагружают мышцы горла. Ничто не должно мешать твоему горлу! Начинаем: медленно вдыхаешь через нос… после вдоха открываешь рот так, словно тебя одолела зевота… Зафиксируй, что при этом чувствуешь…
        Люба закивала с открытым ртом…
        - В это время гортань смещается вглубь, зев широко открывается и дает выход звуку. Давай еще раз. Вдохнула через нос… зеваешь… Хорошо. Плечи не поднимать! Вдыхаешь воздух так, чтобы он наполнил все тело до кончиков пальцев. Диафрагма прогибается вниз. Задерживаешь воздух на мгновенье и затем позволяешь потоку струиться со звуком «ф». Давай, давай! Все получится!
        - Фффф… фффф… - шипела Люба.
        - Теперь снова глубоко вдыхаешь через нос и легко зеваешь - рот готов для любого звука. Попробуй спеть: аааа!
        - Аааааа!
        Солнечный квадрат на полу сместился под арфу.
        - Давай-ка чаю с медом попьем. Зеленого.
        - Попьем, - согласилась Люба.
        Они уселись за круглый стол на кухне. В то время, когда Сталина Ильясовна объясняла Любе, что зеленый чай полагается заваривать дважды, зазвонил телефон на стене над кухонным диванчиком.
        - Да, Ярослав! Конечно, это я, дорогой, - грозно ответила хозяйка. - Опять хочешь перенести урок? Ярос… Дай мне сказать! Ярослав, ты можешь вообще не заниматься! Педалируй те задатки, которые дала тебе мать-природа. Но когда у тебя аппаратура твоя тысячеваттная откажет, ты ко мне не прибегай и не плачь. Работа подвернулась! Она у тебя каждый день подворачивается! Ярослав, не разменивай себя! Ну и что - взнос за ипотеку! У всех взносы, всем деньги нужны. Ты знаешь, у меня сейчас девочка…
        Сталина Ильясовна понизила голос и взглянула на Любу.
        - Ты бы видел это упорство. Эту силу! Тебе нужно с ней познакомиться. Может, хоть что-то поймешь? Ладно, завтра не приходи. Погоди-погоди, я не договорила. Приезжай сейчас! Урок переношу на вечер. Успеешь в свой клуб! Не спорь! Жду.
        Ярослав вошел в квартиру, когда была допита третья чашка чая. Люба с робким восторгом посмотрела на его черную обтягивающую футболку, кожаные брюки и мягкие замшевые мокасины. Вместе с огромным букетом в квартиру вплыл запах дорогого одеколона.
        - Зачем тратишься? - строго произнесла Сталина Ильясовна, принимая букет. - Подлизаться хочешь? Не выйдет.
        - Линочка, не переживайте, цветы - от поклонниц. Чего им у меня сохнуть?
        - Поклонницам?
        - Цветам. Пусть оттеняют вашу благородную красоту!..
        - Льстец! Ты меня не купишь! Познакомься, это та самая девочка - Любовь Зефирова.
        - Привет! - Ярослав поцеловал Любу в щеку.
        - Давай сразу начнем, - скомандовала Сталина Ильясовна. - Любочке будет полезно послушать. Сегодня я тебя помучаю. Шуберт!
        - Лина, может, лучше Крутого?
        - Не спорить! Ярослав, твой голос должен приобрести такой объем и силу, чтобы мог заполнить любое пространство: театр, зал, стадион! А тебя сейчас, если не цифровой микрофон, еле-еле через оркестровую яму услышат! Подумай о своем будущем! И потом, я не хочу, чтобы кто-то сказал: учился у Лины и ничему не научился. Мое реноме!
        - Ваше реноме вне подозрений. Ладно, уговорили. А-э-и-о-у… А-э-и-о-у… А-э-и-о-у…
        - На «э» полость еще уменьши, - попросила Сталина Ильясовна. - Заполни голосом всю комнату, но не больше!
        Люба сидела открыв рот.
        Через полчаса Ярослав взмолился:
        - Лина, хватит, есть хочу.
        - Лентяй! - ласково сказала Сталина Ильясовна.
        - Зато я принес салаты.
        - Тоже от поклонниц?
        - Нет, к счастью, салатами в меня пока не швыряют.
        - Где работаешь? - спросил он Любу, когда все уселись за стол на кухне.
        - Пока нигде. Готовлю программу «Колеса фортуны».
        - Покажи что-нибудь.
        - Прямо сейчас? Неудобно как-то.
        - Любовь, - в один голос воскликнули Сталина Ильясовна и Ярослав, - артист не может смущаться и стесняться! Артист должен выступить в любой обстановке.
        Люба отъехала от стола, сосредоточилась и выдала несколько фуэте на одном колесе.
        - Ни фига себе! - закричал Ярослав.
        - Потрясающе! - воскликнула Сталина Ильясовна.
        - Долго училась? - спросил Ярослав.
        - Года два.
        - Обрати внимание, Ярослав, - укоризненно сказала Сталина Ильясовна. - Два года тренировок. А ты устал через месяц. Бесконечные отмены, переносы занятий. Имей в виду, я от тебя откажусь!
        - Люба, а ты не хочешь в ночном клубе поработать? - повернулся Ярослав к девушке, чтобы сменить тему разговора. - Хороший номер с коляской!
        - Вы… правду говорите? Или шутите? - затрепетала Люба.
        - Я очень серьезный человек. Шучу только в крайних случаях. Лина, подтвердите.
        - Клуб?! Ты мне испортишь девочку! - покачала головой Сталина Ильясовна. Затем вздохнула: - Но только под твою ответственность, Ярослав!
        Люба сидела вытаращив глаза.
        - В клубе начало выступлений в одиннадцать. Но думаю, надо минут за пятнадцать подъехать, шефу тебя показать.
        - Отвези Любочку сейчас домой, - распорядилась Сталина Ильясовна. - Ей, наверное, подготовиться надо. А может, ты у меня примешь душ, отдохнешь, а, Любочка?
        - Ой, нет, - отказалась Люба. - Мне нужно Васю накормить. Предупредить друзей.
        - С кем ты живешь, кстати? Где? - спросила Сталина Ильясовна.
        - Очень удачно устроилась. Тихий центр, недалеко от метро. Мы целой компанией там живем. Кристина-даун, Вася двухпалый…
        - Рэперы, что ли? - спросил Ярослав. - Ладно, собирайся, отвезу тебя домой в твой тихий центр. А в десять пятнадцать заберу.

…Люба вкатила в подъезд, прислушалась к беседе на втором этаже - судя по голосам, разговаривали Кристина и Паша, проехала по первому этажу на кухню, взяла кастрюлю и спустилась по настилу в подвал. Потом она вновь вернулась к газовой плите и подогрела воду. Поставила кастрюлю на колени и аккуратно, крепко цепляясь за перила, поднялась по доскам на второй этаж. Въехала в комнату со светлыми обоями. На кровати сидел Николай. У него на коленях лежала джинсовая куртка с вязаным воротником.

«А почему я джипа не заметила? - вскрикнула коляска. - Что с ним?!»
        Люба заплакала, крепко сжимая теплую кастрюлю.
        - Ты где была? - укоризненно спросил Николай. - Три дня ищу по всему городу. И что это за дождь грибной?
        - Ты меня искал? - всхлипывая, повторила Люба.
        - Ты мне нужна!
        - Я… тебе? Правда?
        - А зачем я тут сижу, по-твоему? Кстати, почему по месту регистрации отсутствуешь? Чего тебе вздумалось на этой помойке поселиться?
        - Дом реконструировать будут.
        - И что? - насторожился Николай. - В аренду льготную отдадут?
        - Наверное, - пожала плечами Люба и утерла глаза.
        Николай встал с кровати. Подошел к Любе и поцеловал ее в щеку:
        - Ну, привет, Любовь. Давай кастрюлю. Что ты ее держишь?
        - Голову помыть надо, - очнулась Люба, передавая кастрюлю Николаю. - За мной Ярослав заедет, в ночной клуб повезет.
        - Что? - возмутился Николай. - Какой ночной клуб? Ничего себе!
        - Ты ревнуешь? - счастливо сказала Люба. - Я там буду петь и показывать номер. Ярослав сказал, платят хорошо. Нужно ведь за уроки вокала платить. Хотя Сталина Ильясовна от денег отказывается, говорит, что для нее учить меня пению - дело принципа и чести.

«Вот что значит с Путиным вась-вась, - обдумывал информацию Николай. - Дом под офис на реконструкцию поставили, уроки бесплатные».
        - Давай помогу. Воду полью, что ли.
        - Ага!
        Люба вытащила из пакета утку, поставила на пол. Руками раздвинула ноги и легко перегнулась, свесив голову вниз.
        Николай лил воду на Любины волосы. И смотрел на ложбинку на тонкой шее. На ярко-розовые, как небо на закате, круглые, сильно торчащие уши. На белесые волоски, убегающие по спине под ажурную маечку.
        - Все? - спросила Люба, когда вода перестала течь.
        - Нет… - тихо сказал Николай. И прикоснулся губами к мокрой шее. - Не все…
        Люба сидела, все так же перегнувшись в поясе. Вода с тонких волос со звоном падала в металлическую утку.
        Глава 8
        ЛЮБОВЬ, ЗАЧЕМ ТЫ МУЧАЕШЬ МЕНЯ?
        Николай подошел к двери, прикрыл ее. Поставил кастрюлю на пол. Беззвучно вернулся к коляске. Приподнял Любину голову и, наклонившись, поцеловал жилку, как крик птицы бившуюся между ключиц, в яремной ямке. Потом поднял Любу на руки и перенес на кровать. Ноги Любы выгнулись в щиколотках и задрожали. Она покорно взглянула на Николая и закрыла глаза. Николай расстегнул ремень на джинсах и потянул вниз
«молнию»…
        - Мне в десять пятнадцать надо быть внизу, на улице, - прошептала Люба Николаю.
        - Ни о чем не волнуйся, - прошептал Николай.
        - Я… я тебе не понравлюсь, - вытянувшись, как солдатик, едва слышным дрожащим голосом сказала Люба. - Я не умею… Я не знаю, что нужно делать…
        - Ты первый раз? - снимая ботинки, спросил Николай.
        Люба едва заметно кивнула.
        В комнате стало тихо. Только слышно было, как в кухне смеялись Кристина-даун и глухонемая Анжела да на улице громко распевал веселую цыганскую песню двупалый Вася.

…Люба лежала, зажмурив глаза и пряча дыхание.
        Николай провел пальцем по животу Любы, помолчал и, наконец, осторожно, стараясь не выдать своей заинтересованности, задал вопрос, ради которого, собственно, и лежал сейчас в этой вонючей комнате:
        - Слушай, все хотел спросить: как тебе Путин?
        Люба недоуменно поводила глазами.
        - Путин?
        - Ну! Ты же его видела?
        Люба вспомнила программу «Время».
        - Видела, конечно.
        - И как твое впечатление? С бизнесом порядок будет, в конце концов?
        - С бизнесом - да, - поразмыслив, согласилась Люба.
        Николай с облегчением вздохнул.
        - А вообще…. - покачала головой Люба. - Все вокруг него так низкопоклонничают. Послушаешь: зарплаты выплачиваются, урожай небывалый, несмотря на саранчу.
        - До чего ж страна холуйская! Каждый только о своей заднице думает. Хоть бы кто осмелился про бардак президенту сказать! Газетки небось подкладывают какие нужно - о росте национального продукта, об обуздании инфляции. А то и вовсе липовые газеты подсовывают, отпечатанные в одном экземпляре.
        - Так бывает? - поразилась Люба.
        - Ха! - сказал Николай. - Но на вид-то он тебе как показался? Ты, кстати, когда его последний раз видела?
        - Вроде не глупый, - кивнула Люба. - Во всяком случае, я на него возлагаю надежды. А видела, когда он с рабочим визитом к нам в Вологодскую область приезжал, по поводу инноваций.
        Глаза у Николая загорелись.
        - Любовь! - весело сказал он. - Любовь, как же ты удачно на меня свалилась.
        Люба затрепетала.

«Тьфу!» - сказала в сердцах коляска.
        - А вот чисто теоретически? - рисуя на Любином животе спирали, спросил Николай. - О чем бы ты с Путиным сейчас поговорила?
        - Об инвалидах, - смущенно прикрывая живот, ответила Люба. - Но не о себе, я ведь просто человек с ограниченными возможностями, а о тех инвалидах, кому гораздо тяжелее меня.
        - Это - само собой, - согласился Николай. - А - еще?
        - Про бездомных детей, про наркоманов.
        - С наркотой бардак, - согласился Николай.
        И встал с кровати.
        - Столько молодых ребят гибнет от этой заразы, - все более тихим голосом, под конец почти шепотом, произнесла Люба, то глядя снизу вверх на Николая, то отводя взгляд. Он надел джинсы.

«И никакая это не зараза, - вдруг подала из-под кровати голос утка. - А естественный отбор».

«Кто тебе такую чушь сказал?» - возмутилась Люба.

«Никакая не чушь! Я под одним умирающим кандидатом наук лежала, - обиженно сказала утка. - И все слышала».

«Слышала звон, да не знаешь, где он», - возмутилась коляска.

«Все, кто склонен к употреблению наркотиков, вымрут от передозировки, и останется здоровое поколение», - не сдавалась утка.

«Почему тогда все, кто склонен к алкоголю, не вымерли, оставив после себя сплошных трезвенников? - уела Люба утку. - Наоборот, нарожали больных детей и пьют себе дальше».

«А я почем знаю? - обиделась утка. - За что купила, за то и продаю».
        - Я так считаю, - заметил Николай, надевая ботинки, - сдохнет наркоман - туда ему и дорога. И чем быстрее, тем лучше. Естественный отбор! Поэтому наркотиков продавать нужно как можно больше, чтоб все дерьмо передохло. Но - порядок нужен в продаже. А не кто во что горазд.
        - Ты думаешь? - неожиданно сказала Люба податливым голосом.

«Люба! - возмутилась коляска. - Ты почему потакаешь бесу этому? Где твоя гражданская позиция?»

«Не знаю. Наверное, не хочу, чтобы он меня бросил», - виновато сказала Люба.

«А если он тебе скажет: укради?»
        Люба потерянно молчала.

«Не красит тебя, Люба, такая любовь», - строго сказала коляска.
        - Тебе, может, помочь? - спросил Николай Любу.
        - Нет! - испуганно отказалась девушка.
        Еще не хватало, чтобы Коля увидел ее беспомощной и некрасивой.
        - Я сама все сделаю. Ты только коляску подкати.
        - Тогда я пошел? Внизу подожду? Заодно разберусь с этим твоим певцом.
        Люба не смогла удержать счастливой улыбки: ревнует!
        Николай вышел, довольно посвистывая.

«Люба!» - позвала коляска.

«Что тебе?» - неохотно отозвалась Люба, садясь на кровати.

«Сама знаешь - что…»

«Зачем ты меня мучаешь? Ну, права ты! Тысячу раз права! Я не должна была соглашаться с Колей насчет наркоманов и вообще…»

«Не пара он тебе, Любушка, - жалобно сказала коляска. - Не такой человек тебе нужен».

«А джип тебе - пара?»
        Коляска замолкла.

«Ой, девки, - со скрипом потянулась кровать. - Любовь - это чистая мука».
        Глава 9
        ЛЮБОВЬ И ЛЕСТНИЦЫ

«Ой, Люба! - вскрикнула коляска. - Как бы сейчас из-за нас с тобой мужчины не подрались!»
        Люба уставилась на дорогу.
        Из джипа вылезал Николай, а от раскосой иномарки к Любе небрежно шел Ярослав. На нем была длинная прямая черная юбка с запахом - такие носили египетские фараоны. Волосы, зачесанные назад и намазанные гелем, блестели, как ночное море. В мочке уха играла рубиновая серьга. Ярослав улыбнулся, обнажив длинный правый клык. Клык смутил Николая, почувствовавшего, что его собственные черные джинсы, «ролекс» и цепь на шее - вчерашний день мировой моды, но смутил лишь на мгновение. Через секунду он сделал вид, что ничуть не удивлен, и кивнул Ярославу.
        - Николай Аджипов, - сказал он, протягивая руку. - Для своих - Коля Джип.
        - Ярослав Бонивур, - пожал руку Николая Ярослав. - Сценическое имя - Вампир. Поехали? Время поджимает.
        - Любовь, давай в джип! - продемонстрировал Ярославу право собственности на Любу Николай. - Куда едем?
        - «Голден пэлас».
        Джип рванул с места.
        Вскоре Люба увидела висящую над проспектом, освещенную праздничными пучками света растяжку: «Голден пэлас: Вампир и Николай Носков». Любины зубы застучали.
        - Ты чего? - спросил Николай.
        - Тремор, - пробормотала Люба и сжала зубы. - На нервной почве.

«Хорошо, что голову помыла», - подумала Люба, когда Николай вкатил коляску в сияющий голливудской роскошью клуб. Он неохотно отпустил ручки коляски, когда Ярослав сказал: «Подожди здесь, мы быстро», но тут же пошел навстречу мужчине, обратившемуся к нему:
        - Здорово, Запорожец! Ты чего здесь? Отдохнуть пришел?
        - Удачно я тебя встретил, - довольным голосом сказал Николай. - Слушай, ты ведь студию звукозаписи крышевал одно время?
        - А кто в юности не ошибался? - хохотнул мужчина и поднял темные очки на лоб.
        - Связи остались? Девчонку одну надо раскрутить. Протеже Путина. На этой неделе опять с ним встречается. Но я так прикинул: чего его по ерунде грузить? Уж договариваться - так по-крупному. А компакт мы и сами как-нибудь сварганим.
        - Ты завтра позвони на мобилу Юре Пионеру, - посоветовал собеседник. - Скажи - от меня. У него этих студий как у тебя баб.
        Люба ехала за Ярославом, который по-хозяйски шагал по служебным коридорам клуба. Он заглянул в одну из дверей и обернулся к Любе:
        - Сейчас с менеджером переговорим.
        - Давай быстрее, - приказал менеджер Ярославу. - Излагай.
        - Посмотри номер. Неплохой.
        - Номер отличный, - не дав Ярославу договорить, отозвался менеджер. - Но ты в следующий раз такие номера не откалывай. У нас серьезные, уважаемые люди отдыхают. А ты тащишь оборванку с Казанского вокзала.
        - Я не с вокзала, - произнесла Люба.
        - Слушай, ну для меня… Я тебя о чем-нибудь просил хоть раз? - сказал Ярослав. - Смотри когда на нее в «Империю» народ валом повалит, не говори, что я тебе ее не предлагал.
        Менеджер демонстративно вздохнул.
        - Ладно, давай, только быстро.
        - У меня песня есть, «Бессердечная любовь», Люба под нее на подтанцовке на коляске сделает фуэте.
        - Валяй…
        - Люба! - скомандовал Ярослав. - Покажи!
        Любовь сердито взглянула на менеджера и отчаянно выдала свой коронный номер - смерч на одном колесе. Затем, не останавливаясь, сделала сальто, перевернувшись с коляской в воздухе, и закончила страстным латиноамериканским танцем, разученным когда-то в санатории со спинальником Ромкой.
        Менеджер поднял с пола опрокинутый коляской стул, остановил раскачивавшуюся люстру и немного подумал.
        - На сцену ее в таком прикиде вытащить собираешься? Куртка с помойки, что ли? Или из секонд-хенда?

«На себя посмотри! - возмутилась коляска. - Джинсы изрезаны снизу доверху, по полу волочатся. Волосья дыбом. Пугало пугалом!»
        Ярослав с довольным видом продемонстрировал Любе крепко сжатый кулак.
        - Сегодня у шоу-балета займем чего-нибудь надеть, а завтра с режиссером обсудим, что сшить, я за свой счет костюм закажу.
        - Сегодня?! - вскинулся менеджер. - Без репетиции? У меня тут что, совхозная дискотека?
        - Слушай, Люба этот номер два года готовила. Какие тебе еще репетиции нужны? - убеждал Ярослав. - А китайский цирк на коляске - знаешь, как круто будет?
        - Для китайского цирка еще лонжи надо заказать, резиновые тросы.
        - Закажем!
        - Ну давай хоть к коляске пиротехнику какую-нибудь присобачим, - принялся размышлять менеджер. Он нажал кнопку радиотелефона. - Костик? Фейерверк «Фортуна» еще есть? Пару штук надо. Занеси ко мне.
        В кабинет вошел парень в комбинезоне с длинными трубками в руках.
        - Два как раз осталось, - пояснил он. - Куда их?
        - К коляске приделай, - приказал менеджер. - К колесам, что ли? Чтоб вроде как из реактивных двигателей вырвались брызги. Как тебя? Люба? Слушай, фейерверки супердоро гие, последняя разработка: управляются с пульта, дистанционно. Так что тебе делать ничего не надо будет, Костик в нужный момент выдаст жару. Но если испортишь, стоимость из зарплаты вычту!
        - Из зарплаты! - радостно сказала Люба. - Я ничего не испорчу!
        Ярослав быстро, Люба еле поспевала, прошел в небольшой зал со стульями вдоль стен и включил музыку.
        - Сейчас еще раз попробуем, - приказал он. - После слов «снова буду рядом» начинаешь крутить смерч, а на концовку припева «только с тобой» - сальто. Потом до конца песни танцуешь латину. Поняла? Поехали! В конце фейерверк, и ты уезжаешь с площадки.
        Минут через двадцать Люба боязливо въехала в зал через служебную дверь и принялась высматривать Николая. Он поднялся из-за столика и махнул Любе.
        - Минут десять есть, пока Ярослав костюм для меня ищет, - возбужденно сказала Люба. - Я бы попила или съела легкое что-то.
        Николай подозвал официанта.
        Она едва успела допить сок, как из служебных дверей показался Ярослав и замахал Любе рукой. Люба посмотрела на Николая безумными, бессмысленными глазами.
        - Пожелай мне удачи, - прошептала она.
        - Мою Любовь ждет удача! - самозабвенно произнес Николай.

«Тьфу, бес! - сплюнула коляска. - Голову девке дурит!»

…Когда из ободьев колес вырвались снопы серебристо-малиновых искр, коляска обезумела:

«О-ой! Горю!»
        Люба сделала стремительный круг, так что искры образовали вокруг Ярослава сияющую орбиту, и, не помня себя, умчалась с площадки.
        Зал разразился криками.
        Сердце Любы ломилось в грудь, как буйно-помешанный в дверь одиночной камеры, коляска стонала и охала, ругалась на огнеопасность номера. Из темноты вынырнул Костик:
        - Приказано еще фейерверк к колесам приделать. «Фортуны» больше нет, «День Победы» принес.
        - Я еще раз выступать буду? - еле справляясь с дыханием, заволновалась Люба.
        - Дорогие друзья! - неслось из зала. - Только у нас: Вампир и Любовь! С первыми лучами солнца он исчезнет! Поэтому не уходите до утра!
        Под утро к Любе подошел только что окончивший свою программу Николай Носков.
        - Говорят, мы земляки?
        - Да, - зарделась Люба. - Вы ведь из Череповца? А я тоже из Вологодской области. Мне ваша песня про весну-паранойю очень нравится.
        - Спасибо. А у тебя номер классный. Значит, будем дружить, в Москве вологодских много. Даже землячество есть. До встречи!
        Люба, ошалевшая от всего, что произошло с ней за этот длинный день, поехала к дверям.
        - У тебя какой сотовый? - спросил на выходе из клуба Ярослав.
        - Никакого, - беззаботно соврала Люба.
        - Надо купить срочно.
        Люба замешкалась и отвела взгляд.
        - Давай куплю, деньги отдашь, когда сможешь.
        - С мобилой я сам разберусь, - оборвал Ярослава Николай. И кивнул Любе: садись в машину.
        Джип вывернул на Ленинградский проспект. На фоне прохладного утреннего неба, освещенная первыми лучами солнца, висела растяжка: «Голден пэлас: Вампир и Любовь».
        - Ой, - удивленно сказала Люба. - Это я, что ли, уже вишу?
        - Оперативно! - похвалил Николай. - Сейчас заедем в салон связи, где-то тут был круглосуточный, подключим тебе сотовый. Какие планы на сегодня? С кем увидеться нужно?
        - К Сталине Ильясовне на урок съезжу, - принялась перечислять Люба. - На Красную площадь с Васей схожу, в Кремль. Вася там ни разу не был.
        Николай подобрался.
        - А почему ты спрашиваешь? - заинтересовалась Люба.
        - Я со студией звукозаписи договорился, - небрежно бросил Николай. - Насчет твоего диска.
        - Правда?! - Люба сияла. - Коля, ты не шутишь?
        - А что, Коля когда-нибудь шутил?
        Джип остановился возле круглосуточного салона связи.
        Через несколько минут Николай вновь сел в машину и бросил Любе на колени белый iPhone.
        Люба взяла телефон дрожащей рукой.
        - Браузер «Сафари», сенсорный дисплей, - небрежно бросил Николай.
        Люба пискнула.
        - Коленька, это мне? Он же дорогой! Целое состояние, наверное?
        - Двадцать тысяч. Да какая разница! Горло Любы сжалось. Она молчала, боясь разрыдаться от счастья.
        - Ребята!! - закричала Люба, заехав по настланным доскам в подъезд своего дома. - Ребята, просыпайтесь!!
        Сонные Кристина, Анжела, Паша, Роман выползли в коридор и уставились на Любу.
        На шее у нее болтался сотовый телефон, на коленях стояли пакеты, набитые продуктами из супермаркета, а на ногах красовались кроссовки с серебряными шнурками.
        - Ух ты! - показала на Любу пальцами глухонемая Анжела.
        - Ребята, срочно начинаем готовить номер для песни, придумывать клип, репетировать подтанцовку, - переезжая из коридора в кухню, - сказала Люба. - Я сегодня еду в студию звукозаписи!
        Инвалиды загалдели.
        - У кого какие предложения?! - кричала Люба, выкладывая продукты на стол.
        - Я вприсядку маленько плясать умею, - смущенно сказал безрукий Паша. - Батька в детстве научил, когда жив еще был.
        - Здорово! - восхитилась Люба. - Оттачивай мастерство!
        Паша сказал «эхма!» и пошел вприсядку.
        - Вася где? - шумела Люба.
        На кухню вышел заспанный Вася.
        - Василек, мой ноги быстренько! После обеда на Красную площадь пойдем, надо тебя окультуривать срочно. Того и гляди шоу-звездой станешь! Анжела! - ликовала Люба. - Анжелочка! Мы все вместе будем выступать! Мы всем докажем, что инвалиды - тоже творческие люди!
        - Ы-ы, - мычала Анжела.
        - А Кристина? - разволновалась Кристина-даун.
        - Ты будешь стоять на сцене в голубом серебристом платье, - фонтанировала Люба. - Туфли на высоком каблуке! Будешь мне подпевать.
        Кристина хохотала как безумная.
        Безрукий Паша на секунду прервал пляску вприсядку, перевел дух и вновь пустился выкидывать ноги.
        Люба достала из кармана визитку Сталины Ильясовны и стала важно нажимать кнопки сотового.
        - Сталина Ильясовна, это я, Любовь! - принялась кричать Люба. - Я вас не разбудила?
        - Нет, - хриплым со сна голосом пошутила Сталина Ильясовна. - Откуда звонишь?
        - Из дома.
        - Что у тебя за шум?
        - Паша пляшет! - стараясь перекричать топот, пояснила Люба.
        - Понятно. Ты приедешь на урок?
        - Вот это я и хотела спросить. Можно прямо сейчас? Потому что у меня сегодня столько дел! Вы не представляете, что ночью было! - тараторила Люба. - Я в клубе с триумфом выступила! Приеду, расскажу.
        Минут через сорок Люба подъехала к знакомому дому, поприветствовала консьержа и вручила ему упаковку пива. Консьерж замахал руками: да ты что?
        - Берите-берите, - сказала Люба. - Я сегодня ночью в клубе кучу денег заработала. Сто пятьдесят долларов за ночь. Правда, уже сто только осталось.
        - Ты небось не здешняя?
        - Да, издалека.
        - То-то тебе полторы сотни долларов миллионом показались. Вот что, дочка, за пиво спасибо, но не надо. Плохие это деньги.
        - Деньги как деньги, не хуже других, - слегка обиделась Люба.
        - Не дело это, дочка, мужикам свою красоту продавать.
        - А я считаю, лучше так работать, чем попрошайничать да у государства просить, - запальчиво произнесла Люба.
        - Эх, до чего ельцинская банда российских женщин довела! Такую страну развалили! Давай-ка я тебя занесу по лестнице, - вздохнув, предложил консьерж.
        Очутившись в квартире Сталины Ильясовны, Люба сразу проехала на кухню и стала выкладывать на стол продукты.
        - Вот: биосметана, зерновой хлеб, зеленый чай, мед…
        - Любочка, ну зачем ты тратишь деньги?
        - Вы не представляете, сколько мне заплатили! Ну, угадайте, сколько?
        - Пятьсот долларов?
        - Это вы шутите? Сто пятьдесят.
        - Всего?
        - Ничего себе - всего. Да у нас обработчицы рыбы в сезон за неделю столько не получают. А я - за ночь!
        - Любочка, на самом деле ты их не за одну ночь заработала. Ты два года отрабатывала этот трюк. Понимаешь, что я имею в виду?
        - Нужно упорно трудиться над голосом?
        - Да. Только тогда однажды - как бы в одну ночь! - ты станешь состоятельной и знаменитой певицей.
        - Но все-таки это мой первый серьезный заработок. В музыкальной школе копейки платили, да пенсия по инвалидности. Хотя мне хватало.
        Певица поцеловала Любу в голову.
        - И ты теперь тратишь деньги направо и налево?

«Вот и я говорю, - сунулась коляска. - Пушит денежки!»
        - Сталина Ильясовна, а зачем мне деньги? - беззаботно сказала Люба. - У меня же и так все есть. Голос есть, песни есть, работа, Вася, вы, Николай… Он меня без всяких денег полюбил. Такую, какая есть. Вы, кстати, тоже бесплатно со мной занимаетесь.
        Певица снова поцеловала Любу в макушку.
        - Пошли распеваться, Любовь.
        Люба благоговейно въехала в дышащую духами и сандалом гостиную и остановилась возле рояля.
        - Давай-ка еще раз повторим правила дыхания. Вды-ы-ыхаешь! И диафрагма удерживает воздух в легких ровно столько, сколько будет длиться твоя вокальная фраза. Ты должна выдыхать очень медленно, чтобы самую длинную фразу спеть на одном дыхании, не прерываясь. Поняла?
        - Да, - кивнула Люба и зевнула, зажав рот ладонями.
        - И еще должно остаться воздуха, чтобы не перехватывало горло. Дыхание и звукоизвлечение жестко связаны. Итак, встаешь прямо…
        - Сижу прямо, - засмеялась Люба.
        - Да, я все время забываю. Сидим прямо и вдыхаем носом воздух: не напрягаясь, легко. Плечи не поднимаем! Медленно вы-ды-хаем…
        - Фффф… фффф… фффф - шипела Люба.
        - Выражение лица! Лицо не напрягать. Улыбочка! Слушатели не должны знать, что тебе тяжело.
        - А мне и не тяжело. Мне радостно.
        - Отлично! Образцом для звучания по традиции является звук «а». Поэтому сейчас пропоешь «а» и зафиксируешь гортанью, связками, диафрагмой, всей твоей душой позицию звукоизвлечения «а». И в дальнейшем будешь стараться все остальные гласные звуки извлекать из позиции, наиболее близкой «а». По ходу дела поймешь. Управляй своим голосом так, чтобы все гласные приблизить к звучанию «а». Вдох!
        - Аа-ээ-ии-оо-уу! - голосила Люба.
        Потом пили чай с медом, и Сталина Ильясовна объясняла Любе про тоны, обертоны, форманты, рисовала графики и колебания.
        Когда Люба уже сидела в прихожей, готовясь спуститься вниз и ожидать возле подъезда Николая, Сталина Ильясовна осторожно начала:
        - Любочка, почему ты не спрашиваешь про музыкальное училище? Забыла?
        - Боялась, - сказала Люба.
        Сталина Ильясовна скорбно помолчала.
        - Инвалидов не берут? - тихо спросила Люба.
        - Не совсем так. - Женщина погладила Любину руку. - Есть учебные заведения культуры специально для людей с ограниченными возможностями. И музыкальное отделение тоже есть. Но колясочников не принимают.
        - Лестницы? - догадалась Люба.
        - Откуда ты знаешь? - удивилась певица.
        - А что тут знать. Лестницы - главное препятствие спинальников. Я и в школу только на первый этаж ходила, и в музыкалке не могла учиться, как все, там крыльцо высоченное было.
        - Я говорила с ректором, среди ночи его из постели вытащила… Он жалуется, что нет денег смонтировать лифты, пандусы. В общем, я очень расстроена. Тебе придется учиться у меня. Благо ты приглянулась нашему консьержу, вон с каким удовольствием по этажам тебя таскает.
        - Жаль, - закусив губу, сказала Люба. - Я не из-за себя переживаю. Мне повезло, у меня есть вы, Коля. А другие инвалиды как же?
        - До завтра, Любочка, - виновато сказала певица.
        Николай заехал за Любой в одиннадцать часов и отвез ее в ничем не примечательное здание, похожее на бывшую контору завода.
        - Готовченко у себя? - спросил Николай в переговорное устройство. - Аджипов к нему.
        В двери щелкнуло, и Николай распахнул ее, пропуская вперед Любину коляску. Люба въехала в коридор, уставленный искусственными цветами и пальмами, узкими аквариумами, кожаными креслами и стеклянными столиками на тонких ножках. Люба восторженно уставилась на крошечные светильники, развешанные на натянутой вдоль коридора серебристой проволоке. На стенах в рамках красовались фотографии знаменитых певцов. Некоторые двери были раскрыты, и за ними виднелись экраны компьютеров, перед которыми сидели молодые парни и девушки. На дверях висели забавные рисунки и надписи, броские постеры. С одного из них на коляску кровожадно глянул Мэрлин Мэнсон.
        В конце коридора, в небольшом холле, Николай остановился перед стойкой секретарши. Секретарша указала им белую дверь со вставкой из синего стекла.
        - Здорово! - поприветствовал Николай Готовченко, сидевшего за огромным черным столом.
        - А-а, ждем-ждем: звонили! - сказал Готовченко.
        - Юра, вот этой девушке, любимой певице Путина, нужно сделать качественный диск. В сжатые сроки.
        - У меня уже есть готовый, - встряла Люба, пошарила в рюкзачке и извлекла диск.
        Готовченко взял футляр двумя пальцами, повертел в руках и скривился.
        - Ты мне этим говном китайским систему испортить хочешь?
        - Ну, Юр, уж какой есть, - примиряюще произнес Николай. - Была бы фирма, я б к тебе не пришел.
        Готовченко вставил диск.
        В комнате грянула балалайка. Затем раздался скрип и вступила гармонь.
        Готовченко вытаращил глаза. Повернулся к столу, снял трубку телефона и громко сказал:
        - Димыч пусть зайдет.
        Через мгновение в кабинет вошел долговязый молодящийся мужчина с длинными волосами, прислушался к гармони и почесал мизинцем в ухе:
        - Что за хрень?
        - Николай «балаган лимитед» нам притащил, раскрутить просит в кратчайшие сроки, - бросил Готовченко. - А это - солистка.
        - Ну чего, - оглядев Любу и коляску, сказал Димыч. - Нормальный диск будет:
«Поющая карлица-гном», а на подтанцовку еще уродов наставим. Извращенцы валом повалят.
        - Может, не надо при ней? - сурово сказал Николай.
        - А пусть знает, - взвился Димыч. - Эту хрень дома на компе делать - самое ей место. Качнула софт халявный, тот же Pro Tools, и ваяй.
        - Да вы прошмандовок безголосых раскручиваете! - бросил Николай.
        - Дома! На компе! Ты мне клиентов не отбивай, - осадил Димыча Готовченко. И пояснил Николаю: - Мы не против. Но пусть не питает лишних иллюзий.
        - Откуда приехала? - не унимался Димыч. - Из Черножопинска?
        - Из Белозерска, - растерянно ответила Люба.
        - Я так и догадался, - бросил Димыч. - Как тебя зовут? Люба? К Бабкиной, Люба, к Бабкиной со своей балалайкой!
        - Слушай, ты кончай, эксперт хренов! - вскинулся Николай на Димыча. - Сливки, миски, подливки раскрутил? Раскрутишь и Зефирову. Я чего, из-за тебя Путину вместо Зефировой Киркорова преподнесу?
        - Ладно, Димыч, - вздохнул Готовченко. - Придется поработать. Не каждый день к нам от Путина приходят. На, забирай свою демоверсию, - вернул Любе диск.
        - А куда мне ее пока?
        - А вон в ту корзину, - уже успокоившись, посоветовал Димыч. - Все с нуля будем делать. Сама-то какую концепцию видишь? Философия альбома? Связующая идея есть?
        - Идея! Конечно есть, - обрадовалась Люба. - Любовь. И безграничные возможности человека с ограниченными возможностями. Знаете, мне часто снится, что я - иду… Я не знаю, что чувствует человек, который может ходить. И я как бы лечу, не касаясь земли. И знаю, что иду к реке. И у меня там, за рекой, все впереди: огни концертного зала, любовь. И мне не нужны ноги, потому что душа может полететь куда угодно! Ведь весь мир находится внутри человека. И у инвалида этот мир такой же огромный, как и у здорового. А иногда - еще огромнее.
        Люба смутилась и замолкла.
        Коляска принялась всхлипывать.
        Готовченко и Димыч молча поглядели друг на друга.
        - Ну чего, - покрутив носом, наконец сказал Димыч, - для клипа неплохой видеоряд.
        Вася твердо заверил Любу, что сто раз ездил в метро с другими колясочниками и сумеет удержать коляску на эскалаторе. Любе и самой очень хотелось побывать в метро. Подземные станции привели ее в восторг. Она дергала Васю за двупалую руку, смеялась и время от времени от избытка чувств тихонько затягивала веселую песню про несчастную любовь. В вагоне метро Вася вдруг заголосил так, что пассажиры вздрогнули:
        - Выйду замуж за цыгана, хоть родная мать убей!
        - Вася, ты что? - одернула его Люба. - Веди себя культурно.
        - По привычке, - пояснил Вася. И завопил еще громче: - Я ворую лошадей, ты воруешь сани!
        Пассажиры полезли в сумки и карманы, извлекая мелочь.
        - Что вы, - замахала Люба руками, - не надо!
        На Красной площади у Любы захватило дух. Над пряничным собором толпились нежные облака. Кирпичные стены раскраснелись, как похмелившаяся гармошка, башни того и гляди пустятся вприсядку, как, бывало, их хозяин - Ельцин. Кругом было радостно и пестро. Внутри Кремля Люба и Вася еще раз подъехали к границе, за которой начиналась резиденция президента, рабочие и представительские кабинеты первых лиц России, и принялись ее, резиденцию, разглядывать. Рядом стояло множество людей, которые дружно гадали, чем занимается в данный момент президент Путин и не глядит ли он, случаем, сейчас в окно. Неожиданно - Люба не поняла, откуда и в какой момент, - на брусчатку в окружении нескольких мужчин ступил знакомый человек. Он шел, чуть наклонив голову, и слушал забегавшего вперед рассказчика, одетого в темный, не по погоде, костюм.

«Любушка, - зашумела коляска. - Это ж Путин! С работы идет!»
        - Глядите - Путин, - почему-то восторженно закричали люди, только что самозабвенно критиковавшие правительство за жилищно-коммунальную реформу.
        - Владимир Владимирович! - истерично выкрикнула женщина в блестящем парике. - Мы вас любим!
        Путин поднял голову на крик и улыбнулся издалека.
        - Путин! - запрыгал Вася. - Копеечку дай! Рахмат!
        - Веня, снимай на камеру, - закричала молодая загорелая бабенка. - Чтоб я и Путин вместе попали.
        Толпа радостно загалдела, достала мобильники и стала пухнуть как на дрожжах: со всех сторон бежал народ - поглазеть на Путина. На коляску напирали. Люба едва сдерживала ободки колес, чтобы не пересечь границу.

«Ой, Любушка, дышать нечем! - запричитала коляска. - Задавят нас!»
        Любовь повернула голову вправо, углядеть за Васей, и встретилась глазами со странным мужчиной, стоявшим в первом ряду: в больничных кожаных тапках на босу ногу, с самодельной матерчатой сумкой в руке. Он не мигая посмотрел на Любу бесцветными глазами с крошечными зрачками, засмеялся, обнажая коричневые зубы, и вдруг вытащил из сумки пистолет.
        - Царь! За царя! - крикнул странный человек.
        Путин, услышав «Царь», приветственно помахал толпе рукой.
        Странный человек поднял пистолет.
        - Вася, беги! - закричала Люба.
        Оттолкнула Васину двупалую руку и, вылетев с коляской на брусчатку, она вывернула на одном колесе самый яростный смерч в своей жизни.
        Коляска взлетела вверх, перевернулась в стремительном сальто.
        Раздался сухой хлопок. Еще один.
        Коляска вскрикнула.
        Что-то ударило Любу в тощий зад.
        Потом она увидела, как высокий мужчина в черном, с абсолютно гладкой головой и темным проводом, тянущимся из уха, падает на Путина и валит его на брусчатку, закрыв своим телом, а остальные врассыпную бросаются вон.
        Люба встала и пошла.
        Она не чувствовала ног.
        И поэтому ей казалось, что она плывет над землей.
        Где-то здесь должна быть река.
        Какая река?
        Наверное, Москва-река, ведь она, Люба, - в Москве.
        А на том берегу непременно должен быть большой, сияющий огнями концертный зал.
        И еще там ее ждет любовь. Коля, значит.
        - Коля! - громко закричала Люба.

«Убили!» - громко закричала коляска.
        - Убили! - громко закричали люди.
        - Путина убили! - истерично завопила женщина в блестящем парике.
        - Кто? Кто? - напирали сзади. - Кто убил?
        - Путин! - информировали впереди. - Инвалидку убил.
        - Да это она его! Пенсию по инвалидности не выплачивали давно, вот она и - того… Кокнула!
        - Она хотела только, - возбужденно поправляли свидетели, - да ничего не вышло!
        - Сам ее шлепнул…
        - …чтоб пенсию не платить!
        - Как из «калашникова» очередью - р-раз! На площадь с воплями въехали машины с людьми в камуфляже.
        Невесть откуда взявшиеся телевизионные мини-вэны развернули спутниковые антенны.
        Журналисты поправили волосы, телефоны в ушах и микрофоны на воротниках.
        Операторы взвалили на плечи и установили на штативы камеры, завернутые в целлофан.
        Из бронированного джипа выскочили двое мужчин с автоматами и бывший секретарь Белозерского райкома партии, ныне руководитель службы безопасности президента Каллипигов.
        Цепь крепких ребят принялась непреклонно выжимать зевак с площади, загоняя их в огороженный лентой круг.
        Вася взахлеб плакал и с набега пытался прорвать живое ограждение.
        - Уходи, мальчик, - сквозь зубы отвечали ему коротко стриженные сотрудники спецслужб в темных очках. - Иди до мамки.
        Сверху закружил вертолет.
        - У-би-ли! - понеслось над Красной площадью. - Всех поубивали! Все правительство!
        - А Думу? Думу?!
        - А этим ничего не сделалось. Отсиделись!
        - Эх!
        - Веня, снимай все на камеру, американцам за валюту продадим!
        - Американцы! Террористы!
        - Спасайтесь, люди!
        Завывая, въехали машины скорой.
        В небе барражировали уже с десяток черных вертолетов.
        - Люди, все в укрытие, сейчас будет новая атака!
        - Экстренный выпуск, - деловито произнесли журналисты в камеры.
        - Россияне, коммунисты переворот сделали! Уже в Мавзолее заседают.
        - Ой, что будет?
        - Колбаса по талонам, вот что!
        - Я все видела, все! Этот, с сумкой холщовой, как закричит: за царя-батюшку! А глаза так и бегают…
        - За какого царя?
        - За Ельцина, за кого ж еще?
        - Его тоже убили?!
        - В том году еще, наповал! Успел только крикнуть: простите, дорогие россияне, за чубайсовскую приватизацию, за гайдаровские реформы! И повалился! Потом по телевизору соврали, мол, от сердца умер.
        - Да приватизация при Горбачеве была.
        - И этот повалился! Рядышком! Говорят, только Починок в живых и остался!
        - Этот от любой пули увернется! Откуда хошь сухим выйдет!
        - Березовский покушение устроил.
        - Коммуняки!
        - А я говорю - Березовский!

* * *

…Вася бежал не разбирая дороги и размазывал слезы по чумазому лицу. Время от времени он останавливался перевести дух, но тут же перед глазами вставала картина: Люба лежит на брусчатке в луже крови, коляска валяется в стороне, а с небес, из облаков кто-то кричит ему: Вася, беги! И он вновь бежал, расталкивая прохожих.
        - Ребяты-ы! - завыл Вася, влетев в кухню. - Чавелы-ы! Ромалы-ы!
        Инвалиды уставились на него.
        Вася повалился на пол:
        - Любку убили!
        Паша прекратил плясать вприсядку и недоверчиво спросил:
        - Кто убил? Где?
        - В Кремле! - выдохнул Вася и зарыдал, колотя двупалыми руками по полу.
        Глава 10
        РАЗЫСКИВАЕТСЯ ОПАСНАЯ ПРЕСТУПНИЦА
        Для чего нужна жизнь, в которой ни к чему плясать вприсядку?!
        Не нужна больше жизнь безрукому Паше!
        И поэтому сейчас он, безрукий Паша, пойдет туда, где убили Любовь и их мечту, и разорвет убийцу зубами на части! И после этого уйдет из жизни сам! Вприсядку!
        И глухонемая Анжела тоже пойдет. И скажет убийце все, что о нем думает!
        И Кристина-даун пойдет. И потребует вернуть ей ее платье и туфли на высоком каблуке.
        И двупалый Вася пойдет. За компанию.
        И компания решительно вышла из дома.
        - Наших убивают, - мрачно бросил Паша сидевшему у магазина парню с завернутой за пояс пустой штаниной камуфляжной расцветки.
        Парень зло сплюнул и решительно поднялся на одну ногу.
        - Кто? - на ходу спросил он.
        - Кремлевские, - коротко ответил Паша.
        - Какое они имеют право людей с ограниченными возможностями убивать? - возмущенно жестикулировала Анжела.
        - Наших бьют! - неслось над переулками, подворотнями, окошками подвалов и чердаков расселенных домов.
        - Любку-колясочницу в сортире замочили!
        - За что? - не раздумывая, присоединялись, а затем спрашивали слепые, безногие, согнутые и безрукие.
        - А ни за что! - зло кидал бомж на инвалидной коляске. На бомже был истертый пиджак. На лацканах пиджака плясали цыганочку ордена и медали различных достоинств.
        - Как убили-то? - горячо интересовались присоединявшиеся.
        - Из именного оружия, - авторитетно пояснял бомж-орденоносец.
        - Что же это творится? - охали женщины-инвалиды. - Что она сделала?
        - А ничего! - шумели в толпе. - Правду сказала, вот и все!
        - Правду-то никто не любит!
        - Сами живут, как сыр в масле катаются, по Лондонам разъезжают, да еще и слова им не скажи.
        Никто не руководил этим походом, никто не указывал, на какую улицу сворачивать: инвалиды шли к Кремлю сами собой, не задумываясь, как река течет к устью, как жизнь идет к смерти, как мошенник - к бюджетным деньгам. Калеки сыпались из прорех города, и вскоре их толпа запрудила улицы. Машины приветственно и покаянно сигналили: кто-то пустил слух, что безногие - жертвы автокатастроф. Продавщицы ларьков совали сигареты и стаканчики с кофе - от хозяина проклятого не убудет! А будет ругаться, так уволюсь, и все дела, пусть сам на жаре в палатке круглые сутки вкалывает.
        Вскоре в гуще первых рядов появились Жириновский и Зюганов.
        Зюганов вручал инвалидам красные гвоздики и тревожился в телекамеры:
        - Сегодняшний марш попавших под колеса… нет, под молох перестройки и дикого рынка… Руками этих людей, - вручая гвоздику безрукому Паше, говорил Зюганов, - были возведены предприятия, прорыты каналы, построена великая страна. А теперь они унижены!
        - Нет, вы видите, да? - шумел Жириновский. - Вот! Вот вам результат! А я говорил! Я давно говорил! Но меня не слушали! Россия вымирает! Вымирает Россия! Кто завтра будет пахать на нас? В смысле на Россию? Эти калеки? Эти уроды? Только что сообщили. Я только что узнал. Женщина-инвалид убила Путина. Но это был не Путин - он сейчас в Сочи, я сам только что оттуда. Это был его двойник. Поэтому я не волнуюсь. Поэтому я сейчас с народом. Но сам факт. Народ так выродился, что убить некому. Посылают женщину. Инвалида. Вы сделайте президентом Жириновского, и через год я так подниму зарплаты, что народ станет здоровым. Физически и нравственно. Безногих не будет. У безруких от высоких зарплат руки отрастут. Это нормально!
        Подходы к Красной площади оказались заблокированы бронетехникой.
        - А ну, пропускай! - кричали инвалиды, стараясь перекрыть шум вертолетов, круживших над Кремлем.
        Жириновский втащил на бронетранспортер безрукого Пашу.
        - Думе нужны инвалиды! - кричал Жириновский. - Коммунистам руки надо поотрывать. Чтоб не голосовали против. И ноги - чтоб не покидали зал заседаний. Фракция
«Русский инвалид». Вот что нужно Думе. И я ее возглавлю. А лидером будет вот он!
        От перспективы стать думским лидером Паша забыл, зачем пришел.
        - Руки чиновникам вообще не нужны! - шумел Жириновский. - А особенно сенаторам. Чтоб не занимались рукоблудством. А то они все сидят, вроде как на спикера смотрят, а руки - под столом. Деньги бюджетные дрочат. Перекачивают в офшоры. А на местах - я ездил, я знаю - на эти деньги фейерверки устраивают. А инвалиды - без пенсий. И вот они идут на Москву. Вот ты зачем пришел на Москву, скажи?
        И Жириновский сунул микрофон под нос безрукому Паше.
        Паша подумал и вспомнил. Он подался вперед и зашумел в микрофон:
        - Нашу Любовь убили!
        - Видите, коммунисты, яблочники всякие предали любовь народа! - прокомментировал Жириновский.
        Паша пошире расставил ноги и, набрав воздуха, прокричал из последних сил, дав под конец петуха:
        - Люди! Любу-инвалида в Кремле убили! Замочили в сортире из именного оружия.
        Этот крик, многократно усиленный микрофонами, ядерным грибом накрыл город.
        Тележурналисты, только что готовившие стендапки о покушении на Путина и стрельбу, произведенную неизвестной инвалидкой, мигом сделали выбор между официальными заявлениями Федеральной службы охраны и гласом народа в пользу последнего. Народ не врет! Чего не скажешь об официальных заявлениях. В стендапках срочно поменялись местами слова «Кремль» и «инвалид». И через минуту с экстренным сообщением вышли телевизионные спецвыпуски. Когда сообщение об убийстве девушки-инвалида по имени Любовь прозвучало по Евроньюс и Сиэн-эн, Каллипигова, сосредоточенно глядевшего в экран установленного в джипе телевизора, пронзила мысль. Каллипигов, с комсомольской молодости привыкший ориентироваться на вражеские голоса, европейским новостям доверял безоговорочно: заграничное - значит качественное. Товарищ Каллипигов всегда вез мохер, сапоги, джинсы и жевательную резинку из-за границы в СССР, а не наоборот! Поэтому и сейчас он сделал верные выводы: если Евроньюс сказали, что в Кремле убили колясочницу по имени Любовь, на вид 25-28 лет, значит, так оно и есть.
        Так вот - о мысли, пронзившей Каллипигова.
        Эту сволочь безногую убил не сотрудник его, Каллипигова, службы охраны, бывшего девятого управления, «девятки», а сам Путин. Завтра объект придет в себя и задаст резонный вопрос: «Где была охрана? Что, у меня забот других нет, как от народа отстреливаться? Я за что охране деньги плачу? Я зачем такую свору кормлю, если сам выполняю всю работу по своей безопасности?»
        - И полетит, Каллипигов, твоя голова с плеч долой, - раздумчиво пробормотал Каллипигов. - Надо срочно предпринимать меры: какнибудь этак все повернуть, чтобы выйти сухим из воды…
        Каллипигов взглянул на экран переносного телевизора, настроенного на зарубежный новостной канал. Там беззвучно шел показ репортажа «ноу коммент» - «без комментариев»: на подступах к Красной площади колыхалось многотысячное море инвалидов. Каллипигов стремительно вскочил в другой бронированный джип и промчался мимо оградительной ленты, за которой томились свидетели убийства Любы: их планомерно опрашивали. В самой середине толпы стойко ожидал своей очереди на дачу свидетельских показаний человек в кожаных больничных шлепанцах на босу ногу, в пиджаке на голое тело и с матерчатой сумкой в руках. Из-под нашитых на сумку голубых ситцевых цветов выпирало что-то острое. Время от времени человек быстро пробегал взад-вперед, хохотал и обращался к соседям со словами «За царя!».
        Через мгновение джип Каллипигова подъехал к бронетехнике. Каллипигов самолично прошел с помощниками к инвалиду-орденоносцу.
        - Имя? - строго спросил Каллипигов инвалида.
        - Анатолий, - ответил орденоносец. - А про Любу вы ничего не знаете, про Зефирову? Чё хоть там случилось-то?
        - Здесь вопросы я задаю, - строго ответил Каллипигов.
        - Liebe! Liebe! - внезапно понеслось над толпой.
        Это прибыли музыкальные группы.
        - Лийбе! Лийбе! - дружно пела площадь. - Любовь! Любовь!
        - А любовь-то при чем здесь? - высокомерно сказал Каллипигов. - Устроили балаган.
        Он испытующе оглядел толпу, выкрикивающую «лийбе». И внезапно Каллипигова пронзила вторая за этот день мысль. Он наклонился к помощнику и сказал:
        - Ты понял положение? Путин убил безногую бабу по фамилии Либерман.
        - Еврейку?! - с полуслова понял тревогу Каллипигова помощник. - А почему без ног?
        - Арабы постарались.
        - Понял.
        - Ничего ты не понял! - осадил Каллипигов. - Ты понимаешь, как дело обернулось? Это же политический вопрос! Израиль теперь на дыбы встанет… А свои, русские ходорковские? Чуешь, что они скажут?
        У Каллипигова зазвенел мелодией «Семь сорок» мобильный телефон.
        - Надо бы мелодию сменить, - извлекая трубку, произнес Каллипигов, - в свете последних событий. Надо бы чего-нибудь русское, народное в мобилу установить.
        - Давайте я вам «Мурку» закачаю, - предложил помощник. - Я коды знаю.
        - Да, Мурка, слушаю тебя! - прокричал Каллипигов в трубку. - Тьфу, это ты, Зинаида? Да никого я не ждал! Да какая баба? Это заместитель со своей «Муркой» сунулся под руку, ну, я по инерции… Зинаида! Уймись. Тут такие дела. Ты Евроньюс смотришь? Сериал? Зинаида, ты меня удивляешь. Я не знаю пока конкретно, что произошло, но Путин с час назад убил бабу по фамилии Либерман. Вот и я говорю, стрельнуть даже первым лицам государства нельзя, чтоб на проблему антисионизма не нарваться! В общем, ты мне пока не звони, не до тебя. Возможно, ночевать не приду. Да ничего я не выдумал! Зинаида, прекрати! Да у какой Мурки? На службе буду всю ночь. Все, пока!
        Журналисты, проводившие собственный сбор информации и как бы невзначай стоявшие рядом с Каллипиговым, ринулись в сторону: диктовать новые стендапки. А затем назад, к Каллипигову, с уже готовыми острыми вопросами.
        - Установлена ли личность Либерман? Она гражданка Израиля или России?
        Каллипигов не растерялся.
        - Без комментариев, - важно сказал он и быстро сел в джип.
        Помощник включил телевизор и переключил канал на Евроньюс.

«Массовые волнения имеют место в Москве», - сказали за кадром.
        - Гляди-ка, наш джип, - радостно вскрикнул помощник, указывая на экран.
        - Журналисты, сволочи, везде достанут, - самодовольно ответил Каллипигов, польщенный вниманием прессы.

«Несколько тысяч россиян с ограниченными возможностями собрались на подступах к резиденции главы России, Кремлю, - продолжал комментатор. - По последней, уточненной информации, поводом для волнений послужило зверское убийство инвалида-колясочницы по фамилии Либерман. По сообщениям из Москвы, убил Либерман один из руководителей страны. Правительство Евросоюза срочно собралось для консультаций. Мировые биржи пока не отреагировали на события в Москве. Оставайтесь с нами!»
        - Ну ты подумай! - хлопнул по колену Каллипигов. - Все как я и предположил. Ну-ка, щелкни на «Первый». Чего там наши набрешут?

«Президент США выразил озабоченность гибелью инвалида Либерман. Владимир Путин пообещал взять расследование инцидента под личный контроль. Вместе с тем российский руководитель подчеркнул, что гибель гражданки Либерман - сугубо внутреннее дело России. В конце разговора российские и американские руководители сошлись в том, что борьба с терроризмом - общее дело обеих стран».
        - Вас не спросили, - раздраженно сказал Каллипигов, поглядев на фотографию американского президента.
        Каллипигов покинул джип и направился к автофургону с передвижной криминалистической лабораторией.
        - Есть что?
        - Одна пуля. Прошла навылет. Сиденье инвалидной коляски прострелено пулей точно такого же калибра.
        Каллипигов заглянул внутрь фургона и бросил взгляд на коляску с продранным сиденьем.
        - Значит, все сходится? - сказал он.
        Каллипигов вернулся к джипу, сел внутрь, мельком взглянул на экран телевизора.

«- Сейчас у нас прямое включение. В Кремле на месте инцидента находится наш корреспондент Антон Семенихин. Антон?
        - Я нахожусь в Кремле, где сейчас идет опрос свидетелей инцидента с инвалидом Либерман. Только у зрителей нашего канала есть возможность услышать рассказ свидетелей происшествия. Как вас зовут?»
        Каллипигов рассеянно смотрел на экран. С экрана на Каллипигова глядел странный человек в пиджаке на голое тело и неприятным взглядом бесцветных глаз с крошечными зрачками.

«- Я стоял вон там, - указал рукой человек, - когда вышел Путин. Я неоднократно обращался к Владимиру Владимировичу письменно. Но он ни разу не ответил. Приходили какие-то отписки из его администрации. Я приезжал в приемную, с просьбой записать меня на аудиенцию к Путину. Но мне неизменно отказывали. Более того, спецслужбы поместили меня в психбольницу.
        - А по какому вопросу вы хотели встретиться с Владимиром Владимировичем? - спросил корреспондент.
        - По вопросу переименования шахматных фигур. Я требую, чтобы шахматный король был переименован в царя, королева - в царицу.
        - Понятно, - оборвал корреспондент. - И что вы увидели на этом месте?
        - Когда Владимир Владимирович вышел к нам, я опять привлек его внимание к вопросу переименования шахматных фигур криком «Царь! За царя-батюшку!». Но он лишь махнул рукой и посмеялся надо мной. Тогда я вынул из сумки пистолет и два раза выстрелил».
        Человек сунул руку в холщовую сумку и извлек пистолет.
        Корреспондент оторопело смотрел на оружие.
        Каллипигов скатился с сиденья и, вывалившись из джипа, бросился к оператору. Он закрыл камеру папкой с документами и скомандовал, показывая на реорганизатора шахмат:
        - Задержать!
        Группа в камуфляже и черных спецовках повалила странного человека. Лежащему на брусчатке шахматисту пинками раздвинули ноги, прошлись для порядка дубинками по спине, ткнули в рот дуло автомата и заковали в наручники. Через секунду он уже сидел в машине Каллипигова и давал довольно связные показания.
        - Фамилия? - сурово спросил Каллипигов.
        - Фишер.
        - Слушай, - понизив голос, обратился Каллипигов к помощнику. - Это чего же? Опять с берега реки Иордан?
        - Имя! - строго выкрикнул помощник.
        - Бобби.
        - Профессия? Род занятий?
        - Чемпион мира по шахматам Бобби Фишер.
        Каллипигов и помощники переглянулись.
        - А по паспорту ты кто? - охваченный подозрениями, спросил Каллипигов.
        - Игорь Викентьевич Курочкин.
        - На учете состоишь?
        - На воинском учете не состою, - с достоинством ответил чемпион мира по шахматам, - по причине инвалидности по общему заболеванию.
        - По какому заболеванию? - на всякий случай спросил Каллипигов.
        - Узник совести.
        - В психучреждении содержался? - уточнил Каллипигов, отметив кожаный стоптанный шлепанец на босу ногу.
        - Это - деятельность спецслужб, - хмуро пояснил Бобби Фишер.
        - Ну, ясное дело, - согласился Каллипигов. - Значит, ты решил убить руководство страны?
        - Да.
        - Из-за шахмат?
        - Да.
        - Расскажи, как это произошло.
        - Я выстрелил два раза, но тут вылетела эта инвалидка на коляске.
        - Почему именно она? У тебя есть предположения?
        - Она оглянулась и встретилась со мной взглядом. Я показал ей пистолет и засмеялся. А потом поднял оружие и направил на Путина. А она решила закрыть его от выстрелов.
        - Либерман решила кинуться под пули за Путина? - выпучил глаза Каллипигов. - Новое дело! Еще лучше прежнего!
        - Да, - твердо сказал шахматист. - Я это понял по выражению ее лица. Она спасла Путина от моей карающей руки. Но погубила будущее российских шахмат.
        Через полчаса Бобби Фишера увезли. А Каллипигов крепко задумался. Такую свинью судьба подкидывала ему впервые в жизни. Как и во всякий ответственный момент, Каллипигов решил посоветоваться с Зинаидой Петровной, матерью его детей, женой и другом. Он извлек мобильник.
        - Зинаида? Это я. Зинаида, слушай меня внимательно. Дело государственного значения.
        - Говори, - деловито ответила Зинаида Петровна.
        - Как ты думаешь, что лучше?..
        - Лучше, в смысле - лучше? Или лучше, в смысле - хуже? - с ходу поняла Зинаида Петровна.
        - В смысле - хуже. Для нашей с тобой карьеры.
        Зинаида Петровна беззвучно кивнула.
        - Что лучше? - сызнова начал Каллипигов. - Когда еврейка стреляет в Путина? Или когда еврейка спасает Путина от выстрела?
        - Хрен редьки не слаще, - зловеще сказала Зинаида Петровна.
        - То-то и оно, - мрачно ответил Каллипигов. - Чтоб ей коми-пермячкой оказаться, чувашкой на худой конец… Мало ли в нашей многонациональной стране прекрасных русских национальностей?! Так нет же!
        - Значит, я так понимаю, Каллипигов: евреи стреляют в объект, а твоя охрана спит?
        Каллипигов тяжело вздохнул.
        - В Путина стреляют, - продолжала Зинаида Петровна, - а вместо твоей охраны его своим телом закрывают жидомасоны?!
        Каллипигов еще раз вздохнул, подвывая.
        - Распустил ты своих людей! - укорила Зинаида Петровна.
        - Это я без тебя знаю, Зинаида. Ты - посоветуй. Как быть? Что предпринять?
        - Свидетелей много?
        - Как собак нерезаных.
        - Плохо. Значит, свидетелей не убрать. Всех ведь не перебьешь? - уточнила Зинаида Петровна.
        - Не перебьешь, - закачал головой Каллипигов. - Хотя… это мысль… Зинаида, будь на связи! Пока!
        Каллипигов вызвал телефонным звонком из соседней машины помощника.
        Когда помощник уселся на заднее сиденье, Каллипигов сказал спокойным голосом:
        - Ну чего? Сухари сушишь?
        - А? - отпрянул помощник. - Чего? Сухари?
        - А ты думал, тебя по головке погладят? Звезд на погоны добавят? В объект стреляет Бобби Фишер - кстати, как он оружие пронес? - а мы не в курсе. И черт бы с ним, что с психа возьмешь, так объект своим телом закрывает не охрана - морды - во! - а Либерман безногая.
        - И чего теперь делать? - тревожно спросил помощник.
        - Подскажу! - сурово сказал Каллипигов. - Каллипигов боевых товарищей не сдает. В двух словах, план такой: психа этого выпускаем и ликвидируем как бы при попытке к бегству. Либерман срочно отыскиваем - в течение ночи все нужно организовать! - и устраняем тоже. А утром делаем на пресс-конференции заявление, что ее убил этот Курочкин. Помнишь, он погрозился убить, за то, что она будущее российских шахмат сговняла? Убил и сам застрелился. Псих, одним словом. И весь этот инцидент совершенно случайно имел место в Кремле. Но к политической жизни страны совершенно не имеет отношения. Тем более к ближневосточному курсу страны.
        - Ясно.
        - Значит, первым делом объявляем в розыск Либерман. В Склифе, в Бурденко ищи. Куда там еще «скорая» отвезти могла? Наведи у инвалидов справки. Наверняка знают, где она жила. Меня в курсе держи.
        Через сорок минут Каллипигову сообщили, что Игорь Викентьевич Курочкин оказал злостное сопротивление сотрудникам Федеральной службы охраны при перемещении его, Курочкина, из спецмашины в спецучреждение, чем создал опасность для жизни прохожих москвичей и гостей столицы, и был уничтожен на поражение.
        Каллипигов облегченно вздохнул. Посмотрел на ночное небо. В кармане заиграло «Семь сорок».
        - Да! - приподнято ответил Каллипигов.
        - Это я, - интимно сказала Зинаида Петровна.
        - Зинаида, устал как собака. Чего хотела?
        - Я вот что думаю, - обиженным голосом произнесла Зинаида Петровна. - Может, зря мы проявляем мягкотелость? Может, всех свидетелей убрать? Все-таки дело государственной важности. В большом деле и жертвы большие. Как ты считаешь?
        - Зинаида, все в порядке. Главный свидетель… уже… Осталась Либерман.
        - Мерзавка какая! - возмутилась Зинаида Петровна.
        - С минуты на минуту жду доклада насчет нее.
        - Держи меня в курсе.
        Однако доклада не поступило ни через минуту, ни через тридцать минут. Каллипигову лишь снова и снова докладывали, что ни в одной из больниц нет пациентки по фамилии Либерман.
        - А если не найдем? - спросил ближе к полуночи помощник. - Если Либерман сама объявится? Выступит в прессе?
        - Объявим, что это она покушалась на объект. А мы, служба охраны, ее обезвредили прямым попаданием. Главного свидетеля, Курочкина, уже нет. А инвалидке кто поверит? Но ты на всякий случай не прекращай поисков. Объяви в розыск срочно. Ориентировку по всем отделениям.
        - Так мы ж с вами внешность ее не установили, - удивился помощник. - Как ориентировку-то посылать?
        - К инвалидам на площадь ходил? Они там все еще тусуются. Нет?!
        Каллипигов раздраженно толкнул в плечо водителя:
        - На Манежную, к уродам!
        На площади вовсю ликовали. Инвалиды смешались со здоровым людом, и марш протеста исподволь сменился народным гуляньем.
        - Гуляем? - приветливо спросил Каллипигов попавшегося ему на глаза горбуна Федю.
        - Ну! - ответил Федя.
        - Что празднуем?
        - Да слух прошел, что Люба жива.
        - Какая Люба? - насторожился Каллипигов.
        - Ты чего, мужик? Не знаешь ничего? Наша Люба Путину жизнь спасла.
        - Это которая по фамилии Либерман? - вкрадчиво спросил Каллипигов.
        - Какой еще Либерман? - отмахнулся Федя. - Зефирова ее фамилия. Любовь Зефирова, из Белозерска!
        Зефирова, редкая фамилия! Неужели та самая, которая пандусы требовала в Белозерске сделать и даже наклепала жалобу Валентине Терешковой?!
        Каллипигов расправил плечи и поглядел поверх толпы. На здании Манежа висел освещенный прожекторами огромный черно-белый плакат. С плаката смотрела девушка. Тонкие русые брови поднимались изломанным уголком. Растрепанные волосы забраны за маленькие, сильно торчащие уши. Макушка едва касалась цифры 140 см на ростомере за ее спиной. Внизу, под грудью, номер.
        - Выставка фотографии, - догадался Каллипигов. На поясе заиграло «Семь сорок».
«Ничего вообще-то мелодия, приятная», - решил Каллипигов.
        - Это я, - доложилась Зинаида Петровна. - Как дела?
        - Только что провел следственно-разыскные мероприятия. Установил личность подозреваемой. Ты, Зинаида, сейчас упадешь! На объект покушалась, в смысле закрыла его своим телом Любовь Зефирова из города Белозерска. Именно что из нашего!.. Помню ли я, как она Терешковой донос наклепала? Ты еще спрашиваешь? Я тогда чуть должности не лишился. Это же антисоветская кампания была. Да, Зинаида, тогда еще надо было убить гадину эту. Да, Зинаида, пожалел калеку! Дурак был!
        - Ну и что теперь? - помолчав, тревожно спросила Зинаида Петровна.
        - По обстоятельствам, - сообщил Каллипигов.
        - Правильно, - одобрила Зинаида Петровна.
        - Как ты думаешь, Зинаида, что лучше? В смысле - хуже? Охрана объекта проворонила покушение? Или охрана объекта не закрыла объект своим телом?
        - Что в лоб, что по лбу, - подумав, заявила Зинаида Петровна.
        - В общем, так, - вздохнул Каллипигов. - Сейчас ищем ее фотографию, объявляем в розыск, успеем, может, дать снимок в ночные новости. Попробуем при попытке к бегству… А ты слушай Евроньюс! Если там скажут, что Зефирова на объект покушалась - поддержим эту линию и объявим, что стреляла в нее моя охрана: защищали первых лиц государства. А если объявят, что Зефирова закрыла Путина своим телом, делать нечего - придется принять эти неприятные обстоятельства. И попытаться выкрутиться тем, что нами обезврежен на поражение покушавшийся псих Фишер, в смысле - Курочкин.
        - Ты радуйся, что хоть еврейский вопрос отпал, - посоветовала Зинаида Петровна.
        - Я радуюсь, Зинаида. Я прямо хохочу от радости.
        - Так мне Евроньюс смотреть? - уточнила Зинаида Петровна.
        - Да. И держи меня в курсе.
        Отыскать место регистрации Любови Зефировой для Каллипигова было делом техники. Но в квартире на «Петровско-Разумовской» никого не оказалось. Никого, кто мог бы прояснить: зачем Зефирова ходила в Кремль? С какими целями? Зато пациентка Любовь Геннадьевна Зефирова нашлась в военном госпитале имени Бурденко. А начальник РОВД, некий Павел Квас, поднятый среди ночи помощником Каллипигова, отыскал пачку фотографий уродов и калек, в том числе фотографию Зефировой. Эту новость Каллипигову уже далеко за полночь сообщил по телефону помощник. Встретиться договорились в Останкине. В холле телецентра, пока Каллипигову оформляли пропуск, он решил взглянуть на переданное начальником РОВД фото. Глаза Каллипигова полезли на лоб: эту самую черно-белую фотографию он только что видел на здании Манежа! «А враг попался крепкий», - подумал он.
        - Выходит, Зефирова - ранее судимая? - обрадовался Каллипигов, увидев на фотографии ростомер и номер. - Объявляем в розыск.
        - Выходит, - согласился помощник. - А зачем в розыск? - осторожно поинтересовался он. - Она ж в Бурденко отыскалась?
        - Чтоб у общественности сложилось мнение, что Зефирова - преступница, рецидивистка, - зловеще произнес Каллипигов.
        В возбуждении от всех этих событий, Каллипигов позвонил Зинаиде Петровне.
        - Это я, - сообщил он довольным голосом. - Зинаида, ты сейчас умрешь! Зефирову я нашел. Висит на Манежной площади.
        Зинаида Петровна вскрикнула.
        - Ты что… сам ее?
        - Сам, конечно, все сам, - сварливо произнес Каллипигов. - От помощников никакого толку.
        - Неужели… висит? - не могла поверить Зинаида Петровна.
        - Как миленькая! Черно-белая, уши торчат.
        - Фу, не говори больше, а то я не усну! Послушай, но это же в некотором роде самосуд? Тебя не обвинят?
        - Кто? Никто ничего не знает. Если ты, конечно, рот не откроешь где не надо.
        - Ты меня пугаешь, - произнесла Зинаида Петровна. - Это без свидетелей?
        - Конечно!
        - Слава богу! Но как ты все-таки решился?
        - Жить, Зинаида, захочешь, не на то решишься.
        - Верно. Так мне смотреть новости?
        - Конечно. Сейчас Зефирову по телевидению в розыск объявят. Мы как раз в Останкине, потом на канал «Россия» поедем.
        - Я не понимаю, зачем в розыск? Она ведь уже висит… на Манежной?
        - Чтоб общественное мнение запутать!
        - А-а, теперь поняла.
        - Устал, Зинаида, как собака последняя… Но надо еще в Бурденко съездить, кое-что выяснить. Будь на связи!
        В три часа ночи экстренным выпуском на экране появилась фотография Любы.
        - По последней информации, поступившей в нашу студию, в покушении на Владимира Путина подозревается Любовь Зефирова. Наше досье: Зефирова Любовь Геннадьевна, уроженка города Белозерска Вологодской области, ранее неоднократно судима, в Москве находится с прошлого понедельника. Особые приметы: передвигается на инвалидной коляске.
        Глава 11
        ПАЛАТА № 66
        - С богом! - торжественно произнесла гостья и принялась тасовать карточную колоду.
        - Ой, господи, - сказала Надежда Клавдиевна и тревожно закусила губы.
        А Геннадий Павлович ничего не сказал. Но в знак протеста закинул ногу за ногу, усевшись на диване несколько боком, и принялся резко выдыхать через рот, трясти головой и шевелить белесыми бровями, всем своим видом демонстрируя глубокий скепсис и резкое неприятие факта присутствия в его доме шарлатанки, именующей себя ясновидящей.
        Ясновидящую, по совместительству вахтера районного пищекомбината, откуда она и вырвалась на час к Зефировым, звали Ириной Власьевной.
        Сейчас Ирина Власьевна, попив чаю, со значительным видом тасовала колоду, лихорадочно размышляя, каким образом нейтрализовать скепсис и отчуждение Геннадия Павловича, которые могли помешать ее духовному контакту с Надеждой Клавдиевной. Но ничего действенного, кроме припрятанного в бумажку таракана, в голову не приходило.
        - Ой! - закричала Надежда Клавдиевна. - Таракан! Да откуда же это? Гена!
        Геннадий Павлович на секунду вытянул шею и поглядел на стол.
        - Откуда! - с намеком хмыкнул он. - Оттуда! Погоди, сейчас еще и не такая гадость поползет.
        И Геннадий Павлович метнул на ясновидящую взгляд, должный показать, что он, Геннадий Павлович, Ирину Власьевну раскусил.
        - Сроду у нас тараканов не было, - умоляюще приложив руки к груди, принялась оп равдываться Надежда Клавдиевна. - Гена, скажи.
        - Сглазили, Надежда, твой дом, - смахнув таракана картами на пол, провозгласила ясновидящая. - Нечисть напустили.
        - Это уж точно, - язвительно отозвался Геннадий Павлович, независимо глядя в сторону. - Напустили…
        - Надо ауру чистить, - делая вид, что не понимает намеков Геннадия Павловича, деловито доложила Ирина Власьевна. - Потому и дочка из дома ушла, что узел черной энергии у вас здесь. В районе дивана.
        И гадалка со значением посмотрела на Геннадия Павловича.
        - А куда Любушка ушла, Ирина Власьевна? - умоляюще спросила Надежда Клавдиевна.
        - Сейчас карты все скажут. Мои карты не врут.
        Геннадий Павлович демонстративно отвернулся к окну.
        - Сейчас мы всю предыдущую энергетику снимем с колоды крестом и молитвой. Осеним крестным знамением…
        - …И все шито-крыто, - пробормотал Геннадий Павлович.
        - Гена, прекрати! - воскликнула Надежда Клавдиевна. - Я просто хочу узнать, где Любочка сейчас? Жива ли… Неделю уж почти ни слуху ни духу от ребенка.
        И Надежда Клавдиевна принялась всхлипывать.
        - Что ты ерунду говоришь? - рассердился Геннадий Павлович. - Жива, конечно.
        - А вот это мы сейчас и узнаем, - зловеще пробормотала ясновидящая. - Да где же карта? Черт, черт, поиграй да отдай.
        - Тьфу, - возмутился Геннадий Павлович. И включил телевизор: с тех пор, как Зефировы приобрели «тарелку» спутникового телевидения, Геннадий Павлович очень полюбил телепросмотры.
        Гадалка осенила колоду крестом, пробормотала обрывок какой-то молитвы и принялась выкладывать карты прихотливым узором.
        Надежда Клавдиевна опять всхлипнула.
        - Надежда, прекрати, - рассердился Геннадий Павлович. - Что ты воешь, как по покойнику?
        - Видно, чует материнское сердце, - мстительно ответила Геннадию Павловичу Ирина Власьевна.
        - Вы глядите, что карты скажут, а не свои догадки стройте! - возмутился Геннадий Павлович.
        - Не разберу чего-то… Казенный дом, что ли? Или король? Ага! Теперь вижу: в важном казенном доме у вашей Любы встреча с королем… трефовым.
        - И что же это за дом такой важный? - ядовито поинтересовался Геннадий Павлович. - Не Кремль, часом?
        Гадалка крепилась.
        - А вот и дочка твоя, Надежда. Отыскалася.
        - Где? Где? - принялась заглядывать в карты Надежда Клавдиевна.
        - А как раз на короле лежала, а теперь отдельно, но наперекрест.
        - И что это значит? - стыдясь своей некомпетентности, уточнила Надежда Клавдиевна.
        - Еще встреча им предстоит, - авторитетно разъяснила Ирина Власьевна.
        - В Кремле? - растерялась Надежда Клавдиевна.
        - Ага! С Путиным! - встрял Геннадий Павлович и с самой неизъяснимой иронией на лице поглядел на гадалку. - Ой, бабы! Всякой-то ерунде верят!
        - А чему я должна верить? - обиделась Надежда Клавдиевна. - Телевизору твоему?
        - Тоже, конечно, соврут - недорого возьмут, - согласился Геннадий Павлович.
        И прибавил звуку, увидев заставку ночного выпуска новостей.
        - Ирина Власьевна! - заискивающе попросила Надежда Клавдиевна и вкрадчиво положила на стол снятый со среднего пальца золотой перстенек. - Не обращайте на Гену внимания! Скажите, Христа ради, что с Любушкой?
        - Богу твое золото не нужно! - укорила Ирина Власьевна Надежду Клавдиевну, прибирая перстень в руку. - Но скажет он тебе всю правду сейчас моими устами. Господи, откройся ты нам, где раба твоя Любовь Зефирова?!

«Начинаем наш выпуск экстренным сообщением», - сообщил телевизор.
        На экране появилась фотография Любы с номером под грудью и ростомером за спиной.
        - Надя! - осипшим голосом произнес Геннадий Павлович и вытянул к экрану трясущуюся руку. - Люба!
        Гадалка выронила перстень…
        - А-а! - вскрикнула Надежда Клавдиевна и пошла к телевизору, выпростав вперед руки.

«В покушении на Владимира Путина подозревается опасная преступница, - неслось из телевизора. - Ранее неоднократно судимая… в Москве находится с прошлого понедельника… особые приметы… может быть вооружена…»
        - Это какое-то недоразумение, - надломившимся голосом сказал Геннадий Павлович.
        - Бог-то все видит! - торжествующе заметила Ирина Власьевна и начала с удовлетворением складывать карты.
        Геннадий Павлович спешно выключил телевизор, словно надеясь, что шокирующая, несомненно ошибочная информация исчезнет без следа, как исчезает в печи компрометирующая записка. Затем он взял за плечи Надежду Клавдиевну и осторожно усадил ее на диван.
        - Гена, что же это? - с недоуменной мольбой шептала Надежда Клавдиевна. - Как же это?
        - Страшна, конечно, оказалась правда, - постным голосом произнесла Ирина Власьевна.
        - Вооружена? - опять подняла глаза на мужа Надежда Клавдиевна. - Чем вооружена?
        - Надежда, прекрати, - взволнованно, но не теряя присутствия духа, сказал Геннадий Павлович. - Максимум, что у Любушки могло быть, - это пилка для ногтей да открывалка для консервов.
        - Гена, но как же Люба на такое решилась?!
        - За грехи отцов расплачивается, - встряла гостья. - Уплатите цену - и мы в расчете.
        - Ой, действительно, - встрепенулась Надежда Клавдиевна. - Простите, я и забыла совсем с расстройства. Сколько мы вам должны?
        - Другой раз и задаром людям помогаю. - Ирина Власьевна всхлипнула. - А другой раз чаем напоят - на том спасибо добрым людям. Поклонюсь да и пойду с богом.
        - Так, может, чайку? - язвительно бросил Геннадий Павлович.
        - Гена, я с тобой поссорюсь! - предупредила Надежда Клавдиевна. - Ирина Власьевна, двести рублей хватит?
        - Хватит-то хватит, но чуток бы прибавить. Известия-то, уж тут ничего не попишешь, я вам знатные сообщила. Цены у меня дешевые: пятьсот рублей.
        - Сколько? - возмутился Геннадий Павлович.
        - Пожалуйста, возьмите, - протягивая деньги, попросила Надежда Клавдиевна. - Спасибо вам, что Любу нашли. Гена, проводи Ирину Власьевну.
        - Боюсь, я ее далеко заведу, - мстительно предупредил Геннадий Павлович. - Надя, давай-ка другой канал послушаем, что мы сразу телевизор выключили?
        Геннадий Павлович щелкнул пультом.

«Противоречивая информация поступает сегодня по российским и зарубежным информационным каналам», - сообщил ведущий в студии «Вестей».
        Зефировы замерли.

«По последней, уточненной информации, сегодня в Кремле действительно имела место попытка покушения на Владимира Путина. Один из посетителей Кремля, нигде не работающий, состоящий на учете в психиатрическом учреждении Игорь Викентьевич Курочкин произвел два выстрела из пистолета, тип которого сейчас уточняется. К счастью, о преступном замысле Курочкина стало известно находившейся поблизости инвалиду-колясочнице Любови Зефировой, которая загородила Владимира Владимировича своим телом».
        Надежда Клавдиевна обмякла и сползла на пол, обняв ножку стола.
        - Любушка, доченька, да на кого же ты нас покинула-а!..

«Как нам только что сообщили, в настоящее время Любовь Геннадьевна Зефирова находится в одной из столичных клиник, ее состояние оценивается как стабильное. Это пока вся информация на этот час. Более подробно об этом и других событиях - в нашем утреннем новостийном блоке. До свидания!»
        - Жива, жива наша Люба! - затряс Геннадий Павлович Надежду Клавдиевну. - Состояние стабильное!
        - Гена, нам ехать в Москву, поди, надо? За Любушкой ухаживать?
        - Само собой, - согласился Геннадий Павлович. - Ребенок там в таком положении! Давай собираться. Чемодан у нас где?
        - В сарайке. Побегу!
        - Надежда, ты не суетись. Куда мы среди ночи поедем? На чем?
        - Гена, а может, пешком сейчас на трассу пойдем? Попутку поймаем? Лесовозы круглую ночь ходят, лес наш в Москву везут.
        - Надежда, не сходи с ума. Куда ты там сядешь, в лесовозе? На фан-кряж верхом? Дождемся утра - и на автобусе. На перекладных придется.
        - А там куда? В Кремль, наверное? Поди, люди добрые подскажут, как в Кремль пройти? Поди, не убьют? Гена, может, телеграмму в Кремль отправить? Всяко Любушке передадут, а нас известят, где наш ребенок находится? А что: по телефону можно телеграмму прямо сейчас отправить: Москва, Кремль, Зефировой.
        - Надежда, не смеши! - с досадой произнес Геннадий Павлович. - Вот все там, в Кремле, сидят и ждут, когда Зефировы прибудут!
        - А как же? Ребенок мой кровь за власть нашу пролил! По больницам сами будем искать, - решила Надежда Клавдиевна.
        - В Москве больниц, полагаю, великое множество. Может быть, через земляков попробовать?
        - А кто у нас в Москву перебрался? - задумались Надежда Клавдиевна и Геннадий Павлович. - Товарищ Каллипигов! Только как его отыскать?
        Громкий стук в окно заставил супругов вздрогнуть.
        - Еще не легче, - сказала Надежда Клавдиевна. - Власьевна, видать, заплутала да назад вернулась.
        Надежда Клавдиевна распахнула окно:
        - Кто здесь?
        - С телевидения, корреспондент местной студии Лариса Северная. Можно к вам?
        - Заходите, у нас открыто, - оторопело пригласила Надежда Клавдиевна. - Геннадий, встречай корреспондентов. Чудеса!
        - Это Алексей Архангельский, наш оператор. Леша, квартиры общий план дай. Надежда Клавдиевна, подготовьте, пожалуйста, детские фотографии вашей дочери, - попросила Лариса. И повернулась к камере: - Мы в гостях у родителей Любови Зефировой, отважной россиянки, закрывшей своим телом Владимира Путина. Сейчас, когда наша отважная землячка находится в палате номер шестьдесят шесть столичного госпиталя имени Бур…
        - В какой палате? - вскрикнули Геннадий Павлович и Надежда Клавдиевна.
        Лариса остановилась и повернулась в Зефировым.
        - Неверно сказала? Извиняюсь, если напутала, но мне из Москвы сообщили: Люба находится в столичном госпитале имени Бурденко, в шестьдесят шестой палате, под личным патронажем Путина.
        - Самого? - ошалело произнесла Надежда Клавдиевна. - Ну слава тебе господи… А то я волновалась, кто там за Любушкой моей присмотрит? Наверное, не сам, а жену пошлет? Она вроде женщина добрая, сама двух дочерей вырастила, меня поймет. Неужто и кровь свою отдаст? Геннадий, как ты думаешь, у Путина какая группа?
        - Ты бы еще про резус-фактор на всю страну спросила, - посетовал Геннадий Павлович. - Это же государственная тайна.
        - Я чего-то не подумала. - Надежда Клавдиевна прикрыла рот руками и зашмыгала носом. - Гена, нет, лучше вы, Алексей, запишите про палату и госпиталь. А то я Геннадия однажды попросила адрес теткин записать, так полгода письмо гуляло и назад к нам вернулось.
        - При чем здесь твоя тетка? - с досадой сказал Геннадий Павлович.
        - Надежда Клавдиевна, - громко сказала Лариса Северная, - расскажите, пожалуйста, о детских годах Любови Зефировой.
        - Что сказать? Я и не знаю. Девочка она хорошая, добрая, к родителям уважительная, по дому всегда помогала, в свободное от работы - она у нас в школе музыкальной до отъезда в Москву трудилась - и домашних обязанностей время любила играть на гармошке, на балалайке.
        И Надежда Клавдиевна утерла слезу.
        Глава 12
        СПЛОШНОЕ НЕДОРАЗУМЕНИЕ
        - Зинаида? Ик!.. Ты спишь? Ик!..
        - Каллипигов, ты где? Почему ты икаешь?
        - Почему икаю! - возмутился Каллипигов. - Милый вспоминает!
        - Ты думаешь, - Зинаида Петровна понизила голос, - Путин решает вопрос о твоем награждении? Ты откуда звонишь? Да прекрати же икать! Это просто неприлично в данной ситуации. Скажи что-нибудь лечебное… икота, икота, перейди на Федота… Воды попей.
        - Зинаида, замолчи же на секунду… ик! Я в приемном покое, в Бурденко.
        - А-а! - трубно вскрикнула Зинаида Петровна. - Ты ранен? Смертельно? Каллипигов, ты держись, я привезу внука с тобой попрощаться!
        - Тьфу, любишь ты каркать. Да жив я, жив. Ик!.. В Бурденко сейчас находится эта мерзавка Зефирова. Погоди-ка, цветы несут… Ик!.. Не клади трубку.
        В холл госпиталя вошла представительная компания с огромным букетом цветов, обернутым в яркий целлофан. Костюмы с иголочки, явно приобретенные за границей и подогнанные по фигуре в ателье Управления делами президента, капиталоемкие часы, вымытые уложенные волосы, общий ухоженный вид и выражение глубокой ответственности на лицах давали персоналу веский повод думать, что цветы - дар самого высокого руководителя государства.
        Каллипигов деловито подошел к группе, остановившейся в центре холла, и протянул для рукопожатия руку одному из пришедших.
        - Доброе утро! Ик!.. Каллипигов. Не спится вам, смотрю…
        - Доброе утро! - пожал протянутую руку молодой мужчина, элегантный, как ноутбук последней модели. - Да, спать нам некогда. Цветы принесли героине.
        Навстречу делегации вышел энергичный человек в бирюзовом халате поверх рубашки с галстуком. Доктор поприветствовал всех легким поклоном и повел гостей к лифту.
        - Зинаида, - позвал в мобильник Каллипигов. - Только что принесли цветы от первого лица.
        - И много венков?
        - Каких венков?
        - К телу? «Любим, помним, скорбим»?
        - К чьему телу, Зинаида? Ик!..
        - Ну не к твоему же, - нервно пошутила Зинаида Петровна. - Я имею в виду, к гробу с телом Зефировой.
        - Зинаида, к какому гробу? Зефирова - жива! - стараясь говорить тихо, раздельно прошипел Каллипигов.
        - Как - жива?
        - Как-как! Доктора откачали.
        - Но как же это? - поразилась Зинаида Петровна. - Ведь она уже черно-белая была? Нет, это безобразие! То они насморка вылечить не могут, а то - покойника на ноги подняли!
        - Ладно, Зинаида. Сама знаешь, не такой я человек, чтоб мстить, нет во мне этой нынешней подлости. Так что забуду все, что Зефирова мне причинила и тогда, в Белозерске, и сейчас, и пойду от души поздравлю, поинтересуюсь, не надо ли чем помочь, лекарства, может, какие дефицитные, стволовые клетки.
        - Эх, добрый ты, Каллипигов, - скорбно вздохнула Зинаида Петровна.
        - Что делать, Зинуша, - растрогался Каллипигов. - В другое время мы воспитывались. Ну да ладно, чего теперь об этом. Цветы понесли в приемную главврача. Видимо, телевидение ждут… Догоню на служебном лифте. Будь на связи! Ик!..
        Дверь в приемную главврача была приоткрыта. Оттуда доносился дружный приветливый гомон. Каллипигов извлек сотовый и, делая вид что он - тоже член президентской делегации, но только приотставший, чтобы сделать звонок, прислушался. Внутренний голос, очень похожий на голос Зинаиды Петровны, подсказывал Каллипигову, что сейчас лучше оставаться в тени. И оттуда, из тени, отформатировать те события в жизни мерзавки Зефировой, которые движутся не в нужном направлении, бездумно или вразброд. «У Каллипигова все под контролем», - приказал себе Каллипигов и развернул ухо к дверям кабинета.
        - Состояние Любови Зефировой стабильное, - докладывал гостям кто-то из медицинского начальства. - Опасности для ее жизни нет. Любовь Геннадьевна недавно проснулась: пришла в себя после анестезии. Чувствует себя неплохо. Да вы сейчас сами увидите!
        - Владимир Владимирович просил узнать, каковы будут последствия ранения для дальнейшего, так сказать, здоровья Любови Геннадьевны?
        - Сквозное ранение мягких тканей ягодицы и бедра, крупные кровеносные сосуды не задеты. Что нас сейчас больше всего волнует - сохранить беременность. Биохимические анализы показали наличие беременности на самом малом сроке. Но думаю, все будет в порядке, Любовь Геннадьевна - молодая и, судя по всему, отважная женщина.
        - Да уж, - засмеялась делегация, - отваги девушке не занимать.
        - Так что передайте Владимиру Владимировичу: Любовь Геннадьевну мы на ноги поставим!
        - Вы, кстати, сейчас сами сможете это сказать Владимиру Владимировичу и всем россиянам, - пояснил один из гостей. - Телевидение уже в пути, сообщили, что из-за пробки минут на десять задерживаются.
        В коридоре заиграло «Семь сорок».
        - Да… - свистящим шепотом ответил Каллипигов и встал сбоку от двери, возле стены. - Ик!..
        - Это я, - доложилась Зинаида Петровна. - Слушай: ты должен выпить несколько глотков холодной воды при наглухо заткнутых ушах.
        - Зинаида, ты о чем? Ик!..
        - Зачитываю средство борьбы с икотой.
        - Зинаида, отвяжись со своей икотой! Тут такой поворот обстоятельств… Зефирова - беременна!
        - Интересно… - зловеще сказала Зинаида Петровна. - То-то ты разыкался. На воре шапка горит? Я, дура, ночь не сплю, ищу ему средства против икоты. Значит, Мурка - это она, мерзавка Зефирова? Твой ребенок? Признайся, подлец! Ты поэтому хотел от нее избавиться? Поэтому?
        - Зинаида, твоим умозаключениям позавидовал бы даже генпрокурор. Нет! Это не мой ребенок!
        - Поклянись!
        - Клянусь!
        - Слушай, Каллипигов, - несколько успокоившись, тут же задохнулась от нахлынувшей догадки Зинаида Петровна, - я все поняла: эта мерзавка беременна от него… я даже сказать боюсь…
        - Зинаида, - скривился Каллипигов, - ну, ей-богу, чушь собачья. Ик!..
        - Никакая не собачья! - возмутилась Зинаида Петровна. - Зефирова хотела прорваться к объекту, чтоб сообщить, что он станет отцом. А в этот момент тот псих выстрелил. И Зефирова совершенно случайно закрыла отца своего ребенка от пули. Боже мой, какая история! Каллипигов, ты должен сейчас же бежать к Зефировой и предложить себя в крестные отцы младенца. Представляешь, я - кума Путина. А ты - кум! Ты понимаешь всю перспективу? Кум королю!..
        - Даже и не знаю, - засомневался Каллипигов. - Но где они могли… Когда? Объект всегда под нашей охраной.
        - Во время поездки по стране! - безапелляционно заявила Зинаида Петровна и пожала плечами. - Ясно как божий день. Сам знаешь, какие сейчас девки молодые бесстыжие, с голыми пупами ходят, на мужиков кидаются.
        - Изменяет жене? Маловероятно…
        - Каллипигов, не смеши меня! Ты посмотри на него: глаза, улыбка, походка, мускулы. Боже, какой мужчина… - Зинаида Петровна застонала. - Ой, не могу, аж в горле пересохло… И чтоб такой мужчина - и не гулял? Вспомни Кеннеди. Про Ельцина я уж не говорю, прямо в Кремле баб за бока щипал, при телекамерах. Клинтона вспомни. Тоже, между прочим, не холостяк был. Чем наш хуже американского?! Все вы, мужики, хороши…
        - Может, ты и права, Зинаида, - покрутил носом Каллипигов.
        - «Может», - передразнила Зинаида Петровна. - Пулей лети в палату к этой потаскухе, договаривайся о крестинах! И держи меня на связи!
        Каллипигов нажал кнопку отбоя, резво пошагал и через минуту стоял перед дверью палаты с номером 66.
        - Можно? - Он осторожно постучал в дверь.
        - Да, - ответил тоненький голос.
        Каллипигов вошел в палату. Если бы не специальная медицинская кровать с поднимающейся половиной лежака, вращающейся раковиной для мытья головы и пультом в изголовье, комнату можно было принять за гостиничный номер. Шкаф-купе, розовые жалюзи, ваза с искусственными цветами, телевизор. Две двери вели в ванную и туалет, и еще одна - в комнату, предназначенную, судя по дивану, для дежурящих родственников.
        - Ну, здравствуй, героиня! - бодро произнес Каллипигов.
        - Здравствуйте! - ответила с подушки Люба.
        - Вижу, не узнаешь?
        - Нет, - смутилась Люба.
        - Загорди-илась! - еще более бодро и как бы с обидой сказал Каллипигов. - Земляков не узнаешь?
        - Ой, - вскрикнула Люба. - Вы из Белозерска?
        - Ну, наконец-то! Оттуда!
        - Как там мама, папа?
        - Привет передают. Скоро приедут. Земляки просят передать, что счастливы жить и трудиться с тобой на одной земле, дышать, так сказать, одним воздухом!
        - Что вы, - засмущалась Люба. - Мне даже неловко.
        - Не скромничай! Путина, - Каллипигов понимающе подмигнул, - спасла. Любишь Путина-то?
        - Люблю, - согласилась Люба.
        - Ну-ну, дело молодое. Я вот поэтому, собственно, и зашел. Детей крестить надо с земляками! Верно?
        - Верно, - согласилась Люба.
        - Вот и отлично! - обрадовался Каллипигов. - Можно я прямо сейчас жене позвоню, Зинаиде Петровне, обрадую супругу?
        - Конечно, звоните, - согласилась Люба.
        - Зинаида? Это я, - веселым голосом сказал Каллипигов. - Отгадай, кто тебе привет передает? Землячка наша, ик!.. Любовь Зефирова. Вот тебе и «ой»! Мы тут с ней переговорили и пришли к совместному выводу: детей крестить не чужие люди должны, а земляки! Так что, кума, готовься! Как себя чувствует Любовь? Отлично! Привет передам, а как же… ик!.. Ну все, пока!
        В палату вошла медсестра с огромной керамической вазой в руках, украшенной надписью «С 50-летием!».
        Каллипигов показал медсестре сверкающее голограммами служебное удостоверение. Та кивнула:
        - Доброе утро, Любочка! Разбудили вас? А к вам гости.
        - Кто? - заволновалась Люба и разгладила на груди больничную рубашку со штампом
«Минздравсоцразвития РФ». - Коля? Дайте мне расческу, пожалуйста!
        - Делегация. - Медсестра показала глазами на потолок. - С телевидением.
        - Здравствуйте, Любовь Геннадьевна, - бодрым тоном говорили входившие и вставали ровным полукругом. Когда все вошли, один из делегатов, который держал в руках букет, прочистил горло и заговорил:
        - Уважаемая Любовь Геннадьевна, разрешите вручить вам эти цветы по поручению Людмилы Путиной и зачитать вам ее послание. - Из папки была извлечена большая глянцевая открытка с видом Кремля и храма Христа Спасителя, в которой оказалась белоснежная, украшенная вензелями картонка. - «Уважаемая Любовь Геннадьевна! Примите мою искреннюю благодарность и восхищение вашим подвигом! Желаю вам скорейшего выздоровления! Людмила Путина».
        Букет протянули Любе. Все зааплодировали.
        - Ну а Владимир Владимирович просил передать, что навестит вас лично.
        Все с жаром пожелали Любе дальнейшего выздоровления на благо величия России и дружно покинули палату, улыбнувшись по очереди в телевизионную камеру. Каллипигов ловко задержался в дверях и вновь вернулся в палату. В это время принесли поднос с завтраком.
        - Ну-ка, - взяв шутливый тон, приказал Каллипигов. - Чтоб всю кашу съела!
        - Не хочется, - поморщилась Люба.
        - Ты, Любовь Геннадьевна, теперь за двоих должна есть. Кого ждешь-то?
        - Николая, - зажмурив глаза, доверительно сказала Люба. - Колю…
        - Парня, значит? Мужика?
        - Ага, - подтвердила Люба.
        - Мужик, это хорошо! Николай Владимировича, стало быть, по отчеству?
        - Про отчество я пока не знаю, - смутившись, призналась Люба.
        - Чего тут знать? Раз батька - Владимир, значит, Николай Владимирович. Верно?
        - Верно, - согласилась Люба.
        - Вот и хорошо! - обрадовался Каллипигов. - Ик!.. Надо Зинаиде еще раз позвонить!
        Зинаида? Это я. Зачитай-ка что-нибудь насчет икоты. Замучила, проклятая!
        - Слушай: наставить острие ножа на переносицу икающего человека, и пусть он пристально, не мигая, смотрит на это острие, - зачитывала Зинаида Петровна.
        - Как хочешь, землячка, выручай, - бодро икнул Любе Каллипигов. - Нож у тебя есть?
        - Может быть, в тумбочке? Посмотрите сами.
        Бросив взгляд на царственный букет, Люба вновь взяла в руки глянцевую открытку.

«Людмила Путина», - ошалело размышляла она.
        - А к вам гости, - заглянула в палату медсестра.
        - Опять? - обрадовалась Люба. - Кто?
        - Муж, - игриво качнув головой, доложила медсестра.

«Муж… Неужели Владимир Владимирович?» - ойкнула Люба, взглянув на глянцевую открытку с подписью «Людмила Путина».
        - Давно уж в холле скандалит, - призналась медсестра. - Какое, говорит, вы имеете право не пускать, я, говорит, муж! Но у нас главврач принципиальный: а хоть, говорит, муж, хоть жена, хоть деверь со сватом, у нас порядок для всех один: пока утренние назначения больному не проведены - никаких посещений! Так что: звать?
        - Конечно! - заволновалась Люба.
        - Вот, в баре нашел, ик!.. - Из смежной комнаты вышел Каллипигов с ножом в руке. - Ну-ка, землячка дорогая, окажи услугу по старой памяти. Икота замучила. Что там Зинаида моя талдычила? Наставить на переносицу икающему человеку…
        - Да, конечно, идите сюда. - Люба со вздохом взяла нож и навела его на мясистый нос Каллипигова. - И долго нужно так держать?
        - А хрен его знает! В смысле - Зинаида знает. Ты, землячка дорогая, кумушка моя милая, нож держи, а я Зинаиде перезвоню.
        Дверь в палату открылась, и вошел Николай. Люба посмотрела на него широко раскрытыми глазами, ее нижняя губа задрожала. По щекам потекли сладкие слезы. Руки, сжимающие нож, судорожно сжались и мелко задрожали.
        - Ах ты, сука! - закричал Николай и сбил с ног Каллипигова.
        Каллипигов, завалившись на Любу, растерялся буквально на долю секунды. Через мгновение он извернулся и подмял Николая под себя.
        - Что вы делаете?! - завопила Люба. - Отпустите!
        Николай и Каллипигов попыхтели друг другу в лицо и разжали хватку.
        - Это Коля, - сообщила Люба. - А это - мой земляк…
        - Каллипигов, - бросил Каллипигов и заметил, что перестал икать.
        - Коля, откуда ты? - чуть не плача, спросила Люба, пропустив мимо ушей фамилию земляка. - Как ты меня нашел?
        - Да уж нашел, - сурово сообщил Николай.
        - Ой, Коленька, - залепетала Люба и вдруг встрепенулась, - а ты там Владимира Владимировича не видел? Медсестра сказала: вот-вот подойдет.
        - Да ты что? - обрадовался Николай и взял Любу за руку. - Болит?
        - Нет, - беззаботно ответила Люба. - Ничегошеньки не болит.
        - Ягодицу освобождаем, - ласково приказала вошедшая в палату процедурная сестра. - Мужчины, покиньте помещение на пару минут.
        Каллипигов и Николай послушно вышли в смежную комнату и прикрыли дверь.
        - Родственница? - кивнул в сторону палаты Каллипигов.
        - Партнер по бизнесу, - пояснил Николай. - Соврал внизу, что муж я ей, вот и пропустили.
        - Девчонка - будь здоров! Не гляди, что без ног да косо повязана. Это ж надо - от самого забеременеть! - не удержался и выдал государственную тайну Каллипигов.
        - Что? - Брови Николая пришли в движение. - Люба… от Путина?! Где? Когда? - не поверил Николай и схватил Каллипигова за рукав.
        - В поездке по стране, - пояснил Каллипигов, высвобождаясь.
        Так вот откуда Любина загадочная связь с Путиным! Любовница!
        - Нет, не может быть, - неуверенно сказал Николай Каллипигову. - Я у нее первый был…
        Каллипигов хлопнул Николая по плечу и заржал.
        - Баб не знаешь? Семерых родила и все девочкой была. Им ведь мужика вокруг пальца обвести - раз плюнуть.
        И Каллипигов театрально сплюнул.
        Сердце Николая залила обида.
        - Чего раскис? - по-отечески поддержал Каллипигов Николая. - Плюнь ты, тебе с ней детей не крестить! Ты на это дело с другой стороны посмотри. За такую девку нужно держаться, такая девка далеко пойдет! Мне, может, тоже неприятно было после всех-то делов, что она мне устроила, на поклон идти. Но пошел! Обо всем договорился. Перед тобой, между прочим, кум Владимира Владимировича стоит.
        - В смысле? - уставился Николай на Каллипигова.
        - А я с Любовью переговорил, и она согласилась, чтобы мы с моей Зинаидой Петровной ее мальчонке крестными отцом с матерью стали.
        - Значит, пацан будет? - задумался Николай. - Сын Путина?
        - Вот именно.
        - Сын, значит, - опять пробормотал Николай. - Слушай, кум, а ведь я того и гляди Путину-младшему отцом родным стану, папкой! Любовьто меня любит. А грех покрыть ей тоже надо. Так что приглашаю тебя, кум, на нашу свадьбу. Женюсь я на Зефировой!
        - Так мы чего - родня?
        - Родня!
        Они с чувством обнялись.
        Каллипигов и Николай хором спросили: «Можно уже?» - и вошли в палату.
        - Ну что, землячка дорогая, поправляйся! - бодро произнес Каллипигов. - А надо что, не стесняйся, говори: мы теперь не чужие друг другу.
        - Мне бы коляску, - вспомнила Люба.
        - О чем разговор! - бодро сказал Каллипигов. - И коляску для крестника подберем, и кроватку, и памперсы.
        - Нет, не детскую коляску, а мою, инвалидную. Старую, я к ней привыкла, новой не хочу.
        - Изладим! Нет вопросов, - заверил Каллипигов.
        Затем изобразил над головой крепкое рукопожатие, подмигнул Николаю и шальной походкой вышел прочь.
        Николай поплотнее закрыл дверь и, сделав взволнованное лицо, подошел к кровати. Он присел, встал на пол на одно колено и взял Любину руку.
        Люба заерзала и смущенно вытянула пальцы из Колиной ладони.
        - Что ты, Коля? Встань, - бормотала она, опасаясь, что Николай приблизит лицо и увидит прыщик, который она утром нащупала у себя на лбу. - Коля, кто это был? Сейчас вышел кто? - быстро заговорила Люба и взяла с тумбочки пульт, делая вид, что именно для этого ей и понадобилось высвободить руку.
        - Так твой же земляк, - проникновенно сказал Николай и, вновь перехватив держащую пульт руку, сжал Любино запястье.
        - Я его не узнала, - призналась Люба. - Он приветы от мамы, от папы передает, а я не могу вспомнить, кто такой? А спросить неудобно. Как его фамилия, ты не знаешь?
        - Каллипигов вроде.
        - Товарищ Каллипигов?! - поразилась Люба. - Точно, он! Как я могла забыть? Слушай, он же меня ненавидел, в райкоме песочил. Правда, это давно очень было. А теперь - другой человек. Честный, порядочный, помощь предлагает. Хорошо, что он другим человеком стал, правда, Коля?
        - Хорошо, - воркующим голосом произнес Николай и поднес Любино запястье к губам.
        Он медленно, так что почувствовал волоски на Любиной коже, провел губами по руке, к локтю.
        Люба сжалась, делано засмеялась, сославшись на щекотку, и щелкнула пультом.
        Включился телевизор.
        - Ой, - вскрикнула Люба.
        С экрана на нее растерянно смотрели Надежда Клавдиевна и Геннадий Павлович. Они сидели на диване и держали на коленях альбомы с семейными фотографиями.

«Что сказать? - лепетала Надежда Клавдиевна. - Я и не знаю… Девочка она хорошая, добрая, уважительная».
        Люба на мгновение закрыла глаза ладонью. Затем снова уставилась в телевизор, ойкая и всхлипывая.
        - Родители? - догадался Николай.
        - Да.
        - Их-то мне и надо, - праздничным голосом произнес Николай и покрепче обхватил Любу через подушку. - Руку дочери просить.
        Люба забыла про прыщик на лбу и повернула лицо к Николаю.
        Брови ее подергивались, уши пылали.
        Она смотрела на Колю.
        Она хотела переспросить.
        И боялась услышать ответ. Боялась, что не так Колю поняла. А он, заслышав вопрос, вытащит руку из-под подушки, поднимется с колен и холодно ответит, что она, Люба, его неправильно поняла. И тогда ей придется быть гордой и разорвать с Колей всяческие отношения!
        Поэтому Люба молчала.
        - Ты против? - тревожно спросил Николай.
        - Против чего? - испуганно уточнила Люба.
        - Выйти за меня замуж? - исподлобья поглядел Николай.
        - Нет, я не против, - ответила Люба.
        И удивилась, как все просто. Словно он предложил кофе, а она согласилась.
        Сердце Любы почему-то не колотилось. И не задохнулась она. И не побежали от счастья ноги по полю. «Ищешь ты, Любушка, с этим Николаем приключений на свою задницу», - вспомнила она бормотанье коляски и тихо засмеялась.
        - Уже нашла, - прошептала Люба.
        - Кого? - заволновался Николай.
        - Тебя, - сказала Люба. - И больше мне никто не нужен. Только я должна сказать…
        - Ничего не говори, - приказал Николай. - Я все знаю. И про тебя, и про Путина.
        - Коля, но это неизлечимо, это - на всю оставшуюся жизнь, - предупредила Люба.
        - Да что я, не мужик, что ли? И тебя прокормлю, и ребенка твоего!
        Люба зарделась.
        - Коленька, - любовно сказала она. - Как же мне повезло, что я тебя встретила.
        Николай вытащил руку из-под Любиной спины и уселся на стул, положив ногу на ногу.
        - Муж пришел? - заглянула старшая медсестра.
        - Нет, - заволновалась Люба. - Не было еще. Медсестра озадаченно поглядела на Николая и, тревожно качая головой, вошла в палату.
        - Пульс в норме, - пробормотала она. - Надо доктору доложить. Дайте-ка я вам капельницу поставлю.
        Устроив в катетер на сгибе Любиного локтя иглу от капельницы, медсестра проследила за падающими по прозрачной системе каплями, потрогала Любин лоб и спросила:
        - Легче?
        Люба закивала.
        - Ну слава тебе господи! - сказала сестра и ушла.
        - Владимир Владимирович когда обещал прийти? - небрежно спросил Николай.
        - Теперь не знаю, утром его не пустили, порядки, мол, для всех одни, больничный режим. Он, говорят, скандалил, требовал пропустить… Ужас!
        - Где не надо, там они про порядки вспомнили, - рассердился Николай. - Вот люди! Кстати, я тебя не спросил, может, ты хочешь чего? Давай за фруктами съезжу? Ты сейчас за двоих питаться должна. - И, несмотря на отказ Любы, покинул палату.
        Люба положила голову на подушку и уставилась на мерно капающий в прозрачную трубочку раствор.
        Как много всего случилось! И как мгновенно все произошло. Она словно прорвала границу времени, и по другую ее сторону вдруг оказалась уже совершенно другим человеком: спасительницей первых лиц России, невестой Николая, героиней репортажей и даже родней товарища Каллипигова.
        - Чудеса! - пробормотала Люба и провалилась в сон…
        - Любочка, проснись, - услышала она голос сквозь сон.
        Сталина Ильясовна стояла возле кровати.
        - Любочка, там уже почти пусто, - шепотом сказала она, указав на бутыль на стойке капельницы. - Пришлось тебя будить.
        - Сталина Ильясовна, это вы, - сонно пробормотала Люба. - А я думала, вы мне снитесь. Нажмите красную кнопочку на стене. Как я рада вас видеть!
        - А я как рада! Как же ты так? Под пули бросилась? Кроме тебя, конечно, некому было?
        - Я за Васю испугалась. А Путина совершенно случайно загородила.
        Медсестра освободила Любину затекшую руку от иглы. Люба опасливо и с болезненным удовольствием разогнула локоть и приподнялась на подушке.
        - Ангел-хранитель тебя бережет, - проникновенно произнесла певица.
        - Какой ангел-хранитель, Сталина Ильясовна? - махнула рукой Люба. - Вы прямо как моя мама.
        - Ты не веришь в ангела-хранителя? - ужаснулась Сталина Ильясовна. - Напрасно, деточка, напрасно. Впрочем, он охраняет тебя независимо от твоих духовных заблуждений и прощает тебе твое неверие.
        - Если увидите ангела-хранителя в инвалидной коляске - это точно мой, - засмеялась Люба. - Ой, Сталина Ильясовна, не сердитесь. У вас такое лицо… Давайте лучше петь!
        В палату вошел Николай, с пакетами фруктов и огромной металлической банкой с консервированными ананасами.
        - Здрасте, - поздоровался он со Сталиной Ильясовной.
        - Коля, это мой педагог по вокалу, Сталина Ильясовна Черниченко, известная певица. А это - Николай Аджипов, мой будущий муж.
        - А-а, - сказал Николай. - Рад познакомиться. Слушай, Люба, там внизу такая толпа набежала! Еле прорвался. Телевидение, журналисты.
        - И что? - заволновалась Люба.
        - Охрана никого не пускает. Сказали: сейчас обед и тихий час в госпитале, режимный момент, а тебе покой нужен. А! Вот и обед.
        В палату внесли поднос с тарелками и стаканом морса.
        - Не хочу есть, - отказалась Люба. - Я должна заниматься. Сталина Ильясовна, начинайте!
        Дама растерянно поглядела на Николая. Тот развел руками.
        - Находим дыхательную опору, - вздохнув, заговорила Сталина Ильясовна. - Вдох! Спина твердая, но затылок и шея совершенно свободны, не напряжены. Нет, Любочка, я боюсь, тебе это сейчас навредит.
        - Не навредит, - уперлась Люба.
        Гостья снова сокрушенно вздохнула.
        - Давай разучим с тобой прекрасное произведение, как нельзя больше подходящее к твоему голосу: «Христос-младенец в сад пришел».
        - Христос-младенец в сад пришел, и много роз нашел он в нем, - с чувством выводила Люба и смотрела на лимонные облака за окном.
        - Да она уже поет! - с удовольствием сказал в дверях знакомый голос.
        Люба умолкла и поглядела на дверь. В палате стоял Путин.
        Глава 13
        ЧАСЫ ОТ ПУТИНА
        - Девушка, милая, в какой палате лежит Любовь Зефирова? - Надежда Клавдиевна водрузила на стол дежурной банку с солеными грибами. - Это вам к чаю!
        - Да вы что, женщина? - возмутилась дежурная, придвигая банку поближе. - Здесь вам
«Поле чудес», что ли?
        - Возьмите, пожалуйста, не обижайте нас. Мы их в такую даль перли. Это ж рыжики! Экологически чистые. В Москве такие грибочки отродясь не растут.
        - Видеть Зефирову нельзя. Нет, нет, нет… Строго-настрого запрещено.
        - Эта… - Речь Геннадия Павловича, обычно говорившего довольно складно, в Москве стала корявой и неубедительной. - Почему - нельзя?
        - Никакой информации давать не велено! - важно осадила его дежурная. - Тут уж с утра насчет Зефировой толпятся. И журналисты, и муж.
        - Какой муж? - Надежда Клавдиевна недоуменно поглядела на Геннадия Павловича. - Никакого мужа у нее нет. Да вы про кого говорите-то?
        - Не знаю, кто он там ей был, а только сейчас у молодежи с этим делом быстро, - ворчливо сообщила дежурная.
        Геннадий Павлович повел Надежду Клавдиевну в сторону - держать совет, когда в фойе вошел Каллипигов, солидный и недосягаемый, как машина со спецномерами. Каллипигов катил Любину коляску. Ее сиденье было заменено на новое, из натуральной кожи, но Геннадий Павлович узнал бы Любину коляску из тысячи - он самолично починял ее: вставлял нестандартный штырь, аккуратно заматывал проволокой подлокотник.
        - Надя, - сказал Геннадий Павлович с одышкой. - Гляди-ка: это ж Любина коляска. А почему Любушки нет?
        - Ой! - заголосила Надежда Клавдиевна. - Любушка! Да на кого же ты нас покинула?
        - Позвольте! - брезгливо сказал Каллипигов. - Кто-нибудь, заберите ее. Черт знает что! Почему впустили? Кто разрешил?
        - Отдайте нам коляску, - вцепилась в сиденье Надежда Клавдиевна. - На память о Любушке!
        - На какую память? - возмутился Каллипигов. - Дайте дорогу!
        Надежда Клавдиевна подняла зареванное лицо и хотела было вновь слезно умолять вернуть память о Любушке, но вдруг замолчала, припоминая…
        - Ой! - сказала Надежда Клавдиевна. - Товарищ Каллипигов? Миленький, вы откуда здесь? С Любушкой нашей попрощаться пришли?
        - Что значит - попрощаться? - раздраженно бросил Каллипигов. - Любовь Геннадьевна попросила привезти ей старую коляску.
        - Люба жива? - с запинкой спросил Геннадий Павлович, ухватившись за рукав Каллипигова. - Я отец, Геннадий Павлович Зефиров.
        - Жива-здорова, в настоящий момент принимает в своей палате визит одного из первых лиц государства, - казенно сообщил Каллипигов, размышляя про себя, заинтересован ли он в дружбе с родителями Зефировой.
        - У Любушки сейчас Путин? - оторопела Надежда Клавдиевна.
        - Без комментариев, - высокомерно бросил Каллипигов, решив пренебречь дружбой с Зефировыми. - Вы извините, мне нужно идти. Любовь Геннадьевна ждет коляску.
        - Мы с вами, - простодушно сообщила Надежда Клавдиевна и поднялась с пола. - Хорошо как, что земляка встретили, да, Гена?
        - Со мной, к сожалению, нельзя, - подхватил коляску Каллипигов. - Режим, сами понимаете! Вход сотрудникам Кремля и строго аккредитованным лицам.
        И он энергично укатил к лифту.
        - Гена, - шепотом спросила Надежда Клавдиевна. - Чего он сказал? Где кредитоваться?
        - Откуда я знаю? - так же шепотом ответил Геннадий Павлович.
        - Спроси у кого-нибудь, - сердито приказала Надежда Клавдиевна. - Отец ты или не отец?
        Геннадий Павлович насупил брови, подошел к дежурной и, покосившись на двоих высоких мужчин в черных костюмах, с рациями в руках и крошечными наушниками, спросил:
        - Я извиняюсь. Как бы нам аккредитоваться?
        Дежурная поглядела на охрану и, нахмурившись, сказала:
        - Подведете вы меня под монастырь…
        - Уж очень вас просим! - прижал Геннадий Павлович руки к груди.
        - Что с вами делать? - вздохнула дежурная. - Триста рублей давайте…
        Геннадий Павлович представлял аккредитацию несколько иначе и оттого слегка замешкался. Но Надежда Клавдиевна торкнула его в бок.
        И Зефиров вытащил из внутреннего кармана пиджака сотенные бумажки.
        - Погодите вон там, на стульях в гардеробе. Путин сейчас уедет, так вас проведу. Дайте-ка я вас замкну временно. Уж вы там тихо!
        - Гена, как ты думаешь, чего Владимир Владимирович там сейчас делает? - спросила Надежда Клавдиевна и, не дожидаясь ответа, предположила: - Вдруг кровь Любе отдает?
        Геннадий Павлович страдальчески поморщился.
        - Опять ты об этом? Слушать даже смешно.
        - Хоть бы одним глазком глянуть, что там делается?
        - Чует мое сердце, наша артистка Путину песни исполняет, - горделиво сообщил Геннадий Павлович.
        И прислушался.
        - …Христос-младенец в сад пришел, - выводила Любовь и глядела на лимонные облака за окном.
        - Да она уже песни поет, - весело сказал знакомый голос.
        Люба поглядела на дверь.
        В дверях стоял Путин в накинутом на плечи халате.
        Любовь замолчала.
        И в тот же миг палата заполнилась людьми, с выражением хлеба-соли на лицах.
        Люба успела с удивлением отметить, что известная ведущая, на экране высокая и фигуристая, в жизни оказалась крошечной и худенькой, как модно одетая синичка.
        Вторым эшелоном вошли руководители госпиталя в бирюзовой экипировке. Последней протиснулась медсестра с огромной керамической вазой, украшенной надписью «С
60-летием!».
        - Здравствуйте, Любовь Геннадьевна, - сказал Путин и, слегка склонив голову и приподняв одно плечо, со смущенной улыбкой подошел к Любе.
        Люба второпях засунула руку под одеяло и одернула короткую больничную рубашку.
        - Здравствуйте, Владимир… отчество из головы вылетело, - смешавшись, произнесла она.
        - Владимирович, - подсказал Путин. - Фамилия - Путин.
        Все засмеялись добрым смехом.
        - Фамилию я помню, - сказала Люба.
        И все еще раз засмеялись.

«Продолжительность встречи пятнадцать минут», - вежливо, но строго предупредили часы ВВП из-под правого рукава.

«Конечно, конечно, - согласилась Люба. - Я понимаю».

«Постарайтесь уложиться», - устало сказали часы Любе.

«Хорошо», - пообещала Любовь и поровнее улеглась на кровати, во все глаза уставившись на Путина.
        Путин сжал одной рукой Любину правую ладонь, а второй хотел крепко пожать другую Любину руку, но увидел катетер в сгибе локтя и, нахмурившись, лишь дотронулся до кончиков пальцев.
        - Спасибо вам, - растроганно произнесла Люба.
        - Да за что же мне-то спасибо? - с виноватой улыбкой сказал Владимир Владимирович и с чувством обнял Любу за плечи и поцеловал в обе щеки. - Это я вас должен благодарить.
        Халат с плеч президента свалился за спину.
        Он подхватил его сзади.
        В руках Путина вдруг оказался великолепный букет роз и лилий.
        - Спасибо - слишком невыразительное слово для того чувства благодарности, которое я испытываю к вам, Любовь Геннадьевна, - без запинки сказал Владимир Владимирович и вручил цветы Любе.
        Она лишь на мгновение успела прижать подарок к груди, как кто-то настойчиво принял букет из Любиных рук и водрузил на тумбочку.
        Николай испытующе глядел в лицо гостя, ревниво пытаясь уловить признаки интимной связи Любы с Путиным.
        - Как себя чувствуете? - спросил Путин Любу и улыбнулся.
        - Абсолютно нормально. Ничегошеньки не болит. Даже удивительно.

«Беременностью интересуется, - смекнул Николай. - Как, мол, протекает, без осложнений?»
        - Все необходимые лекарства есть? - обернулся Путин к докторам.

«Глядите, суки медицинские, наследника мне не уморите! - мысленно переводил Николай. - Чтоб все в полном объеме!»
        - Да, - заверили доктора. - В наличии все необходимые медикаменты.
        - Любовь Геннадьевна, зачем же вы так рисковали? - укоризненно сказал Путин.
        - Все неожиданно произошло, - стала вспоминать Люба. - Я толком ничего не поняла. Вижу только, что Васютка прямо рядышком с тем стоял, который стрелял. Я кричу: Вася, беги!
        - Вася - это кто? - поинтересовался Путин.
        - Цыганенок-инвалид, сирота. Решила воспитывать, в музыкальную школу хочу записать. Правда, он ни читать, ни писать не умеет.
        - Насчет Васи вы не волнуйтесь, считайте, он уже в школе. Попросим нашего министра образования подобрать музыкальное учебное заведение с полным содержанием.
        - Правда? - обрадовалась Люба. - Как я вам благодарна! Так удачно в Кремле оказалась! Васютка будет музыке учиться. Но вы, пожалуйста, предупредите там директора, что играть он не сможет: у него руки с патологией, но петь будет!
        - Предупрежу, - пообещал президент. И посетовал: - Для этого вовсе не надо было бросаться под пули.
        - А как иначе? - доверительно сказала Люба. - Иначе инвалиду никак… Инвалидов ведь за полноценных людей не считают. От Васи все шарахаются, боятся. Ой, я вас-то не спросила: как вы? Перенервничали, наверное?
        - Прекрасный вы человек, Любовь Геннадьевна. Мне втройне неловко, что именно вы пострадали из-за меня.
        - Даже и не думайте! Всего каких-то десять швов наложили. Я таких операций кучу перенесла. Не берите в голову! Обещаете? У вас и без меня дел невпроворот. По телевизору показывали, дом опять обвалился? Наводнение?
        - Да, - подтвердил Путин. - Обвалился. Вы-то, Любовь Геннадьевна, где живете? Мне сообщили, что в Москву только что прибыли?
        - Живу в хорошем месте: тихий центр, рядом с метро. Воды, правда, нет, света тоже.
        - Света нет? Что же это за дом?
        - Толком не знаю, - пожала плечами Люба. - Двухэтажный, небольшой. Наверное, под снос приготовлен. Там никто не жил, вот я с друзьями и поселилась. Хотела что-то вроде общины для инвалидов сделать. Нельзя, наверное, самовольно?
        - Здание, скорее всего, в ведении Москомимущества, но, я думаю, мы с Юрием Михайловичем договоримся, чтоб вам его передали, под общину.

«Вау!» - тихо сказал Николай.
        - Правда? - воскликнула Люба. - Ой, как удачно тот гражданин в вас стрелять собрался! В смысле, я хотела сказать…
        - Все правильно вы сказали, от души. Я последнее время очень редко слышу искренние слова.
        - Это плохо, - согласилась Люба. - Что бы вам еще такое сказать, искреннее? А! Вспомнила! Москва очень красивая, и москвичи все добрые.
        - Москва - это к Лужкову, к нему.
        - Поняла, - сказала Люба. - Что же вам сказать? Ага, еще вспомнила! К нам в город приезжал эколог, Николай Аджипов, чтобы решить вопрос с восстановлением поголовья сущика. Эта такая рыбка замечательная! Мама рассказывала, раньше ее вместо семечек на танцы брали.
        Николай стоял с выпученными глазами.
        - Насчет рыбы вы меня порадовали, - засмеялся Путин.

«Время, отведенное на встречу, истекло», - тихо предупредили часы из-под рукава.

«Ага!» - сказала Люба.
        - Любовь Геннадьевна, нам, к сожалению, пора прощаться, - сказал Путин. - Но мы ведь с вами не навсегда расстаемся? Во-первых, за вами - сущик! Во-вторых, приглашаю вас в Кремль на официальную встречу. А пока разрешите вас поблагодарить и преподнести скромные подарки. Говорю «скромные» не из ханжества: разве можно оценить жизнь человека какими бы то ни было подарками? Я никогда не забуду того, что вы для меня сделали!

«Да уж, за будущего сына никаких подарков не жалко», - сообразил Николай.
        Путин встал и обернулся к кому-то из помощников.
        Сопровождающий передал ему маленькую коробочку.
        - Это вам, - протянул коробочку Путин.
        Люба открыла футляр. На алом бархате лежали золотые часы с золотым же браслетом. На циферблате виднелся крошечный российский флаг, выложенный из драгоценных камней.

«Ну как?» - небрежно спросили из-под рукава пиджака часы Путина.
        - Ой! - вскрикнула Люба. - Что вы, зачем такие дорогие? Как вы узнали, что у меня часов нет?
        - Догадался. А это - лично от меня, - сказал Владимир Владимирович и протянул Любе конверт.
        - Открытка? - предположила Люба и приоткрыла конверт.
        Внутри лежала стопка пятитысячных купюр, хрустящая, как ржаной хлебец.
        - Не возьму! - сказала Люба. - Да вы что? От семьи отрываете! Жена на шубу, наверное, откладывала?
        Путин засмеялся.
        - Честное слово, не отрываю. Шуба у супруги неплохая, этот год еще походит. Это я премию получил, ну и зажал немного…
        Люба засмеялась.
        - Тогда я эти деньги потрачу на инвалидов, ладно?
        - Деньги ваши, используйте, как сочтете нужным. Поправляйтесь, Любовь Геннадьевна! До встречи в Кремле!
        Все стали дружно прощаться, улыбаться и заведенным порядком покидать палату. Через минуту в комнате остались лишь Николай и Сталина Ильясовна, с приоткрытыми ртами стоявшие по углам.
        Николай испытующе посмотрел на Любу.
        Он все еще не мог простить Любе измену, будь то даже и с Путиным.
        Но на Любином лице лишь сияла широкая улыбка.
        Николай осторожно выглянул в коридор и, воровски выслушав объяснения доктора Путину по поводу здоровья Любы и ее беременности, вернулся назад.
        - Сталина Ильясовна, посмотрите, какие роскошные часы! - восторгалась Люба.
        - Да, - согласилась Сталина Ильясовна, подержав на отлете коробочку, - изделие уникальное. Думаю даже, нумерованное. Давай-ка посмотрим. Так и есть: часы номер два.
        - Номер два? - повторила Люба.
        - Пока таких часов изготовлено всего два экземпляра, и один из них твой. Поздравляю, Любочка, ты все это заслужила.
        - Коля, слышишь? Уникальные часы. Я их всегда надевать буду, каждый день! Помоги, пожалуйста, застегнуть.
        - Раритетная вещь, - подсказала Сталина Ильясовна. - Флаг великолепно изготовлен: бриллианты, сапфиры, рубины. Детям своим передашь, на черный день.

«Детям! - сообразил Николай, застегивая золотой браслет на тонком Любином запястье. - Вон почему такую крутизну Путин Любе отвалил. Сыну на черный день. Ну что: нормальный мужик, не жадный. Уважаю!»
        - Детям? - Люба смущенно взглянула на Николая.

«Ей-богу, если б своими ушами не слышал, что беременна от Путина, решил бы, вообще девочка нецелованная, - подумал Николай и удивленно потряс головой. - Ну хитра! Колю Джипа развела! Да что меня: Путина вокруг пальца обвела. Тоже небось сказала, что он у нее - первый…»
        - Коля, - окликнула Люба. - В конверте деньги, забери, пусть у тебя хранятся, будешь мне на продукты выдавать.
        - Что ты порешь? - очень уж возмутился Николай. - Мне халява не нужна! Сколько там, кстати?
        - Не знаю, погляди сам, - бесшабашно сказала Люба и протянула Коле конверт.
        Банкно ты замелькали в Колиных руках.
        - Пять, десять… - Он продолжал считать. - Неплохо для начала…
        - Любочка, я очень за тебя рада, - с чувством произнесла Сталина Ильясовна. - Давайте-ка фрукты есть!
        Когда был разрезан ананас, в палату, пританцовывая, вошел Каллипигов. Он вез Любину коляску.
        - Опля! - сказал Каллипигов и эффектно подтолкнул инвалидное кресло к Любиной кровати. - Коляску заказывали? Получай, землячка дорогая, в целости и сохранности!
        Люба поймала подъехавшее кресло за ручку и закрыла глаза ладонью.

«Любушка! - голосила коляска. - Уж не думала, что свидимся!»

«Колясочка, милая, - стонала Любовь. - Прости меня».
        - Коляска как новая, сиденье по моему указанию заменили в срочном порядке: прострелено было вражеской пулей, - похвалялся Каллипигов. - Ну как?
        - Зашибись! - согласился Николай.

«А чего это Каллипигов козлом вокруг Любы скачет? - бормотал Николай и с подозрением глядел на сияющего Каллипигова. - Кум хитрожопый. «Землячка дорогая»! Родня-я! Вашему забору двоюродный плетень. Ты куда подбираешься, шестерка из девятки? Ты чего задумал, кум?»
        - Главное, Владимир Владимирович входит, а я - пою! - хохотала Люба.
        Когда шум стал совершенно свадебным, в палату ворвалась Надежда Клавдиевна.
        - Гена, здесь она! - закричала Надежда Клавдиевна и, то смеясь, то плача, кинулась целовать, обнимать и гладить Любу.
        - Доченька… - сказал Геннадий Павлович от дверей. - Здравствуйте, кого не видел! Жива.
        - Любушка, как же ты так? Мыслимое ли дело, с бандитами тягаться? Кто тебя просил? - бестолково журила Любу Надежда Клавдиевна.
        - Вечно ей больше всех надо, - с удовольствием объяснял присутствующим Геннадий Павлович. - Всю жизнь лезет куда не просят. Артистка погорелого театра!
        - Мама, папа, погодите, я хочу вас познакомить. Это Сталина Ильясовна, мой педагог по вокалу.
        - По вокалу? - всплеснула руками Надежда Клавдиевна. - Да когда ты успела?
        Геннадий Павлович обошел вокруг кровати и сперва с чувством потряс кисть Сталины Ильясовны, а потом поцеловал ей руку, неловко ткнувшись в один из крупных перстней.
        - А это… - Люба погладила джемпер Николая.
        Надежда Клавдиевна и Геннадий Павлович переглянулись.
        - Мой будущий муж, Николай Аджипов.
        - Будущий? - строго спросила Любу Надежда Клавдиевна. - Или успели уже?
        - Надежда, - одернул Геннадий Павлович. - Что ты, в самом деле? Люди взрослые, сами разберутся.
        - Я ваше беспокойство понимаю, - сказал Николай. - Но волнуетесь вы напрасно. У вас замечательная дочь. И я прошу ее руки.
        - Мы согласны, - сказал Геннадий Павлович. - Совет вам да любовь!
        - Как это, согласны? - уперлась Надежда Клавдиевна. - Первый раз человека вижу. Кто? Чего? А может, он разженя? Может, на восьмерых алименты платит? Чай, не мальчик, лысый уж вон.
        - Мама, - заволновалась Люба. - Коля не разженя. Как тебе не стыдно? При чем здесь лысый?
        - Не разженя, - подтвердил Николай.
        - А ты его паспорт видела? - упиралась Надежда Клавдиевна.
        - Паспорт я, к сожалению, дома забыл, - не дрогнул Николай.
        - Надежда, при чем здесь паспорт? - кипел Геннадий Павлович. - Ты не на паспорт гляди, а на человека. Видно ведь: человек порядочный!
        - Знаем мы этих порядочных! - вскрикивала Надежда Клавдиевна. - Выгоды, может, ищет?
        - Мама! - закричала Люба. - Ну какая Коле во мне выгода?
        - Не знаю, - сказала Надежда Клавдиевна на всякий случай. - Ладно, согласна я. Береги Любушку!
        - Нет вопросов, - пообещал Николай.
        - Жить где будете? - забеспокоилась Надежда Клавдиевна. - К нам можно: квартира трехкомнатная, титан новый, недавно только поставлен. И город наш хороший. Да вы ведь сами бывали, видели. На рыбзавод поможем устроиться.
        - Спасибо, - глядя в окно, сказал Николай. - Заманчиво, конечно. Я в принципе не против. Платят хорошо?
        - В сезон до семи тысяч рублей доходит, - пояснила Надежда Клавдиевна.
        - Нормально! - похвалил Николай.
        Сталина Ильясовна подозрительно поглядела на Николая.
        - У нас и огород свой, - похвасталась Надежда Клавдиевна. - Картошку, морковь, свеклу, лук, чеснок - все дадим. Куда нам столько, верно, Гена?
        - Мама, - вскрикнула Люба. - Какой огород? Я домой не вернусь. Я в Москве уже в шоу-бизнесе начала работать. В ночном клубе выступила с большим успехом. Мы с Колей ходили на студию звукозаписи, договорились насчет моего диска. Нет, я из Москвы уехать не могу.
        - Раз жена против переезда… - с сожалением сказал Николай. - Придется оставаться…
        Сталина Ильясовна с еще большим подозрением поглядела на Николая.
        - Значит, честным пирком да за свадебку? - потер руки Каллипигов, компанейски подмигнул Николаю, изобразил руками общий салют и ушел с довольным видом.
        Вслед за ним тактично засобиралась Сталина Ильясовна.
        Затем, обнявшись с тестем и тещей, удалился Николай.
        - Мама, помоги мне помыть голову, - попросила Люба. - Видишь, здесь специальная раковина возле кровати.
        Она взахлеб рассказывала Надежде Клавдиевне и Геннадию Павловичу про визит Путина, они дивились на цветы, охали над золотыми часами, дружно подтягивали Любе песню про младенца Христа. Когда Люба, накормленная, с вымытыми волосами, прокапанным в вену лекарством устало закрыла глаза, Зефировы тихонько удалились. Перед глазами Любы каруселью кружились желтые и оранжевые цветы, телекамеры, часы Путина, бирюзовые халаты докторов, черные точки и алые спирали. Потом появилось осеннее пожухлое поле. Трава на поле была то ржаво-коричневой, как подгоревший на костре хлеб, то тускло-седой, словно чешуя снулой рыбы, лежащей на мокром песке. И слышен был тихий стук дождя, прерывистый, как будто и не дождь идет, прыгают по крыше веранды лесные птахи, склевывают застрявшую в дранке рябину да залетевшие семена. От этих тихих звуков и вида мокрого поля Любе было сладостно, нежно щемяще на душе. Потому что она знала сквозь сладкую дремоту, что сейчас пойдет, вернее, поплывет над полем, перешагивая через мягкие кочки, склоняясь над паучком, судорожно выбирающимся из лужицы, срывая жесткие зонтики заскорузлых трав. А
вдали, за полем, непременно будет осенняя река с темной тихой водой, то стальной, как окалина, то красно-бурой от преющей листвы. И Люба вдохнет ее запах, а потом присядет на корточки и опустит руки в холодную воду.
        Люба опустилась на колени и взглянула в воду.

«Люба, - прошептал кто-то из воды. - Любушка». Люба вздрогнула и открыла глаза.

«Люба… - шепотом звала коляска, - неужто спишь? Все бы спала! Даром что коляска криком кричит, глаз сомкнуть не может».

«Не сердись, колясочка», - принялась подлизываться Люба.

«Вот и спасай после этого людей, - сказала коляска. - Знаешь, какую подлость я пережила? Пуля-дура в глаза врала, что знать меня не знает, никого не убивала, и вообще она холостая, и в тот день дома сидела, пистолет может подтвердить».

«Да ты что?» - поразилась Люба.

«Вот и верь после этого людям, - заключила коляска. - Я такого натерпелась, что до конца жизни не усну. Не чаяла живой из машины вырваться! Каллипигов ведь приказал всех свидетелей ликвидировать».

«Что значит: всех? - вытаращила глаза Люба. - Как - ликвидировать?»

«И тебя, и меня, и зрителей всех, и Васютку, и того, в тапочках на босу ногу».

«Не может быть, - сказала Люба. - Ты что-то напутала. Тебе это в бреду приблазнилось».

«Ничего подобного! - воскликнула коляска. - Того психического, который стрелял, уже ликвидировали, насмерть!»

«Не может этого быть, - снова твердо возразила Люба. - Должно быть какое-то следствие, суд?»

«Теперь я на очереди, - скорбно произнесла коляска и опасливо оглянулась. - Смерти я не боюсь. Смерть не страшна, с ней не раз я встречалась в боях! Но как ты без меня управляться будешь? Вот о чем мое беспокойство».
        Мысль коляски о том, что ее, старую инвалидную коляску, вот-вот придут уничтожать спецслужбы, Любу насмешила, а оттого и успокоила: «Сочиняет колясочка. Кому она нужна? Каллипигова приплела… Каллипигов - честный, преданный человек, иначе разве смог бы он работать рядом с первыми лицами страны? Нет, ерунда это, коляскины фантазии».

«Что же ты молчишь, что замуж выходишь? Всем рассказала, одной мне ни словечка».

«Тоже ругаться будешь? - покорно спросила Люба. - Ругайся».

«Не знаю, Любушка, куда ты так спешишь? Николая совершенно не знаешь».

«А что мне о нем нужно знать? - горячо сказала Люба. - Размер ноги? Место прописки? Объем двигателя его джипа?»
        Заслышав про джип, коляска подпрыгнула:

«А и в самом деле, Любушка! Любить так любить. Мне снилась колбаса, я шла по берегу боса! Ла-ла-ла. Сама сочинила!»

«Мне тоже сейчас опять снилось, что я иду… Ржавое поле. Возле реки стоит почерневшая от сырости избушка. По ее разворошенной крыше стучит дождь. И такая сладкая тоска на сердце… И вдруг - ты: Люба! Люба! В самый интересный момент разбудила! Все бы отдала, чтоб хоть раз пройти ногами. Узнать, что чувствует человек, который может идти, куда захочет? Пройти ногами и умереть!»
        Коляска жалостливо молчала.

«Но нет, чудес не бывает… Ладно, колясочка, давай спать».
        Глава 14
        ЛАВАНДА, КОЛИНА ЛАВАНДА
        - Все, что произойдет сейчас на сцене, случилось на самом деле. - Хорошо поставленный, проникновенный голос звучал в огромном зале фойе, гардеробах, динамики были выведены даже в туалеты и курительные комнаты.
        Только сейчас, когда концертный комплекс напоминал разворошенный муравейник, безрукий Паша был обряжен в костюм ангела, на колосниках запасены горы снега, блесток и бутонов роз вперемешку с лепестками, а за кулисами объявили о четвертьчасовой готовности, только тогда Люба поняла, что она натворила!

«Колясочка, что я наделала?! - подвывала Люба. - Столько денег потрачено, столько людей мне помогало, столько зрителей пришло, чтобы послушать безголосую Любу Зефирову?! Меня обсмеют! Засвистят!» Заплакать Люба не решилась, боясь испортить грим и костюм для первой песни: белое свадебное платье с розовыми цветочками, длиной чуть ниже колена, из-под которого торчали джинсы и бело-розовые кроссовки.
        Коляска стала сердито уговаривать Любу:

«А кто тебя в артистки неволил? Сидела бы сейчас в Белозерске, надомницей работала, коробки клеила, в хоре рыбзавода пела - красота!»
        Безрукий Павел потерянно вслушивался в гул зала, размышляя, не дернуть ли ему грамм сто для храбрости, и судорожно шевелил плечами, отчего белоснежные крылья за его спиной подрагивали и делали попытки раскрыться.
        - Не работают? - на секунду прервала стенания Люба.
        - Все нормально, - неуверенно сказал Паша, одетый в белую футболку без рукавов, так что были видны загорелые культи, и отчаянно повращал плечами.
        Сухо треснув, крылья взлетели за спиной, правда одно чуть ниже другого, и обронили на Любу куриное перо.
        - Работают, - удивленно сказал Паша и поглядел через плечо. - Кристина, сложи-ка взад…
        Кристина-даун, в вечернем платье из серебристо-голубой ткани и белых туфлях на громадном каблуке, кряхтя, на невидимых шарнирах сложила крылья.
        - Как настроение? - на ходу поинтересовался у Любы режиссер шоу, Пушкин Ким. (Имя Пушкин ему дал папа, кореец Федот Ким, большой поклонник русской поэзии, правда, друзья чаще всего звали режиссера Александром Сергеевичем.)
        - Мандраж, - мрачно ответил Паша и кивнул в сторону Любы.
        Пушкин Федотович затормозил и вернулся к Любе.
        - Давай-ка езжай срочно в буфет, выпей тридцать граммов коньяку. Но только тридцать! Не больше! Поняла? Когда выйдешь на сцену, выбери одного зрителя, кого-нибудь из близких, друзей, маму там или мужика, и пой для него. Ясно? Запомнила?
        - Я для Коли буду петь, - воодушевилась Люба.
        - Давай, дуй в буфет. Тридцать граммов. Коньяка, а не водки!
        Люба помчала коляску в служебный буфет. Там, пользуясь близостью с восходящей звездой Любовью Зефировой, уже красовалась Лада.
        - Лада, - позвала Люба. - Режиссер велел мне выпить коньяка. Какой лучше, а?
        Когда пузатая рюмочка была опустошена, Лада вызвалась проводить Любу за сцену.
        - Давай в фойе незаметно заглянем, - попросила Люба. - Погляжу, много ли инвалидов пришло?
        - Насчет инвалидов не знаю, а Путин с супругой уже подъехали, в буфет заходила охрана: проверяли обстановку, - с горящими глазами сообщила Лада.
        Они выехали на балкон и стали сверху оглядывать фойе.
        У одной из колонн стоял Николай.
        - Лада, смотри, Коля! - радостно сообщила Люба. - Интересно, - нарочито ревнивым голосом протянула она, - что это Николай с этой девицей любезничает? Вот я с ним разберусь! Кто она вообще такая?
        - Как - кто? Жена, Оксана Аджипова. Ты разве эту идиотку никогда не видела?
        - Какая жена? - растерянно спросила Люба. - У Коли никакой жены нет.
        Лада замолчала и посмотрела на Любу:
        - Ты не знала?!
        - Нет, - сказала Люба и сама удивилась, как спокойно об этом говорит. - Лада, может, ты что-то спутала? Он же обещал… говорил при моих родителях…
        - Обещать - не значит жениться, - авторитетно бросила Лада. - Ты в самом деле думала, что Коля не женат?
        - Он никогда про жену не говорил…
        - Дурак он, что ли, про жену рассказывать, когда ему такая баба подвернулась: певица, Путин, Кремль.
        - Лада? - тихо спросила Любовь. - Ты думаешь, Николай со мной… из-за этого? Из-за Путина?
        Лада поглядела на Любино свадебное платье, смешалась и, стараясь быть убедительной, произнесла:
        - Нет, конечно, не только из-за этого, Коля тебя любит… наверное… Он вроде бы собирался с женой развестись.

«Выбери в зале одного зрителя, кого-то близкого, и пой для него» - вдруг всплыли слова режиссера Пушкина Кима.
        Коляска всхлипнула.

«Колясочка, не плачь, - сказала Люба. - Все в жизни не случайно. Наверное, мне нужно было встретить Колю, полюбить его, а потом узнать правду именно сейчас, перед концертом. Если бы я была ослеплена счастьем, я бы не смогла спеть свои и твои песни так, чтобы зрители пережили то, что пережила я. Наши с тобой песни - про неразделенную любовь, про несостоявшиеся встречи, про непонятые чувства, а не про довольную жизнью невесту, которая уже запасла наволочки, пододеяльники и сковородку. Режиссер велел выбрать одного зрителя и петь для него. Я буду петь для Коли!»

«Неужели наш парашют не случайно свалился именно на джип?» - шепотом спросила коляска.

«Не случайно, - сказала Люба. - Судьба дальновидно устроила мне встречу с несчастной любовью, чтобы я научилась петь сердцем, петь о том, что выстрадано и пережито мною самой, а не вычитано в книжках».

«Красиво сказала, - откликнулся стул возле стены. - Роль репетируешь? Чья пьеса? Из старой жизни, наверное? Сейчас уж так не пишут».

«Да, - ответила Люба, - из старой жизни».
        Прозвенел третий звонок.
        - Люба! - проорало в наушниках в Любиной голове. - Ты где?! Начинаем!!
        - Сейчас мы пойдем и выступим так, что вся Россия поймет: инвалиды могут все! - скомандовала Люба.
        - Молодец, Любка, - сказала Лада. - Пусть Аджипов локти кусает!
        И кто Любу за язык тянул Путину обещания давать? Кивала бы молча да себе за геройский подвиг льготы выторговывала. Так ведь нет, затеяла в Кремле дискуссию о положении инвалидов, министру труда нагрубила…
        Приглашение в Кремль прибыло в госпиталь в день выписки Любы.
        Она, довольная и принаряженная, ездила по палате, собирая вещи.
        Неожиданно дверь палаты так толкнули из коридора, что она, распахнувшись, ударила по стене. Пятясь спиной, в палату задом вступила старшая медсестра. Она с трудом обхватывала огромную, как титан в ванной Зефировых, керамическую вазу с надписью
«С 70-летием!».
        - Уф! - сказала медсестра, освободившись от вазы. - Еле доперла.
        - А ваза зачем? - поинтересовалась Люба. - Я выписываюсь.
        - Знаю. На всякий случай приготовила, вдруг гонцы эти тоже с букетом прибыли?
        - Какие гонцы?
        - Гонцы из Кремля к вам, Любовь Геннадьевна. Какое-то приглашение привезли. Идут, - прислушавшись, доложила медсестра.
        Действительно, в палату вошли двое мужчин: один - в форме, другой - в черном костюме. Офицер фельдъегерской службы справился, действительно ли Любовь Геннадьевна Зефирова яв ляется Любовью Геннадьевной Зефировой, и, получив утвердительный кивок, вручил запечатанный конверт.
        Люба поглядела конверт на просвет и оторвала сбоку узенькую полоску бумаги. В конверте оказались плотное, «слоновой бумаги», как говорил Геннадий Павлович, приглашение и более тонкий вкладыш, густо заполненный текстом.
        - В.В. Путин, - читала Люба вслух, - просит Любовь Геннадьевну Зефирову… меня… пожаловать на торжественный прием по случаю награждения г-жи Зефировой… меня?.. орденом Мужества и торжественный завтрак в ее честь… в мою?! в понедельник, 24 июня, в 11 часов в Большой Кремлевский дворец. Просьба подтвердить Ваше участие по телефону 244-30-28.
        Фельдъегери вежливо слушали.
        - А здесь что? - Люба взяла вкладыш.
        - Информация о порядке проведения приема.
        - Приглашенные… это я?.. на завтрак прибывают в Большой Кремлевский дворец через главный подъезд, поднимаются по парадной лестнице и через аванзал проходят в Георгиевский зал за 15 минут до означенного времени. А пандус на парадной лестнице есть?
        - Пандус? - переспросил фельдъегерь и посмотрел на сотрудника в гражданском, как бы возлагая на него всю ответственность за наличие или отсутствие пандусов в Большом Кремлевском дворце.
        Тот поиграл мышцами лица и достал телефон.
        - По поводу приема Любови Геннадьевны Зефировой. Она на инвалидной коляске. Вот тебе и «как?». А кто должен был об этом докладывать? У вас там своего народу полна жопа огурцов! Извините, Любовь Геннадьевна.
        Гость убрал телефон и вновь встал перед Любой.
        - Читайте, пожалуйста, Любовь Геннадьевна, может, что-то будет непонятно, я разъясню.
        - …им раздаются карточки рассадки за столом. Около 11 часов приглашенные проходят в Представительский кабинет. Число участников беседы в Представительском кабинете ограничивается восьмью человеками с каждой стороны. Я, значит, восемь человек могу пригласить?
        - К сожалению, нет. По протоколу данной встречи, с каждой стороны предусмотрено по три человека. Так что вы назовите еще двоих, кому мы также доставим приглашения.
        - Я прямо сейчас могу сказать: Вася и Николай Аджипов.
        - Как фамилия Василия?
        - Не знаю, - растерянно сказала Люба.
        - Кто он?
        - Ну… можно сказать, мой сын.
        - Сколько лет вашему сыну? Паспорт у него есть?
        - Сколько лет, точно не знаю.
        Фельдъегери переглянулись.
        - Шесть или семь, наверное.
        Офицеры корректно молчали.
        - Я после ранения, кажется, память немного потеряла, - солгала Люба, боясь, что Васютку не пропустят в Кремль.
        - Свидетельство о рождении?
        - Нету… Ой, у него регистрация есть, возле метро «Петровско-Разумовская».
        - Вопрос сложный, но, учитывая отношение к вам Владимира Владимировича, скорее всего, будет решен положительно.
        Неожиданно сотрудник в черном костюме оставил строгий тон и доверительно сказал:
        - ВВП весь протокол к черту послал, велел все, что только можно, для вас организовать: и встречу, и «бокал шампанского», и экскурсию, и беседу, и завтрак. В управлении сейчас дым стоит коромыслом. Работы выше крыши.
        - Зачем? - смутилась Люба. - Как неудобно… Людям столько хлопот.
        - Заслужили, Любовь Геннадьевна.
        - Форма одежды, - уточнил тот же сотрудник. - Мужчины - темный костюм. Женщины - строгое платье или костюм обычной длины, за исключением брючного костюма. Военнослужащие - парадная форма с орденскими колодками. Еще сообщите, пожалуйста, куда подать машину, которая отвезет вас в Кремль?
        - Это в центре, рядом с метро, - принялась рассказывать Люба.
        Когда фельдъегери покинули палату, а медсестра унесла прочь вазу «С 70-летием!», явился еще один гость, Каллипигов.
        - Здравствуй, землячка дорогая! Фельдъегеря не от тебя отъехали? Приглашение привезли? Поздравляю!
        - Ой, там столько всего. «Бокал шампанского» - это что?
        - Сейчас обо всем расскажу, - заверил Каллипигов. - «Бокал шампанского» начинается в 12 часов дня и продолжается час-полтора. Во время него гостям кроме шампанского подаются вино, соки, минеральная вода, официанты закуски разнесут.
        - Еще закуски? А в программе сказано, что завтрак будет.
        - Завтрак - это между двенадцатью тридцатью и пятнадцатью часами, тоже полтора часа длится. Небось в Малом банкетном зале будет?
        - Не знаю.
        - Сколько человек с каждой стороны?
        - Вроде по три.
        - Значит, точно в Малом банкетном. Не тушуйся, Любовь, ничего такого особенного нет: пара холодных закусок будет, рыба или мясо на горячее, десерт. Перед завтраком подадут соки, за столом - сухое вино, в конце - шампанское, кофе, чай.
        - Опять шампанское? Да я там сопьюсь!
        - А ты думала, легко в Кремле службу нести? Бывало, так на этих фуршетах по долгу службы нажрешься… Водка поперек горла, а - надо! Работа! Зинаида Петровна, правда, все никак этого не понимает. Я ей втолковываю: как я могу не пить, когда тост за величие России произносят? Сволочь какая-нибудь сразу углядит и донесет, что Каллипигов за будущее России пепси-колу дул? И прощайся с государственной службой! Но Зинаиде Петровне хоть кол на голове теши по этому вопросу.
        - А на фуршете как себя вести? - перебила Люба.
        - На фуршете полагается есть стоя. У тебя, положим, всего две руки, а ты изволь в них держать тарелку, вилку, фужер, бокал да еще вести государственную беседу. Но я тебе по-родственному подскажу: тарелки можно ставить на рояль. Гости обычно как рояль увидят, так всем гамузом к нему и кидаются. Но рояля, насколько я помню, там нет.
        - Что же делать? - расстроилась Люба.
        - Камин ищи! На камин тоже можно тарелки пристраивать.
        - Хорошо, - обрадовалась Люба. - А вообще-то обидно! Опять все не для инвалидов. Стоя есть. Как я могу стоя есть? Или в руках тарелки держать. Как безрукий Паша это сможет делать?
        - Чего ты, Любовь, хочешь? Служба государственная такая. Там и здоровые-то не все выдерживают, падают после этих фуршетов без задних ног. А ты хочешь, чтоб инвалиды эдакое напряжение выдержали? Что тебе еще рассказать?
        Люба пожала плечами.
        - Ты на выписку сейчас? - спросил Каллипигов.
        Оглядев в последний раз палату, Люба выехала в коридор. Каллипигов заботливо вышагивал рядом.
        - А-а, Любовь Геннадьевна, - приветливо встретил Любу главврач. - Поправились? Вот ва ши документы. Что я могу сказать? Под пули в ближайшее время не бросайтесь, поберегите себя и будущего ребенка. Беременность мы вам сохранили, это была самая сложная задача. Так что рожайте на здоровье, на крестины зовите: с удовольствием придем всем коллективом! А пока отдыхайте, больше проводите времени на свежем воздухе, особенно около воды, питайтесь полноценно. Да что я вам рассказываю, вы женщина грамотная, сами знаете, что нужно вашему ребенку.
        Люба вздрогнула.
        - Вы уверены, что я… что у меня родится ребенок?
        - Куда он денется! - бодро заверил доктор. - Вероятно, придется делать кесарево сечение. Но вы не переживайте, операция эта отработана, все будет хорошо!
        - А вы можете сказать, когда он родится?
        Доктор заглянул в выписные бумаги, приподняв очки на лоб.
        - Срок четыре-пять недель, беременность длится сорок недель, значит, где тут у нас календарь?
        - Спасибо большое, я сама подсчитаю, - поблагодарила Люба, положила на колени документы и выехала в коридор.
        Когда она с помощью Каллипигова оказалась на крыльце, там ее уже поджидали родители и Николай.
        Все сели в машину Николая и поехали в дом, огороженный металлической оградой.
        Там вовсю шел ремонт.
        Хотя Николай уже рассказывал Любе, что через два дня после ее встречи с Путиным к дому подъезжала комиссия, а еще через пару дней прибыла бригада рабочих, Люба не ожидала, что здание за это время так преобразится. Внутри еще шли работы, но крыша уже была покрыта вишневой черепицей, в окна вставлены стеклопакеты, а наружные стены оштукатурены и выкрашены в приятный для Любиных глаз цвет: кофе «три в одном».
        Внутри солидно занимались делами ее друзья: Анжела и Кристина, повязавшись платками, отмывали побелку, горбатый Федя ворочал с рабочими козлы и доски, лишь Паша бездельничал, плясал вприсядку, с придыханием подсчитывая количество лихих коленец.
        После обеда, который приготовила на всю ораву Надежда Клавдиевна, Люба объехала оба этажа и с восторгом обнаружила, что на лестницах проложены металлические уголки для колясок, дверные проемы - широкие, порогов нет вообще. В правом крыле дома Люба нашла выложенную свежим кирпичом шахту для лифта.
        - Откроем в доме музыкальную школу для инвалидов, студию звукозаписи для людей с ограниченными возможностями или театральную студию для даунов вроде Кристины, - мечтала Люба.
        Любины дни шли по установленному распорядку: утром она вместе со всеми занималась ремонтом, после обеда ехала на уроки к Сталине Ильясовне, затем в студию и вечером - в ночной клуб.
        В свободную минуту Люба воспитывала Васю, учила его, как вести себя на приеме в Кремле.
        - Деньги не просить, «рахмат» не говорить, - звонко отзывался Вася на вопрос Любы
«Повтори, чего нельзя делать в Кремле?» и вырывался из ее рук.

24 июня в девять тридцать прибыл черный правительственный лимузин. Первым в машину сел Николай. Вася, наряженный в новенький смокинг фабрики «Салют» (особый восторг у Васи вызывали атласные отвороты и галстук-бабочка), забрался внутрь без шалостей и веселых призывов подать рубль. Последней водитель разместил Любу.
        На Любе был костюм салатового цвета, на руке сверкали путинские часы, на плече висела сумочка цвета топленого молока, на тощих ногах переливались колготки, новенькие туфли утюгами сидели на ступнях.
        - Красавица моя! - утерла слезы Надежда Клавдиевна и тайком перекрестила отъезжающую машину.
        Как во сне въехала Люба в Кремль и с помощью крепких молодых мужчин, везущих ее коляску, оказалась в Георгиевском зале, на ковровой дорожке.
        - Когда на дорожку вступит Владимир Владимирович, езжайте ему навстречу, чтобы встретиться посередине, - предупредили Любу.
        - А если не на середине? - заволновалась Люба.
        - Уж постарайтесь. Не волнуйтесь! При встрече вы можете приветствовать президента легким наклоном головы.
        Но когда Путин пошел навстречу Любе со своей обычной слегка смущенной улыбкой, она вдруг перестала дрожать и обрела наконец-то некоторую ясность мыслей.
        - Здравствуйте, Любовь Геннадьевна, очень рад вас видеть.
        - Здравствуйте, Владимир Владимирович! - сказала Люба.
        - Как себя чувствуете?
        - Отлично!
        - Тогда сначала - небольшая экскурсия по Кремлевскому дворцу. Думаю, вам будет интересно.
        - Путин, дай денежку! - весело сказал Вася, выставив двупалую руку. - Рахмат!
        Люба сделала зверские глаза.
        - Я так понимаю, это тот самый Василий, способный к пению? - засмеялся Путин и пожал протянутую клешню. - А тебя, Василий, уже в музыкальную школу-интернат записали, ты об этом знаешь?
        - Не пойду я в интернат, там бить будут.
        - Кто тебя там бить будет?
        - Воспитатель.
        - Это ты брось! В этой школе педагоги детей не бьют.
        - А ты откуда знаешь? - упорствовал Вася.
        - Я тебе обещаю: бить не будут, - заверил президент. - А если кто тронет, мне сообщи, я лично приду разберусь.
        - Ну ладно, может, и пойду в ваш интернат. А велосипед купишь?
        - Вася! - вскрикнула Люба.
        А Николай незаметно дал ему тычка в бок.
        - Купишь велосипед - честное слово, пойду в школу, - принялся шантажировать Вася.
        - Придется купить, - пообещал Путин. - Но если обманешь, велосипед назад заберу, сам кататься буду.
        - Не обману, - весело пообещал Вася.
        - Заметано! - предупредил Путин. - Тогда на экскурсию?
        - Георгиевский зал - самый большой зал Кремля, - принялась рассказывать экскурсовод, - назван так в честь святого Георгия Победоносца, покровителя русского войска.
        Люба затаив дыхание глядела на огромные золотые люстры, сияющие канделябры, высокие торжественные своды, узорчатый паркет. В Грановитой палате внимательно выслушала рассказ экскурсовода о житиях святых, глядевших на нее с росписей потолка и стен. Радостно засмеялась, увидев в Зеленой гостиной камин. Но экскурсовод сказала, что фуршеты в Зеленой гостиной не проводятся.
        - Пора угощать, Любовь Геннадьевна, - сказал Путин, услышав про фуршет.
        После «бокала шампанского», во время которого Любе пришлось отпить глоток вина, Люба и Путин направились в Представительский кабинет.
        Когда Люба с Путиным вошли в кабинет, оказалось, что он на треть заполнен телекамерами и фотокорреспондентами.
        - На награждении вас орденом Мужества будет присутствовать пресса, - сообщил Любе кто-то из сотрудников.
        Награждение было очень торжественным!
        - Такие люди, как вы, Любовь Геннадьевна, - это гордость России, - сказал Путин в микрофон. - Счастья вам, здоровья. Спасибо вам огромное, что, рискуя жизнью, спасли меня от пули. - И вручил Любе орден и букет цветов.
        По невидимой команде пресса покинула кабинет, но вошли другие люди, которых Люба видела раньше по телевизору.
        - Любовь Геннадьевна, присаживайтесь к столу, цветы вы можете пока отдать мне, - сообщил очередной помощник.
        Люба поехала к столу, неловко скользя по покрытому лаком наборному паркету.
        Когда все расселись за большим столом, Путин стал представлять Любе собеседников.
        - Любовь Геннадьевна, мне сообщили, что вы певица, к тому же боретесь за права инвалидов, поэтому я попросил прийти соответствующих министров.
        - Добрый день, Любовь Геннадьевна, - поздоровались министры.
        - Вот вы-то мне и нужны! - обрадовалась Люба. - Почему у вас в перечне профессий, разрешенных для инвалидов, все сапожники да закройщики? Каменный век! - обратилась она к министру труда.
        - Это не ко мне, - радостно сообщил тот. - Это к министрам образования и соцобеспечения.
        - При чем здесь соцобеспечение? Я не пенсию прошу и не разовую помощь. Я прошу работу. Для инвалида труд - единственная возможность не чувствовать себя ущербным. Поймите, мы такие же люди, как и вы! С такими же желаниями!
        - В общем-то, думаю, можно расширить перечень профессий, - сообщил министр образования.
        - Будем считать, что работой россияне с ограниченными возможностями в ближайшее время будут обеспечены, - подвел итог дискуссии Путин, - давайте о вас конкретно поговорим. Какие у вас планы?
        - Планы у меня творческие.
        - Ну-ну? - заинтересовался министр культуры.
        - Хочу поставить большое шоу из собственных песен с участием инвалидов. Песни уже записаны на студии звукозаписи, есть макеты рекламы. Но нужен сценарий, режиссер, зал. Я собираюсь все это организовать на те деньги, которые вы мне, Владимир Владимирович, передали. Правда, не знаю, с чего начать.
        - Любовь Геннадьевна, боюсь вас огорчить, - прервал Любу Путин, - но на те деньги вы сможете разве только для детсада номер подготовить.
        - Да что вы? - расстроилась Люба.
        - Министерство культуры, конечно, не останется в стороне, - заверил министр культуры. - А если в бюджет будущего года отдельной строкой заложить творчество инвалидов…
        - Видите, Любовь Геннадьевна, и бюджет сейчас скорректируем, - ухмыльнулся Путин. - Поможем Любови Геннадьевне с ее шоу? Часть средств я выделю из своего резервного фонда.
        - Надо помочь, - согласились министры. - Не каждый день у нас такие отчаянные таланты объявляются.
        Завтрак в Малом банкетном зале Люба помнила уже смутно. В памяти остались лишь тяжелые занавеси на окнах и сервиз с позолотой, позолоченными были и ножки хрустальных бокалов, шеренгами стоявших возле Любиных тарелок.

* * *

…Занавес раскрылся, и на пологий спуск выехала Любина коляска. Цветы на свадебном платье Любы, джинсы и розово-белые кроссовки излучали сияние.
        - Христос-младенец в сад пришел, - в полной тишине раздался хрустальный Любин голос, и пространство зала заполнилось лазерными бутонами: голубыми, белыми и розовыми.
        Зрители запрокинули голову, многие подняли руки, пытаясь дотронуться до цветов.
        - И много роз нашел он в нем, - прозвенело над залом, и вступил оркестр.
        Люба медленно съезжала по спуску, который вдруг стал прозрачным, открывшим бегущую под ним воду. С колосников посыпались, кружась в воздухе, бордовые лепестки.
        Сверху опустилось огромное зеркало, встало под углом к залу, но отражался в нем не зал, а луг цветущей лаванды. Люба подъехала к зеркалу, приложила к нему руки, зеркало медленно повернулось вокруг оси, увозя Любу. Когда оно повернулось на сто восемьдесят градусов, на другой его стороне тоже оказался луг, из которого вышел безрукий Паша с крыльями за спиной. Паша встал на краю дорожки, ведущей в зал, посмотрел вверх, медленно поднял обрубки рук, крылья раскрылись, сияя в лучах голубого света.
        Когда затихли последние аккорды и смолк чистый голос Любы, зал еще несколько секунд молчал, словно у всех зрителей разом встал комок в горле.
        А потом Любу подхватил смерч аплодисментов и криков.
        Она наконец-то осмелилась посмотреть в зал. Он оказался черным, как выстланный бархатом ящик фокусника, видны были лишь несколько первых рядов.
        Люба нашла взглядом Путина с супругой, маму и папу, Колю с женой Оксаной.
        Посмотрела на Николая.
        Он незаметно потряс раскрытой ладонью, давая знать, что любит свою невесту без памяти и ждет не дождется, когда они поженятся.
        Люба смотрела на Николая ничего не выражающим взглядом.
        Заиграл оркестр.
        Песня была о странствующем рыцаре, который выпил ядовитой стоячей воды и забыл о своей любимой.
        - Вы так изменились за один оборот земли, - страдальчески выводила Люба.
        А Кристина-даун спускалась вдоль бегущей вниз реки и все никак не могла дойти до Феди, опившегося воды стоячей.
        После окончания программы на сцену по очереди выходили высокопоставленные гости, вручали Любе корзины цветов и говорили, обращаясь к креслу, в котором сидел Путин, о том, что родилась новая звезда, и рождение это является знаковым для России, поскольку демократия и Стабфонд дали возможность раскрыться талантам россиян с ограниченными возможностями, и, несомненно, это только первый шаг, и…
        И Коля смотрел на Любу влюбленными глазами. А на него смотрела законная жена Оксана. Красивая. И вовсе не крашеная, а натуральная брюнетка. И нос у нее - не чета Любиной кнопке: прямой, с легкой благородной горбинкой. И у них наверняка есть дети. И Люба теперь знает, что скажет Коле. Скажет прямо сегодня, сейчас.
        Люба съехала со сцены и подъехала к Николаю.
        - Добрый вечер, - сказала она. - Спасибо, что пришли.
        - Нам с мужем очень понравилось, - воскликнула Оксана. - Представляете, я даже плакала.
        - У вас красивая жена, - сказала Люба Николаю.
        Он смотрел на Любу, не опуская глаз.
        - До свидания, - попрощалась Люба.
        Когда зал опустел, Николай пришел за кулисы и, отыскав Любу, схватил коляску за поручень.

«А ну, отцепись, - возмутилась коляска. - Чего пристал? Сказано тебе: до свидания!
        - Мы давно уже не живем вместе, практически чужие люди, - довольно убедительно сказал Николай.
        - Напрасно, - сказала Люба. - По-моему, твоя жена - неплохая женщина. Как ты мог? Впрочем, уже не важно…
        - Кто бы говорил, - зло бросил Николай. - У самой рыльце в пушку. За дурака меня держала? Спала с Путиным, а теперь святую изображаешь?
        - Я? С Путиным? - Люба засмеялась. - Коля, ты не заболел?
        - Забеременела от другого мужика, да еще меня в чем-то упрекаешь?
        - Ты… ты знаешь, что я жду ребенка? - растерялась Люба.
        - Значит, правда? Не соврал Каллипигов?
        - Он не от Путина. Это твой ребенок…
        - Я тебя любил, я тебе все простил, хотел с чужим ребенком взять, а ты сцены устраиваешь?
        - Коля, я тебя очень люблю, - с трудом сказала Люба. - Если бы мне сказали: выбирай - ты будешь ходить или останешься с Николаем, еще вчера я бы выбрала второе. Но сегодня… Пожалуйста, не приезжай ко мне больше. Ты не волнуйся, ребенка я воспитаю хорошо, в уважении к отцу. Иди, Николай, жена тебя, наверное, заждалась.
        - Любушка, - возбужденно закричали вбежавшие за кулисы Надежда Клавдиевна и Геннадий Павлович. - Пушкин тебя ищет, банкет назначен.
        - Мне пить нельзя, - сказала Люба. - Я жду ребенка.
        - Любушка, доченька, радость-то какая, - вскрикнула Надежда Клавдиевна. И толкнула Геннадия Павловича: - Дед, обними зятя! Коля, поздравляю!
        - А Коля здесь ни при чем, - глядя в лицо Николаю, произнесла Люба. - Ну ладно, мама, поехали. Где банкет?
        Глава 15
        ЛИКВИДАТОР
        - И чего ты, Любушка, надумала дома рожать? - подперев щеку, покачала головой Надежда Клавдиевна. - В Москве такие врачи заслуженные.
        - Хотелось побывать дома, посмотреть на озеро…
        - Да ведь оно в снегу все.
        - Не важно… Так хотелось проснуться в своей комнате от того, что бузина в палисаднике заскрипела от ветра… Мне столько раз в Москве снилось, как огонь гудит в титане. Так хотелось налить чаю из нашего зеленого чайника…
        - Облупился уж весь, надо новый купить.
        - К тому же рядом с вами мне как-то спокойнее.
        - Понятное дело. - Надежда Клавдиевна выдержала паузу и просяще произнесла: - Любушка, может, все-таки вернешься к Коле? Так уж он тебя любит!
        - Мама, сколько можно? Я тебе сто раз объясняла, что решила его не связывать. Он еще встретит здоровую женщину. Зачем ему всю жизнь мучиться со мной?
        Надежда Клавдиевна со вздохом пошла на кухню.

«Колясочка, тебе сегодня никто подозрительный не встретился?» - прошептала Люба.

«Подозрительный?» - заволновалась коляска.

«Мне показалось, когда мы гуляли на земляном валу…»

«Что? Кто?» - заохала коляска.

«Там Каллипигов стоял. Около камней… Меня увидел и сразу спиной повернулся!»

«Каллипигов?! - вскрикнула коляска. - Ликвидировать нас с тобой прибыл».

«А может, показалось?»
        Нет, не показался Любе Каллипигов. Он прибыл в родной город вместе с Любой. Его джип неотступно следовал за Любиной машиной. Каллипигов не собирался ликвидировать ни Любовь, ни коляску. Но его план, составленный верной супругой и соратником Зинаидой Петровной, был не менее зловещим.
        - Каллипигов, я знаю, как поднять твой престиж в глазах объекта, - сообщила Зинаида Петровна после того, как супругу было поставлено на вид за ненадлежащую организацию охраны первого лица государства, повлекшую за собой ранение посторонней россиянки. - Ты должен забрать у Зефировой ребенка, и мы сами его воспитаем! Оформим опекунство, а лучше даже - усыновим. Представляешь, каким будет расположение Путина к нашей семье, когда он узнает, что мы растим его дитя?
        - А Зефирова?
        - Зефировой сообщат, что ребенок умер. Негуманно было бы оставить беззащитного младенца на растерзание банде инвалидов. Я думаю, Путин тоже понимает, какое, с позволения сказать, воспитание может дать его наследнику безногая мерзавка, работающая в ночных клубах. Ты узнаешь, где собирается рожать Зефирова, проведешь работу с главврачом и заберешь маленького Путина. Все понял?
        - Зинаида, ты - гений!
        Вот почему Каллипигов стоял теперь у запорошенных январским снегом камней, на берегу заснеженного озера.
        - Любушка, ты меня не слушаешь, что ли? - позвала Надежда Клавдиевна.
        Люба протянула руку за зеленым эмалированным чайником. И вдруг почувствовала, как внутри ее что-то лопнуло и на стуле, на котором она сидела, стало горячо.
        - Вода какая-то откуда-то, - сказала Люба, поглядев на стул, а затем на чайник.
        Ребенок в утробе яростно заворочался. Живот резало ножом.
        - Мама, вызывай скорую, - клацая зубами, сказала Люба.
        - Батюшки! - вскрикнула Надежда Клавдиевна. И побежала в прихожую - звонить по телефону. - Скорая? Это Зефирова Надежда. Валентина, ты, что ли? Привет, дорогая! Любушка моя рожать надумала. Воды уж отошли. Как - машина на выезде? Далеко? В Поляково уехала? Дак это она когда вернется-то? А нам что делать? Ладно, Валентина, спасибо. Отец! Геннадий! Да оторвись же ты от телевизора! Заводи мотоцикл!
        Золовка Валентина нажала на рычажки телефона и, спешно вытащив из кармана бумажку, набрала номер.
        - У родственницы вашей, Любы Зефировой, отошли воды, - сообщила она в трубку. - Сейчас в родильное прибудет.
        - Спасибо вам огромное! - ответил голос Каллипигова. - Очень хотелось поддержать Любовь в такой час, оказаться рядом в нужную минуту.
        - Мама, я боюсь на мотоцикле, - заволновалась Люба. - Еще растрясет, или перевернемся по льду.
        - Да уж, - нервно согласилась Надежда Клавдиевна. - Поехали пешком. Давайте одеваться, может, по дороге машину поймаем. Гена, неси Любе мои валенки.
        В приемном покое Любе опять показалось, что человек, стоявший к ней спиной, рассматривая список рожениц, похож на Калли пигова.
        Она вцепилась в поручни коляски во время очередной судорожной схватки и вновь взглянула в угол.
        Возле списков никого не было.
        Люба покорно приняла душ, сидя под ним в коляске, полежала на утке, дожидаясь действия очистительного, и только въехала в предродовое отделение и положила на кровать с клеенчатым матрацем чистое белье, как потянуло внизу живота. Тянуло все сильнее, настойчивее, туже… Совсем нестерпимо!
        - Потуги? - спросила прибежавшая на крик Любы акушерка.
        Она приложила руку к Любиному животу и скомандовала:
        - Быстро в родильное!
        Люба, охая, выехала в ярко освещенную лампами, облицованную кафелем комнату. На одном из столов лежала прикрытая простыней уже родившая женщина. Она повернула голову и с удивлением уставилась на Любину коляску и ее тощие неподвижные ноги, торчащие из-под короткой больничной рубахи.
        - Как - инвалид? - услышала Люба мужской голос в коридоре. - И что, на учете не состояла? Явилась со схватками?
        В родильное вошел постаревший, но бодрый Электрон Кимович.
        - Женщина, ваше легкомыслие преступно! - сердито сказал Электрон Кимович Любе. - Постойте-ка… Вы - Любовь Зефирова? Как же вы так, Любовь Геннадьевна, без анализов, без контроля? Мы ведь вас теперь должны отправить в инфекционное отделение. Уж только учитывая ваши заслуги…
        Электрон Кимович развел руками, обращаясь к акушерке:
        - И что прикажете делать? Роженица должна была заранее лечь в отделение, подготовиться к операции. Где анестезиолог? Давай-ка, Любовь, помогу тебе.
        Люба взгромоздилась на кресло. Ноги ее повисли, согнувшись в коленях. Электрон Кимович хмуро покачал головой.
        - Пробную тракцию? - спросила акушерка.
        - А что еще делать? - Электрон Кимович протянул руку к столу с инструментами. - Forceps Obstetrico!
        - Нате, - подала акушерка.
        Люба увидела щипцы.
        - Нет! - закричала она. - Зачем? Сегодня нет никакой первомайской демонстрации!
        - Демонстрация? - удивленно переспросил Электрон Кимович и тревожно приказал акушерке: - Проверьте пульс и давление.

«Здравствуй, Любушка, - старческим голосом продребезжали щипцы. - Вот мы и свиделись! Электрон Кимович рассказывал, ты теперь артистка? А ведь это я тебе родиться помог. Сейчас и дите твое на свет божий извлечем, не сомневайся. Живым или мертвым, а извлечем!» Люба завизжала и закрыла руками нижнюю часть живота. Еще раз закричав, она бессильно опустила голову на кресло и вдруг почувствовала, как какая-то сила распирает ее изнутри, так, что, казалось, хрустнули кости и мягко затрещали мышцы, и в горячем потоке выскользнул ребенок. Выскользнул прямо в руки Любе. Под потолком закружилась карусель из лампочек. В комнату встревоженно заглянул Каллипигов. На его лице была марлевая повязка, но теперь Люба узнала бы его даже со спины.

«Любушка, ликвидируют нас сейчас!» - закричала коляска.
        Люба широко открыла рот и соскочила с кресла, перехватив ребенка с желто-синей волочащейся пуповиной повыше к животу, туда, где на рубахе стоял черный штамп
«родильное отделение».
        Вихляя всем телом, она выбежала в коридор.
        Каллипигов шарахнулся в сторону и замер у стены.
        Люба с грохотом промчалась мимо остолбеневших Надежды Клавдиевны и Геннадия Павловича и выбежала на улицу.
        Поскользнулась на бетонном заледенелом крыльце и спрыгнула на тротуар. Снег обжег голые ноги. Ребенок закряхтел.
        Люба перебежала через посыпанную песком дорогу и помчалась по горячему снегу к озеру.

«Тут должно быть осеннее поле, - вспомнила Люба. - Я должна была бежать по траве, ржавой, как подгоревший на костре ржаной хлеб. Вот и верь после этого снам!»
        На берегу, возле древнего валуна, похожего на старую шкуру овцы, сидел в коляске одноногий инвалид Феоктист Тетюев.
        Он смотрел на озеро, покрытое снегом. Люба остановилась возле него.
        Заросшее седой щетиной, морщинистое лицо Феоктиста напоминало вывернутый говяжий рубец. От ветра по нему катилась слеза.
        - Люба?! Чего с тобой такое?!
        - Родила вроде…
        - Кого?!
        - Не знаю еще…
        Люба отодвинула судорожно сжатые руки от живота.
        - Девка! - радостно сказал Феоктист. - А голая-то чего девка твоя? Ну-ка, давай в ватник завернем. Стой, пуповину тряпкой надо перевязать.
        - Оторви от рубахи на подоле. Она чистая, только что выдали.
        - А ты чего стоишь-то? - сказал Феоктист. - В ногах правды нет. Пуповину сама перекусишь?
        - Ой, нет, я боюсь.
        - Рожала, так не боялась. Э-эх! Ради такого дела…
        Феоктист извлек из кармана флакон одеколона «Троя», набрав полный рот, долго полоскал рот и горло, а затем с горестным видом, но решительно выплюнул на снег.
        Когда пуповина была откушена и перевязана тряпицей, а девочка завернута в ватник, Феоктист несмело попросил:
        - Дай девку подержать?
        Он благоговейно прижал сверток к груди.
        - Надеждой назовешь?
        - Почему? - удивилась Люба. - Лавандой.
        - Что это за имя такое?
        - Феоктист, хочешь быть крестным? Будет у тебя крестница.
        - Крестница? - обрадовался Феоктист. - Да как же это? Я ведь всю жизнь один?
        - А теперь - не один.
        - Спасибо, Люба.

«Любушка!! - заголосила сзади запыхавшаяся коляска. - Еле нашла! Ты чего меня бросила?»

«Ты что, одна приехала?» - засмеялась Люба.

«Сама удивляюсь. Гляжу, Любушка мимо меня бежит! Колеса-то вдруг так меня и понесли. Дите-то где? Девочка? Слава тебе господи! Махонькая такая, а личико-то - вылитый Николай! - возбужденно гомонила коляска. - Любушка, да ведь ты на своих ногах стоишь!»
        - Если я родилась инвалидом, то это вовсе не значит, что я инвалидом и умереть должна, - весело сказала Люба и посмотрела на небо.
        Из жидко-серого оно медленно, словно где-то вверху опрокинули пластиковый стаканчик растворимого кофе, стало прозрачно-коричневым. Тихим и неподвижным, как воды реки, пахнущие прелой осенней листвой. Люба села на корточки и опустила руки в холодную воду.
        - Люба, Люба… - позвал из воды Колин голос.
        - Любушка, - откуда-то издалека кричали Надежда Клавдиевна и Геннадий Павлович.
        Люба улыбнулась и протянула руки к дочке, Лаванде Николаевне.
        notes
        Примечания

1
        Здесь и далее стихи Марины Марзан.