Когда мы покинули Кубу Шанель Клитон
        Шанель Клитон переносит нас на Кубу - Остров свободы, остров любви, где воздух пропитан солеными брызгами океана и всегда светит солнце.
        Беатрис Перес стоит на распутье. Кубинская революция забрала у нее все. Она не знает, что будет завтра. Она зла на то, что происходит сегодня. Она мечтает вернуть свою жизнь. Это ее история. Красивая, дерзкая, смертельно опасная. История о любви и потере. О том, на что мы готовы пойти, чтобы вернуться домой.
        Шанель Клитон вновь удалось изобразить сильную духом женщину, попавшую в водоворот исторических событий, но решившую идти своей дорогой. Читайте новый бестселлер NEW YORK TIMES! Сестры Перес возвращаются!
        «Секс, драма, саспенс. Идеально сочетается с мохито». - People
        «Красивый и глубоко трогательный роман от автора, чьи книги стоят на полках всех любителей исторических романов». - Дженнифер Робсон, автор бестселлера «Платье королевы»
        «Вы не сможете отложить эту книгу». - Cosmopolitan
        Шанель Клитон
        Когда мы покинули Кубу
        Посвящается мечтам, которые просачиваются сквозь пальцы.
        Пусть однажды нам удастся удержать их в руках.
        Chanel Cleeton
        WHEN WE LEFT CUBA
          including the right of reproduction in whole or in part in any form.
        This edition published by arrangement with Berkley, an imprint of Penguin Publishing Group, a division of Penguin Random House LLC.
        
        Пролог
        26 ноября 2016 года
        ПАЛМ-БИЧ
        Вскоре после двенадцати, в ту магическую волнующую пору, когда ночь уже начинает убывать, услужливый человек в темном костюме привозит к воротам роскошной виллы на Палм-Бич изящную корзину с пышным красным бантом. Вручив ее, он так же быстро, как приехал, уезжает на серебристом Rolls-Royse, принадлежащем одному из самых знаменитых жителей острова.
        Корзину забирает женщина. Когда ее вечер подходит к концу, она разворачивает посылку в святилище своей гостиной, оформленной в сочных тонах. Знакомые французские слова все проясняют.
        По щеке скатывается слеза.
        Фольга хрустит в ладони. Прохладное стекло успокаивает кожу, как бальзам. Кажется, что шампанское ожидало ее во льду все эти годы. Она несет бутылку к стойке бара, унизанные кольцами пальцы, дрожа, снимают оплетку.
        Хлопок вылетевшей пробки дерзко разрывает тишину ночи. Уже поздно, но повод слишком значителен, чтобы оставить его без внимания. Скоро ночной покой нарушат другие звуки: звонок телефона, голоса родных и друзей, поздравления с окончанием войны, которая казалась бесконечной. Но это все потом, а сейчас…
        Пузырьки шампанского взрываются у нее на языке. Это вкус победы и поражения, любви и утраты, ночей веселья и упадка в Гаване, дней изгнания в Палм-Бич… Она молча поднимает бокал. Вид собственной руки - руки уже немолодой женщины - до сих пор ей непривычен. «Выдержанная» кожа, которую не разгладит ни один пластический хирург, насмешливо указывает на то, что нет вора более жестокого, чем время.
        Когда она успела так постареть?
        Записки в корзине нет, но и не нужно. Кто мог прислать этот подарок - такой дорогой и так о многом говорящий именно ей?
        Только он.
        Глава 1
        Январь 1960 года
        ПАЛМ-БИЧ
        Чем более успешно женщина коллекционирует предложения руки и сердца, тем более эксцентрическая слава ее окружает. Одно предложение совершенно необходимо для того, чтобы тобой восхищались в приличном (ну, или не очень приличном) обществе. После второго ты становишься желанной гостьей на вечеринках, после третьего приобретаешь легкий ореол таинственности. Четвертое - это уже скандал, а пятое делает тебя легендой.
        Я смотрю на мужчину, стоящего передо мной на одном колене. Как его зовут? От избытка шампанского и дури он вот-вот потеряет равновесие и рухнет. Это двоюродный племянник достопочтенных Престонов, некровный родственник бывшего вице-президента, кузен действующего сенатора. Его смокинг элегантен, состояние, вероятно, довольно скромно (хотя тетушкино завещание вселяет оптимизм), подбородок недоразвит, оттого что Престоны слишком часто женились на Престонах.
        Эндрю? Или Альберт? А может, Адам?
        Мы всего несколько раз виделись на вечеринках вроде этой. В Гаване я была королевой таких праздников, а здесь, на Палм-Бич, вынуждена радоваться, что меня вообще пригласили. Дальний родственник американской знати - это, пожалуй, не такая уж плохая партия. Нищим, как говорится, не пристало быть разборчивыми, а беженцам тем более. Разумно было бы принять это предложение (счастливый пятый номер в моей коллекции) и следом за сестрой Элизой отправиться в святилище законного брака.
        Но какая мне от этого радость?
        Шепоток шуршит по моему платью, у всех на устах мое имя - Беатрис Перес, - спиной я чувствую тяжесть любопытных взглядов, слова ползут ко мне, цепляются за мой подол, срывают с моей шеи фальшивые бриллианты и швыряют их на пол.
        Вы только поглядите на нее!
        Высокомерная, как вся их семейка! Пора бы им уже понять, что здесь не Куба!
        Посмотрите на ее бедра, на ее платье!
        - Разве Пересы не все потеряли? Разве Фидель Кастро не национализировал сахарные плантации ее отца?
        - Есть ли у нее стыд?
        Я широко улыбаюсь: моя улыбка лучезарнее, но не подлиннее моих бриллиантов. Не останавливая взгляда ни на Александре, который похож на сухопутного человека, оказавшегося в шторм на корабле, ни на блюстителей светских порядков, которые мечут в меня громы и молнии, я нахожу в толпе Изабеллу и Элизу. Мои сестры стоят в углу с бокалами шампанского в руках, своим видом напоминая мне о том, что никогда и ни перед чем не нужно сгибаться.
        Я храбро смотрю на Элистера.
        - Спасибо, но я вынуждена отказаться.
        Я стараюсь придать своему тону непринужденность, показывая, что воспринимаю все это как шутку, причем пьяную. Надеюсь, так и есть? Люди ведь не влюбляются и не делают предложение одним махом? В любом случае ситуация… неловкая.
        Бедный Артур, похоже, ошарашен моим ответом. Может, он и не шутил.
        Постепенно он приходит в себя. Беззаботная улыбка, которая была на его лице до того, как он упал на колени, возвращается, став еще шире. По-видимому, он вернулся в естественное для него состояние полной удовлетворенности собой и своим миром. Я протягиваю ему руку, он хватается за нее липкой ладонью и, качнувшись, встает. С его губ срывается звук, похожий на хрюканье.
        Он прищуривается. Его глаза теперь на одном уровне с моими. Ну или почти на одном: туфли, позаимствованные у Изабеллы, добавляют мне пару дюймов.
        Блеском во взгляде Элек напоминает ребенка, который собирается устроить зрелищную истерику в отместку за то, что у него отняли любимую игрушку.
        - Позвольте предположить: на Кубе остался кто-то, к кому вы неравнодушны? - спрашивает он так едко, что я кожей ощущаю покалывание.
        На моем лице снова вспыхивает унаследованная от матери бриллиантовая улыбка. Блеск ее острых граней предупреждает: не подходи, я тоже умею кусаться!
        - Вы почти угадали, - лгу я.
        Презрительное фырканье, вздохи и шелест платьев, сшитых на заказ, свидетельствуют о том, что общество отвратило от меня свое высокое внимание. Ведь теперь один из них уже не стоит, преклонив колено, перед какой-то выскочкой, чье присутствие они вынуждены терпеть. Денег и влияния у нашей семьи достаточно (в Америке сахар почти так же прибылен, как на Кубе), чтобы нас нельзя было просто отрезать, но далеко не достаточно, чтобы местная светская публика не смотрела на нас, как стая лоснящихся волков на кусок мяса. По милости Фиделя Кастро мы столько потеряли, что уже за это я вонзила бы нож в его сердце.
        Вдруг стены зала становятся для меня слишком тесными, освещение слишком ярким, лиф слишком тугим.
        Прошел уже почти год с тех пор, как мы покинули Кубу. Изначально мы думали, будто отлучаемся на каких-нибудь несколько месяцев, однако потом мир понял, что Фидель Кастро сделал с нашим островом, и Америка приняла нас в свои любящие объятия. Почти.
        Я окружена людьми, прячущими презрительное нежелание меня видеть за вежливыми улыбками и неискренними изъявлениями сочувствия. Они воротят от нашей семьи свои патрицианские носы, потому что мы не жили здесь со дня открытия Америки и не из Англии сюда приплыли. Моя кожа чересчур темная, манера речи выдает во мне иностранку, я чересчур католичка и фамилия у меня чересчур кубинская.
        Пожилая женщина, и цветом, и чертами лица похожая на моего несостоявшегося жениха, молниеносно приблизилась к нам и увлекла его за собой, смерив меня уничтожающим взглядом, который, по ее замыслу, должен был сбить мою «спесь». Через секунду я, окутанная шлейфом ее духов «Живанши», вновь остаюсь одна.
        Будь на то моя воля, наша семья не ездила бы на подобные вечеринки, не пыталась бы снискать расположение местного общества. Но дело не в том, чего хочу я. Дело в моей матери, в моих сестрах, в том, что отцу нужны связи, чтобы расширить свою деловую империю и защитить нас от новых ударов.
        И, конечно же, как всегда, дело в Алехандро.
        Подобрав край платья, чтобы не порвать тонкую ткань, я направляюсь к одному из балконов. Проскальзываю в открытые двери бальной залы и ступаю на каменную террасу. Мой подол подхватывает бриз. Чувствуется легкая прохлада, ясное небо усыпано звездами, светит полная луна. Вдалеке монотонно рокочет океан. Это звук моего детства и моей юности, манящий меня, как пение сирен. Я закрываю глаза, которым вдруг стало горячо, и представляю себя на другом балконе, в другой стране, в другие времена. Что, если махнуть рукой на эту вечеринку и отправиться на пляж: сбросить неудобные туфли, пройти, подгибая пальцы, по песку, намочить лодыжки в океанской воде?
        По щеке скатывается слеза. Я никогда не думала, что человек может так тосковать по месту.
        Отерев лицо тыльной стороной руки, я перевожу взгляд за балюстраду, на пальмы, качающие листьями.
        Какой-то мужчина стоит, опершись о перила. Одна половина его лица скрыта темнотой, другая освещена лунным лучом. Он высокий, волосы светлые, с оттенком рыжего. Руки широко расставлены, плечи натягивают сшитый по мерке смокинг.
        Я делаю шаг назад, он поворачивается.
        Я застываю.
        Вот это да!
        Чем чаще ты слышишь от окружающих, что ты красива, тем меньше для тебя значат эти слова. В чем заключается «красота»? Если кто-то считает черты твоего лица приятными, это ведь только дело его вкуса! «Красота» не соотносится напрямую с другими качествами: с тем, насколько человек умен, интересен, смел. И все-таки…
        Этот мужчина красив. Потрясающе красив.
        Он стоит как на портрете, написанном широкими сочными мазками. Его лицо, словно бы обессмерченное свободными движениями кисти, кажется мне лицом бога, сошедшего на землю, чтобы вмешаться в людские дела.
        Этот мужчина раздражающе красив.
        Он производит впечатление человека, которому не приходилось беспокоиться о том, будет ли у него крыша над головой и не умрет ли его отец в клетке с восьмью другими заключенными. Он явно никогда не спасался бегством из единственного известного ему мира. Нет, он из тех, кому твердят, что они совершенство, с момента пробуждения и до тех пор, пока голова не коснется подушки.
        Он тоже меня заметил.
        Золотой Мальчик прислонился к балюстраде, большие руки скрещены на груди. Его глаза начинают путешествие по мне: от темных волос, над которыми мы с Изабеллой, проклиная отсутствие служанки, колдовали целый час, взгляд переходит на мое лицо, от лица на грудь, открытую глубоким декольте, на безвкусные фальшивые бриллианты (из-за них я сама вдруг начинаю казаться себе дешевкой, самозванкой), потом на талию и бедра.
        Я делаю еще один шаг назад.
        - Могу ли я называть вас кузиной?
        Его слова остановили меня, как если бы он рукой удержал меня за пояс. Видимо, Золотой Мальчик привык без всякого труда подчинять других своей воле.
        Ненавижу подобных людей.
        Такая манера речи, как у него, в этой стране, насколько я успела заметить, служит своеобразным эквивалентом денег. Он говорит ровно, хрустко, без намека на акцент - по крайней мере на тот, который нежелателен. В голосе этого человека чувствуется уверенность в том, что каждое его слово собеседник впитает, как губка.
        Я вздергиваю бровь.
        - Простите?
        Он отталкивается от перил, длинные ноги пересекают разделяющее нас расстояние. Когда он останавливается, мне приходится задрать голову, чтобы посмотреть ему в глаза.
        Они голубые, как вода в глубоких местах возле гаванской набережной Малекон.
        Не прерывая зрительного контакта, он едва дотрагивается большим пальцем до моего безымянного пальца без кольца. Это прикосновение резко развеивает тот сон, который на протяжении нескольких часов навевал на меня скучный вечер. Он кривит рот в улыбке, вокруг глаз появляются маленькие морщинки. Приятно видеть, что и у богов есть недостатки.
        - Эндрю - мой кузен, - объясняет он таким тоном, будто мое недоумение кажется ему слегка забавным.
        Именно слегка. По моим наблюдениям, те богачи, которые действительно по-прежнему богаты, умудряются строго дозировать веселость: как будто бы еще чуть-чуть, и это был бы ужасно дурной тон.
        Эндрю. Вот, значит, как зовут того, от кого я получила пятое предложение руки и сердца. А тот, кто стоит сейчас передо мной? У него, вероятно, тоже есть имя, причем довольно громкое. Интересно, он сам Престон или, как Эндрю, связан с этим семейством дальним родством?
        - Мы все затаив дыхание ждали вашего ответа.
        Опять в его тоне слышится легкая насмешка - опасное оружие, если правильно заточить. Здесь все умеют быть колкими, только он, как мне кажется, смеется вместе со мной, а не надо мной - это приятная перемена.
        Я вознаграждаю его улыбкой, слегка смягчив ее острые края:
        - Ваш кузен превосходно владеет искусством собирать вокруг себя толпу и умеет выбрать для этого самое подходящее время.
        - Кроме того, у него замечательный вкус, - отвечает Золотой Мальчик любезно, даже слишком любезно, и тоже улыбается - еще ослепительнее, чем раньше.
        Он и до сих пор был красив, а сейчас это стало просто неприлично.
        - Верно, - соглашаюсь я.
        Ложная скромность мне здесь ни к чему: если сама за себя бороться не будешь, кто будет? Он еще чуть сильнее подается ко мне, как будто хочет доверить какой-то секрет.
        - Неудивительно, что вы привели всех в бешенство.
        - Кто? Я?
        Он усмехается. Этот низкий звук соблазнителен, как первый глоток рома, согревающий тебя изнутри.
        - Вы знаете, какое впечатление производите на людей. Я наблюдал за вами в бальном зале.
        Почему я его не заметила? Такие люди обычно в толпе не теряются.
        - И что же вы увидели? - спрашиваю я, раззадоренная тем, как упорно он не отводит взгляда.
        - Вас. - Мое сердце начинает биться чаще. - Только вас, - говорит он в меру громко, чтобы океан и ветер не заглушали его.
        - А я вас не видела, - произношу я хриплым голосом, который как будто бы принадлежит не мне, а кому-то, кого все это вывело из равновесия.
        Я тоже не отвожу взгляда. Его глаза слегка расширяются, на щеке появляется ямочка - еще один маленький дефект, который, правда, воспринимается скорее как изюминка.
        - Вы умеете заставить мужчину почувствовать себя особенным.
        Я сжимаю пальцы, чтобы не поддаться искушению и не дотронуться до его щеки.
        - Подозреваю, вам многие дают такую возможность.
        Он опять улыбается.
        - Вы угадали.
        Я встаю с ним рядом, и теперь мы плечом к плечу глядим в небо. Он искоса смотрит на меня.
        - Так, значит, это правда?
        - Говорят, в Гаване вы правили, как королева.
        - В Гаване королев нет. Там есть только тиран, который метит в короли.
        - То есть вы не в восторге от революционеров?
        - Смотря каких революционеров вы имеете в виду. От некоторых бывает кое-какая польза. Но Фидель и ему подобные - это стервятники, пожирающие Кубу, как падаль. - Я делаю шаг вперед и чуть в сторону. Пышный подол моего платья задевает его элегантные брюки. Он у меня за спиной, я шеей чувствую его дыхание, но не оглядываюсь. - Президента Батисту действительно нужно было свергнуть. Теперь бы только избавиться еще и от тех, кто это сделал.
        Я оборачиваюсь. Его взгляд заострился: ленивое любопытство сменилось чем-то б?льшим.
        - А кого же, по-вашему, нужно поставить на их место?
        - Лидера, который будет заботиться о кубинцах, о их будущем. Который захочет вытащить Кубу из-под американского ярма. - То, что мой собеседник американец, меня не смущает. Я не одна из них и притворяться не собираюсь. - Кубе нужен тот, под чьим руководством ее экономика перестанет зависеть от сахара, - прибавляю я, противореча позиции нашей семьи. (Тростниковые плантации обогатили нас, но отрицать разрушительное воздействие сахарного бизнеса на наш остров невозможно, хоть мой отец и пытается это делать.) - Нужен лидер, который даст нам подлинную демократию и свободу.
        Он молчит, еще раз окидывая меня оценивающим взглядом. Не знаю, от ветра ли или от его дыхания на моей коже, но по мне пробегают мурашки.
        - Вы опасная женщина, Беатрис Перес.
        Мои губы изгибаются в улыбке. То, что он знает мое имя, да еще и назвал меня «опасной женщиной», слегка льстит мне, хоть я отчаянно борюсь с приятным ощущением.
        - Опасная для кого? - спрашиваю я дразняще.
        Он не отвечает, но в этом и нет необходимости. Опять улыбка, опять ямочка на щеке.
        - Готов поспорить, что за вами тянется шлейф из разбитых сердец.
        Я пожимаю открытыми плечами, кожей чувствуя его взгляд.
        - Мне делали предложение разок-другой. Ну или четыре.
        - Наследники ромовых империй и сахарные бароны или косматые бородатые борцы за свободу?
        - Скажем так: у меня широкий вкус. Однажды я поцеловала Че Гевару.
        Не знаю, кто сейчас больше удивлен: мой собеседник или я сама. Понятия не имею, зачем я сказала то, что хранила в тайне даже от собственной семьи, совершенно незнакомому человеку. Наверное, чтобы его потрясти. Американцев так легко шокировать! Еще, вероятно, мне захотелось показать ему, что я не какая-нибудь дурочка, едва начавшая выходить в свет. Я делала и видела такое, чего он даже представить себе не может. То, насколько далеко я зашла, думая, что освобождаю отца из ада Че Гевары - тюрьмы Ла Кабанья, - история довольно впечатляющая. Сейчас я содрогаюсь при мысли о том, какая это была самонадеянность со стороны молодой девушки - воспринимать свой поцелуй как средство спасения жизни.
        - И как вам? Понравилось? - спрашивает Золотой Мальчик.
        Его лицо непроницаемо, как умная маска, которая оказывается на месте в нужный момент. Я не могу понять, шокирован ли он или ему меня жаль. Мне его жалость была бы куда неприятнее, чем презрение общества.
        - Что понравилось? Поцелуй?
        Он кивает.
        - Я охотнее перерезала бы ему горло.
        Надо отдать Золотому Мальчику должное: он не морщится от моего кровожадного ответа.
        - Тогда зачем вы его поцеловали?
        Я удивляю себя и, возможно, его тоже, решив не увиливать от правдивого ответа:
        - Я устала от того, что со мной происходило. Мне захотелось взять судьбу в свои руки, спасти человека.
        - Удалось?
        Во рту ощущается пепельный вкус поражения.
        - В тот раз - да.
        Мощная эмоциональная волна приносит воспоминание о другом человеке, которого я спасти не смогла: вот машина, визжа тормозами, останавливается перед огромными воротами нашего дома, вот открывается дверца, и еще не остывшее тело моего брата выпадает на землю, пятная кровью ступени, на которых мы в детстве играли. Я рыдаю, обнимая его голову.
        - Это действительно так плохо, как все говорят? - Тон моего собеседника стал почти невыносимо мягким.
        - Хуже.
        - Не могу себе такого вообразить.
        - Конечно. Вы не представляете, как вам повезло, что вы родились в это время и в этом месте. Если у вас нет свободы, у вас нет ничего.
        - И что бы вы посоветовали человеку, чья свобода закончится через несколько минут?
        Я усмехаюсь.
        - Бежать.
        По его лицу пробегает тень улыбки, но он явно не принял мой ответ за чистую монету. Своей способностью видеть не только фасад он начинает нравиться мне еще больше.
        - Ценить каждую оставшуюся секунду, - говорю я.
        Мне хочется спросить, как его зовут, однако гордость меня останавливает. Гордость и страх.
        Такой роскоши сейчас не место в моей жизни.
        Моргнув, я вижу протянутую ладонь.
        - Потанцуете со мной?
        Я сглатываю, во рту вдруг становится сухо. Я изучающе смотрю на Золотого Мальчика, стараясь не показывать, что сердце в груди грохочет, а рука так и тянется к нему.
        - Почему-то ваши слова звучат скорее как вызов, чем как приглашение.
        На пустой балкон просачивается музыка - слабый фон вечеринки.
        - Разрешите пригласить вас на танец, Беатрис Перес - девушка, целующая революционеров и похищающая сердца.
        То, что он так неумеренно любезен, очень даже нравится мне. Я качаю головой, на моих губах играет улыбка.
        - Об украденных сердцах я ничего не говорила.
        Он улыбается мне в ответ, и я чуть не зажмуриваюсь, как от яркого электрического света.
        - Зато я говорю.
        Разве у меня может быть хоть какой-то шанс?
        Он делает шаг вперед, снова уничтожив расстояние между нами. Мои ноздри улавливают аромат одеколона, глаза оказываются на уровне белоснежного треугольника рубашки. Его ладонь ложится на мою талию, и сквозь ткань платья я ощущаю тепло. Другой рукой он берет мою руку, наши пальцы переплетаются.
        Следуя за ним в танце, я чувствую, как сердце переворачивается в груди. Двигается он естественно и уверенно, что неудивительно. Мы не разговариваем, но это и не нужно. Слова показались бы слишком поверхностными и недостаточно интимными по сравнению с тем разговором, который ведут наши тела, шурша одеждой и заставляя кожу ощущать следы легчайших прикосновений.
        Если ты коллекционируешь предложения руки и сердца, все считают тебя кокеткой. Когда-то давно я, может, и правда кокетничала; сейчас это кажется мне неестественным. Я нахожусь на полпути между девушкой, которой была, и женщиной, которой хочу стать.
        Песня заканчивается, тут же начинается другая. Наш танец, рождавший ощущение бесконечности, закончился в мгновение ока. Партнер отстранился от меня, слегка подняв и тут же опустив плечи. Я чувствую холодный воздух между нами, моим пальцам не хватает его пальцев. Шок от нашего разделения ощущается удивительно остро.
        Я смотрю ему в глаза, готовясь отразить атаку предстоящего флирта. Наверное, сейчас Золотой Мальчик пригласит меня на обед или ужин, скажет, что я превосходно танцую, в его взгляде будет ощущаться жар. Романтические связи мне сейчас не нужны, хотя на какое-то время связать себя с этим мужчиной было бы, наверное, очень приятно.
        - Спасибо за танец, - улыбается он и уходит.
        Я смотрю ему вслед, уверенная, что он обернется.
        Но он не оборачивается.
        К моему удивлению, он исчезает в бальном зале, возвращаясь в мир, где ему, очевидно, и место. Проходит несколько минут, прежде чем я тоже нахожу в себе силы, чтобы вернуться под яркие люстры, к не менее блистательному обществу.
        Вот я вошла. Изабелла стоит в сторонке. Элизы не видно. Когда я спрашиваю, где она, Изабелла отвечает:
        - Поехала домой. Ей стало нехорошо.
        К нам подходит один из официантов, обносящих гостей шампанским. По залу пробегает шепот. Заслоняя рты руками, все повторяют чьи-то имена. Это затишье перед сенсацией.
        Мне любопытно узнать, какая сплетня так заинтересовала собравшихся, и я нахожу в толпе Золотого Мальчика, чтобы…
        Он стоит рядом с оркестром. С ним пожилая пара и еще какая-то женщина.
        Вот это да!
        Искать у нее недостатки не стоит: это бессмысленно и окажется не в мою пользу. Ее предки явно приплыли в Америку на огромном корабле в числе первых поселенцев, ее светлые волосы и тонкие черты лица идеально дополняют внешность Золотого Мальчика. Платье на ней - последний писк моды, а бриллианты точно не фальшивка. На губах милая улыбка.
        Почему бы ей не улыбаться?
        Вместе со всеми я поднимаю бокал за счастливую пару: отец невесты только что объявил о помолвке дочери с Николасом Рэндольфом Престоном III. Он не просто один из Престонов, он тот самый Престон - сенатор, который, по слухам, однажды может стать президентом.
        Наши взгляды встречаются. Я должна была за милю почуять, кто он такой!
        Все в жизни в конечном счете подчиняется времени: в декабре 1958 года твой мир - это вечеринки и магазины, 1 января 1959 года - это солдаты, ружья и смерть. Ты встречаешь на балконе мужчину и на секунду забываешься, но тебе тут же напоминают о том, как переменчива судьба.
        Я осушаю бокал шампанского одним махом, хотя это не совсем подобает леди.
        А потом я вижу его - того, ради кого сюда пришла, - и все остальное перестает для меня что-либо значить.
        В отличие от Николаса Престона этот человек маленький и толстый. Его нос выглядел бы уместнее на более крупном лице, на макушке наметилась лысина. Смокинг он носит так, будто вот-вот задохнется. Как мне удалось выяснить, на подобные вечеринки его приглашают только по одной причине: здешние благотворители обожают его жену, чья девичья фамилия передается по залу почтительным шепотом. А он сам, муж, явно предпочитает держаться в тени. Все в нем подтверждает те сведения, которые я получила: это человек, который не побоится, если надо, закатать рукава и испачкать руки. Ему нравится двигать сильных мира сего, как пешки по шахматной доске.
        Его фамилия Дуайер, он из латиноамериканского отдела ЦРУ.
        Когда Николас Рэндольф Престон III - сенатор и без пяти минут женатый мужчина - спросил, что бы я сделала, если бы у меня осталось всего несколько минут свободы, я солгала. Одним моментом я бы действительно насладилась, зато потом боролась бы изо всех сих, чтобы больше у меня ее никогда не отнимали.
        Как ни приятно танцевать с принцами под луной, у меня здесь есть дело поважнее. Я должна встретиться с человеком, который поможет мне отомстить за моего брата Алехандро и убить Фиделя Кастро.
        Глава 2
        Тот же балкон. Другой мужчина. Тот же оценивающий взгляд, только без искры восхищения и без блеска привлекательности. Хотя музыка по-прежнему доносится из зала, танцевать мы точно не будем.
        - Насколько я понимаю, у нас общий враг, - говорит мистер Дуайер.
        На его грубо обтесанном лице осторожная маска. Он оглядывает меня с ног до головы, причем делает это профессионально. Передо мной настоящий шпион: сосредоточенный, твердый, способный приспособиться к любой ситуации.
        ЦРУ играет в жизни Латинской Америки кровавую роль. В кругах, где я теперь вращаюсь, став преемницей погибшего брата, ходят слухи об участии разведки США в таких событиях, как переворот в Гватемале.
        - Да, - говорю я.
        - И вы думаете, вы можете с ним что-то сделать?
        Дуайер достает из золотого портсигара тонкую сигарету. Щелкает зажигалка, тоже золотая, с гравировкой, и бумага начинает потрескивать. В воздух поднимается первое облачко дыма. Головокружительный запах табака наполняет балкон, смешиваясь с ароматом духов, которые я нанесла на запястья.
        - Да.
        Может показаться, что сейчас на этом балконе уместнее стоять не мне, двадцатидвухлетней девушке, а кому-нибудь вроде моего отца - человеку, всю жизнь посвятившему преумножению своей силы и власти. Но на самом деле именно мой возраст и мой пол превращают меня в эффективное оружие. Нужен кто-то, кто сможет подобраться к Фиделю близко, заинтересовать его и при этом не вызвать никаких подозрений. А разве власть имущие относятся к кому-нибудь менее серьезно, чем к женщинам, тем более молоденьким? Кроме того, Фидель, как известно, падок на женскую красоту - это один из его многочисленных пороков.
        - В Гаване вы были связаны с повстанцами, - говорит Дуайер, и в его жестком взгляде читается неодобрение.
        Отношения ЦРУ с бывшим кубинским президентом Батистой были, мягко говоря, запутанными. На протяжении долгого времени мы, то есть я и мне подобные, осложняли их, как могли, создавая американской разведке заслуженные проблемы.
        Однако на войне порой складываются странные союзы.
        - Да, - отвечаю я.
        - Из-за брата?
        Возможно, Дуайер рассчитывает обескуражить меня своей осведомленностью, но я не удивлена, что они знают о смерти Алехандро и о его участии в революции. Американцы много лет вмешивались в дела Кубы, и их махинации были на руку таким, как Батиста.
        - Поначалу да, - отвечаю я сухо.
        По морщинам Дуайера расползается улыбка. Это движение кажется неестественным для его малоподвижного лица.
        - Мисс Перес, вы попросили о встрече, и если хотите убедить меня в том, что это не напрасная трата времени, то можете начинать.
        На Кубе люди страдают и гибнут, а этот человек стоит передо мной в смокинге и лениво обдумывает государственный переворот, покуривая сигарету. Оттого что он, похоже, получает удовольствие от процесса, ситуация выглядит еще оскорбительнее.
        - Вы бы не согласились со мной встретиться, если бы не были на грани отчаяния, - говорю я и с каждым словом чувствую себя увереннее. - Раз сейчас вы здесь стоите, значит, вам нужен нестандартный способ подобраться к Фиделю, потому что все ваши дипломатические поползновения встретили с его стороны решительный отпор. Я рискую всем: своей репутацией, репутацией семьи, даже жизнью. И это ваша задача - объяснить мне, что вы нужны мне больше, чем я вам. Я запросто могла бы найти мужчину, который наденет мне кольцо на палец и купит особняк, а весь мир пускай себе горит. У вас же не все так просто: коммунисты дышат в затылок, и, если Латинская Америка погибнет, вам тоже не сносить головы. Это в ваших интересах - что-то сделать с пороховой бочкой, которая находится в девяноста милях от вашего берега. Это вам нужна Куба. И я. Давайте не будем недооценивать интеллекта друг друга, делая вид, что не понимаем этого.
        Дуайер склоняет голову, окутанную табачным дымом, в насмешливом выражении почтения.
        - Эдуардо прав: у вас не просто милое личико.
        Эдуардо Диас, сын друга моего отца, организовал для меня эту встречу. Он один из тех, кто помог нашей семье акклиматизироваться в Соединенных Штатах.
        Дуайер затягивается.
        - Хорошо, начнем разговор по-другому. Почему вы считаете, что сможете приблизиться к Кастро?
        - Потому что он мужчина.
        Разве этого не достаточно? Если в моей коллекции уже пять предложений руки и сердца, то, наверное, я имею некоторое представление о том, как обращаться с противоположным полом.
        - Вы с ним знакомы? Он был в числе ваших поклонников?
        Я в очередной раз убеждаюсь, что моя слава идет впереди меня.
        - Нет, он не имел такого удовольствия. Зато несколько раз я виделась с Че Геварой.
        - И Гевара вам доверяет?
        Я позволяю себе очень неизящно фыркнуть.
        - Вряд ли. Думаю, ему вообще нет до меня особого дела, но это ведь хорошо, не так ли? Для них я девушка из светской хроники, одна из пресловутых сахарных королев. Таких, как я, они презирают, но устоять против нас не могут. Угрозы во мне они не увидят, а досадить моему отцу непременно захотят. Это следует из раздутости их эго и неприязни к семье, на которую указывает моя фамилия. К тому же…
        Я замолкаю: договаривать нет смысла. Что революционеры, что тираны - все они в конечном счете мужчины, и руководит ими не интеллект.
        Дуайер еще раз окидывает взглядом подчеркнутые изгибы моего тела. От него не укрывается то, что для нашей семьи настали не лучшие времена: платье не самое модное, туфли подобраны плохо, на шее блескучие стекляшки.
        Какую бы горделивую позу я ни приняла, я тоже кое в чем заинтересована, и он это знает.
        - И как вы предполагаете к нему подобраться? Для этого вам нужно вернуться на Кубу?
        Он дразнит меня, как ребенка конфеткой. Чего бы я только не отдала, чтобы вернуться в то единственное место на земле, где я чувствую себя как дома! Чтобы встретиться с друзьями и родственниками, чтобы прекратилось бесконечное ожидание.
        - Наверное, - говорю я. - Или можно дождаться, когда он приедет сюда с дипломатическим визитом.
        Кастро уже приглашали в Штаты в апреле, через три месяца после прихода к власти. Президент Эйзенхауэр, к своей чести, его не принял, зато он встретился с вице-президентом Никсоном, и, судя по тому, что Дуайер стоит сейчас передо мной, встречу нельзя назвать удачной.
        - Кастро - человек не безрассудный. Жизнью, во всяком случае, рисковать не станет. Добраться до него, даже с вашими чарами, будет нелегко.
        - Легкость мне и не нужна. Мне нужен шанс.
        - А о возможном провале вы подумали? Его охрана, если поймает вас, может убить. И, вероятно, убьет. Ваша фамилия не везде вас защитит. К этому вы готовы?
        - В случае провала меня убьют. Уверяю вас, я понимаю. Я бы не стала в это ввязываться, если бы не знала, каковы ставки.
        - Не думал я, что вы идеалистка.
        Слово «идеалистка» звучит у него как ругательство.
        - И правильно делали.
        - Ваш брат…
        - О брате я ни с кем не говорю. Этого вы от меня не добьетесь.
        Алехандро первым увидел трещины в той жизни, которой мы жили на Кубе до революции, и вслух сказал о них за обеденным столом. Он был возмущен тем, что наша семья наслаждается комфортом, когда вокруг столько людей страдает. Вступив в Федерацию студентов университетов Кубы, Алехандро присоединился к движению сопротивления и принял участие в штурме президентского дворца, после чего отец от него отрекся. Большинство кубинцев смотрели на своего тогдашнего правителя сквозь отрицательную линзу, но наша семья предпочитала дружбу с Фульхенсио Батистой как с неизбежным злом.
        Всю жизнь я везде следовала за Алехандро. Его гнев становился моим гневом, его мечты становились моими мечтами, его надежды - моими надеждами. Его смерть стала моей смертью.
        Мы оставили Алехандро на Кубе, в склепе среди многочисленных родственников, под землей, на которой теперь хозяйничают его убийцы.
        Я делаю глубокий вдох.
        - Так вы заинтересованы в моей помощи?
        Дуайер бросает сигарету на пол и гасит носком туфли.
        - Может быть. Мы с вами свяжемся.
        Отрывисто кивнув, он уходит. Я остаюсь на балконе одна, между надеждой и отчаянием.
        После замужества Элизы в доме с родителями остались только Изабелла, Мария и я. Мария ходит в школу, а мы с Изабеллой не знаем, куда девать время. Занимаемся благотворительностью и церковными делами, я вот втянулась еще и в «факультативную» политическую деятельность. И все-таки наша жизнь кажется мне бесцельной. Я пытаюсь добиться от отца, чтобы он разрешил нам поступить в университет, и предлагаю помощь в возрождении нашей сахарной компании, почти уничтоженной революцией Фиделя.
        Восемь месяцев назад на Кубе был издан закон об аграрной реформе, который ограничил площадь частных земельных владений, чтобы перераспределить «излишки» или просто конфисковать их в пользу правительства. Один росчерк пера разрушил все, что семьи, подобные моей, строили веками. Но это еще не самое страшное: судя по слухам, долетающим до нас из нашей страны, тысячи моих соотечественников томятся в тюрьмах, подвергаются пыткам, погибают.
        - Будьте осторожны.
        Услышав этот голос, я вздрагиваю и оборачиваюсь. Оборачиваюсь медленно: отчасти из женского тщеславия, но прежде всего, чтобы голова успела проясниться.
        Хотя теперь я знаю, кто он, и знаю о его предстоящей женитьбе, он не стал менее блистательным. Единственное, что сейчас портит его красивое лицо, - это хмурый взгляд, направленный на меня.
        - Дуайер из тех, кого нежелательно настраивать против себя, - говорит Николас Престон предостерегающе.
        При том, какое влиятельное положение он занимает в правительстве, я не удивляюсь знакомству Престона с человеком из ЦРУ. Увидев в его глазах интерес, не удивляюсь я и тому, что в разгар праздника по случаю своей помолвки он проследил за мной, когда я исчезла из бального зала. Мне неприятны его слова, его предостерегающая интонация и то, что он считает, будто меня нужно оберегать.
        - Я сама в состоянии о себе позаботиться.
        - Пожалуй. И все же это не значит, что вам не следует осторожнее выбирать для себя компанию. Дуайер не постесняется использовать вас в своих целях и не станет слишком беспокоиться о вашей судьбе. С ним шутки плохи.
        - А я и не шучу.
        Слова Николаса Престона напоминают мне то, что говорят мои родители: ставя передо мной барьеры, они напоминают мне о статусе нашей семьи, о необходимости выгодного замужества, о важности продвижения по общественной лестнице.
        Он делает шаг вперед, я слегка наклоняю голову набок и пристально смотрю на него.
        - Разве здесь вы должны сейчас быть, сенатор Престон? Ваша невеста вряд ли будет довольна тем, что вы озабочены делами другой женщины. Тем более такой, как я.
        В этом тихом островном городке я слыву скандальной особой.
        Когда я произношу слово «невеста», его щека нервно дергается, а от слова «озабочены» он содрогается всем телом. Я улыбаюсь, показывая зубы.
        - Я ведь уже сказала вам, что могу позаботиться о себе сама.
        Воцаряется тишина. Он сухо кивает. От непринужденности, которая была между нами раньше, не осталось и следа.
        - Разумеется. Извините за вмешательство. - В его тоне слышится насмешка, а изгиб губ словно бы говорит: «Я тоже кусаюсь». - Вы правы: моя невеста меня ждет.
        Оставив за собой последнее слово, причем очень эффектное, он опять показывает мне спину. Опять я наблюдаю редкое явление: мужчина от меня уходит.
        Ни над одним из пяти предложений руки и сердца я даже не задумалась всерьез: те господа казались мне достаточно приятными или компенсировали свою неприятную внешность хорошим состоянием, но никто из них не заставил меня что бы то ни было почувствовать.
        Они не пробирались ко мне под кожу и не будоражили меня.
        Это сделал Николас Престон.
        Глава 3
        - Как вчера все прошло? - тихо спрашивает меня по-испански Эдуардо Диас, обводя переполненный ресторан бегающим взглядом.
        Мы обсуждаем организованную им встречу между мистером Дуайером и мной.
        - Не знаю, - признаюсь я.
        Бессмысленно врать человеку, которого я в детстве при помощи шантажа заставляла играть со мной в кукольное чаепитие. Эдуардо из тех друзей, которые воспринимаются почти как члены семьи.
        - Ну, чем закончился ваш разговор?
        - Мистер Дуайер сказал, что свяжется со мной. - Я понижаю голос. - По-моему, у ЦРУ нет четкого плана, как подобраться к Фиделю, и мысль о том, чтобы использовать меня, заинтриговала Дуайера.
        Эдуардо делает глоток кофе, красивое лицо хмурится.
        - Этого недостаточно.
        - Он подозрительный: если бы я стала слишком наседать, он бы принял меня за какую-нибудь кубинскую агентку.
        В последнее время Вашингтон и Гавана шпионят друг за другом особенно активно. По слухам, Фидель внедряет своих разведчиков в растущие эмигрантские круги.
        - Пожалуй, - соглашается Эдуардо и, сделав еще глоток, откидывается на спинку стула.
        Как только он ставит чашку на стол, официантка подбегает, чтобы ее наполнить. Он награждает девушку своей фирменной улыбкой. Женщины без конца влюбляются в Эдуардо Диаса, и, боюсь, это ужасная ошибка. Он эгоистичный паразит, хотя и очень обаятельный. Сейчас он полностью сосредоточен на нашем деле и не позволит паре красивых глазок или других прелестей себя отвлечь. Как бы он ни любил женщин, Кубу он любит больше.
        Щеки официантки розовеют. Она покидает нас, наполнив чашку Эдуардо до краев.
        - Я слышал, у тебя вчера появился новый поклонник.
        - Думаю, даже не один. Я старательно разыгрывала из себя деву в беде - принцессу без трона, ждущую своего рыцаря, который убьет ради нее дракона. Мужчины обожают всякую такую чепуху.
        Эдуардо улыбается.
        - Некоторые.
        - А ты не собираешься сражаться с драконами?
        - Ты же знаешь, как я не люблю пачкать руки.
        - Полагаю, кое-кто из американцев, которые были вчера на приеме, менее брезглив, чем ты.
        Говорят, Николас Престон - герой войны.
        Взгляд Эдуардо становится пристальнее.
        - К разговору о вчерашнем приеме. Тебе сделали предложение?
        Он сам на вечеринке не был, но кроме меня у него явно есть другие глаза и уши, при помощи которых он наблюдает за светской жизнью Палм-Бич.
        - Ты мог бы ходить на эти вечеринки, а не полагаться на свою маленькую шпионскую сеть.
        - Вчера я играл в карты, и это предприятие принесло мне немалую выгоду.
        - Карты? Теперь это так называется? Я думаю, у тебя вчера были другие, так сказать, занятия.
        Эдуардо занимает в обществе завидное положение. Несмотря на временные финансовые затруднения, он считается завидным холостяком. Скучающие жены и амбициозные матери очень ценят его компанию: он красив, его манеры безупречны, сшитый по мерке смокинг всегда наготове.
        - Что я могу поделать, если все находят меня неотразимым? - смеется он.
        - Ох, перестань, пожалуйста. Для таких разговоров еще слишком рано, а я вчера поздно легла.
        - Значит, не я один интересно провел вечер.
        Слово «интересно» приобретает в устах Эдуардо довольно пикантное звучание.
        - Вряд ли мой вечер был так же «интересен», как твой. Я ушла домой с родителями и сестрами, а ты? С тоскующей вдовушкой или с подающей надежды певицей кабаре? Или, может быть, с молодой женой, которую старый муж не понимает?
        - Не скромничай. Подозреваю, ты провела вечер в еще более интересной компании, чем я.
        Мои щеки вспыхивают. Мы с Эдуардо не родственники, но он всегда умел действовать мне на нервы именно так, как это делают старшие братья и сестры.
        - Понятия не имею, о чем ты.
        - А по-моему, имеешь. - Его лицо становится серьезным: - Это мощный американский клан, Беатрис. Они очень влиятельны в политике.
        - Они - да, но он приходится им каким-то дальним родственником и вряд ли влияет на политические решения.
        - Я не о предложении руки и сердца. Я о том, что на тебя обратил внимание сенатор.
        - У тебя шпионы среди обслуживающего персонала подобных вечеринок или ты завербовал кого-то из гостей? - спрашиваю я холодно.
        - Ты же знаешь: я не выдаю свои секреты.
        - Мы просто потанцевали.
        - Разумеется.
        - Один танец, и все! - настаиваю я.
        - По моим сведениям, он весь вечер глаз с тебя не сводил.
        Эти слова не должны доставлять мне удовольствие, но доставляют.
        - Весь вечер он праздновал свою помолвку.
        - У мужчин, которые собираются жениться, тоже есть глаза.
        - Какая прелесть! Донжуан - это как раз то, что мне нужно.
        - Это действительно то, что нужно. По крайней мере, для наших целей. О его симпатичной невесте не беспокойся. Подумай лучше о том, Беатрис, что однажды нам может понадобиться его голос в сенате.
        Я делаю над собой усилие, чтобы мои слова прозвучали непринужденно:
        - Рассчитывать на голос в сенате после одного танца?! Ну у тебя и амбиции! К тому же я думала, мы собираемся убить Фиделя, а не уморить законодательными актами.
        - Никакими возможностями не следует пренебрегать. Сегодня будет еще одна вечеринка. Сенатор Престон должен прийти. Почему бы тебе не попробовать его соблазнить? Вдруг из этого что-то получится?
        Я прищуриваюсь, в голосе звучат стальные нотки.
        - Я не продаюсь. Я здесь, чтобы убить Фиделя, а не чтобы через постель политиков помогать тебе в решении финансовых проблем.
        - Я думал, ты здесь ради Алехандро, - возражает Эдуардо, нисколько не смутившись.
        Странное дело! Люди бросаются именем моего брата, как будто стоит им потянуть за эту ниточку, я тут же кинусь исполнять их волю. Но вообще-то можно кого-то любить и при этом оставаться здравомыслящим человеком.
        - Что до моих финансовых проблем, - прибавляет Эдуардо, - то речь совсем не о них. Разве ты не хотела бы лучшей жизни для себя самой, для родителей и сестер?
        - Я не намерена спать с сенатором Престоном ни ради тебя, ни ради памяти Алехандро, ни из-за того, что мне и моим сестрам приходится по многу раз надевать одни и те же платья. Есть другие способы победить Фиделя. Наконец, я лучше, чем кто-либо другой, знала своего брата и не сомневаюсь: он был бы против того, чтобы во имя нашего дела я занималась проституцией.
        Как бы много революция ни отняла у наших семей, воспитание все же остается при нас, поэтому мои слова не могут не смутить Эдуардо хотя бы на секунду.
        - Хорошо. Не спи с ним. Просто посмотри, что получится, если тебе удастся удержать его интерес. Может, в таком случае он будет более склонен помогать нам.
        - Он женится, - напоминаю я Эдуардо, а заодно и себе самой (это для меня совсем не лишнее, при том, с каким удовольствием я вспоминаю вчерашний танец на балконе).
        Неужели Николас Престон действительно весь вечер на меня смотрел?
        - А ты Беатрис Перес, - парирует Эдуардо.
        - Я не собираюсь портить человеку жизнь или расстраивать свадьбу. Не хочу, чтобы из-за меня страдали невинные люди.
        - Он американский политик. Где он и где невинность? Руки американцев давно запачканы грязью. Итак, вечеринка сегодня. Твой сенатор Престон там будет. Я тоже. Составь мне компанию.
        Я колеблюсь. Эдуардо улыбается.
        - Что такого, если ты попробуешь? Сама же сказала: вы только потанцевали.
        В его проницательно блестящих темно-карих глазах одновременно читаются и вызов, и просьба. Вот ведь хитрый черт! Мы оба знаем, что безнадежные дела - это для меня непреодолимый соблазн и что трудностей я никогда не боялась.

* * *
        Компания собралась не такая, как на вчерашнем приеме: нет матрон, нет пожилых пар. Знакомые лица есть, но в целом публика совсем не та, что бывает на вечеринках, куда я хожу с родителями.
        - Выглядишь великолепно, - шепчет Эдуардо, когда мы рука об руку входим в зал.
        - Может быть, но меня несколько смущает то, как ты это говоришь.
        - А как я это говорю?
        - Я чувствую себя куском мяса, которым ты трясешь у них перед носом.
        Эдуардо усмехается, и его ленивая улыбка привлекает внимание большинства присутствующих женщин. Если кто-то из них еще не успел меня возненавидеть, то сейчас я наверняка восстановила против себя всех, появившись в свете под ручку с одним из самых эффектных холостяков сезона.
        - Пока ты была на Кубе, мне тебя ужасно не хватало, - пробормотал Эдуардо с ласковой снисходительностью старого друга или любовника.
        Он эмигрировал раньше нас. До того, как президент Батиста бежал, предоставив нам проснуться новогодним утром в руках Фиделя. За несколько лет Эдуардо пришлось раздать немало взяток разным чиновникам, и мне всегда было интересно, помогло ли это ему подготовиться к тем переменам, которые охватили Кубу.
        - В последнее время женщины не переставая мне льстят, - добавляет он, улыбаясь. - Честное слово, это утомляет.
        Сдержавшись, чтобы не фыркнуть, я отрываю взгляд от его лица и изучаю толпу.
        У меня перехватывает дыхание.
        Те самые голубые глаза впиваются в мои, Эдуардо моментально забыт.
        Невесты поблизости не видно. Может, она здесь, просто они не из тех пар, которые везде ходят в обнимку. Или, скорее всего, она, как большинство незамужних молодых леди из хороших семей, отправилась с родителями на другую вечеринку, более респектабельную.
        Николас Престон сегодня так же красив, как вчера. Вместо смокинга на нем менее парадный костюм, белизна воротничка подчеркивает ровный загар.
        Зимой, спасаясь от северного холода, в Палм-Бич съезжается самое утонченное общество. Легко представить себе, как сенатор Престон играет в гольф с Кеннеди под утренним солнцем Флориды или бродит на закате по пляжу. Наверняка он упоенно занимается каким-нибудь спортом: плавает на паруснике, летает на самолете, играет в поло верхом на пони из какого-нибудь шикарного поместья или ему нет равных в теннисе.
        Эдуардо приветствует хозяина - наследника крупной газеты, чья фамилия увековечена в «Светском альманахе». Для моей матери это что-то вроде Библии: она штудирует списки почтенных семейств в поисках мужчин, за которых можно было бы выдать непристроенных дочерей.
        Николас Престон продолжает смотреть на меня: на мое декольте, на руки Эдуардо, которые прикасаются к моему телу. Когда мы идем к импровизированному танцполу, у меня по спине пробегают мурашки - так тяжел взгляд Николаса и так колки взгляды любопытных гостей. Вероятно, они заметили, что я привлекла внимание сенатора Престона. А может быть, дело в моем спутнике: в том, как наши смуглые лица гармонируют друг с другом и как фамильярно мы общаемся между собой (наверное, многие думают, будто я его любовница).
        - Он хочет тебя пригласить, - предупреждает Эдуардо, прежде чем закружить меня.
        Я выглядываю из-за его плеча.
        Николас Престон по-прежнему смотрит. Я ощущаю холодок, пробегающий по коже, и легкое головокружение от танца. Или не от танца, а от этого мужчины, от моих тайных намерений, от желаний, притаившихся внутри.
        Я хочу, чтобы Николас Престон пересек зал и пригласил меня, хочу почувствовать себя обыкновенной двадцатидвухлетней девушкой - такой, какой я была раньше.
        Я хочу только потанцевать с ним. Ну хорошо, еще, может быть, немного пофлиртовать.
        Песня заканчивается. Больше я на него не оглядываюсь. Для этого мне приходится сделать над собой титаническое усилие, потому что я ощущаю его взгляд, почти как физическое прикосновение. Эдуардо прав: Николас Престон действительно не отрывает от меня взгляда.
        Ни на секунду.
        Подмигнув мне, Эдуардо уходит за шампанским. Я остаюсь в углу зала одна и через полминуты слышу:
        - Давайте потанцуем.
        При звуке этого плавного уверенного голоса я вздергиваю бровь и с трудом прячу улыбку. Он нравится мне еще сильнее оттого, что тоже действует как будто бы против собственной воли. Как будто мы два магнита, которые притягиваются друг к другу. Он высокомерен, но его гордость смягчается тяжестью взгляда, сопровождающего меня весь вечер.
        - Сегодня вы изъясняетесь не так изящно, как в прошлый раз. Как вы меня назвали вчера? Похитительницей сердец?
        Он улыбнулся.
        - Я не думал, что это на вас подействовало.
        Не найдясь, что ответить, я говорю:
        - Пойдут слухи.
        - Пойдут.
        - А в этом году выборы.
        Он смеется.
        - Какие-нибудь выборы бывают каждый год.
        - У вас есть невеста.
        - Есть, но вы не беспокойтесь: от одного танца я голову не потеряю.
        Я с улыбкой отбиваю его словесную подачу.
        - Зато я могу.
        На щеке мелькает ямочка, ко мне протягивается рука, на которой пока еще нет тяжелого золотого кольца.
        - Может, все-таки рискнем?
        Я отвечаю не сразу. Это не просто кокетство: я действительно могу навредить своей репутации. И все-таки мне не хватает сил, чтобы отказать себе в таком удовольствии.
        Моя рука опускается на его ладонь, наши пальцы переплетаются.
        По залу пробегает шепот, кто-то приглушенно ахает. Такая реакция может показаться странной, если учесть, что вокруг нас полно танцующих, не состоящих в законном браке.
        Но за прошедший год я поняла: для тех, кто принадлежит к этому кругу с рождения, и для тех, кто вторгся в него, как я, действуют разные правила. Если вчерашнее предложение Эндрю насторожило их, то теперь они, наверное, взбесятся. Для любой незамужней (или даже замужней) женщины Палм-Бич Николас Рэндольф Престон III - это вершина социальной пирамиды. Он пик, к которому они стремятся.
        Он как будто бы не замечает ни взглядов, ни шушуканья. Его движения спокойны и уверенны. И в то же время я не могу не заметить, что он на секунду перестает дышать, кладя руку мне на талию.
        - Как вам сегодняшний вечер? - спрашивает он.
        Я смотрю на него испытующе.
        - Пока мы с вами танцуем, нам обязательно вести вежливую беседу?
        - А вы предпочли бы невежливую?
        - Может быть. Смотря о чем.
        - Думаю, разговор начался бы с вашего платья и им же закончился бы.
        - А что? Очень хорошее платье, - говорю я, и то, что скрыто под этим самым платьем, краснеет.
        Такой туалет с гордостью надела бы сама Мэрилин Монро. Облегающая ткань идеально подчеркивает фигуру, которой наградил меня Бог. Моя мать не сразу одобрила этот откровенный наряд: желание выдать дочерей замуж боролось в ней с боязнью сплетен, но, как часто бывает в подобных случаях, прагматический расчет военного стратега возобладал над любовью к благопристойности.
        - Пытаетесь похитить мое сердце? - спрашивает мой партнер, шутливо изображая тревогу.
        - Если только совсем чуть-чуть, - дразню его я. Мой взгляд пробегает по лицам других гостей и возвращается к нему. - Вчера мы с вами так расстались, что я подумала, вы на меня сердитесь.
        - Мне кажется, мы недостаточно давно знакомы, чтобы сердиться друг на друга.
        - Верно, - соглашаюсь я. - Формально мы, по-моему, не знакомы вообще.
        - Так давайте это исправим. Друзья зовут меня Ник.
        Я верчу это имя в уме, наслаждаясь тем, как звучит неофициальное имя официального лица. Скольким женщинам довелось так его называть? Видеть его с человеческой стороны?
        - А мы будем дружить?
        - Вроде того. - Взгляд моего партнера становится задумчивым. - Хотя сегодня, кажется, при вас уже есть друг.
        Невозможно не расслышать вопроса, завуалированного в этих словах.
        - Эдуардо действительно друг. Старый добрый друг семьи. Он мне почти как брат.
        Почти, однако не совсем.
        - И интересы у него, я полагаю, те же?
        Об этом легко забыть, но за золотым фасадом, на который я сейчас смотрю, стоит политик - член нескольких влиятельных сенатских комитетов. Эдуардо прав: Ник Престон мог бы быть для нас ценным союзником.
        - Хотите вытащить из меня сразу все секреты? - говорю я.
        - Ни в коем случае. Мне тридцать семь лет, и я умею быть терпеливым. Я понимаю: ваши секреты лучше вытаскивать не все сразу, а по одному.
        - Я не думала, что вы такой старый! - Забыв об этикете и не обращая внимания на гул любопытной толпы, я осмысливаю этот важный для меня факт: неудивительно, что Николас Престон торопится жениться!
        - Тридцать семь лет - разве это старость в наше время?
        - По меркам того, кому двадцать два, - да.
        Он улыбается.
        - Вот и первый ваш секрет.
        - Мой возраст - никакой не секрет.
        - Пожалуй. И все-таки это кое-что о вас, еще одна частичка мозаики. К тому же у меня такое чувство, будто ваша душа старше вас самой.
        Я соглашаюсь.
        - Наверное, мало кому удается пережить революцию, сохранив детскую наивность и чистоту.
        - Вы правы, война не способствует процветанию этих добродетелей.
        - Я слышала, вы воевали в Европе?
        Он кивает, его взгляд становится более осторожным.
        - Тогда вы знаете.
        - Да.
        Одно дело - сражаться на чужой земле, видеть вокруг себя смерть и разрушение, а потом вернуться в страну, которая, можно надеяться, никогда не будет доведена до такого безумия. Другое дело, когда весь этот кошмар происходит у тебя дома, когда умирают твои друзья и родные. Это еще тяжелее. И все-таки любая война есть война. От нее страдают все: и местное население, и иностранцы.
        - Трудно говорить с человеком, который ничего подобного не пережил. Который не видел того, что видели вы.
        Он кивает.
        - Как там было? На фронте? Вы служили в авиации?
        - Я столкнулся с тем, к чему жизнь меня совершенно не готовила. Поначалу очень боялся взлетать. А потом в первый раз сбил самолет… значит, убил человека… - его голос на секунду прерывается. - Не думал я, что к такому можно привыкнуть. Тем не менее со временем привыкаешь. При каждом взлете ты знаешь, что можешь умереть, но миришься с этой мыслью. Сидишь вечером с кем-то рядом в баре, а завтра этот человек может уже не прийти, и это кажется нормальным. Ну а потом все вдруг заканчивается: ты жив и чудесным образом возвращаешься домой. Все тебя благодарят, называют героем, а ты пытаешься снова найти для себя место в этой жизни. - Наши взгляды встречаются. - Ты ходишь на балы и вечеринки, пьешь шампанское, танцуешь с симпатичными девушками, но часть тебя остается там - среди бомб. Ты думаешь о жизнях, которые мог спасти и не спас, о сыновьях, мужьях и отцах, которые должны были вернуться, но не вернулись. Ты начинаешь спрашивать себя, почему ты выжил, если все те люди - хорошие люди - не выжили, какой в этом смысл и что ты должен сделать, чтобы оплатить свой долг. Подобные мысли гложут тебя, их трудно
выкинуть из головы. И трудно найти человека, который поймет.
        Есть ли у меня хоть какой-то шанс?
        Мне было гораздо проще, когда я могла относиться к нему просто как к плейбою с Палм-Бич, у которого форма преобладает над содержанием, привилегии над ответственностью. Но сейчас я вижу правду: она маячит в его голубых глазах. Он не здесь, а в другом месте и в другом времени, среди образов, которые мучают его и которые невозможно стереть из памяти, среди звуков, от которых он просыпается по ночам в холодном поту.
        Я по-прежнему слышу выстрелы в стенах крепости Ла Кабанья, чувствую запах смерти, сырости и тюремной грязи. Меня часто будит рев толпы на стадионе, где людей осуждали на смерть. Во мне навсегда поселилась песня страха с рефреном отчаяния: шум взлетающего самолета, глухой удар тела о землю, визг машины, уносящейся прочь.
        - Мне очень жаль, - говорю я, прекрасно понимая, как мало утешения в моих словах.
        - Я знаю.
        Повисшая пауза заставляет меня почувствовать неловкость. Сейчас мне кажется, что он действительно открыл один из моих секретов - добрался до той боли, которая прячется под моей брильянтовой улыбкой.
        - Они перестали на нас смотреть, - говорю я, стараясь заполнить тишину чем-нибудь нейтральным, безопасным.
        - Кто?
        - Другие гости.
        На его лице появляется уже знакомая мне улыбка.
        - Я и не заметил.
        Музыка перестает играть, он замирает.
        А мне не хочется останавливаться, не хочется отстраняться от него - это кажется противоестественным.
        - Спасибо за танец, - говорит Ник.
        После того, какими сокровенными воспоминаниями он со мной поделился, его тон кажется очень формальным. Маска снова надета.
        Интересно, какую сторону себя он показывает своей невесте? Кого она знает и любит? Человека с тенями прошлого в глазах или уравновешенного джентльмена, стоящего сейчас передо мной?
        Кто-то слегка прикасается к моему локтю. Оборачиваться мне не нужно: я знаю, что рядом со мной стоит Эдуардо. Выражение лица Ника это подтверждает. Он наклоняет голову, они с Эдуардо молча обмениваются взглядами поверх моей макушки. Я вижу их вместе и с поразительной ясностью ощущаю, что один из них еще мальчишка, а другой - мужчина.
        Потом Ник уходит, как ушел накануне. Его широкоплечий длинноногий и длиннорукий силуэт грациозно удаляется.
        Эдуардо протягивает мне бокал шампанского. Я беру хрустальную ножку дрожащими пальцами.
        - Мне его почти жалко, - говорит Эдуардо.
        Я смотрю Нику в спину, пока толпа не проглатывает его.
        - Почему?
        - Рано или поздно ты разобьешь ему сердце.
        - Очень сомневаюсь.
        Я бы скорее побоялась за свое сердце, если бы оно не было уже разбито.
        Глава 4
        Ник Престон уехал - говорят, в Вашингтон, наращивать политический капитал перед ноябрьскими выборами. Проходят недели. Без него светская жизнь Палм-Бич невыносимо скучна. Его симпатичная невеста осталась здесь, и время от времени я мельком пересекаюсь с ней в круговороте вечеринок, но мы не разговариваем. Ее пасет целый сонм Престонов и Дэвисов. Благодаря громкой фамилии она живет в более высокой социальной сфере, чем та, где обитаю я.
        Однажды февральским днем Эдуардо объявляется у меня на пороге с букетом орхидей - это мои любимые цветы. Я качаю головой, на моих губах играет улыбка. Несмотря на стесненные обстоятельства, Эдуардо верен себе: стиль для него - это искусство.
        - Поехали, прокатимся, - говорит он после того, как мы обмениваемся приветствиями.
        Цветы, которые он принес, явно следует рассматривать как взятку, а не как романтический жест, но он глубоко заблуждается, если думает, что меня можно купить за пару орхидей. С другой стороны, те приключения, которые Эдуардо гарантирует мне своим появлением, привлекают меня больше, чем перспектива весь день просидеть на диване, листая вместе с Изабеллой модные журналы и слушая жалобы матери на наше безнадежное положение. На сплетни о моем танце с Ником Престоном она не обратила почти никакого внимания. Если даже она понимает, насколько он для меня недосягаем, значит, наши дела действительно плохи.
        - Куда прокатимся? - спрашиваю я Эдуардо.
        - К нашему общему другу, который изъявил желание с тобой встретиться. Твое предложение заинтересовало его, и он хочет обсудить некоторые вопросы.
        После моего первого разговора с человеком из ЦРУ прошел целый месяц, и я уже не ждала ответа.
        - Он согласился?
        - Он явно заинтересован. Я пообещал ему, что ты с ним пообедаешь.
        - А со мной посоветоваться не надо было?
        - Я знал, как ты скучаешь и как жаждешь приключений. - Эдуардо открывает передо мной дверцу автомобиля. - Так ты едешь?
        С цветами в руках я сажусь в машину.

* * *
        Мы мчимся по шоссе, ветер треплет мне волосы. На мой вкус, сегодня холодновато. Американцы зимой съезжаются в Палм-Бич, чтобы погреться, и все-таки здесь не Куба с ее тропическим климатом. Я хочу попросить Эдуардо поднять верх кабриолета, но на очередном лихом повороте эта просьба застревает у меня в горле.
        К вождению машины Эдуардо относится та же легко, как и ко всему остальному в жизни. Беззаботность - это одновременно и лучшая, и худшая его черта. Она может открыть море новых возможностей, но может и привести к трагической ошибке. Несколько лет назад я была к нему немного неравнодушна. Если учесть, какое место он занимал в тогдашнем круге моего общения, то мою влюбленность в него можно считать неизбежным этапом взросления. Будучи на три года старше, он казался мне умудренным опытом, а близость между нашими семьями давала ощущение комфорта и безопасности. Когда мы жили на Кубе, он всегда был поблизости и вошел в мои воспоминания так же прочно, как шум прибоя на набережной Малекон, смех сестер или голос брата.
        Однажды в детстве, играя с Эдуардо во дворике нашего дома в Мирамаре, я украдкой его поцеловала и взяла с него клятву молчать. Какой шум бы поднялся, если бы об этом узнал Алехандро! Интересно, Эдуардо хоть помнит тот случай? Мои воспоминания смутные: кажется, это было ужасно давно и как будто даже не со мной.
        - Где вы назначили встречу? - спрашиваю я, перекрикивая ветер и волны.
        - В «Юпитере», в маленьком ресторанчике - ничего особенного. Он посчитал, так будет лучше, - кричит Эдуардо в ответ.
        - Ты хорошо знаешь мистера Дуайера?
        - Почти совсем не знаю, - признается Эдуардо, барабаня пальцами по рулю.
        Маленький автомобиль поворачивает так круто, что у меня подводит живот. Быструю езду я вообще-то люблю, только не хочется завтра проснуться простуженной. Почему все то, что весело, бывает вредно для здоровья?
        - И тем не менее ты ему доверяешь?
        - Я бы так не сказал. Просто нам выбирать не приходится. Когда мы станем ему не нужны, он может нас выбросить, но пока наши интересы сходятся. Надеюсь, они будут сходиться еще достаточно долго и мы с тобой успеем получить от этой сделки то, чего хотим.
        - А если не успеем?
        - Не знаю. Придумаем что-нибудь еще.
        - Например?
        - Посмотрим.
        - У нас теперь есть друг от друга какие-то секреты?
        Эдуардо бросает на меня косой взгляд.
        - Это ты мне скажи. О чем вы с сенатором Престоном разговаривали, пока танцевали?
        Я отворачиваюсь и смотрю на море.
        - Ни о чем интересном.
        Эдуардо тихо усмехается.
        - Почему-то я тебе не верю. Я видел, как он на тебя смотрел. Это не было «ни о чем».
        - Мы говорили о погоде, о вечеринке, о том, какой выдался сезон.
        - Ну конечно.
        Дальше мы едем молча. Я разглядываю пейзажи. Переезжая из Палм-Бич на материк, попадаешь в другой мир. Приятно на какое-то время оказаться в недосягаемости для любопытных взглядов и смешков, а еще я несказанно рада отдохнуть от матери. С каждым днем нашего изгнания нарастают ее уныние и тревога, как будто стены нашего дома смыкаются. Думаю, она не согласилась бы уехать с Кубы, если бы знала, что это так надолго. Но и остаться мы не могли. Алехандро погиб, люди Фиделя схватили отца и грозились убить его тоже. Кто знает, что бы случилось с ним и со всеми нами, если бы мы не спаслись бегством?
        Вот мы подъехали к ресторанчику. Эдуардо припарковал свой спортивный автомобиль на пыльной стоянке между «Олдсмобилем» и «Бьюиком». Других машин на парковке нет. Здание очень мало напоминает элегантные рестораны Палм-Бич. Вероятность, что меня здесь кто-то узнает, почти нулевая. Остатки моей репутации надежно защищены.
        Эдуардо ведет меня ко входу и поддерживает, когда камешек попадает мне под каблук и я едва не падаю, подняв облако пыли.
        - Здесь я тебя оставлю.
        - Ты шутишь?
        Он качает головой.
        - Я только посредник. Говорить он хочет с тобой одной. Буду ждать в машине, чтобы потом отвезти домой.
        Я, конечно, уже встречалась с мистером Дуайером наедине, но тогда, на балконе бального зала, это было совсем по-другому. Сейчас мне куда менее комфортно. Я в нерешительности стою на пороге заведения, к которому моя мать не подпустила бы ни меня, ни моих сестер. Дверь обита, через стекло виден далеко не самый воодушевляющий интерьер.
        Эдуардо наклоняется и целует меня в висок.
        - Ты справишься.
        Он открывает передо мной дверь, я переступаю порог и, вытирая потные ладони о юбку, лихорадочно оглядываю зал.
        С тех пор как Гавану охватила революция, Алехандро убили, а я стала спрашивать себя, не придут ли однажды и за мной, я живу словно бы на краю пропасти. При Батисте мы находились в состоянии конфликта столько лет, что привыкли к нему и чувствовали себя в относительной безопасности: нужно только проявлять элементарный здравый смысл, не делать рискованных движений, и связи отца уберегут нас от беды. Алехандро удерживал меня в шаге или двух от повстанческого движения, защищая от гнева Батисты. Но пришел Фидель, и все изменилось: наша собственная фамилия стала для нас угрозой. Гибель брата перевернула мой взгляд на мир. Теперь, входя в комнату, я первым делом ищу опасность.
        Ресторан почти пустой. За одним столиком сидят два пожилых джентльмена с газетами и кофе. В другом конце, на диванчике, расположился мистер Дуайер - кукловод из ЦРУ.
        При моем приближении он даже не отрывает взгляда от газеты и кофейной кружки. Я подсаживаюсь к нему с фамильной грацией, которая до сих пор никогда меня не подводила. Сейчас мне остается лишь делать вид, что ладони у меня не потеют, а колени под юбками не трясутся.
        - Мистер Дуайер?
        Он поднимает глаза: наверняка он видел меня с того самого момента, как я вошла.
        - Мисс Перес.
        Официантка подходит, принимает у меня заказ и приносит кофе.
        - Зачем вы меня позвали?
        - Я обсудил ваше предложение с коллегами, - говорит он и делает маленький глоток. - Они заинтригованы.
        Я подаюсь вперед и понижаю голос: теперь мне самой нужно кое-что выведать.
        - Как обстоят дела с Фиделем?
        Не живя в Гаване и полагаясь лишь на чужие слова, трудно быть в курсе того, какие настроения царят в стране, о чем говорят на улицах.
        - Неважно, - признается мистер Дуайер, помолчав. - Мы пытались создать безопасный канал связи между Вашингтоном и Гаваной. Не получилось.
        Уже довольно давно над всеми нашими планами маячит, как привидение, боязнь того, что Соединенные Штаты признают действующий режим легитимным и бросят нас, кубинцев, на произвол судьбы. Пока все попытки свергнуть Фиделя опираются на поддержку американцев или по крайней мере основываются на предпосылке, что Америка не придет Фиделю на помощь. При Батисте мы на горьком опыте усвоили: США - грозный союзник, чьи ресурсы кажутся неисчерпаемыми.
        - Неудивительно, - говорю я. - Фидель не из тех, кому нравится чье-то вмешательство в его дела.
        - В таком случае за его поддержку не проголосуют.
        - Он не позволит легко себя приручить, - предостерегаю я.
        Некоторые из нас считали, что Фиделя можно сначала использовать для свержения Батисты, а потом отстранить от власти. Многие мои братья и сестры по оружию связывали с ним надежду на те перемены, которые были нам так нужны. Но он не оправдал ожиданий, и его отстранение стало необходимостью. К сожалению, он оказался более стойким, чем кто-либо мог предположить. Американцам следовало усвоить этот урок уже сейчас.
        - Фидель человек высокомерный, - продолжаю я. - Все они гордецы. Служить кому-то, преклонив колено, не в его натуре, и для компромиссов он тоже не рожден. Он не допустит, чтобы Куба вновь стала марионеткой Америки, как при Батисте. Да и люди, я думаю, этого не захотят.
        - Именно потому что Фидель высокомерен, вы нам и нужны.
        - Значит, теперь я вам нужна?
        - Можете пригодиться.
        - Почему только сейчас? Почему в январе прошлого года, когда в Гаване кровь лилась рекой, вы не вмешались, а теперь у вас вдруг возник интерес? Что вас подтолкнуло?
        - Сахар, - отвечает Дуайер.
        Аграрная реформа. Я сама должна была догадаться. Земля дает - Кастро забирает. Этот закон нанес нашей семье сокрушительный удар. За едой и за выпивкой отец до сих пор только и говорит, что о его несправедливости. Летом 1959 года кубинское правительство национализировало множество поместий и компаний, ограничив крупное землевладение и запретив привлечение иностранного капитала. Часть земли была разделена между простыми людьми, но львиную долю новая власть, по слухам, оставила себе.
        - Мы надеялись, что он компенсирует американским компаниям потери, понесенные вследствие национализации, - продолжает Дуайер. - Надеялись наладить диалог, но он не хочет разумно разговаривать. Между тем коммунизм усиливает свои позиции, Куба пристраивается под крыло к Советскому Союзу. Тянуть время больше нельзя. Фидель стал чем-то вроде шипа у нас в боку, и надо его устранить. Если не удастся сделать это честными способами, мы не побрезгуем нечестными. - Он улыбается. - Я имею в виду только методы, а не сам инструмент.
        - Ну конечно, - говорю я и, помолчав, спрашиваю: - Дело ведь не только в сахаре, верно?
        В истории человечества, конечно, бывало, что войны велись и из-за меньшего, однако мне почему-то трудно себе представить, чтобы правительство США настолько озаботилось кубинской аграрной реформой, даже если она затронула интересы американских компаний. В обеспокоенность американских властей благополучием кубинцев я тоже не очень верю.
        - Все сложно, - отвечает Дуайер. - Фидель общается с иностранными политиками, выражает заинтересованность в том, чтобы создать подобную ситуацию и в их странах тоже. - Я не удивлена. Дуайер продолжает: - Мы должны быть осторожны. На Кубе он популярен. Вы правы: нельзя, чтобы у людей сложилось впечатление, будто своим вмешательством мы возвращаем беды режима Батисты.
        Я понимаю, о чем он говорит. Еще я понимаю, что, по иронии судьбы, добровольно содействую тому, с чем почти всю свою взрослую жизнь пыталась бороться. Когда американцы поддерживали Батисту, я считала их негодяями. Теперь мы объединяем силы, чтобы устранить Фиделя.
        Мне вспоминается, что Эдуардо упоминал о своем тайном участии в неких действиях ЦРУ.
        - У вас ведь есть и еще какие-то планы, разве не так? Мною дело не ограничивается?
        - Эффективная дипломатия должна учитывать разные обстоятельства. Поэтому да, мы рассматриваем несколько других вариантов на случай вашего провала.
        Поговаривают (и это не просто досужая болтовня), что планируется какая-то атака, попытка вырвать власть у Фиделя.
        - Советский Союз становится для нас проблемой. Эта торговая сделка… Похоже, между Москвой и Гаваной намечается дружба. Если Фиделю удастся получить от Хрущева достаточно оружия, то все изменится. - Дуайер жестом показывает официантке, что хочет расплатиться за наши два кофе. - Сейчас мы занимаемся проработкой деталей. Я должен вернуться в Вашингтон, поэтому некоторое время мы с вами не увидимся. Когда у нас появится для вас информация, мы с вами свяжемся. Эдуардо будет посредником.
        - А что я получу, если сделаю это?
        - Я думал, вами руководит любовь к вашей стране, мисс Перес.
        - Значит, вы меня не поняли. Я не собираюсь рисковать жизнью только по доброте душевной. Я заслуживаю компенсации, причем серьезной.
        Как дочь своего отца, я кое-что смыслю в бизнесе.
        Мистер Дуайер фыркает, но это звучит почти одобрительно.
        - Чего вы хотите?
        Он достает из кармана пиджака блестящую черную шариковую ручку и двигает ее ко мне по отделанной пластиком столешнице вместе с салфеткой. Я дрожащими пальцами пишу на ней свою цену, которую обдумывала с нашей первой встречи в Палм-Бич, пытаясь подсчитать, сколько нашей семье нужно, чтобы вернуть себе прежнее положение. Месть за смерть моего брата бесценна, остальное же…
        «Сто тысяч долларов и возврат конфискованной семейной собственности», - пишу я и, надев на ручку колпачок, возвращаю ее Дуайеру вместе с салфеткой.
        - Договорились?
        Мельком взглянув на то, что я написала, он поднимает на меня глаза и улыбается.
        - Договорились.

* * *
        - Ну, как все прошло? - спрашивает Эдуардо, когда я сажусь в машину.
        - Кажется, хорошо. Он согласен.
        Может, мне стоило выдвинуть больше требований? Не попросила ли я слишком мало? Или слишком много?
        Я всегда гордилась своим умением неплохо разбираться в людях - в светском круговороте без этого никуда. Но Дуайер непроницаем: его мыслей не прочтешь. Когда мы закончили разговор, он взял салфетку, скомкал ее у себя в кармане, заплатил и вышел.
        Довольно нелюбезно.
        - Он мне не нравится.
        - Я думаю, Беатрис, он не нравится никому.
        - Наверное, я неточно выразилась: я ему не доверяю.
        - А мне доверяешь?
        - Иногда.
        - Ах ты нахалка! - улыбается Эдуардо. Потом его лицо становится серьезным. - Еще в Гаване, когда ты впуталась во все эти дела, я дал Алехандро слово, что, если с ним что-то случится, я присмотрю за тобой, как за собственной сестрой.
        При мысли о брате я чувствую в глазах слезы. Мне так его не хватает!
        - Я знаю.
        Эдуардо берет меня за подбородок.
        - Все пройдет хорошо. Обещаю. Через год мы с тобой будем сидеть за столиком в яхт-клубе и пить за твой успех. Будем танцевать в «Тропикане». В Гаване ты станешь героиней.
        - Становиться героиней я не хочу. Хочу просто вернуться домой.
        - Обязательно вернешься, - произносит Эдуардо торжественно.
        - А у тебя никогда не возникает ощущения, что ты ее забываешь?
        - Кубу?
        Я киваю.
        - Иногда возникает, - говорит он, помолчав.
        - У меня тоже. Каждое утро я просыпаюсь здесь, и мне кажется, что она стала чуточку дальше.
        В таких вещах мне легче признаваться Эдуардо, чем своим родным. Для нашей семьи разговоры о Кубе болезненны. Смерть Алехандро мы вообще стараемся не упоминать. Для родителей трагизм этого события усугубляется еще и тем, что они порвали все связи с моим братом, когда он начал участвовать в сопротивлении режиму Батисты.
        - Я боюсь, что начинаю забывать Алехандро, - говорю я. - Однажды я проснулась ночью и не смогла вспомнить его голос, его смех. Все наши фотографии остались в Гаване. Вдруг однажды я забуду и то, как он выглядел?
        Эдуардо сжимает мою руку.
        - Твои чувства нормальны. Особенно здесь, вдалеке от дома: от мест, где он жил, от вещей, которые он любил.
        - Пожалуй.
        Мне не хочется в этом признаваться, но, с другой стороны, такая ситуация даже немного облегчает для меня боль потери: тень брата не встречает меня в каждой комнате нашего дома и на каждом углу нашей улицы.
        - А ты его помнишь? - спрашиваю я.
        На красивом лице Эдуардо появляется грустная улыбка.
        - Да. Я помню, как мы в детстве носились по городу, как влюбились в одну и ту же танцовщицу из «Тропиканы». Я из кожи вон лез, чтобы завоевать ее, но, естественно, против Алехандро у меня шансов не было. Может, она не могла устоять против его фамилии, а может, против его дьявольского обаяния.
        Я улыбаюсь.
        - Он действительно был очень обаятелен. Правда, после нападения на президентский дворец сильно изменился, перестал смеяться, как раньше.
        В борьбе за будущее Кубы моему брату приходилось убивать, но при всей страстной преданности своему делу в глубине души он оставался добрым. Он был не из тех, кто может отнять у человека жизнь и потом не мучиться.
        - Ты чувствовал себя не так, как он, да? - спрашиваю я.
        Эдуардо заправляет мне за ухо прядь волос.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Ты участвовал в попытках отстранить Батисту от власти, теперь борешься против Фиделя. Но ты никогда… - я подыскиваю нужное слово, - не терзался из-за этого. Как тебе удается одновременно верить в наше движение, в кубинскую демократию и при этом не испытывать ненависти к тому привилегированному обществу, которое породило все проблемы Кубы и частью которого мы являемся?
        - А тебе как это удается?
        Мне никогда не был свойствен идеализм, присущий моему брату. В отличие от него я, при всех моих претензиях к Батисте, никогда не говорила резко о нашей семье. Я не считала нас невинными агнцами, но и злодеями не называла тоже.
        - Наверное, мне помогает мой прагматизм, - отвечаю я.
        - Ты стремишься выжить: ради себя самой, ради семьи, ради страны. Я тоже. Я понимаю: чтобы отстранить Фиделя от власти, потребуются все силы, какие у меня есть. С остальным я разберусь потом.
        - Когда-нибудь нам за все предъявят счет.
        Эдуардо улыбается.
        - Непременно предъявят. Фокус в том, чтобы найти того, кто этот счет оплатит.
        Глава 5
        После встречи с мистером Дуайером я всю неделю живу насыщенной светской жизнью, остро ощущая контраст между двумя сторонами своего существования. На публике я беззаботна, но, если изредка мне удается побыть одной, я с волнением жду вестей от человека из ЦРУ. Мать не дает мне покоя своими бесконечными попытками выдать нас с Изабеллой замуж. Особые надежды она возлагает на День святого Валентина.
        Все, кто имеет в обществе Палм-Бич хоть какой-то вес, отмечают этот праздник одинаково: участвуют в бале, на котором собираются средства в пользу Американской кардиологической ассоциации. В прошлом году кампанию возглавляла сама Мейми Эйзенхауэр, а в списке гостей были члены блистательной семьи Кеннеди, телеведущий Эд Салливан, спортсмены уровня Джо Ди Маджо и другие знаменитости. Разумеется, мама решила, что для ее дочерей это мероприятие - идеальная возможность «на мужчин посмотреть и себя показать». Ну и позаниматься благотворительностью, разумеется. В этом году председательствует жена богатого промышленника, немеркнущая звезда светского небосклона Палм-Бич. Бал проходит с небывалым размахом, и мама считает, что от этого вечера зависит наше будущее. На всех присутствующих мужчин она смотрит широко раскрытыми расчетливыми глазами, как будто держит в голове таблицу, где прописаны невероятные суммы, которыми выражается капитал каждого из них, а рядом указано семейное положение. Поиск мужей для нас занимал маму уже на Кубе, но здесь это стало ее основным делом.
        Мы входим в бальный зал - сахарные королевы, выстроившиеся по старшинству. Этот порядок совпадает с очередностью запланированных нашей матерью бракосочетаний. Изабелла первая. На ней платье от Диора, перешитое всего один раз, - большая жертва для нашего нынешнего бюджета. Формально она уже помолвлена: на Кубе у нее остался жених, Роберто. Но маме он и раньше не нравился (из-за того, что располагал скромными средствами), а теперь она готова и вовсе сбросить его со счетов, не спрашивая согласия Изабеллы.
        Следующая я, в красном платье: во-первых, этот цвет уместен в День святого Валентина, во-вторых, я люблю быть яркой и не умею смешиваться с толпой. За мужьями можно и не охотиться, однако произвести на окружающих впечатление не помешает. Тем более что один знакомый мне красавец сенатор, возможно, захочет отметить этот праздник так же, как и мы.
        За мной под руку с мужем идет Элиза.
        Мария осталась дома: наверняка проклинает свой возраст и мамины правила.
        Родители горделиво замыкают шествие. Замужество Элизы помогло нам войти в местное общество. На Изабеллу и меня возлагаются, вероятно, еще большие надежды.
        Я по привычке обвожу толпу изучающим взглядом, как будто вхожу на враждебную территорию и должна определить, где опасность. К моему разочарованию, над макушками собравшихся не возвышается светловолосая голова Ника Престона. Но не мог же он пропустить сегодняшнее мероприятие! Я оглядываю зал еще раз: его невесты тоже не видно.
        Я поворачиваюсь к Изабелле, и вдруг по позвоночнику пробегает дрожь, кровь слегка щекочет вены.
        Вот он.
        Едва поймав его боковым зрением, я ощутила что-то вроде укола. Теперь я медленно повернулась и смотрю прямо на него.
        Не знаю, где Ник все это время был, но ни своего загара, ни непринужденной улыбки, усиливающей его обаяние, он там не потерял.
        Честное слово, он даже чересчур красив.
        Ник застывает на полуслове, наклоняет голову, и наши взгляды встречаются. Его улыбка становится шире, глаза на долю секунды загораются. Потом он поворачивается ко мне в профиль и снова сосредоточивает внимание на людях, которые окружили его и жадно слушают.
        По моей коже разливается краска.
        Я не могу отвести взгляд.
        Потому что, хоть Ник сейчас и не смотрит прямо на меня, я знаю: его улыбка, засиявшая ярче, - это не просто проявление учтивости к собеседнику. Она предназначается мне. Как хорошо, что я надела сегодня красное платье!
        Элиза тихонько приближается и шепчет:
        - Будь с ним осторожна.
        За год после нашего бегства с Кубы моя сестренка успела стать женой и матерью. Призывы к осмотрительности я слышала от нее и раньше, но сейчас в них ощущается умудренность опытом. Создается ощущение, будто она старше меня.
        - Буду, - вру я, а Ник Престон в этот момент покидает своих собеседников и направляется ко мне.
        Я делаю шаг в сторону от Элизы. Потом еще один.
        Все пять недель, пока его не было, я ждала этого момента, снова и снова представляла себе нашу встречу, гадала, вспоминает ли он обо мне в Коннектикуте, своем родном штате, в Вашингтоне, где он работает, или еще где-нибудь.
        Каждый раз, приходя на бал, игру в поло, благотворительный обед или представление, я высматривала его.
        И вот он здесь.
        Я смутно вижу других гостей, помню, что где-то у меня за спиной стоят мои родственники, но сейчас все они не более чем фон. Их голоса сливаются в неясный гул. Ник заполнил собой весь зал - это умение, наверное, приносит ему немалую пользу и в политике, и в личной жизни.
        - Вы сегодня прекрасны, - говорит он вместо приветствия.
        Головокружение, которое я ощущаю от этого комплимента, наверняка стирает с моего лица всякий намек на интеллектуальную глубину.
        - Спасибо, - улыбаюсь я.
        Боюсь, теперь он нравится мне еще сильнее, чем раньше.
        - С Днем святого Валентина.
        - С Днем святого Валентина, - повторяю я, как эхо.
        Мы оба молчим, и у нас обоих, надо полагать, одинаково смущенные улыбки.
        Голос у меня за спиной с нажимом произносит мое имя. Я оборачиваюсь и ловлю взгляд Изабеллы - один из тех, при помощи которых мы можем общаться, не произнося ни слова. Сестринская интуиция и все такое. Милой улыбкой я говорю ей, что все в порядке, - как будто любой, кто хорошо знает меня, не прочтет в моем взгляде готовности поддаться искушению.
        Я поворачиваюсь к Нику.
        Он делает шаг мне навстречу, заслоняя меня собой от всего зала.
        - Я весь вечер смотрел на дверь, - бормочет он. - Ждал, когда вы придете. - Его голос ласков, как шелк. - Теперь вы знаете один из моих секретов.
        Я пригибаю голову, щеки вспыхивают.
        - На нас все смотрят.
        Может быть, если с завтрашнего дня он будет неразлучен со своей невестой, то со временем, после какого-нибудь нового скандала, общество простит нам этот вечер. Может быть. В любом случае его репутация пострадает куда меньше, чем моя, хоть из нас двоих помолвлен он, а я свободна.
        Любит ли он свою невесту? А она его?
        - Вас это беспокоит? - спросил он, как будто бы только сейчас заметив то внимание, которое мы к себе привлекаем.
        - Что люди испытывают ко мне такую отчаянную неприязнь? Не так чтобы очень. Если бы я не ходила туда, где мне не рады, я бы почти безвылазно сидела дома.
        - Значит, вы храбрее, чем я думал, - отвечает он мягким, слишком мягким голосом.
        - Не надо меня жалеть.
        - Я и не жалею. Нисколько.
        - Лжец.
        Он улыбается.
        - Раз уж на то пошло, я думаю, вас не столько ненавидят, сколько боятся.
        - На мой взгляд, трудно найти существо безобиднее меня, - усмехаюсь я.
        - Все дело именно во взгляде, потому что я бы с вами не согласился.
        От этих слов мне одинаково сильно хочется рассмеяться и заплакать.
        - Вы же были на войне!
        - Был.
        - Только не говорите мне, что я страшнее массированной бомбардировки.
        Уголки его рта приподнимаются.
        - Может, и не страшнее, но вы заставляете мужчину сомневаться в себе. В небе я таких сомнений не испытывал.
        - Они вас пугают?
        - Ужасно.
        Мы оба, разумеется, все понимаем. Это его признание объединило в себе «здравствуй» и «прощай».
        Мои родители и сестры отошли от меня, но потом наверняка вернутся к этому эпизоду и прожужжат мне все уши.
        - Что мы делаем? - спрашиваю я.
        - Сейчас?
        - Да.
        - Черт знает.
        - Наверное, нам лучше это прекратить.
        - Наверное, - соглашается он.
        - У меня есть сестры, а у них репутации, которые надо беречь. Сейчас все вытянули шеи и пытаются расслышать, что мы друг другу говорим.
        Он смотрит на меня огорченно.
        - Мне жаль.
        - Я знаю.
        - Помнится, однажды вы сказали, что последние минуты свободы надо ценить. Потанцуем?
        Я смеюсь, хотя мне грустно.
        - По-моему, мы с вами только этим и занимаемся.
        - Вероятно, это самое безопасное из наших возможных занятий. Хотя и не самое радостное, - уточняет он и подмигивает мне ямочкой на щеке.
        Я, поколебавшись, соглашаюсь:
        - Только один танец. И все.
        - Только один, - говорит он.
        В ту же секунду я вижу руку, протянутую ко мне, и мне кажется, что не может быть ничего естественнее, чем положить свою ладонь на его ладонь, переплести свои пальцы с его пальцами.
        Ник выводит меня на танцпол, начинается новая песня.
        Эдуардо танцует с какой-то симпатичной рыжеволосой девушкой. Губы улыбаются, взгляд направлен на меня и Ника. Голова слегка склоняется в шутливом выражении почтения.
        Надо будет сказать ему, чтобы забыл об этой части своего плана: я не намерена использовать то притяжение, которое испытываю к Нику, в наших политических интересах.
        Проследив за моим взглядом, Ник тоже замечает Эдуардо.
        - Похоже, у нас обоих непростая жизнь.
        - Разве в таком климате может быть просто?
        - Едва ли, но не все это понимают. - Отвлекшись от Эдуардо, Ник обводит взглядом зал. Многие люди ходят по таким вечеринкам, как сегодняшняя, и делают вид, будто не знают, что не все могут быть так же довольны жизнью.
        - На Кубе мы тоже этим грешили. По крайней мере до каких-то пор. Потом нам был преподан жестокий урок.
        - А что бы вы стали делать, если бы ситуация на вашей родине изменилась? Если бы Кастро лишился власти?
        - Я бы туда вернулась, - отвечаю я без колебаний. - Здесь я чужая, мой дом в Гаване. Там остались мои друзья, родственники, моя няня Магда. Жизнь в Палм-Бич для меня переходный этап, нечто вроде чистилища.
        - Я никогда не был на Кубе, но всегда хотел побывать. Говорят, это прекрасная страна.
        - Так и есть. Пляжи, сельские ландшафты, горы, Гавана со своей старой испанской застройкой… - Говоря это, я отчетливо вижу, как солнце встает над Малеконом. - На Земле нет такого места, которое было бы более похоже на рай. Внешне, разумеется. Нам есть над чем работать.
        - Вы тоже хотите участвовать в этой работе?
        - Конечно. А разве вы бы на моем месте не захотели? Это же мой дом!
        - То есть вы считаете, что у вас есть долг перед вашей страной?
        - Дело не только в долге, но и в желании. Я получила кое-какое образование и действительно хочу его применить. Правда, мои амбиции в этом отношении не были вполне удовлетворены, поскольку не соответствовали представлению моей матери о женском предназначении… Тем не менее кое-чему я все-таки научилась и теперь должна это использовать, разве не так?
        - Именно так.
        Меня удивляет то, как искренне произнесены эти слова. От меня не укрылось, что многие американки во многих отношениях почти так же ограничены, как и слишком многие кубинки.
        - Может быть, когда-нибудь я навещу вас на Кубе и вы познакомите меня с вашим островом.
        Не без некоторого усилия улыбнувшись ему в ответ, я представляю себе встречу, которая никогда не состоится.
        - Может быть.
        По залу разносятся последние аккорды песни. Танец окончен. Ник меня отпускает, но уходить ему, видимо, тоже не хочется.
        - Спасибо за танец, - говорит он помедлив.
        Сейчас он не улыбается, я тоже.
        - И вам спасибо.
        - Желаю удачи во всем. Надеюсь, ваше желание осуществится и вы вернетесь на Кубу.
        Ник еще раз берет мою руку и, склонившись к ней, едва ощутимо касается ее губами, а потом уходит.
        Я возвращаюсь к сестрам. Меня сопровождают беззастенчивые взгляды и шепот, который не назовешь вежливым. Все это пройдет и будет забыто.
        Его я тоже забуду.
        Глава 6
        Я просыпаюсь от стука в стекло. Этот шум заставляет меня вздрогнуть. Я не сразу вспоминаю, где нахожусь, тем более что в моей комнате совершенно темно.
        Стучат еще три раза. Ветер доносит до меня шепот, очень напоминающий звуки моего имени:
        - Беатрис!
        Вот опять.
        Знакомые шумы сбивают меня с толку: мне кажется, что я в своей старой спальне, в нашем доме в Мирамаре. Я перенеслась в те дни, когда родители отреклись от Алехандро и мне приходилось тайком встречаться с ним, передавать ему еду и деньги. По ночам я бродила по городу с братом и Эдуардо, помогая им в том, что они делали для революции.
        Я отбрасываю одеяло, беру халат, висящий на спинке кровати, и вожусь с пояском.
        Звук удара повторяется. Теперь уже громче.
        - Беатрис!
        Я подхожу к окну и раздергиваю шторы.
        Внизу стоит Эдуардо. Сняв бабочку и парадный пиджак, в котором был на балу, он до локтей закатал рукава белоснежной рубашки и готовится кинуть еще один камешек.
        Я открываю окно и шиплю:
        - Что случилось?
        Моя комната смотрит на улицу, комната родителей - во дворик, но справа и слева от меня спальни Изабеллы и Марии, а мне меньше всего хочется, чтобы завтра они стали обсуждать ночной визит Эдуардо.
        - Разбудил? - спрашивает он шепотом и, подойдя ближе, оглядывает меня: халат, надетый поверх ночной рубашки, растрепанные волосы, остатки макияжа.
        - А как ты думаешь? Уже почти два часа ночи.
        Эдуардо улыбается.
        - Это разве поздно? Стареешь! Было время, когда в два часа ночи ты еще вовсю отплясывала.
        - Ты пришел пригласить меня на танцы?
        - Нет. Я иду забирать груз. Хочешь со мной?
        - Груз? Ночью?
        - Очень ценный груз. Он имеет отношение к нашим интересам. Кубинским интересам.
        Разумнее было бы сказать «нет» и вернуться в постель, но я уже совершила один разумный поступок, поставив барьер между собой и Ником Престоном. От этого решения мне до сих пор больно.
        Маленький бунт - самый соблазнительный.
        - Я спущусь через минуту.

* * *
        Через четверть часа мы несемся по шоссе в южном направлении.
        - Так что за груз? - спрашиваю я Эдуардо.
        - Не знаю. Заранее мне не говорят. Его доставляют по воде и передают каждый раз разным людям. Я встречаюсь с ними в доках, мы обмениваемся паролями. После этого товар перемещается из их багажника в мою машину, и все расходятся.
        - Ты уже делал это раньше?
        - Пару раз.
        - И ты проверял груз?
        - Конечно.
        - Ну и что там было?
        В ответ молчание. Я решаю изменить формулировку:
        - Что ты делал с этими вещами?
        - Этого я тебе сказать не могу.
        - Ну для чего они нужны?
        - Этого тоже не могу сказать.
        - А что можешь?
        - Куда подевалась твоя жажда приключений? Ты вроде бы говорила, что хочешь во всем мне помогать. Это то, над чем мы сейчас работаем.
        - С ЦРУ?
        - Не совсем.
        - Умно ли делать их своими врагами?
        - Нашим совместным планам эти поставки никак не мешают. Просто не все, что выгодно нам, выгодно ЦРУ, и наоборот. Всегда нужно иметь запасной вариант, Беатрис. И тщательно выбирать тех, кому доверяешь.
        - То есть мне лучше держаться от тебя подальше?
        Эдуардо улыбается.
        - Ни в коем случае.
        - Тогда объясни, что я здесь делаю. Ты же не только ради веселья вытащил меня из постели среди ночи?
        - Нет, не только. В прошлый раз, когда я ехал с грузом, меня остановил местный коп. Ничего не случилось, но вопросов было больше, чем хотелось бы. Если мою машину тормознут опять, ты будешь моим идеальным прикрытием. Подумают, что я просто решил потихоньку прокатиться с женщиной. Ничего дурного при виде тебя никто не заподозрит.
        Я оглядываю свою одежду: простые штаны, блеклый свитер, простые удобные туфли без каблуков.
        Я понимаю, что он имеет в виду.
        - Мы встретимся с людьми, - продолжает Эдуардо, - заберем у них груз, отвезем, куда надо, и еще до рассвета ты вернешься в кровать. Завтра скажешь, что выпила на балу слишком много шампанского, если родители спросят, почему ты проспала до обеда.
        - Думаю, они не заметят.
        - Тогда о чем ты беспокоишься?
        - Обо всем.
        Эдуардо берет меня за руку.
        - Доверься мне.

* * *
        Виды за окном радуют все меньше, отчасти потому, что улицы темны и пустынны. Мы проводим в пути почти час. Потом Эдуардо начинает петлять, делая один поворот за другим, и наконец останавливается возле чего-то похожего на заброшенную пристань для яхт.
        - Посиди в машине, - говорит он. - И закройся изнутри.
        - Насколько я помню, ты сказал, что это не опасно.
        - Не опасно. Но за место я ручаться не могу.
        Он тянется к бардачку, достает что-то и сует мне в руку. Я чувствую холод металла.
        - Пистолет?
        - Как я уже сказал, окрестности не самые спокойные. Увидишь что-нибудь подозрительное, кроме меня, - уточнил он с усмешкой, - стреляй.
        Вдруг я нужна ему не только для прикрытия, но и для страховки? Эта мысль меня тревожит.
        Как только он выходит из машины, я запираю двери и ищу в темноте его силуэт. На секунду он мелькает в слабом свете фонаря у доков, а потом скрывается из виду, и я остаюсь одна.
        Слышится шум далекой машины, проехавшей по шоссе, едва различимо плещет вода в доках.
        Ночь слишком тиха и слишком темна. Слишком высока вероятность того, что что-нибудь пойдет не так.
        В какую авантюру ввязался Эдуардо? Если он сотрудничает не с ЦРУ, тогда с кем? Работает ли он в одиночку или его поддерживает целая сеть таких же кубинских эмигрантов?
        Время ползет медленно, рука, сжимающая пистолет, потеет. Мысль о том, чтобы пустить его в ход, кажется мне нелепой, но Эдуардо, очевидно, другого мнения.
        Услышав шуршание колес по гравию, я выпрямляюсь и, держа оружие наготове, пытаюсь разглядеть подъехавших. Свет фонарей дока сюда не доходит, поэтому я скорее чувствую, чем вижу автомобиль, остановившийся совсем рядом.
        Я пригибаю голову, проклиная Эдуардо за то, что он втянул меня в это. Одно дело - рисковать жизнью ради чего-то важного, например, ради убийства Фиделя. Другое - подвергать себя опасности так, как сейчас: я ведь даже не знаю, зачем мы здесь и имеет ли это хоть какое-то отношение к Кубе. А вдруг Эдуардо просто расхлебывает последствия своего образа жизни? Проигрался в карты или объясняется с обманутым мужем? Он, правда, говорил, что «груз» полезен для нашего дела, но ведь ему ничего не стоит соврать, если надо.
        Зря я не расспросила его понастойчивее.
        Хлопают дверцы машины, по гравию шуршат шаги. Кто это: друг или враг?
        Сердце колотится, зажатая в ладони рукоятка пистолета уже стала скользкой. Я жду, что неизвестные заглянут в машину Эдуардо, увидят меня. Однако их шаги удаляются, а потом и вовсе затихают. В свете фонаря у дока появляются силуэты двух мужчин.
        Они идут к Эдуардо.
        Я открываю бардачок и нащупываю фонарь. Мои пальцы оказываются на ручке дверцы, прежде чем я успеваю как следует подумать. В другой руке пистолет.
        Я выхожу в ночь.

* * *
        Осторожно, стараясь не пропустить мимо ушей ни единого шороха, я пробираюсь между двумя машинами. Удивительно, пистолет небольшой, но тяжелый. Палец на курке, рука дрожит.
        Вдруг я случайно выстрелю и убью кого-нибудь? Или себя?
        Автомобиль, припаркованный рядом с машиной Эдуардо, - четырехдверный седан. Я подкрадываюсь поближе и приседаю возле багажника.
        Зажигаю фонарик и направляю свет на табличку с номером.
        Машина зарегистрирована во Флориде.
        Тишина.
        Разве я могу не заглянуть внутрь?
        «Во что ты меня втянул?» - бормочу я, подбираясь к водительской дверце.
        Стекло опущено. Я просовываю руку и открываю машину изнутри.
        Несмотря на то что в салон поступает свежий воздух, здесь пахнет сигаретным дымом, потом и слегка - дешевыми духами.
        Сердце колотится. Неужели я это делаю?
        Светя фонариком, я нажимаю кнопку открывания багажника и, выйдя из машины, поднимаю крышку.
        Вижу какие-то деревянные ящики.
        На несколько секунд застываю и прислушиваюсь: не приближаются ли шаги или голоса?
        Нет, все тихо. Любопытство берет во мне верх над осторожностью.
        Я открываю один из ящиков и свечу внутрь.
        Что это за красные палочки и как они называются, я соображаю не сразу, а сообразив, жалею об этом.
        Ящик наполнен динамитом.

* * *
        На полпути к доку с пистолетом в одной руке и фонариком в другой я слышу вдалеке голос Эдуардо.
        Он смеется.
        Я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов, выключаю фонарь и иду обратно только при свете луны.
        Вообще-то Эдуардо не говорил мне сидеть в машине, но теперь я знаю, в какое взрывоопасное дело ввязалась, и не хочу ввязываться еще сильнее.
        Не надо было мне сюда приезжать.
        Я ускоряю шаг. Вскоре, слегка запыхавшись, плюхаюсь на ковшеобразное сиденье машины Эдуардо и захлопываю дверцу. Сердце выпрыгивает из груди.
        Через минуту голоса и тяжелые шаги становятся громче. Появляется Эдуардо, а с ним еще два человека. Они направляются к седану.
        Я вжимаюсь в кресло и поворачиваю голову, старательно пряча лицо.
        Открывается багажник, раздается звук глухого удара, машина чуть проседает под тяжестью динамита. Крышка багажника захлопывается.
        - Скучала? - дразнит меня Эдуардо, сев за руль.
        Скучала ли я по нему? Да я готова была его убить!
        Вторая машина отъезжает.
        - Для чего динамит? - спрашиваю я.
        - Господи, Беатрис! - Эдуардо качает головой. - Не стоило мне тебя брать!
        - Да уж, пожалуй, действительно не стоило. Так зачем динамит?
        - Для одного из тех планов, о которых я упоминал.
        - И о которых в ЦРУ ничего не знают?
        Эдуардо, кивнув, поворачивает ключ в замке зажигания. Машина трогается с места.
        - Зачем так много взрывчатки?
        Он коротко усмехается.
        - А ты как думаешь?
        На Кубе мы не боялись использовать насилие для достижения наших целей. Мы хотели произвести революцию и никакими средствами не пренебрегали. Но здесь не Куба, и если Эдуардо, находясь в Соединенных Штатах, решил применить динамит или устроить заговор за спиной у ЦРУ… он поступает явно неумно.
        - Ты ведь не собираешься пустить такой «груз» в ход на территории этой страны?
        - Я сам ничего не собираюсь делать. Я всего лишь играю роль посредника. За определенную плату.
        - Но эта взрывчатка - она хотя бы для Кубы?
        - Для того чтобы привлечь внимание американцев и заставить их включиться в борьбу, есть другие способы.
        - Нельзя настраивать Америку против себя, - предостерегаю я.
        - Америку ты предоставь мне. А твоя задача - привлечь и удержать интерес Фиделя.

* * *
        Машина останавливается перед нашим домом. Мне хочется прямиком отправиться в постель. Я сержусь на Эдуардо и на саму себя за то, что согласилась с ним поехать. На Кубе он часто поступал опрометчиво и здесь, как видно, не поумнел.
        А я уже потеряла вкус к неоправданному риску.
        - Беатрис!
        Запнувшись при звуке собственного имени, я встречаюсь взглядом с отцом. Он в костюме и с ключами от машины стоит у дверей. Неужели собрался в контору? Сейчас, наверное, часов пять утра - не больше. Все остальные наверняка еще спят.
        - Где ты была?
        Твердость отцовского голоса для меня непривычна. Он всегда был человеком строгим и не раз говорил таким тоном с моим братом, но с дочерьми всегда обходился мягче. Особенно со мной.
        - Я… - Никакого оправдания не приходит в голову.
        - Встречалась с молодым человеком?
        Это самое простое и безобидное объяснение, какое я могла бы придумать.
        Хоть я и не была готова оправдываться, встрече с отцом в такой поздний, точнее, ранний час удивляться не следовало. Я слышала, что в последнее время он трудится так напряженно, как не трудился никогда: встает раньше солнца и работает до ночи. Но одно дело слышать, а другое - видеть своими глазами.
        Ему за шестьдесят. На Кубе он поговаривал о том, чтобы передать дела Алехандро и уйти на покой. А потом почти все, на что он потратил несколько десятилетий своей жизни, уничтожил Фидель. Пришлось начинать сначала.
        - Я была с Эдуардо. Он устроил вечеринку, - вру я. - Ты же его знаешь.
        - Вот именно. Потому и беспокоюсь. - Несколько секунд помолчав, отец прибавляет: - Беатрис, мы не в Гаване. Здесь я не могу тебя защитить. Впрочем, я и там не сумел…
        Физически мой брат уже не с нами, зато им поглощены наши мысли. Может быть, отец потому сейчас столько работает, стремясь приобрести как можно больше денег и власти, что на Кубе его усилий оказалось недостаточно, чтобы спасти единственного сына?
        - Знаю, - говорю я и, сделав шаг вперед, обнимаю отца. Можно подумать, что из нас двоих ребенок он и я его утешаю. - Не беспокойся, я веду себя осторожно.
        Нам обоим известно, что это неправда. Едва ли я хоть когда-нибудь проявляла осторожность.
        - Это опасно, Беатрис.
        - Я знаю.
        - После Алехандро… Мать не должна видеть, что ты где-то ходишь среди ночи. Нашей семье хватило несчастий. Больше не надо.
        - Ладно, я не буду попадаться маме на глаза.
        Отец вздыхает.
        - Эдуардо всегда мне нравился. Он из хорошей семьи. Но ты скоро убедишься, что люди вечно торопятся воспользоваться тем, что ты можешь для них сделать, что можешь им дать. Особенно нетерпеливыми они становятся, когда доходят до отчаяния.
        - Думаешь, Эдуардо в отчаянии?
        Отец грустно улыбается.
        - Как и мы все. Разве не так?
        Глава 7
        Время идет, февраль сменяется мартом, светская жизнь бьет ключом. Мы участвуем в ней, но на дружеские вечеринки - для своих, для тех, кто в Палм-Бич известен уже несколько десятилетий, - нас не приглашают. Мы не входим в ближний круг таких привилегированных семейств, как Престоны. Я даже не знаю, по-прежнему ли Ник здесь или уехал на север готовиться к выборам. В любом случае наши пути больше не пересекаются.
        После Пасхи водоворот вечеринок и благотворительных балов переместится в более прохладный климат. Флориду накроет волна летнего зноя, и людской поток, стремящийся сюда, оскудеет. Великолепные особняки будут стоять с закрытыми ставнями, оставленные на попечение сторожей. Дорогую мебель накроют белыми простынями, чтобы не пылилась до зимы - начала следующего сезона. Правда, некоторые семьи, живущие в Палм-Бич круглый год, никуда не уедут, и все же движение по Уорт-Эвенью станет менее оживленным. Общество утратит интерес к сцене, на которую в течение нескольких месяцев было направлено столько биноклей. Газеты будут писать о тех же девушках и тех же семьях, но в новых декорациях, где будут разворачиваться новые скандалы.
        Мамино недовольство тем, что мы вынуждены оставаться в Палм-Бич дольше, чем можно, витает в атмосфере нашего дома. Наполняя гостиную своими жалобами, мама перенаправляет свой гнев с Фиделя на отца, который настаивает на том, что мы не можем позволить себе еще один дом, не можем поехать на север, чтобы состязаться с другими почтенными семействами на светской арене. Дела держат его здесь, и, пока он пытается заново сколотить для нас состояние, Куба превращается в бледнеющее воспоминание.
        Религия моей матери - это статус нашей семьи. Правда, в наращивании социального капитала она добивается куда меньшего успеха, чем отец в восстановлении своей империи. В его мире главенствуют земля, сахар и деньги, хранимые в швейцарских и других заграничных банках (благодаря дерзости Фиделя он окончательно потерял доверие к правительству). Когда материнская неудовлетворенность нашим общественным положением и отцовская страсть к накоплению капитала достигают предельного уровня, наш дом охватывает такое нервное напряжение, что я едва не задыхаюсь.
        С весенними дождями все проходит так же быстро, как разгорелось. К началу мая общество, в которое мама столь отчаянно стремилась войти, уезжает. Три из четырех ее дочерей по-прежнему не замужем. От города, каким он был в золотые месяцы, осталась только тень.
        Теперь, когда Мария возвращается из школы, мы, сестры, часами сидим в гостиной: листаем журналы и читаем, пока мама потягивает коктейли и решает наши судьбы. Целых девять дней шел дождь, и все это время мы не высовывались из дома. Ожидание истощает наше терпение: тон наших разговоров становится резче, взгляды утрачивают сестринскую нежность, отношения между родителями покрываются слоем инея. Однажды после обеда мама объявляет со своего дивана:
        - У меня в Испании есть кузина. Пожалуй, вы могли бы ее навестить. Муж у нее - дипломат. Значит, он обеспечит вам приглашения на приемы в посольство. А еще, конечно же, есть Мирта, ваша тетя по отцу. Она замужем за богатым человеком и предлагала помощь, - при этих словах мама хмурится, увидев в собственном плане серьезный изъян.
        Мирта, папина младшая сестра, несколько раз приезжала к нам на Кубу, и я всегда чувствовала, что ее супруг-американец не нравится моей матери, в чьих глазах деньги не возмещали отсутствия хорошей родословной. Нет, охотиться на женихов под руководством тети Мирты нам не придется.
        - Я никуда не хочу ехать, - говорит Мария.
        - Не беспокойся. Тебя никто никуда и не отправит. В твоем распоряжении еще уйма времени до той поры, когда тебя начнут называть старой девой, - дразню ее я. - Наслаждайся.
        - Напрасно ты смеешься, - резко произносит мать. - В твоем нынешнем возрасте я была уже замужем и имела ребенка.
        Изабелла все это время не говорит ни слова, как будто надеется, что молчание сделает ее невидимой и защитит от внимания матери.
        - А еще двое были на подходе, - прибавляет мама, сглотнув.
        Я удивлена. Эта реплика - самое прямое упоминание об Алехандро, которое я слышала от нее после его смерти.
        - К началу следующего сезона ты станешь старше, - продолжает она, бросив на меня такой тревожный взгляд, будто в день, когда мне исполнится двадцать три, я вдруг превращусь в морщинистую седовласую старуху и меня официально отправят в архив. - Мужчины предпочитают девушек помоложе. Нераскрывшиеся бутоны.
        Маме было всего восемнадцать, когда она вышла за моего отца.
        Мария фыркает. Я рада за нее: она еще может смеяться над подобными разговорами, не понимая всей серьезности нашего положения. Она не знает, что родители рассматривают замужество как конечную цель, что они связывают наш успех с тем, какого мужчину нам удастся поймать, а вовсе не с нашими собственными достоинствами. Мария, конечно, поймет все это - позже, когда окончит школу и захочет, например, изучать право, как хотела я.
        Прежде чем мама успевает развить тему моей бесплодно прожитой юности, в комнату заглядывает Элис - экономка, которая приходит к нам на полдня.
        - Прошу прощения. Мисс Беатрис, мистер Диас хочет с вами поговорить. Он ждет на улице.
        Эдуардо - мой спаситель.
        После той динамитной ночи мы толком не виделись. Все это время он «путешествовал» неизвестно где. Сейчас я ему рада, потому что предпочитаю политические интриги маминым матримониальным махинациям.
        Нацепив на лицо улыбку, я встаю с дивана и бросаю журнал на стол.
        - Не буду заставлять Эдуардо ждать. Тем более что у меня самой так мало времени, - говорю я и многозначительно смотрю на маму.
        С того конца дивана, где сидит Изабелла, раздается сдавленный смех.

* * *
        - Ты меня спас, - говорю я Эдуардо, идя с ним по пляжу.
        - Правда? Мне нравится. Может, скажешь еще, что я твой герой?
        Я смеюсь.
        - Давай не будем перегибать.
        - Хм… А от чего я тебя спас?
        - От матери. От необходимости выслушивать ее жалобы на то, что общество разъехалось, а мы остались в Палм-Бич, - отвечаю я, держа в одной руке сандалии, а в другой край юбки и чувствуя, как песок просачивается сквозь пальцы босых ног. - Кстати, - я бросаю взгляд на Эдуардо, - удивительно, что ты здесь.
        - А куда мне деваться? - говорит он и смотрит на море, убрав со лба темную прядь (с конца сезона его волосы отросли и стали немного виться).
        - В Нью-Йорк, например.
        Эдуардо презрительно кривит губу. Эту игру он знает не хуже, чем я.
        - Пытаешься меня женить?
        - А ты бы хотел? Когда-нибудь придется, разве нет?
        Он на три года меня старше. Это не настолько много, чтобы его холостое положение казалось необычным, но и не мало - особенно по нынешним неопределенным временам. К мужчинам общество, разумеется, относится иначе, нежели к женщинам: старых холостяков никто не клюет, как старых дев. И все-таки однажды нам всем полагается создать семьи, родить детей и жить той жизнью, которую вели наши родители.
        - Жениться ради любви?
        - Любви, положения в обществе, защищенности.
        Эдуардо слегка напрягается, и я жалею о последних словах. О наших стесненных обстоятельствах мы обычно не говорим: наша гордость не позволяет нам этого. Для такого молодого человека, как Эдуардо, столь резкое ухудшение финансового положения - большой удар. На Кубе Диасы жили по-королевски: владели землей, предприятиями, лошадьми - целой империей, которая строилась не один век. Поговаривают, что еще до свержения Батисты отцу Эдуардо удалось вывести из страны какие-то деньги, но большая часть состояния все же попала в руки к Фиделю.
        - Я не имела в виду…
        - А ты бы согласилась?
        - Продаться тому, кто больше предложит?
        - Да.
        - Порой мне кажется, что так было бы проще, - признаюсь я. - По крайней мере, для моей семьи. Родители определенно обрадовались бы.
        - Да.
        - Что ты будешь делать, когда мы вернемся на Кубу? - спрашиваю я, меняя тему.
        Это одна из моих любимых игр.
        - Сидеть в патио нашей виллы в Варадеро, смотреть на море и курить сигары, - улыбается Эдуардо. - А еще дышать. Любоваться ножками танцовщиц из «Тропиканы». Женюсь на какой-нибудь девушке, которая согласится меня терпеть. У нас родятся дети, и я буду смотреть, как они плещутся в воде. Они вырастут свободными от того страха, который испытывали мы. Они вырастут в мире, где можно пустить корни, где можно за что-то держаться, не боясь, что у тебя это отнимут.
        - Ты хочешь иметь семью?
        - Да.
        - Довольно неожиданно.
        Не стоит недооценивать Эдуардо: как бы, на первый взгляд, хорошо я его ни знала, он постоянно меня удивляет.
        - Почему?
        - Я думала, ты из тех людей, которые не хотят себя связывать и воспринимают семью как обузу.
        Не сомневаюсь: именно так мой отец смотрит на мою мать, моих сестер и меня саму. Он нас всех любит, но мы для него еще один источник хлопот и волнений.
        - Думаю, все будет зависеть от того, на ком я женюсь, - отвечает Эдуардо. - Если я, только ради того, чтобы выпутаться из нынешнего положения, выберу какую-нибудь американку с «хорошей» фамилией и связями, которые позволят всю жизнь как сыр в масле кататься, то да, наверное, такая семейная жизнь будет меня больше сковывать, чем радовать. Не пойми неправильно: деньги все упрощают, и я не стану врать, будто никогда не задумывался о том, чтобы пойти легким путем, но…
        - Но ты романтик, - говорю я и сама удивляюсь.
        Эдуардо смущенно улыбается.
        - А как иначе? Зачем бы мы вообще стали всем этим заниматься, если не из романтических побуждений?
        - Я думала, ты хочешь вернуть себе то, что потерял, - говорю я и сконфуженно думаю: «Неужели до сих пор я оценивала его неверно? Я думала, им руководят только собственные интересы, а на самом деле, он, вероятно, не такой уж и эгоист?»
        - Это конечно. Только потерял я не только вещи, которые можно купить за деньги. У нас отняли и другое - то, что не имеет цены и что невозможно восстановить.
        - А мой отец упорно пытается, - бормочу я себе под нос.
        - Я бы не стал судить его строго, - говорит Эдуардо, еще раз меня удивляя. - На него возложена большая ответственность. Без Алехандро… Твой отец уже не молод и заботится о том, чтобы после его смерти вы с мамой и сестрами ни в чем не нуждались. Он много сделал для вас на Кубе, но этого, наверное, уже не вернешь. Разумеется, ему неспокойно.
        Вот он какой - Эдуардо: в нем, как ни в ком из нас, мечтательность уживается со здравым смыслом.
        - Ты злишься, - в очередной раз он поражает меня своей проницательностью.
        Не думала я, что он это видит, однако спорить бессмысленно: злоба - мой верный спутник.
        - Я надеялся, сотрудничество с ЦРУ тебе поможет, - продолжает Эдуардо. - Меня самого благодаря этому мой собственный гнев перестал мучить так сильно.
        Я считала, что он втянул меня в игру из других соображений: во-первых, я должна была согласиться, и он это знал, во-вторых - моя красота и спорная репутация могли послужить оружием в борьбе с Фиделем. Мне никогда не приходило в голову, что одна из задач Эдуардо - помочь мне самой.
        Не по этой ли причине он взял меня на передачу динамита? Может, он заметил, какой потерянной я чувствовала себя на балу после того, как попрощалась с Ником? Или все-таки он использовал меня в собственных интересах - как прикрытие?
        - Немножко, пожалуй, помогло, - отвечаю я. - Есть ли новости от мистера Дуайера? Слышно ли что-нибудь о Кубе?
        - Кое-что слышно, - отвечает Эдуардо, - но не всему сейчас можно верить. После взрыва «Ля Кувра» у Кастро, говорят, нарастает паранойя. Он уверен, что ЦРУ под него копает.
        «Ля Кувр» - это французский теплоход, который вез оружие для Фиделя и взорвался в гаванском порту. Было много погибших и еще больше раненых. Кастро объявил это американской диверсией.
        - А на самом деле?
        Что взрыв действительно организован ЦРУ, вполне правдоподобно. С другой стороны, так говорит Фидель, а ему я верить не расположена.
        Эдуардо пожимает плечами.
        - Те, с кем я поддерживаю связь, говорят, они здесь ни при чем. Но кто знает? Я посвящен далеко не во все. Я недостаточно полезен ЦРУ, чтобы они относились ко мне как к равному.
        - Каких чудесных друзей мы приобрели!
        - В настоящее время они у нас единственные.
        - Может, это глупо - возлагать все надежды на американцев? Есть ведь и другие потенциальные союзники.
        - Кто, например? Ситуация с каждым днем становится все более запутанной. Советский Союз включился в игру на стороне Фиделя. Мы зажаты между двумя гигантами. Сейчас любое вмешательство в кубинские дела грозит нарастанием напряжения между Америкой и Советами. Все довольно паршиво.
        Действительно, для кубинцев противостояние империй - вечный источник страха и боли. На протяжении всей истории наши судьбы тем или иным способом решал кто-то другой: сначала испанцы, потом американцы. Сейчас Куба участвует в опосредованной войне двух держав.
        - Думаешь, наш план когда-нибудь пустят в ход? Они правда решатся меня использовать?
        - Кто? ЦРУ?
        Я киваю.
        - Думаю, да. Вопрос только во времени. В том, как они собираются доставить тебя на Кубу, чтобы ты встретилась с Фиделем, и как оттуда забрать. Американцы, конечно, не лучшие союзники, но без необходимости рисковать своей безопасностью не будут. Это поставило бы под удар их собственную репутацию. При нынешней напряженности между двумя странами они должны быть осторожны.
        Учитывая мою историю, в частности смерть моего брата, они запросто могли бы представить все так, будто я действую по собственной инициативе, будто мной руководят только гнев и желание отомстить, а в политических махинациях я не задействована.
        - Нервничаешь? - спрашивает меня Эдуардо.
        - Немного. Одновременно переживаю и из-за того, что мне могут не дать шанса, и из-за того, что мне его, вероятно, дадут.
        - Иногда бывает трудно сказать, когда чувствуешь себя хуже: когда не сумел ничего сделать или когда не сумел даже попытаться.
        Я окидываю взглядом фигуры людей, гуляющих по пляжу. Мамаша играет на песке с двумя детьми, с виду - моя ровесница.
        Насколько другой была бы моя жизнь, родись я в этой стране, а не на острове, раздираемом бесконечными противоречиями? Неужели я ходила бы с таким же самодовольным лицом, как эта американка? Или под ее внешним семейным благополучием, под пляжным загаром и белизной улыбки что-то скрывается? Может, мы все носим под кожей какие-то секреты, ведем внутренние бои? Может, эта женщина, видя, как мы с Эдуардо идем по пляжу, принимает нас за влюбленную пару, завидует мне: тому, какой красивый мужчина мне достался, и той свободе, которую дает мне отсутствие детей?
        - Мы кое над чем работаем, - говорит Эдуардо, привлекая мое внимание.
        - А над чем именно, ты мне не расскажешь.
        Как не рассказал о динамите, который мы забирали.
        - Все сложно, Беатрис. Есть вещи, в которые тебе лучше не вникать.
        - Потому что я женщина?
        - Нет. Потому что чем меньше людей об этом знает, тем лучше. У Фиделя повсюду шпионы.
        - Я бы никогда…
        - Не сомневаюсь. Тем не менее нужно соблюдать осторожность. Я по возможности стараюсь оградить тебя от всего этого, защитить. Алехандро, пока был жив, тоже тебя оберегал.
        - Если ты хочешь, чтобы я была в безопасности, зачем ты все это затеял? Зачем взял меня с собой, когда поехал за динамитом? Зачем организовал мою встречу с человеком из ЦРУ?
        - Затем, что я знаю, как много это для тебя значит. Как ты любила брата, как боролась против Батисты. Как веришь в Кубу и ее будущее. К тому же ты Беатрис Перес. Разве бывало с тобой когда-нибудь, чтобы ты чего-то захотела и успокоилась прежде, чем получила это?
        - Даже не знаю… Либо ты понимаешь меня и веришь в меня, как никто другой, либо ты сам не успокаиваешься, пока не получаешь желаемого, а я - удобное средство осуществления твоих желаний.
        Эдуардо смеется.
        - Пожалуй, это ты понимаешь меня, как никто.
        Он обнимает меня за плечи и прижимает к своему мускулистому телу. На этот раз сомневаться не приходится: молодая мать действительно бросает в мою сторону завистливый взгляд.
        - Может быть, и то, и другое, - говорит Эдуардо, прикоснувшись губами к моей макушке.
        Нежность его голоса противоречит неприкрытому цинизму слов. Такой уж он человек. Мы с ним во многом похожи. Иногда, глядя на него, я как будто бы смотрю в зеркало и не всегда бываю готова увидеть то, что вижу.
        Глава 8
        Сезон закончился, и теперь мы живем, как в болоте. Жара и влажность усугубляют нашу скуку. Мы целыми сутками торчим на пляже: устраиваем пикники, сооружаем замки из песка с моим племянником. Нет больше ни балов, ни изысканных приемов. Если бы Эдуардо между своими таинственными путешествиями не заглядывал к нам и не приносил кое-какие новости, тоска была бы невыносимой.
        - Мы подумываем, не переехать ли в Майами, - объявляет моя сестра Элиза одним июльским днем, сидя рядом со мной на большом клетчатом покрывале и наблюдая за тем, как Мигель под руководством няни ковыряется в песке.
        В последние несколько месяцев личность моего племянника претерпела трансформацию: из сонного младенца он превратился в бойкого маленького мальчика с лукавой мордочкой и упрямым огоньком в глазах, указывающим на то, что он Перес. Малыш очаровал всю семью, став нашим утешением и нашей надеждой в эти непростые времена.
        - Зачем вам туда переезжать?
        Майами недалеко, но я привыкла жить с сестрой по соседству - так, чтобы мы всегда могли зайти друг к другу поболтать.
        - Там жизнь дешевле. Один друг предложил Хуану дом - просторный, причем недорогой. Мигелю будет где поиграть. И к работе Хуана ближе.
        Моя сестренка теперь жена и мать. Муж и сын стали для нее важнее той семьи, в которой она родилась. Конечно, это естественный порядок вещей, и все же…
        - Нам будет тебя не хватать, - говорю я, выдавив из себя улыбку.
        Элиза сжимает мою руку.
        - Мне тоже будет не хватать вас. Но я же совсем недалеко уезжаю.
        - А кажется, что далеко.
        Дело не в расстоянии. Дело в том, что моя сестра пускает в Америке корни, которые навсегда привяжут ее к этой стране. Я рада за Элизу, и в то же время у меня возникает ощущение, будто она движется дальше, а я остаюсь. Будто я, несмотря на преимущество в возрасте, проигрываю ей.
        - Ты-то как поживаешь? - спрашивает Элиза и глядит на меня понимающе.
        - Хорошо.
        - Ага. А теперь правду. Мне можешь сказать не то, что говоришь всем. Как у тебя дела на самом деле?
        Я вздыхаю.
        - На самом деле очень неважно.
        Ветер вздымает песок, Мигель ревет, няня подхватывает его на руки. Элиза хмурится. Через секунду ее внимание снова переключается на меня, но только отчасти: хотя бы краем глаза она постоянно присматривает за сыном.
        Я всегда немного удивлялась тому, какая нежная мать получилась из моей сестры и как быстро она приспособилась к новой роли. Тем более что мне не совсем понятно, с кого она брала пример: наша мама была совсем не такой. Утирать нам слезы и дуть на ушибленные коленки предоставлялось няне Магде, а родная мать маячила где-то на заднем плане нашего детства как дама в красивом платье, которая заглядывала в комнату, собираясь на очередную вечеринку, и тут же уходила, оставляя после себя аромат духов.
        - Тебе здесь плохо, да? - спрашивает Элиза.
        - Да.
        - Может, со временем ты привыкнешь и снова будешь счастлива?
        - Счастлива? В Палм-Бич? Абсурд! Я это место не выбирала, я не хотела здесь жить, здесь не мой дом. Предполагалось, что мы тут только на какое-то время, если помнишь. Отец говорил, что через несколько месяцев все наладится. А теперь все как будто об этом забыли. У тебя семья. Родители зациклились на деньгах, на бизнесе, на положении в обществе. А как насчет того, что нельзя построить или купить? Я скучаю по Магде, по гаванским друзьям, по нашему старому особняку. - Я сглатываю слезы, которые мешают говорить. - Я хочу побывать на могиле Алехандро. Я хочу получить свою жизнь обратно. Хочу домой.
        - Дом уже не тот, каким ты его запомнила, - говорит Элиза мягко: подобным тоном она часто разговаривает с ребенком.
        В ее голосе слышится принятие. Она как будто бы смирилась с выводом, который я отказываюсь делать.
        - Я знаю, и это меня злит. Такое ощущение, будто Фидель победил.
        - Беатрис, не все в этом мире война. Иногда можно просто быть счастливой.
        - Я бы не сказала, что это просто.
        - Я тоже не имела в виду, что это легко. Я имела в виду, что от счастья не надо отказываться. Ты имеешь на него право. Алехандро не хотел бы, чтобы ты так себя терзала.
        Так вот как я выгляжу в глазах сестры? Она думает, будто из-за убийства брата я разыгрываю мученицу? А ведь Элиза первая нашла меня в тот день, когда я обнаружила тело Алехандро. Она должна бы лучше всех понимать мотивы, которые мною руководят.
        - Ты помнишь тот день? - спрашиваю я. - Помнишь, что я тебе сказала?
        - Помню.
        - Кастро должен за все заплатить! Где справедливость? Я не могу спокойно жить, пока Фидель, убивший столько кубинцев, правит Кубой.
        - Беатрис! - шипит Элиза.
        Она быстро окидывает взглядом пляж, а потом смотрит на меня расширенными глазами. Видимо, вспомнила, что мы не в Гаване, где нужно было взвешивать каждое слово, опасаясь возмездия.
        Как бы я ни жаловалась на жизнь в Америке, к возможности свободно выражать свои мысли я уже привыкла.
        - Неужели твой гнев прошел? Неужели ты забыла?
        - Ничего я не забыла, - говорит Элиза, - и никогда не забуду. Такое не забывается. Но я не могу себе позволить зачахнуть от горя, не могу допустить, чтобы мой гнев меня поглотил. У меня есть сын. Я ему нужна. Революция и так достаточно у него украла.
        - Извини. Мне не следовало…
        - Если бы ты рассуждала иначе, это была бы не ты. Твои чувства мне понятны, я знаю, как сильно ты любишь Кубу. Но я за тебя беспокоюсь. Нельзя отказываться от нормальной жизни только из-за того, что мы не дома. Ведь никому не известно, сколько все это продлится. Мы, конечно, надеемся на лучшее и молимся о том, чтобы однажды вернуться, но больше мы ничего поделать не можем. Я понимаю: ты переживаешь из-за того, что родители не разрешают тебе учиться. Ты не знаешь, чем занять время. Но постоянно терзаться - это не дело. Ненависть к Фиделю не должна заменять тебе жизнь.
        - А что мне прикажешь делать? Я не такая, как ты. Я не готова стать женой и матерью. Сколько я себя помню, мне твердят, будто я только на это и гожусь. У меня, мол, одна задача: быть красивой и очаровательной. Иметь что-то в голове совсем не обязательно, а с кем-то поспорить - вообще не дай бог. Мне все это надоело. Я не хочу в итоге выйти замуж за человека, который будет понимать мое предназначение так же, как родители. Я знаю, что ты счастлива в семейной жизни, но меня такое счастье только пугает.
        - Послушать тебя, так замужество не лучше тюрьмы.
        У нас у всех было строгое воспитание, родители ждали, что мы непременно должны составить себе блестящие партии. При этом ко мне, заслуженно или нет, относились по-особенному: в семье я всегда считалась красавицей, однако воспринимала это скорее как проклятие, чем как благословение. До недавних пор. Теперь я могу использовать свою внешность для чего-то действительно важного.
        - Может, и не тюрьма. Но и не то, к чему мне следовало бы стремиться.
        - А Эдуардо знает о твоих взглядах на супружескую жизнь?
        Я смеюсь.
        - Эдуардо? Думаю, эти мои взгляды ему совершенно безразличны.
        - Вы все время вместе.
        - Мы дружим. Настолько, насколько Эдуардо заинтересован в том, чтобы с кем-то дружить.
        - Смотрит он на тебя не просто как друг.
        Ну вот опять! В голосе сестры зазвучали нотки, намекающие на то, что я не все замечаю, что мне не хватает того жизненного опыта, который она уже успела приобрести.
        - Он смотрит как мужчина, который тебя хочет, - говорит Элиза, понизив голос, и ее щеки розовеют.
        - На меня многие так смотрят, это ничего не значит. Если Эдуардо иногда и взглянет в мою сторону с некоторым интересом, то только потому что он молодой парень, а не потому, что у него ко мне какие-то тайные чувства. Вряд ли он вообще способен влюбиться. Помнишь его в Гаване? Как он ухлестывал за девушками из «Тропиканы»? Как заглядывался на замужних женщин?
        Элиза прищуривается.
        - Если никакой романтики между вами нет, тогда зачем вы так часто встречаетесь?
        - Говорю же: мы друзья.
        - И только?
        - И только.
        - Почему-то я в это не верю. И почему-то чувствую, что все мои слова ты пропустишь мимо ушей. То, о чем я тебе сегодня говорила, - пустой звук для тебя, верно?
        - Дело не в этом. Просто ты зря обо мне беспокоишься.
        - Как мне не беспокоиться! Ты моя сестра!
        Я криво улыбаюсь.
        - Причем старшая, а можно подумать, что наоборот.
        - Иногда я чувствую себя постаревшей, - признается Элиза. - Такое, наверное, бывает, когда целыми днями бегаешь за ребенком, говоришь ему не тянуть все подряд в рот, выбираешь у него из волос кусочки еды и так далее. В общем, когда постоянно чувствуешь на себе ответственность за чью-то жизнь, постоянно кого-то оберегаешь.
        Да, свою модель материнства Элиза явно переняла не у нашей мамы.
        - Это так ты мне рекламируешь семейную жизнь?! - смеюсь я.
        - В ней бывают разные моменты.
        - А его-то ты любишь? Хуана?
        С одной стороны, вопрос звучит глуповато, с другой - это единственное, чего я не знаю о своей сестре.
        Она улыбается.
        - Разве не все жены любят своих мужей?
        Мы обе знаем, что это не так.
        - Он производит впечатление хорошего человека, - говорю я осторожно.
        - Он и есть хороший человек.
        Элиза зачерпывает горсть песка и пропускает его сквозь пальцы, глядя вдаль, на море. Сейчас она как будто не здесь. Но через несколько секунд она, моргнув, выходит из задумчивости и возвращается ко мне.
        - Я люблю его. - В ее голосе звучит уверенность, смешанная с удивлением, как будто она сама еще не привыкла к тому, о чем говорит.
        Тем не менее я ей верю. Она давно не выглядела такой счастливой. Видимо, замужество и рождение ребенка отчасти стерло следы тех несчастий, которые долгое время нас преследовали.
        - Я за тебя рада. Ты заслуживаешь того, чтобы жить счастливо. И спокойно.
        - Ты тоже.
        - Боюсь, покой несовместим с моей натурой.
        Элиза смеется.
        - Это да. - Вдруг ее лицо становится серьезным. - Но вечно воевать, вечно бороться тоже нельзя.
        - Постараюсь это учесть.
        - Постарайся, пожалуйста. И вот еще что, Беатрис… - Она хватает меня за руку. - Что бы ты ни делала, пообещай мне себя беречь. Я не могу потерять еще одного человека из тех, кого так безумно люблю.
        Просьба Элизы звучит как эхо тех слов, которые сказал мне отец, когда я вернулась домой после ночного приключения. У меня в горле собирается ком. Видимо, то, что по милости Фиделя пережили все члены нашей семьи, уже никогда не изгладится.
        - Обещаю.

* * *
        Мы возвращаемся с пляжа. Мигель топает между нами, разгоряченно лопоча. Няня сзади. В нескольких минутах пути до нашего дома мы расстаемся, Элиза поворачивает налево, я направо. Когда она уедет в Майами, мне будет ужасно ее не хватать.
        Квартал, по которому я иду, более скромный, чем наш гаванский. Там, в Мирамаре, мы знали всех соседей. Рядом с нами жила Анна, лучшая подруга Элизы. Здесь у нас друзей нет. Некоторые дома сдаются туристам, а в некоторых живут люди, которые едва здороваются с нами при встрече.
        Мы старались здесь прижиться: кто-то более усердно, кто-то менее. Мои попытки, честно говоря, были не очень настойчивыми. Так или иначе, расстояние, отделяющее нас от американцев, невозможно преодолеть, просто надев модное платье или взяв нужную ноту в светской беседе. Я видела то, чего здешние девушки не видели, я пережила революцию и при всем желании не смогла бы сымитировать ту беззаботность, которую они с таким апломбом демонстрируют. В отличие от них я не могу даже изображать невинность. Наверное, именно поэтому матери ограждают их от меня. Мы здесь отверженные. Все боятся, что мы оскверним стерильную чистоту местного общества, которое словно бы не ведает никаких бед внешнего мира: ни бедности, ни страха, ни насилия, ни смерти.
        Когда мы были младше, мать говорила нам всегда улыбаться на людях, быть любезными, смеяться, если мужчины шутят, и льстить их тщеславию. Мама учила меня быть мягкой и податливой, надеясь, что это поможет мне удачно выйти замуж. Сейчас я вся сплошная заостренная сталь, и едва ли кому-то из американцев придет в голову взять меня, такую, в жены. Зачем им брать на себя тот груз, которым я придавлена? Общение между нами если и возможно, то только самое поверхностное, случайное, как между совершенно чужими друг другу людьми. Поэтому я проявляю мало интереса к законному браку.
        Камешек попадает мне в туфлю, и я запинаюсь, потому что смотрю не под ноги, а на машину, припаркованную перед нашим домом.
        Это непримечательный черный автомобиль, к которому прислонился человек в столь же непримечательном черном костюме и аккуратной шляпе с небольшими полями.
        Сердце начинает биться чаще.
        Когда он поворачивается ко мне с таким видом, будто ждал меня, по спине пробегают мурашки. Давно ли он здесь стоит? Видел ли меня на пляже с сестрой? Видел ли, как мы играем с Мигелем? Одно дело - встречаться с мистером Дуайером в ресторанах при посредничестве Эдуардо, другое - видеть человека из ЦРУ перед собственным домом. Легко забыть, что у мистера Дуайера везде глаза и уши. Внешне совершенно безобидный, он без труда сливается с окружением. Поэтому я его недооценивала, и теперь мне так не по себе.
        Мистер Дуайер встречает меня фальшивой улыбкой. Как будто мы просто соседи, которые встретились погожим летним днем.
        Без предисловий и формальных вопросов о моем благополучии он говорит:
        - Кастро едет в Нью-Йорк, чтобы выступить с обращением к Генеральной Ассамблее ООН. - Мое сердце колотится. - Мы устроим вам встречу с ним - на какой-нибудь вечеринке или, может быть, в ресторане. Госдепартамент приставит к нему многочисленную американскую охрану, и мы сможем легко следить за его передвижениями. Что скажете? Поедете в Нью-Йорк?
        Фидель, может, и не нажимал на курок того пистолета, из которого убили моего брата, но это наверняка сделали по его приказу. Умный, образованный, с хорошими связями, харизматичный и страстно любящий Кубу, Алехандро, конечно же, мешал Кастро в его стремлении сосредоточить всю власть в своих руках, поглотив противоборствующие политические группировки. Смерть моего брата должна была послужить предостережением всем желающим вырвать остров из мертвой хватки Фиделя.
        Смогу ли я с улыбкой смотреть в лицо убийце брата? Флиртовать с ним, пытаться его очаровать?
        Только при условии, что мне удастся увидеть, как погасают его глаза. Как гасли глаза Алехандро, мне видеть не хотелось, но пришлось.
        - Я должна буду убить его в Нью-Йорке?
        - Нет. Мы обсудили это и решили, что сейчас американо-кубинские отношения слишком напряженные, чтобы люди не заподозрили нашего участия в его смерти. Нам не нужен международный инцидент, который ударит по интересам США в Латинской Америке.
        - Тогда чего вы ожидаете?
        - Мы хотим, чтобы вы привлекли его внимание. Вы с вашим братом, как и Фидель, критиковали политику Батисты. Ваша задача - заинтересовать Кастро, убедить его в том, что вы готовы принять то будущее, которое он планирует для вашей страны. Ваше прошлое плюс ваши чары - довольно действенные, надо признать, - этого должно быть достаточно, чтобы Фидель вами увлекся. В конце концов, он любит женщин. После того как будет установлен первоначальный контакт, мы при удобном случае отправим вас на Кубу и организуем новую встречу. Когда он начнет вам доверять, вы сможете удалить его из уравнения.
        Звучит очень просто и вместе с тем очень дерзко. Осуществлению этого плана может помешать множество разных обстоятельств, и для того, чтобы выпутаться, я должна буду проявить недюжинное актерское мастерство.
        - А как мне внушить Фиделю, будто я сама ему доверяю и не виню его в смерти Алехандро? Я могу врать в чем угодно, но ни один человек на Кубе не поверит, что я стану искренне ворковать с убийцей брата.
        - Причастность Фиделя к этому убийству ничем не доказана. Может, это дело рук кого-то из людей Батисты, не успевших бежать из страны? Таким образом они могли нанести революции ответный удар. В движении 26 июля[1 - Движение 26 июля - революционная организация, созданная Фиделем Кастро и боровшаяся с режимом Фульхенсио Батисты. Названа в честь даты неудавшегося нападения революционеров на казармы в Сантьяго-де-Куба (26 июля 1953).] ваш брат не участвовал, но существовали и другие группы протестующей молодежи. Вероятно, в хаосе тех дней его убили по ошибке? - Дуайер улыбается, и от его улыбки у меня по коже пробегает холодок. - В наших силах сделать правдой то, что нам выгодно, и заставить Фиделя поверить в то, что нам нужно. Это совсем не сложно.
        - А когда дело дойдет до… - я сглатываю: слово застревает у меня в горле.
        - До убийства? - помогает мне мистер Дуайер.
        - Да. Тогда вы мне поможете? Я не умею…
        Звучит ужасно глупо, но факт есть факт: я, естественно, не умею убивать людей.
        - Поможем. Это нужно будет сделать аккуратно. Вы получите необходимые инструкции. - Он наклоняет голову набок и еще раз окидывает меня оценивающим взглядом. - Вот он, мисс Перес, ваш шанс вернуть себе свою страну и отомстить за брата. Мы с вами договорились?
        Я жму его протянутую руку.
        - Договорились.
        Глава 9
        Готовясь к поездке в Нью-Йорк, я убираю подальше сарафаны с цветочным рисунком и прямые короткие платья, которые носила в Палм-Бич в эти жаркие дни. Все шкафы: и мой собственный, и сестер, и материнский - перерыты в поисках самых элегантных туалетов. Во время одной из поездок на материк я нашла хорошую портниху, и она сшила мне платье - гладкое, подчеркивающее фигуру. Пусть будет оно. В нем Фидель меня точно заметит.
        Для прикрытия мистер Дуайер, чья жена знакома со многими влиятельными семьями, организовал мне приглашение в Хэмптонс. Мать в восторге от того, что я буду вращаться в избранных кругах, отцу некогда забивать себе этим голову, а сестры озадачены: друзья, о которых я почему-то никогда не упоминала, вдруг меня приглашают… Впрочем, девочки тоже заняты своими делами и особо пристального интереса к моим планам не выказывают. Элиза вовсю готовится к переезду в Майами, Изабелла встречается с местным бизнесменом, у Марии школа и друзья. Я рада, что они на мне не зациклены, а они рады без лишнего шума помочь мне с покупками и сборами в дорогу.
        После достаточно комфортного перелета я беру такси в аэропорту Айдлуайлд и еду в центр города, в гостиницу, где мистер Дуайер забронировал для меня номер. Отель элегантный, но находится не в самом оживленном месте. Я не очень рискую встретить кого-то из знакомых, но на всякий случай нужно беречь репутацию. Никто не должен знать, что я приехала в город одна.
        Поднявшись в номер и оставив там чемодан, я сразу же опять спускаюсь, чтобы встретиться с мистером Дуайером в назначенном месте.
        Бар гостиницы производит довольно угнетающее впечатление. Посетители - усталые командировочные и просто мужчины, желающие приятно провести время. Кто-то вяло бренчит на пианино в углу. Отель вполне приличный, но все в нем самую малость поизносилось, поэтому, хоть я и ценю, что здесь меня никто не узнает, я, если честно, охотно перебралась бы отсюда в «Плазу», где мы останавливались с родителями много лет назад, когда приезжали в Нью-Йорк за покупками. Тогда мы не беспокоились ни об анонимности, ни о бюджете.
        Я сажусь на свободное место напротив мистера Дуайера.
        Он не отрывается от газеты, раскрытой на кроссворде, в руке черная шариковая ручка, которой он выводит очень аккуратные, чуть-чуть излишне крупные печатные буквы, методично заполняя клеточку за клеточкой. Только закончив и положив ручку на стол, он поднимает на меня глаза.
        - Как себя чувствуете с дороги?
        - Хорошо.
        - Ну и отлично. Он в Гарлеме, - мистер Дуайер хмурится, - в отеле «Тереза». Мы поселили его в «Шелберне», в нескольких кварталах от вас, но он сорвался оттуда вместе со всей своей свитой.
        - Что случилось?
        - С их делегации потребовали залог возмещения убытков. Пресса говорит о каких-то цыплятах, которых они якобы держат в номерах и прямо там ощипывают. Как знать? Может, он просто решил нас всех подразнить. Уверяет, будто мы его оскорбляем. Даже в ООН пожаловался, - объясняет Дуайер и вполголоса бормочет в адрес Фиделя не самые хвалебные слова, с которыми я не могу не согласиться.
        - В глазах людей он будет героем, - говорю я. - Отказаться от элегантности и комфорта отеля «Шелберн» и переехать в Гарлем - это довольно заметный жест.
        - Да уж. Мы пытались поселить его в «Коммодоре», но он не согласился. Разъезжает, черт побери, по Нью-Йорку, а народ толпится вокруг него, как будто он кинозвезда. Принимает у себя в номере глав государств: Хрущева, Насера, Неру.
        Мне почти жалко американцев.
        - Фидель любит создавать проблемы. Сеять хаос, действовать вне системы - это его фирменный стиль. Не стоит его недооценивать, - предостерегаю я.
        Мистер Дуайер бросает в меня взгляд, красноречиво свидетельствующий о том, как мало в нем сочувствия к нам, кубинцам, и с каким трудом он терпит нас всех (я не исключение).
        - Политику предоставьте мне. Ваша задача - привлечь его интерес.
        - Когда?
        - Завтра вечером. Он собирает своих почитателей в отеле «Тереза». Будет мстить нам за то, что мы не пригласили его на латиноамериканский саммит. Среди приглашенных есть женщины, наш человек внес вас в список.
        - Вы точно хотите, чтобы я пошла туда под своей настоящей фамилией?
        - Она будет для Кастро дополнительной приманкой, - отвечает мистер Дуайер. - К тому же кто-нибудь из свиты Фиделя или даже он сам может вас узнать, поэтому назваться чужим именем - большой риск. Доверие этого человека завоевать трудно. Начав со лжи, вы провалите операцию, не успев ее начать.
        К нам подходит официантка и спрашивает, чего мне принести. Я заказываю коньяк с лимонным соком и апельсиновым ликером. Перед мистером Дуайером она ставит «олд-фэшн»[2 - Олд-фэшн (англ. old-fashioned - «старомодный») - коктейль на основе виски с добавлением горькой настойки, сахара и апельсиновой цедры.]. Конденсат от бокала попадает на сложенную газету, бумага промокает, второе слово по горизонтали расплывается. При виде растекшихся чернил мистер Дуайер хмурится.
        - Вопросы есть? - спрашивает мистер Дуайер, когда мы опять остаемся вдвоем.
        Всего лишь около тысячи.
        - Что будет потом?
        - Вы поговорите с ним, пофлиртуете. Произведете на него впечатление. Потом вернетесь домой и скажете, что чудесно провели время в Хэмптонсе. Деньги за эту маленькую прогулку будут на счете, который мы открыли для вас в Палм-Бич.
        Мы условились, что ЦРУ переведет мне пять тысяч долларов и полностью возместит расходы, связанные с путешествием.
        - При следующей возможности мы сделаем так, чтобы вы снова с ним пересеклись, - продолжает мистер Дуайер. - В Соединенные Штаты он вряд ли вернется, значит, встреча должна будет произойти в Гаване. Она окажется тем успешней, чем более тесный контакт вы сейчас установите. Мы с вами свяжемся, когда получим необходимую информацию.
        Мистер Дуайер достает из кармана тонкую стопку банкнот, скрепленных зажимом, и бросает несколько купюр на стол: этого достаточно, чтобы заплатить за нас обоих. Потом он отодвигает стул, поднимается и сует газету под мышку.
        - «Боятся», - говорю я.
        Он останавливается:
        - Что, простите?
        - Сорок семь по горизонтали. Ответ - «боятся».
        На его лице мелькает подобие улыбки.
        - Точно! Это же пословица: «Дураки спешат туда, куда ангелы ступить боятся». Ну надо же! - Он подмигивает мне и, торопливо сказав: - Удачи, мисс Перес, - уходит.
        Я осушаю свой бокал и борюсь с желанием заказать еще. Мать нам всем вдолбила, до чего опасно увлекаться спиртными напитками, но она не одобрила бы ничего из того, что я сейчас делаю. Поэтому, как говорится, где пенни, там и фунт.
        Официантка возвращается, чтобы забрать бокал мистера Дуайера.
        - Он не уйдет от жены, - говорит она.
        - Кто не уйдет от жены?
        Вытирая стол, официантка наклоняется ко мне.
        - Я, конечно, извиняюсь… Вы молодая симпатичная девушка и заслуживаете большего, чем этот мужчина. Я каждый день вижу, как они приходят и уходят. Все поют одно и то же: «Жена меня не понимает, мы живем вместе только ради детей, я постоянно в командировках и мне одиноко, но кто-то же должен содержать семью». - Официантка презрительно фыркает. - По-моему, это противно.
        - Мы не… Он не мой любовник, он просто старый друг семьи.
        - Они все так сначала говорят. Они что угодно скажут, лишь бы подобраться к вам поближе. - Она прищуривается: - Вы не здешняя, верно?
        - Верно.
        - Тогда будьте осторожны. А то и не заметите, как этот город вас проглотит. Многие симпатичные девушки, такие как вы, приезжают сюда за приключениями и остаются с разбитым сердцем.
        Своим матерински заботливым тоном официантка напоминает мне мою няню Магду. Отец сказал нам, что она уехала из Гаваны и поселилась у родственников в деревне. Мне понятно ее нежелание расставаться со своей страной и со своей семьей, и все-таки мне бы хотелось, чтобы она жила с нами в Соединенных Штатах.
        - Спасибо. Я буду иметь в виду.
        - Выпьете чего-нибудь еще?
        Я заказываю еще один коктейль. Ситуация располагает.

* * *
        Следующим вечером я выглядываю из такси, в котором, как в комфортной скорлупке, еду по Гарлему. На меня надвигается своим мощным фасадом отель «Тереза». Целый день я изучала окрестности своей гостиницы, а теперь попала как будто бы в другой мир. Здешние магазины и офисы можно назвать как угодно, но только не фешенебельными. Здание отеля, по сравнению с которым мой кажется мне верхом элегантности и уюта, - далеко не худшее в этой картине.
        До сих пор я не осознавала, что воспринимаю Америку как рай - место, где можно не слышать речей Фиделя и не ощущать того страха, который угнетал нас в последние недели нашей жизни на Кубе. Присутствие Кастро было бы постоянным напоминанием о том, что мы потеряли, что он украл у нашей семьи. И вот теперь он здесь. Даже в нашем убежище он не оставляет нас в покое.
        У входа в гостиницу толпятся люди с транспарантами. Полиция поставила ограждения, чтобы все выглядело так, будто ситуация под контролем. Но на самом деле порядком здесь и не пахнет. Этот хаос напоминает мне то, во что превратилась Гавана в первые дни после революции, когда президент Батиста сел на ночной самолет и улетел в Доминикану, оставив нас в руках Кастро и его последователей.
        Энергия толпы ощущается почти физически. В Гаване Фиделя тоже принимали как мессию - с восторгом и надеждой. Для людей, которые собрались сейчас здесь, он Робин Гуд, который забирает добро у богатых и раздает бедным. Не вредит ему, вероятно, и то, что на свой грубый манер он довольно красив. Простая солдатская одежда, борода, которая кому-то может показаться экзотической, - этот тщательно продуманный образ импонирует тем, кто бунтует против старой гвардии.
        Мне противно видеть лихорадочное возбуждение этих людей.
        Им не придется жить при режиме Кастро. Они свободны и могут выражать недовольство правительством своей страны. Наши свободы Фидель отнял, а они его приветствуют.
        - Говорят, к нему сюда Хрущев приезжал, - замечает таксист с ноткой почтительного ужаса в голосе. - Представляете?
        В ответ я издаю какой-то нечленораздельный звук. Все мое внимание поглощено сценой, которую я вижу перед собой.
        Кто-то вывесил из окна кубинский флаг - здесь, в чужой стране, он воспринимается как символ дерзости и отваги.
        Среди собравшихся есть и те, кто, судя по надписям на табличках, протестует против преступлений режима Кастро. Но таких людей очень немного. В основном все восхваляют Фиделя, и их ликующее невежество для меня как пощечина. Сколько усилий потребуется, чтобы нас услышали и поняли!
        Лидеры государств выказывают Фиделю уважение, перед ним заискивают интеллектуалы, художники и литераторы обедают за его столом. Вся эта «просвещенная» публика почему-то не хочет видеть того, что скрывается за зеленым камуфляжным фасадом. Будет ли его наружность по-прежнему казаться им романтической, когда они узнают, сколько людей видели эту солдатскую форму в последние секунды своей жизни - во время казни без суда и следствия? Не отвернутся ли от Фиделя его почитатели, если услышат, как палят из ружей расстрельные команды, если почувствуют запах крови своих соотечественников? Захочет ли какой-нибудь поэт написать стихотворение о нашей непрекращающейся медленной гибели?
        - Где мне вас высадить? - спрашивает таксист.
        - Прямо там, впереди.
        - Уверены? Толпа неспокойная.
        - Все будет в порядке.
        Он останавливает машину примерно в квартале от входа в отель, я, расплатившись, выхожу и плотнее кутаюсь в свое пальто - отчасти чтобы защититься от сентябрьской прохлады, которой никто, кроме меня, как будто не замечает, отчасти чтобы спрятать платье.
        Я уже давно чувствую себя так, будто повисла над пропастью, отделяющей девочку от женщины. Мать ждет, что я выйду замуж (ведь моя младшая сестра уже стала женой и матерью!), общество толкает меня во взрослую жизнь, к которой я не совсем готова. Все считают, будто в час, когда мне исполнилось восемнадцать, я чудесным образом переступила какой-то воображаемый порог и теперь мне осталось только переселиться из дома родителей в дом мужа.
        А на самом деле я застряла в промежуточном состоянии. Глядя в зеркало, я иногда чувствовала себя так, словно мое собственное тело меня предало: приняв новые очертания, оно заставило меня шагнуть на новую жизненную ступень, не спросив, хочу ли я этого.
        Нет, когда ко мне пришла женственность, я, конечно же, стала гордиться ею, потому что почувствовала в ней силу. И все-таки я почти постоянно ощущала неловкость, как будто моя физическая оболочка принадлежала не мне, а кому-то другому, кто сначала купил ее от моего имени, а теперь продает.
        Но сегодня вечером я чувствую себя иначе.
        Сегодня я посмотрелась в зеркало и подумала, что женщина может стать взрослой не только в тот момент, когда на нее против ее воли напялят белое платье и фату. Я, вероятно, становлюсь взрослой именно сейчас, ведь я сознательно заявляю права на свою женственность, чтобы использовать ее для достижения собственных целей, а не для оправдания чужих ожиданий.
        Сегодня я чувствую себя сильной.
        Мои каблучки стучат по тротуару, люди оборачиваются и провожают меня взглядами. Вблизи толпа оказывается еще больше, чем я ожидала. Группа протестующих что-то кричит нескольким туристам с фотоаппаратами. Будь я помладше, я бы тоже стояла сейчас с транспарантом: пыталась бы открыть миру глаза на то, какой Фидель мерзавец, как он нарушает права человека. Я украдкой улыбаюсь его противникам. К сожалению, мне нельзя открыто поблагодарить их за то, что они, мужественно отстаивая свои убеждения, придают этому фарсу хоть какой-то смысл.
        Репортер щелкает камерой, запечатлевая стычку между протестующими и полицейским, который на них орет. Я увертываюсь, чтобы не попасть в объектив. В Гаване мы с сестрами вечно мелькали на страницах светской хроники, и, поскольку наши лица многим знакомы, теперь я должна проявлять осторожность.
        Перед входом в отель стоят охранники в черных костюмах. На них разве что не написано: «Правительство США». Тут же трутся какие-то сомнительные субъекты вперемешку с потрепанными бородачами в камуфляжной форме - наверное, это телохранители Фиделя. Я быстро оглядываю их лица, но все они мне незнакомы.
        Войдя в гостиницу, я сразу снимаю пальто. Один из охранников меня ведет. При каждом моем шаге люди поворачивают головы, до меня доносится английское и испанское перешептывание. Кто-то что-то сказал про мою фигуру, раздается мужской смех. У меня вспыхивают щеки.
        Вместе с растущей толпой мы переходим из одного зала в другой. Мое сердце с каждой секундой бьется все быстрее и быстрее, по спине бегают мурашки.
        Тут еще больше людей в камуфляже, и мне еще острее вспоминается ужас, охвативший улицы Гаваны после переворота Фиделя. Здесь, однако, царит праздничная атмосфера, в воздухе пахнет дымом толстых кубинских сигар. Это запах моего детства: у нас дома, в Мирамаре, отец курил на веранде, пока Мария играла во дворе, повар на кухне готовил паэлью, а Изабелла мучила пианино. К глазам подступают слезы, причем не только от дыма.
        Толпа двигается, и я, привыкнув к тусклому свету, шагаю вперед.
        Я давно представляла себе эту встречу, набиралась сил, чтобы посмотреть в лицо убийце брата и мучителю Кубы. Вот теперь он здесь: злодей, чей образ преследовал меня днем и ночью, сидит, ссутулившись, в облаке сигарного дыма. Неизменный зеленый камуфляж измят и запачкан, борода всклокочена. Как ни поразительно, я не ощущаю ожидаемого прилива ненависти, и волна боли меня не захлестывает. Можно подумать, будто ситуация самая заурядная.
        Этот человек не вызывает у меня совершенно никаких чувств. С таким же успехом он мог бы быть просто прохожим на улице. И вдруг я понимаю, в чем дело: за все эти месяцы мое воображение постепенно раздуло фигуру Фиделя до невероятных размеров, сделало его и коварнее, и умнее, и страшнее, чем на самом деле. Он превратился для меня в чудовище из-под кровати или из шкафа - пУгало для непослушных детей. А реальность не совпала с тем образом, который нарисовала моя фантазия.
        Фидель оказался человеком. Дурным, опасным, но все-таки человеком - мужчиной. Он самоуверен, заносчив, и пара красивых глазок в комплекте с аппетитной фигуркой легко запудрят ему мозги.
        Фидель сидит во главе длинного стола с двумя своими приближенными (один по правую руку, другой по левую), перед ними тарелки с едой. Компания преимущественно мужская. Немногочисленные женщины одеты примерно так же, как и я. Ближе всех к Фиделю сидит симпатичная, коротко стриженная брюнетка. Она придирчиво оглядывает меня, как дебютантку.
        Кастро рассказывает какую-то историю: судя по тому, что долетает до меня, - о своем исходе из «Шелберна». Он возбужденно жестикулирует, на лице самодовольная улыбка, в пальцах сигара, пепел с которой он небрежно стряхивает в дешевую керамическую пепельницу.
        Я расправляю плечи, а все остальное расслабляю. В бедрах истома, во взгляде металл.
        Сегодня я в себе уверена.
        Сегодня он мой.
        Глава 10
        Когда я приближаюсь к столу, Фидель меня замечает и замолкает на полуслове. Я сдерживаю себя, чтобы не моргнуть. Он лениво рассматривает меня, я - его. В устремленном на меня взгляде вспыхивает интерес - этого я в общем-то и ожидала, но чтобы так сразу…
        Кастро выглядит никак не старше своих тридцати четырех лет. С трудом верится, что этот относительно молодой человек умудрился ввергнуть страну в такой хаос. И возрастом, и манерой одеваться он резко выделяется на фоне таких солидных политиков, как американский президент Эйзенхауэр и советский премьер. Он изображает из себя простого вояку, человека из народа, хотя на самом деле происходит из семьи наподобие моей.
        На его губах появляется улыбка.
        Приветствие застревает у меня в горле. Я отвожу взгляд и принимаюсь искать в толпе знакомое лицо. Мой брат старался меня оберегать, поэтому я не приобрела обширных связей в повстанческих кругах Гаваны. Пару раз встречалась с Че, но он, слава богу, с Фиделем не приехал.
        Кастро что-то бормочет своему соседу, оба они, усмехнувшись, оглядывают мое платье, изгибы моей фигуры и кожу, открытую смелым вырезом.
        - Мисс… - произносит Фидель, и это слово повисает между нами, как мешочек с монетами, которым лорд помахивает перед носом бедняка.
        Я слегка растягиваю паузу, чтобы успокоить нервы и чтобы заставить Фиделя подождать.
        - Беатрис Перес, - гордо произношу я наконец.
        Моя семья далеко не идеал, но многие поколения моих предков боролись за то, во что верили, и я сейчас занимаюсь тем же.
        Фидель не узнает меня в ту же секунду, но по выражению его лица я вижу, что фамилия ему знакома и он пытается вспомнить откуда. Странно иногда бывает: он для меня заклятый враг, а я для него - неясный отзвук в памяти.
        Обо мне самой Кастро, вероятно, ничего не знает, зато знает о том, как богат и влиятелен мой отец. А помнит ли Фидель моего брата или убийство Алехандро было для него незначительным эпизодом?
        - Какими судьбами вы оказались в Нью-Йорке? - спрашивает он.
        Если я чем-то могу себя утешить, так это тем, что, благодаря мастерству портнихи, которую я нашла в Майами, я выгляжу по-прежнему королевой - как выглядела в Гаване. Пусть Кастро видит: вопреки его попыткам нас уничтожить, мы процветаем.
        - Приехала навестить друзей, прогуляться по магазинам, - отвечаю я с тем кокетством, которое было для меня естественным несколько лет назад, когда я вела беззаботную светскую жизнь. - А чем еще заниматься в Нью-Йорке?
        Фидель вздергивает бровь, и насмешливая нотка в его голосе начинает звучать отчетливее:
        - То есть в поиске новых нарядов вы забрели в Гарлем? - Его взгляд задерживается на моем декольте. - Слыхал я, что у Эмилио Переса дела идут не очень хорошо.
        Он тихо усмехается, довольный своей шуткой. Приближенные усмехаются тоже, подражая ему, как попугаи.
        - В Гарлем я забрела из любопытства, - говорю я непринужденно, подавив дрожь.
        - А почему вам стало так любопытно?
        - Потому что вы кубинец и потому что в свое время наши интересы, вероятно, совпадали.
        В отличие от брата, я не принимала очень заметного участия в студенческом движении, направленном против Батисты. Но я разделяла убеждения революционной молодежи, как и многие другие дети богатых родителей.
        - А сейчас они совпадают? Наши интересы?
        - Не знаю, - вру я.
        - Зато ваш отец, наверное, знает.
        - Мы с отцом по-разному смотрим на будущее Кубы. Он хочет жить, как раньше, а я понимаю, что это невозможно, что нужно двигаться вперед, что мы не должны зависеть ни от американцев, ни от производителей сахара, которые так долго держали страну в своих руках.
        В широко раскрытых глазах Фиделя заметен интерес. Никто из тех, кто меня сейчас слышал, не усомнится в моей искренности. Как ни неприятно это признавать, мои взгляды действительно далеко не во всем противоположны взглядам Фиделя. Как и он, я убеждена в необходимости перемен, только вот методы, которые он использует, вызывают у меня глубокое отвращение.
        Куба должна меняться, но не так.
        - Мой брат боролся за свободу нашей страны и погиб за нее! - Пыл, с каким я произношу эти слова, заставляет всех замолчать.
        Пускай Фидель думает, будто я не понимаю, что к чему. Пускай считает меня глупой девчонкой, которая ненавидит Батисту и мечтает отомстить ему и его верным слугам.
        - Соболезную вам. Во время революции мы, увы, потеряли многих из лучших наших людей.
        Кастро провозглашает тост за погибших, и что-то острое ярко вспыхивает внутри меня. Не за горами тот день, когда я с наслаждением выпью за его смерть самого дорогого шампанского.
        По команде Фиделя мне передают бокал, и я, не боясь показаться неэлегантной, залпом выпиваю дешевое вино, надеясь, что злость алкоголя заглушит у меня во рту вкус смерти.
        - Присоединяйтесь к нам, - Кастро показывает на место, мгновенно освобожденное одним из его лакеев.
        Я сажусь. Брюнетка, сидящая недалеко от Фиделя, сощуривается и смотрит на меня. Кто она? Одна из его любовниц? Дуайер ничего не говорил мне о конкурентках.
        Фидель возвращается к истории, которую рассказывал до того, как я его отвлекла. Раздувая живот, он хохочет над собственными шутками, рука поглаживает бороду, глаза то и дело посматривают на меня.
        Прокручивая в голове много раз слышанные слова матери, я держу идеальную осанку и если смеюсь, то не слишком громко, а если улыбаюсь, то сдержанно - как будто пытаюсь определить, чего мой собеседник стоит, меж тем как он пытается определить, чего стою я. Заискивание перед Фиделем ни к чему не приведет. Если я хочу выделиться, запомниться, привлечь внимание, нужно обращаться с ним, как с обычным мужчиной. Нужно уколоть его самолюбие, чтобы оно сдулось. Пусть поломает голову над тем, почему я не спешу затеряться в его свите, что во мне такого особенного.
        Мужчинам всегда подавай то, чего они не могут или не должны иметь.
        Я веду светскую беседу с соседями по столу и в то же время слушаю, как Фидель бушует по поводу войны в Конго, проклиная бельгийский империализм. Мне трудно следить за его рассуждениями: если честно, мой интерес к политике ограничивается Кубой и ее проблемами, а о конголезском кризисе и других подобных конфликтах мне известно очень мало. Хотела бы я знать, почему Фидель к ним так неравнодушен: неужели он считает все кубинские вопросы уже решенными и намерен экспортировать свою модель революции в другие страны?
        В политической беседе я не участвую; впрочем, от меня этого и не ждут. Я здесь для того, чтобы радовать глаз Фиделя и жадно ловить каждое его слово.
        Передо мной разложен полный комплект столового серебра; в нескольких дюймах от моей руки лежит нож для мяса. Если прямо сейчас наброситься на Фиделя, успеет ли охрана меня остановить, прежде чем я дотянусь до него через стол? Каковы мои шансы?
        Мои пальцы обхватывают рукоятку ножа.
        Брюнетка продолжает с прищуром на меня смотреть, как будто ищет на моем лице ответ на какой-то вопрос.
        Я заставляю себя снова положить руку на колени.
        Часы идут, толпа редеет, гости собираются группками. С каждым новым бокалом виски Chivas Regal взгляд Фиделя становится все более самоуверенным.
        Не хочет ли он добавить в свой послужной список еще одну победу, переспав с дочерью Эмилио Переса?
        Я…
        Я думаю над этим.
        А как не думать?
        Мистер Дуайер не уточнил, насколько сильно я должна сблизиться с Кастро при первой встрече. Подразумевалось ли такое интимное сближение? Переспав с Фиделем, я, конечно, привлеку его внимание, но, поскольку опыта у меня мало, эта ночь может не получить продолжения, а убийство на американской почве ЦРУ не нужно…
        Смогу ли я с ним переспать?
        - Шла бы ты домой, девочка, - говорит брюнетка, подсаживаясь ко мне с бокалом в руке.
        - Что, простите?
        Она приближает лицо к моему уху, кривя красные губы в улыбке и наполняя мои ноздри запахом своих духов:
        - Ты, может, и светская штучка, но неужели ты рассчитываешь долго удерживать внимание такого мужчины, как Фидель? Не пытайся прыгнуть выше головы.
        Сидя рядом с этой женщиной, наблюдая за ее манерными движениями, ощущая исходящую от нее уверенность и чувственность, я вдруг понимаю, что она права. Я сейчас действительно не на своем месте.
        Брюнетка подается ко мне еще сильнее. Щекой я чувствую ее горячее дыхание.
        - Возвращайся туда, откуда пришла, Беатрис Перес. Пока не сделала того, о чем потом пожалеешь.
        Она встает, безлично-вежливо улыбается мне и, вернувшись на свое место, переключает внимание на мужчину, сидящего рядом. Он обнимает ее за талию, усаживает к себе на колени и целует в шею.
        Я отворачиваюсь. Щеки пылают.
        Атмосфера в зале меняется. Мужчины становятся более развязными, женщины благосклонно (или притворно благосклонно) принимают знаки внимания. Момент наступает, выбор за мной. Нет, мне невыносима мысль о том, чтобы провести остаток вечера в объятиях Фиделя.
        Этот человек привык добиваться своего. Думаю, сегодня я достаточно его заинтриговала. Пусть подождет - надеюсь, так будет лучше для нашего плана.
        А сейчас мне больше нечего ему предложить.

* * *
        Я удаляюсь, не оглянувшись на Фиделя. Брюнетка провожает меня тяжелым взглядом. Золушка покидает бал - не хватает только сброшенной туфельки. Если бы сказочная героиня заплатила за обувь столько же, сколько я, она бы не разбрасывалась башмачками.
        Такси везет меня обратно из Гарлема в мою гостиницу. В окне проплывают силуэты небоскребов. Завтрашний день я проведу в Нью-Йорке, а вечером вернусь самолетом в Палм-Бич и родственники примутся расспрашивать меня о том, как я повеселилась в Хэмптонсе. Не запутаться бы во лжи!
        Что мне делать, если родителям станет известно, где я была на самом деле? От Алехандро отец отрекся из-за участия в нападении на президентский дворец. А что ждет меня за вечер в компании Фиделя? В семье я всегда считалась папиной любимицей, однако отцовская любовь не безгранична.
        Расплатившись с таксистом у дверей своего отеля, я собираюсь подняться в номер, но замкнутое пространство, голые стены и уродливое покрывало совсем меня не привлекают. Передумав, я иду в отельный бар. В присутствии Фиделя я старалась много не пить, чтобы алкоголь не развязал мне язык и не позволил эмоциям вырваться из-под контроля. Сейчас в моей крови столько адреналина, что успокоить нервы не помешает.
        Я ищу взглядом вчерашнюю добросердечную официантку. Может, именно из-за нее я сюда и пришла: хочется простого человеческого участия. Но она, видимо, сегодня не работает.
        Вечером здесь более шумно, чем было днем. После пирушки в Гарлеме в компании революционеров и тирана меня, конечно, вряд ли напугает какой-нибудь разговорчивый клерк. И все-таки исподтишка направленные на меня взгляды - любопытные, заинтересованные, жадные - несколько беспокоят.
        Я нахожу себе место за барной стойкой и жду, когда бармен - молодой красивый парень немного постарше меня - подойдет и примет мой заказ.
        Готовя коктейль, он разговаривает со мной, а протягивая мне бокал, улыбается и подмигивает.
        Первый же глоток алкоголя ударяет в голову, и на меня волнами накатывают воспоминания о прошедшем вечере: о сказанном, об услышанном. Мистер Дуайер наверняка захочет получить подробный отчет. Американцам должно быть небезразлично, что Фидель интересуется Конго и, похоже, собирается повторить свой кубинский «успех» в других странах (правда, каким образом - пока неясно).
        Я делаю еще один глоток и еще один. Кубики льда постукивают о толстые стенки бокала, алкоголь согревает мне горло. Мама пришла бы в ужас, если бы увидела меня сейчас: утратив царственную осанку, привитую мне ее воспитанием, я устало сижу в углу второсортного бара.
        Вместе с напитком бармен подал мне дешевую салфетку с названием отеля: я промокаю ею глаза. Может, зря я не пошла наверх с Фиделем? Если бы мне выпала возможность его убить, я бы, наверное, сделала это.
        Внезапно мне становится почти нестерпимо одиноко в этом огромном городе, вдалеке от всего того, что дает мне силы: от запаха arroz con pollo[3 - Рис с цыпленком (исп.).] из кухни, от смеха сестер, от песка между пальцами ног, от ангельской улыбки племянника. Не надо было сюда приезжать, не надо было замахиваться на такое. Я хочу домой, причем сейчас, думая о доме, я представляю себе скорее Палм-Бич, нежели Гавану.
        Какой-то мужчина в нелепом оранжевом костюме и безвкусных часах задевает меня локтем. Он уже не первый раз толкает меня и не извиняется. От чрезмерной жестикуляции содержимое бокала расплескивается по барной стойке. Я вжимаюсь в стену, словно бы пытаясь стать невидимой.
        Наконец мужчина уходит, и некоторое время я сижу одна.
        Но вот соседний стул опять скрипнул. Я отворачиваюсь от нового нарушителя моего уединения.
        По щеке скатывается слеза.
        В поле моего зрения попадает сложенный квадратиком носовой платок. Посмотрев чуть выше, я вижу загорелое запястье, легкую поросль тонких волосков, манжету накрахмаленной белой рубашки, поблескивающую запонку. Пахнет сандаловым деревом и апельсином. Дрожащими пальцами я провожу по вышитым на платке элегантным завитушкам инициалов.
        Н. Г. Р. П.
        От прикосновения его ладони по спине бегут мурашки. Я оборачиваюсь: рослая фигура заслоняет от меня все и всех. В комнате, полной незнакомых людей, я чувствую себя, как в укромном уголке. То, что никто из этой толпы меня не знает, придает мне смелости, а то, что выгляжу я сейчас, наверное, не лучшим образом, не кажется важным после нескольких месяцев, которые мы провели вдалеке друг от друга.
        Я улыбаюсь.
        - Здравствуйте, Ник.
        Глава 11
        Думала ли я о том, что мы с Ником Престоном можем встретиться в Нью-Йорке, только в более гламурной обстановке?
        Может быть.
        Конечно, думала.
        Он выглядит усталым, в Палм-Бич я его таким не видела. Видимо, выборы и всеобщее восторженное внимание отняли у него немало сил.
        - А что означает «Г»? - спрашиваю я, трогая вышитую на платке букву.
        - Генри.
        - Хорошее имя.
        - Так звали моего дедушку.
        - Как вы меня нашли?
        Знает ли он, зачем я приехала в Нью-Йорк?
        - У меня есть кое-какие связи, которые иногда оказываются небесполезными. Я спросил о вас у портье, и он сказал мне, что вы не в номере. Я хотел было оставить вам записку, но услышал, как кто-то говорит о красавице, озарившей своим присутствием бар. - Ник улыбается. - Вы ужинали?
        Я качаю головой и, проведя платочком под нижним веком, с ужасом замечаю на ткани черные следы подводки для глаз.
        Ник протягивает мне ладонь.
        - Тогда идемте поужинаем.
        Все еще несколько ослепленная тем, как внезапно он появился, я беру его руку, и мы выходим из гостиницы на оживленную нью-йоркскую улицу. Я не привыкла к ритму здешней жизни, к безудержной энергии, которая заставляет людей все время куда-то бежать. Нависая надо мной и заботливо прикасаясь к моей спине, Ник выводит меня из плотного потока пешеходов.
        Я посматриваю на него краем глаза: пальто он несет в руке, костюм сидит идеально. Со дня нашей первой встречи на балконе мы еще ни разу не проводили столько времени вместе, и я не могу не поддаться желанию насладиться этим уединением и этой свободой.
        Несколько минут мы идем молча. Потом Ник останавливается перед внешне заурядным ресторанчиком, который втиснулся между цветочным магазином и пекарней.
        - По виду не скажешь, но тут готовят лучшие стейки в городе. Зайдем?
        Наверное, он выбрал это место потому, что здесь, как и в баре моей гостиницы, его вряд ли кто-нибудь узнает.
        - С удовольствием.
        Пропустив меня вперед, Ник разговаривает с метрдотелем. Тот, получив рукопожатие и зеленый портрет президента, быстро ведет нас в глубь тускло освещенного зала к полукруглому красному диванчику и накрытому кремовой скатертью столику, на котором, подрагивая, горит толстая свеча в стакане.
        Я подаю подошедшему официанту пальто, и Ник впервые за этот вечер видит меня без верхней одежды. Чувствуя, как по мне скользит его взгляд, я сажусь. Нервы снова дают о себе знать.
        Ник опускается на диван рядом со мной, и пространство как будто сжимается.
        Официант подает нам меню в кожаных переплетах.
        - Ну так как ваши дела? - спрашивает Ник, когда официант, приняв у нас заказ, сначала ныряет под темную арку, потом появляется с нашими напитками и исчезает опять. - Приятно ли вы провели время в Нью-Йорке?
        - Наверное, «приятно» - не совсем то слово. Надеюсь, мою поездку можно назвать плодотворной, хотя, пожалуй, я спешу с выводами. - Подумав, я спрашиваю: - Насколько много вы знаете?
        - Достаточно.
        Учитывая то, какую должность он занимает и к какой семье принадлежит, я не очень удивляюсь, и все-таки его ответ звучит для меня несколько неожиданно. Получается, мне известны не все участники той игры, в которую я играю. Интересно, есть ли у меня в ЦРУ кодовое имя? Обсуждают ли там моих родственников, меня саму, вероятность моей связи с Фиделем, мотивы, которые мною руководят?
        - У меня талант ввязываться в неприятности, - говорю я.
        Первое время Ник не отвечает. Он делает глоток скотча, глаза неподвижно смотрят на меня.
        Кольца на пальце нет. Означает ли это, что свадьбы еще не было?
        - Беатрис… - произносит он наконец. Сглатывает, кадык ходит.
        - Видимо, талантом ввязываться в неприятности обладаю не я одна, - замечаю я, отдавая себе отчет в том, что, с точки зрения светских приличий, наше с ним уединение совершенно недопустимо.
        - В точку! - Ник поднимает свой стакан и прикасается им к моему бокалу с шампанским. - Выпьем за неприятности!
        - За неприятности! - эхом подхватываю я и, сделав маленький глоток, смотрю на Ника поверх кромки: - Только я думала, сенаторам полагается их избегать.
        - Я тоже так думал.
        Официант ставит перед нами закуски и молча уходит.
        - В баре отеля вы были чем-то огорчены, - говорит Ник.
        - Я… Все довольно сложно.
        - Вы в беде.
        - Это не то, чего бы мне не следовало ожидать, и не то, с чем я не смогу справиться.
        - Я знаю, на Кубе вы многое пережили. Боюсь себе представить, каково вам было оказаться в гуще революционных событий. Мы получали и продолжаем получать с вашей родины ужасающие известия. Я вас понимаю, и все же будьте осторожны. Люди, с которыми вы связались, не всегда те, за кого себя выдают, и не всегда можно разгадать их истинные мотивы.
        - Не беспокойтесь, пока мне бояться нечего, но я смотрю в оба.
        Мне кажется, он хочет возразить. Не вытерпев, я опережаю его вопросом, который несколько месяцев крутился у меня в голове:
        - Вы уже женились?
        Во-первых, не все мужчины носят обручальные кольца, во-вторых, хотя такие свадьбы обычно имеют большой светский резонанс, новость могла до меня не дойти, поскольку я живу на периферии изысканного общества.
        Ник моргает, как будто мой вопрос застиг его врасплох.
        - Еще нет.
        Меня наполняет чувство облегчения.
        - Значит, скоро женитесь?
        - Мы пока не назначили дату. - Он смотрит на меня с улыбкой. - Спрашивайте прямо, если хотите. Друзья иногда разговаривают о личной жизни.
        - А мы друзья?
        - Вроде того.
        - Тогда я спрошу, почему вы тянете со свадьбой.
        - Она хочет, чтобы мы подольше побыли женихом и невестой, прежде чем взваливать на себя обязательства супружеской жизни. Я ее понимаю, а вот наши семьи на нас давят. Иногда все выглядит совсем сложно - можно подумать, сливаются две компании.
        Мои родители поженились так же. Когда у тебя много денег, ты рискуешь гораздо большим, чем просто чувства.
        - Моя семья хотела, чтобы я сделал предложение раньше и мы успели пожениться до выборов, - продолжает Ник. - Избиратели благосклонно смотрят на женатых политиков, особенно с детьми.
        Не поступай так. Не иди этой дорогой - она тебя недостойна.
        - Почему же вы не последовали совету ваших родных?
        - Похоже, я от природы склонен противостоять любым попыткам навязать мне что-то против моей воли.
        Я смеюсь.
        - Понимаю.
        Он скептически кривится.
        - Мне трудно себе представить, чтобы кто-то пытался что бы то ни было навязывать вам.
        - Вообразите: находятся желающие попробовать.
        - Кажется, я догадываюсь, почему вы до сих пор не замужем, хотя вам столько раз делали предложение.
        - Сколько же всего вы обо мне знаете!
        - Гораздо меньше, чем хотелось бы. Я всегда считал терпение одним из своих достоинств, но оно подводит меня, когда я жду ответов на вопросы, касающиеся вас.
        - Какие же это вопросы?
        Он снова отпивает виски и снова смотрит мне прямо в глаза.
        - Например, есть ли у вас кто-нибудь. У меня нет такого права, но я ловлю себя на том, что ревную к мужчине, которому может достаться ваша любовь.
        Я открываю рот и тут же закрываю. Подобных разговоров я вести не умею, мне не хватает опыта, чтобы остроумно ответить. Я растеряна: сначала был флирт, а теперь вот это. Лицо Ника совершенно серьезно, и в голосе не слышно ноток шутки.
        Он качает головой.
        - Извините. Я… Я не должен был говорить таких вещей.
        - Да, пожалуй, не стоило. - Я делаю глубокий вдох. - Я тоже думала о вас. Постоянно.
        Его рука с бокалом, не донесенным до губ, повисает в воздухе.
        - Беатрис.
        Вот опять! Сколько эмоций он вложил в мое имя! Оно звучит действительно прекрасно, когда он так его произносит.
        Прежде чем я успеваю ответить, появляется официант с помощником. Они уносят остатки закусок и подают основное блюдо - толстые сочные стейки.
        - Все очень запуталось, - говорит Ник, когда мы опять остаемся вдвоем.
        Ни грамма сожаления в его голосе не ощущается.
        - Да уж, - соглашаюсь я.
        Сейчас, рядом с ним, я тоже ни о чем не жалею.
        - Обычно я человек скучный.
        Я улыбаюсь.
        - Верится с трудом, но если это действительно так, то это печально. Значит, вы не бунтарь?
        - К сожалению, нет, - смеется Ник. - Бунтуют мои братья и сестры. А я старший, после смерти отца считаюсь главой семьи. Попадать во всякие переплеты - прерогатива младших.
        - А вы бегаете за ними и разгребаете последствия?
        - Неизменно. - Ник отправляет в рот очередной кусочек стейка и, закончив жевать, поднимает глаза на меня: - А у вас какая роль в вашей семье? Вы нарушительница спокойствия или заботливая сестра, которая всех оберегает?
        - Неужели по мне не видно?
        Он опять смеется. Я прибавляю:
        - Бунт - неплохая вещь. Вы бы как-нибудь попробовали.
        - Лучше поверю вам на слово.
        Мне хочется, чтобы он узнал меня. Хочется не быть в его глазах той пустоголовой девчонкой - беззаботной, безрассудной и опасной, - которую видят во мне многие. Поэтому я говорю:
        - Я заботилась о брате. Мы были близнецами.
        Трудно сказать, сколько Ник обо мне знает. Очевидно, много. С другой стороны, Алехандро - это тема, которую члены моей семьи ни с кем не обсуждают.
        Ник не пытается заполнить тишину наводящими вопросами или ничего не значащими банальностями. Может быть, именно его молчание - спокойное и успокаивающее - дает мне силы продолжать.
        - Алехандро убили в Гаване после революции. Он мешал Фиделю сосредоточить всю власть в своих руках. Наша семья была влиятельна, моего брата многие знали и любили. Он тоже боролся с режимом Батисты, но состоял не в той организации, которую создал Кастро. Алехандро мог оказаться опасным конкурентом, а Фидель параноик.
        - Поэтому вы сотрудничаете с ЦРУ?
        - Да. - Я глубоко вздыхаю. - Его тело нашла я. В первые недели революции он пропал из виду. Тогда кругом царил такой хаос… А за пару лет до того Алехандро участвовал в нападении на президентский дворец, и родители от него отреклись… Так вот я увидела, как у ворот нашего дома в Мирамаре остановилась машина, и из нее выкинули труп, точно это был мусор. - Я до сих пор помню глухой звук падения тела на землю, помню саднящее ощущение от гравия, который врезался мне в кожу, когда я обхватила руками голову брата и перепачкалась в его крови. - Тогда я поклялась: Фидель заплатит. За то, что сделал с Кубой и с моей семьей. За то, что бросил моего отца в тюрьму, где он едва не погиб, за участие в смерти моего брата. С тех пор у меня было много дней, когда только эта клятва и заставляла меня жить дальше.
        Ник тянется ко мне через стол и переплетает свои пальцы с моими.
        У меня пересыхает во рту.
        Прежде чем отпустить мою руку, он ободряюще пожимает ее.
        - И ЦРУ намерено помочь вам уничтожить Фиделя?
        - Да. По крайней мере, я на это надеюсь.
        - Что бы они вам ни говорили, в решительный момент их собственные интересы окажутся для них на первом месте. Они воспринимают вас как одноразовый инструмент, который не постесняются использовать в своих целях.
        - А может, я сама их использую?
        - Это не игра.
        Я невесело смеюсь.
        - Думаете, я не знаю? Я приехала из страны, где людей казнят без доказательств, где суд - это не суд, а издевательство над правами человека, где все решает одно только слово Фиделя. А как было раньше, при Батисте? Не лучше. А еще раньше? У нас долгая история тиранического правления. Поверьте мне, что бы ЦРУ ни делало, они вряд ли смогут испугать меня после того, что я повидала.
        - Тем не менее вы хотите вернуться на Кубу?
        - Куба - мой дом и останется им навсегда. Я всегда буду желать ей того процветания, которое, на мой взгляд, для нее возможно, и да, всегда буду носить ее в сердце.
        - Я восхищаюсь вашим патриотизмом.
        - Но?
        - Видите ли, я вас понимаю. Мои родные всегда хотели, чтобы я пошел в политику, но я стал заниматься ею по собственным соображениям. В молодости мне пришлось воевать. Пока война была далеко, она казалась романтическим приключением, и в то же время я был горд, что выполняю свой долг. Ну а потом я увидел, как все это бывает на самом деле - не в книжках, которые я читал, и не в рассказах, которые слышал. И тогда я понял, насколько важны политика и дипломатия. Война - это то, чего нужно избегать до последнего. Вы стремитесь завоевать для своей страны лучшее будущее, и ваше желание мне понятно. Я надеюсь, моя работа в сенате отчасти поможет. И все-таки…
        - И все-таки что? Я не должна рисковать жизнью? Но вы-то своей рисковали, поскольку верили в то, за что боролись, разве не так?
        - Так.
        - А какая между нами разница? Только пол. Значит, дело в этом?
        Наверное, сейчас быть женщиной лучше, чем когда мама была в моем нынешнем возрасте. И все же те прогрессивные изменения, которые произошли, кажутся далеко не достаточными. Даже в Америке, где демократию и свободу превозносят с почти религиозным рвением, не все люди свободны одинаково. И на Кубе, и в Соединенных Штатах женщины воспринимаются скорее как приложения к отцам или мужьям, чем как самостоятельные личности, о которых судят по их собственным заслугам.
        - Нет, - отвечает Ник. - Наверное, пол не должен ничего предопределять.
        Официант на секунду нас прерывает, чтобы забрать тарелки.
        Мы опять погружаемся в изучение меню. Видимо, нам обоим хочется продлить этот вечер, поэтому мы не спеша выбираем напитки и десерты.
        Ник рассказывает мне о своей работе в сенате, где он борется за рациональную фискальную политику и сбалансированный бюджет. Его беспокоит то, что государство мало помогает людям, когда им это нужнее всего. Он надеется протолкнуть программу социальной поддержки, в рамках которой пожилые люди будут получать медицинское обслуживание.
        Удивительно слышать, с какой страстью он говорит о подобных вещах. К пламенным речам мне не привыкать, однако рационализация бюджета обычно считается не самой волнующей темой. А вот он явно вдохновлен ею. Он верит, что маленькими шагами сможет принести обществу наибольшую пользу. Меня так часто окружают люди, настроенные на революцию и разрушение, что сейчас я словно бы делаю глоток свежего воздуха, общаясь с человеком, мечтающим строить, пусть даже и медленно.
        Я безмерно восхищаюсь им.
        Рассказывая о сестрах и о жизни на Кубе, я ощущаю на языке вкус ананаса и легкий туман в голове от коктейля «Брэнди Александр». А может, дело в мужчине, сидящем передо мной. Может, это он вызывает у меня это слегка болезненное головокружение.
        Мы провели вместе столько времени, сколько можно пробыть в ресторане. Со всех столиков уже убрали, сгустилась ночь. Ник провожает меня в мою гостиницу.
        Дорога обратно почему-то кажется более короткой, чем дорога до ресторана. Несмотря на поздний час, я норовлю свернуть в каждую боковую улочку, чтобы побыть с Ником еще.
        Наш разговор угасает по мере того, как здание отеля надвигается на нас.
        Возможно, когда мы увидимся в следующий раз, он будет уже женат.
        Держа ладонь у меня на талии, Ник входит со мной в вестибюль. Я жду, что он уберет руку и вечер придет к естественному завершению: я улягусь спать в своем номере, он снова выйдет на нью-йоркскую улицу и куда-то направится.
        Есть ли у него здесь квартира? Или он остановился в шикарном отеле? Или в своем семейном гнезде?
        Из бара вываливаются несколько бизнесменов, чей гогот заполняет почти пустой холл.
        - Я провожу вас до номера, - говорит Ник и крепче сжимает мою талию, поглядывая на мужчин.
        Они смотрят на нас, и до моих ушей долетают комментарии относительно того, как повезло моему спутнику.
        Ник ощутимо напрягается.
        - Не обращайте внимания, - шепчу я: ни ему, ни мне категорически не нужен скандал.
        Он коротко кивает и, широко шагая, ведет меня к лифтам. Лифтер здоровается с нами, я говорю, на какой этаж мне нужно. Ник, уронив руку, отпускает мою талию. Мы молча едем в кабине, где, кроме нас, к счастью, никого нет. Чтобы отвлечь себя от нервного кручения в животе, я смотрю на кнопки, загорающиеся одна за другой.
        Лифт останавливается, двери открываются. Не отрывая глаз от ковровой дорожки, я иду по коридору. Ник за мной. Лифт отмирает и едет дальше. В каком-то из номеров кричит ребенок. Его плач смешивается с шумом телевизора, работающего в глубине этажа. Я лезу в сумочку и подрагивающими пальцами выуживаю из нее ключ.
        Как жаль, что мы с Ником не познакомились на год раньше, когда моя семья еще только переехала в Палм-Бич. До того, как я впуталась в эту историю с ЦРУ. Чем встретить его поздно, лучше было бы не встречаться с ним вообще. Тогда я бы по крайней мере не представляла себе, чего лишаюсь.
        - Спасибо за ужин.
        - Вам спасибо за компанию, - отвечает он.
        Хотела бы я знать, что у него на уме, какие эмоции он прячет. Когда тишина между нами натягивается до предела, я наконец отваживаюсь задать вопрос, который не давал мне покоя весь вечер.
        - Зачем вы меня разыскали?
        Ник долго молчит. В какой-то момент я уже перестаю ждать ответа, но он все-таки признается:
        - Просто хотел вас увидеть.
        Он говорит это так, будто сбрасывает с себя ношу ужасной тайны. Мне все твердят, что я напористая. Сейчас я, собравшись с силами, действительно напираю:
        - Зачем?
        - Затем что я о вас думаю. Постоянно. Думаю о поцелуе с вами. О том, чтобы вы стали моей, хотя бы ненадолго. - Его голос срывается. - А у вас бывают подобные мысли?
        Мое сердце так колотится в груди, что мне кажется, Ник тоже должен слышать это бешеное биение, которое разносится по пустынному отельному коридору, смешиваясь с детским криком, бормотанием телевизора и грохотом лифта.
        Я киваю. Мне не хочется оставлять храбрую откровенность Ника без равноценного ответа, поэтому я говорю:
        - Да. - Сглотнув, я, чтобы не поддаться искушению дотронуться до него, так сжимаю кулак, что ключ впивается в кожу. - Без конца.
        Лифт опять приходит в движение. В любой момент его двери могут открыться, тогда кто-нибудь выйдет и увидит нас вдвоем.
        - Мне пора в номер.
        - Вам пора в номер.
        Опустив голову, он делает шаг мне навстречу и притягивает меня к себе.
        Пытаясь успокоиться, я делаю глубокий вдох, потом еще один. Провожу пальцем по рукаву элегантного плаща, ныряю под обшлаг и, задев ткань костюма, чувствую нежную кожу на внутренней стороне запястья.
        От этого прикосновения Ник вздрагивает.
        Трясущейся рукой я передаю ему ключ и иду к своей двери. Он не двигается с места.
        Вот я смотрю на деревянную филенку. Ноги дрожат. В ушах звук его шагов и шум лифта, разъезжающего с этажа на этаж.
        Когда ладонь Ника опускается на мою талию, я ощущаю на своей шее теплое дыхание, чувствую запах апельсина и сандала. Мои глаза закрываются, а потом открываются, и я вижу пальцы, просовывающие ключ в замочную скважину.
        Глава 12
        За нами закрывается дверь номера. Я поворачиваюсь к Нику. Он кладет ключ на прикроватную тумбочку.
        - Нам надо об этом поговорить.
        - Я не хочу разговаривать.
        - А чего хочешь? - спрашивает он.
        - Тебя.
        - Я политик. Ко мне проявляется повышенное внимание…
        - Все равно. К повышенному вниманию я привыкла.
        - Сейчас другое дело, - говорит Ник предостерегающе. - Я не хочу, чтобы ты пострадала.
        Я не желаю слушать, почему все это - ужасная идея. Я знаю, что вела себя в высшей степени безрассудно, что передо мной невидимая черта, переступив которую, я уже не смогу вернуться. Но я не хочу отравлять момент этими разумными соображениями.
        - По-твоему, я слишком молода для тебя, - вздыхаю я.
        Ник делает шаг вперед, его губы касаются моей макушки, пальцы - ткани моего пальто. Он сжимает мою талию, не то притягивая меня к себе, не то отталкивая.
        - Твой возраст - это, пожалуй, наименьшая из всех моих тревог. Просто ты слишком много для меня значишь.
        Моя рука нащупывает его руку. Мы переплетаем пальцы.
        - Это плохая идея, - говорю я, прислоняясь к нему.
        - Хуже некуда, - соглашается Ник.
        Погладив мою шею, он едва ощутимым движением расстегивает замочек ожерелья. Положив колье на тумбочку, без труда снимает с меня сережки, наклоняется и трогает губами мое ухо.
        По мне пробегает дрожь.
        У меня больше нет терпения ждать. Я поднимаю голову и целую его первая. Если честно, этот момент я представляла себе с первой нашей встречи.
        И я не разочарована.
        Бывают просто поцелуи, бывают поцелуи - такие, как сейчас.
        - А я думала, ты не бунтарь, - шепчу я, отрывая губы от губ Ника.
        Он стряхивает с себя пальто, мои пальцы торопливо развязывают ему галстук. Я уже почувствовала его вкус, почувствовала его тело, и теперь мне хочется большего. Он со стоном прижимает меня к себе.
        - Может быть, я просто не понимал, где и как бунтовать.
        Скользнув ладонью по моему затылку, он расстегивает мне платье, слегка задевая обнаженную кожу спины.
        Я неуклюже расправляюсь с пуговицами его рубашки, высвобождаю воротник из петли галстука. Сердце стучит, стучит, стучит, ускоряя свой сумасшедший ритм с каждым новым волнующим ощущением, с каждым прикосновением.
        Если вы молоденькая девушка из хорошей семьи, ходите с родителями к мессе по воскресеньям и живете в обществе, которое так и ищет повод приклеить на вас пресловутую алую букву[4 - Красная буква «А» (от слова adultury - «прелюбодеяние») - в среде американских пуритан знак позора, прикреплявшийся к одежде женщины, обвиненной во внебрачной сексуальной связи. Этот обычай описан в историческом романе Натаниэля Готорна «Алая буква» (1850).], то вам, скорее всего, внушают, что вы должны быть целомудренной и остерегаться распутства. Никто не говорит вам, какое это блаженство - предаваться распутству с любимым мужчиной, сколько сил неожиданно открываешь в себе в такие моменты.
        Никто не говорит вам, до чего прекрасно это иногда бывает.
        Раньше я думала, что страсть мне знакома, но сейчас, когда он накрыл меня своим телом, я в полной мере испытываю те ощущения, на которые его предшественники только намекали. Украденные поцелуи нетерпеливых мальчиков безнадежно померкли по сравнению с жаром его объятий.
        Может, это и есть любовь?
        Мне некогда задаваться такими вопросами.
        Как это ни назови, сейчас ничто другое не имеет для меня значения.

* * *
        - Ты что-то притихла, - говорит Ник и тычет сигаретой в пепельницу на прикроватной тумбочке.
        Второй рукой он обнимает меня за плечи. Моя голова лежит на его голой груди.
        Потом, думая об этом моменте, я буду вспоминать запах сигаретного дыма, тепло кожи, легкую шершавость простыни, яркий свет лампы, которую мы так и не погасили. Цвета, звуки и ароматы очертят форму моего воспоминания, однако наполнится оно тем, что наполняет меня сейчас, то есть счастьем. Да, я счастлива, хотя понимаю: впереди у нас расставание. Он скоро женится, а я в этой пьесе злодейка, переспавшая с несвободным мужчиной. Как я сама предостерегала Эдуардо, в конце концов всегда приходится платить по счету.
        И тем не менее я ни о чем не жалею.
        - Я счастлива, - отвечаю я.
        - Тебя это как будто бы удивляет, - произносит Ник задумчиво.
        - Наверное, до сих пор я не очень-то верила в счастье.
        - Понимаю.
        Несмотря на его военное прошлое, мне почему-то трудно себе представить, что он действительно меня понимает. Так или иначе, есть вещи, которых я не могу ему объяснить. Сейчас мне просто не хочется, чтобы они портили момент.
        Отдать свое тело оказалось легко. С душой дело обстоит несколько сложнее. Удивительно, что мама и Магда так оберегали мою девственность, будто ничего более ценного у меня не было. Вообще-то у меня есть еще сердце, но оно их мало беспокоило.
        - Ты все еще боишься, - произносит Ник удивленно.
        - Да.
        - Мне кажется…
        - Что если Фидель и его люди так пугают меня, то мне лучше держаться от них подальше?
        - Да.
        - Единственный способ побороть страх - это посмотреть ему в лицо. Отнять у него власть над тобой.
        - Никому ты больше не подвластна, Беатрис. Ты в безопасности, - говорит Ник так серьезно, что мне хочется рассмеяться.
        Впервые я чувствую себя старше и мудрее его.
        - Я уже забыла значение слова «безопасность». Я слишком долго жила будто бы в мыльном пузыре, не зная, каким бурным может быть внешний мир и как людям не терпится разрушить то, что мы построили. Потом вся наша жизнь оказалась ненастоящей. Это была только иллюзия, в которую мы поверили, одурачив сами себя. Второй раз я такой ошибки не совершу.
        - Значит, больше ты ни во что не веришь?
        - Я верю в себя.
        - И поэтому никого к себе не подпускаешь, отвергая многочисленные предложения руки и сердца?
        Вместо ответа я пожимаю плечами.
        - Не делай этого. Не отталкивай и меня. Меня ты можешь впустить.
        - Я могу впустить тебя? Это же только фантазия. Зачем зря себя обманывать?
        - Это может быть не только фантазией, - возражает Ник, - но и чем-то большим, чем-то реальным.
        Он хороший человек, такие в наши дни - большая редкость. Он хороший человек, и впереди у него великие дела.
        Как и у меня.
        Перевернувшись, я упираюсь ему в грудь подбородком и веду пальцем по его щеке.
        - Нами обоими руководят наши амбиции. Давай не будем этого отрицать. У каждого из нас своя цель и свой путь. То, что произошло сейчас, - только момент.
        - Ты просто не хочешь, чтобы этот момент стал чем-то большим.
        - Дело не в том, чего хочу я или чего хочешь ты. Если наши планы пойдут под откос, мы оба не обрадуемся. И идеальной парочкой нас не назовешь. У тебя есть невеста. - Ник морщится. - Ты не можешь позволить себе скандал. Особенно сейчас, когда до выборов осталось… Сколько? Меньше двух месяцев? А со мной скандал тебе обеспечен.
        - Совсем не обязательно. Тебе еще не поздно отказаться от этой безумной затеи с ЦРУ.
        - Отказываться от затей - против моей природы.
        - Иногда я забываю, как ты еще молода.
        Я сажусь, роняя простыню, прикрывавшую мою грудь.
        - Не надо! Не сбрасывай меня со счетов из-за возраста! До чего же мне надоело слушать, что я в этой жизни якобы ничего не смыслю, потому что я молодая женщина!
        - Дело не в возрасте и не в поле. Я просто не понимаю, как в тебе уживаются два человека: один рассуждает логически, а другой так и норовит безрассудно подвергнуть себя опасности.
        - Ты этого не понимаешь, потому что твоя страна не рушилась у тебя на глазах и ты не мучился от неспособности ее спасти.
        Я хочу объяснить ему эту сторону себя - возможно, самую важную. Хочу, чтобы он одобрил тот выбор, который я сделала. Хочу добиться его уважения.
        - Ты права, - говорит Ник, - я действительно не могу вообразить всего того, что ты пережила на Кубе. Однако вопрос в другом. Мне непонятно, почему ты непременно хочешь решить все проблемы сама. Для этого есть более подходящие люди, Беатрис. Если бы мой брат сказал мне, что связался с ЦРУ, я бы и его стал отговаривать. У Дуайера та еще репутация.
        - У меня тоже. Я ввязываюсь в подобные дела не в первый раз и, думаю, не в последний.
        - А семья? Что бы они сказали о твоей связи с американской разведкой?
        - Они ничего не знают.
        - Но если бы узнали, были бы не рады, верно?
        - Пожалуй. От моего участия в кубинской революции они в восторг не пришли. Если бы я делала только то, чего хочет моя семья, у меня была бы не самая увлекательная жизнь. Здесь, с тобой, я бы сейчас точно не лежала.
        Ему хватает деликатности смутиться - даже едва заметно покраснеть.
        - Мой случай не такой уж и редкий, - продолжаю я. - На Кубе очень многие женщины присоединились к повстанцам и боролись за то, во что верили. Я восхищаюсь их решимостью, даже если не придерживаюсь тех же самых убеждений.
        - А я беспокоюсь за твою безопасность, даже если это тебя раздражает. Ничего не могу с собой поделать, Беатрис.
        Я поворачиваюсь и целую его.
        - Давай не будем говорить о таких вещах. Не хочется, чтобы между нами вставала политика. По крайней мере сейчас.
        - Тогда чего ты хочешь? - спрашивает Ник. - От меня?
        Судя по интонации, он действительно не знает ответа на свой вопрос. Надо полагать, он из тех людей, от которых очень многие хотят очень многого.
        - Вот этого.
        - Чего «этого»?
        - Тебя. Только тебя. Без денег на тумбочке, без лжи, без обещаний, которых мы не намерены выполнять.
        - Молоденькие девушки нынче не те, что раньше!
        Я закатываю глаза.
        - Ты бы предпочел, чтобы я предоставила тебе рулить нашими отношениями?
        Ник смеется.
        - Думаю, я бы справился, но спасибо, не надо. Насколько я понимаю, ты отказываешься быть моей любовницей, хоть я пока и не предлагал тебе перевести наш эксперимент на постоянную основу?
        - Не принимай на свой счет. Я ничьей любовницей не хочу быть.
        - Значит, относительно Фиделя у тебя какой-то другой план?
        - Моих планов относительно Фиделя тебе лучше не знать.
        - Он скоро вернется в Гавану. А ты останешься здесь?
        - Я буду в Палм-Бич.
        - Я хотел бы увидеть тебя снова, - говорит Ник и, помолчав, спрашивает: - Это возможно?
        - Мой самолет улетает завтра вечером. Хочешь, чтобы мы провели оставшееся время вместе?
        - Да.
        На этом наша политическая беседа заканчивается.
        Второй раз оказывается не таким, как первый. За удивительно короткое время между нами возникло взаимопонимание и доверие: мы получили друг о друге знания, которые приходят только с близостью.
        Перед тем как заснуть, он поворачивается ко мне лицом, не отрывая голову от подушки, и спрашивает:
        - Почему сегодня? Почему я?
        - Потому что я хотела, чтобы это был ты. - Я глубоко вздыхаю, глядя в потолок, по которому бегают отсветы уличных огней, проникающие сквозь щель между шторами. - А почему я?
        - Потому что я хотел, чтобы это была ты.
        - С тех пор, как мы встретились на балконе?
        - Еще раньше.
        - Еще раньше?! - удивляюсь я, немного захмелевшая от шампанского, которое мы заказали в номер и выпили.
        - Я обратил на тебя внимание в бальном зале, когда Эндрю стоял перед тобой, как дурак, на одном колене, а ты была вроде бы там и в то же время где-то далеко. Где бы ты ни витала, мне захотелось туда же, к тебе.
        - Но ведь в этом году выборы.
        Сейчас не время для безрассудства.
        - Да.
        - И ты скоро женишься.
        Ник вздыхает.
        - Да.
        Он притягивает меня к себе, обвив рукой мою талию. Я закрываю глаза, слушая его дыхание и спиной чувствуя, как бьется его сердце.
        Глава 13
        Сон начинается, как обычно. Я, крадучись, выхожу из нашего дома в Гаване. На запястье маленькая сумочка с деньгами, которые я выкрала из отцовского сейфа, чтобы передать брату. Я тороплюсь и очень взволнована: беспокоюсь, не случилось ли чего-нибудь с Алехандро.
        Заметив одного из наших садовников, я ощущаю укол страха. Мы смотрим друг на друга. Донесет ли он родителям? Или он более предан новому режиму, чем нашей семье?
        Садовник первым отводит взгляд и возвращается к своей работе с таким видом, будто знает, что от меня одни неприятности, а он предпочитает держаться в стороне от проблем.
        Чуть-чуть не дойдя до центральных ворот нашей усадьбы, я вижу машину, которая вывернула из-за угла и едет на большой скорости. По нашей улице нельзя так гонять: в соседних домах полно детей.
        Скрипят шины. Дверца открывается. На землю выпадает тело.
        Я бегу, бросив сумочку с деньгами где-то на гравии нашей подъездной дорожки. Сердце колотится.
        Я кричу.
        В детстве я как-то раз увязалась с Алехандро на пляж и далеко заплыла. Когда меня накрыло волной, вода попала в легкие, а все тело, брыкающееся в попытке спастись, заполнила паника.
        Вот и этот сон заставляет меня чувствовать себя так же: будто я тону и не могу всплыть.
        Не могу отвернуться от лица брата, который смотрит на меня широко раскрытыми мертвыми глазами.
        Я резко просыпаюсь, руки и ноги словно бы налились свинцом, грудь вздымается, дыхание тяжелое и прерывистое.
        - Ты в безопасности. Это только сон.
        Глаза привыкают к полутьме, я поворачиваюсь и, в первую секунду не успев сообразить, где я и с кем, с удивлением вижу Ника, который встревоженно заглядывает мне в лицо.
        Он гладит меня по спине, а я делаю глубокие вдохи, стараясь успокоить сердечный ритм.
        - Тебе чего-нибудь принести? - спрашивает Ник, и в его голосе столько доброты, что у меня в горле встает ком.
        Я качаю головой.
        - Хочешь поговорить?
        - Нет, - говорю я хрипло.
        Он меняет позу, чтобы мне было удобнее к нему прижаться. В сердце что-то поворачивается.
        Возникает такое ощущение, будто нет ничего естественнее, чем лежать вот так в его крепких объятиях, положив голову ему на грудь.
        - Когда я вернулся с войны, мне тоже снились такие сны, - говорит Ник и морщится. - Даже сейчас иногда снятся.
        - Значит, легче не станет? - спрашиваю я.
        Он наклоняется и целует меня в макушку.
        - Станет. Со временем. - Его руки сжимают меня еще сильнее. - Но совсем, наверное, не отпустит.
        - Да, наверное, не отпустит.
        Мы лежим, обнявшись, до самого утра.

* * *
        В мой последний день перед отъездом мы валяемся голые в постели и попиваем шампанское, обедаем холодным омаром и медальонами из говядины. Ни о политике, ни о Фиделе, ни о невесте Ника, ни о будущем мы больше не разговариваем, зато я узнаю ответы на кое-какие давно интересовавшие меня вопросы, а он выведывает кое-какие мои секреты.
        - Расскажи о своей семье, - говорит он.
        - О семье?
        - Ну да, мне любопытно.
        - Ничего особо любопытного моя семья собой не представляет.
        - Почему-то мне слабо в это верится. Я видел твоих сестер на боевом задании.
        Я смеюсь.
        - Каким был твой брат? - спрашивает Ник мягко.
        - Веселым. Вечно что-нибудь затевал, вечно искал приключений. Он был очаровательный. И добрый. Мы, конечно, баловали его - единственного мальчика при четырех сестрах. Он обожал, когда мы вокруг него крутились.
        - Дружить со своими братьями и сестрами - это прекрасно. Тебе повезло. Так бывает не у всех.
        - С девочками мы всегда хорошо ладили. Но Алехандро был мне особенно близок. Даже не знаю, как объяснить… Мы понимали друг друга так, как больше никто в семье нас не понимал. Может, это потому что мы были близнецами.
        - Ты, наверное, ужасно по нему тоскуешь.
        - Да, постоянно. Я не могу спокойно жить дальше, зная, что он такой возможности лишен.
        Ник смахивает с моей щеки одинокую слезинку.
        - Понимаю. Сочувствую.
        - Теперь ты расскажи о своей семье.
        Он откидывается на спинку кровати.
        - Моя семья большая и шумная, с огромными планами и ожиданиями.
        - Чтобы ты стал сенатором - это один из их планов?
        - Мне, пожалуй, было бы проще свалить все на них. Но нет, заниматься политикой - мое собственное решение. Иногда я проклинаю себя за него, но чаще благодарю. Работа в сенате меня спасла.
        - Каким образом?
        - После войны я почувствовал себя потерянным. Там, в Европе, меня окружали единомышленники. Мы боролись за одно и то же. У нас было братство. Когда я вернулся, все это исчезло.
        - Но вернулось благодаря твоей работе в сенате?
        - Пожалуй, да.
        - Никогда не думала, что вы, сенаторы, - такая дружная компания.
        - В чем-то это действительно так, в чем-то нет. В любом случае мы все делаем одно дело. В первое время по возвращении мне не хватало ощущения общности.
        - И все-таки почему именно политика?
        - Моя жизненная ситуация уникальна. Я родился в семье, которой не приходится бороться за то, за что борются другие люди в нашей стране. Моя фамилия дала мне хороший старт, и я намерен использовать свои возможности во благо. В Европе я собственными глазами видел, что бывает, если молчать о своих убеждениях, и хочу сделать так, чтобы тот кошмар никогда больше не повторялся.
        - А ты действительно мечтаешь стать президентом?
        Ник усмехается.
        - Если уж ставить перед собой цель, так лучше не мелочиться. Ну а если серьезно, то пока я мечтаю только переизбраться в сенат. Замахиваться на президентство мне рано, да и партия сейчас в хороших руках.
        - Ты дружишь с Кеннеди, да?
        - Вижу, ты навела обо мне справки.
        Я смеюсь.
        - Просто невозможно прожить сезон в Палм-Бич и не слышать каждый день о Николасе Престоне. Все говорят, вы с Кеннеди большие друзья.
        - Он великий человек. Из него выйдет хороший президент, который поведет страну в верном направлении.
        - А потом?
        Ник улыбается.
        - Когда-нибудь, может, настанет и мой черед.
        - Тогда ты должен вести себя осторожно. Для будущих президентов скандалы - слишком большая роскошь.
        - Это точно.
        - Тебе нужна правильная жена, правильная семья. Ты должен поддерживать правильный имидж.
        - Должен. И буду.
        - А есть у тебя другие женщины? - спрашиваю я, сглотнув. - Вроде меня?
        Я боюсь услышать ответ и тем не менее заставляю себя задать этот вопрос. Если уж ввязываться в такое, то только с открытыми глазами. Думаю, Ник не первый, у кого одна женщина для публики, а другие - для личной жизни.
        - Были, - отвечает он. Я не удивлена и даже ценю его честность. - Но уже несколько месяцев никого нет. - Он вздыхает. - Жаль, что мы не встретились год назад. До того, как я связал себя обещанием.
        - Больше мы не должны этого делать.
        - Пожалуй, - соглашается Ник.
        Глава 14
        Мы прощаемся в моем номере, Ник целует меня, обвив руками мою талию. Я прижимаюсь к его телу, которое так хорошо изучила. В руке визитка, на которой он написал свой личный номер. Когда Ник уходит, я спускаюсь в бар, где мы с мистером Дуайером договорились встретиться, чтобы обсудить вчерашний прием у Фиделя.
        - Насколько мне известно, все прошло хорошо, - говорит мистер Дуайер вместо приветствия, когда я сажусь напротив него.
        - Думаю, да.
        - Ему понравилась ваша внешность.
        Я прищуриваюсь:
        - Если у вас там были шпионы, то зачем вам я?
        - Шпионы у меня везде, а нужны ли мне вы, я еще не решил.
        - Что дальше? Что я должна делать?
        - Вы произвели впечатление. Как говорят мои информаторы, ваш ранний уход огорчил Фиделя. Он рассчитывал насладиться вашим обществом наедине.
        По моей шее поднимается жар.
        - Я думала…
        - Вы хорошо сыграли свою роль. Если бы проявили излишнее рвение, было бы подозрительно. Слишком легкая цель показалась бы ему малоинтересной, а так вы набили себе цену. Не торопили события, не выдали себя. Словом, справились лучше, чем я ожидал.
        - Так каков дальнейший план?
        - Будем ждать подходящего момента, чтобы вы продолжили наступление на Фиделя. А пока предлагаю вам другую работу. Она тоже будет оплачена.
        - В чем она заключается?
        - Кубинская шпионская сеть оказалась еще мощнее, чем мы предполагали. Попросту говоря, у Фиделя повсюду шпионы. Я хочу, чтобы вы проникли в их ряды.
        - Я не шпионка.
        - Этим-то вы для меня и полезны. Вы вращаетесь в нужных кругах, владеете несколькими языками и можете при необходимости раствориться в эмигрантской среде. Шпионку в вас никто не заподозрит, и вы проникнете туда, куда будет трудно проникнуть моим профессиональным агентам. Мы хотим, чтобы вы установили связь с группой сторонников Кастро в Южной Флориде. Кто-то сливает Фиделю информацию о наших планах по свержению режима, предавая тех эмигрантов, которых вы называете своими друзьями. Ваша задача - узнать, кто это делает.
        - А почему вы думаете, что я с такой задачей справлюсь? И разве вы еще не внедрили в эти группы своих людей?
        - Внедрил. Но двойные агенты довольно ненадежны. Никогда не знаешь, можно ли им доверять. Относительно вас у меня нет таких сомнений.
        - Почему?
        - Во-первых, вы, если согласитесь, будете в этой игре новичком. Во-вторых, вы можете с подозрением относиться ко мне и моей работе, но я готов поспорить на что угодно: вы мир дотла спалите, лишь бы отомстить за брата. Мне нравится иметь дело с людьми, чьи действия я могу предугадывать.
        - То есть я предсказуема?
        - Месть - древнейший из всех мотивов, когда-либо руководивших человеком.
        Это новое задание, безусловно, помогло бы мне скоротать время ожидания, и, если я действительно могу добыть для Дуайера сведения, которые помогут отстранить Фиделя от власти…
        - Сколько?
        - Смотря какую информацию вы нам принесете. Но мы вас не обидим. Разве вы в этом еще не убедились?
        Платят они действительно хорошо. Я даже начала, как и мой отец, ценить финансовую независимость.
        - Детали уточним позднее, - говорит Дуайер. - Я понимаю, что вы должны соблюдать строгую секретность, учитывая репутацию вашей семьи и отношение ваших родных к Фиделю. О том, что вы контактируете с его сторонниками, никто не узнает. Мы сделаем все возможное, чтобы вас защитить.
        - А наш первоначальный план?
        - Как я уже сказал, нужно время. Однако он остается приоритетным. Кстати, Фидель скорее начнет доверять вам, если вы войдете в круг его приверженцев. - Помолчав, Дуайер прибавляет: - Только имейте в виду: это опасно. Шпионаж - очень специфическое занятие. Вам придется постоянно рисковать, постоянно обманывать тех, кого вы любите, с кем вы близки. Сможете?
        - Без проблем.

* * *
        Через несколько дней после моего возвращения в Палм-Бич Фидель покидает Нью-Йорк, выступив на заседании Генеральной Ассамблеи с самой длинной речью за всю историю ООН: четыре с половиной часа он обвинял американских империалистов в попытках свержения его правительства и хвалил Советский Союз. Говорят, Хрущев несколько раз прерывал Кастро восторженными аплодисментами, а потом предложил ему лететь домой на советском самолете, потому что его собственный был задержан в аэропорту Айдлуайлд за неуплату долгов американским кредиторам.
        В какую сторону на Кубе ветер дует, становится все яснее и яснее. Думаю, скоро я получу новые инструкции от мистера Дуайера.
        Они действительно приходят: однажды, прогуливаясь с сестрами по магазинам торгового комплекса «Роял-Поинсиана-Плаза», я встречаю человека непримечательной наружности, который сует мне в карман бумажку с адресом.
        Мое первое шпионское задание заключается в том, чтобы побывать на встрече предполагаемых коммунистов. У меня есть имя, ссылка на которое, как уверяет Дуайер, обеспечит мне доступ, в остальном же приходится полагаться на собственный ум.
        Место встречи - ярко-зеленый дом в тихом жилом районе Хайалии. Газон давно не стрижен. На подъездной дорожке стоят три автомобиля.
        Я делаю глубокий вдох и стучу кулаком в дверь.
        Раздается отдаленный собачий лай.
        Дверь открывается. По ту сторону порога стоит молодой человек немного постарше меня.
        Я ожидала увидеть соотечественника, но вижу американца с неряшливой рыжей бороденкой и веснушками на бледной коже. На нем джинсы и заношенная чуть не до дыр футболка.
        - Чем могу помочь? - спрашивает он, в упор глядя на меня.
        Я специально оделась в самое простенькое, что нашла у себя в гардеробе: черные брюки, хлопчатобумажную блузку, удобные туфли без каблуков. Но по сравнению с молодым человеком я все равно выгляжу разодетой.
        - Я от Клаудии, - говорю я.
        Так было написано на бумажке с адресом, которую мне сунули. Кто такая эта Клаудия, я понятия не имею, а она, как я подозреваю, не знает меня.
        Будут ли на этой встрече другие шпионы Дуайера? Если я завязну, придет ли мне кто-нибудь на выручку или помощи ждать не от кого?
        Парень, кивнув, пропускает меня. Мы идем мимо кухни, оформленной как камбуз, в гостиную, где сидят четверо.
        - Она от Клаудии, - поясняет им молодой человек, направив в мою сторону большой палец.
        Я сажусь на диванчик в углу комнаты. Джимми (так зовут того, кто меня встретил) открывает собрание. Из крупиц общего разговора я заключаю, что он студент, а две девушки, Сандра и Нэнси, - его однокурсницы.
        Они, как и Че, коммунисты, но не кубинцы. Фиделя поддерживают не из патриотизма, а только по идеологическим соображениям. Получая задание от мистера Дуайера, я представляла себе грозных революционеров, планирующих террористические атаки. На самом же деле передо мной группка занудно витийствующих интеллектуалов или псевдоинтеллектуалов. Неужели ЦРУ действительно их боится? Или так проверяют мою пригодность?
        Другие два гостя - братья Хавьер и Серхьо. Насколько я поняла, они эмигрировали с Кубы несколько лет назад, когда Батиста развернул репрессии против оппозиционно настроенных студентов. Если кто-то из присутствующих на сегодняшней встрече и может располагать какой-то полезной информацией о Фиделе, так это они. Я улыбаюсь Хавьеру, а когда приходит моя очередь говорить, поглядываю на Серхьо.
        Представившись настоящим именем, я рассказываю о том, чем занималась в Гаване до прихода Фиделя к власти, поношу Батисту, говорю, что мечтаю видеть Кубу свободной от американского влияния. Все смотрят на меня большими глазами, когда я упоминаю об участии Алехандро в нападении на президентский дворец. Сомневаюсь, чтобы Джимми и девушки видели в своей жизни хоть слабое подобие того насилия, которое пережили мы, кубинцы.
        Зато Хавьер и Серхьо понимающе переглядываются, как будто им не понаслышке известно, что такое ад по версии Батисты. Сейчас беглый президент живет себе в Португалии, в роскоши. Он не ответил за свои преступления: за убитых людей, за хаос, в результате которого Куба оказалась в руках Фиделя. Тяжело мириться с такой несправедливостью.
        Все присутствующие рассказали о себе. Я уже не беспокоюсь о том, что Клаудия придет и разоблачит меня как самозванку и шпионку. Теперь тема общей беседы - наложенное на «Остров свободы» торговое эмбарго.
        Президент Эйзенхауэр запретил поставлять на Кубу любые американские товары, сделав исключение лишь для некоторых гуманитарных грузов: лекарств и кое-каких продуктов питания. Для страны, настолько зависимой от импорта из США, это удар. Но достаточно ли сильный, чтобы Фидель потерял равновесие?
        Хотя мои собеседники бушуют по поводу эмбарго битый час, сколько-нибудь дельных предложений никто не высказывает. Тем не менее я пытаюсь разглядеть опасность, на которую намекал Дуайер. Братья-кубинцы почти все время молчат. Я тоже: предпочитаю слушать и соображать, кто есть кто в этой группе.
        Мы договариваемся о новой встрече через месяц, и я возвращаюсь в Палм-Бич.

* * *
        Перед домом родителей я вижу шикарный красный кабриолет Эдуардо и его самого: он стоит, прислонившись к дверце.
        - Давно ждешь? - спрашиваю я, выходя из своей машины.
        - Не очень, - отвечает он и, поцеловав меня в щеку, с легкой улыбкой окидывает взглядом мой наряд.
        - Чего?
        - Ничего. Я просто обескуражен. Не думал, что когда-нибудь увижу тебя одетой так… сурово.
        - Очень смешно.
        Даже в самой скромной своей одежде я выделялась на фоне членов коммунистической группы.
        Эдуардо ведет пальцем по рукаву моей блузки.
        - Могу я спросить, куда ты так принарядилась, или мне лучше этого не знать?
        Изначально именно он свел меня с ЦРУ, но Дуайер подчеркнул, что о моем шпионском задании нельзя говорить ни одной живой душе. Видимо, Эдуардо не исключение, раз Дуайер сам ему не сказал.
        - Лучше не знать, - отвечаю я. - А чем обязана? Дай угадаю: мы едем за новой партией взрывчатки?
        О том динамите, который нам передали несколько месяцев назад, я ничего не слышала. Понятия не имею, как его планировали использовать и осуществились ли эти планы.
        - Ты сегодня веселая! Вообще-то я приехал с тобой поговорить.
        Он всегда приезжает ко мне за этим, когда бывает здесь. Я успела соскучиться по нашим встречам.
        По дороге на пляж мы болтаем о том о сем. На берегу я снимаю туфли и шагаю по песку босиком.
        - Ну как все прошло в Нью-Йорке? - спрашивает Эдуардо.
        - У меня смешанные впечатления.
        - Тяжело было? Видеть Фиделя?
        - Тяжелее, чем я ожидала. Сначала он казался совершенно обыкновенным. Сидел и разговаривал со всеми. Я немного ослабила бдительность. А потом на меня все нахлынуло: смерть Алехандро, другие смерти, тот страх, который мы пережили… Ла-Кабанья и всякое такое… Я смотрела на его самодовольно улыбающуюся рожу, а внутри у меня как будто нарастал вопль. Потом я не выдержала и ушла.
        - Я слышал, ты хорошо справилась. Он заинтересовался.
        - Надеюсь. Я не очень поняла.
        - Не поверю, что тебя можно было не заметить. Ты же у нас красавица, Беатрис.
        - Он заметил меня, как заметил бы любой другой мужчина. Позволит ли мне это подобраться к нему поближе, я не знаю.
        Я устала ждать, устала делать маленькие шажки вроде посещения коммунистического собрания в Хайалии, видя, как окружающий мир стремительно меняется, а Куба уплывает от меня все дальше и дальше.
        - Возможно, тебе недолго осталось притворяться, - говорит Эдуардо.
        - Дуайер не говорит, когда он планирует отправить меня в Гавану?
        - Нет, ЦРУ сейчас занято другими делами. К тому же на носу президентские выборы.
        - А сам-то ты чем был занят? Мы тебя здесь довольно долго не видели. Завел женщину?
        Эдуардо смеется.
        - Холодно! - Он протягивает руку и ласково треплет мои волосы. - Разве ты не знаешь, что в моей жизни нет женщин, кроме тебя?
        - Ну конечно! - фыркаю я.
        - Значит, ты не веришь, что я по тебе скучал?
        Я улыбаюсь.
        - В это, пожалуй, верю.
        - Я специально приехал, чтобы тебя повидать. Посмотреть, как ты тут поживаешь. После Нью-Йорка я забеспокоился. - Эдуардо останавливается, поворачивает голову и серьезно смотрит на меня. - Ходят кое-какие слухи о том, как ты провела там время. - Он слегка прищуривается. - Ты с ним ужинала?
        Я пытаюсь сделать вид, будто не понимаю.
        - С кем?
        Откуда Эдуардо узнал? Неужели люди Дуайера следили за мной все время, пока я была в Нью-Йорке? Мне это в голову не приходило. Я думала, я для них фигура слишком незначительная, чтобы тратить на меня силы и время. Может, кто-то другой видел нас с Ником?
        - Я слышал, ты была прекрасна, и он от тебя глаз не мог оторвать.
        Вот оно! Похоже, я окончательно разрушила собственную репутацию. А вдруг людям известно и о том, что мы с Ником Престоном провели ночь в отеле?
        - Не понимаю, о чем ты, - вру я.
        - Вот, значит, как ты мне доверяешь.
        Мне тяжело видеть в глазах Эдуардо разочарование, однако речь идет не только о моей репутации, но и о репутации Ника.
        - Ничего не было, - вру я опять.
        - Будь осторожна, он человек могущественный.
        - Не тебе читать мне лекции об осторожности, - говорю я. - Где тебя самого носит, когда ты не в Палм-Бич? Что ты сделал с тем динамитом, за которым мы ездили ночью? С кем ты работаешь? Ради чего ты вообще все это затеваешь?
        Вместо ответа Эдуардо только вздыхает.
        - Ты его любишь?
        Я смотрю на песок под ногами.
        - Фиделя?
        - Беатрис!
        - Не говори глупостей. Естественно, я его не люблю.
        Всем известно, что случайная связь - это случайная связь. Глупо было бы рисковать собственным сердцем при таких обстоятельствах. В одно безнадежное дело я уже ввязалась. Две авантюры одновременно - это было бы уже совсем безрассудно.
        Глава 15
        Октябрь сменяется ноябрем, от ЦРУ ничего не слышно, но я продолжаю хранить те записи, которые сделала в Хайалии: они в коробке, которую я прячу в платяном шкафу. Мне самой та информация, которую я добыла, не кажется ценной; впрочем, мистер Дуайер с высоты своего опыта, возможно, посмотрит на нее как-то иначе.
        Эдуардо тоже не появляется, и я предоставлена сама себе: гадаю о том, где сейчас Ник, помогаю Элизе обустраивать новый просторный дом в Корал-Гейблсе. Может, и Изабелла скоро тоже от нас уедет: ее роман с американским бизнесменом развивается с пугающей скоростью. Мама, заранее радуясь матримониальному успеху старшей дочери, готовится к новому сезону и строит планы на мое замужество.
        - Вчера Томас упомянул о своем кузене, - говорит она с привычного места в гостиной. - Ты обратила на это внимание, Беатрис?
        Томас - это жених Изабеллы. Ухаживая за нею, он активно поддерживает цветочный бизнес Палм-Бич. Не припомню, чтобы я хоть раз встречала более скучного человека. Поэтому мысль о его родственнике меня, мягко говоря, не вдохновляет.
        - У этого кузена своя фирма. Бухгалтерская, кажется, - прибавляет мать.
        Я нечленораздельно хмыкаю, глядя в телевизор. Отец куда-то уехал по делам, мы с Изабеллой, Марией и мамой сидим в гостиной вчетвером. Сегодня восьмое ноября, время уже позднее. Скоро должны объявить, кто станет новым президентом Соединенных Штатов.
        Непривычно жить в стране, где результаты президентских выборов не известны заранее. Удивительно слышать голоса американцев, с нетерпением ожидающих итогов голосования. Мое детство прошло при режиме Батисты. Незадолго до того, как он бежал с Кубы, у нас тоже были выборы. Мы надеялись на перемены, но все закончилось подтасовкой, благодаря которой предсказуемо победил ставленник прежнего президента.
        Сейчас в нашей семье больше всех воодушевлена Мария. Она держит наготове карандаш и блокнот, чтобы записать первые предварительные итоги. В их школе преподают обществознание, и каждый день она приходит домой с какими-нибудь новыми сведениями о политической жизни Америки. Если честно, никто из нас не ожидал от нее столь пылкого интереса к подобным вопросам. Мы боялись, что наша эмиграция будет для девочки тяжелой травмой, а она, наоборот, адаптировалась легче нас всех. Возможно, причина в возрасте. Вспоминая себя в пятнадцать лет, я пытаюсь понять, была ли я такой же, или эта жизнестойкость - отличительная особенность личности моей младшей сестры.
        Мы с мамой и Изабеллой тоже смотрим вечерние новости, хотя и не так увлеченно. Чет Хантли и Дэвид Бринкли озвучивают предварительные итоги. Мама вообще-то политикой не интересуется. Отец тоже не говорил с нами об этом, но я не удивлюсь, если он подстраховался, постаравшись на всякий случай завязать связи с обеими партиями. После кубинских событий я знаю: бизнес для него важнее идеологии.
        По прогнозам репортеров, шансы у Кеннеди и Никсона примерно равные: большого разрыва не ожидается, поэтому подсчет голосов, скорее всего, продлится до раннего утра среды. Мой интерес к выборам ограничивается конкретными довольно узкими вопросами: потому ли молчит Дуайер, что ему неясно, в чьих руках окажется власть? Если так, то повлияют ли результаты выборов на наш план относительно Кастро и Кубы?
        В оценке кубинских событий позиция Никсона совпадает с позицией действующего президента Эйзенхауэра: США помогли кубинцам обрести свободу и достичь поставленных целей. Кеннеди открыто называет режим Кастро коммунистическим и упрекает своих противников республиканцев в том, что они не помешали Кубе склониться на сторону Советского Союза. Слушая его выступления, я, надо признаться, ощущаю проблеск оптимизма. Хорошо, что хоть кто-то видит, в какой фарс превратилась политическая ситуация в моей стране. Одобрит ли Кеннеди, если победит, планы ЦРУ? Окажет ли военное противодействие Фиделю? Для меня надежда на это - уже достаточное основание, чтобы поддержать демократическую партию. То, что они с Ником соратники, тоже не вредит Кеннеди в моих глазах.
        После моего возвращения из Нью-Йорка прошло полтора месяца. Визитка Николаса Престона спрятана у меня в столе, по номеру, который на ней написан, я ни разу не звонила. О чем нам говорить? У наших отношений нет будущего. Я не соврала, когда сказала Нику, что не хочу быть ни его любовницей, ни тем более женой.
        - В Коннектикуте коллегия выборщиков поддержала Кеннеди! - торжествующе объявляет Мария и делает запись в своем блокноте. - В общенародном голосовании он тоже лидирует.
        Ее энтузиазм заставляет меня улыбнуться, хотя и с грустью. Каково ей будет, когда мы вернемся в Гавану? Даже при самом благоприятном развитии событий нашу страну ждет долгий период трансформаций. Получим ли мы у себя на родине ту свободу, которую видим здесь? Будет ли голос Марии на выборах кубинского президента действительно что-то значить?
        Все меняется: и на Кубе, и в США. В свое время я активно боролась за перемены, а теперь, надо признаться, немного побаиваюсь их. Находиться в движении - это в принципе хорошо, но последствия могут быть самыми разными. Повторения нашего опыта с Фиделем я не пожелала бы даже злейшему врагу.
        В Америке, кажется, настал такой момент, когда старая гвардия постепенно сменяется новой. Вдохновленные успехом Кеннеди, на политическую арену выходят сильные красивые молодые люди с героическим военным прошлым. В таком климате Нику будет комфортно. Интересно, где он сейчас: ждет ли результатов выборов в Хайянис-Порте вместе со своим другом Джеком Кеннеди или у себя дома, в Коннектикуте, с семьей и невестой?
        - Гонка становится напряженной, - говорит Мария, держа карандаш в зубах.
        - Я иду спать, - заявляет мама.
        Покидая комнату в облаке аромата «Шанель», она гладит Марию по голове, а нам с Изабеллой кивает, причем мне - довольно хмуро (это потому что я не поддержала разговор о кузене Томаса).
        - Кеннеди по-прежнему лидирует, - говорит Изабелла, когда мы остаемся втроем. - А как прошли выборы в сенат?
        Чтобы скрыться от пытливого взгляда сестры, я, покраснев, вожу пальцем по цветочному узору на шелковой обивке дивана.
        - Наверное, результаты будут позже.
        - Если он не переизберется, - шепчет Изабелла, - это, возможно, все упростит.
        - Не понимаю, о чем ты.
        - Тише! - сердится Мария. - Из-за вас ничего не слышно. Сейчас будет говорить вице-президент Никсон.
        Не обращая на младшую сестру никакого внимания, старшая продолжает свое:
        - Беатрис!
        - Изабелла! - откликаюсь я тем же тоном (когда мы были помладше, этот мой приемчик ужасно раздражал ее).
        - Ты точно знаешь, что делаешь? - спрашивает она.
        - В данный момент? Смотрю телевизор с сестрами, - отвечаю я.
        - Это продлится недолго, если вы не замолчите! - шипит Мария сквозь стиснутые зубы.
        Пропустив предостережение мимо ушей, Изабелла говорит мне:
        - Не придуривайся!
        Мы с Изабеллой очень разные, и из всех сестер я чаще всего бодаюсь именно с ней. Элиза мягкий человек, Мария еще девочка, Алехандро был как часть меня… А Изабелла при своей молчаливости удивительно упряма. Мы с нею все равно что вода и масло.
        - А ты не изображай, будто все обо мне знаешь.
        - Да тише вы! - опять вмешивается Мария.
        - Я видела вас вместе в прошлом сезоне, - произносит Изабелла неодобрительно.
        - Это было несколько месяцев назад. Ты думаешь, я все это время сохну по мужчине, которого пару раз видела в переполненном зале?
        - Скоро они все вернутся в Палм-Бич. И что будет тогда?
        Думала ли я о том, какие чувства вызовет во мне новая встреча с Ником? Конечно, да. Думала ли я о том, думает ли он обо мне? Жалеет ли о дне, который провел со мной? Может, у него теперь другая девушка, другой роман?
        Разумеется, я задавала себе все эти вопросы.
        - Я действительно не понимаю, о чем ты. Это был случайный флирт, а ты делаешь из мухи слона.
        - Твои флирты могут создать проблемы нам всем.
        - Так вот оно что! Выходит, ты не обо мне беспокоишься, а о своей репутации!
        - А даже если и так?!
        - Дай угадаю: твой драгоценный бойфренд боится скандалов?
        - Николас Престон - сенатор, его невеста - юная светская красавица. Ты глубоко заблуждаешься, если думаешь, будто роман с американским политиком сойдет тебе с рук. Мы все ощутим последствия твоего поведения.
        - А твое поведение, можно подумать, безупречно? Томас знает о женихе, который остался у тебя на Кубе? Со сколькими мужчинами одновременно ты хочешь быть помолвленной?
        Изабелла краснеет.
        - Пожалуйста, замолчите обе! - кричит Мария. - Я пытаюсь смотреть выборы!
        - Да надоела ты со своими выборами! - рявкает Изабелла и, фыркнув, встает с дивана.
        Упомянув ее кубинского жениха, я пересекла невидимую черту. В нашей семье много тайн, о которых мы не разговариваем. Много правд, которым мы не хотим смотреть в глаза.
        Изабелла выходит из комнаты, не бросив на нас больше ни единого взгляда. В какой-то момент я хочу пойти за ней, но меня останавливает выражение лица Марии.
        - Терпеть не могу, когда вы ссоритесь, - говорит она.
        У меня в груди что-то сжимается.
        - Я знаю. Но иногда ссоришься как раз с теми, кто тебе особенно дорог. Это не значит, что вы друг друга не любите. Это значит только, что вы не во всем друг с другом соглашаетесь.
        - Если бы мы соглашались, было бы проще.
        Я смеюсь.
        - Зато скучнее. В том, чтобы расходиться во мнениях, нет ничего страшного до тех пор, пока мы помним, что вообще-то мы все на одной стороне. В первую очередь мы Пересы.
        - Думаешь, Изабелла выйдет замуж и уедет от нас, как Элиза? - спрашивает Мария, и в ее голосе я слышу ту же неуверенность и боязнь, в которой стыжусь признаться себе.
        - Может быть.
        - А ты? Ты тоже выйдешь замуж и уедешь?
        - Никогда.

* * *
        Я просыпаюсь на уродливом цветастом диване в гостиной, оттого что Мария меня трясет. Слегка приоткрыв веки, вижу ее восторженные глаза. Голова туманная от сна. Мне приходится поморгать, чтобы привыкнуть к тусклому освещению. Какое сейчас время суток, непонятно.
        - Все!
        Видимо, моя сестра имеет в виду, что итоги выборов подведены.
        Сердце начинает стучать сильнее.
        - Кто победил?
        - Кеннеди! - триумфально объявляет Мария.
        Значит, друг Ника станет тридцать пятым президентом Соединенных Штатов. Власть переходит от республиканцев к демократам.
        - Хорошо, - бормочу я, и мои веки опять тяжелеют.
        - Он тоже выиграл, - шепчет Мария.
        Прежде чем меня снова одолевает сон, в моей голове мелькают две мысли. Первая: слухи обо мне и Нике Престоне дошли даже до моей младшей сестренки. И вторая: как справедливо подметила Изабелла, для меня все стало бы несколько проще, если бы он не переизбрался в сенат, но он переизбрался, и я этому несказанно рада.
        Глава 16
        Выборы позади, и теперь все взоры обратились на наш город, а точнее, на особняк, который пресса окрестила вторым Белым домом: всем хочется помелькать перед будущим президентом, привлечь его внимание.
        Постоянные жители Палм-Бич начинают говорить о почтенном семействе Кеннеди с особой гордостью. На протяжении нескольких десятилетий эта семья не пропустила здесь ни одного сезона, и теперь их с нетерпением ждут на коронацию. В прошлом месяце, после выборов, для встречи триумфатора в аэропорту собралась огромная толпа. В газетах печатали фотографии людей, которые теснили друг друга, надеясь пожать руку тому, на кого страна возложила такие большие надежды.
        Мария упрашивала родителей, чтобы они разрешили нам тоже поехать на аэродром в Уэст-Палм-Бич, но после революции мама опасается скоплений народа. Может, мы увидим новоизбранного президента на одном из светских мероприятий этой зимы, хотя его семья вращается в более высоких сферах, нежели наша. Куда бы Кеннеди ни пошел, его везде встречают желающие быть ему представленными. Если он приехал сюда в надежде погреться на солнышке в уединении, то эта надежда вряд ли сбудется. Сезон обещает быть самым насыщенным за последние десять лет.
        По утрам я рано просыпаюсь и гуляю по пляжу - чаще всего одна, потому что Элиза переехала в Майами, Мария в это время в школе, Изабелла уже успевает куда-то убежать (на то она и Изабелла), а Эдуардо постоянно в «деловых» поездках. Наша дружба не предполагает контроля, поэтому я не допытываюсь, где он, однако чем дальше, тем сильнее мне его не хватает. Новых друзей в Палм-Бич я так и не приобрела. Те, с кем я общаюсь на балах и приемах, - просто знакомые, а хочется побыть с людьми, рядом с которыми я могу вести себя естественно.
        На коммунистические собрания в Хайалию я продолжаю ездить, но уже поняла: это не более чем клуб, где поклонники Кастро, Хрущева и им подобных собираются, чтобы почитать Маркса с Лениным да поругать американского президента и капитализм. С одной стороны, у меня появилась возможность порассуждать с кем-то на серьезные темы (я потому так хотела учиться в университете, что мне нужно интеллектуальное общение). С другой стороны, на этих собраниях, где марксистские труды цитируют, как евангелие, я не могу выражать свое подлинное мнение.
        Братья-кубинцы по-прежнему вызывают у меня интерес. В общих разговорах они участвуют не так пылко, как американцы. Похоже, у их семьи в Хайалии что-то вроде собственного бизнеса; обо всем сколько-нибудь личном они с поразительным упорством молчат. Я уже почти не задаю им вопросов, чтобы не возбудить подозрений.
        Клаудия так и не показалась. Более того, со дня моего первого появления ее имя ни разу не упоминали.
        Кубинцев, бежавших от режима Кастро, члены группы называют предателями, «червяками». Когда я это слышу, меня наполняет ярость. Многие наши друзья покинули Кубу, чтобы вернуть себе свободу, отнятую Фиделем. Кто-то обосновался в Южной Флориде, кто-то дальше. Некоторые даже пересекли океан. Интересно, что думает Кастро об этом исходе? Испытывает ли он злорадство каждый раз, когда очередная известная семья уезжает из Гаваны?
        Выбрав на пляже малолюдный участок, я сажусь на песок. Смотрю на море и слушаю плеск волн, разбивающихся о берег. Еще довольно рано: дует прохладный ветер, солнце не палит в полную силу. Мимо меня, увлеченно беседуя, проходят мужчина и женщина: по их жестам и по тому, как склонены их головы, заметно, что они уже давно вместе.
        Я подтягиваю колени к груди, проводив взглядом удаляющийся силуэт супружеской пары.
        В нескольких сотнях футов от них показывается человек в легких льняных брюках и белой рубашке. Туфли он несет в руках. Скользнув по нему взглядом, я смотрю на море, и у меня вдруг возникает непреодолимое желание помочить ноги. Я встаю, чтобы подойти поближе к воде, и в этот самый момент…
        Мужчина остановился и смотрит на меня. Кусочки мозаики складываются воедино: загорелая кожа под расстегнутым воротником, широкие плечи, серьезные голубые глаза - я узнаю то тело, которое мне довелось так близко изучить.
        Моргаю.
        Он все еще тут.
        Несколькими большими шагами он преодолевает разделяющее нас расстояние. Я поднимаюсь на нетвердые ноги, отряхивая с одежды песок.
        - Здравствуй, - говорит он.
        Все эти полтора месяца я гадала, когда Ник приедет в Палм-Бич и приедет ли вообще. Теперь он здесь.
        - Здравствуй, - отвечаю я, как эхо.
        Между нами свистит ветер. Ник делает шаг вперед и, слегка коснувшись губами моей щеки, тут же отстраняется.
        Сердце у меня в груди грохочет.
        - Как ты меня нашел?
        - Я заходил к тебе домой. Это было глупо, я понимаю. Твоя сестра Изабелла сказала мне, что ты гуляешь по пляжу.
        - Мать тебя не видела?
        Пожалуйста, скажи «нет»!
        Ник качает головой.
        Уже хорошо. А то представляю себе, как мама начала бы суетиться перед сенатором, который пришел к одной из ее дочерей.
        - Мне хотелось повидаться с тобой прежде, чем мы встретимся где-нибудь на вечеринке, среди чужих людей, которые будут глазеть на нас и перешептываться. Я не знал, какие у тебя планы: здесь ли ты, или вернулась на Кубу, или уехала еще куда-нибудь, или…
        - Я рада тебя видеть.
        - А я тебя. Пройдемся? - спрашивает он.
        Сезон официально еще не открыт. Пожалуй, от невинной прогулки большой беды не будет.
        Кивнув, я начинаю двигаться вдоль моря в восточном направлении. Ник размеренно шагает рядом со мной.
        - Поздравляю с победой на выборах, - говорю я, искоса глядя на него.
        - Спасибо.
        - Наверное, это для тебя большое облегчение.
        Не знаю, есть ли что-нибудь более неловкое, чем обмениваться с человеком ничего не значащими вежливыми фразами, когда хочется сказать ему столько всего другого - действительно важного!
        Словно прочитав мои мысли, Ник улыбается.
        - Да.
        - И результаты президентских выборов тебя, наверное, тоже порадовали.
        - Порадовали, - говорит он, улыбнувшись еще шире, и после короткой паузы спрашивает: - Нам сейчас обязательно вести светскую беседу о политике и погоде?
        - Разве политика - это тема для светской беседы? Я думала, политические дискуссии так же опасны, как религиозные.
        - Ах да, конечно. Значит, о погоде. Сегодня чудесный день, не правда ли?
        - Ну все, хватит. Не хочу я разговаривать об этой ерунде.
        - А о чем хочешь?
        О том, что произошло в его жизни после нашего расставания, любит ли он свою невесту, назначена ли уже дата свадьбы, не появилась ли у него еще какая-нибудь женщина.
        - Так, знаешь ли, нечестно, - говорю я вслух. - Я не ожидала, что встречу тебя сегодня, сейчас, в этом самом месте. Дай мне прийти в себя.
        Ник смеется.
        - Извини, но жалости ты от меня не дождешься. Сейчас ты в точности описала те ощущения, которые я испытываю с того момента, когда в первый раз увидел тебя на балу. Я сам все никак в себя не приду, причем уже почти целый год.
        Меня волной накрывает чувство облегчения.
        - Значит, ты по мне скучал?
        - Ты даже не представляешь себе, как сильно.
        - Но ты не пытался связаться со мной.
        - Я не знал, хочешь ли ты этого. Ты не звонила.
        - Это было бы неразумно. Да и что бы я тебе сказала?
        - Я думал, тебя такие вещи не беспокоят.
        - Может, я старалась проявлять такт.
        - Боялась за мою репутацию? - спрашивает Ник с явным недоверием.
        Я пожимаю плечами.
        - Если кто-то из нас двоих чем-то рискует, так это ты.
        - А как же твое доброе имя?
        - Я тебе уже говорила. Замуж я не собираюсь. До тех пор, пока сплетни обо мне не слишком сильно тревожат мою семью, я не обращаю на них особого внимания.
        - Потому что все это для тебя временно? Потому что ты по-прежнему планируешь вернуться на Кубу?
        - Да.
        - Послушай, тогда я тоже хочу, чтобы ты понимала: монахом меня не назовешь, но я никогда не встречался с такой девушкой, как ты.
        - Такой молодой?
        - Не только, хотя и это тоже.
        - Невинной?
        Мне трудно произнести это слово, не поморщившись. Сомневаюсь, что кто-нибудь мог бы так меня аттестовать, хотя до недавнего времени у меня не было сексуального опыта.
        - Нет, наверное, я просто не хочу осложнять тебе жизнь.
        - На этот счет не беспокойся. Фидель уже осложнил ее за тебя.
        - Чтобы ты меня использовала для отвлечения, я тоже не хочу. Не хочу быть только обезболивающим.
        - Это тебе не грозит.
        - В таком случае к чему же мы пришли? - спрашивает Ник.
        - А нам обязательно к чему-то приходить? Может, пускай все просто остается между нами?
        - Ах, так теперь есть «мы»?
        - Это ты мне скажи. Не у меня же невеста. Мне, кстати, неприятно причинять ей боль, хотя думать об этом надо было раньше.
        - Нет… У нас не такие отношения… Понимаю, что мои слова звучат довольно цинично, но я не люблю Кэтрин, а она не любит меня. Мне тоже не хочется делать ей больно, только любовь здесь ни при чем. Моя задача не давать повода для сплетен, которые ее потревожат. Или твою семью. Или тебя.
        - Тогда, наверное, нам не стоит стоять здесь вдвоем. Отведи меня куда-нибудь, - безрассудно предлагаю я.

* * *
        Ник ведет меня по пляжу, мимо домов, пока еще закрытых в ожидании хозяев. Мы останавливаемся перед пустым особняком недалеко от отеля «Брейкерс».
        Наша семья живет в менее роскошной части Палм-Бич, хотя трущоб, конечно, здесь нет в принципе. Весь остров - анклав богатства.
        - Чей это дом? - спрашиваю я.
        Просторная веранда и бассейн, обсаженный живыми изгородями, смотрят на море, а сам особняк немного утоплен в глубь квартала. Значительную часть фасада занимают огромные, почти во всю стену, стеклянные двери. Представляю себе, как здорово наблюдать отсюда восход и закат.
        - Мой, - отвечает Ник с ноткой гордости в голосе. - Я купил его несколько месяцев назад. В октябре, как только он поступил на рынок, я поручил своему поверенному договориться с продавцом.
        - Очень красивый.
        - Меня покорил вид. Я вообразил себе, как буду стоять здесь и слушать шум волн. Избирательная кампания тогда была в самом разгаре. У моей семьи уже есть особняк в Палм-Бич, но там не отдохнешь. Постоянно наведываются какие-то родственники, во всех комнатах полным-полно званых и незваных гостей. Поэтому я решил обзавестись собственным домом.
        - Понимаю. Мне иногда тоже хочется ото всех сбежать. Утренние прогулки позволяют проветрить голову. Иметь большую семью - это одновременно и благословение, и проклятие.
        - Точно. Хочешь здесь осмотреться?
        - С удовольствием, - отвечаю я, хотя не уверена, что от этого не станет только хуже. Что, побывав в его доме, я не начну представлять себе, как он проводит здесь время со своей невестой.
        - Когда мы с Кэтрин наконец поженимся, - говорит Ник, угадав мои мысли, - ее отец подарит нам другой дом.
        - А что ты будешь делать с этим?
        Ни элегантная отделка, ни сводчатые потолки не намекают на то, что здесь будет любовное гнездышко, и тем не менее… Может, это оно и есть? Может, сюда Ник планирует поселить свою любовницу?
        - Не знаю. Наверное, оставлю как капиталовложение или как предмет роскоши. Или, когда женюсь, буду сдавать тем, кто приезжает на сезон. - Его лицо становится серьезным: - Это не то, о чем ты подумала. Я знал прежних владельцев этого дома, он мне всегда нравился. Как только до меня дошли разговоры о том, что его продают, я просто не смог совладать с желанием иметь собственный уголок - место, где можно расслабиться. А еще я, наверное, представил себе, как мы стоим на балконе вдвоем. Я надеялся осуществить эту мечту, когда мы с тобой снова увидимся. После нашей встречи в Нью-Йорке не прошло ни дня, чтобы я о тебе не думал.
        Я понимаю, что Ник беззастенчиво льстит мне, но и правда в его словах есть - она-то и производит на меня особенно сильное впечатление. После всей той лжи, в которой я погрязла, мне приятно видеть, что он со мной честен, даже если сама природа наших отношений предполагает скрытность и осмотрительность.
        Я беру его за руку.
        - Покажи мне весь дом.
        Мы ходим из комнаты в комнату, держась за руки. Босыми ногами я чувствую прохладу мраморного пола. Мебель накрыта накрахмаленными белыми простынями.
        - Здесь еще не все для меня подготовили, поэтому я пока поселился в «Брейкерсе». Это проще, чем везти сюда весь скарб из Вашингтона. Да и быстрее. Мне не терпелось вернуться в Палм-Бич. - Он обнимает меня за талию и касается губами моего виска: - Я не мог дождаться, когда увижу тебя.
        - Осторожно! - говорю я дразняще, а сама замираю от радости. - Ты начинаешь говорить как человек, склонный к маленьким бунтам.
        Ник смеется.
        - Может, во мне действительно развилась такая склонность.
        Наша экскурсия оканчивается в спальне, как будто она изначально и была нашей целью. Это просторная комната с шикарным видом на океан. Через огромные окна слышен шум волн. Кровать - роскошная, как в европейском дворце, - стоит на возвышении, застеленная одной только белой простыней.
        Если мне в этой жизни суждены какие-то сожаления, то лучше я буду жалеть о том, что сделала, чем о том, что упустила.
        Я сажусь на кровать, откидываюсь назад и, опершись на локти, смотрю Нику в лицо. Моя рука тянется к нему, пальцы обхватывают его предплечье. Он наклоняется и целует меня так, как я все это время мечтала.
        Дальше я ничего не помню, кроме того, что почувствовала себя в поезде, который сошел с рельсов, но из которого мне все равно не хотелось выходить.

* * *
        Теперь, отправляясь на утреннюю прогулку, я уже не бреду куда глаза глядят и не чувствую себя одинокой. В эти часы Ник откладывает все свои дела и ждет меня. С мебели уже сняты чехлы, но прислуги в доме не бывает - она приходит только несколько раз в неделю, в определенное время.
        Еще недавно я не хотела становиться ни любовницей, ни женой Ника, а теперь хозяйничаю в его доме, как в своем собственном. У меня есть ключи, и иногда я прихожу сюда одна: усаживаюсь с книжкой на диван, слушаю волны, наслаждаюсь видом из окна и отдыхом от семьи. А иногда просто сижу и жду, когда Ник вернется с какой-нибудь из многочисленных встреч.
        Сегодня он ушел рано: друзья, в том числе Кеннеди, ждали его в местном гольф-клубе. Я читала. Хлопок входной двери и шаги по мрамору заставляют меня вздрогнуть. Я откладываю книгу и встаю. В этот самый момент в гостиную входит Ник.
        - Привет, дорогая, я дома, - шутит он, целуя меня.
        Я протягиваю ему бокал.
        - Вот. Я приготовила тебе «олд-фэшн».
        - Как это по-семейному!
        - Не обольщайся, - смеюсь я. - В баре я, может, и не заплутаю, а вот кухня для меня тайна. Ее лучше предоставить более умелым рукам.
        - Мне нравятся твои ручки, и я считаю их очень умелыми. Спасибо тебе большое.
        Я, улыбаясь, снова сажусь на диван и подбираю под себя ноги.
        - Как гольф?
        - Никогда ничего подобного не видел, - говорит Ник, делая глоток коктейля. - Собралась огромная толпа, только чтобы на него посмотреть. Люди устроили настоящую давку, пытаясь пожать ему руку. Не представляю себе, что же происходит, когда он решается выйти куда-нибудь с Джеки и детьми.
        - Все его любят.
        - Да, многие. - Рот Ника превращается в тонкую линию. - Тем труднее приходится секретным службам. Все время находиться в такой толчее очень опасно для него.
        А также для тех, кто рядом.
        На днях арестовали несостоявшегося убийцу, которым оказался почтовый служащий на пенсии. В полицию поступил сигнал, его остановили. При нем был динамит, предназначенный для Кеннеди. Это следует воспринимать как отрезвляющее напоминание о том, что обойти президентскую охрану не так уж сложно и что высокопоставленные лица вроде Ника сильно рискуют.
        - Тебе тревожно? - спрашиваю я.
        - К счастью, он понимает серьезность ситуации. Секретная служба тоже. Но идеального решения пока не нашли. Джек хочет быть народным президентом, который не отгораживается от людей. А ведь чем сильнее ты открываешься, тем больше опасность.
        - О себе самом ты совсем не беспокоишься?
        Ник мотает головой.
        - А чего мне о себе беспокоиться? Я всего-навсего сенатор из Коннектикута. На адрес моей приемной постоянно приходят письма с угрозами, но сильно сомневаюсь, чтобы кто-то собирался их осуществлять. Президент - другое дело.
        Я обнимаю Ника.
        - Все-таки мне за тебя неспокойно.
        - Ничего со мной не случится. - Он ставит стакан на столик и тоже меня обнимает. - Так легко ты от меня не избавишься.

* * *
        Рождество мы с Ником празднуем 26 декабря, когда заканчиваются семейные торжества. В Палм-Бич праздничное настроение бьет через край. Католическая церковь Святого Эдварда набита до отказа: всем интересно взглянуть на будущего президента.
        Ник дарит мне браслет с бриллиантами по всей длине (дома я говорю, что это бижутерия), а я ему - часы, которые купила на Уорт-Эвенью, взяв деньги из гонорара от ЦРУ (слава богу, просить у родителей мне больше не приходится). Наврав матери и отцу про воображаемую подругу, якобы пригласившую меня к себе, я уединяюсь с Ником на весь вечер и всю ночь. В темноте, когда пляж пустеет, мы плаваем в океане, а утром лениво нежимся в постели и завтракаем, не вставая.
        О том, как он провел Рождество, Ник не рассказывает, а я не расспрашиваю. Говорят, его невеста сейчас тоже в Палм-Бич, и нам с ним приходится изворачиваться, чтобы не столкнуться на каком-нибудь из многочисленных светских мероприятий.
        Новый год я встречаю дома. Во время прошлой новогодней вечеринки мы узнали, что Батиста бежал с Кубы, оставив нас в руках Фиделя. С тех пор фанфары и шампанское кажутся мне неуместными в этот праздник: я воспринимаю его скорее как годовщину печального события, чем как повод для веселья.
        На следующее утро я читаю в газете, что Ник участвовал в так называемой «кокосовой ночи» - это закрытая вечеринка с давней традицией. Рассказывают, что ее организует тайный комитет, каждый член которого может пригласить небольшое число гостей. Мама без конца жаловалась, что нас никто никуда не зовет. Воображаю, какой бы это был для нее удар, если бы она узнала, что я провожу время в шикарном особняке на пляже с одним из «кокосов» и до сих пор не использовала это для улучшения своего положения в обществе.
        Вскоре после Нового года Ник возвращается в Вашингтон, откуда приезжает в Палм-Бич только на выходные. По утрам я опять гуляю одна. Ник появляется в доме в условленные дни. Эта возможность спокойно побыть наедине друг с другом уничтожила расстояние, разделявшее нас раньше. Изначально мысль о «любовном гнездышке» меня покоробила, но теперь оно дает нам свободу и удобство, которые я стала ценить, отодвинув гордость на второй план. Как бы то ни было, стены особняка не в состоянии оградить нас от проблем окружающего мира.
        Однажды во вторник Ник приходит какой-то рассеянный, в голосе чувствуется тревога.
        - Что случилось? - спрашиваю я.
        - Мы закрыли посольство в Гаване. Вывезли весь персонал самолетом. Президент Эйзенхауэр принял решение прервать дипломатические отношения с Кубой. - Ник замолкает, по-видимому решая, можно ли говорить со мной об этом. Любящий мужчина спорит в нем с политиком. - Ходят слухи об учениях летчиков в Майами. Они приземляются без огней. Операция секретная.
        Сердце начинает биться чаще.
        - Планируется вторжение?
        Уж не поэтому ли Эдуардо в последнее время так занят?
        На коммунистическом собрании в Майами я побывала еще два раза, а о возможности высадки американских войск на Кубу сейчас слышу впервые. Означает ли это, что члены группы мне не доверяют? Или что они сами плохо информированы, поскольку не имеют нужных связей среди кубинских эмигрантов?
        - Не знаю, - отвечает Ник.
        - Но мог бы узнать.
        Он молчит.
        - Думаешь, будет война? - спрашиваю я.
        - Не знаю. Фидель завел дружбу с Советами, и это все осложнило. Теперь он стал для нас более опасен, и мы не можем себе позволить слишком резких движений.
        - Может, если начнется война, это будет к лучшему?
        - Нет, Беатрис, война к лучшему не бывает. Это ужасная вещь. Тебе вряд ли понравится то, что она после себя оставит.
        - Боюсь, мне выбирать не придется. Без насилия Фиделя уже не отстранить от власти.
        Голос Ника становится мрачным.
        - А вот это то, чего боюсь я.
        Глава 17
        В пятницу 20 января, ясным морозным днем, Америка отпраздновала официальное вступление Джона Фицджеральда Кеннеди в должность тридцать пятого президента Соединенных Штатов. После инаугурации Нику пришлось сменить песок Палм-Бич на вашингтонский снег: теперь он больше времени проводит в столице. Если же ему все-таки удается найти окошко в череде политических и общественных дел, мы проводим эти несколько часов вместе.
        Не могу не спрашивать себя: «Как долго я сумею держать наши отношения в секрете?»
        В отсутствие Ника я предоставлена сама себе: одна брожу по его особняку, уклоняясь от участия в подготовке свадебных торжеств, которая полным ходом идет в доме родителей. Неделю назад Изабелла приняла предложение руки и сердца от своего бизнесмена, и теперь они с матерью планируют свадьбу, как два генерала, ведущие солдат в бой. Наблюдая за составлением списка гостей, я прикусываю язык, когда мама вносит в перечень одно блистательное имя за другим: эти люди, скорее всего, только пренебрежительно фыркнут, увидев на плотной бумаге цвета слоновой кости фамилии жениха и невесты.
        Мы об этом не разговариваем, но будущий муж моей сестры сколотил себе состояние как владелец сети кафе-мороженых. В прежние годы наша мать сочла бы его недостойным внимания, а сейчас воспринимает брак с ним как большой успех и хвастается в узком кругу своих подруг безвкусным бриллиантом, который блестит на пальце Изабеллы.
        Скоро «непристроенными» останемся только мы с Марией, и мамины намеки на то, что кузен Томаса - хороший вариант для меня, с каждым днем становятся все менее и менее тонкими. Она стала чаще приставать ко мне с расспросами, проявляя прежде несвойственный ей интерес к моим делам.
        Я как раз собираюсь на встречу с мистером Дуайером, когда мама без стука входит в мою комнату. Я смотрю на часы: если не хочу опоздать, выехать нужно через пятнадцать минут. Мистер Дуайер не из тех, кого можно заставлять ждать.
        - Куда ты идешь? - спрашивает мама, окинув взглядом мои туфли на невысоком каблуке, юбку до колена и светлую блузку.
        Обычно я одеваюсь не так.
        - Обедать с друзьями, - отвечаю я.
        - Я их знаю?
        - Вряд ли.
        Подушечкой пальца я наношу себе духи за уши и на запястье.
        - Сегодня придет Томас. Они с Изабеллой будут обсуждать свои свадебные планы. Я бы хотела, чтобы ты осталась дома.
        - Вряд ли Изабелле нужна моя помощь, если учесть, как мы расходимся во вкусах.
        У моей сестры весь гардероб бежевый.
        - Я не хочу, чтобы ты помогала. Я хочу, чтобы ты произвела хорошее впечатление на Томаса.
        - Зачем? Какая разница, что он обо мне думает? Он же не на мне женится, а на Изабелле.
        - Беатрис, уже почти февраль.
        - Я знаю.
        - Не успеешь оглянуться, как сезон закончится, и с чем ты останешься? С еще одним потерянным годом? А кузен Томаса был бы для тебя хорошей партией.
        - Почему? Потому что у него есть деньги? Потому что мне нужен муж? Мы с ним ни разу не встречались, ты ничего о нем не знаешь.
        - Я знаю, что он для тебя, возможно, последний шанс. Если будешь продолжать в том же духе, ни один мужчина тебя не возьмет.
        - В каком смысле?
        - Думаешь, я не замечаю, как часто ты стала ходить на прогулки? И как подолгу ты отсутствуешь?
        Знать бы, о чем она догадывается: о моей связи с ЦРУ или с Ником?
        - Мне следует поговорить об этом с твоим отцом. Он дает тебе слишком много свободы.
        Мои родители всегда перепоручали воспитание детей другим людям, поэтому особой близости между мной и матерью не было. И все-таки я удивлена злобе, которая сейчас слышна в ее голосе и отпечаталась на ее лице.
        - Не знаю, что ты затеваешь, - продолжает она, - но я положу этому конец. Я не позволю тебе уничтожить нашу семью. Доброе имя - это все, что у нас есть.
        Я невесело смеюсь.
        - Здесь не Куба. И наша семья уже не та, что раньше. Неужели ты не видишь, что мы и так уничтожены?
        У матери гневно вспыхивают щеки.
        - Ты заходишь слишком далеко!
        - Мне пора. Я опаздываю.
        Не дав матери возможности ответить, я выхожу из комнаты и отправляюсь на встречу с мистером Дуайером.

* * *
        - Расскажите о ваших впечатлениях от хайалийской группы, - командует мистер Дуайер, когда я сажусь напротив него за наш всегдашний столик в том ресторане в «Юпитере», куда Эдуардо впервые привез меня в прошлом году.
        Сегодня я приехала одна, а о нем подозрительно долго ни слуху ни духу.
        - Это дети, которые играют в политику, - отвечаю я, сделав глоток кофе.
        Внутри все до сих пор клокочет после ссоры с матерью.
        - О Фиделе и его друзьях мы в свое время говорили то же самое, - замечает мистер Дуайер предостерегающим тоном.
        - Факт остается фактом: ребята просто сидят и рассуждают о том, в чем не смыслят. Они склонны сыпать эффектными гиперболами, но здравого смысла в их словах мало. Это действительно дети, и окружающий мир известен им только по книжкам.
        - Вы немногим старше их, мисс Перес.
        - Зачем вам надо, чтобы я за ними наблюдала? Это какая-то проверка?
        - Вовсе нет. Группа представляет собой реальную угрозу. То, что они поддерживают Фиделя, неоспоримо. Разве вы не почувствовали, сколько в них боевого пыла?
        - Да разве они на что-нибудь способны? Один мальчишка-американец, две его подружки по университету…
        - А братья?
        - Они поинтереснее, - признаюсь я.
        - Вот именно. Что вы о них узнали?
        - Почти ничего.
        - Полно вам, мисс Перес, вы же красивая женщина. Наверняка они проявляли к вам интерес.
        - Нет, не проявляли.
        - Значит, вы их не подтолкнули.
        - Мой опыт позволяет мне понимать, когда имеет смысл подталкивать мужчину, а когда нет. Им я просто неинтересна. И вообще мне непонятно, что, кроме ненависти к Батисте, могло привести их в эту группу. Говорят они мало и никаких отношений с другими участниками собраний не поддерживают. Они…
        - Они те, за кем вы должны следить.
        - Зачем?
        - Что вы знаете об отце Фиделя Кастро?
        - Вы всегда будете отвечать мне вопросом на вопрос или когда-нибудь что-нибудь все-таки объясните?
        Мистер Дуайер улыбается.
        - Я вас тренирую, мисс Перес. Готовлю к более важным делам. Итак, что вы знаете об отце Фиделя Кастро?
        - Немногим больше, чем все. Как и мой отец, он был богатым землевладельцем и выращивал сахарный тростник.
        - Верно. А отец этих парней, Хавьера и Серхьо, работал на его плантации. В детстве они знали Фиделя, хотя и были, разумеется, помладше. Они привыкли смотреть на Кастро снизу вверх и, думаю, до сих пор ему преданы.
        - Они не упоминали о личном знакомстве с Фиделем. Ни разу. Другие члены группы говорят о нем как о мессии, а эти двое в основном помалкивают.
        - Вот это и любопытно, не правда ли? - улыбается Дуайер. - Было бы естественно, если бы они похвастались перед новыми друзьями, что у них такие связи, а они почему-то этого не делают.
        - И какую же цель они, на ваш взгляд, преследуют?
        - Вербуют тех, кто будет сражаться на стороне Фиделя. Сейчас они в хайалийской группе, а раньше показывались на других подобных собраниях. Фидель хочет распространить коммунизм по всему миру. Что может быть лучше, чем устроить очаг в Соединенных Штатах, чтобы зараза разошлась по всей стране?
        - Если Хавьер и Серхьо действительно вербовщики, то работают они довольно необычным способом. Они не харизматичны, не сильны в произнесении цветистых речей. У них нет тех инструментов, которыми сам Фидель так успешно пользуется, привлекая людей на свою сторону.
        - Верно. И все-таки вспомните: что они рассказывают на собраниях? Хороший шпион видит все. Он отшелушивает поверхностные слои, чтобы понять, чем человек руководствуется на самом деле, и выработать соответствующую тактику.
        Подумав над словами Дуайера, я отвечаю:
        - Братья рассказывают о том, какой Куба была раньше, живописуют жестокость Батисты. В их интерпретации время его президентства производит ужасающее впечатление.
        - Картина, которую они рисуют, правдива?
        - Вы знаете, что да. Однако Фидель совершенно точно не тот спаситель, каким они его представляют. Новый режим немногим лучше…
        - И тем не менее что эти двое дают группе?
        - Достоверную информацию, - говорю я, вспоминая, как по-юношески пылко остальные члены группы выслушивают рассказы братьев.
        - Вот именно. Они вдохновители. И опасны не только своей связью с Фиделем. Вы понимаете, что произошло бы с нашим президентом, если сумасшедшего, который покушался на него в Палм-Бич, не поймали бы? Для того чтобы совершить непоправимое, достаточно одного человека. Они хотят посеять в этой стране раздор, хотят настроить американских коммунистов более радикально. И братья-кубинцы - не единственные. Есть, знаете ли, и другие люди.
        - Таинственная Клаудия?
        Дуайер улыбается.
        - Ах, Клаудия… Нет, Клаудия - это совсем другое.
        - Она ваша шпионка?
        - Вроде того.
        - Так что я должна предпринять в отношении Хавьера и Серхьо?
        - Я пока еще не решил. Сами по себе они всего лишь эмигранты, которые пытаются разжигать революционные настроения. Нужно узнать, стоит ли за ними какая-то организация, пытаются ли они расширить хайалийскую группу, строят ли какие-то планы, которым необходимо помешать. Я хочу, чтобы вы стали моими глазами и ушами, чтобы сумели извлечь пользу из той роли, которую играете на этих собраниях. Члены группы вам доверяют?
        - Вряд ли. Они приняли меня, потому что я кубинка. И, думаю, когда я говорю о своей ненависти к Батисте, они мне верят.
        - Но не доверяют?
        - Потому что я не коммунистка, хоть и в самом деле ненавижу Батисту.
        - Я дам вам бесплатный совет, мисс Перес. Хороший шпион во всем умеет найти правдивое ядро, за которое можно ухватиться, чтобы создать себе прикрытие. В случае опасности разоблачения он расколет это ядро и таким образом отведет от себя подозрение. Ваше ядро - ваш брат. Заставьте их доверять вам.
        - А если не получится?
        - Значит, я вас переоценил. Хороший шпион готов на все ради выполнения своей миссии. Не скрою: мы уже пытались подобраться к Кастро, но безуспешно. Я сделал вывод из этих ошибок и больше не пошлю в Гавану человека, который все испортит. Хотите попробовать свои силы с Фиделем? Тогда сначала докажите, что они у вас есть.
        Глава 18
        День святого Валентина мы с Ником празднуем вдвоем. Страницы светской хроники я стараюсь не открывать, чтобы не увидеть там его фотографию с невестой на ежегодном благотворительном балу. Сама я под предлогом простуды туда не поехала. Думала, мама будет настаивать на моем присутствии, но она испугалась, что высшее общество увидит меня не на пике формы, и это решило проблему.
        В результате мы с Ником проводим уикенд вместе: пьем мое любимое шампанское и плаваем при луне, когда пляж пустеет.
        Однако сказать, что мы совершенно счастливы, я не могу: чем ближе вечер воскресенья, тем сильнее ощущается перемена в настроении Ника. Если раньше он был игриво-ласковым, то теперь становится молчаливым, лицо мрачнеет. Словно бы заразившись от него, я тоже начинаю грустить. Так бывает всегда. Будни я провожу в ожидании выходных, но, когда выходные наступают и мы с Ником встречаемся в его доме, я не могу отделаться от тягостного ощущения, что время бежит слишком быстро и скоро нам опять придется расстаться.
        - Чем ты без меня занимаешься? - спрашивает Ник, ведя пальцами по моей голой спине.
        Я лежу рядом с ним в постели. Уже воскресенье, день.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Ну когда я в Вашингтоне. Чем ты заполняешь время?
        Наши отношения вообще-то не предполагают подобных расспросов. Что это с Ником? Он ревнует или ему действительно просто любопытно узнать, как проходят мои будни?
        - А почему ты спрашиваешь?
        - Да так. Мне интересно, вот и все.
        - Тогда, может, мне тоже спросить тебя, что ты делаешь, когда мы не вместе? Как, например, прошел «Бал сердец»?
        - Ты же знаешь, я должен был пойти с ней.
        - Знаю. Поэтому и не спрашиваю. И не обижаюсь.
        - А могла бы.
        Я внимательно вглядываюсь в его лицо, пытаясь понять, в чем дело. Что бы он ни говорил, судя по его тону, ему не просто интересно.
        - Ты ревнуешь? - спрашиваю я, возвращаясь к своему первоначальному предположению. - Думаешь, у меня другой мужчина?
        - Нет, этого я не думаю.
        - Тогда что тебя беспокоит?
        Ник перестает гладить мою спину.
        - Зачем ты ездишь в Хайалию, в дом, где собираются коммунисты, сторонники Фиделя Кастро?
        У меня холодеет в животе.
        - Не понимаю, о чем ты, - бормочу я.
        - Неужели? А я считал, что мы друг другу хотя бы не лжем.
        - Так и есть.
        - Но сейчас ты меня обманываешь.
        Я действительно обманываю Ника, но разве он не понимает, что так я пытаюсь защитить его от политического скандала? А еще пытаюсь защитить себя, ведь затея опасная.
        - Это все Дуайер, да? Опять у тебя какие-то дела с ЦРУ? Что у них на тебя есть?
        - Ничего.
        - Тогда зачем ты с ними сотрудничаешь? По доброте душевной? Пожалуйста, скажи, что ты хотя бы что-то с этого имеешь. Ты ведь не глупая и не станешь рисковать своей безопасностью просто так?
        Слово «глупая» меня резануло.
        - Они мне платят.
        - Сколько?
        - Достаточно.
        На счет, который ЦРУ открыло на мое имя, ежемесячно поступают деньги. Мое «яичко в гнездышке» уже доросло до кругленькой суммы. На что я коплю, я пока и сама не знаю, но революция показала мне, как важно иметь «сетку безопасности».
        - Зачем тебе деньги?
        - Ты говоришь как человек, для которого они никогда не были проблемой.
        Его семья давным-давно сколотила себе состояние на производстве стали и строительстве железных дорог. Несомненно, Ник Престон был бы богатым человеком, даже если бы ни дня в своей жизни не работал.
        - Предположим, кто-нибудь заплатит тебе больше за то, чтобы ты это бросила…
        Я вскидываюсь так, будто он меня ударил.
        - Перестань!
        - Что перестать? Беспокоиться о тебе?
        - Одно дело - беспокоиться обо мне, другое - обращаться со мной так, будто я продаюсь.
        - Мы все продаемся, Беатрис. Вопрос только в цене.
        - Да? И сколько же стоишь ты?
        - А ты еще не поняла?
        - Думаю, ты готов продаться за удовлетворение своих политических амбиций.
        - Ты думаешь неверно. - Ник, похоже, разочарован моим ответом.
        Разочарован мной.
        - Ну а моя цена тебе не по карману.
        - Зато по карману Дуайеру?
        - Сейчас мы с Дуайером на одной стороне.
        - Сейчас - может быть, - соглашается Ник. - Но ты, похоже, забываешь, что мы с тобой тоже не на разных.
        - А иногда не скажешь.
        - Я пытаюсь быть на твоей стороне, пытаюсь тебя понять, но это непросто и очень утомительно. Ты ведешь себя так, будто твой гнев ставит тебя выше всех. Будто ты вправе смотреть на нас сверху вниз только потому, что мы не кубинцы и не рискуем, как ты. На самом деле не все из нас могут себе позволить спалить целый мир только из жажды мести. Мы должны работать в рамках системы и производить те изменения, которые нам доступны.
        - На кону человеческие жизни. Я не могу просто стоять и смотреть. Это день за днем меня убивает. Пора нанести ответный удар.
        - Неужели ты не видишь, что это не решит проблему, а только ее усугубит? Ты хотела революцию и получила ее. Теперь ты недовольна последствиями.
        - Я не хотела, чтобы власть захватил Фидель.
        - Тем не менее он ее захватил. Допустим, ты от него избавишься. Что тогда?
        - У нас появится шанс.
        - Ты правда думаешь, что ЦРУ борется за это? За шанс для кубинцев? По-твоему, у американской разведки такое доброе сердце? Ты же умная, Беатрис. Разве ты не видишь, в какую авантюру ввязалась? Они хотят убрать Фиделя, потому что он национализировал их сахарные компании и поставил под угрозу их бизнес. А еще потому что он не пляшет под их дудку, как Батиста. Потому что они не хотят, чтобы у Москвы появился союзник на их заднем дворе. Не хотят, чтобы коммунизм распространился по всей Латинской Америке и по миру. Это не альтруизм, и Куба здесь ни при чем. ЦРУ вовсе не о ней беспокоится, а о положении США на международной арене. Эти люди запросто пожертвуют тобой ради своих целей, а тебе как будто бы не терпится себя погубить. Ты еще очень молода и не видишь дальше своего гнева. Поэтому ты соглашаешься рисковать так, как не согласился бы ни один здравомыслящий человек.
        - Если я такая безрассудная, почему ты здесь, со мной? Почему не возвращаешься к своей невесте и вашей комфортной жизни?
        - Мне действительно жилось бы в миллион раз проще, если бы я не был здесь, с тобой. Если бы сидел в Вашингтоне и исполнял свои обязанности, а не вел этот разговор. Думаешь, я горжусь тем, во что превратился? Думаешь, мне не тошно смотреться в зеркало? Я еще не дал клятву, а уже ее нарушаю.
        - Тогда уходи.
        - Не могу.
        - Почему?
        - Потому что быть здесь, с тобой, - это то, чего мне хочется больше всего на свете. А ты не перестаешь меня отталкивать, ты не даешь нам шанса. Я для тебя просто возможность отвлечься, убить время до возвращения на Кубу.
        - Конечно нет. И мне вообще-то не казалось, что я тебя отталкиваю.
        - Я не о теле твоем говорю, Беатрис, - отвечает Ник, и в его голосе звучат резкие нотки, к которым я не привыкла. - Я говорю обо всем остальном. О твоих тайнах, о твоей двойной жизни.
        - Это «остальное» в твоем распоряжении.
        - Ничего подобного. - Его рот превращается в тонкую линию. - Насколько далеко все зашло? Ты как-то связана с подготовкой вторжения, о котором все говорят?
        - Нет. - Подумав, я прибавляю: - Эдуардо почти не посвящает меня в эти дела.
        - Эдуардо - это тот, кто втянул тебя в авантюру с ЦРУ, ведь так?
        - Все сложно.
        - Так или нет?
        - По-моему, мы вернулись к тому, что ты все-таки ревнуешь.
        - Мы вернулись к тому, что я все-таки за тебя беспокоюсь. Не езди больше в Хайалию. И не доверяй Дуайеру.
        - Неужели ты не понимаешь? В этом вся моя жизнь! В Гаване мы с братом и Эдуардо боролись против режима Батисты. Борьба за свободу Кубы - это мое прошлое и мое будущее. Алехандро больше нет, он не может продолжить наше дело. Значит, я должна продолжать без него.
        - Беатрис.
        - Мне лучше уйти. Так продолжаться не может. У меня не получается разделять между собой разные части моей жизни. Врать тебе я не хочу, а во всем перед тобой отчитываться не могу. Как ты не отчитываешься передо мной о своей работе и об отношениях с невестой.
        Я собираюсь встать, однако Ник меня удерживает. Одного его движения достаточно, чтобы я заколебалась.
        - Извини, - говорит он. - Я понимаю, как это для тебя важно. Я просто за тебя волнуюсь, потому что не доверяю ЦРУ.
        - Мне понятно твое волнение, но я знаю, что делаю. Я буду смотреть в оба. Обещаю.
        Я ложусь на спину рядом с Ником и смотрю в потолок, чувствуя, как мой запал иссякает. «Может, что-нибудь изменится?» - с надеждой думаю я, кладя голову Нику на грудь и вдыхая его запах.
        Мой рот находит его рот, мы яростно целуемся, наши тела переплетаются.
        Секс - это просто. Все остальное гораздо сложнее.
        Глава 19
        После Дня святого Валентина Ник приезжает в Палм-Бич реже. У него много работы в Вашингтоне, в сенате, он постоянно нужен президенту Кеннеди.
        Моя мать по-прежнему занята подготовкой к свадьбе Изабеллы, но при этом не оставляет упорных попыток свести меня с кузеном Томаса. Стараясь проводить как можно больше времени вне дома, я разрываюсь между коммунистическими собраниями в Хайалии и работой в лагерях, где епархия Майами размещает детей, которых вывезли с Кубы, спасая от режима Кастро. Вглядываясь в их лица, я вижу себя, Марию, Изабеллу и Элизу. Все стараются сделать положение юных беженцев как можно более терпимым, но оно нестерпимо по определению. Я думаю об этих ребятах, слушая разглагольствования хайалийских коммунистов. Мне хочется наорать на них - на сытых студентов, никогда воочию не видевших войны. Я хочу прокричать им: «Война - это не то, что понаписал ваш Маркс, это наполненные страхом глаза тысяч детей, которые пересекли океан без родителей и теперь теснятся в лагерях, ожидая воссоединения с семьями, возвращения домой, окончания революции».
        Ник, когда мы с ним спорим, тоже кое-чего не понимает. Для него политика - нечто внешнее. Его работа, но не он сам. А для меня политика - это не просто политика. Это глубоко личное дело.

* * *
        В конце марта я вместе с родителями и Изабеллой иду на вечеринку, которую устраивает один из отцовских деловых партнеров. В этом году я с нетерпением жду конца сезона, когда все общество уедет на север, оставив нас в покое. В последнее время я бываю в свете гораздо реже, чем раньше, но слухи о нас с Ником все равно расползаются, и мне уже надоело повышенное внимание к моей персоне.
        Ник в эти выходные остался в Вашингтоне, чтобы подготовиться к голосованию в сенате.
        - Симпатичный браслетик, - говорит Изабелла (мы едем в машине, она сидит рядом со мной).
        Наверное, глупо было под видом бижутерии надеть браслет, который Ник подарил мне на Рождество, но очень уж захотелось. С тех пор как мы стали реже видеться, я скучаю. Телефонные звонки - слабое утешение. Возможно, Ник прав: то, что мы друг другу недоговариваем, делает расстояние между нами непреодолимым.
        - Новый? - спрашивает Изабелла громко, чтобы родители услышали.
        В свое время в нашей детской этот прием часто использовался как инструмент мести или шантажа.
        Я улыбаюсь, показывая полный рот зубов, готовых укусить:
        - А ты вчера вечером куда-то ходила? Готова поспорить, что слышала на лестнице твои шаги.
        В последнее время Изабелла стала очень неосторожна: то и дело ускользает из дома в неурочные часы, а делать это незаметно у нее получается гораздо хуже, чем у меня.
        Она бросает мне сердитый взгляд, но о браслете больше не заговаривает. Теперь мы почти все время молчим, только мама изредка принимается щебетать о предстоящем празднике, но ей никто не отвечает. Отец безучастно сидит рядом с ней. После гибели моего брата он отдалился от семьи. Теперь его окружают одни женщины, и хотя он, я уверена, всех нас любит, наши дела ему неинтересны. Мы для него существа из загадочного мира, которых лучше предоставить самим себе.
        Следуя моде, мы приезжаем с опозданием. Впрочем, так поступают все, и у входа в зал все равно получается затор.
        - Прекрасно выглядишь.
        Услышав знакомый голос, я поворачиваю голову, и светская улыбка на моем лице сменяется настоящей: передо мной одетый в смокинг Эдуардо.
        Мы привычно целуемся, не касаясь губами щек.
        - Не знала, что ты приедешь, - говорю я.
        - Я и не собирался. Просто планы изменились.
        - Тебя несколько месяцев не было видно.
        Эдуардо улыбается.
        - Скучала?
        - Может быть, немножко, - поддразниваю его я. - Все в порядке? - Я подхожу к нему поближе и понижаю голос, чтобы нас не услышали.
        Родителей и Изабеллу уже проглотила толпа, и мы с Эдуардо остались вдвоем, но я чувствую, что мать продолжает следить за каждым моим движением.
        Эдуардо кивает.
        - Где ты был?
        - В Майами, - отвечает он, поколебавшись.
        Мне вспоминаются слова Ника: «Ходят слухи об учениях летчиков в Майами…»
        - Ты летишь на Кубу, - произношу я шепотом.
        Эдуардо не отвечает. Его взгляд остановился на моем бриллиантовом браслете. Я сделала глупость, надев сегодня это украшение. Я сделала глупость, поддавшись эмоциям: тоске по Нику и желанию усилить связь между нами. Надо было оставить браслет дома, в шкатулке.
        Я опускаю руку и делаю шаг назад. Эдуардо - шаг вперед. Он хватает мое запястье и, ощупывая камни, бормочет:
        - О тебе все говорят.
        Я отвожу взгляд и осматриваю зал: за нами действительно многие наблюдают. Может, мы с Эдуардо стоим слишком близко друг к другу и поэтому нас принимают за любовников? А вообще кому какое дело? Несмотря на его популярность у женщин, мы с ним оба занимаем в этих кругах не самое заметное положение. Нетрудно найти и более интересный повод для скандала.
        - О чем ты… - Мой голос прерывается.
        Люди не просто смотрят на Эдуардо и меня. Глядя на нас, они то и дело переводят взгляды на другую пару, а потом обратно, как будто следят за игрой в теннис.
        Не удержавшись, я тоже поворачиваю голову и вижу в другом конце зала эффектную светловолосую дебютантку с красавцем женихом.
        Ник замечает меня, и на его лице, сменяя друг друга, мелькают эмоции: чувство вины, растерянность… Наконец, он сердится при виде моей руки в руке Эдуардо.

* * *
        Призвав на помощь все свое самообладание плюс все то, чему научил меня мистер Дуайер, я отвожу взгляд от Ника. С фальшивой улыбкой высоко поднимаю голову и выхожу на балкон подышать свежим воздухом под руку с Эдуардо.
        Он не ошибся: мы действительно привлекли к себе всеобщее внимание. Какова бы ни была моя репутация до сих пор, сейчас от нее ничего не осталось.
        Ник меня обманул.
        Он говорил, что будет в Вашингтоне, что не сможет выбраться в Палм-Бич на эти выходные.
        Ник меня обманул.
        - Беатрис, - произносит Эдуардо сочувственно и встревоженно. - С тобой все в порядке?
        - Да.
        Со мной все будет в порядке.
        Я знала: Ник не мой и когда-нибудь это случится. Знала, и тем не менее мне больно.
        - О тебе все говорят, - снова начинает Эдуардо.
        - Вижу.
        Я сержусь не столько на Ника, сколько на себя. Нужно было это предвидеть, и я предвидела, но все равно заигралась. Его дом оказался для меня чем-то вроде песка, куда я прятала голову, вместо того чтобы вести себя по-настоящему осторожно.
        - Слухи, которые о тебе ходят, это только слухи или нет?
        Я отвечаю вопросом на вопрос:
        - Что ты делал в Майами?
        - Беатрис.
        - Твой план с Кастро я поддерживаю. Другое - нет.
        - Я думал, мы друзья. Я о тебе беспокоюсь.
        - Если ты мне друг, то не расспрашивай меня о таких вещах.
        - Я не хочу, чтобы ты пострадала.
        - Со мной-то все в порядке, а вот что происходит в Майами?
        - Какая же ты упрямая!
        - Раньше ты считал это одной из моих притягательных сторон.
        - Раньше я много чего считал.
        - Так что там в Майами?
        Сейчас не время сокрушаться о разбитом сердце.
        - Ты ведь уже и так разнюхала, верно? - произносит Эдуардо слегка насмешливым тоном. - Птичка на хвосте принесла?
        - Они готовят летчиков. Для вторжения на Кубу.
        - Да.
        - Ты один из этих летчиков?
        Он смеется.
        - Боже мой, нет. Слишком много чести.
        - Но ты имеешь к этому отношение?
        - Да. Как и твой мистер Дуайер.
        - А Кеннеди? Полагаю, вы заручились его поддержкой?
        Рейтинг популярности нового президента зашкаливает. Люди одобряют его решения, им симпатичен его образ - образ молодого идеалиста с красивой образованной женой и парой очаровательных детишек. Мне он тоже в общем-то нравится. Сам по себе идеализм обычно настораживает меня, но в политике Кеннеди также прослеживается здравая прагматическая нить, и это обнадеживает. К тому же американская машина устроена так, что глава государства вынужден считаться с людьми, подобными Дуайеру, а они смеются над идеалами и не боятся запачкать руки. Если президент не проявит в борьбе с Фиделем необходимой решимости, кто-нибудь из советников наверняка возьмет неприятную миссию на себя.
        - Насколько мне известно, Кеннеди одобряет, - говорит Эдуардо. - Хотя, полагаю, тебе лучше спросить об этом своего сенатора.
        - Он не мой.
        - А говорят, что твой.
        - Нет.
        - Неприятности в раю? - Эдуардо смотрит на мой браслет. - Дорогая вещица.
        - Дорогая для кого? Для любовницы?
        - Не называй себя так.
        - Меня ведь так все называют, верно?
        - А чего ты ожидала, Беатрис? Он здесь с невестой.
        - Только не делай вид, что мое поведение оскорбляет твою скрытую нравственность. Половина присутствующих спит не со своими мужьями и женами, и все это знают. Ты тоже никогда не брезговал внебрачными связями.
        - Дело не в моей нравственности, а в твоей гордости.
        Я смеюсь, как будто моя гордость еще не растоптана.
        - По-твоему, я довольствуюсь слишком малым?
        - А разве нет?
        - Почему все думают, что я хочу замуж? Разве я чего-то стою, только если я чья-то жена?
        - Нет, просто это для тебя унизительно - быть чьим-то вторым вариантом. Разве ты не хочешь, чтобы выбор был сделан в твою пользу?
        - Я хочу выбирать сама.
        - И ты выбираешь его? - спрашивает Эдуардо с недоверием в голосе.
        - Я выбираю себя. И Кубу. - Я делаю шаг назад. - Пора вернуться в зал, чтобы не привлекать к себе еще больше внимания.
        Именно от этого Изабелла и пыталась предостеречь меня в машине. Надеюсь, слухи обо мне еще не доползли до родителей?
        - Чтобы не злить его, ты хочешь сказать? Я видел, как он на нас смотрел. Это ревность. Своих прав на тебя он не заявляет, но и отдавать тебя другому не хочет.
        Нотка нахальства в голосе Эдуардо задевает меня. Я зло смеюсь.
        - Даже если и так! Можно подумать, вы не все такие! - Элегантный костюм и надменная физиономия Эдуардо вызывают у меня желание уязвить его в ответ. - Сам-то ты чем лучше? Не оттого ли ты так обо мне беспокоишься, что думаешь, будто я досталась ему?
        Эдуардо делает шаг вперед, и его рука ложится на мое голое плечо.
        - Ты понятия не имеешь, что я думаю. - Почему-то эти слова звучат как вызов. Он отпускает меня. - Мы довольно долго не увидимся. Я уезжаю.
        - Куда?
        - Не могу сказать.
        - Куда ты едешь? - наседаю я. Наши взгляды встречаются. - Я выбираю Кубу. Всегда. Так куда ты едешь?
        - В Гватемалу, - бормочет он, секунду поколебавшись.
        - А потом?
        - Беатрис, я правда не могу тебе ответить.
        Значит, на Кубу. Значит, слухи о готовящемся перевороте верны. Вместо восторга я вдруг ощущаю пронзающую тревогу.
        - Ты точно не совершаешь ошибку?
        Что он знает о войне? То, чем они с моим братом занимались, борясь против режима Батисты, не идет ни в какое сравнение с настоящими боевыми действиями. Я смотрю на Эдуардо в элегантном смокинге и не могу себе представить его солдатом. Кто те другие люди, вместе с которыми он поедет отвоевывать наш остров? ЦРУ их хотя бы подготовило? Или им просто раздадут оружие и скажут надеяться на лучшее?
        - Не волнуйся.
        - Какой из тебя солдат?
        - Поосторожней с моим эго, Беатрис, - отвечает Эдуардо с легкой усмешкой.
        - Ты понимаешь, что я имею в виду, - говорю я, хотя знаю: он наверняка станет отшучиваться.
        Вместо этого он приподнимает мой подбородок, и мы смотрим друг другу в глаза:
        - Прошли те дни, когда можно было передоверять свою борьбу другим. Если я не буду бороться сам, если не поддержу наших братьев кубинцев, мне придется всю оставшуюся жизнь жалеть об этом.
        - А если тебя убьют?
        - Тогда я погибну за то, во что верил. - Его пальцы касаются моей щеки. - А ты будешь обо мне плакать?
        Эдуардо произносит это шутливым тоном. Он дразнит меня, как я дразнила его. Мы с ним похожи, слишком похожи. Я бы даже сказала, что вся эта затея для него игра, только…
        Его глаза говорят о противоположном.
        - Конечно, я буду плакать.
        - Потому что мы друзья. - Он проводит большим пальцем по моей нижней губе и смахивает слезинку, притаившуюся в углу рта.
        В последнее время я ходила по грани и вот теперь потеряла почти все. Кратковременная связь с Ником, который на самом деле никогда и не был моим, разорвана, Элиза уехала в Майами, Изабелла выходит замуж. А сейчас еще и Эдуардо отправляется на войну. Я остаюсь совсем одна.
        Меня передергивает.
        - Ты себя жалеешь, - говорит Эдуардо, ласково улыбаясь.
        - Да.
        - Ты никогда не любила оставаться в стороне. Всегда увязывалась за Алехандро и мной, когда мы отправлялись навстречу приключениям. Тебя не смущало, что скажет твоя мама и к лицу ли такие занятия молодым леди.
        - Я никогда особо не стремилась быть леди.
        Эдуардо улыбается.
        - Верно. И все же, пока меня не будет, постарайся не нарываться на неприятности. А то у меня сердце не на месте.
        - Ты сам будь осторожен.
        - Договорились.
        Мы оба застыли. Его палец по-прежнему касается моей нижней губы.
        - Скоро мы будем в Гаване, - произносит он торжественно.
        - И пойдем танцевать в «Тропикану», - подхватываю я.
        Закрыв глаза, я позволяю воображению меня увлечь и отдаюсь глупой надежде на то, что нам удастся повернуть время вспять, что все опять станет просто. Когда я открываю глаза, Эдуардо смотрит на меня. Смотрит пристально. Теперь, став старше и опытнее, я понимаю значение этого взгляда.
        - Ты когда-нибудь задумывалась… - произносит он.
        «…О том, что могло бы быть между нами?» - Эти слова повисают в воздухе, невысказанные.
        Может быть, и задумывалась.
        - Мы никогда не…
        - Только раз, - поправляю его я.
        В моей памяти, несмотря на прошедшие годы, возникает удивительно отчетливая картинка: мы дети, играющие во взрослых, и я украдкой его целую.
        Это было в другой жизни.
        Губы Эдуардо кривятся в улыбке: он тоже помнит тот дождливый день и наш тогдашний мир, так непохожий на сегодняшний.
        - Только раз, - соглашается он.
        Его большой палец опять скользит по моей нижней губе и опять замирает.
        - Ты никогда не думала о том, чему я с тех пор научился? - Он произносит это весело, как будто мы с ним играем в одну из тех игр, которыми забавлялись в детстве, однако за его непринужденным тоном и насмешливой улыбкой скрывается серьезность.
        Вместо того чтобы сказать то, что следовало бы сказать, я нерешительно киваю. Кажется, будто я вышла из собственного тела и смотрю на нас со стороны. Глаза Эдуардо темнеют, он хватает меня за талию и прижимает к себе, накрывая мои губы своими.
        Его поцелуй - это поцелуй человека, который живет словно бы взаймы, потому что знает: война отнимет у него оставшееся время. Он целует меня без колебаний и без угрызений совести. Те его таланты, о которых шушукаются в дамских уборных, очевидно, нисколько не преувеличены. Целуясь с ним, я ощущаю внутри себя нарастание энергии, похожей на смех. Раздувшись мыльным пузырем, веселое щекочущее чувство лопается, и тогда оживает каждая клеточка тела. Сила этого поцелуя заглушает все остальное.
        Эдуардо отпускает меня так же внезапно, как обнял. Вместо смущения, охватившего меня саму, я вижу в его взгляде только неизбежность. Оказывается, он давно испытывал ко мне влечение, которого я до сих пор не замечала.
        В другой жизни нам могло бы быть очень хорошо вместе.
        На губах Эдуардо играет улыбка, глаза глядят удовлетворенно.
        - Ты была не очень-то внимательна, - говорит он.
        Я делаю несколько ровных вдохов, стараясь успокоиться и привести голову в порядок после одурманивающего поцелуя.
        - В этом деле ты оказался таким, каким тебя описывает молва.
        Эдуардо благосклонно улыбается.
        - А ты оказалась такой, как я ожидал.
        Значит, это был не просто импульс.
        - Нет, не просто, - отвечает он, и я понимаю, что высказала свою мысль вслух.
        - Я… Я не…
        Я не воспринимаю тебя так. Я не хочу еще сильнее усложнять свою жизнь. Несколько минут назад эти слова были бы правдой, но теперь он поцеловал меня, и я поняла, что недооценивала его. Постоянно думая о Кубе и о Нике, я видела в Эдуардо только друга и посредника между собой и ЦРУ. А он мог бы быть чем-то гораздо большим.
        Он и сам это знает. Его взгляд заострился, а на губах остался легкий след моей помады.
        - Подумаем об этом, когда я вернусь.
        Он уходит, не оборачиваясь. Я стою на балконе одна, сама себя обхватив руками. Губы онемели от поцелуя, на сердце тяжело оттого, что Ник меня обманул и что он, возможно, видел, как Эдуардо вернулся в зал с моей фирменной красной помадой в уголке рта.

* * *
        Чтобы перевести дух, я запираюсь в кабинке туалета. Хочется заплакать.
        Прятаться весь вечер я не могу, однако не могу и присоединиться к остальному обществу: тогда придется как ни в чем не бывало смотреть на Ника и на его невесту. Надо уговорить родителей уехать. Зря я не ушла вместе с Эдуардо.
        Этот вечер без преувеличения можно назвать катастрофой.
        Сидя в кабинке, я слышу разговоры входящих и выходящих женщин. Обо мне никто не упоминает.
        Наконец, становится тихо: не слышно ни болтовни, ни шума воды. Я расправляю плечи и, собравшись с силами, открываю дверцу… которая неловко захлопывается у меня за спиной в тот момент, когда я застываю на месте.
        Невеста Ника сидит на стуле и смотрит прямо на меня.
        Я озираюсь, ища взглядом хоть какую-нибудь союзницу: сестру, знакомую или, на худой конец, вещь, на которую можно было бы отвлечься. Но в комнате нет никого и ничего, кроме нас двоих.
        - Я уже довольно давно хочу с вами поговорить, - говорит невеста Ника вместо приветствия. В голосе элегантная напевность, лицо непроницаемо. - Мне, наверное, следует признаться, что Ник не собирался сегодня сюда идти. Но я узнала, что вы здесь будете, и подстроила нашу встречу из своеобразного любопытства. Правда, честно говоря, все вышло не совсем так, как я ожидала. Он не должен был так явно выказывать свои чувства.
        Она выглядит моей ровесницей, может, чуть младше. Кожа свежая, как роса, элегантно уложенные золотистые волосы открывают серьги с бриллиантами и изумрудами, которые гармонируют с зелеными глазами и с шелком платья.
        Я бросаю быстрый взгляд на свое отражение в одном из зеркал: прическа испорчена руками Эдуардо, помада смазана его же поцелуем, глаза красные от лжи Ника Престона, во взгляде отчаяние.
        Она встает.
        - Я Кэтрин Дэвис, невеста Ника. Он вами очень увлечен, ведь так? До меня, конечно же, дошли слухи. Мужчины часто считают себя выдающимися конспираторами, но редко бывают ими на самом деле. Он купил для вас дом на берегу.
        - Я…
        Может быть, впервые в жизни я действительно не знаю, что сказать.
        - Да вы не смущайтесь. Он ведь не первый политик, который завел любовницу. И наверняка не последний.
        «Наверняка ты у него не последняя», - слышу я между строк.
        - Я не любовница.
        - Но и не невеста. Получается, «любовница» - это наиболее подходящий термин, разве не так?
        Ее тон меня уязвляет, мне становится стыдно: в этой сцене я играю роль злодейки.
        - Извините, я не хотела причинять вам боль.
        - Ой, пожалуйста, обойдемся без этого. Это недостойно нас обеих. Вы не причинили мне боли, хотя сегодняшний эпизод, признаться, и был довольно неприятен. Вам ваша дурная слава, может быть, нравится, но некоторые люди усердно работают на свою репутацию. Однажды он станет важным человеком. Он не может позволить себе скандал.
        - Я знаю.
        Она улыбается.
        - Вот видите, значит, мы с вами на одной стороне. Я понимаю: у мужчин есть определенные потребности, и с такими женщинами, как вы, они делают то, чего не стали бы делать с женами. Вы удовлетворяете его низменные желания, и это замечательно, но я не хочу, чтобы в этом городе надо мной смеялись. Не позволяйте вашим отношениям выходить за порог спальни, и тогда у нас с вами проблем не будет. Но если вы еще раз дадите повод для сплетен, вы узнаете, каким ужасным врагом может быть наша семья. Хорошего вечера.
        И она ушла, даже не оглянувшись.
        Глава 20
        Я больше не хожу в дом на берегу океана.
        В наш дом.
        Просто не могу.
        Прошла неделя, а обида от предательства Ника все так же жжет. В груди все так же тесно от смущения и сожалений, вызванных поцелуем Эдуардо. Стыд от встречи в дамской комнате тоже не отпускает. Наконец, через две недели после того вечера я открываю дом своим ключом. Ник должен быть в Вашингтоне, на голосовании в сенате. Я кладу браслет и ключи на постель, которая выглядит так, будто на ней не спали давным-давно.
        Записки я не оставляю.
        Что писать? Наши отношения были обречены с самого начала, ведь мы встретились за несколько минут до его помолвки.
        Роль любовницы не по мне, даже мое безрассудство имеет границы. Сейчас это кажется удивительной глупостью - отдать сердце мужчине, который не может быть моим.
        Тихонько выйдя через одну из боковых дверей, я иду вдоль кромки океана, и соленая вода смешивается на моем лице со слезами. Это к лучшему. Сезон заканчивается, и скоро Ник уже не сможет выдумывать предлоги для поездок в Палм-Бич. Не сегодня завтра будет назначена дата свадьбы. Мужчине многое позволяется, пока он не обременен женой и детьми, но, стоит ему обзавестись семьей, все меняется. В его новую жизнь я уже точно не впишусь.
        Наш роман подошел к естественному завершению.
        Когда я возвращаюсь, родители сидят на диване. Изабелла с ними и Мария тоже, хотя должна быть в школе.
        - Где ты была? - спрашивает мать.
        - На пляже, гуляла.
        Я украдкой вытираю лицо, надеясь, что слезы уже высохли и что домашние спишут мой растрепанный вид на воздействие стихий.
        - Почему ты не на занятиях? - спрашиваю я Марию.
        - Тихо, - говорит Изабелла и указывает на телевизор.
        Я смотрю на экран, Мария встает с дивана, чтобы прибавить звук.
        У меня перехватывает дыхание.
        Слухи оказались правдивыми: на Кубу высажен десант.

* * *
        У надежды есть такое свойство: когда ты держишь ее в ладони, она обещает тебе все. Ты можешь жить ею целые дни, недели, месяцы и годы, твердя себе, что все будет хорошо, что ты получишь то, чего ждешь, что нынешние трудности временные и ты их преодолеешь. Ведь твоя история должна прийти к счастливому финалу, а иначе зачем все это?
        Надежда - восхитительная ложь.
        Первые репортажи скупы, новости пугают. Вторжение на Плайя-Хирон - пляж, который американцы называют заливом Свиней, - провалилось. Больше ста человек убиты, больше тысячи взяты в плен. Сейчас мне не до собственного разбитого сердца: я провожу все свое время в попытках хоть что-нибудь разузнать о ситуации на Кубе. Отец с той же целью обзванивает друзей и деловых партнеров, а мать и сестры просто молятся в церкви Святого Эдварда.
        Лежит ли тело Эдуардо на Плайя-Хирон или он в тюрьме?
        При мысли о том, что он мог погибнуть или получить ранение, у меня разрывается сердце.
        Мы ждем, когда к нам просочатся какие-нибудь новости с нашей родины.
        Только через несколько дней после неудачной высадки президент Кеннеди выступает с обращением к гражданам.
        Мы собираемся в той же гостиной, в которой недавно затаив дыхание ждали результатов выборов. Теперь Мария сидит тихая и подавленная. Отец тоже здесь: на мрачном лице разочарование в очередном политике. А я…
        Я сожалею о том, как мы с Эдуардо расстались. Но еще больше злюсь. От надежд, которые я возлагала на Кеннеди, не осталось и следа. Потому ли я его переоценивала, что он друг Ника? Или надеяться - это просто свойственно человеку от природы?
        Неужели Куба потеряна для нас навсегда?
        Кеннеди произносит какие-то слова, но слова нам сейчас не нужны. Нам нужны самолеты и танки. Нужны люди, готовые сражаться. Хорошо подготовленные солдаты, а не горстка слабо обученных добровольцев, у которых нет шансов победить превосходящие силы противника и которые погибнут или попадут в плен, брошенные американцами.
        Нам нужны военные действия со стороны Соединенных Штатов.
        - Мы никогда не вернемся, да? - спрашивает меня Мария, готовясь ко сну.
        От слабости и от горя я признаю ту правду, которая мучила меня уже давно:
        - Я не знаю.

* * *
        Проходят дни, проходят бессонные ночи. Я ворочаюсь в постели, думая об Эдуардо и о Кубе. Какие там тюрьмы, я видела своими глазами. Теперь Дуайер и его коллеги, конечно, выдвинут план с убийством на первое место. Должны. А что им еще остается? Махнуть на Кубу рукой?
        Из репортажей, которые последовали за неудачной высадкой десанта, становится ясно, что Кастро знал о наших планах. Видимо, Дуайер был прав: у Фиделя в Соединенных Штатах повсюду глаза и уши.
        Неужели нас предал кто-то из наших?
        На этой неделе опять собирается хайалийская группа: возможно, там я что-то узнаю.
        Раньше я сомневалась в пользе такого шпионажа, но недавние кубинские события заставили меня с б?льшим уважением отнестись к этому направлению деятельности ЦРУ. А если и я способна чем-то помочь, то разве можно оставаться в стороне? Когда мои соотечественники лежат, убитые, на кубинском побережье и томятся в тюрьмах Фиделя, я не могу ничего не делать.
        В этот ранний час на пляже почти пусто. Сезон закончился, общество разъехалось: кто в Ньюпорт, кто в Нью-Йорк, кто еще куда-нибудь. Я иду к своему всегдашнему месту. Возле пальмы, под которой я привыкла сидеть, маячит мужской силуэт. Я останавливаюсь.
        Мой первый импульс - повернуть к дому. Но, как ни сильны мой гнев и мое волнение, трусихой я никогда не была. Поэтому, вместо того чтобы убежать, я подхожу к нему так близко, что он может протянуть руку и дотронуться до меня.
        Выглядит он ужасно: похудел, под глазами залегли тени, на рубашке, раньше всегда безупречно выглаженной, складка. Даже две.
        Мы молча смотрим друг на друга. Я чувствую, что он изучает меня, как я его. Только какие признаки он ищет, я не знаю. С того кошмарного вечера, когда я видела его с невестой, прошло около двух недель, но кажется, будто это было давным-давно.
        Он первым нарушает молчание:
        - Ты меня бросила.
        - Ты мне солгал.
        - Я знаю, прости. Я не хотел сделать тебе больно, не хотел тебя потерять. Конечно, это не оправдание, но я действительно именно поэтому поступил так, как поступил.
        - Ты мне солгал, чтобы меня не потерять? Ты сам-то понимаешь, до чего нелепо это звучит? Я знала, что ты помолвлен. Я понимала, какое место занимаю в твоей жизни. Или мне так казалось. А потом ты меня обманул.
        - Я боялся потерять тебя, нарушив то хрупкое равновесие, которое между нами было. Мы ведь и без того ссорились, а тут еще с Кубой все осложнилось. Я не хотел усугублять положение.
        - Ложь - не выход.
        - Теперь я понимаю.
        Женщина с собакой проходит мимо, пристально глядя на нас. Мне вспоминается предостережение Эдуардо.
        - Нельзя, чтобы нас видели вместе. Люди уже судачат.
        - Знаю.
        - Мне лучше пойти домой.
        - Пожалуйста, не уходи.
        - Чего тебе от меня нужно? Зачем ты приехал?
        - Поговорить с тобой. Помириться. Я представлял себе, как ты сердишься, и хотел дать тебе время остыть. Но я не думал, что ты решила со мной порвать, пока не пришел в дом и не увидел на кровати браслет и ключи. По-твоему, это правильно - бросить меня заочно? Разве я не заслуживаю хотя бы того, чтобы ты высказала мне все в лицо?
        - У нас ничего не получается.
        - Потому что ты не хочешь. Согласен: выяснять отношения на людях ни к чему. Пойдем в дом. Поговорим.
        Я смахиваю набежавшие слезы.
        - Ты причиняешь мне боль.
        - Думаешь, я не понимаю? Думаешь, мне самому не больно видеть этот твой взгляд, видеть, как ты… Господи, да я почти не сплю! Когда я сижу на брифингах, у меня работает только половина мозга, а вторая половина думает о тебе, гадает, по-прежнему ли ты на меня сердишься. Я был неправ и хочу это загладить. Пожалуйста, дай мне шанс. Поговори со мной.
        Разумнее всего сейчас было бы окончательно разорвать отношения и вернуться домой. Но…
        Ник протягивает руку, я беру ее, и мы, вопреки всем моим опасениям, идем к его особняку.
        Входим через веранду. Мебель опять зачехлена. При виде места, где мы провели столько счастливых часов, я ощущаю боль в груди. В то утро, когда Ник привел меня сюда впервые, эти белые простыни намекали на богатые возможности. Сейчас все кажется закрытым наглухо, намертво.
        Я опускаюсь на краешек дивана, на котором мы однажды занимались любовью, Ник садится напротив и ждет, когда я заговорю.
        Я начинаю с того, что на поверхности. Это проще, чем говорить о боли, которая затаилась внутри.
        - Люди о нас шепчутся. Я не думала, что это будет меня беспокоить, но ты прав: сейчас все стало сложно. Я должна думать о своей семье. Моя неосторожность может им навредить.
        - Я знаю. Поэтому и приехал в Палм-Бич, не сказав тебе. Слухи о нас с тобой разозлили отца Кэтрин. Он потребовал, чтобы на вечеринке я своим поведением опроверг сплетни. Я не знал, что ты тоже там будешь.
        Мне трудно сказать, стало ли мне от такого объяснения лучше или хуже.
        - Нас поздно пригласили.
        Хочется рассказать Нику о том, что его невеста нарочно подстроила нашу встречу, но зачем? Все равно ей достанется роль жены, а мне, как она изволила выразиться, - роль женщины, которая удовлетворяет его низменные потребности.
        - Я не собирался тебя во все это впутывать, не хотел, чтобы тебе из-за меня причиняли боль. Из нас двоих я несвободен, на мне сосредоточено внимание общественности. Мне и расхлебывать.
        - Ты не виноват. Мы оба знали, что наши отношения долго длиться не могут.
        - А как насчет остального?
        - Чего «остального»?
        - Ты не хочешь, чтобы я тебя обманывал. Тогда тоже будь со мной честна. Ты не порвала связь с ЦРУ, верно?
        - А как я могу порвать связь с ЦРУ? Спроси об этом своего Кеннеди! - При мысли о неудачном вторжении я чувствую новую острую вспышку гнева. - Ты знал?
        - Беатрис…
        - Ты знал!
        - На кону не только мои чувства к тебе.
        - И не только мои к тебе.
        - Это политика, это не личное дело.
        - Для меня - личное. Наверное, хорошо тому, кто способен выкинуть чужую беду из головы: мол, я тут ни при чем. Однако не все могут похвастаться таким умением.
        - Я не то хотел сказать.
        - Разве? А чего ты хотел? Иметь кубинку-любовницу, чтобы она с тобой спала, а мысли свои держала при себе? Я должна притворяться, будто не замечаю, как моя страна рушится у меня на глазах, как гибнут мои соотечественники, как детей, оторванных от родителей, вывозят за границу?
        - Я никогда не вел себя с тобой, как с любовницей.
        - А твоя невеста однозначно воспринимает меня именно в этом качестве.
        Ник бледнеет.
        - Да, - продолжаю я, - на той вечеринке мы с нею чудесно пообщались в дамской комнате. Она очень успокоила меня тем, что не возражает против наших отношений, поскольку я освобождаю ее от удовлетворения твоих… как же она выразилась? Ах да, «низменных потребностей».
        - Черт! - вырывается у него.
        - Я не сержусь. Она права. К тому же я больше не могу делать вид, будто между нами не стоит политика. Что там случилось? - спрашиваю я с вызовом. - Люди погибли из-за того, что ваше правительство не поддержало кубинцев, когда у них появился шанс?
        - Так, по-твоему, операция в заливе Свиней провалилась по моей вине?
        Сейчас я и сама не знаю, зачем коснулась этой темы: потому ли, что эта рана глубже других, или потому, что говорить о ней проще.
        - В чем там было дело? - настаиваю я.
        - Наш план не сработал.
        - Я заметила. Но это не объяснение.
        - Я не знал, что должен объяснять тебе такие вещи.
        Из всех его возможных ответов этот самый болезненный.
        - Ты один из приближенных Кеннеди, разве нет? Как он относится к вторжению на Кубу?
        - Президент оказался в неловкой ситуации. Никто уже не верит, что дело могло обойтись без вмешательства ЦРУ, и чем активнее администрация отрицает свое участие, тем катастрофичнее последствия. Он должен открыто признаться: да, мы совершили ошибку, но мы сделаем все возможное, чтобы ее исправить. Иначе он будет иметь жалкий вид.
        - Думаешь, он действительно осознает свою вину и попытается ее загладить?
        - Не знаю.
        - И почему же все так вышло? Произошел какой-то сбой?
        - Вряд ли это было подстроено намеренно. Кеннеди не меньше других хочет свергнуть режим Кастро.
        - Перестань.
        - Правда!
        - Почему же он не обеспечил тем, кто высадился на Плайя-Хирон, достаточную поддержку? Почему Соединенные Штаты не желают использовать для свержения Фиделя свою мощь? Мы с тобой оба знаем, что, если бы руководство страны этого захотело, у нас сейчас был бы совсем другой разговор.
        - Потому что это выглядело бы как вмешательство в дела другого государства. Мы не можем просто так свергать чужие правительства, даже если они нам не нравятся.
        - А разве не этим американцы занимаются по всему миру? Не говори мне, будто Куба какая-то особенная. Потом режим Фиделя - вовсе не то, чего хотят кубинцы. Знаешь, сколько людей участвовало в Движении 26 июля? Всего-то несколько сотен. И они захватили власть над всей страной.
        - Потому что им никто не оказал противодействия. Недовольные либо уже эмигрировали, либо делают это прямо сейчас. Мы попытались помочь вам вернуть вашу страну. Но попытка провалилась.
        - Не надо подавать все так, будто вы здесь ни при чем, будто Соединенные Штаты не стояли с самого начала за кулисами. Ты себе не представляешь, каково было жить при Батисте. Он создал вокруг себя вакуум, чтобы никто не мог отнять у него власть. А вы помогали ему оружием и сахаром…
        - Ты действительно хочешь поговорить о сахаре?
        Я морщусь.
        - Мне не преодолеть этот барьер. Я не могу воспринимать наши отношения изолированно от всего. Не могу себя уважать, если я сплю с тобой здесь, а на людях вижу тебя с невестой. Не могу делать вид, будто мне безразлично, что ваше правительство не помогает моей стране, а только делает хуже. Не могу закрывать глаза на поступки президента, с которым ты дружишь.
        - Это просто политика. Мы вполне можем оставить ее в стороне, если захотим.
        - В том-то и проблема. Для меня политика - это не «просто». Это моя жизнь, это было жизнью моего брата. Он погиб, борясь за лучшее будущее для Кубы. Разве о таком можно забыть?
        - А если вашей мечте не суждено сбыться? Что тогда? Ты вечно будешь, как вдова, горевать по стране, которая существовала только в твоем воображении?
        Я устала. Я так устала! Причем сейчас я ощущаю особую усталость от попыток объяснить свои чувства тому, кто меня не понимает и, видимо, никогда не поймет. Он был на войне, потом вернулся с нее и успокоился. Он не представляет себе, каково это - воевать всю свою жизнь.
        - Для меня это личное. Для меня это все.
        - Ты подвергаешь себя опасности.
        - Гораздо большей опасности подвергли себя те, кто участвовал в той операции и чьи судьбы сейчас в руках Фиделя. Я видела его тюрьмы и знаю, как он поступает с теми, кого считает изменниками.
        - Они тебе не братья.
        - Но могли бы ими быть. Президент что-нибудь предпринимает для их спасения?
        - Он обдумывает условия сделки.
        - А Фидель?
        - То, чем я с тобой делюсь, должно остаться между нами. Нельзя допустить, чтобы это просочилось в прессу. Дело серьезное. На карту поставлены человеческие жизни.
        Я киваю.
        - Правительство считает, что Фидель пойдет на переговоры. Оставив всех пленных у себя, он ничего не выиграет, скорее наоборот. А так он может использовать их как козырь, который ему сейчас очень нужен. Они вернутся. Только ради этого мы должны чем-то пожертвовать.
        Я делаю глубокий вдох, и меня словно прорывает.
        - Эдуардо участвовал в этой операции. Я понятия не имею, что с ним: жив ли он или сидит в тюрьме.
        По выражению лица Ника я понимаю: мои слова для него не новость.
        - Мне жаль. Я знаю, что он для тебя важен.
        Я не возражаю. Ник прищуривается.
        - Я видел вас в тот вечер на балконе. Он тебя хочет, да?
        Между нами повисает не заданный Ником вопрос: «А ты его?»
        - Он мой друг.
        - Пока да, но он явно претендует на большее.
        - Ты не имеешь права ревновать.
        - Почему?
        - Потому что у нас нет будущего, - говорю я уже не зло, а осторожно и мягко: эти слова пойдут на пользу и Нику, и, наверное, мне тоже.
        - Думаешь, я не знаю? - Он горько смеется. - Может, однажды твой Эдуардо выйдет из тюрьмы, и ваша дружба перестанет быть только дружбой. Ты посмотришь на него по-новому и увидишь то, из-за чего вокруг него весь сезон увивались все женщины - что бы это, черт возьми, ни было. К тому же он тебе идеально подходит: у вас общие взгляды, общее прошлое. Только им, в отличие от тебя, движет не любовь к Кубе. Он оппортунист до мозга костей. Однако по нынешним временам это не самый большой недостаток. Может, даже достоинство, если учесть, какая идеалистка ты. Вы будете уравновешивать друг друга. Раз он тебя любит, то не даст тебе себя погубить.
        - Опять мы пришли к тому, что обо мне кто-то должен заботиться? Кажется, я это уже слышала.
        - А чем это плохо?
        - Нет, ты все-таки не понимаешь. Впрочем, неудивительно: люди не отмахиваются от тебя из-за того, как ты выглядишь, не улыбаются тебе снисходительно и не говорят, что серьезные разговоры не для твоих ушей: ты, мол, слишком молодая, слишком хорошенькая, слишком женщина и живешь в слишком уютном мирке, чтобы понимать большой мир. С тобой не обращаются как с картинкой, вазочкой или породистой кобылкой. Тебе не дают понять, что вся твоя ценность в красоте, которую можно выгодно продать.
        - Если ты такая гордая, то почему позволяешь использовать твое тело как приманку для Фиделя?
        - Потому что это мой выбор.
        - Неужели? А мне кажется, ты сделала его не без помощи других: ЦРУ, Эдуардо.
        - Фидель и его люди убили моего брата. Они за это заплатят. Отец бездействует. Отстегивает, сколько не жалко, в фонд помощи беженцам, но это не в счет. Он думает не о Кубе, а о своей сахарной компании, о богатстве, которое хочет непременно вернуть. Никто ничего не делает.
        - Может быть, то, что ты считаешь бездействием, окажется достаточно действенным, Беатрис. На все нужно время. Как бы тебе этого ни хотелось, нельзя требовать, чтобы все изменилось в одночасье.
        - Я не только требую. Я сама кое-что делаю. Люди, которые высадились на Плайя-Хирон и погибли, кое-что делали. Эдуардо кое-что делал. А ты и твое правительство - вы не делаете ничего.
        - Ты целовалась с ним на той вечеринке?
        Несколько секунд я молчу. Таким стремительным переходом от политики к личному Ник сам перечеркивает свой тезис о том, что одно отделимо от другого. В наших отношениях они спутались в один невероятный узел.
        - Да.
        - Ты с ним спала?
        - Нет.
        - Но думала об этом.
        - Нет, я думала не об этом.
        - Тебе понравилось? Целоваться с ним?
        Комнату наполняет тишина.
        - Не задавай мне таких вопросов.
        - Господи, Беатрис! - Ник пересаживается на мой диван и, упершись локтями в колени, хватается за голову. - Я знаю, я ни на что не имею права. Но я с ума схожу, если представляю себе, как он целует тебя, как его руки касаются твоего тела!
        - Во-первых, ты преувеличиваешь. Во-вторых, ты и сам хорош: у нас все пошло под откос не только по моей вине.
        - «У нас»? Разве «мы» когда-нибудь существовали как единое целое, а не только делили друг с другом украденные вечера? Разве нам когда-нибудь было достаточно того, чем приходилось довольствоваться?
        - Как этого могло быть достаточно? Мы с самого начала решили, что у нас кратковременная связь. И все.
        - Тогда чего ты ищешь? Кто сделает тебя счастливой? Эдуардо?
        - Дело не в Эдуардо, и даже не в тебе, и не в нас. Дело во мне. Я никого не ищу.
        - Если так, то зачем же ты его поцеловала?
        - Не знаю. Он был рядом, и мне показалось, что так было бы проще - сойтись с кем-то, кто меня понимает и у кого все не так запутанно. Он собирался на войну, он хотел меня, для него это было важно. Поэтому я его поцеловала. А еще я злилась на тебя. За то, что ты соврал мне. И за то, что все у нас так тяжело. На секунду мне захотелось чего-то легкого.
        - Легкого? Ты говоришь мне о легкости? Ради тебя я поставил под удар свою репутацию и готов дальше ее разрушать. А тебе нужна легкость?
        - Ты женишься. Наш с тобой роман - для тебя всего лишь возможность насладиться напоследок свободой, - произношу я в первую очередь для того, чтобы эти слова получше отпечатались в моем собственном мозгу.
        - Почему наши отношения не могут стать чем-то большим, если я тебя люблю?
        На секунду все вокруг останавливается.
        Потом Ник делает глубокий вдох:
        - Я люблю тебя, и это сводит меня с ума. Поэтому, если ты хочешь большего, скажи.
        Мы очень долго и осторожно танцевали вокруг слова «любовь», как возле красной черты, которую нельзя пересекать. Убеждать себя в том, что у нас только секс, было проще. А теперь вот, приехали. В детстве я считала это слово каким-то волшебным; видимо, я заблуждалась.
        Любовница или жена - сейчас это как будто не важно. Ни в том, ни в другом случае он не будет видеть во мне человека, равного себе. Он хочет, чтобы я отказалась от единственной цели в жизни. Рядом с такой женщиной, как я, ему не построить ту карьеру, которую он планирует.
        - С самого начала я была с тобой честна, - отвечаю я дрожащим голосом. - Я не мечтаю о тихой семейной жизни. Из меня не получится идеальная жена политика - устроительница званых обедов. Я не такая и не хочу такой быть. Даже когда я жила на Кубе и только-только начала выходить в свет, подобное будущее уже не казалось мне привлекательным. Теперь, после всех произошедших перемен, оно тем более не для меня.
        - Ну и хорошо. Я ничего от тебя не потребую. Просто будь собой. И будь моей.
        - Не надо, - говорю я, сглотнув, и сердце разрывается, хотя я поступаю так, как лучше для него. Поступаю правильно. - Возвращайся в Вашингтон.
        Ник молчит. Его взгляд словно бы ищет чего-то, за что еще можно зацепиться, чтобы меня переубедить.
        - Значит, все? - спрашивает он наконец.
        Я киваю.
        Внутри меня столько невысказанного и столько чувств, теснящих друг друга, но в конечном счете побеждает желание убежать. Впервые в жизни я веду себя как трусиха.
        Влюбилась я тоже впервые в жизни.
        Но мы расстаемся окончательно и бесповоротно.
        Глава 21
        Я сижу в гостиной с книжкой, когда в комнату входит Изабелла. Та дробь, которую выстукивают ее каблучки по мраморному полу, свидетельствует только об одном: моя сестра не находит себе места от беспокойства.
        - Как ты могла? - бросает она мне вместо приветствия.
        Я отрываюсь от книги (после того, как мы с Ником прекратили встречаться, чтение стало моим прибежищем).
        - Что я опять сделала не так?
        С сестрами никогда не знаешь, чем ты им не угодила: взяла поносить платье и не вернула, испортила сандалии или украла парня - вариантов несчетное количество. Изабелла в последнее время стала особенно нервной. Я думала, ожидание того дня, когда она станет миссис Томас Тинсли, наполнит ее блаженством, но чем ближе свадьба, тем раздражительнее она становится.
        - Я только что говорила по телефону с Томасом.
        - Ну и? - спрашиваю я.
        Изабелла иногда любит нагнетать страсти.
        - На днях Диана Стэнхоуп видела, как ты входила в дом, который купил Ник Престон. - Мои пальцы крепко сжимают книгу. Сестра продолжает: - Об этом все говорят. Томас уже не уверен, что хочет связать себя с нашей семьей.
        Последние слова звучат как сдавленное рыдание. Слыша панику в голосе Изабеллы, я ощущаю болезненную жалость. От нас всегда ожидали удачного замужества, и теперь, когда положение нашей семьи пошатнулось, достижение этой цели требует серьезных усилий.
        - Я не знала, что Томас так интересуется моей личной жизнью, - говорю я осторожно.
        Эдуардо меня предупреждал. И Изабелла тоже.
        - Лиана Рейнолдс видела, как вы обнимались на пляже под пальмой.
        - Мы не обнимались.
        - Но ты его любовница. Все то, что о вас двоих говорят, правда, ведь так? Тот бриллиантовый браслет от него. А еще он купил дом на берегу, чтобы вы могли… встречаться и заниматься сексом!
        Не будь ситуация так печальна, я бы рассмеялась оттого, с каким возмущением моя сестра произнесла слово «секс». Но сейчас мне не до смеха. Тем более что на пороге гостиной стоит мама.
        - Изабелла, оставь нас, - говорит она ледяным тоном, пронзая меня взглядом.
        Когда отец выходит из себя, случается нечто вроде взрыва. Когда из себя выходит мать, наступает ледниковый период. Изабелла бледнеет, поняв, что нарушила главное сестринское правило: никогда не трясти грязным бельем перед родителями.
        - Беатрис, - шепчет она, и в ее умоляющем взгляде я читаю: «Извини».
        Я не отвечаю.
        Что сделано, того уже не переделаешь.
        Изабелла уходит, и мы с матерью остаемся в комнате вдвоем, в положении боксеров на ринге. Мы похожи почти как две капли воды и одеваемся в одном стиле. Возраст - единственное явное различие между нами, да и то не очень резкое. Для своих лет мама выглядит прекрасно: даже время как будто бы подчиняется ее воле.
        - Больше ты его не увидишь.
        Я молчу.
        - Как ты могла так поступить, Беатрис? С сестрами, с отцом, со мной? После всего, что мы пережили! После всего, что ты заставила нас пережить! Я всегда считала тебя безрассудной, но не глупой! Он помолвлен. Его невеста происходит из богатой влиятельной семьи. Как и он сам. Он сенатор. Не знаю, чего ты ждала… В итоге ты только все разрушила.
        - Ты хочешь сказать, я разрушила себя?
        Спорить с моей матерью - удовольствие ниже среднего. Я никогда не чувствую себя победительницей, сколько бы очков ни заработала. Мы, наверное, уживались бы гораздо проще, если бы наши темпераменты не были такими разными. Или, наоборот, такими похожими. Не знаю.
        - Чего ты от меня хочешь? Чтобы я вышла замуж? Имела большой дом? Родила ребенка? Я должна стать, как Элиза? Или как Изабелла? Объясни, какой ты хочешь меня видеть.
        - Я хочу, чтобы ты добилась успеха. Чтобы вышла замуж удачнее, чем твои сестры. Чтобы делала то, чего от тебя ждут.
        - А если я не хочу выходить замуж ради положения в обществе? Если хочу быть счастливой? Что тогда? Что, если я хочу сама зарабатывать себе на жизнь, а не зависеть от мужчины?
        - Счастье! - Мама фыркает, хоть это и не подобает леди. - Какой тебе от него будет прок, Беатрис? Думаешь, оно даст тебе красивые платья и драгоценности, которые ты носила всю жизнь? Или роскошный особняк? Или оно защитит твою семью, когда в ваш дом постучат те, кто привык входить без спроса? Не говори мне о твоем счастье!
        «Упрямая, своенравная, безрассудная» - все это я уже слышала, и все это правда. Но я действительно не могу принять того, что говорит моя мать, не могу удовольствоваться тем местом в жизни, которое она мне прочит.
        - Разве счастья самого по себе не достаточно?
        Почему мы никогда друг друга не понимали? Почему ты не хочешь принять меня такой, какая я есть, зачем пытаешься что-то из меня сделать?
        - Ты всегда была эгоисткой, - бросает мне мать, и ее глаза темнеют. У меня возникает такое ощущение, будто меня хлестнули по коже. Господи, помоги. Я за милю чую, что сейчас начнется. - Отец не должен был тебе потакать.
        Для родителей, как принято считать, все их дети равны. Но они тоже люди, и никакие человеческие слабости им не чужды. Любимицей отца всегда была я: молчаливое взаимопонимание, существовавшее между нами, позволяло мне испытывать границы его терпения так, как не дозволялось больше никому. У мамы тоже был любимый ребенок.
        В атмосфере нашей семьи уже давно ощущается приближающаяся гроза. В наэлектризованном воздухе мы танцуем вокруг того, о чем нам слишком тяжело говорить…
        - Алехандро мог бы быть жив… - я догадываюсь, какими будут следующие слова, но не могу защитить себя от этого удара и от боли, которую он мне причинит, - если бы не ты, - договаривает мама.
        Есть нечто особенное в отношениях между сыновьями и матерями. Особенно кубинскими.
        - Это ты набила ему голову всякими идеями!
        - Идеи у него были свои, - защищаюсь я.
        Он ими гордился, он не боялся умереть за свои мечты и убеждения. Я их разделяла и не отрицаю своей ответственности, но это несправедливо - забывать о том, что мой брат мыслил самостоятельно и имел собственные желания.
        - Ты его подтолкнула, ты никогда не оставляла его в покое. С самого детства он из-за тебя постоянно во что-нибудь ввязывался, и вот чем все это закончилось.
        - Я его не убивала.
        Я понимаю ее горе, отчасти понимаю даже злобу: разве я сама не испытывала подобного чувства, когда смотрела на Фиделя? Я не могу понять одного: почему этот горящий злобный взгляд моя мать направляет на меня.
        - Все сложилось бы по-другому, если бы ты не надоумила его пойти против собственной семьи. Это ты свела его с ума. Он тебя послушал, он за тобой пошел. Все это твои идеи. А сам он был хорошим мальчиком.
        Мне почти жаль маму. Она не из тех, кто понимает людей, которые мыслят и чувствуют иначе, не из тех, кто легко приспосабливается к переменам. Живя в мире вечеринок и магазинов, она, конечно, не могла принять то, во что превратилась Куба. До обычных кубинцев ей дела нет, она защищает лишь свой частный мирок.
        - Мы отправляем тебя в Европу. Поживешь у моей кузины в Испании.
        - Что, прости?
        - С твоим отцом я уже договорилась. В преддверии свадьбы Изабеллы твое присутствие здесь нежелательно. Я не позволю тебе перечеркнуть будущее сестры. Это событие слишком важно для нее. И для всех нас.
        - Я не собираюсь перечеркивать будущее Изабеллы.
        - Ты уже почти сделала это. Если Томас расторгнет помолвку, у нее больше не будет шансов. Она останется одна.
        - Как я? Мы не твои двойники. Может, мы не стремимся выйти замуж за богатых мужчин, потому что, в отличие от тебя, способны прожить и сами?
        Рука матери молниеносно вытягивается вперед, раздается громкий хлопок, и на моей щеке остается горящий след от ее ладони.
        - По-твоему, ты можешь делать что угодно, быть кем угодно и пренебрегать своей семьей без каких бы то ни было последствий? Мои родители захотели, чтобы я вышла замуж за твоего отца, и я вышла. Я это сделала, потому что дорожила репутацией моей семьи и уважала желания старших, а ты постоянно идешь нам наперекор. Все, хватит. Ты едешь к моей кузине в Мадрид.
        - А если я откажусь?
        - Тогда ты уйдешь из этого дома в том, во что одета, и больше не получишь ни гроша.
        - Мне не нужны твои деньги.
        - Значит, ты все-таки продалась тому мужчине.
        Я не считаю нужным ее разубеждать.
        - Отец никогда бы меня не вышвырнул.
        - На этот раз ты зашла слишком далеко. Семья сенатора Престона очень могущественна. Как и семья его невесты. Они запросто могут разрушить все, что твой отец создавал таким трудом. Могут разрушить будущее твоих сестер. Поезжай к моей кузине или уходи.
        - Элиза никогда бы от меня не отвернулась.
        - Может быть. Но у Марии нет выбора. А Изабелла злится на тебя не меньше моего. Я не позволю тебе разрушить нашу семью. Особенно после всего, что мы пережили.
        Мне хочется уйти. Хочется выбежать прочь, отыскать Ника и взять обратно все свои слова. Сказать, что я буду его любовницей, буду сидеть в Палм-Бич и ждать, когда он приедет ко мне из Вашингтона - тайком от жены.
        Так было бы проще.
        Проще, но не правильнее.
        Я не могу быть такой женщиной.
        Не знаю, что я стану делать в Испании, но сейчас у меня нет планов на будущее, и я не могу противостоять желанию спастись от своих проблем бегством.
        - Хорошо. Ты победила. Когда ехать?

* * *
        Я сижу в аэропорту Палм-Бич, ожидая рейса в Испанию. Мать была права: отец не возразил против моей высылки к ее кузине. Наоборот, я даже увидела в его глазах облегчение. Мистеру Дуайеру я отправила письмо, но ответ получить не успела: мой отъезд организовали слишком поспешно. Элиза и Мария огорчились, когда я сообщила им, что уезжаю за границу - как будто бы просто развеяться. Изабелла промолчала. В ее глазах я прочла чувство вины.
        Знает ли Ник, какое расстояние скоро разделит нас?
        После нашей последней встречи он не объявлялся. Когда я вышла в последний раз пройтись по пляжу, его дом был закрыт наглухо, как и другие особняки по окончании сезона.
        В аэропорту сегодня несопоставимо тише, чем в тот день, когда приезжал Кеннеди. Я сижу в зале ожидания, скоро пассажиров моего рейса пригласят в самолет. Вдруг кто-то садится рядом. Я сдвигаюсь, почувствовав прикосновение чужого плеча.
        - Куда направляетесь?
        Я вздрагиваю от знакомого голоса и оказываюсь лицом к лицу с мистером Дуайером.
        - Как вы узнали, что я здесь?
        Он улыбается.
        - Вы до сих пор не заметили, что такого, чего бы я не знал, довольно мало?
        - Вы получили мое письмо?
        - Нет, до меня дошли слухи. Так вы собрались в Мадрид, верно?
        - Извините. Я понимаю: у вас были на меня планы, я должна была наблюдать за хайалийской группой…
        Дуайер пожимает плечами.
        - Пошлем кого-нибудь другого. Вы были правы: они оказались не так интересны, как я надеялся. Их связь с Фиделем слишком слаба. - Он смотрит на часы. - У вас еще есть немного времени до вылета. Вы здесь одна? Вас никто не провожает?
        Мария в школе, Элиза занята Мигелем. А кроме них я бы никого и не хотела здесь видеть.
        - Я одна.
        - Тогда идемте, выпьем по бокалу.
        Я колеблюсь. Вспоминаются предостережения Ника относительно Дуайера и ЦРУ. Ну да ладно, была не была. Мы вместе идем в ресторан, оба заказываем мартини и ждем, когда официантка оставит нас одних.
        - Эдуардо жив, - говорит Дуайер.
        У меня гора сваливается с плеч.
        - Вы уверены?
        - Да. Он в тюрьме Ла-Кабанья. Ведутся переговоры с Фиделем о его освобождении - в числе других пленных.
        - Он ранен?
        - Насколько я знаю, в ногу. В общем и целом, у него все относительно неплохо.
        - Спасибо, что сказали. Я беспокоилась. Мы не получали о нем никаких известий.
        - Я знал о вашей дружбе и подумал, что его судьба вам небезразлична.
        - Некоторые люди считают ЦРУ ответственным за произошедшее на Плайя-Хирон. Возлагают на вас вину.
        - Не сомневаюсь, что такие люди есть.
        - А как все было в действительности?
        Дуайер делает глоток мартини.
        - Я бы и сам хотел получить ответ на этот вопрос. Пока же могу сказать только одно: с нашей стороны это была не такая подлость, как кое-кто вам расписал. У нас был план. Он, во-первых, оказался неудачным сам по себе, во-вторых, о нем стало известно Фиделю. Кастро знал, что мы идем, и подготовился.
        - Значит, среди вас есть шпион.
        Дуайер смеется.
        - Вероятно, даже не один. Но как его вычислишь? Это трудно, когда на тебя работает столько людей. Им может оказаться любой. Или любая.
        - Зачем вы сюда приехали?
        - Затем что наши отношения не должны вот так прерваться.
        - Извините?
        Он усмехается.
        - Я не то имел в виду. Хотите верьте, хотите нет, мисс Перес, не все мужчины находятся в плену вашей красоты.
        - Ничего подобного я не думала.
        - Конечно. А сказать я хотел вот что: наше ведомство дает богатые возможности таким женщинам, как вы: умным, с нужными связями и, да, красивым.
        - Какие именно возможности?
        - В настоящее время план с вашей отправкой на Кубу заморожен. Момент неподходящий, да и, честно говоря, президент недоволен работой нашего управления. Зато у меня есть дело в Доминиканской Республике.
        - Трухильо?
        Доминиканский правитель Рафаэль Трухильо предоставил Батисте временное пристанище, когда тот бежал с Кубы в пятьдесят девятом году.
        - Карибским диктаторам сегодня приходится нелегко, - отвечает Дуайер. Его лицо непроницаемо. - Похоже, у них снизилась продолжительность жизни.
        Я впечатлена таким ответом, но, пожалуй, не испугана.
        - Не беспокойтесь, Кастро не отошел для нас на второй план. Кстати, теперь у Кубы социалистическое правительство. Выборы он отменил.
        - Я слышала.
        - Несогласных сажают в тюрьмы, - продолжает Дуайер, - и казнят сотнями. Тем не менее Фидель рассчитывает вдохновить окружающих своим примером - экспортировать кубинскую модель революции в другие страны Латинской Америки. В этой связи у меня есть для вас предложение.
        - И в чем же оно заключается?
        Дуайер достает что-то из кармана и двигает по столу ко мне.
        Это билет на самолет.
        - Почему в Лондон?
        - Однажды вы спросили, кто такая Клаудия. - (Это имя я назвала, чтобы хайалийские коммунисты приняли меня в свою группу.) - Кубинцы активизируют разведывательную деятельность. Говорят, у них появился особый отдел, который занимается распространением коммунистической лихорадки по всему миру. Идеалистически настроенные президенты и конгресс этим людям не помеха. И не думайте, что они действуют в одиночку. Мы не просто с кубинцами боремся, но и с Советами тоже, черт бы их побрал.
        - А Клаудия?
        - Сначала она работала на кубинскую разведку, потом я перевербовал ее, и она стала работать как двойной агент. За что и была убита. - Секунду помолчав, Дуайер продолжил: - Она была молода, как вы. Тоже из хорошей семьи, хотя и не из такой влиятельной, как ваша. Клаудия много для нас сделала. Ее отца убил Батиста. Она верила в революцию, но разочаровалась, когда власть захватил Кастро.
        Дуайер показывает мне фотографию чувственной брюнетки, и я сразу ее узнаю.
        - Я видела эту женщину на приеме в Гарлеме. Она убедила меня уйти: сказала, что Фидель не по мне.
        - Вы тогда совсем не имели опыта. - Дуайер мило улыбается. - Мне нужно было, чтобы за вами кто-то присмотрел на случай, если вы поддадитесь импульсу и захотите отклониться от плана. Вы понравились Клаудии. Она сказала, что у вас хороший потенциал.
        - Когда ее убили?
        - Неделю назад.
        - Мне жаль.
        - Терять своих людей всегда тяжело. Но дело еще и в том, что теперь целое направление нашей работы оказалось под угрозой. Ее источники в опасности. Агент никогда не бывает один. Вместе с ним рискуешь потерять всех, с кем он контактировал.
        - Чего вы хотите от меня? Зачем мне ехать в Лондон?
        - Там живет бойфренд Клаудии, Рамон Мартинес. Студент. Он тоже был нашим двойным агентом, но не таким ценным и куда менее надежным.
        - Вы думаете, это он крот? Он сдал Клаудию?
        - Думаю. Правда, доказательств у меня пока нет, а с такими агентами нужно проявлять осторожность. Не следует слишком поспешно жечь мосты. Наша задача - обратить этих людей против Кастро и заставить работать на себя. Но нельзя и забывать о том, что кто-то сливает информацию Фиделю. Катастрофа в заливе Свиней - результат такой утечки. Мне нужно знать, кому я могу доверять.
        - Так мне-то что делать?
        - Зажить в Лондоне студенческой жизнью. Пересечься с Рамоном. Привлечь его внимание. Постараться выяснить, кому он предан.
        - Я бы не отказалась поступить в университет по-настоящему.
        - Вы и поступите. По-моему, вам было бы интересно изучать политологию.
        - А расходы на проживание?
        Дуайер улыбается.
        - В благодарность за вашу работу мы, разумеется, все вам компенсируем. Если учесть, сколько мы уже вам заплатили, вы становитесь состоятельной женщиной, мисс Перес.
        Похоже, я лечу в Лондон, а не в Мадрид.

* * *
        26 ноября 2016 года
        ПАЛМ-БИЧ
        Вкус шампанского оказался не так хорош, как она ожидала. Оно, конечно, неимоверно дорогое, изысканное, ее любимой марки. Но в своем воображении она сотни, тысячи раз откупоривала эту элегантную бутылку при других обстоятельствах и в хорошей компании.
        За долгие годы аромат победы словно бы выдохся. Теперь каждый пузырек рассказывает о том, чем пришлось пожертвовать.
        После стольких рискованных шагов и промахов, после стольких заговоров и покушений Фидель Кастро наконец-то мертв. Время сделало то, что не удалось ни ей, ни другим.
        А может быть, если говорить откровенно, главная причина ее разочарования - одиночество. Вкус победы тускнеет, когда рядом нет того, с кем ты хотела бы разделить радость. А образы и ощущения твоей юности так дразняще остры, и воспоминания о днях, утопленных в шампанском, манят тебя, как пение сирен.
        Она смотрит на часы: быть наедине со своими мыслями ей осталось недолго, скоро начнут звонить родные и друзья из разных стран.
        Плавно прошествовав в свою спальню, а оттуда в гардеробную, она перебирает платья - все яркие, с разноцветными принтами - и находит самое подходящее для такого вечера.
        Он всегда говорил, что красное ей идет.
        Она одевается не спеша, тщательно подбирая аксессуары. Сосредоточенно укладывает волосы и красится. Ее вкус мало изменился с тех пор, когда ей было двадцать два. Она всегда смеялась над теми статьями в журналах, где женщинам рекомендуется одеваться «по возрасту». Неужели кому-то не понятно? Женщина, черт возьми, должна одеваться так, как хочет!
        Нанеся духи на кожу за ушами, она надевает браслет, гармонирующий с желтым бриллиантом, который уже много лет красуется на ее пальце. В этот момент звонит телефон.
        Кто на другом конце провода, она, конечно же, знает. Она ждала этого звонка не одно десятилетие. При звуке знакомого голоса она улыбается.
        - Здравствуй, Эдуардо.
        Глава 22
        Октябрь 1962 года
        ЛОНДОН
        Из месяца в месяц Дуайер сообщает мне новости о выживших участниках операции на Плайя-Хирон. Так со дня моего отъезда из Палм-Бич проходит год, потом полтора. Говорят, что президент Кеннеди делает все возможное для освобождения пленных. Но нам остается только ждать, пока правительства ведут переговоры, орудуя человеческими судьбами, будто пешками на шахматной доске.
        Раньше я не понимала, насколько шпионы одинокие люди и как им трудно постоянно носить маску. И все-таки, несмотря на мое одиночество и на трудности, мне нравится, какой я благодаря этому стала.
        Сильной, смелой, независимой.
        Пожалуй, нет на свете лучшего места для лечения сердечных ран, чем Лондон. Я наладила здесь новую жизнь: поселилась в уютной квартирке в Найтсбридже, поступила в университет. Учеба оказалась такой интересной, как я и ожидала. Сокурсники тоже не разочаровали.
        Я давно мечтала жить там, где меня никто не знает, и наконец-то моя мечта сбылась. Здесь я могу быть просто Беатрис, студенткой политологического факультета. И иногда шпионкой ЦРУ.
        Родители удивились, узнав, что вместо Мадрида я обосновалась в Лондоне и что мне не нужны их деньги (второе, вероятно, оказалось для них еще большим сюрпризом). Наверное, они оба решили, будто меня содержит Ник или другой состоятельный мужчина, но мы таких вещей не обсуждаем. Это уже действительно не их дело.
        Пропасть между нами разрослась, как никогда, причем не только из-за расстояния, которое нас теперь разделяет. Особенно в мамином случае. Перед моим отъездом мы высказали друг другу, что думали. Многого из этого говорить бы не стоило, но теперь сказанного не воротишь. Как два враждующих государства в режиме «разрядки», мы почти не поддерживаем отношений, и океан между нами пришелся очень кстати.
        С Элизой мы переписываемся. Она уговаривает меня вернуться домой или хотя бы просто приехать к ней в гости. Прислала несколько фотографий со свадьбы Изабеллы. Самой Изабелле я только передала поздравления, а больше мне нечего сказать старшей сестре.
        Зато Элизе я рассказываю об однокурсниках, о базарчиках, где я с удовольствием рыскаю по выходным в поисках симпатичных вещичек для своей квартиры. Рассказываю о друзьях, о вечерах в ресторанах и барах, где моя фамилия никому ни о чем не говорит и где никто не пытается найти мне жениха.
        А вот о Рамоне Мартинесе, бывшем бойфренде Клаудии, я, конечно, молчу. Как и о сигналах от Дуайера. Если мой телефон звонит три раза, я должна пойти в Гайд-парк, и там, в условленном месте, незнакомый прохожий передаст мне записку. Если я сама хочу переправить Дуайеру какую-то информацию, я ставлю на подоконник цветок. На следующий день, опять же в Гайд-парке, меня ждет человек, опять же мне неизвестный. Мы ничего друг другу не говорим, в лучшем случае торопливо здороваемся.
        Деньги, которые платит мне ЦРУ, я зарабатываю не только наблюдением за Рамоном Мартинесом. Еще я хожу на вечеринки, присматриваюсь и прислушиваюсь к определенным людям. Мой опыт светской жизни дал мне ценный навык: я умею вести вежливую беседу, незаметно выуживая из человека его секреты, умею наблюдать, не привлекая к себе внимания, а потом использовать полученную информацию в своих целях. Эти навыки помогли мне легко освоиться с работой шпионки.
        Если у меня и есть проблемы, то они сугубо личные.
        Американских газет я не читаю, чтобы не знать того, чего мне знать не хочется. Но в минуты слабости, лежа одна в постели и глядя в потолок, я все-таки думаю о том, что Ник, наверное, уже женат, у него, вероятно, появился ребенок, а обо мне он забыл.
        Конечно, в моей жизни есть другие мужчины: я встречаюсь с ними на вечеринках, они приглашают меня поужинать или потанцевать, иногда мы целуемся. С Рамоном я поддерживаю бесконечный фальшивый флирт. А в груди вместо сердца чувствую дыру. У меня есть вечеринки, веселье, свобода. И тоска по дому, под которым я теперь подразумеваю не только Кубу, но и Палм-Бич. Я скучаю по сестрам.
        И по Нику.

* * *
        Мистер Дуайер предоставил мне кое-какие сведения о Рамоне, и теперь я хожу вместе с ним на лекции по двум предметам. Устроить это оказалось нетрудно, ведь мы оба изучаем политологию. А поскольку мы еще и оба кубинцы, так и вовсе не удивительно, что наши пути пересеклись. Год назад, когда начался наш совместный лекционный курс, я сразу же наладила с ним контакт как со своим земляком.
        Понаблюдав за Рамоном с лета шестьдесят первого года до осени шестьдесят второго, я почти не сомневаюсь, что именно он передает Фиделю информацию о планах ЦРУ. Что именно он предал Клаудию. Однако доказательств у меня пока нет.
        Чтобы Рамон ничего не заподозрил, я подбиралась к нему постепенно. История, которую я ему о себе рассказала, во многом правдива: моя семья покинула Кубу после революции, из-за осложнившихся отношений с родными я уехала учиться в Лондон. На свое скандальное прошлое я намекнула, не раскрывая подробностей, но понимая: о моих отношениях с американским сенатором Рамон без особого труда узнает и сам.
        Если он шпион, то довольно странно, что он не пытается завербовать меня для работы на Фиделя. Это могло бы показаться обидным, но в моем случае быть недооцененной даже хорошо. Так мне проще будет застать его врасплох.
        Несколько месяцев мы поддерживали приятельские отношения, которые потом переросли во флирт, дающий мне большие преимущества.
        Кажется, Рамон начинает мне доверять.
        Глупый.
        - Какие планы на вечер? - спрашивает он меня в метро по дороге из университета.
        Мы живем на одной и той же линии - Пиккадилли. Я выхожу в Найтсбридже, он - подальше от центра, на станции Бэронз-Корт. Видимо, кубинская разведка платит не так хорошо, как американская.
        - Буду заниматься, - отвечаю я.
        Рамон обнимает меня и притягивает к себе. Я не морщусь, а даже делаю вид, будто мне приятно прижиматься к его телу.
        - Тогда, может, завтра придешь ко мне поужинать?
        В первый момент я не верю собственным ушам. Вот уже несколько месяцев я пытаюсь проникнуть в его квартиру, чтобы все там обнюхать, но до сих пор он держал меня на расстоянии вытянутой руки, и, чем дольше это продолжалось, тем яснее мне было, что у него есть секреты. Причем, надо полагать, ценные, ведь, как поговаривают, кубинское Главное управление разведки находится под сильным влиянием Советского Союза.
        - С удовольствием, - соглашаюсь я.
        - Отлично. Значит, договорились.
        Попрощавшись с Рамоном на своей станции, я выхожу из метро и иду домой.
        На лестнице, зажав книги под мышкой, роюсь в сумочке в поисках ключей. Моя квартира находится довольно далеко от университетского кампуса, но меня это не смущает, даже наоборот. Мне нравится уединение и вид на Гайд-парк из окна спальни.
        Поднявшись на второй этаж, я открываю дверь, вхожу… и застываю. Пока не пойму, в чем дело, но что-то точно не так.
        А в следующую секунду я вижу его - мистера Дуайера. Он сидит в углу, в большом кресле, где я обычно читаю.
        Дверь закрывается за мной с тихим хлопком.
        - Извиняюсь за нарушение протокола, - произносит Дуайер таким тоном, который опровергает его слова: виноватым он себя явно не чувствует, он привык, чтобы окружающие приспосабливались к его настроениям и эксцентрическим выходкам.
        С нашей последней встречи прошло уже почти полтора года.
        - Кое-что случилось, а времени на связь по обычным каналам не было. Я как раз оказался в городе по другому делу, ну и решил зайти к вам лично.
        - Как вы попали в квартиру?
        Дуайер улыбается.
        - Старые привычки. Решил проверить, не утрачен ли навык.
        - Понятно. Так что, собственно, произошло?
        - Вы следите за новостями об усилении военного присутствия Советов на Кубе?
        - Да.
        - Ситуация обостряется. У одного советского агента есть сведения, которые могут оказаться полезными. Он полковник ГРУ - Главного разведывательного управления СССР. Переправляет информацию в Соединенные Штаты и Великобританию. Учитывая то, какую должность он занимает в советском правительстве, мы должны контактировать с ним осторожно. Сейчас он приехал сюда в составе научной делегации. Мы хотим, чтобы вы посетили вечеринку, на которой он сегодня будет. Он передаст вам микрофильм, а вы завтра придете с этой пленкой в Гайд-парк и сделаете все, как обычно. - Дуайер двигает ко мне по журнальному столику фотографию мужчины в военной форме. - Вы должны быть в красном платье с красным цветком в волосах. Мы взяли на себя смелость купить вам необходимую одежду. Она в спальне. Полковнику передали ваши приметы, он будет вас ждать. Занимаемое положение обязывает его вести себя очень осторожно. Мы понимаем: подобные поручения вам непривычны, но мы бы не послали вас, если бы не были уверены, что вы справитесь. Вы работаете хорошо, и это не осталось незамеченным.
        - Разве у вас нет других агентов, специально подготовленных? Почему выбрали именно меня?
        - Как раз потому, что у вас мало опыта. Этот человек рискует жизнью, помогая нам. Его казнят, если он будет уличен в сотрудничестве с нашим ведомством. А контакт с вами для него относительно безопасен, потому что вы еще нигде не засветились. О вас знает только очень узкий круг людей, которым я доверил бы даже собственную жизнь.
        - К разговору о людях, которым мы доверяем…
        - Об Эдуардо я ничего не слышал. Насколько мне известно, он более или менее в порядке. Кеннеди продолжает вести переговоры о его освобождении в числе других участников той операции.
        - Это длится уже целую вечность.
        Эдуардо и другие пленные провели в тюрьме почти восемнадцать месяцев.
        - Дипломатия работает небыстро. Вот почему я предпочитаю свои методы.
        Сейчас я готова разделить предпочтения Дуайера.
        - Так вы пойдете сегодня на эту вечеринку? - спрашивает он.
        - Разумеется.

* * *
        Одеваясь, я не знаю, смеяться мне или смущаться оттого, что платье выбирал для меня Дуайер. Оно элегантное и очень красное - в таком в толпе не затеряешься.
        Приколов над ухом цветок, я в последний раз смотрю на фотографию советского полковника, чтобы получше запомнить лицо.
        Такси везет меня по адресу, который указал Дуайер. Это эффектное здание в Мейфэре. Показав приглашение на вечеринку, я вхожу и для храбрости сразу же беру бокал шампанского, который один из официантов подает мне на серебряном подносе.
        Собравшиеся - сплошь ученые и дипломаты. Сколько среди них агентов, работающих под прикрытием? Сколько офицеров иностранной разведки?
        Советского полковника я пока нигде не вижу.
        Чтобы он меня заметил и подошел ко мне сам, я гордо фланирую по бальному залу, ловя на себе любопытные и восхищенные взгляды.
        А потом у меня вдруг возникает такое чувство, будто кто-то ведет пальцем по моему позвоночнику. Чьи-то глаза следят за мной, но я, еще раз осмотревшись, по-прежнему не нахожу человека с фотографии.
        Где же он?
        Внезапно прежнее ощущение сменяется совершенно другим. Я словно бы вздрагиваю от какого-то укола, и меня осеняет.
        Как я раньше не понимала?
        Такие совпадения - это, наверное, судьба.
        В груди становится тесно, по спине пробегает холодок, взгляд мечется по комнате. Во всем этом ощущается неизбежность: мир, оказывается, не так уж велик, и наши пути снова пересекаются, как пересекались в другие годы, в других бальных залах.
        Его имя проносится неясным шепотом по толпе гостей. Кто-то хочет к нему подольститься, кто-то пофлиртовать с ним, кто-то просто жадно смотрит, чтобы потом похвастаться присутствием на вечеринке, которую посетил такой богатый и влиятельный человек. Люди липнут к власти, как моллюски ко дну корабля. А он ее олицетворение, где бы он ни был, в Палм-Бич или в Лондоне.
        Остолбенев (ноги словно приросли к полу), я еще раз оглядываю зал.
        Где же он?
        С ним ли его жена?
        - Беатрис.
        Кожа голых рук покрывается мурашками при звуке этого голоса - низкого, хрипловатого, знакомого. Восемнадцати месяцев оказалось недостаточно, чтобы его забыть.
        Я поворачиваюсь, готовясь противостоять удару, который почувствую, когда посмотрю в голубые глаза, а потом остановлю взгляд на безымянном пальце и наверняка увижу золотое кольцо.
        Вот он - удар.
        За прошедшие полтора года Ник не изменился. Это все тот же мужчина, который был со мной в Палм-Бич. Как ни глупо, я почему-то ожидала, что женитьба изменит его, и на мой взгляд ответит какой-то другой, неизвестный мне человек. Нет, передо мной прежний Ник - тот самый, который держал меня за руку и целовал в губы. Вместе с ним я смеялась, рядом с ним спала.
        Мой Ник.
        Кольца на пальце нет.
        Некоторые мужчины предпочитают не афишировать, что женаты. Может, он из таких?
        Я делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться:
        - Здравствуй, Ник.
        Глава 23
        - Прекрасно выглядишь. - Звук его голоса мгновенно переносит меня в наше с ним время, в Палм-Бич.
        Иногда это довольно неприятное открытие - понимать, что в обществе определенного человека ты чувствуешь себя как дома. Особенно если этот человек для тебя недосягаем.
        Ко мне время тоже пока благосклонно: как и Ник, я не изменилась с нашей последней встречи. Но обмениваться любезностями мне сейчас хочется меньше всего.
        - Не ожидала увидеть тебя в Лондоне, - говорю я, запинаясь.
        Здесь ли его жена?
        Он улыбается.
        - Не ожидала? В самом деле?
        Я слегка наклоняю голову, признавая его правоту: между нами всегда пульсировало ощущение неизбежности наших встреч.
        Такие совпадения - это, наверное, судьба.
        - Хорошо. Если честно, я не очень удивлена.
        Ник подходит ко мне ближе и понижает голос, так что слышу только я.
        - По-моему, тебе жарковато. Не хочешь подышать свежим воздухом?
        Я колеблюсь. С одной стороны, мне еще нужно встретиться с советским полковником. С другой - я ведь могу посвятить несколько минут себе самой.
        - С удовольствием.
        Я иду вместе с Ником на балкон, пригибая голову под тяжестью сотни взглядов. Европейцы тоже любопытны, но относятся к таким вещам куда спокойнее, чем американцы.
        Шаги Ника быстры и уверенны. Я любуюсь им: его широкими плечами, длинными руками и ногами, мускулистым торсом, элегантным покроем смокинга.
        Чтобы не протянуть руку и не дотронуться до него, мне приходится сжать кулак. Как только мы выходим из зала и прохладный воздух ударяет мне в лицо, я шарахаюсь от Ника в угол балкона и смотрю вниз, облокотившись о перила.
        Он становится в такую же позу в нескольких дюймах от меня.
        Я жду, что он продолжит говорить с той же ноты, которую взял там, в зале, но его, по-видимому, вполне устраивает молчание. Я между тем успеваю снова акклиматизироваться к его присутствию и придвигаюсь ближе. Теперь его локоть касается моего запястья, его грудь вздымается в унисон с моей, мы дышим в одном ритме.
        - Мне этого не хватало, - говорит он наконец. - Хотелось просто побыть рядом с тобой. Когда тебя нет, все очень утомляет.
        - Мир в последнее время вообще стал очень утомительным.
        - Точно.
        - Наверняка в свое время ты и меня находил утомительной.
        На его губах появляется слабая улыбка.
        - Что было, то было. Ты действительно выжмешь кого угодно. Но скучать по тебе - это еще хуже.
        - Ты счастлив? - спрашиваю я, не зная, хочу ли слышать ответ.
        Мысль о том, что он страдает, для меня тяжела - как и мысль о страстной любви между ним и женой.
        Он пожимает плечами.
        - Это правда важно?
        Не для таких людей, как мы. Наше понятие о счастье затерялось где-то в гуще политических интриг, заговоров, проблем управления страной и семейных конфликтов.
        - Зачем ты уехала из Палм-Бич?
        - Ты знаешь зачем. Остаться я не могла.
        - Ты вернешься?
        - Не знаю. Там вроде бы и дом и в то же время не дом. Вернее, дом, но не мой.
        - Ты больше не Беатрис Перес?
        - Этого я тоже не знаю. Иногда мне кажется, я с ней вообще незнакома.
        - Вот уж не поверю. Ты всегда хорошо в себе разбиралась.
        - Меня запутали, - признаюсь я.
        - Кто тебя запутал? Лондон?
        - И он тоже.
        - Полагаю, мне лучше не знать, как ты здесь оказалась?
        - Да, лучше не знать.
        - Я тщательно прочитывал все сводки разведданных, все газеты. Видел твоих сестер на вечеринках. Думал спросить о тебе… и спросил.
        Элиза не упоминала о разговоре с ним.
        Он делает глубокий вдох.
        - Мне тебя не хватало.
        - Мне тебя тоже.
        - Вообще-то я наслышан о твоих успехах в покорении европейских сердец.
        Я улыбаюсь.
        - В этом качестве я орудую не по всей Европе, а только в одном ее уголке.
        - Не скромничай. Тобою восхищаются далеко за пределами Лондона. До меня дошли слухи о твоих путешествиях в Париж, в Барселону…
        - Я не из тех, кто сидит дома и оплакивает свое разбитое сердце.
        - А твое сердце разбито?
        Оно, это самое сердце, сейчас бешено бьется, и мне приходится сделать над собой большое усилие, чтобы не опустить взгляд и не посмотреть еще раз на руки Ника.
        - Просто фигура речи.
        - Разумеется, - отвечает он без запинки. - Тебе нравится?
        - Что? Европа? Или покорять сердца?
        - И то, и другое.
        - Иногда.
        - А в остальное время?
        - Скучаю по дому.
        - По Кубе, по Палм-Бич или по мне?
        - По всему, - отвечаю я и все-таки смотрю на его руку: светлого следа от кольца на безымянном пальце нет. Мое терпение лопается. - Ты приехал сюда с женой?
        Во взгляде Ника мелькает удивление:
        - А я-то все думал, почему от тебя ничего не слышно? Я не женат.
        Во мне просыпается слабая надежда, которую я не в силах проигнорировать.
        - Вы все еще готовитесь к свадьбе?
        - Уже не готовимся.
        На секунду мой мир останавливается. Совладав с собой, я спрашиваю:
        - Давно?
        - С тех пор как я понял, что смогу жениться только на любимой женщине, иначе я буду несчастен. Чтобы «остепениться», мало стать зрелым человеком. Стареть нужно с той, от кого тебе трудно оторвать взгляд, кто во всем будет твоей спутницей. Нечестно давать обещания, если есть хоть тень сомнения, что ты их сдержишь.
        - Высокие у тебя стандарты.
        - Разве? - сглатывает Ник почти смущенно. - Кэтрин - хорошая девушка, но ей был нужен не я, а сенатор.
        - От сенатора многие женщины не отказались бы. А твою бывшую невесту отчасти оправдывает то, что и ты, в свою очередь, не имел ничего против молоденькой светской красавицы. Я тоже привлекаю многих мужчин только миловидным лицом и ладной фигуркой.
        - Оба эпитета для тебя явно слабоваты.
        Я улыбаюсь, хотя хочется заплакать.
        - В тебе всегда было больше шарма, чем Богу следовало бы давать одному человеку.
        Ник приподнимает уголки губ.
        - С ней все в порядке? - спрашиваю я.
        - Думаю, да. У нее уже есть новый жених, и она, кажется, счастлива. Я не жалею о том, что было у меня с тобой - ни в коем случае. Но мне жаль, что я не самым достойным образом вел себя с ней.
        Похоже, Кэтрин Дэвис попала под обломки нашего романа.
        - А ты? - спрашивает Ник.
        - Что я?
        - Ты столько путешествуешь… Встретила кого-нибудь?
        - Ты знаешь ответ на этот вопрос.
        - Разве? Только почему-то он снова и снова возникает у меня в голове, когда я не могу уснуть, а это бывает частенько.
        - Зачем ты приехал сюда? По работе? Или по каким-то другим делам?
        - Ты спрашиваешь, знал ли я, что ты здесь? Прилетел ли специально, чтобы тебя увидеть? Пытаюсь ли я тебя вернуть? А сама ты как думаешь, Беатрис? Я скучал, я беспокоился.
        - Довольно долго ты скучал и беспокоился. Я ведь уехала из Палм-Бич полтора года назад.
        - Только не говори, что все это время ты сидела и ждала меня.
        - Нет, не сидела.
        В его глазах читается вопрос, который вообще-то нет нужды задавать.
        Иногда мужчины все-таки очень глупы.
        - У меня были другие, - говорю я: хоть мы и расстались, врать я ему не хочу.
        - Мне имеет смысл волноваться?
        - Не знаю. Ты спрашиваешь как друг или…
        Повисает пауза.
        - Как мужчина, который любит тебя с самой первой нашей встречи и ни дня не прожил так, чтобы не думать о тебе.
        - Ник…
        - Я знаю. По сути, ничего не изменилось, верно? Мы по-прежнему стоим по разные стороны баррикад и хотим не одного и того же.
        - Тем не менее ты здесь.
        - Тем не менее я здесь.
        Я думала, время притупит мою страсть к нему и отчетливее выявит различия между нами. Надеялась, что, если у моих эмоций не будет новой пищи, они угаснут.
        Я ошибалась.
        - Да, мы по-прежнему хотим не одного и того же, - повторяю я, как эхо.
        - Вероятно. - Ник пожимает плечами. - Но, как знать, может, мир изменится и удивит нас.
        - А пока этого не произошло?
        - Пока этого не произошло, я все равно тебя хочу. Только тебя. - Он целует меня в щеку, и его рука на секунду задерживается на моей талии. - Я пробуду в Лондоне до понедельника. Остановился в «Рице». Если захочешь, приходи, я буду тебя ждать. Если не захочешь, я пойму. Вернусь домой и больше тебя не побеспокою.
        После этих слов Ник возвращается в зал, а я остаюсь на балконе одна и думаю, идти ли мне за ним.

* * *
        Через несколько минут я, мягко говоря, не совсем спокойная после этого разговора, опять ищу советского полковника в толпе гостей. Мне хочется только одного: сделать то, ради чего Дуайер меня сюда прислал, и вернуться домой, где можно побыть наедине со своими мыслями.
        Где же он?
        Попивая шампанское, я брожу по залу. Моя задача - не показать виду, что я ищу здесь шпиона и что от этого у меня по спине бегают мурашки.
        И вот наконец я его вижу - в углу, у стены. Он разговаривает с какой-то женщиной, которая трогает рукав его парадного мундира, и каким-то бешено жестикулирующим джентльменом.
        - Беатрис?
        У меня внутри все обрывается, как только я слышу этот голос - слишком хорошо мне знакомый.
        Я разворачиваюсь, приклеив на лицо фальшивую улыбку. Сердце колотится.
        - Рамон? Что ты здесь делаешь? - спрашиваю я, не дав ему опередить меня этим вопросом.
        И светский, и шпионский опыт подсказывает мне: из любой ситуации можно выкрутиться, главное, быть посмелее.
        - Я… э-э… пришел с друзьями, - говорит Рамон и после секундной паузы спрашивает: - А ты?
        Пока он переминался, я успела обдумать свой ответ.
        - У меня здесь свидание.
        Рамон моргает.
        - У нас же с тобой не какие-то особенные отношения, - притворно оправдываюсь я. - Мне казалось, ты кроме меня и с другими людьми встречаешься.
        - Встречаюсь, - отвечает он, и то, как удивленно звучит его голос, противоречит его же словам.
        Краем глаза я вижу, что советский полковник отделился от своих собеседников и направляется в мою сторону.
        «Уходи!» - мысленно прогоняю я Рамона, а вслух весело говорю:
        - Мне пора к моему кавалеру.
        При этих словах я слегка наклоняюсь вперед, чтобы Рамон мог заглянуть в вырез моего платья.
        Зачем он сюда пришел? Хочет выследить полковника и донести на него Фиделю, чтобы тот донес советской разведке? Или дело в чем-то другом?
        Я быстро принимаю решение, времени на раздумья нет. Посмотрев Рамону в глаза, я оборачиваюсь и бросаю взгляд через плечо. При этом стараюсь пробудить в себе то волнение, которое чувствовала, когда говорила с Ником. Так меня можно принять за обыкновенную девушку - молодую дурочку, мечущуюся между двумя мужчинами. И не заслуживающую того, чтобы ее воспринимали всерьез.
        На лице Рамона я читаю смущение с легкой примесью уязвленного самолюбия. Ему даже в голову не приходило, что я могу флиртовать не только с ним. Хорошо бы, чтобы это открытие в сочетании с неожиданностью нашей встречи сбило его со следа.
        Я должна получить микрофильм.
        Я ухожу от Рамона, слегка пошатываясь на каблуках. Как будто я из тех девушек, которых подобные непредвиденные ситуации вышибают из равновесия.
        Пробивая себе дорогу, я сталкиваюсь с советским полковником и обливаю его элегантный мундир шампанским. Прежде чем я успеваю попятиться, он сует пленку мне в кулак. В момент передачи мое тело заслоняет наши руки от глаз окружающих. В следующую секунду он уже промокает себя красивым платком, а я бормочу извинения. На Рамона не оглядываюсь, но чувствую на себе его взгляд. С затаенным торжеством сжимая в руке микрофильм, я надеюсь, что мой соотечественник смотрит на меня как на совершенно безобидную девушку.
        Еще раз извинившись, я отхожу от полковника. Теперь можно уйти с вечеринки и вернуться в тихую гавань моей квартирки, а потом, дождавшись утра, передать пленку связному.
        Наступив каблуком на какую-то едва заметную выбоинку в паркете, я спотыкаюсь - на этот раз по-настоящему.
        Ник стоит в вестибюле, держа пальто в руке, и смотрит на меня. Он видел разыгранную мною маленькую сценку. Мне хорошо знакомо это выражение его лица - прочно надетая маска невозмутимости, которую он, безупречный политик, всегда носит на публике. Однако я слишком хорошо его знаю, слишком часто видела его настоящим. Поэтому не сомневаюсь: он все понял. И мне почти жаль его.
        Он полюбил светскую даму, а взамен получил шпионку.
        Я еще раз прохожу мимо полковника, стараясь не встретиться взглядом с Ником. Я боюсь, как бы он не прочел на моем лице чего-нибудь лишнего, как бы не сделал чего-нибудь, что меня выдаст.
        Выйдя из здания навстречу волне прохладного воздуха, я оглядываю длинный ряд блестящих машин: за рулем каждой сидит шофер, ожидающий появления хозяина. Осмотревшись по сторонам, я прячу микрофильм в сумочку.
        Поймать такси мне сегодня явно не светит. Я подбираю подол платья, собираясь с силами для долгой пешей прогулки.
        - Подвезти? - спрашивает знакомый голос.
        Я медленно оборачиваюсь.
        - Пожалуй, не откажусь.
        Он улыбается.
        - Какой адрес мне назвать моему водителю?
        Я делаю глубокий вдох.
        Такие совпадения - это, наверное, судьба.
        - Отель «Риц», - отвечаю я Нику.

* * *
        За нами захлопывается дверь гостиничного номера. Пиджак Ника падает на пол. Та же участь постигает и мое платье.
        Когда возвращаешься домой, возникает своеобразное ощущение: ты чувствуешь, что теперь наконец-то все правильно, хотя и не вполне понимаешь почему.
        Подумать только! Если бы я не подняла глаза и не увидела Ника, стоящего у машины, меня бы сейчас, вероятно, здесь не было. Если бы мне удалось поймать такси, я бы, вероятно, приехала к себе домой и легла спать одна.
        Как знать?
        Может, я и не очень много знаю о жизни, но одно я усвоила прочно: в ней все решает момент. События идут предназначенным порядком, и мгновения, казалось бы, ничего не значащие, подводят тебя к той тропе, на которую ты и не подумала бы встать: ты оказываешься с мужчиной, которого не можешь ни отпустить, ни оставить при себе.
        Я падаю спиной на матрас, Ник накрывает меня собой. Мы не стали включать в комнате свет, и я этому рада. Так кажется, будто весь остальной мир со всеми своими проблемами остался за закрытой дверью. Ничто не мешает нашим губам и рукам вспоминать друг друга под шуршание простынь.
        Реальность меня сейчас не интересует. Я не хочу думать ни о пленке, которая осталась в сумочке, брошенной на пол, ни о том, что мы с Ником скажем друг другу завтра, ни о его скором возвращении в Соединенные Штаты.
        Сейчас мне нужен только этот вечер. О завтрашнем дне будем беспокоиться завтра.

* * *
        Меня будит солнце, заглядывающее в номер сквозь щель между шторами. Яркая полоска света делит покрывало пополам. Ник лежит на спине, раскинув руки: он всегда так спит, когда устанет, а уж я-то вчера помогла ему утомиться. Перекатившись на свою половину кровати, я позволяю себе несколько секунд полюбоваться им. Такие утра всегда были для нас роскошью: совместные ночи - привилегия мужей и жен, а нам редко доводилось проснуться вместе. Поэтому мне трудно противостоять желанию насладиться моментом.
        Он так же красив, как и раньше, но сейчас я могу рассмотреть его лицо поближе и замечаю, что время моего отсутствия все-таки оставило на нем легкие следы.
        Пока мы были не вместе, я даже не позволяла себе осознавать, как сильно по нему скучаю.
        Я встаю с чувством сожаления. Чтобы не разбудить Ника, стараюсь не шуметь. Мне, естественно, не хочется ему объяснять, почему и куда я так рано сбегаю.
        Подобрав с пола свою одежду, я заглядываю в сумочку: микрофильм на месте. Бросив взгляд на элегантные часы, стоящие на письменном столе, быстро одеваюсь. Жаль, нет времени зайти к себе в квартиру и надеть что-нибудь более подходящее. Мое красное вечернее платье будет выглядывать из-под пальто, я не причесана, поблекший макияж размазан.
        Выскользнув из гостиницы, я выхожу на Пиккадилли. К счастью, «Риц» находится недалеко от Гайд-парка, правда, идти на каблуках будет не совсем приятно.
        В парке уже людно. Лондонцы рады сменить высотные здания и бетонные тротуары на кусочек зеленой травки, который можно на какое-то время себе присвоить. Прибавив шагу, я направляюсь в дальний конец, где обычно происходят мои встречи со связным.
        Как бы мне ни нравилась энергия Лондона, а также свобода и анонимность, которой я здесь пользуюсь, такие мегаполисы все же не совсем для меня. Интересно в них иногда бывать, но жить… Мне не хватает соленого воздуха, шума океана, качающихся пальмовых веток. Гавана - многоликий город, и я любила ее за тайны, спрятанные на каждом углу.
        Пройдя мимо озера Серпентайн, я беру курс на свою любимую скамейку. С нее открывается не лучший вид на парк, поэтому она почти всегда свободна. Сегодняшний день не исключение. У нас, конечно, есть и запасной план, но я предпочитаю привычную лавочку с выбоиной на третьей перекладине.
        Я сажусь и поплотнее запахиваю пальто, стараясь защититься от холодного воздуха. Я видала и более суровую погоду, чем та, которая бывает в Лондоне в октябре. И все-таки, как человек, привыкший к тропическому климату, здешней осенью и зимой я чувствую, что моя кровь греет меня недостаточно.
        Проходят минуты.
        Никто не появляется.
        Проходит полчаса.
        Час.
        Раньше мой связной не опаздывал. Никогда.
        Я прижимаю к себе сумочку с пленкой.
        Неужели я неправильно поняла инструкции Дуайера? Или что-то случилось? Может, он приходил в мою квартиру, пока я была с Ником?
        Я жду еще несколько минут. Парк уже утратил идиллическую безмятежность, повсюду снуют туристы и местные жители, занимающиеся бегом. Любой из них может представлять опасность. Связной так и не приходит. Я встаю со скамейки и направляюсь к дому.
        Солнце уже поднялось довольно высоко. Я выхожу на Кенсингтон-Хай-стрит и начинаю петлять, запутывая следы по дороге к кирпичному зданию, которое называю своим домом. Улицы стали оживленными, люди поглядывают на красный шелк, выглядывающий из-под моего пальто. Вообще-то лондонцев ничем не удивишь, но эта часть города довольно консервативная, и то, что я явно не успела переодеться со вчерашнего вечера, привлекает ко мне больше внимания, чем хотелось бы. Шпионам полагается быть незаметными, а этого обо мне никак не скажешь. С другой стороны, Дуайер сам принял решение меня нанять.
        Увидев знакомые кирпичные дома, выстроившиеся в ряд, я испытываю облегчение. Вхожу в подъезд, поднимаюсь на этаж, открываю дверь ключом и захлопываю ее за собой.
        Сняв пальто и повесив его на вешалку в прихожей, я вдруг ощущаю то же, что почувствовала вчера: мне кажется, я не одна. Наверное, Дуайер опять решил закрепить старый навык. Я собираюсь поздороваться с ним, но, сделав два шага, застываю.
        Чутье меня не подвело.
        Я действительно не одна.
        Однако мой непрошеный гость не мистер Дуайер.
        Глава 24
        - Рамон?
        Я молниеносно перебираю в уме все причины, которые могли его ко мне привести, но прихожу к выводу, что в любом случае от этого визита не стоит ждать ничего хорошего.
        Рамон встает. На нем вчерашний смокинг, однако это не мешает мне увидеть произошедшую с ним разительную перемену. Маска сброшена, и под нею оказался вовсе не тихий студент.
        - Садись. - Он указывает на стул за маленьким столиком, где я обычно обедаю.
        Перед Рамоном лежит пистолет.
        Я не двигаюсь.
        - Ты меня удивила. Увидев тебя на вечеринке, я первым делом подумал, что ты пришла затем же, зачем и я. Но эта мысль показалась мне неправдоподобной. Я не разглядел в тебе шпионку. Это был мой промах - признаю.
        Что делать?
        - На кого ты работаешь? На ЦРУ? На МИ-6?
        Он меня убьет. Вот к чему привела моя великая битва с Фиделем: я погибаю от рук его шпиона, предателя нашей страны.
        - Пожалуй, это и не важно. Главное, мы оба знаем истинную цель твоего вчерашнего выхода в свет.
        Я оглядываю квартирку в поисках чего-то, что могло бы меня спасти.
        - Теперь отдай мне микрофильм. - Он протягивает руку.
        Его лицо стало твердым, как кремень.
        - Не понимаю, о чем ты, - говорю я, запинаясь. Изображать растерянность и испуг мне не приходится: они подлинные. - Я тебе уже объяснила, что я делала на вчерашней вечеринке. Тот мужчина… В Штатах мы с ним встречались. Долго. Из-за этого родители и отослали меня в Лондон.
        Я подхожу к столу и кладу сумочку с микрофильмом на один из стульев. Рамон следит за моим движением, как я и рассчитывала: мой красный клатч для него как красная тряпка для быка.
        Я смотрю на пистолет.
        Оставь его на столе. Отвлекись на микрофильм. Дай мне шанс.
        Но нет.
        Рамон тянется к сумочке, свободной рукой держа пистолет с небрежным видом лентяя, готового в любой момент превратиться в убийцу. Как серьезную угрозу он меня явно не воспринимает.
        Мой взгляд падает на подставку с ножами, стоящую на кухне. Я ими не пользовалась, поэтому лезвия не затупились. Времени почти нет, вероятность того, что я смогу улучить подходящий момент и преодолеть сопротивление Рамона, ничтожно мала, а если попытка окажется неудачной…
        Да какая разница? Все равно я погибну.
        Рамон открывает сумочку, я бросаюсь на кухню. Он оборачивается как раз в тот момент, когда моя рука, трясущаяся от прилива адреналина, выхватывает из деревянной подставки самый большой нож.
        Проходит доля секунды, и Рамон уже передо мной, сжимает мое запястье. Будь он мужчиной более могучего телосложения, я бы уже лежала мертвая, а так у меня есть кое-какие шансы. Правда, при своей субтильности, он хорошо натренирован, чем я похвастаться не могу. Это и решает исход борьбы: нож падает из моей руки.
        Я умру.
        Под тиканье часов у меня перед глазами сменяются картины: откуда они, я и сама не знаю.
        Гавана. Малекон. Встает солнце. Океан омывает мою кожу. Чувствуя губами губы Ника, я слышу смех сестер. Наша няня Магда, тихо, чтобы ее слова не долетели до моей матери, говорит мне: «Есть такие мужчины, которым нельзя доверять. Если вдруг когда-нибудь один из таких захочет тобой воспользоваться, ударь его туда, где ему больнее всего».
        Собрав последние силы, я бью Рамона коленом в пах. Наши взгляды встречаются: в его глазах я вижу удивление, злобу и боль. Когда он сгибается пополам, моя рука находит его руку, пальцы сжимают холодный металл…
        Мы оба хватаем пистолет за мгновение до выстрела.
        Глава 25
        Я прячу руку в карман пальто, чтобы портье отеля не видела бурых следов, которые мне не удалось оттереть.
        Одежду я выбросила: красивое бальное платье было сплошь в крови и еще в чем-то - в чем именно, я предпочла не разглядывать. Запихнув грязное тряпье в корзину, я позвонила по номеру для экстренной связи и сказала, что в квартире нужно прибраться. Что у меня в комнате лежит окровавленный труп. Пистолет был с глушителем, но соседи наверняка слышали шум драки и с минуты на минуту могли прийти.
        Интересно, как скоро мертвое тело начинает пахнуть?
        Ждать, когда на меня посыплются вопросы, я не могла. Не было времени и на то, чтобы размышлять о счастливом случае, направившем пистолет не на меня, а на Рамона и позволившем мне быстрее дотянуться до курка. С отстраненной деловитостью очистив свою кожу от крови, я быстро переоделась.
        И побежала.
        В «Риц». К Нику.
        Что, если в моей квартире уже работают полицейские? А люди Дуайера? Может, они успели побывать там еще до меня? Почему связной не пришел в парк?
        Сейчас микрофильм при мне, в чашечке бюстгальтера, возле испуганно бьющегося сердца.
        К сожалению, выходя от Ника, я не заметила номера на двери. Теперь мне пришлось спросить портье, в какой комнате остановился мистер Престон. Мой голос спокоен, лицо ничего не выражает.
        Но рука все-таки трясется.
        Женщина за стойкой звонит Нику. Не слыша того, что он говорит, я пытаюсь угадать его реакцию. Удивлен ли он моим возвращением? Сердится ли на меня за утреннее бегство? Или, проснувшись в одиночестве, он решил поставить крест на наших отношениях? Вдруг он убедился в том, что мы по-прежнему друг другу не пара?
        - Я приглашу ее подняться, сэр, - говорит портье в трубку, и я облегченно вздыхаю.
        Я прибежала сюда не только потому, что попала в беду. Я примчалась, потому что мне нужен он.
        Назвав номер комнаты, портье с вежливой улыбкой указывает на лифты. С трудом сдерживая нервную дрожь, я вхожу в один из них. В руках сумка с наскоро собранными вещами - мне предлагали помочь донести багаж до номера, но я отказалась.
        Лифтер нажимает на кнопку, и мы поднимаемся на этаж. Кроме нас двоих, в кабине никого нет.
        Вот я стою в конце длинного коридора, перед дверью Ника. Стучу и опять вижу на собственной руке то неотмытое пятнышко крови.
        Я убила человека и пока даже не поняла, что чувствую.
        Дверь распахивается, я подскакиваю от неожиданности. Никогда еще я не видела Ника таким растрепанным: белая рубашка выбивается из брюк, светлые волосы взъерошены, лицо изможденное.
        Я открываю рот, чтобы извиниться за свое внезапное исчезновение, но ничего не успеваю сказать: Ник делает шаг вперед, обнимает меня обеими руками за талию и прижимает к себе.
        Как только за нами захлопывается дверь, его губы нетерпеливо захватывают мои, но в груди у меня нарастает плач, колени подгибаются.
        Я убила человека.
        Ник выпускает меня.
        - Беатрис… - Прищурившись, он заглядывает мне в лицо. - Что случилось?
        - Я убила человека, - шепчу я. - Кубинского шпиона. Вчера на вечеринке мне кое-кто кое-что передал, и он это увидел, а когда я вернулась к себе домой, он ждал меня там.
        В первую секунду Ник выглядит потрясенным, но шок быстро проходит.
        - Ты в опасности? Что с телом?
        - Не знаю. Я передала людям Дуайера, чтобы прибрались в квартире. Утром у меня была назначена встреча со связным из ЦРУ - потому-то я и убежала от тебя так рано, - но он не явился. Я не знала, что делать, и пошла домой. А там Рамон. С пистолетом.
        Я рассказываю все, как было, ожидая увидеть в глазах Ника осуждение и разочарование. Но он смотрит на меня спокойно, как будто всегда знал, чем все это кончится. Не зря он обо мне беспокоился, не зря говорил, чтобы я не связывалась с ЦРУ.
        Теперь вот я действительно влипла в ужасную историю и…
        Я убила человека и даже не испытываю чувства вины.
        Испытываю только бесконечную радость оттого, что он не убил меня.
        Закончив свой рассказ, я извиняюсь перед Ником:
        - Я приношу одни беды. У тебя тоже будут проблемы, если это дело выплывет наружу. Может быть, ты хочешь со мной расстаться? Я пойму…
        - Никогда не извиняйся за то, что пришла ко мне. Я с тобой. Всегда.
        Мои глаза влажнеют.
        - Спасибо. - Я просовываю руку в ворот кофточки и достаю из лифчика микрофильм. - Вот это я должна передать людям Дуайера. У нас есть почтовый канал связи. - Сделав глубокий вдох, я все рассказываю Нику. - Вчера на вечеринке я получила эту пленку от советского полковника.
        Ник меняется в лице.
        - От советского полковника?
        - Да.
        - Когда ты постучала, я как раз собирал вещи. Кое-что случилось, и теперь я должен вернуться в Вашингтон. - Подумав, он продолжает: - На снимках с самолета У-2 видно, что Советский Союз установил на Кубе баллистические ракеты, способные переносить ядерное оружие.
        Глава 26
        - Насколько это опасно? - спрашиваю я.
        - Это опасно. Ракеты могут долететь до Соединенных Штатов. Я должен вернуться в Вашингтон, на случай, если…
        Ник обнимает меня, и я позволяю себе к нему прислониться, чувствуя, что внешний мир, бешено крутясь, выходит из-под нашего контроля.
        Пытался ли тот полковник предотвратить нападение? Мысль об атомной войне…
        Использует ли Фидель ядерное оружие? Сделают ли это Советы?
        Я должна немедленно передать микрофильм в ЦРУ.
        Моя семья, мои сестры - все они во Флориде, в девяноста милях от Кубы. А на Кубе у меня тоже остались и родные, и друзья. Там Эдуардо страдает в тюрьме, там столько ни в чем не повинных людей, которые подвергаются опасности!
        Что предпримут Соединенные Штаты в отместку Фиделю за размещение ракет? Сколько крови прольется в результате усиления напряженности между двумя странами, если политики, угрожая друг другу, так мало думают о потенциальных жертвах с обеих сторон?
        Я хотела войны, хотела, чтобы американцы сделали что-нибудь, но не это. Из этого ничего хорошего получиться не может. В школе нам рассказывали про бомбы, которые Америка сбросила на Японию, и я холодею при мысли о том, что такие ужасные разрушения угрожают моей стране.
        Вдруг в ситуации противостояния двух держав Куба окажется между молотом и наковальней?
        - Советы могут использовать это оружие для нападения на США?
        - Не знаю, - отвечает Ник мрачно. - Надеюсь, что не используют. Но сама опасность… само то, что они установили ракеты у нас на заднем дворе, - это, мягко говоря, очень тревожит.
        Какие секретные данные содержатся на пленке? Вряд ли Дуайер по простому совпадению поручил мне достать их именно сейчас.
        - Что намерен предпринять президент?
        - Он готовит обращение к гражданам. Обсуждает ситуацию с исполнительным комитетом Совета государственной безопасности. Я должен ехать домой.
        - Я с тобой.
        - Ни в коем случае. Если Советский Союз нас атакует, здесь ты будешь в большей безопасности.
        - А труп, который я оставила в своей квартире?
        Вспомнив об этом обстоятельстве, осложняющем дело, Ник бормочет под нос ругательства.
        - К тому же во Флориде у меня семья, - продолжаю я. - А в Вашингтоне ты. Если начнется война, я хочу быть в Соединенных Штатах. Рядом с теми, кто мне дорог.
        - Беатрис, это небезопасно.
        - Когда же мы наконец перестанем из-за этого пререкаться? Я еду либо с тобой, либо одна. В любом случае здесь я не останусь. Я могу понадобиться сестрам. И тебе.
        И ЦРУ.
        Помолчав, Ник говорит:
        - Пообещай мне, что, если ситуация обострится, ты уедешь в безопасное место.
        - Обещаю.
        Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из нас двоих воспринял мое обещание всерьез. Больше я ничего не говорю, поскольку предвижу ответ Ника, но мне кажется, что решить проблему можно не только войной.
        Мистер Дуайер хотел использовать меня как оружие против Фиделя. Настал подходящий момент.

* * *
        Ник организует перелет в Штаты так быстро, как может только тот, кто располагает большими деньгами и связями. Я кладу микрофильм в конверт с мягкой прослойкой, чтобы его отправить: внешние обстоятельства не позволяют дольше ждать, когда Дуайер со мной свяжется. В сопровождении Ника (он на этом настоял) я проделываю то, что мне полагается делать в случае, если передача обычным способом не состоялась.
        Мы возвращаемся в «Риц». Ник заканчивает приготовление к перелету, а я принимаю душ: оставшуюся кровь Рамона мне удается отскрести, однако порезы и ссадины - следы нашей борьбы - не пропадают. Потом я заново укладываю в сумку вещи, которые второпях покидала, и пересчитываю деньги, взятые из тайничка: наученная опытом отца, я всегда держу дома запас на черный день - то есть, например, на случай спешного отъезда на неопределенный срок. Что бы жизнь мне ни подкинула, наличные должны быть при себе.
        Перед тем как закрыть сумку, я глажу ладонью кружевное платье и вспоминаю свой последний вечер в Гаване: тогда я тоже собирала багаж для путешествия, которое обернулось бессрочной ссылкой. Вот в такое безумное время мы живем: кризис сменяется кризисом. Сначала революция, потом сокрушительное поражение, а теперь еще и угроза ядерной войны.
        Может, это и правда безрассудно - лететь вместе с Ником в Вашингтон. Может, мне следовало бы воздержаться от такого рискованного шага, но если учесть, какие конфликты потрясали мою жизнь в последние четыре года, то неудивительно, что мне не хочется терять время. Хочется наслаждаться каждым моментом счастья, пока у меня опять не отняли то, чем я дорожу.
        Ник вызывает машину до аэропорта, и мы покидаем Лондон. Сидим на заднем сиденье, держась за руки. Все произошло так внезапно! К счастью, мне хватило предусмотрительности забрать из своей квартиры паспорт.
        Возможно, полицейские уже нашли тело? Или люди Дуайера их опередили?
        - Тебя могут посчитать моим сообщником, - шепчу я Нику, радуясь тому, что от водителя нас отделяет стекло. - Как только мы вместе сядем на самолет…
        - По-моему, мы это уже проходили. О себе я совершенно не беспокоюсь.
        - А должен бы.
        - И тем не менее не беспокоюсь. Разве все это проблемы по сравнению с тем кошмаром, который начнется в случае войны с Советами? Потом у тебя нет оснований думать, что тело найдено. Скорее всего, люди из ЦРУ успели от него избавиться. Думаю, Дуайеру такого опыта не занимать.
        - Насколько хорошо ты его знаешь?
        - Дуайера?
        Я киваю.
        - Лично? Совсем не знаю. Но в определенных кругах у него определенная репутация. Когда я услышал о твоем отъезде в Лондон, я сразу понял, что без Дуайера дело не обошлось.
        - Он помог мне устроиться в университет. Для прикрытия, конечно. Я должна была подобраться к этому кубинскому агенту, Рамону. И все-таки мне понравилось. Очень.
        - Изучать политологию?
        - Ну да.
        - Рад, что тебе представилась такая возможность.
        - Теперь, похоже, об учебе придется забыть.
        - Пока об этом не беспокойся. У тебя еще будет время уладить дело. Может, оформишь академический отпуск, а может, и не придется. Кто сказал, что ты уезжаешь надолго? Захочешь вернуться - вернешься. Если люди Дуайера избавились от тела, тебе вообще не из-за чего волноваться.
        - Пожалуй.
        Волноваться из-за учебы, когда вот-вот может разразиться ядерная война, - это действительно довольно глупо.
        В самолете мы разговариваем мало. Проблемы наших взаимоотношений отступают на второй план, а на первом плане сейчас политика и создавшееся международное положение - то, о чем Ник не может свободно разговаривать на людях. Когда он обнимает меня за плечи, я, как ни странно, засыпаю: мне удается отчасти возместить себе бессонную ночь в отельном номере.
        Во сне я вижу Ника, его руки, прикасающиеся к моему телу, его губы, целующие меня. А еще мне снится схватка с Рамоном и выстрел. Только на этот раз, посмотрев на руки, я вижу не его кровь, а собственную.
        Вздрогнув, я просыпаюсь. Ник целует меня в лоб. Между его нахмуренных бровей глубоко залегла тревога, напряжение проходит через его пальцы, переплетенные с моими. Маскировать истинную природу наших отношений мы не считаем нужным: перед лицом угрозы, которая над нами нависла, это кажется бессмысленным.
        По прилете в Вашингтон мы с Ником едем в его квартиру в Джорджтауне. Переодевшись и быстро меня поцеловав, он сразу же отправляется на работу.
        Опять оставшись одна, я звоню Элизе и объясняю ей ситуацию в настолько общих чертах, насколько возможно. Она забрасывает меня вопросами об отношениях с Ником: как нас угораздило снова встретиться, что между нами было, почему я решила вернуться с ним в Америку. О своих «внеучебных» занятиях я, разумеется, молчу, а о создавшемся международном положении говорю минимум - только чтобы ее предостеречь.
        О том, что Советский Союз наращивает вооружение, известно уже довольно давно, однако угроза ядерного удара по Соединенным Штатам - это новость, причем очень тревожная.
        - Ты меня пугаешь, Беатрис. К чему ты клонишь? - спрашивает Элиза.
        - Может быть, тебе стоит закупить впрок каких-нибудь продуктов. Сегодня вечером президент выступит с обращением к гражданам, - говорю я и думаю о маленьком племяннике, которого не видела уже полтора года. Наверное, он подрос. Как мы переживем все это? - Запасись необходимым. И подумай, куда можно быстро уехать из Флориды, если придется.
        Элиза вешает трубку, чтобы начать обзванивать других членов семьи - об этом ее не приходится долго просить. После всех тех ужасов, с которыми мы столкнулись, мы не пренебрегаем никакими предостережениями. Однажды нас уже застигли врасплох. Это не должно повториться.
        Чтобы занять время, я принимаюсь исследовать квартиру Ника. Открываю шкаф, трогаю костюмы, вдыхаю запах знакомого одеколона. Так я изучаю бытовую сторону его жизни. Сходясь, мы с ним очень быстро начинаем вести себя как супружеская пара, что одновременно и приводит меня в восторг, и пугает.
        В нескольких кварталах от дома есть рынок. Там я покупаю продукты на деньги, которые обменяла в аэропорту. Благодаря ЦРУ я стала финансово независимой, и это не может не радовать.
        Вернувшись в квартиру Ника и приготовив ужин, я сажусь перед телевизором, чтобы послушать выступление Кеннеди.

* * *
        На следующие же сутки после нашего отъезда из Лондона, в семь часов вечера, Кеннеди обращается к гражданам. Он сидит за своим столом в Овальном кабинете, лицо суровое. По темпераменту он, чувствуется, человек спокойный, значит, несмотря на относительную молодость, его трудно выбить из равновесия. Рука, удерживающая штурвал, не дрожит. Я завидую американцам: у них устойчивый лидер - не то что Фидель с его пламенной риторикой и гневными эскападами. Когда я была моложе и боролась за радикальные перемены, мне импонировала такая ярость, но теперь я предпочитаю спокойствие Кеннеди, хотя и не могу простить его за произошедшее в заливе Свиней.
        Дрожащей рукой я подношу к губам бокал и делаю глоток. Глаза прикованы к экрану. Когда президент говорит, что советские ракеты, установленные на Кубе, способны поразить и Флориду, и Вашингтон, холодок пробегает по моей спине. Кубинские военные базы подготовлены к нанесению ядерного удара по Соединенным Штатам и по другим странам мира.
        В этой ситуации Фидель остается темной непредсказуемой фигурой. Ему как будто бы нравится сеять вокруг себя раздор и хаос. Какую цель он преследует, позволяя Советскому Союзу располагать такие объекты на заднем дворе Америки?
        Советы разглагольствуют о том, как они якобы поддерживают Кубу: защищают беззащитную страну от военной мощи агрессивного соседа. Но на самом деле все это, несомненно, делается для того, чтобы подразнить американцев, посмеяться над ними. А Куба - просто удобный посредник, и не важно, сколько человеческих жизней повиснет на волоске.
        И все-таки, когда Кеннеди осуждает Советский Союз за вмешательство в дела других государств, я не могу не думать о том, как ведут себя Соединенные Штаты и в какой степени Куба обязана им своим теперешним положением. Не только ли в том различие между двумя державами, что Москва действует дерзко, открыто пренебрегая мнением международной общественности, а Вашингтон - тайно, при помощи ЦРУ и других подобных организаций, и это позволяет ему сохранять моральный авторитет на мировой арене?
        Лично я не вижу между этими политиками принципиальной разницы, и сейчас мне даже стыдно за мою связь с американской разведкой. Может быть, я должна считать себя соучастницей всего того, в чем повинны Соединенные Штаты? Иногда необходимость и отчаяние так меняют наш нравственный облик, что мы сами себя не узнаем.
        По словам президента, все суда, плывущие на Кубу с оружием на борту, Америка будет подвергать карантину и отправлять обратно. (К счастью, он обещает не препятствовать кубинцам в получении гуманитарных грузов.) Позиция Вашингтона такова, что ядерный удар, нанесенный с территории Кубы по какой бы то ни было стране, является актом агрессии против США. Поэтому принято решение об укреплении военной базы в Гуантанамо. Оттуда эвакуируются жители, все приводится в состояние готовности к войне.
        Кеннеди обращается к Организации американских государств с призывом воспринимать создавшуюся ситуацию как угрозу для всего полушария и к Совету Безопасности ООН с просьбой об экстренном совещании с целью принятия резолюции о вывозе ядерного вооружения с территории Кубы как об условии снятия карантина. Заключительные слова американского президента, адресованные Хрущеву и всему мировому сообществу, звучат решительно и свидетельствуют о твердом стремлении предотвратить войну. Но, опять же, образ доблестного американского президента, борющегося за мир во всем мире и экспортирующего демократию, плохо вяжется с тем образом США, который сложился у меня на основании моего жизненного опыта. Эта страна помогала Батисте, закрывая глаза на то, как он угнетает кубинское население.
        Из всей речи Кеннеди я особенно болезненно восприняла слова, обращенные к кубинцам, которые будут слушать радиопередачу по секретному каналу. Каково сейчас моим соотечественникам, снова страдающим от прихотей двух противоборствующих держав? Кеннеди говорит, что американский народ глубоко скорбит о том, чем обернулась революция. В этот момент я вспоминаю о лжесудах и расстрелах, о семьях, разрушенных насилием. Мне не нужны соболезнования президента. Они не вернут к жизни моего брата, не спасут мужчин и женщин, погубленных политиками. Сейчас нам нужны не слова, а поступки. Американцы всегда готовы действовать, если затрагиваются их собственные интересы, но не выказывают такой прыти, когда в опасности кто-то другой.
        Я думала, любовь к Кубе - это то, что будет мучить меня сильнее всего. Но, как оказалось, носить в себе гнев еще тяжелее, а избавиться от него невозможно. У любви бывают приливы, бывают отливы. Иногда она отступает, и ты слышишь только ее приглушенный рокот. Злоба же вонзает в твою душу когти и не отпускает тебя.
        Вдруг я чувствую, что с меня достаточно. Не могу больше терпеть. Я встаю с элегантного дивана и выключаю телевизор.

* * *
        Я просыпаюсь от поцелуя в щеку. Ник гладит меня по голове. Мне нужно несколько секунд, чтобы адаптироваться к окружению: подо мной кожаный диван, на мне шерстяной плед, в вашингтонской квартире Ника темно и тихо, пахнет его одеколоном с нотками сандала и апельсина.
        Я резко сажусь и хватаю знакомую руку: ощупываю запястье, чувствую тонкие волоски, поднимаюсь выше. Ник без пиджака, рукава рубашки закатаны.
        - Который час? - спрашиваю я и, найдя в темноте лампу, включаю свет.
        - Поздно. Или рано - как посмотреть.
        - У тебя усталый голос.
        - Я действительно вымотался.
        - Могу я чем-то помочь?
        - Просто побудь со мной.
        Ник берет меня на руки и поднимает с дивана. Мои пальцы перебирают его волосы, губы целуют его губы. В спальне, лежа на мягком матрасе, я вдыхаю запах простынь, который кажется мне таким знакомым, что хочется заплакать.
        Я зла на окружающий мир, я испугана, я ужасно скучала по Нику. Сейчас эти три чувства тянут меня в разные стороны, грозя разорвать. Логика и сердце, дорогие мне люди и моя родина - я не знаю, чему и кому отдать предпочтение.
        - Я люблю тебя, - шепчет Ник, задевая губами мочку моего уха. - Очень сильно.
        В неподвижной темноте ночи, когда ядерная война стучится в дверь нашего убежища, я наконец-то отваживаюсь озвучить то, что так долго чувствовала:
        - Я тоже тебя люблю.

* * *
        Несмотря на безумие окружающего мира, в джорджтаунской квартире Ника мы налаживаем нечто напоминающее размеренную семейную жизнь. После обращения Кеннеди к населению Ник целыми днями работает со своими коллегами-сенаторами, с президентом и советниками, а к ночи возвращается домой уставший и взволнованный. Едим мы очень поздно, за столом разговариваем о политике.
        После одного из полуночных ужинов я усаживаюсь в гостиной на диван с бокалом вина и, сделав глоток, спрашиваю:
        - Как сейчас Кеннеди?
        - Осторожен… - Ник качает головой. - Сейчас нам нужно рассуждать спокойно и хладнокровно. Президент это понимает. Он знает, как много поставлено на карту и во что нам обойдется неверное решение. Он за блокаду. Надеется таким образом выиграть время.
        Переговоры легли тяжелым грузом на плечи Ника и других политиков, пытающихся решить проблему дипломатическим путем. Захотят ли Кастро и Хрущев проявить здравомыслие - пока вопрос.
        - А как ты?
        Я целую Ника в щеку и, обвив руками широкие плечи, прижимаюсь к нему; моя грудь чувствует его сердцебиение.
        - Устал, черт возьми, ужасно устал.
        Я забираю у него стакан скотча и ставлю на журнальный столик, а потом тянусь к галстуку и расслабляю узел. Положив голову мне на колени, Ник смотрит в потолок. Зубы стиснуты. Напряженные мышцы плеч, которые я массирую, говорят о бремени навалившихся забот.
        Я тоже плохо помню, каково это - чувствовать под ногами твердую землю.
        Теперь я каждый день разговариваю с Элизой. Она рассказывает, что в школе Марию учат падать на землю и прятать голову, поджимая руки и ноги. Родители напуганы. Это так нам знакомо - всепроникающее чувство незащищенности, страх перед будущим.
        В газетах пишут о нехватке товаров, вызванной тем, что население делает запасы. Washington Post описывает политический климат в столице: многие мужчины и женщины трудятся до ночи, как Ник, после формального окончания рабочего дня в учреждениях еще долго горит свет.
        Поговаривают, что люди уезжают из Вашингтона, тем не менее жизнь вроде бы идет своим чередом. Проводив Ника на службу рано утром, еще затемно, я выхожу прогуляться и с удивлением наблюдаю за жителями города, спешащими на работу и в школу, как обычно - невзирая на опасность, нависшую над нами и грозящую в любой момент погубить мир. Деловитость вашингтонцев отчасти утешает: приятно видеть, что люди продолжают исполнять свои обязанности и даже стараются чему-то радоваться.
        Из Лондона ничего не слышно. ЦРУ молчит. Вдобавок ко всем моим тревогам меня угнетает еще и неясность последствий того выстрела в моей квартире. С Ником мы о Рамоне не говорим. Ник сейчас весь мир держит на своих плечах - этого вполне достаточно.
        А меня мучают ночные кошмары. Иногда мне снится мертвое тело моего брата, иногда - Рамона. Вероятно, он тоже был чьим-то братом или дорогим другом. Значит, убив его, я стала для кого-то тем же, кем Фидель стал для меня?
        Веки Ника вздрагивают, глаза открываются и пристально смотрят, на губах легкая улыбка. Я тоже улыбаюсь.
        - Ты же вроде бы устал?
        - Не настолько.
        Я снимаю с него галстук и начинаю расстегивать рубашку. Он вздыхает, чувствуя, как мои пальцы спускаются по его животу.
        Сейчас он весь мой - со своими тревогами и болями, которые я стараюсь унять. Наверное, все это не должно слишком обнадеживать меня, но в преддверии конца света ложные посулы такого рода не кажутся тем, чего надо бояться.
        Я заплачу по счету, когда придет время, ну а пока не жалею ни о едином моменте, проведенном вместе с Ником.

* * *
        После обращения президента к гражданам прошло четыре дня. Четыре дня я с тревогой думала о том, уступит ли Советский Союз требованиям Кеннеди и вывезет ли ракеты, получу ли я известия от ЦРУ, помог ли им микрофильм, который я послала, и не явится ли в квартиру Ника полиция, чтобы меня арестовать.
        Хотя война пока не началась, мы все ощущаем ее угрозу. Ник туманно упоминает о заседаниях исполнительного комитета Совета государственной безопасности и о переговорах с Советами. Но вообще мир, в котором он сейчас живет, для меня недоступен. Мне остается лишь смотреть, как дорого ему обходится жизнь в этом мире.
        Пока он на работе, я тоже стараюсь себя чем-то занять. И все-таки слушать лекции в университете было несравнимо лучше, чем сидеть дома и ждать возвращения мужчины с работы. С ним вдвоем я бываю так счастлива, как, пожалуй, не была еще никогда, но в его отсутствие я остаюсь наедине со своими мыслями, и меня начинают одолевать сомнения.
        С одной стороны, это глупо - в нынешней ситуации беспокоиться из-за житейских проблем, с другой - я не могу не беспокоиться, хоть и стараюсь запирать свои тревоги внутри себя. (Нику сейчас точно не до проблем наших взаимоотношений, и я стараюсь его ими не загружать.)
        А сама все-таки переживаю.
        Я не из тех женщин, которые довольствуются местом на периферии жизни мужчины (если такие вообще есть), и неопределенность нашего совместного будущего давит на меня сильнее, чем я ожидала. Неясность моей собственной судьбы тоже не радует. Моя нынешняя жизнь в Вашингтоне - это же не навсегда.
        В декабре общество переместится на юг, в Палм-Бич. Вернется ли Ник в свой просторный дом на берегу, и если да, то ехать ли мне с ним? Если поеду, то смогу ли повидать сестер? Я очень скучаю по Элизе и Марии, немного даже по Изабелле, но родители - это другое дело. Простить мать я по-прежнему не могу: прошедшее время не притупило моей обиды.
        Я поворачиваю на улицу, где стоит кирпичный таунхаус Ника, и, улыбнувшись прохожему, перехватываю из руки в руку сумку с продуктами. Не знаю, когда Ник вернется сегодня со своих совещаний. В любом случае ужин будет его ждать. Мои кулинарные навыки пока далеко не выдающиеся, и тем не менее я превратилась в домохозяйку, которой никогда не хотела быть.
        Выуживая из сумочки ключи, которые Ник мне дал, я подхожу к дому. Потом поднимаю глаза и вижу человека, сидящего на ступеньках крыльца. В руке шляпа, лицо определенно знакомое.
        Как я и предполагала, искать ЦРУ не пришлось.
        Они нашли меня сами.
        Глава 27
        Обмениваться с мистером Дуайером любезностями не имеет смысла, да и не хочется. Мы формально здороваемся друг с другом, и он ждет, пока я слегка подрагивающей рукой открываю тяжелую деревянную дверь. Потом проходит за мной. Я ставлю сумки на круглый столик в передней.
        - Думаю, вы представляете себе, как я удивился, узнав, что вы в Вашингтоне, проживаете в квартире нашего уважаемого и добродетельного молодого сенатора, - тянет мистер Дуайер, закрыв дверь.
        В его голосе не слышно и тени удивления, но меня это нисколько не смущает.
        - Что случилось в Лондоне? Вы нашли…
        - Труп, который лежал в вашей квартире? Да, нашли. К счастью для вас, мы избавились от него, прежде чем кто-нибудь успел заподозрить неладное. - Его взгляд заостряется. - Как именно вам удалось убить кубинского агента, прошедшего специальную подготовку?
        - Сама не знаю, - отвечаю я честно. - Наверное, мне просто повезло.
        - К тому же он, вероятно, не воспринимал вас всерьез.
        - И это тоже. Вы получили посылку?
        - Да.
        - Почему связной не явился в парк?
        - Международное положение не позволило.
        - То, что произошло в моей квартире…
        - Вы все сделали правильно.
        - Я убила человека.
        - Это прискорбно, но иногда случается. Насколько я понял из ваших отчетов, вы уверены, что он обманывал нас, работая на кубинцев, и что именно он сдал Клаудию.
        - Я действительно так думала, однако не собрала никаких доказательств…
        Мистер Дуайер фыркает.
        - Доказательств? Мисс Перес, чем, по-вашему, мы занимаемся? В мире, в котором мы действуем, не дают ни признательных показаний, ни каких-либо гарантий. Мы делаем выводы, доверяя своему чутью, и стараемся извлекать максимум пользы из имеющейся информации. Вы сделали то, чего от вас ожидали. То, что было нужно. Материалы, которые вам передал советский полковник, в ближайшее время очень пригодятся. Я здесь не затем, чтобы обсуждать убийство Рамона Мартинеса. Тут обсуждать нечего.
        - Тогда зачем вы пришли?
        - Воззвать к вашим патриотическим чувствам.
        - Это связано с ядерным оружием?
        - Отчасти. Не будь ядерного оружия, было бы что-нибудь другое. Кастро стал опасен. Если в округе завелась бешеная собака, ее надо пристрелить, пока кого-нибудь не укусила. Фиделя пора прикончить. В Лондоне вы показали, что способны на большее, чем я ожидал. Мы готовы отправить вас на Кубу.
        - Я думала, президент - сторонник дипломатических методов.
        - В нашем ведомстве не все разделяют его взгляды. Сейчас нам представилась возможность раз и навсегда решить эту проблему. Кастро хочет экспортировать свою модель революции в другие страны Латинской Америки и мира. По очевидным причинам мы не можем этого допустить. Как не можем позволить Советскому Союзу, пользуясь близостью Кубы к Соединенным Штатам, угрожать нам и всему полушарию. Советы стремятся к мировому господству - потому и затеяли этот конфликт.
        - А при чем здесь я?
        - Мы хотим, чтобы вы поехали на Кубу. По нашим данным, большинство населения острова не поддерживает Кастро. Если мы его убьем, все будет кончено. Ваша семья сможет вернуться на родину.
        - Если я поеду сейчас, разве это не будет выглядеть как политическое убийство? Я думала, ваша организация не хочет выдавать своей причастности к смерти Фиделя.
        - Ситуация с ядерным оружием все изменила. Кастро показал, что очень решительно настроен разместить у себя эти ракеты. Мы обязаны ему помешать.
        - Как скоро я должна начать действовать?
        - Смотря как пойдут переговоры. Мы дадим президенту еще несколько дней на попытку мирного решения проблемы; если у него ничего не получится, мы отправим вас на Кубу, как бы это ни выглядело со стороны. Если же он добьется успеха, вы все равно будете нам нужны. Мы все понимаем: затишье может быть только временным, следующий кризис не заставит себя долго ждать. Вы хотели отомстить Кастро? Вот ваш шанс.
        - Что именно я должна сделать? Меня для этого как-то подготовят? Как я подберусь к Фиделю, когда приеду на Кубу?
        - Один из наших информаторов обеспечит вам доступ. В кубинском правительстве есть наши люди: они не поддерживают своего команданте и не верны ему. Они на нашей стороне. Их личные дела тщательно изучены. Ошибок вроде той, которую мы допустили с Рамоном, больше не будет. На Кубу мы переправим вас тайно, рыболовецким судном. По прибытии вас встретят и помогут вам попасть в апартаменты Фиделя. Все, что от вас потребуется, - бросить пилюлю ему в бокал.
        - Как я выберусь? Меня, надо полагать, схватят, если я останусь при мертвом теле Фиделя.
        - Для любого агента мы разрабатываем план эвакуации.
        - А если план не сработает?
        - Тогда вы можете погибнуть. Либо от рук охраны, либо от руки самого Фиделя.
        - В таком случае что будет дальше? На мое место заступит другой агент, ожидающий своей очереди?
        - Разумеется, вы не единственный наш вариант.
        - До меня кого-то уже отправляли?
        - Да.
        - Женщин?
        - Одну женщину.
        - И что Фидель с ней сделал, когда узнал о ее намерениях?
        - Отпустил. - Лицо Дуайера мрачнеет. - Мы тогда промахнулись. Несмотря на все свои слова, наш агент оказалась слишком мягкосердечной. Во второй раз мы так не ошибемся.
        - Потому что я, на ваш взгляд, жестокосердна?
        - Потому что вы, на мой взгляд, из тех людей, которые не забывают причиненного им зла, а невзгоды, пережитые вашей семьей по вине Фиделя, действительно ужасны. Разве можно забыть убитого брата-близнеца?
        - Я вам когда-нибудь говорила, как я не люблю, когда мною пытаются манипулировать?
        Дуайер улыбается.
        - Насколько я понимаю, вы говорите мне это сейчас.
        - Вот именно.
        - Вернемся к тому, почему мы вас выбрали: лондонский инцидент показал, что излишняя щепетильность не помешает вам отнять человеческую жизнь.
        Я морщусь. Дуайер продолжает:
        - Видите ли, что бы вы там ни думали, вы мне нравитесь. В Лондоне вы хорошо себя проявили. Почему бы нам не перевести наше сотрудничество на более стабильную основу, чтобы продолжать работать, если… когда Фидель будет устранен. Вы могли бы стать моим постоянным агентом. Вы владеете несколькими языками, имеете связи, позволяющие вам вращаться в нужных кругах и получать интересные сведения. Совсем не обязательно вам оставаться на Кубе, мы можем отправить вас в Европу. У вашей матери там кузина, которая замужем за послом, ведь так? А если в случае успеха с Фиделем вы все-таки захотите остаться на родине, то и там нам не помешают глаза и уши: пока новая власть не установится и люди к ней не привыкнут, в стране будет очень неспокойно.
        - Вы знаете меня не так хорошо, как вам кажется, если ждете, что я стану шпионить за соотечественниками, помогая американцам.
        Дуайер смеется.
        - Американцам? Оглянитесь, мисс Перес. Вы живете с американским сенатором. Кто принял вас и вашу семью, когда вам угрожала опасность? Какую страну вы сейчас называете домом? Неужели вы действительно думаете, что ваш отец оставит свою растущую сахарную империю? А как насчет вашей сестры Изабеллы, вышедшей замуж за американца? А Элиза с ребенком? Хуан Феррера никогда в жизни не был на Кубе. Полагаете, он захочет перевезти туда семью в случае крушения режима Фиделя? Сколько у вас друзей, которые, бежав с Кубы, заново устроили свою жизнь за границей? Неужели вы всерьез надеетесь, что все станет по-старому? Что люди без борьбы примут прежний порядок вещей?
        - С прежним порядком я сама не была согласна.
        - Может быть. А может быть, вам нравилось так думать, хоть вы и пользовались богатством и связями вашего отца. Так или иначе, идеализму в современном мире места нет. В борьбе с Советским Союзом решается не только судьба Кубы. Проблема гораздо шире. Советы - очень грозный враг. Полагаете, они просто так откажутся от попыток построить на вашей родине коммунизм? Одним локальным ударом мы их не победим, потребуется много, много лет. Ваш взгляд направлен на Кубу, а я через нее смотрю на весь мир. Здесь у вас будет возможность добиться большего. Куба - всего лишь остров; работая на меня, вы сможете выйти на другой уровень.
        - Вы слишком далеко загадываете. Я еще не убила Фиделя и не гарантирую, что смогу это сделать.
        - Убьете вы его или нет, борьба будет продолжаться. Только дурак не смотрит вперед. Вы сомневаетесь, потому что сфокусировались на Кубе, или по другой причине?
        - Не совсем понимаю, о чем вы.
        - Проблема в ваших отношениях с Престоном?
        - Какая здесь может быть проблема? И как вы меня нашли?
        Дуайер улыбается.
        - О вашей связи мы знаем довольно давно. Что до сих пор мы молчали - свидетельство нашей уверенности в том, что вы выполните эту миссию. Если же не выполните…
        Угроза повисает в воздухе - невысказанная, но оттого не менее ясная.
        - Сначала вы помахали у меня перед носом морковкой, то есть пообещали более стабильную работу, а теперь взяли палку?
        - Смотрите на это, как хотите, но у сенатора Престона весьма внушительные политические амбиции. Прежняя невеста помогла бы ему их реализовать. У ее семьи такие связи, а сама она так очаровательна… Почему же их помолвка была внезапно расторгнута?
        Я снова морщусь.
        - Общественность, - говорит Дуайер, - хочет видеть на высоких постах людей с безупречным моральным обликом. Семейных. У вашего сенатора Престона подходящая внешность и родословная, он одержал убедительную победу на предыдущих выборах. Будет обидно, если на его репутации, которая так тщательно выстраивалась, появится пятно. Тогда ему придется расстаться с мечтой о Белом доме.
        - Напрасно вы мне угрожаете. Я могу пойти к газетчикам и рассказать о ваших планах.
        - Можете, но тогда я буду вынужден дополнить ваш рассказ такими деталями, обнародование которых будет крайне невыгодно сенатору Престону. Если общественности станет известно о лондонских событиях или о вашей связи с хайалийской группой, это тоже, мягко говоря, не пойдет ему на пользу. Он так долго себя полировал, а от скандалов блестящие репутации имеют свойство тускнеть.
        Я смеюсь, хотя живот подвело и хочется заплакать.
        - О каком скандале вы говорите? Можно подумать, больше половины жителей Вашингтона не спят с теми, на ком не женаты! Он сейчас свободный человек.
        - Вашингтон есть Вашингтон. Да, раньше о вашей связи только шептались на вечеринках, и да, сейчас он не обременен обязательствами. Но вы не представляете себе, каковы бывают последствия, когда подобные секреты перестают быть секретами для широкой общественности. Кроме того, сенатор Престон ведь не с популярной голливудской актрисой развлекается. Такие грешки людям понятны, хотя и осуждаются с церковных кафедр по воскресеньям. А вот связь с убийцей… Сенатор вовлечен в шпионаж, у него роман с женщиной, в чьей квартире валяются трупы! Кто знает, может, вас подослало правительство Фиделя? Не зря же вы посещали коммунистические собрания в Майами. Вероятно, вы и сенатора Престона уже перетянули на свою сторону. Люди верят в то, что им говорят, мисс Перес. Им не хочется углубляться в политику. Им хочется только, чтобы им сказали: «Вы исполните свой гражданский долг, если проголосуете за этого человека. Он хороший, богобоязненный». Избиратели прислушиваются к тем, кто может говорить громко. А я могу.
        - И вы без колебаний используете эту свою способность, если я не поеду на Кубу.
        - Именно.
        - Похоже, вы свою работу знаете.
        Мистер Дуайер улыбается.
        - Да.
        А с моей стороны было очень глупо позволять чувствам преграждать путь делу.
        - Николас Престон - хороший человек.
        - Хороший. Надеюсь, таким и останется. Однако в конечном счете это ничего не решает. Важно, полезен ли он, совпадают ли его интересы с нашими…
        - И можете ли вы его контролировать.
        - Контролировать, мисс Перес, можно кого угодно. Достаточно лишь найти у человека слабое место. Слабое место сенатора Престона - вы, ваше - он, Фиделя Кастро - любовь к женщинам и эго, затмевающее разум.
        - А ваше?
        - Моя слабость в том, что мне слишком нравится эта игра.
        - Как вам это удается? Вы поломали множество жизней, вы по собственной прихоти вмешиваетесь в судьбы целых государств - и никогда не испытываете угрызений совести?
        - Мои прихоти здесь ни при чем. Я дал клятву верно служить родине. Ее интересы - вот то, что меня беспокоит. Днем и ночью. А Куба - всего лишь звено в бесконечной цепи угроз. Вы смотрите на нас как на злодеев? По отношению к вам, кубинцам, мы, возможно, и правда играем эту роль. Но спросите себя вот о чем. Насколько далеко вы готовы зайти, защищая свою страну, свою семью, тех, кого вы любите? Разве мы делаем не то же самое? Думаете, я занимаюсь всем этим просто из склонности к жестоким интригам? А мои коллеги, которые сейчас находятся среди врагов, выведывают их секреты, добывают информацию, которая может спасти американские жизни? Наши агенты рискуют собственной безопасностью, семьями - всем, потому что верят в свое дело. Сейчас речь не о политике и не об идеологии, а о долге перед своей страной, о патриотизме, превосходящем все. О готовности рискнуть и даже пожертвовать собой. Мы находимся в состоянии войны: Советский Союз стремится разрушить наш образ жизни, ослабить наше положение на мировой арене, повсюду распространить коммунизм. Мой долг - победить врага. Моя обязанность - обеспечить защиту
и поддержку мужчинам и женщинам, которые воюют за нас. Сейчас такая возможность выпала и вам, мисс Перес. Чего вы желаете своей стране, своей семье, своему народу? Сенатору Престону? На какие жертвы вы пойдете ради Кубы?
        Спич удался на славу, и Дуайер это знает. В итоге меня убеждают не его слова. Совсем не они. А то, что я уже слишком много отдала этому делу, чтобы не поддаться желанию довести начатое до конца.
        Это мое решение, и я приняла его давно.
        - Значит, мы договорились.
        Глава 28
        Что меня всегда удивляло в политике, так это ее полная непредсказуемость. События ползут нестерпимо медленно - настолько медленно, что тебе кажется, будто совсем ничего не происходит. Изменения продвигаются со скоростью улитки. И вдруг все трансформируется - быстро и неожиданно. Мир словно бы убегает у тебя из-под ног, а ты догоняешь его, пытаясь понять, как ситуация могла так сильно измениться за такой короткий срок.
        Еще недавно президент предупредил нас об угрозе ядерной войны, и мы стали ждать. Ждать очень многого. А теперь, через каких-то пять дней после выступления Кеннеди, нам сообщают, что над Кубой был сбит американский самолет-разведчик. Пилот, майор Рудольф Андерсон, убит. Похоже, война неизбежна.
        - Они готовятся напасть на Кубу, - объявляет Ник поздно вечером, за ужином.
        - Думаешь, на этот раз нападение удастся?
        - Не знаю. Одни советники шепчут президенту одно, другие - другое. Кеннеди предпочитает мирные пути, дипломатию. В то же время его окружает страх. А перед лицом советской угрозы мы не можем себе позволить быть слабыми.
        Это удобный момент, чтобы сообщить Нику о визите мистера Дуайера. Со вчерашнего дня я молчала. Боялась разрушить тот хрупкий мир, который между нами установился.
        - Они хотят отправить меня на Кубу.
        Ник осторожно ставит бокал на стол.
        - Они?
        - ЦРУ.
        - Значит, Дуайер не дремлет. А я и не заметил, как ты возобновила связь с ним. Что он сказал насчет Лондона?
        - Там обо всем позаботились. Мне нечего опасаться. Дело улажено.
        - Хорошо.
        Со дня возвращения в Америку мы почти не говорили об убийстве Рамона, но облегчение, которое прозвучало сейчас в голосе Ника, свидетельствует о том, что он беспокоился не меньше моего.
        - Вчера приходил Дуайер, - говорю я.
        - Он заявился сюда?
        - Сидел на ступеньках, когда я вернулась с рынка.
        - Этот человек совсем стыд потерял, - говорит Ник и, помолчав, прибавляет: - Значит, они про нас знают.
        - Думаю, про нас знают уже все. Мы не были особенно осторожны. Это тебя смущает?
        - Это меня не смущает, это осложняет дело.
        - Я думала, сложнее уж некуда.
        - Есть куда, - отвечает Ник, очень аккуратно и сосредоточенно распиливая ножом мясо, которое я передержала в духовке. - Чего он хотел?
        - Они хотят отправить меня на Кубу, - повторяю я.
        - Они - конечно, а чего хочешь ты?
        Я молчу.
        - Ты не сказала ему «нет», верно?
        - Не сказала.
        - Неужели ты не понимаешь, какая это ошибка?
        - Ошибка - это то, как долго Фидель остается у власти.
        - Повторяешь слова ЦРУ? Неужели после Лондона у тебя не пропало желание собой рисковать? Ты вроде бы уже увидела, к чему приводит работа на них. Насколько высоки ставки. В тот раз тебе повезло, но ты могла и погибнуть. Неужели ты действительно думаешь, что уедешь на Кубу и сможешь вернуться? Сможешь убить Фиделя Кастро?
        - Я должна попробовать. В ЦРУ считают, что шанс у меня есть. А ты чего ожидал? Я никогда не скрывала от тебя своих убеждений.
        - А как насчет моих убеждений? Может быть, ты, кроме Кубы, ничего не видишь, но вообще-то на мою страну сейчас направлены советские ракеты. Наши разведывательные самолеты сбивают. Ситуация и так достаточно опасная, и урегулировать ее можно только на холодную голову. Своим вмешательством ЦРУ или Дуайер перечеркнет дипломатическое решение, над которым мы работаем. Этим людям и так слишком долго позволяли ни с кем не считаться. Они стали слишком заноситься, почувствовали себя всесильными. Считают, будто вся эта история - шоу, которым дирижируют они.
        - Если президент хотел действовать сам, то, пожалуй, стоило действовать, а не создавать вакуум, который ЦРУ хоть как-то пытается заполнить. Ты сам говоришь, что правительство планирует нападение на Кубу. Едва ли это можно назвать дипломатическим решением. Чем хуже тот выход, который предлагает Дуайер?
        - Тем, что ты безрассудно рискуешь собственной жизнью. Ты не шпионка и не киллер.
        - Ты уверен? ЦРУ после лондонских событий считает иначе. Ты сам убивал людей на войне. Чем убийство Фиделя будет отличаться от того, что делал ты?
        - Сейчас не война, Беатрис. Пока еще нет.
        - Разве? Это потому что мы сражаемся при помощи другого оружия? Потому что у нас нет танков и самолетов?
        - Ты не можешь говорить все это серьезно. Ты не настолько глупа.
        - Я не глупа. Ты давно знал, к какой цели я стремлюсь.
        - Я надеялся, ты поймешь, что твоя жизнь стоит большего. После случившегося в Лондоне, после того как ты убила человека, я думал, ты придешь в чувства.
        - А я думала, раз ты сам так страстно предан своему делу, то сможешь понять и меня.
        - Я тебя понимаю, но от этого мне спокойнее не становится. Почему ты никому не позволяешь тебя оберегать?!
        - Потому что я не ребенок и не инвалид. Я не хочу, чтобы меня оберегали.
        - А чего хочешь?
        - Тебя, дурак. Только тебя.
        Я протягиваю к нему руки, дотрагиваюсь до его теплой шеи, до шелковистых волос. Ник крепко обнимает меня и целует.
        - Когда ты отправишься? - спрашивает он, понимая, что я уже давно все решила.
        - Когда пошлют.
        - Значит, мне остается молиться о мире.

* * *
        Не знаю, что сыграло решающую роль - молитвы Ника, холодная голова Кеннеди, усилия дипломатов или деятельность агентов мистера Дуайера, - но войны, похоже, удалось избежать.
        - Ты можешь в это поверить? - говорит Элиза по телефону на следующий день после завершения кризиса.
        Советский Союз вывозит с Кубы ядерное оружие, о нападении больше речь не идет. От мистера Дуайера пока ничего не слышно. Если президент Кеннеди намерен поддерживать хотя бы видимость мира, то ЦРУ, пожалуй, придется отложить свои планы в долгий ящик. Мистер Дуайер, надо полагать, недоволен. Я в каком-то смысле тоже.
        Ядерной войны я, конечно, не хотела, однако надеялась, что этот кризис станет последней каплей и Соединенные Штаты наконец решат избавиться от Кастро. А тут новое разочарование. Ничего не меняется. Фидель жив и будет продолжать в прежнем духе.
        - Я думала, мы все умрем, - признается Элиза.
        - Иногда мне тоже так казалось.
        - Какие у тебя теперь планы? Останешься в Вашингтоне или вернешься в Лондон?
        - Мы это еще не обсуждали. Я пока не решила.
        - А чего бы тебе хотелось?
        - Не знаю. В Лондоне мне нравилось, но там я не чувствовала себя как дома. Честно говоря, я уже и не знаю, где могу так себя чувствовать.
        Поскольку Рамон мертв, мне, по идее, незачем возвращаться. Да, училась я с удовольствием, однако есть другие университеты и другие города. Жизнь под прикрытием имеет неприятное свойство: она не настоящая. Ты как будто носишь на себе вторую кожу и уже почти считаешь ее своей, но вот твоя миссия окончена, и тебе снова приходится перевоплощаться.
        - Забавно, как может меняться наше ощущение дома, - задумчиво произносит Элиза. - Сначала домом была Гавана. Она и сейчас им остается, но Хуан, Мигель, та жизнь, которую я построила здесь, - теперь все это тоже мое.
        - Я рада, что ты счастлива, Элиза. Что нашла то, чего искала.
        - Иногда это зависит от нашего выбора, Беатрис. Конечно, не все предсказуемо, тем не менее над своей судьбой можно работать, искать свое счастье.
        - Я устала разговаривать загадками, Элиза. У меня их сейчас слишком много.
        Она смеется.
        - Терпение никогда не было твоей сильной стороной.
        - По-твоему, я должна выйти замуж и рожать детей?
        - Нет.
        - Значит, вернуться в Лондон?
        - Я не знаю, как тебе следует поступить. Я просто хочу, чтобы ты была счастлива. После того как Алехандро погиб и мы уехали с Кубы, тебя словно заклинило. А надо двигаться вперед.
        - Может, в этом и есть проблема? Может, я не хочу двигаться вперед. Или не могу. Наши с Ником отношения… Я не вписываюсь в его жизнь. И при этом боюсь причинить ему боль. Он хороший человек, который заботится о благе своей страны - эти его желания и мечты тоже важны. Я не хочу помешать ему однажды стать президентом.
        - Тогда отпусти его.
        - Этого я хочу ничуть не больше.
        - Понимаю. Насколько проще было в детстве, правда? Мы могли поступать, как нам вздумается, мало заботясь о последствиях. Я тоже скучаю по тогдашней свободе. Увы, мы уже не дети. Теперь часто приходится выбирать. Знаю, тебе никогда не нравилось быть припертой к стенке, однако принять какое-то решение ты все-таки должна. Иначе это будет нечестно в том числе и по отношению к нему.
        - Понимаю.
        - Кстати, ты всегда можешь вернуться домой. Что бы ты там ни думала, на самом деле ты не одна. Как бы родители с тобой ни обошлись, это не обязывает меня вести себя так же. Я всегда тебе рада. И Мария по тебе очень скучает. И Изабелла.
        - Насчет Изабеллы что-то слабо верится.
        - Она такая же упрямая, как и ты, только в другом. Но ей действительно тебя не хватает. Не можете же вы вечно друг на друга сердиться.
        - Поживем - увидим.
        - Приезжай домой. Повидайся с племянником. Он тоже по тебе соскучился. А уж как соскучилась я! Потом ты должна поглядеть на Марию: она стала совсем большая, того и гляди начнет разбивать сердца. Скоро новый сезон. Твой сенатор Престон наверняка вернется в Палм-Бич. Вы сможете видеться.
        - А родители?
        - Потерпят. Придется. Ты же одна из нас.
        - Наша мать винит меня в смерти Алехандро. В том, что он связался с повстанцами. Думаю, через такое обвинение мы переступить не сможем.
        - Ты Алехандро не убивала. С повстанцами он связался по собственной воле. А ты, наоборот, старалась его оберегать. Мама совершенно неправа.
        - Не о том речь, права она или нет. Все равно, глядя на меня, она всегда будет видеть погибшего Алехандро. В ее глазах я виновница того, что произошло.
        - Поверь, никто, кроме нее, не имеет к тебе подобных претензий.
        - Отец злится из-за скандала с Ником.
        - В последнее время папа очень изменился, - соглашается Элиза. - Бизнес и на Кубе много значил для него, а сейчас вообще превратился в навязчивую идею. Мне кажется, он боится будущего и пытается наращивать ресурсы, чтобы обезопасить себя от следующего кризиса.
        - Неужели вся наша жизнь будет состоять из трагедий и их ожидания?
        - Надеюсь, что нет. Мигелю я желаю лучшего будущего. И себе тоже.
        Мне вспоминаются слова мистера Дуайера.
        - Ты решила остаться в Майами навсегда?
        - Не знаю. Я бы хотела вернуться на Кубу, прогуляться по Малекону, увидеть наш старый дом, встретиться с Аной и Магдой. С другой стороны, жизнь изменилась. Страна, по которой я скучаю, для Хуана чужая. Он там даже никогда не был. А Мигель… Я боюсь за своего ребенка. Боюсь возвращаться после всего случившегося. Да и тяжелых воспоминаний слишком много.
        Мы никогда об этом не говорили, но вскоре после прихода Фиделя к власти в Элизе что-то переломилось. Революция повлияла на нее не так, как на всех нас. Мы оплакивали брата, а она выплакалась до его смерти: в те предреволюционные недели, проходя ночью мимо ее комнаты, я часто слышала тихие всхлипывания.
        - Приезжай. Для этого не нужно принимать никаких важных решений. Ты просто едешь повидаться с родными. Я приготовлю гостевую комнату.
        - Сомневаюсь, что мое возвращение в Южную Флориду положит конец сплетням.
        - Каким сплетням? Изабелла замужем. Имела глупость выйти за человека, который ценит ее меньше, чем собственную репутацию. Как бы то ни было, дело сделано. Мария подросла, ей пора учиться выживать в обществе самостоятельно. Мне, честное слово, совершенно все равно, кто что говорит. А родители пускай смущаются, это их проблема. Приезжай.
        Глава 29
        Когда политический кризис миновал, проблемы прежней жизни снова обратили на себя наше внимание. Ребенком я верила: если чего-то очень хочешь, если прикладываешь усилия и проталкиваешься сквозь препятствия, то добьешься желаемого. Но теперь я знаю, что не все так просто. Некоторые вещи остаются недоступными, как бы мы к ним ни стремились. Исход некоторых сражений зависит не от нас, а от высших сил.
        Нравится нам это или нет, мы играем определенные роли, и это накладывает на нас определенный отпечаток. Как бы нам с Ником ни хотелось жить в полном согласии, напряженность между нами дает о себе знать.
        Однажды в ноябре, через две недели после завершения кризиса, Ник, лежа со мной в постели, спрашивает:
        - Дуайер на связь не выходил?
        - Нет.
        Каждый день, возвращаясь домой с покупками, я думаю о том, не сидит ли на ступеньках крыльца мой знакомый из ЦРУ. Но до сих пор он не торопился с повторным визитом.
        - Ты как будто разочарована.
        - Я не разочарована, просто… - Помолчав, я договариваю: - Хорошо было бы наконец чем-то заняться. Не быть такой беспомощной.
        - Значит, вот как ты себя чувствуешь? Беспомощной?
        - А как еще мне себя чувствовать? В тюрьмах Фиделя по-прежнему страдают люди. - Имени Эдуардо я не называю, но Ник и без этого понимает, о ком я тревожусь в первую очередь. - Столько моих соотечественников по-прежнему терпят режим Кастро.
        - Я это знаю и понимаю твое беспокойство, но имей терпение. Серьезные перемены требуют времени. Мы делаем все возможное.
        - Неужели? Вы боитесь показаться слабыми перед Советским Союзом, а перед Кубой не боитесь? Поэтому участники операции в заливе Свиней до сих пор в плену? Что-то Кеннеди не спешит использовать свою силу для их освобождения. По-твоему, мы не терпеливы?! Еще как терпеливы! Фидель у власти уже почти четыре года. Так что не говори мне о терпении!
        - В мире есть и другие проблемы, Беатрис. Приходится вести другие битвы. Куба - не единственная страна на Земле.
        - Но хоть кто-то готов хоть что-то делать и там тоже.
        - Кто? ЦРУ? ЦРУ не ответ на все беды. Об операции в заливе Свиней Советы знали за неделю, и ЦРУ знало, что они знают. Но президенту никто ничего не сообщил, хотя предугадать последствия было нетрудно. Для твоего мистера Дуайера и ему подобных главное - осуществить свои планы любой ценой. Если тебе непременно нужно на кого-то злиться, злись на них.
        - Что Кеннеди делает для освобождения пленных?
        - Ему нужно время, Беатрис.
        - Фидель хотел тракторы в обмен на людей. Трудно было ему их дать?
        - Хотел. А теперь хочет шестьдесят два миллиона долларов. Завтра захочет чего-нибудь еще. Никто не знает, чего ему на самом деле нужно. По-моему, его главная задача - осложнять нам жизнь.
        - Так делайте больше, чтобы помешать ему.
        - Я пытаюсь. Мы все пытаемся. Бобби Кеннеди[5 - Роберт Фрэнсис (Бобби) Кеннеди - брат Джона Фицджеральда (Джека) Кеннеди. С 1961 по 1964 г. занимал должность генерального прокурора США.] лично делает все, что может, как и многие другие.
        - А ты?
        - Я же уже сказал… Ты вообще о чем?
        - О том, что кубинский народ для вас второстепенен. Вы рады были отправить кубинцев на Плайя-Хирон, чтобы они, рискуя жизнями, избавили вас от Фиделя. А теперь вы их предали и не горите желанием спасать.
        - Так вот оно - твое мнение обо мне? Ты думаешь, я повернулся к Кубе спиной?
        «Ты думаешь, я повернулся спиной к тебе?» - слышу я недосказанные слова.
        - Они уже полтора года гниют в тюремных камерах, - говорю я. - Они болеют, они страдают.
        - Мы работаем над тем, чтобы их освободить.
        - Работаете? А по-моему, Кеннеди гораздо интереснее другие проблемы. Насколько мне известно, семьи пленных - и те делают больше, чем американское правительство, которое все это инициировало.
        - Джек не может думать только о Кубе. Ты себе не представляешь, сколько всего на него навалилось. А этот план, кстати, был пущен в ход до того, как он стал президентом. Операция в заливе Свиней - детище ЦРУ. В частности, твоего мистера Дуайера.
        - Он не мой.
        - Разве? Ты часть моей жизни, Беатрис. Неужели ты думаешь, что я могу о тебе не беспокоиться?
        - Не веди себя со мной, как с очередной проблемой, которую ты должен решить. С глупой женщиной, за которой нужно присматривать.
        - Я никогда ничего подобного не говорил.
        - Но я чувствую себя именно так! Как будто мы не можем быть равными друг другу, потому что я женщина, а ты мужчина.
        - Глупости! Это тут вообще ни при чем. Ты сама понимаешь. Просто я беспокоюсь о тебе. Постоянно. Ты думаешь, ты можешь одолеть Фиделя, но он тебе не по зубам.
        - А Эдуардо считал, что по зубам.
        - Вот, значит, в ком дело? В Эдуардо?
        - Он в тюрьме. Он сражался за нашу страну. Он мне как член семьи. Каким бы другом я была, если бы не вспоминала о нем?
        - Я не против вашей дружбы, но не делай вид, что вы только друзья.
        - Его приговорили к тридцати годам тюрьмы. Полагаю, ему сейчас не до романтики.
        - А когда его выпустят? Он опять потянет тебя за собой?
        - Нельзя ревновать к тому, кто сидит в тюрьме!
        - Это не ревность, это тревога. За некоторыми беженцами с Кубы пристально наблюдают по причине их подозрительной активности на территории Соединенных Штатов. Эдуардо был в этих списках. Он связан с контрабандистами, которые ввозили в нашу страну оружие и взрывчатые вещества. Поговаривают, что эта группа планировала устроить в США несколько терактов и перевести стрелки на сторонников Кастро, чтобы таким образом нас пришпорить. Эдуардо был в гуще всего этого и может попытаться втянуть тебя, чего я, разумеется, не хочу.
        Слова Ника не слишком удивляют меня, ведь я помню, как мы с Эдуардо ездили ночью за динамитом.
        - ЦРУ ему доверяет, - возражаю я.
        Ник смеется.
        - ЦРУ не доверяет никому. Они используют Эдуардо, потому что у него есть связи, но при этом, уж будь уверена, следят за ним. И за тобой тоже.
        - К чему ты все это говоришь? По-твоему, если он боролся за нашу страну, ему лучше там и оставаться?
        - Нет, конечно. Просто я предпочел бы, чтобы он держался от нас подальше.
        - Он был лучшим другом моего брата. Он сам мне как брат, мы выросли вместе.
        - Знаю. Ты умеешь быть преданной, и я это ценю, но он твоей преданности не заслуживает. Он постоянно подставляет тебя под удар. Поэтому да, я с тревогой думаю о том, что будет, когда пленных выпустят. Когда он вернется в твою жизнь. - Немного помолчав, Ник продолжает: - Мы никогда об этом не говорили, но давай будем честными. Ты прилетела со мной сюда, потому что тебе пришлось уехать из Лондона, потому что мир был на грани катастрофы и потому что мы оба не могли ясно мыслить. Теперь все это позади. Так как мы будем жить дальше?
        - Не знаю. На днях я говорила с Элизой. Она звала меня домой, говорила, что скучает.
        - Ты бы хотела поехать в Палм-Бич?
        - Только если с тобой.

* * *
        В декабре, к началу сезона, мы возвращаемся в Палм-Бич. Ник отпирает свой огромный особняк, который я всегда воспринимала как наш общий дом. Полтора года он стоял закрытый. Все в нем осталось так, как я запомнила. Это своего рода музей наших отношений. Даже мои старые вещи по-прежнему висят в шкафу и лежат в комоде. Я благодарна Нику за то, что, пока я отсутствовала, он не пытался стереть меня из памяти. Значит, я занимаю важное место в его жизни и в его сердце.
        Теперь, когда кризис позади, городок снова наводнили высокопоставленные лица, Уорт-Эвенью запестрел платьями от Лилли Пулитцер. Советскую агрессию удалось, по крайней мере на какое-то время, сдержать, и общество снова хочет развлечений: ужинов в «Та-бу» и обедов в гольф-клубе «Семинол».
        Ник постоянно мотается в Вашингтон, а я, пока его нет, провожу время с сестрами. Восстановить привычное общение оказалось гораздо проще, чем я ожидала. С замужней Изабеллой мы встретились как ни в чем не бывало, хотя прошло столько времени. О свадьбе, на которую я даже не получила приглашения, мы обе стараемся не вспоминать. Что касается родителей, то с ними мы исполняем танец вежливого игнорирования и избегания друг друга, и получается у нас на удивление хорошо. С Марией я вижусь в гостях у Элизы и Изабеллы. Когда я не с сестрами, то загораю на веранде дома Ника. Все это - новый вариант моей старой жизни. За несколько дней до Рождества Ник возвращается из Вашингтона, и мы проводим большую часть его каникул, сидя в обнимку перед наряженной елкой с горой подарков, которые мы приготовили друг для друга. Семейный уют снова и утешает, и пугает меня.
        - Когда-нибудь мы поедем на Рождество в Коннектикут, - мечтательно говорит Ник, накручивая на палец прядку моих волос.
        - Разве там в это время не холодно? - спрашиваю я, хотя холод - не единственное, что меня смущает.
        Ник смеется.
        - Вот уж не поверю, что ты боишься мороза! Да, там холодно, зато все покрывается снегом. Хотя бы раз в жизни ты должна увидеть белое Рождество.
        Доведется ли нам еще раз встретить этот праздник вместе? Мне страшно загадывать. Дуайер пока молчит, но я чувствую, что это до поры до времени. День моей встречи с Фиделем как будто бы уже обведен карандашом у меня в календаре. Мое будущее решено.
        На само Рождество Ник едет к своей семье, а я беру одну из его машин и отправляюсь в Майами, в Корал-Гейблз, к Элизе. Она устраивает у себя большой праздник - в том числе чтобы отметить завершение переговоров между Кубой и Соединенными Штатами.
        Мы с Ником об этом не говорили, но я еду к сестре еще и потому, что Фидель наконец-то отпустил пленных. Эдуардо возвращается.

* * *
        Я стою у Элизы в гостиной и разглядываю мишуру на елке. Вдруг знакомый голос, которого я давно не слышала, произносит мое имя:
        - Беатрис!
        Эдуардо делает шаг мне навстречу, потом еще один. Он хромает. К тому же осунулся. Но в целом выглядит гораздо лучше, чем я ожидала. Мой отец вернулся из тюрьмы тоже с таким же опустошенным взглядом, хотя пробыл в заключении всего лишь около недели. А Эдуардо восемнадцать месяцев.
        Если не считать потери веса, то он не сильно изменился с нашей последней встречи. По-прежнему красив. По-прежнему Эдуардо.
        Я сглатываю слезы, стоящие комом у меня в горле.
        Тяжесть направленных на нас любопытных взглядов давит. Слыша шепоток, пробегающий по гостиной, я краснею. У меня дурная слава. Будучи любовницей известного политика, по слухам, я еще и состою в связи с одним из участников операции в заливе Свиней. К завтрашнему дню сплетни о нас разлетятся по всему городу.
        Эдуардо ничего не говорит, да и не нужно. Время не ослабило связь между нами. Наша дружба по-прежнему важнее родственных связей.
        Я киваю, по выражению глаз и по наклону головы поняв, о чем он меня спрашивает.
        Мы выходим из гостиной и идем в кабинет Хуана. Эдуардо закрывает за нами дверь.
        Я спешу сесть на диван, пока дрожащие ноги не подкосились. Я знала, что Эдуардо здесь будет. Затем и приехала, чтобы его повидать. Но мне и в голову не приходило, что наша встреча так меня потрясет.
        - Хорошо выглядишь, - говорит он. У меня сжимается сердце. - Красива, как всегда.
        Его слова ранят, и я почему-то чувствую, что он намеренно причиняет мне эту боль.
        - Я думал о тебе. Каждый день, пока сидел в этой чертовой яме. Всем про тебя рассказывал. Беатрис Перес… Сахарная королева… Такая прекрасная, что даже поверить трудно…
        - Как это было? - спрашиваю я, ощущая у себя внутри отголоски его страданий.
        - Думаю, тебе незачем об этом знать. Или ты мало трупов видишь во сне?
        - Как это было? - повторяю я.
        С каждым словом, которое он в меня швыряет, мой голос становится сильнее. Я вбираю в себя его боль, она нарастает во мне. Может быть, за все эти ночи, проведенные в объятиях любимого, я стала слишком самодовольной, потеряла хватку? Неужели Куба и ее будущее отодвинулись для меня на второй план?
        Эдуардо отворачивается от меня и подходит к одному из книжных шкафов, стоящих по обе стороны от внушительного письменного стола Хуана. Мужу моей сестры наш отец наверняка передаст управление своей компанией, чтобы тот, когда придет время, уступил место Мигелю. Сахарную империю Пересов должен был унаследовать Алехандро, но не захотел, а потом его убили. Теперь она достанется моему зятю.
        Для моего отца сахар - страсть, которой я никогда не разделяла. Я всегда понимала, сколько вреда это производство причинило Кубе и ее народу. А отец, очевидно, ставит на первый план другие практические соображения.
        - Там было как в аду, - наконец отвечает Эдуардо, по-прежнему стоя ко мне спиной. - Едва мои ноги ступили на песок того пляжа, я сразу же пожалел о глупом геройстве, которое толкнуло меня на такую глупость. Я мог остаться здесь, пить шампанское и танцевать с милыми девушками, ищущими мужей. - Он резко поворачивается. Его губы кривятся в ухмылке, глаза бегают по мне, осуждая меня за то, что я пила шампанское и танцевала, пока он истекал кровью. - Чертовски бестолковая трата жизни! - бормочет Эдуардо, обращаясь скорее к самому себе, чем ко мне. - Они понимали, - продолжает он. - Американцы. С самого начала они должны были понимать, что нас слишком мало, что мы недостаточно вооружены, что нам не справиться без их участия, что той поддержки, которую мы получили, слишком мало. Они бросили нас. Спрашивается, зачем? Чтобы избавиться от иммигрантов, мутивших воду в Южной Флориде. Чтобы сохранить свою нелепую репутацию в глазах международной общественности. Можно подумать, весь остальной мир не знает, на что они способны и чему на самом деле преданы, насколько выше ценят собственные интересы, чем интересы
других народов. Как это было? - произносит Эдуардо, передразнивая меня. - Сама знаешь как. Тебе известно, что Фидель делает с заключенными.
        Мне действительно известно. Эдуардо продолжает:
        - Нам, пожалуй, пошло на пользу то, что за нас торговались. Мы по крайней мере чего-то стоили. Сначала он хотел тракторы, потом деньги. Много денег. Я, конечно, должен быть благодарен: за меня заплатили, не дали мне умереть там. Кеннеди и его всесильные друзья-политики спасли мою жизнь.
        Вот оно! Надвигается, как шторм. Я узнаю эту злость, узнаю эту опасную безудержную ярость, которая пробивает себе путь наружу. Она так свойственна Эдуардо.
        И мне.
        - До чего ценных союзников мы приобрели в лице американцев! Они говорили нам: «Высадитесь на пляже - маршируйте прямиком в Гавану. Люди будут выходить из домов и присоединяться к вам. Вы станете для них освободителями, как в свое время Фидель и его сторонники». - Эдуардо фыркает. - Можно было сообразить, что это звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой. «Все небо будет в самолетах! Подкрепление мы вам дадим такое, какое вам и не понадобится!» Очередное пустое обещание… Нам следовало догадаться. А мы, дураки, поверили. Понадеялись на лучшее.
        Неужели Эдуардо смотрит на меня как на одну из них? Я стала для него американкой, потому что люблю американца? Он считает, будто я предала свой народ?
        - Когда Фидель и его лакеи нас схватили, нам связали руки и погнали, как скотину на убой.
        Значит, новая власть не удовольствовалась тем, что отняла у нас нашу страну, а решила забрать еще и гордость. Сломить наш дух.
        - Каждому пленному назначили цену, как будто мы движимое имущество. Тех, у кого нет связей, оценили в двадцать пять тысяч долларов. Я, наверное, был очень дорогой.
        - Эдуардо, - говорю я, и мое сердце разрывается от горечи.
        - Он знал?
        Этот вопрос и это осуждение во взгляде заставляют меня съежиться.
        - Не знаю.
        Лжешь!
        - Потому что не хочешь знать. И это, пожалуй, уже само по себе все объясняет.
        - Мы расстались. После вашей высадки я с ним порвала. Твоя злоба мне понятна. Думаешь, я не злилась, представляя себе, в каких условиях вы там застряли? Я хотела поехать с тобой. Хотела сражаться. Это и моя борьба!
        - Тогда сыграй свою роль. Сейчас не время стоять в стороне. Нельзя говорить о преданности Кубе, лежа в постели с одним из тех, кто заварил эту кашу. Выбирай, кому ты предана: ему или своему народу. Кубе. Если ты от него ушла, то почему у тебя на руке его браслет? Ты ушла, но вернулась, так?
        - Что, по-твоему, я должна сделать?
        - Не знаю, Беатрис. Ты всегда жаловалась, если мы не брали тебя с собой. Рвалась участвовать в борьбе с нами на равных, хоть ты и женщина. Ну так вот он - твой шанс. Ты спишь с одним из самых влиятельных сенаторов, с человеком, к которому прислушивается сам президент. Используй это.
        - Опять ты предлагаешь мне заниматься проституцией ради нескольких голосов в сенате, ради новой политики в отношении Кубы?
        - Люди, преданные делу, идут и не на такое, - резко отвечает Эдуардо, и его взгляд темнеет.
        - Эти полтора года тебя изменили.
        - Ты удивляешься?
        Ко мне опять подкатывает чувство вины. Я занималась с Ником любовью, пока Эдуардо воевал, пока сидел в тюрьме. Наверное, теперь я его должница.
        - Чего ты хочешь от сенатора Престона?
        - Того же, чего и от них всех: чтобы положили этому конец.
        Однажды я сама пыталась убедить Ника в необходимости направить американские силы против Кастро. Теперь, слыша такое требование от Эдуардо, я понимаю: мы по-прежнему полагаемся на американцев, а это, как выяснилось, ни к чему хорошему не приводит.
        - Не лучше ли нам управиться самим? - спрашиваю я.
        - Это вряд ли возможно. Наш провал только помог Фиделю, дал ему больше власти. Он и раньше был ужасным врагом, а теперь стал еще сильнее. Его поддерживают Советы. Куда нам тягаться с ним без столь же мощной поддержки?
        - Я продолжаю сотрудничать с Дуайером.
        - Этого уже недостаточно. Шпионаж для нас - пройденный этап. Как и покушения на Фиделя. Если он умрет, его место займет кто-нибудь другой: брат или Че.
        - Но Алехандро убил Фидель. Или ты забыл?
        - Ты дура, если считаешь, что дело только в твоем брате, в твоих личных обидах. Ими все не исчерпывается, Беатрис.
        - Мне это известно. Только не строй из себя альтруиста, который думает исключительно о спасении Кубы и ни с кем не хочет поквитаться. Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы в такое поверить. Ты хочешь увидеть, как они будут страдать за то, что причинили тебе.
        - Поздравляю! Ты меня раскусила! - язвит Эдуардо.
        - Раньше мы дружили. Я о тебе беспокоилась. А теперь мы больше не друзья?
        Он смеется.
        - Друзья? По-моему, все несколько сложнее. Я любил тебя.
        - Но я не…
        - Не отвечала мне взаимностью?
        - Я не понимала, - бормочу я, спотыкаясь, - что у тебя ко мне такие чувства. Что для тебя наши отношения настолько серьезны. Я думала…
        - Я полюбил тебя еще в детстве.
        Мои глаза смотрят на него изумленно.
        - Ты ничего не говорил! У тебя всегда было полно женщин.
        - Я думал, мы никуда не можем деться друг от друга. Я пока повеселюсь, а потом мы поженимся, когда оба созреем. Начнем вместе новую жизнь. Но появился твой сенатор. Признаюсь: я недооценивал опасность. Не предполагал, что ты влюбишься в такого мужчину. А ты влюбилась и однажды причинишь ему боль. Это обязательно произойдет, ведь какой бы сильной тебе ни казалась твоя любовь, вы друг другу не подходите. Вы хотите разного и никогда не сможете быть счастливы. Он амбициозный политик, и рано или поздно ему понадобится «правильная» жена.
        - Я знаю.
        Бессмысленно спорить. Бессмысленно отрицать правду.
        Внезапно лицо Эдуардо меняется. Он становится почти таким, каким я его запомнила.
        - Ты могла бы… Ты когда-нибудь…
        - Не знаю, - честно отвечаю я на вопрос, который прочла в его голосе и взгляде.
        - А теперь?
        Я молчу, и этого, наверное, достаточно. Он грустно улыбается.
        - Если бы все было иначе, если бы мы жили в Гаване, если бы Фидель не пришел к власти… Слишком много «если».
        Все в жизни в конечном счете подчиняется времени.
        - Наверное, так мне и надо, - продолжает Эдуардо. - Однажды женщина должна была разбить мне сердце. Лучше тебя с этим никто бы не справился.
        - Мне очень жаль.
        Он качает головой.
        - Не о чем жалеть. Я уйду. - Несколько секунд он молчит. В его глазах мелькает сожаление. - Будь осторожна, Беатрис. Ситуация если когда-нибудь и улучшится, то сначала наверняка ухудшится.
        Предостерегающие слова звучат как прощание.
        - Что ты теперь намерен делать?
        - Продолжать бороться, разумеется.
        Эдуардо сокращает расстояние между нами, и его губы на мгновение касаются моего лба, после чего он сразу же меня отпускает.
        - Ты придешь?
        - Куда? - спрашиваю я.
        - На церемонию в честь нашего возвращения, которую Кеннеди устраивает здесь, в Майами, на стадионе «Апельсиновая чаша»?
        Я качаю головой. Он улыбается, опять становясь похожим на прежнего Эдуардо.
        - Понимаю. Будь моя воля, я бы тоже не участвовал в этом фарсе. До свидания, Беатрис.
        - До свидания, - повторяю я, как эхо, и провожаю его взглядом.
        Он оставляет меня одну в кабинете Хуана. По моему лицу катятся слезы, вызванные чувством, которому я не могу подобрать названия.
        Глава 30
        После освобождения из плена Эдуардо почти не показывается в свете, и это меня не удивляет. Его имя по-прежнему у всех на устах, вся женская половина Палм-Бич стосковалась по нему, участие в событиях на Плайя-Хирон добавило его образу таинственности. Людям, которые плохо информированы, наша беда представляется чем-то романтическим. В их глазах Эдуардо превращается в эффектную фигуру.
        Я поступаю в университет в Майами. К счастью, мне засчитывают те курсы, которые я прослушала в Лондоне. Обучение я могу оплачивать сама, на деньги от ЦРУ. Мне приятно снова оказаться на студенческой скамье, хотя и немного странно обсуждать в академической обстановке то, что играет такую важную роль в моей личной жизни.
        Выставлять себя на всеобщее обозрение мне не нравится, поэтому на вечеринки я не хожу. Когда Ник не в Вашингтоне, провожу дни и ночи с ним, а в его отсутствие общаюсь с сестрами. Соблюдать секретность необходимости нет. Я уверена: весь город знает, что я живу здесь с сенатором Престоном. Наверняка не осталось незамеченным и то, что с праздника в доме Элизы Эдуардо и я исчезли одновременно. О его возвращении и о нашем объяснении в кабинете Хуана мы с Ником не разговаривали. Мы виртуозно избегаем того, о чем не можем говорить: стараемся не упоминать о будущем и о напряжении между нашими странами, не замечать внешнего давления на наш частный мирок.
        По окончании сезона я не еду с Ником в Вашингтон, а остаюсь в его доме в Палм-Бич. Там встречаю лето, а потом и осень. Я любовница, которую посещают по выходным, праздникам и в дни парламентских каникул.
        По утрам я гуляю по пляжу. Иногда встречаюсь с идущей в школу Марией на полпути между нашими домами. Родители молчат, хотя, вероятно, не одобряют этих наших встреч, считая, что я дурно влияю на младшую сестру. Может, они не протестуют из любви ко мне, а может, из страха перед Ником. Восстановить мою репутацию он не в силах, но, благодаря положению, которое он занимает в обществе, старая гвардия хотя бы не нападает на меня открыто.
        Сегодня утром, возвращаясь с прогулки, я вижу на веранде мужчину. Когда я его узнаю, у меня сжимается сердце, и ноги едва не подкашиваются. В годы моего детства наши с ним отношения были гораздо проще. Я смотрела на него как на самого важного человека в мире, старалась радовать его, хотела, чтобы он мною гордился.
        - Не ожидала тебя здесь увидеть, - говорю я, сглотнув ком в горле.
        - Мне захотелось с тобой встретиться, - отвечает отец, и его голос кажется мне более грубым, чем я запомнила.
        - Зачем?
        До сих пор родители не делали никаких попыток со мной связаться. Мы не виделись и не разговаривали два года.
        - Затем, что я беспокоюсь. Все говорят, что ты живешь здесь с Престоном.
        - Живу.
        - Пожалуй, я не удивлен.
        - Потому что всегда знал, что я плохо кончу?
        - Потому что ты всегда поступала, как тебе вздумается, мало заботясь о мнении окружающих.
        - Попробую угадать: ты обвиняешь меня в безрассудстве и импульсивности?
        - Отнюдь. Эти твои качества мне нравятся. Правда, общество, к сожалению, не всегда смотрит на вещи так же, как мы. Будь ты мужчиной, тебя хвалили бы за смелость и амбициозность. Будь ты женщиной, но на Кубе, твое поведение воспринималось бы как простительные причуды красавицы, которой сумасбродство по карману. Однако мы не на Кубе, и хоть ты по-прежнему Перес и останешься Перес навсегда, здесь твоя фамилия уже не значит того, что значила там. Здесь мы должны делать больше, работать усерднее, продвигаться вперед… Иначе нас затопчут. Эта страна не рада нашему приезду, о чем не перестает нам напоминать. Излишества, чудачества, потакание своим прихотям - мы уже не можем себе этого позволить. Люди, которые нас окружают, глупы и опасны.
        - Ты боишься, что я опозорю фамилию.
        - Я боюсь за тебя. Я не смогу быть рядом с тобой всегда. Я хочу знать, что когда я умру, моя семья останется на плаву: моя жена сможет вести тот образ жизни, к которому привыкла, а у дочерей будет кто-то, кто о них позаботится. Я хочу безопасности для дорогих мне людей. - Отец отворачивается от меня и смотрит на море. - Твоего брата я защитить не смог. Больше я не повторю эту ошибку.
        - Я не Алехандро. Со мной ничего не случится.
        - А ты не думала, что до меня, возможно, доходят слухи о том, как ты рискуешь? Что о тебе уже шепчутся не только в Палм-Бич?
        - Я думала, ты больше не интересуешься политикой.
        - Ты думала неверно. Политика и бизнес неразделимы. Просто сейчас я стал осторожнее в выборе друзей и союзников. Жаль, о тебе нельзя сказать того же.
        - Ты против моих отношений с Ником.
        - Я против твоих отношений с сенатором Престоном, но речь не о том. Эта связь тебя хотя бы не убьет.
        - Ты хочешь, чтобы я держалась подальше от Кубы.
        - Да.
        - Почему?
        - Потому что слухи, дошедшие до меня, почти наверняка дошли и до него. Потому что у него повсюду шпионы, которые сообщают ему обо всех потенциальных угрозах. Он очень опасный человек. Однажды я его недооценил, и это дорого мне обошлось.
        - Раньше ты считал его дураком.
        - Сейчас я считаю, что если кто-то и глуп, то это власти Соединенных Штатов, которые сделали его своим врагом. От этого он стал еще опасней, чем когда бы то ни было.
        - Он убил Алехандро.
        - Да, вероятно.
        - Как ты можешь с этим жить? Ты даже не пытаешься отомстить за родного сына!
        - Когда-нибудь ты поймешь, что месть себя не окупает. Приятно ли мне было бы видеть, как Фидель летит в пропасть? Конечно. Но какую цену мне придется за это заплатить? Чего еще лишиться?
        - Я слишком далеко зашла, чтобы поворачивать. Я должна попробовать. Неужели ты не понимаешь?
        Отец вздыхает.
        - Понимаю. И тем не менее тревожусь. Будь осторожна. Доверяй только проверенным людям. Те, кто нам сейчас помогает, в конечном счете совсем не о наших интересах пекутся. Если им это будет выгодно, они без колебаний подставят тебя под удар. А ты… Что бы ни случилось, ты Перес. Твоя мать… - его голос обрывается. - С твоим братом я уже допустил немало ошибок. Ты себе не представляешь, как я о них жалею. Я не согласен с маминой точкой зрения на произошедшее. Да, я позволил ей услать тебя в Испанию, но лишь затем, чтобы ты больше не связывалась с ЦРУ, чтобы была в безопасности. А не затем, чтобы перестала чувствовать себя частью нашей семьи. Этого я не хотел никогда. Ты моя дочь, ты Перес. Мое состояние, моя фамилия - все это твое.
        - Спасибо, - говорю я со слезами на глазах.
        - Поскольку я твой отец и знаю тебя, мне ясно, что ты делаешь то, чего не можешь не делать. Береги себя, Беатрис.
        - Хорошо, - отвечаю я шепотом.
        - Если тебе удастся увидеть наш дом…
        Отцовские глаза влажнеют, и я вдруг поражаюсь тому, как он постарел и как это несправедливо, что в пожилом возрасте ему приходится начинать все сначала. Ветер революции развеял труд всей его жизни. Отнял у него состояние, которое он должен был передать своему сыну, - как и самого сына.
        - Я не могу поехать с тобой и не могу сам тебя защитить, но если в Гаване ты попадешь в беду…
        Мой отец раскрывает мне очередной секрет семьи Перес.

* * *
        26 ноября 2016 года
        ПАЛМ-БИЧ
        Вешая телефонную трубку, она улыбается. В разговорах со старыми друзьями, бывшими возлюбленными и членами семьи есть нечто особенное: ощущение того, что тебя знают, что не все слова нужно говорить, не все чувства обязательно объяснять - тот, кто на другом конце провода, и так понимает тебя, даже если вас разделяют многие мили. Несмотря на все различия и разногласия между нею и Эдуардо, в конце жизни они по-прежнему любят и уважают друг друга. В преклонном возрасте человеку очень нужно то, что способно лечить старые раны.
        К тому же они соотечественники.
        Они семья.
        В довершение приготовлений к празднику она надевает бриллиантовые серьги, купленные много лет назад по случаю получения диплома юриста. Отражение в зеркале ей нравится.
        Вдруг ее сердцебиение учащается: телефон звонит опять. Ее приглашают на импровизированное торжество, которое должно было состояться уже очень, очень давно.
        Наверное, это нехорошо - праздновать смерть человека, хотя бы даже Фиделя. Стоит ли искушать судьбу, радуясь тому, что кто-то пал в неравном бою со временем, а ты пока еще держишься? С другой стороны, этот праздник будет скорее похож на поминки - нет, не по Фиделю, разумеется, а по всему тому, что он разрушил. Пускай жертвы упокоятся с миром, ведь злодея наконец-то настигло своеобразное правосудие - не такое, конечно, какого она для него хотела, однако жизнь не всегда дает то, чего хочешь. Время все улаживает по-своему, его логика непостижима для человека.
        Когда Фидель будет мертв…
        Она выходит в ночь.
        Глава 31
        Письмо приходит в ноябре, когда дни становятся короче, а воздух прохладнее и Палм-Бич готовится к новому сезону - к наплыву Кеннеди и прочей знати, стальных магнатов и кинозвезд.
        В роли гонца выступает сам Эдуардо. После нашей последней встречи прошло несколько месяцев. За это время он восстановил здоровье, загорел, стал крепче, мускулистее.
        - Плохие новости? - спрашиваю я, взглянув на его мрачное лицо.
        - Престон здесь?
        - Нет, в Далласе, с президентом.
        Эдуардо замирает.
        - То есть как в Далласе?
        Я не знаю, можно ли мне ответить на этот вопрос. С одной стороны, цель поездки Ника вроде бы не секрет, с другой - подозреваю, что Эдуардо - последний человек, которого он хотел бы посвятить в свои планы.
        - У демократов в Техасе проблемы. Кеннеди отправил Ника их решить. У него там старый гарвардский друг, который способен помочь.
        Эдуардо молчит.
        - А в чем, собственно, дело? - спрашиваю я.
        - Дуайер не смог приехать сам и попросил меня передать тебе в руки вот это письмо.
        Слегка соприкоснувшись с Эдуардо пальцами, я беру конверт, распечатываю его, разворачиваю листок бумаги и читаю: «Ваш момент настал».
        Сердце стучит, я поднимаю глаза.
        - Тебя отправляют в Гавану. Через четыре дня. Мы отвезем тебя туда на корабле.
        - Мы?
        - А чем, по-твоему, я занимался эти несколько месяцев? Я не собираюсь останавливаться только потому, что Фиделю однажды хватило трусости бросить меня в тюрьму.
        - Я думала, после Плайя-Хирон ты…
        - Сдамся? Вернусь к прежней беспорядочной жизни?
        - Не захочешь больше рисковать.
        - Какое мне дело до риска? Разве я еще не все потерял?
        - По-моему, нет. Есть люди, которые о тебе беспокоятся. Твои родители…
        - А ты?
        - Я твой друг, - отвечаю я осторожно.
        Эдуардо вздыхает.
        - Ах, Беатрис. Иногда я не могу понять, думаешь ли ты, будто обманываешь меня, или знаешь, что обманываешь себя. - Он кивком указывает на записку. - Я заберу тебя в шесть утра двадцать шестого числа.
        Я ждала этого. Визит отца подсказал: мой час пробьет уже скоро. И вот он пробил. Теперь я должна что-то сказать Нику. Должна попрощаться с сестрами, с семьей, причем, вероятно, навсегда: я могу оказаться за решеткой, как Эдуардо, или меня найдут мертвой на улице, как Алехандро.
        Внезапно мне начинает казаться, что четыре дня - это совсем мало.
        Эдуардо идет к двери. Взявшись за ручку, оборачивается и с неожиданной мягкостью в голосе говорит:
        - В Далласе на Кеннеди было совершено покушение. - У меня останавливается сердце. - В них с женой выстрелили, когда они ехали в автомобиле.
        - Он… - я не могу договорить, волнуясь, конечно, не только за президента, но и за Ника.
        Нет, Ник не мог быть в президентском кортеже, он отправился в Даллас с другой целью. На секунду я теряю равновесие. Эдуардо протягивает руку, чтобы меня поддержать:
        - Кеннеди в больнице. Включи телевизор. Мне жаль. Больше я ничего не знаю.

* * *
        Я сижу в гостиной перед телевизором, ожидая новостей о президенте. Телефон молчит. Вдруг раздается стук в дверь. Я открываю и, к своему удивлению, вижу Марию: на ней школьная форма, глаза красные, заплаканные.
        - Почему ты не на занятиях? - спрашиваю я, впуская ее.
        - Ушла.
        - Ушла? Из школы нельзя просто так уйти. О тебе будут волноваться. Нужно обязательно предупреждать…
        - В него стреляли, - говорит Мария. - Стреляли в президента.
        Ее глаза наполняются слезами, и я вспоминаю ту ночь, когда мы вместе ждали результатов выборов. Она была так воодушевлена, держала блокнот и карандаш наготове, чтобы записывать предварительные итоги… Я знаю, как чувствует себя молодой человек, когда надежды рушатся и кажется, будто все в мире утратило смысл.
        - Мария, мне очень жаль! - говорю я, и мы обнимаемся.
        Взглянув на заплаканное лицо младшей сестры, я переношусь в другое место и другое время. Передо мной мелькают образы. Вернувшись в то судьбоносное утро, когда мы покинули Гавану, я вижу неуверенность в глазах Марии и страх в собственных, меня снова одолевает тогдашнее чувство бессилия.
        Может, это глупо - считать, будто мы сами распоряжаемся своей судьбой?
        - Президент поправится?
        - Не знаю, - говорю я. - Серию «Как вращается мир»[6 - «Как вращается мир» (As the World Turns) - американский телесериал, выходивший в эфир с 1956 по 2010 год.] прервали выпуском новостей. Сказали, что на президента было совершено покушение и он доставлен в больницу. Сейчас опять идут новости, но о его состоянии пока не сообщают. Давай посмотрим телевизор вместе.
        Звонит телефон. Я бегу в гостиную и снимаю трубку.
        - Да?
        - Беатрис.
        Услышав голос Ника, я закрываю глаза и, обмякнув, сажусь на ручку кресла. Он жив.
        - Что случилось?
        - Когда президент с первой леди ехали в машине, в него выстрелили. Меня там не было.
        - Ее тоже ранили?
        - Нет. Она с ним в больнице, ждет.
        - Где ты?
        - Кое с кем из людей, которые его сопровождали. Губернатор Коннолли ранен. Здесь сейчас такой хаос! Никто ничего не понимает. Мне пора идти, но ты за меня не беспокойся. Позвоню, как только смогу. Я люблю тебя.
        - И я тебя.
        Едва успев положить трубку, я слышу голос сестры:
        - Беатрис…
        В телевизор можно даже не смотреть. По тому, как Мария заплакала, все становится ясно.
        В два часа тридцать восемь минут пополудни телеведущий Уолтер Кронкайт сообщает о том, чего мы все боялись.
        Президент Кеннеди мертв.

* * *
        Моя сестренка рыдает, уткнувшись головой мне в колени. Я глажу ее, как в детстве.
        Случившееся ужасно, но пока я чувствую только онемение. Когда грянула кубинская революция, Мария была еще ребенком и не ощутила в полной мере всего этого ужаса. В отличие от меня. Я уже знаю, сколько страха иногда несет в себе наша жизнь. И тем не менее я тоже скорблю о президенте. Хотя его политика не во всем меня устраивала, я представляю себе, как плохо сейчас его жене, детям и другим людям, которые его любили. Я думаю о его друзьях, таких как Ник, думаю о стране, потрясенной внезапностью произошедшего, и меня охватывает глубокая печаль. Кеннеди был не идеальным человеком, но, я уверена, хорошим, и его смерть - утрата для всех нас.
        На Кеннеди американцы - да и люди всего мира - возлагали большие надежды. К сожалению, он успел исполнить далеко не все свои обещания. Может, мистер Дуайер и не зря обвинял его в идеализме, но он, похоже, действительно заботился о народе и искренне желал стране перемен к лучшему - эти качества достойны уважения.
        Я провожаю заплаканную Марию до дома, однако внутрь не вхожу. У меня не хватит духу встретиться с родителями. По крайней мере сегодня.
        Вернувшись под уютный кров особняка на пляже, я наливаю себе вина, усаживаюсь с ногами на диван, и события дня накрывают меня волнами. Не потому ли Дуайер именно сейчас отправляет нас с Эдуардо на Кубу, что ЦРУ считает Фиделя причастным к убийству Кеннеди?
        Через четыре дня мы сядем на корабль, чтобы снова увидеть нашу родину. Еще недавно это было моим самым большим желанием. Теперь я боюсь того, что может произойти, когда мое желание осуществится.
        Наступает ночь. Я задремываю, но вскоре меня будит шум открываемой двери и тяжелых шагов по мраморному полу.
        Выпрямившись, я нащупываю выключатель лампы на журнальном столике.
        Ник застывает, бросив на пол небольшую дорожную сумку.
        - Беатрис. - Он произносит мое имя так, будто хочет убедиться, что я не видение.
        Ключи со звоном падают из его руки на столик. Он выглядит изможденным, одежда измята.
        Я встаю с дивана, подхожу к нему и прячу лицо у него на груди. Рубашка становится мокрой от моих слез. Туман, окружавший меня до сих пор, наконец-то расступается.
        - Мне жаль, - шепчу я. - Мне так жаль!
        Ник обнимает меня, мнет мои волосы, находит губами мои губы, а пальцами - застежки моей одежды. Мы падаем на диван и забываемся.
        Глава 32
        После смерти Кеннеди нас повсюду встречает уныние. Люди плачут прямо на улицах, а оказавшись одни, мы цепенеем в состоянии тяжелого шока.
        Сегодня воскресенье. Несколько часов назад в теленовостях объявили, что Ли Харви Освальд, убийца президента, сам застрелен неким Джеком Руби, владельцем ночного клуба в Далласе. Это произошло в подвале полицейского управления, откуда арестанта должны были перевезти в тюрьму. Ситуация странная до неправдоподобия. Хаос последних дней напоминает мне ту сумятицу, которая творилась в Гаване, когда Батиста уже бежал, а Фидель еще не занял его место. Тогда новости тоже поражали неожиданностью и противоречили друг другу. В такие времена чувствуешь себя совершенно беспомощной, как будто огромная волна подхватила тебя и несет помимо твоей воли, не оставив никакого выбора. Ты можешь только ждать, когда она выбросит тебя на берег.
        Торжественные похороны Кеннеди состоятся завтра.
        Мы с Ником мало говорим, но его злость ощущается физически - как и его горе.
        - Мне не хочется от тебя уезжать, но похороны… - Он сглатывает. - Я должен быть в Вашингтоне.
        - Знаю. Понимаю.
        - Я бы хотел, чтобы ты поехала со мной.
        - Не могу, - отвечаю я с болезненным ощущением в сердце.
        - Почему?
        После смерти Кеннеди мне не хотелось огорчать Ника еще сильнее, поэтому я до сих пор не сообщила ему о скором отъезде в Гавану. А времени между тем осталось совсем мало. Вчера я получила от Эдуардо записку с подтверждением того, что утром двадцать шестого числа мы отправляемся.
        - Просто не могу, - говорю я и, откинувшись на подушки, смотрю, как Ник укладывает чемодан.
        Кто знает, возможно, мы видимся в последний раз. В свое время я считала, что сумею принести себя в жертву ради Кубы. Но примириться с мыслью о смерти оказалось не так-то просто. Когда я только начинала работать с ЦРУ, я была так угнетена гибелью Алехандро, что думала, будто мне все равно, жить или не жить - лишь бы отомстить Фиделю. А теперь умирать не хочется. Ожидая возвращения на родину, я и не заметила, как наладила жизнь здесь.
        - Ты будешь тут, когда я вернусь? - спрашивает Ник.
        Врать ему я не могу.
        Он кладет в чемодан последнюю из приготовленных рубашек и смотрит на меня с другого конца кровати.
        - Может, мы все-таки поговорим об этом? Ты получаешь записки от Эдуардо, ведь так? В день убийства Кеннеди он сюда приходил. Что случилось?
        - Я не знала, как тебе об этом сказать. Кеннеди был твоим другом. То, что случилось, ужасно. Ты и так переживаешь, и я не хотела, чтобы тебе стало еще тяжелее.
        - И все-таки поговорить придется, верно? Пресса уже пишет о связи Освальда с группировками, поддерживающими Кастро. В Новом Орлеане он имел дело с организацией, которая называет себя «Честная игра для Кубы». ФБР сейчас это расследует. Весь мир смотрит на Фиделя, все говорят о коммунистическом заговоре. Освальд действительно был коммунистом и выражал недовольство кубинской политикой Кеннеди. Может, Кастро сам приказал убить президента, а может, Освальд только прочел сентябрьское интервью Фиделя и решил, будто исполняет волю команданте. Ведь на него тоже покушались, причем не раз, и он, обвиняя в этом Вашингтон, грозился нанести ответный удар. Не исключено также, что Освальд был просто сумасшедший. Как знать? В любом случае слухи о кубинском следе усугубили ситуацию. В последнее время переговоры шли на лад, а теперь… мира ждать не приходится.
        - Будет война?
        - Неизвестно. - Помолчав несколько секунд, Ник продолжает: - Циркулируют и другие теории.
        - Например?
        - По мнению кое-кого из администрации, убийство президента могла организовать группа кубинцев - противников Кастро, чтобы спровоцировать конфликт между странами. Вероятно, им помогало ЦРУ. Или они убили Кеннеди, потому что считают его предателем: он, на их взгляд, не оказывал кубинской оппозиции должной поддержки. В частности, они не могут ему простить провала операции в заливе Свиней.
        - Я ничего не слышала…
        - От кого? От Эдуардо Диаса? Или от твоего друга Дуайера? Ты знаешь, что о нем говорят? По слухам, ЦРУ с самого начала оказывало Кеннеди противодействие. Дуайер и ему подобные развернули в Южной Флориде целую войну марионеток.
        - Эдуардо Кеннеди не убивал. Дуайер тоже. Они в этом не замешаны - ни прямо, ни косвенно.
        - Откуда тебе знать? Сейчас вообще никто ничего не знает. Известно только, что президент мертв, а его убийца так или иначе связан с Кубой. В день убийства Эдуардо к тебе приходил. Дай угадаю: они хотят отправить тебя в Гавану? Поэтому ты не можешь поехать со мной в Вашингтон? В Лондоне ты чуть не погибла, хотя там тебе пришлось иметь дело только с одним человеком. А у Фиделя целый штат телохранителей. Думаешь, они тебя пропустят? Думаешь, тебе удастся уйти живой - вне зависимости от того, убьешь ли ты Фиделя или нет?
        Слова Ника так перекликаются с недавними словами моего отца, что я теряюсь.
        - Не знаю, - признаюсь я, помолчав. - Но лучшего шанса у меня точно не будет.
        - Значит, ты уже согласилась.
        - Да. Я дала слово.
        Ник сжимает край своего чемодана.
        - И когда же ты уезжаешь?
        - Во вторник утром.
        - Со мной попрощаться не собиралась?
        - Я не знала, что сказать. «Прощай» звучит слишком трагически.
        - Как насчет того, что ты меня любишь?
        - Я люблю тебя, но не считаю себя обязанной ради любви к тебе отказываться от всего остального.
        - А я-то надеялся, что все наладится…
        - То есть что я изменюсь?
        - Нет… Не знаю. - Ник садится на кровать и обхватывает голову руками. Потом поднимает глаза на меня. - Вот скажи мне. Если ты приедешь на Кубу и сумеешь убить Фиделя, что ты тогда сделаешь?
        - В каком смысле?
        - Что будет, когда Фидель умрет? После его смерти ты вернешься сюда? Ко мне? Мы продолжим жить вместе, поженимся, состаримся вдвоем?
        У меня в животе собирается ком.
        - Я вернусь домой, - отвечаю я слабым голосом.
        Как мне ему объяснить, что одна часть меня хочет всю оставшуюся жизнь провести с ним, а другая понимает, что нужно выполнить свой долг? Что, если Фидель умрет, начнется борьба за будущее Кубы, и быть в стороне от этой борьбы я не желаю?
        Мужчины уходят на войну, и за готовность пожертвовать жизнью ради своей страны их называют героями. А женщины? Почему замужество и рождение детей должно перечеркивать все наши амбиции? Если мы хотим чего-то еще, если у нас есть еще какие-то способности, почему наша преданность делу не восхваляется и даже не встречает уважения?
        Будь у меня две жизни, я бы одну посвятила Нику, а другую - Кубе. Но она у меня одна, и я ею уже распорядилась.
        - Что ты будешь делать в случае неудачи? - спрашивает Ник.
        - Продолжу бороться.
        Он молча достает из кармана маленькую красную коробочку. Я сразу понимаю, что там. Моя мама очень любит этого французского ювелира. Отец дарил ей его ожерелья, кольца, браслеты и серьги, которые мы, уезжая из Гаваны, закопали на заднем дворе нашего дома, чтобы откопать, когда вернемся.
        - Открой, - говорит Ник, небрежно взмахнув рукой.
        Как будто мое сердце не истекает кровью. Как будто это не последний удар по отношениям, которым не следовало даже начинаться.
        Трясущимися пальцами я поднимаю крышечку.
        На меня смотрит бриллиантовый глаз кольца. Камень канареечного цвета, огромный - почти на грани вкуса. По бокам сверкают еще два бриллианта. Размер мой.
        - Я подумал, тебе вряд ли понравится неброская вещь. Захотел подобрать что-нибудь уникальное.
        - Очень красиво.
        - Для тебя все равно недостаточно.
        - Оно идеально мне подошло. - Я делаю глубокий вдох: - Ты спрашивал меня о моем будущем. А как ты представляешь себе свое?
        - Я вижу в нем тебя.
        - Но ведь не только, правда? Смерть Кеннеди изменила расстановку сил в партии. Джонсон - не тот человек, который сможет вдохновить людей.
        - Да, не тот.
        - Тогда кто станет преемником Кеннеди? Кто осуществит твои мечты? У него, конечно, остался брат, но ведь будут и другие претенденты?
        Ник кивает.
        - Ты не можешь жениться на женщине, которая сотрудничает с ЦРУ, борется с режимом Кастро как двойной агент и посещает коммунистические собрания. Ты сам говоришь, что после случившегося все взгляды направлены на Кубу. Женщина, убившая человека, не годится тебе в жены. Не будь ты сенатором и не имей еще более далеко идущих амбиций, это, пожалуй, не играло бы особой роли. А так играет.
        - А ты не хочешь иметь никакого отношения к этой стороне моей жизни.
        - Я люблю тебя. Люблю так, как больше никого никогда любить не буду. Но я не хочу однажды проснуться и не узнать себя в зеркале, не хочу постепенно стать для тебя лишь бессловесным украшением, как моя мать для моего отца. Таких женщин не уважают.
        - Я отношусь к тебе с уважением.
        - Я сама не смогу к себе так относиться, если сдамся. Хочешь правду? Мне нравится то, чем я занимаюсь. Мне нравится, какой я стала. Я ценю силу и свободу, которую обрела. Боюсь ли я? Боюсь, конечно. Однако я слишком долго бездействовала, чтобы теперь не воспользоваться своим шансом.
        - И к чему это нас приведет?
        - Вечно мы спорим об одном и том же.
        - Да.
        - Меня не изменить.
        - Я знаю. В этом моя ошибка, которую я теперь понимаю. Я думал, ты оставишь свои идеи в прошлом, забудешь их. Но ты навсегда связала с ними свою жизнь.
        - А ты свою - с политикой.
        - Мы делаем благое дело. Я могу гордиться своей работой. То, как медленно она продвигается, иногда сводит с ума, но я верю, что надо продолжать. После смерти Кеннеди… Ты права: я действительно хочу продолжить его борьбу ради блага тех, кто и так слишком много страдал. Он был моим другом, и это, наверное, мой долг по отношению к нему.
        Ник хороший человек, красивый мужчина. Хотя мы уже давно вместе, он по-прежнему зажигает во мне ту искру, которую я ощутила при первой нашей встрече. Он по-прежнему ослепляет меня, вызывая щекочущее чувство в венах. И все же Элиза права: рано или поздно приходится поступить правильно, даже если это больно.
        - Я всегда буду помехой твоей карьере.
        - Я мог бы жениться на тебе.
        По моей щеке скатывается слеза.
        - Знаю, - говорю я, смахивая ее. - Часть меня хочет этого больше всего на свете. Если бы я могла быть счастлива в роли чьей-либо жены, я вышла бы за тебя и только за тебя.
        Глаза Ника влажнеют.
        Я делаю глубокий вдох. Сердце разрывается от боли, которую выражает его взгляд.
        - Но даже если мы поженимся, я все равно не смогу успокоиться надолго. Обязательно случится что-нибудь, от чего я не сумею просто отвернуться. Я начну действовать, и это причинит тебе боль. - Прикоснувшись ладонью к щеке Ника, я чувствую влагу на кончиках пальцев. - Ты же знаешь, что я права. Что со мной ты не будешь счастлив. Я не хочу, чтобы мы, живя вместе, постепенно друг от друга отдалялись, становились чужими. Не хочу сломать твою карьеру, лишить тебя возможности бороться за твои идеалы. Не хочу разрушить нашу любовь. Твоя жена… - говорю я, превозмогая боль, - это должна быть женщина, которая разделит с тобой надежды на будущее, сделает тебя счастливым. Она должна хотеть того же, чего хочешь ты.
        - О боже…
        - До отъезда на Кубу я заберу свои вещи.
        Ник сипло произносит:
        - Нет. Дом твой. Останется твоим навсегда.
        - Я не могу принять такой подарок.
        - Конечно, можешь. Ты можешь делать, что захочешь. Я купил этот дом, мечтая о нашем совместном будущем. Пусть этой мечте не суждено в полной мере сбыться, пусть я только подержал ее в руках, и она выскользнула из моих пальцев, но я был счастлив здесь с тобой.
        По моей щеке скатывается еще одна слеза.
        - Я тоже была здесь счастлива.
        - Тогда сохрани этот дом для нас. Я не могу его выбросить и не могу себе представить, чтобы сюда вошла другая женщина.
        Честно говоря, я и сама не хочу прощаться с этими стенами. Пусть бы они хранили для меня память о Нике, если мне удастся вернуться.
        - Я должен ехать. Скоро мой самолет.
        По моему телу пробегает дрожь, когда я в последний раз прижимаюсь к груди Ника. Его рубашка становится мокрой от моих слез.
        - Береги себя, - шепчет он и гладит меня по голове.
        Наши губы встречаются. Этот поцелуй несет в себе что-то очень знакомое, и в то же время в нем ощущается окончательность.
        Выпустив меня, Ник застегивает чемодан. Мой взгляд притягивает к себе оставленная на покрывале коробочка с кольцом. Бриллиант переливается на солнце. Я пытаюсь вернуть драгоценность Нику, но он качает головой.
        - Носи его. Пожалуйста.
        Сжав коробочку в ладони, я всхлипываю.
        - Такое чувство, что мы прощаемся. Что между нами все кончено.
        Он сглатывает. Видимо, его тоже душат слезы.
        - Мы не прощаемся. И ничто не кончено. Давай скажем друг другу «до встречи».
        - До встречи, - говорю я.
        Он уходит.
        Глава 33
        Последний раз я видела Гавану из самолета, направлявшегося в Майами. С тех пор прошло почти пять лет. Сразу чувствуется, что город, да и весь остров, изменился, хотя в чем именно дело, я пока сказать не могу. У меня просто возникает такое ощущение, будто я смотрю на дорогого мне человека, который стал неузнаваемым.
        Прошлое и настоящее, пересекаясь друг с другом, накрывают меня волнами. На их стыке возникает неясный образ, который я не успеваю разглядеть.
        Набережная Малекон на месте, крепость Эль-Морро тоже. Ла-Кабанья виднеется вдали. Луна освещает знакомые улицы, и все-таки что-то не то. Эдуардо сидит рядом со мной молча. Видимо, он тоже чувствует перемены и готовит себя ко встрече с ними.
        - Так бывает всегда? - спрашиваю я.
        Он говорил мне, что ему не впервой тайком ввозить людей в страну по морю. После того как его выпустили из тюрьмы, он проделал этот путь с десяток раз.
        - Да.
        Эдуардо произносит это слово так, будто оно причиняет ему боль - ту же самую, которую чувствую сейчас я.
        При виде родного города я надеялась испытать облегчение. Но, как ни поразительно, возвращение домой только усиливает ощущение утраты.
        Наша маленькая лодочка подпрыгивает на волнах.
        Морское путешествие прошло без приключений: береговая охрана нас не заметила, море относительно спокойное, свет луны и звезд пронзает чернильную темноту ночи, которая сгустилась прямо у нас на глазах. Еще несколько минут назад Гавана купалась в лучах заходящего солнца.
        А примерно через час я уже буду на пути к Фиделю.

* * *
        Какой-то кубинец приветствует Эдуардо торопливой улыбкой, и они в синем Buick везут меня по городу. Оба напряжены, своих имен друг другу не называют. Мне бы хотелось ехать помедленнее, но я напоминаю себе: это не экскурсия. Надо сначала осуществить задуманное, и тогда у нас будет предостаточно дней и ночей для прогулок по любимому городу.
        Мы направляемся в отель «Гавана-Хилтон», который теперь именуется «Гавана-Ливре» - «Свободная Гавана». Более нелепого названия не придумаешь!
        Сердце бьется неровно. Я грудью чувствую капсулу с ядом, спрятанную в бюстгальтер: Эдуардо дал мне ее, когда мы отплыли от американских берегов.
        Я думала, что, выполняя поручения Дуайера в Лондоне, я подготовилась и к этой миссии и что после Рамона меня уже ничем не напугаешь.
        Я ошибалась.
        - План хорошо помнишь? - бормочет Эдуардо.
        Я киваю, глядя в окно. Если через несколько часов я умру, мне хочется немного полюбоваться Гаваной напоследок.
        Мы быстро подъезжаем к отелю, и меня проводят через служебный вход. Там нас встречает человек в униформе. Своего имени он, как и второй мой провожатый, не называет. Просто говорит идти за ним.
        Что эти люди думают, я не знаю. Может, они принимают меня за очередную пассию вождя, спешащую к нему на свидание. А может, ЦРУ завербовало и их тоже. На всякий случай я решаю молчать.
        - Здесь я тебя покидаю, - говорит Эдуардо, и мне вспоминается тот день, когда он привез меня в «Юпитер» на встречу с мистером Дуайером и оставил на пороге ресторанчика.
        Кажется, это было очень давно. Какой путь мы прошли с тех пор!
        - Все будет хорошо, - шепчет Эдуардо, и у меня возникает ощущение, будто он говорит это не столько мне, сколько самому себе.
        Я не нуждаюсь в том, чтобы он меня успокаивал. Я ждала этой встречи очень давно, и сейчас, готовясь посмотреть своему страху в лицо, ощущаю прилив сил - как в детстве, когда меня пугали чудища, прятавшиеся под кроватью в темной комнате.
        Быстро поцеловав Эдуардо в щеку, я иду дальше за человеком в гостиничной униформе. Перед лифтами нас останавливают охранники Фиделя.
        Я застываю, позволяя им меня ощупать. Они ищут оружие, но делают это довольно формально. Потом спрашивают мое имя и задают еще несколько вопросов. Я улыбаюсь, отвечаю ровным голосом - этому я научилась, пока работала в Лондоне.
        Мы садимся в лифт, поднимаемся на этаж, где расположены апартаменты Фиделя. Там нас встречает очередная группа охранников. После того как меня еще раз обыскивают, открывается дверь в конце коридора, и я вхожу в святилище.

* * *
        Я сотни раз представляла себе этот момент. Прокручивала в голове многочисленные вариации. Теперь он настал, и я хочу им насладиться, но он проносится слишком быстро - как череда вспышек, которые я едва успеваю замечать.
        Фидель сидит, развалившись, на одном из диванов. В руке неизменная сигара. С обеих сторон стоят телохранители.
        Увидев их, я холодею.
        Эдуардо говорил, что Кастро будет один. Он, дескать, любит развлекаться с дамами наедине. Шпион, внедренный в кубинское правительство, устроил так, что на этот вечер дамой команданте буду я. Но почему при нем охрана?
        - Беатрис Перес! Какая встреча!
        С заученной улыбкой на лице я приближаюсь к Фиделю, собрав все силы, чтобы нетвердые ноги, обутые в туфли на высоком каблуке, не подогнулись. На журнальном столике стоит бокал. Я начинаю судорожно соображать, как же мне бросить в напиток капсулу с ядом.
        Почему же Фидель не один?
        - Сядьте, - говорит он мне, указывая на кресло напротив своего дивана, после чего обращается к охране: - Вы можете нас оставить. Это ненадолго.
        Я сажусь, с трудом сдерживая дрожь в ногах. Неужели Эдуардо получил неверные сведения? Интересна я Фиделю как женщина или нет? Будет ли у меня возможность бросить капсулу ему в бокал?
        - Похоже, у нас с вами есть общие друзья, мисс Перес, - произносит он, когда мы остаемся вдвоем.
        Прямо за дверью слышны голоса телохранителей. По словам Эдуардо, яд подействует через несколько минут. За это время я должна унести ноги, если не хочу быть схваченной.
        Допустим, я разденусь. Суну руку в лифчик и достану пилюлю. Как заставить Фиделя отвернуться?
        - В самом деле? - спрашиваю я.
        Пульс зашкаливает.
        - В самом деле. Два друга моего детства боролись с режимом Батисты и, спасаясь от его преследований, оказались в Майами.
        Мне все становится ясно. Фишки домино ложатся на свои места: мистер Дуайер не ошибся в своих подозрениях относительно хайалийской группы. Братья-кубинцы действительно заслуживали внимания.
        - Хавьер и Серхьо.
        Фидель кивает.
        Белье, которое я так тщательно подбирала, соблазнительное платье, время, потраченное на прическу и макияж, - все это напрасно. План погиб на корню. Не зря Дуайер без конца говорил о том, какую мощную шпионскую сеть развернул Кастро. Видимо, она оказалась еще мощнее, чем мы предполагали.
        Наверное, мне суждено умереть на Кубе от рук того же человека, который погубил моего брата.
        - Вы подосланы американцами, чтобы меня убить, верно? - спрашивает Фидель, затянувшись сигарой.
        Я молчу.
        Меня все предостерегали. Все говорили, что это опасно, что я пытаюсь прыгнуть выше собственной головы.
        Правильно говорили.
        - Вы не первая, кого они ко мне подсылают с такой целью. И, думаю, не последняя.
        Может, самой принять яд? Что Фидель со мной сделает? Бросит в тюрьму? Продаст американцам? Заставит Ника заплатить выкуп? Причинит мне физическую боль?
        - Мне стало интересно, почему они прислали именно вас, - продолжает Кастро. - Вы, конечно, очень красивы, но это вряд ли единственная причина. А потом я вспомнил, что был еще один Перес. Во время нашей встречи в Нью-Йорке вы упомянули о своем брате.
        - Его звали Алехандро, - отвечаю я окрепшим голосом. - Он был членом студенческой федерации.
        Фидель кивает.
        - Некоторые мои люди тоже вышли из Гаванского университета. Они помнят вашего брата. Говорят, он был хорошим парнем.
        Он был настоящим героем.
        - Мне не довелось с ним познакомиться, - продолжает Фидель. - Тем не менее хочу, чтобы вы знали: я его не убивал. И не отдавал такого приказа.
        Мой мозг наполняется белым шумом. Я пытаюсь примирить только что услышанные слова со своими убеждениями, с воспоминанием о машине, которая, заскрипев тормозами, выбросила мертвое тело Алехандро.
        - Я вам не верю.
        Фидель пожимает плечами.
        - Верьте, во что хотите. Факт остается фактом: я его не убивал. Это могло произойти позже, но не произошло. Его смерть не имеет ко мне отношения.
        Вся моя природа говорит: «Не слушай этого человека, он не тот, кому следует доверять». И все-таки в голосе Фиделя, в его глазах, в его позе есть что-то, что заставляет меня поколебаться.
        - Я не собираюсь верить словам убийцы и предателя.
        - Дело ваше. Но спросите себя, зачем мне лгать. Зачем скрывать правду. Вашей семьи я не боюсь. Ведь Эмилио Перес уже не так могуществен, как раньше, верно? - Он снова затягивается. - На войне случается всякое. Люди погибают.
        - От ваших рук.
        - А что было при Батисте, вы забыли? Скольких кубинцев убил он? Я поступал так, как было необходимо. Однако вашего брата я не убивал. Как и президента Кеннеди. И поскольку я хочу, чтобы ваше правительство об этом знало, убивать вас я тоже не буду.
        Я смотрю на него, вытаращив глаза.
        - Скажите им, что Куба здесь ни при чем.
        - Вряд ли мои слова будут иметь большой вес. ЦРУ действительно рассматривает версию о кубинском участии в этом деле. Они не откажутся от поиска ответа на вопрос, кто же все-таки убил Кеннеди.
        - Тогда пускай ищут поближе к дому.
        Я прищуриваюсь.
        - Что вы сказали?
        - Я сказал, что у вашего ЦРУ были свои основания желать президенту смерти. Кое-кто у вас в стране считает его предателем. Вы, конечно, таких людей не знаете, да, мисс Перес? Я сожалею о том, что президент Кеннеди убит. Кто за этим стоит, мне неизвестно. Я такого распоряжения не давал. - Кастро жестом указывает на дверь: - А теперь идите и передайте мои слова тем, кто вас прислал. И не возвращайтесь. В следующий раз я не буду так великодушен.

* * *
        Я выхожу из отеля одна. Живот сводит судорога, к горлу подступает желчь, в бюстгальтере по-прежнему лежит капсула с ядом. Я лихорадочно ищу взглядом Эдуардо.
        Ни его, ни синего Buick не видно.
        Я не перестаю дрожать от мощного прилива адреналина.
        Несколько лет я готовилась к этой миссии. Я многим ради нее пожертвовала. И что? В итоге я просто посидела в присутствии Фиделя пять минут.
        А должна была спасти Кубу. Отомстить за брата.
        Сглотнув ком, я еще раз оглядываю улицу, ища Эдуардо.
        Где же он?
        Он должен был найти в порту человека, который нас вывезет.
        Неужели что-то случилось?
        Мимо меня со свистом проносится машина. Я вжимаюсь в стену, взгляд бегает. После того как Фидель пришел к власти, улицы Гаваны утратили дружелюбный вид.
        Вдруг я вспоминаю то, что по секрету рассказал мне отец, когда прощался со мной в особняке на пляже.
        Мирамар - район, где мы раньше жили, - находится примерно в двух милях от гостиницы «Гавана-Хилтон». Но я столько раз ночами ускользала из семейного гнезда, что знаю гаванские улицы, как никто другой.
        Можно, конечно, сидеть здесь и ждать помощи, а можно…
        Я направляюсь к дому.

* * *
        Окна большого особняка, где прошло мое детство, не горят. В темноте он кажется почти таким, каким я его запомнила.
        Несколько раз оглянувшись, я торопливо перехожу улицу.
        Кто здесь сейчас живет, мне неизвестно. Наверное, кто-нибудь из приближенных Фиделя. Наша прислуга, конечно, разбежалась.
        У меня возникает такое ощущение, будто я совершила путешествие во времени и вернулась в те дни, когда мы с Эдуардо и Алехандро тайком посещали политические собрания. Все кажется и очень знакомым, и вместе с тем совершенно чужим.
        Вот я подхожу к дому. Протягиваю руку к воротам и замираю. Здесь я нашла тело брата, выброшенное из машины. Здесь все началось.
        Кровь Алехандро протекла сквозь гравий и впиталась в землю. В доме, где Пересы жили на протяжении нескольких поколений, нас больше нет. Однако частичка души моего брата, наверное, здесь. Охраняет наше гнездо для нас.
        Морщась от скрежета металла, я открываю ворота. Еще раз осматриваюсь, почти готовая к тому, что люди Фиделя выйдут из черноты мне навстречу, чтобы схватить меня.
        Но на улице тихо. Темная громада нашего дома молча смотрит на меня.
        Почти не различая очертаний предметов, я двигаюсь по памяти.
        Интересно, не избавились ли новые хозяева от портрета корсара - старейшего из наших предков, о котором сохранились письменные упоминания. (В детстве мы обожали сочинять про него разные истории. Элиза, мне кажется, даже воображала себе, будто она к нему немного неравнодушна.) Висит ли рядом портрет его супруги? Кровь этой женщины, приплывшей из Испании, чтобы выйти замуж за человека с ужасающей репутацией, течет в моих жилах…
        Изменился ли дом с тех пор, как мы уехали из Гаваны? Может быть, за эти почти пять лет новые хозяева все внутри переделали?
        На заднем дворе есть сарай, где наши садовники хранили инвентарь. Я подхожу, спотыкаясь о неровность, которой раньше не было, и замираю.
        Пальмы качают листьями на ветру, слышен шелест травы и кустарников.
        В моем распоряжении еще час или два. Потом солнце лишит меня покрова темноты. На Кубе сейчас царит атмосфера страха и неопределенности. Любой, кому я попадусь на глаза, может сдать меня полиции. Если моя жизнь, пока я здесь, зависит от слова Фиделя, то лучше не рисковать.
        Я открываю дверь сарая, быстро нащупываю черенок лопаты и выхожу. Следуя отцовским инструкциям, останавливаюсь перед старой пальмой. Здесь мы с сестрами играли в детстве. Здесь я впервые украдкой поцеловала Эдуардо.
        Начав копать, я слышу вдалеке какой-то шум и цепенею. Мысленно стараюсь отыскать его в каталоге звуков нашего поместья. Может, это шелестят листья?
        А вдруг я не смогу отыскать человека, который согласится вывезти меня из Гаваны?
        Вдруг с Эдуардо что-то случилось?
        Все стихает.
        Я продолжаю копать.
        Мой взгляд останавливается на доме Родригесов. Здесь ли они - наши соседи и друзья? Хорошо бы еще разок увидеть Анну, хотя впутывать ее в наши дела, конечно, слишком рискованно.
        Куба сейчас, пожалуй, опасна, как никогда.
        Лопата натыкается под землей на что-то твердое. Я опускаюсь на колени, пачкая платье, купленное для соблазнения Фиделя, и мои пальцы нащупывают деревянный ящичек, который хранился в отцовском кабинете. Этот сундучок мне хорошо знаком. Я иногда воровала спрятанные в нем деньги, чтобы передать Алехандро. Папа наверняка замечал недостачу, но мы об этом никогда не говорили.
        Я достаю коробку из земли и снимаю крышку. Отец не сентиментален, и сейчас я этому даже рада. Никаких фотографий и прочих памятных вещиц в сундучке нет: он весь набит ювелирными изделиями, деньгами и другими ценными вещами, которые мы в свое время не смогли увезти с собой.
        Теперь у меня в руках достаточно весомых аргументов, чтобы я смогла убедить кого-нибудь рискнуть жизнью ради моего возвращения во Флориду. Мне, конечно, больно думать о том, что придется оплатить свое спасение фамильными ценностями. Но, честно говоря, лучшего применения им сейчас не найти. Отец, я совершенно уверена, согласился бы со мной. То, чем мы когда-то дорожили, теперь уже не кажется таким важным.
        Поднявшись с земли с коробкой в руках, я опять слышу тот шум, который приняла за шорох пальм. В следующую секунду луна выходит из-за облака, и я вижу перед собой человека с пистолетом, направленным мне в грудь.
        Глава 34
        Сундучок, выпав из моих рук, со звоном ударяется о лопату. Я перевожу взгляд с дула пистолета на лицо того, кто его держит. Хотя мы не виделись два года, я тут же вспоминаю, кто это. После наших встреч в Хайалии мы оба проделали долгий путь.
        - Хавьер?
        Он утвердительно фыркает.
        - Вы приехали сюда за мной?
        - Нет, я уже довольно давно вернулся на Кубу. И вот услышал, что вы тоже здесь объявились.
        - Кто вам сказал?
        - Какая разница? Шпионы ЦРУ считают себя большими мастерами по части хранения секретов. Собственное высокомерие мешает им понять, что есть люди не глупее их, которые эти секреты благополучно выведывают.
        - Фидель вам этого с рук не спустит, - говорю я более уверенно, чем себя чувствую. - Он хочет, чтобы я передала американцам сообщение от него.
        Хавьер пожимает плечами.
        - Он ничего не узнает. Тела не найдут.
        - Что же вы со мной сделаете?
        - Застрелю и выброшу в океан.
        - Чем я вас настолько обидела?
        - Рамон приходился мне двоюродным братом.
        Так вот как Клаудия была связана с хайалийской группой! Сейчас я уже ничему не удивляюсь, но Дуайеру все-таки не мешало бы меня предупредить.
        - Он сам убийца.
        - Клаудия получила по заслугам. Она предала свой народ.
        - Это с какой стороны посмотреть.
        - Она работала на ЦРУ, как и вы. Значит, была предательницей, как и вы.
        Я смеюсь.
        - А вы тогда кто? Герой-освободитель Кубы? Ваши собрания в Хайалии - это же было просто смешно! Вы пудрили мозги детям, чтобы они играли в революцию, ничего о ней не зная.
        - Как ваш Ли Харви Освальд?
        У меня по коже пробегает холодок. Хавьер продолжает:
        - Легко вдохновлять американцев, которым непременно хочется связать себя с чем-то более значительным, чем они сами. Легко привлечь их на свою сторону, если они бредят славой, добытой в бою. Полагаю, примерно те же методы ЦРУ использовало, вербуя вас. Что они вам сказали? Вы получили шанс спасти Кубу? Американцы не брезгуют вмешательством в кубинские дела. Пытаются свергнуть наше правительство, как будто никогда ничего не слышали о государственном суверенитете. Почему мы должны вести себя с ними иначе?
        Мои глаза сужаются.
        - Это вы меня разоблачили?
        - За день до своего исчезновения Рамон через связного попытался навести о вас справки. Он видел, как вы на какой-то вечеринке разговаривали с советским полковником. Моя тетя попросила меня разобраться. Когда я узнал ваше имя, я вспомнил, что мы встречались в Хайалии. Рамон был у моей тети единственным сыном. Я пообещал ей за него отомстить. Если сведения, которые я собрал о вас, верны, вы должны меня понять.
        - Значит, дело касается не только Кубы. Для вас это тоже личное.
        Вместо ответа Хавьер взводит курок.
        Я хватаюсь за лопату и высоко взмахиваю ею. Едва ли мне удастся избежать смерти во второй раз, но попробовать стоит. Я опускаю лопату, но, прежде чем она успевает соприкоснуться с головой Хавьера, раздается выстрел.
        Лопата падает у меня из рук, я сжимаюсь в ожидании боли, но ничего не чувствую.
        И крови на мне нет.
        Зато Хавьер падает на землю.
        За ним стоит Эдуардо с пистолетом в руках.

* * *
        - Ты его убил? - спрашиваю я дрожащим голосом.
        - Надеюсь.
        Эдуардо наклоняется, чтобы проверить, есть ли у Хавьера пульс. Меня всю трясет.
        - Мертв, - кивает Эдуардо.
        - Что случилось? Где ты был? Я ждала тебя у выхода из гостиницы.
        - Нас задержали какие-то полицейские. Когда мы от них отделались, ты уже ушла. Я предположил, что ты могла пойти сюда.
        - Он хотел меня убить.
        - Ты бы справилась.
        - В этот раз - нет.
        - Что с Фиделем? - спрашивает Эдуардо мрачно.
        - Он знал. Еще до моего появления его обо всем предупредили. Он подпустил меня к себе, только чтобы я передала от него сообщение ЦРУ. И это все. Прости.
        - Ты не виновата. - Эдуардо оглядывает двор. - Выстрел могли услышать. Давай-ка убираться отсюда. Поскорей. Мы пропустили лодку, на которую должны были сесть…
        - Вот наш билет на пароход, - говорю я, поднимая с земли сундучок. Он чуть не выскальзывает у меня из рук, потому что пальцы забрызганы кровью Хавьера. Я содрогаюсь. - Поехали домой.
        Глава 35
        В доках Эдуардо находит человека, который с радостью соглашается переправить нас обратно во Флориду за остатки семейного состояния Пересов. Это совершенно абсурдная плата за проезд, но выбора у меня нет.
        Кто знает, что случилось с остальными ценностями? Часть отец раздал родственникам и друзьям, часть просто исчезла, сметенная революцией, которая уничтожала все на своем пути. Какое это теперь имеет значение? Всего, что мы потеряли, даже сосчитать невозможно.
        Пока Эдуардо обсуждает с капитаном условия нашего проезда, я пытаюсь стереть с себя грязь тряпочкой, любезно предоставленной лодочником, а мои глаза в эти минуты безотрывно смотрят на Малекон - пятикилометровую набережную, отделяющую город от океана.
        Здесь я выросла. На этих камнях сидела, болтая ногами, мокрыми от морских брызг.
        Увижу ли я все это еще когда-нибудь?
        Эдуардо подходит ко мне. Я оборачиваюсь.
        - Он говорит, осталось пять минут, пока можно отплыть относительно безопасно.
        - Я готова. Поехали.
        Эдуардо берет мое запястье.
        - Беатрис… - Он сглатывает. - Я не еду.
        - То есть как не едешь?
        Он молчит.
        Все и так понятно.
        Ответ написан в его глазах. Раньше я смотрела на это лицо, как в зеркало, а теперь вижу незнакомого человека.
        - Когда? - спрашиваю я.
        - После Плайя-Хирон.
        - Почему?
        - Потому что я устал терять. Устал от того, что ЦРУ меня использует. От того, что американцы дают обещания, которых не выполняют. Наконец, я захотел домой.
        - Но ведь Фидель все отнял у тебя и у твоей семьи.
        Эдуардо хватает такта смутиться.
        - Похоже, он решил частично компенсировать мне потери.
        - В обмен на секреты, которые ты ему продал, обведя ЦРУ вокруг пальца? - У каждого есть своя цена. Цена Эдуардо - его гордость. Так было всегда. - А я? Это ты меня сдал?
        - Я должен сообщать ему о любых готовящихся покушениях.
        - На этот раз он получил от тебя ценную информацию. Я помогла тебе вернуть твои имения?
        Мне хочется ударить его, хочется закричать.
        Но я так обессилела, что не могу пошевелиться.
        - Он обещал тебя не трогать. Я бы никому не позволил причинить тебе вред. Американцы считают, будто за убийством Кеннеди стоит Фидель, и ему это не дает покоя. Он сказал, что только поговорит с тобой, чтобы ты передала сообщение ЦРУ. Дуайер тебе доверяет.
        - Тебе он тоже доверял.
        - Меня он использовал.
        - Мы все друг друга использовали. А если бы у меня получилось? Если бы я убила Фиделя? Что бы ты тогда сделал?
        Эдуардо грустно улыбается.
        - В этом случае я бы тоже не особенно огорчился. Запасной сценарий никогда не помешает.
        - И все же теперь ты коммунист? Считаешь Фиделя великим человеком? Не понимаю, как ты успел так быстро переменить мнение о нем на противоположное.
        - Быстро? - невесело усмехается Эдуардо. - Я устал, Беатрис. Прошло почти пять лет. Что изменилось? Может быть, мы с самого начала ошибались. Некоторые идеи Фиделя не так уж и далеки от того, о чем в свое время мечтали мы.
        - Ты сам в это не веришь.
        - Может, не верю, а может, и верю. Пять лет назад ты бы поверила, что ляжешь с ЦРУ в постель? Мы все выживаем, как умеем.
        - Он убил моего брата. Твоего лучшего друга.
        - Говорит, что не убивал.
        - Мне он тоже так сказал. И ты купился? Неужели ты ему доверяешь?
        - Естественно, я ему не доверяю. По-моему, я уже вообще ни во что не верю.
        Я горестно смеюсь.
        - Это нас объединяет. Не зря я всегда видела в тебе себя.
        - Мне жаль.
        - Не ври. Ни о чем ты не жалеешь.
        - Даже если и так, пожалуйста, не испытывай ненависти ко мне. Я никогда не хотел тебе зла.
        - Что с нами случилось? Как мы до такого дошли? - спрашиваю я, качая головой. - Когда мы отсюда уезжали, предполагалось, что это временно. От силы на несколько месяцев.
        - Мир изменился. Мы от него отстали. А надо тоже меняться. Я хочу жить дома. Может быть, со временем все наладится. Может, однажды он сделает эту страну свободной.
        - А если не наладится?
        Эдуардо молчит.
        Случись нечто подобное раньше, я бы не находила себе места от гнева. Но мы прошли такой путь и столько сделали, что в глубине души я не могу не понимать его - по крайней мере отчасти. Я не способна согласиться с тем, как он поступил, не способна это принять, однако я лучше многих знаю, насколько далеко способен зайти человек, ищущий дорогу домой.
        Этого знания мне сейчас достаточно.
        - Гавана - красавица, - мягко говорю я, беря руку Эдуардо и сплетая его пальцы со своими.
        Прощаясь с ним.
        - Похитительница сердец.
        - Думаешь, я когда-нибудь еще увижу ее?
        Эдуардо целует меня в щеку и, сжав мою руку напоследок, отпускает.
        - Конечно, увидишь. Мы с тобой еще потанцуем в «Тропикане».

* * *
        Лодка, отчалив, разрезает водную гладь. Волны глухо шлепаются о борта. Гавана становится все меньше и меньше, пока не превращается в пятнышко на фоне ночного неба. Впереди бескрайнее море.
        Мечты никогда не погибают все разом. Они умирают постепенно, с каждым днем удаляясь от нас все сильнее и сильнее. А потом перед тобой уже нет ни острова, ни Гаваны, ни Малекона, и даже точка на горизонте уже исчезла. Тогда все, что ты прижимала к груди, все, что прятала глубоко в своем сердце, перестает существовать, протекает сквозь твои пальцы, как песок, по которому ты когда-то ходила.
        Теперь ты одна. И в этот момент у тебя есть выбор.
        Ты можешь погрузиться во тьму: броситься в море и пойти ко дну под тяжестью всего того, чего ты лишилась и чего уже не вернуть. А можешь повернуться, оставив прошлое за спиной, и смотреть вперед.
        Устремиться к новым ясным дням, к будущему, к свободе.
        К дому.
        Глава 36
        Возвратившись из Гаваны в Палм-Бич, я не обнаруживаю в особняке на пляже никаких перемен, за исключением того, что в нем нет вещей Ника. После всего пережитого это для меня огромное утешение - вновь ощутить комфорт привычной обстановки.
        Даже в одиночестве я чувствую себя здесь как дома.
        На мой отчет, отправленный в ЦРУ, Дуайер не отвечает. Проходит неделя. Я почти все время одна, только изредка выхожу прогуляться с сестрами. Одиночество не угнетает меня, даже наоборот: оно нужно мне, чтобы рана отболела. Девочкам я не говорю ни о своем путешествии, ни об Эдуардо. У всех нас свои тайны.
        Однажды утром, вернувшись с прогулки, я вижу человека, ожидающего меня на веранде.
        - Красивый дом, - говорит он, когда я приближаюсь.
        - Согласна с вами, - улыбаюсь я.
        - Ваш?
        - Да. Выпьете чего-нибудь?
        Кивнув, Дуайер проходит вместе со мной сквозь огромные стеклянные двери в гостиную и садится. Я наполняю его бокал и усаживаюсь напротив, потягивая шампанское с апельсиновым соком (для храбрости мне тоже нужно выпить).
        - Рад, что вы остались живы, - говорит Дуайер после короткой паузы. - Примите мои извинения в связи с непредвиденными сложностями, которые возникли у вас на Кубе. Об Эдуардо я не знал. Мы всячески стараемся предотвращать подобные вещи, но иногда ситуация выходит из-под нашего контроля.
        - Вас я не виню. Мы дружили с детства, и я бы никогда не заподозрила, что он работает на Фиделя.
        - Вы были близки.
        - Мне так казалось, - признаюсь я.
        - Я прочел ваш отчет. Там вы пишете, что Эдуардо спас вам жизнь.
        - Да. Если бы не он, Хавьер убил бы меня. Вряд ли мне повезло бы во второй раз.
        - В таком случае вы, вероятно, и правда знали вашего друга не так уж плохо.
        - Как вы со всем этим справляетесь? - спрашиваю я. - Можете ли вы вообще хоть кому-нибудь доверять? Как вы перевариваете все эти тайны, всю эту ложь?
        - Мой ответ прозвучит банально: со временем ко многому привыкаешь. И многому учишься. В частности, не доверять никому, кроме себя.
        - То есть вам я тоже доверять не должна?
        - Определенно не должны, мисс Перес. Эдуардо преподал вам урок. Тяжелый. Каждый из нас однажды сталкивается с чем-то подобным. Такие сюрпризы запоминаются на всю жизнь.
        - Как я могла так ошибаться в нем? Мне казалось, мы понимаем друг друга, смотрим на вещи одинаково…
        - Правда всегда очень сложна. Я мог бы вам сказать, что люди меня уже не удивляют, что я читаю их, как открытую книгу, и всегда все предугадываю. Увы, это не так. Мне постоянно приходится удивляться. Мир не черно-белый, мисс Перес. В нем очень много серого цвета. И зачастую люди, которые в самом деле хорошо друг друга понимают, как вы с Эдуардо Диасом, стоят по разные стороны баррикад.
        - Ну и к чему же мы пришли? Все было напрасно? - Я делаю глубокий вдох. - Фидель жив. Я провалилась.
        - На вашем месте я бы не стал судить себя строго. Вы в хорошей компании. Все, кого мы посылали, проваливались. Бывают люди, которых действительно очень трудно убить.
        - По-моему, это неправильно, что он продолжает жить, когда столько хороших людей погибло во время революции. Я хотела отомстить за брата. Где справедливость?
        - В моей работе справедливости мало. Есть удача, есть планирование, есть часы напряженного ожидания и тяжелого труда, несмотря на который случиться может что угодно. Бывают моменты разочарования, когда вы спрашиваете себя, зачем вы вообще этим занимаетесь.
        - А вы зачем?
        - Мне это нравится. Я профессионал. И я считаю, что, если у каждого человека есть в жизни какая-то цель, то цель моей - в этом. Наконец, как бы часто нам ни приходилось проигрывать, выигрыши тоже бывают. И всегда впереди следующая битва. Следующая страна, чьи проблемы надо решить.
        - А нельзя ли предоставить другим странам самим решать свои проблемы?
        - Можно. Однако их проблемы нередко оказываются нашими. К тому же никто не жалуется, когда мы появляемся там, где нужны, где нашей помощи ждут. Черта, разделяющая героя и злодея, тонка, как волос, и почти всегда это различие зависит от точки зрения. Серый цвет, мисс Перес, - вот наша стихия.
        - А Куба? Что вы намерены предпринять в отношении Фиделя?
        - Будем продолжать. Если один план провалился, всегда можно запустить следующий.
        - Удивительно, что он меня не убил.
        - У Кастро сейчас опасный период. Он знает, что мы подозреваем его в убийстве Кеннеди. Продолжать нас провоцировать не в его интересах. До сих пор мы проявляли исключительную сдержанность, но если мы направим всю нашу политическую и военную мощь на то, чтобы отстранить его от власти…
        - Вы думаете, все-таки он убил президента?
        - Нет, не думаю.
        - Но вы рассматривали эту версию как возможность его свергнуть.
        - Такая у меня работа, мисс Перес, - искать возможности. - Дуайер окидывает взглядом гостиную. - Дом действительно очень красивый… Ну, так что вы собираетесь делать? Каковы ваши планы на будущее?
        - Не знаю. Продолжу учебу: теперь я могу оплачивать ее сама, вне зависимости от желания родителей. Когда мы жили на Кубе, я хотела изучать право. Наверное, поступлю на юридический факультет.
        Дуайер улыбается.
        - Думаю, из вас получится превосходный юрист. Верно ли я понимаю, что наши встречи в придорожных закусочных и отельных барах остались в прошлом?
        - Меня раскрыли. Фидель все знает.
        - Да, ваша прежняя легенда уже бесполезна. Однако легенды тем и хороши, что их можно придумывать заново.
        - Но Фидель…
        - Нет, на Кубу вам, разумеется, больше нельзя. Вероятно, со временем вы сможете участвовать в кубинских миссиях опосредованно. Активное вмешательство для вас теперь слишком рискованно. Я повторюсь: в мире и без Кубы хватает конфликтов. Такой человек, как вы, всегда найдет место, где можно послужить своей стране.
        - Я не американка.
        - Разве? На мой взгляд, вы не предадите своих корней, если построите дом здесь. Даже шпионам иногда нужно где-то преклонить голову. Продолжайте учиться, общайтесь с семьей, живите той жизнью, которую выбрали. А мы будем поддерживать с вами регулярную связь и искать пути взаимовыгодного сотрудничества. На Кубу мы вас больше не отправим, но эта война с Советским Союзом обещает быть долгой, и многие страны будут в нее вовлечены. Коммунизм разрушил Кубу. У вас есть шанс помешать ему уничтожить весь оставшийся мир. Вы говорите, что хотели бы за брата отомстить. Но есть и другие способы почтить его память. Другие способы послужить людям. Наш труд часто кажется неблагодарным. Солдат, вернувшихся с войны, все восхваляют. Для нас война никогда не прекращается, однако нашего героизма никто не видит. Наша награда - жизни, которые мы спасаем. Если вы хотите в дальнейшем заниматься чем-то, что имеет смысл, эта работа, я думаю, вам бы подошла. И вы бы научились получать от нее удовольствие.
        - Куда вы меня пошлете?
        - Как насчет Европы? Насколько я помню, у вашей матушки в Испании есть кузина? И она замужем за дипломатом?
        Дуайер улыбается, не сомневаясь в моем решении. Пожалуй, Куба на какое-то время останется для меня потерянной. Но это не помешает мне продолжить борьбу.
        - Когда ехать?

* * *
        26 ноября 2016 года
        ПАЛМ-БИЧ
        В первые часы утра, отпраздновав долгожданное событие в обществе родных и тысяч соотечественников на Кайе-Очо[7 - Calle Ocho (исп. Восьмая улица) расположена в Майами, в кубинском районе «Маленькая Гавана».], она возвращается в Палм-Бич, просовывает ключ в замочную скважину своего особняка и толкает тяжелую деревянную дверь. В следующую же секунду ей все становится ясно.
        Разве она могла не почувствовать?
        Дверь захлопывается у нее за спиной. Она идет на свет по длинному коридору, стены которого увешаны картинами и антикварными сувенирами из дальних путешествий, фотографиями нескольких поколений родных, дипломами, гордо белеющими в рамках…
        Все это свидетельства хорошо прожитой жизни.
        Дойдя до стеклянных дверей веранды, она на секунду останавливается. На безымянном пальце переливается канареечный бриллиант. Она носила это кольцо больше пятидесяти лет. Нигде, кроме Гаваны, не снимала. Ей хотелось, чтобы он был рядом, даже если дорога уводит ее далеко.
        Повернув ручку, она выходит в ночную прохладу. Было бы неудивительно, если бы она чувствовала усталость, ведь ей уже не двадцать два года и она уже немного отвыкла крадучись возвращаться домой на рассвете.
        У них еще час до того, как солнце встанет, взорвав море разноцветными искрами.
        Она должна бы устать, но не устала: ее поддерживают адреналин и надежда.
        Мужчина, стоящий на веранде и, по-видимому, глубоко погруженный в свои размышления, распрямляется, как будто бы очнувшись. От этого он кажется выше и плечистее. На секунду этот старый человек, обращенный к ней спиной и глядящий на море, превращается в того, кого она любила и потеряла. Она перемещается в другое время и другое пространство, на другой балкон.
        В другую жизнь.
        И тут он оборачивается.
        За прошедшие годы они, естественно, несколько раз встречались.
        В их мире было невозможно совершенно потерять друг друга из виду. Но между ними всегда было расстояние - понимание того, что они идут разными дорогами.
        Прочел ли он большую журнальную статью о ней? Следил ли за развитием ее юридической карьеры? За процессами, на которых она выступала как правозащитник? Интересовался ли он другой стороной ее жизни - той, что протекала в тени, отражаясь в засекреченных отчетах на его сенаторском столе?
        Он часто появлялся на экране телевизора, пока не подал в отставку: это произошло лет десять назад. Альбом, спрятанный у нее в гардеробной, заполнен газетными вырезками о нем. Страницы истрепались от частого перелистывания. Светская хроника рассказывает ей о жизни его детей: не зная их лично, она относится к ним с нежностью, потому что они - его.
        - Давно ждешь? - спрашивает она, и собственный голос, напитанный чувством, режет ей слух.
        - Не очень, - улыбается он лукаво, понимая, что речь идет не только о сегодняшнем вечере.
        Он состарился благородно - как вино изысканной марки. Может, это и не совсем справедливо, что время так пощадило его красоту. Но, пройдя свой путь, она твердо усвоила одну истину: жизнь редко бывает справедливой. Жизнь есть жизнь.
        Она подходит ближе, и любовь, которой светятся его глаза, заставляет ее сердце биться.
        - Мне тебя не хватало, - говорит она, когда расстояние между ними сокращается настолько, что можно услышать легчайший вздох.
        - Мне тебя тоже.
        Он протягивает к ней руку, гладит волосы, скользит кончиками пальцев по щеке, и, хоть ее кожа уже не молода, время перестает их разделять. Они снова стоят, как раньше, на балконе под лунным небом Палм-Бич.
        Они не могут друг на друга насмотреться. После такой долгой разлуки просто оказаться рядом - наслаждение, которому невозможно противостоять.
        - Смерть Фиделя наконец-то принесла тебе спокойствие? - спрашивает он ее.
        - Я на это рассчитывала. Думала, победа будет такой сладостной… Только, конечно, я не знала, что ждать придется так долго.
        - Но ты все же была счастлива?
        Она улыбается.
        - Была.
        - Я рад этому. И рад, что время к тебе милостиво.
        - Да, на время я не в обиде. - Она глубоко вздыхает. - Я очень огорчилась, когда узнала о твоей жене.
        Некролог появился в газетах Палм-Бич полгода назад.
        - Меня тронула записка, которую ты тогда прислала. Спасибо. У нас была хорошая семья. Мы вырастили чудесных детей, жизнь удалась.
        - Приятно это слышать.
        Ей действительно приятно. В юности она бы, наверное, ревновала, однако пройденный путь многому ее научил, и, пожалуй, самое ценное, что она приобрела, - это способность ставить чужое счастье выше собственного. В конце концов, разве сама природа любви не требует от нас жертв?
        Он, улыбаясь, протягивает ей руку, и сердце прыгает у нее в груди. Разве не чудесно, что после стольких лет между ними по-прежнему горит яркая искра? Что они нашли дорогу друг к другу?
        Такие встречи - это, наверное, судьба.
        - Разрешите пригласить вас на танец, Беатрис Перес - девушка, целующая революционеров и похищающая сердца, - говорит он, и она смеется: знакомые слова переносят ее на пятьдесят шесть лет назад.
        То, что он по-прежнему так неумеренно любезен, очень даже нравится ей. Сколько бы времени у них ни осталось, она хочет провести эти дни, недели, месяцы или годы с ним.
        Она качает головой, на ее губах играет улыбка. Глаза наполняются слезами, а в груди трепещет радость.
        - Об украденных сердцах я ничего не говорила.
        Он улыбается, и она чуть не зажмуривается, как от яркого электрического света. Любовь, которой полон его голос и его взгляд, тепло обволакивает ее.
        - Зато я говорю.
        Разве у нее может быть хоть какой-то шанс?
        - С удовольствием, - говорит она, подавая ему руку.
        Он обнимает ее, и они начинают танцевать при свете солнца, встающего над океаном. С каждой волной, ударяющейся о берег, время убывает.
        Эпилог
        Секрет романтических отношений с мужчиной, в которого ты была влюблена почти всю свою взрослую жизнь, в том, чтобы сохранять легкий покров таинственности. Ты постоянна в своих чувствах к нему, и он об этом знает, тем не менее должны быть и свидания, и цветы, и письма, которые ты будешь читать в уединении своей гостиной. Кто-нибудь наверняка скажет, что в преклонном возрасте конфетно-букетный период - это смешно, что нужно спешить, ведь времени и здоровья остается все меньше и меньше.
        К счастью, я никогда не слушала, что говорят другие.
        Кое с чем, конечно, не поспоришь: время - действительно роскошь. Но именно поэтому его, как и другие роскошные напитки, лучше смаковать не спеша, а не заглатывать залпом. Мне не жаль часов, которые я трачу на прически и макияж перед нашими свиданиями, а также на выбор новых нарядов, которые я покупаю, прогуливаясь по магазинам с внучатыми племянницами. Они пока не знают о Нике: эту тайну я бережно храню у самого сердца.
        Он приезжает за мной минута в минуту, и по его взгляду я понимаю, что от времени мой образ не потускнел, романтика нашей молодости не развеялась. По-моему, в том возрасте, который принято называть закатом жизни, особенно приятно вновь раздуть никогда не умиравшее пламя.
        После двух месяцев встреч он и его водитель заезжают за мной на блестящем сером Rolls-Royse, и мы едем в Веллингтон на день рождения к моей внучатой племяннице Люсии.
        Пора знакомить Ника с моей семьей.
        Сегодня в клане Пересов двойной праздник: другая моя внучатая племянница, Марисоль, вернулась с Кубы, куда она ездила, чтобы развеять прах своей бабушки Элизы. Мы все гордимся Марисоль и рады ее возвращению.
        Представляя Ника родным, я внутренне усмехаюсь: мой племянник явно смущен тем, что тетушка до сих пор поддерживает с кем-то романтические отношения.
        - Так это с ним у тебя было то свидание, к которому ты так тщательно готовилась? - спрашивает Марисоль, отойдя со мной в сторонку и глядя на меня расширенными глазами.
        Внучатые племянницы всегда были мне как родные внучки. Благодаря им я не чувствую себя одинокой, хотя и не родила собственных детей.
        Неделю назад Марисоль застала меня за наведением марафета перед встречей с Ником. Вспоминая наш тогдашний разговор, я улыбаюсь:
        - Да.
        - Он ведь чуть президентом не стал! - восклицает Марисоль с благоговением в голосе.
        - Не стал. Хотя президент из него был бы отличный.
        - И давно вы друг друга знаете?
        - Давно. С тех пор как я была еще совсем молоденькой.
        - Ты его и раньше…
        - Что? Любила?
        Марисоль кивает.
        - Всегда, - отвечаю я.
        - Я рада, что он пришел. И что ты счастлива.
        Люсия подходит к нам с бокалом шампанского и садится рядом со мной.
        - Открой подарок, который я тебе привезла, - говорю я, указывая на обтянутый яркой бумагой прямоугольник, лежащий на десертном столе.
        - Я собиралась потом…
        - Забудь об этикете. Если в собственный день рождения ты не можешь делать что хочешь, то в чем вообще смысл праздника? К тому же я старая женщина, и мне позволено пренебрегать правилами. Я разрешаю тебе открыть один из подарков - мой - раньше положенного срока.
        Марисоль смеется.
        - Мне кажется, любительницей правил ты и в молодости не была.
        - Потому что жизнь слишком коротка. Открывай, - говорю я, подталкивая Люсию.
        Она разрывает обертку, и из бумаги показываются карие глаза, блестящие иссиня-черные локоны, шелк платья и бриллианты, стекающие с шеи, как капли воды.
        - Какая красота! - говорит Люсия.
        - Я купила этот портрет на аукционе несколько недель назад. Я бы даже сказала, отвоевала. Он висел в нашем доме в Мирамаре, так что ему пришлось попутешествовать. Был еще и другой портрет - ее мужа.
        - А кто эта женщина? - спрашивает Марисоль.
        - Изабелла Перес. Старейшая наша прародительница, о которой мы что-то знаем.
        - Это она вышла замуж за корсара? - спрашивает Люсия.
        - Да. В середине восемнадцатого века. В Испании ее посадили на корабль и отправили на Кубу, чтобы там она стала женой человека, которого никогда не видела.
        - Невообразимо! - произносит Марисоль задумчиво. - Бесстрашная, наверное, была девушка. Или наоборот, напуганная.
        - Мне всегда очень нравился этот портрет, - говорю я. - Твоя бабушка была увлечена корсаром, а я чаще думала о женщине, которая оставила все, что было ей знакомо: дом, семью - и отправилась за океан.
        Люсия целует меня в щеку.
        - Чудесный подарок, спасибо.
        - Я рада, что тебе понравилось.
        - А кто забрал портрет из нашего гаванского дома? - спрашивает Марисоль.
        - Понятия не имею. В итоге он оказался в одном поместье в Вирджинии. Хозяин умер, имущество пустили с молотка. Может, родственники что-то и знают. Я пыталась их осторожно порасспросить, но ничего не добилась. Главное, теперь картина там, где ей и место. Где ее дом.
        Как и я.
        Соединив руки, мы с Ником вместе со всей семьей поем Люсии «С днем рожденья тебя!» и поднимаем бокалы, поздравляя ее с началом тридцать четвертого года жизни. Среди гостей я нахожу взглядом Марию. Мы обмениваемся улыбками. Глаза сестренки светятся гордостью, как и мои.
        Я всегда считала, что навеки связана с Кубой. Что мне назначено сыграть важную роль в ее будущем. Может, при иных обстоятельствах так бы и было. Но и без этого я прожила жизнь не зря. Мне удалось передать наследие, полученное от предков, следующему поколению женщин семьи Перес.
        Мужчины приходят и уходят, революции бушуют и стихают, а мы остаемся.
        Может, оно явится в волшебные часы коварно убывающей ночи. Или при первом свете дня, заставив спящих с криком проснуться. Может, оно распространится под яростный шепот сдерживаемой надежды, как ветер, бегущий по верхушкам деревьев. А может, вспыхнет, как электрическая искра, и зазвучит из трескучего радио, как песня, которую многие ждали.
        Так или иначе оно придет.
        Оно наступит - наше время.
        От автора
        Как только Беатрис Перес впервые появилась в моей книге «Следующий год в Гаване», я поняла: она достойна того, чтобы стать героиней собственного романа. Изначально я не планировала нового погружения в жизнь семьи Перес, но Беатрис, действуя со свойственной ей неподражаемой страстностью, ворвалась в мои планы и изменила их. Ее история так настойчиво требовала моего внимания, что в середине начального этапа работы над романом «Следующий год в Гаване» мне пришлось прерваться и набросать первую главу «Когда мы покинули Кубу». В отличие от своей предшественницы, эта книга рассказывает не столько о революции, сколько о том, что было позже. Мне хотелось показать ту борьбу, которую вели кубинцы, чтобы вернуть себе свою страну и обеспечить ей достойную роль на мировой арене.
        Пересы и их друзья - вымышленные персонажи, чьи судьбы развиваются на историческом фоне бурных кубино-американских отношений шестидесятых годов. Мистер Дуайер - тоже литературный герой, но его многочисленные прототипы, офицеры ЦРУ, действительно активно участвовали в жизни Латинской Америки того времени. Как следует из рассекреченных документов, разведка США инициировала множество покушений на Фиделя Кастро. В частности, ЦРУ пыталось использовать против него одну из его слабостей - неравнодушие к женской красоте. Эти провалившиеся попытки послужили прообразом подвига Беатрис.
        В годы операции на Плайя-Хирон, Карибского кризиса и убийства Кеннеди отношения между Кубой и Соединенными Штатами были крайне напряженными, что вызвало активизацию шпионских игр. Кубинская разведка представляла собой страшную силу (и остается ею по сей день), Кастро наводнил эмигрантскую среду своими двойными агентами, наладив разветвленную информационную сеть, которая исправно работала. ЦРУ не уступало ему в рвении, осознавая особую значимость сбора секретной информации перед лицом советской угрозы. Многие описанные в романе события - например, встреча Беатрис с полковником из СССР - навеяны реальными. Правда подчас удивительнее вымысла, и не исключено, что именно те детали, которые покажутся вам типично беллетристическими, на самом деле исторические факты. В частности, Кастро действительно опасался нападения со стороны США в отместку за его предполагаемое участие в убийстве Кеннеди. В смерти американского президента могли быть заинтересованы самые разные кубинские группировки, от сторонников Фиделя до его противников, в связи с чем возникло множество гипотез.
        Первоначально я планировала сделать шпионскую линию лишь фоном для основных событий романа «Когда мы покинули Кубу», но Беатрис, конечно, не согласилась с этим. Увидев, что творится в мире, она потребовала, чтобы и ей предоставили место за игровым столом. Я не смогла отказать своей героине.
        Благодарности
        На пути к публикации этой книги я встретила чудесных людей, которые помогли ей появиться на свет. Большое спасибо моему агенту Кевану Лайону и редактору Кейт Сивер за мудрость, поддержку и энтузиазм. Работать с вами обеими - огромное удовольствие, лучшей команды даже пожелать нельзя!
        Не устаю выражать благодарность издательству «Беркли», где мои книги обретают дом. Спасибо вам, Маделайн Макинтош, Иван Хельд, Кристина Болл, Клэр Зион, Жанна-Мэри Хадсон, Крейг Берк, Таванна Салливан, Фарида Буллерт, Роксан Джонс, Райан Пробст и Сара Блуменсток. Я также очень высоко ценю усердный труд юридического и дизайнерского отделов.
        Благодарю своих замечательных коллег-писателей, которые прочли «Следующий год в Гаване» и поддержали меня добрыми словами: Дэвида Эберсхоффа, Кейт Куинн, Стефани Дрэй, Шелли Ноубл, Дженнифер Робсон, Рене Розен, Хетер Уэбб, Стефани Торнтон, Уэйну Дай Рэндел, Аликс Риклофф, Алиссу Паломбо, Меган Мастерсон и Дженни Л. Уолш. Спасибо вам, мои дорогие подруги: Эй-Джей Пайн, Лиа Райли и Дженнифер Блэквуд.
        Я также признательна продавцам, блогерам, библиотекарям, читателям, рецензентам - всем, кто отправился со мной в это новое увлекательное путешествие. Ваши отзывы очень порадовали меня. Я счастлива, что в ваших сердцах нашлось место для семейства Перес, которое живет на страницах моих романов благодаря рассказам, услышанным мною от собственной семьи. Спасибо вам, мои родные, за вашу любовь к корням, за силу и храбрость, за то, что подарили мне частичку Кубы.
        Спасибо моим близким за любовь и вдохновляющую поддержку, которую я получаю каждый день. Они сердце каждой моей книги.
        notes
        Примечания
        1
        Движение 26 июля - революционная организация, созданная Фиделем Кастро и боровшаяся с режимом Фульхенсио Батисты. Названа в честь даты неудавшегося нападения революционеров на казармы в Сантьяго-де-Куба (26 июля 1953).
        2
        Олд-фэшн (англ. old-fashioned - «старомодный») - коктейль на основе виски с добавлением горькой настойки, сахара и апельсиновой цедры.
        3
        Рис с цыпленком (исп.).
        4
        Красная буква «А» (от слова adultury - «прелюбодеяние») - в среде американских пуритан знак позора, прикреплявшийся к одежде женщины, обвиненной во внебрачной сексуальной связи. Этот обычай описан в историческом романе Натаниэля Готорна «Алая буква» (1850).
        5
        Роберт Фрэнсис (Бобби) Кеннеди - брат Джона Фицджеральда (Джека) Кеннеди. С 1961 по 1964 г. занимал должность генерального прокурора США.
        6
        «Как вращается мир» (As the World Turns) - американский телесериал, выходивший в эфир с 1956 по 2010 год.
        7
        Calle Ocho (исп. Восьмая улица) расположена в Майами, в кубинском районе «Маленькая Гавана».