Неуловимая наследница Ольга Юрьевна Карпович
        « - А Сергей был твоим отцом. Самым известным в России киллером по кличке Фараон».
        Так начинается история самой влиятельной девушки преступного мира - Ольги Котовой. Обосновавшись в Стамбуле, кажется, она держит в страхе оба земных полушария и никто не может к ней подступиться. Даже у молодого полковника Рогова нет ни одной зацепки. Дочь Фараона никогда не ошибается. Так было, пока Оля не встретила Ника - археолога-серфера, который очаровал ее бирюзой своих глаз, разрушив все планы преступницы.
        Хладнокровной убийце предстоит решить, кто для нее Ник - случайный свидетель или любовь всей жизни?
        Ольга Карпович
        Неуловимая наследница
        
* * *
        Все герои и события вымышлены, совпадения с реальными людьми случайны.
        Глава 1
        Они были слишком красивыми. Идеальными. И от того как будто не настоящими. Она - высокая, тоненькая, легкая, как перышко, и вся золотая: кожа, волосы, рассыпавшиеся по плечам, даже глаза поблескивали золотистыми искорками. А он - серебряный, пиджак стального цвета, коротким ежиком остриженные волосы, глаза.
        Оля ждала их с самого утра. Мама Люда, плюхнув ей в тарелку клейкую овсяную кашу, сказала:
        - Бардак в доме не разводи. Сегодня сестра моя с мужем приедут. Ты их не знаешь, они за границей живут.
        Оля удивленно округлила глаза: «Ого, за границей!» До этого утра она и не слышала, что у мамы Люды есть сестра.
        Не то чтобы ее так уж интересовали гости, просто скука была смертная. Лето, жара… Ну на море сбегаешь с соседскими девчонками, если мама Люда разрешит. Ну на курортников поглазеешь. Перекинешься парой слов с продавцом арбузов на углу. Вечером в санатории «Зори Крыма» танцы. Если пролезть в дыру в заборе и не попасться на глаза сторожу, можно сидеть в кустах и глядеть, как плывут над круглой площадкой красные, синие и желтые огни и покачиваются в такт музыке пары. Одни даже целовались как-то раз, они с Женькой Гордеевой видели. Но на этом все, все развлечения. Зимой хоть школа есть, а летом - только жара и маета. Если уломаешь маму Люду в Евпаторию съездить, так впечатлений на целый месяц. Все ж таки город. А тут - крошечный поселок - полтора дома, а за ними рыжая сухая степь до горизонта. И море, конечно. Море…
        И вдруг гости, загадочные, из-за границы. Ну как их не ждать?
        Оля смотрела на улочку, видневшуюся за заросшим кустами забором. Развешенное в саду на веревках белье вздувалось парусами, перекрывало обзор. Пахло жарой, перезрелыми персиками с дерева у калитки и нагретой солнцем полынью.
        - Окно закрой, мух в дом напускаешь!  - прикрикнула, пробегая мимо, мама Люда.
        Она вообще сегодня суетилась. То начинала готовить угощение для дорогих гостей, то вдруг выбегала из дома - хлеба купить, на переговорный пункт позвонить.
        - Кому позвонить?  - только раз спросила Оля.
        А мама Люда буркнула:
        - Кому надо, чего допытываешься?  - А потом, помолчав, добавила:  - В справочную аэропорта. Узнаю, вовремя самолет прилетит или задержат.
        Волновалась, наверно, что гости задержатся…
        Оля окно закрывать не стала, так и висела на подоконнике. А мама Люда больше ее не дергала, грохотала кастрюлями в кухне.
        Возле калитки вертелся какой-то узколицый, в кепке. Оля его заметила, потому что улица их вообще-то была пустынная. Окраина поселка, кто тут особенно будет ходить. А этот раза три уже промелькнул, в одну сторону прошел, в другую… Что ему надо было? Оля хотела уже окликнуть мать, обратить ее внимание на странного прохожего. Чего он там шныряет? А вдруг залезть хочет, персики их обтрясти? Но тут вдалеке глухо заворчал мотор автомобиля, странный в кепке исчез, будто испарился под яркими солнечными лучами и просочился в трещины на асфальте. Оля вся подалась вперед, едва не шлепнулась кувырком из окна, но все же увидела приближающуюся светло-желтую «Волгу» с черными шашечками на крыше. Такси!
        - Такси!  - пискнула она.
        Но мама Люда, кажется, не услышала. Машина тем временем остановилась, и вот наконец показались они: золотистая женщина и серебряный мужчина. Сунув таксисту купюру, он огляделся по сторонам быстрым настороженным взглядом? А женщина оглядываться не стала, сразу заторопилась к калитке, как будто сдерживала себя, чтобы не побежать. Заметив, что спутница его опередила, мужчина нагнал ее, первым отворил калитку, шагнул в сад и снова огляделся. Боялся, что ли, что хозяева ради смеха притаились в кустах и сейчас как выскочат с криком, как напугают!
        Мама Люда остановилась у Оли за спиной, щурясь, вгляделась в шедших через сад гостей, и произнесла странным голосом:
        - Приехали, значит, все же. Что ж…
        А Оля, сорвавшись с места, побежала открывать дверь. Открыла - и сразу будто снесло вихрем - прохладным, душистым, нежным. Это золотая женщина обхватила ее руками, затормошила, зацеловала в щеки. От нее приятно пахло каким-то горьковато-сладким цветочным запахом. И волосы у нее были гладкие, скользящие по коже, как шелк.
        - Какая ты большая! С ума сойти!  - приговаривала женщина, то прижимая Олю к груди, то отстраняя от себя, и смотрела, смотрела на нее, будто не могла наглядеться.  - А я тебе куклу привезла. Вот глупая, ты же совсем взрослая.
        «Разве она меня видела раньше?»  - удивлялась про себя Оля. В памяти как будто ворочалось что-то, но очень смутное. Золотые волосы в солнечном луче, ласковые руки в кольцах…
        - Сергей, правда, удивительно, как она выросла?  - не выпуская девочку из рук, гостья обернулась к своему спутнику.
        Тот наклонился к Оле, заглянул ей в глаза. Такое странное у него было лицо. Вроде ничем не примечательное, обычное. Но все какое-то твердое, закаменелое. А глаза живые - цепкие, страшные. Оле подумалось, что такие глаза, наверное, бывают у волков. И волосы у него были короткие, жесткие и серые, как шерсть.
        - Выросла…  - коротко повторил он и, на мгновение прижав Олю к себе, поцеловал в висок.
        - Ну что же вы, гости дорогие,  - засуетилась тем временем мама Люда.  - Давайте к столу, поешьте с дороги.
        И только когда золотая женщина, разжав объятия, поднялась на ноги, Оля поняла, как ей не хотелось, чтобы она ее отпускала.
        Этот день получился счастливым, веселым, солнечным и очень быстрым. Пролетел в одно мгновение. Оля успела узнать, что приехавших родственников зовут Сергей и Александра. Что люди они интересные и загадочные. А Саша еще и веселая - постоянно выдумывает игры, принимается гоняться за ней то по пляжу, то по пахнущему персиками саду. Догонит, схватит на руки и щекочет, целует, бормочет какую-то чепуху. Вручили ей ту самую куклу, из-за которой Саша расстроилась, что привезла подарок не по возрасту. Но кукла Оле понравилась, она здесь таких и не видела - голова фарфоровая, лицо нежное-нежное, вот прямо как у Саши, и глаза такие же золотистые, искрящиеся, и волосы, как шелк. Она про себя решила, что так и назовет куклу - Сашей.
        За куклой последовали и другие подарки - джинсы, футболки, куртки, кроссовки, туфли, свитера. Саша настаивала, чтобы Оля все это мерила, вертелась перед ними. А та к одежде была равнодушна и быстро устала переменять наряды.
        Потом был пляж и ужин, и теплый вечер в саду, за накрытым клеенкой столом. Когда стемнело, Саша, вдруг посерьезнев, усадила Олю рядом с собой, взяла ее за руку и произнесла:
        - Оленька, нам нужно поговорить с тобой. Ты девочка уже большая и поймешь, я уверена.
        - Может, в дом пойдете разговоры разговаривать,  - вклинилась мама Люда.
        Она вообще весь день держалась как-то нервно. То улыбалась натужно, то, явно срываясь, брякала что-нибудь невпопад.
        - Она права,  - неожиданно поддержал скупой на слова Сергей.
        И снова настороженно огляделся по сторонам, будто выискивая что-то в темной южной ночи. Оле вдруг почему-то вспомнился тот странный тип в кепке, что утром крутился возле их калитки. Она даже хотела рассказать о нем, но взрослые уже подхватили со стола чайные чашки, корзинку с фруктами и пошли в дом.
        Мама Люда, хлопнув дверью, ушла в свою комнату, а Оля, Сергей и Саша остались в гостиной. Саша потянула Олю с собой на диван, обняла за плечи. Сергей сначала сел напротив, затем поднялся, начал мерить комнату широкими шагами. Тоже как будто нервничал. Оле стало не по себе, как всегда бывало, когда видно было, что взрослые волнуются - и непонятно из-за чего.
        - Девочка моя,  - начала Саша.
        И все гладила, гладила Олю по руке.
        - Понимаешь, много лет назад у нас с твоим…  - Она замялась, взглянула на мужа и после паузы продолжила:  - У нас с Сергеем возникли большие неприятности, и нам пришлось уехать. Мы смогли вернуться в Россию только сейчас - и ненадолго. И я скажу тебе честно, мы приехали за тобой.
        «За мной?»  - изумилась Оля. Хотела спросить: «Как это - за мной? Почему? А куда мы поедем? А зачем вы хотите взять меня?», но не успела. Сергей вдруг замер на месте, прислушиваясь. Коротко махнул на них рукой, чтоб замолчали. Оля насторожилась тоже, но ничего не услышала. Может, только скрипнула ветка персикового дерева в саду.
        Саша вскочила на ноги - отреагировала так быстро, как будто привыкла жить в постоянной опасности.
        - Оленька, подожди в другой комнате пока,  - сказала она мягко и вроде бы спокойно.
        Но по ее лицу, которое вдруг перестало быть фарфорово-нежным, а стало напряженным, испуганным, Оля поняла, что происходит что-то нехорошее.
        - Что случилось?.. Почему?..  - начала она.
        Саша оттеснила ее к дверному проему, ведущему в коридор. А дальше все произошло так быстро, что Оля и осмыслить ничего не успела. Сергей шагнул к двери, взялся за ручку. И в тот же момент дверь распахнулась, сбив его с ног. Он опрокинулся навзничь. Оля испугалась еще - ударится головой же, вон ножка стола как близко. А ввалившийся в дверь детина - огромный, кругломордый, с маленькими, смешными на таком блинообразном лице усиками - уже навис над ним, наставив пистолет. До этого Оля оружие видела только в кино, но сейчас почему-то сразу поняла, что пистолет не игрушечный и все это не шутка, не розыгрыш. Что к ним в дом ворвались настоящие бандиты.
        За кругломордым вошел следом еще один, высокий, с изъеденным оспинами лицом. Сергей попытался незаметным движением скользнуть ладонью под пиджак, но длинный увидел, навалился сверху, выкрутил ему руку и носком ботинка отпихнул под шкаф вывалившийся из пальцев пистолет.
        - Беги!  - шепнула Саша и вытолкнула Олю в коридор.
        Девочка хотела схватить ее за руку, утянуть за собой. Ведь здесь происходило что-то страшное. А Саша была такая мягкая, такая нежная, ей не место было в этом ужасе. Но сделать ничего уже не успела, потому что навстречу ей по коридору топал третий - тот самый вертлявый, в кепке, которого она видела днем.
        «Наверное, влез через окно в маме-Людиной комнате»,  - поняла Оля.
        Колени у нее ослабели, ноги подкосились. Вертлявый все приближался, Оля очень отчетливо видела поблескивающий черным металлом пистолет у него в руках. Она на секунду зажмурилась, думая, что сейчас прогремит выстрел. Подумала мимолетно: интересно, больно это? Но вертлявый лишь зыркнул на нее глазами, выплюнул:
        - Брысь, малявка!
        И шагнул в комнату.
        Оля осела на пол, привалившись к стене. Ноги ее не держали, по спине, неприятно щекоча, ползла капелька пота. Все как будто замедлилось вокруг, голоса стали гулкими, движения плавными и тяжелыми, словно дом незаметно для нее затопило водой.
        Вертлявый схватил Сашу за волосы, толкнул к дверному проему, возле которого сидела на полу Оля. И хотя те первые двое, усатый и длинный, что-то громко орали, Оля расслышала, как вертлявый прохрипел Саше:
        - Вали отсюда! Ну? Что встала?
        Он с силой пихнул ее в спину. Саша отлетела в сторону, ударилась о дверной косяк. Она была совсем близко, и Оля уже протянула к ней руки. Но Саша, натужно кашляя, выпрямилась и бросилась обратно в комнату. Метнулась к окну, заорала, задыхаясь:
        - Помогите! Помогите!
        И тогда вертлявый снова схватил ее, ударил рукоятью пистолета в висок и сомкнул ладони на ее шее. Оля видела, как мотнулись по полу ее волосы, как начало наливаться багровым лицо. Возле двери громыхнул выстрел. Коротко, хрипло вскрикнул Сергей. Тело его дернулось, но не обмякло. Он из последних сил, не поднимаясь с пола, рывком добрался до вертлявого, попытался оттолкнуть его, вызволить Сашу. Лицо у него было голубоватое, покрытое каплями пота, по дощатому полу за ним тянулся багряный след.
        - Куда собрался, Фараон?  - фыркнул усатый, отволок Сергея в сторону и приставил дуло к его виску.
        Дальше Оля ничего не видела. Откуда ни возьмись, появилась мама Люда. Ползком, на четвереньках добралась до нее, зажала пахнущей кухней рукой рот и втолкнула Олю в чулан - крохотную комнатушку у туалета, где у них хранились ведра и тряпки.
        - Там бандиты! Надо милицию…  - попыталась непослушными губами выговорить Оля.
        - Заткнись!  - рявкнула шепотом мама Люда.
        И тут же в комнате прогрохотали выстрелы: один, второй, третий. В щель потянуло дымом. Что-то тяжело стукнуло, отрывисто каркнул длинный. Но Оля уже ничего не слышала. Ведра, щетки и швабры закружились перед глазами, заплясали в диком страшном танце. А потом наступила темнота.

* * *
        - Ольга! Ольга, проснись!
        Мягкий бархатный голос вклинился во тьму, развеял ее, будто луч солнца. И она, шипя, неохотно начала расползаться, растворяться, еще не сдаваясь окончательно, но уже уступая место свету. Ольга открыла глаза, увидела над собой удивительно красивое лицо - острые скулы, впалые щеки, тронутые золотистой щетиной, крупные яркие губы - остро вырезанная верхняя припухлая, будто обиженно выпяченная нижняя. И глаза - миндалевидные, смешливые, отливающие всеми цветами морской бездны, окруженные мелкими лучиками-морщинками, сразу выдававшими человека, привыкшего много смеяться и весело щуриться, улыбаясь. Ник…
        - Ты в порядке?  - встревоженно спросил он и коснулся пальцами ее лба.
        Огрубевшие подушечки скользнули по коже, разбудили мурашки, побежавшие вниз по виску к шее.
        - Я?  - все еще не проснувшись, спросила она.  - Со мной все хорошо, да…
        - Ты кричала,  - не отставал Ник.  - Что-то страшное приснилось?
        За окном бунгало уже посветлело. Розовый рассвет пробирался в комнату, мягким теплым отсветом ложился на простую мебель - плетеное кресло у окна, на подлокотнике которого покачивался сброшенный вечером оранжевый сарафан Ольги, на забытые вечером на столике стаканы с винными потеками, на прислоненные в углу у двери серфы. Слышно было, как шумит море, наползая на берег и пеной оседая на камнях. Как перекрикиваются самые ранние серферы из их берегового лагеря, поднявшиеся ни свет ни заря, чтобы не упустить утренний ветер.
        - Ерунда, не бери в голову,  - прошептала Ольга.  - Приснилось, что отпуск закончился и мне пора выходить на работу.
        Улыбнулась блаженно, чувствуя, как приятно ноют мышцы в уставшем после вчерашнего катания теле, как холодит разгоряченную кожу свежее постельное белье, и, обвив руками шею Ника, потянула его к себе. Он с готовностью поддался, царапнул щетиной щеку, припал горячими губами к шее. Прошептал:
        - А ты по утрам еще прекраснее.
        - А ты - еще нахальнее,  - поддела она, почувствовав, как его настойчивые руки стягивают с нее легкий плед, которым она укрывалась.
        - А ты думала, ученый-археолог - это обязательно такой робкий замшелый увалень, который даже не знает, как к девушке подойти? Ошибаешься, дорогая. Ты пока даже не знаешь, на что я способен.
        - Боюсь представить,  - хмыкнула Ольга и закрыла глаза, отдаваясь этим жадным, но бережным рукам.
        Солнце уже забыло о нежной утренней дреме, выкатилось на середину неба и запылало во всю силу. Море, будто соревнуясь с ним в мощи и силе, разыгралось, с глухим рокотом набрасывалось на берег и, обжегшись о камни, отползало обиженно шипя. Вдалеке, на линии горизонта, пестрели рвавшиеся в небо разноцветные кайты. И, прищурившись, можно было различить под ними крохотные фигурки в гидрокостюмах - скользящие по серебрящейся морской поверхности. А еще дальше блестели под солнечными лучами силуэты белых быстроходных яхт.
        В баре у самой кромки воды было шумно. На террасе у выкрашенной голубым двери пестрели прислоненные к белоснежной каменной стене серфы уже откатавшихся на сегодня отдыхающих. Под реечным синим навесом на низких диванах расслаблялись, смеялись, пили коктейли и флиртовали туристы, стекавшиеся сюда, на Миконос, со всех концов света. Остров, ставший настоящим символом молодости, беззаботности и красоты, привлекал всех, кто мог позволить себе роскошь отдыхать здесь. Извилистые улочки, змеившиеся между белоснежных каменных домов, изысканные церкви, живописные таверны, бескрайняя синь моря, ласковое солнце, зелень олив и, конечно, атмосфера полного отсутствия проблем, торжества жизни и праздности.
        - Догоняй!  - крикнул Ник и, на вытянутых руках выставив перед собой доску, побежал к кромке моря.
        Солнце обливало золотом его загорелую спину, и отчетливо видно было, как под кожей ходят сухие мускулы. Набежавшая волна обняла его сильные жилистые ноги, замочила цветастые шорты до колен, окатила хрустальными брызгами поджарую поясницу с двумя ямочками у самого пояса шорт. И вот уже он упал животом на доску и, свесив руки по бокам, погреб вперед, то скрываясь под искрящимся гребнем волны, то снова показываясь на поверхности.
        Ольга догнала его на глубине. Прозрачная вода, пронизанная до самого дна острыми солнечными спицами, холодила тело, брызгала в лицо, щекоча ресницы. Серф, белый с широкой синей полосой, плавно скользил по поверхности, слушаясь безотказно. Ник коротко обернулся на нее, сверкнул мокрой соленой улыбкой, крикнул, перекрывая голосом рев волн:
        - Идет! Видишь?
        И Ольга, прищурившись от солнца, действительно увидела вздымающийся вдалеке, почти на горизонте, бирюзовый ворчащий гребень с курчавым пенным чубом. Огромная стена воды надвигалась, отливала то стальным, то синим, как небо. Все тело ее напряглось, готовясь к рывку. Ник уже больше не оглядывался, а покрепче ухватился за доску, разворачивая ее острым носом к волне.
        И вот накатило, зашумело. По вытянутому в струну телу пробежал холодок предвкушения, сердце в груди замерло на миг и тут же пустилось галопом. Теперь все зависело от одной секунды, которую ни в коем случае нельзя было пропустить. Ольга дождалась мгновения, когда волна почти накрыла ее и, выровняв доску, одним ловким движением вскочила на нее - сначала коленями, затем оперлась на левую ногу, а правую выставила чуть вперед. Поднялась, выгнув спину и чуть согнув колени, раскинув руки, поймала равновесие и понеслась вперед, балансируя на мчащей к берегу, уходящей из-под ног волне. Ветер ударил в лицо солеными брызгами, дыхание перехватило, и откуда-то из глубины поднялось пьянящее ощущение восторга, безбрежной свободы. Будто победив законы гравитации, она взлетела, как чайка, кружащая над морем, устремилась ввысь, забыв обо всем, отрешившись от земного. Поймала попутный ветер и вся отдалась полету.
        Впереди и слева мелькнула фигура Ника - пригнувшись, раскинув руки в стороны, он царил в этой пенной вселенной, как молодой и сильный греческий бог Посейдон, повелитель морской стихии. Легкие кольца выгоревших каштановых волос развевались на ветру, напряженные ноги не отрывались от доски, несущейся вниз по почти отвесной стене воды, капли мгновенно высыхали на опаленной солнцем горячей спине. Кажется, он кричал ей что-то. Ольга ничего не слышала за ревом раздразненного, разыгравшегося моря. Видела только, как сверкают в широкой восторженно-счастливой улыбке его зубы.
        - О, как познакомились мои родители - это целая история,  - рассказывал Ник, расслабленно сидя на потертом старом диване в прибрежном баре и отхлебывая ром с колой из высокого стакана.  - «Ромео и Джульетта». Только со счастливым финалом.
        Солнце уже закатилось за горизонт, напоследок раскрасив бухту Орнос в жемчужно-розовые, сиреневые, багровые цвета. Здесь, в южной части залива, не было скалистых отрогов. Вода на мелком песчаном пляже была чистейшая, холодная и прозрачная, как стекло. Море лежало у берега притихшее, обманчиво кроткое, будто ластясь к уставшим за день, накатавшимся до звона в ушах серферам. Заманивало испытать свои силы еще и завтра, обещало, что будет паинькой, только для того, чтобы наутро снова встретить пришельцев ревом и буйством.
        Разношерстная компания, объединенная лишь общим летним увлечением, собралась в баре. Хозяин щедрой рукой ставил на столы тарелки с сегодняшним уловом - с пахнущими йодом осьминогами, мидиями и креветками, с поджаристой до хруста мелкой рыбой. Тут же были и миски с салатом, благоухающие пряной зеленью и острым козьим сыром. И фрукты, небрежно наваленные на блюда. И хлеб, и вино, и коктейли - все, чтобы приятно провести вечер в компании таких же, как ты сам, беспечных молодых прожигателей жизни, успешных отпрысков богатых родителей, приезжавших сюда тратить семейные состояния. Лишь пара-тройка человек из присутствующих могли похвастаться тем, что сами заработали свои капиталы, остальные же с детства не знали нужды и наслаждались жизнью.
        По берегам бухты уже загорались в домах, на виллах и в отелях золотистые огоньки. Возвращались к причалам отправлявшиеся на дневную морскую прогулку яхты. Вечер полон был ленивой неги, смеха, завиральных баек, какие рассказывают друг другу только люди, которые вскоре разъедутся и никогда больше не увидятся. И Ольга, сидя с бокалом в кресле у перевитой канатами и сетями для пущего приморского колорита ограды террасы, смотрела, как рисуется Ник в компании. Как мастерски рассказывает он, вызывая то взрывы смеха, то изумленный ропот. За те несколько дней, что они провели вместе, познакомившись вот здесь же, в лагере серферов, таким же неспешным вечером, она уже поняла, как любит он быть в центре внимания. И невольно подсмеивалась над этим его забавным безобидным тщеславием.
        - Моя мать была в юности редкостная красавица. Гречанка, профиль - как будто срисованный с античного барельефа. Волосы темные, тяжелые, с медным отливом. В детстве я любил наблюдать, как она заплетала их в косы и укладывала вокруг головы. А глаза… Глаза у нее были, как море перед грозой.
        - Ты свои от нее унаследовал?  - кокетливо спросила молоденькая серферша, кажется, из Британии и игриво потянулась рукой к лицу Ника.
        Ольга коротко усмехнулась, наблюдая за этим безыскусным флиртом.
        - О, поверь,  - с комичным отчаянием покачал головой Ник.  - Мои глаза и близко на ее не похожи. Знаете, гречанки обычно быстро стареют, грузнеют от обильной еды. Но моя мать и до сих пор поразительно хороша собой. А вот отец мой - албанец. Конечно, не такой ослепительный, как мать. В том, что касается внешности, это он мне подгадил, не то я бы уже сделал карьеру в модельном бизнесе.
        Женская часть компании загудела, не соглашаясь. И Ольга снова спрятала улыбку в бокале. Забавный все же был парень. Нахально напрашивался на комплименты и млел от них, как ребенок.
        - В общем, однажды они встретились и полюбили друг друга с первого взгляда. Отец едва ли не через полчаса знакомства предложил ей стать его женой, а она согласилась. Да-да, представьте себе, такое бывает. Ну или бывало в прежние, не такие циничные времена.
        Кто-то рассмеялся, кто-то запротестовал. Педро, испанец с рыжеватой бородкой, объявил, что он хоть сейчас готов отправиться с Кристин, шведкой, с которой познакомился здесь же неделю назад, в мэрию. А Ник продолжал:
        - Но тут, разумеется, вмешались родители. И начались Монтекки и Капулетти. Мать происходила из аристократической греческой семьи. Во время войны они, правда, обеднели, но ни пафоса, ни спеси не утратили. А в семидесятых, когда в Грецию хлынули туристы, их дела и вовсе пошли на лад. Заправляла всем бабка - величественная породистая старуха в драгоценностях времен королевы Виктории. И она, конечно, встала намертво - не позволю нашей красавице опорочить семью и выйти за какого-то албанского прощелыгу. Пойти против бабки никто не осмелился. Да, в общем, и не захотел - сама мысль о том, что греческая аристократка свяжется с каким-то чужаком-албанцем, пускай вроде бы порядочным, добрым и сметливым парнем, была запредельной. А мать, юная неопытная девушка, не побоялась. Ушла к моему отцу, больше того, уговорила его бежать на край света - по их понятиям, в северную Европу. Она хорошо знала, на что способна бабка в гневе, и не без причины опасалась, что та может и подослать кого-нибудь разделаться с неугодным мужем внучки. В общем, все препоны оказались тщетны. Любовь моих предков смела все преграды, они
поженились и жили в изгнании до самой смерти грозной бабули, которая, представьте себе, протянула почти до ста лет - должно быть, на одной злобе и гордыне. И пока она не умерла, никто из семьи так и не смел поддерживать общение с матерью. Хотя вроде бы к тому моменту отец уже доказал, что он не какой-то прохвост, собственным трудом заработал капитал - все для того, чтобы любимая жена не нуждалась и не так сильно страдала от разлуки с близкими. Только когда бабка умерла, мои мать с отцом вернулись в Грецию и воссоединились с семьей. И все же, несмотря на то как непросто им пришлось, они ни разу не пожалели о том, что пошли наперекор родне. Клянусь вам, вот уже пятьдесят лет они продолжают каждый день ворковать как влюбленные, которые только что встретились.
        - Наверное, в такой счастливой семье у тебя не меньше десятка братьев и сестер?  - спросила Кристин, выныривая из-под обнимающей ее крупной руки Педро.
        - О нет,  - покачал головой Ник.  - Как оказалось, тут их поджидало новое препятствие, которого они никак не ожидали. Дети у мамы и папы очень долго не получались. Мать молилась день и ночь, прося у Бога ребенка, ездила по каким-то святыням, прикасалась к мощам. Но все было тщетно. Я родился, когда родители уже потеряли всякую надежду. Им обоим было под сорок - и вдруг чудо.
        - Так ты, значит, поздний долгожданный ребенок,  - подхватил ирландец Стив с облупившимся от солнца красным носом.  - Представляю, как тебя баловали.
        - О, друг мой, не представляешь,  - засмеялся Ник.  - Я ни в чем не знал отказа. Родители на меня надышаться не могли. Отец к этому времени уже сколотил неплохое состояние, и у меня было все, что только можно себе представить.
        - Неужели и пони?  - поддела Кристин.
        - Вот разве что пони у меня не было. И то, уверен, если бы мне очень захотелось, отец купил бы и его.
        Ольга, потягивая вино, наблюдала за Ником. Они были знакомы всего-то несколько дней. Но даже не расскажи он сейчас истории своего появления на свет, она бы не сомневалась, что этот человек вырос в дружной любящей семье. Была в нем, несмотря на легкомыслие и мальчишество, какая-то железобетонная уверенность в себе, чувствовавшаяся даже на расстоянии. Такая гармония с миром и с самим собой, убежденность в собственных силах и в том, что в случае чего у тебя обязательно найдется поддержка, бывает лишь у тех, кто с детства купался в безусловной любви.
        Уже совсем стемнело. Над морем показалась луна, расстелила по черной уснувшей глади золотую ковровую дорожку. Хозяин принес и расставил по столу свечи, укрепленные в горлышках пузатых пустых бутылок. И в этом теплом неверном освещении черты Ника казались еще прекраснее. Будто языческий бог, насмешник и шалопай, морочащий людей ради забавы и пускающийся в опасные приключения, он рассказывал еще что-то, плавно жестикулировал. А иногда оглядывался на нее, и в быстром взгляде казавшихся сейчас темными, как ночное море, глаз, в зрачках, где плясали, отражаясь, рыжие язычки пламени, Ольга видела нежность и неподдельный интерес. Все, что так приятно бывает женщинам прочесть в глазах увлеченного ими мужчины. Ей же становилось неспокойно от этого взгляда, и она отворачивалась, делая вид, что не замечает внимания Ника.
        Разговор за столом продолжался. Теперь о себе рассказывали другие. Кристин объяснила, что в той, иной жизни, на материке, казавшейся сейчас такой далекой и чужой, владеет сетью магазинов спортинвентаря. Брутальный Педро, кто бы мог подумать, оказался банковским работником. Девушка в дредах и с замысловатыми татуировками на руках представилась известным дизайнером. Кто-то из присутствующих был знаком между собой, уже встречался во время отдыха здесь или в других излюбленных серферами местах. Другие встретились впервые. Но всех здесь связала любовь к экстремальным видам водного спорта и общая легкость в отношении к жизни.
        - А ты?  - обратился к Ольге ирландец.  - Расскажи о себе, чем ты занимаешься? Там, в другой жизни.
        - Ничего интересного, обыкновенный офисный планктон,  - отмахнулась Ольга.  - Не хочется сейчас вспоминать об этой самой другой жизни, ну ее. Давайте притворимся, что вся наша жизнь - вот такая, как здесь.
        - Давайте! Давайте!  - подхватили с разных концов стола.
        - Это же тост!  - прогремел развалившийся на кресле-мешке Педро.
        Над столом со звоном встретились стаканы, и Ольга краем глаза заметила, что Ник снова бросил на нее любопытный недоверчивый взгляд. Ох, и въедливый же ей попался новый знакомец.
        По мере того как пустели заказанные бутылки, разговор за столом становился все громче, веселее. Кто-то рассказывал серферские байки, кто-то из тех, кто уже бывал здесь, повествовал об интересных случаях, произошедших на острове Миконос.
        - Вы знаете, что здесь каждое лето отдыхает Мадонна?  - доказывала Кристин.  - Конечно, инкогнито, на людях никогда не показывается. Но все местные об этом знают.
        Кто-то недоверчиво загудел. А Ник отозвался:
        - А что тут удивительного? На Миконосе испокон веков боги жили среди людей.
        Все засмеялись. А затем немец с плечами такими широкими, будто кто-то засунул ему под майку швабру, указал пальцем на мерцающие на другом берегу бухты изумрудные огоньки.
        - Вон, видите, светится зеленым? Это частный причал. Говорят, там вилла какого-то русского бандита. Или как это там у них называется? New russian? По слухам, он страшный человек, руки по локоть в крови. А вот, живет в раю, наслаждается жизнью.
        - Что за времена настали?  - возмутилась дизайнер с дредами.  - Раньше слагали сказки про Синюю Бороду, а теперь про каких-то бандитов. Никакой романтики.
        - Так это же смотря как рассказать,  - возразил Ник.  - Ты ведь не знаешь, вдруг по ночам его преследуют призраки всех, кого он убил. Пробираются к нему в спальню и воют страшными голосами: «За все надо платить».
        - Да ну вас!  - передернула плечами Кристин.  - Жути нагнали.
        Ольга же, обернувшись, посмотрела в ту сторону, где подмигивали в густой черной тьме изумрудные огоньки. Разобрать отсюда ничего было невозможно, только цепочка зеленых искорок мерцала, будто посылая сигналы собственному размытому отражению.
        За столом откуда ни возьмись появилась гитара. И Педро, ударив по струнам, запел мелодичную народную испанскую песню. Дизайнер принялась отбивать ритм ладонями по столу. Кто-то подхватил мотив.
        Ольга поднялась со своего места, потянулась и бросила:
        - Пойду спать. Всем пока.
        - Пока!
        - До завтра!  - донеслось со всех сторон.
        Ник нагнал ее в темноте, уже на пути к бунгало.
        - Постойте-постойте, загадочная леди. Вы что это, решили от меня ускользнуть?
        - Я просто хочу отдохнуть,  - дернула плечом Ольга.  - А ты вроде неплохо проводил время в компании.
        - Погоди-ка,  - лукаво нахмурился Ник.  - Ты что, даешь мне отставку?
        - Отставку можно дать жениху или бойфренду,  - усмехнулась Ольга.  - А мы же с тобой свободные люди. Разве я что-то обещала?
        - Верно, ты не обещала,  - в глазах Ника плясали бесенята.  - Но посмотри-ка вон туда.
        Он обхватил Ольгу за талию, пальцами приподнял ее подбородок и заставил посмотреть вверх, туда, где сонно дышало необъятное небо, усыпанное серебряными звездами.
        - Видишь?  - Ник указал пальцем куда-то в мерцающую бесконечность.  - Это она обещала, вон та звездочка с розовым отливом, что ты не выставишь меня этой ночью. Потому что мы с тобой были предназначены друг другу судьбой.
        - Ты же археолог, а не звездочет,  - забавляясь, возразила Ольга.  - И что-то мне подсказывает, что ты несешь сейчас откровенную чушь.
        - Может, и так,  - легко согласился Ник, прижал ее к себе крепче и жарко зашептал в ухо:  - Это все потому, что я влюбился. И изо всех сил стараюсь тебе понравиться.
        Губы его на вкус отдавали морской солью, будя воспоминания о палящем солнце, о ветре в лицо, о полете с пенного буруна, дарящем ощущение абсолютной свободы.
        - Мы знакомы чуть меньше недели,  - прошептала Ольга, неохотно уклоняясь от его настойчивых губ.  - Ты меня не знаешь совсем, какая любовь.
        - А мне кажется, что знаю все жизнь,  - хрипло заверил Ник.
        Его руки скользнули к ней под футболку, царапнули огрубевшими подушечками пальцев.
        - Да?  - хмыкнула Ольга, на секунду отстранилась, вгляделась в его глаза, в которых желание мешалось с озорством, и сдалась.  - Ладно, черт с тобой. Пойдем.
        Глава 2
        То, что с этой женщиной, с Ольгой, не все так просто, Ник понял сразу. Он сам был любителем серфинга, кайтинга и других водных видов спорта, сам за тридцать два года жизни достаточно помотался по модным прибрежным местам тусовок приверженцев подобных развлечений. И считал, что научился неплохо разбираться в людях, которых привлекает подобная жизнь. Тут встречались разные типажи - отвязная молодежь, дерзкие детки богатых родителей, стареющие плейбои, никак не желающие сдаваться возрасту и изо всех сил старающиеся нагнать уходящую молодость, чурающиеся скуки оседлого образа жизни искатели приключений, вроде него самого, девушки, считающие, что здесь, среди наследников больших состояний, в расслабленной отпускной атмосфере легче будет встретить и заарканить потенциального спутника жизни. Ольга же не вписывалась ни в одну знакомую и понятную схему.
        Он обратил на нее внимание сразу же, как только она обосновалась на берегу, в одном из бунгало серферского лагеря. Высокая блондинка спортивного телосложения выделялась даже среди блистающей красотой и беззаботностью, купленной ценой очень хороших денег, золотой молодежи. Тело у нее было сильное, поджарое, с длинными сухощавыми руками и ногами, прямыми плечами, небольшой грудью. Но, как ни удивительно, она не любила выставлять его напоказ, купалась всегда в закрытом купальнике. И однажды, покрывая поцелуями ее пахнущую солнцем и морем кожу, Ник ощутил губами твердую неровную полосу старого шрама на плече.
        Лет ей было, наверное, двадцать семь - двадцать восемь: молодая, легкая, энергичная, но при этом уже умная, опытная, знающая цену людям и очень хорошо представляющая, что нужно именно ей. Это чувствовалось и в манере держаться, и в выражении лица - черты его, правильные, четкие не сбивали с толку обманчивой мягкостью. И как бы ни был непроницаем взгляд ее серо-стальных глаз, сразу было понятно, что в нем нет и следа безмятежности, пресыщенности и вальяжной скуки. Нет, даже когда Ольга сидела спокойно, недвижимо, в расслабленной позе, сразу было понятно, что в ней кипит энергия. Завершали образ длинные, чуть ли не до поясницы, отливающие теплым золотом волосы, которые, катаясь, она скручивала на затылке тяжелым узлом.
        Николас почти мгновенно понял, что она не говорит правды о себе. Офисный планктон? Ну да, как же. У такой редкой красавицы, сразу бросающейся в глаза даже в компании очень привлекательных женщин, конечно, должен быть какой-то богатый покровитель. Не может быть иначе! Чтобы такая великолепная блондинка была одинока? Как бы не так!
        Как археолог, привыкший анализировать найденные артефакты и по крупицам достраивать картину исторических событий, он сразу прикинул - все вещи Ольги были куплены здесь, на Миконосе, в туристических магазинчиках. Купальник, шорты, футболка… Судить о ее достатке по ним было нельзя. Украшений она не носила, жила в скромном бунгало на берегу, а не в одном из шикарных отелей. И все же, все же привычка к большим деньгам чувствовалась в ней сразу. Обратив внимание на бренд, пропечатанный на пляжных тапках Ольги, Николас возликовал и похвалил себя за сообразительность. Paco Rabanne, ну конечно. Значит, деньги у нее есть.
        Как же тогда объяснить, что, будучи подругой какого-нибудь нувориша, Ольга так свободно ведет себя, отдыхает в развеселой компании, позволила себе роман? Поссорилась с папиком? Сбежала?
        Интересно, интересно…
        Или, может, она действительно завзятая серферша и ставит любовнику условие: пара недель в году в одиночестве на побережье, иначе всему конец. А тут уж отрывается по полной. Каталась она, в самом деле, отлично, на доске держалась уверенно и явно получала от серфинга удовольствие. То есть подловить ее на дилетантстве, указывающем на то, что на Миконос ее привела некая другая цель, а не активный отдых у воды, не удалось бы. Николасу вспоминался тот старый фильм про фэбээровца, внедрившегося в банду серферов и страстно увлекшегося их образом жизни, неограниченной свободой и вызовом буржуазному обществу. Отчего-то хотелось думать, что и за непроницаемым лицом Ольги кроется подобная тайна. Он, конечно, отдавал себе отчет в том, что это слишком уж смахивало бы на одну из тех баек, что так любят рассказывать и слушать утомленные дневным катанием серферы за стаканом вечернего коктейля. Но почему бы не помечтать? Так занятнее, чем признаться себе, что красотка из восточной Европы просто расслабляется здесь, пока не приедет ее содержатель. А затем уж переберется к нему на виллу и заживет своей фешенебельной
жизнью.
        Наверное, именно этим она в первую очередь и привлекла его - атмосферой тайны, загадкой, кроящейся на глубине ее глаз. Хотелось раскусить ее, как сложный ребус, и ощутить спокойное удовлетворение от того, что к истории его жизни добавилось еще одно успешное приключение. А может, дело было в чем-то другом. Ник не привык предаваться рефлексиям и анализировать, что заставило его совершить тот или иной поступок. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить на это время,  - казалось ему. Какая разница, по какой причине его потянуло ввязаться в ту или иную авантюру? Ведь вышло весело - а это самое главное.
        Так было и в этот раз. Поначалу ему показалось, что его внимание вызвало у Ольги досаду. Но потом ему все же удалось расположить ее к себе. Ник склонен был считать, что тут заслуга его знаменитого обаяния, которому редко кто мог противостоять. Вскружить женщине голову, рассмешить, заболтать, сорвать поцелуй под звездами - и дело в шляпе. Однако, даже оказавшись в бунгало Ольги и проведя с нею ночь, он вынужден был с сожалением признаться, что к разгадке так и не приблизился.
        Да, Ольга оказалась удивительная - нежная, страстная, то сильная и требовательная, то податливая и покорная. Он с ума сходил от этого ее изменчивого темперамента, который завораживал не хуже самой крутой волны, когда по гребню несешься на бешеной скорости, не зная, что ждет тебя впереди - рукоплескания друзей-серферов или черная бездна. Но он по-прежнему почти ничего о ней не знал.
        - Откуда ты?  - спросил как-то, когда они валялись в веревочном гамаке, подвешенном на террасе бунгало, прихлебывали виски прямо из горлышка, передавая друг другу квадратную бутылку, и смотрели на догорающий над морем закат.  - Имя у тебя славянское. И акцент…
        - Ммм…  - Ольга потянулась, поудобнее устраиваясь у него под боком.  - Восточно-европейский, да?
        - На болгарку ты не похожа,  - продолжал рассуждать Ник.  - Сербка? Полячка? Из какой ты страны?
        - Когда надумаю пригласить тебя в гости, обязательно пришлю адрес,  - заверила Ольга и, чтобы смягчить грубость ответа, скользнула теплыми губами по его виску.
        Ник, проведя рукой по ее шее, подцепил маленький золотой крестик - с закругленными резными перекрестьями.
        - Ааа, я понял! Ты русская!
        Ольга осторожно вынула крестик из его пальцев и уклончиво отозвалась:
        - Может, и так.
        Это раздражало. Но и раззадоривало. Ник был не из тех, кто считает легкий роман, завязавшийся в отпуске, основанием для каких бы то ни было притязаний, планов и перемен в жизни. Разумеется, то, что им с Ольгой было хорошо вместе, не означало, что они теперь непременно должны раскрыть друг другу душу, а после пожениться и нарожать детей. Он и сам привык жить, не зная, куда его занесет завтра, в какую экспедицию отправится - искать сокровища царя Соломона или изучать наскальную живопись первобытных людей. И к тому, чтобы остепениться, завести - жуть какая!  - серьезные отношения и обрасти привязанностями, не стремился. Но все же такая скрытность… Он просто обязан был докопаться до правды. Знал, что эта загадка не даст ему покоя.
        Ольга не делилась с ним своими планами на день. Он никогда не знал, увидит ли ее на берегу или вечером, в одном из баров деревни Орнос. Иногда она пропадала куда-то, потом появлялась, как ни в чем не бывало, хватала серф и устремлялась в волну. Ник понял уже, что задавать вопросы тут бессмысленно, она все равно не ответит. И все же не оставлял надежды разузнать о ней все.
        Вчерашнюю ночь они провели не вместе, утром на пляже Ольга тоже не появилась. И Ник отправился на поиски, послонялся возле ее бунгало и не прогадал. Вскоре Ольга вышла из домика, одетая в джинсы, темную футболку и с черным рюкзаком за спиной. Ник видел, как она направилась к припаркованному возле бунгало взятому в прокат квадроциклу. И не выдержал, подошел.
        - Куда-то собираешься?
        «Черт, брюзжу, как ревнивая жена»,  - выругал он сам себя. Ольга, как ни странно, не возмутилась. Бросила рюкзак на заднее сиденье, оседлала массивный квадроцикл, взяла в руки шлем и, взглянув на Ника как-то странно, отозвалась:
        - Поеду покатаюсь. Надоело серфить, поищу какие-нибудь достопримечательности.
        - А можно с тобой?  - Он преградил ей дорогу, положил руку на руль скутера.  - Не забудь, я ведь археолог. Проведу тебе экскурсию, расскажу такие исторические факты, которых ни в одном путеводителе не найдешь.
        Показалось или в глазах ее промелькнула грусть? Даже не грусть, легкое сожаление. Как будто бы она в самом деле хотела бы отправиться с ним на прогулку по Миконосу, промчаться по извилистым улочкам, среди белоснежных домов, визжа и хохоча на поворотах. Но что-то мешает ей, и она не то чтобы расстраивается по этому поводу, но с легкой грустью думает о том, как все могло бы быть, не стой на пути препятствие.
        Но Ольга уже отвела глаза, рассеянно посмотрела куда-то в сторону, завела мотор. Коротко качнула головой и, мягко, но властно убрав его руку с руля, сказала:
        - До свидания, Николас.
        Он не успел и глазом моргнуть, как она уже надела шлем, квадроцикл затарахтел, сорвался с места, подняв облачко пыли, и исчез за поворотом, вместе с оседлавшей его странной фигуркой в джинсах и темной футболке.
        Ник глядел ей вслед и чувствовал, как вместе с клубящейся в воздухе поднятой ею пылью, вот так же клубится, поднимаясь откуда-то изнутри, досада. Нет, он был не из тех людей, кто, не доверяя женщине, принимается обыскивать ее вещи или копаться в телефоне. Наоборот, всегда считал подобную слежку оскорбительным занятием для обоих. Но сейчас он не мог так просто сдаться.
        Это что же значит? Она дала ему отставку? Ему, который мог заполучить здесь каждую. А выбрал ее. В чем дело? Богатый любовник вернулся? Шутки кончились, началась реальная жизнь?
        Ник внезапно понял, что не может так просто это оставить. Чего было в его порыве больше, задетого самолюбия, любопытства исследователя, не раз заставлявшего его пускаться в опасные авантюры, или страсти, разбуженной загадочной славянкой, он сам не знал. Но, поддавшись импульсу, сорвался с места и выбежал вслед за уехавшим квадроциклом на идущую вдоль береговой линии автомобильную дорогу. Спугнул стайку туристов, весело гомонящую у входа на пляж, огляделся по сторонам и успел еще заметить вдалеке черный приземистый силуэт на больших колесах. Тот свернул направо, туда, где береговая линия делала крутой изгиб.
        Ник заметил у обочины дороги такси, бросился к машине, растолкал дремавшего за рулем пожилого тучного грека и, плюхнувшись на заднее сиденье, махнул рукой, указывая направление:
        - Туда!
        Ольга наверняка придет в ярость, когда узнает, что он за ней следил. Ну и пусть. Зато он наконец поймет, что же скрывает эта женщина, лишившая его покоя. К тому же, признался себе Ник, впереди вырисовывалось захватывающее приключение, которое должно было внести разнообразие в уже наскучивший ему ритм отпускной жизни.
        Он сам не знал, как найдет Ольгу. Припал к запыленному автомобильному окну, вглядываясь в улочки, мимо которых проезжало такси, надеясь разглядеть где-нибудь квадроцикл и фигурку на нем, в шлеме, из-под которого виднеется хвост золотистых волос.
        - Что ищем, приятель?  - посмеиваясь, спросил водитель.
        - Приключения на свою задницу,  - поддержал шутливый тон Ник.
        В нем сейчас боролись сдержанный житель Лондона, где Ник провел последние десять лет, и словоохотливый грек, готовый каждому встречному поведать всю свою жизнь. В конце концов, врожденный темперамент победил, и Ник уже рассказывал водителю:
        - Такая красивая… Волосы, как золото. И, представляешь, похоже, водила меня за нос. Ну, я уж выясню, к кому это она подалась.
        Водитель, разумеется, проблемой Ника проникся и принял в ней живое участие.
        - Конечно, друг, так оставлять нельзя. Надо вывести ее на чистую воду!
        Как ни мал был шанс нагнать далеко опередившую его Ольгу, квадроцикл Ник все же увидел. Тот был брошен в придорожных кустах, у толстого ствола пальмы.
        - Тормози!  - закричал он.  - Она где-то здесь.
        Водитель, приняв от Ника деньги, посоветовал:
        - В лавку зайди. Спроси Манолиса, может, он ее видел.
        И Ник вышел из машины на окутанную сонной жарой улицу.
        Осмотревшись по сторонам, он сообразил, что поиски занесли его на противоположную оконечность бухты. В этой части острова не было отелей, собирающих отдыхающую публику со всех концов света, увеселительных ночных заведений и пунктов проката серфов. Тут, в расположенных у воды белоснежных виллах, селилась публика состоятельная, фешенебельная, ценящая уединение и покой. Как раз где-то здесь, по слухам, любили отдыхать звезды музыкальной и киноиндустрии. Выходит, и Ольгин нувориш обретался где-то здесь?
        Такси уехало, и Николас, осмотрев квадроцикл и убедившись, что хозяйки его поблизости нет, отправился на поиски. Заглянул в тихий бар, где угощалась коктейлями немолодая пара. Сунулся в сувенирную лавку, заранее зная, что Ольги там не найдет, но на всякий случай поболтав с продавцом:
        - Я ищу подругу. Договорились встретиться здесь, а она куда-то пропала. Блондинка, очень красивая, приехала на квадроцикле. Не видел?
        Побродил по улочкам, чутко прислушиваясь, не раздастся ли где знакомый голос Ольги, не мелькнет ли черная футболка. Все было тщетно. Послеполуденная истома затянула Миконос в свои сети, навевая сладкую дрему, нашептывая морским прибоем ласковые обманные слова. Ольга как сквозь землю провалилась.
        Безуспешно попытав счастья в очередной таверне, Ник вышел на улицу и в задумчивости запустил пальцы в выгоревшие под греческим солнцем волосы. Как ученый-исследователь, отступать он не привык. Должен был быть какой-то след, главное, набрести на него. Думай! Думай!
        Впереди дорога делала резкий поворот и уходила на мыс, очень живописный, Ник когда-то бывал там в юности. Но лет десять назад эту землю выкупил какой-то толстосум, по слухам, из России, и отгрохал на берегу белокаменные хоромы. Теперь, конечно, к прибрежным красотам через частное владение было уже не пробраться. Черт бы побрал это проклятое правительство, которое ради наживы продает землю всяким богатым уродам!
        Ник, прищурившись, посмотрел на видневшийся впереди кусок забора. Почему-то вспомнилось, как пару дней назад в баре кто-то рассказывал сплетни - мол, там живет бандит, на совести у которого много человеческих жизней. Они еще шутили тогда, что по ночам виллу осаждают загубленные хозяином невинные души. Может, он и есть тот самый тайный Ольгин любовник? А что? Все сходится. Он из России, она тоже откуда-то из Восточной Европы. Почему нет?
        Он попытался вспомнить, как она в тот вечер отреагировала на рассказ. Заинтересовалась ли, приняла участие в обсуждении? Но в памяти остался только ее тонкий профиль, повернутый в сторону мерцающих в темноте изумрудных огоньков. В любом случае все окрестности он уже обошел. Почему бы не испытать судьбу на вилле? В крайнем случае познакомится со знаменитым головорезом, местной легендой. Будет о чем рассказать вечером приятелям. В самом деле, что ему сделает этот бандит?
        Ник сунул руки в карманы шорт и решительно направился к виднеющемуся впереди белому каменному забору. Он не собирался незаконно проникать на частную территорию. Думал, найти ворота, позвонить, постучать, а там уже действовать по ситуации. Придумать какую-нибудь историю, сказать, что заблудился. Что отстал от компании друзей и теперь не знает, куда идти. Или, в конце концов, прямо спросить, не здесь ли Ольга. А что такого?
        В общем, он надеялся, что находчивость его не подведет, и он по ходу сообразит, каким сценарием выгоднее будет воспользоваться. Но на воротах, как ни странно, никого не оказалось. Ник знал, конечно, что здесь, на Миконосе, уровень преступности был настолько низок, что мало кто всерьез переживал за охрану своих владений. Но чтобы дом стоял совсем нараспашку…
        Ник поглядел сквозь витую решетку ворот. Похоже, еще недавно поблизости кто-то был. Справа виднелось плетеное кресло, рядом с ним маленький столик, а на столике стояла недопитая кофейная чашка. Но теперь привратник куда-то испарился. А створка ворот была приоткрыта.
        - Эй!  - негромко позвал Ник.  - Эй, здесь есть кто-нибудь?
        Ответа не дождался и, пожав плечами, шагнул в окружающий виллу густой зеленый сад.
        Кругом было тихо. Так тихо, что Николасу даже стало не по себе. Видневшийся над густой листвой низкорослых деревьев и кустарников белый дом легкими линиями напоминал силуэт корабля, и Нику в голову пришли легенды о Летучем Голландце - судне, населенном призраками, которое мчится по океанским волнам, будто живое. Вот и в этом месте, несмотря на красоту и покой, веяло какой-то потусторонней жутью.
        Среди разросшихся олив, смоковниц и лимонных деревьев вились аккуратные мощеные дорожки, обрамленные тростником. В жарком и ветреном климате деревья высокими не вырастали, даже редкие пальмы в этом саду казались приземистыми. В зелени трещали цикады. А далеко внизу, хорошо видное с высокого мыса, мерно шумело море.
        - Эй!  - снова негромко окликнул Николас.
        Сам не зная почему, он не решался повышать голос, разгонять нависшую над садом сонную одурь. Никто не отозвался.
        Ник миновал сад и вышел к дому. Здание было выстроено в местном стиле - белоснежное, поражающее одновременно простотой и изяществом силуэта. Никаких украшений, никаких излишеств - простые лаконичные линии, квадратные окна, голубые деревянные ставни и навесы из реек. Внизу и слева видно море, причал - видно, тот самый, на котором горели по ночам изумрудные огоньки, и покачивающийся на волнах у каменных опор катер.
        Перед домом располагался прямоугольный бассейн, выложенный мелкой голубой, синей и белой плиткой. Вокруг него расставлено было несколько шезлонгов и плетеных кресел. А у противоположного края устроен навес на каменных квадратных колоннах. Там виднелась небольшая барная стойка, несколько стеклянных столиков, табуретов и стульев. В общем, видно было, что хозяин не поскупился устроить все в доме так, чтобы он сам и его гости получали от отдыха здесь максимальное удовольствие.
        Как и в будке охраны, здесь чувствовалось недавнее присутствие людей. На шезлонге лежал забытый журнал, изредка налетавший ветерок неспешно перебирал его страницы. На барной стойке виднелась пепельница с окурком сигары. Но сейчас возле дома никого не было.
        Ник поднялся по пологим каменным ступеням к двери и замер на мгновение. Наверное, вламываться в чужой дом без приглашения, к тому же в дом, возможно, опасного человека, не стоило. Довольно было и того, что он вторгся на частную территорию. Но чертово любопытство, а также железобетонная уверенность, что с ним, баловнем судьбы, любимцем родителей и друзей, никогда не случится ничего плохого, затмили здравые мысли. И Ник, потянув на себя дверь, вошел в просторный холл.
        Дом изнутри оказался таким же светлым, как и снаружи. Белые стены, белые кожаные диваны, светлое дерево, абстрактные безделушки, явно работы известнейших дизайнеров, приземистые кадки с вечнозелеными растениями. Ник огляделся по сторонам, зацепился взглядом за единственное яркое пятно в интерьере. Поначалу решил, что это затейливая деталь оформления - на боковой стене алели мелкие и крупные брызги, будто модный художник оставил тут некую абстрактную фреску. Он шагнул ближе, перевел взгляд вниз и замер. Из-под низкого журнального столика причудливой формы торчали ноги. Крепкие мужские ноги, густо заросшие темным волосом. Одна была обута в мягкий кожаный мокасин, вторая - босая, с судорожно сведенными пальцами.
        Чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота, Николас двинулся вперед, обогнул столик и только теперь увидел всю картину. На полу навзничь лежал мужчина, немолодой, грузный, одетый в льняные шорты до колен и распахнутую на груди голубую гавайку. На заросшей седым волосом груди виднелись контуры старых татуировок, массивный золотой крест скатился на бок, толстая цепочка затерялась в складках шеи. По форме этот крест напоминал тот, что носила Ольга, только был гораздо более крупным, броским. Черты лица мужчины - грубые, топорные - еще можно было разобрать, а вот верхняя часть его головы представляла собой кровавое месиво. Несчастному выстрелили в голову, отсюда и алая «абстрактная живопись» на белоснежной стене.
        Первым побуждением Ника было развернуться и броситься прочь из этого проклятого дома. Он попал сюда случайно, он знать не знает, что за драма тут разыгралась. И разбираться во всем этом не желает. Скорее на воздух, нырнуть в море, стереть из памяти развороченный череп, кусочки мозга, разметанные по каменному полу. Его вообще не должно было здесь быть, он не хочет ни во что впутываться.
        Ник попятился, наткнулся бедром на спинку кресла, отскочил в сторону, бросился к выходу. И уже у самой двери резко затормозил. А Ольга? Он ведь явился сюда, предполагая, что она может быть здесь. Что здесь живет ее богатый любовник. А вдруг он неверно ее понял? Вдруг она явилась сказать своему сожителю, что все кончено, что она повстречала другого человека. А в момент разговора в дом ворвались головорезы, у которых какие-то счеты с этим российским бандитом. Может быть, Ольге прямо сейчас угрожает опасность. И спасения ждать неоткуда, вот разве что не в меру любопытный знакомый уймет свою трусость и придет на помощь?
        Ник лихорадочно огляделся по сторонам, схватил с полки массивную статуэтку из стекла и металла, не то вазу, не то женскую фигурку, некую абстрактную мешанину из острых граней и углов. Боец из него никакой, он и не дрался-то никогда. Придется надеяться на элемент неожиданности. Преступники наверняка и не подозревают, что в доме есть кто-то, кто собрался им помешать.
        В голове стучало: «Беги отсюда! Она тебе никто, ты знаешь-то ее всего несколько дней. Спасайся!»  - но Ник в очередной раз заткнул навязчивый голос рассудка и ринулся обыскивать дом.
        Кабинет, кухня, комната для гостей. Везде было так же пустынно. Покачивающиеся от сквозняка легкие занавески, стрекот цикад из сада. Лишь оказавшись в задней части дома, Ник вдруг услышал какой-то приглушенный звук. Не то плеск, не то всхлип. Сжав обеими руками статуэтку, он рванул туда, увидел перед собой приоткрытую белую дверь. Ванная, что ли? Да, ванная… Толкнул ее плечом и ворвался внутрь.
        Помещение оказалось большое, круглое, вся передняя стена - стеклянная от пола до потолка. За стеной открывался вид, от которого перехватывало дыхание. Увитый зеленью, круто уходящий вниз склон, море внизу, облизывающее прибрежные камни. Катер у причала, яркие кляксы кайтов в небе и белые силуэты яхт на горизонте.
        Но любоваться видом времени не было, потому что в центре комнаты помещалась утопленная в выложенный плиткой пол круглая ванна. В ванне этой билось в агонии розовое мокрое тело. А возле ванны, опершись на одно колено, стояла Ольга, второй ногой удерживая под водой голову тонущего человека.
        Тишина тут же кончилась, взорвалась звоном в ушах. Ник, ничего не соображая, чувствуя полнейшую прострацию, будто, ворвавшись сюда, вывалился прямиком в другое измерение, отшатнулся куда-то в сторону, влетел в стеклянную тумбу, уставленную косметическими бутылочками и пузырьками, выронил из рук статуэтку, и та с грохотом покатилась по полу. Ольга обернулась на звук, и Ник поразился тому, как изменилось ее лицо. Утратило всю женственность, нежность, загадочность. Хищный оскал зверя, вот что он увидел сейчас. Глаза, будто бы обмелевшие, сохранившие единственную мысль, единственное стремление - растерзать добычу. Заострившиеся черты, прерывистое дыхание, срывающееся с приоткрытых губ. Румянец на щеках, вызванный - он с ужасом осознал это - удачно прошедшей охотой.
        Ольга отвлеклась от своего страшного занятия лишь на секунду, но этого было достаточно, чтобы ее жертва с диким всхрипом вынырнула на поверхность. Ник видел теперь, что это совсем молодой парень, почти мальчишка, лет, может, восемнадцати-девятнадцати. Круглолицый, коренастый и полноватый, с побагровевшим лицом и вываленными из орбит глазами. Он забился пойманной рыбой, заплескался, вздымая тучи брызг. И Ольга, снова отвернувшись от Ника, с силой надавила ногой в вымокшей джинсовой штанине ему на макушку, облепленную мокрыми волосами. Нажала еще и рукой, и голова снова ушла под воду.
        Остолбенев от ужаса, Ник расширенными глазами наблюдал за происходящим. Не мог ни пошевелиться, ни звука издать. Парень потрепыхался еще несколько секунд, затем обмяк, в последний раз дернулась пухлая розовая нога, разжались пальцы, судорожно цеплявшиеся за бортик. И расслабленное тело закачалось на поверхности воды.
        Ольга смотрела на него еще пару секунд, наверное, желая убедиться, что жертва действительно повержена. Затем медленно поднялась, развернулась к Нику, и он понял, что вот теперь-то и начинается самое страшное. В руке ее оказался массивный пистолет с глушителем. Может, он был там и раньше, а может, лежал на полу возле ванны, и теперь Ольга его подняла. Ник в накатившем на него отупении не помнил детали.
        Ольга шагнула к нему, подняла пистолет и произнесла вдруг:
        - Зачем же ты пришел…
        Ник понял, что сейчас последует выстрел. Не до конца вырубившихся инстинктов еще хватило на то, чтобы зажмуриться, но перед этим он успел увидеть в глазах Ольги то же странное выражение, что было в них, когда она уезжала от него каких-то пару часов назад. Легкое сожаление. Досаду из-за возникшего на пути препятствия, которое придется перешагнуть.
        Прошла секунда. А может, две или пять. Время то чудовищно растягивалось, то пускалось вскачь, и Ник не мог теперь трезво оценить его интервалы. Выстрела не было. Вокруг по-прежнему стояла тишина. На мгновение у Ника в голове забрезжила дурацкая надежда, что он просто уснул на пляже, солнце напекло ему голову. И все случившееся - не больше, чем посетивший его от перегрева кошмар. Что сейчас он откроет глаза и увидит перед собой бирюзовый край моря, бегущих в воду серферов с досками наперевес, Ольгу, дремлющую рядом на цветной подстилке.
        Но нет, он все так же находился в круглой светлой ванной комнате с видом на море. Стоял, вжавшись спиной в стену. А ровно напротив него стояла Ольга, только теперь рука ее, сжимавшая пистолет, была опущена. И Ольга разглядывала ее с недоумением, будто нечто чужеродное, вдруг пустившееся самовольничать.
        Ник не знал, почему она не выстрелила. Не знал, не последует ли выстрел через минуту. Он понял только, что ноги отказываются его держать, и медленно сполз по стене на пол. Накатила какая-то апатия. Может, последствия пережитого шока. Он ткнулся подбородком в колени и почти равнодушно продолжал наблюдать за Ольгой.
        Та еще несколько секунд смотрела на стиснутый в руке пистолет. Потом перевела взгляд на Ника. На лице ее читалась лихорадочная работа мысли. Наверное, стоило бы напрячься, ведь в эти секунды Ольга явно решала его судьбу. Но Ник осознал, что силы бояться за жизнь, сопротивляться, искать выход из ситуации у него кончились. Он просто смотрел на нее из-под упавших на глаза выгоревших волос. И под его взглядом Ольга вдруг скривилась, как от боли, издала глухой сдавленный стон - кажется, злясь на себя за то, что не может перебороть эту накатившую на нее неспособность действовать. Затем стиснула зубы - и лицо ее мгновенно разгладилось, снова стало спокойным, собранным, лицом человека, твердо знающего, что он будет делать дальше.
        - Поднимайся!  - скомандовала она Нику.
        - Что?  - попытался выговорить тот.
        Голос не слушался, сорвался на жалкий сип.
        - Уходим, времени нет. Полис будет с минуты на минуту.
        Ольга шагнула к нему, схватила за грудки и рванула вверх, а затем прикладом подтолкнула в затылок.
        - Быстро!
        Ник, ничего не понимая, с трудом передвигаясь на ватных ногах, двинулся вперед. Подталкивая его в спину, она вывела Ника из ванной, но после направилась не в сторону парадного входа, а дальше по коридору, к маленькой белой двери, ведущей, как сообразил Ник, на задний двор.
        - Куда?.. Как?..  - выдохнул он на бегу.
        - Там катер,  - Ольга махнула рукой в сторону видневшегося внизу причала.
        Ник замешкался на секунду. Все менялось чересчур быстро. Он еще не успел осознать, что чудом избежал гибели. А жизнь уже сделала новый виток. Он пока не вполне понимал, какой, но догадывался, что, если сейчас последует за Ольгой, дороги назад не будет.
        - Ну же!  - отрывисто выкрикнула та. Лицо ее раскраснелось, волосы развевались на ветру, глаза сияли.
        - Я не пойду…  - промямлил он.
        - Останешься здесь? Мама-гречанка будет счастлива узнать, что тебя осудили за двойное убийство,  - усмехнулась Ольга.
        Мама…
        Ник на секунду зажмурился, а затем открыл глаза и вслед за Ольгой побежал к змеящейся по склону холма, ведущей к причалу внизу белой крутой лестнице.
        Глава 3
        - Где колбаса, я тебя спрашиваю? Опять вчера своих паразитов навела и сожрали все?
        Лицо у мамы Люды было перекошенное от ярости, очки прыгали на тонком вздернутом носу, короткие завитые перманентом волосы стояли дыбом. Оля не отвечала, слушала молча и смотрела исподлобья. Колбасу они с друзьями действительно вчера съели. Ну а что, надо было голодными сидеть? Оля знала по опыту, что если сама не найдет, что поесть, мать о том, чтобы ее покормить, и не вспомнит. Бывали уже случаи, когда она падала в голодный обморок в школе, потому что с утра в холодильнике не находилось ничего.
        Что же касалось еды отчима Пети, то ее Оле брать вообще строго воспрещалось. Поначалу отчим еще пытался играть роль папы, но как-то вяло, скучно, а в последние годы, видимо, решил, что это ему и вовсе не интересно. В холодильнике он завел отдельную полку, провел красным маркером черту по краю и чутко следил, чтобы Оля не съела ничего из его припасов. В противном же случае хватался за ремень. Чему мама Люда и не думала препятствовать, напротив, призывала выбить из зарвавшейся засранки всю дурь. Сама же на время наказаний удалялась в комнату и включала погромче бразильский сериал.
        - Я, по-твоему, деньги печатаю? А? Что ты глаза свои волчьи на меня таращишь? Отвечай!
        Но Оля отлично знала, что отвечать что бы то ни было бесполезно. Мать доводы слушать не станет, только еще больше заведется. Единственным способом побыстрее закончить скандал было молчать и ждать, пока она проорется.
        - Чтоб я эту шпану больше у себя в квартире не видела. Ясно?
        - Ясно,  - сквозь зубы процедила она.
        И хотела уже пойти в свою комнату, но тут мама Люда вдруг добавила:
        - А шарф мой кто опять брал, а? Я сколько раз повторяла, чтобы не смела к моим вещам прикасаться.
        - Да не брала я твой шарф!  - не выдержала Оля.
        Ладно, пускай колбасу они съели. Но вещи матери она и правда не трогала - себе дороже, после такого проступка вообще домой лучше не приходить. И терпеть, что на нее наводят напраслину, не хотела.
        - Нужна мне эта дрянь розовая.
        Тут мама Люда зашлась от возмущения. Выкатила глаза, налилась красным и стала хватать ртом воздух. Оля успела испугаться, не хватит ли ее удар от такой дерзости. Но нет, мать перевела дух, картинно ухватилась за дверной косяк и заголосила умирающим голосом:
        - Петя! Петя! Ты слышишь, как эта мерзавка со мной разговаривает?
        Телевизор, оравший из большой комнаты: «Удар по воротам! Штанга!», замолк, и в кухню, шаркая тапками, вошел отчим. Невысокий - чуть выше мамы Люды, с намечающимся брюшком, нависшим над синими трениками с оттянутыми коленками, он подступил к Оле, сжав кулаки.
        - Ты опять за свое? Хамка! Мало я тебя учил?
        - Петя, я ее боюсь,  - причитала тем временем мама Люда.  - Она неуправляемая, она на меня нападет. Защити меня, Петя!
        Отчим, сам по натуре человек не злой, скорее туповато-бездушный, находился у мамы Люды под каблуком. И, накрученный ею, должно быть, и в самом деле начинал видеть в падчерице угрозу. Он и вообще-то был трусоват, Оля помнила, как он драпал от приставшего к нему в темном парке перед домом воинственного сопляка. Зато тут, дома, в безопасности, любил построить из себя настоящего мужчину с твердой рукой.
        - Ты до чего мать довела, зараза!  - проорал он Оле в лицо.
        - Отвали от меня,  - буркнула она и попыталась проскользнуть мимо отчима в свою комнату.
        Отчим, кажется, не успел еще понять, что за последний год падчерица вытянулась и вскоре должна была обогнать его в росте. По-прежнему видел в ней беспомощную девчонку. Да и сама Оля пока не осознавала, что плюгавый мужичонка не заключал в себе серьезной угрозы, слишком хорошо помнила его ремень.
        - Ты на меня пачечку-то не разевай,  - завопил отчим и ухватил Олю за ухо.
        Та вскрикнула от боли, попыталась оттолкнуть озверевшего папашу локтем, вывернуться. Мама Люда, сложив руки на тощей груди, с удовлетворением наблюдала за происходящим, поддакивая:
        - Совсем от рук отбилась. Житья не стало от этой нахалки.
        Отчим за ухо подволок Олю к двери в ее комнату и втолкнул туда так, что она отлетела и ударилась об угол шкафа. Зато хоть ухо выпустил, которое тут же налилось кровью, сделалось горячим и засаднило.
        - Никаких гулянок, ясно тебе? Будешь в комнате сидеть, ты наказана!  - проорал ей вслед отчим и захлопнул дверь.
        Растирая ухо, Оля слышала, как он гаркнул на лебезившую перед ним мать:
        - Да заткнись ты уже! Могу я в своем доме футбол посмотреть?
        В комнате снова заорал телевизор, а мать, причитая себе под нос, вернулась на кухню.
        Оставшись одна, Оля взяла с дивана валявшуюся там куртку, накинула ее на плечи и вышла на балкон. Небо было хмурым. Нависшие низко тучи цеплялись серыми лохмами за золотые ветки росших внизу, у дома, берез. Накрапывал мелкий дождь.
        В эту панельку на окраине Москвы они с матерью и отчимом перебрались четыре года назад, вскоре после происшествия в Крыму, которое до сих пор иногда снилось Оле в кошмарах. Она по-прежнему так и не понимала до конца, что тогда случилось, кто были эти люди, ворвавшиеся к ним в дом, за что они убили Сашу и Сергея. Приехавший на следующий день отчим только и твердил милиции, что его в этот момент вообще в поселке не было, он уезжал в Москву по делам и ни о чем знать не знает. А мать, всхлипывая, повторяла, что с сестрой не виделась много лет, что та в молодости связалась на свою голову с этим Сергеем, темной личностью с криминальным прошлым, и вот, наверное, из-за него и пострадала. Вскоре милиция оставила их в покое. Дело то ли закрыли, то ли, сочтя типичным висяком, убрали куда-то на дальнюю полку. Оля по малолетству подробностей не знала. Только следователь к ним больше не приходил. А вскоре мать объявила Ольге, что они переезжают в Москву, «подальше от этого ужаса».
        Тем, что Оля с криком просыпалась по ночам, шарахалась от каждого резкого звука и боялась оставаться одна, заниматься никому было некогда. Мать только подзатыльник могла отвесить за то, что «распустившаяся девка» опять полночи не давала спать. А теперь мать с отчимом и вовсе погрузились в переезд, заказывали грузовые контейнеры, паковали вещи.
        - А у нас что, есть квартира в Москве?  - спросила как-то Оля.
        - Есть,  - бросила мать, сгружавшая кастрюли в картонную коробку.
        - А откуда?
        - Тебе что, заняться нечем?  - прикрикнула мать.  - Иди лучше учебники свои собери. Вопросы она задает, ишь!
        По каким-то обмолвкам родителей Оля поняла, что когда-то раньше, давно, они жили в Москве. А в Крым перебрались позже. И, кажется, это тоже было как-то связано с погибшей Сашей.
        - Никогда никого не слушала, жила, как хотела,  - брюзжала мать.  - А родня потом разгребай за ней, что наворотила. Явилась, помню: «Людочка, спасай!» Будто у меня своей жизни нет. Навесила ярмо, из родного города сдернула… Ну и получила, на что нарывалась, шалава.
        - Людок, да хватит тебе, не надо так об умерших,  - бурчал иногда отчим.
        - А что, боишься, явится она к тебе с того света?  - с ненавистью выплевывала мать.
        И Оля понять не могла, за что же та испытывает к сестре, уже погибшей, такие чувства. Что ей могла сделать эта красивая мягкая женщина, что могло вызвать такую ненависть?
        - Да ладно, хорошая ведь девушка была, красивая, добрая,  - мямлил отчим.  - Жалко ее, жить и жить могла бы. Это козел этот ее с толку сбил.
        - Постыдился бы, «красивая»,  - передразнивала мама Люда.  - Будто я не видела, как ты на нее зенки пялил. Только не про твою честь была принцесска. На кой ты ей сдался, голодранец? Ей себя подороже продать хотелось.
        Оле отчего-то от таких разговоров делалось горько. Она уходила в свою комнату и прижимала к лицу куклу, которую привезла ей Саша. Такую красивую, такую хрупкую, с тонким фарфоровым личиком и гладкими, как шелк, волосами. Оля глубоко вдыхала, и ей казалось, что от волос куклы, от ее старинного платья в кружевах все еще немного пахнет Сашиным запахом - нежным и горьковатым.
        Куклу ей удалось отстоять, хотя мама Люда не раз упрекала:
        - У тебя что, других лялек мало? Давай продадим, все равно с ней не поиграть, только любоваться. Ну чего ты уперлась? Мать с отцом последний хрен без соли доедают, а эта в куклу вцепилась. Не стыдно?
        Но Оля расстаться с куклой не соглашалась. А когда Люда попробовала отобрать ее силой, устроила такую истерику, что мать, не отличавшаяся чувствительностью к детским капризам, на этот раз махнула рукой. Должно быть, испугалась посиневших Олиных губ, закатившихся под лоб глаз и судорог, которые выгибали худенькое девчоночье тело.
        А Оля знала, что куклу не отдаст ни за что. Пускай большую часть одежды, привезенной Сашей, мать оттащила в комиссионку. Ей все равно наплевать на тряпки. Пускай отчим загнал кому-то медали деда, героя войны, которые Оля так любила перебирать. Это она могла пережить. А за Сашу, милую, нежную Сашу с фарфоровым личиком она будет стоять до последнего.
        В Москве ей все время было холодно и темно. Не хватало солнца, привычного соленого запаха моря и терпкого - степных трав. Не хватало свободы - когда можно выскочить из дома в собственный двор, вылететь за калитку, промчаться по сонным улочкам до края поселка, а там, раскинув руки, ухнуть в бескрайнюю, необъятную степь. Где только цикады стрекочут, и коршун парит над землей, раскинув крылья. И пахнет, горячо и пряно пахнет полынью.
        Тут, в Москве, никаких просторов не было. Одни дома, машины и люди, люди, люди, куда ни глянь. И солнца не было. Только какие-то вечно мокрые, хмурые сумерки.
        Постепенно она привыкла, как-то втянулась в эту новую жизнь. Смирилась с теснотой, холодом, новой школой. Да и кошмары со временем стали приходить реже. А вечные дрязги мамы Люды и отчима, окрики, брань и оплеухи были, телевизор, орущий на максимальной громкости, чтобы соседи не вызвали милицию, не накапали, что в этой квартире обижают ребенка, в общем-то делом привычным. Оле, правда, казалось, что с годами мать делается все сварливее, все чаще срывается на нее. Если раньше, до того страшного случая, она еще держала себя в руках, то теперь Оле доставалось за все на свете. А отчим, идущий у нее на поводу, все чаще сдирал ремень и, отхлестав Олю, запирал ее в комнате. Оля как-то и сама привыкла считать, что она неблагодарная, эгоистичная хамка, слишком много ест, слишком вольно разговаривает, путается под ногами, мешает, еще и денег на нее уходит прорва. Поначалу она и правда пыталась измениться, быть ласковее, вежливее, старалась меньше есть, сидеть тише. Но к двенадцати годам, осознав, что от ее усилий становится только хуже, решила для себя - да, я такая. И другой быть не могу. Не нравится? Да
пошли вы к черту! Ей бы только вырасти поскорее, сбежать из этой проклятой квартиры, и жизнь пойдет совсем по-другому.
        На соседнем балконе хлопнула дверь. Оля прислушалась и позвала вполголоса:
        - Витька, ты?
        - Олька?  - отозвался через пару секунд из-за тонкой фанерной перегородки, разделявшей балконы, мальчишеский голос.  - Ты че тут кукуешь? Мать опять орет?
        - Я наказана,  - хмыкнула Оля.  - Из дома ни ногой.
        Она помолчала с минуту, подумала и спросила:
        - Я к тебе перелезу?
        - А предки по шее не дадут?  - засомневался Витька.
        - Да хрен с ними! Все равно дадут за что-нибудь.
        Оля, оглядевшись, подтащила к перегородке старые детские санки, взгромоздила на них посылочный ящик и влезла на шаткую конструкцию. Уходящая на семь этажей вниз бездна пугала, кружила голову и тянула вниз. Но сидеть в четырех стенах, взаперти, сдаться и подчиниться запрету было страшнее. Она ухватилась пальцами за край перегородки, перекинула ногу через перила, увидела обалдевшее лицо Витьки, подтянулась.
        Она уже почти перелезла, оставался один последний рывок, когда правая нога заскользила на мокрых металлических перилах. Оля потеряла равновесие, вскрикнула. Закружились перед глазами усыпанные золотыми листьями березы, перечеркнутый трещинами асфальт внизу. Сердце в груди тяжело ухнуло.
        И тут подоспел Витька, схватил ее за плечо, рванул на себя. И Оля, перевалившись через перила, вместе с ним рухнула на бетонный балконный пол.
        - Тьфу ты, чокнутая,  - просипел Витька, отдуваясь.
        - Да ладно, расслабься. Не свалилась же,  - с трудом растянула дрожащие губы в улыбке она.
        Витька был старше на два года и, конечно, ни за что не стал бы тусоваться с малолеткой, если бы Оля не славилась на всю улицу своим крутым нравом, смелостью и упорством. Даже старшие пацаны с невольным уважением говорили про нее: «Олька - дааа, безбашенная в край», и соглашались, что с этой мелкой дружбу водить не зазорно.
        - Пошли в комнату, холодно!  - позвала Оля.
        Стены в Витькином логове были увешаны затертыми на сгибах плакатами со скалящимися лохматыми металлюгами. На письменном столе, на кресле, да и вообще на всех поверхностях валялись вперемешку одежда, кассеты, зажигалки, фантики, школьные тетрадки. Но внимательная Оля тут же выудила из груды наваленных в кресле вещей блестящий ярко-красный плеер, за которым хвостом тянулся провод с наушниками. Раньше она его у Витьки не видела.
        - Это что? Стырил, что ли, где-то?
        - Че сразу стырил,  - взбеленился Витька.  - Мне Косой подогнал. Продать надо на Горбушке.
        - Значит, Косой стырил?  - засмеялась Оля.
        Она знала, что ее друзья, мальчишки постарше, не гнушаются стянуть, что плохо лежит. Могут и кошелек вытащить из кармана у зазевавшегося в транспорте лоха, и стащить что-то ценное, а потом загнать на рынке. Сама Оля таким не промышляла, но приятелей, в общем, осуждать не могла. Время было голодное, и все мечты дворовых пацанов связаны были даже не с крутыми шмотками, техникой или мотоциклами, а с тем, чтобы хоть раз наесться от пуза.
        - Слушай, Олька,  - Витька замялся.  - Мне ващет уходить надо, дело есть. Хочешь, посиди пока у меня.
        - А куда ты?  - насторожилась Оля.
        - Да блин.
        Витька явно не хотел говорить, смущался. Но от Оли так легко было не отделаться, и, в конце концов, он, махнув рукой, признался:
        - В секцию записаться хочу. Биатлон. Тут в районной ДЮСШ отделение открыли. Косой предложил.
        - Ты че, Витька, спортсмен?  - захохотала Оля.  - Гордость России?
        - Дура!  - обиделся Витька.  - Там стрелять научат!
        - А зачем тебе стрелять, Витек?
        - Круто же!  - дернул плечом тот.  - Ты погляди, время какое. Без волыны ты никто, а с волыной - человек.
        - М-да…
        Оля задумалась. Не то, чтобы ее когда-то тянуло к оружию. Конечно, фильмы про ковбоев и боевики, где благородный герой в одиночку мочит всех врагов, ей нравились. Но они и всем нравились. А вот сейчас от мысли, что можно получить навык, благодаря которому никто уже не посмеет на нее наорать, запереть, ударить, внутри стало тепло. Представилось, как она спокойно, сладко улыбаясь, достает из-под куртки пистолет и прицеливается прямо в перекошенную испещренную красной сосудистой сеточкой рожу отчима.
        - Я с тобой!  - решительно заявила она Витьке.
        - Ты? Девчонка?  - с сомнением протянул тот.
        - А че, боишься, что меня примут, а тебя нет?  - поддела Оля.  - Давай, Витек, не дрейфь. И слышишь, найди мне кеды, что ли, какие-нибудь. А то я в тапках.
        Отбор в секцию проходил во дворе спортивной школы. Стояла осень, и посмотреть навыки ходьбы на лыжах, конечно, было невозможно. Поэтому тренер, сам бывший спортсмен, потяжелевший с годами, квадратноплечий мужик с пшеничным чубом, ограничился проверкой ОФП. Гонял их по спортивной площадке, заставлял бегать на короткую дистанцию, прыгать с места, отжиматься, подтягиваться. Посвистывал в болтающийся на шее металлический свисток и делал пометки в блокноте.
        - Ну а ты куда, такая дохлая?  - фыркнул он, когда Оля беспомощно повисла на перекладине, безуспешно пытаясь подтянуться.  - Куда тебя в биатлон несет, а? Иди вон, в секцию бальных танцев запишись.
        Но Оля не сдалась. Старалась изо всех сил, пыхтела, обливалась потом, но все же каким-то чудом смогла вздернуть подбородок над турником.
        - Упертая,  - одобрительно протянул тренер и черкнул что-то у себя на листке.
        Меткость проверяли в подвале школы, в тире. Тут пахло сыростью, плесенью. Под потолком горели тусклые лампочки. Помещение делила пополам деревянная стойка, к которой цепочками были пристегнуты ружья. У противоположной стены валялись пластиковые бутылки, жестяные банки и прочие предметы, которые можно было использовать в качестве мишеней. Но сейчас собрались они тут не для забавы, и тренер объявил, что все будет серьезно.
        - Кто прикоснется к оружию без моей команды, вылетит пинком под зад,  - весело пообещал он.
        Откинул деревяшку, фиксирующую дверцу в стойке, прошел к стене и развесил на протянутой через комнату леске бумажные мишени. Затем вернулся, расставил всех желавших записаться в секцию вдоль стойки, чтобы каждому досталась своя мишень. Теперь стало особенно заметно, насколько Оля выделялась из всех. Единственная девчонка, к тому же самая мелкая, хилая. Эх, не возьмут ее. Конечно, не возьмут.
        Тренер раздал каждому по ружью, научил, как целиться, и скомандовал:
        - Ну, поехали! Каждому дается десять выстрелов.
        Оля прищурила левый глаз. Мишень, отпечатанная на плохой желтоватой бумаге, казалось, покачивалась, плясала на леске. Она выстрелила один раз, второй. Дробинки просвистывали мимо листка, даже отсюда, издалека было видно, что на нем так и не появилось ни одной отметины.
        И Оле вдруг вспомнился тот страшный вечер в Крыму. Мордатый бандит с усиками, который наставил пистолет в лицо распростертому на полу Сергею. Вертлявый в кепке, который, щерясь, сжимал ладони на Сашиной шее. И тот третий, длинный, с глухим голосом. Что, если бы у нее тогда было оружие? Если бы она умела стрелять? Получилось бы у нее вмешаться и спасти гостей?
        Оля представила себе, что вместо расходящихся кругов на листке проступает одутловатая, жирная морда главного. Внутри стало очень холодно и спокойно, дыхание выровнялось, и она плавно надавила на спуск. Ружье сухо щелкнуло, отдало прикладом в плечо. Оля разломила его об колено, перезарядила и вообразила теперь узкую темную физиономию длинного.
        - Все, стрелки ворошиловские, стоп!  - звонко хлопнул в ладоши тренер.  - Отложили ружья, сверяем результаты.
        Он снова зашел за стойку, стал снимать простреленные мишени, комментировать едко.
        - Это кто у меня? Вартанов? Ты во что целился, Вартанов, в белый свет, как в копеечку? А это кто постарался. Беликов? Мазила ты, Беликов, вот что я тебе скажу.
        И только остановившись перед Олиной мишенью замолчал. Посмотрел листок на свет, хмыкнул, спросил:
        - В тир часто ходишь?
        - Я первый раз…  - растерянно отозвалась Оля.
        - Три девятки, две восьмерки, десятка…  - качнул головой тренер.  - Ну-ка, пойдем со мной.
        - Куда?  - не поняла Оля.
        - А вы, друзья мои, давайте-ка на улицу,  - прикрикнул на остальных тренер.  - Пошустрей, пошустрей, я вас одних в тире не оставлю.
        Дверь тира он запер на замок, а затем, положив Оле руку на плечо, повел ее вверх по лестнице, потом по коридору. В конце концов они оказались в каком-то административном кабинете. Тут были высокие стеклянные шкафы с полками, заставленными папками с документами. Пара письменных столов. За дальним что-то увлеченно стучала на машинке девушка с собранными в пучок русыми волосами.
        - Посиди,  - тренер кивнул Оле на стул, а сам снял трубку стоявшего на столе телефонного аппарата.
        Накрутил диск, послушал гудки и весело гаркнул в трубку:
        - Вася? Здравствуй, дорогой, как сам? Слушай, у меня тут девочка одна. Думаю, тебе нужно на нее посмотреть.

* * *
        К пятнадцати годам Ольга из хилой девчонки, неумело держащей в руках ружье, превратилась в одну из самых успешных юных российских биатлонисток и главную надежду грядущей олимпиады. Терять время в районной секции ей не дали, тот самый Василий, которому после просмотра позвонил тренер ДЮСШ, вцепился в перспективного подростка, как бульдог. И вскоре жизнь Оли полностью переменилась. В нее вошли тренировки до седьмого пота, выезды на тренировочные базы и соревнования, бег на лыжах - все вперед и вперед, морозный ветер в лицо, кристаллы снега, застывающие на бровях и ресницах, и знакомая тяжесть винтовки за спиной. От природы ловкая и гибкая, она легко осваивала спортивные приемы и не боялась трудностей. Во-первых, Оля вдруг обнаружила, что честолюбива. Быть первой, обойти других девчонок из команды оказалось чрезвычайно важно. А во-вторых… А во-вторых, спортивные успехи, призовые места на соревнованиях и то, что тренер возлагает на нее большие надежды, означало, что в родительской квартире она будет появляться все реже и реже. Скромная трехместная палата на спортивной базе или в профильном санатории,
комната в самой дешевой гостинице во время выездов на соревнования - все было лучше, чем выносить скандалы матери и злобу отчима. Теперь, когда Оля стала рослой, сильной спортсменкой, поднимать на нее руку он уже не решался. Но от того стал как будто еще сильнее ее ненавидеть. А порой, во время редких наездов домой, она иногда и вовсе ловила на себе его странные, неприятно поплывшие взгляды, от которых хотелось запереться в душе и тереть, тереть мочалкой кожу, пока не смоется это мерзкое ощущение.
        В секции у нее появилась и первая за всю жизнь подруга, Машка, с годами из черноглазой крохи вымахавшая в красавицу выше Оли ростом. Странным казалось, что девочку из интеллигентной еврейской семьи отдали в такой непростой спорт, но еще страннее было то, что Машке он нравился. Беря винтовку в руки, прицеливаясь, преодолевая преграды, она чувствовала себя в своей стихии. В секции ее любили, здесь она чувствовала себя в безопасности. А дома Машку ждала полусумасшедшая мать и восьмидесятилетняя бабка, за которой надо было ухаживать. Время от времени Машкина мать Аллочка, еще десять лет назад бывшая красавицей-пианисткой, начинала выбрасываться из окна. Тогда Машка звонила по давно известному телефону, приезжала «скорая» и забирала мать на заслуженное лечение. А Машка вздыхала спокойно. На ее руках оставалась только бабушка, которую Машка категорически не разрешала сдавать в дом престарелых.
        Оля с Машкой сдружились быстро и отныне заняты были исключительно спортом и друг другом. В их жизни не было ни дурацких подростковых шалостей, ни полудетских влюбленностей, к которым они относились даже с каким-то презрением. Их ведь готовили к золотым медалям, а не к каким-то там сопливым романам, как в сериалах. Они с Машкой искренне любили спорт, любили секцию, запах старых спортивных матов, утреннюю разминку. Любили ранним зимним утром пробежаться на лыжах по лесу, когда линия горизонта за дальними полями только начинает светлеть. Лететь вперед наперегонки, вдыхать морозный пряничный воздух и наслаждаться величавой тишиной, царящей в лесу.
        А если хотелось новых ощущений, Оля с Машкой отправлялись не куда-нибудь, а на занятия секции восточных единоборств, у которой с биатлонистами была общая спортивная база. И там, к навыкам стрельбы и бега на лыжах, учились заодно и бороться, защищать себя, выходить из захвата и побеждать противника.
        Тренер не чаял в них души, впереди маячили высокие награды, заграничные соревнования - Клайпеда, Осло, Барселона… Друг с другом они никогда не соперничали. Просто чувствовали себя половинками единого целого, когда радость одной мгновенно становится радостью и второй. И только вернувшись в Москву после соревнований, иногда ненадолго расставались, чтобы наведаться домой.
        Вот и сегодня, стоило им сойти с поезда, привезшего их с чемпионата мира среди юниоров, где Оля взяла свое первое золото, Машка сразу заторопилась к своей ненаглядной Анечке, бабушке, волнуясь, как-то они с матерью справились без нее эти несколько недель. Олю же тренер Василий Андреевич попросил задержаться, зайти в его кабинет в Госкомспорте для разговора. Она поцеловала Машку в пахнущую морозом щеку, пообещала, что позвонит сразу же, как доберется до дома, и та упорхнула. А Оля отправилась беседовать с Василием.
        - Ну что, Оленька, поздравляю тебя!  - объявил тот, как только она вошла в кабинет.  - Ты доказала, что не зря я на тебя надеялся. Умница!
        - Стараюсь,  - коротко улыбнулась Оля.
        Кабинет Василия Андреевича был ей хорошо знаком. Стол, кресло, стеллаж с кубками, чахлый цветок в горшке на подоконнике. Но сегодня, кроме самого хозяина, тут отирался еще какой-то непонятный мужик. Серый такой, с непримечательной внешностью - увидишь в толпе и не узнаешь. И Василий Андреевич, сам бывший олимпийский чемпион, резкий, сильный, не боявшийся ни бога, ни дьявола, как показалось Оле, робел перед ним. Не то чтобы лебезил или старался угодить, но краем глаза поглядывал на молча сидевшего в углу, на стуле, серого субъекта.
        - Что ж, начинаем теперь готовиться к олимпиаде. Ты у нас, хоть и несовершеннолетняя, но, как призер чемпионата мира среди юниоров, имеешь право в ней участвовать.
        - А Машка?
        - И Каганович твоя ненаглядная тоже,  - заверил тренер.  - Она ведь серебряная призерка.
        - Когда начинаем тренировки?  - спросила Оля.
        Тренер обрисовал ей грядущее расписание. А серый гость все молчал. И наконец Оля, не выдержав, указала на него глазами и вопросительно глянула на Василия Андреевича - мол, а это кто? Он здесь зачем?
        - М-да, вот так, значит,  - закончил речь о ближайших планах Василий Андреевич и, сам покосившись на серого, добавил:  - А к тебе тут пришли, кстати. Вот Иван Ильич хочет побеседовать. Ну, не буду вам мешать.
        И Оля с изумлением увидела, как он, коротко кивнув незнакомцу, вышел из кабинета. Это надо же, что ж за чин такой важный к ней явился, что грозный Василий уступил ему свою вотчину?
        - Очень приятно с вами познакомиться, Ольга Александровна,  - начал этот загадочный Иван Ильич.  - Успехи у вас весьма выдающиеся. Такие девушки, как вы,  - гордость нашей страны.
        Оля поморщилась. Пустых славословий она не любила. Похвала тренера или другого сильного спортсмена значила многое, а комплименты от какого-то невнятного мужика… Стоят они очень мало, только на подозрения наводят. Что ему от нее нужно?
        Ни на спонсора, заинтересовавшегося перспективным игроком, ни на мецената, болеющего душой за российский спорт, этот плюгавый дядька лет сорока, с раздвоенным на конце утиным носиком и бесцветными глазками, похож не был. Таких Ольга повидала. Так чего ради он тут так распинается, обхаживает ее?
        - Послушайте, я только что с поезда. Очень устала, если честно,  - бухнула она, решив наплевать на вежливость.  - Давайте вы просто скажете, о чем хотели со мной поговорить, и я поеду?
        Иван Ильич усмехнулся.
        - А вы, я вижу, девушка прямая, и время терять не любите. Хорошо, давайте сразу к делу. Через три месяца вам исполняется шестнадцать. Каким вы видите свое будущее?
        - Вы что, журналист?  - изумилась Ольга.
        С этой братией ей общаться тоже доводилось, но никогда еще интервью с юной спортсменкой не обставляли с таким пафосом - специальное приглашение в кабинет Василия Андреевича, витиеватая прелюдия.
        - Упаси бог,  - замахал руками Серый.  - Я совсем из другого ведомства. И все-таки, Ольга Александровна, будьте добры, ответьте на вопрос.
        - Ну, хорошо,  - Оля дерзко улыбнулась.  - В будущем я вижу себя олимпийской чемпионкой как минимум трехкратной.
        - Амбициозность - это хорошо,  - кивнул Иван Ильич, совершенно не смущенный ее бахвальством.  - Но вам ли не знать, что спортивный век короток. Успех, деньги, поклонники - в таком юном возрасте вещи опасные. Тем более что очень скоро все это останется в прошлом. Что вы будете делать дальше, когда ваша спортивная карьера окончится?
        - Так далеко в будущее я не заглядывала,  - призналась Оля.  - Наверное, стану тренером, как Василий Андреевич.
        - И вам этого будет достаточно?  - с сомнением в голосе протянул Серый.  - Такой честолюбивой, волевой девушке, как вы? Неужели вас прельщает кропотливый, незаметный со стороны и неблагодарный труд тренера?
        Оля постепенно начинала злиться. Да что это за тип такой? Явился тут вести с ней беседы о смысле жизни. Какая разница, что будет через десять лет? Их еще нужно прожить, а жизнь, как она успела усвоить еще в свои восемь, штука очень хрупкая.
        - У вас есть другие предложения?  - резко спросила она, смерив Серого взглядом.
        А тот неожиданно растянул губы в бесцветной улыбке и коротко ответил:
        - Есть.
        Он пристально посмотрел на Олю и продолжил, притом голос его вдруг стал мягким, вкрадчивым.
        - Я предлагаю вам карьеру, куда более долговременную, чем спортивная. Подумайте, хорошее образование, интересная работа, возможность применить ваши выдающиеся навыки. И конечно, принести пользу своей стране. Может быть, вам по юности кажется, что все это звучит не так захватывающе, как олимпийский пьедестал. Но поверьте, с годами вы не раз скажете самой себе спасибо, если согласитесь на мое предложение.
        - Я не совсем поняла. Какую карьеру вы имеете в виду?  - сдвинула брови Ольга.
        - Я предлагаю вам работу в Федеральной службе безопасности Российской Федерации…
        «Да он меня вербует!»  - ахнула про себя Ольга. Ей наконец стало ясно, что это за тайное ведомство, из которого прибыл этот стертый ластиком человек. Значит, вот к чему он клонит. Оставить спорт, пойти в их - как это у них называется? Академия? И что потом? Стать вот таким же незаметным серым призраком? Или кем? Секретным агентом? Джеймсом Бондом? Так ведь это бывает только в фильмах. А жизнь - не кино.
        Нет уж, пусть спортивная карьера и заканчивается быстро, но это именно то, чего она хочет. К чему шла с тех пор, как впервые взяла в руки ружье в том сыром подвале. Преодоление, тренировки на износ, адреналин - и да, награда - вот, чего она хочет от жизни.
        Серый продолжал расписывать что-то очень заманчивое, но Ольга уже вскочила со стула и звонко перебила:
        - Большое спасибо за доверие, Иван Ильич. Но я все же предпочту продолжить заниматься тем, что мне нравится. Я биатлонистка, а не… А не будущая сотрудница вашего ведомства.
        - А все-таки подумайте,  - на прощание сказал ей Иван Ильич и всунул в руку картонный прямоугольничек - визитку.  - Если перемените решение, звоните. Я буду ждать.
        Ольга, не дослушав, быстро вышла из кабинета. Василий Андреевич куда-то делся, и хорошо, наверное, что не попался ей под горячую руку. А то она высказала бы ему, каково это с его стороны - бросать ее прямо в пасть этому пыльному дядьке, даже не предупредив. Надо же, что придумали - сексотку из нее сделать. Тьфу! Надо Машке рассказать, вот она обалдеет!
        Она спустилась по широкой мраморной лестнице. На ходу кивала знакомым, обменивалась парой фраз.
        - Вернулась? Ну, с золотом тебя. Так держать!
        - Спасибо! Теперь все силы на олимпиаду.
        На улице сыпал мелкий снег. Небо было серым, как только что разговаривавший с ней фээсбэшник, стыло над Москвой, не давая выглянуть солнцу. Надо было, наверно, заехать домой, показаться после соревнований, постирать одежду. Но делать этого решительно не хотелось. Мать начнет пилить - у нее уж найдется, за что, несмотря на то что Оли месяц не было, отчим, боявшийся к ней подходить после того случая, как Оля в ответ на замах, выкрутила ему руку и, впечатав лицом в стену, пригрозила: «Еще раз сунешься, убью!», будет фыркать из своего угла и поглядывать сальными глазами, думая, что она не замечает. А на базу нельзя, там ремонт сейчас… И к Машке не стоит, пусть наговорится со своей обожаемой Анечкой после разлуки. Оля, подумав, решила, что домой все же зайдет, вещи в машинку забросит, а потом отсидится у Витька. Тот сейчас уже большой человек, в медучаге учится. Предки его не трогают.
        Она плотнее запахнула пуховик, купленный на соревнованиях по эстафетным гонкам в Словакии. Мать едва не удавилась от жадности, когда Оля заявилась в нем домой три месяца назад.
        - В семье денег в обрез, а ты шикуешь, бесстыжая,  - распиналась она.  - Чем тебе мое пальто старое не угодило? Его еще носить и носить.
        - Вот ты и носи!  - огрызнулась Оля.
        А через два дня силой отобрала пуховик у матери, уже собравшейся тащить его в комиссионку.
        - Петя,  - вопила та, когда Оля, поймав ее в коридоре, яростно выдирала из пакета аккуратно свернутый и засунутый туда пуховик.  - Петя, спасай! Эта оторва меня сейчас прикончит.
        Отчим поначалу вроде сунулся на крик. Но поймав на себе дикий Олин взгляд, не посмел подходить ближе, проворчал:
        - Как вы мне осточертели обе.
        И ушлепал тапками обратно в комнату.
        Наверняка какая-нибудь подобная сцена ждет ее и сегодня. Черт!
        Застегнув пуховик, натянув на голову вязаную шапочку и закинув на плечо спортивную сумку с вещами, Оля сбежала по ступенькам и обогнула здание, решила срезать путь через сквер. Уже начинало темнеть, сгущались подслеповатые зимние сумерки. Сквер был запущенный, фонари горели через один, но так было быстрее до метро.
        Того, что к ней пристанут какие-нибудь хулиганы, Оля не боялась. Рослая и сильная, она не раз уже получала шанс убедиться, что может постоять за себя. Один придурок из сборной, Олег, кажется,  - Оля не помнила точно, как его звали, потому что в прошлом году этот пацан ушел из спорта,  - как-то попытался пристать к ней на соревнованиях. Зашел вместе с Олей в гостиничный лифт, схватил, облапал и зашипел в ухо:
        - Раздевайся!
        Оля тогда не растерялась, хоть и была младше этого бугая на три года. Сказала:
        - Сейчас!
        Нажала на кнопку «стоп», а когда лифт замер между этажами, с разворота ударила Олега по голове тяжелым «гриндерсом». Тот, не ожидавший отпора, засипел, осел по стене на пол. Оля же, осатанев от ярости, принялась бить его тяжелыми ботинками, пока тот только постанывал и пытался прикрыть локтями лицо.
        Потом, выпустив ярость, снова нажала кнопку этажа, ухватив избитого Олега за затылок, вытолкнула его из лифта и пригрозила на ухо:
        - Только вякни кому, и я всем расскажу, как тебя отделала.
        Униженный бедолага затрусил от нее прочь по коридору, утирая кровавые сопли. И до конца соревнований больше не проявлялся. Молча таскался в хвосте группы, надвигая шапку пониже на синюю рожу, а потом и вовсе ушел из сборной.
        Больше Оля его не видела. Но уверенность в том, что справится, если кто вдруг решит на нее напасть, сохранила. А потому бесстрашно ходила одна по темным улицам и пустынным скверам.
        Оля даже не поняла, что произошло. Она свернула на пустынную дорожку, разбежавшись, проехалась по раскатанной ледянке, и вдруг навстречу ей из кустов вышли двое и, не говоря ни слова, схватили летевшую на них по льду, раскинув руки, Олю. Технично, профессионально скрутили и поволокли через те же кусты к низкой ограде, за которой - Оля успела увидеть - пыхтела, выдавая сизые облачка дыма из выхлопной трубы, вишневая «девятка».
        - Эй, вы кто? Пустите!  - выкрикнула она, наконец опомнившись.
        И тот, что держал справа, зажал ей рот широкой ладонью. Зря он это сделал, честно говоря. Еще секунду назад Оля не воспринимала происходящее всерьез, даже испугаться пока не успела. Слишком уж все было буднично и быстро. Но теперь, когда чужая лапища давила ей на губы, мешая дышать, перед глазами мгновенно всплыло багровеющее лицо Саши, бессильно скребущие пол пальцы, глаза, выкаченные из орбит, предсмертный хрип. Сознание заволокло ужасом, окружающий мир завертелся вокруг в бешеном хороводе. А тело, тренированное, спортивное тело, утратив контроль со стороны мозга, начало действовать само. Выкрутилось, вывернулось, заехало локтем одному из напавших в солнечное сплетение, другого изо всех сил треснуло ботинком по голени. Почуяв, что хватка ослабла, рванулось изо всех сил, кинулось прочь.
        Оля, задыхаясь, пролетела через топорщившиеся голыми ветками кусты, прижимая к боку сумку. Слава богу, она не осталась у этих уродов, ведь там кукла, кукла Саша, которую она до сих пор, как маленькая, возила с собой на все соревнования, сколько бы ни насмешничали девчонки из команды. Глотнув морозного воздуха, она едва успела ощутить эйфорию: «Вырвалась! Вырвалась!» Как вдруг сзади что-то глухо бухнуло, и правое плечо прострелило болью. Оно мгновенно стало горячим и тяжелым, потянуло к земле. Оля споткнулась, упала на одно колено, с изумлением глядя на оседающие на снегу алые капли. Тут же снова поднялась на ноги, слыша, как топают за спиной нагоняющие ее преследователи. Выскочила на дорожку, уже понимая, что ее сейчас настигнут, схватят - и никто не поможет, не спасет. И неожиданно заметила идущую через сквер компанию. Каким чудом их сюда занесло?
        - Помогите!  - из последних сил выкрикнула она.  - Помогите, на меня напали!
        Успела увидеть устремленные на нее изумленные глаза, испуганные лица, услышать, как удаляются, матерясь себе под нос, преследователи, как газует, срываясь с места, вишневая «девятка». А затем ослабевшие ноги подкосились, и она рухнула на снег.

* * *
        - Значит, нападавших вы не рассмотрели?  - спросил молодой скучающий милиционер.
        Он сидел на продавленном больничном стуле возле Олиной кровати и, уложив на колченогую тумбочку официальный бланк, что-то быстро писал в нем, иногда останавливаясь и принимаясь щелкать пальцами, видимо, в поисках точной формулировки.
        - Нет,  - покачала головой Оля.
        Забинтованное плечо от этого движения заныло, и она поморщилась.
        - Уже начинало темнеть, там фонари не горели. И потом, все произошло очень быстро. У одного, кажется, была кожаная куртка, коричневая. А второй был в синем спортивном костюме.
        - Вы ее лучше спросите, чего ее понесло через сквер в такое время,  - встряла мама Люда, расхаживавшая между больничными койками.
        Пациентов в палате было четверо, и все они и без того недовольно шипели на Олю, к которой каждый день являлись то Витька, то тренер Василий. Машка так и вообще поселилась бы в палате, если бы Оля едва не силой не вытолкала ее наконец домой. А теперь, когда пришел милиционер, да еще вместе с матерью, негодование соседок достигло апогея. Дородная дама в халате с розами даже ради приличия голоса не понижала, ворча, что к этой нахалке малолетней ходят и ходят, житья от нее нет.
        - Я уже говорила, почему пошла через сквер,  - неприязненно покосилась на мать Оля.
        «Лучше бы она не приходила, честное слово! Только пилит и пилит: «Вечно вляпываешься в истории. Не можешь жить, как все нормальные люди. Одни проблемы от тебя».
        - Было холодно, я только что приехала с соревнований, устала. Мне хотелось домой, а так было быстрее.
        - Это все частности. Отношения к делу не имеют,  - буркнул милиционер.
        Вид у него был тоскливый. Наверное, понимал, что найти двоих хмырей по приметам - кожаная куртка, синий спортивный костюм и вишневая «девятка» будет нереально. И заранее предчувствовал, что дело превратится в очередной «висяк» для отдела.
        - И номера машины вы тоже не разглядели?
        - Нет.
        - А есть у вас соображения, почему на вас напали? Кто были эти люди? Чего они от вас хотели?
        - Известно чего,  - снова вклинилась мама Люда.  - Ограбить хотели. Куртка у нее импортная, дорогая, сумка тоже. Ходит разодетая, как принцесса, дразнит гусей. Народ сейчас сами видите, как живет… Нищета… На что только не пойдешь от отчаяния.
        - Вы могли бы не мешать следствию?  - не выдержав, огрызнулся в ее сторону милиционер.  - На оружие и автомобиль этим отчаявшимся нищим, как мы видим, хватило.
        И Оля даже хихикнула от такой неожиданной поддержки. Хотя на самом деле, конечно, веселиться ни малейшего повода не было. Огнестрельная рана плеча, да еще и правого, означала, что грядущую олимпиаду она точно пропускает. А по смущенному расстроенному виду Василия Андреевича, по неубедительному лепету девчонок из сборной, по Машке, в честных глазах которой плескалась неподдельная боль за подругу, можно было сделать вывод, что и продолжение ее спортивной карьеры в принципе теперь под большим вопросом. От этих мыслей наползала засасывающая чернота, и Оля старалась гнать их подальше, твердя себе, что еще ничего не понятно, нужно дождаться официальных прогнозов врачей. И все же, что она будет делать, если то единственное, с чем связаны были все ее надежды, все планы на дальнейшую жизнь, станет для нее закрыто? В голове, как назло, сами собой всплывали слова серого Ивана Ильича: «Что вы будете делать, когда спортивная карьера окончится?» И мучило подозрение, уж не приложил ли этот деятель руку к тому, чтобы она закончилась прямо в тот же день. Это, конечно, было сомнительно, вряд ли Оля представляла
такую уж ценность как потенциальный сотрудник. И все-таки неужели совпадение?
        - Спасибо за ответы. Прочтите, пожалуйста, и подпишите.
        Милиционер протянул ей протокол. Ольга пробежала глазами его мелкий аккуратный почерк, левой рукой кое-как поставила подпись. А затем, указав милиционеру глазами на маму Люду, попросила со значением:
        - Вы не проводите мою маму до метро?
        При мысли, что она сейчас останется с матерью наедине и та примется с новой силой укорять ее в случившемся, Оле делалось дурно. Милиционер, кажется, понял, посмотрел на нее с сочувствием и обратился к матери:
        - В самом деле. Пойдемте.
        - Но я еще хотела…  - запротивилась та.
        - Не будем утомлять больную,  - настоял на своем милиционер, подхватил мать под руку и вывел из палаты.
        А через несколько минут, когда до окончания часов посещений оставалось всего ничего, к Оле неожиданно явился еще один гость. Сунулся в палату, сказал:
        - Простите, я к Котовой.
        Дама в розах аж зашлась от возмущения:
        - Совсем обнаглели! Часы посещений закончились. Тут больница или проходной двор?
        - Уймитесь вы. Я в коридор выйду,  - бросила ей Оля.
        Поднялась с постели, аккуратно, стараясь не потревожить раненое плечо, натянула поверх футболки спортивную кофту на молнии.
        Этого человека она не знала. Худой такой дядька, лет пятидесяти, с носом острым, как прямоугольный треугольник в учебнике геометрии, и глубоко запавшими складками вокруг рта. Но почему-то Оле подумалось, что это может быть кто-то из министерства спорта. Скажет, мол, Василий решил от тебя отказаться, но мы не станем терять перспективные кадры. Я умею работать с травмированными спортсменами, я возьму тебя под крыло, и следующая олимпиада точно будет наша.
        В больничном коридоре горели под потолком длинные белые лампы, придавая всему мертвенный желтоватый оттенок. Пахло хлоркой и спиртом. Дядька ждал ее у окна, на обтянутой коричневой клеенкой банкетке. Оля села, вопросительно посмотрела на него. Мимо прошмыгнула медсестра в белом халате, из-под подола которого торчали застиранные джинсы.
        - Здравствуй, Оленька!  - мягко сказал дядька и улыбнулся, отчего его худое лицо исчеркало морщинами.  - Ты меня не знаешь. А вот я тебя знаю, так уж вышло. Можешь называть меня, скажем, дядя Слава.
        - Дядя?  - фыркнула Оля.  - Вы что, мой давно потерянный родственник? Мы не в мексиканском сериале, случайно?
        - Нет, девочка, это не сериал,  - качнул седой головой гость.  - Хотя в историю, которую я тебе расскажу, сразу поверить будет трудно.
        - Ладно уж, не тяните,  - помрачнела Оля.
        По всему выходило, что этот дядя Слава ни из какого не Госкомспорта. А значит, никому она там, к черту, не нужна, и если старый хрен Василий все же не решится рисковать, валить ей из биатлона на все четыре стороны.
        А кто тогда такой этот мужик, оставалось вообще непонятно. Может, коллега серого Ивана Ильича? Да вроде не похож. Оля окинула быстрым цепким взглядом сутулую жилистую фигуру, отметила выступающий из рукава рубашки синий край татуировки. Да уж не сиделец ли ты, дяденька?
        - Скажи, Оля, ты помнишь тот день, когда убили Александру и Сергея? Ведь ты была с ними в момент их гибели,  - неожиданно спросил дядя Слава.
        Оля резко вскочила с банкетки. Плечо дернуло от острой боли, и она, прикусив губу, подавила стон.
        - Вы кто такой?  - прошипела она, уставившись на незнакомца.  - Из милиции? Я все рассказала еще тогда, я ничего больше не знаю. Что вам от меня нужно?
        - Успокойся, успокойся, девочка,  - попросил дядя Слава.  - Я не собираюсь ничего у тебя выспрашивать, наоборот, сам хочу кое-что рассказать.
        Оля еще несколько секунд мерила его уничтожающим взглядом, потом, чуть успокоившись, плюхнулась обратно на банкетку. А седовласый гость, хмыкнув, буркнул себе под нос:
        - Ну и характер. Наследственность…
        - Да, я помню этот день,  - нетерпеливо бросила Оля.  - Мне было восемь, мы с матерью жили в Крыму. Сергей и Саша приехали к нам в гости, она была сестрой матери. Потом в дом ворвались какие-то бандиты и убили их. Все.
        - Не совсем все,  - качнул головой дядя Слава.  - Александра Котова была манекенщицей в Доме моделей на Кузнецком мосту, настоящей красавицей, золотой девочкой, которую ждало поразительное будущее. И… твоей матерью, Оля.
        - Чего?  - недоверчиво протянула она.
        Хоть дядька и пообещал ей, что все это не мексиканский сериал, ощущение было очень похожее. Он совсем, что ли, за идиотку ее держит? И все же, все же… Это ведь объясняло бы, откуда у нее взялись те странные обрывочные воспоминания - струящиеся, как вода, волосы в золотом луче, которые расчесывает быстрая ловкая рука, нежный, чуть горьковатый запах, который окутывает ее, когда она уже почти засыпает. Смутные видения - без сюжета, без объяснения, которые она привыкла считать не то снами, не то фантазиями.
        Но так просто взять и поверить незнакомцу Оля не могла. Ей нужны были доказательства, объяснения, факты. Пусть покажет ей какие-нибудь бумаги, пусть объяснит, почему все говорили ей, что она дочь Люды. И откуда он сам обо всем этом знает. Что за бред, что за…
        Но прежде чем Оля успела обрушить на дядю Славу град вопросов, тот огорошил ее продолжением своего рассказа.
        - А Сергей, которого ты тоже, конечно, помнишь, был твоим отцом. Самым известным в России киллером по кличке Фараон.
        Глава 4
        - Кто обнаружил тела?  - осведомился полковник Рогов.
        Приземистый грек-полицейский, со скошенным слегка набок носом и тяжелой челюстью, покосился на него неприязненно. Должно быть, его очень уж раздражал этот не пойми откуда нарисовавшийся на вверенном ему острове Миконос российский полицейский чин. Что ему здесь нужно? Какое российским ищейкам дело до убитого господина Вайса? И по какому праву он тут шныряет и задает вопросы?
        - Горничная. Эра Хаджиу. Она служила у господина Вайса уже много лет. Как обычно, пришла утром в понедельник убираться. А тут такое.
        - Сколько всего было убитых?  - продолжил задавать вопросы Рогов.
        - Трое. Сам господин Вайс. Его племянник. Он только утром прилетел. Мать мальчика была обеспокоена его поведением во время летних каникул. Сами понимаете, молодость. Девушки, клубы, алкоголь,  - он ухмыльнулся, призывая подполковника вместе посмеяться над наивной женщиной.
        Это надо же, направила мальчика исправляться в самое гнездо вольной жизни. Наверное, живет где-нибудь в европейской провинции, где про соблазны Миконоса и не слыхали.
        Но полковник ситуацию забавной не счел. Лицо у него было такое постное, скучное, что инспектор Кондос подумал про себя: «Черта с два ты понимаешь, что такое молодость». Казалось, что Рогов и на свет появился сразу таким сухарем. Невыразительные светло-голубые глаза, тонкие, вечно поджатые губы, мягкий подбородок, негустые светло-русые волосы, гладко зачесанные на косой пробор. «Наверное, еще и не пьет,  - с презрением подумал Кондос.  - И какой-нибудь язвой желудка страдает. Ах ты, русский малака, навязался на мою голову».
        - Мать обратилась к брату, попросила взять племянника под свое крыло. Теперь убивается, конечно. Мальчишка ведь не хотел ехать - кто же в 19 захочет проводить каникулы под присмотром дяди? А она настояла, чуть ли не силой его сюда отправила. И вот…  - Кондос развел руками.
        Полковник скривил тонкие губы, как будто съел что-то кислое. Похоже, история с чрезмерной родительской опекой, стоившей несчастному юноше жизни, мало его интересовала.
        - Кто третий?  - спросил он, коротко глянув на Кондоса.
        Взгляд его был такой пустой, ничего не выражающий, что глаза казались сонными.
        - Охранник Разиф Сидек. Горничная его не нашла, мы позже обнаружили труп в кустах у ворот.
        - В доме был только один охранник?  - поднял бесцветную бровь Рогов.
        - Послушайте,  - начиная сердиться, отозвался Кондос.  - У нас на Миконосе жизнь очень спокойная, мирная. Здесь даже и краж почти не бывает. Полиции делать нечего, разве что туристы вина за ужином переберут и повздорят. Да и то до серьезных драк никогда не доходит. Так что здесь обычно за свою жизнь никто не опасается и охранниками себя не окружает. Сами подумайте, это же остров. С него деваться некуда. Ну как тут преступления совершать, если все на виду?
        - Однако, как мы видим, на этот раз преступник с острова скрылся.
        - Да, очевидно скрылся,  - вынужден был признать Кондос.
        И от того разозлился еще больше. Ко всему прочему, с этим пижоном из Москвы приходилось объясняться по-английски. А он этим языком не слишком хорошо владел, ошибался, запинался и наверняка делал в речи чудовищное количество ошибок.
        - Мы пока не знаем, как им это удалось…
        - Им?  - уточнил Рогов.
        - А разве вы сами не понимаете, что тут целая банда орудовала? Разве мог один человек убить троих молодых здоровых мужчин?
        И тут Рогов улыбнулся. Даже не улыбнулся, по его тонким бесцветным губам скользнула как будто бы тень улыбки - но в ней было столько иронии и сознания собственного превосходства, что инспектор Кондос едва не взорвался, как перекипевший чайник. За что ему это? Почему он должен валандаться с этим выскочкой? На то есть отдел международного полицейского сотрудничества. Правда, на их беспечном маленьком Миконосе его представителей не имеется. Вот ему и приходится иметь дело со всякими уродами…
        - А записи камер видеонаблюдения можно посмотреть?  - не отставал русский полковник.
        «Чтоб тебя в море медузы покусали!»  - выругался про себя Кондос.
        - К сожалению, камера видеонаблюдения над входом именно в этот день вышла из строя. Мы располагаем записями только с камеры на воротах. И там, да, есть один любопытный момент. В записи видно, как в день убийства, в 15.15 в ворота входит мужчина.
        - Мужчина?  - быстро спросил Рогов.
        Глаза его, секунду назад казавшиеся сонными, вдруг вспыхнули голубыми молниями. Кондос невольно поежился.
        - Ну да, мужчина,  - развел руками он.  - Но знаете, что самое интересное? Если верить заключению медэксперта, охранника убили раньше, чем этот человек появился на записи. Получается, он проник на территорию виллы уже после убийства.
        - Да, это интересно,  - согласился Рогов.  - И обратно он, как я понимаю, не выходил?
        Кондос покачал головой.
        - Может, злоумышленники расправились и с ним…
        - Тогда у вас был бы четвертый труп,  - отозвался Рогов.
        Он прошелся по гостиной особняка. Остановился возле низкого деревянного столика причудливой формы. Труп убитого хозяина, разумеется, давно уже увезли. Место, где его обнаружили, было обведено на полу черным контуром. Рядом на беленой стене темнели засохшие брызги крови. Русский полицейский вытащил из кармана мобильный и сделал несколько снимков. Затем двинулся дальше по дому, прошел вперед по коридору, быстро осмотрел комнаты и наконец остановился в ванной - просторной комнате, из-за стеклянной стены которой открывался роскошный вид на море. Кондос семенил следом за ним.
        Полковник окинул ванную пристальным взглядом и вдруг, заметив что-то, пошел вдоль стены. Остановился, присел на корточки, разглядывая какой-то предмет на полу. Кондос, привстав на цыпочки, заглянул ему за плечо и увидел валявшуюся у стены массивную статуэтку. Странную, угловатую. Что это вообще за искусство такое? Не поймешь, не то фигура женщины, не то инопланетянин.
        - Думаете, этой штукой и оглушили племянника господина Вайса?  - понятливо закивал он.
        - Не думаю,  - холодно возразил полковник.  - Крови на статуэтке нет.
        - А зачем же тогда ее сюда притащили?  - почесал в затылке Кондос.
        Ему страшно хотелось уйти отсюда. В доме старались ничего лишнего не трогать, и потому кондиционер не работал, и в помещении стояла невыносимая удушающая жара. Кондос уже несколько раз доставал носовой платок и промакивал мокрый лоб. К тому же, несмотря на то что тела вынесли, в помещении по-прежнему чувствовался отвратительный трупный запах. А этому выскочке, казалось, хоть бы что. Даже и не вспотел, и не поморщился ни разу.
        А главное, в бузуки Кондоса ждали товарищи. Они еще десять дней назад договорились, что сегодня вечером все как следует отрепетируют, а в одиннадцать, когда дневной жар спадет, выступят с рыбацкой песней. И Кондос переминался с ноги на ногу, поглядывал на часы и молил всех святых, чтобы дотошный русский полицейский наконец утащился отсюда в свою гостиницу и оставил его в покое.
        Полковник сфотографировал и статуэтку тоже. Затем поднялся на ноги и устремил взгляд в окно - на вымощенную плиткой дорожку, вьющуюся по почти отвесному склону, на синеющее далеко внизу море, на маленький частный причал у воды. Кондос встал рядом с ним, посопел, соображая.
        - Несчастный господин Вайс,  - выдал он наконец, не зная, что сказать.  - Думал, наверное, провести здесь спокойную старость, дышать морским воздухом, любоваться видами. А оно вон как вышло…  - Он вздохнул и добавил:  - Такой хороший человек. Интересовался нашей культурой, жертвовал деньги на археологические раскопки храма Афродиты…
        Русский, не отводивший взгляда от расстилавшейся за стеклом безбрежной сини, усмехнулся.
        - Этот прекрасный человек, ваш господин Вайс,  - сказал он,  - настоящее имя которого Виталий Петрович Беликов, был одним из лидеров Ореховской преступной группировки. Занимался рэкетом, собирал дань со всех заведений, работавших в этом районе Москвы. Неоднократно принимал участие в организации и исполнении заказных убийств. Отличался особой жесткостью, а также очень любил развлекаться с несовершеннолетними девушками, не удосужившись заручиться их согласием.
        Кондос слушал все это, глядя на русского дикими глазами. За что, за что с ним все это произошло? Он ведь маленький человек, полицейский. Ему осталась пара лет до пенсии. Каким афинским ветром, будь он неладен, на его голову надуло этого русского малаку? Почему он оказался втянут в разборки знаменитой русской мафии?
        Что же это за наказание, ей-богу? Сначала эти русские нувориши покупают здесь землю, захапывая самые лучшие места, затем их приезжают убивать их русские же враги, а следом из России являются полицейские и не дают ему, бедняге Кондосу, покоя.
        - А как же…  - залепетал Кондос.
        - Последние десять лет Виталий Петрович Беликов находился в международном розыске,  - негромко продолжал Рогов.  - Но правоохранительным органам обнаружить его место жительства так и не удалось. Зато, как мы видим, это удалось кому-то другому…
        - Кто бы мог подумать?  - сокрушенно качал головой Кондос.
        А про себя сетовал: «Это ж теперь столько всякой шушеры понаедет, похлеще этого полковника. Не видать тебе, старина Кондос, покоя, ох, не видать. И в бузуки ты точно не успеешь. И старый лис Манолис вместо тебя выступит сегодня запевалой…»
        Полковник тем временем развернулся, в последний раз оглядел ванную и бросил, уже направляясь к выходу:
        - Я хотел бы побеседовать с вашими свидетелями. Если вы не против.
        Что-то подсказывало Кондосу, что побеседует он с ними, вне зависимости от его ответа.

* * *
        - Вы узнаете этого человека?  - полковник Олег Рогов протянул девушке телефон.
        На экране демонстрировался фрагмент видео с камеры наблюдения. Мужчина лет тридцати, смуглый, с выгоревшими на солнце каштановыми волосами, мягкими волнами спускающимися до середины шеи, одетый в белые шорты до колен и изумрудного цвета футболку, подходил к узорчатым воротам виллы. Останавливался перед приоткрытой створкой, осторожно заглядывал в нее, шевелил губами, видно, окликая хозяев. А затем, не дождавшись ответа, входил внутрь.
        Француженка склонилась на телефоном, занавесив экран пышными дредами, свела брови на переносице.
        - Конечно. Это Ник.
        - Ник, а дальше?  - спросил Рогов.
        - Фамилии я не знаю,  - повела татуированными плечами француженка.  - Понимаете, здесь, на Миконосе, все друг друга знают. И… не знают. Мы пересекаемся только в сезон, отлично проводим время, а потом каждый уезжает обратно в свою жизнь. И никому дела нет до того, что эта жизнь собой представляет.
        - Хорошо,  - кивнул Рогов.  - Расскажите все, что вам известно об этом человеке. Любые сведения.
        - Он, кажется, грек,  - задумавшись, выдала француженка.  - Или нет, вроде по матери грек, он рассказывал. А по отцу албанец. Живет где-то в Европе, работает… Не помню, что-то, связанное с наукой. Отличный парень, веселый, заводной, катается здорово. Немного инфантильный, правда. Но это его не портит. Такое, знаете, всеми любимое избалованное непосредственное дитя.
        Олег нахмурился. То, что рассказывала эта дизайнерша, пока никак не вписывалось в представлявшуюся ему картину произошедшего. Представить себе, чтобы подобный человек имел отношение к синдикату… Однако, если он был просто случайным свидетелем убийства, почему его не убрали?
        - Когда он прибыл на остров?  - спросил он, убирая мобильный в карман.
        За низкой оградой, отделяющей террасу бара от пляжа, шумело море. В волнах мелькали загорелые серферы в ярких купальниках и гидрокостюмах. И дизайнер из Парижа, сидевшая перед Олегом на низком диванчике, явно тяготилась разговором, хотела бежать туда же, ловить волну и весело перекрикиваться с приятелями. А не сидеть тут, на жаре, и беседовать со скучным полицейским откуда-то из России.
        - Я не знаю,  - очаровательно улыбнулась француженка.  - Говорю же, здесь никто никому вопросов не задает. Я приехала неделю назад, и Ник уже здесь был.
        - А где он сейчас?  - не терял надежды Рогов.
        - И снова не знаю,  - безмятежно отозвалась француженка.  - Наверное, уехал домой. Или еще куда-нибудь. Может, на соседний остров.
        - А с кем он общался во время пребывания здесь?  - продолжал выпытывать Рогов.
        - Да со всеми. Ник - душа компании. Все его любят. Если вы имеете в виду романтические увлечения, то у Ника каждый год новая подруга. В этот раз он… Да, погодите, кажется, у него был роман с какой-то женщиной.
        - Что за женщина?
        «Вот оно!»  - мелькнуло у Рогова в голове. Он весь подался вперед, сцепил в замок пальцы лежащих перед ним на столе крупных рук.
        - Не помню. Блондинка. Молчаливая такая, двух слов в компании не скажет,  - пожала плечами дизайнерша.  - В общем, ничего особенного, не знаю, почему наш сладкий Ник ею увлекся. Тут есть и куда более яркие женщины. Простите, я вряд ли смогу вам помочь, вы же видите, я не очень внимательна. Можно я уже пойду?
        Олег и закончить заметки, которые делал по старинке ручкой в кожаном блокноте, не успел. Девушка уже сорвалась с места, на бегу бросила на стойку пару монет - плата за коктейль, который она потягивала, сидя напротив него. Олег, прищурившись, наблюдал, как она быстро идет через пляж к воде, туда, где собралась веселая компания с досками наперевес. На ходу стягивает через голову цветастый сарафан, приветственно машет рукой, хохочет. Кажется, жестокое убийство, произошедшее буквально в паре километров от этого пляжа, нисколько не потревожило покой отдыхающей тут беспечной молодежи.
        Олег Рогов допил кофе из маленькой чашки и снова пробежал глазами записи. А кое-что он все-таки узнал. Женщина…
        - Она была из Восточной Европы, точно. Я знаю этот акцент,  - уверенно заявила шведка Кристин.  - Может, из Польши или Чехии. Или из России.
        - А имя вы не помните?  - уточнил Рогов.
        Шведка развела большими сильными руками. Она вообще была рослая, широкоплечая, с квадратной, почти мужской, нижней челюстью. Ее спутник, испанец Педро, вроде бы достаточно брутальный на вид, на фоне этой викингши терялся и смотрелся неубедительно.
        - Я не уверена, что она вообще его называла,  - ответила Кристин.  - Она скрытная была, ничего о себе не рассказывала. Никто и не настаивал. Не любит человек болтать, его дело.
        - А что еще вы можете о ней сказать?  - не отставал Рогов.
        Тут вперед вылез испанец, заблестел глазами.
        - Красавица! Настоящая красавица! Не просто какая-то смазливая штучка. О нет, тут чувствуется порода!
        - Сколько восторгов,  - поддела его Кристин.
        - Ты же знаешь, если я вижу настоящую красоту, я не могу об этом молчать,  - горячо возразил Педро.
        Он поймал в воздухе руку своей подруги - широкую, крестьянскую ладонь - поднес ее к губам, чтобы та не обижалась его восхищением другой женщиной, но продолжил говорить.
        - Лицо, как у статуй святых в католических соборах. Тонкое, правильное, строгое. И… как же это описать? Лицо человека, который многое пережил, но переживания его не сломили. Сильное, может быть, даже страшное. Но от того еще более красивое. Понимаете, что я хочу сказать?
        Олег Рогов, слушавший его с жадным интересом, коротко кивнул.
        - Продолжайте.
        - И волосы. Длинные, чуть не до поясницы, и бледно-золотые. Струящиеся, как солнечный свет. Поразительная женщина. Понимаю Ника.
        - Педро натура очень поэтичная,  - снова вступила в разговор Кристин.  - Но в одном он прав, эта женщина и правда была хороша собой. Но не выставляла свою красоту напоказ, держалась в тени.
        - А где она остановилась на острове, вы тоже не знаете?
        - Почему, это знаю,  - улыбнулась Кристин.  - Жила в одном из бунгало, вон там, в той стороне пляжа, где всегда селятся серферы. В каком точно, не подскажу. Но если вы порасспрашиваете там, наверняка кто-нибудь покажет.
        - А что она натворила?  - вклинился Педро.
        - А почему вы уверены, что это именно она что-то натворила? А не с ней что-нибудь случилось?  - спросил Олег.
        - О, такая женщина…  - мечтательно улыбаясь, произнес испанец.  - Она не могла стать ничьей жертвой. У нее было лицо королевы. Или преступницы…
        Бунгало, в котором проживала блондинка, поразившая испанца Педро, Рогов нашел быстро. Но находка эта ничего не дала. Хозяин домика подтвердил, мол, да, снимала его молодая светловолосая европейка, расплатилась с ним наличными, назвалась мисс Ферр. Документы? А документы он не проверял, зачем ему? Никаких проблем с ней не было.
        Олег заранее знал, что так будет, и все же надеялся - вдруг хоть зацепка, хоть малейший след? Специально для него, как привет из прошлого. Она ведь знала, что он приедет сюда по горячим следам, не могла не знать.
        В самом бунгало тоже оказалось чисто. Стандартный пляжный домик - кровать, стол, плетеные кресла, шкаф для одежды, терраса с подвешенным между опор гамаком. Он, конечно, мог пригласить сюда экспертов, заставить перевернуть весь дом, найти хоть отпечаток пальца, хоть волосок. Не робот же она, должна была хоть как-то наследить.
        Но что толку? Все равно она опять ускользнула, эта проклятая баба, за которой он гонялся вот уже… Страшно подумать, почти двадцать лет. На острове ее уже нет, это очевидно. И то, как она исчезла, остается загадкой только для этого нелепого греческого служаки Кондоса. Он, Олег, сразу все понял, как только увидел спускающуюся по почти отвесному склону мыса лестницу и причал внизу. Совершив тройное убийство, она ушла на катере. Горничная обнаружила тела только два дня спустя, пока информация дошла до России, прошло еще двое суток. И теперь, через пять дней после совершения преступления, поднимать береговую охрану бесполезно.
        Так что пускай проведением экспертизы и прочей волокитой занимаются местные полицейские, его коллеги из России, которые прилетят завтра - ведь убитый все же был их соотечественником, ребята из Интерпола, которые непременно тоже подтянутся. Ему здесь делать больше нечего.
        Оставался только один вопрос, не дававший полковнику Олегу Андреевичу Рогову покоя. Зачем она забрала с собой некого смазливого и придурковатого грека по имени Ник? Предположение, что за этой личиной мог скрываться один из членов банды, он отмел сразу. Серферы, с которыми он успел побеседовать, все сходились на том, что Ника знают давно. Пересекались с ним на Миконосе и в других излюбленных этими спортсменами местах и в прошлые годы. А это означало, что человек он случайный. Почему же Ольга не убрала его? Что заставило ее пощадить свидетеля, едва не провалившего дело, которое она готовила много лет?
        Рогов знал, что эта загадка теперь прочно поселится в его голове. Будет зудеть, как заноза, заставляя лежать по ночам без сна и перебирать в уме версии. Внезапный приступ милосердия? Исключено. Похищение с целью выкупа? Мелко. Серфер оказался крайне ловок и сумел сбежать? Быть того не может.
        Ладно, подумать над этой задачкой у него время еще будет. Так же, как и попробовать установить личность этого Ника. Кто знает, уж не совершила ли Ольга впервые в жизни роковую ошибку? Не потянется ли от этого парня ниточка, которая наконец приведет Олега к ней?
        Перед вылетом в Москву он все же заглянул в участок и передал Кондосу копии собранных материалов. А то ведь этот приземистый увалень, почитающий всех жертвующих на раскопки античных культурных ценностей отморозков добрыми людьми, так и не нароет ничего. Только и будет, что раздувать щеки и заполошно голосить:
        - Как же это могло случиться? Невероятно!
        Кондос быстро пробежал глазами его записи и вытаращил на Олега глаза.
        - А при чем тут эта женщина? Туристка? Вы что, хотите сказать, что это она убила троих людей? Дорогой мой, но это же невозможно. Кто она, по-вашему, такая? Богиня войны Афина?
        Рогов коротко усмехнулся.
        - Почти. Господин Кондос, ваш тихий и мирный Миконос посетила глава одного из самых крупных в мире преступных группировок, женщина, возглавляющая огромный наркокартель, преступница, за которой уже много лет безуспешно гоняется международный розыск, уроженка России Ольга Котова. Более известная под кличкой Фараонша.
        Глава 5
        - Ольга Александровна, там этот грек опять буянит,  - сунулся к ней в кабинет Иван.
        Синдикат, который Ольга сколотила за годы, включал в себя людей самых разных национальностей. Чтобы контролировать потоки опия, курсирующие по всему миру, нужно было иметь своих людей и на Ближнем Востоке, и по всей Европе, и в России, и, разумеется, здесь, в Турции, где Ольга жила в последние годы. В настоящий момент они выходили на американский рынок, и в команду Ольги добавилось несколько заокеанских представителей.
        Ольга давно уже в совершенстве выучила английский, хотя от славянского акцента так и не смогла избавиться. Немного говорила по-немецки и по-испански. И объясниться легко могла с кем угодно. И все же подспудное чувство подсказывало, что по-настоящему доверять можно только выходцам из России. Не потому, что русские более честные и благородные люди, чем граждане других стран. А потому, что русский язык был ее родным, и только когда собеседник говорил на русском, она уверена была, что различит по малейшим нюансам речи, по оттенкам интонации то, что он ведет двойную игру.
        И, разумеется, Иван, начальник ее личной охраны, человек, от которого напрямую зависела ее жизнь, был русским. Бывший спецназовец, инструктор по подготовке особых отрядов, боец, по-звериному умевший чуять опасность, он не раз спасал Ольгу от происков конкурентов. Отвечал за ее безопасность и в разъездах, и, конечно, в поместье под Стамбулом, которое Ольга сейчас считала своим домом.
        Ольга отвела взгляд от экрана компьютера, устало глянула на Ивана. Лицо у того было грубое, мясистое, левую половину его пересекал кривой извилистый шрам, из-за чего глаз был полуприкрытым, а рот будто вечно кривила мрачная усмешка. При одном взгляде на страшную физиономию Ольгиного телохранителя все, кто вздумал замыслить что-то против нее, невольно начинали трепетать. И только самой Ольге было известно, что по отношению к близким людям Иван проявляет поразительную преданность и с ними же становится по-детски ранимым и обидчивым и в то же время тревожным, как мать-наседка.
        - Что ему нужно?  - коротко спросила она.
        Иван насупился, досадливо махнул огромной ручищей.
        - Скандалит. Требует, чтобы его выпустили. Пытался высадить дверь домика для гостей. Не смог, конечно, но шуму наделал.
        - Хорошо, я позже зайду, поговорю с ним,  - кивнула Ольга и снова отвернулась к экрану, давая понять, что разговор окончен.
        Но Иван не ушел, продолжал мяться у стола, всем своим видом являя олицетворение выражения «слон в посудной лавке». Просто поразительно, как такой массивный, неуклюжий с виду человек в критической ситуации становился ловким и быстрым, как кобра.
        - Ольга Александровна,  - посопев перебитым носом, снова начал он.  - Может быть, мы уже… решим эту проблему? Ребята нервничают. Он нестабилен, понимаете? Неизвестно, что от него можно ожидать. Зачем нам такой риск? А если ему удастся сбежать? Если он заявит о том, что видел, в полицию?
        - Я сказала, не трогать!  - резко, отрывисто приказала Ольга.
        Приказала тем самым голосом, который заставлял вытягиваться перед ней во фрунт самых опасных головорезов. Исключением не был и Иван - весь выпрямился, коротко кивнул, вроде как признавая, что зарвался и перешел границы. И только по чуть выпяченной нижней губе Ольга поняла, что ее верный охранник обижен. Конечно, переживает за нее, тревожится, а хозяйка, такая-сякая, принимает странные нерациональные решения, не бережет себя. А главное, ему, преданному служаке, не объясняет, что же за ценность такая в этом доставшем всех до печенок Николасе, что с ним нельзя разобраться по-быстрому.
        - Разве твоя система охраны, Ванечка,  - добавила Ольга мягче,  - не гарантирует, что никакого риска ни при каких обстоятельствах для меня нет и быть не может? Сам же говорил не раз, что от твоего недремлющего ока никто не скроется. Я в тебе уверена, ты справишься с ситуацией и успокоишь своих ребят. Иди работай.
        - Понял,  - пробасил Иван и, уже у двери, ввернул все-таки.  - Я, конечно, справлюсь. И бойцов своих утихомирю. Только все равно я не понимаю, чего мы нянчимся с этим дурачком.
        Ольга уперлась взглядом в захлопнувшуюся за ним тяжелую обшитую деревянными панелями дверь. Хороший вопрос - зачем они нянчатся с этим дурачком. Иван зря обижался на нее за то, что не дает ему на него ответа. Проблема заключалась в том, что его не знала и она сама.
        Конечно, она должна была убрать его еще тогда, на вилле Белова. Куда глупый мальчишка влез исключительно из-за своего любопытства и избалованности. Нажать на спуск и решить эту проблему раз и навсегда. Почему же она этого не сделала?
        Пожалуй, вопрос стоило рассматривать глубже. Зачем она вообще с ним связалась?
        Она искала выходы на Белова много лет. Далеко не сразу выяснила, где сумел скрыться от закона этот жирный урод. Наконец, узнала про Миконос, про белокаменное поместье на мысу. Выдержала натиск Ивана, кудахтавшего над ней:
        - Ольга Александровна, не суйтесь туда сами. Давайте я все организую, спокойно, профессионально. Только скажите, я вам сам его голову привезу и вот на этот стол положу. Вы поймите, если будете действовать сами, я же не смогу вас защитить.
        Иван был кругом прав. И рациональный подход требовал поступить именно так, как он говорил. Но Ольга слишком многое прошла, чтобы не знать, что иногда нужно следовать не доводам рассудка, а внутреннему чутью. А тогда это чутье просто орало, что ее личное кровное дело нельзя отдавать в чужие, даже самые доверенные и исполнительные, руки.
        Она организовала всю операцию сама. Чтобы не привлекать внимания, поселилась в лагере серферов, примелькалась в компании. Попутно разведывала подходы к вилле и пути отступления, отдавала удаленные распоряжения Ивану - какое оружие ей доставить, куда подойти на катере, чтобы ее забрать, и так далее. И все было бы прекрасно, если бы за Ольгой не начал ходить этот великовозрастный ребенок, золотой мальчик, единственный сын любящих родителей.
        Тридцатидвухлетний Ник был младше ее на пять лет - но, похоже, не понимал этого. Ольга не то что бы могла позволить себе уделять много времени внешности. Ей повезло от природы иметь лицо, которое с годами не оплывало, черты как будто становились только суше и жестче. Тело же - тело некогда профессиональной спортсменки, по давней привычке до сих пор каждый день начинавшей с суровой тренировки - и вовсе было молодым, сильным, стройным и выносливым. И Ник, заинтересовавшись ею, поначалу взял покровительственный тон, явно приняв Ольгу за молодую туристочку, только начинающую делать первые шаги в серфинге. Очень скоро, конечно, он этот свой тон оставил, убедившись, что спортивная блондинка, привлекшая его внимание, не так проста.
        Этот проклятый мальчишка таскался за ней, как очаровательный и надоедливый щенок, нахальный, настырный, привыкший получать все, что вздумается. Нужно было бы сразу поставить его на место, отказать так, чтобы его смело от нее ураганом. Но Ольге подумалось, что в расслабленной атмосфере веселой товарищеской тусовки, безмятежности и легкого флирта такая резкость будет воспринята подозрительно. В самом деле, с какой стати симпатичной скучающей туристке отвергать увлекшегося ею первого ловеласа компании? К тому же… К тому же Ник действительно был чертовски красив. С этими своими выгоревшими волосами, флагом развевавшимися на ветру, когда он единым слитным движением вспрыгивал на доску. С миндалевидными аквамариновыми глазами, в которых плясали веселые солнечные искры. С телом и повадкой юного греческого бога.
        Но главное его очарование заключалось даже не в этом, а в поразительной убежденности в собственной неотразимости. В том, что все вокруг его любят и весь мир принадлежит ему, лежит на ладони, как дорогая игрушка. Удивительно, но в этой самоуверенности не было ничего напыщенного, отталкивающего. Ольгу разве что слегка смешила его трогательная инфантильность.
        Она не отвергла его, понимая, что идет на риск. И все же внутри жила уверенность, что она не засветится, Ник не сможет ничего о ней разузнать. Два-три проведенных вместе дня - просто, чтобы не вызывать удивленных толков своей нелюдимостью. А потом она исчезнет.
        Кто же знал, что мальчишка настолько увлечется, примется ходить за ней по всему Миконосу, лезть своим любопытным носом, куда не нужно? Кто знал, что он потащится за ней на виллу и ворвется в роскошную стеклянную ванную, встрепанный, нелепый, с округленными от ужаса глазами и этой чертовой статуэткой в руке? Примчится ее спасать… Японский дизайнер, смастеривший этого стеклянного монстра - не то женщину, не то инопланетное существо, наверное, и подумать не мог, что однажды его творение спасет кому-то жизнь.
        Она ведь уже держала его на мушке, целилась ровно в середину безмятежного, не тронутого ни одной морщиной страдания лба. А выстрелить не смогла. Потому что этот настырный щенок вбежал со статуэткой в руке и заозирался, явно готовый рваться в драку и отбивать у врагов женщину, с которой был знаком несколько дней. О которой и не знал ничего. Если Ольга что и умела ценить в людях, так это преданность и отвагу. Способность преодолеть естественный страх, плюнуть ему в лицо и ринуться защищать своих, даже если это грозит тебе смертью. Николас ринулся. То есть уже считал ее своей?
        Она не смогла выстрелить в лоб этому баловню судьбы, этому залюбленному мальчишке. Которого где-то там, в сотнях километров, ждала его мама, поразительно красивая, несмотря на возраст, гречанка. Не смогла уничтожить того, кто был достоин любви по праву рождения. Разрушить это идеальное произведение природы, разнести совершенной формы череп, погасить аквамариновые глаза, вышибить жизнь из гибкого и сильного тела. И теперь за это расплачивается.
        На катере, даже не катере, а быстроходной резиновой лодке, их встретил присланный Иваном подручный - чернокожий Ринго. Тот изумленно взглянул на незнакомца, которого Ольга держала на мушке, но ничего не сказал. Николас же, пока находился в состоянии шока, и не дергался. А вот позже, когда лодка добралась до ждущей их в двух километрах от берега белой яхты, уже очухался и начал проявлять строптивость.
        Ольга первым втолкнула на борт Ника, коротко скомандовала Ринго и ждавшему на яхте турку Ахмеду:
        - В кабину его.
        И команда уволокла Николаса, не задав ни одного вопроса. Хотя Ольга заметила по их лицам, что появление незнакомца на яхте привело их в изумление.
        Теперь нужно было дойти до Айвалыка. Там в порту давно купленная береговая охрана не должна была доставить проблем. И все же Ольга передала по рации сообщение, чтобы к их приезду подготовили документы на мужчину тридцати двух лет. На всякий случай. Николаса к этому моменту надо будет накормить транквилизатором, чтобы не вздумал скандалить.
        Дальше четыре часа на машине до Стамбула. Их Николас проведет в ее бронированном «Гелендвагене». И если вдруг остановит полиция, можно будет выдать его, накачанного успокоительным, за дурачка, слабоумного. Документы к этому времени будут уже у нее на руках.
        Яхта шла быстро и плавно, взрывая белоснежным носом тугие синие волны. Ольга стянула с себя мокрые до колен джинсы, забрызганную кровью футболку. Переоделась в свежее, то, что привезли для нее Ринго и Хасан. Не будь у нее этой внезапно образовавшейся дурацкой проблемы, она бы сейчас чувствовала спокойное удовлетворение от того, что ее план удался. Но из-за того, что на яхте присутствовал Николас, с которым теперь непонятно, что было делать, внутри звенело туго натянутое напряжение.
        Ольга спустилась с верхней палубы вниз, отомкнула дверь в каюту. И мгновенно метнулась вперед, оттащив Ника от распахнутого иллюминатора. Тот наградил ее диким взглядом, рванулся в сторону распахнутой двери. И Ольга, не раздумывая, действуя на чистых инстинктах, перехватила его, оглушила мощным прямым ударом в челюсть, повалила на пол. Выкрикнула отрывисто:
        - Ринго! Наручники!
        Когда в каюту влетел бритый наголо чернокожий, Ник все еще лежал ничком на полу, а она удерживала его, прижимая коленом. Он больше не пытался вырваться, только дышал тяжело, прерывисто. Ольге же, как назло, попала в рот прядь его волос, еще соленых от морской воды и так знакомо пахнущих солнцем.
        - Мисс Ольга, нужна помощь?  - сверкнул очень белыми на темном лице белками глаз Ринго.
        - Наручники!  - нетерпеливо повторила она.
        С помощью Ринго отволокла Ника к стене и пристегнула за левое запястье к блестящему поручню. Только тут ей удалось заглянуть Николасу в лицо, и Ольга, опешив от увиденного, скомандовала Ринго:
        - Выйди. Я позову.
        Ник плакал. Держался свободной рукой за на глазах распухавший и наливавшийся багровым подбородок, а по щекам его катились слезы. Залюбленный, изнеженный мальчик, никогда не испытывавший физической боли. Ольга почувствовала, как заныла, засаднила правая рука. Та, которой она его ударила.
        Она поднялась с пола, сделала несколько шагов. Не хватало еще начать метаться по каюте. Кашлянула, сказала резко:
        - Ты ненормальный? Мы в открытом море, куда ты собирался удрать?
        Ник, явно стыдясь своих слез, шмыгнул носом, попытался отвернуться и сдавленно буркнул:
        - Лучше в море, чем…
        - В самом деле?  - Ольга с интересом посмотрела на него.  - Ты, правда, считаешь, что смерть лучше, чем вынужденная беспомощность? Не могу с тобой согласиться.
        - Лучше, чем издевательства…  - процедил Ник сквозь зубы.
        И Ольга почувствовала, как ее захлестывает гнев. И на этого глупого щенка, впервые столкнувшегося с тем, что не все в жизни происходит так, как ему хочется. И на себя - за то, что, сама не зная почему, не убила его и тем навлекла на себя и свою команду ненужные проблемы.
        - Дорогой мой, разве же это издевательства?  - ласково улыбнулась она.  - Может быть, тебя избивали до полусмерти? Насиловали? Пытали? Может быть, об тебя тушили окурки и вытирали ноги? Кстати, поверь мне, все это тоже можно пережить. А вот смерть непоправима. Самая жалкая, самая зависимая жизнь лучше смерти. Потому что заключает в себе шанс все изменить.
        Ник, скорчившись у стены, смотрел на нее исподлобья. Смотрел покрасневшими от сдавленных рыданий больными глазами.
        - Кто ты?  - прохрипел он.
        Ольга открыла мини-бар, достала запотевшую от холода бутылку минералки и протянула ему:
        - Хочешь пить?
        Николас явно поначалу собирался гордо отказаться от воды. Но потом, облизнув пересохшие губы, все же потянулся за бутылкой. Отвернуть крышку одной рукой у него сразу не получилось, и Ольга помогла ему. А когда он жадно припал к горлышку, мягко произнесла:
        - Можешь называть меня Фараонша.
        Потом она вышла, аккуратно закрыла за собой дверь и провернула замок и поднялась на верхнюю палубу. Солнце уже начало клониться к закату. Кругом, куда хватало глаз, тянулась густо-синяя вода. Правая рука по-прежнему ныла.
        В Турции, где находился легальный бизнес Ольги,  - огромная транспортная компания, занимавшаяся перевозкой грузов по Европе и Ближнему Востоку, она жила в центре Стамбула, в старинном особняке, расположенном на берегу Босфора. Дом вместе с прилагавшимся к нему крупным участком земли Ольга выкупила у обедневшей аристократической семьи и превратила его в неприступную крепость, окруженную густым садом и охраняемую так, что никто не смел сунуть туда любопытный нос. Николаса она приказала разместить в гостевом домике, построенном в отдаленной части сада, за декоративным прудом. Снабдить всем необходимым, кормить и поить, исполнять все просьбы так, чтобы он ни в чем не нуждался. Только, разумеется, не выпускать за территорию и следить днем и ночью.
        - Этот человек - наш особый гость,  - несколько раз повторила она Джану и Мустафе, двум здоровенным невозмутимым амбалам, которых приставила к Нику.  - Охранять его нужно тщательно и ни в коем случае не причинять вреда.
        Она понятия не имела, что теперь делать с Николасом. И решила отложить решение этого вопроса на время. Но дни шли, Ник продолжал жить в домике для гостей и доставлял всем обитателям поместья множество хлопот. А Ольга так ничего и не решила. Более того, по возвращении на нее сразу навалилось столько дел, связанных и с официальным бизнесом, и с процветавшими под его прикрытием поставками опия, что она так ни разу и не зашла к Нику. И отказывалась думать о том, что, возможно, нарочно погрузилась в дела, чтобы не иметь на это времени.
        Но теперь, после разговора с Иваном, Ольга поняла, что откладывать некуда.
        Чтобы попасть в гостевой домик, нужно было пересечь сад - густой, пышный, круживший голову вязким приторным запахом цветов. Не то чтобы Ольга была таким уж ценителем красот природы, просто сплошная зелень надежно скрывала происходящее на территории ее поместья от посторонних глаз. А происходило тут всякое, бывали случаи, которые посторонним точно не стоило бы видеть.
        Она прошла по извилистым дорожкам, миновала декоративный прудик, выложенный по краям живописными камнями и окруженный кустарником, склонявшим пологие ветви почти к воде. За прудом виден был одноэтажный белый дом, и Ольга, взглянув на него, ощутила тяжесть в груди. Так всегда бывало, когда она сознавала, что не сделала вовремя нечто важное. То, что рано или поздно сделать обязательно придется, а каждая минута промедления только усложняет принятие решения.
        Когда она вошла, навстречу ей из кресла, стоявшего в холле, поднялся Мустафа.
        - Ну что он там?  - Ольга кивнула на дверь, за которой находились комнаты, где разместили Николаса.
        - Посуду бил,  - ответил Мустафа.  - Теперь притих.
        В его голосе Ольге послышался оттенок тщательно скрываемого неодобрения. Похоже, как Иван и сказал, охрана не понимала, чего ради они держат тут этого капризного дурачка, а главное, почему ему хотя бы нельзя съездить пару раз по зубам, чтобы знал свое место. Ольга, если честно, и сама не ожидала, что Николасу взбредет в голову изображать из себя принцессу, заточенную в башне. Наверное, пришло время объяснить ему, что к чему.
        - Открой мне,  - приказала она Мустафе.
        Тот окинул ее встревоженным взглядом.
        - Вас проводить, мэм? Он может быть опасен.
        Кажется, его очень взволновало, что Ольга не взяла с собой оружия. Она же в ответ хмыкнула:
        - Уверяю тебя, Мустафа, в случае чего с этим человеком я справлюсь голыми руками.
        И костяшки пальцев снова неприятно засаднили при воспоминании о том, как Николас отлетел в сторону и сжался на полу, когда она его ударила. Надо же, как слаб он оказался перед болью. А ведь, несмотря на это, бесстрашно ринулся ее спасать, вооружившись той нелепой статуэткой…
        Мустафа отпер дверь. Ольга вошла бесшумно, как умела двигаться только она. Домик был небольшой, всего несколько комнат, обставленных однако со вкусом и без так любимого в Турции восточного шика. Тяжелая мебель из темного дерева в викторианском стиле, благородная коричневая кожа, стол для работы, обитый зеленым сукном и лампа с абажуром ему в тон.
        Николаса Ольга нашла во второй по счету комнате. Тот всем телом повис на перекрывающей окно решетке. Упирался ногами в стену, а руками ожесточенно драл толстые железные прутья. Как ребенок, честное слово. Он что, в самом деле решил, что попал в приключенческий роман?
        - Можно узнать, чем ты занят?  - спросила Ольга, понаблюдав за ним пару минут.
        Николас дернулся всем телом, скатился с окна и замер у стены, ошарашенно глядя на нее. Кажется, в первый миг он ее не узнал. Наверное, сменив наряд расслабленной курортницы на привычную деловую одежду, Ольга и в самом деле сильно изменилась. Никаких ярких красок, открытых ног или рук, распущенных золотой волной волос. Черные брюки, черная футболка с длинным рукавом, кожаная куртка. Волосы, конечно, никуда не делись, только были теперь заплетены в косу и сколоты на затылке. Они, волосы, к слову, сильно ей мешали, при ее образе жизни стоило бы давно остричь эту никому не нужную роскошь. Но Ольга, в целом равнодушная к женским ухищрениям, к собственным волосам относилась трепетно и не решалась укоротить их даже слегка. А больше всего, должно быть, изменилось ее лицо - теперь, когда не нужно было изображать офисный планктон на отдыхе.
        - Ты…  - просипел Ник, таращась на нее, как на привидение.
        Выглядел он неважно. Осунувшийся, испуганный, со все еще отливающим синевой подбородком. Ольга, взглянув на бледнеющий кровоподтек, нахмурилась и отвела глаза. Волосы у него были слегка сальные, свалявшиеся неаккуратными прядями. Да и вообще, принюхавшись, поняла Ольга, от Николаса разило потом, немытым телом.
        - Я,  - коротко ответила она.  - Если ты пытался выломать решетку, можешь не трудиться. Ее устанавливал очень хороший мастер, боюсь, сорвать ее не под силу даже автогену.
        - Я уже понял,  - с ненавистью процедил Ник.  - Все предусмотрела, да? От тебя не сбежать?
        - Я рада, что ты наконец это понял,  - спокойно отозвалась Ольга.  - Можно рассчитывать, что странных поступков больше не будет?
        - Ты не имеешь права меня здесь держать!  - вдруг заорал Ник.  - Я свободный человек, я не желаю здесь находиться.
        Подходить к ней близко он, несмотря на гнев, явно не решался, все так же жался к стене. Ольга окинула его придирчивым взглядом. Затем заметила стоящий на столе нетронутый поднос с едой. Она ведь распорядилась, чтобы Нику доставляли самое лучшее, с учетом его вкусов.
        - Николас, почему ты не моешься?  - спросила она.
        Хотела было протянуть руку и дотронуться до его волос, но поняла, что он в ответ на движение отшатнется.
        - Может быть, тебе не подходит шампунь или другие косметические средства? Мне казалось, ты любишь Korres, но если предпочитаешь что-то другое, скажи - и тебе принесут.
        - Серьезно,  - издевательски осклабился Ник.  - Тебя интересует только то, почему я не моюсь?
        - Нет,  - качнула головой Ольга.  - Еще почему ты не ешь.
        - А я не собираюсь есть твою проклятую еду!  - закричал он.  - И пользоваться вещами, купленными на твои кровавые деньги. Лучше я сдохну, чем так…
        - Очень глупо,  - заключила Ольга.
        Этот разговор одновременно и забавлял ее, и утомлял. Николас вел себя до того нелепо, что в этом даже чувствовался какой-то шарм. Будь у Ольги больше свободного времени, чем черт не шутит, может, она и с удовольствием поиграла бы с ним в приключенческое кино.
        - Ты же понимаешь, что я не дам тебе умереть от истощения.
        - Что, будешь кормить внутривенно? Есть ты меня не заставишь!
        Ольга невольно рассмеялась и все-таки шагнула к нему поближе.
        - Дорогой, ты помнишь, как я тебя ударила?  - негромко выговорила она, пристально глядя прямо в расширенные от испуга глаза.  - Помнишь, что с тобой сделалось? Тебя, друг мой, никогда не били, ты не умеешь терпеть физическую боль. Так что, поверь мне, я могла бы заставить тебя делать все, что я хочу. Но не стану. По крайней мере, пока.
        Кажется, эта ее небольшая речь впечатлила Николаса. Он наконец перестал вести себя как задиристый петух, рухнул в кресло и сжал руками голову. Ольга, помедлив, села напротив.
        - Послушай, ты же современный человек,  - вдруг начал Ник, кажется, решив сменить тактику и воззвать к ее здравому смыслу.  - Мы не в средневековье, ты не можешь вот так просто захватить меня и держать, сколько тебе вздумается. Я гражданин Евросоюза, у меня есть права…
        - Если уж говорить о правах,  - устало сказала Ольга.  - Первым мои права нарушил ты. Право на частную жизнь, не слыхал о таком? Мама-гречанка тебе не объясняла, что нарушать границы приватности нельзя?
        У Ника вдруг заалели щеки. И это снова застало Ольгу врасплох. Этот тридцатидвухлетний мужик все же во многом проявлял такую непосредственность, будто еще не вышел из детского возраста. Похоже, ее слова в самом деле его смутили.
        - Я…  - начал он.  - Я не думал… Я же не знал!
        - Конечно, ты полагал, что застанешь меня с другим,  - усмехнулась Ольга.  - И с сознанием собственной правоты устроишь скандал. А вышло иначе. Но, милый мой Ник, с какой стати ты в принципе решился за мной следить? Ведь я тебе ничего не обещала, ты не был мне ни мужем, ни бойфрендом. Однако посчитал, что вправе так грубо и бесцеремонно проломить границы моего личного пространства.
        - Все равно!  - наконец справился со смущением Ник.  - Это тебя не оправдывает. Пускай я поступил некрасиво, ты все равно не можешь держать меня здесь.
        - Ты не просто поступил некрасиво,  - возразила Ольга.  - Ты, дорогой, совершил самую большую ошибку в своей жизни. И теперь пути назад нет. Я не могу тебя отпустить.
        - Не можешь?  - ахнул Ник.
        Он вскинул голову и уставился на нее ошеломленными глазами. Неужели и правда думал, что, если попросит хорошенько, Ольга отопрет ему дверь?
        - Посуди сам, ты стал свидетелем тройного убийства,  - объяснила Ольга.  - Я должна была бы убрать тебя. Но не убрала. Что теперь с тобой делать, я не знаю. Может, что-нибудь посоветуешь?
        - Ты можешь взять с меня слово, что я никому не скажу,  - вдруг горячо заговорил Ник - Я поклянусь тебе чем угодно. Здоровьем матери, хочешь?
        И Ольга снова невольно рассмеялась.
        - Придумай какой-нибудь менее романтичный вариант.
        - Я правда никому не скажу,  - взмолился Ник.  - Не веришь?
        Нет, это в самом деле было просто смешно. Но Ольге больше не хотелось смеяться. Этот чертов грек заставлял ее чувствовать себя странно. Будто с ней было что-то не так. Будто логика, которой руководствовались все нормальные люди, на ней сбоила. И Ольга впервые за много-много лет ощутила какую-то досаду от того, что не являлась частью «обычного» мира.
        - Послушай, Николас. У меня была не самая простая жизнь. Меня предавали и подставляли. Меня пытались убить. Притом зачастую это делали те, кто называл себя моим друзьями, те, кому я больше всего доверяла. Поэтому - нет, я не верю ни клятвам, ни обещаниям. Я никому не верю вообще. И если ты действительно хочешь, чтобы мы разошлись полюбовно, будь так добр, придумай по-настоящему значимые гарантии твоего молчания.
        - Но я не могу жить в таких условиях! Я здесь задыхаюсь, я…  - снова закричал Ник, взбешенный тем, что надежда на спасение утекает сквозь пальцы.
        В кармане куртки завибрировал мобильный. Ольга поднесла аппарат к уху, услышала голос Ивана.
        - Ольга Александровна, Битнер здесь,  - сообщил тот о приезде крупного бизнесмена, владельца международной корпорации, с которым Ольга давно хотела наладить контакты.
        - Иду,  - коротко отозвалась Ольга. И, подняв глаза на Николаса, заключила:  - Думай. Я не тороплю, время у тебя есть.
        Николас, кажется, снова начал бесноваться и выкрикивать ей вслед оскорбления, но Мустафа уже захлопнул за Ольгой тяжелую дверь и провернул замок.
        Глава 6
        Ник ненавидел этот дом. Уютные светлые комнаты, обставляя которые хозяйка позаботилась о том, чтобы гости ни в чем не чувствовали дискомфорта. Ненавидел забранные решетками окна, только острее подчеркивавшие, что это милое жилище являлось тюрьмой. Любопытные же здесь были представления о гостеприимстве! Он ненавидел двух невозмутимых мордоворотов, которые его охраняли. Они то ли действительно не знали ни слова ни по-английски, ни по-гречески, то ли были отлично выдрессированы. По крайней мере, на его попытки заговорить с ними, никак не реагировали. Он ненавидел аппетитно благоухающие пряные блюда, которые ему доставляли по пять раз в день. Ненавидел одежду, качественную, дорогую, подобранную по его вкусу, которую неизменно находил в шкафах. Ненавидел шампуни, кремы и бритвенные принадлежности, которыми изобиловала ванная. Как предусмотрительно, а? Ни опасной бритвы, ни даже бритвенного станка. Только безобидная электробритва, чтобы строптивый питомец, не дай бог, не надумал использовать лезвие как оружие.
        Но больше всего он ненавидел ее. Ольгу. Теперь казалось диким, как он мог сразу не догадаться, что с этой всегда спокойной, молчаливой, скрытной женщиной что-то не так. Наивный, думал, она утаивает богатого папика. А обнаружил в результате такую кровавую зловонную бездну, что сам удивлялся, как это ему удалось сохранить рассудок. До сих пор перед глазами стояло, как Ольга, сверкая волчьим взглядом, методично топила в ванной комнате того паренька.
        Ему бы, наверное, следовало ее бояться. Он и боялся, но потакать своему страху казалось как-то недостойно, низко. В самом начале Ольга бросила ему в лицо, мол, я бы могла заставить тебя делать, что угодно. И в этом так четко прозвучало непроизнесенное «ты слабак», что Нику стало тошно. Да, он не боец, он боится физической боли, он никогда в жизни не сталкивался с насилием. И все же у него есть достоинство, он не сдастся, не даст так просто себя сломать.
        Первые дни он отказывался от еды. Потом понял, что делает только хуже. Чем сильнее он ослабеет, тем проще им будет подчинить его. Что именно заключается в этом «подчинить», Ник и сам не понимал. Что вообще ей от него нужно? Не сможет же она держать его здесь всю жизнь в качестве комнатной собачки. Ольга сказала - придумай способ гарантировать, что ты не сдашь меня полиции, и я тебя отпущу. Но какой это мог быть способ? Стереть себе память? Стать ее соучастником в преступлении? Бред…
        Она заходила к нему часто. Не каждый день, но точно два-три раза в неделю. Всегда была закрытая, сдержанная, одетая в черное. И со временем он начал в ужасе понимать, что ждет ее прихода. Да, в домике было предусмотрено все, чтобы не скучать. Телевизор с подключенной огромной фильмотекой. Электронная книга с закачанным в нее всем багажом мировой литературы. Приставка с видеоиграми. По одному его слову ему могли доставить все, что он пожелает,  - любые научные труды, монографии, компьютерные программы, газеты. Под запретом был только доступ в интернет. И все равно среди всего этого разнообразия Ник чудовищно скучал.
        До сих пор он и не представлял себе цену свободы. Какое это счастье, когда можно просто выйти из дома и отправиться куда угодно. С кем угодно встретиться, поговорить, выпить кофе за столиком уличной кафешки, сесть в такси, в поезд, в самолет и оказаться на другом конце света. Навестить родителей, в конце концов, обнять маму, посмеяться вместе с отцом. Оказалось, что никакой комфорт, никакие информационные источники не заменяют этого.
        Нику порой казалось, что он задыхается в этих светлые стенах, что мебель, потолки, решетки на окнах, пальмовые листья за окном обступают его, сдавливают, забивают ноздри, расплющивают грудную клетку. И единственным спасением были приходы Ольги. В такие моменты время переставало сливаться в сплошной поток, стены его клетки как будто расступались, и внутрь - немного, совсем чуть-чуть - проникали отголоски иной жизни, той, что была у него когда-то. Наверное, в этом и заключалась разгадка - Ольга, как бы он ни ненавидел ее, была единственной ниточкой, связывающей его с внешним миром.
        Иногда она спрашивала, все ли у него в порядке, не нужно ли чего. Будто приветливая хозяйка, заботящаяся о госте. И тогда Ник бесился, орал, что да, нужно,  - вернуть ему его свободу. Порой ему казалось, что, если он сможет разбить это ее ледяное спокойствие, заставить тоже потерять самообладание, они сдвинутся с мертвой точки. Но Ольга оставалась невозмутима, почти как эти приставленные к нему головорезы. После того случая на яхте она больше ни разу не подняла на него руку, какие бы оскорбления он ей ни кричал. Иногда только бледнела, прикусывала губу и уходила. А это значило, что он снова оставался один в своей комфортабельной тюрьме. И со временем Ник, ненавидя себя за это, стал спокойнее, покладистее, больше не требовал, чтобы его выпустили, не кидался на Ольгу с обвинениями.
        «Стокгольмский синдром. У меня развивается стокгольмский синдром»,  - в ужасе твердил себе он. Но понимание ничего не меняло.
        - Расскажи мне о детстве,  - как-то раз попросила Ольга.
        И Ник, вместо того, чтобы возмутиться, заорать: «Кто ты такая, чтобы я вел с тобой светские беседы?», действительно начал рассказывать. Про мамины ласковые руки, про протяжные греческие песни, которые она пела ему, баюкая перед сном. Про отца, который поднимал его в воздух и подкидывал ввысь, к самому бескрайнему небу. Про то, как они путешествовали, забросив в багажник автомобиля сумки с вещами. Как останавливались в небольших отелях и часами бродили по европейским городам. Как в одну из таких поездок он впервые оказался на исторических раскопках под Римом и там же навсегда определился с будущей профессией. Про дом, в котором его всегда ждали, даже когда он вырос и переехал жить в Лондон. Дом, где пахло вкусной едой из детства, где из кухни доносился мамин ласковый голос, напевающий народную песню, а из сада навстречу ему выходил отец, что-то мастеривший по своему обыкновению и теперь отряхивавший руки от опилок.
        Ольга слушала его молча, смотрела мимо, в окно, за которым уже гасли краски южного дня. И, если бы можно было предположить такое об этой женщине, Ник сказал бы, что взгляд у нее был тоскливым.
        - Не представляю себе, что чувствуют родители сейчас, когда я пропал,  - закончил он, помрачнев.  - Наверное, места себе не находят.
        - Они ведь знают, что ты жив,  - заметила Ольга.  - Камера наблюдения на воротах виллы наверняка тебя зафиксировала. Полиции известно, что ты исчез вместе с преступниками.
        - Даже если бы камера меня не зафиксировала,  - горячо возразил Ник.  - Даже если бы полиция убеждала моих родителей, что меня убили, а тело выбросили в море, они все равно верили бы, что я жив. До последнего. Я знаю, что они ждут меня. Каждый день, каждый час.
        Он резко развернулся, отошел в противоположную часть комнаты и прижался лбом к перекрывающей окно решетке. Тоска по дому вдруг стала невыносимой, сжала зубами горло. Ольга приблизилась к нему бесшумно, Ник понял, что она рядом, только когда она положила руку ему на плечо. Странно, но это прикосновение обожгло его так же, как в первые дни их знакомства, обдало тело жаром. А он думал, что не способен теперь воспринимать Ольгу иначе, чем опасную убийцу, не способен испытывать к ней иные чувства, кроме ненависти и отвращения.
        - Мне жаль, что так вышло,  - мягко сказала она.  - Правда, жаль.
        - Серьезно?  - он резко развернулся, на губах плясала истерическая усмешка.  - Так отпусти меня!
        - Ты же знаешь, я не могу,  - глухо сказала она.
        - Знаю,  - отозвался он.
        Кажется, впервые за все эти дни ему вдруг подумалось, что и она тоже в ловушке. Что он загнал ее туда своей инфантильностью, дурацким любопытством. Чего ради он сунул нос не в свое дело, и обрек их обоих на этот морок, из которого нет выхода? Идиот, какой же он идиот!
        - Послушай,  - так же негромко, проникновенно заговорила Ольга.  - Но ведь если разобраться, все не так плохо. Все могло кончиться для тебя куда страшнее. Ты жив, здоров, сыт, ты - гость в моем доме. Пускай с некоторыми ограничениями, но гость. Здесь тебя никто не тронет. Уверена, твои родители предпочли бы для тебя такой вариант, а не смерть на вилле.
        - А ты бы сама смогла так жить?  - спросил в ответ Ник, заглядывая в ее холодные, стальные глаза.
        И, когда Ольга промолчала, сам себе ответил: «Конечно, не смогла бы. Волки в неволе не живут».
        После того разговора Ольга не заходила к нему два дня. Николас совсем извелся. Временами ему казалось, что он сходит с ума. Он пытался читать, но не мог сосредоточиться на том, что говорилось в книге. Пытался смотреть телевизор и вскоре осознавал, что бессмысленно таращится в экран. В голове был сумбур. Он понимал, что ждет Ольгу, что именно к ее приходу теперь привязаны все его мысли. И в то же время он не хотел ее ждать. Не хотел вспоминать, как там, на Миконосе, скользил обветренными губами по ее коже, нащупывая плотную полоску шрама, как зарывался лицом в ее душистые, гладкие и прохладные волосы. Как выгибалась ее шея и по ней скользила капелька пота. Все эти картины перемежались в памяти с Ольгой, ногой погружающей под воду голову паренька в ванной. С Ольгой, целящейся ему в лоб из пистолета. С той Ольгой, что вырубила его хуком в челюсть и приковала наручниками к поручню на яхте. С той, что держала его тут, как домашнее животное, не давая выбраться на волю.
        Это противоречие сводило с ума.
        Стараясь хоть как-то отвлечься, вернуть связь с реальностью, он подолгу смотрел в окно, выискивая взглядом среди густой зелени признаки жизни. Ведь происходит же там что-то, люди двигаются, говорят, решают какие-то проблемы. Не может быть, чтобы существование замкнулось до размеров его запертого на замок белого домика.
        Ольгу он увидел на второй день к вечеру. Внутри радостно толкнулось - идет к нему, и Ник с уже привычной ненавистью к себе отметил это чувство. Но, как оказалось, Ольга направлялась не в дом для гостей. Нику не слишком хорошо было видно, что происходило дальше. Почему-то напротив нее оказался незнакомый мужчина, никак не походивший на исполнительных Ольгиных бойцов. Полный, рыхлый, одетый в распахнутый на животе светлый пиджак. Он тряс перед Ольгой лапищами в золотых кольцах, что-то доказывал. Нику плохо видно было его лицо, только курчавый затылок, с проглядывающей сквозь густую черную поросль намечающейся розовой лысиной. Охрана, обычно сопровождавшая Ольгу, была тут же. Но держалась почему-то поодаль.
        Ник не до конца понял, что произошло, сообразил только, что светлый пиджак сделал что-то такое, что Ольгу никак не устраивало. Потому что в середине его темпераментной речи она вдруг сделала мах ногой и, не меняясь в лице, с разворота ударила мужчину тяжелым черным ботинком по голове. Тот повалился навзничь, из разбитого рта хлынула темная кровь. Но Ольга не остановилась, продолжила наносить толстяку удары ногами. Он жалко отползал от нее, двигаясь как-то боком, семеня ногами, как перевернувшийся на спину жук. Пытался прикрыть руками голову от обрушивавшихся на него ударов. Белая рубашка почернела от крови, на льняных брюках расползалось пятно - несчастный обмочился.
        Ник почувствовал, как желудок скрутило судорогой. Он отскочил от окна, бросился в туалет, и его вывернуло над унитазом. И выворачивало, выворачивало, пока внутри ничего не осталось. И даже тогда тело продолжили выкручивать сухие спазмы.
        Это был ужас. Липкий, зловонный. Омерзение к себе, к Ольге, ко всему на свете. Даже к этому толстяку, который так жалко подыхал там, во дворе, не способный за себя постоять. Хотя бы умереть стоя, а не валяясь в ногах у убийцы.
        А он, Ник, чем он лучше? Его пожалели, помиловали и оставили себе, как забавную игрушку. Прикормили, приучили не показывать зубы и не сердить хозяйку. И он все это проглотил…
        За окном уже никого не было. Чем закончилось избиение светлого пиджака, Ник так и не узнал. Ольга исчезла, исчезла и ее жертва. Только здоровяк с обезображенным шрамом лицом неторопливо смывал из шланга кровь с каменных плит дорожки.
        Ника сотрясала дрожь. Во рту стоял отвратительный металлический привкус. Он скорчился на диване, поджал к себе ноги, руки, давясь бесслезными рыданиями, сквозь которые прорывалось отчаянное:
        - Мама! Мама…
        Как ему хотелось сейчас снова стать ребенком, прибежать к ней, в ее теплые объятия, в ее руки, способные исправить любую беду. Чтобы она пожалела его, поцеловала, пообещала, что все будет хорошо. Он не может так больше, он хочет к маме.
        Но его к ней не пустят…
        Нужно было что-то делать, прекратить этот кровавый ужас. Ольга не убила его. Не смогла или не захотела. А он? Он смог бы убить ее? Пускай не спастись, но избавить мир от этого безжалостного монстра? Избавить самого себя от проклятого противоречия, надломившего ему душу?
        Скорчившись на диване, Ник лихорадочно представлял себе, как отвинчивает металлическую ножку кровати, и, когда Ольга входит, выскочив из-за двери бьет ее точно в висок. И пусть потом врываются охранники, пусть вяжут его, убивают - все равно. Или не ножка, нет, тарелка… Можно разбить тарелку, выбрать острый осколок и всадить ей его прямо в горло, в сонную артерию.
        Нет, нет… Он не сможет, господи, не сможет… Все они тут не зря презирают его и относятся, как к великовозрастному ребенку. Он жалкий слабак…
        Но что, если… Да, он не способен ее убить, но ведь из этой ситуации есть и еще один выход. Ник вскочил с дивана, метнулся через комнату. Колени все еще гадко дрожали, да и всего его трясло от пережитого потрясения. Он осознавал, что движется хаотично, действует непродуманно. Но пульсирующее внутри напряжение, отчаяние, сдавливавшее горло, требовали делать хоть что-нибудь.
        Мама не переживет… С ума сойдет от горя. Но что же делать? Иного решения нет. Он так больше не может.
        Тарелка с недоеденными пирожными, оставшаяся с обеда, стояла на низком журнальном столике. Ник стряхнул сладости на пол, а саму тарелку, примерившись, грохнул об угол стены. Та разлетелась на куски - белые, с сине-голубой каймой. Опустившись на четвереньки, Ник принялся шарить по полу, подбирал осколки, разглядывал их, рыча от досады, расшвыривал в стороны. Пока наконец не отыскал нужный - сектор почти правильной формы с острым, как бритва, краем.
        Он сел на пол, привалился спиной к стене, дернул вверх левый рукав рубашки, а в правой руке зажал осколок. Перед глазами мелькнуло мамино озабоченное лицо, глаза ласковые, как весеннее солнце. «Ники, не глупи. Ну что ты?»  - мягко произнесла она. Затем вместо мамы появилась Ольга, сказала: «Мне, правда, жаль». И ее отстраненный нечитаемый взгляд как будто потеплел.
        Ник мотнул головой, прогоняя видения, примерился и полоснул осколком по проступившим на левой руке венам.

* * *
        Первой, кого он увидел, открыв глаза, была Ольга. Она не смотрела на него и не видела, что он очнулся. Наверное, поэтому лицо ее было не привычной Нику бесстрастной маской. В глазах, глядевших мимо его головы, за зарешеченное окно, плескалось предгрозовое море. Николас видел в них тревогу, видел кипящую в глубине досаду. Но вместе с тем он видел и печаль, такую глубокую, такую неразрешимую, будто Ольга сжилась с ней уже давно и отчаялась когда-либо развеять.
        Он слегка шевельнул забинтованной рукой. Ольга обернулась к нему, и лицо ее тут же замкнулось, закрылось.
        - Что… Что со мной?  - спросил Ник, еле ворочая не желавшим слушаться языком.
        - Тебе вкололи успокоительное,  - ровно ответила Ольга.  - Здесь был врач. Он остановил кровь, сделал перевязку и укол.
        Ник коротко кивнул. Наверное, из-за лекарства, впрыснутого ему в кровь, он не чувствовал ни отчаяния из-за того, что его затея не удалась, ни злобы на тех, кто ему помешал. Весь мир будто бы подернулся серой пеленой. Апатия, безразличие. Какая, в конце концов, разница, что с ним будет. Он перестал принадлежать себе, давно перестал. Не в тот день, когда Ольга, угрожая оружием, заставила его спуститься на яхту. А раньше, когда он впервые увидел ее на пляже - в закрытом купальнике, с доской для серфинга в руках и с развевающимися золотыми волосами, которые она безуспешно пыталась поймать и усмирить на ветру.
        Ольга пересела на край его постели, подавшись ближе, внимательно вгляделась в его лицо.
        - Зачем ты это сделал, Ник? Мне казалось, мы пришли к некоторому взаимопониманию.
        Эти слова неприятно кольнули. Ник поморщился.
        - Я никогда не приду с тобой к взаимопониманию. Ты чудовище!
        - Вот как?  - Ольга помолчала, словно бы вдумываясь в его слова и наконец отозвалась.  - Наверно, ты прав.
        Этот ответ почему-то раздразнил Ника. Он рассчитывал, что Ольга будет отпираться, что взбесится от его дерзости. Она же спокойно со всем соглашалась.
        - Я видел тебя,  - прохрипел Ник, с трудом отрывая голову от подушки.  - Видел через окно, как ты… Как ты избивала толстяка.
        Ольга нахмурилась, подошла к окну, оценила, какой вид из него открывается, и недовольно прищелкнула языком.
        - Вот оно что. Я не подумала, что эта часть поместья просматривается из домика.
        - Опять скажешь, что тебе жаль?  - едко выплюнул Ник.
        Но Ольга покачала головой.
        - Не скажу. Мне нет нужды изображать из себя человека, которым я не являюсь. Если с твоей точки зрения я выгляжу как чудовище, значит, так оно и есть.
        - За что ты его?  - спросил Ник, снова опуская голову на подушку.
        Он отдавал себе отчет в том, что сам пытается найти для Ольги оправдание. Ждет, что она сейчас объяснит: «Это не то, что ты думаешь. Это все был спектакль, разыгранный специально для тебя. Чтобы испугался и не смел рыпаться». Зачем, зачем он делал это? Только ли потому, чтобы поверить в то, что умная, сильная, отчаянная, умеющая быть такой нежной, Ольга расправляется с людьми просто ради забавы, было так сложно?
        - Это бизнес.
        Ольга медленно улыбнулась, будто бы получая некое извращенное удовольствие от того, какое циничное, бесчеловечное объяснение дает своему поступку. Будто бы ей нравилось выбивать у Ника из-под ног остатки почвы.
        - Он был мне должен. Не желал платить. Вот и все. Это мой мир, Николас. Мир, в котором крутятся очень большие деньги и решения принимаются мгновенно. Прости, но ты в нем ничего не понимаешь.
        Ник хватал ртом воздух, обескураженный ее ответом. Ольга же помолчала, склонив голову набок, и вдруг добавила:
        - А ты думал услышать, что я - Робин Гуд? Мщу богатым негодяям? Жаль тебя разочаровывать, но нет, дорогой. Хотя…
        Она снова замолчала, прошла по комнате, отвернулась от Ника, для чего-то разглядывая стоявшие на полках шкафа книги, и наконец произнесла:
        - Хотя кое в чем ты прав. Я действительно не терплю таких людей. И будь он кем-то другим, возможно, я бы поступила с ним иначе.
        - Каких - таких?  - спросил Ник.  - В чем он провинился?
        В голове снова всплыло, как толстяк полз по краю пруда, булькая сочившейся изо рта кровью. Но теперь, под воздействием успокоительного, воспринималось это как давний, полузабытый ночной кошмар.
        - О, это интереснейший человек,  - усмехнулась Ольга.  - Большой ценитель молодости и красоты. Представь себе, выписывал к себе девочек, несовершеннолетних, конечно, со всего света. Из стран третьего мира, в основном. Ну и, разумеется, в частности с моей родины.
        - Ему же… Ему же было под пятьдесят, не меньше,  - пробормотал Ник.
        Его снова скрутило отвращением. Только на этот раз к толстяку. Кто знает, окажись он рядом, не добавил бы от себя этому жирному борову, растлевавшему невинных детей.
        - Пятьдесят пять,  - безмятежно отозвалась Ольга.  - А знаешь, что самое любопытное? Что девочки эти очень быстро ему наскучивали и исчезали. Одна, по слухам, передознулась наркотиками, другая окончила дни в подпольном борделе в азиатской части Стамбула, третья просто пропала. Может быть, закопана где-то во дворе его шикарного дома. И это продолжалось годами, десятилетиями, дорогой мой Ник. Все знали. И никто ничего не делал.
        - А ты…  - прошептал Ник.
        - Повторяю, я не народный мститель,  - резко оборвала его Ольга.  - Просто он был мне должен, но… Возможно, не будь этот человек так мне отвратителен, я бы вошла в его положение и повременила с получением долга.
        В голове у Ника снова мутилось. Мир, до сих пор бывший для него простым и ясным, местом, где добро и зло существовали отдельно друг от друга, где поступки были одномерными и всегда вызывали понятную реакцию, трескался, осыпался и вот-вот готов был обрушиться к его ногам.
        - А тот русский на вилле?  - через силу выговорил Ник.  - Тот, которого ты застрелила?
        - Ооо,  - насмешливо протянула Ольга.  - Это тоже был занятный тип. Криминальный авторитет, бандит и убийца. Состояние сколотил на торговле оружием, несовершеннолетними девушками тоже, к слову, очень интересовался. Но было у него и еще одно увлечение. Очень, знаешь ли, любил собственноручно, с особой жесткостью убивать людей, которые перешли ему дорогу. Иногда делал это прямо на глазах у их детей - ну, нравилось человеку наблюдать ужас на детском лице, чувствовал себя властелином мира. Одного конкурента связал, облил бензином и сжег заживо, другого утопил, зацементировав ноги в тазике. Разносторонняя личность.
        Ник не знал, что сказать. Ольга была права, он ничего не понимал в этом мире. Он больше не знал, как судить ее поступки. Да, она была убийцей, хладнокровной жестокой убийцей. Но окажись он на ее месте, бог знает, как бы он поступил с ее жертвами. Если даже сейчас ему хотелось удавить этих нелюдей собственными руками.
        - Им место в аду,  - наконец прохрипел он.
        - А мне?  - почти весело отозвалась Ольга.  - Мне где место? На воротах ада? Хороших в этой истории нет, Ник. Я убила мальчишку - племянника русского бандита. Он ни в чем не был виноват, просто неожиданно оказался в доме. Я должна была убить тебя…
        Она снова опустилась на край его постели и добавила, подводя итог:
        - Это мой мир. Вот такой.
        - Но почему, почему ты в нем оказалась?  - взволнованно спросил Ник.
        Ольга улыбнулась, наклонившись, поправила подушку под его головой, натянула на него одеяло. И Николас на мгновение снова ощутил горьковато-нежный запах ее духов, круживший ему голову на Миконосе.
        - Не у всех было счастливое детство с любящими родителями,  - отозвалась Ольга.
        И тогда Ник, перехватив ее руку, сжав прохладное запястье, впервые попросил:
        - Расскажи!
        Глава 7
        Зимнее утро пахло свежестью, снегом, хрустким морозцем. Ели, припорошенные белым, стояли в тишине строгие, темные. Солнце, потихоньку выкатывавшееся из-за полосы леса, окрашивало наметенные за ночь сугробы розовым.
        Оля выскочила из машины, запрокинула голову к небу, вдохнула полной грудью - и сдобный воздух, и тишину величавого леса, и первые лучи солнца. Но тишина тут же и кончилась - захлопали двери других автомобилей, зазвенели голоса. Вылезшая с заднего сидения джипа Машка, потянувшись, сказала:
        - Сейчас бы на лыжах пробежаться.
        Оля зыркнула на нее глазами, но было поздно. Виталий, конечно, услышал и изумленно обернулся на нее:
        - А ты что, спортом увлекаешься?
        А Машка, спохватившись, защебетала:
        - Да я так, толком не умею… В детстве с бабушкой катались.
        Подъехавшие вместе с ними любители охоты повалили к симпатичному трехэтажному дому, выстроенному в стиле этакого сказочного теремка - терраски, лесенки, башенки, резные ставенки. Навстречу вышел хозяин охотхозяйства в подбитой мехом безрукавке, за ним две егеря в камуфляже.
        Виталий подхватил Олю с Машкой за талии и, широко улыбнувшись, отчего оспины на его щеках сложились в замысловатый узор, повел к дому, рассказывая:
        - Михеич еще затемно мне отзвонился. Метель к утру унялась, следы на снегу хорошо видны. Мы все в той части леса расположимся, каждый у своего номера. А загонщики вооон оттуда пойдут. Начнут шуметь, стучать, трещотками махать. Кабан со страху на нас и выскочит. Тут уж не зевай, знай, стреляй. Это он с виду-то неуклюжий, а бегает - не успеешь оглянуться.
        - А это не опасно?  - дрожащим голосом протянула Оля.  - Вдруг он на нас бросится…
        Виталий заметно вытянулся, выпятил грудь. Ему явно доставляло удовольствие разыгрывать мачо-защитника при пугливых молоденьких девчонках.
        - Может,  - кивнул Виталий.  - Клыки-то у него - во, прошьет насквозь - и охнуть не успеешь.
        Он, резко дернувшись, просунул руку Оле под куртку, ущипнул ее за бок, и та звонко завизжала.
        - Ой, не надо. Боюсь щекотки.
        А Виталий довольно загоготал.
        - Подруга твоя посмелее будет,  - кивнул он на Машку.  - Ладно, на первый раз встанем вдвоем на один номер. Только уговор - не визжать, не орать и под руку не говорить. Поняла?
        - Поняла,  - послушно закивала Оля.  - А мне ружье дадут?
        - Конечно,  - хохотнул Виталий.  - Зря я, что ли, тебя стрелять учил? Гляди только в меня не пальни по ошибке.
        - Это она может, меткая наша,  - подхватила веселье Машка.  - Вспомните, в тире в первый раз чуть служителя не уложила.
        - А-ха-ха-ха,  - залился Виталий.  - Да, это мощно было. Если б я ему баксухи не отслюнявил, вышибли бы вас, девчонки, взашей.
        - Ну я же первый раз тогда оружие в руках держала,  - обиженно протянула Оля и надула губы.  - Потом же у меня лучше стало получаться.
        - Это потому что учитель тебе отличный попался,  - самодовольно заявил Виталий и втолкнул девчонок в дом.
        В гостиной - просторной светлой комнате, где обшитые деревом стены увешаны были охотничьими трофеями,  - охотникам поднесли по рюмке ледяной водки. Все сгрудились у стола, поднимали тосты за удачную охоту, смачно хрустели солеными огурцами. Кто-то с причмокиванием закусывал и хвалил грибочки особого посола.
        - Может, пока наверх сходим?  - интимно шепнул Оле на ухо Виталий.  - Комнату посмотрим, мм? Проверим, что за кровать нам Михеич выделил на эту ночь? Вдруг узкая, не поместимся?
        Оля улыбнулась, смущенно потупилась и прошептала:
        - Давайте лучше после охоты. Так волнуюсь…
        - Ладно-ладно,  - миролюбиво согласился Виталий.  - Ну что, мужики? Выходим? Или бухать сюда приехали?
        - Загонная охота - это как рулетка,  - объяснял Виталий, когда они с Олей расположились в лесу у приготовленного для них номера.  - Стадо выскочит только на одного стрелка. В лучшем случае, если побежит вдоль линии охотников, двое-трое смогут выстрелить. А остальные впустую жопы себе проморозят.
        Вокруг них топорщил заиндевевшие ветки густой кустарник. За ним светлела широкая просека, а дальше снова начинался лес, густой и темный. Именно оттуда загонщики должны были погнать вперед, на открытое пространство, вдоль которого затаились охотники, стадо кабанов.
        Где-то вдалеке слышался глухой собачий лай. Остальных стрелков, рассредоточенных по лесу не менее чем в ста метрах друг от друга, было не видно. Только снежная белизна, перечеркнутая голубоватыми тенями, вымороженные до звона стволы деревьев и сплетение голых ветвей.
        - Но уж если повезет,  - продолжал толковать Виталий. Изрытая оспинами щека его подергивалась от предвкушения.  - Тогда кабанятины наешься до отвала. И башку его в гостиной приколотишь, над камином. Ну, бери ружье, чего ты встала?  - окликнул он Олю.
        Та неловко ухватила промерзшими пальцами тяжелое охотничье ружье, вскинула.
        - Ну не так же,  - поморщился Виталий.  - Учил тебя, учил.
        Невидимые собаки залаяли громче. Слышно стало и улюлюканье загонщиков. А затем что-то тяжелое и неловкое затрещало в ветвях, застучало копытами по утоптанному снегу на просеке. Слева раздались уже первые сухие хлопки выстрелов. Кто-то вскрикнул с досады, видимо, промахнулся.
        - Приклад в плечо упри,  - рявкнул Виталий.
        Его уже одолел охотничий азарт. Глаза загорелись, губы сжались в невидимую линию. Видно было, что ему сейчас не с руки возиться с Олей, когда зверь того и гляди пройдет мимо, лишив его возможности проявить себя. Должно быть, он уже пожалел, что согласился взять с собой бестолковую девчонку, с которой познакомился пару недель назад в боевом тире, куда она невесть как забрела с подружкой. И которая все эти пару недель крутила ему мозги, водила за нос и наконец внятно пообещала, что отдастся ему после охоты.
        - Ай, черт! Откуда ты на мою голову,  - раздраженно выплюнул он, отбросил собственное ружье на расстеленную на снегу полость, шагнул к Оле.
        Та резко развернулась, и Виталий вздрогнул, обнаружив, что в грудь ему блестящее металлическое упирается дуло.
        - Ну-ну, милая, это плохие шутки,  - сдвинул бесцветные брови он.  - Убери, не дай бог палец дрогнет.
        - Не дрогнет,  - ясно глядя ему в глаза, произнесла Оля.
        Виталий еще не успел осознать ее ответа и поразиться перемене, наступившей в одно мгновение в недалекой, капризной, растяпистой юной красотке, которую привез с собой на охоту, как Оля четко выговорила:
        - Привет от Фараона,  - и плавно нажала на спуск.
        Громыхнул выстрел, потонувший в десятке таких же ружейных выстрелов, раздававшихся теперь и справа, и слева. Виталий оторопело уставился на собственную защитного цвета куртку. На ней теперь зияла дыра с неровными вспоротыми краями, вокруг которой летал в зимнем воздухе невесомый пух. Потом ткань вокруг дыры окрасилась красным, потемнела. Но этого Виталий уже не увидел, потому что рухнул навзничь, окрасив свежий, хрустально-чистый снег алыми пятнами.
        Несколько секунд он еще потерянно моргал, пытался сфокусировать стекленеющий взгляд. Увидел над собой Олю - очень бледную, но спокойную, невозмутимо вскидывающую ружье. Дуло теперь было нацелено ему в лицо. А затем снова грохнуло, и все затопила чернота.
        В густом кустарнике, шагах в десяти от Оли, затрещало. Мелькнуло темное. Кто-то, ломая ветки, взрывая фонтанчики снега, мчался прямо на нее. Оля, насторожившись, вскинула ружье. Не хватало еще, чтобы на нее теперь, когда все удалось, вылетел вспугнутый кабан. Но это оказался не кабан, это Машка, раскрасневшаяся, в съехавшей набок шапке, ломилась к ней сквозь кусты.
        - Ты… Ты…  - только и сумела выдохнуть она, остановившись над распластанным на земле Виталием.
        Узнать его теперь можно было только по одежде, вместо лица осталось кровавое месиво.
        - Тебя кто-нибудь видел?  - спросила Оля, вытирая ружье шарфом.
        Перчатки она не снимала, но лучше было перестраховаться.
        - Меня… Нет, я… Ты все-таки это сделала. Ты его грохнула,  - трясущимися губами выговорила Машка.
        - Конечно.  - Оля бросила ружье рядом с убитым Виталием, зажмурилась на секунду, перевела дыхание, чтобы унять бешено колотящееся сердце, и так же спокойно продолжила:  - Я же сразу тебе сказала, эта падаль сдохнет. Так же, как и все остальные. Теперь валим.
        Машка, кажется, так до конца и не поверившая в Олины намерения, теперь выглядела так, будто в любую минуту могла хлопнуться в обморок. Губы у нее побелели, зрачки практически затопили радужку. Оле же казалось, что с первым выстрелом внутри у нее разлилась та же хрустальная морозная пустота, что царила в лесу до прихода охотников. Абсолютное ничто, чистое, гулкое и безмятежное.
        Ухватив так и норовящую рухнуть Машку за локоть, она быстро потащила ее через лес туда, где, по ее понятиям, должно было располагаться шоссе. На два выстрела, прозвучавшие с их номера, никто не отреагировал - стреляли вокруг все. И все же рано или поздно тело Виталия должны были обнаружить. И к этому времени две девчонки, которых заядлый охотник привез с собой, чтобы показать, как загоняют кабана, должны были быть уже далеко.
        Колотить Олю стало, когда впереди, за мохнатыми еловыми лапами, замаячил серый асфальт. Сначала просто покалывало в пальцах, затем озноб поднялся вверх по плечам, побежал мурашками по спине, заставил зубы выбивать дробь.
        - Что теперь будет? Что нам делать?  - еще пару раз охнула Машка, проваливаясь по колено в нехоженый снег.
        Потом искоса глянула на Олю и замолчала. Помогла той перебраться через возникшее на пути поваленное дерево и буркнула скупо:
        - Нормально. Прорвемся как-нибудь.
        Перебравшись через снежный откос, девушки спрыгнули на шоссе. И Оля тут же замерла, цепко схватив Машку за руку. В паре метров от них у обочины стоял, подмигивая аварийкой, массивный двухдверный «Гелендваген». А рядом, прислонившись к борту машины, курил человек.
        Олю словно ошпарило. Этот мужик явно торчал тут не просто так. Ждал чего-то. Или кого-то. Их…
        Как же так? Неужели кто-то уже засек? Выследил их? Вызвал ментов?
        Приглядевшись, она сначала поняла, что мужчина был не в форме, в гражданском. А затем, приблизившись на пару шагов, узнала и черты - нос, похожий на прямоугольный треугольник, глубокие складки у рта, серые с проседью волосы. Дядя Слава. Тот тем временем щелкнул пальцами, отбросив окурок в снег, и поманил их рукой.
        - Ты его знаешь?  - испуганно шепнула Машка.
        Оля коротко кивнула и пошла вперед по обочине, увлекая подругу за собой.
        - Замерзли, девчонки?  - лукаво улыбнулся дядя Слава.  - Полезайте в машину, подброшу.
        - Откуда вы здесь?  - хмурясь, спросила Оля.
        Тот усмехнулся и протянул руку к ее лицу. Оля поначалу отпрянула, но дядя Слава, фыркнув: «Не боись», все же провел по ее щеке большим пальцем, а затем продемонстрировал его Оле. Подушечка была выпачкана кровью. Должно быть, брызнуло, когда она выстрелила Виталию в голову.
        - Откуда? Так догадался, где тебя искать, девочка,  - добродушно прищурившись, объяснил дядя Слава.  - Ты - дочь своего отца. Ну же, полезай в машину. Или ментов будешь тут дожидаться? Фараонша…

* * *
        - Твоих родителей убили,  - сказал он ей тогда, в больнице.
        Уже после того, как Оля прокричалась шепотом, чтобы не привлекать внимания медсестер, после того, как полчаса кряду мотала головой, шепча: «Неправда! Вы лжете!» После того, как она поверила.
        - Кто?  - онемевшими губами выговорила она.
        А дядя Слава - выяснив, что такое обращение Оле не нравится, он представился ей по всей форме: «Вячеслав Прохоров, кликуха Порох»,  - дернул костлявыми плечами.
        - На твоего отца у многих был зуб. И у тех, кто ему заказывал, и у тех, чьих корешей заказывали. Контора его пасла опять же.
        - Какая контора?  - осоловело спросила Оля.
        - Да вот та, из которой к тебе побеседовать приходили. Думаешь, ты просто так им сдалась? Нет, девочка, тут в твоем бате дело. Он знал, что за ним охота идет. Потому и свалил в загранку. И матушка твоя за ним поехала, любила очень. Да и опасно ей было тут оставаться - сцапали бы в минуту, чтобы на него выйти.
        - Он тоже ее любил?
        В памяти для чего-то всплыли эпизоды из того теплого южного дня, который так часто приходил ей в кошмарах. Как они смотрели друг на друга, Саша и Сергей. Как говорили, подхватывая реплику другого с полуфразы. Какая глубокая связь чувствовалась даже в мимолетных их прикосновениях, случайных жестах. Будто солнечные зайчики брызгали в разные стороны, стоило им друг к другу приблизиться.
        - Еще как. Последняя любовь матерого волка, понимаешь ли,  - вздохнул Порох.
        Глаза его заволоклись сентиментальной поволокой.
        Оля съежилась на больничной банкетке, не обращая внимания на боль в простреленном плече. Из коридорного окна сквозило холодом. За стеклом в черном воздухе метались снежинки.
        Мысли путались в голове. И только одна звенела ясно, перекрывая остальные, разрозненные: «Все могло быть иначе. Все могло быть совсем иначе».
        - А я?  - наконец через силу спросила Оля.
        - Ты… Вот в тебе-то и была загвоздка,  - снова вздохнул Порох, скорбно поджав губы.  - Фараон бежал за границу, под чужим именем, с фальшивой ксивой. Провел и ментов, и кагэбэшников, и своих же бывших корешей, которые за ним охотились. А тебя взять с собой не мог. Сама подумай, с ребенком на руках ныкаться по разным странам да по чужим углам не выйдет. И опасно к тому же - ребенок для любого врага как мишень.
        - Поэтому очень логично было оставить меня здесь, без защиты,  - фыркнула Оля.
        - А вот не скажи!  - возразил Порох.  - Тебя ведь тетке поручили да вывезли ее с тобой подальше от Москвы, туда, где никто не знал, чья ты дочь. Документы оформили, все, чтоб тебя спрятать как следует. И потом, Фараон-то не знал, когда бежал, сколько лет скитаться придется. Думал, может, полгода, год, а оно вон как вышло. Только они с матерью о тебе никогда не забывали, а как решили, что успокоилось все и можно тебя вывезти, как на родную землю сунулись, тут и убрали их…  - тут Порох безнадежно махнул рукой и покачал головой.
        Оля до боли прикусила губу. Значит, в тот день они приехали за ней. Они хотели забрать ее, увезти в другую страну, где ее ждала бы совсем другая жизнь. Где не было бы озверевшей от ненависти Люды, истеричного тюфяка Пети с сальными глазами, нищеты, голода, постоянных тычков и придирок… Они вернулись за ней, а вместо дочери получили пулю в голову и цепкие испещренные татуировками руки на шее.
        - Но ты не думай, братва тебя не забывала,  - почему-то вдруг вставил Порох.  - Из общака все эти годы деньги переводили - дочери Фараона на содержание.
        - Какие деньги?  - рассеянно переспросила Оля.
        Порох пустился в объяснения, называл цифры - сколько и как мама Люда получала ежемесячно. Оля его практически не слушала, отметив только, что с этим, как и с мамы-Людиным «я деньги не печатаю!», разберется позже. Сейчас прежде всего нужно было выяснить другое.
        - Послушайте,  - перебила она продолжавшего придирчиво высчитывать, сколько же за все эти годы было передано ей средств, Пороха.  - Эти люди, которые на меня напали… Их послали органы? Или кто-то из давних конкурентов отца?
        Порох в ответ развел руками.
        - А кто знает? И те, и те могли. Ты выросла, девочка. А у Фараона было много секретов. Всем теперь интересно до них докопаться.
        - Но я ничего не знаю…  - протянула Оля и сжала руками виски.
        Что теперь делать, как разобраться во всей обрушившейся на ее голову информации, было непонятно. В одно мгновение вся жизнь перевернулась с ног на голову. Родители оказались не родителями, выбранная профессия стала недоступна, а страшное воспоминание из детства, которое она привыкла считать трагической случайностью, как теперь оказалось, имело определяющее значение в ее судьбе. А кроме всего прочего, получалось, что некие силы теперь имеют на нее свои планы, которые с ней самой согласовывать никто и не думает.
        Так. Нужно успокоиться.
        Оля постаралась выровнять дыхание, как делала всегда, готовясь стрелять. Вдох - выдох, вдох - выдох. Ровно, плавно, без рывков. Точно и четко. Она все сможет, она сумеет разобраться. Пусть все перевернулось, но она выстоит и научится жить в новой реальности.
        - Откуда вы все это так хорошо знаете?  - спросила она, цепко глянув на Пороха.
        - Так ведь мы с твоим отцом, с Фараоном, старые кореша были,  - как будто даже изумился Порох.  - Еще в конце семидесятых познакомились, когда погранцами в Туркмении служили, на границе с Афганом. В особой роте, не где-нибудь. Там он себя и проявил. Ух, стрелял. Никто с ним меткостью сравниться не мог. Да, было время…  - вздохнул дядя Слава.  - А потом вон она, как судьба-то повернулась.
        - Так мой отец был военным?  - спросила Оля.  - Зачем же он после подался в киллеры?
        - Это уж я не знаю,  - развел руками Порох.  - Разметало нас… Только когда мы снова с ним встретились, он уж форму-то снял, да и я тоже. Время такое было, Оленька, все крутились, выживали, как могли.
        - А эти трое, которые убили его и… маму,  - с трудом сглотнув, все же выговорила Оля.  - Их вы знали? Где они сейчас?
        - Знал… Так ведь сколько лет прошло,  - отозвался Порох.  - Кто уже на легальный бизнес вышел и за бугор свалил, кто куда. Один, правда, до сих пор тут, в Москве, ошивается - Кузнецов Виталий Андреевич, по кличке Рябой. Может, помнишь его? Рожа такая, изъеденная…
        - Помню,  - прошептала Оля.
        В памяти всплыло узкое лицо, худые щеки в оспинах, мрачный тяжелый взгляд. Вспомнилось, как опрокинутый на пол Сергей, хрипя, пытался вытащить из внутреннего кармана пистолет. И как этот, Рябой, навалился на него, выкрутил руку, а пистолет отшвырнул в угол носком ботинка.
        - Ну вот, теперь он предприниматель, сеть цветочных магазинов у него,  - продолжал рассказывать Порох.  - «Азалия», что ли. Или «Магнолия»… Прям солидным человеком заделался, охотой увлекается. Только пострелять по старой памяти ездит. Знаешь, боевой тир на «Динамо»…
        Оля отрешенно слушала его. А перед глазами вставала картинка, как она направит дуло в уродливое лицо Рябого. Как успеет уловить ужас в глазах, панику, острое желание жить, а потом нажмет на спуск и превратит его голову в кровавое месиво. За все. За собственное искалеченное детство. За Фараона. За… маму.
        Это был пока не план, не сложившееся намерение. Так, фантазия, дающая силы пережить то, что рассказал ей Порох. И все же в голове уже мелькало: только подождать, пока плечо заживет, с раненым плечом не выйдет. И Машка… Главное, чтобы Машка за ней не увязалась. А ведь увяжется, точно увяжется…
        - Остальные двое уже не в России,  - продолжал тем временем Порох.
        И Оля снова перебила его.
        - Хорошо, это исполнители. А кто стоял за ними, вы знаете?
        - Откуда?  - развел руками Прохор.  - Это копать надо, искать. Говорю же тебе, его многие убрать хотели. Снайпер был от бога, еще в армии себя проявил, потому и подался потом на военную службу. Не человек, машина для убийства. Как с таким талантом не нажить себе врагов.
        - Котова!  - взвизгнула внезапно высунувшаяся в коридор медсестра.  - Ты почему еще не в постели? Режим не для тебя существует? Десятый час…
        И навязчивые картинки, всплывавшие в воображении, рассеялись. Снова проявился из пустоты длинный больничный коридор, белый свет зудящих над головой ламп, кипа карт на столе сестринского поста.
        - Прощения просим,  - поднялся на ноги Порох.
        А Оля коротко буркнула:
        - Иду,  - и снова обернулась к своему гостю.
        - Ты, Оленька, главное, выздоравливай,  - тепло сказал тот и даже слегка погладил Олю по щеке костлявыми пальцами.  - Мы с тобой после еще поговорим.
        Он развернулся и, ссутулив плечи, быстро пошел прочь по коридору.

* * *
        Оля сама не знала, для чего решила разыскать Виталия Кузнецова по кличке Рябой. Просто слова Пороха засели в голове, крутились там навязчивой песенкой: «Азалия, магнолия… Сеть цветочных магазинов… Тир на «Динамо». Что она станет делать, когда найдет его, Оля пока не думала. Но эта была простая и понятная цель в расползавшейся по швам жизни.
        В жизни, где тренер, в очередной раз навестивший ее в больнице и переговоривший с лечащим врачом, пряча глаза, объявил ей, что профессиональный спорт отныне для нее закрыт.
        - Не опускай руки, Оленька,  - мямлил он.  - Это не конец света. Можно в институт физкультуры, потом тренером… Место я тебе найду, перспективное…
        Оля в ответ молчала и разглядывала облупившуюся краску на стене палаты. Со спортом покончено, это было ясно. Не будет больше заснеженного леса, зовущей вперед голубоватой лыжни, уверенной силы рук, вскидывающих спортивную винтовку. Не будет олимпиад и медалей. Все. Эта часть жизни завершилась. Значит, нечего и плакать.
        Теперь оставалось только разобраться с еще одной перевернувшейся с ног на голову ее частью - с мамой Людой и отчимом Петей. Порой Оле этот поворот казался даже забавным. Сколько раз в детстве она, несправедливо обиженная, запертая в комнате, избитая, голодная, воображала себя принцессой, которую держит в заточении злая мачеха. Сколько раз фантазировала, что Людмила - не ее настоящая мать, что она несчастный подкидыш, на котором все отыгрываются. И столько же раз твердила себе: «Глупости! Перестань верить в сказки!» Теперь же, когда фантазии оказались реальностью, оказалось, что от этого знания к прежней жизни вернуться будет уже невозможно. А как сложится другая, новая, пока было непонятно.
        Олю выписали из больницы в начале января. Вернуться домой - в ту квартиру, которую привыкла считать домом,  - она уже не могла. И все же зайти, чтобы расставить точки над «и», стоило.
        Дверь ей открыл отчим. Оля, пока ехала из больницы домой, старалась взять себя в руки, успокоить полыхавший в душе после разговора с дядей Славой пожар. Теперь же, увидев перед собой ненавистного Петю, взрослого мужика, который столько лет издевался над ней, орал, оскорблял, порол и отвешивал пощечины, запирал в комнате и морил голодом, вдруг как-то резко успокоилась. До сих пор она еще не испытывала такого состояния - все человеческие чувства словно разом отключились, осталась только холодная, ясная в сознании собственной правоты ненависть и бешеная энергия.
        - Явилась,  - буркнул, не взглянув на нее Петя.  - Матери нет, в магазин пошла. Бьется как рыба об лед, пока ты по больницам прохлаждаешься.
        - Ну, здравствуй, папа Петя,  - медленно произнесла Оля, растягивая губы в безмятежной улыбке.
        Тут отчим наконец взглянул на нее и, должно быть, испугался, разглядев что-то новое в лице.
        - Ты че?.. Ты че?..  - залопотал он и попятился.
        - Что же ты зачокал, дорогой папа Петя? Или не рад меня видеть?  - продолжила Оля и пошла прямо на него.
        - Ты че, озверела, что ли? Совсем ума лишилась?  - взвизгнул Петя, поспешно отступая от нее спиной вперед.  - Уймись, дрянь! Я сейчас милицию…
        Улепетывая от Ольги, он влетел в комнату, запнулся о стул, на спинке которого горой была навалена одежда, слепо зашарил рукой и выдернул из груды такой знакомый Оле ремень.
        - Ну я тебе сейчас покажу, паршивка,  - рявкнул он, наматывая ремень на руку, и тут же полетел на пол, сбитый с ног прицельным ударом в лицо.
        - Нет, дорогой папа Петя,  - пропела Оля, склоняясь над отплевывающимся кровью отчимом,  - это я тебе сейчас покажу.
        Петя, позеленевший от страха, еще орал что-то и трепыхался, когда Оля, выдернув из его рук ремень, затянула его петлей у него на шее. После же только хрипел и сучил ногами и руками.
        - Ублюдок конченый, хорошо тебе было издеваться над беззащитным ребенком? Сладко?
        Она вздернула его на четвереньки и потащила к балконной двери. С балкона пахнуло холодом, взметнулись в теплом воздухе квартиры снежинки. Оля выволокла отчима наружу, рывком заставила подняться на ноги и перегнула головой над дышащей морозом пропастью.
        - А так нравится? Я сейчас швырну тебя вниз, дорогой папа Петя. За все хорошее. За мое счастливое детство. И никто тебя не опознает даже, потому что после такого полета от твоей наглой рожи ничего не останется. И над могилкой твоей никто не заплачет, падаль.
        Отчим уже не визжал и не пытался отбиваться. Сломленный паникой, он только безвольно мотался в Олиных руках и трясся, роняя на пол кровавые брызги.
        - Думал, если родителей моих больше нет, можно как угодно над сиротой глумиться? Не боялся, что Фараон с того света тебя достанет? Ну так сегодня я за него.
        Соблазн разжать руки и отправить урода в последний полет был очень велик. Но в последнюю секунду заныло травмированное плечо, и боль отрезвила. Оля все же отдернула Петю от балконной решетки и втолкнула обратно в комнату. Отчим мешком свалился на пол, скуля, отполз к батарее и замер там, прикрывая руками голову. Оглядевшись по сторонам, Оля схватила бельевую веревку и, пнув Петра ногой, привязала его к трубе.
        И ровно в этот момент вернулась из магазина мама Люда. Крикнула из коридора сварливо:
        - Почему дверь нараспашку? Заходи, кто хочет, бери, что хочет?
        Шагнула в комнату и застыла, выронив из рук пакеты. Рыжие веселые апельсины, распавшись, запрыгали по полу. Оля, сдернув с шеи отчима ремень, направилась к мачехе.
        - Петенька!  - ахнула та.
        Затем перевела взгляд на Олю. Лицо ее перекосило, губы запрыгали.
        - Оленька, не надо… Умоляю, не надо…  - забормотала она.
        - Что, мамуля, купила?  - спокойно осведомилась Оля.
        Наклонилась, выдернула из пакета мягкое колесо колбасы и смачно откусила кусок.
        - Ммм, как вкусно. Ой, прости, а мне же, наверное, нельзя было? Это только для вас, а я не заработала, нечего на подкидыша деньги тратить, так? Спрячь скорее на балконе, пока я все не съела. Ты же там от меня продукты прятала, да? Которые вы втихаря жрали, чтобы мне не досталось.
        - Оля, я… Я не хотела…  - пятясь, запричитала мачеха.
        Ольга, не желая слушать, занесла руку с ремнем, но в последнюю секунду не смогла ударить по лицу. Ремень, просвистев в воздухе, опустился мачехе на ноги. Та заверещала, рванула в кухню. Оля настигла ее и еще несколько раз ударила по заду.
        - Пороли меня мало, мерзавку, да? А тебя, мама Люда, пороли когда-нибудь? Ремнем, с пряжкой, а? Как, нравится?
        Она схватила осипшую от крика тетку за шею сзади и, держа крепко, стальной хваткой, прошипела:
        - Где мои деньги, тварь? Где деньги, которые переводили на воспитание дочери Фараона? Отвечай!
        - Отдай ей все, Христа ради…  - пробулькал из комнаты Петя.  - Отдай, Люда…
        - Я отдам, я все отдам!  - закивала мама Люда.  - Только не убивай! Я отдам…
        Оля неотступно следовала за ней, когда женщина, трясясь от страха и пригибаясь, шмыгнула в кухню, придвинула табуретку к стене, взгромоздилась на нее и нетвердой рукой стала снимать пластиковую решетку с вентиляционной отдушины. Пошарила рукой в темном отверстии, и на пол полетели пачки долларов, засаленные, аккуратно перемотанные аптечными резинками. Те самые деньги, которые должны были пойти на Олину еду, на одежду, на учебу, на поездки к морю. Те, которые у нее отняли, попрекая каждым куском и заставляя жить впроголодь. Ольга методично собрала их в полиэтиленовый пакет и спрятала под куртку.
        Мачеха слезла с табуретки, вжалась в угол кухни, глядя на нее с ужасом.
        - Это ведь ты их заложила, да? Моих родителей,  - негромко произнесла Оля, неотрывно глядя ей в глаза.  - На почту побежала звонить… Дала отмашку тем, кто их разыскивал, что могут приходить и брать тепленькими?
        Тут мама Люда зарыдала, некрасиво распялив рот, и съехала по стене на пол.
        - А что мне было делать, что? Сашка упорхнула, тебя мне подкинула, мол, не найдет никто. А они нашли! И сказали, убьем, мол, и тебя, и мужа твоего, и девчонку, если только не дашь знать, как родители за ней явятся. Я же тебя спасала, Оленька! Ты одна у меня была, своих детей бог не дал…
        - Лжешь,  - выплюнула Ольга.  - Лжешь, мама Люда! Ты всю жизнь ее ненавидела - за то, что красивая, за то, что успешная. Что мужики на нее шею сворачивали, что за богатого замуж вышла. А тебе только твой убогий Петя достался. За то, что ты бесплодная, а она дочку родила. Потому ты ее и сдала, сука.
        Она снова замахнулась ремнем, и мачеха, завизжав, съежилась и спрятала лицо в коленях.
        Оля, сплюнув на пол, опустила руку, отбросила ремень в сторону.
        - Лживая трусливая тварь. Руки об тебя марать неохота,  - и направилась к выходу.
        Уже в прихожей она мимоходом глянула в зеркало. Интересно было, что такое вдруг заметили в ней мачеха и отчим, что повергло их в такой страх, заставило трепетать и лебезить перед ней. Из темного зеркала на Олю глянуло абсолютно спокойное невозмутимое лицо, лицо мертвое и застывшее. Но самым диким в этом каменном лице были глаза - и хищные, глаза молодого изголодавшегося волка, впервые почуявшего запах добычи.
        Покончив с двумя областями, которые раньше составляли значительную часть ее жизни, со спортом и «семьей», Оля временно обосновалась у Машки. Машкина блаженная мать давно уже существовала в каком-то своем мире и в дела дочери не совалась. Девушки остались предоставленными самим себе. Тут как раз и выплыла на поверхность несколько недель точившая ее мысль найти Рябого. Взглянуть ему в лицо. А там видно будет.
        Машка, конечно, остаться в стороне не смогла. Заметила, что Оля озабочена какой-то идеей, насела на нее и не отставала, пока та не выложила все. Машка покивала курчавой головой и заявила:
        - Пойдем вместе.
        - И не подумаю!  - возразила Оля.  - Тебе-то это зачем?
        - А затем,  - рявкнула Машка.  - Будто я не вижу, что ты совсем на этом чокнулась. Наделаешь дел, а мне тебя потом вытаскивать. Нет уж, дорогая моя, давай сразу вместе.
        Переупрямить ее Оле так и не удалось. Да что уж, идти в боевой тир на «Динамо» караулить Рябого в компании Машки и правда было спокойнее. И только когда Оля увидела его, мгновенно похолодела, узнав длинную тощую фигуру, приклеилась остекленевшим взглядом к испещренному оспинами лицу, которое не раз видела в кошмарах… Только когда Рябой, сразу заметив крутившихся в тире молодых симпатичных девчонок, подхватил их с Машкой за талии, облапал, забалагурил, предлагая научить красавиц стрелять, а потом продолжить приятное знакомство в баре, только тут Оля отчетливо поняла, что убьет его. Не сможет иначе. Ведь этот упырь, лишивший ее родителей, наградивший вечным страхом и жуткими снами, наслаждается жизнью, сорит деньгами, тискает юных девушек и даже не вспоминает о том, что сотворил. А так быть не должно.
        - Больше не смей соваться со мной в тир,  - объявила она Машке тем же вечером.  - И на встречу с Виталием я пойду одна, ясно тебе? Давай, дуй на базу и не лезь в это дело. У тебя Кубок России на носу.
        Машка же строптиво мотнула каштановой гривой.
        - Да как же! Спешу и падаю. Только попробуй встретиться с ним без меня, я тебя выслежу и устрою вам разборки вместо свидания.
        - Я убью его, понимаешь ты, долбанутая?  - не выдержав, выкрикнула Оля.  - Чего бы мне это ни стоило.
        Машка секунду помолчала, потом уверенно кивнула и просто отозвалась:
        - Значит, мы убьем его вместе.
        Оля так и не поняла, поверила ли Машка в серьезность ее намерений. Или думала, что подруга в последнюю минуту сдрейфит, откажется от своего плана. А после уже и спрашивать было поздно. Теперь никакого значения не имело, кто во что верил, кто на что надеялся. Прошлое было перечеркнуто раз и навсегда.

* * *
        - Ну что, девчонки, вляпались вы?  - обернулся к ним с водительского сидения Порох. И сам себе ответил:  - Вляпались. И крепко.
        За окнами автомобиля мелькали заснеженные деревья. Охотхозяйство и алые брызги на снегу оставались все дальше. И таким заманчивым казалось забыть обо всем, выбросить из головы как страшный сон. Но бледная до зелени Машка, сидевшая рядом, хмыкающий дядя Слава, а главное, собственная память, твердившая, что убийц было трое (не считая тех, кто стоял за исполнителями), трое, а она уничтожила только одного, не давали Оле забыть.
        - Почему вляпались?  - спросила Машка.
        - Ну а как же?  - неторопливо отозвался Порох.  - Грохнули вы человека, за это отвечать придется. Или, думаете, не найдут вас? Никто не вспомнит, что Рябой приехал на охоту с девчонками, которые после испарились? Не сможет разузнать, откуда вы, такие, взялись? Обязательно найдут, не менты, так братки.
        Оля, не отвечая, прикидывала про себя. Вообще-то шанс, что именно так и будет, был достаточно велик. Не так уж они и примелькались в тире. Да и Рябой вряд ли успел кому-то рассказать о новых знакомых. А даже если и успел - похвастался, что подцепил двух молоденьких тупоголовых телок, на охоту пообещал вывезти, чтобы произвести впечатление… Из этой информации много не вытянешь. И все же всегда оставалась возможность, что кто-то их запомнил, кто-то узнает. И в лучшем случае за ними явятся менты, а в худшем - бандитские дружки Рябого. Будь она одна, она бы, может, и рискнула. Но с ней увязалась Машка, а подставлять Машку было нельзя.
        - Ваши предложения?  - коротко бросила она, встретившись с Порохом глазами в зеркале заднего вида.
        Логика подсказывала, что этот заботливый дядя Слава был не так прост, как ей показалось с самого начала. Пришел в больницу, рассказал трогательную историю, как бы невзначай выдал ей, где искать одного из убийц. А потом так вовремя появился именно там, где нужно было. Что им двигало? Сентиментальная привязанность к единственной дочке погибшего друга? Ой, вряд ли. Для чего-то она, Оля, была ему нужна. А значит, у него и план дальнейших действий был уже готов.
        Так оно и оказалось.
        - Дома вам появляться нельзя,  - сразу отрезал Порох.  - И вообще в прежних местах лучше не светиться.
        - Предлагаете за границу нас переправить?  - фыркнула Оля.
        - Предлагаю вам работу. И крышу над головой,  - ответил Порох.  - Как считаете, почему вам так ловко удалось обвести Рябого вокруг пальца? Я вам скажу почему - вид у вас уж больно безобидный. Девочки-красавицы, щечки розовые, глазенки наивные. То, что вы выносливы, как черти, и стреляете без промаха, на лбу-то не написано. То-то и оно. А это свойство полезное, очень полезное.
        - И чем оно может быть вам полезно?  - спросила Оля, уже догадываясь, к чему клонит Порох.
        А Машка, кажется, только сейчас отошедшая от шока и начавшая соображать, что происходит, возразила:
        - Я не могу. У меня кубок…
        - Про кубок надо было думать раньше, когда ты с подружкой своей, на всю голову оторванной, связалась. А полезны вы мне можете быть вот чем…
        Порох пустился в пространные объяснения. Машина все так же мягко катила по подмосковному шоссе. Румяное зимнее солнце, отливая кроваво-алым, катилось к горизонту. Впереди лежала какая-то новая жизнь, пока непонятная, но определенно опасная.

* * *
        Идея Пороха оказалась проста и, в общем, довольно интересна. Оля и Машка стали его личной охраной. Охраной, которая ни у кого не вызывала опасений. На все переговоры, во все сауны и загородные клубы Порох теперь приезжал в сопровождении двух хорошеньких семнадцатилетних девчонок. Одной - беленькой, другой - черненькой. Девчонки хлопали накрашенными глазами, безмятежно смеялись сальным шуткам, порхали вокруг перетирающих свои блатные дела суровых мужиков, сверкали длинными загорелыми ножками и вообще всячески услаждали взгляд. А знать о том, что эти ножки способны вырубить каждого из присутствующих мощным ударом в челюсть, а ласковые наманикюренные ручки - безошибочно попасть из винтовки для биатлона в цель с расстояния 50 метров, никому было не обязательно. Порох сурово следил за тем, чтобы на его спутниц не посягали, и пресекал любые попытки корешей познакомиться с Олей и Машкой поближе. И вскоре все как-то уяснили, что Прохоров к своим молоденьким любовницам относится ревностно, и лапы к ним лучше не тянуть. Уяснили и приняли - «да и ладно, что, других телок, что ли, нет?» А если кто из братвы и
узнал в Оле и Машке девчонок, которые приехали с Рябым на охоту, а после его загадочного убийства бесследно исчезли, объявлять об этом он не спешил. Авторитет Пороха был слишком велик.
        Оле и Машке выдали оружие, которое они научились искусно прятать под джинсовыми и кожаными куртками, всегда надеваемыми поверх подобающих молоденьким любовницам криминального лидера модных тряпок. Однако пользоваться своими «Глок 17» им пока еще ни разу не доводилось. Все встречи Пороха проходили спокойно, без эксцессов, к обоюдному удовольствию договаривающихся сторон.
        Чтобы не потерять навык стрельбы, Оля ежедневно тренировалась в подвале загородного дома Пороха, где он разместил их с Машкой. Та поначалу сильно переживала уход из спорта. До сих пор Машка, как и Оля до ранения, жила только тренировками и соревнованиями. Теперь же нужно было найти в жизни новые приоритеты, а это у нее пока не получалось. Зато, когда выяснилось, что на зарплату, выделенную им Порохом, вполне можно поселить бабушку в платном «Доме ветеранов», где ее ожидали профессиональный медицинский и бытовой уход, а матери нанять сиделку, Машка воспряла духом.
        - И чего я столько лет впахивала в биатлоне за нищенские копейки,  - фыркала она.  - Надо было сразу в охрану податься.
        Оля понимала, что в словах этих больше бравады, чем искренности. Наверное, Машка, прежде всего, саму себя хотела убедить, что не так уж и страдает по своему заповедному биатлону. А потому избавиться от чувства вины - от осознания, что это она вовремя не дала подруге отпор, позволила ей втянуться в эту историю и теперь ответственна за ее судьбу,  - было трудно.
        Зато угрызения совести по поводу убитого Рябого Олю не мучили. Да, выстрелить в человека, пусть даже подонка, оказалось не так легко, как она думала. И да, алое месиво на остове шеи, оставшееся вместо его головы, частенько являлось ей ночами. Но о сделанном Оля не жалела. Этот ублюдок убил ее родителей, лишил ее надежды на нормальное детство, на материнское тепло, на отцовскую нежность. Это он обрек ее на полуголодное существование у мамы Люды, на затрещины Пети, на ночные кошмары. И поплатился за это.
        И оставшиеся двое тоже поплатятся. А еще - те, кто их подослал. Порох лично обещал ей это.
        - Не кипешуй, девочка, найду я тебе Белого и Винта. Узнаю, где они теперь небо коптят, у ребят поспрашиваю. Что, не терпится и с этими счеты свести?  - Порох скалил в усмешке зубы и обещал.  - Эх, ну настоящая Фараонша. Не торопись, успеется. Давай пока потолкуем о том, куда завтра поедем. Перетереть мне надо с человечком одним, с Анваром. А человечек он опасный, непредсказуемый, вы с Машкой будьте начеку.
        Все эти «человечки», с которыми Порох вел бизнес, переговоры, на которых Оля регулярно присутствовала, вскоре не оставили у нее сомнений насчет рода занятий дяди Славы. Он был одним из винтиков огромного наркокартеля, одним из звеньев длинной цепочки, по которой в Россию попадала наркота. Связи и знакомства, завязанные еще во время службы в Туркмении, на границе с Афганистаном, обеспечивали Пороху надежное положение в этой цепочке и позволяли не сомневаться, что товар прибудет вовремя и окажется надлежащего качества. Легальный бизнес у Пороха, разумеется, тоже был - грузоперевозки. Только в части машин, фур, железнодорожных контейнеров и составов ехали не безобидные продукты и стройматериалы, а маковые коробочки, сырье для опиума и героина.
        Порох едва ли не каждый день наведывался в недавно расцветшие в разных частях Москвы чайханы, распивал чаи с Фархатом из Душанбе, с Байрамом из Ашхабада, с Каримом из Кабула, беседовал о поставках, о ценах, о реализации товара, и составы шли, везли в Москву смертоносный порошок. Оля сама не знала пока, чего ради прислушивалась к разговорам и старалась вникнуть в устройство наркобизнеса. Для исполнения ее служебных обязанностей этого не требовалось. И все-таки довольно скоро она уже представляла себе схему, по которой проходила торговля, и какое место занимал в ней Порох.
        Так продолжалось несколько месяцев, пока однажды вечером, когда они только вернулись с очередных переговоров, проходивших, как подобает, в загородном клубе с сауной, бассейном и бильярдной, Порох не попросил ее задержаться на минутку. Машка шмыгнула в свою комнату, Оля же прошла вслед за Порохом в гостиную, обставленную с кричащим низкопробным шиком - золото, бархат, хрусталь, фальшивая тигровая шкура на полу, аляповатые картины над камином.
        Порох предложил ей виски. Оля, мотнув головой, отказалась. Она пока еще не пробовала алкоголь. Даже на встречах с пороховскими корешами, жаждавшими напоить юную красавицу, умудрялась отнекиваться.
        - Как хочешь,  - пожал плечами Порох.
        Плеснул себе виски в низкий граненый стакан, уселся на диван и поманил Олю к себе. Она присела рядом, не понимая, что нужно от нее дяде Славе. До сих пор он ни разу не делал попыток пристать к ней. Неужели сейчас?..
        Однако на этот раз она ошиблась. Порох и не думал заявлять права на девушку, и без того официально считавшуюся его любовницей. Наоборот, закинув руку Оле на плечи, он подпустил в глаза уже знакомой сентиментальной поволоки и пустился в воспоминания.
        - Ох, и человек же был папка твой. Любого мог завалить, хоть самого президента. Охрана, броники - все это для него было как два пальца. Казалось, вообще никак к цели не подступиться, а папка твой только кивнет - и назавтра находят его, голубчика, с пулей в башке. Правда, и брал Фараон за заказы много. Не каждому его услуги были по карману.
        Порох отпил виски из стакана, пряно дыхнул Оле в лицо и продолжил:
        - Такие деньги зашибал, не поверишь. Времена были дикие, звериные. А и тогда мало кто мог похвастаться такими доходами.
        - На что же он тратил такие деньжищи?  - спросила Оля и постаралась незаметно отодвинуться от дяди Славы подальше.
        - Ну как на что…  - хмыкнул Порох.  - На жену молодую, на друзей верных. Да и, знаешь ли, когда взяли его да на нары кинули, нужны были бабулесы-то, чтоб подмазать кого надо и побег организовать. Но это все тьфу, мелочь по сравнению с тем, что у него осталось. Так-то мужик он был скромный, пыль в глаза пускать не любил. Откладывал все… Чтоб на покой уйти и зажить с семьей на райском острове.
        В памяти у Оли снова всплыл золотой, пронизанный солнцем день. Вот так отец хотел провести остаток жизни. Так она могла бы вырасти. Если бы не Рябой. Не Белый, не Винт и тот, кто стоял за ними. Если бы не судьба, по неизвестным причинам заставившая отца заняться его жутким ремеслом. Та самая судьба, по воле которой и она вместо золотой медалистки олимпиады стала убийцей и охранницей наркоторговца.
        - Ну чего молчишь?  - Порох, похоже, ожидал от нее более бурной реакции.
        Оля пожала плечами. Затянувшаяся рана еще иногда давала о себе знать при таком движении тупой ноющей болью.
        - А что говорить? Сами знаете, ничего у него не вышло.
        - Не вышло,  - покивал Порох.
        Посмотрел в стакан, покачал в нем янтарный напиток. Потом быстро и цепко глянул на Олю и добавил:
        - А денежки-то остались.
        - Деньги, которые заработал отец?  - сообразила Оля.
        - Они, они самые. Как раз незадолго до того, как взяли его, он заказ крупный выполнил. Братва говорила, чуть ли не посла грохнул. И бабок ему за это отвалили немерено.
        Оле вдруг подумалось, что впервые за время общения с Порохом видит на его лице неподдельный интерес. Не наигранное сочувствие, не понимающую усмешку, не маску надежного делового партнера. Похоже, впервые при ней он на пару мгновений дал себе волю и заговорил о том, что по-настоящему терзало его воображение.
        - Ты вспомни, милая, вспомни,  - принялся увещевать Олю он.  - Не слышала ли чего, не видела… Ведь где-то они есть, Фараоновы бабки. А ты - единственная наследница. Тебе бы их получить - и можно до конца жизни уже ни о чем не думать. Ни тебе, ни детям твоим, когда будут. На всех хватит. Ведь батька твой для тебя старался, копил. Это только справедливо будет, если ты их получишь.
        - А что я должна вспомнить?  - не поняла Оля.  - Отца я видела единственный раз - в сознательном возрасте. И ни о каких деньгах он при мне не говорил.
        - А ты подумай, подумай, девочка,  - снова завел свое Порох.  - Может, упомянул он что в тот день. Не тебе, так тетке должен был сказать. Ты маму Люду свою потряси, уж она в курсе должна быть.
        - Из нее я уже все вытрясла,  - уверенно возразила Оля.
        И все-таки тень сомнения внутри осталась. Мачеха, не гнушавшаяся много лет прикарманивать деньги сироты, а саму ее держать впроголодь и гнобить, вполне могла утаить от нее и еще какие-то ценности, если они, конечно, были. В каком виде вообще могли существовать деньги Фараона? Не в золотых же слитках? Скорее всего, они хранились на счету какого-нибудь банка, причем банка не российского…
        Сказать по правде, у Оли оставались большие сомнения насчет того, что наследство Фараона - это не легенда, с девяностых годов гуляющая по бандитскому миру. Если отца действительно пасли спецслужбы, неужели они позволили бы, чтобы его состояние утекло? Да и конкуренты из своих тоже наверняка не оставили бы лакомый кусок дожидаться, когда вырастет дочь Фараона и предъявит на него права. И все же…
        И все же к маме Люде она наведалась снова. Та, открыв ей дверь, моментально переменилась в лице, залебезила:
        - Ой, Оленька. Что такое? Что случилось?
        «Вот ведь выдрессировалась, дрянь,  - отметила про себя Оля.  - Одного раза хватило, чтобы понять, как теперь стоит себя вести».
        - Где счет?  - негромко спросила она, прикрывая за собой дверь.
        - Какой счет?  - захлопала глазами мама Люда.
        Отчим то ли умелся куда-то из квартиры, то ли, услышав Олин голос, забился в угол. Так или иначе, на глаза ей он не показался.
        - Номер банковского счета, на котором лежат деньги моего отца,  - все так же не повышая голоса, повторила Оля.
        Под курткой приятной тяжестью ощущался верный «Глок». Оля понимала, что теперь ей рук марать не придется. Если мачеха заартачиться, ей достаточно будет только показать оружие, чтобы она все выложила. Но мама Люда сдалась сама.
        - Ах, номер счета,  - засуетилась она.  - Конечно, конечно, у меня записано… Я сейчас, Оленька, я просто забыла в прошлый раз…
        Через пять минут Оля была уже обладательницей прозрачного файла, в который вложен был распечатанный договор, подтверждающий открытие счета на ее имя. Счет был открыт Сергеем в год, когда Оле исполнилось три.
        Услышав о том, что Оле удалось достать у мачехи бумажку с реквизитами счета, Порох так явно оживился, что, казалось, даже внешне изменился. Расправил плечи, вытянулся, заблестел вечно припорошенными пылью глазами. И Олю снова одолели сомнения. Уж слишком близко к сердцу принимал этот славный дядюшка судьбу наследства несчастной сиротки. Не сам ли вознамерился наложить лапу на Фараоновы денежки?
        - Одну не пущу!  - заявил он, услышав, что Оля собирается в банк - узнать, существует ли все еще счет, некогда открытый на ее имя, и может ли она им пользоваться.
        - Да что со мной будет?  - усмехнулась Оля.
        - Как что?  - всполошился дядя Слава.  - Да ты представляешь, какие там деньжищи? Представляешь, сколько народу за ними охотится? А если тебя пасут, а? Только ты за баблом сунешься, как тебя и схватят. Забыла уже, как на тебя в сквере напали?
        Не то чтобы Олю в самом деле испугали его слова, но в конце концов она все же согласилась поехать в банк вместе с Порохом. Во-первых, чтобы до поры до времени не выдать дяде Славе, что сомневается в его бескорыстии. Ну а во-вторых… Все же она действительно была в этом мире новенькой, только делала первые шаги. И пока была еще не настолько уверена в себе, чтобы не прислушиваться к мнению прожженного бандюгана.
        Девушка в российском филиале крупного американского банка - вся какая-то пластиковая, гладкая, будто оживший манекен из дорогого бутика,  - выслушала Олю, постучала острыми ноготками по клавиатуре, сдвинув брови, уставилась в экран и, наконец, подтвердила:
        - На ваше имя действительно был открыт банковский вклад. Согласно закону, поскольку вам уже исполнилось шестнадцать, вы вправе самостоятельно распоряжаться положенными на ваше имя денежными средствами.
        - Могу я получить выписку со счета?  - спросила Оля.
        В этот момент ее охватил даже какой-то азарт. Неужели наследство отца, казавшееся таким же мифическим, как золото нибелунгов, в самом деле существует? Неужели она сейчас получит его? И сможет… А что, собственно, она будет делать с деньгами?
        За стеклянной перегородкой видно было, как меряет зал для посетителей шагами Порох. Треугольный нос его будто бы еще заострился, складки вокруг губ залегли глубже. Глазами он то и дело косил в сторону Оли, беседующей в отдельном стеклянном закутке с менеджером по работе с клиентами. Оле вспомнился тот день, когда покойный Рябой повез их с Машкой на охоту, и подумалось, что дядя Слава напоминает сейчас гончую, почуявшую след кабана.
        - Пожалуйста,  - произнесла девушка, снова пробежалась пальцами по клавиатуре и вручила Оле распечатку, появившуюся из принтера.
        - Ну что?
        Порох подскочил к ней моментально и сунул нос в распечатанную выписку с банковского счета так резко, что Оле показалось, он сейчас проткнет бумагу насквозь, как Буратино.
        - Ничего,  - она сунула листок ему в руки и, не останавливаясь, зашагала к выходу.
        - Состояние счета… Сто семьдесят пять долларов…  - пробормотал Порох, пробегая глазами цифры на бумаге.
        Затем в растерянности бросился за Олей.
        - Это что? Это как?
        - А никак.
        Она резко обернулась к нему, спускаясь по заснеженным ступеням, ведущим от входа в банк на улицу.
        - Нет у меня никаких денег. Фикция,  - она, смеясь, покрутила в холодном воздухе руками, будто демонстрируя Пороху, что они пусты.  - Счет-то отец на мое имя открыл, а вот положить на него что-нибудь покрупнее ста баксов забыл. Или не успел. Так что все, дядя Слава, расслабьтесь. Плакали наши денежки. Вернее, мои,  - последнее слово она выделила голосом.
        - Не может быть,  - ошарашенно бормотал Порох.
        Он в сердцах скомкал распечатку со счета, швырнул бумажный комок в урну и поспешил за Олей, которая к тому моменту уже подошла к машине и влезла на пассажирское сиденье.
        Порох через несколько минут тоже сел в машину, повернул ключ в замке зажигания и, косясь на Олю острым недоверчивым взглядом, заговорил:
        - А ты все же погоди сдаваться, девочка. Не может быть, чтобы Фараон ничего тебе не оставил. Знал он, что его в любой момент могут грохнуть. Обязан был позаботиться о единственном ребенке.
        - Ну, как видите, не позаботился,  - пожала плечами Оля.  - Да вы не переживайте, дядя Слава, черт с ними, с деньгами. Я уж как-нибудь не пропаду. Или, может, у вас на них свои планы были?  - не сдержавшись, все же поддела она.
        Порох коротко глянул на нее, но промолчал. Только развернул машину и встроился в едущий по проспекту поток автомобилей. Лицо у него сделалось задумчивым, а губы истончились до едва заметной черточки.
        С того дня все переменилось. Оля не смогла бы точно назвать признаки этой перемены, просто чувствовала на интуитивном уровне, что теперь все иначе. Порох перестал быть добрым и заботливым дядей Славой, несущим ответственность за судьбу дочери погибшего друга. Наоборот, будто бы стал тяготиться прицепившейся к нему девчонкой, которая еще и подругу потащила за собой. Прожив большую часть жизни с мачехой и отчимом, Оля по одному взгляду, по тону случайно брошенной фразы могла определить, что человека раздражает ее присутствие поблизости. И это раздражение, кипевшее в душе Пороха с той минуты в банке, когда оказалось, что никаких денег на счету нет, чувствовала всей кожей.
        Порох не срывался на нее, вел себя вроде бы по-прежнему, только все чаще и настоятельней советовал подумать, повспоминать, где же еще могут храниться отцовские деньги. А слова Оли о том, что никаких денег нет и она понятия не имеет, кого еще о них расспросить, начисто игнорировал.
        Они с Машкой продолжали ездить вместе с Порохом «на стрелки». Но если раньше тот не столько полагался на их охрану, сколько сам приглядывал, чтобы кто не обидел девчонок, то теперь и тут все переменилось. Как-то раз во время встречи с тюменскими корешами в сауне Порох отправился в парилку. Олю же, выскользнувшую на минуту в коридор, прижал к стене один из заезжих приятелей Пороха, огромный боров килограмм под 130.
        Распаренный, розовый, он лез ей в лицо крупными слюнявыми губами и хватал за грудь пухлыми пальцами-сардельками. Оля, не успевшая даже испугаться, наоборот, выведенная из себя такой наглостью, ткнула раздухарившегося бандита стволом в висок. На шум из сауны прибежал Порох, высыпали его кореша в обмотанных вокруг бедер полотенцах. Оля не знала, как Пороху удалось замять случившееся, но домой он тем вечером прибыл в отвратительном настроении. Машка уже ушла спать, Оля ужинала на кухне. Порох же ввалился хмурый, еще не успевший протрезветь после банных возлияний, и набросился на нее.
        - Ты что это, ссыкуха, вытворяешь? Кем себя возомнила? Хочешь, чтобы меня братва грохнула из-за твоих выкрутасов?
        - Я что-то не поняла…
        Оля отодвинула тарелку с недоеденной мясной поджаркой и уставилась на Пороха.
        - Мы с Машкой - твоя охрана. Трахаться с твоими корешами в наши обязанности не входит.
        - Охрана,  - фыркнул Порох.  - Я вас для того и взял, чтоб в вас охрану никто не заподозрил. А то бы с мордоворотами ходил. А ты что творишь? Могла бы и лечь под Борова, ниче бы не отвалилось.
        - Порох, падла, не блажи, сукин ты сын,  - взвилась Оля, уже успевшая неплохо освоить блатной жаргон.
        Она поднялась из-за стола и двинулась на Пороха. Внутри разливалось холодное бешенство - как тогда, когда она расправилась с Петей и мамой Людой. Прижав не ожидавшего такой прыти от юной воспитанницы Пороха к стене, она выдохнула ему в лицо:
        - Ты что, тля нарная, рамсы попутал?
        - Тихо, тихо…  - принялся унимать ее, кажется, и впрямь струхнувший Порох.  - Тихо, девочка, ну и характер у тебя. Вся в батю, а?
        Он примирительно рассмеялся, похлопал Олю по плечу. Но глаза у него - Оля отметила - были нехорошие, плоские и лживые.
        - Ты же сама должна понимать,  - тем временем рассуждал Порох.  - Коль нашлись бы фараонские бабки, могла бы вложиться в долю, бизнес бы с тобой пополам вертели. Тут бы другой разговор пошел, все бы тебя уважали, хоть и девка ты, и лет тебе мало. А без бабок ты кто? Никто… Вот такая вот, Оленька, арифметика.
        Он напоследок снова растянул тонкие губы в улыбке и уплелся наверх, пожелав Оле спокойной ночи.
        - Нужно сваливать отсюда,  - сказала Оля Машке на следующее утро.
        Та только что проснулась, сидела в постели в мягкой клетчатой пижаме и моргала на Олю сонными глазами.
        - Почему?
        Оля опустилась на край кровати, уперлась локтями в колени и задумчиво произнесла:
        - Не знаю, Машка, чутье подсказывает. Что-то не нравится мне дядя Слава в последнее время. Я даже думаю…
        - Что? Что?
        Машка подсела к ней поближе и, взяв Олю за плечи, развернула лицом к себе. Оля помолчала пару секунд, а потом, коротко оглянувшись на дверь и убедившись, что в коридоре тихо, призналась:
        - Думаю, он со мной связался только из-за отцовских денег. Ради них в больницу ко мне приперся, ради них слил мне инфу про Рябого. Знал, что этим меня зацепит и мне от него деваться некуда будет. Может, и в сквере тогда на меня по его приказанию напали… Думали запугать и силой заставить отдать отцовские деньги, а когда не вышло, решили сменить тактику.
        - И теперь, когда выяснилось, что денег нет…  - понятливо закивала Машка.
        - И теперь, когда выяснилось, что денег нет, я ему на хрен не нужна. А ты - тем более.
        - Но мы же его охрана,  - возразила Машка.
        Оля только досадливо отмахнулась.
        - Да брось, Маш. От нас гемора больше, чем пользы. Вчера ему из-за меня с тюменскими разбираться пришлось. В следующий раз еще что-нибудь. Он нас сольет, Маш, и очень скоро. Поэтому нам нужно заранее подумать, куда податься, и свалить от него первыми.
        - Может, за границу уедем? Там затеряться проще будет,  - предложила Машка. И тут же в досаде хлопнула кулаком по одеялу.  - Блин, бабушка! И мама…
        - Вот именно,  - прицокнула языком Оля.  - Знаешь что? Давай для начала вещи кое-какие соберем, самые ценные. И деньги, сколько там у нас на двоих наберется. И сховаем где-нибудь.
        - Ты что,  - округлила глаза Машка,  - думаешь, нам прям бежать отсюда придется? В чем были?
        - А кто знает?  - пожала плечами Оля.  - В любом случае подстрахуемся.
        Тем же утром они с Машкой, побросав в спортивную сумку кое-какие вещи - смену одежды, теплые куртки, украшения, куклу, подаренную Оле матерью, и немного денег - отправились арендовывать ячейку в камере хранения.
        Домой - вернее, в загородный дом Пороха, где в последнее время жили,  - девушки возвращались в приподнятом настроении. Солнце светило уже ярко, по-весеннему. Под ногами пестрели лужи, в которых, среди плавающих льдинок, голубели клочки неба.
        Оля строила планы.
        - Бабушку твою нужно пока перевести куда-нибудь. В другую больницу, чтобы Порох не знал. И мать надо бы переселить куда-нибудь. Ну, это мы все придумаем, не беспокойся.
        - А я все-таки думаю, что за границу валить нам надо,  - гнула свою линию Машка.  - Может, через Украину. В общем, туда, где он до нас не доберется. Олька, нам же только по семнадцать с тобой, вся жизнь впереди. Начнем сначала, без всех этих бандитских рож.
        - Начнем,  - отвечала Оля.
        А сама думала, что Машка-то, может, и начнет с чистого листа. Она же никогда не отступится от мысли о тех двоих убийцах, которые все еще существуют где-то, наслаждаются жизнью, ничем не поплатившись за расправу над ее родителями.
        - Знаешь,  - спросила Машка,  - о чем я всю жизнь мечтала?
        - О чем?
        Машка остановилась посреди улицы и запрокинула голову, весело щурясь на задорно подмигивающее с неба юное весеннее солнце.
        - Стать капитаном яхты. А что, думаешь, не получится у меня? Я сильная, и голова у меня варит. Пройти курс, получить документы, купить посудину - хоть старенькую, хоть любую, лишь бы воду не пропускала. И - в море! Чтоб простор, синева и никого вокруг.
        - Знойная Машка, гроза испанских морей,  - со смешком поддела Оля.  - А жить на что? Рыбой питаться?
        - Туристов катать можно,  - подумав, ответила Машка.  - Нам же много не надо. Будешь моим боцманом?
        - Ты же хотела, чтоб никого вокруг,  - вставила Оля.
        - Ты, я - и никого,  - кивнула Машка.  - А что, не хочешь?
        - Очень хочу,  - призналась Оля.  - Очень хочу, Машка! И знаешь, так все и будет. Свалим от Пороха, родных твоих пристроим и уедем. Обещаю тебе. Пройдем курсы, купим яхту и уплывем. Далеко-далеко, за солнцем.
        - Ура!!!  - завопила вдруг Машка.
        - Ура!!!  - хохоча, вторила ей Оля.
        Подруги взялись за руки и закружились, быстро-быстро. Весенний, еще пахнущий снегом и холодом, ветер засвистел в ушах, солнце заплясало над головами. С козырька ближайшего подъезда сорвалась капля и приземлилась Оле на нос. И почему-то показалось, что теперь все будет хорошо, даже лучше, чем они могут себе представить.
        Во дворе дома Пороха их встретил его подручный Дюша, давно знакомый им туповатого вида малый с бритой круглой, как шар, головой.
        - Где вас носит?  - обрушился он на девушек с порога.  - Пороху на «стрелку» ехать, а вы шляетесь.
        - На какую «стрелку»?  - нахмурилась Оля.  - Я впервые слышу…
        - Да позвонили там… Гмыря приехал, ну, Кемеровский,  - принялся объяснять Дюша, попутно поторапливая их.  - Давайте-давайте. Одевайтесь, пушки берите. Он сам вперед уехал, сказал, чтобы я с вами следом. У них в области «стрела», ближе к месту пересечемся, возле Ракиток.
        Ехали молча. За окнами мелькали подмосковные деревни, кособокие, будто сгорбленные от старости домики, и недавно выстроенные основательные коттеджи. Поля были еще по-зимнему укутаны, но снег под теплыми солнечными лучами уже просел, посерел, стал ноздреватым и влажным. Кое-где темнели проталины. Голые деревья тянули к небу набухшие почками ветки. Вдали, за сбегавшей с холма деревенькой, уже загорался закат, разливая кругом жемчужно-розовый свет.
        Дюша приоткрыл окно, и врывавшийся в салон влажный весенний ветер поигрывал выбившимся из хвоста каштановым Машкиным локоном. Оля, улыбнувшись, потянулась к подруге и заправила непослушную прядь ей за ухо.
        - Здесь, что ли,  - бормотнул себе под нос Дюша, сбавил ход и свернул с шоссе в раскинувшийся вдоль дороги поселок.
        Мелькнули из сгущавшихся вокруг сиреневых сумерек размытые неоновые буквы «Кафе «Место встречи». Дюша припарковался у входа, ударил по тормозам, вытащил из внутреннего кармана куртки мобилу и заорал в динамик:
        - Алло! Алло, Порох, ты? Мля, не слышно ни хрена… Порох, мы на месте…
        - Выйду пока, подышу,  - сказала Машка, распахнула дверцу машины и ступила на расчерченный трещинами асфальт.
        А дальше все произошло мгновенно. Кругом затрещало, загрохотало. Сразу с нескольких сторон - из-за окна кафе, где весело мигала зеленым и алым электрическая гирлянда, сбоку, из-за крытого жестью хозяйственного строения.
        - Суки! Засада,  - взвыл Дюша.
        Но сделать ничего не успел. Лобовое стекло прошило двумя аккуратными круглыми дырочками, и он повалился башкой на руль. Клаксон взревел и заныл на одной пронзительной ноте, придавленный его телом.
        Оля среагировала мгновенно. Еще ничего не понимая, не представляя себе, кто и почему напал на них, рухнула с заднего сиденья на пол машины, приоткрыла дверцу, вывалилась наружу на асфальт, лихорадочно соображая, куда бежать. Броситься вправо, под укрытие здания шиномонтажа? Далеко, не успеть. Назад? Там ничего нет, только дорога, выворачивающая на шоссе. Влево?..
        Додумать она не успела, потому что метавшийся в поисках спасения взгляд зацепился вдруг за распростертое на асфальте, в паре шагов от нее, тело. Машка, верная Машка, кудрявая хохотушка, никогда не теряющая оптимизма, лежала, разбросав руки и ноги, рассыпав каштановые локоны среди валявшихся на земле окурков и пивных крышек. И в распахнутых глазах ее, полыхая багрянцем, отражалось закатное небо.
        Оля захлебнулась воздухом, изо рта вырвался сиплый сухой хрип. Не понимая, что делает, не слыша, что выстрелы прекратились и ей приказывают что-то в мегафон, она поползла вперед, к Машке. Дотронуться, поднять ее с земли, успокоить. Пообещать, что все еще обязательно будет хорошо, что они выберутся из этой заварухи. Им ведь только семнадцать, у них вся жизнь впереди. Она сама сегодня говорила…
        Кто-то налетел на нее сзади, схватил за шкирку и с силой приложил головой об асфальт. И звуки от удара вернулись, взорвались в ушах. Милицейские сирены, треск раций, обрывки переговоров:
        - Сокол, я Седов. У нас все по плану…
        На глаза потекло алым, и сквозь повисшие на ресницах капли крови Оля увидела подъезжающие милицейские машины, синие и красные огни. А затем тот, кто все еще держал ее за шиворот, рванул ее вверх, перевернул, как котенка, и Оля увидела зависшее над ней лицо - невыразительное, незапоминающееся, стертое. И глаза - плоские, холодные, но следящие за ней пристально, так и впивающиеся в разбитое лицо.
        - Ну, здравствуй, Оленька!  - растянув тонкие губы в усмешке, произнес этот стертый.  - Помнишь меня? Я Олег Рогов.
        Глава 8
        - Николас - прекрасный мальчик,  - с достоинством произнесла миссис Казантакис-Бериша.  - Честный, отзывчивый, добрый. Не может быть, чтобы он был связан с преступниками.
        В кресле она сидела очень прямо, и во всем ее облике чувствовалось горделивое осознание собственной красоты, чуть поблекшей с годами, но от того исполнившейся еще большего достоинства. Темно-вишневое платье мягкими складками окутывало статную фигуру, пышные, густо припорошенные сединой каштановые волосы тяжелым узлом лежали на высокой шее. Черты лица с возрастом заострились, утратили юношеское очарование, но приобрели некую классическую законченность и выверенность - профиль античной статуи. Длинные изящные пальцы, сжимавшие чашку из тонкого фарфора, были унизаны массивными кольцами, драгоценные камни в которых тускло поблескивали в полумраке гостиной.
        Свет лился в комнату из высокого, во всю стену, окна, за которым догорал сумрачный лондонский осенний день. Рыжие кроны деревьев яркими флагами маячили в туманном влажном воздухе. Накрапывающий дождь оставлял капли на стекле. Но отсюда, из гостиной лондонского дома семьи Казантакис-Бериша, наблюдать за этой сырой мутью было даже приятно. Все в доме - от теплого персикового оттенка стен, мягких очертаний мебели, разложенных тут и там вышитых подушек, которые так удобно подложить под спину, до расставленных на полках и столиках милых безделушек и поднимавшейся над носиком чайника струйки белого пара так и дышало уютом и покоем. Будь Олег Рогов человеком искусства, он бы, пожалуй, сказал, что в этом доме живут любовь и счастье. Но поскольку профессия его склонности к поэзии не предполагала, а, напротив, заставляла подозревать гнусную изнаночную сторону у каждой идиллической картинки, он так не думал. Всматривался в античное лицо миссис Бериша и гадал про себя: «Чем же тебя, голубушка, зацепить?»
        - Знаете, миссис Бериша, почти все преступники в семейном кругу - милейшие люди,  - ввернул он, рассчитывая, что надменная леди потеряет самообладание.
        Но та лишь вздернула идеальной формы бровь и смерила его взглядом, красноречиво демонстрирующим, что ее совершенно не интересует, как обыкновенно ведут себя какие-то там асоциальные элементы. Ни она, ни ее семья не имеют к этому никакого отношения.
        - Послушайте, мистер Рогов,  - вступил тут хозяин дома.
        Рядом с величественной женой-гречанкой, урожденной Казантакис, албанец мистер Бериша смотрелся довольно комично. Чуть ниже ее ростом, полноватый и коренастый, возле такой породистой дамы, остававшейся красавицей и в возрасте за семьдесят, он мог бы исполнять разве что роль слуги. Плутоватый конюх миледи, не более того. То, что в его устремленном на жену взгляде сквозило обожание, казалось естественным. А вот в том, что и ее лицо, обращенное к мужу, тут же начинало светиться теплом, уже вызывало вопросы. Олег Рогов привык считать, что неплохо разбирается в людях. И про эту парочку сделал мысленную пометку: «Мезальянс, замешанный на какой-то давней романтической истории и большой страсти».
        - Не стану скрывать,  - продолжал меж тем албанец,  - семья у нас состоятельная. Ник никогда ни в чем не знал отказа. Он окончил Кембридж, исторический факультет. Все еще работает над диссертацией. После окончания учебы лучшие научные институты мира хотели видеть его среди своих сотрудников. Сами посудите, чего ради богатому образованному успешному молодому человеку связываться с криминалом?
        - Положим, причин я могу назвать сотню,  - сухо усмехнулся Олег.  - Наркотики…
        - Николас не наркоман!  - побагровел лицом мистер Бериша.
        Так, это хорошо. Отец семейства начинал злиться.
        Правда, в ту же секунду вмешалась его супруга, прикоснулась рукой к запястью мужа, словно по мановению волшебной палочки погасив начинавшее разгораться в том бешенство, и возразила:
        - Поверьте, мистер Рогов, у нас с сыном самые доверительные отношения. Если бы у него возникли проблемы, если бы он попал в нехорошую историю, он бы в первую очередь обратился за помощью к семье.
        Олег не стал высказывать мнения о том, как часто любящие родители склонны бывают переоценивать степень доверия к ним своих выросших детей. Помолчав с минуту, он попробовал зайти с другого конца.
        - Однако запись с камеры наблюдения вы видели. И подтвердили, что узнаете своего сына. Верно?
        - Верно,  - сдержанно произнесла миссис Бериша.
        А муж ее кивнул:
        - Да, это Николас. Никаких сомнений.
        - В таком случае, чем же вы можете объяснить?..
        - Это ошибка!  - с железобетонной уверенностью произнесла миссис Бериша.  - Какое-то недоразумение. Николас много лет ездил отдыхать на Миконос. Наверняка подружился там со многими, в том числе и с местными жителями. Возможно, этот человек, покойный хозяин виллы, был ему знаком. Может быть, он зашел к нему по какому-то делу.
        - И совершенно случайно попал именно в тот момент, когда с хозяином жестоко расправлялись,  - скептически вставил Рогов.
        - На что вы намекаете?  - снова завелся албанец.  - Как вы смеете сомневаться…
        И опять миссис Бериша успокоила его волшебным прикосновением руки.
        - Да, это могло произойти случайно,  - спокойно согласилась она.  - Поверьте мне, в жизни иногда бывают самые невероятные совпадения.
        Олег не мог не восхититься про себя выдержкой этой женщины. Казалось, ее абсолютную уверенность в себе, в своем сыне, в правильности своих представлений о мире не пошатнуть вообще ничем. Внутри этой воспитанной, сдержанной, не повышающей голоса леди чувствовался стальной стержень. Мужа ее, явно человека горячего и импульсивного, разговорить было бы проще. Если бы рядом не находилась постоянно жена, мгновенно гася любые его вспышки.
        И все же что-то тут было не так. Такая дружная любящая семья - а в том, что именно в такой обстановке вырос Николас Бериша, у Рогова не было сомнений,  - зная, что сын исчез при странных обстоятельствах, не умоляет полицию найти его, а, напротив, занимает глухую оборону? В такой ситуации никакая выдержка не поможет. Олег достаточно проработал в органах, чтобы знать, что бывают случаи, когда ломаются самые железные люди.
        По логике вещей родители Николаса сейчас должны были бы сходить с ума, предлагать полиции свои, самые невероятные, версии. Вспоминать знакомых Ника, даже самых дальних, шапочных, строить предположения, как именно он может быть связан с убийцами с Миконоса, чем мог их привлечь. Но они ничего этого не делали? Почему? Уж не потому ли, что знали, где находится их обожаемый сынок?
        - Хорошо, допустим, Николас оказался случайным свидетелем тройного убийства,  - кивнул Рогов, переводя взгляд с лица мистера Бериша на лицо его жены.  - Тогда как вы объясните, что они не убрали Ника как случайного свидетеля?
        Лицо миссис Бериша лишь едва заметно дрогнуло при упоминании о возможной расправе над сыном. Она на мгновение прикрыла глаза и тут же снова взглянула на Рогова ясно и прямо.
        - Возможно, они его не заметили. Может быть, он понял, что происходит, и спрятался.
        - Или ему удалось уйти,  - поддержал ее муж.  - Николас - сильный спортивный парень. Он не слабак какой-нибудь, не мямля. Что ему могли сделать эти бандиты? Конечно, он убежал!
        «Убежал от пули?»  - хотел вставить в ответ на отцовское бахвальство Олег, но промолчал.
        - Если это так,  - обрадованно подхватила версию мужа миссис Бериша,  - то мой сын, возможно, сейчас скрывается, думая, что бандиты могут выйти на его след и убить.
        - Или…  - вставил Олег.  - Или они, уходя, забрали его с собой.
        - Но зачем?  - буркнул мистер Бериша.
        - Вот именно. Зачем?  - хмыкнул в ответ Рогов.
        Зачем? Этот вопрос мучил его с того дня, как он впервые увидел белую виллу на острове Миконос. Зачем такой женщине, как Ольга Котова, мог понадобится Николас, типичный мажор, золотой мальчик из обеспеченной европейской семьи? Запросить выкуп? Чушь, не ее уровень. Леди, в чьих руках находится половина мирового наркооборота, из-за такой мелочи и пальцем не пошевелит. Держит его, как приманку, чтобы чего-то получить от связанных с Николасом людей? Но от кого? Определив личность Николаса, Рогов подключил сотрудников, поднял все его личные связи и не нашел ничего. Абсолютно. Ни отец Николаса, ни его друзья, ни женщины, которых хотя бы теоретически могла волновать судьба бывшего любовника, в сфере профессиональных интересов никакой ценности для Ольги не представляли. Будь у него в близких контактах политики, крупные магнаты из нужных ей областей, с этим можно было бы работать. Но мелкие бизнесмены, историки, люди искусства, тусовщики - все это опять же был не ее уровень. Версии отваливались одна за другой. По всему выходило, что Николас Бериша ничем не мог быть полезен Котовой.
        Оставалась еще одна возможность. Такая призрачная и на первый взгляд идиотская, что, если бы речь шла о ком-то другом, Олег отмел бы ее с негодованием. Но об Ольге Котовой он знал все - до любимого сорта зубной пасты и марки обуви, и в ее случае эта возможность требовала рассмотрения. В некоторых вопросах Ольга проявляла удивительную для воротилы криминального мира романтичность. Если не сказать сентиментальность. Взять хотя бы ее зацикленность на мести за убийство родителей. Казалось бы, ведь тридцать лет прошло, да и родителей она практически не знала. А если уж эта навязчивая идея никак не отпускает, могла бы подключить к делу профессионалов любого уровня - недостатка в них она явно не испытывала - и со спокойной душой наблюдать, как ее врагов настигает возмездие. Так нет же, ей обязательно нужно было покончить с каждым из них самой. Убить собственными руками. А это означало, что в очень редких, глубоко задевающих что-то личное случаях Фараонша готова была пожертвовать здравым смыслом в угоду эмоциям. И в этом было ее слабое место, которое - Олег был в этом убежден - рано или поздно должно было
позволить ему до нее добраться. Раньше он думал, что крючком, которым он все же вытащит однажды из воды эту рыбину, будет месть за родителей. Теперь же появилась мысль: уж не выведет ли его на Котову золотой мальчик, археолог и серфер, Николас Бериша?
        Он так хорошо помнил ее, помнил еще не главой преступного синдиката, не Фараоншей, могущественной и безжалостной, а странной девочкой Олей, замкнутой и неулыбчивой. Она тогда заплетала свои удивительные белокурые волосы в косу, чтобы не мешались, и неслась, неслась вперед на лыжах, быстрее всех, оставив далеко позади ребят из сборной. Сосредоточенная, разрумянившаяся от мороза, добегала до места, бралась за винтовку и спокойно, будто и не было сбившегося дыхания, била по мишени - точно и аккуратно.
        Оля - любимица тренера и надежда сборной, Оля - неизменная победительница всех юношеских соревнований, Оля, от которой шестнадцатилетний Олег Рогов не мог отвести завороженного взгляда.
        Она его не замечала. Теперь, по прошествии стольких лет, он мог с полной определенностью сказать, что все его тогдашние надежды, поиски скрытого смысла в случайных взглядах и вскользь брошенных фразах были полной чушью. Оля действительно не интересовалась никем, кроме своей закадычной подруги Машки, и уж менее всего им - парнем, про которого с каждым днем становилось все яснее, что профессиональный спорт ему не светит. Были в детстве задатки, но не оправдались. Чего-то не хватило, то ли таланта, то ли упорства. Так бывает.
        Оля и Машка жили в каком-то своем мирке, смеялись только им двоим понятным шуткам и всегда отказывались, когда кто-нибудь на сборах предлагал собраться, обвести вокруг пальца тренера, сгонять за бухлом и оторваться как следует. Им, будущим олимпийским чемпионкам, пьянки с простыми смертными были не интересны. Это бесило, выводило из себя. Ишь, какие особенные выискались. И Оля бесила, конечно, больше.
        Олег навсегда запомнил тот день, когда на соревнованиях зажал ее в гостиничном лифте. Он не планировал этого, не готовился. Просто оказавшись с ней, тонкой и золотистой, пахнущей морозным воздухом, в замкнутом пространстве, на мгновение потерял себя. Руки сами потянулись к ней, губы неумело ткнулись в щеку и прохрипели дурацкое:
        - Раздевайся.
        Он не то хотел сказать, вообще не то. Это вырвалось само. Может, в последнюю секунду испугался, что она посмеется. А она не посмеялась, она развернулась и с ноги зарядила ему в лицо. А потом еще и пригрозила, чтобы не смел никому жаловаться. Как будто ему не терпелось всем рассказать, как его избила девчонка на два года младше.
        Он ушел из сборной, завязал с биатлоном. Поступил в Высшую школу милиции. Новые планы, новые друзья. Но то унижение не шло из головы. И Олег знал, твердо знал, что однажды еще встретится с Олей Котовой на узкой дорожке и припомнит ей, как она тогда с ним обошлась. И ведь все сложилось как нельзя лучше. Как будто, поступая в университет, он заранее знал, что Ольга свяжется с криминалом, и у него будет законный повод к ней подобраться. Не знал, конечно, может, это судьба так распорядилась, дала ему шанс. Вот только когда, спустя пару лет после того позора в лифте, он, хмелея от ощущения сбывшейся мечты, приложил ее башкой об асфальт и рявкнул прямо в окровавленное лицо: «Ну, здравствуй, Оленька! Помнишь меня? Я Олег Рогов», то в ответ наткнулся на взгляд, исполненный такого искреннего непонимания, что сразу стало ясно - Ольга не узнавала. Она вообще его не помнила. Она действительно не обращала на него ни малейшего внимания, и тот случай, в лифте, сломавший его, заставивший стыдиться самого себя, уйти из спорта и строить жизнь заново, давно выбросила из головы. Месть не удалась, и от этого бешенство
внутри вскипело еще сильнее.
        К ним в отдел тогда поступил сигнал о том, что в подмосковном кафе будет происходить сходка крупных криминальных авторитетов, собирающихся обсудить детали поставки в Москву очередной партии героина. Но самих авторитетов взять не удалось - собственно, никто на это и не рассчитывал. Поймали только мелкую шушеру - и, в частности, двоих несовершеннолетних девчонок с огнестрельным оружием. За незаконное ношение оружия Ольгу тогда и привлекли - доказать, что она имела какое-то отношение к наркотрафику, не представлялось возможным. А вот «Глок 17» пришелся следствию очень на руку, тем более что на пистолете этом висело совершенное два года назад убийство. Понятно было, что к нему Ольга Котова тоже не могла иметь отношения, но хватило и одного пистолета.
        По отделу после ходили упорные слухи, что давно находившийся в разработке Прохоров Вячеслав Геннадьевич, криминальный авторитет по кличке Порох, сам слил своих девчонок-шестерок, намозоливших ему глаза и не оправдавших ожиданий. Но Олегу Рогову тогда это было безразлично.
        Молоденький лейтенант, неопытный мальчишка, проведший за свою недолгую карьеру всего-то несколько задержаний, он добился, чтобы допрашивать Ольгу поручили именно ему. И спешил, боялся не успеть, пока не прибудет начальство и ее не увезут.
        - Ты помнишь, помнишь меня?  - шипел он ей в лицо.  - Олег Рогов из сборной. Клайпеда, гостиница, лифт.
        - Лифт… Клайпеда… Рогов…  - отрешенно повторяла Оля, и по лицу ее видно было, что она машинально проговаривает звуки, не вдумываясь в слова.  - Не помню.
        Она, видимо, все еще в шоке была от гибели своей драгоценной Машки. Еще одна фифа, считавшая себя на рубль дороже остальных. А как по мнению Олега, так туда ей и дорога.
        Времена тогда были вольные, допросы проводились еще без камер. И Олег не стал отказывать себе в удовольствии, пару раз шарахнул Олю раскрытой ладонью по лицу, с наслаждением отмечая, как дергается от удара ее голова и на бледной щеке проступает след пятерни.
        - Ну что? Вернулась к тебе память, а?  - орал он, брызгая слюной ей в лицо.
        И тогда Оля подняла на него глаза, посмотрела так, как могла бы императрица смотреть на пресмыкающегося у ее ног нечистого на руку чиновника, и выплюнула:
        - Отстань от меня, убогий. Я тебя не помню.
        И почти сразу же приехал старший по званию, пригнали автозак, и Ольгу увезли в Москву.
        Наверное, именно тогда, в ту минуту, когда она смотрела на него своими волчьими глазами и усмехалась окровавленным ртом, Олег осознал, что никогда не оставит ее в покое. Целью всей жизни своей положит схватить ее и загнать в тюрьму - пожизненно. А лучше - уничтожить. Потому что не будет ему покоя, пока эта тварь, ослепительно красивая, с волосами цвета светлого золота и страшными глазами свирепого хищника, спокойно живет где-то рядом.
        Он помнил об этом и когда, только что получив капитанские погоны, услышал, что Ольга Котова бежала из колонии для малолетних преступников. И когда в должности старшего следователя работал над делом о канале, по которому в Москву из Душанбе поступал героин, и все ниточки вели к некой бабе, державшей в железных руках всю московскую наркотическую сеть. Ему и фоторобота было не нужно, чтобы понять, что это за баба, о которой с уважением и страхом отзывались все, кому доводилось с ней сталкиваться. Ольга, Оленька Котова, несостоявшаяся звезда российского биатлона и матерая преступница в свои двадцать пять.
        К этому моменту Олег Рогов, старший заместитель начальника Главного управления по контролю за оборотом наркотиков МВД России, уже знал о ней все. Собрал все документы, все упоминания об Ольге Котовой где бы то ни было, расспросил всех знакомых разных периодов ее жизни, которых смог найти. Он выяснил и про отца-киллера, и про убийство родителей, и про нищее детство на птичьих правах у тетки, и про проявившийся в раннем возрасте несгибаемый характер, изворотливый ум и стальную волю. И про то, что сдал ее тогда, конечно же, действительно сам Порох, понявший, что добраться через девчонку до денег ее отца, легендарного Фараона, не получится. Порой ему казалось, что про Ольгу он знает больше, чем про себя. И уж точно больше, чем про тех женщин, с которыми у него иногда вспыхивали краткосрочные романы. Пожалуй, опять же, если говорить высокопарным поэтическим языком, Ольга оставалась главной и единственной страстью его жизни.
        Проблема была только в одном - все эти изыскания пропадали втуне. Годы шли, а Ольга оставалась неуловима. Папки с документами, относящимися к ее делу, множились у Олега в шкафу, а случая, позволявшего схватить Котову и впаять ей по полной программе за все прегрешения, все не представлялось. Со временем Ольга забралась на такую высоту, что Олег с отчаянием понял - теперь ему до нее ни за что не добраться. Ольга Котова, известная в определенных кругах, как криминальных, так и милицейских, под кличкой Фараонша, в последние несколько лет возглавляла гигантский синдикат, на долю которого приходилась едва ли не половина мирового наркооборота. В хитросплетенных схемах ее были замешаны такие крупные фигуры бизнеса и политики, что хоть как-то подцепить ее, не спровоцировав третью мировую войну, представлялось решительно невозможным. К тому же Котова получила турецкое гражданство, обосновалась где-то там же, в районе Стамбула и, судя по всему, обзавелась в Турции каким-то очень серьезным прикрытием. По прикидкам Олега, покровительствовал ей кто-то из министров, и потому подобраться к ней, маячившей, как
бельмо на глазу, было никак нельзя.
        Он, впрочем, не терял надежды. Да, по основному бизнесу к Котовой не подъедешь, там все схвачено и завязано на слишком больших людях. Но ведь есть же у нее эта тайная страстишка - лично поквитаться с убийцами отца и матери. Есть. И вот на этом однажды Олег ее и подловит. Еще не известно, захочет ли кто из сильных мира сего вступаться за жестокую убийцу, пойманную с поличным на месте преступления. Да и желающие воспользоваться случаем и подвинуть забравшуюся на самую верхушку криминальную лидершу наверняка найдутся.
        Однако теперь наклевывался более простой и менее энергозатратный вариант. Похищение человека, причем гражданина Евросоюза. Под это дело можно будет подключить Интерпол. И влезать, скорее всего, никто не станет, ведь с этим неведомо зачем понадобившимся Ольге Николасом никто не связан. Олег все проверил и убедился, что парень никакого отношения к криминалу не имел. Неужели же, наконец, после стольких лет Котова совершила ошибку? Ту, которой он так долго ждал, чтобы до нее добраться?
        Разговаривая с родителями Николаса, Олег действовал точно и выверено. Нащупал странность в их поведении, но сразу выводить их на чистую воду не стал, покружил вокруг да около, позадавал наводящие вопросы. И в конце концов забросил приманку:
        - Или, уходя, бандиты забрали Николаса с собой…  - задумчиво бросил он.  - Зачем? М-да, интересный вопрос. Может быть, парень нужен им как заложник. Или живое прикрытие - загородиться им от пуль на следующей вылазке. А может, и еще что похуже… Продажа на органы, медицинские опыты на живых людях… Вы же представляете себе, что это за контингент.
        Он прекрасно видел, что слова его достигли цели. Краснолицый мистер Бериша вдруг побелел так, что от былого румянца осталась только сосудистая сетка на щеках. Супруга его, не меняясь в лице, поднялась с кресла и, прошелестев: «Прошу меня извинить», вышла вон из комнаты.
        «Так-то, голубушка,  - удовлетворенно подумал Олег.  - Не такая уж ты и железная». И тут же сам поднялся на ноги и начал прощаться.
        Миссис Казантакис-Бериша догнала его уже во дворе. Олег как раз миновал идеальный цветник перед фасадом дома и собирался свернуть к калитке.
        - Мистер Рогов,  - окликнули его сзади.
        И он, прежде чем обернуться, удовлетворенно усмехнулся. Сработало. А иначе и быть не могло. Он, правда, рассчитывал, что первым сломается краснолицый мистер Бериша. Но материнское сердце оказалось нежнее, хоть и было заключено в мраморную оболочку.
        Величавая гречанка стояла на выложенной плитками дорожке все в том же винного цвета платье. Только теперь зябко куталась в накинутую на плечи шаль. Прическа ее от моросящего дождя слегка поникла и больше уже не производила такого царственного впечатления.
        - Что-то вспомнили?  - вежливо поинтересовался он, вскинув бровь.
        Женщина прикусила губу, скомкала в руках конца шали, явно не решаясь что-то сказать. Затем обернулась на окна дома - входная дверь была расположена в торце, и из огромного окна гостиной их не должно было быть видно. Разве что из комнат второго этажа.
        - Он… Он звонил мне,  - наконец через силу произнесла миссис Бериша. И добавила:  - Николас.
        Вот оно! Ясно было, что нарисованные Олегом зверские картины о том, что могут сделать с драгоценным сыночком похитители, подействуют на его невозмутимую мать.
        - Так,  - медленно произнес Олег, боясь спугнуть решившуюся на откровенность миссис Бериша.
        - Да, звонил. Разговор продолжался буквально пару минут. Николас… Мой сын сказал, что с ним все в порядке, чтобы я не волновалась. Что его где-то удерживают…
        - Где?  - хищно оскалился Олег.
        - Я не знаю,  - подавив сухой всхлип, ответила гречанка.  - Он говорил, что с ним обращаются хорошо. И что как только появится возможность, он снова даст о себе знать или вернется домой. А потом связь оборвалась.
        - Он звонил вам на мобильный? Говорил по ватсапу? Использовал видео?  - уточнил Олег.
        - Да… Да, я видела его. Он немного бледен, но в целом не производит впечатления… измученного,  - с трудом подбирая слова, закончила миссис…
        - Что еще видно было в камеру? Другие люди? Улица? Приметы местности?
        - Ничего,  - покачала головой она.  - Только какая-то комната. Диван кожаный, стол. На столе лампа под зеленым абажуром.
        Женщина прикрыла глаза рукой и с трудом перевела дыхание. Олег, решив, что немного душевности в данной ситуации не помешает, шагнул к ней и тронул за плечо.
        - Ну-ну, ничего. Ваш сын обязательно найдется,  - пообещал он.  - Но почему вы сразу мне не сказали?
        - Муж посчитал, что мы не должны обращаться в полицию,  - глухо отозвалась миссис Бериша.  - Сказал, что это может повредить Николасу. Что похитители убьют его, если поймут, что за ними ведется охота.
        - Вы правильно сделали, что рассказали,  - заверил ее Олег.  - Поверьте, в полиции работают не идиоты. Мы сделаем все для того, чтобы застать похитителей врасплох и оградить вашего сына от их жестокости.
        Упоминать о том, что лично его судьба Николаса Бериша беспокоит меньше всего и его вся эта ситуация интересует только как шанс зацепить наконец много лет ускользавшую от него Котову, он, ясное дело, не стал.
        - Значит так, миссис Бериша,  - деловито продолжил он.  - Мне от вас нужно будет официальное заявление о пропаже сына и показания о его звонке. Тогда мы сможем передать это дело в Интерпол. А также аппарат, с которого вы с ним разговаривали. Правда, раз Николас говорил с вами по ватсапу, координаты места, с которого был сделан звонок, определить будет практически невозможно. Наверняка они использовали чужой айпи. И все же проверить стоит.
        Гречанка кивнула. Затем достала из кармана тончайший, отделанный кружевом платок и аккуратно промокнула повлажневшие глаза. Все же выдержка у этой леди была железная, не мог не отметить Рогов.
        Сердце в груди все так же весело подпрыгивало, замирало и ухало вниз, как в детстве на качелях. Ну наконец-то! Наконец-то все на мази и Оленька Котова практически у него под колпаком. Теперь неплохо бы, чтобы в Турции началась какая-нибудь политическая заварушка, и ее могущественный покровитель из верхов слетел со своего тепленького места. Что ж, если судьба будет благосклонна к Олегу, все так и будет.
        Глава 9
        Ольга видела из окна кабинета, как под могучими деревьями, заслоняющими фасад дома, мелькнула машина Ивана. Как сам он вылез из автомобиля и размашистой поступью пошел в дом. Она вышла ему навстречу.
        - Ну что?
        Лицо у верного телохранителя было мрачно-тяжелым, подбородок будто налился свинцом, глаза смотрели невесело. Подняв взгляд на Ольгу, он коротко качнул головой и нахмурился.
        - В Стамбуле беспорядки. Стрельба в центре… Военные захватили аэропорты - здесь и в Анкаре. Где президент - неизвестно, связи с ним нет. Возможно, тоже захвачен. Или бежал…
        Ольга сжала руками голову. Иметь турецкое гражданство было, конечно, чертовски удобно. Из Стамбула - центра современной цивилизации - рулить бизнесом было гораздо проще, чем из каких-нибудь больше смахивающих на деревню Афин. К тому же местный уровень коррупции позволял мирно урегулировать практически все острые вопросы. Да и жить здесь, в теплом цветущем климате, не в пример комфортнее, чем в России или в Северной Европе. Но оборотная сторона этого рая на земле была вспыльчивость и горячность турок, благодаря которой на первый взгляд стабильная ситуация могла пошатнуться в любой момент. А ей смена даже части политической верхушки могла грозить как минимум арестом, как максимум гибелью.
        - А что Бояджи?  - спросила она у Ивана.
        Бояджи - был крупным правительственным чином, оказывавшим Ольге покровительство. Очень заинтересованный в том, чтобы ее бизнес шел гладко и приносил доход, с которого и сам имел солидный кусок, он делал все для того, чтобы Котовой не мешали. Пока в правительстве сидел Бояджи, Ольга могла не бояться ни надоедливых визитов полиции, ни происков конкурентов.
        Иван снова покачал головой.
        - Неизвестно. Вероятнее всего, арестован.  - Он помолчал и добавил осторожно:  - Если, конечно, он вообще еще жив.
        - Таак,  - медленно произнесла она.
        Что ж, ясно было одно - в Турции сейчас оставаться опасно. Чем бы ни закончилась попытка переворота - успехом путчистов или возвращением к власти действующего правителя - Ольга не сомневалась, что в момент смутного времени головы полетят направо и налево. И ее голова станет одной из первых. Слишком много народу мечтало добраться до белокурой русской Фараонши. Нельзя было исключать, что и с российской стороны воспользуются этим шансом, чтобы наконец свести с ней счеты. Олежек! Не будем забывать проклятого помешавшегося на ней Олежека Рогова.
        - Ольга Александровна, нужно уезжать,  - подступил к ней Иван.
        Говорил осторожно, мягко, как с норовистым животным. Явно боялся, что Ольга, как обычно, взбрыкнет, не захочет прислушаться и в результате навлечет на себя неприятности.
        - Без тебя знаю,  - перебила она.  - На частном вертолете можно будет вылететь? Приземлиться, скажем, на границе с Азербайджаном, а оттуда уже продолжить путь.
        - Понял. Выясню,  - коротко отрапортовал обрадовавшийся Иван.  - Скорее всего, это можно будет устроить.
        Глаза его вспыхнули, и даже плечи расправились, будто часть тяжести с них упала.
        - Выясни,  - кивнула Ольга.  - Теперь дальше. Здесь оставлять ничего нельзя. В дом, разумеется, залезут. Не полиция, так мародеры. Разнесут все…
        Она с сожалением оглядела светлый холл, где они беседовали с Иваном. Стены благородного цвета слоновой кости, мебель, обитую белой кожей. К домашнему уюту, к стилю интерьера Ольга в целом была равнодушна. Не привыкшая привязываться к вещам, не являющаяся поклонницей роскоши, она легко могла существовать в любой обстановке. Лишь бы вокруг было достаточно тепло и вещи не загромождали пространство, позволяя в случае внезапной атаки быстро найти путь к отступлению. Но в этом доме, где она прожила последние несколько лет, все было сделано специально под нее, под ее привычки, под ее нужды. Дом был… удобен, да, пожалуй, это самое лучшее слово. Она привыкла к нему, и мысль о том, что чужие грубые руки все здесь разрушат, была неприятна. Именно поэтому Ольга старалась избегать привязанностей. Отлично зная, как все в ее жизни непрочно, что ситуация может измениться в любую секунду, она заранее представляла, что с полюбившейся вещью однажды придется прощаться, и не желала, чтобы это неминуемое прощание осложнило ей жизнь. И все-таки оставаться совершенно свободной от связей не получалось.
        - Проверь все компьютеры, планшеты. Всю аппаратуру, что есть в доме,  - продолжала она отдавать распоряжения.  - Данные должны быть перекинуты на внешние носители и переданы мне. Исходники стерты. И само оборудование уничтожено, жесткие диски расплавлены, чтобы ничего нельзя было восстановить. Абсолютно все уничтожить, ты понял меня, Ваня? Включая камеры наблюдения.
        - Конечно,  - отрапортовал тот и, пока Ольга прикидывала, не забыла ли еще что-нибудь, осторожно заметил:  - Ольга Александровна, у нас есть еще одна… небольшая проблема.
        - Мм?  - она вопросительно взглянула на него.
        И Иван, помявшись, кивнул куда-то в сторону окна.
        - Что делать с… гостем?
        - С гостем…  - задумчиво повторила она.
        Да, Иван был прав, это действительно была проблема.
        - Ольга Александровна, может быть, все-таки…  - снова завел свою песню Иван, видимо, ободренный тем, что Ольга сегодня соглашалась со всеми его предложениями.  - Не с собой же его брать, ей-богу. И здесь оставить нельзя.
        Ольга усмехнулась и похлопала его по могучему плечу.
        - До чего ты кровожаден стал, Ваня. Стареешь, что ли? Иди, дорогой, действуй. И насчет гостя не волнуйся, эту проблему я решу.
        Когда Ольга, отдав последние распоряжения, вышла в сад, небо было не по-дневному темным. Клочковатая, отливающая багровым туча наползла с моря и заслонила собой солнце. Налетел ветер, взметнул пыль с плиточных дорожек, поднял волны в декоративном прудике, зашумел ветвями деревьев, бросил в лицо едкий электрический запах надвигающейся бури. И сам воздух будто бы пропитался предчувствием скорой грозы, застыл, тяжелый, влажный, окрасил окружающий мир в неестественные оранжево-бурые оттенки.
        Ольга, плотнее запахнув куртку, зашагала через сад к гостевому домику. Да, ситуацию с Николасом нужно было решить немедленно. Она и так нарушила из-за него все свои правила. Да что там, она даже разрешила ему позвонить матери. Слишком уж трогательно бедный ягненочек переживал о том, как она там убивается без него. Конечно, звонок шел через ватсап, и сеть, к которой они подключились, была сторонней, с плавающим айпи-адресом. По этому звонку вычислить, откуда Николас говорит, было практически невозможно. И все же даже такой минимальный риск раньше был для Ольги абсолютно неприемлем.
        Да и вообще их отношения с каждым днем становились все страннее. Ник теперь гораздо реже вспоминал о том, что он узник в ее доме, почти не скандалил, не требовал, чтобы его немедленно освободили, не творил прежние глупости, которые так выводили из себя и саму Ольгу, и ее людей. Он как-то притих и теперь, казалось, ждал ее визитов. Все чаще пускался с ней в разговоры, задавал вопросы о ее прошлом. И Ольга, сама не зная почему, отвечала ему, иногда действительно пускалась в воспоминания. Теперь она жалела об откровенности. Не потому, что Ник мог кому-то пересказать услышанное, этого она не боялась. Но потому, что от этой странной установившейся между ними вынужденной дружбы ситуация запуталась еще больше.
        Ольга вошла в гостевой домик, кивнула охраннику, спросила:
        - Ну как он?
        И, получив в ответ: «Читает», коротко стукнув в дверь, вошла в гостиную. Ник действительно развалился на диване с книжкой. «Библейская археология»,  - прочла Ольга, глянув на обложку. Да, кажется, что-то такое по его просьбе для него доставали, чтобы гость-пленник не скучал так отчаянно по своей профессии.
        Увидев ее, Ник отложил книгу, поднялся ей навстречу. Золотистый загар с его кожи почти сошел, но выглядел он неплохо, по крайней мере, не было больше той апатичной неряшливости, которая так ее бесила. Босой, в светло-голубых джинсах, в задравшейся и обнажавшей кусок поджарого живота чистой белой футболке, с отросшими почти до плеч и темными у корней, не выгоревшими без солнца волосами, он стоял перед ней. И Ольга отметила про себя, что теперь он смотрит на нее спокойно, от страха, поселившегося в его глазах после случившегося на Миконосе, осталась только тень.
        - Гроза идет?  - спросил он, кивнув на окно.
        Ольга с минуту не отвечала, обдумывая ситуацию. Ник, взглянув на нее внимательнее, заметно напрягся, сдвинул брови.
        - Что-то случилось?
        - Одевайся,  - наконец бросила Ольга.
        - Что?  - не понял он.
        Она, не отвечая, прошла в комнату, служившую ему спальней, распахнула шкаф, содрала с вешалки мягкую кожаную куртку, подобрала с нижней полки пару ботинок и, вернувшись в гостиную, швырнула вещи Нику.
        - Одевайся!
        - Зачем? Что происходит?  - заволновался тот.
        Но вещи все-таки взял, сунул ноги в ботинки, опустился на одно колено, чтобы завязать шнурки, и поглядывал на Ольгу снизу-вверх. Та окинула внимательным взглядом комнату. Брать отсюда, пожалуй, было нечего. Ну не книги же. Смешно!
        Ник наконец выпрямился, накинул куртку, вопросительно посмотрел на нее. И Ольга скомандовала:
        - Выходи!  - и распахнула перед ним дверь, ведущую в коридор с охраной.
        К ее изумлению, Ник не рванул на улицу тотчас. Наоборот, попятился, замотал головой и прижался спиной к стене, загнанно глядя на нее.
        - В чем дело?  - повысила голос Ольга.  - Выходи. Ну же!
        - Нет… Нет…  - забормотал тот.
        И страх, тот самый, дикий, животный страх снова заплескался в его голубых с прозеленью глазах.
        Ольга не понимала, в чем причина поведения Николаса, и, как всегда в таких ситуациях, это выводило ее из себя. Все выходило из-под контроля, строилось не так, как она себе представляла. Николас, который еще несколько дней назад бился о стены и требовал немедленно выпустить его, теперь как будто панически боялся внешнего мира.
        - Что происходит? Ты наконец распробовал комфортные условия, которые тебе здесь предоставили?  - усмехнулась Ольга.
        А Ник, справившись с собой, выговорил через силу:
        - Ты… Ты все-таки решила меня убить?
        - О господи,  - рассмеялась Ольга.
        Николас, все так же вжимаясь спиной в стену, дико смотрел на нее расширенными глазами.
        - Поверь, если бы я решила тебя убить, мне бы ничего не помешало сделать это здесь. Хотя, наверно, ты прав, в саду практичнее. Уборка не понадобится,  - посмеиваясь, произнесла она.  - Ну же, Николас, пойдем. Ничего плохо тебе не сделают, я гарантирую.
        Николас недоверчиво покосился на нее, но все же отлепился от стены и вслед за Ольгой, настороженно оглядываясь по сторонам, выскользнул в коридор.
        Они шли через сад, и Николас вертел головой, рассматривая окружающее пространство. Должно быть, прикидывал, что из этого мог видеть из окна в дни своего заключения, а что открылось ему впервые. Вон той кружевной беседки, двух темных сросшихся у корней сосен из гостевого домика точно было не разглядеть. Как и проглядывавшего за деревьями глухого забора, густо уставленного поверху камерами видеонаблюдения.
        Ольга, краем глаза косясь на своего спутника, видела, как он расправил плечи и несколько раз глубоко вдохнул. То ли соскучился по свежему воздуху, то ли все еще считал, что она ведет его на казнь, и, в противовес пословице, пытался надышаться перед смертью.
        Непогода меж тем разбушевалась вовсю. Идти приходилось пригнувшись, чтобы не сшибло с ног ветром. Высокие деревья качались, шумели, тревожно скрипели, страшась надвигающейся бури. Погас даже и тот неестественный электрический полусвет, сопровождавший Ольгу на пути в гостевой домик. Сейчас сад окутывали настоящие черно-серые сумерки.
        - Куда ты меня ведешь?  - напряженно спросил Ник, когда они миновали большой дом.
        Его Николас оглядел с особенным интересом, сделал даже пару шагов к крыльцу, но затем понял, что Ольга направляется не туда. Из входной двери вышел Иван и замер на ступеньках, с изумлением разглядывая Ольгу и Николаса. Ольга коротко качнула головой, давая понять, что ситуация под контролем и помощь ей не нужна. И Иван, недовольно нахмурив лохматые брови, шагнул обратно в дом.
        Наконец они поравнялись с воротами. Белые пуленепробиваемые створки были задвинуты так плотно, что невозможно было разобрать, где заканчивается одна и начинается вторая. Навстречу им из домика охраны вышел парень в бронежилете, и Ольга коротко бросила ему:
        - Откройте.
        Створки поползли в сторону, и Ник, жадно глянувший туда, в свободный мир, увидел кусок асфальтированной дороги, столб фонаря, край рекламного билборда вдалеке. Промелькнул промчавшийся мимо автомобиль. Ольга видела, с какой жадностью Ник вслушивается в доносящиеся снаружи звуки, впитывает запахи той жизни, от которой так долго был отрезан. Он будто бы весь подался вперед, душой уже перенесся на волю. И ей в который раз вспомнилось, как хорош был Николас в своей стихии - подчиняющий морские волны молодой Посейдон с летящими по ветру выгоревшими на солнце волосами. От этого воспоминания почему-то больно кольнуло в груди, Ольга невольно поморщилась и машинально растерла грудную клетку.
        Она ждала, что Ник мгновенно рванет наружу, как только разъедутся в стороны ворота. В своей мальчишеской лихости забудет и о камерах, и об охране, дежурящей едва ли не за каждым стволом. Помчится обратно в дикий и прекрасный мир, из которого она его выдернула. Но тот все так же покорно стоял рядом с ней и лишь глазами пожирал открывшийся ему кусочек былой вольницы. Это открытие - понимание того, как изменился Ник за время пребывания в ее плену, тоже неприятно поразило Ольгу. Кажется, он действительно поверил, что ему не сбежать отсюда. Никогда.
        Ольга быстро глянула на Николаса, кивнула в сторону открытых ворот и резко бросила:
        - Иди.
        - Куда?  - не понял тот и покосился на нее с опаской.
        - Иди, ты свободен,  - повторила Ольга.
        - Ты шутишь?  - порывисто обернулся к ней Ник.  - Это какой-то бесчеловечный розыгрыш? Я пойду, а ты выстрелишь мне в спину? Это было бы в твоем стиле.
        - Серьезно?  - хмыкнула Ольга.
        Она вдруг поняла, что ужасно устала. У нее не было ни сил, ни времени на эту пустую перепалку. Нужно было быстрее заканчивать дела здесь, садиться в вертолет и улетать. Куда-то, где придется все строить заново. Какая ей разница, что думает о ней Николас Бериша, археолог, серфер, золотой мальчик, любимец женщин и балованный сын обожающих родителей? Она больше никогда не увидит его. Наплевать на его идиотские истерики.
        - Николас, я не собираюсь стрелять тебе в спину,  - монотонно произнесла она.
        В воздухе запахло озоном. На землю упали первые тяжелые капли дождя. Вдалеке глухо заворочался гром.
        - Я отпускаю тебя. Разве не этого ты все время требовал? Иди.
        Спеша закончить это нелепое прощание, Ольга достала из внутреннего кармана куртки пачку лир и вложила ее остолбеневшему Нику в руку.
        - Возьми. В центре будь осторожен, там сейчас беспорядки. Доберешься до посольства, там назовешь себя и попросишь помощи. Через несколько дней будешь дома. Прощай.
        Она не могла понять, почему он медлит. Почему не несется сломя голову за ворота. Не вопит от счастья, ведь сбылось то, о чем он так долго мечтал.
        Николас смотрел на нее как-то странно. Губы его прыгали, кривились в горькой усмешке.
        - Вот так просто?  - с издевкой бросил он.  - Для чего же была вся эта драма: «Я не могу тебя отпустить. Ты меня предашь, ты донесешь, я никому не верю на слово»? Выходит, тебе просто нравилось со мной играть? А теперь все, натешилась? Больше не нужен?
        Ольга почувствовала, как то странное, тяжелое чувство, поселившееся в груди, трансформируется, оборачивается ледяной искрящейся яростью. От нее немеют скулы и глаза заливает белым.
        - Убирайся!  - страшным хриплым голосом выкрикнула она.  - Вали отсюда, понял? Уноси ноги! Пока я не передумала!
        Николас еще несколько секунд смотрел ей в глаза, потом сплюнул сквозь зубы и, коротко взмахнув рукой, швырнул ей в лицо деньги. Купюры взметнулись на ветру, полетели цветным дождем. Две или три яркими бумажными корабликами осели на поверхности прудика. Ник же развернулся и пошел прочь. Его высокая гибкая фигура только раз мелькнула на повороте убегающей за ворота дороги и скрылась.

* * *
        Над головой сверкнуло. Белая вспышка рассекла почерневшее небо. На одно мгновение стали видны подернутые розоватым светом деревья, протянувшиеся вдоль дороги дома, яркая вывеска впереди. А затем хрипло раскатился гром, и вместе с ним на землю снова обрушилась темнота. И тут же полило. Разом, как будто кто-то в небе перевернул огромную бочку воды. Дождь хлынул сплошным потоком, зашумел, застучал по асфальту. И над разогретой за день землей навстречу ему поднялся пар.
        Николас плотнее запахнул куртку. Джинсы его сразу вымокли, в ботинках захлюпало, волосы облепили голову. Ветер бил в лицо, заставляя сгибаться почти вдвое, склонял едва ли не до земли росшие вдоль шоссе тополя. И казалось, еще пара секунд - и он вырвет их с корнем, закружит дьявольским ураганом, а низкое тяжелое небо рухнет на землю и погребет под собой весь жалкий род людской.
        Он сам не понимал, почему поступок Ольги так взбесил его. С самой первой минуты он яростно требовал свободы, рвался на волю, готов был драться за нее. Заключение казалось невыносимым, одна мысль о том, что он попал в ловушку, из которой не вырваться, казалось, готова была довести его до самоубийства. И вот его отпустили, распахнули двери. Он же чувствовал только едкую горечь внутри.
        По какому праву она выдернула его из привычной беззаботной жизни, породила смятение в душе? Надломила что-то внутри, из-за чего все то, прошлое, теперь казалось пустым и бессмысленным? Пресным и фальшивым, как картинка из рекламного каталога? Почему она посчитала себя вправе распоряжаться его жизнью: сначала беспардонно захватить, присвоить себе, а потом вышвырнуть, как надоевшую собачонку?
        Перед глазами, как назло, возникали, будто сотканные из пронизанного дождем воздуха видения. Ольга там, на Миконосе. Молчаливая, загадочная, одинаково ловко управляющаяся и с серфом, и со скутером. Хохочущая в фонтане соленых брызг, рассеянно слушающая вечернюю болтовню на террасе кафе, приникающая к его губам, жадно, как истомленный жаждой путник в пустыне к роднику чистой холодной воды. Ольга, хладнокровно расправляющаяся с врагом, наставляющая на него пистолет, а затем отчего-то опускающая оружие и хватающая его за руку. Ольга, коротко, властно отдающая приказания беспрекословно подчиняющимся ей подручным. Ольга, бледная, усталая, с обведенными темным глазами, сидящая у его постели. Ольга, спокойно, отрешенно рассказывающая ему об убийстве своих родителей. О том, что пришлось ей пережить в детстве. Не ждущая жалости, не просящая о снисхождении. Просто отстраненно объясняющая, как вышло, что она оказалась той, какая есть. «Это мой мир. Вот такой…»  - говорила она. И оставалось только гадать, какой стала бы эта женщина, не случись с ней всего того, что случилось.
        Удивительная, неповторимая. Ник вдруг очень отчетливо осознал, что всех женщин, что еще встретятся ему на жизненном пути, будет теперь сравнивать с ней. И ни одна не выдержит сравнения. Он назвал ее чудовищем… Наверное, такой она и была - надломленной, больной, жестокой, решительной, беспощадной. Привыкшей выживать, отвоевывать свое право на существование зубами и когтями. И в то же время сохранившей где-то глубоко внутри нерушимые понятия о справедливости, чести и достоинстве. Способная на милосердие, на поступки, губительные для нее самой, но великодушные по отношению к другим людям.
        Почему же она не убила его? Почему? Ведь должна была хладнокровно нажать на спуск и разнести его голову, как поступила с тем бандитом. Это было логично, это было правильно в ее мире. Он по собственной глупости и нахальству оказался там, где не должен был. Спутал ее планы. И кровавая Фараонша должна была раздавить его, как ничего не значащую букашку. Но… не раздавила. Не расправилась с ним и здесь, в своей доме, хотя, наверное, много раз была близка к этому, учитывая, как он вел себя в самом начале. Почему?
        Почему приходила, разговаривала с ним, рассказывала о прошлом? Напрашивавшийся ответ пугал Николаса до полусмерти и вместе с тем волновал, пробуждал внутри бурю, по силе сравнимую с той, что бушевала вокруг.
        Но если все так… если Ольга действительно что-то чувствовала к нему… Зачем же она его отпустила? Еще вчера вечером они почти дружески болтали ни о чем, вспоминали уголки земли, куда их заносила судьба. Николас рассказывал ей об экспедиции в пустыню Негев, в пещерный монастырь. О занесенных песком округлых, будто оплывших горах, которые на закате окрашиваются в разные цвета - оранжевый, сиреневый, алый, изумрудный. Она же, тихо посмеиваясь, обмолвилась о том, как однажды летела в Колумбию на переговоры с местным наркобароном, ожидая увидеть солидного толстого дядьку в летах. А наследницей империи оказалась совсем девчонка, юная, едва умеющая читать и писать, зато чертовски талантливая в криминальном бизнесе. «Славно мы с ней зажгли тогда,  - закончила свою историю Ольга.  - Отличная оказалась девка».
        Вечер был тихий и неспешный. И оба они, казалось, забыли о том, что он здесь является узником, а она - его тюремщицей. И время будто бы остановилось, и ничего не предвещало того, что завтра все изменится. И вдруг…
        Николас вспомнил, каким бледным, сосредоточенным показалось ему лицо Ольги, когда она сегодня вошла к нему. Как она заговорила - резко, отрывисто, как в те дни, когда он только оказался в ее поместье. «Что-то случилось,  - внезапно осознал он.  - Что-то произошло, поэтому она выпустила меня. Над ней нависла опасность, серьезная опасность».
        Он замедлил шаг и остановился. Дождь поливал все так же, не думая прекращаться. Кругом ревело, шумело, грохотало. Сквозь разверзшуюся подплывшую водой тьму лишь изредка прорезались размытые фары пролетавших мимо машин.
        И внутри у Ника точно так же что-то рвалось, смещалось, ломалось и осыпалось острыми ранящими осколками. «Что ты делаешь?  - сказал он самому себе.  - Опомнись! Не вздумай!» И в ту же секунду резко развернулся и зашагал назад. Быстрее, еще быстрее. Наконец, не удержавшись, побежал, оскальзываясь на мокром асфальте и вздымая сонмы брызг из луж.
        Белые автоматические ворота, задвинутые наглухо, возникли из темноты. Ник бросился к ним, загрохотал кулаком по металлу, заорал:
        - Откройте! Впустите!
        Над головой мутно зажегся фонарь, замигал зеленым глазок направленной на него камеры. Ник развернулся к нему и закричал прямо в объектив:
        - Откройте! Быстрее!
        Некоторое время ничего не происходило. Должно быть, там, внутри, велись какие-то переговоры. Охрана связывалась по рации с хозяйкой, та подходила к компьютеру, включала обзор камеры над входом. Нику казалось, что минуты тянутся бесконечно. Что ворота так никогда и не откроются, что Ольга отдаст распоряжение не впускать его. И густой сад, оливы, кипарисы и сосны, меж которых проглядывает белый дом, искусственный прудик, на поверхности которого дрожат солнечные блики, одноэтажный гостевой домик в глубине теперь отрезаны от него навсегда. Странный сон, привидевшийся под утро морок, в который нет возврата. Химера, рассеявшаяся при столкновении с реальным миром.
        - Ольга!  - бешено закричал он.  - Ольга!  - и снова заколотил по металлу, разбивая в кровь костяшки.
        И в ту же секунду створки дрогнули и поехали в стороны.
        Ник не стал дожидаться, когда ворота откроются до конца. Протиснулся в образовавшуюся щель и, не обращая внимания на охрану, опрометью бросился через сад к дому. Оступился в темноте, не замечая ноющей боли в лодыжке, помчался дальше. Под ногами чавкало и плескалось. Кругом было темно, и дом, показавшийся из-за деревьев, тоже стоял темный, мертвый, опустевший.
        «Что, если ее здесь уже нет?  - в панике подумал Николас.  - Ведь это логично: отпустила меня и уехала. Скрылась, чтобы за ней не явилась полиция».
        И в то же мгновение увидел Ольгу. Она стояла на верхней ступени крыльца и напряженно смотрела на него. Лицо ее белым пятном выделялось в темноте.
        Ник взбежал по ступенькам, остановился, пытаясь отдышаться. Только сейчас он осознал, что даже и не задумался, что скажет, чем объяснит свое возвращение.
        - Зачем ты пришел?  - негромко, будто бы с сожалением произнесла Ольга.
        И слова ударили наотмашь. Он вспомнил, что то же самое она сказала ему на вилле, когда наводила на него дуло пистолета. «Зачем же ты пришел…» У него не было ответа на этот вопрос тогда, не было его и сейчас. Поэтому Николас просто шагнул вперед, сокращая остававшееся между ними небольшое расстояние, обхватил Ольгу за плечи и прижался мокрыми от дождя губами к ее губам.