Один маленький грех Лиз Карлайл
        Ложь и секреты #1
        Маленькие грешки приводят порой к большим последствиям…
        Но сэр Аласдэр Маклахлан забыл об этой старинной мудрости — и вспомнил о ней, лишь когда плод одного его «маленького греха» был отдан ему прямо в руки.
        Что делать неисправимому холостяку?
        Сэр Аласдэр решает нанять для маленькой дочери гувернантку — и молоденькая Эсме Гамильтон кажется ему идеальной кандидатурой на эту роль.
        Однако чем чаще видит он Эсме, тем вернее понимает, что встретил женщину, о которой мечтал всю жизнь…
        Лиз Карлайл
        Один маленький грех
        Пролог
        Неудача, постигшая сэра Аласдэра Маклахлана при посещении кулачных боев
        Был знойный сентябрьский полдень, когда сэр Аласдэр Маклахлан оказался очень близок к тому, о чем предупреждала его незабвенная Старушка Макгрегор по крайней мере последние тридцать лет: к воздаянию за грехи. Однако сколько бы она ни твердила свое, он никогда не внимал ее увещеваниям.
        Лет до восьми Аласдэр думал, что почтенная леди, произнося «воздаст», бормочет еще одну шотландскую молитву с просьбой о богатстве, поскольку Старушка была очень неравнодушна к земным благам. Он просто не обращал внимания на эти слова, как и на прочий изрекаемый ею вздор вроде «если уж якшаешься с дьяволом, то будь поосторожней» и вечное присловье «дьявол гордился, да с неба свалился, а гордец…».
        Впрочем, он плохо помнил, что там случилось с гордецом, и нимало не беспокоился об этом, потому что его мысли в этот на редкость жаркий день были совсем о другом, а сам он был полностью погружен в Блисс — так звали жену деревенского кузнеца,  — когда раздался первый выстрел и воздаяние оказалось совсем близко.
        — Вот беда!  — воскликнула Блисс, отталкивая его.  — Мой муж!
        Неловко путаясь в панталонах, Аласдэр скатился с кучи соломы, вскочил, отфыркиваясь от пыли, и закрутился, надевая подтяжки.
        — Ладно, Блисс! Я знаю, ты где-то здесь!  — гремел угрюмый голос по конюшне, проникая во все ее закоулки.  — Уж на этот раз я доберусь до тебя! И до чертова шотландца тоже!
        — Господи, опять,  — устало пробормотала Блисс. Она уже поднялась и оправляла юбки.  — Обычно мне удается ненадолго задержать его,  — шепнула она,  — но вы лучше перелазьте через стенку и бегите со всей мочи. Мне Уилл ничего не сделает. Вас он точно прикончит.
        Торопливо заправляя рубашку, Аласдэр скривился:
        — Ты будешь горевать обо мне, милочка?
        Блисс пожала плечами. Ясно — легко досталось, легко потерялось. Аласдэр сам гордился легкостью, с которой он действовал в подобных случаях. Из прохода между стойлами доносился звук безжалостно распахиваемых и с грохотом захлопывающихся дверей.
        — Выходи, разряженный ублюдок!  — ревел кузнец.  — Здесь только один вход и один выход, и я жду тебя!
        Аласдэр смачно чмокнул Блисс и кинулся к стенке.
        — Любовь моя,  — подмигнул он ей,  — ты стоишь того.
        Блисс бросила на него циничный взгляд, затем захлопнула дверь. Дрыгая ногами, Аласдэр перевалился через дощатую перегородку в соседнее стойло.
        — Уилл Ханди, ты что, рехнулся?  — Блисс теперь стояла в проходе, излишне громко протестуя.  — Убери свой пистолет, пока сам себя не застрелил! Что мне, нельзя и вздремнуть чуток? За день умоталась до полусмерти, таскаясь вверх-вниз с водой и пивом, как будто я какая-нибудь прислужница.
        — Похоже, я знаю, кого ты тут обслуживала, девочка. Голос рока раздавался теперь всего в нескольких футах от незадачливого любовника.
        — Где же он? На этот раз я точно пришибу кого-нибудь.
        Аласдэр осторожно приоткрыл дверь стойла и выглянул. О Боже! Аласдэр был не мелким мужчиной, но муж Блисс походил на норовистого тяжеловоза, желтые зубы и все такое. И потом от него несло, как от коня.
        Он был голым до пояса, если не считать грязного кожаного фартука; по грубой бронзовой коже бежали грязные ручейки. Черные волосы покрывали его бочкообразную грудь, могучие руки и большую часть спины. В одной руке он держал отвратительного вида серп, в другой — старинный дуэльный пистолет, второй такой же был засунут за пояс.
        Два пистолета. Одна пуля.
        Черт. Аласдэр изучал математику в Сент-Андрусе, и ему не понравился такой расклад сил. Господи, ну и влип же он на этот раз. Но жизнь слишком мила ему, чтобы так просто с ней расстаться.
        Блисс смочила уголок фартука и вытирала им полоску сажи на большом грубом лице.
        — Успокойся, Уилл,  — ворковала она.  — Никого здесь нет, только я, понял?
        Аласдэр приоткрыл дверь еще на дюйм и подождал, пока Блисс не взяла муженька за руку. Она тянула его внутрь, и Аласдэр подождал, пока они не завернули за угол, после чего на цыпочках двинулся к выходу. И тут же наступил на грабли. Длинный черенок из твердого английского дуба выскочил из навозной кучи и попал ему прямо между глаз. Аласдэр выругался, споткнулся и, шатаясь, двинулся дальше.
        — Вот он,  — взревел кузнец.  — Иди сюда, проклятый трус! Аласдэр не был безумцем. Кузнец отбросил руку жены и повернул обратно. Аласдэр отшвырнул с дороги грабли, вильнул влево и пронесся мимо него. Кузнец взревел, как взбешенный бык, и развернулся, но было поздно.
        Аласдэр выскочил на слепящее солнце как раз в тот момент, когда на поляне внизу стало шумно. На подпольные кулачные бои в эту маленькую суррейскую деревню стекалась добрая половина лондонских мошенников, и вид окровавленного аристократа, убегающего от кузнеца, вооруженного серпом, не произвел на публику большого впечатления.
        Сбегая вниз по холму, заросшему травой, Аласдэр слышал за спиной тяжелый топот кузнеца. Аласдэр напряженно вглядывался в толпу, пытаясь отыскать в ней своих спутников. Сзади громко пыхтел кузнец. Аласдэр подумывал — может быть, лучше остановиться и постоять за себя? Пусть он проигрывает в размерах, зато быстрее и опытнее в борьбе. Только вот у Уилла заряженный пистолет, и справедливость на его стороне.
        Аласдэр достиг подножия холма и бросился туда, где стояли экипажи. Кузнец явно был плохим бегуном, он быстро отстал. Аласдэр обежал половину поляны, всматриваясь в море голов под палящим солнцем. От влажной травы, пролитого пива и свежего навоза поднимались кислые испарения. Теперь стало слышно, как неистовствовала толпа, сопровождая быстрые глухие удары плоти о плоть поощряющими или язвительными выкриками. Один из борцов отступил, вызвав взрыв одобрения в адрес другого, и в этот момент Аласдэр увидел своего брата, продирающегося через толпу, и неотступно следующего за ним Куина, на ходу отхлебывающего из пивной кружки.
        Меррик встретил его возле большого старомодного экипажа.
        — Что за дьявол вселился в тебя?  — спросил он, когда Аласдэр увлек брата за него.
        — И кто тот Голиаф, который следует за тобой по пятам?  — добавил Куин.  — Похоже, он попал тебе прямо между глаз, старик.
        Аласдэр прислонился к карете, успокаивая дыхание.
        — Пока могу только сказать, что нужно уносить ноги, джентльмены. Немедленно.
        — Уносить ноги?  — недоверчиво произнес Куин.  — Я поставил двадцать фунтов на этот бой!
        У Меррика вытянулось лицо.
        — Почему? Что случилось?
        — Опять юбка!  — заключил Куин.  — Ты не мог украсить рогами кого-нибудь не такого крупного?
        Аласдэр оторвался от кареты, всматриваясь в край поляны. Меррик жестко схватил его за руку.
        — Скажи, что не так. Аласдэр пожал плечами.
        — Это была Блисс, девица, которая разносила пиво. Она всем видом давала понять, что не прочь провести некоторое время в горизонтальном положении. Я уступил ей из чистого милосердия, уверяю тебя.
        — Бог мой, Аласдэр,  — сказал его брат.  — Ведь знал же я, что с тобой обязательно…
        — Приготовиться!  — прервал его Куин, отбрасывая пивную кружку.  — Он приближается.
        С противоположной стороны поляны к ним двигалась гора потного, издающего нечленораздельные звуки мяса, размахивающая пистолетом и серпом, зловеще сверкающим на солнце.
        — Нам лучше бежать,  — сказал Аласдэр.
        — Будь я проклят, если побегу,  — холодно произнес Меррик.  — Кроме того, я оставил карету у трактира «Королевский герб».
        — Один из его пистолетов заряжен,  — предупредил Аласдэр.  — Меррик, может быть, я и заслужил это, но ты ведь не хочешь, чтобы этот деревенский идиот убил какого-нибудь случайного гуляку.
        — Друзья, лучше остаться в живых и сразиться в другой раз,  — заявил Куин.
        — К черту все,  — подытожил Меррик.
        Все трое ринулись к обходной дорожке, по которой тоже сновали люди. Она петляла у подножия холма и вела вверх, на задворки деревни. Вдоль нее хитроумные трактирщики расставили фургоны и шатры, в которых продавали пироги с мясом и пиво. Тут же расположились бродячие торговцы и цыганки, шла бойкая торговля всевозможными кустарными поделками, взбадривающими напитками и талисманами; сверху из деревни неслись звуки скрипки.
        Куин прокладывал дорогу в толпе, пока она не поредела. Аласдэр с братом следовали за ним. На очередном повороте Куину пришлось шагнуть с тропинки в сторону, чтобы пропустить тощего человечка, с трудом удерживающего на плече бочонок с пивом. Меррик сделал то же. По несчастью, Аласдэр плечом задел выступающий локоть человека, несущего пиво,  — тот остановился, выругался и уронил бочонок, который запрыгал вниз по дорожке.
        — Ловко же ты маневрируешь!  — ехидно бросил Меррик.
        Аласдэр оглянулся и увидел, что кузнец сократил расстояние между ними. В каких-нибудь трех футах от него бочонок ударился о землю и взорвался пивом и пеной. Человек, уронивший его, явно решил объединиться с кузнецом и развернулся, чтобы пуститься в погоню.
        За следующим поворотом оказался ядовито-зеленый фургон, а рядом с ним — большой шатер в пятнах и заплатах. Куин откинул полотнище, закрывающее вход в него.
        — Быстрее сюда,  — скомандовал он.
        Меррик нырнул в темноту. Аласдэр последовал за ним. Какое-то время они ничего не видели и только слышали собственное тяжелое дыхание. Пока глаза Аласдэра привыкали к темноте, из полумрака раздался мрачный голос:
        — Позолоти ручку, англичанин.
        Он всмотрелся в глубину шатра и увидел цыганку, которая сидела за шатким деревянным столиком, вытянув тонкую руку с длинными пальцами.
        — Я… я не англичанин,  — почему-то нашел нужным сообщить он.
        Она оглядела его с головы до ног, как если бы он был лошадью, выставленной на продажу.
        — Это не совсем так,  — сказала она.
        По отцовской линии Аласдэр был на четверть англичанином. Им овладело неясное беспокойство.
        — Позолоти ручку,  — повторила она, щелкнув красивыми пальцами.  — Или ты предпочитаешь уйти? Это не убежище, я здесь работаю.
        — Бога ради, заплати этой женщине,  — потребовал Меррик, все еще поглядывающий в щель у входа. Было слышно, как снаружи кузнец спорил с кем-то, скорее всего с человеком, лишившимся бочонка с пивом, о том, что делать дальше. Аласдэр засунул руку глубоко в карман, извлек кошелек и положил монету на ладонь женщины.
        — Три,  — сказала цыганка, еще раз нетерпеливо щелкнув пальцами.  — По одной на каждого.
        Аласдэр снова полез в кошелек.
        — Садись,  — приказала она, осмотрев монеты.  — Все трое садитесь. Те глупцы не войдут сюда. Не посмеют.
        Куин и Меррик удивленно уставились на нее. Она дернула плечом — и волна блестящих черных волос упала ей на лицо.
        — А что?  — с вызовом бросила она.  — У вас есть другой выход?
        Куин, самый сговорчивый из них, придвинул трехногие стулья к столу и выполнил ее приказание.
        — Меррик, не порть компанию,  — сказал он.  — Что еще мы можем сделать в такой ситуации?
        Меррик подошел к столу и сел, все еще недовольно поглядывая на Аласдэра.
        — Руку,  — потребовала цыганка.
        Аласдэр послушно протянул руку. Женщина взяла ее и какое-то время рассматривала раскрытую ладонь. Как бы желая прояснить увиденное, она большим пальцем провела по линиям его ладони. Внутри шатра царили тишина и спокойствие, остальной мир со всеми его звуками, казалось, исчез. Женщина придвинула ближе маленькую лампочку и зажгла фитиль, осветив помещение слабым желтым светом. Она была, как внезапно осознал Аласдэр, поразительно хороша собой.
        — Назови свое имя, англичанин,  — пробормотала она, все еще не отрывая глаз от его ладони.
        — Маклахлан.
        — Маклахлан,  — эхом отозвалась она.  — Я думаю, ты плохой человек, Маклахлан.
        Аласдэр подался назад.
        — Вовсе нет,  — запротестовал он.  — Я добрый малый, не хуже других, в самом деле. Спроси кого хочешь. У меня и врагов нет.
        Она оторвала взгляд от его руки, выгнула тонкую черную бровь.
        — А те, кто гнался за вами,  — спросила она,  — это ваши друзья?
        Аласдэр почувствовал, как жаркая кровь прилила к его лицу.
        — Результат недопонимания,  — сказал он.  — Что-то в этом роде.
        Ее брови сошлись вместе.
        — Зло бывает разным, Маклахлан,  — произнесла она гортанным голосом.  — Ты совершил множество грехов.
        — Разве ты священник?  — заговорил он злобно-насмешливо.  — Хорошо, признаюсь. Теперь расскажи мне о моем будущем, и покончим с этим.
        Но она уже положила руку Аласдэра ладонью вниз и сделала движение, чтобы заняться его братом. Меррик прищурился. Цыганка задумалась. Шрамы на лице и холодные голубые глаза не делали Меррика привлекательным. Но в конце концов он смягчился.
        Она поводила большим пальцем по линиям и выпуклостям его руки.
        — Еще один Маклахлан,  — пробормотала она.  — Дьявольски удачлив. И с дьявольскими глазами.
        — Этот еще хуже.  — Меррик хрипло засмеялся. Она медленно кивнула.
        — Я вижу здесь,  — она коснулась кожи ниже указательного пальца,  — и здесь.
        Она поводила пальцем в центре ладони, и Меррик, хотя ему удалось сохранить внешнее спокойствие, внутренне содрогнулся.
        — У тебя богатое воображение, ты натура творческая, художник,  — начала она.
        Меррик колебался.
        — В некотором роде,  — согласился он.
        — И, как многие художники, ты страдаешь грехом гордыни,  — продолжала она.  — Ты пользуешься большим успехом, но не знаешь счастья. Безмерная гордыня и разбитое сердце ожесточают тебя.
        — И дальше будет так же?  — нагло спросил Меррик. Она прямо посмотрела на него и кивнула.
        — Почти наверняка,  — сказала она.  — В прошлом так оно и было.
        Цыганка оттолкнула его руку и повернулась к Куину.
        — У меня много грехов,  — признал Куин, протягивая свою ладонь.  — Не знаю, хватает ли на моей ладони места для всех.
        Женщина склонилась над ней и издала горловой звук.
        — Опрометчивый,  — сказала она.  — Поступаешь необдуманно. Сначала говоришь, а потом думаешь.
        Куин нервно засмеялся.
        — Не могу не согласиться,  — признал он.
        — Ты поплатишься за это,  — предупредила она. Куин замолк. Потом сказал:
        — Может быть, я уже поплатился.
        — Ты поплатишься снова,  — спокойно сказала она.  — И самым худшим образом, если только не исправишь то плохое, что сделал.
        — Что именно?  — попробовал засмеяться он.  — Список такой длинный.
        Она подняла на него глаза и выдержала его взгляд.
        — Ты знаешь,  — сказала она.  — Да, ты знаешь. Куин заерзал на стуле.
        — Я… я не уверен.
        Цыганка пожала плечами и указательным пальцем потрогала его ладонь у основания большого пальца.
        — Я вижу, что недавно ты понес большую утрату.
        — Мой отец,  — признал Куин.  — Он… он покинул нас.
        — А… — сказала цыганка.  — Как тебя зовут?
        — Куин, Куинтин Хьюитт — или Уинвуд. Лорд Уинвуд. Она снова издала горловой звук.
        — У вас, англичан, так много имен,  — пробормотала она, роняя его руку, как если бы она устала.  — Теперь уходите. Все. Идите к своей карете и уезжайте. Я не смогу сказать вам ничего такого, что помешало бы вам напрасно растрачивать ваши жизни. Ваши судьбы решены.
        Аласдэр недоверчиво оборотился к выходу.
        — Идите,  — снова сказала цыганка.  — Те, что гнались за вами, ушли. Они не вернутся. Сегодня не эти неуклюжие болваны, а сама судьба призвала тебя, Маклахлан, к ответу за твои грехи.
        Меррик вскочил на ноги. Куин принужденно засмеялся.
        — Сожалею, Аласдэр,  — сказал он.  — Меррик и я отделались довольно легко.
        Он улыбнулся женщине, необычная красота которой явно подействовала на Аласдэра.
        — Легко?  — отозвалась цыганка. Она подняла глаза на Куина и пристально посмотрела на него.  — Но я ничего не сказала о вашем будущем.
        А ведь это правда, озадаченно подумал Аласдэр. Она сказала о многом, но почти ничего не предсказывала.
        Меррик теперь стоял у выхода спиной к ним и выглядывал наружу.
        — Что же, тогда скажи,  — не без вызова предложил Куин.  — Что ждет нас, мадам? Богатство? Дальняя дорога? Что?
        Она немного помедлила.
        — Это не салонная игра, милорд. Ты действительно хочешь знать?
        Куин замялся.
        — Я… Да… Почему бы нет?
        Теперь цыганка будто всматривалась куда-то вдаль.
        — Как говорится в вашей пословице, лорд Уинвуд? Вспомнила! Цыплята всегда возвращаются на свой насест.  — Ее» голос стал жестким.  — В любом случае ни одному из вас больше не удастся избежать наказания за ваши дурные поступки. Ни один из вас не сможет продолжать брать и пользоваться, не платя за это. Вы должны начать оплачивать свои грехи. Так будет — вам не уйти от судьбы.
        — Пороки? Грехи?  — заговорил Аласдэр.  — Мадам, это слишком сильно сказано.
        — Называйте как хотите,  — сказала цыганка, пожав плечами, отчего ее длинные серьги закачались.  — Но ты заплатишь, Маклахлан. Ты получишь урок. И будешь страдать. То, что произойдет дальше, будет таким же реальным и таким же болезненным, как кровоподтек у тебя между глаз.
        Меррик приглушенно выругался, но не обернулся.
        — Я начинаю уставать от этой челтнемской трагедии,  — бросил он.  — С меня хватит.
        — Подожди, Меррик.  — Куин осторожно рассматривал женщину.  — Это что, одно из цыганских проклятий?
        Глаза женщины засверкали.
        — Лорд Уинвуд, ты глупец,  — сказала она.  — Ты начитался романов. Вы, все трое, сами себя прокляли, мне тут нечего делать. Настало время восстановить справедливость. Вы должны все исправить.
        — Что за вздор!  — бросил через плечо Меррик.
        — Тем не менее так и будет,  — спокойно сказала женщина.
        Внезапно в шатер ворвался холодный ветер, и Аласдэра, несмотря на летнюю жару, охватил озноб. Он повернулся и увидел, что его брат уже откинул полог и двинулся по дорожке вниз. Куин помедлил и последовал за ним.
        Аласдэра трудно было напугать и обескуражить, он улыбнулся и уселся на средний стул.
        — Моя дорогая девочка,  — сказал он, перегибаясь через стол.  — Теперь, когда рядом нет этих закосневших в предрассудках филистеров, могу я задать тебе вопрос — кто-нибудь говорил тебе, что твои глаза имеют цвет лучшего коньяка? Что твои губы подобны лепесткам роз?
        — Да, и что мои ягодицы как два полукружия из каррарского мрамора,  — сухо отвечала красавица.  — Поверь мне, Маклахлан, я слышала все это.
        Улыбка Аласдэра увяла.
        — А жаль!
        Цыганка посмотрела на него озадаченно и встала.
        — Уходи,  — сказала она.  — Убирайся из моего шатра вместе со своими избитыми приемами обольщения. Здесь они не принесут тебе успеха.
        Аласдэр опустил голову и засмеялся.
        — День действительно выдался неудачный,  — признал он. Цыганка некоторое время молчала. Напоследок прошептала:
        — Мой бедный, бедный Маклахлан. Боюсь, ты не представляешь себе и половины сегодняшних неприятностей.
        Аласдэр снова почувствовал на своем затылке холодное дуновение ветра. Когда он поднял глаза, то увидел, что прекрасная предсказательница исчезла.
        Глава 1
        И грянул гром
        Вернувшись в свой лондонский дом на Грейт-Куин-стрит, Аласдэр отмахнулся от вопросов дворецкого относительно обеда, бросил на кресло куртку и шарф и растянулся на потертом кожаном диване в курительной комнате. Он сразу же погрузился в темное забытье, без мыслей и чувств: алкоголь сослужил ему хорошую службу по дороге домой.
        Неумеренное количество бренди понадобилось, чтобы выдержать общество спутников. Куин не мог смириться с потерей двадцати фунтов и всю дорогу ворчал и жаловался. Что же до Меррика, младшего брата Аласдэра, то ему не нужен был повод, чтобы стать мрачным и строптивым. Это было его обычное состояние. «По крайней мере его красивая цыганка охарактеризовала верно»,  — мелькнуло в голове Аласдэра, прежде чем он окончательно уснул.
        Он так нагрузился, что у него не было сил добраться до кровати. Незадолго до полуночи его разбудил шум за окнами. Он приоткрыл один глаз и понял, что после необычно жаркого для этого времени года дня разразилась сильнейшая гроза. Уютно устроившийся на диване Аласдэр зевнул, почесался, повернулся на другой бок и снова безмятежно погрузился в сладкий сон, но вскоре настойчивый стук в парадную дверь заставил его оторваться от сновидений.
        Он попытался проигнорировать стук и вернуться к ускользающей игре воображения — чему-то, связанному с Блисс, прекрасной цыганкой и бутылкой хорошего шампанского. Но назойливый звук возобновился как раз в момент, когда цыганка возбуждающе проводила пальцами по его спине. Черт! Почему это Уэллингз не подходит к двери? Но дворецкий не подходил, и стук не прекращался.
        Скорее раздраженный, чем обеспокоенный, Аласдэр с трудом поднялся, вышел в коридор и подошел к лестнице. В прихожей внизу Уэллингз уже распахнул дверь. Аласдэр нагнулся и увидел женскую фигуру, скорее всего служанку, стоявшую на пороге с корзиной в руках, в которой, видимо, было выстиранное белье,  — и это показалось ему странным.
        Нос Уэллингза смотрел несколько вверх, что указывало на его пренебрежительное отношение к посетительнице.
        — Как я уже дважды объяснил вам, мадам,  — говорил он,  — сэр Аласдэр не принимает особ женского пола, являющихся без провожатых. Особенно в такой час. Возвращайтесь, откуда пришли, иначе вы скончаетесь на этом пороге от воспаления легких.
        Он сделал движение, чтобы закрыть дверь, но женщина быстро просунула в щель сначала ступню, а затем и всю ногу.
        — Кончайте нести вздор и слушайте, вы!  — сказала женщина с язвительностью, достойной Старушки Макгрегор.  — Позовите сюда своего хозяина и поторопитесь, потому что иначе я буду стучать в дверь до тех пор, пока на этих ступеньках не окажется сам Господь Бог со всеми своими ангелами.
        Аласдэр, конечно, понимал, что совершает большую ошибку. Но, влекомый чем-то, чему он не мог дать названия, а может быть, вследствие временного помрачения ума, он начал медленно спускаться по лестнице. Его спрашивала не женщина, а совсем еще девочка. Что же до корзины с бельем, то… это не белье. Больше он ничего не мог бы сказать. На полпути вниз он откашлялся.
        Уэллингз повернулся к нему, и одновременно глянула вверх девчушка. Аласдэру показалось, что он получил мощный удар в живот. Глаза у нее были чистейшего зеленого цвета — ему не приходилось видеть ничего похожего. Холодные и чистые, как альпийский ручей,  — его будто окатило ледяной водой.
        — Вы хотели видеть меня, мисс?  — осведомился он. Она уставилась на него.
        — Да, если вас зовут Маклахлан,  — отвечала она.  — Именно таким я вас и представляла.
        Аласдэр не посчитал ее слова за комплимент. Сейчас он предпочел бы быть совершенно трезвым. У него появилось тревожное чувство, что с этой особой, пусть худенькой, бледной и вымокшей, надо быть настороже. Она неловко, из-под корзины, протянула ему руку. Аласдэр взял ее и почувствовал, что даже перчатка у нее сырая.
        — Мисс Эсме Гамильтон,  — решительно произнесла она. Аласдэр изобразил сердечную улыбку.
        — Рад видеть вас, мисс Гамильтон,  — солгал он.  — Мы знакомы?
        — Вы не знаете меня,  — сказала она.  — Однако мне необходимо переговорить с вами.  — Она неприязненно посмотрела на Уэллингза.  — Наедине, если позволите.
        Аласдэр насмешливо посмотрел на нее.
        — Вы выбрали неподходящее время, мисс Гамильтон.
        — Согласна, но мне дали понять, что вас можно застать только в неподходящее время.
        Дурное предчувствие усилилось, но любопытство взяло вверх. С легким поклоном он указал девушке, куда идти, и послал Уэллингза за чаем и сухими полотенцами. В гостиной девушка наклонилась над диваном, который был ближе всего к огню, и какое-то время поколдовала со свертком в корзине.
        Кто она? Наверняка шотландка — она и не пыталась скрыть характерный акцент. Худенькая, по виду почти ребенок, если бы не русалочьи зеленые глаза. Ей не могло быть больше семнадцати-восемнадцати лет, и, несмотря на ее промокшее простенькое платье, она явно происходила не из низов. А из этого следовало, что чем скорее он сумеет ее выпроводить, тем меньшее количество неприятностей грозит им обоим.
        С этими мыслями он вернулся к двери в гостиную и распахнул ее. Она смотрела на него снизу вверх с дивана и неодобрительно хмурилась.
        — Я опасаюсь, что мой дворецкий может неправильно истолковать ваши обстоятельства, мисс Гамильтон,  — сказал Аласдэр.  — Думаю, юной леди неблагоразумно оставаться со мной наедине.
        В этот момент сверток заворочался. Аласдэр так и подскочил.
        — О Боже!  — воскликнул он, подбегая, чтобы посмотреть на него.
        Из-под кипы одеялец высунулась крошечная ножка. Мисс Гамильтон откинула верхнее, и все поплыло перед глазами Аласдэра — он успел заметить крошечную ручку, два сонных глаза в длинных ресницах и прелестный ротик, похожий на бутон розы.
        — Ее зовут Сорча,  — прошептала мисс Гамильтон.  — Если, конечно, вы не захотите сменить ей имя.
        Аласдэр отпрянул, как если бы содержимое корзинки могло взорваться.
        — Если только я… захочу… что?
        — Сменить ей имя,  — повторила мисс Гамильтон, снова окинув его холодным взглядом.  — Как бы мне ни было больно, я должна оставить ее. Я не смогу заботиться о ней так, как она заслуживает.
        Аласдэр цинично рассмеялся.
        — Ну нет,  — произнес он безжалостным тоном,  — этот номер не пройдет, мисс Гамильтон. Если бы я когда-либо укладывал вас в постель, я бы запомнил это.
        Мисс Гамильтон выпрямилась.
        — Меня?.. Побойтесь Бога, Маклахлан! Вы что, с ума сошли?
        — Прошу прощения,  — сухо сказал он.  — Возможно, я чего-то не понял. Умоляю, скажите мне, почему вы здесь. И я должен предупредить вас, мисс Гамильтон, что я не идиот.
        Рот девушки слегка покривился.
        — Рада слышать это, сэр,  — отвечала она, снова окидывая его взглядом.  — А то я уже начала бояться, что это не так.
        Аласдэр не был расположен терпеть оскорбления от девчушки, которая более всего походила на мокрого воробушка. Тут ему пришло в голову, что он и сам не в лучшем виде. Он спал в одежде — той самой, которую надел рано утром, отправляясь на бои. Он валялся с девкой на куче соломы, в него стрелял и за ним гнался сумасшедший, затем он напился до бесчувствия во время трехчасовой тряски в карете. Около двадцати часов он не брился, меж глаз у него красовалась багровая шишка величиной с гусиное яйцо, а волосы наверняка стояли дыбом. Он непроизвольно провел по ним рукой. Она смотрела на него со странной смесью презрения и страха, и непонятно почему он пожалел, что стоит перед ней не в сюртуке и не при галстуке.
        — Теперь послушайте, мисс Гамильтон,  — наконец нашелся он.  — Я решительно не желаю выслушивать от вас колкости, особенно если учесть…
        — О, вы правы, я знаю!  — С ее лица исчезло выражение презрения, но не страха.  — Я устала и раздражена; в свою защиту могу сказать, что я добиралась сюда больше недели и еще два дня пыталась разыскать вас в этом проклятом городе.
        — Одна?..
        — Если не считать Сорчу, то одна,  — призналась она.  — Приношу свои извинения.
        К Аласдэру вернулась обычная уверенность.
        — Садитесь, пожалуйста, и снимите свой мокрый плащ и перчатки,  — скомандовал он. Когда она подчинилась, он положил их поближе к двери и заходил по комнате.
        — Теперь скажите мне, мисс Гамильтон. Кто мать этого ребенка, если вы ею не являетесь?
        Ее щеки слегка порозовели.
        — Моя мать,  — спокойно вымолвила она.  — Леди Ачанолт.
        — Леди Ача… как дальше?
        — Леди Ачанолт.  — Девушка нахмурилась.  — Вы… вы не помните ее имени?
        К своему ужасу, он не помнил и признался в этом.
        — Неужели?  — Ее щеки порозовели.  — Бедная мама! Мне представляется, она воображала, что память о ней вы унесете с собой в могилу или что-нибудь еще в этом роде.
        — В могилу?  — повторил он, борясь с неприятным ощущением под ложечкой.  — А где же она сама?
        — Мне жаль, но ее больше нет.  — Рука девушки потянулась к изящной и явно дорогой нитке жемчуга на шее — и стала нервно теребить ее.  — Мама покинула нас. Это случилось неожиданно.
        — Сочувствую, мисс Гамильтон. Мисс Гамильтон побледнела.
        — Оставьте сочувствие для своей дочери. Между прочим, ее полное имя леди Сорча Гатри. Она была зачата больше двух лет назад, в новогоднюю ночь. Теперь-то у вас в голове прояснилось?
        Аласдэр ничего не мог понять.
        — Ну… нет.
        — Но вы должны помнить,  — настаивала мисс Гамильтон.  — Был бал-маскарад — в доме лорда Моруина в Эдинбурге. Как мне представляется, весьма разгульный. Вы встретили ее на этом балу. Вспоминаете?
        Его непонимающее лицо потрясло ее.
        — Боже милостивый, она говорила, что вы сказали ей — это любовь с первого взгляда,  — запротестовала мисс Гамильтон, и в ее голосе появились нотки подступающего отчаяния.  — И что вы всю жизнь ждали встречи с такой, как она! Мама была брюнеткой. Высокая, с хорошей фигурой. Очень красивая. Господи, вы ничего не помните?
        Аласдэр напрягся, пытаясь вспомнить, и почувствовал себя еще более скверно. Он был в Эдинбурге два года назад. Он изменил своим привычкам и на праздники отправился домой, потому что в это время там ненадолго появился дядя Ангус. Новогоднюю ночь они провели вместе. В Эдинбурге. И действительно были танцы. Насколько он помнит, развеселые. Ангус привел его с собой, а потом ему пришлось тащить Аласдэра до дома. Аласдэр почти ничего не помнил, разве что ужасную головную боль на следующий день.
        — Нуда ладно!  — Она сникла.  — Мамочка не смогла устоять перед красавчиком.
        Красавчиком? Она так считает? И кто такая, черт возьми, эта леди Ачанолт? Аласдэр напрягал свои мозги, на этот раз запустив в волосы обе руки. Юная особа все еще сидела на диване рядом со спящим ребенком и смотрела на Аласдэра. Ее взгляд больше не был холодным и ясным, скорее, в нем были печаль и усталость.
        — Сорча очень дорога мне, Маклахлан,  — тихо сказала девушка.  — Она моя сестра, и я всегда буду любить ее. Но мой отчим — лорд Ачанолт — он не любит ее. С самого начала он знал…
        — Что не он отец девочки?  — спросил Аласдэр.  — Вы уверены?
        Теперь посетительница смотрела вниз, на ковер под своими насквозь промокшими туфельками.
        — Он был уверен в этом,  — проговорила она,  — потому что он и мамочка не…
        — Господи,  — не вытерпел Аласдэр.  — Так в чем было дело?
        — Я не знаю!  — выкрикнула она, заливаясь краской.  — Я ничего в этом не понимаю. Он знал. Так сказала мамочка. В один из дней все раскрылось. Она бросила это ему в лицо. Она говорила о непреодолимой страсти. Неужели она никогда не писала вам? И вы ей?
        Аласдэр прижал к вискам кончики пальцев.
        — Боже мой!
        Она печально смотрела на него.
        — Поздно взывать к Богу,  — сказала она.  — Послушайте, Маклахлан, последние два года были для нас очень трудными. Я изо всех сил пыталась все загладить, но теперь уже ничего нельзя поделать». Мамочка мертва, и теперь вы должны позаботиться о ребенке. Я сожалею.
        Какое-то время они молчали. Аласдэр ходил взад-вперед, его каблуки гулко стучали по мраморному полу. Ребенок. Незаконный ребенок. Господи! Все это происходит не с ним.
        — Как она умерла?  — наконец хрипло выговорил он.
        — От лихорадки,  — безжизненным голосом ответила девушка,  — Обычная вещь. Она всегда хотела умереть театрально — возвышенной смертью, как она это называла, но по Шотландии, как пожар, прокатилась лихорадка. Думаю, такова была Божья воля.
        Аласдэр начал подозревать, не оказал ли небольшую помощь Богу муж леди.
        — Я глубоко сочувствую вашей потере, мисс Гамильтон,  — наконец сказал он.  — Но я никак не могу взять ребенка. Вы это имели в виду? Что здесь ему будет лучше? Уверяю вас, это совершеннейшее заблуждение, не имеющее ничего общего с действительностью.
        Она отчужденно смотрела на него.
        — Что я думаю на этот счет, не имеет никакого значения, сэр.
        Но Аласдэр был полон решимости отделаться от навязываемого бремени.
        — Я убежден, что чувство скорби по вашей матушке увлекло вас на путь романтических домыслов,  — продолжил он.  — Но я заядлый игрок. Мот, гуляка. Бабник самого худшего толка. Самый неподходящий человек для того, чтобы воспитывать ребенка. Возвращайтесь домой, мисс Гамильтон. Между вашей матерью и мной не было никакой страсти, ни великой, ни любой другой. Перед Богом и законом отец Сорчи — лорд Ачанолт. Я уверен, что он уже сильно обеспокоен.
        В ответ на эти слова мисс Гамильтон издала резкий, горький смешок.
        — Тогда вы единственный романтически настроенный глупец в этой комнате, Маклахлан,  — парировала она.  — Наверное, воображения у вас еще больше, чем у моей бедной матери. Ачанолта ничуть не беспокоит, что говорит закон. В Шотландии он все равно что Бог. У Сорчи и у меня нет дома. Неужели вам непонятно, сэр?
        Аласдэр перестал расхаживать и повернулся к ней, сцепив руки за спиной, чтобы не стукнуть по чему-нибудь кулаком.
        — Боже,  — пробормотал он,  — этот человек выгнал вас? Мисс Гамильтон дернула узким плечиком.
        — Почему бы ему не сделать этого?  — отвечала она.  — Мы ему никто. У нас нет ни капли общей крови. У нас нет ни братьев, ни сестер, ни дедушек, ни бабушек. Ачанолт ничего нам не должен. Если вы не верите мне, напишите ему и спросите. Он охотно подтвердит мои слова.
        Аласдэр упал в кресло.
        — Боже, ваша мать умерла, а он… он просто?..
        — Наши вещи выставили за порог прежде, чем доктор объявил, что она мертва,  — продолжила свой рассказ мисс Гамильтон.  — Хорошо еще, что он сжалился и позволил сесть в его экипаж, когда направлялся в свои покои. Мы все время жили в его семействе, и это было ужасно.
        Аласдэр растерялся.
        — Ачанолт не признал ребенка?
        — Официально он не объявил, что это ваш ребенок, нет,  — отвечала мисс Гамильтон.  — Он слишком горд для этого. Но его поступки говорят больше, чем слова, ведь так? Сорча целиком зависит от вашего милосердия. Вы ее последняя надежда.
        — Ню… как насчет семейства вашего отца? Не могли бы они приютить вас?
        Она покачала головой.
        — У моего отца не было семьи и почти не было средств. Боюсь, он еще один смазливый никчемный вертопрах. Как и второй муж моей матери. И третий. Мамочка не могла устоять перед ними.
        — Но Ачанолт вряд ли вертопрах.
        — Нет, но его привлекательность обманчива. Ужасное заблуждение с ее стороны.
        — И больше… у вас никого нет? Девушка как-то жалко засмеялась.
        — У мамы есть старшая сестра, но около двух лет назад она уехала в Австралию,  — сказала она.  — Я не знаю, намеревалась ли она вернуться и жива ли вообще. Я писала, но… надежды мало.
        — Понимаю,  — произнес Аласдэр, все больше пугаясь. Неожиданно девушка склонилась над спящим ребенком и начала осыпать его поцелуями.
        — Теперь я должна идти,  — сказала она, поднялась и быстро заморгала глазами.  — Извините, но мне пора.
        Аласдэру показалось, что земля закачалась у него под ногами.
        — Мне надо уехать рано утром с первой почтовой каретой.  — Она порылась в кармане и извлекла из него маленькую коричневую бутылочку.  — У Сорчи сейчас режется зуб,  — торопливо добавила она.  — Крайний верхний коренной. Если она будет плакать и вы не сможете успокоить ее, просто вотрите немножко вот этого в десну на том месте, где режется зуб.
        Аласдэр широко раскрыл глаза.
        — Втереть?..
        Мисс Гамильтон улыбнулась сквозь слезы.
        — Это настойка с камфарой,  — объяснила она.  — Просто засуньте палец ей в ротик и нащупайте твердое место в десне. Это зуб, который пробивается через ткани. Поверьте, если у меня получилось, получится и у вас. А завтра вы сможете нанять няню, ладно? Вы ведь наймете няню? И непременно очень опытную. Сорча хороший, спокойный ребенок. У вас не будет с ней много хлопот, клянусь вам.
        Аласдэр уставился на коричневую бутылочку, которую она сунула ему в руку.
        — О нет, мисс Гамильтон,  — воскликнул он, вскакивая.  — Нет, нет и нет. Я не буду делать этого. Мне не нужна бутылочка. Я никуда не засовываю пальцы. Я не умею прощупывать десны.
        — Думаю, ваши пальцы побывали в местах куда хуже этого,  — сказала она.
        Но Аласдэр был настолько охвачен ужасом, что не заметил оскорбления. Она действительно собиралась оставить ребенка. У него перехватило дыхание. Ответственность — весь ее ужас — сваливалась на него, и он не знал, как отвертеться.
        А мокрый воробушек натягивал перчатки и смаргивал слезы.
        — Подождите,  — запротестовал он.  — Не надо так! Что… кто… куда вы отправляетесь?
        — В Борнемут,  — отвечала она, заканчивая натягивать вторую перчатку.  — Я устроилась гувернанткой и очень рада, что мне предложили это место. У меня нет опыта. Но доктор Кэмпбелл знал одного джентльмена — отставного полковника — и навел справки насчет меня. У меня нет выбора.
        — Нет выбора?  — Этого он не мог себе представить. Мисс Гамильтон посмотрела на него очень серьезно.
        — Видите ли, я сейчас осталась совсем без средств,  — призналась она.  — Но ведь Сорча другое дело, правда? У нее есть вы. Пожалуйста, Маклахлан. Вы не можете бросить ребенка.
        — О Боже, я не собираюсь бросать ее!  — возразил он.  — Я даже не беру ее.
        Мисс Гамильтон отступила на два шага по направлению к двери.
        Аласдэр уставился на нее.
        — Но… ребенок! Подождите, мисс Гамильтон! Разве вы не можете взять ее? Она… она такая маленькая! Ей немного надо!
        — Почему вы так жестоки ко мне?  — зарыдала мисс Гамильтон.  — Никто не возьмет в услужение гувернантку с маленьким ребенком. Они, конечно же, подумают, что ребенок мой, и сразу откажут от места.
        Аласдэр настороженно смотрел на нее.
        — А это интересная мысль,  — сказал он.  — Откуда я знаю, что девочка действительно не ваша?
        Внезапно глаза мисс Гамильтон запылали гневом.
        — Откуда, эгоистичный негодяй? Вы продолжаете отрицать, что у вас были матримониальные отношения с моей матерью?
        — Было что?  — с недоверием откликнулся он.  — Я отрицаю даже то, что знаю, как пишется слово «матримониальные»! Но если вы спросите меня, не мог ли я наскоро доставить удовольствие какой-нибудь даме, с которой уединился за занавесками во время развеселой встречи Нового года, тогда да, я сказал бы, что такая вероятность существует — вероятность, не более того. Я не могу точно припомнить.
        — Боже мой,  — прошептала она в ужасе.  — Вы негодяй, да?
        — Виноват!  — воскликнул он, воздевая обе руки к небу.  — Виноват! Именно так. И счастлив быть им!
        Губы мисс Гамильтон презрительно скривились.
        — Сожалею, сэр, что я вынуждена совершить такой поступок по отношению к ребенку, которого очень люблю,  — сказала она.  — Но быть незаконной дочерью негодяя все же лучше, чем расти в приюте для сирот или в тех условиях, которые я могу предложить ей, как бы это ни печалило меня.
        Она смахнула слезу, шмыгнула носом и схватила лежащую на диване намокшую сумочку.
        Аласдэр остановил ее на полпути к двери: — Мисс Гамильтон! В самом деле! Вы не можете впутать меня в неприятность и удалиться!
        Мисс Гамильтон решительно повернулась и подошла к нему совсем близко.
        — В неприятность, сэр, вы вовлекли себя сами благодаря вашей привычке обольщать и соблазнять! Это да еще пристрастие к рюмке, или двум, или двадцати! Так что даже не думайте перекладывать вину на меня!
        Но Аласдэр уже хохотал.
        — Обольщать и соблазнять, мисс Гамильтон? В самом деле!
        Она подняла руку, как если бы собиралась дать ему пощечину.
        — Не смейте смеяться надо мной!
        Он перестал смеяться, взял ее руку и поспешно прижал к своим губам.
        — Ладно,  — сказал он.  — Прошу меня извинить. Пусть это будет поцелуй мира. Мисс Гамильтон, мы наверняка можем прийти к соглашению, которое устроит нас обоих. Я не вижу причин, по которым мы не могли бы договориться.
        Она посмотрела на его разбитый лоб.
        — Кто-то стукнул вас по голове,  — пробормотала она,  — и это повлияло на ваши мозги.
        — Мисс Гамильтон, послушайте меня,  — запротестовал он.  — Вы ведь не хотите бросить свою сестру? А я очень богатый человек.
        — Что?  — Она смотрела на него с недоверием, но с проблеском надежды.  — Хорошо, говорите, Маклахлан. Какая замечательная мысль пришла вам в голову?
        Аласдэр невинно пожал плечами и постарался придать лицу самое ангельское выражение, которое никогда не могло обмануть Старушку Макгрегор. Мисс Гамильтон, однако, была менее тверда или, возможно, в более отчаянном положении, потому что ее взгляд немного смягчился. Он замечательно умел притворяться! А она была такой хорошенькой, когда смотрела не так сурово.
        — Что, если я куплю дом?  — осторожно предложил он.  — Скажем, на берегу моря? И конечно, назначу приличное содержание. Правда, вы очень молоды. Но все же вас можно было бы выдать за молодую вдову…
        Мисс Гамильтон твердо покачала головой в знак несогласия.
        — Молодых вдов — если это респектабельные женщины — берут в семьи их мужей,  — произнесла она, перекатывая во рту «р» в слове «респектабельный» так, что получилось почти рычание,  — или они возвращаются в свои семьи. Никто не поверит в эту чушь насчет молодой вдовы. И вы хорошо это знаете.  — В ее голосе снова почувствовалось презрение.  — Меня посчитают обычной доступной женщиной, и Сорча лишится будущего.
        — Ну, ну, мисс Гамильтон. Вы, конечно же, сгущаете краски.
        — Вы знаете, что это не так,  — настаивала она.  — Кроме того, Сорча заслуживает того, чтобы у нее был отец, даже если он очень далек от идеала. И если она будет незаконнорожденной, она по крайней мере будет незаконнорожденной дочкой «очень богатого джентльмена». Вы в состоянии дать ей все. Вы можете одевать ее и дать ей воспитание. И у нее останется шанс на респектабельную жизнь.  — Ее глаза наполнились слезами, она вырвала у него свою руку и отвернулась. Затем с рыданием снова пошла к двери.
        — Мисс Гамильтон, вы не можете так уйти!  — говорил он, следуя за ней.  — Подумайте о… ну подумайте хотя бы о ребенке! А что, если я позволю ей играть с ножичками? Буду добавлять настойку с опием в ее кашу? Или научу сдавать карты или мошенничать с налитыми свинцом костями?! Не забывайте, я очень мерзкий человек!
        Мисс Гамильтон бросила на него такой взгляд, от которого его петушок мог бы сморщиться, если бы уже не превратился в жалкий комочек в самом начале этого ужасного разговора.
        — Вы не смеете!  — зашипела она.  — Никаких шулерских костей! Это старый трюк, Маклахлан.
        Аласдэр почувствовал себя посрамленным, потому что он никогда в жизни не плутовал — разве только с чужими женами. Именно вследствие этого он и попал в такой переплет. И как бы он ни хотел отречься от ребенка, гнев мисс Гамильтон был праведным. Хуже того, у него оставалось смутное ощущение, что на том балу, куда его привел Ангус, он совершил что-то нехорошее.
        Он всегда был неравнодушен к пышным женщинам постарше, особенно брюнеткам. И вполне возможно, он поимел одну такую на том новогоднем балу. Господи, что же это он наговорил бедной женщине, чтобы она согласилась удовлетворить его? А дело было именно так, нет сомнения. Просто быстрое грубое совокупление. Никаких чувств. Никаких мыслей о последствиях. Господи! Что-то такое было. Он смутно помнил какие-то занавески. Тяжелые бархатные занавески, мягко касавшиеся его задницы. Противный запах старой, тронутой плесенью кожи. Или это обрывки воспоминаний о чем-то похожем, случившемся в другое время и в другом месте?
        Нет, скорее всего это была библиотека. На балах и вечеринках он всегда отыскивал пустые библиотеки. Вполне возможно, он увлек эту леди Ачанолт за занавески, шепча сладкие враки ей на ушко, и просто спустил с нее штанишки — может быть, даже стоя. Он не раз проделывал это.
        — Маклахлан?  — До его сознания донесся голос мисс Гамильтон.  — Маклахлан? Вы что, хотите сломать мне пальцы?
        Он посмотрел вниз и обнаружил, что держит ее за руки. Внезапно его осенило.
        — Мисс Гамильтон, почему вы должны ехать в Борнемут?
        — Потому что я должна работать!  — Она произнесла это самым решительным тоном.  — Я совершенно без средств, Маклахлан, вы можете это понять?
        — Но… но почему вы не можете просто остаться здесь? Она отступила назад.
        — Остаться здесь? С вами?
        Аласдэр бросил на нее испепеляющий взгляд.
        — Бога ради, мисс Гамильтон! В качестве… в качестве моей гувернантки!
        Мисс Гамильтон выгнула бровь.
        — У меня нет сомнений, что с вашей первой гувернанткой вас постигла неудача,  — отвечала она.  — Но сейчас вы выглядите вполне взрослым и закореневшим в дурных привычках.
        Аласдэр нахмурился.
        — О, умоляю вас! Ради ребенка! Если — если — я позволю оставить ее, почему я не могу нанять кого-нибудь ухаживать за ней? Какая разница? И кто сможет сделать это лучше вас?
        Она остановилась.
        — Я… я… — Мисс Гамильтон в неуверенности заморгала.  — Но это глупо. Сорче нет еще и двух лет. Ей нужна няня, а не гувернантка.
        Но Аласдэр был полон решимости найти выход из трудного положения, связанного с моральным долгом.
        — Кто сказал это, мисс Гамильтон?  — потребовал он ответа.  — Кто прописал эти правила? Разве есть неведомые мне установления о гувернантках?  — Он бросил быстрый взгляд на спящую малышку.  — Только посмотрите на нее. Смышленая, сразу видно. Все Маклахланы такие — ну, большинство. Мой брат Меррик в три года умел читать, считать и все такое.
        — Так вы признаете, что дитя ваше?  — спросила мисс Гамильтон.
        Аласдэр заколебался.
        — Я признаю, что в принципе это возможно,  — уклончиво отвечал он.  — Я должен написать в Эдинбург и навести справки, прежде чем взять на себя полную отвес… с… — По какой-то причине язык у него не поворачивался, чтобы выговорить это слово.
        — Ответственность?  — предположила мисс Гамильтон издевательски сладко.  — Это простое слово, Маклахлан. Всего четыре слога. Я уверена, вы его освоите.
        Аласдэр боялся, что она права.
        — Кажется, у вас есть все качества, необходимые гувернантке, мисс Гамильтон,  — парировал он.  — Колючий язык и важничанье.
        — Спасибо на добром слове,  — отвечала она.
        Он некоторое время молча рассматривал ее, кляня себя за безрассудство.
        — Так что вы скажете на мое предложение? Сколько эта неожиданно свалившаяся ответственность будет мне стоить, даже если окажется временной?
        Она только на мгновение заколебалась.
        — Сто пятьдесят фунтов в год будет достаточно.
        — Проклятие!  — Он хотел выглядеть рассерженным.  — Мисс Гамильтон, вы ужасная лгунья.
        Она заморгала с нарочитым простодушием.
        — Тогда, может быть, вы дадите мне несколько советов по этой части? Мне говорили, что учиться надо у настоящих мастеров.
        Аласдэр сузил глаза.
        — Послушайте, мисс Гамильтон, вымогайте у меня большую плату, если вам так нужно, но вы остаетесь или нет?
        Она покусала губы и еще раз посмотрела на спящего ребенка.
        — Триста фунтов в первый год с выплатой вперед, без возврата, даже если вы измените свое решение. Даже если вы измените свое решение через неделю.
        Боже правый, каким дураком он будет, если согласится! Если сложить все, что он платит своим слугам, вряд ли получится столько. Аласдэр уже собрался сказать ей, чтобы она убиралась к дьяволу, но только он открыл рот, как малышка издала пронзительный вопль. Забыв обо всем, мисс Гамильтон бросилась к дивану и отбросила одеяльца. Она торопливо взяла девочку на руки и прижала к своему плечу. Из-под облегающей головку шерстяной шапочки выбились буйные рыжеватые кудри.
        — Тсс, тсс, моя маленькая,  — заворковала мисс Гамильтон, ритмично похлопывая ребенка по спинке.
        В ответ девочка радостно залепетала. А когда Аласдэр снова начал дышать спокойно, она оторвала головку от плеча сестры и посмотрела ему прямо в лицо. В этот миг Аласдэр почувствовал еще один сокрушительный удар в живот, от которого у него перехватило дыхание. Он схватился за кресло, боясь, что ему откажут колени.
        Мисс Гамильтон обернулась.
        — Что с вами, Маклахлан, вам плохо?  — спросила она и поспешила к нему.
        Аласдэр стряхнул с себя наваждение.
        — Я в полном порядке, благодарю.  — Он выпустил кресло.  — Сегодня у меня был тяжелый день, вот и все.
        — Должно быть, все дело в этой ужасной блямбе у вас между глаз,  — обеспокоенно сказала мисс Гамильтон, снова напомнив ему Старушку Макгрегор.  — У вас кровь отлила от головы. Приложите лед и ступайте в постель.
        — Сначала надо уладить это щекотливое дело,  — покачал головой Аласдэр.  — Как я уже сказал, я буду платить вам сто пятьдесят фунтов…
        — Три сотни,  — напомнила она.  — Вперед.
        Это был грабеж, чистой воды грабеж, но у Аласдэра не было выбора.
        — Ладно,  — проворчал он.  — И вы останетесь и будете смотреть за ребенком… Пока я не придумаю, что делать дальше.
        Вдруг на его глазах личико девушки сморщилось. Это совершенно не вязалось с ее недавним воинственным поведением, но выглядело искренне.
        — О Господи!  — сказал он.  — Что теперь? Она судорожно вздохнула.
        — Это так много значит для меня,  — призналась она.  — Я смирилась с мыслью, что должна буду оставить мою маленькую Сорчу, и вот теперь все обернулось по-другому! Оказывается, я совсем не готова к этому.
        — Ну, для неготовой к этому вы что-то уж слишком хорошо торговались,  — жалобно сказал он.  — Попробовали бы встать на мое место. Полчаса назад я был свободным человеком, крепко спал и видел восхитительные сны, как вдруг в мою жизнь врываетесь вы и леди Сорча. Если честно, это ужасно осложняет мою жизнь.
        Мисс Гамильтон не казалась очень растроганной.
        — Я так полагаю — этот дом не относится к тем, которые принято называть добропорядочными,  — продолжала она.  — Моя репутация погибнет. С другой стороны, я не уверена, что это еще имеет для меня значение.
        Аласдэр постарался выпрямиться.
        — Конечно, это холостяцкий дом,  — признал он.  — Но, мисс Гамильтон, я не развлекаю здесь любовниц и не соблазняю служанок. И я, само собой разумеется, не веду себя легкомысленно с совсем молодыми барышнями, если вы это имеете в виду.
        — Не знаю, что я имею в виду!  — выпалила мисс Гамильтон, расхаживая с ребенком и похлопывая его по спинке.  — Это половина беды. Я мало что знаю о жизни. И я почти ничего не знала о том, как ухаживать за ребенком, пока не умерла мамочка. Почти всю свою жизнь я прожила в маленьких шотландских деревушках. Я знаю, что есть вещи, которые не подобают леди, и почти уверена, что жить под одной крышей с вами — как раз одна из них. Но вы предложили мне остаться с моей сестренкой, и перед этим я не могу устоять.
        Ее неожиданная уязвимость почему-то — он не смог бы объяснить почему — взволновала его.
        — Послушайте, мисс Гамильтон, если девочка останется здесь, рано или поздно ей понадобится гувернантка,  — сказал он.  — Если вы достаточно опытны, чтобы быть гувернанткой, то почему бы вам не стать ею? У меня здесь нет родственниц, которым я мог бы всучить ребенка, можно было бы отослать ее в Шотландию, но если подумать о сплетнях, которые неизбежны, это последнее место, где ей стоит находиться. У вас есть идея получше?
        — Нет,  — сказала она слабым голосом.  — Я не знаю.
        — Тогда я вручаю вам ваши триста фунтов,  — подытожил он,  — а вы избавляете меня от проблемы. Разве это не будет справедливо?
        Мисс Гамильтон шмыгнула носом.
        — О, я начинаю сожалеть о своем решении,  — прошептала она.  — Я уже знаю это.
        Вошел дворецкий с чаем. Аласдэр сделал движение, отстраняя поднос.
        — Уэллингз, наши планы изменились,  — сказал он.  — Будьте добры, отнесите это в классную комнату.
        — Классную комнату, сэр? Аласдэр улыбнулся.
        — Нуда, похоже, у меня появилась… подопечная,  — отвечал он, показав на ребенка, поглядывавшего из-за плеча мисс Гамильтон.  — Это… одним словом, внезапно умерла одна дальняя родственница. Мисс Гамильтон — гувернантка девочки.  — Аласдэр отвесил поклон в ее сторону.  — Уэллингз отнесет ваши вещи и устроит вас на ночь. Утром он представит вас слугам. А потом мы займемся,  — он неопределенно помахал рукой,  — ну, всем, что требуется в таких случаях.
        — И вы незамедлительно напишете в Эдинбург?  — настаивала мисс Гамильтон.
        — Незамедлительно,  — согласился он. После этого сэр Аласдэр поручил свою новую гувернантку расторопному Уэллингзу и отправился наверх спать, уже не чувствуя себя столь безмятежно и уверенно, как раньше. Ребенок! В его доме! Он был последним из людей, кому этого хотелось. Отец. Боже милостивый! Ужасное неудобство, если выразиться предельно мягко.
        Как вскоре выяснила Эсме Гамильтон, классную комнату занимал большой бильярдный стол, зеленый фетр которого почти облез от частого использования. Детская, соединенная с ней, давно была превращена в курительную, заставленную потертой кожаной мебелью и полками, изначально предназначавшимися для игрушек и книг, а в настоящее время заполненными деревянными ящиками с откидными крышками, в которых хранились, по туманному определению Уэллингза, «нумизматические коллекции сэра Аласдэра».
        Эсме слишком устала, чтобы задавать вопросы, она только сморщила носик, вдохнув спертый воздух, и ходила по пятам за Уэллингзом, который больше не казался слишком высокомерным.
        — А здесь, мадам, спальня, которая также соединяется с классной комнатой,  — сказал он.  — Она вас устроит?
        Эсме положила Сорчу на кровать и огляделась. Комната не была большой, но с высокими потолками и достаточно просторная.
        — Спасибо,  — спокойно поблагодарила она.  — Здесь мило. Не думаю, что у вас найдется детская кроватка или колыбель.
        — Боюсь, нет, мадам.
        Но он помог Эсме поставить между двумя креслами рядом с кроватью большой ящик из комода.
        За недели, прошедшие после смерти матери, она привыкла обходиться своими силами. Отчасти поэтому она пришла к мысли, что у Сорчи должен быть настоящий дом. И ей нужен хороший родитель. Эсме не была уверена, что отвечает требованиям, предъявленным к хорошим родителям. Но бесстыжий хозяин дома еще меньше годился на эту роль.
        Уэллингз принес горячей воды и, многословно извинившись зато, что постель не была должным образом проветрена, пожелал Эсме покойной ночи и прикрыл за собой дверь. Эсме подошла к двери и повернула ключ. Смешанное чувство облегчения и печали охватило ее. Мать лежала в могиле. Любимая Шотландия была далеко.
        Но сегодня ночью они были в безопасности. На эту ночь у них есть хорошая кровать, а утром они могут рассчитывать на хороший завтрак. Казалось бы, так мало. Но теперь эту малость трудно было переоценить.
        О, как ей хотелось быть старше и мудрее — особенно старше. Через восемь лет она сможет получить дедушкино наследство — довольно большое, как ей представлялось. Но восемь лет — большой срок. Сорче почти исполнится десять. А до тех пор их жизнь будет зависеть от сообразительности Эсме, ее ума, если он вообще у нее есть. Как было бы хорошо, если бы возвратилась тетя Ровена!
        Эсме вернулась к Сорче. Малышка спокойно спала. Эсме села на кровать, силясь не заплакать. У нее не было опыта ухаживания за детьми. И ей, конечно же, не следует жить в этом доме. Как ни мало разбиралась Эсме в таких вопросах, это она понимала.
        Сэр Аласдэр Маклахлан оказался еще хуже, чем она ожидала. Он был не просто закоренелым распутником, он еще и не находил в этом ничего предосудительного. И он оказался удивительно красивым, слишком красивым, чтобы это пошло ему на пользу,  — на беду женщин. Даже когда он сердился, в его глазах стоял смех, словно он ничего не принимал всерьез, а его волосы, пусть растрепанные, скрутились в золотые локоны и блестели в свете лампы.
        Когда он поцеловал ей руку, странное ощущение появилось у нее где-то в животе. Наверное, так и бывает, все так и переворачивается внутри, когда тебя целует опытный развратник, решила она. Хуже всего было то, что он так и не вспомнил мамочку. Боже, как неудобно ей было! Но Эсме оставила свою гордость в шестистах милях отсюда, и она боялась, что дальше будет еще хуже.
        Смертельно уставшая, но возбужденная, она вернулась в курительную комнату, освещенную единственным канделябром, от неверного света которого на стены и полки ложились изменчивые тени. Она легла на видавший виды старый диван и сразу же почувствовала теплый, уже знакомый запах. Маклахлан. Ошибиться было невозможно. Потом она заметила куртку, небрежно брошенную на кресло. Чтобы отвлечься от дразнящего ее ноздри запаха, она взяла одну из книг, небрежно сложенных на чайном столике,  — красивую книгу в кожаном переплете.
        Мелкими золотыми буквами на корешке было написано: «Аналитическая теория вероятностей» и указан автор — Лаплас. Эсме открыла ее, попыталась прочитать что-нибудь со своим плохим французским и убедилась, что излагаемая теория, имевшая какое-то отношение к математике, совершенно недоступна ее пониманию. И Маклахлану тоже, решила она. Может быть, он держит здесь эту книгу, чтобы пускать пыль в глаза? Но когда она осмотрела неопрятную, запущенную комнату, то отбросила эту мысль. Нет, хозяин не стремился продемонстрировать здесь свою образованность и утонченность.
        Движимая любопытством, Эсме взяла другую книгу. Она была, несомненно, очень старой, коричневый кожаный переплет книги сильно потрескался. Книга какого-то Гюйгенса, название которой она вообще не смогла прочитать, потому что книга была на незнакомом ей языке. И снова в ней оказалось много цифр и математических формул.
        Что бы это значило? Эсме продолжила свои изыскания. Под шестью другими такими же книгами обнаружилась стопка бумаги, испещренная непонятными знаками и цифрами. Хаотичные записи вызывали мысль о блуждании больного ума, что соответствовало ее впечатлению от Маклахлана. Бесконечные дроби, десятичные точки и непонятные тексты вызвали у нее головную боль. Эсме сложила книги, задула свечу и вернулась к Сорче.
        При виде безмятежного и счастливого детского личика ей стало легче. Да, она согласилась на предложение Маклахлана. Что еще она могла сделать? Оставить Сорчу, чтобы сохранить свое доброе имя? Но хорошая репутация не накормит. На ней нельзя спать, и она не может служить крышей над головой. А кто еще предложил бы им дом, где они могут оставаться вместе?
        Маклахлан может быть гулякой и негодяем, он скорее всего бездельник и эгоист, но он не жестокий человек. Это удивило ее. По опыту она знала, что самые красивые мужчины часто оказывались самыми жестокими. Разве лорд Ачанолт не был тому примером?
        Ее взгляд медленно скользил по комнате, отмечая золотистый шелк обоев и высокие узкие окна с богатыми занавесями. Комната была меньше, чем те, к которым она привыкла в Шотландии, но гораздо красивее. Просто чудо, что Маклахлан не выбросил ее на улицу. Она ожидала такого исхода, и это придало ей решимости. Ведь именно так поступил ее отчим. На какой-то миг гнев перевесил горе. От Ачанолта она ожидала самого худшего. Но ее мать? Как она могла умереть и оставить их на милость этого человека? Раздеваясь, Эсме заметила на каминной полке часы из золоченой бронзы. Они показывали половину второго. Карета в Борнемут отправляется в пять часов. Если она передумает, в ее распоряжении только сегодняшняя ночь. Ей должно оставаться молоденькой девушкой из Шотландии, чья жизнь вполне согласуется с правилами приличия; и она понимала, что после пребывания в этом доме под одной крышей с человеком такой репутации, как Маклахлан, ее не возьмут в гувернантки ни в один порядочный дом. Хуже того, даже в домашней одежде он был очень хорош собой. Опасно хорош собой. Эсме он не нравился, нет. Но в ее жилах текла кровь ее
матери, а это тоже представляло опасность.
        Но, несмотря на ее страхи, на странную смесь печали и гнева при мысли о смерти матери, в сердце Эсме поселилась робкая надежда. Медленно умываясь теплой водой, принесенной Уэллингзом, Эсме позволила себе подумать о том хорошем, что произошло. Он намеревался сделать это. Маклахлан согласился дать Сорче настоящий дом. Одна мысль об этом удивляла ее, Эсме отдавала себе отчет, что на самом деле она проделала долгий путь в Лондон, никак не ожидая успеха своего предприятия.
        Конечно, Маклахлан не даст Сорче любви, думала она, натягивая через голову ночную рубашку. Он не станет по-настоящему воспитывать ребенка. Он не станет ей отцом в полном смысле этого слова. Но он не собирается выгнать ее, а Эсме научилась не желать многого и радоваться даже самой маленькой победе.
        В это время Сорча закрутилась, дрыгнула левой ножкой и сбросила с себя одеяльца. Эсме подошла к импровизированной колыбели и склонилась над ней, укрывая малышку. К ее удивлению, Сорча не спала. При виде Эсме она широко раскрыла свои удивительные синие глаза, засмеялась воркующим, булькающим смехом и сложила ручки.
        Эсме взяла крошечные ручки девочки в свои ладони и почувствовала, как теплые детские пальчики крепко обхватили ее указательные пальцы.
        — Тебе хорошо сейчас, моя маленькая веселая девочка?  — спросила Эсме, прижимая к губам и целуя крошечный кулачок.  — Ты знаешь, несмотря ни на что, у тебя может появиться свой дом.
        — Да, Мей,  — согласилась Сорча, и ее взгляд снова стал сонным.  — Ма, ма, ма.
        Глава 2,
        в которой мистер Хоз выпускает кота из мешка
        — Боже милостивый! И что ты сделал?  — Меррик Маклахлан перегнулся через стол, за которым они завтракали, в упор глядя на брата.
        — Сказал ей, что она может остаться,  — повторил Аласдэр.  — Было поздно, бушевала гроза. Что еще мне было делать?
        — Сказать ей, чтобы собирала вещички,  — посоветовал Куин, хотя его рот был набит кусками почек.  — Аласдэр, это очень старый трюк. Не могу поверить, что ты попался на него.
        Меррик в негодовании отодвинулся от стола вместе со стулом.
        — Должно быть, это все из-за вчерашнего удара по голове,  — сказал он, направляясь к буфету, чтобы налить себе еще кофе.  — Какая-то девка явилась к тебе с младенцем на руках, сказала тебе, что он твой, и ты сразу поверил ей?
        — Она не девка, Меррик. Она совсем молоденькая девчушка.  — Аласдэр порадовался, что не упомянул о трехстах фунтах, которые выманила у него мисс Гамильтон. Он бездумно оглядывал свою превосходно устроенную столовую и гадал, есть ли правда в словах брата. Может быть, он в самом деле немного спятил? Еще ему представлялось, что при свете дня все исчезнет как сон. Увы, этого не случилось…
        — Ты собираешься все это съесть?  — спросил Куин, указывая на все растущую горку копченой рыбы, которую Аласдэр механически продолжая накладывать на тарелку.
        — Забирай себе, пожалуйста,  — несколько запоздало предложил Аласдэр, потому что Куин уже переложил половину рыбы на свою тарелку.  — Хотя как ты можешь есть после вчерашнего, не понимаю.
        — У меня железный желудок,  — заявил Куин, управляясь с яйцами. —Аласдэр, ты становишься мягкотелым. Можно еще кофе, Меррик?
        Меррик наполнил чашку Куина и вернулся на свой стул.
        — Аласдэр, что ты сказал слугам?  — требовательно спросил он.  — Дом, наверное, уже жужжит от сплетен.
        — Моих слуг трудно шокировать,  — невозмутимо отвечал хозяин.  — Я сказал Уэллингзу, что ребенок передан мне под опеку, и он поверил. Особенно если принять во внимание, что мисс Гамильтон явно шотландка и похожа скорее на мою дочку, чем на ловкую девку.
        — Но, Аласдэр,  — начал Куин,  — кто-нибудь мог припомнить, что ты ездил в Шотландию, и сделать соответствующие выводы. Ты редко бываешь там.
        Аласдэр повернулся к нему.
        — Очень редко,  — согласился он.  — За последние три года я был дома только один раз. Но в тот год, если ты помнишь, мы с тобой провели охотничий сезон в Нортумбрии, в охотничьем домике лорда Девеллина.
        — Да, помню,  — сказал Куин.
        — И мы собирались пробыть там все праздники,  — продолжил Аласдэр.  — Но когда ты и Дев подцепили тех двух француженок в Ньюкасле, я оказался, так сказать, не у дел.
        — Мы предлагали тебе присоединиться,  — проворчал Куин.
        Аласдэр покачал головой.
        — Мне пришло в голову поехать домой,  — сказал он,  — раз уж я был менее чем на полдороге к нему. И у меня не было с собой слуги.
        — Что ты хочешь этим сказать?  — рявкнул Меррик.
        — Никто, кроме Куина и Девеллина, не мог бы вспомнить, что я тогда был в Шотландии.
        — Я все же скажу, что ты должен отделаться от нее, Аласдэр,  — предостерег его брат.  — Пока ты еще не принял на себя ответственность, а если и так, все равно эта маленькая плутовка ничего не сможет сделать.
        — Видит Бог, Меррик, мне совсем не по душе, что в доме появился ребенок,  — мрачно произнес Аласдэр.  — Но будь я проклят, если малышке придется голодать из-за меня. Я слишком хорошо помню, что такое чувствовать себя нежеланным ребенком.
        — Отец был строг,  — сказал Меррик,  — но мы никогда не голодали.
        — Говори за себя,  — запальчиво оборвал его брат.  — Голод бывает разным.
        — Ну, лучше всего до выяснения всех обстоятельств отправить ее в гостиницу,  — вмешался Куин, похоже, из желания предотвратить ссору.
        Аласдэр покачал головой.
        — Не могу,  — признался он.  — Малышка едва начала ходить, а мисс Гамильтон сама почти дитя. Она показалась мне наивной и мягкосердечной. Я даже сомневаюсь, была ли она когда-нибудь за всю свою жизнь южнее Инвернесса.
        — Веселенькая история,  — сказал Меррик.  — Ты будешь дураком, если не пошлешь маленькую шлюшку с ребенком собирать вещички. Кроме того, дядюшка Ангус ничего не сможет тебе рассказать. В апреле его корабль ушел в Малакку.
        — Неужели? Я совсем забыл,  — заволновался Аласдэр.
        — Какое это имеет значение?  — с вызовом сказал Меррик.  — Он скорее всего сказал бы тебе, что эта леди Ачанолт ненамного лучше обычной шлюхи и что они не могут доказать, что ребенок твой.
        Аласдэр отодвинул тарелку.
        — В этом, дорогой братец, ты можешь ошибаться,  — парировал он.  — Ваше отношение начинает меня возмущать.
        В порыве негодования он позвонил, вызывая лакея, но в комнату вошел сам дворецкий.
        — Да, сэр?
        — Мисс Гамильтон уже проснулась, Уэллингз? Дворецкий сделал большие глаза.
        — Конечно, сэр,  — отвечал он.  — Она поднялась до зари и попросила лист почтовой бумаги.
        — Почтовой бумаги?  — повторил Аласдэр. Уэллингз кивнул.
        — Она написала письмо и попросила непременно сегодня отправить его с первой почтовой каретой в Борнемут. Я полагаю, сейчас она в классной.
        А-а… да. Отказ от места у полковника в Борнемуте. То есть она на самом деле остается. Аласдэр откинулся в кресле.
        — Будь добр, проводи ее сюда,  — сказал он.  — И скажи, чтобы она пришла с ребенком.
        В столовой воцарилось натянутое молчание. Но очень скоро в дверь тихонько постучали. Мисс Гамильтон вошла в комнату — и показалась Аласдэру еще меньше, чем при первой встрече. Половину ее красиво вылепленного лица занимали излучающие свет зеленые глазищи. Сегодня она была в коричневом шерстяном платье, которое, как ни странно, не выглядело некрасиво-тусклым, а, напротив, смотрелось элегантно. Коричневый оттенок прекрасно сочетался с цветом ее волос, которые она слегка закрутила. Такое сочетание подчеркивало нежность кожи цвета слоновой кости, и Аласдэр только сейчас заметил, что девушка совсем не была простушкой. Она обладала хрупкой, утонченной красотой — красотой женщины, а не девочки. Это открытие немного обескуражило его.
        — Проходите, мисс Гамильтон,  — вымолвил он, вставая. Она неловко присела и прошла с девочкой дальше. На этот раз малышка была одета в кружевное платьице поверх панталончиков, собранных на лодыжках голубыми лентами. Она смело шагала впереди, показывая на что-то за окном и фыркая от смеха.
        — Мисс Гамильтон, мой брат Меррик Маклахлан,  — сказал Аласдэр.  — А это граф Уинвуд. Они пожелали увидеть девочку. Не могли бы вы показать ее моему брату?
        Мисс Гамильтон было явно не по себе, она смутилась, но послушно обошла вокруг стола и подвела девочку к Меррику. Меррик удивил всех, опустившись перед малышкой на колени, чтобы лучше рассмотреть ее.
        — Скажите, пожалуйста, сколько ей сейчас?  — потребовал он.
        — В октябре будет два года,  — ответила мисс Гамильтон и принялась нервно теребить нитку жемчуга на шее. Аласдэр заметил у нее такую привычку, но в треволнениях прошедшей ночи не придал ей значения.
        Меррик продолжал изучать личико ребенка. Девочка в ответ стала щуриться и положила ручку на его колено, как бы собираясь вскарабкаться на него.
        — Дай… — сказала она и протянула пухлые пальчики к цепочке часов Меррика.  — Класивая. Дай.
        Покраснев, мисс Гамильтон забыла про свое ожерелье и заторопилась забрать девочку.
        — Нет, нет!  — вопила Сорча, барахтаясь в ее руках.  — Дай мне! Это!
        — Тихо,  — увещевала ее мисс Гамильтон, прижимая к себе.  — Будь хорошей девочкой.
        Меррик встал и посмотрел на брата.
        — Я подумал, ты хочешь, чтобы я увидел глаза малышки,  — холодно сказал он.
        — Так и есть,  — признал Аласдэр.
        — Это ничего не доказывает,  — сказал Меррик.
        — Разве?  — спросил Аласдэр.  — А где был ты, дорогой братец, два года назад под Новый год?
        — Аласдэр, не будь таким дураком,  — запротестовал его брат.  — Это никак не мое.
        — Конечно, глаза у нее чертовски необычного цвета,  — заметил Куин.  — От всего этого немного не по себе, если вспомнить вчерашнюю цыганку.
        — Мы поговорим об этом в другой раз,  — сказал Меррик, по-прежнему глядя на Аласдэра.
        — Нет, давайте поговорим сейчас,  — возразил Аласдэр.  — У нее глаза Макгрегоров, ведь так? Холодные, цвета голубого льда.
        — Голубые глаза не бог весть какая редкость,  — заметил Меррик.  — Это может быть чей угодно ребенок.
        — Конечно,  — хмыкнул Аласдэр.  — Но именно такой оттенок встречается чрезвычайно редко.
        — Поосторожнее, старина,  — сказал Куин, бросая озабоченный взгляд на мисс Гамильтон.
        Но Аласдэр не отставал от брата.
        — Меррик, не будь ослом,  — горячился он.  — Я совсем не хочу брать на себя ответственность за ребенка неизвестно от кого, если учесть, что я едва помню, как затащил ее в постель, но…
        — Ах, теперь постель?  — возмущенно выпалила мисс Гамильтон.  — А помнится, сэр, я слышала, что постели не было вовсе, что вы наскоро получили удовольствие за занавесками во время развеселой встречи Нового года!
        Меррик и Куин открыли рты.
        — Мисс Гамильтон!  — начал Аласдэр.  — Я попросил бы вас!
        Она крепче ухватила девочку.
        — Нет уж, я наслушалась достаточно вздора от всех троих! Из нежно-кремового ее лицо стало ярко-розовым, она дрожала от негодования.
        — У вас свинские манеры. Сорча не «это», как вы изволили выразиться. Она ваша дочь, и у нее есть имя. И я буду вам благодарна, если вы будете использовать его — все вы.  — Тут она повернулась к Меррику: — А вы, мистер Маклахлан! Мне все равно, что вы думаете! Будьте уверены — Сорча не ваш ребенок! Даже мою мать, какой бы восторженной дурочкой она ни была, не мог бы соблазнить такой скудоумный мерзавец, у которого ни на грош обаяния.
        С этими словами мисс Гамильтон развернулась и пошла из комнаты со всей грацией, на которую оказалась способна, если учесть, что на руках она держала ребенка. Однако леди Сорча не хотела уходить. Она изо всех сил вырывалась, сжимала и разжимала кулачок, тянула его к Меррику.
        — Нет, Мей, нуууу!  — визжала она, извиваясь.  — Дай цеп! Дай!
        Как только они скрылись из виду, Куин рухнул в свое кресло и зашелся в приступе смеха.
        — Я рад, что тебе так весело,  — повернулся к нему Аласдэр.
        — Ох, да она такая молоденькая!  — Куин никак не мог остановиться.  — Такая наивная! Просто воробышек, а не девушка! Ну, Аласдэр, теперь ты попался.
        — Что ты имеешь в виду, черт возьми?
        — Мало того, что тебе наговорила цыганка, у тебя в доме появилась красотка — тоже очень хорошенькая, особенно когда краснеет. Старина, я начинаю думать, что ты не только потерял аппетит, но и ослеп.
        Эсме почти бежала через дом, не замечая прекрасных ковров и изящества лестниц, крепко прижимая к себе Сорчу. Боже милосердный! Почему она не придержала язык? По крайней мере ее сундук не распакован. Не придется тратить время и силы, прежде чем они снова окажутся на улице.
        Вот и детская. Она ринулась в дверь и оказалась лицом к лицу с одним из лакеев. Старая кожаная мебель исчезла, служанки снимали с полок и уносили последние ящики.
        — Простите, мадам,  — чопорно произнесла одна из них.  — Уэллингз сказал, что сэр Аласдэр хочет очистить комнату.
        «Очистить» — подходящее слово, подумала Эсме, оглядывая комнату. В ней не осталось ничего, кроме раскладного стола и двух деревянных кресел. Исчез даже застоявшийся запах табака.
        — Спасибо,  — сказала она лакею.  — Но найдется ли более подходящая мебель?
        — Что именно?  — раздался низкий, рокочущий голос сзади.
        Эсме обернулась и увидела входящего в комнату сэра Аласдэра Маклахлана.
        — Я… я… Прошу прощения.
        — Что вам понадобится, мисс Гамильтон?  — Его тон смягчился.  — Я пошлю Уэллингза все уладить.
        Напуганная Эсме не знала, что и думать.
        — Ну, стол для занятий, я думаю,  — отвечала она, опуская девочку, которая сразу направилась к игрушкам.
        — Хорошо, дальше. Какой это должен быть стол? Он не собирается выдворить их на улицу?
        — Что-нибудь низкое, чтобы Сорче было удобно?  — предположила она.  — И маленькие стульчики? И… может быть, детская кроватка?
        Маклахлан улыбнулся, отчего его карие глаза потеплели.
        — Мисс Гамильтон, вы высказываете свои предложения в форме вопроса. Это очень не похоже на вас. И Сорче, конечно, нужны не только стол и кроватка?
        — Почему же, я… я — конечно,  — сказала Эсме, проклиная свою тупость. Что нужно ребенку? Она только недавно научилась кормить сестренку. Остерегать от огня.
        Укладывать спать и убаюкивать — ну, последнее ей удавалось не всегда.
        — Может быть, высокое кресло и кресло-качалка?  — продолжила она, стараясь вспомнить, что стояло в детской в доме лорда Ачанолта.  — И одна из этих маленьких повозок, с которыми гуляют в парке?
        — А, да, детская коляска!  — сказал он.  — И, наверное, ковер побольше, потолще? На случай, если она разойдется?
        Эсме почувствовала, что снова краснеет.
        — Она подвижная девочка, да.
        Маклахлан снова насмешливо улыбнулся своей слишком очаровательной улыбкой.
        — Ну вот, правда выходит наружу, моя дорогая?  — продолжал он.  — Что вы говорили прошлой ночью? Ах да! Хороший, спокойный ребенок! Нисколько не обеспокоит вас, клянусь!
        Эсме смотрела в сторону.
        — Это все дорога, я уверена. И… перемены в ее жизни. Улыбка стала мягче.
        — Скаковая лошадь лучше ломовой, так?
        Лакей вышел, унося последний ящик, и осторожно прикрыл за собой дверь. Маклахлан прошел в глубь комнаты. Остановился у окон и смотрел вниз, на улицу.
        — Я вам не очень-то нравлюсь, мисс Гамильтон?  — наконец сказал он.  — Конечно, вам ничто не грозит, если скажете, что я вам противен.
        Эсме открыла рот и снова закрыла его. Помолчала.
        — Я… я прошу прощения зато, как я вела себя раньше,  — прошептала она.
        Он издал странный звук. Подавил смех?
        — У вас ужасный характер,  — выдавил он.  — Я не уверен, что Меррик сможет когда-нибудь оправиться от этого.
        — Не знаю, что это нашло на меня. Маклахлан повернулся, чтобы видеть ее.
        — Мы вели себя скверно,  — признал он.  — Никто из нас по натуре не груб, уверяю вас. А Куин на самом деле очень добрый. Просто ситуация сложилась непростая. Даже вы должны согласиться, что все это выглядит очень странно.
        — Странно?  — спросила Эсме.  — Из того, что я видела в жизни, меня больше удивляет, что такое случается гораздо реже, чем могло бы.
        — Возможно, ваша жизнь сложилась не совсем обычно, мисс Гамильтон.
        Сорча потянула Эсме за юбку:
        — Мей, ними!
        Эсме наклонилась и увидела, что малышка пытается снять с куклы платье.
        — Сначала нужно расстегнуть крючок, моя прелесть,  — сказала она, становясь на колени, чтобы показать ребенку, как это делается.  — Вот так.
        После того как цель, к удовлетворению Сорчи, была достигнута, девочка снова направилась к игрушкам, которые Эсме разложила на маленьком коврике у опустевших книжных полок. Маклахлан, казалось, не вызывал у нее интереса. И это было хорошо.
        — Как она зовет вас?  — полюбопытствовал он. Эсме пожала плечами.
        — Мей или что-то вроде этого. Она еще не может выговорить Эсме.
        Маклахлан наблюдал за Сорчей с тем интересом, с каким, наверное, натуралист изучает новую разновидность жука. Глядя на его чеканный профиль, Эсме снова поразилась, какой он красивый. Но уже были заметны следы беспутного образа жизни — складки у рта, припухлости под глазами. Он был на пути к превращению в истосковавшегося распутника. Такие циничные мысли пришли ей в голову прошлой ночью, когда она невольно оценивала его как противника.
        Но странно, сейчас он вовсе не казался противником. Похоже, он тоже был смущен. И было отчего. Внезапная смерть матери повергла в хаос и ее, и его жизни. Всему, что она знала об уходе за детьми, она научилась совсем недавно и за короткое время. Собственная неопытность пугала ее.
        Вдруг Эсме заметила, что Сорча поднесла руку ко рту. Она уже знала — это не предвещает ничего хорошего. Она ахнула, бросилась к ребенку и сказала что-то непонятное.
        Вслед за ней к девочке устремился и Маклахлан. Когда она схватила ребенка, он вынул из влажных пальчиков Сорчи что-то блестящее.
        — Не-ет!  — завопила Сорча.  — Дай мне! Мне!
        — Ну и ну,  — бормотал Маклахлан, рассматривая блестящий предмет.  — Мой пропавший римский солид.
        — Что это?  — Эсме перегнулась через голову Сорчи, чтобы увидеть находку.  — А, старая монетка?
        — Ив самом деле очень, очень старая,  — согласился Маклахлан, пряча ее. Эсме выпустила хныкающую девочку. Мельком взглянув на Маклахлана, Сорча вернулась к своей кукле.
        — Что вы ей сказали?  — спросил он Эсме.  — Что-то насчет ее губ?
        — Ее рта,  — нахмурилась Эсме.  — «Все в рот». Это старое выражение. А вы, Маклахлан, совсем не знаете гэльского?
        Он пожал плечами.
        — Раньше немного знал.  — Он наклонился и неловко погладил Сорчу по головке, как щеночка. Все же это была попытка проявления чувств, решила Эсме.
        — Эсме,  — произнес он, взглянув на нее.  — Несколько необычное имя, ведь так?
        — Да, моя мать отличалась эксцентричностью и восторженностью.
        — Насколько я понял,  — сказал Маклахлан, уводя ее подальше от Сорчи,  — ваш отчим — очень жестокий человек. Как восторженная женщина могла вступить в столь неудачный брак?
        Эсме вопрос показался странным.
        — Моя мать считалась исключительной красавицей,  — объяснила она.  — А Ачанолт коллекционировал красивые вещи.
        — А, понимаю. Эсме, непонятно почему, продолжала:
        — Вначале мама думала, это так романтично — ее добивается богатый джентльмен гораздо старше ее. Она слишком поздно поняла, что для него важно обладание, ничего больше.
        — Он не любил ее?
        Эсме посмотрела на него как-то странно.
        — Мне кажется, он слишком любил ее,  — продолжила она наконец.  — Той всепоглощающей любовью, которая превращается в жестокость, если встречает сопротивление.
        — А она сопротивлялась ему?  — удивился Аласдэр.
        — Мне кажется, ей нравилось заставлять его ревновать,  — призналась Эсме.  — Иногда даже злить.
        — Почему?
        Она пожала плечами.
        — После того как они поженились, он перестал оказывать ей прежнее внимание. Он не исполнял ее прихоти, не искал расположения, наверное, потому, что она уже стала его собственностью. К несчастью, мамочка восприняла это как вызов. Дела пошли все хуже и хуже.
        — А вы оказались между ними,  — задумчиво подытожил он.  — Вряд ли это было приятно.
        Она уставилась в пол.
        — Вам не надо думать обо мне, Маклахлан,  — сказала она.  — Вам надо заботиться о малышке Сорче.
        Маклахлан, поколебавшись, спросил:
        — Скажите мне, девочка — Сорча — понимает ли она? Осознает ли, что ее мамы больше нет?
        Эсме медленно кивнула.
        — Да, до какой-то степени. С тех пор как мы покинули Шотландию, Сорча ни разу не спросила о маме.  — Она какое-то время колебалась, потом добавила: — Так вы признаете, сэр, что Сорча ваша дочь? Из того, что я слышала в столовой, я пришла к выводу, что да.
        Он удивил ее тем, что направился в угол, где играла Сорча, и присел рядом. Девочка подняла на него глаза и засмеялась, протягивая ему голую куклу.
        — Кукла, видишь?  — прощебетала она.  — Мей дала. Видишь? Видишь?
        — Да, вижу,  — согласился он.  — Красивая кукла. Мы снова наденем ей платье?
        — Снов денем,  — повторила Сорча.
        Он взял кукольное платьице и, действуя методично, начал надевать его. Когда он продел в рукава ручки куклы, малышка снова засмеялась и принялась отталкивать его пальцы, чтобы самой застегнуть крошечный крючочек.
        — Можно я?  — сказала Эсме.  — Боюсь, что, не имея опыта, застегнуть эти маленькие крючочки непросто.
        Маклахлан глянул на нее снизу вверх и поднял бровь.
        — Могу только сказать, что у меня есть опыт исключительно по их расстегиванию.
        Эсме еще не нашлась, что сказать на это, когда Маклахлан вернул куклу Сорче. Он взял Эсме за подбородок и повернул ее лицом к себе.
        — Мисс Гамильтон, вы видели моего брата, Меррика?  — в раздумье спросил он.
        — Да, его трудно не заметить.
        Маклахлан ущипнул Сорчу за носик, постоял и снова повернулся к Эсме.
        — Но вы действительно рассмотрели его?  — настаивал он.  — Он, видите ли, похож на родственников со стороны матери.
        — Вы сказали, что у него глаза Макгрегоров,  — согласилась она.  — Но я не очень всматривалась.
        Теперь он стоял прямо перед ней. Совсем близко. Слишком близко.
        — Откровенно говоря, в них есть нечто, внушающее тревожное чувство,  — сказал Маклахлан, слегка подавшись к ней.  — Как у волка, наблюдающего за вами из лесной чащи. Они холодные как лед. Неподвижные и бесстрастные.  — Она чувствовала тепло, исходящее от его тела.  — А у вас, мисс Гамильтон, глаза тоже красивые, но необычными их не назовешь,  — продолжал он.  — Они прохладного зеленого цвета, нефритовые, с маленькими коричневыми крапинками, которые нельзя заметить, если не подойти совсем близко. Эсме сделала шаг назад.
        — Не будьте нелепым.
        — Ничем не могу помочь,  — сказал он.  — Жизнь часто нелепа. Теперь, мисс Гамильтон, вглядитесь в мои глаза и скажите, что вы видите.
        — В ваши глаза?  — язвительно повторила она.  — Глаза как глаза.  — Боже, ну и лгунья же она. Его глаза были цвета виски, пронизанного солнечными лучами, прекрасные, в золотистых искорках, с черным ободком, обрамленные темными ресницами, которые могли бы посоперничать с ее собственными.  — Почему вы это спрашиваете? У вас есть какая-то мысль?
        Неожиданно он улыбнулся, и неловкость исчезла.
        — Не совсем,  — признался он.  — Может быть, я напрашивался на комплимент.
        — У вас карие глаза,  — сказала она ровным голосом.  — Красивого оттенка, да, но, как вы выразились, ничего необычного.
        — Конечно, мисс Гамильтон.  — Он задумчиво улыбнулся.  — Мои глаза не имеют ничего общего с глазами маленькой Сорчи, и все же…
        — И все же что?
        Он покачал головой и отвел взгляд.
        — Это не может быть простое совпадение, ведь так?  — сказал он неожиданно тихим голосом.  — Я ни у кого не видел таких глаз, кроме как у моего деда и Меррика.
        Ужасная мысль пришла ей в голову.
        — Вы ведь не думаете, что… что ваш брат?.. Маклахлан откинул назад голову и засмеялся.
        — О Боже, нет!  — со смехом воскликнул он.  — Мой брат едва ли выезжал из Лондона последние десять лет. Он редко встает из-за своего стола. И, как вы справедливо заметили, он никогда не стал бы утруждать себя, стараясь соблазнить женщину. Его не прельщает бегать за юбками, как некоторых из нас, более слабых смертных. Если ему нужна женщина, я думаю, он просто платит за это.
        У Эсме вырвался звук, свидетельствующий о раздражении.
        — Думайте, что вы говорите, здесь ребенок! Он утратил часть своего великолепия.
        — Примите мои извинения, мисс Гамильтон,  — заторопился он.  — Мне трудно избавиться от дурных привычек. И я забыл, что вы сами еще почти ребенок.
        — Ох, Маклахлан!  — Она посмотрела на него с упреком.  — Мне двадцать два года.
        — Неужели? Не могу поверить.  — На его лице отразилось глубокое удивление.
        — Да. А чувствую я себя сорокалетней. Он чуть заметно улыбнулся.
        — Ну, мне совсем недалеко до сорока, и я даже не помню, как чувствуешь себя в двадцать два года.  — Он повернулся, собираясь уходить.  — Если у нее есть все необходимое, я пойду.
        Эсме развела руками.
        — Я не совсем хорошо себе это представляю.
        Он снова улыбнулся, на этот раз улыбка добралась до его глаз цвета виски с золотом, в углах которых появились морщинки.
        — У нее есть игрушки, кроме тех, которые я здесь вижу?  — спросил он, склоняясь над Сорчей.  — Может быть, нужны лошадка-качалка и какие-нибудь книжки?
        Эсме закивала.
        — Конечно, книжки и игрушки очень бы пригодились,  — призналась она.  — Большую часть наших вещей нам пришлось оставить.
        Маклахлан кивнул. Чувство близости исчезло. Он отошел от нее и отдалился внутренне. Хорошо. Это хорошо. Она может расслабиться.
        — Меня не будет до позднего вечера,  — сказал он.  — Может быть… даже дольше. Но Уэллингз отправится на Стрэнд и купит все для вас. Если вы надумаете еще что-нибудь, я включу это в список, который передам ему.
        — Спасибо,  — сказала она, провожая его до дверей. На пороге он внезапно остановился.
        — Кстати, чуть не забыл.  — Он полез в карман, вынул пухлый сверток в белой бумаге и вложил ей в руку.  — Триста фунтов. Вперед. Я подумал, что как истинная твердокаменная шотландка вы предпочтете наличные.
        Его рука была теплой и странно успокаивающей.
        — Благодарю вас,  — сказала она.
        Он медленно отнял руку, и ощущение тепла исчезло.
        — Теперь скажите мне, мисс Гамильтон, это ваш страховой полис?  — спросил он спокойно.  — На случай, если я изменю свое решение принять Сорчу?
        Она опустила глаза и молчала. Значит, он угадал. Он распахнул дверь, помедлил.
        — Ну, они вам не понадобятся. Хотя уверен — только время убедит вас в этом.
        И с этими словами сэр Аласдэр Маклахлан вышел.
        Аласдэр покинул дом, как только было отправлено его письмо дядюшке Ангусу. Однако он предусмотрительно распорядился прислать вечерний костюм в дом своей подруги Джулии, потому что вечером он должен был сопровождать ее в театр и не предполагал перед тем побывать дома.
        Направляясь пешком в свой клуб, он тешил себя мыслями о том, что просто переедет к Джулии и оставит свой дом на Грейт-Куин-стрит вторгнувшимся в него женщинам. Но это было невозможно. За новой гувернанткой нужно присматривать, да и Джулия не была дурочкой, его переезд ей ни к чему. Более того, дом на Бедфорд-плейс ей не принадлежал. Он принадлежал ее подруге, Сидони Сент-Годард, которая недавно вышла замуж за маркиза Девеллина. Джулия потеряла лучшую подругу, соблазненную звоном свадебных колоколов, а Аласдэр — друга. Отчасти это и свело их.
        Аласдэр поднял глаза, стараясь увидеть впереди Сент-Джеймсский парк. День выдался на редкость солнечный, и из соседних домов высыпали все няни, хлопали на ветру жесткие белые фартуки, выстроились детские коляски. Он решил пересечь парк по самому короткому пути, но едва прошел половину, как прямо перед ним на дорожку выбежала маленькая девочка — кудряшки на ее голове подпрыгивали, глаза были устремлены на игрушку, которую она тащила за собой на веревочке.
        — Стоп,  — сказал Аласдэр, резко останавливаясь.
        От неожиданности девочка чуть не споткнулась, но расторопная служанка бросилась к ней и подхватила на руки.
        — Ради Бога, извините, сэр,  — произнесла она, покраснев.  — Ребенок не видел, куда идет.
        Испуганная девочка прижала к себе игрушку и спрятала лицо, уткнувшись в нянькину шею. Это было так просто и трогательно.
        — Все в порядке, мэм,  — произнес он, снимая шляпу.  — Никакого неудобства. А как зовут вашу девочку?
        Глаза няньки расширились от удивления.
        — Как? Ее зовут Пенелопа, сэр. Аласдэр заглянул за нянькино плечо.
        — Привет, Пенелопа. Что это у тебя? Собачка?
        — Лошадка,  — неохотно отвечала девочка.  — Коричневая лошадка.
        — У нее есть имя?
        — Аполло,  — сказала девочка.
        Бедная нянька выглядела напуганной. Она явно не привыкла разговаривать в парке с неженатыми и бездетными, судя по их виду, джентльменами. То есть самое время было обезоружить ее ангельской улыбкой. Аласдэр лучезарно улыбнулся, и глаза няньки подобрели.
        Чувствуя себя снова на своем коньке, Аласдэр пустил в ход обаяние.
        — Какой очаровательный ребенок,  — сказал он.  — И видно, что обожает вас. Она так трогательно приникла к вам. Вы давно в нянях у девочки?
        — Ну, с самого ее рождения,  — отвечала нянька.  — А до нее я нянчила ее братца.
        Она все отодвигалась, как бы намереваясь уйти. Пенелопа начала вырываться, и нянька опустила ее на землю.
        — Нам пора, сэр,  — сказала она.  — Еще раз извините. Полностью оправившись, Пенелопа побежала вперед, ее лошадка весело кувыркалась сзади.
        — Нам по пути,  — сказал Аласдэр.  — Можно, я немного пройду с вами?
        Она неуверенно посмотрела на него.
        — Да, сэр. Конечно.
        — Я очень мало знаю о детях,  — признался он, подстраиваясь под шажки маленькой Пенелопы.  — Сколько лет вашей подопечной, мэм?
        — Ну, ей будет шесть ближе к Рождеству, сэр.
        — Вот как,  — произнес Аласдэр.  — Она такая маленькая. Ее рост соответствует возрасту?
        Женщина затрепыхалась, как рассерженная курица.
        — Она выше многих других детей.
        — В самом деле?  — пробормотал он.  — У нее уже есть гувернантка?
        — Ну конечно, сэр,  — сказала нянька.  — Но гуляю с детьми обычно я.
        — Понятно,  — сказал Аласдэр.  — То есть нужны и гувернантка, и няня?
        — Да, сэр,  — утвердительно отвечала служанка.  — С детьми всем хватает работы.
        Аласдэр подумал.
        — Она очень хорошо говорит,  — продолжил он.  — А в каком возрасте дети начинают говорить по-настоящему?
        — Извините, сэр, вам никогда не приходилось иметь дело с детьми?
        Аласдэр снова улыбнулся.
        — Большое упущение,  — признал он.  — У меня есть младший брат, но он ненамного младше меня.
        — Ну, к трем годам они обычно трещат как сороки,  — сказала служанка.  — А до этого лопочут, но мало что можно понять.
        Они степенно прогуливались по парку, впереди Пенелопа с Аполло на поводу, за ними Аласдэр с няней. Женщина оказалась достаточно словоохотливой, и Аласдэр воспользовался возможностью задать множество вопросов о таинствах воспитания детей. Время от времени няня неодобрительно поглядывала на него, но отвечала на вопросы обстоятельно. Оказавшись неподалеку от Сент-Джеймс-стрит, он приподнял шляпу, поблагодарил ее, прибавил ходу и поспешил в клуб «Уайте».
        Разговаривая в парке с незнакомой служанкой, он чувствовал нелепость ситуации. Но он хотел знать, черт возьми! Он хотел понять, что его ждет после того, как хорошо налаженная жизнь неожиданно круто изменилась. По причинам, которые он не смог бы объяснить, ему не хотелось расспрашивать мисс Гамильтон. Она не была врагом. Нет, не совсем так. Но он смутно чувствовал, что у нее есть ключ к какой-то важной тайне. К разгадке, которая была рядом, но вне досягаемости, и это мучило.
        Утром он почувствовал себя посторонним в собственном доме. Курительной комнаты не стало, бильярдного стола тоже, а вместо них появились женщины, одна совсем маленькая и своевольная, а другая смущающе хорошенькая, с красивыми проницательными глазами, с волосами, из которых не успел выветриться аромат Шотландии. Да, лучше уж выглядеть идиотом здесь, перед женщиной, которую он не знает, чем в собственном доме, в глазах этой маленькой вспыльчивой гувернантки и собственного…ребенка.
        Бог мой! Все сначала. В беззаботную жизнь с пирушками и весельем ворвалась грубая реальность. Аласдэр сильнее сдвинул шляпу на лоб, чтобы спрятать уныние в глазах, и заторопился к спасительному входу в «Уайте». Один маленький грех, и что теперь! Слишком много свалилось на его голову, чтобы постигнуть за один день.
        Было еще раннее утро, когда Эсме решилась на следующий шаг. Она быстро порылась в сундуке и отыскала ботиночки Сорчи, предназначенные для прогулок. Эсме осмотрела их и вздохнула. Увы, маленькие кожаные ботиночки выглядели совсем не так опрятно, как надо бы.
        — Пошли, моя маленькая,  — сказала она, беря девочку на руки.  — Я не хочу, чтобы ты выглядела маленькой замарашкой среди этих разряженных англичаночек.
        Вместе они спустились вниз, Сорча весело щебетала, глядя вокруг. На последней лестничной площадке она увидела восточную вазу, которая ей очень понравилась. Не слушая увещеваний, она заупрямилась, стала вырываться и кричать во всю силу своих легких: «Дай! Дай мне!»
        Кое-как Эсме ее усмирила, но у буфетной Сорча потребовала, чтобы ее опустили на пол. Руки у Эсме были заняты, поэтому она толкнула дверь боком и высунулась в проем. К несчастью, она не заметила камердинера Маклахлана, спешащего в противоположном направлении. Движущаяся дверь ударила его по локтю, отчего он приглушенно чертыхнулся.
        — Ой, что я наделала!  — вскрикнула Эсме, переступая порог. Стопка шейных платков и одежда из черной шерсти оказались на полу.
        — Ох, мистер Эттрик! Простите меня.
        — Право, мисс Гамильтон!  — с досадой сказал камердинер, поднимая упавшее.  — Я только что закончил чистить эту одежду!
        Эсме опустила Сорчу на пол и, встав на колени, попыталась спасти свеженакрахмаленные шейные платки.
        — Мне так жаль,  — говорила она, быстро поднимая их.  — У меня были заняты руки. Я не видела вас.
        Эсме распрямилась и положила шейные платки на стол для чистки одежды. Эттрик теперь отряхивал фрак, прекрасный фрак, явно сшитый из первосортной материи.
        — Ладно, кажется, большой беды не случилось,  — проворчал Эттрик, снимая с фрака нитку.  — Только немного почистить здесь и вот здесь. Хоз, поживей, старина!  — крикнул он через комнату одному из лакеев.
        Лакей у противоположного конца длинного стола оторвался от работы.
        — Что там еще, Эттрик?  — спросил он.  — Мне нужно вычистить эту обувь.
        Эттрик махнул в его сторону фраком.
        — Сэр Аласдэр хочет, чтобы это доставили в дом миссис Кросби,  — сказал он.  — Отвези часам к четырем.
        — Что мне, делать больше нечего, как только лететь сломя голову в Блумсбери?  — пожаловался лакей.
        — Больше нечего.  — Эттрик кисло улыбнулся и повесил фрак на вешалку у того конца стола, где трудился Хоз.  — И на этот раз не забудь чехол из муслина.
        Эттрик возвратился к столу и начал рассматривать шейные платки. Не спуская глаз с Сорчи, Эсме взяла одну из щеток. Она не смогла сдержать любопытство.
        — Кто такая миссис Кросби, мистер Эттрик?
        Лакей на дальнем конце стола что-то затараторил. Эттрик устало вздохнул.
        — Миссис Кросби — близкий друг сэра Аласдэра.
        — Ага, одна из подружек,  — вмешался лакей.  — Эттрик, ты мог бы прямо сказать крошке, если уж она будет жить здесь. Миссис Кросби — актриса и одна из его любовниц. Но об этом не положено говорить за стенами дома.
        Эттрик бросил на лакея уничтожающий взгляд, но ничего не сказал. Эсме торопливо почистила ботиночки Сорчи и вместе с девочкой ретировалась в детскую.
        Близкий друг. Одна из подружек. Интересно, сколько подружек может быть у такого мужчины, как Маклахлан? Наверное, не сосчитать. Тогда понятно, что он не может упомнить их всех, из чего лишний раз следует, какой дурочкой была ее мать, если поддалась его чарам. И это лишний раз показывает, какой осторожной надо быть с Маклахланом. Под взглядом его карих глаз легко растаять. Скорее всего он смотрит так на каждую женщину.
        Сердясь на себя за такие мысли, Эсме заставила себя выбросить их из головы. Она надела на Сорчу светлое пальтишко и шляпку и обула ее в только что почищенные ботиночки, после чего сообщила Уэллингзу, что они идут гулять. Эсме могла только догадываться, что входит в обязанности гувернантки, но прогулки с ребенком, конечно же, входили в их перечень, потому что Уэллингз не удивился.
        — Идем гулять!  — твердила Сорча, когда Эсме понесла ее вниз по лестнице.  — Гулять, Мей! Я иду гулять!
        Уэллингз снисходительно улыбнулся ребенку.
        — Она твердо знает, чего хочет, не так ли? Эсме кивнула.
        — Да, и это не помешало бы знать каждому,  — пробормотала она и поставила девочку на пол.  — Не скажете ли вы мне, Уэллингз, как пройти в Мейфэр? Боюсь, я могу заблудиться.
        — Мы довольно далеко от Мейфэра, мисс, здесь нет прямой дороги,  — сказал он, указывая направление.
        Эсме поняла, что Сорча не сможет дойти туда. Но она не посмела нанять экипаж, детскую коляску еще не доставили, поэтому она отправилась в путь, придерживаясь указанного дворецким направления. Что ж, когда девочка устанет, придется взять ее на руки.
        В свежем прохладном воздухе пахло дождем. Пройдя через обширные парки, Эсме вышла к Мейфэру и вскоре оказалась там, где окружающие дома показались ей знакомыми. Она была здесь дважды и уже узнавала красивые дома в георгианском стиле.
        Чувствуя, как отзываются болью на каждый шаг стертые еще накануне до волдырей ноги, держа Сорчу на руках, она направилась к Гросвенор-сквер. После долгой, утомительной недели, проведенной в дороге, и двух мучительных дней в Лондоне Эсме начала ненавидеть Англию и все с ней связанное. Единственной удачей, если так можно сказать, оказался сэр Аласдэр Маклахлан. Тем не менее она была уверена, что не имела права жить в доме этого мужчины и разыгрывать из себя гувернантку собственной сестры. Мамочка была бы шокирована ее поведением, хотя не Эсме являлась причиной всех бед.
        Когда в обществе узнают, что у неисправимого повесы сэра Аласдэра появилась воспитанница, наверняка пойдут разговоры. Эсме решила вести себя очень сдержанно, а произошедшее утром в столовой дополнительно показало, что она внезапно и неожиданно для себя оказалась в самом зависимом положении. Она оказалась прислугой. Даже в доме отчима к ней не относились настолько высокомерно. Ее ладонь еще чесалась от желания дать пощечину брату сэра Аласдэра. Лорд Уинвуд по крайней мере выказывал больше сочувствия. Она заметила, как он с упреком взглянул на Меррика.
        До знакомой зеленой двери Эсме добралась, слегка запыхавшись, и остановилась, чтобы пересадить Сорчу на другую руку.
        — Зеленая, Мей,  — сказала малышка, показывая на дверь ручкой.  — Зеленая, видишь?
        Да. Зеленая. Такая же, как и в те два раза. И, как и раньше, дверной молоток отсутствовал. Но Эсме не для того проделала длинный путь, чтобы уйти ни с чем. Она поднялась по ступенькам и постучала в массивную деревянную дверь. Она слышала, как гулко разнесся звук внутри дома.
        — Проклятие,  — прошептала она.
        — Проклять,  — повторила за ней Сорча. Ох, нужно следить за своим языком.
        — Такая нехорошая дверь, да, моя маленькая?  — говорила Эсме, чмокая девочку в щечку.  — Почему нам ее никогда не открывают?
        В этот момент мимо с грохотом прокатило сверкающее черно-красное ландо и остановилось у соседнего дома. Из него вышел высокий темноволосый господин и крикнул кучеру, чтобы тот ехал вокруг и поставил карету у конюшен. Экипаж отъехал и повернул на Чарлз-стрит. Эсме пошла вслед за ним. Вскоре кучер свернул вправо и въехал в проход между домами. Эсме подошла ближе.
        Между высокими кирпичными стенами обнаружился тенистый проулок, из которого повеяло холодком. Эсме пошла дальше, рассматривая дома, мимо которых проходила. Вскоре ландо остановилось, и кучер наклонился, чтобы поговорить с женщиной, стоявшей на тротуаре с корзиной в руке. Отбросив всякую осторожность, Эсме бросилась к ним. Они заметили ее и повернулись.
        — Прошу прощения,  — произнесла Эсме, задыхаясь.  — Вы здесь живете?
        — Да, не сомневайтесь.  — Женщина осмотрела ее с головы до ног, явно удивленная, почему Эсме прошла во двор, а не навела справки на улице.
        Эсме посадила Сорчу на другую руку.
        — Не скажете ли вы мне, живет ли еще в соседнем доме леди Таттон?  — спросила она, еще не успев успокоить дыхание.  — Видите ли, дверного молотка нет и…
        — Да, конечно!  — воскликнула женщина.  — Она уехала в Австралию.
        Эсме испытала облегчение.
        — Слава Богу,  — прошептала она.  — Я долго не имела от нее вестей. А есть ли в доме слуги?
        Видя, что он ничем не может быть больше полезен, кучер уселся поудобнее и щелкнул кнутом.
        — Сейчас нет никого, кроме Финчей, это муж и жена, оставленные присматривать за домом,  — сказала женщина с корзиной.  — Но у Бесс — так зовут миссис Финч — матушка заболела в Дептфорде, и в прошедший четверг они уехали туда.
        Эсме поникла, разочарованная.
        Женщина снова внимательно посмотрела на Эсме.
        — У вас есть дело к ее светлости?  — спросила она.  — Насколько я знаю, ее светлость не ожидают в ближайшее время, по крайней мере Бесс ничего об этом не говорила, а она непременно сказала бы, я уверена.
        — Я… Да, мне нужно с ней встретиться,  — признала Эсме.  — Но мы не виделись уже несколько лет.
        — Она уехала с дочкой, которая была в интересном положении,  — сказала женщина.  — Один ребеночек начал болеть. Потом появилась двойня. А дальше, как говорит Бесс, одно тянет за собой другое. Но так как она не отказалась от дома, значит, еще возвратится.
        Сорча на руках у Эсме начала вертеться.
        — Яблоко, Мей,  — потребовала она.  — Дай яблоко! Женщина вынула из корзины яблоко и протянула ей.
        — Какая хорошенькая девочка,  — сказала она, расплываясь в улыбке.  — И такие необыкновенные голубые глазки! Ты это хочешь, дитя?
        Сорча взвизгнула от восторга, растопыривая и сжимая в кулачок пальчики, как она уже проделывала утром, когда ей понравились часы Меррика Маклахлана.
        — Спасибо, но лучше не надо,  — сказала Эсме.  — Право, лучше не надо.
        — Отчего же, пусть возьмет,  — сказала служанка, вкладывая красное яблоко в маленькие протянутые ручки.  — Я только что с Шепердского рынка, так что яблоко свежее.
        Опасаясь буйного нрава Сорчи, Эсме поблагодарила женщину. Та улыбалась Сорче.
        — Какой красивый ребенок!  — продолжала она.  — Теперь о леди Таттон. Если хотите, я могу передать что-нибудь Бесс.
        Эсме обрадовалась.
        — Письмо,  — торопливо сказала она.  — У меня с собой письмо для леди Таттон. Будьте так добры…
        Женщина смотрела сочувственно.
        — Хорошо, я передам его Бесс, мэм, но, насколько я знаю…
        — Да, да, я понимаю,  — сказала Эсме.  — Ее не ждут. Но все же попросите миссис Финч оставить письмо до ее возвращения. Не важно, когда она появится.
        Женщина взяла письмо, которое Эсме извлекла из кармана.
        — Может быть, она отправит письмо ее светлости, если хотите?
        Эсме покачала головой.
        — Это займет месяцы, а я уже послала два письма, но так и не знаю, дошли они или нет.
        Женщина сочувственно кивнула и снова обратила свое внимание на Сорчу, которая уже впилась маленькими зубками в сочную мякоть яблока.
        — Ах, какие глазки,  — сказала она еще раз. Затем понимающе взглянула на Эсме.  — Достались со стороны отца, конечно?
        — О да,  — устало ответила Эсме.  — Безусловно. Со стороны отца.
        Глава 3,
        в которой мисс Гамильтон получает урок
        Аласдэр прислушался к дыханию спящей Джулии: оно было спокойным и ровным все эти несколько часов. Звук ее дыхания действовал на него успокаивающе. К нему сон не шел. Он отошел от кровати и устроился в шезлонге у окон, чтобы не потревожить спящую. Он смотрел вниз, на Бедфорд-плейс,  — там полицейский в синем мундире степенно прохаживался в свете газовых фонарей,  — когда услышал, что дыхание Джулии изменилось.
        — Аласдэр?  — сонно проговорила она, приподнимаясь на локте.  — Аласдэр, который час, дорогой?
        — Около четырех, наверное,  — отвечал он рассеянно.  — Я разбудил тебя, милая?
        Джулия встала и пошла к нему, кутаясь в халат.
        — Что случилось, Аласдэр?  — спросила она.  — Обычно ты спишь сном невинного младенца.
        Он засмеялся.
        — Господь Бог в конце концов решил исправить эту ошибку,  — отвечал он.  — Полночи прошло, а я так и не заснул.
        — Мне жаль,  — сказала она.  — Боже, ты куришь. Не рано ли для тебя?
        — Или поздно, все зависит от точки зрения.  — Он притянул ее за руку и посадил на шезлонг возле себя.  — Извини, Джулия. Мне погасить?
        — Ты знаешь, не надо.  — Она подтянула под себя ноги и прикрыла их халатом.
        Джулия была пухленькой, хорошенькой, добродушной, и с момента их знакомства, которое состоялось несколько месяцев назад, Аласдэр был рад каждой минуте, проведенной с ней.
        — Тебе понравилось, как они сыграли, моя дорогая?  — Он стряхнул пепел с конца сигары.  — Я считаю, что твоя подруга Генриетта Уилер была великолепна.
        — Фи, Аласдэр!  — произнесла Джулия.  — Ты вообще никогда не замечал ее.
        — Но не тогда, когда мы специально пошли посмотреть на нее.
        Джулия провела рукой по его щеке.
        — Тогда быстро скажи, какая у нее была роль?
        При свете луны выражение досады на его лице не осталось незамеченным.
        — Я… ну, ты права, Джулия,  — признался он.  — Боюсь, мои мысли витали где-то далеко.
        Джулия дружелюбно пожала плечами.
        — Это не важно, но послушай, мой мальчик. Прежде чем ты растворишься в ночи, мне нужно рассказать тебе кое-что.
        Аласдэр погасил сигару. Внезапно он перестал получать от нее удовольствие.
        — Мне тоже есть что рассказать тебе, Джулия. Пожалуйста, позволь мне начать первому.
        — Ну конечно, так я и знала!  — В голосе Джулии послышалась ирония.  — Как ее зовут? Уверена, что она вдвое моложе меня и весит в два раза меньше.
        Аласдэр скривился.
        — Боюсь, различий гораздо больше,  — признал он.  — А зовут ее Сорча.
        — Так она шотландка!  — воскликнула Джулия.  — Понятно, мой мальчик. Я всегда говорила — держись своих. Тогда расскажи мне, как долго ты знаешь свою Сорчу?
        К тому времени, когда Аласдэр закончил отвечать на этот вопрос, над крышами Бедфорд-плейс занималась заря. Джулия давно пересела за прикроватный столик и налила Аласдэру его любимого виски, которое всегда держала в доме на случай его прихода. Когда он закончил свой рассказ, она налила виски и себе.
        — Боже мой,  — прошептала она, поворачиваясь к Аласдэру.  — Ты действительно думаешь?..
        Аласдэр сидел, подперев голову рукой.
        — Джулия, у меня остались самые смутные воспоминания,  — заговорил он.  — Будто я делаю что-то такое, о чем утром буду жалеть, если ты понимаешь, что я имею в виду.
        — О, очень хорошо понимаю,  — сказала она сочувственно.  — Но, Аласдэр, ты так часто поступаешь опрометчиво, что это могло быть что-то совершенно другое.
        Он покачал головой.
        — Ребенок как две капли воды похож на моего брата Меррика.
        У Джулии вырвался короткий смешок.
        — А эта молодая женщина, сестра. Что она? Аласдэр простонал.
        — Она сама почти ребенок.
        — В самом деле? И сколько ей лет?
        — Ну, наверное, семнадцать. Нет, подожди. Она сказала — двадцать два.
        Джулия засмеялась.
        — Бог мой, Аласдэр! Она взрослая женщина!
        — Едва ли. Крошка, даже в промокшей насквозь одежде, не будет весить и сорока пяти килограммов, и она простодушна, как только может быть простодушна девушка из Шотландии.
        Джулия пожала плечами.
        — Мой милый мальчик, когда мне было двадцать два года, я уже похоронила мужа и дала отставку двум покровителям. Что касается наивности, то внешность бывает обманчивой. А теперь выслушай мой рассказ.
        Аласдэр поднял свой стакан.
        — Разумеется. Моя жизнь едва ли запутается еще больше. Но на этот счет он ошибся. Джулия села очень прямо, отставила в сторону виски и чинно сложила руки на коленях.
        — Новость совершенно потрясающая,  — предупредила она.  — Ты, надеюсь, не настолько стар, чтобы с тобой случился удар?
        Аласдэр нахмурился.
        — Мне тридцать шесть лет, и ты это знаешь. Хватит об этом.
        Джулия наклонилась и поцеловала его в щеку.
        — Аласдэр, дорогой мой… — Она остановилась и неровно вздохнула.  — Я… беременна.
        Аласдэр выронил стакан. Он с мягким стуком упал на ковер.
        — О Боже, Джулия.  — Он прикрыл глаза.  — Только не это. Нет. Будь милосердна.
        Она положила теплую руку ему на колено.
        — Я не шучу, любовь моя,  — торопливо продолжила она.  — Конечно, я в смятении, а мой врач все еще не встает с постели, оправляясь от шока. Но, Аласдэр, ребенок не твой.
        Он издал отрывистый звук и приоткрыл один глаз.
        — Не… мой?
        Джулия сердито посмотрела на него.
        — Аласдэр, дорогой, мы не обещали друг другу ничего, кроме дружбы,  — отвечала она.  — Мы неделями не виделись. Ты оставался верен мне?
        Он откашлялся.
        — Я… хорошо, я мог бы сказать… я не очень понимаю… Она сильнее надавила на его колено.
        — Аласдэр, позволь мне говорить прямо,  — прервала его Джулия.  — Я знаю об Инге Карлссон и ее маленькой квартирке на Лонг-Акр.
        — Что ты, Джулия! Я просто забегал к ней! Клянусь тебе! Мы просто друзья.
        — Такие же друзья, как мы с тобой?  — лукаво спросила она.  — И мы не будем говорить о жене лорда Филда. И о служанке из таверны в Уоппинге. И о той французской танцовщице. Я знаю — ты ничего не можешь с собой поделать. Я знаю, что женщины обожают тебя. Но я не понимаю, зачем тебе нужно скрывать это от меня?
        Аласдэр сглотнул.
        — Я не скрываю,  — солгал он. Джулия рассмеялась.
        — Ты скрываешь, мой дорогой,  — сказала она.  — Ты инстинктивно изворачиваешься, ну совсем как восьмилетний озорник, который, когда его спрашивают, что он делает, мгновенно выпаливает «ничего не делаю»! И произносит это так мило, так невинно, что сразу становится ясно — опять нашкодил.
        — Мне такое никогда не приходило в голову, вот и все,  — клялся он.  — Как я мог даже подумать об Инге, когда я с тобой?
        — Потому что Инга блондинка, с высокой грудью, красивая, тоненькая и двигается грациозно, как кошка,  — предположила Джулия.  — Кроме того, она по крайней мере лет на двадцать моложе меня.
        — Я редко увлекаюсь этим сортом женщин,  — правдиво сказал Аласдэр.  — Кроме того, Джулия, наши с тобой отношения… совершенно особенные.
        — Ну да, я ведь гожусь тебе в матери,  — сказала она сухо.  — В этом заключается их особенность.
        Он взял ее за руку.
        — Конечно же, это не так,  — отвечал он и посмотрел на нее внимательно и с участием.  — Но ты, Джулия, не настолько молода, чтобы иметь ребенка. Боже милостивый. Кто его отец? Что ты собираешься делать?
        — Молиться,  — сказала она с улыбкой.  — А что до отца, то это брат Генриетты. Мы с ним друзья уже двадцать лет, ты знаешь.
        — Эдвард Уилер, драматург?  — Аласдэр недоверчиво посмотрел на нее.  — Ты любишь его, Джулия?
        Она засмеялась, легко и звонко.
        — Не смеши, что за вопрос, да еще от тебя! Я уважаю его и обожаю его.  — Она села, одна рука на животе. —Аласдэр, я хочу этого ребенка, если только у него есть шанс появиться на свет.
        — Ты собираешься выйти за него замуж, Джулия?  — Он сердито посмотрел на нее.  — Ты должна, сама знаешь.
        Она снова засмеялась.
        — Ну, Аласдэр!  — сказала она.  — А еще слывешь распутником! Я начинаю думать, что ты не таков, каким тебя считают!
        — Не дразни меня, Джулия. Это серьезно. Она помрачнела.
        — Я знаю,  — сказала она.  — И я не знаю, что мне делать. Конечно, я сказала Эдварду. Мы оказались в очень сложном положении. В нашем возрасте глупо бежать к алтарю, когда шансы на то, что я доношу ребенка… не очень хороши.
        — Боже, Джулия. Конечно, я желаю тебе всего наилучшего.
        Она улыбнулась немного печально.
        — Еще год или два — и это было бы совершенно невозможно,  — сказала она.  — Разумеется, я считала, что причина в другом, пока меня не стало тошнить по утрам.
        Аласдэр знал, что тревожит Джулию. На вид ей можно дать лет сорок, скорее всего ей больше, возможно, намного больше. Поскольку в прошлом она была актрисой, то знала, как замаскировать следы возрастных изменений. Но ребенок? Он не на шутку встревожился.
        — Он правильно себя поведет?  — потребовал ответа Аласдэр.  — Я имею в виду, Уилер.
        — Думаю, да,  — сказала она.  — Он все еще в шоковом состоянии. Но я хочу ребенка независимо ни от чего.
        Он встал и поцеловал ее руку.
        — Тебе нужен муж, Джулия. Я хочу сказать, нужно настоять на этом.
        Она взглянула на него увлажнившимися глазами.
        — Возможно, ты прав. Я подумаю над этим, дорогой.
        — Хочешь, я поговорю с Уилером? Я могу это сделать. С радостью.
        Джулия побледнела.
        — О Боже, нет! Я пытаюсь сказать тебе, Аласдэр, что мы не можем продолжать видеться, совсем.  — Она понизила голос до шепота.  — Это будет нехорошо, сам понимаешь. Сегодняшняя ночь была — ну, прощальной.
        Аласдэр потянулся за своей рубашкой и начал натягивать ее через голову.
        — Итак, прости-прощай,  — сказал он шутливо.  — После всего, что между нами было, ты отбрасываешь меня, как старый башмак, нимало не задумавшись?
        Джулия улыбнулась.
        — Конечно, это будет выглядеть несколько странно, поскольку все знают, что мы близкие друзья.
        Аласдэр поцеловал ее в носик.
        — В высшей мере странно, старушка. Ее глаза снова оживились.
        — Нет, нет, Аласдэр, я никогда полностью не откажусь от тебя,  — сказала она.  — Я просто не буду больше спать с тобой.
        — Ну вот, а это,  — сказал он грустно,  — настоящая потеря!
        Эсме стояла у окна классной комнаты и смотрела вниз на Грейт-Куин-стрит, когда сэр Аласдэр Маклахлан осторожно сошел с кеба и поднялся по ступенькам. Эсме уже четыре часа как позавтракала, а Маклахлан все еще был в вечернем костюме, который Эттрик чистил вчера. Значит, его не было дома всю ночь — и одному Богу известно, где он оставил другую одежду. Так она и думала. Весь вчерашний день она ощущала его отсутствие. С этим непонятным ощущением она и легла спать.
        — Мэм?
        Она отвернулась от окна и увидела лакея.
        — Куда вы хотите поставить это?  — Деревянные стульчики были такими маленькими, что он легко держал по одному в каждой руке.
        Эсме удивилась.
        — Как, еще стулья?  — Слуги уже целый час возились с мебелью.
        — Да, мэм,  — сказал лакей.  — Десять штук.
        — Десять стульев? Но это слишком много, лишние расходы. О чем только Уэллингз думал?  — Эсме покачала головой.  — Поставьте эти вокруг стола, их и еще четыре. А остальные можно поставить у стены, так, наверное?
        Была еще одна проблема. Как уже заметил Маклахлан, все, что она говорила, начинало звучать как вопрос. Она знала, как быть леди и вежливо отдавать распоряжения слугам. Но совсем другое — оказаться одной из них или почти одной из них. Все дело в том, что она здесь ни рыба ни мясо, решила Эсме, снова отворачиваясь к окну. Если в сэре Аласдэре Маклахлане и было что-то от шотландца, кроме его пристрастия к виски, оно давно исчезло. А жаль.
        Раздался звук отворяемой двери. Она снова обернулась и увидела Уэллингза, зашедшего осведомиться насчет мебели.
        — Все ли подошло, мэм?  — спросил он.
        — Да, благодарю вас.  — Она направилась в сторону двери, ведущей в детскую, которая была чуть приоткрыта.  — Сорча уже спит в своей маленькой кроватке. Но зачем так много стульев?
        Брови у Уэллингза поползли вверх.
        — Вчера сэр Аласдэр решил сам заняться покупками. Я полагаю, он пожелал приобрести все, что может понадобиться ребенку.
        — Понятно.
        В душе Эсме признала, что комната преобразилась и стала очень уютной. Но такую расточительность не одобрил бы ни один истинный шотландец. Может быть, стулья рассчитаны на множество детей. На целый полк незаконных детей, рассеянных по всему Лондону.
        Уэллингз учтиво поклонился.
        — Сэр Аласдэр приглашает вас выпить с ним кофе в его кабинете,  — прибавил он.  — Через полчаса, если вас не затруднит.
        — Боюсь, я не смогу,  — отвечала Эсме.  — Сорча может проснуться и…
        — Сэр Аласдэр сказал, что здесь побудет Лидия,  — возразил он.
        Эсме уже встречалась с Лидией, девушкой со свежим личиком, которая приносила им с Сорчей чай и готовила постели. То, что Маклахлан сам потрудился предусмотреть их нужды, очень удивило Эсме.
        — Лидия — старшая из восьми служанок,  — добавил дворецкий одобрительно.  — Она очень хорошо умеет обращаться с детьми.
        Где-то внутри Эсме поежилась. Лидия едва ли была менее опытна, чем Эсме. Может быть, если бы она не согласилась остаться, Сорча уже была бы под присмотром кого-нибудь знающего. Кого-нибудь, действительно умеющего обращаться с детьми. До недавних пор Эсме по большей части только играла с сестренкой. Сейчас это представлялось невозможным счастьем. И чем-то, что было в другой жизни.
        — Мисс Гамильтон, так что насчет кофе?  — спросил дворецкий.
        Она вскинула голову.
        — Хорошо,  — сказала она.  — Через полчаса.
        Вскоре пришла Лидия — с корзинкой для штопки, которой она собиралась заняться. Эсме прошла в свою комнату, чтобы привести себя в порядок. В зеркале, висевшем над умывальником, она увидела свое отражение. Широко расставленные зеленые глаза под темными дугами бровей. Глаза у нее были, она знала, как у матери, самое красивое в ее внешности.
        Эсме часто говорили, что она похожа на мать, и это скорее пугало ее, чем радовало, особенно когда она оказывалась в обществе молодых людей типа Маклахлана и чувствовала, как учащается ее пульс. Но у ее матери волосы были роскошного каштанового цвета, тогда как у нее неопределенного коричневатого, густые и тяжелые, отчего всегда выбиваются из прически. Ее нос… просто нос, подбородок… обычный подбородок, тогда как каждая черточка лица ее матери была совершенством. Нет у нее и каких бы то ни было очаровательных черточек в виде вздернутого кончика носа, ямочек на щеках или на подбородке, на которых мог бы остановиться взгляд.
        Вдруг она отпрянула от зеркала. Выбрала же время, чтобы переживать по поводу своей внешности! Несмотря на хрупкость и юный вид, она была в том возрасте, в котором уже трудно рассчитывать выйти замуж, и вряд ли ее обстоятельства могли измениться. Может быть, было время, когда ей хотелось провести сезон в Лондоне. Но замужества ее матери приводили их из одного удаленного имения в другое, каждое последующее оказывалось в еще более глухом уголке Шотландии, чем предыдущее.
        Хотя лорд Ачанолт никогда не приглашал Эсме сопровождать их в частых поездках, один или два раза в год мать Эсме брала ее с собой в Инвернесс или Эдинбург за покупками. Конечно, в доме бывали гости, устраивались званые обеды. До тех пор, пока Ачанолт не положил этому конец, у ее матери была целая свита обожателей, потому что ей нравилось заставлять мужа ревновать. Но когда Эсме в конце концов начинала настаивать на большем, нижняя губа ее матери неизменно выдвигалась вперед.
        — Подожди,  — говорила она.  — Вот вернется из-за границы тетя Ровена. Тогда мы тебя и вывезем, милая, я обещаю.
        Но, похоронив совсем молодыми троих мужей, она стала бояться оставаться в одиночестве. Эсме уяснила, что сделалась единственным оплотом стабильности в жизни матери. Ачанолт, за которого ее мать вышла замуж, когда Эсме было шестнадцать, скоро стал суровым и мрачным и совсем отдалился от них. Через два счастливых года совместной жизни в старом замке все чаще стало звучать слово «развод».
        Однажды она услышала болтовню старого садовника: «Ну точно как кот за своим хвостом,  — ворчал тот.  — Старый дьявол заполучил ее и теперь не знает, что с ней делать, это ведь совсем не так весело, как охота». Что более или менее подытоживало брак лорда и леди Ачанолт.
        Ладно, «старый дьявол» никогда не давал себе труда быть учтивым в присутствии Эсме. Когда он выгнал их, она испытала странное облегчение, как бы глупо это ни звучало. Паника была роскошью, которую она не могла себе позволить, если учесть ответственность, которую Ачанолт внезапно переложил на нее. Конечно, сейчас вряд ли есть причина паниковать. Она просто не может позволить Аласдэру Маклахлану нарушить ее спокойствие, как бы красив и обаятелен он ни был. Размышляя об этом, она напомнила себе, что зря тратит время. Эсме быстро заколола волосы и поспешила вниз по лестнице.
        Она, как и предполагала, нашла Маклахлана в его кабинете. Он переоделся в темно-зеленый сюртук, под которым был шелковый жилет цвета соломы, и облегающие коричневые брюки. Шейный платок был элегантно завязан под квадратным свежевыбритым подбородком. Да, он выглядел потрясающе красивым, и то, что он выглядел так после разгульной ночи, вызвало у нее досаду. Ему следовало бы по крайней мере иметь болезненный вид.
        К ее удивлению, Маклахлан сидел не за подносом с кофе, а за своим письменным столом, и в его позе не было ничего безвольного и вялого. Напротив, он сидел прямо и неподвижно, как делающая стойку охотничья собака, весь погруженный в свое занятие. Если его и мучили последствия бессонной ночи, проведенной с миссис Кросби, по его виду этого никак нельзя было утверждать.
        Подойдя ближе, она поняла, что погружен он был отнюдь не в работу. Он увлекся какой-то разновидностью карточной игры. Его густые золотистые волосы упали на лоб и скрывали глаза. Вдруг, пробормотав проклятие, он сгреб карты и перетасовал их. Затем сосредоточенно перетасовал их еще раз — карты казались продолжением его длинных, удивительно быстрых и ловких пальцев.
        Она подошла к столу, с трепетом ожидая, когда же он обнаружит ее присутствие. В этот момент он отодвинул карты в сторону, взглянул на нее, и что-то изменилось в его взгляде. Как будто она пробудила его ото сна. Он встал, и через мгновение глаза его снова приобрели ленивое, сонное выражение.
        — Доброе утро, мисс Гамильтон,  — сказал он.  — Прошу вас, садитесь. Она прошла к указанному им искусно инкрустированному шератонскому креслу, стоявшему у чайного столика.
        Комната была выдержана в голубых и кремовых тонах. Голубой шелк стен отражался в высоких, от пола до потолка, зеркалах в простенках между окнами; пол покрывал толстый ковер кремового цвета. Появился лакей с небольшим подносом с кофе и поставил его на дальний конец чайного столика. Маклахлан попросил Эсме налить кофе. Кофе оказался очень крепким, очень вкусным и странным образом наводил на мысль о бархате.
        — Уэллингз сказал мне, что вчера вы водили девочку на прогулку,  — сказал Маклахлан.  — Надеюсь, вы обе получили удовольствие?
        Ей не хотелось говорить о своем визите к тете Ровене. Может быть, потому, что не хотелось выглядеть доведенной до отчаяния и глуповатой.
        — Лондон такой большой,  — пролепетала она,  — но прогулка оказалась приятной.
        — Как далеко вы ходили?
        — Ну, кажется, до Мейфэра.
        — Прекрасная часть города,  — отметил он.  — Хотя я предпочитаю тишину и спокойствие здешнего окружения.
        — Конечно, здесь гораздо лучше.  — Эсме осторожно сделала глоток горячего кофе.  — Скажите, Маклахлан, вы часто играете в карты?
        Сегодня в его взгляде появилось что-то циничное, и она слегка насторожилась.
        — Думаю, вы знаете, что да, мисс Гамильтон,  — отвечал он ровно и сухо.  — Как вам удается заставить меня почувствовать себя так, как будто я все еще в Аргайллшире? А ваша манера обращаться ко мне? Я ведь не единственный Маклахлан.
        — Что касается вашего клана, возможно, вы правы,  — прямо ответила она.
        Глаза у него широко раскрылись.
        — У меня нет клана, мисс Гамильтон,  — сказал он.  — У меня есть земли, да, хотя этим нечего хвастаться. Мой дед сражался с якобитами, и за службу король бросил ему кость — титул баронета.
        — Король Англии.
        — Прошу прощения?
        — Титул баронета ему пожаловал король Англии. Маклахлан поднял бровь.
        — Твердокаменная шотландка, вот вы кто, так?
        — Да, и я не знаю других. Он засмеялся.
        — Скажите мне, мисс Гамильтон, а вы не из тех изменников, которые продолжают поднимать бокалы за заморского претендента? Не приютил ли я тайную якобитку?
        Эсме слабо улыбнулась.
        — Скорее всего вы приютили приверженку исторической точности,  — заметила она.  — Вы хотите, чтобы я называла вас сэром Аласдэром?
        Он пожал плечами и начал помешивать кофе медленными, расслабленными движениями, которые, по-видимому, были вообще свойственны ему. Во всех случаях жизни, кроме игры в карты.
        — Не думаю, чтобы меня это действительно заботило,  — наконец признался он.  — Называйте меня как хотите. Я не поклонник точности ни в какой ее разновидности.
        — Не могу согласиться полностью,  — сказала она.  — Я думаю, вы очень точны, когда играете в карты.
        Он взглянул на нее из-за чашечки с кофе и тонко улыбнулся.
        — Прихожу к выводу, что вы недооцениваете мой талант,  — ворчливо сказал он.  — Но при условии, что он хорошо отточен, игра в карты, мисс Гамильтон, становится искусством, с помощью которого бедный молодой шотландец может идти своим путем в этом мире.
        — Так вы несчастный бедняк?  — Она выразительно посмотрела на его элегантный сюртук, стоивший, вероятно, больше, чем половина ее гардероба.
        — Нет, и никогда им не был.  — Его глаза опасно заблестели.  — Но в настоящее время я, как вы недавно напомнили мне, очень богатый джентльмен. И, уверяю вас, я никогда бы не стал им, если бы жил за счет своих арендаторов.
        — Возможно, вы стали им в силу слабостей других людей,  — предположила она.  — Азартные игры по своей природе нечестны.
        — Меня нимало не волнуют слабости мужчины, мисс Гамильтон, если он так глуп, что садится играть за стол со мной,  — отвечал он невозмутимо.  — И когда я играю, ничто не остается на волю случая. Все дело в вероятности и статистике — вещах настолько реальных и ощутимых, что их можно рассчитать на обороте старой газеты.
        — Как нелепо это звучит!  — возразила она.  — Вы пытаетесь выдать порок за добродетель. Всем известно, что игра в карты зависит от удачи.
        — В самом деле?  — Он потянулся за колодой карт. Ловким движением он разложил их на столе веером.  — Возьмите карту, мисс Гамильтон. Любую карту.
        Она хмуро посмотрела на него.
        — Это не деревенская ярмарка, милорд.
        — Мисс Гамильтон, вы боитесь, что, несмотря на ваше знание жизни, вы в чем-то можете оказаться не правы?
        Она схватила карту.
        — Прекрасно,  — сказал он.  — Теперь у вас в руках карта…
        — Как вы проницательны, Маклахлан. Напряжение повисло в комнате.
        — …карта, которая может быть или черной, или красной,  — продолжал он.  — Шансы пятьдесят на пятьдесят, не так ли?
        — Так, но при чем здесь наука?
        — На самом деле очень даже при чем,  — сказал он.  — Конечно, есть еще другая переменная.
        — Мне кажется, их пятьдесят две. Его брови снова поползли вверх.
        — Давайте поэкспериментируем, мисс Гамильтон,  — предложил он.  — Карта, которую вы держите в руке, или туз, или фигурная, или нефигурная. Сейчас, когда на столе рубашками вверх лежит пятьдесят одна карта, вероятность того, что у вас туз, составляет четыре к пятидесяти двум. Согласитесь, шансов мало.
        — Как я уже сказала, все дело в удаче. Он поднял вверх палец.
        — А вероятность того, что у вас фигурная карта,  — двенадцать к пятидесяти двум, так?
        — Да, так.
        — А вероятность, что это нефигурная карта,  — тридцать шесть из пятидесяти двух, верно?
        — Конечно.
        — Тогда я предположу, мисс Гамильтон, что вы держите в руках нефигурную карту. Вероятность этого выше, как видите. Я осмелюсь предположить также, что это карта красной масти.
        Эсме посмотрела на свою карту и побледнела.
        — Разрешите мне взглянуть?
        Она неохотно положила на стол восьмерку бубновой масти.
        — И все же это просто удачная догадка,  — пожаловалась она.
        — Первое неверно,  — возразил он.  — Но второе верно. Мисс Гамильтон, есть разница между вероятностью и удачей. Теперь переверните карту рубашкой вверх и возьмите другую.
        — Это нелепо.  — Но она сделала, как он просил.
        — Теперь, мисс Гамильтон, вы изменили вероятность,  — сказал он, не сводя с нее глаз.  — Теперь у нас пятьдесят одна карта, поскольку восьмерка бубновой масти вышла из игры.
        По его настоянию они повторили те же действия еще более десяти раз. Четыре раза сэр Аласдэр ошибся. Эсме пыталась торжествовать, но с каждым разом точность его догадок возрастала. Он неизменно называл вероятность угадывания для каждой последующей карты. Цвет масти, фигурная или нефигурная. Вскоре он смог угадывать не только это, но саму масть и даже число.
        Голова у Эсме шла кругом. Что еще хуже, сэр Аласдэр, казалось, мог точно назвать, какие карты вышли из игры и какие остались. Она вспомнила стопку загадочных книг в курительной комнате, которые невозможно было читать. Ей пришлось с досадой признать, что он, должно быть, не только прочитал, но и понял все эти проклятые книги.
        После того как он правильно назвал четыре карты одну задругой, Эсме встала.
        — Все это ужасно глупо,  — сказала она, откладывая в сторону последнюю карту.  — Сэр, вряд ли вы позвали меня затем, чтобы забавляться с картами?
        Он смел карты со стола.
        — Вы, мисс Гамильтон, высказали пренебрежение к тому, как я обеспечиваю себе средства к существованию,  — спокойно заявил он.  — Я просто защищал свою честь от ваших жестоких и оскорбительных обвинений.
        Эсме засмеялась.
        — Но ведь вы, разумеется, живете не умом?
        — Вы считаете, что у меня его нет?  — с вызовом спросил он.
        Она растерялась.
        — Я не говорила этого.
        — Но вы, помнится, предположили, что у меня вряд ли есть что-нибудь, кроме… дайте подумать… да, смазливой физиономии, разве не так?
        — Я ничего такого не предполагала,  — сказала она и поняла, что солгала.  — Тем не менее игра в карты едва ли требует умственных усилий.
        — Вам когда-нибудь приходилось играть в двадцать одно, мисс Гамильтон?  — спросил он мрачно.  — Идите к себе наверх и прихватите те три сотни фунтов из чернильницы, шляпной коробки или где вы их там прячете, и если вы не ведаете сомнений, давайте проверим ваше глубокомысленное утверждение.
        Красавец Маклахлан с его золотыми волосами и неприятно резким голосом был сам дьявол, хуже того — дьявол е ангельской внешностью. У нее не было сомнений, что он ободрал бы ее до нитки, только чтобы доказать свою правоту.
        — Нет, спасибо, я не играю в азартные игры.
        — Вы, мисс Гамильтон, очень лихо сыграли, приехав в Лондон с этим ребенком.
        — Она не этот ребенок,  — сказала Эсме.  — Она…
        — Да, да,  — прервал он ее, сделав отстраняющий жест рукой.  — Она Сорча. Я помню это. Дайте мне время, мисс Гамильтон, приспособиться к этой огромной перемене в моей жизни.
        Какое-то время они молча пили кофе. Эсме мучительно искала нейтральную тему для разговора, но так и не нашла.
        — Как она?  — наконец произнес Маклахлан.  — Сорча? Она хорошо себя чувствует?
        — О да,  — сказала Эсме.  — Она жизнерадостный ребенок.
        — Что вы этим хотите сказать?
        — Это трудно объяснить.  — Эсме выразительно раскинула руки.  — Но у Сорчи сильная воля, и у нее есть… скажем, уверенность в способности очаровать каждого, кто окажется рядом, и получить то, что она хочет.
        Сэр Аласдэр неожиданно улыбнулся, и ямочки на его слишком красивом лице стали еще заметнее.
        — Хм-м,  — сказал он.  — Интересно, от кого она получила такое наследство?
        Эсме взглянула на него из-за чашки с кофе.
        — Теперь, по размышлении, я начинаю думать, сэр, что бедный ребенок получил двойную дозу.
        — О да.  — Он вяло допил свой кофе и отодвинул чашку.  — Вы, несомненно, правы.
        Эсме вдруг ощутила себя неблагодарной и несправедливой. Не его вина, что он родился красивым и обаятельным и знает, как пускать в ход эти качества.
        Он с отсутствующим видом взял из стопки одну карту и начал ловко вертеть ее между пальцами одной руки, не спуская с нее глаз. Эсме лихорадочно думала, что бы сказать дельное.
        — Благодарю вас за мебель,  — пролепетала она.  — Так много стульев. Вы очень добры.
        — Добр?  — повторил он, все еще лениво играя с картой.  — Я редко делаю что-нибудь из доброты, мисс Гамильтон. Если я это делаю, то или из чувства самосохранения, или чтобы сделать себе приятное.
        — Понимаю.  — Его обезоруживающая откровенность завела ее в тупик.  — И что же двигало вами в данном случае?
        — Желание сделать себе приятное,  — отвечал он.  — Мне хотелось увидеть теплоту в ваших глазах, когда вы будете благодарить меня — как сейчас. Вы попались в ловушку, мисс Гамильтон.
        — «Погубите их добротой?» — пробормотала она.  — Ну, чтобы я оказалась в ловушке, потребуется больше, чем это; вы должны знать, что шотландцы сделаны из плохо поддающегося обработке материала.
        — Я больше боюсь того, мисс Гамильтон, что прежде тяжелая работа изнурит вас,  — невозмутимо сказал он.  — Я узнал из самого компетентного источника, что детям нужны и гувернантка, и няня. Это так?
        Эсме была поражена.
        — В идеале — да.
        Сэр Аласдэр покрутил между пальцами карту и хлопнул ею об стол перед Эсме фигурой вверх. Туз червей.
        — Тогда пусть будет идеал, мисс Гамильтон. Какое-то время Эсме, не отрываясь, смотрела на его изящную кисть с длинными пальцами, такими теплыми по контрасту с неживой белизной карты. Ею начинало овладевать беспокойство. Ей не хотелось оставаться наедине с этим мужчиной с его идеальными кистями рук и тихим, глубоким голосом.
        — Что вы имеете в виду?  — наконец произнесла она.
        — Я собираюсь нанять няню,  — сказал он.  — Через день-два Уэллингз пришлет вам кандидаток. Выберите ту, которая покажется вам лучшей.
        Эсме не знала, что сказать.
        — Это щедрый жест, сэр,  — произнесла она.  — Я просто не знаю, что сказать.
        — Как насчет «Я буду вечно признательна вам»?  — предложил он.  — Или «Я ваша преданная раба»?
        Эсме не понравилось, как были произнесены эти слова, с излишней теплотой в голосе и как-то двусмысленно.
        — Не думаю.
        Маклахлан медленно и лениво пожал плечами.
        — Тогда, может быть, вы просто нальете мне еще кофе,  — предложил он.  — Моя чашка пуста вот уже десять минут.
        Эсме посмотрела на стол, несколько смущенная своей оплошностью. Его чашка стояла пустая на краю стола. Он взялся за чашку и подтолкнул ее к Эсме. Она инстинктивно схватилась за кофейник. Но как-то так получилось, что жидкость пролилась мимо, и следующее, что запечатлелось в ее сознании,  — Маклахлан отдергивает руку и проливает кофе на свой замечательный костюм. «Боже мой!» — вскрикивает он.
        Что было дальше, она потом толком не могла вспомнить. В ее руке оказался носовой платок, а она стояла на коленях у его кресла и прикладывала платок к его жилету прекрасного соломенного цвета, совсем не думая, как это может выглядеть со стороны.
        — Простите меня!  — Эсме яростно терла шелк. Маклахлан откинулся в кресле, чтобы оценить ущерб.
        — Черт, горячо!
        — Ой, я ошпарила вас?  — жалобно спросила она.  — Вам больно?  — Ей вдруг захотелось заплакать. Это было последней каплей.
        — До свадьбы заживет.  — Его сильная теплая рука легла на ее плечо.  — В самом деле, мисс Маклахлан, все в порядке. Пожалуйста, перестаньте тереть и посмотрите на меня.
        Эсме подняла глаза.
        — О нет!  — Его шейный платок тоже пострадал.  — Ой, он испорчен!  — Она перебирала складки платка, будто это могло помочь.
        Маклахлан отвел ее руку в сторону, но продолжал удерживать ее в своей руке.
        — Бывало и хуже,  — сказал он, наклоняясь над ней так низко, что от его дыхания слегка шевелились ее волосы.  — Мисс Гамильтон, встаньте с колен — прежде чем кто-нибудь заглянет сюда и сделает неправильный вывод, что, если учесть мою репутацию, весьма вероятно.
        Смысл его слов не доходил до нее.
        — Простите?
        Маклахлан вздохнул, затем толчком отодвинул кресло назад и поднялся, одновременно подняв ее. Теперь они стояли совсем близко друг к другу. Ее голова едва доставала до его груди, ее рука все еще оставалась в его руке. Некоторое время он не двигался, глядя на их переплетенные пальцы.
        — Моя дорогая мисс Гамильтон,  — наконец начал он.  — Д-да?
        Его рот искривился в улыбке.
        — Надеюсь, я не пострадаю, если скажу, что из всех людей, обкусывающих ногти, коих мне приходилось знать, вы самая безжалостная к собственным ногтям.
        Ее лицо запылало. Она выдернула руку и спрятала ее за спиной.
        Он успел схватить другую руку и твердо удерживал ее.
        — Да-а,  — произнес он, внимательно разглядывая ее пальцы,  — я вообще не уверен, что это ногти.
        Она попыталась высвободить руку, но негодяй только насмешливо улыбался.
        — Вы, мисс Гамильтон, стараетесь вовсе избавиться от них,  — продолжал он, не спуская глаз с ее руки.  — Они отступают, как французы из Москвы.
        Эсме все еще была в смятении оттого, что облила его горячим кофе.
        — Это ужасная привычка,  — призналась она, пытаясь высвободить руку.  — Хотела бы я знать, как избавиться от нее.
        Он перевел взгляд на ее лицо и долго не отрываясь смотрел на него.
        — Что мне хотелось бы знать, так это отчего вы в такой тревоге, что обкусываете свои ногти до мяса?
        Он, казалось, не собирался выпускать ее руку, хотя и удерживал ее очень деликатно.
        — Эсме.  — В его голосе она услышала упрекающую заботливость.  — Моя дорогая, вы действительно сильно обеспокоены. Почему? Как я могу вам помочь?
        Она вдруг почувствовала, что подбородок у нее дрожит.
        — Не смейте,  — прошептала она, отводя глаза в сторону.  — Не смейте жалеть меня.
        Его глаза оживились.
        — Я только хочу, чтобы вы сказали мне, в чем дело,  — настаивал он. Внезапно его тон изменился.  — Эсме, может быть, это я? Это я… заставляю вас страдать?
        С этими словами он уронил ее руку и отступил назад.
        Боже! Этого просто не может быть. Почему его это вообще заботит? Как он может быть то невоспитанным грубияном, то — в следующий момент — полным сочувствия и сострадания? У Эсме перехватило дыхание.
        — Это не вы,  — удалось произнести ей, ее рука нервно теребила нитку жемчуга на шее.  — Это не вы, и это не имеет к вам ни малейшего отношения. Пожалуйста, Маклахлан, просто не обращайте на меня внимания.
        — Я не уверен, что мне это удастся.  — Его голос звучал мягко, но настойчиво.  — Моя дорогая, вы делаете вид, что все в порядке, но я начинаю подозревать, что под маской храбрости скрывается надлом. Вам слишком многое пришлось перенести?
        — Я справлюсь!  — взмолилась она, роняя руку.  — Я справлюсь, клянусь вам! Так вы поэтому нанимаете няню? Вы считаете, что я ничего не знаю о том, как обращаться с детьми? А что касается кофе — я виновата, простите, я была недостаточно внимательна.  — Она говорила все возбужденнее, но не могла остановиться.  — Больше этого не случится. И я смогу смотреть за Сорчей. Я смогу!
        — Мисс Гамильтон, все это не важно,  — сказал он.  — Вы устали, вы тоскуете по дому, вы пережили утрату. Ваша мать умерла, на вас легла непосильная ответственность. Я уверен, что временами вы чувствуете себя совсем одинокой. Могу я проявить по крайней мере небольшое участие?
        Она издала какой-то звук — было ли это затрудненное дыхание? Или рыдание? Едва ли она сама это знала. Неожиданно она почувствовала, что его руки, такие сильные и уверенные, обхватили ее. Никогда еще ничье прикосновение не несло с собой столько успокоения и поддержки. Эсме, конечно же, не следовало этого делать, но она позволила себе приникнуть к его груди, надежной, как скала. Она ощущала крахмальную свежесть и теплый мускусный мужской запах, и вдруг само собой оказалось — это единственное, что она могла сделать, чтобы не уткнуться носом в его промокший галстук и не заплакать. Она тосковала по дому. Она горевала по умершей матери. И она боялась. Боялась себя не меньше, чем других.
        — Эсме, посмотрите на меня,  — шепнул он.  — Пожалуйста.
        Она подняла на него глаза, беззвучно умоляя, сама не зная, о чем. Его объятие стало крепче. Его греховно длинные ноги немного согнулись, его рот оказался над ее ртом. Эсме почувствовала, как кровь быстрее побежала по ее жилам. Ей хотелось раствориться, спрятаться в нем. Вместо этого она закрыла глаза и приоткрыла губы. Она как будто знала, что произойдет дальше — губы Маклахлана оказались на ее губах, и Эсме овладело чувство неизбежности происходящего.
        Она повернула голову в движении, умолявшем, чтобы поцелуй стал крепче. Его мягкие и жадные губы слились с ее губами. Внутри ее что-то переворачивалось. Пальцы на ногах поджались, дыхание перехватило. Плохо. Совсем плохо. Но неумолимая сила прижимала ее тело к нему. Она задыхалась — или ей это казалось — и чувствовала, как его язык настойчиво стремится протиснуться между ее губами. И под этим мягким натиском она откинула голову назад и со сладостным чувством позволила губам открыться для него.
        Маклахлан застонал, это был низкий мучительный звук, и глубоко просунул язык в ее рот. Боже, какое странное ощущение. Какое восхитительно греховное. Ничего подобного она никогда не испытывала. Ее дыхание участилось и стало поверхностным. Она поднялась на цыпочки и обхватила его за талию, а потом ее руки скользнули вверх по его спине, наслаждаясь его теплом и силой.
        — Эсме,  — прошептал он, едва оторвавшись от ее губ, а затем снова приник к ним. Она чувствовала под своими ладонями, как подрагивали мышцы его спины, словно у нетерпеливого жеребца.
        Она чуть отвела рот.
        — О Боже,  — прошептала она.
        Его губы теперь скользнули вдоль ее щеки, потом к подбородку и вдоль нитки жемчуга на ее горле. Тяжелая теплая рука двинулась вниз по ее спине, ниже, еще ниже, пока не оказалась на бедре; ставшая горячей рука описывала круги, сжимала бедро через ткань юбок.
        Господи, она так устала от одиночества. Она жаждала прикосновений другого человеческого существа. Она жаждала этого. Эсме отдалась побуждению прижаться к нему. Она смутно сознавала, что поступает дурно. Глупо. Но ее пальцы жадно впивались в шелк на его широкой спине.
        В ответ Маклахлан просунул пальцы в ее распустившиеся волосы и поглаживал их, успокаивая ее одновременно с мягким натиском. Он нежно наступал, целуя и покусывая ее горло, пока его губы не оказались на изгибе ее шеи. Пока она не потеряла способности противиться любой его просьбе. И все же он колебался.
        — Не надо,  — прошептала она.
        — Не надо?..
        Эсме пыталась покачать головой.
        — Не надо останавливаться,  — задыхалась она.  — Пожалуйста.
        Но было поздно. Его теплый рот больше не прижимался к ее шее. Только слышалось тяжелое дыхание. Медленно он поднял голову и посмотрел на нее. Яркие лучи солнца упали на его плечо, золотом вспыхнули его волосы. И это сияние привело ее в чувство.
        — Эсме.  — В его глазах стояло отчаяние.  — О, Эсме, Боже, я…
        Она медленно отодвинулась, молча, охваченная ужасом. Его руки скользнули вниз вдоль ее рук до локтей, а затем упали. Он оторвал от нее взгляд. Утреннее солнце высвечивало его силуэт. Казалось, это фигура ангела. Как будто Люцифер спустился, чтобы соблазнять и мучить. И он был им! Боже, что она наделала?
        Эсме повернулась и побежала.
        Когда Эсме ворвалась в классную комнату, она застала там Лидию, которая, стоя на коленках, складывала с Сорчей кубики с алфавитом.
        — Ну, мисс Гамильтон,  — сказала она,  — маленькая мисс проснулась и на редкость в хорошем настроении.
        Эсме дико посмотрела на нее.
        — Спасибо,  — сумела произнести она.  — Я… я буду через минуту.
        Игнорируя вопросительный взгляд Лидии, Эсме прошла в свою спальню. Она закрыла за собой дверь и привалилась к ней. Боже. О Боже! Руками зажала рот. Что она наделала? Почти отчаянно она оглядела комнату и краем глаза увидела свое отражение в зеркале. Волосы в беспорядке. Лицо мертвенно-белое. Каждый, у кого есть хоть капля разума, мог догадаться, что с ней было.
        Эсме отвела глаза. Господи! И почему в этой комнате так холодно? Она дрожала, растирая руки. Она все еще чувствовала теплоту его ладоней на своих предплечьях, помнила, как неохотно упали его руки, когда она отступила.
        Эсме горько рассмеялась. Конечно, ему не хотелось отпускать ее! Она была для него подарком, доставшимся без всяких усилий. Спелой сливой, неожиданно упавшей в руки. Какой мужчина скажет «нет» идущему в его руки удовольствию? Уж конечно, не Аласдэр Маклахлан. Скорее всего он за всю жизнь ни разу не отказал себе в легкодоступном наслаждении. Теперь он, конечно же, будет надеяться набольшее. Ее вина. Она уступила своим чувствам, а они предали ее.
        «Какова мать, такова и дочь».
        Лицо Эсме горело от стыда. Именно это, конечно, думает сейчас Маклахлан. И он прав. В этом заключается ее, Эсме, секрет. Ее страх. Ее стыд.
        Она никогда не будет такой красавицей, как ее мать. Нет, их сходство гораздо глубже. Безрассудность. Горячность. Вспыльчивость. Колючий язык. И еще. Это мучительное желание. Это глупое чувство одиночества, которое пронзает сердце холодным страхом, превозмогающим здравый смысл запреты. «Какова мать, такова и дочь». Боже, как она ненавидит эти слова.
        Внезапно раздавшийся визг оторвал Эсме от горестных мыслей, вернул к реальности. Снова приступ гнева у Сорчи, поняла она, прислушиваясь к воплям малышки, прерываемым твердым голосом Лидии. Как обычно, хорошее настроение продлилось недолго, что-то снова не устраивало Сорчу. Может быть, она все не могла прийти в себя.
        Эсме бросилась в классную комнату и увидела, что Сорча пытается вскарабкаться на подоконник. Она сумела ухватиться за него и теперь изо всех сил отбивалась от Лидии.
        — Отпустите, мисс,  — строго говорила служанка.  — Вы должны отпустить его!
        Сорча верещала так, как будто ее убивали. Не обращая внимания на слова Лидии, Эсме просто схватила малышку за талию и резко оттащила назад.
        — Нет, не-е-е!  — вопила Сорча.  — Смотреть, Мей, смотреть!
        Эсме силой усадила ее.
        — Ах ты, маленькая упрямица!  — выбранила она ребенка, шлепнув по попке.  — Мне стыдно за тебя!
        В ответ малышка затопала к столу и с неожиданной для нее ил ой разбросала кубики. Деревянные игрушки с грохотом покажись по полу, подпрыгивали, закатывались в углы и под стулья. Это был не конец света. Такое поведение не было чем-то необычным для Сорчи. Но Эсме разрыдалась. Лидия подскочила к ней.
        — О, мисс, простите меня,  — взмолилась Лидия.  — Я только на мгновение отвернулась, как она была уже у окна. Этого никогда не случится снова, клянусь.
        Эсме зарыдала еще горше.
        — Но это случится снова! Потому что я не могу научить ее, как вести себя! С каждым днем становится все хуже и хуже! Я не умею быть матерью! Я не знаю, что делать, чтобы она вела себя хорошо!
        — Нет, нет, мисс!  — запротестовала Лидия.  — Вы здесь ни при чем, я уверена. Правда.
        — Она была таким хорошим ребенком,  — сказала Эсме.  — Я хочу сказать — до того, как умерла ее мать. А последние несколько недель она становится все хуже и хуже.
        Лидия сочувственно похлопала ее по руке.
        — Я уверена, мисс, что ребенок скучает по своей матери,  — сказала она.  — Но не в этом дело. Скорее всего это ее возраст. Они все ведут себя так. Становятся самостоятельнее и все такое.
        — Что это значит?  — шмыгнула носом Эсме.
        — Ну, моя матушка называла это «ужасные два года»,  — говорила служанка.  — Этот возраст действительно очень трудный. Матушка грозилась посадить моих братьев-близнецов в бочку и кормить через отверстие, пока им не исполнится три года. Она почти что так и сделала.
        Эсме улыбнулась слабой улыбкой. Лидия просто была очень доброй, и Эсме знала это. Слезы снова закапали у нее из глаз. Она не могла избавиться от чувства, что она виновата во все нарастающем непослушании Сорчи. И видит Бог, Эсме нуждалась в помощи.
        — Лидия,  — сказала она, утирая глаза платком.  — Вам нравится работать горничной? Как вы думаете, позволит вам мистер Генри перейти на другое место?
        Но Лидия не успела ответить. Сорча наконец заметила слезы на глазах Эсме. Она прошла через всю комнату и обвила ручками ее колени.
        — Не плачь, Мей,  — серьезно сказала она.  — Не плачь. Я буду хорошей.
        Глава 4,
        в которой сэр Маклахлан принимает важную гостью
        Аласдэр выскочил из кабинета и ошеломленно смотрел, как Эсме убегает вверх по лестнице.
        — Эсме!  — закричал он вслед ей.  — Простите! Остановитесь! Подождите! Черт, идите сюда!
        Но Эсме, судя по всему, не собиралась слушаться приказов. Он успел увидеть мелькнувшие на следующем повороте лестницы развевающиеся темно-серые юбки ее платья, и она исчезла из виду. Проклятие! Не мог же он гнаться за девчонкой на глазах у слуг. И что бы он сделал, если бы догнал ее? Убил бы? Поцеловал бы? Чего он хочет?
        Он хотел получить обратно свою свободу, он жаждал свободы. Он хотел, чтобы эти чертовы бабы — будь то сующая нос не в свои дела и соблазнительная или едва умеющая ходить и вопящая — оставили его дом и со следующей почтовой каретой отбыли в Шотландию.
        Он не знал, как долго простоял у лестницы, глядя на стремящиеся вверх перила и ступеньки, а когда вернулся к действительности, то услышал, что напольные часы у парадного входа начали бить полдень — их траурный бой эхом разносился по лестнице.
        Он слышал, как наверху снова буянила Сорча — конечно, требовала то, чего ей не разрешали. Своевольная маленькая капризуля, он понятия не имеет, что с ней делать. Лучше всего предоставить это Эсме, если она не пакует сейчас свои чемоданы.
        Все сразу навалилось на него. Аласдэру захотелось сбежать. Сбежать из собственного дома, от собственного ребенка и всех своих ужасных ошибок. Как он заявил Сорче с самого начала, он не принадлежал к мужчинам, которые становятся хорошими отцами. И если судить по тому, как он обошелся с Эсме,  — к добросовестным нанимателям.
        О, он знал, какие толки ходят о нем. Он знал, что заботливые мамаши держат своих дочерей подальше от него, что только его состояние и обаяние удерживают светское общество от того, чтобы заклеймить его как персону нон грата. Он также знал, что глубоко задевшие его упреки Джулии недалеки от истины. Он лгал женщинам и обманывал женщин. Он эгоистично разбрасывал свое семя, редко задумываясь о последствиях. Однако до сегодняшнего дня он не опускался до соблазнения невинных девственниц со свежими личиками.
        — Уэллингз!  — прорычал он, сходя вниз.  — Уэллингз, где вы, черт возьми?
        Дворецкий материализовался, как только Аласдэр ступил на последнюю ступеньку.
        — Мою шляпу,  — приказал он, устремляясь к двери.  — Шляпу и трость. Поскорей.
        Уэллингз не торопился подавать затребованное.
        — Вы намереваетесь куда-то отправиться, сэр?
        — Да, разумеется, в «Уайте»,  — отвечал он.  — И я намереваюсь отсутствовать долго. Возможно, весь день — а может быть, и всю ночь.
        — Но, сэр,  — осторожно запротестовал Уэллингз,  — мистер Маклахлан должен завтракать у нас.
        — Тогда накормите его!  — ответил Аласдэр. Уэллингз поднял нос, как если бы унюхал что-то неприятное.
        — А как же ваши сюртук и галстук, сэр? Они испачканы. Боже, кофе! Аласдэр бросился наверх, на ходу срывая с себя шейный платок. Когда он снова спустился вниз, Уэллингз все так же стоял, держа шляпу и трость кончиками пальцев. Не обращая внимания на его осуждающий взгляд, Аласдэр позволил себе удовольствие хлопнуть дверью с такой силой, что задребезжали стекла в окнах, а потом горделиво зашагал по улице с видом избалованного ребенка. Которым, возможно, он и был. Ему просто не было ведомо ничто другое.
        Аласдэру не потребовалось много времени, чтобы отыскать Куина и уговорить его прогулять всю ночь — ночь, которая началась в два часа дня. Они побывали в четырех или пяти злачных местах, где их хорошо знали, и к вечеру Аласдэр почти забыл про надоедливых женщин, оккупировавших его дом. Он почти забыл и о своем постыдном поведении с Эсме. Почти.
        Куин, конечно, захотел пуститься во все тяжкие — Куин всегда этого хотел,  — но Аласдэр был в таком настроении, что его не обеспокоила бы перспектива не увидеть ни одного существа женского пола любого возрастало конца дней своих. Пришлось идти на компромисс и отправиться в Сохо, в публичный дом матушки Луси, пристанище всевозможных пороков. Обладательница небритого подбородка и могучих рук, Луси не была похожа на женщину, но у нее было несколько более деликатных достоинств.
        Оценив ситуацию, Луси отправила Куина наверх с одной из своих опытных девочек, а Аласдэра усадила в задней комнате пить и играть в карты, хотя обычно Аласдэр соблюдал правило никогда не совмещать эти занятия. Он проиграл тысячу фунтов, так набрался, что трефы превращались у него в черви, и не мог вспомнить даже имени обобравшего его парня.
        Близилось утро, когда он почувствовал, что Куин заталкивает его в наемный экипаж и он едет домой. Кто-то — наверное, Уэллингз с Эттриком — довел его до спальни и снял с него верхнюю одежду, после чего, полагаясь на силу тяжести, его оставили лежать на шезлонге, не побеспокоясь задернуть занавески.
        Когда день был в полном разгаре, Аласдэр первый раз пошевелился, проклиная яркие лучи солнца, бившие ему прямо в глаза. Подняться он не смог. Господи, как болит голова. Так недолго допиться до смерти. Ему следует хранить верность порокам, в которых он преуспел: игре в карты с большими ставками и распутству. С чувством отвращения, пробурчав что-то, Аласдэр перевернулся на бок и снова провалился в небытие.
        Он уже начал похрапывать, когда что-то теплое и влажное коснулось его лба. Он пробудился и вначале увидел маленький влажный пальчик, расплывчато мелькавший перед глазами.
        — Что?..
        Кто-то нежно хихикнул.
        Смех? Аласдэр заставил себя открыть глаза и попытался сфокусировать взгляд — на полу вроде бы сидел брат и всматривался в него. Нет-нет. Слишком маленький. Аласдэр закрыл глаза, потряс головой и сделал еще одну попытку. Да это ребенок. Малышка, которая смотрела на него глазами Меррика. Аласдэр почувствовал некоторое облегчение.
        — Это ты?  — спросил он ее.  — Что ты здесь делаешь, почему ползаешь здесь по полу?
        — Я проснула,  — лепетала Сорча, ухватившись за ножку прикроватного столика и поднимаясь на ножки.
        — Эй,  — сказал он, наставляя на нее палец.  — Хочешь походить здесь? Ты уже можешь ходить? Ах да! Вспомнил.
        Сорча, кажется, находила все очень смешным. Она хихикнула и тоже наставила на него пальчик. Аласдэр провел рукой по ее волосам.
        — Ну что? Я смешной, да? А себя ты видела? Волосы у тебя стоят торчком. Как только они укладывают тебя в постель? На эту жесткую голову Маклахланов?
        Сорча, в глазах которой прыгали веселые огоньки, прижала пальчики ко рту и снова засмеялась.
        — Я гуля,  — сказала она.  — Мей и я. Мы смотлели утки. Аласдэр не очень понял, поэтому сменил тему:
        — Послушай, ты так и будешь здесь крутиться? Разве за тобой никто не смотрит?
        Но Сорчу теперь заинтересовали вещи, лежавшие на столике. Карманные часы она проигнорировала, зато ей приглянулся другой предмет.
        — Пить,  — сказала она, дотрагиваясь до стакана с виски.  — Дай мне.
        Его виски? Черт возьми! Он смутно помнил, что просил Уэллингза налить ему виски. И препирался с ним. И победил — но не выпил ни капли, потому что снова отключился.
        Сорча придвигала стакан к себе.
        — Пить,  — сказала она.  — Дай мне.
        — Нет-нет.  — Он отодвинул стакан в сторону.  — Это не для таких маленьких деток, как ты, чему бы тебя ни учили в Шотландии.
        Рот Сорчи скривился, она явно собиралась начать атаку. Аласдэр знал, что его голова не выдержит этого. Он повернулся на бок и поднял малышку на шезлонг.
        — Ладно, иди сюда,  — пробормотал он, устраивая ее у своих колен.  — И Бога ради, не начинай вопить. Теперь давай спать. Моим детям не положено вставать так возмутительно рано.
        Сорча снова хихикнула, а затем неожиданно для него устроилась поудобнее, сжала пальчики в кулачок и послушно закрыла глаза.
        Аласдэр изогнул шею, чтобы взглянуть на головку с копной взбитых волос в ярко-рыжих колечках, которые щекотали его нос и пахли чем-то свежим. Может быть, невинностью? Девочка уютным теплым комочком лежала на его груди, такая легкая, что он совсем не чувствовал ее веса. Она, похоже, собралась оставаться здесь долго.
        — Кто-нибудь придет наконец, чтобы забрать тебя?  — подумал он вслух.  — Они ведь не могут оставить тебя здесь?
        Сорча засунула в рот большой палец.
        — Ма,  — ответила она на это.  — Пусть ма.
        Эсме всегда была ранней пташкой. Здесь, на Грейт-Куин-стрит, Лидия, выполняя ее распоряжения, каждое утро поднимала ее в половине седьмого, поэтому она ничего не могла понять, когда еще до рассвета сквозь сон услышала, как дверь ее спальни приоткрылась. Но Лидия не появилась, и Эсме снова благодарно скользнула в сон. И почти сразу — по крайней мере ей показалось, что почти сразу,  — Эсме проснулась и увидела, что окна залиты солнечным светом.
        — Доброе утро, мисс!  — сказала Лидия, энергично дергая за шнур первой пары занавесок.  — Сегодня прекрасный день. Маленькая мисс наверняка захочет отправиться в парк на прогулку.
        Эсме сбросила с себя одеяло и опустила ноги на роскошный ковер, лежащий у кровати.
        — Вы правы,  — сказала она, потягиваясь и зевая. Вдруг вспомнила: — Лидия, вы не входили сюда раньше?
        Лидия повернулась к ней:
        — Раньше чего, мисс?
        — Пока не рассвело, я имею… — Эсме вдруг замерла, ее взгляд упал на новенькую кроватку Сорчи.  — О Боже!
        Лидия оставила шнур второй пары занавесок и подбежала к кровати. Она в отчаянии ощупывала скомканные одеяльца, пока Эсме обыскивала комнату.
        — Но как, мисс?  — спрашивала служанка.  — Как она могла?..
        — Не знаю.  — Эсме кинулась в классную комнату. Лидия прошла в детскую. Они лихорадочно заглядывали во все углы и столкнулись у двери, соединяющей комнаты.
        — Ее нет,  — шепнула Лидия.  — Господи! Куда она могла деться?
        Эсме уже надевала халат.
        — Ступайте вниз по черной лестнице, Лидия,  — сказала она.  — Попросите мисс Генри послать за помощью. Я спущусь к парадному входу и отыщу Уэллингза.
        Эсме побежала вниз.
        — Уэллингз!  — кричала она.  — Уэллингз!
        Он тут же возник из-за угла. Эсме схватила его за руки. Она была как безумная.
        — Уэллингз, Сорча исчезла!
        — Исчезла?  — Дворецкий чуть отступил назад.  — Что значит «исчезла»?
        — Ее нет в кроватке!  — рыдала Эсме.  — Исчезла! Я проснулась и… а ее нет.
        Уэллингз побледнел.
        — Но это невозможно.
        — Похищение?  — плакала Эсме.  — О Боже! В Лондоне бывают похищения?
        Уэллингз покачал головой.
        — Никто не входил в дом, мисс Гамильтон,  — сказал он.  — И не выходил из него, я ручаюсь. Она, наверное, тихонько вышла из комнаты и где-то затаилась, живая и здоровая.
        — Моя маленькая.
        — Она где-нибудь рядом с классной комнатой, я уверен,  — продолжал убеждать Эсме Уэллингз.  — Давайте обыщем шкафы.
        Они вместе поспешили в классную. Сердце Эсме упало. Вскоре все слуги на этаже были на ногах. Обыскали все шкафы и комоды, осмотрели даже гладильную — Сорчи нигде не было. Лидия с текущими по щекам слезами осматривала коридоры и углы, которые уже дважды были осмотрены. Эсме не выдержала.
        — Обыщите остальную часть дома и сад, Уэллингз,  — прошептала она, зажимая пальцами рот.  — Я пойду и скажу ему.
        Уэллингз повернулся к ней:
        — Прошу прощения, мисс? Скажете кому?
        — Сэру Аласдэру,  — отвечала она.  — Я должна пойти и сказать ему, что я потеряла Сорчу!
        Уэллингз с сомнением посмотрел на нее.
        — Мисс Гамильтон, вы не одеты.
        Она смотрела на него непонимающими глазами.
        — Ну, он ничего нового не увидит.
        — Боюсь, ничего похожего он не видел,  — пробурчал дворецкий, глядя на ее халат, высоко закрывающий шею.
        Эсме не обратила никакого внимания на его слова и заторопилась к лестнице. Вскоре она уже была у комнат хозяина. Заметив слегка приоткрытую дверь, она тихонько постучала.
        — Войдите,  — послышался приглушенный голос. Взявшись за ручку двери, Эсме заколебалась.
        — Вы в пристойном виде?
        — Ни в малейшей степени,  — был ответ.  — Но я одет.
        Она просунула в дверь голову и увидела Маклахлана, неловко лежащего на шезлонге у камина. Сдерживая слезы, она подошла ближе.
        — Сэр, случилось нечто ужас…
        И в этот момент она заметила спящего ребенка. Задохнувшись, она сделала несколько шажков вперед. Маленькая ручка Сорчи покоилась на волосатой груди Маклахлана, мускулистой груди, почти обнаженной из-за расстегнувшейся рубашки.
        Маклахлан изогнулся, чтобы взглянуть на Эсме.
        — Я снова вызвал ваш гнев?
        Все поняв, она бросилась к нему и схватила ребенка.
        — Боже милостивый, что ты здесь делаешь?  — восклицала она, проводя ладонью по волосам Сорчи.  — Как вы могли? Где вы нашли ее? И долго она…
        — Стоп! Стоп!  — завопил Маклахлан, выставляя руку.  — Потише, моя дорогая! Девочка здесь полчаса или больше, и пришла она, насколько мне известно, по своей доброй воле.
        — А вы… вы… вы просто оставили ее у себя?  — Эсме пришла в негодование.  — И нисколько не обеспокоились? Вам не пришло в голову позвонить? Сообщить кому-нибудь, что она у вас?
        Глаза Маклахлана загорелись мрачным огнем.
        — А вам не кажется, мисс Гамильтон, что вам следовало держать малышку там, где она должна быть?  — возразил он.  — Кроме того, она моя дочь, не так ли? Я могу быть с ней, когда мне вздумается. Родительские обязанности распространяются на обе стороны, моя дорогая. Вы отстраняете меня, а я могу взять малышку в «Крокфордз»[1 - «Крокфордз» — игорный дом в Лондоне.  — Здесь и далее примеч. пер] на партию в «мушку»[2 - «Мушка» — карточная игра.].
        Сорча, еще сонная, терла кулачками глаза. Эсме чувствовала, как пылает ее лицо.
        — Вы… вы не посмеете! Маклахлан прищурился.
        — Вы не знаете, на что я способен,  — предупредил он.  — Я говорил вам с самого начала, что не гожусь в отцы. А теперь отнесите ребенка обратно в детскую и, Бога ради, держите ее там. Подождите! А как она сюда попала, хотелось бы знать?
        Эсме, уже взявшаяся за ручку двери, остановилась.
        — Она как-то сумела выбраться из кроватки,  — созналась Эсме.  — Когда Лидия пришла открывать занавески, ее уже не было.
        — Выходит, она может свалиться со ступенек в кухне или выпасть из окна,  — сказал он.  — Так получается?
        Эсме взвилась:
        — Сэр, мне не нужно напоминать о моих промахах! Я хорошо их знаю. Да, с Сорчей могло случиться что-нибудь плохое. Да, это моя вина, я в ужасе и хотела бы, чтобы вы тоже волновались. Но вас это не волнует. Вы думаете, что все это просто смешно, так ведь? Хорошо, если вам смешно, Маклахлан, вы можете подняться наверх и уволить меня, конечно, если вы сможете встать с шезлонга и дойти до кабинета, не свернув себе шею!
        Оставшийся день Аласдэр думал о произошедшем, злясь на себя и на Эсме. Она, конечно, права. Ему следовало вызвать слугу сразу же, как он увидел ребенка. Ему следовало знать, что другие люди будут беспокоиться. В том состоянии, в котором он находился, это просто не пришло ему в голову. Проклятие, он знает о воспитании детей не больше, чем она, но он не собирался признавать это перед Эсме, чтобы она не задирала перед ним свой идеальный маленький носик.
        Поэтому, когда принесли записку от его старого друга Девеллина с предложением встретиться в полдень в «Уайтсе», он почти почувствовал облегчение. Это было то, что нужно. Ему необходимо проветриться, а Дев всегда готов помочь приятелю со вкусом провести время. После нескольких часов в его компании Аласдэр, возможно, сможет придумать что-нибудь еще, чтобы развлечься. Может быть, он сможет побороть недавно появившееся отвращение к занятиям сексом и проведет несколько часов между идеальными, молочно-белыми ляжками Инги Карлссон. Это поможет ему выбросить из головы мисс Гамильтон.
        Он вызвал Эттрика и позволил камердинеру помочь ему принять ванну и одеться, сохраняя угрюмое молчание. Когда наконец, к удовлетворению Эттрика, был завязан галстук Аласдэр отступил и изучающе посмотрел на себя в зеркало.
        — Старина, я прошу прощения за прошлую ночь,  — невозмутимо произнес он.  — Я слишком нагрузился и смутно помню, что вел себя не лучшим образом.
        Эттрик сдержанно улыбнулся.
        — Вы всеми силами противились тому, чтобы вас внесли в дом,  — признал он.  — После чего вы не пожелали раздеться. А также лечь в кровать. И потребовали виски. В двух словах — проблем было множество.
        Аласдэр положил руку на плечо Эттрика и еще раз извинился, после чего быстро спустился по лестнице и вышел на дневной свет. «Проблем было множество!» Как это слабо сказано. А самая непреодолимая проблема — Эсме. Вот почему он был в ярости. Даже ссора из-за Сорчи — опять Эсме.
        Он все еще не мог простить себе того, как он вчера повел себя. Он не утруждал себя соблюдением очень многих норм поведения, но правило «не заводить шашни со служанками» всегда присутствовало в списке запретов. К тому же она была не совсем служанкой. Нет. Хуже того. Она была молодой леди благородного происхождения. Она была сестрой его дочери. И это он упросил ее остаться, хотя и знал, что она очень молода и неопытна.
        Только по этой причине он заслуживал расстрела. Тем временем, собравшись переходить Принсез-стрит, Аласдэр оказался в опасной близости от почтовой кареты. Лошади повернули, упряжь зазвенела, по мостовой тяжело зацокали копыта. Кучер на козлах дунул в свой рожок. Пассажиры презрительно поглядывали на него сверху вниз, пока карета не повернула за угол.
        Боже! Аласдэр отступил на тротуар и вытащил носовой платок. Его бросило в пот. Он, мистер — Само Хладнокровие, привык думать, что предстанет перед Творцом не иначе, как скончавшись от пули, выпущенной из дуэльного пистолета рукой пьяного мужа, а не так унизительно — под колесами почтовой кареты. Все это навело его на другую мучительную ель Сорча. Хочет он того или нет, он несет ответственность за малышку. Что бы ждало ребенка, если бы он сейчас лежал на мостовой, испустив дух?
        У нее остались бы привязанность ее милой сестры, выданные им триста фунтов, та безобразная кукла, с которой она стаскивала платье, и почти ничего больше. Если его не станет, Эсме не сможет доказать, что Сорча его дочь — она и сейчас не в состоянии доказать это, пока он жив. У незаконных детей нет прав, если они не подтверждены бумагами.
        Изменить это можно единственно с помощью одетого в черное солиситора с крючковатым носом и стопки бумаг, заполненных витиеватыми фразами, которые ему придется читать и подписывать, но в которых он никогда не будет в состоянии полностью разобраться. И эта счастливая мысль явилась последним гвоздем, забитым в гроб того, что обещало стать прекрасным днем; исчезли также проблески интереса к ляжкам Инги и другим подробностям ее анатомии.
        Аласдэр горестно вздохнул, засунул платок в карман и поспешил в «Уайте». Оказавшись в пустой кофейной комнате, Аласдэр странным образом успокоился, увидев за столиком у окон своего дорогого друга. Маркиз Девеллин, однако, был не совсем в здравии. Что не имело значения. Некоторые из наиболее ценных советов он дал, будучи в состоянии полусна или мертвецки пьяным.
        В течение многих лет ходили слухи о выдворении Девеллина из «Уайтса», но его отец был герцогом — и герцогом влиятельным,  — поэтому никто не смел настаивать на этом. Аласдэр хорошо понимал обе стороны. Маркиз, несомненно, был немножко грубоват. Сейчас он откинулся в кресле так, что оно стояло только на задних ножках, свои же ноги маркиз положил на стол, небрежно скрестив в лодыжках. Его голова была откинута назад, челюсть отвисла, из глубины горла вырывались хрюкающие звуки, как будто свинья давилась, пожирая огрызки яблок.
        Аласдэр огляделся, увидел, что в комнате больше никого нет, и с силой ударил по днищу стола кулаком. Пятки Девеллина подпрыгнули на добрый дюйм от поверхности столешницы. Он мгновенно проснулся, разразившись бранью, кресло под ним со скрежетом проползло вперед и встало на все ножки.
        — Это ты?  — наконец сумел произнести он, когда его глаза полностью вернули себе способность видеть.  — Ищешь неприятностей?
        — Да ну, ты помнишь, как любила говорить Старушка Макгрегор: «Шумное веселье ищет плохую компанию».
        — К черту Старушку Макгрегор!  — пробурчал Девеллин.  — Который час?
        — Половина первого. Когда ты отключился? Девеллин попытался протереть налитые кровью глаза.
        — Не помню.
        Наконец появился официант. Аласдэр попросил его поторопиться. По Девеллину было видно, что ему требуется целый кофейник.
        — У меня потрясающие новости,  — объявил Аласдэр маркизу.
        — Меня нельзя потрясти,  — возразил Девеллин.  — Ктому же это не новости. Прошлым вечером обедал с Куином. Он наговорил мне какую-то чушь о том, что цыганка предсказала вам всем троим множество напастей.
        — Да, и мою напасть зовут Сорча,  — признался Аласдэр. Или Эсме, добавил он про себя — как на это взглянуть.
        — Слышал,  — сказал маркиз.  — Что ты собираешься делать?
        Аласдэр нахмурился.
        — Выполнять свои обязанности,  — отвечал он,  — как бы это ни огорчало моего ох-какого-замечательного братца.
        Девеллин пожал плечами.
        — Пошли своего замечательного братца подальше и делай то, что сочтешь нужным.  — Он широко зевнул.  — Малышка хорошенькая?
        Аласдэр медленно кивнул.
        — Очень,  — признал он.  — Но в сдержанном, благородном стиле.
        Девеллин посмотрел на него с недоумением.
        — Вот не знал, что двухлетние дети бывают сдержанными — благородно или еще как-нибудь.
        Аласдэр почувствовал, что краснеет.
        — Ты о Сорче?  — пробормотал он.  — Да, она хорошенькая, как персик. Я думал… Я думал, ты спрашиваешь о ее сестре.
        — Сестра!  — Девеллин захихикал.  — Я думал, она настоящая мегера!
        Аласдэр решил, что пора сменить тему:
        — Где сейчас Сидони?
        — Ох, мне пришлось срочно приехать по делу,  — сказал он.  — Теперь в моем фаэтоне ее укачивает, поэтому на следующей неделе она приедет в мамином ландо. Они сейчас в Стоунлее с Томасом и двумя тюками пряжи. Мама учит Сид вязать!
        — Боже милостивый!  — Пресловутый Черный Ангел, бич вечернего Лондона, теперь превратилась в примерную жену? Аласдэру захотелось сказать что-нибудь приятное.  — Томасу это должно понравиться — нитки, я имею в виду.
        Маркиз завращал глазами.
        — Боюсь, этот кот всех терроризирует. На лужайке и в саду шагу нельзя ступить, чтобы под ногой не оказался дохлый грызун или другая мелкая тварь. Кроты, полевки, крысы и того хуже. Иногда он притаскивает их к парадной двери. Фентон как-то упал, споткнувшись о такую тварь. Потом он стонал всю дорогу в Брайтон.
        Фентона, камердинера Дева, отличали нервозность и слабый желудок, но он, как никто, умел завязывать галстуки. У Аласдэра давно возникали мысли, что хорошо бы переманить его, но чувство чести не позволяло. Мужчина может спать с чужой женой и нарушать предписания общества, но переманивать камердинера считалось дурным тоном и не прощалось. Фентону тоже досталось бы в его окружении.
        В это время лакей принес кофе. Аласдэр помешал свой, и ему вспомнилось, как он проделывал это вчерашним утром и что случилось дальше. Нет, так не годится. Ему следует перестать думать о мисс Гамильтон вообще и, в частности, о том, какая у нее маленькая, круглая и пухлая попка, которую он ощутил под своей жадной рукой. И какой вкус у ее губ, сладкий и мягкий…
        — Сахар?
        Аласдэр уставился через стол. Девеллин подтолкнул к нему сахарницу.
        — Сахар? Или не надо?
        Аласдэр отрицательно покачал головой.
        — Нет, спасибо,  — наконец ответил он.  — Надеюсь, Сидони чувствует себя хорошо?
        Девеллин повесил голову.
        — Не очень,  — сказал он.  — Каждое утро она висит над умывальником и оставляет там весь свой завтрак. Аласдэр, это ужасно. Это ужасней ужасного.
        Аласдэр пожал плечами.
        — Так уж оно устроено, Дев.
        — А я должен на все это смотреть?  — Его лицо внезапно мучительно искривилось.  — Смотреть и знать, что все это наделал я. Смотреть и знать, что худшее еще впереди. А когда все худшее останется позади, я все равно не смогу удержать в брюках свой петушок. И вскоре мы окажемся там, с чего начинали.
        Аласдэр поднял одну бровь.
        — Спасибо, что поделился со мной этой ободряющей мыслью.
        Но Девеллин не слушал его.
        — Аласдэр,  — сказал он, подавшись к собеседнику,  — я не уверен, что смогу все это выдерживать еще шесть месяцев.
        Девеллин, обычно не более чувствительный, чем ломовая лошадь, был совершенно уничтожен беременностью жены. Его состояние передалось Аласдэру, которому тоже стало не по себе. Он думал о загадочной леди Ачанолт, о том, что ей пришлось вынести. Когда бедная женщина рожала, отца ее ребенка не было рядом. Не было рядом ни мужа, ни даже любовника, с которым она могла бы разделить свои страхи или радость,  — если допустить, что ей было чему радоваться. Ее муж желал, чтобы ей пришлось как можно хуже. Чувство вины жгло Аласдэра.
        — Дев, скажу тебе вот что,  — перегнулся он через стол.  — Все это нытье для слезливых женщин. Мы должны вести себя как мужчины и не отступать перед трудностями. Мы должны отправиться на Дьюк-стрит, открыть бутылку твоего самого дешевого бренди и хорошенько набраться… жизненных сил.
        Убедить Девеллина не составило труда. В прекрасном настроении они пустились в путь и вскоре добрались до Мейфэра. Но почти сразу же после того, как бутылка была откупорена и сделан первый глоток, Аласдэр вспомнил о своем намерении. Своем обязательстве. Недавно обнаруженном моральном долге. Более того, едва оправившийся от забав предшествующей ночи Аласдэр обнаружил, что его желудок не принимает бренди.
        —Дев, как называются твои солиситоры?  — спросил он.  — Те, из Сити?
        Девеллин тем временем изучал пустой стакан.
        — «Браун и Пеннингтон»,  — отвечал он.  — Грейсчерч-стрит.
        Финансовые дела Маклахлана вела фирма в Стерлинге. У него не возникало необходимости в местной фирме.
        — Они умеют держать язык за зубами?  — спросил он.  — На них можно положиться?
        — В высшей степени.
        — Тогда я должен идти,  — сказал Аласдэр, со стуком отставляя стакан.
        Но Дев или не слышал, или не понял его. Зажав между зубами дымящуюся сигару, маркиз схватил бутылку бренди и нацелился наполнить стакан Аласдэра.
        К пяти часам Эсме беседовала с четвертой претенденткой на место няни, и это ей очень не нравилось. Последняя претендентка, миссис Доббз, оказалась милой, добродушной и жизнерадостной женщиной, которая, казалось, могла завоевать любовь и обожание любого своего питомца. У Эсме не хватило духу сказать ей, что Сорча в состоянии есть милых нянюшек на завтрак и еще до обеда расправиться с любой жизнерадостной натурой. Только этим утром она опрокинула на ковер тарелку с кашей, в припадке ярости порвала свои чулки и туфельки, разрисовала мелом стены классной комнаты и утопила в ночном горшке все запасные шпильки Эсме. Лидия по крайней мере знала, с чем ей предстоит столкнуться.
        Эсме поднялась с дивана в кабинете Маклахлана, испытывая неловкость оттого, что Уэллингз не предложил другого помещения для бесед.
        — Я дам вам знать,  — сказала она, протягивая руку миссис Доббз.  — Спасибо за то, что пришли.
        Она позвонила лакею, чтобы он проводил женщину, затем аккуратно собрала бумаги и пошла вниз, чтобы сравнить свои соображения с соображениями Уэллингза. Может быть, он заметил то, что она упустила из виду.
        К сожалению, он ничем не помог ей. Когда она спросила его относительно Лидии, он согласился, что Лидия может подойти. Эсме поблагодарила его и собралась уходить И тут в дверь постучали. Уэллингз открыл дверь — за ней стояла привлекательная, но явно не молоденькая женщина в элегантной пурпурной шляпке. Через руку у нее было переброшено что-то, прикрытое муслиновым чехлом.
        — Добрый день, Уэллингз,  — приветливо сказала она.  — Сэр Аласдэр дома?
        — Нет, мадам.  — В его голосе была теплота.  — К сожалению. Леди прошла внутрь.
        — Ну хорошо! Я зашла, только чтобы передать это.  — Она подала дворецкому то, что держала на руке, затем протянула затянутую в перчатку руку Эсме.  — Здравствуйте,  — сказала она.  — Вы, должно быть, мисс Гамильтон, гувернантка. Какая вы хорошенькая! Я Джулия Кросби, друг сэра Аласдэра. Ошеломленная, почти лишившаяся речи Эсме взяла протянутую ей руку.
        — Да, это я,  — произнесла она.  — Мисс Гамильтон, я хотела сказать.
        — Очень приятно!  — Миссис Кросби снова обратилась к Уэллингзу: — Проследите, пожалуйста, чтобы это забрал Эттрик. Он знает, что с этим делать.
        Под муслином явно была одежда, вероятнее всего, сюртук и брюки. Оставленные Маклахланом, хотя женщина тактично не упомянула об этом.
        — Благодарю вас, мадам,  — сказал дворецкий.  — Не хотите ли чаю или чего-нибудь еще освежающего?
        — Только если мисс Гамильтон присоединится ко мне. Эсме открыла рот, затем закрыла его.
        — Мне тоже будет очень приятно,  — наконец сказала она.
        Миссис Кросби снова улыбнулась, и от ее улыбки в комнате стало светлее. Эсме легко было поверить, что гостья — в прошлом актриса, потому что она была хороша собой и обладала чем-то таким, отчего в ее присутствии остальные стушевывались. Но она совсем не была похожа на тот тип женщин, который должен был бы нравиться сэру Аласдэру. Она выглядела старше, даже старше матери Эсме, и она была довольно пухленькой, с глазами, полными добродушного юмора. Эсме представлялось, что Маклахлану должны нравится совсем не такие женщины — гибкие кошечки, капризные танцовщицы кордебалета.
        Ее глаза снова скользнули по женщине, и она почувствовала укол ревности. Как смел Маклахлан целовать ее с такой страстью, когда не прошло и двух дней, как он лежал в постели с этой женщиной, которая… ну, такая милая?
        Потому что он мог. Потому что она позволила. Поощряла его.
        Миссис Кросби кашлянула.
        — Тогда,  — произнесла Эсме с притворной любезностью,  — не пройти ли нам в гостиную?
        Они начали подниматься по лестнице, а Уэллингз вышел, чтобы распорядиться насчет чая.
        — Я слышала, сэра Аласдэра недавно видели на Стрэнде покупающим детскую мебель,  — заметила миссис Кросби, и в ее голосе слышались веселые нотки.  — Как сказали, в таком количестве, что ее хватило бы на армию детишек. Совершенная неожиданность, которой должно быть объяснение.
        Эсме посмотрела на нее через плечо.
        — Предполагалось, что покупкой займется Уэллингз,  — отвечала она.  — Я не знаю, почему поехал не он.
        — Да, Уэллингз — само благора…
        Вдруг позади раздался крик. Эсме обернулась и увидела, что миссис Кросби опустилась на колени, одной рукой она упиралась в пол, другой держалась за живот.
        — Уэллингз!  — закричала Эсме.  — Уэллингз, скорее сюда! Миссис Кросби застонала.
        — О Боже!  — Ее лицо было белым как снег. Изящная шляпка свалилась с головы и покатилась по ступенькам.
        Эсме встала на колени и взяла женщину за руку:
        — Что с вами, миссис Кросби? Вы можете мне сказать? Тут же появился Уэллингз с одним из слуг за спиной.
        Он бросил взгляд на миссис Кросби, затем посмотрел на Эсме.
        — Ступайте и скажите Хозу, чтобы ехал за доктором. Немедленно.
        — Штраус,  — с трудом произнесла миссис Кросби, скривившись от боли.  — Доктор Штраус, на Харли-стрит. Пожалуйста.
        В следующие несколько минут все кругом пришло в движение. Эсме сделала, что ей было поручено,  — послала Хоза за доктором на лучшей лошади Маклахлана. Мужчины с большим трудом перенесли миссис Кросби в кровать; послали за миссис Генри. Старая женщина суетилась с мрачным видом, посылала слуг то за снадобьями, то за простынями и полотенцами.
        — С ней все будет хорошо?  — спросила Эсме, дотрагиваясь до руки миссис Генри.  — Что с ней?
        Но миссис Генри только покачала головой.
        До появления доктора Штрауса, казалось, прошла вечность. Он оказался кругленьким пожилым господином в проволочных очках, говорившим с сильным акцентом. Он поговорил с миссис Генри — голоса обоих звучали удрученно — и вместе с ней вошел в комнату к больной. Не зная, что ей делать, Эсме пошла наверх, чтобы посмотреть, как там Сорча. Лидия вырезала бумажных кукол, а малышка зачарованно наблюдала за ней. Раз или два Сорча начинала дуться, но Лидия каждый раз успокаивала ее. Эсме смотрела и удивлялась, как умно служанка предупреждала приступы гнева у Сорчи.
        Через полчаса Эсме снова поднялась наверх и увидела Маклахлана, стоявшего у двери в комнату, где находилась миссис Кросби, и тихо разговаривавшего с врачом. Маклахлан выглядел подавленным. Он увидел Эсме и живо повернулся к ней:
        — Мисс Гамильтон, что случилось? Она споткнулась? Упала?
        — Я не знаю,  — сказала Эсме.  — Не думаю. Доктор покачал головой.
        — Она уверяет, что нет,  — твердо сказал доктор.  — Она объяснила, что внезапно почувствовала боль и сильные спазмы.
        — Боже мой,  — прошептал Маклахлан, запустив пальцы в волосы.  — Есть ли… какая-то надежда?
        Доктор не высказал оптимизма.
        — Некоторая, возможно,  — с сомнением сказал он.  — Болей больше нет, ребенок не потерян. Во всяком случае, пока.
        Ребенок? Миссис Кросби беременна? Голова у Эсме пошла кругом.
        Недалеко от нее мужчины продолжали шептаться. Вдруг Маклахлан повысил голос.
        — Но что могло послужить причиной?  — настаивал он.  — И что можно сделать? Ей нужно лежать, не вставая? Стоять на голове? Что?
        Доктор покачал головой.
        — Я не могу назвать причину,  — признался он.  — Ее возраст против нее. Вы должны признать это.
        Маклахлан терял самообладание.
        — Я не признаю этого,  — почти прокричал он.  — Жен-шины старше постоянно рожают детей.
        — И они чаще теряют детей,  — возразил доктор.  — Это естественно.
        — Почему же? Моей бабушке Макгрегор было почти пятьдесят, когда она родила своего последнего!  — взревел Маклахлан.  — Она до сих пор может справиться со мной одной рукой.
        Доктор Штраус взял Маклахлана под локоть.
        — Не нужно кричать, сэр Аласдэр,  — сказал он.  — Мы сделаем все возможное, обещаю. А сейчас, если позволите, я вернусь к своей пациентке.
        — Да, да, разумеется,  — согласился Маклахлан, продолжая ерошить свои волосы.  — Мы будем делать все, что может помочь. Все. Поймите. Она так хочет этого ребенка.
        Доктор уже взялся за ручку двери.
        — Чтобы у ребенка остался какой-то шанс,  — сказал он,  — она должна лежать, пока не прекратится кровотечение, а это могут быть дни и даже недели. Ни в коем случае ей нельзя вставать раньше.
        Маклахлан с трудом сделал глотательное движение, по его горлу вверх-вниз перекатывался кадык.  — Если нужно, я привяжу ее к кровати.
        — В этом нет необходимости,  — мрачно сказал доктор.  — Она сама будет делать все, что сможет. А теперь, пожалуйста, предоставьте заняться этим мне.
        Маклахлан кивнул и повернулся к Эсме, как если бы она была следующей в перечне постигших его катастроф.
        — Вы,  — с решимостью сказал он,  — пройдите со мной в кабинет. Мы должны уладить одно небольшое дело, вы и я.
        Эсме в нерешительности медлила. Глаза Маклахлана сузились.
        — Идемте же, мисс Гамильтон!
        Доктор уже исчез за дверью. Маклахлан схватил Эсме за руку и почти грубо повел по коридору. Он распахнул дверь, пропустил Эсме вперед и с силой захлопнул створку за собой.
        — Боже мой!  — воскликнул он, тяжело вздохнув — Каким ужасным кошмаром обернулся этот день!
        — Да уж, только для вас ли?  — раздраженно сказала Эсме.  — Разве ваше чрево сжимают спазмы, а не бедной миссис Кросби, разве вы истекаете кровью и боитесь потерять ребенка? Вот это, Маклахлан, настоящий кошмар.
        Слишком идеальная челюсть Маклахлана задергалась.
        — Мне небезразличны страдания Джулии,  — проговорил он сквозь стиснутые зубы.  — Если бы я мог, я бы принял их на себя, но я не могу. Все, что я могу сделать,  — это попытаться быть ей хорошим другом.
        — Ох, каждой бы женщине такого друга!  — ввернула она.  — Вы развлекаетесь, разъезжаете по городу в обнимку с бутылкой бренди, пока она теряет вашего очередного ребенка!
        Эсме продолжала стоять, чего Маклахлан не замечал или чему не придавал значения. Он нервно расхаживал между окнами, одной рукой держась за затылок, а другой упершись в бедро. Челюсти его сжимались все сильнее, на виске начала пульсировать жилка.
        — Так что,  — с вызовом сказала она,  — вам нечего сказать в ответ?
        Он неожиданно повернулся к ней:
        — Теперь послушайте меня, вы, злоязычная маленькая ведьма. И слушайте хорошо, потому что я не намерен повторять дважды: ребенок Джулии Кросби вас не касается, как, впрочем, и меня, и оставим это.
        — Конечно, я совершенно ни при чем, если у вас окажется по бастарду в каждом приходе,  — парировала она.
        — Вы, черт возьми, правы — не ваше это дело,  — резко ответил он.  — А хоть бы и так! Но пока я защищаюсь от ваших бредовых заявлений, позвольте также сказать мне, что сегодня я совсем не бездельничал и не пил.
        — Конечно! Вы просто пропитались винными парами!
        — Да, а вчера я пропитался кофе,  — выпалил он.  — По-видимому, ни я, ни лорд Девеллин не отличаемся большой грацией. Он пролил бренди мне на брюки.
        Эсме не поверила ему.
        — Ну да, вас целый день нет дома, а когда вы появляетесь, от вас пахнет, как будто вы побывали в канаве. Что прикажете думать?
        Он наставил на нее палец.
        — Мисс Гамильтон, если бы у меня было хоть какое-то желание выслушивать ворчанье, упреки и оскорбления, я бы обзавелся женой, а не чертовой гувернанткой!  — прорычал он.  — Кроме того, вам платят не за то, чтобы выдумали!
        Эсме почувствовала, что взрывается.
        — Нет, нет, мне платят… за что?  — возмутилась она, когда он возобновил хождение взад-вперед.  — За удовлетворение хозяйских инстинктов, когда у него зуд и требуется почесать? Напомните мне еще раз. Я что-то не очень поняла, какие у меня обязанности.
        Он резко повернулся и схватил ее за плечи, приперев к двери.
        — Замолчите, Эсме,  — простонал он.  — Хоть раз помолчите, Бога ради.  — И он неожиданно начал яростно целовать ее.
        Она пыталась вывернуться, но он удерживал ее между руками. Жесткая щетина на его подбородке царапала ей лицо, когда он снова и снова припадал к ее губам, сильные руки крепко сжимали плечи.
        Она старалась отвернуть лицо. Его ноздри раздувались, рот был горячим и требовательным. Что-то внутри ее обмякло, отпустило ее, и она приоткрыла свой рот навстречу ему. Он впился в него, глубоко проник внутрь. Ее лопатки были прижаты к дереву двери, она начала дрожать. В его прикосновениях не было нежности, только темный, требовательный голод. Эсме стала отталкивать Аласдэра ладонями.
        Внезапно он оторвался от ее губ и пристально посмотрел ей в глаза. Его ноздри все еще раздувались, дыхание оставалось учащенным. А затем его глаза закрылись.
        — К черту все,  — прошептал он.  — Нет, к черту меня! Повисло ужасное молчание. Первой заговорила Эсме:
        — Мне придется держаться от вас подальше,  — сквозь зубы проговорила она.  — Никогда не прикасайтесь ко мне, Маклахлан. Я не миссис Кросби. Я даже не моя мать, чтоб вы знали. Уберите от меня ваши развратные руки, или я так дам коленом по вашим игрушкам, что вы на ногах не устоите.
        Он отпрянул от двери, по-прежнему не открывая глаз.
        — Да, уходите,  — прошептал он, поворачиваясь к ней спиной.  — Уходите, Бога ради! И никогда не входите сюда снова — что бы я ни говорил.
        Дверные петли протестующе взвизгнули, когда она рывком распахнула дверь.
        — Эсме?  — Он произнес ее имя шепотом.
        Не глядя на нее, Маклахлан вынул из кармана куртки свернутые бумаги и протянул их ей.
        — Положите их в безопасное место,  — сказал он.  — А если когда-нибудь соберетесь уехать,  — возьмите их с собой.
        Глава 5
        Прогулка по парку
        Последующие две недели в доме царило уныние, словно несчастье, случившееся с миссис Кросби, расстроило весь привычный порядок вещей. Саму леди устроили в ближайшей к парадному входу спальне. Ее голова и ноги покоились на множестве маленьких подушечек. Каждый день после полудня Эсме заходила к ней и предлагала почитать, но миссис Кросби всегда отказывалась. Казалось, она была в большом смущении от того неудобного положения, в котором оказалась.
        Доктор Штраус приходил каждый день и подолгу говорил со своей пациенткой — с сильным акцентом. Однажды, когда Эсме постучала в дверь недостаточно громко, она увидела Маклахлана, сидящего у кровати миссис Кросби с головой, опущенной на их переплетенные руки. Это была интимная, трогательная сцена. Они не видели Эсме. Она почувствовала что-то странным образом похожее на печаль и тихонько притворила дверь.
        У миссис Кросби бывали и другие посетители. Каждое утро как по часам приходила пара по фамилии Уилер. Мистер Уилер — красивый мужчина лет пятидесяти — неизменно выглядел подавленным и озабоченным. Он также производил впечатление близкого миссис Кросби человека. Эсме была почти уверена, что видела его как-то на воскресной службе в церкви Святого Георгия на Ганновер-сквер, но без жены.
        Тем временем на лицо миссис Кросби возвращались краски, а к ней самой — хорошее расположение духа. Через три недели после печального происшествия Уилеры и доктор Штраус появились на Грейт-Куин-стрит с фургоном и брезентовыми носилками. Мистер Уилер и один из слуг осторожно снесли миссис Кросби по ступенькам, и леди наконец отправилась домой. Маклахлана нигде не было видно.
        Все это время Эсме почти не видела Маклахлана. Ночи напролет он проводил неизвестно где, возвращаясь под утро не в лучшем виде. Однажды она услышала, как Эттрик, поднимаясь с подносом, на котором стояли кофейник и стакан, судя по всему, с содовой, шепнул Уиллингзу: «Снова набрался!» Даже издали Эсме могла заметить, что следы беспутной жизни проступили явственнее на его лице; теперь ему можно было дать все его тридцать шесть лет — Лидия мимоходом упомянула о его возрасте.
        Тем не менее он был гораздо привлекательнее своего брата. За исключением того, что оба были высокими и широкоплечими, они нисколько не походили друг на друга. Если первый был щеголь, похожий на белокурого бога, то Меррик Маклахлан был смуглым и темноволосым, с безобразным шрамом, уродующим челюсть. Он выглядел суровым и, похоже, обладал плохим характером. Мистер Маклахлан жил, по словам Лидии, в «очень шикарном месте», которое называется «Олбани»[3 - Олбани — фешенебельный многоквартирный дом на улице Пиккадилли, в котором жил Байрон и другие знаменитости.] и в котором снимают квартиры состоятельные холостяки из общества. Это совсем не мешало Маклахлану смотреть на дом своего старшего брата как на свой собственный, в первую очередь это относилось к столовой.
        В тех редких случаях, когда Эсме приходилось проходить мимо него, она старалась смотреть на него сверху вниз. Это было непросто, если учесть, что он горой возвышался над ней. Однако она продолжала держаться высокомерно. Меррик Маклахлан всегда сухо раскланивался и обходил ее.
        Иногда он появлялся в сопровождении лорда Уинвуда. Уинвуд был приветлив, глаза у него были добрыми. Он неизменно интересовался, как поживает Сорча, и дважды, ожидая, когда к нему спустится Маклахлан, просил ее выпить с ним кофе в столовой. С Уинвудом ей было легко, и Эсме с удовольствием проводила несколько минут в его обществе.
        Характер у Сорчи не менялся к лучшему, но теперь Лидия часть дня выполняла обязанности няни. Поэтому по утрам у Эсме появилась возможность сойти вниз и выпить чай с Уэллингзом и миссис Генри, и это было приятной передышкой.
        Как ни странно, за это время начала вырабатываться определенная система взаимоотношений. Эсме по черной лестнице спускалась вниз, и почти тут же Маклахлан, который с помощью содовой и кофе к тому моменту более или менее приходил в норму, по парадной лестнице поднимался в классную комнату.
        Здесь он, по словам Лидии, просто сидел и наблюдал, как играет Сорча. В слабой надежде, что она сможет приступить к обучению ребенка, как и положено гувернантке, Эсме купила мел и классную доску. К сожалению, Сорча не интересовалась алфавитом. Зато ей очень нравились — о чем со смехом рассказывала Лидия — странные фигурки из палочек и сюрреалистические изображения животных, которые рисовал для нее Маклахлан. Еще Сорча с удовольствием принимала его помощь, когда одевала свою куклу или складывала кубики.
        К середине октября между Эсме и Маклахланом установилось что-то вроде перемирия. Как бы по взаимному соглашению, они всеми силами избегали оставаться наедине. Но однажды, когда Эсме сошла вниз, чтобы выпить чаю, на кухне случилась какая-то неполадка. Около часа Эсме прослонялась по дому, а затем возвратилась в классную комнату.
        Заглянув в нее, она обнаружила там Маклахлана, пристроившегося на маленьком стульчике, и Сорчу, сидевшую на столе. Остальные девять стульчиков, которые не использовались, а служили, скорее, украшением, непонятным образом исчезли. Но в конце комнаты громоздилось какое-то сооружение с верхом из старого коричневого одеяла, из-под которого подозрительно выпирали бугры. Прекрасно. По крайней мере стульчикам нашлось какое-то применение.
        Она снова перевела взгляд на Маклахлана и Сорчу, которые забавно смотрелись вместе — он с длинными ногами, вытянутыми почти через всю ширину стола, и Сорча с раскинувшимися вокруг, как у принцессы, юбочками.
        На столе в беспорядке лежали несколько книг, которых Эсме прежде как будто не видела. Тут же были маленькие деревянные ящички, раньше стоявшие на полках в детской; крышки некоторых из них были откинуты. Сорча и ее отец как раз рассматривали что-то в одном из них. Внезапно Эсме поняла, что Сорча грызет что-то круглое и блестящее.
        — Ой, что это у нее?  — воскликнула Эсме, врываясь в комнату. Маклахлан вгляделся и нахмурился.
        — Черт!  — вырвалось у него.  — Дай это сюда, озорница. Эсме ждала, что Сорча закапризничает. Но малышка выплюнула то, что у нее было во рту, в руку отца, заливаясь смехом, как будто это была веселая шутка. Аласдэр вытер этот предмет о брюки.
        — О Боже!  — сказал он.  — Еще один византийский гиперпирон.
        — Еще одна необычная монетка?  — удивилась Эсме.  — Где она их берет?
        Маклахлан усмехнулся как-то почти по-мальчишески и показал на открытый ящичек.
        — Я пытаюсь привить ребенку интерес к нумизматике.
        Эсме непонимающе взглянула на него. В этот миг она ничего не уловила, кроме блеска в его глазах. Но тут же, сделав усилие, овладела собой.
        — К собиранию монет,  — пояснил он, явно не подозревая, в какое состояние мгновенно погрузил ее.
        Ей удалось заговорить небрежным тоном:
        — Если вы имеете в виду накопление,  — она заглянула в один из ящичков,  — то шотландцы приходят к этому естественным путем.
        Маклахлан откинул назад голову и захохотал.
        — Но это, мисс Гамильтон, редкие древние монеты.
        — Тогда,  — сказала Эсме, уперев руку в бедро,  — что редкого в той монете, которую она только что сунула в рот?
        Маклахлан нахмурился.
        — Что за черт!  — Он отнял у девочки монетку.
        — Что челт,  — сказала Сорча. Маклахлан еще больше нахмурился.
        — Не говори этого.
        — Не говоли,  — эхом отозвалась Сорча.
        — Ну вот!  — сухо заметила Эсме.  — Она уже чему-то учится, как раз тому, что нужно.
        Маклахлан коротко вздохнул.
        — Не нападайте на меня, Эсме! Я стараюсь. Эсме улыбнулась.
        — Хорошо, я знаю поговорку о камнях и стеклянных домиках. А чем еще вы тут занимались?  — Она повернула к себе доску для письма и нахмурилась.
        — Это опоссум,  — сказал Маклахлан.
        — Видишь поссум?  — сказала Сорча, показывая на рисунок пальцем.  — Видишь?
        Эсме наклонила голову набок, рассматривая рисунок.
        — О-поссум?
        — Североамериканское сумчатое,  — пояснил Маклахлан.
        — В самом деле?  — Эсме всмотрелась в рисунок.  — Похоже, он немножко…
        — Безобразный?  — закончил Маклахлан.  — Выдумаете, у меня нет способностей к рисованию? Уверяю вас, это не так. Опоссумы на редкость непривлекательные животные.
        Эсме метнула на него взгляд и улыбнулась.
        — А что это торчит у него изо лба?
        — Лог!  — сказала Сорча, показывая на него пальцем.  — Видишь? Видишь лог?
        — Конечно, вижу,  — пробормотала Эсме.  — Опоссум с рогом? Совершенно очаровательно.
        Маклахлан как-то застенчиво улыбнулся.
        — Нет, рог у него как у… у единорога. Улыбка Эсме сделалась шире.
        — У единорога?
        Маклахлан взъерошил волосы на голове Сорчи.
        — Видите ли, я не забыл, что сегодня у этого бесенка день рождения,  — пояснил Маклахлан.  — То есть, если честно, мне вчера напомнил об этом Уэллингз. Я купил ей в подарок несколько книжек с картинками. И больше всего ей понравилась книжка о единорогах.
        Когда Эсме взяла в руки книжку, ее губы дрогнули в улыбке. Она и вообразить себе не могла, что он подумает о дне рождения Сорчи.
        — Я подарила ей деревянный волчок,  — ошеломленно сказала она.  — И новые рукавички.
        — Тогда она действительно своенравная маленькая принцесса,  — отвечал он.  — А сегодня принцесса настаивает, чтобы всем ее животным были пририсованы рога.
        Сорча наклонилась и стала пальчиком обводить рисунок на доске.
        — Лог, видишь?  — гордо сказала она.  — У инологов есть логи.
        В ответ Маклахлан снял ее со стола и посадил к себе на колено.
        — У единорогов есть рога,  — поправил он, вытирая ее вымазанный мелом пальчик своим шейным платком.  — Но у опоссумов — настоящих,  — запомни, их нет. Этот рог я нарисовал, только чтобы позабавить тебя, глупышка.
        Сорча засмеялась и занялась булавкой на шейном платке Маклахлана. А он приглаживал ее буйные кудрявые волосы, аккуратно убирая их за ушки.
        Эсме переводила взгляд с мужчины на девочку и обратно, и на сердце у нее стало тепло. К несчастью, тепло от сердца распространилось на колени, которые вдруг ослабли. Нет, ей не следует так долго оставаться в обществе этого мужчины! Эсме безотчетно резко убрала руку со спинки стульчика, на котором сидел Маклахлан, и отошла подальше.
        Это, как она поняла позднее, было замечено, потому что она получила передышку. Маклахлан поцеловал Сорчу и снял ее с колена.
        — Иди играй, шалунья!  — Он встал и начал собирать деревянные ящички. Едва возвышаясь над крышкой стола, Сорча наблюдала за ним, выпятив нижнюю губу.
        — Вы уходите?  — пролепетала Эсме.
        Он бросил на нее непонятный, уклончивый взгляд. Тяжесть чувствовалась в этом взгляде, губы скривились так, как будто Маклахлану вдруг стало больно.
        — Полагаю, мне следует идти.
        Эсме не нашлась, что сказать. Конечно, она не хотела, чтобы он оставался. Но Сорче явно нравилось его общество. Импульсивно она сделала движение, чтобы дотронуться до его руки — остановить его, чтобы сказать ему… Что?
        По счастью, в этот момент он отодвинулся, чтобы взять последний ящичек.
        — Я не знала, что вы коллекционируете монеты,  — глупо сказала она.
        Он улыбнулся, но его глаза остались серьезными.
        — И очень страстно,  — признался он.  — Детское увлечение превратилось в одержимость, а, надо сказать, это очень дорогое удовольствие.
        Его слова удивили Эсме. Такое хобби не сочеталось со сложившимся у нее представлением о Маклахлане.
        — Это ведь требует больших познаний?  — сказала она.  — Коллекционирование монет?
        Он засмеялся, не поднимая глаз от своих ящичков.
        — Мой отец говаривал, что это забава богатых людей, и я думаю, он был прав,  — отвечал Маклахлан.  — Нет, если вы хотите найти в нашем семействе человека с хорошими мозгами, так это мой брат. У него есть голова на плечах, и он умеет вести дела, тогда как мне достались внешность и обаяние.
        Эсме не знала, что сказать на это. Маклахлан сделал движение, чтобы забрать сложенные один на другой ящички, но остановился.
        — Что до моего обаяния, мисс Гамильтон,  — я не забыл, что должен просить у вас прощения,  — невозмутимо добавил он.  — Мое поведение несколько недель назад было недопустимым. Сожалею, что не сказал этого раньше.
        Эсме не хотелось, чтобы он напоминал о неприятном происшествии в его кабинете.
        — Давайте больше не будем об этом,  — сухо сказала она.  — Но вы напомнили мне, что я не поблагодарила вас за бумаги, которые вы мне вручили.
        Он бросил взгляд на Сорчу.
        — Вы поняли, что это за бумаги?  — спросил он.  — Вы положили их в надежное место?
        Она с трудом проглотила комок в горле и кивнула. Порой на него невозможно было сердиться так, как он того заслуживал. Он умел найти путь к ее сердцу.
        — Мне приходилось видеть завещания раньше,  — отвечала она.  — Признаюсь, я почувствовала огромное облегчение.
        — Мисс Гамильтон, я занимался им в тот день, когда заболела Джулия,  — сказал он ровным голосом, без всяких эмоций.  — Мои земли в Шотландии — заповедное имущество,  — продолжал он.  — Они, скорее всего перейдут к Меррику, хотя он говорит, что не примет их.
        — Я знаю, что такое заповедное имущество,  — сказала она.
        — Но этот дом и все остальное будут принадлежать Сорче,  — продолжал он.  — Меррик узнает об этом, если… хорошо, если. Я знаю, вы его не любите — тут я ничего не могу поделать. Но ему можно доверять. Сорча никогда не останется снова без крыши над головой.
        И прежде чем Эсме смогла подумать о достойном ответе, Маклахлан собрал свои ящички и исчез.
        Эсме не видела Маклахлана до следующего воскресенья, и его появление снова было неожиданным. Она, как обычно, оставила Сорчу на попечение Лидии, чтобы посетить утреннюю службу. Эсме помнила, что тетя Ровена посещала церковь Святого Георгия, и само собой получилось, что она выбрала ее. Правда, в столь великолепной церкви она чувствовала себя неловко.
        В то воскресенье на одной из передних скамеек она снова заметила мистера Уилера, и снова он был один. Проповедь была очень скучной, паства осталась равнодушной. Эсме возвращалась на Грейт-Вуин-стрит грустная, ею снова овладело чувство тоски по дому, и непонятно почему, она думала о мистере Уилере. После полудня Эсме надела на Сорчу ее лучшее пальтишко и попросила слугу снести вниз и поставить на тротуар коляску. День был холодный, серое небо и взвешенная в воздухе водяная пыль не способствовали хорошему настроению, но Эсме нестерпимо захотелось побыть там, где много зелени и воздуха, даже если это всего лишь Сент-Джеймсский парк.
        — Гулять!  — радостно хлопала в ладошки Сорча, показывая на ждущую ее внизу коляску.  — Мы идем. Гулять парк, Мей. Гулять парк, уточки.
        Как всегда, радость ребенка улучшила настроение Эсме. Она посадила Сорчу в коляску, застегнула ее пальтишко и со смехом поцеловала крошечные пальчики.
        Аласдэр заметил у дома очаровательную парочку, когда подходил к парадному входу. Он заколебался, не зная, следует ли ему подойти, или лучше незаметно прошмыгнуть мимо, или просто повернуть назад, как в прошлый раз. Ситуация болезненно напомнила ему о выборе, который предстояло сделать, о выборе, тяжело ложившемся ему на плечи.
        Начал он с того, что знать ничего не хотел о ребенке. Но очень скоро это оказалось невозможным. Он уже перестал ждать письма от дядюшки Ангуса и оставил надежду сбежать. Удивительно, но у него просто больше не было желания это сделать. Сорча оказалась трогательным маленьким существом. Может быть, упрямым и склонным к приступам гнева, но она была его, и он медленно начинал понимать, что значит быть отцом.
        Нет, не Сорча источник его нынешних мучений. Ее сестра. Эсме. Она была не просто земной и влекущей, она была шотландкой до мозга костей. Ее голос, ее манера вести себя, даже ее запах пробудили в нем воспоминания и неясную жажду чего-то. Может быть, он тосковал по утраченной юности. Он хотел бы лежать рядом с ней посреди поросшей вереском пустоши и медленно вынимать шпильки из ее волос. Он хотел бы раздевать ее, медленно и нежно, увидеть ее алебастровую кожу на фоне зеленой травы, наблюдать, как эти всевидящие глаза медленно закрываются в знак капитуляции.
        Это пугало. Но с этим ничего нельзя было поделать. Сейчас он смотрел, как она склоняется над коляской, чтобы поправить одеяльца, и почувствовал, что во рту у него пересохло. О чем он думал, когда пустил ее в свой дом?
        В тот момент он не знал, что делать, и только хотел снять с себя внезапно свалившуюся на его плечи ответственность. Эсме представлялась единственным выходом. Теперь она стала его вечным наказанием. Даже в эту минуту он был пленником покачивания ее бедер и нежности, с которой она прикасалась к Сорче. Внезапно охватившее его желание показалось ему почти непристойным. Разве есть что-то эротическое в женщине, нянчащей ребенка? Смущало также, что она была на десять с лишним лет моложе его и неопытна, как девочка.
        По крайней мере Эсме не была глупой самкой. Таких он не выносил. Она была твердой и прагматичной. Она понимала, что жизнь порой бывает трудной. Что жизнь может потребовать от человека жертв. Да, она знала это, вероятно, куда лучше, чем он, потому что он не мог припомнить ни одной настоящей жертвы, которую когда-либо жизнь потребовала от него,  — до настоящего времени.
        Но Эсме ничего не знала о мире, ничего не знала о мужчинах, подобных ему. Если бы у нее были отец или брат, способные защитить ее честь, Аласдэра уже призвали бы к ответу за его неподобающее поведение несколько недель назад.
        Эсме застегивала пальтишко девочки, надетое на желтое муслиновое платье. Девочка сидела прямо и счастливо лепетала, глядя на сестру. Эсме в ответ взяла детские ручки в свои и по одному прижимала к губам пальчики. От этого простого проявления чувств что-то незнакомое шевельнулось в глубине его жесткого и эгоистичного сердца. Неожиданно им овладел приступ тоски, но он не знал ее причину. У него появилось чувство, что он совсем один в мире, что он не принадлежит никому и никто не принадлежит ему.
        Он уподобился бездомному псу, тянущемуся к теплу и празднику жизни, псу, который заглядывает в приоткрытые двери и низкие окна и видит довольство других. Тепло и сердечность. Счастливый смех. Накрытый семейный стол в мягком свете свечей. Вещи, которые никогда ничего не значили для него раньше.
        Он словно искал место, которое мог бы назвать домом, что не имело смысла, потому что у него был дом. Ничего похожего на эти странные, запутанные чувства он не испытывал с тех пор, как покинул Шотландию. Но когда в его жизни появились Эсме и Сорча, Аласдэр необъяснимым образом почувствовал себя более одиноким, чем когда-либо прежде. Может быть, потому, что он начал понимать: существуют вещи, которые тяжело было бы потерять.
        Движимый импульсом, он снял шляпу и подошел.
        Эсме подтыкала одеяльце за спину Сорчи.
        — Доброе утро, мисс Гамильтон,  — поздоровался он.  — Вы собрались в парк?
        Она резко подняла голову, лицо ее раскраснелось.
        — Да. Мы гуляем там каждый день.
        — Ну конечно. Я иногда вижу, как вы уходите.  — Слава Богу, она представления не имела, как часто он стоял у окна своей спальни, пытаясь прийти в себя, и наблюдал, как ее маленькие ловкие руки готовят Сорчу к их коротенькому путешествию.  — Вы видите, моросит,  — добавил он.
        — Совсем чуть-чуть,  — сказала она.  — Я не такая трусиха, чтобы меня остановили несколько облачков.
        — Я и не предполагал ничего другого,  — примирительно проговорил он.  — Могу я присоединиться к вам?
        Она заколебалась.
        — Боюсь, вам будет скучно.
        Аласдэр внимательно всмотрелся в ее лицо.
        — Эсме, мне кажется, вы должны решить, хотите ли вы, чтобы я действительно был отцом, или отводите мне роль исключительно источника средств.
        Его слова заставили Эсме усомниться в правильности занятой ею позиции.
        — Позвольте сказать: этот выбор должны сделать вы.
        Аласдэр накрыл ее руку, лежавшую на ручке коляски, своей.
        — Иногда это трудно,  — сказал он.  — Особенно когда я вижу, что вас тяготит мое присутствие.
        Она хмуро взглянула на него.
        — Эсме, оставьте свои испепеляющие взгляды для кого-нибудь другого,  — сдержанно сказал он.  — Я признаю свои ошибки. Клянусь, я никогда больше…
        — Идем!  — вдруг напомнила о себе Сорча. Она ухватилась за края коляски и сильно качнула ее.  — Идем парк! Смотреть уточек!
        Аласдэр, чье покаяние было прервано таким неожиданным образом, рассмеялся.
        — Вот озорница,  — сказал он.  — И боюсь, сумасбродная озорница — делает все, что придет ей в голову.
        — Да, с ней нужно терпение и терпение,  — признала Эсме.
        Аласдэр усмехнулся.
        — Иногда мне кажется, что с ней не справился бы и целый батальон горничных,  — сказал он.  — Вы видели дырку, которую она вырезала в занавеске в классной комнате, пока мы с Лидией собирали ее игрушки? Шалунья моментально схватила ножницы, оставленные Лидией, и пустила их в ход.
        Эсме не стала возражать.
        — Я починила занавеску,  — только и ответила она.  — Надеюсь, не очень заметно.
        — Пришлось ее отругать,  — продолжил он.
        — И я тоже отругала ее,  — сказала Эсме.  — Для ее же пользы.
        Аласдэр засмеялся.
        — Моя дорогая, после того, как все наши похвальные намерения ни к чему не привели, мы, кажется, закончим тем, что будем безжалостно шлепать ее — возможно, в течение следующих пятнадцати лет. Вы понимаете это, ведь так?
        — Да, конечно.  — Эсме уставилась в тротуар.  — Но я не могу шлепать ее.
        Аласдэр глубокомысленно кивнул.
        — Понимаю. Значит, мы договорились.
        — О чем?  — Она вскинула голову.
        — Конечно, о том, что это должна будет делать Лидия. Эсме чуть не задохнулась от смеха.
        — Маклахлан, вы бесстыдник.
        — Да, но я предупреждал вас об этом.
        — Идем! Идем парк!  — потребовала Сорча.
        Аласдэр склонился над ней и взял за умилительный подбородок с ямочкой.
        — Идем в парк, нахальный ребенок. Ты можешь сказать это? Идем в парк.
        — Идем в парк,  — повторила девочка.  — Идем сейчас. Аласдэр сдвинул шляпу на затылок.
        — Мисс Гамильтон, наш деспот заговорил!
        Эсме нашла, что на этот раз дорога в парк оказалась немного короче и гораздо приятней, чем обычно. Неподалеку от Грейт-Куин-стрит широкие ступени вели вниз, на другую улицу, но она пользовалась обходным путем. Однако сегодня Маклахлан сильными руками легко поднял коляску и перенес ее вниз.
        Сорча счастливо верещала и хлопала в ладошки. Когда Маклахлан поставил коляску, она протянула к нему пухлые ручки и потребовала «нести».
        К удивлению Эсме, Маклахлан наклонился, чтобы выполнить требование. Эсме дотронулась до его плеча:
        — Не нужно. Сейчас все будет в порядке.
        Он снова усмехнулся и взял девочку на руки — она одной рукой обвила его за шею, а другой начала показывать на знакомые предметы.
        — Класивая собака,  — сказала Сорча об ухоженном терьере, мимо которого они проходили.  — Лошадки,  — показала она на проезжавший экипаж.
        — Черные лошадки,  — уточнил Маклахлан.  — Их четыре.
        — Челные лошадки,  — эхом повторила девочка.  — Четыле.
        — А вон бегут белые лошадки,  — продолжил он.  — Ты можешь сказать «белые»?
        — Белые лошадки,  — отвечала Сорча, вытянув пухленький пальчик в их направлении.  — Класивые.
        Так продолжалось, пока они не оказались в центре Сент-Джеймсского парка.
        — Вы еще не были в Гайд-парке?  — спросил Маклахлан.  — Он немного дальше, и там на дорожке для верховой езды можно увидеть много красивых лошадей.
        — А утки там есть?  — спросила Эсме с шутливой строгостью.  — Наш деспот должен получить своих уточек.
        — Да, конечно. А обычно и лебеди.
        — Сорча всех их называет уточками.
        Маклахлан взглянул на ребенка и рассмеялся, отчего вокруг глаз собрались морщинки.
        — Тогда уточки точно будут.
        Внезапно Эсме осознала, как замечательно и естественно она чувствует себя, идя вот так рядом с ним. Может быть, ей не следовало так поступать, но кто ее видит? Кому есть до этого дело? Здесь, в Англии, она одна. У нее никого нет. Кроме Сорчи и — как ни странно — самого Маклахлана.
        Может быть, это просто наваждение, но он не выходил у нее из головы. Как бы она ни сердилась на него, она не могла не думать о нем; о нем, каким он был сейчас и в тот день, когда играл с Сорчей в классной комнате. Не могло забыться и восхитительное ощущение, которое пронзало ее, когда их губы соприкасались.
        А иногда — нет, часто — она мечтала о нем. Просыпалась в горячке, отчаянно желая снова оказаться в его объятиях, прижатой к его телу. Так недалеко и до безумия, не говоря уже о грехопадении и страданиях. Но существовала гораздо более убедительная причина, чтобы позволить ему сопровождать их сегодня, причина, которую назвал он сам. Он был отцом Сорчи. И он старался быть хорошим отцом.
        Она еще раз искоса взглянула на его чеканный профиль и вдруг осознала, что в этот момент она чувствует себя почти счастливой. Это поразило и обескуражило ее.
        Вскоре они дошли до Гайд-парка. До этого Эсме приходилось лишь издали видеть его юго-западный угол.
        Маклахлан показал на огромный дом герцога Веллингтона.
        — Он утверждает, что потратил шестьдесят тысяч фунтов на его восстановление,  — рассказывал Маклахлан, когда они проходили мимо,  — и любит жаловаться на это всем, кто соглашается слушать.
        — Конечно, выбросить на ветер столько денег,  — заметила Эсме.  — Только подумать, какую прибыль можно было бы получить при пяти процентах!
        — Слова истинной дочери Каледонии,  — произнес Маклахлан, когда они входили в зеленые просторы парка. Он выбрал скамью над узким, причудливо изгибающимся озером, которое он назвал Серпантином.
        Эсме расстелила одеяло, чтобы защитить ребенка от простуды. Сорча, конечно же, не пожелала садиться на него, а ходила туда-сюда по густой осенней траве, рвала одуванчики и клевер и складывала на одеяле беспорядочными пучками. Теперь сквозь облака стало проглядывать солнце. Устроившись на скамейке рядом с Эсме, Маклахлан, сощурившись, смотрел на него.
        — Недавно я просил у вас прощения, мисс Гамильтон,  — произнес он ровным голосом.  — Я хотел бы покончить с этим. Дважды я повел себя ужасно по отношению к вам. У меня нет объяснения, никакого оправдания своим поступкам я не нахожу, но это больше не повторится.
        Эсме чувствовала его раскаяние еще тогда, когда выходила из кабинета. И ее удивило, что он снова извиняется перед ней.
        — Не только вы сожалеете о своих поступках,  — сказала она.  — Я вела себя еще хуже.
        — Зачем только я позволил вам остаться.  — Его голос сделался низким и угрюмым.  — Но будь я проклят, Эсме, если знаю, что с этим можно сделать теперь.
        — Я хотела быть с Сорчей.  — Ее голос неожиданно дрогнул.  — Вы дали мне эту возможность.
        — И вы не жалеете об этом?  — спросил он,  — Вы не желаете, чтобы я провалился ко всем чертям?
        Она снова стала теребить жемчужное ожерелье. Затем отдернула пальцы и сцепила кисти рук на коленях.
        — Возможно, я не так непорочна, как вы считаете,  — шепнула она.  — Может быть, я такая же, как моя мать. Глупая. Романтичная. Магнит для красивых негодяев…
        Он резко повернулся к ней.
        — Эсме, еще не поздно,  — сказал он.  — Моя бабушка живет в Аргайллшире, вдали от общества, но у меня есть друзья, живущие в более подходящих местах.
        Эсме не знала, что и думать.
        — О чем это вы?
        — О том, что вы заслуживаете чего-то лучшего, чем жизнь, полная тяжелого труда.
        — Растить Сорчу — не тяжелый труд,  — возразила она.  — Если вы считаете меня неспособной к этому, тогда скажите прямо.
        Он порывисто накрыл ее руку своей и крепко сжал.
        — Я только хотел сказать, что вы заслуживаете жить своей жизнью,  — настаивал он.  — Может быть, найдется кто-нибудь, кто мог бы опекать вас. Может быть, мать Девеллина, герцогиня Грейвнел? Можно найти кого-нибудь.
        Она посмотрела на него с недоверием.
        — И что они будут делать?  — спросила она.  — Оденут меня в белый атлас и представят ко двору? Будут «вывозить» и брать с собой в «Олмак»?
        Он пожал плечами.
        — Вам это не понравилось бы?  — О да, когда-то нравилось,  — сказала она язвительно.
        Конечно, всего несколько месяцев назад она подпрыгнула бы от радости, представься ей такая возможность. Но все изменилось. Не только из-за смерти матери. Не только из-за Сорчи. Все сразу. Появился он. И вот он хочет избавиться от нее, а она не хочет уходить. Это потрясло ее.
        — Вы молоды, Эсме,  — сказал он непонятно зачем. Что ему было до ее возраста?  — Вам не следует жить под одной крышей с таким прохвостом, как я, не говоря уже… не говоря уже обо всем остальном.
        Подошла Сорча и, разжав пальчики, высыпала на колено Маклахлана кучку измятых цветков клевера.
        — Видишь?  — пролепетала она.  — Класиво, видишь? Он, казалось, был рад уйти от продолжения разговора.
        — Я вижу самый красивый цветочек на свете!  — воскликнул он, подхватывая девочку и высоко поднимая ее.  — И я нашел его в этой травке!
        Сорча завизжала от восторга и позволила усадить себя на колено. Они смотрели на лошадей, рысью пробегающих мимо.
        — Чена лошадка,  — сказала Сорча.
        — Черная,  — поправил он.  — А вот бежит трудная лошадка. Крапчато-серая.
        — Клапачо-селая,  — сказала Сорча, показывая пальчиком. Эсме смотрела на них, поражаясь той перемене, которая происходила с Маклахланом в присутствии Сорчи. Его взгляд становился ласковым, жесткие линии лица тотчас смягчались. Губы, обычно искривленные саркастической полуусмешкой, складывались в хорошую, чистую улыбку, от которой Маклахлан будто молодел, а из взгляда его исчезала всегдашняя мрачность.
        В тяжелые минуты Эсме недоумевала, что она нашла в этом закоренелом негодяе. Внезапно она поняла: именно эту перемену, которая происходила с ним в такие светлые, безоблачные минуты. И сама Эсме — неизвестно, к худу или к добру,  — тоже менялась.
        Почти полчаса Сорча просидела, радостно пытаясь называть все, что видела вокруг. Когда ей это надоело, девочка повернулась к отцу и стала играть с пуговицами на его жилете, ухитрившись расстегнуть две из них. Маклахлан благосклонно поглядывал на нее сверху вниз. Через какое-то время Сорча заерзала, явно собираясь спуститься по ноге вниз, и Маклахлан поставил ее на землю.
        Сорча прошла немного вниз по холму и снова принялась рвать цветы. Маклахлан проследил взглядом за очередным проехавшим мимо всадником.
        — Скоро здесь соберется все светское общество,  — наконец пробормотал он.  — Мне лучше уйти.
        От этих слов сердце Эсме упало. Ее палец сам собой оказался под ожерельем из жемчуга. И — вот беда!  — что-то треснуло.
        — О нет!  — вскрикнула она, когда жемчужины посыпались вниз.  — Мамино ожерелье!
        — Проклятие!  — вырвалось у Аласдэра, увидевшего, как жемчужины запрыгали по скамейке и попадали в траву.
        Эсме начала искать жемчуг в складках своей юбки.
        — Не двигайтесь,  — потребовал Маклахлан. Он уже был на коленях и выискивал жемчужины среди травы.  — Не дайте упасть тем, что остались на нитке. Вот еще, у вас есть карман?
        — Да, спасибо!  — Эсме одной рукой прижала нить к груди, а другой взяла протянутую ей горстку бусин.  — Это мамино ожерелье, доставшееся ей по наследству. Она отдала его мне в день семнадцатилетия. Какая я идиотка!
        — Мы сможем собрать почти все,  — утешал он ее.  — Я знаю ювелира, который починит его.
        Но через долю секунды ожерелье было забыто. Эсме подняла глаза и вскрикнула.
        Аласдэр не помнил, как вскочил на ноги. Как ринулся вниз по холму. Время изменило свое течение — он бежал, стараясь опередить приближающийся фаэтон. Сидевшие в нем весело болтали, подставляя лица проглянувшему солнцу. Они совсем не смотрели на дорогу. Никто не видел ребенка, бегущего к воде с раскинутыми руками.
        — Сорча!  — Крик вырвался из его легких и затерялся в звуке цокающих копыт.
        Но Сорча не знала страха. Все произошло очень быстро. В последний момент лошадь шарахнулась к озеру. Фаэтон дернулся вправо, едва не опрокинувшись. Вокруг стоял крик. Кричала Эсме. Кричала Сорча. Он сам кричал. Заржала лошадь. Копыта придвинулись ближе, и Сорча упала. Он увидел неумолимо приближающееся вращающееся колесо. Как-то ему удалось схватить Сорчу, и карета проехала мимо, оборвав клочки желтого муслина и кружева. У него на руках лежал ребенок, неподвижный и окровавленный.
        С бьющимся сердцем он положил девочку на землю. Эсме все еще повторяла: «Сорча, Сорча». Стоя в траве на коленях, Аласдэр обхватил руками голову девочки.
        — Сорча!  — хрипло сказал он.  — Сорча, открой глазки!
        — Боже мой! Боже мой!  — Эсме упала рядом с ним на колени.  — О, Сорча!
        Аласдэр чувствовал, что лишается сил. Мужчины, жестоко пострадавшие в кулачном бою, и едва оставшиеся в живых дуэлянты — ничто по сравнению с этим. Похоже, дело было плохо. Очень плохо. Из раны на голове девочки текла кровь. Левая ручка была неестественно вывернута. Муслиновая юбочка наполовину оторвана от лифа. Аласдэр оказался слишком медлительным.
        Эсме рыдала в истерике и гладила волосы на лбу девочки.
        — Она… Господи, она?..
        Аласдэр уже приложил пальцы к горлу ребенка.
        — Пульс,  — выдохнул он.  — Я чувствую пульс.
        Он слышал голоса, словно бестелесные, но резкие, и видел фаэтон, удалявшийся через ворота в направлении Найтсбриджа.
        — Поехали за врачом,  — произнес напряженный голос у его локтя.  — Боже, мы не видели ее! Мне так жаль. Бедное дитя!
        Крики привлекли внимание дородного констебля. Он присел на корточки рядом с Эсме, взял ее за руку и слегка отстранил.
        — Сейчас, сейчас, мисс,  — осторожно предупредил он.  — Не надо трогать ее. Подождите врача. Он проверит, целы ли кости и все такое. Да, хорошая девочка!
        — Но ее рука!  — рыдала Эсме, закрывая рот обеими руками.  — Боже мой, посмотрите на ее руку!
        — Может быть, и перелом, —.согласился констебль.  — Но, возможно, просто вывих. Молодые косточки хорошо заживают, мисс! Ну-ну, полно! Спокойно ждите.
        Не слушая, Эсме наклонилась вперед, обхватив крошечную ножку обеими руками, как будто это могло облегчить состояние Сорчи.
        — Я виновата!  — стенала она.  — Боже, как я могла? Из-за ожерелья! Боже мой!
        Повинуясь безотчетному чувству, Аласдэр повернулся, потянулся к ней и прижал ее к своей груди.
        — Тише, тише!  — повторял он.  — Если тут и есть чья-то вина, то моя.
        — Как вы можете так говорить!  — рыдала Эсме в его шейный платок.  — Это я должна была следить за ней! Я! И вот посмотрите!
        — Тихо, Эсме,  — еще раз повторил он.  — С ней все будет хорошо. Она поправится. Клянусь.  — Он молил Бога, чтобы это оказалось правдой.
        И в этот момент ресницы у Сорчи дрогнули. Аласдэр почувствовал, как нестерпимо горячо стало глазам, и понял, что плачет.
        — Вывих!  — мрачно произнес доктор Рид, распрямляясь У кровати.  — Вывих, а не перелом.
        — Господи, это моя работа,  — выдохнул Аласдэр, по-прежнему не спуская глаз с лица Сорчи.  — То есть, я думаю, так могло случиться. Я помню, как схватил ее и дернул изо всех сил. И почувствовал, как что-то подалось под рукой. Мне стало не по себе.
        — Малая цена,  — категорично сказал доктор.  — Особенно когда колесо проехало так близко, что порвало ее платье.
        Вывих — пустяк в сравнении с тем, что было бы, окажись ребенок под каретой.
        Аласдэр потер переносицу.
        — Я… да, конечно.
        С момента происшествия прошло более часа, но Аласдэр потерял представление о времени. Один из молодых людей, ехавших в фаэтоне, возвратился с раздражительным доктором Ридом. Аласдэр немного знал его; к нему не раз обращались, когда требовалось «подштопать» очередного дуэлянта, «чертова дурака, каких сейчас расплодилось во множестве», как говорил доктор. Слишком прямой и резкий, Рид не имел привычки пускаться в долгие разговоры у постели пациента,  — конечно, Эсме он уже довел до крайнего нервного напряжения,  — но никто лучше его не ставил на ноги. Сейчас Аласдэр мог бы подчиниться самому дьяволу, если бы тот обладал таким могуществом.
        Сорча лежала, вялая и слабенькая, на слишком большой для ее крошечного тельца кровати. На той самой кровати, где недавно лежала Джулия. Рид потребовал поместить пострадавшего ребенка в ближайшую спальню, и Аласдэр принес Сорчу сюда. Сорча постанывала, не открывая глаз. Теперь Аласдэр и Эсме стояли по разные стороны кровати, и Эсме не переставала плакать.
        — Почему она не просыпается?  — прошептала Эсме.  — Почему?
        Доктор аккуратно раскладывал инструменты на сложенной в несколько слоев белой ткани.
        — Уверен, утром ей станет лучше,  — отвечал он.  — Сейчас она, вероятно, начала бы шевелиться, но я дал ей выпить настойки опия. При таком вывихе другого выхода не было.
        — Ей сейчас больно?  — нетерпеливо спросила Эсме.  — Она страдает? Господи, хотела бы я знать!
        Доктор закрыл свой саквояж и отставил его в сторону.
        — Она ничего не чувствует,  — ответил он.  — Хотя впереди у нас долгая ночь. Эта рана на голове от слегка задевшего ее копыта, конечно, неприятна, но череп не пострадал. Ей повезло. Если бы удар пришелся в висок, она не дожила бы до конца недели.
        Эсме издала сдавленный звук и спрятала лицо в платок. Ее волосы начали рассыпаться и падать на плечи, страх все больше овладевал ею. Аласдэр пытался проглотить застрявший в горле комок.
        — А как с рукой, сударь?  — спросил он.  — Что нужно будет делать?
        — Я послал за одним человеком,  — сказал Рид, вынимая карманные часы и глядя на них.  — За старым костоправом, которого я знаю давно. Нам нужно вправить сустав, пока ребенок без сознания. Иначе ей будет слишком больно. Эту работу лучше делать двоим, но мой друг сейчас в Челси, трудится над чьей-то ногой. Он сможет появиться здесь к вечеру, надеюсь.
        — Н-н-о что, если он не появится?  — разволновалась Эсме.  — Что будет тогда? Нужно ли ждать? Может быть, послать за кем-нибудь еще? Ведь важно не терять времени?
        Аласдэр тяжело вздохнул.
        — Я… может быть, я смогу помочь? Доктор Рид нетерпеливо хмурился.
        — Нет необходимости!  — сказал он.  — Я обложу сустав льдом, чтобы снять отек, пока мы будем ждать. Затем я зашью ранку на голове. Что мне нужно от вас, сударь, так это чтобы вы уложили свою жену в постель и дали ей хороший глоток бренди.
        Эсме комкала в руке носовой платок.
        — Но я не… я хочу сказать, мы не… Мы сестры, Сорча и я. Кроме того, я ненавижу бренди. И конечно, не могу оставить ее. Об этом не может быть и речи!
        Доктор угрюмо взглянул на Аласдэра и кивком головы указал на дверь, давая понять, что им нужно выйти и поговорить. Эсме опустилась на стул у кровати. Мужчины вышли, чего она почти не заметила.
        — Уведите ее наверх, сэр Аласдэр!  — потребовал доктор Рид, как только за ними закрылась дверь.  — Мне не нужны шныряющие вокруг женщины, рыдающие и поминутно задающие вопросы, когда мне нужно делать свое дело. Аласдэр заколебался.
        — Я не знаю,  — сказал он.  — Она чрезвычайно упря…
        — Вздор!  — прервал его доктор.  — Вам когда-нибудь приходилось видеть, как вправляют плечевой сустав?
        Аласдэр поморщился.
        — Да, однажды,  — признался он.  — Но мы все были вдребезги пьяными.
        — Тогда вы знаете, что зрелище не из приятных,  — проскрежетал доктор.  — Но сначала мне нужно будет наложить дюжину швов на голову ребенка. Кроме того, если разовьется отек мозга, мне придется обрить голову ребенка и сделать трепанацию черепа. И вы хотите, чтобы она видела это?
        — Трепанировать череп?  — Ему приходилось слышать об этом кошмаре от Девеллина.  — Дай Бог, чтобы до этого не дошло!
        Доктор Рид косо взглянул на него.
        — Ну, до этого не дойдет,  — с неудовольствием признал он.  — Я видел много таких случаев, чтобы судить об этом. Но запомните мои слова, ребенок откроет глаза еще до рассвета. А если это произойдет, мне придется снова усыпить ее.
        — Конечно, я не хочу, чтобы она мучилась,  — проговорил Аласдэр.
        — Она не будет мучиться, если мне дадут сделать мою работу,  — сказал Рид.  — И меньше всего мне нужно, чтобы возле кровати сновали истеричные женщины и каждые пять минут спрашивали меня, жив ли ребенок, почему он дышит так часто или почему он слишком бледен, слишком горячий или слишком холодный,  — ну, вы меня понимаете!
        У Аласдэра немного отлегло от сердца.
        — Вы останетесь на всю ночь?
        — Если мне дадут спокойно работать, то да,  — сказал доктор.  — А теперь сделайте одолжение, сэр Аласдэр. Ступайте наверх, вы оба, и оставайтесь там, пока я вас не позову.
        Двумя минутами позже Аласдэр осторожно вывел Эсме из комнаты и повел наверх.
        — Я хочу быть с Сорчей!  — запротестовала она, остановившись на лестничной площадке.  — Что, если я ей понадоблюсь?
        Он убедил ее идти дальше.
        — Она в хороших руках, Эсме,  — твердо сказал он.  — Сейчас вы ей не нужны.
        Эсме посмотрела на него так, как если бы он ударил ее.
        — Да, вы правы!  — воскликнула она.  — Я не нужна ей. Я оказалась совершенно бесполезной сегодня. Только подумайте, что случилось!
        Как тогда в парке, Аласдэр, не размышляя, привлек ее к себе.
        — Тихо, Эсме,  — шептал он куда-то ей в волосы.  — Конечно, вы нужны ей. Но сейчас доктору нужно сосредоточиться. Он обещал мне, что она не проснется…
        — Да, этого я и боюсь!
        — …потому что ей дали снотворное,  — быстро закончил он.
        Сверху навстречу им спускался Уэллингз.
        — Виски,  — бросил ему Аласдэр, когда они поравнялись. Дворецкий кивнул и пошел дальше.
        Оказавшись в классной комнате, Эсме начала беспокойно озираться, ее взгляд переходил с одного пустого угла на другой. Даже Аласдэр чувствовал, как холодно и грустно стало здесь без жизнерадостной Сорчи. Он молча наблюдал за Эсме, понимая, что она должна была чувствовать. Она винила себя, как и он сам.
        Ему казалось, что за время, прошедшее с ужасного происшествия в парке, он стал старше на десяток лет. Мысленным взором он видел распростертое на траве детское тельце, он помнил появившееся у него чувство, что его жизнь кончилась. Как если бы она неумолимо вытекала из него вместе с кровью, заливающей его девочку. И в этот миг суровой правды он понял, что имела в виду Эсме, когда с таким сочувствием говорила о страданиях Джулии. Потерять ребенка! Существует ли боль сильнее?
        Может быть. Может быть, если теряешь сестру. Или мать. Бедная Эсме. Ей столько пришлось пережить, и она держалась стоически. Он стоял у холодного камина, глядя, как она двигалась по комнате, брала в руки игрушки, затем снова ставила их на место, переставляла книги, которые и так стояли в идеальном порядке, и все это время слезинки скатывались с ее ресниц. Аласдэр не мог больше вынести этого. Он подошел к ней и осторожно взял ее руки в свои.
        — Вы не виноваты, Эсме,  — тихо сказал он.  — И я тоже, как бы я ни винил себя сейчас.
        Она взглянула на него, стараясь сдержать слезы.
        — Но я отвечала за нее!  — шептала она.  — Это моя работа. И мой долг как сестры.
        Дверь мягко открылась, вошла Лидия с подносом. Уэллингз, да благословит его Господь, прислал графин виски и два стаканчика, а также блюдо с хлебом, сыром и холодным мясом, к которым, впрочем, и он, и она вряд ли притронутся.
        — Спасибо, Лидия,  — тихо поблагодарил он.  — Остаток вечера вы можете поработать внизу. Скажите Уэллингзу, что мисс Гамильтон не следует беспокоить ни при каких обстоятельствах, если только за ней не пошлет доктор Рид.
        Лидия посмотрела печально, присела в поклоне и вышла.
        — Аласдэр,  — всхлипнула Эсме, когда захлопнулась дверь.  — Что я наделала! Что, если она умрет? Я не перенесу этого! Я не смогу!
        Теперь Аласдэр знал достаточно, чтобы суметь успокоить ее. Он сам все еще ужасался. А для Эсме смерть была слишком реальной. Она недавно похоронила мать, женщину, которая была еще молода и полна жизни. Она потеряла отца и трех отчимов. А теперь ее сестренка лежала неподвижно, бледная как смерть. Жизнь, несомненно, была для Эсме чем-то очень хрупким и кратковременным. Ему захотелось — и это его потрясло — обнять ее и поцелуями осушить слезы. Но гораздо разумнее было вытереть их носовым платком, налить ей виски и вложить стакан в ее руку.
        — Это не вода,  — сказал он, как бы извиняясь.  — Выпейте.
        — Спасибо.  — Эсме без колебаний сделала глоток и продолжала смятенно ходить по комнате. Время от времени она подносила стакан ко рту и только тогда останавливалась.
        Аласдэр подумывал, не уйти ли ему. Не вызвать ли сюда Лидию. Но он хотел — нет, ему было необходимо — быть рядом с ней. В результате он не сделал ни того, ни другого и ругал себя за это.
        Солнце покидало небо, его лучи окрасили мир за окнами классной комнаты в теплые темно-розовые тона. Полумрак и интимность на некоторое время исчезли. Аласдэр опустошил свой стакан, отставил его в сторону и еще раз мысленно взмолился, чтобы Сорча поправилась.
        — Боже, что я наделала?  — Голос Эсме звучал словно ниоткуда, глухой, охрипший.  — Я на самом деле никогда не училась тому, как нужно ухаживать за ребенком. В нашем распоряжении, у меня и у мамы, было множество слуг. Они делали все.
        — Я считаю, что вы очень хорошо справлялись с работой,  — вставил он.
        Но она продолжала, как будто не слыша его слов.
        — Конечно, я подозревала, что Ачанолт выдворит меня,  — говорила она, и по ее голосу было слышно, что она на грани истерики.  — Но выгнать ребенка? Как он мог? Как? Он должен был знать! Он должен был знать, что я совсем беспомощна!
        Она неловко поставила свой почти пустой стакан — он звякнул — и уронила голову на стол.
        — О Господи, Аласдэр! Он этого и хотел!
        Аласдэр подошел к ней и обнял за плечи. Он больше не был уверен, что стоило давать ей виски.
        — Вам надо сесть, Эсме,  — сказал он, оглядывая комнату.  — Бог мой, ни одного нормального стула!
        Она подняла голову и посмотрела на маленькие стульчики, как будто впервые увидела их.
        — Там,  — сказала она глубоким горловым голосом.
        Он безрассудно последовал за ней в ее спальню. Ее постель под пологом была уже разобрана, за каминной решеткой горел огонь. Другая, маленькая, кроватка была пуста. Эсме остановилась около нее и побледнела.
        Аласдэр взял ее за локоть и увел к креслам, стоявшим у камина.
        — Спасибо,  — сказала она.  — Вы очень добры. Я не знаю, почему я раньше думала по-другому.
        Аласдэр бросил на нее настороженный взгляд.
        — Даже сатана смотрится по-другому сквозь дно стакана,  — пробормотал он.  — Почему вы не садитесь, моя дорогая?
        Она обхватила себя руками и водила ладонями вверх-вниз, как если бы ей было холодно.
        — Я не в состоянии стоять на месте,  — вырвалось у нее.  — У меня такое чувство, что я могу взорваться.
        Он осторожно обнял ее за плечи.
        — Эсме, с Сорчей все будет в порядке,  — утешал он ее.  — Она поправится.
        — Но, Аласдэр, почему вы так уверены? Он сжал ее крепче и слегка потряс.
        — Она поправится, Эсме. Я знаю это. Я верю в это.
        Эсме всхлипнула, издав глубокий, горестный звук, и упала ему на грудь, ее руки обхватили его шею. И вот он уже снова держал ее в руках, в который раз за этот ужасный день. Эсме рыдала, уткнувшись в его рубашку, как будто сердце ее разрывалось на части. Аласдэр ослабил объятие и губами прикоснулся к ее виску.
        — Тсс, успокойтесь, моя милая,  — шептал он.  — Все хорошо. Поверьте мне, Эсме. Просто поверьте мне.
        Поверить ему? О чем это он?
        Но вместо того чтобы с негодованием оттолкнуть его, Эсме тяжело вздохнула и кивнула.
        — Когда вы говорите это, я верю,  — прошептала она. Он понимал, что с ее стороны было глупо доверять ему, нераскаявшемуся и упорствующему грешнику. Но в эту минуту он хотел, чтобы она ему верила. Он хотел заслужить доверие, потому что вдруг увидел по глазам Эсме, как отчаянно она в этом нуждалась. Она прижалась щекой к его груди.
        — Аласдэр!  — Ее просьба была такой робкой, что он едва услышал.  — Обхватите меня руками на минуточку. Пожалуйста.
        И он обхватил ее и прижал к себе. Он наклонил голову, намереваясь снова поцеловать в висок. Но она смотрела на него широко раскрытыми, ждущими глазами. Она издала какой-то слабый, ласковый звук, скорее это был вдох, и как-то так получилось, что он склонился ниже. Их губы встретились — случайно, он мог бы в этом поклясться,  — и она всей тяжестью своего тела приникла к нему, безмолвно умоляя о чем-то.
        Но в Аласдэре, наверное, еще оставалась капля благородства. Он поднял голову и вопросительно посмотрел на нее.
        — Аласдэр, виски здесь ни при чем,  — шепнула она.  — Я не настолько опьянела, чтобы не понимать, что я делаю.
        Еще одна слезинка выкатилась из-под ее ресниц. Он безотчетно наклонился и губами смахнул ее. Эсме снова издала короткий жалобный звук, и одна ее тонкая рука обвилась вокруг его шеи.
        Он смотрел на ее лицо, словно вырезанное из слоновой кости, залитое слезами, и убеждал себя, что нельзя отказать ей в минуте утешения. Поэтому он позволил себе осторожно передвинуть руку с плеча Эсме на спину и успокаивающе погладить ее вверх-вниз; это принесло ему небольшое облегчение. Спрятав лицо в ее волосы, он вдыхал неповторимо прекрасный аромат, знакомый аромат вересковых пустошей. Дома. Самой Эсме.
        Она нетерпеливо поднялась на цыпочки и потянулась к нему губами, отчего голова у него пошла кругом. Он помнил о ее невинности и поцеловал легко и нежно. Но это было не то, чего она хотела. Эсме приоткрыла губы, побуждая его к следующему шагу.
        Он уже не думал. Он проник внутрь ее рта, ощущая вкус виски на ее губах. Ее дыхание было как душистый плод, спелая хурма, оставляющая сладость с привкусом горчинки на его языке. Руки Эсме начали беспомощно блуждать по его плечам и груди, неопределенные прикосновения становились настойчивее.
        Аласдэр понимал, что тяжелые переживания иногда толкают людей на самые неожиданные поступки. Возникает желание избавиться от ужаса с помощью другого сильного ощущения. Но он не объяснил это Эсме, потому что не мог подыскать слова. Вместо этого второй рукой он стал похлопывать ее по спине, надеясь, что жест будет понят как отеческий, а не как жадное поползновение.
        Ему не удалось задуманное. Она оторвала губы от его губ.
        — Аласдэр,  — задохнулась она.  — Не оставляй меня одну этой ночью.
        Ее намерения были ясны.
        — О, Эсме,  — прошептал он,  — так не годится, милая. Ты сошла с ума. Я не для тебя. Вспомни, я даже не нравлюсь тебе.
        Она беспокойно облизывала губы.
        — Я ошибалась,  — ответила она.  — Ты заставляешь меня бояться себя самой.
        Он поцеловал ее в шею под подбородком.
        — Бойся меня, милая,  — прошептал он ей в ухо.  — Я не джентльмен.
        Она запрокинула голову, чтобы его губы могли продолжить свой путь по ее шее.
        — Просто побудь со мной, Аласдэр,  — умоляла она.  — Сделай так, чтобы я забыла этот ужас. Я не могу оставаться одна. Я не вынесу этого. Я не вынесу эту ночь.
        Ее голос заманивал в ловушку. Он сказал себе, что она молода и невинна и что он должен помочь ей справиться со страхом за Сорчу, не выказывая явно свое желание. Но именно с ним он боролся несколько последних недель. Он так желал Эсме, что боялся оставаться дома по ночам. Боялся, что его одиночество закончится, потому что чувствовал, как, несмотря на их яростное сопротивление, страсть ломает преграды между ними.
        Ода, опытному соблазнителю нетрудно было соблазнить невинное создание. А сейчас, когда им обоим было плохо, когда оба боялись остаться наедине со своими страхами, совсем легко. Ему следовало сказать «нет». Но когда ее губы снова прикоснулась к его губам, а теплая тонкая рука легла на его спину, он сказал «да», закрыл глаза и страстно целовал ее до тех пор, пока ее тело не оказалось бесхитростно прижатым к бугру на его брюках.
        Какая она наивная маленькая глупышка! И какой скот он сам. Вдруг его спине стало прохладно. Она вытащила его рубашку из брюк. Ее маленькие руки оказались на его теле, теплые и ищущие, как если бы она проверяла мышцы на его спине, и это бросало его в дрожь.
        — Боже всемогущий, Эсме,  — задохнулся он.  — Не надо.
        Но Аласдэр не привык к самоограничению, он контролировал свои действия только за карточным столом. Он не отказывал себе ни в чем — а сейчас он хотел Эсме. Что на самом деле не было новостью. Поэтому он позволил ей стянуть с него сюртук. Позволил ее пальчикам возиться у пояса его брюк. Позволил своей руке легко пройтись по восхитительной выпуклости ее ягодиц. Пусть все идет к черту, слишком велик страх, слишком велико подавленное желание.
        Поцелуи Эсме больше не были поцелуями невинной девушки. Она отвечала на его ласки, томно сплетала свой язык с его языком. Кровь стучала в его висках, заставляя забыть о добрых намерениях. Оторвавшись от ее рта, он погрузил пальцы в массу ее волос и запрокинул ее голову, губами проложив дорожку по нежной коже шеи.
        Эсме дрожала.
        — Я хочу… о, я хочу… — шептала она.
        Он знал, чего она хочет. Аласдэр никогда не был святым. Он раздел ее с ловкостью опытного соблазнителя и даже вынул еще остававшиеся в волосах шпильки — и все это, не отрываясь от ее губ.
        О, он знал, что будет жалеть об этом; знал, что за это придется жестоко платить. Но он снова вдыхал ее запах; странная смесь страха и желания клубилась в его сознании мерцающей дымкой, затмевающей здравый смысл.
        Эсме нисколько не смутилась под его жадным взглядом. Может быть, виновато виски. Или она была очень земной натурой. Какая разница; он был зачарован мягкими линиями ее алебастровых бедер, округлостями ее грудей. Маленькая Эсме была прекрасно сложена и казалась такой хрупкой, что он боялся повредить ей. Но невозмутимые зеленые глаза смотрели на него, проницательные и правдивые, как в тот день, когда он впервые ее увидел. Тяжелые каштановые волосы, которые когда-то показались ему самыми обыкновенными, мерцающей волной накрыли ее до поясницы, щекоча ее соски. Он снова погрузил свое лицо в эти чудные волосы, вдыхая запах меда и вереска, и забыл обо всем.
        Позднее он не мог вспомнить, как разделся сам, как нес ее к кровати. Но он помнил податливую белую мягкость постели, на которую уложил ее, помнил, как лег сверху. Ее груди были удивительно округлыми, и, когда он сжал руками ее плечи и приник ртом к одной груди, Эсме выгнулась под ним и прошептала его имя.
        Он был как в горячке, как одержимый, но все же помнил об опасности. Эсме была так молода, так прекрасна и невинна. И казалось, она была готова отдать ему свою невинность.
        В тот момент, когда его губы коснулись ее груди, Эсме почувствовала сладостное тепло, рождавшееся где-то в глубине ее тела. Она вскрикнула, ее тело поднялось навстречу ему — первый признак нарастающего желания. Она не была восторженной дурочкой; она понимала, что предлагает ему нечто, чего нельзя будет вернуть. Это не имело значения. Она хотела забыться в объятиях этого потрясающего мужчины, позволить ему смягчить ее боль и избавить от страха.
        — Аласдэр,  — настойчиво прозвучал в темноте ее голос.  — Аласдэр. Пожалуйста.
        Он взял ее лицо в ладони и целовал ее медленно и страстно. Голова у Эсме шла кругом. От него пахло мылом и табаком, потом и виски — и этот запах дразнил ее ноздри, переворачивал что-то внутри. Она безотчетно подняла одну ногу и положила на него, отчего их бедра соединились. Но он почти грубо стряхнул ее ногу и приник к другой ее груди. Его тяжелые золотые волосы упали ему на глаза.
        Он долго не отрывался от ее грудей, удерживая ее сильными руками, отчего в ней закипала кровь. Да, это было то, чего она жаждала. Все еще распростершись на ней всем телом, он сжал зубами ее сосок. Она негромко вскрикнула, но это не была боль. Это было… что-то другое. Что-то пьянящее и не поддающееся контролю.
        Голова Эсме глубоко ушла в подушку, ее пальцы крепко сжались, она позволяла ему делать все, что ему хочется, наблюдая за ним из-под ресниц. О, он был так прекрасен, любовник, которым он не должен был стать! Но раскаяние подождет до утра. Сейчас ей нужно забыться. Тело Аласдэра было худощавым и твердым, словно очерченным длинными плавными линиями. Мускулистые руки и ноги были покрыты на удивление темными волосами. А теплая шелковистая тяжесть, которую она ощущала между своими бедрами… о!
        — Я хочу тебя,  — сказала она, едва ли осознавая, что произнесла эти слова вслух.
        В ответ Аласдэр провел губами между ее грудями и вниз по животу, потом сел на пятки. Тяжелая волна волос все еще падала ему на глаза, разделяя их. Начинающую и учителя. Рабыню и хозяина. Он поработил ее против ее желания, взгляд его мягких карих глаз, его красота и обаяние сделали это. Он положил руку на ее живот, и Эсме задрожала. Неторопливо его рука заскользила ниже и ниже, пока большой палец не оказался у густых завитков ниже живота. Он провел пальцами между складками ее кожи, и Эсме почувствовала, как завибрировала кровать. Он мучительно застонал и коленом раздвинул ее бедра шире, провел рукой между ними — его рука скользнула между складками ее плоти, что мучительно-сладко отозвалось в ее теле.
        — О, Эсме!  — Это прозвучало почти как раскаяние.  — Какое прекрасное, чувственное создание.
        Положив руки на внутреннюю поверхность ее бедер, он развел их шире, затем наклонил голову и коснулся ее языком.
        — Ах!  — вскрикнула она, потому что наслаждение было так велико, что она не могла удержаться от крика.
        — Расслабь ноги, любовь моя. Откройся для меня, Эсме. Позволь мне сделать тебе приятное.
        «Позволь мне сделать тебе приятное».
        Она сжималась под его прикосновениями. Боже! Он может, она инстинктивно чувствовала это. Но что это будет? Его руки жестко давили на внутреннюю поверхность ее бедер, пока она не распростерлась безвольно на постели, затем большими пальцами он раздвинул ее плоть. Его язык скользнул внутрь, во влажную глубину, усиливая ее желание, пока не коснулся самого потаенного, и все ее тело начало содрогаться. Все же это было мучительно — наслаждаться легкими короткими движениями его языка, а затем долгими, томительными поглаживаниями. Эсме била дрожь, она растворилась в новых ощущениях.
        Когда осознание происходящего вернулось к ней, она увидела, что Аласдэр стоит на коленях. Она прерывисто вздохнула, увидев, какой большой была его напряженная плоть. Он поднял голову и рывком отбросил со лба закрывавшие глаза тяжелые золотые волосы. Теперь его горящие глаза смотрели прямо на нее, а рукой он водил по своей невероятно длинной плоти, обхватив ее. Эсме с трудом проглотила комок в горле и протянула к нему руки в зовущем жесте. Но он опустился рядом с ней. Утомленная и непонимающая, она повернулась на бок лицом к нему. Он должен что-то делать, а не просто смотреть ей в глаза, смутно думалось ей, но что?
        — Аласдэр, я… я хочу…
        — Ш-ш, любовь моя,  — шепнул он, прикладывая палец к ее губам.  — Я знаю, чего ты хочешь.  — Он придвинулся ближе, опрокинул ее на спину и накрыл своим телом.
        Вот оно. Наступил момент, которого каждая женщина и жаждет, и боится. Но он против ожидания не вошел в нее. Он снова поцеловал ее, царапая лицо щетиной; его ноздри широко раздувались, дыхание участилось, сделалось неровным.
        — Возьми его,  — простонал он, как если бы слова выходили из глубины его тела.  — Эсме, возьми его.  — Он почти грубо взял ее руку и направил, куда хотел.
        Эсме сделала то, что он просил, просунув руку между их телами. Он был гладкий, но твердый и теплый, и он пульсировал. Она попробовала погладить его так, как это делал он, проводя крепко сжатыми пальцами по всей его длине. Аласдэр приподнялся на локте и задрожал.
        — Еще,  — выдохнул он, глаза у него были закрыты. Эсме повиновалась, удивляясь, что его тело оказалось не в его власти. Он задрожал, а потом снова накрыл ее рот своим и стал неистово целовать ее. Эсме внезапно ощутила свою власть над ним, свою способность давать ему наслаждение. Длинные изящные пальцы Аласдэра сомкнулись поверх ее пальцев, побуждая ее совершать движения вдоль его горячей плоти, а его язык глубоко проник в ее рот. Она снова и снова повторяла одни и те же движения, чувствуя его пальцы на своих, его язык обвивался вокруг ее языка, его тело содрогалось все сильнее, пока наконец он с глухим стоном не оторвал от нее свой рот. Она еще раз провела рукой вдоль его плоти, и его прекрасное тело откинулось назад, рот открылся в молчаливом торжествующем крике. Эсме ощущала, как снова и снова содрогалась его плоть, пока теплое влажное семя не изверглось на ее живот.
        Аласдэр недолго оставался умиротворенным. Он позволил себе около часа подремать, обняв Эсме, потом заворочался — чувство вины и беспокойство овладели им. Он неохотно оторвался от ее теплого тела и возвратился с влажным полотенцем, взятым с умывальника.
        Эсме открыла глаза и застыла.
        — Сорча?..  — испуганно выдохнула она, поднимаясь на локте и откидывая с лица волосы.
        — Пока ничего.  — Он провел рукой под ее подбородком.  — Отдыхай, Эсме. Уже поздно. Я позабочусь, чтобы доктор Рид послал за тобой, если будут какие-то изменения.
        Она села с прямой спиной, не заботясь об упавших простынях. И менее застенчивая женщина натянула бы их, чтобы прикрыть свою наготу, но Эсме, казалось, это совершенно не заботило.
        — Ты уходишь?  — спросила она, беспокойно вглядываясь в его лицо.
        Одному Богу было известно, как ему не хотелось уходить.
        — Так будет лучше,  — сказал он.  — Слуги начнут шептаться.
        — Аласдэр… — начала она, затем остановилась.  — Я хочу знать… Я хочу, чтобы ты сказал мне почему.
        Вопрос относился не к его уходу, и он знал это. Но как объяснить? Он сел на постель.
        — Эсме, ты дала мне огромное наслаждение,  — ответил он.  — Можно, мы оставим все как есть?
        Она покачала головой:
        — Нет.
        Он рассеянным жестом заправил выбившийся завиток ей за ухо.
        — Эсме, ты очень молода,  — начал он. Она открыла рот, чтобы сказать что-то, но он приложил палец к ее губам.  — А я повидал гораздо больше того, чем следовало бы.
        Выражение непреклонности появилось в глазах Эсме.
        — У меня нет опыта, но меня нельзя назвать несведущей,  — сказала она.  — Это разные вещи.
        Он наклонился и нежно поцеловал ее.
        — В самом деле? Хорошо, мы поговорим об этом завтра, когда уже не надо будет бояться за Сорчу и мы сможем рассуждать здраво.
        Она оторвала от него взгляд и уставилась в темноту.
        — Ты не хотел меня?  — спросила она.  — Это я сама бросилась на тебя? Ответь мне, Маклахлан.
        Он снова стал для нее Маклахланом.
        — Да, Эсме, я хотел тебя. Но желание и право взять желаемое совсем не одно и то же.
        Она снова откинула назад волосы.
        — Я была дурочкой, да?  — шепнула она.  — Иногда мне кажется, у меня не больше мозгов, чем у гусыни.
        Аласдэр не знал, что на это сказать, но он понимал, как тяжко бремя раскаяния. В неясном свете камина он видел, как она выскользнула из постели и пошла по ковру к кучке лежащей на полу одежды. Она была такой прекрасной и такой хрупкой. Хотя слово «красавица» не совсем подходило к ней, а ее хрупкость была обманчивой. Этой ночью в ее объятиях он не просто испытал наслаждение, он испытал покой, ощутил силу, понял, что оказался там, где ему надлежит быть. Но ведь он не годится для Эсме. И ему совсем не следовало быть в ее постели. Эсме стояла перед ним в ночной рубашке.
        — Постарайся поспать, милая,  — пытался он убедить ее. И снова, упрямо тряхнув головой, отчего ее длинные мерцающие волосы опять рассыпались по плечам, она сказала:
        — Я должна идти к своей сестренке. Я не помешаю доктору Риду, клянусь. Мне не заснуть, пока я не увижу Сорчу.
        Глава 6,
        в которой леди Таттон приходит в ужас
        На следующее утро Аласдэр проснулся, едва рассвело, с чувством, что над его головой навис дамоклов меч — вернее, три меча. Спать ему почти не пришлось. Наверное, уже в пятый раз после полуночи он спустился вниз, чтобы посмотреть, как там Сорча.
        Доктор Рид дремал в кресле, сложив руки на животе.
        — Около часа назад она начала шевелиться,  — сообщил он.  — Ее зрачки реагируют нормально, плечо выглядит хорошо. Думаю, опасность миновала, сэр Аласдэр.
        — Слава Богу.  — Он подошел к кровати и взял крошечную ручку Сорчи. Мысль о том, как ей могло быть больно, была невыносима для него. Но сейчас она, похоже, спала естественным сном. Она на самом деле выглядела нормально. Аласдэр почувствовал огромное облегчение. Доктор встал.
        — Думаю, к полудню она проснется. Тогда мы узнаем, если сможем определить, насколько дискомфортно она себя чувствует. Может быть, день-два она будет капризничать.
        Аласдэр заулыбался, дотронулся до мягких детских завитков.
        — О, Сорча не будет терпеть дискомфорт,  — сказал он.  — И она даст знать об этом очень убедительно.
        — Гм!  — сказал доктор.  — Избаловали? Аласдэр пожал плечами.
        — Я предпочитаю сказать — души в ней не чаяли. После того как доктор ушел, он в спешке подкрепился гренками и кофе, потом быстро оделся. День предстоял трудный. Он знал, что будет делать, чувствовал себя прескверно и не мог понять, виной тому страх или ожидание неизбежного. Он был виноват, очень виноват перед всеми, потому что позволил ситуации дойти до этого.
        У выхода Уэллингз подал ему трость и шляпу.
        — Ваш брат полагал, что будет завтракать с вами этим утром, сэр,  — сказал он со вздохом.
        Аласдэр иронически посмотрел на дворецкого.
        — Скажите мне, Уэллингз, разве мой брат не богат, как Крез?
        Дворецкий склонил голову:
        — Думаю, да, сэр.
        — Тогда скажи ему, чтобы он выстроил себе дом и нанял повара,  — произнес Аласдэр, надевая шляпу.  — Жадный шотландец! В случае необходимости я буду на Оксфорд-стрит, мне нужно купить кое-что. Брови Уэллингза поползли вверх.
        — Купить, сэр? Аласдэр усмехнулся.
        — Уэллингз, есть вещи, которые не ждут.
        Это было чудо. Или по крайней мере так казалось Эсме. В половине десятого Сорча совершенно проснулась, переполошив полдома. Эсме взяла ее к себе на колени и взволнованно прижала, не забывая о пострадавшей руке. Этого было явно недостаточно. Сорча наморщила маленькое розовое личико и сделала глубокий вдох.
        — Кашу,  — обратилась Эсме к Лидии среди возникшего радостного оживления.
        — Кашу?  — Лидия подняла крышку с подноса с завтра-жом, который принес Хоз, и поспешила к ним с ложкой и тарелкой.
        Эсме взяла ложку, и воцарилось молчание.
        — Кушать!  — произнесла девочка, открывая рот. Эсме и Лидия одновременно облегченно вздохнули.
        — Избалованный ребенок!  — проворчал доктор, звякая своими металлическими штучками, которые он складывал в черный кожаный саквояж.
        Лидия закатила глаза.
        — Так, сегодня ничего, кроме этой каши и небольшого количества бульона!  — наставлял доктор Рид, со щелчком застегивая саквояж.  — Не давайте ей бегать, лазать. И ради всего святого, никакого мытья. Я зайду завтра утром пораньше. До тех пор, если она будет перевозбуждена, дайте ей две капли настойки из вон той коричневой бутылочки, и пусть она поспит.
        Эсме слабо улыбнулась.
        — Благодарю вас, доктор Рид,  — сказала она.  — Лидия вас проводит, когда вы будете готовы.
        Но после того как дверь за доктором закрылась и Эсме осталась наедине со своим раскаянием и сестренкой, вынужденной делить ее общество, чувство вины овладело ею с новой силой. Она подумала о безобразных швах на голове малышки, и на миг паника перехватила ее дыхание. Стоило чуть отвлечься — и вот результат! Ей еще повезло, что ребенок остался жив.
        Облегчение, которое Эсме почувствовала утром, когда ресницы у Сорчи дрогнули и она открыла глаза, не могло полностью избавить ее от страха. Она оказалась настолько бестолковой, что подвергла опасности жизнь сестренки, мало того — она повела себя как последняя дурочка с сэром Аласдэром Маклахланом. Ужас и еще чувство, для которого у нее не нашлось названия, вселились в ее сердце.
        И что ей теперь делать? Как вести себя после того, что произошло? Она не собиралась притворяться, что ничего не случилось, и не убеждала себя, что этого не случится больше, если она останется в этом доме. Она просто умоляла его уложить себя в постель. Она повела себя еще глупее, чем ее мать. Маклахлану даже не понадобилось шептать ей на ушко сладкую ложь. Она сама бросилась к нему на шею. Какой мужчина откажется от такого?
        Хорошо еще, что он научен предыдущими ошибками. По крайней мере она не останется с ребенком, как миссис Кросби и ее мать. Она должна быть благодарна за это. И еще — он был удивительно нежен с ней. Он вел себя так, что она чувствовала себя желанной и… почти любимой. Это, наверное, самая большая опасность. Она так уязвима. Так одинока.
        Нет, ей не следовало оставаться здесь! Вчера она доказала, что не просто бесполезна, а много хуже. Лидия знает о детях гораздо больше, Эсме никогда не сможет так умело обращаться с Сорчей, как Лидия. Лидия никогда бы не позволила Сорче выбежать на дорогу.
        Она не знает того, что следует знать няне и гувернантке. Как только Сорча полностью выздоровеет, она… Сейчас Эсме была просто не в силах думать об этом. Как бы напоминая Эсме о более насущных заботах, Сорча беспокойно заерзала. Эсме наклонилась и осторожно поцеловала ее в бровку, над которой красовался синяк.
        — Моя малышка,  — шептала она.  — Как ужасно, что я оказалась такой плохой матерью!
        Сорча взглянула на нее снизу вверх и сказала:
        — Кушать!
        Эсме неожиданно для себя в глубине души засмеялась. Она набрала в ложку каши и принялась кормить ребенка. Но почти тут же вернулась Лидия.
        — Мисс, я думаю, вам лучше спуститься вниз,  — сказала она взволнованно.  — Там стоит большая черная карета, еще четыре выстроились у дверей, и какая-то леди отчитывает Уэллингза, требуя пропустить ее.
        Эсме еще раз поцеловала Сорчу и передала ее служанке.
        — Кто бы это мог быть?
        — Я не видела эту даму раньше,  — сказала девушка, беря в руки ложку с кашей.  — Но я слышала, что называли ваше имя, а Уэллингз стоит белый как мел,  — мне не приходилось видеть его таким.
        — Как я уже сообщил вам, мадам,  — разносился по лестнице голос Уэллингза,  — сэра Аласдэра нет дома. Если вы можете подождать…
        — Об этом не может быть и речи!  — произнес обиженный женский голос.  — Я не для того провела полночи в пути, чтобы ждать! Немедленно пошлите за мисс Гамильтон! Хотела бы я знать, почему со мной так грубо обращаются!
        Эсме стояла на нижней ступеньке в полном ошеломлении.
        — Тетя Ровена?
        Леди так быстро повернула голову, что с нее чуть не слетела шляпка, украшенная многочисленными перьями.
        — Эсме!  — воскликнула она, бросаясь к ней.  — Эсме! Дорогое дитя! Что с тобой произошло, ради всего святого?
        Эсме крепко обняла тетю.
        — Вы вернулись домой!  — радостно сказала она.  — А я уже стала бояться, что вы никогда не приедете.
        — Ну, детка!  — сказала ее светлость.  — Твое письмо очень долго добиралось до меня, но как только Энн почувствовала себя достаточно хорошо, я сразу же собралась в дорогу. Надеюсь, ты не верила, что я брошу тебя?
        — Нет, мэм, но я не знала, сможете ли вы вернуться и через какое время. Я дважды писала вам в Австралию.
        — Да, почта идет так медленно!  — Поджав губы, леди Таттон отодвинула ее.  — Я буквально заболела от беспокойства. Финч приехал встречать меня в Саутгемптон и привез твое последнее письмо, поэтому я сразу поехала сюда. Дорогая девочка, нам нужно поговорить. Скажи этому ужасному человеку, чтобы он ушел!
        Эсме посмотрела на дворецкого.
        — Но, тетя Ровена,  — сказала она,  — вам не стоит бранить Уэллингза. Он был очень добр ко мне, и он ни в чем не виноват.
        — Нет, нет!  — запротестовала леди Таттон.  — Я знаю, во всем виновата твоя мать! Если бы здравый смысл можно было оценить в деньгах, Розамунд не смогла бы купить себе и булавку.
        Эсме почувствовала, как ее лицо запылало.
        — Прошу, пройдемте в гостиную,  — сказала она, направляясь к двери и распахивая ее.  — Уэллингз, могу я попросить принести кофе? Леди Таттон, как вы уже могли догадаться, моя тетя, она только что вернулась из-за границы.
        В гостиной они пробыли около получаса. Большую часть этого времени Эсме рассказывала леди Таттон о том, как жилось ее сестре в последнее время. Леди Таттон прослезилась, узнав подробности смерти леди Ачанолт, но было ясно, что ее возмущение перевешивало печаль. Ровена была на десять лет старше Розамунд, и ей часто приходилось вызволять младшую сестру из всевозможных неприятностей. Неудивительно, высказалась леди Таттон, что бедняжка не смогла противостоять болезни, если учесть, что она безрассудно растратила свои силы в четырех замужествах и в два раза большем числе романов.
        Эсме попыталась объяснить, что произошло потом. В той части, которая касалась лорда Ачанолта, это было нетрудно, потому что ее гнев не успел остыть. Но когда она попыталась объяснить, почему пришла за помощью к сэру Аласдэру Маклахлану и почему осталась в его доме, это прозвучало так, как если бы она рассказывала об одной из безумных выходок ее матери.
        У ее тети хватило доброты, чтобы обойти молчанием то, что она думает по этому поводу.
        — Мое дорогое дитя!  — сказала она, вынимая носовой платок и прикладывая его к глазам.  — Как Розамунд могла докатиться до этого?
        — Я думаю, она не хотела, тетя Ровена.
        Леди Ровена в расстройстве зашмыгала носом.
        — Эсме, когда тебе было семнадцать лет, я умоляла твою мать отправить тебя ко мне. Но она отказалась. Она заплакала и сказала, что ты слишком молода. Сейчас у тебя могла уже быть семья. У тебя мог быть надежный муж, который избавил бы тебя от скандала, у тебя были бы деньги нашего дорогого папы, которые облегчили бы тебе жизненный путь. И вот что мы имеем вместо этого!  — Она воздела вверх руки.  — Мысль о том, как ты была выброшена из дома и должна была жить своим умом, разбивает мое сердце.
        Эсме не была уверена, что у нее есть хоть какой-то ум, но она придержала язык.
        Леди Таттон оглядела маленькую гостиную, ту самую комнату, в которой мисс Гамильтон заключила свою дьявольскую сделку с Маклахланом. Эсме вспомнилось, как он выглядел в ту ночь: осунувшийся, небритый, в синяках, он все-таки оставался на удивление красивым. Сейчас она уже не знала, кто из них был больше напуган. И если бы воспоминание никак не задевало ее сердечных струн, она бы могла посмеяться над своим и его поведением.
        Тетины слова вырвали ее из задумчивости.
        — Ах, не могу поверить, что вы живете в этом логове порока,  — резко сказала она.  — Дитя мое, о чем ты думала? И о чем думал сэр Аласдэр? Безнравственный негодяй! Невинная молодая женщина, живущая под этой крышей? Он, конечно же, прекрасно все понимает, если уж ты не понимаешь!
        — Я сама прекрасно понимаю,  — признала Эсме. Особенно после прошлой ночи.  — Но что мне было делать? Я ничего не могла придумать. А сэр Аласдэр — отец Сорчи.
        Леди Таттон недоверчиво хмыкнула.
        — Но мы не можем знать этого наверняка, разве не так, моя дорогая?
        Эсме покачала головой.
        — Я слышала, как мамочка бросила это в лицо Ачанолту. Она застала его в постели с одной из наших горничных и очень разгневалась. Зачем бы ей врать?
        — Ну, не знаю!  — сказала леди Таттон.  — В любом случае Маклахлан, конечно же, не горел желанием взять к себе бедную малышку? Не сомневаюсь — его можно убедить отказаться от нее. Никто не будет долго размышлять над тем, что Ачанолт отправил свою дочку на воспитание к тете.
        Эсме думала о завещании, которое написал Маклахлан, вспоминала, как он поглядывал на Сорчу в классной комнате, когда они вместе рассматривали его коллекцию монет. О том, как он склонялся над безвольным телом Сорчи в парке и слезы текли по его лицу. Эсме видела их сквозь собственные слезы. Может быть, он и был бессовестным негодяем, но даже негодяй может любить своих детей.
        — Я совсем не уверена, что его можно убедить, тетя,  — наконец произнесла она.  — Или даже что его следует убеждать. Он привязался к Сорче.
        Леди Таттон потемнела.
        — Надеюсь, он не привязался к тебе,  — сказала она ядовито.  — Тебе нельзя оставаться здесь — об этом не может быть и речи. Нам будет нелегко объяснить, что ты здесь делала, если начнутся разговоры.
        Тетя Ровена хочет, чтобы она ушла отсюда?
        Ну конечно! В трех последних письмах к тете она умоляла о помощи. И разве существовала другая причина, по которой Эсме могла бы остаться, кроме привязанности к Сорче? Ей хотелось выкрикнуть, что она не может уйти, что здесь ее дом. Но это не был ее дом. На самом деле это было последнее место на земле, где ей полагалось быть. И она совсем не годится Сорче в матери.
        Хуже того, кажется, от своей матери она унаследовала отсутствие здравого смысла в том, что касается мужчин. Эсме так крепко сцепила лежащие на коленях руки, что у нее начали неметь пальцы.
        — Я работала здесь гувернанткой,  — в конце концов произнесла она.  — Это правда, так я и скажу.
        — Мое дорогое, наивное дитя!  — сказала леди Таттон.  — Тебе нельзя оставаться в обществе сэра Аласдэра. Когда он не обыгрывает молодых людей, лишая их состояния, он ведет себя как худший из распутников, каких только можно себе представить.
        — Если у него такая репутация, возможно, глупые молодые люди, что садятся играть с ним, не заслуживают лучшей участи,  — невозмутимо парировала Эсме.
        Проницательные глаза леди Таттон сузились.
        — Кроме того,  — быстро продолжила Эсме,  — я не думаю, что кто-нибудь будет задавать вопросы, потому что сэр Аласдэр избегает появляться в обществе, а здесь мы довольно далеко от Мейфэра. Вдобавок его слуги, мне кажется, не болтливы.
        Леди Таттон хмыкнула.
        — Да, в таком доме, как этот, от них, вероятно, требуют молчания. Сколько времени тебе потребуется, дорогая, чтобы уложить свои вещи? Мистер и миссис Финч готовят для тебя комнаты на Гросвенор-сквер. Я наказала им ждать тебя и малышку, если сэр Аласдэр согласится, а он, я думаю, согласится. Надеюсь, ты признаешь, что я немного опытнее тебя в отношении таких джентльменов, если здесь можно употребить это слово.
        Эсме чуть улыбнулась. Она забыла, как много тетя говорит.
        — Вы уверены, мэм, что вы этого на самом деле желаете?  — спросила она.  — Я не хочу, чтобы мое присутствие так или иначе было для вас обременительным.
        — Чепуха!  — заявила леди Таттон.  — Эсме, ты моя племянница, моя любимая племянница, надеюсь, ты это знаешь,  — и ты позволишь мне кое-что сделать для тебя весной.
        — Позволишь что?  — спросила Эсме. Глаза леди Таттон расширились.
        — Как что? Я начну вывозить тебя, глупышка! Чем еще мне заняться, если Энн далеко, а ее детишки хорошо устроены? Ты будешь во втором периоде траура, поэтому мы не сможем представить тебя во всей красе, как можно было бы, учитывая твою внешность. И потом, для дебютантки тебе многовато лет. Но многие джентльмены предпочитают девушек постарше, у которых больше здравого смысла.
        — Я… прошу прощения?
        Леди Таттон похлопала по ее руке.
        — Я пытаюсь сказать, что мы в любом случае найдем тебе хорошего, достойного мужа,  — продолжала она.  — И я уже подумываю, что, может быть, нам не придется ждать до весны.
        — Но,  — нерешительно сказала Эсме,  — нет, я не думаю…
        — Вздор!  — перебила ее леди Таттон.  — Чем скорее, тем лучше, прежде чем пойдут сплетни о Сорче.
        Эсме поджала губы.
        — Но я совсем не уверена, что выйду замуж, тетя Ровена.
        — Не выйдешь замуж? А как тогда быть с богатым приданым, которое оставил тебе дорогой папа?
        Эсме начинала жалеть, что у кузины Энн слишком мало детей, чтобы дать занятие леди Таттон.
        — Я в любом случае получу его, когда мне исполнится тридцать,  — сказала она.  — А после этого муж мне не будет нужен. Может быть, я стану синим чулком и поселюсь в деревне со сворой собак и дюжиной кошек. Леди Таттон взяла ее руку и поцеловала ее.
        — Теперь я вижу, что не должна торопить тебя!  — воскликнула она.  — Считай, что мы договорились, дорогая. До весны мы позволим себе небольшие развлечения — обеды, встречи в узком кругу друзей. Ты хорошо проведешь время, я тебе обещаю. Очень скоро ты позабудешь об этом ужасном времени в доме сэра Аласдэра Маклахлана. И если тебе, моя дорогая, случится встретить его в городе, ты должна будешь отвернуться и не показывать, что знаешь его.
        — Но почему? Я не могу так поступать,  — запротестовала Эсме.  — Он отец Сорчи.
        Леди Таттон снова поджала губы.
        — Но он, моя дорогая девочка, не тот джентльмен, с которым может водить знакомство незамужняя женщина.
        Эсме сопротивлялась.
        — Я не могу лишиться возможности видеть Сорчу,  — настаивала она.  — Ни за что. Тетя, это слишком жестоко.
        Леди Таттон задумалась, но только на мгновение.
        — Очень хорошо,  — сказала она.  — У ребенка есть няня, ведь так? Скорее всего она сможет приводить ребенка по утрам. Сэр Аласдэр, насколько я могу судить, не встает — возможно, еще и не возвращается домой — до полудня, так что не заметит ее отсутствия. Позволь мне, Эсме, позаботиться о некоторых вещах. Я ни в коем случае не хочу, чтобы ты или Сорча чувствовали себя несчастными.
        И радостный, и горький разговор закончился тем, что леди Таттон захотела увидеть Сорчу, которую она назвала очаровательным ребенком. Поворковав и поохав над раной на голове девочки, уверив, что она была бы рада принять ребенка как своего собственного, леди Таттон наконец поднялась и поцеловала своих племянниц в щечки. Ей не хотелось уходить без Эсме, но в конце концов она согласилась с доводами Эсме и обещала вернуться за ней в конце дня.
        Лидия проводила ее до дверей. Эсме села и заплакала.
        Не подозревая, что его утренние привычки были осуждены не кем иным, как одним из столпов высшего света, леди Таттон, сэр Аласдэр Маклахлан проворно поднялся по ступенькам через какие-то три часа после того, как спустился по ним, ощущая в себе гораздо больше любви к окружающему миру, чем обычно. Его хорошее настроение было вызвано двумя совершенно несходными обстоятельствами. Он только что узнал от Хоза, своего второго лакея, что Сорча потребовала завтрак.
        Что касается второго, то в кармане сюртука у него лежали две маленькие коробочки от ювелира, на приобретение которых он потратил утро, и если эти покупки облегчили его кошелек на несколько тысяч фунтов, так тому и быть. Этим утром цена не казалась ему слишком высокой.
        У дверей его встретил Уэллингз.
        — Я слышал, у нас наверху хорошие новости,  — бодро сказал Аласдэр, передавая тому шляпу и трость.
        Но у Уэллингза был такой вид, как будто в доме кто-то умер.
        — Что такое?  — встревожился Аласдэр.  — Боже мой, что-нибудь с ребенком? Что случилось?
        — Похоже, нас ждут неприятности, сэр,  — мрачно отвечал дворецкий.  — К нам явилась леди…
        — Вы!  — воскликнул пронзительный голос снизу лестницы.  — Сэр Аласдэр Маклахлан?
        Аласдэр быстро обернулся и увидел Лидию, сопровождающую хорошо одетую леди.
        — Боже мой!  — снова повторил он.  — Леди Таттон? Мадам, вы ли это?
        Ее светлость надвинулась на него, как семидесяти четырех пушечный корабль.
        — Вы еще спрашиваете' — воскликнула леди.  — А теперь, раз вы спросили меня, я хочу, чтобы вы уделили мне несколько минут.
        Уже зная, что женщины, нарушающие неприкосновенность его жилища с просьбой уделить им немного времени, редко приносят добрые вести, Аласдэр насторожился.
        — Вы в лучшем положении, чем я, мадам,  — сказал он.  — Особенно если учесть, что вы уже в моем доме.
        Леди Таттон, высоко вскинув голову, прошествовала в гостиную, как если бы это была ее собственная гостиная. Аласдэр взглянул на Уэллингза — у того был вид, словно он проглотил лимон. Что, черт возьми, здесь происходит? Аласдэр передал свои покупки дворецкому, приказав запереть их в письменном столе.
        — Так чем я могу быть полезен вам, мадам?  — спросил он леди Таттон, входя в гостиную и снимая перчатки.  — Я так полагаю, что вас привела сюда крайняя необходимость, поскольку мы едва знаем друг друга.
        — Я не знаю вас, сэр,  — неприязненно заявила она.  — Но по вашей милости мы оказались в весьма затруднительном положении, и я здесь, чтобы все уладить.
        Аласдэр застыл на месте.
        — Прошу прощения?
        — Мои племянницы!  — выпалила она.  — Те самые, которых вы держите здесь в заложницах!
        Пол заходил под его ногами. Племянницы леди Таттон? Боже правый! Однако он сохранил присутствие духа настолько, чтобы презрительно бросить перчатки на пол.
        — Я не знал, мадам, что держу кого бы то ни было в заложниках.
        — Вы, сэр, нанесли невосполнимый ущерб репутации Эсме,  — сказала леди Таттон.  — Не смейте так высокомерно держаться со мной.
        Теперь он испугался, и ему понадобилось все искусство игрока, чтобы скрыть это.
        — Так вы тетя, я правильно понял?  — спросил он небрежно.  — Возвратились из дальних стран?
        Она посмотрела на него так, как будто он сошел с ума.
        — Конечно, я тетя! И не говорите, что вы этого не знали!
        Он кисло улыбнулся.
        — Я не знал. Но это мало что меняет. Сорча моя дочь.
        — Что очень печально!  — заметила ее светлость.  — Плохо уже то, что она считается дочерью этого ужасного Ачанолта, а о вас, сэр, вообще говорить не приходится.
        Аласдэр быстро терял терпение. Это было совсем не похоже на предвкушаемое им радостное возвращение домой, и ему не понравилось приведенное леди Таттон сравнение.
        — Надеюсь, мадам, я не пал так низко, как человек, который может выбросить детей на улицу умирать с голоду!  — резко сказал он.  — Вы здесь с какой-то целью? Если так, изложите ее и оставьте меня. Я соболезную вашему горю в связи со смертью сестры, но отец ребенка — не ваша забота.
        — Однако благополучие Эсме меня заботит,  — возразила она.  — А вы, сэр, едва не погубили ее репутацию.
        — Боже мой, чего вы хотите от меня?  — проскрежетал он.  — Я не просил ее являться сюда!
        — Да, но вы убедили ее остаться!  — отвечала леди Таттон.  — Вы знали, что она наивная, вы знали, что она в отчаянном положении, и вы воспользовались этим, ни на йоту не задумавшись о том, какой ущерб это нанесет ее доброму имени.
        Теперь ее обвинения падали все ближе к цели.
        — А Эсме… — Его голос дрогнул.  — Что сказала вам Эсме? Леди Таттон посмотрела на него с подозрением.
        — Она сказала, что сама во всем виновата. Что вашей вины здесь нет. Но я ни на секунду не поверила ей. Она очень неопытна, совершенно не знает жизни, и вам это известно.
        Аласдэр отвел глаза и уставился в глубину комнаты. Время, казалось, остановилось, только тиканье напольных часов опровергало это.
        — Тогда я женюсь на ней,  — наконец проговорил он.  — И больше не придется говорить о погубленной репутации.
        Леди Таттон задохнулась от негодования.
        — Ради всего святого! Нет, нет и нет!
        Он снова посмотрел на нее и заставил себя говорить спокойно и твердо.
        — Это сделало бы меня самым счастливым человеком на земле,  — произнес он. Он не хотел такой судьбы для Эсме, но раз уж так вышло, перечисление леди Таттон всех его грехов облегчило ему задачу — он сделал то, что, как уже знал в глубине души, он должен был сделать. Но леди Таттон оставалась непреклонной.
        — Ни в коем случае!  — возмутилась она.  — Если только вы не сообщите причину, по которой она не сможет сделать хорошую партию.
        Аласдэр перевел дыхание.
        — Эсме сделает честь любому мужчине,  — сказал он.  — И хотя я знаю, что не заслуживаю ее, я мужчина, которого обвиняют в том, что он бросил тень на ее доброе имя.
        Глаза леди Таттон стали жестче.
        — Вы только сделаете ее несчастной,  — заявила она.  — Вы погубили ее мать. Зачем заставлять Эсме выходить замуж за игрока и соблазнителя женщин? За человека, семейство которого всего лишь два поколения назад перестало быть арендаторами? Моя сестра, возможно, была немного экзальтированной, но наш род уходит корнями во времена Вильгельма Завоевателя. И если в вас осталось хоть что-то от джентльмена, отойдите в сторону, придержите свой язык и дайте кому-нибудь достойному взять ее в жены!
        Последовало долгое молчание. Аласдэр подошел к окну и смотрел на улицу. Его снова переполнял доводящий до дрожи гнев и бессильное чувство, что нечто драгоценное ускользает из его рук.
        Но Эсме не грозило попасть под колеса кареты. Она не умирала от потери крови. У нее появились другие возможности. Шанс стать тем, кем она должна была быть по крови и рождению. А он… ладно, в сущности, он был как раз таким, каким его обрисовала леди Таттон. И без всяких оправданий.
        Он не был отвергнут отцом в раннем возрасте, как его друг Девеллин. Он не страдал от невосполнимой утраты первой любви, как Меррик. У него не было темной байронической тайны, как у Куина. Он был просто обаятельным прожигателем жизни. Потому что он так захотел. И теперь, когда он приблизился — ну, не к осени, но к позднему лету своей жизни,  — у него нет прав сетовать на это и погубить молодость, красоту и невинность просто потому, что он почувствовал что-то вроде трогательной нежности подростка к девушке, которой он не заслуживал. Это пройдет, и довольно скоро.
        — Вы полагаете, мадам, что вы сможете удачно выдать ее замуж?  — спросил он глухим голосом.
        — Я уверена в этом,  — сказала она.  — Ваши слуги много болтают?
        — Совсем нет,  — уверенно сказал он.  — Более того, они относились к мисс Гамильтон чрезвычайно уважительно.
        — Тогда я смогу выдать ее замуж к Рождеству,  — объявила леди Таттон.
        Однако он заметил в ней некоторое колебание. Он понял, что это не сулит ему ничего хорошего.  — И?.. Леди Таттон вздохнула.
        — Конечно, Эсме не хочется расставаться с сестренкой. Поэтому мне кажется, было бы лучше, если бы вы просто позволили…
        Он повернулся к ней, его лицо было маской гнева.
        — Нет!  — выкрикнул он.  — Об этом не может быть и речи! Как вы смеете просить меня об этом!
        — Признаюсь, ситуация неловкая,  — сказала она.  — Но девочка моя племянница, и…
        — Она моя дочь!  — отрезал он.  — Моя! И я в состоянии, мадам, вырастить девочку и окружить ее всяческой роскошью. Если Эсме хочет уйти от меня, берите ее и идите ко всем чертям! Я не могу удерживать ее. Но мой ребенок? Нет. Никогда.
        Леди Таттон немного поежилась.
        — Хорошо, но дело в том, что Эсме просила меня подождать до полудня,  — призналась она.  — Мне кажется, сэр Аласдэр, она хотела поговорить с вами.
        — В этом нет необходимости,  — процедил он сквозь зубы.  — На самом деле я не хотел бы этого.
        — Я сказала ей то же самое, но вы же знаете, какова она,  — сказала ее светлость.  — К сожалению, я не знаю, что она задумала. Может быть, какую-нибудь глупость. Поэтому если она скажет что-нибудь неподобающее, я умоляю вас помнить о вашем обещании. Я умоляю вас отбросить эгоизм и хотя бы один раз поступиться своими интересами в интересах другого человека. Брак не должен принести ей разочарование.
        Внутри Аласдэра все клокотало от гнева.
        — Другими словами, вы хотите найти для нее мужа благоразумного и респектабельного?  — проскрежетал он.  — Кого-нибудь, кто поможет ей занять достойное положение в обществе? А затронет ли ваш хвалебный муж ее чувства, оценит ли он ее ум, будет ли уважать ее независимый характер — все это будет иметь второстепенное значение? Такой брак, по-вашему, не принесет ей разочарования?
        — Хорошо, оставим это,  — сказала ее светлость.  — Кажется, я задела вас за живое.
        Он снова отвернулся к окну, на этот раз его руки вцепились в подоконник.
        — Леди Таттон, боюсь, вы испытываете мое небезграничное терпение,  — сказал он.  — Вы одержали по крайней мере половину пирровой победы. Вы можете забрать одну из ваших племянниц и выдать ее замуж за первого встречного «достойного» мужчину. Теперь же будьте добры, убирайтесь из моего дома!
        Он услышал только, как захлопнулась дверь.
        Незадолго перед этим Лидия вернулась в классную комнату снова возбужденная, с широко раскрытыми глазами, и предупредила Эсме, что леди Таттон набросилась на сэра Аласдэра, как только он вошел в дом. Но в это время Сорча закапризничала, как и предсказывал доктор Рид, и Эсме принялась успокаивать ее, расхаживая взад и вперед по комнате и похлопывая малышку по спине, пока та не заснула.
        Удрученная предстоящими переменами, которые теперь представлялись неизбежными, и очень обеспокоенная тем, что ее тетя могла несправедливо выбранить Аласдэра, Эсме продолжала расхаживать по комнате уже после того, как Сорча была уложена в кроватку, а карета леди Таттон исчезла из виду. С тяжестью на сердце она ходила и ждала. Ждала, что придет Аласдэр, и гадала, что он ей скажет.
        Было бы лучше всего, если бы он ничего не сказал. Разве она уже не смирилась с разумностью, нет, с необходимостью покинуть этот дом еще до появления тети? Она не могла оставаться здесь и стать фактически содержанкой. Однако в ее воображении Аласдэр врывался в классную комнату, бросался к ее ногам, умолял не уходить. В моменты, когда она могла рассуждать разумнее, она представляла, что он приводит свои доводы, как прошлой ночью, и вкрадчивыми речами выманивает у нее обещание остаться.
        Но ничего не происходило, и к ленчу — еду она отослала прежде, чем с нее сняли крышку,  — она поняла, что он не придет. Это была тягостная мысль, но не могла же она уйти, не поговорив с ним последний раз.
        Эсме нашла его в кабинете. Дверь была закрыта, но она знала, что он там. Как будто она могла ощутить в коридоре его запах, такой знакомый и успокоительный. Она набрала в грудь воздуха и негромко постучала. В ответ раздалось краткое «Войдите!».
        Эсме заглянула в комнату:
        — Надеюсь, я не помешала?
        — Это вы, моя дорогая?  — Аласдэр поднял голову от стола и поспешно задвинул ящик, но она успела заметить две коробочки зеленого бархата.
        Она вошла в кабинет и внезапно почувствовала неловкость.
        — Я так поняла, что утром вы имели встречу с моей тетей. Он, конечно, встал со стула.
        — О чем вы?  — спросил он рассеянно.  — Ах да! Леди Таттон. Очень достойная леди.
        — Да, конечно,  — согласилась Эсме.  — Но немножко излишне непоколебимая.
        Маклахлан улыбнулся.
        — По моему опыту, все достойные леди таковы. Эсме хотелось улыбнуться в ответ, но не получилось.
        — Вы, конечно, знаете, почему она приехала? Маклахлан подошел к окну и остановился там — одна рука на затылке, вторая на талии. Она уже знала — это признак того, что он сердит или в затруднении. Но когда он повернулся к ней и прошествовал обратно, по его виду нельзя было предположить ни того, ни другого.
        — Вот, Эсме,  — сказал он,  — я узнал, что вы покидаете нас.
        — Разве?  — сказала она с вызовом.  — Мне казалось, что мы должны… вначале обсудить это.
        — Эсме!  — Он посмотрел на нее с упрекающей снисходительностью.  — Нечего обсуждать. Вы должны покинуть мой дом.
        Мир вдруг потерял свою устойчивость для Эсме, как будто пол уходил у нее из-под ног совершенно необъяснимым образом.
        — Я должна уйти?  — откликнулась она.  — Вы умоляли меня остаться, а теперь так легко отсылаете укладывать вещи?
        Он взял со стола перочинный ножик и начал играть с ним не вполне безопасным образом.
        — Это только означает, что появилась непредвиденная возможность,  — сказал он, медленно поворачивая лезвие к свету.  — Ваша тетя занимает хорошее положение. Она обеспечит вам вход в тот мир, о котором большинство людей могут только мечтать.
        — Я никогда не мечтала об этом.
        — Лгунья!  — произнес он с улыбкой.  — Какая девочка не мечтает об этом?
        — Я не девочка,  — сказала она в запальчивости.  — Если я и была ею, то только до смерти матери.
        — Конечно,  — охотно согласился он — слишком охотно, чтобы это понравилось Эсме.  — Вы прелестная молодая женщина, грациозная, красивая, у которой все впереди.
        — Аласдэр, вы не понимаете,  — сказала она.  — Тетя хочет… она хочет выдать меня замуж.
        — В самом деле?  — Он долго молчал.  — Осмелюсь сказать, вам и следует выйти замуж.
        Эсме не понимала, что происходит.
        — Но… Но как же прошлая ночь?
        — Прошлая ночь?  — холодно спросил он.  — Вы знаете, я был пьян. Это мое обычное состояние.
        Она широко раскрыла глаза.
        — Вы хотите сказать… вы хотите сказать, что ничего не помните?
        — Не… совсем,  — сказал он.  — Нет. Эсме воздела руки.
        — И кто теперь лгун?  — вскричала она.  — Вы выпили совсем немного! Хороший шотландец зимним утром вдвое больше наливает в свою кашу!
        Он отложил ножик и взял ее руки в свои. Казалось, кровь застыла в ее пальчиках. Они были холодными, как и его голос.
        — Эсме,  — сказал он,  — нам не следует даже говорить о прошлой ночи. Мы должны делать вид, что ничего не произошло, для вашей же пользы. Мы находились в таком состоянии, говорили и делали такие вещи, которые, уверен, никогда бы не сделали при других обстоятельствах.
        Она посмотрела на него обличающе.
        — Я не сделала ничего такого, чего бы я не хотела сделать!  — отвечала она.  — Мы любили друг друга, вы и я. Может быть, не так, как это обычно бывает. Но вы не можете говорить мне, что ничего не было.
        — Эсме, ничего не было,  — мягко сказал он.  — Вы молоды. Вы не понимаете мужчин или того, как они…
        — О да!  — возмутилась она, вырывая из его ладоней свои руки.  — Глупая девочка, да? Хорошо, так слушайте же, Маклахлан, и слушайте хорошо. Я устала выслушивать от всех, как я молода и глупа. Это не так, и мы оба знаем это. И я понимаю: вы пытаетесь заставить меня уйти.
        Его глаза стали жесткими.
        — Нет, я просто принимаю то, чего вы, очевидно, не можете,  — сказал он, четко выговаривая слова.  — Мы выпали из реальности, Эсме. Мы недопустимо сблизились, и это моя вина. Был приятный флирт, ничего больше. Мне не следовало разрешать вам оставаться здесь. И если вы останетесь, что, как вы думаете, произойдет между нами? Вряд ли мне нужно говорить вам, моя дорогая, что я не принадлежу к тем, за кого выходят замуж.
        Она начала было с возмущением говорить что-то, но он оборвал ее:
        — А если я не из тех, за кого выходят замуж, значит, вам нужно найти кого-то другого,  — закончил он.  — Вы красивое, чувственное создание. Леди Таттон, кажется, очень вовремя возвратилась домой.
        Непонятно почему, Эсме испытала приступ тошноты. Она прижала руку к животу.
        — Моя тетя — это она убедила вас в этом, да?
        — Ради Бога, Эсме! Я намного старше вас!  — Он отвел глаза в сторону.  — Ваша тетя заставила меня устыдиться.
        — Я не верю вам!  — возразила она.  — Я думаю, вы стараетесь поступить благородно.
        Он громко рассмеялся.
        — Эсме, я слышу, как все общество хихикает, возвращаясь из Мейфэра. «Сэр Аласдэр Маклахлан, положивший себя на алтарь чести молодой леди!»
        — О да!  — презрительно произнесла она.  — Как смешно! Но Аласдэр продолжал:
        — Сейчас вы считаете меня благородным и хорошим, не правда ли?  — с вызовом говорил он.  — Просто потому, что я подержал вас в своих объятиях и помог забыть нечто ужасное и трагическое? Если вы рассуждаете таким образом, Эсме, вы так же глупы и романтичны, как ваша мать. Я наслаждался вашим телом — и, поверьте мне, не стал от этого лучше и благороднее. Во мне нет ничего романтического. Я живу только здесь и сейчас, не в мечтах о прекрасном будущем. Ступайте. Ступайте к тете и устраивайте свою жизнь. Забудьте обо мне. Забудьте о Сорче. Пусть леди Таттон найдет вам респектабельного молодого человека с хорошими манерами, который даст вам собственных детей.
        Эсме смотрела на него так, как будто он сошел с ума.
        — Как… как я могу?  — недоверчиво спросила она.  — Я больше не невинна.
        — О, поверьте мне, моя дорогая, вы — сама невинность.
        — Но после прошлой ночи… я имею в виду, как на это посмотрел бы мужчина?..
        — Но все же вы сохранили девственность,  — сказал он.
        — Формально,  — возразила она.
        — Возможно,  — согласился он.  — Но эта небольшая формальность — все, что имеет значение.
        Какое-то время она оставалась спокойной. Она не ощущала себя невинной. Но в его словах было что-то, что не приходило ей в голову. Однако она не ожидала услышать из его уст такие холодные и логически выверенные фразы. Из прекрасных уст, которые всего несколько часов назад произносили ласковые слова, утешали ее и ласкали. Одни только воспоминания заставляли ее дрожать, и на какой-то миг она испугалась, что могла бы снова повести себя как дурочка.
        Может быть, она такая же, как ее мать? Всю жизнь она старалась быть другой. Она старалась не терять головы, не пускать никого в свое сердце, но сэр Аласдэр Маклахлан стал ее погибелью. Как ей хотелось бы винить в этом его. Она прерывисто вздохнула.
        — Вы думаете, я глупа и романтична?  — потребовала она ответа.  — Что я похожа на свою мать?
        Он, казалось, готов был взорваться.
        — Откуда мне знать?  — рявкнул он.  — Я даже не помню женщину, о которой идет речь. Вот какой я человек, Эсме! В моей постели побывала сотня леди Ачанолт — женщин, которых я никогда по-настоящему не знал и чьи имена даже не удосуживался запомнить. На самом деле я вряд ли знаю вас, и вы точно не знаете меня.
        Ее бросило в жар, злые слезы брызнули из глаз — она старалась не дать им волю.
        — О, я знаю вас, Маклахлан,  — возразила она недрогнувшим голосом.  — Я знаю вас лучше, чем вам бы хотелось.
        — Тогда бросьте, Эсме! Вы пробыли здесь всего несколько недель. Вы ничего не знаете о мире за пределами Шотландии. Берите то, что вам предлагают. Не надо, девочка, бросаться на такого негодяя, как я.
        — Как я могу?  — возразила она. И вдруг растерянно спросила: — Вы сказали, что не хотите меня?
        Он отвернулся к окну и не хотел смотреть на нее.
        — А теперь, Эсме, пожалуйста, ступайте к своей тете. У меня срочные дела.
        — Да, конечно, я пойду!  — отвечала она.  — И будьте спокойны, Маклахлан! Я собираюсь забыть о вас. Возможно, это даже не будет трудно…
        — О, не будет!  — прервал он.
        — Вы правы, я не сомневаюсь!  — согласилась она.  — Но я не забуду свою сестричку. Вы не можете лишить меня возможности видеть ее.
        Он не обернулся, не отошел от окна.
        — У меня нет таких намерений,  — глухо сказал он.  — Вы можете видеться с Сорчей, когда пожелаете. Лидия будет приводить ее. Только, будьте добры, возьмите за правило вначале уведомлять Уэллингза. Как я уже сказал, мне сейчас нужно заняться делами.
        Эсме пошла к двери, стараясь держаться очень прямо, но в последний момент ее как ударило.
        — Я хочу знать еще одну, последнюю вещь,  — сказала она, держась за ручку двери.  — Я прошу ответить как сестре Сорчи, если уж не по другой причине.
        — Что именно?  — нетерпеливо спросил он.
        — Вы собираетесь жениться на миссис Кросби?
        Он оставался таким спокойным и таким неподвижным, что она испугалась, не зашла ли слишком далеко.
        — Боже, надеюсь, нет,  — наконец произнес он.  — Но мне кажется, случаются и более удивительные вещи.
        «То, что произойдет дальше, будет так же реально и так же больно, как кровоподтек у тебя между глаз». Сзади хлопнула дверь. Аласдэр наклонил голову, закрыл глаза и изо всей силы потер переносицу. Но слова красавицы цыганки по-прежнему звучали в его ушах.
        «Вы сами себя прокляли, мне тут нечего делать. Настало время восстановить справедливость. Вы должны все исправить».
        Бог мой, он пытался восстановить справедливость! Он пытался исправить то чудовищное зло, которое натворил! Но почему это так больно? Почему этот проклятый голос не оставляет его в покое? Он знал, как должен поступить.
        Что он мог предложить такой молодой леди, как Эсме? Доброе имя? Прекрасную репутацию? Если бы он мог найти хоть какую-нибудь мелочь, хоть что-то, в чем леди Тат-тон была не права, может быть, он бросился бы вслед за крошкой. Бросился бы к ее ногам и обещал стать хорошим мужем.
        Но леди Таттон, черт ее побери, была права. Его единственные таланты — способность очаровывать, красивая внешность и твердая рука за карточным столом. Как он сказал, за таких не выходят замуж. Это исключено. Никогда в своей жизни он не хранил верность женщине, и хотя сейчас чувствовал, что изменился, как он может знать наверняка? Как он может быть уверен?
        А самое важное — то, чего заслуживает Эсме. Она заслуживает всего. Высокого положения в обществе. Благополучия и счастливой жизни. Здравомыслящего и респектабельного мужа — такого, какого обещала подыскать леди Таттон.
        Леди Таттон! Боже всемогущий! Кто бы мог подумать, что его продрогший до нитки воробушек — родственница столпа английского общества. Если бы он знал, как бы он повел себя с ней? О, он знал ответ на этот вопрос! И от этого чувствовал себя отвратительно. Племяннице леди Таттон он не позволил бы и шага сделать в направлении своей гостиной. Он поднял бы с постелей всех слуг, какие только есть в доме, и разослал бы их в дождь по всему Лондону в поисках подходящей дамы, под крышей дома которой она могла бы найти приют. Какой-нибудь. Любой. Это могла бы быть матушка Девеллина, сестра Куина. Джулия. Даже Инга была бы предпочтительнее, чем он.
        Вместо этого он обходился с Эсме почти как с пустым местом, с ничтожеством, за которое он ее посчитал. Теперь он знал, что Эсме отнюдь не пустое место. Она особенная; хотя в чем заключалась ее особенность, он до сих пор не мог бы точно определить. Особенная не в силу принадлежности к определенному кругу и не в силу положения, которое занимала в обществе леди Таттон. И он жестоко наказан за свою ошибку.
        Его размышления прервали приближающиеся тяжелые шаги. Он обернулся — на пороге стоял дворецкий.
        — Да, в чем дело, Уэллингз? Слуга колебался.
        — Сэр, мисс Гамильтон просит, чтобы с чердака спустили вниз ее чемоданы.
        — Вот как? Тогда сделайте это. Уэллингз нервно ломал руки.
        — Но она говорит — ну, она говорит, что съезжает, сэр. Будет жить со своей тетей. Как это понять?
        Аласдэр слабо улыбнулся.
        — Я думаю, это замечательно, разве не так? Дворецкий чуть покраснел.
        — Я не уверен, что мне это нравится.
        Аласдэр взглянул на свои руки и понял, что снова сжимает в руке перочинный ножик. Сжимает так сильно, что костяшки пальцев побелели.
        — Мисс Гамильтон не рабыня, Уэллингз,  — наконец сказал он.  — Сделайте то, что она просит. Пожалуйста.
        Уэллингз медленно приблизился к столу, не выпуская из виду ножика, и положил на стол какой-то сверток в помятой белой бумаге.
        — А это еще что, черт возьми? Уэллингз поспешно ретировался.
        — Не знаю, сэр. Мисс Гамильтон велела отдать вам. Аласдэр еще раз взглянул на сверток, и сердце у него екнуло.
        — Уэллингз,  — хрипло сказал он. . —Да, сэр?
        Ножик выпал у него из руки.
        — Скажите миссис Генри, чтобы она наняла еще одну девушку,  — сказал он, когда ножик стукнулся об пол.  — Лидия, по-видимому, перейдет в детскую на полный день.
        Все еще хмурясь, Уэллингз поклонился и вышел из кабинета.
        Аласдэр взял сверток. Он закрыл глаза и почти не дышал. Ему не надо было открывать сверток. Он знал, что в нем. Триста фунтов. Наличными.
        Эсме больше не нужна была ее страховка. И уж конечно, ей больше не нужен он сам. Его желание избавиться от женщины, диктующей ему свои правила поведения, наконец исполнилось.
        Глава 7
        Дебютантка
        Эсме хватило трех дней на Гросвенор-сквер, чтобы понять, что ее жизнь больше не принадлежит ей. Может быть, это было к лучшему. Одиночество угнетало ее, а бурная деятельность леди Таттон не оставляла времени на грустные размышления.
        Казалось, весь Мейфэр узнал, что ее тетя вернулась из-за границы — и с опекаемой ею незамужней племянницей. Это возбудило всеобщее любопытство, последовали многочисленные приглашения на чай, литературные чтения, обеды и другие приятные встречи в узком кругу. Но у Эсме не лежало к ним сердце.
        Ее тетя чувствовала, что племянницу что-то печалит, и поначалу она пробовала понять, в чем дело, задавая множество наводящих вопросов. Когда из этого ничего не получилось, леди Таттон нашла другое решение — конечно, поездки по магазинам. Два-три раза в неделю Лидия по утрам привозила Сорчу, но после полудня тетя с племянницей неизменно отправлялись на Оксфорд-стрит.
        И меньше чем через неделю на дом прислали первые из заказанных платьев, а затем ручеек покупок превратился в поток. Леди Таттон жаловалась, что за годы, проведенные за границей, ее гардероб устарел. Что же до Эсме, то ей покупались шубки, дюжинами вечерние и дорожные платья, шали и туфли, все в утонченных темных тонах, которые, по уверению леди Таттон, приличествовали семейству, еще носящему траур.
        Когда они распаковывали очередной заказ, Эсме высказала сомнения относительно накидки сапфирового цвета, которую ее камеристка как раз раскладывала на кровати.
        — Глупая девочка!  — сказала леди Таттон, встряхивая вечернее красновато-лиловое платье.  — После смерти твоей дорогой мамочки прошло уже много месяцев. И слава Богу, что король умер в июне!
        Эсме не поняла.
        — Прошу прощения? Леди Таттон улыбнулась.
        — Обществу быстро надоедают маленькие развлечения и темные тона, дорогая моя,  — безмятежно сказала она.  — Никто не станет бросать в нас камни по той причине, что всем нам положено скорбеть о потере обожаемого монарха, но никто в действительности не скорбит.
        — О, я не думала…
        — И нам повезло, милая девочка, что тебе идут глубокие тона,  — продолжала леди Таттон.  — Слава Богу, ты не блондинка.  — Она повернулась к камеристке все еще с платьем в руках.  — Пикенс! Будь добра, следующим погладь это платье. Мисс Гамильтон наденет его завтра на обед у леди Грейвнел. А для меня приготовь серебристо-серое шелковое.
        Эсме отошла к окну и уставилась на раскинувшиеся внизу зеленые просторы. Она так сильно скучала по Сорче. По ночам ей случалось долго ворочаться без сна; она не знала, правильно ли поступила, покинув сестренку. А когда приходила Лидия с Сорчей, глаза Эсме невольно обращались на ужасный шрам на лбу малышки. Нет. Горькая правда заключалась в том, что она нуждалась в Сорче гораздо больше, чем Сорча в ней.
        Но как еще она могла распорядиться своей жизнью? За месяцы, прошедшие со смерти матери, она наконец поняла, что ей нужно как-то определиться. Если оставить в стороне ее протесты относительно планов тети Ровены, в действительности Эсме не хотела вести одинокую жизнь в деревенском доме в окружении кошек и собак. Она хотела иметь семью. Детей. И незаметно для себя самой, почти не сознавая этого, она начинала представлять свой дом и свою семью с сэром Аласдэром Маклахланом.
        Конечно, такие фантазии были просто смешны. Если бы Маклахлан хотел иметь жену и семью, он мог бы — и должен был — жениться на миссис Кросби. И ему следовало бы сделать это несколько недель назад. Эсме ему не нужна. Ей повезло, что он захотел оставить Сорчу.
        Итак, Эсме предстояло устроить свою жизнь и признать, что ее мечтам не суждено сбыться. Она не может наделать таких глупых ошибок, как ее мать. Но чтобы осуществить свои планы, ей надо появляться в свете. Ей надо встречаться с людьми. Ей надо делать то, чего от нее хочет тетя. И все же она не была уверена, что ей хочется ехать на очередной званый обед.
        Леди Таттон явно пустила слух — среди заботливых мамаш, подыскивающих подходящих невест своим сыновьям, и благонамеренных вдов,  — что ее племянница ищет мужа. Должно быть, она упомянула и о дедушкином наследстве. Ничем другим нельзя было объяснить, почему последние дни так много неженатых джентльменов искали с ней встреч.
        Эсме мало радовало их внимание. Ее мысли и ее сердце невольно устремлялись к… ну, туда, куда совсем не следовало. И все же не было никакой возможности отказать герцогине Грейвнел, которая жила через два дома от них.
        Эсме познакомилась с герцогиней в первый же день появления на Гросвенор-сквер. Похожая на маленькую белокурую фею, герцогиня спустилась по парадной лестнице, чтобы обнять леди Таттон, едва они вышли из кареты.
        — Ровена, дорогая!  — воскликнула она.  — Я уже не надеялась, что вы когда-нибудь вернетесь! Кажется, прошла целая вечность!
        Леди Таттон также пришла в большое волнение, потому что полагала, что герцогиня надолго обосновалась в деревне.
        — Но мы снова здесь, как вы видите,  — сказала леди Грейвнел.  — Кстати, на следующей неделе мы даем обед. Для небольшого круга близких друзей. Вы обе непременно должны быть у нас. Я не приму отказа! Я найду еще двух джентльменов.
        — Мы будем польщены,  — сказала тетя.
        — А в понедельник на чай приедет Изабел,  — продолжала герцогиня.  — Вы тоже приходите, Ровена. Будет совсем как в старые времена! Мисс Гамильтон к нам присоединится.
        Отказаться было никак нельзя. Чай и обед с герцогиней! Эсме растерялась бы, но леди Грейвнел, казалось, была очень рада.
        Чай оказался большим приемом, а Изабел оказалась графиней Кертон, полной приятной вдовой, жившей в пяти минутах ходьбы на Беркли-сквер. Она оглядела Эсме с головы до ног, как бы оценивая ее возможности, затем уселась на обитом парчой диване рядом с леди Таттон, и они о чем-то шептались, когда видели, что на них не обращают внимания.
        Эсме видела, как леди Кертон похлопывала тетю по руке, как бросала на нее сочувственные косые взгляды. И конечно, время от времени она посматривала в сторону Эсме — явный признак того, что хлопоты начались. Будь леди потолще, а их наряды аляповатее, они являли бы собой рисунок Роулендсона, под которым можно было бы сделать надпись «Интриганки».
        Размышления Эсме были прерваны появлением Пикенс, которая вышла из гардеробной леди Таттон с перекинутым через руку красновато-лиловым платьем, ниспадающим шелковым водопадом. Оно было темным, в свете свечей оно скорее всего казалось бы почти черным, а отсутствие на нем воланов и лент — дань трауру — делало его еще элегантнее.
        — О, мисс,  — воскликнула камеристка, вытягивая руку, чтобы продемонстрировать платье,  — разве оно не прелесть?
        Эсме улыбнулась:
        — Никогда не видела платья красивее.
        Даже самые лучшие платья ее матери не могли сравниться с этим по спокойной, не выпячивающей себя элегантности.
        Пикенс приложила платье к Эсме и сделала жест в сторону зеркала. Эсме посмотрела в него и обомлела. Глубокий цвет платья необыкновенно подходил к ее темным волосам и бледной коже.
        — О, мисс!  — задохнулась Пикенс.  — Завтра вы произведете фурор! Надеюсь, вы разобьете чье-нибудь сердце.
        Странное чувство удовлетворения охватило Эсме. В этом платье она выглядит красивой. Старше, даже немного выше и почти такой же привлекательной, как ее мать. Так что к черту Аласдэра Маклахлана, которому она не нужна. Найдется другой мужчина, который не будет называть ее глупой крошкой, не будет бросаться ее сердцем. И вдруг Эсме решила, что постарается извлечь удовольствие от поиска жениха или по крайней мере покажет себя во всей красе.
        Через две недели после того, как гувернантка спешно покинула его дом, Аласдэр сидел в задней комнате «Крокфордза» со своим братом и Куином, когда появился лорд Девеллин и поверг их в затруднение. Было уже поздно, далеко за полночь, Девеллину хотелось к жене и в свою постель, именно в таком порядке. Но он был человеком, который не мог не выполнить миссии, не терпящей промедления.
        Кроме того, его беспокоил Аласдэр. И не без причины, потому что Аласдэр и Куин подвыпили и играли в кости с парочкой ловких шулеров из Сохо.
        — Странно видеть вас в таком месте,  — сказал Девеллин, бочком подходя к Меррику Маклахлану.
        — Да уж, конечно, странно,  — отвечал Меррик.  — Я бы предпочел оказаться подальше, но побаиваюсь уйти без них. Это опасное место, ты знаешь.
        — Знаю,  — согласился Девеллин, склоняясь над столом.  — И эти двое обычно тоже отдавали себе в этом отчет. Что стряслось с Куином?
        Меррик пожал плечами.
        — Его мать насела на него. Хочет, чтобы он нашел себе жену.
        — Понимаю, после смерти отца она не оставляет его в покое,  — сказал маркиз.
        — И сегодня в него тоже словно бес вселился.  — Меррик кивком указал на брата.  — Обычно он не так глуп, чтобы полагаться на удачу, даже в картах, да еще явно играя с мошенниками.
        — Да ладно!  — сказал маркиз.  — Помнишь, что говорила Старушка Макгрегор? «Ценность вещи зависит от того, насколько ты в ней нуждаешься».
        Губы Меррика сложились в сардоническую улыбку.
        — Теперь ты повторяешь ее старые присловья?  — заговорил он.  — А не кажется ли тебе, что корень всех зол — его хорошенькая гувернантка?
        Девеллин пожал плечами.
        — Я подозревал это,  — отвечал он.  — А что думает Куин?
        — Понятия не имею,  — сказал Меррик.  — Что же касается гувернантки, то я с самого начала знал — с ней будут неприятности.
        — В самом деле?  — учтиво произнес Девеллин.  — Я вижу, у нашего друга плохи дела?
        Меррик пожал плечами.
        — Кажется, проиграл фунтов двести. Ничего удивительного, если играть с парочкой шулеров. Он не силен в такого рода играх. Здесь не требуется умение, только удача.
        — Да, самое время положить этому конец,  — сказал маркиз, уверенно направляясь к столу. Его рука тяжело легла на плечо Аласдэра.
        Аласдэр взглянул вверх, его брови поднялись, выражая рассеянность, он как будто не мог сосредоточить взгляд на лице Девеллина.
        — Мне необходимо поговорить с вами обоими,  — тихо сказал Девеллин.  — Небольшое срочное дело.
        Аласдэр повернулся к нему, несколько преувеличенно пошатываясь.
        — Оно не может подождать, старина? Я потерял двести пятьдесят фунтов и намерен вернуть их с лихвой.
        Девеллин сделал мрачную физиономию.
        — Аласдэр, я надеюсь, что друг в беде важнее ничтожной суммы денег.
        Аласдэр подумал.
        — Конечно,  — согласился он.  — Джентльмены,  — обратился он к мошенникам из Сохо,  — я желаю вам доброй ночи.
        Куин последовал за ним, и все четверо отправились на поиски пустого стола. После того как он был найден и на нем появилась бутылка бренди, Девеллин, откинувшись в кресле и прижимая стакан к жилету, произнес:
        — Джентльмены, мне нужны двое крепких и храбрых мужчин. Добровольцев, так сказать, для выполнения опасной миссии. Я не могу вернуться домой, пока не найду их.
        Аласдэр со стуком поставил стакан на стол.
        — Ей-богу, я вызываюсь, Дев!  — сказал он, слегка покачиваясь в своем кресле.  — Разве я когда-нибудь оставлял тебя одного на произвол судьбы?
        — Аласдэр, я всегда мог рассчитывать на тебя,  — откликнулся маркиз.  — Есть среди вас еще один такой же храбрец?
        Меррик хмыкнул.
        — Скорее наглец. Куин тоже колебался.
        — Так что за опасная миссия? Девеллин сделал серьезное лицо.
        — Званый обед завтра вечером,  — отвечал он.  — У моей матери. Она проверяла список гостей и обнаружила, что двух джентльменов не хватает.
        — Подожди, подожди, Дев!  — запротестовал Аласдэр.  — Это не опас… опасное дело!
        — Если ты так думаешь, Аласдэр, то ты плохо знаешь друзей моей матери,  — возразил маркиз.  — Кроме того, ты ее должник. Ты практически похитил у нее дедушкину коллекцию монет. Твое появление на обеде — самое меньшее, что ты можешь сделать; кроме того, ты уже вызвался.
        Меррик отставил свой стакан.
        — Прошу извинить меня, Девеллин, но завтра я обедаю с американскими банкирами. О встрече было договорено заранее — несколько месяцев назад.
        — Я мог бы догадаться,  — сказал Девеллин, поставив свой стакан и отодвигаясь от стола.  — Похоже, Куин, выбор падает на тебя.
        — Почему бы и нет?  — протянул Куин.  — У меня на примете нет ничего лучшего.
        — Настоящий мужчина!  — ухмыльнулся Девеллин.  — Ровно в шесть на Гросвенор-сквер. И соберитесь с силами, друзья. По всей видимости, там будут все старые сплетницы, какие только есть в городе.
        Перед самым званым обедом леди Таттон вдруг разонравилось платье из серого шелка, и в доме начался переполох.
        Пока Пикенс разогревала утюг, чтобы погладить другое платье, Эсме отправили отыскать темно-синюю шаль ее светлости и гагатовые подвески. Она быстро нашла и то и другое и спустилась вниз, чтобы посидеть у окна в гостиной, откуда она могла видеть, как одна за другой к дому леди Грейвнел подъезжали великолепные кареты, из которых появлялись прекрасно одетые гости.
        В конце концов оказалось, что они на несколько минут опаздывают. Леди Таттон предложила Эсме взять ее под руку, и они вместе прошли по улице.
        — Теперь послушай меня. Сегодня вечером здесь будут несколько подходящих молодых людей,  — сказала тетя, расправляя шаль.
        — Ну, тетя Ровена!  — запротестовала Эсме.  — Я совсем не уверена, что меня интересуют подходящие молодые люди, пусть и самые замечательные.
        — Понимаю, моя дорогая,  — сказала тетя, легонько похлопывая Эсме по руке.  — Прекрасно понимаю. Но девушке нужно расправлять крылышки, разве не так? Немного поулыбайся, немного пофлиртуй! Используй свой веер, как я тебе показала. До начала сезона тебе нужно приобрести немного городского лоска.
        — Так на них можно попрактиковаться?  — пробормотала Эсме, когда они поднимались по ступенькам.
        — Вот именно!  — сказала тетя.  — Используй их для приобретения опыта.
        Герцог и герцогиня ожидали их в огромной гостиной, отделанной во французском стиле в золотых и кремовых тонах, с множеством зеркал в позолоченных рамах и изящной инкрустированной мебелью. Лорд Грейвнел, отличавшийся слабым здоровьем, сидел подле жены в кресле на колесах. Оба добродушно улыбались, глядя, как Эсме с трепетом оглядывается вокруг. Но когда лорд Грейвнел поднес руку леди Таттон к своим губам, Эсме заметила, что ее тетя посуровела. Эсме заглянула за плечо герцога — в комнате, казалось, стало нечем дышать. Нет, только не это!
        — Моя дорогая Элизабет!  — заговорила леди Таттон, пока герцог приветствовал Эсме.  — Скажите мне, пожалуйста, это сэр Аласдэр Маклахлан вон там, у этажерки?
        Герцогиня засмеялась.
        — Ну не надо, Ровена, разве он такой уж безнадежный грешник?  — беспечно сказала она своим звонким, как колокольчик, голосом.  — Признаюсь, я питаю слабость к этому негоднику.
        Ровена смотрела недоверчиво.
        — Когда я уезжала, его едва принимали.
        — О, с тех пор мало что изменилось,  — весело сказала герцогиня.  — Где бы он ни появлялся, везде начинают шептаться. Но будь милосердна, Ровена. Бедняга оказался здесь не по своей воле.
        — Не по своей воле?  — удивилась леди Таттон.
        — Мой сын выкручивал ему руки,  — ответила герцогиня, поворачиваясь к Эсме.  — Здравствуйте, мисс Гамильтон. Как замечательно вы сегодня выглядите.
        Но леди Таттон все еще была в мыслях о Маклахлане.
        — Ну конечно, он ведь приятель Девеллина, как я могла забыть?
        — А вы никогда не встречались с сэром Аласдэром?  — спросила герцогиня.
        Леди Таттон заколебалась.
        — Только однажды, мельком,  — сказала она.  — Мы, кажется, состоим в родстве. Очень дальнем.  — Она натянуто улыбнулась.  — Шотландцы, вы знаете! Мы все родственники, если заглянуть в глубь веков.
        — Состоим в родстве?  — прошептала Эсме, когда они отошли.  — О чем это вы?
        Ровена помолчала, делая вид, что поправляет шаль.
        — Эсме, я пересмотрела нашу линию поведения,  — зашептала она.  — Что, если история с Сорчей выплывет наружу? По твоим словам, он сказал слугам, что Сорча дочь его умершей кузины…
        — Да, но никто не поверил этой сказке!  — сказала Эсме.
        — Тем не менее отныне это наша легенда, и мы должны придерживаться ее. Всегда существует вероятность, что твое имя свяжут с этой историей. По крайней мере он достаточно респектабелен, чтобы его принимали здесь. А может быть, он действительно кузен, если порыться достаточно глубоко. Из-за твоей матери мы теперь должны быть очень осмотрительны. И перестань смотреть на него!
        — Тетя Ровена, я вовсе не смотрю на него!
        Странно, но она действительно не смотрела. Шок прошел, и она отвела глаза, заставив себя обратить внимание на других джентльменов — на которых ей предстояло практиковаться. Вообще-то она уже практиковалась на сэре Аласдэре Маклахлане и зашла очень далеко. От одной мысли о том, чем они занимались, ее щеки начинали гореть. И они горели, когда тетя решила познакомить ее с двумя красивыми молодыми щеголями, отчего Эсме предстала перед ними в самом лучшем виде.
        — Лорд Торп. Мистер Сматерз. Эсме присела в реверансе:
        — Очень приятно.
        Лорд Троп склонился над ее рукой.
        — В самом деле очень приятно,  — сказал он.  — Моя дорогая леди Таттон, город ужасно скучен в это время года. Почему вы скрывали от нас такое сокровище?
        — Это ваш первый визит в Лондон, мисс Гамильтон?  — перебил его мистер Сматерз.  — Если так, позвольте мне представить вас моей сестре. Она знает все места, где нельзя не побывать.
        Леди позади него обернулась и заулыбалась. Леди Таттон послала лорда Тропа за двумя рюмками хереса. Мисс Сматерз принялась с энтузиазмом рассказывать о Британском музее. Эсме взяла мистера Сматерза под руку и делала все, чтобы сэр Аласдэр Маклахлан увидел, как приятно она проводит время. Пусть этот самоуверенный обольститель не воображает, что она будет горевать о нем.
        Наблюдая развертывающийся на их глазах маленький спектакль, лорд и леди Девеллин засомневались, правильно ли они поняли Аласдэра.
        — Бог мой!  — сказал Девеллин.  — Неужели это твоя мегера?
        — Да, сестра малышки,  — пробормотал Аласдэр.  — Мисс Эсме Гамильтон.
        — Ну и ну,  — проворчал Девеллин.  — Не совсем такая, какой я ее себе представлял.
        — Да ведь она прехорошенькая!  — воскликнула его жена.  — Вы когда-нибудь видели такую безупречную кожу и такие густые темные волосы? Представляете, какие они в распущенном виде?
        Аласдэру не требовалось напрягать воображение. Он слишком хорошо знал, как они выглядят, если их распустить; когда он вспоминал об этом, его ладони становились влажными, а пульс учащался. Он смотрел на идущую в толпе Эсме — на ее идеально прямую спину, на то, как она наклоняла голову и улыбалась, сначала в одну сторону, потом в другую, и не одна пара мужских глаз поворачивалась в ее сторону.
        Этот выскочка Сматерз уже вел ее, явно собираясь отыскать пустой уголок, где можно было бы спокойно беседовать вдвоем. Аласдэр с неудовольствием наблюдал, как лорд Торп принес ей рюмку хереса и с заискивающей улыбкой пошел рядом с другой стороны.
        — Она напоминает мне статуэтку, которую я однажды видела в Венеции,  — тихонько сказала леди Девеллин.  — Мраморную мадонну. Спокойную и прекрасную — но также и непреклонную.
        — Одета немножко простовато,  — вставил Девеллин.  — Но элегантно. Очень хорошо держится.
        И Аласдэр должен был признать, что она действительно оставалась спокойной и сдержанной. С прямой спиной, с высоко уложенными волосами, открывающими нежную шею, она двигалась как герцогиня, несмотря на маленький рост.
        В этот момент к ней подошла настоящая герцогиня. Мистер Сматерз и лорд Троп ретировались, улыбки на их лицах увяли. Мать Девеллина взяла Эсме за одну руку, леди Таттон за другую, и они пошли в другой конец зала. Он слишком поздно понял, что они направлялись в его сторону.
        — Леди Таттон,  — оживленно сказала герцогиня,  — вы помните моего сына, маркиза Девеллина?
        Во время церемонии представления маркиза Аласдэр оцепенело молчал. Когда очередь дошла до него, леди Таттон признала их знакомство коротким «мы встречались».
        Он низко склонился, целуя ей руку, потом поцеловал руку Эсме, сказав всего несколько слов сверх предписанного. Сначала он подумал, что Эсме так и будет смотреть вниз. Но в последний момент она оторвала взгляд от пола и посмотрела ему прямо в глаза — совсем как в ту ночь, когда они впервые встретились. Результат был тем же. Как удар в живот. Взгляд ее правдивых зеленых глаз пронзил его насквозь. Легко прорвал защиту. Как если бы ей была ведома каждая его мысль. Как если бы она знала его лучше, чем он сам.
        — Рада видеть вас снова, сэр Аласдэр.
        Он изнемогал от этого тихого голоса, теплого и вызывающего воспоминания. Оказывается, ему не хватало его. В замешательстве он отпустил ее руку и быстро отступил назад. Она повернулась к Куину, улыбнулась ему, и ее улыбка не была совсем неискренней. Затем трио двинулось дальше, оставив Аласдэра провожать их глазами.
        Последовавший вскоре обед оказался самым жалким из всех, на которых приходилось бывать Аласдэру, поэтому первое время он бросал негодующие взгляды на Девеллина, который завлек его сюда. По меркам Мейфэра, гостей было немного, и большая часть гостей хорошо знали друг друга. За длинным столом не умолкали оживленные разговоры, прерываемые взрывами смеха, которых не услышишь на обедах, носящих более официальный характер. Герцогиня владела искусством приема гостей, все же признал Аласдэр.
        Он сидел между Сидони и Изабел, леди Кертон, лучшей подругой герцогини. Аласдэру она была очень симпатична. Филантропка, она приобретала друзей везде, где бы ни появлялась, и, несмотря на свой возраст, любила пошутить и подурачиться. Всего несколькими месяцами раньше она помогла ему устроить веселую мистификацию, которая позволила предать забвению пресловутого Черного ангела, а Деву и его невесте наслаждаться удачным браком, не боясь, что его омрачит прошлое Сидони.
        Однако на этот раз даже общество леди Кертон не оживило Аласдэра. Он машинально отвечал на ее вопросы, пока она наконец не обратила внимание на джентльмена слева, оставив Аласдэра в одиночестве посреди шумного веселья.
        Эсме, заметил Аласдэр, сидела между Сматерзом и молодым человеком по имени Эдгар Ноуэлл, благовоспитанным и скучным, о котором было известно, что он протеже герцога в политике и большой подхалим. Эсме одинаково улыбалась и тому, и другому. Кто бы мог подумать, что сухарь Ноуэлл может так любезничать.
        Эсме смеялась над остротой, которую Ноуэлл прошептал ей, слишком близко наклонившись к ее ушку. Чтобы не остаться забытым, Сматерз привлек ее внимание, накрыв ее руку, лежавшую на столе, своей. Жест был слишком дерзким. Эсме повернулась к нему с неприкрытым интересом. Аласдэр почувствовал, как что-то внутри противно екнуло.
        — Она восхитительна, не правда ли?  — услышал он возле своего уха.
        Возвращенный к действительности, Аласдэр повернулся к леди Кертон.
        — Прошу прощения?
        Ее светлость смотрела на него ясными, полными жизни глазами.
        — Мисс Гамильтон, я имею в виду,  — пояснила она.  — Я вижу, вы не сводите с нее глаз.
        — На самом деле я смотрю на ее платье,  — холодно сказал он.  — Не могу определить его цвет. Оно ведь не черное?
        — Оно цвета баклажана, красновато-лиловое,  — пояснила она.  — Бедная девочка весной потеряла мать. Я видела ее на прошлой неделе на чае у герцогини, а потом еще раз в литературном салоне на Парк-лейн. Мы долго беседовали, мисс Гамильтон и я.
        — Уверен, она очаровательна.
        Леди Кертон отпила маленький глоток из бокала.
        — Леди Таттон сказала мне, что ее племянница не будет танцевать после обеда. Мисс Сматерз исполнит на пиано несколько деревенских мотивов.
        — Я не знал,  — отвечал он. Леди Кертон улыбнулась.
        — Мне кажется, молодая леди ничего не будет иметь против того, чтобы просто прогуляться по залу.
        Аласдэр насмешливо взглянул на нее.
        — Боюсь, вы неправильно истолковали мой интерес. В глазах леди Кертон, казалось, блеснул огонек.
        — Мне следовало бы надеть очки. Но малышка все же прехорошенькая — знаете, ее мать слыла в Шотландии красавицей, а ее дедушка оставил ей по завещанию девяносто тысяч фунтов, так что, надо думать, она будет хорошо устроена.
        Аласдэр подумал, что плохо расслышал ее слова.
        — Прошу прощения?
        Леди Кертон непонимающе моргнула.
        — Ее мать была известной красавицей,  — повторила она.  — Говорят, во время ее первого выезда в свет граф Стрейтен и герцог Лангуэлл дрались на дуэли за то, кто будет танцевать с ней последний танец, оставшийся не расписанным в ее бальной карточке.
        Аласдэр покачал головой:
        — Нет, насчет завещания. Я думал… ну, я думал, у ее семейства совсем не было средств?
        Графиня снова невинно моргнула.
        — Отчего же, на самом деле это не совсем так!  — сказала она.  — Ее отец действительно растратил свое состояние и умер банкротом. Но ее дед со стороны матери разбогател на морских перевозках. Когда он умер, Ровена уже была замужем за очень богатым лордом Таттоном. А Розамунд, ее сестра, вышла замуж за… ну, за еще одного красавца. Аласдэр чуть улыбнулся.
        — Должно быть, эта привычка ей дорого стоила.
        — То же самое сказал ей ее отец!  — шепнула леди Кертон.  — Поэтому, как истый рассудительный шотландец, он перевел все имущество в доверительную собственность и стал опекуном своих внучек, Энн и Эсме, оставив завещание, что они получат свои доли при вступлении в брак или по достижении тридцатилетия, в зависимости от того, что наступит раньше. Итак, на что вы поставите?
        — Поставить на что?  — не понял Аласдэр.
        — Что, по-вашему, наступит раньше?  — не отступала ее светлость.  — Есть ли хоть какой-нибудь шанс, что такая прелестная девушка останется не замужем до своего тридцатилетия теперь, когда она появилась в городе? Я не думаю!
        — Не знаю,  — отвечал он. Он молил Бога, чтобы она вышла замуж. И чем скорее, тем лучше.
        Леди Кертон легонько дотронулась до его руки и наклонилась ниже.
        — Кому-нибудь следовало бы тем не менее остеречь ее относительно мистера Сматерза, как вы считаете?  — проворчала она.  — Девушка, наверное, столь же неопытная, сколь и хорошенькая. Леди Таттон может не знать, что Сматерз недавно заложил свое поместье в Шропшире. Мне сказали, что он потерпел ужасные убытки на американском рынке ценных бумаг.
        Наконец до Аласдэра дошло, о чем она говорит. Сматерз охотился за приданым. А у Эсме были деньги. О Боже! Если ее тетя не будет глядеть в оба глаза, крошка станет овечкой, предназначенной на заклание.
        — Конечно, всегда есть лорд Торп,  — шептала леди Кертон.  — Прекрасный титул, но его мать настоящая мегера, а он у нее под башмаком. А вы не интересуетесь невестами?
        — Боже милостивый, нет!
        — Я так и думала,  — призналась ее светлость.  — Поэтому вы, вероятно, не знаете, что от Торпа в последнее время отступились не менее трех молодых леди — как они говорили, вдова каждую из них доводила до слез. Можете себе представить более жалкую участь жены?
        Он не мог. Это звучало ужасно.
        — Есть еще мистер Ноуэлл,  — сказала леди Кертон.  — Ноуэлл собирается выдвинуть свою кандидатуру на следующих выборах, и все считают, что он будет избран в палату общин. Вот кого я бы для нее выбрала.
        Аласдэр уронил вилку.
        — Не верю, что вы говорите это серьезно! Леди Кертон прижала руки к груди.
        — Почему же, я не могла бы быть серьезней.
        — Только не Ноуэлл!  — воскликнул Аласдэр.  — Бог мой, Изабел, он самый скучный человек, которого я когда-нибудь встречал в своей жизни. Любая женщина, ставшая его женой, рискует заснуть и утонуть в чае прежде, чем закончится прием по случаю бракосочетания.
        — Дорогой, вы, должно быть, правы,  — пробормотала она.  — А что вы скажете о мистере Дейвисе? Он валлиец, я знаю, но такой необыкновенно красивый.
        — У него любовница и трое детей в Спитлфилдзе.
        — Вот как! Тогда мистер Шелби, может быть?
        — Безнадежно пустой и тщеславный человек.
        — Согласна, согласна! Сэр Генри Батстон?
        — Он, Изабел, имеет другие наклонности. Я надеюсь, вы меня понимаете.
        Уледи Кертон порозовели щеки.
        — Боже мой! Кажется, поняла. Нашла! Ваш друг Уинвуд!
        — Исключено,  — выпалил Аласдэр.  — Куин дал зарок не влюбляться.
        — Фи.  — Леди Кертон легонько ударила его по руке.  — Любовь к этому не имеет никакого отношения. Он должен жениться. По средам я играю в вист с его матерью.
        — Вот как?  — натянуто сказал он.
        — Да,  — строго сказала ее светлость.  — И будьте уверены, Куин женится, причем скоро. После того как умер его бедный отец, она вне себя. Если Куин не оставит наследника, все перейдет к какому-то дальнему родственнику — на редкость неприятному человеку по имени Энок Хьюитт. Ужасное имя, правда? Звучит так, словно кто-то старается выкашлять что-то неприятное.
        — Не думаю, Изабелл, что Куина заботит, кто станет наследником.
        — Зато его мать заботит!  — возразила она.  — И Куин ни за что не оставит ее в таком состоянии. Он не захочет лишить ее внуков, которых теперь, когда она овдовела, она просто жаждет. Он обещал ей жениться в следующий сезон, если не раньше.
        — Боже! Куин?..
        — Куин,  — твердо сказала ее светлость.  — И мне начинает казаться, что они идеально подходят друг другу! Вспомните, леди Уинвуд с материнской стороны шотландка. Ей понравится немного необычная мисс Гамильтон. Я немедленно поговорю об этом с Ровеной.
        Аласдэр чувствовал, что его охватывает паника.
        — Изабел, нет,  — перебил он.  — Куин… ну, не вполне добропорядочный человек, вы знаете. Он не будет хорошим мужем.
        Леди Кертон насмешливо посмотрела на него.
        — Аласдэр,  — зашептала она,  — самые лучшие мужья получаются из негодяев, переменившихся под влиянием хорошей жены. Мисс Гамильтон через две недели заставит его плясать под свою дудку. Кроме того, он еще совсем молод. Ведь ему нет и тридцати лет?
        — Двадцать девять,  — признал Аласдэр. Леди Кертон просияла.
        — Великолепно! Мисс Гамильтон двадцать два, хотя по виду этого и не скажешь. В самом деле, Аласдэр! Давайте объединимся, вы и я. Каждый раз, когда мы действовали совместно, мы добивались замечательных результатов. Я могла бы пригласить их четверых в театр на следующей неделе. Ровена будет очень рада нашей помощи.
        Отставленный Аласдэром бокал звякнул о край тарелки. Паника сжала ему горло. Боже мой! Куин? Но он последний, кто нужен Эсме.
        С Куином можно здорово покуролесить, его хорошо иметь в друзьях, но вряд ли кто-нибудь пожелал бы выдать замуж за него свою сестру. И уж, конечно, никто не захотел-бы, чтобы он женился на женщине, которую… Нет, будь он проклят! Куин повеса и шалопай, настоящий прохвост. Он собаку съел на самых безнравственных развлечениях, которые только может предложить Лондон. И он питает слабость к самому худшему сорту женщин. Подойдет любая юбка; чем грязнее, тем лучше. Куину неведомо, что хорошо, а что плохо. Что же касается морали, то он не лучше Аласдэра.
        Конечно, он немного моложе… ну, пусть ненамного. И он обладатель громкого титула, очень древнего — другими словами, настоящий англичанин. Но он не богаче. Не красивей. С другой стороны, он еще не ожесточился. В его глазах нет той греховности и усталости, которые заставляют матерей держать своих дочек подальше от Аласдэра.
        Но какое ему до этого дело? Эсме — не его проблема, будь она проклята. Он не звал ее в свою жизнь, он даже не приглашал ее в свою постель, пусть такая мысль и закрадывалась ему в голову. Она, наверное, знает, как отделаться от Куина? Если леди Таттон так решительно отвергла его, она вряд ли одобрит и Куина. Ладно, пусть сами разбираются! Что бы ни произошло, не его дело. Придя к такому заключению, Аласдэр схватил бокал и осушил его.
        — Аласдэр!  — донеслось до него откуда-то издалека.  — Фу, Аласдэр!
        Он повернулся и увидел уставившуюся на него леди Кертон. Она показывала на его столовый прибор.
        — Аласдэр, дорогой мой!
        — Что?
        Леди Кертон улыбалась.
        — Боюсь, вы только что выпили мое вино.
        — Не понимаю!  — говорила на следующее утро леди Тат-тон, натягивая перчатки.  — Что случилось с обществом, пока меня не было? Сэр Аласдэр Маклахлан! На обеде у Элизабет! Меня это удивляет.
        Эсме взглянула на нее из-за утренней газеты.
        — Да, это было неожиданностью.
        Леди Таттон рассматривала перед зеркалом, как сидит на ней шляпка, подумала и сдвинула ее немного набок.
        — А Изабел, такая умница, такая здравомыслящая женщина, чуть ли не заискивала перед ним! И этот его приятель — лорд Уинвуд,  — его тоже считают шалопаем. Но мне нравится его мать. Лучшей родословной и желать нельзя. Но сам Уинвуд? Я не уверена, что Элизабет и Изабел правы, предложив…
        Эсме снова уткнулась в газету.
        — Предложив что, тетя Ровена?
        — Так, не обращай внимания!  — Она взяла сумочку.  — Ты уверена, что не хочешь поехать со мной?  — спросила она в третий раз.  — Это просто примерка, хотя почему мадам Пано захотела сделать еще одну и в столь ранний час, мне непонятно. Но после примерки мы могли бы отправиться на Бонд-стрит и взглянуть на туфли-лодочки, которые так понравились тебе на прошлой неделе.
        Эсме отложила газету и встала.
        — Спасибо, не хочу,  — сказала она.  — Сегодня Лидия приведет Сорчу.
        — Ах, я забыла,  — сказала ее светлость.  — Поцелуй ее за меня.
        Эсме чмокнула тетю в щечку и проводила ее до дверей. Не успела карета леди Таттон отъехать, как со стороны Аппер-Брук-стрит на площадь въехала другая знакомая карета. Лидия появилась раньше обычного.
        Гримонда, дворецкого, не оказалось на месте, и Эсме не стала звонить, чтобы вызвать его. Она сама распахнула дверь и в нетерпении сбежала вниз по ступенькам. Но не Лидия вышла из кареты. С Сорчей на руках из нее вышел Маклахлан.
        — Доброе утро,  — сказал Аласдэр.
        — Мей!  — обрадовалась Сорча.  — Смотли! Смотли! Видишь эту куклу? Класивая, да?
        Аласдэр с обожанием улыбнулся и подтолкнул девочку к Эсме.
        — Лидия неважно себя чувствует,  — сказал он.  — Я решил сам привезти Сорчу.
        — Понимаю,  — тихо сказала Эсме.  — Вы зайдете в дом?
        С Сорчей на руках она возвратилась в маленькую гостиную и предложила ему кресло. Он сел, почти робко глядя на нее настороженными глазами. Эсме тоже села, усадив на колени Сорчу, не совсем понимая, рада она видеть Маклахлана или нет.
        Сорча, сияя, лепетала:
        — Видишь платье, Мей? Видишь это платье? У нее голубое платье. У нее есть туфли. И класивые волосы.
        — Боже! Сколько новых слов!  — Эсме осторожно поцеловала ребенка в макушку, чтобы не сделать ей больно.  — Какая красивая кукла. Она новая?
        — Новая,  — согласилась Сорча, стаскивая одну из кукольных атласных туфелек.  — Видишь чулочки?
        Аласдэр откашлялся.
        — Я подумал, пора ей купить другую куклу,  — заговорил он.  — У этой куклы целый гардероб. Сорче нравится одевать и раздевать их.
        Эсме улыбнулась.
        — Пальчики у нее стали такими ловкими. Аласдэр бросил на нее непонятный взгляд.
        — Просто удивительно, как они быстро меняются. На этой неделе она начала говорить целыми предложениями.
        Эсме почувствовала, как в груди ее что-то сжалось.
        — И это вызывает чувство тревоги, правда?  — сказала она тихо.  — Только что, когда умерла наша мама, она была совсем несмышленым младенцем. А сейчас я смотрю на нее и вижу маленькую девочку. Меня пугает быстрота, с которой она меняется.
        Аласдэр улыбнулся.
        — Я начинаю думать, что тревога — проклятие каждого родителя,  — отвечал он.  — Но мы должны помнить, что Сорча не робкого десятка. Она упрямая, непокорная и жизнерадостная. Вы сами говорили это.
        Сорча тем временем стянула с куклы платье.
        — Лубашечка, Мей,  — сказала она, роняя платье на пол.  — Видишь, лубашечка? Сними. И штанишки. Сними их тоже.
        Эсме улыбнулась.
        — Ее словарь быстро растет. Кажется, она выучила все слова, обозначающие дамское белье.
        Он поднял бровь и улыбнулся своей бесподобной улыбкой.
        — Ну, это ведь вы сказали, что учиться нужно у мастеров своего дела.
        Эсме посмотрела на него с упреком.
        — Скажите, а что с Лидией? Уж не заболела ли она ангиной, как многие в Мейфэре?
        — Боюсь, хуже. Сильное растяжение связок в запястье.
        — Ох! Что случилось?
        — Сорча, этот бесенок, вчера убежала от нее и бросилась к лестнице. Стала отбиваться, и Лидии не повезло.
        Эсме заволновалась. Бросилась к лестнице? Очень уж Сорча своевольный ребенок! Она снова могла пострадать. И бедная Лидия! Может быть, она не так уж хорошо справляется с ребенком? Эсме не знала, тревожиться ей или вздохнуть с облегчением.
        Аласдэр словно прочитал ее мысли.
        — Сорча — непростой ребенок, Эсме,  — сказал он.  — И вам, и Лидии с ней приходится трудно. Но мы не можем завернуть ее в вату.
        — Да, вы правы.  — Она осторожно дотронулась до шрама.  — Мне станет легче, когда не будет швов.
        — Доктор Рид уверен, что после того как отрастут волосы, шрам не будет заметен,  — сказал он, словно прочитал ее мысли.  — Не тревожьтесь об этом.
        Сорча, извиваясь, высвободилась из рук Эсме, сползла с ее колен и, ковыляя, направилась по ковру к отцу, держа в одной руке куклу, а в другой — кукольную рубашечку. Но почти у цели своего путешествия споткнулась и полетела на пол.
        В одно мгновение Аласдэр подхватил ее.
        — Осторожнее, озорница!
        Он посадил малышку к себе на колено, сделал строгое лицо и мягко пожурил ее, сказав, что в гостиной не надо бегать. Сорча слушала, глядя в лицо своего отца светло-голубыми, как льдинки, глазами, все еще сжимая в руке полураздетую куклу. Эсме пришло в голову, что реакция Аласдэра — не говоря уже о ее быстроте — сделалась подсознательной. Так ведут себя отцы. Он стал отцом, и это проявлялось во множестве мелочей.
        Ей больше не нужно так сильно тревожиться о Сорче. Гораздо больше ей следует беспокоиться о самой себе, о своем бедном сердце.
        Пожурив малышку, Аласдэр провел рукой по ее волосам, откинув их со лба. Сорча повернулась и вручила ему куклу.
        — Сними,  — скомандовала она.  — Сними это.
        — Вот маленькая упрямица,  — сказал он, осторожно снимая крошечную туфельку.
        Сорча издала восторженный вопль и слезла с его колена. Схватив куклу вместе с ее одеждой, она пошла к тому месту, где под окнами леди Таттон устроила уголок для игр. Девочка сбросила крышку с большой плетеной корзинки и начала выбрасывать из нее на ковер игрушки.
        — Она чувствует себя здесь как дома,  — заметил Аласдэр.
        — Ну, она никогда не встречала здесь незнакомых людей,  — сказала Эсме.
        Какое-то время они молча наблюдали за ней. После того как корзинка опустела, Сорча уселась на пол и стала играть.
        Эсме заговорила, продолжая смотреть на Сорчу, но обращаясь к Аласдэру.
        — Аласдэр,  — тихо произнесла она,  — зачем вы здесь? На какой-то миг ей показалось, что он не ответит.
        Взглянув на него, она увидела в его глазах что-то похожее на вызов.
        — Ваша тетя, несомненно, не одобрила бы этого,  — наконец сказал он.  — Но она мой ребенок, Эсме. Я имею право находиться с ней, где бы она ни была.
        — Моей тети нет дома,  — отвечала она.  — И я спросила совсем не о том.
        В его взгляде появилось что-то новое.
        — Я хотел вручить вам кое-что,  — сказал он, засовывая руку в карман брюк. Он вынул маленькую коробочку зеленого бархата и подал ей. Коробочка показалась ей знакомой. Эсме взяла ее.
        — Откройте,  — сказал он.  — Пожалуйста.
        Эсме с любопытством открыла. Внутри оказалась переливающаяся нитка отличного жемчуга. Она подняла ее за застежку и обомлела. Застежка была золотой, с изысканным орнаментом и инкрустирована шестью бриллиантами. Жемчужины были прекрасно подобраны и крупнее, чем те, которых она лишилась.
        — Какая красота!  — прошептала она.  — Но я не могу принять от вас такой подарок.
        — Это не подарок,  — возразил он.  — Это возмещение. Конечно, ничто не заменит вам того жемчуга, который оставила вам ваша мать, но это лучшее, что я смог раздобыть в спешке.
        — Он очень хорош.
        Аласдэр улыбнулся немного грустно.
        — Я хотел вручить его вам, Эсме, на следующее утро после того случая. Но когда я вернулся домой от ювелира, там уже была леди Таттон, и все очень быстро покатилось к черту. Я не вспоминал о нем до тех пор… пока не увидел вас прошлым вечером. На шее у вас ничего не было, и я подумал… Впрочем, не важно. В любом случае жемчуг ваш. Эсме почувствовала, как горят ее щеки.
        — О, я не могу!  — настаивала она, закрывая коробочку и отодвигая ее от себя.  — Благодарю вас. Но я совершенно уверена — тетя Ровена скажет, что это неприлично.
        Его глаза сердито блеснули.
        — А я совершенно уверен, что это не так. Возьмите его, Эсме. Пожалуйста. Я хочу, чтобы жемчуг был вашим. Кроме того, кто будет знать, что это не жемчуг вашей матери? Одна нить жемчуга похожа на другую.
        Широко раскрыв глаза, она покачала головой.
        — Я буду знать,  — отвечала она.  — И еще я знаю, что вы очень много заплатили за них. Жемчужины прекрасные и очень хорошо подобраны.
        — И они ваши,  — твердо сказал он.
        Эсме положила коробочку к себе на колени.
        — Тогда я оставлю их для Сорчи.
        — Как хотите,  — с неудовольствием сказал он.
        — Аласдэр, пожалуйста,  — откликнулась Эсме.  — Давайте не будем ссориться.
        Он сухо кивнул и снова стал смотреть на Сорчу, которая выкладывала из кубиков круг вокруг раздетой куклы.
        Эсме снова открыла коробочку и уставилась на жемчужины, стараясь удержать слезы, от которых глазам стало горячо. Почему подарок заставил ее чувствовать себя несчастной? Тяжело лежал он на ее ладони, тяжело было на сердце. И это все, что их теперь будет связывать? Минуты напряженных встреч? Осторожные слова? Совместная забота о малышке, которая дорога обоим? Но этого так мало. Так мало.
        Она закрыла коробочку и взяла себя в руки.
        — Надеюсь, Уэллингз и остальные слуги в добром здравии?
        — С ними все в порядке,  — отвечал он.
        — А что миссис Кросби?  — продолжала она, и голос ее не дрогнул.  — Надеюсь, она совсем оправилась?
        Он не отрывал взгляда от Сорчи.
        — Я не видел ее последние день-два,  — отвечал он.  — Но, кажется, она чувствует себя намного лучше. У нее хороший цвет лица. Она набирает вес.
        — Рада слышать это,  — искренне сказала она.  — Я удивилась, увидев вас вчера у леди Грейвнел. Вам понравилось, как вы провели вечер?
        — Не особенно,  — ответил он.  — А вам?
        — Я нахожу, что леди Грейвнел очень гостеприимна,  — сказала Эсме.  — Я признательна ей за приглашение.
        Он наконец перевел взгляд на нее. Глаза у него были холодными и непроницаемыми.
        — Похоже, вас всюду приглашают,  — заметил он.  — Мне кажется, леди Таттон слишком торопится.
        — Тетя действительно хочет, чтобы я больше бывала в обществе,  — согласилась она.  — Она хочет, чтобы я «повращалась», Бог знает, что она подразумевает под этим.
        Он снова как-то странно улыбнулся.
        — Я думаю, вы знаете, что это значит. Это значит, что она действительно намерена выдать вас замуж.
        — Да, ведь именно этим занимаются в Лондоне?  — холодно заметила Эсме.  — Одно семейство оценивает другое, как на Таттерсоллз, а затем находят удачную партию.
        Его глаза были полузакрыты, рот скривился в сардонической усмешке.
        — Да, я слышал об этом,  — отвечал он.  — Но столь достойные джентльмены редко появляются в тех кругах, где я бываю. По крайней мере вы двое очень украсили это скучное время года в Мейфэре.
        Эсме прищурилась.
        — Ладно, Аласдэр!  — наконец выпалила она.  — Какое вам дело до того, что мы сжигаем мосты? Вы не испытываете никакого уважения к обществу. Еще бы, вы ведь даже не живете здесь! Да, тетя Ровена хочет видеть меня счастливой, а для нее это означает замужество.
        Он какое-то время недоверчиво смотрел на нее.
        — А что это значит для вас, Эсме?  — спросил он, понизив голос.  — Мне просто любопытно, видите ли. И это мое дело, потому что за кого бы вы ни вышли замуж, этот человек сделается частью жизни Сорчи.
        Эсме хотелось оспорить его логику, стереть насмешливую улыбку с его губ, но она не могла найти подходящих фраз. Она вскочила со своего кресла и нервно заходила по комнате.
        — Вы знаете, что я никогда не выйду замуж за человека, который не испытывал бы симпатии к Сорче,  — сказала она с тихой яростью.  — После того, через что я прошла, не смейте предполагать что-нибудь другое.
        Аласдэр, конечно, встал, как только она поднялась. Теперь он стоял рядом с креслом, большой и молчаливый, глядя, как она приближается к нему. Это не был прежний красивый и обворожительный bon vivant[4 - Bonvivant (фр.) — человек, любящий пожить в свое удовольствие; кутила, весельчак.]. У него были суровые и усталые глаза. Твердый рот, плотно сжатые челюсти. Наконец он склонил голову:
        — Мои извинения.
        Слишком рассерженная, чтобы оказаться с ним лицом к лицу, она повернулась и снова заходила по комнате.
        — Да, я считаю — мне следует выйти замуж,  — продолжала она.  — Вы сами говорили мне это, если помните.
        — Следует?  — повторил Аласдэр, игнорируя ее замечание.  — Это звучит зловеще.
        Она сложила руки на груди и смотрела в окно невидящими глазами.
        — Я имею в виду, что хочу определиться,  — отвечала она, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно.  — Я не хочу походить на свою мать. Мне не нужны волнения и драмы. Аласдэр, я хочу жить своей жизнью, иметь свою семью. Я хочу быть частью чего-то, чего у меня никогда не было. Как вы не понимаете?
        Наконец-то он, кажется, слушал ее, а не изливал собственное разочарование.
        — Хотел бы я понять,  — тихо сказал он.
        Не отворачиваясь от окна, Эсме продолжала:
        — Я всегда жила в чьем-то доме. В чьей-то жизни. Я всегда жила под покровительством одного или другого отчима, меня терпели, а иногда даже испытывали ко мне привязанность, но все же я никогда по-настоящему не была частью чего-то. Вы понятия не имеете, Аласдэр, что это такое. Чувствуешь себя пятым колесом у кареты. Пыльным углом в комнате, которую не используют. И я до смерти устала от этого.
        — Я сожалею.  — Слова прозвучали так близко, что она вздрогнула.
        Эсме приложила пальцы к губам, чтобы не сказать что-нибудь еще более жалобное и глупое. Она чувствовала тепло, исходящее от его тела,  — он теперь стоял позади нее. Она замерла, когда он положил руку ей на плечо. Его рука была тяжелой и теплой, она давала покой и утешение, хотя она знала, что ей не следует принимать утешение от него.
        — Я сожалею,  — снова сказал он.  — Может быть, Эсме, я понимаю больше, чем выдумаете.
        Она коротко и горько рассмеялась.
        — Позвольте мне усомниться в этом. Он долго молчал.
        — Эсме, можно чувствовать себя лишним, даже живя собственной жизнью, мне это доподлинно известно,  — наконец произнес он.  — А жить в таком месте, где вы сейчас находитесь, значит быть частью чего-то.
        Она подняла голову и теперь видела его смутное отражение в окне.
        — Что вы хотите сказать?
        Он пожал плечами и уставился в пол.
        — Не знаю,  — сказал он.  — Я вдруг вспомнил свое детство в Шотландии. Временами мне кажется, что я никогда не чувствовал себя там своим.
        — Но у вас были дом и семья.
        — О, будьте уверены,  — признал он.  — Но чувство принадлежности к семье не такое простое, как вам представляется, Эсме. Оно… оно гораздо сложнее. И это чертовски трудно объяснить.
        — Хотела бы я понять,  — настаивала она, повторяя его слова.
        Было видно, что он колеблется, что ему нелегко говорить об этом.
        — Просто я не был похож на других в своей семье,  — тихо заговорил он.  — Шотландцы — благоразумный и обстоятельный народ, как вы хорошо знаете, а мое семейство еще благоразумней и обстоятельней, чем многие другие. Но я… ну, я был другим. Я был сам по себе, я был проказником и любителем рискованных приключений. Сущий чертенок, как говорила Старушка Макгрегор. Я не мог оставаться серьезным две минуты кряду. Еще школяром я начал выпивать и играть в азартные игры, а после стал еще хуже. Мой отец глубоко разочаровался во мне, и я уехал в Лондон, чтобы не быть у него на глазах. Это, казалось, всех устраивало.
        — Но почему?  — спросила она.  — Молодые люди должны перебеситься, отдать дань юношеским увлечениям, а у вас, уверена, были способности.
        — У меня была способность к математике,  — согласился он.  — Дар, который я не стал взращивать, а растрачивал за игорными столами. Но помимо этого у меня не оказалось других талантов, разве что внешность и обаяние. Мой отец таковыми их не считал. Он без конца громко недоумевал, почему я не похож на своего брата Меррика.
        — Он хотел, чтобы вы были похожи на Меррика?  — ужаснулась Эсме.
        — Мой отец считал Меррика идеалом,  — спокойно сказал Аласдэр.  — Он был всем, чем я не являлся. Он был не просто способным, он обладал блестящими способностями. И нельзя сказать, чтобы он трудился и трудился, его словно вело. Он был смышленым. Я был очаровательным. Если в семействе все добиваются успеха, такой, как я, там решительно не ко двору.
        Эсме снова подумала о загадочных книгах, заполненных сложными вычислениями, которые она обнаружила в курительной комнате. Их явно листали, многие уголки страниц были загнуты. В большинстве своем они были не на английском, а на французском, возможно, на датском и немецком языках. Но кто-то читал их, изучал самым внимательным образом, и она почти уверена, что это был не Меррик Маклахлан.
        — Аласдэр, иногда я думаю, что вам больно быть очаровательным и легкомысленным,  — заметила она.
        Он грустно посмотрел на нее.
        — Я просто объясняю положение вещей,  — сказал он.  — Первые пятнадцать лет своей жизни я был убежден, что меня подбросила на порог дома моих родителей цыганка, или придумывал еще какой-нибудь вздор. Потом Старушка Макгрегор сообщила мне, что сама принимала меня, и мои прекрасные фантазии полетели к черту.
        Эсме поникла.
        — Как это грустно!  — сказала она.  — Грустно для обоих — и для вас, и для вашего брата.
        — Для нас обоих, разумеется,  — согласился Аласдэр.  — Меррик никогда не был ребенком, тогда как я редко бывал кем-нибудь еще. Я не поменялся бы с ним местами. Нет, даже сейчас.
        — И вы никогда не ездите домой в Шотландию?  — задумчиво спросила она.  — Кто-то — кажется, Уэллингз — говорил мне об этом.
        Его рука соскользнула с ее плеча.
        — Нет, почти никогда,  — признал он.  — Я никогда не скучал по дому. До тех пор, пока… Ну, до недавних пор. А теперь я задумался, не было ли в той полной обязанностей и трудов жизни чего-то такого, чего мне хотя бы немного не хватало, если бы я позволил себе признаться в этом. На самом деле она больше не кажется мне такой беспросветной, как прежде.
        В его голосе звучали нотки, которых Эсме не слышала раньше. Она повернулась к нему, ожидая, что он отойдет. Но он остался на месте. Более того, он пристально вглядывался в ее лицо своими золотисто-карими глазами, и никогда еще его взгляд не был настолько серьезным. Или более ранимым. Он не прикоснулся к ней, хотя странное тепло между ними заставляло ее подозревать, что это может произойти. Она задержала дыхание и ждала.
        Он не прикоснулся к ней. Он просто уперся рукой в стену позади нее и наклонился к ее лицу.
        — Скажите мне вот что,  — наконец сказал он странным глубоким голосом.  — Вы счастливы здесь? Вы довольны своим выбором?
        Она ухватилась рукой за занавеску.
        — Моим выбором?..  — с трудом выговорила она.  — Но, Аласдэр, у меня не было выбора. Разве вы не помните? Никто не спрашивал меня, чего я хочу. Никто и никогда. И я уже устала оттого, что кто-то другой решает, что лучше для меня. Думаю, вы понимаете, о чем я говорю.
        Аласдэр долго не отрываясь смотрел ей в глаза, его рука все еще оставалась за ее плечом, в этом странном незавершенном объятии. Эсме ждала, что он заговорит, потом сама хотела нарушить молчание… Но слова не приходили.
        Ее выбор? Что за нелепая шутка. Он был ее выбором, но осознание этого не принесло ей радости. Она сгорала от желания поцеловать его или дать ему пощечину, или крикнуть ему, чтобы горел в аду. Но ничего этого она не сделала. Ее спасла Сорча, завизжавшая от восторга и обрушившая на пол сооружение из кубиков.
        Чары разрушились. Аласдэр отвел взгляд.
        — Я сожалею, Эсме,  — снова сказал он. Но на этот раз она не знала, о чем он сожалеет. О том, что хочет ее? О том, что не хочет ее? Или о чем-то еще? Несмотря на все ее умные речи о желании жить своей собственной жизнью, Эсме внезапно почувствовала себя очень юной и очень неопытной. Аласдэр подошел к девочке.
        — Хорошая работа, шалунья!  — сказал он невозмутимо.  — Сколько кубиков у тебя было? Давай сосчитаем?
        — Сосчитаем,  — согласилась Сорча, властным жестом указывая на разбросанные кубики.
        Он громко считал, а Сорча повторяла за ним.
        — Одиннадцать!  — произнес он, закончив складывать из них башню.  — Как много! И какая ты умная девочка.
        — Умная!  — сказала Сорча, снова разрушая постройку.
        Аласдэр пальцем поднял ее подбородок и поцеловал в головку. Встал и выдержал взгляд Эсме, на этот раз ничем не выдав своих чувств.
        — Мне пора идти,  — пробормотал он.  — Я вовсе не предполагал задерживаться здесь. Могу я зайти за Сорчей через два часа?
        Эсме смотрела в точку за его плечом.
        — Да, разумеется,  — согласилась она.  — Когда вам будет удобно.
        Он взял шляпу и трость, оставленные у кресла.
        — Тогда через два часа,  — холодно произнес он и учтиво поклонился.  — Благодарю вас. Я должен идти.
        И прежде чем она успела придумать холодно-учтивое завершение разговора, он исчез.
        Глава 8,
        в которой сэр Аласдэр дает совет безнадежно влюбленному
        Сэр Аласдэр Маклахлан выскочил из дома леди Таттон и быстро зашагал по улице, ничего не сказав своему кучеру, который стоял возле лошади и смотрел вслед хозяину, удалявшемуся в направлении Пиккадилли.
        Утренние торговцы со своими корзинами и тележками уже покидали улицы, уступая место экипажам аристократов, наносящих утренние визиты, и крикливым продавцам газет. Нож в спину в Саутуорке. Слухи об отставке Веллингтона. Очередные дурацкие беспорядки в каком-то дурацком месте. Аласдэр пропускал их выкрики мимо ушей.
        К черту все! Как смела эта девчушка подвергнуть сомнению его представления о жизни! Как смела она заставить его испугаться, что он принял глупое решение! И как смела она быть такой прелестной и такой разгневанной одновременно!
        Слева от него в глубине переулка кто-то выплеснул из окна мансарды ведро воды. Где-то звонили колокола. Небрежно одетый молодой повеса приподнял шляпу, назвав Аласдэра по имени, когда они слегка задели друг друга. Аласдэр продолжал шагать, оставаясь отрешенным от кипящей вокруг обычной жизни города, даже когда протискивался через толпу.
        Эсме Гамильтон не давала ему жить, а он-то думал, что она поможет ему продолжить комфортное и беззаботное существование. Боже мой, теперь у него ни того, ни другого. А может быть, никогда и не было. Сейчас, когда с его глаз спала пелена, когда он начал осмысливать полнейшую ничтожность той жизни, которую вел, ему надо что-то сделать — ради Сорчи, если не для себя. Ему надо подумать о будущем и перестать растрачивать жизнь на дешевые удовольствия и дорогие причуды. Потребуются огромные усилия, к которым он не привык.
        На углу Маунт-стрит, повинуясь безотчетному импульсу, он повернул к Гайд-парку, поеживаясь на холодном осеннем ветру. Он не сообразил взять плащ. Он вообще ничего не соображал. Иначе он понял бы всю глупость своего появления на Гросвенор-сквер и послал бы туда кого-нибудь другого. Уэллингза. Хоза. Кто угодно мог бы сопровождать Сорчу.
        Он игнорировал порывы ветра, задувавшего за воротник сюртука. Он как будто хотел замерзнуть. У него было такое чувство, словно он долгие недели провел в горячке и напряжении. С тех пор как Эсме Гамильтон, будь она проклята, вошла в его жизнь и его сердце. На Парк-лейн, позвякивая, въехал двухколесный экипаж. Аласдэр отпрянул на тротуар и смотрел, как тот проезжал мимо, как из-под колес летели комочки грязи. Аласдэру это ничем не грозило, но напомнило о возможных опасностях.
        Оказавшись в парке, он направился прямо к скамье у Серпантина, той самой скамье, на которой они с Эсме сидели в злополучный день, когда Сорча чуть не угодила под колеса фаэтона. В день, после которого все изменилось. И ничего не изменилось. Он рассеянно поводил по траве туфлей и, пораженный, увидел внизу, в спутанной траве, жемчужину. Она была грязной. Он поднял ее, покатал между пальцами и опустил в карман. На память. Может быть, на память о том, как он не растерялся и совершил лучший поступок в своей жизни.
        Ему не надо было ехать к леди Таттон. Ну и пусть, он хотел увидеть жемчуг на шее Эсме. Он хотел, чтобы каждый раз, появляясь в высшем свете, она надевала его жемчуг. Он получал бы тайное удовольствие, зная, что это его подарок обвивает ее шею, пусть даже другие мужчины пьют за ее красоту. Маленькое, жалкое удовольствие. Но он хотел этого.
        Ладно, не имеет значения. Она не собирается носить его. Бог весть по какой причине. Он безразлично наблюдал, как чайка кружила над Серпантином, оглашая воздух сиротливым криком. Птицу, наверное, унесло шквалистым ветром, налетевшим прошлой ночью, и теперь она обессилела и потерялась. Аласдэр чувствовал примерно то же. Он засунул руку в карман и нащупал маленькую жемчужину. Ему стало спокойнее.
        Эсме загрустила, когда двумя часами позже кучер Аласдэра позвонил в дверь и попросил вывести Сорчу. Он отнес девочку вниз, к карете, и передал ее внутрь через открытую дверь, к которой из темной глубины придвинулся Аласдэр,  — на полуденном солнце блеснуло знакомое кольцо с печаткой.
        Он не проявил интереса к присутствию Эсме. Он даже не придвинулся к двери настолько, чтобы можно было увидеть его лицо. Она почувствовала, как теплые слезы закипают в глазах, повернулась и закрыла дверь. Ей вдруг представилось, что разыгравшаяся сцена похожа на происходящее между супругами в неудачном браке, которые забирают друг у друга любимое дитя, не в силах жить под одной крышей.
        К счастью, от размышлений такого рода ее отвлекли сюрпризы, на которые оказался богат этот день, и сюрпризы один приятнее другого. Первый — доставили букет желтых роз от мистера Ноуэлла. При букете была записка, в которой он приглашал ее на следующий день поехать на прогулку в парк. Вторым было приглашение от мисс Сматерз посетить в компании с ней и ее братом новую выставку пейзажей в Королевской академии искусств.
        Она села писать ответы с согласием на оба предложения, и тут от мадам Пано вернулась ее тетя с картонкой, в которой оказалось потрясающее платье из атласа цвета темной бронзы.
        — Оно замечательно подходит к твоим волосам!  — заявила тетя.  — Я знаю, оно будет смотреться великолепно! Я попросила мадам сшить его — пусть это будет сюрприз.
        Эсме потрогала пальцами изысканную ткань.
        — Тетя, вы такая добрая.
        Но леди Таттон только отмахнулась.
        — Теперь нам нужно только подогнать его, и ты сможешь в среду пойти в нем в театр.
        — В театр?
        Леди Таттон многозначительно улыбнулась.
        — Мы приглашены в ложу леди Кертон,  — сказала она.  — И я очень хочу пойти. Она пригласила также леди Уинвуд и ее сына. Я хочу посмотреть, что это за молодой человек.
        — А что за пьеса?  — спросила Эсме.
        — Ну, мы же не будем смотреть какой-нибудь фарс,  — отвечала тетя.  — Мы будем смотреть «Врата», переделку «Странствий паломника», самую добродетельную и поучительную вещь.
        Эсме подумала, что звучит это смертельно скучно. Кроме того, ей вовсе не улыбалась перспектива провести вечер с Уинвудом и его матерью. Даже те десять минут, которые она провела, прохаживаясь с ним под руку по гостиной леди Грейвнел, оказались тяжелым испытанием. Не могла она также не думать о том, что лорду Уинвуду мог рассказать о ней Аласдэр. И еще — память услужливо подсовывала смущающие воспоминания о той вспышке ярости, которая овладела ею в столовой Аласдэра не так уж много недель тому назад.
        О Боже! Она назвала мистера Маклахлана скудоумным мерзавцем, а лорду Уинвуду сказала, что у него свинские манеры. Последнее было неправдой. Он единственный из трех джентльменов не повел себя так, как будто она и Сорча были неодушевленными предметами, тогда как братья бранились между собой, не обращая на них внимания, как если бы они с Сорчей ничего не могли чувствовать. Почему это так трогает ее сейчас?
        На обеде у леди Грейвнел Уинвуд пытался развлекать ее. Он расспрашивал ее о Сорче и рассказал забавную историю о своем детстве в Бакингемшире и о некоторых из его наименее скандальных приключений с пресыщенного вида лордом Девеллином и братьями Маклахлан. Но когда Эсме начала чувствовать себя непринужденнее в его обществе, она заметила, как заинтересованно провожает их глазами леди Уинвуд.
        — Эсме!  — Голос леди Таттон вернул ее к действительности.  — Что у тебя здесь?
        Эсме повернулась к тете, стоявшей возле конторки.
        — Это приглашения,  — отвечала она.  — Я думаю, следует принять оба.
        Леди Таттон помахала карточкой от мисс Сматерз.
        — Не понимаю, почему это приглашение послано не от другого имени,  — поддразнивала она.  — Скажем, от мистера Сматерза?
        Эсме заулыбалась.
        — Вы правы,  — признала она.  — Бедный мистер Ноуэлл по крайней мере имел смелость сам пригласить меня.
        Леди Таттон взяла его карточку с конторки.
        — Прогулка по парку с мистером Ноуэллом!  — прощебетала она.  — Мне кажется, тебе следует принять приглашение, моя дорогая. Он слишком скучный, чтобы выйти за него замуж, но такое знакомство не повредит.
        Вошел дворецкий с серебряным подносом, на котором лежали две карточки.
        — Подумать только! Это Уинвуд! И его мать!  — Она тряхнула головой.  — Быстро! Мы должны принять их в гостиной!
        Видя, что Эсме в смущении колеблется, леди Таттон подхватила ее под локоть и потянула к двери.
        — Через две минуты, Гримонд! Эсме, дорогая! Что это на твоем платье? Вот, возьми мой носовой платок. Смахни. Быстро! Быстро! Теперь, пожалуйста, выпрями спину, чтобы казаться выше. Тебе это идет.
        Эсме последовала за ней в гостиную и встала очень прямо.
        — Но почему они пришли сейчас, если в среду мы должны увидеться в театре?
        Ей не пришлось гадать долго. В гостиную, шурша шелками, торопливо вошла высокая, тонкая, как тростинка, леди Уинвуд и расцеловалась с леди Таттон. Лорд Уинвуд поклонился Эсме, на его лице блуждала неопределенная улыбка.
        — Ах, Ровена!  — воскликнула леди Уинвуд, всплеснув руками.  — Случилась ужасная вещь! Наш повар слег с ангиной, которой сейчас болеют многие!
        — Бедняжка!  — Леди Таттон схватила ее руку и похлопала по ней.
        — Вы еще не знаете и половины!  — пожаловалась гостья.  — В понедельник у нас званый обед! Вы расскажете мне, как делаются припарки, о которых вы упомянули вчера?
        — С вареной луковицей? Конечно.
        Леди Таттон пошла к маленькой конторке в углу, леди Уинвуд последовала за ней.
        — Прежде всего лук должен быть очень горячим,  — рассказывала первая, вынимая лист почтовой бумаги. —Достаточно горячим, чтобы вытянуть ядовитые вещества, это важно! Но не настолько горячим, чтобы обжигать.
        Эсме улыбнулась лорду Уинвуду и указала на кресло, стоявшее у камина.
        — Не присядете ли, милорд, пока не будет записан способ предотвратить ужасную трагедию?
        Глаза лорда Уинвуда сделались веселыми.
        — Мисс Гамильтон, мне нравится ваше чувство юмора,  — сказал он.  — Мне кажется, это было первое, что я оценил в вас.
        Эсме бросила на него иронический взгляд.
        — Совершенно удивительно,  — заметила она,  — а я-то думала, скорее мою привычку устраивать театральные сцены перед людьми, которых я едва знаю.
        Он засмеялся. Две женщины у конторки оглянулись на них.
        — Думаю, вы утвердили меня в моем мнении, мисс Гамильтон,  — отвечал он.  — У вас неподражаемое чувство юмора, даже когда вы не в духе.
        — Да, в тот день я была очень зла,  — признала она.
        — Уверен, это не в вашей натуре,  — продолжал он.  — Я думаю, вы очень добрый человек. Бог свидетель, Меррикмог бы спровоцировать и святого, а Аласдэр ненамного лучше.
        — Я стараюсь видеть в жизни больше хорошего, лорд Уинвуд,  — сказала она,  — хотя в последнее время это нелегко.
        Он помрачнел.
        — Вы скучаете о сестре, да? Я понимаю вас. Она такой маленький ангелочек.
        — На самом деле она отчаянная озорница.  — Эсме натянуто улыбнулась.  — Но я скучаю все равно. Скучаю отчаянно. До недавних пор я никогда не расставалась с ней. Это оказалось труднее, чем я могла предполагать.
        — Сочувствую вам, мисс Гамильтон,  — сказал Уинвуд.  — У вас сложное положение. Может быть, я смогу помочь вам отвлечься от ваших тревог на один вечер? Насколько я знаю, вы с тетей тоже получили приглашение от леди Кертон на среду в ее ложу. Могу я надеяться, что вы присоединитесь к нам?
        — Да, мы собираемся пойти,  — сказала она.  — Хотя должна признаться, я не знаю пьесы.
        Уинвуд сухо улыбнулся.
        — «Врата»?  — сказал он.  — Мне кажется, она написана с целью улучшения нравов. Я только надеюсь, что моя нравственность не рухнет под таким натиском.
        Тем временем леди Таттон задвинула ящик конторки и начала складывать лист бумаги. Лорд Уинвуд поднялся.
        — Я должен идти,  — сказал он.  — У мамы сегодня нелегкий день. Поэтому я вызвался сопровождать ее.
        — Как это мило с вашей стороны.
        Он снова одарил ее неопределенной улыбкой.
        — Иногда мужчина должен исполнять свои обязанности,  — сказал он.  — Хочет он того или нет.
        Вскоре лорд и леди Уинвуд попрощались, сказав, что теперь они увидятся в среду.
        — Ну вот!  — сказала леди Таттон, когда Гримонд закрыл за гостями дверь.  — Кажется, все идет очень хорошо.
        — Что идет очень хорошо? Леди Таттон остановилась.
        — О, ты ведь ни на минуту не поверила в эту чепуху о луковице, правда?
        Эсме заморгала.
        — А не следовало?
        Тетя нежно похлопала ее по руке.
        — Десять против одного, что у повара нет ничего, кроме насморка,  — сказала она.  — Ты разве не заметила, как леди Уинвуд смотрела на твой наряд? На занавески и отделку комнаты? Даже на покрой ливреи бедного Гримонда? В следующий раз она потрет мое серебро, чтобы убедиться, что оно настоящее. Нет, она хотела застать нас врасплох. Леди Уинвуд начинает проверку.
        Эсме пришла в ужас:
        — Проверку?!
        — Разумеется,  — сказала леди Таттон.  — Она хочет сама убедиться, что ты… что мы… достаточно хороши для ее сына.
        Эсме была достаточно хороша, по крайней мере для того, чтобы на следующее утро поехать на прогулку с мистером Ноуэллом, который потряс ее, появившись на Гросвенор-сквер в шикарном новом кабриолете, запряженном парой лошадей. Может быть, она недооценила молодого политика? Она находила его серьезным, но невыносимо скучным.
        К сожалению, при более близком знакомстве обнаружилось, что он действительно серьезный, но его серьезность и убежденность граничили с высокопарностью. По пути в парк он разглагольствовал о том, что Веллингтон затягивает парламентскую реформу. Когда они ехали по Роттен-роу, Ноуэлл заговорил о его предательской позиции поддержки католиков. А это означает конец английской цивилизации в том виде, в котором она существует, и все по вине премьер-министра.
        Эсме, которая совсем не питала симпатии к католикам, не стала расспрашивать мистера Ноуэлла о его воззрениях на политику Англии в отношении северного соседа. Их мнения скорее всего разойдутся, решила она, и нет смысла посвящать в это мистера Ноуэлла. Но после того как они проехали через весь парк, он удивил ее тем, что оставил разговоры о политике и спросил, не хочет ли она взглянуть на его новый дом.
        — То есть он еще не совсем мой,  — признался он почти застенчиво.  — На самом деле он еще даже не достроен.
        Эсме стало интересно.
        — Это далеко отсюда?
        — Совсем недалеко,  — сказал он.  — Около Челси.
        Эсме с готовностью согласилась, хотя плохо представляла себе, где находится Челси. После почти двух месяцев жизни в Лондоне ей наскучило ездить по одним и тем же старым улицам и паркам и приветствовать помахиванием руки одних и тех же неинтересных людей. Улицы, ведущие от Гайд-парка, не были многолюдны, и Ноуэлл пустил лошадей на удивление быстро. Эсме, придерживая рукой шляпку, откинулась назад и наслаждалась ездой. В конце Белгрейвии они увидели красивые новые особняки на разных стадиях строительства.
        — Мой дом дальше,  — сказал Ноуэлл, когда они проезжали мимо этих великолепных белых сооружений.
        Вскоре белые особняки остались позади. Мистер Ноуэлл несколько раз поворачивал, они проезжали редкие пустоши, крошечные церквушки, очаровательные старинного вида домики, ряды лавчонок — остатки маленьких деревушек, которые, как предполагала Эсме, вскоре будут поглощены Большим Лондоном. Наконец показались уступы фасадов из кирпича. Строящиеся особняки напоминали дома в Мейфэре, но были более современными и внушительными. После того как они проехали мимо нескольких достроенных домов, мистер Ноуэлл свернул, и они прибыли на место, которому, как можно было ожидать, предстояло превратиться в красивую лужайку возле дома.
        На пыльном, разбитом на участки пространстве кипела работа. Везде трудились рабочие с лопатами, молотками, кельмами. В одном углу топографы устанавливали треножники. Подальше Эсме увидела тележку со строительным раствором, платформу со штабелями кирпичей и даже черный лаковый двухколесный экипаж — возле лошадей суетился конюх. Ноуэлл показал на ближайшее вздымающееся вверх сооружение из кирпича и мрамора. Дом мог бы показаться готовым, но вдоль одной из его стен высились груды камней, кучки мусора, а с другой стороны еще был не закончен фундамент.
        — Номер четыре, Баллачалиш-Клоуз,  — гордо сказал молодой человек.
        Дом производил впечатление. Кажется, мистер Ноуэлл не нуждался в богатом приданом, разве для того, чтобы платить по закладной. Она сразу же устыдилась своего цинизма.
        — Баллачалиш-Клоуз,  — повторила она.  — Звучит по-шотландски.
        Ноуэлл кивнул.
        — Архитектор, который спроектировал и построил все это,  — шотландец,  — сказал он.  — Славится на редкость дурным характером, но тем не менее исключительно одаренный. Не позволяет им и кирпич положить без его согласия, сам занимается финансовой стороной строительства и вникает во все детали. Хуже, чем ненормальный Кьюбитт в Белгрей-вии. Если не случится ничего непредвиденного, первого декабря дом станет моим.
        — Как здесь замечательно!  — сказала Эсме.  — Никогда не видела столько рабочих одновременно.
        Лицо Ноуэлла приняло капризное выражение.
        — Может быть, это не такое место, куда приглашают леди?
        — Чепуха,  — отозвалась она.  — Однако нам пора обратно. Тетя меня потеряет.
        Ноуэлл взялся за вожжи и попытался проехать между многочисленными подводами и штабелями. При этом кабриолет оказался в опасной близости к черному экипажу. Конюх неодобрительно посмотрел на Ноуэлла, словно подозревая, что тот может поцарапать прекрасный экипаж его хозяина.
        Эсме почувствовала облегчение, только когда Ноуэлл повернул, проехав всего в двух дюймах от черного парного экипажа.
        — Не стоит беспокоиться,  — спокойно сказал он.  — Экипаж принадлежит мистеру Маклахлану, и поверьте мне, он легко может приобрести два десятка таких же.
        Эсме ухватилась за край кабриолета.
        — Прошу прощения… — с трудом выговорила она.  — Кому он принадлежит?
        Ноуэлл все еще не выехал на проезжую дорогу.
        — Меррику Маклахлану, знаменитому архитектору,  —сказал он рассеянно.  — Он и его брат — инвесторы всего этого строительства. Но подождите — вы же, кажется, находитесь в дальнем родстве? Леди Грейвнел как-то упомянула об этом.
        — Да, возможно. Я не уверена.
        Эсме оглянулась, и, как будто по ее велению, из-за угла дома номер четыре появился Меррик Маклахлан и осторожно ступил на примыкающий к дому низкий фундамент. Его темные сюртук и жилет были, как всегда, безукоризненно чистыми, но брюки внизу запачкались. Лицо его сохраняло свойственное ему сердитое выражение, щеку сильно стягивал пересекавший ее шрам. Хуже всего — он был не один.
        — Добрый день, джентльмены,  — произнес Ноуэлл, когда мужчины прошли к своему экипажу.  — Мисс Гамильтон и я как раз восторгались домом.
        Братья обменялись взглядами и приветствовали их с холодной учтивостью.
        — Ну, Ноуэлл, вы можете ездить сюда и смотреть на него сколько угодно,  — добавил Меррик,  — но дом будет готов не раньше декабря, и ваше нетерпение ничего не изменит.
        Ноуэлл как-то сконфуженно взглянул на Эсме.
        — Я надоел им,  — признался он.  — Скажите, сэр Аласдэр, вы помогаете брату в его профессиональной деятельности?
        Аласдэр захохотал.
        — Ради вашего и его блага, Ноуэлл, вам лучше надеяться, что нет.
        Меррик Маклахлан неуверенно перевел взгляд с Аласдэра на Эсме.
        — Пожалуй, хорошо, что вы оказались здесь,  — обратился он к Ноуэллу.  — В доме Пенуорт, он не может решить, на какой из предложенных мной каминных полок остановиться. Я предпочитаю одну, он другую. Не хотите ли выбрать для себя? Только вот ваши туфли могут пострадать.
        Ноуэлл оглянулся на дом, явно испытывая почти алчное желание пойти туда, затем заколебался, то ли не зная, прилично ли будет оставить Эсме одну, то ли опасаясь за сохранность своей обуви.
        — Аласдэр подержит ваших лошадей,  — сказал Меррик.
        — О, ничто не доставит мне большего удовольствия,  — отозвался его брат.
        Желание победило. Ноуэлл соскочил с подножки.
        — Я совсем ненадолго, мисс Гамильтон! Скептически глядя, как он удаляется, Аласдэр кисло улыбнулся.
        — Не думаю, чтобы ваша тетя одобрила поведение мистера Ноуэлла.
        — Она не была в восторге от него, когда мы отъезжали,  — беззаботно признала Эсме.  — Предполагается, что на нем я должна опробовать свои женские чары, пока не появится кто-нибудь стоящий.
        Аласдэр бросил на нее еще один мрачный взгляд, но тут же расхохотался.
        — Она так и сказала? О Боже, я бросил вас в объятия Макиавелли.
        Эсме надменно посмотрела на него сверху вниз.
        — Именно так,  — парировала она.  — И я рада слышать, что вы признаетесь в содеянном.
        Его глаза потемнели, скулы идеальной формы заходили ходуном.
        — Не надо во всем обвинять меня, Эсме,  — предупредил он.  — Никто не приставлял к вашей спине кинжал с требованием так бессовестно флиртовать с этими глупцами.
        Эсме удивленно подняла брови.
        — Бессовестно флиртовать?  — отозвалась она.  — Мне кажется, вы, Аласдэр, слишком высоко оцениваете мои женские чары, выше, нежели они того заслуживают. А что до кинжала — я чувствую, как струится кровь.
        Он отвернулся, его пальцы, держащие вожжи, стали белыми.
        — Понимаю,  — сквозь зубы сказал он. —А кто будет следующей мухой в сети?
        — Ваш друг Уинвуд,  — жизнерадостно произнесла она.  — В среду он ведет меня в театр.
        Она услышала, как он тихонько выругался.
        — Куин?  — недоверчиво спросил он, поворачивая голову.  — В… театр?
        — Да, но мне будет трудно бессовестно флиртовать с беднягой,  — продолжала она.  — Это очень нравоучительная пьеса, поэтому мне придется оставить свой веер дома, надеть платье со скромным декольте и ограничиться легким кокетством. Чтобы не нарушить моральные нормы, знаете ли.
        — Бог мой!  — поразился он.  — Вы… Но вы собираетесь смотреть «Врата»?
        — Да, ну и что?  — сказала она, становясь серьезной.  — Аласдэр, я не могу понять, чего вы от меня хотите. Я считала, что должна уйти из вашей жизни и найти себе мужа, однако мои старания, направленные на это, похоже, совсем вам не нравятся.
        — Но «Врата»,  — сказал он снова.  — Это… это… ладно, не имеет значения!
        — Вы не ответили на мой вопрос,  — не отступала она. Он снова бросил на нее тяжелый взгляд.
        — Чего я хочу, Эсме, так это чтобы вы, когда появится ваш многодумный Ноуэлл, ехали прямо домой,  — сказал он.  — И не говорите тете, что были здесь. Строительная площадка не место для леди.
        Эсме тревожно посмотрела на дом.
        — Кажется, так и есть. Я никогда не знаю, чего от меня ждут. В Шотландии я привыкла поступать так, как мне хочется.
        — Это не Шотландия.
        — Да, я заметила,  — парировала она.  — Впрочем, вы здесь почти так же неуместны, как и я.
        Теперь он не смотрел на нее, его взгляд был устремлен куда-то на груды бутового камня и кирпичей.
        — Я и в самом деле неуместен здесь,  — согласился Аласдэр.  — Но у Меррика появилась идея построить такой вот современный монстр для нашей бабушки. Она, конечно, воспротивится. Так что я призван сохранить мир и объяснить Меррику, почему одна из его блестящих идей не так уж хороша.
        — Я уверена, что ему будет трудно это понять.  — Эсме посмотрела вверх и зажмурилась от солнца.  — Ваша бабушка в Шотландии, да? Зачем ей уезжать оттуда?
        Аласдэр пожал плечами:
        — Там холоднее, жизнь там более суровая. Но она более или менее управляется, сберегает для меня мое имущество. Она командует всем в старом доме, и у нее целая армия слуг. Нет, я не думаю, что она добровольно променяет независимость на немного более теплый дом и некоторые современные удобства.
        — Тем лучше для нее!  — сказала Эсме. Он посмотрел на нее с одобрением.
        — Вы поступили бы так же?  — быстро сказал он.  — Если бы вы могли, то сразу же вернулись бы домой.
        Она помолчала.
        — У меня больше нет дома, в который я могла бы вернуться,  — просто сказала она.  — И я не смогу жить далеко от Сорчи.
        Одна из лошадей беспокойно задвигалась, и, чтобы успокоить ее, Аласдэр начал поглаживать ее по шее медленными, почти гипнотическими движениями.
        — Если вы пытаетесь заставить меня почувствовать себя виноватым, то напрасно,  — наконец сказал он.  — Я ее отец, а любой отец лучше, чем никакого.
        Эсме застыла.
        — Разве я спорю с вами?  — спросила она.  — Я никогда не знала своего отца и не хочу, чтобы то же самое произошло с Сорчей. Я никогда не просила вас отдать ее.
        — Да, но ваша тетя просила.
        Аласдэр все еще поглаживал лошадь, и было похоже, что он не хочет встречаться глазами с Эсме.
        — Эсме, почему вы не сказали мне о наследстве? Она удивленно моргнула.
        — О наследстве?  — повторила она.  — Да, действительно. А мне следовало сказать? Я считала, что принесу состояние мужу, если выйду замуж. Но эти деньги ничего не дают мне сейчас.
        — Тем не менее вы являетесь наследницей. Она вдруг развеселилась.
        — Аласдэр, вы готовы пересмотреть свое опрометчивое решение?
        Он посмотрел вверх, глаза стали злыми.
        — Эти слова не идут вам, Эсме,  — выпалил он.  — Я стараюсь делать то, что нахожу лучшим для вас и для Сорчи.
        — Ну вот, снова!  — сказала Эсме.  — Эта снисходительная забота! Бедная маленькая Эсме! Такая молодая! Такая наивная! Мы должны сделать все, чтобы ей было хорошо!
        Аласдэр неожиданно взорвался:
        — Черт, чего вы хотите от меня?  — Он так резко убрал руку, что лошади вздрогнули.  — Скажите наконец! И поосторожнее с желаниями!
        Эсме все еще сидела, придвинувшись к самому краю кабриолета, и смотрела в лицо Аласдэра, которое застыло от гнева.
        — Ничего,  — наконец прошептала она.  — Я ничего не хочу.
        — Что ж, если подумать, так и надо,  — согласился он.  — Одно дело, Эсме, если вы хороши собой и ищете себе мужа. Но когда в игру вмешиваются деньги — ну, вы никогда не отличались осмотрительностью. Вот все, что я пытаюсь вам сказать. Охотников за наследством множество. Будьте осторожны.
        В этот момент из дома вышел Меррик. За ним, осторожно выбирая, куда поставить ногу, спускался Ноуэлл — сначала по ступенькам, потом по доскам, проложенным, чтобы удобнее было сойти на землю. Эсме почти бесстрастно наблюдала за ним.
        — Как вы думаете, Аласдэр,  — пробормотала она,  — мой красивый молодой поклонник — охотник за наследством?
        Его лицо сделалось совсем белым.
        — Ноуэлл?  — отвечал он.  — Насколько мне известно, нет. Эсме повернулась так, чтобы можно было смотреть ему прямо в лицо.
        — А как насчет мистера Сматерза?  — спросила она, вынуждая его не отводить взгляд.  — И лорда Тропа? И вашего друга Уинвуда? Скажите мне, Аласдэр, кого вы посоветуете? Вы так озабочены тем, чтобы я получила самое лучшее.
        Его глаза вспыхнули.
        — Так и есть,  — ответил он.  — Поскольку вы спрашиваете, Сматерз охотится за наследством. Троп — маменькин сынок, а Ноуэлл так же привлекателен, как дохлая рыба. Если честно, я удивлен, что ваша тетушка не может вытянуть рыбку получше.
        — Вы ничего не сказали о лорде Уинвуде,  — спокойно напомнила Эсме.
        — Он друг. Но если он женится, он сделает это из чувства долга.
        — А не по любви?  — спросила она.  — Вы это хотите сказать? Если так, можете танцевать на нашей свадьбе. Я не ищу любви. Больше нет.
        Аласдэр отвернулся и больше не сказал ничего. Меррик и Ноуэлл закончили разговор и теперь спешили к ним. Поспешно поблагодарив Аласдэра, Ноуэлл взобрался в кабриолет, щелкнул кнутом, и они тронулись в обратный путь. В самый последний момент Эсме повернулась на узком сиденье, чтобы посмотреть назад. Меррик Маклахлан исчез. Но Аласдэр стоял все там же и смотрел им вслед.
        Вечером в среду все улицы, ведущие к театру, оказались забиты каретами на добрую четверть мили. Эсме старалась смотреть в окно так, чтобы не выглядеть деревенской простушкой, какой она в действительности и была. Весь Лондон, как заявила тетя Ровена, стремился попасть на премьеру «Врат», чтобы не показаться менее набожными и менее праведными, чем соседи. Некоторые даже ожидали, что это будет занимательно.
        Но для Эсме посещение театра действительно было событием, потому что она никогда не видела настоящего спектакля, если не принимать в расчет бродячих актеров на деревенской ярмарке, где ей случилось быть однажды летом. В театре их провели в их ложу, маленькое красивое помещение, отделанное темно-красным бархатом. Эсме, как оказалось, должна была сидеть в переднем ряду с лордом Уинвудом, остальные три леди заняли места сзади и немедленно начали шептаться, сплетничая обо всех и каждом вокруг.
        Уинвуд был сама учтивость, предлагал освежающие напитки, позаботился, чтобы ей было хорошо видно, и занимал ее легким разговором в ожидании, когда погаснет свет. Однако Эсме чувствовала — его что-то тяготит. Его взгляд блуждал по театру, и он явно принуждал себя вести разговор.
        Эсме не стала долго размышлять над этим. Шепот сзади становился все громче и оживленнее. Эсме прислушалась.
        — Какая наглость!  — бормотала ее тетя.  — Всегда он как павлин. А она, догадываюсь, будет играть сегодня не одну роль.
        Голос леди Кертон звучал тихо и ровно.
        — Я верю, что она его сестра,  — говорила леди Кертон.  — И что Карлссон действительно хорошие актрисы. Я встречалась с ними однажды, вы знаете.
        — Да, какой ужас!  — сказала тетя Эсме.  — Вы ведь говорите о том кошмарном случае в «Друри-Лейн». Когда была убита актриса, игравшая Черного ангела?
        — Она застрелила себя, Ровена,  — поправила леди Кертон.  — Это был несчастный случай.
        — Все же, Изабел, нужно признать, что вы оказались в неподходящем месте в неподходящее время,  — сказала леди Уинвуд.  — И к тому же были задержаны полицией, да еще с этими ужасными сестрами Карлссон! Дорогая, со мной бы случился обморок, я уверена!
        — Я не падаю в обморок при виде крови, Гвендолин,  — спокойно сказала леди Кертон.  — Тем более от посещения полицейского участка с двумя актрисами. Мы все трое были свидетельницами несчастного случая, и все трое выполнили гражданский долг. Я нахожу, что они были очень любезны.
        Леди Уинвуд проигнорировала это тактичное замечание.
        — Тем не менее я молю Бога и надеюсь, что Уинвуд никогда не устроит такого спектакля, как он. Надеюсь, что Уинвуд вовсе не захочет ее знать!
        Лорд Уинвуд рядом с Эсме, казалось, глубже вжался в кресло. Эсме хотела оглядеться, чтобы обнаружить, кто вызывал такое страстное неодобрение, но в это время начал гаснуть свет.
        Поскольку пьеса была длинная, вступительной части не было, и Эсме приготовилась смотреть. Лорд Уинвуд склонился к ее уху и шепотом спросил:
        — Вы читали знаменитую аллегорию мистера Беньяна, мисс Гамильтон?
        Она улыбнулась самоуничижающе. Хорошо, что было уже темно.
        — Я пыталась,  — призналась она.  — Я смогла прочитать довольно много, кажется, до долины Призрака смерти, а потом решила — пусть бедный Христианин бредет себе дальше к заслуженной награде без меня. А вы дочитали до конца?
        Он тихонько засмеялся.
        — Вы удивитесь, но я прочитал каждое слово «Странствий паломника» дважды. И оба раза с ножом у горла — перочинным ножиком, поскольку мой наставник был известен своей твердокаменностью. Так что если у вас есть вопросы, смело обращайтесь ко мне.
        Откуда-то со стороны оркестровой ямы зазвучала почти неземная музыка, постепенно усиливавшаяся по мере того, как занавес медленно уходил вверх, поднимаемый скрипучими механизмами.
        — О Боже,  — поморщился Уинвуд.  — Им следовало смазать блоки.
        Хор состоял из трио прекрасных, одетых в белое ангелов с зажженными факелами в руках. Центральный ангел, высокая, необыкновенно красивая девушка, светлые, почти белые волосы которой спускались ниже талии, подняла факел и выступила вперед. Все трое заговорили, предрекая трагичными театральными голосами многие бедствия и искушения. Вскоре вперед вышел актер, играющий роль Христианина-паломника, и первый акт начался.
        Автору пьесы удалось искусно соединить элементы повествования, сохранив только самые главные эпизоды. Три прекрасных ангела все время оставались на сцене, мудро связывая сцены и неизменно высоко поднимая горящие факелы. Эсме пришло в голову, что у них должны неметь руки.
        Эсме сидела на краешке кресла, пока мужественный герой разоблачал обман мистера Житейская Мудрость и преодолевал многие опасности, такие как Трясина Отчаяния и Замок Сомнений на пути в Небесный град, Новый Иерусалим. Но вскоре аллегория наскучила ей, и она начала смотреть по сторонам.
        Ей не пришлось долго рассматривать театр. Сцена с Христианином закончилась, хор ангелов отступил назад, и занавес начал опускаться с еще большим скрипом и визгом, чем поднимался.
        Эсме расслабилась. Начинался антракт. Позади нее снова энергично зашептались. Уинвуд встал и поклонился.
        — Прошу извинить, мисс Гамильтон,  — тихо сказал он.  — Я увидел человека, которому должен засвидетельствовать свое почтение.
        Получив наказ от матери принести что-нибудь из прохладительных напитков, Уинвуд откинул занавески и вышел. Три женщины возобновили свою болтовню. Оставшись одна в первом ряду ложи, Эсме развлекалась, разглядывая прекрасно одетую публику в ложах напротив. Вдруг сзади раздался странный, придушенный звук. Эсме повернула голову в сторону этого звука, посмотрела направо и почувствовала, как сердце у нее упало.
        Аласдэр. Аласдэр, к которому присоединился лорд Уинвуд. И Аласдэр был не один. Она — очень красивая незнакомка — сидела рядом с ним. Она была в красном и с красным пером на шляпке. Эсме узнала стройного белокурого ангела с длинными волосами из хора. Она улыбалась Уинвуду, и все ее лицо выражало радость.
        Уинвуд встал позади Аласдэра и поцеловал ее с томным видом протянутую руку. Актриса уронила руку и оборотила взгляд на Аласдэра, обольстительно опуская ресницы, даже когда смотрела на него. Эсме почувствовала укол ревности. Женщина была очень хороша собой, и Эсме недоумевала, как она смогла появиться в зале так быстро и в совершенно другой одежде, когда снова услышала слова леди Уинвуд:
        — О чем он только думает? Мне следовало бы… мне следовало бы…
        — Следовало бы что, Гвендолин?  — мягко прервала ее леди Кертон.  — Отшлепать его? Выбранить? Он взрослый мужчина, моя дорогая. А она однажды станет очень известной актрисой. Кроме того, ее пригласил сэр Аласдэр, не Уинвуд.
        — Она его любовница,  — заявила леди Уинвуд.  — Или одна из них, и все это знают.
        — Нет, я так не думаю,  — сказала леди Кертон. Но даже она сейчас казалась смущенной.  — Думаю, его любовница — ангел из хора, или она была его любовницей. В ложе — это ее сестра.
        «Сестры»,  — подумала Эсме. Так их две? Это не утешило ее.
        — Ах, дорогая,  — произнесла леди Таттон.  — Это очень неловко.
        — Да, и сэр Аласдэр ваш дальний родственник!  — заметила леди Уинвуд, как бы желая распространить ответственность за поступки Аласдэра на всех, кто имел к нему хоть какое-то отношение.
        — Ну, я не совсем уверена, что он… — Леди Таттон не стала продолжать.  — В общем, в любом случае не близкий родственник. Может быть, пятиюродный кузен.
        К этому времени лорд Уинвуд исчез из ложи сэра Аласдэра. Аласдэр и белокурая актриса — сестра ангела — шептались, целиком погруженные в свой разговор. Эсме спокойно сидела, скромно сложив руки на коленях. Но под перчатками костяшки пальцев у нее стали белыми от гнева. Так это любовница? Или сестра его любовницы? Она не исключала, что он мог быть близок с обеими!
        Следующие десять минут она провела в неприятном волнении. Затем появился Уинвуд, руки которого были заняты бокалами. Он передал их дамам, с некоторой досадой взглянув на Эсме. Эсме заставила себя улыбнуться и поблагодарить. Снова стал гаснуть свет. Уинвуд едва успел занять свое место, как со скрежетом начал подниматься занавес.
        Бедный Христианин стоял в центре сцены, согнувшись под тяжестью своего бремени, и выглядел удручающе мрачным. Хор на этот раз стоял справа от него. И снова, как только занавес поднялся настолько, что открыл их, три ангела с пылающими факелами вышли вперед; белые одежды легко струились вокруг их ног.
        Но на этот раз что-то пошло не так. Правый край занавеса перестал подниматься вровень с левым. Ангел, стоявший в центре, самый высокий, явно находился в нерешительности, не зная, что делать, потому что занавес оказался на уровне его лба. Второй ангел споткнулся и запутался в длинной одежде. Третий держался стойко — решительно шагнул вперед, как ему предписывалось, поднял факел и… поджег занавес.
        На мгновение все замерли. Первый ангел взглянул вверх и вскрикнул. Занавес был в огне, и пламя быстро распространялось во всех направлениях, с треском пожирая материю. Началась паника. «Пожар! Пожар!» — кричали вокруг.
        Христианин бросил свою тяжелую ношу и спрыгнул в оркестровую яму. Ангелы бросились за ним — только мелькнули их развевающиеся одежды. Внизу публика, и мужчины, и женщины, ринулись к дверям. Уинвуд схватил Эсме за руку.
        — Я понимаю, что мистер Беньян хотел остеречь нас от адского пламени,  — пробормотал он,  — но здесь они хватили через край.
        — О, дорогой мой!  — крикнула его мать.  — О, Куинтин, мы умрем!
        Леди Кертон отдернула занавеску и толкала леди Таттон к выходу.
        — Эсме! Где Эсме?  — взвизгнула леди Таттон.  — Я не пойду без нее!
        — Она со мной, мэм,  — крикнул Уинвуд. Теперь он держал за руку и свою мать.  — Торопитесь, леди, пожалуйста.
        Быстрее.
        — О, Куинтин!  — причитала его мать.  — Ты не оставил наследника. О! Говорила я тебе, чтобы ты женился. И вот!
        Мы должны умереть!
        — Мама, Бога ради, скорее!  — торопил он, подталкивая ее вперед и таща за руку Эсме.  — Не отставайте от леди Таттон. Идите! Идите!
        Пока они продвигались к верхнему балкону, толпа становилась все плотнее. Вокруг стоял крик. Леди Таттон с бледным от ужаса лицом время от времени оглядывалась, чтобы убедиться, что Эсме следует за ними. Леди Уинвуд продолжала пронзительно кричать, перекрывая крики других женщин.
        — Вот, теперь все достанется кузену Эноку!  — вопила она.  — Гадкому, отвратительному человеку! А мы умрем!
        Верхний вестибюль был забит толпой. Женщины толкались, пытаясь пробиться к двум узким лестницам, тогда как мужчины — те из них, которые вели себя достойно,  — отошли в сторону. Невыносимый запах горящей ткани заполнил ноздри Эсме. Она чувствовала, как подступает настоящий страх, но старалась не поддаваться ему.
        Когда они добрались до лестницы, Уинвуд отступил в сторону.
        — Торопите их, я вас умоляю,  — сказал он Эсме.  — Пусть леди Кертон идет впереди — она не потеряет головы, а две другие дамы пусть будут между вами!
        Кивнув, Эсме начала спускаться, кашляя от дыма. Ощущая слабый ток свежего воздуха из лестничного колодца, она молила Бога, чтобы это был хороший знак. Внезапно, когда они уже почти сошли с лестницы, леди Уинвуд остановилась.
        — Куинтин?  — вскрикнула она.  — Где он? Я не пойду без него!
        — Пожалуйста, мэм,  — твердо сказала Эсме.  — Идите скорее, тогда смогут спуститься джентльмены.
        Глаза леди Уинвуд расширились от страха.
        — Нет! Нет! Я не могу оставить его!
        — Двигайся, глупая корова!  — взревел голос сзади. В дымном воздухе из-за плеча Эсме просунулась чья-то рука и с силой толкнула леди Уинвуд.
        Леди Уинвуд полетела вниз, в задымленное пространство, увлекая за собой других. Эсме пыталась удержать ее, но тот же самый мужчина проложил себе дорогу, сильно толкнув Эсме в спину. Она споткнулась, упала и почувствовала сильную боль в левой ноге. Все вокруг кричали и толкались.
        Эсме придвинулась к перилам, юбки обвились вокруг ее колен. На нее давила толпа. Везде царил хаос. Теперь вниз тяжело хлынули мужчины. Каждый кричал, куда идти, пытался отдавать распоряжения.
        «Дверь! Дверь!  — кричал кто-то.  — Сюда!» Эсме приподнялась на руках и стала звать спутниц. Никто не слышал. Она попыталась встать, но боль в колене пронзила ее. Топанье ног продолжалось. Где-то лопались стекла. Она ухватилась за что-то — вероятно, это были перила — и решала, попробовать идти или поползти. Внезапно похожая на призрак тень надвинулась на нее.
        — Эсме?
        Она не могла не узнать этот голос.
        — Эсме! О Боже! Что с вами?
        Сильная рука обхватила ее, почти без усилий оторвав от пола.
        — Аласдэр! Как я рада вас видеть!
        — И я вас тоже,  — сказал он, оглядываясь через плечо.  — ;Илза, я нашел ее!  — крикнул он.  — Торопитесь, выходите! Найдите Ингу!
        Из дыма, кашляя, материализовалась женщина в красном.
        — Ладно, мы найдем вас на улице,  — с трудом выговорила она.  — Ваша подруга, с ней все в порядке?
        — Да, идите!  — Он прокладывал дорогу через то, что осталось от толпы. Женщина в красном шла за ними, почти исчезая в дыму.  — Уткнись лицом в мой фрак, Эсме,  — приказал он.  — Не вдыхай дым. Что случилось?
        — Я повредила колено и упала на последних ступеньках,  — сказала она глухо, прижимаясь к его широкой груди.  — Какой-то мужчина оттолкнул нас с дороги.
        — Подонок!  — прохрипел он.  — А где же, черт возьми, Куин? Где все дамы?
        — Не знаю,  — закашлялась она.  — Может быть, он прошел мимо в дыму? Думаю, остальные выбрались.
        Вдруг их обдал поток свежего воздуха. Дверь! Еще несколько шагов, и Аласдэр вырвался наружу, задев ее юбками колонну театрального фасада. Толпа вылилась на перекресток и в прилегающие улицы. Из дверей и окон здания валил густой дым. Эсме оторвала лицо от груди Аласдэра и увидела везде кучки надсадно кашляющих людей. Посетители соседних кафе и таверн выбежали наружу, желая помочь или хотя бы поглазеть. Но никто не задерживался возле театра. Пламя бушевало внутри здания, и оно вот-вот могло рухнуть.
        Эсме напрасно искала глазами тетю. Подъехала повозка, из которой на мостовую, грохоча сапогами, высыпали мужчины.
        — Дорогу!  — кричали они.  — Дайте дорогу пожарной команде! Дорогу!
        Толпа на улице разделилась, как Красное море. Аласдэр донес ее до каменных ступенек, ведущих к какому-то строению, и поднялся по ним, как будто она ничего не весила.
        — Здесь мы будем в безопасности,  — сказал он, опуская ее на ступени.  — Эсме, послушайте меня. Куда пошла ваша тетя?
        — Через ту же дверь, что и мы, я думаю,  — едва выговорила она между приступами кашля.
        В этот момент мимо, громыхая, проехала очень странная, похожая на паровой котел на колесах повозка, запряженная четырьмя тяжеловозами. Вокруг суетились пожарные, выкрикивая команды и бешено махая руками человеку, правящему паровым аппаратом.
        Аласдэр озабоченно смотрел на Эсме. Его фигура на фоне огня и дыма снова навела ее на мысль о падшем ангеле. Ее ангеле — по крайней мере на сегодня.
        — Я не знаю, как долго здесь будет безопасно,  — сказал он.  — Вы не можете идти. Я боюсь оставить вас, иначе я бы пошел искать остальных.
        Эсме подумала.
        — Мне представляется, что идти можно только в том направлении.
        Он присел и осмотрел ее колено.
        — Вам очень больно?
        — Это всего лишь вывих,  — отвечала она.  — А вы как себя чувствуете?
        Он криво улыбнулся.
        — Достаточно хорошо для человека, который до смерти испугался. Я молил Бога, чтобы все выбрались живыми из этого ада.
        Как бы в подтверждение его слов верхнее окно внезапно лопнуло, и на улицу посыпались осколки стекла. Через улицу напротив них ревел огненный шар, который постепенно распался на отдельные языки пламени, пожиравшие то, что осталось от деревянного остова. Эсме смотрела и чувствовала, как дрожь страха пробежала по ее спине. Ей повезло, что она осталась жива.
        — Аласдэр,  — тихо спросила она,  — вы искали меня там?  — Да.
        — Почему?
        — Почему?  — Он как-то странно посмотрел на нее.  — Потому что… потому что я думал… Я не знаю. Я видел, как Куин выталкивал вас изложи, и мне показалось… что-то не так. У меня появилось чувство… беспокойства. Вот и все.
        — Беспокойства,  — эхом повторила Эсме.
        Она почти прикоснулась к смерти и спаслась, может быть, потому, что один человек забеспокоился и отправился ее искать. Предчувствие, так сказать, и это у человека, который утверждал, что живет только настоящим мгновением и что в нем нет ничего романтического.
        Эсме больше не верила в это. Ну и что из того? Таково было его убеждение, и ничье другое мнение не имело значения. Глубоко в ее груди поселилось ощущение бессилия. Она взглянула на него и непроизвольно вскрикнула.
        — Ой, Аласдэр, ваши волосы!.. Они… они так…
        — Что с ними?  — Неловким мальчишеским жестом он провел по волосам или тому, что от них осталось, и побледнел.
        Она прикрыла глаза и кивнула.
        — Да, их сильно опалило,  — шепнула она.  — Боюсь, что по крайней мере две недели дамам будет нечего перебирать пальчиками.  — Она не замечала, что плачет, пока он не сел на ступеньку рядом с ней.
        — Эсме, Эсме,  — успокаивал он ее, обхватив сильной рукой за плечи.  — Эсме, не обращайте внимания. Это такая ерунда. Не плачьте, милая. Все хорошо. Мы в безопасности. Ваша тетя тоже в безопасности. Верьте мне, хорошо? Я найду ее, клянусь вам.
        — Я знаю.  — Она рыдала.  — Я верю вам.
        Он притянул ее к себе и грязным пальцем провел по ее мокрой от слез щеке, отчего она заплакала еще сильнее.
        — Вы просто очень испугались, вот и все.
        Эсме отрицательно потрясла головой, и на его фрак в беспорядке упали ее локоны.
        — Мисс Гамильтон, слава Богу!  — К ним по ступенькам взбегал лорд Уинвуд. В какой-то момент он в нерешительности остановился.
        — Мисс Гамильтон, с вами все в порядке? Аласдэр, что случилось?
        Аласдэр отстранился от Эсме и встал.
        — Мисс Гамильтон повредила колено,  — сказал он.  — Ей нужен врач.
        — О, лорд Уинвуд!  — вмешалась Эсме.  — Слава Богу! Вы нашли остальных? Вы видели мою тетю?
        — С ними все хорошо, они ждут нас у лицея, где сейчас моя карета,  — отвечал он.  — Вы вели себя отважно, мисс Гамильтон, не давая им мешкать. Аласдэр, а где мисс Карлссон? Разве ты не должен был позаботиться о ней?
        Аласдэр, казалось, застыл.
        — С Илзой все в порядке,  — сказал он сухо.  — Но мисс Гамильтон не может идти. В такой опасной обстановке ее нельзя оставлять одну.
        Уинвуд стал на колени, чтобы взглянуть на Эсме, которая сидела на ступеньках.
        — Моя дорогая девочка,  — сказал он,  — вам больно?
        — Это небольшой вывих, не более,  — отвечала она. Уинвуд смотрел сочувственно.
        — Это, должно быть, самое неудачное приглашение в театр из всех, которые вы получали.
        — Ну, до сих пор и единственное,  — призналась Эсме.  — По крайней мере оно запомнится. Мне кажется, я смогу идти, если буду опираться на кого-нибудь.
        — Вздор,  — сказал Аласдэр.  — Я донесу вас до лицея. Но лорд Уинвуд уже поднял ее на руки так же легко, как раньше Аласдэр. Мгновение мужчины враждебно смотрели друг на друга. Затем Уинвуд напряженно кивнул.
        — Тогда я пошел, старина,  — сказал он холодно.  — Я доставлю леди домой. Смогу я позднее увидеть тебя в «Уайтсе»? Бренди нам не помешает.
        Аласдэр покачал головой.
        — Нет,  — сказал он.  — Не сегодня, Куин.
        Он быстро спустился вниз по ступенькам и исчез в хаосе улицы.
        Испытывая отчаяние, ревность, гнев — все сразу,  — Аласдэр заставил себя пуститься на поиски Илзы. Что бы там ни думал Куин, Аласдэр считал своим долгом позаботиться о том, чтобы сестры благополучно вернулись домой. По счастью, Илза нашла Ингу и двух других ангелов в таверне на Брод-Корт — они все еще были в белых одеждах и с венчиками на головах и стояли, прильнув к окну заведения. Картина была по меньшей мере впечатляющая.
        Чувствовали они себя весьма неплохо, потому что буфетчик и постоянные посетители наперебой угощали их сидром и вином. Инга в своем белом одеянии была, как всегда, необыкновенно хороша. Он почти сожалел, что не может остаться в ее маленькой квартирке на Лонг-Акр. Этим ужасным вечером ему не хотелось в одиночестве возвращаться домой.
        Но Инга ожидала бы большего, чем сочувственно подставленное плечо, а он не мог предложить ничего другого. Поэтому Аласдэр поцеловал ее в щечку, посадил всех четверых в свою карету и пешком пошел домой.
        Он снова прошел мимо театра и увидел, что паровой двигатель завелся и извергал больше черного дыма, чем сам театр. Однако водой пепелище никто не поливал, и огонь, судя по всему, затухал сам по себе. Аласдэр остановился, чтобы расспросить тучного констебля, который не сводил бдительных глаз с картины затихающего пожара.
        — Нет, сэр, все остались живы!  — отвечал он, снимая свою высокую каску.  — Настоящее чудо, что никто не пострадал. Сгорели только сцена и половина верхнего этажа, если только огонь не разгорится снова.
        Аласдэр поблагодарил его и в нерешительности не спешил уходить. Мужчина казался очень знакомым.
        — Я Симпкинз, сэр,  — сказал тот, не дожидаясь вопроса.  — Из Гайд-парка.
        Симпкинз. Ах да! Тот день, когда случилось несчастье с Сорчей.
        — Я помню,  — сказал Аласдэр.  — И я виноват в том, что не поблагодарил вас за помощь.
        — Нет надобности благодарить, сэр,  — сказал констебль.  — Я не сделал ничего особенного. Надеюсь, ребенок поправился?
        — Еще одно чудо,  — сказал Аласдэр.  — Девочка ничего не помнит, и только шрам напоминает о том, что случилось.
        Констебль заулыбался и сложил руки на животе.
        — А что ваша красавица жена?  — спросил он.  — У меня сердце разрывалось, когда я глядел на нее, правда. Такая славная, такая приветливая с виду и так переживала. Она шотландка, с Северного нагорья, да, сэр? Я заметил небольшой акцент.
        — Да, оттуда,  — пробормотал Аласдэр. Он снова боролся с чувством холодного, сокрушительного недовольства, того самого, которое он испытал, когда увидел, как Куин поднимался по лестнице вслед за Эсме этим вечером.  — Но она гувернантка девочки. Не моя жена.
        Констебль смутился.
        — Прошу прощения, сэр,  — произнес он, почесав затылок.  — Я просто подумал… или это пришло мне в голову, что… ну, в любом случае я рад, что все хорошо кончилось.
        Аласдэр еще раз поблагодарил его и быстро пошел домой. Они все, слава Богу, вышли живыми из огня, но во всем остальном этот вечер едва ли мог быть хуже. Его жена. Как можно было прийти к такому заключению? Он слишком стар для Эсме. Или нет? О, он знал нескольких распутных старцев, которые ублажили себя женитьбой на женщинах, по возрасту годящихся им в дети, а зачастую и моложе их детей. Эти сластолюбцы искали барышень, у которых не было выбора — наивных барышень из сельской местности, отцы которых проиграли в карты свои фермы или женино приданое. Одна мысль о том, что им выпадало на долю, ужасала его. Нет, не по своему желанию женщины шли на такие замужества.
        Но разве это тот случай? Эсме всего на четырнадцать лет моложе его. У нее есть наследство. Она не настолько молода, чтобы годиться ему в дочери. Ну, не совсем. И Эсме, кажется, не имеет ничего против ухаживаний Куина, которому почти тридцать. Тридцать представляется подходящим возрастом. Тридцать шесть — нет. Почему? Всего шесть-семь лет разницы. Какое это может иметь значение? Почему его это так пугает?
        Из-за Сорчи. Из-за того, как она появилась на свет или, точнее сказать, от кого. Как-то неправильно желать уложить в постель дочь леди Ачанолт, если подумать, что произошло между ним и этой самой леди, пусть он и не помнит, что там было. Боже мой, если бы он сделал ей ребенка, а затем женился на ней, как порядочный человек, это положило бы конец всему. Церковь навсегда запретила бы ему брак с Эсме. Она считалась бы его дочерью, как Сорча.
        Но ему не требовался церковный запрет. Он отказался от Эсме без давления со стороны церкви. Он отказался даже обсуждать с ней ее судьбу. Она пришла к нему за советом, а он практически рассмеялся ей в лицо. Он думал, так лучше для нее — если они разорвут все связи; острое лезвие режет лучше. Он так и сделал. Это был его выбор, напомнил он себе; проходя через темный Сент-Джеймсский парк.
        И вот появился Куин. И если Эсме на самом деле серьезно относится к такой перспективе, Аласдэру предстоит остаток жизни представлять себе Эсме в постели своего друга. Постели ее мужа. Он все время видел их вместе.
        Он хотел, чтобы она вышла замуж: Чем скорее, тем лучше. Он зашел настолько далеко, что остерегал ее от охотников за приданым, таких, как Сматерз, и невоспитанных наглецов, таких, как Ноуэлл,  — нельзя сказать, чтобы она была благодарна ему за это.
        Господи, скорей бы закончился этот вечер. Он поспешил на Грейт-Куин-стрит. Ему отчаянно захотелось оказаться дома, в атмосфере мира и спокойствия, и выпить стаканчик виски или два, или шесть. Но этому намерению не суждено было сбыться. Он услышал пронзительные вопли Сорчи еще прежде, чем взялся за дверной молоток.
        Уэллингз открыл ему дверь.
        — Ужасно, сэр,  — зачастил дворецкий.  — Маленькую мисс уже минут десять никак не удается успокоить.
        Аласдэр прошел наверх и увидел, что Лидия в ночном чепце расхаживает по комнате с Сорчей на руках, а ребенок вырывается, истошно кричит и уже задыхается. Лидия, у которой еще болело запястье, выбивалась из сил.
        — Ужасно, сэр,  — сказала Лидия между воплями.  — Может быть, это колики? Она проснулась в таком состоянии, и я не знаю, чего ждать дальше.
        Аласдэр протянул к Сорче руки.
        — Сорча, миленькая,  — произнес он, заглянув в обезумевшие глаза малышки.  — Что с тобой? Иди ко мне, озорница.
        Девочка требовательно протянула ручки.
        — Мей!  — выкрикнула она. Лицо у нее покраснело и опухло, из носа капало, как из крана. Она перебралась к нему на руки и демонстративно повернулась спиной к Лидии.  — Мей! Хочу к Мей. Сейчас!
        Он посмотрел на Лидию.
        — Она хочет к мисс Гамильтон, как я поняла,  — почти извиняющимся тоном сказала Лидия.  — Она начала кричать, как только проснулась.
        Теперь Аласдэр начал расхаживать по детской, ритмично похлопывая Сорчу по спине.
        — Лидия, не могли бы вы спуститься вниз и согреть молоко?  — мягко сказал он.  — И попросите кого-нибудь другого принести молоко наверх, вашему запястью нужен покой. Я побуду здесь.
        Сорча уже успокаивалась. Лидия присела в реверансе.
        — Да, сэр, как пожелаете,  — сказала она.  — Но… она запачкала ваш чудесный фрак.
        Аласдэр посмотрел вниз и увидел, что лацкан запачкан слезами и кое-чем похуже.
        — Ладно,  — вздохнул он,  — мне этот фрак никогда не нравился. Лидия, согрейте побольше молока для нас троих. Похоже, ночь будет ужасно длинной.
        Лидия снова присела и быстро вышла.
        Так что с виски ничего не вышло. Вместо него будет теплое молоко в детской. И странно — Аласдэру было все равно. Его беспокоила Сорча, которая все еще шмыгала носом. Девочка была мокрой и горячей, как ему показалось, от страха и приступа гнева со слезами, а не потому, что заболела. Но он не был до конца уверен в этом. Он подошел к окну и приоткрыл створки. Холодный ночной воздух ворвался в комнату, ветер шевелил то, что осталось от его волос.
        Сорча как будто успокоилась. Она прислонилась своей припухшей щечкой к его груди, и ее рыдания сменились редкими вздрагиваниями. Аласдэр постоял, вглядываясь в темные улицы Вестминстера, вдыхая свежий ночной воздух и опасаясь, не простудит ли он ребенка. Может начаться пневмония. Может быть, малышка уже заболела. Господи, где же Эсме, когда она так нужна здесь?
        Нет ее. Он сам отослал ее прочь, помоги им всем Господь. И пока он стоял, ощущая, как дрожит Сорча, как разрывается его собственное сердце, он внезапно с ужасом понял, что, возможно, совершил самую большую ошибку в своей жизни.
        — Мей,  — хныкала Сорча, положив крошечный кулачок на лацкан его фрака.  — Я хочу Мей.
        Аласдэр наклонился и поцеловал ее в лобик.
        — Я знаю, моя миленькая,  — шептал он.  — Я знаю. И боюсь, моя маленькая озорница, что я тоже хочу Мей.
        Глава 9,
        в которой мисс Гамильтон получает предложение
        На следующий день, когда Эсме сидела в гостиной для утренних приемов, уложив ногу на скамеечку, быстро вошла взволнованная тетя и сказала, что к ним с визитом явились лорд и леди Уинвуд.
        — Гринвуд вот-вот проводит их сюда,  — сказала она, оглядывая комнату тревожным взглядом.  — Не думаю, что тебе следует переходить в большую гостиную. Здесь вполне прилично, как ты думаешь?
        Эсме улыбнулась и отложила в сторону свое рукоделие.
        — Здесь красиво и уютно, тетя Ровена,  — сказала она.  — Напрасно вы так беспокоитесь.
        И вот уже леди Уинвуд гордо прошествовала по комнате, наклонилась и поцеловала Эсме в щечку.
        — Моя бедная девочка!  — сказала она.  — Надеюсь, вы не очень страдаете.
        Эсме широко раскрыла глаза.
        — Мадам, я вовсе не страдаю,  — сказала она.  — Я немного прихрамываю, но к концу недели буду в состоянии танцевать джигу.
        Леди Уинвуд выпрямилась, но не убрала руку со спинки кресла, на котором сидела Эсме.
        — Какая милая и мужественная девочка!  — объявила она, прижимая вторую руку к сердцу.  — Уинвуд, не правда ли, она вела себя очень мужественно? И так спокойна, так хорошо выглядит после того, что нам довелось пережить вчера!
        Лорд Уинвуд попытался увести мать к креслу.
        — Разыскивая вас, я испортил свои вечерние туфли — вот все, что мне довелось пережить,  — сказал он.  — А сейчас, если мы собираемся присесть, нельзя ли попросить леди Тат-тон распорядиться подать нам по чашечке кофе?
        Леди Таттон не надо было упрашивать, кофе тут же появился. Вначале, конечно же, зашел разговор о пожаре в театре: кто где был, во что одет, что сказал, что делал. Но скоро леди Уинвуд постаралась уйти от этой темы и взглянула на леди Таттон с притворным простодушием.
        — Полно, это теперь уже в прошлом,  — сказала она.  — Ровена, может быть, мне удастся уговорить вас показать мне ваш сад?
        — Мой сад?  — удивилась леди Таттон.  — Но, Гвендолин, сейчас ноябрь.
        — Меня интересуют луковичные растения, цветущие весной,  — быстро нашлась леди Уинвук — Я хотела бы видеть, как ваш садовник укрывает их на зиму. Все знают, что у вас лучшие в городе желтые нарциссы. Мои не идут ни в какое сравнение! Я уверена, что все дело в том, как они переносят зиму.
        — Хорошо… — Леди Таттон медленно поднялась.  — Я только переменю туфли.
        — Превосходная мысль!  — Леди Уинвуд вскочила и схватила свою сумочку.  — Я помогу вам.
        Эсме в немом изумлении взирала на эту сцену и, как только дверь закрылась, взглянула на лорда Уинвуда. Он неловко согнулся в своем кресле и зажал нос в тщетной попытке не рассмеяться.
        — Мисс Гамильтон,  — наконец сказал он, когда к нему вернулось самообладание,  — полагаю, вы поняли, почему нас оставили одних.
        Она ошеломленно улыбалась.
        — Я больше ничего не понимаю, лорд Уинвуд.
        — Я здесь, чтобы просить позволения поговорить с вами и искать вашего расположения,  — сказал он.  — Моя мать хочет, чтобы я женился, и у меня есть все основания полагать, что именно в вас она видит идеальную жену.
        Сама того не замечая, Эсме повторила жест леди Уинвуд, прижав руку к сердцу.
        — Боже мой,  — только и смогла произнести она.  — Это… так неожиданно.
        — Вы не знали, что мне надлежит как можно скорее жениться?
        Эсме несколько натянуто улыбнулась.
        — О, я не буду оскорблять вашу проницательность таким утверждением,  — сказала она.  — Тетя Ровена знает каждого заслуживающего внимания холостяка от Пензанса до Ньюкасла. Но почему я?
        Он только руками развел.
        — Почему не вы?
        Эсме почувствовала, как горячо стало лицу.
        — Хотя бы потому, что я недавно в городе,  — медленно произнесла она.  — И шотландка. И еще прискорбная ситуация с Сорчей. Я не обманываюсь, милорд. Я знаю, что сплетни об обстоятельствах появления на свет Сорчи неизбежны. Думаю, что вашу матушку это не может не беспокоить.
        Уинвуд натянуто улыбнулся.
        — Моя мать вчера пережила чудовищный страх, мисс Гамильтон,  — отвечал он.  — Перед ее мысленным взором прошла вся ее жизнь, и она со всей ясностью осознала, что у нее нет внуков. Моя женитьба стала для нее делом первоочередной важности. Поэтому она остановила свой выбор на вас, игнорируя все второстепенные обстоятельства.
        — Почему?  — невозмутимо поинтересовалась Эсме.  — Потому что я оказалась под рукой?
        — Нет, потому что вы мне нравитесь,  — отвечал он с честным выражением лица.  — И она знает, что вы не какая-нибудь глупая жеманница, как большинство молоденьких барышень, которые появятся на ярмарке невест в следующем сезоне. От союза с такой барышней мне легче было бы отказаться. Кроме того, хотя вы выглядите совсем молоденькой, вы женщина, а не девочка.
        Эсме опустила глаза и смотрела на свои сцепленные на коленях руки.
        — Порой я чувствую себя совершенным ребенком,  — призналась она.  — Жаль, что я мало бывала в обществе, я хотела бы лучше понять его.
        Уинвуд живо наклонился к ней.
        — Ваша тетя и моя мать верят, что из нас получится хорошая пара, мисс Гамильтон,  — тихо сказал он.  — Что вы об этом думаете?
        — Я ничего не могу думать,  — отвечала она.  — Все это так неожиданно. И вы даже не знаете меня, милорд. Мы едва обменялись дюжиной слов.
        Он еще раз неопределенно улыбнулся.
        — За те недели, которые прошли со времени нашего знакомства, я высоко оценил вас, мисс Гамильтон. У вас доброе сердце, вы любите свою сестру. Вы обходительны, хорошо воспитаны и обязательны. Это те качества, которые я ищу в своей жене.
        — Вы уверены, что действительно хотите вступить в брак, милорд?  — спросила она мягко, но с некоторым вызовом.
        Он пожал плечами и отвел глаза.
        — Я реалист, мисс Гамильтон. Мой отец умер несколько месяцев назад, и мой долг как можно скорее произвести на свет наследника. Тем более что этого ждет от меня моя мать. А каким бы удручающим ни было мое поведение, мисс Гамильтон, я люблю свою мать. И намерен исполнить свой долг.
        Эсме горько засмеялась.
        — Тетя Ровена часто повторяет, что мужчина, который хорошо относится к своей матери, будет хорошо относиться к жене.
        Его улыбка стала шире.
        — А что скажете вы, мисс Гамильтон? Вы хотели бы иметь семью?
        — Моя семья — Сорча и тетя Ровена,  — просто сказала она.  — Если у меня никого больше не будет, моя любовь к ним будет мне опорой.
        — Отчасти это стало побудительной причиной моего предложения,  — сказал он и наклонил голову в поклоне.  — Прошу прощения. Я ведь еще не сделал предложения. Мисс Гамильтон, окажите мне честь, станьте моей женой. И пожалуйста, прежде чем ответить, подумайте хорошенько о вашей сестре.
        — Что вы хотите сказать?
        — Я уже знаю о ее родителях,  — продолжал он.  — Вам не придется давать неприятных объяснений. Я понимаю деликатность вашей ситуации и тем более отношусь к вам с уважением.
        — Благодарю вас,  — ровно сказала она.
        — Конечно, если бы Аласдэр согласился отдать вашу сестру, ничто не польстило бы мне больше,  — продолжал он.  — Но это исключено, и я никогда не попрошу его об этом. Однако если Сорча будет много времени проводить в нашем доме на правах любимой племянницы или крестницы, кто станет задавать вопросы? Мы с Аласдэром близкие и давние друзья.
        Эсме поразилась убедительности его аргументации. Если она станет леди Уинвуд, она сможет присутствовать в жизни Сорчи, не вызывая никаких вопросов. Трудно вообразить что-нибудь лучшее! Но если она выйдет замуж за Уинвуда, она будет часто сталкиваться с Аласдэром. Внезапно глазам ее стало горячо от подступивших слез. Она приложила ладонь к губам, стараясь сдержать их.
        Лорд Уинвуд приподнялся с кресла, но в нерешительности сел снова.
        — Прошу прощения,  — снова заговорил он.  — Я говорю так, как будто это дело решенное. Ничего еще не решено и, возможно, не будет решено. Пожелания вашей тети и моей матери второстепенны. Я посчитаю большой удачей, если смогу просто стать вашим другом.
        Его доброта усугубила ее терзания.
        — Дело в том, лорд Уинвуд, что я не люблю вас!  — воскликнула она.  — И не смогу полюбить. В этом я уверена. Я ничего не скажу больше, кроме того, что… ладно, что, может быть, я совсем не так невинна, как может ожидать джентльмен от своей невесты.
        Его улыбка стремительно утратила безмятежность.
        — Ах, я так понимаю, что кто-то мог появиться до меня,  — сказал он ровным голосом.  — Я понимаю это лучше чем вы можете себе представить. И увы, мисс Гамильтон, я тоже не люблю вас. Но вы мне очень нравитесь. Мне нравятся ваша честность и ваш прямой разговор. И уж конечно, я не требую, чтобы на моем брачном ложе оказалась девственница.
        Эсме побледнела.
        — О, это не…
        — Прошу вас, не говорите ничего больше,  — прервал он ее, сделав останавливающий жест рукой.  — Лучше мне не знать. Давайте договоримся, что наше прошлое останется в прошлом. Если учесть мою репутацию, многие сочли бы дерзостью предложение, которое я вам делаю.
        Эсме прикусила нижнюю губу.
        — Кажется, многие мужчины готовы сделать мне предложение,  — сказала она.  — Но мне кажется, их вниманием я обязана слову «наследница».
        Он сухо улыбнулся.
        — Мне не нужны деньги вашего дедушки, мисс Гамильтон. Если вы примете мое предложение, мы оставим их для Сорчи или одного из наших детей.
        Одного из наших детей.
        О, Эсме хотела детей! Хотела их отчаянно, пусть и не обладала умением их воспитывать. Но она не была уверена, что ей хочется стать женой лорда Уинвуда, каким бы добрым и красивым он ни был. Шли долгие мгновения, отмечаемые тиканьем каминных часов.
        — Вы не уверены,  — сказал он, нарушая молчание.  — Вы не хотите выходить замуж?
        — Хочу, я хочу,  — признала она. Он улыбнулся.
        — Хорошо, помолвка не связывает леди,  — напомнил он.  — Я придержу маму до конца сезона — разумно подождать, пока не пройдет год со смерти вашей матери. Если к тому времени вы все еще не решитесь, вы разорвете помолвку.
        — Разорву помолвку?  — прервала она.  — Я не смогу!
        — О, мы придумаем подходящее объяснение,  — убеждал ее лорд Уинвуд.  — Я совершу что-нибудь достаточно недостойное, чтобы вас нельзя было упрекнуть в нарушении слова. На самом деле мне легко удаются такие вещи без особого старания. У меня есть привычка время от времени портить себе жизнь.
        — Хорошо,  — сказала Эсме с судорожным вздохом.  — Тогда я думаю… я думаю, я могу сказать «да».
        Уинвуд улыбнулся, и его улыбка была удивительно искренней.
        — Мисс Гамильтон,  — сказал он,  — вы только что сделали меня самым счастливым человеком на свете.
        Она недоверчиво посмотрела на него.
        — Пожалуйста,  — сказала она,  — давайте начнем с того, как мы будем себя вести. Давайте всегда быть честными друг с другом.
        Его улыбка стала угасать.
        — Хорошо, тогда самым счастливым человеком в Мейфэре,  — поправился он.  — Теперь моя очередь просить об одолжении, если позволите.
        — Да, конечно же,  — сказала Эсме.  — Только попросите.
        — Мама хотела бы до весны пожить в моем поместье в Бакингемшире,  — продолжал он.  — Это в нескольких часах езды от города. Как только она там устроится, она хотела бы дать обед в нашу честь. Небольшой обед только для близких друзей и членов семьи. Она хочет познакомить их с вами, особенно своего брата, лорда Чесли, у которого поместье по соседству. Он вам очень понравится — он всем нравится. Так захотите ли вы посетить ее?
        Эсме не смогла произнести ни слова. Все произошло так быстро. Она не была готова. Но она ведь дала согласие.
        — Да, конечно,  — наконец произнесла она.  — Я буду очень польщена.
        — Прекрасно!  — сказал он, быстро поднимаясь.  — Я должен идти и порадовать маму хорошими новостями. Она будет очень рада. И она станет вам хорошей свекровью, мисс Гамильтон, я обещаю. Она будет знать свое место. А если она забудет об этом, можете быть уверены, я ей напомню.
        — Благодарю вас, лорд Уинвуд,  — сумела выговорить Эсме.  — Вы очень добры, я уверена в этом.
        Он быстро схватил ее руку и с жаром поцеловал.
        — Вы можете теперь называть меня Куином,  — сказал он.  — Или Куинтином, если вам так нравится больше.
        — Тогда Куин,  — сказала она.  — А я Эсме.
        — Эсме. Очень мило.
        И словно завершая трудное дело, лорд Уинвуд — Куин — еще раз поцеловал ей руку.
        — Газета! Газета! Здесь!  — Голос мальчишки, продавца газет, далеко разносился в холодном осеннем воздухе.  — Премьер-министр уходит в отставку! Все подробности!
        Аласдэр собирался завернуть за угол, направляясь в клуб, но передумал, перешел улицу, лавируя между каретами, и купил газету. В последнее время он утратил всякий интерес к текущим событиям, но внезапное изменение в правительстве пробудило его любопытство.
        — Газета! Газета! Сюда!  — безостановочно продолжал выкрикивать мальчишка, забирая у Аласдэра монетки.  — Король принял отставку премьер-министра! Читайте в газете! Все подробности!
        Аласдэр раскрыл пахнущую свежей краской газету и снова повернул в сторону «Уайтса».
        — Что вы об этом думаете, Маклахлан?  — спросил голос сзади.  — С Веллингтоном покончено?
        Аласдэр обернулся, чтобы посмотреть, кто это из клубных молокососов наступает ему на пятки.
        — Похоже на то,  — сказал он, когда молодой человек оказался рядом с ним.  — Вы в «Уайте», не так ли?
        Молодой человек экспансивно закивал.
        — Нельзя упустить такой момент,  — сказал он.  — Сегодняшний день богат новостями. Сначала Уинвуд, теперь вот это.
        Аласдэр резко остановился. Он не видел Куина три дня, с пожара в театре.
        — Сначала Уинвуд что?  — спросил он, уставившись на спутника.
        Молодой человек начал заливаться краской.
        — Ну, точно я ничего не знаю,  — отвечал он.  — Я слышал, что он женится. Тенби сказал, это было в утренней «Тайме».  — Он показал на газету.  — Наверное, в этой газете тоже есть, если разговоры верны. Давайте взглянем, можно?
        Земля заколебалась под ногами Аласдэра.
        — Позже,  — выговорил он, продолжая шагать к клубу. Он не мог произнести ни слова больше, а его спутник все подлаживался под его шаг, стараясь не отстать. Женится. Бог мой, Куин собирается жениться. Аласдэр внезапно почувствовал дурноту. Его пальцы, сжимавшие газету, побелели и похолодели. В ушах звенело, как перед обмороком. Шум проезжающих экипажей не доходил до его сознания.
        Куин женится. Он, разумеется, знал, что это неизбежно. Но конечно же, она не могла… Нет, не так скоро. Не раньше, чем он сможет обдумать…
        Однако Куин, судя по всему, не утруждал себя обдумыванием. Он действовал. Аласдэр взбежал по ступенькам — швейцар распахнул перед ним дверь.
        — Доброе утро, сэр,  — сказал слуга, принимая шляпу.  — Столько событий, как никогда.
        — Слышал,  — отвечал Аласдэр, направляясь в кофейную комнату. Она, по счастью, была пуста. Он уселся в кресло и отослал подошедшего слугу. Его спутник — Фрамптон или Хамптон, или еще бог весть кто — куда-то подевался. Аласдэр раскрыл газету, не интересуясь более судьбой Веллингтона. Его волновало совсем другое. Он быстро отыскал страницу, на которой печатались объявления о подобных безрассудствах. И вот оно. Черным по белому, неумолимый факт.
        Он прищурился, чтобы лучше видеть. Слова плясали перед глазами. «Имеют честь… бракосочетание весной… дочь покойной графини Ачанолт…»
        Он попытался осмыслить эти слова, ощущая себя словно пробуждающимся от ночного кошмара, в промежутке между сном и бодрствованием, в состоянии, от которого стараешься избавиться, потому что в нем невозможно отыскать смысл. И тут кто-то рядом кашлянул, прочищая горло. Аласдэр поднял глаза и увидел стоявшего в дверях Куина. Голова его была опущена, во взгляде угадывалось некоторое уныние.
        — Фрамптон сказал, что ты прошел сюда,  — сказал он.  — Я готов принять твои поздравления, старина.
        Аласдэр не сразу смог ответить.
        — Я не вполне уверен в готовности их произнести,  — сухо произнес он.  — Какого дьявола я должен узнавать об этом из газеты? Я не заслуживаю того, чтобы со мной обошлись учтиво и сообщили мне новость лично?
        — Моя мать не смогла придержать лошадей,  — отвечал Куин, прислоняясь плечом к косяку двери.  — Пожар так напугал ее, что она совсем лишилась рассудка, она решила, что лучше быть вдовствующей графиней, чем умереть и позволить кузену Эноку унаследовать все. Ей понравилась мисс Гамильтон, и она ухватилась за эту идею. А я, должен признаться, совсем не против.
        — Ну и прекрасно!  — язвительно произнес Аласдэр.  — Рад, что твоя мать довольна. А тебе не приходило в голову, Куин, что сначала следовало бы поговорить со мной?
        — Не понимаю почему?  — искренне удивился Куин.  — Эсме тебе никто. Или она?.. Я хотел сказать, я думал, что ты хочешь отделаться от нее.
        — Господи, она же сестра Сорчи!  — сказал Аласдэр, понижая голос.  — И она моя… я чувствую, что в какой-то мере несу за нее ответственность. Да, конечно, она мне небезразлична.
        Куин подошел к столу.
        — Ей очень повезло, что ты не разрушил ее репутацию,  — сказал он, и в его тихом голосе безошибочно угадывалось неодобрение.  — Не понимаю, Аласдэр, в чем дело? Ты хотел, чтобы она вышла замуж и оставила тебя в покое. Скоро исполнится и то и другое.
        Аласдэр поднялся с кресла и беспокойно заходил по комнате.
        — Почему, Куин?  — проговорил он сквозь зубы.  — В Лондоне много невест, почему Эсме? Можешь ты мне объяснить? Можешь?
        Куин казался неприятно удивленным.
        — Ну, я… она мне нравится,  — отвечал он.  — Она здраво рассуждает.
        — Здраво рассуждает?  — недоверчиво отозвался Аласдэр.  — Если ты имеешь в виду, Куин, что она легко отступит, когда дело дойдет до твоего распутства, то тебя ждет глубокое разочарование. Не в натуре шотландцев прощать.
        Куин положил тяжелую руку на плечо Аласдэра.
        — Осторожнее, старина,  — раздраженно прорычал он.  — Моя семейная жизнь, что в ней будет и чего не будет, тебя не касается. Я дам ей детей, превосходные дома и титул. Поверь мне, у нее не будет причин жаловаться.
        Аласдэр ненадолго замолк.
        — А что насчет любви, Куин?
        — Насчет любви?  — Куин усмехнулся.  — Бога ради, я просто сказал, что собираюсь иметь от нее детей. Этого достаточно. Нет, я не люблю ее, и она не любит меня. И то и другое невозможно изменить.
        — Она тебе это сказала? Куин порозовел.
        — Тебя это точно не касается, но да. Она так сказала. Аласдэр тяжело сглотнул. Пытался обдумать услышанное. У него было чувство, что он тонет.
        — Куин, ты уверен?  — Он задохнулся.  — Ты уверен, что она этого хочет? Ее… ее тетушка не принуждает ее?
        — Ее тетя ничего не знала, пока дело не было слажено,  — отвечал его друг.  — Леди Таттон, конечно, взволновалась. Нет, Эсме никто не принуждал. Бог мой, Аласдэр! В чем дело? Ты ведешь себя, как собака на сене. Если ты хотел ее, у тебя были все возможности.
        — Я отец ее сестры, Куин,  — проскрежетал он.  — Не говоря о том, что я почти на пятнадцать лет старше ее. Что я хочу и чего не хочу — сложный вопрос.
        — Да, тут ты совершенно прав,  — согласился Куин.  — Потому что она приняла мое предложение.  — Он уселся на стул, с которого перед тем вскочил Аласдэр, и какое-то время наблюдал за другом.  — Черт, я думал, ты будешь рад. Я думал, так лучше для Сорчи. Для всех нас.
        Аласдэр продолжал мерить шагами пол от одного окна до другого, но Куин молчал.
        — Ты ее не стоишь, Куин,  — сказал он наконец.  — Ты сам это знаешь. Ты не можешь предложить ей сердце и любить ее так, как она того заслуживает.
        — Из-за Вивианы, ты имеешь в виду?  — Теперь он открыто ухмылялся.
        — Из-за нее и из-за всех женщин, которые были после нее,  — сказал Аласдэр.  — Господи, после всех этих женщин и проституток ты, Куин, мостишь дорогу в ад. Эсме невинна, побойся Бога! Подумай, что ты делаешь!
        Но Куин бросил на него подозрительный, косой взгляд.
        — Она сказала, что вовсе не невинна,  — произнес он удивительно спокойным голосом.  — Может быть, Аласдэр, тебе следует кое-что рассказать мне?
        Аласдэр выдерживал его взгляд целую вечность.
        — Будь добр к ней,  — в конце концов произнес он сквозь стиснутые зубы.  — Вот что я хотел тебе сказать. Будь добр к ней, Куин, или, Богом клянусь, я даже не стану вызывать тебя на дуэль. Я просто всажу тебе нож между ребер.
        Куин крепко ухватился за подлокотники кресла, как если бы старался удержать себя от резких поступков. Аласдэр жаждал обратного. Он хотел, чтобы Куин набросился на него с кулаками, тогда у него было бы некоторое оправдание, он смог бы дать себе волю и зайти очень далеко.
        Но ему не повезло. Куин поднялся и склонил голову в легком поклоне.
        — Мама вскоре собирается дать обед в Арлингтоне,  — сказал он с невозмутимой холодностью в голосе.  — Только для близких друзей и родственников, чтобы отпраздновать помолвку. Я хочу, чтобы ты и Меррик присутствовали на нем.
        — Я скорее всего не приеду,  — отвечал он.  — За брата не могу говорить.
        — Я повидаюсь с Мерриком,  — ровно сказал Куин.  — Но если ты не приедешь, это будет выглядеть очень странно. Ты один из моих близких друзей. Кроме того, мама считает — ей так сказали,  — что вы с Эсме дальние родственники.
        — Думаю, леди Таттон постаралась,  — буркнул Аласдэр.
        — Именно так,  — подтвердил Куин.  — А теперь, Аласдэр, ради нашей давней дружбы, скажи, ты приедешь?
        Аласдэр пожал плечами.
        — Я подумаю над этим,  — сказал он.
        Последующие несколько дней Эсме провела в прогулках с лордом Уинвудом, прихрамывая и опираясь на его руку. Они ездили в парк, побывали в зоосаде, обедали с друзьями и посетили новую выставку в Британском музее. Несмотря на глубоко сидевшую в ней печаль, Эсме обнаружила, что в обществе Куина ей легко. Уинвуд был добр, вел себя по-дружески и не предъявлял к ней больших требований. Он ей настолько нравился, что у нее появилось смутное чувство вины. Ведь где-то могла быть женщина, идеально подходящая для него. Которая могла бы дать ему такие любовь и привязанность, каких он заслуживал.
        Их помолвка всех удивила. Она запоздало узнала, что, судя по книге записей пари в «Уайтсе», где Куин постоянно фигурирует, чаша весов, по мнению общества, скорее склонялась к тому, что он вообще никогда не женится. Тетя, судя по всему, не ошибалась относительно его репутации нераскаявшегося волокиты. Но когда Эсме поддразнивала его этим, он только прищуривал глаза и смеялся.
        Утренние часы Эсме по большей части посвящала Сорче, Аласдэра она совсем не видела. Ей оставалось гадать, что он думает о ее помолвке. Хотелось думать, что ему хоть немного больно, хотя она понимала: такие мысли — чистое ребячество. А может быть, он вообще не знает о помолвке. Еще вероятнее — его мысли заняты совсем другим, например, миссис Кросби, что совершенно естественно. И еще есть эти две белокурые актрисы.
        При свете дня она старалась думать об этом спокойно. Старалась вытравить из памяти свои первые горько-сладкие недели в Лондоне, когда случайная встреча с ним на лестнице заставляла ее сердце бешено биться, переворачивала все внутри ее.
        Теперь, когда в ее присутствии упоминали Аласдэра, она научилась принимать вид вежливого безразличия. Совершенно сознательно. Но по ночам ей не удавалось справиться с собой. Ночами она вспоминала запретные поцелуи и жаркие объятия. Вспоминала, как задрожали его руки, когда он первый раз прикоснулся к ней. Это было прикосновение опытного обольстителя, да. Но в нем были трепет и радость.
        С самого начала женская интуиция говорила ей, что Аласдэр к ней неравнодушен. Она не могла понять, что это значит и почему он не поговорит с ней об этом. В свои двадцать два года она чувствовала себя почти такой же неопытной, какой была в глазах Аласдэра. Но если взглянуть правде в глаза, о чем можно было говорить? Он «не из тех, за кого выходят замуж». А она — она, конечно, дурочка. Она так глупо, глупо влюбилась в него.
        Вторая неделя после помолвки не совсем походила на первую. Она меньше видела лорда Уинвуда, и при встречах он держался более холодно. Перемена была столь очевидной, что Эсме начала подозревать, не почувствовал ли он ее влечение к Аласдэру. Но когда она выразила обеспокоенность тем, что, возможно, они поторопились, лорд Уинвуд весело рассмеялся и звонко чмокнул ее в щечку.
        Это совершенно не вязалось с досадой, которая читалась в его глазах. Еще хуже было то, что после жарких объятий Аласдэра она испытывала глубокое разочарование. До ее сознания постепенно доходило, что с этим мужчиной ей вскоре предстоит делить постель. Она не была уверена, что это ей по силам.
        Как-то она попробовала заговорить об этом с тетей Ровеной, но слова не шли с языка. Ей захотелось навестить миссис Кросби, но это был бы совсем безрассудный поступок. Что она смогла бы узнать у бедной женщины? Правду? Правда могла оказаться хуже, чем незнание. А у миссис Кросби своих проблем было предостаточно. Измученная противоречивыми чувствами, Эсме принялась писать Аласдэру письма с сообщением о своей помолвке; первое было сухим и формальным, второе — почти приветливым, а третье — лихорадочным и умоляющим. Ей было стыдно за каждое, и она рвала их одно за другим. Не было смысла писать. Он не хочет ее, она ему никто. И Эсме продолжала появляться на прогулках и приемах, опираясь на руку лорда Уинвуда, пока не перестала болеть нога, а поездка в Бакингемшир с каждым днем приближалась.
        — Ну, скажу я вам,  — воскликнула леди Таттон, наполовину высунув голову из окна кареты,  — Арлингтон-Парк — превосходное владение!
        Со своего места Эсме не видела ничего, кроме акров и акров парковых земель, на которых мелькали стада оленей, блестели маленькие озерца и кое-где виднелись причудливые строения. Оставив позади маленькую, с живописно разбросанными домами деревеньку, они оказались у въездных ворот. Они проехали еще с четверть мили, пока не приблизились к главному дому, который леди Таттон невероятным образом успела рассмотреть и принялась описывать во всех деталях.
        — Эсме, это настоящий Палладио[5 - Палладио — итал. архитектор. Автор трактата «Четыре книги об архитектуре» (1570).]!  — воскликнула она.  — !Три… нет, четыре этажа, если считать мансарды! Боже, у них, наверное, двадцать спален. А каков кирпич! Этот необыкновенный оттенок красного, глубокий и теплый. Двойная лестница. И огромный фонтан в центре подъездной аллеи. О, моя дорогая, только взгляни!
        Эсме взглянула бы, только вот украшенная перьями шляпа ее тети лишала ее такой возможности. Однако грандиозное зрелище Арлингтон-Парка не пробудило в ней большого энтузиазма. Происходящее представлялось ей чем-то нереальным. У нее было чувство, что она проживает не свою жизнь — носит чужие элегантные платья, вращается среди чужих ей светских людей, а ведь она по-прежнему та же Эсме, девушка, которая, сердитая и испуганная, стояла у дверей дома сэра Маклахлана, кажется, целую жизнь тому назад.
        Однако через несколько минут ее новая жизнь придвинулась вплотную — перед ней выросла громада Арлингтона. По широким, красиво изогнутым ступеням, раскинув руки, к ним спускалась возбужденная леди Уинвуд. Последовали поцелуи, возня с багажом. Повсюду были слуги в ливреях.
        В доме было еще хуже. Перед ними начали появляться родственники Уинвуда, жаждущие увидеть невесту, на появление которой они и не надеялись. И вот уже Куин оказался рядом и повел Эсме знакомиться с целой армией тетушек, кузин и кузенов.
        — Вы, должно быть, утомились в дороге, моя дорогая,  — сказал Уинвуд, отбиваясь от особенно навязчивой тетушки, которая непременно желала показать Эсме сад.  — Простите мой энтузиазм. Мама уже сердито смотрит на меня. Она, несомненно, хочет показать вам и леди Таттон ваши комнаты.
        Комнаты Эсме состояли из спальни, гардеробной и маленькой гостиной. Комнаты тети располагались рядом и соединялись с покоями Эсме. В центре спальни стояла великолепная кровать под шелковым балдахином в золотистых и розовато-кремовых тонах. От массивного мраморного камина, в котором уже горел огонь, шло тепло. Обед был назначен на шесть часов.
        Эсме сказали, что пока прибыла только небольшая часть тех членов семейства, которые непременно должны присутствовать на торжестве. Дядя Уинвуда всего лишь несколько дней как возвратился в Англию и отдыхает в своем поместье поблизости. Остальные гости появятся на следующий день, на который назначен более официальный обед.
        Если толпа в гостиной — «небольшая часть семейства», то сколько же гостей будет завтра, пыталась вообразить Эсме. Лорд Уинвуд был одним из двух детей, из чего Эсме заключила, что у него небольшая семья. И ошиблась.
        Как с гордостью сообщила леди Уинвуд, только у нее шесть сестер, две тети и дядя, и у всех свои семьи. Двоюродная бабушка Уинвуда, леди Шарлотта Хьюитт, живет в доме у ворот. У сестры Уинвуда, леди Элис, трое своих детей. Более того, в доме у неженатого брата леди Уинвуд, лорда Чесли, также остановилось много гостей. Приглашенных оказалось больше, гораздо больше, чем ожидала Эсме, но она приготовилась пройти через это испытание.
        Умывшись и расчесав волосы, она подошла к окну. Некоторое время она постояла, глядя на раскинувшиеся внизу сады в чисто английском стиле, думая о том, как хорошо было бы снова оказаться в Шотландии рядом с матерью. Когда-то очень давно Эсме страстно хотелось поехать в Лондон и со временем найти себе мужа. А сейчас, когда свершилось и то и другое, она не чувствовала радости. Она и подумать не могла, что полюбит недостойного человека, который, наверное, не любил ее.
        У окна было холодно, а Эсме стояла в легком платье. Рассеянно она взяла шаль, которой укрывалась в дороге, и набросила себе на плечи. Услышав шаги, она посмотрела через плечо и увидела, что через соединяющую их комнаты дверь быстро входит ее тетя.
        — Я попросила Пикенс погладить твое темно-серое платье,  — начала она.  — Как ты думаешь, оно подойдет?
        Эсме отвернулась от окна.
        — Да, очень хорошо. Благодарю вас, тетя Ровена. Вдруг тетя очень пристально оглядела Эсме. Ее лицо вытянулось.
        — Мое дорогое дитя!  — сказала она, быстро проходя через комнату.  — Где твои чулки? В этом платье, с шалью на плечах и с распущенными волосами ты похожа на сироту.
        Эсме выдавила из себя слабую улыбку.
        — Я и есть сирота, тетя.
        Леди Таттон поспешила увести ее от окна.
        — Не такая сирота,  — заявила она.  — Теперь накинь свой капот и сядь сюда, за туалетный столик, моя дорогая. Пока Пикенс гладит, я причешу тебя.
        Эсме послушно села. Леди Таттон взяла расческу и принялась за работу.
        — Теперь, Эсме, скажи мне, о чем ты думаешь,  — начала она.  — Ты выглядишь несчастной. Не хочешь ли ты изменить свое решение? Это было бы совершенно естественно.
        — Нет, тетя,  — попыталась объяснить Эсме.  — Просто здесь так много народу, столько суматохи вокруг помолвки. И этот дом. Он такой огромный.
        — Но у твоего отчима тоже был большой дом.  — Тетя равномерно водила расческой по длинным волосам Эсме.  — Большинство шотландских поместий по размерам не уступают этому, разве не так? Я считаю, что замок Керр — один из красивейших замков к северу от Йорка.
        — Замок Керр?  — спросила Эсме.  — Я никогда не слышала о нем.
        Она увидела в зеркале, что тетя оценивающе наблюдает за ней.
        — Это родовое гнездо Маклахланов в Аргайллшире. Дом сэра Аласдэра. Ты не знала?
        Эсме видела, как порозовели ее щеки.
        — Он никогда не говорил об этом,  — отвечала она.  — Но шотландские поместья не такие холодные и помпезные. Или они не кажутся мне такими. А этот дом требует формальностей во всем. Я чувствую… я чувствую, что в нем нет тепла.
        Ее тетя плавными движениями проводила расческой по волосам.
        — Эсме, —сказала она очень тихо,  — почему ты приняла предложение лорда Уинвуда?
        Эсме вскинула голову и теперь смотрела прямо в глаза отражению тети в зеркале.
        — Я… я подумала, это лучший выход,  — сказала она.  — Мне он нравится, и это хорошая партия. Вы сами говорили. И так будет лучше всего для Сорчи.
        — Для Сорчи?  — В голосе леди Таттон прозвучало неподдельное удивление.  — При чем здесь Сорча?
        Эсме объяснила, как это понимал Уинвуд.
        — Даже вы должны признать, тетя Ровена, что если бы все шло, как прежде, в конце концов кто-нибудь начал бы интересоваться, кто она,  — заключила Эсме.  — Сейчас она редко бывает у нас, а большая часть домов на Гросвенор-сквер стоят пустыми. Но через несколько месяцев город заживет полной жизнью, так?
        — Да,  — неохотно признала леди Таттон.  — Боюсь, логика Уинвуда безошибочна.
        Эсме смотрела прямо в глаза тетиного отражения в зеркале.
        — Но?..  — потребовала продолжения Эсме. Леди Таттон отложила расческу.
        — Мое дорогое дитя,  — начала она,  — ты не можешь всю жизнь жить для Сорчи. Ты слишком много заботишься о других. Розамунда с ее истериками и капризами слишком долго продержала тебя в Шотландии.
        — Но мама любила меня,  — сказала Эсме, стараясь скрыть подступившие слезы.  — Я знаю, на самом деле любила. Мне кажется, она просто боялась остаться одна.
        Глаза тети потемнели.
        — Мне кажется, Розамунда разрушила свою жизнь, хватаясь за соломинки. Она всегда искала кого-нибудь, на кого можно опереться, всегда уверенная, что вскоре будет брошена. Порой мне кажется, что в глубине души она стремилась остаться вдовой. И злая ирония судьбы в том, что, если бы она вышла замуж за первого мужчину, в которого была влюблена, не было бы всех ее несчастий и ты не попала бы в такое трудное положение.
        Эсме воздержалась от замечания, что, если бы ее мать вышла замуж за другого мужчину, а не за ее отца; ее бы просто не было на свете.
        — А кто был этот первый мужчина?  — вместо этого спросила она.  — Кем он был?
        Но леди Таттон уже кусала губы, и было видно, что она жалеет о сказанном.
        — Не помню, чтобы Розамунда называла его имя,  — отвечала она.  — Только раз или два она упомянула об этом. Но я поняла, что она не переставала думать о нем.
        Эсме взволновалась.
        — Этот человек, он не любил ее? Он не захотел жениться на ней?
        — Вовсе нет, насколько я знаю, он любил ее и хотел жениться,  — отвечала тетя.  — Но он был человеком авантюрного склада — моряком или путешественником, или еще кем-то в этом роде, и он не захотел отказаться от своих пристрастий. Розамунду это не устраивало. Ей нужна была надежность. Ей нужен был человек, который бы окружил ее вниманием. И она решила, что на искателя приключений нельзя положиться — он может умереть от тропической лихорадки, погибнуть во время тайфуна или стать жертвой чего-нибудь еще в таком роде. И она рассталась с ним.
        Эсме постаралась не заметить злой иронии судьбы.
        — Тетя Ровена,  — спросила она после недолгого молчания,  — почему вы говорите мне об этом?
        — Дитя мое, у меня не было задних мыслей!  — Леди Ровена нагнулась над плечом Эсме и убрала ей за ушко выбившуюся прядь волос.  — Хорошо, может быть, я пытаюсь сказать, что сердце не всегда заводит нас не туда, куда нужно.
        Глаза у Эсме широко раскрылись.
        — Разве?  — живо спросила она.  — Я всегда думала, что мамино сердце было причиной всех бед.
        — О нет! Скорее ее рассудительность!  — сказала леди Тат-тон.  — Розамунда слишком много рассуждала.
        — В самом деле?  — Эсме задумалась.  — Пожалуй, что и так.
        Чувствовалось, что леди Таттон колеблется.
        — Господи, надеюсь, я не пожалею об этом,  — пробормотала она почти про себя.  — Молю Бога, чтобы я не направила тебя по ложному пути. Но бывает так, что мы позволяем логике — или, что хуже, нашим страхам — сбить нас с толку. Иногда сердце знает лучше. Последние две недели ты сама не своя. Уинвуд — хорошая партия, но я могу допустить, что он не тот, кто тебе нужен.
        Эсме пожала плечами.
        — Большинство женщин посчитали бы меня ненормальной, если бы я отказалась.
        Леди Таттон снисходительно улыбнулась.
        — Хорошо, давай подождем, моя дорогая. И обещай мне, что ты не сделаешь ничего… скажем, опрометчивого.
        Эсме почувствовала, как чувство вины тяжело легло на ее плечи. Тетя была такой великодушной, так старалась устроить ее будущее.
        — Конечно, обещаю. Я не поставлю вас в неудобное положение, поддавшись порыву.
        — Ну, ты достаточно разумна для этого,  — сказала ее тетя.  — Мне не следовало даже упоминать об этом. Со временем, надеюсь, ты убедишься в правильности своего выбора.
        Эсме притихла.
        — Я тоже надеюсь на это,  — ответила она.  — Но… если нет? Леди Таттон ободряюще похлопала ее по плечу.
        — Если у тебя, дорогая, хватит времени понять, что он тебе не подходит, что же, мы бросим рыбку обратно в море,  — заявила она.  — Конечно, пойдут разговоры, но, откровенно говоря, его репутация далеко не блестяща. Думаю, мы выдержим это испытание.
        — Я и представить себе не могу, что можно так поступить с Уинвудом.
        Леди Таттон жестко улыбнулась.
        — Хорошего будет мало,  — согласилась она,  — но это лучше, чем замужество, которое сделает тебя несчастной. Останется Гвендолин — еще одна проблема. Я на месяц-два попаду в ее черный список. Может быть, мне придется немного поунижаться.
        — О, тетя, я бы не хотела навлечь на вас неприятности!
        — Я тоже не хочу неприятностей,  — живо отозвалась леди Таттон.  — Но я переживу их, и ты тоже. Если дойдет до этого, а я молю Бога, чтобы этого не случилось. А теперь, дитя мое, где тот жемчуг, который оставила тебе твоя мать? Я не видела его целую вечность.
        — Мой жемчуг?  — Взгляд Эсме упал на дорожную сумку, стоявшую возле туалетного столика. Она все еще размышляла над тем, что сказала тетя о голове и сердце.  — Мой жемчуг в зеленой бархатной коробочке,  — наконец сказала она.  — В кармане сумки.
        — Прекрасно!  — сказала тетя, доставая коробочку.  — Сегодня вечером я попрошу Пикенс сделать тебе высокую прическу, достойную молодой невесты. А для нее совершенно необходим жемчуг.
        Эсме улыбнулась.
        — Спасибо, тетя Ровена. Может быть, тогда я буду казаться выше и старше?
        — Не сомневайся в этом!  — Леди Таттон открыла бархатный футляр и не удержалась от восторженного возгласа.
        — Боже! Почему ты не носила его раньше?
        Эсме почему-то подумала о первой любви своей матери и об утраченной возможности счастья.
        — Сама не знаю,  — отвечала она.  — Наверное, это было глупо. Может быть, мне следовало носить его каждый день.
        — Конечно!  — сказала ее тетя.  — Жемчужины просто замечательные. Я совсем забыла, какой жемчуг был у Розамунды.
        Поездка не обещала братьям Маклахлан ничего хорошего, ни одному из них не хотелось ехать в глушь Бакингемшира, но по разным причинам. Они, разумеется, до самого последнего момента выжидали, не появятся ли обстоятельства, которые чудесным образом воспрепятствуют поездке. Таковых не случилось. Хуже того, ноябрьский день выдался холодным, небо затягивали облака, и к тому времени, когда они достигли границы Шотландии, зимнее солнце спряталось окончательно, в карете воцарились холод и уныние, что вполне соответствовало настроению Аласдэра.
        — Ты, знаешь ли, не делаешь никаких попыток хоть немного скрасить эту мерзкую поездку,  — произнес из полумрака Меррик, сидевший напротив Аласдэра.  — Запомни, я скучный человек и обычно не в духе. А от тебя ждут, что ты будешь веселым и очаровательным.
        Аласдэр всмотрелся в полумрак, но не увидел лица брата.
        — Осторожнее, Меррик,  — прорычал он.  — Надо же! Очаровательным, говоришь?
        Меррик только рассмеялся.
        — Ты ведь терпеть не можешь таких вещей.  — Аласдэр осмотрел на брата с подозрением.  — Почему ты едешь?
        Меррик дернул плечом.
        — Это все равно что наблюдать за разбушевавшейся толпой или смертной казнью через повешение,  — объяснил он.  — Ужас зрелища служит убедительным предостережением.  — Затем он сменил тему: — Кстати, который час?  — Он достал из кармана часы, открыл их и наклонил так, чтобы на них упал скудный свет.
        — Без четверти четыре,  — подсказал Аласдэр.  — Я прав?
        — Вплоть до минуты.
        — И я считаю каждую из них,  — пожаловался он.
        — Аласдэр,  — прямо спросил его брат,  — почему ты едешь на этот обед?
        Аласдэр отвел взгляд.
        — Разрази меня гром, если я знаю.
        Карета повернула, живая изгородь осталась в стороне, и внутрь экипажа теперь попадало больше слабеющего дневного света. Аласдэр подумывал, не зажечь ли один из фонарей, но решил, что в полумраке ему комфортнее.
        Меррик с рассеянным видом носовым платком наводил глянец на часы.
        — Лорд Девеллин как-то напомнил мне одно из мудрых изречений Старушки Макгрегор. «Ценность вещи зависит от того, насколько ты в ней нуждаешься».
        — Полная ерунда,  — сказал Аласдэр.  — По крайней мере в данном случае. Я знаю, Меррик, куда ты метишь. Девеллин не потрудился держать при себе свои соображения.
        Одна густая черная бровь Меррика поползла вверх.
        — А нужно было?
        Аласдэр молча смотрел на брата. Затем сказал:
        — Меррик, я отправил Эсме не для того, чтобы понять, что она значит для меня. Она заслуживает того, чтобы судьба улыбнулась ей. И я не нуждаюсь в наставлениях о необходимости соблюдать приличия и сдерживать себя, которые, как я подозреваю, ты готов мне дать.
        — Я, наставления?  — Меррик снова засмеялся.  — В таком случае могу предположить, что ты продемонстрировал девчушке слишком много сдержанности. Признаюсь, я не могу оценить степень ее привлекательности, но если ты хотел крошку, почему ты не действовал?
        Аласдэр приготовился отрицать, что он размышлял над этим. Но какая в том польза? Для Меррика он всегда был открытой книгой.
        — Я слишком стар и слишком изношен,  — сказал он.  — А она еще так мало видела.
        — Что ты говоришь! Тебе еще нет и сорока. А мисс Гамильтон не совсем наивная маленькая девочка.
        — Меррик, у меня была связь с матерью этой девочки!  — Аласдэр чувствовал, что теряет терпение.  — Я даже не помню, как это произошло, но я оставил ее с ребенком. Которого мне теперь надо растить. Сестру Эсме, побойся Бога.
        — Разве это беспокоит мисс Гамильтон?  — упорствовал Меррик.
        — Господи, Меррик,  — отвечал он.  — Ей двадцать два года. Что она знает?
        — О, очень много, если судить по тому, что я вижу.  — Наконец Меррик, казалось, остался доволен сиянием часов.  — Более того, у мужчин часто появляются дети вне брака,  — продолжал он, убирая часы.  — Я могу назвать полдюжины занимающих высокое положение мужчин из числа моих знакомых, которые являются — прости мне это слово — незаконнорожденными. И у них все хорошо сложилось в жизни. У них есть положение и деньги. Они удачно женились.
        — Мужчины — да,  — неохотно признал Аласдэр.
        — Женщины тоже,  — настаивал его брат.  — Признай ребенка, Аласдэр. Заботься о ней. Балуй ее. Носись с ней. Поверь, свет будет относиться к ней так, как ты будешь относиться к ней.
        — Сейчас Сорча еще мала и ничего не понимает,  — сказал Аласдэр.  — Но когда придет время, я, конечно, признаю ее. А что касается того, как с ней обходятся в моем доме, то ее можно считать королевой Англии.
        Карета замедлила ход, потому что последовал еще один поворот, и Меррик вынужден был привалиться к стенке. Когда он заговорил снова, в его голосе звучала скука.
        — Помолвка мисс Гамильтон, по моему мнению, состоялась как-то уж очень внезапно,  — заметил он.  — Ее не принуждали, как ты думаешь?
        Аласдэр сжал кисть в кулак — ему очень хотелось разнести что-нибудь в клочья.
        — Куин поклялся, что нет,  — отвечал он.  — Думаю, это правда. Ее невозможно заставить.
        — Тогда удивительно, как быстро все устроилось. Слишком быстро, и это при том, что репутация у Куина не образцовая.
        — Далеко не образцовая,  — сквозь зубы процедил Аласдэр.  — Не понимаю, о чем думает Эсме. Хотел бы я спросить у нее. Я считал, она найдет кого-нибудь достойного. Надежного, заслуживающего доверия человека.
        — Понимаю,  — сказал Меррик.  — У тебя были определенные намерения. И ты изложил их мисс Гамильтон?
        — Я дал ей совет, да,  — отвечал Аласдэр.  — Что еще мне оставалось делать?
        — Конечно, что еще?  — саркастически произнес Меррик.  — Надеюсь, мой дорогой брат, что ты не собираешься устроить скандал. Вы с Куином старые друзья.
        — Мне не нужно напоминать об этом,  — выпалил Аласдэр.  — Скандала не будет.
        Меррик замолчал, но ненадолго.
        — Скажи мне, Аласдэр, мисс Гамильтон, как бы это сказать, платила тебе той же монетой? Так же уважительно относилась к тебе?
        Аласдэр замялся.
        — Какое-то время мне казалось, что она испытывает ко мне что-то похожее на сентиментальную привязанность,  — признался он.  — Но как я уже сказал, она молода. А сейчас у нее появилась тетя, на которую она перенесла свою привязанность.
        — Аласдэр, она не так уж молода,  — возразил Меррик.  — Большинство женщин ее возраста замужем, у многих дети. Куин считает ее умной и здравомыслящей. Он что, ухаживает за другой мисс Гамильтон?
        Аласдэр только сердито смотрел на него.
        — Аласдэр, если тебе так нужна эта крошка, почему…
        — Меррик, Бога ради, заткнись!  — прервал его Аласдэр.  — Что бы мне ни следовало сделать, теперь уже слишком поздно.
        Меррик медленно покачал головой:
        — Аласдэр, ничто еще не кончено, пока не даны обеты. Просто следи за собой. Я знаю, как ты можешь вспыхнуть при всех твоих манерах и очаровании.
        Вдруг колеса кареты загрохотали по твердому покрытию — судя по звукам, они ехали по мосту. Аласдэр выглянул и увидел, что они проезжают прелестную деревушку Арлингтон-Грин, и вскоре карета свернула к хорошо знакомому дому у подъездных ворот.
        — Мы почти на месте,  — сказал он ровно.  — Нам следует помнить, что для Куина это должно быть радостное событие.
        Его брат ничего не ответил.
        Десятью минутами позже лакеи уже занимались их багажом. Аласдэр посмотрел вверх и увидел спускающегося по ступеням Куина с лицом таким же унылым, как обложенное облаками небо. Радостное событие уже явно было омрачено какими-то неясными обстоятельствами. У
        Аласдэра против его воли появилась надежда. Может быть, Эсме опомнилась?
        Куин встретил Аласдэра тяжелым, холодным взглядом. Казалось, он не мог говорить.
        — Куин?  — сказал Аласдэр, положив руку на плечо друга.  — Куин, старина, что стряслось?
        — Ничего,  — вырвалось у него.  — По крайней мере… надеюсь, что ничего.
        — Ты выглядишь так, как если бы увидел привидение,  — сказал Меррик.
        — Не привидение,  — пробормотал он.  — В любом случае еще нет.
        Но Куин бросил мрачный, подозрительный взгляд в сторону леса, который отделял его поместье от поместья его дяди, лорда Чесли.
        — Твой дядя у себя дома?  — безмятежно спросил Аласдэр.
        — Разумеется, этот мот возвратился.  — Сказав это, Куин, как бы желая поднять настроение, дружески хлопнул Аласдэра по спине.  — Прошу, не обращайте внимания на мое состояние. Мне мерещатся разные вещи — у женихов плохо с нервами и все такое. Входите и помогите мне стряхнуть с себя все это с помощью стаканчика хорошего бренди.
        Глава 10,
        в которой Аласдэр доказывает, что нет ничего лучше хорошей книги
        — Вы готовы, моя дорогая? Эсме бросила быстрый взгляд в зеркало. Позади нее, в дверях, ведущих в ее комнаты, стояла леди Таттон, великолепная в своем темно-зеленом платье и таких же перьях.
        Пикенс отложила в сторону лишние шпильки, и Эсме встала.
        — Как я выгляжу?  — спросила она, расправляя спереди складки платья, надетого к обеду.
        Леди Таттон торопливо подошла ближе.
        — Прелесть что такое!  — воскликнула она, давая ей знак повернуться кругом.  — Пикенс, дорогая, вы превзошли себя!
        Эсме и в самом деле с трудом узнавала себя в молодой женщине, смотревшей на нее из зеркала. Та женщина была… настоящей женщиной. Высокая, более утонченная, что ли. Ее платье из темно-серого шелка было простым, но почти без рукавов и обнажало плечи. Шею обвивал подаренный Аласдэром жемчуг, а в прическу Пикенс искусно вплела вторую нитку, одолженную тетей.
        — Я приготовила тебе подарок,  — сказала леди Таттон, протягивая Эсме что-то на раскрытой ладони. Эсме взглянула на крохотную бархатную сумочку.
        — Тетя, вы не должны.
        — Это особый случай,  — настаивала тетя.  — Ты что, не хочешь посмотреть?
        Эсме растянула шнурочек и опрокинула сумочку — на ладонь выпали серьги-жемчужинки, свисающие с больших чистой воды бриллиантов.
        — О!  — затаив дыхание, восхитилась она.  — Какие прелестные!
        — И теперь они твои,  — промолвила леди Таттон, поднимая одну из сережек.  — Я надевала их, когда выходила замуж за Таттона, и они очень дороги мне. А теперь позволь — я надену их тебе. Уинвуд захочет, чтобы его будущая жена выглядела элегантно и утонченно.
        Эсме чувствовала, что ее глаза наполняются слезами. Хотела бы она, чтобы помолвка стала для нее таким же желанным событием, каким была для тети.
        — Тетя Ровена, мне не следует принимать от вас такие подарки. Вы все это время так щедры ко мне.
        — И собираюсь всегда оставаться такой,  — сказала леди Таттон, отступая назад, чтобы обозреть свою работу.  — А теперь, моя дорогая, нам пора сойти вниз, навстречу будущему, и смело взглянуть на него.
        Из гостиной доносились звуки скрипок. Леди Уинвуд настояла, чтобы играл струнный квартет.
        — Для создания атмосферы!  — сказала она.  — И мой дорогой Чесли так любит музыку.
        — Я только что видела, как подъехало ландо лорда Чесли,  — шепнула леди Таттон, когда они спускались по лестнице.  — Запомни, он младший брат Гвендолин, и она души в нем не чает.
        Эсме не раз слышала от Уинвуда о его дяде.
        — Он, конечно, не очень молод?
        — О, совсем нет!  — сказала леди Таттон.  — Сейчас ему скорее всего около пятидесяти. Он много путешествует и большой покровитель искусств и здесь, и на континенте.
        — Боюсь, я не найду, что сказать такому человеку!
        — Чепуха!  — сказала ее тетя.  — Ты очаруешь его.
        По случаю важного события леди Уинвуд распорядилась распахнуть двери и соединить большую гостиную с двумя прилегающими к ней меньшими. Везде сновали одетые в черное лакеи, ловко лавируя в толпе с подносами, уставленными бокалами с шампанским, отливавшим золотом в свете, казалось, тысяч свечей. Серебро было начищено до блеска, прекрасные восточные ковры выбиты самым тщательным образом. Все богатство и великолепие семейства Хьюитт было выставлено напоказ.
        В гостиной толпилось много людей, большинство из которых Эсме уже знала. Однако некоторые были ей незнакомы. Ей пришлось, опираясь на руку Уинвуда, обходить гостиную и знакомиться с остальными, и в какой-то момент Эсме почувствовала, как он вдруг резко напрягся.
        Эсме проследила направление его взгляда — он смотрел в сторону музыкантов. Рядом с ними стоял вылощенный джентльмен средних лет и с ним еще трое, не похожие ни на соседей, ни на родственников.
        — Это ваш дядя, лорд Чесли?  — спросила Эсме.  — Я так хочу познакомиться с ним.
        — Я не могу прервать его прямо сейчас,  — холодно сказал Уинвуд.  — Позвольте мне отвести вас к вашей тете, дорогая. Мама сердито поглядывает на меня. Вероятно, я забыл сделать что-то.
        Леди Уинвуд в гостиной не было, но Эсме присоединилась к своей тете, которая поддерживала беседу, сидя у окон на противоположной стороне зала. Эсме тихо уселась рядом с тетей. Ее собеседницы, дамы, увлеченные садоводством, спорили о достоинствах разных видов навоза. На первое место выходил, кажется, овечий навоз.
        Эсме от скуки стала смотреть по сторонам. Лорд Чесли разговаривал с виолончелистом, наклоняясь к нему. Откуда-то появилась леди Уинвуд, теперь она беседовала с друзьями Чесли. Ее сына нигде не было видно.
        И тут Эсме почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Она обернулась, и сердце ее, казалось, остановилось. Позади толпы, в дверях стоял сэр Аласдэр Маклахлан. Его высокая худощавая фигура заполняла дверной проем. Одетый в черное, он держал в руке стаканчик с хересом. Почти с насмешкой он поднял его, наклонил в ее сторону и выпил до дна.
        У Эсме перехватило дыхание. Она никак не ожидала, что он появится в Арлингтон-Парке. И он был не один, за ним стоял его брат. Зачем он сделал это? Мало он мучил ее? Этого она уже не могла вынести. Зря она надела его жемчуг. Он, казалось, жег ее обнаженную кожу — как и его глаза.
        Эсме отвернулась к беседующим дамам. Щеки ее начали гореть. Боже, что за нелепые мысли! Они все трое лучшие друзья. Почему бы Аласдэру не быть здесь? Ей пора привыкнуть к мысли, что он будет частью ее жизни, если… нет, когда она станет женой лорда Уинвуда. Эсме поспешно отмела сомнения и стала смотреть по сторонам в надежде отвлечься.
        Трое друзей Чесли заинтересовали ее. Эсме заставила себя сконцентрироваться на них. Один из гостей был старше других, тщедушный джентльмен, черный фрак которого казался слишком большим для его тела. Большой клювовидный нос создавал впечатление, что тело под его весом клонится вперед. Рядом с ним стоял ничем не примечательный джентльмен лет тридцати, который проявлял чрезвычайную почтительность к старшему джентльмену.
        Третий гость, вернее, гостья была интереснее других. Она была красавица и явно не англичанка — высокого роста, выше своих спутников, с черными волосами, убранными от лица, прекрасно вылепленного и очень выразительного. Глаза у нее были еще темнее, чем волосы.
        Она стояла возле старого джентльмена, держа в руках бокал, по-видимому, с шампанским и рассматривала присутствующих в зале, хмуря черные, резкого рисунка брови. На ней было платье из темно-красного шелка с глубоким вырезом, открывающим хрупкие плечи; в ушах качались серьги с рубинами размером с ноготь. Черная кашемировая шаль ниспадала с ее локтей так, как будто ее продуманно расположил художник. Единственным отклонением от совершенства был нос с небольшой горбинкой ближе к переносице.
        К Эсме придвинулась двоюродная бабушка Уинвуда.
        — Вы не знакомы с графиней Бергонци, мисс Гамильтон?  — спросила леди Шарлотта.
        Эсме повернулась к ней:
        — Графиня Бергонци?
        — Она оперная певица,  — хитро сказала старая леди.  — Но удачно замужем. Только на прошлой неделе приехала из Венеции со своим отцом, Умберто Алессандри.
        — Умберто Алессандри?
        Даже Эсме слышала об этом знаменитом итальянском композиторе.
        — Но что они здесь делают? Глаза старой леди заблестели.
        — Тратят деньги Чесли,  — отвечала она.  — Он хочет поставить оперу.
        — Оперу?  — удивилась Эсме. Старая леди фыркнула.
        — Чесли — дилетант,  — продолжала она.  — Он вечно хватается то за одно, то за другое и бросает деньги на таких вот артистов определенного темперамента. Типичных для континента. Думаю, вы понимаете, что я имею в виду.
        — Я… да, кажется,  — пролепетала Эсме.
        Старая леди поднялась, и стало заметно, какая она ветхая.
        — Пойдем, девочка,  — приказала она голосом, в котором на удивление чувствовалась сила.  — Я тебя представлю.
        У Эсме не было выбора.
        — Чесли!  — окликнула она племянника, когда они подошли к музыкантам.  — Чесли, забудь про глупую музыку и сейчас же иди сюда.
        Он покинул своих собеседников и направился к ним, снисходительно улыбаясь.
        — Тетя Шарлотта!  — произнес он, поочередно поднося к губам ее руки.  — Моя дорогая, вы выглядите никак не старше семидесяти! А кто эта молодая красавица? Умоляю, не говорите мне, что это нареченная моего племянника.
        — Конечно, это она и есть, дурачок,  — сказала его тетя.  — Девочка, поклонись своему самому глупому будущему родственнику.
        Эсме присела в реверансе.
        — Добрый вечер, милорд.
        — О, жестокий, жестокий мир!  — воскликнул Чесли.  — Самые прекрасные дамы всегда оказываются заняты.
        Тетя Шарлотта захихикала, ее опущенные плечи затряслись от веселья.
        — Тебя никогда не интересовала ярмарка невест, Чесли. А теперь представь крошку твоим друзьям.
        Лорд Чесли взял Эсме под локоть и подвел ее к потрясающей темноволосой женщине.
        — Моя дорогая, позвольте представить нареченную моего племянника, мисс Гамильтон,  — сказал он.  — Мисс Гамильтон, это графиня Вивиана Бергонци ди Виченца.
        Эсме присела в реверансе.
        — Это честь для меня, мадам.
        Графиня смотрела на нее дерзкими темными глазами.
        — Мои поздравления, мисс Гамильтон, по поводу вашей помолвки,  — старательно выговорила она, но без всякого акцента.  — Я желаю вам многих лет счастья в браке.
        Оказавшись перед этой женщиной, Эсме испытала странный трепет.
        — Благодарю вас, миледи. Графиня еще раз окинула ее взглядом.
        — Вы должны извинить нас за вторжение на торжество, которое, несомненно, должно быть чисто семейным,  — проговорила она.  — Чесли недостаточно хорошо объяснил нам, что за событие отмечается.
        — Не браните меня, Виви,  — сказал граф.  — Я был плохо проинформирован. И какая разница?
        Графиня перевела пронзительный взгляд на лорда Чесли.
        — Разумеется, никакой,  — холодно сказала она.  — Мисс Гамильтон очень любезна.
        Как раз в этот момент их позвали к обеду.
        — Слава Богу!  — воскликнула тетя Шарлотта.  — Я умираю с голоду. Идем, девочка. Ты познакомишься с остальными позже. Надеюсь, миссис Прейтер приготовила свои знаменитые крабы с карри.
        Но Эсме не пришлось ждать до конца обеда. За столом она оказалась рядом с бледным молодым человеком, который прибыл вместе с лордом Чесли. Графиня сидела несколько поодаль. Лорд Уинвуд занял, место во главе стола слева от Эсме, но почти совсем не участвовал в учтивых разговорах. Тетушка Эсме сидела рядом с сэром Аласдэром напротив графини Бергонци и явно была недовольна соседством.
        Молодой человек робко представился лордом Диглби Бересфордом, младшим сыном маркиза такого-то. Эсме напрягалась, стараясь запоминать, кто есть кто, ее мозг отказывался воспринимать имена тех, кто не присутствовал на обеде. Лорд Диглби, слава Богу, не требовал от нее многого. Он с воодушевлением говорил о себе и о своей работе с великим синьором Алессандри.
        — Так, значит, вы композитор?  — спросила удивленная Эсме.
        Молодой человек покраснел — наверное, в третий раз с того момента, когда подали суп.
        — Да, конечно, мисс Гамильтон,  — признался он в некотором смущении.  — Ну, главным образом либреттист. Это будет моя первая полноценная опера, и Чесли обещал финансовую помощь.
        — Чесли обещал финансовую помощь? Молодой человек снова покраснел.
        — Он мой покровитель, мисс Гамильтон,  — сказал лорд Диглби.  — Все известные композиторы имеют покровителей, знаете ли.
        Эсме привыкла думать, что покровители нужны голодающим артистам. Если лорд Диглби был сыном маркиза, то непохоже, чтобы он попадал в эту категорию.
        — Вы, наверное, находите здесь, в Бакингемшире, вдохновение для работы?  — проговорила она.  — Здесь так красиво.
        Лорд Диглби, судя по всему, находил. Как он объяснил, в сельском доме Чесли он счастливо укрылся на все время творческих усилий. Синьора Алессандри удалось уговорить приехать сюда из Венеции, чтобы все обсудить, поскольку Чесли убедил его, что Диглби редкостный талант.
        В душе Эсме зародилось сомнение, не захотелось ли синьору Алессандри и его прекрасной дочери после встречи с даровитым молодым человеком покинуть сельскую Англию с первым же судном, идущим в Венецию? Но может быть, он действительно талант? Размышляя об этом, она снова почувствовала на себе пристальный взгляд. Она быстро осмотрела сидящих за столом — на нее неотрывно смотрел Аласдэр. Эсме поспешила отвести глаза и почувствовала, как тепло разлилось по ее щекам.
        Совершенно чудовищная, непонятная ситуация! Сущий дьявол, который был ей ненавистен и желанен одновременно, не сводил с нее глаз, а человек, который должен был стать ее мужем, казалось, не замечал ее присутствия.
        Наступил самый худший момент. Леди Уинвуд предложила гостям выпить за счастливых жениха и невесту. Присутствующие все вместе подняли бокалы и выкрикнули: «За Эсме и Куина!» За этим счастливым моментом последовали энергичные приветственные жесты мужчин и теплые пожелания присутствующих дам. Наблюдая за Уинвудом, механически улыбающимся гостям, Эсме чувствовала себя худшей из обманщиц.
        Но обед не мог длиться вечно, так же как и импровизированные танцы. На этот раз Уинвуд, однако, оставался при ней, пока гости, по примеру старой Шарлотты, не начали расходиться по спальням. Уинвуд удивил Эсме — он взял ее за руку и увел в укромный уголок рядом с библиотекой.
        — Вы, должно быть, устали, моя дорогая,  — сказал он, держа ее руку в своих руках.  — Вы выглядите так, как будто давно жаждете отправиться в постель.
        — Да, очень хочу,  — призналась она.  — Но могу еще немного подождать. Я не хотела бы, чтобы ваша матушка посчитала меня неблагодарной.
        Уинвуд долго не произносил ни слова.
        — Эсме, я… — Он замолчал и покачал головой.  — Я был не очень-то внимателен сегодня. Это непростительно. Но все же прошу простить меня. Я постараюсь быть лучшим мужем, чем женихом.
        Эсме, не спуская с него глаз, произнесла тщательно обдуманные слова:
        — Милорд, будьте уверены, что если у вас появились сомнения в правильности принятого решения…
        Он резко прервал ее:
        — Совсем нет.  — Уинвуд попытался улыбнуться, что ему отчасти удалось, но глаза остались безрадостными.
        — Вы тоже выглядите усталым, милорд,  — сказала она.  — Вы плохо спали прошлой ночью?
        Его улыбка приобрела сардонический оттенок.
        — Не совсем, нет,  — возразил он.  — Смотрите, внизу у лестницы мама и леди Таттон. Кажется, все расходятся. Вам тоже пора идти. Спокойной ночи, дорогая.
        Эсме механически подставила для поцелуя щеку, вышла в коридор и вслед за другими гостями отправилась спать. Ей показалось, что в душе лорд Уинвуд был рад, что отделался от нее на этот вечер.
        Поднявшись к себе, она пожелала тете спокойной ночи.
        — Прислать тебе Пикенс, моя дорогая?  — спросила леди Таттон.  — На тебе лица нет.
        Эсме покачала головой.
        — Я сама,  — сказала она.  — Спокойной ночи, мэм. И спасибо вам.
        Она удалилась в свою комнату и принялась раздеваться. Вечер был не из приятных. Она расстегнула застежку на шее и дала жемчужинам — подарку Аласдэра — соскользнуть в руку. Они лежали на ладони, теплые, как слезы, которые она проливала над ними. И тяжелые, как тяжесть у нее на сердце.
        Но ее сердце было надежно сокрыто, а слезы она лила только тогда, когда ее никто не видел. Эсме позволила жемчужинам скатиться на туалетный столик. Она видеть больше не могла коробочку, обтянутую зеленым бархатом. Завтра Пикенс уберет ее подальше.
        Медленно и методично она сняла с себя одежду и бросила ее на диван. Эсме не могла избавиться от чувства, что сегодняшний вечер был катастрофой и для Уинвуда. Она сделала ошибку, приняв его предложение. Он сказал совершеннейшую правду — он не был внимателен. Хуже было другое — ее это не заботило. Это ничего не меняло. Она не смогла бы вспомнить, когда он был в гостиной и когда его не было, хотя она могла точно сказать, где находился сэр Аласдэр Маклахлан в каждый момент времени.
        Нет, она не жаждала общества Уинвуда. При виде его внутри ее ничего не происходило. И никогда не будет происходить. Ладно. Она решила выйти замуж по здравому рассуждению, а не по зову сердца. Может быть, не стоило и надеяться на что-то другое.
        Эсме распустила волосы, легла в постель и раскрыла захваченный из Лондона роман, но сейчас он показался ей нестерпимо банальным. Она перечитала главу и окончательно поняла, что книга не может удержать ее внимания. Мысли ее вернулись к Аласдэру. К сардоническому выражению его лица. К тому, как он поднял свой бокал, как бы с наилучшими пожеланиями, а сам смотрел с насмешкой.
        Она сердито захлопнула книгу. Он к ней неравнодушен. Она ощущала — нет, она знала это. Но он «не из тех, за кого выходят замуж». Так он сказал, когда отсылал ее, и она поверила. Ему тридцать шесть лет, если можно доверять слухам, но жениться ведь никогда не поздно. Так чего же он хочет? Господи, а чего хочет она сама? Стать следующей миссис Кросби?
        Эсме с силой отшвырнула книгу. Книга открылась, шлепнулась о противоположную стенку и упала на пол. Она вдруг поняла, как приятно бывает позволить себе неистовство. Может быть, сейчас самое время чаще давать выход своим эмоциям? Хотела бы она так же легко вышвырнуть Аласдэра из своей жизни.
        Она посмотрела на часы из золоченой бронзы. Эсме знала, что в том перевозбужденном состоянии, в котором она находилась, заснуть не удастся. Она молча выскользнула из постели и надела капот. Наверняка в огромной библиотеке Уинвудов найдется что-нибудь подходящее. Лучше всего, если это будет толстая книга мифов — об амазонках, которые бросали отказывающихся подчиниться им мужчин в чаны с кипящим маслом. Или она путает мифологию и собственную историю? Все равно. Кипящее масло — это ей нравится.
        Взяв подсвечник, Эсме спустилась по парадной лестнице, слабо освещенной несколькими канделябрами. Она свернула в коридор и, считая двери, прошла по нему сначала мимо большой гостиной, потом мимо маленькой. Вот она, нужная дверь.
        Эсме толкнула дверь, которая неслышно распахнулась, и с удивлением обнаружила, что в камине еще горит огонь. Намереваясь зажечь свечу, она двинулась к нему. И слишком поздно заметила, что в комнате она не одна.
        — Разыскиваете Уинвуда, моя дорогая?  — сухо прозвучал знакомый голос.
        Аласдэр сидел у камина в большом кресле с высокой спинкой, положив ноги на столик. В руках он держал стакан с золотистой жидкостью. Эсме насмешливо посмотрела на него сверху вниз.
        — Нет, каким бы странным это ни казалось, я хотела взять книгу.
        — Тогда выбирайте.  — Он сделал широкий жест рукой.  — Здесь тысяч восемь томов.
        Эсме всмотрелась в полумрак.
        — Вы один?
        С горькой улыбкой Аласдэр поднялся и подошел к ней.
        — Меррик и Куин нашли, что у меня дурной характер. Они послали меня к дьяволу и отправились спать.
        Эсме не двинулась с места.
        — Вы действительно вели себя не лучшим образом. Весь вечер бросали на всех злобные взгляды. Я не понимаю, почему вы приехали, если решили со всеми поссориться.
        Аласдэр, покачиваясь на каблуках, рассматривал ее.
        — Мы разве ссоримся, Эсме? Она искоса глянула на него.
        — Из-за чего нам ссориться?
        — Что за вопрос,  — сказал он, отставляя стакан.  — Из-за Сорчи? Погоды? Из-за вашего выбора мужа?
        Эсме спокойно выдержала его взгляд.
        — Хотите поговорить о моем выборе?
        На миг его лицо стало совсем другим. В его глазах сейчас появилось что-то… что-то совсем новое. Печаль? Сожаление? Эсме видела, что он не пьян. У нее сложилось странное впечатление, что с обеда он держит в руках все тот же стакан бренди.
        Она смягчилась и, придвинувшись, положила ладонь на его руку.
        — Аласдэр, может быть, я сделала ошибку,  — тихо сказала она.  — Не знаю. Я знаю только, что решать это можем только мы с Куином. Но я не хочу делать ему больно. И я не должна разочаровывать свою тетю.
        — Так вы намерены упорствовать в своей глупости? Она пожала плечами.
        — Скорее всего все зашло слишком далеко, чтобы можно было остановиться,  — отвечала она.  — А если откровенно, никто не привел мне ни одной причины, по которой мне следовало бы отказаться.
        Его глаза потемнели.
        — Скажите мне, Эсме,  — хрипло сказал он.  — Куин знает о нас?
        — О нас?  — В ее голосе зазвучали насмешливые нотки.  — Никаких нас, Аласдэр. Вы дали понять это достаточно ясно.
        — К черту все, вы знаете, о чем я,  — сказал он.  — Он знает, что мы были любовниками?
        Эсме почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо.
        — Вы… ладно, вы сказали, что между нами ничего не было!  — Она задыхалась.  — Вы сказали, что я осталась девственницей и вольна выйти замуж, когда захочу.
        Его челюсть окаменела.
        — Но не за такого человека, как Куин!  — возразил он, хватая ее за плечи.  — Эсме, он едва ли лучше меня! Потом, вы же не любите его.
        — Любовь!  — презрительно произнесла она, отворачиваясь от него.  — Я начинаю думать, что вы, Аласдэр, ничего не знаете о значении этого слова.
        Холодной как лед ладонью он взял ее за подбородок и повернул к себе.
        — Смотрите мне в глаза, Эсме,  — потребовал он.  — Смотрите мне в глаза и скажите мне, что вы любите его, и — клянусь — я никогда больше не притронусь к вам.
        — Я не хочу любить его!  — воскликнула она.  — О, Аласдэр, разве вы не видите? Все, на что я надеюсь сейчас, это выйти замуж, полагаясь на разум, не на сердце! Я не хочу повторить ошибки своей матери, опрометчиво влюбляясь и выходя замуж то за одного смазливого негодяя, то за другого.
        — Но, Эсме, именно это вы и делаете,  — зашептал он.  — Куин именно такой человек.
        Она смело посмотрела на него и заговорила зло и порывисто:
        — Вы желаете меня, Аласдэр?  — потребовала она ответа.  — Поэтому все эти разговоры? Если да, почему бы просто не взять меня? Какое это имеет значение? Лорд Уинвуд ясно дал мне понять, что ему не требуется девственница.
        Его пальцы скользнули по ее щеке, потом тронули ее волосы.
        — Мне следовало бы сделать это,  — прорычал он.  — Мне следовало бы сию же минуту повалить вас на пол и добиться своего. Если вы собираетесь бросить себя в объятия жалкого негодяя, тогда точно так же им могу быть я.
        Если это была угроза, она не сработала. Напротив, по ее спине пробежала острая волна желания. Глупо, но она не смогла сдержаться и скрыть свое отчаяние.
        — Тогда не теряйте времени,  — с вызовом сказала она.  — Приступайте. Я разрешаю.
        Его рука, лежащая на ее волосах, сжалась в кулак.
        — Вы маленькая глупая девочка,  — выпалил он.  — И вы в десять раз глупее, раз остаетесь здесь наедине со мной.
        Она почувствовала, как все ее тело задрожало от ярости и желания.
        — Прекратите притворно утверждать, что я не знаю, чего хочу,  — зашипела она.  — И прекратите притворяться, что я не знаю вас. Я знаю запах вожделения, исходящий от вашей кожи. Огонь в ваших глазах. Я знаю, что вы хотите меня. И я, глупая, хочу вас.
        Аласдэр уловил и страсть, и гнев в ее словах, он понимал, что должен уйти. Они вступили на опасную почву. Эсме принадлежала другому. Его другу. Но желание взяло верх над чувством долга. Обхватив ладонями ее прекрасное лицо, он стал жадно целовать ее. Эсме отвечала ему с тем же самозабвением, она больше не была невинным ребенком.
        Она позволяла ему любую вольность, открывала рот навстречу его языку и сама впивалась в его язык. Он пытался остановиться. Но Эсме не позволила ему этого, ее гибкое, податливое тело дразнило и мучило его. Если она замечала, что он колеблется, она заставляла его забыть о сомнениях. Когда он пытался отстраниться, она теплыми руками обвивала его талию и притягивала к себе.
        — Аласдэр… — Губами нежными и сладкими она искушала его, обвивалась вокруг него, сливалась с ним, сердце к сердцу. Наконец она оторвалась от его губ.  — О, Аласдэр, сделай так, чтобы я забыла тебя,  — молила она.  — Возьми меня. Это чудовищное влечение — утоли его. Я не могу больше длить эту муку.
        — Эсме, любовь моя,  — шептал он ей в ухо.  — Это не поможет. Станет только хуже.
        — Попытайся.  — Ее губы легко заскользили по его горлу.  — Просто попытайся. Только один раз.
        Его губы отыскали ее рот, и она снова поцеловала его, откровенно и ликующе. Все препятствия исчезли. Все добрые намерения отступили. Он склонился над ней, выгнувшейся в его объятиях. Она была такой маленькой. Он чувствовал себя слишком большим и немного неловким, как мальчик. Но он не был мальчиком. У него было больше женщин, чем он мог сосчитать. Но сегодня он будет с Эсме — своей последней женщиной. Чем бы это ни закончилось.
        «Аласдэр, ничто еще не кончено, пока не даны обеты»,  — вспомнились ему слова брата.
        Она слабо застонала от наслаждения и просунула палец под пояс его брюк. Только один пальчик, который дразнил и мучил. Она хотела его. Он всегда хотел ее. И если их ничего не ждало в будущем, этот миг принадлежал им.
        — Боже, Эсме!  — Это был шепот. Мольба. Он так нуждался в ней, так устал бороться с собой. Он медленно провел губами по ее горлу, втягивая в себя ее вересковый запах, как будто это был его последний вдох. Она пахла теплом. Покоем и радостью. Домом.
        — Аласдэр,  — умоляла она.  — Пожалуйста.
        Как-то собрав остатки сил, он приподнял голову, не глядя на нее.
        — Эсме, ты уверена?  — зашептал он.  — Я скорее умру, чем обижу тебя.
        — Меня обидит, если ты откажешься от меня,  — отвечала она, и руки ее скользнули выше.  — Я пыталась не хотеть тебя, но это никогда не проходило. Я думаю, может быть, если… если ты просто…
        — Боже мой.  — Он закрыл глаза и прижался лбом к ее плечу.  — За это я буду гореть в аду.
        Она повернула голову и провела губами по его уху.
        — Я постараюсь, чтобы оно того стоило.
        Он поднял голову и посмотрел на нее. Тепло ее глаз не было отражением пылавшего в камине огня. Это было женское знание. Женская сила. Неподдельная и опасная, и все — для него. Она не была девочкой, ему не верилось, что он так думал раньше. Он провел большим пальцем по ее щеке, но этого было недостаточно. Она прижалась лицом к его раскрытой ладони, ее ищущий рот был по-прежнему полуоткрыт. Она легко коснулась язычком ладони и неясно прошептала что-то жалобное и нежное.
        Он порывисто притянул ее к себе и прижал ее тело к своему так, что стали ясны его намерения. Он взял в ладони ее лицо, целовал ее, растворялся в ней. Он чувствовал, как горяча ее кожа, как бьется ее сердце. Все сильнее и сильнее.
        Ее язык глубоко проник в его рот — и он начал дрожать в ее руках. Непослушными пальцами он начал развязывать ленту на ее капоте. Ее руки не дрожали. Они смело скользнули по его груди и плечам и сбросили фрак на пол.
        За ним последовал жилет. Шейный платок тоже не устоял перед маленькими умелыми пальцами, что-то трещало, когда она срывала его. Позади них угасал огонь, рассыпаясь множеством крошечных искр. Аласдэр чувствовал, что он снова живет. Радуется. Как человек, которому подарили вторую жизнь. Он весь трепетал, в крови и в мозгу стучали барабаны. Он отбросил ее капот, а затем и ночное платье.
        О, благословенные небеса! Она была голой под ним, как в день, когда Бог создал ее. Он позволил своим рукам ласкать все ее тело, ощупывать каждую впадинку и округлость, восторгаясь прекрасным созданием, которым она была. Но Эсме была нетерпелива, как если бы опасалась, что рассудок мог остановить ее. Она ухватилась за полы его рубашки, продолжая целовать его горячечно открытым ртом.
        Он дал упасть своим брюкам и отшвырнул все — то, что было под брюками, туфли, все,  — оставшись в одной рубашке.
        Она тут же снова завладела его ртом. Когда он на миг замешкался, она издала звук, выражающий отчаяние.
        — Не останавливайся, Аласдэр,  — умоляла она.  — Не думай. Не давай мне думать.
        Его легко было убедить. Он обхватил ее ягодицы и поднял. Она обняла его, побуждая опуститься. Он опустил ее на персидский ковер, спиной к теплу камина. Эсме была сама податливость и красота. Свежесть и теплота. Ее обнаженная кожа светилась в отблесках огня. В голове стучало, в паху не прекращалась пульсация. Она перевернулась на спину и задрала его рубашку.
        Он неловко помог ей стащить ее. Одной рукой она обхватила его ягодицы и потянула его на себя. Теперь он не колебался, прижал ее к ковру и коленом раздвинул ноги. Аласдэр заставлял себя не спешить. Его рука скользнула вниз по ее животу, палец вошел в теплое, женское.
        Эсме казалось, что она взорвется. Она лежала, прижатая к ковру, все ее тело пульсировало и жаждало. Его рот нашел ее грудь и жадно припал к ней. Грубое желание сотрясало ее, ничего подобного она никогда в жизни не испытывала. Он ласкал ее сосок, зажав его между губами, покусывая и потягивая его, а его палец совершал круговые движения там, где коренилось ее желание. Эсме корчилась и широко открывала рот. Тогда он очень осторожно продвинул палец чуть глубже, и она едва сдержала стон наслаждения.
        Может быть, она развратна? Может быть, она хуже своей матери? Какое ей сейчас до этого дело! Ничто не имело значения, кроме чудовищно разрастающегося желания.
        — О, сейчас!  — задыхалась она, откидывая голову.  — Позволь мне… дай мне… Боже!
        Аласдэр пальцем тронул твердый бугорок в складках ее плоти, и ее бедра дернулись. Она шире раздвинула ноги, умоляя его.
        — Не спеши, любовь моя,  — низким страстным голосом сказал он, лаская мочку ее уха.  — Позволь мне потрогать тебя. Прочувствуй это. Здесь… да? Мм-м…
        Эсме напряглась под его рукой, не в силах справиться со своим телом. От его запаха у Эсме кружилась голова. Мыло и пот. Мускус и сладостное тепло. Хотелось раствориться в нем.
        — О, как замечательно,  — шептал он.  — Позволь мне сделать тебе также приятно, Эсме, любовь моя.
        — Это… это… сейчас прекрасно,  — задыхалась она.  — Я… я не могу… Пожалуйста.
        Он приподнялся на локте и следил за ее лицом, продолжая ласкать ее. Он смотрел ей прямо в глаза, темные в свете угасающего огня. Тени странно повторяли контуры его длинного и гибкого тела. Он наклонился и снова поцеловал ее, глубоко просунув язык между ее губами. Он издал звук, скорее стон. Она чувствовала тяжесть его плоти на своих бедрах. Мысль о ней пугала ее. Возбуждала ее.
        Он все еще трогал ее там, но этого было недостаточно. Безумие. Совершенное безумие. Язык Эсме сплелся с его языком, ее бедра сами собой приподнялись. Внутрь ее скользнул еще один палец, побуждая раскинуться шире. Более требовательный, он продвинулся выше, лаская и мучая.
        — Ты хочешь, чтобы я вошел в тебя, любимая?  — выдохнул он.  — Жаждешь ли ты меня?
        — Да,  — прошептала она, опускаясь на его руку.  — Да. Она удивилась, потому что он наклонил голову, и его язык оставил горячую дорожку на ее горле, переместившись к уху. Он прихватил мочку уха зубами и сосал его, согласуясь с ритмом движений большого пальца. Эсме снова выгнулась дугой.
        Наконец он сел на колени. Его член поднялся между ними, мощный стержень из теплой шелковой плоти. Не раздумывая, Эсме провела по нему пальчиком, удивляясь его размерам и силе. Аласдэр содрогнулся и откинул голову назад. Ей стало интересно, и она провела рукой к основанию, а затем снова вверх. Из глубин его груди вырвался хриплый стон, и на кончике его плоти появилась жемчужная капля влаги. Эсме тронула ее большим пальцем, круговым движением легко размазала по атласной головке члена.
        Это, казалось, встретило одобрение у Аласдэра. Глаза у него теперь были плотно закрыты, ноздри раздувались. Вдруг он поднял голову. Волосы упали вперед, и открывшиеся глаза, затененные ими, были горячими и глубокими. В них она увидела силу его желания.
        — Сделай это, пожалуйста,  — шепнула она.
        Она затаила дыхание. Боялась, что он остановится. И все-таки это было безумие. Безумие, которого она жаждала, пусть бы оно и погубило ее. Она думала только о нем, о его прикосновениях, его рте, его мужской сути.
        Он безмолвно просунул одну сильную руку под ее плечо, а другой медленно, но настойчиво направил мужскую твердь внутрь ее. Эсме закрыла глаза и заставила себя как можно шире раздвинуть ноги и расслабиться, чтобы принять его в себя. Давление было слишком сильным, но у нее ни на секунду не возникла мысль остановить его. Это было неотвратимо. Это неизбежно должно было произойти. Медленно, очень медленно он проникал в нее, с каждым движением глубже и глубже.
        Внезапная острая боль заставила ее вскрикнуть. Его глаза раскрылись, настороженные и вопрошающие. Эсме обвила руками его бедра, впившись в твердые, скульптурной лепки ягодицы, и побуждала войти в нее глубже. Боль не имела значения. Он вышел из нее и вошел снова с гортанным звуком. Это был крик торжества. Она попыталась качнуться бедрами вперед. Он заполнил ее. Завладел ею — по крайней мере на этот миг. Он начал ритмично двигаться, и этот пульсирующий ритм дарил наслаждение. Эсме с готовностью отвечала ему, ведомая женским инстинктом.
        Боль куда-то исчезла. Эсме инстинктивно закинула на него одну ногу и с силой прижала себя к нему. Внутри ее неподконтрольно вызревало незнакомое ощущение. Она побуждала Аласдэра входить в нее глубже и чаще. Было что-то такое — что-то восхитительное, остающееся вне досягаемости. Эсме закрыла глаза и умоляла его об этом бессвязными и жадными словами.
        Аласдэр внял ее мольбе, его движения сделались бешено быстрыми. Пот выступил на его бровях. Одна капля упала в ложбинку между ее грудей, теплая и возбуждающая. Что-то внутри ее оторвалось и поплыло к нему — ее сердце, подумала она.
        — Смотри на меня, Эсме,  — требовал он.  — Смотри на меня. Иди ко мне, любимая.
        Его темные, горячечные глаза не давали ей отвести взгляд. А он снова проник в нее, и весь мир взорвался. Все ее существо пульсировало и кричало. Их окружал свет, все вокруг плавилось, теплое и чистое. Она почувствовала, как его семя горячо влилось в нее, услышала его глухой вскрик радости. И опустилась на ковер, опустошенная и ликующая.
        Аласдэр лег поперек, придавив ее весом своего тела.
        — О Эсме!  — только и сказал он, пытаясь выровнять дыхание.  — Любовь моя.
        Эсме, должно быть, какое-то время пролежала в полусне, восхитительно насыщенная и почти довольная. Аласдэр поднялся с ковра и закрыл дверь на задвижку. Какую глупость они совершили! Но лучше поздно, чем никогда. Возвратившись, он натянул на нее платье и оделся сам.
        Она знала — им не следует оставаться здесь, не следует лежать, как ленивые кошки, вытянувшись на ковре перед почти угасшим огнем. Она ждала, когда Аласдэр скажет ей это, но он молчал. Он повернулся на бок и, обхватив ее руками за талию, прижал спиной к себе. Они не разговаривали — наверное, потому, что оба слишком боялись.
        Огонь совсем угас. Она прислушивалась к мягкому, ритмичному дыханию Аласдэра, и ей было почти покойно. Рука, обнимавшая ее, казалось, ложилась самым естественным образом, там ей было и место. Тогда как она не могла даже поцеловать лорда Уинвуда, автоматически сразу не отвернувшись. И вот она вступила в связь с этим мужчиной с такой легкостью, которая должна была бы тревожить ее.
        Она не тревожилась. Все, что произошло, было неотвратимо. Она с самого начала видела в нем губителя женщин и не слишком ошиблась. Но он был больше, чем губитель женщин. Он был красив и очень обаятелен, а за всем этим ощущался непоколебимый внутренний стержень, глубоко скрытое чувство чести. Может быть, она унаследовала страстность своей матери. Может быть, позволила сердцу управлять рассудком. Ее это больше не волновало.
        Она спокойно повернулась к нему лицом. В полумраке она могла различить, что глаза его были открытыми и сонными. Повинуясь импульсу, Эсме кончиком пальца очертила его греховно прекрасный рот.
        Она совершила нечто непоправимое, в глазах других даже бесчестное, то, чего сама не могла бы себе объяснить. И все же она не раскаивалась. Бог знает, что теперь она скажет лорду Уинвуду.
        — Он, наверное, вызовет меня на дуэль, прежде чем что-нибудь будет сказано,  — сказал Аласдэр, словно прочитав ее мысли.  — Я бы вызвал, окажись на его месте.
        Эсме покачала головой:
        — Он не любит меня настолько, чтобы взволноваться из-за этого.
        — Тогда он просто глупец,  — сказал Аласдэр, перевернувшись на спину и глядя в потолок.  — Еще больший глупец, чем я в недавнем прошлом.
        Эсме всматривалась в его лицо, но он больше ничего не говорил. Боже, как ей хотелось, чтобы он просто высказал, что у него на сердце. Но между ними стояла ее помолвка с его лучшим другом. Следующий шаг был ее. Она знала, каким он должен быть, сделать его была ее обязанность, не его.
        Его глаза долго смотрели на нее почти умоляюще. Чего он хотел? О чем просил? Но вот он отвел взгляд, как если бы то, что он увидел, ранило его. Он взял ее руку и сплел их пальцы, прижался губами к ее руке и отказывался смотреть на нее.
        — Какой-то частью своей души ты должна ненавидеть меня, Эсме,  — сказал он.  — Из-за Сорчи. Из-за твоей матери. За то, что я сделал тебе. Всю свою жизнь я был галантным и равнодушным, никогда не задумываясь о том, какие беды приносит другим мое легкомыслие. И то, что произошло между нами сегодня, многие расценили бы как еще один пример моей распущенности.
        — Аласдэр! Не говори ничего. Ни о маме, ни о Куине. Даже о Сорче. Давай хоть на минутку притворимся, что никаких препятствий не существует. Что есть только мы, здесь, сейчас.
        — Но они существуют.  — Во тьме он всматривался в ее лицо.  — Ты бы смогла видеть меня с Сорчей и не испытывать хотя бы мимолетное чувство горечи? Ты сказала, что «нас» не было, Эсме, или не должно было быть, потому что я отчаянно пытался сделать то, что было бы лучше для нас обоих. Я пытался дать тебе возможность вести такую жизнь, которую ты заслуживаешь, и дать Сорче отца, которого заслуживает каждый ребенок. Но это оказалось невероятно трудно. Если бы я встретил похожую на тебя лет десять назад, я бы не растратил понапрасну столько лет своей жизни.
        — Возможно, тебе следует перестать растрачивать ее сейчас,  — заметила она.  — Но позволь мне заметить, обсуждать это было бы лучше не здесь и не сейчас.
        Ей хотелось задать ему множество вопросов. Но вопросы могли подождать. Эта ночь была для драгоценных моментов вдвоем. Утром предстояло говорить с Уинвудом и просить у него прощения. А затем… впрочем, жизнь так непредсказуема. Аласдэр снова обнял ее и губами коснулся ее лба. Эсме приказала себе не думать о будущем, о мучительном объяснении, которое ей предстоит. Она уткнулась лицом в плечо Аласдэра и забыла, что ей надо поскорее возвратиться в свою комнату.
        Шум за дверью заставил ее вскочить. Аласдэр прижал губы к ее уху.
        — Шш-ш,  — прошептал он.  — Слуга. У Эсме екнуло сердце.
        — Боже мой! В это время?
        Теперь раздались звуки, похожие на царапанье совка о каминную плиту, звякнуло передвинутое ведро.
        — Черт, они сейчас будут здесь,  — сказал Аласдэр.  — И не поймут, почему заперта дверь. Слуги у Куина, должно быть, страдают бессонницей.  — Он поднялся бесшумно, как кошка, и привел в порядок свою одежду.
        Эсме на миг поддалась панике.
        — Как же мы выйдем отсюда? Аласдэр подал ей руку.
        — Через другой выход,  — шепнул он, поднимая ее на ноги.  — Здесь есть старая буфетная, через которую можно пройти в гостиную. Пусть они гадают, почему дверь оказалась закрытой.
        На ходу застегивая капот, Эсме заспешила за ним. Дверь в бывшую буфетную бесшумно открылась, но в комнате оказалось темно, как в могиле. Они проскользнули внутрь, и Аласдэр взял Эсме за талию.
        — Держись за меня,  — шепнул он ей на ухо.
        Он ступал с величайшей осторожностью, чтобы не наткнуться на мебель. Из-за двери покинутой ими библиотеки доносились голоса слуг, обсуждающих закрытую дверь. Опасность была рядом. На противоположном конце буфетной Аласдэр приоткрыл дверь, ведущую в главный коридор, и выглянул из нее.
        — Никого,  — шепнул он, плотнее запахивая капот вокруг ее шеи.  — Иди, милая. Нас не должны видеть вместе.
        Эсме не хотелось расставаться с ним, и он ощутил это. Он быстро поцеловал ее — страстно, открытым ртом.
        — О Эсме, Эсме!  — шептал он, лихорадочно прижимая губы к ее шее.  — Что будет с нами?
        Необходимость расстаться подгоняла ее.
        — Я ни о чем не сожалею,  — торопливо говорила она.  — Пожалуйста, Аласдэр, скажи мне, что ты чувствуешь то же самое.
        Даже в темноте она ощущала на себе его взгляд.
        — Я сожалею об этом, Эсме,  — отвечал он.  — Но я бы повторил все снова.
        — Я тоже,  — сказала она просто.  — Что же мы наделали с собой!
        Его руки обхватили ее за талию.
        — Эсме… я… о Боже, у меня нет права просить тебя ни о чем,  — с трудом проговорил он.  — Не буду. Поступай так, как посчитаешь лучше для себя, моя девочка. Позаботься о себе. Подумай, что говорит тебе твое сердце.
        Эсме хотелось сказать, что ей уже поздно думать об этом.
        И сердце ее давно принадлежит ему. Но тут же вспомнила об ужасном объяснении, которое ей предстоит.  — Мы сможем увидеться утром?  — заторопилась она. Он покачал головой:
        — Меррик отправится в Лондон, едва рассветет. Я должен ехать с ним.
        — Должен?
        Он провел рукой по своим растрепавшимся волосам.
        — Мне кажется, это самое лучшее, что мне надлежит сделать в такой ситуации,  — глухо сказал он.  — Я не в силах оставаться здесь, пользоваться гостеприимством Куина… и его невесты.
        Эсме покачала головой:
        — Аласдэр, все не так.
        В библиотеке теперь что-то брякало и лязгало — шла уборка; она перемещалась скорее всего в их направлении. Аласдэр снова открыл дверь и легонько подтолкнул Эсме. Она на миг заколебалась, через плечо бросила на Аласдэра последний взгляд и пошла прочь.
        Она тихонько шла по ночному дому, уверенная, что ей не удастся заснуть в эту ночь. Добравшись до спальни, она зажгла лампу, легла, свернувшись клубочком, и взяла в руки тот же скучный роман, из-за которого спустилась вниз.
        Аласдэр не хотел просить ее ни о чем — так он сказал. Ей предлагалось делать то, что будет лучше для нее. Но ведь решение было принято, казалось, целую жизнь назад, и больше всего ее заботил сам Аласдэр. Это не менялось и не могло измениться. А значит, все остальные — Уинвуд, миссис Кросби, тетя Ровена, Сорча — должны были отступить на второй план. Другого выхода не было.
        Глава 11,
        в которой на сцену выступает графиня Бергонци
        Когда горизонт начал светлеть, Эсме поднялась, подошла к окну и стала высматривать карету Аласдэра. Ей не пришлось ждать долго. Прижавшись к стеклу, она смотрела, как грузят его багаж. Вскоре вышли Аласдэр и его брат в сопровождении лорда Уинвуда — расставаясь, они пожали друг другу руки.
        В последний момент Аласдэр заколебался, затем взял Уинвуда за руку, а другую руку положил ему на плечо, как бы разуверяя в чем-то. Они обменялись несколькими словами, после чего мужчины уселись в карету, кучер щелкнул кнутом, и карета двинулась в путь.
        Вот и все. Аласдэр уехал. Эсме отвернулась от окна и начала укладывать свое платье. Если повезет, большинство гостей еще будут оставаться в постелях, и ей не придется откладывать задуманное. Не желая вызывать прислугу, она вымылась в холодной воде, оставшейся с вечера. Тело саднило, но крови почти не было. Аласдэр был очень осторожен, хотя это не имело значения. Ее тело навсегда изменилось. Навсегда принадлежало ему.
        Одеваясь и укладывая волосы, она размышляла о том, что никогда не станет женой лорда Уинвуда, и чем скорее она ему сообщит об этом, тем лучше. Все же он был очень добр к ней. Она очень хотела бы полюбить его, тогда ей не пришлось бы нанести ему такую тяжкую обиду. При мысли об этом слезы выступили у нее на глазах. Она порылась в дорожной сумке, нашла носовой платок и вышла в коридор. Может быть, она найдет Уинвуда в маленькой гостиной, куда подавали завтрак?
        Гостиная не была пуста, но лорда Уинвуда в ней не было.
        — Доброе утро, леди Шарлотта,  — сказала она.
        — Доброе утро, мисс Гамильтон,  — отвечала старая женщина.  — Почему «леди», что еще за чепуха? Теперь вы должны называть меня бабушкой.
        Эсме слабо улыбнулась.
        — Спасибо,  — сказала она.  — Вы очень добры. Леди Шарлотта засмеялась.
        — Я вижу, вы ранняя пташка, как и я. Все остальные поднимутся не раньше, чем через час. Налить вам кофе?
        Эсме в растерянности стояла на пороге.
        — Вообще-то я ищу лорда Уинвуда. Вы его не видели? В глазах старой леди мелькнуло лукавство.
        — Он заходил выпить кофе, но тут же удалился в свой кабинет,  — сказала она.  — Он наверняка еще там. Вы знаете, как туда пройти?
        Эсме теребила носовой платок.
        — Нет,  — призналась она.  — Не могли бы вы объяснить мне, мэм?
        Леди Шарлотта отставила чашку.
        — Проще будет отвести вас туда,  — сказала она.  — В этом доме чудовищно запутанное расположение комнат. Мне ли не знать. Я здесь выросла.
        Она бойко засеменила по коридору, двигаясь гораздо быстрее, чем можно было бы ожидать от женщины ее возраста.
        — Кабинет находится в самой дальней части дома,  — пояснила она через плечо.  — В самой старой части, которая выходит на задние сады. Куин прячется там, когда хочет спастись от хныканья Гвендолин.
        Эсме шла за ней, и по мере того как двоюродная бабушка Уинвуда поворачивала то налево, то направо, поднималась по ступенькам, шла по извилистому коридору и снова спускалась вниз, ее ужас нарастал. Они прошли мимо двух служанок, старательно чистящих ковры, и вдруг, повернув за угол, оказались перед огромной дубовой дверью.
        — Вот мы и пришли!  — шепнула леди Шарлотта, радостно толкая дверь, из-за которой потянуло холодом.  — Сейчас я могу забыть свое имя, мисс Гамильтон, но я не забыла…
        Старая леди застыла на пороге.
        Поперек стола, стоявшего в центре комнаты, была распростерта женщина, удерживаемая мужчиной, который неистово целовал ее. Женщина отбивалась, как тигрица, но мужчина — Боже, это был лорд Уинвуд — удерживал ее за запястья.
        Она как-то сумела отвернуть лицо в сторону.
        — Fa schifo![6 - Мне противно! (итал.)] — выкрикнула она, изо всей силы ударяя его коленом, явно желая ударить как можно больнее.  — Sporco![7 - Гадко! (итал.)] Отпусти меня, гнусная английская свинья!
        Пробормотав ругательство, Уинвуд поднялся с нее. Только тогда Эсме увидела зажатый в ее перчатке стек. Женщина сильно хлестнула им по лицу Уинвуда — ярко-красные брызги крови окрасили его рубашку. Те двое, судя по всему, не замечали стоящих в дверях женщин. До того момента, пока старая леди не упала в обморок.
        Она ослабела и плавно сползла на пол. Эсме, должно быть, вскрикнула. Откуда-то появились служанки. Женщина — графиня Бергонци — оттолкнула Уинвуда и бросилась к Шарлотте, путаясь в полах своего костюма для верховой езды.
        Графиня неловко опустилась на колени, не видя ничего вокруг.
        — Куин, вы глупец!  — кричала она, откидывая волосы с лица Шарлотты.  — Хватит! Довольно! Теперь вы убили свою бабушку!
        Эсме приложила пальцы к горлу старушки.
        — Пульс есть,  — сказала Эсме.  — Она не умерла. Уинвуд застыл на месте. Через открытое двустворчатое окно, доходящее до пола, из сада шел холодный воздух.
        — Закройте окно,  — велела Эсме одной из служанок.  — Уинвуд, пошлите кого-нибудь за доктором. Ради Бога, поторопитесь!
        Уинвуд словно очнулся и начал действовать. Шарлотта испустила жалобный стон.
        — Не надо… доктора,  — прошептала она.
        — Poveretta!  — бормотала графиня, продолжая гладить лицо старой леди.  — Non ci credo![8 - Бедняжка! (итал.) — Не могу поверить! (итал.)]
        Когда Эсме в следующий раз взглянула вверх, Уинвуда не было. Две служанки смотрели ему вслед с вытаращенными глазами и с открытыми ртами. Боже милостивый! Они, должно быть, все видели.
        Доктор недолго осматривал леди Шарлотту.
        — Переломов нет,  — сообщил он толпе, ожидающей в гостиной леди Уинвуд.  — Но пульс еще прерывистый, каким и был последнее время, даже получше. Я посоветовал бы денек полежать в постели и ее обычное лекарство для укрепления сердца. Завтра она будет чувствовать себя как обычно и, я надеюсь, сможет вернуться домой.
        — Слава Богу!  — Леди Уинвуд прижала к груди скомканный носовой платок.  — Я боялась худшего.
        — Запомни мои слова, Гвендолин, это все кровь!  — заявил пожилой джентльмен рядом с ней.  — Шарлотта никогда не выносила вида крови.
        — Нет, я считаю, что это ее больное сердце,  — сказала леди Уинвуд.  — Наверное, она перенапрягла его.
        Лорд Уинвуд машинально провел пальцем по ранке на щеке. С того момента, как слуги на руках перенесли сюда его двоюродную бабушку, он беспокойно ходил взад-вперед. Его сестра Элис сердито следила за ним из угла и теребила в руках носовой платок.
        — Вспомни, Хелен, как Шарлотта лишилась чувств и выпала из догкарта[9 - Высокий двухколесный экипаж с местом для собак под сиденьями.], когда под колеса попала белка?  — говорил теперь пожилой джентльмен даме, сидевшей по другую сторону от него.
        — Да, конечно, помню!  — присоединилась к нему кругленькая седовласая леди — еще одна двоюродная бабушка, подумала Эсме.  — Тогда Шарлотте наложили шесть швов!
        Эсме прокашлялась.
        — Это тоже очень прискорбный несчастный случай,  — вставила она безмятежным голосом.  — Уинвуд, вам не следует так пугать людей. Графиня неудачно сделала резкое движение — с каждым может случиться такое.
        В комнате на мгновение стало тихо. Леди Уинвуд с прижатым к лицу носовым платком как-то странно смотрела на Эсме.
        — Да, ужасное невезение!  — наконец присоединилась она.  — Куин, нам повезло, что Шарлотта не сломала бедро. В следующий раз будь к ней внимательнее!
        — Сожалею,  — повторил он, наверное, в десятый раз.  — Не могу найти слов, как я сожалею.
        Доктор выглядел несколько обескураженным.
        — Пожалуй, я пойду,  — сказал он.  — Я загляну к леди Шарлотте утром, просто на всякий случай. Она, знаете ли, не молодеет.
        Страсти утихли, «ранние пташки» начали покидать комнату и спускаться к завтраку. Леди Элис вывела мать, что-то рассказывая ей о детях. Графиня давно удалилась, покинув кабинет Уинвуда тем же путем, которым, судя по всему, она попала туда — через открытое в сад окно. Остальные еще не поднялись с постелей. Тем не менее, несмотря на попытки Эсме скрыть истинное положение вещей, к полудню следовало ожидать быстрого распространения слухов.
        Вскоре в гостиной остались только Эсме и лорд Уинвуд. Пришло время сделать то, за чем она спустилась сюда. Она повернулась и увидела, что он безучастно смотрит в окно, никак не реагируя на ее присутствие.
        Она подошла и положила руку ему на плечо.
        — Боюсь, милорд, пойдут сплетни,  — тихо сказала она.  — Но может быть, нам удастся противостоять им. Мы должны настаивать на этой глупой истории с несчастным случаем.
        Лорд Уинвуд отказывался смотреть на нее.
        — Эсме, я могу объяснить.
        — Нет, не надо,  — сказала она.  — Я бы предпочла не обсуждать это.
        — Я не виню вас,  — шепнул он.  — Я такой глупец — хуже, я оскорбил вас. Сможете ли вы когда-нибудь простить меня?
        — Дело совсем не в том, прощаю я или не прощаю,  — тихо сказала она.
        — Если вы так считаете, моя дорогая, тогда вы тоже глупы. Эсме набрала в грудь воздуха.
        — Я должна объясниться, Уинвуд. Утром я шла к вам, чтобы сказать… сказать, что не могу стать вашей женой,  — продолжала она.  — Я сделала ужасную ошибку, приняв ваше предложение. Я прошу простить меня.
        Он откинул назад голову и горько хохотнул.
        — Меня не удивляет, что вы хотите отказаться от обещания,  — отвечал он.  — Оказаться в такой ситуации! И это мне, а не вам, надлежит просить о прощении.
        — Вы не слушаете меня, милорд,  — твердо сказала она.  — Я шла, чтобы сказать вам, что хочу разорвать помолвку. Сожалею, что помешала вам в… в ваших планах, что бы вы там ни делали…
        — 'Рушил свою жизнь,  — прервал он ее.  — Вот что я делал.
        Эсме пожала плечами.
        — В любом случае это не имеет никакого отношения к моему решению. То же самое я собираюсь сказать вашей матери. Я не хочу, чтобы она думала, что ответственность лежит на вас.
        Плечи Уинвуда обвисли.
        — Я сегодня же пошлю объявление в «Тайме»,  — сказал он, запуская руку в свои и так растрепанные волосы.  — Никто не удивится. Моя дорогая, мне жаль, что все кончилось так плохо.
        — Не жалейте,  — прошептала она.  — Поверьте мне, я никогда не сказала бы «да». Кое-что… кое-что случилось этой ночью, окончательно убедив меня в этом.
        Уинвуд оторвался от окна и принялся ходить по комнате.
        — Я думал, это хорошая партия, Эсме,  — растерянно сказал он.  — Я убедил себя, что мы сможем поладить, вы и я. Я был глупцом, воображая, что могу… или смогу в будущем… черт, почему я не послушал Аласдэра?
        — Аласдэра?..
        — Он с самого начала говорил мне, что я недостаточно хорош для вас,  — признался Уинвуд.  — И я знал, что он прав. Я подумал, что, может быть, вы сделаете меня другим, лучше. Но ничего не получилось. Даже Аласдэр видел это. Прошлой ночью он отчитал меня и чуть не набросился на меня с кулаками.
        — Аласдэр? Но… но почему?
        — Он видел, что я не уделяю вам достаточно внимания, он считал, что у вас несчастный вид. Он хотел, чтобы я разорвал помолвку, ноя, конечно, отказался. Как я мог? Джентльмен не имеет права так поступить.  — Уинвуд улыбнулся ей виноватой, горькой улыбкой.  — А теперь вы сделали это за меня.
        Эсме теперь смотрела себе под ноги.
        — Да, и я думаю, так будет лучше,  — сказала она.  — Мы не подходим друг другу.
        Некоторое время он молча смотрел на нее.
        — Эсме, вы ведь в душе романтичны, да?  — наконец спросил он с изумлением.  — Вы верите, что у каждого человека есть единственная половинка?
        — Я… Да, я начинаю верить, что это так,  — призналась Эсме.
        Он снова отвернулся к окну и раскинул руки, ухватившись за раму. Он так долго вглядывался в даль, что Эсме начала подумывать о том, чтобы тихонько выйти.
        — Не знаю, Эсме, что там между вами и Аласдэром,  — сказал он тихо.  — Разумеется, теперь это не мое дело.
        Она хотела заговорить, но он жестом остановил ее:
        — Пожалуйста, дайте мне сказать.
        — Да, конечно.
        Он взглянул на нее почти умоляюще.
        — Вот что я хочу сказать: если между вами есть хотя бы капелька искреннего расположения, не давайте ей исчезнуть. По крайней мере до тех пор, пока не убедитесь, что больше из этого ничего не появится. Потому что если вы упустите эту капельку — случайно или намеренно,  — все может исчезнуть навсегда.
        Эсме была не в силах смотреть на него.
        — Это хороший совет,  — отвечала она.  — А сейчас, если вы извините меня, я должна пойти и рассказать тете о нашем решении.
        — Я не хотел бы, чтобы она сердилась на вас,  — сказал Уинвуд.  — Скажите ей правду.
        — Правда заключается в том, что мы не подходим друг ДРУГУ,  — повторила она снова.  — И никогда не подходили. Мы предназначены другим, вы и я. Мы были глупцами, ду-1^ая иначе.
        Он грустно улыбнулся.
        — Маленькая Эсме,  — пробормотал он.  — Всегда такая мудрая. Почему мы не можем полюбить друг друга? Жизнь стала бы намного легче, правда?
        Эсме тоже улыбнулась с печальным сожалением.
        — Да, но я начинаю думать, что мы не выбираем, кого нам любить. А жизнь не может быть легкой.  — Она поднялась на цыпочки и легко поцеловала его в щеку.
        С чувством, что вот-вот заплачет, Эсме повернулась и поспешно вышла. Тетя Ровена, конечно, проснулась. Эсме надеялась, что тетя одобрит ее решение, но сейчас ее нервы были слишком напряжены, и она отчаянно желала, чтобы все уже осталось позади. К сожалению, Эсме запоздала с объяснением. Эсме постучалась в спальню тети и быстро вошла, едва услышав ответ. С негодующим, застывшим лицом, похожим на маску, леди Таттон величаво сидела на кровати перед подносом с завтраком. Похоже, вместе с утренним шоколадом Пикенс принесла своей хозяйке рассказ о неблаговидном поступке лорда Уинвуда.
        — Ничего не говори!  — приказала леди Таттон, выставив изящную ручку в останавливающем жесте. Кружева, каскадом ниспадающие с ее груди, тряслись от ее негодования.
        — Какое безобразие! Это оскорбление. Даже не думай защищать его. Я всегда говорила, что Уинвуд негодяй и мерзавец, помнишь?
        — Да, тетя,  — сказала Эсме с преувеличенным почтением.  — Не могу сказать, что меня не предупреждали. Я разорвала помолвку и уверена, что это к лучшему.
        — Хорошая девочка!  — одобрила тетя.  — Ну а со сплетнями мы справимся. Ох, я чувствую, что приближается приступ головной боли. Флакон с ароматическим уксусом, Пикенс! Мы возвращаемся в Лондон. Соберите вещи. Я поговорю с Гвендолин, как только немного приду в себя.
        Эсме подошла к кровати и уселась на краешек.
        — Прошу вас, не ссорьтесь с леди Уинвуд,  — умоляла она.  — Влиять на поведение своего сына она может не больше, чем… чем вы когда-то… на мою мать.
        Леди Таттон фыркнула, но негодование ее угасло.
        — Справедливо, очень справедливо!  — согласилась она.  — Но это чудовищное оскорбление. С оперной певицей! Иностранкой! Пойдут всякие толки.
        Эсме легонько сжала тетину руку, лежавшую на стеганом одеяле.
        — Я все равно собиралась разорвать помолвку,  — настойчиво внушала она.  — Правда. Я боялась, что не смогу решиться, и набиралась мужества, чтобы сказать вам.
        — Мужества?  — недоверчиво переспросила леди Таттон.  — Моя дорогая девочка! Я никогда не стала бы настаивать, чтобы ты вышла замуж за негодяя.
        Эсме вяло улыбнулась.
        — Я знаю,  — отвечала она.  — А теперь, если вы извините меня, мне надо кое-что уложить. Должна заметить, тетя Ровена, что я буду очень рада снова оказаться в Лондоне.
        — Гм-м,  — произнесла ее тетя, бросив на нее подозрительный взгляд.  — Не знала, что тебе так полюбилась городская жизнь, моя дорогая.
        Глава 12,
        в которой капитан Макгрегор все объясняет
        На следующее утро Эсме проснулась на Гросвенор-сквер со странным чувством трепета и предвкушения. Что-то должно было случиться. Она ощущала это всем существом, всей своей шотландской натурой. Не в силах справиться с собой, она оделась, сошла вниз и нервно ходила по гостиной, пока не появился Гримонд с большим серебряным подносом.
        — Не принести ли вам кофе и утреннюю газету, мисс?  — учтиво спросил он.  — Ее светлость еще не оправилась от головной боли и предполагает некоторое время провести в постели.
        — Прекрасно,  — сказала Эсме. Она обрадовалась возможности занять чем-нибудь голову.
        Эсме уселась на диванчик, развернула газету и стала читать очередную статью об отставке Веллингтона. Вдруг ей пришла в голову мысль, от которой она похолодела. В газетах уже могло появиться сообщение о разрыве помолвки. Лорд Уинвуд собирался немедля отослать объявление. Видимо, он, как и Эсме, хотел как можно скорее покончить с этим скандальным происшествием.
        Запах свежей типографской краски дразнил ее ноздри, пока она листала газету. Долго искать не пришлось. Короткое объявление было напечатано в верхней части страницы. Это, возможно, была самая короткая помолвка на памяти светского общества, подумала Эсме.
        Боже, сколько будет сплетен! Неудивительно, что у тети разболелась голова. Вот об этом Эсме действительно сожалела. Она взяла чашку и, не отрывая глаз от газеты, сделала пробный глоток горячего кофе. Это было ошибкой, потому что она поперхнулась и закашлялась.
        Эсме поставила чашку, отодвинула ее подальше и полностью развернула газету. Что это напечатано чуть ниже объявления Уинвуда? Знакомое имя. Эдвард Уилер.
        Но этого не может быть. Тут какая-то ошибка. Она прочитала еще раз, каждое слово. На этот раз внезапное озарение обрушилось на нее. Ей вспомнились слова Аласдэра, сказанные им в тот ужасный день, когда они ссорились.
        «Ребенок Джулии Кросби вас не касается, как, впрочем, и меня, и оставим это».
        Боже, какой идиоткой она была!
        Она быстро сложила газету и вышла в коридор, в котором дворецкий ставил вазу с цветами.
        — Гримонд, я собираюсь прогуляться подольше,  — бросила она ему, сбегая по лестнице. Она покинула дом, но рука ее перестала дрожать только когда она была уже далеко от Мейфэра. В другой руке она по-прежнему сжимала газету. О мистере Уилере она знала только то, что он был успешным драматургом. Теперь на свои места вставало все остальное.
        Генриетта — сестра Уилера. А не его жена. Миссис Уилер на самом деле мисс Уилер. Как она могла подумать другое? Какой дурочкой она была, и не только поэтому.
        Пришло время им с Аласдэром обстоятельно обсудить все. Она твердо решила не оставлять ему выбора. Если потребуется, она будет сколько угодно ждать у его дверей. И в конце концов она добьется своего или умрет, не прекращая попыток. Это ее жизнь. Она должна позаботиться о себе. Как сказала тетя, ей не следует жить чужими заботами.
        Многое смущало Эсме, но даже если бы Джулия Кросби носила ребенка от Аласдэра, Эсме уже готова была признать, что в любви, как на войне, все позволено. Но даже этого препятствия больше не существовало. Она испытывала облегчение. Радость. Нет, это был исступленный восторг. Сэр Аласдэр Маклахлан мог быть повесой, негодяем, обаятельным мерзавцем, но он был ее негодяем — и она должна заполучить его.
        Ветер хлестал ее по лицу и развевал полы ее плаща, когда она коротким путем спешила через почти пустынный парк. Улицы, тоже были пусты. На Грейт-Куин-стрит царили тишина и спокойствие, только ветер играл сухими листьями да коренастый мужчина сходил на мостовую из щегольской почтовой кареты. Не обращая на него внимания, Эсме заторопилась к дому Аласдэра и настойчиво задергала за дверное кольцо. Уэллингз распахнул дверь, и на лице его расплылась улыбка.
        — Доброе утро, мисс Гамильтон. Вы к маленькой мисс?  — Он заколебался.  — Может быть, послать за Лидией?
        — Спасибо, но я хочу видеть не Лидию и не Сорчу. Мне нужен сэр Аласдэр. Немедленно разбудите его, Уэллингз. И скажите ему, что я не уйду, пока он не сойдет вниз и не поговорит со мной.
        Уэллингз помялся в нерешительности.
        — К сожалению, его нет дома, мисс,  — отвечал он.  — Сэр Аласдэр уехал в своем экипаже не более десяти минут назад.
        Эсме еще продолжала размахивать газетой, когда в дверь снова постучали. Уэллингз нахмурился.
        — Прошу меня извинить, мисс.
        Он снова открыл дверь, за которой стоял тот самый кряжистый джентльмен, который вышел из кареты недалеко от дома. Незнакомец держал в руках шляпу с загнутыми боковыми полями, а его похожая на бочонок грудь заполнила весь дверной проем.
        — Прошу прощения,  — произнес он с сильным шотландским акцентом.  — Здесь живет Маклахлан? Похоже, я на дом-два сбился с курса.
        —Да.  — Уэллингз бросил быстрый взгляд на платье джентльмена.  — К сожалению, он в отсутствии.
        Мужчина положил шляпу и принялся расстегивать свою шинель.
        — Какая жалость!  — сказал он и обернулся, чтобы крикнуть в дверь: — Заносите сундук и чемодан, Уинтерз. Кажется, мы нашли мальчугана.
        Уэллингз не сдавался:
        — Сэр Аласдэр ожидает вас, сэр?
        — Не знаю!  — сказал незнакомец, высвобождаясь из шинели, под которой оказалась синяя щегольская морская форма.  — Но у него все равно не будет выбора, потому что я его кровный родственник. Капитан Макгрегор к вашим услугам. А теперь скажите, где здесь Адмиралтейство?
        Уэллингз указал в направлении Уайтхолла.
        — Это там, сэр,  — сказал он.  — Совсем близко, прямо за углом.
        — Превосходно! Превосходно!  — сказал Макгрегор.  — Я загляну туда завтра.
        Слуги капитана вносили его багаж, а Уэллингз, услышав магические слова «кровный родственник», отдавал распоряжения, что куда нести. Эсме наблюдала за всем этим, широко раскрыв глаза.
        К сожалению, дядя Аласдэра оказался одним из самых некрасивых людей, которых ей когда-либо приходилось видеть. Капитан был не таким коротышкой, каким показался вначале, но по сложению он более всего походил на быка. Его напоминавшие проволоку ярко-рыжие с проседью волосы торчали во все стороны, кожа была темной и словно травленой, похожей на кожу туфель, сильно пострадавших от непогоды.
        У него отсутствовало несколько передних зубов, а нос, насколько могла судить Эсме, был сломан дважды. Один глаз у капитана ужасно косил, отчего моряк напоминал Эсме пирата без повязки на глазу. Неожиданно капитан Макгрегор повернулся к ней.
        — А кто вы будете, мисс?  — спросил он, щуря косой глаз.  — Вы пришли или уходите?
        — Я только что пришла,  — немного удивленно проговорила она.  — Я ожидаю сэра Аласдэра.
        Капитан оглядел ее с головы до ног.
        — Тогда мы в одинаковом положении,  — низким голосом почти прорычал он.  — Вы мне кого-то напоминаете, девушка. Как ваше имя?
        — Гамильтон,  — сказала она, слегка поклонившись.  — Мисс Эсме Гамильтон.
        — Ах да! Девчушка Гамильтон!  — воскликнул он, трогая рукой щетину на своем подбородке.  — Мальчуган сообщил мне, что вы здесь.
        — Я не здесь,  — раздраженно сказала Эсме.  — То есть я здесь. Но только с визитом.
        — В самом деле?  — Капитан повернулся к Уэллингзу, который отпустил остальных слуг.  — Не принесете ли нам крепкого кофе и по глотку хорошего виски? Пока мой племянник не надумает вернуться домой, мы с мисс Гамильтон скоротаем время за разговорами.
        — Но сейчас половина десятого, сэр.
        — Да?  — Капитан косо взглянул на него.  — Так что из того?
        Уэллингз побледнел и посмотрел на Эсме. Эсме пожала плечами. Ей неизвестны привычки дяди Аласдэра, но она и шагу назад не сделает, пока не поговорит с Аласдэром. ^ — Мы будем в гостиной, Уэллингз,  — сказала она.  — Кофе был бы очень кстати.
        Тяжело ступая, капитан последовал за ней. Она удивилась, обнаружив, что Аласдэр сообщил о ней дяде. Почему, хотела бы она знать. Она порылась в памяти, но имя Ангус Макгрегор ничего ей не говорило.
        Отложив газету, Эсме указала ему на кресло, а сама уселась напротив. Капитан сел и, глядя на нее с большой сердечностью, хлопнул себя по коленям.
        — Так вы старшенькая Розамунды, так?  — начал он.  — Вы похожи на нее, точно, похожи.
        Эсме удивленно моргнула.
        — Вы знали мою мать?
        — О да!  — сказал он.  — Шотландия невелика. А она была редкостной красавицей. Никогда не встречал женщины, которая могла бы сравниться с ней, хоть очень старался, видит Бог!
        Капитан засмеялся и помотал головой, будто погружаясь в воспоминания.
        Эсме удивленно подняла бровь.
        — Как вы познакомились с ней?
        — Я встретил Розамунду, когда ее стали вывозить в свет,  — сказал он.  — Разве она никогда не упоминала мое имя?
        Эсме покачала головой. Лицо капитана помрачнело.
        — Я был влюблен,  — продолжал он,  — как всякий мужчина с горячей кровью, который положил глаз на девушку. К тому времени я стал лейтенантом и был таким самоуверенным, каким только может быть молодой офицер.
        Его слова заставили Эсме улыбнуться.
        — Да, кажется, понимаю. Глаза капитана затуманились.
        — Конечно, ко времени моего появления все танцы у Розамунды были уже расписаны. Мои паруса повисли. Тут два подвыпивших мелких лорда затеяли ссору, стали выяснять, чей должен быть следующий танец, и я увидел шанс для себя.  — Он взглянул на Эсме и подмигнул ей здоровым глазом.  — Роза ускользнула в сад со мной, а лорды остались выяснять отношения.
        Улыбка Эсме стала неуверенной.
        — Это звучит почти романтично,  — заметила она.  — И вы ушли в море и никогда больше не видели ее?
        — Господи, конечно же, нет!  — сказал капитан.  — Я осаждал ее месяц или больше. Даже сделал предложение, каким бы безрассудным это сейчас ни казалось. Сейчас, не смейтесь, мисс! В юности я был совсем неплох. Все зубы были при мне и копна рыжих волос на голове.
        Эсме улыбнулась, стараясь вообразить его молодым, но это было трудно.
        — И что было дальше?
        — О, Розамунда была слишком благоразумной, чтобы выйти за меня замуж,  — печально отвечал он.  — Она не захотела стать женой моряка, а я был слишком упрямым, чтобы отказаться от моря. Оглядываясь назад, я не виню ее. Многие замечательные парни ушли в море и никогда не вернулись назад.
        Эсме вдруг что-то вспомнила. Не тот ли это человек, о котором говорила тетя Ровена? Первая любовь ее матери? Это казалось невероятным. И все же… нет. Каким бы безобразным он ни казался, в нем было обаяние. Эсме сцепила руки на коленях и глубоко вздохнула.
        — Если вас это немного утешит, капитан Макгрегор, я думаю, моя мать вспоминала вас с большой нежностью.
        Капитан широко осклабился.
        — Будьте уверены,  — сказал он, еще раз весело подмигнув.  — Каждый раз она изводила меня, бранила за мой выбор. Конечно, в ответ я бранил ее и говорил, что это она выбирала, а не я. И так оно и шло, красавица. Но в каком-то смысле мы оставались добрыми друзьями.
        — Вот как.  — Эсме села прямее.  — Так вы не теряли друг друга из виду?
        Капитан пожал плечами.
        — Настолько, насколько это возможно для моряка. Редкие письма, а раз в два-три года случалось свидеться — Шотландия невелика, как я уже сказал, но мне никогда не удавалось застать ее в промежутке между замужествами. Какая ирония судьбы, как-то сказал я ей, что все ее распрекрасные сухопутные денди умерли, а я жив, здоров, бодр и с каждым днем все безобразнее.
        — А вы… А вы все еще хотели жениться на ней? Он еще раз пожал плечами.
        — В своих фантазиях,  — отвечал он.  — Но, наверное, все так и должно было идти. Розамунда была та еще штучка. Мы скорее убили бы друг друга, чем стали примерной парой, вместо того чтобы время от времени… Впрочем, не имеет значения.
        В этот самый момент в коридоре послышался шум, и в гостиную влетел Аласдэр, на ходу стягивая перчатки.
        — Эсме!  — задохнулся он, широко раскрывая руки. Эсме, не рассуждая, бросилась в его объятия.
        — Моя дорогая девочка,  — говорил он, зарывшись лицом в ее волосы.  — Мне сказали, что ты ушла на прогулку. Тебе не следовало приходить сюда, ты знаешь. Почему ты не подождала меня?
        Эсме немного отстранила его.
        — Я устала ждать тебя, Аласдэр. Ты слишком медлителен. Тут капитан прочистил горло.
        — Что нужно сделать славному старому моряку, мальчуган, чтобы получить в этом доме кружку кофе?
        Аласдэр повернулся с недоверчивым выражением лица.
        — Ангус!  — крикнул он, двумя большими шагами перекрывая комнату.  — Вы?..
        Дядя Аласдэра встал, и они тепло пожали друг другу руки.
        — Я отправился в путь, мальчуган, как только получил твое письмо,  — сказал он, и его лицо внезапно помрачнело.  — О ребенке. Извини, что так задержался.
        Аласдэр положил руку на плечо дяди.
        — Ну, сейчас это не имеет значения. Мы все уладили. Ангус бросил взгляд на Эсме.
        — Это я вижу.
        Аласдэр чуть ли не покраснел.
        — Кроме того, Ангус, вам не нужно было непременно проделывать долгий путь в Лондон, —добавил он. —Достаточно было бы письма.
        Ангус переводил взгляд с Эсме на Аласдэра и обратно.
        — Вот в этом я не уверен,  — сказал он.  — Предстоит еще кое в чем разобраться.
        Внезапно у Эсме появилось ужасное предчувствие. Она придвинулась к Аласдэру, который смотрел на дядю с недоумением. Вошел Хоз с кофе и виски, но его появление даже не сразу заметили.
        — Я слушаю, Ангус,  — сказал Аласдэр, когда слуга вышел. Ангус сделал жест в сторону Эсме:
        — Ей тоже лучше выйти. Разговор будет не для ушей леди.
        — Говорите, дядя,  — потребовал Аласдэр.  — Если это так важно, что вы проделали столь долгий путь, то Эсме должна услышать это.
        Его дядя сначала высоко поднял плечи, а потом широко развел руками.
        — Хорошо, дело в том, что… — начал он, затем остановился и тяжело вздохнул.  — Дело в том, что малышка… она не твоя. Не знаю, откуда взялась эта путаница, но мне очень жаль, что все это из-за меня.
        — Не… не моя?  — недоуменно спросил Аласдэр.  — Но она моя. Так сказала Эсме. Вы ошибаетесь.
        Ангус медленно покачал головой:
        — Нет, мальчуган. Разве ты не помнишь? Ребенок мой, и я не собираюсь вешать его на тебя. Это было бы нечестно.
        Эсме смотрела на Аласдэра, с лица которого исчезли все краски.
        — Но… но это совершенно невозможно!  — воскликнула она.  — Я знаю. Я там была.
        — Откуда тебе знать, красавица?  — хитро сказал капитан.  — Я что-то не помню ничего такого.
        Эсме почувствовала, как разгорелось ее лицо.
        — Сорча — ребенок Аласдэра,  — настаивала она.  — Я была там, когда моя мать призналась в этом.
        — Она призналась,  — сказал Ангус.  — А при каких обстоятельствах?
        Эсме раскраснелась еще больше.
        — Она застала Ачанолта в… ну, в смущающей позе с одной из наших служанок, с той, которая была очень хорошенькой и кокетливой,  — за ней всегда нужен был глаз да глаз,  — и когда она застала этих двоих в таком виде, ну, мама взорвалась. Она была в ярости. Мы все слышали, как они ссорились.
        — Она была не в себе, так?  — сказал капитан.  — И что дальше?
        Аласдэр скрестил руки на груди.
        — Зачем вы оба пережевываете эту старую историю?  — запротестовал он.  — У меня нет желания слушать ее. Мне все равно, кто там завалил судомойку. И заметьте, Ангус, Сорчу никто ни на кого не вешал.
        Но он не был услышан. У Эсме дрожали губы, и она не в силах была остановиться.
        — Я… я вбежала в комнату сказать им, что слуги слушают. Девушка все еще была голой и завернулась в простыни. Я вышвырнула ее вон. Они не обращали на меня внимания — были слишком заняты друг другом. Я повернулась и увидела, как мама ударила его. С этого момента все покатилось под гору.
        Аласдэр издал пренебрежительный звук.
        — Как это может быть?
        — О, очень просто!  — сказала Эсме. Он обвинил ее, что она носит в своем чреве бастарда. Он заявил, что ему давно известно об этом. А она — она сказала ему в лицо, что признает это! Сказала, что рада этому и пусть он идет к черту.
        Ангус согласно кивнул головой.
        — Да, она разозлилась и хотела ранить его как можно больнее, так?
        — Да,  — признала Эсме.  — Она была вне себя от гнева.
        — Как это похоже на Розамунду,  — сказал он.  — А я совсем не тот мужчина, к которому можно ревновать, согласны?
        Эсме непонимающе смотрела на него.
        — Что вы хотите сказать?
        — Ну посмотрите на меня!  — продолжал капитан, указывая на один из недостающих зубов.  — Какую ревность могу вызвать я со своим брюшком, своими зубами и рыжими с проседью волосами?
        Аласдэр издал горький смешок.
        — Не могу поверить!
        — Верь мне, мальчуган! Она застала Ачанолта на прехорошенькой молоденькой служанке, а как она могла отомстить? Тем, что была со мной? Со старым морским волком, который двадцать пять лет провел в море и утратил даже ту небольшую привлекательность, которой обладал в молодости? Нет, лучше бросить ему в лицо, что ребенок от молодого красавца. Кроме того, Аласдэр в это время находился в семистах милях оттуда. Что же касается меня, я время от времени появлялся дома, и Розамунда была неравнодушна ко мне. Она бы не хотела увидеть мою голову на пике.
        — Но как она могла?  — вскричала Эсме.  — Как она могла сотворить такое с Сорчей?
        Аласдэр уселся на диван и уронил голову на руки.
        — Это неправда,  — сказал он.  — Этого не может быть. Но Ангус бегал по комнате и не слушал его.
        — Роза в этот момент не думала о ребенке. Она жаждала мести. И она ведь не знала, что умрет. Как все мы, она думала, что у нее будет время все исправить. В любом случае таково мое мнение.
        Эсме села рядом с Аласдэром.
        — О Боже!
        — Нет!  — твердо произнес Аласдэр.  — Я… я помню, Ангус. Зачем вы говорите все это?
        Ангус остановился и посмотрел на него.
        — Что ты помнишь, мальчуган? Аласдэр пожал плечами.
        — Ну, я был в самом плачевном состоянии,  — признал он.  — И… сделал что-то, о чем подумал, что позже буду раскаиваться. Что-то постыдное.
        — Да, почти сделал!  — сказал Ангус, бросив быстрый взгляд на Эсме.
        — Что?  — спросил Аласдэр.  — Что именно? Это было что-то плохое?
        — Ну, нельзя сказать, чтобы совсем плохое,  — наклонил голову Ангус.  — А ты уверен, что хочешь это знать?
        — Да почему бы и нет?  — махнул рукой Аласдэр. Ангус посмеивался про себя.
        — Ты пытался пописать в горшочные пальмы леди Мо-руин.
        Аласдэр поднял голову.
        — Я — что?
        — Ты был сильно пьян, вот что,  — продолжал Ангус.  — И тебе срочно нужно было облегчиться. Заявил, что тебе нужно в мужской туалет, но я заметил, что ты шагнул не в ту дверь. Ты, шатаясь, двинулся за занавеси позади помоста для музыкантов, споткнулся о футляр для скрипки — с тебя свалились брюки, и ты не мог натянуть их.
        — Боже.  — Аласдэр издал горестный стон.  — Занавески — они были тяжелые? Бархатные?
        — Нуда, скорее всего. Последовал еще один стон:
        — Кто-нибудь… кто-нибудь видел?.. Ангус успокоительно похлопал его по плечу:
        — Нет, но если бы занавеси раздвинулись как раз в то время, когда брюки болтались вокруг твоих лодыжек, дамы были бы сражены наповал,  — сказал он.  — Не это меня заботило. Мы вернули все на свои места, и тут я понял, что нужно срочно покинуть дом лорда и леди Моруин, прежде чем один из нас не свалится, потому что видел, что все к тому идет.
        Эсме не могла оценить юмора ситуации. Она была близка к панике. Капитан Макгрегор был любовником ее матери? Боже милостивый. В это невозможно было поверить. Ее мать всегда предпочитала красивых вертопрахов. Квадратный коротышка с поседевшей головой, с лицом, похожим на поношенную седельную суму,  — это не укладывалось в голове. И что теперь будет с Сорчей? Как это все произошло?
        Внезапно она подумала о тех безжалостных словах, которые бросала в лицо Аласдэру.
        — О Боже!  — Она прижала ладони к щекам.  — Какая ужасная получилась путаница — и все из-за меня!
        — Нет, милочка, это наделала твоя мать, упокой Господь ее душу.
        Эсме не слушала его.
        — Аласдэр! Прости меня, я так виновата перед тобой. Ангус недоуменно посмотрел на нее.
        — Почему?  — спросил он.  — Что ты сделала? Эсме уставилась на ковер.
        — Я… говорила ужасные вещи,  — прошептала она.  — Такие, что мне и вспомнить страшно.
        Но Аласдэра, казалось, совсем не интересовало ее извинение. Он все еще неодобрительно следил за дядей.
        — Ангус, вы уверены?  — спросил он голосом, в котором сквозило недоверие.  — За последние месяцы я многое передумал и, казалось, понял, где истина. Этот ребенок очень дорог мне.
        — Да, мой мальчик,  — устало сказал он.  — Не сомневаюсь. Эсме положила ладонь на руку Аласдэра.
        — Глаза у Сорчи действительно как у Макгрегора,  — задумчиво сказала она.  — Наверное, твой дядя прав, говоря так о маме. Она могла быть импульсивной и безрассудной. Но было в ней и другое, о чем говорила тетя Ровена,  — но не будем об этом! Я прошу прощения, Аласдэр, за все безобразные вещи, которые я наговорила.
        Аласдэр повернулся к ней и взял ее руки в свои.
        — Но ты была недалека от истины, дорогая,  — сказал он.  — Думаю, я должен признать, что все, сказанное дядей, правда. У него нет причин лгать. Но ужасная правда в том, что это мог бы быть я. На этот раз я оказался не виноват, хотя сейчас предпочел бы, чтобы все было наоборот. Но сколько раз я был виноват в подобных случаях? Сколько раз, Эсме? Я не мог бы даже сосчитать.
        Ангус с любопытством наблюдал за ними.
        — Что это значит, мой мальчик,  — «предпочел бы, чтобы все было наоборот»?
        — Ангус, я не хочу ссориться с вами,  — начал он.  — Но я не отдам ее. Я буду бороться.
        Ангус был потрясен.
        — Ты хочешь растить ребенка?  — сказал он.  — Но я думал, что мисс Гамильтон взяла на себя заботу о девочке.
        Эсме жалко засопела.
        — Сначала так оно и было,  — сказала она.  — Пока об этом не узнала моя тетя Ровена.
        Ангус тихонько хихикнул.
        — А, Ровена! Ее я тоже помню.
        — Ангус, это, черт возьми, совсем не смешно. Ангус многозначительно поднял руки.
        — Хорошо, мой мальчик! Ты знаешь, что всегда говорит твоя бабушка Макгрегор: «Рано или поздно цыплятки все равно вернутся на свой насест». Но на этот раз цыпленок по ошибке устроился на твоем насесте.
        — Бабушка действительно говорила это?  — сдвинул брови Аласдэр.
        — Тысячи раз!  — ответил Ангус. Аласдэр сжал кулаки.
        — Ладно, она угнездилась здесь, и пусть, Бога ради, здесь и остается,  — сказал он.  — Я буду растить ее, как собственную дочь. Я единственный отец, которого она когда-либо знала — Ачанолту она никогда не была нужна, и я говорю вам, что не отдам ее.
        Эсме начала понимать, что Аласдэр совершенно серьезен. Он на самом деле не хотел снимать с себя ответственность. Он был в ярости. Челюсть его свело судорогой.
        Ангус сел и почесал свою седую голову.
        — Хорошо, хорошо, как же нам быть?  — пробормотал он.  — Один Бог знает — моряку невозможно растить ребенка, и у меня в любом случае нет такого намерения. Конечно, я хотел бы устроить все так, как будет лучше для малышки. Но, мой мальчик, больше всего прав на девочку у нее… — Тут он сделал жест в сторону Эсме.  — В этом я уверен. Женщины знают, что лучше для детей.
        — Я знаю, что лучше для Сорчи,  — рявкнул Аласдэр, сжатая челюсть которого по-прежнему свидетельствовала о его воинственном настрое.  — Я понимаю ее. Мы с Эсме будем воспитывать ее вместе.
        Ангус выглядел совершенно сбитым с толку.
        — Я думал, Эсме живет с Ровеной.
        — Да, и это следующая проблема, которую я намерен решить,  — сказал Аласдэр, опуская руку в карман и извлекая оттуда маленькую бархатную коробочку. Она была зеленой, как та, в которой хранился подаренный им жемчуг, только меньше. Он хлопнул ею о стол рядом с позабытым подносом с кофе и бросил на Эсме взгляд, который вызвал в ней желание противоречить.
        — Но это мы должны обсудить между собой,  — добавил он.
        — А!  — сказал Ангус, хлопая себя по коленям и вставая.  — Тогда я иду наверх и забираю с собой виски.
        Аласдэр помахал ему рукой.
        — Да-да,  — сказал он.  — Разумеется, ступайте.
        Ангус остановился рядом с Эсме и положил ей руку на плечо.
        — Не тревожься, красавица,  — сказал он.  — Я богатый человек, и я все сделаю для малышки. Мне в любом случае нужен наследник.
        Эсме во все глаза смотрела на него.
        — Но что мы скажем Сорче?
        Ангус покровительственно похлопал ее по плечу.
        — Ну, когда она вырастет, ты скажешь ей все, что найдешь нужным — или не скажешь ничего! Она будет леди Сорча Гатри, твоя любимая младшая сестричка. Аласдэр не станет возражать, а если станет — я убью его. Или ты можешь сказать ей, что у нее были родители, которые очень любили друг друга, но испортили себе жизнь, хотя хотели для нее самого лучшего. Или, если захочешь, можешь изменить ей имя и сказать, что она ваша с Аласдэром дочь. Ведь так оно и будет, да?
        Эсме смотрела на него, не в силах произнести ни слова.
        — Хорошо. По крайней мере у нас есть… выбор.
        Ангус помедлил ровно столько, чтобы успеть еще раз подмигнуть Эсме и захватить графин с виски.
        — Не теряйте времени,  — посоветовал он.  — Как бы там ни было, красавица, ребенку нужны двое родителей. Не так важно, кто зачал, важнее, кто любит и заботится о нем.
        Она медленно кивнула:
        — Это правда.
        И Ангус вышел, закрыв за собой дверь.
        Аласдэр смотрел ему вслед с выражением недоверия.
        — Ну и денек,  — сказал он, беря ее за руку.  — И он еще только начинается. Что ты обо всем этом думаешь, девочка?
        — Я ему верю, но я потрясена.  — Эсме тоже все еще смотрела на дверь.  — Подумать только! Капитан Макгрегор и моя мать! Но похоже, что он и был ее первой давно утраченной любовью. В голове не укладывается, все это просто поразительно.
        — Моя голова уже несколько недель отказывается мне служить. И что это за утраченная любовь?
        Эсме повернулась к нему и тронула ладошкой его щеку.
        — О, просто глупая романтическая история, которую мне рассказала тетя Ровена,  — пробормотала она.  — Что-то вроде предостережения.
        Аласдэр смотрел на нее с некоторым недоумением.
        — Понимаю, и что за мораль у этой истории? Эсме наклонилась к нему и легко поцеловала в губы.
        — Что нужно доверять своему сердцу,  — сказала она.  — Потому что первая любовь может быть самой настоящей, и за нее нужно держаться всеми силами.
        — И это так?
        — Да,  — твердо сказала она.  — Моя мать не сделала этого, и, может быть, отсюда все ее несчастья. Я надеюсь, что у меня получится лучше. Я надеюсь, что распознаю свою любовь и буду держаться за нее, какой бы она ни была. Может быть, меня ждет счастливая жизнь. Может быть, у меня получится лучше, чем у моей матери.
        Аласдэр погладил ее по щеке.
        — Моя дорогая девочка, ты не похожа ни на одну женщину из тех, кого мне приходилось знать,  — прошептал он.  — Ты просто Эсме. И ты совершенство.
        Эсме улыбнулась ему со слезами на глазах.
        — Ну а ты нет,  — сказала она.  — Ты безнадежно испорчен и очень, очень грешен. К сожалению, я нахожу это сочетание неотразимым.
        Аласдэр не отрываясь с нежностью смотрел на нее.
        — Эсме, я был таким глупцом, и совсем не приезд дядюшки Ангуса убедил меня в этом.
        Она улыбнулась ему — и так много было в этой улыбке.
        — Да, так и есть. Ты был глупцом. Его глаза заблестели.
        — Но может быть, нам нужно начать все сначала?  — продолжал он.  — Эсме, что ты делаешь здесь? Тебе не следовало приходить сюда одной, ты ведь знаешь.
        — Да, я думала, ты скажешь это раньше,  — заметила она и взялась за газету.
        — Что это?  — спросил он.  — Сегодняшняя газета? Как странно. Та самая газета, которую я читал перед тем, как броситься на Гросвенор-сквер.
        Она бросила на него настороженный взгляд.
        — Тогда ты, наверное, уже знаешь, что моей помолвке с лордом Уинвудом пришел конец?
        Его лицо посерьезнело.
        — Как только я прочитал объявление, то сразу поспешил к дому твоей тети, но ты уже ушла,  — сказал он.  — Не буду притворяться, Эсме, что я не рад. И на этот раз не упущу возможность завоевать тебя. Мне не следовало бы обременять тебя таким скандалистом, как я, но я намерен сделать это, если ты мне позволишь. Я люблю тебя, моя девочка, люблю всем сердцем.
        — И я люблю тебя,  — сказала она, беря его руки в свои.  — Я пришла сюда с твердым намерением броситься в твои объятия самым развратным образом. Я знаю — чтобы выйти замуж за такого, как ты, Маклахлан, нужно очень постараться, и будет лучше, если ты проявишь больше уступчивости. Я собираюсь заполучить тебя любым путем, чего бы это ни стоило.
        Он подарил ей одну из своих самых обольстительных улыбок.
        — О, тебе не потребуется много усилий, особенно если ты собираешься вести себя развратно.  — Вдруг улыбка исчезла с его лица.  — Я только… ну, я только надеюсь, что Куин не возненавидит меня.
        — Мне кажется, Куина больше заботит совсем другое,  — пробормотала она.  — Уверена, он едва ли заметил мое отсутствие.
        — Не могу в это поверить. Эсме хитро взглянула на него.
        — Поверь мне,  — сказала она, раскрывая газету.  — Но это совсем другая история, для которой будет свое время. Сейчас в газете меня привлекло это.
        — Ого!  — воскликнул он, следуя взглядом за движением ее пальца по странице.  — Будь я проклят! Я не успел прочитать это — сразу бросился к дому твоей тети. Рад, что Уилер так поступил с Джулией. Это избавит меня от дуэли.
        Эсме нетерпеливо постучала по объявлению.
        — Аласдэр, почему ты не сказал мне, что Генриетта Уилер — сестра мистера Уилера?
        — Зачем мне было это говорить?  — Он смотрел на нее с удивлением.  — Я едва знаю эту женщину. Какое это имеет значение?
        Эсме пожала плечами.
        — Так, никакого. Значит, мистер Уилер — отец ребенка миссис Кросби?
        — Так говорит Джулия,  — отвечал Аласдэр.  — Ты еще пытаешься оправдать меня?
        Эсме покачала головой:
        — Боюсь, я не поверила тебе.
        Аласдэр бросил на нее сердитый взгляд, но вдруг лицо его снова помрачнело.
        — Хотя правда… печальная правда заключается в том, что отцом ребенка мог быть и я,  — сказал он.  — Это не делает мне чести. Но я им не был. Я так и сказал тебе. Теперь Джулия стала миссис Эдвард Уилер, и я желаю им счастья.
        Эсме испытала некоторое замешательство.
        — Хорошо, с этим разобрались,  — сказала она.  — Теперь скажи мне, Аласдэр, что в этой коробочке?
        Аласдэр опустил глаза — темные ресницы легли на щеки.
        — Я давно купил для тебя это,  — сказал он.  — Еще до того, как появилась твоя тетя и перевернула все в моей жизни.
        — До того, как вернулась тетя?  — повторила она.  — Как интересно! Могу я получить это сейчас?
        — Нет,  — сказал он, забирая коробочку и позволив ей только мельком заглянуть в нее и увидеть купленное несколько недель назад великолепное кольцо с сапфирами и бриллиантами, которое обошлось ему в целое состояние.
        — Нет?  — Ее глаза широко раскрылись при виде кольца.
        — Нет.  — Он захлопнул коробочку.  — Сначала ты должна согласиться выйти за меня замуж и помочь мне растить Сорчу и еще девять детей, которые у нас будут.
        — Можно?  — спросила она, потянувшись за коробочкой.  — Но почему девять?
        Аласдэр спрятал коробочку за спину.
        — Чтобы не пустовали те стульчики в классной комнате,  — объяснил он.  — Хороший шотландец не допустит, чтобы что-то пропадало зря.
        Эсме откинулась назад и нахмурилась.
        — Именно об этом я подумала, когда ты купил их. Но ты действительно… Ты ведь не планировал?..
        — О, я никогда ничего не планировал за всю свою жизнь!  — отвечал он.  — Но Старушка Макгрегор говорит, что наш разум работает самым непостижимым образом.
        Эсме, оказавшись за его спиной, выхватила кольцо.
        — Милый Аласдэр, я выхожу за тебя замуж совсем не из-за твоего ума,  — сказала она, увлеченно открывая коробочку.  — И уж точно не из-за поговорок твоей бабушки. Но это кольцо!.. О, любовь моя! Теперь совсем другое дело! За такое кольцо я почти могла бы — почти — выйти замуж за твоего дядю Ангуса.
        Пробормотав нечто невразумительное, Аласдэр опрокинул Эсме на диван и навис над ней.
        — Нет, моя маленькая красотка Гамильтон,  — сказал он с притворной яростью.  — Это Маклахлан, и никто другой. Отныне я не уступлю тебя никому.
        Эсме смотрела на него из-под полуопущенных ресниц.
        — В самом деле?  — спросила она и потерлась бедрами о его бедра, что сразу дало результаты.
        — Нет, в ближайшую тысячу лет,  — поклялся он.  — И тысячу лет после нее.
        По лицу Эсме медленно расползалась улыбка удовлетворения.
        — Тогда вставай, Маклахлан, и закрой дверь,  — прошептала она.  — У нас девять пустых стульчиков, а ты уже потерял так много времени.
        notes
        Примечания
        1
        «Крокфордз» — игорный дом в Лондоне.  — Здесь и далее примеч. пер
        2
        «Мушка» — карточная игра.
        3
        Олбани — фешенебельный многоквартирный дом на улице Пиккадилли, в котором жил Байрон и другие знаменитости.
        4
        Bonvivant (фр.) — человек, любящий пожить в свое удовольствие; кутила, весельчак.
        5
        Палладио — итал. архитектор. Автор трактата «Четыре книги об архитектуре» (1570).
        6
        Мне противно! (итал.)
        7
        Гадко! (итал.)
        8
        Бедняжка! (итал.) — Не могу поверить! (итал.)
        9
        Высокий двухколесный экипаж с местом для собак под сиденьями.