Голос Алана Инош
АЛАНА ИНОШ
ГОЛОС
АННОТАЦИЯ:
ГОВОРИТЬ С НЕЙ, КОГДА ПАРШИВО, ГОВОРИТЬ С НЕЙ, КОГДА ХОРОШО. ЕЁ ГОЛОС - ПОСОХ, БЕЗ КОТОРОГО ХРОМАЕШЬ И ПАДАЕШЬ. НО ОДНАЖДЫ ПРИДЁТСЯ ВСТАТЬ НА НОГИ И ИДТИ БЕЗ ОПОРЫ, ЧТОБЫ НАЙТИ СЧАСТЬЕ. ОДНАКО МАЛО ЕГО НАЙТИ. НУЖНО ЕГО СБЕРЕЧЬ.
- Привет, Леночка. Приятный день сегодня... Знаешь, осень мне всё больше нравится. Особенно сентябрь, когда ещё тепло и довольно сухо. Бабье лето - лучшая пора. Дышится чудесно.
В массивных чёрных наушниках на круглой голове, правильную и изящную форму которой подчёркивала короткая стрижка, прозвучал голос:
- Да, хороший денёк. Ты хоть погуляла?
- На балкон нос высунула только. Работы много.
- Надо гулять, Дана. Тем более, что погода шепчет и деньки стоят хорошие. Не упускай их.
- Я постараюсь, Лен. Работу вот только разгребу чуть-чуть.
- Ну да, ну да, знакомые обещания...
- Нет, правда. Завтра точно выйду на улицу.
- Ну, смотри... Давши слово - держись. Та девочка всё так же приходит?
Рука легла сзади на длинную, хрупкую шею, массируя и прощупывая позвонки тонкими пальцами с короткими овальными ногтями.
- Да. Сегодня должна прийти. В четыре. А у тебя там как дела?
- Более-менее. За тебя вот только беспокоюсь. Как там в песне поётся? «Мне сверху видно всё - ты так и знай».
- Знаю, что беспокоишься. Я постараюсь тебя не подводить.
- Ну, вот и умница.
Мягкий сентябрьский день дышал в приоткрытую балконную дверь. Шуршал транспорт, звенели детские голоса во дворе, соседка сверху разговаривала по телефону. Не вслушиваясь в чужой разговор, Дана закончила свой, сняла наушники и принялась гладить и ерошить очень короткие, как атласная шёрстка у таксы, волосы. Это успокаивало.
Полное её имя было Даниэла. По отцу - Кёлер, по матери - Летникова. Их интернациональная семья распалась, едва ей исполнилось шесть лет. Мать вернулась с ней в Россию, здесь Дана выросла и получила высшее образование. Только лет пять назад, после смерти матери, она возобновила общение с отцом через всемогущий интернет, пару раз ездила в Германию - в гости к нему и его новой семье. Работала она удалённо в компании по производству программного обеспечения. Трудилась Дана над созданием синтезаторов речи - голосовых «движков» для машинного чтения текста.
Звонок в дверь прорвал тонкую плёнку задумчивости. Торопливый поиск тапочек не увенчался успехом: опять её беспокойные ноги скинули их и отбросили куда-то далеко под стол. Прошагав в прихожую в носках, Дана спросила через дверь:
- Кто?
- Дан, это я, - прозвенел девичий голосок.
Щёлкнули замки. Шуршание пакета, тонкий запах туалетной воды. Шестнадцатилетняя благоухающая весна переступила порог, и Дана посторонилась, пропуская её в квартиру.
- Привет, Даночка. Я тебе тут продукты принесла.
- Маш, ну зачем? - Дана проследовала за девушкой на кухню, от смущения у неё задеревенела шея и плечи.
- Считай это платой за уроки, - засмеялась та. - Ты мне помогаешь, я - тебе.
Дана нашла бумажник, открыла, перебирая купюры.
- Сколько ты потратила? Я отдам.
- Не надо, - беззаботно сказала Маша.
Но Дана не могла беспечно обращаться с личными средствами девчонки-школьницы. Та подрабатывала - раздавала на улице рекламные буклеты, но много ли этим заработаешь? Пакет увесисто опустился на пол, а Дана достала из бумажника деньги и сунула себе в карман домашних штанов - с тем расчётом, чтобы потом незаметно подложить их Маше.
- Ладно, пошли заниматься.
- Может, сначала чаю попьём? Я не обедала ещё...
- Да, Маш, конечно, - вспомнив о гостеприимстве, согласилась Дана. - Хозяйничай. Ты знаешь, где что лежит.
- Я по-быстрому. Бутеры нарежу какие-нибудь.
- Давай.
Маша звякала посудой, хлопала дверцами шкафчиков и холодильника, и Дане казалось, будто на кухне порхает яркая, сыплющая вокруг себя огненные искры жар-птица. Изящная и милая, легкокрылая райская птичка с задорным хохолком. Засвистел чайник на плите. Поступь Маши была неслышной, точно она скользила в паре сантиметров над полом, но запах чая и колбасы волной катился перед ней.
- Так, готово. Я сделала бутеры двух видов: с колбасой и с паштетом. Сахар тебе в чай не клала.
- Угу. Спасибо, Маш.
Улыбка рвалась наружу, трепеща крыльями, но губы Даны лишь немного изгибались и чуть заметно подрагивали. Ощущение праздника, беспричинное и дурашливое, накрывало её всякий раз, когда Маша приходила, и ничего с этим поделать было нельзя. Пару минут они молча жевали.
- Как дела, попрыгунья? - спросила Дана всё-таки без улыбки, но с теплом в голосе.
Маша отпила глоток, поставила кружку. Дане чудилось чайное тепло, исходившее от влажных губ девушки.
- Ничего, нормуль. Контрольная завтра по алгебре.
После чая с бутербродами Дана наконец настроилась на серьёзный лад, прогнав легкомысленную стайку бабочек-улыбок, и они приступили к урокам, уделяя особое внимание алгебре. Дана занималась с Машей математикой, информатикой и немецким; юная знакомая жила на соседней улице, а встретились они случайно - во дворе, когда Дана гуляла и дышала воздухом, следуя неизменному совету Лены.
Когда Маша собиралась домой, Дана тихонько сунула деньги за продукты в карман её куртки. Кажется, жар-птица не заметила - выпорхнула за дверь. И сразу стало холодно, пусто и грустно без неё.
- Привет, Ленок. Скучаю по тебе. Ты не представляешь, как.
- Ну, ну, не раскисай давай. Это кто там носом хлюпает, а?
- Прости, больше не буду.
- То-то же.
- У Машки завтра контрольная по алгебре. Натаскала её по теме, как могла. Надеюсь, напишет.
- Она хорошая девочка.
- Да... Хорошая. Очень.
- Сходи, погуляй всё-таки. Моцион тебе необходим.
- Да, Лен, сейчас схожу. Только ещё немножко твой голос послушаю. Скажи ещё что-нибудь, пожалуйста...
В квартире вкусно пахло: тётя Наташа опять напекла пирожков. Шумел пылесос, урчала стиральная машина.
- Осторожно, пол мокрый!
- Да я уж поняла, тёть Наташ. Уже поскользнулась, - усмехнулась Дана.
- Тихонько там, не расшибись!
- Порядок, тёть Наташ. Спасибо вам.
Прогулка её взбодрила, ноющая боль в пояснице прошла. Сидячая работа, чтоб её накрыло, перевернуло и сплющило!.. Тётя Наташа, закончив домашние хлопоты, засобиралась. Дана предложила ей чаю перед уходом, и та не отказалась.
- Это можно. Это мы с удовольствием.
Пирожки оказались с картошкой и грибами. Ещё тётя Наташа принесла абрикосовое варенье и тыкву со своей дачи.
- Я потом приду, пирог из неё тебе испеку. Пусть пока лежит.
- Спасибо, тёть Наташ...
Ей только и оставалось, что говорить «спасибо» - бессчётное число раз. Деньги добрая женщина брать отказывалась, хотя Дана могла заплатить. Заработка ей хватало.
- Ладно, моя хорошая, спасибо за чай. Пойду я. Береги себя тут.
- И вы себя берегите, тёть Наташ. До свиданья... Спасибо вам ещё раз.
Запищало напоминание: «Физкультминутка». Встав из-за компьютера, Дана включила музыку, подвигалась в быстром темпе: бег на месте, наклоны, махи руками и ногами, повороты туловища. Нужно было разогнать кровь и размять затёкшую спину. В приоткрытую балконную дверь веяло свежестью, в воздухе пахло дождём.
Вечер осенней дымкой обнимал фигуру в свободных джинсах и массивных ботинках. Звякнули ключи, ложась на своё постоянное место на полочке в прихожей; куртка соскользнула с худощавых плеч, обтянутых облегающим джемпером. Струя воды зажурчала в ванной, а на плите шумел чайник.
- Привет, Леночка. Что-то я вчера в зале перестаралась, квадрицепсы болят жутко.
- Ну, зато стресс сняла.
- Это точно.
- А вообще говоря, ты слишком много работаешь.
- А что мне ещё остаётся?
- Сходи с Машей куда-нибудь.
- В смысле?
- Ну, погуляйте... В кафе посидите. Тебе надо развеяться.
- Лен, ей шестнадцать лет. И она - моя ученица.
- Да я ни на что не намекаю, если ты о том самом. Но она уже больше, чем ученица, разве ты не чувствуешь? Думаю, ты уже можешь считать её другом. Она не откажет, вот увидишь.
- Думаешь, стоит?
- Тебе надо общаться с живыми людьми. Вылезай из своей берлоги не только в спортзал, в парикмахерскую, к зубному и на прогулку во двор. Не замыкайся в себе.
- Лен...
- Тебе нужен живой человек. Глоток нормального общения. Давай, пригласи её. Всё будет хорошо.
Они вышли из кинотеатра под мелкий дождик. Дана подняла капюшон куртки, а Маша открыла предусмотрительно захваченный с собой зонт, взяла её под руку, и они медленно пошли по сырому асфальту.
- Странно, да? - усмехнулась Дана.
- Что - странно? - Машина тонкая рука шевельнулась, перехватила руку Даны поудобнее.
- То, что мы пошли именно в кино.
- Ну... Тебе так захотелось. А я не против. - В голосе Маши слышалась улыбка, она прильнула к Дане плечом.
Они зашли в кафе, выпили по чашке кофе с пирожным. Соединили прогулку с уроком - говорили по-немецки. Когда Маша не знала, что сказать, она принималась читать детские стишки, причём с таким драматическим выражением, будто это был монолог Фауста. У Даны от смеха уже болели все лицевые мышцы.
- Нас народ за иностранок принимает, - хихикнула Маша.
Она пошла ещё дальше: изображая акцент, спрашивала у прохожих, как пройти в театр, в библиотеку, на вокзал. Когда люди начинали всерьёз объяснять дорогу, Дане оставалось только сдавленно фыркать в сторонке, натягивая капюшон на лицо.
- Лен, можно, я сегодня расклеюсь немножко? Я не очень часто ною и жалуюсь, но сил уже нет.
- Отдохнуть тебе надо, вот что. Перерабатываешь...
- Работа тут ни при чём. Да и если не работать, то чем заниматься? Я же с ума сойду, не зная, куда себя деть. Работа - что-то вроде лекарства и заполнителя времени. И твой голос... Он лечит душу.
- Но это не может продолжаться вечно, Даночка. Ты не сможешь всю жизнь опираться на него, как на костыль. В один прекрасный день ты пойдёшь на своих ногах, без подпорки. Надо жить. Идти дальше.
- Я не могу отпустить этот костыль. Не могу... Не получается.
- А ты попробуй.
- Не могу. Падаю. Боюсь, без костыля мне ещё рано.
Она сорвала наушники и откинулась на спинку кресла. Лена никогда не обижалась, если разговор вот так прерывался. Потом они возобновляли его как ни в чём не бывало - с того места, на котором остановились. Лена всегда всё понимала. И у неё на всё был мудрый, ободряющий и ласковый ответ.
- Дан, можно, я останусь у тебя на ночь?.. Не хочу идти домой.
Сегодня жар-птица была не такая, как всегда. Тихий, усталый голос, пёрышки потускнели, занималась невнимательно, будто её мысли витали где-то далеко.
- Что-то случилось, Маш?
- Давай, я ужин тебе приготовлю.
Загремела посуда, захлопали дверцы шкафчиков, холодильник тоже открывал свои недра: Маша брала то одно, то другое, хлопотала, крутилась на кухне. Шуршала упаковка, стучал нож, звякнул противень для запекания. Запахло варящейся гречкой. Жар-птица притихла у окна; Дана мягко тронула девичьи плечи, тяжёлый узел великолепных густых волос.
- Что такое, пташка? Я могу чем-то помочь?
- Разреши мне просто остаться у тебя. Не могу сейчас отца видеть.
Дана не решалась выпытывать подробности, просто кивнула. Ужин был готов: куриные голени с луком в сметане, гречка с грибами.
- Здорово готовишь, Маш. Вкусно очень... Спасибо.
- Да я всего несколько блюд и умею пока. Самое простенькое.
- Ну, если это для тебя «самое простенькое», то я преклоняюсь. Потому что я даже яичницу могу испортить, хотя куда уж проще...
Вечер дышал снегом. Холодное стекло, морозный воздух и грустная жар-птица на грани слёз. Дана не лезла с расспросами: захочет - сама расскажет.
- Ты не обращай на меня внимания, работай. Я не буду тебя отвлекать. Я прилягу, можно? Голова что-то болит...
- Да, Маш, чувствуй себя как дома. Располагайся, где тебе удобно.
Сосредоточиться было трудно: мысли тревожно крутились около Маши. Поработав с час, Дана вышла на кухню - то ли чаю заварить, то ли просто постоять, увязнув в странном, мучительном бездействии. Лёгкие шаги - и голос:
- Ты чаю хочешь, Дан? Давай, я заварю.
- Спасибо, пташка. Мысли мои читаешь. - Улыбка всё-таки прорвалась, и Дана не жалела, что отпустила её на волю.
Аромат чая разлился по кухне под струёй кипятка из чайника, звякнула крышечка, сверху мягко легло полотенце.
- Мама умерла. Похороны были вчера. А у отца, оказывается, есть женщина. Он начал с ней встречаться, ещё когда мама болела. Скрывал от нас. Он сказал, что не будет пока приводить её домой, хочет соблюсти приличия - типа, траур. А я вот думаю: к чему поддерживать эту видимость, если мыслями ты всё равно с ней, а не с мамой?
- И ты сказала то, что думаешь?
- Ну да.
Хотелось поймать её в объятия, прижать к себе, но Дана не решилась.
- Соболезную, Машенька. Я знаю, каково это.
Чайную горечь молчания прервал телефонный звонок. Маша пробормотала «извини» и вышла в прихожую.
- Да. У подруги. - Её голос звучал сухо, отрывисто и устало. - Останусь ночевать. Всё нормально, приду завтра. Нет, утром не буду домой заходить, от неё - сразу в школу. Всё, пока.
Снова лёгкие шаги, стук кружек о стол.
- Отец звонил. Я не могу сейчас на него смотреть.
- Я понимаю, Маш. Оставайся, сколько нужно.
- Спасибо тебе.
Это не золотое пёрышко коснулось щеки, это мягкие губки к ней прильнули, и Дана очутилась в облаке тонкого девичьего аромата - свежей, здоровой кожи, чистых волос, туалетной воды и чая.
- Я не могу, Лен. Нет, не потому что нам не о чем разговаривать. Головка у неё отнюдь не пустая, она умница. И красавица, следует признать. Сердечко светлое и доброе. Но она ещё ребёнок. У неё вся жизнь впереди, а моя уже кончена.
- Отставить такие разговоры, Дана! Ты же обещала меня не подводить, вот и не подводи.
- Прости, я постараюсь. Я сдержу слово.
- Умница. И попробуй пореже со мной разговаривать. Так не годится. Ты же знаешь, что я - просто голос, и ты разговариваешь сама с собой.
- Да, я знаю, что ты - грёбаный чёртов голос, и что я сама придумываю твои ответы! Я знаю! Но я не могу, не могу, Лен... Я, наверно, уже рехнулась.
- Начинай понемножку меня отпускать, родная. Уже четыре года прошло, это немалый срок. Ты должна рано или поздно это сделать. Жизнь не закончилась, хотя тебе сейчас и трудно это осознать и уложить эту истину у себя в душе и сердце. Но пройдёт время - и боль утихнет.
- Я не могу сейчас в это верить.
- Да, пока не можешь. Но ты сама знаешь, что так будет, потому что заставляешь меня говорить тебе всё это. Это не я, это ты себе говоришь, пусть и моим голосом. Ты умница, ты сильная, у тебя всё получится. У тебя всё будет хорошо. И давай-ка бросай курить, зря ты опять взялась за сигарету.
- Ты права, Лен. Абсолютно. Жалею, что опять начала. Я брошу.
Наушники тихонько стукнули о стол, Дана откинулась в кресле. Дымок поднимался над пепельницей, кофейно-никотиновая горечь сухо стискивала горло. Лена озвучивала аудиокниги, оставив после себя множество файлов со своим голосом - достаточно, чтобы на их основе создать голосовой движок. О том, чтобы предложить его своему работодателю, Дана даже не думала; она долго и кропотливо, слово за словом, делала его для себя, чтобы потихоньку сходить с ума тайком от всех - разговаривать с собой голосом Лены, умершей четыре года назад.
Сигарет уже не было на столе - только кофе. Из колонок тихо звучал голос Лены - одна из начитанных ею аудиокниг, а мягкие ладошки жар-птицы лежали сверху на руках Даны. Она всё узнала, и теперь тёплые капельки падали на кожу - все те слёзы, которые Дана не выплакала и похоронила в могиле вместе с брошенным на гроб комком земли.
- Машенька... Ну всё, всё. Спасибо тебе... Спасибо, что поплакала за меня. Но не надо больше.
- Дан, не уезжай, пожалуйста... Я очень тебя люблю...
- Девочка... Пташка моя маленькая. Жар-птица моя ясная... Это пройдёт. У тебя всё будет замечательно, поверь мне. Я знаю.
- Без тебя - не будет!
- Это ты сейчас так думаешь.
Через шестнадцать часов она сидела в кресле самолёта, уносившего её в Германию, а в ушах её звучал голос Лены:
- Всё правильно. Ты умница. Иногда боль так до конца и не проходит, но притупляется. И можно научиться жить с ней. Её голос переходит в тихий шёпот, который уже не мешает чувствовать радость.
Самолёт благополучно сел, и солнце заблестело на зеркальном щитке её широких тёмных очков. Спускаясь по трапу, одной рукой она скользила по перилам, а в другой сжимала складную белую трость. На земле она её развернула. Её проводили в здание аэропорта, а там её локтя коснулась большая мужская рука, и она услышала голос отца:
- Привет, детка. Рад тебя видеть.
Он говорил по-немецки, и она ответила на том же языке, приподняв уголки губ:
- Здравствуй, пап. Спасибо, что встретил. Я тоже рада.
Дождь барабанил в окна холостяцкой однокомнатной квартирки, от чашки кофе поднимался тёплый, уютный аромат. Упаковка круассанов зашуршала под пальцами и порвалась. Хрустнув поджаристой корочкой и отхлебнув кофе, Дана открыла личные сообщения на форуме. Какая-то девушка писала:
«Здравствуйте. Я могу ошибаться, но мне кажется, мы знакомы. Если это что-то для вас значит, мой позывной - Жар-птица. Если это ни о чём вам не говорит, тогда прошу прощения за ошибку. Просто можете не отвечать на моё сообщение».
Сердце ёкнуло, тронутое золотым пёрышком, и Дане пришлось открыть дверь на лоджию, чтобы сделать глоток пропитанного сыростью воздуха. Вернувшись к компьютеру, она написала без обиняков:
«Маша, это ты, что ли?»
Получилось прямолинейно и грубовато, она забыла поздороваться, но сообщение уже улетело во всемирную паутину, булькнуло камешком - не поймать и не исправить.
Шесть лет прошло, а как будто вчера на кухне пахло гречкой и куриными голяшками в сметане, крепким чаем и недорогой девчоночьей туалетной водой. Сколько ей сейчас? Двадцать два? Обворожительная молодая девушка в самом расцвете. К чему ей понадобилась эта усталая особа в чёрном (ага, уютном) свитере-балахоне, с унылым надломом в осанке, горькими морщинками у рта и блёстками седины в аккуратном ёжике?
«Да, Дана, это я. Я не сразу решилась тебе написать, хотя узнала тебя... Я рада, что ты меня помнишь».
Помнила ли Дана? Жар-птица всегда жила в её груди - где-то рядом с сердцем. Иногда жизненные будни с их проблемами и заботами заслоняли её ясный, тёплый образ, но он никогда не исчезал - как маленькое фото, бережно хранимое в старинном медальоне.
Мостик, перекинувшийся между ними сейчас, был слишком узким и шатким для огромной тучи слов, чувств и мыслей. Если все они враз ринутся по нему - устоит ли он, не рухнет ли под напором? Поэтому Дана выпустила только маленькую, пробную группку парламентёров:
«Привет, Машенька. И я рада тебя встретить. Как у тебя дела?»
Маша уже отучилась и устроилась на работу по специальности. Трудилась она социальным работником - ухаживала за стариками на дому. Её отец женился на той женщине, и Маша съехала из родительской квартиры, снимала теперь обшарпанную двушку на окраине города с двумя приятельницами - бывшими сокурсницами по колледжу.
Остывал забытый кофе, черствел надкушенный круассан. Дождь кончился, и Дана щекой ловила солнечное тепло, улыбаясь в проём балконной двери. Пусть морщинок уже не изгладить, но осанка выпрямилась, плечи расправились, грудь дышала.
С первым же шагом по твёрдой земле её сразу охватил сырой, пронзительный ветер. Неприветливо встречала её погода в родном городе - хмуро, раздражённо. Холодное небо было ей не радо, но ласковая волна знакомого голоса окутала Дану облачком солнечных мурашек.
- Привет... Замёрзла? Лето у нас нынче совсем не летнее выдалось.
- Лето там, где ты, - улыбнулась Дана.
Из такси они вышли уже под хлещущий ливень. Хлоп-щёлк - раскрылся зонтик.
- Возьми. А я твой чемодан понесу.
- Маш, ну куда ты! Вымокнешь же. - Дана едва успела поймать заботливую жар-птицу за руку и накинуть на неё свою куртку.
- Да тут всего два шага до крыльца, - зазвенел серебряным бубенчиком Машин смех. - Не сахарная, не размокну!
Поднимаясь по лестнице, Дана поймала прядку её волос. Они теперь вились пышной копной крупных и пружинистых, озорных кудряшек: Маша сделала «химию». Дождь не успел сильно намочить локоны, но прохладная влага щекотно коснулась пальцев Даны. Снова смешок:
- Подожди, сейчас придём домой - тогда и будешь меня изучать.
Она ускользала, как юркая пташка, и щебетала так же. Дверь захлопнулась, щёлкнули замки, Маша сбросила туфельки, засуетилась, потащила куда-то чемодан Даны.
- Девчонки на работе, а я сегодня отгул взяла. Пить не хочешь? Может, водички, соку? Проходи вот сюда, на кухню... Туалет вот здесь, слева от тебя.
- Да постой ты, попрыгунья, - засмеялась Дана. - Хоть на минутку угомонись, дай мне тобой полюбоваться.
Она стояла с протянутыми к Маше руками. Молчание, лёгкие шаги босиком - и мягкие ладошки коснулись её ладоней, легли в них. Пташка попалась - Дана наконец-то могла ощутить тепло её тела сквозь ткань платья, изгиб её спины, движение лопаток.
- Ты всё та же. Нисколько не изменилась, птаха. - Дана дышала совсем близко от Машиной щёчки, а дыхание девушки в свою очередь улыбчиво щекотало её.
Они стояли щекой к щеке, не целуясь - просто вслушиваясь друг в друга. Дане хотелось медлить, смаковать, тянуть это мгновение, переполняясь солнечным теплом, и она придерживала этот порывистый кудрявый огонёк на месте.
- Погоди, - пробормотала она, почти касаясь губами Машиного уха. - Дай мне ещё минутку. Мне нужно... осознать.
И Маша поняла, почувствовала её состояние и замерла - горячая, как уголёк, в этот прохладный и хмурый день.
- Ты прекрасна, Машенька. Какая же ты...
Чтобы знать о том, что она прекрасна, не требовалось ни зрение, ни специальные программы-чтецы. Маша доверчиво прижалась, уткнулась, её объятия окрепли и стиснулись, и Дана наконец зарылась губами в щекочущие пружинки её упругой шевелюры. Ладони впитывали гибкое изящество точёной спины, а мысль скользила ниже. Думать о том, какие у неё бёдра - шёлковые, нежные - было смертельно сладко. Коснуться и умереть. А если представить себе, что они раздвинутся и обхватят плотно, горячо - с ума сойти. Упасть на колени и молить о пощаде.
- Да, водички, пожалуй, было бы неплохо глотнуть, - сипло и глухо проговорила Дана. И добавила с хмельным смешком: - Похолоднее.
- В холодильнике минералка с газом... Будешь? - встрепенулась Маша.
- Давай. Хотя нет, лучше чаю... горячего.
Жар-птица лучезарно засмеялась:
- Так ты определись поточнее: горячего или холодного?
- Сама не знаю, чего хочу, - сглотнула Дана.
«Вру: знаю. Тебя хочу». Мысль эта обожгла изнутри, но озвучить её она не смела: боялась спугнуть пташку, показаться пошлой. И опять, как когда-то давно, захлопали дверцы шкафчиков и холодильника, до Даны долетали волны воздуха от носившейся по кухне волчком Маши.
- А у меня есть чем гостей дорогих попотчевать!.. Мясо... запечённое в духовке. - Стук блюда о стол. - А к мясу - винцо... сухое красное! - Многозначительно-игривое уточнение, стук донышка бутылки. - А ещё конфеты шоколадные, фрукты заморские... Ой!
Это Дана, шагнув вперёд, раскрыла объятия, и Маша в них с разбегу угодила. И притихла, пичужка пойманная, прильнула, а сама дышала легонько, отрывисто. И сердечко колотилось в груди.
- Машенька... Жар-птица моя. - И губы Даны, потянувшись вперёд, наткнулись прямо на атласно-мягкий ротик, утонули и растаяли в его нежности, в его сладкой искренности, атаковали и проиграли - и сдались на его милость.
Вино согревало и раскрепощало, прогоняло сырую промозглость дня и скованность души и тела. Жар-птица раскинула золотые крылья во всей красе и доверчиво дарила всё: длинные гладкие ноги, гибкую талию, податливую под ладонями Даны грудь, разгорячённую шею с бьющейся жилкой, страстно и ненасытно целующийся ротик. Её кудрявая грива разметалась по подушке, бёдра оказались точно такими, как Дана и представляла - нежными и шёлковыми, а внутри она была влажная и горячая. Оставалось только ловить губами стремительное биение жилки на шее и бормотать, как в бреду:
- Маша... Машенька. Прекрасная моя...
- Привет, Лен. Уже целую вечность с тобой не разговаривала, так что новостей накопилось порядочно.
- Ну-ка, выкладывай!
- Да ладно, кого я обманываю... Тебе же «сверху видно всё».
- Видно. Но тебе нужен этот разговор. Я слушаю тебя.
- Ладно. В общем, мы с Машей планируем её переезд ко мне. Официальное предложение руки и сердца она уже получила и дала согласие. Освежает и подтягивает свой немецкий и с гордостью носит статус невесты. Не знаю пока, как скоро удастся всё уладить, но... Теперь точно всё будет хорошо.
- Ты давно это знала сама.
- Мне нужно было время, чтоб поверить, чтоб убедиться. А то, что с Машкой так всё сложилось - это, наверно, чудо. Сказочно редкое. Как жар-птица. Мне не верилось, что так бывает. Что так действительно может быть.
- Береги эту пташку. Не выпускай из рук. Держи и согревай у сердца.
- Держу, Лен. Держу крепко.
- Вот и хорошо. А теперь закрой программу. Думаю, она тебе уже не нужна.
- Спасибо тебе. Твой голос и так звучит в моём сердце.
9-11 июля 2017
|
