Заоблачный Царьград Владимир Максимович Ераносян
        Путь из варяг в греки всегда манил регента Олега, побратима конунга Рюрика и наставника его единственного сына Ингвара, известного как княжич Игорь. Завоевание Царьграда, столицы Византии, превратилось в цель всей его жизни, и свои мечты он передал воспитаннику. Мечтой о покорении Царьграда Олег заразил и славян. На этом пути и Олег, и Игорь, и сын Игоря Святослав столкнулись с заговором влиятельных воевод, потомков викингов. Киевский престол интересовал их гораздо больше, чем несбыточная иллюзия…
        Моей любимой «царевне» Елене, трем моим «княжичам»-сыновьям и моей мудрой Матушке, дай Бог ей здоровья, посвящается роман вашего мужа, отца и сына Владимира
        
        ПАДЕНИЕ НАЧИНАЕТСЯ С ОСАДЫ…
        В IX веке, в эпоху раннего Средневековья, разрозненные племена славян раздирали междоусобицы. Этим воспользовались хорошо обученные военному и морскому делу скандинавские ярлы, именуемые в славянских землях варягами. Сломив сопротивление самых воинственных племен, варяги ограбили и обложили данью городища балтов, чуди, кривичей, ильменских словен, покорили мерю и муромов. Затем они продвинулись на своих ладьях по Днепру с севера на юг к землям древлян, тиверцев и дреговичей, где столкнулись с могущественными и коварными врагами - Хазарским Каганатом, Болгарским царством и Византией.
        Чтобы не пасть под ударом грозных армий и их кочевых наемников-печенегов, возникла необходимость создать новое государство и обьединить под знаменем конунга Рюрика всех, кого еще недавно варяги считали противниками. Создание общего войска варягов и славян стало вопросом выживания… Империи были сильнее, их крепости считались неприступными. Но путь из варяг в греки был проложен. На севере зародилась новая сила, способная сокрушить доселе непобедимые цитадели. Все стали называть ее Русью…
        ГЛАВА 1. КНЯЗЬ И КНЯЖИЧ
        Олег - полновластный владетель Киева-града, новой столицы молодой Руси, смотрел на своего воспитанника глазами не регента, но доброго опекуна. За долгие годы правитель русов и сам-то считал, что заменил Ингвару, сыну почившего в Новом Граде конунга* Рюрика, настоящего отца.
        - Князь, а почему у отца не было больше сыновей? - вопрошал отрок.
        - Были, но предусмотрительный бог Один* забрал их до срока… - отвечал, погладив длинный ус князь, вспоминая все жертвы, которые он и его сестра Умила принесли своей совести, чтобы в окрестностях Старой Ладоги не осталось ни одного бастарда ушедшего в лучший мир конунга.
        Юноша закрыл глаза, чтобы что-то представить, но дядя перебил его мысли, продолжив:
        - Не кручинься. У тебя остались сестры. Твоя мать, бедная Умила из Уппсалы, боролась за тебя, потому что знала, на что способны завистливые ярлы, и до чего человека может довести жажда власти.
        - А где сейчас моя мать? Я скучаю по ней.
        - Она пребывает там, где положено быть любимице конунга, с твоим достойным отцом. Их огненная ладья ушла за горизонт. Такова была воля моей сестры, и я не смог перечить. Она была вельвой-провидицей, подобной Фригг, и верила, что после земной жизни окажется с твоим отцом прямиком в Вальгалле и там так же, как Фригг у Одина, будет возлюбленной конунга. Разве мог я воспротивиться тому, что было ее единственным утешением после смерти твоего отца?…
        Глаза Ингвара увлажнились. И Олег, заметив это, в глубине души даже обрадовался. Не часто можно было увидеть варяжские слезы даже на челе отрока, тем более сына конунга… И только Олег видел мальчика насквозь и знал путь к его сердцу.
        *КОНУНГ - у древних скандинавов лицо, наделенное верховной светской властью. Под управлением конунга находятся ярлы племен, обязанные предоставить конунгу вооруженное ополчение по первому зову. (Прим. автора)
        *ОДИН - глава пантеона древнескандинавских богов, покровитель военной аристократии. Верховный бог, пожертвовавший правым глазом для того, чтобы испить воды из источника мудрости. Супруга - Фригг, провидица, которой известна судьба любого человека. Согласно мифам викингов Один будет убит чудовищным волком Фенриром. (Прим. автора)
        Этот зеленоглазый мальчонка с вьющимся клоком светло-русых волос и выбритыми под ноль висками и затылком сызмальства относился почтительно к своему дяде-опекуну. При этом Игорь, так называли его славянские подданные, был слишком юн, чтобы научиться лести и хитрости, и не искушен, дабы проявить известное в среде варяжских ратников вероломство.
        С самого начала отрок был покладист и не задирался, не кичился происхождением и всячески выказывал уважение старшим. Этим Игорь заслужил одобрение и любовь признанного дружиной и воеводами за доблесть и разум нового конунга Хельга, прозванного ильменскими словенами, кривичами и чудью князем Олегом, вещим аки боги.
        Единственный недостаток княжича обнаружился в излишней горячности, выливающейся в поспешное принятие решений. Игоря можно было раззадорить, в умелых руках он мог стать орудием чужой мести и реализации чужих планов.
        Олег надеялся, что эти понятные пороки, свойственные молодым, легко сотрут годы, и в нужное время его воспитанник будет достоин славы и мудрости своего отца, приведшего их в земли необузданных славян и смирившего эти многочисленные племена дикарей силой варяжского меча.
        К новому имени Олег привык. К мальчонке тоже. Но более привычки Олегу было как воздух необходимо знамя. И этим знаменем на его ладьях могли быть лишь красные паруса с летящим вниз за добычей соколом, гербовым знаком отца Игоря, конунга Рюрика. Иначе управлять воеводами, которые в узком кругу так и норовили величать себя ярлами, не представлялось никакой возможности.
        Именно они, вечно недовольные и жадные до добычи да новых земель, были главной опасностью власти князя. Они, окаянные… Не каган Хазарии Аарон, не император Ромеи - великой и сказочно богатой христианской Византии - Лев по прозвищу Философ, а те, кто ближе всех, кто знает слабые места, кто может воспользоваться своим знанием и предъявить права на трон русов.
        Олег всегда чуял беду, именно поэтому он расправился с Аскольдом и Диром, такими же как он воеводами при Рюрике, отличавшимися от него только одним - полным отсутствием уважения к династии. Пусть даже эта династия гонима с родных земель на берегах Варяжского моря и решила обосноваться в новом неизведанном мире, чтобы когда-нибудь достаточно окрепнуть и благодаря Одину или новому славянскому богу Перуну вернуться домой. А там взять то, что ей принадлежит по праву.
        Так размышлял князь, думая и о том, что в излишней оседлости его рати, в новых привычках и новых богах так же таится немалая опасность. Русы обрастают семействами, уделами и теряют былой дух, который наводил ужас на соседей и смог сломить и горделивых древлян, и коварных хазар. Этой опасности можно было противостоять только одним способом - нужно было сделать преимуществом то, что варяги считали слабостью. Необходимо было поделиться своей славой! Своим именем «русы»! Объединить несоединимое не под страхом, а добровольно. Увлечь чуждых походам и набегам землепашцев , звероловов и скотоводов своей целью, заразить своей удалью, создать доселе невиданную рать из разных народов и покорить весь мир…
        - Хочешь сесть на этот трон? - поманил князь шестнадцатилетнего отрока.
        - Этот трон принадлежит тебе, дядя. - потупил взор испуганный Игорь.
        - Никогда не говори такие глупости, твоя мать из рода влиятельного ярла, как и я, но твой отец - конунг, изгнанный хитростью вероломным Хориком, сам милосердный Рюрик, призванный словенами на правление только потому, что не накладывал нестерпимого ярма на покоренных, уважал их мнение не в пример некоторым из наших кровожадных воевод и дружинников. Рюрик всегда довольствовался малым и не гневил богов неблагодарностью. Он был лучше всех нас. И все любили его. Его чтили воины, от него млели женщины, его боготворили даже рабы. А ты его потомок. Сядь.
        Князь уступил место княжичу. Игорь со смущением подчинился и уселся на огромный дубовый трон с резными подлокотниками в виде оскалившихся медвежьих морд.
        Олег встал сзади и прошептал в ухо юному соправителю свое наставление:
        - Гнев и жадность - вот что предстоит одолеть князю. Гнев там, где нет мудрости. Жадность там, где возникает зависть. Славянские князья молились разным богам, но только Один добровольно лишился глаза, чтобы испить из источника мудрости. Только Один постиг силу рун и перевоплощений. Все предают, когда им выгодно, но только Один знает цену предательства, и только он один может понять, почему мы должны предать своего бога…
        Влетевшая в тронный зал ворона словно подтвердила присутствие одноглазого бога, но Олег резко бросил в ворону щит, раздавив несмышленую птицу.
        - Предать? - спросил Игорь.
        - Именно, предать! - повторил Олег. - Волхв Деница, который все время со мной, ты знаешь этого ведуна… Он все предвидит. И передает мне свое знание. Он открыл мне глаза, чтобы я закрыл последний глаз Одина. И ты не бойся этого… Так надо. Один оказался не таким сильным и не таким мудрым. Источник, откуда он черпал силы иссяк. И он не смог одолеть волка, пусть даже самого свирепого… Эти боги! Их не стоит бояться, раз их можно менять…
        Княжич вспомнил косматого рыжебородого старца с оспинами на лице и с морщинистыми как у рептилии руками, в длинной льняной рубахе и войлочной шляпе, который всегда следовал в обозе за дружиной… Даже когда князь отправлялся в полюдье за данью… В последний раз он видел старца, вырезающего руны, когда из Хазарии от кагана и бека приехали раввины.
        Князь в тот день по научению волхва, не принял дары Аарона, лишь обменяв мечи на хазарские палаши и сабли. Потом дружина смеялась: смерд-слуга, знавший язык иудеев, передал подслушанный разговор посланников кагана. «Их мечи заострены с двух сторон, а сабли кагана только с одной. Их не победить, подкупим же их. За серебро они обратят свою мощь против наших врагов»…
        На переговорах, зная мысли посольства, Олег потребовал у кагана отказаться от прежних данников-северян и вятичей и платить серебром за рабов, которых русы станут приводить в Казар-сарай, именуемый Итиль по названию реки-житницы. Иначе же, коли каган не пойдет на условия русов, князь грозился обратить свои мечи и стрелы против Хазарии, а не против ее врагов-мусульман, затаившихся за дербентской стеной и готовых напасть с юга. Именно туда, как услышали раввины, засобиралось все воинство русов, готовое грабить мусульман за стеной и делиться трофеями, если каган соизволит пропустить целую армию по своим владениям. У кагана не было выхода. Разве что согласиться. Или принять бой…
        Князь водрузил на голову шлем с бармицей и накинул плащ, призвав Игоря поторопиться. Княжич, выйдя за врата крепостных стен, понял, что предстоит что-то очень важное и заранее приготовленное.
        У башни их ждали оседланные кони и малая дружина. Путь был недолог. Сперва верхом, потом на ладье. До высокого кургана на острове у излучины Днепра, где в святилище стояли славянские истуканы.
        Местная знать из древлян, полян и кривичей под шаманские бубны и струнные гусли ведунов принимала клятву варяжской дружины. Так повелел вещий Олег, пообещавший вершить справедливость от имени нового бога Перуна - громовержца, покровителя витязей и судьбы.
        Присягу скрепили жертвоприношением, казнив полоненных рабов из тиверцев и уличей, составивших рать против власти князя, и пронзив мечом знатного вятича, что водился с хазарами и служил сборщиком дани кагану. Их кровью окропили каменный алтарь ненасытного деревянного идола, которого поставил князь выше Одина и приказал именно этим истуканом клясться впредь своим ратникам.
        И те подчинились, ведь князя никто не смел ослушаться не только из страха перед острием его меча, но и по весомости его аргументов.
        Еще с весны, как началось полюдье, и выяснилось, что далеко не все данники довольны пришлыми варягами, князь осознал, что вечно полагаться на силу все еще бодрого к походам, но уже изнеженного воинства он не может. Ради безопасности нового своего государства он принял чуждую веру, перенял язык и дал многочисленным племенам славное имя русов, объединив их и умножив свои силы десятикратно. И только так, никак иначе, он способен был сохранить свою власть и распространить свое влияние на дерзких кочевников и самого Аарона.
        Юный княжич Игорь смотрел на шесть костров вокруг каменного алтаря, в один из которых князь бросил гореть раздавленного ворона. Отрок прощался со старыми сказками и заблуждениями о боге-жреце и воине в синем плаще. Он видел потирающего руки рыжебородого волхва и плачущего схимника-черноризца из Византии, которых рыдал над обуглившейся в костре Библии, каясь в своей неудачной попытке обратить проклятых язычников в истинную веру и предвещая недоброе.
        Христианина не трогали, считая за юродивого. Олег хоть и верил в магию молчаливых слов, читанных греком с седой бородой, но не соблазнялся его проповедью, считая распятого бога слабым в сравнении с громовержцем славян. Ведь этот Бог по имени Иисус принял смерть от римлян по наговору черни безропотно, как агнец. И это непонятное воину поведение Бога не уживалось с представлениями варягов о силе и мудрости всемогущих небесных покровителей и жрецов-волшебников.
        Славяне легко обучались военному делу и неприхотливости в походах. Опытные дружинники учили их держать строй, делать стену из щитов, осадному делу и элементарной фортификации. Они перенимали тактику боя викингов, среди них попадались отчаянные воины. Не такие свирепые, как посвятившие себя войне берсерки, орудующие одновременно двумя мечами словно жонглеры. Но ведь такие мастера, для которых смерть в бою была ценнее мирной жизни, почти перевелись и в его дружине.
        Новые подданные научились рубить длинный лес, строгать и шлифовать доски, чтобы строить ладьи, а их жены теперь плели лен для парусов. Примитивные верфи разрастались на Днепре. Флот укрупнялся. Шла подготовка к большой войне.
        В воздухе снова витал запах предстоящих сражений. Кровь закипала при мыслях о походе. И эта предвоенная эйфория теперь трогала и славян. И они теперь предвкушали сладость легкой наживы и бесшабашного удальства.
        Олег притворился почитателем их бога не зря, взамен он заразил их своей мечтой. И это была главная связующая сила сокрушительного воинства.
        Консолидация славян с правящей верхушкой из неукротимых и энергичных русов обещала стать грозной силой. Олег проникся уверенностью. При наличии флота и новой преторианской гвардии из славян, он достигнет, наконец, того, о чем еще в Старой Ладоге он сговорился с Рюриком и что под силу только истинному царю. Он исполнит заветную мечту варягов.
        Мечта же у всех у них была одна. Она озаряла и призывала к действию. И теперь она стала общей мечтой простых воинов-варягов, ярлов и вставшей под знамена нового конунга славянской знати-бояр. Она пьянила как мед. Она была далекой и от этого еще больше желанной.
        Эту мечту даровал всем своим подданным вещий Олег, славный победами. Теперь, после покорения чуди, северян, древлян, мери и муромов, дреговичей и радимичей, он возжелал осадить сам Царьград! И не просто потрепать окрестности христианской цитадели, не просто поживиться его несметными богатствами, а поставить великий город на колени, затребовать ежегодную дань и прибить щит с атакующим соколом к золотым вратам столицы мира как символ победы, или покровительства над Византией…
        ГЛАВА 2. РУСЫ.
        - Вам это нравится!? - бесновался Свенельд, не по годам амбициозный военачальник, не собиравшийся расставаться с пророчествами рун и рогами на шлемах своих берсерков.
        Он собрал верных людей в своих огромных палатах из соснового сруба, в дарованной регентом за храбрость вотчине, что простиралась на землях древлян за семью холмами от Киева, не в самых плодородных землях и не на самых лучших пастбищах, у дремучих лесов с непроходимыми и наполненными смрадом болотами.
        - Нет! - кричали в один голос дружинники свирепого варяга. Они были с ним в боях, и им не нравилось, что князь-регент создает параллельное войско, передает варяжский опыт ведения войны славянским ремесленникам и земледельцам.
        Мозолистые руки славян годились для плуга, не для меча. Князь Олег унижал варяжскую честь и тем, что отверг старых богов, заставляя их клясться громовержцем Перуном и скотьим богом Волосом. Неужто пантеон идолов этих подлых людишек достоин одинакового уважения с Одином и Фригг, неужто их кикиморы страшнее валькирий!
        - Если князю нужно больше воинов, почему он не призовет наших братьев с Варяжского моря!? Почему обратил свой благосклонный взор на наших рабов, может он вооружает их против нас!? Может он боится нас?! Может он усомнился в нашей верности княжичу Ингвару?! Или забыл, что это не их, а наша мечта пройти из варяг в греки!? Что это наша жизнь - война!
        - Война! - вторили хором берсерки, размахивая мечами и топорами.
        - И только мы можем спать, накрываясь щитами, есть сырую пищу и пить кровь наших врагов из чаш, сделанных из их черепов!!! Мы русы! Они русские, наши рабы по праву!
        - Да, Свенельд! - поднимали мечи в одобрении варяги. - Говори, что делать, Свенельд!
        - Олег силен именем нашего конунга Рюрика. - поправив серьгу с жемчугом, болтающуюся на мочке, уже вкрадчиво молвил Свенельд. Ободренный поддержкой верных людей, он, наконец, решил изложить давно продуманный план, - Олег приготовил нам, своим соплеменникам, участь Аскольда и Дира. Вспомните, как он пришел к власти на наших копьях, и какую же мы получили благодарность, убив достойных воинов и возведя на трон малолетнего отрока, не проявившего себя в силу лет ни в одной битве?
        Перед глазами воинов пронеслись дела давно минувших дней. Тогда под видом купцов, самые храбрые из них сели в ладьи, чтоб спуститься по Днепру к Киеву. Аскольда и Дира, знатных варяжских воевод пригласили на борт, чтоб осыпать дарами. Олег усыпил бдительность их немногочисленной свиты и приказал ударить им в спину. Он сказал: «Вы никто! Вы просто воины! А он князь! Истинный конунг!» Он показал на Ингвара, кто должен был жить и править, и воины отбросили кафтаны торгашей и обнажили мечи, чтобы сразить самозванцев.
        Они выполнили приказ, убив соплеменников в угоду новому правителю. Но Олег узурпировал власть именем Рюрика, провозгласив, что править всеми землями может только наследник конунга и он, его законный и единственный регент.
        Кто же знал, что спустя несколько лет, Олег возомнит себя императором, словно Александр Великий, променявший своих братьев-македонцев на мнимую поддержку новых вассалов-восточных деспотов. Неблагодарный Олег. С каждым годом в нем было все больше высокомерия. Он тешил свое самолюбие, утопая в неге и роскоши. В его окружении появлялось все больше славянских бояр, коих он одаривал уделами зачастую лучшими, нежели сородичей с Варяжского моря. Он нанимал все больше телохранителей не из русов, а из белых хорватов- великанов и кривичей, пока еще не способных одолеть берсерков, но уже научившихся огрызаться.
        - Ничего! Мы не получили ничего! - продолжал Свенельд - А все, что у нас есть, мы добыли сами! Своей собственной инициативой! Сами!
        - Сами! - подтвердила дружина.
        - Если б мы с оглядкой смотрели на регента, мы бы прозябали в нищете в захваченных землях, наполненных молоком и медом! Мы пришли сюда, чтобы идти дальше! А не осесть у этих вонючих болот! Скоро, через год или два, наших воевод заменят бояре-льстецы, окружившие князя-регента, и он променяет нас на них, как променял скандинавских богов, что водили нас к победам и склоняли многочисленные рати к нашим ногам, на богов славян! Не бывать этому!
        - Не бывать! - в едином экстазе орали варяги, барабаня по щитам.
        - Мы не допустим, чтобы регент прикрывался именем покойного конунга! И за нашей спиной собирал огромную армию! Эти мечи направлены против нас! Мы убьем Ингвара! Лишим Олега его защиты!
        - Убьем Ингвара! - соглашались заведенные варяги, но даже в обезумевшей толпе, некоторые отворачивали головы от столь очевидного вероломства, направленного против невинного княжича. Многие переглядывались, кто-то опускал взоры. Здесь пахло заговором.
        - Но наш меч не коснется наследника конунга! Мы не посягнем на династию! - уловив настроение меньшинства, Свенельд смягчил риторику, - Мы просто не подставим свое плечо, когда предатели-славяне покусятся на жизнь отрока! Его смерть будет на регенте. Олег, только он виноват в том, что доверился дикарям и поклонился чужим богам!
        - Да! - ликовали дружинники Свенельда. Они хоть и были дикими и кровожадными убийцами, но никто из них не хотел убивать княжича лично…
        И все-таки заговор состоялся. И это был хитроумный план, в котором с Игорем должны были расправиться давние враги варягов, уставшие от их поборов.
        При благоприятном исходе покушения Свенельд, не смотря на сверх-амбиции, не рассчитывал на трон в Киеве. Он желал одного: чтобы ему и его людям не докучали. А трон он добудет и в других землях! Без попечительства назойливого регента, который не сможет им управлять без герба Рюрика. Он всего лишь ярл, такой же и ничуть не выше!
        ГЛАВА 3. ЗАГОВОР.
        …Все вотчины в период Полюдья с поздней осени до самой весны должны были возмещать Олегу, регенту княжича Игоря, расходы на строительство флота, содержание дружины и киевского городища. Это ложилось тяжким бременем не только на ближние от Киева земли. Даже Новгород Великий платил триста гривень в год, что равнялось ста пятидесяти фунтам серебра.
        Древляне, народ вольный и своенравный, роптали пуще всех. Нарастало недовольство. Ненависть витала в воздухе в их столице Коростене, обнесенном бревенчатым частоколом над неприступными рвами, грозя неповиновением и бунтом…
        Неподалеку от Киева в тайном месте у опушки леса, окаймленном непроходимыми болотами, выставив посты и дозоры, встретились Свенельд, молодой воевода самой крупной после княжеской дружины и правитель древлян, средний годами жестокий язычник по имени Мал.
        Больше года назад Свенельд, заручившись грамотой с соколом на воске и вензелем Рюрика, обложил Мала и его племя непомерной по тем временам данью. И хотя сделал он это от имени Олега, до великого князя доходили лишь шкуры черных куниц искусных лесных звероловов, небогатых, по словам сборщика дани Свенельда, на ценности.
        Остальная же мзда с древлянских дворов, не учтенная дружиной Олега и киевскими боярами, оседала в закромах хитрого воеводы. У древлян было, чем поживиться. До прихода русичей именно они терзали соседей набегами, промышляли грабежами и воровали невест у миролюбивых полян. Серебро они закапывали в землю. И Свенельд, прознав сее, нащупал золотую жилу.
        Удельные владыки-городские старейшины, науськиваемые жрецами, и знать, потерявшая вес и статус, искали способ избавиться от пришлых русов, или хотя бы ослабить их гнет. Хотели вернуться к старым порядкам, когда можно было безнаказанно совершать набеги из дремучих лесов на беспечных полян. И не бояться княжеского суда, скорого на расправу.
        Для этого древляне искали союза как в далекой Хазарии через агентов кагана, выведывающих слабину в русском княжестве, так и в окружении ненасытных варягов, надеясь на внутренние распри, подобные той, что случилась три зимы назад, когда спустившиеся по Днепру с Любича ладьи привезли в Киев смерть, сменив власть одних осевших в славянских землях варягов на других, в пользу малолетнего сына Рюрика при регентстве могущественного Олега.
        И, конечно же, древляне, уличи, вятичи, северяне, белые хорваты, все племена, что были притеснены, вооружались. В гончарных оборудовались кузницы, под волчьими шкурами охотничьей добычи прятались в зерновых амбарах и лесных острогах латы и кольчуги.
        - Мал, я ведь знаю, что ты меня ненавидишь. И что ты готовишь восстание! Неужто осмелишься мне угрожать? - с презрением прошептал Свенельд на ухо своему знатному гостю.
        - Если бы я хотел ссоры, то первым бы делом пошел бить челом князю Олегу, поведал бы ему о размерах взятой в Полюдье с древлян дани, чем вызвал бы гнев регента на твою голову… - негромко, но глядя прямо в глаза варягу, прошипел Мал. И добавил, выдержав паузу, - Да, я тебя ненавижу, а ты нас презираешь. Что может быть хуже презрения, когда тебя пользуют словно раба, не замечая чувств и боли… Когда от тебя ждут безропотного подчинения и не воспринимают за равного по силе. Когда тебя не боятся…
        - А чего вас бояться? - подначивал воевода, - Это Олег вас боится, раз признал ваших деревянных идолов, которых стоило пустить на дрова для погребения мертвых.
        - Он, как и ты, не боится нас, - задумчиво изрек Мал, - просто он хитрее тебя, и он строит империю, подобно хазарам и ромеям. Ему претит нажива без смысла, теперь он хочет величия и единовластия. Поклонения себе словно богам. Он не чтит наших идолов, а не отверг их только потому, что решил говорить с нашим вольным народом устами жрецов. А чего хочешь ты?
        - Я готов избавить тебя от дани за одну услугу. Для этого ты здесь и мы говорим на равных. Ты ведь этого хотел? - усмехнулся Свенельд.
        - Я слушаю тебя… - удивился Мал. Из сделки с врагом всегда можно извлечь пользу, если дело касается другого врага…
        Правитель Коростеня жестокий Мал не умел улыбаться. Так говорили в народе. Его боялись. А после того, как Мал вошел в капище и заколол жрецов Перуна только за то, что они возблагодарили богов за вразумление чужеземцев, принявших веру их предков, Мал возложил на себя и духовную власть.
        Весенние игрища, когда женихи умыкают невест, теперь начались по его велению. Девушки плели венки, напевая песни о русалках, и бросали их в Днепр, прося водяного доставить их к суженым и приговаривая:
        - Сжалься водяной, не топи веночек мой! Отнеси по реке милому, мимо водоворота и полыньи, от омута убереги. Не злись, не кручинься, девичью любовь не топи…
        Юноши ловили цветочные ободки у берега и бежали к девицам, предварительно сговорившись с красавицами. Костры уже горели. Мед варился. Игрища у костров и шалашей из ивовых прутьев и камыша сулили веселые хороводы допоздна и нежность бархатной весенней ночи.
        Один венок из душистых фиалок и васильков с алой ленточкой, продетой в берестяной обруч, предназначался ни кому-нибудь, а самому Малу. Нет, Мал не ждал невесту. Этот венок сплела его дочь, первая красавица Коростеня.
        Любой, кто выловил бы этот венок, должен был доставить его вождю племени. Никто не знал, что ожидает гонца его счастья, смерть или награда…
        Тот, кто станет зятем Мала, претендовал на частицу его могущества и богатств, а значит, должен был быть готовым ко всему.
        Мал ждал вестника на пеньке у дуба со своими телохранителями.
        Юноша, что принес венок, был незнатного рода, но был пригож собой и слыл хорошим охотником.
        - Ты сговорился с моей дочерью? Ты люб ей? - спросил Мал, приняв выловленный венок из полевых цветов, который он не мог не узнать. Он ведь сам попросил дочь вдеть в него алую ленту. Теперь он ее вынул и зажал в ладони.
        - Да, я…
        Мал не дал ему договорить. Он встал, подошел вплотную и вынес свой вердикт:
        - Докажи, что достоин со мной породниться. Убей княжича…
        ГЛАВА 4. ПРОРОЧЕСТВО.
        Весна озеленила дубравы и рощи, трава после утренних дождей испаряла пьянящий запах свежести. Олегу хотелось дышать полной грудью, ощущая душой прелести умеренного климата и озирая просторы своей новой страны.
        Там, у Варяжского моря, да и в Новгородских землях, суровые зимы и краткое лето. Ничто не растет без солнечной ласки. Милые взору фьорды, врезающиеся в скалистые берега, озера в северных землях, богаты рыбой, но он был из тех, кому претила беспросветная и тяжелая жизнь его племен, ютившихся в рыбацких хижинах. Снасти и сети они без сожаления поменяли на железо.
        И он, и дружина, выкованная в воинских походах, заслужили жить в крепостях, во дворцах. Лачуги и каменистая почва, обделенная солнцем и трудно дающая всходы, теперь в прошлом. Здесь, у покоренных славян, простирались бескрайние плодородные земли и богатые кормом пастбища.
        Он гарцевал в упоении видами на своем черном как смоль коне по прозвищу Локи, названном в честь хитрого бога огня за резвость и неудержимость. Свита из малой дружины не поспевала за ним. А повозка с рыжебородым ведуном и вовсе застряла на полпути.
        Конь принес его к реке, широкой судоходной житнице, водном пути к заветной мечте. Он взирал на нее с высокого холма, стараясь измерить глазом бурное течение.
        Олег любовался необъятностью Днепра и отчетливо представлял, как уже совсем скоро с десятков верфей спустят на воду тысячи ладей. Как на эту флотилию стройными рядами забираются по трапам сорок тысяч воинов, и как непобедимая громада внезапно окажется в водах Понтия, чтобы на всех парусах дойти до Босфора и высадиться в заливе Золотой Рог прямо у стен Царьграда.
        - Боги! - крикнул в небо князь-регент, воодушевленный природой и ретивостью Локи, - Я обещая вам сплавить свой флот с этих берегов! Я сделаю это, чего бы мне не стоила эта сумасбродная затея! Да услышат меня и старые, и новые боги! Река! Не устрашат нас твои гранитные пороги! Наши лоцманы и ныряльщики знают, как их обойти! Да поможет нам встречный ветер! Нет больше силы, способной удержать русов! Царьград! Мы идем к тебе! Русы идут! Жди, город тщеславный, столица надменная! Ромейская спесь нам противна! Нашелся народ посильнее Атиллы!
        Локи вскочил на дыбы, но Олег удержался в седле, благодаря крепкой хватке за длинную черную гриву, дал под бока каблуками и помчался вдоль берега. Долго скакал по руслу великой реки дальше, вниз по течению.
        Ветер мешал, но конь разрывал его встречные порывы. Олег вдруг подумал, что мощная армия греков с их натасканными в боях с сарацинами, именуемыми агарянами, легионами способна дать его дружинам сокрушительный отпор, но отогнал от себя недостойные воина мысли.
        Будь, что будет… Есть ли достойнее смерть, чем пасть в схватке с врагом!? Есть ли слаще судьба, чем геройская участь варяга!? И существует ли что-то ценнее победы над превосходящим в числе и богатстве соперником!?
        Все решено! Грядущая весна приведет их в Понтийское море и в подобие райских кущей, как именуют Царьград ученые мужи-греки, чей император умеет читать и сам пишет трактаты, делясь наставленьем! Хочет казаться умнее, чем есть.
        Чтоб выучить жизни отсталых, ромеи придумали общие буквы. Они не глупы, распространяя учение слабого бога. Здесь византийская хитрость. Может тем самым они убеждают сопредельные племена, что только они милосердны и достойны лидерства среди дикарей, живущих разбоем. Если и так, то не сравним ли он с хитроумными ромеями, утверждающими единого бога в пределах своей империи? Не то же ли самое предпринял и он, воспевая славянских богов в угоду порядку!?
        Олег намеревался по случаю встретиться с Философом лично, до сечи, чтобы познать из первых уст, кто же достоин быть королем: тот, кто с рождения нежился в тепле, либо тот, кто познал холод и голод.
        Он намеревался увидеть страх в глазах императора, и свернуть обе шеи двуглавому орлу византийцев, а главное, лишний раз убедиться, что интуитивный путь варяга к построению государства ничуть не уступает мудреным трактатам, нацарапанным магическими буквами ромеев, предназначение которых приукрашивать их победы и оскорблять доблесть захватчиков. Если б они, плескаясь в своих теплых морях и одеваясь в парчу, знали, что такое зима, то не судили бы строго людей с севера, пришедших погреться у общего солнца!
        Олег возвращался в острог. Локи, пронесся возле повозки с волхвом и заржал, едва не задев копытом справляющего нужду волхва. Тот вдруг упал, проклиная коня и беснуясь над собственным конфузом.
        Прибыв в палаты, князь распорядился привести к нему ведуна Деницу, не зная, что тот застрял у прачки, чтоб освежить свое одеяние.
        Мелочь, но «рыжая борода» явился в мокрой одежде, чего Олег не заметил. Князь, поглощенный тревожными, но бодрящими, мыслями, желал выведать собственную судьбу у «божьего человека», который часом ранее не смог предвидеть и своего падения в собственные нечистоты.
        - Хочешь ли есть? - пригласил князь к столу. Волхв промычал что-то нечленораздельное и прыгнул к миске с кусочками курицы. Он глотал мясо, не пережевывая, поглядывая искоса на князя. Тот не мешал, не тревожил, дал насладиться едой, нервно расхаживая по зале, иногда останавливаясь, будто стараясь припомнить что-то очень важное.
        Он дал времени ровно столько, сколько понадобилось ведуну, чтобы опустошить миску с курицей и заесть ее куском ржаного хлеба, корка которого застряла в горле, и волхв едва не поперхнулся, однако прокашлялся и проглотил горелый кусок, как раз после вопроса князя:
        - Наелся ли?
        - Да будут довольны тобой боги, да возблагодарят великого князя за твою доброту ко мне, ничтожному твоему рабу и твоей неотступной тени. - обтирая длинной бородой жир на губах отвечал ведун, украсив лицо льстивой гримасой, пав на колени в наигранном подобострастии и приближаясь все ближе к властителю Киева.
        Брезгливый князь отошел к трону и расторопно умастился на нем, чтобы продолжить разговор на дистанции:
        - Что ожидает нас в южных землях? Победа или мы все погибнем? Одолеем ли мы царство ромеев? Удастся ли приступ Царьграда?
        - Князь! Не суди, коль скажу тебе правду! - молвил ведун, уворачиваясь от немедленного и прямого ответа. Мокрая рубаха послужила причиной озноба, дрожь на лице ведуна показалась правителю сопутствием предстоящего откровения, нашептанного свыше и озаренного новыми богами славян.
        Олег беспрекословно верил в пророчества этого проходимца, что всегда имел дерзновение выпрашивать жертвы к предстоящим походам и дерзким кратковременным набегам. Иногда он вещал о невинных младенцах, иногда говорил, какой именно способ убийства истребуют боги - разбитием головы, отрубанием, растерзанием, утоплением, удушением, закалыванием, сожжением… Никогда не обходилось без приношений.
        Победы требовали не только разбрасывания ведических рун, но и гадания на углях, крови птиц и животных, умерщвлением девиц и старух. Почти никогда не рубили на камне мужей, разве что пленных.
        Боги, служителем коих слыл сей шарлатан, родом из чуди, каждый раз предпочитали разные подношения, и о них, в силу своей болезненной экзальтации, лучше всех знало вот это доверенное существо, претендующее на авторитет скальда, мистика и провидца.
        - Говори! - приказал Олег.
        - Жертва поможет, на сей раз страшнее, чем прежде… - вытаращив глаза, прошептал волхв, - То, что придется убить, в твоем сердце. От этого горько, но ты не желал бы из уст своей тени слышать лишь то, что услаждает твое ухо.
        - Говори! Не томи. Скальд мне не нужен, здесь полно скоморохов и карликов. Ты как провидец на службе! Я тебя почитаю за это! Ты никогда не ошибался. Предостерегал от поражений, которые не случились бы, слушай я тебя всегда. И не бойся сказать, даже если сделаешь мне больно! Кто на сей раз!? Он в моем сердце!? Ты говоришь о…
        - Локи! Твой конь черногривый! Он нужен богам! В нем опасность! Если останется Локи живым - ты умрешь! - громко, как песнь, провозгласил волхв, и осмелев, встал с колен.
        - Локи!? - поморщился регент, при этом выдохнув грудью свое напряжение от того, что на мгновение подумал, что волхв полоумный, шаман полунощный, мог произнести имя Игоря, сына Рюрика и его сестры, того, к кому он и вправду прикипел душой и запустил в свое сердце.
        - Локи, мой князь. И неслучайно! - убеждал ведун, - Это не просто священная жертва! Именно в Локи погибель твоя! Не в ромейском копье, не в стреле кочевого народа, не в яде хазарском таится для тебя смерть. А в этом ретивом черногривом красавце, рожденном бурей любимце, он слился с тобой, только ты так искусно сумел его приструнить, приручить и объездить! Но избавься от Локи, и будет тебе не победа, а жизнь!
        - Не победа, а жизнь!? - не внял Олег, - А что на алтарь принести за победу!? Жизнь без победы ничто для варяга, и ты это знаешь! Жизнью зовется и жизнь у раба!
        - Жизнь в данном случае нужна для победы! Не сохранив своей жизни, не ты поведешь флот русов, а кто-то иной! И тогда не видать ни победы, ни выгодного мира!
        - Кто-то другой!? Игорь? Свенельд!? А может булгары, так тем василевс уже платит откупные! Что-то туманно ты говоришь! Но ступай, и скажи чтобы конюх вывел во двор Локи! Буду прощаться с верным другом!
        - Простись, не жалей! Избавляясь от Локи, сбежишь и от смерти. Убей и закопай, а лучше сожги. Так вернее! Чтобы Выросли в стойлах на смену ему жеребцы! - ведун причитал.
        - Прочь, кровожадный ведун. Что за напасть! Конь тут причем несмышленый!?
        Волхв удалился. Но не со двора. Уже из конюшни привели Локи, и конь грациозно бил копытом, размахивая своей завитой косой, в надежде ощутить хозяина, к которому привык, в уверенности, что тот вот-вот окажется в седле, и он понесет своего благодетеля до самого горизонта…
        Вышла во двор и вся челядь. Дозорные с башни, не в силах приструнить любопытство, забыли о воинском долге и превратились в обычных зевак. Проснулся от ржания, суматохи и гула за окном и княжич. Он тоже вышел во двор, протирая сонные глаза, которые вдобавок слепили факела.
        Гордость Олега, конь с мощной грудью, шеей ретивого мерина, вихристым гребнем на морде и густой косой, словно клок молодого и знатного варяга, ждал своей участи.
        - Что случилось, княже! - спросил Игорь, пытаясь понять, что происходит.
        - Локи придется убить! - ответил Олег, - так предписано богами, что и поведал рыжебородый презренный мерзавец, которому я верю, ведь он никогда не ошибался, будь он проклят! Он говорит, что моя смерть в коне. В Локи! Ха-ха!
        Народ засмеялся, приняв слова Олега за юмор, но князю было не до шуток. Он прервал ответный смех и нарушил праздное любопытство челяди. Дозорных на башне и у ворот он поставил на место, заорав, что было мочи:
        - Что уставились! Нечем заняться! Смотреть в оба! Враг не дремлет! Принесите мне меч!
        Оруженосец поднес ножны, и князь выхватил свое оружие, чтобы собственноручно заколоть Локи.
        - Не делай этого! - заплакал Игорь, единственный, кто остался на месте разворачивающейся драмы. - Отдай Локи мне, дядя, я умоляю. Я уведу его в лес и выпущу на волю. Пусть его растерзают хищные звери, лишь бы не ты!
        Олег, занес меч, но не смог им ударить. Слова Игоря растрогали его. Волхв высунулся из землянки и хотел было подбежать, чтобы укрепить дух регента, и тот завершил начатое, но встретив суровый взгляд повелителя, исчез в своей норе.
        - Отведи его в лес и подальше. И возвращайся скорее. Если богами мне уготована смерть от коня, значит того не миновать. Посмотрим, переживет ли Локи Олега. Ха-ха… Где этот рыжий крот, куда подевался!? Ну-ка ко мне ведуна. Развяжу ему язык, а то он приговорил коня, предрек мою смерть от него, но так и не сказал, что принесет мне осада Царьграда!!!
        ГЛАВА 5. ПОКУШЕНИЕ.
        Дремучий лес - вотчина древлянского Лешего. Влюбленный в дочь правителя Мала отрок, воспитанный без ласки рано ушедшей матери-утопленницы, не стерпевшей постоянных измен отца, слыл лучшим охотником в этом лесу, умелым стрелком из лука и искусным метателем дротика-сулицы.
        Он мог затаиться и ждать добычу целые сутки. Он знал секреты маскировки, и мог превратиться в мох, накрыться листвою кувшинок. Мог сделать из веток жилище и замереть в нем, как мертвый уж, как лупоглазая медянка перед броском на мышь, на крота или зайца. Мог облачиться в лохмотья и притвориться землей, не дыша. Мог так лежать дольше всех своих соплеменников. Мог натереться грибами и пахнуть, как сырость. Мог сидеть пнем, не моргая часами.
        В этом лесу, у священного дуба, им был настигнут десятипудовый кабан, наполняющий чрево своим лакомством-желудями. Отрок, подобрался к нему словно бесшумная гадюка и метнул остроконечную сулицу*, пронзив шею зверя. Добытчик ходил на оленя, на медведя, выделывал шкурки куниц и преуспел в готовке мяса.
        Наконечники славному охотнику ковал в кузнице отец, уважаемый в Коростене ремесленник и кузнец по имени Горыня. Отец желал сыну достойной судьбы. Он был осведомлен о страсти сына, боялся и одновременно ожидал благоприятной развязки известной людской молве симпатии…
        *СУЛИЦА - разновидность короткого дротика, использовавшегося у славян для боя и охоты. Длина древка 1,2-1,5 м. (Прим. автора)
        Да и как скрыть влюбленным взаимное влечение? Поощрительные взгляды и лучезарные улыбки, которые зачастую светили ярче солнца и озаряли их лица при виде друг друга.
        Их заметили сперва у ручья, потом они ворковали у плакучей ивы, на купальскую ночь они крепко держались за руки, водя хороводы и прыгали через костры. Перегляды, пересуды, а попросту сплетни, домыслы людской молвы докатились до ушей знати, людей больших и суровых, сильнее отца и намного богаче.
        Но в том не было позора, коль было чувство. Не зря ведь плетеный обруч подхватил его сын, никто не осмелился спорить. Характер отца! Своего не упустит, ну а коли любит - добьется. А если надо, то и убьет за любовь, не отступит.
        Породниться с Малом мечтал любой дом. Домаслав, гордость отца, и впрямь прославит родню сообразно имени своему, приведя в избу Малушу, первую красавицу и любимую дочь могучего древлянского князя, единственного, кто способен бросить вызов неуемным в корысти пришельцам с севера.
        Мал груб и безжалостен, но так подобает вождю, на нем лежит бремя признанной их племенем власти, на Мале ответственность сохранить славян от врагов и, главное, помочь народу выжить. Дань платилась исправно, но люди роптали. Аппетиты варяжских разбойников казались неуемными. Старики заливались слезами. А молодые имели дерзновение говорить вслух то, о чем думала знать.
        «Опять на охоту - подумал отец, услышавший шорох, - Ни свет ни заря. Откуда в нем воля не спать до утра… Вчера был угрюм, смотрел на венок, тот самый, только без алого знака Мала, ленточки, что была продета в берестяной ободок. Мал вытащил ее и забрал. Зачем?… Что это могло означать? Домаслав молчит, не ждет совета, хочет сам все устроить… Что с парнем творит неуемная страсть? Что ждать от нее? На счастье ли, на беду ли Мала кровинушку Малушу принял сынок за свою судьбу. Пригож лицом и силен телом. Его демон кудрявый! Сколько девиц сохло по этим голубым бездонным глазам! Сколько красавиц плело венки, запуская их с мыслями о его крепких руках, сжимающих в неге. Просили русалок доставить посланье. Сколько готовы были предать тех, с кем уже сговорились обручиться, ради его красавца? Соседка, дочь мастера выделки кожи, иссохла в конец, не верила своим глазам, отгоняла досужие слухи, о том, что сын его потерял уже сердце.. Бедный его первенец посягнул на лучшее. И он заслужил, его мальчик, так рано мать потерявший…»
        Ни сказав отцу ни слова об условии Мала, Домаслав отправился в путь, снарядив себя как на бойню оружием. Да и к чему говорить о секретном. К тому же на оцта он все еще держал обиду за мать, душа которой обитала в русалке, той, что доставила послание Малуши прямо к нему в руки.
        Знала любимая мать, что не будет больше девиц у него, кроме возлюбленной, как бы не рвало на части искушение! Как бы не диктовали блудливые нравы древлян, он будет верен дочери Мала не только за ее красоту, но и в память об участи мамы…
        Он шел день и ночь по берегу реки Уж. Прошел городища древлян и вышел к дремучему лесу, где стояли последние капища. Это было в трех днях пешего пути. Он немного устал, но неприхотливость охотника и одержимость целью, крепили дух.
        Здесь, в устье древлянской реки, кормящей великий Днепр, однажды появились варяжские ладьи. Они гребли к его городищу, чтобы поменять раз и навсегда их устоявшийся мир, доселе нетронутый чужеземной силой. Мир, где древляне славились свирепой воинственностью и недюжинной силой. Теперь, когда явились варяги, в большинстве высокие и крепко сложенные, с набитыми магическими рисунками на руках, облаченные в дорогие доспехи и в шлемах с бармицами, это хваленое преимущество разбилось о реальность.
        Уклад древлян разбился как глиняный сосуд гончара-подмастерья, тонкий и бесформенный. Существовал народ сильнее! И этому народу, жестокому племени завоевателей, было присуще какое-то необъяснимое суеверие. Оно пугало не своими ритуальными обрядами, в век огнепоклонников ничто не удивляло, а возможностью менять богов, словно человек выше бога, будто червь может обрести крылья.
        Пришельцы, умелые воины, брали город за городом, не щадя никого. Домаслав видел своими глазами, как один из варягов, взяв за ноги мальца лет тринадцати, что осмелился выйти навстречу с топором, раскрутил его и разбил ему голову ударом о частокол. Он видел, как оскверняла дружина погребальные курганы знатных бояр, выкапывая драгоценную утварь, украшения, обереги и амулеты, как уводила в рабство молодых женщин и здоровых мужчин, как расправлялась с непокорными и обложила тяжкой данью его народ. Мал поручил ему то, что хотел сделать каждый, но никто не решался.
        Вот и дремучий лес, насыщенный зверьем и дичью, место славной охоты, известное и варягам. Ведь именно из-за них древляне перестали охотиться в этих местах. Лес и река не оставят голодным. Он был здесь не раз, не взирая на опасность столкнуться с врагами… Он знал, что выживет здесь без труда.
        Первым делом он вырыл землянку, не ведая сколько пробудет в лесу, ожидая рокового дня. Изготовил берестяные грузила, насовал в них червей, и наловил прихваченной отцовской сетью рыбы про запас. Ел ее сырой, не разжигая костра.
        Немедля Домаслав устроил засаду на известной тропинке, ведущей к священному дубу. Он долго копал длинную траншею - ров для отхода, маскировал его ветками, затачивал колья и закапывал их острием вверх. Затем он тихо и скрупулезно прокалывал ветошь, в которую облачился - покрывал ее листьями. Закончив со своим одеянием, он выстроил дротики в ряд для бросков, проверил стрелы в колчане и упругость тетевы своего лука. Спустя еще один день он был готов.
        Засев в своем окопе, он слился в лесом. И только слушал. Он слышал шорох крота, стук дятла и топот лосей, рычание медведя и щебетание птиц.
        Нельзя было заснуть, и он отгонял истому, пытался бодрить себя воспоминаниями, но именно они каждую ночь клонили ко сну. Потому что в них было спокойствие, умиротворенность, счастье.
        Там у ручья, где бобры соорудили плотину, он ласкал свою Малушу. Она не позволяла лишнего до благословения отца, но все равно поощряла своим звонким смехом. Этот чудный девичий голос стоял в ушах. Они плескались в древлянской реке Уж, любуясь радугой, и брызги растворялись в солнечных лучах, окропляя их беззаботным ожиданием радости, свойственном только молодым. Не было тревоги, страха, боли. Только ее белоснежная улыбка, ее зеленые глаза, ее заразительный смех…
        Казалось, грусть осталась в прошлом, улетучилась вместе с облаками. В присутствии Малушеньки он забывал о злобе, что держал на отца за гибель мамы, не помня и о том, что она сама - дочь свирепого Мала, не пощадившего даже жрецов Перуна.
        -
        А как звали твою мать? - однажды спросила.
        - Радмила. Она гладила мои волосы, как я глажу твои, но еще нежнее.
        -
        Она утопилась? Прости.
        -
        Она превратилась в русалку!
        Лишь на мгновение горькая правда отвлекала от задорных догонялок и беспричинного смеха.
        Звонкий смех стоял в ушах, но убаюкивал пуще тишины. Домаслав ущипнул себя, чтобы не задремать. Раз, другой. Потом уколол запястье стрелой. Сон отступил.
        Ждать пришлось почти несколько дней, каждый раз с рассвета до заката…
        Наконец, он услышал конское ржание. Он знал, что это варяги. У них много лошадей. Они забирают лошадей у его народа и охотятся на них в его лесе…
        Они ехали верхом, человек десять. Скакали не быстро. Скоро до Домаслава донеслись обрывки фраз. И вот его зоркий глаз разглядел то, что должен был увидеть. Алая лента в косе статного черного коня. Та самая, что вытащил князь Мал из берестяного обруча своей дочери. Значит, на этом коне восседает его цель, враг их народа, в смерти которого зиждется жизнь для него и Малуши!
        На подворье, когда регент смилостивился, внял просьбе княжича и решил убить Локи не собственноручно, и не тотчас, был и Свенельд. Воевода вызвался помочь Игорю выполнить миссию и оставить «черную молнию» в лесу на съеденье волкам. Именно он тайно заплел алую ленту в конскую косу. Это был знак…
        Конь волновался. Что-то почуял. Видимо смерть, что подстерегала животное, ни в чем не знавшее отказа в корме и лакомствах, всегда ухоженное и помытое. Княжич скакал впереди, остальные цепочкой за ним.
        С дуба слетела сова. Локи, испугавшись пролетевшей птицы и ее предрассветного крика, вдруг истошно заржал и вскочил на дыбы, поднимая копыта. Дротик пронзил его грудь, что расстроило метателя. Его целью был наездник!
        Всадник упал, придавленный Локи. Следом летевшая стрела вновь угодила в коня, прямо в глаз. Еще одна попала в плечо Асмуда, приставленного к княжичу телохранителю, который спрыгнул с коня и накрыл собой Игоря.
        Воины спешились, чтобы укрыться щитами. Источник угрозы все еще не был обнаружен. Дротик пробил щит Свенельда.
        Воевода, устроивший все в сговоре с Малом, уже понимал, что цель не достигнута. Половина людей, что отправились сопроводить в лес княжича, были верны Олегу и Игорю. Ну что ж, пробитый щит тогда как нельзя кстати. Игорь не единственный, на чью жизнь покусились в лесу! Попытка убийцы сразить наследника династии укладывалась теперь в гнев непокорных древлян против варягов вообще.
        - Вот он, бежит! - метателя, покидающего свою позицию, заметили. Он, израсходовав сулицы и выпустив все стрелы, виляя меж деревьев, углублялся в чащу. Двое устремились за беглецом, но провалились в ров, вырытый накануне Домаславом.
        Свенельд увидел в яме пронзенных кольями ратников своей дружины. Все пошло не так!
        - За ним! - скомандовал Свенельд, сам же вернулся к Игорю, чтоб подать ему руку, и заодно, незаметно выдернуть из конской косы алую ленточку.
        Покушение не состоялось. Нужно было исходить из новой данности, а она диктовала теперь лишь одно для варяга - суровое наказание мятежников, и он, Свенельд, должен был быть в авангарде кровной мести, чтобы не вызвать никаких подозрений со стороны прозорливого и подозрительного Олега, которого все время науськивает рыжебородый шарлатан.
        Преследователи вернулись ни с чем. Убийца двух варягов и коня как сквозь землю провалился.
        ГЛАВА 6. ВОЗМЕЗДИЕ.
        Как только князя-регента оповестили о случившемся, он немедленно снарядил дружину и, прихватив с собой рыжего волхва, отправился в лес, бездонную обитель древлянской дерзости, зеленое укрытие недовольных.
        Прибыла и знать из славян, в том числе древлянские старосты из трех городищ, те, что точили зуб на Мала после расправы с жрецами.
        Окровавленный Локи, верный друг князя, отданный им на заклание по навету волхва, того самого Деницы, что никогда не ошибался, с дротиком в горле и стрелой в глазу, бездвижно лежал у столетнего дуба. Вокруг него столпились воины.
        -
        Асмуд, ты ранен? - спросил регент у своего человека.
        Телохранитель юного княжича сидел без кольчуги и латных рукавиц, в разодранной рубахе, на его рунических татуировках запеклась кровь.
        Асмуд стонал. Стрелу уже извлекли, Свенельд прижигал рану раскаленным железным прутом. Воевода подтвердил:
        - Да, княже, Асмуд ранен. Локи встал на дыбы, почуяв неладное, и принял на себя первый удар. Затем Асмуд закрыл князя телом, я щитом. Мне повезло чуть больше.
        Олег увидел пробитый дротиком щит воеводы. Найдя княжича целым и невредимым, он похлопал Игоря по плечу и склонился над своим конем. Здесь же лежали убитые ратники. Князь приказал отнести их на повозку волхва и не справлять по ним тризны до отмщения.
        - Что, Деница, на сей раз боги надули в твои уши кривду? - обернулся он к волхву.
        - Тут тайное знание, княже, - увернулся, как обычно, ведун, - Истолковать пророчество теперь можно иначе…
        - Иначе!? - в бешенстве князь взял ведуна за шиворот и отвел в сторону. - Как иначе?
        - Так, княже… - дрожащим, но не лишенным смысла голосом произнес Деница, - Видение показало, что примешь ты смерть от своего коня. Смотри, что случилось. Внимай не глазам своим, не сердцу, а только разуму. Конь спас княжича. Пал вместо него. Что это значит? Одним богам известно…
        Ведун бросил косой взгляд на выжившего благодаря коню княжича Игоря, намекая, что зловещее предзнаменование исполняется, что смерть коня и есть начало конца Олега. Конец этот близок и неминуем и придет от княжича Игоря…
        Регент рявкнул словно зверь, но отпустил неутомимого в своих предсказаниях волхва. Глубокая печаль отпечаталась на его челе, но он не подал виду своим людям и велел подвести нового коня, не такого резвого как Локи, но лучшего после него. Он оседлал его одним прыжком. Конница и пешие воины выстроились для похода.
        - Что делать с Локи? - перебил горькие мысли Олега воевода Свенельд. - Похоронить коня? Закопать или сжечь?
        - Снимите с него шкуру и выделайте! - велел Олег, - Призови всех купцов, кто вернулись с Царьграда. Пусть расскажут все, что выведали, а художник с их слов пусть выдолбит на коже Локи карту города с крепостными стенами и рвами, что со стороны суши, и укреплениями ромеев со стороны Залива Золотой рог. А череп моего Локи приделай к носу-штевню флагманской ладьи, ее скоро спускают на воду. Локи пойдет на Царьград вместе со мной…
        Спустя два дня у ворот Коростеня появилась огромная по меркам древлян дружина. Городские ворота были заперты. Меж зубцами деревянной крепости стояли древлянские лучники.
        Мал взирал на чужеземную рать со смотровой башни. Он знал о причине визита не званных гостей, так как видел в седле и юного княжича. Тот жив, а значит покушение непутевого Домаслава, сына кузнеца Горыни, не удалось.
        Разглядел он и своего вынужденного союзника. Теперь ему, воеводе Свенельду, более других была выгодна гибель Мала, ведь вождь древлянской земли знал многие его тайны.
        Мал оценил на глаз силы варягов и их славянских вассалов. Были среди них и древляне с других городищ, те что до сих пор запускали с курганов на радостях огненные колеса Перуна в знак смирения перед судьбой и в честь пришлого киевского князя.
        Коростень мог выстоять и неделю. Припасы позволяли, а осадных башен, катапульт и таранов варяги не захватили. Пришли хоть и немалым числом, тьмой, но налегке. Флот, что мог высадить воинов в самых уязвимых местах, варяги не снарядили, возможно боясь мелководья Ужа, ведь имелись же у них и мелкие челны. Но скорее выдвинулись спонтанно, времени то немного прошло, во гневе. Видно рассчитывали на быструю сдачу. В открытом бою они одолеют древлян моментально. Мал дал себе слово сделать все, чтобы избежать ристалища за вратами, чего бы ему это не стоило. Единственной целью сейчас было спасти свой народ, откупиться любыми подношениями и дарами. Главное - не пустить в город разгневанных варягов.
        - С чем пришел, добрый князь, владыка земель наших!? - громко встретил регента и княжича правитель Коростеня. В словах его не было пренебрежения, но не нашлось и страха.
        - А ты так встречаешь своего сюзерена? Не отворяя ворот? - ответил за Олега воевода Свенельд, лютый враг и коварный перебежчик, чья измена могла сослужить свою службу.
        - Не ты ли это, Свенельд, тот, что получил сполна дань и сверх дани, и теперь пришел, чтобы взять еще?! Обнищал мой народ, взять боле нечего? Отдали и шкуры, и серебро, и воск, и мед, и железо кованое! - слова свои Мал обратил к Олегу. Пусть знает, что делегированный им для сбора дани воевода лукавит в отчетах. Кто знает, воровство часто бывает причиной непримиримой распри. Терять было нечего.
        - Язык твой я сперва вырву за навет, а потом намотаю на вот этот дротик, который испортил мой щит! - прорычал воевода.
        Олег взглянул на него с неодобрением, и Свенельд понял, что ему лучше помолчать.
        - Выйди к нам, потолкуем, решим, как поступить с твоим городом вместе с тобой. Не выйдешь - пеняй на себя и свое малодушие! - отрезал Олег.
        Мал не мог не прислушаться к словам князя, на стороне которого была сила, в десятки, а то и в сотни раз превосходившая и по организации, и по выучке его ополчение.
        Недолго думая, Мал, попрощавшись с женой и Малушей, приказал поднять бревенчатые ворота, кованые шипами и выехал верхом навстречу неизвестности. Он взял с собой только сына Добрыню, воина славного и неукротимого. Остановить его он бы не смог…
        Увидев это, князь Олег проникся уважением к этому славянскому вождю и выдвинулся навстречу. Сопровождение было малым. С ним тронулись на переговоры воевода Свенельд, юный Игорь, два ратника и древлянский перебежчик из лояльных бояр по имени Житомир, который утверждал, что знает зачинщиков мятежа и вызвался их опознать.
        Злоумышленников нетрудно было вычислить по клейму на наконечниках дротиков. Такие ковал в Коростене только кузнец Горыня, отец Домаслава, которому людская молва прочила в невесты саму Малушу - любимицу правителя древлян. Сулицы и стрелы были главными уликами вины Коростеня. Мал бы не отвертелся, а Житомир при поддержке даже небольшого горнизона варягов установил бы после низложения Мала свою власть над всеми городищами по обоих берегах Ужа.
        В повозке на сене с трупами варягов следовал так же ведун Деница. Она плелась медленно, ведун не спешил дергать за удила. Поэтому едва подоспела к началу разговора.
        Переговорщики остановились друг напротив друга. Начал Олег. Он спешился, чтобы подойти к повозке и сбросить ветошь с трупов своих собратьев.
        - Смотри сюда! - гаркнул князь на Мала, - И найди себе оправдание! Чтобы я не отдал тебя своей дружине на растерзание и не разорил этот город, не сжег его дотла, не щадя ни детей, ни женщин, ни стариков!
        - Князь, вины древлян в этом нет, - глядя на убитых варягов свысока, не слезая с коня, без сожаления и сохраняя спокойствие ответствовал Мал, - Ежели кто и замыслил убийство, то одиночка, разбойник, не подвластный закону ни князя, ни Перуна, ни Волоса… Может и зря ты подумал на нас, но гнев твой суров, и я паду ниц без головы, но не отдам тебе город на поругание безвинно…
        - Безвинно? Вон твой сородич из соседнего городища уверен, что ковали оружие именно здесь! - указал князь на знатного древлянина.
        - Кто? Тот? - прожег взглядом боярина Мал, - И ты ему веришь? Что ты наплел великому князю, Житомир? - уже обращаясь к боярину, спрашивал Мал, - Что ты знаешь, чего я не ведаю?
        - То и знаю, Никитка Мал, что Горыня, кузнец твой, ковал наконечники для сулиц и стрел, что вонзились в дружинников князя! На них его клеймо! Горыня, отец Домаслава, того зверолова, что сватается тебе в родню! - выпалил предатель народа, унизив авторитет Мала пренебрежительным панибратством, словно общался с равным или претендовал на древлянское верховенство сам, - Горыня не просто ковал, а верно по твоему научению. Не ты ли подговорил его сына на злодеяние? Не ты ли зуб точишь на варягов, призванных славянами на правление землями нашими, доселе разрозненными, в распрях и в заметнях погрязшими?! Все знают, что ты подбиваешь древлян на смуту, что ты изменник государства нового и великого. Гордыню свою не смирил, не желаешь признать законную власть! Не ты ли жрецов изничтожил за неподчинение воле твоей!?
        - Я варягов не звал, мне они не к чему были, это сущая правда! Но и убийства не замышлял, давно смирившись с властью твоей, княже, и княжича! Дань исправно плачу, Свенельд знает! - не признался Мал, - А если кузнец виноват, то я его сам зарублю при народе, и сына его, коль виновен, я с радостью обезглавлю и в назиданье выставлю на кол. Он мне не кровный, к тому же не верь наговорам и сплетням, мало ли кто возмечтал о Малуше моей! Она достойна княжича, не меньше!
        Неуемная гордость Мала вышла наружу, и затмила первое впечатление. Князь Олег еле сдерживал ярость. Это стало заметно всем.
        Князь выходил из себя от того, что его и дружину не пропускали в город, и что эти звероловы настолько обезумели, что готовы оказывать сопротивление.
        Локальная война не входила в его планы. Это был самый большой город в этих землях, с двадцатью тысячами населения. К тому же в соседних городищах, в окрестностях, в лесах, на болотах затаилось значительное количество сочувствующих противникам киевской власти и не повинующихся варягам. Этим лесным людишкам не хватало лишь предводителя.
        Восстание можно было подавить в зародыше, сломив дух прямо здесь, в логове бунта, пока древляне не собрались с силами и не начали лесную войну с вылазками, захватами обозов, нападениями на мелкие отряды и посольства, на сборщиков дани и на неукрепленные остроги, присягнувшие на верность.
        Князь ощетинился словно хищник, запрыгнул на коня и развернувшись к своим ратникам, крикнул:
        - Древляне готовы выдать зачинщиков! Они сами на наших глазах казнят этих смердов, а мы посадим их головы на колья коростеньской изгороди!
        Дружина одобрительно ответила стуком мечей о щиты.
        - Возвращайся, Мал! - бросил князь древлянскому вождю. - Иди и приведи сюда виновных. И еще принеси гривну с каждой сохи, раз ты хвалишься серебром, которого я не видел! И еще! Тридцать крепких юношей для моей рати, годных для обучения ратному делу, без увечий и благоразумных, для похода на Царьград, как сделали уже все городища, кроме древлянских. Кто не сгодится из них для воинской доли, станет рабом! Так что не вздумай откупиться калеками и слабоумными. Вот мое слово! Тогда город свой спасешь! И жизни жителей его сохранишь. Времени у тебя до заката ярила. А мы разбиваем шатры. Перун и скотий бог Волос пусть будут свидетелями договора. Другого с тобой не будет!
        Мал поскакал восвояси. За ним и Добрыня. Они въехали в город одни. Стража спустила канаты, ворота перед ними со скрипом упали, и массивный дубовый засов наглухо их закрыл. Для надежности стража поставила подпорки.
        Горыню, отца Домаслава, скрутили в кузнице. Он держался за наковальню, упирался ногами, не понимая, в чем его обвиняют. Сам Мал, их правитель, пришел за ним с вооруженными до зубов соплеменниками. Он угрюмо стоял в сторонке и ждал, пока Горыню свяжут.
        - Где твой сын, Горыня, где Домаслав? - спросил он у кузнеца, дрожащего на коленях.
        - Что он натворил, негодный!? Что он сделал? Чем прогневал тебя, Мал? Неужто мой сын навлек эту напасть на Коростень? - все еще не понимая, в чем дело, вопил Горыня. В надежде задобрить вождя, он молил о пощаде, о том, что их дети влюблены, а так же о том, что он выпорет сына, как только тот вернется из леса…
        Город волновался. Вооружался, чем мог, вскрывая и выкапывая схроны с мечами, топорами, рогатинами. Но Мал задумал нечто иное, что могло отвести нашествие. Глашатаи созывали людей.
        Народ внимал словам Добрыни, сына Мала. Тот вытащил на площадь родовой сундук, на треть заполненный сокровищами самого Никиты Мала:
        - Несите все, что есть. Сдайте излишки. Несите посуду из серебра, украшения жен, амулеты из камней драгоценных, несите монеты любой чеканки, что отняли во время лихих благостных времен у наших робких соседей. Нет ныне в них проку! Не зря мы стращали и грабили всех, они оказались тщедушны, предатели все, как один. И трусливые крысы. Они не такие, как мы. Только мы готовы умереть за волю! Но час не настал! Когда будем готовы лучше, тогда и выступим. Сегодня откупимся от варяжских кровопийц! Откупимся! И останемся жить! И будем готовиться к войне! Нам нужно время! Несите! Несите!
        Сундук заполнялся. Люди сносили припрятанное на черный день. Он наступил. Для всех один. И они объединились в едином порыве, а мотивом послужила необходимость выживания.
        - Куда ты тащишь его, отец!? - бежала вслед за конвоем заплаканная Малуша, - Куда ты тянешь отца Домаслава!?
        Мал безмолвствовал, он не знал, что ответить любимой дочери, ведь Горыня был обречен пасть невинной жертвой во благо всего народа. Да и ничего нельзя было изменить. Силы неравны.
        Его племя может сражаться с варягами только под покровом ночи, внезапными вылазками и отступлениями, подрывая их укусами исподтишка, сокрушая их мощь стремительными набегами. Ну, а сейчас поздно что-либо менять…
        Горыню придется бросить на съедение волкам и их приспешникам, которых Мал ненавидел пуще пришельцев. Славяне, призвавшие на трон чужеземца, были ему отвратительны вдвойне. Они, словно стадо неразумного скота, шли к отравленному водопою, видя, что по всему берегу уже разбросало падаль. Слепцы все шли, и шли на заклание, и воспевали, мыча в унисон, своих убийц. А те сменили богов и заставили жрецов бить в бубны в такт, чтобы не нарушать ритма безмозглых баранов.
        -
        Дядя Горыня, за что вас схватили, куда ведут, где Домаслав? - бежала Малуша, спотыкалась и поднималась вновь, чтобы снова не получить ответа.
        ***
        Вечерело. Сумрак надвигался со стороны леса. Небо раскрасилось оранжево-красной палитрой, предвещая закат, казалось оно залилось кровью в зловещем предзнаменовании.
        Древляне отодвинули засовы. Ворота поднялись, и на телеге вывезли сундук, набитый доверху серебром. Мал в сопровождении сына Добрыни и своих телохранителей из знати вывел связанного пленника - толстяка с приплюснутым носом и огромными ладонями, в грязной рубахе и босого. Того самого кузнеца, кто ковал наконечники для сулиц, поразивших коня князя Олега и ратников Свенельда. Того самого, чей сын подозревался в нападении на княжича. За связанным бежала красивая длинноволосая девушка в дорогом, вышитом красным орнаментом платье.
        - Это он, Гарыня, - подтвердил боярин Житомир, единственный, кто знал кузнеца в лицо. - Его сына Домаслава нет…
        - А это дочь Мала? - у князя вызвала интерес бегущая за мятежником девушка.
        - Да… - кивнул боярин, - Это она, Малуша…
        - И вправду хороша! Пожалуй, сгодится для наложницы, коль не будет иных талантов…
        Возле частокола выстроились тридцать юношей. Со стен городища их оплакивали их матери и сестры.
        - Здесь все! - сундук поднесли к ногам князя и открыли. Олег с удовольствием оглядел собранные сокровища.
        - Не дурно, - оценил князь с лукавой улыбкой, - перебирая чаши и монеты.
        - Я привел изменника, кузнеца, что снабжал умышлявших против тебя злое, - Мал показал на Горыню.
        - А главного злодея почему не выдашь, его сына, именно он покушался на жизнь княжича, забрав жизнь княжьего коня и варягов. - спросил Олег.
        - Его нет в городе. Мы обыскали все закутки. - отвел глаза Мал.
        Князь смерил Мала презрительным взглядом, заметив, как воевода Свенельд медленно достает меч из ножен.
        - Неужто у тебя больше причин убить его, чем у меня? - обескуражил Олег свои вопросом воеводу, и тот надавил на рукоять, спрятав клинок.
        После слов, обращенных воеводе, регент повернулся к Игорю и шепнул ему на ухо:
        - Пусть древлянский боярин Житомир покажет нам свою лояльность, смерть возмутителя будет на нем, он вызовет ненависть своих сородичей, а по сему будет верен нам до конца…
        Игорь сглотнул слюну и моргнул глазами, изображая полное понимание замысла дяди.
        - Иди, Житомир, убей злодея и посади на кол его буйную голову! - приказал князь.
        Боярин выдвинулся вперед на своей гнедой кобыле, выглядевшей так уныло и неграциозно в сравнении с вороным конем князя, убитым Локи.
        Оттолкнув дочь Мала так, что она упала на колени и горько зарыдала, боярин отобрал бечевку у конвоя, привязал ее к своему седлу и поволок кузнеца сперва медленно, затем переходя на рысь. Связанный пленник упал. Житомир разогнал лошадь до галопа и направил поводьями в сторону леса, что виднелся саженях в семиста от городища, в стороне, противоположной реке.
        Тело Горыни болталось словно бездыханное, изрядно побившись о камни. Житомир намеревался развлечь князя и свиту своим показательным представлением, заодно проучив и надменного Мала, не воспринимавшего его за равного. И, конечно, он полагал, что чрезмерная жестокость вызовет в сородичах благоговение и страх, что позволит в будущем править ими вместо подорвавшего доверие варягов Мала. Когда он отрубит покалеченному Горыне голову и натянет его череп на кол, древляне увидят его решимость, а князь оценит преданность.
        Однако, подобострастие древлянского боярина, возомнившего себя преемником Мала, не помогло Житомиру избежать внезапного и точного попадания стрелы.
        Это произошло у самой кромки леса. Кто-то в лохмотьях налетел словно тень, выбил из седла пронзенного стрелой седока, забросил полумертвое тело на кобылу, сам прыгнул в седло и устремился в глубь полесья, где тропинки меж болот и непроходимых зарослей знали только старожилы-ловкие звероловы.
        - Это еще кто? - вытаращил глаза князь, чтобы лучше разглядеть человека в лохмотьях, издалека напоминающего лешего, но солнце уже заходило, и человек этот исчез так же стремительно, как и появился
        Древлянские юноши попятились назад, предчувствуя, что негодование князя выльется наружу и коснется именно их. Свенельд, потирая руки, отдавал команды. Дружинники объезжали древлян с обоих флангов и в считанные мгновения окружили.
        Пешие воины князя обступили Мала, его телохранителей, его сына Добрыню и дочь Малушу, кругом и воткнули щиты острыми оконечностями в землю, опустившись на одно колено и выставив копья.
        Мал мысленно попрощался с жизнью и с обреченностью взглянул на сына и дочь. Вероломные варяги обманули. Они не выполнят условия договора! Единственно, что в такой момент, в преддверии смерти могло хоть как-то утешить, так это участь боярина Житомира, павшего от руки ловкого Домаслава.
        - Закрыть ворота! - что было мочи заорал Мал, стража на стенах задвигалась в замешательстве, не зная что делать: спешить на выручку правителю, что грозило неминуемой гибелью, или выполнить приказ вождя. - Не мешкая! - повторил Мал, и только после этого ворота опустились и раздался звук задвигающегося засова.
        - Рубите головы! Сажайте на колья! Всех убить, всех, кроме Мала и его чад! - приказал Олег, и варяги приступили к казням.
        Безоружных древлян обезглавили. Часть голов перебросили за городскую ограду. Часть надели на вкопанные колья для устрашения. Не меньше других орудовал мечом и княжич, стараясь не отставать в свирепости от своих соплеменников. Некоторых постигла более изощренная казнь: юношей привязывали к двум коням, дергали за поводья и разъезжались, разрывая молодцов на глазах у матерей.
        Со стен в ответ посыпались стрелы, но щиты спасли варягов и они отошли на безопасное расстояние. Кратковременный бой в круге завершился для варягов без потерь. Знатных телохранителей Мала перебили, оставив в живых самого вождя и его отпрысков.
        - Что делать с этими? - ждал решения князя-регента воевода Свенельд.
        - Мала отпустить. Детей взять в заложники. Они будут залогом мира и выполнения древлянами всех условий. Голова злодея из них главное! Не выполнят - станут рабами! - отрезал Олег и продолжил отдавать распоряжения, не глядя на поверженных древлян и разворачивая коня для отхода, - А пока удвоить дань с Коростеня в Полюдье. Раз они столько собрали за столь короткое время, значит, их закрома бездонны.
        - Возьми мою жизнь, оставь детей! - рыдал Мал, ползая в крови и в грязи, вымаливая пощады для своего первенца и своей любимицы.
        Его народ, глядя на позорное зрелище со стен, презирал беспомощность Мала, проникшись к нему ненавистью за недальновидность и за смерть своих павших сыновей. Вымазанное землей существо, борода которого покрылась слизью и слезами, не вызывало больше не трепета, ни уважения. Он не смог уберечь своих родных детей, как же он защитит их народ! Он вверг их в пучину войны с превосходящим по силе врагом. И увеличил своим непокорством бремя дани…
        Мал лежал на земле, раздавленный позором и горем. К нему подъехал княжич и крикнул, чтоб слышали все:
        -
        Да! Зачинщик! Тот, что убил княжьего коня и наших ратников! Он должен быть доставлен в Киев! Я казню его на площади собственноручно! Иначе я сам буду собирать дань с Коростеня!
        Свенельду не понравились эти слова, да и Олег поморщился от проснувшегося красноречия воспитанника, чуть запоздалого и не совсем уместного в уже свершившемся возмездии. Но никто не стал перечить разгоряченному княжичу. Похоже, запах крови действовал на него словно хмель, застилая разум. Он не повторил уже озвученное князем, а поправил слова регента, потребовав не головы злоумышленника, а его поимки для справедливого суда в столице. При этом княжич кичливо упомянул себя напоследок, пренебрегая всякой субординацией. Молодой волк впервые показал клыки.
        После ухода варягов никто из Коростеня не подошел к Малу. Не поднял его. Все сочувствовали его горю, но у всех было свое несчастье, от которого не уберег слабый и безумный вождь.
        Когда ночь опустилась над лесом, и белый филин прокричал свой клич перед охотой, Мал самостоятельно встал и поволочился к воротам. Они открылись, и он направился к своему опустевшему дому…
        ***
        По прибытие в Киев князь-регент собрал варяжскую знать в тронном зале и сообщил свою волю Свенельду и Игорю:
        - Вы оба едете с хазарскими послами в их столицу Итиль. Возьмите с собой минимум людей, езжайте под видом купцов, хазарская знать и раввины не знают вас в лицо. Выведайте, насколько укреплена хазарская столица, насколько годны фарватеры двух рек, меж которыми она стоит. Измерьте глубину бечевкой с локтевыми узлами и грузилом. И пусть ныряльщики подтвердят глубину на мелководье. Не ударьте лицом в грязь, будьте осмотрительны и бдительны, не ввязывайтесь в драки и состязания. Ведите себя тихо и незаметно и возвращайтесь с точными знаниями. Время разбойнических набегов и грабежей для нас закончилось, мы строим империю, подобную Византии и каганату. Император воспринимает нас, как варваров, готовых драться на его стороне с агарянами за монеты с василевсами и крестами. Каган думает так же, мечтая превратить нас в наемников за монеты с минорой и тамгу с двузубцем-свою охранную печать. Они не считают нас равной силой, и это их погубит. Кто знает, может быть придется напасть не на слабых врагов Хазарии, что прячутся за стеной, а на самих хазар. Уверен, без их интриг и монет не обходится ни одно
выступление вятичей против нас.
        Перечить князю было бесполезно. Раз он сказал собираться в путь, так тому и быть…
        Свенельд не сомневался, что его отправляют не в разведку, а в ссылку подальше от глаз, князь затаил обиду после слов Мала и не доверяет ему, как прежде.
        Что же касается юного княжича, то столь ненадежное предприятие, уготованное для него, отличалось как земля и небо, от прежнего отношения к Игорю, когда княжич ограждался от любой опасности.
        Что было тому виной: предсказание волхва Деницы, смерть вороного коня или то, что Игорь окропил свои руки кровью в землях древлян и потому уже не был в глазах Олега невинным аки безропотный агнец, не знал никто. Не смог бы объяснить свое решение, и мотивы, его навеявшие, и сам Олег. Он сказал то, что сказал…
        ГЛАВА 7. ИТИЛЬ.
        Радониты, евреи-купцы, держали всю торговлю в трех крупнейших городах - Самкерце, Семендере и Итиле - крепостях и зимовниках великого кагана, превратив их в громадные рынки великого шелкового пути.
        Этого они добились своей изворотливостью и твердой рукой царя, который вовсе не обижался, что весь мир с подачи его высшего совета - Синедриона величал именно его сакральным титулом каган Хазарии, могучий покровитель язычников, христиан, мусульман и иудеев, божественный Аарон.
        Ему не хотелось быть просто беком, заместителем кагана, ведь василевс-император Византии именовал себя августейшим! Чем хуже он, Аарон!? К тому же каган был стар и немощен, являясь лишь номинальной фигурой в запутанной иерархии Хазарии, где уживались под сенью наделенного мистической силой венценосца люди разных наречий и вероисповеданий. Да, Аарон не запретил величать себя каганом. Напротив, он поощрял такое к себе обращение, объединив в самом себе духовную и светскую власти огромной страны, простирающейся от моря до моря, от кавказских гор до печенежских степей, владевшей Причерноморьем и делившей власть с Византией в райской Тавриде, обложившей данью славян и волжских болгар.
        Но, правдивости ради, правил здесь не каган, а чистоган и ростовщичество. Каганат после бегства от хазарских набегов самых воинственных из болгар старался не ввязываться в большие войны. Спокойствие могли нарушить лишь отколовшиеся от халифа сарацинов эмиры Ширвана и Дербента, подстрекаемые правителями Хорасана. И русы. Эти северные пираты.
        При поддержке искусных наездников всадников-мусульман, считавшихся дикой и неудержимой гвардией Аарона, торговцы-евреи регулировали потоки купцов и товаров, исправно собирали десятину со всех караванов и ладей, меняли пермскую пушнину, воск, мед и рыбу радомичей и уличей на серебро, наполняли византийские амфоры нефтью для изготовления «греческого огня», секрет которого знали в Царьграде, перекупали варяжских рабов для отправки халифу в Багдад, меняли шелк и бумагу из Китая на золото германцев, и обогащали тем самым Хазарских беков.
        Аарон настолько сблизился с радонитами, что и шагу не делал без совета иудейских раввинов. Именно они окрестили его великим каганом, хоть он и не принадлежал династии. А он в знак благодарности за верность и лесть сделал их управляющими своего домена. И ничуть не жалел об этом. Торговля приносила баснословные прибыли. Каган чеканил в Итиле и Семендере-старой столице монету из золота и серебра со своим профилем, двор утопал в роскоши, уступая в несметных богатствах, быть может, лишь Византии.
        Но беда нагрянула, как водится, внезапно. Это был страшный опустошительный набег на прибрежные городища и аилы. Быстрый и беспощадный.
        Русы высадились с пятнадцати кораблей в старой столице, разграбили веси. Убили христианских священников и вынесли утварь с церквей и синагог, сбросили с мечети муэдзинов и угнали в рабство десятки женщин.
        Аарон подозревал в предательстве аланов, не понимая как варяжские пираты могли оказаться в его море. Но аланы поклялись, что верны союзническому долгу. А значит, русы либо прошли глубокой ночью по реке Итиль мимо беспечных хазарских дозоров, либо каким-то чудом достигли Каспия через пролив у Самкерца у самого Понтийского моря. Но ведь их ладьи имеют весла, но не крылья! Как им удалось догрести до вод Хазарского моря? Никто не знал ответа.
        Они ушли под парусами так же внезапно, как пришли, оставив за собой пожар камышовых крыш землянок бедняков и трупы монастырских монахов.
        Мудрецы, делегированные послами, вернулись из Киева живыми, князь язычников отпустил их с миром, преподнеся варяжскую сталь в знак уважения кагану.
        Они прибыли с дарами и новостями к крепости кагана на двух ладьях с варяжскими купцами, которые были слишком любопытны и крепко сбиты, а посему в них сразу заподозрили шпионов. Могущественный князь Олег отрядил их, чтоб получив ответ кагана Аарона, они немедленно прибыли обратно и доложили о результатах.
        Когда ладья проходила мимо сторожевых башен, варяги тайком что-то меряли, что-то чертили, видно, чтоб дать ответ своему князю, сильна ли столица Хазарии, и может ли дружина при поддержке славянского ополчения сбросить черные флаги с иудейскими минорами-семисвечниками с этих башен, водрузив на них красный стяг с соколом Рюрика…
        Когда посольство высадилось, они были молчаливы, эти купцы, но задавали много вопросов на рынках. Каган приказал следить за русами и докладывать обо всех их действиях.
        Новости от вернувшейся делегации доверенных раввинов были неутешительны. Киевский князь наметил поход через земли Хазарии к враждебным кагану эмирам, предлагая в знак признательности поделиться добычей.
        Здесь раввины уловили хитрость. И тревога мудрецов передалась кагану. Оказавшись в благодатных землях, где процветала торговля, где цвели виноградники и жили в неге беспечные люди, русы могли покуситься и на их свободу.
        -
        Способно ли войско русов сокрушить Итиль? - каган ждал прямого ответа от своих послов. Его раздражали последние территориальные потери на севере и притязания князя русов на влияние в степях, которые его предки считали своей вотчиной.
        -
        Они сильнее день ото дня, великий каган, - молвили радониты. - И у них есть флот! Корабли довольно мелкие, но уже не выдолбленные однодревки, вмещают по сорок воинов каждый. На мелководье неуязвимые. Они легко могут спуститься с земель взятых ими под крыло северян вниз к Итилю и осадить крепость. До Самкерца же им семь дней мимо днепровских порогов по морю. Правда, там им преграждает путь печенеги и флот Византии, но на продажных кочевеиков, и тем более на императора нет надежды! Наши коммерческие, а значит и военные интересы не совпадают. Хоть у нас с Византией и нет открытого конфликта… Пока нет!
        Аарону было понятно, что аппетиты русов разрастаются, и что при воинственном князе Олеге они совсем обнаглели. Видно почувствовали свою силу. Или слабость Хазарии…
        Великой Хазарии, потеснившей угров и печенегов, растоптавшей волжских булгар, держащей в страхе сарацинов халифа, да настолько, что те отгородились от каганата неприступной стеной, входящей на триста аршинов прямо в море и загораживающей тем самым не только узкий перешеек между горой и морем, но и гавань Дербентской крепости мусульман.
        - Неужто мы допустим, чтобы те, кто просто должен был снабжать Итиль мехами и рыбой, ведь их хваленые ладьи всего лишь большие лодки, могли диктовать нам, как поступать с нашими рабами? - разгневался не на шутку Аарон.
        - Ну, рабов-то мы не потеряем. Чем отсылать армии на север, легче заполнить невольничьи рынки дешевыми рабами от русов, дав варяжским купцам льготу. Этим ты, Аарон, на время ослабишь их бдительность. Притворившись другом, ты охладишь их пыл, а затем подкупишь. Они охотно пойдут в наемники и к тебе, и в Византию… - нашелся ответ одного из членов Синедриона по имени Иосиф.
        Этого книжника, молодого еще летами и свежего в мыслях, Аарон любил как сына, хоть, зачастую и посылал в самое пекло. Он и называл его возлюбленным своим чадом, преподнеся однажды царский перстень с печатью в знак особого расположения. Перед посольством в Киев Иосиф благоразумно оставил знак особого расположения кагана дома, но теперь перстень вновь сиял на его пальце. Этот знак послужит потом большим подспорьем в получении истинной власти в государстве…
        - Неужто мы сможем использовать русов в борьбе с нашими врагами- сарацинами халифа и их союзниками у подножия кавказских гор? И для этого нам придется пропустить их через наши земли, чтобы они обогнув по морю Дербентскую стену вышли к крепостям вражеских ханов. А что если они вместо исламских эмиров обратят свое оружие против нас? - почесал бороду Каган.
        - Не бойся, великий каган, у них не будет постоя, они отправятся на ладьях минуя столицу, прямо в ад. Они с пренебрежением относятся к исламскому воинству, не ведая мастерства наездников халифа и резвость их жеребцов. Нам это выгодно. Недооценка противника сыграет с русами злую шутку. Они или проиграют и сгинут от палашей и стрел мусульман! Или же одержат Пиррову победу. Пропусти их рать и согласись на их условия, прими половину добытых трофеев. Но разреши выйти на причалы у ворот гавани только безоружным русичам для пополнения провианта. А потом дождись их возвращения и реши, что с ними делать. Отомсти за надменность к твоим послам в срок, но не раньше! - убедительно увещевал Иосиф, видя, что Аарону нравятся доводы любимца.
        - Да будет так! - изрек Аарон и отправился в термы, где ждали его новые наложницы, присланные в знак примирения правителем Хорасана, который всегда юлил и использовал лишний повод, чтобы откреститься от своих излишне воинственных вассалов на Кавказе.
        Времена изменились. Каганат теперь находился в окружении сильных врагов, а не разрозненных кочевников. Этих врагов объединяла единая вера или воинственность. Русы грянули из ниоткуда. И вот они уже здесь. Эти северные бестии с холодных скал и извилистых фьордов. Им не терпится получить плодородные земли и выходы к теплым морям. Не зря каган отдал приказ о строительстве новой крепости на Севере. Каменной, каких не было пока у русов.
        Византийские зодчие, возводившие мосты, термы и акведуки, построившие амфитеатр и ипподром в самом Царьграде, прибыли от императора, чтобы помочь кагану оградиться от нового напастья. Они знали толк в каменной кладке.
        Страх потерять земли вынудил кагана к баснословным тратам. Цитадель на холме, где каган решил разместить свой гарнизон из трехсот воинов, чтобы сохранить свои границы от нашествия воинственных русов, возводилась за золото, завоеванное многолетними набегами. Эта предусмотрительная, хоть и дорогая затея не была излишней. Возведение форпоста на левом берегу Дона являлось суровой необходимостью, иначе Аарон мог потерять все…
        Ирония судьбы - мусульмане на юге таким же образом пытались остеречься от него…
        Тогда был хрупкий мир Хазарии с Византией. Но во времена, когда все воевали со всеми, он мог закончиться еще до того, как последний кирпич в Белом городе-Саркеле завершил бы византийскую кладку сторожевой башни.
        ГЛАВА 8. ЮНАЯ РАБЫНЯ.
        Место в Синедрионе обеспечивало книжнику Иосифу не только почет, но и торговые ряды в домене кагана, но самое главное, именно ему был поручен сбор налогов с рыбаков Каспия, богатого осетром и стерлядью. Именно Иосиф встречал обозы с пушниной с пермских и вятских земель, беря тайную мзду с купцов соболями, куницами и горностаем.
        Книжник разбогател настолько, что имел дома из дубовых срубов в каждом городище Хазарии, многочисленную челядь, сотни рабов. И рабынь.
        Он поставлял красавиц в гаремы кагана и бека, а некоторых дарил Багдадскому халифу. Лучших же, предварительно даруя вольную с печатью кагана, он отправлял самому императору в Константинополь для смотров невест. Девушек-славянок, болгарок, красавиц из мери м муромских земель, скопилось так много, что Иосиф соблазнился на грех и открыл в Итиле бордель.
        Прямо на пристани, в ста саженях от золотых ворот в гавань, где на фронтоне мастера-чеканщики выбили семисвечник, умостилась двухэтажная таверна. Все купцы и знатные воины знали этот увеселительный дом, где мед и кумыс лились рекой, и где можно было выбрать себе славянку с комнатой на ночлег в придачу.
        Беспечная жизнь и признание каганом заслуг Иосифа в дипломатии, вскружили голову тридцатилетнему толкователю Торы. В какой-то момент он решил, что его связи, возникшие в результате успешной в последние годы работорговли с Багдадским халифом, формирующим из славян свою гвардию, сделали из него неуязвимого политика и дают ему право на рискованные интриги. И тогда он отважился кое-что скрыть от самого Аарона, который прилюдно назвал его сыном и наделил наивысшими после беков и наместников-тудунов полномочиями в Хазарии, даровав Иосифу управление в своем домене и царскую печать - подобие той, что обладал Иосиф из Торы при добром фараоне.
        А скрыл Иосиф вот что: в его руках оказалась совсем еще юная, но вовсе не кроткая, с уже заостренными коготками, юная прелестница. Внешность ее лишь формировалась, очертания выдавали в ней стать, но все же пока она не была столь приметна, чтобы свести с ума бывалого мужчину или искушенного ловеласа. Пожалуй, она бы не вызвала даже коммерческого интереса у такого гения работорговли, каким считался Иосиф, если б не одно обстоятельство…
        Иосиф выяснил, что эта глазастая девочка с розовыми щеками стоила целых государств и за нее можно было выручить при правильном использовании несметные сокровища. И об этом во всей Хазарии пока знал только Иосиф.
        На этой юной булгарке, отбившейся с единственным слугой от главного обоза и захваченной в плен кочевниками, при удобном случае и дипломатических ухищрениях можно было сколотить не просто огромное состояние, а занять еще более достойное положение в этом нестабильном мире…
        Книжник считал невероятной удачей, что она оказалась в его руках, и верил, что благодаря обладанию этой пленницы совсем скоро в его руках будут судьбы целых государств. Ведь она являлась булгарской царевной, племянницей булгарского хана Бориса, назвавшего себя царем, который настолько теснил Византию, что сам император предпочитал от него откупаться данью.
        Как только ему привели царевну и ее соглядатая-наставника, Иосиф велел оставить в келье только учителя девочки. Двери закрылись.
        - Что, кроме твоего слова и охранительной грамоты от хана булгар, есть у тебя, смерд, чтобы спасти жизнь этой крохи и свое никчемное существование? - начал допрос Иосиф.
        - Я клянусь богами, что она из рода булгарского царя и за нее заплатят любой выкуп. Ее родословная берет свое начало от Аспаруха, того, что откочевал за Дунай и чьи потомки теперь христиане. - дрожал связанный наставник.
        - Из рода этого изменника, не принявшего власть кагана на Итиле!? Выходит вассалы кагана, оставшиеся под его величавой тенью, до сих пор ищут союза с наследниками изгнанной орды?
        - Это не связано с военными союзами. Царь Булгарии за Дунаем ведет войну с Византией. Ему нужна заложница княжеской крови для перемирия с греками, и он нашел выход. Он отправит в Константинополь эту девочку, которую скорее всего убьют… - заплакал наставник, - Я веду ее на заклание, в Плиску*. Там она уже объявлена царевной. Но ждут ее лишь для того, чтобы передать императору.
        - Откуда тебе это известно?
        - Я сам из Плиски, столицы нового болгарского царства. Я был сокольничим ее деда-хана и знал ее отца, пронзенного копьем в спину, видел смерть от хазарской стрелы ее бедной матери. Сироту приютили простолюдины, и спустя годы я вернулся, чтобы забрать ее из глиняного хлева в каменный дворец. У меня были письма с сургучными печатями царя и хана булгар по обе стороны от Хазарии. С приказом под страхом смерти доставить царевну к царственному родственнику в Плиску. Эти письма я хранил в обозе, перехваченном в караван-сарае, там, где нас настигли печенеги и передали вам.
        Учитель на мгновение вспомнил, как пытался укрыть девочку в стогу, когда налетели кочевые злодеи, появившиеся на рассвете и заставшие стражников караван-сарая врасплох. Перед глазами еще раз пролетела его неуклюжая попытка бросить в костер секретные сопроводительные бумаги. Но в силу возраста он оказался не так расторопен.
        *ПЛИСКА - столица Болгарского царства с 681 по 893 г. Основателем города был хан булгар Аспарух, откочевавший со свооим племенем под давлением хазар за Дунай. Нуждаясь в людских ресурсах, этот хан обьединил под своей властью славянские племена Фракии и Валахии. С момента обоснования булгар за Дунаем, ассимиляции славян и взаимопроникновения культур, булгары стали именоваться болгарами (Прим. автора)
        Огонь, обвив тубусы со свитками, едва подпалил кожу чехлов. Документы попали в руки врагов. Он же получил сапогом в живот от одного из налетчиков, после чего вскрикнула юная царевна. Эмоция ее выдала. Царевну выволокли из укрытия и связали.
        - Письма у меня! Но что еще доказывает ее происхождение?
        - По виду вы опытный муж. Перепишите письма на пергамент, отправьте послание в Плиску, и за нами приедут, привезя выкуп.
        - За нами? - хитро сощурился Иосиф, - нет, за тобой уже никто не приедет. Ценна только царевна.
        После этих слов дверь кельи отворилась, наемник Иосифа вошел внутрь и по знаку книжника перерезал наставнику горло.
        Тайна является тайной, когда о ней знают избранные, Иосиф посчитал, что учитель царственной особы говорил слишком надменно, позволяя себе менторский тон в общении с держателем печати кагана. Нельзя говорить так перед ликом смерти, нужно уважать человека, от которого зависит твоя жизнь…
        Жизнь этого бедолаги была целиком в руках самого влиятельного книжника при дворе могущественного кагана, хазарского вождя, покорившего народ булгар! А вел он себя так, словно образованнейший из мудрецов Хазарии нуждался в наставлениях и советах. Это тоже являлось одной из причин, почему Иосиф его не пощадил. Булгарин поплатился жизнью потому, что люди умирают и за меньшее.
        Теперь Иосифу нужно было решать, кому из двух послать весточку о своей пленнице - василевсу в Константинополь через своего надежного партнера-владельца торговой фактории в одном из архонтов Византии, либо в столицу Булгар Плиску враждующему с византийцами царю болгар. Либо сразу двоим одновременно, чтобы понять кто из них заплатит наивысшую цену за этот драгоценный товар…
        Спустя час он приказал привести девушку. Почти ничего не спрашивал, лишь узнал, что она умеет читать и писать. Это удивило Иосифа. Еще она сказала, что за смерть ее учителя отомстит царь Борис.
        Иосиф посмеялся ее угрозе, он долго смотрел на нее, потом велел слугам снять с нее цепь, поселить в землянке и хорошо кормить.
        Он принял решение, которое могло стоить ему головы, но разумно надеялся, что его смелость превратит его в вершителя венценосных судеб.
        Книжник не доверил тексты писарю. Составив оба письма собственноручно, он запечатал свитки красным сургучом и вручил кожаные тубусы с коваными застежками двум своим гонцам…
        Тем временем стража доложила о происшествии в борделе у ворот гавани. Варяги, которые были определены как шпионы, устроили погром в заведении, не заплатив ни одной монеты, даже своей захудалой гривны, за подневольных шлюх.
        Разве разведчики ведут себя так!? Разве не должны быть они тише воды!? Что за дикарское племя, эти непочтительные русы!
        ГЛАВА 9. ПОГРОМ
        - Что это значит? - спросил маленький человек с ястребиным носом и свисающими пейсами. На его тонких пальцах перстень с печатью кагана смотрелся неестественно громоздко, но держался он весьма надменно и выглядел намного прямее, чем то сраженное страхом согбенное существо в Киеве, которое запомнил воевода…
        Книжник смотрел свысока, хоть был на две головы ниже своего визави, приведенного стражниками на суд.
        - Насколько я понимаю, вы гости в Итиле. Откуда такое неуважение к нашим законам.
        Свенельд, воевода и посланник князя Олега, снаряженный в Хазарию с секретной миссией разведать обороноспособность столицы хазар, понимал, что его свита набедокурила в борделе, разгромив гнездо разврата до основания. Но до крайности, вроде, не дошло… И его берсерки, пятеро храбрых, каждый из которых стоил по меньшей мере двадцати мусульман из конной гвардии кагана, никого не убили, и похоже, ничего не сожгли… Правда, с полной достоверностью Свенельд этого не знал и благодарил судьбу, что вверенный его опеке князем-регентом княжичь спал в это время на палубе.
        - Досточтимый Иосиф, ты десница кагана, хранитель его печати, но неужто и ты не заметил, что мы никого не убили и ничего не сожгли? - неуверенно спросил Свенельд, надеясь услышать подтверждение своим словам и сомневаясь при этом, что дела обстояли именно так.
        …Мужи со скуки наведались в местный бордель. Но там к ним не проявили должного гостеприимства. Посетители строили гнусные рожи, провоцировали на ответные действия.
        Только после этих кривляний и под воздействием местного вина его дружинники отобрали красоток-рабынь у развлекающихся мусульман, опрокинув на них чаши с кумысом.
        Всего и делов-то! Ну свернули шею, ну покалечили. А те завелись и извлекли палаши из ножен. Пришлось применить оружие, для острастки! Только чтоб попугать! Вся пристань переполошилась. Сбежалась стража, окружившая таверну, его воинов захватили в плен и привели под конвоем к смотрителю за доменом и пристанью, вроде как на суд.
        - Тебя там не было. Твои люди убили пятерых мусульманских воинов из гвардии кагана. При этом не бежали с места преступления, а глумились над трупами и пользовали прямо на них падших женщин. Не заплатив при этом ни сребреника. И мне стоило больших усилий смирить гнев их военачальников, готовых растерзать все ваше посольство.
        - Так чего ж не растерзали?! - дерзнул спросить Свенельд, отгоняя наглостью кручину.
        - Их судьба теперь в руках кагана. Их не посадят на кол. Но оставят здесь заложниками. До прохода и возвращения флота русов они будут оставаться в башне Молчания не в качестве узников, а как гарантия. Они будут отпущены после завершения похода войска князя Олега на Ширван и дележа добычи. Эти прискорбные события, что случаются вследствие несдержанности варяжских воинов недопустимы, по сему впредь ни один рус по велению кагана не может оказаться на берегу при мече, копье, топоре, булаве либо с луком и колчаном стрел. Негоцианты и воины ступят на землю Хазарии с ладей лишь невооруженными. Такова воля богоподобного кагана, повелителя Каспия и Понтия.
        - Допустимо ли это? - зарычал Свенельд, - Так ли ведут себя с союзниками?
        - Каган не напрашивался на союз! - прервал воеводу книжник, - Он согласился на сделку, и выдвинул свои условия лишь после из ряда вон выходящего происшествия. Из милосердия Повелитель не приказал тот час же лишить дебоширов и убийц жизни. Из уважения к князю он принимает их как почетных заложников будущей войны, выгодной и нам, и вам, русам. Не так ли!?
        Иосиф потирал руки. Жизнь пяти мусульман-наемников ничего не стоила для него. Они стали сакральной жертвой, возбудив ненависть вассалов кагана, исповедующих ислам, к северным варварам, которых даже византийцы именовали скифами.
        Трупы убитых мусульман лежали на всеобщее обозрение, обернутые в саван, прямо перед крыльцом дома книжника, на специально воздвигнутом для этого парапете. Они служили укором главе варяжской миссии и являлись неопровержимым доказательством неуемного буйства гостей, по любому закону и в любой стране требующего суровой кары.
        И, конечно же, происшествие стало прямым поводом для повышения бдительности при визите непрошенных гостей, особенно, когда этими гостями окажется целое войско русов, жадных до чужих земель и женщин…
        Если бы русы не совершили подобного злодеяния, то его просто необходимо было выдумать. Если бы варяги не обагрили свои руки кровью мусульман, то нужно было бы поручить это ритуальное убийство надежным людям. И свалить вину на заезжих варягов. Но провокация удалась, и не пришлось ничего сочинять.
        Горячность русов сама сделала за них свое дело, и очернит их в глазах собственного правителя. Как только князь Олег, прозванный подданными вещим, узнает, что произошло, ему не будет, что возразить на решение кагана Аарона, озвученное устами его правой руки.
        Свенельд вернулся на ладью с поникшей головой. Княжич все еще спал, да и какой толк от неопытного юноши, хоть он и наследник Рюрика. Тем более, князь-регент строго-настрого предупредил, что в Хазарии они обычные купцы, торговцы.
        «Что же делать? Как вызволить сородичей, заточенных в башне? Как при этом уцелеть и вернуться домой, выполнив поручение князя?»
        ГЛАВА 10. ЦАРЕВНА.
        Спустя неделю совместного сидения в хазарской Башне молчания, или «террариуме», названном так из-за узников, которых зачастую казнили, бросая к змеям, старец по имени Фотий подал голос:
        - Не могу понять, с чего к тебе, доброе румяное существо, такое трепетное отношение со стороны соглядатаев, приставленных этим негодяем Иосифом?
        В Башне Молчания защебетавший елейным голоском, согбенный в три погибели и высохший как анатолийский финик старец считался старожилом. Он оказался здесь больше двух лет назад лишь потому, что поддержал гонения на иудеев в Константинополе и не согласился с новым догматом веры о филиокве*, ввязавшись в дискуссию об исхождении святого духа. Фотий слишком рьяно проповедовал в столице Византии, что святой дух исходит только от Отца, чем вызвал гнев отцов веры и самого императора.
        Но на самом же деле, императора Льва бесило другое: Фотий совал свой нос куда не следует, копаясь в грязном белье, и утверждая, что император распутствует как блудник, и что сее не подобает венценосцу христианской цитадели мира.
        По просьбе «иудейского банка», структуры, которая принадлежала радонитам и базировалась в крупнейших городах великого торгового пути, его выкрали гвардейцы императора-хазары, наемники на службе императорской короны, и выслали «краснобая» в Итиль. Император и новый патриарх, без ведома которых хазары бы не пошли на кражу влиятельного богослова, предали Фотия анафеме и молча согласились с его изгнанием.
        Всем объявили, что Фотий пребывает в добровольной ссылке на родине его матери в Армении, а не в хазарской темнице. Всем было бы удобнее, если бы о Фотии забыли, но горстка его последователей превратилась сперва в сотню, потом в тысячу, а скоро и в целую тьму, готовую разыскать Фотия и поставить обличителя дворцового разврата, иудейских торгашей и римской курии во главе Вселенской Патриархии.
        *ФИЛИОКВЕ(лат. Filioque - «и Сына») - один из поводов разделения Вселенской церкви на Западную (Римскую) и Восточную (Константинопольскую). Римская церковь в догмате о Троице настаивала, что Святой Дух исходит не только от Бога-Отца, но и от Сына. (Прим. автора)
        У фанатиков, готовых умереть за почитаемого праведника нашлись покровители среди друнгариев-командиров элитных тагм и даже стратигов-полководцев, призвавших вернуть Фотия в столицу, а независимую патриархию булгар, провозгласившую независимую автокефалию, под омофор Византии. Так что Фотий превратился в политическую фигуру, весьма влиятельную в Константинополе, и его смерть теперь стала опасной, разве что его убьют какие-нибудь кочевники, конечно, случайно…
        Когда месяц назад один из стражников Башни Молчания передал монаху «послание от друзей», заодно признавшись, что исповедует христианство и почитает его за святого, черноризник удивился. Не меньше он недоумевал, когда в темнице рядом с ним оказалось совсем юное создание, девушка с огромными словно озера глазами, из которых горел свет и в которой чувствовался стержень, несвойственный простолюдинкам.
        Ему все два года заточения не давали ничего, кроме воды, похлебки из костей и корки хлеба два раза в день. А тут, на тебе: и рис, и жареные голуби, и лепешки, и сыр… И все какой-то незнатной узнице, неспелой словно кислая слива? Фотий должен был докопаться до правды, ведь здесь хватало времени на молчание и размышления, на молитвы и воспоминания, почему бы не посвятить несколько часов досужим разговорам с сокамерницей, ведь жизнь посылает знакомства либо для счастья, либо для приобретения мудрости.
        - Я царевна… - не скрываясь, ответила девушка.
        - Так уж и царевна? - сыграл недоверие монах, хотя его жизненного опыта хватило бы с лихвой, чтобы отличить ложь от правды.
        - Да, царевна, а ты кто?
        - А я монах, гнию здесь за веру и неосторожную проповедь.
        - И в кого же ты веришь? - смерила царевна монаха оценивающим взглядом. Старик, пожалуй, был еще худее нее, он бы истлел до основания, так ей, по крайней мере, показалось, если б она его не решила подкармливать. Она делала это молча, целую неделю, в благодарность он и заговорил. Так она считала.
        - В единого Бога, в сына его Иисуса, в святой дух, а не в идолов, как русичи, и не в Мамону, как фарисеи, подобные нашему тюремщику Иосифу.
        - Он приказал убить моего наставника. И хазары ответят за это, и за то, что разъединили мой народ. Мой великий дед, я внучка его брата, булгарский царь Борис тоже принял твою веру, это ведь вера ромеев. Только это не помогло ему! И теперь меня хотят отдать в заложницы перемирия в Константинополь. Я залог мира…
        - Ах вот как, ты внучатая племянница святого царя. Он спас многих, таких как я, в Моравии, и позволил нести свет язычникам, и не пощадил собственного сына, который пошел против веры. Сам же ушел в монастырь, и теперь царь булгар другой его сын Симеон. Такой же праведный, как его отец.
        - Это мой брат, но я его никогда не видела, правду говорят, что он очень могучий? Он вызволит меня отсюда…
        - Он могучий, но он в состоянии войны с Византией, а Византия союзница Хазарии… Поэтому, наверное, ты здесь. В «Террариуме»… И живешь в соседстве со змеями. Но тебя при этом кормят намного лучше пресмыкающихся и стариков.
        Девушка оценила шутку, но лишь снисходительно улыбнулась, посчитав смех в тюрьме недопустимой роскошью.
        - Мне теперь ясно, почему тебя так берегут и так кормят, - продолжил Фотий, - Иосиф своего не упустит, он продаст тебя византийцам, и тогда император потребует у царя булгар другую заложницу, например его сестру. Уверен, что тебя царь Симеон даже не помнит, с сестрой ему будет расстаться гораздо тяжелее.
        - То есть я не смогу помочь царю? Я не смогу стать заложницей? - едва не заплакала царевна.
        - Не всегда, чтобы помочь надо стать заложником. Иногда став заложником, человек утрачивает возможность чем-либо помочь. Человек всегда сильнее, когда свободен. Возможно, ты принесешь своему дяде гораздо больше пользы на свободе, чем оставшись в плену у союзников его врагов. Сегодня мы выйдем из этой тюрьмы на волю, а там посмотрим, что принесет нам грядущее.
        - Но как? Как мы отсюда выйдем? - не поверила царевна.
        - Оказывается есть способ, я и сам не верил… И есть люди, готовые нас вызволить. Для меня это было откровением, но молитва была услышана. Ночью за нами придут… Кстати, ты не сказала мне свое имя.
        - У меня нет имени.
        - А вот в этом ты лукавишь, у человека всегда есть имя.
        - Даже у сироты, отца и мать которой убили в спину хазары, когда ей не было и года? Мое имя скрывали от меня, чтобы спасти… А то имя, что я носила в приемной семье, было ненастоящим. Мне оно не нравилось, и я стараюсь его забыть. Наставник-колабар при дворе моего деда, считавшийся магом, разыскал меня спустя долгие годы, только он знал мое настоящее имя, но обещал поведать его мне только в Плиске. Не успел. Поэтому я царевна без имени…
        - Не печалься, мы обязательно раздобудем и свободу, и имя… - помахал головой Фотий и перекрестился, погрузившись в молитву о спасении. Он всем сердцем верил, что его молитва будет услышана, но даже самые прозорливые праведники не ведают, как именно Проведение исполнит их мольбы.
        ГЛАВА 11. ПОД ПАРУСОМ.
        Для Игоря это было впервые. Он огрызнулся всесильному воеводе Свенельду, возглавляющему вторую по силе дружину в новом русском княжестве.
        Всем, кто остался в ладье-драккаре*, бросившей якорь вдалеке от пристани, это было в диковинку. Ссора случилась здесь, в чужом царстве, и могла закончиться как угодно. Свенельд, воин грозный, мог разделаться с наследником киевского престола в два счета, свалив вину на хазар. Но юный княжич, похоже, вырос. У него хватило духу победить собственный страх и поставить на место самого Свенельда. Чего тут сказать, он Рюрикович…
        Инцидент произошел поздней ночью, перед самым рассветом, когда Свенельд в суматохе собирал оставшихся людей, а ратников на ладье после пленения хазарами буйных берсерков оставалось всего двенадцать. Не спросив разрешения у Игоря, он приказал идти к берегу.
        - Куда ты собираешься грести, Свенельд? - спросил княжич.
        - А ты не знаешь? Там наши братья! - не внимая озабоченности княжича, воевода продолжал отдавать распоряжения.
        - Ты кем себя возомнил, Свенельд, перед тобой княжич, соправитель государства!? - Игорь дал волю гневу. И его раздражение на сей раз было направлено на сородича, что в конечном итоге помогло не ринуться в заведомо проигрышную бойню с превосходящим по силе и превышаемым в тысячи раз врагом.
        - Предлагаешь сидеть и жевать сопли, когда мои берсерки заточены в башне? И даже не попытаться их освободить? - не унимался воевода.
        - У тебя есть план? - разумно предположил Игорь, вспоминая на ходу, как держится в случаях неповиновения ярлов, его наставник, вещий Олег.
        *ДРАККАРЫ(норв. Drakkar, от древнескандинавских Drage - «дракон» и Kar - «корабль», буквально «корабль-дракон») - деревянные корабли викингов разных размеров, способные вмещать от 20-ти до 140-ка воинов, с восоко поднятыми носом и кормой. На носовой оконечности-форштевне корабля для устрашения неприятеля зачастую крепилась голова дракона или хищного зверя. (Прим. автора)
        - Мой план - довериться Одину и спасти товарищей по оружию!
        - Твой план равнозначен гибели, князь Олег поручил тебе не погибнуть, а добыть сведения…
        Дружинники, уже успевшие надеть нагрудники и поножи и расположившиеся у весел слушали молча и ждали развязки.
        Никто не хотел умирать зазря, ни люди из окружения Свенельда, ни верные ратники Олега и княжича. Перевеса не было ни у кого. Все должно было разрешиться в верхах.
        Гребцы-варяги замерли в ожидании команды. Либо грести на верную погибель, либо подальше от этих незнакомых берегов. Третьего не дано.
        - Слушайте меня, - свирепо зарычал Свенельд, - грести к берегу, не бросая весел! Опускать их бережно и толкать воду! Подойдем незаметно к башне, перебьем всех этих ублюдков и спасем воинов Одина от позора или погибнем, с мечами в руках, и унесемся в Вальгаллу!
        - Кто тронется с места, будет казнен за неповиновение! - пробуравил соколиным взглядом воеводу юный княжич, и воины узнали в нем Рюрика. Ни один не осмеливался опустить весла.
        Дело могло закончиться кровавой развязкой прямо на борту, если бы не неожиданный возглас с подплывающего баркаса.
        - Эй, на ладье! Купцы, принимайте гостей!
        На подплывшую челну сбросили канат из толстой бечевы.
        В этот же самый момент на пристани стало заметно большое оживление, взбудоражившее стаи чаек даже на скалах. Птицы взлетели, хлопая крыльями и крича тревогу вместе со стражей. Десятки факелов осветили башню Молчания. Беготня сопровождалась иноземным криком.
        Как только лоцман взобрался на мачту, чтобы разглядеть, отчего переполошился город, в сторону лагуны полетели огненные шары. Горшки с промасленными фитилями метали из ковшей катапульт в стороны, противоположные стоящим на якоре купеческим ладьям, чтобы не задеть испуганных торговцев.
        Это была всего лишь неуклюжая попытка осветить залив, четкой цели в кого-то попасть не было. Но одно затхлое десятивесельное суденышко все же пострадало. Горящий кувшин разбился на палубе, и обитатели злополучной челны нырнули в воду.
        Стало ясно одно: переполох вызван побегом узников из Башни Молчания. Расстояние до ладьи Игоря и Свенельда было внушительным. Однако, страже ничто не мешало снарядить лодки и обыскать судно за судном не только на пристани, но и в заливе.
        Беглецы, старый монах-черноризник и девушка с красивым лицом и огромными глазами, с нескрываемой тревогой смотрели на берег с палубы приютившего их варяжского драккара, и по их молчаливым взглядам варягам сразу стало понятно, что вся это возня у «Террариума» и на крепостных стенах Итиля касается именно их.
        - Поднимите парус… - взмолился монах, и уходите, пока есть шанс… Они ищут нас, меня и царевну.
        - Почему мы должны спасать двух оборванных христиан. Не лучше ли их обменять на наших братьев! - злобно прошипел Свенельд.
        Игорь согласился бы с воеводой, но только в одном случае - если бы сам предложил обмен. Молодой княжич уже вошел в раж, проявляя характер своего легендарного отца, и он отдал другой приказ кормчему:
        -
        Поднять парус! Мы идем домой!
        Свенельд ринулся к Игорю, не стерпев такой обиды, но путь воеводе преградили ратники. Все обменялись недвусмысленными взглядами, но все обошлось без кровопролития. Кормчий уже выполнил приказ. Якорь подняли, и ветер подхватил судно, задувая против течения в полосатый парус.
        - Мы бы ничего не добились, если бы затеяли обмен. Они унизили бы нас еще раз… - произнес Игорь, стоя на носу ладьи и устремляя свой взор вперед, - Они не выдали бы нам наших братьев, а нас в довесок обвинили бы в том, что именно мы устроили побег черноризника и царевны.
        - Возможно, ты прав, - уже примирительно вставил Свенельд, увидевший, что его авторитет в этой ладье основательно подорван и не стоит испытывать судьбу лишний раз, - Но с чего ты взял, что эта оборванка царевна?
        Княжич посмотрел на беглянку, потом на монаха, улыбнулся и сказал:
        -
        Она царевна.
        Монах Фотий, уловив этот взгляд, сделал для себя не самые утешительные выводы. Случай привел его в ладью варягов, а этих неисправимых язычников Фотий недолюбливал, считая их не лучшей компанией. Никакие они не купцы, а воины. В доспехах и при мечах.
        Да, случай и Божье проведение допустили невероятное. Он и юная царевна, были спасены, и немалую роль в их спасении сыграли ничего не подозревающие варяги. Однако, удача имеет странную особенность оборачиваться бедой…
        Что ожидало их в землях дикарей, имеющих славу отважных воинов и безжалостных наемников? Он вдруг вспомнил себя до гонений в облике Патриарха Империи, вспомнил внезапное появление варяжского флота, оказавшегося средь бела дня перед крепостью со стороны залива. Там, у воды стены были не так высоки, как со стороны суши. Осада могла закончиться взятием города, тем более ни императора, ни сколько-нибудь значимых военачальников в столице не было.
        Тогда столицу спасло чудо. Он опустил мафорий* Богородицы в воду, и русы ушли в свое море, удовлетворившись добычей с окрестностей и даже не предполагая, что за стенами даже некому заправлять ковши катапульт.
        *МАФОРИЙ - риза (длинное женское покрывало с головы до пят) Богородицы. Одна из самых почитаемых и важных реликвий, связанных с историей Христианства. С 474-го года находился во Влахернском храме Богоматери в Константинополе. (Прим. автора)
        Ведь даже гвардия ушла на войну с сарацинами. Что бы случилось, если б не молитва и не оказавшийся в столице мира плащ матери Господней! Вспоминая те дни, Фотий вознес свои глаза к небу и вновь поблагодарил Небеса.
        Тот поход русов все еще стоял перед глазами. Они были сущим наказанием за грехи. Он боялся этих варваров, которые по убеждению Фотия играли ту же роль для Константинополя, что вандалы для Рима. Было кого бояться! Для них не существовало ничего святого.
        По-настоящему Фотия испугало еще и другое. Он заметил взаимную симпатию со стороны двух молодых людей, видевший друг друга впервые. Царевны и юноши, верховодившего среди варягов.
        Скорее всего он был знатного происхождения, иначе бы никто из опытных мужей не подчинялся бы ему с таким рвением. Царевне понравился молодой человек, и эта искорка в ее бездонных глазах не могла остаться незамеченной прозорливым Фотием. Она смотрела на своего защитника, по одному взгляду, без подтверждающих свитков и грамот с сургучом, признавшему в ней царевну, с нескрываемым восторгом.
        Весь путь Фотий слушал разговоры, и спустя несколько дней догадался, что юный княжич и есть наследник русского трона. Судьба вела монаха в суровый край, где провалились все миссии его предшественников, где потерпели фиаско ученики Кирилла и Мефодия, принесшие на Русь письменность из Моравии, а вместе с ней и славянскую Библию.
        Варяги жгли Святые Книги и поклонялись истуканам. Он будет один на один с самим злом, и у него в стане врага не будет союзников. Кроме обязанной ему чудесным спасением булгарской царевны, да и та, похоже, уже очарована неотесанным нравом своего нового молодого идола по имени Игорь…
        «Как же беспечна эта юная дива. Она уже восхищается ныряльщиками, что изучают дно, и купается в реке вместе с их молодым предводителем… Да уж, и так непредусмотрительно, попирая всякую дистанцию, неподобающим образом заливается звонким смехом. Варяги улыбаются и деликатно отводят взоры, пытаясь оставить княжича наедине с девушкой. Он не позволяет ничего лишнего, ведь Игорь видит, что я слежу! Замечает ли он мой надзор? Или ему плевать!? Им хорошо и без моих далеко не зорких глаз»… - подумал полуслепой византийский черноризник и проникся глубокой печалью перед неизведанным чувством, что зовется любовью с первого взгляда…
        В первый раз Игорь попытался поцеловал девушку еще на пути в Киев. Команда отдыхала после напряженного перехода по суше с реки Итиль к Дону, а Игорь предложил царевне покататься на лодке. С драккара спустили челну с двумя веслами, и пара оказалась наедине, далеко даже от глаз Фотия. Царевна тогда отпрянула , ее румяные щеки распространили красноту на все лицо, и она произнесла со слезами на глазах:
        - Зачем смущаешь меня, княже? В твоих глазах я незнатна, поэтому ты потерял скромность, которая меня подкупила? Или ты не был бескорыстен, когда спас меня, значит я ошиблась в твоем благородстве? Или ты был неискренен, когда назвал меня царевной, не требуя никаких доказательств? Я одна здесь. И из свиты со мной только немощный, хоть и ученый старец. Ты можешь силой овладеть мной, но знай ты заберешь тогда все, что у меня есть - мою невинность. Разве есть что-то чище, чем невинность девушки, у которой нет ни отца, ни матери, нет даже имени. Лучше для меня броситься в реку, чем стерпеть поругание.
        - Прости меня, царевна… - сказал тогда Игорь, тронутый словами булгарской красавицы. Он долго греб веслами, пытаясь сгладить свою вину молчанием и улыбкой.
        По прибытие в Киев воевода Свенельд и княжич рассказали регенту обо всем, что приключилось с ними в Хазарии. При этом Свенельд потребовал немедленной экспедиции войска, но получил категорический отказ регента.
        Обиженного воеводу обходили стороной, и он, почувствовав себя изгоем в Киеве, удалился в свои угодья, решив самостоятельно готовиться к походу.
        ГЛАВА 12. НОВОЕ ИМЯ.
        Царь булгар Симеон, утомленный, но не разочарованный войной с продажными марионетками константинопольского василевса, пребывал в своем походном белом шатре на берегу Дуная. Вместе с патриархом и свитой из военачальников, здесь суетился и архитектор его новой столицы.
        Симеон замыслил построить Преслав не как отражение Византии, а как новый Вавилон, превосходящий по славе столицу мира. Чертежи архитекторов лежали на столе по соседству с картами предстоящих баталий.
        Удачливый в битвах с византийскими друнгариями и архонтами, распугавший наемников империи-угров и печенегов своей многочисленной и весьма мобильной легкой кавалерией, Симеон подчинил себе Мезию, Фракию и Македонию, выйдя к трем морям. Несмотря на отсутствие у болгар флота и особого их страха перед огненосными хеландиями ромеев, на которых были установлены передовые по тем временам бронзовые сифоны с мехами, разбрызгивающие струи горящей смеси на врага, его легкая конница и осадная инженерия дали свои плоды.
        Превратив в вассала Сербию, Болгария стала новым гегемоном Восточной Европы и диктовала теперь самой Византии свою волю.
        Симеон угрожал грекам союзом с сарацинами, у которых был флот и которые научились маневрировать, спасаясь от загадочного «греческого огня», а значит, у него была возможность осадить Константинополь и с суши, и с моря. И это нужно было сделать быстро, упредив греков, способных высадить огромное войско со своих многочисленных кораблей в самом уязвимом месте - на берегу. Именно поэтому болгары строили свои столицы вдали от побережья.
        Склонному к изящным искусствам и литературе, образованному царю претила постоянная война. Она не давала возможности предаться чтению и созерцать красоту природы. Но победоносные битвы разбудили в нем надменность. Амбиции росли вместе с расширением царства.
        С моря бил порывистый ветер, развевая флаг с тремя красными львами: большим булгарским, фракийским и львом союза семи племен южных славян-бывших федератов Византии, присягнувших на верность первому Болгарскому царству.
        Ему доложили о прибывших русских послах от князя Олега, принесших занятные вести. Они ждали на своих ладьях аудиенции царя, но тот не спешил их принимать, смиряя долгим ожиданием горделивый нрав «северных скифов».
        Его племянница чудесным образом оказалась в руках варяжских вождей, и они приехали за подтверждением ее происхождения, испрашивая благословения на династических брак, призванный навеки скрепить новый военно-политический альянс против Хазарии и Византии.
        В этом русы напоминали царю булгар. Симеон имел схожие цели. Династический союз с василевсом дал бы ему право на трон объединенного византийско-болгарского царства, но в Константинополе его не воспринимали за равного, не смотря на согласие выплачивать дань за поражения. Хитрые византийцы искали передышки, набирались сил, чтобы разом отказаться от выплат и высадить десант на востоке.
        Кто знает, может быть и эти посланцы из Киева - уловка василевса. Родовитая племянница царя ждала своей участи в стане русов. Но она может стать их знаменем! С ее помощью при подстрекательстве Византии они смогут объявить свои права на болгарский трон!
        Симеон полагал, что эта комбинация запросто родилась бы в изощренных мозгах византийских политиков. Иначе как могла царевна так легко отделаться от хазарской опеки, оказавшись не в Плиске, а в Киеве! К тому же, после возобновления войны и удачного исхода сражений царь больше не нуждался в перемирии, а значит, ему не требовался обмен знатными заложниками.
        Когда-нибудь византийцы натравят русов на булгар! Так зачем же давать пришельцам лишний козырь. Нет, он не признает свою племянницу, а перехваченный свиток с указанием ее родословной объявит подлогом. Так решил Симеон, и его советники с ним согласились.
        - С чего вы взяли, что Мы признаем в беглянке с хазарского плена свою племянницу? - с усмешкой спросил царь, восседавший на троне с инкрустированной спинкой и бивнями слонов на изголовье, на которых было закреплено золотое распятие. Он держал в руках скипетр с головой льва и яблоко, увенчанное перламутровым крестом… - Зачем Нам это? Разве Мы должны в каждой бежавшей от хазар рабыне признавать кровь ханской династии? Под Нашим крылом теперь многие народы и племена, не только булгары. Наша страна теперь зовется Болгария, и она могущественнее Византии. Не слишком ли многого вы требуете, предлагая взамен сомнительный союз?
        У русов, потративших около двух дней на ожидание приема, пока царь разгуливал в дельте Дуная и рыскал в поисках гнездищ аистов и лягушек со своим маленьким царевичем Петром, почти лопнуло терпение.
        Обезоруженные перед шатром, они чувствовали себя неполноценными просителями, и не скрывали своего раздражения. Даже возглавляющий делегацию послов благоразумный Асмуд, мудрый наставник княжича Игоря, приставленный к наследнику короны Олегом, не смог сдержаться от подобного высокомерия, поэтому нарочно не стеснялся в выражениях и даже не соизволил обращаться к повелителю Болгарии с должным почтением.
        Вежливость и традиция требовали преклонить колено и обращаться к Его величеству во множественном числе. Однако, Асмуд и его спутники пренебрегли протоколом, и лишь сняли шлемы, чтобы говорить с царем, выполняя деликатное поручение великого князя русов.
        - Ты царь, великий Симеон, покрывший себя славой, но долго ли протянет твое царство без надежных федератов. Византия усилит напор, как только заключит мир с агарянами. Полагаться на печенегов не лучшая затея! Они сегодня с тобой, а завтра с василевсом. И разве союзники императора не злейшие твои враги - хазары, не они ли изгнали твой народ с берегов Итиля?
        - Хазары нынче далеко. Печенеги близко. Ближе, чем русы.
        - Дунай впадает в наше море, в Русское… - напомнил Асмуд.
        - Пока оно зовется Понтийским. В книгах, которые Мы читаем, нет ничего про русов. А людская молва говорит о вас только как подлых грабителях, нападающих исподтишка. А вы читаете книги? Вам знакома письменность? Наука? Искусство? Есть ли в Киеве церкви с золотыми куполами, ипподром? Известны ли вам зрелища, кроме идолопоклонства на ваших капищах и погребальных сожжений? Мы отвечаем за вас: нет, вы сжигаете книги, средоточие мудрости. Даже, если предположить, что мы согласимся и признаем беглянку, вы обратите ее в свою веру и заставите почитать ваших богов? Ведь так? К тому же, Мы слышали, что из Хазарии девочка бежала не одна, а в сопровождении византийского патриарха, не так ли?
        - Это так! Но причем здесь этот немощный монах? - возмутился Асмуд.
        - Этот монах имеет большие связи в Константинополе и в свое время сделал многое, чтобы отвратить василевса от признания Нас императором, а Нашей церкви независимой.
        Вся свита царя закивала. Патриарх Болгарии погладил бороду, подтвердив слова повелителя.
        - Тогда скажи свой ответ, нам ведь не придется ждать еще две ночи? - не церемонясь потребовал Асмуд.
        - Наш ответ таков: мы не знаем хазарской беглянки, и думаем, что она есть орудие византийских интриг. А потому Мы не можем дать благословение на сей брак, уважая прежде всего статус князя и его соправителя, пытаясь оградить его от неравного брака.
        - Это последнее слово? И ничто не изменит твоего решения? - бросил напоследок Асмуд.
        - Ну, почему же. Если Русь примет христианство под омофором* Болгарского патриарха и признает Нас как своего сюзерена, все может измениться!
        - Я передам князю и княжичу все слова, что услышал, как только доберусь до Киева, но что передать мне будущей супруге княжича Игоря? Она теперь под крылом Руси, в полной безопасности, в добром здравии, она очень просила узнать через дядю свое настоящее имя…
        - Так пусть спросит его у своего дяди. Мы не знаем ни ее, ни, тем паче, ее дяди.
        После удаления варягов, царь Симеон, оставшись наедине с доверенными придворными, спросил у них, не будет ли иметь его отказ благословить князя русов на династический союз иметь роковые последствия для царства. На это придворные сказали в один голос, что Его Величество поступил сообразно своей великой мудрости, русы - эти грабители с Севера - не достойны такого почета и перед ними не стоит прогибаться.
        * ОМОФОР - элемент богослужебного облачения епископа, широкая лента на плечах с изображением крестов. Символизирует заблудшую овцу, принесенную добрым пастырем на плечах в дом В контексте - под главенством. (Прим. автора)
        - Хорошо, что Наша новая столица будет далеко и от моря, и от реки… - неожиданно заявил царь, попросив привести своего четырехлетнего сына. Почему он вдруг вспомнил о нем, размышляя о реке, несущей опасность, не ведал никто. Он гладил волосы мальчика, пытаясь разглядеть будущее, - Именно из Преслава ты будешь править, Наш возлюбленный сын Петр. Там будет несокрушимая крепость, неуязвимая цитадель новой столицы христианского мира!
        Симеон верил, что удача не оставит новое царство, что могущество его державы продолжится и после его смерти, что золотой век Болгарского царства, расцветшего при нем, продлится и при его наследнике. Его сыну с такой крепостью не будут страшны ни византийцы, ни русы… И все-таки что-то тревожило царя, он увидел в глазах своего малолетнего сына что-то необъяснимое, ужаснувшись от мимолетного видения. Он вдруг усомнился в правильности принятого решения, но отбросил гнетущее чувство и изрек свою волю:
        - Драккары русов - грозная сила. Ее не стоит недооценивать. Эти суда приспособлены для внезапных речных походов, они идеальны на мелководье, где не пройти византийским триерам и дромонам. Поэтому слушайте приказ царя! Удвойте бдительность на Дунае. Насыпьте оборонительные валы и частоколы! Русы оскорбились, ждите лазутчиков в облике купцов. Хватайте их, вырывайте языки и ослепляйте. Отправляйте такими обратно, пусть дикари знают, что их ждет в Болгарии. И пошлите послов к печенегам, скажите им, чтобы они денно и нощно трепали русов, истребляли их суда на Днепре, и тогда Мы помилуем их за предательство во время войны с византийцами…
        Асмуд вернулся домой ни с чем. Ему нравилась возлюбленная княжича, и он не хотел расстраивать девушку. Но пришлось.
        Князь Олег оказался прав, предвидя именно такой неутешительный исход переговоров с булгарами, но и он прикипел к девушке с благородным нравом своим сердцем, хоть и сохранял на челе печать безразличия к загадке ее появления и тайне ее родословной.
        От нее исходил свет, а заметный румянец на ее щеках, никак не стыкующийся с ее смуглой кожей и темно-русыми волосами, придавал ее лицу несколько наивное выражение, что исключало любой подвох и неискренность. Она никогда не врала, не старалась понравиться, не льстила. Быть может, именно это ее качество сразило молодого княжича, который думал только о ней, и хотел говорить только с ней, пренебрегая теперь поучительными беседами с дядей.
        Князь-регент присматривался к самозваной царевне, видя неподдельную симпатию к ней своего воспитанника. Девушка вызывала у регента живой интерес. Именно она повлияла на то, что регент сменил гнев на милость, и забыв о двусмысленном предсказании своего ведуна, вновь проникся к Игорю отеческим чувством.
        После возвращения послов из Болгарии он вызвал царевну на разговор. Не сразу, спустя какое-то время.
        Он повел ее на капище славянских богов не для того, чтобы приобщить к новой религии, а чтобы узнать правду через клятву.
        Они долго говорили о богах и вере, прежде, чем князь перешел к главному. Она была искренна с правителем, как и со всеми, признавшись, что не чувствует никакого трепета перед деревянными истуканами, но при этом испытывает благоговение, когда христианин Фотий читает вслух свои молитвы.
        - Я оказалась здесь лишь благодаря тому, что поверила старцу. А он верит в своего Бога… - сказала девушка князю, - Старик Фотий предсказывает все мои желания, еще до того, как я поделюсь ими сама с собой, и этот дар у него от Бога.
        - У меня есть волхв Деница, он предугадывает события не хуже твоего византийского святого. Тот еще пройдоха! - посмеялся Олег.
        - Я хочу узнать Бога, в которого верит старец хотя бы в знак признательности за мое спасение. И за то, что его вера привела меня к доброму княжичу, который не выдал меня убийцам моих родных и моего наставника. - с огнем в глазах выпалила девушка.
        - Вижу, нравится тебе наследник… И даже больше невидимого бога Фотия, - высказал свое предположение князь. - Игорь, вот твой истинный идол, на которого ты молишься со всем усердием. Он твердит мне день и ночь, что ты царевна и хочет на тебе жениться, говорит и ты не против. Но он наследник трона, а принцу соответствует только принцесса! При этом твой предполагаемый дядя и слышать не хочет о родственнице.
        - Я знаю, и оттого мне печально. Мне рассказали, что окажись я в Плиске немного раньше, меня бы отправили в Византию заложницей. А теперь я не нужна моему дяде даже в этом ничтожном качестве, и он вовсе меня не признает.
        - Да уж, - почесал затылок князь, - Но нет худа без добра. Теперь я точно знаю, что царь Болгарии боится русов. Верно боится! Ну да ладно, тяжко наверное тебе живется без имени-то?
        - Теперь у меня появилось имя!
        - Да ну!? И какое же?
        - Я попросила княжича придумать мне новое имя. Он долго не мог, но потом я попросила его вспомнить самого дорогого его сердцу человека из ныне живущих на земле и назвать в меня в его честь.
        - Интересно…
        - Меня зовут Хельга, мое славянское имя Ольга. Мне даровано имя в честь вас, добрый князь…
        Еще спустя несколько месяцев начались приготовления к свадьбе. Свадебным подарком от княжича было венчание в специально выстроенной в Киеве первой христианской церквушке.
        Олег, благословивший этот брак и заявивший во всеуслышание, что Ольга происходит из венценосного рода булгарских ханов, проявил всю свою толерантность к вычурным обрядам, атрибутам и помпезному одеянию византийца Фотия.
        Фотий же , облачившийся в епитрахиль и вооружившись кадилом с благовониями, как никогда скрупулезно подошел к таинству бракосочетания, приняв на веру обещание Ольги креститься в ближайшем будущем в самом Царьграде. К Игорю с таким предложением обращаться было бесполезно, для него вся эта церемония казалась развлечением. Главным было другое: они любили друг друга всей душой.
        С этого времени на Киевской Руси христиане перестали быть изгоями. И никто больше не бросал в огонь написанную моравскими книжниками для славян Библию…
        ГЛАВА 13. НАСЛЕДНИК.
        - Наследник родился! Да не изгладиться имя и дом Рюрика! Родился здоровый мальчик! Княже, у тебя сын! Сын! - захлебывался от счастья оруженосец, которому князь Игорь строго-настрого велел стоять за дверью в опочивальню и ловить ухом каждый шорох, каждый стон и любой возглас.
        Младенец появился на свет, и повитуха сжалилась над княжьим слугой, толкнула дверь и сказала: «Беги! Скажи князю, что у него здоровый малыш! Сын!»…
        Оруженосец застал своего хозяина за праздной забавой - на соколиной охоте. Князь в миг позабыл об ускользнувшем зайце, отдал своего любимого белого кречета слуге, сбросил охотничью перчатку и поскакал из леса в город. Ловчая птица расширила зрачки от удовольствия, видно тоже поняла, что ей по такому случаю причитается мясо без труда.
        Пир, что устроили князь-регент и его соправитель стал для стольного града Киева невиданным по размаху. Народу из всех погребов выкатили хмельной мед и южные вина, князья не поскупились на угощения: раздавали хлеб, сладости и осыпали толпы звонкой монетой.
        На капищах жгли костры и курили фимиам на каменных алтарях во славу всех богов: и старых, и новых. Восхваляли княгиню Ольгу, жену Игоря Рюриковича. Она разрешилась легко и допустила в свои покои монаха Фотия, попросив прочитать молитву во славу Господа. Муж не возражал. Прихоть любимой жены не отвлекала его от безумной радости, наполнившей их палаты и все дворы.
        На вертела насаживали диких вепрей, зайчатину и белок, а так же домашних свиней для жарки, общипывали куриц и голубей. Гусляры заводили песнь, прославляющую князя Игоря и княгиню Ольгу. Жонглеры и кукольники веселили детей, подбрасывая разноцветные шары и гримасничая. Столы накрывали в светлицах боярских хором и в хатах с камышовой кровлей.
        Гуляния проходили и за околицей, и во дворах, и прямо на площади перед деревянной церковью, первой в Киеве. Все время подносили новые кувшины и меха с медом. Нарядные жены в платьях, шитых из привозной заморской паволоки, не обращали внимание на пьянство мужчин. Повод был великий.
        Карлики, дерущиеся на мечах, скоморохи на ходулях и шуты в несуразных шапках с колокольчиками расступились, когда трубы возвестили о приближении князя. Молодой князь появился на крыльце княжьих палат с сыном на руках.
        Собрался весь люд: и знать, и чернь, и воины из дружины князя. Игорь Рюрикович стоял в свете солнечных лучей в окружении знаменосцев. Он поднял младенца и величественно произнес:
        - Это мой сын! Ваш Повелитель по рождению! Любите и чтите его, и он ответит вам любовью и милосердием. Он будет править Русью от имени дома Рюрика! Он Царь Болгар по праву! В нем конец хазар по желанию возмездия и праведной мести его матери княгини Ольги, на чей царственный род посягнул каган! Этот мальчик продолжит дело и умножит славу вещего князя Олега, славного моего опекуна, а теперь и деда новорожденного княжича и царевича. Я нарекаю его Святослав! Да будет он свят в глазах русов! И славен пред лицом дружины и всех племен, пусть восхищаются его удалью даже враги!
        Народ выкрикивал имя новорожденного княжича в исступлении, желая ему здравия, а его родителям долголетия. При этом люди не вспоминали об Олеге.
        Олег же находился рядом со своим соправителем, он чувствовал, что власть ускользает словно вода сквозь пальцы. Но воспринимал это, как неизбежное. Он видел как возмужал Игорь, сын Рюрика и его сестры Умилы, и он не предпринял бы ничего, чтобы помешать прямому наследованию.
        В глазах подданных Игорь все более приобретал черты властителя, который созрел на выход из-под опеки и единоличное правление. Это могло опечалить лишь человека тщеславного, завистливого и одержимого иллюзией своей значимости. Вещий Олег не был таковым, и с самого начала действовал в интересах своего племянника. Он не сомневался, не взирая на предостережения своего полоумного Деницы, что Игорь не упрекнет его во властолюбии, не оставит на обочине, когда воссядет на законный трон, и не посмеет воспрепятствовать в осуществлении его заветной мечты.
        Для ее реализации все уже было готово. На носах-таранах уже стояли драконы, а на бортах соорудили сходни для коней. На флагманской ладье уже закрепили череп Локи! Паруса натянули на мачты. Кормчие ждали команды. Посадники собрали ополчение. Воеводы раздали обмундирование. Варяги обучили рекрутов битве на копьях, мечах, рогатинах, топорах, показали, как смыкаются щиты и что бывает, когда неприятель разрывает строй. В кузнях стучали день и ночь, выковывая славный на весь мир русский булат…
        Волнение пьянило Олега больше хмеля. Он почти не спал эти дни. Ведь лазутчики доложили, что василевс Лев Философ увел войско и флот-непобедимую армаду Византии из Царьграда для защиты своих островов от агарян. Удобнее случая для нападения и осады не представится. Настала пора выйти из «матери городов Руських» и исполнить мечту, дойдя «из варяг в греки»: покорить Царьград, сбросив с его стен византийские штандарты…
        Не все отреагировали на рождения наследника династии с радостью…
        Волхв Деница, был недоволен, что Ольга прислушивается к проповеднику из Константинополя и внимает его учению, а князь Олег потворствует ее увлечению «слабым богом», дозволив построить в столице часовню, где все время горели свечи и где собиралось все больше простолюдинов.
        Еще Денице не нравилось, что князь-регент так пренебрежительно относится к своей единоличной власти, ослабляя свою опеку над Игорем. Игорь с каждым годом обретал все больше самостоятельности, а теперь, с женитьбой на царевне и рождением сына, он мог пренебречь дядей и узурпировать власть. А это грозило волхву изгнанием или казнью. О том, что княжич и его гриди-телохранители воспринимают волхва лишь за шута, Денице было неведомо.
        Воевода Свенельд почувствовал в этом радостном для дома Рюрика событии усиление Игоря, на которого затаил обиду со времен неудавшегося посольства в Хазарию. С тех самых пор Свенельд не провел ни дня без мысли вернуться в Итиль и вызволить своих дружинников из хазарского плена.
        Византийский поход его больше не интересовал, а мечты вещего Олега, смыслом жизни которого стало строительство нового государства, сопоставимого по мощи с Византией, вовсе не трогали приверженца тактики быстрых набегов и грабежей. Стремительное обогащение за счет славян никак не увязывалось с их вербовкой в войско.
        Однако же, предполагая, что Олег не особенно хочет идти в поход на мусульман через земли кагана и что, скорее всего придется идти туда в одиночку, Свенельд и сам, скрипя зубами, набирал в свою дружину кривичей, полян и тиверцев, этих безмозглых земледельцев, оторвать которых от сохи возможно было лишь под страхом смерти. Они были настолько привязаны к своим пастбищам и полям, что соблазнить их грабежом в далеких землях мог только опытный жрец.
        Свенельд отыскал такового и с отвращением для себя нанес на свои щиты и знамена коловраты. Выступать за чистоту расы завоевателей в условиях предстоящего похода в Хазарию стало невыгодно и смертельно опасно, поэтому Свенельд незаметно для себя перенял стратегию Олега.
        Славяне хоть и не могли достигнуть положения верхушки - варяжской военной знати, но могли сделать карьеру в дружине, чем воспользовался сын правителя древлян Мала уже известный нам Добрыня, пошедший на службу к Свенельду и возглавивший воев-славян, вставших под знамена воеводы.
        Фотий, бывший патриарх константинопольский, хоть и был рад за свою духовную подопечную, но увидел в рождении Святослава возросшую угрозу для своих соплеменников-греков. С каждым днем, проведенным в столице русов, он наблюдал неугасающее желание правящей верхушки этих дикарей идти на приступ Царьграда. Их невозможно было наставить на путь истинный. Ольга после данного ей обещания крестить младенца лишь однажды заикнулась об этом в присутствии Игоря, на что князь-соправитель ответил:
        - Жена моя, варягу нельзя навязывать веру. Он сам как бог и выберет кому поклониться, когда обретет силу и разум. Когда вырастет, то сам определится , чем ему умыться - водой из купели или морской водой, или и тем и другим, если одно не будет мешать другому.
        Фотию надоело ждать, к тому же он предчувствовал страшную развязку. Флот русов уже не помещался в речной гавани. Он хотел посчитать ладьи, но досчитав до тысячи, сбился. На глаз он не учел и половины. Эти корабли могли внезапно доставить до Босфора по Днепру через Понтий восьмидесятитысячную армию и сравнять Константинополь с землей.
        Собрав свой скарб в один узелок, Фотий продел его в посох и вышел из Киева на ветхом суденышке ромейских купцов.
        Он отправился в путь раньше Олега, намереваясь оказаться в Царьграде хотя бы на несколько дней раньше, чем русский флот. Ведь беспечные жители греческой жемчужины даже не предполагали, что их ожидало, когда язычники появятся у крепостных стен. Надо было упредить беду, спасти бедных греков и граждан Империи от надвигающейся грозы.
        «С моря придет истый дракон, беспощадный зверь испепелит цветущие земли и благоухающие жилища, не пощадит матерей и оторвет от сосцов их младенцев. И возрадуется своей неистовости! Ибо нет в душах язычников сострадания! Не удалось обратить этот жестоковыйный народ в истинную веру в Единого Бога, пока мало среди них избранных, подобных княгине Ольге.
        Быстрее, быстрее, гребите, да поможет нам попутный ветер! Надвигается буря, заслуженное наказание за грехи византийской знати и распутство народа… Но есть еще надежда и способ отвратить неизбежное. Молиться и каяться! Молиться и каяться!»
        ГЛАВА 14. ВЫХОД В МОРЕ.
        Кормчий флагманской ладьи рулил меж днепровских порогов, обходя гранитные камни и прокладывая фарватер. Две тысячи драккаров со щитами на бортах по сорок человек команды шли в направлении Понтийского моря. От штевней с головами драконов, ощетинившихся волкодавов, львов, грифонов и кречетов веяло угрозой.
        Корабли следовали за судном князя Олега, которому не спалось. Он стоял на палубе, сжимая карту Царьграда, выдолбленную на коже вороного коня, и всматривался вдаль, иногда перемещая свой взор на череп Локи, закрепленный на носу флагмана.
        Пора склоняться над картой под тусклой свечой прошла, советы были выслушаны, велеречивые дискуссии и горячие споры завершились. Как и приготовления. Быть может, что-то было упущено, чего-то не предусмотрели, возможно, недооценили врага и переоценили свои силы.
        Север отличает прямота, Юг побеждает хитростью. А Восток во времена великого переселения в одно мгновение ока превращается в Запад, ведь солнце встает с Востока и гонит кочевников в путь.
        Завоевание есть способ выжить. А что толкает в путь варяга!? Понятное дело! Холод… Олег озяб, и бодрый оруженосец подал ему соболиную шкуру. Да, холод и блага, несправедливо распределенные в этом мире. Они шли на Юг не искать справедливости у сильных мира, а насаждать огнем и мечом свое право быть в когорте избранных. Диктовать свою волю на равных и устанавливать свои правила на земле, которую никто не получает в вечное пользование. Никто, кроме богов, но они могут жить на небесах. Земля нужна лишь людям. А получают ее сильнейшие. Вот и настал момент истины. Судьба определит, насколько силен он, сможет ли он одолеть мощь Византии или поляжет в Босфоре, утопив в море свою мечту…
        Одно Олег знал наверняка - судьба благоволит храбрым и убивает безрассудных. А между храбростью и безрассудством тонкая грань. Она стирается в один миг перед лицом смерти.
        Ладьи княжеского войска легко миновали земли печенегов на весельном ходу. Варягов и завербованных для похода на Царьград славян было так много, что кочевники-печенеги благоразумно умерили свое любопытство и предпочли не высовываться из безопасных улусов, перенеся свои войлочные юрты на двухколесных арбах подальше от речной долины. Мало ли, о чем замыслили русы…
        На юг шла гигантская по тем временам армия вторжения, предназначенная не для быстрого набега и грабежа, а для изнурительной и долгой войны. При этом такой силище ничего не стоило поживиться по пути за счет богатых скотом и лошадьми племен.
        Параллельно руслу на юг шла кавалерия, сопоставимая по числу с самой большой из восьми печенежских орд. Часть коней решено было переместить на ладьях, для них нашлось место рядом с таранами, осадными орудиями, лестницами и провиантом. Вахты сменяли друг друга на веслах несколько дней подряд, спящие смены гребцов укрывались шкурами. Надо было успеть осадить город до возвращения основных сил Империи, увязших в войне с агарянами за средиземноморские острова.
        Игорь шел вместе с дядей на флагманской ладье. На рассвете заспанный княжич разглядел силуэт Олега, который слился со штевнем.
        - Ты всю ночь не сомкнул глаз, дядя… - удивился он.
        - Приближается исполнение моей главной мечты, мой шанс оставить след. Как я могу уснуть, исполнение мечты либо сделает меня счастливым, либо навек разочарует. - ответил своему молодому соправителю постаревший воин.
        - А меня тревожит совсем другое, - признался князь Игорь. - Почему, запретив Свенельду выдвигаться в Хазарию, ты оставил его в столице?
        - Он не посмеет ослушаться, знает, что будет казнен за неповиновение. К тому же, вся его дружина, кроме личных гридей, здесь. Свенельд бы тоже с удовольствием пошел со своими людьми, но его дерзость требовала наказания. А что может быть хуже остаться в своей норке, когда все ушли на войну!?
        - Это так, - согласился Игорь, - Но я боюсь за свою жену и сына.
        - Не бойся, пока мы живы, с Ольгой и Святославом ничего плохого не случиться, - заверил регент.
        - Пока мы живы… - повторил Игорь.
        - Ну да, ты же не собираешься погибать, мы идем за победой и славой! И за огромной добычей, о которой могли представить только в своих снах! Не кручинься, никто не осмелиться поднять руку на кровь Рюрика, Свенельд горделив до краев, но он не самоубийца! К тому же я оставил для присмотра за Ольгой и твоим чадом Асмуда с гарнизоном. Я бы оставил и своего зоркого соглядатая Деницу, но ты сам знаешь, без него, как без глаз. Никто не посмеет нарушить покой в чертогах княгини Ольги. Выбрось тревогу из головы. Мы идем на Царьград!
        Игорь вспомнил бегающие глаза воеводы, провожающие войско в поход. Свенельд выглядел разбитым и подавленным. Впервые в жизни он казался сломленным. Но что творилось в его душе? Быть может, внешнее смирение являлось лишь маской, за которой зарождался изощренный план мести…
        Что до Деницы, которого укачало в первый же день пути, то Игорь лишь посмеялся над дядей, который полагал, что этот псевдо-провидец мог обеспечить хоть какое-то подобие усиления безопасности княжеских хором. Скрученный морской болезнью волхв был жалок в своем страдании и смешон в своих неестественных позах.
        Как это существо, напоминающее зародыш, могло помочь в защите его младенца!? Игорь не собирался разочаровывать князя-регента в своих оценках его советника, перевоспитывать дядю было уже поздно, к тому же молва окрестила его вещим. Может, ему и вправду виднее, и не стоит беспокоиться насчет Свенельда.
        «Свенельд не настолько глуп, чтобы не бояться возмездия за измену. Да и не так коварен, чтобы осуществить злодеяние чужими руками! Он так же горяч, как и я, а значит, не способен на откровенную подлость!» - успокоил себя княжич и заменил одного из гребцов. Ненадолго, ведь ветер усилился.
        Солнце только пробуждалось. Корабли достигли устья. И скоро по бортам ударили волны. За кормой появились дельфины, что и без волхва сочли хорошим предзнаменованием.
        - Поднять паруса! - отдал команду князь-регент. И море покрыла сплошная тень от тысяч сотканных парусов с соколами Рюрика и огненными колесами Перуна.
        Тень сошла на нет, лишь когда солнце достигло своего зенита. Горизонт все еще казался бесконечным и недосягаемым, но предчувствие близости битвы с империей уже овладело войском.
        Колос на глиняных ногах не устоит перед могучим натиском русов, претендующих на равенство с такими титанами, как надменные ромеи…
        Передовые дозоры болгар не могли не заметить конницу и флот, идущие вдоль их берегов. Царь болгар Симеон выслушал вестника спокойно и приказал не вмешиваться, если русы не пойдут в глубь Мезии, и пересекут его владения без высадки десанта. Расчет был прост: в этот раз Симеон хотел отсидеться, дождавшись когда греки и русы изрядно побьют друг друга. Тогда он решит, на чью сторону встать на сей раз, оставаясь при этом на своей собственной стороне и расширяя лишь свои собственные владения.
        ГЛАВА 15. ВТОРЖЕНИЕ.
        Вернувшись в Константинополь, опальный монах Фотий развернул бурную деятельность, привлекая на свою сторону все больше сторонников. Его гомилии с гневными проповедями и навеянными свыше предсказаниями распространялись последователями, среди которых были и высокопоставленные вельможи-архонты и их супруги-архонтиссы, во всех уголках империи. Фотий даже был допущен к василевсу Льву, который не мог больше игнорировать поддержки неугомонного старца со стороны привилегированных сословий и воинственных монашеских орденов.
        Император согласился на аудиенцию и в присутствии стратигов выслушал в тронном зале трактование Фотием священных текстов в привязке к настоящему. Сидя на золотом троне в окружении статуй крылатых Ник, император Лев VI сделал вид, что принимает к сведению опасения бывшего Патриарха об угрозе вторжения русов, собравших в единый кулак всю свою мощь.
        Но на самом деле больше всего Лев опасался не русов, и даже не сарацинов и болгар, от всех них он мог откупиться, а того, что Фотий и его клевреты настраивают народ против любимой императором Зои Карбонопсины, Углеокой, его четвертой жены, которая родила ему единственного сына.
        - Фотий, Мы почитаем тебя, как своего учителя. Ты научил Нас ораторскому мастерству и искусству предсказания, Наши гадательные одностишия и философские трактаты о тактике и стратигах ныне не менее популярны, чем твои острые на язык гомилии. Твой дар предвидения не раз помогал Нам в повседневных решениях, но разве не самое важное для стабильности Империи преемственность престолонаследия от отца к сыну. Ты как поборник сильной Византии, как атлант одного из столпов, на котором держится ее величие, разве не понимаешь, что Константин, возлюбленный Наш сын, рожденный в Порфирном зале при падении кометы, должен быть признан законным наследником и соправителем.
        - Ваше Величество, ныне есть более насущная опасность для Империи, чем снятие епитимии с Вас. Ваше непреодолимое желание обвенчаться в четвертый раз недопустимо и требует осознанного исправления. Оно противоречит нашей Вере. Я не стану собственноручно рушить догматы и установления Церкви. Но заклинаю Вас именем Господа отбросить сейчас, перед надвигающейся грозой с Севера, все вторичное и сосредоточиться на главном. Гордыня должна быть повержена, и Ваше покаяние поможет сплотить народ Византии, чтобы дать достойный отпор языческой силе. - с огнем в глазах вещал проповедник.
        - Неужели ты, достопочтенный Фотий, думаешь, что Мы боимся? - лишь посмеялся император.
        - Страх Божий есть оплот крепкий. Не стоит его стесняться и им пренебрегать. Он есть исток мудрости.
        - Мы помним всю полемику, которую ты устроил в экзархате, по поводу страха! Это ведь ты защищал иконы, говоря, что людям, поклоняющимся им, проще молиться иконам из страха перед Всевышним. А не думаешь ли ты, что так люди вовсе забудут о Боге? Не кажется ли тебе, что икона - подобие идола, а не посредник!? Да и зачем посредник между молитвой и Господом?
        - Посредник есть страх, икона лишь способ и призыв к молитве. И изображенные на ней святые пример жития и покаяния. Смеяться над страхом пред Господом, все равно что богохульствовать! Не бояться Его бича за грехи есть глупость!
        - Ты намекаешь на то, что Мы глупы, раз не боимся тех, кто за серебряные фоллисы с Нашим изображением обернет свои мечи против Наших врагов?
        - Русы идут. Идут на Вас. Они будут здесь очень скоро. И их надо воевать! Ибо эти племена ненасытны! Нельзя потворствовать языческим желанием, они понимают только силу.
        - Ты не смог обратить их в Нашу веру силой слова, и хочешь, чтобы я склонил их силою меча? При этом ты не хочешь помочь Нам укрепить Нашу силу единственным верным для Императора способом - помочь в признании преемника для успокоения грядущих смут и заговоров. Так Мы понимаем?.. Если бы Мы слушали предсказания всех лжепророков, то Сами не стали бы оракулом. И еще, стратиг и военачальник с тебя, Фотий, никакой, Мы распорядились отвоевать острова и города у сарацинов. Они сейчас наш главный враг. Они и упрямые монахи.
        Фотий промолчал.
        ***
        …В 6416-ом году от сотворения мира по календарю Византийской эры, в поздних летописях в 907-ом году от рождества Христова, когда император Византии ушел в поход на сарацинов, в пролив Босфор вторгся небывалый по численности флот, на всех парусах устремившийся в сторону Мраморного моря.
        Князь Олег повелел запереть пролив, чтобы воспрепятствовать ромейскому войску, отплывшему на битву с агарянами, прийти на помощь к своей осажденной столице.
        У входа в бухту Золотой Рог стояли немногочисленные, но очень крупные сторожевые корабли, которые из-за слепящего со стороны вражеской эскадры солнца слишком поздно заметили надвигающую армаду русов.
        Греческий друнгарий-командующий Варда, оставленный у ворот в бухту самим василевсом для охраны ворот в гавань, принял решение дать бой лишь в тот момент, когда три ладьи русов уже брали на абордаж передовой двухпалубный дромон. Они окружили его с обоих бортов и с кормы, забрасывая крючья с канатами.
        Предварительно русы применили свой искусный метод обездвиживания корабля противника. Пройдясь параллельным курсом по левому борту, они сломали грекам оба ряда весел - верхний и нижний. Теперь оставалось попасть на греческое судно. С варяжской мачты на дромон упала отвязанная сходня шириной в два саженя с небольшими бортиками, и варяги, обнажив мечи и топоры, устремились по ней на греков.
        Им противостояли хорошо обученные морские пехотинцы. Команда среднего дромона была в три-четыре раза больше, чем состав ладьи. Грекам удалось перевернуть сходню. Однако, варяги уже заползали на судно со всех сторон по канатам.
        Стоило русам оказаться на борту греческого судна, как началась беспощадная резня гребцов и пехотинцев. Ромеи в панике прыгали в воду, моля о пощаде, но их стоны тонули вместе с ними.
        Не успели по приказу князя поднять на захваченном корабле флаг с атакующим соколом, как друнгарий Варда запустил сигнальный горящий шар с баллисты флагманской триеры, предупреждающий об опасности вторжения. Маяк у входа в бухту принял сигнал, и служители маячной заставы разожгли масло и паклю на шпилевом факеле, чтобы предупредить город о нападении.
        Город проснулся. В нем остался немногочисленный гарнизон императорской тагмы во главе с доверенным стратигом василевса Николаем, который не смотря на первый шок, уже отдавал первые приказы:
        - Удвоить число лучников на стенах, зарядить баллисты камнями. Увести супругу императора с наследником в базилику Святой Софии!
        Военачальник хоть и почитал вернувшегося из изгнания бывшего патриарха Фотия, пользующегося благосклонностью влиятельных архонтов, и благодаря их протекции допущенный в консисторию-залу для собраний при императорском дворце, относился к нему с недоверием. Он предупредил гвардейцев проводить жену василевса с ребенком в собор тайно, облачившись в дешевые хитоны и и закрыв лица капюшонами, без носилок, карет и видимых атрибутов роскоши. Фотийцы рыскали на площадях и у стен с только им известными целями. Так что эта мера предосторожности из-за умножившихся в разы фанатиков не показалась Николаю чрезмерной.
        Иерарх Фотий кликушествовал с удвоенной энергией, предпочтя оказаться сперва на многолюдной аллее, а потом у Черных ворот ипподрома, где создалась толкучка из жителей анклава, желающих попасть город. Именно здесь он нашел так необходимую ему для гневной проповеди массу, состоящую не только из зажиточных сословий, но и из черни:
        - Смотри, смотри, народ жестокосердный!? Вы не знаете, какая тьма надвигается! Я знаю их! Я был с ними и усвоил их суть! И суть эта есть суть зверя! Не смейте роптать, ибо заслужили горе! Цитадель не защитит вас, ибо падете! Не спрячете детей и не укройтесь, молитесь здесь, на месте развратных скачек, коль пренебрегали молиться в церквях! Не пощадят скифы ни старика, ни дитя несмышленое! Нет в них ни милости, ни сострадания! Прокляните увеселение и похоть, отрекитесь от ереси! И тогда Бог одарит вас прощением! Как прощал Израиль! Не выходите вон из города, но выкорчуйте порочный Вавилон из сердца! За городскими стенами вас настигнет меч скифа, но хуже, если вас отвергнет Бог! Настал час расплаты, ибо идет на новый Рим, на духовный Израиль, северный народ! Сбывается предсказание пророков! Пострадаем за грехи наши и наших поводырей!
        Рукоположенные Фотием архиереи несли иконы и хоругвии. Потертые свитки с его гомилиями зачитывались на всех углах, расстраивая подготовку к отражению осады.
        Стратиг Николай убедился, что наследник в безопасности, вооруженные ножами монахи-фотийцы не заметили перемещения императрицы со свитой в собор. Но там тоже вскоре собралась толпа. Вездесущий Фотий нагнетал и без того ужасное положение своими неуместными требованиями немедленного покаяния, которые все больше напоминали призывы к расправе над самопровозглашенной императрицей и бастардом, к мятежу:
        - Власть ослепила Льва! Не отец его, как было должно ослепить предателя отеческой рукой за измену! А власть сделала его слепым! Анафема незрячему узурпатору! Обложили враги святой город со всех сторон из-за неправедного василевса! Болгарам платим дань, а сарацины захватили Фессалоники всего пятьюдесятью кораблями! Бог отвернулся от святого народа! А теперь еще Библейская Скифия, языческая Русь, занесла кровавый топор над чадами нашими из-за греховодника, сожительствующего с распутницей и провозгласившего незаконнорожденное дитя своим соправителем! Предаст смерти Господь Вседержитель падшее царство! Ничто не спасет нас и не укроет от гнева Его!
        Фотий и его приближенные почитатели породили панику. Благо ей поддались не все.
        Богобоязненные горожане пали ниц, застыв в молитве безысходности, но гарнизон продолжал подготовку к отражению. Стены были высоки! «Северные скифы», как называли русов в Константинополе, сколько бы их не было, должны были сперва высадиться, потом расставить осадные орудия и катапульты! Подойди они ближе - их ожидает град камней весом в два таланта со всех метательных машин! Не так просто было взять крепость приступом! Скорее невозможно! Еще никому этого не удавалось!
        Стратигу передали первое хорошее известие. У входа в залив ладьям русов преградили путь огромная флагманская триера, отбившая попытку абордажа, и несколько хеландий с бронзовыми трубами, торчащими из пастей быкольвов на форштевнях.
        Из мистических химер на ладьи русов полились струи «греческого огня». Были подожжены несколько судов, и горящие русы попрыгали в воду, не находя в море спасения, ибо вода тоже горела! Это дало возможность приступить к натяжению цепи с обоих берегов, чтобы закрыть русам путь в царскую гавань…
        В сторону островов, где стоял шатер василевса надо было срочно отправить весть о вторжении. Всадники уже мчались к ближайшим фемам с приказом стратига императорской тагмы о немедленной помощи осажденному гарнизону. Архонты ближайших фем и вассальные феодалы, не задействованные в войне с сарацинами, были обязаны прислать военную помощь и провизию.
        Константинополь не имел столько припасов, чтобы продержаться больше месяца! Огромным минусом было и наличие паникеров, скрытых заговорщиков, иностранных наемников, всегда готовых поживиться в беспорядке. Если бы русам удалось войти в гавань, у них, безусловно, появился бы шанс овладеть крепостными стенами. Именно со стороны залива они были защищены слабее всего в угоду вида на гавань с императорской террасы. Ок уж эти эстеты и философы, созерцатели и писатели мудреных трактатов для потомков! Именно таким был Лев VI! Именно он приказал не строить высоких стен со стороны залива. Там, конечно же, был не забор из тонких досок, а зубчатые булыжные стены с бойницами, однако преодолеть такие не представилось бы труда опытным ратникам.
        Стратиг всматривался вдаль, пытаясь угадать детали морского боя и приговаривая вслух:
        - Держись, друнгарий! Ты опытный флотоводец, Варда! Ты знаешь, что их нельзя пустить в залив. Если они высадятся у конного манежа Василевса, то без труда возьмут дворец. Там всего два бастиона: императорский маяк и Велизария! Держись, друнгарий! Погибни, но дай натянуть цепь!
        ГЛАВА 16. МОЛОТ.
        Кузнец Горыня пребывал без сознания около недели. Его изодранное тело, потерявшее немало крови, не чувствовало ни боли, ни насекомых. Муравьи ползали по лицу, заползая в ноздри и уши, и только Домаслав, возвращаясь с охотничьего промысла, очищал его, промокая влажной ветошью.
        Домаслав не был докой врачевания. Он старался вспомнить, что когда-либо видел или слышал от мамы, ушедшей так рано и не успевшей передать весь свой опыт своему смышленому чаду. Он перенял бы в миг, ведь обладал феноменальной памятью.
        Интуитивно он выбирал верные способы. Он терпеливо выхаживал отца, смазывая раны кашицей из болотной клюквы и корней лопуха, и прикладывая к разодранной коже листья чистотела. Кропотливый уход не стремительно, но все же принес свои плоды. Спустя две недели правое веко Горыни приподнялось, а через день он стал изредка открывать глаза. Правда, сыну казалось, что смотрят они в никуда, отрешенно и бессмысленно.
        Домаслав оборудовал жилище в глубине леса, под густой сенью вековых дубов. Смастерив лежбище из сухих хвойных веток, он накрыл их шкурами куниц и бобров. Огонь разводил лишь по мере необходимости, когда готовил отцу целебные отвары из тысячелистника и можжевельника или уху из свежевыловленного карпа или налима. Он пытался скармливать жидкость маленькими порциями и иногда плакал от безысходности, когда даже эти крупицы силы стекали по отцовским щекам. Видя страдания своего отца, он, конечно же простил его. Он так и сказал вслух:
        - Отец, не оставляй меня одного. Я прощаю тебя за маму. Вставай…
        Слова всегда что-то значат, даже если кажется, что их никто не слышит. Именно эти слова стали главным лекарством.
        Однажды ночной мотылек, насытившийся нектаром, сел на нос Горыне, чтобы извлечь из ноздри сдохшую гусеницу. Тогда-то кузнец и чихнул, вызвав неописуемый восторг сына.
        Отец был спасен. Еще через две недели Горыня встал на ноги и мог сносно передвигаться с помощью сделанного сыном удобного посоха из елового ствола. Спустя еще немного времени руки кузнеца, соскучившиеся по железной руде, молоту и наковальне, потянулись к труду.
        Возвращаться в Коростень никто не собирался. И отцу, и сыну было понятно, что их обоих разыскивает вероломный Мал, сделавший их врагами варяжских князей, так что лес оставался единственным их домом. Кормящим и укрывающим.
        У болот Домаслав предавался сладким воспоминаниям о своей возлюбленной Малуше и мечтал лишь об одном - вызволить девушку из варяжских оков.
        Сладкие грезы казались теперь несбыточной мечтой. Но разве не жив человек, пока у него есть мечта. Иногда лишь мечта придает силы. Кто-то подменяет мечту желанием мести. Да, он хотел отомстить Малу за отца, но каждый раз останавливал себя на отрезвляющей мысли, что правитель Коростеня отец его любимой.
        Тем временим Мал, выполняя наказ сюзерена, отрядил в леса целую экпедицию для поимки беглецов, предупредив, что Домаслава лучше взять живым…
        Ранним утром сын кузнеца отправился верхом на своей добыче - лошади знатного древлянина - к небольшому лесному озеру, месту водопоя и рыбной ловли, скрытому от глаз людей зарослями высокого камыша. Пришлось снова ненадолго оставить отца.
        Животное с удовольствием плескалось в воде, беспечно лязгая копытом по белым лилиям и отряхивая густую гриву. Домаслав нежно гладил гладкую морду и грудь, на мгновение забывшись в приятных хлопотах. Чувство опасности улетучилось бы вовсе, если бы не хрустнула ветка.
        За этим хрустом последовало рычание росомахи, и человеческий выкрик, короткий возглас ужаса. Домаслав не расставался с оружием, ведь он давно готовился к нашествию незваных гостей: привязанная на поводок росомаха была одним из его сюрпризов и способов оповещения. Кто-то разбудил зверька, и это сделал человек…
        Ноги мгновенно оказались в стремени. Лошадь понесла его к дубу, где был отец. На тропинке он увидел древлянина, ошарашенного от встречи с росомахой, которая успела его укусить. Забыв обо всех мерах предосторожности, вооруженный сулицей и ножом древлянин бежал навстречу своей смерти.
        Лошадь Домаслава сбила его с ног. Сын кузнеца добил врага метко выпущенным дротиком, но тут же наткнулся на еще двоих. Оперевшись на стремя, он вытянулся во весь рост и выстрелил из лука, затем перезарядил стрелу и выстрелил еще раз, сразив наповал одного из посланцев Мала. Другой укрылся за деревом и запустил в Домаслава дротик. Ловкий охотник увернулся и поскакал по знакомой тропе.
        У дуба он вместо отца обнаружил рыскающих по его новому жилищу наемников Мала. Завидев Домаслава издали, они ринулись на него, не ведая, что находятся в пределах его крепости, где чуть ли не каждая ветка приспособлена под рычаг для выпуска сети или иной смертоносной затеи, воплощенной в жизнь изобретательным умом охотника.
        Нужно было во что бы то ни стало найти отца. Домаслав кружил вокруг злодеев, насчитав их не больше пяти человек. Количество подручных Мала резко уменьшилось, когда еще двое наткнулись на отпружинившее на них бревно с шипами.
        Оставшиеся резко дернулись в сторону плотины бобров, Домаслав устремился за ними. У берега, заросшего черной ольхой и ивой, он увидел своего отца, стоящего на коленях прямо в воде. Над Горыней стояли двое и держали его с двух сторон. Один из них приставил к горлу кузнеца булатный нож. Еще двое сидели в старенькой челне.
        - Домаслав, все кончено. Если не сдашься, перережем глотку твоему отцу… - прошипел предводитель из лодки.
        - Тогда лучше утопи! Как он утопил мою мать. - неожиданно вступил в диалог Домаслав.
        Наемники Мала переглянулись, и после недолгой паузы старший подал знак. Горыню взяли за волосы и погрузили в воду. Он долго бултыхался. Но как-только затих, его вытащили и дали отдышаться.
        Домаслав не шелохнулся, его мозг пытался найти хоть какой-нибудь выход, но не мог сообразить.
        - Сынок, ты прости меня. - заговорил едва не захлебнувшийся Горыня, - И за мать прости. Моя жизнь должна закончиться в воде. Так мне на роду написано. Моя, но не твоя. Ты беги, сынок! Оставь меня! Сдашься, мне все равно конец! И тебя не пощадят. Спаси хотя бы свою жизнь ради матери твоей! А я к ней пойду, упаду в ноги и расскажу, каким ты стал! Отпусти меня. Ступай! Скачи в лес!
        - Неужто храбрый Домаслав оставит отца!? - решил подначить охотника предводитель. - Даже не попытаешься!!?
        Домаслав спешился и отпустил лошадь. И тут он понял, что окружен со всех сторон. Краем глаза он заметил, что сзади стоял целый отряд из до зубов вооруженных древлян… Именно сейчас он ощутил всю призрачность своей недолгой жизни и крушение всех надежд. Он пошел на врагов, не смотря на безнадежное положение. Однако, люди, что держали его отца, бросили Горыню невредимым и поплыли на противоположный берег. Это могло означать лишь одно: они испугались прибывших воинов. Их действительно было в несколько раз больше, и логика происходящего подсказывала, что эти головорезы были его союзниками…
        Горыня залился слезами, когда оказался в объятиях сына.
        - Ты прости меня, отец, за мои слова… - зарыдал в ответ сын.
        - Не вини себя ни в чем, ты моя гордость и гордость матери. Ты презирая смерть, не отступил и не бежал, и вот ты здесь… - плакал кузнец. Нащупав в воде свой посох, он оперся на него и на сына и встал.
        Домаслав не участвовал в расправе на лодке, но он понял, что его обидчики получил по заслугам после того, как к отцу и сыну подошли древлянские воины.
        Они бросили к ногам Домаслава головы старшего наемной ватаги Мала и трех его сподручных, после чего развернули ветошь, в которую была завернута наковальня кузнеца и его молот, раздобытые в знаменитой в Полесье коростеньской кузнице.
        - Веди нас, Домаслав… Претит жизнь, как у загнанной в угол росомахи, которая либо питается падалью, либо бросается на людей. Мы не хотим больше Мала. Он привел к погибели и нищете наш народ. Но хуже всего унижение.
        - Мал наш князь… - прошептал Домаслав, - Его дочь угнали в полон. Угнали из-за меня. Ведь это я покушался на варяжского княжича.
        - Нам Мал не князь, и варяжский самозванец древлянам не указ! Печаль наша не о том, что ты, Домаслав, покушался, а о том, что не убил нашего врага. Не заставил уважать наше племя. А еще о том, что одного тебя трусливый и жалкий Мал послал на такое дело. Ты как хочешь, но Мал для нас умер. Если захочешь, принесем тебе и его голову. Будь нашим вождем…
        - Не нужна мне голова Мала, не нужна власть над вами! Мне нужна голова князя русов! И нужна моя Малуша! Помогите в этом не как слуги мои, а как братья…
        И был после этого происшествия людской гомон в Полесье. Пошла молва о непокорном лесном вожде, собравшем под своим началом несметное воинство. Молва преувеличивала численность разбойничьей шайки, описывая ее равной по силе дружине киевских воевод. По всем берегам притоков Днепра и синеоких озер прокатилась весть о готовящемся восстании.
        Бабы судачили за веретеном разное: о том, что окаянный Мал совсем из ума выжил, один только и не ведает, что народ не хочет платить дань чужакам. А сын Мала подался в прислужники варягам и сделался воеводой в их войске, стал свиреп к своим собственным собратьям и метит в правители древлян не как наследник рода, а как посадник и проводник чужеземной власти. И будет Добрыня собирать дань со своих, а сносить добро своему сыну будет его отец, чьи руки по локоть в древлянской крови. А Малуша, дочь Мала, так же ретиво выслуживается перед новыми хозяевами, из страха забыв свободолюбивый нрав своего племени и девичью гордость. По словам «осведомленных обо всем» прядильщиц, устроена Малуша ключницей у супруги главного обидчика древлян беса Игоря. Того, что изрубил беззащитных древлянских отроков у стен Коростеня и посадил их головы на кол для устрашения, показывая удаль и свирепость перед своей дружиной.
        «Если не показать строптивость, не положиться на сильных мужей, а довериться трусливому роду Мала, усохнут земли древлян и сотрется из памяти имя горделивого племени. И превратится народ в безропотное стадо у своих иноземных пастухов, а Мал-собака будет в злобе лаять, обирая всех до нитки на Полюдье»…
        Стекались недовольные с древлянских городищ. Мужи сносили руду для кузни Горыне. Бил его молот и день, и ночь, выковывая мечи, ожерелья и наконечники. Закипела жизнь в Полесье. Появилась надежда на спасение у древлян. Даже водяную мельницу выстроили у той самой плотины бобров и сносили туда зерно для жернова, чтобы был достаток в лесном братстве во всем без исключенья. Поставили и новые лесные капища. Жрецы, ненавидящие Мала, их освятили, так же как благославили давиче киевские, и потребовали жертвоприношений. Домаслав отказал, сказав, что больше не прольется зря древлянская кровь.
        Древляне плели кольчуги и клепали щиты. Мастерили ладьи-однодревки и ставили сосновые мачты.
        …Мал отвернулся, когда повозка привезла к городским воротам обезглавленные трупы его наемников, отправленных киевским вассалом в лес за Домаславом и Горыней.
        Бывший вождь один осознавал, что все это могло означать. Своей смерти отвергнутый правитель не боялся. Он боялся лишь за своих детей, да за этих подлых людишек, которые больше не считали его авторитетом. Мал хоть и ходил как чумной, но все еще продолжал считать своими чадами отвернувшийся от него народ, чувствовал перед Коростенем свою ответственность.
        Он, в последнее время опустившийся, более ничего не мог предпринять, смирившись со своей участью и ожидая ужасной развязки. Предвоенная эйфория, овладевшая городищами по обе стороны Ужа, не трогала его. Он не верил в победу, но он и не мог предотвратить неминуемую погибель. Время дипломатии закончилось. Когда кузнец заносит свой молот, металл меняет форму, превращаясь в клинок. Куда пойдет народ, туда пойдет и Мал, даже если глупые люди заведут его прямиком на плаху.
        ГЛАВА 17. ОСАДА.
        Паникой воспользовались фанатики и мародеры. В дома спафариев и ипатов сначала врывались сторонники Фотия, они избивали придворных до полусмерти. Когда же адепты смещенного патриарха удалялись, творя под благовидным предлогом свои беззакония, их сменяли оголтелые мародеры, которым не было никакого дела до теологических споров и государственных интриг. Злодеев интересовали исключительно номисмы, неважно какого сплава и с чьим императорским изображением, или живность - цесарки, куры, фазаны, любая животина, которую можно было прихватить с собой.
        После того, как был затоптан избитый префект, кто-то из толпы, блуждающей от одного богатого дома патрикия к другому, призвал разграбить императорскую сокровищницу. Сотня разгоряченных безнаказанностью разбойников двинулась ко дворцу.
        Стратиг приказал подавить беспорядки воинам императорской тагмы, не взирая на то, будут ли среди злодеев служители культа или нет.
        Перед дворцом выстроились легионеры и преградили бесчинствующим путь. Мародеры налетели на стройный ряд щитов, после чего друнгарий пехоты приказал второму ряду колоть нападающих копьями. Полегло много нарушителей спокойствия. Но подавление беспорядков принесло немедленные результаты.
        Толпа потихоньку рассеялась, очаги бесчинств в миг сократились, вспыхивая лишь на окраинах. Стратиг сосредоточился на своих обязанностях по обороне Константинополя от армии грозного неприятеля. Николай уже понял, что перед стенами может появиться не сборище разрозненных племен, а хорошо дисциплинированная армия, с которой придется сразиться, используя весь арсенал оборонительных средств и всю византийскую хитрость.
        Прежде всего нужно было обеспечить надежную защиту укреплений. Оставшихся в столице войск явно не хватало на весь периметр. Поэтому стратиг взял на себя смелость обратиться к крупным землевладельцам-архонтам, чтобы они в связи с нависшей над империей смертельной опасностью предоставили под общее командование своих букеллариев-личных дружинников. Под страхом смерти за невыполнение просьбы стратига-автократора высшие чиновники и землевладельцы безоговорочно пошли на уступки, приказав личной охране подчиниться Николаю.
        На ипподроме под зов рога собралось димное ополчение, формирующее тагмы легковооруженной пехоты по цветам возничих. Их количество было немалым, но боевая мощь ничтожной. Поэтому за стены города были отправлены вестовые. Они, используя тайные тропы, пока город еще не был полностью окружен русами, могли пробраться к федератам-кочевым поселенцам, которые охраняли границы империи на севере. Кочевники-федераты могли помочь легкой конницей с умелыми лучниками.
        Враг уже начал высадку у мощных стен Константинополя со стороны Мраморного моря, у Главных ворот в город семи холмов. Это было самое защищенное место, находящееся вдалеке от дворца и сокровищницы. Пока русы будут пытаться пробить брешь у золотой арки, у защитников будет время дождаться подмоги.
        Морской бой продолжался, но цепь с обоих берегов уже была натянута, перекрыв русскому флоту вход в Золотой Рог. Друнгарий флота Варда блестяще справился со своей задачей, пав героической смертью. Флагманская триера, атакованная десятью ладьями русов, без командира была обречена. Русы потеряв большое количество воинов при абордаже, применили к трехпалубной махине выходящие за все рамки известной византийцам тактики боя приемы.
        Они зашли к триере с правого борта и начали рубить брешь топорами. Вырубив проем в деревянной обшивке корабля, бесстрашные варяги лезли на палубу через дыру, внушая ужас отчаянно сопротивлявшимся грекам. Вскоре они овладели флагманским судном и сбросили с мачты красный флаг с желтым перекрестьем и вензелем Василевса.
        Захват оставшихся судов греков оказался вопросом нескольких часов. Силы в проливе были неравны. Не смотря на то, что моряки потопили и сожгли десять ладей русов, бой на море завершился гибелью эскадры Варды, а ее полный разгром означал начало самого страшного этапа сражения - осады.
        - Что делать, дядя!? Они перекрыли залив цепью. Ладьи застряли у входа. А со стороны моря исполинские башни и баллист не счесть. Они осыпают огнем и камнями! С ходу не взять этот город! - вопрошал растерянный Игорь мудрого Олега.
        Князь стоял на форштевне, опершись одной рукой о череп вороного коня, проклепанный медью, а другой на свой булатный меч. Он смотрел на натянутую впереди цепь, в которую врезались несколько драккаров и на которые с фортов ромеев сыпались горшки с маслом, а вскоре полетели огненные стрелы. Потом он сам влез на мачту, чтобы лучше разглядеть высадку, что началась с моря. Он понял, что усилия могут оказаться тщетными, если не придумать, как восьмидесятитысячной армии преодолеть устроенную византийцами преграду.
        - Пусть роги трубят: За весла. Навались! Отходим от цепи! Высаживаемся по правому берегу от залива! - его вдруг словно осенило.
        - Там же голое поле! - не уловил замысла дяди молодой княжич.
        - Я сказал: навались! Форты подождут! Штурмуя их, мы потеряем время! Высадимся и перетащим волоком ладьи! Прямо в залив и прямо к малым стенам!
        Олег и Игорь высадились первыми. Дружина побросала с палубы бревна и вдела в них сколоченные из досок еще в Киеве колеса. Для устрашения князь приказал не спускать паруса.
        Греки на стенах смотрели на противоположный берег и видели невероятное. Издали казалось, что корабли «северных скифов» идут по суше под парусами, что их толкает попутный ветер, а не усилия мужей.
        Скоро флагман князя и несколько кораблей были спущены на воду в заливе. Маневр удался. Тактическое поражение первой высадки десанта со стороны Мраморного моря не спасло город от удара основных сил варяжского войска. С этой стороны в распоряжении оборонявшихся было всего три баллисты и несколько катапульт, а стены поддались бы и не самым мощным таранам. И тогда стратиг Николай, не смотря на подавляющее численное преимущество осаждавших войск, решился на короткую вылазку.
        Замысел состоял в том, чтобы показать русам тактическое превосходство засевших за цитаделью элитных подразделений. Иного выхода до подхода подкреплений не было. К тому же, перевесом в числе атакующих еще можно было пренебречь, ведь до завершения высадки столь многочисленного войска требовалось время.
        - Что намерен делать Николай? Он собирается отворить ворота у манежа? - забеспокоилась Зоя, которая не могла оставаться в стороне от происходящего. Она с ужасом представляла, что могут сделать варвары, разграбившие предместья, с ее багрянородным сыном, безмятежно уснувшим в инкрустированной дорогими породами дерева люльке, плавно качающейся на ножках с резьбой из библейских сюжетов.
        - Да, августейшая васислиса! - ответил услужливый евнух Иоанн.
        - Зачем?
        - Чтобы зародить у русов сомнение в удачном исходе осады, показав боевой дух осажденных и их решимость дать сокрушительный отпор, Августа!
        - Этот самовлюбленный павлин приготовит своим бахвальством погибель и мне, и наследнику! Передай ему, что императрица желает вступить в переговоры со скифами лично, пусть отправит парламентария с белым флагом, а если вздумает ослушаться, просто покажи ему эту монету! - Зоя положила в ладонь евнуха бронзовый фоллис с ее совместным с императором изображением на аверсе, и бросила вдогонку , - И немедленно позови мне летописца Феофана, пусть просветит меня об этих чужеземцах, да поподробнее. Я хочу знать о них все до встречи в Порфирном зале дворца! И пусть затопят бани!
        - Бани!? - обернулся евнух, выразив тем самым полное недоумение.
        - Ты не ослышался! Сгони в термы самых обольстительных наложниц кесаря, не забудь созвать проституток и актрис. Передай им, что он получат щедрое вознаграждение от меня лично! И не забудь про самых распутных придворных архонтесс. Я напишу тебе список. Им не обещай ничего. Они придут из любопытства. И будь расторопным! Это вопрос жизни наследника, и, конечно, моей!
        Иоанн поспешил выполнять распоряжения василисы Зои, убедившись, что она тщательно продумала свой план спасения столицы от дикарей, и что в этом плане не последнюю роль сыграют неведомые ему женские чары.
        Тем временем стратиг Николай приступил к осуществлению собственного плана, и его уже было не остановить.
        Лучников и метателей дротиков выгнали строем к стенам с тем, чтобы высаживающиеся со своих ладей русы были вынуждены выстроиться в шеренги и сомкнуть щиты.
        -
        Товсь! Целься! Запускай!
        Стрелы и дротики полетели ввысь. Русы, не успевшие встать в строй под защиту «стены», подали в воду, пробитые стрелами и копьями.
        Команда лучникам и метателям подавалась еще трижды. Только после четвертого запуска стратиг, наблюдающий за отражением десанта с башни Велизария, подал знак тяжелой кавалерии, и из ворот донесся цокот тысячи копыт.
        Катафрактария*, оставшаяся в столице, насчитывала не более пятисот всадников. Но эти воины в ламенарных доспехах, состоящих из заклепанных в кожу металлических пластин, сидящие на лошадях, обвешанных броней, были славой византийского войска и назывались «бессмертными».
        Стратиг приказал тяжелой коннице раздвоиться в строгом порядке и атаковать «северных скифов» не в лоб, так по инерции они легко могли оказаться в воде, а с обоих флангов. «Бессмертные» могли смести выстроенную в «стену» пехоту своими длинными копьями, пробивающими любые щиты и способные проткнуть насквозь двух, а то и трех пехотинцев. Друнгарию «бессмертных» поставили задачу сплющить «скифов» с двух сторон и по возможности сбросить в море надменных русов в самом начале баталии, тем самым сбить с них спесь и вернуться после вылазки без больших потерь.
        Князь распознал замысел византийцев и отдал немедленный приказ атаковать легковооруженных лучников. Варяги пошли, казалось бы беспорядочной толпой, однако строй всегда мешает скорости. Они продвигались стремительно, и лучники дрогнули, попятившись к воротам.
        *КАТАФРАКТАРИИ - тяжелая кавалерия византийской армии. (Прим. автора)
        Стратиг замешкался, потеряв инициативу, поэтому так и не отдал приказ артиллерии бить по приближающимся русам камнями. На этой стороне стены баллист было так же мало, как и огненосных сифонов. К тому же, нефтяные залпы могли сжечь своих.
        В этот момент на башне, где стратиг Николай беспомощно взирал на плоды своей роковой ошибки, грозящей потерей катафрактариев-«бессмертных», появился евнух и передал дешевую монету из сплава меди и олова от непризнанной патриархом василисы-августы Зои, видно с намеком, что все его усилия как военачальника не стоят и гроша…
        Сделал это евнух Иоанн с особым выражением лица, сопровождая вручение монеты надменным прищуром и обидными словами, низвергающими полководческие дарования терпящего фиаско стратига даже не смыслом, а своей интонацией.
        - Императрица требует немедленно закрыть ворота. Так же она желает отчета о причинах, побудивших вас на отсылку катафрактариев на верную смерть. И… Переговоры! Она будет вести их лично от имени императора! Вам Ее Величество больше не доверяет!
        От триумфа до изгнания отделяет одна роковая ошибка. От авторитета до потери репутации может отделять даже маленький донос. Менее всего Николаю хотелось, чтобы о его действиях во время обороны столицы, если, конечно, ее удастся отстоять в таких тяжелейших обстоятельствах, вернувшему из похода императору будут докладывать сторонники презирающей его полководческие способности Зои Карбонопсины. Потакать ее капризам стратиг тоже не желал, но выхода, похоже, теперь не было. Умело расправившись с толпой мародеров и фотийцев, он нажил себе врагов и в их стане. Так что ничего не оставалось кроме, как умаслить Зою.
        - Закрыть ворота! - приказал стратиг, убедившись, что за стенами осталось не так много византийских лучников.
        - Да, стратиг, но там же наша кавалерия! - напомнил один из спафариев.
        - Бессмертные не умирают зря! - выпалил стратиг и повторил свой приказ, - Закрыть ворота!
        Опасность залпов стрел и дротиков, унесших жизни и ранивших больше сотни русов, миновала. Понятно было, что византийцы перемудрили: не будут же они использовать баллисты против своих же всадников, которые вот-вот перемешаются с осаждающими!
        Образовавшаяся у закрывающихся ворот давка позволила Олегу сообразить, что против конницы необходимо выстроить перпендикулярные стены по обоим флангам. В это время с ладей прибывало подкрепление. Щиты вонзались в песок теперь уже встречая бронированную конницу.
        Катафрактарии византийцев, устремившиеся с флангов на атакующих русов, которые добивали оставшихся за крепостными стенами защитников города, попали под перекрестный обстрел. В них летели стрелы с причаливших к берегу ладей. Сулицы метали спрятавшиеся за перпендикулярными крепости рядами щитов легковооруженные славянские пехотинцы. В пустом пространстве, создавшемся на береговой кромке, куда неминуемо должна была прорваться кавалерия с обоих флангов, варяги разбросали ежи.
        Ряды варягов приняли ослабленный удар «бессмертных», пропуская конницу в центр. Лошади натыкались на металлические ежи, спотыкались и падали, сбрасывая неуклюжих всадников с тяжелыми копьями. Те падали, не успевая сбросить латные рукавицы и вынуть мечи из ножен. Варяги раскромсали «бессмертных» своими топорами, не оставив в живых ни одного.
        К тому времени ворота в город были заперты, но это было слабым утешением византийцев после разгрома элиты, состоящей из пользующихся особым доверием императора наемников-хазар.
        Варяги разносили лестницы по всему периметру крепостного вала, катили осадные башни симметрично крепостным сооружениям. С груженой таранами ладьи стаскивали широченные бревна с металлическими насадками и насаживали их на раскачивающие цепи, подвешенные к дубовым каркасам. На колеса ставили навесы с крышей из щитов для таранов и авангарда.
        Высадка завершилась. Основные силы выстраивались в боевой порядок. По сходням на берег спускали лошадей, тут же направляя конницу для защиты флангов и разведывательных дозоров. Ожидали появления федератов Византии - кочевников из печенегов и мадьяр. Эти враждующие друг с другом народы, когда было выгодно империи, за деньги могли сражаться на одной стороне. В данном случае, против войска русов.
        Все ждали приказа Олега о начале штурма. Регент не спешил. Прямо на берегу он разбил свой шатер, надеясь свернуть его после победы еще до полуночи.
        Но вдруг на башне Велизария появился белый флаг. Это Олег посчитал хорошим знаком, найдя подтверждение своим предчувствиям в словах рыжебородого волхва Деницы, который не окочурился от морской болезни и уже мог кивать головой.
        Неужели византийцы, не выдержав первого натиска, дрогнули и захотели обсудить условия капитуляции?! Что это: коварная хитрость или малодушие? Ромеи, окруженные со всех сторон врагами, не ожидали столкнуться с еще одним? У них сдали нервы при виде столь внушительной армады, преодолевшей их пресловутые башенные цепи на входе в залив и разбившие их доселе непобедимую катафрактарию!
        Осада еще не закончилась взятием крепости, но князь предпочел согласиться на переговоры. Ему было невтерпеж узнать, что предложат загнанные в угол ромеи, на что не поскупятся, чтобы выкупить свои жалкие жизни!
        ГЛАВА 18. ПЕРЕГОВОРЫ.
        Переговоры начались с приглашения…
        Князь поручил Игорю и своим воеводам следить за укреплением лагеря на берегу залива, установкой частоколов по флангам и перед стенами, давая понять наблюдающим с крепости ромеям, что русы пришли с серьезными намерениями и не успокоятся, пока им не сдадут Царьград.
        При этом князь согласился принять делегацию парламентеров во главе со щекастым евнухом по имени Иоанн, который от имени императрицы, жены василевса Льва и матери багрянородного Константина, пригласил князя и с ним сорок девять человек внутрь, уведомив свитком c золотой кисточкой, что это личное приглашение Зои Карбонопсины.
        Предлагалось зайти со стороны Семибашенного замка через Золотые Ворота, минуя их безоружными.
        - Может нам вообще раздеться!? - издевательски поинтересовался князь Олег, показывая абсолютное безразличие к инициативе королевы осажденных.
        - Августейшая василиса приготовила для вас, князь, и вашей свиты пир в знаменитых константинопольских банях. Там вас ждут красивейшие из дев империи. Не удивлюсь, если вы действительно сочтете любые одежды излишними… - игнорируя сарказм князя, передал слова Зои Углеокой ее верный слуга, намекнув на готовность жены императора буквально на все.
        Эти слова вызвали любопытство князя и его приближенных, пребывающих в эйфории от первых побед над византийцами. Конечно же, воинам не терпелось вторгнуться в пределы «райских кущ», как именовали Царьград христианские летописцы и вторили им скальды-гусляры.
        Ратники не сомневались, что рано или поздно окажутся в сказочном городе, однако, когда у воина есть выбор, он предпочтет напасть и захватить город с оружием в руках, а не расходовать свое время на бесполезные дипломатические соглашения, которые никто из неграмотных ратников не смог бы прочитать ни на ромейском, ни на славянском языках.
        - Мы пришли сюда получить ключи от города и прибить к его воротам свой щит! - вмешался в разговор юный княжич, что совсем не понравилось Олегу.
        Это была его война! По крайней мере, на этот раз и именно здесь в нем, окрыленном как зоркая морская чайка, рассмотревшая крупную рыбешку, возродился дух лидерства. На какое-то время безрассудство, свойственное княжичу, передалось регенту.
        - Никогда, княжич, не спорь в присутствии вражеских вельмож! - осек князь горячего воспитанника, и, обратившись к евнуху, выразил, словно в отместку за неуместную реплику соправителя, свое согласие войти в город безоружным, - Хорошо, мы войдем без мечей. Но выдвинем свое условие. Ты и еще сорок девять ваших вельмож, включая стратига и командиров всех тагм, от императорской стражи до артиллерии, останутся здесь, в нашем лагере, до конца переговоров.
        У евнуха подкосились коленки. Он ушел с поникшей головой, чтобы передать василисе Зое условие князя, на которые она, естественно, с легкостью согласилась.
        Строй видных военачальников, без которых невозможно было сдержать осаду, направился в лагерь русов. Их встретили улюлюканьем и нескрываемым презрением.
        Князь позвал с собой только добровольцев, кто готов был оставить мечи и топоры в угоду собственному любопытству и безрассудству. Желающих оказалось слишком много, и князю пришлось выбирать.
        Олег, приближенные воеводы и дружинники, несколько бояр из славян отправились в логово и главную цитадель Византии через Золотые ворота. Игорь остался в лагере руководить возведением укреплений и подготовкой к решающему приступу.
        Челна доставила Олега и его безоружных людей к крепостным стенам со стороны Мраморного моря. Стражники натянули канаты и врата в «рай» разверзлись.
        Варяги шли по мощенным улицам города невиданной красоты под усиленным конвоем греческих ратников в красных плащах в одинаковых шлемах с наушами, как у римских легионеров. Дорогу указывал монах, идущий впереди с золоченым крестом. Сзади делегации так же пристроились служители культа с кадилами. Они то ли отгоняли злых духов, то ли очищали таким образом пройденный язычниками путь от скверны.
        Олегу и его спутникам не было никакого дела до христианских суеверий. Их действительно впечатлили строения. Поразила изысканная архитектура искусных зодчих. Высказывать восторг у варягов было не принято, но глаза не могли скрыть удивления, взгляд бессознательно задерживался у диковинных изваяний и причудливых строений.
        Здания с арками, мраморные статуи быкольвов и крылатых сфинксов, повсеместные фонтаны со сказочными рыбами и китами, из которых струилась прозрачная как слеза девственницы вода… Все это казалось нерукотворным и поистине величественным. Не зря столицу ромеев окрестили Царьградом!
        Красота храмов с золотыми куполами и величие каменных дворцов мешали сосредоточиться неискушенным в зодчестве воинам, потративших жизнь на походы и завоевания, а не на исследование истоков прекрасного. А ведь сосредоточиться, чтобы оценить силы еще не побежденного врага, стоило!
        Что бросалось в глаза, так это отсутствие паники. Ее или жестоко подавили, или кто-то сумел мобилизовать защитников и внушить им, что еще не все потеряно. Кто-то пресек попытки мародеров и бунтарей посеять хаос, надев на колья головы казненных разбойников и трусов.
        От внимательного ока бывалого полководца не ускользнули приготовления византийцев к отражению приступа. Имперские воины перетаскивали баллисты на тягловых лошадях и вручную, тащили снаряды на повозках, перевозили катапульты и сифоны с «греческим огнем» со стороны золотых ворот, где натиск нападавших ослаб или вовсе прекратился, к неукрепленным стенам у императорского манежа, башни Велизария и дворца Валхерны. Именно под этими не отличающимися ни толщиной, ни высотой стенами русы разбили свой лагерь и ждали приказа возобновить атаку.
        Город еще обладал ресурсом. Подкрепление подтягивалось к самому опасному для греков участку крепости как небольшими ручейками плохо обученных ополченцев, так и в ногу марширующими наемниками. Князь Олег, много повидавший на своем веку, принял наемников за франков. Он услышал обрывки их речи и распознал их язык, который он запомнил с тех незапамятных времен, когда молодым юношей ходил в набег на земли франков под командованием легендарного Рагнара Лодброка. Теперь было понятно, откуда ромеи переняли опыт. Франки тоже перегородили тогда подступы к своей столице железной цепью, натянув ее с фортов по обеим сторонам Сены. Инженерная мысль и военные ухищрения помешали тогда овладеть Парижем…
        Одно было понятно: византийцы не собирались сдаваться! Тогда зачем они затребовали переговоры: неужели он ошибся, и они просто тянут время в ожидании подкрепления из ближайших фем, или это ловушка…
        Монах довел язычников до императорского дворца, по сравнению с которым бражный зал князя в Киеве показался хлевом для прислуги. Проводив делегацию во внутренний дворик, усеянный пальмами и кипарисами, монах исчез. Олег и его ратники остались наедине с вычурными павлинами и розовыми фламинго, безмятежно расхаживающими у искусственных ручейков.
        Вскоре у колонн с позолоченными капителями, окаймляющих сквозную анфиладу, появились отборные гвардейцы, вооруженные арбалетами - тоже изобретением франков, отличающимся кучностью стрельбы короткими стрелами.
        Выходит, все-таки это западня! Если так, то жизнь князя-регента и его верных соратников оборвалась бы прямо здесь, в сердце великого города! Поделом же, гордыня - плохой советчик, и он сам не уставал повторять эту истину, наставляя княжича.
        Что ж, значит в руинах великой столицы, а кто-то ее обязательно разрушит, не сегодня, так завтра, будет лежать и прах пятидесяти самонадеянных варягов, давших себя обмануть женщине. Нет ничего почетного в такой смерти.
        Неужто они заслужили подобный исход и столь унизительную кончину в западне, устроенной незаконной женой василевса, Зоей Карбонопсиной? Неужто пресловутая византийская хитрость оказалась сильнее варяжской доблести?…
        Самобичевание вот-вот бы вылилось в необдуманные действия, но в анфиладе в окружении многочисленной свиты придворных дам и напыщенных вельмож, больше похожих на разрумяненных евнухов, нежели на советников, показалась инициировавшая переговоры императрица. Ее плащ несли пажи, кроткие бесполые юноши. Она была великолепна настолько, что достойные мужи простили бы ей высокомерие, и сияла чрезмерной ухоженностью.
        - Мы рады приветствовать вас, князь, в столице мира! Вы хоть и непрошеный гость, но привлекли Наше внимание своим внезапным появлением в столь суровые для Империи времена! Уверена, мы сможем поладить и доставить друг другу удовольствие общения за кубком вина. Столы с яствами ждут вас. Позвольте проводить вас лично в наши знаменитые термы.
        Летописец Феофан, просветивший василису Зою обо всем, что сам ведал о русах, выступал переводчиком. Он знал язык славян от моравских праведников, которые так и не достигли своей цели в прозелитизме среди этих варваров. Кое-кто из них принял от варягов мученическую смерть и сгинул в землях, где только видимое выдается за истинное… Они успели поделиться знанием, и оно по неисповедимому Божьему промыслу пригодилось именно теперь.
        Князь-регент и его сорок девять безоружных сподвижников, среди которых находился и рыжебородый волхв Деница, оказались в императорских термах. То, что увидели русы, мало было назвать искушением.
        Приглушенный свет от масляных ваз создавал таинственный полумрак. Дымились благовония. В огромных бассейнах из мрамора, плескались обнаженные девы невиданной красоты. Они смеялись и зазывали мужей в воду. На золотых и серебряных подносах голые служанки подносили еду и напитки в кубках из золота.
        Олег подал знак, запретив своим воинам притрагиваться к яствам и вину, пока его не отведают устроители пира. Сам же последовал за василисой в ее шатер, где за прозрачным шелком находилось просторное ложе. Императрица изъявила желание поговорить с князем с глазу на глаз. Ее слова переводил находящийся за шторкой Феофан-летописец.
        - Твои воины, князь, не притрагиваются к вину и еде. Никогда не думала, что русы так аскетичны и скромны. Или это предосторожность?
        Князь не ответил, многозначительно усмехнувшись, после чего Зоя подала знак рабыням и дегустаторам из вельмож и евнухов, которые отведали вина и яств из поданных кубков и подносов. Удостоверившись, что никто не умер, варяги расслабились и охотно поддались искушению. Все, кроме Деницы, тот разглядывал статуи и мозаичные фрески на сводах и потолке.
        Варяги воспевали конунга Рюрика, его наследника и регента и хором кричали «Скол!», чокаясь кубками. Для них пели и танцевали актрисы. Прекрасные дивы бережно раздевали и провожали воинов сначала в термы, а затем в уединенные ложа, спрятанные за обнаженными белыми статуями, олицетворяющими языческое наследие античной Греции и Древнего Рима.
        Роскошь и доступность опьянили воинов, они доверились своему князю. Раз они оказались в «раю», то глупо было не воспользоваться его благами. Князь ведь знает, что делает! Не стоит мешать переговорам меж сильными мира сего, особенно, когда есть, чем заняться…
        Беседа в шатре императрицы так же мало походила на изысканную дипломатическую казуистику. Зоя возлегла на ложе, едва прикрывшись прозрачной туникой, с бокалом вина.
        - Я не требовал капитуляции жен, пусть сложат оружие мужья! - присоединяясь к пиршеству, князь повел разговор соответственно атмосфере.
        - Ты вошел через златые врата, как почетный гость, так стань союзником Империи, а не ее врагом. Пожни общую с великим василевсом победу! - ласкала ухо князя искусительница.
        - С великим василевсом? Если бы конунг Рюрик почитал великими всех, кто правил в больших городах, то мы не завоевали бы Гардарику, которая теперь зовется Русью, и скоро покорит весь мир! - не постеснялся выразить свое сомнение в мощи Императора Олег. - К тому же, насколько мне известно, Лев ослаблен войнами с агарянами, заплатил дань болгарам, а скоро будет платить и русам, если дорожит своим престолом.
        - Зачем тебе рисковать своими людьми, ты же мудрый правитель и знаешь, что город неприступен. Скоро придет подмога из ближайших фем и кочевых поселений федератов. У вас закончатся припасы, ведь ты непредусмотрительно опустошил всю округу, разрушив и спалив даже мельницы. Твоих воинов сразят болезни. Каковы твои цели? Честолюбие может быть удовлетворено и без боя! Не всегда нужен меч! - обволакивала сладкими речами и объятиями Зоя.
        - Меч нужен всегда! - изрек Олег, рассматривая кубок, - Меч не приспособлен для плетения интриг, но легко разрубает любую паутину, сплетенную даже самым большим пауком. А цель! Да, пожалуй, она есть! Слава! И трофеи. Что же еще желать воину? Мы ведь не земледельцы, иначе мы мечтали бы о земле. О плодородной земле, которая кое-кому достается даром, и он этого не ценит. Но земля у нас уже есть. Так что мы просто учим вас ценить свою. Никто не заслуживает землю в вечное пользование. Ни один из народов. Как ни один из людей не правит безмятежно. Так устроен мир.
        - Те цели, которые ты ставишь, легко осуществимы без лишней крови. Трофеи? Пожалуйста, я от имени василевса выплачу дань, какую не выплачивали даже Атилле. Рабы? Я дам тебе тысячи. Неужели твоему тщеславию недостаточно этих жертв? - заманивала в свои сети Зоя.
        - Да, я слышал о том, что византийцы все время платят. А вы не думали, что именно из-за того, что вы все время платите, на вас нападают со всех сторон? - погладил свою бороду Олег, его глаза забегали после очередного поцелуя василисы, ему все труднее было сдержаться.
        - Это традиция. Богатым легче откупаться, чем платить наемникам. Мы же настолько богаты, что делаем и то, и другое. - ответила Зоя. - Твое честолюбие может быть вознаграждено с лихвой, если ты согласишься. Исполнить твои желания в моей власти. Именем василевса и его единственного багрянородного сына я вскрою сокровищницу и выдам тебе триста пятьдесят литров золота, столько платили королю гуннов Атилле. А хочешь, я дам тебе вдвое больше, и хроники раструбят по всему миру, что ненасытные русы овладели имперской столицей и получили выкуп в семьсот литров золота.
        - И в придачу овладеть тобой, для полного удовлетворения своих амбиций? - лукаво прищурился Олег, - Разделить ложе с императором ромеев, чтобы тешить себя иллюзией собственной значимости?
        Князь так терпеливо выведывал, на что готова василиса, стоически не поддаваясь страсти, что в какой-то момент императрица усомнилась в своей способности соблазнить влиятельного вождя русов. Но не успела она об этом подумать, как Олег предал ее объятиям, попросив слуг с опахалами, сотрясающими воздух, удалиться.
        - Ты большая искусница… - признался Олег, целуя ее груди, - Ты смогла соблазнить врага…
        - Враг, у которого нет причин тебя ненавидеть, может легко превратиться в верного друга… - ответила провалившаяся в негу Зоя.
        - А как отнесется к твоей жертве василевс? - спросил Олег, отбрасывая прозрачную тунику.
        - Василевс политик, и он не осудит мать, спасающую свое дитя и пошедшую на все ради спасения государства…
        Переведя эти слова своей покровительницы, удалился и летописец. Застолье продолжалось до утра.
        Игорь с помощью оставшегося с ним Асмуда успел завершить подготовку к приступу и укрепил лагерь. Вестей с Царьграда не поступало. Ни плохих, не хороших. Титулованные заложники являлись слабым утешением и не заменяли полное отсутствие вестей. Под утро княжич увидел на другом берегу Золотого Рога активные передвижения всадников. Их становилось все больше. Это были кочевники-печенеги, прибывшие по зову из Царьграда…
        ГЛАВА 19. РЕШЕНИЕ.
        Кочевники растянулись по всему берегу Золотого Рога. Они гарцевали на конях и пускали стрелы с сторону драккаров русов, выкрикивая оскорбления и призывая сойтись в сражении на берегу.
        Игорь принял на себя всю полноту командования. Теперь молодой князь не сомневался в том, что дядя совершил роковую ошибку, согласившись на переговоры. Византийцы не держат слово! И не ценят своих заложников. Разве равен стратиг Царьграда князю всей Гардарики, именуемой ныне Киевской Русью!? Хитроумные ромеи легко пожертвуют своим военачальником, чтобы убить бесстрашного князя-регента!
        Нужно было брать форты с ходу, и разбить лагерь в них, заблокировав водный путь в город. Время было упущено. На рассвете расстановка сил изменилась кардинально. Игорь склонился над картой из кожи Локи в княжеском шатре в присутствии ближайших советников. Все в один голос предлагали немедля атаковать печенегов. Их орда была многочисленной, но все же уступала войску русов в численности.
        - А может они именно этого и хотят!? - медлил с решением Игорь. Ему не хватало опыта дяди, и в глубине души княжич все еще надеялся на его возвращение. - Может они хотят отвлечь нас от взятия крепости?
        - Мы заперты теперь и с суши, - излагал очевидное Асмуд, - Они не дадут протащить драккары волоком, чтобы вернуться домой. Их надо атаковать, пока к федератам ромеев не подоспело подкрепление из ближайших провинций империи. Иначе, если осада затянется, мы можем остаться без флота.
        - Асмуд, ты говоришь так, словно мы уже отступаем, - прервал его Игорь, - Мы будем стоять здесь до конца! Даже если нам суждено умереть в этой гавани, мы умрем вместе со своим флотом! Эти драккары - главная наша сила! Я не пожертвую ни одним кораблем. Есть другой способ?
        Решений предлагалось несколько. Первое - сосредоточиться на приступе главной цитадели и не обращать внимания на тот берег, дождавшись пока у кочевников не выдержат нервы, и они не пойдут в обход залива. Там их ожидал хорошо укрепленный холм с лучниками и конница у его подножия. Второе - послать всю кавалерию на ту сторону залива и одновременно атаковать кораблями, осуществить высадку на том берегу и вступить в схватку с ордой печенегов. Этот путь решения задачи раздваивал силы и ослаблял натиск на сам город. И третье - немедленно казнить заложников на глазах у ромеев и предпринять штурм фортов у входа в залив, эти башни держали цепь, преграждающую свободный выход в Босфор.
        Игорю вдруг показалось, что он не в силах сделать выбор. Но именно от него все ждали приказа. А он осек себя на мысли, что ждет своего дядю, и молит новых богов и старого Одина, что тот вернется невредимым и изберет единственно верный путь…
        - Ты все-таки обманула меня! Разговорами об условиях заключения мира ты просто дурачила меня! - прошипел князь-регент хозяйке сказочного дворца, усыпившей его бдительность.
        Он взирал на перемещения печенежской конницы на дальнем берегу имперской гавани, заметив и удвоенную стражу крепостных стен, и выстроенные в ряд баллисты, многозарядные арбалеты, горы увесистых снарядов и масляных горшков. Князь увидел все это с императорской террасы у манежа, куда Зоя Карбонопсина привела его после ночных утех неслучайно.
        За ночь случилось многое. Подоспели федераты и закончилась передислокация гарнизона. Варяг должен был увидеть, что город готов к многодневной осаде и так просто не сдастся. Ей были приятны его гнев и удивление. Ее цель была достигнута. Именно подобной реакции от вождя «северных скифов» и ждала августейшая василиса.
        Зоя хладнокровно взирала на беснующегося руса, не обижаясь на полное отсутствие субординации с его стороны и отвечая князю через Феофана:
        - Я думала, что удовлетворила твое любопытство и утешила твое самолюбие этой ночью, но вижу ярость в твоих глазах. И недоумение. Иногда сопротивление выглядит сдачей, иногда жертва является залогом победы. Знаю у вас на Руси популярна игра «Тавлеи». В вашей игре все фигуры изначально равны, и только одна из них может быть на троне. Мы же играем в шахматы. Эта игра утонченнее и повторяет саму жизнь. В ней изначально нет равенства, и есть королева. Именно она самая сильная фигура, предназначение которой - защита короля. Она ходит как вздумается в любые стороны… В том числе по диагонали. В моем предложении не было и толики лжи. Я не отказываюсь ни от одного из своих слов и по-прежнему предлагаю союз. Ты получишь дань и уйдешь. Ты ведь этого хочешь… Не это ли является для вас, русов, доказательством победы. И ты отправишь своих воинов на помощь императору. Мы же дадим им в лен целые острова и сделаем варяжскую тагму гвардией императора.
        - Ты отпускаешь меня? - захотел удостовериться в намерениях непризнанной императрицы вождь русов.
        - Я не держу тебя! Предполагаю, что ты возглавишь осаду, но не боюсь этого, так как увидела в тебе здравомыслие. Не сегодня, завтра ты поймешь, что для вас выгоднее заключить мир. Пока не поздно. Поздно станет лишь тогда, когда мой Лев прервет давно запланированный поход, и повернет свою армию обратно. Ты нарушишь его планы, и будешь разбит всей мощью императорского флота и армии.
        - Я ухожу, чтобы вернуться с оружием! Не потому, что не внял твоим доводам, а потому, что многие в лагере сочтут меня трусом, если я поступлю иначе… - признался Олег.
        - Ты говоришь о своем соправителе Игоре… - предположила василиса, - Я, кстати, искренне удивлена твоим великодушием. Мне поведали, что ты не просто оставил в живых претендента на трон, но и добровольно разделил с ним власть. Это что-то невероятное. Так мог поступить христианский праведник, но не язычник. Однако, я не хочу сейчас рассуждать о разнице наших нравов. Передай своему любимому племяннику, что будучи его союзником, я сделаю для него больше, чем он может себе представить. Я признаю его супругу болгарской царевной и право его сына Святослава на болгарский трон.
        - Ты хочешь натравить нас на болгар? - догадался Олег.
        - Я уже это сделала. - отрезала Зоя, пронзив напоследок князя своими черными глазами.
        - Похоже, тебя сильно беспокоит проблема со своим собственным признанием в качестве законной жены императора, раз ты уверена, что признание наших прав на болгарский трон волнует нас настолько же сильно. Если Русь захочет, то пойдет и на Плиску. Теперь мы в Царьграде… Но я передам твои слова племяннику. Хотя бы для того, чтобы доставить наследнику Рюрика удовольствие. Весть о его сыне Святославе уже долетела до Византии. Значит, у мальчика большое будущее!..
        Олега и добровольцев, отправившихся с ним в столицу на переговоры, беспрепятственно выпустили наружу. Одновременно Игорь отпустил заложников от Византии.
        Он прыгал, как младенец, обнимая вернувшегося целым и невредимым дядю. Но не понял того решения, что принял регент. Ни один из трех предложенных способов противодействия орде кочевников не устроил опытного князя.
        - Но у нас нет иного выхода! Что еще можно предпринять? - метался княжич, - Неужели ты уже договорился, и мы уйдем, не разорив этот надменный город?
        - Я пока ни о чем не договорился. Но договариваться придется. С византийцами. И с печенегами.
        - Мы не нападем на орду с моря, не обойдем гавань? - не мог взять в толк Игорь.
        - Нет. Они усыпят нас стрелами, до того как мы ступим на берег, потопят многих, а потом изрубят своими изогнутыми палашами и саблями. А затем они просто отступят, скроются за холмами, чтобы потом появиться вновь в самый неподходящий момент. Такова их тактика.
        - И что же ты решишь, дядя? Как мы поступим? - донимал своими вопросами Игорь.
        - Их конница довольно многочисленна и мобильна… - не обращая внимания на вопросы племянника, размышлял Олег вслух, словно убеждая самого себя в правильности своего выбора, - Пока мы их разгромим или отгоним на приличное расстояние, в город с другой стороны войдет подкрепление, будет доставлено продовольствие. Ведь мы не контролируем все подступы. Мы можем усилить конные дозоры, но не можем растянуть армию. Это означает лишь одно: долгая осада нам не нужна. Поэтому мы поступим сообразно византийской традиции. Мы подкупим печенегов!
        - Мы откупимся от сражения с печенегами? - не услышав четкого плана действий, Игорь ждал точных слов. - Дядя, ты же сам говорил, что только трусы откупаются от битвы! А теперь предлагаешь договориться с теми, кто заведомо слабее нас!
        - Мы пришли на Царьград, конечно, откупимся… Откупимся от печенегов за счет самих же ромеев! - подтвердил регент, не внимая возражениям, - Покажем хитроумной Зое, как верны Византии ее сателлиты. А так же то, что мы можем не рубить с плеча и имеем представление о политике. Мы согласимся на выплату осажденными дани, часть из которой предложим печенегам. Если меня не обманывают предчувствия, они удовлетворяться крохами и удалятся. Да, мы подкупим печенегов византийскими монетами! Сбережем жизни наших воинов…
        ГЛАВА 20. ДАНЬ.
        Зоя Углеокая не обманула, когда обещала князю выплату дани размером с подношение легендарному правителю гуннов Атилле. Дань вывезли из города на трех телегах.
        Печенеги же и впрямь, как и предрекал вещий Олег, предпочли не ввязываться в бойню и были готовы довольствоваться малым.
        Олег отправил к занятому кочевниками берегу ладью с дарами. Передать дары вызвался Игорь. Князь-регент не стал отговаривать молодого княжича. Коль он уже проявил себя на поле брани, то был повод поупражняться в переговорах.
        Куря, свободолюбивый печенежский хан с черной козлиной бородой, в кафтане длинною в пол, обутый в заостренные на носках красные сапоги со шпорами, охотно принял сундук, набитый золотом и драгоценностями. Взял так же меч с серебряной рукоятью от потомка Рюрика и, выдержав короткую паузу для пущей важности, быстро согласился увести свою орду.
        Игорь не ожидал, что с Курей получится так легко. Единственное, что смутило княжича, так это кровавые глазные яблоки печенежского вождя. Он или вовсе не спал, либо капилляры в них полопались и залили глазницы кровью. Зрачков в них не было видно вовсе. Он показался монстром почище берсерков Свенельда, посвятивших себя Одину…
        В этих глазах Игорь разглядел нечто чудовищное, страшнее собственной смерти. Хуже смерти могла быть лишь гибель его чада, но младенец был защищен и находился под опекой матери далеко, в стольном граде Киеве. Святославу ничего не угрожало, а значит тревога была напрасной. Но она была великой и не отпускала еще долго после встречи с ханом. Однако, по возвращению Игорь не признался Олегу, что испугался.
        Игорю показалось, что Куря хоть и уйдет, выполнив условие сделки, но обязательно когда-нибудь вернется и достанет словно гром с небес, опрокинет всякую надежду на спасение, принесет горе живым и надругается над мертвыми. Княжич, поведав регенту о том, как все прошло, выдавил лишь одно: что единственным его желанием было убить противного печенега.
        - Уверен, этого желает любой из нас. Всему свое время! - покачал головой пожилой князь.
        Куря нападал только в одном случае: когда имел подавляющее преимущество в численности и был абсолютно уверен в легкой победе. А войско русов было огромным. Орда смогла бы лишь пощипать варягов, доставив им небольшие неприятности, но одолеть такое войско, организованное и многочисленное, его наездники без ощутимого союзника не смогли бы наверняка.
        Армия василевса находилась далеко, а войск из соседних фем для победы могло и не хватить. Да и когда они подоспеют? При виде армады русов, Куря подумал, что разгромить киевского князя будет сложно даже болгарскому царю Симеону, страх перед которым вынуждал печенегов время от времени предавать своего сюзерена - василевса Льва Философа.
        Получив весть о том, что Византия щедро вознаградит за помощь осажденным, алчный хан Куря быстро созвал орду и предпринял стремительный рейд в глубь Балкан, сильно удивившись, что болгары, с которыми совсем недавно Куря заключил сепаратную сделку против имперской власти, не чинили препятствий и позволили откликнуться на зов Констатинополя о помощи.
        Что то здесь было не так. Сложные политические конфигурации не расшифровывались в сраженном суевериями мозге печенежского вождя. Он посчитал нейтралитет болгар плохим знаком. По всему было видно, что болгары не хотели вмешиваться в противостояние русов и Византии.
        Так что, ему, Куре, больше всех надо!? Тем более появилась возможность уйти с поля несостоявшейся брани не с пустыми руками. Вряд ли византийцы заплатили бы больше! Словом, Куря с ордой ушли прочь и были рады такой развязке.
        - Печенеги ушли! - радостно шептались воеводы и ратники, дождавшись вестей из главного шатра, а скоро увидев все своими глазами.
        - Это хорошо, теперь оборудуем лагерь и с той стороны и возьмем форт, чтобы сорвать цепь у входа в бухту! - распорядился Олег, и воеводы подали знаки знаменосцам и барабанщикам.
        Драккары с таранами снялись с якорей. Началась посадка на ладьи пехоты. Затрубил рог для большого конного отряда. Его послали в разведку, не доверяя до конца печенегам. Нужно было убедиться, что кочевники действительно ушли.
        Разведчики подтвердили отступление орды. Башне на том берегу было не устоять!
        - А потом бросим все силы на Царьград! - добавил княжич, уверенный, что уловил ход мыслей регента.
        - А потом затеем новые переговоры. На наших условиях. - невозмутимо изрек князь, продолжив, - И потребуем дань, размер которой затмит дань вождю гуннов Атилле и царю болгар Симеону! А еще… вытребуем письменный договор, заверенный клятвами всем богам, заключим союз с побежденными и запишем новые правила жизни. Разделим этот мир на две части и сделаем твоего сына царем одной из его половин!
        Так решил Олег, пожертвовав тем, что казалось незыблемым до исполнения, своей мечтой, ради общего успеха. Сражение продолжилось атакой флота на башню византийцев, где грузило для натяжения цепи через залив охраняло не более ста воинов.
        Таран подтащили под крышей из щитов. Стрелы вонзались в них, спасая варягов, раскачивающих огромное бревно с железным наконечником. Били недолго. Вскоре ворота треснули, и засов вылетел. Дружинники ринулись внутрь, наткнувшись на многозарядную балестру. Полегло много штурмующих варягов, но одновременно на башню взбирались славянские ратники Добрыни.
        Древлянский воевода отличился в бою, он не дал ромеям сбросить лестницу, подтащив ее обратно гарпуном. Рубились несколько часов. В живых не осталось ни одного защитника форта. Раненых добили.
        Флаг Рюрика, поднятый на башне, ознаменовал новую тактическую победу. Он развевался на виду у василисы Зои и стратига Николая, не оставляя ни единого шанса уже растаявшим надеждам.
        Однако, спустя несколько часов, после того, как русам удалось закрепиться и на другом берегу бухты, со стороны Семибашенного замка к осажденным пришло довольно внушительное подкрепление из соседних фем. Ромеи прорвали оборону варягов и вошли в город, что вызвало ликование жителей. Зоя Карбонопсина, которую русы обвели вокруг пальца сепаратным сговором с печенегами, осушила не один кубок с приведшим подкрепление архонтом.
        Донесение от конного дозора, не сумевшего задержать крупный отряд и обозы с провизией, поставило князя Олега перед выбором: продолжать осаду или немедленно затребовать новую дань и удалиться через узкий вход в гавань, уже открытую для свободного мореплавания.
        -
        Сколько воинов вошло в город? - уточнял Олег.
        - Несколько тысяч. - подтвердил Асмуд донесение дозорных. - Может пора начать приступ?
        - На поле и на берегу трупы и воронье… Ты хочешь умножить смрад? - оглянулся по сторонам регент.
        -
        Нет, князь. - согласился верный Асмуд.
        -
        Тогда подождем…
        Ожидание растянулось на три дня. Съестные припасы русов таяли. Начались проблемы с пресной водой. Многотысячное войско было не так легко прокормить. Окрестности были опустошены. Зерновые амбары разграблены. Мельницы сожжены… Жителей близлежащих поселений беспощадно вырезали или согнали в ладьи, предполагая продать в рабство. Их тоже нужно было кормить. Похоже, христианский Бог накрыл этот позолоченный город своей плащаницей, оберегая его от нашествия.
        Началось томление, грозящее перейти в ропот и неповиновение. Попытки ночных вылазок пресекались залпами стрел и «греческим огнем». Подойти к стенам ближе, чем на двести саженей означало немедленную смерть.
        На четвертый день ромеи начали издеваться над противником изощренными способами. Они открыли ворота, запрягли ослов и выпустили к русам несколько телег с припасами. Без возничих.
        Увидев жареное мясо и кувшины с вином, воины побежали к телегам, но Олег приказал остановить их силой. Несколько ратников пали под стрелами собственной дружины. Недовольство вылилось в открытые перепалки простых воинов с воеводами, которые убеждали, что вино и еда отравлены, но многим было все равно. Утомленные солнцем и нестерпимой жаждой, они готовы были умереть, испив глоток яда.
        Теперь переговоров требовали все. Но Олег по-прежнему медлил.
        - Дядя, ты же сам говорил, что будут новые переговоры. Чего же мы ждем? Возвращения императора с войском? - высказывал за всех недоумение молодой княжич, только ему дозволялось спорить, только ему ничего не грозило за глупые вопросы. А ведь совсем недавно он был самым ярым противником каких-либо общения, признавая лишь язык силы.
        - Я жду знака. - отговорился Олег, поглядывая на ручного волхва. Деница закатывал глаза, впадая в показной транс, и подбрасывал у костра собственноручно вырезанные руны, выведывая одобрение или запрет у потустороннего мира.
        Игорь ненавидел ведуна, проклиная его влияние на дядю и зависимость родственника от сомнительных предсказаний мошенника. Княжич опасался, что нерешительность регента может привести к катастрофе.
        Наконец, чудо, как объяснил Деница появление в небе орла, случилось. Только это был не орел, а стервятник, разглядевший в окрестностях падаль. Но не суть, важно то, что Деница натолкнул регента на мысль о начале атаки.
        Все имеющиеся в распоряжении баллисты открыли огонь по городским стенам. Греки открыли ответный огонь. Так продолжалось более двух часов. Но вдруг именно ромеи подняли белый флаг и выразили готовность вступить в новые переговоры.
        На сей раз переговоры состоялись у городских стен. Со стороны ромеев вышел стратиг Николай. Он являлся уполномоченным лицом императрицы, сообщив, что император Лев уже получил известие об осаде и развернул часть своего двухсоттысячного войска, направив его назад, на подмогу венценосной супруге для защиты единственного наследника престола багрянородного царевича Константина. Так же он предложил русам уйти с достоинством, выполнив первоначальные договоренности.
        - Передай своей царице, что мы уйдем только в случае выплаты дани, вдвое превышающей дань Атилле. Именно об этом мы и договаривались изначально. А еще о том, что вступим на равных в союз с Византией, и наши воины, изъявившие желание служить императору получат землю в лен и хорошее жалование. Наши купцы должны торговать в Царьграде без пошлин и обеспечиваться провиантом и жильем на все дни торговли, их должны беспрепятственно допускать на рынки и базары. Мы уже посрамили доблесть ваших мужей, утолив жажду своего тщеславия. Но мы оставим в покое ваших женщин только тогда, когда они соткут шелковые паруса на каждый из варяжских драккаров, а на славянские ладьи пусть шьют паруса из льна.
        -
        И щит! - добавил нетерпеливый княжич.
        - И щит! - неожиданно согласился регент, - Мы прибьем щит на ворота Царьграда в знак вечного союза и варяжской защиты столицы мира. Теперь она под нашей опекой. Ни болгары, ни агаряне* не сунутся к нашим новым друзьям. Так и передайте своей хозяйке-василисе Зое…
        *АГАРЯНЕ - другое название сарацинов, магометан, арабов, употребляемое варягами и славянами. (Прим. автора)
        Стратиг поспешил в императорский дворец, заявив на докладе в консистории в присутствии Зои и всех вельмож, что русы просят невозможного.
        - Мы так не считаем! - невозмутимо осекла военачальника Зоя. - Дадим им все, что они просят.
        - Прибить «скифский» щит язычников на воротах христианской цитадели? - переспросил Николай.
        - И что в этом страшного, если для них это магическое действо. Разве Господь не учил нас не поддаваться суеверию? Для нас это не значит ровным счетом ничего. Ну, прибьют они свой щит, и что с того? Что из этого проистекает и что от этого изменится. Они не взяли город, но хотят сохранить лицо. Для них главное уважение. Они не так глупы, чтобы не понять, что победой в любом случае является взятие крепости. Они ее не взяли. Значит, победа за нами.
        - Но они получат дань! - снова встрял стратиг, раздражая императрицу.
        - Эти медяки ничего не стоят. Отчеканим больше монет. Меньше серебра и золота в сплав. Больше латуни и меди. Когда они разберутся, что к чему, то будут уже далеко. К тому же они согласны предоставить нам своих добровольцев. А это при правильном подходе компенсирует наши потери!
        - Не будет ли эта символическая, ничего не значащая церемония с пресловутым щитом уловкой для захвата золотых ворот, моя августейшая василиса? - выразил свое опасение чрезмерно проницательный в самое неподходящее время евнух Иоанн, до сих пор опечаленный, что давеча им могли пренебречь и даже пожертвовать, так легко отправив заложником к дикарям.
        - Уловка? - переспросила Зоя, - Так перетащите баллисты и катапульты опять на ту сторону крепости! И рассредоточьте стражу так плотно, чтобы у русов не возникло никакого соблазна передумать!
        - А что если еще немного подождать? - осмелился предложить стратиг.
        - И тогда вы дождетесь своей казни! - неумолимо отрезала Зоя… - Нам нужно одолеть болгар и сарацинов. Русы нам для этого пригодятся. Они не боятся смерти и умеют воевать!
        …Щит прибивал княжич. Он никому не доверил сее ритуальное действо, ради которого стоило оказаться у стен города-мечты. Неприступную цитадель не удалось взять приступом, но вышло вызвать у ромеев уважение и трепет. Страх заставил византийцев пойти на все уступки. Страх перед новой могучей силой, пришедшей с севера.
        Именно страхом была продиктована выплата баснословной дани. Трофеи даются победителям. Варяги праздновали победу ни смотря ни на что. Греки воспевали новый союз, взирая на новый отряд из семисот дружинников-«северных скифов», варяжской гвардии, которая отплывала под командованием греческих друнгариев на двадцати своих драккарах за Мраморное море на подмогу императору!
        Били барабаны и играла музыка. Из бездонных бочек лилось вино. Греки напряженно взирали и молча завидовали беспечному веселью утративших бдительность язычников. Предусмотрительно от них спрятали всех женщин, и не допустили в город. Союзникам дали возможность наслаждаться яствами и спиртным в лагерях у берега и в чистом поле. Их боялись.
        Олег хоронил погибших, справляя тризну и не обижаясь на сломленного врага, притворившегося другом. Он не достиг своей цели полностью, но не считал себя проигравшим. Он остерегался лишь лжи, которая окутывала подписанный на двух языках договор с ромеями. Две хартии, скрепленные печатью и словом, клятвой и рукопожатием, выглядели непреложным документом равных сторон. Но даже волхв извивался словно уж, не давая четких определений о том, насколько крепко и нерушимо данное соглашение.
        Ромеи рано или поздно нарушат его… Олег успел понять, изучить, распознать их коварство и лесть. Их Бог кроток и милосерден, может быть поэтому они пренебрегают клятвой от его имени, всегда ожидая прощения за предательство. Действительно ли это хартия равных, или очередной обман? Политическая комбинация?
        Он смотрел на своих лучших воинов, которых сам же убедил в надежности ромейского слова, сам же соблазнил поступить на службу к ромеям. В глубине души Олег понимал, что отправляет их в бездну, но течение мутной реки беспощадно влекло к гранитным порогам, о которые разобьется иллюзия. Она была рождена не наивностью. Истоками ее происхождения являлись усталость, пресыщенность и разочарование. Самообман, действие которого сродни хмелю. Пока пьешь, ты весел, но еще не начав веселье, ты знаешь, что наутро голова будет больна. И ты все равно пьешь без меры!
        Какая судьба ждет доверившихся его слову и клятве ромеев? Поможет ли страх пред богами, чьими именами скрепили священные свитки с печатью Империи?
        Интуиция не давала покоя. Он прощался с каждым из них, называя по имени своих доблестных воинов, ратников, с которыми прошел весь этот путь, покоряя Гардарику. Зная наверняка, что никогда больше он не увидит ни одного из своих сородичей, добровольно оставшихся здесь, Олег уронил слезу. Он прощался с лучшими, для которых важнее было достойно умереть в бою нежели приобрести богатство лукавым способом, с братьями, такими же как он, лучше него…
        Игорь же не ведал, от чего печалится и не находит себе места прославленный регент, ведь варяжский щит был прилюдно, в присутствии знати и воевод, под звуки рогов и барабанов, прибит на ворота Царьграда! Разве не об этом мечтал его доблестный родственник, вещий Олег. И разве не зовется Победой то, что приключилось с ними у высоких каменных стен горделивой столицы мира! Ромеи сопротивлялись, как могли, но в итоге заплатили дань, равную двум даням Атиллы! Варяги снискали великую славу, которая будет воспета скальдами и породит множество мифов.
        ГЛАВА 21. ЗАВИСТЬ.
        Свенельд с любопытством рассматривал родившегося от наложницы сына. Он назвал его Лютом, мечтая о трепете, который будет внушать его наследник не только подданным приобретенного им ярлства, но и во всех землях Руси, ранее так приятно на слух именовавшейся Гардарикой.
        Воевода! Его величает так князь-регент и подлый княжич, все достоинство которого лишь в кровном родстве с умершим конунгом! В угоду рабам они провозгласили новую страну Русью и мечтают объединить ее под общим соколиным стягом! Возможно, он бы с радостью помог в этой интересной затее, если бы придумал ее сам! Но соправители пренебрегли им и оскорбили прилюдно в бражном зале, отказавшись поддержать его в походе на Хазарию и запретив идти в Царьград. Они завуалировали свое неприкрытое оскорбление благовидным предлогом о том, что в Киеве требуется оставить надежного военачальника.
        Но в том-то вся и загвоздка! Они считают Свенельда воеводой, а он ярл! И его дружина намного боеспособнее любого из их подразделений, даже княжеских гридней! Регент увел обученных его берсерками славян. Да и черт с ними! Этим Олег и Игорь ничуть не ослабили его дружину, хоть Свенельд и заметил, с какой грустью его достойные ратники стояли на берегу, провожая взглядами уходящие в дальний поход драккары…
        В отсутствие регента и наследника Рюрика он объезжал княжеские владения как свои, в тайне мечтая, чтоб князья никогда не вернулись обратно. И тогда все достанется ему одному, ибо некому будет сопротивляться его дружине. Славяне слишком слабы, а несогласных варягов легко будет подкупить за деньги, которые Свенельд сумел накопить за годы неучтенных поборов и грабительских набегов.
        Он зашел в огромный бражный зал соправителей и оглядел два дубовых трона, покрытых шкурами. В зале он не застал никого, кроме ключницы. Она шмыгнула в темноте настолько бесшумно, словно мышь, надеясь не попасться на глаза влиятельному воеводе. Как бы чего не вышло… Малуша знала свирепый нрав этого человека, принесшего столько зла ее народу, ее отцу, разрушившему ее хрупкое счастье, которое ускользнуло, словно выпорхнувшая из рук синичка, как только ее отец согласился встретиться с воеводой.
        Свенельд оставил у входа в бражный зал усиленную стражу, приказав не пускать никого. Он быстро отыскал спрятавшуюся ключницу княжны, грубо сдавил ее руку в области запястья и поволок ее прямо к столу.
        - Устыдись, Свенельд! - взмолилась дочь Мала, - Ведь я не рабыня здесь, мой брат ныне воевода, не трогай меня!
        - Рабыня ты иль нет - решать только мне! - с ненавистью прошипел Свенельд, - Твой отец - истинный глупец, он посчитал, что его ничтожное слово может мне навредить, попытался опорочить меня в глазах князя. Меня! Ярла, не уступающего в могуществе ни одному из живущих князей! Он уже поплатился за свою глупость. Правда, не до конца. Ведь он так и не выдал нам зачинщиков мятежа! А что это означает? Ты ведь знаешь? Я навещу его и потребую ответа. А если он не скажет ничего вразумительного, то я усилю гнет на его проклятое племя. И тогда они сами прикончат никчемного глупого Мала. Но я знаю, что ты хочешь ему помочь, ведь так?
        - Что ты хочешь от меня? - как могла отбивалась Малуша от грубых объятий злого варяга.
        - Ты же видишь и все прекрасно понимаешь, ты не настолько глупа, как твой пустоголовый родитель. - Свенельд попытался лизнуть Малушу своим шершавым языком, но она снова увернулась, - Ты должна быть покладистой. От меня зависит жизнь или смерть твоего отца, да и твоего брата, не смотря на то, что он теперь под крылом регента. Ты понимаешь меня?
        - Я понимаю. - Малуша сдалась и уже развязала шнурочки своего небогатого платья…
        - Вот и хорошо, - улыбнулся довольный Свенельд, - Я вижу теперь, что ты готова меня выслушать… Вовсе не твои девичьи прелести меня соблазнили. Ты и впрямь самая красивая из рабынь, хоть и строптивая как рысь. Но мне есть, в ком искать наслаждение, и для этого не приходится склонять к удовольствию силой. Ты понадобишься мне в другом деле, более важном для меня, чем твоя невинность. Возможно, ты сможешь сберечь ее для своего суженого, Домаслава, так кажется зовут предводителя бунтарей? Возможно даже, что я смогу пощадить его, но для этого тебе придется очень сильно постараться.
        - Что я должна сделать? - с тревогой произнесла Малуша, не сомневаясь, что Свенельд задумал нечто ужасное. Другого ждать от этого жестокого варяга она не могла, и не ошиблась в своих предположениях.
        -
        Ты ведь бываешь в покоях княжны?
        - Да, я ключница, слежу за уборкой в хоромах княжны и за служками в бражном зале, за дворовыми и за конюшенными…
        - Люлька… - прервал доклад ключницы Свенельд, - Люлька с сыном Игоря. Со Святославом. Просто принеси ее мне, когда княжна уснет. Ну, или когда ее отвлечет от сына какое-нибудь происшествие, когда город взбудоражит нечто ужасающее. Тебе это поможет. В этот момент ты вынесешь люльку. Это все, что тебе нужно сделать. И ты сохранишь жизни близких, свою невинность и станешь свободной, как птица…
        -
        Как же я смогу это… -
        ужаснулась Малуша.
        -
        Сделай, и я обещаю, что никто не умрет.
        -
        А младенец? - не поверила девушка.
        - Что младенец? - переспросил Свенельд, - Это ведь не твой младенец, это сын человека, который унизил твоего отца и угрожает расправой твоему народу, который не успокоится, пока ему не принесут голову твоего любимого. Ты понимаешь меня?
        - Да… - ответила молодая древлянка, ненавидя свою судьбу за то, что она не предоставила ей шанса не слышать, не видеть, не думать, чтобы не страдать…
        Свенельд вышел из бражного зала, не сомневаясь, что достиг желаемого. Он отправился в сопровождении стражи проверить со всей строгостью посты и дозоры, чтобы затем навестить княжну Ольгу и расспросить ее о здоровье самого маленького княжича, белокурого крепыша Святослава, коему уготован великий жребий править народами во благо зародившейся Руси.
        Именно так, высокопарно и подобострастно говорил воевода с прекрасной Ольгой, которая не обнаруживала в словах красноречивого воеводы и толики лицемерия. Излишняя набожность, перекроившая ее душу в последнее время, мешала ей разглядеть лесть и двойное дно в велеречивых вельможах, угодливых боярах и неверных рабах. Свенельд казался ей чрезмерно внимательным и очень услужливым, не навязчивым. Она знала о разногласиях воеводы с мужем, но не предполагала о той пропасти, которую способна вырыть зависть…
        Свенельд смеялся так заразительно, трепля малыша за щечку, так по-доброму умилялся, что развеял всяческую тревогу любящей матери и убедил ее, что истово блюдет безопасность наследника и государства. Прощаясь, воевода сообщил, что навестит княжну еще раз, но надеется что к тому времени войско вернется из победоносного похода.
        Воевода полагал, что смерть венценосного детеныша от руки древлянской изменницы-рабыни в отместку за унижение ее отца-правителя Коростеня будет выглядеть вполне логично и достоверно. Гибель дитеныша станет невыносимым ударом для молодой династии. Игорь его не переживет. Хоть исполнительница этого гнусного злодеяния и будет казнена прямо на месте преступления!
        Жизнь Малуши ничего не стоила. Свенельд верно все просчитал. Путь к безграничной власти всегда лежит через убийство. Иногда через убийство ребенка. Вдруг он подумал, а что если кто-то когда-нибудь посягнет на жизнь его очаровательного карапуза Люта? Нет, это уж слишком. Как же иногда сентиментальны бывают мужи, когда речь заходит о детях…
        ГЛАВА 22. ПОЖАР.
        Дрема заволакивала глаза красавице-княжне. За ставнями посвистывал ветер, отбивая неровный ритм редкими каплями дождя. Капельки оставляли круги на водной глади Днепра совсем недолго и даже не смутили ночных купальщиц. Скоро тучу отогнал южный ветер, не дав разразиться грозе и оставив на улочках лишь свежесть и аромат напитавшейся влагой хвои.
        В такое время спится легко и долго. Смотреть на маленького княжича, любоваться им было сущим блаженством. Ольга читала про себя заученную наизусть молитву покинувшего Киев отца Фотия и невольно засыпала. Ключница Малуша, кажется, хотела что-то спросить, но это было не срочно. Дела подождут.
        Ветер сменил направление и немного усилился, размахивал своими косами в разные стороны. Он разворачивал флюгера на пиках башен то на юг, то на север. Такими же были и вести. Слухи доходили разные.
        Кто-то из прибывших давеча из ромейских земель купцов рассказывал о великой победе русов, а кто-то опускал глаза, предпочитая молчать, дабы не прогневать хозяев здешних земель или не взболтнуть чего лишнего да пострадать за сказанное. Варяги ведь прослыли скорыми на расправу. Могли и на кол посадить!
        В какой-то момент истома накрыла сознание. Ольга на мгновение отключилась, но скоро открыла глаза и вновь увидела ключницу, копошащуюся в дальнем углу. Гремела связкой неугомонная. Вечно Малуше есть что прибрать, есть какая-то срочность найти давно забытую вещь, снести в починку сломанное веретено или прохудившуюся корзину… Она и сама мастерица сплести огромный сундук или скорее всех служек намотать клубок шерстяной пряжи. Ольга лишь подумала о своей расторопной помощнице и провалилась в сон снова, закрыв глаза надолго…
        Малуша склонилась над люлькой с крохой Святославом, не решаясь сдвинуться с места. Возможность представилась. Фатум диктовал единственное действие, не оставляя выбора. Этот выбор можно было ненавидеть, но идти именно по этой тропе казалось неминуемой участью немилосердной судьбы.
        Малыш спокойно взирал на служанку, хлопая голубыми глазами. Застывшая истуканом Малуша встряхнулась и вытерла пот со лба. Она оглянулась на княжну, быть может в надежде, что та шевельнется, проснется, накажет, пусть даже казнит, но не будет после на сердце тяжелого камня. Не обременится душа похищением и гибелью невинного чада, даже если этот отпрыск великих и грозных правителей спустя какое-то время станет еще одним притеснителем ее племени. Сейчас он был беззащитен, забавен и пах, как молоко…
        Тут он улыбнулся, и Малуша снова замерла, приготовившись толи к броску, толи к бегству. Сердце колотилось как скандинавский барабан, отсчитывающий команду «навались» для чужеземцев и ее сородичей, ставших гребцами варяжских драккаров.
        Гомон с улицы прервал терзания Малуши. Со двора донесся лай собак, а со сторожевой башни раздался сигнал о происшествии.
        - Что там!? - проснулась княжна, не удивившись, что застала Малушу у люльки с сыном.
        - Не ведаю, княжна… - испуганно произнесла ключница, - Пожар, кажется. Горит христианская церковь, твоя церковь, матушка…
        Ольга наспех оделась и стремглав помчалась к месту пожара. Действительно, кто-то подпалил недавно выстроенный из сруба скромный приход ромейской веры, что соблаговолил учредить в Киеве толерантный к причудам любимицы вещий Олег. Никто не спорил с принятым князем-регентом решением, не возражал стройке, но Ольга знала, что не всем по нраву увеличивающаяся христианская паства.
        - Ромея-черноризника зарубили топорами! - сообщил привратник-славянин из новообращенных подоспевшей к горящей церквушке матушке-покровительнице. - Убили и кинули прямо у алтаря, а затем бросили факел, чтобы скрыть убийство. А там березовый сруб! Горит как смола! Кто убил - не разглядеть в кромешной-то тьме, но по всему было видно, что воины в дорогих варяжских кольчугах, знатные… Не губи, княжна, тебе только сказал. Боюсь, как бы не истребили меня с бела света за то, что застал злодеев за их черным деянием…
        Выслушав свидетельство, Ольга принялась энергично тушить пожар, собственноручно принимая ведра с водой у ободрившихся с ее появлением христиан и сочувствующих. При хозяйке была и Малуша, прихватившая из княжьего подворья коромысла.
        До прихода княжны все стояли как вкопанные, опасаясь приступать к тушению, ведь соглядатаи Свенельда находились здесь с самого начала, и молча взирали на разрастающийся огонь. Ничего не предпринимая.
        Сам воевода Свенельд прибыл позднее, когда строение окончательно превратилось в пепелище.
        - Княжна, не утруждай себя бесполезным, - теперь уже властным тоном увещевал Свенельд, - Мы собьем спесь с поджигателей. Уверен, сее учинили древляне. С недавних пор они во главе с покушавшимся на твоего мужа Домаславом обитают в соседних лесах, привлекая на свою сторону всех недовольных. Бунт разрастается. До сегодняшнего дня разбойники совершали вылазки на наши обозы, но теперь обнаглели до крайности.
        - Привратник видел людей в варяжских кольчугах и с топорами… - высказала свое подозрение княжна.
        - Этот пьяница разглядел их лица? - насторожился воевода.
        - Он отдал себя в руки Господа и перестал пить… Но лиц он не видел. - с сожалением ответила Ольга.
        - Тогда его слова ничего не стоят. Мало ли что ему померещилось от страха. Говорю тебе, это древляне убили монаха-ромея и сожгли твою церковь. - повторил свою версию воевода.
        - Откуда тебе знать, что монаха убили? - поймала его на слове княжна.
        - Так об этом всему Киеву уже известно! - не растерялся Свенельд, - Этот болтун-привратник растрезвонил мрачную весть, как только обделался… Распространил клевету вместе с вонью. Никто из варягов не покусился бы на христианскую обитель, зная, что она значит для жены наследника престола.
        - Ничего! - грозно изрекла княжна, - Теперь выстроим храм в камне, да и город окружим стеной не хуже хазарской.
        - Дело твое, княжна. Мое же дело крепости не строить, а брать приступом. На хазар бы, врагов твоих, пошел бы с превеликой радостью, да не дозволили! - горделиво заявил Свенельд.
        - Твое дело было уберечь город от напасти… - напомнила Ольга поручение регента и своего мужа надменному воеводе, показавшем теперь свое истинное лицо и гонор.
        Свенельд не особо таился в своем пренебрежении власти, даже позволил себе непочтительное обращение. Он совершенно не пытался оправдываться за то, что не углядел, не предотвратил злодеяние.
        Дело нечистое, нетрудно было догадаться, что воевода что-то знал и скрывал. Вероятно, он и впрямь был причастен к поджогу, но говорить о своих догадках предусмотрительная княжна не стала. Не прощаясь с воеводой, она отправилась назад, в свои покои.
        Малуша последовала за хозяйкой, но за углом ее окликнул разочарованный невыполненным договором Свенельд.
        - Вижу, ты не использовала идеальное время суматохи для исполнения моего поручения… - сдавил как прежде ее руку воевода.
        - Не ведаю ни о каком таком поручении! - огрызнулась ключница.
        - Узнаю дочь Мала, строптивую и такую же глупую! - оскалился Свенельд.
        - Не настолько, чтобы не понимать свою участь, исполни я то, что ты требовал от меня. - съязвила Малуша.
        - Участь твоя предрешена! - уверенно заявил воевода, - Ты умрешь.
        - Все люди умирают, а древляне благодаря тебе быстрее всех. Меня это не удивляет и уже не пугает… - подняла голову Малуша и вырвала свою руку. - Оставь в покое меня, и тогда я не выдам княжне твои черные замыслы. Но и помогать я тебе не стану. Для меня все вы враги. Но княжна меньше всех. Она добрая, и я не отплачу ей черной неблагодарностью. Ее сына тебе не выкрасть и не лишить жизни.
        - А ведь точно! Древлянская ведьма! Вы все как один, смеете угрожать тем, кто заведомо сильнее вас. Ступай, дура, весь твой род и все ваше племя будут истреблены. Попомни мое слово. Ни останется никого! Ни одного! И ты не оставишь потомства. Не заимеешь дитя никогда. Слышишь меня, таково будет мое наказание, рабыня! Я убью твоего суженого, Домаслава! Твоего отца! А тебя я не убью тебя, ты сгниешь в заточении, тебя будут пользовать как шлюху ратники! И ты никогда не родишь… - разгневанный Свенельд выкрикивал вдогонку свои проклятия, даже когда Малуша скрылась из вида.
        Однако воевода не послал за ней, устремившейся вслед за своей хозяйкой, своих гридней. Что-то остановило его. Он осек себя на мысли, что рабыня смогла вывести его из равновесия и намеревался в ближайшем будущем исполнить свое обещание в точности.
        Зато люди Свенельда привели к нему привратника, бросившего тень на преданность воеводы.
        - Так ты утверждаешь, что черноризника закололи мои ратники? Ты ведь разглядел варяжские кольчуги на злодеях. Можешь указать, кто именно? И я накажу возмутителей спокойствия за измену, как бы близок он мне не был. Приравняю злодеяние к бунту против князя и скормю псам… Или поставлю клеймо вот этим раскаленным прутом… - тихо прошептал воевода, взяв славянина за подбородок, дыша бедолаге прямо в лицо.
        Жар от железа обдавал щеку. Христианину верно показалось, что угроза расправы касается именно его, а не учинившим злое. Так и было. Свенельд уже решил, как поступить со случайным свидетелем жестокой расправы над ромейским священником и обителью вражеской веры. Страх не всегда застилает глаза, иногда он их открывает. Не ровен час, христианин возомнит из себя святого мученика, коим поклоняются эти фанатичные служители распятого Бога, и отважится рассказать об увиденном подробно.
        Не ожидая теперь защиты от покинувшей место пожара благодетельницы, сторож-привратник винил себя за неосторожность, и отсчитывал последние мгновения своей непутевой жизни. Он молился вслух христианскому Богу и просил лишь быстрой смерти.
        -
        Так что? Кто из них? - повторил свой вопрос воевода.
        Убийцы монаха стояли рядом. Они же были поджигателями. Привратник узнал их сразу и казнил себя за малодушие, которое проявил, когда поведал матушке не всю правду. Он мог выдать окаянных, когда княжна пришла к горящему храму в окружении целого отряда верных ратников и единомышленников в вере. Но он не сделал этого, рассчитывая, что кто-то другой откроет глаза Ольге и расскажет все без утайки. Но кто? Ведь лишь он один видел злодеяние своими глазами и смолчал. Что же теперь? Наказание Господа за ложь и трусость?
        - Я ведь если скажу, что никого не разглядел, как сказал доброй княжне, то солгу снова. - неожиданно признался христианин. - К тому ж, моя участь предрешена, ведь так, воевода?
        - Так, но все ж поведай, хочу знать из любопытства, отчего не сказал Ольге, что узнал тех двоих. - продолжил диалог воевода.
        - Испугался я, Свенельд, и жалею, что притворился незрячим…
        - Так вот что! Выходит, ты предатель, раз не оповестил княжну. Утаил знание в угоду своей трусости и тем сохранил опасность для государства и вашей юродивой церкви. Притворился незрячим, справедливо тебя ослепить, раз ты не пользуешься глазами когда нужно.
        Свенельд осуществил задуманное, собственноручно выколов глаза привратнику. Истошный крик, производное шока и боли, пронзил ночную тишину. Но никто не услышал бы стона, по ночам при Свенельде в столице перемещались перебежками. Без особой надобности люди не казали носа из своих жилищ, откладывая на утро неотложные дела, предпочитая пересидеть тревожное время отсутствия справедливого регента и его соправителя, княжича Игоря, славного добрым сердцем. Под покровом ночи в Киеве теперь творились бесчинства, и крик никого боле не удивлял и не трогал.
        - А теперь ступай, куда глаза глядят! - приказал воевода незрячему христианину, и привратник пошел, не ориентируясь в пространстве, нащупывая опору в стенах и столбах, спотыкаясь на каждом шагу, падая и вновь поднимаясь, продолжая бороться за жизнь и молиться.
        - Ты отпустишь его, ярл? - спросили своего вождя приближенные берсерки.
        - Я хочу задать вам тот же вопрос. - пронзил он взглядом коршуна двоих своих соратников, - Как вы умудрились отпустить человека, который вас видел? Он превратился в слепца из-за страха. Вы же слепцы из-за глупости. Разницы нет. Так уровняем жребий! Устроим ночное игрище. Завяжите им глаза. Пусть найдут и убьют христианина.
        Охота началась. Вооруженные топорами ратники Свенельда с завязанными глазами, пустились в погоню за слепцом. Они преследовали его по шорохам и стонам, ослепленный привратник полз и вставал, не прекращая молиться в слух. До него докатился пронзительный смех язычников, они хохотали, крича:
        - Посмотрим, поможет ли тебе твой Бог, что не помог ромею и твоему храму !
        Осознав, что проклятые варяги, будут смеяться над ним, пока не убьют, он собрал в кулак весь свой дух и встал во весь рост, превозмогая боль. Он больше не бежал. Не искал убежища в вечной теперь ночи. Кровь стекала с глазниц, но не было больше боли. Вдруг стало легко, в преддверии смерти привратник нашел утешение. Оно укрепило его дух. Пролетевший со свистом предмет, прямо у уха, конечно же был топором. Он не увернулся в первый раз. Не согнулся и во второй. Ведь он ничего не видел. В него метали топоры. Варяги глумились, подсказывая охотникам правильную траекторию.
        - Чуть левее! Бросай немного левее. Стой там же! Чуть ниже!
        Смех прекратился с третьим броском. Прекратился для христианина, упавшего замертво с топором, торчащим в груди. Для Свенельда и его дружины хохот продолжился. Берсеркам сняли повязки и поздравили с попаданием. С тем, что в доблести они превзошли самого одноглазого Одина, во имя которого пошли бы на смерть!
        Все радовались, как дети. Все, кроме воеводы Свенельда. Он вдруг понял, что на одном страхе славян не удержать в подчинении. Олег оказался хитрее и прозорливее. Но его беда в том, что приблизив славян, он отдалился от своих истоков, пренебрег своими богами и уравнял с рабами своих сородичей, с которыми обязан был разделить власть и славу. Привилегии варягов должны оставаться незыблемыми и несокрушимыми. Все остальное сгорит, как этот храм и его бесполезные защитники. Кто этого не понял, того ожидает смерть!
        
        23 ГЛАВА. ЗМЕЯ.
        Ромеи выполнили все условия, и согласно договору-хартии нужно было возвращаться. Войско и флот русов, из врагов превратившихся в союзников Византии, беспрепятственно и даже торжественно, как провожают героев, пропустили через ворота гавани Золотой Рог в Босфор.
        Семьсот воинов-варягов, нанявшихся на службу к императору ромеев, посадили на собственные ладьи и греческие триеры и с честью, под звуки горнов и барабанов, отправили на подмогу императору, который успешно отражал нашествие Халифата на Крите.
        Олег шел на флагманском драккаре, он сидел в корме, закрыв голову шкурой, не собираясь ни с кем общаться. Весь путь он был в плохом настроении, причину которого не мог объяснить сам себе.
        Все видели в богатой добыче, в новых парусах, в минимальных потерях и заключенной хартии с империей безоговорочную капитуляцию византийцев, но почему же регент считал себя оплеванным? Олег не мог ответить на этот вопрос сам и тем более, не хотел обсуждать ни с кем итоги организованного и выстраданного им похода. Поэтому он и не показывал своего лица до самого устья Днепра, не взяв в рот ни крошки хлеба и не пригубив ни воды, ни меда, ни вина из подаренной Зоей Углеокой расписной амфоры с изображением античного Геракла.
        Плохие предчувствия на пару с морской болезнью терзали и Деницу-ведуна. Он немного освоился и привык к суровости морского перехода на ладье, да и погода стояла безоблачная. Тошнило его теперь намного реже, но сознание будоражило что-то неведомое, и это что-то должно было произойти в Киеве, после возвращения. Ему не хотелось домой, и это казалось странным самому волхву, он ерзал словно уж и пребывал в постоянной панике. Все его движения стали неестественными, а взгляд пустым и абсолютно рассеянным.
        Игорь не хотел мешать дяде в его размышлениях, он был уверен, что войско заслуживает триумфальной встречи в родных землях. И он не сомневался, что в Киеве войску устроят прием, подобающий римским церемониям времен легендарного Цезаря! А как же еще? Ведь всесильные ромеи являлись проигравшей стороной, иначе они никогда не подписали бы хартию и не заплатили бы такую дань!
        Игорь даже не хотел думать, что в политике не бывает договоров, которые нельзя нарушить, а дань могла быть всего лишь отсрочкой для подготовки сокрушительного удара…
        Прибыв в столицу, на берег под ликование толпы сошел только княжич. Он оказался в объятиях жены, вышедшей на пристань с ребенком, и даже не заметил, что регент остался на палубе, приказав покинуть драккар всем, кроме волхва.
        Спустя ночь после пиршества и долгих разговоров с княжной, которые, в частности, касались сожжения христианского храма и предполагаемых поджигателей, Игорь опомнился и стал искать дядю.
        Поиски регента сперва не увенчались успехом, что привело дружину в замешательство. Но потом все разом вспомнили о ладье. Не могло же случиться так, что все это время, когда войско отмечало триумфальное возвращение из похода, предаваясь разврату и пьянству, регент провел на драккаре в обнимку с черепом вороного Локи на форштевне? Все вспомнили странность в поведении князя и его гадателя, зажгли факела и пошли к пристани у главных ворот.
        Оказавшись на палубе, княжич и приближенные увидели исхудавшего и посиневшего Деницу, который вырывал клоки из своей рыжей бороды, оплакивая вещего Олега. Игорь склонился над трупом дяди, не веря своим глазам. Но как это могло произойти? На нем не было даже ссадин. Никаких следов насильственной смерти.
        - Как это случилось? - спросил он Деницу. Тот лишь выл и рыдал. Бесполезно было даже трясти его за грудки. Волхв издавал звук, напоминающий шипение и показывал руками извивающуюся змею.
        Откуда гадюка на драккаре? Волхв и раньше был горазд сочинять несусветные нелепицы. Так что сразу никто не придал значения его знакам и намекам, посчитав их за бред полоумного. Разум ведуна наверняка помутился вследствие шока.
        Дружина по научению Асмуда, в обход возможному сопротивлению и упреждая любые действия ненадежного Свенельда, немедленно провозгласила новым и единоличным правителем Киева и Руси Игоря Рюриковича, единственного претендента на княжеский скипетр, наследного князя по праву рождения и передала ему печать и символы власти.
        Игорь принял в бражном зале не только атрибуты княжения в виде указа и короны, но и провозгласил величайшую тризну по почившему регенту, приказав достойно похоронить князя по варяжскому обряду, не взирая на сопротивление славянских жрецов, проводив его в Вальгаллу в дорогих одеждах вместе с ладьей, оружием, любимыми наложницами и близким его сердцу ведуном-Деницей, без которого Олег не мог обходиться ни в одном начинании, которому безоговорочно доверял и чей совет признавал за дельный и чуть ли не пророческий.
        - Змея! - кричал волхв, озвучивая редкими репликами свои беспорядочные мысли. Возбужденный предстоящей гибелью на горящей ладье, он потерял мистические способности и даже дар речи. Он то рыдал, то стонал… Страх смерти обуял его сознанием и мешал сосредоточиться, истребив все его красноречие.
        Для окружающих в Денице не было никакого проку, весь его авторитет растаял со смертью покровителя. Он был лишь придатком всемогущего князя, его продолжением и правой рукой, но при жизни. Смерть регента сделала из ведуна сакральную жертву, вся суть которой сводилась не к ублажению и умасливанию богов, чьим именем прикрывался волхв, а к выражению признательности нового князя своему воспитателю.
        И не важно, оценил бы наставник намерение нового правителя казнить на тризне его любимца Деницу. Показательная смерть являлась еще и назиданием для жрецов, которые уже примеряли на себя лавры новых духовников и провидцев. Уж в чем-в чем, а в этих шарлатанах князь Игорь вовсе не нуждался. Во-первых, у него была Ольга. Она считала их лиходеями и лжецами. А во-вторых, он чуял нутром, что после возвращения с похода нельзя держать такую большую армию нет смысла. Ее придется распустить, что означало укрепление позиций старой варяжской дружины, которой славянские боги были не по душе. Открыто отвергать славянских богов князь Игорь не стал. Это оскорбило бы память Олега. Но дал себе зарок не потворствовать усилению славянского жречества в ущерб старому скандинавскому пантеону богов и христианским симпатиям своей любимой супруги.
        Перед погребением Олега переодели в самые дорогие одежды: кафтан с собольим мехом, лисью шапку и красные сапоги. Тут-то и обнаружилось открытие в виде змеиного укуса, подтверждающее слова полоумного ведуна Деницы.
        Деница воспрял духом и заговорил как прежде, указывая на свою правоту. Он заглядывал в глаза приближенным нового князя в поисках спасения, приговаривая:
        - Я же говорил, укус! Гадюка. Она выползла из черепа Локи и ужалила князя в руку, чуть выше локтя! Вы ж видите сами! Я говорил! Я предрекал смерть князя через его коня! Конь хоть и мертв, но судьба привела Олега к останкам Локи, чтобы убить. Я предвидел это! Все как я предсказал! Я провидец, я могу пригодится! Кто лучше меня истолкует сны и предскажет победу иль пораженье в походе!? Вспомните! Ведь я говорил, убьет князя его конь. Так и вышло!..
        Однако, участь ведуна была предрешена. Его повели на заклание, когда флагманскую ладью обложили бревнами и хворостом. Заодно упрекнули, сказав:
        - Не конь, а змея убила Олега…
        Для лошадей князя и волов с княжьего двора привезли фураж и кормили до тех пор, пока жрецы не бросили жребий. Берсерк перерезал избранному вырезанными к тризне рунами жеребцу шею. По иронии судьбы это был вороной красавец, напомнивший всем Локи. Перед тем как быка и жеребца возложили к ногам почившего князя, кровью животных умылись земледельцы.
        Началась тризна. Убиенного гадюкой князя оплакивали поединками в его честь и песнями скальдов о его легендарных деяниях, благо они не были сложены наспех.
        Варяжские плакальщицы выли не переставая, вспоминая доброту уходящего в чертоги Одина князя-регента, мудрого и справедливого владетеля и доблестного воина. Они же подвели к берсерку девицу, которую споили медом до беспамятства, тот ловко взмахнул ножом, и она окровавленная рухнула на палубу, залив своей кровью дорогой ковер с орнаментом из Ширвана - подарок хазарских купцов-радомитов.
        Славяне пели заупокойные песни под бубны и обложили кострами алтарь Перуна. Киев призвал всех богов, кроме неизвестного Иисуса.
        Молитву невидимого Бога читала лишь Ольга, да и то не в храме, а тихонько в углу, в своих покоях, целуя икону- подарок Фотия. Даря икону с Богоматерью и младенцем, греческий проповедник предупреждал, что обращаясь к ней молящаяся должна просить заступницу на коленях и будет услышана, если верит. А просила княгиня о том, чтобы оказался добрый князь на небесах в прекрасном Эдеме, перенесенном из грешной земли на облака за людские грехи, и еще просила не судить строго мужа ее, что затеял весь этот языческий ритуал с погребением огнем, так как руководствовался новый князь политической целесообразностью, удовлетворяя потребности свирепых сородичей, коим нет дела до Истины. Ублажая их ожидания, князь таким образом выживает и упреждает возможное возмущение соперников.
        Деницу привели последним, когда поднесли факела. Берсерк уже занес нож, чтобы бросить тело ведуна к ногам бывшего князя, но волхв взвыл и потребовал слова. Князь Игорь позволил жестом.
        - Я хочу умереть так же, от змеи! Так повелели боги.
        Все переглянулись, ожидая решения Игоря. Тот выдержал паузу, а затем спросил волхва:
        -
        Кто из богов?
        - Новые боги славян, что стали светочем для Олега в ущерб Одину!
        Провокация удалась. Фанатичные славяне обступили ладью, ожидая решения в пользу выбора угодной их богам смерти. Однако, поиск гадюки мог бы отсрочить ритуал, продлить жизнь Деницы и вызвать недовольство варягов. У драккара собрались и люди Свенельда, готовые расправиться с необузданными рабами, возомнившие своих богов равными Одину и Фригг. Эти людишки в лохмотьях не стоили перышка ворона, а уже осмеливались что-то требовать!
        Князь Игорь понимал, что от него требовался быстрый ответ, в котором нельзя было ошибиться. Этот ответ должен был вобрать в себя всю мощь нового порядка, который строился здесь и сейчас единственным наследником конунга Рюрика, что был по знатности намного выше, нежели убиенный змеей регент.
        - Вижу, ты хитрец, Деница, и любое свое пророчество, даже несбывшееся, оборачиваешь в свою пользу. А теперь придумал, как бросить своего благодетеля, моего дядю и наставника, одного на пути в Вальгаллу. К тому же, гадюка не жалит гадюку. Убейте его и жгите драккар!
        Фанатики не дали берсерку выполнить приказ нового князя, поправшего их богов с первого же дня правления. Они оттащили Деницу, но варяги уже обнажили мечи. Игорь дал знак, и бунтарей перебили. Деницу заливался слезами, тсторгая проклятия в адрес Игоря и предрекая ему скорую смерть:
        - Вижу, падешь от тех, кого истребляешь. Новые боги сильнее старых богов! Не зря Олег утвердил их на этой земле и поклонился их светочи! Падешь от несправедливости своей и рассеян будешь по частям! Куски твои разлетятся по полю и звери лесные сожрут их и не будут погребены твои останки в земле и придет конец всем богам, на которых ты уповаешь! Нет больше Одина! Он не защитил своего слугу! Нет Одина! Отмщен буду Перуном-громовержцем, с его именем на устах погибаю!
        Берсерк дотянулся до бороды волхва, дождавшись, когда он умолкнет. Новое пророчество никого не удивило, все ходили под смертью. В мирное время славяне из друзей могли превратиться в разбойников, не давая наслаждаться властью привилегированной варяжской верхушки. Консолидировать племена нужно было лишь перед крупными походами. В остальное время необязательно было делать вид, что их боги так уж могущественны. Деницу сразили ловким движением топора. Ему раскроили череп в отместку за гнилой язык. А ведь мог бы умереть красиво - с аккуратно перерезанным горлом. Тело волхва бросили к волу и жеребцу, присыпали его же рунами и подожгли хворост и поленья у подножия драккара.
        Огонь разгорался медленно и дымно, поглощая мертвых обитателей последнего пристанища легендарного регента и знатного воина. Зажженную ладью спустили на воду по бревнам волоком, и кто-то вдруг увидел ту самую гадюку, да не одну, а несколько. Змеи выползали из драккара вместе с крысами. А одна высунула на мгновение свою голову из конского черепа на форштевне и одним броском шмыгнула с корабельного носа прямо в воду. Надо же! Волхв ведь был прав…
        Зрелище горящего судна отвлекало от мрачных мыслей. Скоро все было кончено и судно затонуло в реке. С высоких сосен за тем наблюдали Домаслав и его подручные. Они взирали на тризну киевлян не без удовольствия. Ведь их смелая ночная вылазка привела к поразительному результату.
        Подброшенные на флагманский драккар ядовитые змеи, выловленные из водоемов и болот, пойманные в лесах и заточенные на время в клетку, пригодились, как и обещал вождь Домаслав. Змея ужалила того, кто хуже змеи, их главного притеснителя, Олега, и сразила его насмерть! Они не бессмертны, эти варяги. И участь сия постигнет и их нового князя, обидчика гордых древлян.
        ГЛАВА 24. ЗАМЯТНЯ.
        Прошло два года. Распря казалась неизбежной. Обогатившиеся после похода в Византию варяги быстро растратили привезенное богатство и принялись за старое. Грабежи и набеги участились не смотря на запрет князя.
        Княжий суд не пугал и горделивых славян, почувствовавших вкус крови и легкой наживы. Консолидация на время похода не сплотила варягов и новых бояр, а метания Игоря заставили их искать защиты лишь в собственных силах.
        Уделы превращались в крепости. Племенные вожди запирались в них, ожидая Полюдья за частоколом, с вооруженными сородичами. Никто не хотел платить дань. Ненависть друг к другу нарастала. Только хазары да ромеи называли теперь северян общим именем «русы». На деле каждый был за себя.
        Первым начали дружинники Свенельда. Они стали задираться и провоцировать верных Игорю ратников на потасовки и даже вооруженные ристалища. Вскоре и сам воевода явился в бражный зал. Это произошло в разгар празднования трехлетия Святослава. Он нарушил пиршество грубым призывом к немедленной атаке на хазар.
        - Неужто в такой день я должен обсуждать с тобой государевы дела? - не поддался уговорам жены не вступать со Свенельдом в распрю князь.
        - А чем этот день лучше или хуже другого такого же дня? - играл на публику самый могущественный воевода, - Эти вечные празднества не истребят мою память и не заглушат боль моих братьев, что томятся сейчас в хазарской тюрьме.
        Игорь смотрел на молчаливую свору присоединившихся к Свенельду искателей приключений, готовых в любую секунду выступить по приказу своего вожака куда угодно. Хоть на Хазарию, хоть на князя.
        Пожалуй, со смертью регента управлять этой разобщенной страной стало тяжело, почти невыносимо. И стыдно, прежде всего перед Ольгой, ведь любимая не могла не чувствовать его слабость. А Асмуд, ставший добрым кормильцем малыша Святослава, души не чаявшего в седом весельчаке, наверное уже презирал своего сюзерена…
        - Этот день лучше других для меня, - собравшись с мыслями, изрек Игорь, стараясь не выдавать крайнее напряжение - Ведь единственный наследник имени Рюрика, конунга этих земель, княжич Святослав, будущий князь всей Руси и царь болгар, родился в этот день и доставил радость своим появлением всем, надеюсь, и тебе! Ты же верен присяге законному князю, не так ли? Народ ликует и радуется, ты же не хочешь мешать празднеству? Ты же не вторгся на пир с целью поторопить меня с объявлением войны Хазарии? Упрекнуть меня в том, что я тяну с решением?
        - А если и так! - принял вызов Свенельд, - Объяви войну нашим врагам, что держат в полоне наших братьев! Удвой наше ликование, добавь повода для веселья!
        Все застыли в ожидании, что ответит князь Игорь. Асмуд нервничал, жалея, что не облачился в боевые доспехи и распустил славянские формирования, в которых теперь было гораздо больше дисциплины и проку, чем в старой гвардии.
        Игорь встал с трона и подошел к сыну. Святослав смотрел на отца, хлопая глазками, ему было тревожно, но он не плакал. Лишь прижался к ноге своего отца и отвернул голову в сторону матери. Отец подхватил Святослава под мышки, подкинул в воздух и поймав, расхохотался. Да так заразительно, что засмеялись все в бражном зале. Все, включая соратников неуправляемого воеводы.
        - А вот пусть мой наследник и объявит войну! - неожиданно заявил князь, - Это будет мой ему подарок на день его рождения на свет. Пусть малыш почувствует себя властителем сызмальства! Ему уготована судьба непростая, так пусть привыкает. Сынок, объяви войну!
        -
        Объявляю войну! - тут же пролепетал Святослав.
        - Ну вот, война объявлена! - улыбнулся Игорь и пренебрежительно повернулся спиной к воеводе, намереваясь проводить сына к матери.
        Свенельд стоял в смятении, не соображая, как реагировать на явное издевательство. Принять его на свой счет или обернуть в свою пользу… Наконец, дождавшись, когда мальчик усядется на трон, он рявкнул:
        - Ну коль так, я не возражаю, что отныне самые важные решения, касающиеся объявления войны или заключения мира, будут зависеть от отрока. Ведь князь самоустраняется.
        - Держи в себя в руках, князь… - шепнул на ухо Игорю Асмуд. Это было трудно. Назойливый Свенельд нарывался, как вол на вилы. Но Игорь смог. Рисковать жизнью жены и сына, своих воинов он не хотел.
        - Опять ворчишь, воевода… - придавая голосу нотки снисходительности произнес Игорь, - Тебе же сказали, что будем выступать. Война объявлена, так иди и готовься, коль тебе не до праздника. А нам дай повеселиться! Нам есть время до праздного застолья и повода теперь два! День рождения наследника и война! Ты получил, что хотел, так не мешай и нам! Ступай точить топоры!
        - Они наточены и мы готовы к войне. Твое слово князь! Война! Твое слово! Идем готовить драккары к походу! Время не ждет! Но ты должен знать, что если ты насмехаешься над нашими чаяниями и наутро с похмелья скажешь, что объявление войны всего лишь шутка, мы не посчитаемся с твоей короной. Отсвет твоей короны не заменит нам солнца! А оно перестало нам светить с того самого момента, как хазары закрыли в темнице наших братьев!
        Эти слова вызвали одобрение многих. Даже дружинники Игоря проглотили слюну, молчаливо поддерживая слова воеводы. Ведь они такие же, как берсерки, попавшие в хазарскую западню. Они маленькие люди, и тоже хоте ли бы, чтобы об их судьбе пеклись сильные мира сего. Чтобы о них заботился и всегда помнил князь, ради которого они в любую секунду пожертвуют жизнью. Чтобы их пошли вызволять, попади они в позорный плен.
        Последнее слово было за Свенельдом. Одержимый воевода не остался на празднике, за ним демонстративно вышли и верные ему соратники-варяги. Их было не меньше, чем воинов в дружине князя. Бойни удалось избежать, но никто не знал, что принесут ближайшие дни.
        25 ГЛАВА. РАСКОЛ АРМИИ.
        Игорь помнил назидание вещего Олега: не хвались, идучи на рать, а хвались, идучи с рати. Можно было оттянуть время, сославшись на подготовку к походу на хазар, но нельзя было не идти. Война была неизбежной, но направление удара консолидированного войска русов выбирал не князь. Теперь он принимал решения под давлением иного центра силы, грозного и независимого от его воли. А это означало, что княжеская власть пошатнулась.
        Подготовка велась ускоренными темпами, с оглядкой на недовольного Свенельда. Он считал, что с хазарами легко совладать и без славянского ополчения, за глаза обвинял князя то ли в медлительности, то ли в трусости, то ли и в том, и в другом одновременно. Первым советником князя стал Асмуд, он призвал Игоря не обращать внимания на дерзкого воеводу и идти по стопам Олега, который не чурался привлечением славян для усиления войска и осознавал, что победить можно лишь сообща.
        Варяжские сородичи все больше прислушивались к Свенельду. Тот задабривал их подачками в виде конфискованного у новых бояр, обвиненных в измене, добра. Поводы для обвинений находились быстро. Достаточно было выстроить слишком высокий частокол вокруг острога, и Свенельд мог спросить:
        - От кого решил укрыться за стеной кольев? Уклониться от дани задумал?
        «Изменник» отделывался откупом, если не желал лишиться головы. Свенельд и его дружина богатели, обирая городища. Ратники Игоря завидовали и зачастую в разговорах восхищались предприимчивым воеводой, который не забывал своих соратников. Нет, его не любили, но уважение своими действиями он снискал. Во всяком случае, варяги Игоря не осуждали собратьев и не отказались бы пощипать тех из славян, кто после одного похода возомнил себя воинами…
        Как бы все закончилось, коль пришлось бы Игорю отправиться на драккаре в поход, инициированный его недоброжелателем Свенельдом, неизвестно. Возможно, Игорь бы пал, не дойдя до волока меж Доном и Итилем, не случись аккурат перед спуском на воду нового флагманского драккара события, перевернувшего все с ног на голову.
        В Киеве появился однорукий странник в лохмотьях и с посохом, который направился прямиком к князю. В его искромсанном шрамами лице невозможно было угадать знакомые черты, но старый Асмуд узнал ратника по голосу.
        Его имя почивший Олег знал наизусть, так как был это один из самых отважных мореходов и бесстрашных воинов его доблестной дружины. Звали его Кнут. В прежние времена он прослыл заводилой и душой компании. Теперь на нем буквально не было живого места, он вонял смрадом и дышал гнилью. Но страшнее всего был ни его вид, в шок повергала его история.
        Прибывший из Ромейского царства Кнут-мореход, поведал чудовищный рассказ, выслушав который князь передумал идти на Хазарию. После этого рассказа князь знал, что предпримет. И его поступок никто бы не осудил. Ведь месть для варяга - дело святое!
        Те семьсот воинов, что нанялись в имперскую гвардию и отправились на двадцати драккарах и двух ромейских триерах на помощь византийскому василевсу* Льву VI Философу, по словам Кнута погибли все до единого в результате заговора византийского императора и его супруги Зои Карбонопсины. И только Кнут остался в живых.
        Попав в плен к агарянам, он принял веру магометан. По его славам, он пошел на хитрость и сделал это для того, чтоб остаться в живых, чтобы мусульмане доверили ему выполнение деликатного поручения и отпустили. Но вернулся он в Киев не только вследствие прямого содействия агарян, но больше из-за собственного раскаяния. Однако, это самобичевание не отменяло выполнение Кнутом поручения самого халифа, доверившегося ему лишь после поручительства какого-то праведного старца-аскета.
        *ВАСИЛЕВС - император Византии. (Прим. автора)
        История казалась невероятной, но Кнут наверняка не лгал. Его глаза источали искреннюю боль. Когда он говорил, то смотрел прямо и не боялся смерти. Он поведал о вероломстве ромеев. Но было видно, что прибыл он с твердым намерением не только рассказать правду, но повиниться перед братьями за трусость и предательство богов, а главное, доказать им, что не поступился честью. Кнут выбрал для этого чудовищный способ, о котором до поры до времени умолчал. Но князь предполагал, что речь может идти лишь о совершении жертвоприношения в честь Одина.
        - Рассказывай все подробно! - приказал князь Кнуту, собрав воевод и варягов в бражном зале. Он уже слышал рассказ, но пожелал, чтобы он прозвучал снова, во всех красках и деталях, из первых уст.
        Кнут прокашлялся, перед тем как изложить все, что хотел донести. Попросил принести кинжал, масло и горящий факел. Никто, кроме князя не знал, зачем, но стражники исполнили его просьбу.
        - Мы прибыли к василевсу и встали на якоря возле прекрасного острова Крит, усыпанного золотым песком и утыканного пальмовыми рощами… - начал свой рассказ Кнут, прерываясь на долгие паузы, словно проталкивая комок в горле и глотая воздух, - Там засели агаряне и их войско было несметным. Ромеи ничего не могли сделать, все высадки заканчивались их паническим бегством. Агаряне осыпали ромеев градом камней и копий со скал, а их легкая конница и всадники на верблюдах добивали с флангов…
        - Дальше, что было дальше? - Игорю не терпелось увидеть реакцию варягов на то, что ужаснуло его самого.
        - И тогда василевс призвал нас, варягов-наемников, которым были обещаны земли в лен на этом райском остове. И золото. Много золота… Мы должны были атаковать там, откуда агаряне не ждали, чтобы отвлечь их основные силы от укреплений. И нам это удалось. Мы обогнули остров на драккарах и высадились под покровом ночи со стороны финиковой рощи, там, где не было скал. Но мы не застали врага врасплох. Дозорные агарян обнаружили нас на подступах, и войско Халифа обрушило всю свою мощь на наш отряд. Они выстроили свое войско полумесяцем. Мы ринулись на них, сомкнув щиты и продвигаясь под градом стрел. Но они не приняли бой! Мы углублялись, а они отходили. Их центр отдалялся, а фланги медленно смыкались позади нас. Так мы оказались полностью окруженными. Они бросали копья со всех сторон. Мы держали стену не меньше часа, уверенные в том, что василевс атакует позиции агарян на скалах и скоро придет подкрепление. Но натиск усиливался, их верблюды пробили брешь и нас накрыла целая лавина агарян, а подмоги все не было. Половина дружины полегла.
        - И что было дальше? - поторопил князь, уже слышавший всю историю.
        - Мы попытались пробиться. Ценой огромных жертв, мы отступали к морю, чтобы под прикрытием берсерков попасть на свои драккары, но мы увидели, что часть из них уже горит. А оставшиеся поджигают с хеландий и дромонов. Наш флот уничтожили.
        - Кто? Кто уничтожил драккары? И что стало с вами? - князь требовал четких ответов. Варяги не любят недомолвок. Они должны были услышать всю правду вслух.
        - Мы отбивались от преследователей, но не верили своим глазам, глядя в сторону моря. На кораблях неприятеля, что жгли наш флот, мы разглядели не черные флаги халифата, а знамя василевса. Он предал нас. И нас всех перебили. Агаряне глумились над трупами, поднимая их на пики, привязывали к верблюдам раненых и гарцевали на своих скакунах вдоль берега, пока мои братья не захлебнуться или не разобьют головы о камни. А затем они рубили головы мертвым и сажали на копья! Они добивали всех. Добили бы и меня, потерявшего в бою руку. Но меня не убили…
        - И почему же они пощадили тебя? - глядя поверх рассказчика, в сторону обомлевшей от вестей толпы воевод и ратников, вопрошал князь.
        - Потому что я бросил доспехи и топор и поплыл в море, гребя уцелевшей рукой… Сперва они пускали мне во след стрелы, но потом агарян одолело любопытство. Ведь я плыл в никуда. Наши корабли горели, а на борт дромона ромеев меня бы не подняли, греки пустили бы в меня стрелу или дождались бы, пока я утону… И тогда я вернулся и вышел из моря безоружный. Я побежал на агарян изо всех сил, желая отдаться в руки Одина, но прежде унести с собой хотя бы одного мусульманина! Я мечтал о смерти в бою, хотел задобрить богов, пасть как воин… Но меня сбили с ног, и принялись избивать сапогами. До тех пор, пока их военачальник не остановил истязание. По его приказу мне прижгли рану и выходили. Я не понимал причины, почему меня оставили в живых. Но потом мне сказали, что я должен стать гонцом, и поведать князю о предательстве ромеев, чтобы настроить князя против новых союзников. Он отдал меня в руки лекаря-суфия, подвижника ислама, который объяснил мне основы новой веры, а так же сказал, что мне не помогут добраться до дому, и скорее всего, убьют, если не поверят, а поверят мне только в одном случае - если я приму
Ислам и поклянусь Аллахом. Я отказался. И меня бросили в трюм большого корабля, долго держали на цепи. Я жил во мраке и потерял счет дням. Ел помои. Меня снова истязали. И я пал духом, призвал на помощь их Бога и согласился на обрезание. Суфий свидетельствовал перед халифом, что я преобразился и готов исполнить поручение. И вот я здесь…
        - И что это может отменить? - разнервничался воевода Свенельд, понимая, к чему клонит князь, - Что может изменить свидетельство труса, предавшего своих братьев и богов!? Ты объявил войну устами княжича, и мы разослали гонцов во все веси, чтобы пополнить войско смердами, хотя должны были отбыть тот час в Хазарию. Что теперь?
        Князь никак не отреагировал на реплику воеводы, помешал это сделать Кнут. Калека сбросил с себя лохмотья, представ полностью обнаженным, оттянул свой детородный орган единственной рукой, в которой умудрился одновременно зажать кинжал, отрезал его и бросил перед ногами вместе с окровавленным клинком, затем облил себя маслом и поднес факел.
        Он горел у всех на глазах, как горшок со смолой, и сперва никто даже не пытался его потушить. Кнут стоял весь в огне и продолжал говорить, изнемогая от ожогов и боли, но стараясь донести свои последние слова отчетливо и громко:
        - Отвергаю бога мусульман! От имени наших богов призываю покарать христиан и их царя! Они предали нас! Жертвую собой в доказательство истины. Предаю себя в руки Одина ради Вальгаллы и победы над Царьградом!
        Князь и все собравшиеся не проронили ни слова, пока обуглившийся труп Кнута почти не истлел. Только после этого кто-то принес ведро с водой и вылил его на золу.
        - Вода его уже не спасет, - цинично заметил Свенельд.
        Игорь же сорвал копье со стены и выкрикнул в толпу:
        - Вы хотели войну! Вы ее получили! Мы идем на Царьград во имя мести!
        Одобрительные возгласы дружины не оставляли планам Свенельда ни единого шанса. Князь бросил копье в византийский щит, прибитый на стене, и попал точно в цель. Ратники исступленно кричали:
        -
        Смерть ромеям!!!
        Свенельд плюнул на обугленный труп Кнута, и прошипев напоследок: «Здесь смердит хуже, чем в христианской могиле!», отправился восвояси. Он решил идти на хазар самостоятельно.
        Войско раскололось. На каганат отправился воевода Свенельд. В его распоряжении было восемьсот драккаров, вместившие двадцать пять тысяч воинов. Костяк войска составляли варяги и прибывшие искатели приключений из скандинавских земель. Славян тоже хватало, но Свенельд, не жалуя их, вооружил их слабо, ламенарных доспехов и кольчуг на славян не хватило.
        Свенельд согласился использовать вассалов в качестве рабочей тягловой силы во время волока между реками, вспомогательного войска и лучников. Он не хотел особо рисковать, намереваясь взять у хазар тамгу-знак беспрепятственного прохода мимо их земель, атаковать Ширван и обменять в Итиле заложников на часть добычи. В случае, если хазары пойдут на обострение при виде столь мощной армады, Свенельд полагал, что сумеет расправиться с ними молниеносным ударом, отбить пленников и разграбить хазарские житницы.
        Игорь располагал более многочисленной силой. Его флот состоял из тысячи ладей и сорокатысячного войска, с установленными на них осадными орудиями, славянское ополчение было куда более подготовленным. Его прямой задачей была месть. План состоял в том, чтобы потрепать войска ромеев, разграбить окрестности на побережье Понтия и установить контроль в долине Дуная. Для этого Игорь отправил послов к печенегам, и те согласились выступить совместно, что давало Игорю преимущества.
        Однако, иллюзорное преимущество вылилось в явное предательство. Печенеги сразу же предупредили византийцев о готовящемся походе русов. Зоя Карбонопсина убедила императора в том, что «северных скифов» нужно остановить у входа в Босфор…
        26 ГЛАВА. БЕГЛЯНКА.
        Малуша встала спозаранку, под крик петухов. Заплела косы, покормила поросят, бросила клевер в клетку зайчатам, разбудила рабынь. Скопилась груда грязного белья и пора была собираться на портомойню.
        Медленно пробудившись, сонные служанки лениво умывались, но с княжьего двора выходили уже бодрые со стиральными досками-вальками. Ключница повела их через рыночную площадь, где самые проворные славяне-торговцы уже зазывали к своим лоткам с пряностями, зайчатиной, лесными грибами, дичью, черникой и медом.
        Усатый торгаш угостил молодок ягодами и медовыми сладостями, завлекая на разговор. Малуша не препятствовала флирту, вспоминая своего суженого. Звонкий девичий смех - ответ на пошлую шутку и скрученный ус - заполнил рынок. Наконец, ключница княгини вспомнила о субординации и велела идти дале, а то на пристани разберут все плоты, и придется стирать у берега.
        Черный аист парил над камышовыми крышами замшелых срубов. Птица показалась Малуше грациозной, но чересчур тощей и какой-то чужой. Добрый ли это знак? Аист ведь всегда предвещает потомство. Но почему он черный? Малуша вдруг вспомнила слова ненавистного воеводы о том, что не видать ей ни мужа, ни собственного дитя, никогда ей не заиметь потомства, не исполнить заветную мечту любой девицы, не обзавестись семьей и плодом любви-ребеночком, зачатым в браке.
        У воды уж плескались купальщицы, щебетали ранние птахи. Заря наступала. Сизые облака разлетались, превращаясь в лазоревый дым. Прачки разобрали плоты и оттолкнулись от берега подальше от мутной воды.
        Лес по реке уже не сплавляли. Флот покинул столицу и ушел в поход. Река была прозрачной и чистой, как девичья слеза. Солнце отражалось в ней золотой лесенкой, устилая путь в неизведанный и спокойный мир, который бывает только во снах. Там любимый и радость, детский смех и надежда, там нет зла и смерти.
        Ее защита, брат Добрыня ушел на Царьград под предводительством князя во главе собственной дружины. Он достиг небывалого для древлянина положения и приказал ей не бояться злодеев. Он теперь слепо верил в будущее их племени под покровительством великого князя, ему внушили миф о неразделимой судьбе славян и варягов. Добрыня не видел ныне иного пути для древлян, кроме строительства государства русов, способного одолеть несметные рати в дальних походах.
        Княгиня Ольга тоже была добра к ней, предлагала даже приставить стражу от назойливой опеки коварного Свенельда, а еще привить благоговение перед невидимым Богом, который лишь один все видит и чурается бесполезных идолов, который прощает врагов и блудниц, и которого нельзя убить, потому что он вечен.
        Когда княгиня рассказывала про своего Бога, ниспосылающего на избранных святой Дух, ее глаза озарялись проникновенным светом, и Малуша растворялась в ее вере. Но как только княгиня замолкала, на душу ключницы вновь ложилось черным покрывалом не проходящее чувство тревоги и безмерная тоска. По родным, по дому, по Домаславу. Где он? Милый сердцу и любый душе, тот, кто приходит во снах и целует так, что не хочется пробуждаться.
        Унылая печаль обращала взор Малуши мимо цветущей вербы, дрожащей даже от слабого ветерка, на верхушки вековых сосен, согнуть которые способен лишь ураган с севера. Там, вдалеке, родное Полесье, последнее прибежище свободолюбивых древлян.
        Лишь там свобода и истинная защита! Как же влекло ее стремглав бежать в сторону леса, подальше от заплесневелых лачуг и дорогих теремов, от стройных заборов, что вместо спасенья занавешивали прекрасный мир, ограничивая его башнями и острогами, через ров, к оврагам и бескрайним лугам под крыло ее возлюбленного. С ним и жизнь весела, и смерть не страшна. Неужто судьба разлучила навеки, и не свидеться ей больше с сыном кузнеца, удалым звероловом и искусным ловцом ее девичьего сердца?…
        Чайки пролетели над головой и занырнули в воду в поисках пропитания. Малуша увидела плывущий предмет. О боги! Ободок с красной ленточкой, вплетенной в цветки. Точная копия того самого берестяного обруча, что запустила Малуша в реку, чтобы Домаслав узнал его из сотен похожих.
        Подросток купал старую клячу неподалеку. Веночек плыл в его сторону. Малуша окликнула парня и попросила достать ей предмет ее любопытства. Паренек исполнил волю красавицы, но достав венок из воды, резв оседлал свою клячу и сунул босые ноги в стремена. Он поманил девушку за собой едва заметным жестом и словно заговорщик прислонил указательный палец к губам, чтобы не было лишних вопросов.
        Малуша шла за лошадью как завороженная, и скоро оказалась у лодки. Паренек отпустил свою клячу, дав в бок березовым прутом, и сел за корявые весла. Малуша, повинуясь, легла на днище, и он укрыл ее шкурами. Он греб на своей убогой посудине очень долго, его окликали дозорные на берегу и со сторожевых ладей.
        -
        Кто таков!? Куда держишь путь!?
        Он оглашал свое имя и подробно описывал маршрут. Он отвечал, что рыбачил на затхлой челне, что она прохудилась и он задраивал течь, что течение вынесло и он заблудился, забрел далеко от родного городища, что держит путь к реке Уж, притоку Днепра, что улов очень скуден, не хватит на восемь сестер и хворую мать…
        А Малуша молчала и боялась даже пошевелиться. В руках она сжимала тот самый обруч и надеялась, что не зря плывет против течения, ведь только так она могла ускорить ту встречу, о которой мечтала. Она не могла ошибиться. Домаслав устроил этот побег, сама бы она не решилась.
        Не так скоро челна миновала опасные топи и причалила у заветной тропы. Не успела Малуша ступить на промокшую землю, как увидела лес, освещаемый полной луной, и любимого.
        Он бежал к ней из чащи, как витязь из сказки гадалок, демон кудрявый с наивной улыбкой. Скользнула искрой по щеке Домаслава скупая слеза, что исторгли без воли его синие очи, бездонные словно лазурные реки и живые как их водопады.
        Его крепкие руки, как ветви столетнего дуба, подхватили Малушу и закружили под тихими звездами лунного неба. Облака разлетелись, и они не хотели мешать мимолетному счастью и хороводам дубов-великанов да ивы плакучей, раскинувшей косы у топи.
        Танцу под шелест листвы и падение шишек, в ритме отсчета кукушки и стука настырного дятла, предшествовал долгий поцелуй, похожий на тот, что недавно подарил ей сладкий сон… Луна деликатно смеялась, лаская Полесье неуловимой игрой отраженного света. В его переливах Малуше казалось, что сон продолжался, и ей нельзя просыпаться.
        - Здравствуй, родная, любовь моей жизни! - эти уста, этот голос она отличила бы из тысяч. Он словно пел, так ей чудилось вечно, когда раздавался голос ее Домаслава.
        - Это не сон, я снова вижу тебя, ощущаю дыхание и слышу твой голос. Ущипни меня, да посильнее, подтверди, что ты рядом, и никогда больше меня не оставишь. Что защитишь меня и не отдашь, если прибудут за мной, за беглянкой, псы воеводы-злодея, ищейки княгини иль даже мой братец Добрыня, верный служака всесильного Игоря, князя. - она прижималась к любимому, требуя крепче обнять и согреть ее впрок, навсегда.
        - Малуша моя, мое сердце, мой огонек, согревающий душу. Отныне никто, ты слышишь, никто не обидит тебя. Я защита твоя, ну а крепость - наш лес! Братья мои не безропотные овцы ныне. Наточены стрелы и копья-сулицы. Кровли в лесу без печей, но не скудно и здесь пропитание. Тихо и счастливо жить без опеки жестоких убийц. Я обещаю тебе безопасность. - твердо ей молвил любимый, Малуша верила каждому слову.
        - Не накличем ли мы беды на наше племя? Не доставим ли хлопот этим бегством? Может быть лучше было остаться под присмотром доброй княгини? Ольга-христианка и чтит милосердного Бога. - все же сомнение свое обнажила Малуша.
        - Ольга живет под прикрытием странного Бога, Он нам не в помощь, муж есть над ней, а он - враг нашего рода. - ответил древлянский вожак, - Он не оставит в покое наш малый народ, не беззащитный, но слабый перед лицом опытных варягов и их пособников. Нам повезло, что они разделились. Пусть разобьют разобщенное войско по частям. Есть надежда, что они не вернутся живыми. Или вернутся слабее. И тогда мы ударим всей силой. Мы готовы.
        - Делай как знаешь, любимый. Я предаю твоей силе и воле свое бренное тело и дух, поколебленный пленом. Счастье не в силах я ждать, у чужого костра мне не согреться…
        Их обвенчали под шорох листвы и журчание ручья. Брачный божок Лялько в исполнении бежавшего из Коростеня жреца вился белым аистом вокруг молодоженов. Их посыпали луговыми цветами и проводили в шатер.
        Брачная ночь наступила, и нега укрыла их зыбкое счастье. Пришел и сон. Один на двоих. Видели черного аиста в пасмурном небе. Оба проснулись в ужасном предчувствии, крепко обнялись и постарались забыть наваждение…
        ГЛАВА 27. ПЛОТИНА.
        Недооценивать врага - удел недальновидных. Переоценивать соперника - участь трусливых. Недальновидность состоит в браке с высокомерием, трусость с самобичеванием. Лишь в балансе страха и уверенности в себе зиждется победа. Крайности приводят к краху…
        Свенельд перетащил драккары волоком из тихого Дона в величественный Итиль и пошел по течению в столицу Хазарии, грозную вотчину Иосифа. Он надеялся сокрушить иудейского правителя одним видом своей мощи и легко обменять добычу с Ширвана на заложников, а если удастся, то и припомнить обиду и нанести внезапный удар хазарам. Пребывая в плену у собственного заблуждения, Свенельд полагался лишь на силу варягов, проявив к примкнувшим к походу славянам излишнюю строгость, граничащую с их унижением. Подражая своему воеводе, варяги тоже не скрывали своего пренебрежения к славянским воинам, относясь к ним словно к рабам. Среди славян пронесся слух, что варяги могут продать их в рабство хазарам сразу после набега на Ширван…
        ***
        … Со смертью кагана и глубокой старостью Аарона, Иосиф стал единоличным правителем здешних земель. Личная власть объявленного наследника каганата, не смотря на закат хазарского могущества в целом, укрепилась после сватовства с аланской царевной. Аланских вождей даже убедили принять иудаизм. Так Иосиф хотел застраховаться от собственного мусульманского войска, ведь аланы могли выставить до тридцати тысяч всадников и подавить возможный мятеж.
        Иосиф теперь не просто управлял доменами, он принимал самостоятельные решения, ссылаясь на титул царя, а не бека, и не советуясь при этом с престарелым каганом, титул которого всегда был под сомнением.
        Теперь радониты с подачи иудейского Синедриона раздавали тамги* на проходы купцам на кораблях и караванам, и, конечно, плели свои фарисейские интриги, подкупая вождей разрозненных племен и сталкивая религиозные общины. Тем самым они не только сдерживали мусульман с помощью союза с воинственным племенем аланов и своего баснословного богатства, но и держали в узде христиан, которых считали агентами Византии.
        Иудеи были уверены, что мусульманам следует бросить жирную кость, полагая сперва отдать в жертву христиан, на которых магометтан легко было натравить. Но, узнав о планах русов, радониты во главе с Иосифом решили скорректировать свои планы, избавившись от назойливой северной угрозы. Иосиф и не предполагал, что именно русы впоследствии сокрушат Хазарию, и что Иосифу суждено стать последним правителем некогда самой могущественного государства. Однако, до изложения этой истории время нашего повествования еще не подошло, будем же следовать хронологии последовательных событий, которые ускоряли падение Хазарии и возвышение Киевской Руси.
        Иногда разгром служит катализатором возрождения. Плачевный опыт зачастую становится оружием. Ведь истинно говорят: без горечи поражения не ощутить вкуса победы.
        *ТАМГА - родовой фамильный знак. По значению понятие близко монограмме. Изображалась на гербах, печатях, иногда на знаменах и штандартах. (Прим. автора)
        …Приближение надменных русов Иосиф счел весьма опасным, но допустил их посланников ко двору и выдал тамгу на разорение Ширвана. Торжественной встречи во дворце не было. Делегацию предусмотрительно разоружили. Заверили в лояльности и четкому следованию договора с ушедшим в иные миры вещим Олегом. Заверили, что берсерки живы и их немедленно выдадут, как только русы исполнят свою часть договоренностей и пришлют половину трофеев.
        Тамгу при этом Иосиф выдавал тайно, без излишней помпы, в присутствии лишь своего двора и приближенных книжников, с тем, чтобы затем натравить на русов свою мусульманскую гвардию и всю умму, преподнеся все в невыгодном для пришлых налетчиков свете.
        Мусульман даже не пришлось бы убеждать в том, что русы, обидчики их единоверцев за дербентской стеной, не уйдут, пока не разорят мечети и жилища поборников ислама в Хазарии, не снесут минареты, не сбросят с них муэдзинов, не осквернят могилы святых и не воздвигнут на их месте капища своих идолов.
        На всякий случай Иосиф приказал распустить слух, что русы хотят оставить в низовьях Итиля крупное поселение и установить контроль за ловлей осетра и стерляди в низовьях полноводной реки, что была житницей и залогом процветания всего народа.
        Свенельд был убежден, что Иосиф, теперь именующий себя царем и расточающий милости подданным вне зависимости от вероисповедания , преисполнится благодарности за удачный набег на земли его мусульманских неприятелей, пытающихся узурпировать власть именем своего Аллаха. Но откуда было знать воеводе, что радониты ведут более тонкую игру.
        Мусульмане за стеной - одно, а своя гвардия - иное. Разногласия с Византией достигли пика, и опереться в борьбе с ней хазарский властитель мог, лишь опираясь на аланов и мусульман-тюрков. Что до русов, то Иосиф им не доверял. Он не верил ни христианам, ни мусульманам! Даже евреям он, получивший верховную власть, теперь не верил. Кто ж доверится язычникам! А тем, кому не верят, и тем более, боятся, нет места на небосклоне имперской политики.
        Еще до того, как русы вернулись с Ширвана с обещанной добычей, Иосиф призвал муджтахида и убедил его выдать фетву на истребление русов, в которой надеялся предстать в виде защитника одного из столпов единства великого каганата, где находят пристань все, кроме кяфиров-неверных.
        Муэдзины с балконов самых высоких минаретов созвали мусульман на утреннюю молитву. Имамы зачитали фетву, убеждая паству забыть о притеснениях со стороны кагана и довериться мудрому Иосифу, у которого нет лицеприятия меж населяющими государство гражданами, кем бы ни были они по вере:
        - Наш мудрый правитель, досточтимый Иосиф защитит нашу умму от притеснения неверных! Доверимся же ему и сокрушим войско Иблиса. Да сбудутся слова пророка Мухаммеда, да благословенно будет его имя, и утвердится шариат через людей, верных Писанию и не извращающих послания пророков! Открылись ныне глаза у царя нашего Иосифа, и облилось сердце его кровью, когда узнал он о вероломном нападении на наших братьев по вере за стеной Дербентской. И не выдержало его сердце беззакония от язычников, врагов всех людей Писания. Да исторгнет их земля на пути нашего джихада и станем шахидами имени Аллаха и вознесем меч против неверных… Аллаху акбар!
        Флот русов, вернувшийся после набега с ширванских земель, из опасения вызвать гнев Иосифа, не стал заходить в прежнюю столицу Семендер и сразу встал на рейде в гавани хазарской столицы.
        Потери после бойни в Ширване были незначительными. Внезапная атака на местных ханов принесла свои плоды. Добыча вполне устроила варягов. Она хоть и не была столь внушительной, как византийская дань во времена похода Олега на Царьград, однако намного превышала поборы славянских племен в период Полюдья.
        Свенельд с нетерпением ждал обмена трофеев на заложников, заблаговременно наполнив сундук для хазар серебром и драгоценностями. Он мог обойтись и без провизии, так как снабдил свою армию продовольствием в Ширване, но не мог покинуть земли Хазарии без возвращения своих берсерков, ведь это являлось главным поводом и основным мотивом всего предприятия.
        Молодая Луна блестела монетой в хазарском небе. Здесь она казалась совсем другой, нежели в землях Гардарики, она, может и не была такой холодной, но выглядела абсолютно чужой. Ночь переждали с тревогой. И не зря.
        Наутро Свенельд понял, что берег усеян бесчисленным множеством всадников. Оттуда раздавался воинственный крик и сверкали лунным отражением наточенные палаши.
        Зоркие кормчие разглядели вдали множество валунов, из которых на мелководье выросли за время похода на Ширван целые острова. На искусственных островках и плотах огромного размера стояли отряды лучников и пехоты. Мимо них и баллист с масляными горшками теперь нельзя было проскочить из Каспия в устье…
        Что это? Хазарский каган, или царь, как там его, хотел перестраховаться, на случай, если его оставят с носом, или он пересчитал войско Свенельда, и его грозный вид не внушил царю трепета. Неужто пока варяги грабили его врагов, сам он подготовился к резне, желая отобрать все награбленное силой и уничтожить потенциальную угрозу.
        Чтобы то ни было, Свенельд направил на берег челну с переговорщиками. Челна вернулась с трупами. Стало ясно, что хазары хотят не дележа добычи, а войны.
        - Они хотят войны! Они ее получат! - заорал в исступлении воинственный ярл и приказал поднять паруса.
        Десятки варяжских драккаров вошла в гавань, началась высадка. Сразу же начался массированный обстрел с крепостных стен. Варяги стащили на берег и свои малочисленные катапульты, но пока их монтировали, на флангах показалась конница.
        Завидев кавалерию мусульман издали и предположив, что она в силу огромного численного перевеса быстро одолеет дружину ярла, на нескольких десятках ладей с преимущественно славянскими командами вспыхнул бунт. Ненависть к надменным сородичам самопровозглашенного ярла была настолько велика, что славяне из разных племен объединились.
        - Режьте им глотки! - орали вожаки, - сбрасывайте этот балласт в море и стягивайте варяжские паруса! Пойдем на веслах. Хазары пропустят нас, если узнают, что мы побили варягов! - заблуждение разносилось по драккарам, которые охватило восстание.
        На берегу шла беспощадная и бенспорядочная рубка! Мусульмане снесли стену из щитов, выстроенную варягами после высадки, уничтожив большое количество дружинников. Хаотическая резня не имела ничего общего с тактикой боя. Поле брани скоро напоминало свалку из трупов людей и лошадей.
        Кони хазар застревали в воде, сковывая движения хазарским всадникам. Это дало возможность отступить и отойти от берега. Свенельд уже понял, что часть флота ему не подчиняется. Несколько десятков ладей без его на то приказа шли на веслах к устью, пытаясь прорваться между плотами с отрядами хазар.
        С изменниками он решил разобраться в более подходящей обстановке, но убраться отсюда было не самой плохой идеей, и единственным вариантом вынужденного отхода являлся рискованный путь сквозь плоты с баллистами и лучниками.
        Свенельд последовал примеру славян, однако приблизившись к стройным рядам хазарских лучников он оторопел от увиденного. Его берсерки, смысл и декларированная цель похода, если конечно не считать наживы от грабительского набега, стояли на плотах, привязанные к столбам, а лучники стреляли из-за их спин. Выходило так, что ответный обстрел был невозможен. Первыми под удар попадали его собратья, те, ради которых Свенельд организовал поход, разделив общее войско русов в ущерб выживанию зародившегося государства… Воевода понимал, что паника, охватившая его дружину, способна убить не только субординацию, но истребить в воинах всякое желание рисковать собственными жизнями ради спасения берсерков. Свои бы спасти!
        Угрызения совести, мучавшие Свенельда, никак не касались славян. Уж кому было наплевать на жизни варягов, так это им. Разве от этих татуированных чужеземцев с косами дождешься благодарности?! Их гонор и свирепый нрав годился лишь для понукания, а терпеть эти нелюди от славян могли лишь раболепие и подобострастие. Поход в Хазарию лишь усилил предубеждения и увеличил неприятие. Куда там, сравниться с ними удалью и храбростью!? Только они прирожденные воины, призванные верховодить!? Все остальные смерды, никчемная чернь, не достойная восседать с ними за одним столом и пить из одной чаши! Они веселятся в своих бражных залах, посмеиваясь над покоренными племенами, а теперь хотят, чтобы за них положили жизни! Как бы не так!
        Иосиф чесал свою плешь, расползшуюся на затылке за последние два года, взирая на то, как неприятельские драккары таранят его плоты и выпускают по привязанным заложникам груды стрел. Пожалуй, он возлагал слишком большие надежды на благородство этих отъявленных дикарей, предпочтением которых, как и следовало язычникам, всегда останется собственная шкура!
        Вытянув свою длинную шею и сощурив глаза, чтобы лучше всмотреться вдаль, новоявленный царь Хазарии вдруг понял, что русы не только прорываются сквозь установленные им барьеры, но и обстреливают друг друга. Хотя бы это облегчало задачу. Смута в войске противника всегда на руку!
        …Заложники были убиты ответным обстрелом. Миссия Свенельда провалилась. Его утешала лишь мысль, что вину за их гибель теперь легко возложить на трусливых славян. Конечно, в случае, если удастся вырваться живым из этого смертоносного переплета.
        К хазарам на плоты и искусственные островки с берега прибывало подкрепление. Просочиться сквозь огонь и стрелы смогли не многие. Десятки кораблей затонули и их торчащие из воды мачты загораживали путь отхода остальным. Ладьи застревали на мелководье и становились объектами все новых атак мусульман, коим не было числа.
        Воевода предпринял очередную попытку прорыва сквозь оцепление, и ему это удалось ценой невероятных усилий и потерь. Никто даже не думал поднимать раненых, упавших в воду, на борт. Из этого пекла необходимо было во что бы то ни стало уносить ноги!
        Свенельд вышел в устье во главе сорока драккаров, остальные все еще отражали натиск у насыпей с валунами. По обеим берегам речного протока, куда занесло ладьи русов, скакали орды. Нужно было держаться по центру. Течение здесь быстрое, да и ветер, как назло дул в сторону моря…
        Так шли на веслах до изгиба. Русло там значительно сужалось, затем раздваивалось подобно тому, как разделилась армада русов. В одном месте ширина Итиля уменьшалась до критических размеров. Это давало коннице шанс достать драккары, но воины кагана должны были спешиться и с помощью лестниц или обычных бревен, крюков и других приспособлений взять на абордаж корабли у излучины, там где фарватер был рассчитан максимально для двух драккаров, да и то идущих параллельными курсами на расстоянии двух-трех вытянутых весел.
        Удрученный своим безвыходным положением воевода осмотрелся по сторонам. Даже на глаз проток этот был раза в четыре уже, чем тот, по которому флот шел в Хазарию. Но выбирать не приходилось, раз судьба занесла в незнакомое место. При этом берег открывшегося взору острова тревожил Свенельда гораздо больше. Лишь таинственный остров, лишенный большей части растительности, таил загадку в отличие от привычного вида береговой черты неплохо изученной дельты. Хотя бы потому, что остров свисал над рекой обрывами, возвышаясь над водной гладью на высоту мачты.
        Там, где могучая река текла привычным руслом, вначале поглощая притоки, а затем словно расставляя пальцы, шумно впадая в неприветливое море, все было предельно ясно.
        Где-то берег был илистым и долина превращалась в болотистую местность, пристанище выдр и бобров. Где-то пейзаж был холмистым, лесным, давая пропитание волкам и горностаям. Здесь же преобладала степь, вотчина парящих над ней стерхов, пустынная и молчаливая… А этот остров, в былые времена покрытый деревьями, а теперь абсолютно лысый, выбивался из общей картины. На его берегу все еще обитали беспечные цапли и расхаживал одинокий и важный пеликан, едва справляясь со своей ношей в виде массивного клюва.
        Кто почти целиком вырубил вековые деревья? И главное - зачем? Как выглядел этот невзрачный островок раньше? Нет, точно, Свенельд находился здесь впервые. Как не силился воевода вспомнить этот курган посреди воды, память не отвечала. В нем или не было ничего примечательного, или, что скорее всего, это проклятое место даже лазутчики обходили стороной, ибо если б варяжский купец хотя бы раз побывал здесь, то обязательно поведал бы побратимам, что есть в разветвленной дельте реки Итиль гиблое место, от которого веет смрадом, и где может заблудиться даже опытный кормчий…
        Всадники выпускали стрелы с обоих берегов и изливали громогласные проклятия. Этого было мало для победы, остановить отход могла лишь смекалка. Именно ее самоуверенный Свенельд меньше всего ожидал от избалованных миром и удачной торговлей, защищенных дербентской стеной и распрями внутри халифата, хазарских правителей-интриганов. Но и здесь воевода недооценил врага, хоть и отдал интуитивный приказ разделиться, чтобы обогнуть опасный островок с двух сторон.
        Хазары же на сей раз подготовились. Когда ладьи сравнялись с островом, кормчие варягов заметили на ветвях нескольких оставшихся верхушек нависающих на речную гладь молодых ив и кривых сосен хазарских дозорных. Это были единственные целых деревья на этой унылой земле, что просвечивалась ныне как бычий пузырь, который вот-вот лопнет. Хазары были видны на опустошенном берегу. Они суетились, но как-то организованно, без лишних движений. Это пугало, но не остановило…
        Напротив, варяги стали грести чаще, отбивая с кормы ускоренный барабанный счет. Скорость смогла помочь флагману и семи ладьям, свернувшим направо от губительного клочка земли, увернуться от стрел с левого берега, но уклониться от неминуемой беды уже было поздно.
        Разделившись, ладьи обходили остров, приближаясь к устроенной хазарами ловушке. На полном ходу варяги уткнулись в рукотворные горы из тысячи бревен, перекрывающих русло.
        От стрел и копий еще можно было укрыться щитами, огонь можно было потушить, но выстроенную хазарами десятиметровую плотину мог преодолеть лишь местный стерх или баклан, и то, птица, застигнутая врасплох или вынырнувшая из реки с рыбешкой в клюве, могла врезаться в столь неожиданную преграду.
        Хазары уже тянули канаты с острова и обеих берегов. Бревна в сердцевинах плотин сдвинули все сооружение. Вода хлынула на драккары, огромной волной накрыв беспомощных мореходов. Она сносила ладьи, как ветер срывает камыш с плохо уложенной кровли. Драккары переворачивались от мощного удара и тонули. Лучники добивали оказавшихся в реке варягов и славян. Тех же, кто успевал сбросить доспехи и топоры, прибивался к берегам, ждала изощренная казнь мусульман. Иосиф велел не оставлять в живых пленных, мало рассчитывая что-либо выручить за это несговорчивое воинственное племя.
        К ночи с флотом русов было покончено. Но стычки продолжались в зарослях камыша, хотя преследование остатков разрозненного войска больше напоминало охоту.
        Конные отряды хазар выкуривали из хрупких растительных укрытий остатки варягов и славян огнем. Близлежащее население долины активно помогало в розысках.
        Пастухи предоставили собак, которые по запаху легко натыкались на чужаков, засевших у подножий склонов, в оврагах и даже укутавшихся в болотной тине. Искали варягов и местные рыбаки, напуганные до смерти слухами о том, что пришлая рать собирается вытеснить их с родных земель и лишить прибыльного промысла. Они всегда сторонились властителей и их прихлебателей, ведь их сети были расставлены в самых укромных местах, подальше от глаз сборщиков налогов, но на сей раз их уверили, что за помощь в поимке врагов им обеспечат поблажками и льготами в рыбной ловле и разведении промысловой живности. Так что рыбачьи лодки достигали самых мелких протоков, выискивая затаившихся в ночи чужаков. Их безжалостно выдавали громким звуком рога или истошным криком ужаса, если варяг успевал занести свой топор.
        Разгром был полным. Спастись удалось немногим. Как ни странно, губительный остров, огороженный со всех сторон Итилем, предоставил спасительное убежище раненому стрелой воеводе. Им стала заброшенная лисья нора, утопленная обессиленным Свенельдом вручную. Замуровавшись дерном, он пролежал в ней до утра. Лишь утром он выполз и, смахнув с себя приставшую крысу, надломил стрелу, оставив наконечник внутри своего тела. Неимоверная боль, глубокое отчаяние и самобичевание были сущим наказанием за былую надменность. Он плыл, превозмогая недомогание, на берег. Потом он долго шел, падая и снова вставая.
        А потом он очнулся, в обветшалом срубе, пропахшем сыростью, его выхаживали незнакомые бородачи. Они лепетали на языке северян и рассказывали друг другу о неудачном походе русов на хазар. А так же о том, как спасшихся бегством варягов, преследовали до земель булгар, как булгары добили остатки и рассеяли их по степи. Свенельд мучался от нестерпимой боли, скрежетал зубами, ощущая ожог на ране, но понимал, что славяне не желают ему зла. По иронии судьбы, его, главного неприятеля зародившегося союза, вернули к жизни его заклятые враги и именно им он был обязан вторым рождением.
        Булгарский дозор нашел раненого воеводу и определил по хоть и порванной, грязной одежде знатное происхождение попавшегося им в руки варяга. Всадники погрузили его на коня, чтобы отвезти почти бездыханный трофей хану, но были атакованы северянами. Свенельда отбили и выходили. И теперь он слышал от славян ободрительные речи, пил их целительные травы и ел их хлеб. Спустя время он мог говорить с ними, но решил не раскрывать своего истинного имени, ведь земля слухами полнится, а он уже успел заслужить репутацию злодея.
        - Ничего, боярин, встанешь на ноги, отправим тебя в Киев-стольный град! - увещевал старик с увесистым пористым носом, похожий на гнома, что вызвался быть его лекарем, - Ты один из немногих, кому повезло остаться в живых в этой бойне. Как ты, говоришь, твое имя?
        - Имя? Лют, меня зовут Лют… - представился он именем сына.
        - Да, Лют, поговаривают, что накрыло пучиной весь флот русов, и полегло все войско варяжское в Итиле. А ведь совсем недавно мы, северяне, перестали хазарам дань платить, за что превеликая благодарность Олегу вещему, князю доброму и справедливому. Только он славян привечал и ревностно богам нашим служил, равенство всем даровал, чем войско свое умножил и любовь народную приобрел. Но недолго мы гордо назывались русами и стращали хазар да булгар. Ныне ослабла Русь, и снова каждый за себя… Не послушался своенравный воевода, то ли именем Свен, то ли Свенулд, княжьего слова и раскроил общее войско на две части! И обе части сгинули! По одиношеньке-то легче с силищей такой совладать было!
        -
        Как обе!? - не поверил своим ушам воевода.
        -
        А так! Не ровен час, из Царьграда дурные вести придут!..
        
        28 ГЛАВА. ПОРАЖЕНИЕ.
        Днепр прошли достаточно быстро. Печенеги выстроили у порогов свою конную рать, салютуя Игорю как союзнику визгом, улюлюканьем и гарцеванием по кругу. По договоренности, конница кочевников должна была ударить по ромеям, преодолев Фракию и выйдя к Царьграду неожиданным броском.
        Расчет на печенегов был невелик. Минуя маршем земли болгар, они могли лишь отвлечь ромеев от главного удара.
        Однако, и этот расчет не оправдался. Никаких оснований доверять скользкому как медуза хану Куре не было. Да и никакие посылы не помогли: ни грядущая помощь против болгар, ни справедливая дележка будущей добычи, ни обещание династического брака княжича с дочерью хана. Кочевники лукавили, когда клялись русам в дружбе. К чему рисковать, когда византийцы дадут золото лишь за предупреждение о набеге…
        Подойдя ко входу в Босфор, флот Игоря неожиданно столкнулся с тем, что пролив заперт дромонами и хеландиями ромеев. Это насторожило, не испугало князя. Что ж, набег не будет внезапен, но преимущество в числе многого стоит.
        Проход хоть и был узким и напрочь закрывал фарватер, численность греческих кораблей показалась смешной, дозорные на мачтах насчитали не более тридцати. Игорь решил не медлить и идти на абордаж на всех парусах. Каково же было его удивление, когда он увидел, что ромеи снялись с якорей и идут в лобовую атаку, на таран.
        - Они что ослепли или объелись грибов? - не верил своим глазам князь, ведь ромеи шли на верную смерть, медленно отходя от спасительных берегов, где стояли балисты василевса. Выходя в открытое море, они были как на ладони.
        Столкновение становилось неизбежным. Передовые драккары сманеврировали обход, и вскоре хеландии и дромоны оказались в самом центре, зажатые между ладьями русов.
        Только в этот момент князь понял, что на греческих кораблях находится минимум команды. Зато сифоны с греческим огнем установлены не только в носу, но в корме и по обеим бортам.
        Василевс приготовил русам свой огненный привет, наняв смертников для исполнения важной миссии ради спасения Империи. Их родным обещали феоды в Антиохии и много золота. Их братьям раздали должности спафариев и друнгариев, их детей объявили детьми василевса и обязались учить у лучших ученых мужей военному делу и философии, их благословил на смерть новый патриарх Византии, бывший стратиг Николай, принявший духовный сан по повелению самого императора и научению Зои Карбонопсины… А рабам даровали свободу и рай после смерти.
        Струи огня исторгались из центра, поливая флот русов словно из хоботов громадных слонов. Варяги в доспехах в ужасе бросались в море и тонули. Дружинники, объятые пламенем, прыгали в воду, но не могли спастись, казалось, и море в эпицентре сражения горит не меньше масла.
        Дромоны, напичканные смолой и нефтью, загорелись от собственных струй и столкновений с подожженными ладьями русов. Скоро взорвался трюм хеландии, нашпигованный тысячей горшков с маслом. Этот взрыв невиданной силы напоминал извержение вулкана. Пламя охватило сотни драккаров.
        Оставшись без команд, они сгорали дотла и тонули в тихих водах. Русское море поистине стало черным. Князь вдруг припомнил самосожжение Кнута-морехода, и только теперь оценил, что видел предзнаменование катастрофы.
        Варяжские ладьи с горящими парусами в панике разворачивались, уходя подальше от чудовищного самоубийства ромеев, забравшего столько жизней. Море, усеянное плавающими обломками кораблей и обожженными трупами, превратилось в братскую могилу.
        Князь подал знак отступления. Потери удручали. Так и не войдя в пролив, русы лишились ста кораблей. Кратковременный морской бой унес жизни тысячи варягов. Игоря столь скорое и невероятное поражение от кучки смертников вывело из равновесия. Гнев побудил его к немедленной высадке войска на северном побережье Малой Азии. Варяги проявили верх жестокости по отношению к местному населению. Ни щадили ни землепашцев, ни рыбаков, ни священников. Грабили близлежащие монастыри, носиловали женщин, ловили христианских монахов и ставили их мишенями для лучников, жгли поселения. Люди бежали подальше от моря, сеющего смерть.
        Гнев так и не удалось подавить. Настроение князя передалось войску, которое уже не действовало как единый механизм, разделившись на крупные и малочисленные отряды, во главе с воеводами или наиболее авторитетными ратниками.
        По всей Анатолии раздавался вопль и слышалось стенание. Беззащитные люди искали укрытие лишь в монастырях на отвесных скалах, так как василевс выжидал. Он не спешил на подмогу своему народу, копя силы за крепостными стенами и созывая федератов и тагмы изо всех фем. Уж подоспели Панфир-деместик с сорока тысячами, Фока-патрикий с македонянами, Федор-стратилат с фракийцами, но василевс не выдвигался, отсиживаясь в Константинополе и молясь с патриархом о спасении.
        Князь Игорь устал от беззакония, но словно брошенный сам в бурное течение, не управлял теперь и собственными заключениями, прислушиваясь то к Асмуду, то к безумным берсеркам, жаждущим крови и мести. Урезонить злодеев могло лишь твердое княжье слово, однако князь был внутренне разбит и скован нерешительностью. К тому же, чтоб собрать вновь рать воедино, потребовались бы месяцы. Войско разбрелось в поисках наживы. Князь превратился в стражника стоящего на якорях флота и разбитого наспех лагеря.
        Доверенные люди доложили, что берсерки из неуемной мести разрывают мирных людей лошадьми на части и распинают христиан, вбивая людей гвоздями в кресты, надсмехаясь над смертью почитаемого жителями Ромеи Божьего Человека. Князь не остановил и этой жестокости, лишь наблюдая за казнями, угрюмо сидя на камне. Ему подвели плененного игумена монастыря, и какого же удивление было у князя, когда он узнал в нем старца Фотия, соблазнившего его жену на перемену веры. Фотий, опальный патриарх, стал простым игуменом в монастырской обители, наставником бесправных и бесполезных иноков. Ирония судьбы столкнула их вновь, но теперь Игорь испытывал к старцу вместо благодарности невероятную злость, в него словно вселился бес, требуя расправиться с проповедником. Подогревали страсти князя и ближние. Фотий заговорил первым:
        - Отчего творишь беззаконие, Игорь, над людьми божьими, праведными, над женщинами и несмышлеными детьми, ведь супруга твоя христианской веры?
        - И что с того, что запутал ты мою милую жену обманом? - негодовал Игорь.
        - Убей его! Распни монаха! Вгони ему гвоздь промеж глаз, чтоб точно не воскрес! - требовали гридни и берсерки из верной дружины. Даже Асмуд молчал, считая жизнь старикашки никчемной.
        - Вера в Христа молитвой проверяется. - молвил Фотий, уже смирившийся с неминуемой смертью и приготовившийся умереть достойно, - Если молится княгиня Богу, значит душа ее Его ищет. Меня ведь нет рядом, не заставить человека говорить с Богом, коль он не хочет…
        - Кто не хочет? Бог или человек?
        - В ее случае человек, в твоем Бог. Тебя он отверг, раз ты не пресекаешь злодейство, а вершишь его руками своих старателей.
        - А как твой милосердный Бог допустил самоубийство своих рабов, ведь это грех у вас, христиан. Ромеи сожгли сами себя, преградив нам путь в Босфор. Как ты объяснишь мне противоречие?
        - Они поступили так подражая Сыну Божьему, который пошел на смерть осознанно, чтобы спасти человеков. Они же спасали свою землю ценой собственных жизней, положив животы свои ради друзей и жен, пострадав от тех, кто несет смерть и глумится над верой, не пустив их в свой дом. Бог оправдает их на Суде.
        - Значит, твой Бог лжец, раз вершит свой суд, как угодно людям. Ведь василевсу, твоему гонителю, такой суд и нужен! Отправил на смерть кучку фанатиков и спас свою задницу! А как спасешь себя ты? Сойдешь с креста или воскреснешь из мертвых, как твой Бог? Мои браться хотят распять тебя и забить гвоздями!
        - Для меня великая честь умереть, как Он! - одиржимо заявил Фотий, подписав себе приговор. - Когда-то именно ты спас меня, но обретя ангела в виде твоей благоверной супруги, не внял наставлению и отверг учение, не преобразился от света, а остался во тьме. Теперь тьма поглотит тебя.
        - Сначала тебя! - свирепо прошипел Игорь и отдал игумена на растерзание.
        Берсерки достали топоры и прибили Фотия к кресту. Сначала ладони, затем ноги, в последнюю очередь большой гвоздь поднесли ко лбу и занеся тупую сторону топора оглянулись на князя.
        Князь сплюнул, гвоздь вбили и подняли крест.
        - Так хоть мучатся не будет! - оправдал сам себя Игорь и отправился в лагерь пешком.
        В княжьем шатре заседал с послами из Царьграда ободренный их визитом Асмуд. Зоя Карбонопсина опять заплела свою изощренную интригу. Она снова намеревалась откупиться, и сумма дани была внушительной, к тому же Святославу обещали в жены царевну и еще раз подтверждали все положения подписанной Олегом хартии, включая права Святослава на болгарский престол.
        Игорь знал, как выполняют свои обещания ромеи, как соблюдают подписанные хартии, заверенные богами. Они не меняли своего Бога с такой легкостью, как жонглировали идолами варяги, но толкователи христианского Суда казались игорю такими же шарлатанами, как погребенный по его приказу волхв Деница.
        Выбирать не приходилось, ведь у русов не было союзников. Печенеги предали. При этом василевс требовал не чинить его вассалам, печенегам, никаких препятствий, так как снарядил их на войну с болгарами. Послы василевса просили не мстить хану за измену договору с русами, обещая возместить князю Игорю данные печенегам дары.
        Асмуд и воеводы настаивали на заключении мира, убеждая, что передышка не повредит, а разброд в войске, о котором ромеям пока неизвестно, может стать достоянием ушей василевса, и тот передумает выплачивать дань, отважится на сражение. Можно было сохранить лицо, уйти с достоинством и с богатыми трофеями.
        - Как скажете, так и поступлю… - изрек уставший Игорь, готовый идти на поводу у любого, лишь бы закончить начатое, пусть бесславно, но скоро. Воля оставила его вместе с удачей. Он глушил в себе раскаяние перед супругой за смерть ее любимца и сторого-настрого приказал не говорить Ольге о случившемся в этих землях. Он не боялся проклятья богов, так как сам себя ненавидел. Он боялся лишь взгляда любимой. Ольга, его милая Ольга, не простит его за такое. А он просто оказался слаб и не достоин имени своего отца…
        - Если так говорит царь ромейский, то чего же нам еще надо? - размышлял вслух Асмуд.
        - Не бившись, возьмем золото, серебро и паволоки! Как знать, кто одолеет, мы или они? Надо соглашаться! - вторили ему воины.
        - Ведь на море ромеи доки! С морем нельзя заранее уговориться, да и ветер может дуть не в наши паруса! - стоял на своем Асмуд, видя хмурые лица берсерков, готовых броситься хоть в пучину, лишь бы их не заподозрили в малодушии.
        - Одна смерть всем! - ревели берсерки, - Только скажи и пойдем на Царьград, сгинем с бою на пути в Вальгаллу!
        Князь сказал, что не знает, как собрать войско, не важно для какой цели, для отхода или для нападения.
        Асмуд и дружина посоветовали разослать гонцов и ждать три дня, а потом сниматься с якорей и идти к Днепру. Кто не вернется, тот пусть добирается до Киева сам. Князь несколько обрадовался, что на принятие решения есть еще целых три дня, но за эти дни так и не окреп духом, полностью размяк и утешился в ромейском вине. Он хотел забыться и вернуть тот день, когда не грызло его чувство вины и мог он смотреть в глаза любимой, не пряча взора.
        Через три дня пьяного Игоря уложили на плащ словно безмолвное полено и отнесли на палубу флагманской ладьи. Совет оставшихся с флотом воевод решил не донимать князя очевидным и поступил наиболее целесообразным образом, приняв у ромеев дань и отправившись восвояси.
        Проходя днепровские пороги варяги показали свой норов и все равно показательно казнили печенежских заложников, переданных варягам после договора с ханом Курей. Для пущей острастки. Их тела выбросили с борта на гранитные камни. Увязший в набеге на болгар Куря поклялся отомстить, но он был далеко, да и разозлили его не для того, чтоб после опасаться!
        Поникшее войско, растрепанное и неполное, вернулось в Киев. Князь беспробудно пил. Удрученный происшедшим и невозможностью ничего исправить, он боялся показываться на глаза своей Ольге. Чтобы не взболтнуть ей чего лишнего.
        На все деньги из византийской дани, что остались в казне после раздачи дружине, князь велел строить большой христианский храм с колокольней вместо утраченного из-за поджога. Он хотел задобрить княгиню, но так и не поведал об учиненном злодействе над невинными и старцем Фотием.
        Собор строился. Дело у архитектора и работников спорилось. Христианская община множилась к удовольствию Ольги, но она не понимала, почему любимый все время ссылается на неотложные дела, а когда они оказываются вместе, ничего не рассказывает о злополучном походе. Она деликатно не бередила его раны.
        Князь и княгиня умели вместе безмолвствовать. Им было о чем помолчать. Иногда Игорь утыкался ей в плечо и плакал, продолжая хранить свою тайну. Самобичевание привело князя к заметному истощению, что стало наглядно видно его дружине. Князь казался физически слабым и абсолютно безвольным. Сильные духом варяги никогда бы не стерпели над собой размякшего вождя, не будь он наследником Рюрика. Пришло время, и они стали упрекать князя. То в одном, то в другом. И князь терпел, позволял собой помыкать. Такое поведение Игоря могло обернутся бедой…
        ГЛАВА 29.ВОССТАНИЕ ДРЕВЛЯН.
        Тревога не давала спать спокойно. Пробуждение походило на туман. Мысли путались, в панике перескакивая одна на другую. Князя Игоря мучал один и тот же сон. Явь в нем переплеталась с ужасами.
        Перед глазами возникал горящий как факел Кнут-мореход, совершивший самосожжение в бражном зале. За спиной князя стоял волхв Деница, живой и невредимый, и противно ухмылялся, приговаривая вслух: «Неужели, князь, ты настолько глуп, что не смог разобрать прямое указание богов? Всех поглотит пламя! Боги сказали тебе именно это, но ты не понял и повел на смерть свою дружину! Был бы я рядом, истолковал бы верно сон!»…
        Потом во сне возникал недоброжелатель Свенельд. Воевода стоял над трупом Кнута и повторял словно заговоренный одну и ту же фразу: «Вода его уже не спасет!», те самые слова, что проронил Свенельд в тот день. Кнут в сновидении рассыпался как зола, но возрождался вновь. Пепел собирался в комок и рисовал в воздухе очертания человека. Кнут, вернее его прозрачный силуэт, отвечал Свенельду, но его слова касались всех свидетелей его смерти: «Мы все умрем! Огонь ли поглотит, вода ли смоет… Кто спасется от огня, не спасется от воды, не укрыться нам от наших богов, потому что нельзя укрыться от тех, кого нет… Кого нет… Есть только один Бог, и он нас проклял, ибо лишил разума нашего князя!»…
        Напоследок, прямо перед пробуждением, появлялся распятый монах Фотий. Старец сидел на сияющем троне и смотрел на Игоря без злобы, а князь отводил глаза. Фотий же вставал, подходил к Игорю и молвил: «Прости меня»… «За что же ты просишь у меня прощения, ведь я убил тебя?» - вопрошал Игорь. Монах улыбался и отвечал загадкой: «За это и прости, ведь лучше умереть в любви, чем жить, предав свою любовь»…
        ***
        Превратясь в собственную тень, Игорь мало, чем интересовался, даже маленький Святослав не радовал его, как прежде. Князь не трепал его так, словно хотел проглотить от любви, не подкидывал вверх, не катал на спине, издавая конское ржание, не вырезал ему собачек из сухой березы… Перемена настроения не могла ускользнуть от проницательной Ольги, но допытываться до истины было не в ее правилах. Она лишь молилась, надеясь, что князь сам все расскажет, коль захочет.
        Время шло, а князь все более отдалялся от семьи, зачастую срывался на близких, но тут же опускал голову и уходил в себя. Это мало походило на затворничество, ведь Игорь был у всех навиду, но ходил он действительно подобно призраку. Не видя перед собой никого и ничего, не чувствуя чаяний приближенных, оставаясь глухим к просьбе боярина или нижайшей мольбе смерда.
        Он не злился на ближний круг, осуждая лишь себя. Но самоустранение от правления может иметь много причин, но выливается всегда в один итог - ослабление власти…
        Не помнил князь Игорь и о нуждах своей дружины, вечно недовольной достатком. Ратники вспоминали добрым словом воеводу Свенельда, что баловал своих дружинников, одаривая их трофеями и позволяя грабить славянские городища. Дружинникам Свенельда не приходилось жаловаться воеводе на недостаток в чем-либо. Так и говорили меж собой:
        - Вот Свенельд, он сам знал, чего просит душа варяга. А наш князь не заметит ничего и перед глазами…
        -
        Да уж, иногда и слепой видит лучше зрячего.
        - Помнится, Свенельд частенько устраивал пиры для своих воинов и все время находил повод для набега. Раздолье и вольница!
        - Да, давал в лен вотчины с рабами и делился своими наложницами…
        -
        Размазня наш князь…
        Мудрый Асмуд просил Игоря предостеречься первым делом от своих же собратьев, а для того вооружить и обучить для подстраховки побольше простолюдинов из славян. Призывал при этом ограничить всех воевод и тысяцких в полномочиях, а новоприбывших варягов побыстрее отправлять прямиком в Царьград наемниками к василевсу, чтоб не задерживались они в стольном граде и не мутили и без того мутную водицу. Впавший в безразличие ко всему Игорь пренебрег увещеваниям Асмуда. Не прислушаться он и к здравой мысли княгини об основании погостов в дальних землях с исключительным правом сбора дани, чтобы не соблазнялись боле варяги, особенно только что прибывшие, на самоуправство. Чтоб знали закон и чтили порядки.
        Князь не спешил. Оттого скопилось в непригодных амбарах и в заброшенных хатах немало привыкших к набегам и грабежам голодных и дерзких охотников за удачей из далеких северных земель. Суровые воины точили свои топоры, укоряя князя Гардарики в отсутствии гостеприимства. Перекантоваться в Киеве как на перевалочной базе им никто не запрещал, но обеспечивать комфорт вельможи князя не собирались. Тем более угождать пришлым людям в ущерб своим дружинникам. Вот они и ворчали на Игоря, не опасаясь быть услышанными, ведь им нечего было терять.
        Они и так долго добирались в поисках лучшей доли из своих скалистых фьордов в теплые края, а князь хоть и не торопил их, но через своих бояр и воевод намекал на необходимость отчаливать вниз по Днепру, посылал их снова в дальнюю дорогу, не дав ни отдохнуть, ни поживиться за счет покоренных славян, которых приписали уже варягам в побратимы и навязали величать гордым именем «русы»…
        Настало время Полюдья. И отправился князь с малой дружиной по городищам и весям дань собирать, оставив Асмуда помогать княгине Ольге управлять стольным градом. Нехотя поехал, еле уговорили его ратники.
        Зашли и в Коростень, по обыкновению приняли от постаревшего Мала поклон, а с ним шкуры горностаев и лисиц, выделку из кожи, десять бочек меда и заготовки для сулиц, немного паволоки - ткани шелковой и изделия мастеров плотницкого дела.
        Мал справился о житье-бытье своего сына Добрыни, получив от князя положительный отзыв о службе новоявленного воеводы и проявленной им доблести в походе.
        - Благодарствую, великий князь, что не поминаешь лиха! Не казнишь детей за былые грехи отца их, смилостивился над племенем нашим и обласкал потомство мое, позволил выдвинуться в люди сыну моему Добрыне… Дошла до нас благостная весть, что не посрамил отпрыск мой честь древлянскую на рати и доказал верность свою княжьему дому.
        Свита Мала из бояр поддакивала утратившему авторитет вождю из страха перед варягами, было видно, что киевские супостаты не довольны размером даров и даже сморщились, когда в довесок ко всему притащили им в качестве подношения несколько выдолбленных умельцами однодревок. Лодки мало походили на драккары, но хорошо сгодились бы для бытовых мирных целей.
        Как только заговорили о минувшей брани, Игорь невольно изобразил на лице то ли скуку, то ли скорбь, облокотившись на руку и закрыв глаза. Он вновь предался сокровенным тягостным воспоминаниям, не слыша в своем унынии ни хитрой лести Мала, ни ропота от своей дружины, точащей зуб одновременно на древлян и нерешительного князя.
        По мнению варягов, пора была припомнить этим лесным злодеям о том давнем условии, что провозгласил их уставший ныне от ратных дел Игорь, и что до сих пор не было выполнено.
        - А чего ж дочь твоя сбежала, коль облагодетельствовали ее при княжьем дворе? И почему не выполнено доселе объявленное великим князем Игорем условие выдать зачинщиков бунта древлянского и покушения на князя! Думаешь, забыли мы, как вы, окаянное племя, князя нашего убить хотели!? - осмелился высказать наболевшее кто-то из молодых дружинников из-за спины Игоря.
        Князь даже имени выскочки не вспомнил. Горячая речь варяга и оправдания Мала не взбудоражили его. Весь этот спор, едва не вылившийся в распрю, словно его не касался. Он даже не вмешался, не пресек дерзнувшего говорить без спроса, не встал ни на чью сторону, будто происходило это не с ним вовсе, а с кем-то другим, незнакомым и далеким. Глаза заволокло пеленой, а уши не воспринимали сказанного. В прежние времена Игорь бы обезумел от ярости, теперь же он просто смолчал.
        Дерзкий варяг, поддержанный дружиной и воспринявший молчание князя за одобрение, продолжил:
        - Князь Олег велел брать гривну с сохи до тех пор, пока не принесете голову главаря разбойничьей шайки! А Игорь велел привести его в Киев для суда и казни. Вы не сделали ни того, ни другого! Так несите серебро, а не свои корыта дырявые! А не принесете - заставим вырубить вас же самих весь ваш дремучий лес, что служит укрытием мятежникам вашим! Сплавите его к Киеву. Из него мы сами построим ладьи. А эти посудины оставьте при себе!
        С этими словами варяги опрокинули однодревки и бочонки с медом, уже погруженные на телеги.
        У князя звенело в ушах от гама, перед глазами вдруг снова явственно предстал распятый старец Фотий. Видение ввергло Игоря в дрожь, ведь он не спал. Монах ухмылялся, раздражая своим бесстрашием перед смертью. Проклятый христианин знал что-то о загробном мире, то, что неведомо ни одному варягу.
        Игорь, ошалев от приведения, резко сорвался с подобия трона и приказал седлать коней. Он выскочил из городища в сопровождении гридней и части дружины, и, не дожидаясь всего обоза, в панике и исступлении помчался галопом куда глаза глядят.
        Варяги, оставшиеся в городе, восприняли бегство князя за слабость. Они ослушались приказа князя уходить, не собираясь довольствоваться собранной данью. Дав волю своему гневу и нетерпению, они стояли на своем, сообщив древлянам, что не сдвинутся с места, пока не получат столько серебра, сколько посчитают нужным. А чтобы Мал и его соплеменники проявили, как и в прежние времена, пущую расторопность, варяги обещали казнить кого-то из жителей, коль не получат желаемого. И долго не мешкая, они приступили воплощать в жизнь свою угрозу, найдя жертву в самом незащищенном человеке, вечно оказывающимся не в том месте и не в то время.
        Варяги выхватили из толпы того, кто стоял ближе всех и смотрел без страха, с улыбкой на все происходящее, а еще чесался невпопад, словно издевался над серьезностью варяжского слова. На груди этого человека неопределенного возраста с кучерявой, никогда не видевшей расчески, головой висел колокольчик на веревочке. Его так все и звали - Звенец. Так проще было отыскать местного полоумного в сенях или в лесу, коль заблудится. Никто не доверял ему ни пасти скот, ни рубить дрова, ни присматривать за мальцами. Воспринимали его как шута, подкармливали, кто чем мог, и никогда не обижали юродивого. Чего трогать обойденного судьбой и обделенного милостью!?
        Варяги же повели себя по отношению к безобидному коростеньскому сумасшедшему сквернее некуда.
        - А вот и ходячий мертвец! Прямо как наш княже! - загоготал кто-то из ратников, - Подойдет для острастки вашего разбойничьего племени! Жить хочешь?
        -
        Хочу жить!
        - смеялся доверчивый Звенец.
        - Выпьешь мочу свою, будешь жить! - глумился варяг, решивший перед показной казнью придурковатого славянина повеселить побратимов.
        - Выпью… - согласился с улыбкой Звенец, ему нравилось, что над ним смеются. Значит он добрый и его шутки всем нравятся. Так он и думал, когда его заставили испражниться по малой нужде в рог и отпить из него на потеху сборщикам дани.
        Древляне на сей раз не смеялись над Звенцом, осуждая себя и за то, что смеялись над ним прежде. Каждый теперь видел в юродивом себя, беспомощного перед лицом унижения и неминуемой смерти от тех, кто сильнее и безжалостнее их народа…
        Звенца не спасла его покладистость. Его поставили на колени и перерезали горло мечом. Его предсмертных хрип тоже показался варягам смехом, вызвал ответный гогот. Звенец упал на землю, не успев воспринять реальность своей кончины, как не успел понять, ради чего жил на этом свете. Он лежал в луже собственной крови с какой-то обреченной, но при этом детской улыбкой. А кровь все капала с тела Звенца, пропитывая древлянскую землю, которая ждала своей последней капли…
        ***
        - Князь! Стой, князь! - кричал в след удаляющемуся Игорю один из его верных гридней! - Вернуться нам надо, князь! Как бы чего не вышло. Разгорячилась дружина, безнаказанность свою почувствовала! Алчность затмила глаза. Коли не вернешься, князь, перебьют они полгорода, да обоз с добром поделят меж собой… Твердость надо бы проявить. Хоть как! Соберись, князь!
        Игорь внял благоразумной речи догнавшего его гридня. Остановился и спросил:
        - Что делать мне!? Не в себе я! Видишь? Не в себе! Плохо мне, видишь ты?
        - Вижу, княже! Все видят! Но не губи ты нас! Без тебя все разрушится! Вспомни дитя свое, Святослава! Ради княжича опомнись! На место поставь! - взмолился телохранитель.
        - Кого? Древлян или дружину!? Кого? Ты же видишь, что не слушается меня дружина! Не уважает! - князь действительно не знал, как быть и, казалось, не хотел знать.
        Не дождавшись ответа, князь все же повернул обратно. Но когда он въехал в город, бесчинство уже вылилось в погромы и на улицах уже лежали окровавленные трупы жителей. Древляне, не в силах терпеть более княжьей кары и смерти невинных, пошли на варягов с рогатинами и ножами. Вернувшиеся ратники оказались в эпицентре брани, вынужденные защищаться. Отбивался и князь Игорь.
        Чаша весов склонилась бы на сторону вооруженных до зубов варяжских дружинников, если бы из леса к древлянам не прибыло подкрепление. Гонец успел донести в лес повстанцам о визите ненавистного князя с малой дружиной, о числе его отряда и заискивании перед ним Мала, и об убийстве юродивого, что веселил людей своей глупостью, но не обидел за свою несмышленую жизнь и букашки.
        Домаслав въехал в городище верхом, приведя с собой целое войско, плохо одетое, мало обученное, но свирепое и безжалостное к врагам. И решившее отомстить немедля, хотя бы ценой своей смерти.
        Бились с варягами так, словно пели песнь своему лесу, что хотели забрать у древлян пришлые белокурые великаны, и не люди вовсе, а злые звери, сильнее которых человек быть не может. Но побеждает их, если забывает о смерти.
        Не помнили страха древляне. И по свирепости теперь не уступали варягам. Рубили их в клочья, вырывали сердца и ели, наслаждаясь безумием. И снимали с убитых кольчуги, латы и сапоги как истые мародеры.
        А Игоря, князя войска «нелюдей», перебитого восставшими, схватили и повели к лесу.
        - Эти деревья ты хотел отобрать!? - кричал, срывая голос, Домаслав, новый вождь земли и хранитель Полесья. - Наши деревья не согнуться, коль мы не согнем!
        Соратники Домаслава согнули две соседние сосны, навалившись. Упругие стволы поддались. Руки Игоря привязали бичевкой к верхушкам и отпустили деревья. Упругие стволы устремились к солнцу, разорвав варяжского князя на части. Так когда-то разрывали кони древлянских юношей у коростеньской заставы, когда надменные киевские правители надругались над славянской честью.
        - Мы не самый добрый народ! Боги мстили нам за то, что обижали мы слабых соседей. Призвали соседи защиту из дальних земель и покорились чужестранцам, лишь бы отгородиться от нас! - говорил Домаслав своему народу на костях своих поверженных врагов, - Но боги увидели еще большее беззаконие, когда воцарились чужаки. Наших богов не задобрить лукавыми жертвоприношениями! Они не примут их от лжецов! Они все видят! Видят, что пришлые не любят наш лес. Они хотят пользоваться им! И хотят сделать нас своими рабами! Боги хотели нас истребить, но услышали наши стенания, они передумали вернулись в наш лес! Боги сняли проклятие! Мы больше не будем прятаться! Мы хозяева своей свободы!
        - Мы хозяева! Свобода! - хором кричали люди, поднимая Домаслава на отобранные у варягов щиты.
        Неделю спустя к Домаславу пришла целая делегация с земель вятичей, с хорошими вестями о разгроме Свенельда в Хазарии. Обрадованный известиями Домаслав закатил пир, убеждая гостей и друзей, что больше некого бояться. Страх должен навсегда оставить славянские земли, но впредь более могущественные племена и кланы должны быть более благоразумными и осмотрительными в отношениях со слабыми соседями, чтобы не звали те на выручку наемников с севера.
        Домаславу понравилось предложение вятичей немедленно совместно пойти на Киев и истребить на корню варяжское племя со всем его выводком, но он посчитал, что сперва нужно попытаться договориться о мире на условиях победителей. Война может подождать. Варягам не оправиться от сокрушительного поражения и потери князя, настала пора диктовать свою волю. Вятичи удалились, пообещав по первому зову прийти на помощь в случае войны…
        Мал видел разительную перемену в Домаславе. От юнца, которого он знал прежде, не осталось и следа. Теперь это был не загнанный в угол щенок, а матерый волк. Но это не пугало, а обнадеживало бывшего властителя Коростеня, ведь его любимица дочь нуждалась в защите. А разве мог он, растерявший былое могущество, а вместе с ним уверенность и уважение, стать для своих детей и своего народа гарантом хоть какой-либо безопасности?
        Домаслав вернулся из леса хищником, именно такой вождь мог стать опорой и надеждой их племени. И Мал не стал перечить. Молодежи виднее. Он выглядел его полной противоположностью: не казался мягкотелым, не шел на уступки, не пресмыкался перед силой, чувствовал за собой поддержку. Его любили. За ним шли и за него готовы были умереть! Хорошо это или плохо? Мал не знал. Грозило ли все произошедшее гибелью для его народа или послужит его сохранению? И это было неведомо Малу. Он утратил способность предвидеть, и мечтал лишь о том, чтобы взглянуть на дочь, перемолвиться с ней хоть словечком. Домаслав не позволял, да и Малуша, видно, не очень-то стремилась. Все-таки он держал зло за отца. Поделом!
        - А что делать с Малом!? - спросили соратники вождя, превратившегося в одночасье в народного мессию и отважного лидера всех недовольных киевской властью славян. Все почему-то думали, что Домаслав должен убить Мала.
        - Это мой тесть! - спас прежнего правителя одним своим словом Домаслав.
        Наконец Мал увидел свою дочь, она была на сносях. Он прилюдно благословил Малушу, ставшую женой Домаслава и без его соизволения, и лишь затем спросил его:
        - Что дальше? Они ведь этого так не оставят… А мой Добрыня, он там, у них.
        - Добрыня твой… Он цепной пес, предатель. - отрезал Домаслав, - Забыл свои корни. Хотел выслужиться, но служить ему теперь некому. Мы победили. Живи и наслаждайся жизнью. Только не здесь, а в Киеве! И Добрыня тебе в этом поможет, только там, ведь здесь его убьют.
        - В Киеве? - не понял Мал замысла Домаслава.
        - Да! Если мы не возьмем их столицу, они заберут наш лес…
        -
        Ты развяжешь войну?
        - А сейчас по-твоему что? Мы выиграли битву и теперь самое время для переговоров. Все будет по взаимному согласию. Ты женишься на княгине Ольге и станешь князем, воссядешь на киевском троне ради нашего народа, вернешь его расположение и очистишь свое имя…
        Мал терзал сам себя безответными вопросами: отчего его велят отправить в логово гадины, почему не лучше ее раздавить, пока есть на это сила и возможности? Почему не укрепить набегом союз с вятичами? Не станет ли промедление началом конца? Неужели ему придется стать ширмой, которая не прикроет как щит, но за которой можно скрыть истинную цель переговоров с варягами. Ведь пока жив на свете наследник, княжич Святослав, не будет древлянам покоя. Какую роль отвела судьба Малу в этом хитросплетении? Какова его участь в сей изощренной интриге? Что задумал Домаслав, когда посулил Малу киевский трон?
        - Неважно, - вымолвил вслух бывший древлянский князь, - Мои дети живы, а я… Я снова понадобился.
        ГЛАВА 30. ВОЗВРАЩЕНИЕ ВОЕВОДЫ.
        - Верно говоришь, убили Игоря? Князя земли русской? - не поверил своим ушам Свенельд, когда старик-северянин обливался слезами, рассказывая, что поведали странники.
        - Не врут люди божьи. Да и вятичи, соседи наши, снова за старое принялись, межи делить. Почуяли слабость опекуна нашего и благодетеля Игоря, когда пришел он разбитый с Царьграда, а ныне и вовсе убили его под Коростенем окаянные древляне… - подтвердил низкорослый знахарь, вытирая ветошью, которой только что обтирал кобылу, слезы на своих испещренных морщинами глазах.
        Свенельд гладил единственную в хозяйстве лошадь, поглядывая на сбрую, подвешенную на крюке. Известие не на шутку взбудоражило воеводу, уже оправившегося от ранения благодаря усилиям доброго и заботливого старика. Лишь душевные раны бередили его застывшее от злобы, окаменевшее от скорби по утраченной рати сердце. Но и на него пролился бальзам неожиданной радости.
        Первая струя этого живительного бальзама пролилась, когда пришли известия о бесславном возвращении варягов с похода на Царьград, об огромных потерях и затворничестве князя. Свенельд, ответственный за оба поражения, не испытывал никаких угрызений совести, напротив, он испытал неописуемый прилив сил, зарядился бодростью и посчитал, что для него еще не все потеряно. Он радовался поражению своих собратьев по крови и оружию, как величайшей победе.
        Надеясь удостовериться в случившемся, Свенельд бродил по поселению в поисках подтверждения полученных сведений.
        Северяне были добровольными данниками Игоря. Хазар они ненавидели. Поэтому, когда войско варягов разбили в Итиле, а спустя несколько месяцев пришла весть о разгроме варягов у Босфора, северяне собрали совет и решили собрать ополчение и отправить мужей в приграничные с хазарами заставы, в укрепленные остроги, дабы оказать кагану холодный прием, показать нежелание менять суверена. А тут пришла еще одна напасть, ведь, как известно, горе всегда приходит не одно, размножаясь словно гидра в мутной воде.
        Почувствовав беззащитность соседей, разнуздались вятичи и давние неприятели славян, булгары, с которыми у северян имелись свои счеты. Поселение совершенно опустело. Теперь все до единого мужчины ушли отражать набеги. Остались лишь старцы, женщины и дети. Это было лучшее время для Свенельда покинуть гостеприимный дом. Он должен был оказаться в Киеве. Смерть Игоря давала такой шанс! Пусть только попробуют упрекнуть его в разгроме на Каспии! Вина на проклятых славянах, отплативших за добро предательством! И на Игоре, которого заслуженно покарали боги!
        Старика Свенельд нашел в конюшне. Он подошел к нему со спины и сказал шепотом:
        - Благодарю тебя, за то, что заботился и выходил, но мне пора… - с этими словами воевода пронзил его насквозь раздобытым на скотобойне ножом для разделки мяса. Старик сползал на землю, прижимая губку к своей кобыле, словно больше боялся не смерти, что подстерегла его так нежданно, а не домыть свою клячу.
        Воевода одел на коня сбрую, закрепил на седле мешок со всей едой, что нашел в доме, снял теплый зипун с мертвеца и вывел кобылу во двор. Там он осмотрелся, запрыгнул на нее со всей ловкостью, еще раз убедившись, что твердо сидит в седле и сил на дорогу хватит наверняка, просунул ноги в стремена и дал кляче под бока…
        ***
        - Матушка, - деликатно кашлянул Асмуд, прервав молитву княгини, - Есть одно дело, которое не терпит отлагательства.
        Княгина, в волосах которой после убийства князя появились седые пряди, оторвалась от иконы Богородице и встала с колен.
        -
        Говори, Асмуд. - позволила она.
        - Злодей Свенельд вернулся… - сообщил верный соратник убитого князя. - Окружил себя недовольными варягами. Особенно ему внимают те, из новых, что записались в наемники к ромеям, но задержались с отправкой. Верховодит у них знатный викинг Магнус. Свенельд подбивает их на убийство воеводы Добрыни. Говорит, что поддержит Добрыня-древлянин своих соплеменников и направит оружие против варягов. Требует казни Добрыни и немедленного похода на Коростень, чтобы огнем и мечом выжечь неповиновение, обещает отдать им город на разграбление.
        Княгиня, уязвленная горем, понимала, что возвращение воеводы, способного на любое вероломство, в столь суровый час не сулит ничего хорошего, но все же спросила Асмуда о другом:
        - Что скрывал от меня мой Игорь, ты знаешь? Что беспокоило его все это время после возвращения из похода?
        Асмуд переминался с ноги на ногу, не решаясь открыть всю правду и так сраженной несчастьем княгине. Но, уважая ее и отдавая дань ее проницательности, все же раскрыл тайну князя:
        - Он не находил себе места, а может и искал смерти, потому что не предотвратил одно убийство в Малой Азии. Там у него на глазах распяли одного монаха, а он не остановил своих ратников…
        -
        Все ли ты сказал мне, Асмуд? - усомнилась Ольга.
        - Не все, Матушка, - опустил взор воевода, - То был Фотий, твой любимец… А кроме него убили там много монахов и невинных.
        Может и зря он поведал княгине правду, и лучше бы сталось, коль унес бы князь тайну с собой в могилу, только Ольга никак не выдала свои эмоции, лишь проронив:
        - Бог карает и за меньшее. Но Древляне убили моего мужа. Не сегодня-завтра придут за моим сыном. Мы должны придумать, как защитить Святослава и мечту вещего Олега о едином государстве. А пока сделаем то, что в силах. Защитим Добрыню, ведь этот муж служил верой и правдой сперва Олегу, а затем Игорю. Отправь его в Новый Город подальше от глаз Свенельда. Тотчас же. Скажи, пусть создает первый погост в дальних землях. Спаси его душу. Да так отправь, чтоб дорогу не перепутал.
        ***
        На мутном небе правила мгла. Ветер трепал каштаны и срывал листья с ракит. Одинокий коршун парил над Днепром, вытеснив бакланов и чаек. Природа напряглась, чувствуя настроение людей. Запах войны витал в воздухе. Его не чуяли собаки, но ощущали люди.
        - Ну, и где же Добрыня, выродок древлянский, Асмуд, отвечай!? Это ты предупредил его, что он растворился спозаранку!? - не замечая восседающих на троне княгиню и трехлетнего наследника, призывал к ответу рассвирепевший Свенельд. Воевода стоял в окружении толпы, довольно мгногочисленной, из незнакомых ратников в шкурах и простой одежде, еще не успевших отвыкнуть от снежных скалистых вершин и извилистых фьердов.
        Асмуд хотел было огрызнуться и напомнить воеводе его вину за гибель войска, а особенно тот очевидный факт, что Свенельд был здесь, а варягов, отправившихся с ним в Хазарию, так никто и не увидел. Но попытку Асмуда ответить пресекла Ольга. Она подняла руку, попросив тишины и сказала очень тихо. Так тихо, что все замолчали, чтобы лучше расслышать:
        - Мы собрались в бражном зале не обвинять друг друга в чем-то давно прошедшем. Все распри со смертью моего мужа великого князя всех русов, варягов и славян, закончились. Мы здесь, чтобы решить, как жить дальше. А для того, чтобы жить, мы должны провозгласить княжича Святослава новым князем Киевской Руси, законным правителем Болгарского царства и мстителем за убийство своего отца.
        - При чьем регентстве, Асмуда!? С благословения чьего Бога? Распятого? - ерничал Свенельд.
        Кто-то из дружины Асмуда все же обнажил меч. Кто-то крикнул:
        - Свенельд, сын аспида, как ты выжил в хазарской бойне?! Спас ли ты своих берсерков? Где они!? Что-то не видно! А ты здесь!!!
        Люди Асмуда, среди которых была и новая славянская знать, провоцировали побоище, их было больше, но это ничего не значило, когда приходится драться с закаленными в походах на Нортумбрию и Мерсию, дошедшими до Парижа и ищущими славу или смерть скандинавскими воинами.
        - Вижу, твои новые друзья, кривичи да поляне, снова хотят варяжской крови! В Хазарии именно они перебили на драккарах мою дружину, вступив в сговор с хазарами! А сейчас они договорились с тобой! - бросил обвинение Свенельд и взялся за свой топор.
        - Вы все русы! А я ваш князь! - вдруг раздался писклявый детский голосок. Малыш Святослав никогда бы не вмешался в спор взрослых, но мама долго разучивала с ним эту фразу и просила произнести ее, как только она даст ему знак. И вот мама кивнула головой, и он с выражением исполнил ее поручение. Выкрикнул, как мог, громко и отчетливо. И все замолчали. Значит, получилось. Он смотрел на реакцию матери и людей, и не знал, что делать дальше. Все смотрели на княжича, изучая его словно впервые видели. Малышу хотелось заплакать или улыбнуться. Одно из двух. Мама погладила его и встала, чтобы завершить свою речь.
        - Вот ваш князь! - сказала она, - При моем регентстве и с соизволения всех богов, которых вы чтите, и Бога, которого почитаю я, законная жена убитого Игоря, княгиня Руси и наследница Болгарского трона, та, которая клянется вам отомстить хазарам за разгром нашей рати и разорение наших данников-славян. Укрепим наследие Рюрика, и не дадим сгинуть династии. Сохраним государство великое, устроим погосты-волости, посадим в них наместников, что будут собирать дань и присылать в Киев. Не будет больше самоуправства и беспорядка. Тебя же, воевода Свенельд, и тебя, воевода Асмуд, призываю пресечь на корню ваши усобицы и стать надежной опорой моему сыну, первым приказом которого будет идти в поход войной на древлян, мстить убившим великого князя Игоря, отца князя Святослава!
        - Княже! Княже! Святослав! На древлян! Месть! Война! - раздалось в ответ.
        Услышав слово сладкое «война», варяги все как один повторили его вместе с именем Святослава. Свенельд присягнул наследнику среди прочих. Выхода не было, да и дружины прежней тоже.
        Ему польстило, что княгиня упомянула его первым помощником в управлении государством. Это обнадеживало. И это все слышали. В том числе его новые друзья-скандинавы. Ольга попросила стать опорой для ее сына, они же пока будут его опорой, остальных людей он наберет в своих вотчинах, принадлежащих ему по праву, и в тех землях, где не будет киевских наместников. Легко сказать про погосты, но попробуй их выстроить!
        Воодушевление избранием нового князя должно было закончиться пиром. Асмуд даже велел рабам нести бочонки с медом и амфоры с ромейским вином из подвалов, но Ольга не хотела веселья, не справив тризну по любимому мужу.
        Она попросила всех разойтись, чтобы не тратить время и готовить драккары, грузить осадные приспособления и баллисты, накормить коней перед походом на Коростень.
        Игорь, ее единственная любовь… Ей нужно было выплакаться и найти, что ответить своему сыну на вопрос «Где папа?».
        Как же не хватало ей ее Игоря… Она уже не помнила, что он натворил и просила Господа, чтобы не был Он суров в загробном мире к половинке ее сердца. Чтобы не распространил месть свою на их сына и принял его в свое лоно.
        А ведь разочарование в Игоре за его злодеяние могло бы помочь воспринять смерть мужа холодно, как заслуженное возмездие за грех. Не вышло.
        В молитве, что возносила Ольга к небесам, она не растворяла свою злобу на Игоря за содеянное, она молила Бога о другом: о прощении за взятую на себя месть, за объявление войны. Она пыталась объяснить Сущему, почему она не пошла по стопам праведного Иисуса, который воспринимал боль человеческих сынов как свою, по каким причинам поступила так, а не иначе, избрав путь войны и допуская кровопролитие, но Всевидящий и так все знал…
        ГЛАВА 31. МЕЗАЛЬЯНС.
        Ладья древлян с белым флагом и двадцатью посланниками Коростеня причалила у берега Днепра неподалеку от главных ворот.
        Домаслав послал на переговоры не самых именитых, но достаточно смышленых мужей, способных донести до княгини и варяжской знати мысль о безнадежности сопротивления и необходимости замириться на условиях победителя. Иначе не миновать кровопролитной войны, которая более всего будет не выгодна именно Киеву.
        Успех предприятия и сговорчивость княгини зависели от многих причин. Они казались Домаславу и его соратникам очевидным подспорьем в деле убеждения засевшей в Киеве власти о пользе капитуляции перед более сильным и многочисленным противником.
        Объединив городища древлян под своим лидерством, Домаслав собрал немалую рать, превосходившую в несколько раз стоявшие под знаменем Рюрика разрозненные отряды. Варяги с убийством князя утратили единоначалие и растеряли в бесконечной череде неудачных баталий и явных поражений боеспособную дружину. Они распустили обученных ратному делу славянских ратников будучи не в силах их содержать и, наверняка, опасаясь бунта с их стороны. А главное, у них не было союзников, только враги кругом: печенеги с дозволения Византии донимали с юга, на Востоке того и гляди объявятся хазары, племя вятичей готово было выступить на стороне древлян в любое время и быстрым маршем достигнуть пределов Днепра. Да и известно было о разладе среди самих варягов, которые могли перегрызться даже при живом князе и за меньшее, а тут дело касалось будущности целого государства, да еще в момент, когда на троне восседает неразумное дитя под присмотром матери-христианки.
        ***
        - С чем пожаловали? Вымаливать ли прощение за злодеяние свое пришли? За то, что руку подняли на князя и извели его в могилу? - спросила княгиня делегатов коростеньского князя, не заводя их в терем. Прямо во дворе и в присутствии своих воевод и бояр спросила… - От чьего имени молвить будете?
        - Мы передаем поклон от князя нашего Мала и воеводы дружины нашей Домаслава, а так же от союзников наших, вятичей. Пришли не каяться, убитого князя не вернуть. Нет раскаяния у древлян о содеянном: враг он был нашего народа, притеснял и грабил землю нашу, головы наших сынов рубил, как и лес наш, без сострадания. Заслужил он свою погибель! Но на тебя Мал обиды не держит и предлагает свое покровительство, чтоб остановить войну. К тому же, не стар он еще летами и телом крепок! А сыну твоему, наследнику престола Киевского Мал надежным опекуном станет. Союз с Малом несокрушимым будет, никто не осмелиться выступить против Киева, коль обретет он древлянскую поддержку. Не показного союза хочет князь наш, к коим привыкли варяги, а настоящего. С равными правами в суде и в быту для славян и варягов! Чтоб не смотрела верхушка варяжская на наших бояр свысока. Не получили мы равенство, когда присвоили нам имя новое «русичи», остались в душе древлянами. Не признания богов наших мы хотим, а брака династического, чтобы такие, как Свенельд- воевода место свое знали.
        - И где же место мое, смерды?! - повел бровью Свенельд, уже зная, что княгиня собралась наказать послов по справедливости за такую наглость, и только ожидая сигнала.
        - В земле твое место! Кости твои истлеют, падалью твоей не соблазнится и стервятник! - осмелели древляне, приготовившись к геройской гибели, - Нам терять нечего! Мы с мечами к вам пришли и малым числом неспроста. Вождь наш Домаслав предупредил, что придется пострадать за племя наше в неравной схватке. Но как один поляжем, коль только так вам можно доказать, что трусости нет в древлянах. Придут за нас отомстить и весь род ваш истребят!
        Свенельд стерпел, поглядывая на княгиню. А она все не давала знака. На то была договоренность с Асмудом. Не смотря на решимость покарать послов в назидание древлянам и тем самым объявить о готовности к войне, Ольга восприняла совет Асмуда усыпить бдительность окрепших и умноживших свое войско древлян, дабы нанести им внезапный удар.
        В Киеве находилось немало соглядатаев, которые при любом раскладе, что бы не случилось, должны были оповестить древлянских вождей. Знала Ольга и то, что ее отказ навлечет беду на плохо защищенный и раздробленный на враждующие кланы город. Целое полчище отборных воинов, пеших и на ладьях, встали в нескольких верстах, ожидая гонцов с вестями. Их стремительный набег мог спровоцировать смуту, да и предательство Свенельда в самый неподходящий момент Ольга не исключала.
        - Не тебе, Свенельд, учить меня уму-разуму. Игоря моего не воскресить, а кроме него никто не в силах защитить мое чадо! - смахнула она ухмылку с лица воеводы, и строго взглянув на посланников, продолжила, - Что ж не жалует меня, наследную царевну Царства Болгарского и властительницу всей Руси, княгиню всех племен, ее населяющих, ваш князь, под сенью которого лишь одно племя да три городища с селениями, не проявил уважения правитель ваш Мал? Не гоже присылать сватами простолюдинов. Пошлю гонца к нему и передам, что любо мне его слово, по сердцу пришлось предложение, только пусть шлет бояр княжьего рода, а то и сам пусть придет! Или боится будущей супруги своей?
        - Не боится ничего наш князь, видим ты боишься, как бы от страха не погубила ты душу его с научения воевод своих свирепых… - ответил старейший из послов, - Но то, что встреча нужна с глазу на глаз вам, верно! Хорошо бы пойти тебе к Малу, самой, без войска, а знатных сватов Мал пришлет заложниками, как водится у вас. Для безопасности твоей и уверенности.
        - Так тому и быть, и вы останетесь здесь тоже. Идите пока на свою ладью и ждите моего ответа. А я подожду сватов знатных.
        С тем и ушли посланники. Ольга же выкроила себе время для совета с воеводами и обдумывания хитроумного плана мести. Решено было убедить Мала в благосклонности княгини, в том, что готова она на мезальянс неравный ради сына своего и державы, чтоб простиралась она на все славянские земли, как и прежде, и чтоб обрела в деле сохранения Руси добровольных помощников.
        Древляне ожидали подобного разворота, снарядив еще восьмерых смельчаков теперь уже именитых и славных и отправив их в логово русичей.
        Тем временем, княгиня вышла с немногочисленной свитой навстречу своей судьбе, приказав громогласно, чтоб не миновал стороной от ушей соглядатаев ее строгий наказ, встретить мужей древлянских как подобает гостям знатным, представителям будущего ее мужа. Шутам и скоморохам, гуслярам и песенникам повелела веселить посланцев, слугам - затопить баню и накрыть стол на княжьем подворье с лучшими яствами и медом.
        Все эти приготовления не скрылись от глаз шпионов. В Коростене все пребывали в приподнятом настроении. Домаслав хлопал по плечу своего тестя, уверенный в том, что его идея сработала, и очень скоро наступит долгожданный мир:
        - Что я говорил!? У них нет выхода! Гляди, не влюбись! Со Святославом, Свенельдом и другими воеводами варяжскими, боярами-предателями славянского рода покончим после свадьбы…
        Малуша не верила своим ушам, ее Домаслав, казалось, превращался в монстра… Как можно желать смерти беззащитному чаду? В ее чреве зрел младенец, даже мысль о том, что кто-то может причинить ему боль, пугала до дрожи. Но вспоминая беснующегося воеводу Свенельда, она понимала, что не стоит вмешиваться в игры мужей. Им, наверное, виднее.
        Она поглаживала свой животик, думая лишь о своем будущем чаде - плоде их с Домаславом любви, и отбрасывала от себя тревожные мысли. Память же не слушалась, то и дело проигрывая словно навязчивую мелодию губительное предзнаменование в виде черного аиста, что кружил над лесом и даже не собирался гнездиться на кровле их хижины…
        ГЛАВА 32. ИГРА НА ЯНТАРНОЙ ДОСКЕ.
        - Умеешь ли, княгиня, играть в тавлеи? - предложил Мал Ольге сыграть, придя к ней в походный шатер у древлянского леса после того, как славянских заложников встретили в Киеве.
        Мал не стал настаивать, чтобы княгиня вошла в Коростень, ее опасения были объяснимы. Здесь, в вотчине древлян, она и так была зажата со всех сторон дремучим лесом, притоком великой реки, болотами и стенами древлянской столицы. На холмах стояли лучники, а из городища по первому зову Мала на выручку подоспел бы Домаслав с войском. Не побежит же она в лес! Там раздолье и укрытие для опытного зверолова, а не для изнеженной особы.
        Когда-то на этом самом месте развернул свой лагерь регент Олег со своим соправителем, княжичем Игорем. Теперь здесь своей участи ожидала жена сатрапа Игоря, согласная на все ради сохранения жизни, быстротечной и изменчивой, как лесной ручей, и удержания в руках империи, зыбкой как полуденная заря-денница.
        Мал смаковал момент, упиваясь своим превосходством и предоставленной возможностью напомнить о былых, но минувших временах, когда варяги бесцеремонно нарушили их покой, и надменно сочли, что окажутся при этом безнаказанными.
        - Правила знаю, но игрок из меня не искусный… - призналась княгиня, но согласилась сыграть.
        - Ну, хорошо, что знаешь правила, значит, легко будет играть, а захочешь, подскажу.
        -
        Постараюсь обойтись без подсказки соперника.
        -
        Тогда начнем. На чьей стороне хочешь играть?
        -
        Конечно, на стороне князя.
        - Не смущает, что защитников в два раза меньше, чем нападающих?
        -
        Никак, у князя ведь четыре выхода. Каждый как месть.
        -
        Хорошо, тогда мой ход первый.
        Расставили шашки, вырезанные из костей разного цвета, на дорогой отшлифованной доске из балтийских янтарных камней.
        Игра была долгой и интересной. Мал, не новичок в тавлеях, беспрерывно зажимал защитников, выбивая князя со всех проходов, но Ольга ускользала, то и дело возвращая князя на трон и неутомимо предпринимая все новые попытки подойти к спасительному углу… Пока играли, разговаривали.
        - Примешь ли предложение выйти замуж за меня, иль откажешь? - сделав первый ход черных фигур, древлянский правитель не стал оттягивать главный вопрос и блуждать вокруг да около.
        - Как могу согласиться, не захоронив кости Игоря по греческому обряду, ведь я вдовствующая христианка. А не выйдет по-моему, то пусть унесет его прах погребальный костер, как водится у варягов и пусть на кургане справят тризну по убиенному моему супругу, - напомнила Ольга.
        - Раз христианка, к чему же тризна? Истинно ли ты обратилась в греческую веру? - засомневался Мал.
        - Истинно и всем сердцем, но вынуждена угождать традициям жестокосердного своего народа. А ему по нраву тризна и ристалища на ней лучших воинов… - проникновенно ответила княгиня, и Мал отреагировал немедленно:
        - Так справим тризну, устроим поединки и сожжем останки тотчас. Чего тянуть! А пройдет время скорби и печали, как там принято у христиан, справим свадьбу, но по нашим законам! Согласна?
        - Спешишь ты, Мал, торопишь неминуемое. - уклончиво молвила Ольга, двусмысленно улыбнувшись.
        -
        Хорошо, что понимаешь. Действительно неминуемое!
        Он в приподнятом настроении выбежал из шатра и отдал распоряжение быстрее нести останки князя и готовить тризну, а следом созвать лучших людей из городища на пир и ристалища. Позволил так же пропустить без препятствий несколько десятков варягов, готовых сразиться в честном бою один на один на потеху народа, и ублажая взор князя и княгини. От трона отделяли его считаные дни, вот и мнил Мал себя уже великим князем. А князю соответствующие забавы по нутру.
        Пусть бьются ненавистные варяги с древлянами, предавшими его любовь. На смерть бьются на могиле поверженного врага!
        Приготовления начались по слову Мала. Ольга же приготовила нечто иное, и куда более зловещее, нежели языческая тризна. Но не подала вида, когда Мал вновь вернулся в шатер. Лишь спокойно сказала:
        - Ты отвлекся от партии, а мы не доиграли…
        - Чего толку, вижу князь твой никак не угомонится, хоть и растерял половину защиты… - оценил обстановку на доске Мал. - Хорошо, доиграем.
        - Но ведь в правилах игры князем тебе не быть, хоть и можешь ты убить белого князя… - сделала очередной ход княгиня.
        - В тавлеях так, но в жизни все возможно. - многозначительно покачал головой Мал, предполагая, что загнал белые шашки в тупик.
        - Сперва одолей в игре, потом толкуй о жизни, - не сдавалась княгиня, и зажав с двух сторон черную шашку, убрала с поля еще одну фигуру соперника.
        - Вижу, ты дока в это игре. Кто научил? Муж? На доске ведь легче воевать! - ехидно заметил древлянин.
        - Муж научил любить. В тавлеях равных не было вещему Олегу. - княгиня сделала вид, что не заметила ехидства.
        - И его прах развеял ветер, - заметил Мал, но увидев очередной ход княгини, понял, что ее князь снова занял трон, а атакующие черные фигуры сгруппировались на одной стороне доски, открывая оставшемуся в одиночестве князю беспрепятственный путь к спасительному углу. - Ого, да ты, кажется посадила на трон своего князя и вот-вот оторвешься от преследования…
        - Я же предупреждала, что у князя четыре выхода, а четыре места как четыре мести!
        Ольга довела фигуру князя до угла, и Мал признал поражение, успокоив себя на мысли, что его в момент переполняли эмоции и он просто не смог сосредоточиться на второстепенном. К тому же, с его стороны правильнее было бы поддаться слабой женщине, особенно в преддверии свадьбы… Как он сразу об этом не подумал!
        ГЛАВА 33. МЕСТЬ.
        Еще не закончилась партия в тавлеи, а у берегов Днепра разворачивалась драма с загодя расписанным сценарием. Первой местью княгини стала беспощадная казнь заложников-простолюдинов, что двумя днями раньше явились на княжий двор, с беспрецедентной наглостью требуя забыть Ольгу о постигшем горе и стать невестой убийцы мужа.
        Варяги Свенельда подошли к ладье с поникшими головами, притворившись обиженными. Они заявили посланникам Домаслава, что княгиня в наказание за дерзость их бесцеремонного воеводы, за его неуважительное отношение к послам будущего ее супруга и соправителя велела нести древлян прямо в ладье к месту пира.
        Так Ольга оказывала честь своим гостям. На то воля принимающей стороны. Раз так решила княгиня, так тому и быть!
        Древляне переглянулись, но отнеслись к прихоти Ольги с пониманием и даже с радостью. На их глазах варяги были посрамлены. На своих плечах, в поте лица, они несли тяжелую ношу с двадцатью послами на палубе. Донеся ладью до княжьего двора, где ждал гостей стол с яствами и медом, ладью поставили прямо перед ним на большой ковер с вышитым рукодельницами изображением колеса Перуна.
        Но недолго держалась ладья на досках. Их вынули и ладья рухнула на ковер, а следом и в вырытую рабами и смердами глубокую яму.
        Свенельд злорадствовал. Склонившись к древлянам, он спросил:
        - Хороша ли вам честь? Определили вы для меня землю как пристанище моего праха, так сгиньте в земле заживо!
        По знаку воеводы рабы и варяги стали засыпать послов Домаслава землей. Те кричали:
        - Братья отомстят за нас! Мы убили вашего князя жестоко, но вы, варяги, и вовсе нелюди!
        Слышались и слезы молодых, мольбы о пощаде, но скоро наступила тишина. Так заживо похоронили по приказу Ольги заложников из простолюдинов.
        С древлянскими боярами обошлись не менее жестоко. И эта месть за убийство мужа по счету была второй…
        Перед праздничным пиром попросили почетных гостей не нарушать добрую традицию и омыться в бане. Заодно смыть прежние обиды и воссесть без злобы с бывшими врагами за общий стол.
        Перед дверьми в избу, где затопили баню, встретили дорогих гостей хлебом и солью девушки в праздничных конопляных рубашках с оберегами. Две из них сняли веночки и рубахи и обнаженными вошли в избу первыми, зазывая древлянских бояр попариться вместе.
        Столь теплый прием сладострастные бояре оценили задорным переглядом и без опаски вошли за красавицами. Но в бане от купальщиц и след простыл. Они вынырнули в окошко, и варяги захлопнули за ними ставни. Потом укрепили опорами двери, разбросали сухой овес по всему периметру избы и подожгли гостей. Вопли не трогали поджигателей, они жгли и христианские храмы. Что до убийства древлянской знати, то оно не вызывало сострадания варягов подавно.
        Экзекуции в Киеве были лишь началом продуманного плана. Варяги совершили стремительный бросок на конях, но скакали не по береговой кромке, а срезали путь по лугам и лесным зарослям, чтобы оказаться в Полесье древлянском даже раньше, чем приступит княгиня к шашечной игре с Малом. Успели к началу тризны по Игорю.
        И тогда пришло время третьей мести…
        Пока Ольга горевала на насыпном кургане, оплакивая разорванные останки ее любимого, у подножия холма шли ристалища и лился мед. Древляне не чувствовали ни малейшей угрозы. Веселье славян и плач варяжской княгини переплелись в одной лебедке, которая должна была затянуться на шее беспечных, довольных собой убийц. Но им казалось, никто не в силах нарушить их праздник.
        Источник угрозы был на виду и пребывал в подавленном состоянии, что гарантировало абсолютную безопасность пиршества на костях поверженного врага. А варягов, прибывших на поединки, было ничтожно мало. Мужи древлянские раздавили бы их, как клопов, не уменьем, так хотя бы числом.
        Из леса ввысь поднялась целая птичья стая. Видно, зверь распугал. Перелетели птицы подальше от тревожного шороха. А люди не заметили. Мало ли, кабан или косуля, звери неуклюжие. Тушки подобных им крутились на вертеле и издавали приятный на запах дымок, раззадоривающий аппетит у хмельной братии, уже не способной воспринимать ни звуки, ни вопли, ни приказы. Варяги уже были здесь. Их разведчики расположились на верхушках и ждали.
        Берсерки и княжеские гридни вдруг разом прервали поединки, ринулись к кургану и, окружив насыпь, перекололи и сбросили с него всю славянскую стражу.
        - Защищать княгиню! - раздалась команда самого опытного из них.
        Ольга же не прекратила молитву, вознося к небу свою печаль и не обращая внимания на скопившуюся у кургана массу вражеского народа. Варяги отбивались от очумевших от неожиданности древлян.
        Мал почуял неладное, но давно отстраненный от реального управления племенем, рыскал меж столпившихся соплеменников в поисках Домаслава, единственного вождя, кто способен был повлиять на расслабившихся в поминальном пиру, перешедшем в оргию, людей.
        Домаслава нигде не было. Скорее всего он не выходил из городища. Во всяком случае он не был замечен на ритуале погребения князя Игоря и тризны в его честь. Проигнорировал похороны своего врага Домаслав сознательно, однако лучше бы для него было присутствовать, тогда, возможно, вылазка из леса варяжской дружины не явилась бы внезапной.
        Варяги выскочили из леса словно летний ливень, размывающий берега и обрушающий утесы. Они устремились на праздное скопище, зарубив тысячи, пока люди не опомнились и не обратились в паническое бегство к своему городищу. Трупы древлян, мужчин, женщин и даже детей, усеяли поле у кургана.
        Ольга отводила глаза, ибо знала, что вина лежала на ней, но убеждала себя и сейчас, когда варяжский топор уже был занесен над целым народом, что иного пути она бы не сыскала. «Если не убьешь врага, все посчитают это слабостью. Коль не истребишь непокорных, их примеру последуют остальные данники и вассалы…» - повторяла она про себя совет Асмуда.
        Не вняла она совету пророка, услышанному когда-то от старца Фотия: «Оставь свою месть, вложи ее в руки Господа, не окропляй руки свои кровью невинных, ибо противно сее Господу, Он сам накажет за тебя обидчиков твоих»…
        Не проявила терпения, подогнали ее жаждущие мести и бойни на непримиримую войну с народом строптивым и ненадежным, склонным к надменности и в кровожадности не уступающем варягам. Муж ее не был ангелом, но и убили его не святые!
        Когда отступившие древляне укрылись за стенами своей столицы и опустили ворота, Домаслав уже взял бразды правления обороной в свои руки. Варяги обманули, они изначально готовились к войне. Заложники стали лишь прикрытием, и наверняка все они мертвы, как и тысячи тех, что остались на поле у кургана, загородившего древлянское солнце.
        - Лучники на стену! Все, способные держать оружие, все без исключения, отроков и молодых женщин это тоже касается, получить мечи и сулицы в кузне отца моего Горыни! - отдавал приказы Домаслав.
        Варяги добивали раненых, одновременно вкапывая заграждения из ощетинившихся клиньев для своей ставки. Готовились к долгой осаде. Домаслав разглядел со сторожевой башни мальчика на белом жеребце, он еле держался в седле. Оруженосец держал коня за уздцы, иначе бы мальчуган, по всему было видно, что это и есть Святослав, свалился. Он смотрел на деятельное управление неприятельских воевод, на их четкие и устрашающие своей синхронностью построения, на их стройные ряды и сверкающие металлом дорогие доспехи, на грамотное передвижение флангов, оценивая их число.
        Объединенная дружина Свенельда и Асмуда - сокрушительная сила, но ее было явно недостаточно для молниеносного штурма городских стен. И у варягов не было осадных орудий, возможно баллисты и осадные приспособления застряли в пути. Но это всего лишь дело времени. У древлянских врагов сильный флот. Они получат все необходимое в ближайшие дни.
        Придет и подкрепление от лебезящих перед иноземными захватчиками северян, уличей, тиверцев и полян, особенно когда они прослышат, что древляне заперлись в своей «норе» и бояться высунуть нос, что томятся они в страхе и неоткуда им ждать подмоги, что морят их голодом и одолевают их болезни. И тогда они захватят город, еще не успевший обзавестись достаточным количеством катапульт и снарядов для них, подготовить свою рать для отпора грозного врага, и перебьют все население…
        Эх, еще бы немного времени, и Домаслав построил бы сотни баллист, окружил бы город более высоким частоколом. Лес бы позволил и дал сырье плотникам. Он расширил бы ров и залил бы его водой из реки, чтоб наверняка обезопасить город, призвал бы на помощь воинственных вятичей, подговорил бы через послов печенегов, а если пришлось бы, отдал бы все, что есть и подкупил кочевников, чтоб ударить разом по ослабленному Киеву и сохранить независимость. Наконец, выпросил бы ссуду у хазар и нанял бы на хазарское серебро целую рать славянскую, что ненавидела пришлых хозяев и мечтала о прежней вольнице, временах славных своей лютостью и злобой, но насыщенных свободой, верностью своим богам и преданиям народным. Времени на все это не хватило…
        - Будем атаковать врага, пока он не укрепился для осады. - призвал свое племя вождь, - Если они окопаются, мы их не выкурим! А завтра их рать умножится! Пойдем на них теперь! Не будем ждать! Убьем их наследника и его обманщицу-мать! Разорвем главного притеснителя нашего народа проклятого Свенельда, как князя Игоря! Отомстим за женщин наших и детей зарубленных! Отстоим нашу свободу! Если придется , сгинем за нее!
        Из Коростеня вышла древлянская рать, в десять раз многочисленнее, чем дружина варяжская, но разношерстная и неорганизованная. Впереди лучники, за ними всадники, следом легковооруженные пехотинцы в шлемах, но без щитов, среди них и сотни отроков, даже воительницы с измазанными грязью для устрашения лицами, в шкурах волчьих и беличьих.
        Малыш на белом жеребце при поддержке оруженосца выдвинулся из заграждения. По бокам от него ехали воеводы Свенельд и Асмуд. Ольга под защитой гридней все еще молилась на кургане. Княжич Святослав бросил ритуальное копье в сторону древлянского воинства. Бросок получился слабый, иного от дитя никто и не ждал. Дротик, пролетев меж конских ушей, упал у копыт жеребца.
        - Иду на вы! - пробормотал мальчик заученную фразу своим детским голоском, исполнив священный бросок в честь Одина, и посвящая ему все жертвы кровавой тризны в память о своем отце. Так его научили, и он ждал одобрения в глазах взрослых, ведь мамы рядом не было.
        - Князь уже начал! Последуем, дружина, за князем! - обступили княжича лучшие войны, подбадривая молодежь.
        Варяжские сапоги затопали в такт барабану по древлянской земле навстречу превосходящим в числе оборванцам, которые отчаянно бежали навстречу своей гибели. Ведь обернуть ярость в умение может только время.
        Тактика открытого боя в чистом поле, наука приходящая с опытом и при наличии хороших командиров, с детальным анализом прошлых побед и особенно поражений, присуща лишь тем, кто живет набегами. Варяги злорадно смеялись, выдавая свое презрение вооруженному наспех сброду.
        Древляне просачивались ручейками сквозь выставленную стену щитов, полагая, что пробивают ее. Уловка же состояла в том, чтобы пропускать древлян дозами, а затем закрывать стену, поэтому сперва воевода издавал команду «Открыть щиты!», потом «Сомкнуть ряды!».
        В тылу у варягов, древляне оказывались в меньшинстве, их истребляли частями и на флангах, и в центре. Все это было хорошо видно со сторожевой башни. Там стоял Мал и рыдал, как младенец, ощущая всю безысходность положения его бедного народа. Домаслав же бился среди своих сородичей, врезавшихся в глухую оборону варягов, которые то и дело открывали «двери смерти», проглатывая щепотками, чтобы удобнее было переваривать десятки его соплеменников.
        Вождь старался сохранять хладнокровие, но видел, что войско его тает, так и не пробив стену щитов. Под ним самим пала лошадь, пронзенная стрелами, но он остался невредимым и продолжал бой, взобравшись на гору трупов. В какой-то момент, когда количество жертв измерялось тысячами, Домаслав осознал, что идти на варягов было ошибкой: «Так этот удав проглотит всех и не подавится!»
        - Отходим! - прокричал он свой приказ об отступлении. Беспорядочная толпа, казалось, ждала лишь сигнала, чтобы дать волю своей панике.
        Домаслав прикрывал отступающих с горсткой своих соратников. А варяги вывели лучников и стреляли залпами в спину бегущим, сокращая попавший под жернова истории народ и убивая даже дух сопротивления.
        Его друзья падали рядом с ним, скошенные варяжской стрелой. Их искромсанные топорами тела засыпали поле. Он тонул в них, карабкаясь к небу и уже приготовившись разделить с лучшими из соплеменников свою горькую судьбу, с именем любимой на устах, унося с собой ее облик и представляя образ их еще не родившегося дитя.
        Нет! Не бывать этому. Домаслав опомнился, отмахнувшись от минутной слабости. Он сбрасывал трупы и лез, уходя от града стрел, защищаясь щитом убитого варяга. Напоследок он увернулся от копья. Оно воткнулось в сажени от Домаслава. Он извлек его из земли и бросил в своего преследователя, попав прямо в шею… Он забежал в город последним.
        Канаты отпустили, и врата упали. Стража успела закрыть засов и подпереть вход бревнами, дабы смягчить удар варяжского тарана.
        - Сколько!? Сколько погибло!? - спрашивал у людей Домаслав.
        Никто не ответил. Он пробирался, переступая через раненых, к сторожевой башне, где по его просьбе находился Мал. Отец Малуши точно знал число павших.
        - Пять тысяч! Каждый четвертый погиб… - рыдал Мал, - Они уничтожат всех нас! И твою жену, мою дочь. Они не пощадят никого! Лучше ярмо, чем смерть. И зачем я соблазнился поддержать тебя в глупой затее породниться с гидрой! Одну голову этой змеи отрубишь, так вырастит новая! Теперь мы разозлили их еще пуще! Мало было тебе убийства их князя!..
        - Не ты ли подбивал в свое время меня на это убийство! - припомнил Домаслав и отмахнулся от малодушного паникера, как от назойливой мухи.
        Внимать пустым словам и оплакивать павших не было времени. Полегли тысячи древлян, но на поле боя остались и сотни вражеских ратников. Цена за это заплачена великая, но город пока стоит, и защитники его не иссякли!
        Вождь внимательно рассматривал, глядя с высоты башни, как варяги остановились и организованно отходят за ограждение, расставляя при этом посты вокруг городища. Так и есть. Они решили не предпринимать попытку штурма без осадных орудий и готовятся к длительной осаде. Значит, образовался зазор. Передышка! Надо занимать позиции и выставить охрану у амбаров с провиантом. Древляне неприхотливы. Когда еда закончиться, не побрезгуют крысами, а если придется, то и саранчой. Но пока припасы есть и их следует сохранить. Проблема лишь с водой, колодец в городище один единственный. Не к чему было рыть много, когда речка поблизости…
        - Занимайте позиции! - заорал он на поникших духом собратьев. - Будем стоять до конца за нашу свободу! Они сильнее нас в открытом бою, но не за нашими стенами! Скоро их будет больше, но вятичи обещали помощь! Мы не уподобимся нашим соседям-полянам! Мы всегда будем смотреть на тех, кто лижет варяжский сапог, угодничает перед чужаками с ненавистью и презрением! Пусть перед вашими глазами стоит погибший сородич, над смертью которого наши враги надменно смеялись в этом бою. Но им не смешно теперь, потому что наши братья забрали в бездну и сотни их выродков! А значит, наша вылазка была ненапрасной. Мы умираем не зря! Мы не зря умираем! И мы не сдадимся!
        - Мы не сдадимся! - вставали мужи, легкораненые поднимались вместе с невредимыми.
        Варяги заметили на стенах города непонятное оживление. Коростень был мало похож на неприступную каменную цитадель Византии, надменный и гордый Царьград, но казался теперь, когда из гор трупов с последнего ристалища княжья рать собирала для почетного погребения своих ратников, мрачной обителью самой смерти.
        ГЛАВА 34. ТАЙНЫЙ ЛАЗ.
        - Мы можем уйти! - уговаривал осипший Мал своего зятя, который согласился прийти в его терем, чтобы узнать нечто очень важное.
        Мал не соврал и показал ему тайный лаз за частокол, что прорыл он со своим сыном Добрыней много лет назад, - Ты, моя дочь и я… Подумай о не родившемся дитя! Не дай Малуше сгинуть, не изведав счастья.
        Домаслав молча изучал лаз. Туннель был очень узким, подпорки слабы. Прознай про него малодушные, ринулись бы сюда и погибли либо в давке, либо засыпанные в начале пути.
        - Ты проверял лаз сам? - пронзил испытующим взором своего тестя Домаслав.
        - Я по нему выползал наружу, сквозь ров он выводит к истоку речушки, выход засыпан ветками, там, у одинокой густой ракиты воля. А дальше лес. Сейчас туман. Самое время!
        - У ракиты, говоришь? Там еще лесной ручей? Это хорошо. Значит, мы не останемся без воды… Одного ведь колодца мало. Да и гонцов надо отправить к вятичам, а может и к печенегам… - задумчиво вымолвил вождь, перебирая возможные решения.
        - То есть ты останешься умирать? Ты ведь погибнешь! Эти людишки сдадут тебя первым, как только варяги потребуют твою голову, чтобы их оставили в покое! И меня заодно!.. - опустил глаза Мал.
        - Я останусь со своим народом. Положу голову свою, если потребуется, без сожаления. А ты можешь уйти, и можешь увести Малушу. - с горечью произнес Домаслав.
        - Она не пойдет без тебя! Я не смогу уговорить ее… - обреченно выпалил Мал.
        - И я не стану. - отрезал Домаслав, - Но тебе позволю попробовать. Времени у тебя немного, Мал, лаз понадобиться нам, чтобы натаскать в Коростень воды, колодец-то неглубокий, а копать некогда! Да и отправить гонцов следует. Лаз понадобится! Он тесен, в нем не разойтись двоим. Так что торопись. Или беги один прямо сейчас…
        Мал не стал спорить, он все понял и побежал к дочери. Кто-то рожден быть героем. Но разве героизм - идти на неминуемую гибель с теми, кто не оценит жертвы, хотя бы потому, что варяги вырежут всех без разбора.
        Он был заметной фигурой сообщества, правителем племени, и к чему это привело, что он за это получил, кроме всеобщего порицания за роковые ошибки. Кто застрахован от них? Никто. Но осуждению подвержены видные люди. Лучше быть незаметным, тогда никто и не вспомнит, как вел ты себя в суровую годину. Истинная свобода простирается в безвестности… Мал утешал себя этой мыслью, но недолго. Ведь ему предстояло сделать еще один выбор между храбростью бесчестием.
        Родная дочь ютилась в доме кузнеца, тогда как могла жить в просторных хоромах Мала, где все еще слышал отец ее задорный детский смех, правда в видениях. Она уклонялась от общения с ним, предпочитая компанию свекра. Того самого Горыни, которого Мал определил в роковой день сакральной жертвой несостоявшегося договора с варягами.
        Бывший правитель столкнулся с кузнецом у входа. Горыня, черный от копоти, прошел мимо, проигнорировав своего родственника. Время для того, чтоб припоминать обиды, даже смертельные, было неподходящим. Кузнец согнулся в три погибели от неимоверной тяжести, вынося целую охапку сулиц-дротиков с еще горячими наконечниками, только что насаженными на древки.
        Древляне превратились в муравьев. Каждый что-то куда-то нес. Потоки людей смыкались в отдельных местах и снова расходились. Движения горожан и особенно выражения их лиц казались сосредоточенными, далекими от хаоса. Они боролись за выживание. Каждый по мере сил. В них вселилась какая-то надежда, ничем не подкрепленная и никак не объяснимая, ведь только что они потерпели сокрушительное поражение от превосходящего по силе противника. Казалось бы, их должны накрыть апатия и разочарование. Однако, ничего подобного не произошло. Они готовы были встретиться с врагом еще раз, в последней схватке, лицом к лицу…
        Горыня спешил к людям, взобравшимся наверх и взирающим через клинья частокола на построения и передвижения врагов. Они нуждались в оружии. И он нес им дротики, луками занимались другие. А потом он собирался к сыну, чтобы делом и советом помочь в создании катапульт и баллист, которых у варягов было великое множество, а древляне только собирались соорудить, чтобы пусть не отразить осаду, так хотя бы удивить надменного врага.
        Кроме рук ему нечего было предложить, но эти руки, жадные до работы, могли соорудить невообразимое, изготовив из бревен разобранных хибар баллисты, стреляющие гигантскими стрелами. Сперва речь шла о ядрах, которые Горыня должен был отлить на своей кузне, но свинца нанесли недостаточно. А иное железо было теперь на вес золота.
        Подельники по его научению уже начали мастерить стреломет. Авось, получится! Надо бы покумекать вместе, чтоб не ошибиться с конструкцией, рассчитать длину тетивы, скрученной из пожертвованных женщинами волос, укрепить плечи и рычаг, обмотав его для пущей упругости сухожилиями животных. А еще приготовить дрова для костров и жбаны с любой жидкостью, пусть даже с медом, чтоб греть до кипения и обливать варягов, если полезут на стены.
        Малуша же хотела помочь женщинам-простолюдинкам, тем, что отмачивали коноплю и плели из пеньки сети для ловли воробьев, или тем, что шили мешки из беличьей кожи для переноса камней и булыжников, выкорчеванных малыми детьми не только с уличных дорожек, но и из очагов родительских жилищ. Она показалась в дверном проеме следом за свекром и тоже столкнулась с родичем.
        - Куда ты собралась, Малуша, в таком положении? - нежно взял за руку отец, - Я разговаривал с Домаславом, он не против, чтоб ты ушла вместе со мной по тайному лазу. Здесь не место тебе!
        - Домаслав не против? - не поверила она, - Отец, оставь меня, я никуда не пойду с тобой. Так можно вечно скитаться. Это наш дом. Домаслав защитит нас… Он сильный.
        - Тысячи уже лежат у городских стен, и их никто не защитил! - напомнил отец. - Подумай не о себе, о дитя. Дай ему увидеть солнце.
        - Если он родиться в неволе или в скитании, все, что он будет видеть, это тьму. Оставь меня, отец. Иди сам, если хочешь! - отмахнулась от отца Малуша и побежала к людям.
        - И ты осуждаешь меня! - кричал вдогонку Мал, - Куда вам понять меня!? Куда пожалеть!? Вы с радостью разменяете меня на мир! Выдадите варягам как зачинщика! Родная дочь выдаст! Я так поступил с Горыней, и это было единственным выходом тогда! И вы так поступите! Только со мной! Ведь я никому не нужен. Я родной дочери не нужен! Чем вы лучше меня!? Я ведь думал о вас! Обо всех вас!..
        Мал бежал от людей, в сторону своего тайного лаза. Скоро он был внутри. В тесной щелке без света, с обветшалыми осыпающимися стенами, хрупкими подпорками, высохшими от времени и издающими треск при малейшем прикосновении. Он дополз до выхода и, смахнув ветки, вылез к свету. Сорвав кустик вереска, он вдохнул всей грудью его запах, запомнив на всякий случай аромат родной земли, словно кто-то неведомый и всемогущий позволил ему это сделать в самый последний раз в жизни, разрешил проститься с самым дорогим, что трогало когда-то его сердце.
        Мал, оглядываясь, мчался к спасительному лесу. Туман скрыл бегущего от варяжского дозора. Человек добежал. Но человек ли или загнанный зверь?
        Вот он, одинокий скиталец, подобный матерому, но уставшему и ослабевшему волку, предавшему свою стаю, но полагающий, что бросили его. Озлобленный и провалившийся в бездну собственной ненависти. Не прощенный, но и не вымаливающий прощения. Мал. Бывший князь земли древлянской, а теперь обитатель ничейного леса. Существо в облике человека, с мечущейся и истерзанной душой.
        Покинув дом, он пока еще не осознавал, что сжигал за собой все мосты. Он прикасался к соснам и елям, надеясь пусть не на поддержку, но хотя бы на отклик от них. Ведь через них говорили с людьми боги. Но Боги не утешали Мала, ведь он убил их жрецов…
        ГЛАВА 35. МОЛИТВА.
        Городище держалось, отбивая атаки варягов градом булыжников и струями кипящего жира. Ночью из Коростеня со свистом прилетела уже пятая по счету огромная стрела и врезалась в осадную башню, засыпав в руинах из бревен дюжину храбрых воинов из дружины Асмуда. Поджоги не удавались, очаги возгорания тушились мгновенно, не давая огню разгореться - у древлян было достаточно воды. Запасы продовольствия, похоже, тоже не иссякли за эти долгие месяцы, к тому же древлянские птицеловы приноровились к разведению голубей и ловле воробьев сетями, а вот у осаждающих появилось немало проблем.
        Тайный лаз, по которому древляне осуществляли сообщение с внешним миром, обнаружили и закупорили лишь спустя полгода. Домаслав уже успел отправить гонцов к своим союзникам-вятичам, и наверняка, его человек добрался и до печенегов. Другого объяснения набегу кочевников на южные границы Руси не было. Прослышал хан Куря, что столица не защищена, того и гляди, отважится на поход к Киеву.
        Надо было снимать осаду и выдвигаться в обратный путь. От Ольги ждали именно этого решения, ведь ни одно из ухищрений смекалистых варягов не срабатывало, а вынужденные федераты-славяне отлынивали от сражения, выказывая всем своим видом полное безразличие к происходящему.
        Воеводы и дружина почему-то были уверены, что Ольге, не меньше, чем войску, порядком надоела растянувшаяся во времени возня у неприятельских стен, которые за столь внушительный срок так и смогли протаранить. С севера надвигались холода, от которых не представлялось никакой возможности укрыться в лагерных шатрах. Люди мерзли. Зубы на морозе стучали, как у зайцев при виде волков. Не спасали костры, истопники просто не успевали заготавливать для них толстые ветки и сучья. После одной из промозглых ночей похоронили первых окоченевших.
        Данники княжества не спешили снабжать войско. Прослышав о проблемах с поставками продовольствия, проснулись новгородские купцы-негоцианты, которые не боялись гнева ослабевшей регентши при малолетнем княжиче и за несколько месяцев опустошили казну. Пришли на своих ладьях по Днепру, обещали все необходимое: шкуры, мех, дичь, мед, мясо, соль и серу. Но как только получили предоплату серебром игоревой чеканки, тут же исчезли. Ищи ветра в поле!
        Воины из-за недостатка еды стали промышлять охотой, отвлекаясь не только от осады, но и от субординации. Варяги последней волны, сетуя на бесполезность проведенного у стен Коростеня времени, в течение которого им не удалось разбогатеть, требовали от Свенельда немедленной их отправки в Византию на выгодную наемную службу к василевсу. Для них месть за убитого Игоря, которых не жаловал пришлых сородичей-викингов ничего не значила, как не представляла ценности идея объединения славян и варягов под знаменем воцарившейся в землях Гардарики династии.
        Листья шаркали под ногами, когда Магнус, командующий отрядом викингом, говорил со Свенельдом:
        - Видишь, листья уже осыпаются. Осень пришла. А она здесь, как выясняется, не такая теплая, как утверждали наши краснобаи. Скоро мы все здесь окоченеем, разве хотели мы попасть из фьордов на ледник! Мы искали тепла и наживы! Спрашивается, что мы здесь делаем, когда шли на юг!
        - Вам не угодишь! - упрекал Мангуса, а в его лице его ропщущих людей раздосадованный Свенельд, ведь потеряй он новую свою опору, тут же лишился бы равнозначного с Асмудом положения. - То вы недовольны, что вам не дают передышки и гонят в путь, то жалуетесь, что вас задерживают. А никто ведь не держит! Идите! Только ведь там распоясавшиеся печенеги. Придется идти в Царьград через них, они с удовольствием встретят на днепровских порогах, зная, что в Киеве нет больше для вас защиты!
        - По-моему здесь мы защищаем тебя, или я не прав!? - поправил воеводу Магнус, - И пока мы не получили за это никакой платы, не так ли? А скоро съедим собственных коней, подобно громовержцу Тору, съевшему козлов из своей упряжи. Убеди меня в том, что нам следует терпеть голод и лишения, чтобы застрять в этих непролазных болотах и дремучих лесах.
        - Дождитесь победы, она близка! - пообещал Свенельд, - И возьмите то, что вам принадлежит по праву. Поверь мне, в Коростене есть, чем поживиться. И там куча ваших рабов! Даже их хватит, чтобы расплатиться с печенегами за безопасный проход по Днепру к настоящей славе и несметному богатству!
        Доводы подействовали. Варяги снова поддались уговорам и не расползлись кто куда, но время работало на древлян. Княгиня не знала, как поступить…
        Оставить убийц живыми и тем самым показать свою слабость перед всем миром? Речь шла о спасении Святослава и государства Олегова, что теперь стало равнозначным по сути. Именно поэтому неожиданно для всех Ольга отвергла мысль об отходе, продолжая молиться на кургане за упокой своего неотмщенного супруга.
        Предавшись молитве, она вдруг вспомнила, как это делал старец Фотий. В тишине при мерцающем свете он уединялся со своими мыслями, обращенными к Небу. Она подумала, что яркий свет факелов может раздражать христианского Бога и попросила их затушить.
        Ольга велела доставить свечи для ночного бдения. Привратники киевского храма изготовили их из пчелиного воска, снабдив коптящими фитилями. Сделали совсем немного, но обещали наладить производство. Ольга надеялась, что доставленной связки хватит, и что сей незамысловатый атрибут ритуала, что известен греческим монахам, поможет ей приобщиться к более верной молитве и получить быстрее нужный совет Небес.
        Уподобляясь своему наставнику в вере монаху Фотию, она продолжала свою бесконечную молитву под тусклым чадящим светом. В ней она не только сокрушалась над своим горем и просила Господа о прощении, но искала подсказку.
        Один из гридней княгини пропустил к ней приставучего ромея. Прознав, что у Матушки расплавились все свечи, угодливый грек, оказавшийся проповедующим христианином, принес княгине тлеющий гриб-трутовик.
        - Возьми, Матушка, покровительница веры нашей, - поставил он на землю горящий дымчатый гриб размером с ладонь. - Это трутовик, высохший гриб, что приживается на пнях, размножается по всему лесу и разъедает кору лиственных деревьев. Поляне научили сдирать его с липы, березы и ольхи. В этом лесу он произрастает в избытке. Пока я шел к тебе, матушка, а шел я долго, он тлел, а при тебе разгорелся словно факел, хоть и не так ярко, но тепла от него на молитву в самый раз…
        - Спасибо, добрый человек, назови свое имя и ступай с миром, - поблагодарила Ольга.
        - Григорий меня зовут. А крестил меня монах Фотий, и рукоположил в сан священника. И дал я ему зарок проповедовать общине полянской в лесу, ведь он загодя знал, что первым делом враги храм сожгут. И монаха-черноризника, оставленного здесь настоятелем, убьют. Предрекал он гонения и гибель от язычников. Лишь тебе приказал доверять и приглядывать за тобой, матушка. Я не так учен, как тот черноризник был, но памятью Бог наделил отменной. Выучил я Отче Наш и псалмы Давида-царя, любимца Господа, наизусть, и наставлениями Сираха и премудростью Соломоновой с людьми пытливыми стал по научению Фотия делиться. Умножилась наша община. Вот и молились в тайном месте, а трутовик помогал не заплутать во тьме, когда добирались тропой секретной. - выпалил на одном дыхании, словно заученную легенду, неожиданно возникший проповедник. Рассказав это, собрался он попятился назад, собираясь оставить княгиню наедине с молитвой.
        - Постой, Григорий… - остановила его Ольга, - Фотий… Ты знал Фотия. Нет его больше, все выходит предвидел, а смерть свою не предугадал. Или не ждал от того, кого знал. Вина лежит на моем бедном муже, вашем князе, убитом древлянами. Только не знаю я, о чем просить ныне Господа - о прощении или о возмездии…
        - И я не знаю, Матушка, - признался Григорий шепотом, озираясь как затравленный зверек, словно боялся разоблачения и жестокой кары, - Одно знаю, без тебя душегубы свели бы в могилу всех, кто с верою во Христе живет. Знаю еще, о чем мы Бога просим в своих молитвах. О том, чтоб тебе силу даровал. Чтоб имела ты способность защитить нищих духом от разорения, от племен свирепых как древляне, и держала бы в узде свою дружину, запрещала десницей своей своеволие. Чтобы не стали притеснителями призванные пресечь бесконечную усобицу племенную. Так что думай сама, княгиня, что выбрать: меч карающий или прощение. Крови пролилось много и польется еще больше, коли страх люди потеряют. Их идолы безмолвствуют перед их беззакониями и питаются кровью невинных. Не чтут язычники веры греческой! Бога истинного они не боятся. Так пусть же убояться человека!
        ГЛАВА 36. ПТИЦЫ.
        Наутро небо покрылось кровавым заревом словно это был багровый закат, а не восход солнца. Малуша ворочалась во сне. Все тот же черный аист парил в ее видениях, а она все никак не могла разобрать, где же он свил свое гнездо. Верхушки деревьев и камышовые кровли теремов аист облетал стороной. Она отчетливо увидела уступы скал, коих не было в их равнинных землях, покрытых вечным лесом. В одном из уступов и нашла укромное место благородная птица.
        Внизу бушевало море, которого никогда не видела Малуша наяву, а теперь представляла, словно всю жизнь провела на крутом каменистом утесе, любуясь волнами и, наблюдая за знакомой птицей, угнездившейся так высоко. Она казалась далекой, эта грациозная птица, но в то же время родной… И она была намного красивее и сильнее ей подобных.
        Сон был чуток. Скрипнула дверь.
        - Куда ты, милый!? - спросила Малуша спросонья у своего любимого.
        - Варяги! Они опять у ворот. Переговорщики. Опять что-то замыслили… - ответил Домаслав, надевая в кальчугу.
        - Не соглашайся ни на что, они обманут! - на всякий случай предупредила она.
        - Я знаю, но люди устали… - Он выбежал наружу, прихватив с собой меч.
        Домаслав удивился, когда увидел во главе делегации княгиню верхом на коне. С ней были только гридни. Он выехал навстречу.
        - Я пришла без своих воевод, они сокрушаются и все еще в ярости, а я остыла. Настала пора обсудить условия мира! - сказала княгиня убийце своего мужа.
        - То, что ты пришла без свиты, ничего не значит. И каковы же ваши условия? - с сарказмом полюбопытствовал вождь восстания. - Снова заплатить вам дань, и тогда вы уйдете?
        - У вас не осталось ни меда, ни мехов, я это знаю, поэтому попрошу немногое, лишь для того, чтобы умилостивить варяжских богов и зажечь, наконец, погребальный костер на кургане. Война себя исчерпала. Крови людской пролилось достаточно. Ограничимся отныне птицами. Пусть древляне подарят мне по три голубя и три воробья со двора. Варяги принесут их в жертву на днепровском острове у священных дубов, и сочтут сражение победоносно завершенным, что выгодно и для тебя, и придется по сердцу их гордыне.
        - Что-то подсказывает мне, что это предложение - очередная варяжская уловка. - заключил Домаслав, - А не лучше ли мне дождаться союзников-вятичей, или вестей из Киева, куда вот-вот нагрянет печенежская орда? Ты хочешь, чтобы я поверил, что древляне могут откупиться от осады жертвенными голубями?
        - Я предложила, твое дело - согласиться или нет, но принять решение ты должен до полудня! Оно за тобой. Три голубя и три воробья есть символическая плата за окончание войны. Это компромисс. Надеюсь, ты разбираешься в политике…
        Домаслав смотрел вслед удаляющейся княгине, не веря в происходящее. Неужто варяги настолько устали от затянувшейся осады, что готовы к перемирию. Но почему не объявили настоящую цену?
        «Ну, конечно же, они хотят сохранить лицо перед вассалами и империями! - осенило вождя древлян, - Назвать свой неудавшийся поход победой… Эта мизерная дань ничего не стоит, голубятни переполнены птицами! Неужто удастся так легко отделаться, а затем собраться с силами и ударить по врагу всей мощью, укрепив город и дождавшись союзников?»…
        Голубей и воробьев несли со всех дворов. Клеток не хватало. Ломали плетеный тын, огораживающий жилища, и мастерили из него короба для птиц.
        Ольга, принимая дар Коростеня от престарелых послов, поблагодарила убийцу своего мужа, принявшего единственно верное решение. Но удивилась, что сам он не явился сопроводить своих делегатов, доставивших дань в ставку варягов.
        - Он не так смел, ваш Домаслав, все же испугался , что я прикажу его схватить и повесить на одной из тех сосенок, что разорвали Игоря. - уязвила княгиня главу делегации древлян, - Не захотел рисковать ваш храбрец. Не верит мне… Хотя, пожалуй, действительно, не самая лучшая затея прийти ко мне в стан в одиночку, если не считать вас, стариков, да возничих этих повозок. Я ведь могла искуситься и передумать…
        - Народ уважает Домаслава. Он смел. Но и твою боль понимает. И мы оценили, что ты пришла к нашим стенам без своих воевод. Потому и согласились люди положить конец кровопролитию без всяких условностей и обмена заложниками. Ведь как оказалось, заложники нынче плохая гарантия. - напомнил седобородый славянин.
        -
        Значит, теперь вы поверили мне? - спросила Ольга.
        - Нет, до сих пор не верим, что оставишь без возмездия убийство князя… - хитро сощурился старик.
        - Разве не отомстила я, когда закопали заживо ваших послов, когда сожгли в бане знатных бояр ваших, когда изрубили на поле брани тысячи древлян? Я воздала древлянам по заслугам. Мне достаточно для тризны… Посмотрите на ваших соплеменников с других городищ. Они уже заплатили дань и возделывают свои нивы.
        - Хорошо, если так… - вознес глаза к багровому небу старик. - Но почему же не разводишь погребальный костер, чтоб завершить тризну и вернуться домой?
        - Этот костер не для мужа моего. Я уговорила дружину, и рать согласилась удовлетворить мою просьбу. Я все же похороню Игоря по христианскому обряду. - глядя на своих воевод, не осмелившихся возразить, сообщила княгиня.
        -
        Так для кого же костер? - стало интересно старику.
        - Он для убийцы моего мужа. - тихо вымолвила княгиня. - И в нем торчат те самые молодые сосны, которые разорвали Игоря на части.
        - То есть ты прикажешь схватить нас, и потом предложишь обменять на Домаслава? - испугался старик.
        - И как ты думаешь, мудрец, выдаст народ ваш строптивый и непокорный, своего вождя?
        - Не выдаст, княгиня варяжская, но в том-то и загвоздка, что Домаслав может прийти сам. Этого мы боимся. Поэтому у каждого из нас кинжал. Мы и возничие повозок, как ты заметила, люди старые. Отжили мы свой век. Оттого и вызвались сами доставить последнюю дань. Сговорились, коль пойдет что-то не так, жизни себя лишим, чтоб не стать разменной монетой. Умрем как один, никакого обмена не будет!
        - Так и знала я, что весь народ ваш, все как один, мужи, старики и женщины, все против нас и не остановитесь. Продолжите сопротивляться власти Киева. Будете подтачивать изнутри династию Рюрика на радость внешних врагов, коим нет счета. Не важно, кто будет верховодить вами! Домаслав или кто-то еще… Вы все враги государства, Руси великой и неделимой. Зыбка будет Русь и хрупко правление законного наследника Игорева, сына моего Святослава, коли не накажу древлян, как задумала! Не будет по-вашему! Не хочу я старческой смерти. Только вы и останетесь!
        Пока говорила княгиня, воины взяли по голубю и воробью, привязали тесемками заранее сшитые тряпицы к птичьим лапкам. А в тряпицах тлеющий трут и самородки серы. И запустили птиц в небо.
        Воробьи и голуби , птицы памятливые, взлетели высь ненадолго, а потом, завидев с неба знакомый силуэт мрачного городища, их птичьего рая с насиженными жердочками на кровлях и голубятнях, ринулись стаей домой. Каждая птичка в свой двор.
        Трутовик - гриб сухой, тлеет долго. Но если уж разгорится, то вспыхнет как свеча и воспламенит серу! На то и был расчет варягов, выпустивших птиц из клеток. Сера искрилась, поджигая соломенные и камышовые крыши. Город загорелся одновременно всюду.
        Стариков-посланников отпустили. Они ковыляли, как могли к городским воротам, но подоспели, когда город пылал как огромный костер, а у ворот уже стояли варяги.
        Дружинники воспользовались паникой и неразберихой, а главное, тем, что оборона древлян ослабла. Люди тушили пожары, а варяги таранили ворота. И скоро атака увенчалась успехом и подпорки разлетелись. От многочисленных ударов кованые заклепки слетели, а в дубовых вратах образовалась щель. В нее просунули крюки и, подцепив ими непреодоленный доселе барьер, привязали лебедки к лошадям. Кони взвизгнули от удара плети и понеслись, вырвав проломленные врата с корнем.
        Путь был открыт, варяги вошли в город. И началась беспощадная и слепая резня, укрыться от которой было негде. Ведь дома горели, стропила настилов и бревенчатые стены рушились, засыпая самых уязвимых. Спасаясь от огня, люди выбегали на открытую местность, где их поджидали самые кровожадные из варягов.
        Не описать того неистовства и той чудовищной злобы, которая овладела иными из нападавших, когда они повергали врагов, не взирая на пол и возраст. Безнаказанность породила бесчинства по отношению к самым беззащитным: женщинам и даже детям.
        Асмуд, как мог, пытался остановить озверевших ратников, призывая не убивать, а вязать пленных и вести их к кургану. Он находил самые низменные и понятные аргументы, чтобы хоть как-то воздействовать на ошалевших от крови собратьев:
        - Не будьте глупцами, иначе мы останемся без добычи! Не убивайте своих же рабов!
        Воевода Свенельд поддержал своего соперника, посоветовав Магнусу утихомирить мародеров и насильников и заняться более полезным делом:
        - Дружина Асмуда и гридни Ольги растащат всех рабов. Тебе и твоим людям не достанется ничего, если ты не займешься тем же.
        Людей сгоняли как стадо в отстойники. На плечи мужей надевали кандалы, чтобы лишить их последней надежды вырваться из оков.
        Очаги сопротивления все еще были. Домаслав с остатками своего войска все еще удерживал сторожевую башню и пространство вокруг нее…
        ***
        - Да неужели! Вот и беглянка! - Свенельд не зря зашел в дом кузнеца. Горыню, отца Домаслава, закрывшего своим телом невестку, воевода сразил ловким ударом топора. Малушу он взял за волосы и потащил к башне.
        Самые сильные мужи древлянские не сдавались. Потеряв родных, они искали смерти в бою, отчаянно защищая бесполезный клочок земли и утративший свое предназначение форпост. Они погибали, забирая с собой в иные миры своих победоносных врагов. Домаслав сражался в самой гуще, и его дух не сломил бы никто из живущих. Но напротив него возник ухмыляющийся воевода Свенельд. Одной рукой он держал голову его отца, которую только что отрубил на наковальне кузнеца, а другой - косы его жены, до которых Домаслав всегда прикасался бережно, он лишь с нежностью гладил ее вьющиеся локоны.
        Малуша стояла на коленях, вся в крови. Это была не ее кровь… От увиденного случился выкидыш. Обессиленная и разрушенная, она не выронила ни слова. В голове воцарилась пустота, защищая несостоявшуюся мать от внутреннего взрыва. Ее исступленные зеленые глаза уже выплакали все слезы, когда воевода тащил ее к башне через все городище, и она умоляла жестокого Свенельда пощадить ребенка. Воевода в ответ лишь учащал свой шаг, приговаривая сквозь зубы:
        - Я же предупреждал тебя, беглая тварь, что у тебя не будет потомства! Хотела убежать от меня! Теперь будешь вечно на привязи!
        Малуша разрешилась прежде срока уже рядом с башней. Домаслав смотрел на нее и выл от безысходности. Он хотел кричать, хотя крик никак не помог бы вырвать любимую из рук злодеев. Братья по оружию и мечте о воле держали его за руки, не позволяя ринуться прямо на варяжский меч.
        Свой клинок Домаслав уже опустил. Он проиграл, и жизнь не имела больше никакого смысла. Его люди окружили вождя, не ведая, как поступить: продолжать биться до смерти или сложить оружие и стать рабами, участь которых смерть или позорная жизнь в неволе…
        - Сложи оружие, Домаслав! - Я обещаю сохранить жизнь твоей потаскухе и жизни никчемной горстки твоих соратников. Возьму только твою! Так захотела княгиня, но главное, так хочу я! Сохрани жизни сотни своих собратьев! Прикажи им сложить мечи и луки, иначе их головы падут с плеч, как вот эта…
        Воевода бросил голову Горыни к ногам древлян. Домаслав оттолкнул держащих его соплеменников, и, бросив меч, подошел к голове отца. Он поднял ее и приблизился к победителям. Поверженного вождя опустили на колени, и, не став отнимать окровавленную голову, возложили кандалы на плечи. И повели на казнь.
        Яркий костер горел на насыпном кургане. Злочинца, обвиненного в убийстве князя и организации смуты, привязали к тем самым соснам. И по знаку Свенельда с одобрения княгини поднесли факела.
        Душа Домаслава, покидая тело, проклинала всех богов разом, и себя пуще идолов за то, что не позволил он, а вернее, не настоял на самом благоразумном решении дать Малуше уйти с отцом по тайному лазу.
        Его душа прощалась с любимой навеки но, рыдая над несбывшейся мечтой о свободе, запрещала бренному телу корчиться от ожогов. Это была последняя схватка вождя с одолевшей его силой. Она заключалась в том, чтоб превозмочь физическую боль, которая не могла превзойти невыносимое страдание униженного и растоптанного мужчины, не сумевшего защитить любимую и видевшего кровь из ее опустошенного чрева.
        Вина съела его прежде огня, но до того, как превратиться в пепел, вождь смог прошептать ее имя и разглядеть в прояснившемся небе парящую черную птицу. Это аист кружил над курганом.
        Плененных рабов гнали в ладьи нескончаемой колонной. Их везли в стольный град Киев, чтобы окончательно распределить самых ценных среди правящей варяжской верхушки. И Малушу вели среди других. Но вдруг Свенельд отделил ее от остальных и велел посадить в свой обоз. Не из сострадания. Дочь правителя Мала была его личным трофеем, и он не планировал им делиться, разве что, когда решит сам.
        Никто не оспаривал с воеводой его законного права, не смотря на то, что даже в таком состоянии Малуша не утратила своей красоты. Кто ж будет спорить с ненасытным Свенельдом, злопамятным и могущественным воеводой!
        Она всегда считалась красивейшей из древлянских дев… Знала бы Малуша, что ее сейчас видел сжавший зубы отец, единственный из древлян Коростеня, кто избежал незавидной участи увода в рабство.
        Мал смотрел на нее, раздвинув ветви старого дуба. Он терял самообладание от жалкого вида своей любимицы. Он впервые видел ее такой: растрепанной, грязной и измученной. Он понял, что произошло непоправимое, и представил на мгновение, как прыгает вниз, как пытается спасти свою единственную дочь. Однако, опомнившись, Мал не дал себя обнаружить, все еще цепляясь за опостылевшую до краев жизнь, в которой осталась воля, но не сохранилось ни капли уважения к самому себе…
        ГЛАВА 37. ОТРОК.
        Сразу после ухода Магнуса в Византию на службу к императору, Свенельд лишился самой действенной поддержки. Сила его теперь заключалась в хитрости и сосредоточилась на придворных интригах.
        Припрятанное в прежние, добрые для его алчной натуры времена, богатство воевода растратил на подкуп знати. Не чурался теперь и новых славянских бояр. Он выкопал все схроны и нанял телохранителей из лояльных варягов, коих оказалось не так легко найти за невысокую плату, и из кривичей, они в отличие от радимичей, полян и северян еще не имели предубеждения относительно мировоззрения воеводы. Тем самым показывал Свенельд, что пересмотрел свои взгляды, изменился, стал совершенно другим человеком и не гнушается ныне сынов славянских.
        Так поступать вынудила жизнь. Меньше всего он думал о сохранении репутации и поддержании собственного реноме. Во что бы то ни стало сохранить влияние - только это заботило воеводу. Лишь вес в среде варяжской верхушки и славянской знати являлся пропуском на самый верх, ибо в глубине души он все еще считал, что заслуживает гораздо большего.
        Собрать дружину, способную сразиться с княжеским войском, он бы уже не смог, но зато сумел притвориться верным подданным.
        Он затаился на время, но настолько привык к своей новой роли, что играл ее безукоризненно на протяжении двенадцати лет. От его лести и заискивания перед княгиней и даже состарившимся и сдавшим из-за болезни ног Асмудом отдавало неприкрытой приторностью. Его слова стали сладкими как мед, и даже выражение лица напоминало ластящегося пса, выпрашивающего у хозяина косточку. Только плотно прикрыв за собой дверь своего терема, он становился самим собой, вымещая всю злость на челяди и рабах.
        Хитрость помогла воеводе сохранить и упрочить свое положение. Но главным оружием Свенельда стала искренняя привязанность к нему княжича.
        Святослав, пребывающий в юношеских грезах о великих завоеваниях, с упоением слушал рассказы воеводы о дальних странах, о коварстве печенегов и роскоши ромейской столицы, о том, как предали договор хазары и нарушили хартию византийцы. Свенельд внушал юноше, что нельзя до конца верить славянам, хоть и назвались они русами, и возложил всю вину за бесславный поход в Хазарию именно на них.
        Святослав рос, полностью доверяя воеводе и предпочитал именно его компанию. Кормилец Асмуд докучал своим менторским тоном и нескончаемыми предостережениями, пытаясь оградить княжича от всяческой опасности. Княжич же считал, что Асмуд, будучи сам тяжело больным, мешает ему, полному сил и энергии, наслаждаться жизнью. Свенельд не разубеждал своего подопечного. Он нашел путь к необузданному сердцу воспитанника, подогревал в нем низменные страсти и с малых лет пестовал амбиции, лепя из отрока словно из глины себе подобного:
        - Ты есть единственный наследник Рюрика и хранитель Гардарики, именуемой ныне Русью, весь мир принадлежит тебе… Ты можешь взять все, что пожелаешь, никто не смеет тебе возражать!
        Асмуд, предчувствуя скорую свою кончину, предупреждал княгиню:
        - Не верь, Матушка, что Свенельд изменился. Он втерся в доверие к нашему Святославу, он испортит его.
        - Знаю, Асмуд, но разве в силах я в одиночку обуздать ураган?! - жаловалась она, вспомнив, как однажды заговорила с сыном о вере, а он лишь рассмеялся в лицо: «Мать моя, меня засмеет дружина, коли я поклонюсь твоему Богу, которого смогли распять люди!»
        Воевода же рассказывал про могущественного Одина и его сына, рыжебородого богатыря Тора, вооруженного молотом и нагоняющего страх на великанов и чудовищ. Эти неистребимые боги защищали людей и вселяли уверенность в избранности варяжских вождей.
        Вот почему Святослав выбрал именно Свенельда своим наставником, и даже Ольга не смогла этому помешать. А потом болезнь Асмуда совершенно выбила его из седла. Скорченный, он уже не вставал с ложа, мучаясь от нестерпимой боли в ногах и отсчитывая последние дни в унынии. Княжич даже не навестил кормильца, не справился о его состоянии. Попросту забыл о нем, ведь жизнь бурлила вокруг, и было, чем заняться!
        С воеводой Свенельдом княжич осваивал ратное дело, научился надевать наручи и поножи, стрелять из лука и отдавать команды строю, ходил на парусах и охотился в дремучих лесах. Рассказы Свенельда о великих завоеваниях варягов трогали отроческую душу до самой глубины, будили в нем мечты и развивали дерзкую гордыню, созвучную его собственным представлениям о характере настоящего воина, который может спать на седле и питаться тонко нарезанными ломтиками конины, обжаренными на углях. Романтика дальних странствий обуревала его, манила в немедленный поход. К славе и серебру! К несметным сокровищам Царьграда и Итиля, дабы склонили перед Русью свои знамена ромеи и хазары, возвысилась Русь и только он, наследник Рюрика, мог выдавать тамгу флотилиям северных купцов и караванам южных торговцев.
        Уроки Свенельда юный Святослав усваивал с большим желанием, чем ворчание постаревшего и немощного Асмуда. И вот однажды, кормилец умер от старости и боли. И княжич не соизволил успеть к погребальному костру, ведь внезапно образовались важные дела, и они с воеводой Свенельдом и его сыном Лютом отправились их разрешать.
        Предлог не явиться на погребение нашелся сам собой. Тревожное наступило время. Воевода несказанно обрадовался, что не перед кем теперь держать отчет, тем более юноша сам рвался в бой.
        Прослышав о том, что на холме в долине видели всадника в остроконечном клобуке, какие носят печенеги, Свенельд снарядил малую дружину на его поимку. Княжич сам напросился отправиться на поиски наглеца с воинами. Его неистовый нрав ни для кого, не исключая родной матери, не являлся новью. Не сдерживать же энергию будущего воителя, да и разве может формальное присутствие на погребении сравниться с настоящей погоней!
        Да, Свенельд наперекор приличиям потворствовал его желаниям, взяв в передовой дозор. Тогда же между ним и княжичем установилась прочная связь в обход опеки регентши. Она зиждилась на их общих секретах, о которых не следовало знать даже княгине.
        В свои шестнадцать лет Святослав впервые убил человека. Это был пленный печенег-разведчик. Ловкого наездника еле поймали, загнав двух лошадей. Да и то лишь благодаря случайности: свернув в лес, кочевник попал в яму, вырытую звероловом. Печенег оказался не робкого десятка и, пренебрегая собственным страхом, дерзнул оскорбить княжича и варяжских воинов неприкрытой издевкой:
        - Не потому ли варяги предпочитают сражаться пешими, что не умеют ладить с лошадьми! Или загонят своего коня, или загубят чужого… А этот сосунок и есть ваш княжич!? Слезь с коня, сопляк, а то ветер сдует!
        - Он достоин казни! - громогласно заявил княжич, не в силах проглотить обиду.
        - Я согласен с тобой, Святослав! Так казни его собственной рукой, стань мужем! Покажи дружине, что несгибаем и не бросаешься словами, не прячешься за спины своих подданных, что не боишься лика смерти и смотришь ей прямо в глаза. Ибо глаза печенега и есть твоя смерть. Так убей ее! И будешь жить!
        Печенега подвели к пню, и юный княжич занес топор. Голова полетела с плеч дерзкого лазутчика, отряженного ханом Курей. Княжич отшатнулся, отошел в сторону на полусогнутых ногах, а у дерева его стошнило.
        Воевода успокоил:
        - Для первого раза ты держался молодцом, княжич. И глазом не моргнул. И пусть все видят, что твоя река крепка. И не дрогнет наш князь, даже если придется освежевать целую армию и сжечь целое городище, как сделала твоя мать в отместку за убийство твоего отца… Но ей мы про сегодняшнее не поведаем. Оставим в тайне. Ведь она хоть и мудрейшая из женщин, способная управлять государством в твое отсутствие, и приумножившая казну, но все-таки женщина, к тому же христианка!
        Святослав не собирался спорить, и даже обрадовался, что мать не узнает об этом убийстве. Ведь казнить человека оказалось так просто, это совсем не то, что сразить врага в бою. Здесь не было никакой доблести, ведь печенег стоял перед ним на коленях, абсолютно безоружный. И кто-то из воинов, оттянув голову пойманного лазутчика за черную косу, даже подставил ее княжичу для удобства удара. И он не оплошал, только после совсем расклеился. Хорошо, если Свенельд прав, и его замешательства никто из дружины не заметил… А мать пусть остается в неведении. Вот когда он покорит города и целые страны, то глашатаи донесут весть народу! И он бросит к материнским ногам вражеские знамена!..
        Неуправляемый Святослав взрослел, внимая наставлениям воеводы. Еще через год Свенельд позвал его в свои хоромы и вывел для него красивую рабыню.
        - Пора пришла, княжич. Пора усвоить еще один урок… Это Малуша, красивейшая из див древлянских. Смирить ее мне было трудно. Строптива как бурная река, и даже если сжать ее в латных рукавицах, утечет сквозь пальцы. Обнимешь ее - расплавятся наручни и обожжешь руки. Она уже не так юна, но красота в ней не увядает. Она была замужем за убийцей отца твоего, славного князя Игоря. Я любил его, чтобы не говорили наушники, и считал своим другом. Отведи ее на ложе, овладей грубо, как викинг, и стань, наконец, мужчиной…
        Малуша за все эти годы научилась беспрекословно слушать своего господина, ведь за малейшую провинность ее снова могли посадить на цепь в подземелье. В самом начале своей рабской жизни она проводила там, в сыром и убогом погребе, с крысами и вонючими горшками из глины и коровьего помета, долгие месяцы, теряя счет дням, питаясь ошметками гниющего мяса и справляя нужду под себя, как собака.
        Какое-то время в ее истерзанной горем душе все же теплилось подобие надежды, что когда-нибудь вернется из изгнания и вызволит ее из заточения брат Добрыня. Только Добрыня мог вытащить ее отсюда, ведь Домаслав жил теперь только в ее сердце, но на его руку она не могла больше опереться, а за его спину не могла боле спрятаться. Добрыня, ее добрый брат, появится и унесет ее подальше от бездны!.. Но с каждым днем без солнца и человеческой доброты ее смутная и несбыточная мечта на чудесное спасение таяла.
        Прошло много времени перед тем, как она перестала огрызаться и принимать тем самым на себя гнев хозяина и сносить его побои. Она больше не могла терпеть истязаний и темноты. Ненавистный Свенельд вымещал на беззащитной Малуше свое неуемное жестокосердие. А брата все не было. Ведь кроме него не наго ей было рассчитывать. В тот момент она поняла, что Свенельд сломил ее дух. Тогда она забыла о брате.
        Воевода предложил послушаться его и стать добровольной помощницей в его темных делах, а взамен получить чистую постель и добротную одежду, сносную еду и баню, а главное, возможность смотреть на деревья и солнце под присмотром прихвостня-ключника. От нее требовалось забыть о девичьей чести и потворствовать похоти знатных друзей воеводы, которые не могли не соблазниться красотой Малуши.
        Сейчас перед ней стоял не толстый боров, беззубый боярин в пропотевшей тунике, не грубый варяг с сальными от грязи косами и застрявшими между зубов кусками мяса, а юноша, неискушенный в любви и пока еще не испорченный до конца цинизмом своего наставника.
        Она еще способна была читать по глазам, отличая добрые очи от злых. Таким она увидела Святослава. Юным как утренняя роса, покладистым как прибрежный тростник. Его голубые как лесные озера глаза выдавали смущение, в них еще можно было заглянуть, чтобы разглядеть через них хрупкое сердце. Впервые она сама погладила белые кудри и повела юного мужа в опочивальню. Это удивило Свенельда, но он не придал поведению своей рабыни никакого значения…
        Лишь спустя время, когда Святослав начал интересоваться Малушей, спрашивать о ней, навещать еее в его доме, уединяться с ней на долгие часы, Свенельд пожалел о своем сводничестве. Он обнажил собственную ахиллесову пяту, способствовав этой порочной связи, с помощью которой желал лишь укрепить еще больше близость с молодым князем. Результат оказался прямо противоположным. Княжич влюбился, и теперь Малуша представляла ощутимую угрозу. От нее необходимо было избавиться. Однако, как-то вернувшись в свой дом, Свенельд не нашел в нем собственную рабыню. Прихвостень-ключник с ужасом в глазах, опасаясь палки хозяина, доложил:
        -
        Княжич увел…
        - Как увел!? - не поверил Свенельд, - Это за все, что я для него сделал!?
        Воевода бесновался, круша мебель, а потом прямо спросил у княжича, зачем он так поступил, на что получил ответ молодого волчонка, научившегося рычать:
        - Я освободил ее от рабства! Теперь она моя наложница. И точка! Я князь. Ты сам говорил, что весь мир принадлежит мне и что я могу взять все, что пожелаю. Никто не смеет мне возражать. Мое желание ты знаешь! Твоя бывшая рабыня теперь принадлежит мне!
        Воевода не ждал такого подвоха, но скоро немного успокоился, когда узнал, что княгине Ольге не по нраву влюбленность сына. И скоро деятельная княгиня нашла выход, отправив Свенельда в качестве свата за Дунай к мадьярскому князю. Плевать, что связь с уграми, давними противниками печенегов, вызвала бы раздражение у хана Кури, изгнавшего их с родных степей. Политическая целесообразность теперь отходила на второй план. Главной целью стало отвадить княжича от сбежавшей с помощью женского колдовства рабыни.
        Мадьярская принцесса стала законной женой Святослава и скоро понесла. Родился сын Ярополк. Но выдохнул воевода только после рождения у Святослава второго сына, нареченного Олегом. Малуша больше не представляла опасности. Даже если она бы забеременела от князя, кем бы был этот ребенок!? Всего лишь ублюдком от бывшей ключницы и беглой рабыни!
        И все же он вспомнил о данном Малуше обещании, что не допустит потомства у «древлянской шлюхи». Свенельд вознамерился изжить ее со свету в любом случае, для этого требовался лишь подходящий момент.
        Но момент все не наступал… Как гром среди ясного неба над Русью нависла война.
        Рвавшийся в поход Святослав бросил клич. Киев объявил мобилизацию всех племен. Собиралась грозная силища. Но даже Свенельд, не смог поначалу узнать, куда намерен идти слишком буквально воспринявший его науку и ставший высокомерным даже к своему учителю князь. Даже от матери, регентши государства, князь скрыл, куда направит армию. Все лишь гадали. Одни толковали, что мадьярская царевна по научению отца столкнет русов с их заклятыми врагами-печенегами. Другие уверяли, что князь готовится к войне с вятичами. Третьи предрекали скорую атаку на аланов-союзников хазар. Молодая поросль, сверстники молодого князя, которые теперь были к князю ближе всех, вроде как слышали краем уха в разговорах, что будет мстить Святослав за отца ромеям, ну, или воспользуется своим исконным правом на болгарский трон…
        Наконец, князь собрал бояр и воевод в бражном зале и ошарашил варягов и славян объявлением своей княжьей воли:
        - Не стану томить вас боле, братья! Хазары, предавшие Русь и истребившие рать нашу, иду на вы!!!
        С тем бросил поднесенное копье, и, улыбаясь, глянул на воеводу, уверенный, что наставнику понравилось его решение. Не мог же Свенельд лгать, когда говорил, что хазары есть злейшие враги Отечества…
        Свенельд кивнул, театрально изобразив удовлетворение. А что было делать? Переубеждать князя - напрасная затея. Он сам взрастил монстра, и ныне пожинал плоды собственной недальновидности. Вышедшее из-под контроля порождение темного замысла! Оно могло перемолоть в жерновах непредсказуемости даже своего создателя…
        «Этот ретивый жеребец не даст насладиться властью, заставит встретить старость в бесконечных походах, вынудит спать на сырой земле и питаться дарами леса да строганиной речных рыбешек»…
        ГЛАВА 38. ПАДЕНИЕ ХАЗАРИИ.
        Князь Святослав, в отличие от воеводы Свенельда и даже от своего отца, великого князя Игоря, оказался более удачливым полководцем. В его мыслях верховенство занимала война. Его действия всегда отличались молниеносностью. Его отличительной чертой стала секретность. Он не делился своими планами ни с кем, кроме матери. Но даже Ольга не могла переубедить сына, если он назначил время очередного похода.
        На хазарский форпост Саркел князь решил идти с двух сторон: через земли вятичей пустил конницу и отправил по Оке небольшую часть флота к Итилю, а с моря по Дону основные силы.
        Проходя Самкерц - город хазар на Таврике, Святослав высадил десант из двадцати тысяч русов, которым приказал разгромить защищающее хазарскую цитадель племя ясов, самое воинственное у аланов, именно ясы считались самыми боеспособными федератами кагана Иосифа. Сам же отправился с флотом дальше, к крепости хазар на Дону, Саркелу.
        Вятичи не оказали сопротивления. Достаточно было подступиться к их землям многочисленной коннице и показаться драккарам на Оке-притоке Итиля, как племенная знать тут же присягнула на верность Святославу, пообещав не обижать верных ему северян.
        В доказательство своей лояльности наследнику Рюрика вятичи предоставили дружине фураж и отдали все свои ладьи, которые послужили вспомогательными судами для небывалого по тем временам флота русов. В войско даже завербовалось около тысячи сынов той земли, доселе враждебной. Ну, и конечно, князь использовал их «добровольную помощь» при перетягивании драккаров волоком по бревнам с Дона в Итиль.
        Каган Иосиф, прослышав, что на ясов и касогов, его союзников, напали русы, посчитал, что это и есть главный удар. Свою мусульманскую гвардию он отправил на подмогу родственнику - аланскому царю. Но князь русов перехитрил хазарских беков и иудеев-радомитов.
        Внезапно его войско появилось у стен Саркела, когда гарнизон цитадели составлял всего триста воинов. Хазарским стражникам, набранным за плату, было далеко до спартанцев. Крепость Святослав взял приступом за один день и приказал переименовать ее в Белую Вежу, присоединив к своему княжеству.
        Перебежчики из вятичей предупредили кагана, что русы пошли на Саркел. Возвращать мусульманскую гвардию из Алании было уже поздно. Поэтому каган Иосиф собрал все боеспособные части с доменов и отправил подкрепление гарнизону по берегу Итиля, не зная, что Саркел уже пал.
        Святослав прибегнул к очередной хитрости. Он не стал снимать хазарские знамена с минорами с башен, убрал осадные орудия и открыл ворота, а перед ними устроил купеческую ярмарку под шатрами.
        Беспечные хазары, подойдя к городу, не заподозрили ничего опасного. Шла торговля, играла тюркская музыка, на башнях развевались стяги каганата. Знали бы они, что в роли купцов выступали самые опытные дружинники русов, и что из города им навстречу прямо в лоб уже несется отборная кавалерия во главе с самим князем… С флангов ударили из засад. Это был сокрушительный разгром.
        Воеводе Свенельду позволили заняться пленными, предложив либо оставить их для продажи в рабство, либо поступить с ними иначе, как сочтет нужным. Свенельд выбрал казнь. Злопамятный воевода посчитал, что справедливо утопить пленных в той самой реке, что поглотила стараниями хазар флот русов в прошлом походе. Возмездие состоялось. Путь на Итиль, столицу Хазарии теперь был открыт.
        Драккары перетащили волоком за полдня. На Итиль шли на полном ходу. Кавалерию, усиленную после изъятия обозных лошадей у хазарской экспедиции, пустили по береговой кромке.
        От войска, выставленного против ясов, пришла радостная весть о победе. Самкерц - форпост хазар в Таврике был взят. Мусульмане отказались сражаться за иудеев и оставили поле боя, оставив Аланию и Самкерц на растерзание, чем и воспользовались русы. Святослав приказал гонцу вернуться к воеводам десантированного войска и передать им, чтобы оставили в Тмутаракани, так назвал свой новый город князь, гарнизон и шли на Итиль.
        Участь хазарских столиц, как новой, так и старой - Семендера, была предрешена. Защищать Хазарию было некому. Закат государства произошел стремительно, не помогли даже изощренные интриги кагана, пытавшегося сшить безупречную тунику из разноцветных лоскутков. Мусульманские наемники с пренебрежением относились к Иосифу и синедриону. Они проявили свое истинное лицо в роковой момент для империи, найдя предлог в религиозной розни, вылив наружу давнюю неприязнь к иудейской верхушке и обиду на то, что им не давали занимать доходные должности в государстве. Христиане вспомнили недавние гонения и посчитали, и тоже не проявили верноподданства. Ну, а иудеев было ничтожно мало, и все они представляли либо купеческие, либо ремесленные, либо привилегированные жреческие касты. Проку от них в войне с кровожадными язычниками не было.
        Горели виноградники. Угонялся скот. Рабов грузили тысячами на драккары. Синагоги и церкви лишились всей своей дорогостоящей утвари.
        Священников иудейской и христианской веры отлавливали по всему побережью Каспия, чтобы привести на суд к князю. Он хотел услышать от книжников из первых уст о преимуществах той, или иной веры. Многие от страха будто проглотили языки. Только тряслись. Святослав великодушно миловал раввинов и монахов, показывая новым подданным, что милосерден к заблуждающимся.
        Святослав не тронул и муэдзина, который совершал намаз на ковре перед мечетью. Он был уверен, что мусульманин кланяется ему и пытается расшибить свой лоб, взывая о пощаде.
        Так пала империя хазар, наводившая страх на современников. Ее не смогли сломить воины Халифата, она вселяла ужас на булгар, изгнала с насиженных мест угров, заключила династический союз с аланами, могла сравниться в своем могуществе с Византией. Ее словно смыло волной в одночасье, разрушило извержением вулкана, засыпало лавиной… И этой лавиной, камнепадом, беспощадным градом в жарком оазисе, уничтожившим все, включая замысловатую толерантность, написанную в скрижалях, но на деле являющуюся лишь уловкой, дающей право не на равенство, а на управление.
        От кагана Иосифа след простыл. Никто не нашел его, и не видел спустя годы.
        Не предполагавший столь зыбкого состояния своей страны, он поплатился за собственную недальновидность. Кого угодно он боялся, но не русов. Даже в переписке с раввинами из Кордовского Халифата он жаловался лишь на мусульманскую экспансию и травлю евреев в Византии.
        Про русов он не писал ни слова. Он не упоминал их ни в одной из предполагаемых угроз, недооценивал их силу и возможность ответить за нанесенное оскорбление.
        Беда нагрянула неожиданно. Слухи, путеводители царей, привели Иосифа, превратившегося в скитальца, на Пиренеи. Однако, проверить их не смог ни один летописец. Имя последнего кагана предал забвению своей сильной рукой молодой князь новой империи, поглотившей славян и осколки Хазарии, и снова устремившей свой взор на Царьград.
        ГЛАВА 39. ЕЛЕНА.
        Мама постарела. На лице появилось больше морщин. Святослав, покоривший Хазарию и вернувшийся героем, нашел ее в добром расположении духа, но немного осунувшуюся, уставшую и с нескрываемой печалью в глазах.
        - Что беспокоит тебя, мама? - спросил сын.
        - Я все реже тебя вижу, ведь тебя все больше влечет в опасный путь. Дорога риска и войны не всегда оправданна и зачастую ведет в тупик. Череда великих побед обесценивает радость от одной маленькой победы. Да и не всегда побеждают в битвах. Разве не победа - насладиться годами мира и увидеть свой народ счастливым? Оседлость ведет к умиротворению. Лучше возделывать свой сад, чем питаться чужими плодами.
        - Оседлость - это хорошо… Но ты же знаешь, мама, почему варяги ищут счастья в чужих землях. Они жили в стране ветров и каменных глыб на промерзшей земле. Не могли же они бесконечно любоваться вересковой пустошью и неласковым морем. Что ни весна, их тянуло в поход. Кого-то навстречу славе, а кого-то к плодородным землям в теплых краях. Разве можно остановить человека, который по природе своей странник, и может отличить лучшее от хорошего.
        - Разве не нашел вещий Олег лучшую землю. Мы уже здесь. Мы на ней живем. Так полюби ее, остановись, осмотрись, построй свою крепость!
        - Зачем строить, когда завистливый враг превратит все в руины. К тому ж, все уже отстроено, и мы можем взять лучшее. Это намного быстрее, чем строить, мама!
        - Ты почерпнул из моей жизни лишь вынужденную мою жестокость, но не мою веру и мое раскаяние… - покачала головой княгиня.
        - Тебе не в чем себя винить, мама. Ты все делала правильно и сделала мое княжество процветающим. И ты сама знаешь, что никто не отдаст без боя то, что принадлежит мне по праву рождения. Они сами выбрали свою участь! - поцеловал мамины глаза князь, - Я бросил к твоим ногам твоих обидчиков, Хазарии больше нет. Радуйся! Теперь меня ждет царство болгар, и я пойду туда, чего бы мне это не стоило… Я воздвигну свою новую столицу на руинах их Преслава, поближе к империи ромеев. А после я хочу воплотить в жизнь мечту вещего Олега и моего отца. Я хочу взять Царьград!
        - А почему ты не спросишь меня о моей мечте? - прервала сына мать.
        - Только скажи и я исполню ее! - пообещал Святослав.
        - Советует мне мой духовник Григорий отправиться в Царьград, считает, что креститься в Днепре не гоже, благословить в вере должен Патриарх вселенский. Но предпочитаю прийти туда с миром и принять крещение в купели главного храма столицы христианского мира, чтобы показать ромеям, что мы не дикари.
        Святослав тяжело вздохнул, но понял, что никуда не деться.
        - Сдался тебе этот Царьград, матушка, его руины милее моему сердцу, чем золото его куполов! Прикрываются они Богом, а вершат, как и все, беззаконие. Лицемеры! Ну да ладно! Как скажешь, любимая! Собираемся в Царьград с миром!
        Слово князя - закон, а мечта матери, пусть непонятная, но вполне осуществимая, должна быть исполнена.
        ***
        … Пристань имперской гавани кишела любознательной толпой. Архонтессу русов, прибывшую со свитой на семи ладьях, встречали помпезно. Шеренги горнистов дули в трубы. На ипподроме готовили скачки в честь правительницы «северной скифии». Со стен опустили штандарты с соколом династии Рюрика вместе со знаменами василевса Константина Багрянородного.
        Со столь небывалым почетом, пожалуй, василевс провожал в изгнание лишь свою мать Зою Карбонопсину, ныне насильно постриженную в монахини и отправленную в схиму на задворках империи. Ей суждено было провести в заточении оставшуюся жизнь.
        Многоходовая интрига, с подачи гетериарха-командира наемной варяжской гвардии Романа Лакапина, позволила юному Константину Багрянородному избавиться от опеки властолюбивой матери, которая после упокоения отца не допускала к правлению никого, назначала патриархов и друнгариев, и успела не просто потерпеть поражение от болгар, но и настроить против себя все войско.
        События возвысили честолюбивого Романа Лакапина, который упрочил свое положение, отдав свою дочь замуж за императора. Выходец из армянских простолюдинов стал тестем самого василевса и получил титул кесаря. Вопрос о регентстве при юном годами Константине решился сам собой. Именно Роман встречал Ольгу, Святослава и всю делегацию русов у золотых ворот.
        Русы разгромили Хазарию и могли своей силой нагнать ужас на болгар, утихомирить их пыл и смирить амбиции. Это развяжет руки в войне с халифатом на юге. Русы для такого маневра - отличный материал. А на них всегда найдется управа в лице алчных печенегов.
        Из Преслава за визитом киевской княгини и ее воинственного сына в стольный Царьград наблюдали с опаской. Ольга же приехала креститься. Ее духовник Григорий находился при ней, именно он убедил Ольгу, что не стоит думать о мирском, когда пришли они в лоно матери-церкви за вечным.
        В одной тунике Ольгу подвели к золотой купели и окунули в прохладную воду, освещенную константинопольским патриархом. Он в куколе стоял подле и совершал песнопения в честь новообращенной в сопровождении целого хора певчих. Из всех звонниц доносился бой колоколов, и народ стоял у храма с пальмовыми ветвями, ожидая выхода союзницы империи, княгини русов Ольги, нареченной при крещении Еленой, но больше традиционного осыпания вельможной особы монетами, кои можно было подобрать, растолкав локтями ближних.
        Никого не волновало, что Ольгу уже крестил в водах Днепра бывший патриарх Фотий. Затянутый ритуал был призван показать миру могущество вселенской церкви и ее предстоятеля. Болгары ведь требовали автономии даже для своей церкви, грозясь отпасть от религиозного верховенства Византии, и провозгласить церковный союз с латинянами.
        - Ну вот, обряд завершен, мои поздравления, архонтесса Ольга. И все-таки, почему вы выбрали имя Елена в крещении? - завел разговор Роман, когда церемония осталась позади и можно было поговорить о важном без лишних ушей.
        - Елена… Горящая как факел. Вы ведь, наверное слышали, о том, как я сожгла целый город? - задумчиво произнесла Ольга, - Надеюсь, Бог оградит меня от подобного впредь.
        - Иногда Бог, напротив, вкладывает в наши руки меч или факел, чтобы покарать нашими руками своих хулителей! - отверг самобичевание гостьи Роман Лакапин.
        - Это могут знать лишь те, кто уверен, что слышит Бога. Не мы, смертные, кто всего лишь ищет Его… - выразила сомнение княгиня.
        - Ну, княгиня, не стоит лукавить, - улыбнулся кесарь, - Вы далеко не простая смертная. Русы повергли в хаос могущественную Хазарию. У вас просит помощи ныне и Византия…
        - Византия просит помощи? - удивилась Ольга, - Мы переправляем вам наемников, варягов… Разве этого недостаточно?
        - О, это отличные воины, я имел честь командовать ими не в одном сражении, и они до сих пор моя надежная опора внутри империи, но этого недостаточно, когда болгары смеют подвергать сомнение лидерство Византии…
        - Разве только болгары? - усмехнулась княгиня.
        - Ваш сын, князь Святослав… - вдруг вспомнил о нем Роман, - отчего он покинул Царьград так скоро, не присутствовал на церемонии крещения, не познакомился ни с одной из царевн? Кто знает, какая из знатных семей захочет породниться с будущем царем болгар!
        - Разве недостаточно Святославу быть князем Руси? Я перестала пестовать в нем ненасытность, это качество ведет лишь к гибели. К тому же, он далек от христианства, как не пыталась я привить ему любовь к Единому Богу… - с сожалением констатировала княгиня. - Он неистовый воин, интересуется лишь походами.
        - А может это и к лучшему! - не скрывая своих чувств, бурно отреагировал кесарь, - Почему бы Святославу не направить всю свою мощь на болгар. Разумеется при нашей негласной поддержке и нейтралитете печенегов.
        - Я пытаюсь оградить сына от войны, а вы предлагаете, чтобы я толкнула его в пекло? Хотя, зачем я спрашиваю… Византия всегда действовала чужими руками.
        - Это политика, княгиня… - глубокомысленно вздохнул кесарь.
        - Я была уверена, что нахожусь здесь, чтобы укрепиться в вере! - сверкнула глазами княгиня.
        - Политика и религия - одно и то же… - снисходительно улыбнулся кесарь.
        - Я имела ввиду веру… Политики не вечны, иерархи тоже смертны. Только вера неистребима.
        -
        И Византия! - поправил кесарь.
        - Вы шутите, кесарь, Византия когда-нибудь падет… Все имеет начало и конец. - пророчествовала княгиня, но ее доводы были не услышаны.
        После этого разговора ромеи решили действовать напрямую на Святослава. Его честолюбие было более верной мишенью. С его помощью, а так же дарами и обещаниями, которые никто не собирался исполнять, решено было натравить князя русов на болгар…
        Единственным препятствием, как оказалось, могла стать его глубоко ворующая мать! Надо же, кто бы мог подумать! А может в ней проснулась болгарка, взбурлила кровь и она вознамерилась помешать имперским планам!? Как иначе объяснить, что она пыталась сдержать воинственные устремления отпрыска.
        Способ воздействия на княгиню отыскали в арсенале ромейских лекарей. Флакончик с «лекарством» передали Григорию. Тому самому, что подсунул однажды Ольге тлеющий трутовик вместо свеч, тому, что убеждал матушку денно и нощно, что недостаточно быть крещеной в Днепре, а следует явиться в Царьград на поклон к отцу Церкви-вселенскому владыке, чтобы приклонить колени у святых мощей и намоленных икон, испросить омофора и защиты у отцов-основателей Церкви и приобщиться к величию Византии…
        Именно он посоветовал княгине наречься во крещении именем Елена… Отец Григорий давно стоял на штате тайной канцелярии василевса, еще со времен пребывания опального Фотия в Киеве. Тогда он докладывал в Констатинополь о каждом шаге строптивого монаха. Теперь же он присматривал за русской княгиней и получил задание извести ее со свету до наступления холодов, чтоб не замерз Днепр и не стал препятствием на пути в Болгарию флота русов…
        ГЛАВА 40. МАРИОНЕТКИ.
        Бродячий театр разложил за ширмой своих деревянных кукол. Предварительное представление, предвосхищающее основное действо, должно было начаться с минуты на минуту.
        Князь Святослав принял приглашение матери не хотя, лишь из сыновнего долга. В бражный зал прибыл и воевода Свенельд. Он, напротив, пришел с любопытством. Не преминули воспользоваться возможностью расширить свой кругозор, приобщившись к завезенному искусству, и славянские бояре.
        Актеры, после выставления ширм с тремя рамами и удобной для игры раскладки персонажей, спрятались за ними. Диковинные марионетки, управляемые с помощью палок и ниток, поочередно выскакивали и представлялись, вызывая восторг публики. Бродячая труппа развлекала зрителей смешными миниатюрами на бытовые темы до основного представления. Бояре хохотали, словно дети, от реприз залетных гастролеров, которые коверкали язык и так искусно управляли деревянными и перчаточными куклами, что они казались живыми.
        Все ждали Ольгу. Это она устроила выступление заезжих саксонских актеров из Магдебурга, которые из любимцев уличной публики превратились в популярных артистов, коих знали даже при дворе короля Оттона Первого. Ольга, после возвращения из Византии, искала новые союзы…
        Княгиня занедужила в последнее время и усердно молилась не только о сыне, но и об исцелении. Постилась перед таинством евхаристии и причащалась у отца Григория, преломляя хлеб как тело Христово и вкушая вино как кровь Его.
        Она появилась прямо перед главным представлением, когда персонаж ведущего - искусно вырезанная из дерева марионетка горбуна-весельчака - уже здоровался со зрителями, приоткрывая завесу разворачивающейся трагикомедии.
        Все встали в знак уважения к регентше. Отец Григорий подвел матушку к трону, и сын помог Ольге сесть на центральное место между ним и его женой-мадьярской принцессой, невесткой княгини.
        Спектакль выдался занятный, с незамысловатым сюжетом, но потайным смыслом. Главный персонаж - византийский василевс все время менял на лице маски, становясь то злым, то добрым в зависимости от настроения. Он выдавал замуж дочь, царевну, сватая ее одновременно то болгарскому царю, то князю русов, то мадьярскому правителю, то халифу. Царевне было не знакомо чувство любви, она лишь выполняла поручения отца, натравливая женихов друг на друга.
        Князя русов она уговаривала напасть на болгарина, грозясь покончить с собой, если Святослав не пойдет войной на соседей. От болгарина она требовала убить мадьярского царя. Мадьяра заставляла напасть на германцев, а следом, если в сражении его не убьет Оттон Великий, на болгар. И только халифа она уговаривала отпустить ее обратно к отцу, так как капризная царевна не рассчитывала стать лишь частью огромного гарема. Но отец не позволил, приказав смирить гордыню и даже отказаться от христианской веры, если того потребуют обстоятельства!
        В конце спектакля все до единого женихи перебили друг друга, а взбалмошная царевна вернулась в столицу Византии, прихватив с собой варяжский топор с поля битвы. Но в Царьграде снова, уже в который раз, как перчатка на руке актера из бродячей уличной труппы, сменился василевс.
        Оставшись в полном одиночестве, царевна была вынуждена обручиться с горбуном-лицедеем, но сразу после пышной свадьбы призывала его расправиться с новым василевсом и сесть на трон вместо него. Она вручила мужу варяжский топор, и простодушный горбун устроил заговор, сбросил императора и занял его место на троне. Правда, быстро заскучал, а поэтому спросил новобрачную:
        -
        Ну и зачем мне нужен был трон!?
        - Теперь ты сможешь получить все, что пожелаешь! - ответила кукла византийской царевны.
        - Но я хотел всегда лишь одного: избавиться от своего горба, он как ярмо, сковывает мои движения и тяготит мой разум… - признался горбун.
        - Какие пустяки! - расхохоталась царевна! - На это есть волшебный варяжский топор. Он может избавить тебя от этого нароста разом!
        - Так сделай же это! - взмолился горбун, - Руби с плеча.
        - Хорошо, только ты сперва объяви меня императрицей, чтобы я сравнялась с Зоей Карбонопсиной на пике ее могущества.
        Василевс зачитал царский указ, и царевна занесла топор. Однако, горбун пал под его ударом. Сев на трон, новая императрица произнесла:
        - Варяжский топор хорошая вещь в хозяйстве, но лучше его спрятать от чужих глаз. Где же лучшее место!? О, навозная куча. В коровьем помете - вот где для него самое подходящее место!
        Тем временем ожил горбун, представ в образе окрыленного ангела. Он летел над царевной, только что попытавшейся его убить, и благодарил ее всем сердцем:
        - Спасибо, византийская царица, ты сбросила с меня ярмо, разрубив одним ударом бечевку, связывающие мои крылья. Теперь я знаю, что за спиной у меня всегда были крылья, и ты открыла мне глаза, что есть истинное ярмо!
        - И что же истинное ярмо? - вопрошала изумленная царица.
        - Византия! Царица! - улетал бывший горбун.
        - Но ведь это я сделала тебя свободным и научила летать! - вопила царица.
        - Нет, не ты, просто у тебя оказался в руках волшебный варяжский топор. Он может убивать, но может даровать людям свободу…
        Публика благосклонно восприняла спектакль саксонского театра. Аплодисменты явились наградой, конечно, нематериальной, ведь Ольга заранее отблагодарила труппу увесистым мешочком серебряных гривен за воплощение в жизнь ее собственной идеи, пронизанной драматургией жизни.
        - Мама, что все это значит? - попросил растолковать Святослав.
        - Откуда мне знать, что имели ввиду бродячие артисты.. Но, что я поняла точно, ромеи использовали топор варяга, а затем засунули его в кучу навоза. И еще я поняла, что у каждого человека, даже уродливого, есть за спиной ангельские крылья, и варяжский топор способен их распутать… - уклончиво ответила княгиня.
        Воевода Свенельд впечатлился иным. Он уже допрашивал саксонцев, как те умудрились поднять новоиспеченного ангела-бывшего горбуна ввысь над ширмой без палок и нитей. Разоблачив фокус, он довольный появился перед боярами, заявив во всеуслышание:
        - Лжецы! Он не летел. Они заранее привязали нити и протянули их на крышу. Сверху сидит их человек и дергает за нити!!! А ну, покажись!
        Актер не мог ослушаться и показался в крохотную щель. Княгине вдруг стало плохо. Она побледнела как полынья в ледяном покрове Днепра и едва не упала. Сын подхватил.
        - Обещай мне не идти на войну по прихоти Византии, обещай мне не быть оружием в чужих руках! Не стань марионеткой, такой же, как у этих саксонских кукловодов. Обещай не делать этого, пока я жива. Обещай мне! - потребовала мать.
        - Обещаю, мама! - согласился князь. Он понес ее на ложе, опечаленный, что мать сразил неведомый недуг и она так страдает.
        Отец Григорий не сдвинулся с места, застыв словно истукан, чем вызвал неодобрение у воеводы Свенельда. Тот подошел к греку с вопросом:
        - Чего стоишь, неси в опочивальню свое ромейское зелье… Ты же слышал, что сказал князь: он не пойдет на войну, пока мать жива. Так помоги ему выполнить зарок.
        - Ты знаешь, воевода? - выпучил глаза от удивления Григорий.
        Свенельд отвел его в сторону и шепнул на ухо:
        - А ты думаешь, почему ты еще жив? Пока мои интересы совпадают с целями тех, кто тебя послал. Да и священник из тебя никудышный. Ромеи все такие, только прикрываетесь именем своего Бога, когда творите пакости. И даже их не можете доделать до конца без помощи. Как видишь, я знаю все. Ступай…
        Княгиня не сдавалась, борясь за жизнь. Ее немощное тело не справлялось с недугом. Ни лекари, ни молитва не возвращали ее к былой бодрости. Но бренность этого мира не заботила ее так, как будущее ее сына и людей, ставших ее народом.
        Дни тянулись, омраченные мучениями. Слякоть на улицах сделала город пустынным. Ветер свистел под откосами, заглушая даже молитвы.
        - Малуша родила сына от Святослава… - оповестила княгиню служка, помнящая добро бывшей ключницы, в один из унылых вечеров, - И просится к вам, матушка. Умоляет слезно смилостивиться и принять. Не откажите, ведь не простит она себе своего бегства и знает, что никогда не искупит вину.
        - Зови, коли раскаялась… - кивнула Ольга, нахмурив брови.
        -
        Она уж у порога. С мальцом…
        -
        Тогда пусть подождет немного…
        Ей было тяжело даже повернуться, кости ломило, ноги уже не слушались. Лишь голова оставалась ясной. Превозмогая боль, княгиня приподнялась и захотела одеться в дорогую тунику. Малуша хоть и родила байстрюка, но в его жилах кровь Рюриковичей. Не подобает с матерью внука говорить с пренебрежением…
        Княгиня приняла наложницу сына в бражном зале. Сурово взглянув на древлянскую беглянку и закутанного в пеленки младенца, покачала головой и укорила:
        - На дворе ветер и слякоть, а ты таскаешься по городу, вместо того, чтобы вскармливать в тепле под крышей дома…
        - Нет у меня дома, матушка… - завопила Малуша, рыдая… - Кругом здесь опасность. Ладно бы для меня, для сыночка моего! Люди Свенельда-воеводы неотступно следят, и сын его Лют угроз не скрывает. Только и ждут, когда Игорь совсем о меня отвернется. Забыл он меня. Отвратила сердце его от меня мадьярская принцесса, любимица ваша. Не Свенельд, так она со свету сживет…
        - Так уж и сживет! Да и нет у меня любимиц… - успокоила княгиня, - Подойди ближе, дай внука разглядеть.
        Малуша послушно поднесла комочек и передала княгине.
        - Молчаливый… - улыбнулась матушка, - глаза как у отца, но носик Игоря. Как назвали?
        - Нет князю дела до третьего сына. Подготовкой к войне занят, недосуг ему имя придумать… - с горечью в голосе ответила Малуша.
        - Не гоже мальцу без имени… - искренне опечалилась Ольга, - Тем паче, княжич он. Кто знает, может миром завладеет и народ при нем спину свою расправит, глаза раскроет и темень свою увидит. Меня ведь тоже не признали кровные… А что! Так и назови, Владимиром. Нет у меня к внукам лицеприятия, все они равны в очах моих!
        - Спасибо, матушка, но прошу тебя укрыть сына моего от несчастий, спрятать в дальней стороне, хоть в Новом городе, под защитой брата моего и верного твоего воеводы Добрыни. Здесь не выжить внуку твоему без тебя, ведь хворая ты, матушка, не ровен час… преставишься.
        - Рано ж ты меня хоронишь… - возмутилась княгиня резкому слову, - Неотесанная ты, Малуша, одно слово - древлянка!
        - Не я хороню, и не желаю я смерти твоей, матушка, разговоры я слышу… Слух у древлян звериный. А молва кругом, что совсем плоха княгиня наша. Да и вижу теперь, что люди не зря языки распустили. Ты прости меня, матушка, за слово грубое. Не имею я права с тобой так молвить, от отчаяния очерствела… Свенельд с князем все послов ромейских привечают, целыми сундуками дары принимают и все о войне говорят. И с твоей кончиной поход этот связывают. А князь уйдет, так негде мне будет сына укрыть. Псы Свенельда из-под земли меня достанут. Поклялся воевода, что истребит потомство мое. Не простил он мне, что из рабства его выскользнула. Погубят внука твоего… Владимира.
        Княгиня на мгновение забылась, предалась тяжелой думе, затем кликнула гридней. Стража тотчас явилась. Она оперлась на посох и велела исполнить приказ:
        - Немедля отправить в изгнание под присмотр воеводы моего новгородского, к дальнему моему погосту негодную Малушу с княжичем Владимиром. Пусть найдет кормилицу воевода из христианок, и отправит после Малушу подальше от внука моего, чтоб не воспитала его врагом Руси Киевской, не отвратила от веры истинной. Берегите его в пути как зеницу ока, и накажите Добрыне беречь его ради государства нашего, союза варягов со славянами. Кого, как ни полукровку воспримут и те, и другие. Мало ли, что байстрюк. Кровь в нем кипит от Рюрика.
        -
        Спасибо, матушка! - целовала княгине руки Малуша.
        - Не обиделась за наказание мое. - высоко подняв голову, спросила Ольга.
        -
        Спасла ты меня, матушка, не наказала…
        ***
        Словно в воду глядела Малуша… Возвестили северные ветры о беде, вихрем завыли о горе, негодуя о дне несправедливом и предвещая большое ненастье.
        - Умерла княгиня Ольга! - сокрушались христиане, и не утешить было людской вопль.
        - Добрая была Матушка… - плакали в кривых славянских избах и боярских теремах.
        - Судачат, что отравили нашу княгиню, ромеям ведь выгодна была смерть ее… - заподозрил кто-то из варягов, но Свенельд высмеял догадку, снисходительно похлопав по плечу распространителя нелепых слухов, и предупредил слишком подозрительных, чтоб не бередили рану князя, иначе задержится подготовка к походу, давно намеченному и желанному для каждого из истинных варягов, кто промышляет набегами, ищет геройской славы и весомой добычи.
        Ну, а Григория нашли уж на другой день после погребения великой княгини повешенным в полесье, неподалеку от христианского кладбища. Сердобольные старухи ныли, что удавился от несносной печали отец-настоятель: «Грех ведь на душу взял, не убоялся Господа! Значит и веры в нем ни на грош было…» Что правда - то правда… Верил Григорий лишь в всесильную Византию, но не уберегла его мощь империи от предусмотрительного Свенельда. К чему воеводе неприятности от ромейского прихвостня, в котором видел он свое отражение, и оно не нравилось воеводе.
        Больше не было на пути препятствий. Драккары снарядили и назначен был день отплытия. Князь внял доводам воеводы и оставил в стольном граде сына его Люта с малой дружиною. Чтобы охранял спокойствие подданных и берег наследников княжества Ярополка и Олега.
        Про Владимира он тоже вспомнил, но лишь когда сказали Святославу, что отправила княгиня перед смертью его младшего сына вместе с матерью его Малушей в изгнание, в Новый город. Выяснять причину того, и чем разозлила Малуша Матушку, что навлекла на себя ее гнев, было некогда. Трубы звали в поход к Дунаю. Варяги пошли на болгар.
        ГЛАВА 41. ПРЕДАТЕЛЬ.
        Святослав изменил своему правилу не делиться планами, готовя Болгарский поход. Да и как можно было скрыть золото, которым засыпали ромеи князя, прислав от василевса сундуки с пятнадцатью кентинариями монет византийской чеканки, чтобы добиться выступления русов на их заклятых врагов.
        Приблизив к себе молодых воевод Икмора, Волк аи Сфенкла, сверстников и друзей князя еще с отрочества, Святослав не опасался ни заговоров, ни предательства, Он был силен, как никогда и рассчитывал лишь на победу. Старшего сына Ярополка он посадил в Киеве вместо себя, а Олега оставил князем земли древлянской. Спорить с волей покойной родительницы своей было бессмысленно. Раз уж оказался Владимир в Новом городе, так тому и быть. Значит, судьба сделала его князем новгородским.
        Воевода расстался с мыслью приручить князя. Он совершенно обезумел в своей воинственной ярости, продел в ухо золотую серьгу с карбункулом, обрамленном жемчужинами и обрился наголо, оставив белый клок, наподобие конской гривы. Он был самой войной и внимал только тем советам, которые приближали его к величию.
        Свенельд вынашивал собственный план, далекий от ревности к вниманию князя. Пусть молодые воеводы тешатся совместными со Святославом попойками и военными игрищами, он добывает иную славу. И в ней не было места отпрыскам рода Рюрика.
        Удобный момент наступил. Воевода наказал своему сыну Люту расправиться с княжичами по одному, правда Владимир был теперь дальше всех. Но не беда, коль не будет у сыновей и выродка князя защиты, то придет и его время. Без живого князя не миновать никому кары воеводы, расчищающего путь для новой династии…
        Тем временем успех сопутствовал князю. Войска русов выбили болгар с их восточных провинций и обосновались в их столице Преславе, вплотную приблизившись к византийской Фракии. Князь заявил о правах на болгарский престол и объявил Преслав новой столицей своей империи:
        - Не любо мне сидеть в Киеве, хочу жить в Преславе на Дунае! Здесь середина земли моей, суда стекаются все блага: от греков золото, паволоки, вина и плоды, от чехов и мадьяр прибывают серебро и кони, из Руси везут меха и воск, мёд да рабов из непокорных земель моих.
        Все бы было хорошо, но византийцы уже добились своей цели и ослабили болгар. Терпеть у границ русов, исполнивших свою миссию, василевс не желал, тем более, что сам претендовал на восточные провинции Болгарского царства. Святослав оказался несговорчивым, прикипев сердцем к завоеванным землям.
        Болгары, поставленные на место чужими руками, наконец, остепенились, и пришли на поклон к василевсу. Навстречу русам империя отправила объединенное войско. Местное население, опасаясь гнева от ромеев и от царя Петра, сына Симеона, занявшего трон после его смерти, саботировало поставки провианта. Бесконечные сражения с войском ромеев и весть о приюлижении к Дунаю трехсот византийских кораблей с “греческим огнем” вынудили князя отойти на север, к Доростолу.
        Воины поникли духом из-за многочисленных потерь. Пали доблестный Волк и гигантский Сфекл. Известие о том, что плененному Икмору ромеи отрубили голову, произвело на дружину удручающее впечатление. Сам Святослав был легко ранен, и наконец, прислушался к совету старого своего наставника Свенелда отступить на время домой, набраться сил, чтобы вернуться к весне и наказать обидчиков. Он видел глаза своих воинов, славян и варягов, и понимал, что нужна передышка.
        Как ни странно, византийцы согласились на переговоры о мире и даже выплатили дань Руси, учтя даже погибших и обязуясь снабдить войско Святослава хлебом, чтобы не испытывала рать недостатка в пути.
        Расстроенный князь решил, что не стоит идти домой по Днепру, но Свенельд убедил, что это самый безопасный путь, ведь ромеи гарантировали беспрепятственный отход через земли своих федератов-печенегов.
        -
        Разве ты не знаешь печенегов? - усомнился князь.
        - На всякий случай я отвезу им немного нашего золота. - настоял Свенельд, и князь согласился.
        Прибыв в ставку хана Кури, воевода действительно дал вождю кочевников золото, но сказал, что это плата от василевса, и тот требует наказать русов у Днепровских порогов. Куря удивился:
        - Предаешь князя своего, воевода… А ведь в его жилах кровь истинного воина, и он разбил даже моих обидчиков-болгар…
        - Вижу, ты испытываешь симпатию к тому, кто заключил брак с мадьярами, а значит, не уважает тебя. Убей и забери всю добычу. Я отправил кавалерию и славянскую пехоту по суше. С флотом ты справишься, он невелик. Основное войско рассредоточил князь по оставшимся крепостям, посадив наместников.
        - Не жалко тебе, Свенельд собратьев. Понятно, я. Враг русов. Но я и то уважаю твоего славного князя и почитаю за честь, что именно мне доведется его убить. Я выпью его кровь и обрету его невиданную силу. А тебе, воевода, спасибо, но предреку тебе честно - не быть тебе князем Киевским и не завладеть Русью.
        -
        Это почему же
        -
        -
        За тобой тянется черный шлейф
        …
        -
        Что за шлейф?
        - Ты всегда возвращаешься с походов невредимым, один… Когда войско твое сокрушают враги.
        - Ну и что? Нас предали тогда в Хазарии. Славяне предали. А сейчас изменили ромеи, побоялись силы варяжской.
        - Это отговорки. Ты всегда остаешься живым, когда все погибают. Это не везение. Это твой рок. Когда за военачальником нет войска, за ним тянется черный шлейф. Он как туча, накрывает землю. А люди хотят солнца. Тебе не править Русью.
        - Посмотрим! - принял вызов воевода! - Так ты встретишь Святослава на порогах?
        - Я же уже сказал, что выпью его кровь и запью водой из Днепра, теперь это моя река, безраздельно…
        ***
        Орда поджидала драккары с князем русов и трофеями у днепровских порогов.
        Пройти меж глыб сквозь узкие щели могли лишь искусные лоцманы. Кормчие у варягов опытные, ныряльщики отменные, князь славный, но лучше бы протянуть ладьи волоком через опасный участок, чем рисковать и идти по каменистому руслу, мимо глыб и обрывов, и мимо возможных засад кровожадных печенегов.
        Довериться им все равно, что нырнуть в водопад и провалиться в бурлящую бездну, откуда не выплыть, коль не окажется на берегу друг, не предатель.
        Куря собрал воедино все племена. Звездный час наступил вместе с беспросветной ночью. Юный кочевник издал неосторожный звук, вроде чихнул. Хан полоснул по горлу юного воина ножом, не лучшее время поганец выбрал для хвори. Против течения шли по реке варяги. И тоже молчали, предчувствуя засаду.
        Подступились к порогам, глядя на звездное небо. А потом щелчки тетивы и свист. И звезды потускнели, загороженные залпами печенежских стрел. Их было так много, что они закрыли даже надежду… На порогах случилось избиение, резня. Печенеги лезли на ладьи, как рой диких ос на раненого медведя-сладкоежку. Они цеплялись за весла, бросали горпуны и тянули драккары на мель, а там наступало сущее месиво.
        К утру с варягами было покончено, и Куря не горевал о потерях. Он стоял над телом поверженного князя русов, прославленного князя, разгромившего империю хазар и болгарского царя, наводившего ужас на Византию.
        Хан пережил его отца, старого Игоря. Да и сам он был глубоким стариком, и если б не молодые жены и наложницы, бередящие его засыпающий дух нежной кожей, да не пролитые реки крови, будоражащие ненасытную натуру кровопийцы, он давно бы сник. Но судьба иногда дарила такие подарки, от которых стыла кровь в жилах.
        Он мог напитаться силой, лишь вонзив свой нож в искромсанное тело князя. И он сделал это, уловив губами хлынувшую из груди струйку. Испив глоток смерти, хан внушил себе, что исцелен еще на год, что забудет болячки и омолодится. И перейдет к нему сила знаменитого победами, необузданного и непримиримого воина.
        Не важно, насколько он верил в свой ритуал, на него смотрели племенные вожди кочевников. Он уже выбрал новую невесту, дочь вождя одной из орд, позднее других откликнувшегося на зов Кури, и решил сыграть свадьбу на костях варягов.
        - Сделайте кубок из черепа Святослава! Украсьте камнями снаружи и золотом изнутри! - кричал, гримасничая и картинно беснуясь, то ли от радости, то ли от необходимости строить из себя хищного зверя, раззадоренный победой хан, - Выпьем ромейского вина с моей новой женой и посмеемся над богами русов!
        Чашу выковали уже к вечеру. Содрали кожу, высушили и очистили череп. Изнутри закрепили тонкие золотые пластины, а снаружи рассыпали изумруды и рубины. Хан упивался своей идеей, он был доволен, как никогда. Куря поднес кубок, наполненный греческим вином, своей избраннице со словами:
        - Никогда не расстанусь с этой чашей, и из твоего черепа сделаю такую же.
        Новая жена испугалась. Но отец был теперь далеко, да и не осмелился бы он возражать победителю грозного Святослава.
        - Не бойся, - успокоил хан Куря, - Это я сделаю только если ты мне надоешь и я тебя возненавижу, как князя Святослава. Тебе это не грозит, он был великим человеком, гораздо сильнее и величественнее меня, а ты облезлая собака из недостойного племени. Так что радуйся пока… Когда-нибудь именно русы покорят нас, и мы будем им служить как собаки… Все будем, как твой отец, как ты. Стань как собака. Рычи. Гавкай…
        Молодая жена подчинилась, иначе бы у хана вряд ли что вышло.
        ГЛАВА 42. КОНЕЦ ВОЕВОДЫ.
        Первым делом, сразу после возвращения из ставки хана Кури, воевода Свенельд помчался в стольный град, надеясь услышать радостные вести о гибели княжьих сыновей на охоте или в результате набега все еще укрывающихся древлянских повстанцев, мстительных вятичей или обычных разбойников, наводнивших окрестности после подавления бунтов. Какая разница! Но, к своему сожалению, встретил малолетнего Ярополка целым и невредимым.
        Пришлось искать оправдания и самому выдумать причину появления в Киеве до прихода князя.
        - Падал в колени, умолял князя отправиться домой сушей, на резвых конях! Уже был бы здесь, как и я с малой дружиной. Он же человек своенравный, ты знаешь, княжич, решил идти на драккарах мимо порогов. А там мог князь и на печенегов наткнуться! - выпалил Свенельд заготовленную историю малолетнему княжичу и заодно спросил, - Не видел ли ты Люта, сына моего?
        - В последний раз с Олегом видели его. Вроде, как отправился он с братом моим в лес древлянский тонкостям охоты обучать. С тех пор никаких вестей от них не получал… - таков был ответ, но Свенельд учуял дрожь в голосе княжича. Что-то здесь было не так…
        - Где Лют? - воевода не мог отыскать сына, рыская по всем закуткам. Его сына никто не видел ни в вотчине, ни в округе, ни на реке. Не видели ни слуги, ни рабы, ни приставленные к сыну гридни, которые прохлаждались без дела на сеновале. Одного из них он огрел со всему размаху локтем, не снимая наручи.
        Озлобленный, он оседлал коня, и помчался в тревоге к Полесью у Коростеня. Тамошних древлян всех вырезали, бояться нечего. Ярополк сказал, что Лют брал Олега на охоту…
        Олег встретил Свенельда в окружении гридней. Стало очевидно - малахольному сынку Святослава, которому едва исполнилось семь годков от роду, есть, что скрывать.
        - Не таи, княжич, скажи, что знаешь, хотя бы в память о дружбе моей с твоим отцом и верности моей долгу и княжьей короне! - потребовал воевода, и гридни расступились.
        Олег заговорил со слезами на глазах:
        - По неосторожности все! Случилось… Заблудились мы в дремучем лесу. Ушли далеко. А там волки. Откуда взялись, не ведаю. Я стрелять стал из лука, как Лют учил. Срывались стрелы. В волков я стрелял, а попал в Люта. Но я сам не выдел, как попал. Мне старик сказал, что метко я стреляю. Он из леса меня и вывел.
        -
        Старик? Что за старик?
        - Не знаю… - зарыдал княжич, - Прости… Я испугался.
        - Дайте лук! - заорал воевода на гридней. Они принесли. Свенельд извлек стрелу из колчана и дал мальчику. - Выстрели. Хотя бы вон в тот тын плетеный.
        Олег вставил стрелу и натянул как мог тетиву. Прицелился и спустил, но стрела упала в двух саженях, не долетев до цели.
        - Вы видели старика!? Где это было!? Кто знает место!? - тряс он за грудки славянских гридней. Те молчали, опустив очи. - Проворонили! Убийцу моего сына Люта проворонили! Размажу! Я вас всех как вшей раздавлю!
        Вперед! Искать! Всем искать!
        Гридни, вооружившись и взяв про запас факела, снаряжали обоз на поиски. Свенельд не стал дожидаться. Вскочив на коня, он помчался в сторону леса. Он плутал в лесной чаще до ночи, пока не нарвался на знак. Увидев его он заорал на весь лес:
        - Мал!!! Проклятый Мал! Это ведь ты! Это ведь твой венок с алой лентой! Дочь твоя, глупая Малуша, так выделилась! Покажись, ублюдок древлянский! Верни мне Люта, я не трону тебя, обещаю! Только верни живым.
        Мал показался не сразу, доведя воеводу до бешенства своим молчанием. Тот бросил коня и бродил до утра, пока не вышел к мелководному озеру в глубине леса, которое воняло торфом. Здесь и увидел воевода своего заклятого врага. Бородатый и заросший, он походил на облезлого козла, его лохмотья сливались с мхом, скулы обвисли, а глаза вылезли из орбит. Он держал крюк, стоя на плоту. Прямо в воде, из которой торчала голова Люта. Этим крюком Мал поддел голову Люта. Сын воеводы все еще был жив, он моргнул, но увидев отца, не мог вымолвить ни слова.
        - Вот и свиделись, Свенельд! - нарушил тишину леса Мал, - Не ждал, небось, еще раз со мной встретиться…
        - Отпусти Люта, тогда и поговорим… - прощупывал почву Свенельд, медленно подступая, словно чуя подвох, к плоту своего врага.
        - Коль отпущу корягу, потеряешь сына. Здесь торфяное болото. На волоске его жизнь. Да и ты увязнешь, если приблизишься. Только старожил вроде меня знает, как выбраться отсюда. Только я не хочу. Здесь мой дом. Отсюда тебя меня не выкурить.
        -
        Я дам тебе золото… - сделал еще один шаг Свенельд.
        - К чему мне золото в этом лесу. - отверг предложение Мал.
        -
        Тогда чего ты хочешь?
        - Все, что я хотел, даже, что имел, ты у меня отнял. Уважение, семью, дом. Ты надругался над моей дочерью. Лишил жизни не родившееся дитя. Чего же мне желать, кроме мести?..
        - Возьми мою жизнь! - увязнув в болоте по колено, Свенельд продолжал приближаться… - Отпусти Люта.
        - Что, не вышло сделать из сына убийцу невинного дитя!? Он ведь хотел убить мальчика. Кто бы мог подумать, что я спасу варяжского выродка от гибели. Видать, по твоему научению завел сынок твой мальца в непроходимые чащи. Хотел бросить к волкам в яму, растерзали б мальца, если б не я. Ну а дальше, ты видишь… В лесу этом со мной, стариком, трудно соперничать. Только Домаслав мог, но и его ты убил…
        Свенельд застрял по грудь, и Мал отпустил крюк. Лют провалился в бездну, и болото поглотило сына воеводы утробным звуком.
        - Тебе не выбраться из этого болота. Зря ты пришел в чужой лес…
        ГЛАВА 43. ОТЧАЯНИЕ.
        Отчаяние бывает и у злодея. Свенельд остался жив, но пережил своего Люта.
        Он не хотел тянуться к корягам, что протягивали ему опоздавшие гридни княжича. Только сейчас он осознавал, что было тем единственным, что наделяло смыслом его ненависть. Вовсе не для себя он расчищал путь к варяжскому трону. Все это время он мечтал лишь об уважении и признании заслуг. Но не получил, казалось бы, малого. Его не ценили, в каждом его слове чувствовали подвох, ему не доверяли.
        Возможно, это было взаимно, но в этом мире все же был один единственный человек, который верил ему безоговорочно и готов был выполнить любое поручение не за деньги, как это делал наемник, не за страх, как рабы, а просто потому, что знал - отец не посоветует плохого и все делает для своего чада. Они мечтали об одном и том же. Они хотели избавиться от чванливых рюриковичей. И цель эта была как никогда близка…
        Воеводу тащили на плаще, ощупывая дно посохами. Потом, когда вышли на сушу, подняли на руки и уложили в повозку. Он стонал, не от боли, а от потери смысла.
        - Мы не смогли достать Люта. Его засосало болото, видать запутался в тине… - опустили головы гридни.
        Темнело. Эти недоумки не найдут его сына. Да и не к чему… Свенельд не слышал. Он встал, как только понял, что повозка движется по направлению к острогу княжича Олега. Это была не его дорога.
        Забрав коня у одного из гридней, Свенельд помчался в столицу. Он был жив лишь телесно. Душа его теперь не просто очерствела, она сгорела как тот тленный гриб, что грызет старую крону проклятого леса, а потом вспыхивает, как искра, и сжигает целый город…
        Он стал собственной тенью. Конь нес его, подбрасывая на седле, с каждым прыжком перелистывая безвозвратные страницы его жизни, которая исчезла вместе с Лютом.
        Кто виноват в том, что это случилось с ним? Он остался совершенно один. А выродки Святослава все еще были живы, и кичились своим происхождением, как прежде это делал их дед Игорь… Есть и этот байстрюк Владимир, выродок Малуши, которая пренебрегла его словом.
        Злодей черпает силы в собственной ненависти. И не уповает на месть Небес. Конь нес его не к столице, а к новому смыслу. И он обрел его, когда оказался на одном из семи холмов. Внизу простирался великий город. Пусть не такой красивый, как заоблачный Царьград, но такой же вожделенный.
        Он всегда встречал злодея прохладно. Суровый и мрачный Киев. Эти Рюриковичи и их прихлебатели никогда не видеди в этом городе сияние и силу, мечтая о чеканном золотом Царьграде. Только он полюбил его всем сердцем и хотел обладать им безраздельно.
        Они не заслужили этой красоты и величия на Днепре. Они хотели обрести силу ромеев, не признавая собственного предназначения быть выше всех. Варяги глупы! Ведь это и есть мечта. Это и есть Царьград. За него можно убить любого. И право убить любого должно принадлежать только тому, кто презрел собственную жизнь и кому нечего терять…
        Свенельд засмеялся, уткнувшись в серое небо, которое ответило ему громом.
        - Святослав! - закричал он, срывая связки, - Я предал тебя! Ты мертв! Но ты оставил на этом свете целый выводок! А я нет!!! Так смотри же, что будет дальше!!!
        ГЛАВА 44. ПОЛУКРОВКА.
        Княжичу исполнилось четырнадцать. Владимир рос под надзором христианки-кормилицы и новгородского наместника Киевской Руси, которого одни знали как воеводу, другие как тысяцкого. Добрыню Никитича уважали все сословия. За силу и рассудительность.
        - Дядя, почему моя мама не живет со мной!? - спросил княжич, пронзив воеводу своим ястребиным взглядом темно-карих, почти черных, как угли, глаз.
        - Такова воля твоей великой бабки, княгини Ольги. И ничего здесь не сделаешь. Милость свою она забрала с собою в могилу. Но поверь, так было надо. А мать ты будешь навещать, как и прежде. Она в добром здравии и ни в чем не нуждается… - бас воеводы не терпел возражений, сказал - как отрезал.
        - Отчего она так решила, ведь она была христианкою, это ведь добрая вера!
        - Я не силен в толковании божьего, на то есть жрецы. Но мать твоя, сестра моя Малуша, всегда говорила, что она спасла и тебя, да и ее, от неминуемой гибели. А сейчас просто не хочет испытывать судьбу. Ольгу почитают внуки, твои единокровные братья, нечего им давать повод озлобиться. Пусть все будет, как есть. От этого нам не хуже.
        - Каковы они, мои братья! - вдруг спросил Владимир, - Считают ли равным, хотят ли знакомства? Скучают ли, как я.
        - Думаю, заботы о государстве мешают им вспомнить о брате, но вы еще встретитесь. Обязательно. - заверил Добрыня. - И этой встрече не помешает даже воевода Свенельд. До сих пор не ведаю, как так вышло, что отец твой, славный и удачливых в походах Святослав погиб, а Свенельд жив…
        -
        Я не знаю Свенельда, - почесал голову княжичь.
        - Достаточно того, что его хорошо знает твоя бедная мать… - задумчиво изрек Добрыня
        - А мои братья… Они не станут задирать нос и называть ублюдком!? - этот вопрос интересовал княжича куда больше, чем история попавшего в опалу, но потом восставшему из пепла старого воеводы, которого чтил за заслуги и знание ратного дела старший брат Ярополк.
        - Выбрось из головы! Не станут. Но лучше, чтобы встреча состоялась, когда ты окрепнешь, и дружина наша вместе с тобой. - твердо выпалил Добрыня.
        -
        То есть, мне стоит их боятся?
        - Не их, а рока. Иногда судьба доставляет хлопоты. Даже они друг с другом вздорят. Доносятся и такие слухи. А ты для них хоть и единокровный, но не родной. Мать ведь твоя древлянка.
        -
        И что в этом плохого?
        - По мне, так ничего. Наоборот, ты и у славян, и у варягов свой. Это и может злить. А еще то, что имя тебе дала сама княгиня Ольга. И сказала, что владеть ты будешь всем миром. Русь ведь частичка этого мира! Не так ли, Владимир?..
        ПОСЛЕСЛОВИЕ ОТ АВТОРА
        Вот и завершил я свою седьмую по счету книгу. Но пусть не убоится мой читатель, поклонник моего литературного творчества, все мои романы автономны. И написаны в разных жанрах.
        После криминальных триллеров и антиутопий о механизмах госпереворотов, судьба волей Случая, а он, как известно лишь псевдоним Бога, окунула меня в исторический экскурс.
        Наткнувшись на «Историю государства Российского» Николая Карамзина, я вдруг отчетливо осознал, что досточтимый современниками и воспетый потомками «русский Стерн», сумевший объединить историю и сентиментальную беллетристику, немного не добрал источников! Особенно это проявилось в главах, посвященных периоду становления Руси от Рюрика до князя Владимира. И опирался он в основном на русских летописцев, в частности на монаха Нестора, автора «Повести временных лет». Смелое и дерзкое заявление, не так ли!? Но не смешивайте меня с грязью, не выслушав, я не собираюсь оспаривать мэтра и не претендую на лавры признанного авторитета.
        Однако, смею утверждать, летописцы всегда ангажированы и призваны прославлять своих правителей. Карамзин один из самых рьяных защитников самодержавия, его трактовки и выводы, красноречиво свидетельствуют о том, что русские цари умели находить таланты. И давали им возможность писать, в комфорте. Обласканный императором, автор отрабатывал свой хлеб блестяще. Это нормально. Но здесь заканчивается история, и начинается пропаганда. Ну, или контрпропаганда. Как угодно.
        Зачастую, одно и то же историческое событие в источниках противоборствующих сторон оценивается кардинально противоположно. А именитых героев та, или иная сторона присваивает себе даже в части, касающейся их происхождения. Чтобы было, кем гордиться!
        То, что у монаха Нестора зафиксировано, как безусловная победа варяжского князя над ромеями, в гомелиях византийского патриарха Фотия значится, как рядовой набег, вовсе не критичный для империи.
        Взволновала меня и неразбериха вокруг происхождения княгини Ольги, которую одни источники считали рожденной в Пскове, другие привязывали к Плиске, первой столице Болгарского царства. И все потому, что почитаемый летописец имел в виду какой-то загадочный город Плесков…
        Не все оказалось однозначным и с Малушей, матерью самого знаменитого бастарда Киевской Руси князя Владимира, крестившего Русь. Видный историк Дмитрий Прозоровский, дотошный нумизмат, полагал, что она древлянка и дочь правителя Коростеня мала, восставшего против владычества варягов. Чем, собственно, и вызвал гнев коллег.
        Словом, даже в мелочах обнаружились несостыковки. Тем интереснее стало копать. Так, продолжая испытывать пиетет и безусловное уважение к Карамзину, ваш покорный слуга добрался до болгарских летописных сводов, до переписки кагана Хазарии Иосифа с высокопоставленным иудеем при дворе Кордовского Халифа и до трактата византийского василевса Льва IV по прозвищу Философ «Тактика Льва». Интересны были и воспоминания сына означенного императора Константина Багрянородного, который поведал много интересного о русах, печенегах и федератах вверенной ему Богом христианской цитадели.
        Только тогда завеса начала понемногу приоткрываться, а логика событий выстраиваться в стройный ряд.
        Приступив к художественному произведению, я наделил героев прямой речью, которая не режет ухо современного читателя и удобоварима для зрительного восприятия. Попытался оставить и глупую потребность амбициозного автора блистать эрудицией и перестал отвлекать читателя интермедиями, заключив их в общую канву сюжета.
        Вышло или нет, вам судить. Но помните, что это не исследование историка, а исторический боевик. Есть ли в нем вымысел? Безусловно! Так что въедливому искателю ляпов, педантичному реконструктору и вечному критику чужого творчества будет чем заняться.
        Остальным же, уверен, угодил, и позволил насладиться чтением. А заодно прикоснуться к величию сотканной из лоскутков империи, вдохнуть ни с чем не сравнимый аромат родины, ее дивной природы и бескрайних просторов. И принять участие в осаде Царьграда, конечной цели на пути из варяг в греки, которая мотивировала князей и объединяла Русь, сплачивая племена общей мечтой.
        В книге, как в жизни. Одни мечтают о власти и завоеваниях, другие - любить, третьи просто спастись.
        Человеку свойственно мечтать. Моей мечтой было написать эту книгу, и я это сделал. Теперь я мечтаю, чтобы ты, мой дорогой друг, ее прочел, а прочитав, понял, что российская история богата не меньше, чем экранизированные в блокбастерах походы викингов, македонские завоевания и войны Рима с Карфагеном.
        Варяжское нашествие и славяно-скандинавский союз, основание Руси, усобицы и союзы, разгром Хазарии, походы на Преслав на Константинополь вызывают восторг и ввергают в трепет ничуть не меньше. Они кажутся не менее фантастичными, чем «Игры престолов» Джорджа Мартина. Но все это было на самом деле… И все было именно так, как описано в этом романе! Не верите?