Двойной бренди, я сегодня гуляю Мария Витальевна Елифёрова
        От автора Читатели, которые знают меня по романам "Смерть автора" и "Страшная Эдда", интересуются, пишу ли я ещё что-нибудь и почему я "замолчала". На самом деле я не замолчала, просто третий роман оказалось непросто закончить в силу ряда обстоятельств... Теперь он перед вами.
        Елифёрова Мария Витальевна
        Двойной бренди, я сегодня гуляю
        От автора
        Читатели, которые знают меня по романам "Смерть автора" и "Страшная Эдда", интересуются, пишу ли я ещё что-нибудь и почему я "замолчала". На самом деле я не замолчала, просто третий роман оказалось непросто закончить в силу ряда обстоятельств. К тому времени, когда я наконец собралась его дописать, оказалось, что из-за финансового кризиса затруднительно найти издателя. Мне неоднократно предлагали издать его за свой счёт, но я принципиально не публикуюсь за деньги. Вместо этого я решила выложить свой новый роман в Интернет, чтобы его могли прочесть все желающие.
        Роман этот был задуман ещё в 1996 году, и тогда же была в общих чертах написана марсианская часть, носившая название "Красный свитер Марса". Многие основные персонажи нарисовались ещё тогда, хотя в литературном отношении этот опус был весьма незрелым. Позднее было придумано любовно-детективное продолжение, действие которого происходило уже в другой звёздной системе; оно, однако, осталось ненаписанным. В 2009 году я вернулась к замыслу и решила объединить оба сюжета в одном романе.
        С 1996 года многое изменилось — как в нашей жизни, так и в наших знаниях о Марсе: в последней области уже невозможно фантазировать по своей прихоти (напомню, что первая версия романа была написана даже до миссии "Патфайндера"). В итоге красному свитеру, игравшему значительную роль в первоначальной редакции, пришлось исчезнуть из сюжета, и роман получил название "Двойной бренди, я сегодня гуляю". Я, однако, решила сохранить внешний облик и характер главного героя, поскольку на нём завязано слишком многое. Работа над новой версией затянулась несколько дольше, чем планировалось.
        Как известно, фантастика обычно повествует о будущем. Но не менее верно и то, что, пытаясь изображать будущее, фантасты неизменно проецируют на него настоящее — и чем больше они стремятся нафантазировать, тем чаще попадают впросак. Довольно комично в наши дни смотрятся рассказы шестидесятых годов, где космолётчики третьего тысячелетия пользуются перфокартами (наверное, уже не все нынешние читатели знают, что это такое). Именно поэтому я не претендую на роль футуролога и не вижу своей задачи в том, чтобы поражать воображение читателей небывалыми технологиями. Мои представления о будущем довольно скромны. Скорее всего, люди будут жить по 120-130 лет, англичане всё же перейдут на метрическую систему, компьютеры будут скатываться в трубочку, а все необходимые гаджеты — помещаться в поясе. Однако с инопланетянами в этом будущем всё-таки познакомятся, о том и роман. А что больше всего волнует читателя фантастических романов, как не инопланетяне?
        Наверное, стоит пояснить, почему главного героя зовут Виктор и почему он так выглядит. Ответ прост: имя и внешность персонажа мне приснились ещё двадцать лет назад, вместе с некоторыми идеями для романа. Мир, к которому он принадлежит, был придуман уже наяву и гораздо позже.
        Разумеется, в романе есть любовная линия — как же без неё? Вопрос любви между представителями разных планет волнует фантастов со стародавних времён "Аэлиты" Алексея Толстого. И поскольку читатели склонны во всех любовных сюжетах — даже фантастических — искать автобиографическую подкладку, заранее сообщаю: Лика Мальцева — не моё альтер-эго. Из всех её чувств и мыслей автору принадлежит только стишок про зайца. Если кто в романе и писан хотя бы отчасти непосредственно с меня, то это Мэлори.
        Что касается главного героя, то предоставляю читателю решать, выдуман ли он мной, списан ли с реального прототипа, или он лицо собирательное. Приятного чтения!
        М. Елифёрова,
        сентябрь 2016 г.
        P.S. Досадно, что при выкладывании в сеть полетели сноски, которые проясняют кое-какие научные термины и дальнейшую судьбу некоторых героев; но впрочем, я не считаю это критичным.
        ДВОЙНОЙ БРЕНДИ, Я СЕГОДНЯ ГУЛЯЮ
        Фантастический роман
        ПРОЛОГ
        Решили применить кушетку? Не думал, что вы ещё пользуетесь прадедовскими методами. Ладно, как вам будет угодно. Не люблю лежать на спине — чувствую себя в западне. Впрочем, я по-любому в западне. Да, я в курсе, что не стоит мешать виски с транквилизаторами. Ну и что? Было бы вам так хреново, как мне, посмотрел бы я на то, как вы будете блюсти медицинские рекомендации. В конце концов, я-то отдаю себе отчёт в том, что мне хреново. Потому и пришёл.
        Как зовут? На кой, у вас же в компьютере всё забито? Ну ладно, Артур Мэлори, сорок восемь лет, профессор археологии Оксфордского университета. Впрочем, вы это и так знаете. Артур Мэлори... Всё равно что Ромео Шекспир. Родители мои в молодости были люди увлекающиеся, вот и назвали Артуром. Но я по части литературоведения не пошёл, занялся археологией. Тогда это было модно, особенно когда одно за другим стали открывать поселения на Марсе. "Поселения", впрочем, громко сказано — остатки разрушенных стен, не больше. На тот момент, по крайней мере.
        Что-что? Какие чувства у меня вызывает археология? Да я с женой из-за неё развёлся. Двенадцать лет назад. Ей надоело, что я месяцами пропадаю в экспедициях. Особенно в марсианских. У меня ведь десять марсианских экспедиций на счету, оттого меня и послали руководить этой. Ну так вот, о жене. Она сказала: или археология, или я, — а я ей: пожалуйста, не очень надо было. Так и ушла. Поначалу тяжко было, потом... Игры в секс-шопах сейчас качественные продаются, а чтобы в душу кто-то лез — я и так этого не хочу. Больше не хочу. Пропала потребность.
        Как я оказался во главе этой треклятой экспедиции? Спросите лучше тех, кто меня послал. Думаете, я амбициозен или просто дурак, что не понимаю? Ошибаетесь, я не хуже вас знаю, что начальник из меня никакой. Я человек чистой науки и беспокойства не выношу. Но вот какая закавыка: по стандартам безопасности, экспедиции на Марс возглавляют только те, у кого общий стаж марсианской работы свыше трёх лет. А тут ещё барнардцы. Что экспедиция была совместная, вы уже знаете. Из десяти человек — четверо этих, не говорят ни на одном земном языке, кроме маори, и то с трудом. Физиология, видите ли, не позволяет. А собственный их язык звучит как смесь чавканья и фырканья. Вот то-то.
        У меня был опыт работы с барнардцами, но не скажу, чтобы я горел желанием его повторить. И вообще не выношу организационной работы, скрывать нечего. Надо было Миллера посылать, ясно как день — он прирождённый администратор. Но только Миллер на маорийском ни бум-бум, а это катастрофа для экспедиции. На марсианском раскопе через переводчика не пообщаешься. Да и стаж у него не дотягивал... Почему я не отказался? Отказался. Только через неделю меня вызвали на ковёр в комиссию ООН по археологическому наследию Марса, а за столом сидел не кто иной, как Раджив Сойер. Мой бывший ученик, а теперь председатель комиссии. И вот я стою перед ним, как нашкодивший котёнок, а Раджив постукивает "паркером" по столу и с холодной вежливостью осведомляется, почему это я срываю программу, в которую уже вложены деньги.
        Я, естественно, отвечаю, что на Марс не хочу и что нет таких полномочий, чтобы меня туда услали против моего желания. Тут он усмехнулся так гаденько и говорит:
        "Полномочий, конечно, нет. Но мы с вами ведь знаем друг друга, не так ли?"
        И выдаёт мне одну давнюю историю, довольно неприятную. Всё помнил, мерзавец! У меня пот по спине ручьём, а он спокойно говорит:
        "Не хотите огласки — подписывайте контракт".
        Мстил он мне, вот в чём дело. А впрочем, не в этом... Да, вы правы — я мог бы посопротивляться. Но я не видел смысла. В конце концов, марсианский проект хорошо финансируется. А вы бы сильно сопротивлялись, если бы вам предложили пожить на комфортабельной станции с душевой, столовой и отдельными спальнями? Ну, копать, конечно, приходится в скафандре, но ведь я уже это делал раньше.
        В административную работу я вникал по ходу дела. Оказалось, в техническом плане ничего сложного. Следишь за чередованием смен, полевой и лабораторной, составляешь график работ, отправляешь отчёты на Землю. Труднее всего было с техникой безопасности. Сами знаете, какие условия на Марсе. Каждый ляпсус может стоить жизни. Поэтому введена система штрафных баллов. Это не я придумал, системе уже лет восемьдесят. За разные проступки начисляются штрафные баллы, от трёх до пятидесяти. Набрал двести — на три года лишаешься допуска в любые экспедиции, даже земные. А если стажёр, то и стажировка не засчитывается. Жестоко? Ну нет. Помогает отсеять брэдберистов. Кто действительно хочет быть учёным, призадумается. А кто летел на Марс за острыми ощущениями, тому в археологии делать нечего — адью!
        Больше всего мне задавали барнардцы. Штрафные они всерьёз не принимали, в особенности Амаи Ори, который развлекался хакерством. Из-за него несколько раз летело программное обеспечение, и я уже подумывал, что выпишу ему волчий билет. Кстати, доктор, вы знаете, что из тридцати шести археологов, погибших за столетие раскопок на Марсе, двадцать восемь были барнардцы?
        Да, вы правы. Расслабиться? Расслабиться... Чёрт... Посмотреть на потолок, сосчитать до десяти. Раз, два, три, четыре... Итак, барнардцы. Чёрт их знает, что они такое; про них рассказывают разные небылицы, например, что у них групповые браки и так далее. Насчёт групповых браков не знаю, а вот про складной меч в сапоге правда — на станции в соседнем секторе был такой случай, приехал к ним один с мечом и наотрез отказался сдавать в камеру хранения. У меня такого не случалось, у меня их было три стажёра и одна дама-профессор. С заскоками, конечно. Но я сейчас не про неё.
        Уму непостижимо, до чего они похожи на нас. Но вот как у них устроены мозги — этого нормальному человеку не понять. По-моему, сплошная психическая неуравновешенность. Легко ударяются то в хохот, то в слёзы. Но как они киряют! Бухают, поддают — как хотите. Видал в космопорту. Вот такусенький мюмзик выпивает пол-литра коньяка и идёт на регистрацию своими ногами. А что вы хотите, если у них метаболизм сверхскоростной? Пульс сто ударов в минуту. Правда, и живут они недолго. Пятьдесят для них уже глубокая старость.
        Да, я слишком отвлёкся на барнардцев. Хотя, может быть, и не слишком — дальше вам будет понятно, в чём дело. Так вот, два месяца мы работали ни шатко ни валко — марсианских месяца, а это четыре земных, — полевой сезон подходил к концу, находок особых не было. С погодой не повезло, одна пыльная буря за другой, как будто не лето, а осень, и нас это здорово тормозило. Когда же наконец установилась более или менее нормальная погода, то до отлёта оставалось недели три. И два необследованных квадрата, на которые толком не хватало времени. Весь график пошёл наперекосяк. Как вдруг я открываю почту дальней связи и вижу письмо от барнардского специалиста. Он, видите ли, желает посетить нашу экспедицию и спрашивает согласия его принять. И подпись: Виктор Лаи, доктор социогуманитарных наук, профессор Объединённого Золотого Университета Республики Таиххэ.
        Я предчувствовал, что намаюсь с визитёром, но отказываться невежливо; кроме того, до конца экспедиции оставалось недолго. Подумал-подумал и выслал подтверждение. А он взял и написал в ответ: мол, спасибо, вылетаю. Не думал я, что он так скоро соберётся. Ну ладно. Встал вопрос о том, к какому квадрату приступить — не забрасывать же работу аккурат перед приездом инопланетного профессора. После часа бесплодных боданий — семнадцатый или двадцать пятый? — мне это надоело, я пресёк дискуссию и велел начинать разведывательные работы в семнадцатом. Это не всем понравилось, но я там был не для того, чтобы всем нравиться — я не кредитная карточка. Моё дело — координировать всю эту бодягу, и я считаю, что я с этим справлялся. До поры до времени.
        Через несколько дней прилетает эта персона. Виктор Лаи. Как видите, не у одного меня родители выпендривались насчёт имён. Только его семейство пошло по части древних римлян. Да-да, наших римлян. Я-то вначале удивлялся, почему его так зовут. Сдуру спросил у своих, не полукровка ли он. На меня посмотрели, как на полного идиота. Патрик Коннолли, этот длинноволосый хам, даже гыкнул. Я тогда ещё не знал, что между нами и ними не бывает метисов. И что вообще они нам не родственники, просто похожи очень. Конвергенция, закон Альварес. В моё время в школе всего этого ещё не проходили.
        Много чего в моей школе не проходили...
        1. ЧУЖЕЗЕМЦЫ
        БАРНАРДА, СИСТЕМА ЛЕТЯЩЕЙ ЗВЕЗДЫ БАРНАРДА, 13 ДЕКАБРЯ 2309 ГОДА ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ.
        Город взлетал вверх праздничными каскадами, похожими на окаменевшие фейерверки. Здания свечами устремлялись ввысь, розовые и жёлтые стрелы монорельсовых путей пронзали пространство, рассекая тончайшую туманную дымку тающего утра. На пешеходной эстакаде стояли трое.
        — Жаль, что Мэлори этого не увидит, — сказал тот из мужчин, что был повыше ростом. По лицу единственной в компании женщины скользнула тень раздражения.
        — Он сам не захотел приехать. Думаю, ему не очень-то было это нужно.
        Третий слушал их с некоторым беспокойством.
        — Вы думаете, — после паузы спросил он, — Мэлори обиделся на меня?
        Они были археологами, прилетевшими на XIV межпланетный конгресс на Барнарде. Двое из них были землянами, третий принадлежал к местной расе. Недавно они вернулись из совместной марсианской экспедиции и после краткой конференции на Земле были вызваны для доклада второй планетой-участницей. То, что доклад придётся делать в отсутствие главы экспедиции, вызывало у них — по крайней мере, у Лики Мальцевой, хорошо понимавшей, что происходило тогда на Марсе — дискомфорт, и маленький барнардец лишь со свойственной ему прямотой назвал вещи своими именами.
        — Да брось ты, Вик, — поморщился Патрик Коннолли. — Мэлори вообще колючка, он готов обидеться на велосипед, если колесо спустило. Не может простить миру, что не всё вертится вокруг него.
        Всё не так, вернее, не совсем так, неспокойно думала Лика, переводя взгляд на разноцветные шпили города. Патрик хочет утешить Виктора, как будто это можно сделать, расставив всё по местам и заклеймив виноватых. Просто Виктор другой. Он инопланетянин. И возможно, он оказался всего лишь чуточку больше инопланетянином, чем остальные барнардцы, работавшие в экспедиции. Но ведь у нас-то с ним не было проблем, удивилась про себя Лика. Для нас он всегда был только ещё одним человеком на станции. За что его возненавидел Мэлори? Ей не хотелось об этом размышлять, неловкость, висевшая между ними, и без того была тягостна.
        — Ладно тебе, Патрик, — доброжелательно улыбнулся барнардец, — все знают, что Артур Мэлори и Виктор Лаи с некоторых пор — несовместимые программы. А также то, что второй испортил первому немало нервов.
        — Ой уж, нервы! — буркнул Коннолли, сунув руки в карманы. — Воображает он много, вот и всё. Не бери в голову, Вик.
        — Вы лучше о докладе подумайте, — сказала Лика. — Завтра пленарное заседание.
        — Я уже подумал, — бодро ответил Лаи. — А вот Патрик представляет собой проблему. Патрик, ты должен взять напрокат костюм. В гостинице есть специальный сервис.
        — Чем тебе не нравится мой костюм? — Коннолли вытащил руки из карманов и расправил фалды пиджака. — Я купил его на Риджент-стрит специально к этому конгрессу!
        — Он не годится для конгресса, — невозмутимо пояснил Лаи. — Нужен официальный костюм.
        — Куда уж официальнее? Смокинг, что ли?
        — Патрик, длинные брюки у нас считаются рабочей одеждой. Тебе нужен наш официальный костюм. Как у меня.
        Оба коллеги с Земли посмотрели на барнардца, хотя он и так постоянно находился у них перед глазами. С тех пор, как их доставили из космопорта в гостиницу, Лаи расстался с земным костюмом, в котором делал доклад в Оксфорде, и был одет в ослепительно белую рубашку, тёмную жилетку и очень короткие тёмные шорты. На ногах его оказались высокие шнурованные ботинки почти до колен, на толстой подошве. Наряд довершали яркая красно-жёлтая шапочка и такой же расцветки шейный платок.
        — Да? — скептически хмыкнул Коннолли. — А может, мне ещё и голову побрить?
        — Это совершенно излишне, — заметил Лаи таким серьёзным тоном, что Лика не удержалась и фыркнула.
        Как-то всё слишком просто получается, мысленно упрекнула себя она.
        — Вы о чём-то задумались, Лика? — с улыбкой спросил Лаи. — Вас тревожит, не изменится ли генотип Патрика от барнардского костюма?
        — Минус десять баллов, Казак, — ответила Лика и сама удивилась себе: с её губ сорвалось прозвище, которым никто из них не называл Лаи после окончания злополучной экспедиции. — Я думаю о том, что впервые в жизни вижу столько барнардцев.
        Поток пешеходов, спешивших по своим делам, вселял в неё непривычное ощущение. Там, в марсианской экспедиции, несколько барнардцев казались лишь вариацией землян — чем-то вроде статистической погрешности. Здесь же всё выглядело совсем иначе. Город, в общем-то, не удивлял её — не так много архитектурных форм пригодно для обитания двуногих приматов, и все уже давно были перепробованы на обеих планетах. Но один взгляд на уличную толпу заставлял Лику чувствовать, что она здесь чужая. Повсюду были барнардцы. Невысокие, грациозные, странно одинаковые — ни одного темнокожего или, наоборот, блондина. Большинство мужчин носило длинный локон на выбритой голове, и чуть ли не у всех женщин в ушах болтались огромные серьги из флюоресцирующего стекла. Лика ни разу до этого не видела барнардцев в национальной одежде — она была слишком яркой по меркам земных вкусов и походила на детскую. И они были неприятно шумными — они галдели, хохотали и обнимались на ходу, вне зависимости от пола и возраста. А спокойный аристократичный Лаи, с которым она столько проработала в экспедиции, каким-то образом был одним из них.
        — А вы ожидали увидеть зелёных осьминогов с бластерами?
        Голос Лаи оторвал её от наблюдений. Лика взглянула на него, слегка сконфузившись, а затем засмеялась. Не читает ли он мысли, чёрт возьми, мелькнуло в её сознании.
        — Ха-ха! Оказывается, ты ещё и эксперт по земной фантастике? — произнёс Коннолли. Лаи скромно наклонил голову в цветастой шапочке.
        — Ну, до эксперта мне ещё далеко... Там, на Марсе, в локальной сети, была не только научная библиотека. Я кое-что прочёл в онлайне, например, из Шекли...
        — Ого, — уважительно отозвался Коннолли. — В администрации узнают — шеи посворачивают библиографам. На размещение ресурсов жёсткий лимит, сам знаешь, как это на Марсе. А что, Азимов там есть?
        — Есть и Азимов, — лукаво подмигнул Лаи. — До него я, правда, не добрался. Но вообще, я скажу, земная фантастика не сильно отличается от нашей. У двуногих приматов бедное воображение.
        Лика вздрогнула. Это было уж слишком. Неужели барнардцы в самом деле умеют читать мысли? Но об этом никогда не упоминалось ни в одном источнике. Что я несу, подумала она — бред, телепатия всего лишь религиозное понятие конца XX века, в котором не более фактического содержания, чем в "чистилище" или "карме". К тому же его подмигивание было адресовано Коннолли, а не ей.
        Она остановила взгляд на руке Лаи, лежащей на перилах эстакады. Изящная, чисто вымытая рука, пять аккуратных (при его-то профессии!) розовых ногтей. Десять процентов разницы в геноме — где они запрятаны, подивилась она. Правда, она же не проводила медобследований барнардцев.
        — Я хочу сказать, — разъяснял тем временем Лаи, — что, ввиду нашего сходства, наши представления о фантастике одни и те же. Фантастичным нам кажется то, что слишком на нас непохоже. Я, например, вам фантастичным не кажусь.
        — Ну почему же, Вик, — возразил Коннолли, — ты фантастически уделал Мэлори.
        Такта у Патрика не больше, чем у стегозавра, сердито подумала Лика.
        — Пойдёмте наконец чего-нибудь поедим, — вмешалась она, — я умираю от голода.
        — Здесь есть ресторан, — показал Лаи, — вон там, у схода с эстакады. Мы можем пойти туда.
        2. ПЫЛЬНАЯ РАБОТА
        МАРС, 64-Й ЛЕТНИЙ ПОЛЕВОЙ СЕЗОН В СЕВЕРНОМ ПОЛУШАРИИ, ЭКСПЕДИЦИЯ D-12. 30 ОКТЯБРЯ 2309 ГОДА ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ (56 АВГУСТА 189 ГОДА ПО МОДИФИЦИРОВАННОМУ МАРСИАНСКОМУ КАЛЕНДАРЮ УИЛЬЯМА ПИКЕРИНГА).
        Начальник экспедиции Артур Мэлори был единственным, кто располагал персональным рабочим кабинетом на станции, если только эту каморку три на два метра можно было назвать кабинетом. Однако всё же это было его личное пространство, обладавшее значительным психологическим эффектом сакральности для всех остальных. Оно хотя бы иногда и частично изолировало его от его подопечных.
        Мэлори подошёл к окну и поглядел сквозь толстое стекло. Снаружи была только рыжая муть. Центральный пик кратера Гаммельн, в котором располагалась станция, был почти не виден. Пыльная буря. Хорошо, хоть магнитных бурь здесь не бывает, подумал он. Иначе бы я тут точно сдох. А сейчас ещё, по всем литературным канонам, кто-нибудь постучится в дверь и скажет...
        Он точно знал, что именно ему скажут. Уже пятнадцать минут как должен был начаться экспедиционный совет, который он сам же и назначил, а теперь опаздывает. С долей наслаждения, пожалуй, опаздывает. Разумеется, они сидят в медиа-зале и тихо матерят его. Но вслух они скажут только: "Артур, вас ждут на совете..."
        Никто не постучался. Дверь распахнулась, словно от штормового ветра, и в кабинет влетела Айена Иху, огорошив его вихрем кудряшек и вспышками лиловых флюоресцентных серёг.
        — А-и-тур, где же вы, — зачирикала она на маорийском, — Аитур, вас до-жи-дают!
        Напевный язык маори в её устах превращался в ряд отрывистых гласных, похожих на пулемётную очередь. Обнаглели уже, лезут не постучавшись — медленно наливаясь яростью, подумал Мэлори. Взять и послать её к чёртовой матери. Но вместо этого он услышал свой собственный усталый и вежливый голос:
        — Пожалуйста, не шумите, я уже иду.
        Следуя за барнардкой по коридору, Мэлори хмурился всё больше и больше. Всё равно ничего не успеваем, думал он, придётся выбирать между двумя квадратами. Что тут можно успеть, когда до конца экспедиции осталось три недели с небольшим. Время было затрачено фактически впустую, и Мэлори хотелось быть уверенным, что виной тому пыльные бури и невезение, а не какой-нибудь досадный просчёт с его стороны.
        — Здравствуйте, Артур, — произнёс Симон Лагранж, поднимаясь ему навстречу. — Мы дожидались вас, чтобы начать совет.
        Мэлори сдержанно кивнул и сел в кресло. Доктор Лагранж был единственным в экспедиции намного старше его, и Мэлори старался сохранять достоинство в его присутствии. Он не хотел дать повод счесть себя невротичным мальчишкой. Опыт говорил ему, что для людей в возрасте Лагранжа все, кто моложе шестидесяти — сопляки; он старался вести себя осмотрительно, но до сих пор не знал, заслужил ли за эти месяцы уважение доктора.
        Теперь все участники экспедиции были в сборе — шестеро землян и четверо барнардцев, в креслах за расположенными полукругом мониторами. Они напряжённо переглядывались между собой.
        — Итак? — обращаясь ко всем, спросил Мэлори — надо же было как-то начинать. Слово взял Джеффри Флендерс, сидевший справа от него.
        — Я думаю, Артур, все в общих чертах представляют себе проблему, — сказал он, — но, чтобы было нагляднее, Лика сейчас сделает доклад.
        — Валяйте, — кивнул Мэлори. Со своего места поднялась Лика Мальцева — неуклюжая, с веснушками на носу и золотистыми волосами, собранными в "конский хвост", никак не выглядевшая на свои тридцать два (в начале сезона Мэлори принял её за стажёрку и был раздосадован, когда узнал о своей ошибке). Она держала в руке стило.
        — Полагаю, — проговорила она, — следует начать с карты. Пусть всё будет перед глазами.
        Она коснулась монитора, и на проекционной стене зала вспыхнула карта раскопок в секторе "сигма". По утверждённому ещё в позапрошлом веке плану археологических исследований поверхность Марса была разбита на сектора, обозначенные греческими буквами в северном полушарии и латинскими в южном. Сектора, в свою очередь, делились на квадраты. Сектор "сигма" занимал большую часть равнины Хриса. Красным цветом были отмечены уже обследованные квадраты, жёлтым — те, которые пока не затрагивали. Но Лика быстро прочертила стилом по экрану, и два из необследованных квадратов вспыхнули оранжевым. На языке программы ArchaeoSurfer выделение оранжевым означало "представляет потенциальный интерес", и, хотя эти данные не были новостью ни для кого из членов экспедиции, включая Мэлори, слушатели непроизвольно замерли, вглядываясь в изображение.
        — Предварительная разведка выявила перспективность квадратов "сигма семнадцать" и "сигма двадцать пять", — с расстановкой говорила Лика, вертя между пальцев блестящее металлизированное стило. — Как всем известно, до конца экспедиции осталось двадцать три дня. Этого едва хватает для начального обследования одного квадрата. Предстоит принять решение, на каком из двух остановиться.
        Она ткнула стилом в монитор перед собой, и на стене появилось увеличенное изображение квадрата "сигма семнадцать" в южной части Оксийских холмов.
        — Вот здесь и здесь, — стило в её руках выпустило тонкий лазерный луч, скользнувший по проекции на стене, — выявлена необычная концентрация углерода и фосфора в породе. Возможно наличие захоронений. Беспрецедентный случай.
        — Данные перепроверили? — спросил Мэлори, постукивая пальцами по столу. Вместо Лики отозвался доктор Лагранж.
        — Дважды. Думаете, чем мы всё это время занимались?
        — Было бы здорово, если бы откопали хоть одного марсианина, — увлечённо сказал Патрик Коннолли. — Интересно, какие они — с рогами и копытами или с плавниками?
        — Е-рун-да, — заявила Айена Иху. — Они доло-жны бывать такие, как мы все. Если они были разумные...
        — Докладчика не отвлекаем, — отрезал Мэлори. — Лика, продолжайте.
        — Квадрат "сигма двадцать пять", — Лика сменила картинку на проекторе. На этот раз причина интереса была видна невооружённым глазом. — Правильно расположенные холмы, под которыми могут скрываться строения.
        — Я бы проголосовал за семнадцатый, — решительно сказал Лагранж.
        — Лично мне кажется перспективнее двадцать пятый, — возразил Флендерс, молодой корректный гарвардский специалист, темнолицый от примеси африканской крови. — Постройки могут оказаться в лучшей сохранности, чем то, что находили раньше.
        — Какие у нас гарантии, что это постройки? — Мэлори облокотился на стол. — Тем более что у нас не хватит времени для такого объёма работ. Различайте здоровые риски и прожектёрство.
        — Времени хватило бы для разведывательных раскопок, — уточнила Лика Мальцева. — Мы смогли бы по крайней мере узнать, есть там что-нибудь или нет, чтобы оставить ориентир для следующей экспедиции.
        — Увольте меня от построек, — процедил Мэлори, обводя взглядом участников экспедиции. — Хотите сыграть в Османаджича? Я балагана не допущу.
        Двое-трое присутствующих неуверенно хихикнули. Всем был памятен "казус Османаджича", якобы нашедшего на Балканах пирамиды возрастом десять тысяч лет. И хотя Османаджич умер в 2046 году, а публикации о "пирамидах" третье столетие пылились в библиотечных фондах на самых дальних полках, археологи продолжали поддразнивать своих коллег именем великого шарлатана. Впрочем, как знать? Шарлатана ли? По некоторым данным, Османаджич сам горячо верил в то, что распространял.
        — А если там в самом деле строения? — спросил молодой барнардец по имени Амаи Ори. — Не можем же мы так сразу отказаться, без проверки...
        Пораскрывай мне ещё тут рот, подумал Мэлори.
        — Голосования не будет, — звучно объявил он. Взгляды археологов сошлись на нём в одну точку. — Квадрат двадцать пять оставляем на следующую экспедицию. Копаем в семнадцатом.
        Лагранж посмотрел ему прямо в глаза.
        — Инструкция не даёт вам полномочий закрывать экспедиционный совет, господин Мэлори, — с подчёркнуто старинной формальностью проговорил он. Начальник экспедиции ответил ему взглядом, полным откровенного пренебрежения.
        — Инструкция нигде не запрещает мне это, — усмехнулся он. — А вас-то что волнует, Симон? Вы сами только что высказались за семнадцатый квадрат.
        Лагранж только сморщил лоб в ответ. Мэлори демонстративно прокашлялся.
        — Садитесь, Лика, — сказал он, — благодарю за доклад. Итак, безусловно, я принимаю нетипичные меры. Однако они обусловлены нетипичной ситуацией. Вы знаете, что у нас осталось мало времени. И мы должны потратить его на более перспективный участок. У меня есть основания полагать, что таким участком является семнадцатый квадрат...
        ...органика, думал он, это почти гарантия. Если бы нам удалось обнаружить останки марсиан, это была бы новая страница в археологии. Ведь до сих пор никто ещё не находил на Марсе захоронений...
        — ...кроме того, — прибавил он, — не забудьте, что через два дня к нам прибывает специалист с Барнарды. Мы должны быть в состоянии что-то ему предъявить. Необходимо хотя бы начать работы в квадрате семнадцать.
        Три недели — ещё три недели этой бодяги, и ты свободен, подумал Мэлори, захлопывая за собой дверь кабинета. Признай, наконец, что твоя должность чисто административная — от тебя ждут, что ты будешь следить за техникой безопасности и не вмешиваться в научную сторону работы... А технику безопасности он знает назубок.
        Он знал. Инструкция предусматривала начисление штрафных баллов за нарушение техники безопасности, в том числе за порчу оборудования и программного обеспечения на станции. Набравший двести и более отстранялся от участия в любых археологических экспедициях — даже земных — сроком на три года. Особо злостных нарушителей могли лишить допуска в экспедиции навсегда. Метод был варварским, но эффективным: ни один учёный не захочет быть изгнанным из своей профессии, если он действительно учёный, а не авантюрист.
        Оставались барнардцы. Их эта система не устраивала, но, оказавшись в совместных марсианских экспедициях, они вынуждены были подчиняться. Всё-таки Марс подлежал юрисдикции Земли. Правда, для них угроза лишиться допуска была не так страшна — отлучив барнардца от права участвовать в совместных программах на Земле и Марсе, земляне не могли запретить ему работать у себя на Барнарде. Случайность ли, подумал Мэлори, что из тридцати шести археологов, погибших за столетие раскопок на Марсе, двадцать восемь были барнардцами?
        Мало мне четверых, с тревогой подумал он, теперь мне на голову сваливается ещё один, и неизвестно, что он за штучка. Если и впрямь крупная величина в межпланетной археологии, значит, с гонором, и его надо остерегаться. Важные спецы — они всегда с гонором.
        Мэлори рассеянно вывел на монитор окно локальной марсианской сети, нашёл библиотеку, ввёл пароль. Что бы такое почитать? Ага, Уэллс, "Война миров". Кто-то балуется — выкладывает на сервер фикшн. Ничего, Мэлори не стукнет на библиографов — он прекрасно понимает, нужно же людям чем-то занять себя во время песчаных бурь, вызывающих томительные перерывы в работе.
        — Посмотрел бы Уэллс, — усмехнулся он, — как мы тут с барнардцами раскапываем Марс.
        А господин прогресс настроен иронически, подумалось ему. Стоит посмотреть на человечество на заре двадцать четвёртого столетия: пьём в баре с обитателями другой звёздной системы, а о том, что творилось в прошлом у нас под самым боком, до сих пор имеем смутное представление. Например, какая цивилизация обитала на Марсе?
        "Марсианский сфинкс", наделавший столько шуму в конце XX века, оказался блефом, разоблачённым через пару десятилетий. Но следы цивилизации всё-таки были. Правда, настолько неотчётливые, что почти ничего не могли сказать об их создателях. В основном — сохранившиеся в слое песка контуры стен разрушенных городов. Редко где высота руин превышала полметра, и трудно было судить как о технологии постройки, так и о том, что их разрушило — природная катастрофа или военные действия. По следам городов нельзя было сделать никаких выводов о технологическом уровне марсианской цивилизации. Ещё меньше они могли сказать о том, какие существа их населяли. Эволюционировали ли они из местных форм жизни или колонизировали Марс в незапамятные времена? Палеонтологам ещё не удалось обнаружить на Марсе следов высокоорганизованных животных, так что многие марсоведы склонялись ко второй версии.
        Кем бы ни были таинственные марсиане, они вымерли за миллионы, возможно, миллиарды лет до того, как на Земле появились млекопитающие. С человеком они встретиться никак не могли (разве только в загробной жизни, порой мрачно острили археологи). К концу XXII столетия древний энтузиазм поиска внеземных братьев по разуму значительно поугас. Единственной разумной цивилизацией, обнаруженной за всё это время в доступных окрестностях Галактики, была раса с планеты в системе Летящей Звезды Барнарда. Но охи и ахи стихли уже лет через десять-двадцать после первого контакта. Барнардцы почти ничем не отличались от земных людей — ни по внешности, ни по образу жизни. Они давно уже были просто партнёрами в науке и торговле. Они даже не возражали против того, чтобы их именовали барнардцами, понимая, что родное название их планеты неудобно для земной документации; да ведь и на Земле ещё иногда приходилось объяснять, почему "Земля", "La Terra" и "die Erde" — одно и то же.
        И одному из них почему-то настоятельно требовалось посетить экспедицию D-12.
        — Попка дур-рак! — пронзительно заверещал компьютер. Мэлори перекосило, хотя он слышал этот вопль уже несчётное множество раз. Его предшественник обладал своеобразным чувством юмора, раз поставил такое почтовое оповещение. За два марсианских месяца работы экспедиции Мэлори так и не смог найти, как сменить сигнал, а спросить у кого-то более компетентного по части электроники — у персонала станции или хотя бы у Амаи Ори — стеснялся. Ещё, чего доброго, подумают, что он комплексует. Мэлори был достаточно умён, чтобы понимать — такие вещи в глазах подчинённых авторитета не прибавляют.
        Он набрал пароль и открыл почтовый ящик. Сообщение было послано ещё несколько дней назад. Оно было помечено адресом космопорта на Барнарде.
        Уважаемый Артур,
        я прилетаю 1 сентября рейсом BR-43, между 15.30 и 17.00.
        Всегда Ваш
        Виктор Лаи.
        — Первое! — охнул Мэлори. — Это же завтра!
        Точное время выхода лайнера из свёрнутого пространства, разумеется, рассчитать нельзя, хотя за последние полтора века удалось добиться приемлемых уровней погрешности. Но целые сутки? Неужели рейс отменили, и он взял другой? Или ему просто не терпелось?
        Регулярных рейсов между Барнардой и Марсом не было, и любопытствующий одиночка наподобие Лаи оказывался перед выбором из двух вариантов: совершить утомительный транзит через Землю или присоединиться к очередному экспедиционному вылету. Второй вариант был ненадёжен — экспедиций с Барнарды могло быть три-четыре в неделю, а могло и не быть месяцами. Но Лаи, видимо, подвернулась возможность, которой он не преминул воспользоваться. Судя по номеру, это был именно прямой барнардский рейс.
        — Хорошо хоть не сегодня, — наливая себе воды, добавил он. — Чёртовы письма! Двадцать четвёртый век на дворе, а космическую почту так и не можем наладить!
        До него не сразу дошло, что письмо было написано по-английски.
        3. ЧТО ТАКОЕ РАСИЗМ
        БАРНАРДА, 13 ДЕКАБРЯ 2309 ГОДА ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ.
        — Боюсь даже спрашивать, — со смехом сказала Лика, — подходит ли моя одежда для выступления на барнардской конференции.
        — Напрасно, — учтиво ответил Лаи. — У нас нет специальных правил для женщин. Только я бы посоветовал вам надеть какие-нибудь украшения, а то могут подумать, будто вы в трауре.
        Официант в белой рубашке и чёрных шортиках подал им местный десерт, заказанный по совету Лаи — обсыпанное пряностями печенье, плавающее в тарелках с фруктовым соком. Коннолли лизнул сок, как дегустатор, пытаясь определить его ботаническую принадлежность.
        — Украшения? — смутилась Лика. — Но я не взяла сюда никаких украшений. Я не думала...
        — Это поправимо, — тут же отозвался Лаи. — Купите внизу в лавке венок из живых цветов. Стоят они совсем недорого, и можно подобрать такие, которые вам подойдут.
        — Вот видишь, Лика, — злорадно произнёс Коннолли, хрустя печеньем, — мы поквитались. Мне предстоят шорты, тебе — цветочки на голове.
        — Я всегда знал, Патрик, что до джентльмена тебе далеко, — сказал Лаи, аккуратно зачёрпывая ложкой сок. Старомодное слово забавно звучало в его устах. Лика снова погрузилась в изучение горожан. Материала было предостаточно — ресторан был переполнен, кроме того, с открытой площадки, на которой они сидели, был хорошо виден народ на улицах.
        Конечно, барнардцы лишь на первый взгляд казались похожими друг на друга, как клоны. Рассматривая их более внимательно, можно было заметить, что они отличаются ростом; кто-то был посветлее, кто-то — посмуглее; цвет их волос варьировал от каштанового до угольно-чёрного, немного различался и разрез глаз. И всё же в целом толпа создавала ощущение одинаковости. Нечто подобное Лика видела лишь на очень старых — ещё не цифровых, а химических — фотоснимках Японии.
        — Виктор, — спросила она, — а что, в этом городе живёт только одна народность?
        — У нас нет такого понятия, как народность, — сказал Лаи. — У нас, конечно, говорят на разных языках, и в разных местностях существуют различные обычаи, но того, что у вас называют этническими группами, у нас не существует.
        — То есть все барнардцы...
        — Примерно одинаковы на обоих континентах. Хотя, конечно, у нас бывают разные типы внешности.
        — А чем это объясняется? — с интересом спросил Коннолли. — Поздним расселением?
        — Вряд ли. Насколько мне известно, мы освоили планету целиком ещё десять тысяч лет назад, а то и больше. Я не специалист по этому вопросу, но, по-моему, в определённый период произошла ассимиляция. Мне известны древние скульптуры, и там гораздо большее разнообразие типажей.
        — Представляю, каким шоком для барнардцев должна была стать встреча с землянами, — заметил Коннолли. — Достаточно поставить рядом Лику и Джеффри Флендерса...
        — Вовсе нет. Наша религия признаёт множество богов, которые могли творить людей много раз. В наших легендах о древних временах упоминаются люди огромного роста, люди с цветными волосами — прямо как у тебя. Есть даже фантазёры, которые на основании этих легенд полагают, что земляне в древности посещали Барнарду. Хотя это чушь полнейшая, конечно.
        — И поэтому у вас нет расизма? — непринуждённо поинтересовался Коннолли. Болван, охнула про себя Лика и пнула его ботинок под столом. Ирландец не обратил на это ни малейшего внимания.
        Надо же было ему было завести разговор на эту тему, тоскливо подумала она. Нашёл время и место... Лаи и глазом не моргнул.
        — В вашем смысле, вероятно, нет, — спокойно ответил он. — Барнардцам вообще довольно сложно понять этот феномен. Хотя в любом случае непонятно, как решать проблему с бассейном.
        — С бассейном? — Лика не сразу поняла, о чём он. — Вы про отель, что ли?
        — С вас брали в отеле расписку, что вы не возражаете против отдельного бассейна для землян?
        — Ну, брали, — удивлённо отозвался Коннолли. — Я думал, это из гигиенических соображений — грибок и прочее. А что там за история?
        — Глупая, — вздохнул Лаи. — Это всё из-за вашего туриста, который устроил здесь скандал в прошлом году. Он увидел надпись: "Бассейн для гостей с Земли", — и разбушевался. Кричал, что это расизм. При чём тут расизм, этого у нас никто не знал, но на всякий случай администрация отеля решила предупреждать всех землян насчёт бассейна. Правда, даже я не вполне понимаю, из-за чего он так взъелся.
        — И не надо, — отмахнулся Коннолли. — А кроме шуток, почему бассейн-то раздельный?
        — Ну, во-первых, из-за роста, — не раздумывая, ответил Лаи, — всё-таки вы в среднем выше нас... И потом, вы нуждаетесь в более прохладной воде. Но в основном — чтобы вас не смущать. У нас нет обычая пользоваться купальными костюмами, а наше строение всё же немного отличается от земного. Администрация отеля всего лишь хотела избежать психологического дискомфорта для обеих сторон.
        Лика почувствовала, что краснеет, и ничего не могла поделать. К счастью, Лаи в этот момент отвлёкся — у него зазвонил телефон, и он торопливо отсоединил капсулу от пояса и сунул в ухо.
        Отвечая невидимому абоненту, он отчаянно гримасничал; его и без того подвижное лицо беспрестанно меняло выражения. Лика и Патрик не понимали ничего из того, что он говорит, но раз или два в его голосе проскользнули сердитые нотки, а порой он как будто сдерживал смех. Наконец он выключил капсулу, с размаху всадил её обратно в выемку пояса и откинулся на спинку стула.
        — Ну всё, конец миру и спокойствию, — с многозначительной ухмылкой сказал он. — Сюда едет Доран.
        — Кто? — переспросил Коннолли.
        — Мой племянник. Студент. Учится на историческом и почему-то забрал себе в голову, будто я должен быть его кумиром. Он узнал, что я вернулся на планету, и вечером приезжает сюда. Планирует остановиться у друзей.
        Подошедший официант что-то спросил у Лаи — вероятно, пора ли выписывать счёт. Лаи кивнул ему и снова обратился к своим друзьям с Земли:
        — Доран немного... я бы сказал, без тормозов. Будьте к нему снисходительнее, ведь ему всего четырнадцать.
        4. КАЗАК
        МАРС, ЭКСПЕДИЦИЯ D-12. 30-31 ОКТЯБРЯ 2309 ГОДА ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ (56 АВГУСТА — 1 СЕНТЯБРЯ 189 ГОДА ПО МАРСИАНСКОМУ).
        — Кто такой вообще этот Виктор Лаи? — спросил Мэлори вечером за ужином. — Кто-нибудь о нём что-нибудь знает?
        В столовой в этот момент находилась лишь часть состава экспедиции, из барнардцев — только Айена Иху. Презрев станционный этикет, Мэлори говорил по-английски. За Айену он не беспокоился: с её языковыми способностями, близкими к нулевой точке, она вряд ли распознала бы на слух даже имена в английском произношении.
        Айена насупилась, но Мэлори сделал вид, что не заметил этого. Ему ответил Джеффри Флендерс.
        — Насколько мне известно, это один из ведущих специалистов по инопланетной археологии. Он бывал на Земле, мне встречалось его имя в прессе.
        — Имя? — недоверчиво повторил Мэлори. — Или псевдоним?
        — Кто бы допустил псевдоним в академическую печать? — возразил Симон Лагранж. — Для барнардцев исключений не делают.
        — Но это не барнардское имя, — заупрямился Мэлори. — Виктор! У него что, кто-то из родителей с Земли?
        По взглядам, брошенным на него, он догадался, что сморозил что-то не то. На лице Патрика Коннолли промелькнула плохо скрытая жалость. Да они тут считают меня невеждой, подумал Мэлори.
        — Артур, — мягко сказал Лагранж, — между нами и барнардцами не бывает метисов. Геном различается на десять процентов.
        — Десять процентов — это много?
        Мэлори никогда особенно не разбирался в генетике.
        — Это колоссальное значение. Между человеком и шимпанзе разница всего полтора процента.
        — Проще было бы зачать потомство от гиббона, — хохотнул Коннолли. Айена подозрительно покосилась на него и снова взялась за спагетти.
        — Никогда об этом не задумывался, — сказал Мэлори.
        То, что по крайней мере часть инопланетной жизни должна быть сходна с земной генетически, было предсказано уже давно. Ещё во второй половине XX века в кометах и космической пыли были обнаружены аминокислоты, уже известные на Земле. Из этого логически вытекало заключение, что механизмы кодирования белков, а значит, и строение ДНК, должны в общих чертах повторяться в разных мирах — просто в силу типологического схождения. Наиболее полно прогностическая теория была разработана Паолой Альварес в 2080-е годы. Впоследствии встреча с обитателями Барнарды подтвердила "закон Альварес". Барнардцы не были родичами Homo Sapiens. Они лишь походили на землян — на девяносто процентов.
        Художественная литература, однако, отставала от жизни, подумал Мэлори. Надо же, ведь генетика как научная дисциплина существовала ещё три с половиной столетия назад — а фантасты вплоть до недавнего времени продолжали исправно выдавать лав-стори о счастливых межпланетных семьях с энным количеством красивых (либо страшненьких, но гениальных) детёнышей. И я выставил себя идиотом, сердито подумал он — я-то не фантаст, я учёный, мне бы следовало знать такие вещи.
        — Между нами и ними даже браков не бывает, — прибавил Коннолли. — По физиологическим причинам. Ничего не поделаешь. Я знал одного парня, в которого влюбилась барнардка. Это был кошмар для обоих. В конце концов им пришлось расстаться.
        — А почему же он всё-таки Виктор? — с недоумением спросил Мэлори. Джеффри Флендерс засмеялся.
        — Всё просто. Он не первый археолог в своей семье.
        — То есть?
        — Его отец получил вторую специальность по истории Земли. Был без ума от наших древних римлян. И ребёнка назвал Виктором. Ему это показалось красиво: Виктор — "победитель"...
        — А вы откуда это знаете? — полюбопытствовал Мэлори.
        — Пошарил на досуге в локальной сети. В одном из прошлогодних выпусков "Британской археологии" оказалось интервью с ним.
        — Ну и осложнил же его папаша всем жизнь, — сказал Коннолли. — Ведь для барнардцев это так же сложно выговорить, как для нас — какой-нибудь "Кржижановский".
        — Кржижановский — это фамилия, — сказала Лика Мальцева. Её не слушали.
        — Сложно или не сложно его выговорить, — брюзгливо заметил Мэлори, — но он прилетает завтра, и нам нужно его встретить.
        — Как — завтра? — изумился Флендерс.
        — А вот так. Похоже, он вылетел другим рейсом. Так что завтра после обеда нам нужно быть в космопорту.
        Последние слова он произнёс по-маорийски. Напряжённая складка между бровей Айены Иху тут же разгладилась. Речь шла всего-навсего о встрече приезжего специалиста. А не об апельсиновом соке, который она пролила вчера в лаборатории.
        Через двадцать часов после этого разговора Мэлори стоял в зале единственного на Марсе межзвёздного космопорта в Ацидалии, сжимая в руках табличку с номером экспедиции. С ним были Джеффри Флендерс и Лика Мальцева, выбранные им в качестве сопровождающих. Все трое пытались высмотреть среди пассажиров, выходящих из контрольного шлюза, ожидаемого гостя. Это было непросто, так как космопорт принимал и земные рейсы, включая транзиты, и народу в этот день оказалось достаточно много.
        — Уже почти пять, — сказал Мэлори, поглядывая на часы. — Хоть бы нам не пришлось торчать здесь до ночи.
        — Погодите, — сказала Лика, — по-моему, это он.
        Проследив за её взглядом, начальник экспедиции увидел, как от смешанной толпы землян и барнардцев отделилась невысокая фигурка. Пассажир целенаправленно двигался в их сторону.
        Мэлори заготовил дежурную улыбку и не менее дежурное приветствие на маорийском. Но барнардец заговорил первым. Подойдя к ним на расстояние вытянутой руки, он сказал:
        — Здравствуйте. Прошу прощения, что заставил вас ждать. Вы, должно быть, Артур?
        От неожиданности Мэлори едва не лишился дара речи. Барнардец обращался к нему по-английски!
        Лика и Джеффри удивлённо переглянулись. Обычно европейские языки были недоступны для барнардцев — у них было слишком примитивное строение гортани. Неудивительно, ведь эволюция их расы была гораздо короче. На заре эволюционной теории история вида Homo Sapiens оценивалась в сорок тысяч лет, но в 1990-е годы это представление было скорректировано — новые данные говорили о сроках в три-четыре раза дольше. Вид Homo Barnardiensis существовал никак не более тридцати тысяч лет — даже с учётом того, что год на их планете дольше земного, сроки несопоставимые. Благодаря низкой продолжительности жизни и быстрой смене поколений их культура развивалась стремительно, но физическая эволюция оказалась несколько неравномерной — они не успели развить достаточно тонкий речевой аппарат. Одним из немногих земных языков, худо-бедно пригодных для общения с барнардцами, был язык маори, в котором мало согласных — и в качестве такового он официально и выступал. К этому настолько привыкли, что мысль о барнардце, говорящем по-английски, вряд ли могла даже прийти кому-нибудь в голову.
        Но этот говорил. С сильным акцентом, коверкая некоторые звуки, но всё же вполне внятно. Грамматика же его и вовсе была безупречна, как в классической литературе старых времён.
        — Я — Артур, — заминая неловкую паузу, проговорил Мэлори. — Глава экспедиции D-12.
        — Рад познакомиться, — барнардец протянул ему маленькую холодную руку. — Виктор Лаи.
        — Вы замёрзли? — спросил Мэлори, к которому наконец вернулась способность нормально вести разговор.
        — Немного. Какие-нибудь неполадки с отоплением?
        — Здесь со всем неполадки. К сожалению, неотъемлемая часть марсианского быта. Разрешите представить вам моих помощников — Лику и Джеффри.
        Разговаривая с приезжим, Мэлори неназойливо изучал его. Роста небольшого, по земным меркам ниже среднего; тёмные глаза на незагорелом лице. Волосы каштановые, стрижен по традиции своей родины — наподобие украинского казака в старину (те двое парней с Барнарды, что работали в экспедиции Мэлори, оба носили самые обычные причёски). Сходства с казаком добавляли небольшие усы, но все черты лица были не земные и уж тем более не славянские — хотя, в общем-то, приятные. На нём было что-то вроде спортивного костюма — серо-голубая блуза навыпуск, перехваченная белым ремнём с непонятной эмблемой, и того же цвета мешковатые брюки с резинками у щиколоток. Ботинки обыкновенные, походные; за плечами стандартный рюкзак со скафандром.
        — Вам уже случалось работать в инопланетных условиях? — с любопытством спросила Лика.
        — Только на Земле. Я бывал в Египте, Великобритании и Перу. Это будет мой первый марсианский опыт.
        Мэлори заметил неподдельное уважение в глазах Джеффри Флендерса. Спокойствие, сказал он себе, начальнику экспедиции смешно ревновать к посторонним, да ещё в первые часы после их приезда.
        — Но вы, конечно, понимаете, — в голосе Мэлори появились официальные нотки, — что здесь вам не Египет и даже не Перу. Марсианские условия смертельны для людей, поэтому мы следуем жёстким правилам безопасности.
        — Разумеется, — Лаи ослепительно улыбнулся. — Как по-вашему, Артур, похож я на самоубийцу?
        — Откуда мне знать, — проворчал Мэлори, — как выглядят самоубийцы на Барнарде.
        Все четверо поглядели друг на друга и рассмеялись. Напряжение было сброшено.
        — А где ваш багаж? — спросил Флендерс.
        — Я уже отправил его беспилотной почтой. Тут как раз был очередной рейс...
        — Напрасно вы это сделали. Беспилотники на Марсе часто бьются. Из-за атмосферных условий. От них уже планируют отказаться.
        — Я этого не знал. Впредь буду осмотрительнее.
        Ты ещё много чего не знаешь, любезный, подумал Мэлори.
        — Пойдёмте надевать скафандры, — распорядился он. — Нам придётся лететь на аэро.
        — Монорельс обещают проложить на следующий марсианский год, — пояснила Мальцева. — Тогда к станциям пристроят вокзальные шлюзы, и можно будет добраться от космопорта без скафандра. Но пока идёт диспут, не повредит ли вибрация археологические объекты, мы так и летаем на своих машинах.
        — В новостях передавали, что в секторе "сигма" песчаная буря, — сказал Лаи.
        — Уже почти стихла, — ответил Мэлори. — Завтра мы уберём защитный купол, и можно будет начинать работы.
        5. СЮЖЕТ С ПЕРЕОДЕВАНИЕМ
        БАРНАРДА, 13 ДЕКАБРЯ 2309 ГОДА ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ.
        Лифт взнёс Патрика Коннолли на семьдесят четвёртый этаж так стремительно, что у него слегка заложило уши. Он шагнул в проём коридора и тронул пальцем световое табло справочника на стене. Справочник незамедлительно подтвердил ему, что он попал по назначению.
        — Ну ладно, придётся, — вздохнул Коннолли и коснулся квадратика с надписью "Служба проката официальных костюмов". По стене тут же побежали светящиеся зелёные стрелки, обозначая направление.
        Последовав за стрелками, Коннолли распахнул дверь.
        — Добрый вечер. Чем могу помочь?
        Прокатчик костюмов — пухлощёкий барнардец в золотисто-жёлтой шапочке на круглой голове — поднялся из кресла ему навстречу, отложив скролл электронной газеты.
        И как это он успел переключиться на маорийский, подивился Коннолли. Хорошая реакция у местных жителей...
        — Мне бы... костюм, — промямлил он. Прокатчик окинул его профессиональным взглядом.
        — Посмотрим, что у нас есть... У нас не так много костюмов больших размеров, но, надеюсь, нам удастся что-нибудь подобрать. Давайте снимем мерку.
        Обмерочный сканер мало отличался от земных моделей. Не без облегчения Коннолли зашёл в кабинку и стянул пиджак и брюки. Лазерные лучи заскользили по его телу, считывая параметры. Затем машина пискнула и выключилась.
        — Есть! — послышался снаружи голос прокатчика. — Вы позволите?
        Патрик приоткрыл шторку. Барнардец держал на весу жилетку и шорты тёмно-серого цвета.
        — К сожалению, вашего размера — только серый, — извиняющимся тоном произнёс он. — Но это допустимо. Если только лично вы ничего не имеете против серого...
        — Не имею, — заверил его Патрик, всей душой надеясь, что плавки не будут торчать из-под шортов. Приняв из рук прокатчика костюм, он снова задвинул шторку и принялся осваивать инопланетный наряд.
        Плавки, к счастью, не вылезали. Зато рубашка при попытке заправить её в шорты выехала через нижний край штанины. Патрику пришлось высунуться ещё раз и пожаловаться прокатчику на техническую проблему.
        — Пустяки, — сказал тот, — просто наши рубашки обычно короче. Вы можете приобрести две-три прямо здесь.
        — А это дорого? — обеспокоился Коннолли. Прокатчик улыбнулся самым лучезарным образом.
        — У нас не бутик. Наша задача — помогать людям выходить из маленьких затруднений.
        Цена в самом деле оказалась умеренной; Коннолли надел одну рубашку на себя, ещё две попросил упаковать для него. Теперь костюм смотрелся на нём сносно. Прокатчик уже тащил откуда-то пару тяжёлых шнурованных сапог.
        — Примерьте, — сказал он, плюхнув сапоги на коврик. Коннолли остолбенел.
        — Сапоги у вас что, тоже сдаются напрокат?
        — Их дезинфицируют после каждого клиента, — поспешил объяснить барнардец, — не беспокойтесь, полная стерильность.
        — Нет, я про оплату, — заикнулся было Коннолли. Барнардец сделал приглашающий жест.
        — Плата за прокат костюма фиксированная, туда уже входят все детали верхней одежды.
        Поняв, что от сапог ему отвертеться не удастся, Коннолли натянул их на ноги и зашнуровал. Сапоги сели как влитые. Было удобно, хотя немного жарковато. Он встал и прошёлся. Пожалуй, ради доклада можно потерпеть, решил он.
        — Пилотку и косынку сами подберёте или вам помочь? — послышалось у него за спиной.
        — О господи! — воскликнул Коннолли, оборачиваясь. — А это обязательно?
        — Конечно, обязательно, — авторитетно заявил прокатчик. — Это как галстук у вас на Земле.
        Он нажатием кнопки откинул панель в стене, и перед Коннолли предстала череда разноцветных головных уборов. Под каждым лежал свёрнутый шейный платок такого же цвета.
        — К вашему сведению, — сообщил Патрик, — галстук уже более века не считается обязательным.
        — Придётся вам смириться с консервативностью старой доброй Барнарды, — хихикнул прокатчик.
        "Старой доброй Барнарды"! Где он только набрался таких словечек, изумлённо подумал Коннолли.
        — Лично я бы посоветовал вам вот это, — прокатчик снял с полки шапочку и платок голубого цвета, оттенка старой бирюзы. — Это замечательно подойдёт к вашим волосам. Вы не обидитесь, если я спрошу?
        — Что? — Коннолли разглядывал поданные ему аксессуары.
        — Вы их красите, или это ваш естественный цвет?
        Коннолли пригладил ладонью рыжую шевелюру.
        — Естественный на сто процентов, — сказал он, — правда, редкий. Дайте зеркало, что ли...
        Никакая это была не пилотка, и даже не тюбетейка — что-то среднее между тем и другим. Прокатчик любезно помог ему завязать на шее платок.
        — Вот видите, — сказал он, страшно довольный, — вы безупречны.
        Коннолли подошёл к большому зеркалу на стене и без особой надежды заглянул в него. Однако он выглядел вовсе не так нелепо, как ожидал увидеть. Даже, скажем так, ничуть не нелепо. Костюм придавал ему какой-то неожиданный аристократизм.
        В конце концов, всё это не глупее, чем ирландский килт, пришло ему в голову.
        — Ну как? — спросил его прокатчик.
        — Пожалуй, — сказал Коннолли, подбирая сброшенный им смарт-пояс, — я похожу так немного... Мне надо привыкнуть.
        Он оплатил пять дней проката плюс стоимость рубашек, запихнул свои вещи в пакет и вышел. Спускаясь на лифте, он всё ещё придирчиво изучал себя в зеркалах. Если Лика будет ржать, подумал он... а впрочем, может, и не будет. Не кажется же ей смешным кое-кто другой.
        Сквозняк из кондиционера неприятно дунул ему по голым ногам, когда он открыл дверь своего номера. Коннолли поёжился. Пора привыкать, напомнил он себе. Он забросил пакет с вещами в номер и отправился ужинать.
        Лику он отыскал в дальнем углу ресторана. Она сидела одна за столиком, Лаи с ней не было. При виде коллеги она вытаращила глаза, но тут же взяла себя в руки и улыбнулась ему.
        — Привет, — сказал Коннолли, подходя к столу. — Встречай новую разновидность барнардца — рыжую.
        — За барнардца ты не сойдёшь, — критически заметила Лика, — рост не тот.
        — Да уж, — усмехнулся он, — костюм еле подобрали.
        Он был несказанно рад, что она не произнесла ни слова о шортах. Стащив с головы голубую шапчонку, он положил её на стул.
        — Патрик, барнардцы не снимают пилотку за столом, — сказала Лика. Он слегка поморщился и снова нахлобучил злосчастный головной убор. Что ж, по крайней мере, она воспринимала его преображение адекватно. Больше всего он боялся услышать от неё какую-нибудь хохмочку на тему бойскаутов или гитлер-югенда. Но Лика просто сказала:
        — Между прочим, красивый цвет — тебе идёт.
        — Где Вик? — спросил он, успокаиваясь.
        — Пошёл встречать своего чумового племянника. Собирается привести его к нам поужинать.
        — Ладно, — сказал Коннолли и встал со стула. — Пойду возьму себе чего-нибудь.
        — Будь другом, захвати мне ещё пару вон тех птичек. Тебе тоже рекомендую — специй много, но вкус отличный.
        Запечённые целиком птицы были чуть крупнее воробья и с точки зрения Патрика едой не являлись. Исполнив просьбу Лики, он отправился искать для себя что-нибудь более питательное. Это удалось ему без труда — буфет был заставлен множеством разных блюд, и персонал постоянно следил за тем, чтобы запасы пополнялись. Коннолли немало повеселила карточка с надписью крупным шрифтом: "Корова земная".
        — Это на всякий случай, — объяснил ближайший официант, — если у кого из гостей аллергия на наших животных или психологическое предубеждение...
        Коннолли решил не вдаваться в словарные тонкости.
        — Дай-ка мне этой коровы, — сказал он, подставляя тарелку. Под загадочным ярлыком, как оказалось, скрывался обыкновенный бефстроганов.
        Стараясь не запачкать прокатный костюм, Патрик вернулся к столу.
        — Решила сесть на диету? — осведомился он, наблюдая, как Лика доедает птицу. — Не мори себя голодом, ты и так неотразима.
        — Для кого это, интересно? — Лика выплюнула косточку.
        — Для всех, — коротко сказал Патрик и подмигнул. Лика вытерла руки салфеткой и отодвинула тарелку.
        — Ты вроде бы не успел выпить, — нахмурилась она. — Или это переодевание ввергло тебя в такую эйфорию?
        — Отчасти, — сказал Коннолли, приступая к еде. — Я надеюсь, что теперь, когда я напялил на себя этот костюм, ты будешь разглядывать и меня, а не только одного Вика.
        — Что за ерунда! — воскликнула она, вспыхнув. — Ты что, ревнуешь?
        — Нет, просто констатирую факты. С некоторых пор ты воспринимаешь его... внештатно.
        — Вот как! И в чём, по-твоему, это проявляется?
        — Ты ведёшь себя с ним не так, как раньше.
        — Глупости.
        — Ты стала конфузиться перед ним. В экспедиции ты не конфузилась.
        — Я за собой этого не замечала. Возможно, это оттого, что я на чужой планете.
        — Лика, — сказал Коннолли, — враньё — не твоя профессия.
        Лика метнула на него полный бешенства взгляд.
        — Ты сюда пришёл есть или издеваться? — негромко, раздельно проговорила она.
        Несколько секунд Патрик глядел ей прямо в глаза.
        — Лика, — сказал он, — не пытайся его захомутать. Из этого всё равно ничего не выйдет.
        — Я и не пытаюсь, — бросила она и отвела взгляд.
        — Надеюсь, вы не станете бить меня ногами, — раздался позади них весёлый голос Лаи, — за то, что я заставил вас так долго ждать? Разрешите представить: мой племянник, Доран Лаи.
        Его спутник крутнулся на каблуках и звонко рассмеялся. Это был тощий парень с необыкновенно живым и подвижным лицом; в прошлый раз Лаи говорил, что ему четырнадцать лет, но по виду ему можно было дать все восемнадцать. Впрочем, так и должно было быть, ведь век барнардцев недолог — для них нормально умирать в пятьдесят-шестьдесят. Несмотря на землистую смуглоту и удлинённый разрез глаз, он выглядел менее экзотично, чем его дядя — благодаря довольно высокому росту и молодёжной причёске (каре тяжёлых чёрных волос, разделённых пробором). Доран явно чихать хотел на дресс-код обеих планет — на нём был подпоясанный балахон без рукавов, феерически оранжевого цвета, который при движениях распахивался, открывая чёрные холщовые штаны, похожие на джинсы.
        Столкнувшись взглядом с землянами, Доран снова засмеялся — на этот раз смущённо.
        — Он не знает земных языков, — пояснил Лаи. — Говорил же я ему — учи маорийский!
        Он с размаху шлёпнул Дорана ладонью между лопаток и усадил его на стул. Доран с нескрываемым любопытством посмотрел сначала на Лику, потом на Коннолли в барнардском костюме, а затем повернулся к Лаи и выпалил какой-то длиннейший вопрос. Лаи сморщил нос и ответил ему не менее длинной репликой. Речь барнардцев, состоявшая почти исключительно из отрывистых придыханий, на слух землян вообще не казалась членораздельной. И только по мимике, сходной на двух планетах, можно было понять, что Лаи отшучивается.
        — Доран спрашивал меня про марсианскую экспедицию, — сказал Лаи. — А мне никак не удаётся втолковать ему, что ничего особенно героического я там не совершил. Только злоупотребил гостеприимством порядочных людей и поставил их на уши, притом без всякой необходимости.
        — Не морочь ребёнку голову, — отозвался Патрик. — Результаты, из-за которых мы здесь, мы получили с твоей помощью.
        — Всё так, но у Дорана превратные представления об инопланетной археологии, — с какой-то грустной снисходительностью проговорил Лаи. — Я сам в его годы был таким. Но потом, когда заканчиваешь университет, остригаешь волосы и начинаешь заниматься серьёзной работой, приходится взрослеть.
        Всё относительно, подумала Лика. В глазах Мэлори Виктор Лаи был легкомысленным авантюристом. Что бы он сказал о Доране?
        — Но ведь он не собирается работать в инопланетной археологии? — спросил Коннолли. Лаи потешно скосил глаза на племянника.
        — Надеюсь. Он для этого не создан. Его вышибут из первой же экспедиции.
        6. ПРОБЕЛ В ТЕРМИНОЛОГИИ
        МАРС, ЭКСПЕДИЦИЯ D-12. 5 НОЯБРЯ 2309 ГОДА ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ (6 СЕНТЯБРЯ 189 ГОДА ПО МАРСИАНСКОМУ).
        Состояние Мэлори в эти дни было беспокойным. С одной стороны, он испытывал облегчение оттого, что дела наконец пошли на лад — семнадцатый квадрат дал неожиданные находки, а Лаи уже на первый день после прибытия с энтузиазмом включился в работу и оказывал экспедиции незаменимую помощь в исследованиях. И всё же Мэлори не покидало чувство настороженности. Общение с Лаи не давалось ему так же легко и непринуждённо, как всем остальным. С теми барнадцами, что были в экспедиции с самого начала, проблем не возникало. Трое из них были всего-навсего стажёрами; специалистом была только Айена Иху, но её Мэлори привык не брать в расчёт. Он уже много раз вычитал ей по три балла за то, что она не снимала свои циклопические серьги, влезая в скафандр, и рисковала зацепить ими трубку водоснабжения. Но вот Лаи... Во-первых, он был мужчиной, во-вторых, как выяснилось, известной фигурой в научном сообществе. Мэлори с неприязнью к самому себе был вынужден признать, что не очень представляет, как себя с ним вести.
        Он уже раз опростоволосился, когда решил показать Лаи, как работает калий-аргоновый спектрометр. На Земле и на Барнарде процесс раскопок и лабораторного анализа были разделены — ими занимались разные специалисты, да и калий-аргоновым методом датировки там пользовались больше палеонтологи, чем археологи. Для тех сроков, в которые укладывалось существование земной, а тем более барнардской, цивилизации, обычно хватало радиоуглеродного метода. Но марсианская археология имела дело с другими масштабами времени, и без калий-аргона здесь было не обойтись. Все археологические станции на Марсе были оборудованы спектрометрами — марсианские экспедиции не могли позволить себе роскошь отправлять через космос на Землю тонны образцов. Навыкам работы со спектрометром обучали на целевых курсах марсианской подготовки, по преимуществу на Земле. Всё это Мэлори изложил с присущей ему основательностью и собрался уже приступить к объяснению технических деталей, когда Лаи остановил его.
        — Благодарю вас, — прервал он с абсолютно неотразимой улыбкой, — я знаю, как работать с калий-аргоновым спектрометром.
        Мэлори пришлось напомнить себе, что молодая внешность Лаи — иллюзия; что он прожил чуть менее половины срока, отпущенного ему экономной природой Барнарды, и объективно они с Мэлори были почти ровесниками. И всё же ему не удавалось побороть себя настолько, чтобы не воспринимать Лаи как мальчишку, пусть и натасканного в инопланетной археологии. И эта его непосредственность... Барнардцы вообще были непосредственны, но от доктора социогуманитарных наук (так значилась учёная степень Лаи в межпланетных документах) Мэлори подсознательно ожидал большей солидности. И где, ёлки-палки, он выучился обращаться со спектрометром?
        Просмотрев ещё раз черновик отчёта, Мэлори выключил компьютер и вышел из кабинета. Обед уже давно начался.
        — Носорог приплыл! — услышал он, входя в столовую. Фраза исходила от склонившихся друг к другу Коннолли и Флендерса. Кем бы ни был сказавший эти слова, он явно не особенно старался, чтобы его не услышали.
        И не было смысла притворяться, будто он не знает, как его называют за спиной. Ну и пусть Носорог, снова расслабляясь, подумал он. Можешь рассматривать это как комплимент. Было бы хуже, если бы тебя прозвали Мокрицей.
        — Ну что, ребята, — сказал он, взяв свой поднос в окошке и подходя к общему столу, — нам есть с чем себя поздравить?
        — А то! — подхватил Патрик Коннолли. — Жаль только, что выпить нечего, кроме сока.
        Он шутливо поднял пластмассовый стаканчик с томатным соком.
        — За марсиан, шеф!
        — За марсиан, — согласился Мэлори и тронул его стаканчиком свой. Неважно, что звона не получилось. — Думаю, на Земле мы своё наверстаем.
        — Не факт, — сказал с другого конца стола Симон Лагранж.
        — Что — не факт? — резко обернулась к нему Айена Иху.
        — Не факт, что это марсиане. У нас нет никаких доказательств, что это разумные существа. Я бы не стал делать глубоких выводов на основании разрозненных костей.
        — Вы считаете, что животные могли бы выжить в таких условиях? — усомнился Джеффри Флендерс. — Датировки дают семьсот миллионов лет. Тогда Марс уже мало отличался от нынешнего.
        — Мы не знаем всего о способностях живых организмов, — уклончиво ответил француз. — На Земле известны бактерии-экстремофилы; возможно, на других планетах они могли стать базой для эволюции многоклеточных существ.
        — Так или иначе, это первая находка сложноорганизованных форм жизни на Марсе, — с нажимом сказал Мэлори. — И им действительно семьсот миллионов лет! Да в Академии просто удавятся!
        — Интуиция вас не подвела, шеф, — по-детски сияя, выдохнул Амаи Ори. — Я хочу сказать, насчёт семнадцатого квадрата...
        — Пустяки, — с удовольствием потупившись, проговорил Мэлори. Ори был стажёром, а для того, чтобы поставить на место ершистого салагу, нет ничего лучше расчётливой скромности — смотри, твой шеф не зазнаётся, не зазнавайся и ты. И нельзя сказать, чтобы Мэлори был совсем неискренен, применяя этот приём — чтобы он действовал, нужно хотя бы частично верить самому себе. Мэлори отхлебнул глоток сока.
        — Пустяки, — повторил он. — Так, некоторые практические соображения плюс везение... А где Виктор?
        Только сейчас он заметил, что в столовой не было Лаи.
        — Казак-то? — откликнулся Флендерс. — Ещё не выходил к обеду.
        Казак, эхом отдалось в голове Мэлори. Везёт же некоторым с прозвищами. Казаком можно называть в лицо, Носорогом — вряд ли. Одно очко в пользу Лаи.
        — Он в лаборатории, — сказала Лика Мальцева. — Обрабатывает данные.
        — Пойду взгляну, — решил Мэлори. Отодвинув недоеденные сосиски, он встал. Ему не терпелось увидеть, над чем так засиделся Лаи.
        Рабочий отдел на станции состоял из трёх помещений: медиа-зала с обычными компьютерами для повседневных нужд наподобие наведения справок и проверки почты; В-лаборатории с типовым оборудованием и А-лаборатории, где размещались самые чувствительные и дорогостоящие приборы, подсоединённые к уникальному суперкомпьютеру, созданному специально для инопланетной археологии и хранившему в своей памяти колоссальные объёмы данных об известных науке древних культурах. Для допуска в А-лабораторию требовалось разрешение от главы экспедиции, но в этот сезон ею почти не пользовались — не было необходимости.
        Барнардец нашёлся там, где и должен был быть — в В-лаборатории. Едва переступив порог, Мэлори сразу увидел вздёрнутый нос и туго повязанную вокруг головы косынку, из-под которой сбоку виднелся кончик локона. Лаи, в белом рабочем комбинезоне, склонился над пультом и не услышал, как к нему подошёл начальник экспедиции.
        — Так и напугать можно, — рассмеялся Лаи, развернувшись на вращающемся кресле. — Это ваш стиль — подкрадываться незаметно?
        Мэлори вгляделся через его плечо в изображение на мониторе.
        — Немного увлеклись или как? — спросил он.
        — Или как, — серьёзно ответил барнардец. — Марсиане не ждут.
        — Марсиане? — Мэлори оперся рукой на край стола. — Ну-ну...
        — Смотрите сюда, — Лаи указал стилом на монитор. — Это бедренная кость. Все расчёты говорят о том, что эти существа были прямоходящими.
        — Вы бы это Лагранжу сказали, — усмехнулся Мэлори. — Он жаждет поразить нас своим скепсисом.
        Лаи махнул рукой.
        — Старик упирается для проформы, — сказал он, — из суеверия, если хотите знать. Немудрено, ведь на его веку было столько разочарований.
        Смотри-ка, не без удивления подумал Мэлори, а ведь он ухватил самую суть Лагранжа. Так оно и есть — при том, что они знакомы всего-то несколько дней. Интересно, подумал он, какие в этой странной голове роятся выводы насчёт всех остальных.
        — Как насчёт таксономической принадлежности? — спросил он. — Это приматы?
        Лаи пожал плечами.
        — Костей слишком мало. И сохранность не ахти какая.
        Не ахти какая, повторил про себя Мэлори, пробуя на вкус эти слова. Надо же, какой у него словарный запас... Не все англичане такое знают. Должно быть, читал старые книги. Мэлори не смог припомнить, у кого могло быть такое выражение — у Джойса? У Диккенса?
        — ДНК, конечно, разрушена? — без особой надежды спросил он.
        — Чудес не бывает. Всё-таки семьсот миллионов лет, и в условиях, которые трудно назвать благоприятными... Насколько мне известно, даже на наших с вами планетах образцы такой древности редко что-нибудь дают.
        — Да, вряд ли есть шансы. Радиация, перепады температур...
        — Нам нужно больше данных, — отвернувшись от монитора, сказал Лаи. — Наверняка там найдутся ещё останки. Тогда можно будет запустить реконструктор. Знаете что? Я думаю отправиться на раскопки с вечерней полевой сменой.
        — Шли бы вы в столовую, Виктор, — дружелюбно заметил Мэлори. — А то оператор уйдёт, и ваш обед останется в морозильнике.
        — Да, сейчас... — Лаи задумчиво смотрел куда-то мимо экрана. — Артур, пока не забыл. У меня есть к вам один вопрос.
        — Да? — откликнулся Мэлори.
        — Боюсь, у меня пробелы в земной терминологии. Мне нужна ваша помощь.
        — В чём дело?
        — Что такое "казак"?
        7. РОЗА
        МАРС, ЭКСПЕДИЦИЯ D-12. 6 НОЯБРЯ 2309 ГОДА ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ (7 СЕНТЯБРЯ 189 ГОДА ПО МАРСИАНСКОМУ).
        Работавшие в раскопе подняли головы, когда аэромобиль начальника экспедиции завис над ними в воздухе. Снизившись, Мэлори посадил машину в стороне и выпрыгнул на песок. С высоты дюны были хорошо видны прямоугольные ямы раскопа и команда археологов: белые скафандры землян и голубые — барнардцев, ярко выделявшиеся на красно-рыжем песке. Белых и голубых было поровну — по три. Откуда шестеро, мелькнуло в голове у Мэлори, должно быть пять человек — но тут же он сообразил, что на раскопки снова заявился Лаи. Неймётся ему, подумал Мэлори, ведь он уже летал сюда вчера вечером. Хоть бы предупредил заранее...
        Мэлори подключил связь ближней дистанции.
        — Вызывали? — спросил коротко он. В динамике тут же отозвался голос Симона Лагранжа.
        — Да. Обнаружилось кое-что значительное. Вы должны это увидеть.
        — Иду, — сказал Мэлори. Скользя по осыпающемуся склону, он спустился к раскопу. Слой почвы был снят мини-бульдозером метра на два, участники экспедиции рассредоточились по разным местам, целенаправленно расчищая небольшие участки. Фигура в голубом скафандре распрямилась и помахала ему издали. По голосу он узнал Лаи.
        — Здравствуйте, Артур! Прибыли взглянуть на марсиан?
        — Если они не возражают, — плоско пошутил Мэлори и подошёл к краю раскопа.
        — Дайте руку, — сказал доктор Лагранж, помогая ему спуститься. — Аккуратнее... Вот так. Я расчистил пока только череп — специально для вас, чтобы вы могли посмотреть. Но это несомненно двуногие. Уже четыре полных скелета, в довольно пристойной сохранности.
        Мэлори присел на корточки над тёмным контуром останков неизвестного существа. При жизни оно явно ходило на двух ногах, но пропорции его были не человеческими. И хотя череп был наполовину разрушен, всё же он вряд ли походил на череп землянина или барнардца.
        — Кто это? — Мэлори сковырнул кусочек грунта рукой в перчатке скафандра. — В систематическом плане, я имею в виду?
        — Я понимаю, что вы имеете в виду. Не приматоиды. Даже, по всей вероятности, не млекопитающие. Смотрите сюда.
        Лагранж смахнул кисточкой пыль и осторожно вытянул обломок челюсти.
        — Бог ты мой! — Мэлори замер, разглядывая находку. В кости торчали три совершенно одинаковых треугольных зуба. — Рептилии?
        — Скорее всего. Они безусловно были белковыми, а значит, "закон Альварес" должен для них работать.
        — А рептилии могут быть разумными?
        — Вот это и есть самый большой вопрос, — Лагранж повертел в руках кость. Держать её перчатками было неудобно, и он в конце концов положил её в отделение специально приготовленного ящика. — Классическая теория интеллекта запрещает это. Считается, что скачок, ведущий к зарождению разума, возможен только при достижении определённого уровня скорости процессов в организме. Это напрямую связано с интенсивностью мыслительных операций. Рептилии, вне зависимости от объёма мозга, таким уровнем не обладают.
        "А барнардцы?" — чуть не сорвалось у Мэлори с языка. Всего тридцать тысяч лет эволюции, подумал он. Температура тела тридцать восемь по Цельсию, пульс сто ударов в минуту... любопытные возможности для выводов о том, что определяет начала цивилизации.
        — Некоторые динозавры были теплокровными, — припомнил он. Лагранж присел на край траншеи.
        — Нельзя сказать, чтобы этого было достаточно для разумности. Вот если бы мы нашли хоть один артефакт, тогда другое дело.
        — Хотелось бы, — сказал Мэлори. — Было бы обидно, если бы мы напоролись всего лишь на местное кладбище динозавров.
        — Ну, динозавры — тоже неплохо. Это горы новых сведений о жизни на Марсе, да и во Вселенной как таковой...
        — Да, Симон, только динозавры — дело палеонтологов, а не наше. Они будут визжать от восторга, а мы после всех трудов останемся с носом.
        Мэлори отправился в другой конец раскопа, где вдвоём трудились Лика Мальцева и барнардский стажёр Миай Фоо. Они уже наполовину очистили останки от породы, и Фоо с энтузиазмом приветствовал начальника экспедиции.
        — Будьте здоровы, шеф! — воскликнул он. Слегка скривившись от его лексикона (как многие говорящие на неродном языке, Фоо путал слова), Мэлори приблизился вплотную и нагнулся над останками.
        — Ну как вам, Артур? — Лика разогнулась и обратила к нему сияющее веснушчатое лицо за стеклом шлема. — Думаю, вы не жалеете, что мы вас сдёрнули с места.
        — Да уж, — сказал Мэлори, становясь на колени, чтобы лучше разглядеть скелет. Что за петрушка, удивился он. Строение как будто отличается... — Кажется, довольно сильный внутривидовой полиморфизм?
        — Если только перед нами не разные виды, — сказала Лика. Фоо был настроен не так скептически.
        — Зубы такие же, — сообщил он. — Я ходил к Симону и сверял.
        — Для рептилий зубы ещё не показатель, — суховато проговорил Мэлори. — Хотел бы я знать, что же мы всё-таки обнаружили.
        — Я бы тоже, — услышал он в динамике голос Лаи. Это было сказано по-английски. Мэлори оторвался от рассматривания костей. Барнардец стоял рядом. Чёрные глаза его живо блестели, несмотря на некоторую усталость; под шлемом на нём была вязаная шапочка с надписью Adidas (одолжил у Коннолли, догадался начальник экспедиции). Мэлори забыл, за что хотел сердиться на Лаи. Он вполне его понимал.
        — Как успехи, Казак? — спросил по-английски Мэлори в нарочито приподнятом тоне. — Много накопали марсиан?
        Это намеренное панибратство вышло не очень естественным, но Лаи не обратил внимания. Он только слегка усмехнулся в ответ на прозвище (ну и в дурацкое же положение поставили меня коллеги, подумал Мэлори, когда мне пришлось разъяснять ему, в чём тут дело).
        — Вопрос не в количестве, а в качестве, — загадочно ответил Лаи, переходя на маорийский. Лика повернулась к нему.
        — Что вы хотите этим сказать?
        — Представьте себе, — Лаи обвёл рукой вокруг, — что это Земля, которую накрыло, скажем, метеоритным дождём. И мы находимся как раз на том месте, где был Лондонский зоопарк.
        — Вы были в Лондонском зоопарке? — слегка удивлённо спросил Мэлори.
        — Совершенно очаровательное место. Итак, предположим, что мы — инопланетяне, которые ничего не знают о человеческой цивилизации. И вот мы откапываем слона, жирафа, удава... Как вы думаете, помогает ли нам то, что количество образцов всё увеличивается?
        — Я понимаю, — задумчиво сказал Мэлори. Лика снова посмотрела себе под ноги, в траншею.
        — Проблема возрастания количества нерелевантной информации?
        — Проблема в том, что мы не можем определить, релевантна она или нет, — резюмировал Мэлори. — Так, Виктор?
        — Я бы не был так категоричен, — задумчиво произнёс Лаи, разглядывая останки. Фоо овладело беспокойство.
        — Вы хочете сказать, что мы нашли зо-опарк?
        — Посмотрим.
        Лаи стоял над расчищенным захоронением и внимательно изучал его.
        — Артур, как вы думаете, они намеренно хоронили своих покойников вниз лицом?
        — Звучит диковато для землян, — сказал Мэлори. — Хотя кто знает, что могло твориться в головах у ящериц. Если только допустить, что эти ящерицы и впрямь были разумны...
        — Думаю, по крайней мере некоторые из них были, — сдержанно возразил Лаи. — Мне тут кое-что попалось. Это единственный экземпляр, который лежит на боку, и в захоронении с ним есть посторонний предмет. Я не стал это извлекать, пока вы не посмотрите in situ.
        — Валяйте, показывайте, — Мэлори потребовалось немало актёрского искусства, чтобы изобразить безразличие. Хотя пульс у него, наверное, взлетел в этот момент до барнардских частот. Если Лаи действительно обнаружил артефакт... ну почему именно Лаи, Гарри Поттер его в душу мать? Впрочем, скорее всего, барнардец ошибся. Мало ли какой дряни можно накопать в древних отложениях, до невозможности похожей на признаки разумной жизнедеятельности.
        До захоронения, вскрытого Лаи, было всего метров шесть-семь, но эти метры показались Мэлори бесконечными. Его буквально разрывало надвое. Ему изо всех сил хотелось, чтобы предположение Лаи подтвердилось, чтобы там, возле костей древней двуногой рептилии, их действительно поджидал артефакт — но вторая его, ревнивая, часть столь же страстно желала, чтобы Лаи ошибся и никакого артефакта не было.
        — Ну и что? — проговорил Мэлори, подходя к захоронению. — Не вижу признаков, что его преднамеренно положили на бок. Явные следы оползня. Тело просто перевернуло тяжестью грунта.
        — Это не столь важно. Главное — вот здесь.
        Рукой в негнущейся перчатке Лаи ухватил кисточку и указал ею в углубление.
        — Минуту... Сейчас я очищу это, и станет лучше видно.
        Остынь, одёрнул себя Мэлори, он же не сказал "артефакт". Он сказал "посторонний предмет", а это всё-таки не то же самое. Хотя в иных случаях наличие посторонних предметов уже говорит о разумной деятельности. Например, о жертвоприношении...
        Лика и Фоо сопели в динамики, стоя у него за спиной. Все трое с интересом следили, чем занимается Лаи. Он выскребал ножом комочки породы из области грудной клетки "марсианина". Потом отбросил нож и снова взялся за кисточку.
        — Глядите.
        Археологи наклонились к тому, на что он показывал, чуть не стукнувшись колпаками шлемов. Лаи смёл остатки пыли. Возле рёбер скелета виднелось странное округлое включение тёмного камня. Похожих минералов поблизости не было.
        — Как вы думаете, что это? — спросил разрумянившийся от возбуждения Лаи. Мэлори попытался пожать плечами, но в скафандре это движение вышло малозаметным.
        — Какая-то конкреция.
        — Конкреция? Не думаю. Я не геолог, но, по моим представлениям, конкреции не встречаются настолько изолированно... Разрешите выкопать?
        — Обождите чуток, — сказал Мэлори, настраивая камеру на шлеме, чтобы сделать снимок объекта in situ. Когда видоискатель спустился к его глазам, он сумел разобрать, что выступающий край "конкреции" отчётливо линзообразной формы. Неужели?! Камера пискнула; нажатием кнопки Мэлори убрал видоискатель.
        — Копайте, — отрывисто сказал он. Лаи принялся расширять углубление, чтобы извлечь свою находку. Чужая шерстяная шапочка была велика ему и сползала на глаза; в скафандре он не имел никакой возможности её поправить. Вид этой сползающей шапочки почему-то ещё больше изводил Мэлори; он едва смог дождаться, пока Лаи отделит загадочную вещь от грунта и счистит с неё приставшую пыль. По мере того, как он заканчивал свою работу, напряжение на его лице росло. В отличие от Мэлори, он и не думал скрывать волнение.
        — Вот, — он разжал руку. — Глядите.
        Лика Мальцева молча стояла с приоткрытым ртом. Мэлори бесцеремонно схватил руку Лаи и притянул к себе, всматриваясь в предмет, лежавший на запачканной голубой перчатке.
        Правильный выпуклый диск из тёмного камня, с прорезанными на нём желобками, которые складывались в рисунок концентрически расходящихся лепестков цветка. Первым нарушил молчание Фоо.
        — Чего это? ик! — от потрясения он заглотнул воздух и теперь икал внутри скафандра. — Чего это такое?
        Лика завороженно притронулась к находке.
        — Как будто... роза.
        — Ну что ж, — Мэлори дёрнул уголком рта. Икание Фоо неприятно отдавалось в динамике, прямиком по барабанным перепонкам (ближняя связь была запрограммирована на усиление слабых звуков). — Похоже, и впрямь артефакт... Миай, чёрт бы вас побрал, попейте воды.
        — Он не может, — сказала Лика. — Он давно выпил весь баллончик.
        — Ох уж эти стажёры... — бросил Мэлори. Лаи смотрел на него с улыбкой, держа на ладони "розу".
        — Так что вы про это скажете, Артур?
        Мэлори сосредоточился, тщательно подбирая слова.
        — Скорее всего, вы правы. Но для решающих выводов нужны более полные исследования. Для начала поискать другие образцы, провести сравнение...
        — Прекрасно, Артур. Монография вам обеспечена.
        Везение, думал Мэлори, всего лишь везение. Если бы не оползень, перевернувший тело, фиг бы он нашёл эту розу. Фортуне вздумалось потрафить Лаи, а он словно и не понимает этого; будто марсианский артефакт — это стеклянный шарик, которыми обмениваются школьники. Уж Мэлори-то на его месте позаботился бы о своём научном приоритете... Какое дело, впрочем, ему до того, как ведёт себя Лаи, раз они нашли марсиан. Они нашли марсиан!!!
        Ещё вчера они сомневались в том, что им попались разумные существа. Сегодня они не только уверены в этом почти стопроцентно, но уже располагают кое-какими данными о марсианском искусстве и погребальном обряде... В голове у Мэлори закружился вихрь беспорядочных мыслей. Он снова ощутил себя археологом — действительно археологом, а не администратором. Главное — публикации, подумал он, нужна статья на эту тему — его собственная, а не просто заверенная от его имени. Он уже представлял, что он напишет...
        — Артефакт, вы говорите?
        К ним уже спешил Лагранж. Он услышал их разговор по ближней связи. Великоват радиус действия, раздражённо подумал Мэлори, надо будет уменьшить. И так Фоо икает всем в приёмники. Он представил себе шесть шлемов, содрогающихся изнутри от икоты стажёра, и ему стало весело.
        — Дайте-ка взглянуть, — сказал француз, подходя к Лаи. — Вот так штука...
        — Как вы оцениваете вероятность того, что это природный объект? — с деланной официальностью спросил Мэлори. Лагранж поднёс находку к самому стеклу шлема, приблизив к глазам, насколько это было возможно.
        — У природы бывают странные способы производить на нас впечатление... Но всё-таки больше похоже на искусственную обработку.
        — Значит, придётся пересмотреть теорию интеллекта?
        — Или систематику, — спокойно заметил Лагранж. — Возможно, мы ошиблись и они на самом деле не пресмыкающиеся.
        — Этим пусть займутся палеонтологи, — сказал Мэлори. — Мы свою задачу выполнили — нашли марсиан.
        — Или марсиане нашли нас, — радостно добавил Фоо. Лика смерила его чуть ироническим взглядом.
        — Думаешь переквалифицироваться в марсофила, Маи-кол?
        Участники экспедиции, включая Мэлори, дружно расхохотались. Чудачество восемнадцатилетнего Фоо состояло в пристрастии ко всему земному. Он не только стригся под полубокс и притащил с собой на станцию диск с несколькими сотнями земных кинофильмов (разумеется, с маорийскими субтитрами), но и попытался сменить своё весьма распространённое барнардское имя — Миай — на более эффектное, как ему казалось, "Майкл". Единственная проблема состояла в том, что он не мог это произнести. В результате в первые дни своего пребывания на станции он представился одним коллегам как "Маи-кол", а другим — как "Маи-хил", а кроме того, вызвал сбои идентификационных систем, пытаясь ввести в них вымышленное имя, за что был нещадно оштрафован Мэлори на двадцать пять баллов.
        — Поживём — будем увидеть, — пошутил Фоо, от смущения тут же прекративший икать.
        Работавшие вдали Джеффри Флендерс и Айена Иху оторвались наконец и присоединились к ним. Разгорелся бурный диспут. Флендерс и Лагранж строили догадки, каким способом нанесены углубления; Айена выхватила у Лаи находку и быстро-быстро залопотала по-своему, причём Фоо тут же встрял и начал пылко что-то доказывать. Всё это уже мало интересовало Мэлори. Он чувствовал, что на данный момент его задача выполнена. Галдёж становился невыносимым. Какое счастье, что я могу это отключить, подумал он. И в самом деле, разве он не заслужил немного покоя после успешной работы?
        Так что Мэлори нажал кнопку, и воцарилась тишина. По крайней мере, внутри его шлема.
        8. ДУРНАЯ ПРИМЕТА
        БАРНАРДА, 14 ДЕКАБРЯ 2309 ГОДА ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ.
        — Абзац, — по-русски вслух сказала Лика, стоя над раскрытым чемоданом. Деловой костюм, на который она возлагала такие надежды, приходилось похерить — не очень удачное дополнение к цветочному венку. В конце концов она остановилась на юбке в шотландскую клетку и льняном вязаном джемпере. На её взгляд, это был приемлемый компромисс между земными и барнардскими представлениями о респектабельности.
        Лика надела юбку и джемпер, расправила их перед зеркалом. Пожалуй, сойдёт, подумала она. Так, волосы придётся распустить — венок на пучок не налезает. Но это уже не самое страшное...
        Она стала вынимать шпильки. Ни с того ни с сего в дверь постучали.
        — Кто там? — вздрогнув от неожиданности, спросила Лика.
        — Простите меня ради бога... Вы одеты? Вы можете открыть?
        — Минуту, — коротко ответила она. Акцент она узнала сразу. Выдернув последнюю шпильку, она провела расчёской по волосам и направилась к двери.
        Как и следовало ожидать, за дверью обнаружился Лаи — в белоснежной рубашке, благоухающий лосьоном после бритья. Для полного парада не хватало только головного убора и косынки на шее.
        — Извините, — выдавил Лаи. — Некоторые затруднения... Мне нужна ваша помощь.
        Лика обомлела. Лаи волновался! Несгибаемый маленький барнардец, не боявшийся ни чёрта, ни начальника экспедиции, запросто готовый рискнуть жизнью, чтобы проверить правильность своей гипотезы, впал в заурядный стресс перед докладом. Он смотрел на неё умоляющими глазами.
        — Я запутал шнурки, — трагическим шёпотом сообщил он. Лика перевела взгляд на его ноги. Шнурки на левом сапоге болтались бесформенным комом из петель и узлов.
        — Гм, — озадаченно сказала Лика. — Чем я могу вам помочь?
        — У вас должны быть заколки, — уже решительнее сказал Лаи. — Заколкой можно подцепить...
        Надо же, с лёгким удивлением подумала Лика, он заметил её шпильки. И удержал в памяти... Она махнула в сторону пуфика.
        — Да сядьте вы. Сейчас попробуем что-нибудь сделать.
        Вот так всегда, подумала она, отходя к зеркалу за шпилькой. Человек может летать на Марс и спускаться в глубины океана, но стоит ему потянуть не за тот конец шнурка, как он остаётся в столь же беспомощном положении, как и его предки много веков назад. И для распутывания шнурков по-прежнему не придумано ничего лучше шпильки.
        — Благодарю, — сказал Лаи, принимая из её рук шпильку. Он сидел на пуфе так, как может сидеть только барнардец — очень прямо, словно его затянули в корсет. Он почти не наклонился для того, чтобы заняться шнурком.
        — На вас была вся моя надежда, — улыбнулся он, орудуя шпилькой. — Представляете, какой конфуз перед пленарным заседанием? О, кажется, пошло...
        Лаи уверенно распустил последний узел и церемонно возвратил шпильку Лике.
        — Не знаю, что бы я без вас делал.
        Он зашнуровал сапог и поднялся.
        — Я подожду вас с Патриком у выхода, — прибавил он.
        После того, как за ним закрылась дверь, Лика секунду стояла в растерянности. Она никогда раньше не видела его таким. Хотя — кто знает, что творилось у него внутри тогда на Марсе? Зная, что стояло за тридцатью страницами доклада, не удивишься, что он психанул под самый конец...
        В номере стоял незнакомый запах. Лика не сразу сообразила, что это лосьон Лаи. Многовато лосьона, досадливо подумала она, похоже, он и затылок протирает. Резким движением протянув руку к кондиционеру, она переключила режим очистки воздуха на более мощный. Затем надела цветочный венок, пристегнула к поясу скатку с портативным компьютером и вышла.
        Лаи дожидался её у выхода в парк, один. Коннолли всё ещё не было. Барнардец поглядывал на часы.
        — Куда же Патрик запропастился? — пробормотал он. — Мы опоздаем.
        — Виктор, до открытия заседания ещё час, — Лика сунула ему под нос программку. — Вы слишком нервничаете.
        — Возможно, — согласился Лаи, сразу обеими руками расправляя узел шейного платка. Лика заглянула ему в лицо.
        — Вы боитесь, что вас спросят... про то, что вы не хотите рассказывать?
        — Я же отлично понимаю, что скверно поступил тогда по отношению к Мэлори, -сказал Лаи. — А дивиденды в итоге достались мне.
        И что он за существо, в который раз поразилась Лика. Он чуть не погиб тогда на Марсе, а думает о том, как он поступил с Мэлори.
        — "Скверно"! Всё никак не отучитесь говорить языком старинных романов. Только Мэлори не оттуда герой.
        — Кто знает, — неопределённо произнёс Лаи. Желая отвлечь его, Лика облокотилась на балюстраду и стала разглядывать парк.
        — У вас отличные оформители, — сказала она. — Смотрится чудесно. Особенно вон та скульптура.
        — А, — небрежно отмахнулся Лаи. — Обыкновенная копия. Откуда в гостиничном парке возьмётся подлинник Миая Эйи?
        Имя ничего не говорило Лике. С завтрашнего дня засяду за изучение истории барнардского искусства, подумала она. И, чтобы как-то поддержать беседу, спросила:
        — Эта статуя условная или кого-то изображает?
        — И да и нет, — с юмором ответил Лаи. — Видите ли, теоретически это Науит, герой древнего эпоса.
        — А практически? — подыграла Лика. Статуя представляла коленопреклонённую фигуру воина в латах, опиравшегося на меч. Взор его был устремлён вниз; пышная волнистая прядь, украшавшая его голову, спускалась до пояса и как бы развевалась на ветру. Копия не копия, но Миай Эйи, очевидно, здесь то же самое, что у нас Донателло, подумала Лика.
        — Практически? Во-первых, никто ещё не доказал, что Науит вообще существовал, — Лаи вскарабкался на балюстраду и уселся, цепляясь носками сапог за каменные столбики — ловко, как подросток. При этом он ухитрялся сохранять свою барнардскую осанку.
        — Ну, это можно сказать про девять из десяти персонажей в искусстве, — возразила Лика.
        — А во-вторых, — продолжал Лаи, сидя спиной к статуе, — доспехи совершенно неправильные. Таких вообще никогда не бывало. И в ту эпоху не носили локон чести. Тогда выбривали только виски, а волосы собирали в узел.
        — Виктор, вы археолог до мозга костей, — засмеялась Лика. Лаи бросил на неё лучистый взгляд из-под густых тёмных бровей.
        — То есть зануда?
        — Разве я это говорила?
        Сидя на балюстраде, он оказался чуть выше её и мог рассматривать её сверху вниз.
        — Хороший выбор, — галантно произнёс он.
        — Вы о чём?
        — О цветах. Очень благородные цветы, они вам идут.
        — Надеюсь, — смутилась Лика, потрогав венок из белых душистых звёздочек. Вдруг он увидел, как улыбка сошла с её лица.
        — Виктор... Что там делается? Похоже на несчастный случай...
        Её расширившиеся зрачки уставились куда-то в пространство за его спиной. Он спрыгнул с балюстрады и поставил локти на мрамор, присматриваясь.
        — Кажется, кому-то стало плохо, — негромко ответил он.
        Под самой статуей Науита собралась небольшая толпа, обступившая женскую фигуру на земле у постамента. Рослая для барнардки, пожилая брюнетка в голубом плиссированном платьице пыталась подняться, потом схватилась за сердце и снова осела на песок. Люди вокруг тревожно переговаривались.
        — Почему нет врачей? — испуганно прошептала Лика. — В парке есть камера наблюдения?
        — Разумеется, как во всех общественных местах... Вот они.
        Лаи указал на слетевший с крыши гостиницы аэромобиль. Машина приземлилась на дорожке в нескольких шагах от места происшествия. Дверца распахнулась, и оттуда вылезли двое с чемоданчиками.
        Лаи привалился к балюстраде. Лика продолжала следить за происходящим в парке. Двое стояли на коленях, из-за них едва виднелось разметавшееся по земле голубое платье. По лицам людей вокруг Лика угадала худшее.
        — Ох, Виктор...
        — Что? — обернулся он.
        — Боюсь, они не успели.
        Оба перевесились через балюстраду. Медики держали руки раскрытыми ладонями кверху. Лика неоднократно видела этот жест в барнардских кинофильмах и знала, что он означает. Толпа подавленно расходилась.
        — Умерла, — сказал Лаи. Он был бледнее обычного. Двое врачей поднялись с колен, один из них сходил к машине за носилками, и они стали укладывать тело. Дальнейшего Лика не видела. Она отвернулась.
        — Дурная примета, — вдруг сказал Лаи. Он смотрел вниз, себе под ноги. Потом поднял руку и механическим движением поправил красно-жёлтую шапочку, и без того безукоризненно сидевшую на его бритом черепе. Барнардские мужчины не обнажают головы, чтобы почтить мёртвых. Они вообще не снимают головных уборов на публике — разве что в единственном случае, настолько страшном, что землянам про это даже думать нельзя... Как раз такой случай произошёл в экспедиции на Марсе.
        — Дурная примета? В смысле — встреча с покойником?
        — Не могла она выбрать более подходящее время, чтобы умереть, — вместо ответа обронил Лаи, пиная столбик балюстрады. Лика поняла, что на него снова находит.
        — Почему именно перед пленарным заседанием? — мрачно сказал он. — Не очень ободряет, когда перед твоим выступлением у тебя на глазах кто-то умер.
        — Заждались? Простите, ребята, задержался...
        Патрик Коннолли сбежал к ним по ступеням, на ходу сворачивая компьютер и стараясь затолкать его в трубку у пояса.
        — Что это с вами? Вы как в воду опущенные...
        — Ничего особенного, — натянуто усмехнулась Лика. Коннолли подозрительно глянул на них.
        — Ничего особенного?
        — Да, всё в порядке, если не считать того, что здесь только что прямо перед нами умер человек.
        Коннолли понял, что она не шутит. Не зная, что сказать, он повернул голову в сторону Лаи. Некоторое время слова не шли у него с языка.
        — Кто умер? Отчего? — глупо спросил он и сам застыдился глупости своего вопроса, но никто не заметил этого.
        — В парке. Старуха, — сказал Лаи. — Упала вон там, возле памятника. Сердечный приступ. Медицинская служба не успела.
        — А, — сказал Коннолли. — Понимаю... — Потом прибавил: — Но ведь вы всё равно ничем не могли помочь...
        — Не в этом дело, — сказала Лика.
        — Ладно, — вздохнул Коннолли. — Пойдёмте, за нами уже пригнали машину.
        9. НЕСОВМЕСТИМЫЕ ПАРАМЕТРЫ
        МАРС, ЭКСПЕДИЦИЯ D-12. 7 НОЯБРЯ 2309 ГОДА ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ (8 СЕНТЯБРЯ 189 ГОДА ПО МАРСИАНСКОМУ).
        Больше всего на свете Мэлори ненавидел свой "волевой подбородок". Этому подбородку мог бы позавидовать любой актёр древних вестернов — выступающая, твёрдо очерченная кость, круто вогнутая впадина под нижней губой, глубоко прорезанная вертикальная ложбинка по центру. Но природа лгала без зазрения совести. Этот подбородок изображал то, чем Мэлори не был. И он стыдился своего лживого, самозваного подбородка, как стыдятся родственника, пойманного на подделке древнегреческой керамики. Это была одна из причин, по которой он так и не смог полностью привыкнуть к необходимости бриться и чистить зубы в присутствии женщин — особенность станционного быта, вызывавшая у него острую идиосинкразию.
        Марсианские станции не могли позволить себе два отдельных банных помещения для женщин и мужчин. Предбанник с рядом умывальников и малых сушилок был общим; сами же душевые кабины были непрозрачными, рассчитанными на одного человека и потому не оскорблявшими ничьей скромности. Зайдя в кабину, участник экспедиции просто складывал одежду в герметичную нишу в стене, а после душа обсыхал под мощным потоком специально разреженного воздуха (на время этой процедуры был предусмотрен кислородный шланг для дыхания, но некоторые обходились и без него). Так что каждый одевался, не покидая кабины. Но более мелкие нужды, вроде умывания, неизбежно сводили их вместе в предбаннике.
        Мэлори не любил необходимость бриться в присутствии женщин потому, что она сталкивалась с другой, более объективной необходимостью смотреться в зеркало. Он опасался, что его заподозрят в любовании собой. Он и сам не раз замечал за собой, что он изучает себя в зеркале слишком придирчиво, и ему казалось, что эта придирчивость воспринимается со стороны превратно.
        Именно по этой причине Мэлори приучился вставать ровно в 6.30 — на полчаса позже, чем станционный персонал, и на полчаса раньше, чем остальные археологи. И всё же он напоролся возле умывальников на Риту Кертис, оператора пищеблока. Рот её был полон зубной пасты, брызгавшей во все стороны; вместо приветствия она пробубнила что-то сквозь щётку. Мэлори коротко кивнул ей и прошёл к самому дальнему умывальнику.
        В очередной раз взглянув в зеркало, он подумал, что подбородок ковбоя — ещё не самый худший вариант. Разумный Дизайнер, если только он существовал, вполне мог бы в приступе дурного настроения наградить его скошенным назад подбородком блаженненького. А так — пожалуй, даже лучше, что люди, встречающие его впервые, не сразу могут его раскусить. В конце концов, лучший повод держать марку — стремление соответствовать своей внешности.
        Скептический голос изнутри нашёптывал ему, что именно это ему и не удаётся. Но Мэлори загасил его по мере возможности. Он оглянулся через плечо — Риты уже не было. Он поднёс руку к носику дозатора. Сработал фотоэлемент, дозатор дзынькнул и выплюнул ему в ладонь прозрачную кляксу геля для бритья. Не отпустить ли бороду, подумал Мэлори на мгновение. Он бы давно отпустил, если бы не уверенность, что с бородой он будет выглядеть смешно. И так лысина намечается, а если к этому ещё прибавится борода, у него точно будет вид старпёра — в его-то сорок восемь.
        — Доброе утро, Артур!
        Кого ещё там принесло, раздосадованно подумал он, оборачиваясь, хотя уже знал, кого.
        Возле соседней мойки стоял Лаи. Господи, этому-то зачем понадобилось вставать на полчаса раньше? Он был без блузы, в белой футболке; через плечо его свисало полотенце в легкомысленный красный цветочек. Привёз с собой, догадался Мэлори. На станции полотенец не выдавали, экономя расходы воды на стирку — вода оставалась на Марсе главной проблемой. Стирка полотенец с частотой, необходимой по гигиеническим нормам, значительно увеличила бы нагрузку на водоочистную систему. На случай поломки сушилок на станции держали бумажные полотенца, но ими не так часто приходилось пользоваться.
        Мэлори повторил свой ответный кивок, теперь уже в адрес барнардца. Ему понравилось, что Лаи был небрит и в футболке. В таком виде он был как-то понятнее. Мэлори с неудовольствием подумал, что через час в столовой окажется прежний Лаи — подтянутый и, при всей своей улыбчивости, непроницаемый. Да, он оставался непроницаемым, хотя подружился со всей экспедицией и хотя Коннолли называл его "Вик".
        Больше не глядя на Лаи, он наконец поторопился закончить бритьё. Он не имел представления о том, что он только что совершил непозволительную грубость. По барнардскому этикету, никакая субординация не отменяла обязанности полноценно отвечать на приветствие. Будь на месте Лаи меньший знаток земных нравов, он бы обиделся. Но Лаи впервые попал на Землю в пятнадцатилетнем возрасте и успел извлечь для себя кое-какие уроки. Ему пришлось ко многому привыкнуть с тех пор. Поэтому он просто усмехнулся и стал оборачивать полотенце вокруг шеи.
        — Привет, — сказал Коннолли, подходя к сидевшему за пультом. Концы лабораторной косынки, стянутой элегантным узлом, порхнули, когда Лаи повернул голову. Барнардец лихо оттолкнулся ногами от пола и развернул своё кресло навстречу Коннолли.
        — Привет, Патрик.
        — Как всегда, по уши в работе?
        — Не так много мне для этого надо работы, — широко улыбнулся Лаи. — Мои-то уши расположены на тридцать сантиметров ниже твоих.
        — Интересная у тебя математика, — ответил Коннолли. — Тогда почему это мне всё время кажется, что я завален с головой?
        — А ты встань с четверенек, — Лаи подхватил стило и указал им через плечо. — Тут есть к чему припрячь мозги.
        Эта его неожиданная грубоватость была в новинку Патрику и вызвала у него прилив симпатии. Да какой он, к лешему, инопланетянин, подумал Коннолли, умиляясь его акценту. Нормальный парень, как все... Понормальнее некоторых с земными данными в документах.
        — Вик, — поинтересовался он, — сколько новых слов ты учишь в день?
        — Сейчас не очень много, — охотно ответил Лаи, — не больше пятидесяти. Времени нет. Гляди...
        Он отъехал вместе с креслом в сторону, чтобы не загораживать экран. На зелёном фоне светились модели "розы", снятой в нескольких ракурсах. Справа высилась колонка данных.
        — Это результаты трёхмерного сканирования. Патрик, это не просто артефакт. Это продукт технологически развитой цивилизации.
        — Да ну-у?! — фальшиво протянул Коннолли, хотя понимал, что у них нет оснований не верить своим глазам. Лаи увеличил масштаб.
        — Боишься сглазить? Напрасно. Несомненные следы обработки. Похоже на высокоточный станок.
        Коннолли оторвался от экрана и плюхнулся в свободное кресло поблизости. Кресло отозвалось дробным скользким стуком — разболтались шарниры.
        — Тянет на Шлимановскую! — Патрик потянулся и сцепил руки за головой. — Пора подумать о церемонии вручения. Ты приготовил фрак?
        Лаи расхохотался и одним толчком придвинул своё кресло к креслу ирландца.
        — Не думаю, что мне пойдёт фрак. Я бы ограничился чёрным костюмом. Да и тебе советую.
        Коннолли вытянул ноги далеко вперёд и шутливо пнул кресло, без особых усилий вернув Лаи на его место у стола. Барнардец ловко извернулся, чтобы не угодить локтем в пульт.
        — Полегче, Патрик. У тебя эйфория зашкаливает.
        — Это оттого, что выпить нельзя, — сказал Коннолли, елозя собственным креслом по полу. — Ладно, на Земле мы это компенсируем.
        Он прикрыл глаза.
        — Первым делом, как прилетим — скотч, годиков на пятнадцать. Не это надувательство, которое продают в космопортах под наклейкой "виски". "Искусственно состаренный виски"! Это ж надо было додуматься!
        Лаи сочувственно подмигнул ему.
        — Ну, тот фой-ири, который продаётся в наших космопортах, тоже делают не совсем из семи сортов ягод...
        — Везде одно и то же, — элегически заключил Коннолли. — А ты что любишь?
        — Бренди, — томно сказал Лаи, и глаза его чуть затуманились явно приятным воспоминанием. — Это единственное, в чём я не патриот.
        Коннолли беспокойно поглядел на монитор за его спиной.
        — Слушай, Вик, а ты уверен, что ошибка исключена?
        — Машина не ошибается, — беспечно сказал Лаи. — Я не домысливаю ничего сверх того, что заложено в ваши базы данных.
        — Честно говоря, не очень понятно... Как, по-твоему, это совмещается — высокоточный станок с примитивным погребальным обрядом?
        — А почему бы и нет? Многие народы блюдут свои традиции на любом технологическом уровне развития. Да вот взять хотя бы ваших парсов — они до сих пор скармливают своих покойников хищным птицам.
        — Фу, — Коннолли передёрнуло. — Откуда у тебя такие познания о парсах?
        — От попутчика на одном из обратных рейсов с Земли. Кажется, он был из Новой Зеландии. Пока мы были в свёрнутом пространстве, он мне рассказал про свой бизнес — он, оказывается, разводит экологически чистых грифов и продаёт их парсам для погребальных нужд.
        — Патрик, — позвали сзади. Голос был настолько глухой и робкий, что Коннолли не сразу сообразил, кто это может быть. Но стоило ему повернуться, как он сразу увидел Эрику Йонсдоттир.
        Она стояла, как всегда, с опущенной головой, засунув руки в карманы комбинезона. Она так редко первой обращалась к коллегам, что Коннолли безошибочно определил внештатность ситуации.
        — Ну, что там у тебя? — недовольно откликнулся он. — Что-нибудь зависло?
        — Не знаю, — без интонации произнесла Эрика. Её желтоватое припухшее лицо было безразлично, косынка надвинута до самых глаз. — Реконструкция не сходится. Я хотела попросить, чтобы ты взглянул.
        — Ладно, — Коннолли выбрался из кресла. — Видишь, Вик, девчонки без меня никак. Придётся помогать.
        Эрика молча проводила его к своему рабочему месту. Уж не страдает ли она аутизмом, подумал Коннолли. Бывают же такие клуши — сутками не скажет ни слова, в глаза никому не смотрит, а похоже, что и в зеркало. Коннолли не знал, что женскому составу экспедиции гораздо больше известно о причинах замкнутости Эрики.
        Возле компьютера их дожидалась Лика Мальцева, к которой присоединился Амаи Ори. Юный стажёр проверял подключение трёхмерного сканера.
        — Брось, Амаи, бесполезно, я же говорю, — пыталась увещевать его Лика. — Сканер работает.
        — Надо же докопаться, в чём проблема, — упрямо отвечал Ори, ковыряясь в системном меню. У него была слабость к электронике, хотя иногда после его манипуляций приходилось прибегать к услугам станционного программиста, за что Ори уже досталось немало штрафных. Коннолли подошёл к ним вслед за Эрикой.
        — Что не работает-то?
        — Если б мы знали, — сказала Лика. Ори оторвался наконец от экрана. Он взмок от усердия, кудри выбились из-под съехавшей набок косынки и свисали влажными спиралями.
        — Контакт есть... — беспомощно развёл он руками. — Сигнал от сканера идёт.
        — Ещё бы он не шёл, — ответила Лика. — Сканер исправен. Я проверяла его на отпечатках наших рук в пластилине.
        — Так в чём же дело? — Коннолли не понимал, что от него требуется. Лика вздохнула.
        — Реконструктор зависает, как только мы вводим параметры марсианских останков. Эрика, покажи ему.
        Исландка, не говоря ни слова, тронула стилом надпись в меню: "Повторить". Экран пошёл какой-то сине-белой рябью, а затем высветился розовый квадрат, гласивший:
        "Запрещённые параметры или неверный ввод. Ошибка системного характера".
        — Так, — сказал Коннолли, соображая, чем может быть вызван сбой. — А что у вас в сканере?
        — Сейчас — ничего. Мы сняли данные с четырёх скелетов и сохранили их для ввода.
        — Жвачка у кого есть?
        Эрика пошарила по карманам и протянула ему сильно замусоленную и обтёртую упаковку. Разорвав бумагу, Коннолли смял пластинку и запихнул её в рот. Когда он решил, что жвачка прикушена достаточно глубоко, он вынул комок изо рта, положил его на чистую бумагу, откинул дверцу сканера и вдвинул лист внутрь.
        — Пускайте, — сказал он. Ори снял параметры и ввёл их в реконструктор. Цвет монитора мгновенно сменился на тёмно-синий, и на нём вспыхнула ярко подсвеченная объёмная модель коренных зубов человека разумного мужского пола. Модель вышла не во всём безупречной, но всё же для таких исходных данных степень приближения была великолепна.
        — Ты что-нибудь понимаешь? — Лика во все глаза уставилась на изображение. Коннолли запустил пальцы под косынку на затылке.
        — Пока не очень... Слушай, а что, если у него зависла функция усреднённых параметров? Вот и объяснение.
        — Не годится, Архимед ты наш, — со вздохом сказала Лика. — По отпечаткам рук он прекрасно берёт усреднённые данные.
        — И всё-таки попробуй ввести каждый скелет по отдельности, — посоветовал Коннолли.
        — Попробуем, а что нам ещё осталось? Амаи, давай, что ли, номер второй — у него сохранность лучше.
        — А почему вообще вам понадобились усреднённые данные? Из-за сохранности?
        — В том-то и дело. Скелеты всё-таки не совсем полные. Где не хватает позвонков, где других костей. Мы с Эрикой решили, что для максимальной точности нужно учесть все образцы, которые уже подготовлены к сканированию.
        — Вы только гляньте, — сипло сказала Эрика. Она нависала над Ори, склонившись через его плечо. Барнардец растерянно насвистывал сквозь зубы.
        — Так вот, значит, они какие, — наконец проговорил он и отложил в сторону стило.
        Существо, отобразившееся на экране, было не слишком привлекательно. Оно стояло на двух ногах и не имело хвоста, но всё же больше походило на ящера, чем на человека. К тому же его тело было сгорбленным и асимметричным, левое плечо опущено много ниже правого, и на левой руке только три пальца, тогда как на правой было четыре.
        — Мутант какой-то, — неприязненно сказал Коннолли. — Похоже, и впрямь реконструктор глючит. Только почему исключительно на марсианах?
        — Вряд ли его глючит... — задумалась Лика. — У этого экземпляра не хватало именно рёбер с левой стороны и пальца на левой руке.
        — Но ведь программа рассчитана на то, чтобы корректировать утери?
        — Значит, она не воспринимает эти дефекты как утери, — заявил Ори. — Как говорят у вас на Земле, машина дура, но честная.
        — Хочешь сказать, что наш марсианин таким родился? — Лика недоверчиво взглянула на изображение. — Не очень похоже на нормальный живой организм.
        — А с чего это мы взяли, что он обязан быть нормальным?
        Все удивлённо оглянулись на Эрику. Её прорвало; она прохаживалась взад-вперёд, сцепив руки за спиной, и взгляд её был сердитым. Ничего себе; оказывается, у неё есть выражение лица, подумал Патрик.
        — Как это — обязан быть нормальным?
        — А так. Может, мы раскапываем дом инвалидов. Да и вообще, что мешает первому найденному нами марсианину оказаться уродом? Мы даже не знаем, отчего они вымерли. Но то, что уничтожило целые города, вряд ли способствует размножению фотомоделей.
        — Эрика права, — сказала Лика. — Мы как-то упустили из виду связь между этими звеньями. Метеоритный удар, ядерная война, экологическая катастрофа — что бы это ни было, оно должно было отразиться на здоровье населения.
        — Ясно теперь, почему реконструктор зависает, — произнёс Ори. — Если бы у нас была большая выборка... А тут, когда их всего четыре, достаточно одного урода, чтобы сбить программу.
        — Ну да. Раз анатомия не сходится, то, с точки зрения компьютера, перед нами разные виды, а то и отряды. Вот он и протестует против усреднения параметров. Вычислите-ка среднее между обезьяной и утконосом!
        — Давайте посмотрим остальных, — нетерпеливо сказал Коннолли.
        Ори поколдовал над файлами, и компьютер выдал образы ещё трёх созданий, одно другого уродливее. Археологам едва хватало места перед экраном, они дышали друг другу в уши, наклоняясь через голову стажёра. Наибольший сюрприз преподнёс раздробленный череп, найденный вчера Лагранжем. Программа старательно восстановила его целостность, и было отчётливо видно, что у марсианина три глаза — два обычных и теменной, как у древних пресмыкающихся Земли.
        — Видали? — Ори повернулся на кресле и стукнулся лбом о локоть Эрики, стоявшей позади. Исландка испуганно охнула, но стажёр только почесал ушибленное надбровье и тут же отвлёкся — он увидел подходившего к ним Лаи.
        — Что-нибудь интересное? — спросил тот по-маорийски, привлечённый суетой вокруг реконструктора. Коннолли отодвинулся в сторону, чтобы не заслонять монитор.
        — В некотором роде... Гляди.
        Согнувшись и облокотившись на стол, Лаи чуть ли не минуту изучал то, что выдала им программа.
        — Милая картинка, а? — с натужным весельем прокомментировала Лика. Барнардец выпрямился.
        — Похоже на массовые уродства... Это те, которых мы откопали вчера утром?
        — Они самые.
        — А где находки вечерней смены?
        — Ещё не препарированы, — ответил Ори, вставая из-за компьютера. — Вчера успели подготовить только утренние. А сегодня мы занимались в основном испытанием реконструктора. Вы можете сесть сюда, Виктор-миир.
        Он почтительно указал Лаи на кресло, и старший из двоих барнардцев сразу же занял освободившееся место.
        — Я не спросил, — сосредоточенно произнёс Лаи, покусывая губу и глядя в экран, — они все были с розами?
        — Все, — сказала Лика. — У тех двоих, которых нашли Симон и Джеффри, на самом деле тоже были талисманы, только мы их поначалу не заметили. Камень по каким-то причинам растрескался, и они оказались расколоты на кусочки. Но потом, когда мы разглядели это крошево и собрали обломки, всё сошлось.
        С помощью стила Лаи вертел изображения то так, то эдак, разглядывая их со всех сторон.
        — Если бы только можно было узнать, что значит эта роза, — сказал он сам себе вслух. Затем спросил: — Патрик, это мужчины или женщины?
        — По четырём образцам этого не узнаешь. Для определения пола выборка нужна как минимум на два порядка больше. Мы ведь не знаем их морфологии, тем более, — Коннолли оглянулся на монитор, — нормальной. А вообще, если хочешь знать, ящерицы могут быть и бесполыми.
        — Загнул, — сказала Лика. — Теория интеллекта запрещает зарождение разума при бесполом размножении.
        — Теория интеллекта запрещает существование разумных ящериц. А они перед тобой.
        — Не путай факторы. Скорость обмена веществ — это одно. А генетическая монотонность — препятствие объективное, она мешает изменчивости вида.
        — Каким бы способом они ни размножались, — меланхолично заметил Ори, — их это не спасло.
        — Да уж... — Лаи положил стило на стол. — Честно говоря, я до последнего момента надеялся, что мы этого не увидим.
        Он застыл в кресле, подперев кулаком подбородок. Левая рука его бесцельно расправляла на колене складку комбинезона.
        — А что вы рассчитывали увидеть? — спросила Лика. — Мы же вымершую цивилизацию раскапываем, нет?
        Она сказала это и тут же почувствовала, что пытается побороть собственный дискомфорт от того, что они обнаружили. Археологией она занималась уже десять лет и не раз вскрывала захоронения. Как все её коллеги, она привыкла воспринимать без лишних эмоций проломанные черепа и следы человеческих жертвоприношений. Но тут было нечто совсем другое, с чем ещё не сталкивался ни один археолог на Земле. Как будто в насмешку, кошмары из дешёвых антиутопий, над которыми давно было принято ёрничать, вдруг материализовались.
        На лице Лаи проступила почти детская серьёзность.
        — Вымереть можно по-разному. Хуже деградации ничего нет.
        — Это потому, что мы закопались в древностях, — грубо сказала Эрика. Её глаза в этот момент были такими же чёрными и мрачными, как у Лаи. В который раз Патрик отметил про себя, что с их новым знакомым она разговаривает куда охотнее, чем со всеми остальными. — Эти наши дурацкие мыслительные установки... Мы воображали, что раз они древние, раз миллионы лет назад — то они были чем-то вроде ацтеков или крито-минойцев. Набедренные повязки и "полная гармония с природой"! — Эрика скривила рот. — А что у них могли быть ядерные бомбы...
        — Вообще-то это ещё не доказательство, что у них были ядерные бомбы, — перебил её Коннолли. — Почему не космическая катастрофа? В эту версию всё тоже вполне укладывается.
        — Ну вот! Ты хватаешься за любую соломинку, лишь бы отстоять теорию золотого века.
        Коннолли не нашёлся, что сказать. И с чего это её так разговорило, изумлённо подумал он. Ори прислушивался к дискуссии с жадным любопытством.
        — А что это — "теория золотого века"? — блестя глазами, спросил он. Странная усмешка возникла на губах Лаи.
        — Вам разве не рассказывали про это на лекциях по земной культуре?
        — Не помню, — сознался Ори и с обезоруживающей искренностью — его девичье лицо окрасил малиновый румянец — прибавил: — Я их обычно прогуливаю.
        — Ясно, — констатировал Лаи, не обращая внимания на смешки Лики и Коннолли. — Видите ли, золотой век — это... гм... нечто вроде универсального мифа. В общих чертах, он заключается в том, что...
        Он немного запнулся, подыскивая слова.
        — В убеждении, что в некой достаточно удалённой от нас точке времени мир был устроен лучше, чем теперь. Или, по крайней мере, наблюдался в более чистом и неиспорченном виде. Я правильно излагаю, Патрик?
        — Вполне, — ответил Коннолли. — Сделай одолжение, Вик, сбрось эти материалы в кабинет Носорогу. Пора показать ему это.
        — Момент, — откликнулся Лаи, выбирая в списке адрес личного компьютера Мэлори. Отправив файлы, он снова повернулся к Ори. — Друг мой, а как же вы сдали зачёт?
        Ори покраснел ещё больше и опустил длинные ресницы.
        — Я его не сдавал.
        — Вот это номер! — Лаи приподнял левую бровь. — Как вас в таком случае допустили на стажировку?
        — Я... взломал пароль итоговой ведомости, — сконфуженно выговорил Ори. Тут уже покатились со смеху все, включая Лаи. Даже Эрика хрюкнула в рукав комбинезона.
        — Так вы ещё и хакер! — застонал Лаи, утирая брызнувшие слёзы. — С ума сойти! Ничего, хоть краснеете, когда признаётесь — и то хорошо.
        — Мэлори не говорите, — обеспокоенно сказала Лика по-английски, — узнает — на серпантин его порвёт.
        Взгляд Лаи, адресованный ей одной, обжёг её, как жидкий азот.
        — Вы плохо обо мне думаете, — по-английски произнёс он ледяным тоном. Затем снова перешёл на маорийский, и интонация его мгновенно сменилась: — Вам везёт, Амаи. Попробовали бы вы прогуливать мои лекции...
        Он встал с кресла и снисходительно погладил Ори по плечу. Дверь лаборатории распахнулась, и на пороге появился Мэлори. При виде начальника экспедиции веселье тут же смолкло.
        — Объясните, — коротко сказал Мэлори, подходя к их столу. Он застёгивал на ходу кнопки лабораторного комбинезона. Коннолли не сразу понял, о чём он.
        — Объяснить — что?
        — То, что я только что получил от вас по почте. Это результаты реконструкции?
        — Именно.
        — У вас есть какие-нибудь гипотезы?
        — Только одна. Что это связано с катастрофой, разрушившей марсианские города, и что эти экземпляры относятся к стадии вымирания здешней цивилизации.
        — Об этом я и без вас мог бы догадаться, — кисло сказал Мэлори. — Конкретнее?
        — Конкретнее — мутагенный фактор Х, — осторожно проговорила Лика. — Вероятнее всего, радиоактивное загрязнение. Не исключён искусственный характер.
        — Говоря попросту, Хиросима? — подытожил Мэлори.
        — Вполне возможно.
        У Мэлори заколотилось сердце. Правильно он сделал, что не стал торопиться с отчётами для Земли... Всё это следует попридержать, пока они не оформят всё должным образом. Не следует угощать за свой счёт любителей сенсаций.
        — Вот что, — сказал он. — Подготовьте остальные находки. Сколько успеете до окончания смены. Проинструктируйте вечернюю смену, что делать. Нужна реконструкция всех образцов и по итогам — статистическая таблица. Чтобы всё было как в аптеке, ясно?
        — Яснее некуда, шеф, — откозырял Коннолли. Мэлори кивнул, как ему самому казалось, ободряюще, развернулся и вышел из лаборатории. Лаи, как будто что-то вспомнив, последовал за ним.
        Когда за ними закрылась дверь, остальные некоторое время медлили, прежде чем продолжить работу.
        — Амаи, ты очумел, — сказал Коннолли. — Зачем было выкладывать всё о своих учебных подвигах?
        — Не могу врать в его присутствии, — Ори указал глазами на дверь, и всем было понятно, что он имеет в виду не Мэлори. — Я ещё не настолько потерял уважение к себе.
        — Придурок, — Коннолли обнял его за худенькие плечи. — Ты же болтаешь не только при нём. Я боюсь за твою бестолковую кудрявую тыкву, как ты не понимаешь?
        На маори Патрик так же свободно сыпал просторечием, как и на английском, и слегка напуганный Ори плохо понимал его. Лика двинулась к ним.
        — Вот, значит, какого мнения о нас Патрик, — желчно проговорила она. — Наш милый Патрик...
        Эрика молчала, набычившись; взгляд её под редкими бровями был тяжёлым. Коннолли почувствовал себя неловко.
        — Я только хотел сказать, не надо за чаем трепаться... — под взглядами коллег он сник и закончил: — Ладно, девочки, не сердитесь. Олимпия?
        — Олимпия, — хором сказали Лика и Эрика. По традиции оксфордских археологов, это был общеизвестный пароль, означавший примирение.
        Лаи догнал начальника экспедиции в тамбуре между В-лабораторией и медиа-залом.
        — Артур, — сказал он, — меня интересует один вопрос. Если вы позволите?
        — Да? — с запозданием отреагировал Мэлори, сражаясь с кнопками. Лабораторные комбинезоны, надевавшиеся поверх обычной одежды, застёгивались с боков, со всех сторон, и довольно сильно напоминали детские ползунки. Требовалось некоторое время, чтобы к ним привыкнуть, но к концу сезона участники экспедиций уже не задумывались, как они в них выглядят. Хуже было то, что на комбинезоны не ставились магнитные застёжки — магниты могли сбить настройки некоторых чувствительных приборов, — и потому они были снабжены механическими кнопками старого образца, которые всё время заедало.
        — Я обнаружил в компьютере планы работ. Там, кроме семнадцатого, отмечен ещё и двадцать пятый квадрат. Насколько я понимаю, раскопок в нём ещё не было?
        Мэлори выпутался из комбинезона и стал его сворачивать.
        — Могу я вас спросить, что представляет собой двадцать пятый квадрат? — учтивость Лаи была настойчивой. Мэлори наконец обратил на него взгляд.
        — А я могу поинтересоваться, зачем вы копаетесь в наших файлах?
        — Простите, Артур, но этот файл лежит в открытом доступе, — невозмутимо ответил Лаи. — Он в разделе общего пользования.
        Поняв, что ляпнул полную ерунду, Мэлори угрюмо запихнул комбинезон в настенную ячейку. Его промах вызвал в нём досаду — и на себя, и на Лаи, терпеливо ожидающего ответа.
        — Ничего особо интересного там нет, — отмахнулся он. — Несколько холмов. Некоторые думают, что под ними постройки. Всё равно у нас нет времени ими заниматься.
        — Я мог бы слетать туда на разведку, — предложил Лаи. — Это займёт всего каких-то полдня. Если вы только дадите мне ключ от машины...
        — Не тратьте времени на прожекты, Виктор. У нас и так работы невпроворот. Лучше помогите нам разобраться с этими захоронениями.
        Мэлори вышел в медиа-зал. Как был, в комбинезоне, Лаи последовал за ним.
        — А если там обнаружится информация, способная пролить свет на наши находки?
        — Может, обнаружится, а может, и нет. Мы же не забрасываем этот квадрат — мы оставляем его на следующую экспедицию.
        Он оглянулся на Лаи.
        — И снимите, наконец, комбинезон. Вы его извозите.
        10. В МУЗЕЕ
        БАРНАРДА, 14 ДЕКАБРЯ 2309 ГОДА ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ.
        — А вы имели успех, — сказал Лаи, обмахиваясь программкой заседания. — Заметили, как вас слушали?
        — Да уж, — Лика закашлялась, прочищая горло. — Никогда не приходилось так долго вещать на маорийском. Чувствуешь себя оперной певицей.
        — Вас должно утешать то, что для многих наших докладчиков это ещё труднее, — яркие глаза Лаи на мгновение задержались на ней. Лика снова ощутила непривычное смущение.
        — Во всяком случае, — сказала она, чтобы одолеть эту помеху, — не такая уж и глупая идея — цветочный венок, когда читаешь доклад по-маорийски.
        — Для меня с самого начала было очевидно, что у вас есть чувство стиля.
        К ним присоединились Коннолли и Доран, возвратившиеся с фуршета. Доран был всё в той же апельсиновой рубахе, заметной даже среди барнардских официальных костюмов. Щёки его горели — не понимая ни слова ни по-английски, ни на маори, он тем не менее превосходно понял намерение Коннолли выпить с ним за знакомство. Надо полагать, Патрик подошёл к этой задаче не чисто формально, так как Доран пребывал уже в довольно обаятельном виде.
        — Hi! — воскликнул Доран, в один приём израсходовав весь свой запас земных слов. Лика подозрительно глянула на него.
        — High indeed. Патрик, тебе не кажется, что вы перестарались?
        — Лика, не пуританствуй, — ответил Коннолли. — Если принимающая сторона ставит выпивку, то уж наверно не для декорации.
        — Вы оба ненормальные. Виктор собирался показать нам музей...
        Лаи поймал хохочущего Дорана за плечи.
        — Ничего страшного, — он на несколько секунд притиснул племянника к себе. Выглядело это довольно несуразно, так как Лаи-младший был сантиметров на пять выше старшего. — Доран вполне адекватен. Для того, чтобы его выставили из музея, ему нужно столько, сколько ни на одном фуршете не дадут.
        — Ну да, — с сомнением проронила Лика. Лаи отпустил Дорана, дав ему напоследок любовный тычок в спину.
        — Пойдёмте смотреть музей.
        Университет соединяла с музеем крытая стеклянная галерея, дугой пролетавшая над внутренним двором. В музее она резко изгибалась и переходила в открытый балкон, который обтекал музейный зал по всему периметру. Архитектурный стиль балкона чем-то напоминал Гауди. С высоты его открывался вид на центральный зал музея. Там размещалась коллекция скульптуры.
        — Отсюда обзор лучше всего, — сказал Лаи, подходя к перилам. — Но, если вас заинтересуют какие-то конкретные экспонаты, можно спуститься.
        — Да не мешало бы, — Коннолли поглядел вниз. — Маловаты для того, чтобы любоваться издали.
        — Успеем спуститься, — недовольно ответила Лика. — Я отсюда хочу взглянуть.
        Язык у Патрика и без вина хуже спортивного комментатора, подумала она — вываливает всё подряд, так что не знаешь, куда деваться. Барнардские статуи действительно были невелики — самая большая из них едва на голову превышала рост среднего барнардца. Благодаря постаментам они возвышались над посетителями, прогуливавшимися в зале, но вкус к монументальности в них напрочь отсутствовал. Похоже, он был в принципе чужд барнардцам. Большинство статуй были из дерева или керамики — камня было очень мало, а металл отсутствовал вовсе. Возможно, это объяснялось нехваткой металлических руд на Барнарде — расходовать тонны железа, меди и алюминия на статуи было здесь непозволительным расточительством. А может, дело было в своеобразии эстетических пристрастий барнардцев. Позы статуй были лёгкими и элегантными, черты лиц и складки одежд тщательно отделаны. Очутись здесь "Давид" Микеланджело, он показался бы слоном в посудной лавке, подумалось Лике.
        — А вот и наш друг Науит, — Лаи указал в правую часть зала. Фигуру в доспехах Лика узнала мгновенно. Она не заметила её раньше потому, что статуя была не такого цвета, как в парке. Парковая реплика была сделана из какого-то серо-зелёного материала вроде бетона; оригинал оказался терракотовым, приятного светло-коричневого оттенка. И он был меньше.
        — Давайте спустимся, — взволнованно сказала Лика. Ей не терпелось рассмотреть статую поближе. Все четверо двинулись по лестнице, сбегавшей с галереи в зал, причём Доран перепрыгивал через две-три ступеньки. Один раз Лаи даже пришлось придержать его за пояс, потому что он едва не поскользнулся.
        — Будешь проводить научное сопоставление с Тарасом Бульбой? — задиристо бросил Коннолли. Ему совершенно не хотелось подходить к этой статуе — она напомнила ему об утреннем инциденте, и он удивлялся, зачем это нужно Лике. Он-то не был свидетелем злосчастного эпизода, и всё равно ему сделалось не по себе при виде коленопреклонённого Науита.
        Лика не обратила ни малейшего внимания на его попытку съязвить; она приблизилась к статуе вплотную и жадно изучала её.
        — Так это подлинник? — на всякий случай спросила она. Лаи подтвердил кивком. Она обошла вокруг статуи и остановилась с другой стороны.
        Теперь она понимала, почему Лаи так пренебрежительно отнёсся к статуе в парке. Парковая была современным слепком, и довольно грубым. Здесь же тёплая золотисто-коричневая керамика была до последнего квадратного сантиметра с любовью заглажена пальцами мастера — то, что именно пальцами, Лика поняла сразу, потому что глина во многих местах сохранила узоры его отпечатков. Только волос и усов коснулся резец, процарапав извивы тончайших штрихов. Между подкрашенных чёрным бровей лежала глубокая морщина, рот печально сжат, пальцы сплетены на рукояти меча. Почему у него такое лицо? Лика сделала ещё полшага в сторону и увидела тщательно вылепленный длинный рубец на голове. Вот, значит, что, он ранен...
        Даже Доран утих и, затаив дыхание, разглядывал терракотовую фигуру. Лика всмотрелась в отпечатки пальцев на керамике. Руки Миая Эйи... Художник мёртв уже несколько веков — а отпечатки вот они, остались. И пожалуй, переживут не одно поколение посетителей музея. Эта скульптура помнит, кто её создал. Может быть, именно поэтому барнардцы не высекают статуй из камня?
        — Вам нравится? — тихо спросил Лаи, подойдя к ней сзади. Лика повернулась.
        — А вам? — ответила она вопросом на вопрос.
        — Для меня это больше, чем "нравиться".
        Она знала, почему он в этот раз не прошёлся на тему неправильных доспехов и исторической недостоверности легенды о Науите.
        — Вас это удивляет?
        Лика покачала головой в помятом цветочном венке.
        — Ничуть. Это только естественно.
        Неспешно разглядывая остальные статуи, они двинулись к выходу в следующий зал. Коннолли исследовал экспонаты с чем-то средним между любопытством и разочарованностью. Он отдал должное технике исполнения, но тематика и стиль барнардской скульптуры его не особенно привлекали. Тем не менее он поинтересовался, когда жил Миай Эйи.
        — Около тысячи лет назад, — сказал Лаи, и Патрик слегка обалдел от этих данных.
        — Тысяча ваших лет? — прикинул он. — Почти тысяча двести наших... Донателло ещё не родился!
        — Но Фидий уже умер, — с усмешкой возразил Лаи. Коннолли оглянулся.
        — Не очень похоже на Фидия.
        — И почему это земляне не могут без сравнений? — кольнул его Лаи. — Идём лучше картины смотреть.
        Подозвав крутившегося в стороне Дорана, он повёл своих спутников в зал живописи. Сидевшая у входа смотрительница молча проводила их любопытным взглядом. Тоненькая, жилистая, с шапкой седых кудряшек, она бы ничем не отличалась от земных смотрительниц музеев, если бы не безумное платье в бело-синюю шахматную клетку, топорщившее оборки во все стороны. Лика почувствовала, что вряд ли привыкнет к здешней манере одеваться.
        Ещё более неожиданным для неё было то, что Доран задержался возле смотрительницы, наклонился к ней и что-то сказал ей в чрезвычайно жизнерадостном тоне. Старая дама в ответ рассмеялась и ущипнула его за щёку. Оба, по-видимому, остались довольны. С сияющими глазами Доран поспешил догнать остальных.
        Всё-таки у барнардцев крайне своеобразные представления о допустимом стиле общения, подумала Лика. И неужели смотрительница не заметила, что щеночек насосался отнюдь не молока? Хоть бы не вздумал выкинуть что-нибудь совсем уж безбашенное...
        Её так отвлекли эти размышления, что она не сразу сумела переключиться на картины. Барнардская живопись во многом походила на земную, и только искусствоведческое образование Лики заставляло подмечать отличия, скрытые от неискушённого зрителя. Пейзажи и натюрморты отсутствовали — казалось, барнардских художников в качестве натуры интересовал только человек: станковая живопись и портреты составляли основное содержание экспозиции. Абстрактное искусство не было незнакомо барнардцам, но оно странным образом перемешивалось с фигуративной живописью, как будто нарушая все хронологические и тематические принципы организации музеев. И только когда Лика и Коннолли из любопытства перетрогали все светящиеся квадратики сенсорных автокомментаторов, обнаружилось, что имена под абстрактными полотнами и под стопроцентно реалистическими портретами одни и те же. Хронология также оказалась вполне последовательной. Путём несложных вычислений они определили, что абстрактную живопись на Барнарде открыли на три-четыре века раньше, чем на Земле, но, видимо, здесь её не расценивали как вызов традиционному искусству.
        В области портрета барнардцы достигли своеобразного совершенства. У них было хорошее представление о перспективе, но они никогда не играли перспективой ради того, чтобы поразить зрителя, как это нередко бывало у земных художников. Композиция портретов была скупа и сдержанна; большей частью они представляли фигуры в полный рост или по колено, причём социальный статус изображённых людей уяснить было крайне трудно. Более или менее опознавались только военные — с непокрытыми головами и в форме, отдалённо похожей на древние образцы военной формы Земли. Впрочем, в основе барнардской социальной иерархии вообще лежали какие-то совсем иные принципы, малопонятные землянам. По манере эту живопись, пожалуй, можно было сравнить с земными портретами XVIII века, но краски были намного ярче. Живость лиц и точность схваченных выражений приковывали внимание Лики, однако цветовая гамма мешала её восприятию. Для неё эти цвета были слишком резкими. Превосходная пластика, подумала она, глядя на портрет мужчины в алой шапочке, но для чего эти мазки зелени на висках? Так ведь не бывает...
        Она невольно оглянулась на Лаи — человек на портрете немного походил на него. Он стоял, повернув голову так, что на него падал свет от лампы сбоку. Выступающий из-под шапочки угол сбритых волос был нежно-зелёного оттенка, такого, какой можно увидеть на листьях южной мяты.
        Выходит, чувство цвета у барнардских художников было развито лучше, чем она могла предположить. В юности Лика занималась живописью; она отошла за стенд, скрывший её от глаз Лаи, который не подозревал, что предметом её профессионального интереса вместо картин сделался он сам. Притаившись за стендом, Лика внимательно исследовала контраст между мятным цветом выбритого виска и тёмно-каштановыми волосами длинного локона. А ведь этот контраст не лишён привлекательности, вдруг подумала она.
        Неизвестно, к каким бы ещё выводам её привело созерцание Лаи в профиль, но тут появился Коннолли. Услышав топот его сапог по гулким плиткам пола, Лаи обернулся.
        — Ну как? — весело спросил он.
        — Ты только не обижайся, Вик, но, между нами говоря, — Коннолли склонился и поглядел на него с хитрой ужимкой, — что это за музей? Ни одной голой ба...
        Он осёкся, увидев Лику, выступившую из-за стенда.
        — Ню, я хотел сказать, — поспешно завершил он. Лика едва не поперхнулась. Лаи, как истый барнардец, даже не пытался сдерживать смех, но смеялся он сердечно и совершенно необидно.
        — Пора мне писать монографию о культурных шоках, — сказал он, отсмеявшись. — Со мной в молодости было ещё забавнее. Когда я студентом прилетел на свою первую стажировку на Землю. Представление о земной культуре я, конечно, составил по живописи и журнальным фото. Так я в первые дни после прилёта всё вертел головой — ждал увидеть на улицах голых землян.
        Коннолли его признание совершенно обезоружило.
        — Ну ты даёшь, Вик! Неужели ты правда был таким наивным?
        — Представь себе, да. И я не исключение — многие барнардцы, особенно провинциалы, воображают то же самое.
        — Лет двести пятьдесят назад у вас был бы шанс увидеть нечто подобное, — сказала Лика. — На рубеже двадцатого — двадцать первого веков существовали довольно многочисленные нудистские движения. Были даже пробеги голых велосипедистов. Примерно в 2060-е годы это запретили.
        — Из каких соображений? — с любопытством спросил Лаи.
        — Как нарушение принципа равноправия полов. Поправка к Антидискриминационному Кодексу ООН.
        — Лика у нас эрудит, — сказал Коннолли. — Я про такое и не слышал. Где ты это выкопала?
        — Случайно, в одном старом журнале.
        — А как это связано с равноправием? — Лаи, как всегда, испытывал потребность вникать во все детали.
        — Очень просто. У нас не одобряется публичное напоминание о биологической разнице между мужчиной и женщиной. А когда люди не одеты...
        Ни с того ни с сего Лика обнаружила, что барнардец не слушает её. Взгляд его тёмных влажных глаз был устремлён куда-то в сторону.
        — Йее-иу... — тихо выдохнул он, и даже не зная его родного языка, можно было распознать в его голосе изумление. Лика проследила за направлением его взгляда, и всё, что она собиралась рассказывать о нудизме и Антидискриминационном Кодексе, вышибло у неё из головы.
        По музейному залу катилась инвалидная коляска. Восседавший в ней человек держал спину прямо и красиво, как всякий барнардец; но такого старого барнардца Лика не видела даже в кино. Его обтянутая жёлтой пергаментной кожей голова казалась головой мумии, хотя с макушки всё же свисала жиденькая седая прядь (барнардцы не лысеют). Глаз почти не было видно под сухими приспущенными веками. На нём была синяя парадная офицерская форма; высохшую мочку уха оттягивала тяжёлая золотая серьга с драгоценными камнями, морщинистые руки в перстнях сложены на коленях, прикрытых шалью, и по тому, как была подоткнута шаль, было понятно, что у него нет обеих ног. За коляской, на шаг или два позади, следовала девушка в форме Республиканской Женской Гвардии Таиххэ — в коротеньком белом платье, обшитом голубой и золотой тесьмой, в белых сапожках, с голубой лентой на туго завитых кудрях. Коляска, конечно, была роботизирована, но всё же девушка внимательно следила за её ходом, время от времени направляя её лёгким касанием руки. Группа двигалась медленно и торжественно, и было что-то гипнотизирующее в шорохе колёс по узорному
полу и в размеренном шаге девушки.
        — Вик?.. — Коннолли вопросительно дотронулся до рукава Лаи. Тот был так поглощён открывшимся зрелищем, что ответил не сразу.
        — Ветеран... — прошептал он, не отводя глаз. — Ветеран Ночного Щита... Ошибки быть не может — видишь серьгу? Не думал, что кто-то из них ещё жив...
        Возникший из ниоткуда Доран застыл на месте, глядя на старика в коляске. Лаи коротко сжал локоть племянника и шепнул ему что-то. Доран приоткрыл рот от восхищения.
        — Ночная Атака была последней межконтинентальной войной, — шёпотом сказал Лаи. — Фаар нанёс ракетный удар по Таиххэ... Но это было ещё до рождения моего деда.
        — Сколько же ему может быть лет? — потрясённо спросила Лика, кивнув в сторону офицера.
        — Наверное, восемьдесят. Ночная Атака случилась шестьдесят два года назад...
        Лика испытывала волнение и вместе с тем неловкость. На Земле даже в древние времена, когда не многим удавалось дожить до восьмидесяти, в этом не видели ничего феноменального. А в XXIV веке смерть в девяносто лет считалась безвременной. Правда, год на Барнарде немного длиннее, чем на Земле, но всё же... Ещё больше смущала её коляска. Земляне пользовались колясками только в случае тяжёлых поражений двигательной системы; старик же, судя по его позе, был вполне здоров, несмотря на дряхлость — на Земле ему бы просто поставили протезы из биополимеров. Столь откровенное проявление немощи в глазах земной культуры вызывало в лучшем случае жалость, в худшем — было сродни непристойности. Но этот человек нёс свою немощь с такой гордостью, как будто она сама по себе была его боевым орденом.
        — Вик! А девчонка ему кто — наверное, правнучка?
        — Не исключено. Но скорее всего, она просто получила право сопровождать его — в награду за какую-то заслугу.
        Ветеран в коляске и девушка были уже в нескольких шагах от них. Лаи повернулся к ним лицом и почтительно скрестил руки — одну поверх другой — на узле шейного платка, как было принято здесь по штатскому этикету. Доран по мере возможности постарался принять ту же позу, хотя платка на нём не было. Лика не знала, что ей делать, и машинально просто вытянула руки по швам, и вконец сбитый с толку Коннолли последовал её примеру, а не Лаи.
        Коляска поравнялась с ними. Девушка бросила взгляд на неподвижных наблюдателей — взгляд до странного приветливый, тёплый. Офицер медленно повернул в их сторону иссохшую, но всё ещё прямо державшуюся над синим расшитым воротником мундира голову и тоже посмотрел на них.
        На увядшем морщинистом лице, больше похожем на лоскут покоробившейся кожи, вдруг раскрылись неожиданно живые и яркие чёрные глаза. Это было и жутко, и красиво — как если бы куча гнилых прошлогодних листьев вдруг заворчала и обернулась пятнистым леопардом. Улыбаясь одними глазами — у него давно уже почти не осталось лицевых мышц, — престарелый воин поднял руку и двумя пальцами коснулся своего седого локона чести.
        Следовавшая за коляской девушка вскинула руку в приветствии Женской Гвардии, отставив локоть под прямым углом. На мгновение задержавшись перед безмолвно стоящими археологами, неразделимая в своей скульптурности группа двинулась дальше.
        — Вот это да... — Коннолли выглядел притихшим. — Это они... нам?
        — А то кому же, — сказал порозовевший и взбудораженный Лаи. С Дорана слетел весь хмель; глаза его горели восторгом, как у дошкольника. Смысл слов Коннолли был понятен только Лике. На Земле военные не салютовали штатским. Разве только правительственным боссам на больших парадах. Но уж никак не трём археологам и одному подвыпившему студенту, случайно встреченным в музее.
        11. ИНДЕЕЦ С ПЛАКАТОМ
        МАРС, ЭКСПЕДИЦИЯ D-12. 8 НОЯБРЯ 2309 ГОДА ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ (9 СЕНТЯБРЯ 189 ГОДА ПО МАРСИАНСКОМУ)
        Мэлори пробежал глазами файл с лабораторным отчётом, открыл другой, взглянул на оба и потянулся к термосу. Отчёты были составлены Лаи, это было видно за километр, даже если не глядеть на юзер-паспорт. Он излагал сведения настолько скрупулёзно и подробно, насколько вообще не было принято в экспедиции. Да ещё и на роскошном, старомодном английском классической научной литературы, со всеми этими "немаловероятно" и "представляется возможным, что". И не надоело ему умничать, подумал Мэлори. Он более внимательно проглядел отчёт, убедился, что исправлять там нечего, и ограничился тем, что старательно истребил дурацкое слово "немаловероятно". Затем закрыл файл и откинулся на спинку кресла.
        Однако и самомнение у этого Лаи, подумал он. Если бы такой отчёт составил Лагранж, это бы ещё куда ни шло; но не эта же фитюлька! И ладно бы он был хоть масай или монгол, но барнардец? Барнардец — это кто-то, кто сурьмит глаза и носит складной меч в сапоге. Из-за меча и вышел скандал в той давней экспедиции, которой руководила ныне покойная Зухра Ле Пен. Один такой отказался сдавать меч в камеру хранения. А этому зачем-то приспичило переземлянить землян. Думает произвести положительное впечатление. Не понимает, что эффект выходит обратный. И бреется два раза в день, фу-ты ну-ты. В археологической, минуточку, экспедиции. Мало того, что гель расходует за четверых, так ещё и от его лосьона не продохнуть.
        Дуя на чай, Мэлори развернул третий файл. Это был не отчёт, а письмо от Лаи. Он сообщал, что обнаружил ошибку в стратиграфической схеме раскопа N9, и спрашивал разрешения исправить. Делать ему больше нечего, подумал Мэлори. Если уж так необходимо исправить, исправил бы сам. Молча. Незачем лезть с поучениями. Одним движением стила он отправил письмо в корзину и включил мониторинг медиа-зала. Система сигнализировала, что в зале находятся Эрика Йонсдоттир и Джеффри Флендерс. Остальные археологи были в лаборатории.
        Мэлори пялился в экран. Аватара Эрики на схеме замигала и исчезла. Так, вышла. Остался Флендерс. То, что нужно. Следует поторопиться, пока не зашёл кто-нибудь ещё.
        Выключив компьютер (энергию он экономил добросовестно), Мэлори запер кабинет и быстрыми шагами направился в сторону медиа-зала. Только бы Флендерс в самом деле оказался один. Существовала вероятность, что Эрика не ушла, а просто отключилась от сети (хотя кому понадобится работать без входа?). Прямое видеонаблюдение на марсианских станциях не допускалось. Мэлори с ностальгией подумал о временах, когда использование скрытых камер ещё не ограничивалось "Конвенцией о здоровой психологической среде". Впрочем, у него хватало психического здоровья понимать, насколько опасность стрессовой атмосферы в замкнутом пространстве перевешивает риски от недостатка присмотра. Не зря в 2049 г. запретили реалити-шоу.
        Он приоткрыл дверь медиа-зала, не увидел Эрики и просунулся внутрь. За дальним компьютером он разглядел туго оплетённую афрокосичками голову Джеффри Флендерса, удовлетворённо кивнул сам себе и просочился в медиа-зал, аккуратно закрыв за собой дверь.
        Что бы там ни говорил Лаи, ходить бесшумно у Мэлори не получалось. Флендерс немедленно обернулся на звук шагов. Мэлори остановился возле него и положил руку на спинку кресла.
        — Картографируем? — вполголоса произнёс он. — Ну-ну...
        Флендерс замер, настороженный его интонацией. То, что Мэлори был не в духе, угадывалось дистанционно. Перепадов настроения шеф скрывать не умел и не считал нужным. На экране зависла неоконченная трёхмерная карта раскопок в квадрате "сигма-семнадцать". Флендерс исполнительно улыбнулся и показал взглядом на карту, как бы спрашивая позволения продолжить работу.
        — Интересная картина получается, — невпопад проговорил Мэлори, не глядя на карту. Флендерс кивнул со сдержанным облегчением: начало разговора, как-никак, было нормальным.
        — Да, чрезвычайно интересная. Во-первых, захоронения носят упорядоченный характер — теперь это видно отчётливо. Во-вторых, они все находятся в слое довольно узкого периода. Если бы мы только знали точную скорость отложения почв на Марсе в ту эпоху...
        — Не в этом дело, — сказал Мэлори. — Джеффри, мне бы хотелось вас спросить... — он склонился к Флендерсу. — Что вы думаете о Лаи?
        Что там такое у него на уме, беспокойно подумал Флендерс. Мэлори не отличался изощрённостью в способах вытягивания информации, но именно его топорная неумелость чаще всего оказывалась эффективной. Пытаясь уклониться от подобных вопросов, оказываешься ещё уязвимее, чем если бы на них отвечал.
        — В каком смысле?
        — Ну, ваше мнение о нём. У вас ведь сложилось какое-то впечатление?
        — Впечатление? — деревянным голосом переспросил Флендерс, переводя взгляд с Мэлори обратно на экран. — Хорошее впечатление.
        Спиной ощущая молчаливое нетерпение начальника экспедиции (и чего он прицепился, старый вирус?), он поспешил добавить:
        — Парень подкованный. Прекрасно владеет материалом. Очень добросовестный, не побоюсь даже сказать — энтузиаст.
        Энтузиастов мне ещё не хватало, подумал Мэлори. Впрочем, это и без твоих откровений ясно, любезный Джеф. Не коси под дурачка, давай конкретнее.
        — А конкретнее?
        — Ну, что я могу сказать? — проговорил Флендерс, пытаясь сосредоточиться на чертеже. Взгляд отводит, подумал Мэлори. Что за манера — не смотреть в глаза. — Археолог по призванию. Влюблён в профессию. Очень целеустремлённый; видно, что прилетел работать, а не ерундой заниматься.
        Будто ты сам ею в жизни не занимался, подумал Мэлори. Как говорится, все делают это; и незачем воображать себя в белых одеждах. Сам он начинал — двадцать с лишним лет назад в Чили — с кое-как подготовленного отчёта, в котором была выдумана половина данных, а стратиграфия взята с потолка. (Артефакты были подлинными, но происходили вовсе не из раскопа — они были скуплены за бесценок у местных жителей). Тогда ему пришлось пойти на это, чтобы совладать с превышением бюджета. Иначе бы кто дал ему следующий открытый лист? Молодому специалисту трудно заслужить доверие; а ведь он, в отличие от некоторых, не тратил деньги на вечеринки с барбекю и не клал их себе в карман. Он ни цента себе не присвоил. Разве его вина, что он промахнулся с выбором места раскопок и что наёмные рабочие запросили гораздо дороже, чем он рассчитывал? Всё обошлось. Позднее он научился избавляться от лишней траты нервов более тонкими средствами. Например, при находке артефакта уже известного типа копировать и вставлять в отчёт описания из публикаций предшественников. Описания таких банальных находок, как пряслица, наконечники стрел
или детали раннеиндустриальной техники, никто не проверял "Антиплагиатом", а экономия сил была существенной. Всё равно эта пресловутая влюблённость в профессию никого не интересует. Куда нужнее знание техники безопасности и Археологической конвенции ООН. Нечего колоть всем глаза своим чистоплюйством.
        — Ясно, — обронил Мэлори, хотя ему по-прежнему было ясно далеко не всё. Краем глаза он заметил появившуюся Эрику и ретировался, оставив Флендерса в недоумении.
        Вернувшись к себе в кабинет, он залпом выпил остывший чай и задумался. Беседа с Флендерсом по информационной ценности была почти нулевой; но она вытянула из подсознания Мэлори кое-что, в чём он раньше себе не признавался. В его представлениях о пребывании Лаи на станции тому отводилась роль туриста — докучающего команде своим праздным любопытством и требующего развлечений. О том, что приезжий может всерьёз вмешиваться в работу экспедиции, он как-то не задумывался. Раньше Мэлори не приходилось сталкиваться с научными знаменитостями барнардского происхождения. Подсознательно он ожидал, что учёный с межпланетным признанием, тем более носящий земное имя, будет до некоторой степени похож на землян — пусть даже и карикатурно, как Миай Фоо. Но Лаи — улыбчивый, изящный, стриженый — был таким полным воплощением всего барнардского, что даже его совершенно не барнардское владение собой и английским лишь подчёркивало его инопланетность.
        Тем необъяснимее его влияние на команду. Барнардцы — понятно, но наши-то с чего так к нему липнут? Надо видеть, как у них загораются глаза, стоит ему вступить в разговор или помочь кому-то с каким-то рутинным делом.
        Вполне возможно, пришло в голову Мэлори, здесь высовывает нос старое посконное суеверие. Удачи экспедиции начались с приезда Лаи, вот ребята и ставят подсознательно своё везение ему в заслугу. Рассматривают его как талисман. Что ж, Мэлори не против тотемов; лишь бы тотемное животное знало своё место.
        Доведя эту мысль до конца, он почти успокоился. Он проверил выход в библиотечные ресурсы Марнета. Подключение наконец наладили. Мэлори выбрал ссылку "Предполагаемые изотопные датировки разрушения марсианских городов и скорость отложения почв на Марсе" и погрузился в чтение.
        — Носорог исстрадался, — сказал Коннолли. — Ходит вокруг Вика и ищет, в какое место его боднуть.
        Дело происходило вечером, в комнате отдыха. Кроме него, там были только Лика, Флендерс и Лагранж. В углу в кресле развалился Фоо, но он не принимал участия в разговоре — заткнув уши наушниками, он с видом полного блаженства крутил на видеоплеере какой-то устрашающий вестерн древних времён, где по экрану носился Гойко Митич в нейлоновом парике.
        — Ты думаешь? — тревожно спросил Флендерс. — Я обратил внимание, что он ведёт себя с ним как-то натянуто, но, по-моему...
        — По-твоему, он спит и видит, как бы выпить с ним на брудершафт? — перебил Коннолли. — Джеф, я знаю Носорога. Я учился у него, когда был студентом, хотя он меня вряд ли помнит. Но я-то его помню. И если ему кто-то пришёлся не по душе, то это по-научному называется "холодная война".
        — Пока ещё не война, — поправила Лика. — Пока Мэлори изучает его — силится понять, что он такое.
        У Флендерса по спине пробежали неприятные крысиные лапки. Лучше пока молчать об их разговоре, решил он. Он надеялся, что не сказал тогда ничего лишнего.
        — На какую мозоль он ему наступил? — вслух сказал он. — Классный профессионал, человек замечательный, а Мэлори почему-то смотрит на него, как на взрывное устройство.
        — Именно поэтому, — сказал Лагранж с каким-то сожалением в голосе. — Неужели не понятно?
        — Потому, что он профессионал? — спросила Лика. Лагранж массировал себе кисти рук, с хрустом разминая узловатые пальцы.
        — И это тоже. Хуже другое. И бедняга Виктор не подозревает, насколько это хуже.
        Он свесил руки между колен и прищурился.
        — Вы знаете, что в барнардских языках нет таких слов, как "индивидуальность" и "самовыражение"?
        — Что за ребусы, — насупился Коннолли. Флендерс был озадачен не меньше.
        — Откуда у вас такие сведения, Симон? Насколько я могу судить о барнардской цивилизации, на муравьиную кучу она не похожа. Яркость и независимость у них очень даже ценятся.
        — Неверное слово, Джеффри. Не ценятся. Можно ли сказать, что у землян ценится умение ходить на двух ногах?
        — Ну, — поразмыслив, сказала Лика, — у тяжелобольных, наверное, да.
        — Разве что у больных, — сардонически усмехнулся француз. — Для барнардца чувство собственного достоинства — естественный орган. Мне приходилось читать лекции по земной истории студентам с Барнарды, и у меня вечно возникали проблемы — в том числе с либерализмом. Было невозможно растолковать барнардцам, что такое "борьба за права и достоинство личности". Для них это какая-то дикая несуразица. Как если бы...
        Несколько мгновений Лагранж напряжённо подыскивал аналогию; морщины у него над бровями стянулись полукругом от мыслительных усилий.
        — Вы можете представить себе индейца — не навахо или сиу, а из какого-нибудь крошечного племени, из тех, что ещё продолжают жить по обычаям каменного века в заповедниках Амазонии? Вообразите, что этот индеец — голый, с палочкой в носу, весь в боевой раскраске — гордо марширует с плакатом, на котором написано, что он борется за своё законное право обладать нейронными рефлексами?
        — Дадаизм какой-то, — сказала Лика. — Или кино XXII века.
        — Кажется, я догадываюсь, — Флендерс потёр мочку уха. — У индейца ведь и так есть нейронные рефлексы, иначе он был бы мёртвым?
        — В точку, Джеффри. Нейронных рефлексов у него предостаточно, хотя сам он об этом не знает. И хотя в его языке вообще нет слов для обозначения этого понятия. Так вот, перенесите на Барнарду наш классический либерализм — и Монтескье, Локк, Джордж Вашингтон окажется в роли голого индейца с абсурдистским плакатом.
        — А вы философ, Симон, — сказал Флендерс. — Оригинальная мысль — борьба за право на нейронные рефлексы...
        — Пожалуй, пришлась бы по вкусу какой-нибудь политической партии 2050-х, — засмеялся Коннолли.
        Лика оглянулась через плечо на Фоо.
        — Миай точно больше интересуется индейцами без плакатов.
        Стажёр был с головой погружён в происходящее на экране видеоплеера. Он сполз на самый край кресла и взвизгивал от восторга каждый раз, когда в фильме гремел одному ему слышный выстрел.
        — Вы зря смеётесь, — укорил их Лагранж. — В определённом смысле Виктор ничуть не менее наивен, чем Миай, хотя он и старше. Он может потрясать нас своим английским и походя ссылаться на земную литературу, но кое-каких уроков земной культуры он так и не усвоил. Или не захотел усвоить.
        — То есть земных представлений о субординации? — спросил Флендерс.
        — Я бы выразился жёстче. Он не в состоянии понять, что для некоторых землян существуют только две формы взаимоотношений: либо ты, либо тебя.
        Флендерс сидел как на иголках. Дурак, мысленно обругал он сам себя. Ты вообразил, что его и впрямь интересует твоё личное отношение к Виктору. А бояться следовало совсем не этого. Конечно, девять из десяти, что Мэлори гомофоб, но в данный момент твои чувства к Лаи его не занимали ни на вот столько. На самом деле он ждал, что ты брякнешь что-нибудь такое, что даст повод к нему придраться... Для таких, как Мэлори, вопрос "ты или тебя" существует исключительно в переносном смысле.
        — В переводе на более вульгарный язык, — вмешался Коннолли, — Носорог его пытается нагнуть. Так я говорю?
        — Верная формулировка. Но вряд ли у него что-то получится, если только Виктор сгоряча не сотворит какую-нибудь капитальную глупость.
        — Ну, он же не студент-первокурсник, — возразил Флендерс. — Мэлори тоже не понимает, на кого он напал. Он привык не воспринимать барнардцев всерьёз, вот и прёт по инерции.
        — Как он относится к барнардцам — фактор второстепенный, — сказал Коннолли. — Мэлори не любит независимых. Это фактор номер один. А то, что Вик не считает себя его подчинённым, только полный идиот не заметит. Он же у нас Казак.
        — А Мэлори, значит, Екатерина Вторая? — не без сарказма откликнулась Лика.
        — При чём здесь Екатерина Вторая?
        — Для тех, кто не специализируется на славянской истории, я бы хотела напомнить, что стало с теми казаками, в честь которых наш друг получил свою кличку. Они отказались признавать господство Екатерины, и императрица попросту разогнала их силовыми методами.
        — К счастью для Виктора, Мэлори не располагает силовыми методами. Да и гнать его отсюда некуда. Он даже штрафные вписать ему не может — ведь Виктор не член экспедиции.
        — Так-то оно так, Джеф, но, если возникнет конфликт, Носорог попытается отравить ему жизнь всеми доступными средствами, — удручённо заявил Коннолли. — Я знаю, о чём говорю. Обидеть барнардца — это не на кафедре интриговать. Это не останется внутренним делом экспедиции. Мы все окажемся по уши в дерьме, и не отмоешься.
        12. КАСПАР ГАУЗЕР
        МАРС, ЭКСПЕДИЦИЯ D-12. 10 НОЯБРЯ 2309 Г. ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ (11 СЕНТЯБРЯ 189 ГОДА ПО МАРСИАНСКОМУ).
        — Какие-то проблемы? — недовольно спросил Мэлори, чувствуя, что дело неладно. Коннолли поставил поднос с ужином на стол и уселся, по видимости игнорируя вопрос.
        — Вы оглохли? — Мэлори требовательно навис над ним. — Я к вам обращаюсь, между прочим.
        — Да так... — неохотно ответил Коннолли, стараясь не глядеть ему в глаза. — Амаи не отрегулировал кислородный аппарат, а на раскопках не обратил на это внимания. Сколько он провёл на пониженном доступе, никто не знает. Теперь Джеф с Эльзой вынимают его из скафандра.
        — Минус двадцать баллов, — определил Мэлори. — Не будь он стажёром, я бы вкатил ему сорок. Где этот умник?
        — Вон, — кивнул Коннолли. Дверь столовой распахнулась, и внутрь ввалился Флендерс. Он почти нёс на себе обмякшего Амаи Ори, совершенно невменяемого после кислородной ингаляции, которую ему сделала Эльза Рэй. Усадив стажёра за стол, он с облегчением перевёл дух.
        — Нам бы кофе, — сказал он, обращаясь к Рите Кертис в кухонном отделении. — Сможете организовать?
        — Горчицы вам в задницу, а не кофе, — сказал подошедший Мэлори. — Чтобы не забывали проверять скафандр. Я что, заново должен учить вас технике безопасности?
        Ори уставил мутные глаза на начальника экспедиции.
        — Безопасности?! — прохрипел он. И вдруг визгливо рассмеялся ему в лицо.
        — Вы мне это прекратите... — начал Мэлори. Ори пошатнулся и с грохотом опрокинулся на пол вместе со скамьёй.
        — Безопасности! — он попытался встать, запнулся о скамью и снова растянулся на полу. — Только об инструкции и думаете! О радиации вы не думаете! А нас, может, уже облучило насмерть!
        Он сорвался на крик. Археологи за столами перестали есть, беспокойно наблюдая за ним. Лика наклонилась к Лагранжу.
        — Что с ним?
        — Паническая атака. Этот феномен описан в старой медицинской литературе. Видимо, барнардцы не пользуются антипанической сывороткой.
        — Немедленно сядьте на место, — заявил Мэлори, надвигаясь на стажёра. — За истерику ещё тридцать штрафных. Здесь вам не дурдом.
        — Ха, испугали!
        Ори стоял на ногах и пошатывался. Его лицо было серо-зелёного цвета. Он ухватился рукой за край стола.
        — Испугали штрафными! Откуда вы знаете, что мы через неделю не сдохнем?
        — Замолчите вы или нет? — выкрикнул Мэлори и шагнул ближе. Не стоило ему этого делать, пронеслось у него в голове в последний момент, когда пластиковая коробка с сырным салатом ударила ему в грудь.
        Отскочившая крышка завертелась на полу. Ленточки мокрого сыра сползали по его наглухо застёгнутому чёрному кардигану. Вокруг стояла мёртвая тишина. Оцепеневший Мэлори почувствовал, как в мозгу его пухнет слепая, липкая, горячая туча. Он до крови прокусил губу. Затем медленно повернулся, озираясь.
        Первое, на что он натолкнулся — пустой, синтетический взгляд Эрики Йонсдоттир. Чёрные, матовые глаза, вроде обломков бакелита, которые попадаются в слоях эпохи НТР. Она вскочила на ноги и теперь стояла, застыв столбом. Все молчали. Кроме Ори — он сидел на полу и взвизгивал, закрыв лицо руками. Плечи его конвульсивно вздрагивали. Показалось Мэлори, или хихикал не только Ори? Гарри вас Поттер в душу мать, неужели он не сумеет угомонить съехавшего с катушек стажёра?
        — Ведёте себя, как ребёнок, — Мэлори схватил барнардца за плечо. — Поднимайтесь!
        В этот же миг он получил такой пинок в щиколотку подкованным ботинком, что в глазах у него всё затмилось от боли. Мэлори отскочил в сторону. Убью, сволочь... чего они все таращатся? Тоже мне, интерактивное шоу...
        Быстрее всех опомнился Коннолли. Он подскочил к барнардцу, сгрёб его под мышки и попытался поднять. Ори продолжал визжать, обвисая у него на руках; его миниатюрное тело оказалось неожиданно тяжёлым, он поджимал ноги, не желая становиться на пол.
        — Вставай, идиот, — пропыхтел Коннолли. Вокруг них скакала Айена со стаканом воды в руке. У неё были смутные представления о том, что, когда человеку плохо, ему требуется дать воды, и она пыталась осуществить это намерение. — Да ну вас с вашей водой!
        Отмахиваясь от бестолковой Айены, он на мгновение ослабил хватку, и Ори тут же извернулся и по-девчачьи, пятернёй с растопыренными ногтями смазал его по лицу. Щёку обожгли царапины. Разрываясь между желанием как следует приложить силу и страхом покалечить хрупкого барнардца, Коннолли заломил ему руки за спину. Визг не смолкал, штопором ввинчиваясь в уши и буравя мозг. Что дальше? Что вообще делают, когда паника?
        — Не трогайте его, — прозвучало по-маорийски позади. Коннолли выпустил стажёра, и тот осел на пол. Мэлори поднял глаза и столкнулся взглядом с Лаи, стоявшим на пороге столовой.
        Проклятье, подумал Мэлори, стоя перед ним в облепленном салатом кардигане. Ярость огненными разрядами пульсировала в висках. В глазах Лаи читалось сочувствие, и это сочувствие было унизительно.
        — Не трогайте его, — повторил Лаи, прежде чем начальник экспедиции успел что-либо ответить. — Я знаю, что делать.
        Остальные посторонились, пропуская его к залитому слезами и слюной Ори. Лаи подошёл к стажёру и что-то резко сказал на своём языке. Для землян это звучало всего лишь как несколько шумных выдохов, но барнардская часть экспедиции переглянулась, одобрительно посмеиваясь, а стажёрка Таафа Риа закрыла рукавом рот в явном смущении. Ори замолк. Он глядел на Лаи сквозь растопыренные пальцы.
        Лаи протянул руку к блестящим каштановым кудрям стажёра.
        — Вы этого не сделаете, — слабым голосом выговорил тот по-маорийски, забившись в угол.
        — Ещё как сделаю, — презрительно ответил Лаи.
        — Вы не можете, Виктор-миир, — пролепетал Ори. Истерику вышибло из него необъяснимым образом; он был вполне адекватен и резко ослабел, придя в себя. Лаи не опускал руку.
        — Могу, — сказал он. — Во-первых, вы не взрослый, и это не локон чести. Во-вторых, вы ведёте себя отвратительно.
        Земляне ждали, что Лаи вцепится ему в волосы. Но он просто положил ладонь на макушку стажёра и подержал немного. Ори сник. Лицо его было безжизненным.
        — Что происходит, чёрт подери? — спросил Джеффри Флендерс у Коннолли.
        — Похоже, разборки по-барнардски.
        Лаи убрал руку. Ори смотрел в пол; его колотила дрожь. Стараясь ни на кого не глядеть, он поднялся на ноги.
        — Меня тошнит, — пробормотал он. Лаи обернулся.
        — Кто-нибудь — отведите его в медпункт.
        Помочь вызвался Миай Фоо. Проводив их взглядом, Мэлори принялся салфеткой счищать салат со своей одежды. Он начинал успокаиваться.
        — Ну и вид у него был, — сказал он. — Как будто вы по меньшей мере в дерьме его искупали.
        — Точная метафора, — Лаи приподнял верхнюю губу, опушённую короткими усиками. — А теперь, с вашего позволения, я поем...
        Он отправился к окошку за своим подносом. Мэлори вернулся за стол. К нему подсел Лагранж.
        — Занятная культура, — задумчиво произнёс пожилой археолог. — Находчивый парень, ничего не скажешь.
        — Но что он сделал? — вполголоса спросил Мэлори.
        — А вы разве не видели?
        — Боюсь, я не понял, — сдержанно ответил начальник экспедиции. Неужели у него в самом деле серьёзные пробелы в знаниях о барнардцах? Как бы так сформулировать вопрос, чтобы не выставить себя дикарём? — Он ведь не оттаскал его за волосы?
        — Это не обязательно, — проговорил Лагранж. — Видите ли, к волосам взрослого барнардца вообще не должен прикасаться посторонний. Для них это ещё оскорбительнее, чем для нас пощёчина.
        — А, — начал понимать Мэлори. — Но почему же тогда Виктор сказал ему, что он не взрослый? Малолеток у нас вроде бы нет?
        — Смотря с какой точки зрения. По закону барнардец получает все гражданские права с тринадцати лет, но обычай есть обычай. К мужчине будут относиться серьёзно только тогда, когда он острижётся под локон чести. Обычно это бывает годам к двадцати, а то и позже. Сейчас, конечно, когда на Барнарду проникли земные моды, традиция размывается, но в целом барнардцы довольно консервативны. Амаи всего семнадцать, и он ещё не носит локона чести. Виктор весьма грубо ему об этом напомнил. А ведь все юноши на всех планетах хотят, чтобы их считали взрослыми.
        — А что, студентов разрешено хватать за волосы?
        — Воспитанные люди этого не делают. Но законом это не наказуемо. А вот если речь идёт о взрослом мужчине, то можно схлопотать серьёзный штраф. Даже если вы только дотронулись до локона чести.
        Мэлори аккуратно опустил этот факт в свою мысленную картотеку. Хорошо, что он об этом узнал, пусть и поздно. Надо же, это его третья экспедиция с барнардцами, и до сих пор он не удосужился узнать о таких вещах. Мог бы влипнуть... Правда, в прошлые два раза он не возглавлял экспедицию, да и эксцессов тогда не было.
        — Так вот почему у Фоо голова как затоптанный газон, — догадался Мэлори. — Это он сам так потрудился над имиджем?
        — Ну да. Бедный Миай хочет походить на землян, но в его сознании не укладывается, что мы не стрижёмся собственноручно. Вот он и занимается эквилибристикой с зеркалом и машинкой.
        — Жёстко ты с ним, Вик, — сказал тем временем Коннолли за другим столом. — Со стороны можно было подумать, ты его вот-вот сгребёшь за кудри и носом об пол.
        — Я не изверг, — отозвался Лаи с набитым ртом. — Принятых мною мер вполне достаточно. Он же утихомирился, ведь так?
        — Влопался наш Амаи, — вздохнула Лика Мальцева. — Почти верный волчий билет.
        — Волчий билет? — насторожился Лаи. — А это что такое?
        — Это значит занесение в чёрный список, — объяснил Коннолли. — Тех, кого лишают права работать в экспедициях. Носорог зол как чёрт — из-за того, что Амаи его ударил, но главным образом из-за салата. Как бы эта экспедиция не оказалась для парня последней.
        — Дура-ак, — протянул Лаи. — Ой, дурак... Ну что ему стоило проверить скафандр?
        Оба поняли его без лишних слов. Академическая карьера Ори на родной планете из-за этого инцидента могла запросто оборваться, не начавшись. Если первая же экспедиция кончится для него подобным образом, он не сможет даже защитить диплом...
        — Далась ему эта радиация, — пробурчал себе под нос Коннолли. — Чего его заклинило?
        — Заклинит тут, когда целый день выкапываешь скелеты, один уродливее другого, — сказала Лика. — Было бы удивительно, если бы он бредил розовыми слонами.
        — Какими слонами? — не понял Лаи.
        — Да так, присказка, — отмахнулся Коннолли. — Кстати, а что ты такое ему сказал, что он сразу заткнулся и перестал визжать?
        — Я только сказал ему, что он...
        Лаи вытянул пухлые губы трубочкой и с шумом выпустил воздух. На земной слух получилось нечто вроде: "ои-ххэй!".
        — А что это значит? — Коннолли сгорал от любопытства. — Или, — показал он глазами в сторону Лики, — не при дамах?
        Лика прыснула.
        — Патрик, мы же историки.
        — Не надейтесь, — саркастически ответил Лаи. — В наших языках вообще нет непристойных ругательств — по крайней мере, непристойных в вашем понимании. Мы не используем для этого сексуальные термины. Если я и затруднился с объяснением, то это потому, что не нахожу подходящего эквивалента этому слову. Буквально я бы его перевёл... э-э... как "дитя из тёмной комнаты".
        — А в чём смысл? — не отставал Коннолли. Лаи вытирал рот салфеткой.
        — Смысл в том, что бывают дети, которые по какой-то причине выросли в изоляции от людей. Такой человек не умеет ходить и говорить, не знает своей культуры, не знает, кто он — не знает, что значит быть человеком. Если кому-то сказали, что он "дитя из тёмной комнаты", это самое страшное оскорбление, которое можно нанести человеку у меня на родине. В древности за него вызывали на поединок.
        Лаи как-то нервно дёрнул ресницами.
        — Чего только не рассказывают про древность... В массовой литературе мне встречалось утверждение, будто так наказывали тех, кто струсил в бою — младшего из его детей превращали в...
        Он снова выговорил это слово на родном языке.
        — А впрочем, это, скорее всего, журналистские фантазии, — прибавил он. — Никакими источниками не подтверждается. Это просто попытка объяснить, почему это слово так стыдно слышать — особенно мужчине.
        — Я думаю, это слово можно перевести, — вдруг сказала Лика. — Мне сейчас пришёл в голову земной эквивалент.
        — Какой? — оживился Лаи.
        — Каспар Гаузер.
        13. СЕРДЕЧНЫЙ ПРИСТУП
        БАРНАРДА, 15 ДЕКАБРЯ 2309 ГОДА ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ
        Лика с ногами сидела на кровати, свесив голову между колен. Это утро застало её врасплох; она зависла между вчерашним и сегодняшним днём, боясь пошевелиться и покинуть это томящее, но вместе с тем успокоительное безвременье. А между тем ей хотелось есть, и завтрак в гостиничном ресторане уже двадцать минут как начался.
        Самое ужасное, что Патрик был прав. Она действительно рассматривала Лаи как мужчину. Она и сейчас смешалась, вспомнив, как вчера любовалась им из-за музейного стенда. Раньше она как-то не обращала внимания на то, что он кра...
        Хватит, оборвала она себя, довольно. Во-первых, он ростом ниже тебя на двадцать сантиметров, и, разговаривая с ним, ты имеешь уникальную возможность созерцать донышко его пилотки. А во-вторых, природа всё равно предназначила его для представительниц его собственного вида. Природе нет дела до твоих симпатий.
        Она выпрямилась; спустила ноги с кровати. За окном была всё та же ровная, светлая, бледно-пасмурная дымка — Летящая Звезда Барнарда никогда не демонстрировала своё лицо на публике. Лика посмеялась над собственной тревогой. В конце концов, они с Патриком здесь ненадолго. Через восемь дней они улетают на Землю. Что может случиться за восемь дней? И вообще, что особенного произошло? Она просто решила, что эта его стрижка не так уж его безобразит. Совершенно не повод для опасений.
        Лика встала, надела горячую после гладильного автомата юбку и вышла из номера.
        В коридоре что-то тихо гудело. Уборка? Так и есть, источником гудения оказался полуавтоматический пылесос, катавшийся от стены к стене. За ним следовал мужчина в тёмно-зелёном рабочем комбинезоне с логотипом отеля на спине, державший в руке удочку-дистанционник. Это был не тот уборщик, что наводил порядок в номерах — того Лика уже видела, и он приходил в другое время. Увидев Лику, уборщик остановился, удочка повисла в его руке, пластиковый круглый корпус пылесоса глухо стукнулся в стену.
        — Эээээ, — с бестолковой ухмылкой протянул он. Не говорит по-маорийски, сообразила Лика. Пылесос крутился на месте и жужжал. Что-то не так было с этим уборщиком, и Лика замерла напротив него. Ему было около тридцати, но локона чести у него не было — его чёрные волосы были коротко подстрижены, почти на земной манер. Уборщик медленно развернулся к ней лицом. В стеклянных карих глазах застыло выражение напряжённой попытки понять, чего от него могут ждать. Спереди на комбинезоне Лика разобрала надпись по-маорийски:
        "Убедительная просьба алкоголь не давать".
        Уборщик был умственно отсталым.
        Лика заперла дверь номера. Вот, значит, что происходит с такими на Барнарде... "Алкоголь не давать". На Земле это сочли бы унизительным, хотя сам бедолага и не умеет читать.
        Она сделала успокаивающий жест: иди, мол. Уборщик тут же потерял к ней интерес и занялся пылесосом. Она отправилась к лифту.
        Потрясение от встречи с уборщиком временно заставило её забыть, отчего она не очень стремилась попасть в ресторан. Она вспомнила о причинах своих колебаний только тогда, когда Лаи помахал ей из-за столика. Она отреагировала не сразу. Но всё же ей пришлось заметить его. В своей огненно-красной, в крупных жёлтых цветах пилотке он сам походил на экзотический цветок. Теперь, когда он её увидел, было глупо — да и необъяснимо бестактно — пытаться сесть за другой столик. Лика помахала ему в ответ, взяла себе у стойки кофе с булочкой и направилась к нему.
        — Доброе утро, Лика, — сказал Лаи, грея в ладони бокал с вином. Манера барнардцев пить вино за завтраком была ещё одной из тех деталей, с которыми приходилось свыкнуться. Она бегло осмотрела то, что он ел (тоненькие пресные лепёшки, прикрытые ломтиками вымоченного в маринаде сырого мяса — тоже вряд ли похоже на завтрак), и села к нему за стол.
        — Доброе утро, Виктор, — рассеянно сказала она и бросила в кофе сахар. Лаи смотрел на неё. Тёмные, глубокие глаза с невероятными ресницами — раза в полтора длиннее, чем у среднего землянина... — Вы заметили уборщика в коридоре? Мне показалось, он...
        — Дебил, — жёстко закончил Лаи. — Вам не показалось.
        Лику обескуражила эта откровенность, несвойственная земной культуре.
        — И ему не позволяют носить локон чести?
        — Он всё равно не понимает смысла. Да и ритуал стрижки он не сумел бы провести. Таких, как он, стригут опекуны — исключительно ради опрятности.
        — Возьму себе ещё булочек, — проговорила она. Вышло виновато.
        Она сходила за булочками, а затем задала ему вопрос, всё это время вертевшийся у неё на языке:
        — Но... если вы официально признаёте, что люди делятся на полноценных и неполноценных... каковы критерии? Кто это решает? Где гарантия, что категория неполноценных не будет расширяться — что в ней не окажутся все, кто кому-то по какой-то причине не нравится?
        — Знаете, — усмехнулся Лаи, наливая себе ещё вина, — этот вопрос напоминает ваши споры между христианами и атеистами. Вот вы, например, атеистка?
        — Агностик, — поправила Лика.
        — Тем не менее. Насколько я могу судить по диспутам в Интернете, ни один христианин не в состоянии понять, что мешает таким, как вы, пожирать младенцев. И, однако, вы этого не делаете.
        — Неудачная аналогия. Агностики и атеисты не отрицают равенства всех людей. И потом, есть понятие сострадания.
        — А у нас есть понятие "ифаа". Примерно это можно перевести как "всё, что отличает человека от животного" или "воля быть человеком". Человек полноценен, если у него есть ифаа. Ответственность за тех, кто не сумел стать человеком, тоже часть ифаа.
        Он прищурился и поглядел на Лику сквозь свои роскошные ресницы.
        — Это трудно объяснить не-барнардцам. Мне в своё время тоже было трудно вникать в земное мышление. Впрочем, в вашей старой литературе мне попалось слово, которое в какой-то степени соответствует этому понятию.
        — Какое же?
        — "Гуманизм".
        Лика поморщилась. Всё-таки Лаи переоценивал своё знание земной культуры.
        — Вы что-то путаете, Виктор. Гуманизм — это американская разновидность фашизма. Прочтите любой учебник.
        Оба некоторое время молчали; Лика смотрела в чашку с остатками кофе. А вот кофе здесь синтетический, отчего-то подумала она. Только в люксовых номерах есть пакетики с натуральным...
        — Вы идёте на утреннее заседание? — спросил Лаи. Лика посмотрела на часы.
        — Ещё не знаю... А Патрик куда делся?
        — Уже позавтракал и ушёл. Хотел послушать доклад о пещерных фресках Фаара. Между прочим, ужасно был недоволен, что вы всё не появлялись, — в глазах Лаи зажёгся озорной огонёк.
        — Я спала, — призналась Лика с тем смущением, с которым всегда говоришь полуправду. Лаи отодвинул свою пустую тарелку на край стола.
        — Я только хотел сказать, что, если вы всё-таки не пойдёте на заседание, мы могли бы сходить посмотреть Храм Семи Богов. Ему тысяча восемьсот лет, и он всё ещё действует.
        — Разумеется, — неожиданно для себя сказала Лика. — Покажите мне его.
        Храм выступал из разноцветья современных построек, как причудливый скальный массив, упиравшийся в небо. Вблизи него не было высотных зданий — очевидно, барнардцы не любили загораживать памятники архитектуры. И правильно, подумала Лика, вспомнив своё разочарование от поездки в Лондон, когда она обнаружила, что собор святого Павла можно разглядеть снаружи целиком только на открытках, смоделированных на компьютере. Но мощь этого красно-серого, нависающего над головой камня вселяла в неё тревогу. Здесь не было гармонии и успокоения — по крайней мере, привычных для землян. Лика напрасно искала хоть каких-то признаков стройности или порядка — чем больше она смотрела, тем больше храм представлялся ей заброшенным обиталищем бандерлогов. На бесформенных уступах стен росли цветы, кустарники, местами даже деревья; окна почти целиком скрывал плющ, или что-то очень похожее; то тут, то там из неотёсанного камня выступал случайный барельеф, как будто художник едва начал свой труд и не закончил. Однако храм не был покинут — туда вливался поток празднично одетых барнардцев, мелькали яркие пилотки мужчин и платья
женщин, а несколько раз в толпе Лике на глаза попались и земляне. Подойдя ближе ко входу, она увидела, что многие, перед тем как войти в храм, покупают что-то в небольших автоматах, установленных во дворе. Свечи, предположила она. Но это оказались не свечи, а крупные орехи в тонкой красноватой кожуре.
        — Орехи для жертвенной трапезы, — пояснил Лаи, упреждая её невысказанный вопрос. — Нам тоже надо купить хотя бы два, по одному на каждого.
        Он приложил кредитный перстень к считывателю автомата и два раза нажал на кнопку. В лоток скатилось два ореха. Лаи сунул их в жилетный карман и взял Лику под руку.
        — Пойдёмте.
        То, что он продел свою руку под её локоть, было абсолютно естественно, хотя он и сделал это не так, как мужчины с Земли. Вдвоём они направились ко входу в храм.
        — А что делают с этими орехами? — шёпотом спросила Лика.
        — Едят, конечно, — совершенно не религиозным тоном отозвался Лаи. — Но сначала лучше сходить на Башню Поющих Ветров. Это вроде места для медитации.
        На башню вела нескончаемая винтовая лестница — единственное, что было общего у Храма Семи Богов с его земными собратьями. Здесь Лаи пришлось выпустить руку своей спутницы — ширины прохода с трудом хватало на одного человека. По барнардским обычаям, он двигался впереди, иногда оглядываясь на неё — не сбавить ли темп. Со спины он казался совсем юным, едва ли не подростком; его прямо-таки микроскопические шортики высоко оголяли ноги: с земной точки зрения, едва ли подходящая одежда не только для посещения храма, но и вообще для взрослого мужчины. Зато рубчатые подошвы его сапог идеально подходили для того, чтобы карабкаться вверх по истёртым скошенным ступеням. Лика порадовалась, что надела сандалии вместо туфель.
        Несколько раз им пришлось останавливаться и прижиматься к самой стене, пропуская тех, кто возвращался вниз. По-видимому, другого спуска с башни, кроме как назад по той же лестнице, не было. Наконец они выбрались на смотровую площадку.
        Площадка напоминала массивную беседку, сложенную из необработанного камня — защищавшая её от дождя крыша опиралась на кольцо каменных столбов, между которыми открывался вид на город. Лаи подошёл к перилам.
        — Здесь холодновато, — сказал он, — но немного постоять можно. Слушайте.
        Они стояли на площадке, поёживаясь от холода. Ветер трепал им волосы; Лаи пришлось придержать рукой пилотку, чтобы её не сдуло. Где-то над головой Лика различила негромкое гудение, похожее на хор из многих голосов. Гул этот не был однородным — в нём выделялось несколько тонов, которые складывались в какую-то простенькую мелодию. Источник его было не определить — он заполнял всё пространство, как будто сам воздух вокруг мерно вибрировал.
        — Что это? — заинтересованно спросила Лика. Лаи переступил с ноги на ногу, прячась от сквозняка.
        — На самом деле — просто старые кувшины, заделанные в крышу. Когда-то люди верили, что через них с нами общаются боги.
        — Может быть, так оно и есть, — сказала Лика, вслушиваясь в пение кувшинов. — Я хочу сказать, что если во Вселенной действительно существует высшее организующее начало, то оно...
        Ровную гудящую завесу разодрал писк телефона. Щёки Лаи порозовели от неловкости.
        — Забыл выключить, — он торопливо выдернул капсулу из пояса. — Теперь придётся отвечать...
        Чтобы не мешать ему, Лика отошла к противоположному краю площадки. Правда, она всё равно не понимала ни слова, но почему-то чувствовала потребность быть деликатной. Держась одной рукой за шершавый камень колонны, она выглянула наружу. Ветер захлёстывал ей лёгкие; город внизу был как на ладони, со всеми его зданиями и транспортными развязками. Далеко внизу по монорельсовой линии полз похожий на жёлто-синюю гусеницу вагон. Метрах в тридцати от Лики промчался двухместный аэромобиль; от неожиданности ей показалось, что машина летит прямо на неё, и она отпрянула. Летун мигнул ей фарами, сделал крутой вираж и скрылся из виду. Лика посмеялась про себя и повернулась.
        И увидела белое лицо Лаи, судорожно сжимавшего в пальцах вынутую из уха капсулу. Его глаза были чёрными и бездонными. Глаза утопающего.
        — Виктор?
        Лика испуганно шагнула ему навстречу. Он опустил руку и убрал капсулу в пояс.
        — Дорану плохо, — хрипло выговорил он. — Сердечный приступ.
        — Сердечный приступ? В его возрасте? — Лика ощутила смятение. — Это какая-то ошибка...
        — Ошибка исключена, — Лаи покачал головой. — Его подобрали в гостиничном саду, и на пальце у него было гостевое кольцо. В кольце они и нашли мои координаты — в память забито, что Доран навещает такого-то. Сейчас он в медцентре гостиницы.
        — Ничего не понимаю, — сказала Лика. Это было самое искреннее, что она могла сказать.
        — Я тоже.
        Лаи прикусил губу. В глазах его стояло такое отчаяние, какое бывает только у барнардцев.
        — Хоть бы мне позвонил, дурачок, что собирается дожидаться меня в парке... Телефон-то был включен.
        — Он в тяжёлом состоянии?
        — Боюсь, да. Врач сказал, что ситуация стабилизировалась, но Дорану нужен покой. Обещал перезвонить мне позже и сказать, когда можно будет к нему зайти.
        Он страдальчески поглядел на Лику.
        — Посмотрите храм без меня? Ничего?
        — Не глупите, — оборвала Лика. — Я с вами.
        Она еле поспевала за ним, пока он бежал вниз по винтовой лестнице, прыгая со ступеньки на ступеньку. Монорельсовый вагон как раз распахнул двери у остановки, но в спешке Лаи никак не мог попасть перстнем в валидатор турникета, и обоим показалось, что прошла целая вечность, прежде чем они очутились внутри. Поездка длилась в молчании; каждый из них словно боялся неосторожно сказанным словом вызвать непоправимые разрушения — словно судьба Дорана зависела от того, что они скажут или не скажут в вагоне. Заговорить они решились только в фойе гостиницы.
        — Ещё и половины времени не прошло, — Лаи взглянул на свои старомодные часы в титановом корпусе. — Меня это доконает.
        — Наверное, если бы ему стало хуже, вам бы перезвонили, — Лика пыталась быть рассудительной. Она понимала, что рассудительность — не слишком убедительное утешение, но надо же было что-то сказать.
        — Надеюсь.
        Они доехали на лифте до своего этажа. В коридоре их снова захватило мучительное молчание. Он был подавлен, она — просто не знала, что говорить. Переживания Лаи действовали на неё ещё сильнее, чем несчастье с Дораном. Земные мужчины никогда не выражали страх и надломленность так откровенно, да и Лаи не был из тех, кого легко вывести из равновесия. Она имела возможность убедиться в этом в экспедиции.
        И к тому же Доран... Это очаровательное создание в оранжевой рубахе до пят — неужели он в самом деле, сейчас вот, погибает от сердечного приступа?
        Лаи открыл дверь своего номера. Лика прошла за ним. Фарисейство было неуместно. Она не могла оставить его одного.
        Он остановился посреди комнаты. Попытался ослабить на шее узел платка, но бросил эту попытку.
        — Ох, Лика... — произнёс наконец он. А потом неожиданно подошёл к ней и уткнулся лицом ей в плечо.
        Она была так растеряна, что бессознательно погладила его по голове. Её ладонь успела соскользнуть с пилотки и задержаться на его горячем бархатистом затылке, прежде чем она опомнилась. Она надеялась, что не коснулась волос. Но нет, локон был выпущен из-под шапочки сбоку на висок. Всё в порядке...
        — Не убирайте руку, — прошептал Лаи. Она не сразу поняла его.
        — Не убирайте руку, — повторил он. — Мне нравится, когда вы так делаете.
        Лаи дышал ей в плечо сквозь свитер. Ложбинка над шеей у него была совсем такая же, как у землян. Только уши немного отличались по форме, розовые мочки были слегка заострёнными. Забытые храмовые орехи болтались в его жилетном кармане.
        — У вас руки прохладные, — чуть застенчиво проговорил он, — а у меня такое творится в голове...
        Постояв так немного, он мягко освободился из-под её руки и сел на кровать. Лика не рискнула сесть рядом с ним. Она осталась стоять. Он не смотрел на неё.
        — Это противоестественно, если хотите знать, — порывисто сказал он. — Стоит только подумать, что он мог умереть, в его годы...
        — У него были какие-то проблемы с сердцем? — спросила Лика, только для того, чтобы как-то выразить сочувствие. Её душили её собственные эмоции, в том числе и не очень уместные в той ситуации, в которой находились они оба. Но, боже мой, кто же знал, что они такие приятные на ощупь?
        — Никогда. С чем-чем, а с сердцем у него всегда всё было в порядке.
        — Ужасно, — искусственным голосом ответила Лика. Хотя ужас её был абсолютно искренним. Ей никогда не давались соболезнования, вот в чём беда.
        Она всё ещё ощущала на пальцах бархатный жар. Она не смогла бы сказать, сколько прошло времени так, в молчании, прежде чем телефон Лаи заверещал.
        — Да, — сказал Лаи. — Алло, — потом спохватился и перешёл на родной язык. На лицо его понемногу возвращались краски. Оборвав связь, он вскочил с кровати.
        — Это из медцентра. Говорят, к нему можно зайти.
        14. "ДРУГАЯ КУЛЬТУРА", СКАЗАЛ АСТЕРИКС
        МАРС, ЭКСПЕДИЦИЯ D-12. 10 НОЯБРЯ 2309 Г. ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ (11 СЕНТЯБРЯ 189 ГОДА ПО МАРСИАНСКОМУ).
        Мэлори старался заставить себя сосредоточиться на статье, но слова не шли ему на ум. Внутри у него по-прежнему всё кипело, хотя испачканная салатом кофта давно уже лежала в баке стирального автомата. Давясь, он сжевал подряд три печенья, запил в конце концов чаем из термоса. На экране по-прежнему горели бесполезные строчки: "Соображения о воздействии летальных мутагенных факторов на заключительной фазе существования марсианской цивилизации..."
        В дверь постучали. Негромко и коротко, но всё же неожиданно для него. Он едва не поперхнулся чаем и поспешно поставил недопитый колпачок от термоса на стол.
        — Войдите, — обронил он. Дверь скрипнула. Мэлори поднял взгляд от клавиатуры. Перед глазами его очутился белый ремень с пряжкой из четырёх переплетённых лент, стягивавший складки серо-голубой блузы.
        — Простите, что отвлекаю вас, Артур, — сказал Лаи, — но мне нужно с вами поговорить.
        — Я слушаю, — неохотно отвечал Мэлори, сохранив файл. Лаи помедлил, подбирая слова.
        — Видите ли... Я хочу принести вам свои извинения за то, что так получилось.
        Это ещё что за номер, подумал Мэлори. Чего ему нужно?
        — А почему вы должны извиняться? — он наконец удостоил барнардца взглядом в глаза. — Это проблемы Амаи, а не ваши.
        По щекам Лаи разлилась горячая краска.
        — Это и мои проблемы тоже, — быстро сказал он. — Могу я попросить вас об одной вещи?
        Он нервничал; в совершенно несвойственной ему манере он начал мяться и засовывать пальцы за ремень. Мэлори снова взглянул на экран. Ни к чёрту не годится, подумал он.
        — Ну? — теряя терпение, спросил он. Лаи собрался с духом.
        — Я бы хотел попросить вас не наказывать Амаи чересчур строго. Он, конечно, сделал большую глупость, но он всего лишь студент...
        Ах, вот куда он гнёт, догадался Мэлори. Ну да, было бы наивно полагать, что он, с его самомнением, не попытается вмешаться — раз уж он оказался участником этой истории. Участник истории, с красными пятнами на лице, беспокойно смотрел на начальника экспедиции.
        — Простите, Виктор, — с уничтожающей вежливостью произнёс Мэлори, — но у вас нет полномочий за него заступаться.
        Лаи облизал пухлые губы и сглотнул слюну.
        — Думаю, есть. Возможно, вы не знаете, но он, как и я, с Таиххэ. Более того, мы из одного университета, только филиалы разные.
        — И что? — холодно осведомился Мэлори. — Собираетесь использовать землячество как аргумент? Между прочим, по нашим законам это наказуемо. Антикоррупционный Кодекс ООН от 2078 года приравнивает землячество к взятке и сексуальному давлению. Вы в курсе?
        — Полагаю, это не тот случай, — мягко возразил барнардец. — Я не собираюсь вымогать у вас каких-то привилегий для Амаи. Произошла трагическая нелепость, и для меня долг чести — не допустить необратимых последствий. Амаи ещё не окончил учёбы, и было бы несправедливо лишать его будущего только из-за того, что он один раз набедокурил.
        — Один раз? — Мэлори прищурился, разглядывая Лаи откровенно неприязненно. — Амаи уже неоднократно нарушал правила поведения на станции. Если хотите знать, из-за него несколько раз летело программное обеспечение. То, что случилось сегодня — просто закономерный итог, подтверждающий его полную неспособность к экспедиционной работе.
        Утомившись собственной убедительностью, он глотнул остывшего чаю. И услышал голос барнардца:
        — На вашем месте я бы дал ему шанс.
        Мэлори изумлённо поставил колпачок с чаем на клавиатуру, вызвав полный сумбур в окне файла. В таком тоне с ним ещё никто не разговаривал. Его взгляд упёрся в Лаи, как лазерная указка.
        — Ч-то?
        Взгляд этот, по замыслу испепеляющий, не оказал на Лаи никакого воздействия, и даже интонация не удалась — вместо глубокого презрения вышла ошарашенность. Лаи стоял всё так же прямо, чуть откинув назад спину, нимало не обескураженный. Злясь не только на него, но и на себя — за неумение совладать с чужой непонятливостью, — Мэлори потухшим голосом повторил:
        — Что вы сказали?
        Как и следовало ожидать, Лаи воспринял эту реплику на полном серьёзе. Не сводя блестящих тёмных глаз с начальника экспедиции, он сказал:
        — Я имею в виду, что Амаи уже достаточно наказан. Мне пришлось грубо обойтись с ним; у меня не было другого выхода, но это и так большой стресс для него. Мне бы не хотелось, чтобы его жизнь оказалась сломанной из-за одного случайного происшествия.
        — Не сломается, — осклабился Мэлори. — Сменит профессию, только и всего. А если ему так дорога археология, об этом надо было думать раньше. И головой, а не прочими местами.
        — Вы не знаете Амаи. Он очень совестливый человек. Он постесняется переводиться на другую специальность, постесняется скрыть эту историю — он не попытается уйти от позора. А если он будет выставлен в таком виде, он не рискнёт носить локон чести.
        Мэлори посмотрел на Лаи. Стоит тут перед ним — полтора метра ростом, ресницы, как у фарфоровой куклы, пижонские усики... Да что, в конце концов, этот крендель о себе воображает?
        — Знаете что, — устало сказал он, — мне плевать на ваши локоны. Правила одни для всех участников экспедиции, и кому они не нравятся — адью. Что касается вас, Виктор, то у вас нет права лезть со своим уставом в чужой монастырь.
        Лаи прохладно кивнул, не выказывая никаких эмоций, кроме молчаливой досады.
        — Я понимаю, — спокойным голосом ответил он. — Спасибо, Артур. Извините за беспокойство.
        Он повернулся спиной и взялся за ручку двери. Уже на пороге он обернулся и через плечо спросил:
        — Могу я узнать, что всё-таки ждёт Амаи?
        Мэлори наконец расслабился. Победа осталась за ним. Он аккуратно убрал с клавиатуры чай и переставил его на свободный угол стола.
        — Об этом я ещё подумаю.
        Лаи мучили тяжёлые мысли, когда он раздевался у себя в комнате перед сном. Вмешательство было его долгом, но его худшие подозрения насчёт результатов этого вмешательства оправдались.
        Спальня только что по высоте не походила на египетский саркофаг, но Лаи, при его росте, это нисколько не стесняло. Пространства вполне хватало, чтобы наедине с самим собой обдумать положение. За себя он не боялся — он не принадлежал к экспедиции D-12, и Мэлори не мог применить к нему штрафные санкции, хотя испортить отношения с начальником станции, где ты гость, не слишком похвально. Хуже то, что это происшествие спутало ему планы — теперь выпросить у Мэлори полёт в двадцать пятый квадрат будет значительно труднее. Всё это, однако, были пустяки по сравнению с возможными последствиями этой истории для Ори. Похоже, он не столько помог, сколько навредил мальчику.
        Ты виноват, сказал он сам себе, ты должен был помнить, что у землян слишком многое зависит от настроения. Вряд ли землянин способен сохранять способность к непредвзятому суждению после того, как безусый семнадцатилетка швырнул в него салатом у всех на глазах. Это и так не льстит ничьему самолюбию, а уж земляне-то, с их представлениями о самолюбии...
        Лаи не додумал эту мысль до конца. Сидя обнажённым на краю койки, он взял в руки машинку для подпиливания ногтей. Ногтями ему приходилось заниматься через каждые два дня. Иногда он завидовал землянам с их медленным обменом веществ. Патрик Коннолли, например, мог не срезать ногти целую неделю и — страшно сказать — не бриться больше суток, и тем не менее сохранять относительно благопристойный вид. Вероятно, оттого, что физиология землян не требовала слишком частого ухода за собой, они воспринимали чрезмерную, на их взгляд, опрятность как подозрительное излишество — которое с трудом прощалось женщинам и считалось едва ли не пороком для мужчин. Что составляло насущную жизненную потребность барнардца, землянами расценивалось как признак изнеженности и недостаточной мужественности, хотя какая связь между мужественностью и степенью нечистоплотности, для Лаи так и осталось загадкой. Он вспомнил свою первую стажировку на Земле, в египетской пустыне. Он был тогда совсем молод — борода у него не росла, а волосы ему по возрасту полагались длинные; но всё же его земные товарищи подглядели, как он трижды в день
обтирался влажными салфетками, и подняли его на смех. На раскопе они зажимали пальцами носы, притворяясь, будто у них аллергия на запах салфеток; несколько раз прозвучало слово "гомик". Лаи тогда был так наивен, что спросил, что это такое, и долго не понимал разъяснений. Когда, наконец, пожалевшая его единственная девушка в команде всерьёз растолковала ему смысл непонятного термина, он не поверил. Он решил, что его разыгрывают. И даже когда она вытащила из рюкзака компьютер, раскатала его на коленях и показала Лаи сочинения Лукиана и Петрония в Интернете, это его не вполне убедило. Ему пришлось поверить только тогда, когда он наткнулся на несколько весьма специфичных веб-сайтов и заодно получил кое-какие сведения о нюансах анатомии землян — частично он знал об этом и раньше по произведениям земного искусства, но не предполагал, что различия, абсолютно незаметные в повседневной одежде, могут простираться столь далеко. Как выяснилось, альбомы Лувра и Дрезденской галереи давали более чем неполную информацию.
        Лаи обрабатывал ногти машинкой, с педантичной точностью оставляя белую полоску по краям шириной в полтора земных миллиметра. Как всё-таки тяжело общаться с землянами, думал он. Чего он никогда не мог понять, так это их пристрастия выискивать любые предлоги, освобождающие их от уважения к другому человеку — будь он барнардец или даже их собственный соплеменник. Похоже, оно считается у землян чем-то вроде обременительного правила этикета (их этикет — отдельная история, он так запутан и перегружен бессмысленными правилами, что они и сами не в силах его соблюдать, но тем не менее относятся к нему крайне трепетно). С особенностями земного воспитания ему пришлось столкнуться ещё в космопорту в день своего первого прилёта на Землю, в очереди к автомату для регистрации прибывших. Перед ним стояла женщина с маленькой девочкой. В принципе Лаи знал, что земные дети играют человеческими изображениями — он видел это в кино и на открытках; ему это было неприятно, но мало ли у кого какие обычаи... Но то, что он увидел тогда, было гораздо хуже тех открыток. Девочка держала куклу за ногу на весу, волоча её головой
по полу; платье куклы сбилось до подмышек, волосы подметали пол, и на них наступали другие пассажиры. Лаи затошнило; его первый порыв был — броситься к девчонке и как-то это пресечь, но он остудил себя. Он не имел права вмешиваться в воспитание чужих детей, тем более в присутствии матери — а раз мать никак не реагировала на то, что делал ребёнок, значит, таковы были традиции Земли, и, какое бы отвращение они ни вызывали, он должен был с ними смириться. И всё-таки эта сцена надолго осталась у него в памяти. Ему казалось, что она всё же говорит что-то о психологии землян.
        Формально земное общество декларировало принцип всеобщего равенства, он был даже прописан в их законодательстве, и это поначалу ввело Лаи в заблуждение, заставив его воображать, что, по большому счёту, земляне и барнардцы ничем не отличаются. На деле же, как ему пришлось узнать довольно скоро, отношение землян к себе подобным испытывало чудовищную зависимость от настроения, личных предубеждений, дружеских и родственных связей, даже привычек и вкусов разных групп населения, непостижимым образом связанных с общественным статусом. Земляне в большинстве своём не придавали никакого священного значения одежде и волосам, но именно в этой области они проявляли мелочный деспотизм, не опирающийся ни на традицию, ни на здравый смысл. Однажды Лаи не пустили в ночной клуб, хотя он был в земном костюме — всего лишь потому, что костюм не принадлежал к одному из тех брэндов, которые носили завсегдатаи клуба. В другой раз, когда он прилетел на Землю на конференцию, уже дипломированным специалистом, охранник бара, куда он зашёл после прогулки по городу, заорал на него: "Кыш отсюда! Кришнаитов не пускаем!".
Оказалось, что этот тип ни разу не видел живого барнардца и принял Лаи за распространителя сектантских брошюр — из-за его локона.
        В глубине души у него шевельнулось подозрение, что Мэлори руководствуется по большому счёту теми же принципами, что и балбес-охранник. Ему не хотелось обдумывать это на ночь. Плечи его передёрнулись. Он осознал, что ему зябко. Бросив взгляд на табло микроклимата, он увидел, что температура едва дотягивала до девятнадцати градусов Цельсия — далеко не комфортные условия для барнардца. Убрав машинку для ногтей в выдвижной ящичек под койкой, Лаи заполз под одеяло.
        Манера ложиться спать у него тоже была своеобычной: вместо того, чтобы откинуть одеяло и улечься, Лаи вскарабкался с ногами на койку, приподнял самый краешек одеяла и вдвинул под него своё гибкое, старательно отмытое тело. Вытянувшись в холодной постели, он пошарил рукой в изголовье и включил обогрев. Матрац под ним стал теплеть, и Лаи расслабился.
        Ну, уж срывать своё исследование он точно не даст, подумал он, опуская голову на подушку. Надо попросить аэромобиль, когда Мэлори будет в нормальном настроении. Не самый честный способ добиться своего — использование чужих слабых мест, но Мэлори не оставляет ему выбора. Ему не нравилось обдумывать такие вещи на ночь глядя. Гораздо приятнее было зарыться с головой в тёплую постель и прислушиваться к тому, как мягкая тяжесть разливается по рукам и ногам. Ресницы слипались. Лаи натянул одеяло на затылок и провалился в блаженную тёмную бездну.
        15. ЧЕТЫРЕ ВЗГЛЯДА НА БАРНАРДЦЕВ
        ИЗ КНИГИ ПРОФ. ЛЬЮИСА АСЛАНОВА "ПОЧЕМУ Я ВЕРЮ В ПРОГРЕСС" (ОКСФОРД, 2239).
        ВЗГЛЯД 1. АНАРХИСТЫ
        Мало кому известен тот факт, что в барнардском мышлении отсутствует понятие "государственная граница".
        Этим объясняется видимая неадекватность барнардцев, попадающих на Землю, которая доставляет столько хлопот региональным властям. Нетрудно вообразить, к каким последствиям это бы привело, если бы контакт с барнардцами состоялся лет на сто раньше, когда Содружество ООН ещё не было конфедерацией и регламент пересечения границ был намного жёстче. Исторически единственные границы, которые знали барнардские сообщества — естественные природные границы островов и континентов. Для барнардца сама идея того, что на соседних территориях могут существовать различные законодательства, обусловленные историческим развитием и национальным характером, так же непроницаема, как идея равноправия полов для британца викторианской эпохи.
        Причина — в специфике устройства социальной жизни на Барнарде, которая недооценивается нашими политиками и контактными организациями, видящими в барнардцах более или менее экзотическую, но всё же цивилизацию, близкую нашей. Барнардцам вовсе незнакомо понятие "национального", и даже вопрос, есть ли у них государственность, является спорным. Хотя в земной документации обозначение статуса таких единиц, как континенты Таиххэ и Фаар, переводится словом "республика", не стоит поддаваться на игру слов. Они не больше отвечают современным представлениям о республике, чем Исландия XI столетия. В технологическом отношении находясь на одном уровне с Землёй, барнардцы в отношении общественном, политическом и ментальном застряли на дофеодальной стадии железного века. Они мыслят категориями соседской, если не родовой, общины. Достаточно упомянуть, что у них до сих пор отсутствует конституция, которую заменяет им обычное право, а о принципе разделения властей они даже не подозревают.
        Земная пресса навязывает своим читателям представление о сообществах Барнарды как о парламентских республиках, во всём подобных нашим. Это либо космополитическая иллюзия, либо издержки неокорректности. Типичный барнардский орган власти, который на Таиххэ называют "ифаа-лой", на Фааре "ахр-фау", а в земных переводах именуют сенатом, вообще не является ни парламентом, ни правительством. Туда может баллотироваться всякий, кто достиг зрелого возраста и способен представить доказательства своего веса в обществе; последнее, однако, означает отнюдь не собранные подписи населения, как мог бы подумать любой землянин, а две или три рекомендации со стороны известных лиц.
        Такая вещь, как предвыборная кампания, у барнардцев отсутствует полностью. Населению даже не сообщается никакая информация о кандидатах, кроме их имён под фотографиями. Политических партий на Барнарде нет, и всё, на что вынуждены полагаться избиратели — своё знание о личности кандидата. Потому и голосование носит у них не положительный, а отрицательный характер. Избиратель попросту вычёркивает из списка тех, кто, по его мнению, не заслуживает доверия, простым прикосновением пальца к портрету кандидата на мониторе, и единственная гарантия надёжности результатов голосования — система защиты от случайных касаний; но и она сводится лишь к тому, что система просит избирателя подтвердить удаление и увеличивает портрет кандидата, после чего избиратель должен коснуться его волос (если это мужчина) или серёг (если это женщина). Причины, по которым снимаются кандидатуры, бывают самыми разнообразными, и логика их порой совершенно неприемлема для цивилизованного человека. Наиболее частая причина — то, что имя кандидата "никому не известно" (а как оно может стать известно, если политтехнологии на Барнарде
пребывают в самом зачаточном состоянии?). Об уровне общественного сознания барнардцев свидетельствует анекдотический случай не столь давнего времени, когда один крупный писатель и общественный деятель был единогласно исключён из списков после того, как потерял браслет, подаренный ему невестой.
        Сам же сенат, несмотря на внушительную техническую оснастку, мало чем отличается от средневекового сельского схода. Сенаторы не получают никакой платы за свою работу и потому вынуждены сохранять основную профессию; правда, имеются свидетельства, что многие работодатели добровольно повышают оплату труда тем, кто был избран в сенат — но нет оснований им доверять, поскольку этот механизм не зафиксирован в барнардских законах и, вероятно, является завуалированной формой обыкновенной взятки.
        Здание сената никак не охраняется, кроме простейшей электронной защиты от пожара и взлома, и сами сенаторы не пользуются услугами телохранителей (профессия, на Барнарде неизвестная). И пусть сентиментальные поклонники барнардской культуры (видевшие Барнарду только по телевидению или во время двухнедельной турпоездки) не умиляются: Барнарда отнюдь не рай до грехопадения. Достаточно упомянуть судьбу Фаомы Лаи, 109-го ректора Золотого Университета Таиххэ, боровшегося за укрепление академических и общественных связей между Таиххэ и Фааром. Он был застрелен среди бела дня на улице членом экстремистской группировки "Дети Таиххэ", сопротивлявшейся допуску фаарцев в учебные заведения своего континента. Этот случай совершенно ничего не изменил в общественном быту барнардцев. Хотя Фаому Лаи оплакивали на обоих континентах, барнардцы по-прежнему полагаются исключительно на взаимное доверие.
        Жизнь на Барнарде полна риска отнюдь не только для известных политических фигур. Со стороны, в особенности любителям этнической экзотики, барнардцы представляются трогательными созданиями вроде китайских кукол. Не следует обольщаться: каждый взрослый мужчина на Барнарде носит в сапоге складной меч, и вовсе не для украшения. Он готов пустить его в дело, если ему покажется, что собеседник его оскорбил. "Убийство за оскорбление", варварство, давно искоренённое на Земле даже в странах Кавказа, на Барнарде составляет 43% от всех совершающихся преступлений, если только его вообще засчитывают как преступление; причём виновниками бывают не только мужчины, но и женщины, и подростки. Человеческая жизнь удивительно мало значит на этой планете по сравнению со страхом быть оскорблённым — возможно, этим и объясняется удивительное легкомыслие барнардцев в вопросах безопасности. Единственный страх, который не стесняется демонстрировать барнардец — страх перед оскорблением. Он готов пролить кровь за какую-нибудь фразу или жест, с которыми землянин привык сталкиваться ежедневно, и, если сенаторы решат, что
оскорбление действительно имело место, он отделается лишь незначительным наказанием.
        Впрочем, и "серьёзные", по барнардскому праву, наказания далеки от общепринятых земных представлений о правосудии. Пенитенциарная система на Барнарде отсутствует как таковая; наказания, унаследованные от древних времён, имеют вид архаических и иррациональных ритуалов, нередко унизительных для человеческого достоинства. Наша пресса, склонная представлять барнадское общество как "особое", "другое", но стоящее ничем не ниже земного и заслуживающее равного уважения, ничуть не менее склонна замалчивать такие не способствующие этой картине эпизоды, как дело Улаи Хоа, генерала Женской Гвардии Таиххэ, в нетрезвом состоянии посадившей аэромобиль на детскую площадку и сбившей ребёнка. По приговору сената она должна была вынуть из ушей серьги и разбить их молотком, а затем вымыть ноги всем родственникам погибшего ребёнка и за каждым отхлебнуть воды — как ни дико это звучит. В то же время Улаю Хоа не только не заключили в тюрьму, но даже не лишили водительских прав (а только права ношения серёг на несколько лет).
        Вероятно, только суеверное преклонение перед авторитетом обычая и установленными ритуалами мешает барнардскому обществу с его и без того аморфной структурой, не терпящей никакой организации, распасться до полной анархии. Здесь мы подходим к следующему аспекту -
        ВЗГЛЯД 2. ФЕТИШИЗМ.
        Вся частная и общественная жизнь барнардца вращается вокруг разнообразных фетишей, составляющих её существо. Это вполне закономерно, так как и религия, и светские правовые ценности на Барнарде развиты крайне слабо: сознание барнардцев не сформировало ни идеи бессмертной души, ни представления о правах личности. То и другое им заменяет доведённое до крайности поклонение фетишам.
        Я говорю именно о фетишах, а не символах, поскольку символы призваны выражать некий глубинный смысл. На Земле даже языческие секты почитают не собственно камни и деревья, а то высшее начало бытия, с которым, как они верят, они соприкасаются через эти предметы. Ничего подобного у барнардцев нет. У них отсутствует всякая вера в духовное начало — у них даже нет слов для его обозначения. Если спросить барнардца, почему он съедает орех из храмовой чаши и кладёт туда новый, он не сможет вам этого объяснить. Он только скажет, что таков обычай.
        Возможно, самый знаменитый из барнардских фетишей — пресловутый "локон чести". Его обязан носить каждый взрослый мужчина — то есть достигший 20-22 лет. В этом возрасте (а также, если юноша моложе, но женился и зачал ребёнка) ему полагается обрить голову, оставив одну прядь на макушке. Барнадцы искренне убеждены, что в этой пряди заключаются честь и гражданская доблесть мужчины. Существует целый регламент, связанный с "локоном чести": штатские зачёсывают его на левый висок, военные на правый; лица, запятнавшие свою репутацию, должны отрезать его и не отращивать до тех пор, пока не разрешит сенат. Причём мужчина без локона, с одной стороны, сохраняет полную свободу передвижений, действий и образа жизни, с другой — подвергается изощрённой дискриминации****
        На этом месте компьютер Мэлори подвергся атаке вируса. Чтение пришлось бросить.
        16. НА КАКОМ ЯЗЫКЕ ВЫ РАЗГОВАРИВАЕТЕ?
        БАРНАРДА, 15 ДЕКАБРЯ 2309 ГОДА ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ.
        Доран лежал на койке, серо-белый и мокрый от пота. К его голой груди присосался гибкий диагностический монитор; запястье охватывал наноинъектор. Пожилой врач пододвинул Лаи стул и оглянулся на Лику.
        — Я буду говорить на маори, чтобы дама поняла?
        — Да, пожалуйста, — кивнул Лаи. Хотя Лике была предложена банкетка у стены, она отказалась. Стоя у изголовья, она ждала, что скажет врач. Лицо врача было усталым и отёчным, седой локон чести подхвачен в петельку красным шнурком. Он подошёл вплотную к койке.
        — Я не очень хорошо говорю на маори, извините... Вот что у него.
        Он коснулся монитора на Доране; экран вспыхнул.
        — Видите? Это микроразрывы в сердечной мышце. Был очень сильный спазм...
        — Отчего?
        — Не могу сказать. Я не специалист по сердечным болезням.
        Лика непроизвольно отметила про себя двусмысленность этой формулировки; в следующий момент она испытала раздражение на собственный полёт ассоциаций и поспешила изгнать эту мысль из головы. Лаи держал тонкую руку Дорана в своих ладонях. Чёрные сосульки слипшихся волос залепили мальчику лицо; Лика с трудом поборола искушение их убрать. Если уж этого не сделали другие, притом, что ему всего четырнадцать...
        — Какие у него перспективы? — ровным голосом спросил Лаи. Врач погасил монитор.
        — Вы должны приготовиться к тому, что здоровым он уже не будет. Изменения сердечной ткани необратимые. Останутся множественные рубцы...
        Он сочувственно поглядел на Лаи.
        — Это ваш брат?
        — Племянник.
        — Понимаю... Ему нужно беречься. Никаких лишних нагрузок. Тогда, возможно, он сможет прожить достаточно долго. Может быть, даже лет до сорока.
        У Лики зазвонил телефон.
        Патрик, догадалась она и вставила заглушку в ухо. Она не успела ничего сказать — телефон уже отреагировал на тепловое излучение её тела и послал абоненту сигнал, что вызов принят. В капсуле немедленно зазвучал голос Коннолли:
        — Я тебя обыскался! Чем это ты, интересно, занимаешься? Совместными походами в синематограф?
        — Не смешно, — сказала Лика. Внутри у неё забурлили пузырьки злости на Патрика. — Если тебя так интересует вопрос, где находимся мы с Виктором, мы в медцентре на девяностом этаже. Доран только что перенёс сердечный приступ.
        Коннолли засопел в телефон, потом кашлянул и глухо обронил:
        — Я к вам. Сейчас поднимусь.
        Лика отключила связь. Пришедший в себя Доран левой рукой отгребал с глаз свалявшуюся чёлку. Правая рука его всё ещё лежала на коленях Лаи, державшего его за кончики пальцев. Обменявшись с ним несколькими фразами, Лаи поправил ему подушку. Затем обернулся к Лике.
        — Слава богу, ему лучше, — проговорил он по-английски, отвечая на её немой вопрос. Ей лишь сейчас бросилось в глаза, что он пользуется английской фразеологией, которая не слишком соответствует его вере. — Только бы он протянул лет шесть-семь. Так хочется увидеть его с локоном чести.
        — А он этого хочет? — не удержалась Лика.
        — Этого может не хотеть только ненормальный. Вроде того вашего любителя вестернов... как его звали?
        — Миай, — Лика сообразила, что речь идёт о Фоо. Лаи тихонько засмеялся.
        — Так я и знал. Он-то пытался уверять меня, что его зовут Майкл.
        Лика улыбнулась про себя: Фоо был неисправим. Лаи, однако, придерживался другого мнения.
        — А впрочем, он неплохой мальчик, — прибавил он, — только в голове каша. Готов спорить, через год-другой он перебесится и будет отращивать волосы для локона чести.
        Он помолчал, глядя в пол. Потом поднял глаза, непривычно суровые.
        — А Доран всегда чтил обычаи. Доран — человек на сто процентов. Не каспар-гаузер.
        Врач изумлённо наблюдал за тем, как они ведут разговор по-английски. Он привык, что его соотечественники общаются с землянами только на маори, и на лице его читалось любопытство. Наконец он деликатно тронул Лаи за плечо. Археолог повернулся в его сторону.
        — Простите, — тихо поинтересовался врач, — на каком языке вы говорите с дамой?
        — На английском, — ответил Лаи. — Один из основных языков Земли.
        — Ну и ну! И давно вы его освоили?
        — Не очень. Учился, правда, долго. Это стоило мне операции на голосовых связках.
        — Вот как... И много у вас было травм?
        — Не одна, — уклончиво ответил Лаи. — Травмы — естественный результат жизни, вы и сами это знаете.
        Он показал глазами на красный шнурок в волосах своего собеседника. Врач кивнул, безошибочно угадав завершение разговора, и отошёл в сторону. Лаи снова поглядел на Дорана. Тот был всё ещё бледен, но уже походил на живого человека.
        — Как же тебя угораздило? Ты что-нибудь помнишь?
        Не понимавшая их речи Лика чувствовала себя чужой. К счастью, тут появился Коннолли. Она увидела, как врач потянулся к сенсору, открывающему дверь, а затем и самого Патрика на пороге. Ирландец потоптался на месте и нерешительно подошёл к койке, разглядывая бесцветное худенькое личико и закрывающий грудь монитор.
        — Извини, — он повернулся в сторону Лики. — Не знал, что всё так серьёзно.
        — Говори на маорийском, — автоматически посоветовала она. Лаи привстал со стула. Выражение его лица удивило обоих. Озадаченность. Если не сказать — тревога. Он оглянулся на врача, потом провёл языком по нижней губе. Привычка, водившаяся за ним только в минуты сильного смятения — это заметили ещё в экспедиции.
        — Знаете что? — проговорил он, от волнения не справляясь со своим акцентом. — Он говорит, что почувствовал себя плохо возле Науита...
        — А это-то здесь при чём? — не понял Коннолли. Лаи снова опустился на сиденье и раздражённо чиркнул по полу носком сапога.
        — Лика знает, — сказал он. — Мы с вами видели, ведь правда? Та женщина. Она умерла прямо под памятником.
        Лика пожала плечами. Это не было похоже на Лаи. С его-то здравомыслием... Впрочем, сложно проявлять здравый смысл в таких ситуациях.
        — Виктор, не считаете же вы, что тут есть какая-то связь?
        — А если есть? — упрямо спросил Лаи. Доктор перезаряжал картридж в инъекторе на руке больного. Дождавшись, пока он окончит, Лаи обратился к нему и повторил услышанное от Дорана по-маорийски.
        — Что вы скажете?
        Врач выбросил пустой картридж в утилизатор.
        — Полагаю, простое совпадение, — отозвался он на том же языке. — Я понимаю ваши чувства, вы расстроены, ищете объяснений. Это естественно...
        — Я бы поверил, что это совпадение, если бы речь шла ещё об одной старухе. Но вы сами видите — это молодой мужчина, который никогда в жизни не страдал сердечными заболеваниями.
        Лаи говорил сухо и отрывисто, почти без интонации — верный признак того, что он начинал выходить из себя. Взгляд врача оторвался от монитора, прикреплённого к Дорану.
        — Вы так в этом уверены? Может быть, ему раньше их не диагностировали?
        Лаи не ответил. Конечно, гарантий быть не могло; тем более что барнардцы не имели привычки к плановым медицинским осмотрам. Врач положил ладонь ему на плечо.
        — Успокойтесь. Вам надо подумать, сколько людей ходит каждый день у памятника. И никто ничего не почувствовал. Это совпадение.
        — Как знаете, — сказал Лаи. Было видно, что слова врача его не особенно убедили. — Сколько он ещё здесь пробудет?
        — Два дня как минимум. Ему необходима реабилитация.
        Лаи хмурился. Рука врача замерла на его плече.
        — Вам лучше пойти чего-нибудь выпить. Я понимаю, это было тяжело для вас...
        — Хорошо, — Лаи рассеянно подтянул одеяло в ногах Дорана. — Спасибо вам. Что бы я без вас делал...
        В углу у барной стойки они чувствовали себя уютнее; беспокойство если и не рассосалось, то притупилось — чего не мог сделать трезвый реализм (все эти "здесь нет нашей вины" плюс "слава богу, жив" плюс "больше ничем не помочь"), сделал алкоголь. Напитки местного производства выдавались в баре бесплатно, зато земной импорт стоил бессовестно дорого, поэтому Лика и Коннолли пили здешнее пиво, оказавшееся вполне сносным. Только Лаи заказал себе настоящего бренди и поглощал его порцию за порцией, сидя на высоком табурете и болтая ногами. Он пил, как пьют барнардцы — не смакуя, не задерживая дыхания, коротенькими мелкими глотками — и опьянел только после четвёртой, что было удивительно при его габаритах. По лицу его разливался лихорадочный румянец, взгляд слегка расфокусировался, но речь оставалась связной. Чересчур, пожалуй, связной, чтобы избежать привкуса, идентичного натуральному безумию. Со стороны было трудно понять, какие мыслительные процессы протекали под его цветастой пилоткой, но результат их сводился к одному и тому же — всё сказанное им крутилось вокруг злосчастного Науита.
        — Да оставь ты в покое этот дурацкий памятник! — не выдержал Коннолли. — Или объясни, по крайней мере, какое отношение он имеет к сердечным приступам.
        — Если бы я знал, какое, — серьёзно ответил Лаи, прихлёбывая бренди, — я бы уже потребовал от администрации его снести.
        Он прищурился и поглядел на ирландца сквозь стекло бокала.
        — Ничего, кроме интуиции. Не нравится мне эта статуя, вот что. Может быть, материал, из которого её отлили, токсичный. Вызывает сердечные приступы.
        — Виктор, так не бывает, — вмешалась Лика. — Это же не летучее вещество, чтобы отравиться на расстоянии. И потом, там ходят толпы народу. Как, по-вашему, получается, что никто больше не пострадал? Совпадение, только и всего.
        — Совпадение? — с хмельной усмешкой Лаи поставил пустой бокал на стойку. — Совпадений не бывает. Хотите наглядный пример?
        Говоря, он вытянул руку через стойку, предоставив бармену тыкать в его перстень кассовым сканером. На монитор кассы он даже не взглянул.
        — Думаете, я не заметил вчера, в музее?
        Этого ещё не хватало, испуганно подумала Лика. Неужто он засёк, как она глазела на него из-за стенда? И сообщит об этом при Патрике? Уж лучше сразу провалиться сквозь пол до первого этажа...
        — Вы задержались перед тем портретом. Ну, помните, он сидит вот так, — Лаи оперся на барную стойку и довольно точно скопировал позу человека с портрета. — Вы потому его рассматривали, что он похож на меня?
        — Так от вас тоже это не укрылось, — улыбнулась Лика. Ей как-то сразу полегчало. — Заметили, да?
        — Ещё бы не заметить, — в его глазах вспыхнуло знакомое обоим лукавство. — Его имя Фаома Лаи. Сто девятый ректор Объединённого Золотого Университета Таиххэ и основатель первой межконтинентальной образовательной программы. При нём впервые состоялся обмен студентами между Таиххэ и Фааром. Это было двести с лишним лет назад. Сейчас это всё рутина, а тогда...
        С трудом удерживая равновесие на табурете, он прислонился спиной к стойке.
        — Так что совпадений не бывает, — подытожил он, возвращаясь к своему коньку. — И если мне не нравится эта статуя... Что бы там ни говорил доктор...
        — Я всё хотела спросить, — перебила Лика, найдя повод отвлечь Лаи от этой темы, — что это за красная тесёмочка у него в волосах? Это что-нибудь означает?
        — Это означает, что он совершил убийство за оскорбление.
        Никогда мне не овладеть искусством менять тему разговора, удручённо подумала Лика. Коннолли, наоборот, оживился.
        — У вас что, и дуэли бывают?
        — Дуэли — нет. Их упразднили ещё до Контакта. Но оскорблять-то люди друг друга не прекратили. Вот и случаются... эксцессы.
        Обыденность его пьяной болтовни покоробила Лику. Как будто речь идёт об утере файла в базе данных, подумала она.
        — Им позволяют продолжать работу?
        — А почему нет? Это же "уахха-май", убийство за оскорбление, а не "тиа-фах". Конечно, повышение им запрещено. Никто не может перевестись на более высокооплачиваемую работу, пока он носит красный шнурок.
        — И долго его носят? — в Коннолли взыграло любопытство антрополога.
        — Чаще всего семь лет, но если ты докажешь, что заступался не за себя, а за другого человека, то только пять.
        Лика припомнила слышанные ею разговоры о том, что у барнардцев нет тюрем. Странно, но она никогда не представляла себе, что это следует понимать буквально. Психологически ей было бы проще услышать, что правонарушителей на Барнарде продают в рабство или скармливают тиграм.
        — Значит, у вас допускают, чтобы убийца работал медиком?
        Она постаралась спросить это как можно более академическим тоном, но голос всё равно вышел дребезжащим — нервным до невежливости. Лаи облокотился на стойку.
        — А это-то здесь при чём? Это не имеет отношения к его профпригодности. Вот если бы он уморил пациента по недосмотру, тогда другое дело. Тогда ему пришлось бы сбрить локон чести и оставить профессию.
        От выпивки ему было жарко, и он пытался вытянуть одноразовый бумажный веер из коробки на стойке. Коробка опрокинулась, веера разлетелись в разные стороны.
        — А, — сказал Коннолли, глядя, как бармен подбирает рассыпанные веера. — Харакири!
        — Что?
        — Ритуал самоубийства у японцев. Практиковался до середины XX века. Если японец запятнал свою репутацию, он был обязан покончить с собой.
        — Ну, у нас это сделать никому не запрещается, — Лаи выразительно чиркнул веером по горлу. — Но обязать человека никто не вправе. Человек — понятие свободное...
        Он начал заговариваться; взяв себя в руки, он промокнул лицо салфеткой и поправился:
        — Я имею в виду, что не общество даёт человеку свободу — а значит, оно не полномочно её отнимать.
        Это было выше понимания Лики.
        — Но неужели вас совсем ни капли не беспокоит, что вы идёте лечиться к тому, кто убил человека?
        Не стоило этого говорить, в следующую секунду почувствовала она. Лаи отшвырнул веер.
        — Этот врач спас Дорана, — его брови сдвинулись жёстким уголком. — Было бы лучше, если бы Доран умер?
        Не так уж он и пьян, вдруг поняла Лика. Он смотрел на неё вполне ясными чёрными глазами ощерившегося спаниеля. Верхняя губа приподнялась — того и гляди, гавкнет.
        — Вик, — Коннолли встревоженно дёрнул его за рубашку. Лаи не обратил внимания. Он в самом деле готовился сделать "гав". И сделал.
        — Значит, по-вашему, — высокомерно проговорил он, — врач должен сидеть взаперти за то, что раз убил одного хама, а десятки пациентов пусть умирают без медицинской помощи?
        — Но ведь не он же один... — неуверенно возразила Лика. Лаи быстро вскинул ресницы.
        — А если — один? Врачи не бывают лишними.
        Она не знала, что на это ответить. Он прибавил:
        — Меня не интересует, кого он зарезал три или четыре года назад... раз Доран жив. И, думаю, не только Доран.
        — Вик, — Коннолли обхватил его под мышками и стал стаскивать с табурета. — По-моему, тебе уже хватит. Пора отдыхать.
        — Наверное, — равнодушно откликнулся Лаи. Он не сопротивлялся. Коннолли поставил его на ноги.
        — Пойдём, — недовольно сказал он в сторону Лики. — Потянуло же тебя на метафизику! Толстоевский, блин...
        Лика промолчала. Ну его, устало подумала она.
        — Брось цепляться, — ответил за неё Лаи. — Пошли.
        Было забавно наблюдать за его походкой: четыреста граммов бренди не могли пройти через его организм без последствий. Ступал он довольно твёрдо, однако именно чрезмерная сосредоточенность, с которой он выбирал курс, выдавала его опьянение. Коннолли держался чуть сзади, готовясь, если что, его подстраховать, но необходимости в этом не было. Они благополучно пересекли фойе между баром и лифтом. Лика молчала, чувствуя себя не в своей тарелке. Не говоря ни слова, она переключила сенсорное табло на маорийский и нашла команду вызова.
        Пока они дожидались лифта, на площадку выпорхнула компания щебечущих барнардок неопределённого возраста. Тряся серьгами, они стали загружаться в подкатившую кабину. Лика, Лаи и Коннолли, успевшие их опередить, оказались прижатыми к стенке. С большим неудовольствием для себя Лика открыла, что у барнардцев напрочь отсутствует представление о личном пространстве. Местных дам совершенно не смущало то, что они прислонялись к ней и даже к обоим мужчинам. Тут же обнаружилось кое-что похуже раздражающей тесноты. Лифт не трогался с места.
        — Перегруз, — сказал Коннолли, отлепляясь от стенки. — Ну что, выходит самый тяжёлый?
        — Лучше я, — подал голос Лаи. Коннолли оглянулся на него.
        — Хватит джентльменничать. Балласт из тебя никудышный, и потом, ты же упитый в дым.
        Он стал решительно протискиваться к выходу. Стоило ему выбраться назад на площадку, как двери кабины захлопнулись, и она рванула вверх. Лаи едва удержался на ногах. Лике стало ещё больше не по себе. Может быть, Патрик и прав, пришло ей в голову. Человек пережил такой кошмар, а она тут влезла со своими комментариями на тему этики. Он-то не учит землян, как им жить, хотя его тоже наверняка многое коробит в земных обычаях... Ну что ей стоило держать свои мнения при себе?
        Вся эта история с Дораном, подумала она. Такие вещи выбивают из колеи. Просто тормоза отказывают, и теряешь над собой контроль.
        Барнардки покинули лифт через несколько этажей, и они с Лаи остались вдвоём в кабине. Он казался погружённым в себя; улыбка сошла с его лица, он словно и не замечал Лику. Обиделся, тревожно подумала она. Двери лифта разъехались в стороны; это был их этаж. Лаи заторможенно двинулся к выходу, занёс ногу через порог кабины, неловко шагнул и, с трудом удержав равновесие, очутился снаружи. Из-под жилета у него выскользнул какой-то чёрный цилиндрический предмет и с глухим стуком покатился по ковровой дорожке.
        — Какой я неуклюжий, — пробормотал Лаи и нагнулся. — Не следовало мне класть его туда...
        Он подобрал это чёрное и сунул в голенище сапога. Стряхнув оцепенение, Лика наконец поторопилась выйти из кабины (фотоэлемент терпеливо дожидался команды). Лаи обернулся. Его взгляд был непонятен Лике. Но не враждебен. Скорее наоборот.
        — Виктор, — сказала она. Чёрт, как начать? — Я, наверное, очень бестактная?
        Он ничего не ответил, но выражение его лица стало яснее. Вопросительное. Он ждал, что она скажет дальше.
        — По отношению к вашей культуре... Эта моя потребность доказать, что моя культура — хорошая и правильная.
        — Законная потребность. Любой барнардец на вашем месте вёл бы себя точно так же. Да я и сам, — Лаи зажёг свою усмешку, — не прикидывался, будто мне это безразлично.
        — Так вы не обиделись? — почти шёпотом спросила Лика. Лаи стоял перед ней, смешно расставив ноги, как бы боясь, что пол уплывёт из-под них.
        — За что же обижаться? Вы очень мне помогли сегодня. Если бы не ваша поддержка, мне пришлось бы гораздо тяжелее.
        Она вспомнила их минутное объятие в комнате и почувствовала, что снова теряет непринуждённость.
        — Должно быть, в земной культуре тоже много такого, что вас шокирует, — сказала она. — Ведь мы с вами тысячи лет развивались раздельно.
        — Мы не совсем непроницаемы, — с алкогольной поволокой в глазах проговорил Лаи. — Кое-что в вашей культуре мы оценили. И взяли на вооружение. Например...
        Он сделал шаг к ней и, приподнявшись на цыпочках, неожиданно коротко и крепко поцеловал её в губы.
        Лика не успела отпрянуть. В её сознании всё перевернулось вверх тормашками; на несколько секунд она полностью утратила способность как-либо реагировать. Его губы оказались твёрдыми — сплошные мускулы — и немного липкими, на шелковистых усах был вкус выпитого им бренди, её обдало облаком горячих спиртовых паров. Опомнившись, она увидела, как он удаляется по коридору в сторону своего номера.
        Почти тут же она осознала, что двери лифта, к которому она стоит боком, открыты. Машинально она повернула голову. Кабина стояла на этаже. А внутри... На неё уставился неподвижный, как стеклянный объектив, голубой глаз. Второй глаз был прикрыт спадающей набок рыжей чёлкой, которая могла принадлежать только Патрику Коннолли.
        17. ВОЗЬМУ ЕГО В СОАВТОРЫ
        МАРС, ЭКСПЕДИЦИЯ D-12, 12 НОЯБРЯ 2309 ГОДА ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ (13 СЕНТЯБРЯ 189 ГОДА ПО МАРСИАНСКОМУ).
        Часы на руки Мэлори показывали полвосьмого утра. Полчаса до начала завтрака. В самый раз.
        Он пригладил редеющие волосы, выключил компьютер и аккуратно покинул кабинет, притворив за собой дверь. Его шаг был целеустремлённым — слишком целеустремлённым для этого времени суток. На пути он столкнулся с Таафой Риа, застенчиво пробубнившей что-то вроде "здрасьте". Таафа хорошо говорила на маори, но по каким-то одной ей известным причинам делала вид, что не умеет этого. То ли дичилась Мэлори, то ли проявляла некую хитрожопость. Сам Гарри Поттер не разберёт.
        А впрочем, ну её к лешему. Стажёрка она и есть стажёрка, и обращать внимание на всякую отдельно взятую придурь — нервов не хватит. И так они у него пошаливают.
        Мэлори не глядя постучал в очутившуюся перед его носом дверь. Глядеть было незачем. Маршрут был отработан до автоматизма.
        — Войдите, — сказал в динамике над дверью голос Эльзы Рэй. Мэлори переступил порог медпункта.
        Эльза оторвалась от компьютера и внимательно посмотрела на вошедшего. Её взгляд не был располагающим; однако Мэлори отыграл образцово-показательную улыбку.
        — Доброе утро, Эльза.
        — Доброе утро, — с формальной любезностью откликнулась она. — Есть жалобы?
        — В общем, есть, — ненужно игривым тоном проговорил Мэлори, подходя к её креслу. Эльза остро почувствовала за этой игривостью побочный продукт неумелой маскировки смущения. Увидит кто со стороны, подумает, что он пришёл к ней клеиться. Уж лучше бы и правда клеился.
        — Эльза, будьте добры, дайте мне антипаник.
        Крашеные брови Эльзы шевельнулись.
        — Вы уверены, что вам уже пора? По-моему, вам делали инъекцию не так давно...
        Её палец скользнул по монитору, высветив журнал процедур. Она открыла раздел "Инъекции антипанической сыворотки внутривенно по методу Кермода — Лисович". Мэлори смотрел, как она прокручивает записи.
        — Напоминаю вам, что у нас на станции используется модификация NP-4. Её вводят раз в тридцать дней...
        — Я знаю, — сказал Мэлори.
        — А у вас с момента предыдущей инъекции прошло только восемь.
        — Мне это известно. Возможно, она плохо на меня подействовала.
        Эльза повернулась к нему вместе с креслом. На её сухом продолговатом лице было написано неодобрение.
        — Артур, сыворотка NP-4 не относится к классу SES. Её вводят строго по графику, и злоупотребление может серьёзно повредить здоровью.
        В голосе Мэлори появилась жёсткость.
        — Благодарю за просвещение, — он хмуро опустил взгляд. — А теперь сделайте мне инъекцию. Это приказ.
        — Крайне неосмотрительный приказ. Вы третий раз за полевой сезон нарушаете график. Я шла вам навстречу, но третий раз, да ещё через восемь дней...
        — Это приказ, — настойчиво сказал Мэлори. Эльза сняла очки и пристально поглядела ему в глаза.
        — Причины вашего приказа для меня не секрет, мистер Мэлори, — с нажимом произнесла она. — Если кто-то действует вам на нервы, это не та проблема, которую решают с помощью NP-4.
        — Благоразумие оставьте себе, — сквозь зубы проговорил Мэлори. Лицо его стянулось в болезненную маску, пальцам на ногах было холодно. — Не хотите неприятностей на Земле — делайте то, что было сказано.
        Эльза резким движением поднялась с кресла.
        — Что ж, вам лучше знать, — обронила она. — Сядьте на кушетку и закатайте рукав.
        Она пристегнула к его запястью наноинъектор и вставила картридж. Знакомое покалывание на коже успокоило Мэлори; он расслабился, пытаясь прислушиваться, как лекарство поступает в его организм. На самом деле он не мог этого почувствовать — антипаники никак не проявляли себя на симптоматическом уровне, это, в конце концов, не валерьянка и не фенобарбитал. И всё же он ощущал гораздо больше уверенности в себе. Всё в порядке, сказал он себе. Теперь беспокоиться не о чем.
        В такие минуты Мэлори понимал, почему химическое подавление мозговых центров, отвечающих за приступы паники, попало в почётный рейтинг ста величайших открытий человечества. Говорят, двести лет назад оно помогло справиться с проблемой глобального терроризма: террор сильно подрастерял свою эффективность как средство устрашения и был отброшен. Впрочем, некоторые леваки настаивали, что глобальный терроризм был выдумкой НАТО и что антипаники внедрили с целью промывки мозгов и порабощения масс... Какая, к чертям собачьим, разница? Ну пускай выдумка (эх, бросить бы вас, господа вегетарианцы и эко-мусульмане, на раскопки на Ближнем Востоке, где слои XXI века не вскрыть без миноискателя — посмотрел бы, как вы будете откапывать "выдумки": на неразорвавшийся снаряд натыкаться не приходилось?) — даже если выдумка, что с того, раз антипаник делает свою работу именно так, как надо, а Мэлори надо именно этого?
        — Спасибо, Эльза, — размягченно проговорил начальник экспедиции, опуская рукав на запястье. — Я не сомневался в вашей отзывчивости.
        — Что скажете, шеф? — Коннолли не особенно сдерживал нетерпение. Мэлори слышал внутри шлема его хриплое дыхание, многократно усиленное приёмником. Оба смотрели под ноги, на вскрытый за этот день участок раскопа.
        — Скажу, что на нас свалилось ещё больше вопросов, чем было.
        Мэлори настраивал электронный видоискатель, изучая раскоп под разными углами. Развалины стены, сложенной из обломков какого-то строительного материала; стена уходит в грунт, но протяжённость, её, кажется, невелика... Пол помещения, частично раскрытый археологами, был выложен теми же обломками, и на нём хорошо просматривались два скелета марсиан. Они лежали не в ритуальных позах; скорее, их положение выглядело случайным. У стены обнаружились четырёхугольный керамический сосуд и горка тёмных плоских камней, в которых даже беглый взгляд мог узнать погребальные "розы".
        — Вы сюда посмотрите, — сказал Амаи Ори. Сидя на корточках, он очищал останки марсианина. — В руке у него тоже такой цветок!
        Кисть сохранилась не особенно хорошо, но пальцы, несомненно, были когда-то сжаты в кулак, и между ними был всё тот же зловещий амулет. Несколько секунд Мэлори видел только его — тёмно-серый каменный диск с резными лепестками. Вот, значит, на что похож апокалипсис, подумал он.
        — Что ж, — сказал он, — по крайней мере, теперь мы знаем, что стало с похоронной командой.
        — Да, — кивнул Лаи, — первое прямое доказательство того, что часть марсиан ещё жила какое-то время после катастрофы. Это жилище построено из обломков городских зданий, значит, города в момент разрушения ещё не пустовали.
        — Правда, версию насчёт Хиросимы пока подтвердить не удаётся, — заметил Мэлори. Он нагнулся и поднял сосуд. — Похоже на надпись. Дорого бы я дал, чтобы узнать, что здесь написано.
        — Вряд ли кто это узнает, — с сожалением откликнулся Лаи. — Если бы это были гуманоиды, можно было бы попробовать привлечь лингвистические методы расшифровки, но ящеры? Мы даже не в состоянии представить себе их фонетику.
        — Ага, — усмехнулся Коннолли, — хорошо героям фантастических романов! Там, куда ни плюнь, всюду машинки для перевода — за двадцать секунд расшифруют любой язык, хоть осьминожий.
        — Вы же знаете, что это бред, — живо сказал Ори, распрямившись. — Такую программу создать нельзя.
        — Именно, — подтвердил начальник экспедиции, прохаживаясь вдоль развалин стены. — Именно бред. Так что давайте-ка не маяться бредом, а заниматься делом. Тем более, мы уже на шесть дней просрочили отправку отчёта.
        Отчёты на Землю, в Академию археологических исследований при НАСА, отправлялись по строгому графику. Для этого их требовалось перевести в универсальный формат и переслать по обычной электронной почте в центральную радиорубку, откуда они передавались на Землю. Этот допотопный вид связи оставался единственно пригодным для сообщения между Землёй и Марсом, волей-неволей вынуждая мириться с опозданием сигнала на несколько минут: межзвёздная связь "Космонет", основанная на вибрациях суперструн, не работала в условиях малых расстояний.
        Предпочитавший осторожность во всём, что касалось непроверенных данных, Мэлори пропустил положенный день отправки отчёта; позавчера он получил из Академии радиограмму с запросом, но проигнорировал её, сделав вид, что она не дошла. Сегодня же отошлю, подумал он. Нате, лопайте; повыпрыгивайте из ботинок, что не вы это откопали. А где же вы были, голубчики, когда было вакантно место главы марсианской экспедиции? Раз старый дурак Мэлори достаточно хорош для того, чтобы посылать его копать пыль на Марсе, не обессудьте, если в один прекрасный день он всё-таки что-то выкопает.
        Мэлори поставил найденный сосуд на землю и отступил назад. Чувство эйфории пронизывало его, как сотни обжигающих иголочек. Он оглянулся на Лаи.
        — Вы всё-таки принесли нам удачу, — проговорил он. Улыбка вздёрнула уголки губ барнардца.
        — Если вы так считаете, я не возражаю.
        Мэлори посмотрел на его лицо за стеклом скафандра. Пушистые чёрные ресницы подрагивают, как у мальчишки, зачитавшегося детективом; пламенеющие щёки, чуть затенённые тёмной щетиной; на голову нахлобучен жёлтый вязаный колпачок с помпоном — откуда он его, интересно, взял? Такой шапки вроде бы ни у кого не было; тут Мэлори припомнил, что видел жёлтую пряжу в руках у Эрики Йонсдоттир в комнате отдыха. Картинка мелькнула в его сознании, растворилась и погасла. Всё-таки он славный, подумал Мэлори. Надо будет отблагодарить его; взять его, что ли, в соавторы?
        Он подошёл к барнардцу и, повинуясь внезапному импульсу, обхватил его за плечи.
        — Ну что, Виктор, с меня бутылка бренди?
        — Не откажусь, — весело ответил Лаи, — когда будем на Земле. Правда, по нашим традициям в таких случаях выпивку ставят оба...
        Он подмигнул столь невинным образом, что Мэлори рассмеялся.
        — Только не этот ваш... фой-ири, — сказал он.
        — О чём речь!.. Кстати, Артур, могу я попросить вас об одном одолжении?
        — ?..
        — В прямом смысле. Как вы смотрите на то, чтобы одолжить мне ваш аэромобиль часа на два? Отсюда до двадцать пятого квадрата меньше получаса лёту; я только взгляну и сейчас же вернусь.
        Опять его туда тянет, подумал Мэлори. Шут с ним, пусть слетает. За три часа он ничего не натворит, тем более что тут и правда недалеко.
        — Ладно, — он выпустил Лаи из объятий. — Держите ключ. Только чтобы до конца полевой смены быть на месте.
        — "Два часа" значит два часа, — Лаи церемонно приложил ладонь к сердцу. — Большое спасибо, Артур. Постараюсь не опаздывать.
        18. КОФЕ-БРЕЙК
        БАРНАРДА, 16 ДЕКАБРЯ 2309 ГОДА ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ.
        — И это у них называется кофе! Издевательство какое-то...
        — Да, дикая планета. По-английски никто не говорит, английский, видите ли, для них слишком трудный... Антипаник купить невозможно...
        — Что антипаник! Я тут не смогла смарт-лист поставить на подзарядку — солнечные батареи не тянут. А разъём в номере не подходит, изволь покупать адаптор!..
        — К землянам вообще отношение свинское. Раздельный бассейн — каково, а?
        Держа на весу чашку с кипятком, Лика спряталась за колонной. Только бы эти курицы её не увидели. Хотелось умереть от стыда на месте. Хорошо, что Виктора здесь нет. Им даже невдомёк, что не все барнардцы не понимают английского.
        Обмен возмущёнными репликами продолжал долетать до её ушей. Услышишь — подумаешь, курортницы, а не научные работники, собравшиеся на кофе-брейк. Кофе и впрямь синтетический, но разве организаторы виноваты, что натуральный не выживает в здешнем климате? Торопливо дохлебав обжигающее пойло, Лика взглянула на часы. прикинула, что до начала секционных заседаний ещё минут семь по земному времени (режим синхронизации она выставила сразу после прилёта на планету) и оглянулась — куда деть чашку. Куда деть чашку... а главное, куда делись оба её коллеги? Но, когда она вернулась в противоположный конец зала и протиснулась к столу, чтобы оставить чашку там, она всё-таки столкнулась с Коннолли.
        — Привет, — наигранным тоном произнёс Патрик, вертя в пальцах какую-то сладость. На нём был всё тот же барнардский костюм из проката, голубая пилотка сидела чуть криво, и в этой кривизне Лике почудилась угроза. Она принуждённо улыбнулась.
        — Привет.
        — Я не видел тебя на утренней программе, — необязательно заметил Коннолли. Лика промолчала. Она была на конференции с самого утра, но не собиралась оправдываться перед Патриком. Если он воображает, что она была где-то с Виктором, пусть. Она не обязана перед ним отчитываться.
        — Будешь играть в немое кино? — Коннолли крошил пирожное, вместо того чтобы есть. — Зря. У меня есть что тебе сказать.
        — У меня тоже есть маленький вопрос, — она постаралась вложить максимальное количество яда в эту фразу. — С каких это пор ты интересуешься пещерными фресками Фаара?
        — Не смешно, — угрюмо произнёс Коннолли. — Мне действительно нужно с тобой поговорить.
        — Я в любом случае не собираюсь общаться с тобой в таком стиле, — сказала Лика и отошла в сторону. Коннолли не отставал. Загнав её в закуток за колонной, вне досягаемости слуха других землян, он прошипел:
        — Вроде бы пьян был Вик, а не ты?
        — Тебя не касается, — на пределе нервов ответила Лика. Пути к отступлению не оставалось — позади его перегораживало какое-то возвышение вроде эстрады, примыкавшее к колонне боком. Коннолли надвинулся на неё.
        — Не будь сентиментальной дурой. Ему действительно было плохо, он сам чуть концы не отдал из-за Дорана. А тебе лишь бы удовлетворить свою бабскую наклонность жалеть! Думаешь, ты проявляешь альтруизм? Ни фига подобного, тебя просто это возбуждает.
        — Чего тебе от меня надо? — процедила Лика. Ещё немного, и я дам ему по морде, подумала она.
        — Чтобы ты думала о последствиях своих ролевых игрушек. Хорошо, если для него это всё и вправду игрушки. Ну а если вы оба подсядете друг на друга, и начнётся ломка? Свою психику можешь калечить как угодно, но имей совесть по отношению к Вику.
        — Если уж говорить о ролевых играх, роль Отелло тебе не идёт. Мастью не вышел.
        Она рассмеялась. Вышло неестественно. Шутка, однако, и впрямь принесла облегчение. К чёрту Патрика, подумала она, расслабляясь.
        Коннолли посмотрел на неё с какой-то непонятной грустью.
        — Ты и правда дура, — чужим, сострадательным тоном проговорил он. — Если воображаешь, что у меня нет иной цели, кроме как разыграть перед тобой мелодраму...
        Вот дьявол, ничего не выходит, подумал он. Ему следовало сказать всё прямо, так, как есть. "Если тебе нужен мужик, Египет твою мать, трахнись с кем-нибудь из землян в отеле", — вот что надо было сказать, но он робел перед Ликой. Она наверняка оскорбится, сочтёт его циником. Он не знал, как втолковать ей то, что он пытался донести до её сознания: привязанности барнардцев имеют принципиально иную природу, чем у землян, всё это совсем не так забавно, как ей кажется...
        — Как знаешь, — устало сказала Лика. Она не хотела иных объяснений, возможность которых замаячила где-то у неё в подсознании. Не может быть, чтобы Патрик... Хотя и Мэлори как будто бы ничего особо не имел против барнардцев, пока Лаи не перешёл ему дорогу. Что только не прёт из людей, когда им переходят дорогу...
        — Хватит дуться, — сказал Коннолли. — Ну да, я гадский маньяк и страдаю паранойей. Годится?
        — Чучело, — с внезапной нежностью ответила Лика. Надо же, подумала она, вот он стоит перед ней — высокий, широкоплечий, костистый; впалые щёки, светлые голубые глаза, в рыжих лохмах искушённый взгляд способен опознать наимоднейшую стрижку "под Оливера Твиста"... Почти идеальный образец того типа мужчин, который ей всегда нравился. А её почему-то тянет к созданию в полтора метра ростом, немного надменному, немного манерному, с детскими губками бантиком, нелепой прядью на бритом черепе и чем-то подозрительным в сапоге. Кстати, уж не оружием ли? Эта мысль неприятно поразила её. Она не задумывалась над тем, что интеллигентнейший Лаи, учёный межпланетного класса, может носить при себе что-то, предназначенное для убийства.
        — Сама ты чучело, — устало заметил Коннолли. — На семинар по проторуническим надписям пойдёшь?
        Лаи объявился только в конце обеденного перерыва. Он вернулся откуда-то мрачный, без своего обычного румянца на лице и, едва поздоровавшись, сел за стол напротив Патрика и Лики. Некоторое время он отрешённо изучал сенсоры на меню. В отличие от гостиницы, демонстрировавшей изысканность с помощью старомодного "шведского стола", в университетской столовой была обычная дистанционная система заказа комплексных обедов. Коннолли смотрел, как Лаи выбирает из предложенных вариантов и оплачивает заказ. Ему не терпелось узнать, что всё-таки произошло за это утро, но он удерживался от вопросов. Заговорил первым Лаи.
        — По мне видно? — странно ухмыляясь, спросил он и поглядел на Коннолли.
        — Не знаю, о чём ты, но видно. Что, ты сделал кому-нибудь "уахха-май"?
        Вот придурок, мысленно взвыла Лика. Как он не понимает, что такие шуточки...
        — Ну зачем же, — дружелюбно произнёс Лаи. Ему принесли обед, и он принялся протирать руки очищающей салфеткой. — Просто сегодня не мой день. Я поругался в медцентре.
        — Господи, Виктор! — охнула Лика. — Из-за чего?
        Только-то? Она почти разозлилась на Лаи. Делать ему больше нечего; детский сад какой-то. Если бы он только знал, что она ради него сейчас только что чуть собственными руками не пустила под откос свою дружбу с Патриком... И что мина ещё не убрана с рельсов.
        — Я запросил архив центра — истории болезни всех, у кого были сердечные приступы. Там сегодня дежурит другой врач. Женщина. Она мне отказала — сослалась на конфиденциальность.
        — Интересно, а вы как хотели? — в досаде проговорила Лика. — Она что, так и должна была выложить постороннему человеку чужие данные?
        — Никто не является посторонним, — терпеливо разъяснил Лаи, — когда дело касается опасности для других людей. Но она-то не знает, при каких обстоятельствах подобрали Дорана. Она, конечно, и слушать меня не захотела.
        Барнардец скривил губы, словно пытаясь рассмеяться.
        — С её точки зрения, у мальчишки и раньше было больное сердце, а мне следует лечиться от неполадков здесь, — он постучал согнутым пальцем по лбу. — Сказала, что вызовет карабинеров, если я не покину медцентр.
        — Вик, — беспокойно сказал Коннолли, — ты всё ещё думаешь, что между этими приступами есть какая-то связь?
        — Я в курсе, что полагаться на интуицию ненаучно. Но до последнего времени она меня не подводила.
        Лика машинально смотрела, как он кидает в рот кусочки мяса и овощей. В этот раз ей было почему-то особенно противно, что он всё ест руками. Просто удивительно, как такая высокотехнологичная цивилизация не додумалась хотя бы до чего-то вроде японских палочек. Хотя, надо признать, руки у него чище, чем у неё самой, несмотря на профессию — на раскопах, должно быть, не пренебрегает крем-латексом... Она вдруг вспомнила: на марсианской станции Лаи пользовался ножом и вилкой не хуже любого землянина-европейца.
        — Что бы там ни было, — подавленно сказал он, — Дорану здоровья уже не вернёшь. Но если существует хоть какая-то вероятность, что это может повториться с кем-то ещё... Если я неправ, тем лучше.
        — Да что с вами происходит? — поразилась Лика. — Был бы это, по крайней мере, ваш сын...
        — Он и есть мой сын.
        Он произнёс это самым спокойным и будничным тоном, сконфузив её.
        — Но ведь это... ээ-э... в фигуральном смысле? — попыталась она поправить положение, заранее понимая, что попытка окажется неудачной, и чувствуя себя всё глупее и глупее.
        — В прямом. По закону, Доран мой "ои" — "дитя".
        — Не понимаю, — сказал Коннолли. — Ты что, его опекун? При живом отце? Ты вроде не говорил, что с твоим братом что-то случилось.
        — Дафия чувствует себя прекрасно. Не в этом дело. Все младшие родственники, кроме братьев и сестёр, по нашим законам считаются "ои". В земной терминологии, я прихожусь Дорану дядей. В нашей — двоюродным отцом.
        — А-а, понятно, — ответила Лика, хотя ей не было понятно. Интересно, подумала она, на что похожи семьи на этой планете? Вроде бы она слышала, что у них многожёнство...
        — Так в чём суть? — спросил Коннолли. Лика думала, что он имеет в виду барнардские степени родства, но, оказывается, он уже потерял интерес к этой теме. — Ты собирался сличить истории болезни всех постояльцев, у которых были проблемы с сердцем, и выяснить, есть ли что-то общее?
        — Примерно.
        — Гм... Если ты считаешь, что это как-то связано с памятником, то искомое общее — памятник. Но ты же не рассчитываешь, что в файле каждого больного записывают, где именно на территории гостиницы ему стало плохо?
        — Я думал об этом, — серьёзно ответил Лаи. — Буду искать какие-то другие признаки. Если между явлениями существует причинная связь, они чаще всего соотносятся не по одному параметру. Какой-нибудь да проявится.
        — А что, если никаких закономерностей не обнаружится? — спросила Лика. — Что тогда?
        — Тогда я с готовностью признаю, что мне пора лечить нервы. И, честно говоря, такой вариант развития событий — не худший. Но в любом случае для того, чтобы судить о моих догадках, нужен доступ к файлам.
        — А если их... того? — Коннолли изобразил пальцами отмычку. — Хакеры на что?
        Лаи оторвался от тарелки.
        — Хорошая мысль, — в его чёрных глазах вспыхнул незнакомый Лике хищный блеск. — Я совсем забыл, что Амаи оставил мне свой телефон. Надо с ним связаться...
        — Вы оба с ума сошли, — сказала Лика. — Засекут же! Это вам не Марс...
        — Не засекут, — усмехнулся Лаи, вытирая руки, — если вы или Патрик одолжите для этого свой компьютер. Пока служба сетевой защиты что-то нащупает, вы уже будете на Земле. Никто ничего не докажет.
        Он деловито вынул телефон, нажал кнопку на смарт-поясе и продиктовал код на родном языке. Затем вставил капсулу в ухо и замер, дожидаясь соединения.
        — Ты это серьёзно? — услышал Коннолли злой шёпот Лики. — На авантюры потянуло?
        — Насчёт авантюр — чья бы корова мычала, — одними губами ответил он. — Можно подумать, это я флиртую с барнардками.
        — Много чести — ссориться с тобой в его присутствии, — оборвала Лика и отодвинулась. Лаи вернул капсулу в гнездо пояса и объявил:
        — Нам везёт. Амаи сейчас в городе, и он сможет приехать в гостиницу уже сегодня вечером.
        Озорно улыбаясь, он поднял бокал с недопитой минеральной водой.
        — За успех нашего предприятия! Кто предоставит компьютер?
        Лика и Коннолли как по команде посмотрели друг на друга. Ситуасьон, однако, мелькнуло в голове у Лики. Затея, конечно, бредовая, но свитка ей для Виктора не жалко, с неё не убудет; вот только как быть с Патриком? Он точно истолкует это превратно; лучше не высовываться. А если она промолчит, уступит инициативу Патрику, не получится ли с её стороны уход от ответственности?
        — Ладно уж, — сказал Коннолли, — бери мой. У меня с собой есть дополнительный блок памяти на два леодр-байта — в случае чего, хватит.
        19. С ЛАИ ЧТО-ТО ДЕЛАЕТСЯ
        МАРС, ЭКСПЕДИЦИЯ D-12, 16-17 НОЯБРЯ 2309 ГОДА ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ (17-18 СЕНТЯБРЯ 189 ГОДА ПО МАРСИАНСКОМУ).
        — Вы мне можете объяснить, что делается с нашим уважаемым гостем?
        Джеффри Флендерс сделал вид, что не различает фирменной иронии Мэлори в конце фразы. Он неспешно отпил кофе из пластиковой чашки.
        — Работает над чем-то. Хочет проверить какие-то свои предположения.
        — Догадываюсь, что работает, — с плохо скрытым раздражением произнёс Мэлори. — Для того, чтобы пить кофе, — он покосился на Флендерса, — А-лаборатория не нужна. А он торчит там безвылазно.
        — Я вас не понимаю, — отчуждённо сказал Флендерс, прихлёбывая кофе. — Разве не вы дали ему ключ?
        Тон его показался вначале Мэлори тоном расчётливого вызова; но потом начальник экспедиции понял, что это была просто усталость. Усталость от полевого сезона и, вне всякого сомнения, от самого Мэлори. Этого было достаточно для того, чтобы чувство удовлетворения от проделанной работы приобрело для него неприятный металлический привкус.
        Он знал этот привкус. Это был привкус марсианской пыли, состоявшей из окислов железа; он регулярно чувствовал его на губах в проходных шлюзах — удалить из них всю пыль никогда не удавалось. Внутри самой станции воздух был идеально чист. Рецепторы Мэлори не могли ничего ощущать. Но на второй месяц пребывания на станции вкус ржавой пыли стал преследовать его в минуты раздражения или дурного самочувствия. Мэлори не был уникален: "марсианский синдром" поражал от десяти до тридцати процентов работавших на раскопках. И всё же он старался скрывать это от остальных участников экспедиции.
        То, что он сам от них устал, их, конечно, не волнует, подумал он с накипавшей злостью.
        — Я дал ему ключ на вечер тринадцатого, — сказал он. — А сегодня уже семнадцатое! Сколько, по-вашему, можно работать?
        Можно подумать, ты знаешь значение этого глагола, король ты наш Артур, вдруг подумал Флендерс. В нём самом усидчивость Лаи вызывала острый комплекс неполноценности. В научных сообществах у Флендерса сложилась репутация аккуратиста и отчасти зануды, но он-то знал сам о себе, что его корректность и умение обращаться с материалом достигнуты путём жестокой самодисциплины. Энтузиазм не принадлежал к числу его добродетелей; им двигало чувство... нет, не долга, а желания доказать окружающим, что место под академическим солнцем ему досталось благодаря умению работать, а не родственным связям в научной среде. Он заставлял себя доводить свои публикации до соответствия научным стандартам — не более. Совсем по-другому было с Лаи. То, что для Флендерса было утомительным довеском к признанию в научных кругах, барнардцу давалось с непринуждённостью, с которой впору было пить бурбон.
        С Лаи, безусловно, что-то делалось. После того полёта в двадцать пятый квадрат он заперся в А-лаборатории и практически не покидал её вот уже четвёртые сутки. Он, по-видимому, совсем не ложился спать и забывал даже поесть — за всё это время он лишь три раза проскальзывал в столовую, чтобы, давясь, проглотить завтрак или ужин и тотчас же вернуться. Зрелище он являл собой трагикомическое — он едва держался на ногах от переутомления, страшно оброс и не замечал ничего, что происходит вокруг. Прошлой ночью он вывалился в таком виде в коридор к бутербродному автомату и чуть не до обморока перепугал Айену Иху, которой тоже именно в этот момент вздумалось сходить за бутербродом.
        — Как хочешь, Джеф, а Носорог прав, — сказал Коннолли, когда они вышли из столовой. — Пора его выуживать.
        — Тебя-то что так беспокоит?
        — Да то, что он сам себя гробит чёрт знает зачем! — возмутился ирландец. — Мы что, будем дожидаться, когда ему понадобится неотложка?
        — Он не ребёнок и в няньке не нуждается. Наверняка он знает, что делает. А если мы ему помешаем работать...
        — Но мы можем хотя бы заглянуть, как он там, — настаивал Коннолли. — Постучаться и проверить?
        — Лучше отправь ему сообщение.
        — Уже пытался. Он заблокировал компьютер от всех входящих со станционных адресов. А то, думаешь, я бы поленился узнать, над чем он работает?
        Флендерс посмотрел на часы. Времени было около десяти вечера. Он попытался вспомнить, когда в последний раз видел Лаи, но разные дни спутались у него в голове.
        — Ладно, — он опустил руку с часами. — Пошли посмотрим.
        Помещения на станции располагались компактно; в лаборатории не было другого входа, кроме как через медиа-зал. Коннолли и Флендерс остановились перед дверью.
        — Кто-то ещё возжелал поработать на ночь глядя, — сказал Патрик. Из-под двери пробивалась узкая полоска света. Для экономии энергии в полы рабочих помещений были встроены сенсоры, выключавшие свет, как только комната пустела. Свет в медиа-зале безусловно означал чьё-то присутствие.
        — А может, это он сам. Решил перебазироваться.
        — Кто знаем. Глянем.
        Коннолли постучал, прислушался и, не дождавшись ответа, толкнул дверь.
        — Я не совсем заблуждался, — сдержанно заметил Флендерс.
        Картина, представшая их глазам, была недвусмысленной. Лаи полулежал в отодвинутом от стола кресле, перевесившись вниз, как тряпка. Комбинезон на нём был расстёгнут и перекручен, из-под него виднелась смятая несвежая рубашка. По полу были разбросаны обёртки от шоколада. Похоже, у Лаи хватило сил выбраться из лаборатории, но дальше медиа-зала он доползти не сумел.
        Патрик поцокал языком, созерцая эту мизансцену.
        — Да-а...
        — Программа не отвечает или зависла.
        Оба подошли к Лаи. Как и следовало ожидать, их появление его не разбудило. Он находился в состоянии полнейшей бесчувственности, так что Коннолли на какое-то мгновение засомневался, сон это или обморок. Но, прислушавшись к его дыханию, понял, что медицинская помощь не требуется.
        — Граф Монтекристо вылез из подземелья, — Флендерс разглядывал каштановый ёршик на голове и подбородке Лаи. — Я бы и за неделю так не зарос.
        — А что ты хочешь — у них пульс сто ударов в минуту.
        — Смотри-ка, у него все виски седые.
        Действительно, в отросших волосах Лаи над ушами было довольно много седины. Коннолли не особенно впечатлило это открытие, но Флендерс был ошеломлён.
        — Я-то думал, он в биологическом плане не старше нас с тобой.
        — Все они лет до тридцати выглядят как бойскауты. А потом из них сразу песок сыплется.
        Коннолли посмотрел на распростёртую в кресле фигуру.
        — Будить? Или просто взять и отнести в комнату, благо весит он не много?
        — А как ты попадёшь в его комнату без ключа?
        — Ключ должен быть где-то у него в кармане.
        — Ага, под комбинезоном. А чтобы снять с него комбинезон, тебе придётся поднять его из кресла. Так и так будить.
        Ирландец нагнулся к Лаи и потряс его за плечо. Тот не реагировал.
        — Сильнее, так ты его не проймёшь.
        — Сам попробуй, — буркнул Коннолли. Его усилия привели лишь к тому, что Лаи пробубнил что-то невнятное — очевидно, на языке своей планеты, — и снова завалился набок.
        — Погоди, — сказал Флендерс. Мысль о том, что придётся дотрагиваться до Лаи, смутила его. Лучше не надо, подумал он. Он огляделся и увидел на столе у компьютера стакан с водой. — Вот что! Давай-ка, приподними его под мышки... так...
        Оттянув на барнардце ворот рубашки, Флендерс осторожно, тонкой струйкой слил воду из стакана ему на шею. Вода потекла по его спине; он вздрогнул, открыл мутные со сна глаза и заморгал.
        — Работать мешаете, — слабым голосом выговорил он на маорийском.
        Вид его был настолько комичен, что Флендерс и Коннолли не удержались от хохота. В следующее мгновение Лаи обрёл некоторую адекватность.
        — Я что, спал? — спросил он по-английски, осознав, что находится в медиа-зале.
        — Как медведь, — подтвердил Коннолли. — Заработался до полного астрала.
        — До чего? — было видно, что Лаи пытается перебрать свой внутренний земной словарь. Флендерс отмахнулся.
        — Не морочь себе голову. Иди отдохни.
        Лаи брезгливо провёл ладонью по лицу, ощупывая бороду.
        — Пожалуй, действительно заработался... Но эту работу я закончил. На данный момент...
        — Патрик, проводи его до спальни, — сказал Флендерс. — А я здесь приберусь, иначе Мэлори нам устроит головомойку.
        Коннолли помог барнардцу стянуть лабораторный комбинезон и, убедившись, что ключ от комнаты мирно пребывает в кармане его спортивных шаровар, вывел его в коридор.
        — Дверь-то сам открыть сможешь?
        — Подожди, — сказал Лаи. — Есть захотелось...
        Они остановились у автомата. Коннолли запрограммировал "Итальянский флаг", любимый бутерброд Лаи, и машина выдавила на хлеб три полосы пасты из лосося, укропа и яичного белка. Пока барнардец, прислонившись к стене, спешно утолял голод, дверь комнаты отдыха открылась, и в коридоре появилась Лика Мальцева.
        Увидев Лаи, она замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась. Коннолли стало смешно. Он ждал комментариев.
        — Бог ты мой... — у Лики глаза полезли на лоб. — Виктор, что это с вами?
        От смущения Лаи промолчал и только глубоко впился зубами в бутерброд. Вместо него ответил Коннолли:
        — Он немножечко потерпел кораблекрушение.
        Следующее утро ознаменовалось довольно неблагообразным эпизодом, и вновь при участии Айены Иху. Ровно в пять часов она с грохотом выломилась из своей спальни в коридор, вопя: "Мыхи! Мыхи тут!". Она усвоила из земных кинофильмов, что женщинам полагается бояться мышей. Шум поднял на ноги не только археологическую команду, но и часть персонала в противоположном крыле. Захлопали двери; в коридор стали высовываться заспанные и перепуганные физиономии обоего пола. Но, увидев, что это всего лишь Айена, прыгающая по коридору в земной малиновой пижаме в зелёную клетку, разбуженные один за другим шипели, хлопали дверьми и укладывались досыпать, причём кое-кто чертыхнулся на двух языках сразу, а станционный врач Эльза Рэй пригрозила ей уколом успокоительного внутримышечно (впрочем, на самом деле Эльза выразилась гораздо грубее).
        — Вы с ума сошли, — сказала Лика, подходя к барнардке. — Спать людям не даёте.
        Айена встряхнула головой, надёжно упакованной в "умные" бигуди с памятью формы.
        — Мыха, — известила она, указывая на распахнутую дверь. — Там. Целая ка-рыса, фактически.
        Вот ёлки, подумала Лика, неужели она посмотрела "Гаммельнского крысолова"? Этот убогий триллер 2078 года выпуска кто-то закачал в казённую фильмотеку задолго до их экспедиции. Наверное, предшественникам показалось смешным, что место расположения станции называется Гаммельн. Она заставила себя улыбнуться как можно более ободряюще.
        — Вам приснилось. На станции не может быть мышей. Идите спать.
        — Как не могет? — взвилась Айена. — Как не могет, когда она серая и бегит?
        — Бежит, — машинально поправила Лика, чувствуя себя полной идиоткой. Ей ещё не приходилось урезонивать людей старше себя, несущих бред, и она гадала, как в таких случаях сохраняют вежливость. — Откуда на Марсе мыши?
        — Сами па-риехали, — с кристально твёрдой уверенностью заявила Айена. — Багаж па-роверяют? Не па-роверяют. А там мыхи. И тара... кара... катамараны.
        Дура психованная, в отчаянии подумала Лика. Пока она соображала, в какой форме высказать Айене этот вывод, та перешла в наступление.
        — Я сама видела! — выкрикивала она. — Серая и бегит! Скажете, не ка-рыса?
        — Айена, — взмолилась Лика, — люди же спят...
        — Люди со-пят, а ка-рысы будут кабель едить?! А если замыканий?!
        — Маньячка, — не выдержала Лика. — Говорят же, приснилось!
        — Па-риснилось?
        Пятясь по коридору от наскакивавшей на неё босой Айены, Лика врезалась спиной в кого-то позади себя. Столкновение заставило её опомниться.
        — Ой, простите, — она обернулась. Это оказался Лаи — в своей дневной одежде, с полотенцем на руке, возвращавшийся из душевой.
        — Ничего-ничего, я сам виноват, — галантно улыбнулся он. Он отвечал ей по-английски. На нём была чистая рубашка с закатанными рукавами, с волосами и бородой он вновь безжалостно разделался. Он уже не походил на жертву кораблекрушения — перед ней был знакомый ей Лаи, и о прежнем его состоянии напоминали только синяки под глазами, выделявшиеся в свете люцифериновой лампы.
        — Вас Айена разбудила? — спросила Лика и тут же сообразила, что порет несусветицу: он не мог успеть привести себя в порядок за те полминуты, что она препиралась с Айеной в коридоре.
        — Нет, я сам.
        Лика не знала, что сказать. Её насторожило это раннее пробуждение, как и боевая готовность непонятно к чему. При том, что он не спал трое с лишним суток... Что он надумал?
        Она посмотрела в сторону. Айена исчезла — видно, у неё кончился завод, и она отправлялась наслаждаться своими законными двумя часами сна. Наконец Лика нашла нужный вопрос:
        — Вы закончили то, над чем вы работали?
        Лаи как будто смешался. Она заметила, что он пытается отвести взгляд.
        — Это совершенно безразлично, — торопливо проговорил он, — я всё это время двигался по ложному пути... Теперь я буду разумнее.
        Он направился дальше по коридору в сторону своей комнаты. Лика постояла, проследила, как за ним закрылась дверь, и вернулась к себе.
        Она укрылась одеялом, но уснуть ей было трудно. Из головы не шли трансформации, происходящие с Лаи. Вчера она едва узнала его с бородой и седыми висками. Теоретически она знала, что возраст барнардцев нельзя оценивать по земной шкале, но мало задумывалась над этим применительно к Лаи. Не то чтобы она считала его представителем туманной категории "молодёжь", но ею он воспринимался в первую очередь как грациозный, изысканный денди (пусть и в спортивном костюме) — походя поражавший всех своей эрудицией и порхавший в дебрях науки, как тропическая бабочка. Но вчера вечером она видела упорного немолодого учёного, способного довести себя до полного изнеможения, лишь бы завершить работу. А сегодня... кем он был сегодня? И над чем, в конце концов, он работает?
        На этом месте у Лики всё окончательно спуталось в голове. Она почувствовала, что засыпает.
        Лаи зашёл в свою комнату, повесил полотенце на крючок, натянул блузу, подпоясался и вышел. Он решительно шагал в сторону медиа-зала.
        20. КЛЯТВА НА МЕЧЕ, или МЕЖДУ "ХОРОШО" И "ОТЛИЧНО"
        БАРНАРДА, 16 ДЕКАБРЯ 2309 ГОДА ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ.
        Ори явился к вечеру, ошеломив Лику своим светским видом. Раньше она видела его только на станции, в занюханной куртке и вязаных рейтузах, и не представляла себе, что юные хакеры могут выглядеть иначе. Теперь он был разряжен, как павлин; рубашка сверкала белизной, малиновый платок на шее завязан пышным бантом — не хватало только пилотки, необязательной в его возрасте (да она бы и не налезла на его буйные кудри). Лике и Коннолли он обрадовался совершенно по-детски и долго тряс руки обоим, пока Лаи не угомонил его и не втолкнул в номер. Военный совет проходил у Коннолли. Поймав взглядом короткий кивок Лаи, ирландец закрыл дверь на задвижку. Ори тем временем был усажен на кровать, временно выполнявшую роль конференц-зала.
        — Как твои дела? — поинтересовалась Лика. — Всё благополучно?
        — Лучше некуда! — восторженно отозвался Ори. — Виктор тогда мне здорово помог — не знаю, что бы я без него делал.
        — Да, вот такое у меня странное хобби — помогать молодым идиотам, — проворчал Лаи, почти незаметно погладив его локоть. Улыбка Ори растянулась до ушей.
        — Согласен, миир, я идиот. И всё равно спасибо. Мне успешно зачли стажировку, я перешёл в Синюю Ступень и... я женюсь.
        — Вот как? — развеселился Лаи. Коннолли с любопытством поглядел на бывшего стажёра.
        — После Марса пользуешься успехом?
        — Ну разумеется, — сказал Ори. — Жаль только, что она не беременна от меня.
        Эта откровенность была адресована Лаи и сопровождалась непонятной ужимкой в его сторону. Старший барнардец засмеялся.
        — Не советую, Амаи, не советую. Ни к чему спешить со стрижкой. С остриженного спрос больше; а у вас ещё три-четыре законных года юности — наслаждайтесь ими, пока есть возможность.
        Ори недоверчиво хихикнул. Лаи глянул на него строго.
        — Зря. Мой дед остригся в семнадцать — по этой причине. На следующий же день он врезался в мост на воздушном мотоцикле, снёс перила, и ему пришлось платить штраф как взрослому. Учитывая, что зарабатывал он ещё как семнадцатилетний...
        — Я хорошо зарабатываю, — вставил Ори.
        — С семьёй вам так не покажется. Кстати, у вашей невесты есть старший муж?
        — Нет, мы с ней сами по себе. Впервые.
        — Тогда тем более не стоит торопиться насчёт детей. Это вам не с компьютером баловаться.
        Старший муж? Час от часу не легче. Она-то представляла себе барнардцев чем-то вроде шейхов с гаремами. И в любом случае, она не думала, что всякие причуды старинных брачных нравов могут иметь отношение к студентам и преподавателям самого престижного университета республики.
        — Ну, хватит свадебных напутствий, Вик, — вмешался Коннолли. — Баловаться с компьютером — как раз то, что от него сейчас требуется.
        — Да, между прочим, — Лаи внимательно посмотрел на юношу, — как вы оцениваете свои возможности? Смогли бы вы, к примеру, взломать базу данных?
        — Это и есть та помощь, о которой вы просили?
        Лика ожидала, что предложение напугает Ори, но он воспринял его совершенно спокойно. Как будто просьба Лаи его даже не удивила.
        — Само собой. Я же говорил, что это не телефонный разговор.
        — Чью? — весело поинтересовался Ори.
        — Медицинского центра гостиницы. Мне нужны истории болезни. Некоторые...
        Вот тут-то Ори проняло. Непонятно, чего он ждал от своего старшего товарища, но, во всяком случае, до него дошло, что намерения Лаи более серьёзны. Улыбка сползла с его лица, он недоверчиво оглянулся на сидящих рядом с ним землян. Повисло молчание.
        Лаи выжидающе смотрел на хакера. Тот запустил пальцы в кудряшки и напряжённо почесал голову.
        — Виктор-миир, я же не профессионал, — протянул он. — Мне такое делать ещё не приходилось.
        — Научитесь, — жёстко отрезал Лаи. — Нечего скромничать. Или вы просто боитесь?
        Ори смешался под его взглядом и опустил ресницы.
        — Не боюсь. Но... — он снова оглянулся на Лику и Коннолли. — Я думал, вы для них просите...
        — Какая тебе разница? — сумрачно спросил Коннолли. Хакер виновато пожал плечами.
        — Ну, одно дело ваши землянские пароли... А это народная организация. Всё равно что в своём доме гадить.
        Тёмные брови Лаи сошлись на переносице.
        — Когда это вы научились лицемерить? А университет, где вы взломали ведомости, он что — не народная организация? Мило — вспоминать про принцип ифаа тогда, когда это вам выгодно.
        — Но всё-таки... — начал Ори и не договорил. Лаи встал с кровати и навис над ним.
        — Всё-таки? — вкрадчиво переспросил он. Его рука легла на плечо Ори и заметно стиснула его. — Всё-таки трусите?
        — Вовсе нет, — насупился Ори. Лаи заглянул ему в лицо.
        — Вот и докажите. Докажите, что вы не то, чем я назвал вас на Марсе.
        — Хорошо, — поспешно пробормотал Ори. Старший отпустил его.
        — Обещайте мне, что сделаете то, о чём я прошу. Зря я ни о чём не прошу. Это очень важно.
        — Обещаю.
        — Поклянитесь на мече.
        Ори слегка побледнел, но не ответил ни слова. На глазах у Лики и Коннолли Лаи наклонился и вытащил из голенища сапога сплюснутую в сечении чёрную трубку. Лика мгновенно узнала предмет, который барнардец едва не потерял на лестничной площадке. Лаи вытянул вперёд руку и сделал еле заметное движение пальцами, прижатыми к матовой поверхности.
        Лезвие появилось так стремительно, что Лика не успела заметить, как это произошло. Она увидела многозначительный взгляд Коннолли. Лаи совершенно не занимала их реакция. Он придвинул полупрозрачный гибкий клинок к самому лицу Ори и коснулся им плашмя губ молодого человека. Секунду поколебавшись, Ори раскрыл рот и лизнул языком меч.
        — Так-то лучше, — усмехнулся Лаи и тем же незаметным движением кисти убрал клинок в рукоятку. Лика ощущала растерянность. Неужели это тот же самый Лаи, который без посторонней помощи пользовался калий-аргоновым спектрометром и другой аппаратурой на марсианской станции? Дикость какая-то... А программист, облизывающий меч в знак клятвы? Что бы в таких случаях делали на Земле (в прошлом, разумеется)? Пожалуй, целовали меч; Лаи обмолвился вчера, что их традиционная культура до контакта с землянами не знала поцелуев. Но не лизать же! И не в двадцать четвёртом веке...
        — Связали вы меня, — Ори принуждённо засмеялся. Коннолли отстёгивал от пояса компьютер.
        — Перебьёшься, — сурово заявил он. — Делай, что тебе говорят.
        Лика отмалчивалась. Затея Лаи не нравилась ей всё больше и больше. Тем более что она из-за собственной расхлябанности позволила втравить в эту историю Патрика...
        — Что мне нужно искать? — спросил Ори, пока Коннолли показывал ему пароль.
        — Файлы по всем, у кого были сердечные приступы. Летальные или нет, неважно.
        — Но ведь в отеле три тысячи номеров! Это же огромный массив информации!
        — Не думаю. Отель существует всего полтора года. Вряд ли за это время через медцентр прошло так много больных. Где вы расположитесь?
        — В каком-нибудь кафе, наверное. Есть здесь такое место, где я не привлеку внимания?
        — Вон, у эстакады, — Коннолли показал в окно. — Там каждый второй сидит за скроллом. Значит, сетевой охват хороший. А, Вик?
        — Годится, — кивнул Лаи. — Главное, чтобы не на территории гостиницы. Иначе вам придётся взламывать ещё и турникет, чтобы стереть данные своего гостевого пропуска. А это, согласитесь, рискованно.
        — Я идиот, но не настолько, — сердито сказал Ори, краснея. Лаи взял его двумя пальцами за подбородок и развернул его голову к себе.
        — Малыш, мой долг предупредить. Советую приступить завтра же. Вам ещё потребуется адаптировать программное обеспечение.
        — Это я могу начать и сегодня, — поторопился заверить Ори, убирая компьютер в свою скатку. Лаи ответил ему лёгкой улыбкой.
        — Ценю понятливых студентов.
        Вот так, подумала Лика, безучастно прислушиваясь к тому, что говорилось вокруг неё. Её мнение здесь никого не интересовало. Она была лишней. Чужой.
        Господи, неужели она начала ревновать Виктора к его планам?
        Она ощущала потребность что-то сказать ему, что-то донести до его понимания, но и сама не знала толком, что именно. И так ничего и не произнесла до тех пор, пока они втроём не покинули номер Коннолли.
        — До встречи, Виктор-миир, — Ори почтительно приложил руку к узлу шейного платка. — Передайте Дорану мои пожелания, чтобы поправлялся.
        Он скрылся в лифте. Лаи повернулся к Лике. Она стояла и молча смотрела на него. Странно как-то смотрела, так, что он утратил непринуждённость. Он понял, что ей отчего-то неловко и нужно, чтобы он заговорил с ней.
        — Да, Лика? — он перешёл на английский. — Вы что-то хотели мне сказать?
        — Хотела, — вполголоса произнесла Лика, всё ещё не зная, что она будет говорить, и заранее досадуя на саму себя. — Давайте отойдём в сторону. От двери.
        Оттеснив миниатюрного барнардца в противоположный конец коридора, она прошептала ещё тише:
        — Есть у вас глаза, в конце концов, или нет? Вы понимаете, что Патрик на меня обиделся?
        — За что?
        В его вопросе не было ни капли притворства, но он прозвучал неуклюже. Лика начала злиться.
        — За то самое! Будто не догадываетесь. За то, что вы сделали вчера вечером. Патрик подглядывал!
        Её слова, наконец, достигли цели: Лаи смутился. Его пушистые ресницы дрогнули.
        — Разве это не земной обычай? Я хотел сделать вам приятное.
        — Видите ли, Виктор, — Лика заставила себя успокоиться, стараясь подобрать слова, — у нас на Земле это допустимо только тогда, когда между мужчиной и женщиной есть особо близкие отношения.
        — А разве между нами не близкие отношения? Вы поддержали меня, когда у меня случилось несчастье. После этого люди уже не бывают друг другу чужими.
        Ёлки таёжные, всё больше свирепея, подумала Лика. Не может же он в самом деле быть таким невинным. Комедия какая-то; может, он просто плохо понимает тонкости земного словоупотребления?
        — Виктор, я имею в виду СОВСЕМ особенные отношения. Ну, как... между мужем и женой.
        Какую средневековую чушь я несу, подумала она, любой землянин начал бы ржать, услышав это — звучит, как проповедь религиозных фундаменталистов. Однако ей хотелось ясности, и у неё были основания подозревать, что слово "бойфренд" не даст ему нужной информации.
        Лаи мялся. На лице его отобразилось напряжение, уши из розовых сделались чуть ли не красными. (Почему они так легко краснеют? Или до него всё же дошло?).
        — Как хотите, — сказал он наконец. — Если вы против, если вам некомфортно, я, конечно, не буду... А какие жесты считаются более уместными в таких случаях? Что принято в вашем обществе?
        Лика задумалась.
        — Ну, вы могли бы поцеловать меня в щёку, — сказала она. Как ей показалось, это был приемлемый компромисс. Обижать его ей совершенно не хотелось.
        — Покажите, как это делается.
        Он был абсолютно серьёзен. Ладно, сказала она себе, продемонстрирую, чтобы прекратить глупые вопросы. Оглянувшись и убедившись, что в коридоре действительно никого нет, она наклонила голову и дотронулась губами до его щеки.
        О дьявол, успела подумать она в то мгновение, пока они соприкасались, и с чего ей вообразилось, что это будет безобиднее?
        Обжигающая шелковистость его кожи вызвала в ней содрогание, как будто её нервы на миг превратились в оголённые электрические провода. В памяти удержались персиковый на ощупь пушок (щетина начиналась у него ниже, чем у землян) и слишком острый запах его лосьона. Оторвавшись, Лика перевела дух: заметил ли он? Лаи смотрел на неё ясно и без всякого замешательства.
        — Я понял, — просто ответил он. — Дайте-ка теперь я попробую.
        Сознание Лики ещё размышляло, как на это реагировать, а тело уже наклонилось к Лаи и щека ощутила короткое касание его горячих тугих губ. Остаётся только делать вид, будто так и надо, подумала она; обычный светский чмок, ничего такого... Она и жалела, что опрометчиво предложила Лаи эту игру, и понимала, что отказаться от неё она не будет в силах. Но разве кто-нибудь мог знать, что от этого будет так хорошо?
        Врёшь, знала, шепнул ей вредный голосок из глубины души. Не открещивайся, ты уже его трогала...
        — Правильно, — сказала она ему, словно студенту на уроке. Лаи подхватил роль прилежного ученика.
        — Удовлетворительно?
        — Между "хорошо" и "отлично", — резюмировала она.
        — Тогда — до завтра?
        — До завтра.
        Укрывшись наконец в своём номере, Лика сбросила туфли, села на кровать и бессмысленно уставилась в выключенную видеопанель на противоположной стене. Что с ней происходит? У неё были раньше любовники; но секс скорее раздражал её, воспринимаясь как унылый довесок к тому, что кто-то коротает с тобой вечера и делит с тобой чай, коньяк и загородные прогулки. Поцелуи она терпела из вежливости; лучшее, что она знала в телесных контактах, это лежать в обнимку, но на это её парни не соглашались. Они утверждали, что она фригидна. Ерунда, не была она фригидной. Просто все эти физиологические рефлексы, которых ничего не стоило добиться без постороннего участия, — не жертвуя ради этого чаем, коньяком или свободным временем, — ничего кроме тоски не вызывали. К её эмоциям всё это имело не больше отношений, чем кашель или зачесавшаяся пятка. Она не имела ничего против того, чтобы оставаться безразличной, и ничего не требовала от своих мужчин, кроме покоя.
        Но что же тогда она испытала с Лаи? То или не то? И да, и нет; общим было чувство электрического сотрясения, но само оно было другим: не болезненные, неконтролируемые спазмы, когда кажется, что кто-то привязал к тебе нитки и дёргает тебя, как тряпичную куклу, но сухой огненный взрыв радости, такой, какой побуждает детей плясать и вопить — это он встряхнул её, пройдя по ней волной от щеки до живота. Её лицо всё ещё горело; она зажмурилась. Неужели книжки о счастливых любовниках — будь то "Тристан и Изольда" или "100 советов для гармоничного секса" — имели в виду это? И почему ей, словно для смеха, Разумный Дизайнер разрешил испытать это с барнардцем?
        — Не такой уж Ты и разумный, — мрачно произнесла Лика вслух, вертя в пальцах медальон-образок. Почти машинально она включила его крошечный экранчик и поднесла к глазам, вглядываясь в изображение. — Знаешь же, что у нас с ним ничего не выйдет. А ведь, когда создавал разумные существа, нетрудно было догадаться, что они начнут друг другу симпатизировать.
        Она зло усмехнулась, сжала в кулаке медальон — подарок её умершей коллеги, который носила скорее из щепетильности, чем из веры, — и запихнула его под подушку.
        Тем временем Лаи в своём номере снял шейный платок и жилет, положил их на кровать и отправился в ванную. Он долго мыл ледяной водой лицо и руки, затем тщательно вытерся, покрыл голову шапочкой и вернулся в комнату. О маленькой нише в стене знали лишь барнардские постояльцы. Лаи открыл её и зажёг стоявший внутри священный светильник, потом выдвинул из-под стола пёстро раскрашенный молельный табурет. Расстегнув рубашку и оголив грудь, как того требовал обычай, Лаи обеими ногами стал на табурет, вытянул руки в сторону дрожащего огонька и начал молиться.
        — Я не знаю, кто из вас, Семи, создал меня; я не знаю, зачем он создал меня; но верю, что богам лучше знать значение всего сущего. А потому прошу вас, Семерых, быть милосерднее ко мне и другим, которых вы сотворили, ибо мы блуждаем в неведении.
        Этими словами начинался канон молитвы по обряду аффаитов, течения, к которому принадлежал Лаи. Быстро проговорив их, Лаи попросил Семерых Богов, чтобы они помогли ему ответить на мучившие его вопросы. Первый вопрос касался болезни Дорана. Второй... второй он так и не рискнул произнести вслух за молитвой.
        21. О КРЫСАХ И ЛЮДЯХ
        МАРС, ЭКСПЕДИЦИЯ D-12, 17 НОЯБРЯ 2309 ГОДА ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ (18 СЕНТЯБРЯ 189 ГОДА ПО МАРСИАНСКОМУ).
        В таком отвратительном настроении Мэлори не был давно. После переполоха с Айеной в пять утра он не смог больше заснуть, и голова казалась не то что свинцовой, а прямо-таки состоящей из вещества чёрной дыры. Во всяком случае, мозги переживали гравитационный коллапс, и мысли безнадёжно проваливались за горизонт событий.
        Даже не позавтракав (всё равно ничего не лезло в горло), он закрылся в своём кабинете. Дел было достаточно. Он должен был свести воедино все черновые отчёты и отформатировать их для передачи на Землю. Кроме того, составить план работ на оставшиеся дни. Время следовало использовать рационально.
        В дверь постучали. Громко и требовательно. Затем, не дожидаясь ответа, дверь повернулась на петлях. Прежде чем Мэлори успел что-либо осознать, лицо, стоявшее по ту сторону двери, очутилось перед его письменным столом.
        — Доб-рое утро, Аитур, — беззастенчиво жизнерадостным тоном произнесла Айена. На ней был свитер в голубую, жёлтую и алую полоску. Полосы вспыхивали и перекрещивались у Мэлори в глазных нервах. Похоже, мигрень начинается, подумал он.
        — Что вам надо? — безжизненным голосом спросил он. Во рту стоял невыносимо гадкий вкус — даже не марсианской пыли, а чего-то уж совсем омерзительного, наподобие кофе в пластиковых чашечках, которым угощали в Лондонском археологическом музее в отделе двадцать первого века. Раз он попробовал на экскурсии, больше не стал. Как только наши предки не перетравились насмерть, когда не было биосовместимой пластмассы? Стойкое же существо человек...
        Однако тут же Мэлори пришлось узнать, что у стойкости бывают пределы.
        — Имею нужду в капкане, приблизительно, — заявила Айена. Начальник экспедиции не сразу понял её невероятную грамматику, а когда понял, его способность к разумному мышлению коллапсировала окончательно. Что за идиотский юмор, подумал он.
        — Для чего вам капкан?
        — Ловить ка-рысу, — с непоколебимой уверенностью ответила Айена. Кому-то из них двоих пора лечиться, вот только кому — ему или ей?
        — Какую ещё крысу?
        Айена была не в состоянии оценить его ангельского терпения.
        — Такую, какая кабель едит, — разъяснила она, явно удивляясь его непонятливости. — Будет замыканий.
        О господи, подумал Мэлори. Он что, обязан ей всерьёз объяснять, что на станции нет крыс, нет капканов и вообще с крысами уже никто не борется таким способом — на то есть генная инженерия? Может, это какой-то кретинский розыгрыш со стороны команды? В любом случае не смешно...
        — Айена, — холодно сказал он, — прекратите глупости. У нас не бывает крыс. Меньше смотрите земных фильмов.
        — Я сама видела, — упрямо сказала Айена. — Ка-рысу.
        Мэлори заскрипел зубами. Особенность барнардцев заключалась в том, что они туго воспринимали чужеродные идеи, но, если уж экзотическая мысль затесалась им в голову, её оттуда было не изгнать никакими доводами. Он ощутил себя в положении того русского из рассказа Чехова, который пристукнул доконавшую его дамочку пресс-папье. Правда, пресс-папье у него под рукой не было. Он даже не особенно хорошо представлял себе, что это такое.
        — Айена, — проговорил он как можно вежливее, — вы переутомились. Если вам снятся кошмары, сходите к психологу. Пройдите сеанс массажа, попейте успокоительного и больше не доставайте меня вашими крысами.
        — Нет ка-рысы? — недоверчиво выпятила губы Айена, почти обиженная.
        — Нет, нет. И, пожалуйста, не отвлекайте меня от работы. Я не собираюсь продолжать этот разговор.
        — Нет карысы. Нет ка-рысы, — пробормотала Айена себе под нос, как бы желая себя в этом убедить. Всё ещё медитируя над этой фразой, она наконец удалилась. Мэлори с облегчением услышал, как захлопнулась за ней дверь.
        Сюда бы нормальные двери, с дистанционным сенсорным управлением, думал он. Но не положено. На Марсе дефицит энергии, экономят на всём. Вот и двери открываются вручную, и любой умник скрипит и хлопает ими у него перед носом...
        Мэлори поглядел на экран стационарного компьютера. На чём он остановился? Он не помнил, на каком месте закончил править отчёт. В правом виске у него взрывались контрафактные петарды, вычерчивая огненные траектории. Буквы на экране приплясывали и мигали всеми цветами радуги. Раскоп N11... останки трёх разумных существ, пол неизвестен, захоронения ориентированы... как ориентированы? Север — это внизу или вверху?
        Мэлори судорожно потянулся к ящику стола за обезболивающим. Он не мог нащупать флакон. Неужели забыл в спальне? Придётся сходить... А, нет, вот он.
        — Доброе утро, Артур. Надеюсь, я не помешал вам работать?
        После всех своих лабораторных бдений Лаи выглядел вполне бодро — разве только веки чуть припухли. Мэлори потребовалось немало выдержки, чтобы изобразить внимание. Лаи вынул из кармана и положил ему на стол ключ от А-лаборатории.
        — Возвращаю вам ключ. Извините за задержку.
        Мэлори равнодушно взял ключ и убрал его в ящик стола.
        — Видимо, я должен выразить вам особую признательность за то, что вы не потеряли его совсем?
        — Простите меня, Артур. Сожалею, что так вышло. Я не смог уложиться в один день.
        Когда же он уйдёт, ё-моё? Мэлори совершенно не собирался капать себе в ухо антимигренин в присутствии этого типа. Нет, стоит — хлопает своими жирафьими ресницами и явно чего-то хочет.
        — У вас ко мне какие-нибудь вопросы?
        — Да, если позволите.
        Мэлори охватило тоскливое предчувствие. Что ещё там у него?
        — Не сочтите это чрезмерностью, но я бы хотел попросить у вас разрешения ещё раз слетать в двадцать пятый квадрат.
        Та-ак, ясно...
        Мэлори поджал губы.
        — А если я именно сочту чрезмерностью?
        — Я рассчитываю на ваше понимание, Артур. Это, по-видимому, единственный способ узнать то, что мне нужно.
        Эпидемия какая-то, все с ума посходили. Одна ловит крыс в пять утра, второй воображает себя Индианой Джонсом... Ну уж нет, всему есть границы.
        — Всему есть границы, мистер Лаи, — Мэлори с удовлетворением отметил, что его собеседник достаточно знает земную культуру: "мистер" его задел, хотя он постарался не выказать этого. — Вы забываетесь. Я бы напомнил вам, что на станции вы только гость...
        — Я отдаю себе в этом отчёт, — поспешно сказал Лаи. — Если речь идёт о научном приоритете, то я гарантирую, что не опубликую эти материалы без вашего соавторства.
        Слепящая боль полоснула Мэлори по правому глазу. Нет, каков гусь, а? Любезно соглашается взять его в соавторы... Чёрт знает что о себе возомнил. Мэлори стиснул под столом флакон с антимигренином.
        — Мне ваше соавторство нужно, как Винни-Пуху обрезание, — он сощурил глаза. -Выйдите и не мешайте мне работать.
        Лаи вряд ли знал, что такое "Винни-Пух" и "обрезание", но контекст уловил безошибочно. Мэлори с удовольствием наблюдал гневную розовую краску на его скулах. Однако барнардец сдержался.
        — Стало быть, вы не даёте разрешения на полёт? — уточнил он. Мэлори взорвался.
        — Нет, и отстаньте от меня наконец! — закричал он. — Я не позволю разговаривать со мной в таком тоне! Убирайтесь!
        Он ждал, что Лаи выругается, хлопнет дверью и избавит его наконец от своего присутствия. Но Мэлори недооценил барнардское искусство оскорбления. Неописуемый Лаи просто сделал шаг в сторону, к окну, и повернулся к начальнику экспедиции спиной.
        Катарсиса не случилось. Несколько секунд Мэлори задыхался от ярости, упираясь взглядом в безразличный бритый затылок Лаи, стоявшего у окна. Чувства барнардца выдавал только цвет его ушей, постепенно приближавшийся к малиновому.
        — Сожалею, мистер Мэлори, — произнёс Лаи, небрежно, вскользь, возвратив ему "мистера", — что нам не удалось достичь взаимопонимания. В таком случае я буду вынужден действовать по собственному усмотрению.
        Пользуясь тем, что Лаи на него не смотрит, начальник экспедиции поторопился отвинтить колпачок флакона и впрыснуть лекарство в правое ухо. Теперь ещё пятнадцать минут ждать, пока подействует... Почему в двадцать четвёртом веке медицина до сих пор не может победить мигрень?
        Он ещё не успел убрать флакон, когда до него вдруг дошло содержание сказанного Лаи.
        — Как это прикажете понимать?
        Барнардец повернулся к нему лицом. В глазах его легко читалось всё, что он думает о Мэлори.
        — Буквально, — обронил он и вышел из кабинета.
        22. ХОДИТ ЗАЯЦ ПОДКВАРТИРЕ...
        БАРНАРДА, 17 ДЕКАБРЯ 2309 Г. ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ.
        — Дафия меня убьёт, — тоскливо сказал Лаи. — Я ведь ещё ничего ему не говорил. А теперь придётся позвонить, чтобы он приехал за Дораном.
        — Какой смысл тогда был от него всё это скрывать?
        Они сидели в беседке в глубине гостиничного парка. В зеленоватом рассеянном свете, сочившемся между листьями лиан, Лаи выглядел ещё бледнее.
        — Не хотел тревожить его, пока Доран не окрепнет. Ведь он такой — он бы сразу сюда примчался, забыв про службу. Думаете, в кого Доран такой импульсивный?
        — Не могли же вы запретить Дорану звонить родному отцу?
        — Я никому и ничего не запрещал. Я сказал ему, что сам свяжусь с Дафией, когда сочту нужным. Доран всегда меня слушается.
        Когда он начинал говорить таким вот небрежным, равнодушным тоном, спорить с ним или выяснять его точку зрения было бесполезно. Лика уже давно это усвоила. И потому попыталась перевести стрелку.
        — Виктор, я всё время хотела вас спросить. Вы действительно верите во всех этих ваших богов?
        Она спросила это и тут же испугалась — не задала ли она неуместный вопрос. Вдруг он обидится? Но Лаи ничуть не обиделся. Ответ прозвучал совершенно неожиданно для неё.
        — У нас нет такого понятия, как вера.
        — Как так?
        — Видите ли, — Лаи сделал паузу, обдумывая, как лучше выразиться, — ваша вера основана на идее загробной жизни и... как это... воздаяния. У нас даже слов таких нет. У нас нет представления о том, что какая-то нематериальная часть человека продолжает жить в вечности или перевоплощаться в другие тела. Наши боги не наказывают и не вознаграждают. Они — скорее принципы устройства мира. Они могут улучшить судьбу или ухудшить, не более.
        Лика не знала, как реагировать. Перед ней был тот же самый Лаи, который несколько дней назад иронизировал по поводу памятника несуществующему богатырю из мифологии. Сейчас он говорил без всякой иронии.
        — Мы, Аффа, почитаем Семерых, — продолжал он, — есть течения, у которых богов девять, двадцать и бесконечное множество. Впрочем, мы не рассматриваем друг друга как еретиков. Религиозных войн у нас вообще никогда не было. Были образовательные войны — вот этот феномен у вас на Земле точно отсутствует.
        Лика немного знала о таихханско-фаарских войнах прошлых веков от Лагранжа, который ещё застал свежую память о последнем вооружённом конфликте. Для землян их причина была странной: таиххане гордились древностью своих университетов и ревностно сопротивлялись интеграции образовательных систем Таиххэ и Фаара. Череда межконтинентальных войн началась, когда Республика Таиххэ сбросила авиабомбу на первый открытый на Фааре университет.
        — Нам есть в чём позавидовать вашей цивилизации, — сказала Лика. — Уж если воевать, то за образование, а не за древние сказки неграмотных пастухов.
        — Вы считаете, что человеку, которому отстреливают голову, не всё равно, делают ли это из-за университетов или из-за древних сказок?
        Когда он разговаривал так, насмешливо, зашторив глаза своими длинными ресницами, ей было гораздо комфортнее. Серьёзный Лаи пугал её. С благодарностью подхватив этот ни к чему не обязывающий тон, Лика спросила:
        — Вам-то было бы не всё равно, ведь правда?
        — Правда, — ответил Лаи, и на этот раз она не могла понять, шутит он или нет.
        Телефон в поясе Лаи зазвонил так внезапно и надрывно, что барнардца чуть ли не подбросило на скамейке. Он явно не ждал этого звонка. Кое-как второпях выцарапав капсулу из гнезда, он воткнул её в ухо и замер.
        — Лухр, — отрывисто сказал он. — Миила-тафх... Дафия?
        Лика увидела испуг в его блестящих влажных глазах. Побелевшая нижняя губа дёрнулась. Дав несколько односложных ответов, он повесил трубку.
        — Это Дафия... — барнардец беспомощно посмотрел на Лику. — Он всё-таки узнал... И он уже здесь!
        Лаи закрыл ладонью лицо, потом отнял руку. На этой руке у него был перстень-кредитка, и ободок вдавился в скулу до багровой вмятины.
        — Останьтесь со мной, — полушёпотом попросил он. — При женщине не выясняют отношения, даже с братом...
        Он порывисто вскинул голову, едва не уронив пилотку.
        — Веду себя как последний трус, да?
        Она видела, что он на грани истерики. Она боялась раскрыть рот. Вечно у неё слетает с языка что-нибудь не то. Её раздирало от чувства собственной бесполезности. Молча пересев на его скамейку, она придвинулась к нему и сжала обе его руки в своих. Внезапно она поняла, что бормочет какую-то бессмыслицу по-русски, вроде: "раз, два, три, четыре — ходит заяц подквартире... вдох — выдох, расслабьтесь... лишь бы не было войны...". Подквартире — почему подквартире? Она опомнилась и перешла на английский.
        — Не надо, Виктор. Всё хорошо...
        Быстрым, почти вороватым движением Лика приблизила губы к его лицу, чтобы поцеловать его в щёку. Но промахнулась. То ли неверно рассчитала разницу в росте, которая всё равно была, хоть они и сидели, — то ли Лаи наклонился в этот момент, — но вместо щеки она ткнулась губами в замшевую прозелень бритого виска.
        Отчего-то её это страшно смутило; и именно потому, что её это смутило, она никак не могла оторвать губы, ощупывая ими жаркую бархатистость и вдыхая резкий запах его лосьона. Когда она всё же оторвалась, то не сразу подняла взгляд на Лаи. Он смотрел на неё с лёгким недоумением. Как я, наверное, глупо выгляжу, подумала она. Но вслух сказалось совершенно другое.
        — Какие у вас... виски нежные.
        Она вдруг увидела, что Лаи улыбается.
        — Поцелуйте второй.
        — Что? — вначале она не расслышала.
        — Соблюдите симметрию.
        Он поменял своё место на скамейке — до этого он сидел к ней правым боком, — откинул локон на затылок и подставил ей левый висок. Лика растерянно склонилась и коснулась его губами. Медленно втягивая в себя свои ощущения, она разобрала, наконец, за лосьоном его собственный запах — не человеческий, скорее мускусный, чем кислый. Она почувствовала, что её бросает в жар, и от этого смутилась ещё больше. Ей не нравилось, что он бреет голову, и в то же время её необъяснимо притягивал этот матовый, зеленоватый висок. У него, должно быть, приятные, мягкие волосы, подумала Лика. Жалко, что проверить нельзя.
        Лаи очень осторожно просунул руку за её спиной и обнял её.
        — Мне так больше понравилось, чем в щёку.
        Лика тоже улыбнулась, сконфуженно. Садовый гравий снаружи захрустел под тяжёлыми ботинками. Патрик! Она отпрянула, как ошпаренная, но не успела вскочить со скамейки и пересесть. И тут же поняла свою ошибку. Это был не Патрик. В проёме стоял незнакомый барнардец в военной форме, с кортиком на боку, и смотрел он не на неё.
        — Ну вот, — упавшим голосом произнёс Лаи и перешёл на маорийский. — Рекомендую. Мой старший брат Дафия Лаи.
        Лика во все глаза уставилась на незваного гостя. Если бы не имя, она бы ни за что не подумала, что это его брат. Фамильного сходства, которое поразило её на портрете Фаомы Лаи, мёртвого уже лет двести, не было ни капли, зато черты лица Дорана угадывались безошибочно. А она-то думала, что Доран пошёл в мать... Ростом Дафия был почти с Лику, лицо у него было широкое, худое, грубо очерченное, раскосые глаза под густыми бровями жирно обведены траурной сурьмой, отчего взгляд казался тяжёлым (хорошо, что Виктор не пользуется косметикой, некстати подумала Лика). На нём была тёмно-синяя форма действующей армии, бледная смуглота лица отливала серой синевой, синел свежевыбритый череп — барнардские военные почему-то не носили головных уборов, — и сами волосы, единственной длинной прядью спадавшие на правое плечо, были иссиня-чёрные. Как бы в довершение несходства, Дафия носил очень коротко выстриженную бородку, словно нарисованную тушью, что делало его вид ещё мрачнее.
        Сверкая угольно-чёрными глазами, он что-то быстро говорил на своём языке, очень сердитым тоном. Младший Лаи стоял и молчал, потупившись, ковыряя носком сапога деревянный пол беседки, как будто вознамерился прокопать в нём дыру. Не оставляя своих рассерженных интонаций, Дафия неожиданно схватил его за плечи и прижал к себе — точно тем жестом, каким сам Виктор Лаи несколько дней назад прижимал к себе Дорана. Виктор повернул голову и потёрся щекой о щёку Дафии, и у обоих на глазах показались слёзы.
        Лика, словно откуда-то издалека, наблюдала за этой сценой. В её мозгу вдруг отпечаталось со всей беспощадной ясностью то, что Виктор — барнардец. Она так привыкла к тому, что он не проявлял эмоций в обычной манере барнардцев, что воспринимала это как нечто само собой разумеющееся. Только сейчас она поняла, как наивно было полагать, будто естественные для неё нормы поведения естественны и для Лаи. Для него это было лишь вежливым соблюдением чужих обычаев. До неё начало доходить, что все эти причуды, весь этот его педантизм, над которым она внутренне посмеивалась, — насчёт локона чести, меча и прочего, — вовсе не почвенническое кокетство, которое может себе позволить профессор археологии в свободное от науки время.
        — Па-ростите, мадам, — сказал Дафия по-маорийски. Он освободил одну руку и несколько картинно отсалютовал ей, коснувшись двумя пальцами своего локона. — Имею па-редставляться. Дафия Лаи.
        — Лика, — коротко представилась она в ответ. Дафия улыбнулся во весь рот.
        — Ли-ика? Хар-роший имя, не та-рудный, — он говорил низким густым голосом, который был бы приятным, если бы не фыркающий барнардский акцент. Она едва разбирала, что он говорит. — А этот да-рянной дитё я буду так...
        Он щёлкнул археолога по надбровью, оставив на его белом лбу красный след.
        — Полегче, Дафия, — поморщился Лаи. — Это сложный вопрос — кто из нас старше по та-миир. Я, как-никак, сын главы рода.
        — Го-ловы рода, который видумывай дитям такой имя, — поддразнил его Дафия. — Фихо-тор! Язык ломать!
        — Хоть бы присел, наконец, — в досаде сказал Лаи, — и объяснил, как ты сюда попал. Тебе что, позвонил Доран?
        — Зачем зо-вонил, — буркнул Дафия, прислонившись к столбику беседки, — я сам зо-вонил. Был такой са-лучай.
        Наверное, это его двоюродный брат, решила Лика, раз у них разные отцы. Просто Лаи не пользовался английским словом cousin — видно, у них, как в русском языке, братьями зовутся и более дальние родственники...
        — И Доран тебе всё рассказал? — продолжал допытываться Лаи. Дафия страдал, подбирая слова по-маорийски, но на родной язык не переходил — должно быть, считал это невежливым в присутствии Лики. У него получалось всё хуже и хуже.
        — Доран го-ворил фсю па-равду, — выдохнул он. — Доран мене не могет ви-рать. Что ему па-лохо. И... это... па-рогноз па-лохой.
        Он закончил это объяснение не без усилия; от напряжения на его лице выступили росинки пота. Лаи положил руку ему на плечо.
        — Ты сбежал из части?
        — Пус-тили. Я оба-яснял. Фсё порядок.
        — Сядь и отдышись. Ты выглядишь жутко. Можно подумать, ты позавчера умер.
        — Я вол-новайся, — судорожно глотнув воздух, сказал Дафия. — Я сам, как Доран, па-лохо тут...
        Он потёр рукой грудь под кителем и тяжело опустился на скамейку рядом с Ликой. Вид у него действительно был больной. Лика вспомнила о бутылке минеральной воды у себя в сумке, достала её и протянула Дафии. Солдат открутил колпачок и жадно присосался к горлышку, так, что пластик бутылки сплющило.
        — Са-пасибо, — хрипло сказал он, возвращая бутылку. — Ви его наза-ваная?
        Что ещё он имеет в виду, оторопела Лика. Она не нашлась, что ответить, но тут вмешался Лаи:
        — Да, названая. Что с тобой такое? Плохо?
        — Си-час лут-ше, — Дафия выжал болезненную улыбку. — Очень было боли-но... тут.
        Он снова потрогал грудь. Лаи тревожно глянул на него.
        — Давно?
        — Не давно. Пока до-сюда ходил. В парк.
        Лика и Лаи буквально столкнулись взглядами. Мысли барнардца прочесть было нетрудно. В конспективном виде то, о чём подумали они оба, можно было сформулировать так: "Новая серия чертовщины?.."
        — Где ты прошёл? — резко спросил Лаи. Дафия перевёл дух и махнул рукой в сторону.
        — Там ходил. Па-рямо, по та-рава.
        Лаи посмотрел вниз, на сапоги Дафии. Лика невольно опустила взгляд следом за ним. Кромки подмёток были в раздавленной зелени.
        — Значит, срезал путь? — Лаи непонятно дёрнул бровью. — Узнаю Дафию — ходить, так через газон... А теперь я попрошу тебя об одной вещи. Достань свой пеленгатор и настрой его на частоту моего телефона.
        — За-чем? — удивлённо спросил Дафия. Его лицо мало-помалу приобретало более живой оттенок.
        — Я хочу знать, какой именно дорогой ты прошёл через парк.
        — Зачем пелена-гатор? Я буду показать, — Дафия собрался встать со скамейки, но археолог толкнул его в плечо.
        — Не двигайся с места! Потом объясню. Оставайся в беседке. Пойдём мы с Ликой, а ты будешь направлять.
        Он прибавил несколько слов по-таиххански. Дафия неопределённо промычал что-то в ответ и вытянул из своего армейского пояса тонкий гибкий экран, засветившийся серебристым. Довольно неудобно, подумала Лика. На Земле в десанте применялись специальные очки с переменным уровнем прозрачности. Минуты две Дафия возился с прибором, потом его губы растянула очередная улыбка.
        — Са-делал. Во...
        Лика заглянула на экран. Там отображался кусок беседки с углом скамьи и голое колено Дафии. Обзор камеры из пояса Виктора, догадалась она.
        — Поверните объектив вверх, — посоветовала она. Лаи провёл рукой по пряжке пояса, и изображение выправилось.
        — Так нормально?
        — Фсё порядок, — подтвердил Дафия, которому, очевидно, нравилось это земное выражение.
        — Пойдёмте.
        Лаи вставил в ухо телефонную заглушку и твёрдо взял Лику под руку. Слегка растерянная, она подчинилась. Когда они отошли на достаточное расстояние от беседки, она спросила:
        — Вы думаете...
        — Не думаю, — перебил Лаи. — Опасаюсь.
        Минуты две они молча шагали по траве. Барнардец прислушивался к указаниям брата в телефоне. Лика осторожно высвободила свою руку.
        — Виктор, но это же абсурд. Что, по-вашему, этот парк заколдованный?
        — Не все сказки о колдовстве абсурдны. Уж вам-то, как антропологу, следовало бы про это помнить.
        — Но не в буквальном же смысле!
        — Неважно, в каком. Как вы объясните то, что нескольким людям стало плохо с сердцем в этом парке? Два раза — я готов поверить в совпадение, но третий?
        — А вы не допускаете мысли, что у отца и сына может быть одинаковый скрытый дефект в организме? Порок сердца — вещь обычно наследственная.
        — Тогда с какой стати этот дефект так точно выбрал время и место, чтобы проявиться?
        Лика не успела ответить. Лаи встал как вкопанный, глядя куда-то поверх кустов.
        — Маахр!..
        По тому, как он выплюнул это слово, Лика поняла, что это ругательство. Метрах в пятнадцати над зарослями цветущего кустарника маячила зеленоватая бетонная фигура. Отсюда она была видна со спины, но доспехи и развевающуюся косу на затылке Лика узнала сразу.
        — Бред какой-то...
        Оба стояли и смотрели на статую. Лаи с присвистом втянул в рот слюну.
        — Понятно. Дафию спасла привычка ходить по газонам. Он ведь уже немолодой. Если бы он прошёл по дорожке, прямо под памятником, это его бы убило.
        — Но что — "это"?
        — Знать бы... — вздохнул Лаи. Лика ощутила странную пустоту внутри; чувство абсурда накатило ватной стеной, как морская болезнь. Раз, два, три, четыре — ходит заяц подквартире... да, это был стишок, который она сочинила в два года, и никто не понимал, что такое "подквартире" — по квартире? под квартирой? — но заяц-то на самом деле ходил над квартирой, на верхнем этаже, и стучал ногами в потолок нижних соседей... Заяц был над квартирой, вот в чём дело.
        — Вот вы где! Вы чего на звонки не отвечаете?
        Ори и Коннолли, раздвинув ветки кустов, один за другим пролезли на газон. Землянин опередил барнардца и в несколько секунд уже был рядом со своими коллегами.
        — Какого чёрта у тебя телефон занят? — взволнованно спросил он Лаи. Тот не спеша извлёк капсулу из уха и убрал её в пояс.
        — Я держал связь с Дафией. Извини, Патрик, но это было нужно.
        — Его брат приехал, — пояснила Лика. Коннолли не слушал.
        — Амаи добыл файлы, — понизив голос, сообщил он по-маорийски. — Я что, должен был вопить об этом на весь парк?
        — Так скоро? — изумилась Лика. Ори, с пунцовым румянцем на щеках, подошёл ближе.
        — Ну, я и сам не ожидал, что всё будет так просто. Взламывать ничего не понадобилось. Конечно же, эти примитивные люди поставили в пароль имя богини здоровья. Я набрал просто так, для опыта — и надо же, вошёл.
        Он вынул из пояса ячейку памяти и протянул её Лаи.
        — Держите. Все истории болезней сердца, тридцать два файла.
        — Спасибо, Амаи, — археолог переложил крошечную гибкую чешуйку в свой пояс и ритуальным жестом обнял Ори. — Если понадобится моя помощь — я перед вами в долгу.
        Как же он всё-таки странно изъясняется, подумала Лика. Что на английском, что на маори — как персонаж романов девятнадцатого века. Впрочем, на маори, кажется, в девятнадцатом веке романов не писали...
        — Не стоит, — с озорной улыбкой ответил Ори, вывернулся из его объятий и снова нырнул в кусты. Лаи горячо стиснул руку Коннолли.
        — Не знаю, как благодарить.
        — Угости "Ред лейбл", — полушутя предложил Патрик. Лаи оглянулся на Лику, потом на кусты, где скрылся хакер.
        — Он вернул тебе компьютер?
        — Вернёт, когда вычистит всё, что он там наустанавливал.
        — Хорошо, — сказал Лаи, думая о чём-то другом. — Лика, вы не обидитесь, если я вас покину? Мне нужно вернуться к Дафии.
        Стоило ему отойти, как Коннолли наклонился к Лике. Его дыхание обожгло ей ухо.
        — Умственная отсталость не лечится, да?
        Лика фыркнула. Презрительно, насколько могла. Коннолли не оценил её экспрессии.
        — У тебя тоже не отвечал телефон. Был выключен.
        — Забыла включить. Извини.
        — Только не говори, что ты с ним сейчас не целовалась.
        В баню тебя, подумала Лика. Она посмотрела в его сердитые зелёно-голубые глаза.
        — Целовалась. В щёку. Вот так.
        Она положила руки ему на плечи и крепко впечатала губы в жёсткую щетину. Щека, висок — подумаешь, разница, отмахнулась она мысленно от самой себя... но всё-таки как же колется... никакого сравнения с бархатом Лаи. Патрик смотрел на неё с кривой ухмылкой.
        — С тобой мазохистом можно сделаться. И я, кажется, уже становлюсь.
        23. ДРАКОН
        МАРС, ЭКСПЕДИЦИЯ D-12, 17 НОЯБРЯ 2309 ГОДА ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ (18 СЕНТЯБРЯ 189 ГОДА ПО МАРСИАНСКОМУ)
        — Как у вас дела? — спросил Лаи, бросив взгляд на лабораторный стол. Доктор Лагранж менял прорвавшуюся перчатку.
        — Как сказать... Надпись на сосуде вряд ли удастся расшифровать. Но кое-какая новая информация у нас есть.
        Натянув перчатку, он взял с расстеленной пластиковой подложки блестящий овальный предмет и показал его Лаи.
        — Это было внутри сосуда.
        — Что это? — Лаи внимательно рассматривал изделие. — Платина?
        — Иридий. Ничего не скажешь, о долговечности они позаботились.
        Лагранжу очень хотелось спросить барнардца, что произошло между ним и начальником экспедиции. За завтраком он заметил, как Лаи, увидев приближение Мэлори, резко поднялся и пересел за другой стол. Ему это не понравилось; но во всём остальном Лаи вёл себя как ни в чём не бывало, а Лагранж знал, что барнадцам не следует задавать лишних вопросов.
        — Изображение... — зачарованно проговорил Лаи.
        — Да, — кивнул Лагранж. — Портрет марсианина.
        С полуоткрытым ртом Лаи разглядывал рельеф на тяжёлой иридиевой бляшке. Существо на портрете гораздо меньше походило на ящерицу, чем можно было ожидать по реконструкциям; скорее оно напоминало земного панголина, которого он видел в зоопарке. Вместо волос голову марсианина покрывал "шлем" из крупных чешуй, и по тому, как чешуи расходились сверху, было похоже, что у него есть теменной глаз. Ниже шеи виднелось сложно украшенное одеяние, тщательно проработанное и явно парадное.
        — Икона? — предположил Лаи. Лагранж покачал головой.
        — Не думаю.
        — Почему?
        — Сложно сказать. Есть у меня такое чувство...
        Лагранжу этот портрет был безотчётно неприятен. Чем именно — он не мог себе объяснить. Создание на портрете не казалось отвратительным — напротив, оно отличалось своеобразной грацией. Вполне симпатичная была раса, подумал Лагранж. Пока что-то не натворила и не изуродовала себя мутациями... Но всё-таки у этого господина в пышных одеждах, вероятно, был тяжёлый характер.
        — Не хотел бы я встретиться с ним вживую, — заметил Лагранж. — Не знаю, почему, но у меня от этой картинки мурашки по коже.
        — Сказать вам, почему? — Эрика Йонсдоттир, всё это время молча возившаяся с файлами, подняла голову. — Потому что вы встретили дракона. Это дракон, доктор.
        — Хотите сказать, что я расист, Эрика?
        — Отчего же?
        — Бедный марсианин не виноват, что случайно оказался похож на какой-то земной символ. Значит, я не могу побороть свои расовые предрассудки.
        Рассуждая, он успел заметить, как дрогнули ресницы Лаи на словах "расовые предрассудки". Впрочем, барнардец мгновенно взял себя в руки, и Лагранжу оставалось лишь догадываться, совпадение это или нет.
        — Я не об этом, — возразила Эрика. — Понимаете... Мои предки верили, что драконы в прошлом были людьми. Плохими людьми. Предположим, вы убили своего отца ради денег. Вы превратитесь в дракона.
        — А-а, — сказал Лагранж. — Но ведь это только один из мифов. У китайцев драконы добрые. А у вас, Виктор? Есть в вашей мифологии драконы?
        Лаи не успел ответить. Дверь лаборатории открылась, и на пороге появился Мэлори в комбинезоне.
        — Вы получили форму для пресс-релиза? — не здороваясь, спросил он. Флендерс в углу обернулся.
        — Заполняем. Беда в том, что она уже два раза зависала.
        — Вызовите программиста, чёрт возьми, — Мэлори подошёл к столу Лагранжа и Эрики. — Дайте-ка как следует взглянуть, Симон. Находка нерядовая...
        Лаи сдёрнул с бритой головы рабочую косынку, аккуратно сложил её, шлепком бросил на стол перед носом у Мэлори и вышел из лаборатории.
        — Это ещё что за новости? — у начальника экспедиции побелела переносица. — Что происходит?
        — Нет, monsieur Malorie, это я хочу знать, что происходит, — произнёс Лагранж. — Вы разговаривали с Виктором сегодня утром? Что вы ему наговорили?
        Мэлори отодвинулся от Лагранжа и заложил руки за спину.
        — Полагаю, я имею права не отвечать на вопросы, заданные в таком тоне.
        — А я полагаю, что имею право их задавать, — отрезал Лагранж. — Не забудьте, что мне почти восемьдесят, и я работал в археологии ещё тогда, когда вам меняли подгузники, monsieur Malorie. Что вы сказали Виктору перед завтраком?
        — Не ваше дело, — огрызнулся Мэлори и отвернулся. Лагранж обошёл вокруг стола и очутился с ним лицом к лицу.
        — Вы, кажется, больше всего на свете озабочены безопасностью? — пренебрежительно сказал он. — Имейте в виду, оскорблять барнардцев — не самое безопасное хобби.
        Мэлори поджал губы и защёлкнул отстегнувшуюся кнопку комбинезона.
        — Вы о чём?
        — Я не меньше вас заинтересован в том, чтобы на станции ничего не случилось, мистер Мэлори. Но в таком варианте развития событий я сомневаюсь.
        — Это что, угрозы? — напрягся Мэлори. Лагранж неприятно усмехнулся.
        — Это соображения здравого смысла. Вы видели, что он сбросил перед вами головной убор? Он крайне рассержен, Артур. В таком состоянии он способен на что угодно, и лучшее, что вы можете сделать — извиниться, пока не поздно.
        Начальника экспедиции бросило в пот. Ему отчётливо вспомнились красные пятна на щеках Лаи и его слова: "В таком случае я буду вынужден действовать по собственному усмотрению".
        — Благодарю, — сдержавшись, сказал он. — Именно ваших советов мне и не хватало, чтобы руководить экспедицией.
        Он сунул руки в карманы комбинезона и вышел.
        — Симон, — полушёпотом позвал Флендерс, когда за Мэлори закрылась дверь лаборатории, — так это что-то значило? Когда он швырнул бандану?
        — Если я что-нибудь знаю о барнардцах, — так же тихо ответил Лагранж, — то это ритуал объявления кровной мести.
        В лаборатории наступила тишина. Даже вентиляторы оборудования как будто приумолкли.
        — У них существует кровная месть? — Флендерс катал по столу стило.
        — Формально она запрещена, и кровника объявляют вне закона на десять лет. Для барнардцев это немаленький срок, но это редко их останавливает. А общество очень консервативно и всё ещё относится к таким снисходительно.
        — Вы считаете, что жизнь Мэлори в опасности?
        — Не знаю. Оружия у Виктора нет, и вряд он раздобудет его на станции. Но всё-таки лучше бы он извинился!..
        Лагранж не успел закончить фразу. В лабораторию вошла Таафа Риа, тащившая охапку рулонов стерильной плёнки. Неписаный этикет совместных экспедиций запрещал продолжительные разговоры на языке, непонятном другой расе. Но Таафа заговорила сама:
        — Симон, можно я что-то вас спрошу?
        — Да, конечно, — Лагранж перешёл на маори. Таафа сложила рулоны на стеллаж. Она выглядела напуганной.
        — Виктор вышел неправильный. Здесь что-то имело место?
        — Имело, — скрепя сердце признался Лагранж. — Он бросил косынку перед Мэлори.
        Девушка буквально позеленела — другого слова подобрать было нельзя. Раскрывшимися губами она глотнула воздух.
        — Он не мог... — ахнула она. Лагранж указал на свёрнутый голубой лоскут на столе. Таафа схватилась за косяк.
        — Маахр!
        Взгляд её был совершенно полоумный. Флендерс вскочил и подбежал к ней.
        — Тебе плохо?
        Таафа овладела собой и выпрямилась.
        — Не мне плохо. Виктору плохо.
        — Виктору?
        — Виктор не понимает себя контролировать. Это физиология... — как бы отчаявшись что-то объяснить, Таафа прервалась и выбежала за дверь.
        Чувствуя себя беспомощным, Флендерс вернулся на место и сел. Лагранж сокрушённо поглядел на косынку, так и оставшуюся лежать на столе.
        — До него никак не дойдёт, во что он вляпался.
        — До Виктора?
        — До Мэлори, чтоб его в крапиву голой задницей. Так и знал, что у него мозгов ни на вот столько.
        — И что теперь? — спросил Флендерс, подавив неуместное восхищение тем, как старик ругается по-английски (старомодно, да, но это-то и здорово). Лагранж сказал:
        — Ничего. Ждать. Надеяться на Таафу и делать вид, что ничего не произошло. Наше вмешательство здесь только повредит.
        Он поднял со стола тяжёлую иридиевую пластинку.
        — Дракон... — проговорил он. — Пожалуй, действительно дракон.
        Мэлори задвинул за собой складную дверцу кабинки и прямо в брюках плюхнулся на унитаз. Посмотрев на слепящую люцифериновую лампу вверху (какой гадкий свет! неужели опять мигрень подступает?), он зажмурился. Не дай бог, действие лекарства кончится до нового приступа.
        Вот дьявол... Как он раньше не сообразил? "Буду действовать по собственному усмотрению..." Маленький поганец собрался настучать Земле. Ясно как день. Все отчёты проходят через кабинет Мэлори, но попасть напрямую в центральную радиорубку не так уж сложно. Особенно если он умеет взламывать цифровые замки. Не сам, так с помощью чёртова Амаи... Гарри его Поттер в душу мать, ты допустил его на станцию, работал с ним три недели и понятия не имеешь, что он такое!
        Что он такое, насильно прервал Мэлори сам себя. Дайкон, вот что он такое. Умничающий дайкон с непомерно раздутым самомнением. Почему Мэлори должен идти у него на поводу?
        — Дайкон вонючий, — сказал он вслух. Запретное слово наконец прорвалось сквозь замки и барьеры — слово, за которое можно было схлопотать административную ответственность и которое он старался не пропускать даже в мысли. В сущности, ничего в нём обидного не было — просто причёска барнардских мужчин кому-то напомнила хвост редьки и вместе с тем что-то восточное, и из слагаемых "Восток плюс редька" сам собой получился "дайкон". Но употреблять это слово на публике было более чем не комильфо. И вот сейчас ты сидишь на унитазе, сжав голову руками, и тупо повторяешь: "Дайкон, дайкон, дайкон..."
        В туалете послышались шаги. Мэлори замолчал, поднялся на ноги и, так и не справив нужду — расхотелось, — распахнул дверь кабинки. Снаружи оказался Джеффри Флендерс.
        — Ох, — сказал он, — я-то думал, там никого нет.
        — Как видите, есть, — раздражённо ответил Мэлори.
        — Вы не заперли дверь.
        — Неважно, — Мэлори попытался протиснуться мимо Флендерса к выходу.
        — Артур, — коричневые пальцы Флендерса ухватили его за рукав свитера. — Постойте. Это очень важно...
        Мэлори вырвал руку и замер. Не хватало ещё, чтобы этот гомик его лапал.
        — Что ещё?
        — Я про Виктора. Вам нужно срочно извиниться перед ним.
        — Что мне нужно, здесь решаете не вы, — отчеканил Мэлори. — Вы забываетесь, Джеффри.
        — Господи! — воскликнул Флендерс. — Вы что, не понимаете, что он будет вам мстить?
        — Только сейчас об этом догадался, — ядовито ответил Мэлори. — Ой, папа-мама, боюсь!
        Он смерил американца уничтожающим взглядом и покинул место общего пользования.
        Больше всего его изводило то, что Флендерс был прав. Не прикидывайся, ты и сам не считаешь то, что произошло утром, нормальным. Но в чём твоя вина, за что тебе перед ним извиняться? По-хорошему, извиняться должен он. Воображала...
        Почему-то это бессильное, школьное словечко подкосило Мэлори. Нахлынула нестерпимая жалость к себе. Наглости во мне нет, вот что, думал он. Все думают, что я держиморда, солдафон... А на самом деле — человек уязвимый и, в сущности, бесхребетный. Да, именно бесхребетный. И любой сопляк...
        Мэлори прервал размышление о том, что может сделать с ним любой сопляк — он дошёл до столовой.
        Заглянув внутрь, он убедился, что Лаи уже там. Сидел он крайне удачно — на конце скамьи, упиравшемся в стену, и рядом с ним никого не было. Не глядя вокруг себя, барнардец сосредоточенно поглощал томатный суп, ложку за ложкой, и не заметил, когда Мэлори подсел к нему. Когда он отреагировал, было уже поздно — выбраться из-за стола он не мог. Мэлори увидел на его лице неудовольствие. Однако Лаи промолчал, и Мэлори счёл это хорошим знаком.
        — Виктор, — вполголоса произнёс он, — мне нужно с вами поговорить.
        Лаи опустил ложку в суп и повернулся к Мэлори.
        — Боюсь, мистер Мэлори, нам с вами не о чем говорить, — ещё тише ответил он. Мэлори почувствовал, как откуда-то изнутри грудной клетки поднимается и распирает волна ненависти. Его тошнило от этих подстриженных усиков, этих маленьких розовых ушек, тонкой, белой, легко краснеющей кожи. Усилием заглушив эту волну, он повторил попытку.
        — Виктор, это в ваших же интересах. Вы не у себя на Барнарде...
        Лаи молчал. А, чтоб тебя, в досаде подумал Мэлори, никакого толку.
        — Я рассчитываю на ваше понимание. Я бы просил вас — как коллегу, как гостя станции, как друга, наконец...
        (...друга! что я несу!)
        — ...не предпринимать авантюрных шагов.
        Лаи не отвечал. Мэлори поспешно добавил:
        — Я понимаю, вы нервничаете, вам в голову приходят всякие инициативные планы... но от них лучше отказаться.
        Взгляд Лаи упал на него так, словно перед ним был несмытый унитаз.
        — Что вы ещё мне посоветуете? Отрезать себе локон чести?
        Он демонстративно забросил за ухо длинную прядь. И в самом деле, неплохо бы отрезать, с бессильной яростью подумал Мэлори.
        — Не много ли пафоса из-за пучка волос?
        — Если у вас не хватает уважения на пучок волос, — парировал Лаи, — как его хватит на целого человека?
        Он соскользнул под стол и вынырнул с другой стороны. Пока Мэлори сидел, хлопая глазами от этого неожиданного унижения, барнардец захватил со стола свой поднос с недоеденным обедом и пересел за стол Лики и Коннолли.
        Лике очень хотелось спросить, чем так рассержен их инопланетный коллега, но она перебарывала это желание. Интуиция подсказывала ей, что задавать такие вопросы неуместно, может быть, даже опасно. Коннолли тоже молчал.
        — У вас хлеба совсем нет, — невпопад сказала она, — возьмите в автомате.
        — Спасибо, я не люблю, — ответил Лаи. К ним присоединился Флендерс. Он прекрасно видел попытку разговора между барнардцем и Мэлори, и его это не на шутку встревожило.
        Боковым зрением Лаи увидел Флендерса и поднял голову от тарелки. Две пары чёрных блестящих глаз — одна на розовом лице, другая на тёмном, — на мгновение встретились. Флендерс уловил исходящий от барнадца беззвучный запрет. "Ладно, — ответил он взглядом, — молчу". Как бы заранее пресекая движение разговора в злополучную сторону, Лаи подчёркнуто нейтральным тоном спросил:
        — А почему Симон настаивает, что это не икона? У него есть своя гипотеза?
        — Ну конечно, — первые слова у Флендерса получились фальцетом, в горле пересохло, и он поспешил глотнуть сока. — Его гипотеза всем известна: он считает, что это изображение политического лидера.
        — Но какой резон так заботиться об изображении политического лидера? Умирать мучительной смертью и всё равно пытаться сохранить портрет? Они ведь не могли обманываться насчёт будущего своей цивилизации.
        Лика тихонько улыбнулась про себя: Лаи вздумалось подтвердить достоверность анекдотов о барнардском мышлении.
        — Почему же? На Земле такое бывало нередко. Ещё в совсем недавние времена, лет двести назад.
        — Вы не можете сравнивать, — заупрямился Лаи. — Вам же не случалось вымирать полностью. А эти марсиане знали, что вымирают. И всё равно берегли портрет. Для кого? Они не могли предвидеть, что вы прилетите. По Земле тогда бродили динозавры.
        — Динозавров ещё не было, — поправил Коннолли, — это был докембрий.
        — Тем более.
        — Вик, — с сожалением проговорил ирландец, — ты знаешь, что такое "авторитаризм"?
        — Имею представление, — коротко ответил Лаи.
        У Флендерса взмокли подмышки. Нужно ли говорить ребятам, что случилось в лаборатории? Не при Лаи, конечно... Ох, не вышло бы хуже.
        — Но я бы не стал, — продолжал Лаи, — проецировать факты, известные из истории Земли, на неизвестную вымершую расу, которая даже не относится к млекопитающим. Смотрите. Вот моя рука. По ней никто не определит, из какой я звёздной системы. Мои глаза, уши, нос — всё почти как у вас. Если я подстригусь, как Миай, меня на расстоянии двух метров никто не отличит от землянина.
        Его голос вдруг дрогнул. Заметила это одна Лика. Какой-то утаённый лисёнок, несомненно, поедал его изнутри, и её зацепило нехорошее подозрение, что этот зверь вынесен из кабинета Мэлори. Нужны были веские причины для того, чтобы воспитанный и уже не юный Лаи полез под стол, лишь бы только не оставаться рядом с главой экспедиции. Хотя как знать, что является веской причиной для барнардца?
        — И всё-таки различия в нашей психологии колоссальны. Так где научная логика в том, чтобы приписывать ваши стереотипы поведения каким-то драконам?
        — Драконам? — переспросила Лика. — Вы думаете, что они похожи на драконов?
        — Я разве сказал "драконам"? Куда-то меня не туда занесло...
        — Почему не туда? Это ты классно придумал, — Коннолли причмокнул губами. — "На Марсе открыта ископаемая цивилизация драконов!" Журналисты с руками оторвут.
        — Это не я придумал, — тон Лаи снова сделался сухим. — Благодарите Эрику.
        Больше ничего не говоря, он встал со своего места, взял поднос с грязной пластиковой посудой и с грохотом свалил её в утилизатор. Только после этого он обернулся через плечо и вяло сказал:
        — Извините меня, я пойду прилечь. Я очень устал.
        24. ЧТО У НИХ ОБЩЕГО?
        БАРНАРДА, 17 ДЕКАБРЯ 2309 Г. ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ.
        Лика и Патрик дожидались Дафию у выхода из магазина в нижнем этаже отеля. Он пошёл покупать гостинцы для Дорана. Виктора с ними не было — поручив друзьям проводить Дафию в медицинский центр, он удалился к себе. Ему не терпелось взглянуть на скачанные данные.
        — Классный у него брат, — сказал Коннолли. — Хотя совершенно не похож. Может, они побратимы?
        — Вроде бы они из одной семьи. Интересно, почему он всё ещё рядовой?
        — Насколько я знаю, у барнардцев повышение получить довольно трудно, а жизненный успех от него не особо зависит. Так что многие по этому поводу не заморачиваются.
        — Всё-таки странно. Он, похоже, совсем необразованный.
        — Ну, не совсем. Маорийский-то он немного выучил, в отличие от Дорана.
        Дафия наконец появился, нагруженный пакетами с фруктами и умопомрачительно пахнувшими горячими лепёшками, выпекавшимися тут же в отеле. На что он рассчитывает, изумилась Лика — полумёртвый Доран вряд ли в состоянии всё это съесть. Перебросив пакеты в левую руку и помахав им правой, солдат объявил:
        — Па-идём!
        Поднявшись наверх на лифте, они столкнулись с непредвиденным препятствием. Врач, крохотная сухощавая женщина средних лет (видимо, та, с которой поругался Лаи), отказалась пустить их сразу, сказав, что Дорану нужен покой после приёма лекарства и им можно будет войти только через полчаса — что по земным часам составляло около сорока пяти минут. Дафия надулся, но не посмел возражать. Втроём они устроились на низком диване в фойе. Лика чувствовала себя стеснённо. Она не предполагала, что им придётся надолго остаться в компании Дафии. Как поддерживать беседу, если он на маори и то говорит с трудом?
        Дафия, однако, не испытывал никаких затруднений. Бесцеремонно втиснувшись между нею и Патриком, он улыбнулся белозубым ртом и объявил:
        — Ви-ремя много. Я буду фото показать.
        Хотя из занятий, доступных землянам, просмотр семейных фотоальбомов бьёт все рекорды докучности, Лика и Коннолли восприняли эту идею с энтузиазмом. Обоих искушала возможность приоткрыть завесу над домашней жизнью Лаи. Дафия вытянул из пояса дисплей пеленгатора и загрузил фотографии прямо на него.
        Лика жадно уставилась в экран. Её глазам представали все Лаи в полной комплектации: юный Дафия, почти неотличимый от теперешнего Дорана; сам Доран — глазастый младенец в белом платьице; братья в обнимку — Дафия уже обрит, Виктор ещё нет. Было странно видеть его с копной длинных кудрей, как у Амаи Ори (но с Ори спутать его было невозможно — не было у Ори такого серьёзного, упрямого взгляда исподлобья, такой оттопыренной губы). Были и какие-то другие люди, молодые и старые, в родственные отношения которых было вникнуть трудно. Гоняя снимки по экрану указательным пальцем, Дафия комментировал:
        — Я. Фихо-тор молодой. Доран малый-малый. Дедуши-ка...
        Затем последовала фотография двух красивых женщин, похожих, как сёстры — одна с лиловыми серьгами в ушах, другая с жёлтыми. Дафия улыбнулся застенчиво и нежно.
        — Наша супу-руги.
        Лика ощутила замешательство. Лаи никогда не говорил ей, что женат. Хотя, с другой стороны, она и не расспрашивала его о его личной жизни, да это и не дело учёных, работающих в одной команде... Которая из них его жена? Лика не решилась спросить прямо и прибегла к детской уловке:
        — Которая из них ваша?
        — Обе наша, — ответил Дафия с обезоруживающим простодушием. — Обе две наша с Фихо-тор.
        Недоумение на лице Лики, наверное, было слишком явственным. Коннолли прыснул.
        — Ты же учила антропологию, — сочувственно сказал он по-английски. До неё вдруг дошло.
        — Тьфу на тебя! — по-русски сгоряча сказала она. Хотя браниться на Патрика было совершенно не за что. Сердилась она сама на себя — за то, что проявила элементарное невежество, хотя давно могла бы навести справки в Интернете, и за те грязноватые ассоциации, которые сами собой лезли в голову (хотя она догадывалась, что барнардцы вряд ли устраивают оргии вчетвером). Спасла её медсестра, которая выглянула за дверь и сообщила, что к Дорану можно зайти.
        Спинка койки была поднята, и Доран сидел, допивая сок из стакана. Он был причёсан и даже кое-как подвёл глаза. Увидев отца, он издал радостный вопль и едва не вскочил с койки. Докторша недовольно шикнула на него. Дафия свалил пакеты с едой на тумбочку, подошёл к Дорану и крепко прижал его к своему синему кителю. Надо же, до чего они похожи, вновь поразилась Лика — до смешного, даже улыбаются одинаково. И ни малейшего сходства с Виктором. Что общего у Дафии с Виктором, кроме жён?
        Перекинувшись несколькими фразами с Дораном, Дафия по-звериному лизнул его в щёку и обратился к врачу на своём ломаном маори:
        — Мене можи-но дитё забирать?
        — Заберёте завтра утром, когда мы дадим ему последний раз лекарство, — сказала врач. Голос её заметно потеплел. Лика посмотрела на усталое лицо Дафии, на растёкшуюся чёрную подводку вокруг его глаз, и вдруг вспомнила, что случилось полтора часа назад.
        — Послушайте, — обратилась она к врачу, — вы не могли бы осмотреть Дафию? Он сегодня плохо себя почувствовал в парке.
        Женщина коротко кивнула и что-то сказала солдату. Нимало не смущаясь перед Ликой, Дафия тут же, на месте, скинул китель и рубаху. Врач прикрепила к его безволосой мускулистой груди монитор.
        — У вас был приступ стенокардии, — через пару минут сказала она. — Дайте руку.
        — Са-тено... чего? — вылупил глаза Дафия. Она повторила диагноз на его родном языке и закрепила ему на запястье браслет инъектора. Медсестра, не дожидаясь указаний, подала ей картридж. Докторша что-то говорила Дафии, и он слушал её с удручённым видом.
        — Я дала ему укрепляющее средство, — пояснила она на маорийском, обернувшись к Лике и Патрику. — Но ему пора подумать об отставке. Возраст даёт себя знать, ему ведь уже за тридцать.
        Она сняла инъектор с руки Дафии и вынула пустой картридж.
        — Вам лучше выйти, — её лицо снова сделалось строгим. — Слишком много народу. Дорану нужен покой.
        Лика и Коннолли покинули палату, оставив Дафию наедине с Дораном. Уходя, Лика оглянулась, понимая, что вряд ли увидит их снова. Эта картина будет всплывать у неё в памяти ещё не раз: сумрачный чернявый Дафия, понурив сине-бритую голову, застёгивает на себе китель; больной Доран с серыми губами, в котором не осталось ничего от жизнерадостного подростка, поглаживает пальцами отцовский кортик, лежащий на одеяле. Сколько же всего успело произойти за эти дни... И в который раз она некстати подумала о том, что у барнардцев те же сердечные болезни, что и у землян.
        Лаи разыскал их в ресторане за ужином. Не взяв себе еды, он плюхнулся на стул рядом с Коннолли и облокотился обеими руками.
        — Как Дафия? — быстро спросил он. — Виделся с Дораном?
        — Виделся, — сказал Коннолли. — Мы настояли, чтобы он сам обследовался. К счастью, у него всего лишь стенокардия. Хотя тоже не сахар.
        — Когда они уезжают?
        — Завтра утром. Пойдёшь к ним?
        — Не сейчас, — Лаи нервно облизнул губу. — Я хочу показать вам файлы. То, что я обнаружил, мне очень не нравится.
        Он выдернул компьютер из чехла и развернул его на столе. Ёрзая на стуле от нетерпения, он дождался, пока все программы загрузятся, и вывел на экран украденные данные. Лика и Патрик склонились к разложенному свитку, едва не стукнувшись лбами.
        Перед ними были медицинские карты трёх с лишним десятков больных, госпитализированных с сердечными заболеваниями. Каждый профиль был снабжён фотографией.
        — Ну? — нетерпеливо спросил Лаи. — Видите?
        — Вижу, — с минутной задержкой ответила Лика. Коннолли молча кивнул.
        Почти все больные принадлежали к одному типажу. Скуластые жгучие брюнеты с удлинённым разрезом глаз и серовато-смуглым отливом кожи. Такие, как Доран и Дафия. На одном из снимков Лика узнала женщину, умершую на дорожке в парке. Снимок был взят с камеры наблюдения — за её головой виднелся угол бетонного постамента.
        — Шестнадцать из них умерло, — сказал Лаи, упреждая вопрос. — Но в отеле больше тысячи номеров, так что это никого не встревожило. А теперь смотрите.
        Быстро чиркая пальцем по экрану, он сгрёб несколько фотографий и поставил их рядом. На пяти снимках в кадр попал тот же постамент. На одном был даже виден сапог Науита.
        — Оно выбирает людей по внешности.
        — Вик, но что — оно?
        — То, что находится возле памятника.
        — Вик, я понимаю твою гипотезу, — ответил Коннолли, — но ты вряд ли её докажешь. Всего пять фотографий, и не на всех ясно, та же статуя или нет. Ведь в парке полно скульптур.
        — Доказать можно, — Лаи вздёрнул губу, показав мелкие белые зубы. — Мы же учёные. Это наша профессия — искать доказательства.
        — И где ты думаешь их искать?
        — В архиве, естественно. Мощности моего компьютера вряд ли хватит, так что завтра я поеду в центральную библиотеку.
        25. МУСКУС, РОЗМАРИН, ПЫЛЬ
        МАРС, ЭКСПЕДИЦИЯ D-12, 17-18 НОЯБРЯ 2309 ГОДА ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ (18-19 СЕНТЯБРЯ 189 ГОДА ПО МАРСИАНСКОМУ)
        Никогда в жизни Таафа не испытывала такого страха. Сердце её бешено колотилось. Положив под язык гранулу успокоительного средства, она достала из своей тумбочки косметический набор.
        Перед карманным зеркальцем Таафа взбила пальцами свои чёрные волосы, напудрила лицо и ярко накрасила губы. Затем брызнула на себя из пряно пахнувшего флакончика. Успокоительное начинало действовать. Спрятав помаду и пудру обратно в тумбочку, она вышла из своей спальни. Она двигалась по коридору в сторону комнаты Лаи.
        — Виктор-миир, — сказала она и постучала в дверь. Ответа не было. Она толкнула дверь. Та была не заперта. В комнате горела лампа. Лаи в одежде лежал на кровати, глядя в потолок.
        — Виктор-миир, я пришла вам помочь, — робко произнесла Таафа. Лаи обратил к ней осунувшееся, страшное лицо, на котором сквозь меловую бледность проступали лиловые пятна.
        — Мне не нужна помощь, — глухо ответил он. Таафа переступила порог и закрыла за собой дверь.
        — Земляне не понимают, Виктор-миир. Но я-то понимаю. Вам сразу станет легче.
        Непослушными пальцами она принялась расстёгивать липучки на кофте. Лаи рывком подскочил и сел.
        — Оставьте меня в покое. Это вы ничего не понимаете. Дура!
        Он вскочил на ноги, зашатался, и его вырвало на пол. Таафа подхватила его под руку. От него разило мускусом, под мышками футболки темнели мокрые разводы. Он выдернул руку и оттолкнул девушку.
        — Уйдите. Прошу вас.
        — За что вы так со мной, Виктор-миир? — выдохнула Таафа. — Я соблюдаю обычай. Мой долг вам помочь...
        — Убирайтесь вон! — сорванным голосом крикнул Лаи. Вцепившись в локоть Таафы, он вытолкал её за дверь.
        Растерянная Таафа осталась одна в тускло освещённом коридоре и разревелась. Она не знала, что всё это время через приоткрытую дверь своей комнаты за ней наблюдал Симон Лагранж.
        Он не стал выдавать своё присутствие. Опытный старик понимал — плачущую женщину, какой бы расы она ни была, лучше оставить наедине с самой собой. Он догадался, что план Таафы провалился, и знал, что помочь он ничем не может.
        На раскопки утром уже не выходили. По прогнозам, через день-два ожидалась пыльная буря как минимум на неделю, и Мэлори отдал распоряжение сворачивать работы. Роботизированные бульдозеры были отогнаны в ангар, раскоп закрыт от пыли куполом из прочной полимерной плёнки. Оставшееся время было решено посвятить обработке данных.
        Мэлори в очередной раз правил отчёт, который всё казался ему недостаточно полным. Умом он понимал, что втиснуть все данные в предварительную форму невозможно и что научные институты на Земле будут работать не с отчётом, а непосредственно с их базой данных, назначение же отчёта чисто организационное. Но именно это вызывало в нём желание составить отчёт так, чтобы было не к чему придраться.
        Новые компьютерные анализы с использованием портрета кое-что прояснили. Теменной глаз не был для марсиан аномалией, скорее, вариантом нормы, хотя у ряда найденных черепов он зарос — полностью или частично. Однако теперь, когда программа располагала информацией о нормальном представителе расы, стала ещё очевиднее болезненность остальных. Далеко не все марсиане были такими уродцами, как найденные в первый день, но горбы, искривлённые кости, различные виды карликовости встречались сплошь и рядом. По-прежнему оставалось непонятным, что погубило их цивилизацию. Флендерс мечтал найти яйца с эмбрионами, но эта мечта не осуществилась — были найдены останки лишь одного, довольно подросшего детёныша, если это был действительно детёныш, а не лилипут, как скептически предположил Лагранж. Он же охладил Флендерса, напомнив, что рептилии могут быть живородящими и, возможно, поиск яиц бесполезен. Так или иначе, продолжение раскопок приходилось оставить на следующую экспедицию.
        Мэлори ощутил, что ему будет жалко передавать поле деятельности преемникам. Это-то и есть самое досадное в науке — что за первооткрывателем всякий раз кто-то приходит на готовенькое. Ты копаешь колодец и вынужден мириться с тем, что черпать из него будут другие — пока он не иссякнет. Будут писать монографии, выступать с докладами, издавать учебники; в сущности, это и есть нормальный научный процесс, но чувство несправедливости всё же остаётся, и это тоже нормально. Чем была бы наука без конкуренции?
        Что ж, это состязание ты выиграл, Носорог, усмехнулся про себя Мэлори. Тебе достался пирог, ты поддел его на рог и вот-вот начнёшь есть. Прямо по Киплингу. И уж своего-то ты не упустишь. Не всю же жизнь ходить в лузерах.
        Резкий гудок скайпа ударил ему по ушам. Мэлори нажал кнопку вызова. На экране появилось худое морщинистое лицо Лагранжа с набрякшими веками.
        — Слушаю, — коротко сказал Мэлори.
        — Артур, вы не видели Виктора?
        — Нет, — недовольно ответил Мэлори. Меньше всего на свете ему хотелось сейчас, чтобы ему напоминали о чёртовом барнардце. Лагранж был настойчив.
        — Припомните хорошенько. Он не брал у вас ключ от А-лаборатории?
        — Ключ у меня, — прохладно сказал Мэлори и продемонстрировал в экран пластиковую карту. — Если он вам нужен, зайдите, я выдам.
        — Меня интересует не ключ, — Лагранж на глазах терял спокойствие. — Меня интересует, где Виктор. Его вот уже несколько часов никто не видел.
        Ах, чтоб его, в бешенстве подумал Мэлори. Ни минуты покоя...
        — Кажется, я догадываюсь, где, — сказал он. — Подождите, я разъясню этот вопрос.
        Он вышел из кабинета и направился в крытый переход к башне, где располагалась центральная радиорубка.
        В переходе какие-то предшественники, вероятно, женщины, расставили вдоль стеклянных стен несколько горшков с розмарином. Мэлори задержался на миг, сорвал жёсткий ароматный лист и положил в рот, чтобы перебить вкус ржавчины. "Марсианский синдром" был тут как тут.
        Розмарин не помог. Сплюнув (хотя это строго воспрещалось санитарным регламентом), Мэлори вошёл в кабину лифта. В радиорубке работало два связиста, и оба сейчас были на обеде. Мэлори не сомневался, что Лаи решил воспользоваться их отсутствием. Пароль ему наверняка раздобыл этот гадёныш Ори — барнардцы, они такие, держатся друг за друга, как липучки...
        Он набрал пароль на сенсоре и распахнул дверь. В рубке никого не было.
        Мэлори переступил порог и, раздувая ноздри, потянул носом воздух. Где бы ни побывал Лаи, его сопровождал шлейф запаха лосьона, которым он два раза в день протирался после бритья. Отвратительный запах, одновременно сладкий и колючий; по утрам Мэлори не мог находиться с ним в одном помещении. Но в радиорубке ничем таким не пахло. Мэлори принюхивался до тех пор, пока лицевые мускулы не свело от напряжения. "Марсианский синдром" разыгрался с новой силой. А, ну его, в сердцах подумал Мэлори и захлопнул дверь.
        То, что подозрения не оправдались, не принесло ему ни малейшего облегчения. Он торопливым шагом вернулся назад по галерее и уже собрался отпереть дверь своего кабинета, как вдруг из его смарт-пояса раздалась трель телефона.
        — Артур, — услышал он глухой голос Лагранжа, — не могу дозвониться вам по скайпу. Вы нашли Виктора?
        — Нет, — лаконично ответил Мэлори. Лагранж был явно встревожен.
        — Прошу вас, зайдите в медиа-зал.
        Что ещё у них стряслось, беспокойно думал начальник экспедиции, шагая в сторону медиа-зала. Не мог же Лаи в самом деле исчезнуть — с марсианской станции посреди мёртвой пустыни с непригодной для дыхания атмосферой так запросто никуда не денешься. Мэлори вошёл. В медиа-зале собралась вся команда, даже врач Эльза Рэй. Все уставили взгляды на него.
        — Что у вас стряслось? — повторил Мэлори вслух. Он заранее приготовился не поверить тому, что услышит, и услышал именно это.
        — Виктор пропал, — сказала Лика Мальцева. — Его никто не видел с самого утра.
        — Что значит — пропал? Вы к нему стучались?
        — Са-пальня не заперто, — сообщила растрёпанная Айена. — Там пус-то есть. Мы имели думать, он брал ка-люч от лабораторий.
        — А если...
        — Я знаю, о чём вы думаете, — перебил его Джеффри Флендерс. Он никогда не перебивал его раньше за всё время экспедиции. — В туалете его нет. В душевой тоже.
        — Вижу, вы специалист по заглядыванию в туалеты и душевые, — криво усмехнулся Мэлори. Тёмное лицо Флендерса налилось свекольной краской до самых косичек. Из-за его спины, отстранив его, выступил доктор Лагранж.
        — Не будь вы начальником экспедиции, мистер Мэлори, я бы дал вам по физиономии, — произнёс он. — Может быть, это бы вправило вам мозги.
        Мэлори опешил. Что с ними всеми такое? Почему они на него так смотрят?
        — Вы с ума посходили, — собрав всё хладнокровие, заявил он. — Куда он мог деться со станции? Отсиживается где-нибудь в подсобке. Через пять минут обед, он наверняка проголодается и выйдет в столовую.
        — Хотелось бы надеяться, — угрюмо сказал Лагранж. По спине Мэлори сбежала струйка холодного пота. Он отвернулся. И встретил ясный, ненавидящий взгляд зеленовато-голубых глаз Патрика Коннолли.
        26. ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
        МАРС, ЭКСПЕДИЦИЯ D-12, 18 НОЯБРЯ 2309 ГОДА ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ (19 СЕНТЯБРЯ 189 ГОДА ПО МАРСИАНСКОМУ)
        В столовой Лаи не появился. Делать вид, что всё в порядке, было уже невозможно. Все ели в молчании, давясь. Эрика Йонсдоттир, ещё более замкнутая, чем обычно, ковыряла пластиковой вилкой в паэлье. Не доев, она резко встала, сбросила всё в утилизатор и выбежала из столовой.
        — Куда это она? — растерянно спросил Коннолли. Никто не ответил, да и не смог бы.
        Эрика вернулась через десять минут, запыхавшаяся, в поту. Ввалившись в столовую, она не сразу смогла заговорить.
        — Виктор... Он... Там нет его скафандра!
        — Merde, — отчётливо сказал доктор Лагранж.
        Эта возможность была очевидной, но слишком невероятной, чтобы кто-то мог рассматривать её всерьёз. Однако исчезновение скафандра представляло собой непреложный факт. Лика вскочила и бросилась к Эрике.
        — Сядь. Как ты догадалась проверить скафандры?
        — Просто догадалась, — Эрика тяжело опустилась на скамью. За стеклом ветер гнал рыжие вихри пыли — первые признаки начинающейся бури. К чему ненужные подробности? Кого волнует, что за едой она вспомнила лицо Лаи, таким, каким видела его в последний раз, и о чём ей напомнило это лицо?
        Потому что она узнала этот взгляд. У Хальвдана было такое же выражение лица, когда она отговаривала его от фотосъёмок неожиданно активизировавшихся гейзеров. National Geographic мог бы послать робота, резонно говорила она. Он возмущённо доказывал, что робот никогда не заменит человека в области настоящего фоторепортажа. В конце концов они поссорились. Они были женаты всего полтора года. Он провалился в какую-то расселину; его тело так и не нашли.
        Флендерс и Коннолли, переглянувшись, молча встали и вышли из столовой. Помедлив, Мэлори последовал за ними.
        Десять скафандров экспедиции D-12 были на месте — шесть белых и четыре голубых. Пятого голубого барнардского скафандра, который привёз с собой Лаи, не было.
        — Ч-чёрт, — упавшим голосом сказал Коннолли.
        — Одеваемся, — Флендерс решительно потянул свой скафандр из ячейки.
        Мэлори не проронил ни слова, пока они натягивали скафандры и управлялись со шлюзами. Снаружи уже поднималась оранжевая мгла. Ветер поднялся такой, что было трудно удержаться на ногах. Выступив из шлюза, Мэлори услышал, как летучий песок сечёт по стеклу шлема. И хотя его глаза были в безопасности, инстинктивно он едва не зажмурился. Затем включил связь.
        — Он не должен был уйти далеко, — Мэлори попытался сделать свой голос ободряющим. — В такой ветер это нереально.
        — Уйти? — оглянулся на него Коннолли. — А как насчёт улететь? Вы это видите?
        Сквозь мутную завесу пыли Мэлори разглядел открытую дверь гаража для аэромобилей. У него вырвалось непристойное ругательство. Все трое пересекли площадку и подошли к гаражу. Мэлори заглянул внутрь. На пустующий четырёхугольник бетонного пола ветром уже надуло красно-бурый песок.
        — Вот паршивец! Угнал моё аэро!
        — Поделом, — резко ответил Коннолли у него за спиной. — Но как он сумел вскрыть замок?
        Мэлори обернулся, словно его укололи булавкой.
        — Кажется, я знаю, как.
        — Возвращаемся? — неуверенно спросил Коннолли. Флендерс еле заметно кивнул внутри шлема.
        Из столовой никто не уходил. Все были там же, на своих местах.
        — Плохи дела, ребята, — объявил Коннолли с порога. — Вик взял аэро из гаража.
        — Этого не может быть! — воскликнула Лика. — Замок же запаролен!
        — Может, — нехорошо ухмыляясь, проговорил Мэлори. — Всё может быть.
        В наступившей тишине всхлипнул Амаи Ори. А затем раздался нечеловеческий вой.
        Взвыл Флендерс. Потом он сделал то, чего от него никто не ожидал. Мягкий, тихий выпускник Гарварда в два прыжка подскочил к барнардцу, схватил его за вязаную кофту и встряхнул так, что у того зубы стукнулись друг о друга.
        — Кретин малолетний! — заорал он. — Ты взломал для него пароль? Ты? Отвечай, или я расшибу твою башку об стену!
        Несколько мгновений Ори бился в его руках, захлёбываясь от рыданий. Затем вдруг выговорил:
        — Расшибайте. Я не мог ему отказать — он миир, старший.
        — Джеффри, прекратите, — приказал Мэлори. — Этим вы Виктору не поможете.
        Флендерс выпустил барнардца и обернулся.
        — Уж вы-то ему очень помогли, — с ненавистью сказал он по-английски.
        У Мэлори ёкнуло внутри. Перед глазами у него вновь встало злое, по-кукольному красивое лицо Лаи со сверкающими чёрными глазами и пятнами краски на щеках.
        — Не время выяснять отношения, — произнёс он. — Попробуем с ним связаться. Я не сомневаюсь, что он полетел в двадцать пятый квадрат.
        Для связи с аэро обычный телефон был бесполезен, и Мэлори набрал номер радиорубки.
        — Парвати, это вы? Будьте добры, срочно свяжитесь с моей машиной.
        — С вашей машиной? — повторил удивлённый женский голос. Связистка, видно, подумала, что ослышалась.
        — Да, чёрт подери! Лаи сбежал на ней со станции!
        Он оборвал связь и сел на скамью, свесив руки между колен.
        — Что теперь? — спросила Лика. Айена молча обнимала заплаканного Ори.
        — Как только свяжутся, перезвонят.
        Телефон зазвонил буквально через пару минут. Мэлори вставил капсулу в ухо. Сидящие в столовой участники экспедиции увидели, как судорожно дёрнулся уголок его рта. Возвратив капсулу в гнездо пояса, Мэлори выпрямился.
        — Он отключил всю связь.
        — Сволочь, — громко, на всю столовую сказала Эрика Йонсдоттир. Ошарашенный Мэлори не нашёл ничего лучше, как спросить:
        — Кто?
        Глупо было спрашивать, понял он в следующее мгновение. Лицо Эрики было мёртвым.
        — Вы.
        Лаи вёл аэромобиль на средней скорости над грядой Оксийских холмов, в направлении кратера Мак-Лохлин. Навигатор показывал его путь на дисплее. Он немного отклонился к югу; надо было скорректировать курс. Лаи повернул руль и глянул в зеркало. Горизонт позади затягивало рыжей дымкой. Приближалась пыльная буря.
        В зеркале отражалось его угрюмое лицо под натянутой до бровей жёлтой шерстяной шапкой — той самой, которую связала для него Эрика. Он уже видел сверху место, где был в прошлый раз. Ничем не примечательное на первый взгляд скопление мелких сопок, отличавшихся от естественного рельефа лишь некоторой необычностью расположения. В почти безвоздушной атмосфере холмы отбрасывали резкие чёрные тени. Закусив губу, Лаи пошёл на снижение.
        Память у него была превосходная. Посадив аэромобиль на небольшой возвышенности у русла высохшей реки, он надвинул на голову колпак шлема и открыл люк. Воздух со свистом вырвался из кабины. Лаи подхватил лопату и чемоданчик с инструментами и вылез наружу.
        На всякий случай проверив заряд генератора кислорода, он нажал сенсор встроенного в скафандр пульта и задраил люк. Затем принялся спускаться по склону.
        Лаи твёрдо шагал по красному безжизненному песку, впечатывая ботинки скафандра в тонкую корочку инея. Высоко над ним в бледно-розовом небе светило маленькое колючее солнце. Раз или два он снова обернулся, оценивая обстановку. Линию холмов вдали заволокла рыжая муть. Надо было поторапливаться.
        Он быстро отыскал то, о чём знал только он. Выступавшие из песка глыбы камня у самого подножия холма, между которыми чернело отверстие. Лаи провёл рукой в перчатке по камням, смахивая песчаную пыль. Он расчистил их в тот раз, и их ещё не занесло песком. Если приглядеться, можно было понять, что это искусственная кладка.
        Лаи включил фонарь на шлеме, опустился на четвереньки и сунул голову в пролом. Свет фонаря выхватил из темноты каменные плиты пола, засыпанные пылью и обломками породы. Высота была примерно ему по грудь. Он сбросил в пролом лопату и чемоданчик. Затем осторожно, чтобы не сорвать с плеч кислородный аппарат, стал протискиваться сам.
        Он успел как раз вовремя. Едва он спрыгнул на присыпанные песком плиты, как свет в отверстии померк. Заряд песка, крутящегося в воздухе, ворвался внутрь и царапнул по стеклу шлема. Хладнокровно подобрав с пола инструменты, Лаи отошёл от пролома. Здесь, внутри, он был в безопасности. Свет фонаря упёрся в завал у противоположной стены. Ещё в прошлый свой визит Лаи заметил за ним что-то похожее на дверь. Он подошёл, поставил чемоданчик на пол и принялся разгребать завал.
        Лаи работал сосредоточенно, мерно отваливая лопатой камни и отгребая песок. Маленькая сила тяжести позволяла ему экономить усилия — на своей планете он не смог бы долго ворочать такие глыбы. Однако самый крупный обломок кладки оказался ему не по силам. Рослый земной мужчина, наверное, смог бы сдвинуть его с места, но Лаи едва удалось шевельнуть его, налегая изо всех сил на лопату. Дальше дело не пошло. Лаи взмок, лоб под шерстяной шапочкой невыносимо чесался. Он машинально поднял руку к голове, и рука натолкнулась на стекло скафандра.
        Лаи выругался, отошёл в сторону и сел на один из обломков поменьше. В горле у него пересохло. Он надавил кнопку на шлеме, и к его губам выдвинулась тонкая трубка для подачи питьевой воды. Глотнув несколько освежающих капель, Лаи склонился над чемоданчиком. По счастью, он позаботился о том, чтобы захватить с собой мини-дрель с заряженным аккумулятором. Энергии хватало ненадолго, но ему было нужно не так много.
        Он был уверен, что вещество между базальтовыми блоками кладки менее прочное. Тщательно примерившись, он высверлил несколько отверстий в разных местах. Затем дрель была убрана, и на свет явились молоток и зубило.
        Вставив кончик зубила в отверстие, Лаи размахнулся и ударил молотком. От отверстия вдоль ребра блока побежала трещина. Есть, обрадованно подумал Лаи.
        Он повторил процедуру шесть раз и достал из чемоданчика маленькое ручное кайло. Под ударами кладка быстро развалилась на части. На всё про всё у него ушло не более получаса. Лаи усмехнулся, поймав себя на том, что уже привык думать в земных единицах времени.
        Он снова взялся за лопату и убрал последние обломки. Дверь была свободна. Лаи посветил фонариком, разглядывая вверху то, что заметил ещё в прошлый раз — высеченный на камне символ. Тот, который земляне принимали за розу.
        Ничего похожего на ручку у двери не было. Вероятно, когда-то она открывалась автоматически, но сейчас не приходилось сомневаться, что все механизмы давно рассыпались в прах. Лаи ударил кайлом в дверь, и она без особого сопротивления рухнула внутрь проёма.
        Перед ним открылся обширный коридор, уходивший вниз и терявшийся в непроглядном мраке. Пол его был вымощен красивой плиткой из розовой керамики, похожей на полы общественных зданий его собственной планеты и отлично сохранившейся за семьсот миллионов лет. Своды были достаточно высоки — даже землянин прошёл бы под ними, не пригибаясь. Лаи собрал инструменты и закрыл чемоданчик. Лопату он решил оставить снаружи. Прошептав короткую молитву Семерым, он вступил в проход.
        27. МИНА
        БАРНАРДА, 19 ДЕКАБРЯ 2309 Г. ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ
        Часы рассинхронизировались. Барнардские сутки длились почти тридцать часов, и с момента прилёта земной календарь убежал вперёд на целый день. Лика раздумывала, стоит ли ей перевести дату на часах обратно. Так и не решив, она поехала на утреннюю секцию конгресса в университет.
        Лаи она не видела со вчерашнего дня. Он проводил уехавших утром Дафию и Дорана, а затем, как и планировал, отправился в центральный архив. На конгрессе его ощутимо не хватало, несмотря на обилие темпераментных докладчиков. Лаи умел оживлять атмосферу, задавая спокойные остроумные вопросы и демонстрируя эрудицию в самых неожиданных областях. В его отсутствие секция протекала как-то необязательно. В перерыве Лика попыталась разыскать Патрика, но он не попадался ей на глаза.
        Она решила было выпить кофе, но раздумала — всё-таки неохота было давиться этим суррогатом. Всё ещё не определившись, пойдёт она на следующее заседание или нет, она спустилась в фойе первого этажа. Там почти никого не было — все тусовались наверху, у столов с напитками и закусками. Её взгляд случайно упал на портрет, висевший справа от главной лестницы. Портрет показался ей знакомым. Так и есть, Фаома Лаи. Ну конечно, он же был ректором этого университета.
        Лика остановилась, разглядывая портрет. Это был не тот портрет, что в музее, вообще не картина — обычная фотография, отпечатанная на пластиковом панно. Не слишком удачная, скорее всего, любительская. Левый край изображения чуть смазан, как будто его поймали в движении. Здесь он был в другом головном уборе, густо-синем с жёлтыми узорами. Черты лица грубее, чем у Виктора; веки сильно насурьмлены, по старинному обычаю Барнарды, и всё-таки сходство было очевидно. Немного насупленные тёмные брови, упряминка в складках переносицы, бледный чистый лоб; пухлая малиновая губа по-детски оттопырена под усами, отпущенными гораздо длиннее, чем у Виктора... Хорошее, честное лицо. Обладатели таких лиц долго не живут, почему-то пришло ей в голову. Но ведь барнардцы и вообще живут недолго. Сколько ему здесь лет? Тридцать пять, тридцать восемь? Она так и не научилась ориентироваться в барнардских возрастах.
        Сев на низкий диван, Лика развернула компьютер и зашла на сайт издательства университета. Пальцы сами собой набрали в поиске: "Биография Фаомы Лаи". Как она и рассчитывала, там нашлась версия на маорийском. Расплатившись, Лика загрузила файл и открыла первую страницу.
        "Ровно двести лет назад Фаома Лаи, 109-й ректор Объединённого Золотого Университета Таиххэ, был убит сумасшедшим экстремистом на проспекте Белых Цветов. Убийца, выпустивший ему в голову три пули, принадлежал к группировке "Дети Таиххэ", противникам инициированного Фаомой проекта по межконтинентальному обмену студентами..."
        Лика прервала чтение. Почему Лаи не рассказывал ей, что случилось с его предком? Почему он позволял себе легкомысленно шутить на тему выстрелов в голову из-за взглядов на образование? Или она по-прежнему чего-то в нём не понимает?
        "Это чудовищное преступление вызвало такое возмущение среди самих же таиххан, что убийце ещё при задержании вырвали весь локон чести..."
        На монитор легла чья-то тень. Так внезапно, что Лика вздрогнула и рефлекторно свернула свиток. Патрик, будь он неладен, решила она в следующую секунду, а ещё через секунду поняла, что это не Патрик. Хотя фигура, возвышавшаяся над ней, безусловно принадлежала к земной расе.
        — Можно, я к вам присяду? Вы говорите по-английски?
        Лика уже видела её на конференции; не запомнить её было сложно: огромная, под два метра ростом, костистая, как лошадь, девяностолетняя негритянка в сером свитере грубой вязки. В элегантном интерьере барнардского университета она выглядела донельзя странно — как революционный матрос в Зимнем дворце. Лике не очень хотелось вступать с ней в разговор — на секции эта тётка произвела на неё неприятное впечатление, — но не пошлёшь же её без повода. Из вежливости Лика промычала что-то неопределённое, но её визави вполне этим удовлетворилась. Немедленно плюхнув зад на диван рядом с Ликой, она светски поинтересовалась:
        — Решили не ходить на эти заседания?
        Лика снова хмыкнула нечто, что должно было изображать ответ. Она всё ещё злилась, что ей помешали читать. Как некоторые люди не понимают, что чтение — процесс интимный, может быть, более интимный, чем секс, потому что в сексе всё же участвуют двое, а чтение возможно только наедине с собой? Однако старуха восприняла издаваемые ею звуки как готовность к задушевному общению.
        — И правильно, — сказала она, сгорбившись на слишком низком для неё диване и охватив руками колени в засаленных чёрных брюках. — Что тут интересного? Тоска, даже поговорить не с кем толком. Кругом одни дайконы.
        Лику передёрнуло. Она слышала, что некоторые за глаза называют барнардцев дайконами — вульгарный намёк на их традиционный локон, в котором кому-то примерещилось сходство с хвостиком редьки. Но в её кругу это было не принято, и она не помнила, чтобы при ней кто-то так выражался вслух. Она почувствовала себя так, будто ей предложили чашку с отпечатками чужой помады.
        — Майя, — представилась негритянка. — Майя Лоуренс.
        Не отвяжется, поняла Лика. И вместо того, чтобы представиться в ответ, спросила:
        — А вы пробовали с ними поговорить?
        — Хм, — Майя дала понять всем своим видом, что обижена на столь неостроумную шутку. — Тут даже английского никто не знает. Изволь объясняться на маори. А держат-то себя с каким гонором! Изо всех сил хотят доказать, что у них цивилизованное общество. А на самом деле — обыкновенные феодалы.
        — И что? — без всякого интереса спросила Лика, полагая, что этим достаточно поддерживает разговор. Для Майи этого было более чем достаточно.
        — Как — что? Это же чистейший родоплеменной авторитаризм! Они не имеют никакого представления о правах и свободах личности. До сих пор исповедуют такой маразм, как кодекс чести. Им косичка на голове дороже человеческой жизни.
        Лика улыбнулась, подумав о Лаи. "Человек — понятие свободное", — всплыла в памяти его пьяная оговорка. Интересно, как представляют себе свободу барнардцы?
        — Вы зря смеётесь, — запальчиво произнесла Майя. — Вы знаете, что они могут зарезать того, кто дотронется до этой их косички?
        — Знаю, — Лика по-прежнему ничего не могла поделать с улыбкой.
        — Ну, это вы, очевидно, по молодости не воспринимаете такие вещи всерьёз. Как, по-вашему, можно нормально общаться с дайконом, зная, что у него в сапоге складной меч?
        — Не знаю, — улыбаясь, ответила Лика. Первый раз с начала разговора она соврала.
        — Вот то-то! С феодалами невозможно общаться. Думать, будто с ними можно найти общий язык — либеральная бредятина, которой место в музее двадцатого века. Вся эта их вежливость — сплошное лицемерие. Они будут принимать вас, как герцогиню, а относиться к вам, как к животному. А в каком положении у них женщины? Вы знаете, что у них многожёнство и нет развода? У них братья мужа имеют право спать с женой! А как вам понравится государственная проституция?
        "Не нравится — не занимайтесь", — чуть было не ляпнула Лика, вовремя удержавшись в рамках приличий. Хоть бы Виктор не вздумал объявиться именно сейчас... Она даже вздрогнула, когда в поле зрения появились барнардские шнурованные сапоги. Но они принадлежали Патрику.
        — Извини, что задержался, — сказал он. — Майя, я похищаю у вас мою коллегу. Нам некогда.
        Лика не имела ничего против того, чтобы быть похищенной. Когда они отошли на безопасное расстояние, она спросила:
        — Ты её знаешь, что ли?
        — Не собирался знать, но пришлось, — рассмеялся Коннолли. — Ведьма с присвистом, вот что она такое. Динозавр гарвардского феминизма. Между прочим, защитница животных.
        — Я так и подумала.
        — Ну её к чертям собачьим. Мне только что позвонил Вик. Он в гостинице. Хочет, чтобы мы к нему приехали. Похоже, он нарыл что-то важное.
        Лика не успела опомниться, как воздушное такси уже домчало их до отеля. Едва они вступили в фойе гостиницы, у Коннолли зазвонил телефон.
        — Да, — сказал ирландец. — Слушаю. Вик, это ты? Мы внизу, у входа в бар. Подходи, выпьем чего-нибудь.
        Лаи подбежал через пару минут. Его глаза лихорадочно блестели. В руках у него была лопата, странно смотревшаяся при его парадном костюме, и персонал отеля удивлённо оглядывался на него.
        — Не время пить, — задыхаясь, проговорил он. — Идёмте!
        — Вик, ты рехнулся, — убеждённо сказал Коннолли. — Что ты намерен делать?
        Лаи взглянул на него, как на полного идиота.
        — То, что делают лопатой. Копать! Археологи мы или нет?
        Он помчался бегом через фойе, к стеклянным дверям, выходившим в парк. Лика и Патрик кинулись за ним. Лаи бежал, не разбирая дороги, через газоны и цветочные бордюры. Возле статуи Науита он резко затормозил, так что Коннолли едва не налетел на него. Сверкая глазами от возбуждения, он вонзил лопату в гравий дорожки.
        — Виктор! — на Лику волной накатил страх. — Вы и правда ненормальный. Что, если это опасно?
        Лаи расхохотался — металлическим смехом джинна из лампы.
        — Если это то, что я думаю, оно для меня не опасно.
        Увесистый шлепок гравия обрушился на газон, в воздух взметнулась пыль. Вокруг них начала собираться толпа. Раздавался возмущённый гул. Двое карабинеров в фиолетовой форме уже протискивались по направлению к Лаи. Завидев их приближение, он сжал лопату в левой руке, а правой выхватил из сапога складной меч. В воздухе сверкнуло раскрывшееся лезвие.
        — А-тии! — крикнул он. — Атх ои-у-миир Фаома Лаи!
        Карабинеры замерли в двух метрах от него, опустив оружие. Он сурово сказал им ещё несколько слов, убрал меч и снова всадил лопату в дорожку. Он копал с молчаливой яростью, разбрасывая песок. Потом все услышали это. Удар лопаты о что-то твёрдое.
        Лаи облизал губы и отшвырнул лопату. В своей совершенно неподходящей одежде, в шортах и нарядной белой рубахе, он рухнул голыми коленями на разрытый гравий и руками принялся разгребать грунт. Никто вокруг него не шелохнулся. Обламывая ногти, Лаи вытащил из ямы тяжёлый овальный предмет в керамической оболочке. Он поднял его обеими руками над головой.
        — Тай-о, — сказал он.
        — Вик, что это было? — спросил Коннолли, когда, с трудом отбив Лаи у журналистов, они помогли ему укрыться в номере. Лаи доставал из мини-бара бутылку бренди.
        — Будете? — вместо ответа спросил он. Патрик с Ликой отказались. Лаи налил себе. Его грязные, исцарапанные руки дрожали; он пролил бренди на столик. Присев на пуф, он залпом проглотил стопку и только после этого сказал:
        — Расовая мина. Нечего сказать, эффектно боги меня схватили за волосы... Хорошее лекарство от самонадеянности.
        — Расовая мина? — не веря своим ушам, повторила Лика. — Сколько же ей лет?
        — Около двух тысяч.
        Он налил себе ещё бренди. Вторую стопку он осушил в несколько приёмов.
        — В жизни не переживал такого позора, — горько проговорил он, дёрнув свой длинный локон. — Публика — ладно, но я-то профессиональный историк. Даже я не знал...
        По его щеке вдруг сползла слеза. Барнардцы плачут много и охотно, но раньше земляне никогда не видели Лаи плачущим. Разве только Лика — тогда, в беседке, когда ему пришлось сообщить Дафии о происшествии с Дораном.
        — Простите меня.
        — Простить? — изумилась Лика. — За что?
        — За высокомерие по отношению к землянам. Всему виной моё невежество. Я должен был лучше знать историю собственной планеты.
        Коннолли успокаивающе сжал его плечо.
        — Вик, но мы-то тем более не в курсе. Как эта штука работала?
        — Она реагировала на феромоны. У каждого физического типа свой состав феромонов. В прошлом, до ассимиляции, разница была значительная. Ассимиляция была вынужденной, с целью "разбавить" расовые типы — чтобы предотвратить возможность впредь использовать подобное оружие. Но на сто процентов, как мы убедились, это не защищает. Рецессивные признаки иногда снова накапливаются...
        — Вы рисковали, — заметила Лика. — После того, как она напала на Дафию... У вас другой тип внешности, но как знать, что вы не унаследовали гены этих феромонов? Вы же не делали тест.
        — Тесты излишни, — Лаи улыбнулся своей обычной улыбкой. — Я не сомневался, что для меня это безопасно. Дафия — мой брат по семье, но не биологически.
        — Так вы сводные? — догадался Коннолли. — И поэтому такие разные?
        — В земной терминологии, наверное, это лучший эквивалент. Мы от разных отцов и матерей. Но у вас на Земле так говорят о детях от расторгнутых браков, а у нас ни один брак не расторгается — кроме совсем уж крайних случаев.
        — Вот как, — антрополог в Коннолли был неубиваем. — А почему тогда у вас фамилии одинаковые?
        — Отец Дафии взял фамилию моего отца, потому что наш род известнее. У нас так принято.
        — Вы это кричали карабинерам? — вдруг осенило Лику. — Что вы потомок Фаомы Лаи? И поэтому они не стали вас останавливать?
        — Не просто потомок, а "ои-у-миир" — старший наследник, — плечи Лаи расправились, и его красивая голова в яркой шапочке вновь приняла горделивое положение. Даже перепачканный и с ободранными коленями, Лаи излучал достоинство.
        — Они бы не посмели меня остановить, — прибавил он. — А если бы посмели, меч — всегда меч.
        Никогда мне его по-настоящему не понять, с грустью подумала Лика. И одновременно, глядя на его перемазанную землёй белую рубашку, мальчишеские ссадины на голых ногах, обломанные грязные ногти и упрямый огонёк в глубоких чёрных глазах, она вдруг поняла, как она его любит — со всей его манерностью, его родоплеменными закидонами, его язычеством, его невероятно легкомысленным отношением к собственной жизни — а может быть, даже и за всё это. Но ещё яснее она понимала, что не знает, что ей со всем этим делать.
        — Ну хватит уже, пойдём, — сказал Коннолли, — а то бедняга Вик даже ещё не переоделся.
        — Это мелочи, — с судорожной усмешкой сказал Лаи. — Хуже то, что я временно без денег. Я не снял перстень, когда копал, и повредил чип.
        28. НАШЕ НЕВЕЖЕСТВО
        ИЗ ЭССЕ ВИКТОРА ЛАИ, НАПИСАННОГО В 295 Г. ЧЕТВЁРТОГО ПЯТИСОТЛЕТИЯ ОБЪЕДИНЁННОЙ ЭРЫ ТАИХХЭ
        ...то, что необходимо — это прежде всего просвещение. Мне многое пришлось испытать за последние годы, и этот опыт не всегда был приятен, но он научил меня тому, что нужно снова и снова доводить до сознания нашей расы: земляне — не странная или дефектная разновидность барнардцев, они устроены совершенно по-другому, и нам придётся в это различие вникать, потому что иначе его не преодолеть.
        Земляне также страдают этой аберрацией восприятия, но они хотя бы отдают себе в этом отчёт. У них существует для неё специальный термин — "расизм". В настоящее время в наших языках нет соответствия этому слову, но ни один вменяемый гуманитарий не скажет: "нет слова — значит, нет явления". Многие вполне образованные жители нашей планеты искренне ужасаются, читая про истребление индейцев в Америке и евреев в Германии, и вздыхают про себя с облегчением: слава нашим богам, у нас такого не было. Это, увы, печальное заблуждение. Да, недавние исторические конфликты таиххан и фаарцев по своей природе не были расовыми, но большинство наших граждан не имеет даже смутного представления о более отдалённой эпохе — о том, что было до Объединённой Эры Таиххэ.
        Таким невежеством мы обязаны преподаванию истории в школах и университетах, где эта эпоха не входит в обязательную программу даже для специалистов-историков. И даже я сам, имея степень доктора социогуманитарных наук, до недавнего времени не подозревал о том, что две тысячи лет назад одни наши предки убивали других за цвет кожи и разрез глаз. Безусловно, это замалчивание было продиктовано благородными целями; вполне понятно стремление нашей расы забыть позорные страницы своей истории. Помнить надлежит только достойных людей и достойные дела — таково кредо каждого барнардца. Но именно поэтому мы оказываемся уязвимее перед собственной историей, чем земляне, копящие всё самое мелочное и отвратительное. Земляне хотя бы способны предвидеть, чего ждать от их прошлого; мы же впадаем в ступор, если это прошлое неожиданно вылезает из тёмных щелей и даёт нам по голове.
        Это не метафора — прошлое материально, в чём мне пришлось убедиться самому. В данном случае оно материализовалось в виде расовой мины, которая две тысячи лет пролежала в земле и по неизвестной причине активизировалась в этом году при установке статуи в парке. Эта штука убила и искалечила более тридцати человек; среди них мой двоюродный сын Доран — он, скорее всего, на всю жизнь останется инвалидом, а ведь он мечтал заниматься археологией. Кто виноват в том, что целая жизнь ещё не остриженного юноши оказалась сломана в несколько мгновений? Как это ни ужасно, виноваты наши предки. И — наше невежество.
        Нам необходимо смирить свою гордость перед землянами — нам есть чему у них научиться. В конце концов, их раса втрое или вчетверо древнее нашей, и хотя она развивалась крайне медленно, за ней преимущество миира. Опыт есть опыт, даже когда он отвратителен. Мудрость — в том, чтобы не игнорировать этот опыт. Мудрость могла бы быть в том, чтобы извлечь пользу даже из таких явлений земной культуры, как оскорбительная статья Льюиса Асланова "Четыре взгляда на барнардцев" (особенно оскорбительная потому, что содержит не ложь, а полуправду) — более того, я вижу определённую ценность даже в мерзкой книжонке "Мой факт", написанной неким землянином под псевдонимом "Бенито Мисима", который утверждает, будто бы пять лет прожил на нашей планете (книга эта полна столь отъявленного вранья, что возникают сомнения, бывал ли автор у нас вообще хоть раз).
        Я вовсе не призываю перенимать у землян их легкомысленное отношение к стыду и их извращённое удовольствие, с которым они исследуют пороки, присущие разумным существам. Но, внимательно наблюдая за их опытом, мы могли бы суметь избежать некоторых ловушек нашей собственной культуры, и в первую очередь осознать ограниченность нашего кругозора — то, к чему землян приучают с малолетства. Цинизм землян во многом — оборотная сторона их культуры самопознания: слишком въедливое изучение себя неминуемо приводит к нелестным выводам насчёт природы себя и других.
        29. МИГРЕНЬ
        МАРС, ЭКСПЕДИЦИЯ D-12, 18 НОЯБРЯ 2309 ГОДА ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ (19 СЕНТЯБРЯ 189 Г. ПО МАРСИАНСКОМУ)
        К чести для Мэлори, ему быстро удалось взять себя в руки.
        — Не время переходить на личности, — поморщившись от спазма в виске, сказал он. — Нужно вызывать поисковиков. Идёмте!
        Подавая пример, он первым двинулся из столовой. Остальные потянулись за ним. По пути к медиа-залу Мэлори не покидало ощущение, что это всё какой-то кошмарный сон, от которого он вот-вот очнётся — что сейчас он откроет дверь, и Лаи окажется там, за компьютером, как всегда, бритоголовый и улыбчивый, и в своей обычной церемонной манере сообщит ему какую-нибудь новость. Но реальность была безжалостна.
        Мэлори прошёл в медиа-зал, сел за компьютер сам и вызвал спасательную станцию.
        Связь была отвратительной; человек на том конце не сразу понял, о чём идёт речь.
        — Как — гость? Почему вы разрешили ему лететь одному?
        — Никто ему не разрешал! — заорал Мэлори в экран. — Это была его собственная инициатива!
        — Не кричите, — строго сказал румяный седовласый сотрудник центра. — А как он в таком случае взял из гаража машину?
        — Это неважно, чёрт подери, — Мэлори уже чувствовал, как подступает тупая, пульсирующая боль. Свет от экрана начинал резать глаза. — Двадцать пятый квадрат, сектор сигма. Направьте туда поисковой отряд.
        — Мы, конечно, направим, — внушительно сказал администратор, — но к вам возникают серьёзные вопросы. Как минимум о халатности...
        — Когда отряд будет на месте? — перебил Мэлори.
        — При данных метеорологических условиях — через четыре часа.
        — Спасибо, — резко сказал Мэлори и прервал связь.
        — Четыре часа? — Лика разгибала бог весть откуда взявшуюся скрепку. Её пальцы хрустели. — Сколько времени он уже пробыл в скафандре?
        — Вряд ли больше восьми часов, — Лагранж прикинул, в котором часу Лаи мог покинуть станцию, прикинул время на полёт до квадрата двадцать пять. — Воздуха с учётом аварийного резерва хватает на сорок. Но это для нас. Барнардец, может быть, протянет около тридцати. Мощность генераторов кислорода в их скафандрах не выше, чем в наших. Будем надеяться, что поиски не займут слишком много времени.
        Все остальные молчали, и было особенно странно, что молчали барнардцы. Только худой изломанный Фоо вдруг ни с того ни с сего потянул через голову свитер. Скинув его и оставшись в рубашке, он беспомощно огляделся. Айена тут же выхватила из принтера лист бумаги и, ловко перегнув его несколько раз, сложила нечто вроде шапочки. Растянув рот в благодарной улыбке, Фоо нахлобучил бумажный убор на свои взъерошенные волосы, расстегнул рубашку и, вытянув руки вперёд, горячо зашептал какие-то слова.
        — Что он делает? — тихо спросил Флендерс у Лагранжа.
        — Молится. Айена молодец, сообразительная...
        — Молиться сейчас самое время, — невесело произнёс Патрик Коннолли по другую сторону от профессора. — Жаль, что я не настоящий католик. Хотя кто знает, действует ли наш бог на Марсе.
        За толстыми стёклами было не видно ни зги. Всё заполнила бешено крутящаяся красно-бурая муть. Табло в углах компьютерных экранов показывали скорость ветра — семьдесят километров в час. Мэлори усилием заставил себя подняться из кресла. Ядерная реакция уже запустилась внутри левой глазницы, и огненные частицы выжигали мозг.
        — Нет смысла сидеть тут четыре часа, — кисло сказал он. Коннолли тряхнул головой, отбросив с глаз рыжую чёлку.
        — Не сидите, — дерзко ответил он. — Если вам плохо, вам разумнее пойти и прилечь. А мы будем ловить звонок от спасателей.
        — Благодарю, — досадливо выговорил Мэлори и вышел из медиа-зала.
        Каждый шаг отдавался болью. В коридоре его нагнала Эльза Рэй.
        — Я всё вижу, — вполголоса сказала она. — У вас приступ. Это из-за бури. Вам нужно кое-что посущественнее антимигренина.
        Ничего не ответив, он вошёл в свою комнату, лёг на кровать и накрыл голову подушкой. Эльза вернулась через несколько минут, зайдя к нему без стука.
        — Дайте руку, — сказала она. Мэлори не отреагировал. Он наполовину не понимал, чего от него хотят. — Дайте руку, чёрт возьми!
        Она почти силой надела ему на запястье браслет инъектора. Мэлори закрыл глаза, не сопротивляясь тому, что с ним делают. Он ждал одного — когда Эльза наконец уйдёт.
        Он почувствовал, как с его руки отстегнули инъектор, и услышал, как закрылась дверь. Слух во время приступов у него всегда обострялся.
        — Дерьмо, — прошептал он. До него только сейчас по-настоящему начало доходить, как он вляпался.
        Не надо было вообще допускать этого Лаи в экспедицию, подумал он. Меньше хлопот было бы. Когда они его всё-таки отыщут, Мэлори скажет ему всё, что об этом думает, и пусть он поворачивается спиной хоть сто раз. Лишь бы и в самом деле отыскали.
        Мэлори перевернулся на бок и провалился в тяжёлый болезненный сон.
        Лекарство не помогло. Боль лишь притупилась, когда Мэлори очнулся и пошевелил головой. Шея окоченела; горло как будто сдавливали резиновым жгутом. Только бы не стошнило, подумал Мэлори. С усилием приподнявшись и сев на кровати, он запустил пальцы в редеющие волосы на виске. Кожа на этом месте болела так, словно ему врезали по голове кирпичом. Нашарив на тумбочке кружку, Мэлори подставил её под автомат с питьевой водой. Вода не пошла ему впрок — она скатилась в желудок холодным комом. Мэлори вновь подавил рвоту. На часах было почти семь вечера. Ему придётся это сделать. Выйти к ним и спросить, нашёлся ли Лаи.
        Мэлори спустил ноги с койки, отыскал кроссовки, набросил на плечи кардиган и встал.
        Едва он заглянул внутрь медиа-зала, как понял, что хороших вестей ждать не приходится. Оттуда никто не уходил. Они все сидели там. Мрачный, как туча, Коннолли сидел у крайнего стола, подперев рукой лохматую голову. Флендерс жадно пил крепкий кофе; его дорогой кремовый свитер был в тёмных пятнах. Зарёванный Амаи Ори с красными глазами скорчился на полу в ногах Айены. Всё ещё надеясь не услышать того, чего боялся, Мэлори разлепил губы и хрипло спросил:
        — Ну как?
        — Никак, — коротко откликнулась Эрика Йонсдоттир. Лагранж отодвинул своё кресло от стола.
        — Они нашли брошенное аэро. Его самого — нет.
        Невидимый жгут стянулся на горле с новой силой. Мэлори согнулся и кашлянул.
        — Сядьте, — сказала Лика, — я сделаю вам кофе.
        Её лицо было таким бледным, что веснушки казались шоколадными. Встав, она подошла к сенсорной панели, набрала команду и подхватила выдвинувшуюся из стены чашку.
        — Держите, — сказала она. Мэлори молча принял обжигающую чашку и сел в свободное кресло.
        — Что они намерены делать дальше? — спросил он, растирая висок.
        — Вернуться, — сообщил Лагранж. — Продолжать поиски слишком опасно в таких условиях. Они оставят там робот-приёмник, чтобы он мог поймать сигнал от аварийного маячка.
        Аварийные маячки срабатывали, если скафандр не снимался в течение двадцати часов. Учитывая, что точное время побега Лаи было неизвестно, не оставалось иных вариантов, кроме как ждать.
        — А если маячок не сработает? — задала вопрос Лика.
        — Такого ещё не бывало. Бывало, к сожалению, что он срабатывал уже на покойниках.
        На последних словах Лагранжа Айена Иху подскочила, как от удара током. Грубо оттолкнув юного Ори, она сорвалась с кресла, подбежала к Мэлори и вцепилась в его рукав. Кофе из его чашки выплеснулся на стол.
        — Йесли Виктор покойник, — своим пронзительным голосом выкрикнула она, — я вас буду делать покойник!
        — Айена, Айена, — Лика аккуратно, но твёрдо отстранила барнардку от начальника экспедиции. Мэлори поставил локоть в кофейную лужу и поднял голову, в которой глухими ударами колотилась боль. Почему вокруг столько глаз? Глаза, глаза, глаза... Злые, чёрные, горящие глаза Айены. Чёрные же, но матовые, пустые глаза Эрики. Холодные голубые глаза Патрика Коннолли. Прищуренные серые глаза Лагранжа в лиловых старческих веках. Невыносимее всего были зеленоватые, внимательные глаза Лики Мальцевой.
        Только бы он нашёлся, взмолился Мэлори про себя. Псих стриженый... Для чего ему всё это понадобилось? Он ведь знал содержание метеосводки...
        Петля затянулась. Мэлори скрутило и перегнуло пополам. Флендерс выхватил телефон.
        — Эльза? — крикнул он. — Скорее сюда, нужно противорвотное. Кто-нибудь, позвоните техникам, пусть пришлют пылесос.
        Через десять минут Мэлори полулежал в кресле с браслетом на руке, чувствуя, как спазмы в желудке ослабевают. Круглый красный робот собирал пакость с пола под укоризненным взглядом технички. Когда на ковровом покрытии осталось лишь мокрое, с лимонным запахом пятно, техничка выключила робота, подхватила его под мышку и удалилась.
        — Вам бы лучше ко мне в медпункт, — посоветовала Эльза Рэй. Мэлори помотал головой.
        — Обойдусь.
        Между ресниц горели слепящие радужные пятна; свет люцифериновых ламп въедался через зрачки в мозг. Мэлори зажмурился, думая о Лаи, вспоминая его надменный взгляд и подрагивающую губу под выпендрёжными усиками. Зачем он это сделал, чёрт его возьми?
        — Вам об этом лучше знать, Артур, — услышал он голос Лагранжа. — Мы же не присутствовали при вашем разговоре в кабинете.
        Мэлори сообразил, что заговорил вслух.
        — Пойдёмте поужинаем, — неуверенно предложила Лика. — Предупредим Риту, чтобы подогрела для вас что-нибудь лёгкое.
        — Идите без меня, — сказал Мэлори. — Кто-то должен остаться здесь, ждать звонка.
        Как же ты нелепо выглядишь со стороны, моментально подумал он — словно неумело разыгрываешь героя, хотя на самом деле просто ищешь благовидный предлог побыть одному. Хреновый ты король, Артур.
        Я же человек науки, думал он жалобно, просто науки. Все вопросы к паршивому шантажисту Сойеру, который навязал ему руководство экспедицией. Из огня да в полымя, вот как это называется. Откажись ты тогда, что бы тебе грозило? Подмоченная репутация, потеря пары контрактов, разрыв с несколькими чистоплюями, которые демонстративно перестали бы с тобой общаться и принялись бы перемывать тебе косточки на форумах; может быть, тебя бы даже в должности не понизили. А сейчас у тебя на носу вполне реальная перспектива пойти под суд, если с этим чокнутым барнардцем что-нибудь случится.
        Продолжение ада наступило раньше, чем он ожидал. Душераздирающе вякнул скайп. Мэлори спешно нажал на кнопку ответа и остолбенел.
        Экран отобразил ту же центральную рубку спасательной станции. Но вместо седого крепыша-администратора на Мэлори смотрел загорелый до глянца человек в тёмных очках, с не по возрасту высветленными волосами. Поверх рубашки у него была напялена чёрная футболка с логотипом, который насчитывал уже почти четыреста лет. Сложно было не узнать Ларри Бауэра по прозвищу "Джедай", космического корреспондента Би-би-си.
        — Добрый вечер, — сказал Бауэр с экрана. — Я разговариваю с главой экспедиции D-12 Артуром Мэлори?
        Прежде чем Мэлори успел дать утвердительный ответ, Джедай с ходу приступил к делу.
        — Это правда, что у вас пропал находившийся в командировке барнардский профессор?
        — Без комментариев! — рявкнул Мэлори и отжал кнопку. Отвернувшись от экрана, он закрыл лицо руками. Боль заполняла всё сознание — слепая, давящая тяжесть. Что этот урод делает на Марсе? И как он прознал про исчезновение Лаи?
        Мэлори застонал и закусил зубами основание большого пальца. Но заглушить одну боль другой удалось лишь на мгновение.
        30. ЛИЦОМ К ЛИЦУ У КРАЯ ЗЕМЛИ
        БАРНАРДА, 20 ДЕКАБРЯ 2309 Г. ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ
        Заключительный банкет проходил, как и положено банкету, в самом большом зале Золотого Университета Таиххэ, с высокими сводами и окном во всю стену, за которым открывался вид на тающие в сумерках карамельные шпили и башни города. Смеркалось на Барнарде своеобразно — очень, очень медленно, по мере того как невидимое за опаловой атмосферой солнце сползало за горизонт, опал лиловел и синел, постепенно наливаясь сумраком. Зал был ярко освещён старомодными светодиодными подвесками. Со своего места во главе стола встал ректор университета — уже немолодой, с седеющими усами, но, как многие барнардцы, по-юношески стройный, в коричневом костюме и лимонно-жёлтой пилотке. Подняв бокал с зеленоватой пенистой жидкостью, он произнёс хорошо поставленным голосом по-маорийски:
        — Дамы и господа, для нас было большой честью проводить этот конгресс, ставший значительным научным событием как для нашей планеты, так и для Земли, гости с которой присутствуют здесь. Для нас также большая честь принимать наших земных коллег, в сотрудничестве с которыми было сделано археологическое открытие века — ископаемая цивилизация планеты Марс. И особая честь для нас видеть на нашем конгрессе потомка Фаомы Лаи, сто девятого ректора нашего университета.
        Лаи, сидевший рядом с ним, тоже встал, зардевшись. Его чёрный костюм был снова безупречно вычищен, рубашка белела как никогда, и на этот раз он воспользовался сурьмой (к неудовольствию Лики). Ректор свободной рукой обнял его.
        — Именно при участии Виктора было совершено это открытие. Кроме того, уже во время конгресса Виктор благодаря своей эрудиции и сообразительности сумел обезвредить страшное оружие, оставшееся от войны двухтысячелетней давности, о которой не рассказывают в учебниках. Ваше здоровье, Виктор!
        — Вы вгоняете меня в краску, Тафири-миир, — Лаи опустил глаза. — Не такой уж я эрудит. А что касается Марса, то там я проявил такую безответственность, что мне до сих пор неловко перед моими коллегами с Земли.
        — Вы истинный представитель рода Лаи, — ректор потёрся щекой о его щёку, что, как уже знали земляне, заменяло на этой планете этикетный поцелуй. — Я не принимаю возражений против тоста за вас.
        В воздух поднялись бокалы; взлетели брызги пены. Барнардцы не чокались, а дули на бокал, и Лика с Патриком последовали их примеру. Они сидели у того же конца стола, поблизости от ректора. На Лике была новая сиреневая блузка, волосы перехвачены ниткой цветных стеклянных бус, которые вчера прислал ей лично ректор — барнардский обычай не только настаивал на женских украшениях, но и считал их абсолютно уместным официальным подарком в любой ситуации. Коннолли был всё в том же прокатном костюме и уже успел свыкнуться с обязательным головным убором. Банкеты на конференциях — тот недолгий миг для любого, кто имел дело с наукой, когда всё кажется прекрасным и естественным, а главное, заслуженным.
        — За Вика! — сказал Коннолли. Лика ответила ему улыбкой. Их руки с бокалами скрестились.
        У зеленопенного фой-ири был освежающий ягодный вкус, однако напиток вскоре обнаружил своё коварство. Лика вдруг почувствовала, что существует как бы отдельно от окружающего мира; понимая чужую речь и отвечая на чьи-то реплики, она тем не менее воспринимала остальных словно сквозь сияющий кокон из прозрачной, но эффективно заглушающей чувства ваты; свет сделался ярче, восприятие красок обострилось. Сидевший в каких-то полутора метрах от неё Лаи вдруг очутился страшно далеко и оттуда, издалека, улыбнулся ей и поднял бокал. Не понимая, на каком расстоянии она находится, Лика встала со стула и потянулась к нему чокаться, в нарушение всех барнардских обычаев, но не дотянулась. У неё закружилась голова, и она оперлась рукой о стол. И тут о её бокал звонко ударилось что-то ещё. Треклятая Майя Лоуренс (откуда она тут взялась?) приняла движение Лики на свой счёт и поспешила ответить взаимностью.
        — Будем! — глупо хихикнула Майя. Вот жаба, мелькнуло в голове у Лики, горазда говорить гадости о барнардцах за глаза, а напиться на их банкете — милое дело. Зависнув над столом в акробатической позе, она подтвердила по-английски:
        — Будем! За Киплинга!
        С наслаждением увидев, как оторопела Майя, Лика громко процитировала:
        - Несите бремя белых, -
        Сумейте все стерпеть,
        Сумейте даже гордость
        И стыд преодолеть!
        — Лика, тебе уже хватит, — Патрик подёргал её за юбку. Он говорил ещё что-то, пытаясь её вразумлять, но поскольку сам был под воздействием фой-ири, ничего особо вразумительного не выходило. Лика оторвала руку от стола, пошатываясь, выпрямилась, издевательски послала Майе воздушный поцелуй и залпом осушила бокал. Ей сделалось весело; огромная темнокожая Майя, сидевшая между двумя крошечными барнардцами, обиженно поджала губы и тронула локоть соседа справа от неё — черноволосого, как Дафия, худощавого профессора с эмблемой фаарского университета на жилете, и тот, поняв её без слов, схватил бутылку и налил ей новую порцию. Сжав в руке бокал с переливающейся через края пеной, Майя поднялась во весь свой баскетбольный рост, отпихнула ногой стул и принялась басом декламировать из Эмили Дикинсон.
        Началось всеобщее веселье. Барнардцы поняли только то, что их гости, следуя какому-то своему обычаю, читают стихи, и с энтузиазмом присоединились к декламации, хотя никто из землян не разбирал ни единой фразы на их языке — земной слух воспринимал лишь придыхания с рваным ритмом. Лике было жарко; воздух светлыми волнами плавился в глазах. Ей срочно было надо в туалет. Отодвинув Патрика, глянувшего на неё осоловелыми глазами, она выбралась из-за стола.
        Расстояние до двери показалось ей бесконечным, а коридор оглушил тишиной. Освещение в фойе было пригашено — рабочий день давно окончился. Не без усилий переставляя ноги — цветные изразцовые плиты пола вели себя чудно, прикидываясь крутой лестницей, ведущей вниз, — Лика добрела до нужной двери. Похоже, напиток обладал ещё и мочегонным действием. За всё время конгресса она так и не поняла, женский ли это туалет и раздельные ли уборные у барнардцев. К счастью, там никого не было, и кабинки плотно затворялись. Испытав неимоверное облегчение, она одёрнула на себе одежду, выбралась из кабинки и ополоснула лицо холодной водой. Украшение из бус свалилось с её головы в раковину, она машинально подобрала его и сунула в карман. В зеркале кто-то чужой с распущенными светлыми волосами пялился на неё из космической дали. Встряхнувшись и усилием воли вырвавшись из липкого сияния, она переступила порог и снова оказалась в фойе.
        Она замерла, пытаясь вспомнить дорогу обратно в банкетный зал, и тут почувствовала, что в фойе она не одна. В тусклом розоватом свете лампы она различила маленькую фигурку в шортах и пилотке, стоящую у стены.
        — Как вы себя чувствуете? — спросил барнардец по-английски, и она поняла, что это Лаи.
        — Странно, — честно призналась она. — У нас такой напиток никто бы не разрешил производить.
        — Это с непривычки, — дружелюбно сказал Лаи. — Не думаю, что он вреднее вашего коньяка.
        Он шагнул к ней и подхватил её под локоть.
        — Выйдем в сад? — предложил он. — На воздухе вам станет легче.
        Почти ничего не соображая, Лика последовала за ним. Они спустились в лифте на первый этаж и вышли через стеклянные двери. Над университетским парком уже сгустилась тьма; в листве деревьев горели розовые шары фонарей. Здешние ночи были совсем не холодные — лишь от пруда поднималась еле заметная свежесть. Лика слышала, как хрустит под сапогами Лаи влажный гравий дорожки. Гул большого города сюда почти не долетал; во мраке пищали какие-то мелкие животные — то ли птицы, то ли цикады.
        — Вы дразнили эту женщину, — вдруг сказал Лаи. — Зачем?
        — Она дура, — сердито отозвалась Лика. — Дура и паразитка.
        — Она старая, — укоризненно возразил Лаи. — Не стоило.
        — Наши старики, в отличие от ваших, доживают до состояния, которое называется "маразм".
        — Всё равно не стоило, — он показал в сторону беседки под завесой из плюща, в которой неярко светился фонарь. — Посидим немного здесь.
        Выпустив её руку, он приподнял плющ и проскользнул внутрь. Лика вошла следом за ним и опустилась на скамью. Лаи сел рядом с ней.
        — Вы улетаете послезавтра? — спросил он. Лика не сразу поняла, о чём он спрашивает; перебрав в затуманенном фой-ири мозгу дни барнардского календаря, она проговорила:
        — Да, по-моему.
        — Послезавтра... — с мягкой грустью проговорил он, а затем бросил на неё быстрый взгляд своих подведённых чёрных глаз. — Я другие стихи Киплинга больше люблю, не эти.
        — Вы знаете Киплинга? — от потрясения у Лики перехватило дыхание. Лаи откинулся назад на скамье и отчётливо, почти без акцента прочёл:
        - О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут,
        Пока не предстанут Небо с Землей на Страшный господень суд.
        Но нет Востока, и Запада нет, что племя, родина, род,
        Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает?
        — Я даже переводить это пытался, — смущённо добавил он, — только у нас ритмы совсем неподходящие. У нас ведь даже нет согласных и гласных, только выдохи и модуляции...
        Оба понимали, что меньше всего он сейчас намерен рассуждать о лингвистических особенностях своего языка. И оба ни за что не смогли бы заговорить о том, что волновало их обоих — что до отлёта осталось два дня, и неизвестно, увидятся ли они ещё когда-нибудь.
        — Вы невероятное создание, Виктор, — единственное, что нашлась сказать Лика. Он сидел так близко от неё, что она чувствовала сквозь юбку обжигающий жар его обнажённого колена — тридцать восемь градусов по Цельсию, норма для барнардцев и тяжёлая лихорадка для её собственной расы. Он придвинулся ещё ближе, почти касаясь душистым виском её щеки. В беспамятстве, Лика нежно погладила бархатную полутень над ухом, а затем сжала оба его виска руками, повернула его голову к себе и прижалась ртом к его губам.
        Он не сопротивлялся, хотя и не особенно знал, что делать — только обнял её за талию. Всё-таки он был не так просвещён в земных обычаях, как стремился показать. Его губы были кисло-сладкими от фой-ири, зубов он не разжимал. Оторвавшись наконец, Лика опомнилась и вдруг обнаружила, что её пальцы притиснули его локон чести.
        Вмиг протрезвев, она в ужасе отдёрнула руку.
        — Виктор, простите меня, если можете, — сбивчиво заговорила она, — я виновата, я знаю, что нельзя...
        — Можно, — перебил Лаи. Его голос звучал странно ласково.
        — Можно? — ошеломлённо переспросила Лика. Лаи кивнул.
        — Раз уж Дафия подумал, что вы моя названая... Названой — можно.
        Он поднял её руку и заставил коснуться локона.
        — Возьмите его. Вот так.
        Лика пропустила прядь между дрожащих пальцев. Его волосы на ощупь оказались именно такие, как она себе представляла — слегка волнистые, мягкие, как шёлк. Лаи опустил голову ей на плечо.
        — У вас чудесные волосы, — сказала она. — Я видела ваше старое фото в альбоме у Дафии. Для чего вы их бреете?
        — Обычай, — лаконично ответил Лаи, как будто она могла ожидать какого-то другого ответа. Помолчав, он задумчиво спросил: — А вам это кажется некрасивым?
        — Да нет, наверное, — замявшись, проговорила Лика. Его прямота вновь заставила её чувствовать себя неловко. — Просто... жалко.
        — Мне тоже было жалко, — неожиданно сказал он, — в первый раз.
        Эта откровенность, необычная для него, поразила её. Она в который раз ощутила, как мало она о нём знает. Он почти никогда и ничего не рассказывал о себе. Был ли это тоже обычай его планеты или какое-то личное свойство характера? И почему она сама ни о чём его не спрашивала, словно робея перед невидимой чертой?
        — Как это происходит? — она провела рукой по его затылку. — Кто их вам обрезал?
        — Я сам. До волос мужчины не может дотрагиваться даже миир. Только жёны и названые, если они есть.
        Лика молчала, прижимая его к себе и не решаясь пошевелиться. Она знала, что не спросит его про ту, другую фотографию в альбоме — про его двух жён, которые каким-то образом были общими у них с Дафией. Почему всё, что она знает о нём, ей приходится узнавать от кого-то другого? Впрочем, одну вещь она всё-таки могла спросить.
        — Виктор, кто такие названые?
        Он вывернулся из-под её руки и посмотрел ей в лицо, положив ладони ей на плечи. В розоватом свете фонаря она разглядела улыбку на его лице.
        — Это такие совсем особенные люди. С которыми особенные отношения.
        Оправив на темени сбившуюся шапчонку, он легко вскочил на ноги.
        — Пойдёмте обратно в зал. Не будем невежливы по отношению к Тафири.
        31. ПОБОЧНЫЕ ЭФФЕКТЫ
        МАРС, ЭКСПЕДИЦИЯ D-12, 19 НОЯБРЯ 2309 ГОДА ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ (20 СЕНТЯБРЯ 189 Г. ПО МАРСИАНСКОМУ)
        Был седьмой час утра. Измочаленный Мэлори сидел у монитора в медиа-зале. Известий о Лаи по-прежнему не было.
        Он названивал в спасательный центр каждый час и каждый раз получал один и тот же ответ. Сигнала от маячка не принимали.
        — Артур, — его дёрнули за рукав. На него смотрели воспалённые глаза Флендерса, болезненно блестевшие от выпитого кофе. — При каких условиях сигнал может пропасть?
        — В принципе, при экранировании, — Мэлори судорожно сглотнул в пересохшем рту несуществующую слюну. — Но я не могу представить себе, что смогло бы его экранировать. Маячки рассчитаны на то, чтобы сигнал проходил сквозь слой песка толщиной до двух метров. Даже если его засыпало...
        — А если он провалился в какую-нибудь дыру? — предположила Лика Мальцева. Эрика Йонсдоттир вздрогнула. Её рука сжала пластиковую чашку из-под кофе и смяла её до хруста. Лагранж потёр поясницу, затёкшую от многочасового бдения в кресле.
        — Вы не рассматриваете ещё одну возможность, — сказал он. — Мог он вывести из строя маячок?
        Мэлори почувствовал ледяную липкую испарину между лопаток. Вздор, тут же осадил он сам себя, Лаи это вряд ли под силу. Мало ли что кому взбредёт в голову. Не всем мыслям стоит поддаваться.
        — Практически исключено, — твёрдо ответил он. — У маячков система защиты посерьёзнее, чем у банковского сейфа. Ему пришлось бы раскрошить весь шлем.
        — Допустим, он провалился, — произнёс Коннолли. — Что тогда?
        Мэлори пришлось мобилизовать все остатки сил, чтобы дать ответ, который ему давать не хотелось.
        — Тогда — ничего. Его не смогут найти.
        — Жиопа, — звучно, на весь зал сказала Айена. Отвернувшись, она вынула из ушей серьги и со стуком положила их на стол. Ори подскочил и кинулся к ней.
        — Айена-миир, не надо! Пожалуйста...
        — Имей ум, — урезонила его Айена, — ре-а-лис-тическое.
        Таафа Риа молча сняла с руки браслет — серёг она ещё не носила, — и положила туда же.
        — Мне нужно в уборную, — придушенным голосом выговорил Мэлори, как бы извиняясь — и чувствуя себя ещё более виноватым за свой снобистский жаргон. Коннолли неприветливо глянул на него из-под спутанных вихров.
        — Вас кто-то не пускает?
        Ни на кого не глядя, Мэлори поднялся и вышел. Ком в горле подпирал. Он распахнул дверь, но до унитаза добежать не успел. Постыдным образом согнувшись над раковиной, он забился в конвульсиях. Сухих, впрочем — внутри у него давно уже ничего не было, желудок не принимал даже воду. Каждый толчок воскрешал утихшую было боль; вены на висках и на шее вздулись — казалось, вот-вот лопнут. Поборов, наконец, спазмы, Мэлори кое-как распрямился. Его взгляд упёрся в зеркало.
        Он застыл в неудобной позе, разглядывая в зеркале своё точёное, оксфордское лицо с кобальтово-синими глазами и обманным волевым подбородком, небритым со вчерашнего дня. Кто это? Неужели это он? Тот, кого окружающие считают Артуром Мэлори?
        Он вдруг увидел себя со стороны, глазами администрации университета и выскочки Раджива Сойера. Пунктуальный, осторожный, благоразумный... скажи лучше, трусоватый. Вечный перестраховщик, ценящий безопасность выше карьерных амбиций. И вместе с тем умеющий жёстко себя вести с подчинёнными. У них были резоны считать, что именно такой человек нужен во главе экспедиции. Только он не такой.
        — Я не такой, — хрипло сказал Мэлори вслух, пытаясь себя в чём-то убедить. Но в чём?
        Он сунул ладони под фотоэлемент, поймал холодную — трубы остыли за ночь, — струю и принялся ожесточённо мыть руки. Облегчения это не принесло; он понимал бессмысленность своих действий. Со стыдом отогнав неуместную библейскую ассоциацию (барнардцы, кажется, язычники, вспомнилось ему), он подумал, что надо принять душ. Он быстро вышел из туалета.
        Почистить бы зубы, раздумывал он, заходя в соседнюю дверь душевой. Какой же поганый вкус во рту... Он остановился перед умывальниками. На крючке висело полотенце. Забытое, беззаконное полотенце в красный цветочек, которым Лаи обматывал шею во время бритья. Роботу, мывшему стены, было не под силу его убрать, и робот просто обошёл его.
        Мэлори снял полотенце с крючка, скомкал его и засунул в утилизатор.
        Совершив это мелкое, детское предательство, он без сил опустился на кафельный пол и сцепил руки вокруг колен. Неужели это всё происходит с ним? За что ему это выпало? Разве это справедливо?
        Мэлори зажмурился, и ему вновь ясно представился Лаи — маленький, аккуратный, утончённый до женоподобия, с его старомодным английским, более оксфордским, чем у самого Мэлори, не вязавшимся с его демонстративно барнардской внешностью. Усилием воли он распылил эту картинку, на её месте тут же проступила серая, как асфальт, морда и угрожающе качнула рогом. Мэлори осознал, что дремлет, но бороться с забытьём не было сил. В его мозгу вспыхивали и угасали бредовые образы. То ему виделись носороги, то раздробленное, как во множестве зеркальных осколков, лицо Лаи, то вдруг в чудовищно непристойных видах являлся Джеффри Флендерс. Мэлори не открывал глаз, окончательно перестав понимать, где он находится и что происходит.
        Очнулся он от того, что его трясла за плечо Эльза Рэй.
        — Артур, поднимайтесь. Здесь неподходящее место для отдыха.
        Мэлори невменяемо смотрел на её узкое лицо за толстыми стёклами очков. Что ей от него надо? В голосе Эльзы появилось сожаление.
        — Артур, не говорите, что я не предупреждала вас об опасности злоупотребления антипаником. Вы огребаете побочные эффекты по полной программе. Ну-ка...
        Она просунула руку ему под мышку и помогла подняться. Мэлори со стоном привалился к стене.
        — Вам нужно выйти в медиа-зал. Только что был звонок от спасателей. Сигнал пойман.
        Стряхнув оцепенение, Мэлори последовал за ней. В медиа-зале Коннолли разговаривал по скайпу с администратором спасательного центра. Увидев Мэлори, он отодвинулся и пропустил его к экрану.
        — Что у вас? — коротко спросил начальник экспедиции, примостившись в кресле.
        — Есть сигнал, — ответил администратор с экрана. — Правда, он идёт из другого квадрата — двадцать седьмого. Километрах в десяти от того места, где он бросил машину. Мы уже выслали туда команду.
        — Какие шансы найти его живым? — вмешался Коннолли.
        — Будем надеяться, что есть. Кислород у него на исходе, а вы не знаете точно, когда он пропал. Тут каждый час имеет значение.
        — Спасибо, — сказал Мэлори, не зная, что ещё сказать. Эрика с грохотом опустила на стол сжатый кулак. Мэлори только сейчас заметил, что вокруг запястья у неё обвязана жёлтая шерстяная нитка. Пряжа показалась ему знакомой. Ну, конечно, она же связала из неё шапку для...
        Гудок скайпа пробил ватную тишину. Археологи бросились к экрану, опрокинув кресло и чуть не повалив друг друга. На этот раз дежурной была толстая светловолосая женщина лет сорока.
        — Экспедиция D-12? Ваш барнардец у нас. Живой. Переключаю на реабилитационную палату.
        Скайп коротко пискнул, и на экране появился смуглый парень в белой бандане медбрата. Не дав ему раскрыть рта, захлёбываясь, Мэлори выпалил:
        — Как он? Что с ним? Цел?
        — Да постойте вы, — медбрат подался назад, словно Мэлори мог ушибить его сквозь экран. — Кто вас интересует? Как он выглядит?
        Издевается, что ли, обессиленно подумал начальник экспедиции.
        — Как барнардец, чёрт подери! Полтора метра ростом, обритый и с локоном на макушке!
        — Издеваетесь? — устало сказал молодой человек. — У нас тут два барнардца, оба под капельницами и ни бе ни ме. Это ещё конец полевого сезона, а в пик мы их пачками собираем. Вечно они ищут приключений на свои... локоны.
        Мэлори немного успокоился и перевёл дух.
        — Нас интересует тот, которого нашли в квадрате "сигма двадцать семь".
        — Сейчас, минуту... — медбрат тихо выругался в сторону. — Файл не открывается. Опять какой-то сбой. Может, вы сами опознаете?
        Он взял в руку мобильную камеру, переключил трансляцию на неё — на миг перед Мэлори мелькнул экран с его собственным лицом, — и направил куда-то себе за спину.
        — Он?
        Мэлори впился взглядом в экран. Камера показывала что-то жуткое, заросшее тёмной щетиной, с мертвенным синим лицом и ввалившимися щеками. Кто бы это ни был, Мэлори не узнавал в нём элегантного фарфорового Лаи. От растерянности он молчал.
        — Он! — раздался голос Эрики. Исландка чуть ли не оттолкнула Мэлори от компьютера. — Что с ним?
        — Травм нет. Обезвоживание и гипоксия. Плюс не ел двое суток — для них это довольно опасно. Мы влили в него два литра глюкозы. Второму повезло меньше — у того рука сломана.
        — Слава богу, — сказал за спиной у начальника экспедиции Патрик Коннолли. — Слава богу, слава богу...
        Издав непонятный скрипучий писк, он утёр лицо рукавом свитера. Мэлори этого не видел и едва ли расслышал. Он обратился к медбрату:
        — Что вы намерены делать дальше?
        — Об этом лучше спросить врача.
        Врач, маленький сердитый японец, подозрительно уставился на Мэлори.
        — Вы начальник экспедиции?
        — Я, — быстро сказал Мэлори. — Какие-нибудь вопросы?
        — Когда у вас отлёт?
        — Послезавтра. А что?
        — Тогда мы ближе к вечеру отправим его к вам.
        — В этом есть необходимость? — слова Мэлори прозвучали фальшиво.
        — Прямых рейсов до Барнарды не будет ещё как минимум две недели. Не застревать же ему на Марсе. Беспокоиться особо не стоит — ещё пара капельниц, и он встанет на ноги. У них это моментально.
        — Хорошо, — рассеянно произнёс начальник экспедиции и отключил связь. Воздух вокруг него вдруг сделался стеклянным; сквозь это стекло, как бы в дымке, Мэлори видел медиа-зал и остальных участников экспедиции. Айена подошла к нему и обняла его. Мэлори сбросил её руки со своих плеч.
        32. ЛАИ СОБЛЮДАЕТ УСЛОВИЕ
        БАРНАРДА, 21 ДЕКАБРЯ 2309 Г. ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ.
        После экскурсии Лаи зашёл к себе в номер, чтобы умыть лицо и побриться: к середине дня он начинал утрачивать свежесть. Какая же утомительная вышла поездка, подумал он; все эти достопримечательности и музейные коллекции он уже видел не раз, но в эту поездку его погнало сознание того, что время, оставшееся у них с Ликой, стремительно сжимается. Патрик на экскурсию не поехал, и Лаи чувствовал в этом недобрый знак. Он ещё помнил вчерашний вечер — стеклянные от фой-ири глаза Патрика, вытаращившиеся на блузку Лики. На светло-лиловой ткани чернело предательское пятно — след карандаша с век Лаи, неосторожно положившего голову ей на грудь в беседке.
        Лаи посмотрел на себя в зеркало. Сегодня точно стоит обойтись без сурьмы. Он тронул пальцами припухшие веки. Голова слегка побаливала. Он помассировал виски, тщательно протёрся лосьоном и надел пилотку. Надо будет выпить чего-нибудь покрепче, решил он.
        Спустившись в бар, он подошёл к стойке и стал рассматривать напитки. Щеголеватый бармен, у которого косынка на шее была завязана тройным бантом, пододвинулся к нему:
        — Что пить будем?
        Лаи хотел было указать на приглянувшуюся бутылку, как вдруг заметил с другого конца барной стойки голубую пилотку на рыжих волосах. Коннолли был глубоко погружён в себя; в руке он держал на весу недопитый стакан, и наметанным глазом Лаи сразу определил, что стакан был далеко не первым.
        — Привет, — сказал Лаи, подойдя к нему. — Что пьёшь?
        — Скотч, — Коннолли со стуком поставил стакан на стойку. — Где тебя носило?
        — Я был на экскурсии. Коллекции Республиканской галереи Таиххэ и прогулка по старому городу. Зря ты не поехал.
        — Болтун несчастный, — язык у Коннолли слегка заплетался от выпитого. — Ты был с Ликой, вот что. И попробуй сказать, что это не так.
        — Я не собираюсь с тобой это обсуждать, — сказал Лаи. — Ты пьян.
        — И что? — у Коннолли вырвался угрюмый смешок. — Ну, пьян. Я в пьяном виде разумнее, чем некоторые трезвые... экземпляры.
        — Патрик, ты надрался, — мягко сказал Лаи. — Знаешь анекдот про двух землян и одного барнардца? Заходят они втроём в бар...
        Коннолли сгорбился на высоком табурете, неуклюже расставив голые колени. Он смотрел на Лаи сверху вниз.
        — Чем вы с ней занимались? Держались за ручку, или же ты рискнул зайти дальше?
        — Замолчи, — сказал Лаи. Хорошо, подумал он, что никто поблизости не понимает английского. Коннолли залпом допил своё виски и отодвинул стакан.
        — Я не собираюсь молчать, — заявил он, — и наблюдать, во что ты впутываешь себя и её. Тебе не кажется, что твои сексуальные эксперименты могут дорого обойтись?
        Лаи вспыхнул. Ему показалось, что прилившая к лицу кровь вот-вот разорвёт ему сосуды.
        — Протрезвись сначала, — сквозь зубы произнёс он. — И найди более удачную тему для разговора.
        — Не увиливай, Вик! — Коннолли покачнулся на табурете, затем слез, тяжело бухнув шнурованными сапогами в пол, и прислонился к стойке. — Отдавай, наконец, себе отчёт в своих действиях. У тебя с ней десять процентов разницы в ДНК. То, чем вы с ней занимаетесь, с биологической точки зрения — скотоложество.
        — Что ты сказал? — еле слышно выдохнул Лаи. — А ну повтори.
        — И повторю. Скотоложество.
        Коннолли не успел отшатнуться. Привстав на носках, Лаи с размаху, твёрдо врезал ему кулаком в нос.
        Оглушённый ирландец с забрызганным кровью лицом опрокинулся назад, с грохотом повалив табурет. Он успел уцепиться за стойку и не упал. Потрясение вернуло ему быстроту реакции. Толкнув Лаи в грудь, он отшвырнул его от себя. Маленький лёгкий барнардец отлетел метра на два и проехал по полу, врезавшись спиной в столик. К месту происшествия уже спешила охрана.
        Всё ещё вишнёвого от ярости, потерявшего пилотку Лаи под мышки выволокли из бара. Один из охранников бросил на него сочувственный взгляд, но Лаи понимал, что от штрафа за драку ему отделаться не удастся. Впрочем, он и не собирался уклоняться от ответственности. Барнардцам это не свойственно.
        Расплатившись по штрафной квитанции, Лаи вошёл в лифт и набрал номер последнего этажа. Лифт бесшумно скользнул вверх и остановился, замигав разноцветными огнями. Лаи вышел и надавил кнопку на двери медицинского центра.
        Дверь отодвинулась почти сразу. Уже знакомый ему седой врач встал из-за пульта ему навстречу.
        — Чем могу вам помочь?
        — Добрый день, миир, — сказал Лаи слегка нерешительно. — Тут у вас землянин, которого я стукнул. Я пришёл спросить, как он.
        — А, — понимающе кивнул врач и посторонился, пропуская Лаи внутрь. У стены на кушетке полулежал Коннолли, прижимая к носу компресс. Лаи глянул на него издали.
        — Что с ним?
        — Кость не сломана. Было кровотечение, но уже прошло. Когда отёк спадёт, я наложу ему противогематомный пластырь. А если не секрет, из-за чего вы его побили?
        Лаи промолчал. Доктор пытливо заглянул ему в глаза.
        — Женщина?
        Черты лица археолога не дрогнули, но предательски пылающие уши он спрятать не мог.
        — Бывает, — добродушно усмехнулся врач. — А я ведь вас знаю. Вы тот феноменальный молодой человек, который говорит по-австрийски.
        — По-английски, — поправил Лаи. — Не так уж я молод, просто хорошо сохранился.
        — Сколько же вам лет?
        — Почти двадцать шесть.
        — С ума сойти! А я-то полагал, вы только недавно остриглись.
        Землянин бы дал Лаи на вид как раз двадцать пять, но на его планете возраст измеряется иначе. Коннолли молча наблюдал за ним с кушетки, и это молчание было для барнардца тягостно. Он подошёл и сел в ногах.
        — Извини, — сказал он, опустив непокрытую голову и сцепив руки на коленях. — Здорово я тебя?
        Коннолли приподнял с лица окровавленный компресс.
        — Да уж, аргументировал основательно. Но я сам нарвался. Не знаю, какая муха меня укусила. На твоём месте я сделал бы то же самое.
        Мгновение он смотрел в лицо Лаи. В мозгу его всё ещё гуляли алкогольные пары, и его остекленевшие глаза подёрнулись влагой.
        — Вик, я вёл себя по-свински. Ты можешь меня простить?
        Маленькая рука Лаи легла поверх широкой костистой кисти Коннолли.
        — Брось, Патрик. Ты просто перепил, вот и всё. А я не сдержался.
        Надолго ли хватит этого примирения, беспокойно думал Лаи, возвращаясь к себе в номер. Что ни говори, а совместная поездка на конгресс никак не предполагала драку между коллегами. Он сунул руку в карман шортов, но никак не мог нащупать ключ. Не вывалился ли он в баре, в довершение ко всему? Нет, вот он, в другом кармане. Лаи с облегчением выудил маленький кусочек пластика и проверил, не повреждён ли он. Кажется, нет...
        Дверь соседнего номера распахнулась. Лика прошла несколько шагов по коридору и остановилась, едва не натолкнувшись на Лаи.
        — Виктор... — она испуганно разглядывала его. — Что случилось?
        Он догадался, как выглядит со стороны. Без пилотки (он так и не сходил за ней в бар), платок на шее сбился набок, на рукаве капитальное пятно — падая, он сшиб локтем чей-то коктейль... Он изобразил, сколько мог, улыбку.
        — Ничего особенного. Просто я только что набил Патрику морду.
        Лика окаменела. Широко распахнутыми глазами уставившись на него, она долго подбирала слова, прежде чем нашла нужные:
        — Из-за... меня?
        Лаи промолчал.
        — Он сказал какую-нибудь глупость?
        — Я не имею ни малейшего желания воспроизводить то, что он сказал, — сухо проговорил барнардец. Лика схватила его за запястье.
        — Вы с ума сошли! Мы же коллеги... Чёрт, как всё по-дурацки получается...
        Хоть бы она подольше не разжимала пальцев, взмолился про себя Лаи. Но она тут же ослабила свою прохладную цепкую хватку. Его рука выскользнула и повисла.
        — Идёмте, — Лика открыла запертую было дверь своего номера, — я вам кофе сделаю.
        Лаи последовал за ней, как автомат. Было что-то гипнотизирующее в её плавной тяжёлой походке, так непохожей на юркие движения его соплеменниц, тоненьких и подвижных, как ртуть. Она всё ещё не сняла бандану, в которой была на экскурсии — зачем, удивлялся он, ведь на его планете не нужно защищаться от солнца, в его родном языке даже нет слова для обозначения солнечного удара. К тому же цвет был некрасивый, тот, который земляне называли "хаки". Почему они так не любят яркие цвета? Или она подбирала повязку под цвет глаз, серо-зелёных, с коричневыми штрихами на радужке?
        Лика захлопнула за ним дверь и достала из встроенного шкафчика несколько пакетиков растворимого кофе — отель снабжал ими гостей с Земли. По здешним меркам это был невообразимый шик: кофейные деревья не приживались на Барнарде, здесь им не хватало солнечных лучей. Лика засыпала в чашку двойную порцию и подставила её под краник бойлера. Сидя на пуфе, Лаи наблюдал за её действиями. Туго заплетённая коса, неправдоподобно светлого, яркого оттенка, подпрыгивала на её спине. (Барнардские женщины не носят косы — почему? Эту моду стоило бы перенять...). Когда она поворачивалась к нему лицом, он мог видеть золотисто-коричневые крапинки на её носу и скулах — как на лепестках цветов Фаара. Дурак Патрик, в отчаянии подумал он и упёрся ладонями в пуф, вонзив ногти в обивку.
        — Пейте, — Лика протянула ему дымящуюся чашку. — Рыцарь...
        Он неловко взял чашку, коснулся её губами, обжёгся и отстранился. Лика не отрываясь смотрела на него. Его упрямое лицо и сдвинутые тёмные брови были до того трогательны, что она непроизвольно улыбнулась.
        — Как вам идёт, когда вы сердитесь, — сказала она. Лаи подул на чашку с кофе.
        — Я бы предпочёл, чтобы у меня не было повода сердиться.
        — Меня? Или Патрика?
        — Если б я знал, — чистосердечно ответил барнардец. Он отхлебнул из чашки, капля сбежала по его подбородку и упала на шейный платок. Он не обратил на это внимания.
        — Я уже извинился перед Патриком, — неохотно признался он. — Только вот много ли проку? Патрик знает.
        — Знает что?
        — Что мы любовники.
        — Но мы не любовники, Виктор. Незачем фантазировать.
        Лаи ничего не ответил. Он допил кофе и поставил пустую чашку на столик. Вдруг Лика порывисто обернулась и присела на корточки рядом с ним.
        — Вы правда попросили прощения у Патрика?
        Она держала его руку, чувствуя биение горячей жилки на запястье: сто ударов в минуту? Скорее все сто двадцать. На манжете рубашки была грязь. Упал на пол, догадалась она. Значит, Патрик его тоже.
        — Патрик подтвердит, — Лаи приподнял уголки губ в улыбке. Подняв свободную руку, он погладил её по щеке. Лика на мгновение зажмурилась от нежности его прикосновения. Его пальцы скользнули ей за ухо, пробежали по волосам и неожиданно ловко стянули с её головы косынку.
        — Виктор, что это вы делаете?
        Лика открыла глаза. Лаи завладел косынкой и теперь развязывал на ней узел.
        — Должен же я рассчитывать на какую-то компенсацию за то, что засветил в нос нашему общему другу.
        — Хватит дурачиться. Отдайте мою бандану, — Лика протянула руку. Лаи отвёл свою руку с косынкой и спрятал её за спину.
        — Этого не просите. Наоборот, я хочу от вас услышать, что вы мне её дарите.
        — Псих, — сказала Лика. — Отдайте немедленно. Я собиралась пойти пообедать, а у меня грязные волосы...
        Лаи внимательно посмотрел на неё.
        — И вовсе не грязные.
        — Но зачем... Господи, что вы такое затеяли?
        Лаи расправил бандану и теперь аккуратно обвязывал её вокруг собственной бритой головы.
        — Нужен же мне какой-то головной убор, раз я из-за вас потерял пилотку.
        — Виктор, не темните, — в досаде произнесла Лика. — Я не знаю, что у вас на уме, но вы не можете выйти отсюда в таком виде.
        — А если я именно это и собираюсь сделать? — таинственно усмехнулся Лаи. Лика вскочила на ноги.
        — Вы точно псих! Патрик знает эту бандану, я надевала её в экспедициях. Вы отдаёте себе отчёт в том, что вы делаете?
        — Стопроцентно.
        Он сидел на пуфе, широко расставив ноги в тяжёлых бутсах. Оливково-зелёная повязка придала ему неожиданно воинственный вид, полностью скрыв его изящный лоб и подчеркнув пасмурную глубину чёрных глаз. Опять он другой, бессильно подумала Лика, совершенно другой.
        — Ну и ну, — устало проговорила она. — Вы прямо как десантник из старинных фильмов.
        — Теперь, значит, десантник? — поддразнивающий взгляд Лаи упёрся ей в лицо. — "Казак" мне нравится больше.
        — Чёрт с вами, — она прислонилась спиной к шкафу. — Берите, если вам так хочется. Но на одном условии. Вы не будете надевать её на голову. Тем более при Патрике.
        — Принимаю, — сердечно откликнулся Лаи. — Принимаю и подарок, и условие.
        Он развязал косынку, сложил её и затолкал себе за пазуху, под жилет.
        — Я вам очень, очень признателен, — высокопарно промолвил он, вставая. — А теперь я, пожалуй, пойду поищу свою пилотку.
        Лика шагнула к нему и обняла его за шею.
        — Только не делайте глупостей, — она на мгновение прижалась губами к его щеке. — Не делайте глупостей, Казак.
        Едва у него за спиной захлопнулась дверь номера, как он выдернул косынку из-под жилета и, действуя правой рукой и зубами, затянул её на левой руке выше локтя. С присущим ему педантизмом Лаи собирался выполнить обещание буквально.
        33. АМОЛА
        МАРС, ЭКСПЕДИЦИЯ D-12, 19 НОЯБРЯ 2309 ГОДА ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ (20 СЕНТЯБРЯ 189 Г. ПО МАРСИАНСКОМУ)
        Археологи прилипли носами к стеклу шлюзовой. Двое спасателей внесли закрытые носилки; третий тащил мешок со скафандром Лаи. За ними вошёл четвёртый — видимо, сопровождающий врач. Воздух заполнил шлюзовую, вспыхнула надпись, разрешающая снять скафандры. Колпак носилок был открыт; завёрнутого в махровую простыню Лаи вынесли из шлюзовой в коридор.
        — Где у вас медпункт? — спросил врач — тот самый японец. Мэлори объяснил. Врач пригляделся к нему внимательнее. Под пронзительным взглядом его азиатских глаз Мэлори почувствовал себя неуютно.
        — Вы начальник этой экспедиции? Я с вами разговаривал по скайпу?
        Мэлори утвердительно кивнул. Японца прорвало.
        — Вас под суд надо отдать! — выкрикнул он, тряся седой чёлкой. — Как вы могли отпустить его одного? У него же амола!
        — Амола? — Мэлори лихорадочно вспоминал, слышал ли он это слово. — Что это за болезнь?
        Маленький доктор отступил назад. На лице его обозначилась недоверчивость.
        — Вы шутите? У оленей эта болезнь называется "гон".
        — Что? — Мэлори едва воспринимал то, что ему говорят.
        — У него уровень тестостерона зашкаливает. Очевидно, при акклиматизации на Марсе случился сбой биологического календаря. Мы вкололи ему антиандроген, это немного облегчит положение.
        Он снова зло посмотрел на Мэлори.
        — Это что, ваша первая совместная экспедиция с барнардцами?
        — Третья, — растерянно ответил Мэлори, чувствуя себя так, словно он лжёт — хотя это была чистая правда.
        — Тогда вы кретин! — резюмировал врач и быстрым шагом пошёл догонять спасателей с носилками.
        Молча стиснув зубы, Мэлори повернулся и ушёл в пустующую комнату отдыха. Рухнув в мягкое кресло, он сжал голову руками. Пальцы смяли белокурую с проседью причёску, ногти вонзились в кожу залысин. То самое место вверху виска с готовностью откликнулось жгучей болью.
        Голова, тупо подумал Мэлори. Вроде бы она есть, и вроде бы функционирует, а почему в итоге выходит полный дурдом?
        У двери медпункта к стене жалась смуглолицая фигура в запачканном кремовом свитере. Флендерс хотел войти и в то же время робел перед Эльзой Рэй. Наконец он подавил волнение и взялся за ручку двери.
        — Кто там? — Эльза повернулась в кресле ему навстречу. — Джеффри?
        — Как он? — быстро спросил Флендерс. — Можно взглянуть?
        — Только на минутку, — она приподняла очки, и Флендерс вдруг увидел, что у неё доверчивые глаза дошкольницы. Наверное, поэтому она и носила очки вместо линз. Он благодарно кивнул и боком протиснулся в полуоткрытую дверь.
        Лаи лежал, утонув заросшей темноволосой головой в подушке; в руку его у сгиба локтя была воткнута капельница, с запёкшихся губ ещё не сошла синева. Флендерс придвинул стул к койке и сел. Он глядел на белую мускулистую руку, варварски проколотую иглой под прозрачным пластырем (неужели эти методы всё ещё применяются?), на бескровное небритое лицо Лаи с тёмными пятнами вокруг глаз — бесконечно милое лицо. Ему страшно хотелось поцеловать эти потрескавшиеся губы и седые виски. Никогда в жизни он не сможет сказать Лаи, как он его любит. Ведь у барнардцев не бывает любви между мужчинами; у них не бывает любви даже между мужчиной и женщиной — их отношения вообще непереводимы на язык земных понятий.
        Флендерс взял в свои оливковые ладони маленькую белую кисть Лаи и поднёс его пальцы к губам.
        Барнардец пошевелился и открыл глаза.
        — Джеффри, это ты? — прошептал он. — Я что, уже на станции?
        — Всё в порядке, — Флендерс бережно опустил его руку на одеяло. — Отдыхай.
        — А скафандр? Камера? Нельзя, чтобы съёмки пропали. Джеффри, я там такое нашёл...
        — Скафандр у нас. Камера, по-моему, цела. Я скажу ребятам, чтобы скачали с неё запись.
        Лаи расслабился; на порозовевших губах показалось подобие улыбки.
        — Я спас его, — он любовно погладил разметавшийся по подушке локон. — Мне не придётся его отрезать.
        — Вы с ума посходили, — раздался возмущённый голос Эльзы Рэй, перекрываемый шумом и галдежом. — Сразу столько народу! Я не пущу...
        Эльза едва не свалилась в дверной проём спиной вперёд, сметённая командой археологов. Экспедиция D-12 ввалилась в палату в полном составе. Четверо барнардцев со всей непосредственностью кинулись обнимать Лаи. Ори и Таафа тёрлись щеками о его запущенную бороду, а Айена по-земному чмокнула его в лоб. Фоо плакал в три ручья.
        — Вик... Казак... — запинаясь, проговорил Коннолли и тоже шмыгнул носом. — Живой!
        — Частично, — иронически откликнулся Лаи. Эрика Йонсдоттир положила ему на одеяло бумажного журавлика-оригами. В ногах стояли Лика и Симон Лагранж. Не было только Мэлори. Никто особо не интересовался, где он.
        — Вы хоть понимаете, как вы нас перепугали? — Лагранж говорил невнятно, катая под языком таблетку "Кардиосана". Лицо Лаи исказилось в болезненной гримасе.
        — Я готов принять от вас упрёки, Симон-миир, — он впервые обратился к французу по обычаю своей планеты. — Согласен, я повёл себя не слишком корректно.
        — Корректно! — вздохнул Лагранж, поглядев на капельницу. — Ох уж эти барнардцы!.. Но почему не было слышно маячка?
        — Очень просто. Я был под землёй.
        — Под землёй? — ахнула Лика. — Как это?
        — Что ты нашёл? — нетерпеливо спросил Флендерс. Лаи приподнялся и упёрся локтем свободной руки в подушку.
        — Это всё очень странно... Вход я обнаружил ещё в первую поездку. Я думал, что имею дело с военным объектом. А это чёртов музей!
        В медиа-зале Лагранж, Лика и Коннолли снимали запись с камеры шлема Лаи.
        — Merde, — сказал старик. На экране был огромный зал, потолок и стены которого были сплошь покрыты мозаиками. Цветное стекло всё ещё сохраняло краски через семьсот миллионов лет. Повсюду были драконы. Их было две разновидности — высокие, статные, с золотистой чешуёй и теменным глазом, и маленькие, уродливые, красные, без теменного глаза. Золотые гнали красных, целились в них из какого-то оружия и попирали их ногами; красные злобно огрызались, крались куда-то с явно вредительскими намерениями; на одной из мозаик красный дракон подобрался к детёнышу золотого и тянул когтистые лапы к его горлу. В середине потолка, в овале, возвышалась монументальная фигура золотого дракона в парадном одеянии. Того самого, чей портрет был на иридиевой бляшке.
        Коннолли присвистнул.
        — Что-то мне всё это напоминает... Вам тоже?
        — Расистская пропаганда, — сказал Лагранж. — Всё как у людей. А вот и образец уберменша.
        В видоискатель попала круглая стеклянная витрина в центре зала. В ней стоял отлично сохранившийся скелет рослого дракона с теменным глазом.
        — Ничего себе, — сказала Лика. — Выходит, у них была межрасовая война?
        — Похоже на то, — ответил Лагранж. — Очевидно, они сначала истребили всех представителей другого подвида, а затем взялись за всех, кто не отвечал стандартам. После чего быстро наступило вырождение.
        — Вот и разгадка уродств, — Коннолли не отрывал взгляд от экрана. — У нас мысли всё крутились вокруг радиационной катастрофы, а об инбридинге мы не подумали.
        — Да, при достаточно высоком уровне инбридинга популяция могла вообще потерять способность к размножению.
        — Неужели инбридинг может давать такие последствия? — спросила Лика. — Я думала, такое бывает только от облучения или токсинов.
        — Ещё как может, — сказал старый профессор. — Достаточно одной мутации в регуляторных генах, например, группы DLX. На Земле известны такие случаи. Например, ещё двести лет назад в Африке обитало племя вадома. У многих из них из-за инбридинга не хватало пальцев на ногах. Сейчас их уже не встретишь, они ассимилировались с банту.
        — Смотрите, везде эта роза, — Лика указала на орнаментированные полосы мозаики, разделявшие отдельные сцены. — Что-то вроде партийной эмблемы?
        — Это не роза, — сказал Лагранж. — Это теменной глаз. Виктор догадался об этом раньше нас, только не мог понять, что это значит. Четыре дня убил в лаборатории, пытаясь решить задачу.
        Она вспомнила, как смутился Лаи, когда она спросила его о его лабораторных исследованиях.
        — Чем он там занимался?
        — Семиотическим анализом. Видите ли, он в своё время достаточно основательно изучал семиотику. Вот он и попытался задействовать все возможные алгоритмы, чтобы расшифровать значение этого знака. Только информации всё равно не хватало.
        Лика увеличила изображение. Без сомнения, розетки воспроизводили рисунок чешуй вокруг теменного глаза.
        — Выходит, это символ высшей расы?
        — Вероятно, в какой-то момент те, у кого он был, объявили себя высшими. И принялись уничтожать всех остальных. Проблема в том, что и у жёлтых он, видимо, мог зарастать.
        — Как вы думаете, — спросил Коннолли, — этот глаз был функционален?
        — Этого мы уже никогда не узнаем. А для них это вряд ли имело значение.
        У Лагранжа зазвонил телефон.
        — Да, — сказал он. — Слушаю. Да, Виктор. Сейчас я зайду к вам.
        Лаи ждал его в комнате отдыха, откинувшись на спинку кресла, в чистой белой футболке, уже выбритый, от бледности казавшийся зелёным. Капельницу из него вынули лишь три часа назад. Барнардцы менее выносливы, чем земляне, зато восстанавливаются поразительно быстро. На диване у стены сидели Фоо и Ори. Увидев Лагранжа, оба юноши прервали разговор на своём языке и уставились на старого француза своими блестящими глазами.
        Лаи сделал едва заметное движение бровью в их сторону, как бы о чём-то предупреждая, а затем обратился к Лагранжу по-английски:
        — Симон, присядьте. Простите, что не встаю — у меня ещё голова кружится. Я хочу вас кое о чём попросить.
        Лагранж пододвинул свободное кресло и сел. Он ждал. Барнардцев не следует донимать вопросами, они сами скажут всё, что нужно, если доверяют вам. А интонация Лаи была доверительной.
        — То, что произошло, довольно досадно, и в этом есть доля моей вины. Мне не хотелось бы, чтобы лишние подробности этой истории были преданы огласке.
        — Какие именно? — осторожно уточнил Лагранж. — После того, как Бауэр узнал, что вы пропали...
        — Этот неприятный человек с Би-би-си? Он пытался звонить в медпункт. Эльза сказала ему, — щёки Лаи слегка окрасились румянцем, — куда ему пойти.
        Оба засмеялись. Потом Лаи замолк и опустил голову. Его пальцы сжали подлокотник кресла.
        — Не в этом дело. Я говорю о тех подробностях, которые могут повредить Артуру.
        Ну и ну, ошеломлённо подумал Лагранж. А он-то думал, что знает барнардцев. Лаи ждал ответа, бледный, серьёзный.
        — Если вы о вашем конфликте, то обещаю приложить все усилия, чтобы о нём не узнали вышестоящие инстанции.
        — Спасибо, Симон-миир, — Лаи вновь назвал его по принятому у барнардцев этикету. — И ещё... Нельзя ли как-нибудь вписать в отчёт, что эти данные из двадцать пятого квадрата были получены при участии Артура?
        — Казак, Казак, — наполовину с сожалением, наполовину с упрёком проговорил Лагранж, — это не метод.
        Стажёры, не понимавшие по-английски, почтительно молчали при разговоре старших.
        — Не сочтите это за позу, — Лаи понизил голос. — У меня в этом деле свои интересы.
        Лагранж понял.
        — Это связано с... ? — он показал глазами на притихшего Ори.
        — Я хочу для него гарантий. Чтобы ему зачли стажировку и не вносили в чёрные списки.
        Старик встал со своего кресла, шагнул к Лаи и крепко сжал его руку.
        — Этого я добьюсь. Я вам обещаю.
        — Спасибо, — сказал Лаи. Вдруг он о чём-то вспомнил, и на лбу у него пролегла недовольная складка. — У меня остался ещё один вопрос...
        — Да, Виктор? — склонился к нему Лагранж.
        — Кому понадобилось выбрасывать моё полотенце? По-моему, это неэтично.
        34. ТРУБАДУРЫ
        БАРНАРДА, 22 — 23 ДЕКАБРЯ 2309 ГОДА ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ
        Лаи сидел в номере за столом, подперев подбородок руками, — полностью одетый, при шейном платке и пилотке. Единственное, что он понимал — что всё зашло куда-то не туда и что он, так гордившийся своей интуицией, допустил где-то непростительную самонадеянность, в результате которой... Думать об этом было тягостно. Особенно после тех сведений о землянах, которые он узнал.
        Нет, кое-что он знал и раньше. Ему было известно, что у землян от природы отсутствует амола — её им заменяет возбуждение центров удовольствия в мозгу при генитальной стимуляции, — и что некоторые земляне могут искать этого удовольствия круглогодично, независимо от размножения. Но он полагал, что к лучшим представителям земного сообщества, к интеллектуальной элите это отношения не имеет. Хотя для барнардца Лаи был весьма просвещённым (просвещали его коллеги по земным экспедициям, показывая ему сетевые порнофильмы), он не мог себе представить, чтобы Лика так вот корячилась и издавала стоны. Из просмотра тех фильмов он вынес твёрдое убеждение, что речь идёт о какой-то патологии, вроде алкоголизма, которая почему-то является популярной темой в земном искусстве. Даже наблюдая воочию последствия постоянной бомбардировки гормонами, которой подвергался организм землян — то, как у мужчин вылезали все волосы на макушке (случись такое с барнардцем, он умер бы от стыда), как безобразно разрастались груди у женщин, — он всё же не допускал, что физиология может влиять на всё развитие их цивилизации. Но вчера он
разыскал список веб-ресурсов по психологии землян. Вот уже второй день он читал всё подряд, и картина, которая складывалась перед ним, вселяла тревогу. Все источники, независимо от теоретических взглядов авторов, настаивали на том, что подобное поведение для землян нормально. Более того, оно теснейшим образом связано с их эмоциями и личными привязанностями.
        После этого Лаи стало многое понятно в землянах. Например, стыдливость, которой они окружали тему пола и собственное тело (взять хотя бы их манеру купаться в специальной одежде). И всё-таки он пребывал в столбняке. Не может же Лика хотеть от него этого? Неужели она разделяет это суеверие землян, согласно которому совокупиться с кем-то означает присвоить часть его души? Лика, которая казалась ему такой интеллигентной и воспитанной?
        А если земляне действительно устроены непоправимо иначе, чем барнардцы, то что ему делать с этими отношениями?
        Он вдруг вспомнил одно лицо. Она сидела в первом ряду на его лекциях по сравнительной истории Земли и Барнарды. Жизнерадостная пухленькая девочка, ещё не начала носить серьги. Фахая, вот как её звали; фамилию он забыл. После стажировки на Земле она неожиданно покончила с собой. Ходили смутные слухи, что она влюбилась в землянина, хотя как это из-за любви можно прыгнуть с моста, никто не понимал. Думали, она начиталась земной литературы, герои которой постоянно совершали такие поступки. Теперь Лаи чувствовал, что всё могло быть сложнее. И страшнее.
        Бедная, бедная Фахая, подумал он. Мог ли он предвидеть, что когда-нибудь сам окажется в подобном положении?
        В дверь постучали. Он вздрогнул.
        — Войдите, — торопливо ответил он. Испуг смешался с облегчением: это была не Лика, а Коннолли. И хорошо, подумал он, говорить с Ликой он сейчас не в состоянии. Просто потому, что не знает, как.
        — Привет, Вик, — сказал Коннолли, притворив за собой дверь. — Есть разговор.
        Он был одет в земной костюм — твидовый пиджак в "ёлочку", коричневые вельветовые брюки. Как специалист, отдавший немалую дань семиотике, Лаи угадал в этом что-то вроде вызова. В сумме с этим костюмом и вчерашним пластырем на разбитом носу, начало разговора ничего хорошего не обещало.
        — Да, Патрик, — прохладно отозвался Лаи, повернувшись к нему на своём пуфе. — Садись.
        Коннолли проигнорировал приглашение и остался стоять, сцепив пальцы за спиной. Он не глядел на Лаи. Даже наоборот, скользил взглядом туда-сюда, лишь бы не встретиться с ним глазами. Это начинало раздражать.
        — Ну? — теряя терпение, спросил Лаи. Коннолли сник. Было очевидно, что он заготовил что-то темпераментное, но демонстрация ораторского искусства сорвалась.
        — Дело в Лике, — вполголоса проговорил он. — Тебе не совестно её мучать?
        — Бред, — сухо сказал Лаи. — Кто тебе сказал, что я её мучаю?
        — Но, ё-моё, это же видно.
        Коннолли начал злиться. Он не мог сформулировать свои мысли; запыхтев, он принялся грызть ногти, потом прекратил.
        — Слушай, Вик, кончай цирк. Ты заигрался. Для чего ты нацепил её бандану себе на рукав? Захотелось посмотреть, каков ты в роли Дон-Кихота?
        Лаи скосил глаза на плечо. Повязка плотно облегала его руку поверх белой рубашки — мятый искусственный шёлк унылого, не-барнардского, предательского цвета.
        — Тебе не кажется, что это касается только нас с Ликой?
        — Ты можешь перестать говорить фразами из древних романов? Это даже не остроумно. Пойми: Лика воспринимает всё это серьёзнее, чем ты.
        Лаи прикусил губу. Ведь двину же, честное слово, подумал он. Мало ему было одного раза?
        — О степени серьёзности моего отношения к Лике, — взяв себя в руки, ответил он, — ты судить не уполномочен. Я не приглашал тебя в качестве эксперта.
        Лицо Коннолли перекосилось. Лаи успел заметить в нём, наряду с яростью, какую-то беспомощность. Ирландец нагнулся к нему, упираясь ладонью в стол; медный вихор упал ему на лицо.
        — Вик, нельзя же до такой степени маяться идеализмом. Себе-то не вешай лапшу на уши. Тебя я не виню, я прекрасно понимаю. Ну нет у вас тут на Барнарде блондинок, ты и запал на экзотику. А Лика очень даже. Разбираешься, между прочим! Но, чёрт подери, неужели ты всерьёз полагаешь, что земные девушки возбуждаются от полутораметровых мюмзиков с крысиной косичкой на лысине?
        — Отлично, — сдержанно произнёс Лаи. — Значит, в довершение ко всем прочим классификациям, я ещё и мюмзик?
        — Ты, в довершение ко всем классификациям, дурак, — сказал Коннолли. Кровь бросилась ему в лицо; вискам и шее было жарко, из-под волос потекли капли пота. Сгрести его за его белоснежную рубаху, провезти мордой по столу, чтобы его вздёрнутый носик расплющился в лепёшку... Коннолли шагнул к нему.
        — Короче, или ты выбрасываешь из головы эту блажь насчёт Лики, или...
        Он не договорил. Лаи вскочил на ноги и отпрыгнул в сторону. На мгновение пригнувшись, он выхватил из сапога чёрную трубку и стиснул её в ладони. Из трубки выскочило длинное узкое лезвие, сверкнувшее у самого лица Патрика.
        Коннолли попятился. Лаи вытянул вперёд руку. Лезвие гибко покачивалось в воздухе. Кажется, высокомолекулярный углерод, отчего-то подумал Коннолли. На металл непохоже...
        — Я готов за неё пять лет носить красный шнурок, — чеканя слова, выговорил Лаи. — А ты — готов за неё стать трупом?
        Он смотрел на ирландца в упор своими блестящими глазами, тёмными, как перезрелые черешни. Коннолли отступил назад ещё и упёрся спиной в стену.
        — Извини, — хрипло ответил он. — Ни слова больше. Мир?
        Лаи опустил меч. Почти неуловимым движением он сложил клинок и убрал его назад в голенище.
        — Ты её любишь? — тихо спросил он. Коннолли стоял у стены, опустив руки.
        — Я за неё беспокоюсь.
        — Я спрашиваю не об этом. Ты её любишь, как бывает у землян? В этом смысле? Ты делал с ней то, что делают в ваших фильмах?
        — Ни разу, — рот Коннолли растянулся в неуклюжей ухмылке. — Можешь быть спокоен.
        — Но ты хочешь этого? Ты что-то чувствуешь? Что чувствуют земляне в таких случаях?
        — Не знаю, — сказал Коннолли.
        Он прошёл мимо Лаи к столу и сел на пуф. Его взгляд был направлен в пол.
        — Не знаю я. Сам никак не разберусь.
        — Бедный, — Лаи приблизился к нему и обнял его за плечи. — Бренди будешь?
        Ещё не разлепляя глаз, Коннолли определил: болит голова. Болела она как-то особенно погано, колючей, холодной болью, как будто изнутри черепа в виски и глазницы тыкалась острая ледяная сосулька. Мучила жажда; язык казался распухшим и войлочным, что же до привкуса во рту — аналогий было лучше не подбирать. Он открыл глаза. По ним полоснул утренний свет, пропущенный через дымчатую атмосферу Барнарды и тем не менее невыносимый. Так, он лежит на полу на спине, задрав ноги на кровать. Спина одеревенела и болит, словно он таскал мешки. Судя по всему, он в номере у Лаи. В котором часу они заснули, Коннолли вспомнить не мог.
        Он со стоном напрягся и приподнялся на локтях. Чужие, непослушные ноги соскользнули на пол. Приняв наконец сидячее положение, он сумел разглядеть Лаи: барнардец лежал на кровати вниз лицом, не сняв сапог, рука и голова свесились с края постели, и локон чести подметал пол. Коннолли подполз к нему и потряс за плечо.
        — Вик!..
        — Та-фх... — спросонок пробормотал Лаи на родном языке, потом разомкнул слипшиеся чёрные ресницы и мгновение пялился на Коннолли, пока не осознал, в чём дело. — А, Патрик, это ты?
        Было видно, что ему тоже не слишком хорошо. Он сел на кровати и принялся развязывать сбившийся платок на шее. Коннолли наконец удалось подняться на ноги, причём при каждом движении ему казалось, что потолок с размаху ударяет его по темени.
        — Капитальные у тебя запасы, — констатировал он, ухватившись за спинку кровати. Бледный до зелени Лаи потёр висок.
        — Были. Всего-то литр с небольшим и был. Законы гостеприимства есть законы гостеприимства.
        Отыскав зеркало на стене, Коннолли глянул на своё отражение. Н-да... Результат превзошёл все ожидания. Лаи выглядел намного свежее его — Коннолли даже позавидовал быстроте, с которой организм барнардцев одолевал лошадиные дозы алкоголя. Однако ускоренный обмен веществ, свойственный его расе, отыгрался на Лаи с другой стороны: он, естественно, пропустил вечернее бритьё, и теперь его усики почти потерялись на фоне густой тёмной щетины. Со вчерашнего дня его подбородок и голова обросли чуть ли не на полсантиметра. И если Коннолли, после того, как пригладил пальцами шевелюру, обрёл вполне приемлемый вид второсортного кинорежиссёра, — хотя и с пожелтевшим синяком на носу, — то Лаи походил на восточного террориста с обложки старинного боевика.
        Оба поглядели друг на друга и, не сговариваясь, принялись хохотать. Отсмеявшись, Лаи сказал:
        — Ты первый в ванную — ты гость. Возьми там одноразовый станок.
        — Иди ты первый, — возразил Коннолли, — я ещё пока помедитирую.
        — Ладно, — ответил Лаи, — только будь добр, не медитируй, стоя на моей пилотке.
        Встав, он подобрал с пола шапочку, брезгливо отряхнул её и положил на кровать. Затем открыл мини-бар.
        — Держи, — сказал он, накладывая в плоскую керамическую чашку каких-то мокрых зелёных листьев с кислым запахом маринада. — Проверенное средство от похмелья, используется уже две тысячи лет.
        Он запихнул горсть листьев в собственный рот. Коннолли скептически поглядел на чашку.
        — А у тебя нет чего-нибудь не столь... этнографического? "Соберекса", например?
        — У нас этим никто не пользуется, — сказал Лаи и, перекинув через руку свежую рубашку, исчез за дверью ванной.
        Морщась от боли в надбровьях, Коннолли жевал маринованную дрянь и пытался вспомнить, что происходило вчера вечером. Сначала Лаи чуть не заколол его мечом... а потом? В памяти у него осталось только то, что он, облапив барнардца, заплетающимся языком читал ему лекции по поэзии трубадуров. "Пойми, Вик... трубадуры не трахали дам своего сердца. Хотя могли. И, может, даже хотели. Высшим шиком считалось, если он даже ни разу в жизни её не видел. Так что тебе досталась роль трубадура..."
        Коннолли прикрыл глаза. Тьфу, подумал он. На себя посмотри, притрубадурок. Не осложнять жизнь коллегам — и то не получается.
        Барнардская опохмелка и в самом деле подействовала. По крайней мере, тошнота прошла, и даже мерзкое колотьё в висках начало притупляться. Коннолли поставил чашку на стол и встал под кондиционером, подставив лицо струям охлаждённого воздуха. Из ванной показался Лаи, раскрасневшийся от умывания, в чистой рубашке и с сочащимся кровью порезом на свежевыбритом подбородке. Голову он не побрил — должно быть, ему всё ещё было неприятно до неё дотрагиваться.
        — Твоя очередь, — сказал Лаи, жестом предложив ему сухое полотенце. Коннолли смотрел на него. Ликина косынка была там же, где и вчера — она аккуратно охватывала руку барнардца выше локтя, как знак маргинального политического движения. Надежда, что он забудет про неё при переодевании, не оправдалась.
        — Знаешь, — проговорил Коннолли, опустив глаза, — я, наверное, пойду у себя помоюсь.
        Ни к чему, подумал он, портить последний день перед отлётом на Землю.
        35. ЛЕЗВИЕ БРИТВЫ
        БАРНАРДА, 23 ДЕКАБРЯ 2309 Г. ПО ЗЕМНОМУ КАЛЕНДАРЮ
        Лика заканчивала завтракать. Лаи не попадался ей на глаза, хотя время уже подходило к одиннадцати по местному. Её это тревожило. Накануне вечером он был как-то особенно, совсем не по-барнардски, погружён в себя и держался отчуждённо. И злосчастная бандана... Зачем только она произнесла слова "не надевайте её на голову"? Этот невозможный Лаи повязал бандану себе на руку! И как ни в чём не бывало сел обедать за стол к ним с Патриком. Было бы странно надеяться, что Патрик не догадается о происхождении этой повязки...
        Потом был недолгий и путаный разговор в парке между шпалерами с плющом, и она попыталась обнять его, но он чуть ли не затравленно сверкнул на неё своими тёмными глазами, вырвался и убежал. И теперь её изводило беспокойство. Они с Патриком улетали на Землю сегодня вечером. Может быть, всё-таки позвонить Виктору? Может быть, он ждёт от неё, что она это сделает? Не могут же они расстаться, совсем не попрощавшись?
        Она не сразу поняла, что её телефон трезвонит на весь буфет. С запозданием осознав это, она схватила наушник. Виктор!
        — Добрый день, Лика, — его голос в наушнике звучал мягко и устало. — Вы не заняты?
        — Н-нет, — с трудом ответила она. Тревога смешалась с радостью. Что он скажет дальше?
        — Вы не могли бы зайти сейчас ко мне?
        — Конечно, Виктор.
        Лика выключила связь и направилась к лифту.
        Лаи открыл ей дверь сразу. Он был непривычно взбудоражен, как будто замышлял что-то запретное. Он поменял шапочку — вместо алой с жёлтыми цветами (наверное, отдал в чистку) на нём была однотонная, из атласной материи тёмно-красного оттенка. Платок на шее, разумеется, был подобран в соответствие. Этот цвет ему шёл, но придавал диковатую мрачность. Со всей своей обычной учтивостью Лаи пропустил Лику в номер.
        — Садитесь, — сказал он. — Я так рад, что вы пришли.
        Лика присела у стола, и он сел напротив неё. Он запрыгнул на пуф с ногами, чуть ли не лёг грудью на стол и, странно извернувшись, посмотрел на неё снизу вверх.
        — Вы ведь сегодня вечером улетаете, так?
        — Да, — сказала она. Она заметила, что он запустил причёску. Он казался теперь остриженным под машинку, и хотя ей всегда хотелось, чтобы он отпустил волосы более равномерно, это новшество не порадовало её — оно создавало впечатление неопрятности. Но оно, несомненно, было умышленным, так как подбородок Лаи был по-прежнему выбрит безупречно.
        — Виктор, вы что это, — спросила она, — волосы отращиваете?
        Лаи ответил таинственной полуулыбкой.
        — До поры до времени.
        — До какой это поры?
        — До той, пока вы меня не побреете.
        Это ещё что за штучки, ошалело подумала Лика. Новый способ развлекаться или всё-таки сдвиг по фазе?
        Она внимательно поглядела в лицо Лаи. Ни малейших признаков неадекватности.
        — Для чего вам это?
        — Мне бы это доставило удовольствие. Разве вам трудно это сделать?
        — Не трудно, — сбитая с толку, сказала Лика. — Но я не могу вам соврать, будто это меня не удивляет.
        — Считайте это моим чудачеством.
        — Вам не кажется, что количество ваших чудачеств превысило предельно допустимую концентрацию? — Лика встала из-за стола. — Сначала вы расшибаете нос Патрику. Потом выпрашиваете у меня старую косынку и цепляете её себе на рукав. А теперь требуете, чтобы я освоила профессию цирюльника.
        — Я не буду в претензии из-за нескольких порезов, — улыбнулся Лаи. На лице его было такое детское выражение смущённого школьника, пойманного на шалости, что Лика устыдилась своей вспышки.
        — Не обижайтесь, Виктор, — она обняла его и поцеловала в шёлковые усы. — Вы же знаете, я сделаю для вас всё, что вы попросите. Хоть перепечатку всего Диккенса с ручной клавиатуры.
        — Ох уж этот ваш земной максимализм, — рассмеялся Лаи. — Либо ничего, либо вывернуться наизнанку. Я не прошу больше того, о чём я попросил. Вы исполните мою просьбу?
        — Если вам так хочется...
        — Тогда давайте, — он высвободился из её объятий и соскочил с пуфа. Она не сразу поняла его.
        — Прямо сейчас?
        — Прямо сейчас, — подтвердил Лаи и отправился в ванную за бритвенными принадлежностями.
        С точки зрения Лики, разумнее было перебраться туда самим, но Лаи почему-то не хотел осуществлять свой замысел в ванной. Он принёс в комнату полотенце, гель, станок и влажные салфетки; воду им пришлось налить в миску из-под фруктов.
        Чувствуя себя участницей какого-то причудливого спектакля, Лика смотрела, как Лаи снимает шапочку, жилет и шейный платок. Расстегнув ворот рубашки, он обернул шею полотенцем.
        — Я в ваших руках, — пошутил он, усаживаясь перед ней. Несколько секунд она разглядывала отливающие тёмной медью ворсинки на его голове и маленькие, аккуратные розовые уши. Лаи сидел молча, не шевелясь. Лика смочила ему голову водой и принялась натирать гелем.
        Его волосы совсем не кололись под пальцами, хотя отросли всего на несколько миллиметров — они были мягкими, как велюр. Лика вытерла руки и неуверенно взяла станок, не зная, с какой стороны приступить. Её одолевала дрожь. Наконец она коснулась станком его затылка и с нажимом провела сверху вниз. Оголилась широкая светлая полоса; велюр скомкался, липкими от геля катышками потянувшись за станком.
        — Как вы нежно это делаете, — сказал Лаи. Волнение схлынуло; Лика ополоснула в миске станок и продолжила начатое. Старательно соскребая каштановую щетинку, она вдруг удивилась тому, до чего это похоже на её археологический опыт.
        — Чувствую себя снова на раскопках, — с неловким смешком сказала она.
        — Льщу себе надеждой, что расчищать мой череп для вас хотя бы вполовину так же интересно, как черепа марсиан, — со всей возможной куртуазностью ответил Лаи. Лика молча продолжала своё странное занятие. Выбривая ему лоб спереди, она заглянула ему в лицо. Он сидел с закрытыми глазами, и на губах у него была блаженная улыбка.
        Лике стало его жаль. Ей было совестно, что она поначалу так отреагировала на его просьбу. Если природа так несправедлива к ним обоим, то зачем отказывать ему хотя бы в таком удовольствии? Что предосудительного в том, что он жаждет ласки, пусть и такой экстравагантной?
        Понемногу бритьё было закончено. Она тщательно обтёрла ему голову влажной салфеткой и расчесала его локон, уложив на левый висок, как носили здесь все, кроме военных.
        — Видите, я даже нигде вас не порезала.
        Эта фраза вышла кокетливой; произнеся её, Лика испытала острое раздражение на саму себя. Но что ещё ей было говорить после такой необычайной формы интимности? Не выяснять же, возбудило его это или нет.
        Лаи снял с шеи полотенце, положил его на кровать и повернулся к Лике. Её удивило выражение его глаз. Господи, что у него на уме?
        — Спасибо, — с непривычно кривой улыбкой проговорил он. — Мне и в самом деле было приятно.
        Он немного помолчал, потом поднял длинные ресницы и спросил:
        — А вы знаете, что вы сейчас сделали?
        Лика пожала плечами.
        — Я так полагаю, поработала вашим парикмахером.
        — Думайте хорошенько, — возразил Лаи. — У нас не бывает мужских парикмахеров.
        — Ах, ну да, запрет прикасаться к чужим волосам... Дело в этом? Но ведь вы раньше брились сами?
        — Не буду вас больше изводить. Это был свадебный обряд.
        — Что?!
        Первое мгновение до Лики едва доходил смысл его слов; когда наконец дошёл, у неё пресеклось дыхание, и воздух перед глазами пошёл рябью. Лаи увидел, как она переменилась в лице. Сам побледневший от напряжения, он поспешил пояснить:
        — Ну, не совсем свадебный... Скорее аналог вашей помолвки. Если мужчина просит женщину побрить ему голову и если она соглашается, то она с этого момента считается его невестой.
        Лика попятилась. Ощупью найдя угол стола, она оперлась на него, чтобы не сползти на пол. В глазах у неё плыли зелёные и фиолетовые круги.
        — Так вы меня обманули! — сдавленным голосом проговорила она. — Тристан чокнутый!
        Голосовые связки подвели её; она сорвалась на визг. Под руку ей попалась банка с освежающими салфетками. Сама не своя от ярости, она схватила банку и, не целясь, швырнула её в барнардца. Банка ударила ему в плечо, отскочила и покатилась по полу. Лаи не пошевелился, не сделал попытки заслониться. Он молча смотрел на Лику.
        Его молчание отрезвило её. Она перевела дух и села на край кровати.
        — Это было нечестно с вашей стороны, — сказала она. — Вы не имели права вот так привязать меня к себе. Без моего ведома и согласия...
        — Вы правы. Не имел.
        Лаи поднялся с пуфа и нервно прошёлся по комнате. Вся его грация куда-то растерялась; он не знал, куда девать руки, и то засовывал их под расстёгнутую рубашку, то сцеплял за спиной.
        — Простите меня. Я и сам теперь раскаиваюсь, что это сделал. Я болван — я должен был сообразить...
        Он не договорил. По его лицу скатилась блестящая капля. Он всхлипнул и отвернулся. Окончательно выбитая из колеи, Лика спросила:
        — Тогда какого чёрта вы разыграли это шоу?
        — От отчаяния.
        Лаи подобрал с кровати полотенце и вытер слёзы.
        — Мне была невыносима мысль, что вы можете не воспринимать меня всерьёз. Я отдаю себе отчёт в том, что не похож на мужчин вашей планеты и не могу дать вам того, что могут они; и я боялся, что вы никогда не сможете относиться ко мне так, как если бы я был...
        — Бессовестный, — вздохнула Лика. — Неужели вы считаете меня такой?
        — Какой?
        — Способной... играть вашими чувствами.
        — Боже, я и не думал лепить на вас ярлыки. Поймите меня, никто не виноват, что мы принадлежим к разным биологическим видам. Как бы вы ко мне ни относились, я не имею права вас осуждать. В конце концов, я вообще мог оказаться, — Лаи невесело засмеялся, — зелёным осьминогом.
        — Бросьте, — сказала Лика. — Вы вовсе не осьминог, и вы прекрасно знали, как я к вам отношусь.
        — Да... с симпатией, — по его лицу прошла судорога. — Это-то для меня и было мучительнее всего. Лучше бы вы, как Мэлори, меня открыто презирали. Ваша симпатия меня с ума сводила. Откуда я мог знать наверняка, что я для вас не просто забавное создание? Не мюмзик с косичкой?
        — А если мне нужен именно мюмзик? Самый замечательный мюмзик с самой замечательной косичкой на свете?
        — Простите, — повторил Лаи. — Я виноват перед вами, я ошибался в вас. Я не думал, что эта помолвка окажется для вас действительной.
        — А чем она должна была оказаться?
        — Но ведь для землян то, что между нами произошло, не имеет юридической силы.
        — Вы правы в отношении себя, — холодно произнесла Лика, — вы действительно идиот.
        — Теперь поздно. Если вас это травмировало, значит, мы на самом деле помолвлены.
        — Расист, — горько сказала она. — Не только идиот, но и расист.
        — Расист?
        Это слово больно ударило его, как пощёчина.
        — Да, если вы воображали, будто я могу воспринимать всё это как шутку... только потому, что я с Земли. Не все земляне одинаковы, Виктор.
        Раздетый до пояса Лаи лежал на неразобранной кровати, уронив голову на плечо Лике. Его локон почти касался её губ, тонкие шелковистые волосы ерошились от её дыхания. Правое колено он подтянул почти к самому подбородку; его правая рука обнимала Лику поперёк туловища. Сапоги он сбросил и лежал в носках. Носки у него были необыкновенные — снежно-белые, до середины икр, кончавшиеся широкой резинкой с чёрно-белыми ткаными узорами. Лика была в футболке и трусиках; её юбка и джемпер, ровно сложенные, висели на спинке кровати. Глядя на маленькое тело дремлющего барнардца, она испытывала чувство острой безнадёжности.
        — Виктор, — тихонько позвала она, — вы спите?
        — Н-н, — Лаи приоткрыл глаза. Нервные потрясения вызывали у барнардцев приступы тяжкой сонливости, и он не был исключением. Лика погладила его по спине, дивясь округлости его мускулов — как у пятнадцатилетней теннисистки.
        — Для чего вам такие красивые носки? Их ведь не видно.
        — Для себя, — Лаи плотнее прижался к ней. — Ведь у вас на Земле тоже не всё делают напоказ.
        Они по-прежнему не могли перейти на "ты". Хорошо было древним, подумала Лика. Один её знакомый лингвист уверял, что до XXII века в английском языке не различали местоимений "ты" и "вы". Ей не очень в это верилось, потому что у Шекспира употреблялись оба слова, хоть и не такие, как сейчас, а ведь Шекспир жил ещё раньше — но кто их знает, как мыслили в те времена, когда всё казалось простым и ясным, а миф о сотворении мужчин и женщин не предусматривал инопланетян.
        Она посмотрела на Лаи. Он отлежал ей руку — локоть и предплечье начинало покалывать, словно пузырьками нарзана; от его свежевыбритого темени всё ещё пахло душистыми салфетками.
        — Бедная голова! — сказала Лика и поцеловала его в пылающий лоб. — Если бы я могла навести порядок не только снаружи, но и внутри!
        — Я сам не захотел.
        В его голосе сквозило печальное упрямство. Он оставался барнадцем до кончиков ногтей — хотя он и носил земное имя, и, ломая свою природу, освоил английский язык. Барнадцам не свойственно рефлексировать и просчитывать последствия каждого шага на много ходов вперёд; они замечают препятствие только тогда, когда оно окажется у них перед самым носом — и либо проламываются насквозь, либо расшибаются насмерть. Вот только кто из них расшибся — он, она или оба?
        — Простите меня, Лика. Мне следовало остановиться гораздо раньше. А теперь из-за моего проклятого любопытства вы мучаетесь, как ваш Тантал.
        — Но вы ведь и сами себя наказали, — Лика крепче обхватила его плечи. Какая у него всё-таки нежная кожа... — Вам это тоже причиняет мучения, разве нет?
        — Не в этом дело!
        Лаи приподнялся и выскользнул из-под её руки.
        — Чёрт, я не знаю, как вам объяснить, — в отчаянии произнёс он, кусая костяшки пальцев. — Мои проблемы скорее морального порядка. Мне плохо потому, что плохо вам.
        Он подскочил и сел, упираясь руками в кровать.
        — Было жестоко с вашей стороны обозвать меня расистом, — взволнованно заговорил он, — но я... действительно проявлял высокомерие по отношению к вам — в смысле, землянам. Мерил вас по своей мерке. Не хотел признавать, что между нами существуют объективные различия.
        Лаи пригнулся и шепнул ей в ухо:
        — У нас не бывает...
        Окончание фразы он проговорил так тихо, что Лика скорее угадала его, чем расслышала.
        — Вот, значит, как...
        Она была уже не в состоянии чему-либо удивляться.
        — Но как же природа заставляет вас зачинать детей?
        — У природы существует для этого масса способов, — несколько успокоившись, ответил Лаи. — Ваши животные отлично размножаются и без тех побуждений, которые испытываете вы. У нас для этого есть амола — чувство тревоги, которое можно снять только сексом. Но с нами это случается не так часто — всего два-три раза в год.
        Он отвернулся и свесил ноги с кровати.
        — Для нас это просто физиология. Конечно, нам не безразличен выбор партнёра для постоянного брака, внешность и характер имеют значение. Но вашему понятию "эроса" у нас нет соответствия.
        Лика лежала на боку, глядя на Лаи, сидевшего на краю кровати. Голые плечи, скульптурная линия шеи и затылка, свисающая набок длинная прядь волос — сейчас он как никогда походил на эпического героя старых преданий. Несмотря на свою миниатюрность. Впрочем, не все древние герои были великанами.
        Она протянула руку и положила ладонь на его колено.
        — Ох, Казак... Вы с катушек съедете, если узнаете, что у нас на Земле думают о барнардцах.
        — И что же?
        Кончики его стриженых усов дёрнулись вверх. Она поймала его прежний, любопытный и смешливый взгляд.
        — Что вы жутко развратны.
        Лаи фыркнул в кулак.
        — Прелестно, — сказал он. — Мне и впрямь пора писать монографию о расизме.
        Он сказал "о расизме", не "о культурных шоках", беспокойно отметила про себя Лика.
        — Интересно взглянуть на себя глазами землян, — задумчиво сказал Лаи. — Вероятно, можно узнать много поучительного.
        — Некоторые люди у нас сделали состояние на продаже бойких книжек — по теме "Как я весело провёл время на Барнарде". Например, "Мой факт" Бенито Мисимы. Но вам не советую. Мерзость и, как я понимаю, враньё. Вас это оскорбит.
        — Меня — вряд ли. Я читал эту книгу.
        — И... как вам?
        — Ну, я был тогда совсем молодой, ещё студент. Решил, что автор психически болен.
        Они болтали, стараясь заглушить пасмурное чувство, одолевавшее обоих. Облокотившись на подушку, Лика разглядывала снятые сапоги Лаи на полу. Она наконец разрешила загадку, где там помещается меч — в правом голенище был встроенный продольный карманчик, выкроенный столь искусно, что со стороны его было трудно заметить. Ясно, что эта конструкция совершенствовалась не одно и не два поколения. Сколько веков мужчины его планеты носят меч в сапоге и бреют головы под локон чести? И что заставляет его, профессионального антрополога и знатока семиотики, так серьёзно ко всему этому относиться?
        — Когда ваш рейс? — спросил Лаи, придвинувшись к ней.
        — Через пять часов по синхронизированному времени. Уже надо собираться.
        — Обнимите меня ещё раз, — попросил он. — Покрепче.
        Лика сомкнула руки на его плечах и прижалась щекой к его виску, чувствуя все его тридцать восемь по Цельсию.
        — Как же быть? — прошептала она.
        — Лика, — сказал он, — ведь наш обычай вас не связывает. У женщины могут быть другие мужья.
        — Но не на Земле. Меня связывает наш обычай.
        — Что ж, — заключил Лаи, — осталось решить, чей обычай сильнее.
        ЭПИЛОГ
        — Провожу вас до шлюза, — сказал Лаи, заходя с ними в транспортную кабину. Двери бесшумно захлопнулись; кабина заскользила по рельсам, ведущим к терминалу. Она была рассчитала на пятерых, но двое рослых землян и один барнардец едва помещались в ней. В этом замкнутом пространстве, друг к другу лицом, все трое чувствовали себя неуютно. Каждый, кто хоть раз летал межзвёздным рейсом, знает, сколько мыслей можно передумать за полторы-две минуты, которые занимает путь транспортной кабины к шлюзу.
        Коннолли сутулился, глубоко запихав руки в карманы; его светло-голубые глаза смотрели отрешённо, на переносице всё ещё виднелся побледневший след от ушиба. Лика поглядела на Лаи. Он стоял, широко расставив ноги, осанистый, упрямый — яркая вишнёвая шапочка на зеленоватой бритой голове, брови сдвинуты, взгляд колючий. Чертополох, вдруг подумала Лика. Не так-то просто сломать. Он выдержит, обязательно выдержит.
        Коннолли молчал, привалившись к стене кабины. Что тут скажешь, думал он. Никто не тянул Казака за язык. Он сам во вчерашнем пьяном угаре произнёс это имя. Фахая. Он не сказал фамилии, но ты-то сразу понял, о ком речь. Фахая Элу.
        Даже если бы и вправду придумали, как стирать память, у тебя бы всё равно осталось в памяти её лицо. Шестнадцатилетнее, юное, свежее личико, с миндалевидными, чёрными, как у большинства барнардцев, глазами, чересчур пухлыми щеками — налегала на сладости — и короткой шапкой чёрных волос. Она стажировалась в их экспедиции на острове Пасхи, четыре земных года тому назад. В промежутках между работами, в полдневный зной, когда нельзя было высунуться из палатки, она лежала и читала земные романы в переводе на маорийский — все сплошь подписанные незнакомыми Патрику женскими именами. Было море, и был песок, и было естественно, что они поцеловались два или три раза в сумерках на берегу, и Фахая воспринимала всё как должное, в соответствии с прочитанным. Всё было понарошку, по-детски, у неё и груди-то почти не было, впрочем, как у всех барнардок независимо от возраста. А потом, через несколько месяцев, он зашёл по случаю на сайт межпланетных новостей — дайджесты с Барнарды всегда запаздывают — и увидел там её имя. Фахая бросилась с монорельсового моста; в компьютере у неё нашли сообщение, что она погибает
от любви — писанное самым глупым и выспренним слогом дамских романов позапрошлого века. Барнардское общественное мнение сошлось на том, что она была психически больна.
        А теперь выясняется, что она была студенткой Лаи. Господи, вздохнул про себя Коннолли, для чего ты создал такой маленький космос? Где тут разумный дизайн?
        Он ни словом ни обмолвится про Фахаю. Он не смог уберечь бедного Вика от психологических экспериментов с земной любовью, но от этого он его убережёт. Да и Лике ни к чему это знать. Пусть лучше считает его ревнивым придурком.
        Виктор — не Фахая, подумал Коннолли. Он — Казак. Он — выдержит. Коннолли будет молиться за него, чтобы он выдержал. Если, конечно, компетенция Богородицы распространяется на эту планету.

* * *
        Стеклянные автоматические двери отеля распахнулись перед Лаи. Он твёрдым шагом шёл по вестибюлю, маленький, стройный, целеустремлённый. Локон его развевался. И все, кто оказывался поблизости, молча провожали его понимающими взглядами. Потому что, когда у мужчины знак названого на левом рукаве, это значит, что названый — женщина. И потому, что платок, повязанный на плече Лаи, был серо-зелёного цвета — ни одна женщина их планеты не наденет такой цвет.
        Лаи вошёл в бар. Несколько сидевших там посетителей повернулись в его сторону. С пылающими щеками Лаи подошёл к стойке и легко вскочил на высокий табурет.
        — Двойной бренди! — скомандовал он бармену. — Я сегодня гуляю.
        КОНЕЦ
        Некоторые лингвистические пояснения
        — Главный герой пишет своё имя по-английски Victor Lahee, по-маорийски — Whikotoro Waii.
        — Его родной язык — литературный таихханский. Все языки Барнарды — изолирующие, то есть без окончаний и суффиксов. Вместо согласных и гласных барнардцы разделяют слова на выдохи и модуляции (модуляции обозначают, насколько широко открывается рот при выдохе). Соответствие их земным согласным и гласным очень приблизительное. Количество слогов считается по количеству выдохов.
        — Разумеется, в барнардских языках нет ударения в нашем понимании, но для удобства принята следующая система. Во всех барнардских фамилиях ударение ставится на первый слог. В именах "Доран" и "Дафия", а также в словах "Аффа" и "амола" — тоже на первый. В имени "Науит" ударение либо на первом слоге, либо на третьем. Во всех остальных барнардских именах ударение на втором слоге.
        Поблагодарить автора (Яндекс-кошелёк) https://money.yandex.ru/to/410012412017525
        —