Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея Мари Бернадетт Дюпюи
        1899 г.
        Элизабет Дюкен вместе с женихом Ричардом отправляется в Нью-Йорк. Девушка пытается забыть о том, что сотворил с ней собственный дед, властный Гуго Ларош. Элизабет хочет вернуться к чете Вулвортов - своим приемным родителям и единственным людям, которые любили девушку, как родную дочь. Но во время путешествия через Атлантику страшный шторм забирает жизнь Ричарда. Вновь оставшись одна, убитая горем Элизабет ищет покоя и защиты в доме приемных родителей. Сердце девушки рвется от терзаний. Ведь, пытаясь сбросить путы прошлого, она оборвала связь с Жюстеном, беззаветно дарившим ей свою любовь. Он нужен ей, как никогда прежде. Хватит ли Элизабет сил и храбрости, чтобы вновь обрести надежду?
        М.-Б. ДЮПЮИ
        СИРОТА С МАНХЭТТЕНА. ОГНИ БРОДВЕЯ
        К ЧИТАТЕЛЮ
        Дорогие друзья!
        Книги выходят в свет, и я всегда рада адресовать вам эти несколько строк в качестве преамбулы к знакомству с новым романом. Сегодня я предлагаю вам новую встречу с Элизабет, судьба которой разыгрывается между Францией и Нью-Йорком.
        Как я уже упоминала, в этот огромный город, ставший почти легендарным, я влюбилась с первого взгляда и очень увлеклась изучением его истории.
        Во времена, когда моя героиня проживала в Дакота-билдинг и прогуливалась в Сентрал-парке, урбанистический пейзаж разительно отличался от нынешнего: так, первые небоскребы появились в городе в двадцатых годах XX столетия.
        Но в этом-то и заключается магия книги - перенести нас в прошлое с его особенной атмосферой, событиями и впечатлениями, игрой уже нашей фантазии воскресить забытые места.
        Как всегда, отдаю дань уважения мужеству женщин перед лицом тяжких испытаний, их преданности.
        Приятного чтения!
        Искренне ваша,
        
        1. СЕКРЕТ ЭЛИЗАБЕТ
        ПАРИЖ, СРЕДА, 14 ИЮНЯ 1899 ГОДА
        Толпа на мосту Пон-Неф собралась за считаные секунды. Кто-то из молоденьких пансионерок в одинаковых форменных платьицах, стоявших тут же, на мосту, вскрикнул от ужаса.
        - Женщина бросилась в речку! Женщина бросилась в речку! - раз за разом выкрикивал, тараща глаза, маленький разносчик газет. - Там! Я сам видел!
        - Боже, вот горе! Перелезла через перила и прыгнула! - подхватил, дрожа от волнения, какой-то старик.
        Два букиниста в серых блузах, растолкав других зевак, перегнулись через парапет и теперь вглядывались в бурные воды Сены.
        Май выдался дождливым, и вода стояла высоко. Качались на волне пришвартованные чуть ниже по течению лодки, а мимо как раз проходила вереница барж.
        На крики столпившихся на мосту горожан прибежали двое жандармов и тоже стали смотреть на серую неспокойную воду.
        - Господи, какой ужас! - воскликнула дама в годах, размахивая зонтиком. - Опять самоубийство! Как в прошлое воскресенье на мосту Мирабо!
        К взбудораженной толпе приблизился молодой мужчина. Высокий, в светлом костюме - на такого невольно обратишь внимание… Он обошел стайку пансионерок, с удивлением отметив про себя, что некоторые девушки горько плачут.
        - Я тоже видела, как она летела в воду! - всхлипнула одна, миниатюрная блондинка. - Мы только подходили к мосту, но я видела! И это было жутко!
        - И, наверное, сразу захлебнулась! - прибавила ее подружка, вытирая слезы.
        Заинтригованный Ричард Джонсон остановился и тут же встретился взглядом с обеспокоенным жандармом, который как раз обернулся.
        - Что случилось? - спросил у него молодой человек, чей легкий акцент выдавал в нем англосакса.
        - Какая-то горемыка покончила с собой, мсье. Считай, на глазах у этих вот девчонок! - отвечал жандарм. - Река сегодня быстрая, так что ее наверняка сразу утянуло вниз по течению.
        Американец на мгновение задумался, потом бросил испуганный взгляд на воду. Вот уже полчаса как он разыскивал свою невесту Элизабет. Еще миг - и кровь застыла у него в жилах. Он готов был поверить в худшее.
        - Простите, а может кто-нибудь описать мне эту женщину? - спросил он прерывающимся от волнения голосом.
        Старик вскинул сухонькую руку, привлекая к себе его внимание.
        - Молодая, миловидная, в желтом платье. Волосы очень красивые, каштановые. Чулки у нее были белые, туфельки - черные, блестящие, - стал он перечислять. - Чулочки я заметил, когда она, бедняжка, взобралась на парапет. Если б только я мог ей помешать…
        Старик умолк, увидев, как его собеседник переменился в лице. В гнетущей тишине все следили за реакцией красивого незнакомца.
        - Вы только что описали мне Лисбет, - в страхе сказал он. - Нет, только не это! Только не Лисбет!
        Он подбежал к каменному парапету, схватился за него и стал смотреть вниз. Казалось, еще немного - и он тоже прыгнет. Жандарм крепкой рукой оттащил его назад.
        - Но почему? - простонал молодой человек.
        Монахиня, сопровождавшая девушек-пансионерок, грустным голосом подтвердила показания старика относительно внешности несчастной, после чего перекрестилась.
        Ричард к этому моменту едва стоял на ногах. Он, как зачарованный, смотрел на реку и шептал:
        - Лисбет вышла из дома полчаса тому назад. Она была в желтом платье, черных лаковых туфельках и белых чулках, совсем новых. И да, у нее длинные каштановые волосы. В субботу утром мы должны были пожениться… Oh ту God[1 - Боже мой! (англ.) (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное)]
        Он пошатнулся, дыхание оборвалось. Все его мечты о счастье рухнули. Женщина, которую он любил, Элизабет Дюкен, его обожаемая Лисбет, утопилась в этот прекрасный июньский день, под ярким солнцем, золотящим парижские крыши! Сомнений не оставалось. Она решила умереть, а он - он ничегошеньки не понимал…
        Когда воды Сены сомкнулись над нею, у Элизабет появилось странное ощущение - она словно бы раздвоилась. Плавать она не умела, и, едва отойдя от шока, вызванного погружением, рефлекторно попыталась вдохнуть. Холодная вода моментально попала в рот, оттуда - в дыхательные пути.
        Она словно бы видела себя со стороны - как та, другая Элизабет, борется с ужасным удушьем, колотит руками и ногами, пытаясь бороться с уносившим ее быстрым течением, - и никак не может выплыть. Скоро сознание начало меркнуть, и она сдалась. Перед глазами замелькали картинки из ее еще такой короткой жизни.
        Вот она на палубе парохода «Шампань», и медведь танцует под звуки бубна… Вот мама, Катрин, мастерит ей из носовых платков куклу… Вот папа, Гийом, улыбается и берет ее на руки, чтобы поцеловать… А вот она на катке в Сентрал-парке - светится от счастья, потому что Ричард ее обнимает…
        Последняя мысль Элизабет была о том, чьей женой она собиралась стать - и уже никогда не станет. Теперь вокруг были только мрак и холод. Глаза у нее были открыты, но не видели ничего, кроме темноты. Не почувствовала она и прикосновения чьих-то пальцев, стиснувших ей запястья. И даже когда ее мучения кончились, еще несколько минут она не воспринимала тревожных голосов двух лодочников, стоявших возле нее на коленях.
        Наконец слабая боль в груди привела Элизабет в чувство. Она закашлялась, и ее тут же перевернули на бок, чтобы она могла исторгнуть из себя воду. Свет был таким слепящим, что Элизабет зажмурилась.
        - Слава Богу! - послышался женский голос. - Лазар, радость моя, ты ее спас! Спас эту бедняжку! Пусть поставит за тебя свечку в церкви, да побольше. Сам иди переоденься, а потом выпей стаканчик фруктовой водки! Заслужил!
        Паренек лет пятнадцати, мокрый хоть выжимай, радостно кивнул. Он еще не отдышался после только что совершенного подвига.
        Элизабет снова закашлялась. Выплюнула еще немного воды, ощущая, как солнце пригревает ноги.
        - Это ж надо - хотеть умереть в ее годы! - пробормотал мужчина, у которого тоже сбилось дыхание от усердия, с каким он пытался удалить воду из легких девушки.
        - И что нам теперь делать, Ненесс?[2 - 2 Уменьшит. от Нестор.] - спросила у него жена.
        - Для начала пусть очухается, - постановил мужчина. - Сейчас помогу ей сесть. А ты принеси одеяло и чашку кофе, Иоланда.
        Лазар, их племянник, не раздумывая прыгнул в Сену, едва заприметив в метре от лодки - тяжелой барки, оснащенной и паровым двигателем, и парусом, который сейчас был спущен, - желтое платье и разметавшиеся по воде волосы.
        До Элизабет, бережно поддерживаемой лодочником, стало понемногу доходить, что ее спасли. Но для ее смятенного сознания это означало лишь одно: все начнется сначала. Стыд, угрызения совести, сожаления, а в особенности - этот мерзкий, мучительный страх.
        - Зря вы это сделали, - пробормотала она со слезами на глазах. - Не нужно было меня спасать.
        - Что? Не надо было вытаскивать вас из воды? - сварливо отозвался Нестор Дюрье, которого близкие именовали Ненесс. - Зато ниже по реке найдут одним трупом меньше!
        Едва слышно проговорив «вы правы», молодая женщина попыталась встать, но у нее на это не хватило сил.
        - Все пропало! - тихо и словно бы с удивлением пробормотала она.
        А ведь казалось, что это простейший способ избавиться наконец от моральных терзаний, с некоторых пор отравлявших ей жизнь… Просто вышла из дома и побежала к Сене, не замечая ничего вокруг - ни погожего дня, ни красочных прилавков на тротуарах - и не думая о горе, которое причинит Бонни, своим родным и Вулвортам, ждущих ее в Нью-Йорке.
        Дальше - просто: забраться на каменный парапет моста Пон-Неф, прыгнуть… Элизабет содрогнулась, вспоминая мучительную сцену, имевшую место в квартире на улице Мазарини, где они жили уже несколько недель - Бонни, дядя Жан и они с Ричардом.
        «Зачем он затеял скандал? Разозлился, сказал, что больше не может ждать, что наша свадьба назначена на субботу, а значит, у меня нет причин с ним не спать», - думала она.
        Элизабет снова явственно ощутила большие руки Ричарда у себя на груди, между ног - он подстерег ее в момент, когда молодая женщина приводила себя в порядок. И если она еще как-то терпела поцелуи, проявления нежности, то допустить его до своего оскверненного тела, вне всяких сомнений носившего в себе плод этой скверны, - нет, об этом невыносимо было даже думать.
        - Вот, выпейте, и сразу полегчает!
        Она приняла из рук Иоланды Дюрье чашку кофе, и от привычного запаха на душе посветлело. Элизабет отпила горячего кофе и почувствовала, как ей на плечи опускается толстое одеяло.
        - Спасибо, мадам, - сказала она, сделав еще глоток.
        Потом с усилием подняла голову и широко открыла глаза. Супруги Дюрье невольно поразились небесной голубизне этих глаз и читавшемуся в них глубочайшему отчаянию. Прядка каштановых волос упала на лоб девушки, ничуть при этом не испортив утонченной красоты ее лица.
        - Клянусь святым Николаем[3 - Покровитель мореплавателей (Примеч. автора)], вы - красавица! - воскликнула Иоланда. - Если ухажер вас бросил, он редкостный болван!
        - Да помолчи ты! - одернул ее муж, пожимая плечами. - Причалим к набережной Конти и передадим ее жандармам. Может, дашь ей во что переодеться? А вы, мамзель, крепитесь! Сейчас жена отведет вас в каюту.
        Нестор Дюрье энергично вскочил на ноги, наклонился, обхватил Элизабет за талию и заставил тоже встать. Его супруга с тревогой наблюдала за происходящим.
        - Ты бы с ней поосторожнее, Ненесс, - посоветовала она.
        Несостоявшаяся утопленница пошатнулась, жалкая в мокром платье из желтого шелка, облегавшего ее чудесную фигуру. Чтобы не упасть, ей пришлось ухватиться за руку лодочника.
        - Она поранилась! - вскричала в испуге Иоланда. - Ей надо в больницу и поскорее!
        На деревянном настиле барки, в том месте, где только что лежала Элизабет, темнела красная лужица.
        Господи, спасибо, спасибо! - обрадовалась молодая женщина, как зачарованная глядя на кровь.
        И с этими словами - крик души, ни больше ни меньше, - она беззвучно заплакала, а на лице ее отразилось безмерное облегчение.
        Ричард Джонсон сидел, прислонившись спиной к парапету моста Пон-Неф. Его в буквальном смысле не держали ноги. Бледный, с искаженным страданием лицом, он не замечал ничего вокруг. Жестокая утрата - вот единственное, о чем он мог думать. Перед глазами стояла драгоценная Лисбет, какой он впервые ее увидел. Вот она спускается с карусели в Сентрал-парке, и на ее ярких розовых губках сияет счастливая, совсем еще детская улыбка… Она сразила его своей красотой, ясным взглядом голубых глаз, своей танцующей походкой.
        Жандармы между тем все еще наблюдали за рекой, усеянной множеством лодок. Пансионерок увели, зеваки тоже разбрелись. Остался только старик, с сочувствием поглядывавший на горюющего парня. Он даже попытался его утешить, но американец словно не слышал его. Удар судьбы оказался слишком силен, и у него ни на что не было сил - даже чтобы утопиться самому.
        - А может, мсье, все-таки это была не она? - неожиданно вскричал Ричард, обращаясь к старику. - На той девушке точно было желтое платье и черные лаковые туфли? И она была шатенка, вы уверены?
        - Да, все как вы говорите, - с сожалением глядя на него, ответил старик. - Красивая молодая девушка. Вот горе!
        Ричард с трудом сдержался, чтобы не заплакать. С чем он вернется на улицу Мазарини? Когда он бросился вслед за Элизабет, Бонни не было дома, но теперь она вернулась и наверняка тревожится, не зная, где они. Сердце словно тисками сжало при мысли, что придется сообщить ужасное известие женщине, которая последние двенадцать лет была для Элизабет верной наперсницей и подругой! Что до ее дяди Жана, то он нашел работу в парижском торговом квартале Лез-Аль и вернется только вечером.
        - Все, ухожу!
        Ричард Джонсон резко вскочил на ноги. Он все еще был очень бледен. Но тут старший по званию жандарм счел нужным его расспросить. Молодой человек был вынужден назвать свое имя, имя невесты и адрес проживания. Жандарм завершил разговор так, что у Ричарда в груди похолодело:
        - Тело непременно выловят ниже по течению, мистер Джонсон, хотя, думаю, не очень скоро. Завтра или послезавтра, а может, и через неделю. Вас вызовут на опознание, вдруг это и правда мадемуазель Дюкен.
        Ричард кивнул, чувствуя, как в висках стучит кровь. Ему было так плохо, что он не сразу уловил смысл сказанного другим жандармом. А тот как раз указывал на моторное судно, причалившее в непривычном месте - у набережной Конти.
        - Аджюдан[4 - Старшее унтер-офицерское звание.], мы не видели эту лодку, потому что ее загораживала стрелка острова Сите и деревья на площади Вер-Галан! Кажется, они вытащили кого-то из воды. Женщину!
        Ричард, у которого немилосердно шумело в ушах и к горлу подкатывала тошнота, как раз повернулся, намереваясь уйти. Услышав это, он замер. Это была отчаянная, но все-таки надежда.
        В БОЛЬНИЦЕ Л'ОПИТАЛЬ-ДЕ-ЛА-ШАРИТЭ, ЧАС СПУСТЯ
        Элизабет, в длинной белой ночной сорочке, приятно пахнущей мылом, лежала на узкой больничной кровати и… чувствовала себя совершенно счастливой. Приступообразную боль внизу живота она приняла как благословение. Седовласая медсестра подошла поправить у нее на груди одеяло, которое молодая женщина терзала пальцами.
        Постарайтесь лежать спокойно, мадемуазель, - посоветовала она доброжелательно и в то же время строго. - Ваше счастье, что вас так быстро спасли. А могли бы и задохнуться. Течением вас вынесло к барке, и, благодарение Богу, хороший пловец вас вытащил.
        На все это молодая женщина отвечала тихо и смущенно: «Да, да, я знаю». Она не вполне еще осознала всю серьезность своего отчаянного поступка, но ни о чем не жалела, потому что чудо случилось.
        «Будь у меня силы, я бы закричала от радости, увидев кровь в лодке! И когда заболел живот, тоже!» - думала она. Сейчас у Элизабет было одно желание: увидеть свою ненаглядную Бонни и чтобы та ее обняла. «Расскажу ей правду. Больше не могу молчать, - размышляла молодая женщина, радуясь, что осталась жива. - Ричард тоже должен знать. Даже если потом не захочет на мне жениться».
        Слева и напротив были еще кровати, еще пациенты. Стоны, хриплый шепот… Элизабет им искренне сопереживала, ведь те, другие, мучились от телесных недугов, а она хотела покончить с собой из-за моральных терзаний, ставших невыносимыми.
        «Завтра же, если отпустят из больницы, пойду исповедуюсь! - решила она. - Нужно будет еще дать денег этим славным людям и их племяннику, ведь им пришлось нанять фиакр, чтобы отвезти меня в больницу. Но как? Они собирались сразу отплыть, они сами так сказали».
        Элизабет снова нервно затеребила одеяло. Если семья Дюрье и правда продолжит путь, она не сможет с ними расплатиться!
        Опять подошла медсестра, и вид у нее был суровый.
        - Мадемуазель, прошу, не надо волноваться. Мы уже послали человека по указанному вами адресу. Ждать осталось недолго.
        - Да, да, простите! Но я сейчас думаю о тех, кто меня спас. Я даже не успела их как следует поблагодарить.
        Это изящное, бледное лицо, этот умоляющий взгляд голубых глаз… Медсестра растрогалась. Погладила Элизабет по влажному лбу, улыбнулась, поправила мокрый еще завиток каштановых волос.
        - Кажется, я знаю, о чем вы думаете, - прошептала молодая женщина, прислушавшись к своей интуиции.
        - Неужели?
        - Со мной это случилось из-за того, что я прыгнула в реку, до этого ничего такого я с собой не делала. Я бы никогда не осмелилась сделать то, о чем вы думаете. Мне просто было очень-очень плохо.
        - Если это по вине мужчины, моя хорошая, то вы - не первая и - увы! - не последняя, - отвечала медсестра тоже шепотом. - И не надо оправдываться: доктор, осмотревший вас сразу после поступления, сказал, что вы точно не беременны. А теперь отдыхайте!
        С минуту Элизабет лежала зажмурившись, потом радостно улыбнулась.
        «Если так, я все забуду! - пообещала она себе. - Теперь можно ехать. Я снова буду с ма и па в Нью-Йорке, и все опять будет хорошо!»
        Мысли ее обратились к Мейбл и Эдварду Вулвортам. Как бы они огорчились, узнав о ее гибели! И могло ли быть по-другому? Вулворты десять лет опекали Элизабет и заботились о ней.
        «Мои родители по зову сердца! Любимые и любящие!»
        Звук стремительных, тяжелых шагов заставил ее вздрогнуть. К кровати быстро подошел мужчина. Ричард! Разгоряченный ходьбой, с блестящими от слез янтарными глазами, в купленном к свадьбе бежевом льняном костюме.
        - Лисбет! - прошептал он. - Лисбет! Это правда ты! Меня к тебе не пускали. Заставили ждать в коридоре.
        Он словно бы прибавил в росте, и его черные волнистые волосы чуть растрепались.
        - Если этот господин вам докучает, скажите! - вмешалась медсестра. - Вы ведь просили прийти даму, вашу подругу Бонни.
        - Это мой жених, он мне совсем не докучает, - заверила ее Элизабет.
        - Тогда ладно.
        Чтобы было удобнее разговаривать, Ричард опустился на колени у кровати, даже не глянув на стул для посетителей. Своими теплыми ладонями он накрыл руки Элизабет, маленькие и холодные.
        - Ты плакал? - удивилась она.
        - Милая, я думал, тебя больше нет! И тоже хотел умереть. Лисбет, почему?
        Ей никогда не доводилось видеть его таким потерянным. Расчувствовавшись, Элизабет залилась умиротворяющими слезами, с которыми исторгался яд, неделями отравлявший ей душу.
        - Ричард, прости! Ты уже знаешь, что я сделала?
        - Знаю. Я пошел к мосту Пон-Неф, рассчитывая тебя догнать, ты ведь часто ходишь в сад Тюильри. И там, на мосту, была толпа. Мне рассказали, что молодая женщина в желтом платье бросилась в реку. Я чуть с ума не сошел, чуть не прыгнул следом! Жандармы стали меня спрашивать, а потом один из них и говорит: мол, вон там, ниже по течению, лодочники только что вытащили из воды женщину. Никогда еще я так быстро не бегал. Но все равно не успел: твои спасители на фиакре повезли тебя в Л'Опиталь-де-ла-Шаритэ[5 - Больница основана в XVII столетии и ранее именовалась «Больница братьев - госпитальеров ордена Святого Иоанна Божьего». закрыта и разрушена в 1935 г. Располагалась в непосредственной близости к набережным Малаке и Конти. (Примеч. автора.)]. Мне все это рассказал лодочник. Жандармы остались его допрашивать, а я побежал сюда. Меня оставили ждать в коридоре, но потом терпение мое лопнуло. Наконец-то я тебя вижу, живой и невредимой, и ты со мной разговариваешь, ты на меня смотришь! Лисбет, это такое счастье!
        Ричард поцеловал молодую женщину в щеку. Ему хотелось обнять Элизабет, прижать к груди. Однако он не осмелился - слишком много посторонних: больные, медсестры, монахиня… Элизабет же с ужасом осознавала, какому потрясению он подвергся по ее милости.
        - Прости меня! - снова сказала она. - Зато теперь мы можем жить счастливо. Если ты все еще хочешь взять меня в жены, после всего, что из-за меня пережил, - всех моих недомолвок, холодности… Ричард, пожалуйста, попроси, чтобы задернули занавески, я должна кое в чем тебе признаться.
        Тогда ты поймешь, почему я хотела умереть.
        Медсестра, занимавшаяся своими делами неподалеку, задернула плотные льняные занавески на металлическом карнизе, обрамлявшем кровать по периметру. Элизабет и Ричарду стало намного комфортнее, потому что теперь на них никто не глазел.
        - Милая моя, я всего лишь хочу понять…
        - Тогда придвинься поближе! Да, еще ближе, чтобы никто не услышал. Я должна признаться в чем-то ужасном.
        Она жалобно улыбнулась, и Ричард нежно сжал ее руки, желая приободрить. Внутренний голос сказал Элизабет: «Пора!» А может, у нее просто не было другого выхода.
        Перед глазами замелькали картинки, яркие и четкие - как они бежали из замка Гервиль несколькими неделями ранее. Вот галопом несется экипаж по брусчатой дороге вдоль реки Шаранты… Тополя так и мелькают за окном… Вот они уже на железнодорожном вокзале. Она, Элизабет, просит у кассира билеты до Парижа, и Бонни обнимает ее за плечи…
        «Бонни, милая, ты наверняка обо всем догадалась!» - промелькнула мысль у Элизабет.
        Ричард между тем поглаживал ее по щеке. Молодая женщина была бледна, но это ничуть ее не портило. Даже такая - дрожащая, испуганная - она лучилась чувственностью.
        Редко ему приходилось видеть такую красоту - деликатную, без намека на пошлость. Он невольно залюбовался ее ярко-розовыми губами, пухлыми, изящного рисунка и невероятно соблазнительными.
        Элизабет набрала в грудь побольше воздуха и выдала одной тирадой:
        - Дед меня изнасиловал. На чердаке в башне, пока Бонни лежала без сознания. Я тоже лишилась чувств - от страха, боли и отвращения. Это было страшно, Ричард. Эта жестокость, это перекошенное лицо, которое я видела даже в темноте. Убежать я не смогла. Все произошло, как в моих самых жутких кошмарах. А я-то думала, что достаточно сильна, чтобы обмануть судьбу!
        И не сумела.
        - Что? Ты уверена? - едва слышно прошептал мужчина. Услышанное его потрясло.
        - Да, я уверена. Когда я пришла в себя, его уже не было, а потом прибежал ты. У меня не хватило духу рассказать тебе правду. Я чувствовала себя оскверненной, не могла смотреть на свое тело без отвращения. И так - каждый божий день.
        - И ты молчала, ничего мне не говорила? - вскричал Ричард.
        - Тише, бога ради! - взмолилась молодая женщина слабым, дрожащим голосом. - Мне так хотелось забыть, что случилось тем вечером! Но не получалось. Ведь было еще кое-что… Как тебе это объяснить? Я боялась, что забеременела от этого… от этого ужасного человека. Нет, это был не страх, это был ужас - вот подходящее слово. Я не видела выхода и держала все это в себе. Даже Бонни не знала, что меня мучит.
        - Бонни не знала? Ты даже ей не доверилась? Странно, ведь она одергивала меня каждый раз, когда я стучал в твою спальню, просила оставить тебя в покое.
        В голосе Ричарда, желал он того или нет, прозвучало раздражение. Элизабет всхлипнула, вспоминая те ужасные дни, когда она изнывала от страха, предполагая, что носит под сердцем дитя от своего собственного деда.
        - Мне было так плохо, что я не могла есть, поэтому я почти не вставала с кровати и сказалась больной. Да я и была больной - перед глазами постоянно стояла эта мучительная сцена… При том, что однажды я все это уже видела - в моем кошмарном сне.
        - Что ты несешь? - Ричард не ожидал от себя такой жесткости. - Только что говорила о судьбе, которую не сумела обмануть, теперь - этот сон. Ты что же, во сне видела, как он тебя насилует?
        - Да, это чистая правда. Я никому не рассказывала, потому что боялась. Ну, что ты посчитаешь меня сумасшедшей или фантазеркой. Так ты назвал ту цыганку возле собора Нотр-Дам, когда она предложила тебе погадать по руке. Ричард, я говорю совершенно серьезно: мне часто снятся страшные сны, которые потом сбываются.
        - Элизабет, не надо менять тему разговора, прошу! - прервал ее мужчина.
        Если этот мерзкий извращенец посмел надругаться над тобой, зачем было убегать? Почему ты нам ничего не сказала? У меня есть право знать, и у твоих родственников Дюкенов тоже. Донесли бы на Лароша в полицию! Ты получила письмо от кузины Анны-Мари в начале мая, ты мне сама рассказывала. Она писала, что Ларош вернулся в замок и преспокойно зажил своей обычной жизнью. Подумала ли ты, что все может повториться, что он может сделать с другими женщинами то же, что с тобой? Лучшее, что я сейчас могу сделать, - это прыгнуть в поезд, добраться до Гервиля и свернуть ему шею.
        - Даже если бы мы на него заявили, это бы ни к чему не привело. Ларош бы все отрицал, а в округе его уважают - столько семей работает у него на виноградниках! Проще вычеркнуть его из памяти и из своей жизни, - сказала Элизабет.
        - Ты не сможешь!
        - Уверена, что смогу, Ричард. Доктор осмотрел меня, и я не беременна. Для меня это - ни с чем не сравнимое облегчение. Словно гора с плеч упала. Теперь я могу подумать о будущем, о нашем с тобой будущем.
        - Но ведь ты же могла умереть, и тогда не было бы никакого будущего, причем для нас обоих! - произнес он не без горечи. - Долгие годы я бы терзался вопросом, почему ты это сделала. Да что там, я уже чувствовал себя виноватым во всем, упрекал себя, что дурно с тобой обращался, хотя теперь знаю, кто настоящий виновник!
        Элизабет печально посмотрела на жениха:
        - Ричард, пожалуйста, послушай меня! Я сожалею о своем поступке. Слава Господу, меня спасли, и я безмерно благодарна этому юноше, который вытащил меня из реки. Это знак судьбы, я уверена.
        Она умолкла, с грустью глядя на ожесточившееся лицо суженого, который, похоже, с трудом сдерживал гнев.
        - Сегодня утром у меня совсем опустились руки, - продолжала молодая женщина. - Для себя я решила: все расскажу тебе до свадьбы, но никак не получалось. Я выбежала из дома и, как только увидела Сену, уже будучи на мосту Пон-Неф, подумала: может, покончить со всем этим прямо сейчас?
        - Что ж, этому я могу поверить, - вздохнул Ричард. - Это намного проще, чем открыться своему будущему мужу, идиоту, который скрипя зубами сносил твои отказы, уважительно относился к этому. Я убеждал себя, что причина этого твое целомудрие, ведь Бонни и твой дядя Жан живут с нами. Ан нет, ты скрывала от меня эту мерзость! Может, и замуж за меня вышла бы, так ничего и не сказав? Прости, но мне надо пройтись, подышать воздухом!
        Он встал, сжав кулаки. Быстрым движением откинул занавеску и ушел.
        - Ричард! - тихо позвала Элизабет. - Вернись!
        Она ждала его возращения пару мгновений, а потом в отчаянии закрыла глаза. В таком состоянии ее и увидела Бонни минут через десять - тоненькая фигурка на кровати, волосы растрепаны, глаза закрыты.
        - Милая моя девочка! - вскричала гувернантка.
        Знакомый голос, проникнутый почти материнской нежностью, вырвал молодую женщину из дремы. Она протянула посетительнице руку:
        - Бонни, наконец ты пришла!
        То был настоящий крик души. Едва не плача, Бонни присела у изголовья кровати
        - как много лет тому назад, одним осенним вечером в Нью-Йорке.
        НЬЮ-ЙОРК, ДАКОТА-БИЛДИНГ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ
        Стоя у широко раскрытого окна своей спальни, Мейбл Вулворт смотрела, как встает солнце. Свежий рассветный воздух пьянил, зрелище, открывавшееся взору, было восхитительным. Тончайшая игра света на бледно-голубом небе, подсвеченные розовым облака…
        - Птицы поют, встречают новый день, - тихо проговорила она. - Эдвард, ну когда она приедет? У меня нет сил больше ждать. Я хочу обнять свою Лисбет, расцеловать!
        - Дорогая, еще немного терпения! - отвечал супруг, потягиваясь на кровати. - Телеграмма, в которой она сообщит о приезде, может прийти в любой момент - сегодня утром или вечером. Все, что нужно, я сделал, и Лисбет подтвердила получение денег, которые я переслал для оплаты проезда четырех пассажиров. Насколько я понял, Бонни и ее будущий муж от моего содействия отказались.
        Предпочли купить билеты в третий класс за свои деньги.
        Эдвард встал и подошел к жене. Мейбл была в ночной рубашке из розового шелка. Бретелька сползла с одного плеча, и он прикоснулся губами к теплой коже у нее на спине.
        - Мы отказались от поездки во Францию, о чем я не жалею. Тем более что Лисбет обещала отплыть первым же пароходом, - добавила она. - Но они все еще в Париже и редко дают о себе знать. Происходит что-то странное, Скарлетт в этом уверена.
        Негоциант поморщился при одном упоминании этого имени. Влияние соседки по дому, Скарлетт Тернер, помешанной на всем паранормальном, на Мейбл росло, и Эдвард уже начал по этому поводу беспокоиться.
        - Откуда она может это знать? - произнес он с легким раздражением. - Сказали карты Таро? Или, может, она купила себе магический хрустальный шар?
        - Эдвард, только не надо издевок! Я серьезно. Не знаю, что бы я делала без Скарлетт в прошлом году, когда Лисбет от нас уехала.
        - Прости, дорогая. Ты стала такой чувствительной, впрочем, как все матери мира.
        С этими нежными словами он развернул жену к себе лицом. С разрумянившимся от волнения лицом в обрамлении медно-рыжих кудряшек она была очаровательна. С мечтательным видом он провел пальцами от плеча к грудям и вниз, к округлому бедру. Мейбл не утратила ни своей миниатюрности, ни живости нрава, ни грации.
        - Ты - все та же девчонка, много лет назад поймавшая меня в свои сети, Мейбл. Неотразимая прелестница, которую я люблю всем сердцем с той секунды, когда наши взгляды встретились.
        - Льстец! Мне недавно исполнилось сорок три, и в прошлую субботу, за ужином, Перл долго рассматривала меня, как чудного зверя в зоопарке, а потом посоветовала крем от морщин. Безжалостная у тебя племянница!
        Эдвард закрыл ей рот поцелуем. Приласкал, в свою очередь любуясь бегущими над городом облаками. С улицы наверх, к окну, у которого супруги так и остались стоять обнявшись, доносилась какофония звуков: призывные крики торговцев газетами, стук копыт по мостовой, лошадиное ржание, а временами и сигналы клаксонов, потому что автомобилей в городе прибывало. Фоном всему этому служил гул отдаленных людских голосов.
        - Нашей Лисбет грозит опасность! - внезапно заявила Мейбл, как только муж позволил ей вдохнуть. - Скарлетт столько раз говорила! Карты позавчера выпали очень, очень плохие.
        Но муж только пожал плечами, а потом изобразил озадаченность:
        - С чего бы? Ее опекают Бонни и дядя Жан, не говоря уже о Ричарде Джонсоне. Дорогая, ты зря себя изводишь. И сколько бы ты ни называла меня материалистом, скажу еще раз: все мы в опасности, каждый день своей жизни. Такое и я могу напророчить, даже без помощи карт.
        - А если этот мерзкий человек, Ларош, что-то предпримет? - вскричала Мейбл. - Человек, способный натравить бандитов на собственного зятя, лгать своей внучке! Он мог приехать в Париж, и, поскольку Лисбет до сих пор официально под его опекой, забрать ее и увезти в шато де Гервиль.
        - Нет, Мейбл, он не посмеет! Так что хватит волноваться. Кстати, я ведь не ошибся в оценке этого индивидуума, хотя наблюдал за Ларошем с приличного расстояния, когда он приезжал в Нью-Йорк. Помнишь, я сразу тебе сказал: это человек холодный, замкнутый.
        - Конечно помню, - согласилась супруга. - Слава Богу, что мы не отдали ему Лисбет! Ей тогда было всего шесть. Утешает то, что с нами она была счастлива. Боже, пусть она поскорее приедет!
        Когда от Элизабет пришло первое письмо с парижским штампом, Вулвортам было от чего встревожиться. В общих чертах она описала прошлые злодеяния деда и что ей пришлось сбежать от него в столицу в сопровождении Бонни, Жана Дюкена и Ричарда, своего жениха.
        С изумлением и ужасом они узнали, какую роль сыграл Гуго Ларош в исчезновении багажа Дюкенов по их прибытии в морской порт Гавра. Еще Элизабет объяснила, как нашлись доказательства, что дед организовал убийство своего зятя, Гийома Дюкена.
        Но о самом страшном Элизабет предпочла умолчать. Поэтому Мейбл с мужем скорее обрадовались этому грустному стечению обстоятельств, которое вот-вот вернет им обожаемую Элизабет. Они очень любили ее - дитя, которое подарила им судьба, ведь своих детей у них не было. А еще в ее письме была фраза: «Первым же пароходом поплыву в Нью-Йорк». С тех пор они считали дни в ожидании ее приезда.
        ПАРИЖ, Л'ОПИТАЛЬ-ДЕ-ЛА-ШАРИТЭ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, В ТОТ ЖЕ ЧАС
        Сидя на краешке кровати, Бонни нежно обнимала все еще дрожавшую от волнения Элизабет. Молодая женщина только что слабым, детским голосом поделилась с ней своим ужасным секретом.
        - Я так и знала, - прошептала гувернантка. - С самой первой минуты, но решила ни о чем тебя не расспрашивать. Хотя, пожалуй, стоило. Тебе бы не пришлось столько времени молча страдать, и сегодня ты чуть не умерла.
        - Ничего, зато теперь мне легче. Вы с Ричардом должны знать правду. Бонни, что бы ни случилось, я ни о чем не жалею.
        - Ты намекаешь на то, как повел себя Ричард? Негоже было оставлять тебя одну в такой момент, даже если он рассердился.
        - Он счел это предательством с моей стороны, и его трудно в этом упрекнуть. Если он разорвет помолвку, я не обижусь. Бонни, я очень хочу домой. Я хорошо себя чувствую, так зачем мне оставаться в больнице?
        - Пойду и поговорю об этом с медсестрой, которая тебя опекает. Я предусмотрительно захватила с собой комплект нижнего белья и твое платье. Господи, когда мне сказали, что ты в больнице и едва не утонула, у меня чуть сердце не остановилось! Из больницы прислали мальчика-посыльного, и он мне все рассказал.
        - Бонни, прости меня!
        Элизабет прижалась головой к плечу подруги. Вот уже несколько недель как Бонни перестала говорить ей «вы», и благодарить за это нужно было Жана Дюкена.
        - Элизабет, мы - одна семья, и скоро Бонни станет твоей свойственницей. И уже сейчас она тебе не прислуга. Мне странно и даже неприятно слышать, что она говорит тебе «вы»! - заявил он одним майским вечером, через неделю после отъезда из Гервиля, уже в новом жилище, где они поселились 30 апреля.
        Это была пятикомнатная квартира на четвертом этаже старого дома на улице Мазарини, в квартале Сен-Жермен-де-Пре - четыре крохотные спальни, столовая и узкая кухонька, с окном во внутренний двор.
        - Я решила, что так будет лучше для всех, Бонни, - внезапно сказала Элизабет. - Я просто не могла уехать в Нью-Йорк в таком состоянии, я была сама не своя. А потом оказалось, что у меня задержка - ну, ты понимаешь, - и земля окончательно ушла у меня из-под ног. И еще одно: я тайком от тебя, предосторожности ради, продала драгоценности моей бабушки Аделы и те, что мне подарили, тоже.
        Бонни отметила про себя, что Элизабет предпочла умолчать о дарителе, каковым был, разумеется, Гуго Ларош.
        - Для меня это - проклятые деньги, но нам они очень пригодились. И тебе не пришлось идти работать, - с мрачным видом подытожила молодая женщина.
        - В нашем положении разумнее, чтобы я заботилась о тебе, как это было всегда. Скоро все забудется и ты снова будешь радоваться жизни, - стала уговаривать ее Бонни. - С Вулвортами тебе будет хорошо, так что сейчас главное - поскорее уехать. Хоть бы так и случилось! Я опасаюсь, как бы Жан, узнав о чудовищном злодеянии Лароша, не отложил отъезд и не поехал с ним поквитаться.
        - Ты права, Бонни, но только сама я дяде ничего рассказывать не хочу, стыдно. Сделаешь это за меня, да? И пожалуйста, постарайся убедить его не ехать в Гервиль. Я хочу уехать и все забыть. Масса преступлений этого толка остаются безнаказанными! - Элизабет вздохнула. - Некоторые мужчины пользуются тем, что сила на их стороне, и совесть их потом не мучит.
        - Если б ты только знала, как ты сейчас права! - воскликнула Бонни. - Видно, пришло время тебе об этом рассказать. Элизабет, последние несколько месяцев у меня был серьезный повод беспокоиться за тебя. Я, конечно, нарушаю обещание, но это трагическая история, и ты должна ее знать. Если бы я сделала это раньше, может, ты давно нашла бы в себе силы рассказать мне правду.
        - Трагическая история?
        - Помнишь малышку Жермен? Гуго Ларош изнасиловал и ее. Она мне все рассказала в тот день, когда я пошла в местечко навестить ее в родительском доме. Я беспокоилась за нее, ведь бедняжку уволили, как и меня. Как она плакала! Это чудовище в человеческом обличье откупилось от нее золотым луидором! Девушка планировала перебраться жить в Пуатье, к старшему брату. И больше всего боялась, что о ее бесчестье могут узнать родители.
        - Боже мой!
        Из груди Элизабет вырвался крик, и она спрятала лицо в ладонях. Но она не плакала, она размышляла, и с каждой секундой решимость молодой женщины только крепла.
        «Больше никогда я не склоню голову от стыда, никогда не буду думать о смерти, это малодушие, за свое счастье нужно сражаться. И своих женских слабостей стесняться тоже не стану! - сказала она себе. - Я ощущала себя оскверненной, униженной, обреченной - но почему?»
        - Почему? - спросила она вслух, глядя на Бонни своими большими голубыми глазами. - Почему я прыгнула в реку, рискуя умереть и заставить горевать всех, кто меня любит, а Гуго Ларош с гордо поднятой головой вернулся в поместье, где он - уважаемый человек? Хорошо, что тетушка с дочкой последовали моему совету и уехали подальше от него, на Ривьеру, на следующее же утро после его возвращения. Если верить Анне-Мари, он даже не стал с ними разговаривать.
        Бонни со вздохом кивнула. Доброжелательная мадам Клотильда, младшая сестра Лароша, и ее дочь Анна-Мари, гостившие в шато де Гервиль в апреле, были ей очень симпатичны.
        - Им тоже невдомек, что со мной случилось на чердаке, - продолжала Элизабет срывающимся голосом. - Мы с Анной-Мари переписываемся, и я продолжаю ей врать, что Мейбл и Эдвард в Париже, с нами. Письма я из осторожности получаю «до востребования». Сейчас я ничего не могу им рассказать, но когда мы приедем в Нью-Йорк, я напишу и открою про деда всю правду. Если б только я могла отомстить за Жермен, а заодно и за себя! Но этот день придет, я знаю точно. Бедная маленькая Жермен, такая веселая, такая милая! Разве могла я подумать…
        Глаза Элизабет сверкнули ненавистью, но Бонни этого не заметила.
        Она прислушивалась к разговору медсестер в другом конце палаты.
        - Кажется, у них там что-то случилось, - проговорила она. - Пойду посмотрю, а заодно спрошу, когда тебя отпустят домой.
        - Хорошо, иди.
        Оставшись одна в ограниченном занавесками пространстве, отчего освещение получалось мягким, приглушенным, Элизабет сложила ладошки и стала молиться. Она взывала не к Богу, справедливому и доброму, а к таинственным силам, которые правят иным миром, столь же таинственным.
        «О вы, по чьей воле я вижу пророческие сны, которые так часто меня пугают! Дайте мне силы вернуться однажды в Шаранту, на землю моих предков, и искупить преступления, совершенные этим нравственным уродом, отцом моей любимой мамочки! Она смогла от него спастись, я - нет. Но уничтожить меня он не сможет, я больше никогда не буду жертвой, клянусь!»
        Перекреститься она не осмелилась, сознавая, что молитва не совсем христианского толка. Однако это не помешало Элизабет ощутить, как ее душу наполняет новая, прежде неизведанная сила. Только побывав в шаге от смерти, она смогла возродиться, после стольких горестей и испытаний.
        2. КЛЯТВЫ ВЛЮБЛЕННЫХ
        ПАРИЖ, В ДОМЕ НА УЛИЦЕ МАЗАРИНИ, НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ, В ЧЕТВЕРГ, 15 ИЮНЯ 1899 ГОДА
        Элизабет сидела у окна в своей спальне и смотрела на помолвочное колечко - сапфир в окружении бриллиантов, в оправе из серебра. Его подарил ей Ричард в октябре прошлого года. По этому случаю в замке Гервиль звучали смех и музыка, а сама она вальсировала в платье из розовой тафты, в свете огромной хрустальной люстры.
        - И с дедом мы тоже танцевали, - едва слышно промолвила она.
        Мысли ее вернулись к Жермен, робкой служанке с круглыми щечками и добрым, доверчивым взглядом. Молодая женщина тяжело вздохнула.
        «По словам Бонни, это случилось в августе. А через несколько дней Ларош застал нас с Ричардом в Монтиньяке, в доме моих родителей. Я была полуголая, - с волнением вспоминала она. - Нет, не надо больше об этом думать! Надо забыть!»
        Час назад они приехали из больницы Шаритэ. Этой ночью Элизабет хорошо выспалась, и ничего страшного ей не снилось. Бонни забрала ее на фиакре и, пока они ехали домой, сообщила с озабоченным видом, что Ричард не вернулся на улицу Мазарини ни вчера вечером, ни этим утром.
        - Но все его вещи дома, и чемоданы тоже.
        - Он вернется, Бонни. Хотя бы за одеждой и личными вещами.
        Близился полдень, и Элизабет уже начала сомневаться в своих прогнозах, тревожиться. Что, если Ричард исполнил свою угрозу? Она представила, как он является к Гуго Ларошу ради торжества справедливости.
        От этих мрачных мыслей ее отвлекла Бонни. Она вошла в комнату - в кухонном фартуке, с полотенцем в руке и натянутой улыбкой на кукольном личике.
        - Моя крошка, обед готов! Ты такая бледная, надо тебя как следует подкормить.
        - Мне кусок в горло не полезет, пока не узнаю, что с Ричардом. Где его носит?
        Не мог же он уехать, не попрощавшись!
        - Скажу больше: очень дурно с его стороны было вот так взять и уйти от тебя в больнице! - буркнула подруга.
        - Может, сел на поезд, как грозился, и сейчас уже в Шаранте? Если он все расскажет дяде Пьеру и дедушке Туану, вместе они могут совершить непоправимое.
        - Этого еще не хватало! Господь с тобой, Элизабет, ты меня пугаешь.
        Женщины обменялись встревоженными взглядами. Запах гари вернул Бонни к реальности.
        - Ну вот, мои говяжьи медальоны[6 - Округлые кусочки говяжьей голяшки с костью, толщиной 4 - 5 см.] сгорели! - всполошилась она и бросилась в кухню.
        Элизабет посеменила за ней. Живот у нее все еще побаливал, но она этому только радовалась. Бонни жалобно причитала над дымящей чугунной сковородой:
        - Вот беда! После всех этих тревог у меня ничего в голове не держится!
        - Бонни, это такие мелочи! Лучше поговорим о другом. У вас уже был разговор с дядей Жаном?
        - Да, вчера вечером.
        - И как он отреагировал?
        - Конечно разозлился, разволновался. И ночью я слышала, как он ворочается тут, в кухне, на своей постели. Я не выдержала и пришла к нему. Как могла, утешала. Мало-помалу он успокоился. Не бойся, Жан и словом не обмолвится о том, что с тобой случилось. Как ты хочешь, так и будет.
        - Вот и хорошо! Спасибо, Бонни. Погоди-ка, кто-то поднимается по лестнице! Только бы это был Ричард!
        Обе навострили ушки, затаили дыхание, но шаги оборвались не на их площадке, а этажом выше.
        - Соседи, - вздохнула Элизабет. - Господи, где же Ричард?
        Этим вопросом молодая женщина задавалась еще долго, до самых сумерек.
        Лежа в кровати, она время от времени целовала свое помолвочное кольцо. И ждала, ждала, ждала…
        - Я же его люблю, люблю по-настоящему! - шептала она. - И я его лишилась, как когда-то родителей, а потом - Жюстена.
        Впервые за много месяцев Элизабет осмелилась вспомнить об этом юноше, замковом конюхе. Он уехал из дому, узнав, что мать, прислуга в доме Ларошей, зачала его от хозяина, то есть он, Жюстен, - побочный сын помещика, плод адюльтера, случившегося в чердачной каморке, каких в замке было множество.
        Белокурые волосы, нежный взгляд черных глаз, ласковая улыбка, делавшая его совершенно неотразимым… Элизабет быстро достала из-под подушки маленького оловянного солдатика.
        - Я берегла тебя все эти годы, - проговорила она.
        За это время игрушка, солдат с барабаном, сильно потускнела, краски стерлись.
        - Жюстен сказал, ты будешь меня защищать. Только ничего у тебя не получилось…
        Внезапно Элизабет снова стало очень грустно, и она закрыла глаза. Когда-то она была влюблена в Жюстена и он ее тоже обожал.
        - Разве мог ты перебороть судьбу? - продолжала она едва слышным шепотом. - И нам с Жюстеном пришлось расстаться. Не могла же я выйти за сводного брата собственной матери! Грустная ирония судьбы!
        Она невольно затаила дыхание - на лестничной площадке разговаривали мужчины! Еще мгновение - и радостно, с облегчением вскрикнула Бонни, а потом и позвала ее:
        - Элизабет! Они пришли! Жан привел Ричарда!
        Молодая женщина встала, дрожа от радости. В комнате было сумрачно, и когда дверь распахнулась, в просвете вырисовался силуэт ее суженого.
        - Лисбет, прости! Прости, милая! Я повел себя как дурак.
        Он протянул к ней руки, и Элизабет бросилась к нему на шею. Они порывисто обнялись, не замечая ничего и никого вокруг.
        Несколько минут спустя Бонни вернула их с небес на землю, пригласив всех к столу.
        - Если тебе не трудно, принеси еду сюда на подносе, - попросила Элизабет. - Нам надо побыть вдвоем.
        - Воркуйте, голубки! А я пока покормлю своего Жана, - шутливо отозвалась Бонни.
        - Жан намного терпеливей и покладистей меня, - признал Ричард.
        - Святая правда! Он принял мои условия, и мы поженимся уже в Нью-Йорке. Когда люди любят друг друга, время значения не имеет.
        С этими словами Бонни вышла и закрыла за собой дверь. Элизабет зажгла керосиновую лампу, своим золотистым светом озарившую скромную обстановку комнаты.
        - Где ты все это время был, Ричард? - спросила она наконец, присаживаясь на край кровати. - Я дома с самого утра, но весь вчерашний день в больнице я ждала, что ты вернешься. Понимаешь ли ты, как мне было тревожно? Я перебрала тысячу вариантов, один страшнее другого.
        Американец уселся в единственное в комнате кресло, лицом к ней. Элизабет отметила про себя, что бежевый льняной костюм сильно измят, внизу штанин - пятна грязи. Ворот белой рубашки был расстегнут.
        - Вид у меня непрезентабельный, знаю, - вынужден был признать он. - Шляпу я потерял, галстук забыл в каком-то бистро. Лисбет, мне правда очень жаль, что я так разозлился и ушел. Но, может, так было нужно, потому что сейчас я смотрю на ситуацию другими глазами. И я раскаялся, за что надо благодарить священника церкви Сен-Сюльпис.
        - Ты, который так далек от религии? - изумилась молодая женщина.
        - Так, как в детстве, я, конечно, в Бога не верю, но многие обращаются к Нему в минуты, когда помощи больше ждать не от кого. И вчера это был как раз такой случай. Я несколько часов бродил по городу, чтобы успокоиться, пока не понял, что стою на вокзале Аустерлиц и смотрю расписание поездов в Ангулем. Причину ты понимаешь?
        - Конечно.
        - Но я никуда не поехал. Я сильно перенервничал, я устал, и твое лицо стояло перед глазами. Такой я оставил тебя в больнице - бледную, несчастную. И тогда я вернулся к мосту Пон-Неф и понял, сколько тебе пришлось выстрадать после нашего отъезда из Гервиля. И заплакал, хотя это, как ты знаешь, со мной случается крайне редко.
        - Ричард, ты весь дрожишь! Ты проголодался и устал, не надо больше разговоров! Ты со мной, и это самое главное.
        - Нет, я хочу, чтобы ты знала все. Я уже шел по набережной домой, на улицу Мазарини, когда мне повстречалась женщина. Одета она была несколько странно, но в руках она несла твое желтое платье! Кажется, еще мокрое. С ней был парень лет пятнадцати, и у него были твои лаковые туфли. Я бросился к ним.
        - Хвала Господу! Ты повстречал Лазара, моего спасителя! Ричард, я так рада, так рада! Ты, конечно же, возместил им потраченное на фиакр?
        - Мы немного поговорили, на повышенных тонах, и я дал немного денег парню, в благодарность за его геройство. Эти лодочники - люди гордые. Слышала бы ты, как Иоланда Дюрье (она назвала свое имя) меня отчитывала! Я почувствовал себя ничтожеством, чтобы не сказать хуже.
        Ричард умолк. Лицо у него было усталое, осунувшееся, глаза блестели от волнения. Но Элизабет он показался еще более красивым, чем обычно, - сейчас, когда всегдашняя невозмутимость и высокомерие дали трещину. В дверь постучала Бонни.
        - Вот, принесла вам овощного супу и по порции омлета каждому! - объявила она. - Приятного аппетита!
        Также на подносе оказался нарезанный хлеб и графин с водой и все, что было нужно из столовых приборов.
        - Спасибо, Бонни, вы - ангел. Ангел-хранитель нашей Лисбет! - сказал Ричард.
        Польщенная женщина удалилась, радуясь, что и они с Жаном смогут пообедать тет-а-тет. Элизабет заметила на покрывале, по центру кровати, оловянного солдатика. Быстро накрыла его ладонью, а потом и спрятала под подушку.
        Ричард, который как раз нюхал ароматный суп, ничего не заметил.
        - Нет, не буду есть, пока не расскажу тебе все до конца, - упрямо сказал он.
        - Тогда говори скорее, а то остынет, - поддразнила его Элизабет.
        К Элизабет неожиданно вернулись вся ее беззаботность и веселость. Ричард посмотрел на нее с удивлением.
        - Ты тоже переменилась, - заметил он. - Такая же красивая, но во взгляде нет этой тоски, как у затравленного зверя. Для меня это огромное облегчение. Так о чем это я? Мы остановились на том, что, по милости Иоланды Дюрье, я ощутил себя абсолютным ничтожеством. Она строго наказала получше о тебе заботиться, когда я объяснил, что ты моя невеста. И я обещал. Потом мы с ее сыном пожали друг другу руки.
        - Лазар - ее племянник, а не сын.
        - Какая разница! Они как раз шли в больницу, отдать твое красивое платье и обувь медперсоналу и забрать ту одежду, в которой тебя доставили.
        - Да, монахиня мне рассказала, что это она занималась обменом одежды. Только я ей отдала то желтое платье, я даже видеть его не хочу, не то что надевать! Жаль, что Иоланда с Лазаром не зашли меня навестить.
        - Наверное, очень спешили отплыть в Конфлан[7 - Конфлан - Сент - Онорин - город в департаменте Ивлин, в двадцати километрах к северо- западу от Парижа, с древности и доныне - один из важнейших центров внутреннего судоходства. (Примеч. автора)], - предположил Ричард. - Но вернусь к рассказу. Я уже не злился, наоборот, мне было стыдно, и меня мучили угрызения совести. Сам не знаю как, но я оказался на площади Сен-Сюльпис. Увидел церковь, и мне почему-то захотелось войти. У алтаря стоял священник - как будто меня ждал. Знаю, это звучит глупо!
        - Что ты, вовсе нет! - заверила Элизабет, беря его за руку.
        - Он улыбнулся мне. Я присел на скамью, и святой отец подошел. Не знаю почему, но я все ему рассказал. Все, Лисбет, с нашего с тобой знакомства. Это была исповедь, и я раскрыл ему твой секрет, и твое отчаяние, причины которого я якобы не понимал. Но я притворялся. В глубине души у меня был страх. Я заподозрил правду еще в тот вечер, когда мы уехали в Париж, но не хотел верить. Даже думать об этом было страшно.
        - О том, что со мной произошло?
        - Да. Что этот мерзавец, твой дед, мог совершить такую гнусность. Я отрицал очевидное, вынудив тебя столько времени терзаться в одиночку. Но теперь все будет по-другому. Я сумею тебя утешить, защитить. Если, конечно, ты ко мне вернешься, если ты правда этого хочешь. Лисбет, ты выйдешь за меня? Обещаю, я ничего не буду от тебя требовать, пусть даже пройдет много месяцев. Лишь бы ты была рядом, чтобы я мог тобой любоваться, баловать тебя и доказывать свою любовь.
        Ричард перевел дух от волнения. Наклонился и осыпал пальчики Элизабет поцелуями.
        - Я не передумала, я хочу стать твоей женой, - мягко отвечала она. - Потому что люблю тебя. И я тоже сумею тебе это доказать. Но сейчас я хочу поговорить с тобой о своих снах, или, вернее будет сказать, кошмарах. Я пыталась там, в больнице, но ты не захотел слушать.
        - Теперь я весь внимание, - серьезно сказал он.
        Элизабет в деталях, не упуская ничего, поведала ему о странном феномене, сопровождавшем ее с детства, благодаря чему она догадывалась о инцестуальных порывах своего деда.
        - Это пугает, и в это с трудом верится, - заявил Ричард по окончании рассказа. - Я вот чего не пойму: если так, почему ты не сбежала сразу, когда увидела это во сне, почему ждала, пока кошмар не станет реальностью? Твердила, что не надо волноваться, что опасаться тебе нечего. Если бы ты сразу мне все рассказала, я бы не дал этому зверю к тебе прикоснуться!
        Элизабет не сразу нашлась с ответом. Подумав немного, она эмоционально воскликнула:
        - Я не знаю почему, Ричард! Может, я сама не хотела в это верить, хотя раньше мои кошмары всегда сбывались. Что-то, что сильнее здравого смысла, удерживало меня в Гервиле. Думаю, это мамочка так хотела. Она направляла меня, я часто ощущала ее присутствие рядом. И вот доказательство: я узнала всю правду про деда, найдя те чемоданы и жуткие записки. За это пришлось дорого заплатить, увы!
        - Мать не могла потребовать от тебя такой жертвы! - возмутился мужчина. - В итоге ты чуть не умерла! Элизабет, прошу, с сегодняшнего дня рассказывай мне, если тебе снова будут сниться кошмары. Ничего от меня не скрывай. Я хочу разделить с тобой это бремя, и бремя очень тяжкое.
        - Спасибо, Ричард!
        Он схватил ее за руки и был тут же вознагражден чудесной улыбкой, обещавшей лучезарное будущее.
        НЬЮ-ЙОРК, ДАКОТА-БИЛДИНГ, ЧЕТВЕРГ, 22 ИЮНЯ 1899 ГОДА
        Мейбл и Скарлетт Тернер чаевничали в большой гостиной просторной, роскошно обставленной квартиры Вулвортов. Приятно пахло бергамотом и еще теплым лимонным печеньем, которое им только что подала Норма. Эта рослая белокурая девица родом из Канзаса очень старалась угодить хозяйке и сохранить свое место.
        Миссис и мистер Вулворт же, не имея на уме ничего дурного, постоянно сравнивали ее с Бонни, и всегда - в пользу последней.
        - Ваша прислуга делает успехи! - с ироничной усмешкой заметила Скарлетт. - Но ей не хватает выучки, Мейбл. По комнатам вышагивает, как по кукурузному полю!
        - Я не обращаю на это внимания. Норма - девушка честная и неболтливая. И Эдварду нравится ее стряпня.
        - Или кое-что другое, - подхватила гостья, опуская чашку на стол.
        - Вы действительно так думаете? - встревожилась Мейбл. - Так сказали карты? Ну, что супруг мне изменяет? Эдвард неизменно нежен со мной, и я чувствую себя желанной.
        - Мейбл, дорогая моя, в таких делах я руководствуюсь своим знанием людской природы и логикой. Не стоит беспокоить карты такими банальностями.
        Скарлетт вставила в черепаховый мундштук янтарного оттенка сигарету, закурила. Мейбл табачный дым раздражал, но она не подавала виду.
        - Кстати, я только что в вашей квартире видела фантом, - сказала она. - Голубоватое нечто парило возле камина в этой вот комнате!
        Дух женщины, тут ошибки быть не может, тот самый, который я иногда вижу на вашем этаже. Скажите, у вас спокойный сон?
        Встревоженная Мейбл ответила не сразу. Она страдала бессонницей, которую объясняла своим нетерпением - когда же приедет ненаглядная Элизабет?
        - Я сплю плохо, но это оттого, что все мои мысли - о крошке Лисбет. Тем более что вы сами сказали - ей грозит опасность. Во вторник я отправила в Париж телеграмму, но ответа еще нет.
        - Ничего такого я не говорила, Мейбл. Я всего лишь считываю послания Таро и передаю их вам.
        - Да-да, конечно. Я неправильно выразилась.
        Мейбл смотрела на подругу с благоговением. Дама во всех отношениях незаурядная, Скарлетт Тернер знала толк в макияже и элегантных нарядах. Волосы у нее были очень светлые, завитые на плойку и убранные в высокую прическу, с челкой из искусно уложенных завитков. Взгляд ее серо-голубых глаз, казалось, скользил по людям и предметам, не особенно вникая в детали, что, впрочем, не мешало ей мастерски манипулировать женщинами.
        - Я часто слышу это от вашей невестки Дорис. Она передает мои предсказания своему мужу, и Мэтью посылает меня к дьяволу! - засмеялась Скарлетт.
        - Прошу, не нужно поминать дьявола! У меня мороз по коже! - попросила Мейбл, демонстрируя свое округлое, чуть тронутое загаром предплечье.
        Из вестибюля, приглушенный парой закрытых двойных дверей, послышался металлический звон колокольчика, и Норма энергично промаршировала к входной двери. Еще минута - и горничная вошла в гостиную. С радостной улыбкой она подала хозяйке маленький серебряный поднос:
        - Телеграмма, мэм! Наверняка из Франции, от вашей дочки!
        Взгляд девушки, на мгновение остановившийся на фотографии Элизабет и Ричарда Джонсона, снятых в день помолвки, мечтательно затуманился. Каждое утро Норма перышком смахивала пыль с самого фото и с его золоченой рамки.
        - Спасибо, Норма, можете идти.
        - Слушаюсь, мэм!
        Пальцы Мейбл поглаживали бежевый прямоугольный конверт с надписями и красными чернильными печатями. Увидев, что гостья несколько озадачена, она тихо сказала:
        - Норма знает, с каким нетерпением я жду Элизабет. Когда мы вдвоем, я иногда сама заговариваю с ней об этом. Она хорошая девушка, уверяю вас.
        - Когда не фамильярничает с хозяйкой… Но это, дорогая, только мое мнение. В присутствии этой девицы мне… дискомфортно. Потусторонние вибрации, вы понимаете. Возможно даже, что ваша прислуга стоит за всеми странными феноменами, присутствие которых я ощущаю каждый раз, приходя в этот дом. Мейбл, вы меня слушаете?
        Та рассеянно кивнула. Она как раз разворачивала телеграмму, досадуя, что приходится читать ее в присутствии Скарлетт. Но радость и удивление взяли верх над осмотрительностью.
        - Боже, какая радость! Они отплывают на пароходе «Гасконь»[8 - Судно с таким названием существовало в действительности. Начиная с 1886 г. курсировало по маршруту Гавр - Нью-Йорк. (Примеч. автора.)] из Гавра 27 числа, то есть в следующий вторник. И, оказывается, уже успели пожениться. В прошлую субботу, в мэрии. Венчание состоится уже тут, в Нью-Йорке.
        Мейбл еще раз перечитала короткие фразы, разделенные многоточиями, вздохнула.
        - Но зачем было вот так, на скорую руку, жениться? И в Париже… Не об этом я мечтала! - посетовала она. - Теперь Лисбет приедет с мужем, а я ничего не поменяла в ее спальне, не считая штор и пары других мелочей. Меблировка, декор - все это не подойдет для супружеской пары. Хотя они наверняка захотят жить где-то в другом месте. Эдвард расстроится не меньше, чем я. Мы ведь надеялись, что какое-то время сможем побыть со своей любимой девочкой!
        - Я могу принять молодоженов у себя, Мейбл. Или вашу Бонни с ее фермером, - предложила Скарлетт, жадная до новых впечатлений любого рода.
        - Жан вообще-то не фермер. Он сначала работал на семейной мельнице, потом - в замке, чтобы быть поближе к племяннице. Он младший брат Гийома Дюкена, отца Лисбет. Говорят, они очень похожи.
        - Как говорят французы, что за meli- melo[9 - Путаница, ералаш (фр.)] - воскликнула Скарлетт. - Мейбл, пообещайте, что позовете меня в гости! Хочется со всеми познакомиться.
        - Обещаю. Лисбет вам понравится. Она настоящая красавица, и у нее особое восприятие мира.
        - Дорогая, мне не терпится поскорее увидеть это чудесное создание!
        - Думаю, они приедут дней через десять, не раньше, - вздохнула Мейбл, и ее нежное сердце затрепетало от невыразимого счастья.
        МОНТИНЬЯК-СЮР-ШАРАНТ[10 - Монтиньяк на реке Шаранта.], МЕЛЬНИЦА СЕМЬИ ДЮКЕН, ПЯТНИЦА, 23 ИЮНЯ 1899 ГОДА
        С наступлением тепла, по просьбе старого Антуана Дюкена, его сын Пьер с женой Ивонн устанавливали во дворе мельницы, под очень старой раскидистой липой, стол.
        Всей семьей они обедали и ужинали за этим столом, к огромной радости мальчишек, Жиля и Лорана. Свою кузину Элизабет мальчики не забыли и часто спрашивали, нет ли от нее новостей. И вот сегодня, когда они после уроков прибежали домой, сидящий в кухне дед показал им письмо.
        - Пришло сегодня утром, мои хорошие, но дождемся родителей и потом почитаем. Элизабет пишет из Парижа. А вы накройте пока на стол, у нас гость, и он с дороги!
        Старый мельник указал на молодого мужчину в военной форме, стоявшего у очага, в котором над тлеющими угольями стояла большая кастрюля.
        - Жюстен, это мои внуки! Жилю десять, Лорану в мае исполнилось восемь.
        Мальчики, чуточку робея, кивком поздоровались с гостем, который повернулся к ним. Улыбка у молодого человека была невеселая.
        - Мсье, вы - солдат? - осмелился спросить Лоран, зачарованно разглядывая красные штаны, темно-синюю форменную куртку и кожаную портупею.
        - Я служу в армии, но, слава Богу, не воюю, - отвечал Жюстен. - На неделю отпустили в увольнительную, и вот решил наведаться в родные края. Шел в Гервиль, дай, думаю, зайду сперва на мельницу, это по дороге!
        - И хорошо, что зашел. У нас новостей много. И в замке много чего переменилось, но об этом расскажу потом, - сказал Антуан, многозначительно посмотрев на него.
        Жюстен кивнул, хотя слова старого мельника его порядком встревожили. Лоран же с детской непосредственностью заявил своим звонким голоском:
        - Элизабет уехала в Париж! Так что мы с Жилем на бал-маскарад не попали.
        - Элизабет больше не живет в замке? - удивился Жюстен. - А мне так хотелось с ней повидаться! Если бы я знал, то вообще бы не приехал.
        - Что ж, теперь знаешь, - вздохнул старик, провожая взглядом мальчишек.
        Один понес на улицу тарелки, другой - булку хлеба и столовые приборы.
        - Наверное, вышла замуж и поэтому уехала?
        - Нет, Жюстен. Моей крошке Элизабет пришлось сбежать из замка. Это было еще в апреле, и с ней уехали Бонни, мой сын Жан и, конечно, жених, Ричард Джонсон. Свадьбу планировали в июле, но Элизабет больше не могла находиться в одном доме с Ларошем.
        - Почему? Он как-то ее притеснял? Никогда не забуду то утро, когда он отстегал ее кнутом!
        - Погоди, дети возвращаются!
        Жиль и Лоран, смеясь, скакали на одной ножке. Жюстен наблюдал за ними с тяжелым сердцем. Братья были коротко острижены, лица - беззаботные, и оба в серых рубашках, на ногах - сабо. Сам он всех простых радостей детства был лишен.
        - А ну, проказники, достаньте-ка воды из колодца! - прикрикнул на внуков Антуан. - Одного ведра хватит, оставите на приступке. И бегом за родителями! Скажете, что письмо принесли и что у нас гость.
        - Не хотите говорить при мальчиках, - догадался Жюстен. - Все так плохо?
        - Элизабет узнала, что дед, Гуго Ларош, в свое время придумал целый план, как помешать Катрин и Гийому сесть на пароход в Гавре. Бедная моя девочка! На чердаке в замке нашлись и родительские чемоданы, и даже тряпочная кукла - мой подарок. Еще Элизабет нашла кожаный бумажник Лароша с сохранившимися с тех пор документами - они доказывают его вину. Ларош заплатил уличным бандитам, чтобы они раз и навсегда избавили его от зятя, моего сына.
        - Такая низость… Немыслимо! Но вам, мсье Дюкен, я верю на слово. И этот человек, вполне вероятно, мой отец? Два года назад, когда я уезжал отсюда, я был в этом уверен. Теперь предпочел бы, чтобы это была неправда. Мадлен постоянно врала, может, и на этот счет тоже?
        - Идем, Жюстен. Посидим под липой, выпьем по маленькой. Летом в доме - что твой ледник… Мы с тобой мало знакомы. Так, здоровались на ярмарке в Монтиньяке. Но это ничего, это поправимо.
        Антуан ободряюще потрепал парня по плечу. Вместе они подошли к столу из сбитых широких досок, на ножках в виде крестовины.
        - Забудь, что этот поганец мог быть твоим отцом, - посоветовал старый мельник. - Хорошие отцы растят своих детей, любят, заботятся, научают, что хорошо и что плохо.
        - А я запомнил только тычки и обиды: та, что называла себя моей тетей, на них не скупилась, - вздохнул молодой солдат, усаживаясь за стол. - Мне строго-настрого приказывали никому не показываться на глаза, и жил я на чердаке, как звереныш в клетке.
        - Тяжко тебе приходилось, Элизабет рассказывала. И я, мой мальчик, искренне тебе сочувствую. Но тем больше твоя заслуга, раз ты сумел остаться таким, как есть, - порядочным, любящим, щедрым душой. Моя внучка тебя очень любит.
        - Спасибо вам, мсье Дюкен.
        - Зови меня просто дедушка Туан! Мне это будет приятно. И, когда закончится служба, смело приезжай, в моем доме тебе всегда найдется место.
        Лицо Жюстена осветилось широкой улыбкой - так его растрогала доброта старика с голубыми глазами, такими же прекрасными, светлыми и ясными, как у Элизабет.
        Подошли Ивонн с Пьером и детьми. Муж с женой были в рабочих халатах и фартуках, белых от муки. И только кисти рук у них были безукоризненно чистые и еще блестели от воды.
        - Здравствуйте, Жюстен! - воскликнула Ивонн. - Жиль рассказал, что у нас гости. Простите, что мы в таком виде: после обеда нам еще работать, так что не до переодеваний.
        Пьер Дюкен, которому было уже сорок девять, задержал взгляд на лице гостя. И был так поражен, что сказал все, что было у него в тот момент на уме:
        - Простите, но вы так похожи на Катрин, мою невестку! Выходит, это правда, ну, что вы - сын Лароша?
        - Дорого бы я дал, мсье, чтобы им не быть! - ответил сконфуженный Жюстен. - Но беда в том, что доказательств я уже никогда не получу - ни за, ни против.
        - Когда вы уехали из Гервиля, Элизабет часто об этом упоминала. Что вы очень похожи с ее покойной матушкой и что у вас такие же белокурые волосы, - подхватила Ивонн. - У меня есть фото Катрин и Гийома, сделанное по случаю крещения их малышки. Я вам покажу!
        Старый мельник помрачнел. Он до сих пор не мог смириться с потерей среднего сына.
        - Поговорим о другом, - предложил он. - Сегодня пришло письмо из Парижа! Я не открывал, ждал вас. Прочтем, а потом сразу будем обедать. Иначе мальчики в школу опоздают.
        Несмотря на радушие Дюкенов, Жюстен чувствовал себя в их семейном кругу лишним. Да еще в обеденное время. Он было встал, но Пьер подал ему стакан вина.
        - Письмо из Парижа могла прислать только Элизабет! Наверняка вам будет интересно узнать новости, - сказал он. - Останьтесь!
        - Ну-ка, что она тут пишет… - пробормотал Антуан, вынимая из кармана очки.
        В конверте также обнаружилось две коричневые картонки с золотым тиснением, в которые обычно для сохранности вкладывались фотокарточки. Все дружно умолкли, и старик стал читать:
        Милый дедушка Туан, милая Ивонн, милый Пьер, милые мои кузены!
        К сожалению, я не прислала вам приглашения на свадьбу - жизнь в Париже настолько стремительная, беспокойная, что я пренебрегла этой традицией. Объявления о нашем предстоящем бракосочетании вывешивались в мэрии VI округа в течение положенных трех недель, и в субботу, 17 июня, мы наконец поженились. Свидетелями взяли Бонни и дядю Жана, которые в тот же день официально обручились.
        Оба этих события мы отпраздновали в ресторане на бульваре Сен-Жермен.
        Как я уже писала, я довольно долго болела - с самого приезда в столицу. Но теперь поправилась и вышла замуж за того, кого люблю.
        Ричард окружает меня заботой и нежностью, такчто обо мне можете не волноваться. Во вторник,27 июня, мы уплываем в Нью-Йорк на пароходе «Га сконь».
        Я очень часто думаю о вас, честное слово! Но судьба увлекает меня далеко-далеко от родины, на землю которой мне, возможно, больше никогда не ступить. А может, я все-таки приеду, но только когда человек, разбивший жизнь моих родителей, упокоится навеки.
        Я буду очень рада, если Ивонн и впредь будет заботиться об их доме в Монтиньяке. И, конечно же, берите постояльцев, если это будут хорошие, порядочные люди. Это пусть маленький, но доход.
        А еще я часто вспоминаю Жюстена. Если он все-таки вернется в Гервиль или если вы его увидите, передайте, чтобы не показывался в замке. Хотя, если хватит смелости, он может потребовать у Гуго Лароша, чтобы тот признал его законным сыном. В будущем это даст Жюстену права на наследство. Свою долю я ему уступаю с дорогой душой.
        Еще передайте ему, что оловянный солдатик скоро совершит свое третье трансатлантическое плаванье. Он поймет.
        Я вас всех люблю и крепко-прекрепко обнимаю. И отправляю две фотокарточки, которые, надеюсь, вас порадуют.
        Элизабет
        - Что ж, мой мальчик, даже если б захотел, ты не смог бы выбрать день лучше, чтобы зайти в гости! Внучка тебя не забывает, - воскликнул Антуан, обращаясь к гостю, и только потом положил письмо на стол.
        Жюстен был потрясен. Он все еще нежно любил Элизабет, и сколько бы ни напоминал себе, что они - кровные родственники, все без толку.
        - Мне очень приятно, - пробормотал он. - Слава Богу, она счастлива, и в Нью-Йорке ее ждут те, кто ее вырастил и любит.
        - Ричард Джонсон ее обожает, это ясно как день! - мечтательно протянула Ивонн. - Теперь они поженились и можно не волноваться - уж он ее в обиду не даст.
        - Время покажет, - буркнул Пьер и досадливо поморщился. Ему американец никогда не нравился.
        - Деда, а можно нам фотографии? - спросил Жиль, трепеща от любопытства.
        - Имейте уважение к матери, пострелята! Она - первая! - распорядился старый мельник.
        Ивонн, с разрумянившимися от удовольствия щеками, взяла одну из фотографий и осторожно приподняла защитный слой папиросной бумаги.
        - Элизабет с супругом! - объявила она серьезным тоном. - И оба так хорошо улыбаются!
        - И наряжены по последней парижской моде, спорим? - насмешливо отозвался Пьер. - Ну-ка, покажи!
        Он даже нахмурился, так велико было его удивление: одежда на молодоженах была повседневная. У Элизабет в руках - букет, но платье светлое и простое, без декоративной отделки. Фото переходило из рук в руки, и Жюстен получил его последним. Пальцы у него дрожали от волнения.
        Наконец он увидит девушку, чье лицо забыть невозможно! Элизабет смотрела в объектив спокойно, с радостной улыбкой. С Джонсоном Жюстену встречаться не доводилось, и он с горечью отметил про себя мужественную красоту американца и то, каким довольным он выглядит.
        - На другом фото - дядя Жан и мадемуазель Бонни! - вскричал Жиль. - И место красивое. Они на берегу озера?
        - Фон нарисован на холсте, и его попросту устанавливают за спиной клиентов в фотомастерской, - объяснил Антуан. - А теперь передай фотокарточку мне! Жан
        - красавчик в своем галстуке-бабочке! Господи, еще одно мое дитя уезжает в Америку… И в этом мире нам больше не свидеться.
        - Дедушка Туан, может, дядя Жан скоро вернется, - сказал на это Лоран, обнимая старика.
        - Бонни тоже хорошенькая - загляденье! - восхитилась Ивонн. - Эта блузка ей очень идет.
        Жюстен на обрученных Жана и Бонни посмотрел мельком, из вежливости. Он думал о том, как хорошо было бы иметь фотографию Элизабет, которую всегда носил бы при себе и любовался бы ее восхитительными чертами, взглядом, улыбкой.
        «Если ей пришлось покинуть замок в спешке, значит, там должны были остаться фотографии! Можно рискнуть и сходить в Гервиль. Гуго Ларош, естественно, прикажет меня гнать… Но если пробраться в дом в его отсутствие…»
        Утвердившись в своем намерении, Жюстен с аппетитом поел поданного Ивонн сочного бараньего рагу с гарниром из тушеного картофеля и морковки. Потом выпил кофе, к которому полагалась чарка фруктовой водки, поблагодарил Дюкенов и зашагал по дороге вдоль спокойной реки.
        ПАРИЖ, ПОНЕДЕЛЬНИК, 26 ИЮНЯ 1899 ГОДА
        Над столицей висела предгрозовая жара, но ритма жизни горожан это нисколько не замедлило. Толпы прогуливающихся перемещались по набережным Сены в надежде на глоток свежего воздуха.
        Бонни с Жаном тоже вышли пройтись, рука в руке. У букиниста они купили книгу о том, как организовать торговое дело, - будет что почитать на пароходе. Искали подходящее издание долго: прилавков было много, и каждый торговец был не прочь поболтать.
        - Пора домой. Нам еще чемоданы собирать. Поезд на Гавр отходит завтра в пять утра. Я, наверное, в эту ночь не усну! - беспокоилась Бонни.
        - Ничего, в поезде подремлешь, - отвечал на это Жан. - Ты не представляешь, как мне не терпится выйти в море! Отец не знает, но на самом деле я позавидовал Гийому, когда они с Катрин решили переехать в Америку, в Нью-Йорк. И мне хотелось с ними, только я так и не отважился сказать. Думаю, Пьер все равно воспротивился бы. Но теперь, благодаря тебе, Бонни, и племяннице, моя мечта осуществится.
        - Жизнь приготовила нам много приятных сюрпризов, Жан. Разве могла я подумать, что во Франции влюблюсь? Да еще в такого красавца…
        Под пылким взглядом серых глаз жениха Бонни застеснялась и отвернулась, но Жан неожиданно притянул ее к себе и поцеловал в губы. Это случилось не впервые, но Бонни быстро отодвинулась.
        - Жан, ну пожалуйста! Только не на улице!
        - Почему нет? Я видел много пар, которые ни от кого не прячутся!
        - Видно, француженки будут посмелее, чем я, - вздохнула молодая женщина. - И все-таки это неприлично.
        Жан ущипнул ее за талию и засмеялся. Сдержанность Бонни была ему понятна, тем более что она сама уже много раз заговаривала на эту тему.
        - Ты сокрушаешься, что тебе тридцать пять и ты старая дева, - шепнул он ей на ушко. - Но до тебя никакая другая женщина не сумела мне понравиться. И когда мы поженимся, тебе будет проще.
        Бонни отвечала едва заметной улыбкой. От духоты она ощущала странную слабость в теле и на короткий миг прижалась лбом к плечу своего нареченного.
        - Я глупая, - пробормотала она. - Все оттягиваю нашу свадьбу, потому что боюсь оказаться плохой женой.
        - Приходи вечером ко мне в комнату, и я докажу, что это не так. Пообещай!
        Она кивнула в знак согласия и… была вознаграждена еще одним поцелуем в губы, от которого забилось сердце и по жилам быстрее побежала кровь. А довольный Жан Дюкен, внутренне ликуя, стал насвистывать веселую песенку.
        Элизабет, в одной нижней ситцевой сорочке, уже почти закончила укладывать вещи в большой чемодан, купленный Ричардом у одного старьевщика на улице де-ла-Сен. Ей было так жарко, что она разделась почти догола, напрасно надеясь на сквознячок.
        - А мои вещи поместятся? - спросил муж, входя в комнату. - Смотри, я принес тебе тарталетку с клубникой. Ты нашла ее аппетитной!
        - Спасибо, ты такой предупредительный! Думаю, лучше мне сразу ее съесть. Ричард, ты готов пылинки с меня сдувать!
        - Я же поклялся тебя любить и сделать счастливой, Лисбет.
        Он отвернулся к окну, чтобы не видеть ни ее соблазнительных ножек, ни груди в вырезе сорочки. Но сами округлости с темными сосками под тончайшей тканью разглядеть успел.
        - Ты, наверное, и пить хочешь, - сказал он. - Заварю тебе чаю!
        Вот уже двенадцать дней, с того утра, как Элизабет чуть не утопилась, американец держал слово и о плотской любви не заикался. Даже в вечер свадьбы он довольствовался целомудренным поцелуем. И, к своему огромному изумлению, воспринял это спокойно. Теперь Лисбет - его жена, и он счастлив, осознавая, что они проживут вместе еще много-много лет.
        «Время лечит, - твердил он себе. - Когда она будет готова, я покажу себя нежным, деликатным любовником, и все у нас будет как раньше!»
        - Ричард, я не хочу чаю, - сказала Элизабет. - Помоги мне лучше сложить твои костюмы.
        - Нет, у тебя это получится лучше.
        - Не уходи, пожалуйста!
        Каштановые волосы так красиво рассыпались по ее округлым плечам… И этот знакомый призывный взгляд! Ошеломленный, он не верил своим глазам. О, как она сейчас похожа на ту юную прелестницу, которая отдалась ему в номере гостиницы в Монтиньяке!
        - Лисбет, что ты творишь?
        - Милый, я хочу попробовать! - пояснила она срывающимся голосом. - Я начинаю скучать по тебе, стоит тебе выйти из комнаты, и часто меня к тебе… тянет. Вот и вчера вечером… Но я не решилась.
        Глядя на нее, как завороженный, он приблизился. Опасливо тронул ее щеки, потом лоб. Кончиками пальцев провел по шее, по руке, по бедру. Элизабет вздрогнула, когда он осмелел настолько, чтобы очертить контуры ее грудей.
        - Прости, дальше я не пойду, - сказал он, отступая.
        - Нет, нет, Ричард! Продолжай! Обними меня покрепче. Ты нужен мне, я уже не боюсь. Ну же, обними!
        Она увлекла его к кровати, на которую они вскоре и упали, тесно обнявшись. Сначала целовались очень робко, очень нежно, и сладость этих поцелуев сводила на нет нервное напряжение, которое они оба испытывали.
        Ричард даже не пытался ее ласкать - из страха, что любимая снова придет в смятение. Прежде он бывал излишне своеволен, считал, что своим напором непременно приведет ее к блаженству и что вести себя в постели иначе - не по-мужски. И Лисбет уступала своему «завоевателю», такому красивому и страстному, но теперь пришло время продемонстрировать, что он может быть и ласковым, и обходительным.
        Их губы заново узнавали друг друга - в гармонии, в нежности. Мало-помалу Элизабет расслабилась, ушли все тревоги и страхи, и она с изумлением почувствовала, что снова его хочет. Взяла руки мужа и направила их к грудям с затвердевшими сосками. Он поласкал их немного, потом накрыл ладонями, а потом осыпал пылкими поцелуями.
        - Не снять ли тебе сорочку? - невинно поинтересовался он. - В комнате так жарко…
        - И ты тоже можешь раздеться, - выдохнула Элизабет. - И закрыть двери на ключ.
        Ричард встал и сделал, как она попросила. Он принуждал себя к спокойствию, но в предвкушении такого нежданного счастья сердце то и дело срывалось в галоп.
        «Может, она еще передумает!» - говорил он себе.
        Когда он вернулся к кровати - в одних кальсонах, с обнаженным торсом, Элизабет уже лежала на красном атласном стеганом одеяле с закрытыми глазами, восхитительная в своей наготе. Нательная сорочка комком валялась на коврике.
        «Хотя бы этому старому извращенцу не досталось шанса ею полюбоваться! - подумал он, не в силах отвести от молодой женщины глаз. - Поддавшись своим грязным инстинктам, Ларош осквернил и унизил ее, удовлетворил низменную похоть. Спасибо, Господи, что теперь Элизабет - моя жена, и я готов довольствоваться созерцанием этой красоты!»
        Приоткрыв глаза, она увидела, что Ричард стоит у кровати и смотрит на нее с бесконечной любовью и восхищением. Сладостное тепло, зародившееся внизу живота, растеклось по ее телу, проникло в каждую клеточку.
        «Я исцелилась! Мне уже не страшно!» - обрадовалась Элизабет.
        И позвала его улыбкой - алчущая и отдающаяся его власти. Не веря своей удаче, Ричард снова прилег, подрагивая от возбуждения. Громыхнул гром. Только сейчас любовники заметили, что в комнате темно и что солнце спряталось за серо-синими тяжелыми тучами.
        - Хорошо, если бы пошел дождь, - прошептала Элизабет. - Прошу, целуй меня, целуй крепче!
        Он откликнулся на эту тихую мольбу, от игры губ и языков воспламеняясь все больше. Он так хотел обладать ею, до дрожи, и с трудом сдерживался.
        - Любимая, не хочу ни к чему тебя принуждать.
        От сдерживаемой страсти его голос охрип. И вдруг, не думая больше ни о чем, он сунул руку меж ее бедер, чтобы подразнить интимный цветок, встретивший его таким знакомым шелковистым теплом и мягкостью. Когда мужские пальцы стали ласкать ее бутон любви, Элизабет застонала от наслаждения.
        - Ричард, я тебя люблю! - прошептала она. - Иди ко мне, я не боюсь! Возьми меня!
        Она обнимала, тянула его на себя, впивалась пальцами в плечи, а ему - ему хотелось кричать от радости. Очень медленно и деликатно он вошел в нее и был тут же вознагражден: с коротким восторженным криком она обвила ногами его бедра.
        В любовной горячке они почти не слышали шума грозы, они наслаждались и любили, позабыв об апрельской трагедии. Торжествуя, задыхаясь от счастья, Элизабет смеялась, и плакала, и льнула к любимому.
        Черный призрак со страшным, перекошенным лицом больше не имел власти ни над ее телом, ни над сердцем. Мучительная сцена на чердаке, отмеченная насилием и ужасом, лишилась своего яда.
        - Лисбет, любимая моя! - снова и снова шептал Ричард ей на ушко, не забывая и о поцелуях.
        Когда супруг рухнул на постель рядом, в последнем толчке извергнув в нее свое семя, Элизабет посмотрела в окно, привлеченная певучим стуком дождя по крышам. Воздух посвежел, и дышалось теперь легко. Завтра, завтра они отправятся в плавание по бескрайнему океану, и будет много-много ночей любви под убаюкивающий плеск волн…
        - Я счастлива, - призналась она. - У нас начинается новая жизнь.
        Ричард, растроганный до слез, поцеловал ее в лоб, потом взял ее левую ручку и приподнял, чтобы лучше видеть золотое обручальное кольцо, которое сам надел ей на палец в знак вечной любви и верности.
        3. НА НАБЕРЕЖНОЙ В ГАВРЕ
        ГАВР, ВТОРНИК, 27 ИЮНЯ 1899 ГОДА
        Элизабет, элегантная в своем юбочном костюме с приталенным жакетом, разглядывала громадное паровое судно «Гасконь», на котором ей предстояло отправиться в Нью-Йорк. Оставив ее дожидаться возле сходней для пассажиров первого класса, Ричард пошел регистрировать билеты. Вокруг толпились и галдели люди, в ярко-синем небе парило множество чаек.
        На палубе парохода работал персонал в униформе Трансатлантической судоходной компании. Ветер развевал разноцветные флаги на мачтах.
        И все это, вместе взятое, создавало радостное настроение, как будто вот-вот случится что-то хорошее. Молодая женщина подумала, что ничего, в общем-то, не изменилось за тринадцать лет, отделявших ее от того, первого отъезда в страну надежд - Америку…
        - Поберегись! - крикнул подросток в полотняной бежевой каскетке.
        Она отшатнулась, и вовремя: мимо прокатилась тяжелая тележка с багажом. Элизабет сразу вспомнились родительские чемоданы, какими она нашла их на сумрачном чердаке, в башне.
        - Это несправедливо! И я так ничего и не предприняла! - прошептала она.
        Ей на плечо опустилась чья-то рука, и молодая женщина вздрогнула. Это была Бонни, и вид у нее был довольный.
        - Я не расслышала толком. Ты о чем-то задумалась, а потом пробормотала что-то насчет несправедливости.
        - Я думала о людях, которые избили моего отца тут, в Гавре. Наверняка эти бандиты, которых нанял Ларош, до сих пор живы. И я прекрасно помню, что они у папы отобрали: золотые карманные часы, которые ему подарил дедушка Туан, медальон «Святой Христофор» и даже обручальное кольцо. Бонни, папа остался жив только потому, что их спугнул какой-то железнодорожник. И эти мерзавцы сбежали.
        - Зачем ворошить прошлое? - вздохнула Бонни, беря ее за руку. - Кстати, пассажиры третьего класса уже на борту.
        Жан отнес в твиндек мой чемодан, и ему указали наши спальные места. Я махала тебе с палубы, но ты не заметила. И тогда я решила: спущусь и составлю тебе компанию. До отплытия еще целый час.
        - Бонни, вам с дядюшкой Жаном следовало взять билеты во второй класс. Тех денег, что прислал па, хватило бы, - отвечала на это Элизабет. - И мне по вечерам будет очень неприятно думать, что вы там, в твиндеке, в тесноте, зловонии, шуме и грязи! Я ничего не выдумываю, я помню! Это было ужасно.
        - Мы уже тысячу раз это обсуждали! У Жана своя гордость, он не хочет быть должным Вулвортам ни сантима, ты сама знаешь, - сказала Бонни. - И есть кое-что еще, о чем он тебе не говорил. Он решил путешествовать в таких же условиях, как брат. И этим как бы почтить его память…
        Элизабет действительно ничего не забыла. Ряды металлических двухъярусных коек, грязный пол в туалетах, стоны пассажиров, плохо переносящих качку…
        - И это тоже несправедливо! - рассердилась она. - Мы - одна семья, Бонни, потому что вы с Жаном - жених и невеста. Я буду жить в комфорте, даже в роскоши, а вы - почему-то нет. Нелепость!
        Ее голубые глаза сверкали гневом. Бонни, настроение у которой было отличное, поскорее увлекла ее к прилавкам в той части набережной, которая была ближе всего к вокзалу.
        - Пройдемся! Тебя это немного развлечет, - предложила она. - Может, найдется что-нибудь на подарок детям Рамберов. Ты ведь собираешься к ним в гости?
        - Конечно собираюсь! Я соскучилась по Леа, ее супругу Батисту, Тони и малышке Миранде. Но в этот раз, Бонни, мы поедем к ним с тобой. У них я чувствую себя как дома. Это настоящие, хорошие друзья. И твоя правда, надо привезти им подарки из Франции. Только как быть с Ричардом? Он вернется, а меня нет.
        - Пойду его предупрежу! Он до сих пор стоит возле сходней.
        Элизабет с умиленной улыбкой наблюдала, как ее верная Бонни семенит, придерживая рукой шляпу, которая все порывалась взлететь.
        - Разрешение получено! - пошутила она, вернувшись. - Двадцать минут, не больше.
        Женщины заговорщически переглянулись и поспешили к прилавкам. Управились быстро: для маленьких Тони и Миранды Рамбер Элизабет приобрела по хрустальному шару с миниатюрной Эйфелевой башней внутри. При встряхивании вокруг башни кружился искусственный снег.
        Еще была куплена красивая картонная коробка со сладостями местного производства.
        - Какая же я все-таки неблагодарная! - вдруг вскричала Элизабет. - А подарки для ма и па? Смотри-ка, там торгуют антиквариатом!
        - Но времени почти нет! - встревожилась Бонни.
        - Это очень близко, времени хватит.
        - Тогда поторопимся! Лисбет, я не сказала Жану, куда иду.
        За долгие месяцы она впервые назвала Элизабет уменьшительным именем «на американский манер».
        - К тебе возвращаются нью-йоркские привычки, Бонни, - поддела ее Элизабет. - И потом, тебе вовсе не обязательно меня сопровождать. Возвращайся к Жану. Я тут точно не заблужусь. Да, еще: отдашь мои покупки Ричарду и скажешь, что я скоро.
        - Хорошо, так мы и сделаем!
        Перед тем как повернуться и уйти, Бонни пожала плечами, но Элизабет этого не видела - она уже спешила к магазинчику с обшарпанной витриной. Ее влекла туда какая-то неведомая сила, а перед глазами стояла мать - такая, какой Элизабет запомнила ее тогда, в Гавре: собранные в высокий пучок белокурые волосы чуть растрепались, глаза цвета океана. Как будто она рядом…
        «Мамочка, любимая! - повторяла она про себя. - Ты сейчас здесь, со мной?»
        Молодая женщина испытала странное облегчение, едва переступив порог лавки, которая оказалась настолько захламленной, что передвигаться там можно было с трудом. Под настороженным взглядом торговца, сидевшего за прилавком, Элизабет осмотрелась в поисках симпатичной старинной вещицы. Владелец, лысый и с болтающимися на кончике носа очками, невнятно поздоровался. И тут же уточнил:
        - Дамские безделушки выставлены в витрине!
        - Благодарю, мсье, но украшения меня не интересуют.
        Ответом мужчина ее не удостоил, только поморщился. Скоро Элизабет на глаза попалась фарфоровая статуэтка тончайшей работы. Это была танцовщица, сидящая на пуфике. Особенно впечатляла красота «кружев» ее балетной пачки.
        - Прекрасно! Ма понравится! - едва слышно сказала она себе.
        Полкой ниже стояла деревянная шкатулка с инкрустацией, без крышки, так что содержимое можно было рассмотреть. Элизабет провела пальцем по краешку шкатулки, и вдруг сердце ее сжалось и крик замер в груди. В висках застучало.
        Чтобы не лишиться чувств, она вдохнула побольше воздуха, неотрывно глядя в одну точку. В шкатулке, под разрезным ножом для бумаг из слоновой кости, с узорчатой рукояткой, лежали золотые карманные часы. Она взяла их дрожащей рукой, уже не видя и не слыша ничего вокруг.
        - Я брежу! Не может быть, чтобы это оказались часы дедушки Туана!
        Это было сказано вполголоса, но антиквар уже встал со стула и тяжелой походкой двинулся к клиентке. Судя по выражению его круглого лица, доверия она ему не внушала.
        - Что это вы там делаете, мадемуазель?
        Элизабет зачарованно смотрела на часы. Открыла крышечку, затем защелкнула ее на место.
        - Откуда у вас эти часы? - строго спросила она. - Да-да, вот эти! Я могу доказать, что они принадлежали моему деду, Антуану Дюкену.
        - Нечего так кричать! Откуда я знаю, кто и когда ими владел. Главное, мадемуазель, что я приобрел их законным путем.
        - Не мадемуазель, а мадам! Мадам Лисбет Джонсон, мсье, - поправила она, вздернув подбородок. - Скажите, кто вам их продал! Я покупаю часы, а еще - вон тот костяной нож для бумаги и фарфоровую танцовщицу.
        Торговец моментально смягчился: сделка обещала быть прибыльной. Порылся в ящике стола, достал лист оберточной бумаги.
        - Так вы говорите, узнали часики?
        - Дедушка подарил их отцу за четыре дня до нашего отъезда из Шаранты. Мне было шесть, но я могу описать, как это происходило. Светило солнце, мама держала меня за руку. Собралась вся семья, и дедушка Туан сам вложил часы моему отцу в жилетный кармашек. Помню, мне еще дали потом их подержать - золотые, они показались мне, ребенку, настоящим сокровищем. Еще мама попросила меня вслух прочесть инициалы, выгравированные на оборотной стороне крышки: две переплетенных буквы «А» - «Амбруази и Антуан» - и «Д» - «Дюкен».
        - Ба, да таких имен пруд пруди! - заметил торговец. - Я хотел сказать, людей с такими инициалами.
        Дрожащей рукой Элизабет достала из сумочки банковские билеты.
        - Я не ошиблась, мсье. Сколько за все?
        Цену за три вещицы антиквар запросил непомерную, но она согласилась, не торгуясь. И задала следующий вопрос:
        - Прежде чем вы получите деньги, прошу, скажите, откуда у вас эти часы? Их украли у моего отца здесь, на причале, тринадцать лет назад. У нас были билеты на «Шампань». Бандиты его жестоко избили. Вы просто обязаны все мне рассказать!
        Антиквар поскреб подбородок, словно обдумывая ответ. Элизабет же, угодив в ловушку прошлого, в своем стремлении получить ответ забыла обо всем.
        - Ко мне за день приходит столько народу, мадам! Где же упомнить каждого? Ничем не могу помочь.
        - Вы лжете, мсье! - холодно сказала Элизабет. - Я вижу это по вашим глазам, по тому, как вы говорите. Чего вы боитесь?
        - Ничего я не боюсь! - отмахнулся торговец. - Вот еще!
        - А за деньги вспомните?
        - Нет, я человек честный. Эх, черт с вами! Часы мне принесла жена Биффара года два назад. Совсем поиздержалась, бедная. Муж у нее погиб во время крушения «Бургундии». Читали в газетах?
        - Нет, я жила в провинции.
        - В 1886 через Атлантику пустили четыре судна: «Бургундию», «Шампань», «Бретань» и «Гасконь». «Бургундия» вышла из нью-йоркского порта 2 июля прошлого года и через два дня, утром, в тумане, столкнулась с большим парусным судном. Через час пароход начал тонуть. Больше пяти сотен погибших, к вашему сведению[11 - Достоверный факт. Трагедия случилась 4 июля 1898 г и была признана Трансатлантической компанией кпупнейшей в мирное время. (Примеч. автора.)].
        - Ужасная трагедия! - не стала спорить Элизабет, которой вдруг стало не по себе. - Я предпочла бы и впредь этого не знать: мы сегодня отплываем.
        - Надо же! А я бы к кораблю и близко не подошел, даже если б приплатили!
        - Значит, эта женщина, вдова, принесла вам часы? Адрес знаете?
        - Улица дю-Пор, барак с желтыми ставнями. Это за Саутхемптонским причалом, в пяти минутах ходьбы. Только вы ее не обижайте, в одиночку детей кормит.
        - Благодарю вас, мсье.
        Элизабет положила часы в сумочку и отдала пачку купюр антиквару, который поспешно сунул их в карман штанов, после чего упаковал для нее статуэтку и ножичек для бумаги. С пакетом под мышкой молодая женщина вышла, едва улыбнувшись ему на прощанье.
        «Время еще есть! Ну конечно я успею! - убеждала она себя. - Дэни Биффар! Это имя было указано в бумагах, которые я нашла в бумажнике, на чердаке!»
        Дважды она спрашивала дорогу, да и людей в порту было столько, что пришлось потолкаться.
        «И почему я не подумала об этом раньше, еще в Париже? Можно было приехать в Гавр за несколько дней до отплытия, и дядя Жан мне помог бы, - корила себя Элизабет. - А вместо этого я томилась от скуки и рыдала!»
        На место Элизабет добралась запыхавшейся, с раскрасневшимися щеками. Барак с желтыми ставнями примыкал к складским помещениям. Узкая, мощенная камнем улочка пропахла тухлой рыбой и прогорклым маслом.
        Она постучала в приоткрытую дверь. Изнутри крикнули: «Входите!»
        - Мадам Биффар? - спросила Элизабет.
        Перед ней стояла седая женщина самого убогого вида, в грязном головном платке и с поникшими плечами.
        - Вы из благотворительной организации? - спросила женщина. - Мне обещали выдать постельное белье - в воскресенье, после мессы.
        - Простите, мадам, но я по другому делу.
        Элизабет осмотрелась и подумала, а не повернуть ли ей назад. В комнате было удручающе грязно. Девочка лет четырех играла на полу, присыпанном золой, возле ржавой металлической печки. Худая - больно смотреть, и в лохмотьях.
        - Я в этом городе проездом, мадам Биффар, но мне нужно с вами поговорить. Я дам вам денег, если скажете, как у вас оказались эти часы.
        И с этими словами она показала женщине часы, покачивающиеся на золотой цепочке. Вдова отшатнулась, лицо ее сморщилось, а в глазах застыл испуг.
        - Я хочу услышать честный ответ, только и всего. Мадам, я ничего дурного вам не сделаю, - пообещала Элизабет.
        - Они принадлежали моему мужу. Сам он погиб в море, но часы были дома, так что я их потом продала.
        - Нет, вы лжете, вот почему вы так напуганы! Я очень тороплюсь, поэтому, умоляю, скажите правду! Даже если ваш муж их украл, его больше нет в живых, и никто вас ни в чем не сможет обвинить. Уверена, вы знаете, откуда у него появились золотые часы.
        Элизабет уже начала беспокоиться, но решимости у нее от этого не убавилось. Она вынула из кошелька несколько крупных купюр и положила на жалкое подобие стола, между горкой картофельных очисток и кувшином.
        - На эти деньги вы сможете какое-то время кормить детей, мадам Биффар, и даже купить им добротную одежду.
        Женщина ошарашенно уставилась на банковские билеты. Тронуть их она не решалась, но и глаз отвести у нее не получалось.
        - Деньги настоящие? - наконец пробормотала она.
        - Конечно! И они - ваши. А теперь послушайте меня: в ноябре 1886 года на причале на моего отца напали трое. Избили, ограбили. Лишился он и этих часов.
        Ваш муж в этом участвовал?
        Женщина неохотно кивнула. Потом развела руками и плаксивым голосом начала:
        - Не такой уж он у меня был плохой, Дэни. Работал носильщиком в порту, да только жалованье нес не домой, а в бистро. И если предлагали подзаработать, соглашался: деньги лишними не бывают. В тот раз к нам явился здоровяк Морис, сказал, есть работенка. Денежная…
        - А дальше? Только не тяните! - взмолилась Элизабет, потому что в порту пароход дал первый гудок - громкий, раскатистый.
        - Ну, муж и согласился. Нужно было задать взбучку одному типу, да так, чтоб он вовремя не попал на свой пароход, «Шампань». Моему достались часы, Морис взял медальон, а рыжий Деде - золотое обручальное кольцо. Конечно, денег им тоже дали…
        Элизабет, внутренне содрогаясь, кивала. И тут у нее случилось озарение.
        - Но ведь ваш муж и его подельники не знали папу! Как они собирались его найти на причале, среди сотен пассажиров? - вскричала она.
        - Так был у них зачинщик, из чужих, он приехал накануне. Тот знал, кого хватать. Он и позвал вашего отца с собой, завел в бараки.
        «Гасконь» просигналила второй раз. Элизабет в панике бросилась вон из лачуги.
        ГЕРВИЛЬ, ЗАМКОВЫЙ ПАРК, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, В ТОТ ЖЕ ЧАС
        Жюстен смотрел в сторону замка, невидимого за зарослями бирючины, но думал об одной лишь Элизабет, которая сегодня должна была отплыть в Нью-Йорк. А он так надеялся повидаться с ней - хотя бы на часок, - тут, в парке, или в Монтиньяке, у Дюкенов.
        - Ты поплывешь по бескрайнему океану, моя принцесса! - прошептал он. - Храни тебя Господь!
        Приятно было вспомнить, как они часами болтали, уединившись на конюшне. Элизабет рассказывала, что принцессой ее называли родители, когда она была совсем маленькой.
        Ты этого заслуживаешь. Для меня ты всегда будешь принцесса, повелительница моего сердца!
        От Дюкенов Жюстен прямиком пошел в деревню Гервиль и снял в трактире комнату. Жалованье у солдат-вольнонаемников было маленькое, но ему хватало.
        Хорошо выспавшись, он сменил военную форму на рубашку и тиковые штаны - чтобы не привлекать лишнего внимания, пока будет бродить по окрестностям.
        К усадьбе Ларошей он подошел вечером, когда стало смеркаться. Заходящее солнце золотило спины лошадей, мирно пасущихся на лугу. Жюстен с первого взгляда узнал гнедую красавицу Перль, прежде принадлежавшую Элизабет. За ней хвостиком бегал маленький жеребенок.
        Перед глазами Жюстена радостной вереницей замелькали картинки прошлого - этого утраченного счастья, отчего на душе стало еще горше.
        «Как мы скакали вдоль реки, а потом усаживались где-нибудь под ивами… Робко целовались, перемигивались, смеялись! Это были лучшие дни моей жизни, благодаря Элизабет. И это время не вернешь!» - заключил он.
        Жюстен уже собрался обратно в трактир, но тут вспомнился их последний разговор с Антуаном. В воскресенье он еще раз сходил на мельницу, и они со стариком, который был дома один, вместе отправились на рыбалку, благо тихих заводей хватало.
        - Когда ты уехал, жизнь в замке пошла кувырком, - рассказывал старый мельник. - Моя дорогая подруга Адела скончалась через год, и Элизабет стала встречаться с Ричардом Джонсоном, как будто нарочно, чтобы позлить Лароша. Не знаю, как и почему все устроилось, да только Ларош уступил, и осенью они обручились. А в тот вечер, в апреле, когда они заехали на мельницу попрощаться, внучка была в отчаянии. Она не подавала виду, но я сразу все понял.
        Жюстен слушал, задавал вопросы, а потом решил, что впредь постарается о счастливой молодой - и чужой! - жене не думать.
        «Вышла за другого? И хорошо! - говорил он себе. - Этот Джонсон ей нравится, он отвезет ее в Нью-Йорк, к Вулвортам, и там у Элизабет будет прекрасная жизнь!»
        Антуан Дюкен на прощанье крепко обнял его.
        - Помни, мой мальчик, двери моего дома всегда для тебя открыты! Я любил Катрин, и чем лучше тебя узнаю, тем больше убеждаюсь, что вы - брат и сестра. Слава Богу, ты такой же, как моя невестка, - добрый, великодушный и отважный.
        - Я и сам не устаю благодарить Господа, мсье Антуан, - отвечал Жюстен, - за то, что уродился не похожим ни на отца, ни на Мадлен, которая называла себя моей матерью. Они оба - изверги.
        - Иди по жизни с высоко поднятой головой, дитя мое! И не вспоминай былое, - напутствовал его Антуан. - Удачи!
        Пока Жюстен прокручивал эти слова старого мельника в голове, взгляд его темно-карих глаз скользил по башенкам замка. Из его укрытия хорошо просматривался залитый солнцем луг, площадка перед конюшнями и окна просторной кухни.
        - Что я вообще тут делаю? И ни души вокруг… Хотя я все равно не осмелюсь ни к кому из нынешней прислуги подойти и поговорить…
        Но что-то его удерживало на месте. Галант, жеребец Лароша, дремал в тени деревьев, из чего Жюстен заключил, что владелец усадьбы дома, в стенах старинной крепости.
        Еще пара минут тягостных сомнений - и на аллее под чьими-то легкими шагами захрустел гравий. Жюстен осторожности ради присел на корточки. Идущий весело насвистывал, а потом и завел песенку. Женщина с корзинкой в руках… И ее тоненький голос был ему знаком.
        - Мариетта!
        Имя вырвалось у Жюстена помимо воли. Еще бы, молодая прачка одаривала его своими ласками задолго до приезда Элизабет в Шаранту.
        - Кто здесь? - спросила та, замерев на месте.
        Он пригляделся к ней через листву. Бывшая возлюбленная ничуть не переменилась. Белокурые волосы по- прежнему убраны под ленту на затылке, розовая блузка выглядит несвежей.
        - Мариетта, иди сюда! - позвал он. - Это я, Жюстен!
        И показался ей, чтобы не боялась. Ее личико осветилось радостно-удивленной улыбкой.
        - Надо же, вернулся! - воскликнула она, подойдя поближе. - А почему прячешься? В щечку поцелуешь?
        И она со снисходительным видом подставила ему щеку. Жюстен дружески ее чмокнул, хотя прикосновение к теплой девичьей коже его все-таки взволновало.
        - Только теперь без глупостей! Я замужем за Бертраном, помнишь его?
        Он похлопал по травке, приглашая ее присесть. Молодая женщина с чинным видом пристроилась с ним рядом.
        - А, незабвенный Бертран! Он свое уже отслужил?
        - Комиссовали, и, когда отец умер, все досталось ему, моему суженому, - и надел земли, и дом. Конечно, свекровь плешь проедает, но я получила что хотела. Даже сына родила, Альфонса. На Рождество ему стукнет годик.
        - Рад за тебя, Мариетта. Ты же теперь не работаешь в замке? Помнишь, сама говорила, что после замужества никого обстирывать не будешь.
        - Как же, работаю на мсье Лароша. Мать - та устроилась в другом доме. И Бертран каждому лишнему су рад.
        Мариетта замолчала, задумалась. На лбу у нее поблескивали капельки пота - стояла сильная жара. От мускусного запаха ее тела у Жюстена проснулось желание. Он то и дело поглядывал на ее шею и грудь, сколько ее было видно в открытом вороте блузки. После многомесячного воздержания сдерживать телесные порывы было ох как нелегко… Смущенный, Жюстен отломил веточку с куста бирючины.
        - Я завтра уезжаю. На поезде в Вуарт. До Сент-Этьена, где расквартирован полк, два дня пути.
        - Не представляю, где это, - отозвалась молодая женщина. - Ты насовсем в солдаты?
        - Нет, у меня срочная служба. Сент-Этьен - это в департаменте Луара, Мариетта. Недалеко от Лиона.
        - И где Леон, я тоже не знаю. Наверно, возле моря, потому что твоя Элизабет говорила, ты подался в моряки. Прошлым летом, перед моей свадьбой…
        Трудно было представить, зачем Элизабет понадобилось придумывать эту историю с морской службой. Тем временем Мариетта продолжала:
        - Она дала денег на красивое платье, еще подарила браслетик и два золотых луидора.
        - Это дело хорошее. Кстати, ты знаешь, что она тоже замужем и сегодня уплывает в Америку?
        Как Жюстен ни старался, отчаяние явственно улавливалось в его голосе. Он вздрогнул, когда Мариетта неожиданно обвила руками его шею и жадно поцеловала в губы.
        - Ты мне нравился, - призналась молодая женщина, с трудом переводя дух. - Всегда нравился, Жюстен. Если хочешь, чуть позже увидимся!
        - А Бертран? А твой малыш? - возразил Жюстен, борясь с пожиравшей его похотью. - Нет, Мариетта, не надо.
        Уязвленная, она хотела было встать, но он удержал ее за руку.
        - Ты в замок? - спросил Жюстен.
        - А куда же еще, глупый? По вторникам хожу стирать рубашки мсье Лароша.
        - Тогда у меня к тебе большущая просьба, Мариетта. Можешь раздобыть фотокарточку Элизабет? Для меня это была бы огромная радость. Наверное, я больше никогда ее не увижу. А так будет память…
        - Так сам и иди! - возмутилась Мариетта. - Говорят, ты сын хозяина, бери что хочешь.
        - Мариетта, ну пожалуйста! У меня свои резоны не попадаться Ларошу на глаза, отец он мне или нет!
        Молодая женщина долго смотрела на него, рассерженно вздыхая - как, впрочем, и всегда, когда что-то было не по ней.
        - Ну ладно, попробую! Но в гостиную мне хода нет, и хозяин запирает все комнаты на ключ. Если меня застанут шныряющей по дому, крику будет!
        Я уж не говорю о том… - она осеклась.
        - О чем, Мариетта? - моментально вскинулся Жюстен. - Ларош поднял на тебя руку?
        Глаза у молодой прачки моментально заблестели, и она смахнула слезинку.
        - Старый хрыч! В него будто дьявол вселился! Взял меня силой этой весной, и с тех пор отказать ему я не смею. Этой змеи, новой горничной Алин, видно, ему не хватает. Уложил ее в свою постель, и эта рыжая потаскуха теперь корчит из себя госпожу. В прошлый вторник, представь, приносит мне в стирку свое исподнее! Я разозлилась и как швырну его ей в морду! А хозяин - тот только хохочет.
        Ощущая, что начинает ненавидеть Лароша, Жюстен в то же время искренне сочувствовал Мариетте. В деревне ее, конечно, считали легкодоступной еще в те времена, когда они с ней весело проводили время в конюшне. Но, если задуматься, она всего лишь делала, что хотела, а ханжи такого не прощают… Притянул ее к себе, стал утешать:
        - Ларош не имеет никакого права тебя принуждать. Не ходи к нему, работай преспокойно на своей ферме. Помогай мужу, заботься о ребенке.
        - Если я тебя послушаю, то получу взбучку уже от Бертрана! Не вмешивайся, куда не надо, Жюстен. Я пока что справляюсь. И лишней денежка не бывает!
        - Мариетта, мне тебя жаль! Ты мне тоже очень нравилась. Ты была мой лучик солнца, когда приходила утром ко мне в конюшню. И мы, если помнишь, не скучали… Я даже обещал жениться, если ты понесешь.
        - Ты хороший парень, я знаю. Все, хватит болтовни, мне пора! Может, и получится стащить для тебя фотокарточку. Поджидай меня сегодня ближе к ночи за конюшнями. Коля', новый конюх, рано ложится, так что ты с ним не столкнешься. Хоть попрощаемся по-людски…
        Она вскочила на ноги, одернула юбку. Жюстен понял, что дальнейшие уговоры бесполезны. И еще больше разозлился.
        - Если этот мерзавец и правда мой отец, будь он проклят! - сквозь зубы проговорил он.
        ГАВР, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, В ТОТ ЖЕ ЧАС
        Ричард, взбешенный и крайне встревоженный, мерил шагами площадку перед сходнями для пассажиров первого класса. И без конца поглядывал во все стороны в надежде, что Элизабет вот-вот появится. Бонни стояла в метре от него, бледная как полотно.
        Молодую женщину поджидали не они одни. Матросы на палубе уже начали терять терпение. Жан Дюкен разговаривал с ними, в то же время высматривая племянницу на набережной.
        Двигатели парохода ревели в его стальном нутре, из труб вырывался дымок: еще немного, и «Гасконь» снимется с якоря. Прозвучал третий гудок. На палубах было очень шумно: толпящиеся вдоль заграждений пассажиры громко прощались с провожающими, махали платочками. То была настоящая какофония криков, смеха, рыданий.
        - Да где же она? - выкрикнул Ричард в отчаянии.
        - Понятия не имею, - печально отозвалась Бонни. - Наверное, что-то случилось. Не дай бог, на нашу девочку напали, как когда-то на ее бедного отца. Только б история не повторилась!
        - Не болтайте глупости! Вам было велено глаз с нее не спускать! - вскинулся молодой муж. - Вы во всем виноваты!
        Американец, чье лицо блестело от пота на неумолимом солнце, нервно взъерошил свои черные волосы. Выслушав Бонни, он уже сбегал к лавке антиквара, однако нашел ее запертой, с опущенными защитными решетками. Узнав, что племянница задерживается, Жан прочесал окрестности, в том числе похожие на лабиринт складские кварталы.
        - Мы не можем уехать! - объявил Ричард. - Придется переговорить с капитаном. Заберем багаж и прямиком в жандармерию порта!
        Несмотря на жару, он был очень бледен. Во взгляде янтарных глаз ясно читалась тревога.
        - Она взялась за старое! Но только на этот раз довела дело до конца! Лисбет утопилась! - бормотал он.
        - Ричард, теперь вы говорите глупости.
        Но Бонни все же еще больше испугалась и поспешно перекрестилась. Положение и в самом деле складывалось кошмарное. Проклиная себя за то, что отпустила Элизабет одну, она расплакалась - и в тот же самый миг высоко над ними, на палубе, Жан выдохнул с облегчением.
        - Я вижу Элизабет! Она бежит к нам! - крикнул он.
        Ричард услышал его и повернулся навстречу жене. Та спешила к сходням, прижимая сумочку к груди. Щеки у Элизабет раскраснелись, прическа сильно растрепалась, и ветер играл длинными легкими прядками.
        - Лисбет!
        Он раскрыл руки ей навстречу, порывисто обнял. Молодая женщина сильно запыхалась и какое-то время не могла говорить.
        - Простите, простите меня, пожалуйста! - наконец вымолвила она.
        - Скорее! Пароход отчалит, как только мы будем на борту, - крикнула им Бонни, которая теперь всхлипывала от радости.
        Элизабет подбежала к сходням и сделала пару шажков, но ноги у нее так дрожали, что Ричарду, у которого голова до сих пор шла кругом, пришлось помочь ей взойти по трапу.
        Подоспевший Жан помог племяннице одолеть последние ступеньки, придерживая ее за талию.
        - Как же ты нас напугала! - буркнул он. - Я уже думал, пароход поплывет без нас!
        - Прости, дядя Жан! Я сейчас все вам объясню. У меня не было выбора.
        Ричард снова обнял жену. У него язык не поворачивался ее упрекать. Слава Богу, она тут, и можно упиваться ароматом ее духов, целовать нежные, разгоряченные от беготни щеки… Только теперь он понял, как сильно ее любит, и это было чудесно!
        - Мадам Лисбет Джонсон, я вас обожаю! - шепнул он ей на ушко.
        Жан повел Бонни в носовую часть громадного судна. Много лет он мечтал увидеть перед собой бескрайний океан с пенными шапками волн.
        - Наконец я отплываю в далекие дали с женщиной, которую люблю! Господи, я не устану тебя за это благодарить. Иди, моя нареченная, я тебя обниму!
        Бонни от волнения не нашлась с ответом. Она просто стояла и любовалась профилем жениха, поражаясь, как ее мог полюбить такой красавец, к тому же заботливый и ласковый. Замирая от счастья, она прижалась к Жану. Страхи старой девы, какой она еще вчера себя считала, улетучились.
        - Я люблю тебя всем сердцем, Жан, - сказала она наконец. - И не боюсь разделить с тобой и жизнь, и твою постель…
        - Кокетка! - пошутил он, на самом деле очень довольный. - У нас впереди тысячи ночей, моя хорошая, - там, в Америке!
        Она закрыла глаза, чтобы полнее насладиться моментом чистейшего счастья. Отринув бремя страхов и целомудрия, Бонни открыла для себя телесные наслаждения и радость разделенной любви. Это произошло прошлой ночью в комнате Жана, и она до сих пор упивалась этими приятнейшими из переживаний.
        В паре метров от них, ближе к носу корабля, обнималась другая пара. Элизабет с Ричардом смотрели, как удаляется набережная Гавра. Пароход, медленно выходивший из порта, сопровождала огромная стая чаек.
        - Если б только я могла летать, как птица, я бы не заставила вас так волноваться! - вздохнула Элизабет. - Видит Бог, я никогда не бегала быстрее и так далеко! Это было ужасно. Я слышала гудки парохода и страшно боялась опоздать. Уронила сверток с покупками и даже не остановилась. Наверное, его затоптали, если кто-то не успел подобрать.
        - И что было в свертке, дорогая?
        - Фарфоровая статуэтка танцовщицы и ножичек из слоновой кости для разрезания бумаги - мои подарки из Франции для ма и па. Купила у антиквара. Кстати, Ричард, я почти все потратила. Но это к лучшему. Это проклятые деньги, вырученные от продажи драгоценностей, которые я прихватила с собой из замка. Без них мне дышится свободнее!
        Ричард все никак не мог ею налюбоваться, наслушаться. Стоило Элизабет взмахнуть ресницами - и он просто-таки таял от нежности.
        - Ты - исключительная женщина, darling, и прекрасней тебя нет никого на свете! - воскликнул он с чувством. - И теперь ты - моя жена! Уязвимая - и сильная, вспыльчивая - и рассудительная, а еще - загадочная и непредсказуемая.
        - Ты забыл упомянуть серьезный недостаток - мою глупость. Ричард, в Париже я несколько недель предавалась отчаянию, и теперь понимаю, что зря. Взять себя в руки, не думать о плохом! И не лить слезы, а думать, анализировать. Только представь! Когда я нашла в башне те обличительные документы, я не стала копать дальше. И только когда увиделась с вдовой Биффар, поняла, как это было глупо с моей стороны.
        - Лисбет, я ничего не понимаю!
        - Тринадцать лет назад папу заманил в ловушку человек, которого он знал. Иначе он бы просто никуда с ним не пошел. И я уезжаю из Франции, так и не узнав, кто это был! Нужно все рассказать дяде Жану и кое-что ему отдать!
        - Хорошо! Пригласим их с Бонни поужинать с нами в каюте. А сейчас их лучше не тревожить, - сказал на это Ричард.
        Элизабет прижалась к мужу. Французское побережье превратилось в темную полосу, кое-где щетинящуюся строительными кранами, остроконечными крышами домов.
        «Быть может, я еще вернусь, - думала она. - И, если того захочет судьба, даже увижу Жюстена. А может, и нет. Прощай, моя родина! Прощай, Жюстен! Я так тебя любила…»
        ГЕРВИЛЬ, ВЕЧЕРОМ ТОГО ЖЕ ДНЯ
        Жюстен много часов бродил по окрестным полям и тропам. Лето только началось, вокруг - зелень и цветы, и от этого зрелища невольно светлело на душе.
        Он зашел довольно далеко в северном направлении и освежил лицо и руки в речушке Соваж[12 - Дикарка (фр.)] - притоке Шаранты. Они часто приезжали сюда верхом с Элизабет, которой название речки казалось забавным, и она часто по этому поводу шутила.
        Солнце уже клонилось к горизонту, когда молодой солдат подошел наконец к замковому парку.
        Решив никому не показываться на глаза, он осторожно двинулся по аллее.
        «Мариетта наверняка ушла домой еще до сумерек, - рассуждал он. - Я слишком долго бродил, она меня не дождалась».
        Держась в густой тени вековых сосен, Жюстен медленно подошел к конюшням. Перль и ее жеребенок гуляли в загоне, их он увидел издалека. Конечно, хотелось позвать кобылу, приласкать, однако он не решился. Но тут Перль встрепенулась, коротко заржала и галопом понеслась ему навстречу.
        - Ты уловила мой запах или просто почувствовала, что я рядом! - обрадовался Жюстен, когда лошадь ткнулась бархатистой мордой ему в ладони. - Мы с тобой и остальными лошадками хорошо ладили, помнишь? И с Элизабет тоже.
        С тяжелым сердцем юноша погладил Перль по шее и пошел дальше вдоль загородки. Тридцать метров - и он уже был на заднем дворе конюшни. Ориентировался здесь Жюстен с легкостью, потому что все осталось, как было: навозная куча - на старом месте, дверь чуланчика для хранения седел и сбруи выкрашена все той же зеленой краской, старинная каменная поилка - все в тех же коричневых пятнах мха.
        Рядом кто-то хрипло кашлянул. Жюстен обернулся и увидел-таки нечто неожиданное: возле открытой двери, ведущей непосредственно в конюшни, стоял Гуго Ларош. Худой, с седеющими волосами и бородой, хозяин замка держал его на мушке охотничьего ружья.
        - Проваливай отсюда, бастард! - промямлил Ларош. - Тебя только не хватало!
        Судя по стеклянным глазам и заплетающемуся языку, он был пьян. При виде ружья Жюстен замер.
        - Глухой? Проваливай из усадьбы или пристрелю, как бешеную собаку, и оставлю гнить в навозе!
        - Уже ухожу. А ружье уберите, если не хотите сгнить за решеткой.
        - Хорош языком чесать! Умник нашелся!
        Ненависть в Жюстене всколыхнулась с такой силой, что стало не до боязни. Он готов был сцепиться с Ларошем здесь и сейчас, даже если это кончится плохо.
        Но тут из конюшни послышался женский стон, и парень окончательно слетел с катушек - решил, что это наверняка Мариетта.
        - Что вы с ней сделали? - крикнул он.
        Гуго Ларош скрипнул зубами, прищурился и… нажал на гашетку. Эхо выстрела прокатилось по двору, и снова воцарилась мягкая вечерняя тишина.
        НА БОРТУ ПАРОХОДА «ГАСКОНЬ», В ТОТ ЖЕ ВЕЧЕР, В ТОТ ЖЕ ЧАС
        Пароход вышел на просторы Атлантики, окрашенные заходящим солнцем в роскошные золото и пурпур. Убаюканная легкой качкой, Элизабет задремала на оттоманке в уголке своей каюты.
        - Ты утомилась, дорогая. Отдохни! - сказал ей Ричард. - Мы сегодня ужинаем в компании Бонни и Жана, и ты расскажешь про свои приключения в Гавре.
        Молодая женщина моментально провалилась в исцеляющий сон, и счет времени был утерян.
        Ее разбудил отголосок выстрела, оглушительно громкий. Элизабет привстала на локте. Сердце стучало, как сумасшедшее. Она испуганно огляделась и пару секунд не могла понять, где находится.
        - Ах да! Это наша с Ричардом каюта! Но кто стрелял? Потому что я точно слышала выстрел.
        Она испугалась звука собственного голоса - настолько хриплым и низким он ей вдруг показался. Вся дрожа, молодая женщина закрыла глаза, силясь удержать смутное видение.
        - Сумерки… Выстрел… кровь и крики! - пробормотала она, тяжело дыша. - Это был сон. Я спала и видела сон. Но кажется, что стреляли совсем близко. И опять этот человек в черном. Снова он! Господи, за что?
        Элизабет в ужасе села на софе. Только теперь она вспомнила, что сразу после пробуждения внизу живота у нее больно кольнуло.
        - Лисбет?
        В каюту вошел Ричард, а следом за ним - Жан с Бонни. С огромным облегчением Элизабет пробежала глазами по знакомым лицам.
        - Он не даст мне жить спокойно! - простонала она. - Никогда!
        - Кто, Элизабет? - тихо спросил Жан, уже догадываясь, что услышит.
        - Человек с черной душой, отец моей матери! Гуго Ларош! Долго еще он будет меня преследовать, приходить в кошмарах. И даже если между нами будет океан, это ничего не изменит.
        Ричард помог жене встать, крепко обнял. Мало-помалу Элизабет успокоилась.
        - Любимая, ты заблуждаешься! Он больше не может тебя обидеть, - сказал он. - Подумай лучше о нашем будущем, о Мейбл и Эдварде, которые любят тебя, как родную. Скоро мы будем в Нью-Йорке, все вместе, и сумеем тебя защитить, даже от плохих снов.
        - Ну конечно, дорогая! - подхватила Бонни.
        Элизабет поблагодарила улыбкой, лишенной, впрочем, всякой радости. На сердце у нее было тяжело.
        4. ПЕРСТ СУДЬБЫ
        ЗАМОК ГЕРВИЛЬ, ВЕЧЕРОМ ВО ВТОРНИК, 27 ИЮНЯ 1899 ГОДА
        Жюстен все еще был в сознании. Он лежал на мягкой молодой траве, касаясь ее щекой, глаза, затуманенные болью, смотрели на небо, в котором уже поблескивали первые звезды. Он моргнул раз, другой, но странное ощущение - как будто понемногу отрываешься от земли - не проходило.
        Последняя мысль его была об Элизабет, которая плывет сейчас далеко-далеко по морю, которого Жюстен никогда не видел. Она рассказывала, какими высокими бывают волны, и что оно - бирюзовое и может бушевать много дней подряд. Внезапно боль ушла, по телу разлилась странная легкость, и он улыбнулся. Рядом закричала женщина, но Жюстен ее уже не слышал.
        - Мсье Ларош, что вы наделали?! Господи! Бедный Жюстен! Вы его убили!
        Мариетта бросилась к телу, распростертому в десятке шагов от помещика. Одной рукой юноша держался за свой окровавленный живот. В отчаянии она наклонилась и поцеловала Жюстена в лоб.
        - Не прикасайся к нему! - потребовал Гуго Ларош.
        Он отшвырнул ружье. Звук, отдача от выстрела - все это его моментально отрезвило. На соседнем лугу Галант, его любимый верховой, носился от испуга как безумный.
        - Вы его убили! - повторила Мариетта. - И зря, он хороший парень! И ваш сын.
        Ларош приблизился на шаг. Всмотрелся в умиротворенное лицо Жюстена. Эта гармоничная линия бровей и губ, этот нос, подбородок… Его сходство с Катрин, дочкой, было очевидным.
        - Убийца! Мерзкий убийца! - взвыла Мариетта.
        Все еще стоя на коленях, рыдая, она наставила на него указательный палец.
        - Умолкни, а то хуже будет! - пригрозил хозяин.
        - А что вы мне сделаете? Я и так вся в синяках! Теперь и Бертран заметит, спросит, кто это меня так изукрасил. И что платье порвано!
        Молодая прачка вскочила на ноги и стала потихоньку пятиться. На нее было страшно смотреть: растрепанная, с разбитой губой, под правым глазом - синяк. Вырез на блузке широкий, и видно, что вся шея у нее в красных отметинах…
        - Все, иду в жандармерию! Вам самое место в тюрьме, рядом с этой ведьмой Мадлен, которая называет себя его матерью!
        Взгляд помещика остановился на Мариетте и стал куда более осмысленным. К нему возвращалась ясность восприятия и с ней - воспоминания о недавнем приступе похоти и злости. Мариетта… Он только что избил ее в припадке бешенства, потому что девчонка отказалась исполнять его извращенные капризы. Ларош тряхнул головой, внезапно устрашившись собственной порочности.
        - Беги скорее в буфетную и приведи Коля! - распорядился он. - Надо запрячь лошадей в фаэтон, мне нужна помощь. Да поспеши! Жюстен еще дышит, разве не видишь? Отвезем его в Эгр13[13 - Порядка 8 км отделяет замок от города Эгр, население которого в те времена составляло примерно 1000 человек (Примеч. автора.)], я знаю тамошнего доктора!
        - Нет, никуда я не пойду! - возразила прачка. - Знаю я вас! Стоит отвернуться, как вы всадите ему пулю в лоб, и с концами!
        - Боишься - забери с собой ружье. Беги, Мариетта!
        Похоже, у хозяина подгибались ноги. Ларош был так же бледен, как и его жертва. Мариетта обошла его, подобрала с земли оружие и стрелой понеслась к просторному двору, в который выходили окна кухни и буфетной. Ей навстречу выбежал мужчина.
        - А, это ты, Коля! - прерывающимся от волнения голосом сказала она. - Случилась беда! Беги скорее, хозяин там, за конюшнями!
        - Проклятье! Это он так тебя отходил? - ужаснулся ее внешнему виду конюх. - Старый Леандр проговорился - ну, что ты недавно кричала там, на конюшне. Если не расскажешь Бертрану, я сам расскажу!
        - Сейчас не до пустых разговоров, Коля! Бежим!
        И он послушался. Мариетта была женой его брата, и это она замолвила словечко, чтобы его взяли в замок на работу.
        Фаэтон, запряженный парой резвых породистых лошадей, несся по дороге на Эгр. Тряска привела Жюстена в чувство, и с этого момента каждое содрогание экипажа отзывалось в его теле мучительной болью. Он зашевелился, застонал.
        - Потерпи, уже скоро! Мы едем к доктору. И не шевелись, только сделаешь себе хуже.
        Жюстен, несмотря на состояние полузабытья, этот голос узнал.
        - Вы? Это вы?
        Как это вообще возможно? Ларош ведь только что кричал на него, прогонял, а потом выстрелил в упор! Еще Жюстен с изумлением понял, что тот держит его голову у себя на коленях!
        - Я не дам тебе умереть! - проговорил помещик. - Так что держись. Ты потерял много крови, но Коля думает, что все-таки выкарабкаешься.
        Смысл сказанного дошел до Жюстена не сразу. В голове закрутились разрозненные слова: «умереть», «много крови», «Коля»… Перед глазами встала Мариетта, пухленькая и белокурая. Кажется, это от нее он слышал имя нового конюха…
        - Где Мариетта? - едва слышно спросил он.
        - У себя дома, где ж ей быть. А ты не перетруждайся, помолчи. Береги силы!
        Голос у Лароша был холодный, но не злой. Так он обычно разговаривал с лошадью, когда та упрямилась. Жюстен ответить не смог - снова провалился в забытье, не успев ощутить робкое, поглаживающее прикосновение пальцев к своей щеке.
        А еще через десять минут фаэтон уже катился по мощенной камнем улице Тралефур. Лошади встали перед красивым особняком. Еще не совсем стемнело, и из сада приятно пахло цветущим жасмином.
        Хмурый Коля спрыгнул с облучка. Объясняться по поводу драматического инцидента с ним никто и не подумал, а он и не спрашивал.
        - Слева от входной двери - цепочка от звонка! Иди позвони, да убедись, что тебя услышали! - крикнул ему Гуго Ларош.
        - Уже иду, хозяин!
        Доктор Леон Фоше появился на пороге, в руке он держал фонарь. При виде своего давнего друга он поспешно сбежал по ступенькам и открыл ажурную калитку.
        - Добрый вечер, Гуго! Что-то случилось?
        - Трагическая случайность! Вот, решил сразу к тебе, а не в больницу, в Ангулем, - боялся, что не довезу.
        Испуганный непривычной ажитацией Лароша, доктор полез в карету. Осмотрел кровавую рану на животе у Жюстена, выругался сквозь зубы.
        - Стреляная рана, так? - спросил он. - Надо перенести его в мой кабинет, со всеми возможными предосторожностями! Врать не буду, Гуго, шансов у парня почти нет. Тем более что я не хирург.
        - Прошу, спаси его! Я видел тебя в деле, в войну, когда ты оперировал солдат![14 - Здесь - авторская отсылка к франко-прусскому военному конфликту 1870 - 1871 гг. (Примеч. автора)] Леон, ты просто обязан мне помочь, потому что это мой сын!
        Ошарашенный доктор присмотрелся к едва дышащему пареньку. Коля тоже слышал признание помещика, но верить не спешил. А Гуго Ларош дрожащим голосом повторил:
        - Спаси его! Это мой сын.
        НА БОРТУ ПАРОХОДА «ГАСКОНЬ», В ТОТ ЖЕ ВЕЧЕР, В ТОТ ЖЕ ЧАС
        Ричард распорядился, чтобы ужин на четверых подали в каюту. Он сомневался, что Элизабет захочет ужинать в обществе других пассажиров первого класса. Он поклялся оберегать ее от любых треволнений, а одно упоминание о человеке с черной душой, Гуго Лароше, - он прекрасно это видел - взволновало ее до крайности.
        Деда Элизабет он ненавидел и считал своим долгом помочь ей все забыть, поставить на прошлом крест.
        - Для нас для всех начинается новая жизнь, но особенно это касается вас, Жан! - сказал он, наливая ему вина. - Выпьем за Жана Дюкена, будущего гражданина Соединенных Штатов!
        - Ваша правда, Ричард. Я и помыслить не мог, что однажды поплыву через Атлантику.
        Думал, умру старым холостяком - и вот нашел идеальную супругу!
        - Не вгоняй меня в краску, Жан! - сказала на это Бонни.
        Элизабет улыбалась, так приятно ей было смотреть на их с Жаном счастливые лица. Ричард ей заговорщически подмигнул.
        Всем им не терпелось узнать, что произошло в гаврском порту, Элизабет это прекрасно понимала.
        - Дядюшка Жан, я узнала что-то очень важное про папу, - начала она, чтобы удовлетворить законное любопытство своих нетерпеливых слушателей.
        - Сегодня? В порту? - удивился Жан.
        - Звучит невероятно, но случай привел меня в правильное место. Я говорю «случай», но, скорее, это был перст судьбы.
        Молодая женщина ненадолго умолкла, сомневаясь, стоит ли упоминать ощущение незримого присутствия рядом матери, Катрин.
        - А может, это мамочка направляла меня, как тогда, в замке! - все-таки сказала она. - И не надо делать такое лицо, Ричард! Если будущее приходит ко мне в снах, приятных или кошмарных, значит, нет ничего невозможного. Там, на причале, мне показалось, что я вижу маму, и в тот же миг я поняла, что просто обязана зайти в ту антикварную лавку! Так нужно, и все! И сейчас, дядя Жан, ты поймешь почему.
        Она открыла свою гобеленовую, украшенную вышивкой дамскую сумочку с медной защелкой, извлекла золотые карманные часы и протянула дяде.
        - Дедушка Туан подарил эти часы моему отцу с пожеланием, чтобы они принесли ему в Америке удачу. Теперь они твои, потому что ты тоже, как твой брат Гийом когда-то, уезжаешь навсегда.
        Жан, онемев от изумления, смотрел на бесценные часы. Не сразу он решился открыть крышку с выгравированными с обратной стороны инициалами.
        - Господи, никаких сомнений! Это точно отцовские часы. Узнаю чеканку вокруг циферблата! Их купила мама, потратив часть денег из своего приданого. Ее родители были торговцы, побогаче, чем Дюкены. То, что часы нашлись, - уже маленькое чудо!
        - В лавке антиквара, в куче настоящего хлама! - уточнила Элизабет. - Конечно, я спросила у хозяина, откуда у него часы.
        - Ты упоминала об этих часах утром, я помню! - заметила Бонни. - Божий промысел, не иначе!
        Элизабет в красках, потому что сохранять спокойствие ей удавалось не всегда, описала, что было дальше. И закончила своим поспешным бегством из дома вдовы Биффар.
        - Бедная женщина! - вздохнула она. - Она словно сошла со страниц романа Виктора Гюго «Отверженные»! Я прочла его в мое первое лето в замке, по совету бабушки.
        Жан был взволнован, но думал о своем. Рассказ племянницы разбередил в нем горечь потери.
        - Нужно было и мне тогда ехать с Гийомом! - воскликнул он наконец, бледнея от сдерживаемого гнева. - Ничего бы этого не случилось. Вдвоем мы бы не дали себя в обиду ни гаврским бандитам, ни нью-йоркским!
        Он протянул часы Элизабет, и она с удивлением отдернула руку.
        - Храни их пока у себя! В трюме полно парней, которые не внушают мне доверия. Не хватало, чтобы их опять украли.
        - Мудрое решение, - согласился Ричард. - Лисбет, если я правильно понял, на причале к твоему отцу подошел кто-то, кого он хорошо знал?
        - Да! И как только я это услышала, мне все стало ясно. На самом деле папа не пошел проверить, доставлен ли с поезда наш багаж. Его позвал кто-то знакомый, про кого он и подумать не мог дурного и оказался в ловушке. И теперь, уже задним умом, я понимаю, что папа в силу своего характера не оставил бы нас с мамой одних в этой толчее перед самым отплытием.
        Бонни проголодалась, а потому слушала и понемножку ела. Меню пассажирам первого класса предлагалось роскошное.
        - Элизабет, а кто мог быть этим человеком? У тебя есть догадки? - спросила она, уже успев попробовать заливную рыбу, поданную на ломтиках поджаренного хлеба.
        - Тут и думать нечего! Конечно Ларош! - сердито сказал Жан. - Поехал за вами следом в Гавр!
        - Нет, дядя Жан, он не стал бы так рисковать.
        - Значит, нанял какого-нибудь головореза в Париже! В столицу Ларош точно мог поехать, - предложил свою версию Ричард.
        - Думаю, это кто-то из замковой прислуги, - сказала Элизабет. - Конечно, не старик Леандр… Венсан, конюх! Когда мне было шесть, он уже служил у Ларошей в замке. Венсан, которого Мадлен будто бы убила незадолго до моего возвращения во Францию!
        И снова молодая женщина пожалела, что столько времени потратила зря в Париже. И добавила запальчиво:
        - И сбежать из Шаранты я тоже поторопилась! Мадлен сейчас в бордоской тюрьме, и мы запросто могли пожить какое-то время в Ангулеме, чтобы я могла съездить туда и обо всем ее расспросить. Они с Венсаном были любовники, он наверняка ей много рассказывал.
        - Лисбет, и что бы от этого поменялось? - со вздохом произнес ее муж. - Дэни Биффар погиб при крушении «Бургундии», этот Венсан убит. В отношении них справедливость восторжествовала.
        - Но остаются еще какой-то Морис - мадам Биффар назвала его «здоровяк Морис» - и рыжий Деде! - возразила Элизабет. - Если бы я вовремя их разыскала, может, узнала бы что-то еще. Но, увы, времени на расспросы у меня было очень мало!
        Жан стукнул бокалом о стол. Сейчас и он разделял сожаление племянницы:
        - Твоя правда, Элизабет. Встреть я сегодня этих мерзавцев, я бы дух из них вышиб! Скорее всего, они до сих пор живут в припортовых трущобах. Но теперь ничего не поделаешь.
        - К сожалению, Жан, это так, - вздохнула Бонни. - И незачем расстраиваться!
        - Я согласна с Бонни - незачем, - кивнула Элизабет. - Виноватый в этом деле один, и мы все знаем, кто это. И он наверняка уже уничтожил все улики. Пусть его накажет Господь…
        Она выпила немного белого игристого вина, а в левой руке сжала крестильный медальон матери, который считала своим талисманом.
        - Оставим позади наши огорчения и неприязнь, - мягко сказал Ричард. - Лисбет, любимая, я знаю, тебе много пришлось выстрадать, но твои родители желали тебе счастья. Поэтому прошу, оставь на время поиски правды и ответов, которые облегчения не принесут. Это касается и вас, Жан!
        - Отлично сказано! - подхватила Бонни. - Элизабет, мы посреди океана, и тут никто тебя не обидит!
        Молодая женщина разгладила невидимую складочку на юбке. Ей все еще было очень тревожно. Что ж, придется делать вид, что все хорошо, - притворяться, ни на мгновение не забывая о предостережении свыше. Что, если не предостережение, этот сон, в котором она увидела себя раненой? Удар ножом? Выстрел? Если б знать!
        И пока она, сидя за столом, безмятежно улыбалась близким, в голове неотвязно крутилось: «Кто умирает? Кто?»
        В ДОМЕ ДОКТОРА ФОШЕ. ГОРОДОК ЭГР, ЧТО В ДЕПАРТАМЕНТЕ ШАРАНТА, СРЕДА, 28 ИЮНЯ 1899 ГОДА
        Гуго Ларош провел эту ночь на раскладной кровати, которую по его просьбе установили тут же, в рабочем кабинете доктора Фоше. А пробудившись, невольно ужаснулся содеянному. Неужели он столько всего натворил? Ощущение было, будто смотришь со стороны на чьи-то чужие безумства… Расстроенный, он потер глаза и сел на край своего узкого ложа.
        - Как он? - спросил Ларош у врача, который склонился над Жюстеном. - Жив или?…
        - Цепляется за жизнь, - отвечал доктор Фоше. - Ничего обещать не могу, но операцию парень пережил. И это уже достижение. Сейчас он под действием опия, я дал большую дозу.
        Ларош встал - взъерошенный, осунувшийся, под глазами темные круги. Рубашка на нем измялась, штаны были сплошь в пятнах крови.
        - Нечасто я видел тебя в таком состоянии, Гуго! - обернулся к нему друг. - Даже в тот день, когда ты сообщил о смерти дочери. Хотелось бы получить кое-какие пояснения!
        - Разумеется, я как раз собирался это сделать. Мы здесь одни? Где жена?
        - С приходом тепла Беатрис уезжает на виллу, в Руайан. Странно, что ты спрашиваешь… Пока ее нет, мы постоянно собираемся у меня, чтобы поиграть в бридж.
        - Да-да, конечно. Хорошо, что ее нет дома.
        С этими словами Ларош подошел к смотровому столу, на котором лежал Жюстен. Послушал, как тот тихонько дышит, всмотрелся в бледное до желтизны лицо. Давно забытое волнение овладело Гуго Ларошем. Вспомнилось, как Катрин, еще совсем крошка, упала и поранилась и как он ходил смотреть, как она спит… Он вздрогнул всем телом.
        - Надеюсь, он поправится, - проговорил помещик бесцветным голосом.
        - Остается уповать на милость Господню, Гуго! Идем в кухню, я сварю нам кофе. Беатрис увезла с собой прислугу. Но это не страшно, на четверть часа можно оставить парня одного.
        Ларош только кивнул. Он думал про Коля, которого отправил в Гревиль с приказом держать язык за зубами и к обеду вернуться в Эгр верхом и привести с собой оседланного Галанта.
        - Мариетта пристанет с расспросами. Что мне ей говорить? - спросил Коля. - Невестка ведь…
        - Скажешь, что Жюстен в хороших руках.
        Пока друг Леон заливал кипяток в белый фарфоровый кофейник, Ларош вспомнил и про Мариетту. Перед отъездом он отвел молодую прачку в сторонку - сказать, чтобы тоже попусту не болтала. Та пообещала молчать, но - за кругленькую сумму.
        - И в замок ваш, мсье, я больше ни ногой! Если обманете с деньгами, все расскажу жандармам. А если Жюстен умрет, заплатите вдвое против условленного!
        Внезапно Лароша прошиб холодный пот: что, если эта девчонка проговорится?
        Ему конец!
        - Ты как себя чувствуешь? - спросил Фоше, который уже какое-то время наблюдал за другом. - Может, виноградной водки? Разумеется, из твоих винокурен.
        - Охотно! - тихо ответил помещик, присаживаясь к столу.
        Доктор последовал его примеру. Сквозь пар, поднимавшийся от чашки с кофе, он испытующе смотрел на гостя.
        - Я весь внимание, Гуго! Ну, откуда взялся этот юноша? Мы с тобой вместе учились в лицее, вместе сражались с пруссаками, но про сына, которому теперь уже двадцать лет, я слышу впервые. Полагаю, прижит на стороне.
        - Все просто, Леон. Одно время я по глупости связался с одной из служанок. Это было трудное для нас с Аделой время: у нее снова случился выкидыш. Об этом я могу не рассказывать, ты в курсе. Кроме Катрин, других детей у нас не было. А она как раз бегала на свидания к Гийому Дюкену, за которого потом вышла замуж. Я тогда запил, каюсь.
        - Вот оно что… - покивал доктор. - А не о Мадлен ли ты говоришь?
        - Увы, о ней! Беременность она скрыла и под каким-то предлогом, не помню, на время уехала. Я, честно говоря, вздохнул с облегчением. И вот недавно узнаю, что, когда ее сыну исполнилось два года, она тайком привезла его в замок, где мальчик и рос. По его словам, Мадлен держала его на чердаке, колотила и чуть ли не морила голодом.
        - Что? Вы с Аделой не подозревали, что на чердаке живет ребенок?
        - Нет. Уже в подростковом возрасте мальчишку снова отправили пожить к родне, но ненадолго: Мадлен предложила мне взять конюхом паренька, якобы своего племянника, и я согласился. И, надо сказать, я был им доволен, даже больше. Парень оказался старательным, хорошо ладил с лошадьми, а для этого нужно особое чутье. Что еще сказать? Я был к нему добр, не чурался его общества. А потом случилось горе, и завертелось… Когда погибла Катрин, Мадлен решила предъявить мне сына, нового наследника усадьбы. Да только планы ее расстроились: Жюстен узнал правду и сбежал.
        Леон Фоше нервно постукивал пальцами по столу. Вид у него был озабоченный.
        - Гуго, я, как и все, читаю газеты. Мадлен Кинтар чуть больше года тому назад осудили за убийство любовника, Венсана, который долго служил у тебя конюхом. А еще она пыталась отравить твою жену. Как большой поклонник Золя, могу сказать, что в цикле романов «Ругон-Маккары» он выдвигает занятную теорию о наследственности, одновременно шокирующую и интересную. Этот юноша, Жюстен, может оказаться таким же злонамеренным и опасным, как его мать.
        - Это не тот случай, Леон. Жюстен очень похож на мою дочь, мою крошку Катрин.
        - Гуго, что конкретно произошло? - не отступал друг.
        - Трагическая случайность! - отмахнулся Ларош. - Я был на заднем дворе, заряжал ружье. Старик Леандр сказал, что вокруг загона для жеребят бродит больная лисица, возможно, что и бешеная. И тут заржал мой Галант. Смотрю - в траве мелькнуло рыжее. Я прицелился, нажал на гашетку… Не понимаю, откуда он взялся, этот Жюстен! И попал под пулю! Приехал со мной повидаться, бедняга. Господи, если он умрет, никогда себе этого не прощу! Леон, кроме него, у меня теперь никого нет! Ты же знаешь, Элизабет, внучка, разбила мне сердце, когда вышла замуж за американца и уехала с ним в Нью-Йорк. Я уже рассказывал тебе все это в мае, когда мы встретились на ярмарке!
        Ответное молчание врача было для Лароша мучительным. Леон Фоше старательно отводил глаза, а потом и вовсе уставился на свою чашку. Тогда Ларош залпом выпил водку, к которой до сих пор не прикасался.
        - Почему ты молчишь? - не выдержал он. - Почему?
        - Я не привык говорить, не подумав. Гуго, если все было так, как ты рассказываешь, то тебе действительно очень не повезло. Это касается и вчерашних событий, и прошлого вообще. Ты много пережил и никогда не опускал рук. Но и я не хочу становиться сообщником в покушении на убийство! Ты признаешься, что злоупотреблял спиртным, и вчера ты был пьян, это ощущалось по запаху изо рта. Значит, при виде сына Мадлен ты вполне мог впасть в бешенство. И не надо так на меня смотреть! Надеюсь, Жюстен, если выживет, подтвердит твою версию событий.
        Побелевший от ярости Ларош так сжал пальцами пустую чарку, что едва ее не раздавил.
        - Как смеешь ты меня подозревать? - вскричал он. - Я считал, мы друзья!
        - Друг не обязательно слеп и глух, Гуго.
        В этих словах доктора чувствовалась угроза. Но к Ларошу уже вернулось обычное его самообладание, и он с улыбкой пожал Фоше руку.
        - Ты, конечно, прав, Леон! Знай, я высоко ценю твою принципиальность, причем во всех вопросах. Но, может, вернемся к бедному Жюстену?
        - Мне нужно отлучиться: утренний обход пациентов. Пока меня не будет, побудь с парнем. Если очнется, в чем я очень сомневаюсь, дашь ему воды, - сказал доктор. - А когда вернусь, перенесем его в другую комнату, потому что больные будут приходить и кабинет должен быть свободным.
        - Спасибо тебе за все, что ты делаешь! - сказал Ларош. - Но разве ты не боишься, что я его прикончу? Ты же только что практически обвинил меня в покушении на его жизнь!
        Тон был ироничным, провокационным. Фоше пожал плечами:
        - Ты не повез бы его ко мне, если бы хотел избавиться от парня. Оставил бы его истекать кровью на заднем дворе, и дело в шляпе! Я же никогда не видел тебя таким расстроенным, из чего следует, что это действительно была трагическая случайность.
        Казалось, Жюстен, прикрытый белой простыней, спит последним сном - так он был недвижим и бледен. Гуго Ларош присел рядом и прислушался к его дыханию, натужному, но, вопреки всему, регулярному.
        - Пожалуйста, живи! - шепотом, как мантру, повторял он.
        Ларош по натуре был человеком деятельным. Он не привык сидеть сложа руки, а избыток энергии выплескивал в бешеной скачке по окрестностям либо в долгих прогулках по виноградникам, а случалось, и криками, и активной жестикуляцией. И пить по вечерам он стал с единственной целью - забыть и забыться.
        Но этим утром память предъявила ему все то, о чем он предпочел бы не вспоминать. Ларошу хотелось кричать от стыда. Все перемешалось у него в голове: испуганное лицо дочки, которую он донимал своими неуместными ласками; или это все-таки Элизабет, и ее голубые глаза сверкают ненавистью, когда она бьется в его объятиях?
        - Господи, что я наделал! - ужасаясь, прошептал он.
        О той гнусности, какой Элизабет подверглась на чердаке в башне, ему до поры до времени удавалось не думать. Зато он помнил свою ярость, жестокосердие, нечестивую жажду обладания. Это был его способ получать удовольствие. А жертве… Жертве полагалось ненавидеть и трепетать. В его памяти четко запечатлелось личико юной Жермен, когда он ее насиловал. Он смотрел на нее не отрываясь, чтобы сполна насытиться ее болью и страхом.
        Внезапно он сам удивился, как это небеса не покарали его сообразно всем этим злодействам. А может, все еще впереди и за все придется ответить, если Жюстен не выживет?
        НА БОРТУ ПАРОХОДА «ГАСКОНЬ», В СУББОТУ, 1 ИЮЛЯ 1899 ГОДА
        В салоне для официальных приемов оркестр играл вальс. Элизабет танцевала с мужем, и за ними восторженным взглядом следил капитан судна. С начала плавания молодая чета уже второй раз ужинала за его столиком.
        - Ты очаровала нашего капитана, - шепнул Ричард на ушко супруге. - Глаз с тебя не сводит!
        - Странно, ведь я - единственная здесь не в вечернем туалете.
        - Ты и в этом платье красавица, Лисбет. Но обнаженная, в одном лишь сапфировом колье, будешь совершенно неотразима! Сегодня же вечером проверим!
        - Ричард, ну что за глупости! - с лукавой улыбкой отозвалась она.
        - Слава Богу, ты снова весела и беззаботна. Смею надеяться, в этом есть и моя заслуга. Денно и нощно я стараюсь, чтобы ты была счастлива…
        - И у тебя это прекрасно получается! Ты - заботливейший из мужей.
        Отличная танцовщица, Элизабет отдалась музыке и ласковым рукам мужа. Она уже привыкла спать с ним в одной постели, чувствовать его рядом.
        Оказывается, так приятно проснуться и прильнуть к Ричарду… Чем он часто пользовался, чтобы утолить желание, вовлекая ее в нежную любовную схватку.
        Молодая женщина не могла не заметить, скольких усилий ему стоит оставаться деликатным, предупредительным - лишь бы не пробудить в ней травмирующие воспоминания. И все же, к своему сожалению, столь ярких удовольствий, как в первые их интимные встречи, Элизабет уже не испытывала.
        В танце она была чудо как хороша: широкая атласная юбка красиво струится, роскошные волосы, подхваченные у висков двумя гребешками, распущены…
        Когда музыка смолкла, Элизабет вздохнула с сожалением. Они с Ричардом вернулись за столик, но тут оркестр заиграл снова и капитан поспешно встал.
        - Мадам, позвольте пригласить вас на вальс! «На прекрасном голубом Дунае» - кажется, так он называется, - и капитан галантно поклонился. - Разумеется, с позволения вашего супруга…
        - Супруг не против, - улыбнулся Ричард. - Самое время выпить дижестив, тем более что ужин был прекрасный.
        Элизабет приняла приглашение благосклонно. Она ожидала чего-то подобного: как мужчина смотрит на нее при каждой встрече, невозможно было не заметить.
        «Откуда такой интерес?» - каждый раз думала она.
        На танцплощадке, обустроенной между столиками, в свете многочисленных хрустальных светильников танцевали они с капитаном и еще одна пара.
        - Не верится, что мы на корабле, посреди океана, а не в чьей-то роскошной гостиной, - сказала она своему кавалеру.
        - Пока все складывается самым благоприятным образом, и, если погода не испортится, в среду мы - в Нью-Йорке. Будем надеяться на лучшее, но шторм вполне возможен.
        - Если б только нам повезло! - прошептала Элизабет. - Сама я, слава Богу, не страдаю от морской болезни, в отличие от подруги Бонни. Ей плохо, даже если на море штиль.
        - Это не первое ваше плаванье, мадам? Я не решился задать вам этот вопрос за столом ни сегодня, ни позавчера вечером.
        - Но вам очень хотелось меня об этом спросить! - с уверенностью сказала Элизабет. - Не удивляйтесь, у меня отличная интуиция.
        - Бесспорно, мадам. Дело в том, что у меня такое чувство, будто я вас знаю… пардон, что мы уже виделись прежде, на пароходе «Шампань». Вы были совсем еще юной. Красивая девочка с каштановыми волосами и ярко-голубыми глазами стоит на палубе и смотрит, как танцует дрессированный медведь… Это было мое первое плаванье в должности капитана судна. И мы прошли через ужасный шторм.
        С этого момента Элизабет танцевала механически, уже не слыша музыки.
        - Капитан, у вас прекрасная память! - тихо промолвила она. - Да, это была я. И шторм, о котором вы упомянули, забрал жизни моей матери и ребенка, которого она носила под сердцем. Они покоятся на дне океана.
        - Ну конечно, я был уверен, что это вы! Простите, что пробудил в вас печальные воспоминания. Но на это у меня есть серьезная причина. По моему мнению, в то время условия проживания для пассажиров третьего класса были ужасны, и я до сих пор помню, как после похорон вашей матушки вы стояли на палубе - живое воплощение всех горестей мира. Я вам искренне сопереживал. И все эти годы часто вспоминал о вас. Тем приятнее было убедиться, что судьба к вам благосклонна - у вас прекрасный муж, и путешествуете вы в кругу людей обеспеченных!
        - Прошу меня простить! Я больше не могу танцевать! - воскликнула молодая женщина.
        Они остановились посреди танцевальной площадки, что само по себе было странно. Однако Ричард не последовал примеру многих ревнивцев и остался сидеть.
        - Мсье, мой социальный статус действительно повысился, - сказала Элизабет. - Но ценой еще одной трагедии: моего отца убили в трущобах Бронкса, и я осталась сиротой. Но не стану же я пересказывать вам историю своей жизни?
        - Разумеется, я не вправе ожидать ничего подобного, - смутился капитан.
        - Могу я узнать цель нашей беседы?
        - Все просто: позавчера я проверял бортовой журнал, и оказалось, что одна каюта во втором классе свободна: зарезервировавшие ее пассажиры не явились.
        И я решил предложить ее вашему дяде Жану Дюкену и его невесте, вашей подруге Бонни. Кроватей в этой каюте две.
        - Правда? Это очень любезно с вашей стороны!
        - Оба раза, когда я имел удовольствие ужинать с вами за одним столиком, вы сокрушались, что им приходится обретаться в твиндеке, - до такой степени, что почти лишились аппетита. Если мое предложение будет принято, ваши близкие оставшиеся дни проведут с куда большим комфортом.
        Предложение капитана обрадовало Элизабет. Поблагодарив его улыбкой, она все же уточнила:
        - Дядя Жан - человек гордый и упрямый. Третьим классом он путешествует намеренно - в память о брате, моем отце. Он откажется, но для Бонни это хорошая новость, и я могу поблагодарить вас от ее имени. А, к нам идет Ричард, и вид у него встревоженный! Пожалуйста, сами объясните ему, о чем мы говорили.
        Элизабет с капитаном обменялись улыбками. Ричарда это почему-то разозлило настолько, что он толкнул проходившего мимо стюарда с подносом, уставленным бокалами с шампанским. Он схватил один бокал и залпом его осушил. И в тот же миг огромная масса парохода содрогнулась. За столиками замолчали, и музыку оркестра перекрыл нарастающий шум дождя и свист ветра.
        - Это шторм! Проклятье! - воскликнул капитан. - Мне пора на пост. Ничего не бойтесь, мадам!
        Поклонившись Элизабет, он стремительно удалился. Ричард обнял жену, которая испуганно посматривала в сторону застекленного этажного коридора. По стеклам уже струилась вода.
        - Идем, любимая! В каюте нам будет спокойнее, - решил Ричард. - Судя по всему, это гроза, и она скоро кончится. И ветер… Кажется, моряки называют его шквальным!
        Он обнял жену за талию и увлек за собой. Элизабет умоляюще посмотрела на супруга:
        - Ричард, умоляю, разыщи Бонни! Если шторм надолго, со мной ей будет намного спокойнее! А дядя пусть поступает, как хочет. Он и так поступил, как последний эгоист, когда заставил будущую жену, с ее морской болезнью, путешествовать в грязном трюме!
        - Хорошо-хорошо, уже иду! Ты же знаешь, я ни в чем не могу тебе отказать.
        - Спасибо, любовь моя!
        И обрадованная Элизабет прильнула к мужу.
        - Когда ты так говоришь, Лисбет, я готов достать для тебя луну с неба!
        Какое-то время они целовались на фоне громовых раскатов и яростных завываний ветра. Качка усилилась, и было слышно, как волны разбиваются о бока корабля.
        - А ты скорее иди в каюту! - сказал жене Ричард. - И осторожнее, пол ходит под ногами. Постарайся не упасть!
        - Еще один поцелуй! - шепнула она, вставая на цыпочки.
        Их губы снова встретились, и Элизабет крепко обняла мужа. А когда с сожалением от него отстранилась, сказала:
        - Вернись поскорее, прошу!
        НЬЮ-ЙОРК, СЕНТРАЛ-ПАРК, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ
        Мейбл Вулворт посмотрела на изящные серебряные часики-браслет, которые Эдвард подарил ей на день рождения. Они были очень красивые, швейцарского производства, и очень ей нравились.
        - Не тревожьтесь, мы не опоздаем в гости к вашей невестке! - шутливо заметила Скарлетт Тернер.
        - Милая моя, я об этом и не думала! Мы бываем у нее по субботам и никогда не заставляем себя дожидаться.
        - Правда, приятно прогуляться в парке, зная, что где-то тебя ждет чашечка ароматного чая и кусочек фруктового кекса, не говоря уже о приятном обществе? Благодаря вам, Мейбл, я не чувствую себя такой уж одинокой. Позвольте, я угадаю! Вы думаете о своей крошке Лисбет!
        - А о чем еще я могу думать? - наивно удивилась Мейбл. - Они вышли из Гавра во вторник и максимум в среду должны быть в Нью-Йорке. Я боялась, чтобы они не попали в шторм, но Эдвард меня успокоил, сказал, что в это время года нечто подобное маловероятно. Скарлетт, я почти не сплю по ночам! Я не видела Лисбет два года, я так соскучилась!
        - Два с половиной года, - поправила, смеясь, подруга. - Обычно вы более точны, Мейбл! Признаюсь, мне не терпится познакомиться с вашей дочкой!
        Мейбл удовлетворенно вздохнула, услышав последние два слова, которые Скарлетт нарочно выделила интонацией. И радостно ответила:
        - Вы ей понравитесь! У вас столько общих тем для разговора! Вы читаете будущее при посредстве карт Таро, а Лисбет видит вещие сны. Она рассказывала мне об этом в письмах. Теперь я лучше понимаю, почему иногда она с криком просыпалась по ночам. Семейный доктор прописал ей препараты опия, но я уменьшала дозы, иначе с заходом солнца моя Лисбет впадала в дремоту.
        - Надо же, вещие сны! - восхитилась Скарлетт. - Это очень интересно. Мейбл, прежде я об этом не упоминала, но в детстве и я сталкивалась с этим волнующим феноменом.
        - Прошу, расскажите!
        Скарлетт крепче сжала ей локоть, и, тихо переговариваясь, женщины стали подниматься на мост. В Сентрал-парке их было множество, этот был округлой формы, с металлическими парапетами в неоготическом стиле. Ручей внизу дышал свежестью, высокие деревья осеняли аллеи мягкой тенью.
        - С приходом лета парк сказочно хорошеет, не так ли? - заметила Скарлетт. - И нам очень повезло, что мы живем в Дакота-билдинг и можем тут бывать сколь угодно часто! Я говорила, что мой отец работал на грандиозном строительстве, в результате которого и возник Сентрал-парк? Главный архитектор парка, Фредерик Ло Олмстед, воплотил в этом проекте все свои чаяния. Но их реализация подразумевала осушение болот, доставку плодородной почвы, изменение скалистого рельефа с применением взрывчатки. За все время работ погибли пять человек[15 - Достоверный факт. Что касается журналиста Фредерика Ло Олмстеда, то на должность главного архитектора его сменил Эндрю Хасуэлл Грин. Парк был закончен к 1869 году. (примеч. автора.)], и папа оказался в их числе.
        В голосе Скарлетт было так много горечи, что Мейбл сочувственно похлопала ее по руке.
        - С тех пор прошло тридцать лет. Мне тогда было пятнадцать, и я до конца своих дней не забуду тот вечер, когда мы с мамой сидели над изувеченным телом отца… Я никогда об этом не рассказывала, Мейбл, но родилась я отнюдь не с серебряной ложкой во рту.
        - Со слов Дорис я поняла, что вы - богатая наследница. А как иначе вы могли приобрести апартаменты в таком роскошном доме?
        Женщины шли по аллее, обсаженной по обе стороны вязами, дубами и смоковницами, листья которых казались лакированными. Мимо прошла няня-англичанка с детской коляской, потом компания подростков, хохотавших так, что не было слышно птиц.
        - Я действительно унаследовала состояние, - сказала Скарлетт, - но от моего второго мужа, Уильяма Тернера. Мы жили в Бостоне, и после его смерти я решилась на переезд в Нью-Йорк. Уильям был старый холостяк, без детей.
        - Но вы говорили, что никогда не были замужем!
        - Во избежание лишних вопросов, дорогая! А еще - чтобы не вспоминать, сколько мне пришлось выстрадать по вине моих мужей. Я наслаждаюсь своей независимостью и ее оберегаю. Мне будет больно, если и вы меня осудите, Мейбл! Но вы уже осуждаете, я вижу это по вашему лицу!
        - Нет, что вы! Я могу понять, почему вы не хотите поднимать эту тему. У каждого свои секреты. К примеру, если бы Эдвард не настоял на нашей женитьбе, я бы до сих пор торговала в отцовской бакалейной лавке. Для Вулвортов, видите ли, я была недостаточно хороша!
        - Но любовь восторжествовала! Что ж, временами все мы приподнимаем завесу тайны над прошлым, и дружба от этого становится только искреннее и крепче. Давайте прогуляемся к замку Бельведер!
        Мейбл с радостью согласилась. Ей очень нравилось это подобие средневекового замка, только куда более скромных размеров, с высокой башенкой.
        - Я никогда не водила маленькую Лисбет в Бельведер, - призналась Мейбл. - Мы с Эдвардом всегда боялись, что она потеряется или что ее ужасный дед только и ждет момента, чтобы ее у нас отнять. Но нет, этот страшный человек в итоге остался ни с чем!
        Скарлетт была в курсе злодеяний французского родственника Элизабет. Внезапно она вздрогнула, задышала чаще:
        - Силы зла повсюду, Мейбл! Благодарение Господу, ваша приемная дочь ускользнула из его рук. Когда я произношу про себя его имя, я чувствую, что душа у него черная, как у самого сатаны!
        Мейбл боязливо перекрестилась, глядя на переменившуюся в лице подругу, которой, на фоне буколического пейзажа с замком Бельведер, словно привиделось что-то гадкое.
        5. МОЛЧАНИЕ ОКЕАНА
        НА БОРТУ ПАРОХОДА «ГАСКОНЬ», В СУББОТУ, 1 ИЮЛЯ 1899 ГОДА, В ТОТ ЖЕ ЧАС
        Элизабет проводила Ричарда до застекленной двери ресторана. Многие пассажиры, узнав о надвигающемся шторме, покидали помещение, но некоторые преспокойно остались за столиками с выпивкой и сигарами. Оркестр продолжал наигрывать для единственной танцующей пары, которая, похоже, не замечала ничего вокруг.
        Гроза между тем набирала силу - как и волны, с рычанием ударявшиеся об обшивку корабля. Не успел Ричард сделать и пары шагов, как на него налетела какая-то женщина.
        На палубе суетились матросы с фонарями, и Элизабет сразу ее узнала - Бонни! Не раздумывая, она выскочила под дождь.
        - Жан пропал! - крикнул ей Ричард. - Немедленно вернись в каюту, а я пойду его искать!
        И он подтолкнул Бонни к двери. Та, мокрая с ног до головы, охнула, но не сдвинулась с места, продолжая всматриваться в темноту.
        - Где Жан? Где он? - спросила она жалобно. - Его никто не видел!
        - Все обойдется, Бонни! Идем, тебе надо обсохнуть, - ласково сказала ей Элизабет.
        Она хотела было увлечь подругу за собой в зал ресторана, но Бонни заупрямилась. Она испугалась не на шутку.
        - Пожалуйста, Элизабет! Я побуду тут. Так я увижу, когда его найдут! - воскликнула она в отчаянии. - Господь не может вот так его у меня отнять! Я люблю своего Жана, люблю!
        Никогда еще Бонни не говорила с таким пылом и так откровенно о своих чувствах к Жану. Элизабет обняла ее, взволнованная этим невольным признанием.
        - Не бойся, Ричард скажет матросам, и те его разыщут. А ты уверена, что он не в твиндеке?
        - Его там нет! Мужчина, чья койка рядом с нашими, сказал, что своими глазами видел, как Жан поднимался по лестнице наверх. Жан хотел переговорить с капитаном, я возражала, но разве его остановишь?
        - О чем? Разве нельзя было подождать до завтра?
        - Ты же знаешь Жана! В твиндеке полно больных детей. Он решил, что это может быть тиф и дальше будет хуже.
        Элизабет покачала головой. Часть из того, что говорила Бонни, она просто не расслышала - так завывал ветер в мачтах и с таким оглушающим грохотом ударялись о борта парохода волны, словно желая утянуть его с собой в пучину.
        - Нам нельзя тут оставаться, Бонни! - сказала она на ухо подруге.
        Женщины стояли в крытой галерее, защищавшей их от дождя, - но не от ветра и не от брызг, которыми их то и дело окатывало.
        Мимо как раз пробегал кто-то из младших офицеров. Он не ожидал увидеть пассажирок в таком месте и в такой момент.
        - Дамы, немедленно вернитесь к себе! Здесь опасно! - распорядился офицер.
        - Мой муж и дядя на палубе! - крикнула ему в ответ Элизабет.
        - Есть один раненый, из числа пассажиров. Его уже отправили в санитарный отсек. Имя - Жан Дюкен.
        - Боже милосердный! Мне нужно туда! Это мой муж! - соврала Бонни, которая ощутила и тревогу, и облегчение.
        - В таком случае, мадам, я вас провожу!
        - А Ричард? - спросила Элизабет. - Ричард Джонсон? Они наверняка были вместе.
        - Ничем не могу помочь, мадемуазель! Прошу, вернитесь в каюту. Это приказ капитана!
        Моряк поднял фонарь повыше, и они с Бонни удалились. Растерянная Элизабет посеменила было за ними, но тут с противоположной стороны послышались крики.
        Молодая женщина развернулась и побежала к носовой части судна, не заботясь, что она - на открытом пространстве, обдуваемом всеми ветрами.
        Элизабет моментально промокла, замерзла. Смотреть на взбеленившийся океан было страшно. В детстве, когда она плыла на корабле впервые, тоже была буря и было страшно, но что это на самом деле такое, Элизабет поняла только сейчас.
        Дрожа от ужаса, она уже повернула назад, когда там, в темноте, вдруг затанцевал желтый огонек фонаря. Кажется, двое мужчин, поддерживающих друг друга…
        - Ричард! - позвала она. - Ричард!
        Словно в ответ на ее крики вся носовая часть судна вдруг осветилась блеклым, белесым светом. Дождь застилал глаза, но Элизабет силилась рассмотреть, кто это. Вверху, на уровне капитанского мостика, тоже мерцали фонари.
        Ей стало немного спокойнее, и она повернулась навстречу тем двоим. Они были достаточно близко, чтобы сквозь безумные завывания бури и плеск волн, щетинившихся серой пеной, донеслось: «Лисбет!»
        Элизабет не знала наверняка, услышала она свое имя или нет, но вот что там, впереди, Ричард, не усомнилась. Тиски, сжимавшие ей сердце, разжались. Кто-то обхватил ее за талию и понес. Ее ноги едва касались пола, но Элизабет и не думала сопротивляться - так чудовищно было зрелище, представшее ее глазам.
        «Это галлюцинация! Такого просто не бывает!» - пронеслось у нее в голове.
        Над пароходом нависла стена воды высотой в целую гору[16 - От автора: здесь я описываю феномен волн - убийц (гигантские одиночные волны высотой в 20 - 30 метров, обладающие нехарактерным для морских волн поведением), в среде моряков долгое время считавшихся легендой.]. Элизабет зажмурилась, ожидая, что вся эта гигантская масса воды вот-вот обрушится на «Гасконь», и тогда никому не спастись… И был удар страшной силы, и потоки воды, и где-то кричали люди…
        «Нам всем конец! - подумала Элизабет, цепляясь пальцами за металлическую перекладину. - Господи, а ведь я знала заранее! Я знала!»
        ГОРОДОК ЭГР, ЧТО В ДЕПАРТАМЕНТЕ ШАРАНТА, ВОСКРЕСЕНЬЕ, 2 ИЮЛЯ 1899 ГОДА
        Тихое, монотонное бурчание… Или песня? Жюстен только что очнулся от тяжелого забытья, которое не отпускало его много дней и ночей. Прислушался и понял, что вокруг его кровати действительно кто-то ходит. Сделав над собой усилие, открыл глаза и увидел женщину в белом халате, с убранными под чепец волосами. Она действительно что-то бубнила себе под нос, передвигаясь по узкой комнате с серыми стенами. Больше всего Жюстену хотелось зажмуриться и опять уснуть, но в голове все-таки возник вопрос: «Где я?»
        - А! Наш милый юноша проснулся! - воскликнула женщина. Голос у нее был хрипловатый, с выраженным шарантским акцентом. - Не пугайся, это я разговариваю сама с собой. Так веселее!
        - Мадам, кто вы?
        - Доктор Фоше нанял меня ухаживать за вами, ну и вся стряпня тоже на мне! Я тут с четверга. Вас перенесли в эту комнату, потому что в смотровом кабинете доктор принимает больных.
        Жюстен попытался разобраться в своих ощущениях и мыслях. Живот у него был забинтован, выше пояса - только нательная майка, оставлявшая открытыми руки. Через застекленное французское окно можно было рассмотреть зеленые насаждения и что на дворе солнечный день.
        - Окнами эта комната выходит в сад, - сказала сиделка, проследив за его взглядом. - Вот и славно! Самое страшное позади, теперь уж точно поправитесь! Слава святой Ирэн! В пятницу вечером я уж было отчаялась. Вы метались в горячке, и у доктора кончилась настойка опия.
        - А при чем тут святая Ирэн? - не понял Жюстен, которому было пока еще трудно поспевать за стремительной скороговоркой сиделки.
        - Да как же? Она - святая покровительница медицинских сестер! Уж сколько я ей молилась, юноша, чтобы вы задержались на этом свете! Зовут меня Корнелия. Только не смейтесь: матушке это имя нравилось.
        Сиделке было лет пятьдесят, и под форменным халатом угадывалась крепкая, дородная фигура.
        - Скоро полдень! Сейчас принесу вам хорошего куриного бульона, - сказала она, взглянув на настенные часы. - Надо набираться сил. До сих пор я поила вас то жидким супом, то отваром шалфея, да только половину вы тут же выдавали обратно. Вы потеряли много крови. Ну ничего, отдохните немножко, а я через пять минут вернусь. И чтоб никаких глупостей! Вставать категорически запрещено!
        Женщина лучезарно улыбнулась своему подопечному, отчего ее грубоватое лицо сразу стало симпатичней, и вышла. В одиночестве Жюстену было легче расслабиться, тем более что матрас был мягким и подушка приятно пахла мылом и лавандой. Он осторожно провел рукой по повязке на животе.
        «Ларош хотел меня убить! У него в руке было ружье, и он обзывал меня бастардом! - вспомнилось парню. - Потом я очнулся в фаэтоне, живот страшно болел. А он держал мою голову на коленях!»
        Жюстен твердо решил расспросить сиделку, как только та вернется, но вместо Корнелии в комнату вошел полный лысоватый мужчина в очках, болтавшихся на самом кончике носа. И он тоже был в белом халате.
        - Здравствуйте, юноша! Слава Богу, вы пришли в себя. А то мы с вашим отцом боялись худшего!
        - С моим отцом? - неуверенно повторил Жюстен.
        - Гуго Ларош - мой старинный друг. Мы вместе воевали. Говорит, что вы - его сын, - пояснил доктор. - Он сидел возле вашей кровати часами.
        Все еще очень слабый, Жюстен удивленно захлопал глазами. Леон Фоше присел с ним рядом, послушал пульс.
        - Я вас прооперировал в тот же вечер, - сказал он. - На войне приходилось делать и не такое, но я - не дипломированный хирург. Я старался как мог. Благодаря опиатам вы не чувствовали боли, но в четверг у вас поднялась температура и пришлось ее сбивать.
        - А где мсье Ларош?
        - Вынужден был уехать - дела на виноградниках. Пока вы были тут, его жеребец стоял в одной конюшне с моей лошадкой, старенькой, но еще очень бодрой. Гуго говорит, вы любите лошадей и что он сделал из вас знатного наездника!
        Жюстен кивнул, а потом задал вопрос:
        - Какой сегодня день?
        - Воскресенье, второе июля.
        - Я должен был быть в казарме, в Сент-Этьене, еще в пятницу утром! Решат, что я дезертир!
        - Не надо так волноваться, юноша! Этот вопрос решен. По поручению вашего отца кто-то из прислуги в Гервиле забрал из деревенской таверны вашу военную форму и вещи, а я отправил вашему командованию справку о состоянии вашего здоровья, с объяснением причин.
        Доктор несколько раз повторил «ваш отец», и для Жюстена слышать это было дико. Он тихонько вздохнул - не знал, что и думать.
        - Не хотелось бы вас чрезмерно утомлять, - продолжал доктор Леон Фоше, - но один вопрос все-таки задам. Почему вы не уведомили Гуго, что собираетесь вечером наведаться в поместье? Почему пришли кружным путем, со стороны конюшен? По его словам, он приметил на лугу, возле загона с жеребятами, лису, прицелился - и тут, откуда ни возьмись, вы! Несчастный случай, который мог стоить вам жизни. Все было так, Жюстен?
        Тон у доктора был доброжелательный, и назвал он его по имени, однако было видно, что Леон Фоше встревожен.
        - Если ваши версии не совпадут, мне придется проинформировать жандармерию, несмотря на нашу с Гуго многолетнюю дружбу.
        Жюстен какое-то время неотрывно смотрел на яркую листву магнолий за окном. Вот с ветки взлетела пестрая птичка… Он заговорил, осознавая важность каждого слова:
        - Доктор, все было так, как рассказал мсье Ларош. Пока я служил у него конюхом, он не знал, что я его сын. Но всегда обращался со мной хорошо.
        - Ладно! Это то, что я хотел услышать, - сказал доктор, вставая. - Теперь отдыхайте! Корнелия скоро принесет вам обед. Славная женщина - добрая и прекрасно готовит. Вместе мы быстро поставим вас на ноги!
        - Спасибо вам за все, доктор. Вы меня спасли.
        - И я очень этому рад. Сказать честно, я еще никогда не видел моего друга Гуго таким потерянным. Он, гордец, умолял меня вам помочь. Даже известие о смерти дочки, Катрин, он воспринял с каменным лицом, такой уж у него характер.
        Фоше вышел из комнатушки, которую оборудовал специально для пациентов, которые по состоянию здоровья нуждались в уединении, или же для тех, кому полагалось выздоравливать под медицинским присмотром. Но объяснить самому себе, почему он соврал врачу, Жюстен не успел.
        - Бульон и яичко всмятку для нашего молодца! - еще из коридора жизнерадостно защебетала Корнелия.
        НА БОРТУ ПАРОХОДА «ГАСКОНЬ», В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ
        В сотнях миль от Шаранты, на просторах Северной Атлантики, проснулась и Элизабет. Рядом тихо разговаривали, то и дело повторялось слово «чудо». Все тело у молодой женщины болело, голова была тяжелая. Как она вообще оказалась в кровати, на сухих простынях и в ночной рубашке?
        - Слава Богу, она очнулась! - словно издалека донесся дрожащий от тревоги голос Бонни.
        - С плохими новостями можно подождать! - отозвался другой голос, мужской.
        - Чудо, что она вообще уцелела!
        Это - Жан, его звучный голос… Элизабет повернула голову и увидела, что дядя стоит возле кровати и лоб у него перевязан. Рядом - капитан парохода.
        - Шторм кончился? - удивилась она. - Так тихо, и корабль почти не качает.
        Бонни беззвучно заплакала, вытирая нос скомканным в шарик платком. Жан кашлянул и отвел глаза. И никто больше не говорил про чудо… Элизабет приподнялась на локтях. Был в этой картине недостающий элемент. Но какой?
        - Где Ричард? Где мой муж? Я хочу видеть Ричарда! Бонни? Дядя Жан? Кто-нибудь, ответьте!
        По трагическому выражению лиц она все поняла. Захотелось кричать, но горло перехватило, и из груди Элизабет не вырвалось ни звука. Капитан счел необходимым сообщить ей плохие новости лично.
        - Мадам, примите наши искренние соболезнования - мои и экипажа «Гасконь»! Ваш супруг и один из матросов стали жертвами гигантской волны, которая могла переломить корабль или его потопить. Чудо, что пароход вообще уцелел. Мсье Джонсон и мой старший матрос Поль Борен погибли на глазах у офицера, которому вы, мадам, обязаны жизнью. Он вовремя увидел волну и успел увести вас туда, где было безопаснее. Приказал схватиться покрепче за поручень и заслонил собой. Слава Богу, крыша галереи смягчила удар при обрушении волны, но этого хватило, чтобы вы потеряли сознание.
        - А еще ты наглоталась воды, - добавила Бонни.
        - Но что случилось с Ричардом и тем матросом, что был с ним? - спросила Элизабет. - Я их видела, они шли мне навстречу!
        - Вода обрушилась на палубу с такой силой, что их попросту смыло за борт. И, судя по всему, унесло далеко от парохода. Утром мы спустили шлюпки в надежде их разыскать.
        У Элизабет не было слов, чтобы выразить свое смятение и горе. Она не плакала
        - замерла, опираясь на локоть, и была очень бледна. Мокрые распущенные волосы липли к щекам.
        - Ричард не умеет плавать, - жалобным тоном промолвила она. - Пожалуйста, уйдите, я хочу побыть одна. Бонни, дядя Жан, выйдите бога ради!
        - Мадам, на вашу долю выпало еще одно тягчайшее испытание, - мягко начал капитан. - И я, со своей стороны, не стану вас обнадеживать. «Гасконь» выдержала шторм, но вы совершенно правы, судно не движется, а дрейфует. Карданный вал поврежден со вчерашнего вечера, и это большая проблема, потому что после недавней модернизации парохода паруса упразднили, сочтя их ненужными[17 - Достоверный факт. Этот инцидент случился с реальным судном «Гасконь». Впоследствии, из соображений безопасности, пароходы оснастили двумя карданными валами. (Примеч. автора).].
        Бонни и Жан слушали, ни один не сдвинулся с места. Они и не думали исполнять просьбу Элизабет - оставить ее в одиночестве.
        - Остается добавить, что мсье Дюкен правильно сделал, настояв на нашей встрече. В твиндеке много детей болеет, предположительно тифом. Поэтому советую вам оставаться в каюте.
        И капитан, очень импозантный в своей униформе с золотыми пуговицами, попрощался. Уже на пороге, держа белую фуражку в руке, он еще раз поклонился Бонни. Жан закрыл за ним дверь, прошел к кровати и присел на ее край. Элизабет демонстративно отодвинулась к стенке, ее голубые глаза метали молнии.
        - Ты виноват, что Ричард утонул! - заявила она. - Уйди! Тебе на всех наплевать
        - и на меня, и на Бонни! Ну конечно, такой герой - в шторм идти к капитану! А я так радовалась, что вас переселят во второй класс, где намного комфортнее. Но теперь все кончено и Ричарда я больше никогда не увижу. Я - вдова в девятнадцать, дядя Жан, и по твоей вине!
        - Элизабет, милая, не говори так! - попыталась протестовать Бонни. - Ведь в таком случае я тоже виновата!
        - И ты виновата, да! Уходите оба! Вон! У меня умер муж, и я хочу поплакать в тишине, без ваших лицемерных утешений.
        Жан тихо выругался, встал и подтолкнул Бонни к двери. Когда они исчезли из поля зрения, Элизабет легла и разрыдалась.
        - Почему? Ну почему, Господи? - стонала она.
        У нее вырвался хриплый крик отчаяния и растерянности. Сжимая кулачки, молодая женщина зашлась в судорожных рыданиях.
        - Лучше б я утонула в Сене! Тогда бы Ричард был жив, - сетовала она. - И я же знала, знала! Эта стена из воды - я ее видела во сне. Почему? За что?
        И Бонни, которая стояла по ту сторону двери в коридоре, не выдержала: вернулась обратно в каюту и принялась ее утешать.
        - Элизабет, моя хорошая, не прогоняй меня! - взмолилась она. - Я хочу разделить с тобой твое горе, утешить тебя, как это было всегда!
        У Элизабет не было сил возражать, и она бросилась подруге в объятия.
        - Все пройдет, моя хорошая, все уладится, - приговаривала Бонни, баюкая ее, как ребенка. - Ты поплачь, и тебе станет легче. Твоя правда, я во всем виновата, да только ничего не исправишь… Это я отправила Ричарда искать Жана, из-за меня он погиб. Сам погиб, а Жана спас! Мы собирались тебе рассказать, когда ты очнешься.
        - Так расскажи! - нетерпеливо потребовала Элизабет.
        - Насколько мне известно, Ричард нашел Жана на корме, с разбитой головой, в почти бессознательном состоянии. Рядом был еще один раненый, матрос. Мачта сломалась и упала прямо на них. Твой муж позвал на помощь, а потом сумел самостоятельно вытащить из-под обломков и Жана, и второго бедолагу. Если бы они остались лежать на палубе, придавленные, когда корабль накрыло волной, тут бы им и конец! Капитан говорит, это был геройский поступок.
        В Элизабет снова вскипела ярость, хотела она того или нет. Чем быть вдовой героя, она бы предпочла, чтобы он сейчас вошел, ласково посмотрел на нее своими янтарными глазами, обнял крепкой мужской рукой…
        - Я его любила! - воскликнула она. - Бонни, мы с ним были счастливы! Но я проклята, теперь я это точно знаю. Все, кого я люблю, погибают. Их всех у меня отняли - маму, папу, Ричарда. И я тоже хочу умереть. Слышишь, я хочу умереть! В этот раз сил у меня не осталось.
        - Нет, даже не думай об этом! Вчера, когда офицер принес тебя в каюту, - недвижимую, мокрую, я решила, что ты умерла. И поняла, что у меня больше никого нет на этом свете дороже тебя, моя Лисбет! Уж как я себя укоряла, что бросила тебя и побежала к Жану! А потом доктор тебя осмотрел и говорит: жива! Но я все равно рыдала не переставая. Капитан прислал мне в помощь женщину из обслуги. Она меня утешила, показала, что ты правда еще дышишь. Помогла тебя раздеть и растереть теплыми полотенцами, смоченными водкой. Элизабет, я тебе, конечно, не родня, но я люблю тебя всем сердцем. И я представляю, моя хорошая, какое это для тебя горе.
        - Бонни, обними меня покрепче! Прости, я обидела тебя напрасно.
        Женщины обнялись и плакали вместе, забыв о времени и обо всем вокруг. Звенящая тишина - вот что вернуло их к реальности. Тишина полнейшая, словно на борту парохода они остались одни.
        - Хочу на палубу, - сказала Элизабет.
        - Нам всем приказали не выходить из кают.
        - Мне плевать на запреты! Я должна увидеть океан, Бонни, так нужно! Что, если Ричард все-таки выжил и его привезут на лодке?
        Молодая женщина вскочила с кровати, но тут же пошатнулась, схватилась рукой за лоб. Бонни же кинулась к чемодану с вещами своей подопечной.
        - Ты едва стоишь на ногах! - вздохнула она. - Вот, надень серую юбку и сиреневую блузу. Платье в цветочек для такого случая не годится.
        - Я переоденусь в черное при первой же возможности! - воскликнула Элизабет. - Я обречена жить в трауре, так пусть все вокруг об этом знают!
        Возражать Бонни не стала. Элизабет думает о будущем, и это уже хорошо… Через минуту или две, расчесывая ей волосы щеткой, она спросила:
        - Из-за двери я слышала, как ты твердила: «Я же знала, знала!» Тебе что-то такое уже снилось? Недавно?
        - Нет, Бонни, это было давно. Я вспомнила, только когда увидела эту гигантскую стену из воды, нависшую над пароходом. И у меня есть доказательство. Там, в ящике комода, записная книжка в кожаном переплете. Возьми, пожалуйста! С января 1897, когда мы прибыли во Францию, я стала записывать сны - с той самой ночи, когда мы были в гостинице в Ангулеме.
        Бонни принесла записную книжку. Элизабет принялась нервно ее перелистывать. Быстро нашла страничку и зачитала вслух:
        - Ночь с 6 на 7 марта 1897 года. Снова кошмар. Утром я проснулась, но эта страшная картина все еще стояла перед глазами: зеленая стена из воды совершенно невообразимой высоты вздымается прямо передо мной, и кажется, что она вот-вот обрушится на меня и смоет. Мне очень страшно, но не могу ни двинуться, ни закричать. И, похоже, во сне я тоже не кричала, потому что Бонни спит в соседней комнате и точно прибежала бы меня успокаивать… Ума не приложу, что это может значить. Сон был короткий, и я была одна. Но, может, там был еще кто-то, и он кричал. Далеко или близко - не помню.
        - Господи, но ведь вчера все так и было! - ужаснулась Бонни. - Как ты вообще решилась сесть на пароход после этого сна?
        - А я забыла, Бонни. Поначалу я часто перечитывала эти записи, потом забросила. Я уже как-то тебе объясняла: вещие сны - они всплывают в памяти неожиданно. И так, наверное, даже лучше. Если бы я про них помнила постоянно, наверное, сошла бы с ума!
        Элизабет закрыла записную книжку и швырнула ее на пол, как можно дальше. Внезапная кончина Ричарда - это тоже был своего рода кошмар, но только переживаемый наяву, а не во сне.
        - Если б только они нашли его тело! - уже спокойнее сказала она. - Мама упокоилась в океанской пучине, и вот теперь - мой муж. Я была его женой и гордилась этим, была на верху блаженства, потому что он очень переменился. Ричард стал другим человеком, Бонни, - и все благодаря священнику церкви Сен-Сюльпис, который его исповедал. Ричард стал внимательнее, нежнее, уважительнее ко мне относиться.
        Она умолкла. Перспектива одиночества страшила, но ведь и счастье для нее теперь невозможно, так ведь?
        - Я всегда буду рядом, моя хорошая! Отменю свадьбу, если только я тебе нужна, - заверила ее Бонни, поглаживая по щеке. - И Мейбл с Эдвардом тоже окружат тебя любовью!
        - Я не позволю, чтобы ты ради меня жертвовала своим счастьем! - заявила Элизабет. - Вы с Жаном строили планы: открыть бакалейный магазинчик, родить детей. Испортить тебе жизнь? Нет!
        - Тогда прости и Жана! У него в мыслях не было тебе вредить. Нужно было срочно сообщить капитану и бортовому врачу, что детям в трюме очень худо.
        - Мне было очень плохо, Бонни. Горе ослепляет… Я несла всякую чушь. Прости!
        Но сказано это было жестко, таким тоном обычно не извиняются… Элизабет энергично приблизилась к двери, распахнула ее и вышла. Бонни последовала за ней. На палубе их глазам предстала странная картина: вокруг - ни души, и только океан простирается, сколько хватает глаз. К этому зрелищу пассажиры «Гаскони» успели привыкнуть, но сегодня вода была особенного серо-зеленого оттенка, с золотым отблеском, который появлялся, когда в разрывах туч проглядывало солнце. Был полный штиль, и спокойствие моря если и нарушалось, то легчайшей, едва заметной рябью.
        И освещение тоже было необычным. Элизабет прошла в носовую часть судна, крепко схватилась за оградительный поручень. Тут же из люка, располагавшегося у нее за спиной, выбрался матрос.
        - Мадам, вам нельзя здесь оставаться, - сказал он. - Приказ капитана!
        - Я ненадолго. А где все пассажиры? - спросила молодая женщина. - Почему так тихо?
        - Есть риск, что внизу, в трюме, эпидемия. Пассажирам приказано не покидать кают. После поломки пароход не в состоянии идти своим ходом, и с ночи мы дрейфуем.
        Подошла Бонни. Она высматривала Жана, а увидела лишь тройку матросов, снующих вокруг большой лодки.
        - При таких условиях когда мы можем быть в Нью-Йорке? - спросила она. - В шторм моя подруга лишилась мужа, и ей не терпится воссоединиться с семьей.
        Матрос приподнял берет, бормоча соболезнования. Сочувственно глянул на Элизабет, которая не шевелясь вглядывалась в далекий горизонт.
        - Капитан приказал спустить на воду вельбот[18 - Находящаяся при морском судне шлюпка с острой кормой и двусторонними веслами, служащая для китобойного промысла или спасательных целей.]. Шесть членов экипажа поплывут искать помощь. Дамы, прошу, пройдите в свои каюты!
        Он отдал честь и бесшумно удалился. Элизабет хотелось еще постоять тут и поплакать, а еще - звать Ричарда и жаловаться на жестокость судьбы, но молчание океана леденило кровь.
        ГОРОДОК ЭГР, ЧТО В ДЕПАРТАМЕНТЕ ШАРАНТА, ПОНЕДЕЛЬНИК, 3 ИЮЛЯ 1899 ГОДА
        Гуго Ларош мерил шагами гостиную друга, Леона Фоше. За ним с любопытством наблюдала сиделка Корнелия. Она хозяйничала и в кухне, а потому собственноручно подала гостю кофе с ломтиком еще теплой булочки-бриоши. Ларош не просто не поблагодарил, он, похоже, вообще не замечал ее присутствия.
        - Прошу вас, присядьте, мсье Ларош! - сказала Корнелия. - Доктор как раз осматривает Жюстена. Как только закончит, я переменю повязки и вы сможете с ним поговорить. Жаль, вы не приехали вчера! Тогда бы вы могли сколько угодно побыть с сыном, и не пришлось бы дожидаться. Можете не волноваться, он чувствует себя хорошо, мы с ним много болтаем.
        Лароша пробрал холодный пот. Может, пора уносить ноги? Ну конечно, Жюстен его выдал!
        Женщина продолжала спокойно его разглядывать, но ее улыбка показалась ему угрожающей гримасой.
        - Может, надо было предложить вам чаю? - спросила она.
        - Ни чаю, ни кофе! - огрызнулся гость. - Оставили бы меня лучше в покое! Я ночь не спал.
        Сиделка, моментально преисполнившись сочувствия, покачала головой. И улыбаться не перестала.
        - Я вас понимаю! Это все от тревоги за Жюстена. Что ж вы не приехали вчера, мсье?
        - Еще будете указывать, что мне делать? - рявкнул Ларош. - Вы как назойливая муха - крутитесь вокруг меня, досаждаете!
        Сказано это было так зло, что Корнелия быстро ретировалась в кухню. В гостиную вошел Леон Фоше. Брови у него были грозно нахмурены.
        - Гуго, что я слышу? По какому праву ты оскорбляешь женщину, мою верную помощницу? Я уже лет десять пользуюсь ее услугами и очень доволен. Она не заслуживает, чтобы на нее кричали, как на провинившуюся прислугу!
        Под осуждающим взглядом друга Ларош поостыл, а потом и притворился виноватым, убеждая себя, что доктор вот-вот разразится обвинениями совсем иного рода.
        - Ты слишком легко впадаешь в гнев, Гуго, - прозвучал еще один упрек. - Куда ты запропастился? Вчера я ждал тебя на ужин.
        - Засиделся допоздна со счетами. На винном складе у меня есть кабинет, а в кабинете - кушетка, так что можно и переночевать. Там мне спокойнее, чем в замке, этой древней руине, населенной фантомами!
        - Понимаю…
        - Последние пару месяцев я совсем забросил дела на виноградниках, точнее, перепоручил их управляющему и работникам. И вот решил узнать, какие у нас планы на сентябрь, будет ли хорошим урожай.
        Доктор дружески потрепал Лароша, который был выше его ростом, по плечу. Фоше был коренастый и упитанный, Ларош - худой и долговязый.
        - Гуго, надо всегда надеяться на лучшее! Я рад, что у тебя объявился сын, тем более такой - и вежливый, и разумный, и обходительный. Мое скромное мнение
        - он будет тебе хорошим помощником. И прости, что напрасно тебя подозревал! Жюстен подтвердил твою версию событий. Слава Богу, пуля не задела жизненно важные органы. И, привезя этого мальчика ко мне, ты его спас.
        - Нет, спас его ты, Леон! Дорогой мой, я многим тебе обязан. Спасибо!
        Они обменялись долгим рукопожатием, глядя в глаза друг другу. Ларош никак не мог поверить, что в очередной раз избежит справедливой кары. Он схватил со стола чашку и ломтик булки.
        - Умираю с голоду, - сказал он.
        - Корнелия принесет еще, если нужно. А мне пора, у меня несколько визитов за городом. Запрягу свою лошадку - и в путь! Жюстен тебя ждет.
        Жюстен узнал голос Лароша, звучный и сварливый, еще когда тот хамил сиделке. Встречи с бывшим хозяином он опасался, хотя, с другой стороны, ему было что сказать Ларошу.
        - Ну вот, повязка совсем чистая! Рана заживает, - приговаривала Корнелия, но, вопреки обыкновению, не улыбалась. - Принести еще одну подушку?
        - Мне и так удобно, мадам! Можно сколько угодно любоваться садом, и в особенности тем деревом с белыми цветками. Кажется, это магнолия?
        - Да. Ее посадил отец доктора, мне рассказывала мадам Фоше. Запах у магнолий чудесный, днем я вам сорву цветочек и поставлю в вазу тут, на прикроватном столике. И не думайте, что это я на вас сержусь! Ваш отец - грубиян, но мне повезло, потому что ухаживаю я не за ним. Вы очень милый юноша.
        - Не обращайте на него внимания, мадам. Я вас просто обожаю!
        - Век бы вас слушала! Наверняка вы уродились в матушку. Говорят, что сыновья больше похожи на мать, дочки - на отцов. Но что-то я заболталась, пора к плите! Сегодня на обед у вас будет тушеное мясо с картофельным пюре. И можете называть меня Корнелия!
        - Спасибо, мадам Корнелия!
        Жюстен сердечно улыбнулся своей сиделке, хотя на душе у него скребли кошки. У него было время подумать о тех, кто его породил. Что до Мадлен Кинтар, то, сколько бы он ни пытался вычеркнуть ее из памяти, забыть побои ремнем, брань, грязный матрас на чердаке и хлебные корки, которыми его кормили, не получалось. Он так глубоко задумался, что заметил Гуго Лароша, только когда тот переступил порог.
        - Ну, здравствуй, Жюстен! Если ты плохо себя чувствуешь, я могу прийти позже.
        - Входите!
        Ларошу вдруг стало не по себе, однако он все же подошел к кровати. И даже присел на стул рядом.
        - Как ты? Сильно болит?
        - Меня очень хорошо лечат. Рана болит, но уже терпимо. Я больше не хочу пить опийную настойку.
        - Мужества тебе не занимать… Жюстен, я должен извиниться за свою непростительную выходку. И поблагодарить тебя, что утаил это от врача. Я был пьян, мой мальчик, пьян в стельку. Сам не знаю, какой черт меня дернул выстрелить.
        Ларош старательно понижал голос и часто поглядывал на открытую дверь - не идет ли кто по коридору.
        - Ба! Наши семейные дела! - попытался оправдаться он. - И никого, кроме нас, это не касается. Правда, Жюстен?
        - А что Мариетта? И ваш новый конюх?
        - Эти ничего не расскажут. Коля думает, что произошел несчастный случай. А Мариетте я предложил крупную сумму. Ее муж Бертран - жуткий скряга. Так что ей теперь не придется ходить в замок на подработку. Бертран с Коля - родные братья.
        - А как она объяснит Бертрану, откуда деньги?
        - Это не мое дело, что-нибудь придумает. Скажи, ты точно хочешь вернуться на службу после выздоровления? У меня есть что тебе предложить.
        - Я уеду, как только доктор меня отпустит. Вы, мсье, вызываете у меня отвращение. Более того, я бы обрадовался, если бы вас упекли в тюрьму. Только я никогда ни на кого не доносил - ни на мать, ни на сослуживцев, когда те уходили в самоволку. Донести на вас, моего отца? Я не смог. И до сих пор спрашиваю себя почему. Положился на Бога: только он вправе вас судить.
        Гуго Ларош готов был сквозь землю провалиться от стыда. Благородство Жюстена, которому низменные побуждения были, похоже, совершенно чужды, впечатляло. У него даже навернулись слезы на глаза - так Жюстен в этот миг был похож на Катрин, это неукротимое дитя, чей характер ему так и не удалось переломить.
        - Прости меня, мой мальчик! Твоя сестра Катрин гордилась бы тобой. А я - я не заслуживаю таких детей.
        С этими словами Ларош, встав так резко, что стул перевернулся, выбежал в коридор. Еще пара секунд - и хлопнула входная дверь. Жюстен, утомленный всплеском эмоций, откинулся на подушки. И зажмурился, потому что ему отчего-то хотелось плакать.
        «Все-таки это мой отец, - думал он. - И, кажется, он меня пусть немножко, но любит!»
        НЬЮ-ЙОРК, ПЯТНИЦА, 7 ИЮЛЯ 1899 ГОДА
        Эдвард Вулворт открыл дверцу и подал руку, помогая Мейбл выйти из новенького автомобиля, купленного к возвращению Элизабет. На душе у обоих было неспокойно. Супруги направились к причалам, где всегда было очень людно и их обитатели создавали особенную атмосферу порта многонациональную, космополитичную и очень красочную.
        - Эдвард, ее корабль точно вышел из Гавра во вторник 27 июня? - нервно спросила Мейбл у мужа.
        - Ну конечно! Я получил подтверждение по телеграфу от капитана французского порта и сразу же отправил запрос во все английские и ирландские порты по маршруту следования.
        Ни в один «Гасконь» не заходила.
        - В Нью-Йорке пароход ожидали в среду, 5 июля. И никто не смог внятно тебе объяснить эту задержку. Эдвард, они могли потонуть в шторм, и мы никогда больше не увидим свою Лисбет! Боже, когда я об этом думаю, мне тоже хочется умереть! Скарлетт вчера вечером отказалась что-либо спрашивать у карт - боится дурных новостей.
        Мейбл подняла свое нежное личико к небу, которое сегодня было ярко-голубым. Какое-то время всматривалась в небесную лазурь и - горько заплакала.
        - Цвет летнего неба всегда напоминает мне прекрасные глаза нашей любимой дочки, - сказала она.
        - Идем, Мейбл! И не стоит отчаиваться. Я уже запланировал встречу с руководством Трансатлантической компании, которой принадлежит «Гасконь». Думаю, новости они узнают первыми, ведь как-то же они поддерживают связь с кораблями.
        Негоциант скрывал свою тревогу, но в глубине души уже опасался, что произошло несчастье. Внешне сдержанный, не показывающий чувства на публике, Эдвард Вулворт искренне любил свою Элизабет.
        - Скажи, что скоро мы сможем обнять нашу девочку! - со вздохом попросила Мейбл, повисая у него на руке.
        - Я не могу ничего обещать, дорогая. Но пока у нас нет ни единого повода отчаиваться. Опоздание на пару дней - это не страшно. Хочешь, после обеда сходим в собор Святого Патрика, помолимся?
        - Прекрасная мысль! Я поставлю свечки и попрошу Господа вернуть нам наше обожаемое дитя! - обрадованно отозвалась Мейбл. - А можно я предложу Скарлетт пойти с нами?
        - Я хочу побыть с тобой вдвоем, Мейбл, и тебе это прекрасно известно! Извини, если повторяюсь, но твоя подруга не внушает мне доверия. Ни малейшего! С тех пор, как вы стали видеться ежедневно, ты страдаешь бессонницей, вздрагиваешь от малейшего шороха и уволила Норму, которая прекрасно вела дом. Кстати, я так и не получил объяснений на этот счет!
        Мейбл растерялась, опустила глаза. Она не могла вот так прямо признаться мужу, почему избавилась от образцовой прислуги.
        Скарлетт убедила ее, что Эдвард с Нормой - любовники.
        6. ПЕЧАЛЬНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ
        НА БОРТУ ПАРОХОДА «ГАСКОНЬ», ВО ВТОРНИК, 11 ИЮЛЯ 1899 ГОДА
        - Мадам, побудьте еще со мной, ну пожалуйста!
        - Нет, Луизон, больных много, и им тоже нужна моя помощь.
        - Ну пожалуйста! Зато потом я буду вести себя хорошо! Чтоб мне провалиться, если вру!
        Элизабет растрогалась, вернулась к койке мальчика. Он улыбнулся ей сквозь слезы. Губы у ребенка пересохли и потрескались, щеки запали. Она легонько погладила его по лицу.
        - Луизон, ты прекрасно знаешь, сколько у нас больных, и они рассчитывают на меня и на мою подругу Бонни, да и на всех добрых людей, кто нам помогает. Ты сейчас немножко поспи, а я очень скоро приду к тебе опять!
        Молодая женщина попятилась, чтобы не терять мальчика из виду, и столкнулась с корабельным капелланом, в руке у которого было ведро с пресной водой. Вода расплескалась, забрызгав обоих.
        - Простите, отче! - проговорила Элизабет, стыдясь собственной неуклюжести.
        - Не стоит извиняться, мадам. Я тоже задумался о своем.
        И сорокалетний священник прошел дальше по спальному отсеку. Элизабет же поспешила в уборную, где можно было помыть руки с мылом.
        У нее вошло в привычку прислушиваться к бортовой качке - едва ощутимой, потому что двигался пароход медленно.
        - Скорость, конечно, неважная, но мы хотя бы плывем! - крикнул ей мужчина, который как раз мыл туалетные кабинки.
        Элизабет узнала голос матроса, которому была поручена эта неприятная работа. А потом и он сам вышел из кабинки, на ногах - высокие каучуковые сапоги.
        - Нам и так очень повезло! - сказал он. - Мы могли дрейфовать бог знает сколько времени, если бы не этот корабль!
        - Хотелось бы, Жан, поскорее добраться до Нью-Йорка, потому что трое деток очень слабые, да и дюжина взрослых не лучше, - отвечала молодая женщина, проверяя, нет ли у нее под ногтями грязи.
        Вельбот под командованием лейтенанта Ансворта[19 - Достоверный факт. После поломки двигателя «Гасконь» лейтенант Ансворт и несколько матросов действительно вышли в море на поиски помощи (Примеч. автора)], который отправился за помощью, встретил канадское судно. Взаимопомощь - первый закон на море, поэтому иностранное судно уже шесть дней вело «Гасконь» за собой на буксире. Пассажиры парохода встретили лейтенанта и его храбрецов ликованием.
        - Еще немного терпения, мадам! Завтра или послезавтра мы увидим чаек, а потом - и американский берег, - отвечал Жан, переходя в следующую кабинку.
        Элизабет устало вздохнула, но саму усталость она почитала за благо: вечером молодая женщина падала на кровать и моментально засыпала, часто даже не притронувшись к ужину. И спала крепко, без сновидений.
        «Нью-Йорк! Такое ощущение, что нас носит по океану уже несколько недель, - думала она. - Хотя от того места, где погиб Ричард, мы действительно далеко. Господи! Страшно подумать, какая участь ему была уготована!»
        Ричард, такой сильный, такой красивый, погиб, а его тело оставлено на растерзание морским обитателям… Элизабет часто плакала, вспоминая молодого мужа и его трагический уход. А еще - то, как он смотрел на нее своими янтарными глазами, и его гладкую смуглую кожу, и ласки, и поцелуи…
        «Женаты всего две недели! - сказала она себе. - И все же я - мадам Джонсон, и ею останусь. Ричард погиб геройски».
        Дверь приоткрылась, и в помещение заглянула Бонни. Она сильно спала с лица, и, как Элизабет, постоянно носила головной платок, из-под которого не выбивалось ни прядки, и широкий защитный фартук.
        - У Жана горячка! - объявила она скороговоркой. - Он переутомился! Сколько раз доктор приказывал ему отдохнуть - куда там!
        - Не накручивай себя, Бонни. И потом, как можно запретить взрослому человеку помогать тем, кто заболел? На корабле эпидемия.
        - А вот это неточно, - возразила подруга. - Вчера у меня был разговор с одной заболевшей дамой. Она, пока не вышла замуж, служила санитаркой в больнице. Так вот, она говорит, что у нас тут не тиф и не дизентерия. В противном случае уже были бы умершие.
        - Корабельный врач тоже сомневается, - кивнула Элизабет. - Но, как бы то ни было, на маленькую сестричку Луизона страшно смотреть! Худенькая, почти прозрачная, и все время требует маму. Бедная девочка! Бонни, я минут на пять выйду на палубу, подышу, а ты, если получится, дай травяной настойки их отцу.
        Бонни шагнула в сторону, давая ей пройти, и ласково потрепала Элизабет по плечу.
        - Ты очень сочувствуешь этому молодому вдовцу, верно? И детям.
        - А как иначе? Мсье Моро напоминает мне папу, когда тот остался с маленьким ребенком на руках, - один, в трущобах Бронкса.
        Анри Моро, о котором шла речь, похоронил жену за неделю до той даты, на которую они назначили свой отъезд в Гавр. Она умерла от сердечного приступа. Но Анри, несмотря на горе, все же решил иммигрировать, потому что с Америкой были связаны все их мечты о лучшей, счастливой жизни.
        - Благодаря им, отцу и детям Моро, я поборола свою печаль, Бонни, - тихо произнесла Элизабет и стала подниматься по лестнице, которая вела на палубу.
        После того жуткого шторма всем пассажирам воспрещалось покидать каюты, поэтому Элизабет могла плакать, сколько ее душе было угодно. Есть она отказывалась. Бонни не отходила от нее ни на шаг, но утешить молодую женщину не получалось. Жан регулярно навещал их, но не задерживался - больных среди пассажиров третьего класса было много, и медперсонал нуждался в любой помощи.
        - Да, трудно, но должен же кто-то это делать! - повторял он всякий раз. - Самое тяжелое - это выносить ведра с отходами, менять простыни, поить больных кипяченой водой. Капитан отрядил для уборки четверых матросов, и эти парни работают как заведенные: условия в твиндеке - ужасные, о какой гигиене речь? Наверняка из-за этого люди болеют.
        Элизабет слушала - и не слышала, закрылась в своем горе. Но однажды утром Бонни тоже вызвалась помогать и вечером рассказала подруге, что увидела в спальном отсеке «для бедных».
        - Господи, Лисбет, как их всех жалко! Дети кричат, а одна пожилая дама - та плачет от стыда, потому что у нее диарея… И еще этот бедный вдовец, мсье Моро! Постоянно мается рвотой, и его дети тоже. Мальчику девять, зовут Луизон, а девочке, Агате, - пять. Крошка зовет маму - просто сердце разрывается!
        На следующее утро Элизабет встала с кровати. Надела юбку и блузку, достала из чемодана сшитую когда-то Антуаном Дюкеном тряпичную куклу.
        Бонни, хоть и удивилась, но радоваться не спешила.
        - Зачем ты достала куклу? Хочешь, чтобы я на время дала ее крошке Агате?
        - Я хочу сама дать ей куклу! - отвечала Элизабет.
        - Тебе не обязательно туда ходить. Мало того что зрелище не из приятных, но ведь можно и заразиться… Трюм если и проветривается, то самую малость.
        - Если тебе эта работа по силам, Бонни, то и мне нечего сидеть и жалеть себя. Хочу делать что-то полезное, как вы с дядей Жаном!
        Восторга девочки, когда ей вручили куклу, хватило, чтобы оковы печали и уныния спали с сердца Элизабет. Исхудавшая, бледная, с белокурыми кудряшками, Агата снова стала улыбаться.
        - Очень давно, когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, эта кукла меня утешала! Ведь моя мама тоже улетела на небо, - шепнула она на ушко девочке. - Я тебе ее дарю! Ее зовут Кати, как и мою маму.
        - О мадам, спасибо! Спасибо!
        Элизабет этот момент запомнился надолго - такой искренней была признательность девочки. На нижней койке лежал мальчик постарше, с коротко стриженными волосами, кареглазый. Он тронул молодую женщину за юбку, обращая на себя ее внимание.
        - Спасибо, что вы так добры к моей сестре, мадам! Это Агата, с которой вы только что говорили. А на соседней койке - наш папа.
        Так Элизабет познакомилась с Луизоном, исхудавшим от постоянных проблем с желудком и недостаточного питания. В тот же вечер она подарила мальчику своего бережно хранимого оловянного солдатика.
        - Он станет твоим талисманом! Когда я была совсем маленькая, мне его подарил мальчик твоих лет. Меня тогда оставили одну в спальне старинного замка, и мне было очень страшно. Смотри, он стучит в барабан!
        Зачарованно глядя на фигурку, Луизон улыбнулся, и эта детская улыбка оказалась лучшим успокоительным для истерзанного женского сердца.
        Стоя на корме, Элизабет жадно вдыхала свежий воздух. Она смотрела на пенный след, оставляемый кораблем на воде, которая сегодня была красивого бирюзового оттенка. Пахнущий йодом ветерок развевал прядки темных волос, выбившихся из-под ее головного платка.
        - Мадам Джонсон?
        Подошел капитан. Поклонился, приветствуя Элизабет, и она развернулась к нему лицом.
        - Могу я вас потревожить, мадам? Это ненадолго.
        - Ну конечно! Я решила немного отдохнуть. Только что я спрашивала у матроса, скоро ли мы прибудем в Нью-Йорк. Может, вы знаете больше?
        Его ответ был оптимистичным, но очень уклончивым.
        - По моим расчетам, мы прибываем в пятницу, 14 июля, то есть с десятидневным опозданием. Слава Богу, в воскресенье мы повстречали рыболовецкое судно и передали с ним послание портовым властям в Нью-Йорке. Все, кто ждал «Гасконь», - родственники пассажиров, друзья - наверняка уже отчаялись!
        - Я согласна с вами, капитан. У меня в Нью-Йорке приемные родители, и мы с мужем так радовались, строили столько планов! Первым делом - венчание в церкви, потом - подыскать себе квартиру. Я до сих пор не знакома с отцом Ричарда. Его мать умерла двенадцать лет назад.
        - Сочувствую вам, мадам, - любезно отозвался капитан. - Надеюсь, месса по вашему супругу и Борену, которую отслужил наш капеллан, принесла вам хоть какое-то утешение.
        - У меня было странное чувство. Как если бы вместо меня на мессе присутствовал другой человек, а я - я была далеко, - призналась Элизабет. - Но я от души вас благодарю, капитан!
        - Со своей стороны, мадам, хочу выразить вам свое восхищение и уважение. Самоотверженность, с какой вы заботитесь о больных в твиндеке, - выше всяческих похвал, учитывая, что вы сами в трауре. Мсье Дюкен и его невеста тоже оказывают нам неоценимую помощь, как и другие волонтеры. И я заговорил об этом неслучайно, мадам: у меня хорошие новости!
        Элизабет посмотрела на него с любопытством. Пораженный ее красотой (белый платок, под который были убраны волосы, только подчеркивал изящество ее черт), капитан на мгновение потерял нить разговора.
        - Корабельный врач наконец пришел к определенным выводам о болезни, свирепствующей среди пассажиров третьего класса. Поначалу я сам поддался панике: мы опасались тифа или дизентерии. Но смертей не было, и симптоматика говорила о другом. У больных не было ни страшной лихорадки с бредом, ни спутанности сознания, что свойственно тифу. Основных симптомов дизентерии - красных отметин на верхней части тела, жутких болей в животе - тоже ни у кого нет.
        - В чем же тогда дело?
        - Серьезное отравление питьевой водой. Доказать это оказалось несложно. Среди пассажиров второго и первого класса, которых поят из других цистерн, заболевших нет. Доктор настаивает на важности еще одного факта: те, кто ухаживает за больными, в порядке.
        - И снова несправедливость, снова всему виной это разделение на богатых и бедных! - вскипела Элизабет. - Капитан, в тот достопамятный вечер, перед штормом, вы порадовались за меня. Я говорю о повышении моего социального статуса… Так вот, позвольте, я вам кое-что объясню!
        - Выслушаю вас с огромным удовольствием!
        - Моя мать - из очень обеспеченной семьи и выросла в старинном замке. Я прожила там же, в поместье своего деда по материнской линии, последние два с половиной года и ни в чем не знала отказа. У меня была собственная породистая лошадь для верховой езды, прекрасный гардероб, изысканные драгоценности, но я ощущала себя… не в своей тарелке. Уж лучше бы тогда, в детстве, я попала в Нью-Йорк с обоими родителями и мы жили бы счастливо, даже если бы были бедны - что, скорее всего, так бы и было. А теперь я лишилась мужа, и по возвращении к мсье и мадам Вулворт, которые тоже очень богаты, я хочу помогать самым несчастным и обездоленным!
        От волнения у нее перехватило горло. И все же в голосе Элизабет прозвучала хрупкая надежда. Перед ней открывался путь благих дел, который поможет ей справиться с горечью утраты и тоской.
        - Мадам, я счастлив, что мы снова повстречались во время этого плавания - трагического и сумбурного, да! - но которое лично мне напомнило, что в этом мире по-настоящему важно и ценно. Я обязательно сообщу ответственным лицам, что санитарные условия в твиндеке, с его теснотой, неудовлетворительны. И если в моих силах будет что-то изменить к лучшему, я это сделаю.
        Он снова поклонился, на этот раз дольше задержав взгляд на ее лице. Элизабет ответила вежливым кивком. В глубине ее больших голубых глаз мерцала робкая искорка надежды.
        ДАКОТА-БИЛДИНГ, В АПАРТАМЕНТАХ СКАРЛЕТТ ТЕРНЕР, В ПЯТНИЦУ, 14 ИЮЛЯ 1899 ГОДА
        Мейбл Вулворт принимала свою подругу Скарлетт у себя почти ежедневно. Исключение составляли воскресенья, когда Эдвард настаивал на том, чтобы побыть с супругой наедине. К себе богатейшая наследница пригласила ее всего раз, и то Мейбл не увидела ничего, кроме холла с впечатляющей коллекцией живых растений.
        Сегодня утром, не помня себя от радости, миссис Вулворт поднялась на последний этаж. Лифтер, уловив ее настроение, сказал что-то приятное - и был вознагражден щедрыми чаевыми.
        - «Гасконь» прибывает, и на ней - наша дочь! Скоро Лисбет будет дома! - сообщила ему Мейбл, сияя от счастья.
        Радостное настроение оставалось с ней и в тот миг, когда она позвонила в двустворчатую лакированную дверь квартиры Скарлетт. Открыла очень молодая горничная с собранными в высокий пучок черными волосами.
        - Мадам не принимает! - сказала она. Судя по выговору, девушка была из приезжих.
        - Я уверена, для меня она сделает исключение! Скажите, что пришла ее подруга Мейбл! По срочному делу.
        - Нет, нет! Мадам просила ее не беспокоить, - возразила прислуга.
        - Но это ненадолго! Я обязательно должна повидаться с вашей госпожой! - Мейбл расстроилась. - Делайте то, что вам велено: идите и скажите миссис Тернер, что я пришла.
        Из глубины квартиры донесся резкий окрик, в котором явно угадывалось раздражение:
        - Лоретта, я не принимаю! Выставьте этих самозванцев!
        - Это дама по имени Мейбл! - крикнула в ответ горничная.
        Грохот бьющегося фаянса, пронзительное мяуканье…
        - Проводите ее ко мне!
        Непонятно почему, но Мейбл вдруг захотелось уйти. В тоне подруги она уловила недовольство, и это было неприятно. Но любопытство победило: она проследовала за Лореттой в темную комнату в самом начале коридора.
        Контраст между светом солнечного летнего утра и царящим в этом помещении мраком взволновал Мейбл. Рядом неожиданно зажегся маленький огонек.
        - Сейчас-сейчас, я зажгу свечу! - пояснила Скарлетт. - У меня страшная мигрень, и дневной свет я просто не выношу. Мейбл, что стряслось?
        Гостья медлила с ответом - настолько она была поражена необычным декором, который освещало слабое пламя свечки из красного воска. На стенах - картины, изображавшие демонов всех мастей, и сцены пыток с обнаженными, окровавленными человеческими телами. Окна в комнате были затянуты черным. Черной была и лакированная мебель, что делало ее практически неразличимой в темноте.
        - Скарлетт, как можно держать в доме такие полотна? Они отвратительны! - возмутилась Мейбл.
        - Картины принадлежали мистеру Тернеру, и я их не выброшу. Что привело вас ко мне в столь ранний час?
        Скарлетт была в просторном красном дезабилье из атласа, отделанном черным кружевом, с распущенными по плечам очень светлыми волосами. Прежде Мейбл видела подругу только аккуратно причесанной… Она поняла свою ошибку.
        - Скарлетт, мне не следовало вас беспокоить! Еще слишком рано для визитов.
        - Ну, раз вы уже здесь, расскажите, что случилось?
        Тон хозяйки дома смягчился, и она любезно улыбнулась. Мейбл сосредоточилась на пламени свечки, лишь бы не видеть, даже ненароком, ни одну из картин.
        - Эдвард звонил! Его известили, что «Гасконь» уже в акватории порта! Я так рада, что решила поделиться с вами. К вечеру Лисбет будет дома! Ваши Таро ошиблись. Еще в понедельник мы узнали, что пароход задерживается из-за серьезной поломки и его ведет на буксире канадское судно. И вот «Гасконь» прибывает!
        Радостное возбуждение Мейбл, ее беспрестанные улыбки действовали Скарлетт на нервы. Она поморщилась, а потом заявила сухо:
        - Только бы это не обернулось для вас серьезным разочарованием, милая моя Мейбл! Расшифровывать послания Таро непросто, но, уверяю вас, в своих предсказаниях эти карты почти никогда не ошибаются. Заблуждаться может гадальщик, если ему не хватает мастерства… Но я ни в коей мере не хочу омрачать вашу радость!
        Мейбл поблагодарила, но уже очень тихо и сбивчиво. Она теперь упрекала себя за эту спонтанную выходку и хотела поскорее уйти из комнаты, помимо прочих «приятностей», еще и пропахшую табаком и ладаном.
        - Мы устраиваем маленький праздник по случаю приезда Лисбет. Вы придете, Скарлетт? Эдвард купил отличное шампанское, французское. Я буду очень рада.
        - Не думаю, что ваш муж разделяет ваши чувства, Мейбл! Мистер Вулворт старательно меня избегает, а если мы все-таки встречаемся, едва удостаивает кивком.
        - Эдвард сердится на вас, это правда. С тех самых пор, как я рассчитала Норму. Подозревает, что вы к этому причастны. Я надеялась, что он не станет возражать
        - но нет! Наверное, вы были правы: у них действительно была связь.
        - Ну конечно! Иначе он бы и не заметил ухода этой девчонки. Если бы не я, вы попали бы в очень унизительную ситуацию! - заявила Скарлетт.
        Мейбл снова забормотала слова признательности. Она предпочитала не вспоминать об этой предполагаемой неверности супруга. Ничто не должно омрачать их счастья - Элизабет возвращается!
        - Нужно привести себя в порядок, - сказала она, направляясь к двери. - Эдвард заедет за мной в полдень, и мы пообедаем в ресторане, поближе к порту. Сегодня чудесный день, не так ли?
        Скарлетт с трудом сдерживала нетерпение. Она взяла Мейбл за локоть и заговорила шепотом:
        - Надеюсь, вы меня извините, милая, но, когда у меня мигрень, я часто бываю неприятной. Лоретта вас проводит! И, заверяю вас, мы увидимся, как только мне станет легче! Я познакомлюсь с вашей обожаемой Лисбет чуть позже.
        - Да-да, конечно! Поправляйтесь! - отвечала Мейбл. - Я буду рада представить вам всю компанию: и мою дочь, и ее молодого супруга, и Бонни с Жаном Дюкеном, он приходится Лисбет родным дядей. Еще раз простите за вторжение. Хотелось поделиться с вами радостью. Кстати, я не знала, что у вас есть кошка! Никогда ее не видела. Поэтому очень удивилась, когда услышала, как она мяукает.
        - Кошка? Мейбл, помилуйте, вы несете околесицу! Я ненавижу кошек.
        - Но не приснилось же мне это! Спросите у горничной.
        В тот же миг дверь отворилась и на пороге появилась Лоретта в ореоле ослепительного света, падающего из коридора.
        - Прошу вас, проводите гостью! - распорядилась Скарлетт, прикрывая глаза ладонью. - Миссис Вулворт утверждает, что слышала, как у нас в доме мяукала кошка. Что вы на это скажете?
        - Этого не было, миссис Тернер, заверяю вас.
        Девушка, при детальном рассмотрении оказавшаяся очень хорошенькой, развела руками: какие кошки? откуда? Мейбл, которая совершенно растерялась, механически повторила ее жест.
        - Неприкаянная душа, и она наверняка рассержена! - предположила тогда Скарлетт Тернер. - Говорю вам, этот дом населен духами, но в этом и состоит его необычайное очарование!
        Мейбл кивнула, хотя по спине у нее прошел холодок. Она вздохнула с облегчением, оказавшись наконец в просторном коридоре, на пути к лифту. Ощущение после разговора с подругой у нее было тягостное.
        И только теперь она впервые задумалась, а так ли не прав ее супруг в своей нелюбви к экстравагантной миссис Тернер?
        «Действительно ли она хорошо ко мне относится? - спросила она себя с грустью. - Сегодня я этого совсем не чувствовала!»
        ГОРОДОК ЭГР, В ДЕПАРТАМЕНТЕ ШАРАНТА. В ДОМЕ ДОКТОРА ЛЕОНА ФОШЕ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ
        Жюстен перелистнул последнюю страничку книги. Корнелия устроила своего подопечного в тени магнолии, на садовом шезлонге. Рядом, на плетеном столике, разложила все, что могло ему понадобиться: два стакана - с лимонадом и водой, чистый носовой платок и медный колокольчик - чтобы мог ее позвать.
        О полном выздоровлении речь пока не шла, и все же Жюстен не стремился покидать эту мирную гавань. На военную службу его совсем не тянуло. Он тихонько прочел вслух название и имя автора:
        - «Жизнь», Ги де Мопассан… А я? Какое у меня будущее? Какой будет моя жизнь?
        Произведение Мопассана оставило у него мучительное ощущение грусти… Шорох шагов заставил Жюстена оглянуться. В паре шагов от него, освещенная ярким солнцем, стояла Корнелия.
        - Жюстен, у вас гостья! Пригласить?
        Необъяснимо, но первой, о ком он подумал, была Элизабет. Нет, она просто не может находиться здесь, во Франции…
        - Дама назвалась Мариеттой!
        - Мариетта? Конечно пригласите! Корнелия, это моя добрая знакомая!
        Считаные минуты - и перед ним возникла элегантная и красивая дама, в которой трудно было узнать деревенскую прачку. Нарядное шелковое платье в цветочек, подчеркивающее приятную полноту, белокурые волосы затейливо уложены и убраны под шляпку из тонкой соломки, по последней моде украшенную искусственными фруктами и лентами.
        Еще у Мариетты был зонтик в цвет платью. Пока Корнелия бегала за стулом для гостьи, та стояла и только мягко улыбалась. А ошеломленный Жюстен рассматривал ее - и не верил своим глазам.
        - Здравствуй, Мариетта! Ты такая красавица! - сказал он наконец и тоже улыбнулся.
        - Спасибо!
        - Желаете холодного лимонаду, мадам? - спросила сиделка. - А может, чаю с печеньем?
        - Спасибо, не нужно.
        - В таком случае вернусь-ка я на кухню. Дело к вечеру, а ужин не готов!
        Жюстен подождал, пока они с гостьей останутся одни, чтобы поговорить с Мариеттой свободно. Он искренне ей обрадовался.
        - Спасибо, что приехала меня навестить, Мариетта! Я часто думал о тебе, беспокоился.
        - А я - о тебе, Жюстен! Приезжала в Эгр в ярмарочные дни, прохаживалась мимо докторского дома - меня-то тут никто не знает. И вот слышу: доктор уехал в Руан к жене. Думаю, подходящий момент! Старый кровопийца из замка носа не кажет, это мне Коля рассказал.
        Наряд у Мариетты был дорогой, и она старалась, что называется, держать фасон, но лексикон, просторечный выговор и манера насмешничать никуда не делись. Она понизила голос:
        - Коля - это брат мужа, я не успела тебе объяснить.
        - Мне сказал мой… сказал Ларош!
        Жюстен не знал, стоит ли произносить слово «отец», но с некоторых пор оно само собой слетало с губ - и все потому, что доктор Фоше и Корнелия так именовали мсье Лароша все две недели, что он провел на их попечении.
        - Хорошо, что ты вообще жив! - сказала Мариетта. - Когда я увидела тебя на земле, с окровавленным животом, почитай мертвого, мне захотелось прикончить этого мерзавца! В тот вечер он меня отмутузил ни за что, ты, наверное, знаешь?
        - Да, я слышал, как ты плакала в конюшне. Я потому и пришел. Хотел глянуть, что с тобой, и тут Ларош выстрелил.
        - Жюстен, почему ты не донес на него жандармам?
        - А ты, Мариетта?
        - Ба! Как он стрелял, я не видела. Что бы ни сказала, судьи обвинят во вранье, потому что мсье Ларош - он в Гервиле хозяин, ведь и виноградники - его, и замок, и денег куры не клюют!
        Жюстен откинулся на спинку шезлонга, прижался головой к полосатой ткани. На мгновение зажмурился, потом открыл глаза.
        - Я знаю, он предложил тебе за молчание кругленькую сумму, - сказал он. - И ты молодец, что согласилась. Хотя бы не придется теперь стирать чужое белье. И одета ты элегантно, как горожанка.
        - А, эта красота - чтоб съездить к тебе в гости, - отмахнулась Мариетта. - На ферме работа грязная, проще управляться в сабо и грубой юбке. Жюстен, скажи, ты на меня не в обиде?
        Было видно, что ее это действительно беспокоит. Взгляды черных глаз Жюстена и орехово-карих - Мариетты, встретились. Потом юноша отвел глаза и… невольно залюбовался округлостью ее грудей, обтянутых тонким шелком.
        - Обижаться на тебя невозможно, - сказал он искренне. - Нам есть что вспомнить, Мариетта. Но только мне лучше про это не думать, чтобы в голову не лезли всякие глупости… Ты такая румяная, белокурая, хорошенькая… Повезло твоему Бертрану!
        От таких похвал дыхание у молодой женщины ускорилось. Из всех ее кавалеров Жюстен - единственный, кто думал о ее удовольствии и был нежен.
        - Рассказала бы я тебе о своем муженьке, будь он неладен! - буркнула она. - Бертран - не чета тебе. Вечером залезет на меня, пару раз дернется - и спать!
        - А Ларош? Ты говорила, он взял тебя силой.
        - Старый развратник… Отказываешь - он прямо чертенеет! Я его так боюсь, что делаю, что скажет. Только теперь - шиш ему! Ноги моей в замке не будет! Жюстен, ты мне очень нравишься. За тебя мне надо было выходить! Но теперь поздно, у меня малыш, и назад ходу нет.
        Это признание растрогало юношу. Он ласково провел пальцем по нежной коже на ее запястье.
        - Ни о чем не жалей, Мариетта. Через недельку я уеду и больше не вернусь в Шаранту. Мне нечего предложить женщине. Ни дома, ни заработка! И я не хочу врать, только не тебе: мое сердце навсегда отдано Элизабет. Мы бы не смогли пожениться, потому что родня по крови, но перестать любить ее я не могу!
        Мариетта надолго замолчала. Она приехала с тайной надеждой заманить своего давнего возлюбленного в дом и в последний раз предаться любви: стонать под его ласками, ощущать внутри себя и, наконец, испытать оргазм - обнаженной, в его руках. От сладких грез ее отвлекла Корнелия.
        - Жюстен, мсье Ларош хочет с вами поговорить! - объявила она. - Я сообщила ему, что у вас гости, и он сказал, что подождет в гостиной.
        Жюстен удивился. Они с помещиком не виделись с того самого утра, когда Ларош хлопнул дверью и уехал.
        - Ларош? - изумилась Мариетта. - Не выслеживал же он меня! Теперь скажи, что он не дьявол во плоти! Хотели посидеть спокойно - явился!
        - Тебе лучше уйти, Мариетта! - сказал юноша. - А завтра, если получится, приезжай еще!
        - Нет, завтра у нас сенокос. Если не пойду на луг со всеми, Бертран разозлится и свекровь застыдит, я у нее и так лентяйка!
        - Если мадам пожелает, она может подождать со мной на кухне, пока мсье Ларош не уедет, - предложила Корнелия. - Я варю очень вкусный кофе!
        Мариетта, конечно, согласилась и, послав Жюстену воздушный поцелуй, посеменила следом за сиделкой. В этом игривом жесте он увидел обещание, и в нем моментально взыграло желание.
        Гуго Ларош уехал. В этот раз хлопать дверью не стал: разговор с сыном прошел лучше, чем ожидалось. Он был доволен, он ликовал - так, что даже его изможденное лицо просветлело, разгладилось. Быстро оседлал своего Галанта и сразу за воротами пустил его крупной рысью. Едва ощутив под копытами земляную дорогу, жеребец пошел галопом.
        Мариетта сразу же поспешила в сад. Жюстен был на ногах и помахал ей рукой.
        - Что этому старому безумцу от тебя надо? - спросила молодая женщина, чуть ли не повисая у него на шее.
        - Сейчас расскажу! Только пройдем в дом, Мариетта.
        И он увел ее в комнату, которую ему отвел доктор, - скудно обставленную, но удобную. Любопытная Мариетта прошлась вдоль стен, разглядывая гравюры медицинского свойства, сунула нос за ширму, где были туалетные принадлежности, похлопала ладошкой по упругому матрасу.
        - Узкая у тебя кровать, - посетовала она.
        - Узковата. Зато можно лежа любоваться закатом и как солнце золотит листву магнолии. Кажется, что и она тоже - вся из золота.
        - Ты красиво говоришь, Жюстен! Мне нравится!
        Вся трепеща в предвкушении, Мариетта его обняла. Этого мужчину ей хотелось до дрожи, до крика. Жюстен наклонился и деликатно поцеловал ее в губы. У него много месяцев не было женщины, и возбудился он моментально.
        - Только закрою дверь в коридор, - шепнула Мариетта. - А ты проверь ту, стеклянную, что ведет в сад. И шторы задерни! Твоя сиделка - дама с понятием, мешать не станет.
        - Ты уверена?
        - Она все про нас поняла! И говорит мне: мол, пойду поглажу белье. У них тут специальная комната есть, на другом конце дома. Жюстен, ты не бойся, я помню про рану!
        - Она не болит совсем, зарубцевалась! - шепнул он ей на ушко.
        - Помоги, да побыстрее! - попросила Мариетта, поворачиваясь к нему спиной. - Эти городские наряды - ни надеть на скорую руку, ни снять. Там крючочки расстегивай! -
        Жюстен постарался на славу - и вот она, желанная полунагота! Под ситцевой полупрозрачной нательной сорочкой угадывались тяжеловатые груди с напрягшимися сосками. Не спешила Мариетта снимать и отделанные кружевом панталоны с застежкой между ног на пуговички. Шляпка и зонтик давно уже валялись на полу.
        Жюстен уже мало что соображал, вся энергия его сосредоточилась в одной конкретной части тела. Он обнял Мариетту так, что та застонала, и стал осыпать поцелуями, все более жадными.
        - Приляг-ка на постель, - сказала она, отстраняясь и ловя ртом воздух.
        Он подчинился, взбудораженный, нетерпеливый. Она развязала шнурок на его полотняных штанах. Открылась небольшая аккуратная повязка на уровне талии.
        - Бедный мой! - прошептала Мариетта, касаясь мужского живота губами.
        Сноровистая в любовной игре, жадная до удовольствий, она вслед за ним забралась на кровать. Склонилась над Жюстеном, не сводившим с нее своих черных страстных глаз. Он тихо застонал от блаженства, когда она обхватила член рукой и стала ритмично сжимать. А потом оседлала его и замерла в экстазе, полузакрыв глаза.
        Не помня себя от возбуждения, молодая женщина качнула бедрами взад-вперед
        - медленно, сладостно. И закусила губу, чтобы не закричать. Жюстен не отставал: сжимал ей груди, подразнивал соски, подбрасывал ее на себе. Он сдался первым: в паху словно огнем обожгло.
        - Ты! Ты! - шептала она, инстинктивно продолжая двигаться.
        Наконец Мариетта улеглась с ним рядом, и Жюстен чмокнул ее в лоб, потом - в волосы.
        - Не уезжай, - едва слышно попросила она. - С тобой так хорошо!
        Жюстен, у которого после полученного удовольствия сердце выпрыгивало из груди, набрал в легкие побольше воздуха и только потом ответил:
        - Мы сразу занялись делом, а поговорить есть о чем, Мариетта! Я еще не знаю, уеду или нет. Отец кое-что мне предложил, и, думаю, я соглашусь.
        - Называешь Лароша отцом? Это что-то новенькое!
        - Какая разница? Ты прекрасно знаешь, какая у меня была в детстве жизнь, уж Мадлен постаралась. Бывало, она меня лупит, а я мечтаю, как вырасту и отомщу… И вот она, моя родная мать, наказана! Мадлен умрет в тюрьме. А у меня есть шанс отыграться!
        - Это как?
        - Ларош может устроить так, что мне не придется возвращаться в часть, в Сент-Этьен. У него большие связи, и меня демобилизуют раньше срока. Кажется, он раскаивается - ну, из-за меня. Сама подумай: Ларош стареет, и он очень одинок. Хочет, чтобы я помогал ему управлять виноградниками, и не как прислуга - как хозяйский сын. У меня будет своя комната в замке, и он меня усыновит! Меня, у которого и фамилии-то никогда не было!
        - Быть Ларошем - подумаешь, велика честь! - осадила его Мариетта. - Жюстен, твой папаша - негодяй каких мало и потаскун. Он чуть тебя не убил!
        - Но сразу одумался! Доктор Фоше рассказывал, как все было. Ларош привез меня вечером в фаэтоне, и доктор сразу меня осмотрел. Ларош умолял его меня спасти, твердил, что я - его сын.
        - Делай как хочешь, мне-то что! - отрезала молодая женщина, вставая. - А мне пора домой. Только помоги мне с этими треклятыми крючками!
        Жюстен застегнул штаны, одернул на себе рубашку. И, помогая Мариетте одеваться, то и дело ее оглаживал.
        - Разве ты не этого хотела? - шепнул он, целуя ее сзади в шею. - Я никуда не уеду, и мы можем встречаться. Кто мне запретит выезжать верхом по утрам или вечером, как тебе удобнее.
        - Правда? Мы правда будем встречаться? Лучше - в охотничьем домике, что за дальней оградой. Жюстен, ты без пяти минут хозяйский сын, а не загордился… А я-то собиралась порадовать тебя подарком! Теперь ты будешь жить в замке, и он тебе ни к чему. Но все равно держи!
        Из полотняной вышитой сумочки Мариетта извлекла фотокарточку. Элизабет стоит на замковом подъемном мосту!
        - Она уже была у меня в кармашке фартука в тот вечер, когда старый псих в тебя выстрелил, - пояснила молодая женщина. - И все это время я ее храню.
        - Спасибо, Мариетта! Я всегда буду носить эту фотокарточку при себе. Спасибо от всего сердца!
        - А твое сердце отдано ей, - с горечью отозвалась Мариетта.
        - Не огорчайся, я тебя тоже очень люблю. Мы могли пожениться, но судьба распорядилась иначе.
        Он утешил подружку нежным поцелуем. Мариетта подобрала с пола зонтик и соломенную шляпку, с решительным видом выпрямилась и сказала:
        - Все это женские глупости, Жюстен! Я рада, что ты не уедешь. Но мне надо торопиться, иначе пропущу дилижанс[20 - Многоместная карета для перевозки пассажиров и почты. (Примеч. автора.)]!
        - До свидания, моя прекрасная гостья! Скоро увидимся!
        Они улыбнулись друг другу. За окном уже клонилось к холмам солнце.
        Жюстен, проводив подружку, присел на край кровати и долго всматривался в фотографию, на которой Элизабет в своем белом, сшитом специально по случаю помолвки платье, кажется, о чем-то замечталась. И не мог налюбоваться - так она была прекрасна, и небесная голубизна ее глаз угадывалась, даже несмотря на оттенки сепии, в которых было выполнено фото. Как будто она снова рядом… Благо общих воспоминаний у них было предостаточно.
        Они с Элизабет не пошли дальше поцелуев, легких, как касание птичьего крыла, но каждый раз, когда они осмеливались соприкоснуться губами, Жюстену казалось, что он в раю.
        - Будь счастлива, моя прекрасная, невозможная любовь! - прошептал он, целуя этот драгоценный клочок бумаги.
        ОСТРОВ ЭЛЛИС[21 - Расположенный в устье реки Гудзон, с 1 января 1892 года по 12 ноября 1954 был самым крупным пунктом приема иммигрантов в США.], В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, В ДВА ПОПОЛУДНИ
        Бонни, Элизабет и Жан вышли из иммиграционного бюро Соединенных Штатов, выполнив все необходимые формальности: прошли медосмотр, ответили на все вопросы, задекларировали деньги, какими каждый из них располагал. Оставалось сесть на паром, соединявший остров с нью-йоркским портом.
        Капитан судна «Гасконь» их, похоже, поджидал, потому что, едва приметив, стал махать рукой.
        - Мсье Дюкен, дамы! Не мог уйти, не попрощавшись. Желаю, чтобы на американской земле вы обрели свое счастье. Хорошо, что чиновники иммиграционного центра не стали вас задерживать.
        - Странно, а нас с отцом в свое время высадили не здесь, а в Касл-Клинтон, - заметила Элизабет.
        - Вы совершенно правы. В те годы «Шампань» прибывала в Касл-Клинтон, как и другие пароходы. Контролировали приезжих не так строго, было множество нарушений. А последние семь лет прибывающих в Америку принимает этот центр, более современный и располагающий специальными помещениями для пассажиров на карантине. Есть и огромная столовая, и спальни. Некоторых после долгого путешествия, зачастую в стесненных условиях твиндека, отправляют назад, на родину - если у человека сомнительное прошлое или серьезная болезнь.
        - Слава Богу, нас это не коснулось! Все, кто болел на борту «Гаскони», поправились. Так что наши усилия не пропали даром! - порадовалась Бонни.
        - Каждому мы выдали сертификат официального образца, составленный бортовым врачом, - подтвердил капитан. - Кстати, интересный факт: у острова Эллис есть и другое название - «Остров плача», или «Остров разбитых сердец». Как напоминание о тех, чьи надежды не оправдались, и кому пришлось вернуться в Старый Свет - в Ирландию, Германию, Италию.
        - Если честно, я тоже немного заволновался, когда меня стали расспрашивать о наших планах заняться коммерцией, - сказал Жан Дюкен. - Если б не помощь переводчика, меня бы, наверное, тоже отправили обратно во Францию! Но как только я упомянул Эдварда Вулворта, нашу принимающую сторону, все устроилось наилучшим образом.
        Элизабет их почти не слушала. Она всматривалась в лица медленно, вереницей проходивших мимо пассажиров третьего класса, которым вот-вот предстояло ступить на землю вожделенного Нового Света. Женщины принарядились как могли. Кто в шляпке, а кто и в простом головном платке, они тащили на себе тюки с постельным бельем, чемоданы, а многие - укутанных в одеяльца младенцев.
        Мужчины несли багаж потяжелее, и их взгляды были устремлены на импозантное, похожее на замок здание, где располагались приемный зал, иммиграционная служба, больница и столовая.
        «Какая судьба уготована этим несчастным? - задавалась она вопросом. - Они выглядят такими встревоженными, растерянными!»
        Наконец она увидела Анри с детьми. Луизон держал сестричку Агату за руку. Девочка все еще была очень бледна и прижимала к груди тряпичную куклу.
        - Извините, мне надо на минутку отлучиться! Я скоро! - воскликнула Элизабет и побежала навстречу своим подопечным.
        - А вот и мы, мадам! - звонко поприветствовал ее Луизон, лучась улыбкой.
        - Пришла поцеловать вас с Агатой на прощанье, - сказала молодая женщина.
        Оба получили по поцелую в щеку, и вид у них при этом был чинный, серьезный. Молодой вдовец приподнял шляпу.
        - Мы вам очень благодарны, мадам, за все, что вы для нас сделали! - сказал он. - Не знаю, какая судьба нам уготована в Нью-Йорке, особенно теперь, когда с нами нет жены!
        - Желаю, мсье Моро, чтобы счастье вам улыбнулось!
        К концу путешествия они узнали друг друга лучше. Элизабет рассказала Анри Моро, что муж ее погиб в шторм и как сложилась судьба ее родителей тринадцать лет назад, он ей - о своих планах.
        - Нас есть кому приютить на первое время, - пояснил мсье Моро. - Престарелый кузен моей покойной жены управляет прачечной на Бродвее. Дела идут хорошо, он обслуживает театры и гостиницы. Обещал, что даст нам жилье, мне - работу.
        Эта перспектива Элизабет успокоила. И все же, прежде чем попрощаться с детьми и их отцом, она поддалась спонтанному порыву:
        - Если столкнетесь с трудностями, мсье Моро, приходите, не стесняйтесь! Я живу в Дакота-билдинг, на Манхэттене, в апартаментах Эдварда Вулворта. Это возле Сентрал-парка. Я вам охотно помогу, и мне будет приятно снова повидаться с Луизоном и Агатой! А, Бонни мне машет! Паром скоро отчаливает.
        Удачи вам и детям!
        Молодая женщина вздрогнула, когда почувствовала, что ей в карман жакета что-то положили. Луизон отступил на шаг, когда Элизабет повернулась к нему.
        - Я отдаю вам назад оловянного солдатика, мадам! - сказал мальчик своим звонким голосом. - Вы подарили мне еще и юлу, зачем мне две игрушки? И это был ваш талисман, я не могу взять его себе.
        - Спасибо тебе, Луизон! Ты очень добрый мальчик. Мы еще увидимся, обещаю!
        Бонни звала Элизабет по имени, Жан уже готов был бежать и привести ее силой… Молодая женщина еще раз чмокнула детей в щеку и пошла к своим. На душе у нее было тяжело.
        В ПОРТУ НЬЮ-ЙОРКА, ЧЕРЕЗ НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ
        Мейбл, замирая от волнения, впивалась затянутыми в белое кружево пальцами в руку мужа. Среди сотен женских лиц они высматривали свою Лисбет, которая должна была прибыть на этом вот только что причалившем пароме.
        - Эдвард, ты ее видишь? Ты видишь Лисбет? Она наверняка в светлом платье в цветочек, сегодня ведь так жарко! Чего они ждут, почему не спускают сходни?
        - Дорогая, не стоит так волноваться! Возможно, она приедет на следующем пароме. Я же говорил, иногда иммигранты проводят на острове Эллис по многу часов. Жана Дюкена могли оставить на ночь, если он не ответил удовлетворительно на вопросы или если он болен.
        - Не говори так! Не хочу об этом даже думать! Если придется ждать до завтра, я с ума сойду!
        - А, кажется, я вижу Бонни! - радостно воскликнул мистер Вулворт. - Могу, конечно, и ошибаться, но…
        - Где она? Скажи, умоляю! - потребовала супруга.
        - Видишь ту пожилую даму в фиолетовом платье, с зонтиком? Бонни идет следом за ней! Да, я прав, это точно она!
        - Слава тебе, Господи! Я ее вижу! Эдвард, помаши ей!
        Вулвортов окружали толпы встречающих. Люди жались поближе к причалу, смеялись, перекликались. А еще - толкали друг друга и торговцев с тележками, нагруженными самыми разными товарами, которые работали тут же, на набережных. Было жарко, в порту пахло жареными во фритюре пирожками, жженым сахаром, потом и женскими духами. Пронзительные крики морских птиц то и дело пробивались через гул голосов и все остальные шумы.
        - Лучше бы мы подождали в сторонке! - посетовал негоциант, которому такое оживление было в новинку. - А, наконец-то! Сходни спущены!
        Первыми на берег спустилась группа мужчин в кипах - похоже, ортодоксальные евреи. Следом за ними - Бонни под руку с красивым мужчиной в светлом полотняном костюме.
        - Эдвард, вот она!
        Можно было и не уточнять: они оба смотрели на стройную молодую женщину в длинной темно-серой юбке и очень скромной черной блузке, с собранными в низкий шиньон волосами.
        - Лисбет! Господи, это она! Эдвард, как наша девочка переменилась!
        Глотая слезы, Мейбл бросилась навстречу своей обожаемой девочке, которую любила, как родную. Бонни и Жан шагнули в сторону, давая ей дорогу. Элизабет увидела, как приемная мать распахивает ей свои объятия, и ее восторженное лицо, и полные слез глаза.
        - Ма! Милая моя ма, наконец-то я приехала! - слабым голосом проговорила она, пока Мейбл осыпала ее поцелуями, прижимала к сердцу. - Ма, если б ты только знала! Ричард погиб!
        Больше ничего вымолвить Элизабет не смогла. Она просто стояла и упивалась переполнявшей Мейбл бесконечной нежностью, а та тоже плакала, не помня себя от счастья.
        Подоспевший Эдвард услышал последние слова молодой женщины. Потрясенный страшной новостью, он обнял своих любимых жену и дочь.
        - Едем! - сказал он. - Лисбет, наконец-то ты дома!
        7. ЧАРЫ ДАКОТА-БИЛДИНГ
        МАНХЭТТЕН, ПЯТНИЦА, 14 ИЮЛЯ 1899 ГОДА, ПО ПРОШЕСТВИИ ЧАСА
        Жан Дюкен и Бонни гуляли по Нью-Йорку. Огромный город, чье название всегда навевало на Жана мечтательность, поражал, вызывал почти детское восхищение. Бонни была чрезвычайно горда своей ролью гида. Она указывала жениху на особенности той или иной улицы, объясняла, как лучше ориентироваться в сети прямолинейных улиц.
        - Это просто чудо какое-то! Это поразительно! - то и дело повторял Жан. - Даже в Париже я не видел таких высоких зданий! И сколько их еще строится!
        По пути они увидели множество строек с сотнями рабочих. Серые глаза Жана сверкали восторгом. С тем же энтузиазмом он любовался и статуей Свободы, освещающей мир, с палубы парома.
        При встрече, когда все были представлены друг другу, встал вопрос, как им добраться до Дакота-билдинг. Эдвард Вулворт вынужден был признать, что его автомобиль рассчитан на четверых, так что всех увезти не получится. Устроив на сиденьях Мейбл и Элизабет, негоциант предложил Бонни и Жану сесть в такси, которое наняли для доставки багажа. Но жених с невестой вежливо отказались.
        - Мистер Вулворт, мы с удовольствием прогуляемся, - сказала Бонни. - Отвезите домой мадам и Элизабет. В кругу семьи вам будет комфортнее. Дорогу я знаю. Идти далеко, но по дороге всегда можно присесть и отдохнуть!
        Мейбл, услышав это, украдкой вздохнула с облегчением. И поблагодарила Бонни улыбкой, полной симпатии.
        Они с Жаном шли уже не меньше двух часов. Время от времени Бонни задерживалась перед какой-нибудь витриной. Так, в булочной она купила пончиков, и они съели их на ходу, смеясь и подмигивая друг другу.
        Жан улыбался всякий раз, когда они слышали разговоры местных жителей.
        - Мне нужно поскорее выучить английский! А наставницей будешь ты, ненаглядная моя невестушка, - заявил он после того, как Бонни перебросилась парой фраз с одной цветочницей.
        - А кроме этого, если у нас все-таки будет магазинчик, - еще и азы итальянского и немецкого! - сказала Бонни, радуясь в душе, что они с Жаном так хорошо ладят. - Видишь те высокие деревья? Нам нужно пройти через Сентрал-парк. Это там Элизабет, тогда шестилетняя малышка, спала на скамейке! Но Господь ее уберег, ведь в мире столько негодяев, которые могли ее обидеть. Столько сирот пропадает без вести, а еще скольких принуждают делать всякие пакости…
        - Увы, по прошествии десяти лет моя наивная племянница оказалась в лапах Лароша! Обычно я об этом молчу, Бонни, но стоит вспомнить, что Элизабет пережила в апреле, как мне хочется его прикончить! А теперь новое несчастье: она вдова в девятнадцать лет!
        Бонни печально кивала. И крепче сжимала локоть жениха, который зачарованно разглядывал фасады высоких домов, раззолоченные заходящим солнцем.
        - Скоро мы будем на месте, поэтому вот наш первый урок, - сказала она жизнерадостным тоном, чтобы его отвлечь. - Мы находимся на Манхэттене, это один из пяти районов Нью-Йорка. По-английски район будет «borough»[22 - Здесь: единица административного деления города Нью-Йорка.]. Ты должен научиться хорошо ориентироваться в городе. Итак, пять районов: Манхэттен, Бруклин, Квинс, Бронкс и Статен-Айленд. В Квинсе у меня живет дядя, мы пригласим его на свадьбу.
        - А в Бронксе убили Гийома! - вспомнил Жан. - Бедный мой брат! Он приехал сюда с разбитым сердцем, без жены и с шестилетней Элизабет на руках. Ему было не до красот Нью-Йорка! А теперь трагедия повторилась для Элизабет. Она так радовалась, что возвращается сюда с Ричардом! Они планировали венчание в церкви… На причале на нее было жалко смотреть!
        - Ты прав, мадам очень расстроилась, когда увидела ее такой - исхудавшей, бледной до синевы, в мрачной одежде.
        - Бонни, мне неприятно, когда ты называешь Мейбл Вулворт мадам. Ты больше не ее домоправительница и не служанка моей племянницы!
        - Тут ничего не поделаешь. Я никогда, слышишь, никогда не смогу говорить ей ни «Мейбл», ни «миссис Вулворт». Она либо станет надо мной потешаться, либо ей будет некомфортно. Они с мужем - хорошие, порядочные люди, Жан.
        А Дакота-билдинг, в котором Вулворты живут, - и вовсе сказочный замок! Ты сам увидишь. Там и электричество, и центральное отопление, и четыре лифта, и даже площадка для игры в крикет на крыше. Свою первую ночь в Америке ты проведешь в роскошнейшей из резиденций!
        - Такой роскоши я даже представить не могу! - улыбнулся Жан, прогоняя мрачные мысли. - И знаешь, Бонни, мне кажется, что этот огромный город меня принимает! И я слышу, как его сердце стучит у нас под ногами… Только представь: вся моя жизнь прошла в Монтиньяке, на берегу Шаранты. Поездка в Ангулем - уже приключение! А теперь я в Америке. И это только твоя заслуга, Бонни.
        Эти слова Жан Дюкен подкрепил поцелуем. Планы на будущее у этого нового гражданина Нью-Йорка были наполеоновские.
        ДАКОТА-БИЛДИНГ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, В ТОТ ЖЕ ЧАС
        Элизабет разглядывала комнату, в которой, за малым исключением, все осталось таким, каким было в юности, и печально улыбалась. Мейбл, по ее просьбе, только что вышла.
        - Хочу принять ванну, ма, милая, а потом немножко отдохну перед ужином, - пояснила она.
        Молодая женщина действительно утомилась, но особенно ее тяготили эмоции, связанные с возвращением в Нью-Йорк. По дороге домой она в общих чертах рассказала приемным родителям, как погиб Ричард. И куда охотнее - о том, как они с Бонни, Жаном, корабельным капелланом и другими пассажирами лечили больных в трюме.
        - Я делала что-то полезное, была на своем месте! - подчеркнула она. - Теперь я вдова и буду заниматься благотворительностью, заботиться о сиротах!
        Застыв посреди комнаты, роскошно оформленной и обставленной, молодая женщина вспомнила это свое заявление. Что ж, исполнить намерение будет непросто, но Элизабет знала, что не отступит.
        - В противном случае горе убьет меня, - тихо проговорила она.
        Раздеваясь, Элизабет заметила на окнах новые занавески - очень красивые, из расшитого синей нитью тюля, а еще несессер с набором зеркал и расчесок для волос, серебряных, украшенных слоновой костью. То был подарок Вулвортов к ее возвращению. На инкрустированном комоде стоял великолепный букет белых роз. Столько приятных знаков внимания… Но горе Элизабет от этого стало только острее.
        - Ричард, я по тебе скучаю! - прошептала она. - Знаю, сегодняшний вечер мы бы все равно провели порознь, но я бы радовалась, что увижу тебя уже завтра!
        Муж, как того требовали правила хорошего тона, намеревался провести первые несколько дней по возвращении не в резиденции Вулвортов, а у своего отца.
        - Ты хотел, чтобы я как можно полнее насладилась нашей встречей с ма и па! - проговорила она, вспоминая янтарные глаза Ричарда. - А еще - что твой отец будет рад пообщаться с тобой наедине, без своей прелестной невестки. Его прелестная невестка, твоя жена… Хороший мой, спасибо, что так сильно меня любил!
        Несмотря на жару, Элизабет зябко поежилась. Распустила волосы, полностью разделась и только потом вошла в ванную комнату. Увидела свое отражение в зеркале, украшенном мозаикой. Вид собственного тела ее расстроил.
        - К чему теперь красота? - со вздохом произнесла молодая женщина.
        Темно-каштановые, чуть волнистые волосы прикрывали ее восхитительные груди
        - крепкие, округлые. Элизабет вспомнила свои ощущения, когда муж посасывал ей соски, целовал внизу живота и между ног. Несколько дней нежности и разделенных удовольствий - и с Ричардом она снова обрела радость жизни.
        Со слезами на глазах Элизабет включила воду. Шум струи, ударявшейся о мраморную ванну, только усилил нервное напряжение.
        - Скольких еще дорогих мне людей я лишусь? - спросила она, ощущая беспросветную тоску. - Папа, мама, Ричард… Кто следующий? Кто? Господи, смилуйся надо мной!
        И вдруг ей почудился хрустальный голосок. Это было похоже на религиозные песнопения, но только в мелодичных нотах угадывались слова, вполне достойные небесного хора: «Ты больше не одинока!»
        Элизабет испуганно огляделась, хотя была уверена, что это послание прозвучало у нее в голове, а не вовне.
        - Кто со мной говорит? - воскликнула она. - Мама? Мамочка, это ты?
        Вся дрожа, она снова посмотрелась в овальное зеркало. Над головой - ореол света, который моментально исчез…
        - Я схожу с ума от горя! У меня больше нет сил страдать!
        Ей вдруг нестерпимо захотелось вернуться туда, в тесное нутро корабельного трюма, и быть с Луизоном и Агатой. Элизабет вскричала сердито:
        - Это неправда! Я - одинока, в моей душе - холод, и я больше никогда не буду счастлива! Никогда!
        Должно быть, Мейбл слушала под дверью, потому что она тут же постучала.
        - Лисбет! Ты в порядке? Ты кричала, но по-французски, и я ничего не поняла. Милая, открой! Ты меня пугаешь!
        - Ма, не волнуйся! - отвечала Элизабет по-английски у порога ванной комнаты. - У меня плохо с нервами, и иногда я начинаю жалеть себя вслух. Прости, пожалуйста! Я очень скоро приду к вам в гостиную!
        - Хорошо. Помни, мы с тобой и очень тебя любим!
        - Я знаю, ма, ничего плохого не произошло.
        Но страхи ее приемной матери, несмотря на эти успокаивающие заверения, никуда не делись - даже наоборот. Мейбл в волнении прикусила большой палец
        - ей вспомнились жуткие пророчества Скарлетт Тернер. Напрасно она пыталась вычеркнуть их из памяти. Прошло много недель, а страшные слова постоянно крутились в голове: «Я предчувствую драмы, слезы… Ваша Лисбет родилась под несчастливой звездой… Норма опутывает вашего мужа своими чарами… Этот дом населен потусторонними существами… Они проявляют себя, они разгневаны!»
        - Боже, защити нас! - прошептала Мейбл и перекрестилась, словно ей грозили целые орды демонов.
        В тот же миг Джудит, новая прислуга, вышла в коридор. Походка у нее была томная, неспешная. Ее подруге порекомендовала Скарлетт: прекрасно готовит и к тому же дурнушка… И пояснила, что Джудит приходится племянницей ее бывшей служанке. Однако до сих пор ни одно кушанье не было приготовлено как следует, и некрасивой ее Мейбл тоже не назвала бы…
        Эдвард Вулворт терпел присутствие Джудит в доме, но был категоричен: есть испытательный срок. Втайне он надеялся как можно скорее от нее избавиться.
        - Джудит, что вы хотели? - строго спросила у нее Мейбл.
        - Ничего, мадам! Я всего лишь иду в столовую, накрыть стол на три персоны. Притом что вы приказали мне купить шесть порционных котлет из ягненка. И я подумала: раз уж я вас встретила, лучше спрошу. Каждому подавать по две котлеты?
        - Джудит, чем вы слушаете? Мистер Вулворт по возвращении из порта сообщил вам, что супруг нашей Лисбет, мистер Джонсон, погиб в море, но ее дядя с невестой Бонни ужинают сегодня с нами!
        - Прошу прощения, мадам, но миссис Тернер говорила, что эти люди - ваша будущая прислуга. Значит, поужинают в кухне.
        - Почему вы вообще вмешиваетесь не в свое дело? Я сама решаю, где и как принимать гостей!
        Мейбл рассердилась, но служанка смотрела на нее все с тем же невозмутимым видом. Она уже жалела, что наняла на работу эту девушку и даже что позволила Скарлетт собой манипулировать.
        - За стол сегодня сядут пятеро, запомните это наконец, глупая девчонка! И нужно подготовить две спальни: одну - для мистера Дюкена, вторую - для Бонни, нашей незаменимой Бонни. И поторопитесь! Я проверю, чтобы постели были застелены безукоризненно. Вы предупреждены!
        В глазах Джудит мелькнул злой огонек, однако она улыбнулась, демонстрируя готовность услужить.
        - Конечно, мадам, все будет сделано наилучшим образом!
        - Это в ваших интересах, Джудит! Иначе завтра же я вас уволю!
        Элизабет не пролежала в ванне и пяти минут: контакт с водой был ей неприятен. Однако волосы она вымыла, ополоснулась под душем и крепко растерла тело полотенцем.
        «Я прыгнула в Сену, чтобы умереть, и это жуткое ощущение - когда тебя утаскивает течением, а потом ты тонешь… - думала она, роясь в чемодане, доставленном в апартаменты лифтером. - Ричард, скорее всего, паниковал так же. Лишь бы ему не было слишком плохо, лишь бы это произошло быстро!»
        Молодая женщина надела атласные панталоны и лифчик, затем - легкое платье. Загадочная фраза, услышанная только что в ванной, не давала ей покоя.
        - Я все выдумала! - убеждала себя Элизабет шепотом. - Конечно, я уже не одна. Па и ма так меня любят! Гм… Ма? Почему она кричит в коридоре?
        В этот момент Мейбл как раз изливала свое раздражение на Джудит в двух шагах от двери дочкиной комнаты. Элизабет беззвучно повернула ключ в замке и приоткрыла левую створку двери. И сразу же наткнулась на взгляд зеленых глаз служанки, стоявшей к ней лицом. Элизабет изумилась, поймав себя на том, что испытывает к незнакомке инстинктивную антипатию. Отступила назад, в комнату, и притворила дверь.
        «Это, конечно, и есть та самая новая домоправительница с рекомендациями от миссис Тернер! Ма говорила о ней в лифте, но до сих пор я ее не видела. Что со мной сегодня такое? Наверное, девушка просто растерялась, поэтому так на меня уставилась…»
        Элизабет врала себе и осознавала это. В стенах Дакота-билдинг зарождался конфликт, но Элизабет еще не знала ни его подоплеки, ни с кем ей предстоит враждовать.
        В АПАРТАМЕНТАХ ВУЛВОРТОВ, ПО ПРОШЕСТВИИ ЧАСА
        Джудит впустила Бонни и Жана в квартиру, а потом и провела в гостиную. Эдвард поспешно встал с кресла и шагнул им навстречу. Бонни обнял, дядю своей Лисбет поприветствовал радушным рукопожатием.
        - Мсье Дюкен, располагайтесь, будьте как дома! - сказал он по-французски.
        - Спасибо, мсье, вы очень любезны.
        Негоциант повернулся к Бонни, чьи щечки раскраснелись от смущения, и тихонько попросил побыть для него переводчиком.
        - Я очень рад принимать в своем доме близкого родственника моей приемной дочки, которую я люблю всем сердцем, нашей дорогой Лисбет!
        Бонни перевела, а следом - и ответ своего жениха, уже для мистера Вулворта:
        - От имени моего отца Антуана и старшего брата Пьера позвольте вас поблагодарить за то, что приютили Элизабет и прекрасно ее воспитали.
        Мужчины улыбнулись друг другу. Мейбл, в свою очередь, подошла и крепко обняла бывшую домоправительницу.
        - Вы - настоящий бриллиант, Бонни, и после вашего отъезда я не раз в этом убеждалась, - сказала она. - Лисбет рассказала, что вы с Жаном намерены заняться коммерцией. Так вот, я кое-что хочу вам предложить! Поговорим об этом после ужина.
        - Как Лисбет, мадам? - Бонни понизила голос до шепота, украдкой поглядывая на молодую женщину, сидевшую на софе.
        - Наша крошка страдает, - прошептала в ответ Мейбл. - Но мы окружим ее любовью и постараемся отвлечь!
        Элизабет видела, что они шепчутся, но осталась совершенно безучастной. Разумеется, речь о ней, о ее трауре. Такого рода разговоры и жалостливые взгляды ей теперь придется терпеть ежедневно, ведь все члены семейства Вулвортов захотят ее навестить и выразить свои соболезнования.
        Уже назавтра Элизабет наметила поход по магазинам - нужно переодеться в черное. И размышляла об этом, когда вдруг ощутила на себе чей-то взгляд. Джудит наблюдала за ней, стоя в дверном проеме витражной двери, отделявшей гостиную от столовой.
        «Зачем так на меня смотреть? Странно…» - удивилась она про себя, однако ощущения у нее были не самые приятные.
        - Лисбет, пожалуйста, покажи гостям их комнаты, - ласковым тоном попросила Мейбл. - Мистер Дюкен хочет привести себя в порядок и переодеться к ужину.
        - Но ма\ Бонни не хуже меня знает, где что. Ведь так, Бонни? Ты вполне можешь показать дяде Жану квартиру. Конечно, если ты, ма, не против.
        - Пусть будет по-твоему, дорогая!
        Жан старался не показывать, насколько все, что его окружало, было для него в новинку. И собирался сегодня же вечером написать родным в Монтиньяк, рассказать и про исключительную архитектуру Дакота-билдинг, и сногсшибательную роскошь квартиры Вулвортов.
        - Я не представлял, что бывают такие дома! - сказал он Бонни, едва они вышли в коридор с навощенным паркетным полом и стенами, отделанными дубовыми панелями насыщенного медового оттенка. - И всюду - хрустальные люстры, и великолепная мебель, и статуэтки, и разные красивые безделушки!
        - Но тебе нравится?
        - Не очень. Я впечатлен, но жить бы тут не хотел. У меня другие вкусы. Хватит симпатичной квартирки, лишь бы ты была со мной, моя Бонни, днем и ночью!
        В это время Эдвард предложил жене бокал шампанского. И, после короткого колебания, подал еще один Элизабет.
        - Я купил это шампанское, чтобы отпраздновать твое возвращение, - сказал он молодой женщине. - Прошу, Лисбет, не сочти бестактностью то, что я все-таки его откупорил, несмотря на твое горе и траур. Хорошее вино придает нам сил!
        - Бестактность? С твоей стороны? Па, что ты такое говоришь? Ни ты, ни ма просто на это неспособны. Вы знаете, почему я сбежала из Гервиля. Тот, кто уверял меня, что нежно любит, хочет заботиться, оказался человеком аморальным, настоящим чудовищем. Преступником. Он разрушил жизнь моих родителей и мою. И после этого, милый мой па, упрекнуть тебя в желании выпить шампанского? Я с радостью составлю тебе компанию, только возьму тост с семгой. Я проголодалась.
        К Мейбл понемногу возвращалось хорошее настроение и беззаботность. Она обняла Элизабет за плечи.
        - Можно мы с Эдвардом будем называть тебя дочкой, не добавляя «приемная», и вообще без уточнений? - попросила она. - Удочерить тебя официально мы не можем, но ты навсегда наше обожаемое дитя!
        - Ну конечно можно, ма! Я желаю этого всем сердцем. Вы заменили мне родителей, и я не представляю без вас жизни. И в своей любви ко мне вы были так постоянны, так щедры. Вы - моя семья!
        Элизабет прижалась к Мейбл. Эдвард, растрогавшись, отвернулся, чтобы смахнуть слезы. Он направился было к столу, чтобы принести своим любимым жене и дочке блюдо с тостами, и столкнулся с Джудит. Служанка возникла перед ним так внезапно, что Эдвард вспылил.
        - Зачем вы в гостиной? - спросил он сердито. - Высматриваете, подслушиваете? Если бы вы были нужны, вам бы позвонили, Джудит. Ваше место - в кухне.
        - Простите, мистер Вулворт, но я хотела спросить у мадам, подавать ли уже закуски. А еще случилось что-то, что меня напугало.
        - И что это было? Ваша неуклюжесть?
        - Нет, я слышала кошачье мяуканье. Бедное создание кричало, будто его убивают. Так страшно! Вы, наверное, тоже слышали?
        Мейбл вздрогнула. Элизабет почувствовала, как она вся сжалась. Внимательно всмотрелась в лицо Джудит, а потом и встала с софы. Ее голубые глаза сверкали гневом.
        - Па, она врет! И пугает ма этими дурацкими небылицами про кота. Джудит, зачем вы это делаете?
        - Я сказала правду! - не уступала та. - Я и раньше слышала, просто боялась жаловаться. Миссис Тернер меня предупреждала! В этом огромном доме полно злых духов! Это они кричат по-кошачьи!
        - Господи, у меня сил нет это терпеть! - вскричала перепуганная Мейбл. - Утром я тоже слышала, как кричала кошка. В квартире у Скарлетт!
        Элизабет положилась на интуицию, которая ее еще никогда не подводила. Пора вывести эту девицу на чистую воду… Глядя Джудит в глаза, она спросила:
        - И все-таки ответьте, Джудит, зачем? Только что вы намеренно злили маму возле моей комнаты, притворяясь дурочкой. А теперь старательно ее запугиваете. И не отрицайте, я вижу вас насквозь!
        Джудит продолжала стоять с невинным видом и даже не особенно нервничала. Эдвард направил на нее указующий перст:
        - Я не стану ждать до завтра! Вы уволены! Если Лисбет говорит, что вы издеваетесь над вашей хозяйкой, значит, так и есть! Немедленно покиньте наш дом и передайте миссис Тернер, что в дальнейшем я буду сам выбирать себе прислугу!
        Не проронив ни слова, странная девушка развязала завязки на фартучке, сняла головной убор. Бережно, напоказ, положила это все на сервировочный столик с мраморной столешницей.
        - Слушаюсь, мистер Вулворт! - пробормотала она, не поднимая глаз. - Только заберу вещи.
        - Поторопитесь! - буркнул Эдвард вслед девушке, которая удалялась все тем же неспешным манером.
        - Милый па, успокойся, - тихо обратилась к приемному отцу Элизабет. - Честно говоря, я рада, что она уходит. Посмотри, ма едва сдерживает слезы! Она очень напугана.
        - Снова происки Скарлетт Тернер! - отозвался негоциант, с тревогой поглядывая на жену. - Я бы предпочел, чтобы вы с ней не общались. И если теперь, когда ты дома, Мейбл будет с ней реже видеться, я буду счастлив!
        - Я тебя понимаю, па, - сказала Элизабет задумчиво. - Вдвоем мы не дадим ма в обиду!
        Она сказала первое, что пришло в голову. Удивляясь этому предчувствию беды, молодая женщина коснулась крестильного медальона, доставшегося ей от матери, красавицы Катрин.
        «Мамочка, милая, если ты мой ангел-хранитель, прошу, не покинь меня! - взмолилась она всем сердцем. - И если это ты сказала мне, что я больше не одинока, я преодолею все трудности!»
        ДАКОТА-БИЛДИНГ, В КВАРТИРЕ СКАРЛЕТТ ТЕРНЕР, СПУСТЯ ЧЕТВЕРТЬ ЧАСА
        Джудит, с красными отметинами на пылающих щеках, бросала ненавидящие взгляды на Лоретту, а та поглядывала на нее с издевкой и улыбалась: госпожа только что надавала Джудит пощечин.
        Скарлетт Тернер не обращала на них внимания. Она стояла у окна и смотрела на мириады городских огней. Потом развернулась, очень эффектная в своем атласном алом пеньюаре, облегавшем крупную грудь и все еще тонкую талию.
        - Я рассчитывала на тебя, Джудит! Ты меня разочаровала. Не стоило вытаскивать тебя из той клоаки, где ты прозябала. Лоретта, я освобождаю тебя от всех обязанностей по дому. Эта неумеха - под твоим началом, начиная с сегодняшнего вечера.
        - Но, мадам, я сделала все, что вы велели! - возмутилась Джудит. - Эта их Элизабет… Ей невозможно соврать!
        - Умолкни! Из-за тебя я могу лишиться всего! Но на сегодня хватит, я иду спать. Придешь ко мне, Лоретта, когда объяснишь Джудит ее новые обязанности!
        - Да, мадам!
        - И не забудь принести мне сигареты и порцию бренди. Джудит, а ты унеси сама-знаешь-что с глаз моих, и поскорее!
        Не удостоив прислугу взглядом, Скарлетт Тернер направилась в соседнюю комнату, мрачный декор которой так устрашил Мейбл. Это было ее любимое обиталище, где можно свободно предаваться экстравагантным причудам и утолять свои постыдные желания.
        В КВАРТИРЕ МЕЙБЛ И ЭДВАРДА ВУДВОРТОВ, ЧЕРЕЗ ДВА ЧАСА
        Ужин подходил к концу. Бонни пришлось взять на себя кулинарную часть (некоторые блюда еще нужно было приготовить), Элизабет - сервировку и подачу. Теперь она убирала со стола грязную посуду, и Жан ей активно помогал.
        - Какая неприятность! - сокрушалась Мейбл. - Вам всем пришлось потрудиться! Эдвард, не стоило увольнять Джудит сегодня!
        - Я не мог поступить иначе, - отрезал супруг.
        - Не убивайтесь так, мадам, - сказала Бонни. - Мне было приятно вернуться в вашу чудесную кухню, где так много новых кулинарных приспособлений!
        - И таких котлет из ягнятины эта безрукая, невоспитанная девица никогда бы не приготовила! - подхватил Эдвард.
        В коридоре Жан Дюкен, в руках у которого было большое овальное блюдо с остатками соуса, иронически подмигнул племяннице. Оба шли в кухню, и Элизабет несла стопку тарелок.
        - Оказывается, у представителей нью-йоркского высшего света тоже есть дефекты, - доверительным тоном сказал он. - Согласись, Элизабет: если бы не прислуга, эти господа наверняка бы умерли с голоду! Им даже в голову не приходит нам помочь. Я все жду, когда мадам Мейбл снова позовет Бонни к себе на службу. Но я ее не отпущу!
        - Дядя Жан, Мейбл и Эдвард - хорошие, с добрым сердцем. Но ты прав, они привыкли, что их обслуживают, - отвечала молодая женщина. - И твое предположение неверно: опасности, что они умрут с голоду, нет. В Дакота-билдинг есть особая кухня, которая обслуживает жильцов. Когда у Бонни случался выходной, ма заказывала еду там.
        Элизабет сняла фартук с медной вешалки и повязала на талию.
        - Посуду я помою сама! - объявила она. - Кстати, дядя Жан, я тоже не собираюсь сидеть тут, в четырех стенах, и упиваться своим горем, окруженная роскошью и удобствами, какие только можно купить за деньги. Свое время и усилия я буду отдавать самым несчастным, неимущим и обиженным судьбой - сиротам!
        Она обернулась к Жану. Прекрасные глаза племянницы горели, и ему показалось, что он видит перед собой совершенно иную, новую Элизабет.
        - Значит, я плохо тебя знаю, - сказал он. - У тебя исключительная сила духа, моя девочка. Я тобой горжусь. И твои родители гордились бы!
        - Надеюсь, они смотрят на меня с неба и радуются, - отвечала молодая женщина. - Дядя Жан, я уже извинилась перед тобой там, на корабле. И чем больше размышляю, тем больше на себя злюсь, что напрасно тебя винила - из-за Ричарда. Я очень тебя люблю, и не только потому, что ты так похож на папу. Когда вы откроете магазин, я буду постоянной покупательницей, обещаю!
        Элизабет ласково ему улыбнулась, Жан прижал племянницу к груди. Так их и застала Бонни.
        - Приятно видеть, что вы правда помирились, - сказала она весело. - Жан, у меня прекрасные новости! Мадам так хотелось все мне рассказать, что мы тебя не дождались. Хотя мне пришлось бы тебе переводить, так что, получается, мы еще и сэкономим время!
        - Говори, моя прелестница! - сказал Жан, но по лицу было видно, что он чуточку встревожился.
        - Мадам Вулворт - единственный ребенок в семье. После смерти родителей ей достался их магазинчик - бакалея в Бруклине. К тому времени она уже была замужем за мсье Вулвортом, поэтому поставила туда управляющего. Но вот уже три года, как магазин закрыт. Все в хорошем состоянии, нужна только генеральная уборка. Мадам назначит скромную арендную плату, а на мои сбережения мы закупим товар.
        Бонни умолкла, чтобы перевести дух. Жан только хлопал глазами, все еще не веря в такую удачу.
        - И на втором этаже, над магазином, есть квартирка! - добавила Бонни финальный штрих.
        - Все так, как вы хотели! - сказала Элизабет. - Дядя Жан, ты согласен?
        - Не знаю, надо подумать. Даже слишком хорошо для правды, - отвечал Жан. - Наверное, есть еще условия?
        - Никаких! - помотала головой Бонни. - А что до арендной платы, это мое требование, мы будем ее платить! Мадам это не интересует. Она рада помочь!
        Жан внезапно осознал, какой шанс дает им судьба. Положил руки невесте на плечи и, восторженно глядя на нее, сказал:
        - Я был бы полным кретином, если бы отказался! Бонни, я тебя не разочарую. Работать буду как проклятый.
        - Ия! Сколько я мечтала, как буду стоять за кассой в собственном магазине! Можно будет еще приторговывать выпечкой и кулинарными полуфабрикатами.
        Их радость и энтузиазм умилили Элизабет. Она на цыпочках вышла, оставив будущих супругов обмениваться идеями, не размыкая объятий. И снова вспомнила Ричарда.
        «А как бы жили мы? Я этого никогда не узнаю. У него авторитарный отец, и он заранее решил, чем сын будет заниматься в Нью-Йорке. А я, готова ли я была бы стать светской дамой и женой, чей день протекает в праздности?»
        Молодая женщина осмелилась наконец признаться себе, что у них с Ричардом не было такого взаимопонимания и искренности в отношениях, как у Бонни с Жаном.
        «С ним я не была собой. Ни в начале знакомства, ни во Франции, когда он уже был моим любовником. А с Жюстеном я ощущала себя свободной, раскованной. Все с ним было просто и чудесно - устроить пикник у реки, наблюдать за птицами, чистить лошадей…»
        - Лисбет, ты почему в коридоре, одна? Мейбл беспокоится!
        Эдвард подошел, деликатно приподнял ей подбородок. Он тоже выглядел встревоженным. Элизабет с нежностью отметила про себя, что виски его посеребрила седина.
        - Я все равно думаю о Ричарде, па, это сильнее меня. И какое будущее меня ждет. Но, благодарение Богу, у меня есть вы с ма. Уехать от вас было большой ошибкой, потому что во Франции ничего хорошего меня не ждало.
        - Мне очень-очень жаль, что все так сложилось, Лисбет. Мы сделаем так, что ты забудешь… свои огорчения. Скажи, Жан уже высказался по поводу нашего предложения?
        - Вы осчастливили дядю Жана! Па, спасибо!
        - Тогда идем к Мейбл!
        Элизабет позволила увести себя за руку, как та шестилетняя девочка, обретшая здесь, в Дакота-билдинг, любовь и заботу, в которых она так нуждалась.
        НЬЮ-ЙОРК, ДАКОТА-БИЛДИНГ, МЕСЯЦ СПУСТЯ, В СРЕДУ, 16 АВГУСТА 1899 ГОДА
        Окна были все в серебристых каплях дождя. Элизабет, в черном платье, с высокой прической, открывавшей изящную шею, расчесывала щеткой медно-рыжие волосы Мейбл, сидящей за туалетным столиком.
        - Мы поменялись ролями, - заметила она. - Помнишь, как я любила тебя расчесывать, когда ты была маленькая? Накручивала твои кудряшки на палец, распускала…
        - Помню, конечно. А потом, с годами, волосы стали просто волнистые, и ты очень из-за этого расстраивалась!
        Их отражения в зеркале улыбнулись друг другу. Мейбл припудрила кончик носа, поморщилась.
        - Лисбет, только честно: я еще хороша?
        - Да, ма! Что за вопрос? Ты прелестна, свежа как роза. Что тебя так страшит? Боишься не понравиться подруге Скарлетт, которая решилась наконец со мной познакомиться?
        - В письме говорилось, что она вынуждена срочно уехать в Бостон к сестре на следующий день после твоего приезда. Думаю, Скарлетт осталась недовольна, что ее протеже уволили. Но я не жалуюсь, что ее так долго не было. Мы с тобой проводили столько времени вместе, сколько хотели, и никто нам не мешал. Скарлетт умеет быть приятной, поднять настроение, но, с другой стороны, ее причуды меня раздражают. Больше я слушать ее не стану! Стыдно признаться, но я верила всем ее измышлениям насчет Эдварда!
        - Тебя легко ввести в заблуждение, ма. Так что не надо себя винить.
        В дверь трижды тихонько постучали, и хрипловатый голос спросил:
        - Мадам, какой чай подавать?
        Это была Норма, домоправительница Вулвортов.
        - Черный китайский, и не забудь подать молоко и имбирное печенье, - крикнула в ответ Мейбл.
        Высокая белокурая девушка, уроженка Канзаса, вернулась к обязанностям домоправительницы благодаря Элизабет, которая на следующий же день сходила в Бюро по трудоустройству на 72-й улице, недалеко от Дакота-билдинг. Норма подала заявку, из которой следовало, что она ищет новое место, и достаточно было оставить ей записку, чтобы назавтра она явилась к Вулвортам.
        - Ма, милая, ты чуть было не лишилась такой замечательной помощницы из-за козней миссис Тернер, - заметила Элизабет. - Она придумала эту историю с адюльтером, только чтобы навязать тебе Джудит. Норма намного симпатичней, мы с ней прекрасно ладим.
        - Я это заметила, Лисбет. Тем лучше, потому что ты очень скучаешь по Бонни.
        Я права?
        Мейбл тихонько вздохнула. Чем ближе была эта встреча со Скарлетт, тем больше она нервничала. Еще раз изучила в зеркале свое отражение. Может, надеть другое колье?
        - Ма, что не так? - спросила у нее Элизабет, от которой не укрылось смятение приемной матери. - Чего ты боишься?
        - Откровенно говоря, мне совершенно не хочется снова встречаться с этой женщиной. Лисбет, у нас со Скарлетт есть общие… скажем так, секретики, о чем обычно не говорят. Эдвард меня предупреждал, но я не слушала. И с тех пор, как вернулась ты, я не понимаю, как я могла быть такой легковерной!
        Элизабет кивнула. Что ж, секреты были и у нее. Как ни уговаривали ее Жан и Бонни, она до сих пор не рассказала приемным родителям об изнасиловании и, впоследствии, - попытке суицида.
        - Я еще не готова, - отвечала она. - Ма и па будут слишком шокированы. Всему свое время…
        Перед дверью Вулвортов Скарлетт Тернер остановилась. Она испытывала странную смесь возбуждения и страха. Месяц, проведенный вдали от Нью-Йорка, в уединенном доме в штате Мэн, показался ей бесконечно долгим. Но нужно было выдержать эту паузу во избежание новых промахов со своей стороны. По уверениям Джудит, Элизабет Джонсон - та еще штучка, не чета наивной Мейбл…
        Она позвонила, чувствуя, как колотится в груди сердце. Открыла Норма с вежливой улыбкой на широком, с очень белой кожей, лице.
        - Мадам с дочкой ожидают вас в гостиной! - сказала она.
        - Вы? Но вас же рассчитали!
        Норма не удостоила ее ответом. Повернулась и спокойно ушла в кухню. Скарлетт скрипнула зубами от злости. Но уже через мгновение, взяв себя в руки, изобразила на губах романтическую и грустную улыбку, с которой и появилась на пороге гостиной.
        - Мейбл, милая моя подруга! - воскликнула она. - Как приятно снова вас видеть!
        Вы - радость моей жизни, но такие вещи понимаешь лишь в разлуке.
        Элизабет, которая стояла у приоткрытого окна, с любопытством разглядывала гостью. Скарлетт оказалась моложе и привлекательнее, чем она ожидала. Норма не раз описывала ее дерзкие наряды ярких расцветок, избыточный макияж. Но сегодня миссис Тернер выглядела по-другому. А вот голос был именно таким, как говорили: низкий, обволакивающий, с аффектированными интонациями.
        - Здравствуйте, Скарлетт! - сказала Мейбл, которую подруга порывисто обняла и расцеловала в обе щеки.
        - Я долго не решалась прийти, зная, как перед вами провинилась! - посетовала Скарлетт. - А это, конечно, ваша Лисбет!
        - Добрый день, мадам! Очень приятно наконец с вами познакомиться. Ма столько про вас рассказывала! - обратилась к ней Элизабет.
        - То же самое могу сказать и я. Мейбл так нахваливала вашу красоту, но, честно, я поражена. Глаза исключительно красивого цвета, прекрасное лицо мадонны… Увы, Джудит рассказывала, что в этом плавании вы потеряли супруга. Примите мои соболезнования и простите, что я не смогла это сделать раньше, по вашем возвращении.
        - Благодарю! Вы - первая, кого мы принимаем у себя с тех пор, как я дома. Траур располагает к уединению и покою.
        Скарлетт Тернер сочувственно вздохнула. Элизабет не ожидала, что комплименты и соболезнования с ее стороны будут такими искренними. Джудит - та сразу внушала неприязнь, недоверие, поэтому она приготовилась испытать нечто подобное и к гостье. И что же?
        - Дамы, давайте присядем! - любезно предложила она.
        - Называйте меня по-дружески - Скарлетт!
        Они расселись вокруг столика красного дерева, на одной ножке, обычно используемого для чаепитий. Норма принесла поднос с чашками и заварником китайского фарфора, с красно-золотым рисунком, тончайшей работы. Тут же, на тарелке, - золотистое печенье. Служанка немедленно удалилась.
        - Большое спасибо, Норма! - крикнула ей вслед Мейбл. - Скарлетт, дорогая, вы что-то говорили о провинностях. Я заинтригована. Речь о Джудит?
        - Нет. Глупая девчонка наврала мне с три короба, и пришлось отвезти ее назад в Бостон. Мейбл, мы обе стали жертвами предосудительного ребячества! Помните ту историю с кошкой?
        - Кошкой? - повторила Мейбл, моментально напрягшись. - Прошу, не нужно снова этих историй с призраками и неприкаянными душами!
        - Ах, вы должны меня простить! Я слишком доверчива, и моя горничная, Лоретта, этим воспользовалась. При том что я действительно верила в то, что вам рассказывала… Так вот, Лоретта подобрала во дворе какого-то чесоточного кота, разумеется, без моего позволения. И прятала его у себя в шкафу. Вы тогда услышали мяуканье, но Лоретта отпиралась, и я тоже испугалась.
        - Приятно слышать, - заметила Мейбл. - Одной тайной меньше!
        - В том, что касается кошек и мяуканья, - да. Лоретта все рассказала Джудит, и та решила вас еще попугать. Но насчет мятежных духов, населяющих Дакота-билдинг, Мейбл, я нисколько не преувеличиваю. Лисбет, я слышала, вы, как и я, имеете связь с потусторонним миром - посредством вещих снов. Согласитесь, в мире масса необъяснимых феноменов, существуют параллельные измерения, взаимодействовать с которыми дано немногим!
        Элизабет, которую такой поворот обескуражил, развела руками и ответила так:
        - Я не могу этого отрицать, мадам. Но я предпочла бы не видеть вещих снов, потому что чаще это ужасные кошмары, и они сбываются. С детства меня преследуют несчастья, и единственное, что я могу, - быть сильной и их преодолевать.
        - Бедный мой ангел! Сколько страданий! - Скарлетт схватила ее за руку. - Господь избрал для вас крестный путь, чтобы однажды полной мерой вознаградить!
        Пальцы гостьи с силой сжимали руку Элизабет - совсем как когти хищной птицы. А потом внезапно стали нежными, почти ласкающими.
        Элизабет осенило: «Эта женщина говорит об ангелах и Боге, но у нее черная, порочная душа. И она поклоняется силам Зла!»
        8. МЕЖДУ ТЬМОЙ И СВЕТОМ
        ДАКОТА-БИЛДИНГ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, В СРЕДУ, 16 АВГУСТА 1899 ГОДА
        Визит Скарлетт Тернер подошел к концу. Она надела перчатки и шляпку, широко улыбнулась хозяйке дома, которая встала, чтобы ее проводить.
        - Я так рада, что вы, дорогая Мейбл, согласились меня принять! Чай и печенье - выше всяческих похвал. Значит, мы больше не в ссоре?
        - Нет! Забудем старое, включая ваши подозрения насчет Эдварда и нашей прислуги Нормы, - отвечала Мейбл, забавно наморщив нос.
        - Я ошибалась, виновата! А давайте завтра втроем прогуляемся в Сентрал-парке? - предложила Скарлетт. - Что скажете, Лисбет?
        - Завтра я занята, мадам. Хочу навестить детей, которых очень люблю. Брат с сестрой, я познакомилась с ними на пароходе.
        - Конечно, маленькие иммигранты? Так мило с вашей стороны! И как их зовут?
        - Не хочу говорить! Только не вам! - сказала Элизабет первое, что пришло в голову. Ей ненавистна была мысль, что Скарлетт произнесет имена ее подопечных.
        - Какая категоричность! Что ж, я всего лишь полюбопытствовала. В таком случае мы пойдем без вас, не так ли, Мейбл? В кафе у озера продают вкуснейший сорбет!
        - С огромным удовольствием, Скарлетт! - поспешила с ответом миссис Вулворт, смущенная внезапной холодностью Элизабет.
        Та сдержанно попрощалась с гостьей и вернулась на свое место у окна. Створка была приоткрыта, и Элизабет с жадностью вдохнула свежий воздух. Едва уловимо пахло влажной травой и землей - парк был совсем рядом.
        «Почему я так отреагировала? - спрашивала она себя. - Эти слова словно были мне подсказаны, совсем как та фраза про одиночество в ванной, месяц назад. „Поклоняется силам Зла… то есть сатане? Что бы это могло значить? Но ма рассказывать нельзя. Ни в коем разе!"»
        Это был тот случай, когда ей остро не хватало Бонни. Они бы обо всем поговорили, обменялись мнениями.
        «Завтра повезу Луизона с Агатой в Бруклин на трамвае, - решила молодая женщина. - К этому времени ремонт они закончили, ведь дядя Жан рассчитывает открыться первого сентября. И наверняка уже закупил сладости!»
        Стремительной походкой вернулась Мейбл. В спешке она чуть не опрокинула чайный столик.
        - Лисбет! Почему ты была так невежлива со Скарлетт? Я почувствовала ее обиду, а ведь она пришла к нам извиняться. Да, у нее есть недостатки, но когда ты уехала от нас во Францию, знай: если б не ее дружба, я бы этого не пережила! Она все время была со мной, приносила книги почитать, заставляла выходить на прогулки. А когда я плакала, утешала, гладила по голове, как сестра. Сестра, которой у меня никогда не было!
        Элизабет растерянно посмотрела на приемную мать, прошла к софе и села.
        - Ма, не знаю, что на меня нашло. Я просто не смогла назвать перед ней имена этих невинных детей!
        Мейбл подошла и ласково потрепала ее по плечу. А потом с уверенностью сказала:
        - Сегодня я снова увиделась с той Скарлетт, которую люблю и ценю, - веселой, сердечной. И я готова простить некоторые недоразумения, даже если они меня напугали. Нужно прощать тем, кого мы любим, Элизабет. Так учил Господь!
        - Бывают и непростительные поступки, ма!
        - Ты, конечно, имеешь в виду своего ужасного деда?
        - Да. Моего прощения он не дождется никогда! Он его не заслуживает. Аморальный, жестокий… Демон, а не человек!
        При этих словах Мейбл вздрогнула. И тихо сказала:
        - Скарлетт как-то назвала Гуго Лароша приспешником сатаны. Было страшно слышать… Лисбет, милая, будь со мной откровенна! Ты считаешь, что она нехороший человек? Временами Скарлетт говорит странные вещи…
        - Я не могу узнать человека за час, - возразила Элизабет.
        - Позволь с тобой не согласиться! - был на это ответ Мейбл. - На прошлой неделе, помнишь, вы с Эдвардом разговаривали об интуиции? Ты говорила, что чувствуешь такие вещи. И сразу поняла, что Джудит врет и нарочно меня запугивает. Значит, и о моей подруге Скарлетт у тебя уже есть мнение.
        Элизабет в задумчивости сцепила руки на коленях. На фоне черного атласа, из которого было сшито траурное платье, они казались тонкими до прозрачности.
        - Ответить на твой вопрос не так уж просто, ма. Я называю это интуицией, но как это описать? Одно я знаю точно: все началось во Франции, после нескольких недель пребывания в Гервиле. Я стала чувствовать, когда человек врет, когда боится или радуется. Мне это и нравилось, и несколько пугало. С тех пор эта моя способность только усиливалась, но мыслей я читать не умею - чего нет, того нет. Впечатления, пусть и очень яркие, - вот как бы я это определила.
        - Когда Скарлетт взяла тебя за руку, тебе это было неприятно. Я видела твое замешательство и как ты побледнела.
        - Ма, ты тоже все-все замечаешь! Стоило ей ко мне прикоснуться, как я подумала: это опасная женщина, которая не верит в Бога. Но, с другой стороны, я уверена, что миссис Тернер искренне тебя любит и никогда не сделает тебе ничего плохого.
        - Ну, хоть что-то хорошее! - иронично отозвалась Мейбл. - Настолько опасная, что ты не захотела называть при ней имена своих подопечных?
        - Не знаю, почему я так ответила. Понятия не имею. Но еще раз скажу: Скарлетт тебя любит, это правда. Ну вот, теперь ты все знаешь и, конечно же, отпустишь меня немного отдохнуть. Ма, прости, пожалуйста, но все эти светские беседы очень быстро меня утомляют. И мне совсем не хочется встречаться с Перл и Дорис Вулворт. На днях ты пригласила их к обеду, но, если это можно отложить, я была бы тебе очень признательна!
        - Моя невестка огорчится! Ну и пусть! Важнее тебя, обожаемой моей доченьки, нет ничего!
        - Спасибо, ма! Я очень стараюсь, чтобы мое горе вас не задевало, но иногда мне хочется закрыться в спальне и часами оплакивать Ричарда. Иногда я разговариваю с ним. Как если бы он, невидимый, был рядом. Вы с па так с ним и не познакомились, а он был умный, предприимчивый, очень решительный. Мы были женаты считаные дни, но до этого много времени проводили вместе, особенно после помолвки. Если б ты только знала, как мне его не хватает!
        Преисполнившись сочувствия, Мейбл ее обняла и стала баюкать, легонько целуя в макушку.
        - Ты права, дорогая, - кивнула она. - Нужно быть к тебе снисходительнее. Для нас с Эдвардом твой Ричард останется незнакомцем, однако он был частью твоей жизни, и ты его любила.
        - Не я одна его оплакиваю, ма. Отец Ричарда совершенно раздавлен горем. Если б только ты видела! Когда мы с па были у него, мистер Джонсон старался сдерживаться, был даже холоден, но как только увидел вещи сына, разрыдался. Потом извинился, как если бы это было стыдно - плакать.
        - Лисбет, не думай больше об этом! Умоляю, ты должна верить: однажды ты снова будешь счастлива. Ты молода, тебе всего девятнадцать лет. Не отчаивайся! Молодая женщина промолчала. Иная боль не утихает, и есть раны, которые не заживают никогда…
        ШАТО ДЕ ГЕРВИЛЬ, В ОХОТНИЧЬЕМ ДОМИКЕ, В ЧЕТВЕРГ, 17 АВГУСТА 1899 ГОДА
        Жюстен тихонько толкнул входную дверь, зная, что она скрипит. Вошел, запер ее за собой на ключ. Мариетта спрыгнула с кровати, на которую прилегла, дожидаясь его.
        - Ты почему так поздно? - спросила она. - Теперь у нас мало времени.
        - Пришлось съездить на склад, кое-что уладить с управляющим. Туда я скакал галопом, чтобы поскорее добраться, а на обратном пути коня пришлось поберечь. Я завел его в конюшню. А этот павильон удобный… Даже можно тут жить! И Районанта[23 - От фр. rayonnant - лучистый.] есть где поставить, и печка, чтобы согреться зимой, и мягкая постель.
        За разговором Жюстен подошел к молодой женщине и спустил с ее плеч блузку, чтобы открылись груди, обтянутые нижней вышитой сорочкой из ситца.
        - Лишь бы Коля не сунул сюда свой любопытный нос, - вздохнула Мариетта. - Деверь-то у меня не дурак!
        - До этого мы виделись всего лишь раз, и если ты будешь осторожна, никто нас не застанет, - с уверенностью отвечал Жюстен, целуя ее в шею, и Мариетта, возбуждаясь, подалась ему навстречу.
        - Мой прекрасный «господин», - прошептала она. - Ты теперь взаправду похож на хозяйского сына. И от тебя хорошо пахнет. Бертран - тот провонял хлевом!
        - Мариетта, будь добра, не вспоминай мужа, когда мы наедине! По отношению к нему я поступаю дурно!
        Она вырвалась, смеясь, ради удовольствия еще им полюбоваться. Жюстен уже три недели жил в замке. Гуго Ларош отвел ему комнату с видом на подъемный мост и лично съездил в Ангулем за качественной одеждой «для сына».
        - Ты должен выглядеть достойно! - сказал он парню.
        Так что теперь у Жюстена было два обычных костюма и один - для верховой езды, сапоги рыжей кожи, множество новеньких рубашек, редингот из коричневого драпа и шляпа с высокой тульей. Но подарок, который по-настоящему растопил его сердце, - это, конечно, Районант. Жеребец англоарабской породы с шерстью цвета жженой древесины.
        - Красавец! Я буду беречь его как зеницу ока. Не знаю, как вас и благодарить, - сказал он Ларошу.
        - Относись ко мне как к отцу, а мои прошлые грехи забудем! - отвечал растроганный помещик.
        Мариетта лежала поперек кровати с задранными до пояса юбкой и подъюбником. Жюстен, ошалевший от удовольствия, водил по ее бедрам пальцем. Любовался белизной кожи, треугольником курчавых светлых волос между ног.
        - Ты очень милый, - блаженно проговорила она. - Если б только можно было тут остаться! Если бы не малыш Альфонс, я бы, ей-богу, сбежала с фермы!
        - Не говори так, Мариетта, иначе меня совесть замучит. Если б я не вернулся в Гервиль, ты бы не изменяла мужу.
        - Короткая же у тебя память, Жюстен! - возмутилась молодая женщина. - Если б не ты, у меня бы не было ни су за душой и твой богомерзкий папаша тискал бы меня во всех закоулках замка!
        - Лучше молчи! Противно думать, что он тебя принуждал, - отвечал Жюстен, глядя молодой женщине в лицо.
        Он потянулся поцеловать ее в губы. Мариетта, смеясь, его оттолкнула.
        - Мне пора, - вздохнула она. - Кстати, я уже говорила, что встретила на ярмарке в Монтиньяке Дюкена-старшего? Постояли, поговорили.
        - О чем?
        - Да о тебе! Старый мельник говорит, хорошо бы ты пришел в гости. Они недавно только узнали, что ты до сих пор в Гервиле.
        - Интересно, откуда? - удивился Жюстен. - Ба! Люди не слепые и не глухие, кто-то из местных и рассказал.
        Она передернула плечами и стала поправлять на себе одежду. Блуза и юбка на ней были розовые, атласные, и ткань красиво облегала пополневшие в связи с рождением ребенка груди.
        - И о тебе говорили, и о твоей прекрасной Элизабет, - презрительно протянула Мариетта. - Печальная история, не хотелось тебе и рассказывать. Хотя ничего от этого не поменяется!
        Жюстен спрыгнул с кровати, словно пружиной подброшенный. Сердце бешено стучало в груди.
        - С Элизабет ничего не случилось? Мариетта, скажи!
        Было отчего приревновать, и молодая женщина сердито вперилась в любовника:
        - Выходит, овдовела твоя племянница! Ее мужа, американца, пока они плыли, смыло волной. Так было написано в письме, которое Дюкены получили от Жана. Он все и рассказал.
        - Боже мой! Бедная Элизабет! - огорчился Жюстен, думая о жестокости судьбы. - Надо ей написать!
        - Это уж как знаешь! - зло бросила Мариетта. - Я ухожу.
        В понедельник встретимся, хозяин?
        - Не злись, Мариетта! А даже если злишься, помалкивай. Я очень люблю Элизабет. Она - дочка моей сестры по отцу, Катрин. В гостиной в замке две ее фотографии. Катрин на них очень красивая, я был бы счастлив иметь такую сестру. Когда я родился, ей было уже девятнадцать, как Элизабет сейчас.
        - Я пошутила, Жюстен. Подумаешь! - отвечала Мариетта, чуть кривя душой. - Просто я тебя люблю и ревную ко всем девушкам в округе. Пиши своей Элизабет, если хочешь.
        - Не знаю… В том письме, что мне читал Антуан Дюкен, она просила передать мне, чтобы я держался от замка подальше. Может, она обидится, когда узнает, что я пошел на мировую с ее дедом.
        Мариетта подобрала с пола соломенную шляпку, задумалась на мгновение, потом спросила:
        - Жюстен, а «пойти на мировую» - это как?
        - Поддерживать мирные отношения с тем, кто тебе враг или просто дрянной человек, если тебе так понятнее.
        - С таким, как Ларош? Сколько мудреных слов ты знаешь! А ведь твоя мать, гадина, даже в школу тебя не пускала. Мы с Бертраном ходили год или два, но он читать так и не научился. А у меня получается, если постараться да водить пальцем по строчкам.
        Это застенчивое признание Мариетты Жюстена, с его чувствительной душой, растрогало. Он прижался щекой к ее щеке и сказал:
        - В детстве, когда я сидел взаперти на чердаке, мне бывало так скучно! Когда только мог, по служебной лестнице я сбегал в детскую. Это был мой рай: игрушки, книжки, зеркало, в котором можно себя разглядывать и гримасничать сколько душе угодно. И вот однажды я взял в руки книжку. С яркими, красивыми картинками, и в уголке, на каждой странице, - черная закорючка. И еще множество других. Благодаря тому, что было изображено на картинках, я понял, что это - слова.
        - Сообразительный парень! - изумилась Мариетта.
        - Наверное. Несколько месяцев прошло, пока я, мало-помалу, не научился находить в тексте названия животных, цветов, предметов. Если хочешь, могу давать тебе уроки.
        Мариетта расхохоталась, обвила руками его шею:
        - Нет, таких уроков мне не надо! Лучше, мой хороший, будем дарить друг другу радость!
        ДАКОТА-БИЛДИНГ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, В ЧЕТВЕРГ, 17 АВГУСТА, В 10 УТРА
        Кот кричал пронзительно, как от острой боли. Потом - предсмертный хрип, такой страшный, что от него рвалось сердце…
        - Нет, нет! - взмолилась Элизабет.
        Она проснулась внезапно, лицо - в слезах, сердце выскакивает из груди. В комнату через двойные розовые шторы проникал мягкий утренний свет.
        - Какой ужас! - прошептала она.
        Уже вошедшим в привычку жестом Элизабет сжала в ладони крестильный медальон матери. Это был ее способ удержать в памяти жуткие картинки своего кошмара.
        - Было темно, вокруг - отвратительные картины в рамах, на столе - кровь, и это несчастное животное… Кто его мучил?
        Еще там были руки, руки в красных перчатках… Молодая женщина вскочила, раздернула шторы и распахнула обе оконные створки. Было очень тепло, со стороны Сентрал-парка доносилось пение птиц.
        - Может, это всего лишь страшный сон, следствие наших вчерашних разговоров, - сказала она себе. - Я очень люблю кошек. Но в Средние века их считали верными спутницами ведьм, порождением дьявола.
        По телу Элизабет прошла дрожь. Она надела голубой атласный пеньюар и вышла в коридор, тоже залитый прекрасным летним солнцем. В столовой Мейбл доедала завтрак.
        - А, Лисбет, ты сегодня поздняя пташка! Эдвард уже час как ушел. Норма приготовила тебе яичницу-болтушку и тосты. Тебе чаю или кофе?
        - Стакан молока, ма.
        Женщины поцеловались, улыбнулись друг другу. Элизабет с аппетитом позавтракала, чем порадовала приемную мать.
        - Сегодня ты лучше себя чувствуешь, - заметила Мейбл. - Наверняка это потому, что целый день проведешь с Луизоном и Агатой? Лисбет, своди их в Сентрал-парк! Карусель для детей - прекрасное развлечение.
        - В другой раз, ма. Сегодня мы поедем в гости к Бонни и дяде Жану, тем более что дети их знают. И с ними можно поговорить по-французски. А еще Луизон мечтает покататься на трамвае. Он вообще любит все механическое. К двум пополудни я должна быть у входа в прачечную, где работает их отец.
        - Это на Бродвее, я правильно помню? Тебе лучше взять такси, так безопаснее. И выбирай автомобиль. Намного быстрее, чем фиакр.
        - Ма, я ходила туда пешком на прошлой неделе, и ничего страшного не случилось. Хорошо, что мсье Моро прислал нам почтовую открытку со своим адресом. К тому же ходьба - прекрасное упражнение для нервных особ типа меня, и ходить по оживленным улицам мне нравится. В воскресенье я пойду в гости к Леа и Батисту Рамберам, и тоже пешком. Я купила подарки им и детям. Я и так слишком долго откладывала.
        - Но они же живут в Бронксе! Это неспокойный район. Скажу Эдварду, чтобы тебя отвез на машине.
        - Если так тебе будет спокойнее, хорошо. А ты, мамочка? Планы не переменились? Идете гулять со Скарлетт?
        - Да, дорогая. Зайдем в кафе у озера, попробуем сорбет, который она так нахваливает.
        Элизабет отхлебнула молока. В задумчивости стала накручивать на указательный палец прядку волос. Стоит ли снова заводить разговор о Скарлетт? А может, все-таки нет?
        - Ма, раз уж вы с ней все равно увидитесь, спроси, что стало с тем котом? Вчера у меня это вылетело из головы.
        - С котом?
        - Да, с тем больным котом, которого подобрала ее служанка. Полагаю, бедное животное снова оказалось на улице.
        - Почему тебя это так беспокоит?
        - Сегодня, перед самым пробуждением, я видела страшный сон. Вернее, это из-за него я и проснулась. Не тревожься, он не может быть вещим, но даже если это так, меня он не касается.
        Мейбл кивнула. Ей хотелось, чтобы Элизабет, обычно очень сдержанная, больше ей рассказывала.
        - Лисбет, расскажи мне свой сон! Из тебя каждое слово приходится вытягивать клещами. Мы с Эдвардом до сих пор не знаем, почему ты так задержалась в Париже и почему вы поженились во Франции, а не тут, в Нью-Йорке. В письмах ты тоже была весьма лаконична. Я не знала, что и думать.
        - Я старалась не расстраивать тебя и па. Особенно тебя, ты такая ранимая! Джудит и Лоретта, две юные негодяйки, этим воспользовались. Если я расскажу сон, ты испугаешься.
        - Не испугаюсь, дорогая. Но у нас хотя бы будет повод поговорить.
        - Хорошо. В моем кошмаре кто-то мучил кота, но детали я не рассмотрела, вокруг все было черное, и очень мало света. Но от его криков у меня внутри все переворачивалось. Стол тоже был весь в крови. Я ощущала какой-то рефлекторный ужас - из-за жутких картин на стенах, изображавших демонов, сцены преступлений, пытки. Еще я видела чьи-то руки в красных кожаных перчатках. Когда я проснулась, у меня были обрывочные воспоминания, но я все же смогла их собрать воедино. А7а? Тебе нехорошо?
        Элизабет смотрела на Мейбл, которая внезапно побледнела и схватилась рукой за шею. В светло-карих глазах металась паника.
        - Сейчас я все тебе объясню! Только давай сперва оденемся. Очень прошу, Лисбет, удели мне немного времени! Мне нужно кое-что проверить, и я хочу, чтобы ты была рядом.
        Двадцать минут спустя Лоретта с озадаченным видом впускала их в апартаменты Скарлетт Тернер.
        - Прошу, скажите мадам, что мы пришли, - сухо распорядилась Мейбл.
        - Но мадам никогда не принимает по утрам, - возразила горничная.
        - Знаю, но мы по срочному делу.
        Элизабет удивилась и крайней юности Лоретты, и тому, какая у нее смуглая кожа, и что волосы черные до синевы. Кто же она по национальности? Конечно, из эмигрантов. Итальянка? Испанка? Но тут из ближайшей комнаты вышла хозяйка и ей стало не до этого.
        - Мейбл, какой приятный сюрприз! - воскликнула Скарлетт. - И ваша дочь почтила меня визитом! Замечательно! Лисбет, вчера вы очень огорчили меня своей необъяснимой холодностью.
        - А может, объяснимой? - отозвалась Элизабет, чьи голубые глаза смотрели на миссис Тернер настороженно. - Мама рассказала, что у вас есть занятная комната, вы принимали там маму в день моего возвращения в Нью-Йорк. Не могли бы вы мне ее показать? Мама говорит, там весьма своеобразные полотна на стенах.
        - В комнате было очень темно, потому что вы страдали от мигрени, - добавила Мейбл, чье миловидное лицо в гневе стало только краше.
        Лоретта, которая стояла тут же, скрестив на миниатюрной груди руки, презрительно усмехнулась. Элизабет ощутила ее торжество, к которому примешивалось необъяснимое, неуместное удовольствие.
        - О, мне очень жаль, - сказала Скарлетт. - Если вы о моем будуаре, то вынуждена вас разочаровать. Я кое-что поменяла в апартаментах - с мыслью о вас, Мейбл! Я так же интуитивна, как ваша дочь, и почувствовала ваше смятение. Но пройдемте же, буду счастлива услышать ваше мнение о новом убранстве комнаты. Лоретта, не стойте столбом, приготовьте чай!
        Миссис Вулворт и Элизабет последовали за Скарлетт, чье домашнее платье из зеленой тафты сочеталось по цвету с тропическими растениями, украшавшими просторный вестибюль.
        - Ваша правда, Мейбл, картины были ужасные, и я без сожаления от них избавилась. Надо было сделать это раньше.
        С этими словами она распахнула дверь и первой вошла в комнату, залитую солнечным светом, с пастельно-розовыми стенами. На смену громоздким картинам, которые Элизабет видела в кошмаре, пришли модные гравюры в рамках. Кресла, обтянутые гобеленовой тканью в цветочек, симпатичный круглый столик и комод на шесть ящиков, все - из светлого дерева… Тут и там на мебели - вазы с гвоздиками и лютиками, а еще - статуэтки из слоновой кости.
        - Неужели это та самая комната? Когда вы успели заново ее отделать? - спросила Мейбл.
        - Это сделали за то время, что меня не было в городе. Очень удобно, и рабочие не досаждают. Оставила ключи портье, в общем холле. А теперь, думаю, и я могу получить кое-какие объяснения. Сегодня вы обе похожи на полицейских, которые преследуют преступника и пришли, чтобы устроить у него обыск!
        - У иных злодеев хватает ума уничтожить следы своих преступлений, - заявила Элизабет. - Я кое-что об этом знаю. Мой муж, Ричард Джонсон, был частным детективом, а его отец держит собственное детективное агентство недалеко от Лонгакр-Сквер.
        - Что ж, Лисбет, он может смело брать вас на работу, этот эфемерный, несостоявшийся свекор, тем более что эта профессия так вас увлекает.
        Взгляды двух женщин скрестились, как клинки, - к отчаянию Мейбл, которая не знала, что и думать. И все же выбрала откровенность.
        - Скарлетт, простите, что мы явились без приглашения, но мне надоела ваша ложь, ваши капризы и пророчества. Вы говорили, что никогда не были замужем, - и вот я узнаю, что это неправда, у вас было два мужа. По вашей вине я уже почти отчаялась, подозревая, что у Эдварда любовная связь с Нормой, честной девушкой, которая вот-вот обручится со своим женихом.
        - Я уже попросила у вас прощения, Мейбл, - вставила свое слово миссис Тернер.
        - Вы ждете объяснений! Вот они: Лисбет приснился кошмар, в котором некто мучил кота, и возможно, в вашем будуаре, потому что моя девочка в деталях описала ваши жуткие картины с людскими телами - обезглавленными, в крови. Добавлю, что месяц назад, когда я слышала кошачье мяуканье, бедное животное было в агонии. Кто издевался над божьей тварью? Вы?
        - Ма, милая, не надо! Мой сон ничего не доказывает, - сказала Элизабет, смущенная запальчивой речью Мейбл, обычно такой мягкой и боязливой.
        Скарлетт Тернер с видом оскорбленной невинности закурила сигарету. Нахмурила светлые брови и какое-то время неотрывно смотрела на тюлевые оконные занавески.
        - У меня никогда раньше не было такой подруги, как вы, Мейбл. И я очень разочарована. Ваша драгоценная Лисбет наконец приехала, я стала ненужной, и вы меня отвергаете. И что еще хуже, ваша дочь подозревает меня в издевательствах над животными. Меня, которая даже прикоснуться к ним не может! У меня фобия в отношении кошек. Прошу, уйдите обе! Мое сердце разбито.
        Голос Скарлетт дрожал, серо-голубые глаза наполнились слезами. Она села в кресло, прикрыла лицо рукой.
        - Идем, ма\ Это я виновата, - с сожалением сказала Элизабет, ощущая моральные терзания Скарлетт. - Лучше б я промолчала.
        - Ты иди домой, Лисбет, а я ненадолго задержусь, - решилась Мейбл. - Нам со Скарлетт нужно поговорить. Наедине…
        Молодая женщина удивилась, но спорить не стала. В холле она увидела Лоретту. Та, стоя на пороге кухни, словно ее и поджидала.
        - Вы подслушивали у двери, не отпирайтесь, Лоретта! - сказала Элизабет девушке. - У вас учащенное дыхание, как если бы вы бежали.
        Юная горничная растерялась, но уже через мгновение отрицательно мотнула головой.
        - Дело ваше. Но один вопрос я вам все-таки задам: что вы сделали с котом? Тем чесоточным бродячим котом, которого подобрали на улице?
        - Отнесла в Сентрал-парк по приказу мадам. Откуда мне было знать, что у нее от кошек припадки? Она без конца кашляет и чихает. Но чтобы мучить… Придет же такое кому-то в голову!
        Элизабет вздохнула. Лоретта говорила неправду.
        ДАКОТА-БИЛДИНГ, В АПАРТАМЕНТАХ ВУДВОРТОВ, В ПОЛДЕНЬ
        Мейбл все еще не вернулась от Скарлетт. Элизабет посмотрела на часы - настоящий музейный экспонат, стоявший на камине в гостиной. Треньканье дверного звонка нарушило тишину квартиры, и она выбежала в холл одновременно с Нормой. В дверном проеме показалась смуглая мордашка Лоретты.
        - Меня прислали сказать, что миссис Вулворт обедает у миссис Тернер, - скороговоркой выпалила девушка, нервно теребя белый фартучек.
        - Странно! Когда я уходила, они были не в лучших отношениях, - заметила Элизабет.
        - Моя госпожа и миссис Вулворт помирились. А, чуть не забыла: ваша матушка просила передать, чтобы вы не беспокоились, - добавила Лоретта и убежала.
        Печально глядя ей вслед, Норма покачала головой, и это заинтересовало Элизабет.
        - Кажется, вы жалеете эту девушку, Норма!
        - Да. Я бы не смогла работать у такой, как миссис Тернер. Я не смею говорить по душам с мадам, вашей матушкой, но вы - дело другое.
        - Прошу, расскажите мне, что вам известно. И давайте пройдем в кухню и выпьем кофе, как мы это делали с моей милой Бонни. Я очень нуждаюсь в подруге, и вы, Норма, внушаете мне доверие.
        Скоро Элизабет и домоправительница уже сидели лицом к лицу, и на столе дымил кофейник. На газовой печке томились в кастрюле овощи, и их приятный запах делал атмосферу в этой комнате с выкрашенными в желтый стенами еще комфортнее.
        - В Дакота-билдинг много квартир и много прислуги, и часто мы собираемся во дворе поболтать, - тихим голосом начала Норма. - Портье тоже приходит. При встрече он всегда улыбается и, если есть время, подходит послушать наши девичьи разговоры, а с самыми хорошенькими заигрывает. Когда я поступила к вашим родителям на службу полтора года назад, то быстро поняла, что у миссис Вулворт часто бывают ее невестка Дорис с дочкой Перл.
        Скарлетт Тернер тоже частая гостья, ведь она подруга Дорис Вулворт. Обе дамы увлекались гаданиями на картах Таро. Мне это не нравится, и моя вера это запрещает.
        - Вы ведь протестантка, Норма?
        - Да, как и все в нашей семье. Но это детали. Что меня удивило - миссис Тернер никогда не приглашала гостей к себе, не устраивала чаепитий и ужинов. Я не знала даже, есть ли у нее прислуга, потому что во дворе никто не признавался, что он у нее на службе.
        Элизабет слушала с замирающим сердцем, догадываясь, что Норма намеревается сообщить нечто важное.
        - И вот однажды вечером я вижу, что портье разговаривает с очень молоденькой девушкой. Потом он открыл для нее калитку и выпустил на улицу. В руках у девушки был чемоданчик, и она плакала. Сама не знаю зачем - мы ведь были незнакомы, но я ее догнала. Вид у нее был несчастный. Мы прошли немного по улице вместе. И я узнала…
        Домоправительница умолкла - так она была смущена. Отпила кофе из чашки, стараясь не смотреть на Элизабет.
        - Господь свидетель, я не вру. Миссис Джонсон, я все это вам рассказываю для очищения совести. Так вот: Скарлетт Тернер уволила эту девушку, очень красивую, по причине, которая меня шокировала.
        - Неужели? - выдохнула Элизабет.
        - Не смогу повторить слово в слово, что она мне говорила, рыдая, но что-то вроде: «У меня нет ни цента за душой. Она отказалась заплатить мне жалованье. Но подчиняться ей было выше моих сил. Это против природы, это гадко!» Потом девушка со мной распрощалась и ушла.
        - Простите, Норма, я, конечно, знаю, что человеческая распущенность принимает разные, часто ужасные формы, но что бы все это могло означать?
        - Я поняла так: миссис Тернер предпочитает женщин, и мужчины ее совершенно не привлекают. И юная Лоретта, надо полагать, подчинилась ее капризам. Вы наверняка тоже заметили, как она молода и красива.
        - Боже, как это вообще возможно? Впервые о таком слышу. Спасибо, Норма, что вы мне рассказали. А ма? Она знает?
        - Сомневаюсь. Миссис Вулворт простодушна и доверчива.
        - Это правда. Норма, мне пора!
        - Уйдете, не пообедав?
        - Сейчас мне кусок в горло не полезет. Мне еще нужно кое-куда зайти, а потом я поеду к своим маленьким друзьям на Бродвей. Еще раз спасибо, Норма, вы - настоящий друг. И если бы вы перестали называть меня «миссис Джонсон», мне было бы очень приятно. Лисбет - куда лучше, хотя бы когда мы одни.
        - Я попробую. Обещаю!
        БРОДВЕЙ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, В ДВА ПОПОЛУДНИ
        Элизабет увидела Луизона и Агату и ускорила шаг. Дети сидели на ящике перед прачечной, в пятне солнечного света. Она помахала им, и они так же радостно ответили тем же. Оба были в самой нарядной своей одежде - просто загляденье.
        - Я боялась, что заставлю вас дожидаться. Вышла из омнибуса и бежала бегом, - сказала она.
        Поцеловала обоих, закрыв глаза, чтобы полнее насладиться моментом. Невинная радость, детские улыбки умерили хаос, царящий в ее мыслях.
        - Я очень по вам соскучилась, - сказала молодая женщина, в который раз окидывая детей взглядом. - Агата, у тебя округлились щечки, а у тебя, Луизон, отросли волосы. И не придется прятать голову под каскеткой, как на пароходе!
        На прошлой неделе Мейбл без сожаления отдала семейству Моро старую одежду Лисбет, которая могла бы подойти девочке. Мсье Моро долго удивлялся красоте и качеству нарядов и нательного белья.
        - Я сегодня в твоем синем платье! - сказала Агата. - Только оно мне пока немного велико.
        - Это потому, что ты, моя девочка, такая миниатюрная! Бонни ушьет его немножко, у нее золотые руки. Да, вы правильно догадались! Сегодня мы едем в гости к Бонни и дяде Жану. Луизон, на трамвае!
        - Здорово! Ты прелесть, Лисбет! - воскликнул мальчик. - Мы уже идем?
        - Сначала сбегай и скажи отцу, что я приехала и что мы уходим.
        - Окей!
        Услышав это британское выражение, набиравшее в США все большую популярность, Элизабет усмехнулась. Скоро Луизон будет свободно общаться со сверстниками, живущими тут же, на Бродвее. Она ждала его возвращения, невольно принюхиваясь, - возле прачечной остро пахло горячей мыльной водой. И шум там стоял адский: одновременно гудели машины, которые ворочали белье в баках, выполаскивали, отжимали.
        Такой ее и увидел Анри Моро - что называется, нос по ветру, активно прислушивающейся к муравьиной деятельности прачечной, видеть которую с тротуара она, конечно же, не могла.
        - Здравствуйте, Лисбет! - радостно сказал он. - Вы сегодня tres chic[24 - Очень шикарны (фр.)]!
        - Здравствуйте, Анри! - отвечала молодая женщина. - «Tres chic» - это так по-французски! Спасибо за комплимент.
        Молодой вдовец выскочил, как был, - с обнаженным торсом, если не считать бретелек его полотняных штанов, влажных от пара. Рубашку он надевать не стал, просто накинул на плечи.
        - Не знаю, как вас и благодарить, что вы возитесь с моей малышней. Хотел бы, да слов не хватит, - продолжал он. - Знаете, ведь Агата спит, прижимая вашу куклу к сердцу.
        - Свою куклу, - поправила его Элизабет. - Что ж, не будем вас отвлекать. Я привезу детей к семи вечера.
        Анри подтолкнул Луизона к ней, потому что сын все еще стоял, уцепившись за его руку. Они улыбались ей одинаково доброжелательно, и во взгляде бархатных карих глаз и отца, и сына читалось восхищение.
        «Не нужно мне было надевать это платье! - упрекнула себя Элизабет. - Почему я не в черном?»
        Сегодня молодая женщина была в атласном платье, сиреневом в серую полоску, слегка декольтированном. Мейбл ей его купила под предлогом, что это «полутраурный туалет».
        - Ты такая красивая в этом платье! - проговорила Агата своим тоненьким голоском. - В прошлый раз ты пришла в черном, и мне стало грустно.
        - Я очень рада, что тебе нравится, моя хорошая! Идемте!
        БРУКЛИН, В БАКАЛЕЙНОМ МАГАЗИНЕ ДЮКЕНОВ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ
        Бонни как раз подметала тротуар перед магазином, когда в толпе прохожих узнала Элизабет. На ее восторженный возглас выбежал и Жан.
        - У нас гости! - смеясь, крикнула ему Бонни.
        - Элизабет пришла не одна, - заметил он. - За руку она ведет своих маленьких приятелей с парохода. И выглядит прекрасно!
        Луизон замахал свободной рукой, приветствуя супругов, которые картинно замерли перед чистой до прозрачности витриной своего магазина. Элизабет отпустила мальчика, и он пулей припустил вперед.
        - Мы приехали на трамвае! - воскликнул Луизон. - Папе скажу - не поверит. Здравствуйте, мсье Жан! Добрый день, мадам Бонни! Можно я вас поцелую?
        - Это в твоих интересах, маленький шалопай! - пошутила Бонни, наклоняясь и подставляя ему круглую щеку.
        Элизабет тоже расцеловали - сначала Жан, а следом и подруга.
        - Я пыталась до вас дозвониться, чтобы предупредить, - пояснила она, - но никто не брал трубку. Все готово к открытию?
        - Иди и посмотри сама! Скажешь свое мнение, - предложил Жан, указывая на распахнутую застекленную дверь.
        И только Агата застеснялась. Крепко сжимая руку молодой женщины, она все время норовила спрятаться у нее за спиной.
        - Не бойся, моя крошка! - сказала ей Бонни. - У нас есть замечательные анисовые тянучки и вкусные леденцы. И какое красивое у тебя платье!
        - Хорошо бы припосадить его в талии, - тихонько проговорила Элизабет. - Время у нас есть. Дети со мной до вечера.
        Луизон вошел в магазин первым. Хотел было присвистнуть от восхищения, да так и застыл с открытым ртом. Разнообразие товаров, их количество впечатляло. На полках стопками высились консервы с яркими этикетками, на полированном деревянном прилавке - стеклянные емкости с обещанными Бонни леденцами аппетитных цветов - желтыми, зелеными, красными.
        - У меня есть и галантерейный отдел, - сказала Бонни. - Смотри, Лисбет! Нитки, пуговицы, ленты, портновские сантиметры, иголки, швейные ножницы!
        - А я жду поставку из Франции, - подхватил Жан Дюкен, у которого поверх белого халата был повязан серый фартук. - Товар прибудет на сухогрузе.
        Агата, чей носик оказался на одном уровне с корзиной апельсинов, не устояла перед соблазном и потрогала фрукт.
        - А это что? - спросила она шепотом. - Мячики?
        - Нет, моя хорошая, это апельсины, - сказала Бонни. - Они очень вкусные. Ты никогда раньше не видела? Ничего, через минутку я тебя угощу!
        Элизабет с восторгом разглядывала магазин. Стены были желтые, деревянная обшивка и мебель - светло-зеленые. На полках - бесчисленные картонные коробки с макаронными изделиями, рисом, сахаром, мукой.
        - Мы уже потихоньку обслуживаем клиентов, - сообщил Жан. - Я меня хорошее предчувствие. У нас должно получиться!
        - Дядя Жан, а когда же свадьба?
        - Назначили на субботу, 26 августа. Лисбет, я хотела на днях заехать к Вулвортам и тебе сказать, ведь ты - моя свидетельница. Жан уже был в конторе у мистера Вулворта, тот ведь говорил, что охотно станет его свидетелем.
        - Бонни, ты будешь мадам Дюкен! Это замечательно! Станешь моей тетушкой, - улыбнулась Элизабет. - А мне положен кофе с печеньем? Я сегодня не обедала. Еще я бы хотела с тобой поговорить.
        - Что за вопрос? Идем! В подсобках у нас идеальная чистота. Есть даже переносная печка. А еще у нас есть собственный дворик. Пусть дети пока там поиграют.
        Бонни, щедро одарив маленьких Моро конфетами, отвела их во двор. Она слишком хорошо знала Элизабет, чтобы не заметить - та чем-то сильно встревожена.
        Что до Жана, тот вернулся к работе. Утром ему привезли ящики с копченой селедкой, их надо было раскупорить.
        Едва женщины остались наедине, как Бонни вопросительно посмотрела на гостью:
        - Лисбет, что случилось? На тебе лица нет. Знаешь, я часто о тебе думаю. И если бы не твой запрет, прибегала бы по утрам справиться о твоем самочувствии.
        - Я все-таки познакомилась со Скарлетт Тернер, подругой ма. Сначала эта дама показалась мне просто экстравагантной, как ма и рассказывала. И я сразу же почувствовала, что она очень любит Мейбл. Увы, стоило Скарлетт взять меня за руку, и мое мнение о ней переменилось. Это порочное существо, и сегодняшний рассказ Нормы - тому подтверждение.
        Понизив голос до шепота, Элизабет рассказала Бонни все, что узнала.
        - Господи, и как таких земля носит! - ужаснулась подруга. - Дома сразу все расскажешь мадам Мейбл!
        - Нет, лучше подождать. Бонни, перед тем как заехать за детьми, я побывала в агентстве мистера Джонсона, это возле Лонгакр-Сквер, и попросила его помочь. Он был рад меня видеть и выслушал очень внимательно.
        - Отец Ричарда? Чем он может помочь?
        - По моей просьбе он наведет справки о Скарлетт Тернер. Это его работа. От оплаты он отказался, и для меня это очень дискомфортно. Мистер Джонсон пообещал выяснить о ней всю правду. Я боюсь за ма, понимаешь? И готова сражаться с пороком, злом… да хоть с самим сатаной, если он существует!
        Бонни поспешно перекрестилась. С грустью обвела взглядом уютную, хоть и скромно обставленную комнату, где они с Элизабет сидели.
        - Прости, моя хорошая, что прихожу и вываливаю на тебя, радостную и счастливую, все свои мрачные мысли, - вздохнула Элизабет. - Но в свое время я так намучилась из-за этой извращенной любви, - ты знаешь, о чем я, - и не позволю Скарлетт манипулировать ма. Теперь я точно знаю: она хотела разлучить ее с па. Любовь к Мейбл, которую я в ней почувствовала, - это не привязанность, не дружеские чувства.
        Я не знала, что такое бывает, и поэтому мои ощущения были смутными, непонятными. Но теперь все ясно. Любовь этой женщины чудовищна.
        9. СКАРЛЕТТ ТЕРНЕР
        СЕНТРАЛ-ПАРКЛ СУББОТА, 26 АВГУСТА 1899 ГОДА
        Веселая компания устроила пикник на лужайке в Сентрал-парке, в тени смоковниц. Большая скатерть в красно-белую клетку сплошь заставлена провизией, потому что все принесли «понемногу». Это была свадебная трапеза, простая и на свежем воздухе, как того и хотели Бонни и Жан.
        - Мадам Дюкен, подать вам салат? - любезно осведомился Батист Рамбер. - Это итальянский рецепт, и жене моей он отлично удается. С моцареллой и свежими томатами.
        Мне неловко, когда меня так называют, - отвечала новобрачная, очаровательная в своем платье из шелка цвета слоновой кости и красивой соломенной шляпке с цветами и ленточками.
        - Придется привыкать, моя ненаглядная, - пошутил Жан. - Спасибо, дружище Батист, что напоминаешь ей, что она теперь моя жена.
        Леа Рамбер засмеялась и, не церемонясь, положила себе своего знаменитого салата. Мейбл подала и свою тарелку - из белого фарфора, с расписной кромкой. Она настояла на том, что посуда будет от них, и красивая.
        - Обед на траве? Пожалуйста! Но он должен быть праздничным! - заявила она Норме.
        Молодую домоправительницу Вулвортов пригласили тоже. Она была в ситцевом платье в цветочек, а белокурые волосы уложила в красивый шиньон с множеством косичек.
        - Если кто-нибудь любит вареные яйца, их целая дюжина, - сказал Анри Моро. - Мой кузен держит за прачечной курятник. Из кормов - только пшеница и ячмень.
        - Неужели? - отозвалась на это Элизабет. - Охотно попробую.
        Луизон улыбался всем, как солнышко, а его сестричка Агата, наоборот, очень робела в кругу незнакомых людей. Гости смеялись и громко разговаривали, и девочка все больше замыкалась в себе, несмотря на все попытки Мейбл ее расшевелить. Она то и дело гладила малышку по волосам, прямым и очень светлым.
        Что до Тони и Миранды, детей Леа и Батиста Рамбер, они чувствовали себя куда свободнее. Мальчишке было тринадцать, девочке - восемь. Они сидели возле Элизабет.
        Подарками - игрушками и сладостями, которые она привезла четыре дня назад, когда была у них в гостях, молодая женщина моментально расположила к себе детей.
        - Так приятно быть здесь, со всеми вами, - сказал Эдвард Вулворт. - В последний раз я был на пикнике лет в пятнадцать, так что чувствую себя помолодевшим! Лисбет, переведи, пожалуйста, своим французским друзьям!
        - Конечно, па! - отвечала молодая женщина и с улыбкой исполнила просьбу.
        В бежевом фланелевом костюме, без галстука, с расстегнутыми верхними пуговичками на рубашке - вид у богатого нью-йоркского негоцианта был непривычно непринужденный. Он откупорил бутылку красного вина - дорогого марочного бордо - к удовольствию новобрачного, поспешившего поблагодарить его по-английски.
        - Я пытаюсь перенять здешний язык, но получается плохо, - посетовал Жан. - Уже умею сказать: «спасибо», «здравствуйте», «добрый вечер» и «как дела?». Больше - ни слова. А вы, Анри?
        - Луизона американцы начнут понимать раньше, чем меня, - ответил тот. - Пока это не проблема, потому что в прачечной все говорят по-французски. Дидье, кузен моей жены, набрал работников из своих, уроженцев провинции Берри'.
        - Так вы - берриец? - спросила Элизабет.
        - Наполовину. Мама родом из Верхней Вьенны. Со временем ее семья перебралась в городок Исуден, что в департаменте Эндр.
        Свой ответ Анри подкрепил приятной улыбкой. По случаю он принарядился, и Мейбл, которая украдкой на него посматривала, быстро пришла к выводу, что взгляд его темных глаз часто задерживается на лице Элизабет.
        Пока Норма предлагала всем холодного жаркого, Бонни, с бокалом в руке, наслаждалась своим счастьем. Она наконец-то замужем и обожает мужа…
        Сидя на почетном месте, окруженная гостями, она, казалось, грезила наяву.
        «Мистер и миссис Вулворт всем довольны, Леа и Батист - тоже. Жан так радовался этой встрече с другом брата! Они сразу узнали друг друга, после стольких лет, - говорила она себе. - Элизабет попросила пригласить Анри Моро с детьми, разве можно было ей отказать? Кажется, они подружились. Оба недавно овдовели, думаю, это сближает».
        Под внешней беззаботностью Элизабет скрывался ураган. Рано утром, до отъезда на церемонию, которая должна была объединить судьбы дяди Жана и Бонни, она получила письмо от отца Ричарда, судя по почтовому штемпелю - из штата Мэн. Роберт Джонсон обещал информацию исключительной важности, разумеется, о Скарлетт Тернер. С припиской: только при встрече, с глазу на глаз.
        Девять дней прошло с тех пор, как она заручилась содействием детектива. Элизабет никому, кроме Бонни, об этом не рассказывала, как и об откровениях Нормы. Честно говоря, она была заинтригована поведением Мейбл. О том, совместном со Скарлетт обеде ма говорила очень уклончиво, впоследствии - всячески избегала расспросов.
        «Ма только и сказала, что мы очень огорчили ее подругу, - вспомнилось Элизабет. - И что Скарлетт - всего лишь оригиналка и душа у нее чувствительная».
        От размышления ее отвлекла ритмичная музыка, доносившаяся из-за кустов бирючины. Судя по всему, кто-то наигрывал на тамбурине - звук был слегка металлический.
        - Смотрите! - тут же вскочил Луизон. - Там медведь! Живой медведь! Папа, можно я сбегаю, посмотрю?
        Тони Рамбер уже был на ногах. Он указывал на ближайший к ним каменный мостик через речку. Анри тоже встал.
        - Там дрессировщик с медведем на поводке, - присмотревшись, сказал он.
        - Мсье, я могу пойти с Луизоном, - предложил Тони.
        - Если родители позволят - конечно, мой мальчик, - отвечал молодой вдовец.
        - Я не возражаю, - сказал Батист Рамбер. - Соображает Тони быстро и вашего мальчика в обиду не даст.
        - Но девочкам там делать нечего, - решительно высказалась Бонни. - Это небезопасно. Все-таки дикий зверь.
        Миранда Рамбер надула губы - ей тоже хотелось с братом.
        - Наверняка медведь в наморднике и с подстриженными когтями, - рискнул предположить Анри. - В детстве я видел такого танцующего медведя - на деревенской площади.
        - И я, но на палубе парохода «Шампань», тринадцать лет назад, - сказала Элизабет. - Хозяин был француз, горец, а медведя звали Гарро.
        - Лисбет, пожалуйста, переведи! - попросил Эдвард Вулворт. - Нам тоже интересно!
        Молодая женщина еще раз поработала для приемных родителей переводчиком. Теперь Мейбл поглядывала на мостик с опаской.
        - Наверняка это другой дрессировщик, Лисбет, - неуверенно начала она. - Летом в Сентрал-парке много таких аттракционов. Я часто видела людей с ручными зверями: медвежатами, обезьянками. Ничего забавного я в этом не нахожу.
        Тони с Луизоном были другого мнения. Мальчишки уже затерялись в толпе зевак, следовавшей за медведем, которого вел на цепочке мужчина в черной шляпе.
        - Ты так бледна, племянница! - заметил Жан. - Вспомнила что-то неприятное?
        - Да. Пытаюсь представить, что у меня была бы за жизнь, если бы я тогда, в детстве, пошла с тем дрессировщиком… Он тянул меня за собой, но я вырвалась и убежала.
        Желая разделить с приемными родителями свои эмоции, она повторила то же самое по-английски. Мейбл вздохнула:
        - А потом, у нас на глазах, бросилась под копыта лошади! Будем лучше верить, что тебе судьбой было предначертано вырасти в нашей семье, дорогая, а потом уехать и - хвала небесам! - вернуться.
        - Наверное, ма. И все же лучше б я никуда от вас с па не уезжала! Ричард бы тогда не умер ужасной смертью и…
        - Что - и, Элизабет? - спросил Эдвард, уловив ее нерешительность.
        Молодая женщина хотела добавить, что тогда Скарлетт Тернер с Мейбл не стали бы закадычными подругами, но момент был явно неподходящий.
        - Ничего, папа. Сегодня праздник, и я не хочу его портить своими сожалениями, - отвечала она. - Прошу меня простить, схожу к мальчикам!
        Элизабет вскочила так стремительно, что Анри Моро не решился последовать за ней. Он сидел и смотрел, как она подходит к толпе, сгрудившейся вокруг медведя и дрессировщика с тамбурином. Его хриплый, раскатистый голос был легко различим среди детского визга и восклицаний зрителей.
        - Ну-ка, Гарро, покажи, как ты умеешь стоять на двух лапах и танцевать! Покажи почтенной публике!
        Женщины захлопали, когда огромный зверь, вытянувшись во весь рост, стал перескакивать с ноги на ногу. Луизон и Тони тоже дружно били в ладоши, как и большинство людей вокруг.
        - А теперь - поворот, Гарро! - приказал дрессировщик.
        Элизабет снова ощутила себя той девочкой из прошлого, которая с состраданием смотрела на медведя и в его глазах видела отчаяние и почти человеческую печаль. Жалость захлестнула ее, когда вдруг, метрах в пяти, она заметила женщину. Скарлетт Тернер! На лице - черная вуалетка, которая, однако, позволяла рассмотреть и ее светлые глаза, и презрительно искривленные губы.
        «Зачем она здесь? - мысленно возмутилась Элизабет. - А если она увидит нашу компанию и попытается присоединиться?»
        Не на шутку разозлившись, молодая женщина отошла к ближайшему дереву, вязу, и прижалась к нему спиной. Подошел Анри и встал между нею и теми, кто глазел на медведя.
        - Элизабет, вы хорошо себя чувствуете? - спросил он. - Вы очень бледны.
        - Пожалуйста, постойте немного там, где стоите! Напротив меня находится особа, с которой я совершенно не хочу говорить. Соседка по Дакота-билдинг.
        - Ах вот оно что… - прошептал мужчина.
        Медведь Гарро тем временем благодарил публику неуклюжим реверансом.
        Дрессировщик же сунул тамбурин под мышку, а свободной правой рукой снял с головы шляпу, обнажив лысую макушку в обрамлении редких седых прядок на уровне ушей.
        - Это тот же человек с тем же самым медведем, которого я видела в детстве, на пароходе, - выдохнула едва слышно Элизабет. - Если б было можно, я бы ушла, но придется подождать.
        Краем глаза она следила за Скарлетт. Та тоже не торопилась уходить, и это было странно. Подбежали Тони с Луизоном.
        - Не пора ли вам подкрепиться? - сказал мальчикам Анри. - И передайте, что мы скоро!
        - Хорошо, папа, - не стал возражать его сын.
        Элизабет вдруг показалось, что все вокруг затягивает мягким, словно бы ватным туманом, и только силуэт миссис Тернер остается очень четким. Толпа понемногу рассеивалась, но Элизабет смотрела не на праздных зевак, а на дрессировщика, с разочарованной миной подсчитывавшего выручку.
        - Вам еще нужен щит или та неприятная дама ушла? - поинтересовался молодой вдовец, продолжая заслонять ее своей широкой грудью.
        - Да-да, прошу вас! - ответила Элизабет.
        Дальше произошло нечто совсем уж необъяснимое. Скарлетт Тернер подошла к дрессировщику, который ей приветственно кивнул. Они о чем-то коротко поговорили, потом обменялись конвертами. Медведь Гарро в это время преспокойно дремал, сидя на солнышке.
        - Анри, теперь можно, - прошептала Элизабет. - Наша неприятная соседка идет к мосту. Слава Богу, она не испортит Бонни праздник!
        - Но мы вполне можем испортить, если еще тут постоим, - пошутил мсье Моро.
        - Пожалуй, вы правы. Не будем рисковать!
        Когда молодые люди вернулись, все сделали вид, что ничего особенного не случилось. Со своего места Бонни видела, что Элизабет и Анри стоят очень близко друг к другу, и теперь не знала, что и думать.
        Мейбл, увлеченная разговором с Леа Рамбер, которая хорошо изъяснялась по-английски, рассеянно улыбнулась дочке.
        Эдвард Вулворт тоже нашел хорошего собеседника в лице Батиста Рамбера, с годами ставшего билингвом. Они обсуждали интересный архитектурный проект, запланированный на начало века, - строительство небоскреба.
        - Под него уже выделен треугольный участок на пересечении восточной 23-й улицы и Пятой авеню, - рассказывал плотник. - Архитектор, некий Бернем, уже построил несколько впечатляющих по высоте зданий в Чикаго. Я надеюсь получить место на этом строительстве.
        - А я - со временем арендовать в этом здании несколько комнат под контору. Этажей будет двадцать два, и хотелось бы забраться повыше, чтобы иметь хороший вид, - сказал Вулворт.[25 - Речь идет о знаменитом Флэтайрон-билдинг, построенном в 1900 - 1902 гг, это здание треугольной формы, высотой 87 м.]
        Анри сел на покрывало, притянул к себе на колени малышку Агату. И только оказавшись в объятиях отца, девочка наконец согласилась съесть вареное яйцо.
        Норма понимающе улыбнулась Элизабет, которая взяла кусок холодного жаркого. Сидели они близко друг от друга, и домоправительница шепнула:
        - Я ее увидела и сразу поняла, почему вы так задержались возле того вяза.
        - Если б можно было расспросить дрессировщика! - так же тихо отозвалась Элизабет. - Они обменялись конвертами. Что их может связывать? Странно, правда же?
        - Что у них за делишки, он не признается, - сказала Норма. - Хотя, если действовать хитро…
        - Лучше сразу предложить денег.
        Жан Дюкен увидел, что они шепчутся. Он слегка перебрал подаренного Вулвортами прекрасного вина, пребывал в игривом настроении и потому заявил громко, чтобы все слышали:
        - Милые дамы, как говорят у нас во Франции, «Pas de messes bassessans cure»[26 - «Где больше двух, говорят вслух» (фр.)]!
        - Жан, как тебе не стыдно! - возмутилась Бонни. - Ты мешаешь гостям. Немедленно угомонись, или шампанское на десерт мы будем пить без тебя!
        Ответом ей были снисходительные смешки. Эдвард и Мейбл даже не стали спрашивать, о чем речь.
        Еще через два часа Элизабет, Леа Рамбер, Норма и Анри повели четверых детей на карусель - аттракцион, который вот уже тридцать лет обожали все горожане, от мала до велика.
        - Мистер Вулворт правильно сделал, что повез молодоженов домой, - сказала Леа по-французски, но с легким итальянским акцентом. - Ваш дядюшка, Элизабет, совсем опьянел.
        - А Бонни неприятно видеть его таким! - отвечала та, смеясь. - Но они быстро помирятся. Обычно дядя Жан спиртного в рот не берет. Ма по дороге пригласит их заехать к ним, в Дакота-билдинг, и выпить кофе.
        - Что ж, мсье Дюкена можно простить, ведь это его свадьба! - заметил Анри. - Я очень благодарен, что они пригласили меня и детей.
        - И я тоже! - подхватила Леа. - Спасибо и вам, Элизабет. Мне было очень приятно, что вы нас не забыли. Мы с Батистом частенько вас вспоминали. Переживали, не зная, как вас встретил дед-француз, который нам в свое время показался таким суровым и хмурым. Роvеrinа![27 - Бедняжка (ит.)] И вот вы вернулись в Нью-Йорк, но уже вдовой. Как жаль этого красивого молодого человека, Ричарда!
        Сама того не желая, Леа разбередила сразу две кровоточащие раны. У Элизабет сжалось сердце, и Луизон, державший ее за руку, почувствовал, как она содрогнулась всем телом.
        - Не грусти, Лисбет! - вполголоса проговорил он. - Мы с тобой - папа, Агата и я!
        - Все хорошо, Луизон. Смотри-ка, мы пришли! Обожаю карусель, она такая красивая! Каждому по четыре поездки - от меня в подарок!
        - Ну, это уже баловство! - смутился Анри.
        - Соглашусь с мсье Моро, - поддержала его Леа.
        - Ну пожалуйста, разрешите! Мне будет очень приятно, - попросила Элизабет. - Дети это заслужили. Даже я года три назад еще каталась - верхом на деревянной лошадке. И это было чудесно - кружиться под музыку!
        Тони, Миранда, Луизон и Агата вздохнули с облегчением, когда Леа и Анри сдались. Норма все это время молчала - кажется, задумалась о чем-то своем. Едва позволение было получено, дети ринулись занимать места под красочным куполом карусели.
        Мальчишки оседлали по ярко раскрашенной лошадке, девочки с удовольствием устроились в такой же пестрой карете.
        Несколько минут Элизабет следила за ними взглядом, потом отвела домоправительницу в сторонку.
        - Дрессировщик с медведем перешли на другое место, к бювету. Я слышу их тамбурин. Норма, я должна его расспросить! А остальным скажете, что я пошла за сладостями или за лимонадом.
        - Давайте лучше я, - предложила девушка.
        - Нет, Норма. Я кое-что придумала. Не волнуйтесь, все обойдется. Мне даже нравится играть в детектива, это же была работа Ричарда. Иногда я упрекала его за выбор профессии, но теперь понимаю - в этом что-то есть. И я хочу защитить ма.
        Опустив на лицо вуалетку, Элизабет остановилась чуть поодаль от дрессировщика с танцующим медведем. Зрителей у них было мало, вероятно, по причине жары, которая становилась все более удушливой. Гарро поклонился десятку зевак, после чего тяжело опустился на все четыре лапы.
        - Спасибо, дамы и господа! - крикнул его хозяин, на деле очень недовольный выручкой.
        Как только публика разбрелась, он отвел своего медведя в тень деревьев. Элизабет поспешила следом.
        - Ну здравствуй, Гарро! - негромко сказала она. - У тебя усталый вид.
        Удивленный Альфонс Сютра обернулся. И озадаченно уставился на нарядную молодую даму.
        - Э, да мадемуазель француженка! - буркнул он. - Приятно встретить соотечественницу, приятно!
        - Мсье, сколько лет вашему медведю?
        - Ба! Да лет пятнадцать будет. Медведи - они живут долго. А почему интересуетесь?
        - Из любопытства. Бедный Гарро, он кажется мне таким же усталым, как и в 1886 году, на «Шампани». Да, мы с вами давние знакомые.
        Уроженец Арьежа внутренне напрягся. Все то же лицо с резкими чертами, черные глаза, вот только зубов во рту поубавилось…
        - В этом парке осенью 1886 года вы встретили маленькую девочку, потеряшку, и позвали ее с собой - танцевать с медведем и собирать у зрителей деньги. Это была я.
        - Не знаю, о чем вы говорите. Давно это было. Я в Нью-Йорке недолго пробыл, колесил по другим штатам, где зимой теплее. Вернулся четыре месяца назад.
        Элизабет, само спокойствие, только кивнула. Запах дикого животного, острый и крепкий, она ощущала даже на таком расстоянии. Гарро вытянулся на траве во весь рост.
        - Наверное, он хочет пить, - предположила молодая женщина.
        - Напьется в ручье, как только вы, мадемуазель, от нас отстанете со своими древними историями!
        - Не сердитесь, мсье. У меня к вам дело. Скажите, а чем вы торгуете? Вы только что обменялись с одной дамой конвертами. Я тоже не стеснена в средствах!
        Дрессировщик зло сплюнул и пнул ногой медведя, что очень не понравилось Элизабет.
        - Говорю вам, проваливайте! Подобру-поздорову! - пригрозил он.
        - Я предлагаю вам живые деньги, мсье! Уверена, эта особа у вас что-то купила. Если скажете что, я хорошо заплачу!
        Элизабет сдерживала свою нервозность и говорила тихо, стараясь оставаться любезной. Опыт общения с антикваром в Гавре показал, что за банковские билеты алчный человек станет и разговорчивым тоже.
        - Ну, если не шутите, могу и рассказать, - пробурчал Альфонс Сютра. - Ничего дурного я не сделал, так почему не рассказать?
        Я - посредник, у одного беру, другому передаю. И все!
        - Думаю, не все, мсье дрессировщик медведей! Рассказывайте, и деньги - ваши…
        ЗАМОК ГЕРВИЛЬ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, ВЕЧЕРОМ
        Гуго Ларош с Жюстеном ужинали в столовой, сидя друг напротив друга, как это уже успело войти у них в привычку. За столом Ларош часто заводил разговор о детстве юноши, расспрашивал. Его любопытство казалось неисчерпаемым. Вот и сегодня, когда подали жареного фазана, он засыпал Жюстена новыми вопросами:
        - Чем больше я тебя узнаю, мой мальчик, тем больше удивляюсь, - начал он. - У тебя надлежащее образование и хорошие манеры, и это притом, что в школу ты не ходил. Как? Откуда?
        - К тому времени, как я поступил на службу к одному землевладельцу в Обетере, грамоту я уже освоил - сам. Человек он был добрый и очень увлекался «изящной словесностью». И когда я спросил, не даст ли он мне что-нибудь почитать, он обрадовался. Я работал у него десять лет, и он не только обучал меня обращаться с лошадьми, но и всячески поощрял учиться. Хорошее было время…
        - А потом мать тебя оттуда увезла, - невозмутимо произнес Ларош. - И я об этом не жалею.
        На пороге появилась Алин в красном атласном платье с дерзким декольте. Маленький белый фартучек на нем выглядел крайне неуместно.
        Эту девушку взяли на место Жермен еще до отъезда Элизабет, и они отлично поладили. Но когда в доме не стало законной хозяйки, миловидная златовласка задумала соблазнить Лароша. К нему в постель Алин забралась быстро, сочла, что теперь она на особом положении, и очень этим кичилась.
        - Жалованье у меня хорошее, и я заправляю всеми делами в замке, - говорила она матери, когда приезжала по воскресеньям в гости, в соседнее местечко Вуарт. - Мсье мной весьма доволен.
        И не очень грешила против правды: Гуго Ларош позволял ей спать в своей постели и осыпал подарками. С Алин у него появилась возможность утолять свои мужские потребности, которые не угасали с возрастом.
        Единственное, что его в юной любовнице раздражало, - это цвет ее глаз, они были голубовато-зеленоватые, как у дочки, Катрин.
        - Я пришла спросить, подавать ли уже салат, - сказала она, подходя к столу. - Распорядитесь, мсье, и Сидони сразу же его принесет!
        Два высоких серебряных канделябра, по шесть свечей в каждом, давали достаточно света. Через открытые окна в комнату проникала приятная вечерняя прохлада.
        - Зачем ждать? Салат - так салат, - пошутил Ларош.
        Жюстен не поднял глаз от содержимого своей тарелки, демонстрируя таким образом пренебрежение, какое вызывала у него Алин, а еще - чтобы не выдать истинных чувств, испытываемых им к отцу. Это была игра, в которой он порядком поднаторел. Даже Мариетта - и та на этот счет заблуждалась. Когда она начинала упрекать любовника в излишней мягкости к патрону, он отвлекал ее поцелуями. Никто не должен знать истинных причин, почему он здесь и разыгрывает роль примерного сына…
        - Хорошо ли приготовлен фазан? - спросила Алин, бросая на патрона выразительный взгляд.
        Проходя за креслом Лароша, она легонько провела рукой по его спине, после чего томной походкой удалилась.
        - Не сердись на нее, Жюстен. Алин - девушка хорошая. До того, как ты поселился в замке, я иногда звал ее к столу. Терпеть не могу есть в одиночку! И вообще, хорошо, когда в доме есть женщина, особенно в таком мрачном, как наш.
        - Не могу с вами не согласиться, мсье. Но только я бы предпочел делить кров с Элизабет. Жаль, что она уехала, - посетовал юноша. - Насколько я помню, в Гервиле ей нравилось, она любила свою Перль, да и родственники по отцу, Дюкены, живут рядом.
        - Думаешь, мне не жаль? - пробормотал Ларош, правда, с некоторым смущением.
        Жюстен застал его врасплох. Прежде они не говорили об Элизабет в такой прямой манере.
        - Почему она вышла замуж в Париже, а не в Гервиле? - продолжал Жюстен, отмечая, как Ларош переменился в лице, и радуясь этому.
        - Женские капризы! Поговорим лучше о лошадях. Один наш коб[28 - Коб - невысокая, коренастая верховая лошадка. Скорее не порода, а тип телосложения.] хромает, надо будет завтра с утра поставить ему пластырь.
        - Капризы? - переспросил Жюстен, поднимая на отца свои черные глаза. - Но вы
        - официальный опекун, и без вашего согласия никакой свадьбы быть не могло.
        - Разумеется, я его дал! Мальчик мой, сделай милость: вычеркни ее из своей жизни, как это сделал я. Пойми, я не идиот, и я догадался, что у тебя к ней были чувства. Забудь ее! Моя внучка сейчас в Америке, замужем за этим проходимцем Джонсоном.
        Появление Сидони, невысокой сорокалетней женщины, очень худенькой, в своем черном платье и белом переднике, положило конец дискуссии. Служанка, отличавшаяся робостью, поставила салатницу на стол и с многочисленными поклонами удалилась.
        - И все-таки Элизабет - моя племянница, дочка сводной сестры. Как только я об этом узнал - кстати сказать, из ее уст, - влечение, которое я к ней испытывал, превратилось в нежную привязанность.
        - Вот и славно! - воскликнул Ларош, тушуясь все больше.
        Жюстен с задумчивым видом положил себе на тарелку немного салата. В глубине души он ликовал.
        «Старый дурак ничего не знает! Ему неприятно вспоминать, что Элизабет вышла замуж в Париже. Но что она вдова, он еще не скоро узнает…»
        Они молчали до самого конца трапезы. Коротко пожелав Ларошу хорошего вечера, Жюстен встал и отправился в конюшню. В парке шелестели листьями деревья, кое-где вспархивала или подавала голос птица. Жалостно ухала сова.
        Благодаря ненависти, которая зрела в нем, Жюстен откровенно наслаждался своим новым социальным статусом. Новая одежда была приятна телу, кожаные сапоги славно поскрипывали при ходьбе. Это был его реванш за жестокое обращение в детстве, за страх, и голод, и холод. Он погладил Перль, поиграл немного с ее жеребенком. Жюстен любил эту лошадь, и малыша тоже.
        Выйдя на улицу, посмотрел на первые звезды, надеясь, что там, за океаном, Элизабет не очень горюет.
        - Будь сильной, моя принцесса! - прошептал он. - Ты навсегда в моем сердце!
        НЬЮ-ЙОРК, ДАКОТА-БИЛДИНГ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ
        Норме очень хотелось взять за руку Элизабет, которая грустно смотрела вслед уходящим Леа Рамбер и Анри с детьми. Они настояли на том, чтобы пешком пройти к ближайшей трамвайной остановке.
        - Норма, я старалась никому не испортить праздник. Скажи, у меня получилось? - тихо спросила молодая женщина.
        - Мсье Моро заметил, и Луизон тоже, - отвечала домоправительница Вулвортов. - Вы вернулись к аттракциону бледная как полотно, и пока мы полдничали, почти не улыбались.
        - Знали бы вы, что сказал мне тот человек с медведем! Мне было не до улыбок. Норма, мне нужно поговорить с ма. Не дожидаясь возвращения свекра. Срочно!
        Элизабет рассказала Бонни о том, что обратилась к детективу, а потом разоткровенничалась и с Нормой.
        - Мистер Джонсон на днях приедет, и лучше подождать, чтобы иметь на руках доказательства.
        Они вошли во двор Дакота-билдинг, не встретив при этом швейцара. Элизабет с тревогой посмотрела на окна верхнего этажа.
        - Скарлетт Тернер - никакая не оригиналка и не чувствительная особа, как говорит ма, - проговорила Элизабет вполголоса. - Дрессировщик говорил расплывчато, но главное я поняла: он служит посредником между какой-то бандой и этой женщиной. Подробностей я не добилась. Он сказал: «Ради вашего же блага».
        - Боже правый! Банда! - испугалась Норма. - Какой толк головорезам от этого странного старика? Я слышала, в Нью-Йорке банды по-настоящему воюют между собой.
        - Они состоят из преступников, верно?
        - Да, и часто это иммигранты, которые приехали из Азии, Италии или с Сицилии. Но какие могут быть дела у миссис Тернер с бандой?
        - Денег у нее много, и она нанимает на время молоденьких девушек - для своих удовольствий, - пробормотала Элизабет, ужасаясь тому, что произносит такое вслух. - Это все, что я знаю.
        Норма увлекла ее в холл, к лифтам, которых здесь было четыре.
        - Хорошо, что развлекается она точно не здесь, в Дакота-билдинг, - тихо проговорила она. - Все равно кто-то бы узнал. Встречи происходят в гостинице или где-то еще.
        - Да, Норма, я тоже так думаю. Это отвратительно, гадко! Ма больше не будет принимать Скарлетт у нас, я этого не допущу.
        - Может, рассказать мистеру Вулворту?
        - Нет. Па устроит скандал, может даже упрекнуть ма, что она недостаточно прозорлива. Теперь, когда я снова со своими приемными родителями, я хочу сберечь их счастье. И вы правы, Норма. Я сначала переговорю с мистером Джонсоном, а потом уж решу, как быть. А пока идемте в кухню и выпьем по чашечке вкусного чаю!
        Желая друг друга подбодрить, женщины обменялись улыбками, но веселья им это не добавило.
        Элизабет проснулась среди ночи с рвущимся из груди сердцем, мокрая от пота. Поспешно зажгла прикроватную лампу и встала.
        - Где мой блокнот? Ах да, в третьем ящике письменного стола!
        Все еще удивляясь своему сну, Элизабет дрожащим пером изложила его на бумаге. Но успокоиться не получалось. Она была возбуждена, тело изнывало в сладостном томлении. Щеки у Элизабет горели, и ей было ужасно стыдно.
        - Ну нет, этого точно не будет! - Она была категорична, но во рту предательски пересохло. - Я просто переволновалась. Слишком много впечатлений…
        Схватившись рукой за крестильный медальон матери, она перечла написанное.
        Хотелось вырвать страничку, смять. Чтобы побороть искушение, она закрыла глаза и стала молиться Пресвятой Деве. Жар в крови стал понемногу угасать.
        - Все это объяснимо, - прошептала она. - Я так молода, а уже потеряла мужа! О Ричард, если б ты был рядом!
        Ее тело жаждало ласк, поцелуев, того захватывающего момента, когда мужчина и женщина сливаются в одно на пути к экстазу…
        - Это все проклятый сон виноват! - прошептала она, убирая блокнот обратно в стол.
        Чтобы успокоиться, Элизабет вышла из спальни и отправилась в кухню за стаканом прохладного молока. Мейбл с Эдвардом вернулись из Бруклина рано, и они втроем поужинали и прекрасно пообщались.
        «Ма так хохотала, рассказывая, как Бонни тащила дядю Жана вверх по ступенькам за воротник пиджака! Надо будет написать дедушке Туану. Пусть знает, как прошла свадьба его младшего сына!» - думала она.
        Босоногая, она шла бесшумно, и все же ей казалось, что в тишине темного холла ее шагам вторят еще чьи-то шаги. Элизабет оглянулась - никого. Поэтому она вздохнула с облегчением, услышав явственный шум в кухне, где горел свет. Она открыла дверь и увидела Мейбл, которая сидела, опершись локтями о стол, с бокалом спиртного.
        - Лисбет? Ты?
        - Ма? Ты плачешь? Что случилось? За ужином ты была такая веселая!
        - Я в безвыходной ситуации, дорогая, и не смею никому об этом рассказать.
        Мейбл подняла голову, взгляд у нее был растерянный. Элизабет достала из шкафа чистое полотенце и деликатно вытерла ей слезы.
        - Нечасто мы оказываемся вдвоем на кухне, ма, тем более в три часа ночи, - шутливо заметила она. - Грех этим не воспользоваться. Расскажи, что тебя так мучит. Я давно уже не ребенок.
        - Но ты еще так молода, Лисбет! И даже если две недели ты побыла замужней женщиной, ты все равно еще очень наивна. Я не могу поделиться с тобой тем, что отравляет мне жизнь.
        Элизабет приняла решение в пользу искренности. Налила себе молока, присела рядом с Мейбл.
        - Жаль тебя разочаровывать, ма, но наша с Ричардом связь началась задолго до помолвки - примерно год назад, в Шаранте.
        - Что ты подразумеваешь под словом «связь»?
        - Мы были любовниками. Встречались в трактире, в Монтиньяке, где живут Дюкены. Я много месяцев ухаживала за бабушкой и вскоре после похорон отдалась Ричарду.
        Мейбл кивнула, потом заключила молодую женщину в свои объятия.
        - Выходит, разлука с ним для тебя мучительнее, чем я могла предположить, - вздохнула она. - Милая моя крошка, я так тебе сочувствую! А сама рыдаю из-за ерунды.
        - И эта ерунда связана с твоей подругой Скарлетт?
        - Да. Я в растерянности. Но раз у тебя хватило духу сказать правду, скажу и я. Помнишь тот день, когда я осталась у нее на обед? Ну, когда она плакала…
        - Конечно помню, ма. Рассказывай!
        - Мне показалось, Скарлетт приятно, что я ее утешаю. Она взяла мои руки, стала их целовать. Можешь представить мое замешательство. И тут она начинает говорить, как сильно влюблена в меня, как терзается, если мы не видимся по многу дней подряд. Не буду пересказывать тебе все ее пламенные речи. Я попросила ее успокоиться и все мне объяснить.
        Элизабет глотнула молока. Она слушала молча, давая Мейбл возможность продолжить рассказ.
        - Скажу, что я, в свои сорок три, уже знаю, что так бывает, - Эдвард рассказывал. В первые годы брака мы много бывали в свете, и манеры некоторых дам, да и мужчин тоже, меня… как бы это сказать… удивляли. Оказалось, они увлекаются представителями своего пола. Скарлетт из их числа и очень от этого страдает. Осуждать ее я не могла, она и без того несчастна. Теперь ты знаешь все. Лисбет, скажи что-нибудь! Боже мой, ты шокирована, да?
        - Нет. Ричард мне тоже об этом рассказывал, - соврала Элизабет.
        - Пожалуй, о таких вещах чем раньше узнаешь, тем лучше… Но ты не тревожься, я сказала Скарлетт прямо: со мной ей надеяться не на что. Я обожаю моего Эдварда. И он ни в коем разе не должен об этом узнать. Никогда! Ведь все-таки речь идет о любви. И в душе мне было даже приятно, что кто-то испытывает ко мне столь сильные чувства, пусть даже это женщина.
        - Так почему же, ма, ты тогда плачешь?
        - Это все от нервов, дорогая. У нас был очень насыщенный день. И я, как твой дядюшка, выпила больше обычного.
        Элизабет еще долго сжимала Мейбл в объятиях, думая о странном сне, от которого она пробудилась, будучи буквально в нескольких мгновениях от оргазма.
        - Ма, если можно, не общайся больше со Скарлетт Тернер, - мягко попросила она. - Иначе это кончится бедой для нас всех. Я в этом уверена.
        - Об этом можешь не тревожиться. Лисбет, вчера вечером Скарлетт сказала, что переезжает. И, скорее всего, уже в октябре. Ее квартирой заинтересовался какой-то банкир. Я восприняла эту новость спокойно и только потом, вечером, поняла, как мне ее будет не хватать. Я очень привязалась к Скарлетт, ведь раньше у меня подруг не было. Я понимаю, что грустить нечего, но… Прости, что досаждаю тебе своими признаниями.
        - Мне не за что тебя прощать, ма. Но мне почему-то кажется, что ты рассказала не все.
        - А! Ты ведь всегда знаешь, когда человек врет… Лисбет, это правда, о главном я умолчала. Я подозревала о наклонностях Скарлетт, но виду не подавала. Последние пару месяцев я позволяла ей быть с собой очень ласковой, фамильярной. Целуя меня в щеку, она часто касалась и моих губ, а меня это забавляло и даже будоражило. Границ приличия она не нарушала, и я притворялась, что ничего не понимаю, пока однажды утром не вошла в ту темную комнату и не увидела те страшные картины на стенах. Скарлетт напугала меня, она была так холодна, так рассержена!
        - Может, в тот день ты увидела ее такой, какая она есть на самом деле? - сказала Элизабет.
        - Нет, не хочу это признавать. Ради меня она переобустроила эту комнату, убрала картины. Дорогая, я не знаю, что и думать… В голове все перемешалось. В общем, я сгораю от стыда, потому что думаю о ней все время. Вот и тебе приходится терпеливо выслушивать мои бредни, хотя ты сама потеряла любимого человека.
        Мейбл снова тихо заплакала на плече у Элизабет, которой тоже было о чем подумать.
        «Как же поступить? - задавалась она вопросом. - Если расскажу ма все, что узнала о миссис Тернер, она расстроится и еще больше устыдится. Но если эта женщина и правда уедет из Дакота-билдинг, проблема будет решена. Тем более что на днях получу результаты расследования мистера Джонсона».
        Она нежно отстранила Мейбл от себя. Решение нашлось само собой.
        - Ма, с сегодняшнего дня ты не будешь встречаться со Скарлетт наедине. Вернее, без меня. Если она позовет тебя в гости или на прогулку, я пойду с вами. И в гости ты можешь ее приглашать, но в моем присутствии. Я послужу тебе щитом.
        - Очаровательным щитом, дорогая! Самым красивым в мире. - Мейбл всхлипнула, с трудом переводя дух. - Лисбет, пусть так и будет. Спасибо тебе, мой ангел, моя защитница!
        10. ОБЕЩАНИЕ
        СЕНТРАЛ-ПАРК, ЧЕТВЕРГ, 21 СЕНТЯБРЯ 1899 ГОДА
        Элизабет прогулялась немного по террасе замка Бельведер, прежде чем присоединиться к Мейбл и Скарлетт возле ближайшего к карусели бювета. Уже несколько дней, верная обещанию, данному ма, она, насколько это было возможно, присутствовала при встречах двух подруг - в апартаментах Вулвортов и на тенистых аллеях огромного парка.
        «Миссис Тернер - неординарная женщина, - думала она, любуясь пейзажами, с некоторых пор такими знакомыми. - Она самого дьявола обведет вокруг пальца!»
        Идея вызвала на ее устах улыбку. Элизабет, будучи искренне верующей, редко ходила к мессе. Молилась она у себя в комнате, всей душой. По мнению Нормы, практика скорее протестантская, мало присущая католикам.
        - Мы поверяем Господу все свои помыслы, взываем к нему, потому что знаем: Он нас слышит, - объяснила домоправительница. - И не нужно ни музыки, ни свечей, ни позолоты.
        - Мне нравится в церкви. Там такие красивые витражи, и играет орган, - отвечала Элизабет. - Но самое важное, конечно, - это верить в Бога.
        И Норма, разумеется, соглашалась. Мало-помалу она заменила Элизабет ее верную Бонни во многих жизненных аспектах, стала наперсницей и подругой. Для Элизабет это был повод для радости - как и короткие встречи с Анри, когда она останавливалась ненадолго возле прачечной, чтобы перекинуться с ним словом.
        «Пожалуй, я слишком тут задержалась! - подумала молодая женщина, удивляясь, как быстро небо затянуло тучами. - Как бы не пошел дождь».
        Элизабет с удовольствием подолгу гуляла по аллеям Сентрал-парка, любила постоять на мосту, слушая пение бегущей внизу воды. Молодую женщину неоднократно посещала мысль, что ее судьба связана с этим громадным парком, расположенным в самом сердце Манхэттена.
        - Скоро осень, - прошептала она. - В следующий раз придем сюда с Луизоном и Агатой!
        Мейбл первой увидела ее и невольно залюбовалась легкой походкой своей ненаглядной Лисбет и тем, как изящно она держит зонтик сиреневого шелка, подобранный под платье того же оттенка, но в тонкую серую полоску.
        - Скарлетт, правда же Лисбет - красавица? Не могу на нее наглядеться, - сказала она подруге. - И мало того, что у нее такая внешность, у нее еще и золотое сердце.
        - Ваша правда, Мейбл. Лисбет продемонстрировала широту души, согласившись провести какое-то время со мной… простите, я неловко выразилась - с нами.
        Это «с нами» было произнесено проникновенным шепотом. Далее последовал комплимент - и еще более чувственным тоном.
        - Вы вправе гордиться ее красотой, Мейбл. Ваша дочь вполне могла, имея эти прекрасные глаза небесной голубизны, это лицо мадонны, эту чудесную фигуру, казаться блеклой, безликой. Но нет, Лисбет на редкость хороша и притягательна, я бы даже сказала, ее привлекательность мистического свойства. Мужчины будут дюжинами падать к ее ногам.
        - Хватит одного, Скарлетт! И попозже, когда пройдет боль утраты. Чш-ш-ш, она уже тут!
        Элизабет остановилась возле столика, за которым сидели две дамы. Щеки ее раскраснелись от долгой ходьбы. Она сложила зонтик и села напротив Мейбл.
        - Дорогая, ты не очень утомилась? - спросила та. - Во вторник ты вернулась такой усталой.
        - Вы так самоотверженно заботитесь о бедных сиротках! - подхватила Скарлетт.
        - В общении с детьми я обретаю душевный покой, мадам, - просто отвечала Элизабет. - У милосердных сестер[29 - Здесь- католическая женская конгрегация Дочери милосердия Святого Викентия де Поля в Нью-Йорке, более известная как Сестры милосердия Нью-Йорка. главные направления деятельности - уход за больными, образование бедняков, опека над сиротами и стариками.] столько работы! Младенцев подбрасывают ежедневно. Вот и сегодня трижды позвонили в дверной звонок, и оказалось, что на пороге - корзина с малышом. Слава Богу, что Нью-Йоркский приют для подкидышей[30 - New York Foundling Hospital (англ.) Находится под патронатом Сестер Милосердия Нью-Йорка.] сумел-таки организовать собственные «сиротские поезда». Через неделю уйдет очередной состав. Я помогаю шить приданое для самых маленьких.
        - Но ведь это в Бронксе! - удивилась Скарлетт. - Будьте осторожны, в этом районе много опасных мест.
        - Это я знаю по опыту, мадам. Отца убили у меня на глазах в таком вот «опасном» переулке. Забили до смерти. В городе полно бандитов, и обитают они не только в Бронксе. Но днем, полагаю, мне опасаться нечего. Приют находится рядом с Академией Маунт-Сент-Винсент[31 - Колледж, основанный в 1847 году сестрами Милосердия Нью-Йорка.], учебным заведением для женщин. В октябре, если все будет благополучно, я хочу пройти там несколько курсов.
        - Если все будет благополучно? Лисбет, что вы под этим подразумеваете? - спросила миссис Тернер в своей великосветской - и с оттенком иронии - манере, к которой она чаще всего прибегала в общении с Элизабет.
        Мейбл внезапно заерзала на стуле, смущенно заозиралась. Она понимала: нужно на время оставить своих спутниц наедине, но под каким предлогом?
        - А, кажется, это Перл, племянница Эдварда, с женихом! - воскликнула она, вставая. - Приглашу их за наш столик. Лисбет, закажи, пожалуйста, чай на пять персон. Мы со Скарлетт, пока тебя дожидались, пили лимонад.
        И она поспешила прочь по аллее, обрамленной богатыми цветочными клумбами.
        Элизабет не оставила вопрос миссис Тернер без ответа:
        - Я подразумеваю, мадам, что каждый день смогу спокойно отлучаться из дома. Я не хочу оставлять ма с вами одну. Простите мою откровенность! Но вы ведь вскоре покидаете Дакота-билдинг, и я надеюсь, Нью-Йорк тоже.
        Серо-голубые глаза Скарлетт полыхнули гневом, накрашенные губы неприятно искривились.
        - Лисбет, какая вас муха укусила? Я думала, у нас отношения налаживаются. И, похоже, ошиблась.
        - Вы все правильно поняли, мадам. Один раз я вас уже пожалела, но этого больше не будет.
        - Раз так, знайте: впредь я не стану терпеть вашу дерзость. И никуда не уеду. Отправляйтесь на свои курсы, госпожа студентка, а Мейбл пусть одна сидит дома! Но не тревожьтесь, я сумею ее утешить.
        Элизабет, внешне - само спокойствие, наблюдала за тем, как миссис Вулворт,
        Перл и высокий мужчина разговаривают метрах в ста от бювета. Что ж, еще пара минут у нее есть…
        - Я просто уверена, что вы ретируетесь из города, миссис Тернер, - улыбнулась она. - И я смогу наконец вздохнуть свободно.
        Скарлетт сменила тактику. Она тоже заулыбалась, но странной, чуть ли не сладострастной улыбкой.
        - Вы обворожительны, Лисбет. Намного интереснее, чем ваша ма! Наверное, причина тому французская кровь, - сладким голосом прошептала она. - Как же я могу уехать, расстаться с вами?
        Она протянула руку и легонько погладила молодую женщину по руке.
        - Не прикасайтесь ко мне! - едва слышно распорядилась Элизабет. - Я уже знаю, что вы собой представляете, миссис Тернер. И уверяю, скоро вы получите по заслугам!
        - С этого места - поподробнее, юная леди, - насмешливо отозвалась Скарлетт. - Или, может, вы рискнете обсудить со мной мои грехи наедине, в моей квартире?
        - Я не боюсь, мадам. Я встречала людей и пострашнее, чем вы, - отвечала Элизабет. - Я приду в субботу, во второй половине дня. Родителей как раз не будет дома.
        - Ах, ваши дорогие родители, которые вас так и не удочерили! Вы очень снисходительны к тем, кто относится к вам, как к joujou precieux[32 - Дорогая игрушка (фр.)].
        Эти два слова по-французски Скарлетт произнесла с ехидцей. И прибавила тихо, словно предвкушая удовольствие:
        - Мне не терпится услышать ваши претензии, дорогая!
        Элизабет промолчала. Мейбл возвращалась под руку с Перл, очень элегантной в своем платье зеленого муслина и шляпке из органди на собранных в шиньон белокурых волосах.
        - Лисбет, наконец я имею счастье тебя видеть, - жеманно протянула Перл Вулворт. - Могу я, как прежде, называть тебя кузиной? Почему нет, раз ты снова живешь в семье дяди Эдварда.
        - Конечно, Перл. Меня это вполне устраивает, - ответила Элизабет.
        - Ты в трауре два с половиной месяца, но уже не носишь черное! Надо понимать, француженкам плевать на приличия. Чарльз, иди сюда, я представлю тебя дамам!
        Мужчина лет сорока галантно склонился перед Скарлетт и Элизабет. Его темные бакенбарды контрастировали с золотисто-каштановыми кудрявыми волосами.
        - Доктор Чарльз Фостер, брат того самого врача, который в детстве накачивал тебя, Лисбет, опием. Ты тогда страдала нервным расстройством, - ядовито уточнила Перл, с невинным видом хлопая ресницами. - Чарльз, это моя кузина, а это - миссис Тернер, подруга моей матушки и тети.
        Скарлетт едва заметно улыбнулась, а Мейбл - та метнула на племянницу гневный взгляд. Что до Элизабет, она протянула доктору свою ручку, затянутую в сиреневое кружево перчатки. Мистер Фостер, в лучших французских традициях, скользнул по ней губами.
        - Я уже имел удовольствие встречать вашу кузину в больнице Сестер милосердия, Перл! И восхищаюсь тем, как самоотверженно она заботится о самых маленьких пациентах, особенно учитывая недавнюю личную трагедию. Очень приятно увидеть вас, мадам, в более приятной обстановке!
        - Спасибо, доктор, - отвечала Элизабет с улыбкой.
        Сама того не замечая, она излучала обаяние, которое притягивало к ней людей всех возрастов - мужчин, женщин и детей. Очаровательными были и ее ярко-голубые глаза, и обороты речи, и жесты.
        Уязвленная Перл повисла на руке у жениха. Напрасно она искала ядовитую ремарку, чтобы побольнее уколоть кузину, чья красота ее бесила. В сравнении с ней Перл находила себя слишком тощей и высокой, а нос с горбинкой и квадратный подбородок не улучшали картину.
        - Прошу вас, присаживайтесь! - предложила Мейбл. - Здесь подают прекрасный китайский чай. Лисбет, ты сделала заказ?
        - Нет, ма. Не успела. Прости, пожалуйста!
        - Позвольте, я этим займусь! - сказал Чарльз Фостер.
        Перл пришлось-таки присесть за столик кованой стали, окрашенный в белый цвет.
        Окинув Элизабет взглядом, она сухо спросила:
        - Когда это ты успела познакомиться с моим женихом?
        - В прошлый четверг. Еще раз мы встретились во вторник. Дело в том, что в будущий понедельник отправляется очередной «сиротский поезд», и я помогаю шить пеленки и детскую одежду. Нас, волонтеров, в больнице много. Ты тоже приходи, Перл!
        - Даже притворяться не буду: благотворительность - это не мое. Я готовлюсь к свадьбе. Дел полно: обустройство нашей новой квартиры, все эти примерки, приглашения…
        Скарлетт молчала, что было для нее необычно. Удивленная Мейбл, понаблюдав за своей взбалмошной подругой, перехватила ее пламенный взгляд, обращенный на… Элизабет.
        «Она уверяет, что ночей не спит - так терзается любовью ко мне. И при этом никогда так на меня не смотрела! - сказала она себе, испытывая смутное разочарование. - Я уже ничего не понимаю!»
        Когда Чарльз Фостер вернулся за столик, Перл как раз расписывала в красках празднества, запланированные на последние дни сентября и приуроченные к их свадьбе. Доктор тут же спросил, придет ли Элизабет на церемонию и праздничный ужин, учитывая, что она все еще в трауре.
        - Благодарю за столь любезное приглашение, доктор, - отвечала она мягко. - Но это было бы неприлично. И потом, светские развлечения меня не привлекают.
        - Вы правы, зачастую это скучно и утомительно, - улыбнулся мистер Фостер.
        - Но мы с супругом, конечно же, придем! - сказала Мейбл.
        Официантка принесла чай и сладкую выпечку. Перл надула губы: жених принялся расспрашивать Элизабет о ком-то из своих самых маленьких пациентов в больнице.
        - Я не смог прийти сегодня, хотя это моя смена, - пояснил он. - Пообещал Перл, что целый день мы проведем вместе.
        - Поставить свою невесту в приоритет - вещь совершенно естественная, не стоит даже это обсуждать, - заметила Перл. - А вечером мы идем в театр. Бродвейская постановка, что-то из Шекспира.
        - Может, «Сон в летнюю ночь»? - предположила Элизабет. - Очень люблю эту пьесу.
        - Никогда о ней не слышала, - заявила Перл.
        - Догадка миссис Джонсон верна, - заулыбался доктор. - Дорогая, я же принес тебе рекламные буклеты!
        - Я их потеряла. Чарльз, нам пора! Мне еще нужно переодеться перед ужином в «Дельмонико»[33 - Один из старейших и знаменитейших ресторанов Нью-Йорка. (Примеч. автора.)].
        Мистер Фостер чуть укоризненно улыбнулся невесте, но встать и не подумал. Пока он пил чай с пирожным, Мейбл заговорила о самочувствии Дорис Вулворт, своей невестки.
        - Мама прекрасно себя чувствует, вопреки всем вашим, миссис Тернер, пророчествам! - ответствовала Перл. - Что такого страшного ей предрекали Таро? Опухоль в груди? Она, бедняжка, потеряла покой и сон. Слава Богу, все-таки сходила к врачу, и тот ее успокоил. Ничего серьезного у нее нет.
        Элизабет слушала, глядя на желто-золотые кроны кленов. Имея все доказательства, открытого конфликта со Скарлетт она не боялась. Успешной была и ее идея проводить время втроем.
        «С некоторых пор Скарлетт уже не уделяет ма того внимания, к которому та привыкла, - размышляла молодая женщина. - Когда появилась я, „дорогая подруга" переключилась на новый объект. Тем лучше! Проще будет рассказать родителям правду о ней. Потом она уедет и мы снова заживем спокойно!»
        Вернувшись из Мэна, Роберт Джонсон сразу же пригласил Элизабет навестить его в конторе. Свекор-детектив был доволен расследованием, но то, что он узнал, устрашало. Брать деньги за работу он не захотел, просто передал Элизабет толстый конверт.
        - Будьте осторожны, мое дорогое дитя, - сказал он, целуя ее в лоб. - Я подумываю о том, чтобы самому изобличить эту миссис Тернер. Но если это не входит в ваши планы, попросите хотя бы, чтобы мистер Вулворт вас сопровождал.
        Однако Элизабет хотелось все сделать в одиночку, несмотря на компрометирующие документы, которые у нее были. Почему - она и сама не понимала.
        «Может, в жизни мне нужен вызов? Потребность доказать себе, что я теперь сильная и делаю что-то хорошее для других?»
        Эта мимолетная мысль заставила яркие розовые губы Элизабет улыбнуться. У Скарлетт и Чарльза Фостера, не сводивших с нее глаз, одинаково екнуло сердце
        - молодая женщина в этот момент была само искушение, ни больше и ни меньше…
        ЗАМОК ГЕРВИЛЬ, ПЯТНИЦА, 22 СЕНТЯБРЯ 1899 ГОДА
        Шел густой мелкий дождь. Газоны в парке блестели от влаги. Рано пожелтевшие после засушливого лета деревья спешили расстаться с листвой. По водосточным трубам с шумом стекала вода. Старый Леандр разжег огонь в большом, отделанном камнем камине в гостиной.
        Казалось, потрескивание дров, пожираемых лепестками пламени, вторит завываниям ветра.
        - Ты не успокоишься, пока окончательно не испортишь мне настроение, Жюстен! - сердито выговаривал Ларош, стоя в центре просторной комнаты. - Почему я должен тебя слушаться?
        - Если нет - я уезжаю! - отвечал юноша.
        Ссора разразилась минут десять назад, когда помещик по привычке уединился с кофе и бокалом коньяка. Жюстен не унимался, и разговор уже шел на повышенных тонах. За закрытыми створками двери прислушивалась разозленная и испуганная Алин: из-за нее все и началось.
        - Вот так возьмешь и уедешь? - вскричал Гуго Ларош. - Полным ходом идет сбор винограда, а ты все бросишь? Я хочу сделать тебя своим наследником, и что же? Ты проедаешь мне плешь из-за какой-то шлюхи! Мне еще столькому надо тебя научить: прессование, подбор бочек, танины!
        - Я, может, потом об этом и пожалею, но выбирать вам! Я - человек верующий, и у меня есть принципы. А вы - вы мало того что завели любовницу, но и поселили ее в комнате, где скончалась ваша супруга!
        И если б еще держали это в секрете! Но нет, славной и исполнительной Сидони приходится теперь обслуживать Алин, стирать ей белье, менять простыни. Я больше этого не потерплю!
        Выдав эту реплику, Жюстен подошел к камину - поворошить угли. На душе у него было тревожно: что, если Ларошу уже доложили о его шашнях с Мариеттой, у которой есть муж-фермер и маленький ребенок? Если да, он лишится своего главного аргумента.
        - Проклятье! Пойми, Жюстен, я хоть и старик, имею свои нужды! - сказал Ларош уже чуть спокойнее. - Не чета тебе, святоше, который месяцами обходится без женщин.
        Жюстен вздохнул с облегчением. Значит, до сих никто про них с Мариеттой не догадался…
        - Молитва помогает мне обуздывать порывы такого рода, - сказал он, разворачиваясь лицом к отцу. - Кстати, я искренне рекомендую вам очистить совесть перед Господом. Почему вы не ходите со мной к мессе? Семье Ларошей отведена в церкви целая скамья, и после смерти мадам Аделы она всегда пустует.
        - Я слишком много нагрешил, чтобы так обременять кюре, - иронично заметил помещик. - Исповедаться после службы - нет, об этом не может быть и речи. И вообще - что за разговоры? Ты правда представляешь меня в церкви, с облаткой в зубах?
        Жюстен встретился с Ларошем взглядом, но почти сразу же отвернулся и посмотрел на портрет Элизабет, висевший тут же, на зашитой дубовыми панелями стене, между портретами Аделы и Катрин.
        - Отец, что такого страшного вы могли сделать? - спросил он.
        Алин за дверью затаила дыхание. К этому времени рядом с ней уже стояли садовник Алсид, помощник престарелого Леандра, и нервно теребящая фартук Сидони. Не хватало только кухарки Ортанс, крупной женщины средних лет, которую не интересовали дела хозяев и остальной прислуги.
        - Этот молодой мерзавец хочет меня выгнать! - зло прошептала Алин. - Вот ведь наглый! Если мсье послушается, я пропала!
        - До чего дошло - позорище! - пробурчал Алсид. - Этот сосунок, сын Мадлен, распоряжается в доме! Думает, хозяин у него в руках. Мамаша - убийца, чего же от сыночка ждать? Вздорная была баба. Хозяин вчера говорил, что на этой неделе она в тюрьме и померла.
        - Мсье знает, что делает, иначе не привел бы мсье Жюстена жить в замок, - подала свой тонкий голосок Сидони.
        Гуго Ларош услышал, что в соседней комнате, столовой, кто-то шепчется. Передернул плечами - разумеется прислуга. Подслушивают.
        - Лучше б мы об этом поговорили утром, на улице, подальше от любопытных ушей, - недовольно сказал он, указывая на дверь. - Жюстен, если Алин вернется ночевать на чердак, ты останешься? Я распоряжусь, чтобы она носила только черное платье и поменьше показывалась тебе на глаза.
        В одно мгновение грозный помещик превратился в униженного просителя. Жюстен этого точно не ожидал. Он затеял ссору, исключительно чтобы позлить Лароша, и вдруг такой результат!
        - Ты - отрада моей старости, - признался тот. - Когда я вижу тебя верхом - светлеет на душе. Мне так хотелось сына! Адела уже не могла родить мне детей. Но теперь у меня есть ты и я наконец-то счастлив!
        - Вы не ответили, - жестко оборвал его юноша. - Что такого страшного вы совершили? Если не хотите исповедаться перед священником, признайтесь сейчас, и, может быть, я буду снисходительнее.
        Устав от препирательств, Ларош рухнул в кресло возле монументального камина с высеченными на камне фамильными гербами.
        - Хорошо, признаюсь: я - груб, часто вел себя эгоистично и слишком часто прибегал к насилию. Ты и сам это знаешь. Пострадал в тот день, когда я отхлестал Элизабет за то, что посмела мне перечить. И, как многие мужчины, люблю вино и красивых молодых женщин. Но разве это страшный грех?
        - Это - нет. Но я знаю об одном вашем проступке, о котором вы, кажется, забыли…
        Жюстен умолк. Подошел к двери в столовую и распахнул обе створки. Слуги попятились. Сидони с Алсидом побежали в сторону кухни, Алин не сдвинулась с места. Лицо у нее было пунцовое, и злость его совсем не красила.
        - Я хочу переговорить с мсье! - сказала она.
        - Не сейчас, Алин. Ступай в комнату мадам Аделы, собери свои вещи и отнеси обратно в каморку, - ответил Жюстен.
        - Нет, мерзнуть там я не стану! Мсье! Мсье! - позвала она, пытаясь поймать взгляд престарелого любовника.
        Гуго Ларош встал и тяжелым шагом направился к ним. Жюстен предусмотрительно отступил.
        - Делай, что тебе велит мой сын! - Помещик сурово сдвинул брови. - Скройся и не смей больше вокруг нас вертеться! Если чердак тебя не устраивает, собирай чемодан - и к родителям!
        Ошарашенная такой суровой отповедью, Алин убежала, глотая слезы. Мужчины услышали, как гремит под ее шагами чердачная лестница. Ларош похлопал Жюстена по плечу.
        - Идем в курительную, мой мальчик. Не знаю, что такого ты узнал и от кого, но поговорим лучше там.
        Жюстен помрачнел. Маленькие повседневные победы только усиливали в нем горечь и злобу. Следуя за Ларошем, он уже передумал озвучивать страшнейший из его грехов (насколько Жюстену это было известно): попытку убить Гийома Дюкена, отца Элизабет, тринадцать лет назад.
        «Если скажу, что мне рассказал Антуан Дюкен, в старом деспоте всколыхнется давняя ненависть. А на расправу он скор… Вполне может явиться на мельницу и отомстить».
        - Пожалуй, не сегодня, - бесцеремонно заявил он. - Наведаюсь лучше в конюшню. У Галанта утром глаз был красноват, посмотрю. А вы отдыхайте!
        - Что ж, ступай, - примирительно кивнул Ларош.
        Через четверть часа один уже скакал по дороге в деревню в надежде встретить Мариетту, а другой поднимался на чердак, к Алин, чтобы насладиться ее крепким молодым телом.
        ДАКОТА-БИЛДИНГ, СУББОТА, 23 СЕНТЯБРЯ 1899 ГОДА
        Элизабет проводила Мейбл до входной двери, потом поцеловала ее еще и еще. Растроганный этой сценой Эдвард подошел, чтобы получить свою долю поцелуев.
        - Лисбет, такое впечатление, что ты провожаешь нас на Дикий Запад! - пошутил он, обнимая воспитанницу. - А мы всего лишь едем в гости к давним друзьям.
        - Па, хочется, чтобы вы знали: я вас очень-очень люблю. И хочу, чтобы с вами все было хорошо, всегда!
        Едва супруги Вулворт ушли, из кухни появилась Норма. Вид у нее был озабоченный.
        - Вы уверены, Лисбет, что это разумное решение? - тихо спросила она. - Может, все-таки мне пойти с вами? Миссис Тернер способна на любые гадости. Мороз по коже, когда о ней думаю! Сказать ей правду в глаза мог и мистер Джонсон, ну или, в крайнем случае, мистер Вулворт.
        - Бояться нечего, - решительно возразила Элизабет. - Все козыри у меня на руках. Она поймет, что проиграла, соберет вещи и уедет.
        - Если не вернетесь домой через час, я поднимусь к ней! - пригрозила Норма.
        - Через пару часов, хорошо?
        - Хорошо. Но сидеть на месте и ждать - слишком мучительно. Мадам просила начистить столовое серебро. Вот этим и займусь!
        Норма, которая была выше Элизабет на голову, положила свои большие руки ей на плечи.
        - С вами не должно случиться ничего плохого, - сказала она. - Если бы у меня была сестра, я бы хотела, чтобы она была похожа на вас! Возвращайтесь поскорее, и да хранит вас Господь.
        - Я в это верю, Норма. Не волнуйтесь!
        Для решающей битвы со Скарлетт Тернер она надела черное шелковое платье строгого фасона, а волосы убрала в низкий шиньон, открыв тем самым лицо с молочно-белой кожей. Оставалось только забрать из своей спальни конверт, полученный от Роберта Джонсона.
        - Я очень скоро приду, Норма, - улыбнулась она.
        Домоправительница проводила ее до двери, и лицо у нее было напряженное. Элизабет догадалась, что молодая протестантка молится про себя.
        Лоретта впустила гостью в квартиру, но не поздоровалась и вообще была неприветлива. Она провела Элизабет через холл, уставленный живыми растениями, и указала на дверь большой гостиной.
        - Благодарю вас, мадемуазель, - сказала Элизабет, заинтригованная ее холодностью.
        Скарлетт Тернер сидела в кресле, обитом зеленым бархатом. Огромные, до пола, французские окна, выходящие на узкий балкон, были распахнуты, несмотря на дождь.
        - Здравствуйте, Лисбет. Я уж начала думать, вы не придете.
        - Родители уехали позже, чем собирались.
        - Прошу, не называйте их так! Эти люди украли вас у настоящих родственников исключительно развлечения ради. Я знаю эту историю в деталях, Мейбл рассказывала. Присаживайтесь рядом со мной, Лисбет, если, конечно, не боитесь!
        - Я лучше постою, мадам!
        Элизабет внимательно наблюдала за собеседницей. Она ощущала себя спокойной, сильной и решительной, в то время как Скарлетт, похоже, нервничала.
        - Джудит уверена, что вы читаете мысли, - сказала хозяйка дома. - Так, может, прелестное дитя, и я для вас - открытая книга?
        - Позвольте внести две поправки, мадам. Во-первых, если бы я была способна читать мысли Джудит, я бы уже тогда знала, что эта несчастная девушка работала на вас в Мэне, в заведении особого рода, вам принадлежащем и дающем вам доход. И во-вторых, я давно не ребенок.
        Слова молодой женщины возымели должный эффект. В светлых глазах Скарлетт Тернер мелькнула паника.
        Пристально глядя на Элизабет, она сказала:
        - Не понимаю, о чем вы. Не слышала ничего глупее!
        - Это правда, и отрицать ее - бесполезный труд. У меня есть неопровержимые улики. Да-да, вот в этом конверте, который я держу в руке. Здесь - дубликаты документов, так что не пытайтесь их уничтожить. Вы погрязли во вранье, мадам. Кстати, о Джудит. Я знаю, что она вернулась к прежней, скандальной жизни в стенах заведения, в котором процветают порок и развращенность. Вы отвезли ее туда лично.
        Скарлетт вскочила с кресла и заходила вокруг Элизабет, впрочем, не пытаясь к ней приблизиться.
        - Порок, развращенность! Для такой наивной дурочки, как вы, это всего лишь слова. - Она говорила жестко, иронично. - Вы не представляете, насколько мужчины слабовольны, развращены и постоянно жаждут запретных удовольствий! На их постыдных страстях я делаю большие деньги, и мне ничуть не стыдно. Конечно, я не ожидала услышать это от вас, но теперь, если подумать, даже рада, что своими мерзостями замарала вашу прекрасную чистую душу. Так что, если вы рассчитываете этим выжить меня из Дакота-билдинг, не надейтесь - не выйдет!
        Теперь женщины стояли лицом к лицу, почти нос к носу. Можно было рассмотреть пудру на искусно подкрашенном лице Скарлетт, синие тени на ее исчерченных тонкими морщинками веках… И запах ее духов был тяжелый, удушающий, с доминантной нотой ванили.
        - Я пока ничего не говорила родителям, мадам, - тихо произнесла Элизабет. - И сохраню ваш секрет при условии, что вы как можно скорее уедете. Это будет несложно, потому что квартиру вы не купили, а арендуете.
        - Надо же, какие мы пронырливые! - процедила Скарлетт сквозь зубы. - Как вы получили эти сведения?
        - Может, погадала на картах?
        Элизабет отскочила, увернувшись от адресованной ей пощечины. Скарлетт Тернер побелела от злости, растеряла всю свою выдержку.
        - Больше никаких попыток меня ударить, мадам! - сказала Элизабет. - Или я расскажу полиции вещи поинтереснее.
        Их хватит, чтобы вас упекли за решетку.
        Задыхаясь от волнения, Скарлетт подошла к низкому барному столику черного дерева и схватила бутылку виски. Плеснула в бокал напитка и залпом выпила.
        - А я думала, что в Нью-Йорке наконец заживу спокойно! - покачала она головой. - Но тут являетесь вы и начинаете вставлять мне палки в колеса. Почему, почему вы не остались во Франции, в своем замке, с Ричардом Джонсоном, этим фатом, чьи фотографии мне постоянно подсовывала Мейбл?
        - Вам, мадам, это знать необязательно. Я приехала и сумею защитить родных. И прошу не оскорблять память моего мужа.
        - Снова красивые слова! Поосторожнее со мной, Лисбет! Я не позволю вам разрушить то, чего я достигла ценой многолетних усилий. Да, я разбогатела на торговле телом! Вижу, от таких выражений вас коробит, но оно точное и меня устраивает. Сейчас мои дела в Мэне ведет доверенное лицо, а я смогла перебраться в Нью-Йорк и жить, как великосветская дама с безупречной репутацией, иметь подруг своего круга, таких как Дорис и Мейбл Вулворт. Так что можете рассказывать что и кому хотите! Мне никто не станет досаждать. У меня обширные связи, Лисбет, вы даже представить не можете насколько… И в полиции - тоже.
        Итак, маски сброшены… Скарлетт Тернер присела на подлокотник кресла, сложила руки на коленях. Элизабет же продолжала смотреть на нее своими ясными голубыми глазами, причем с иронией, которая удивила Скарлетт.
        - И что такого ужасного я делаю? - вновь заговорила миссис Тернер злым голосом. - Вытаскиваю из грязи этих несчастных девиц, и в моем заведении они живут на всем готовом, их кормят, обстирывают. Я покупаю им красивые платья. Поверьте, новая жизнь им нравится больше.
        - Это проституция, мадам, - отрезала Элизабет.
        - Называйте как хотите. Ко мне в заведение приезжают издалека, чтобы удовлетворить свои весьма специфические фантазии, и щедро за это платят.
        - А Лоретта? Вы и ее вскоре туда отправите?
        - Нет, она на особом положении. Я подобрала ее двенадцатилетней, буквально сняла с «сиротского поезда». Отправить такую красоту на Средний Запад, где какой-нибудь грязный тип надругается над ней? У наших благотворителей, конечно, все на мази, да не всегда выходит гладко…
        - Я в курсе. Рассказывала монахиня в больнице. Сейчас идут проверки, насколько детям хорошо живется в новых приемных семьях[34 - Достоверный факт (Примеч. автора.)].
        Передернув плечами, Скарлетт продолжила рассказ:
        - Лоретта - испанка. Ее родители умерли через два месяца после приезда в Нью-Йорк. Я отправила ее учиться в школу-пансион, а на каникулы забирала к себе, в свою квартиру. Она быстро поняла, что происходит на другой половине дома, и так возненавидела мужчин, что в день своего пятнадцатилетия доказала мне свою любовь. Вы были замужем, Лисбет. Супруг наверняка воспользовался своими правами, но был ли он деликатен, нежен, внимателен к вашим потребностям?
        - Я не обязана отвечать.
        - Мейбл болтливее вас. В начале нашей дружбы она жаловалась на своего дорогого Эдварда, которого мало заботило, что жена переживает с ним в постели. А я - я мечтала ее завоевать, открыть ей новые грани наслаждения. И добилась бы своего, если бы не приехали вы!
        Элизабет чувствовала, что силы покидают ее. Хриплый голос Скарлетт действовал на нервы, хотелось присесть, но ей казалось, что так она станет более уязвимой.
        - И вот приехали вы, Лисбет, и Мейбл вдруг показалась мне скучной, банальной и глупой. Так что я вполне могу простить вам вмешательство в свою жизнь, если вы мне доверитесь.
        - Замолчите! Я запрещаю вам критиковать ма!
        - Да кому нужна ваша ма! - сердито одернула ее Скарлетт, вставая. - Вы сами сказали, что вы - не ребенок. Нет, вы - женщина редкой чувственности, которая исходит от вас, хотите вы того или нет. Вы пробуждаете желание, Лисбет. Вас хочется любить, прикасаться, доводить до экстаза. Помните ту встречу с доктором Чарльзом Фостером, позавчера? Прекрасный пример! Ради одной вашей улыбки он готов был бросить Перл Вулворт, свою невесту!
        - Замолчите наконец! - возмутилась Элизабет. - Я требую, чтобы вы навсегда исчезли из нашей жизни. Соединенные Штаты велики, вашей порочности есть где разгуляться! Вы насквозь фальшивы, миссис Тернер, и эти ваши Таро, и пророчества. Но то, чем вы занимались последние месяцы, - преступно.
        - Нет, это тебе придется замолчать! - сладко протянула Скарлетт, а потом набросилась на молодую женщину и заключила ее в объятия.
        Ощущение было такое, будто ее пленил демон с сильными мужскими руками. И губы у него были властные, требовательные, совсем как у Ричарда… И этот горячий язык, пытающийся преодолеть преграду стиснутых зубов…
        Элизабет еще раз пережила те мгновения подлинного отчаяния, когда Гуго Ларош швырнул ее на пол и, ослепленный страстью, жестоко овладел ею. Но теперь она могла защитить себя, поэтому кулаками стала бить Скарлетт по спине и по голове, потом вцепилась в ее светлые кудри. А поняв, что силы на исходе, укусила до крови за губу.
        - Фурия! Глупая шлюшка! - засмеялась Скарлетт. - Ты не понимаешь своего счастья!
        С блестящими от возбуждения глазами она отпустила Элизабет, и та, не помня себя от унижения и злости, отбежала к самому окну. Она действовала инстинктивно: свежий воздух придаст сил, прогонит вкус этих омерзительных поцелуев…
        - Вы можете сколько угодно оскорблять меня, миссис Тернер. Вы - душевнобольная, развратная женщина, которая только и может, что мучить беззащитных животных! Джудит соблазнилась деньгами и раскрыла много ваших секретиков, в том числе и жалкие попытки колдовать!
        - Нет, она не могла предать! - возмутилась Скарлетт, но было ясно, что она встревожена.
        - Жаль вас разочаровывать, но у меня имеется копия протокола допроса этой девушки. Вы устраивали жертвоприношения с использованием кошек: топили несчастных в кипятке с тем, чтобы избранная вами жертва лишилась своей души! [35 - Такая практика существовала (Примеч. автора.)] Отвратительно! В вашем случае пострадать должен был Эдвард Вулворт, ваш «соперник».
        - Полиции плевать на бродячих кошек! Да и кто вам поверит?
        - А как насчет банды в Бронксе, которая продает вам приезжих девочек-подростков, преимущественно азиаток? Насколько это легально?
        В гостиной повисло молчание. Скарлетт Тернер, бросив быстрый взгляд на дверь, ведущую в холл, подошла к Элизабет.
        - Я никогда не пойду в тюрьму. Этого не будет! - едва слышно проговорила она.
        И вырвала у молодой женщины из рук конверт, а потом с силой, удесятеренной злостью и страхом, вытолкнула Элизабет на узкий балкон, имевшийся во всех квартирах верхнего этажа.
        - Упав с такой высоты, можно только насмерть расшибиться, - пригрозила Скарлетт, прижимая ее к перилам из кованого железа. - Прыгай, дрянь! Сделай это сама!
        Перепуганная Элизабет пыталась за что-то уцепиться - тщетно. В надежде урезонить женщину с безумным взглядом, схватившую ее в охапку и уже начавшую поднимать, она проговорила:
        - Лицензированный детектив имеет все изобличающие вас документы! Моя смерть ничего не даст, вас первой заподозрят!
        - Раз так, умоляй меня! - приказала Скарлетт Тернер с искаженным яростью лицом.
        Впоследствии Элизабет еще долго будет недоумевать, что произошло в следующее мгновение. Ужаснувшись пустоте, в которую она уже начала проваливаться, молодая женщина уцепилась за Скарлетт и наконец смогла ощутить под ногами пол. Секунда - и она уже колотила обидчицу, царапала ей лицо. Еще секунда… Вопль отчаяния, всхлип - и на балконе она уже стоит одна…
        Снизу донеслись крики, потом - странный звук, которому эхом вторило лошадиное ржание. Элизабет заставила себя перегнуться через перила.
        - Господи, нет! Только не это! - простонала она.
        Скарлетт лежала на мостовой, раскинув руки, но ноги ее еще рефлекторно подергивались. К месту происшествия сбегались люди, в числе которых был швейцар Дакота-билдинг и пара полицейских.
        - Нужно спуститься! Кажется, она еще жива, - пробормотала потрясенная Элизабет.
        Только теперь она заметила, что многие смотрят наверх и указывают друг другу на нее. Еще не понимая, что это может означать, молодая женщина отскочила от перил и вернулась в гостиную.
        - Вы убили ее! - крикнула ей Лоретта, которая стояла посреди комнаты. - Я видела, как вы ее столкнули!
        - Нет, я этого не делала! Я оборонялась…
        Лоретта бросилась в холл, и Элизабет, в страшной тревоге, пошатываясь, последовала за ней. Она чувствовала себя, как в страшном сне, только проснуться нельзя, потому что все - взаправду, все - реальность.
        Скарлетт Тернер была мертва. Сидя на корточках возле изувеченного трупа, рыдала Лоретта. Зевак собралось много, и все возбужденно переговаривались. И стоило Элизабет ступить на тротуар, как послышались злобные крики:
        - Это она! Она столкнула несчастную!
        - Я ее видел! Она только что смотрела с балкона, с верхнего этажа!
        На Элизабет указывали пальцем сразу несколько человек. Швейцар поздоровался с ней, вид у него был растерянный.
        - Трагическая случайность, - сказал он ей, с интересом поглядывая на стоящий тут же огромный одноэтажный омнибус. Запряженные в него лошади фыркали - им не нравились толпа и шум.
        Полицейский в темно-синей форме и серо-белой фуражке подошел к Элизабет.
        - Миссис Тернер скончалась не сразу, - пояснил он. - Крыша омнибуса смягчила падение, и уже оттуда она упала на землю. Следуйте за мной, мисс! Перед смертью пострадавшая обвинила вас, и ее служанка подтверждает, что это вы столкнули ее хозяйку с балкона.
        Онемев от удивления, Элизабет сделала пару шажков вперед и посмотрела на труп. Под проломленной головой расплывалась лужа крови, марая белокурые волосы умершей.
        - У миссис Тернер наличествуют ушибы и царапины на лице, - ледяным тоном продолжал полицейский.
        - Она хотела сбросить меня с балкона, мсье, - сказала молодая женщина. - Я отбивалась, да, и несколько раз ее задела. Я не успела понять, что, собственно, произошло. Мне очень жаль. Это несчастный случай.
        Из подъезда выскочила Норма и замахала руками. Она была в своем белом фартучке, глаза - испуганные, недоумевающие.
        - Лисбет! - крикнула она.
        - Отойдите, мисс! - жестом остановив ее, распорядился второй полицейский.
        - Это домоправительница моих родителей, их фамилия Вулворт, - быстро проговорила Элизабет.
        Услышав это, чиновник досадливо поморщился, но все равно вынул наручники и надел их Элизабет на запястья.
        - Пошевеливайтесь, мисс! Если вы - дочка кого-то из Вулвортов, я - кузен нашего губернатора Теодора Рузвельта[36 - Теодор Рузвельт - 26- президент США (1901 - 1909). В 1899 - 1900 гг. был губернатором штата Нью-Йорк. (Примеч. автора.)]
        - Норма, немедленно свяжись с родителями! - крикнула Элизабет. - Позвони по телефону! Скажи, я не сделала ничего плохого.
        - Лисбет, я вам верю! - отвечала расстроенная домоправительница.
        У нее на глазах полицейские увели Элизабет, миниатюрную в своем черном платье, особенно в сравнении с двумя великанами в форме.
        - Господи, помоги! - прошептала она.
        Лоретта была уже на ногах. Она подскочила к Норме, и на ее смуглом личике читались горе и ненависть.
        - Я была в это время в гостиной, когда твоя Лисбет убила Скарлетт! Я ее любила, а теперь… теперь я одна на свете!
        Слезы отчаяния мешали ей говорить. Норма, не зная, жалеть ее или порицать, не сразу нашлась с ответом.
        - Будет видно, - проговорила она наконец. - Суд решит. Я уверена, что Лисбет никого не убивала. Ты бы лучше сняла фартук да прикрыла лицо своей госпоже. А я побегу наверх, звонить мистеру Вулворту!
        МАНХЭТТЕН, РАЙОННОЕ ОТДЕЛЕНИЕ ПОЛИЦИИ, ЧАСОМ ПОЗЖЕ
        Элизабет сидела и смотрела на решетку. Она выбилась из сил, доказывая, что не виновата в смерти Скарлетт Тернер, но полицейские ее не слушали, и в итоге она попросту умолкла.
        Камера была узкая, грязная, там дурно пахло. Но Элизабет ничего этого не замечала. Перед глазами у нее была мертвая Скарлетт и лужа крови под ее белокурыми кудрявыми волосами.
        «Если задуматься, я правда виновата, - после долгого раздумья признала она. - Лучше бы к миссис Тернер сходил детектив Джонсон или я рассказала бы все па… Разговаривая с мужчиной, она бы держала себя в руках…»
        Стены тут были цементные, было и темно, и холодно. Элизабет потерла ладошки, чтобы согреться. Из просторной комнаты по соседству доносились голоса, через коридор виднелись решетчатые перегородки еще нескольких камер.
        «Мой грех - гордыня. Хотела что-то себе доказать, и пожалуйста!»
        Идея эта преследовала ее в той же мере, как и патетический образ покойной. Продрогнув до костей, Элизабет заходила из угла в угол своей крошечной тюрьмы. Картинки прошлого, ощущения не давали ей покоя. Высокомерное лицо Скарлетт, искаженное гневом… Ее жадные, страстные поцелуи…
        - Вот тогда-то ситуация и обострилась, - тихо проговорила она. - Я разозлилась, вышла из себя. Сказала, что знаю про ее делишки с бандитами в Бронксе, и она испугалась. И попыталась меня убить. Как глупо с ее стороны! А потом бросилась с балкона. Наверняка потому, что не видела другого пути…
        Элизабет замерла на месте, пораженная очевидным: Скарлетт Тернер покончила жизнь самоубийством.
        - И шансов уцелеть у нее не было ни малейших! Если б не проезжавший внизу омнибус, она бы скончалась на месте и не смогла обвинить меня. Но до последнего вздоха она жила во зле, ненавидела. И Лоретта - такая же.
        Ее монолог привлек внимание полицейского, которого она до этого не видела. Он пересек коридор и посмотрел на молодую женщину через решетку.
        - Разговариваешь сама с собой? - спросил он насмешливо. - Шеф прав, ты девочка красивая, но с головой не в ладах. Эта богатая дама платила тебе за любовь, но что-то тебе не понравилось? Вечером тебя отвезут в головное управление Департамента полиции Нью-Йорка[37 - New York Police Department (NYPD) создан в 1845 г. один из старейших полицейских департаментов в стране, крупнейшее подразделение муниципальной полиции в США. Задачи - поддержание правопорядка и расследование преступлений в пределах пяти административных районов города. (Примеч. автора.)]. На будущей неделе пойдешь под суд.
        - Вы заблуждаетесь на мой счет, господин полицейский, - с достоинством отвечала Элизабет. - Никто не приезжал, не просил со мной поговорить?
        - Нет. Нужна ты кому-то… Шлюх в городе хватает.
        Мужчина ушел, раскуривая на ходу сигарету. Уязвленная таким обращением, Элизабет осмотрела свое черное шелковое платье. И только теперь заметила, что рукав надорван, несколько пуговиц на корсаже расстегнуты, так что видны ключицы. Смутившись, она схватилась за шиньон и поняла, что волосы растрепались, ко лбу прилипли несколько прядок.
        «Теперь понятно, почему меня сочли гулящей, - думала она, глотая слезы. - Господи, что я наделала?!»
        Было страшно, хотелось плакать. Элизабет снова заходила по камере, от стены к стене. Через некоторое время живот скрутило такой болью, что она согнулась пополам. И, что еще страшнее, боль эта была знакомой.
        - Нет, только не сейчас! Не тут! - взмолилась молодая женщина.
        Она поскорее присела, не смея опереться спиной об оштукатуренную стену, всю в подозрительных пятнах, и попыталась вспомнить даты своих последних женских недомоганий.
        - В июле, на пароходе? Нет, ничего не было… Я сильно уставала, и было не до того. В августе? Хоть убей, не помню. Хотя скорее нет, потому что выходила я редко и не могла бы не заметить, - бормотала она себе под нос.
        Бонни часто замечала вслух, до чего у нее, Элизабет, нерегулярные критические дни, которые называла «месячными».
        «Выходит, прошло три месяца! И у меня ничего не болело!»
        И тут ее осенило - так вспышка рассеивает сумрак. Молодая женщина положила руки на живот, легонько его помассировала. Неожиданно вспомнилась фраза, услышанная словно бы извне в тот летний вечер, в ванной: «Ты больше не одинока!»
        - Что, если это правда? И я жду нашего с Ричардом ребенка?
        Эти слова Элизабет произнесла шепотом, преисполненная надежды, и тут же разрыдалась.
        «Я была беременна и вот теряю ребенка! - мысленно сокрушалась она. - Теперь я точно знаю, я носила под сердцем нашего малыша и подвергла его опасности, разыгрывая из себя Немезиду!»
        Сама не своя от горя, она всей душой воззвала к Господу, ритмично раскачиваясь при этом влево-вправо, как в трансе: «Умоляю, Господи, сохрани моего малыша! Он тут, он еще живет… Спаситель, сжалься над ним! Он будет моей звездой, обещанием счастья. Господи, прости мне мои прегрешения, мою гордыню!»
        Гул шагов, голоса… Элизабет зажмурилась. Она готова была к любой схватке, потому что теперь она не одна.
        11. ИМЕНЕМ ЗАКОНА
        МАНХЭТТЕН, ПОЛИЦЕЙСКИЙ УЧАСТОК, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, СУББОТУ, 23 СЕНТЯБРЯ 1899 ГОДА
        Элизабет прилегла на деревянный топчан, потому что ничего другого для заключенных предусмотрено не было. Она смотрела в потолок, но все мысли ее были об обещании счастья, которое подарило ей ее молодое тело. Стоило ей успокоиться, и боль в животе почти затихла.
        «Я теперь не одинока!» - твердила она про себя. - «Я услышала это в минуту наибольшего отчаяния, и это было мне утешением! Ну конечно, у меня будет ребенок! Плод нашей с Ричардом любви!»
        Элизабет вспомнила младенцев на попечении у милосердных сестер, в больнице. Иногда, в часы кормления, ей позволяли с ними понянчиться.
        «Господи, малыш - это так чудесно! Радость, не омраченная ничем! - размышляла она. - Останься со мной, мой маленький, ты мне так нужен! Я так тебя люблю!»
        Лязг железа и чьи-то рассерженные крики заставили ее насторожиться и привстать. Хриплый голос полицейского что-то отвечал на рассерженные тирады собеседника.
        - Па!
        Эдвард Вулворт закатил в управлении настоящий скандал. Как только его провели по коридору, он подбежал к камере и вцепился в решетку так, что побелели пальцы.
        - Лисбет, милая! Они обращаются с тобой как с преступницей! - с горечью вскричал он. - Я не смог приехать сразу, решил начать с поисков адвоката. Он со мной, и уже определяется сумма залога. Но только…
        - Па, прости меня, пожалуйста! Клянусь, я не убивала Скарлетт! И где ма?
        - Я не разрешил ей ехать. Лисбет, это ужасная трагедия, и Мейбл потрясена. Я оставил с ней Норму. И, вдобавок ко всему, ты оказалась в этом замешана!
        Элизабет встала и подошла к Эдварду, который тихо спросил:
        - Почему ты решила действовать в одиночку? Я уже ознакомился с досье, собранным Робертом Джонсоном, и знаю, что расследование он проводил лично. Норма, вся в слезах, позвонила нашим друзьям и все мне рассказала. По приезде домой я сразу потребовал объяснений. Лисбет, этой трагедии могло бы не быть! Ты много дней скрывала от меня то, что узнала насчет Скарлетт. Но почему? Причина?
        - Я всего лишь рассчитывала ее припугнуть, па. Чтобы она наконец уехала! И теперь сама себя за это виню.
        - Расскажешь подробно обо всем, что сегодня произошло, нашему адвокату. И знай, Лоретта, горничная Скарлетт, свидетельствует против тебя. Она заявила, что видела, как ты била ее госпожу и столкнула с балкона.
        - Лоретта врет. Ее даже не было в комнате. Па, очень прошу, верь мне! Я готова остаться в тюрьме, лишь бы знать, что ты не считаешь меня убийцей! В противном случае мне не будет ради чего бороться, потому что я чувствую себя виноватой в этом кошмаре!
        - Ну-ну, не плачь, - смягчился Эдвард. - Ну конечно я тебе верю и сделаю все, чтобы вытащить тебя отсюда. Тебе давали еду, напиться? Вижу, ты совсем продрогла. Норма передала тебе шаль, позже полицейский ее тебе отдаст. Мне это сделать запретили.
        Эдвард понурился было, но Элизабет схватила его руку, сжала.
        - Ты сердишься на меня, - вздохнула она.
        - Нет, милая. Я был слеп. Полиция вот уже месяц как следит за Скарлетт Тернер, у них есть обличительные показания о ее противозаконной деятельности тут, в Нью-Йорке. Я уведомил Роберта Джонсона, он скоро подъедет с оригиналами документов, которые, надеюсь, сработают тебе во благо. Также мы имеем показания Джудит. Это на случай, если суд все-таки состоится.
        - Получается, если бы я все тебе сразу рассказала, миссис Тернер грозила бы тюрьма, но она была бы сейчас жива, - сокрушенно проговорила Элизабет. - Па, это я расцарапала ей лицо. Но только потому, что она пыталась сбросить меня вниз. Это была самозащита. Я не могла вот так умереть!
        - Об этом и речи нет, Лисбет, милая!
        - Па, кажется, у меня будет ребенок. От Ричарда.
        - Святые небеса! - вскричал Эдвард. - Ты беременна?
        Он посмотрел на нее, улыбнулся и, не проронив больше ни слова, ушел. Элизабет, ежась от холода, вернулась на топчан и присела. Ее уже не держали ноги. Перед глазами снова стояла мертвая Скарлетт. Пара секунд - и там, где еще недавно была зрелая красивая женщина, лежит разбитая, жалкая марионетка…
        «Я победила, и она больше никому не навредит, - сказала Элизабет себе. - Но какой ценой, Господи! Я всю жизнь буду нести этот крест…»
        ДАКОТА-БИЛДИНГ, ПО ПРОШЕСТВИИ ТРЕХ ЧАСОВ
        Было уже темно, когда автомобиль Эдварда Вулворта медленно въехал в арку Дакота-билдинг. Швейцар запер за ним ворота и вернулся к себе в каморку. Чтобы не видеть того места, где умерла Скарлетт, Элизабет зажмурилась.
        - Па, на мостовой до сих пор кровь? - спросила она.
        - Может быть. Я не смотрел.
        Элизабет выпустили под залог, причем громадный, но богатый негоциант внес его не раздумывая. Приватный детектив Роберт Джонсон, не столь состоятельный, предложил тем не менее разделить с ним расходы.
        - Твой свекор расстроился, узнав, что ты под подозрением, - заметил мистер Вулворт, паркуя авто. - Его слово на суде будет значить много, равно как и твои показания, Лисбет! Самозащита - вот какой будет вердикт.
        Элизабет чуть не плакала. Она очень устала, проголодалась, изволновалась. Слабым голосом она проговорила:
        - Скарлетт хотела избавиться от меня, па. То, что потом происходило на балконе, я помню слабо. Все как в тумане… Мне кажется, что это все-таки было самоубийство. Но, раз представилась такая возможность, она все равно обвинила меня.
        - Но ты в безопасности, дома, милая, и это главное. Идем скорее, успокоим Мейбл!
        Я позвонил сказать, что мы скоро будем.
        - Па, поговорим начистоту! Я чувствую, что ты на меня сердишься. Или, скорее, обижаешься. Я очень-очень хочу, чтобы ты меня простил.
        Эдвард заглушил мотор, повернулся и серьезно посмотрел на приемную дочь.
        - Я еще не до конца осознал, что произошло, милая. Я напуган и расстроен из-за твоей безумной инициативы. Ты в одиночку, без помощников, попыталась обличить это порочное создание! Недаром я ее недолюбливал… Но ничего, я соберусь с мыслями, и все наладится. Худшее, что могло случиться, - это что ты погибла бы, пока мы с Мейбл болтали о всяких глупостях в кругу друзей! Но ты жива и здорова, вне опасности, однако мне нужно время, чтобы успокоиться.
        - Па, милый па, спасибо, что сказал мне все это! Обними меня крепко! Знал бы ты, как я испугалась и как я на себя злюсь!
        - Иди ко мне, дитя мое! - прошептал Эдвард, привлекая молодую женщину к своей груди. - Когда этот кошмар кончится, мы уедем в Скалистые горы. Помнишь, что у нас там есть шале? Как тебе идея? Встретим Рождество… Когда тебе было десять, мы провели там все зимние праздники, помнишь?
        - Это было незабываемое Рождество, па. Белые от снега горы, громадные сосны… Бонни решила научиться кататься, но, что ни шаг, падала, и это было так смешно!
        - В этот раз тебе лучше не ходить с коньками на пруд, Лисбет. Конечно, если доктор подтвердит беременность.
        - Я уверена, что жду ребенка, па.
        - Мы сделаем все возможное и невозможное, чтобы тебя оправдали! Обещаю! - сказал мистер Вулворт, нежно ее обнимая.
        Минут через десять пришел черед уже Мейбл целовать и обнимать Элизабет, рыдая от облегчения, под благосклонным взглядом стоящей тут же Нормы.
        - Прости, ма! Я не хотела, чтобы так получилось. Ты очень любила Скарлетт, я знаю.
        Услышав это, Мейбл вздрогнула, отступила на шаг, не отпуская при этом рук молодой женщины.
        - Я испытывала к ней очень теплые чувства, Лисбет, в начале нашей дружбы. Потом, врать не стану, Скарлетт поймала меня в свои сети, и если я сомневалась в ее искренности, нравственности, я не желала это признавать. Думаю, она не заслужила такой страшной смерти, но Норма рассказала мне правду… Я хочу сказать, все то, что узнал о той, кого я считала своей подругой, Роберт Джонсон. И за это время я успела неплохо узнать Скарлетт. Не в ее характере было признавать поражение, терять лицо. И в тюрьму она бы не пошла, предпочла бы умереть.
        Элизабет, которая все это время молча кивала, поймала себя на том, что стучит зубами от холода: полицейские отдали ей шаль, только когда выпустили из камеры.
        - Приготовлю вам теплую ванну! - воскликнула Норма. - Есть овощной суп, если вы проголодались.
        - Спасибо, Норма, но сейчас я хочу только переодеться и прилечь. Я еле стою на ногах.
        - Принесу тебе поднос в спальню, - сказала Мейбл. - Идем, я тебя провожу. Надеюсь, Эдвард, ты нас извинишь!
        - Ну конечно, дорогая! Лисбет нужно отдохнуть, и вы сможете поговорить. Это необходимо.
        Слезы нежности струились по щекам Элизабет. Было ощущение, что она вернулась на много лет назад. Все те же пахнущие свежестью простыни, мягкие подушки под головой… Ничего на самом деле не поменялось: ни розовый свет прикроватной лампы, ни пастельные обои на стенах, ни акварели в позолоченных рамках. И Мейбл все та же, сидит на краешке кровати, и ее нежное лицо в обрамлении медно-рыжих кудряшек освещает бесконечно ласковая улыбка…
        - Завтра придет доктор и посмотрит тебя, - нежно вещала она. - И мы узнаем, как обстоит дело. Но это была бы такая радость… Малыш в доме!
        - Ма, мне стыдно, что я так хорошо себя чувствую, что мне ничего не грозит, при том что, сама того не желая, спровоцировала гибель человека.
        И па полсостояния отдал, чтобы меня отпустили на поруки. Я все время думаю о тех бедных людях, которых обвиняют несправедливо, но за них залог внести некому. Девушка из бедной семьи, окажись она на моем месте, сейчас уже была бы в головном управлении полиции, за решеткой до самого суда. Я была готова и к этому, но потом у меня схватил живот и я стала считать, когда были последние «женские дни»…
        - Слава Богу, все обошлось, дорогая! Эти полицейские грубо обошлись с тобой, приняв за проститутку. Ты могла потерять ребенка! Думаю, им стало стыдно, когда приехал Эдвард, удостоверил твою личность и подтвердил, что мы - добропорядочная семья. Но теперь ты в безопасности и мы сумеем тебя защитить, не беспокойся.
        Словно не слыша слов утешения, Элизабет зарыдала пуще прежнего.
        - Мне так грустно, ма, - твердила она.
        - Понимаю, милая. Пожалуйста, не плачь!
        - Я корю себя за то, что руководствовалась тщеславием, бросила миссис Тернер вызов. Пойми, я поклялась больше никогда не быть жертвой! Да, именно дала себе клятву в Париже, когда чудом не утонула.
        - Что такое ты говоришь, дитя мое? - удивилась Мейбл.
        - Не моя вина, что Скарлетт набросилась на меня и стала целовать, как мужчина целует женщину. Я испугалась, но и разозлилась, как черт. Нужно было сразу уйти, бежать от нее, просить чьей-то помощи. Но я этого не сделала. Я в лицо обвинила ее в том, что она содержит… Во Франции такие заведения называют домами терпимости. Она особенно не встревожилась, потому что знала за собой и другие, более тяжкие прегрешения.
        - Норма мне все объяснила, милая, так что можешь не повторять все эти ужасы, - остановила ее Мейбл.
        - После этих жутких поцелуев, - продолжала Элизабет, - я побежала к балконной двери. Я испытывала отвращение, дрожала от страха, потому что это напомнило мне нечто… ужасное. И тогда я заговорила про несчастных животных, которых она убивала, о связях с гангстерами. Тут в ней проснулась ненависть, я читала это по глазам. Скарлетт захотела меня убить.
        Молодая женщина умолкла, закрыв лицо руками, в тщетной попытке спрятать обуревающие ее эмоции.
        - Не терзайся так, все уже кончилось. Что сделано, того не изменишь, - проговорила преисполненная сочувствия Мейбл. - Лисбет, ты намекнула на события, о которых я не знаю. Почему ты чуть не утонула? Что такого страшного с тобой случилось?
        - Ма, я долго вам с па не говорила, но теперь придется. В конце апреля в замке Гервиль, на чердаке, Гуго Ларош - да-да, родной дед! - меня изнасиловал. Я сбежала в Париж с Бонни, дядей Жаном и Ричардом, не сказав им, что, собственно, произошло. Правду они узнали за три дня до нашего с Ричардом бракосочетания.
        - Поверить не могу! - пробормотала Мейбл, глаза которой распахнулись от изумления. - Родной дед? Изнасиловал? Какой ужас! Моя бедная девочка, как ты, должно быть, мучилась, и душой, и телом! А потом еще несколько недель хранила это в секрете? Ты не хотела расстраивать нас с Эдвардом? Ангел мой, не стоило! Лучше бы ты сразу все нам рассказала!
        - Пойми, ма, в Париж я приехала сама не своя. Ты абсолютно права, я ужасно страдала, морально и физически. И с каждым днем мне все труднее было жить с мыслью, что этот монстр осквернил меня. Еще я боялась, что я от него беременна. И вот однажды утром от отчаяния я прыгнула в Сену. Из воды меня вытащил незнакомый парень. На барке меня откачали, и когда я встала на ноги, то увидела лужу крови. И юбка была в крови. Тогда я поняла, что спасена. Я словно заново родилась!
        - Боже, неужели такие мерзости бывают на свете? - прошептала Мейбл, у которой голова шла кругом.
        Желая утешить свое любимое дитя, она прилегла рядом с Элизабет, и та прижалась к ней, обняла.
        - Теперь понятно, почему ты тянула с отъездом, милая, - шепнула Мейбл ей на ухо. - Ты не хотела нас видеть, ты была в отчаянии? А ведь на этом твои горести не кончились. Новые беды, новые потери… Меньше чем через месяц ты лишилась мужа, отца твоего ребенка! Но ты не бойся, этот малыш ни в чем не будет нуждаться. У него будет семья!
        - А если меня посадят в тюрьму, ма? Что будет с ребенком? Я не узнаю счастья растить его, любить.
        - Никогда, слышишь, никогда ты не пойдешь в тюрьму, пока мы с Эдвардом живы! - отрезала Мейбл.
        - Лоретта будет свидетельствовать против меня. Она уверяет, что была с нами в комнате и своими глазами видела, как я столкнула Скарлетт вниз. Думаю, она действительно все видела, потому что подглядывала и подслушивала. Эта девушка - единственная, кто может спасти меня от суда. Но, увы, она хочет моей погибели!
        - Лисбет, мы сделаем все, чтобы ей помешать.
        Мейбл какое-то время невидящим, полным слез взглядом смотрела на розовые с золотом обои, потом - на сборчатые муслиновые занавеси на окнах. Первые двадцать лет жизни ее прошли спокойно, без особых радостей и бед. Она родилась здоровой, хотя до этого ее мать произвела на свет двух мертворожденных младенцев, мальчиков.
        Родители, рачительные коммерсанты, воспитывали ее в строгости и доброте. А потом - случайное знакомство с Эдвардом Вулвортом, который влюбился и женился на ней вопреки воле своей семьи.
        После свадьбы Мейбл вела жизнь обеспеченной дамы из высшего нью-йоркского общества. Часто скучала, но не показывала этого, и очень терзалась тем, что у них нет детей.
        «Ты пришла в нашу жизнь, Лисбет, - думала она, - и сделала нас счастливей. Мое сердце навсегда отдано тебе, и сердце Эдварда тоже. Ты - наше обожаемое дитя. Но почему же Господь так тебя испытывает?»
        Поглаживая дочь по шелковистым волосам, Мейбл мысленно перебирала ее несчастья.
        «Мать умерла во цвете лет, и через несколько дней - отец. Во Франции этот изверг посмел коснуться тебя, надругаться над тобой. Вскоре погиб Ричард. Но что касается Скарлетт, то это мой грех, это все из-за меня!»
        Пришел ее черед беззвучно заплакать - настолько беспомощной она себя ощущала перед лицом всех этих непрерывных трагедий.
        - Ма, я так тебя расстроила? - спросила у нее Элизабет.
        В тот же миг в дверь дважды постучали. Мейбл, не сомневаясь, что это Норма, крикнула:
        - Входите! - А дочери сказала: - Съешь тарелку супа, дорогая. Теперь тебе нужно хорошо питаться.
        - Совершенно с вами согласна, мадам! - подхватила Бонни - в пальто и шляпке, но уже с тяжелым подносом в руках.
        - Бонни! - вскричала Элизабет. - Моя милая Бонни! Ты пришла!
        - Мистер Вулворт позвонил, и я сразу прыгнула в такси, - отвечала та по-французски. - Жан, конечно, со мной. Трудности, моя крошка, лучше встречать всем вместе. А еще я привезла письмо от мсье Антуана Дюкена. Оно шло целый месяц!
        - Спасибо, Бонни! - сказала Мейбл. - Предоставляю Лисбет вашим заботам. А сама поговорю с Эдвардом, это срочно.
        При виде Бонни, когда-то гувернантки и наперсницы, а теперь - члена семьи, Элизабет обрадовалась, как ребенок. Та поставила поднос на комод и сделала то, что сейчас было важнее: как и много лет назад, присела на кровать, обняла свою девочку и, напевая, стала ее баюкать.
        Призрак окровавленной Скарлетт Тернер понемногу таял, а с ним - и остальные фантомы Дакота-билдинг, оживленные чьим-то дьявольским умом…
        ДАКОТА-БИЛДИНГ, ВОСКРЕСЕНЬЕ, 24 СЕНТЯБРЯ 1899 ГОДА
        Терпение двух джентльменов, Эдварда Вулворта и Роберта Джонсона, было на исходе. Детектив неоднократно нажимал на кнопку звонка, но Лоретта не открывала. Мужчины встревоженно переглянулись. Неужели оправдались их наихудшие опасения и служанка сбежала? Тогда нет шансов оправдать Элизабет…
        - Швейцар сказал, что эта девица совершенно точно не покидала пределов резиденции, - со вздохом произнес Эдвард.
        - Боюсь, он заблуждается. Полиции нужно было арестовать эту Лоретту, как только моя невестка дала показания. Но этого не случилось, и даже квартиру, насколько я понял, не обыскивали. Коррупция в полиции Нью-Йорка процветает! Наверное, миссис Тернер пользовалась чьим-то особым покровительством.
        И с этими словами Роберт Джонсон ударил в дверь кулаком. Отец Ричарда был импозантный мужчина - высокий, широкоплечий, с мужественными чертами, которые передались и сыну. В коротко стриженных волосах было много седины.
        - Судя по звукам, в квартире кто-то есть, - сказал он и постучал еще.
        - Вы правы.
        Металлический щелчок заставил обоих вздрогнуть. В замке повернулся ключ, одна из створок дубовой двери открылась, и показалось миловидное личико Лоретты. Она с подозрением оглядела мужчин.
        - Что вам нужно?
        - Вы знаете, кто я, мисс, - сказал Вулворт. - Мы можем поговорить, в квартире?
        - Нет, я жду полицейских. Они отвезут меня в надежное место, безопасности ради. Мне звонили и сказали никого не впускать. А особенно - вас, мистер Вулворт. Чтобы вы не пытались соблазнить меня деньгами - так они сказали.
        Уязвленный в лучших чувствах, Эдвард отшатнулся, но быстро справился с изумлением и даже возмутился:
        Как они смеют?! Мисс Лоретта, я всего лишь хочу восстановить справедливость. Подумайте хорошенько! Если вы скажете неправду о том, что произошло, в тюрьму попадет невинный человек!
        - В таком тоне вам говорить не стоит, - одернул его Роберт Джонсон. - Она передаст все полицейским, и это может быть истолковано как угрозы.
        - Но я и не думал угрожать! - стал оправдываться негоциант. - Что же, в таком случае, нам делать?
        - Пока помолчите. Эта девчонка блефует. Неужели вы настолько наивны, что не понимаете? Думаю, за ней скоро действительно приедут, но не полиция, а кто-то из сообщников миссис Тернер, с которым она заранее договорилась.
        Лоретта внезапно побледнела, и даже смуглый оттенок кожи не смог этого скрыть. Она хотела захлопнуть дверь, но Роберт Джонсон отодвинул ее локтем и вошел. Мистер Вулворт, хоть и несколько недовольный этой демонстрацией силы, тоже вошел в холл. Первыми в глаза бросились чемодан и большой кожаный саквояж, стоявшие возле карликовой пальмы в большом керамическом глазурованном горшке.
        - Вы не имеете права! - пробормотала девушка. - Это не то, что вы думаете! Я переезжаю и, пока будет идти суд, поживу у подруги.
        Не слушая объяснений, Джонсон присел на корточки и сперва открыл чемодан. Высыпал содержимое на паркетный пол.
        - Вижу, тут есть кое-что получше одежды, - заметил он, извлекая из чемодана пригоршню ожерелий.
        Украшения поблескивали в свете серого дождливого утра. Детектив достал бархатный футляр с парой сережек изумительно тонкой работы.
        - Подделка или действительно драгоценные камни? - спросил Эдвард, поражаясь красоте рубинов.
        - Камни настоящие и стоят целое состояние, - коротко отвечал Джонсон. - Проституция и торговля наркотиками дают хороший доход.
        - Это все мое! - крикнула Лоретта. - Скарлетт так и сказала: если со мной что-то случится, можешь взять все.
        - Значит, это все-таки был несчастный случай? - поймал ее на слове детектив.
        Девушка с отчаянием смотрела на свои сокровища. Эдвард же, рассмотрев ее получше, поразился ее красоте. У Лоретты были черные глаза, волнистые, черные как ночь волосы и ярко-красные, чувственного рисунка губы. Поймав на себе его взгляд, молодая испанка заговорила:
        - Мне нужны деньги. Хочу вернуться в Европу, в Мадрид. Там у меня старший брат и дядя. Я им написала и получила ответ. Родные меня ждут.
        Она презрительно посмотрела на детектива, который все это время рылся в саквояже.
        - Там одежда, не помните! - потребовала она.
        Роберт Джонсон выпрямился во весь рост и грозно посмотрел на нахалку. И дело бы не кончилось взглядом, но мистер Вулворт знаком попросил его помолчать.
        - Мисс, я взываю к вашему чувству справедливости, - мягко начал он. - Лисбет рассказала мне некоторые факты из вашего прошлого, и я понимаю, почему вы были так привязаны к миссис Тернер. Но если вы планируете вернуться в Испанию, к родным, зачем обвинять мою дочь? Она уверена, что вы все видели, и только вы одна можете ее оправдать.
        Лоретта, которую эти слова взволновали, встала на колени возле чемодана и спрятала туда драгоценности. Потом передернула плечами и тихо сказала:
        - Скарлетт увлеклась вашей Лисбет, и я ревновала, страшно ревновала.
        - Допускаю. Но есть кое-что, чего вы не знаете, - продолжал Эдвард Вулворт. - Лисбет ждет ребенка от своего мужа, который погиб в море. Мистер Джонсон - ее свекор. Так вот, отправив невиновную в тюрьму, вы не воскресите свою благодетельницу, принявшую вас под крыло ребенком. Я предлагаю сделку. Но надо успеть до приезда полицейских, которые неизбежно перевернут эту квартиру вверх дном.
        Лоретта гибким движением выпрямилась, всмотрелась в благожелательное лицо собеседника, внушавшего меньше страха, чем детектив с его резкими манерами.
        - Что за сделка? - шепотом поинтересовалась она.
        - Отвезите свои вещи в надежное место, к примеру в камеру хранения на вокзале. Затем вы откажетесь от первичных обвинений, скажете, что вас замучила совесть или что сперва неверно истолковали то, что произошло на балконе. Я оплачу услуги адвоката, если у полицейских будут к вам претензии. Очень скоро вы сможете уехать в Европу, и очень состоятельной особой.
        - Почему я должна вам верить? Что, если вы донесете на меня за кражу?
        - Цель у меня одна, мисс, - это чтобы Лисбет была рядом со мной и моей супругой. Трагедия очень повлияла на мою дочь, но, по ее заверениям, ей пришлось обороняться, чтобы не погибнуть.
        У Лоретты задрожал подбородок, уголки губ печально опустились.
        - Я это знаю, мистер Вулворт. Я услышала крики, вбежала в гостиную и все видела. Скарлетт даже посмотрела на меня в последний раз, прежде чем упасть в пустоту. Это было ужасно - она сделала это сама. Ваша дочь ни при чем.
        - И вы засвидетельствуете это, Лоретта? - требовательно спросил Эдвард.
        - Да, засвидетельствую.
        Роберт Джонсон наконец вздохнул с облегчением. Он вышел из квартиры и направился к лифту. Элизабет действительно беременна, доктор Фостер подтвердил это час назад. Ребенок должен появиться на свет в марте 1900 года. Для детектива отныне ничего важнее в мире не было, нежели это хрупкое обещание новой жизни, зачатой его покойным сыном.
        А еще через час Мейбл и Элизабет сидели в гостиной. Молодая женщина устроилась возле камина, в котором Норма недавно первый раз этой осенью развела огонь. Язычки пламени танцевали, атакуя сухую древесину, и их золотистый свет придавал комнате особое очарование.
        - Теперь мы должны думать о будущем, Лисбет, - сказала Мейбл. - Тебя оправдают, Эдвард в этом совершенно уверен. Да и мистер Джонсон перед уходом выразил то же мнение.
        - Для меня это огромное облегчение, ма. Но ты, что сейчас чувствуешь ты? Ты была очень привязана к Скарлетт, и ты часто говорила, что она помогала тебе, когда я уехала.
        - Лисбет, я любила того человека, каким она притворялась. Эксцентричность Скарлетт буквально завораживала меня, я верила всему, что она говорила, - историям про неприкаянные души, про силу Таро. Эдвард просил быть с нею поосторожнее, я не слушала. Но когда узнала, на что она способна, я пожалела, что была так слепа, так глупа! Бог мой, она приносила в жертву кошек, и даже этот, наименьший из ее грехов, ужасен! Кто знает, в своих средневековых магических практиках она, возможно, пошла бы и дальше… Даже думать не хочу, какие жуткие ритуалы она могла бы проводить.
        - Лучше забыть это раз и навсегда, ма, - сказала примирительно Элизабет. - Значит, ты не очень расстраиваешься?
        - Для меня это сильное потрясение, но я это переживу. Может, прочтешь наконец письмо от Антуана Дюкена?
        Ты так обрадовалась, когда Бонни его принесла!
        - Мне тоже не терпится его прочитать, ма, но я дождусь, когда буду чувствовать себя лучше. Вчера я еле держалась на ногах и заснула чуть ли не после первой ложки супа. Но кое-какие новости из Монтиньяка я уже знаю, Бонни прочла мне письмо от дяди Пьера.
        Элизабет вынула из кармана юбки синий проштемпелеванный конверт. На нем сиреневыми чернилами старый мельник написал «Для моей внучки Элизабет».
        - Наверное, это очень личное, - заметила Мейбл, - раз твой дед вложил письмо в конверт побольше, адресованный его сыну Жану. Жаль, письмо пришло с двухнедельным опозданием. Я оставлю тебя ненадолго, дитя мое. Пойду и поговорю с Нормой, надо решить, что приготовить на ужин.
        - Спасибо, ма\
        Когда Мейбл вышла, Элизабет вскрыла конверт и развернула листок бумаги, исписанный разборчивым почерком, с легким наклоном вправо. Антуан Дюкен, что было редкостью во времена его детства, получил образование: кюре из их родной деревни давал детворе уроки в общем зале трактира.
        - Милый дедушка Туан, как бы мне хотелось, чтобы ты был сейчас со мною рядом! - прошептала она.
        Молодая женщина зажмурилась и представила большую мельницу, и солнечные зайчики на речной воде, и безмятежную улыбку старика с прекрасными голубыми глазами… У нее невольно сжалось сердце, когда она склонилась наконец над адресованными ей строками.
        Милая моя крошка Элизабет!
        Берусь за перо с мыслью о том, как тебе сейчас, должно быть, грустно и тяжело. Я очень обрадовался, когда пришло письмо от Жана, но радость была короткой: оказывается, твой муж Ричард погиб в море.
        С тех пор я молюсь за упокой его души и, конечно, за тебя, мое бедное дитя, которому Господь посылает столько трудных испытаний. Я понимаю, какое это горе. Если б только я мог тебя утешить, убаюкать твою печаль в своих, ставших никому не нужными объятиях!
        Увы, жизнь уготовила нам много неприятных сюрпризов! И я считаю своим долгом рассказать тебе новости о парне, который тебе небезразличен. Речьо Жюстене. В конце июня он заехал нас навестить, в тот же самый день, когда пришло письмо с фотографиями с твоей свадьбы.
        Конечно, я обрадовался ему, как родному. Жюстен сказал, что в отпуске и военная служба его еще не кончена. Его разочарование было очевидно, когда я сказал, что ты сейчас в Париже. Я видел перед собой честного парня, доброжелательного и сердечного.
        Через некоторое время Пьеру сказали, что Жюстен никуда не уехал. Имел место несчастный случай, и когда Жюстен поправился, Гуго Ларош поселил его у себя в замке. Сама знаешь, в деревне ничего утаить невозможно. Люди говорят, что у парня есть собственная лошадь и что они с Ларошем часто прогуливаются верхом бок о бок, и Жюстен теперь одет с иголочки.
        Но самое неприятное, что он, по слухам, любезничаете Мариеттой, молодой женой и матерью полуторагодовалого малыша. Когда Бертран, обманутый муж, узнает, то-то будет скандал!
        Конечно, с тех пор, как Жюстен живет в Гервиле, к нам он не захаживал, хоть когда-то мне и обещал. Прости, если эти новости тебе неприятны, моя дорогая внученька, но, может, так у тебя будет меньше сожалений и ты лучше приживешься в Америке, благо, по словам Жана, приемные родители окружают тебя любовью.
        Мне тяжело писать все это, потому что такой радости - увидеть тебя снова - мне в этой жизни уже не выпадет. Но единственное, что сейчас важно, - это твое будущее счастье. Ты еще очень молода, моя маленькая принцесса, и однажды встретишь мужчину, достойного тебя.
        Я написал тебе отдельное письмо не без умысла. Я хоть и стар, но догадался, что Жан ничего про вашу с Жюсте ном влюбленность не знает и что мне тоже лучше не болтать лишнего.
        Целую тебя, дорогое дитя, мой лучик солнца, от всего старческого сердца, знавшего много боли. Письма от тебя еще не было, но я не удивляюсь - ведь какие несчастья свалились на твою голову.
        Дедушка Туан
        Праведное негодование охватило Элизабет, которая перечитала письмо дважды. Она так разозлилась на Жюстена, что чуть не швырнула письмо в камин.
        «Какой глупец! - думала она. - Говорила ему: держись подальше и от замка, и от его гнусного хозяина! Но нет! Он поступил наоборот, наверняка из корыстных интересов. И, живя с этим аморальным типом, сам скоро станет таким же. Уже связался с замужней! Что это, если не распутство? А Мариетта, конечно, и рада!» Элизабет встала и нервным шагом прошлась по гостиной. Перед глазами у нее стояла молодая прачка с соломенно-желтыми волосами, тяжелыми грудями и крутыми бедрами. Как ей не помнить, какое у Мариетты делалось лицо, когда речь заходила о Жюстене! Как у налакавшейся сливок кошки!
        «Дедушка Туан прав, конечно. Я никогда не вернусь во Францию. Никогда!»
        Ее одолевало незнакомое чувство - ревность, с ее неизведанным прежде сладким ядом. Элизабет смахнула слезы раздражения и пошла в кухню, к Мейбл и Норме. Там приятно пахло жареной курятиной и свежесваренным кофе, которым хозяйка дома наслаждалась вне зависимости от времени суток.
        - Лисбет, тебя что-то сильно взволновало? - спросила Мейбл. - Надеюсь, ты не узнала ничего плохого?
        - Нет, ма. Все хорошо. Приятно получить письмо от милого дедушки, единственного, кто заслуживает, чтобы я так его называла. Хочу побыстрее написать ответ. Скажи, вы с па уже обсуждали планы на Рождество?
        - Конечно! Мы едем в наше шале, в горы. И Норма тоже, она совершенно незаменима. Эдвард пригласил Жана и Бонни, но они отказались. Дела в магазине идут хорошо, и закрываться на праздники они не захотели.
        Мейбл подала Элизабет руку, и та охотно откликнулась на это проявление нежности. Они обнялись, ища друг у друга моральной поддержки. Норма с улыбкой за этим наблюдала. Через полгода в доме Вулвортов родится малыш, и ей почему-то верилось, что никакое несчастье не омрачит больше радостную картину их жизни.
        НА МЕЛЬНИЦЕ ДЮКЕНОВ, ВО ВТОРНИК, 31 ОКТЯБРЯ 1899 ГОДА
        Было девять утра, когда Жюстен спрыгнул с коня и, чуть помедлив в нерешительности, вошел наконец в ворота. Он выбрал это прохладное, солнечное утро, чтобы навестить Антуана Дюкена, которого не видел с конца июня, когда приехал в отпуск.
        Над темными водами Шаранты клоками висел туман, на мельнице что-то ритмично ухало и грохотало, слышались голоса работников. Жюстен перешел через двор, привязал Районанта к кольцу на амбарной стене.
        - Стой смирно, мой хороший, - сказал он, похлопывая коня по шее, а заодно проверяя, не вспотел ли он. - Я ненадолго.
        Испытывая легкое волнение, постучал. Как-то его примет старый мельник? Глухой, хриплый голос пригласил его войти.
        - Доброе утро, мсье! - сказал Жюстен, входя в просторную кухню.
        В очаге жарко пылал огонь. Антуан сидел неподалеку, с шерстяным шарфом на шее. Он повернулся посмотреть на гостя, да так и застыл в изумлении.
        - А вот и наша пропажа! - буркнул он вместо приветствия. - Что ж, входи, присаживайся! Ревматизм замучил, приходится сидеть у огня.
        - Простите, - пробормотал Жюстен. - Я знаю, что виноват.
        - В чем? Что у меня все болит или что забыл меня, старика?
        - Что так долго не приезжал. Но если мешаю, я уйду!
        - Если б ты мешал, мой мальчик, я бы не предложил тебе присесть. Тем более что нам есть о чем поговорить.
        Жюстен снял пиджак и картуз, и то и другое - из бежево-серого твида. Антуан отметил про себя, что одежда у парня очень качественная, сапоги - из хорошей кожи, но комментировать не стал.
        - Значит, ты так на службу и не вернулся? - спросил он. - Не хочу играть в загадки, Жюстен. В деревне сплетни расходятся быстро.
        - Стало быть, вы знаете, где я живу и с кем. Я приехал, чтобы объяснить.
        - Ты не обязан это делать. В конце концов, Ларош - твой отец. Глупо было бы не воспользоваться его щедротами, учитывая, какое у тебя было детство.
        Надеюсь, он узаконил ваше родство?
        - Еще нет, но это скоро решится. И пока бумаги не подписаны у нотариуса, мне нужно быть осмотрительным.
        Старик нахмурился. Интересные дела… Жюстен опустил голову, на губах его играла легкая усмешка.
        - Осмотрительным? Это почему же?
        - Чтобы добиться своих целей, мсье Дюкен. Я поэтому и приехал. Знал, что в деревне про меня болтают всякое. И что вы мною недовольны. Так что лучше все сказать как есть.
        - Ладно, послушаем! Только налей мне стопку виноградной водки, для бодрости. Бутылка там, в сундуке. И себе налей!
        Жюстен не заставил себя просить дважды. На душе стало легче, пока он передвигался по сумрачной комнате с приятной, простой обстановкой. Все здесь казалось ему симпатичным - и «косы» чеснока и лука, свисавшие с закопченных потолочных балок, и красный плиточный пол, и часы с маятником.
        - В вашем доме мне жилось бы лучше, - вырвалось у парня, когда он снова сел у очага. - Мсье Дюкен, могу я просить вас сохранить все в секрете, когда вы узнаете правду?
        - Если так нужно, конечно. Болтать я не стану.
        Жюстен рассказал, как переменилась его жизнь за последние четыре месяца, начиная с выстрела и последующего раскаяния Лароша. Умолчал лишь о своей неблаговидной связи с Мариеттой.
        - Значит, перед ним ломаешь комедию, а сам хочешь отомстить? - ужаснулся старый мельник к концу рассказа. - Плохая это задумка, мой мальчик. Я презираю Гуго Лароша, а если б Господь не велел нам прощать обидчиков, то, наверное, и ненавидел бы. Скажу честно: я никогда не забуду, что он желал смерти моему сыну Гийому, нанимал убийц.
        - Я этого не забуду тоже. Пусть Ларош за все заплатит - и за это, и за все то горе, которое когда-то причинил Элизабет.
        Антуан в волнении прижал руку к сердцу. Думал он о своей невестке Катрин, которую любил, как родную.
        - Он многим причинил горе, - сказал старый мельник. - Но мстить, Жюстен, - дело пустое. Жажда мести пожирает нас изнутри. Подумай о спасении своей души, уезжай из замка! В назначенное время Ларош ответит перед Господом. Получается, что со своими махинациями ты уподобляешься ему.
        Ярко-голубые глаза Антуана лучились ясным, небесным светом. И, глядя на этого набожного старика, Жюстен невольно задумался. Может, и правда все бросить, уехать? Но тут ему вспомнилась Мариетта, и сколько Ларош насиловал ее, угрожая физической расправой, и сколько раз бил. А еще - то весеннее утро, когда, ослепленный яростью, он набросился на Элизабет с хлыстом, а потом ударил его, Жюстена, по лицу.
        - Хватает уже того, что из-за меня он вынужден отказаться от многих своих прихотей, мсье Дюкен, - сказал юноша. - Моя цель - чтобы Ларош как следует помучился, и ничего больше. А когда он меня усыновит, оформит на меня наследство, все наладится, я вам это обещаю. Пусть забавляется со своей Алин сколько хочет. У той тоже стыда ни на грош!
        - Молчи, Жюстен! Не хочу слушать! - одернул его старый мельник. - Перед Богом клянусь, от твоих слов у меня мороз по коже. Хочешь совет, мой мальчик? Вместо того чтобы следить за чужими мерзостями, лучше сам живи честно. Найди себе хорошую жену, найди работу подальше от Гервиля. Если хочешь - живи в доме, который построил когда-то Гийом для своей семьи. Он до сих пор принадлежит Элизабет.
        Этот урок нравственности произвел эффект: Жюстен залпом осушил свою рюмку.
        - Вы намекаете на Мариетту? - тихо спросил он.
        - Может быть.
        - Наши отношения начались не вчера…
        - Но сейчас она замужем и мать семейства! - жестко произнес Антуан. - Муж, бедняга, наверное, слеп и глух, иначе давно бы уже расквасил тебе физиономию где-нибудь в людном месте!
        - Скажем так: до сих пор меня Бог миловал. Мсье Дюкен, лучше б я был вашим сыном.
        Если б я вырос в вашей семье, то вел бы себя по-другому.
        - А! Эти твои церемонии - «мсье Дюкен»… Я же сказал, мне больше нравится «дедушка Туан». Жиль и Лоран, мои внуки, переняли это от Элизабет и теперь зовут меня только так.
        - Я не смею, - грустно отвечал Жюстен. - Но вы сами заговорили про Элизабет. Есть новости?
        Старый мельник заглянул в красивые черные глаза парня, в которых читались и нетерпение, и тревога.
        - Да, совсем недавно, после долгого перерыва. Я сам ей писал, да только письмо шло целый месяц. Ее послание я ношу при себе, в нагрудном карманчике жилета. Хочешь, прочту? Только очки найду.
        - Письмо она писала вам, мсье. Это было бы бестактно с моей стороны.
        - Надо же, какая щепетильность! - шутливо поддел его старик. - Лучше поищи мои окуляры. Может, на буфете? И, раз встал, поставь на место и водку!
        Меньше чем через минуту Антуан Дюкен уже откашливался, одолеваемый простудой, а Жюстен, затаив дыхание, ждал. Он мог думать об одной лишь Элизабет. Его запретная любовь, его принцесса… Чувства к ней нисколько не угасли.
        Милый дедушка Туан!
        Я так обрадовалась твоему письму, что перечла его дважды. И сразу села писать ответ, в той самой комнате, в которой, как я теперь понимаю, прошли десять счастливых лет моей жизни.
        У меня чудесная новость: я жду нашего с Ричардом малыша. Я все так же скорблю по мужу, но эта надежда - просто как лучик света. Я смогу любить сына или дочку моего Ричарда и заботиться о ребенке, как если бы частичка его будет жить рядом со мной!
        Мейбл и Эдвард радуются, что у них будет внук, и мой свекор, Роберт Джонсон, тоже. Он пообещал, что всегда будет нам опорой. Ребенок родится весной, в марте.
        Норма, наша новая домоправительница, уже выискивает в кулинарных книгах рецепты разных деликатесов, чтобы я набиралась сил, - аппетит у меня неважный.
        Бонни и Жан обрадовались не меньше, чем ма и па. Теперь только и разговоров, что о пеленках, ползунках и вышитых слюнявчиках.
        Думаю, тебе будет приятно сообщить новость тете Ивонн и дяде Пьеру. Я обязательно отправлю рождественские подарки моим маленьким кузенам Жилю и Лорану, только озаботиться их приобретением надо уже сейчас: на зимние праздники мы уедем в Скалистые горы, где у моих приемных родителей загородный дом.
        Обо мне, дорогой дедушка Туан, не тревожься. Я окружена любовью и ни в чем не знаю отказа. И, выражаясь твоими словами, в обиду меня они ни за что не дадут.
        Хочу, чтобы ты знал: я на добровольных началах помогаю Сестрам милосердия, которые заботятся о сиротах, а их в Нью-Йорке очень много. В обществе монахинь, каждая из которых - подвижница, и малышей, которых они берут под крыло, мне хорошо и спокойно.
        Мне тоже есть о ком позаботиться: Луизон, которому девять лет, и его пятилетняя сестричка Агата. Я лечила этих детей и их отца, мсье Анри Моро, еще на пароходе. Как и многие пассажиры твиндека, они тяжело переболели, напившись испорченной воды. Анри Моро родом из французского Берри и тоже недавно овдовел. Работает он в прачечной на Бродвее.
        Мсье Моро - человек редкой доброты и хороший отец, он бы тебе понравился. Я ему о тебе рассказывала. Милый дедушка Туан, целую тебя от всего сердца и обещаю, что впредь буду писать чаще.
        Твоя внучка Элизабет
        Антуан прервал чтение, чтобы посмотреть на понурившегося Жюстена поверх очков. Было ясно, что парень чем-то крепко раздосадован.
        - Ревнуешь к этому симпатичному вдовцу? - сочувственно спросил он.
        - Вовсе нет, мсье! Не вечно же ей скорбеть по мужу! На этот счет я спокоен. Ребенок - это прекрасно, он сделает жизнь Элизабет ярче и приятнее. И хорошо, что у нее есть друзья.
        - Готов услышать несколько строк, которые касаются тебя? Тут есть приписка.
        - Конечно!
        - Тогда слушай: «Теперь о Жюстене. Лучше б он последовал моему совету и не связывался с этим сатаной, никогда! Если у него осталась ко мне хоть капля приязни, он не станет жить под одной крышей с человеком, поломавшим мне жизнь, и не будет, в нарушение всех приличий, встречаться с замужней женщиной. Я была о нем лучшего мнения. Скажи ему об этом, если у него хватит смелости еще раз к тебе приехать». Что ж, ты все слышал, - заключил старый мельник.
        Жюстен спрятал лицо в ладонях. Если б только можно было взлететь, перенестись через океан и сжать Элизабет в объятиях! Но такая радость была ему недоступна.
        - Будете писать ответ, мсье Дюкен, - проговорил он вполголоса, - напишите, что в Гервиле я не задержусь и что я желаю ей обрести наконец свое счастье. Простите, но своих планов я не изменю и встречаться буду, с кем захочу. Спасибо вам за все. В этом доме, рядом с вами, я и сам становлюсь лучше. Прекрасное чувство, хоть долго оно и не продлится. Берегите себя, дедушка Туан!
        Жюстен встал. Лицо у него было грустное. Мгновение - и хлопнула входная дверь. На улице Районант приветствовал хозяина звонким ржанием. Жюстен отвязал его, вскочил в седло и галопом выехал со двора.
        ПРОШЛО ПЯТЬ ЛЕТ
        12. АНТОНЭН
        НЬЮ-ЙОРК, СЕНТРАЛ-ПАРК, ЧЕТВЕРГ, 9 МАРТА 1905 ГОДА
        Маленький мальчик галопировал по аллее Сентрал-парка, лихо оседлав хоббихорс - палку с головой лошадки, сделанной из вареного картона, грива у которой была из желтых шерстяных ниток.
        Он щелкал языком, подражая цокоту лошадиных копыт.
        - Осторожнее, Антонэн! Иначе снова упадешь и собьешь коленку, как в воскресенье! - крикнула ему сидящая на скамейке Элизабет.
        - У тебя, постреленка, и так все ноги в царапинах - не знаешь, куда клеить пластырь! - подхватила Бонни, смеясь.
        Она привычно качала коляску, в которой спал полугодовалый младенец - их с Жаном сынок Уильям. Для своего первенца они выбрали английский аналог имени Гийом.
        - Жду не дождусь, когда наш маленький Уилл будет носиться, как твой Антонэн, - вздохнула она. - Это нелегко - стоять за прилавком в магазине, когда ребенок рядом и постоянно просит грудь.
        - Жан отпустил тебя на вторую половину дня, Бонни. Пользуйся! - отвечала Элизабет, не сводя с сына глаз. - Сегодня такая чудесная погода, и я так рада, что ты смогла приехать и погулять с нами! Снег уже сошел, и в этом году, в виде исключения, нам обещают раннюю весну.
        С этими словами она взяла верную подругу за руку и легонько сжала. Элизабет Джонсон, которой в апреле исполнится двадцать пять, была исключительно хороша собой. Вопреки моде она часто носила свои длинные, темно-каштановые волосы распущенными, убирая их от лица посредством пары гребешков на висках. Сегодня на ней было красивое бархатное платье небесно-голубого оттенка и жакет из той же ткани. Шляпку Элизабет не носила - говорила, что ей комфортнее без нее.
        - У тебя снова новое платье, - заметила Бонни не без лукавства. - Еще немного
        - и станешь законодательницей мод на Манхэттене!
        Эта ремарка позабавила Элизабет, и она сказала:
        - К чему эти увертки, Бонни? Говори прямо: ты слишком кокетлива. Но все претензии - к ма, это она хочет, чтобы я всегда была ослепительна.
        Наедине женщины беседовали только по-французски. Малыш Антонэн, несколько дней назад отпраздновавший пятилетие, был билингвом благодаря усилиям матери, разговаривавшей с ним по-английски и по-французски с рождения. Сын был для Элизабет смыслом жизни. Она наслаждалась каждым мгновением, когда он был рядом.
        - Нет ничего прекраснее материнства, - неожиданно переменила она тему. - Бонни, когда мне впервые дали подержать моего сыночка, я поняла истинный смысл слова «любовь». И, глядя на него, моментально забыла все муки родов. Он был такой крошечный, такой уязвимый!
        - У меня на этот счет другое мнение. Видит Бог, я думала, что умру при родах, - отвечала Бонни. - Я была слишком стара для первенца - тридцать девять лет! Доктор тоже опасался худшего. Да еще Уильям весил четыре килограмма.
        Эти жалобы Элизабет уже приходилось слышать. Она встала и побежала за Антонэном, который ускакал уже довольно далеко и не оглядывался.
        - Вернись немедленно! - окрикнула она мальчика.
        Сын, разумеется, и ухом не повел. Он направлялся к группе девочек, гулявших под присмотром своих нянь, но в конце концов остановился и мать, настигнув его, схватила мальчика за руку.
        - Антонэн, ты почему не слушаешься? - стала она его отчитывать. - Я велела тебе играть около нашей скамейки. Идем, Бонни нас дожидается!
        Элизабет, уверяя всех и вся, что материнство сделало ее совершенно счастливой, ежеминутно опасалась несчастного случая или беды, которые придут и разрушат ее покой, добытый такой дорогой ценой. Она часто удивлялась, что пять лет прошли без забот и трагедий, и даже кошмары, предвещающие очередную драму, ей сниться перестали. Единственная печаль - это что сына она растит без Ричарда. И любви своего деда, Роберта, ему тоже узнать не суждено: мистер Джонсон-старший умер через месяц после рождения внука, о котором обещал всемерно заботиться. Он уехал по делам в Калифорнию, и там у него случился сердечный приступ.
        «Они оба им очень гордились бы!» - часто говорила она себе.
        Судьба испытывала Элизабет столько раз и столь сурово, что ей приходилось сознательно подавлять в себе страх, который сама она формулировала так: «Счастье не может длиться долго!»
        - Надеюсь, Уильям не будет таким непоседой, как твой сын, - заявила Бонни, когда они вернулись.
        - Ты сама не знаешь, чего хочешь, - отвечала, смеясь, Элизабет. - Час назад уверяла, что ждешь не дождешься, когда Уильям побежит, теперь - чтоб он не носился, как мой Антонэн. Идем, Бонни! Мейбл ждет нас к чаю.
        Бонни, которую очень расстраивали ее вновь приобретенная полнота и эти груди кормящей матери, полные молока, передвигалась медленно, толкая перед собой коляску. Они прошли по аллее, потом - по другой, пока не оказались у металлической ограды, напротив Дакота-билдинг.
        - Хочу к Дэбби! - твердил Антонэн.
        - Мы увидимся с Дэбби завтра, дорогой, - отвечала ему Элизабет. - Ну, вспоминай! Завтра я работаю в больнице и ты остаешься с ма. Она уже пригласила в гости тетю Перл!
        Перл Вулворт была замужем за доктором Чарльзом Фостером, и у них была дочка Дэбби, четырех лет. Антонэн кузину обожал. Радуясь, он продолжал дергать мать за юбку. Та наклонилась к нему.
        - Мамочка, я расскажу тебе секрет! Я учу Дэбби по-французски! - с серьезным лицом сообщил мальчик.
        Элизабет задохнулась от нежности. У сына были черные и волнистые, как у Ричарда, волосы, его же четко прорисованные черты лица. От нее он унаследовал голубые глаза и изящный рисунок губ.
        - Это замечательно, - похвалила она. - А пока слезай, пожалуйста, с лошадки, и я понесу тебя на руках до самого дома.
        Она взяла у него игрушку, довольно легкую, но громоздкую. Солнце скрылось за облаками, и сразу похолодало. Прошли годы, но Элизабет так и не смогла стереть из памяти эту картину: Скарлетт Тернер лежит на земле, в каких-то паре метров от входа в Дакота-билдинг…
        - Поторопимся! - сказала она, отводя глаза от места, где разбилась несчастная. - Бонни, как ты планируешь возвращаться? Па может отвезти тебя на машине. Не хочу даже думать, что ты, с Уильямом на руках, поедешь на трамвае!
        - На нем я и поеду, как в прошлый раз. Зато как пригодилась нам твоя старая коляска! Мне не нужно каждый раз ехать сюда со своей. Элизабет, не волнуйся! Новые впечатления - это для малыша хорошо. И Жан обещал, что встретит нас на остановке в назначенное время.
        - Делай как знаешь, - уступила молодая женщина. - Антонэн, идем! Оставим твоего скакуна у дедушки в гараже.
        Мальчику нравилось в гараже. Там было сумрачно, пол - мощенный камнем, и пахло бензином и кожей. Ему уже рассказали, что двадцать лет назад здесь содержались лошадь и экипаж Вулвортов, а потом помещение переоборудовали под автомобиль.
        Здесь же Бонни оставила коляску, прежде служившую Антонэну. Это была роскошная модель из темно-синего молескина, с большими колесами. Элизабет хотела подарить им коляску, но дядя Жан из гордости отказался.
        «Отец прислал нам денег для Уильяма, как раз подержанную коляску и купим!»
        Антуан Дюкен, узнав из письма, что у него теперь есть еще один замечательный внук, не помнил себя от радости и гордости. В свои семьдесят восемь он пригласил соседей выпить за здоровье маленького Уильяма, а на следующий день доехал до самого Ангулема, чтобы отправить в Нью-Йорк денег на подарок.
        Верная обещанию, Элизабет регулярно писала своему дедушке Туану. С самого рождения Антонэна раз в два месяца она отправляла его фотографии, а с недавних пор - и снимки Бонни с грудничком Уильямом.
        Мейбл сама открыла им входную дверь, проводила в апартаменты. На талии у нее был повязан фартучек, и она воинственно помахивала деревянной поварешкой. Она наклонилась поцеловать Антонэна, но тот на одной ножке поскакал в кухню - свое любимое место в квартире, потому что он был страшный сладкоежка.
        - Я нажарила блинчиков, - объявила хозяйка дома. - Не беспокойтесь, под присмотром Нормы - чтобы ничего не напутать с ингредиентами. А еще чай с нами будет пить нежданный гость! Бонни, дай мне подержать малыша! Боже, какой он славный!
        Разбуженный Уильям, посасывая кулачок, смотрел на Мейбл своими серыми, в светло-коричневую крапинку, глазенками.
        - Кто пришел, ма? - спросила Элизабет, снимая жакет.
        - Жан, милая. Закрыл после обеда магазин и приехал. Думаю, решил сам забрать Бонни с сыном.
        Элизабет при этом известии моментально напряглась. Уже много недель они с дядей были, что называется, на ножах, о чем Эдвард и Мейбл не знали.
        - Жан приехал сюда? - удивилась Бонни. - Замечательно! Всю дорогу до дома будет нести сына сам. Он становится тяжелым!
        - Ты права, - улыбнулась Мейбл. - Идем, посмотрим, чем там занят Антонэн. Норма исполняет любой его каприз!
        Жан Дюкен, заслышав голоса, вышел из гостиной, куда его проводила домоправительница. И нос к носу столкнулся с племянницей, которая не пошла с Бонни и Мейбл.
        - Догадываюсь, зачем ты здесь, дядя Жан, - прошептала Элизабет, еле сдерживая гнев. - Мог бы дать мне еще времени.
        - Нет, ты имела его достаточно. Сегодня я дождусь-таки мистера Вулворта и поставлю его в известность. Я тебя предупреждал.
        - Если ты это сделаешь, я никогда тебя не прощу, - пригрозила молодая женщина.
        - А если не сделаю, это будет оскорблением памяти Гийома! Очень сомневаюсь, Элизабет, что отец одобрил бы твое поведение, будь он жив.
        - Но папы нет на свете, и нечего мне об этом напоминать! Я вправе поступать, как считаю нужным, по велению сердца!
        - Не сердца, а кое-чего другого, если спросите меня, - тоже очень тихо и зло прокомментировал Жан. - Большое несчастье, что Ричард погиб в море.
        Мейбл, с малышом Уильямом на руках, прервала ссору.
        - Блинчики готовы! Мы сегодня полдничаем в кухне, по-простому! - сказала она.
        - Мы уже идем, ма! - ответила Элизабет.
        Жан досадливо пожал плечами. Он всегда ощущал себя неловко в изысканном интерьере квартиры Вулвортов, да и цель визита, как бы он ни храбрился, была ему неприятна.
        - Я достаточно натерпелась в жизни, дядя Жан, - продолжала молодая женщина. - Ты мне не опекун, поэтому дай жить спокойно! И перестань вспоминать про трагическую смерть Ричарда. Он спас тебя ценой своей жизни.
        - Я этого никогда не забуду. Десять дней! Я даю тебе еще десять дней, - твердо произнес он. - А теперь идем есть эти чертовы блинчики, чтобы я поскорее мог забрать жену и сына домой!
        Он зашагал к кухне, в своем коричневом саржевом костюме, руки в карманах. Элизабет провожала его взглядом, пока он не скрылся из виду. Застыв на месте, расстроенная, она услышала тоненький голосок Антонэна, здоровающегося с двоюродным дедом.
        «Как он смеет вспоминать папу?! - недоумевала она. - Они, конечно, похожи, но только внешне. Дядя Жан - жесткий, категоричный эгоист. Но в итоге будет по-моему!»
        БРОДВЕЙ, ПЯТНИЦА, 10 МАРТА 1905 ГОДА, В ЧАС ПОПОЛУДНИ
        Каждый раз, поднимаясь на седьмой этаж этого обшарпанного дома, Элизабет вспоминала жалкое жилище, в котором они с отцом провели первые несколько дней в Нью-Йорке. Потрескавшаяся штукатурка на стенах, запах жира и нечистоты, смутные шумы - все это ворошило в душе страхи маленькой девочки, которая осталась совсем одна в большом чужом городе.
        - Ну, скорее открывай! - проговорила она, постучав наконец в сероватую деревянную дверь.
        И привычное чудо свершилось: Анри Моро открыл и тут же заключил ее в объятия. Плохим воспоминаниям сюда ходу не было - молодая женщина предалась безграничной нежности, которую дарил ей возлюбленный.
        Она успела привыкнуть к этой скромной маленькой квартирке, чистой и ухоженной, которая стала ее тайным убежищем.
        Их с Анри связь продолжалась уже больше года. Жан Дюкен узнал о них три месяца назад, по нелепой случайности. И сколько Бонни его ни уговаривала, с тех пор он не упускал случая отчитать племянницу, напомнить ей о нравственности, приличиях и чести семьи.
        Элизабет сначала не воспринимала его слова всерьез, потом взбунтовалась. У них с Жаном началась настоящая война, причем молодая женщина решительно отстаивала свое право на счастье.
        - Ты припоздала, моя красавица. Я уже боялся, не придешь совсем, - шепнул Анри ей на ушко.
        - Антонэн порезался как раз, когда я собиралась. Пришлось утешать, - объяснила Элизабет. - Он часто себя ранит. Сегодня вот полоснул ножом по большому пальцу на руке: хотел отрезать себе сдобной булки, причем большим ножом для жаркого.
        - Лисбет, я понимаю. Наверное, слез было!
        - О да! - с благодарностью вздохнула молодая женщина.
        Анри понимал все. Он был терпимым, терпеливым, ласковым, у него не случалось перепадов настроения. Она, в свой черед, обняла его, а он тут же ответил поцелуем. Элизабет, благодаря этому чуть робкому мужчине, расцвела, ибо тело и душа ее были в равной степени довольны. Он осыпал ее нежными словами и ласками до и после любовной схватки, и ей это ничуть не надоедало.
        - Лисбет, ты сегодня такая красивая! - сказал он, помогая ей снять пальто. - Это голубое платье очень тебе идет.
        За комплиментом последовал поцелуй, на этот раз - в лоб. Смеясь, молодая женщина покружилась, любуясь своей бархатной, отделанной воланом юбкой.
        - Идем к тебе в комнату, - предложила она. - У меня всего два часа. И все из-за дяди Жана.
        Вчера он приехал к нам домой решительно настроенный рассказать про нас с тобой родителям. Не много ли он на себя берет? Угрожал мне, но я не уступала, и он дал последнюю отсрочку - десять дней. Я подумала и решила, что теперь сама заеду к нему в гости - расставить все точки над «?».
        Она дрожала от раздражения. Анри начал расстегивать ее лиф: все секреты женской одежды он успел изучить в прачечной, а с недавних пор так и вовсе стирал театральные костюмы.
        - Забудь об этом хотя бы на время, Лисбет. Мы - вдвоем, и это большое везение, потому что Агата утром жаловалась на мигрень и не хотела вставать. Думаю, в школе ей не нравится.
        - Бедная! Мне тоже так кажется. Нужно было оставить ее дома.
        - И пожертвовать этими моментами радости? Я заберу ее из школы вечером и, если ей не полегчало, завтра оставлю дома. Но пока у меня одна забота - это ты, моя ненаглядная Лисбет!
        Элизабет почувствовала, как в ней просыпается желание. Хотелось поскорее оказаться голой под одеялом, отдаться тому, кого она иногда шутя называла на французский манер «mоn hоmmе»[38 - «Мой мужчина» (фр.)] забавляя Анри парижским прононсом. С ним она была непосредственной, раскованной, чего никогда не случалось с Ричардом.
        Сегодня, вопреки обыкновению, ее любовник не спешил. Осыпал поцелуями ее волосы, и шею, и плечи, но прилечь на кровать не просил. Элизабет сама сняла юбку и ногой отшвырнула ее на паркет.
        - Присядь, моя сладкая, я сниму чулки, - ласковым голосом предложил он.
        Молодая женщина послушалась, присмотрелась к нему повнимательнее. Она привыкла доверять интуиции и сразу поняла, что его что-то беспокоит.
        - Что-то случилось? - спросила она. - Ты все думаешь про Агату? Нет, это другое!
        - Если скажу, рассердишься.
        Узнать было интересно, но с этим можно и повременить… Какое-то время Элизабет не сводила глаз с золотисто-каштановой макушки Анри, который отстегнул подвязки и стал скатывать вниз шелковый чулок.
        А потом чмокнул ее в обнажившуюся коленку.
        Для Элизабет это был удар в самое сердце. Она вспомнила, что Жюстен сделал то же самое в той каморке в конюшне.
        «Теперь я знаю! - сказала она себе, поражаясь очевидному. - Анри напоминает мне Жюстена, тоже ласкового, внимательного, нежного. Я до сих пор думаю о нем. Я потеряла его, и это до сих пор меня гложет… Надо было выбросить оловянного солдатика, его подарок!»
        На глаза моментально навернулись слезы. В письмах от Дюкенов про Жюстена не было ни строчки. Она поступала так же, никогда не спрашивала о нем.
        - Лисбет! - позвал Анри. - Я тебя расстроил?
        - Нет, что ты! Пожалуйста, поцелуй меня, и побыстрей!
        Она легла поперек кровати, увлекая его за собой. Он потерся лбом у нее между грудями, потом чуть приподнялся, чтобы опьянить ее страстными поцелуями. Чуть не плача, Элизабет в спешке стянула муслиновую комбинацию, а потом и шелковые трусики.
        - Я мерзну, согрей меня! - взмолилась она.
        Анри тоже разделся. Скоро оба были обнажены, оба - в хаосе из простыней и одеял. Элизабет требовала молча, едва заметными молящими жестами, ласками, заставлявшими его забыть о внешнем мире. И ее любовник подчинялся, заставляя ее трепетать от наслаждения.
        Он коснулся губами коричневых сосков, затем пробежал по животу, бедрам, пока не приник наконец к теплому источнику, нежнейшему из нежных, наполненному соком, которого он так жаждал. Она коротко, словно с изумлением, вскрикивала, постанывала и изгибалась, впивалась пальцами любовнику в волосы.
        Когда до экстаза оставалась какая-то секунда, Анри остановился. Он тоже едва сдерживался, чтобы не кончить. Пытаясь обуздать возбуждение, он лег с ней рядом, ласково привлек к себе и стал ласкать ее круглые груди, по его уверениям, «самые красивые в мире».
        - Иди ко мне, - сказала она. - Иди! Я так хочу тебя!
        Она дышала прерывисто - щеки пылают, глаза прикрыты - в ожидании прекрасного, неотвратимого момента, когда глубоко внутри все содрогнется сладостной волной и появится это восхитительное чувство забытья, парения, счастья, ощущаемого каждой частичкой тела… Анри вошел, как всегда, деликатно, безгласный в своем блаженстве, с сосредоточенным лицом. Он словно бы воздавал почести богине, и, по сути, именно это ощущение не покидало его с первого раза, когда они с Элизабет занялись любовью.
        - За что мне такой подарок? - спросил он тогда. - Я недостоин.
        Элизабет тогда только удивленно вскрикнула и впилась в его губы настойчивым, долгим поцелуем. То же она проделала и сегодня, целуя его без конца, пока он двигался в ней, постепенно набирая темп.
        - Я так тебя люблю! - пробормотал он, хватая ртом воздух.
        И замер, чтобы на нее посмотреть. Молодая женщина слабо улыбалась. Губы у нее были очень яркие, на перламутровой шее билась жилка… Она открыла глаза, посмотрела с изумлением, а потом схватила его за плечи, пробежалась руками по спине до самой поясницы. Кожа у Анри гладкая, упругая, и ласкать ее так приятно…
        - Иди ко мне, умоляю! - выдохнула она.
        - Красота моя, я уже в тебе, и это сводит меня с ума! - отвечал он, проникая глубже.
        Наслаждение было так близко, и больше он ее не щадил. Она обвила ногами его бедра, чтобы приблизить и полнее принять собственный оргазм. Он в упоении застонал, когда она вдруг открылась вся, обессиленная, задыхающаяся, сотрясаемая сладостными спазмами.
        Довольно долго они лежали, обнявшись, в приятном утомлении. Элизабет спрятала лицо на груди у любовника, который нежно ее обнимал.
        - Мне бы так хотелось, чтобы ты никуда не уходила, - тихо признался он. - Осталась бы подольше… Мы вдвоем, но я знаю, что скоро ты уйдешь, и мне становится грустно.
        - Анри, мне жаль, но я не могу. Из-за этого ты расстроился? Если да, то как я могу на тебя за это обижаться?
        - Нет, Лисбет, тут другое. Если честно, я не понимаю, почему ты скрываешь наши отношения от родителей. Расскажешь им правду - и у Жана не будет повода тебе досаждать. Хотя, если честно, я с ним согласен. Так дальше не может продолжаться. Лисбет, мы оба свободны. Я помню и люблю мою покойную жену, ты - своего мужа, но мы еще молоды и можем изменить свою жизнь, стать парой.
        Элизабет растерялась, не нашла что ответить. После короткого раздумья она спросила:
        - Ты хотел бы, чтобы мы поженились? Анри, дело в том, что если я и скрываю наши отношения от родителей, то именно затем, чтобы меня не заставляли их узаконить. Я знаю па, он заведет ту же песню, что и дядюшка Жан!
        Анри резко сел на кровати. Потом встал и подобрал с пола кальсоны и нательную майку.
        - А, я все-таки зацепил за больное, как говаривал мой отец! - воскликнул он. - Мистер Вулворт не захочет, чтобы ты связала жизнь с типом, который работает в прачечной, да еще с двумя детьми!
        Тут пришел черед и Элизабет спрыгнуть с кровати. Растрепанная, совершенно голая, она с обиженным видом переплела руки на груди.
        - Больше никто не может диктовать мне свою волю: ни па, ни ма, ни дядя! - заявила она. - И не говори о себе с таким уничижением, Анри. Для меня все профессии хороши. Здесь, в Нью-Йорке, на американской земле, каждый может попытать удачи, и меня задевает тот факт, что социальные различия до сих пор имеют значение.
        - В чем тогда проблема, скажи! - Его лицо выражало неподдельное огорчение.
        - Не знаю! - отрезала она, поворачиваясь к любовнику спиной.
        Он не мог не улыбнуться, очарованный этим зрелищем.
        - Ты недостаточно сильно меня любишь, - вынужден был признать Анри.
        Элизабет надела комбинацию, следом - юбку. На душе у нее было гадко. А когда она стала расчесываться перед стенным зеркалом, это уже было начало паники.
        - Анри, ты чрезвычайно важен для меня, и я очень люблю Агату и Луизона.
        Но ведь и у тебя есть своя гордость. Давай рассуждать логично: здесь мы бы жить не смогли, потому что у меня есть Антонэн. Твоей зарплаты не хватит, чтобы снимать квартиру побольше, а я в состоянии это сделать, благодаря деньгам Вулвортов.
        - Деньгам, которые тебе не принадлежат.
        - Возможно. Но ты прекрасно знаешь, что па выплачивает мне ренту и что я буду их наследницей. Я могла бы тратить без счета, но живу экономно, за вычетом благотворительных взносов, которые получает от меня больница милосердных сестер.
        Анри Моро так разволновался, что схватил сигарету и тут же закурил. Он окинул молодую женщину обожающим, но печальным взглядом.
        - Да, мне бы не хотелось от тебя зависеть, - кивнул он. - И я прекрасно понимаю, что не в состоянии обеспечить тебе тот образ жизни, к которому ты привыкла. Короче, это тупик.
        Это последнее слово оживило воспоминания особого толка, которое у них было одно на двоих. Элизабет улыбнулась, подбежала к Анри и прильнула к нему.
        - Ну и что? - сказала она. - В тупике мы с тобой уже бывали, и это было чудесно! Помнишь, за зданием прачечной? Больше не было сил противиться притяжению, толкавшему нас друг к другу. Вечером я приводила детей домой и ждала момента, когда ты пожмешь мне руку, - только чтобы ощутить твое прикосновение. А ты потом сказал, что у тебя было так же.
        Анри нежно ее обнял, осыпал легкими поцелуями ее щечки, губы и лоб.
        - Я никогда этого не забуду, Лисбет. Все было словно во сне. Я повел тебя на задний двор показать котенка, о котором мы говорили. Оба склонились над ним, и когда стали обсуждать участь этого несчастного существа, ты оказалась так близко, что я тебя поцеловал. Хотя ты так на меня смотрела… Я часто думал потом, смог бы хоть кто-то устоять перед таким взглядом. Обольстительным, манящим…
        Элизабет тихонько вздохнула. Нечто похожее слышала она и от Ричарда в каюте «Турени» - парохода, который вез ее обратно во Францию семь лет назад. Выходит, ее покойный супруг не так уж заблуждался.
        Стоило Элизабет выйти из траура, как Мейбл принялась знакомить ее с холостяками из высшего нью-йоркского общества. Некоторые ей даже нравились. После пары свиданий, а иногда и после вальса, когда она воображала себя покоренной, готовой к поцелую, кавалер, уверившись, что она согласна, вдруг начинал катастрофически торопить события. А еще вот уже полгода ей досаждал своим вниманием доктор Чарльз Фостер. Он признался, что безумно влюблен и давно разочаровался в своей супруге Перл, по его мнению, слишком меркантильной, тщеславной и пустой.
        - Анри, не сваливай всю вину на меня, - игриво возразила она. - Ты тоже на меня смотрел… по-особенному.
        - Так и было, - признал он.
        - А потом ты помог мне подняться и стал целовать, поглаживать мое лицо, волосы, спину. Я себя не помнила от счастья, Анри. И на следующий день мы насладились им полной мерой, на этой вот кровати. Шел дождь, и ты затопил печку, чтобы я не мерзла. И мы счастливы до сих пор, наши чувства не ослабевают. Зачем что-то менять?
        Анри согласно кивнул. Он увлек Элизабет в соседнюю комнату, где обычно готовил еду, а дети по вечерам делали уроки.
        - Заварить нам чаю? - спросил он.
        - Да. Но ты все равно выглядишь расстроенным. Мне не хочется уходить с тяжелым сердцем. Дай мне еще немного времени, я могу и передумать. Новый брак меня… немного пугает. Не хотелось бы навредить Антонэну. Я стараюсь дать ему всю свою любовь, уберечь от малейших огорчений.
        Элизабет с трудом сдерживала печаль. Анри это видел, но все же не удержался, чтобы не сказать:
        - Я раз десять видел твоего сына в Сентрал-парке. Десять раз за пять лет, Лисбет! Я был бы ему хорошим отцом. Ребенок, у которого нет одного родителя, страдает, от этого никуда не деться. Агата - ежедневное тому подтверждение. У нее слабое здоровье, и для своих десяти лет она очень мала ростом. Я уже молчу о приступах рыданий, которые она не может сдерживать. Луизон стал больше дерзить, и результаты в школе ухудшились. Будь с нами Тереза, нам жилось бы лучше.
        - Конечно, детям нужна мать, - отвечала Элизабет. - Я делала, что могла, чтобы хоть как-то их утешить.
        - И я тебе за это очень благодарен, моя хорошая! - вскинулся Анри. - Если бы не ты, им пришлось бы еще тяжелее. Дети очень к тебе привязаны, и я знаю, ты их любишь, но я, наверное, очень ошибался, думая, что ты охотно станешь им второй матерью. Лисбет, я редко говорю с тобой о своей первой жене. Как-то неудобно, что ли… Тереза была очень набожной, заботливой, сердечной. И, будь она жива, я бы прожил с нею жизнь, не задаваясь никакими вопросами. Но судьба решила иначе.
        - Что ты этим хочешь сказать?
        - Стыдно признаться, но я никогда не чувствовал к Терезе того, что чувствую к тебе. Настоящую любовь я открыл для себя в тот день, когда уложил тебя на свою кровать и, обнаженную, стал целовать. Пойми правильно, я влюбился намного раньше, не смея ни на что надеяться. А теперь дни без тебя кажутся мне бесконечными. Я дышу полной грудью, только когда слышу на лестнице твои шаги, когда ты входишь в дом.
        Настоящее признание в любви… Элизабет прекрасно понимала серьезность происходящего. Следя за Анри взглядом, она думала о своем. Он вскипятил воду, подготовил заварник, выбрал для нее лучшую чашку. Высокий, худощавый, он неизменно вызывал у нее умиление.
        «Мне нравится моя жизнь такой, какая она есть, - заключила она. - Ма и па - прекрасные дедушка и бабушка для Антонэна, который живет с ними, и они его обожают. Мы вчетвером - крепкая, дружная семья. Я не могу разрушить эту гармонию».
        Анри не откажешь в проницательности: если она решит выйти за него, Эдвард не станет противиться, но сделает все возможное, чтобы ее отговорить.
        «А ведь ма так хочет снова выдать меня замуж! - сказала она себе. - И обещает, что па постарается снять для нас квартиру в Дакота-билдинг».
        Анри поставил перед Элизабет чашку, достал из буфета кекс с сухофруктами и отрезал два ломтика.
        - Я не какой-то там ветреник, Лисбет, - неожиданно вырвалось у него. - Я тебя люблю и с тобой хочу жить, пока не умру. Я так и сказал кузену. Он уже немолод и хочет, чтобы года через три-четыре я сам управлял прачечной. А еще - чтобы я женился на дочке его лучшего работника. Ее зовут Линда.
        - Вот как? - растерялась Элизабет. - Ты раньше об этом не говорил.
        - Ей около тридцати, как и мне. Родители по рождению немцы.
        - Красивая?
        - Какая разница? Я не присматривался.
        - Может, Линда тайно в тебя влюблена, бедняжка? Мечтает, чтобы ты подошел, поцеловал? Мечты о поцелуях, которые никогда не сбываются…
        Это было сказано тихо, едва слышно. Анри не понравился ее отсутствующий взгляд. Элизабет была сейчас где-то далеко, и от него, и от Нью-Йорка, в каких-то таинственных далях.
        - Ты сейчас точно говорила о Линде? - со вздохом произнес он.
        - Ну да! - Молодая женщина вздрогнула, как при внезапном пробуждении. - Извини, я как-то привыкла жалеть женщин. По сравнению с мужчинами, у них так мало свободы. Пока мы были помолвлены, Ричард был очень ревнив. Он пытался с этим справиться, но я уверена, что он бы постоянно меня контролировал. Каждую минуту!
        - Когда кого-то любишь, ревнуешь, Лисбет. Мне самое время встревожиться, потому что по поводу Линды ты, похоже, совершенно спокойна.
        - Зачем ревновать, когда ты, Анри, к ней равнодушен? Мы сейчас тратим на бесполезные разговоры то малое время, которое нам осталось.
        Элизабет с сожалением посмотрела на часы. Сегодня ни чай, ни эти прощальные минуты, обычно такие приятные, не были ей в радость. Все шло вразрез с ее желаниями. До сих пор их с Анри тайные свидания проходили гладко, без единой фальшивой нотки. Чаще всего они сразу ложились в постель, ласкались, целовались, болтали о детях и о чем-то банальном. А утолив любовный жар, вместе полдничали.
        - Милый, мне пора, - постаралась она сказать как можно мягче. - Совсем забыла: в воскресенье нас ждут Рамберы!
        Луизону будет приятно увидеться с Тони. Я приду с Антонэном, познакомитесь поближе.
        Это уже вошло в традицию. После переезда из Бронкса на 42-ю улицу в округе Манхэттен Леа и Батист Рамберы не реже чем раз в месяц приглашали в гости Элизабет и Анри с детьми.
        - Ты еще никогда не водила к ним сына, Лисбет. Прошу, не думай, что обязана. Из-за того, что я сегодня сказал.
        - А ты, пожалуйста, перестань травить себе душу. Антонэн страшный непоседа, поэтому я предпочитаю оставлять его под присмотром ма. Анри, имей терпение! Я тебя люблю и обещаю подумать о нашем будущем!
        Молодая женщина встала и, улыбаясь, надела жакет. Он, тоже приободрившись, ее обнял. Какое-то время они нежно целовались.
        - Значит, увидимся у Рамберов в воскресенье? - сказал Анри. - А сейчас ты куда?
        - Мои планы не поменялись: еду к дяде Жану. Не волнуйся, возьму такси. Автомобили - чудесное изобретение, поражаюсь тому, что мы обходились без них раньше. Если что-то с Агатой, звони. Я о ней позабочусь. И не смей просить о той же услуге Линду! Обещаешь?
        Элизабет игриво нахмурилась, изображая ревность. Анри досадливо улыбнулся. Он все прекрасно понял.
        - Обещаю!
        Когда она ушла, накатило глубокое уныние. Он вернулся за стол, посмотрел на чашки, заварник, кусок кекса, к которому Лисбет не прикоснулась.
        - Какой же я все-таки идиот! - Он тихо вздохнул. - Лучше б молчал!
        Улица Бродвей, протянувшаяся через весь Манхэттен, с севера на юг, была колоритной, красочной, оживленной в любое время суток. Элизабет решила немного прогуляться пешком и уже потом подозвать такси - ей надо было успокоить нервы и упорядочить мысли.
        «Почему Анри сегодня мне все это сказал? Наверное, я сама виновата.
        Если б я не пожаловалась на дядю Жана…» - начала она упрекать себя, не ступив и пары шагов.
        Она рассеянно поглядывала на витрины магазинов, но ни разу не остановилась, чтобы рассмотреть получше выставленные там товары. Ей случалось приобрести игрушку Антонэну в те дни, когда она бывала у Анри, но сейчас, расстроенная, она об этом даже не вспомнила.
        На тротуарах было людно, по дороге сновали конные упряжки, автомобили, омнибусы, велосипеды - двух- и трехколесные. Поравнявшись с Лицейским театром39[39 - The Lyceum Theatre. Один из старейших театров Бродвея, наряду с театром «Новый Амстердам». Открыт в 1903 г. и функционирует по сей день, название не менялось. В 1974 г. признан историческим памятником. (Примеч. автора)], она вспомнила вечер 1903 года, когда они с Мейбл и Эдвардом были на спектакле «Гордый князь», премьера которого состоялась 2 ноября в том же году.
        «Театр такой красивый! Мраморные лестницы, бархатный занавес, всюду позолота! Места у нас были на балконе…»
        Пришлось признать очевидное: она действительно ценит роскошную жизнь, которую ей обеспечивают Вулворты, не меньше, чем свою свободу. Выйдя за Анри, она лишится и того, и другого… Элизабет стало стыдно. Можно, конечно, убедить себя, что единственная проблема - Антонэн… И тут она вспомнила, как недавно мальчик прошептал: «У меня нет папы, и у тебя, мамочка, тоже!»
        Грустная Элизабет поискала глазами такси. Она шла пешком довольно долго, нужно было поспешить. Показался автомобиль с привычной вывеской. Шофер притормозил и свернул к тротуару, как только она махнула рукой.
        Устроившись на заднем сиденье и только тогда отметив, что ноги очень устали, Элизабет встретилась глазами с прохожим, который на плече нес метлу, а в руке - ведро. На голове у него была грязная фуражка, худое лицо наполовину было скрыто под седеющими усами и бородой. Одежда - жалкие лохмотья. Отсутствующий взгляд…
        Она подумала, что вот он - символ нищеты, один из многочисленных скитальцев, ищущих в громадном городе хоть какую-то работу, а чаще - подаяние.
        «Во что я превратилась? - спросила она себя. - Гордился бы дедушка Туан такой внучкой? Па осыпает меня подарками, ма хочет, чтобы я была элегантной. Антонэн избалован не меньше. А у Анри - тяжелая работа, и он выкладывается за каждый пенни. Я пользуюсь его любовью, а сама не желаю ничем пожертвовать ради него!»
        Элизабет вышла из такси перед бакалейным магазином Дюкенов. Настроение у нее было скверное, воинственность как-то поугасла. Бонни смотрела на нее с опаской, хоть и пыталась улыбаться. Из подсобки доносился детский плач. Женщины обнялись без привычного энтузиазма.
        - Бонни, может, Уильям проголодался?
        - Нет, просто зубки режутся. Аптекарь (он ирландец) продал мне кусочек корневища ириса, - стала объяснять подруга. - Говорит, это успокаивает боль у таких деток.
        - Правду говорит. Я тоже им пользовалась, чтобы Антонэн меньше плакал. Бонни, а где мой дядюшка? Я приехала, чтобы положить конец его каверзам.
        - Каверзам? Видит Бог, Лисбет, ты преувеличиваешь! - возмутилась та. - Но можешь оттягать Жана за уши, если тебя это порадует. Он укачивает своего отпрыска.
        Замужняя женщина и мать, Бонни теперь улыбалась гораздо реже, чем раньше. Раздосадованная Элизабет открыла застекленную дверь, украшенную кружевной занавеской, и оказалась в подсобном помещении, обустроенном под детскую. За ее спиной зазвенел дверной колокольчик, и в магазин вошли две посетительницы.
        - А, вот и племянница явилась! - буркнул Жан. - Я тебя так скоро не ждал. До срока еще девять дней!
        Уильям, заслышав отцовский голос, раскричался пуще прежнего. Личико у него было пунцовое и все в слезах. Элизабет взяла его на руки.
        - Ну кто так укачивает детей? И потом, комната крошечная, а ты тут куришь, рядом с сыном. Доктор Фостер говорит, табак для младенцев вреден. И что у малыша, когда режутся зубки, могут случиться конвульсии.
        - Ты что, пришла меня учить, что хорошо, а что плохо? - отбивался Жан.
        - А почему бы и нет? Ты, дядюшка, позволяешь себе выходки похуже - вмешиваешься в чужие сердечные дела. Скажу напрямик: оставь меня в покое и не смей больше ходить и отчитывать Анри. Одного раза хватит. Мы любим друг друга и счастливы этим.
        - Если б ты только любила, а не спала с этим типом, я бы слова не сказал! Он - твой любовник, Элизабет. Это аморально и неприлично. Соседи этого Моро наверняка считают тебя девицей легкого поведения. Прости, если задену твою стыдливость, но что будет, если ты забеременеешь?
        - Думаю, у меня родится еще ребенок.
        - Она еще будет дерзить! Я скажу тебе, что будет: Эдварду Вулворту, хочет он того или нет, придется вас срочно поженить и потратить кругленькую сумму, чтобы отселить тебя подальше!
        - Нет, замуж за Анри я не пошла бы, даже если бы ждала от него ребенка. Я воспитала бы его сама или с участием его отца, а кольцо на палец мне не нужно.
        Элизабет со вздохом поцеловала в лобик Уильяма, который плакать уже перестал. Ей хотелось кричать, что она не любит Анри так сильно, как Жюстена, сводного брата матери, который, подобно недостижимой мечте, живет у нее в сердце.
        - Ты совсем рехнулась? - уже испугался Жан. - Нормальной женщине такое и в голову не придет! Бог свидетель, я сделал все, что мог. Поступай, как хочешь. Я умываю руки!
        Жан Дюкен выругался в истинно французской манере, с той только пользой, что племянница улыбнулась. Но этот проблеск веселья тут же померк.
        - Делай что хочешь, - продолжал Жан. - Но предупреждаю: я написал Пьеру недели две назад. Брат наверняка прочитает письмо отцу. Я не могу один нести это бремя. Ты катишься по наклонной, Элизабет. Я обязан был рассказать!
        Элизабет не верила своим ушам. Злая, как черт, она положила племянника в коляску. Взгляд голубых глаз встретился с взглядом серо-золотых глаз Жана.
        - Ты поступил дурно. Я никогда тебе этого не прощу, и на этот раз я говорю искренне. Дедушка Туан заслуживает спокойной старости. А теперь, по твоей вине, он будет терзаться. Выход у меня один: напишу и объясню, как я все это вижу. И он наверняка поймет, как понял бы папа!
        - Да что ты можешь об этом знать? - взвился Жан. - Элизабет, тебе было шесть лет, когда Гийома убили!
        - Ненавижу тебя! - крикнула она, убегая.
        Покупательницы, которые задержались в магазине, проводили ее глазами. Элизабет даже с Бонни не попрощалась.
        «Могли бы и не ссориться в магазине, когда у меня клиенты, - подумала та. - Хорошо еще, что эти дамы ни слова не понимают по-французски!»
        Выходя из такси возле подъезда Дакота-билдинг, Элизабет сдерживалась, чтобы не заплакать. Внутри у нее бушевала злость, но это была не единственная причина дискомфорта. Ее терзала необъяснимая, глухая тревога.
        - Дома что-то произошло, - прошептала она, поздоровавшись со швейцаром, который, как обычно, стоял у открытых ворот.
        Молодой служащий, управлявший лифтами, метнул на нее любопытный взгляд. Эту молодую даму он находил очень красивой и всегда старался сказать ей что-нибудь приятное. Сегодня Элизабет на любезность не ответила - так задумалась, что просто его не услышала.
        «Я знала, что долго так продолжаться не может! - сказала она себе, оказавшись на четвертом этаже. - Антонэн! Не нужно было оставлять его одного. Только не сегодня!»
        У молодой женщины перехватило дыхание, едва она увидела, что одна из створок входной дубовой двери Вулвортов приоткрыта. Она вбежала в просторный холл, и в тот же миг из гостиной показалась Норма.
        - А, наконец-то вы пришли, Лисбет! - воскликнула домоправительница. - Мадам только что звонила Дюкенам в магазин, и Бонни сказала, вы давно уехали.
        - Норма, ты меня пугаешь! Что стряслось?
        - Антонэн упал. Доктор Фостер говорит, что его нужно везти в больницу. Ваш сын поломал руку.
        - Боже мой! - простонала Элизабет.
        Картина ее глазам предстала удручающая. Антонэн лежал на канапе, личико у него было красное от боли. Мейбл стояла рядом на коленях и гладила его по лбу. Сидящая тут же, в кресле, Перл курила сигарету, а няня суетилась вокруг малышки Дэбби, которая, всхлипывая, сосала большой палец.
        Доктор Фостер складывал инструменты в чемоданчик.
        - Я приехал, как только смог, Лисбет, - сказал он, подходя к молодой женщине. - Не тревожьтесь, у него перелом плечевой кости, чистый, без осложнений. У детей такие срастаются быстро. Но Антонэну придется несколько недель поносить гипс.
        Она кивала, не сводя глаз с сына. Антонэн застонал, позвал ее:
        - Мама! Мамочка! Мне больно!
        Мейбл, осунувшаяся, с красными от слез глазами, пустилась в объяснения:
        - Мне так жаль, дорогая! Мы с Перл болтали, а Антонэну с Дэбби я разрешила пойти в его комнату и там поиграть.
        - А я имела глупость отпустить няню попить кофе в кухне - Норма предложила, - с подчеркнутой холодностью уточнила Перл своим хорошо поставленным голосом. - Еще одно доказательство, что не надо миндальничать с прислугой!
        - Потом мы услышали шум и закричала Дэбби, - продолжала Мейбл. - Было понятно, что она сильно испугалась. Я кинулась в детскую, а там - Антонэн корчится от боли на ковре!
        Элизабет слушала, осыпая щеки и лоб мальчика поцелуями. Антонэн был в маечке, потому что Чарльз Фостер соорудил ему временную повязку.
        - Так ли необходима госпитализация? - спросила она у доктора. - Опасаетесь, что он ушиб голову?
        - Нет, я проверил все, что было можно. И потом, этот маленький проказник помнит, как упал, это хороший знак, - отвечал Фостер.
        - Он нам рассказал, что залез на каминную полку, - подхватила Мейбл дрожащим голосом. - Хотел снять со стены картинку для Дэбби. Ты знаешь ее, Лисбет. Гравюра, на которой скачущая галопом лошадь!
        Молодая мать, чуть успокоившись, пробормотала едва слышно «Да, конечно». Ее уже одолевало чувство вины. Она презирала себя за то, что оставила ребенка с единственной целью - переспать с любовником.
        «Я могла бы найти его бездыханным! Потерять навсегда! И кошмары, предупреждающие о трагедии, мне не снились! - говорила она себе, терзаемая муками совести. - Нам еще повезло! Антонэн мог разбить голову…»
        Элизабет била нервная дрожь. Перл с презрительным видом заявила, что им пора. Ее няня, в уверенности, что еще до вечера получит расчет, поминутно приседала то перед Элизабет, то перед Мейбл.
        - Удачи, дорогая кузина! - иронично проговорила Перл. - Моя бедняжка Дэбби, и так не слишком смышленая, рискует стать идиоткой, если при ней случится еще что-то подобное. Так что впредь я постараюсь навещать вас пореже. Чарльз, дорогой, не беспокойся, мы пройдемся. Подышу свежим воздухом. Нервы у меня на пределе.
        - Прекрасно! Подвига я в этом не вижу: до дома пять минут пешком, - так же язвительно отозвался ее супруг, досадливо вздыхая.
        Норма проводила миссис Фостер с няней и дочкой до двери.
        - Прошу простить непозволительное поведение моей супруги, - поспешно сказал доктор. - Лисбет, для Антонэна нужно собрать самые необходимые вещи, немного. Когда руку загипсуют, мальчику придется побыть под наблюдением. До завтрашнего утра. Моя машина во дворе. Я к вашим услугам!
        - Спасибо, дорогой Чарльз, - отвечала Мейбл, которой не нравилось такое внимание к ее драгоценной Лисбет со стороны женатого мужчины. - Эдвард с минуты на минуту приедет, я ему позвонила. Он сам отвезет нас в больницу Маунт-Синай.
        - В таком случае настаивать не буду. Лисбет, встретимся там!
        Она рассеянно кивнула, ни на минуту не переставая баюкать Антонэна. Сын улыбался ей сквозь слезы.
        - Мой маленький ангел, я очень тебя люблю, - шепнула ему Элизабет. - Люблю только тебя и никогда больше не оставлю…
        Принеся эту клятву, Элизабет разрыдалась.
        13. ОТРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО
        РУЙЯК, КОННАЯ ЯРМАРКА, ПОНЕДЕЛЬНИК, 27 МАРТА 1905 ГОДА
        На ярмарочное поле в Руйяке Жюстен Ларош приехал ранним утром, чтобы не спеша осмотреть всех выставленных на продажу лошадок. Проводить конную ярмарку 27 числа каждого месяца в этом крупном поселке, соседствующем с Гервилем, было давней традицией, и Жюстен ни одной не пропускал.
        И всеми уважаемые коннозаводчики, и менее скрупулезные барышники приветствовали его почтительными поклонами. Он улыбался в ответ, но разговоров не заводил - потом, если животное ему приглянется.
        Неподалеку расположился рынок. Молодые торговки, сидя у своих прилавков, нет-нет да и посматривали на этого красивого молодого мужчину, белокурого и черноглазого. В штанах для верховой езды хорошего покроя, приталенной твидовой куртке и рыжих кожаных сапогах вид у него был весьма щеголеватый.
        - Доброго вам дня, мсье Ларош! - окликнул его высокий рыжеволосый детина. - Вот, продаю мула-двухлетку. Сильный, как бычок! Самое то, чтобы ходить по междурядью на виноградниках.
        - Спасибо, Ансельм, но до сбора урожая далеко. К концу лета я решу.
        - Что ж, подождем!
        Белая кобылка с серебристо-серой гривой ему особенно понравилась. Жюстен подошел, погладил, посмотрел зубы - и все это под терпеливым присмотром владельца. На этой ярмарке впустую болтать было не принято, как и торопить сделку.
        Получив ответы на пару стандартных вопросов, Жюстен пообещал вернуться. Теперь он направлялся туда, где торговали овощами, домашней птицей. Здесь с ним тоже все здоровались. Еще бы! Кто не знает нового управляющего винодельней Лароша и всего поместья?
        В округе до сих пор недоумевали, с чего это вдруг Гуго Ларош объявил себя отцом этого видного парня, который уже два года его законный наследник. В деревне слухи расходятся быстро, и тот факт, что этот свалившийся с неба сын управлял всем в Гервиле задолго до усыновления, был широко известен.
        - День добрый, мсье Ларош! - послышался певучий звонкий голосок.
        Жюстен как раз шел между прилавками, где торговали овощами.
        - Добрый и тебе, Фелиси! Что хорошего предложишь сегодня? - спросил он у очень симпатичной девушки, чьи белокурые вьющиеся волосы покрывал белый льняной чепец.
        - Красная капуста хороша, - кокетливо улыбнулась Фелиси. - И редис не хуже!
        - Отложи мне три вилка капусты, ближе к полудню пришлю за ней конюха. И прибавь по два пучка редиса и морковки. Наш садовник никак не может вырастить столько, чтобы хватало лошадям. Им овощи на пользу.
        - И не стыдно вам кормить лошадей морковкой? Я знаю людей, которым есть нечего, - насмешливо откликнулась девушка.
        Из внутреннего кармана куртки Жюстен вынул пачку банковских билетов, два подал белокурой торговке: и посмотреть на нее приятно, и улыбка хороша.
        - Тут хватит на половину твоего товара. Им и отдашь! - серьезно сказал он.
        - Шутите?
        - Нет. До скорого, Фелиси!
        Еще какое-то время Жюстен бродил по ярмарке, разглядывая уток, гусей и кроликов в деревянных ящиках с решеткой спереди. Своим реваншем он наслаждался ежесекундно, день за днем, но глубинного удовлетворения все не было. Ларош дал ему доверенность на пользование банковским счетом, и это вдобавок к ежемесячной ренте, оформленной нотариусом.
        - Дамы, простите за беспокойство! - сказал он, прокладывая себе путь через стайку женщин, столпившихся вокруг уличного разносчика, который расхваливал травяной бальзам.
        Одна из женщин отступила, давая ему пройти, потом оглянулась, и Жюстен узнал Ивонн Дюкен. Смутился, но все же решил, что надо поздороваться и спросить, как дела.
        - Жюстен! - удивилась женщина. - Надо же! Я дважды в год выбираюсь в Руйяк - и такая встреча!
        - Здравствуйте, мадам! - неуверенно отвечал Жюстен. - Надеюсь, мсье Антуан в добром здравии? Ваш муж, дети?
        Сказано это было с заминкой, которая не укрылась от Ивонн. Жюстен, со своей стороны, отметил, что она выглядит очень грустной, осунувшейся. Неужели несчастье в семье?
        - Пройдемся немного? - предложила жена мельника своим приятным, тихим голосом. - Пьер и сыновья здоровы. Со свекром тоже все было хорошо, но всю прошлую неделю он проболел.
        - Что-то серьезное? - всполошился Жюстен, неожиданно для себя осознав, что питает к старику не только уважение, но и привязанность.
        Ивонн смутилась и старательно отводила глаза. И по-прежнему обращалась к нему на «ты», как в тот день, когда он обедал у них на мельнице, пять лет назад.
        - Страдает он не телом, а сердцем и душой. Не надо было тебе это говорить! Антуан все это время ждал, что ты приедешь. Говорил, что расскажет тебе новости про Элизабет, даже если ты знать ничего не хочешь.
        - Я никогда такого не говорил, Ивонн! Простите, мы давно не виделись, и я по старинке обращаюсь к вам по имени. Что до Элизабет, поверьте, я с удовольствием послушаю, что переменилось в ее жизни. Помню, она ждала ребенка от Ричарда Джонсона.
        - Мальчику в этом месяце исполнилось пять лет. Назвали Антонэн, в честь моего свекра. У Бонни с Жаном тоже родился сын, ему полгода, зовут Уильям. Говорят, это «Гийом» на английский манер.
        Жюстен смотрел в сторону деревянных киосков: в ярмарочные дни там продавали горячее вино с корицей, пиво и белое вино.
        - Могу я вас угостить? - предложил он. - Там и поговорим.
        Женщина помотала головой. Было очевидно, что Ивонн чувствует себя неловко. Она крепко прижимала к груди свою полотняную сумку, словно защищаясь от опасности.
        - Или оставить вас в покое? - спросил Жюстен. - Если это потому, что я теперь живу в замке и ношу фамилию Ларош, прошу, не судите меня.
        Вы не все знаете.
        - О, я никого не осуждаю! - воскликнула та. - Муж меня на днях этим попрекал.
        И она горько заплакала. Слезы градом катились по щекам и вдоль носа. Жюстен растерялся было, но потом подал ей свой носовой платок, чистый и отглаженный накануне замковой прислугой.
        - Теперь вы меня по-настоящему пугаете, - посетовал он. - Это из-за мсье Антуана? Он при смерти, и вы не решаетесь мне сказать?
        - Нет-нет, что вы! - пробормотала Ивонн. - Жюстен, простите! У меня тяжело на сердце, да и Пьер тоже переживает. Пожалуй, я все же выпью горячего вина. Может, полегчает.
        Они устроились под навесом одного из киосков, где стояли три столика с оцинкованными столешницами. Все еще всхлипывая, Ивонн вытирала платочком глаза. Заказ им подали очень быстро.
        - Я охотно расскажу тебе, что меня огорчает, - со вздохом проговорила жена мельника. - Раньше ты узнаешь или позже, это уже ничего не изменит. Свекор хотел написать тебе в Гервиль, чтобы ты приехал.
        Это уже были не шутки. Жюстен вообразил худшее: в Нью-Йорке стряслась беда и Дюкенам не хватило духу ему сообщить.
        - Конечно я приеду, если мсье Антуан хочет, - сказал он. - Но, бога ради, скажите: Элизабет больна? Или…
        Ивонн в ужасе замахала руками, словно отгоняя злого духа. Ответ ее был таким же экспрессивным, как и жесты:
        - Нет-нет, Элизабет жива-здорова! Если б что-то серьезное произошло, мы бы сразу тебя уведомили. Беда пришла, откуда не ждали, - с письмом от Жана, моего деверя. Сплошной яд, а не письмо! Потеряйся оно в океане, мы бы жили счастливее.
        Терпеливый от природы, Жюстен теперь сидел как на иголках. В его взгляде было столько отчаяния, что Ивонн отбросила все сомнения.
        - Чуть не с первых строк Жан стал жаловаться на скандальное поведение племянницы, - прошептала она. - Пишет он путано, но мы поняли, что Элизабет уже год состоит в любовной связи с этим вдовцом, Анри Моро, про которого много пишет в своих письмах.
        - Ну, это было ожидаемо, - сказал Жюстен, стараясь скрыть, насколько он уязвлен.
        - Мой Пьер сказал, что не ждал такого от Элизабет, что она поступает дурно. Стал разглагольствовать про нравы американцев, как будто у нас, в Шаранте, по-другому!
        - Если вы намекаете на нас с Мариеттой, Ивонн, то я с ней уже не вижусь, и давно. Двое детей, которых она родила после первенца, Альфонса, - от мужа, Бертрана. Но вернемся к письму. Не думаю, что мсье Антуан так расхворался потому, что внучка завела любовника.
        - Конечно нет, мой бедный Жюстен!
        Когда она назвала его так, Жюстен по-настоящему испугался. А тут подоспела и новая порция слез. Ивонн смахнула их все тем же клетчатым платком.
        - Больше сказать не могу, - вздохнула она. - Пусть лучше свекор, Антуан! Он найдет нужные слова.
        - Ивонн, ради бога! Я с ума сойду, если придется ждать до завтра. Сегодня в Монтиньяк я поехать не могу. Я приехал на ярмарку с конюхом, он остался с лошадью и двуколкой. Я хотел купить еще одну кобылку. Прошу, скажите, что было в этом письме такого страшного!
        Ивонн спрятала красное от купероза лицо в ладонях. На нее жалко было смотреть: волосы аккуратно убраны под серый платок, на плечах - жакет из грубого шерстяного сукна. Жюстен деликатно взял ее за запястья и заставил посмотреть на себя.
        - Прошу, расскажите мне! - настаивал он.
        Женщина с тревогой посмотрела по сторонам. За соседним столиком потягивал белое вино крестьянин в берете, с трубкой в зубах.
        - Идем! Здесь мне неловко. Да и люди идут!
        Пока Жюстен расплачивался за напитки, Ивонн меленькими шажочками пошла прочь от киоска. Он ее догнал.
        - Что было в письме? - спросил он. - Элизабет выходит замуж, потому что ждет еще малыша?
        - Нет, что ты! Жан говорит, она скрывает свои амуры от приемных родителей: мол, счастлива и так. Он рассказал нам что-то ужасное, что, как ему кажется, объясняет аморальное поведение Элизабет. Аморальное - по мнению Жана и моего мужа. Жюстен, в тот апрельский вечер Элизабет сбежала из замка из-за Лароша! Он ее изнасиловал. Родной дед! Святые небеса! Когда Антуан это услышал, мы думали, у него остановится сердце. Весь побелел, схватился за грудь, хватает ртом воздух…
        - Как вы сказали? Ивонн, я не расслышал. Не понял…
        - Гуго Ларош изнасиловал внучку, а чуть позже, в Париже, она попыталась свести счеты с жизнью и бросилась в Сену, - нервно зачастила женщина. - Пьер хотел тут же ехать в замок, даже охотничье ружье зарядил, но свекор его отговорил. Поверь, мы в растерянности. Антуан твердит, что ты должен знать, и вчера сам написал Элизабет с просьбой подтвердить, что все это - правда. Мой свекор - человек очень набожный и считает, что один Господь может вершить справедливость.
        В душе Жюстена неистовствовала буря. Во рту у него пересохло под наплывом невыносимого волнения. Он молчал, но черные глаза горели гневом. Он вздрогнул, когда Ивонн упомянула о Боге.
        - О да, божественная справедливость! - пробормотал он сквозь зубы. - Бывает ли она на земле? Ни одно преступление не должно оставаться безнаказанным.
        Он глухо застонал. Лицо его будто окаменело, приобрело восковую бледность. Мгновение - и он растворился в толпе, благо на ярмарке это было нетрудно.
        - Господи! Что я наделала! - переполошилась Ивонн.
        Роже, который нанялся в Гервиль конюхом вместо Коля, деверя Мариетты, четыре года назад, заприметил хозяина издалека. Жюстен бежал, и вид у него был чуть ли не безумный. Молодой Ларош прыгнул в двуколку, схватил длинные поводья.
        - Садись быстрее, Роже! - приказал он.
        - Но я только что повесил кобыле хребтуг40[40 - Холщовый мешок для овса, из которого кормят лошадь в дороге.], мсье! Пусть поест.
        - Снимай и едем! Быстро! Или пойдешь домой пешком.
        Роже сделал, что ему было велено. Еще несколько минут - и Жюстен выехал на дорогу, ведущую в Гервиль, и сразу пустил лошадь галопом, чем впечатлил своего спутника. Роже не посмел и слова сказать и только косился на молодого хозяина, лицо у которого было застывшее, как маска.
        Жюстен переживал кошмар наяву. Перед глазами мелькали картинки одна мучительней другой. Элизабет была центральным персонажем этих жутких видений - покоряющаяся Ларошу, ее нежная женственность взята нахрапом, осквернена… Ему казалось, он испытывает те ужас и боль, которые чувствовала она, и он без конца воображал гнусные жесты этого монстра с человеческим лицом и само совокупление - до тех пор, пока не затошнило.
        - Мсье, сбавить бы скорость! - воскликнул Роже.
        Жюстен оставался глух к его советам. Хлыст со свистом рассекал воздух, но крупа не касался: он всего лишь подзадоривал коня. Быстрее… Еще быстрее… Снисходительный к лошадям, сейчас он словно не понимал, что требует от животного невозможного.
        Стук подкованных копыт по каменистой дороге все учащался, и с той же быстротой прибывала в нем ненависть. Жюстену хотелось плакать, кричать.
        «Это не могло случиться с ней… Только не с ней, моей принцессой! Где? Когда? Откуда знает Жан? Боже, если б я знал раньше! Неудивительно, что она рассердилась, что я живу в замке с этим мерзавцем, с этим старым козлом, как говаривала Мариетта!»
        Мысли теснились у него в голове, одна ядовитее другой. Жюстен снова взмахнул хлыстом, как раз в том месте, где дорога посреди дубовой рощи делала резкий поворот.
        - Осторожнее, мсье! - завопил конюх, из последних сил цепляясь за сиденье.
        Лошадь слишком резко взяла в сторону, правое колесо угодило в выбоину, полную грязи, и лопнуло. Секунду двуколка еще катилась на одном колесе, потом опрокинулась.
        - Церера! Стоять! - крикнул Жюстен, свалившись на землю.
        Роже спрыгнул в момент поломки. Высокий, атлетически сложенный, он успел перехватить поводья, но лошадь протащила его еще несколько метров, прежде чем остановилась.
        - Мсье, вы не поранились? - спросил он.
        - Нет, я в порядке. Распрягай Цереру, оставь одну уздечку.
        - Слушаюсь!
        - Перочинный нож при тебе? Хорошо! Перерезай подпруги, я поскачу без седла. Мне как можно скорее нужно в замок! Сам дойдешь пешком.
        Жюстен вспрыгнул на лошадиную спину, мокрую от пота, и тут же пустил Цереру галопом. Это была послушная лошадка, приученная ходить в упряжке, но Жюстен не единожды ездил на ней верхом, и элементарные команды она знала.
        Последние три километра, отделявшие его от Гервиля, он проскакал в состоянии измененного сознания, одержимый одной мыслью: обвинить Гуго Лароша в отвратительном преступлении, привести в замешательство, а еще - бить, бить до тех пор, пока из сердца не выплеснется до капли клокочущая, разрушительная ненависть.
        НЬЮ-ЙОРК, В КВАРТИРЕ У ЛЕА И БАТИСТА РАМБЕРОВ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ
        Антонэн, сидя на диване, накрытом отрезом дешевой хлопчатобумажной ткани, слушал разговоры взрослых за чашкой кофе после хорошего обеда. Одна рука у него была в гипсе, на перевязи, резвиться было запрещено, и мальчик отчаянно скучал. Взгляд его синих глаз скользил по лицам, задерживаясь разве что на лице матери. Сегодня Элизабет сделала особенную прическу - заплела косы и уложила их на голове «венком». Мальчику эта своеобразная корона из волос казалась странной.
        А еще здесь была Леа Рамбер - миниатюрная, нервная, говорливая, с распущенными по плечам кудрявыми черными волосами. Антонэн ее побаивался с того самого момента, когда Леа расцеловала его, что-то приговаривая на незнакомом языке. Она все повторяла по-чудному звучащие слова: «povero carino»[41 - «Бедный малыш» (итал.)] и «che bello»[42 - «Красивый малыш» (итал.)].
        Леа, которой было уже почти сорок, чаще обычного переходила на итальянский: с недавних пор у них жила кузина, эмигрировавшая с их общей родины, итальянского региона Венето. Девушку звали Оттавия. Эта смуглянка с зелеными глазами и яркими, как вишня, губами казалась Антонэну очень красивой. Впрочем, с не меньшим восторгом он поглядывал на белокурую Агату с молочно-белой кожей и испуганными глазенками. Девочка сегодня не пошла в школу - поправлялась после тяжелого гриппа.
        Батист Рамбер и Анри Моро его не интересовали. Мужчины беседовали о работе, выкуривая сигарету за сигаретой. У них сегодня совпали выходные - редкий случай. И Леа им воспользовалась, чтобы устроить праздничный обед: тот, что был назначен на 12 марта, отменили из-за сломанной руки Антонэна.
        - Почему бы ему не пойти в комнату Миранды, где есть игрушки? - обратилась к Элизабет хозяйка дома. - Мячики и надувная собака.
        - Что, если он снова наделает глупостей? Снова поранится? - возразила молодая мать. - Лучше пусть будет у меня на глазах.
        - Он будет вести себя хорошо. Ты слишком его опекаешь, - отвечала подруга. - Идем, Антонэн!
        Мальчик все слышал про игрушки, поэтому охотно побежал за Леа. Элизабет, пользуясь моментом, стала собирать со стола грязную посуду. Попутно она поглядывала на Анри, который сегодня держался отстраненно.
        «Сердится! Мы две недели не виделись, - думала она. - Но я ведь написала ему на следующий же день, объяснила про Антонэна. Я не могла оставить его ни на минуту!»
        - Мне помогать, мадам? - спросила Оттавия, которая уже понимала немного по-французски.
        - Нет, благодарю! Хорошо, когда есть чем занять руки. Посуду я тоже сама помою, - отвечала Элизабет. - Вы каждый вечер делаете это в ресторане, так что сегодня отдыхайте!
        Оттавия кивнула, улыбнулась. И быстренько перенесла свое внимание на Анри Моро, ловя каждое его слово.
        - Ну вот и славно! II rаgаzzinо[43 - Маленький мальчик (итал.)] доволен! - объявила Леа, вернувшись из соседней комнаты.
        - Леа, кузина Оттавия хочет выучить французский и английский, так что разговаривай на этих языках, - одернул ее муж.
        - Само собой выходит, Батист, я не нарочно! - стала оправдываться супруга.
        Все еще немного хмурясь, она подошла к Элизабет, хлопотавшей у мойки. Новая квартира Рамберов была намного комфортабельнее прежней, в Бронксе. Теперь у семьи был водопровод и отдельный - в квартире! - туалет.
        - Ох уж эти мужчины! - вздохнула пылкая итальянка. - Если их слушать, жить будет очень скучно. Как поживаешь, Элизабет? С дядей помирилась?
        - Нет. И в ближайшее время ноги моей не будет в его магазине, - тихо отвечала молодая женщина. - А еще мне снова стали сниться кошмары.
        - Плохие сны, когда ты видишь будущее?
        - Не знаю, были ли это эпизоды моего будущего, Леа, но это было ужасно. Есть одно отличие, я даже записала его в блокнот: ощущения были странные, как если бы некоторые сцены я уже переживала в прошлом. Хорошо, что я могу тебе рассказать. Бонни теперь далеко, а она всегда меня выслушивала.
        - А ваша прислуга, Норма? Она же тебе нравится.
        - Не хочу ее пугать. Норма - девушка суеверная. Ма я тоже не рассказываю, она пугается, как только разговор заходит о мистике, - из-за Скарлетт Тернер.
        - Лисбет, рассказывай мне! Можешь приходить в любое время, когда захочешь. Кстати, будь бдительна: моя кузина строит глазки Анри. Смотри, как бы он не ускользнул сквозь пальцы… Оттавия хочет поскорее выйти замуж, чтобы иметь свой дом и больше не работать. Заметила, как она нянчится с Агатой?
        Женщины перешептывались, не привлекая ничьего внимания, благо плеск воды в мойке заглушал голоса. Элизабет оглянулась, посмотрела на Оттавию.
        - Мило с ее стороны, что она развлекает Агату. Леа, придумаешь такое! Девочка меня беспокоит. Она очень болезненная.
        Анри резко встал из-за стола, снял с крючка кухонное полотенце.
        - Дамы, предлагаю свои услуги! Вы моете тарелки и стаканы, а я - вытираю! - сказал он.
        - Конечно, милый! - отвечала Элизабет.
        Инсинуации Леа сделали свое дело: ей захотелось утвердить свои права на любовника. Раньше у Рамберов она не обращалась к нему так фамильярно, и Анри обрадовался. Настолько, что даже чмокнул ее украдкой в уголок губ.
        Батист только снисходительно усмехнулся. Толерантный по натуре, он верил, что молодые люди вскоре узаконят отношения, и это его не смущало.
        За эти годы плотник привык считать Элизабет едва ли не членом семьи, на которого, однако, его власть не распространялась. И когда он смотрел на нее, грациозную, ослепительно красивую, то вспоминал друга Гийома и как тот любил нежно повторять: «Девочка моя… Моя маленькая принцесса!»
        ЗАМОК ГЕРВИЛЬ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ
        Гуго Ларош находился в столовой замка, когда через окно увидел всадника, который галопом несся по аллее, ведущей к конюшне. Судя по рыжей масти лошади и белой отметине на морде, это была Церера. При виде припавшего к лошадиной шее всадника у Лароша упало сердце.
        - Жюстен?
        Он знал, что сын с конюхом на рассвете уехали на двуколке в Руйяк, на ярмарку. С некоторых пор старый помещик передвигался исключительно с тростью, проклиная больную ногу, затруднявшую ход. Ларош доковылял до звонка для вызова прислуги и подергал за шнурок. Прибежала Сидони.
        - Мсье звали?
        - Пусть Алсид сходит в конюшню и спросит, что стряслось. Я видел, что Жюстен прискакал без седла.
        - Алсид пересаживает лук-порей, мсье. Может, я схожу?
        - Только поторопись!
        Служанка уважительно поклонилась и вышла, чуть ли не пятясь. Несмотря на худобу и хрупкость, Сидони прекрасно справлялась со своими обязанностями. Как только прислуга вышла, Ларош снова стал проклинать судьбу. Он выглядел старше своих семидесяти. Волосы на голове поредели, угловатое лицо до крайности исхудало. Ему стоило больших усилий держаться прямо, и сильно болела спина.
        Друг, доктор Леон Фоше, к которому он изредка обращался, приписывал эти боли многочисленным падениям с лошади, начиная с подросткового возраста.
        - У тебя нет чувства меры, Гуго, - говаривал доктор. - Сколько раз я ставил тебя на ноги после падений на псовой охоте или когда ты заставлял скакуна взять барьер!
        После короткого раздумья Ларош успокоился. Жюстен прискакал на Церере, значит, он цел и невредим.
        - Наверное, что-то с Роже, - проговорил он вполголоса.
        Звук чеканных шагов по паркету вестибюля вызвал у него улыбку: Ларош узнал стремительную походку сына. Дверь распахнулась, как от удара.
        - Жюстен! - вскричал старый помещик. - Мальчик мой, ты заставил меня поволноваться! Что-то с двуколкой?
        Увидев перед собой угасающего старика, сгорбленного, морщинистого, Жюстен на мгновение застыл в своем мстительном порыве. Но нет, нельзя позволять ослепить себя этой дрожащей улыбке на старческом лице родителя!
        - Да что стряслось? - удивился Ларош. - На тебе лица нет!
        - Что стряслось? - передразнил его Жюстен, стискивая кулаки. - Я вас ненавижу! Вы мне омерзительны! Как вы могли сделать такое? Я только сегодня узнал правду. Вы, родной дед, который должен был ее любить и оберегать, вы посмели надругаться над нею, тронуть своими грязными лапами!
        Ошарашенный Гуго Ларош отшатнулся. Жюстен подошел и неумолимой рукой толкнул его в грудь, да так, что тот еле устоял.
        - Вы изнасиловали Элизабет, свою внучку. Когда я об этом думаю… Не знаю, почему я не убил вас сразу, на месте. Наверное, хочу узнать, где это случилось и когда. И почему? Почему?
        Жюстен кричал во весь голос, тряся отца за грудки.
        - Это наветы! - защищался Ларош, с трудом удерживая равновесие. - Как надо меня ненавидеть, чтобы плести такое! Мальчик мой, успокойся! Я понимаю, я бы сам пришел в бешенство. Но разве я тронул бы дитя своей Катрин? За кого ты меня держишь?
        Вспышка паники в серо-зеленых глазах, однако, опровергала его оправдательную речь. Он снова попятился - осторожно, к камину.
        - За того, кто вы есть, - развратника и мерзавца. Спросите у Мариетты! Вы навязывали ей свои капризы, а если что - били почем зря. Что, не отпираетесь? Мариетта не в Америке, ее можно допросить перед свидетелями!
        - Я ей за это платил! - имел неосторожность буркнуть Ларош.
        - То есть относились к ней как к шлюхе? Так же, как к Алин, которая из корыстолюбия терпела ваши гнусности?
        - Еще раз говорю тебе, Жюстен: это клевета! Не бери в голову. Мы преспокойно живем вдвоем, разве нет? Ты носишь мое имя, ты богат, и в завещании я тебя не обидел. Я сделал, как ты хотел, - отправил восвояси Алин. Мальчик мой, я готов поклясться на святой книге, что я не…
        - Молчите! Не могу это слушать! - рявкнул Жюстен. - Жану Дюкену нет смысла измышлять такую чудовищную ложь. Он знал давно и в конце концов доверился отцу, в письме. Что ты, мерзавец, на это скажешь?
        В ярости, близкой к бреду, Жюстен скатился до тыканья собственному отцу. Он схватил Лароша за плечи, припер к стене.
        - Признавайся! Я думал, Элизабет сбежала в Париж из-за того, что нашла на чердаке те документы, доказывающие, что ты нанимал убийц, чтобы избавиться от зятя. А оказалось, это случилось позже, после изнасилования…
        Он выпалил все это скороговоркой, задыхаясь, не выпуская свою испуганную жертву. В его глазах старик, должно быть, прочел свой смертный приговор и… сдался.
        - Я жалею об этом… Меня мучит совесть. Увы! Я тогда напился и сам не знал, что делал, - пробормотал он, клацая зубами от страха.
        - И никто не помешал этой гнусности? - простонал Жюстен. - Никто не спас мою крошку Элизабет? Значит, все это правда? Ты это сделал? Без стыда, без жалости?
        - Черт вас всех подери! Она уже была не девственница! - внезапно выпалил Ларош, одергивая на себе пиджак. - Я застал их накануне с тем американцем, в кровати. Оба голые, как черви, и делали сам знаешь что! Я хотел ее наказать. Да, наказать!
        Жюстен стал колотить его, обезумев от омерзения, от гнева, - по сморщенному лицу, в грудь, в живот. Разозлившись в свой черед, Гуго Ларош замахнулся тростью и наугад ударил.
        - Кусаешь руку, которая кормит тебя уже пять лет! - крикнул он хрипло. - И ради чего? Ради гулящей девки, подстилки! Да, я взял ее силой, твою крошку Элизабет! Швырнул на пол, задрал юбки и взял ее! Ты, мерзкий молокосос, похвастаться этим не можешь.
        Обоих мужчин пожирала ненависть. Оба ощущали себя преданными, оскорбленными в лучших, самых прекрасных чувствах. Ларош терял сына, свою гордость, Жюстен испытал еще одно унижение, как если бы мог отчаяться еще больше.
        - Сдохни, мразь! - крикнул он, хватая отца поперек туловища и поднимая.
        Он что было силы швырнул Лароша на пол, туда, где пол перед камином был выложен красной плиткой. Треск, вопль боли… Тщетно Ларош пытался подняться. Помучившись так и сяк, он остался лежать на боку, тихо постанывая.
        - Мои ноги! Я не чувствую ног, - выговорил он наконец плаксивым голосом.
        Жюстен устоял перед искушением добить его ногами. Глубоко вдохнул, чтобы усмирить смертоносную ярость, от которой его до сих пор потряхивало с головы до ног.
        - Помоги! - взмолился отец, тараща глаза от страха.
        - Я вызову доктора, - отвечал Жюстен, прекрасно понимая, чем все это ему грозит.
        Он перешел из гостиной в библиотеку, где находился телефонный аппарат. С согласия Лароша он заплатил много денег, чтобы провести телефонную связь, и установил самый современный аппарат.
        Сидони, которая все это время его искала, заглянула в библиотеку. Увидев его, бледного как мел, переполошилась:
        - Что-то случилось, мсье?
        - Отец неудачно упал перед камином в гостиной. Скажите об этом Алсиду и Ортанс. Нужно перенести его в спальню и уложить на кровать.
        - Конечно, мсье! Будет сделано!
        Жюстен уже договаривался с доктором из Руйяка, когда Сидони вернулась с Алсидом, кухаркой Ортанс и Марго, новой прачкой, - тридцатилетней брюнеткой, женщиной крепкой и смышленой.
        Доктору из соседнего местечка Жюстен позвонил предосторожности ради. Не мог же он позволить старинному другу Лароша, Леону Фоше, осматривать жертву своего карающего гнева!
        Врач недавно уехал в собственном автомобиле, под проливным дождем. Вода струилась по стеклам окон в гостиной, деревья в парке гнулись под порывами ветра.
        Диагноз привел Жюстена в отчаяние, но и озадачил тоже. Отец, которого он ежесекундно проклинал, имел все шансы остаться недвижимым калекой до последнего своего вздоха. Повреждение спинного мозга, где-то на уровне поясницы, в результате падения…
        - Операция невозможна, способов лечения нет, - объяснил врач. - Теперь - только постельный режим. Чтобы не было пролежней, постоянно переворачивать больного с боку на бок. Я дал ему большую дозу опия, пусть поспит подольше. Через время подумаем об инвалидном кресле.
        Сидони присутствовала при осмотре и качала головой на каждое докторское предписание. Оставшись с Жюстеном наедине, в коридоре, она предложила свои услуги в качестве сиделки.
        - Я занималась в свое время дедом, когда он упал с лестницы, в сеннике, - пояснила она. - И Марго может помогать иногда, если потребуется.
        - Хорошо, Сидони, я согласен. Разумеется, жалованье удвою обеим, - устало ответил он.
        Вспомнились слова доктора, сказанные на прощанье, когда тот открывал дверцу авто: «Мои выводы не окончательные. Ресурсы человеческого организма удивительны, и чудо возможно даже для такого старика, как ваш отец».
        - Я не хочу чудес, - проговорил Жюстен тихо. - Нет уж! Пусть этот демон терпит адские муки, пусть знает, что ему больше не встать, что он так и сгниет под одеялом! Нет! Если Бог есть на свете, чуда не случится.
        Вскоре он вышел из замка. Подставил лицо под прохладные струи дождя. Жестокость, на которую он оказался способен, совершенно вымотала его. Жюстен вошел в конюшню, и Районант приветствовал его коротким ржанием.
        - Едем прогуляемся, дружище, - сказал он коню.
        Седлал он его почти в состоянии транса, автоматически. Из ворот поместья выехал крупной рысью.
        На дороге, тянувшейся вдоль реки Шаранты, Жюстен поскакал быстрее.
        Час спустя Антуан Дюкен заключил его в объятия.
        НЬЮ-ЙОРК, БРОДВЕЙ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ
        Дети, Антонэн и Агата, шли впереди, держась за руки, Элизабет с Анри - следом. Рамберы жили недалеко от прачечной, семья Моро - тоже, в соседнем доме.
        Молодая женщина сама захотела проводить возлюбленного с дочкой - ради удовольствия еще немного побыть с ними.
        - Доктор Фостер советует мне побольше гулять. Уверяет, что такая физическая нагрузка полезна для здоровья. И особенно для Антонэна, он у нас мальчик очень подвижный.
        - У тебя замечательный сын, Лисбет, - сказал Анри. - Хорошо, что мы с ним наконец познакомились. Правда, я ему не нравлюсь.
        - Батист мог бы сказать то же самое. Антонэн льнет только к па, своему дедушке.
        - Лисбет, скажи, этот доктор Фостер, которого ты часто упоминаешь в разговоре, он младший брат врача, лечившего тебя в детстве?
        - Да, и он женат на Перл Вулворт, племяннице па, которая без конца величает меня «моя дорогая кузина», напоминая, что я таковой не являюсь. Странный вопрос с твоей стороны…
        - Хочу знать, увивается ли он еще за тобой или нет. Два месяца назад ты на него жаловалась. Лисбет, ты такая красивая, такая манкая! Не хочу тебе досаждать, но будет лучше, если ты все-таки примешь решение. Надоело любить тебя тайком!
        - Хорошо, я сегодня же поговорю с ма. Она будет на нашей стороне. Я много думала, Анри, вечерами, пока сидела с Антонэном. Если мы поженимся, нужно будет подыскать подходящее жилье. Квартира должна быть удобной и находиться по соседству с Дакота-билдинг, потому что я не хочу разлучать Антонэна с дедушкой и бабушкой. Они должны видеться ежедневно. А еще ты мог бы сменить работу. Па обязательно что-то придумает, у него большие связи.
        - Если мы можем жить вместе только на таких условиях, Лисбет, что ж, я сделаю все, что пожелаешь! - воодушевился Анри, не веря своему счастью.
        - Но меня кое-что тревожит. - Молодая женщина понизила голос. - Я бы хотела родить еще ребенка, но за год так и не забеременела, при том что ты никаких предосторожностей не предпринимаешь.
        - Как ты узнала? - Мужчина заметно смутился.
        - Все, что я хотела знать о некоторых аспектах отношений между мужчиной и женщиной, я узнала после помолвки. Наверное, ты надеялся, что я забеременею и мы скорее поженимся. Но мне об этом не говорил.
        Анри с опаской посмотрел на дочь. Но нет, дети ничего не могли услышать, они шли далеко впереди.
        - Прости, пожалуйста. Лисбет, поначалу я так обезумел от радости, от страсти, что ни о чем не думал. Потом, твоя правда, ждал беременности.
        - Некоторые пары не могут зачать, - сказала она. - Я читала об этом в медицинском журнале. Наука не имеет этому объяснений.
        Элизабет посмотрела на любовника, и когда тот вздохнул, едва заметно улыбнулась. Анри пояснил:
        - Если пересчитать наши свидания, Лисбет, их наберется не так уж много. Когда мы будем жить вместе, моя красавица, все будет по-другому.
        - И вскоре мы это проверим, правда? - нежно отозвалась она.
        Веселье Элизабет было недолгим: на противоположной стороне бесконечной улицы Бродвей она увидела пожилого бедняка, того самого, с отсутствующим взглядом, которого встретила две недели назад перед входом в театр Лицеум. На нем были те же лохмотья, в одной руке метла, на сгибе другой болталось ведро.
        - Анри, видишь того бедолагу, возле галантереи на той стороне улицы? Я бы хотела дать ему немного денег на еду. На него жалко смотреть… Пока я схожу туда, присмотри за детьми, хорошо?
        - Это ни к чему. Тем более что мы говорим о нашем будущем, - не согласился мужчина. - Голодная смерть ему не грозит: старик подрабатывает тут и там, по мере сил. Он умственно отсталый, и местные торговцы его жалеют. Мой кузен иногда поручает ему чистить чаны в прачечной.
        - А где он спит? На улице, как парижские Клошары? Им приходится ютиться под мостами, даже зимой. Случается, что по утрам их находят мертвыми.
        Элизабет собралась уже переходить дорогу, но Анри крепкой рукой ее удержал. Он выглядел удивленным.
        - А ты упрямая! - вздохнул он. - Ладно! Дай мне пятидолларовую купюру, я ему отнесу. И не переживай так, он точно знает, где будет спать!
        - Как его зовут? Он иностранец?
        - Лисбет, этот человек немой. Да что с тобой сегодня такое?
        - Я имею право сочувствовать людям! - вспыхнула молодая женщина. - Мне до сих пор снится ноябрьский вечер, когда я бродила в Бронксе, продрогшая, напуганная, голодная. И как сидела на лавке в Сентрал-парке, а перед глазами - как те бандиты избивают отца…
        Нервным жестом она достала из сумочки банкноту, вручила ее Анри. И, даже не бросив взгляд через улицу, побежала вперед, к Агате и сыну. На сердце у Элизабет было тяжело, хотелось плакать. Оказалось, что лучшее средство от этой внезапной тоски - расцеловать детей.
        Обнимая их, Элизабет объявила, что каждому полагается по ячменному леденцу, и втроем они вошли в ближайший бакалейный магазин. Анри, поджидавший их на улице, укоризненно покачал головой:
        - Лисбет, милая, у Рамберов их угощали карамельками и нугой! А теперь Агата не захочет есть суп.
        - Ничего страшного, мне хотелось их порадовать. Ячменный леденец - это мелочь. Неизвестно, что будет с нами завтра, Анри. А теперь давай прощаться. Дальше я не пойду.
        По улице медленно ехало свободное такси. Элизабет нетерпеливо ему помахала.
        - До свидания, Агата! До свидания, Анри! - ласково сказала она. - Поцелуйте от меня Луизона.
        Манхэттенский нищий, все это время стоявший перед галантереей, в витрине которой уже зажегся свет, проводил такси своим пустым взглядом. В левой руке он сжимал пятидолларовую банкноту.
        Юноша лет пятнадцати, в надвинутом на самые брови картузе, толкнул его локтем, крикнул что-то оскорбительное и ловко выдернул деньги. После чего, довольный барышом, засмеялся и убежал.
        НА МЕЛЬНИЦЕ ДЮКЕНОВ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ
        Рассказав старому мельнику, что произошло в замке, Жюстен подуспокоился. Антуан Дюкен ласково похлопал его по спине.
        - Выпей виноградной водки, мой мальчик, - полегчает, - сказал он. - Если уж вы с Ивонн все-таки повстречались, - а она ездит на ярмарку в Руйяк редко, - то, видно, так было нужно. Это судьба, а не случайность. Невестка не соврала: я собирался тебе написать.
        - Но я правда хотел его убить, мсье Антуан! Я не владел собой, хотел его уничтожить, как бешеного зверя, который может еще навредить. Выходит, я ничем не лучше его.
        - Ненависть у любого отнимает разум, я это точно знаю, - отвечал старик. - Хвала Господу, ты не совершил убийства.
        - Но преступление-то совершил! Он - инвалид до конца своих дней, и я в этом виноват. Доктору из Руйяка я не рассказал всей правды, но, думаю, он что-то заподозрил. Мне стыдно, что этот монстр - мой отец, меня тошнит от мысли, что мы родственники по крови, и в то же самое время я стыжусь, что обошелся с ним так жестоко. Не худшим наказанием для него было бы, если б я уехал навсегда… Но, видит Бог, стоит подумать об Элизабет и что он с ней сделал, как мне хочется бить его опять и опять!
        - Ларош может тебе навредить, Жюстен. Обвинит перед слугами или доктором, который не раз еще вернется, - вздохнул Антуан, протягивая морщинистые, с узловатыми пальцами руки к огню.
        Он вернулся на любимое место у очага, приняв нежданного гостя с распростертыми объятиями.
        - Если он на меня донесет, я готов признаться. Мне есть что сказать полиции в свое оправдание. Хотя, когда он в меня выстрелил, я жандармам его не выдал.
        - Твоя правда, Жюстен. Думаю, он не посмеет тебя обвинить. А раз так, успокойся. Что б ты знал, я думал, что умру, когда узнал эту новость про Элизабет. Моя крошка в лапах этого извращенца! Худшие опасения подтвердились. Со своей собственной дочкой не получилось, но он отыгрался на внучке!
        - Что вы такое говорите?
        - Я один знаю правду про все муки, которые довелось вынести Катрин. Мои сыновья, конечно, что-то такое подозревали, а я знаю наверняка. Она доверилась мне. Наверное, потому, что я стар и очень набожен. Отец домогался ее с подростковых лет, когда она похорошела. И когда они с моим Гийомом стали встречаться, Ларош как с цепи сорвался. Проходу ей не давал, бедная девочка от него шарахалась. Вскоре после совершеннолетия Катрин прибежала к нам на мельницу и попросила приютить ее. Мы выделили ей отдельную комнату. У меня бессонница, и я часто просиживал ночи у ворот, караулил. Засовы мы поставили уже намного позже. Так вот, однажды вечером она пришла ко мне и рассказала подлинную причину своего бегства.
        Мельник немного помолчал. Взгляд его голубых глаз был устремлен к той странице прошлого, которую ему было не забыть никогда.
        - Мы-то все думали, Ларош противится свадьбе, потому что мы ему не ровня, а оказалось - нет! Обожаемая дочка выскальзывала у него из рук, дочка, которую он желал как женщину. Кровосмешение - страшный грех, осуждаемый церковью и Господом нашим. Я Элизабет предупреждал. После смерти моей дорогой подруги Аделы она осталась с этим монстром, собственным дедом, один на один.
        - Почему она вас не послушала? Могла сразу уехать в Америку, к Вулвортам, или переехать жить к вам. Пьер и Жан сумели бы ее защитить! - вспыхнул Жюстен, который был и возмущен, и недоволен.
        - Думаю, у моей внучки гордости больше, чем кажется. Вбила себе в голову, что останется в замке. А потом, когда все случилось, скрывала свое горе, унижение - пока не дошла до ручки и не захотела умереть.
        При этих последних его словах Жюстен поежился. Потом воскликнул:
        - Если б только я мог поговорить с ней, увидеть ее! Но это невозможно. Средства у меня есть, я мог бы сесть на пароход и поплыть в Нью-Йорк. Но слишком много лет прошло… Мне кажется, она нашла свое счастье. У нее есть сын и тот мужчина, о котором она так хорошо отзывалась еще пять лет назад. Не хочется тревожить ее в ее новой жизни.
        Антуан Дюкен поворошил угли в очаге. Взметнулись золотые искры, повеяло теплом.
        - Если бы вас с Элизабет не связывали родственные узы, я бы сказал: сынок, скорее поезжай в Гавр, а оттуда - через океан к ней. Мой сын Пьер возмущается, мол, был о племяннице лучшего мнения. Жан и того хуже: приписывает ее «легкомысленное поведение» мерзостям Лароша. Как если бы он ее развратил… Чушь! - Старый мельник был рассержен. - Если моя крошка не хочет замуж, то только потому, что за Ричарда Джонсона она вышла от безысходности, не любя его всей душой. Дважды она такой ошибки не сделает. Анри Моро - мимолетное увлечение.
        - Вы правда так думаете? - спросил погрустневший Жюстен.
        - Ее сердце бьется только для тебя, мой мальчик, а твое - для нее. Скажешь, я вру? Тогда и ты - лжец.
        - Если бы мы дали волю чувствам, то это было бы кровосмешение.
        Дедушка Туан, ради бога, помогите! Как мне быть? Я не прикасался к женщине с того дня, как вы прочли мне письмо Элизабет с новостью про ее беременность.
        - Не скажу, что это правильно, - со вздохом произнес старик. - Жюстен, нельзя вот так жертвовать молодостью в память о запретной любви. Первое: ты сейчас вернешься в Гервиль и, как бы тебя ни терзала ненависть, позаботишься о своем родителе. Ларош прожил жизнь эгоистом, тираном, с запретной тягой к женщинам своей крови - Катрин, Элизабет. Но Бог ему судья! Ты не должен опускаться до его уровня, нет. Постарайся следовать заветам Господа нашего Иисуса.
        - Я сделаю все, как вы говорите, в надежде, что его черная душа будет гореть в аду, - жестко отвечал Жюстен.
        - По моему скромному мнению, ад - он, мой мальчик, тут, на земле. Найди себе поскорее жену - ласковую, сердечную, которая одарит тебя и нежностью, и детьми. И не забывай меня навещать!
        - Я буду приезжать часто, дедушка Туан! Обещаю!
        14. МАЙСКАЯ ПОМОЛВКА
        НЬЮ-ЙОРК, ДАКОТА-БИЛДИНГ, ВОСКРЕСЕНЬЕ, 14 МАЯ 1905 ГОДА
        Норма аккуратно поправила серебряные столовые приборы возле каждой тарелки английского фарфора - белой, с изящным рисунком в виде розовых розочек и зеленых гирлянд из листьев. В ее глазах стол был сервирован безупречно.
        С довольной улыбкой она вслух повторила имена гостей - убедиться, что всем отведено место.
        - Хозяйка с хозяином, Лисбет и Анри Моро, Бонни и Жан Дюкены, миссис и мистер Рамбер - всего пятеро. Луизон, Тони, Агата, Миранда и наш Антонэн…
        Она повертела и так и сяк хрустальные вазы с букетами роз - симфония деликатных красок и нежного запаха. В столовую стремительно вошла Мейбл. Вид у хозяйки дома был встревоженный.
        - Ты не забыла, что я тебе говорила, Норма? Стол не должен выглядеть слишком роскошно. Лисбет очень просила!
        - Я помню, мадам. Чтобы не смущать гостей. Я сама выросла в простоте, но, будь я на их месте, сервировка показалась бы мне очень милой. Простой и милой!
        Мейбл поджала губки, кивнула. Свои длинные волосы она сегодня уложила в высокий шиньон и украсила его шелковыми цветочками - прическа, которая, по ее собственному мнению, ее молодила. В последнее время Мейбл жаловалась, что увядает. Платье надела из блестящего атласа оттенка слоновой кости, на плечи набросила кружевную шаль.
        - Как ты меня находишь? - спросила она у домоправительницы. - Может, платье слишком светлое? Нужно было надеть красное. Красный мне больше к лицу.
        - Мадам, вы же это не серьезно? Красное на обед в честь помолвки - это было бы неприлично.
        - Если ты так говоришь… Боже, я вся на нервах! А что у нас с меню? Все, как я сказала?
        - Разумеется, мэм! Цыплята доходят, спаржа готова, а к ней - соус муслин44[44 - Соус с добавлением взбитых сливок, что делает его нежным и вызывает ассоциацию с тонкой и нежной муслиновой тканью.]. Десерт уже доставили - прекрасный торт «Крокембуш». Может, капельку джина? Успокоить нервы… Мистер Вулворт только что прибег к этому чудодейственному средству.
        - Прекрасная идея, Норма! Нельзя, чтобы Лисбет видела меня в таком состоянии. Еще подумает, что я расстроена. Увы, это отчасти правда. Все случилось так быстро! Месяц назад наша дочь сообщает, что встречается с этим Анри Моро, хотя раньше говорила о нем исключительно как о друге, - и вдруг уже помолвка! В таком темпе летом они уже и поженятся. Норма, она доверяется вам во всем. Скажите, Лисбет беременна?
        - Нет, мадам, могу вас в этом заверить. Детвору я разместила в конце стола, всех вместе. Вы согласны?
        - Детвору? Луизону Моро в сентябре исполняется пятнадцать, и он уже работает в семейной прачечной. А Тони Рамбер, Норма, уже восемнадцатилетний юноша. Его сестре Миранде недавно исполнилось четырнадцать. Здесь только Антонэн и Агата - дети.
        Мейбл залпом опустошила рюмку. Тихонько вздохнула, сказала с сожалением:
        - Лисбет могла бы выйти за человека из высшего общества. Претенденты расталкивали друг друга локтями, стоило ей появиться на каком-нибудь рауте… Но нет, она увлеклась этим французом!
        - Может, потому, что он француз, мадам? - осмелилась предположить домоправительница.
        - Да, наверное, - согласилась Мейбл. - И наш долг - всячески его ободрять… Я почему-то склонна забывать, что Эдвард женился на мне вопреки воле семьи. Для них я была слишком низкого рождения. Кстати, а где мой муж? Скоро придут гости, и я не хочу их встречать одна.
        - Мистер Вулворт и Элизабет беседуют в ее комнате, мадам! - сказала Норма. - А я возвращаюсь в кухню.
        Квартира была так велика, что хозяева и прислуга могли спокойно по ней перемещаться, не встречаясь друг с другом. Эдвард Вулворт, находясь в комнате приемной дочки, мог говорить довольно громко, не привлекая внимания супруги.
        - Я всего лишь спрашиваю, Лисбет, хорошо ли ты подумала, уверена ли в своем решении? - с некоторым раздражением сказал он. - Сегодня у тебя помолвка, и что же? Я застаю тебя в слезах! Я на все согласился ради твоего будущего счастья, но почему ты плачешь?
        - Уже не плачу, па. Я укололась иголкой. Всему виной взвинченные нервы.
        - Я не настолько глуп, Лисбет.
        Элизабет вытерла мокрые щеки. На ней было платье из органди небесно-голубого оттенка, с декольте, отделанным вышивкой розовой шелковой нитью в виде цветочков. Широкая юбка была украшена декоративными цветами, такими же нежными и невесомыми, как на корсаже, красиво облегавшем ее бюст.
        - Ты сегодня ослепительна, - подбодрил ее Эдвард. - И эти кудри на плечах… Как принцесса из волшебной сказки! Женщины теперь носят шиньоны, и редко кого увидишь с распущенными волосами.
        - Я заведу новую моду, чтобы тебя порадовать, па\
        Она слабо улыбнулась Эдварду. Растрогавшись, он погладил молодую женщину по щеке.
        - Это всего лишь помолвка, в конце-то концов, - сказал мистер Вулворт. - Со свадьбой не торопись. Анри Моро - мужчина приятный, работящий, но, дорогая, ему не хватает образованности. Сомневаюсь, что смогу найти ему место в своей компании, которое не покажется ему унизительным: я могу поручить ему только работу не первостепенной важности.
        - Это только начало, па. Дальше увидим. Я помогу ему освоить английский. Ты часто говорил, что в Америке любой может занять свое место под солнцем, начать с нуля и сделать блестящую карьеру, сколотить состояние. Анри на это способен.
        - Я искренне на это надеюсь, дорогая. Но ведь у него дети! Сын, который ростом с тебя, и девочка хрупкого здоровья, тебе придется воспитывать их, причем в ущерб собственному малышу.
        - Па, мне это будет не в тягость. Луизону нужно вернуться в колледж. Он мальчик умный, не хочу, чтобы загубил свои способности, ворочая чье-то грязное белье. Агата прекрасно ладит с Антонэном, и ей очень нужна мама.
        Питание получше, меньше одиночества - и девочка пойдет на поправку.
        Эдвард Вулворт отступил перед такими аргументами. Легонько поцеловал Элизабет в лоб.
        - Прихорашивайся, милая, а я пойду к Мейбл, будем встречать гостей. Не страшно, если ты выйдешь попозже, не с красными глазами, - добавил он, выходя из комнаты.
        Элизабет прошептала:
        - Да, конечно.
        Оставшись одна, она подошла к зеркалу-псише, повернутому чуть под углом, и вгляделась в отражение. Полюбовалась платьем, кончиками пальцем расправила кудри. Глаза казались лазурными, подчеркнутые цветом платья из органди.
        - Это правда. Я красива, - констатировала она вполголоса, не испытывая ни радости, ни тщеславия.
        Вернулась к инкрустированному комоду, чтобы взять из шкатулки сапфировое колье - подарок Вулвортов к ее пятнадцатилетию. Выдвинула верхний ящик… Первое, что она увидела, - бежевый конверт с письмом, причинившим столько боли и заставившим сильно разозлиться на дядю Жана.
        Резким движением Элизабет взяла его и извлекла последнее письмо Антуана Дюкена. Она прочла его сразу по получении, десять дней назад, а после этого ни разу к нему не прикасалась. Быстро развернула листок и стала читать с тайной надеждой, что сегодня оно уже не заставит ее так страдать.
        Моя дорогая девочка!
        Я давно планировал тебе написать, но все как-то не получалось. Ты отпраздновала свою двадцать пятую весну, так и не получив весточки от дедушки Туана. Знай, что я думаю о тебе постоянно, и с тяжелым сердцем.
        Сказал тебе об этом Жан или нет, но мы получили от него письмо еще в середине марта с рассказом о тех трагедиях, которые постигли тебя в Гервиле, а потом и в Париже. Не хватает слов, чтобы описать мое горе, мое возмущение, когда я узнал о той гнусности, которой запятнал себя человек, чей долг был тебя опекать и нежно любить.
        Мы с Ивонн и Пьером этой ужасной новостью были шокированы, хот уже прошло столько лет. Надеюсь, к тебе вернулся вкус к жизни, моя дорогая внучка. Какое для меня было бы счастье - прижать тебя к своему старому, истерзанному сердцу, утешить, как это бывало, когда ты была совсем крошкой.
        Жюстен тоже узнал правду, когда повстречал нашу Ивонн на ярмарке в Руйяке. Даже если бы невестка ему не рассказала, я бы сделал это сам. Мальчик должен знать, живя в замке, рядом с твоим палачом. Ларош усыновил его, передал в управление все свое имущество.
        И они, в общем-то, ладили, но только до поры. Жюстен так рассердился, что жестоко избил отца, и тотупал и повредил спину. Теперь Ларош инвалид, прикованный к кровати, и, поговаривают, совсем впал в детство. В окрестностях прошел слух, что он будто бы упал с лошади.
        Так даже лучше, в интересах Жюстена. Он разрывается между ненавистью и чувством вины по отношению к отцу. А еще часто навещает меня и старается следовать моим советам. Я никогда не врал тебе, моя девочка, поэтому скажу: он до сих пор тебя любит, зная, что ничего между вами невозможно.
        Поэтому я всячески подталкиваю его поскорее жениться. В конце апреля Ивонн познакомила его с дочкой бригадира нашей жандармерии. Девушку зовут Ирэн, ей двадцать два года, и, право слово, она очаровательна. Они с Жюстеном разок прокатились по реке на лодке, а еще обедали в местном трактире. Думаю, девушка ему понравилась.
        Так что порадуйся за него и ты, моя хорошая. Жан говорит, ты встречаешься с тем вдовцом, Анри Моро. Если тебе с ним хорошо - это самое главное для твоего дедушки Туана, который никогда тебя не осудит.
        Я верю, что ты, конечно же, думаешь выйти за него замуж и заботиться о его детях, про которых ты писала столько хорошего. Знай, я желаю тебе только счастья, как и Жюстену, и вам обоим хочу сказать: забудь тяжкие испытания, выпавшие на твою долю, и смотри в будущее.
        Вот и весь урок морали, моя милая Элизабет. Признаюсь, после письма Жана мне было очень худо и поправлялся я долго. Ивонн нашла подходящее слово: то было «отравленное письмо».
        Жду новостей и целую тебя крепко, моя крошка.
        Дедушка Туан
        - А я ему до сих пор не написала! - сокрушенно покачала головой Элизабет. - Дедушка, любимый! Такой добрый, снисходительный!
        Она вспомнила, что после ссоры с дядей Жаном собиралась написать деду, но в тот же вечер Антонэн сломал руку.
        В дверь дважды постучали. Норма взяла на себя смелость заглянуть в комнату, и вид у нее был встревоженный.
        - Лисбет, пришли Бонни и мсье Дюкен!
        - Я почти готова, - отвечала молодая женщина, складывая письмо и возвращая его в конверт.
        - Вы прекрасны! - восхитилась домоправительница. - Хорошо, что я уговорила вас вчера, после ванны, накрутиться на папильотки! Волосы спадают локонами, совсем как в детстве. Мадам показывала фотографии.
        - Анри пришел?
        - Нет, но, думаю, скоро будет. Я вас оставляю!
        Элизабет стала ходить взад-вперед по комнате - от окна, раскрытого навстречу бурной зелени Сентрал-парка, к зеркалу, в котором отражалось феерически прекрасное существо.
        - Это я… и не я, - заметила она с нарастающим раздражением.
        Как Элизабет и опасалась, покой оказался недолгим - кошмары вернулись. Ей снились сцены насилия, какие-то темные фигуры, это насилие творящие, а иногда она слышала стоны и жалобы, крики, предсмертные хрипы, от которых заходилось сердце, и она просыпалась…
        Но в своем блокноте Элизабет записала, что ничего из этих плохих снов не имело определенного смысла, не предвещало неотвратимой драмы.
        - Ирэн! Ирэн! - повторяла она. Даже звучание этого имени раздражало! - Господи, прости меня! Я такая глупая!
        Решение Антуана Дюкена было идеальным. Жюстен женится, они с Анри - тоже. Что до состояния Гуго Лароша… Элизабет отказывалась об этом думать, из страха, что пожелает ему смерти, что есть грех, несмотря на все совершенные этим человеком преступления.
        - Элизабет! - позвала Мейбл, тарабаня в дверь. - Ждем только тебя!
        - Уже иду, ма!
        Анри Моро, в купленном Элизабет сером костюме, обнимал детей за плечи, как если бы хотел защитить. Две недели назад он уже был у Вулвортов и, разумеется, постарался объяснить Луизону и Агате, что это другой мир, отличный от привычного, где сплошная роскошь и ценные вещи.
        - Ничего не трогайте! Ведите себя естественно. И будьте очень вежливы, - наставлял он на подходе к Дакота-билдинг. - Эти люди очень богаты, покупают себе, что захотят. В квартире такая красота, что глаза разбегаются!
        - Все настолько шикарно? - переполошилась Леа Рамбер, которая шла под руку с Батистом.
        - Ну а мне будет интересно наконец попасть в этот дом, настоящий шедевр архитектуры! - отозвался плотник. - Да и обед наверняка будет прекрасный.
        И все же, как ни старался он выглядеть непринужденно, за Нормой в гостиную, где были поданы закуски, Батист Рамбер проследовал, онемев от изумления. Леа сдерживалась, чтобы не разразиться восторженными восклицаниями.
        - Дорогие друзья, здравствуйте! - приветствовал их Эдвард.
        Бонни сидела на софе, держа сына на коленях, и, похоже, не испытывала никакого стеснения. Жан поспешил обменяться с Батистом рукопожатием, затем, без энтузиазма, - с будущим зятем.
        - Прошу, присаживайтесь! Лисбет сейчас придет, - сказала Мейбл, лучась улыбкой.
        Агата, в старом платье Элизабет, с любопытством поглядывала на статуэтки, букеты роз и лилий. Она вздрогнула, когда маленькие пальчики сжали ее руку.
        Антонэн попытался увести ее из большой комнаты.
        - Идем, покажу свои игрушки! - попросил он. - Смотри, дедушка нарисовал на моем гипсе рисунок!
        - Нет, Антонэн, я пока посижу тут, - отвечала девочка.
        Восемнадцатилетний Тони Рамбер с трудом скрывал раздражение. Он хотел остаться с кузиной Оттавией, которую на помолвку не пригласили, и она была дома одна. Дальняя родственница матери пробудила в парне тайные желания. Тони решил, что влюблен и что разница в возрасте - пустяки.
        «Оттавии двадцать четыре, - говорил он себе, мечтая о ней, о ее теле, вспоминая низкий, чувственный голос. - Подумаешь, всего на шесть лет старше!»
        Миранда, премиленькая в белом платье в желтый цветочек, с собранными под белую ленточку черными кудрявыми волосами, поскорее уселась в кресло и теперь с мечтательным видом рассматривала обстановку гостиной.
        Луизон откликнулся на просьбы Антонэна и пошел с ним в детскую. Расчет был прост: под этим предлогом можно было тихонько пройтись по огромной квартире, утонченная красота которой впечатляла. Глядя мальчикам вслед, Эдвард отвел Анри к окну.
        - Могу я увидеть помолвочное кольцо? - попросил он. - Вы сделали, как я предлагал, Анри?
        - Да, мистер Вулворт. Мне тоже это приходило в голову: камень должен быть синий, как ее глаза, - объяснил он на очень посредственном английском. - Стоило оно дорого, но я буду выплачивать ежемесячно из зарплаты.
        - Если Лисбет спросит, скажите, что заняли денег у кузена, - прошептал Эдвард. - Она рассердится, если узнает, что я предложил вам заем.
        Анри молча кивнул, раскрыл черный кожаный футляр, где поблескивали оправленные в серебро сапфир и бриллианты. Он сомневался, что все расслышал и понял правильно. Работа в среде французских иммигрантов значительно затрудняла изучение им английского.
        - А вот и наша Лисбет! - объявила хозяйка дома. - Норма, шампанского!
        Раскупорьте, пожалуйста, бутылку.
        Элизабет вошла в гостиную с улыбкой на устах. Анри остолбенел. Он никогда еще не видел ее такой элегантной, в воздушном платье, с искусно завитыми волнистыми волосами. Ему стало как-то не по себе: внезапно она показалась ему недостижимой. Но уже через мгновение он заключил ее в объятия, в которых она укрылась, смущенная всеобщими приветствиями.
        - У меня такое чувство, будто я в маскарадном костюме, - шепнула она ему на ухо, пока Норма разливала по бокалам шампанское.
        - Ты чудесно выглядишь, - сказал Анри.
        Уильям выбрал этот момент, чтобы пронзительно закричать. Маленький бутуз проголодался.
        - Жан, можешь сходить и подогреть его бутылочку? - попросила Бонни. - Где кухня, ты знаешь…
        - Ты тоже, - понизив голос, отвечал супруг. - Сама виновата! Не надо было так скоро отлучать его от груди.
        Мейбл, которая это слышала, сделала знак Норме, и та поспешила предложить свои услуги. Агата попыталась отвлечь Уильяма, она обожала маленьких деток. Элизабет с Анри уединились в столовой и какое-то время, обнявшись, любовались изысканной сервировкой стола.
        - У Нормы прекрасный вкус. И масса других достоинств, - сказала молодая женщина.
        - Ты возьмешь прислугу и к нам в квартиру?
        - Анри, я еще об этом не думала.
        - Я считаю, необходимости такой нет. Луизон и Агата будут тебе помогать. Прислуга - это противоречит моим принципам.
        - Придет время, и мы все решим, дорогой! Скоро я пойду на курсы в больницу Маунт-Синай, там учат на медсестер. Два дня в неделю я буду занята.
        Анри решил впредь избегать тем, способных вызвать бурную дискуссию. Украдкой чмокнул Элизабет, которая поцеловала его в ответ. Они засмеялись, хотя нервы у обоих были на пределе.
        Обед подходил к концу. Хозяева и гости, проведя за столом два часа, чувствовали себя намного вольготнее. Эдвард беседовал с Батистом о новых конторских помещениях, которые приобрел на семнадцатом этаже Флэтайрон-билдинг. Леа и Мейбл смеялись над проделками Антонэна, сидящего справа от матери. Мальчик как раз делал вид, что разрезает гипс ножиком для сыра.
        - Веди себя хорошо, сокровище мое! - то и дело одергивала его Элизабет. - Не дай бог, снова поранишься!
        Тони с Луизоном перемигивались, сидя друг напротив друга. Им не терпелось сбежать от взрослых и погулять в свое удовольствие по Сентрал-парку.
        Неутомимая Норма собирала со стола грязные тарелки и приборы, потому что впереди был еще десерт. Бонни уже дважды предлагала свою помощь, и оба раза муж воспротивился, не проронив и слова. Жану Дюкену, чтобы заставить себя слушаться, достаточно было одного взгляда, холодного и властного.
        - У вашей домоправительницы золотые руки, - говорила Леа хозяйке дома. - Никогда не пробовала таких вкусных цыплят, и зеленый горошек прекрасно приготовлен!
        - Не знаю, что бы мы без нее делали, - соглашалась Мейбл. - Норма ведь была одно время помолвлена с пастором, лет пять тому назад, и отказалась от брака, чтобы сохранить за собой место. Они с Лисбет очень дружны.
        Металлическое тренькание звонка заставило всех умолкнуть. Анри, как раз приготовившийся преподнести возлюбленной колечко, вздрогнул от неожиданности.
        - Ма, мы кого-то ждем? Ты пригласила Перл и Чарльза Фостеров, не предупредив меня? - спросила Элизабет.
        - Я собиралась, чтобы они не обиделись, но в итоге сделала, как ты просила, милая! Понятия не имею, кто это. Может, телеграмма?
        - Было бы странно, сегодня воскресенье, - заметил Эдвард. - Норма, не хотелось бы, чтобы нас беспокоили. Поступайте, как сочтете нужным!
        - Слушаюсь, мистер Вулворт!
        - Вот незадача! - вздохнула Бонни. - Я слышу Уильяма. Звонок его разбудил.
        Она уложила сына в комнате по соседству с детской, где стояла маленькая кроватка. Уильям правда плакал, но на таком расстоянии его почти не было слышно.
        - Схожу к нему после десерта, - решила она. - Может, еще уснет.
        Элизабет с любопытством прислушивалась к голосам в холле. Скоро вернулась Норма. Судя по разрумянившимся щекам, ее что-то взволновало или расстроило. Норма шепнула ей на ухо:
        - Спрашивают вас, мэм! Этот господин сказал, что подождет на лестничной площадке, в квартиру входить не захотел.
        - Лисбет, куда ты? - окликнула ее Мейбл, увидев, что молодая женщина встает.
        - Я ненадолго, ма. Наверное, это кто-то из больницы. Я рассказала, что у нас сегодня помолвка, и, наверное, они прислали цветы.
        - А я пока подам торт, - сказала Норма. - Вернетесь - и будет приятный сюрприз!
        Разговоры в столовой возобновились. Все ждали этого знаменитого, типично французского десерта, подаваемого на большие праздники. Элизабет, подгоняемая любопытством, быстро вышла в холл. Широкая юбка из органди шелестела при каждом ее движении. Молодая женщина ожидала увидеть посыльного из больницы милосердных сестер и этим объясняла сдержанное поведение посетителя.
        Она быстро открыла двустворчатую входную дверь и вышла в коридор. И вот он перед ней - высокий, светловолосый, с черными бархатными глазами, при виде нее заблестевшими от радости. Элизабет показалось, что сердце замерло в груди, а потом застучало как безумное.
        - Жюстен! Бог мой, это ты!
        От радостного волнения он попросту онемел. Элизабет была куда прекраснее, чем в его воспоминаниях: вся в голубом, с розами в волосах и на платье, с локонами, струящимися по плечам, которые открывало ее дерзкое декольте…
        - Моя принцесса! - вымолвил он наконец. - Я приехал.
        Она была так поражена, что побледнела, в то же время сомневаясь в реальности происходящего. Робко коснулась его льняного бежевого пиджака. Такой элегантный… привлекательный… неотразимый.
        - Я просто должен был с тобой поговорить, - продолжал он. - Прости, что приехал вот так, без предупреждения. Боялся, что ты не захочешь меня видеть.
        - Жюстен, сегодня у меня помолвка. Там праздничное застолье, гости, - замирающим голосом отвечала она. - Я так рада, что ты тут, в Нью-Йорке! Увидела тебя - и чуть не потеряла сознание. Но, видишь, еще держусь…
        Он очаровательно улыбнулся уголками рта - улыбкой, которая так волновала Элизабет. Молодая женщина бросилась ему на шею, не помня себя от счастья. Он на короткое мгновение ее обнял.
        - Идем! - позвала она. - Найдем спокойное место. Меня наверняка начнут искать. Господи, до сих пор не верится, что ты в Нью-Йорке!
        Элизабет за руку повела его по широкому коридору, куда выходили двери других квартир четвертого этажа. Вопросов у нее было море, знать бы, с чего начать…
        - Ты приплыл на пароходе? Как разыскал Дакота-билдинг? Выучил английский?
        Они остановились в оконной нише с видом на огромный внутренний двор.
        - У меня кончилось терпение, - признался Жюстен. - Я часами смотрел на твои фотографии, но это - всего лишь бумага. Хотелось услышать твой голос, обнять тебя - исключительно по-родственному, не беспокойся. Деньги - не проблема, и я поехал. Элизабет, я впервые увидел море! Это было потрясающе - плыть через океан с уверенностью, что ты там, далеко, за недостижимым горизонтом.
        - Это невероятный сюрприз, самый чудесный в мире!
        - Я приехал вчера, переночевал в гостинице, поблизости. Слегка оробел, узнав, в каком доме ты живешь, и еще больше - когда звонил в дверь Вулвортов.
        - Поездка вышла долгая… Знаешь, Жюстен, ты совсем не изменился, хотя, конечно, костюм у тебя шикарный. Не хватает только сапог для верховой езды.
        - Смейся больше, плутовка! - пошутил он.
        Многолетней разлуки словно не бывало. Несколько минут - и они вновь обрели полнейшее взаимопонимание, как когда-то. У Элизабет словно гора свалилась с плеч. Она снова была весела, полна оптимизма.
        - Мне столько нужно тебе рассказать! - начал Жюстен. - Между прочим, я продаю наши, гервильские о-де-ви русскому царю! А еще я построил манеж для выездки лошадей за конюшнями.
        При упоминании Гервиля юноша помрачнел, подумав, что это может больно задеть Элизабет.
        - Как он? - едва слышно спросила она. - Дедушка Туан мне писал, я все знаю.
        - Прости, не нужно было вообще про это вспоминать. Он… угасает. Превратился в жалкую развалину. Одна из горничных, Сидони, за ним ухаживает. Расскажи лучше о себе! Сегодня у тебя помолвка?
        - Мы позже поговорим и о том, что тебе теперь известно, и о моих планах на будущее. Ты приехал, Жюстен, больше ничего не имеет значения. Может, зайдешь? У нас еще будет десерт. Я тебя представлю. Ты - мой дядя, так что проблем не возникнет. Мой дядя из Франции!
        Жюстен смотрел на нее с плохо скрываемой страстью. Погладил по щекам, лбу, волосам. Элизабет тоже не сводила с него глаз и вся дрожала.
        - Я помешал, - вздохнул молодой мужчина. - Нет, не хочу окончательно испортить праздник. При том что буду смущаться больше всех. Лучше пройдусь. На улице я видел калитку, ведущую в большой сад.
        - Это громадный парк, - поправила его Элизабет. - Встретимся возле этой калитки завтра, в девять утра. Я приду с сыном, Антонэном.
        - Договорились! Скорее бы настало утро!
        У Элизабет стучало в висках. Она обняла Жюстена изо всех сил и инстинктивно прижалась губами к его губам. То была немая мольба, безрассудное желание поцелуя, и он не устоял.
        - Прости меня, - проговорил мгновение спустя, когда она отстранилась, хватая ртом воздух.
        - Я сама виновата, Жюстен. До завтра!
        Элизабет убежала, не оглядываясь, потому что знала - тогда точно вернется. Прежде чем войти в квартиру, прижалась спиной к двери. Каждая частичка ее тела вибрировала от невыразимого счастья, внутри растекалось сладчайшее тепло.
        Она коснулась своих губ, с желанием нового поцелуя, и еще, еще… Сердце ее ликовало. Она возвращалась к жизни, будто родилась заново.
        «Как я могла думать, что Анри на него похож? - спрашивала она себя. - Жюстен совсем другой. О, эта его улыбка, черные глаза, голос! Я люблю его! Господи, я всегда буду его любить!»
        - Лисбет, где вы были?
        Норма поджидала ее в холле. Она сделала Элизабет знак войти, окинула внимательным взглядом.
        Мистер Вулворт не решается разрезать торт без вас, - сказала домоправительница. - Мистер Моро волнуется. Из-за кольца, он собирался подарить вам кольцо!
        - Кольцо? Но я не хочу никакого кольца. Зря Анри это затеял.
        - Кто это, Лисбет? Он француз? Он заговорил со мной по-английски, но с акцентом, как у мсье Дюкена, и поглядывал в карманный словарик.
        - Вот оно что! У него есть словарик! - прошептала Элизабет с нежностью. - Норма, это мой дядя, младший брат матери, настоящей матери. Он не знал, что у нас сегодня праздничный обед. Мы увидимся завтра. Он остановился в гостинице по соседству. А теперь идем к гостям! Десерт вы будете есть за столом, со всеми. Я настаиваю!
        - Если вы так хотите, я не могу отказать. Наверное, вы очень любите дядю, Лисбет. Вы вся светитесь!
        - Жюстен, его зовут Жюстен! Я его обожаю.
        Элизабет встретили вздохами облегчения, забросали вопросами. Она заняла свое место рядом с Анри.
        Он обнял ее за талию.
        - Я уже боялся, что ты сбежишь, - признался он.
        - Глупости, - возразила молодая женщина. - Ма, па, у меня был неожиданный, невероятный гость! Приехал брат моей матери, его зовут Жюстен. Я познакомлю вас завтра. Он не захотел мешать, потому что у нас гости.
        - Как чудесно! - восхитилась Мейбл. - Тебе следовало настоять, милая. Пригласить его попробовать с нами торт!
        - Поразительный случай: приехать именно сегодня! Если он хотел сделать сюрприз, у него получилось, - добавил Эдвард.
        Никто не заметил, что Бонни украдкой перекрестилась. Она уже принесла проснувшегося Уильяма в столовую и теперь склонилась над ребенком, чтобы скрыть внезапный румянец на щеках.
        Анри впервые посмотрел на Элизабет с подозрением. В ней произошла явная перемена: молодая женщина лучилась внутренним светом, губы и все краски на лице стали ярче, глаза заблестели.
        - Хочу торт! - потребовал Антонэн, у которого кончилось терпение.
        Норма поспешила отрезать кусочек длинным ножом.
        - Сначала дайте, пожалуйста, Антонэну, даже если это против правил, - сказала ей Элизабет. - Простите, что заставила вас всех ждать.
        Мейбл между тем пыталась вспомнить, каков из себя этот французский родственник. Потом победно вскрикнула.
        - У меня есть фотография Жюстена! Еще тех времен, когда он не знал, что по крови тоже Ларош, - смеясь, заявила она. - Он тогда служил в замке конюхом, да? Когда поедим, я принесу фотоальбом. Уверена, Анри будет интересно!
        - Я так не думаю, ма, - возразила Элизабет. - Жюстен с тех пор переменился. Теперь он управляет винодельней и похвастался, что поставляет о-де-ви к российскому императорскому двору!
        - А вот это уже интересно, - заметил Эдвард. - Мейбл, дочка права. Бог с ним, с прошлым. Подумаем лучше о будущем! А сейчас самое время попробовать этот восхитительный торт!
        Свой кусочек Элизабет постаралась есть как можно дольше, опасаясь момента, когда Анри преподнесет ей кольцо - очень символичный жест, особенно в присутствии гостей. Сердце у нее в груди замирало, стоило только подумать о поцелуе, которым они с Жюстеном обменялись.
        «Как согласиться на помолвку, когда любишь другого? - спрашивала она себя. -
        Но ведь не выходят замуж за брата собственной матери! И целовать его так я не должна была».
        Анри перешел к главному - в надежде обратить на себя ее внимание. Он ощущал волнение, испытываемое молодой женщиной, и приписывал его неожиданному появлению этого Жюстена, о котором сегодня услышал впервые.
        - Лисбет, дорогая! - начал он громко. - Сегодня - один из лучших дней в моей жизни. Лучший с тех пор, как я в Америке. Очень прошу, кто-нибудь, переведите для мистера и миссис Вулворт!
        Бонни тотчас же это сделала. Постаралась передать тон, с нажимом на жизнерадостность.
        - Ты согласилась связать свою жизнь с моей, - продолжал Анри, - в ближайшем, я надеюсь, будущем. И, чтобы скрепить наши клятвы и в честь помолвки, хочу подарить тебе это кольцо!
        Он извлек из внутреннего кармана пиджака маленький футляр черной кожи и приоткрыл его. Драгоценные камни моментально поймали солнечный луч.
        - Сапфир, но не такой синий и блестящий, как твои глаза, - уже тише проговорил он. - Лисбет, можно я надену его тебе на палец?
        Она кивнула, слабо улыбнулась. Анри надел колечко ей на безымянный палец левой руки. Гости захлопали. Леа, растрогавшись до слез, воскликнула:
        - Счастья жениху и невесте! Браво!
        Ее реакция была слишком бурной, по мнению Вулвортов, но Жан подхватил поздравления, а следом - и Луизон с Тони. Антонэн охладил общее оживление, довольно громко спросив:
        - А что такое жених и невеста?
        - Не прикидывайся глупым, - укорила его Бонни. - Мама рассказывала тебе, что это означает.
        - Мистер Моро скоро станет твоим папой, - пояснила Миранда.
        - Но я не хочу никакого папы, - буркнул Антонэн. - У меня есть дедушка и бабушка. И еще мама.
        Инцидент порядком смутил Элизабет и Анри. Леа снова отвлекла общее внимание на себя, предложив спеть что-нибудь в честь помолвленных.
        - Это было бы чудесно! - отвечала Мейбл, не успев опомниться от удивления.
        - У супруги очень красивый голос, - похвалился Батист, у которого робость пропала после трех бокалов шампанского. - Леа, спой нам «О sole mio»!
        - В Италии это мужская песня. Ее еще называют неаполитанской. Но я люблю ее напевать. Миранда тоже ее знает.
        - Не так хорошо, как ты, - стала оправдываться девочка.
        Элизабет смотрела на кольцо, не вмешиваясь в разговор. Неописуемое волнение охватило ее, когда Леа запела первый куплет на родном наречии. Смысла Элизабет не понимала, но теплый, сладкий тембр голоса подруги будоражил душу, пробуждал ностальгию по ушедшим дням - времени, когда она каждое утро прибегала к Жюстену в конюшню и они вместе катались по полям, вдоль реки - всюду.
        - Ты плачешь? - встревожился Анри.
        - Это так красиво! - тихонько отвечала Элизабет.
        Он вежливо кивнул, взял ее за руку. Леа получила свою долю аплодисментов и, смеясь, раскланялась. Мейбл рассыпалась в комплиментах, Эдвард - тоже. А Элизабет и вовсе подбежала и расцеловала ее.
        Норма, которая так и не посмела сесть за большой стол, смахнула слезу и тихонько выскользнула из столовой: пора готовить чай и кофе.
        - Моя ненаглядная невеста, - шепнул Анри, когда Элизабет вернулась и села рядом, - мы забыли поцеловаться!
        - Только не перед Антонэном и дядей Жаном, - так же шепотом отвечала молодая женщина. - Чуть позже, Анри! А вот потанцуем непременно. Идем в гостиную, там граммофон. Па, поставь, пожалуйста, диск с венскими вальсами!
        - Сейчас, Лисбет. Буду рад с тобой повальсировать.
        Луизон и Агата с тревогой наблюдали за отцом. Оба чувствовали, что ему не по себе, - и были правы. Анри заметил их настороженные взгляды. Ободряюще улыбнулся. Дело в том, что танцор из нашего беррийца был никудышный…
        Элизабет встала. Ей не сиделось на месте, ее смущало кольцо, а еще было стыдно, что отказала Анри в поцелуе. Она постояла немного возле открытого окна, потом побежала в кухню. Норма посмотрела на нее с беспокойством.
        - Простите, мэм, кофе готов, а вот чай - нет. Я стараюсь, как могу.
        - Я не за этим, Норма! Я какая-то взвинченная и с большим удовольствием пошла бы побродить в Сентрал-парке. Нужно было организовать общую прогулку. Я уже попросила па поставить музыку, но танцевать почему-то перехотелось.
        - Приезд дяди-француза так вас взбудоражил, - предположила молодая домоправительница. - Это нормально, он ведь приехал издалека!
        - Да, и я жалею, что дала ему уйти. Иногда я бываю такой глупой… Хотя, если честно, я боялась, что Анри начнет расспрашивать. Я ничего ему не рассказывала про свою жизнь во Франции.
        - Это можно наверстать в любую минуту, Лисбет. А, хозяин включил граммофон! Идите скорее в гостиную и не терзайтесь так, сегодня ведь ваша помолвка!
        - Ваша правда, Норма!
        Эдвард Вулворт, несмотря на свои пятьдесят шесть лет, покружил в вальсе и Элизабет, и Леа, и Миранду, и даже Бонни, как та ни отбивалась. Анри признал, что танцует плохо, и никто не потребовал от него доказательств обратного.
        Что до Батиста Рамбера и Жана, верные своей мании, они устроились на широком канапе с сигарами.
        - Твоя племянница скоро выйдет замуж, Жан, - тихо сказал плотник. - Ну, теперь ты доволен?
        - Конечно, так лучше. Только бы свадьба состоялась этим летом… Можешь назвать меня брюзгой, но эти прихоти Элизабет я не поощряю. У нее было трагическое детство, да и потом девочка много пережила, и это сказывается на характере. Заметил, как она от меня шарахается? До сих пор злится, потому что это я подтолкнул ее к тому, чтобы узаконить отношения с Моро.
        - Женщины нынче требуют большей независимости, особенно те, кто работают. Хотят даже голосовать, - подхватил Рамбер. - И я их в чем-то понимаю.
        И, со своей стороны, восхищаюсь твоей племянницей. Элизабет красива, но еще она очень чуткая, умная и на редкость щедрая.
        - Анри Моро ее щедростью воспользуется сполна, - сердито хмыкнул Жан. - Плевать, это не мои доллары! Если Вулворт хочет разориться, пускай!
        Никто не слышал этих укоров, потому что музыка играла громко, да еще нестерпимо скрипела игла граммофона. Антонэн, как раз в момент, когда Элизабет с Тони кружились в центре гостиной, жалобно застонал, а потом его вырвало на ковер. Инцидент положил конец танцам.
        - О нет! Антонэну плохо! - вскричала Мейбл, державшая на коленях малыша Уильяма.
        Бонни поскорее увела мальчика в ближайшую ванную комнату. Антонэн конвульсивно рыдал - лицо красное, рубашка испачкана. Перепуганная Элизабет прибежала следом.
        - Ты съел слишком много торта и крема! - сокрушалась она. - Антонэн, как ты? Животик еще болит?
        - Нужно вымыть его и переменить одежду, - рассудила Бонни. - А потом, Лисбет, ты его уложишь. Поспит - и все пройдет.
        - Я сама займусь сыном!
        - В платье принцессы? Испачкаешься.
        Норма решила, что самое время предложить свои услуги. Но Бонни, настроение у которой было грозовое, высунулась из ванной и быстренько ее отправила. Элизабет прокомментировала сердито:
        - С чего это ты так грубишь Норме? С тобой ма себе такого никогда не позволяла, насколько я помню.
        - Ну конечно! Вы с этой блондинистой дылдой теперь лучшие подружки! А я-то так радовалась, что, когда выйду за Жана, мы с тобой породнимся! На деле вышло по- другому. Ты про меня забыла, - пожаловалась Бонни.
        Элизабет пожала плечами. Она уже раздела Антонэна, чтобы помыть его в ванне. Мальчик обрадовался и уже стучал ногами, слыша, как из кранов течет вода.
        - Можешь мне сказать, почему Жюстен явился в Нью-Йорк точно в день твоей помолвки? - спросила Бонни. - Ты ему писала?
        - Нет. Представь себе, для меня это был сюрприз. Если бы дедушка Туан стоял у порога, я бы и то меньше удивилась. Жюстен хотел повидаться со мной, но может быть и другая причина, которая мне неизвестна.
        - Жан недоволен. Я видела, как он хмурится.
        - Твой муж всегда чем-то недоволен, Бонни, и, живя в его тени, ты сама становишься мегерой. Или ты считаешь нормальным то, что он посмел сделать? Жан меня предал, рассказав об изнасиловании, жертвой которого я стала, дедушке Туану! Я слова ему больше не скажу! И то же будет с тобой, если не перестанешь меня критиковать!
        Угрозы Элизабет, словно эхом, отозвались во всхлипах Бонни. Молодая мать как раз усаживала сына в ванну. Оглянувшись, она увидела Бонни в слезах, с дрожащими губами.
        - Бонни, милая, не плачь! Прости, я зря на тебя накинулась.
        - Все и так скверно, еще и ты на меня нападаешь! - всхлипнула в ответ Бонни.
        Антонэн, забыв про недомогание, радостно плескался в воде. Элизабет и не подумала его отругать. Она обняла Бонни.
        - Что скверно? Что ты имеешь в виду?
        - Уильям своим плачем все время мешает нам спать, бакалейщик с соседней улицы постоянно ищет повода повздорить. А тут еще ваша с Жаном ссора… Я не хочу его выслушивать, когда он несет вздор относительно тебя, а он злится. Уже неделю спит в подсобке, на раскладной кровати. Наш брак летит в тартарары, да!
        Бонни зарыдала еще пуще, неутешно. Но стоило в ванную войти Мейбл, как плач прекратился.
        - Что происходит? Лисбет, дорогая, у тебя платье мокрое. Ступай и составь компанию жениху, он совсем растерялся. Тони и Луизон сбежали в парк. Рамберы собираются домой, там их дожидается кузина Леа Оттавия. Бонни, пора поменять Уильяму пеленки. У Нормы только пара рук!
        - Кажется, праздник кончился, ма, - констатировала Элизабет. -
        Присмотришь за Антонэном? Пойду попрощаюсь с гостями.
        Молодая женщина выскользнула из ванной. Так приятно было хоть пару секунд побыть одной и зачарованно повторять: «Жюстен тут, в Нью-Йорке, и завтра утром я его увижу!»
        БРОДВЕЙ, ТРИ ЧАСА СПУСТЯ
        Анри увлекал Элизабет за собой, чтобы побыстрее подняться на седьмой этаж и запереться с ней в своем скромном жилище. Молодая женщина, в повседневном платье, куда более скромном, чем ее великолепный бальный туалет, купленный специально для помолвки, заставила его притормозить.
        - У нас полно времени, - сказала она. - Я выдохлась.
        Весь вечер был в их распоряжении. Мейбл, романтичная по своей природе, предложила оставить Агату у них, чтобы влюбленные могли побыть наедине.
        - Лисбет, вы с Анри можете поехать на такси, раз уж его дочка ночует у нас. Поужинаете тет-а-тет в ресторанчике на Бродвее, - сказала она.
        Месяц назад Элизабет искренне обрадовалась бы этому, но сегодня вечером ей приходилось делать вид, что она рада, и это оказалось нелегко. Анри не хотел верить своей интуиции. Убеждал себя, что его невеста всего лишь утомилась.
        - Мы почти пришли, милая. Если ты устала, я могу тебя отнести.
        - Не будь смешным, Анри!
        - Ты легкая, как перышко! И я это уже проделывал не раз - из кухни в мою спальню.
        - Просто пойдем помедленнее, и все, - осадила его Элизабет. - Я все время думаю об Антонэне. Ма буквально выставила меня за дверь, но ведь ему было так плохо после обеда! Порядочная мать осталась бы и сидела возле кроватки сына!
        - Ты преувеличиваешь, Лисбет. Когда мы уходили, мальчик был бодр и весел. И радовался, что можно поиграть с Агатой. Ему повезло, что она такая терпеливая и добрая девочка.
        - Говори прямо: ты считаешь моего сына тираном!
        - Антонэн часто капризничает, милая. Ты его всячески балуешь, он этим пользуется. А стоит ему заболеть, и ты забываешь про все на свете.
        Не в силах унять раздражение, Элизабет уже не первый раз испытала соблазн развернуться и побежать вниз по ступенькам. Она знала, почему Анри настоял, чтобы они пошли к нему, и ее это чуть ли не пугало.
        - У него никогда не было отца, - сказала она. - И я люблю его за двоих. Ты ведешь себя так же с Агатой и Луизоном.
        Старое здание с тонкими перегородками буквально гудело от разнообразных шумов. Воскресенье, вечер… Обитатели дома возвращались с прогулки, готовили еду, а кто-то и ссорился. Пахло раскаленным растительным маслом, где-то рядом смеялись, плакал ребенок.
        - Раз уж мы дошли до упреков, скажи, зачем было покупать такое дорогое кольцо? - потребовала Элизабет. - Я просила не тратить деньги. Кстати, где ты их взял?
        - Обсудим это позже. Соседям слышать необязательно, - отвечал ее жених.
        Анри взял ее ручку, осыпал поцелуями. Потом повел Элизабет наверх, благо их этаж был следующий. Ему хотелось поскорее оказаться в привычной обстановке, забыть роскошь квартиры в Дакота-билдинг, все это столовое серебро, белые розы в вазах, бальное платье Элизабет, музыку, снисходительность Вулвортов.
        Наконец они оказались за запертой дверью. Кухня с окном, выходящим на запад, тонула в розовато-золотом свете заката.
        - Так что с кольцом? - спросила молодая женщина, в то время как любовник уже начал ее раздевать.
        - Я занял у кузена, буду отдавать из зарплаты. Лисбет, не будем портить этот чудесный момент! Я так тебя люблю!
        Он попытался ее поцеловать, но Элизабет вывернулась с неожиданным проворством. Анри уже успел снять с нее светлый хлопковый жакет и занялся пуговичками на блузе. Ему не терпелось поцеловать ее груди, ощутить под пальцами нежную кожу.
        - Не торопи меня, Анри, прошу! Не надо грубости!
        То был крик несогласия, крик души. Он обиженно отстранился. Она повернулась к нему спиной, вся дрожа.
        «Я не смогу, - думала Элизабет. - Только не сегодня! Не после встречи с Жюстеном!»
        - Да что с тобой сегодня такое, Лисбет? - встревожился Анри. - Грубость? Ты сама говорила, что я деликатен.
        - Есть кое-что, чего ты не знаешь. У меня не хватило смелости рассказать. Но теперь другое дело, ведь мы помолвлены. Ты должен знать. Когда я жила во Франции, шесть лет назад, родной дед меня изнасиловал. Я тогда чуть не умерла. С тех пор я не терплю, когда от меня требуют некоторые вещи, когда меня принуждают.
        Анри в ужасе смотрел на нее. Он отошел, тяжело опустился на стул. Элизабет же вздохнула с облегчением. Это была увертка, не более, однако сегодня домогательств не будет. По крайней мере, сегодня…
        15. КАРУСЕЛЬ ЖИЗНИ
        НЬЮ-ЙОРК, ПОНЕДЕЛЬНИК, 15 МАЯ 1905 ГОДА
        Элизабет с Антонэном подошли к центральному арочному входу в Дакота-билдинг со стороны внутреннего дворика. Молодая женщина остановилась, чтобы поправить уложенные жгутом, отливающие шелком темные волосы, спадающие на ее левое плечо. Антонэн посмотрел на нее снизу вверх, вид у него был задумчивый.
        - Мам, мы идем? - спросил он.
        - Секунду, мой зайчик. Только поправлю прическу!
        Было почти девять. Жюстен наверняка уже ждет возле ближайшего входа в Сентрал-парк… Элизабет быстро перебрала в памяти события вчерашнего праздника, в числе которых не было ни любовной игры, ни ужина в ресторане на Бродвее.
        Анри так проникся ее рассказом, что был с ней ласков и очень сопереживал. Это не помешало ему засыпать ее вопросами о прошлом, которое теперь ему хотелось знать в мельчайших деталях.
        Домой она вернулась утомленной, с большими сомнениями насчет продолжительности своей помолвки. К счастью, после беспокойной ночи она снова увидится с Жюстеном!
        - Я познакомлю тебя с очень хорошим другом, Антонэн, - сказала молодая женщина сыну. - Его зовут Жюстен, и он мой дядя, как и Жан.
        - Жан - не очень хороший, - буркнул мальчик.
        Элизабет не стала комментировать мнение ребенка, но подумала, что, пожалуй, зря взяла его с собой. Но выбора у нее не было.
        «Мне нельзя оставаться наедине с Жюстеном! Только не с ним! - думала она, здороваясь с швейцаром. - Ма приглашает его к нам на обед, и в этот раз он просто не сможет отказаться».
        Погода была по-весеннему хороша. Элизабет предвкушала красоту огромного парка, где она рассчитывала гулять под руку с Жюстеном до самого полудня.
        По случаю она надела шелковую бежевую блузку с вышивкой в славянском стиле красными и зелеными нитками и длинную юбку прямого покроя, из небеленого льна. В общем, ансамбль получился элегантный и строгий.
        - Это тот господин? - спросил Антонэн, указывая на мужчину, который махал рукой, словно желая привлечь их внимание.
        - Нет, у моего дяди волосы не седые, милый. Жюстен еще очень молодой, и он блондин.
        Глухой страх овладел Элизабет, потому что среди толпившихся возле парковых ворот мужчин никто не походил на Жюстена. Она перешла через авеню, держа Антонэна за руку.
        - Пожалуйста, будь послушным мальчиком, - попросила она.
        - Мам, а на карусель пойдем?
        - Конечно, мой хороший.
        В конце концов она увидела Жюстена в его светлом костюме. На нем была белая рубашка, галстук и панама - этот модный головной убор, который мужчины носили летом. Должно быть, он даже в толпе почувствовал ее взгляд, потому что резко повернулся и ослепительно ей улыбнулся.
        Они шли навстречу друг другу, как если бы были одни в этом мире, в ярком свете утреннего солнца. Жюстен расцеловал ее в обе щеки, наклонился к Антонэну.
        - Здравствуйте, маленький мсье! - сказал он доброжелательно. - Очень приятно познакомиться!
        Антонэн был польщен: еще бы, его назвали «мсье», пусть и маленьким! Он улыбнулся новому знакомому, а тот спросил:
        - Что у тебя с рукой?
        - Неудачно упал, - отвечала молодая мать. - Простой перелом. Гипс уже скоро снимут.
        Они втроем вошли в парк, высокие кованые ворота которого открывались ежедневно с рассветом.
        - Наша с Вулвортами история началась тут, в Сентрал-парке, - сказала Элизабет. - Мне было шесть, и я проспала ночь на скамейке.
        - Помнишь, на которой? - поинтересовался Жюстен.
        - Нет, не помню. Я была страшно напугана, растеряна. Только что на моих глазах отца забили до смерти, я не знала, куда идти и что делать.
        - Бог мой, и тебе было всего шесть! Почти как Антонэну сейчас. Я молился за тебя там, на чердаке, представлял, как ты плывешь по бескрайнему океану… Я часто-часто тебя вспоминал, твой голос, твои крошечные пальчики, которые я гладил, чтобы тебя успокоить… Ты - единственный лучик света в моем детстве.
        Разрумянившаяся от удовольствия, Элизабет следила глазами за Антонэном, который мог бы их слушать, но вместо этого скакал впереди, спеша к большой карусели, до которой было еще далеко.
        - Я давно не вспоминала этих страниц своей жизни, - призналась она. - Расскажу сыну как-нибудь вечером. Ему понравится. Антонэн любит страшные сказки - с людоедами и злыми колдуньями.
        С этими словами она взяла Жюстена за руку. Жест получился очень естественным. Тот вздрогнул от радости. Парк встретил молодых людей буйством цветов и весенней зелени. Декоративные кустарники с белыми и розовыми пахучими метелками цветов, клумбы с лилиями и карликовыми розами радующих глаз оттенков…
        Они перешли через каменный мостик, под которым протекал узкий прозрачный ручей. Чуть дальше на породистых лошадях прогуливались любители верховой езды.
        - По аллеям ездят верхом, - пояснила Элизабет. - Смотри, а вон там замок Бельведер. Это декоративная постройка в средневековом стиле, доступная для всех посетителей парка. Если хочешь, можем сходить в зоопарк. Посмотришь на животных, привезенных со всего мира, - тигров, обезьян, жирафов.
        - Сожалею, Элизабет, но я там уже был вчера, после обеда. Впечатлений масса, правда! Хищники, слоны… Твой дедушка Туан обрадуется, когда я расскажу ему про эту поездку. Я даже купил буклет с фотографиями всех зверей для твоих маленьких кузенов.
        - Замечательная идея! Я как-то об этом не подумала, - посетовала молодая женщина. - Жюстен, пожалуйста, расскажи про дедушку Туана, про Жиля и Лорана!
        Жюстен сделал, о чем его просили, - простыми словами, вперемежку с небольшими бытовыми и очень забавными зарисовками. Элизабет показалось, что она снова на мельнице Дюкенов, среди своих.
        Уже на подходе к красочной карусели она решилась: как ни мучительна тема для обоих, об этом нужно поговорить.
        - Держись крепче на деревянной лошадке! И не вздумай сойти, пока карусель вертится! - наставляла молодая женщина Антонэна.
        - Кому такое может прийти в голову? - удивился Жюстен.
        - Антонэн - тот еще сорвиголова! Сколько раз он сбивал колени, сколько было на лбу шишек - не сосчитать.
        Молодые люди присели в ротанговые кресла, расставленные кругом около карусели. Еще одна пара пристроилась по соседству, чтобы удобнее было наблюдать за дочкой, которая тоже взобралась на лошадку.
        Элизабет представила, что они с Жюстеном - муж и жена, а Антонэн - их сын, и испытала острую боль. Ей стало очень грустно.
        - Мне так хорошо рядом с тобой, - призналась она. - Все становится просто и весело. Судьба несправедлива.
        - Я думаю о том же, - сказал Жюстен, обращая на нее полный обожания взгляд.
        Ему хотелось взять ее за руку, но он удержался. Элизабет проговорила, не сводя глаз с сына:
        - Теперь ты знаешь, что произошло шесть лет назад. Мы приехали в Париж, и еще два месяца я никому ничего не рассказывала. Но унижение, стыд меня съедали. Я была сама не своя. И вот однажды утром я побежала к Сене, перелезла через парапет… Мне хотелось умереть. Но меня спасли. И я вдруг испытала желание переродиться, больше никогда не быть жертвой. И я все рассказала Ричарду, Бонни и дяде Жану. Насчет этого последнего - лучше б ему ничего не знать…Мы поскандалили, Жан не имел никакого права рассказывать об этом дедушке Туану. Это должна была сделать я сама.
        Жюстен довольно долго молчал. Он заново переживал один из худших дней своей жизни - когда узнал про насилие, совершенное Ларошем над ней, которую он обожал и даже боготворил.
        - Я мог убить его, когда узнал, что он сделал, - проговорил мужчина наконец. - Из того, что ты читала в письмах деда Антуана, ты могла подумать, что я заключил с Ларошем сделку, но нет! Я всего лишь хотел взять реванш за ужасное детство, в котором горя было столько же, как и в твоем, и по вине все того же гнусного персонажа. Слава Богу, я не отяготил совесть его смертью, но инвалид он по моей вине.
        - Ричард и мои родственники Дюкены, когда узнали о его преступлении, поступили бы так же, окажись они с ним лицом к лицу, - жестко произнесла Элизабет.
        - Может, и так. Но есть одно отличие… У меня тоже есть секрет, Элизабет, - сказал Жюстен. - Один мсье Антуан в курсе. В начале июля, шесть лет назад, когда я приехал в отпуск, я пошел в замок. Ларош в тот день напился, и, к несчастью, в руках у него было охотничье ружье, когда я наткнулся на него за конюшней. Он взял меня на мушку и стал оскорблять. Тут застонала Мариетта, и я спросил у него, что он с ней сделал. Ларош рассвирепел и выстрелил.
        Элизабет вскрикнула от возмущения. Поскольку карусель остановилась, она подбежала и помогла сыну пересесть в позолоченную деревянную карету, где уже устроилась такая же любительница катаний.
        - Еще одна поездка, Антонэн! Веди себя хорошо. Смотри, какая у тебя очаровательная соседка!
        Молодая женщина вернулась и присела рядом с Жюстеном, который печально ей улыбнулся.
        - Он мог тебя убить! И мы бы никогда не увиделись, - прошептала она растерянно. - Этот человек безумен, безумен и опасен! И у него один закон - уничтожать все непорочное и прекрасное. Скажи, рана была серьезная?
        - Пуля в животе. Друг Лароша, доктор, меня прооперировал и спас. Ларош сам отвез меня к нему домой, в Эгр.
        Это был тот самый день, когда ты на пароходе отплывала в Нью-Йорк. Я все время думал о тебе. Мне рассказал мсье Антуан…
        - День нашего отплытия! - поразилась Элизабет. - Я тоже думала о тебе, стоя на палубе и глядя, как отдаляется французский берег. А ночью проснулась в непонятной тревоге и все спрашивала себя: «Кто умирает? С кем беда?»
        - Правда?
        - Да. Это было странное чувство. Печаль, страх, причины которых я не понимала. Между нами существовала связь, Жюстен, несмотря на расстояние, нас разделявшее. Это и чудесно, и пугающе. Я проклинаю судьбу, но, если подумать, мы оба живы, хотя могли погибнуть по вине Лароша.
        Взвинченная до предела, Элизабет встала и сделала несколько шагов к живой изгороди из бирючины. Больше всего на свете ей сейчас хотелось оказаться в объятиях Жюстена, но она себе это запретила. Однако молодой человек ее настиг, обнял за талию.
        - Моя принцесса! Прости, если мое присутствие тебя огорчает больше, чем радует, - тихо проговорил он. - Эта моя поездка через океан… Сумасшествие, да. Но мне хотелось удостовериться, что ты в порядке и что живешь где-то там, далеко, а не только в моих мечтах. Боюсь, я совершил тяжкую ошибку, потому что люблю тебя еще больше, если это вообще возможно.
        - Я тоже тебя люблю, Жюстен.
        Элизабет сдерживалась, чтобы не заплакать. Чувства оказались сильней: она бросилась ему на шею, обняла. Подняла к нему свое прекрасное лицо, моля о поцелуе. Он страстно ответил на объятия. Их губы соприкоснулись, стремясь к единению.
        В тот же миг закричала женщина - от страха и удивления, а карусель стала тормозить с противным металлическим скрипом.
        - О нет! Антонэн! - вскричала Элизабет, которая оглянулась и увидела сына на полоске утоптанной земли между каруселью и лужайкой. Мальчик был недвижим, лоб - в крови.
        ДАКОТА-БИЛДИНГ, ЧАС СПУСТЯ
        Тщетно пыталась Мейбл дозвониться до Чарльза Фостера, в чьей компетенции была уверена. Осмотреть Антонэна пришел его старший брат Джон, в свое время семейный врач Вулвортов.
        - У мальчика несколько легких царапин, - объявил он. - Порез над правой бровью не глубокий, но ранки такого типа сильно кровоточат, и все пугаются. Большое везение, что гипс не поврежден. Наверное, ребенок упал на другую сторону. Дамы, повода для опасений нет!
        Он говорил уверенно, обращаясь к Мейбл и Элизабет, взиравших на него с тревогой. Потом обжег суровым взглядом Жюстена.
        - А вам, сэр, не следовало нести ребенка домой. Это могло кончиться фатально, если б у него был поврежден череп или позвоночник.
        Жюстен не понимал по-английски, но что его в чем-то обвиняют, ему было ясно. Элизабет поспешила перевести слова врача, несколько их смягчив.
        - Мне очень жаль, - поспешил сказать молодой француз. - Я не знал, что поступаю неправильно.
        Все они собрались в детской, вокруг кровати мальчика, - Мейбл, Норма, Элизабет, доктор и Жюстен. И все были напряжены и раздосадованы.
        Все планы пошли крахом, и обстановка в комнате была давящей, неприятной. Каждый думал о своем.
        «Молодой человек впервые в доме, а я встречаю его в пеньюаре и с растрепанными волосами! - сокрушалась хозяйка дома. - Ну почему наш малыш спрыгнул с карусели? Почему?»
        Норма переживала, что теперь не успеет приготовить к обеду все, что задумала. Доктор Фостер размышлял, как бы сделать так, чтобы Вулворты его больше не беспокоили. В глубине души он обижался, что его вызывают только в экстренных случаях, и то если брат Чарльз недоступен.
        Что до Элизабет, она злилась на себя: отвлеклась, не уследила. Но больше всего за непростительное легкомыслие, по причине которого сын мог серьезно пострадать.
        «Непозволительное поведение с моей стороны! Антонэн увидел, как мы с Жюстеном обнимаемся, я в этом уверена. Он обиделся, а может, и испугался!» Если б только можно было повернуть время вспять, она бы не взяла сына с собой на прогулку! Сердце у Элизабет буквально разрывалось между материнскими опасениями и возрождающейся страстью к Жюстену, которая пьянила, нарушала мирное течение ее жизни.
        Жюстен стоял возле окна. Он ловил ее взгляд, ожидал хотя бы ободряющей улыбки, но молодая женщина внезапно стала отстраненной и как будто не замечала его присутствия. Он тоже сожалел о том моменте забытья, настигшем обоих, и о тех коротких объятиях.
        «Элизабет никогда бы не простила мне моего приезда в Нью-Йорк, если бы мальчик сильно поранился, спрыгнув с карусели, - думал он. - Как ему вообще такое пришло в голову?»
        Свидетели происшествия сходились в одном: Антонэн на полном ходу встал, выскочил из декоративной золоченой кареты и… полетел на землю. Центробежная сила отбросила его на пару метров от карусели.
        Инцидент посеял небольшую панику. Женщины обвиняли техника, следящего за аттракционом из своей будки, перепуганные дети рыдали. Жюстен вспомнил искаженное лицо Элизабет, ее бледность, слезы в испуганных голубых глазах. Он тоже очень испугался, когда увидел, что мальчик не шевелится, а лоб и колени у него в крови.
        Норма проводила к выходу доктора Фостера. Мейбл присела на край кровати и погладила Антонэна, притворявшегося спящим, по черным волосам.
        - Наш малыш меня беспокоит, Лисбет! - Она вздохнула. - Почему он так часто причиняет себе вред? Ему ведь всего пять лет! Если так пойдет дальше, в школе с ним может случиться что-то куда более серьезное.
        - Он бесстрашен, ма, и уверен, что справится с любой опасностью. Я посижу с ним сама.
        - Хорошо. А я пока оденусь должным образом. Могу я попросить гостя подождать нас в гостиной? Я так радовалась, что сегодня он у нас обедает, и что же? Я предпочла бы перенести застолье.
        Элизабет кивнула, соглашаясь. Мейбл неуверенно улыбнулась Жюстену и вышла.
        - Я не понимаю по-английски, - сказал молодой человек, - но совершенно ясно, что мне лучше уйти.
        - Да, ты прав. Ма расстроена, как и я. Очень жаль, ведь я так радовалась! Перенесем обед, хорошо? Завтра в полдень? - предложила она. - Когда ты уезжаешь во Францию?
        - Что, если у меня не было намерения уезжать, раз уж я тут, в Новом Свете? - сказал он с вызовом, обиженный ее вопросом. - Не волнуйся, я понимаю, что здесь я лишний. Я это понял, еще когда побеспокоил тебя в день помолвки.
        - Ты собирался остаться жить в Америке? - спросила она, раздражаясь в свой черед. - А как же Ирэн, твоя будущая жена? В последнем письме дедушка Туан рассказал, что вы прекрасно поладили.
        - Элизабет, я совершенно равнодушен к Ирэн. Да, она девушка приятная, миловидная, но чувств у меня к ней нет.
        - Когда-нибудь появятся, - проговорила она, задыхаясь от ревности. - Это произойдет со временем. Чем дольше ты будешь спать с ней рядом, тем чаще будешь ее целовать. А когда родится ребенок, ты полюбишь обоих, мать и дитя.
        - Так далеко мы пока не зашли, - сказал Жюстен.
        - Жюстен, умоляю, оставь меня наедине с Антонэном! Побудь в гостиной, ты наверняка видел, где она, когда мы шли через холл! Я скоро приду.
        Он молча подчинился. Элизабет успела заметить, что на пиджаке у него кровь Антонэна, которого Жюстен нес на спине. Она всхлипнула - от пережитого страха и от досады, - быстро склонилась к сыну.
        - Милый, я знаю, ты не спишь, - шепнула она Антонэну на ушко. - После падения ты ни разу со мной не заговорил. Я хочу знать, что случилось. Я догадываюсь, но могу и ошибаться.
        Она легонько чмокнула его в щеку, потом в нос. Антонэн заморгал, словно бы просыпаясь.
        - Мне стало страшно, - жалобно, едва слышно проговорил он. - Ты куда-то пошла с этим господином, и я спрыгнул с карусели за тобой!
        - Сокровище мое, я бы никогда не оставила тебя одного! Я всего лишь отошла на пару шагов.
        - Ты ластилась к нему, как ко мне, как к Анри! Агата говорит, ты целуешься с ее отцом, когда меня нет. И с дядей ты тоже целовалась, я видел! Мне это не понравилось.
        Элизабет смутилась, попыталась найти простое объяснение, чтобы успокоить сына. Мальчик хныкал, показывая, как ему грустно, но провести мать ему не удалось. Антонэн имел склонность ревновать ее, перетягивать на себя всю ее любовь и внимание.
        - Антонэн, послушай, - начала она. - Я тебя люблю всей душой, но да, мне случается проявить ласку по отношению к другим детям или взрослым, кого я очень люблю. Если мы с Анри поженимся, я буду часто его целовать. С моим дядей Жюстеном - то же самое. Мы с ним не виделись много лет, поэтому нам это было нужно - ну, то, что ты только что назвал «ласкаться».
        - А я не хочу, вот! - заявил мальчик сердито. - Ты - моя мама. Ты не должна так делать!
        Он ожег ее гневным взглядом своих синих глаз. Умилившись его капризной мордашке, Элизабет решила, что на сегодня нотаций хватит.
        - У тебя характер, как у твоего отца, - сказала она, перебирая ему волосы. - Он был очень храбрый, высокого роста и очень красивый. Вы очень похожи, милый, и я уверена: он оберегает тебя, своего сыночка, будучи на небе. И тревожится тоже, потому что ты часто себя ранишь. Обещай, что впредь будешь осторожнее!
        - Папе это будет приятно?
        - Да, и бабушке, и дедушке, и мне. Отдохни немножко, а я пойду попрощаюсь с дядей Жюстеном. Потом будем обедать!
        Антонэн сделал ангельское лицо. Элизабет послала ему воздушный поцелуй и вышла из детской. В коридоре ее поджидала Норма, и они едва не столкнулись.
        - Наш французский гость ушел! - сообщила домоправительница.
        ЗАМОК ГЕРВИЛЬ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ
        Во Франции было пять вечера. Ортанс как раз разогрела молоко с добавлением цикория. В кухне она была одна, но знала, что с минуты на минуту придет горничная и потребует поднос с полдником - «для мсье».
        - Как говорится, кот уехал - мыши в пляс! - пробормотала она, нарезая на ломти сладкую булку-бриошь, которую испекла ближе к вечеру.
        Под котом она подразумевала Жюстена, отсутствующего уже дней десять. Мыши
        - Сидони и Алин.
        - Наглая же девка! Мало того что явилась в дом, так еще строит из себя гранд-даму! - продолжала она в том же недовольном тоне. - А Сидони ее привечает. Еще немного, и начнет этой рыжей потаскушке кланяться в пол!
        Ортанс умолкла при звуке энергичных шагов. Вошла Сидони, а следом и Алин, чьи медно-рыжие волосы были почему-то растрепаны. Зеленая атласная блузка была частично расстегнута на груди, открывая головокружительное декольте и розовый корсет.
        - Мсье желает бокал коньяка вдобавок к теплому молоку, - объявила Алин. - И нарежь побольше бриоши, Ортанс, я проголодалась.
        - Не удивляюсь, что мсье требует спиртного. Совсем выжил из ума! - хриплым голосом прокомментировала кухарка. - Останься его хоть капля, он бы тебя вышвырнул!
        - Не такой уж он маразматик, каким кажется, - возразила Алин. - Доказательство - он меня узнает. И позавчера, и вчера, и сегодня. Так что прикуси язык, бедная моя Ортанс, если дорожишь местом. Я знаю, о чем говорю. Ну, наливай коньяк! Да в бокал побольше. Быстро!
        Сидони молча наблюдала за происходящим. Некогда очень робкая, незаметная, она постепенно прибрала к рукам все хозяйственные дела в замке. Жюстен ей их охотно доверил, а она - она обманывала его без зазрения совести.
        - А ты что молчишь, Сидони? - окликнула ее Ортанс. - Молодому господину не понравилось бы, узнай он, что эта шлюха увивается вокруг отца!
        Алин ее слова задели за живое. Поджав губы, она угрожающе наставила на кухарку указательный палец:
        - Думай, что говоришь, Ортанс! Это я - шлюха? Я нравлюсь достойным мужчинам и этим горжусь. С тобой такого не случится, посмотреть-то не на что. Давай поднос! Мсье ждать не любит.
        С этими словами Алин схватила поднос и, качая бедрами, вышла из кухни.
        - Сидони, почему ты ей потакаешь? - воскликнула Ортанс, женщина не робкого десятка. - Если мсье Жюстен, вернувшись, узнает, он тебя рассчитает!
        - Я поступаю, как считаю нужным, Ортанс. Нашему хозяину нужна компания, Алин ему нравится. Посмотрела бы ты на него сейчас! Приободрился, разговаривает.
        И Сидони тоже посеменила к выходу.
        Гуго Ларош, невзирая на немощь, приковывавшую его к постели вот уже шесть недель, здравомыслия вовсе не утратил. Помутнение рассудка он симулировал нарочно - чтобы было время подумать. Много дней ноги были как мертвые, но мало-помалу он начал ими двигать, вставать, а потом и ходить. Разумеется, втайне от всех.
        Он в душе злорадствовал, глядя, как прислуга исполняет омерзительные обязанности, связанные с уходом за инвалидом. Сейчас это делала Марго, новая горничная, - выносила нечистоты в эмалированном ведре, совершала его интимный туалет. Сперва всем этим занималась Сидони, но вскоре отказалась.
        Едва узнав из болтовни слуг возле своей кровати, что Жюстен уехал в Нью-Йорк, Ларош сбросил маску полоумного старикана со всеми ненужными уже предосторожностями.
        Ловкий лицедей, он притворился, что умственные способности возвращаются к нему постепенно, и однажды вечером попросил Сидони позвать Алин, пообещав обеим приличное вознаграждение.
        Вот и сейчас он ликовал в душе, глядя, как она приближается к его креслу. Алин опустила поднос на маленький круглый столик.
        - Ваш полдник, мсье! - жеманно проговорила она.
        Алин была такой же беспутной и порочной, как и он сам, и это обостряло все его самые порочные наклонности.
        - Спасибо, моя прелесть! И про коньяк не забыла. Отлично! К дьяволу теплое молоко. Пей сама! А скажи, Ортанс что-то подозревает?
        - Эта дура набитая? Нет! Но меня обозвала. Ты должен ее уволить.
        - Ортанс прекрасно готовит, я ее не прогоню. Закрой дверь на ключ! Я не доверяю Сидони, хоть она и ходит по струнке. Раздевайся, и немножко позабавимся!
        Алин сняла блузу и юбку, обнажив молочно-белое тело, усеянное веснушками. Ларош в это время, криво усмехаясь, потягивал коньяк.
        - В другой раз меня не проведешь! - пробормотал он. - Я даже привязался к этому мелкому гаденышу! Проклятье! Сын! Я столько лет мечтал о сыне! И он вонзил мне нож в спину.
        - А что он с вами сделал?
        - Не твоего ума дело. Подними лучше юбки, моя прелестница! Ну почему вы, женщины, носите столько юбок?
        - Потому что вы, мужчины, любите их задирать!
        Она встала перед ним - руки голые, груди обнажены до самых сосков. Придерживая юбки одной рукой, она томно покачивалась, давая Ларошу рассмотреть ноги в черных чулках, перетянутые подвязками дородные ляжки.
        Дыхание старика ускорилось, глаза заблестели, он похотливо ухмылялся. Это был его любимый момент - когда Алин вот-вот начнет порочную игру, которая разжигала в нем мужскую силу, ничуть не ослабевшую с возрастом. И они часто эту игру практиковали в тот период, когда молодая женщина была его признанной любовницей.
        Алин, большая искусница по этой части, отошла на метр и изобразила на мордашке легкий испуг. Ларош встал с кресла и двинулся к ней своей неуверенной походкой.
        - Нет, нет, сжальтесь! - забормотала женщина.
        И быстренько встала так, чтобы, если упасть, то поперек кровати, что тут же и проделала, притворно хныча от страха. Он навис над нею, всматриваясь в лицо, прислушиваясь к тихим мольбам.
        - Нет, мсье! Пощадите! Только не это! Я девственница!
        Удовлетворенно хмыкнув, он резким движением развел ей ляжки. Алин отбивалась и извивалась, но так, чтобы продемонстрировать ему прореху в белых коленкоровых панталонах, застегнутую на несколько миниатюрных пуговок.
        - Я сейчас закричу, мсье! - голосом умирающей проговорила она.
        Ларош рухнул сверху, успев предварительно расстегнуть пижамные штаны. Одной рукой он закрыл ей рот, другой разорвал тонкую материю, под которой курчавились рыжие, мускусно пахнущие волосы. Тяжело дыша, он неумолимо, порывисто вонзился в горячее лоно Алин.
        Она продолжала игру: взгляд испуганный, тело содрогается от отвращения перед происходящим и от ужаса. Но старый помещик ее уже не видел. Полузакрыв глаза, он наслаждался этим актом насилия, пусть и притворным, покряхтывая на каждом движении взад-вперед, стремительно набиравшими темп, властность и жестокость.
        Алин уже по-настоящему постанывала от боли. По щекам у нее текли слезы, когда Ларош наконец снова на нее посмотрел. Похоже, она действительно мучилась или изображала мучение так правдоподобно, что, на пике возбуждения, он излил в нее свое семя с последним, мощным толчком.
        С трудом переводя дыхание, он повалился на кровать с нею рядом. Тело его еще трепетало, душа - ликовала.
        - Если понесешь, женюсь, шлюшка моя ненаглядная, - проговорил Ларош. - Посмотрим, как ему это понравится… Я ему устрою, когда вернется! Никакой доверенности на деньги, никакой ренты. А может, приказать этому болвану Алсиду пристрелить Районанта, коня, которого я ему подарил? Две пули - и готово!
        Несмотря на только что перенесенную боль, Алин тут же возмечтала о скорой беременности. Она годами этого добивалась - стать в замке хозяйкой.
        - Вы же любите лошадей, мсье! Вы этого не сделаете, - имела она неосторожность сказать.
        - Да плевать я хотел на этих кляч! - взъярился Ларош. - Постарайся понять, дура: любовь не приносит ничего хорошего. Я обожал дочку, Катрин, плоть от моей плоти, и что? Она бросилась в объятия этой деревенщины Гийома! К Аделе в первые годы брака я испытывал чувства, это ведь была моя супруга… Но в постели она лежала не шевелясь, бревном. Я делал с ней что хотел и сколько хотел, но сына она мне родить так и не сподобилась. Зато смогла Мадлен, это дьявольское отродье!
        - А я? Меня вы любите? - спросила Алин.
        - Тебя? Разрази меня гром, ты мне нравишься, да. Но это не любовь. Ты маленькая дрянь, готовая отца и мать продать за три су. Вот Жюстена я любил, как никогда бы не смог любить Элизабет. Она - женщина, а женщин я могу только побеждать. Даже совсем юная, она уже мне дерзила. Глаза красивые, голубые… Видели мы таких… Святая недотрога! Про таких говорят: «Живым в рай попадет». И вот я застаю ее в кровати с тем американцем, голую! Вставай, мне и так тесно!
        Он попытался столкнуть Алин с кровати и вытянулся во весь рост. Хорошо, что молодая женщина успела уцепиться за простыню, а иначе свалилась бы на пол.
        - Проваливай! К себе в комнату! - приказал Ларош.
        - Гуго, будь помягче! Я делаю все, что ты хочешь, - взмолилась Алин.
        Старик усмехнулся, обнажив испорченные зубы. Теперь, когда его гнусные желания были утолены, ему хотелось одиночества. Алин собрала одежду и выскользнула в соседнюю комнату, затаив в сердце ненависть.
        НЬЮ-ЙОРК, ДАКОТА-БИЛДИНГ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ
        Элизабет выскочила из квартиры, едва услышав от Нормы, что Жюстен ушел. Сердце рвалось у нее из груди.
        Было страшно навсегда его потерять - как родителей, как Ричарда.
        Громадный город-спрут, бесконечно растущий, щетинящийся новыми зданиями, одни выше других, грозил поглотить того, кого она, Элизабет, любила. А если этого не сделает Нью-Йорк, со своим обилием иммигрантского населения,
        Жюстена непременно погубит океан…
        Перед глазами мелькали картины пережитых катастроф. Вот гигантская волна, эта серая стена из воды, обрушивается на палубу… А вот толпа убийц ударами сбивает свою несчастную жертву наземь…
        - Жюстен, вернись! - бормотала она, сбегая вниз по лестнице. - Ты не мог уйти далеко!
        Она не стала спускаться на лифте, чтобы выиграть время. Оказавшись в просторном внутреннем дворе, Элизабет ринулась к арочному выходу, даже не глянув на стоявшего возле фигурных кованых ворот швейцара, который следил за тем, кто входит и выходит из дома.
        - Он свернул направо! - крикнул ей швейцар, будучи уверенным, что красивая миссис Джонсон бежит следом за французом, который только что вышел.
        Чтобы развеять скуку, он развлекался на манер парижских консьержей - присматривался к одежде посетителей и жильцов Дакота-билдинг, ловил акцент, пытался определить уровень благосостояния. По тому, как Жюстен спросил, на каком этаже живут Вулворты, швейцар с легкостью определил его национальность.
        - Спасибо! - крикнула Элизабет, не оглядываясь.
        На тротуарах 72-й улицы в это время суток было людно. На шоссе - транспортные средства всех разновидностей: конные упряжки, автомобили, омнибусы.
        «Он мог взять такси! - испугалась молодая женщина, ища силуэт Жюстена в толпе. - Если б знать, в какой гостинице он остановился!»
        Она побежала дальше, сдерживаясь, чтобы не позвать его по имени, расталкивая тех, кто затруднял обзор. И вдруг впереди мелькнула белая рубашка, белокурые волосы…
        - Это он!
        Жюстен снял пиджак и панаму и теперь шел с непокрытой головой. Элизабет прибавила ходу. Столкнулась с дамой, проигнорировав ее сердитый взгляд, потом - с супружеской четой с суровыми лицами, в черной одежде.
        И наконец догнала.
        - Почему ты так поспешил уйти, Жюстен? - спросила сразу, как только он ее увидел. - Это не очень вежливо.
        Элизабет запыхалась, и слова давались ей нелегко. Он смотрел на нее безрадостно.
        - Я мешал тебе, Элизабет! Ты думала только об Антонэне, и не мне, который не знал материнской любви, тебя в этом упрекать. Честно говоря, я не стал искать гостиную. Эта квартира слишком велика для меня, правда.
        - Но не надо было уходить! - со слезами на глазах заявила Элизабет. - Скажи хотя бы, ты планировал прийти еще? Даже не сказал, в какой гостинице живешь. Как бы я тебя искала? Жюстен, я хочу, чтобы мы поговорили.
        Ему передалась снедающая молодую женщину тоска. Он тихонько взял ее за руку и указал на вывеску гостиницы в сотне метров от того места, где они стояли.
        - Я провожу тебя до дома, - сказал он. - По пути и поговорим.
        - Слишком мало времени, - пожаловалась она. - Ты должен знать, почему я так беспокоюсь о сыне, откуда эти страхи. Отца у него нет, а Эдвард, заменивший ему дедушку, с ним очень мягок. Обращается с Антонэном, как с принцем, спускает все капризы. И я не лучше, потому что очень боюсь его потерять. В младенчестве у него был коклюш, потом - череда ангин. Едва встав на ножки, он уже начал бегать и без конца падал со своего детского стульчика, из кроватки. Мы с ма не знаем, что еще сделать, чтобы он поменьше себя ранил.
        - Может, мальчику нужно больше места, простора, чтобы тратить силы, - предположил Жюстен.
        - Мы ежедневно гуляем с ним в Сентрал-парке. Ма хотела нанять няню, но я отказалась. Лучше я буду присматривать за Антонэном сама. Думаю, я чувствую свою вину перед ним.
        - Какую вину, Элизабет? Ты обожаешь сына, это очевидно.
        - Но я не любила в достаточной мере его отца, и иногда мне кажется, Антонэн это знает. С Ричардом мы поженились в Париже, в мэрии.
        Религиозную церемонию думали устроить в Нью-Йорке, но судьба распорядилась иначе. Последний раз, когда я увидела мужа… Эта картина много месяцев стояла у меня перед глазами. Он был на носу парохода вместе с матросом, далеко, так что я едва могла их видеть. Ричард позвал меня, и вдруг я вижу, как вздымается гигантская волна, похожая на стену из воды, и смывает их, несчастных… Картины этой ужасной трагедии снились мне задолго до того, как все случилось.
        Жюстен вспомнил, что когда-то у них уже был разговор о необычном даре молодой женщины.
        - Страшные сны, в которых ты видишь будущее… Еще в детстве ты ими мучилась, - сказал он.
        Элизабет остановилась метрах в сорока от Дакота-билдинг. Протянула правую руку Жюстену, который с бесконечной нежностью взял ее в свои.
        - Тебе до сих пор снятся кошмары? - спросил он.
        - Был пятилетний перерыв, но последние пару недель это случается часто. Они короткие, какие-то темные и нечеткие, но просыпаюсь я в отчаянии. И не могу понять, в чем смысл. Прошу тебя, Жюстен! Мы должны побыть вместе! Целый день! Мне столько надо рассказать, и тебе тоже.
        Он чуть помедлил с ответом. Элизабет ждала, настойчиво глядя ему в глаза.
        - У тебя на пальце помолвочное кольцо, - заметил молодой француз, избегая прямого ответа. - Все так серьезно? Ты любишь этого Анри? Я с ним, конечно, не знаком, но если он может сделать тебя счастливой, я тебя благословляю!
        - Люблю ли я Анри? Да, конечно, так, как когда-то Ричарда. Не хочу тебе врать, Жюстен. Ты всегда был в моем сердце, в мыслях, когда Ричард меня обнимал, а позднее и Анри. Увы, я никогда не смогу разделить с тобой то, что пережила с ними. То, что ты испытал, так упорно увиваясь за Мариеттой!
        Элизабет говорила тихо, в надежде, что Жюстен уловит смысл сказанного.
        - Я понял твой намек. Зачем отказывать себе в паре часов счастья? - Он переменился в лице, взгляд его полыхал неутолимым огнем. - И потом, кто нас осудит? Господь? Неужели это больший грех, чем тот, который совершают Ларош и ему подобные, чем убийство? Я - сводный брат твоей матери, но мы не росли вместе, и она для меня чужая. Элизабет, я с ума схожу оттого, что мне нельзя даже обнять тебя! А мне так хочется осыпать тебя поцелуями!
        - Мне тоже этого хочется. Я мечтаю об этом, - призналась молодая женщина.
        Она трепетала от желания, и в ее голубых глазах был обращенный к Жюстену призыв - такой выразительный, неотразимый.
        - Встретимся завтра в полдень, на том же месте, возле калитки в Сентрал-парк, - проговорила она уже спокойнее. - До свидания, Жюстен! На нас смотрят…
        Он увидел швейцара Дакота-билдинг, прохаживавшегося перед входом в роскошную резиденцию.
        - До завтра, моя принцесса!
        Она поблагодарила ослепительной улыбкой, в которой он прочел прекраснейшее из обещаний.
        БРОДВЕЙ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, В ПЯТЬ ВЕЧЕРА
        Анри очень удивился, увидев на пороге прачечной Элизабет. Небо затянуло тучами, вот-вот начнется гроза, но молодая женщина была, как всегда, прекрасна в своем светлом платье и розовой шляпке с широкими мягкими полями на заплетенных в косу волосах.
        - Как мило! Ждешь меня с работы? - воскликнул он, спеша ее поцеловать. - Может, пользуясь случаем, я представлю тебя кузену? Он как раз сверяет счета в конторе, на втором этаже. Вам обязательно нужно познакомиться! Он будет моим свидетелем на свадьбе.
        - Нет, Анри, не сегодня. Нам нужно поговорить. Если честно, я приехала спонтанно, просто села в такси и - вуаля! Надолго не задержусь: Антонэн расстроился, когда я уходила. Он опять упал и поранился.
        - Что-то серьезное? - встревожился мужчина.
        - Разбил лоб до крови и коленки. Спрыгнул с карусели!
        - Настоящий сорвиголова твой Антонэн!
        Элизабет уже хотела увести Анри в сторону оживленной улицы, когда из прачечной выскочил Луизон. Подросток лучезарно ей улыбнулся и в два прыжка был уже с ними рядом. Он звонко чмокнул Элизабет в щеку.
        От него, как и от отца, исходил чуть тошнотворный запах горячей мыльной воды, мокрого белья и пота: возле чанов и гладильных машин было очень жарко.
        - Добрый вечер, Лисбет! Или мне надо называть тебя мачехой? - пошутил парень. - Сегодня ты ужинаешь с нами? Агата не пошла в школу. В полдень она вернулась от Рамберов, чувствуя легкое недомогание.
        - Что с ней? - встревожилась Элизабет.
        - Живот болит, - отвечал Луизон. - Я - домой! Подожду вас там.
        Это «домой» умилило молодую женщину. Для миллионов иммигрантов, начинавших новую жизнь в Нью-Йорке, скромное жилище из трех комнат, без удобств, становилось «домом», несмотря на слишком тесное соседство, нечистоту, тесноту.
        - Что ты хотела сказать, дорогая? - спросил Анри, все еще удерживая ее за талию.
        - Уже забыла… У меня остался горький осадок после нашего вчерашнего разговора. Хотела извиниться!
        Она отчаянно врала. Осуществить свой замысел у Элизабет не хватило сил.
        «Меня замучит совесть, если я брошу Луизона и Агату, разобью Анри сердце. Он этого не заслуживает. Я люблю его детей, я забочусь о них уже много лет. Если я разорву помолвку, они будут несчастны, все трое, и возненавидят меня!»
        - Ты не обязана извиняться, - сказал Анри после минутного раздумья. - Теперь я знаю о твоем прошлом все, и это хорошо. Основа любого союза - честность и искренность. Я лучше понимаю твою сдержанность.
        - Очень прошу, не будем возвращаться к этой теме! - суховато произнесла Элизабет. - Я призналась тебе и сразу об этом пожалела. Прошло шесть лет, и я хочу одного: забыть эту страницу своей юности!
        Анри остановился, легонько подтолкнул ее к ближайшему дверному проему. Слегка коснулся ее губ губами.
        - Я помогу тебе забыть, милая! Скажи, вы виделись с этим дядей-французом? Сколько ему лет?
        - Думаю, двадцать семь.
        - Как, ты не знаешь даты его рождения?
        - Не смейся, Анри. Это очень запутанная история. Жюстен - младший брат мамы, моей настоящей мамы, Катрин. Но не будем о нем! Анри, я хочу задать тебе очень важный вопрос: ты не против, если мы поженимся следующим летом?
        - Этим летом? Мы уже это обсуждали. И решили, что это будет июль.
        - Нет, я имела в виду лето 1906 года.
        Элизабет с тревогой ждала ответа. На лице жениха отразилась досада, которую он попытался скрыть. Анри вздохнул.
        - Лисбет, милая, могу ли я хоть в чем-то тебе отказать? - тихо произнес он, втайне крайне огорченный. - Еще недавно во Франции помолвка длилась год или даже два. Если все это время мы будем видеться наедине… что ж, я согласен.
        - Спасибо, Анри. Просто камень с души! Пожалуйста, не думай о плохом. Ничего не поменяется!
        Они все еще находились в укромном месте, и Элизабет, в подтверждение своих слов, вернула ему поцелуй. И тут же упрекнула себя: обманщица! Еще мгновение
        - и она испуганно вскрикнула:
        - Там кто-то есть!
        - Где?
        - Там, в шалаше, мужчина, и он на нас смотрит! Просто мороз по коже!
        - Идем, я сейчас все объясню, - сказал Анри, за руку увлекая ее за собой. - Бояться нечего. Это тот самый старик, которого ты так жалела. Помнишь, ты еще попросила отнести ему пятидолларовую банкноту? Кузен разрешает ему ночевать тут время от времени. Этот бедолага чистит театральные аксессуары, которые нам приносят, чтобы мы привели их в порядок.
        - Анри, я его боюсь. Почему он так пристально на меня смотрит?
        - Этот человек - умственно отсталый. Просто забудь о нем! Скорее всего, иностранец, но кто по национальности - неизвестно. Он ни слова не говорит. Кузен сказал, что он довольно долго проживал в приюте для неимущих, поэтому и обрит наголо.
        Элизабет ощутила внезапную слабость. Ей было то холодно, то жарко, стало не хватать воздуха. Анри заметил ее восковую бледность и панику в глазах.
        - Не надо так реагировать! Если задуматься, тебе ничего не грозит. Просто держись от прачечной подальше!
        Они вышли на Бродвей, уже расцвеченный вечерними огнями. В ближайшем баре играла музыка, сигналили автомобили. Самая длинная и оживленная улица Нью-Йорка готовилась к ночи.
        «Тут - жизнь, смех, радость. А там, в проулке, бродит смерть, и горе, и нужда, и одиночество», - думала Элизабет, то и дело нервно вздрагивая.
        Они шли рука об руку, Анри ее обнимал. Вскоре молодая женщина почувствовала себя лучше. Она смотрела на своего спутника и твердила себе, что да, она выйдет за него замуж. Он очень привлекательный и по-настоящему добр. Она как раз любовалась его красивым профилем, когда сзади послышался мелодичный голос:
        - Добрый вечер, голубки!
        Они с Анри обернулись и нос к носу столкнулись с Оттавией, привлекательной кузиной Леа.
        - Добрый вечер и вам! - отвечала удивленная Элизабет. - Как вы оказались на Бродвее?
        - Разве Анри не сказал? Он устроил меня в прачечную, и сегодня у меня был первый рабочий день. Я очень довольна.
        - Нет, он не говорил.
        - Как раз собирался, Лисбет, - стал оправдываться мужчина. - Мы друзья, надо помогать друг другу.
        Оттавия кивнула, обольстительно улыбнулась - исключительно Анри, не Элизабет. Интуиция ей безошибочно подсказывала: вот она, соперница! К своему большому сожалению, она не испытала ни ревности, ни огорчения.
        16. ПРОГУЛКА ПО 34-Й УЛИЦЕ
        НЬЮ-ЙОРК, ДАКОТА-БИЛДИНГ, ЧЕТВЕРГ 18 МАЯ 1905 ГОДА
        Элизабет сидела у кроватки сына. Она только что захлопнула роман Марка Твена, которым так и не сумела себя увлечь. Антонэн был болен, и, как большинство матерей, она думала только о его самочувствии. Сейчас мальчик спал беспокойным сном, лицо у него было красное, лоб - мокрый.
        - Мой маленький ангел, что с тобой? - тихо задавалась она вопросом. - Поправляйся скорее!
        Золотые часы-браслет тонкой работы показывали два пополудни. Доктор Чарльз Фостер обещал зайти в середине дня, осмотреть Антонэна.
        - Почему он не мог прийти сразу? - сокрушалась она.
        Два предыдущих дня, вторник и среда, показались ей худшими за всю жизнь в Нью-Йорке: во Франции ей довелось пережить еще более мрачные моменты. И снова Элизабет задумалась о том, что судьба не перестает ее испытывать.
        «В понедельник вечером я приехала от Анри - и вот, у Антонэна сильный жар! Слава Богу, ма вызвала врача. Наверняка все из-за того падения с карусели. Мы даем лекарства, но лучше Антонэну не становится!»
        Конечно, свидание с Жюстеном пришлось отменить. Она позвонила ему в гостиницу и надиктовала администратору недвусмысленное послание: «Сын тяжело болен. Сообщу новости при первой возможности. Пожалуйста, не приходи».
        Жюстен послушался, но часто присылал записки, которые верная Норма приносила молодой женщине на круглом серебряном подносе. Эти деликатные знаки внимания Элизабет не радовали. В глубине души она приписывала болезнь ребенка порочной любви, разъедавшей ее изнутри.
        «Господь послал мне это испытание, - говорила она себе. - Может, Он требует, чтобы я жила праведно и честно и прекратила предаваться безумствам?»
        Под «безумствами» она подразумевала отношения с Ричардом до свадьбы и годичную любовную связь с Анри. А еще - свою избыточную чувственность.
        Еще, в моменты крайней тревоги, Элизабет случалось упрекнуть себя в ужасной смерти Скарлетт Тернер.
        Мейбл, на цыпочках войдя в детскую, отвлекла ее от мрачных размышлений.
        - Как себя чувствует наше сокровище? - тихонько спросила она.
        - Без улучшений, ма. Мне так страшно!
        - Эдвард только что звонил из конторы. Он очень беспокоится. Говорит, нужно поскорее отправить Антонэна в больницу.
        - Пока не стоит. С нами ему лучше. Знакомая обстановка, игрушки… Поговорим об этом, когда придет Чарльз.
        Элизабет попробовала лоб ребенка - все еще слишком горячий. Мейбл наклонилась, чтобы погладить его по волосам.
        - Я посижу, а ты отдохни немного, Лисбет! Ты совсем умаялась. Выпей что-нибудь прохладительное в гостиной, тебя там ждет твой французский дядюшка, Жюстен. Пришел попрощаться. Если я правильно поняла, в воскресенье он отплывает во Францию.
        - Уже? А мы так и не успели пригласить его ни на обед, ни на ужин, - всплеснула руками Элизабет. - Па заинтересовался о-де-ви, производимыми на винодельне Лароша. Жюстен теперь там управляющим…
        - Я могла и ошибиться. Он говорил со мной на смеси французского с плохим английским.
        - Если Антонэн меня будет звать, ма, придешь, хорошо?
        Не заботясь о внешнем виде, Элизабет прямиком направилась к двустворчатым дубовым дверям, ведущим в гостиную. Ей казалось, еще немного - и она раздвоится. Одна половинка, «примерная мать», страшно злилась на вторую, обожавшую Жюстена настолько, что готова была отдаться ему здесь и сейчас. Прежде чем войти, она придала лицу высокомерное выражение - чтобы сразу и окончательно его обескуражить.
        - Наконец мы можем поговорить, моя принцесса! - сказал Жюстен, вставая с кресла возле широко открытого окна.
        - Пожалуйста, не называй меня так. Это смешно. Родители использовали это прозвище, когда я была маленькая, но сейчас оно меня смущает.
        После столь ледяного приема Жюстен не стал, на французский манер, расцеловывать ее в обе щеки.
        - Ма сказала, что в воскресенье ты уезжаешь, - сказала она.
        - Нет. Я, наверное, плохо подобрал слова. Я купил билет на английский пароход, он отплывает в субботу, в полдень, с остановкой в Гавре. Остался бы еще на неделю, но это невозможно. Сразу по прибытии я отправил телеграмму Сидони, нынешней замковой экономке. Указал название гостиницы, в которой живу, чтобы она, если что, могла мне сообщить. И вот сегодня я получаю известие: дела плохи, Ларош при смерти. Даже не знаю, успею ли я вовремя вернуться.
        - Какая разница? Ты же не будешь его оплакивать, верно?
        - Да, но, несмотря на все его проступки и то, что он сделал с тобой, он остается моим родителем, который дал мне все сыновние права. В последние годы он переменился. И я даже имею слабость думать, он меня любит. Но хватит об этом, это мои проблемы. Как Антонэн?
        Броня, в которую Элизабет так поспешно облачилась, треснула при одном упоминании о сыне. Она заломила руки, глаза наполнились тревогой.
        Жюстен нашел ее волнующе красивой - бледная как полотно, с неубранными волосами, в розовом атласном пеньюаре, босая.
        - Жар никак не спадает. Антонэн спит, но это не хороший сон. Мы как раз ждем доктора Фостера.
        - Элизабет, могу я посмотреть на мальчика?
        - Зачем?
        - Я слышал, во французском квартале сейчас эпидемия кори. Вчера я там прогуливался, ради удовольствия поговорить на родном языке. Все вывески на французском, так что я чувствовал себя почти дома.
        Элизабет была озадачена, колебалась. Все еще во власти алогичных сомнений, она почти боялась вести Жюстена к кроватке своего ребенка.
        - Будь это корь, Чарльз Фостер, дипломированный врач, ее бы диагностировал, - предположила она. - В школу Антонэн пока не ходит. Как он мог заразиться?
        И, честно сказать, я впервые слышу, что в Нью-Йорке есть французский квартал.
        - Антонэн мог подхватить болезнь в Сентрал-парке. Он сидел рядом с девочкой на карусели, - заметил Жюстен.
        - Ты прав. Хорошо! Если настаиваешь, идем!
        Она провела его в детскую. Ставни там были закрыты, окна тоже. В комнате царили скорбный полумрак и жуткая духота. Мейбл подскочила, как если бы не хотела подпускать Жюстена к кроватке.
        - Не стоит входить, сэр! Мальчик плохо себя чувствует, - сказала она. - Он тяжело дышит, весь в испарине. Лисбет, нужно везти его в больницу!
        - Ма считает, что надо отвезти Антонэна в больницу, - перевела Элизабет дрожащим голосом.
        - Позволь дать совет, - отвечал Жюстен. - Ему полегчает, если проветрить комнату и обтереть его мокрым полотенцем. На ферме, где я проработал много лет, в Обетерре, двое хозяйских детей заболели корью. Мать очень волновалась и обратилась за советом к знахарке, женщине доброй и разумной. Первое, что она сделала, - заставила их открыть все окна, благо было лето, и почаще обмывать маленьких больных прохладной водой. Еще она поила детей отварами липового цвета и таволги. Жар спал, и со следующего дня самочувствие их стало улучшаться. Худшее было позади. Элизабет, ты отдаешь себе отчет, как жарко в комнате? У Антонэна, скорее всего, болит голова, и состояние можно облегчить, положив на лоб, шею и грудь салфетки, смоченные прохладной водой.
        - Но это его убьет! - испугалась молодая женщина. - Доктор сказал: никаких сквозняков!
        - Элизабет, высокая температура может быть в его возрасте очень опасна.
        Мейбл следила за разговором с легким раздражением, не понимая ни слова, но когда Жюстен стал открывать окна, всполошилась.
        - Прошу, не делайте этого! - вскричала она.
        - Ма, я доверяю Жюстену. Он объяснил, зачем нужно проветривать комнату. Не волнуйся, пожалуйста. На улице прекрасная погода.
        В детскую тихонько вошла Норма - спросить, не нужна ли помощь. Элизабет попросила ее принести тазик с водой и полотенца.
        - И приготовь, пожалуйста, отвар липового цвета. Мы покупали для па на прошлой неделе.
        Домоправительница поспешно удалилась. Первым делом она принесла тазик и полотенца. При виде испуганного лица Мейбл Норма рискнула высказать свое мнение:
        - Думаю, этот господин все говорит правильно, мэм! Мама лечила нас с братом так же, когда мы болели корью. Я могу ухаживать за Антонэном, потому что уже болела и для меня корь не заразна. Но вы с Лисбет можете заразиться.
        - Спасибо, Норма. Ты меня успокоила, - сказала Элизабет, у которой действительно отлегло от сердца.
        Чарльз Фостер явился к Вулвортам час спустя, вместе с Эдвардом, который уехал из своей конторы в Флэтайрон-билдинг раньше обычного. Доктор очень удивился, найдя комнату Антонэна ярко освещенной и проветренной.
        - Что это значит? - сухо поинтересовался он. - Лисбет, дорогая моя, вы забыли мои рекомендации?
        - Нет, что вы! Я перестала им следовать, и сыну стало легче. Жар совершенно точно уменьшился, и он с удовольствием пьет настой липы, который мы ему даем. Норма подсластила его медом, и мой ангел почти перестал кашлять.
        Эдвард с недоверием присмотрелся к мальчику. Антонэн, который уже не спал, слабо ему улыбнулся.
        - Привет, деда, - прошептал он.
        - Здравствуй, мой хороший! Ты выглядишь бодрее, но лицо все равно красное, - вздохнул мистер Вулворт.
        - Ваша неосмотрительность меня огорчает, Лисбет, - буркнул доктор, приступая к осмотру маленького пациента.
        Фостер внимательно изучил состояние слизистых во рту, осмотрел торс мальчика, руки и ноги. Время от времени коротко задавал Антонэну вопросы, все более удивляясь ответам.
        - Я придерживаюсь прежнего диагноза, - проговорил он наконец. - У Антонэна мигрень, которая постепенно проходит. В ротовой полости у него нет пятен, которые свидетельствовали бы о кори. Может идти речь о другом инфекционном заболевании, менее заразном и менее опасном, - краснухе, которую еще называют «немецкой корью», потому что впервые была описана немецким терапевтом Хофманом.
        - Эдвард, ты слышал? Прекрасная новость! - воскликнула Мейбл, укрываясь в объятиях супруга. - Кажется, Антонэну лучше. И все благодаря Жюстену, который считает, что самое важное - поскорее сбить у ребенка жар.
        - А! Так столь рискованной инициативой мы обязаны этому господину? - иронично отозвался Чарльз Фостер, кивая на Жюстена. Взгляд его выражал презрение. - Вы тоже доктор?
        Элизабет отвечала четко, но в то же время примирительно:
        - Чарльз, мой родственник не понимает, что вы говорите. Он - француз. Судя по всему, его советы хороши. Мне следовало самой об этом подумать, но я в точности исполняла ваши рекомендации и, позволю себе заметить, ошибалась. Как и вы.
        Жюстен, который не понимал ни слова, констатировал, что врач обнял Элизабет за талию и что-то шепчет ей на ухо, чуть ли не щекоча ее щеку своими усами. Укол ревности был так силен, что молодой француз стиснул кулаки.
        И… испытал такой же острый укол желания. Он смотрел на молодую женщину и думал, что такую красоту нечасто встретишь. Но это было не единственное ее преимущество. Она излучала колдовскую чувственность, помноженную на очарование, что делало ее неотразимой.
        Внешне невозмутимый, Жюстен забылся в запретных фантазиях, в которых он раздевал Элизабет, целовал ее груди, живот, делал ее своей. Она посмотрела на него точно в этот момент и получила в самое сердце пылкий призыв, ей адресованный.
        - Лисбет, надо пригласить твоего родственника на ужин! - предложила Мейбл. - Ведь он скоро уезжает. Хотелось бы познакомиться ближе. Эдвард, что ты об этом думаешь?
        - Разумеется, дорогая!
        Элизабет поспешила перевести приглашение, которое Жюстен принял с улыбкой. И тихо сказал:
        - Для меня счастье провести в этом доме вечер. Но еще большее - если ты согласишься прогуляться со мной завтра после обеда!
        - Охотно, - вполголоса отвечала молодая женщина. - Если Антонэну станет легче.
        - Само собой разумеется. Уверен, мальчик переживет твое отсутствие, ведь с ним постоянно бабушка и Норма.
        Они снова улыбнулись друг другу, почти забыв, что вокруг люди, что на них смотрят…
        НА 34-Й УЛИЦЕ, В ПЯТНИЦУ, 19 МАЯ 1905 ГОДА
        Многие прохожие оборачивались вслед красивой паре, идущей по тротуару рука об руку. Одни восхищались элегантностью и красотой молодой женщины в платье небесно-голубого оттенка, прятавшей удивительно миловидное лицо под шелковым зонтиком от солнца. Ее белокурый и загорелый спутник притягивал любопытные взгляды дам всех возрастов: он был высок и привлекателен.
        Элизабет с Жюстеном не замечали интереса, с каким смотрели на них жители этого многонаселенного манхэттенского квартала. 34-я улица, по которой они следовали, заканчивалась у набережной залива.
        - Это был чудесный вечер, хоть я и не понимал половины сказанного, - как раз говорил Жюстен, когда они остановились перед витриной кондитерской. - Еда была очень вкусной.
        - Не жалуйся! За ужином я старалась, как могла, все переводить, особенно когда вы с па заговорили о марочных французских винах и о-де-ви, - отвечала Элизабет.
        - Прости, это было скучно.
        - Нет, мне понравилось. И потом, Антонэн пошел на поправку, так что я была на седьмом небе от счастья! Он выпил немного овощного бульона, поел творога.
        Сегодня утром появилась красная сыпь. Приходил Чарльз Фостер. Говорит, что доволен тем, как идет выздоровление.
        - Он снова обнимал тебя за талию, этот чертов доктор?
        - Чертов доктор? О Жюстен, я не слышу таких выражений годами! Это ревность?
        - Если б ты знала! Вчера я едва сдержался, чтобы за шиворот не оттащить его от тебя. Ты говоришь, он женат! И смеет увиваться за тобой возле кроватки больного ребенка, на глазах у родных!
        Элизабет моментально помрачнела. И крепче сжала пальцы своего спутника.
        - Мы с ним часто видимся в больнице Маунт-Синай, я посещаю тамошние курсы медсестер. И там он ведет себя куда свободнее, чем у милосердных сестер, им я помогаю на добровольных началах. Однажды я чуть не влепила ему пощечину: он поцеловал меня в шею, когда я складывала простыни в бельевой. Мы были одни, и он этим воспользовался.
        - Вот вам и великосветские манеры! - рассердился Жюстен. - Да как он смеет?!
        - Недавно я узнала, что он в курсе моей связи с Анри, - пояснила Элизабет. - Наверное, решил, что я распущенная.
        Теперь пришел черед Жюстена погрустнеть. Они пошли чуть медленнее.
        - Элизабет, я был неприятно удивлен, когда узнал, что ты видишься с Анри Моро, - сказал он. - Со своей стороны, я порвал с Мариеттой пять лет назад, просто потому, что ты не одобряла такого моего поведения, - это явствовало из письма к мсье Антуану, он мне его зачитал.
        Молодая женщина снова остановилась, с недоверием всмотрелась в его лицо.
        - Жюстен, ты надо мной насмехаешься? И все эти годы у тебя не было женщин?
        - Этого я не говорил, - отвечал молодой человек с усмешкой. - Приключения были, адюльтеры - но не более того. Не буду скрывать, я ежемесячно вижусь кое с кем на ярмарке в Руйяке.
        Элизабет кивнула. Она больше ничего не желала знать. Но слышать это было неприятно, вдруг захотелось плакать.
        - Ничего предосудительного в этом нет, - заметила она спокойно. - Я выйду за Анри, ты вернешься во Францию и позовешь замуж свою Ирэн.
        Ты имеешь право ее любить, иметь детей. Я буду заботиться о Луизоне и Агате, детях моего жениха. И, возможно, жизнь моя станет спокойнее в кругу семьи, моей собственной семьи. Конечно же, у меня будет Антонэн… Я прекрасно понимаю, что ма и па слишком над ним трясутся, да и я тоже. Мальчику это вредит. Но он пойдет в школу, а я смогу работать медсестрой. Я не хочу вести праздную жизнь, в роскоши и неге. Хочу приносить пользу.
        - Это делает тебе честь, моя принцесса.
        Жюстен больше не мог сдерживаться. Обнял ее, не обращая внимания на пошловатый смех подростка, проезжавшего мимо на велосипеде. Элизабет попыталась его оттолкнуть, но потом сдалась, обняла его что было сил.
        - Идем туда! - шепнула она, увлекая молодого человека к арочному входу, куда не проникало солнце.
        Они оказались в просторном внутреннем дворе, мощеном, но сквозь камни уже пробивалась первая травка. По периметру - кирпичные дома с многочисленными окнами, судя по всему, это были заброшенные мастерские. Элизабет обрадовалась, увидев возле металлической лесенки большой куст сирени.
        - Сирень! Я ее очень люблю, - прошептала она.
        Крона, увенчанная душистыми бледно-лиловыми гроздьями цветов, являла собой очаровательное убежище. Жюстен сорвал тонкую веточку, вдохнул изысканный весенний аромат. Потом погладил ею Элизабет по щеке.
        - Никогда не забуду этот дворик, - сказала она, поднося цветочную гроздь к губам. - Знаешь, что их можно есть?
        Жюстен засмеялся, а потом вздохнул. У него был вид человека, потерявшего надежду.
        - Завтра я уеду далеко-далеко от тебя. И снова между нами будет океан, - сказал он. - Больно об этом говорить, но я бы предпочел остаться тут и любить тебя, Элизабет. Иметь возможность тебя любить.
        - Умоляю, не будем о завтрашнем дне! Жюстен, главное - это то, что происходит с нами сейчас.
        Она присела на ступеньку лестницы. Он пристроился рядом.
        - В последнее время меня преследуют кошмары, - сказала она. - Я все записываю в блокнот, но такое впечатление, что они не предсказывают будущее, как это бывало в детстве или после моего возвращения во Францию. И все-таки они меня пугают, я просыпаюсь в жуткой тревоге.
        - Я тебе сочувствую. Это началось уже после моего приезда? Жаль, если это из-за меня.
        - Нет, это продолжается уже пару месяцев. Происходит что-то страшное, с насилием, мое платье - в крови, и я слышу крики боли. Этой ночью мне и вовсе приснилась Скарлетт Тернер. Руками в красных кожаных перчатках она душила кошку. И вдруг это уже не кошка, а мой Антонэн! Мальчик кричал, звал меня, но я не могла ему помочь, меня кто-то держал.
        - Боже, какой ужас! - воскликнул Жюстен. - Но кто эта женщина, Скарлетт?
        - Такое же порождение сатаны, как и Ларош. Я словом не обмолвилась о ней дедушке Туану.
        Элизабет постаралась вкратце рассказать о Скарлетт и закончила жуткими обстоятельствами ее гибели.
        - По словам отца Ричарда, мистера Джонсона, она состояла в очень опасной банде. А еще практиковала колдовство, вдохновляясь соответствующими средневековыми трактатами. Иногда мне кажется, что она до сих пор нам вредит. Я даже задаюсь вопросом, не связаны ли с этим многочисленные несчастные случаи с Антонэном, его бесконечные болезни. Я стала виновницей ее смерти, будучи им беременной… Что, если она мстит с того света?
        - Принцесса моя, ты несешь вздор, и все это из-за твоих плохих снов. Это была злая, испорченная женщина, твой рассказ - тому подтверждение. Но ты оказалась сильнее, чем она. Если бы я знал, через какие испытания тебе пришлось пройти! Но, слава Богу, ты жива и здорова. А ведь я мог больше никогда тебя не увидеть…
        Элизабет медлила с ответом. Она так дрожала, что Жюстен прижал ее к себе, словно желая защитить.
        - Мне двадцать пять лет, - вновь заговорила она. - И я чувствую себя ответственной за смерть папы, потому что не рассказала ему, что мне снилось.
        За мамину гибель тоже, потому что она ударилась о металлическую переборку на «Шампани», когда бросилась мне помогать во время шторма. И во Францию я уехала от ма и па, меня обожавших, чтобы наделать массу ошибок. Я переспала с Ричардом, желая обмануть судьбу, и что же? Стала добычей собственного распутного деда!
        - Пожалуйста, не думай больше об этом! Прошло время, тогда ты была невольной жертвой. Я тоже ошибался. Я сбежал, бросил тебя.
        - Знал бы ты, как я горевала! - Элизабет всхлипнула. - Ты ведь даже «до свиданья» не сказал. Я ощущала себя отвергнутой, брошенной - да, что ты меня бросил, Жюстен!
        - Прости! Тысячу раз прости! - торжественным тоном произнес он.
        Молодая женщина была бледна, глаза смотрели в пустоту. Она была так же несчастна, как и восемь лет назад.
        - Бонни стоило мне рассказать, - проговорила она наконец. - Но она этого не сделала, потому что обещала несчастной Жермен. Та боялась позора.
        Пришлось объяснять, что Жермен - юная девушка, которую наняли Бонни в помощницы.
        - Ларош ее изнасиловал. И ее тоже. За несколько месяцев до меня. И дал в качестве компенсации золотой луидор. Жюстен, как ты можешь ехать назад, во Францию, ради этого монстра? Пусть умрет, искупит свои грехи!
        В лице Жюстена не было ни кровинки. Он был возмущен, испытывал глубочайшее отвращение. Он выдал длинную тираду ругательств в адрес Лароша, прежде чем сказать тихо:
        - Я должен вернуться, моя принцесса. Хочу убедиться, что он умер, увидеть заколоченный гроб, знать, что больше он никому не навредит. Но я вернусь в Нью-Йорк, обещаю! И помни, что половина поместья твоя. А если хочешь - то и все полностью. И лошади, и виноградники. Я буду твоим управляющим, большего мне не нужно.
        - Нет, Жюстен. Ты останешься владельцем, если я когда-нибудь вернусь. В чем я сильно сомневаюсь.
        - Кстати, разве тебе не любопытно, как поживает твоя лошадка, Перль? - спросил он. - Она родила чудесного жеребенка, тоже кобылку, и ее зовут… Галанта. По имени отца.
        - Галант, жеребец Лароша… Бога ради, поменяй ей кличку! Несмотря на то, что лошадь не виновата в злодействах своего хозяина.
        - Что предложишь?
        - Понятия не имею. И вообще, как глупо с моей стороны! Она может зваться Галантой. Я ведь все равно никогда ее не увижу!
        Жюстен, пытавшийся отвлечь молодую женщину, погладил ее по щеке. Ему хотелось запечатлеть в памяти эти восхитительные черты, но, коснувшись ее ярко-розовых губ, он не устоял перед соблазном. Элизабет приняла поцелуй, которого так жаждала. Он получился бесконечно долгим, жадным, волнующим. А когда кончился, они еще какое-то время сидели в странном забытье, рядом друг с дружкой, - как дети, затерявшиеся в огромном американском городе.
        Встали одновременно, не размыкая объятий, опьяненные ароматом сирени.
        - Если б можно было остаться в этом дворике до рассвета, - пробормотала она. - Я тебя люблю, Жюстен. Одного тебя!
        С этими словами она кончиками пальцев отвела белокурую прядь, упавшую ему на лоб. А он - он не сводил с нее глаз, полных страсти.
        - Не хочу быть благоразумной, - серьезно проговорила Элизабет. - Идем! Когда расстанемся, у нас будут чудесные воспоминания!
        За кустом оказалась застекленная дверь, кое-где оплетенная паутиной. Жюстен шел следом, невольно сравнивая себя с простым смертным, которого увлекает в свое тайное королевство прекрасная фея.
        - Тут нам будет хорошо, - вздохнула молодая женщина, словно одурманенная этой свободой от всех запретов, табу.
        Трепеща, он окинул ее взглядом - от шелковистой массы красивых каштановых волос до кончика аккуратного носика, полюбовался округлой грудью, обтянутой небесно-голубым атласом, тонкой талией.
        - Ты правда этого хочешь? - спросил он.
        - Всей душой, Жюстен. Подари мне поцелуй, много поцелуев!
        Едва их губы встретились, окружающий мир померк. Не стало ни выцветших желтых стен в грязных пятнах, ни стола, ни деревянного грубого сундука, ни пыльного пола. Они целовались, пробуя на вкус горячие губы друг друга, дыхание, радостный трепет.
        Для Элизабет это стало открытием. Никогда еще поцелуй не делал ее такой счастливой. Желание, отличное от всего, что она знала прежде, захлестнуло ее, и она не думала больше ни о чем, внимательная к прикосновениям Жюстена к своей груди, бедрам. Ей хотелось плакать от наслаждения.
        - Да что со мной такое? - удивилась она. - Кажется, я сейчас умру. Сердце разорвется!
        - Нет, не надо бояться. Мое сердце тоже стучит, как безумное. Это - любовь, моя принцесса.
        Его голос внезапно переменился. Жюстен говорил правду, он был взбудоражен, распален. Очень осторожно он расстегнул пуговички на корсаже платья Элизабет и склонился, чтобы поласкать ее груди легкими быстрыми поцелуями. Она боролась с желанием полностью раздеться, представила себя обнаженной под Жюстеном и застонала.
        Он раскрыл рубашку на груди, взял ее руки и прижал к своему гладкому торсу.
        - Какая у тебя нежная кожа! - задыхаясь, пробормотала молодая женщина.
        Жюстен подтолкнул ее к столу, некогда служившему верстаком. Приподнял, взяв за талию, усадил и тут же упал на колени, чтобы задрать юбку и подъюбник. Быстро прижался головой к низу ее живота, взбудораженный видом розовых подвязок на перламутрово-белой коже. Пальцем расстегнул кнопки на панталонах и поцеловал уже ее вульву - теплую, сладкую, влажную.
        Элизабет зажмурилась. Приподнявшись на локтях, она прислушивалась к нарастающему в ней опустошительному наслаждению. Ричард и Анри уже воздавали такого рода почести ее женственности, но столь сильная острота ощущений объяснялась тем, что это делал Жюстен, по которому она томилась годами. Хватая ртом воздух, она несколько раз вскрикнула от изумления. Собственное тело вдруг показалось ей невесомым, полным жизненных соков и сладостной неги.
        - Иди ко мне, - взмолилась она. - Умоляю! Иди!
        Он вскочил и стал целовать ее в губы, так, что она ощутила вкус собственной влаги. Она обвила его руками, в то время как он прижался лбом к ее груди. Элизабет подставила ему соски, и он стал их покусывать, посасывать, пока она снова не вскрикнула. Наконец он медленно вошел, не сводя с нее восхищенного взгляда.
        - Наконец-то! Наконец-то ты во мне! - умирая от страсти, с трудом выговорила она.
        Первая волна наслаждения пришла, принеся с собой неистовую радость. В такт ритмичным движениям Жюстена она стонала и вздрагивала, и это было блаженство, о существовании которого Элизабет не подозревала. Темпераментная и чувственная, она всегда любила сексуальную игру и всецело ей отдавалась.
        - О да! О да, любовь моя! - повторяла она, не сводя с Жюстена глаз.
        Она тонула в его черных глазах - сияющих, восхищенных, будто увидевших рай на земле. Он, пребывая во власти того же, незнакомого прежде, экстаза, погружался в теплые, хваткие глубины женского лона. Вскрикивая и плача, она вцепилась в него и прижималась, сколько было сил, чтобы целовал, целовал…
        Потом пришел момент, когда оба ощутили, как мир рассыпается мириадами сверкающих брызг, и вокруг - небесная лазурь и звезды… Элизабет казалось, она вот-вот потеряет сознание. Жюстен хрипло всхлипнул.
        - Я не знала, - прошептала молодая женщина, обнимая любовника еще крепче.
        - Я тоже.
        Они еще какое-то время обнимались, ошеломленные тем, что пережили вместе, нежно целовались и никак не могли друг от друга оторваться.
        Наконец Жюстен с сожалением развеял колдовство.
        - Я не смог вовремя выйти, - сказал он, целуя ее волосы.
        - Какая разница, - отозвалась она. - Родить от тебя ребенка - это ли не счастье? Я буду любить его всем сердцем.
        - Все не так просто, Элизабет. Я не допущу, чтобы мой сын или дочь росли, думая, что их отец - Анри Моро. И потом, мы одной крови.
        - Думаю, особенного риска, что я забеременею, нет, - сказала молодая женщина. - Но даже если так, ты вернешься в Нью-Йорк и мы с тобой уедем жить далеко-далеко, в другой штат. Жюстен, знаю, тебе нужно во Францию, но я готова ждать тебя. Я не хочу тебя потерять. На море бывают штормы, и столько опасностей вокруг! Боже мой! Завтра, в это же время, ты будешь в открытом океане!
        Она тихонько заплакала, обнимая его за шею. Он, как мог, успокаивал ее обещаниями.
        - Не волнуйся, я похороню Лароша и вернусь! Я - законный наследник, состояние мне перейдет приличное. Плыть через Атлантику я не боюсь, особенно зная, что ты меня ждешь. Принцесса моя ненаглядная, вытри слезы! В другой раз я тебя не оставлю!
        - Поклянись!
        - Клянусь, - сказал он, подкрепляя обещание долгим поцелуем.
        ЗАМОК ГЕРВИЛЬ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ
        Солнце медленно опускалось за шарантские холмы, укрытые виноградниками с трепещущими на ветру листьями. Гуго Ларош восседал в большом кожаном кресле возле окна гостиной. Перед ним в струнку выстроилась домашняя прислуга. И только Алин стояла за спинкой кресла, насмешливо кривя накрашенные губы.
        Старый садовник Леандр, служивший Ларошам уже лет тридцать, стоял понурившись и крутил в узловатых пальцах свою полотняную шляпу, помятую и грязную. Алсид, его верный ученик, переминался с ноги на ногу. Ему было уже под сорок, а он был замкнутым, послушным и невежественным.
        Ортанс, Сидони и Марго настороженно переглядывались. Все три - в черных платьях и белых фартучках.
        - Ну-ну, все в сборе, - буркнул Ларош. - Я уже на ногах, и в ваших интересах меня слушаться. Делайте, что говорю, даже если приказ кажется странным, иначе получите то же, что и Роже: я вышвырнул треклятого конюха вон, без жалованья. Если дорожите местом, подчиняйтесь. Первое: не вздумайте проболтаться, что я поправился. Ни одной живой душе! В округе этого знать не должны. Для всех я - лежачий больной и на последнем издыхании. Хорошенький моего бастарда ждет сюрприз… Инструкции получите у мадемуазель Алин - да-да, теперь ее следует именовать так. Отныне домом ведает она.
        Кухарка скрипнула зубами, уязвленная новостью. Все бросить и уйти? И все же Ортанс колебалась.
        - Тебе что-то не по нраву, Ортанс? - угрожающим тоном поинтересовался Ларош.
        - Нет, мсье.
        - Вот и славно. Ступай в кухню и приготовь хороший ужин.
        Славная женщина моментально устыдилась своей трусости. Она ведь хотела сказать, что подчиняться какой-то шлюхе не станет, лучше - расчет. Почти против воли у нее вырвались роковые слова:
        - Врать не стану, мсье: если что будет не по мне, уйду! - сказала она.
        Глаза Гуго Лароша свирепо сверкнули, и он издевательски усмехнулся:
        - Уйдешь, чтобы распускать сплетни у меня за спиной? Выдавать мои секреты? Алин, ружье!
        Марго, поступившая на службу недавно, вскрикнула в ужасе, когда Алин продемонстрировала охотничье ружье, принадлежащее престарелому любовнику, - до сих пор она держала его за спиной. Пышнотелая фаворитка с торжествующей усмешкой передала оружие Ларошу.
        - Мсье, у меня ничего такого и в мыслях не было! - забормотала перепуганная Ортанс.
        Как зачарованная, она смотрела на устремленное на нее дуло. Старый Леандр перекрестился, в то время как Сидони потихоньку чуть отодвинулась в сторону - от греха подальше.
        - Это касается всех! Я вас предупредил. Из замка - ни шагу! - распорядился Ларош. - Если узнаю, что кто-то из вас ослушался…
        Указательным пальцем он коснулся спускового крючка. Алсид нервно хохотнул:
        - Мне идти некуда, хозяин. Все, что прикажете, исполню! Чтоб меня разорвало, если вру.
        - Ну хоть на кого-то можно положиться. - Ларош кивнул ему, опуская ружье. - Завтра поутру сделаешь, что Роже делать отказался. Хватит у тебя духу, а, Алсид?
        - Мсье! - внезапно вмешалась в их диалог Сидони. - Вы сегодня рассчитали конюха. Почему его вы отпустили, а нам запрещаете уходить? И зачем пугаете Ортанс? Я точно знаю, никому из нас вы ничего дурного не сделаете.
        Неожиданно для всех землевладелец опешил, не нашелся с ответом. Алин, сверкнув глазами в сторону домоправительницы, принялась массировать ему плечи. Сидони поняла намек и стала пятиться к двери.
        - Вот-вот, проваливайте все! Видеть не могу ваши тупые морды! - выкрикнул Ларош. - Все вон!
        Он дрожал всем телом, скрежетал зубами. Потом схватился за лоб, отбросил назад седеющие волосы.
        - Идемте, мой господин, - сладко зашептала ему на ухо Алин. - Я отведу вас в спальню. Вам нужно отдохнуть. Выйдите все!
        Слуг словно ветром сдуло. Опомнились они уже в кухне. Старик Леандр налил себе рюмку виноградной водки и залпом выпил. Бледная как полотно Ортанс последовала его примеру.
        - Как думаете, ружье заряжено? - спросила Марго. - Дело ваше, а я в этом доме и дня не останусь! Как стемнеет, соберу свои пожитки - и ходу! Еще и с жандармами переговорю!
        Сидони поджала губы. Выходка Лароша ее потрясла. Дрожащим от волнения голосом она сказала:
        - Хочется верить, что ружье все-таки не было заряжено, нет. Но я не советую тебе уходить, Марго. Подожди, пока вернется молодой хозяин. Он все уладит!
        - А чем я рискую, если ночью уйду?
        Алсид вдруг сильно заинтересовался трещинкой на большом кухонном столе, возле которого сидел. Сидони покосилась на него с подозрением.
        - Думаешь, хозяин зря своему верному прихвостню приплачивает? проговорила она, кивая на Алсида. - Делай, что я говорю, Марго! Тем более что никто не видел, как Роже уходил из замка…
        НЬЮ-ЙОРК, НА 34-Й УЛИЦЕ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ
        Элизабет и Жюстен наслаждались прогулкой. Прижимая к груди букет сирени, молодая женщина предложила пройти к Гудзону.
        - Раньше я не ходила к реке, никогда! Именно там выловили труп отца, - объяснила она. - Но с тобой мне не страшно. Я брошу эти цветы в воду, как я сделала для мамы, когда плыла назад, во Францию, на «Турени».
        - Тебе от этого стало легче, моя принцесса, - и слава Богу! Ничего, что я так тебя называю? Вчера тебе это не понравилось.
        Элизабет одарила его улыбкой, от которой сердце ее спутника радостно затрепетало.
        - Я безумно счастлива это слышать. Еще немного - и я готова буду поверить, что родители все еще тут, рядом со мной. Я ощущаю их незримое присутствие. Особенно мамино, ведь ты - ее младший брат!
        - Сводный брат, - поправил ее Жюстен. - Я предпочел бы забыть о нашем родстве, Элизабет, если мы решим жить вместе, вопреки всем запретам, церковным и правовым. Но хватит о прошлом. Поговорим лучше о будущем, - сказал он. - У нас есть еще пара часов, ты - любовь всей моей жизни, красивейшая из женщин, и я счастлив. А, вот и еще одна французская кондитерская!
        Они с интересом изучили ассортимент пирожных в витрине, на круглых мраморных подставках.
        - Шоколадные эклеры! Пирожные «Сент-Оноре» и кофейные «Мокко»! - восхитилась Элизабет.
        - Если проголодалась, зайдем и купим! Смотри, у них есть три маленьких столика, так что можно попить чаю прямо тут.
        - Может, на обратном пути? Мы почти подошли к реке.
        Молодая женщина отвернулась от витрины и прочла надписи на вывесках двух соседних бутиков, разумеется французских. Один оказался парикмахерской, другой - галантереей. Вокруг сновали бесконечные пешеходы. И каждый раз, когда Элизабет слышала родную речь, сердце в ее груди замирало.
        - Жаль, что я никогда не бывала в этом квартале, - вздохнула она. - Но ма и па вообще мало куда меня водили. Сентрал-парк, театры, магазины на 5-й авеню… И никаких прогулок пешком по улице!
        Жюстен слушал, с душевным трепетом вспоминая ее совсем маленькой - такой, какой она была в детской замка Гервиль, а потом представил ее девочкой постарше, изнеженной, редко покидающей роскошную квартиру в Дакота-билдинг.
        - О нет, опять этот тип! - Элизабет выглядела раздосадованной. - Такое впечатление, что он следит за мной!
        На противоположной стороне улицы, сквозь сплошной поток автомобилей, карет и омнибусов, она все же сумела рассмотреть худощавую фигуру того самого бродвейского нищего. И повисла на руке у Жюстена.
        - О ком ты говоришь? - встревожился он.
        - Тот мужчина, там, через улицу! В сером полотняном костюме, похожем на робу каторжника, и кепке! Я уверена, он меня преследует! Анри говорит, он умственно отсталый, перебивается поденной работой. Но я что-то в этом сомневаюсь!
        - Как по мне, это обычный нищий, Элизабет.
        - Или у него это способ маскировки. Что, если на самом деле он какой-нибудь извращенец или сумасшедший? Жюстен, идем отсюда! У него такие страшные глаза - пустые, словно бы потухшие.
        - С такого расстояния мне его глаза не рассмотреть. Да, пожалуй, пойдем! У тебя в лице ни кровинки!
        - Господи, он идет к нам! - ужаснулась молодая женщина. - Жюстен, умоляю, сделай что-нибудь! Я не могу его видеть! Он желает мне зла, я это знаю!
        Элизабет хватала ртом воздух, тело сотрясала нервная дрожь. Жюстен едва успел ее подхватить, когда у молодой женщины подломились ноги.
        - Жюстен, помоги! Меня тошнит! Мне холодно! Мне жарко!
        Она задыхалась, цеплялась за него из последних сил.
        - Элизабет, тебе надо к доктору! - в ужасе вскричал он.
        Жюстен растерянно смотрел по сторонам в надежде на чье-нибудь содействие. Подбежала белокурая женщина лет пятидесяти, в розовом рабочем халате.
        - Сюда, мсье! Французская больница совсем рядом, я вас провожу! Вон то восьмиэтажное кирпичное здание справа! Вам нужна помощь. Моя клиентка подождет!
        - Благодарю, мадам! - произнес, вдохнув с облегчением, Жюстен.
        - Ваша молоденькая женушка ждет ребенка, верно? Я работаю в этой вот парикмахерской и видела в окно, как вы шли по улице. Я родом из Эльзаса. А вы?
        - Я родился в Шаранте, - рассеянно отвечал Жюстен.
        Он думал только о том, как бы не уронить Элизабет, которую практически нес, обхватив за талию.
        - Давайте-ка я поддержу ее с другой стороны! Совсем сомлела, бедная… Меня зовут Маргарита. А больница эта - уже третья по счету. Первые две были слишком маленькие и без каких-либо удобств. В этом районе много бедноты, так что и приют был тоже нужен. Теперь все есть, и содержат больницу монахини из Конгрегации марианиток Святого Креста. Но доктора сюда приезжают работать из Франции! Сестры и персонал разговаривают только по-французски и по-фламандски.
        - Вы прекрасно осведомлены, мадам, - из вежливости заметил Жюстен.
        Он порадовался про себя, что идти недалеко, иначе пришлось бы выслушать о местном приюте еще множество «интересного».
        Мужчина на другой стороне улицы наблюдал за происходящим. Видел он, и как упал на проезжую часть букет сирени. Двухэтажный омнибус, влекомый четверкой белых лошадей, прокатился по цветам.
        Мужчина поморщился и нетвердым шагом направился к Гудзону, словно бы осознавая свою причастность к этому неприятному инциденту.
        Маргарита препоручила Элизабет и ее спутника заботам монахини в черном платье и белом головном уборе, встретившей наше трио доброй, сочувственной улыбкой. На ходу повязывая передник, она с тревогой посматривала на молодую женщину.
        - На обратном пути заглянете ко мне, расскажете, как ваша женушка! - обратилась парикмахерша к Жюстену перед тем, как уйти. - До свидания, сестра Бландин!
        - До свидания, Маргарита!
        Следуя рекомендациям монахини, Жюстен усадил Элизабет в кресло, под ноги ей подставил скамеечку. Судя по всему, они оказались в комнате ожидания, хотя и тут имелся застекленный шкаф с множеством флаконов и металлических коробочек.
        - Мсье, недомогание вызвано беременностью? - спросила монахиня. - Простите мою нескромность, но это важно. В противном случае можно заподозрить проблемы с сердцем.
        - Я ничего не могу утверждать, мадам! Эта дама - моя племянница, и я приехал с ней повидаться.
        Жюстен смутился. Он думал о том, что Элизабет, сама того не зная, может носить ребенка Анри Моро - она упоминала о такой возможности.
        - Думаю, это нервное. Она испугалась нищего на улице, - сказал он. - До этого момента Элизабет чувствовала себя прекрасно.
        - На нее напали? Когда вы были рядом?
        - Нет, что вы! Она увидела этого человека и испугалась.
        Разговаривая, сестра Бландин, с виду совсем еще молоденькая, смочила Элизабет виски «водой кармелиток»45[45 - Вода кармелиток (фр. Eau Carmes) - спиртовой тоник на основе мелиссы и еще нескольких трав и пряностей, изготовляемый во Франции с XIV ст.], помимо прочего применявшейся и для преодоления дурноты.
        - В нашем учреждении мы даем приют, кормим и лечим неимущих, тех, кого общество отвергает, - пояснила она. - Возможно, речь о ком-то из наших подопечных.
        Некоторые действительно выглядят странно - сказывается тяжелое прошлое, иногда легкие психические отклонения. Те, у кого серьезные проблемы такого рода, содержатся под замком, в специальном отделении приюта.
        - Где я? - с изумлением спросила Элизабет, приходя в чувство. - Жюстен, ты тут?
        И она порывисто протянула ему руку. Он едва коснулся ее, изображая заботливого дядюшку.
        - Ты слишком эмоциональна, милая моя племянница! Не стоило вести тебя во французский квартал.
        Элизабет поняла намек, но справиться с волнением не сумела.
        - Тот нищий… он подходил ко мне?
        - Дорогая, ведь ничего страшного не произошло, - принялась ее уговаривать сестра Бландин.
        Подошла другая монахиня, высокая и крепко сбитая, и ее тут же отправили за прохладным лимонадом. Немного успокоившись, Элизабет попыталась ответить как можно ближе к правде:
        - Может, это звучит глупо, сестра, но последние пару месяцев я постоянно сталкиваюсь с этим типом, и он ведет себя странно. В первый раз - возле театра Лицеум, потом - на Бродвее и возле прачечной Моро. Мой друг, работник прачечной, уверяет, что это бездомный, совершенно безобидный человек, который подрабатывает в том районе. И вот сегодня мы гуляем у реки, и я снова его вижу! Уверена, это никакая не случайность! Мне стало плохо. Невыразимый панический страх!
        - Думаю, ничего странного в том, что вы время от времени его встречаете, нет. И ваши страхи беспочвенны, мадемуазель. Или, может, мадам? - мягко спросила монахиня.
        - Я - Элизабет Джонсон, вдова, - прошептала молодая женщина.
        - Я вам искренне сочувствую, миссис Джонсон.
        Жюстен слушал их молча. То, что Элизабет упомянула об Анри как о друге, а не женихе, его обрадовало.
        Вернулась другая монахиня и предложила всем лимонада.
        - Сестра Леокадия, пожалуйста, принесите наши регистрационные книги! - попросила молодая монахиня. - Попытаемся разобраться, обоснованны ли опасения миссис Джонсон.
        Еще через пять минут Элизабет описывала сестрам Леокадии и Бландин мужчину, который так ее страшил. Монахини кивали, перелистывая страницы регистрационных книг в картонных обложках, которых было три.
        - Я поняла! Речь наверняка о бедном Мартене! - воскликнула сестра Бландин. - Он ходит в сером полотняном костюме. На обритой наголо голове - кепка. И этот «пустой» взгляд… Видите ли, нашим трудоспособным постояльцам, чтобы сохранить за собой место в приюте, приходится регулярно вносить небольшую сумму. Отдельная комната стоит семь долларов в неделю, но столько способны заплатить единицы.
        - Вы сказали - Мартен? Значит, он француз? - спросил Жюстен.
        - Этого мы как раз и не знаем, - вздохнула сестра Леокадия. - Он не говорит ни слова, но не так глуп, как может показаться.
        - И могу подтвердить, мэм, - подхватила сестра Бландин, - поскольку именно я отвечаю за ведение регистрационной книги, что Мартен подрабатывал уборкой в театре Лицеум, а после - в прачечной Моро. А сегодня вы с ним столкнулись лишь потому, что он нанялся подрабатывать на складах у реки и проработает там еще десять дней.
        Сестра Леокадия закашлялась, со скукой поглядывая на толстые канцелярские книги с описанием всех хворей и скитаний приютских подопечных.
        - Сестра Бландин, полагаю, стоит сообщить этим господам, что в прошлом Мартен все же создавал кое-какие проблемы окружающим. Раз уж миссис Джонсон так боится новой встречи с ним.
        - Какие проблемы? - спросила Элизабет.
        Обе монахини моментально потупились и перешли на шепот. После некоторого замешательства заговорила сестра Леокадия:
        - Он подходил к маленьким девочкам на улице. О, ничего дурного Мартен не делал, только пытался увести их с собой. Разумеется, те начинали кричать от страха. Родители обратились в полицию, и Мартена на несколько месяцев заперли в психиатрическую больницу. Лечение было тяжелым. После больницы он попал к нам и больше хлопот никому не доставлял.
        - Он приставал к девочкам! - повторил Жюстен. - И после этого вы утверждаете, что этот тип безобиден?
        Элизабет резко вскочила. Благодаря прохладному напитку и мятному тонику ей полегчало.
        - Спасибо, вы мне очень помогли, - уже совершенно спокойно сказала она. - Но этот квартал я впредь буду обходить стороной. Дело в том, что еще до свадьбы я стала жертвой насильника. И у меня очень развита интуиция. Вашего Мартена следовало бы снова отправить в психбольницу!
        - Этот человек - несчастный изгой, мэм, и ему можно только посочувствовать. Как я сочувствую и вам, перенесшей такие мучения, душевные и телесные! - отвечала сестра Бландин. - Но наш долг - помогать тем, кого все другие отвергают, таким, как Мартен.
        Жюстен снова принялся благодарить монахинь, в то время как Элизабет уже направлялась в вестибюль. Она чувствовала себя совершенно измученной и хотела одного: вернуться домой, снова ощутить себя в безопасности в кругу семьи.
        - Подзови такси, Жюстен! У меня совершенно нет сил. А ведь нам было так хорошо! Ты не забудешь, скажи? Сирень, мощеный дворик, ты и я… И это райское блаженство, которое мы испытали вместе!
        - Я буду помнить, моя принцесса, - шепнул он ей на ушко. - До последнего вздоха!
        17. КРУГОВОРОТ КОШМАРОВ
        ДАКОТА-БИЛДИНГ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, В ПЯТНИЦУ, 19 МАЯ 1905 ГОДА
        Золотой вечерний свет заливал квартиру Вулвортов, когда Элизабет, совершенно разбитая и с тяжелым сердцем, наконец переступила порог. Мейбл выбежала в холл, где молодая женщина как раз клала на столик свой зонтик и гобеленовую сумочку.
        - Добрый вечер, ма! Как себя чувствует Антонэн?
        - Выпил теплого молока и теперь спит, как ангелок. Если бы не эта слабость и не некрасивая красная сыпь на теле, я бы сказала, что он поправился.
        - Вот и славно! Тогда я сразу пойду искупаюсь. Мы с Жюстеном много ходили пешком.
        - Думаю, сначала нам лучше поговорить, Лисбет, - сказала Мейбл.
        - Хорошо, ма. Но ты выглядишь расстроенной. Что-то стряслось?
        - Пока еще не знаю, милая.
        Этот таинственный ответ Элизабет удивил. Они вошли в ее комнату, где, под пристальным взглядом приемной матери, она сняла туфельки и распустила волосы.
        - Лисбет, после обеда, сидя у постели Антонэна, я перечитала письма, которые ты нам писала из Франции, - начала Мейбл. - Они много лет нетронутые пролежали в шкафу, потому что ты была тут, с нами. Конечно, я помнила некоторые моменты, в свое время меня встревожившие, и это касалось Жюстена.
        Мейбл заметила, что Элизабет содрогнулась при одном упоминании этого имени, и, чуть понизив голос, продолжала:
        - Еще тогда мне показалось, что ты испытывала чувства к этому юноше, служившему у вас конюхом.
        - Чувства? Ты преувеличиваешь, ма. Мы были очень хорошими друзьями. Понимали друг друга с полуслова, у нас было много общего. И ты знаешь почему. Я вам с па рассказывала, у Жюстена было ужасное детство, он годами сидел взаперти на чердаке. А еще ты знаешь, что это он утешал меня, совсем еще крошку, в тот вечер в детской, когда мне было так страшно. И на следующий день после рождения Антонэна я показала тебе оловянного солдатика - подарок Жюстена, столько лет служивший мне талисманом.
        - Конечно, Лисбет, я все это помню, - не стала спорить Мейбл. - Я тогда спросила, почему, пока длились роды, ты не выпускала эту фигурку из рук.
        - И я тебе объяснила. Я верю, что этот солдатик меня оберегает, потому что Жюстен подарил мне его на счастье. И конечно, когда мы с ним повстречались уже взрослыми, незнакомцем он мне не казался. Эта спонтанная - и взаимная - симпатия показалась мне чем-то совершенно естественным, когда я узнала, что мы еще и родственники.
        С этими словами Элизабет села на кровать и принялась скатывать чулки к щиколоткам. На мгновение она закрыла глаза, вспоминая то упоительное наслаждение, когда Жюстен стал целовать ее между ног.
        - Лисбет, прости мою настойчивость, но вы с ним почти одногодки. Жюстен очень хорош собой, и на твоем месте мне было бы трудно воспринимать его как дядю. Дорогая, это получилось не нарочно, но я как раз стояла у окна в гостиной и все видела… С четвертого этажа вид открывается прекрасный, ты сама знаешь. Вы целовались, сидя на заднем сиденье такси. И это был поцелуй влюбленных, я в этом уверена!
        - И совершенно напрасно, ма\ - с ожесточением отвечала Элизабет. - Завтра, в пять утра, Жюстен уплывает домой, и мы с ним прощались. Ты невесть что напридумывала, и только потому, что мы обнялись!
        Мейбл присела с ней рядом, обняла за плечи.
        - То, что ты сердишься, доказывает, что это никакая не галлюцинация, - ласково сказала она. - Я никому не расскажу, но мне будет горько думать, что это делает тебя несчастной. Моя хорошая, я желаю тебе только счастья. И не стану осуждать.
        Элизабет едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться и не рассказать правду - сочувствие со стороны Мейбл только растравило ее рану.
        - Момент слабости, ма, не более того. Нам было очень грустно расставаться.
        Там, в Гервиле, мы много времени проводили вместе. И я не знала, что Жюстен - мамин сводный брат. Он мне нравился, и случалось - да, случалось! - мы с ним целовались. Юношеская мимолетная влюбленность… А потом он уехал. И мы снова увиделись только через семь лет, в день нашей с Анри помолвки. Можешь представить, что я чувствовала!
        - Да, конечно.
        - Ма, милая, тебе и правда не о чем волноваться! Ничего… м-м-м… двусмысленного между нами нет. Нам с Жюстеном хотелось поговорить, поделиться планами на будущее. Он собирается жениться на девушке, с которой его познакомила моя тетя Ивонн, а я, как и планировалось, выйду за Анри.
        - Но любишь ли ты его по-настоящему, своего Анри? - спросила Мейбл с некоторой тревогой. - Я наблюдала за вами с Жюстеном. И в его присутствии ты… как это лучше сказать… ты совсем другая! Искришься весельем, ты вся светишься! Это было заметно и вчера, когда мы ужинали все вместе. И то, как этот молодой человек на тебя смотрит, говорит о его чувствах лучше всяких слов. Это нечестно - связывать себя на всю жизнь с Анри, если любишь другого!
        - Все не так, как ты представляешь, ма. И это касается только меня. Меня и никого больше! - отрезала Элизабет, вскакивая на ноги. - Анри будет прекрасным мужем. Он внимательный, ласковый, работящий, любит детей. А сейчас, пожалуйста, ма, дай мне побыть одной! Я просто мечтаю о теплой ванне! Но перед этим быстренько переоденусь и схожу посмотреть на Антонэна.
        - Хорошо, милая. Дело твое!
        Тихонько вздыхая, Мейбл вышла в коридор. В гостиной, стоя у окна, ее поджидал Эдвард.
        - И?… - только и спросил он.
        - Мои расспросы ей не понравились. А еще она не знает, что ты в тот момент был со мной и тоже видел их с Жюстеном страстные поцелуи в такси. Наша дочь отрицает очевидное, Эдвард, и, как я поняла, настроена на брак с Анри. Мне ее жаль! Если она любит Жюстена, а он - ее, в чем нет никаких сомнений, из-за родства они даже мечтать не могут о совместной жизни.
        Эдвард привлек жену к себе. Погладил по спине, скользнул рукой по талии.
        - Тяготы любви! - посетовал он. - Увы! Если бы это была наша единственная проблема! С финансами дела обстоят не лучшим образом. Я еще потерял на сделке с хлопком из Луизианы. Повезло, что нашелся серьезный покупатель на наше шале в Скалистых горах. Эти деньги помогут продержаться несколько месяцев. Слава Богу, этой квартирой мы владеем, а не арендуем ее!
        - Не будь таким пессимистом, дорогой! Твои дела опять пойдут в гору, - подбодрила его Мейбл.
        - Надеюсь. Нью-Йорк стал одним из важнейших портов Соединенных Штатов, коммерция непрерывно развивается, и с той же скоростью растет конкуренция. Но о том, чтобы вы с Лисбет меняли стиль жизни, не может быть и речи. Ничего ей не говори! Я купил акции на бирже, так что мои финансовые дела могут поправиться в ближайшее время.
        - Эдвард, я в тебя верю. Самое главное - это счастье нашей дочери. Давай поговорим о Лисбет!
        Он слегка отстранился и посмотрел вниз, на тротуар перед Дакота-билдинг. Мейбл взяла мужа за руку.
        - Ее счастье много для меня значит, дорогая, - отвечал Эдвард. - Но, к сожалению, чудес я совершать не умею. Жюстен приходится ей дядей, а что касается Анри… Я спрашиваю себя, сумеет ли он приспособиться к стилю жизни Элизабет. Я бы предпочел, чтобы она вышла замуж за более видного мужчину - с состоянием, успешного.
        - Так поговори с ней по душам, как отец с дочкой! Даже если Лисбет взбунтуется, она хотя бы услышит, что ты об этом думаешь. Теперь мы - ее семья, другой у нее нет!
        Супруги снова обнялись, обменявшись печальными взглядами. Так их и застала Элизабет.
        - Па, ты уже дома! - воскликнула она с легким удивлением. - Разве у тебя на вечер не был назначен деловой ужин?
        - Я перенес встречу, Лисбет. Хотелось побыть в семье, с вами и Антонэном. Благодарение Богу, нашему малышу лучше.
        - Да, это так. Я часок посижу возле него, а потом покормлю. Овощные супы, молочное - все точно по рекомендациям доктора.
        Эдвард Вулворт всмотрелся в лицо молодой женщины. Элизабет была в домашнем платье, блестящие, как атлас, каштановые волосы рассыпались по плечам.
        - Ты выглядишь прекрасно, дорогая, - сделал он комплимент. - Но почему глаза красные? Ты плакала?
        - Ты тоже будешь меня допрашивать, как ма? - упрекнула его Элизабет. - Нервы у меня не железные. Да, я немного поплакала, но, насколько мне известно, это не преступление!
        Элизабет круто развернулась и исчезла в коридоре. Мейбл с Эдвардом услышали, как за ней закрывается дверь детской.
        - Дадим ей немного времени, - постановила Мейбл. - Пройдет несколько дней, и она непременно разберется в своих чувствах.
        - Пожалуй, так будет лучше, - согласился с ней супруг. - Спорить с ней бесполезно. И спешки тоже нет. Насколько я понял, дата их с Анри Моро свадьбы еще не назначена. Может, тот поцелуй в такси и правда ничего не значит? Они с Жюстеном оба французы, и их манеры отличаются от наших.
        - Может быть, - отозвалась Мейбл, едва заметно улыбаясь.
        ГЕРВИЛЬ, ПОНЕДЕЛЬНИК, 29 МАЯ 1905 ГОДА
        Жюстен остановился посреди широкой аллеи, ведущей прямиком к подъемному мосту. Поставил у ног объемный кожаный саквояж - весь его багаж, с которым он ездил в Америку. Карманные часы показывали полдень.
        Обратный путь показался ему длинным и скучным - и все потому, что он отдалялся от Элизабет и очень по ней тосковал. На борту парохода ему не раз пришлось пожалеть, что не остался в Нью-Йорке.
        «Ради чего жить, если она не рядом?» - раз за разом спрашивал он себя, стоя на носу корабля и глядя на горизонт и морскую гладь, в такие солнечные дни, как этот, игравшую всеми оттенками бирюзы.
        С парижского поезда Жюстен сошел на маленьком вокзале в Вуарте. И там же встретил жителя деревни Гервиль, хозяина местного кафе с табачным киоском, который предложил его подвезти. Пока они на двуколке катили домой, Жюстен печалился и ощущал странную подавленность. Разговаривать ему не хотелось, что, похоже, вполне устраивало спутника, такого же молчуна.
        - Не подскажете, мсье Гуго Ларош не умер? - все-таки спросил у него Жюстен, когда пришло время прощаться. - Несколько дней назад я получил телеграмму, что он при смерти, поэтому спешил как мог.
        - Насколько я знаю, - хозяин кафе хмыкнул, - у нас уже месяц никого не хоронили. Последней, в апреле, была бедная мадам Гайо, жена тележника. А впрочем, никто из замковой прислуги давно в деревню носа не кажет!
        - Спасибо, мсье Леблан. Всего хорошего!
        Он, прокручивая этот короткий разговор в уме, собирался с мужеством, чтобы ступить наконец под прохладную сень высоких деревьев.
        «Речь наверняка шла о жене Гюстава Гайо, местного тележника, - говорил он себе. - Я отдавал ему в починку колесо фаэтона в конце зимы. Гюстав рассказывал про дочку, Жермен, которая служит в доме нотариуса, в Рюффеке. Жермен… Это ее изнасиловал Ларош! Бедная девочка!»
        У Жюстена сжались кулаки. Временами он еще терзался угрызениями совести, но сейчас - нет.
        Это было наилучшее время, чтобы выпустить лошадей на луга. Мух пока еще немного, слепней - тоже, густая молодая травка… Решив, что в замок он всегда успеет, Жюстен направился к лугу, раскинувшемуся прямо за конюшнями.
        Первым он увидел Галанта, красавца-жеребца. Несколько загородок для жеребят
        - тоже на месте. На соседнем пастбище - упряжные лошади породы коб и першерон Уллис, массивный тяжеловоз. Однако напрасно он высматривал Районанта, заметного благодаря своему росту и грациозности.
        - Наверное, Роже оставил его в деннике, и по уважительной причине! А иначе я ему задам!
        Жюстен действительно ничего плохого не заподозрил. Но когда он поискал глазами Перль с жеребенком, оказалось, что их на лугу тоже нет. Что ж, была вероятность, что их выпасают на другом лугу, по ту сторону замка…
        Уже с легким раздражением он поспешил к конюшням, насвистывая, чтобы привлечь внимание Районанта, и вошел внутрь в полной уверенности, что красивая голова коня вот-вот покажется над дверцей денника… В нос Жюстену ударил отвратительный смрад. В конюшне громко жужжали мухи.
        - Да что тут вообще происходит? Откуда вонь? - пробормотал он, прикрывая нос рукой.
        Подходить к деннику не хотелось. Жюстена внезапно осенила страшная догадка. Он подошел еще на пару метров, под оглушительное жужжание большущих синих мух, вившихся вокруг его головы. Заглянул в денник и хрипло вскрикнул. Тут было от чего и возмутиться, и ужаснуться.
        - Районант! Мой бедный Районант! - только и сказал он.
        Конь лежал на соломенной подстилке, со страшно раздутым животом - тепло ускорило процесс разложения. Голова у него была вся в почерневшей крови. Лошадь застрелили.
        - Роже! - заорал Жюстен. - Роже! Ты где?
        Он еще несколько раз громко позвал своего конюха. Жюстену не терпелось узнать, что же произошло. В силу многолетнего опыта работы с лошадьми он знал, что в редких случаях, из-за колик или серьезных переломов, больное животное действительно лучше прикончить.
        - Но оставить труп гнить в конюшне? Это немыслимо! - негодовал он.
        В кладовке, где хранились седла и сбруя, Роже тоже не оказалось. Оттуда Жюстен принес пару покрывал и, после безуспешной попытки отогнать мух, накинул их на Районанта. Глаза застилали слезы злости и недоумения. Дважды ему пришлось уединяться в соседнем, через проход, деннике - одолевали приступы рвоты. Было впечатление, что он и сам уже наглотался миазмов гниющей плоти.
        Извергнув содержимое желудка в третий раз, Жюстен вышел на воздух - на задний двор конюшни, где несколько лет назад Гуго Ларош выстрелил из охотничьего ружья ему в живот.
        - Эй, кто там?
        За живой изгородью, ограждавшей с четырех сторон навозную кучу, явно кто-то прятался. Жюстен присмотрелся получше. Мужчина в грязной кепке, надвинутой на глаза, попытался закрыть лицо рукавом своей серой полотняной куртки.
        - Алсид! - крикнул Жюстен. - Ну-ка выходи! Я тебя узнал. Где Роже? И что, черт побери, тут у вас творится?
        Лицо у молодого помещика было перекошено от горя и гнева, поэтому торопиться Алсид не стал. Медленно выпрямился, взвесил в руке вилы.
        - Умотал ваш Роже, - буркнул он.
        - Когда? Это он пристрелил Районанта?
        - Нет, - отвечал садовник, потихоньку пятясь в сторону дома. - Это сделал хозяин.
        - Хозяин? Что ты несешь? Мне сообщили телеграфом в Нью-Йорк, что мсье Ларош при смерти, а когда я уезжал, он уже был не в себе. Инвалид, прикованный к кровати! И ты хочешь сказать, что это он встал и убил моего коня?
        Жюстен двинулся к садовнику, но тот сделал испуганные глаза и выставил перед собой вилы.
        - Брось немедленно! - распорядился Жюстен. - Признавайся, твоих рук дело? Но зачем? Районант был болен?
        - Может, и был. Хозяин приказал - я исполнил, - захлебнулся паникой Алсид.
        И замахнулся вилами: не подходи, хуже будет!
        - Кретин несчастный! - крикнул Жюстен, отскакивая в сторону.
        Резким движением выдернул у него из рук вилы: в гневе силы у Жюстена будто удесятерились. Еще мгновение - и он уже тряс садовника за шкирку.
        - Глаза б мои тебя не видели! Если ты, не задумываясь, делаешь, что тебе приказывает полоумный, увечный старик, остается только набить тебе морду и немедля вышвырнуть за ворота! - сказал он. - Но с этим я повременю. Хочу разобраться во всем сам. А пока слушай меня: позови Леандра, и вдвоем вы запряжете Уллиса и вывезете из конюшни труп. Его нужно поскорее сжечь. И подальше от остальных лошадей, чтобы они не почуяли запаха мертвечины.
        - Ничего я делать не буду! Вы мне больше не указ! - сутулясь, буркнул Алсид и сплюнул на землю.
        После чего повернулся и побежал так, что только тощие ноги замелькали. Жюстен ошарашенно смотрел ему вслед.
        - Это что-то новенькое, - тихо проговорил он.
        На душе у Жюстена было скверно: он очень любил Районанта. Но горевать было не время - разобраться бы с насущными делами. Он занялся вывозом тела сам. И пока работал, можно было не думать - огромное облегчение. Надел на першерона специальные оглобли с присоединенными к ним сзади цепями, которые и подсунул под тяжелый труп своего любимца англо-арабской породы. Закрепил все накрепко веревками.
        В последнюю очередь обмотал Районанту голову покрывалом, поверх него - прочным шнуром и только после этого повел Уллиса из конюшни. Представить, что он будет волочиться по сухой земле, подскакивая на кочках и камнях, - нет, невозможно!
        Скоро Жюстен вывел упряжку из парка. Этот печальный путь он совершил, как в полусне, машинально похлопывая время от времени смирного великана Уллиса по холке.
        - Но чем распалить костер? - спросил себя Жюстен, когда они уже были на поле, оставленном под паром. - По-моему, в кладовке было несколько бутылок скипидара. Еще понадобится хворост и сухое дерево.
        Жюстену пришлось сбегать, и не раз, в кладовку на конюшне и в сарайчик в дальнем конце парка, где старый Леандр держал дрова и хворост.
        Прижавшись носом к стеклу, Гуго Ларош из гостиной наблюдал за его усилиями. Вот Жюстен снова бежит в конюшню, выходит, идет к полю… Скоро там, за ограждающей замок стеной, взвилось пламя.
        - Хорошенький прием я тебе устроил, а, щенок? - ликовал старый помещик.
        - Только зря убили лошадь, - прошептала Алин, стоявшая в шаге от него. - Чем бедная скотина перед вами провинилась?
        - Пасть закрой! - прикрикнул на нее старик, отвешивая пощечину, в которую вложил все, сколько их было, силы.
        Молодая любовница поморщилась и потерла щеку, стараясь не заплакать. Ларош отвернулся, словно забыв о ее присутствии, а она - она осталась стоять, глядя на него с ярой ненавистью.
        НЬЮ-ЙОРК, ДАКОТА-БИЛДИНГ, В 8 УТРА ТОГО ЖЕ ДНЯ
        Норма аккуратно отдернула синюю муслиновую занавеску, вышитую гладью, впуская в комнату утренний свет. И, пользуясь моментом, полюбовалась прекрасным лицом Элизабет, которая секунду назад, кажется, еще спала, но тут же широко открыла глаза и улыбнулась ей.
        - Доброе утро, Норма! Я проснулась давно и просто решила поваляться.
        - Вы разве забыли, что сегодня доктор Фостер снимает Антонэну гипс и что до его прихода остается меньше часа?
        - Я успею привести себя в порядок. Слава Богу, Антонэн освободится наконец от этой обузы, грязной и со странными рисунками!
        - Мы сохраним гипс на память, верно? На нем расписались и дядюшка Жан, и Бонни, и ваш жених! Малышка Дэбби нарисовала фантазийный цветок, мистер Вулворт - что-то геометрическое, а мадам… оставила следы своей губной помады. А вот юная Агата постаралась: ее рисунок - просто чудо! Подать завтрак в комнату, Лисбет? Кофе только что сварен, а еще я приготовила чай и сконы.[46 - Скон- небольшой хлебец или булочка быстрого приготовления.]
        - Спасибо, Норма, но я лучше позавтракаю в кухне.
        Домоправительница поспешно вышла. Элизабет откинула одеяла и, по-портновски поджав ноги, устроилась в центре кровати. Из ящичка в прикроватном столике она извлекла бежевый прямоугольный листок бумаги, поцеловала его, потом - еще и еще. Вполголоса перечитала телеграмму:
        «Благополучно прибыл в Гавр. Дорога без происшествий, не считая разбитого сердца из-за расставания с тобой. Люблю тебя. Скоро вернусь. Жюстен»
        Элизабет встала и прошла к секретеру в стиле ампир, подаренному ей родителями на Рождество, чтобы спрятать там это драгоценное послание. Сунула его между страницами блокнота, куда записывала некоторые свои сны, обычные и кошмарные.
        - Если бы Бонни жила с нами, как раньше, я могла бы рассказать ей, что мне сегодня приснилось. Господи, мне было так грустно! Я проснулась в слезах. Но почему?
        В дверь постучали. Не дождавшись позволения, в комнату вбежала Мейбл.
        - Лисбет, Чарльз уже тут! Пришел не просто вовремя, но даже раньше! У него в Дакота-билдинг сегодня еще одна консультация, но он решил начать с Антонэна.
        - Ма, я еще не одета. Попроси его подождать. Я сейчас умоюсь и прибегу.
        - В таком виде? - прыснула Мейбл. - На тебе прозрачная ночная рубашка. Хочешь, чтобы у нашего дорогого доктора случился удар?
        - Накину пеньюар и причешусь, - отвечала Элизабет.
        Едва Мейбл вышла, она закрыла раздвижную дверцу секретера на ключ, взяла в руку щетку для волос, и ее взгляд случайно упал на шкатулку с драгоценностями, с вечера оставшуюся открытой. Маленький оловянный солдатик мирно сосуществовал в ней с ожерельями, кольцами и сережками.
        - Я хотела отдать тебя Жюстену, но как же хорошо, что ты все еще со мной! - тихонько проговорила она.
        Повинуясь порыву, она левой рукой взяла фигурку, стиснула в пальцах. Ей внезапно стало грустно, да так, что захотелось плакать. Элизабет вспомнила боль - словно удар кинжалом, - испытанную ею пять лет назад, на пароходе, предположительно в момент, когда Ларош выстрелил в Жюстена. Ей стало очень тревожно, как если бы она снова делила с Жюстеном его переживания.
        «После обеда отправлю ему телеграмму. К этому времени он уже должен быть в замке, - сказала она себе. - Если бы Жюстену грозила опасность, я бы увидела это во сне, верно?»
        Она быстренько поднесла солдатика к губам, легонько поцеловала. Мейбл снова постучала в дверь, позвала:
        - Лисбет! Чарльз говорит, что не может ждать все утро!
        - Я уже иду, ма!
        Чарльз Фостер всем телом подался навстречу Элизабет, когда она вошла в комнату Антонэна. Влечение, которое он к ней испытывал, было так очевидно, что это с некоторых пор начало раздражать Мейбл. Вот и сейчас доктор жадно смотрел на Элизабет, чьи женские прелести только подчеркивал облегающий шелковый пеньюар.
        - Доброе утро, Чарльз! Мы с Антонэном могли бы и подождать часок, - сказала она, здороваясь с ним за руку.
        - Зачем, если я знаю, как вам не терпится освободить его от этого ужасного гипса, - отозвался доктор, все еще не сводя с нее глаз. - Вы свежи, как утренняя роса!
        Норма, молча стоявшая возле двери в туалетную комнату, едва заметно улыбнулась. Мейбл выразительно закатила глаза.
        - Что ж, приступим! - объявил Фостер.
        Он дорого бы дал, чтобы остаться наедине с Элизабет, но это случалось очень редко.
        - Не бойся, мое сокровище! Доктор не сделает тебе больно!
        - Мамочка, я не боюсь!
        Врач методично делал свое дело, склонившись над ребенком, но Элизабет была от него так близко, что он ощутил - или решил, что чувствует, - опьяняющий аромат ее тела. И представил ее обнаженной, в кровати.
        - Готово! - хрипловатым голосом сказал он.
        Антонэн взвизгнул от радости, когда понял, что снова может шевелить рукой. Спрыгнул с кровати и, смеясь и подскакивая, стал носиться по детской.
        - Осторожнее! - прикрикнула на него Элизабет. - Ты еще не совсем выздоровел.
        - Кости срослись отлично, об этом не тревожьтесь, - сказал Чарльз Фостер. - Что касается краснухи - полное выздоровление займет время.
        Доктор поспешно, хоть и с сожалением, откланялся. Его супружеская жизнь не сложилась, и он сгорал от любви и желания к Элизабет.
        - Мамочка, а можно пригласить к нам завтра Дэбби? - попросил Антонэн, как только мистер Фостер исчез из поля зрения. - Или мы пойдем гулять в Сентрал-парк? Ты обещала сводить меня на самый верх того красивого маленького замка!
        - Нет, Антонэн. Еще несколько дней ты побудешь дома, в тишине и покое, - ответила Элизабет.
        - Хитрец! Нарочно разговаривает с тобой по- французски, - посетовала Мейбл. - Лисбет, этой осенью Антонэну в школу! Было бы славно, если бы ты поощряла его больше изъясняться по-английски.
        - Да, ма, я так и сделаю. А пока пусть подойдет ко мне и обнимет крепко-крепко!
        Она подхватила мальчика на руки и осыпала поцелуями. Он обхватил ее ручонками за шею.
        - Ты так хорошо пахнешь, мамочка! Ты - самая красивая в мире! - воскликнул Антонэн, глядя на мать взглядом собственника. - А в школу я не пойду. Хочу всегда быть с тобой!
        - Это мы решим позднее, дорогой.
        Элизабет нежно его поцеловала. Но тут вернулись воспоминания о ночном кошмаре и она вздрогнула, помрачнела.
        «Что же это все-таки было? - спрашивала она себя. - В моем сне дядюшка Жан плакал… Но почему?»
        ЗАМОК ГЕРВИЛЬ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ
        Жюстен медленно брел прочь от костра, пожиравшего останки любимой лошади. Он никак не мог откашляться. Жуткий запах горелого мяса, и эта рвущая сердце боль… Он встал возле столетнего дуба, прижался спиной к стволу и некоторое время смотрел на замковые башенки, на подъемный мост, на подсобные постройки - кухню и кладовые, которые появились позднее, в XVII столетии.
        «Лучше уехать прямо сейчас, - думал он. - Здесь меня больше ничего не держит. Ничего! Элизабет, моя принцесса, если б я мог перелететь через океан и тебя обнять!»
        Соблазн схватить саквояж и отправиться в Монтиньяк был велик. Антуан Дюкен примет его с распростертыми объятиями, в этом Жюстен не сомневался.
        - Нет, с моей стороны это будет трусость, - решил он вполголоса. - Я должен узнать, что тут происходит.
        Еще Жюстена не на шутку обеспокоила судьба Перль с жеребенком. Он вдохнул поглубже и энергично зашагал вверх по аллее. Разумнее будет зайти через кухню и расспросить прислугу… Особенно Жюстен рассчитывал на Сидони, которой полностью доверял.
        - Мсье Жюстен, наконец-то! - вскричала Ортанс, стоило ему переступить порог кухни. - Вы вернулись!
        В расширенных глазах женщины застыл страх. Она отложила пучок морковки, которую как раз собиралась почистить.
        - Ортанс, ты прекрасно знаешь, что я вернулся. Окна выходят на конюшни, так что ты уже десяток раз должна была меня увидеть. Где Сидони? Где остальные?
        - Леандр подстригает живую самшитовую изгородь, Алсид ему помогает. Сидони с Марго наверняка заняты в комнатах второго этажа.
        Ортанс говорила тихо, избегая смотреть Жюстену в глаза. Он с удивлением отметил, что щеки у нее пунцовые.
        - Что тебя так пугает? - сухо спросил он.
        - Ничего, мсье. Жалко вашу лошадь.
        - В таком случае объясни, что случилось. Ты наверняка знаешь это не хуже Сидони. Что стряслось с Районантом? Куда девался Роже? Хочу услышать правду! Только что я попытался расспросить Алсида, но этот болван стал угрожать мне вилами. Говорит, убил коня по приказу «хозяина», хотя в телеграмме Сидони было ясно сказано: мсье Ларош при смерти.
        - Нет, мсье. Старому хозяину полегчало, - пробормотала кухарка. - Роже уволили. И когда я говорю «полегчало», то речь о ногах, потому что в остальном… Вот уж несчастье на нашу голову!
        - Он совсем спятил, да?
        Рядом громко щелкнул кнут, послышались тяжелые шаги. Гуго Ларош спустился по каменной лестнице, связывавшей замок с хозяйственными постройками. Жюстен не видел его несколько недель и был поражен. Старик держался очень прямо в своем костюме для верховой езды. Высокий, худой, с сардонической ухмылкой, делавшей его исхудавшее лицо еще злее… Во взгляде Лароша читалась ярая ненависть.
        - А вот и наш бастард! Что, дошел-таки до кухни? - с победным видом воскликнул он.
        Старый помещик взмахнул рукой так ловко, что кожаная плеть полоснула Жюстена по лицу, от уха до уха.
        - И Районант тебя приветливо встретил, - продолжал глумиться Ларош. - Ждал тебя, да. И я тоже - чтоб вышвырнуть из дома. Ты всего лишился, слышишь? Всего! Имени, денег, наследства. Я от тебя отрекся. Больше водить себя за нос не позволю!
        За спиной у него показались Алин и Сидони. С изумлением уставившись на бывшую любовницу отца, Жюстен не успел уклониться от второго удара хлыстом, оставившего отметину теперь уже у него на лбу.
        - Хватит! - крикнул он, почти не ощущая боли. - Плевать на деньги и остальное. Главное, что я сохранил свою честь, чего про вас не скажешь.
        - Ты? Честь? Да кто ты есть? Деревенщина! Неуч! Бастард! Ну-ка, Алин, покажись!
        Ларош грубо схватил молодую женщину за локоть. На ней было зеленое шелковое платье с вызывающим декольте, но выглядела она растрепанной, с заплаканными глазами.
        - Вот, Жюстен, познакомься с новой хозяйкой замка! Рыжая красотка, которую ты в свое время прогнал. Но в койке она хороша и умеет меня ублажить, как все шлюшки ее породы. В церкви уже вывесили объявление, свадьба - на следующей неделе. Скоро я ее обрюхачу, и наконец-то у меня будет сын - родной сын, а не приблудный пес вроде тебя! Который к тому же норовит цапнуть хозяина за руку!
        Он снова замахнулся, но Жюстен, стряхнув оцепенение, схватился за хлыст обеими руками и, сколько было силы, дернул к себе. Старик пошатнулся, но на ногах устоял. И тут же сделал шаг назад, отклоняясь и крепко удерживая рукоять.
        Ортанс испуганно закричала. Со двора в кухню вошли Леандр с Алсидом.
        - Если хотели, чтобы я ушел, надо было прямо сказать! - В Жюстене прямо-таки бурлила ярость. - Но зачем убивать Районанта? Жестоко и подло мстить невинному коню, оставлять его гнить в деннике. И это сделали вы, по вашим же заверениям, большой любитель лошадей!
        - Я никого не люблю! - взвизгнул Ларош, тараща глаза. - Скажи, что толку любить животное, ребенка, женщину? Никакого толку! Единственная приятность на этом треклятом свете - удовольствие в постели с продажной девкой!
        У Жюстена горели пальцы, которыми он сжимал хлыст. Он сделал шаг по направлению к отцу, потом еще и еще. Скоро они стояли в метре друг от друга.
        - Можете называть меня бастардом, плевать! - сказал он. - Оскорбляйте сколько хотите. Сегодня же я уеду подальше от вашего замка и денег!
        - Да, моих денег ты прикарманил немало! - Ларош никак не мог успокоиться. - Но больше ни су не получишь. Вчера приезжал нотариус, так что рента твоя аннулирована. И деревянная шкатулка, где ты хранил свои сбережения, тоже у меня. Ты вовремя уехал, Жюстен. У меня как раз было время навести порядок.
        - Стоило бы задушить вас собственными руками, но я не стану мараться, - отвечал молодой мужчина. - Я рассчитывал по приезде найти вас на кладбище, но, похоже, сатана вас оберегает!
        - Вы слышали, олухи? Слышали? - громыхнул помещик, поворачиваясь к прислуге. - Этот голодранец уже покушался на мою жизнь, и я был настолько добр, что не выдал его жандармам. Вы свидетели, он опять мне угрожает! Мсье бастард отправится в тюрьму, к своей пакостной мамаше!
        Гуго Ларош гордо выпятил грудь, в его карих глазах искрилось безумие. Жюстен выпустил из рук хлыст. Он уже не злился, испытывал только безмерную гадливость. Еще мгновение - и он ушел бы, решив оставить это чудовище погрязать в собственных пороках, но тут у него перед глазами вдруг предстала Элизабет - вся лучащаяся светом, в обрамлении крупных кистей сирени.
        «Если уеду - он победил! - пронеслось в голове у Жюстена. - Старик сделает, как сказал: женится на Алин, но поместьем управлять уже не сможет. Мой долг - защитить имущество, по праву принадлежащее Элизабет. И действительно ли Ларош аннулировал усыновление?»
        Ларош все еще бормотал свои угрозы, но Жюстен взял себя в руки.
        - Я согласен, мсье! - объявил он. - Сидони, поднимитесь в кабинет и позвоните оттуда в жандармерию Эгра. Они приедут быстро. Я расскажу бригадиру, что действительно поднял руку на вашего «хозяина» и это по моей вине он упал. А потом - как он почти в упор засадил мне пулю в живот, пять лет назад, возле конюшни. У меня тоже есть свидетели: Мариетта со своим деверем Коля. Доктор Фоше вытащил меня буквально с того света.
        - Молчи, паразит! - буркнул Ларош.
        Между тем ему было все труднее справляться с растущей нервозностью. Он замахнулся было хлыстом, но передумал - Жюстен стоял слишком близко.
        - Но и это еще не самый страшный его грех, - продолжал молодой обличитель. - Владелец замка Гервиль, уважаемый в округе человек, изнасиловал собственную внучку Элизабет. Наверху, в башне, в этом вот доме! А до этого - юную Жермен Гайо, которой пришлось уехать из деревни. Девушка чуть не покончила с собой от стыда.
        Ортанс разразилась слезами. Алин, дрожащая и перепуганная, - тоже. Сидони же словно окаменела, наконец осознав, как заблуждалась. Ради легких денег она на многое закрывала глаза.
        - Бог свидетель, мальчик-то правду говорит, - осмелился открыть рот старый Леандр. - Помню то утро, когда ушла Жермен. Так, бедная, рыдала, что слова не могла сказать.
        - С рассветом и убежала, - подхватила Ортанс. - Зареванная - страшно смотреть!
        - Заткнулись все! - взорвался Гуго Ларош. - Нашли кого слушать! А ты, мерзавец, чем докажешь? Где твои доказательства?
        Алин попятилась в сторону замкового холла. Она еще помнила тот далекий апрельский вечер, когда Элизабет со своей гувернанткой Бонни и женихом-американцем меньше чем за час собрались и уехали из поместья. Сестра помещика, мадам Клотильда, и ее дочка Анн-Мари не знали, что и думать по поводу столь стремительного отъезда, хотя Элизабет и оставила им объяснительную записку.
        Сидони видела Элизабет только на фотографиях в рамочках, расставленных в большой гостиной. Она тихонько перекрестилась, терзаясь угрызениями совести.
        Никто не понял, что именно произошло дальше. Белый от ярости, Ларош дважды ударил Жюстена по голове костяным кнутовищем. Оглушенный, молодой мужчина пошатнулся, но третий удар пришелся в висок, и он вскрикнул от боли. Мир вокруг Жюстена померк, и он свалился на плиточный пол.
        - Алсид, убери с моих глаз этого паршивца! Да поторопись! - распорядился Ларош. - Чтоб он сдох!
        - Мсье, это же ваш сын! - пискнула из своего угла Ортанс.
        - Мой сын, говоришь? И что? Туда ему, гаду, и дорога!
        НА МЕЛЬНИЦЕ СЕМЕЙСТВА ДЮКЕН, В ТОТ ЖЕ ВЕЧЕР
        Антуан Дюкен устроился во дворе, под липой, в плетеном кресле, подаренном сыном, Пьером, к его семидесятидевятилетию в прошлом месяце. Монотонный стрекот кузнечиков удивительным образом дополнял гармонию теплого весеннего вечера.
        Синеватые, с нюансом розового золота сумерки тихонько наползали на мельницу и спокойные воды бьефа[47 - Бьеф - часть реки (канала), примыкающая к гидротехническому сооружению, в данном случае - мельнице.]
        - Чудесная погода! Май - мой любимый месяц, - удовлетворенно вздохнула его невестка, которая как раз собирала со стола грязную посуду после ужина.
        - Твоя правда, Ивонн, - отвечал старик. - Я всегда любил «прекрасный май» - месяц, когда традиционно заключаются помолвки. Не говоря уже о том, что весной меня почти не мучает ревматизм. А где мальчики? Скоро стемнеет.
        - Не беспокойтесь, дедушка Туан. Жиль с Лораном побежали в деревню. Так обрадовались открыткам - Жюстен прислал им из Гавра, каждому по одной, - что решили показать другу.
        - Могли бы немного повременить. Через неделю получат еще, из Нью-Йорка, - предположил Антуан. - Не думал, что Жюстен послушает меня, старика, и вот так сорвется в Америку!
        - Ба! Когда денег куры не клюют, можно все себе позволить! - сказал Пьер, показываясь на пороге дома с бутылкой виноградной водки. - Решил выпить рюмочку. Пап, тебе налить?
        - Наливай! В моем возрасте я уже ничем не рискую. Чокнемся?
        Пьер Дюкен, чьи волосы уже начали седеть, примостился рядом, на скамейке. Благодаря ежедневному тяжелому труду он был подтянутым, мускулистым и смотрел на мир чуть свысока.
        - У тебя трое сыновей, и только я остался на родине, - продолжал он. - Гийом мечтал о Новом Свете, Жан, как выяснилось, тоже. Теперь у него в Нью-Йорке своя бакалея, но, судя по последнему письму, дела идут не блестяще. Вот я и думаю: чем там лучше, чем здесь?
        - А еще Жан удивляется, что ежемесячно в Нью-Йорк прибывают тысячи иммигрантов, - подхватил Антуан. - Ирландцы, немцы, итальянцы и даже китайцы.
        Ивонн так и застыла со стопкой тарелок в руках.
        - А я думаю, в Нью-Йорке очень красиво. - Тон у женщины был мечтательный. - Огромные дома, статуя Свободы, Сентрал-парк… Часто, перебирая фотографии, которые нам присылает Элизабет, я представляю себя элегантной дамой где-нибудь на Бродвее…
        Не зная, как правильно выговорить это слово, она произнесла его на французский манер - «Броадвай». Пьер решил мягко ее пожурить:
        - Ивонн, жена моя, надо быть посерьезнее!
        - Каждый имеет право помечтать, Пьер, - возразил на это старый мельник. - Жена у тебя преданная, работящая. Ивонн, милая, тебя легко представить элегантной дамой! Красивый наряд - и дело в шляпе. Надо было попросить Жюстена взять тебя с собой.
        Разрумянившаяся Ивонн только порадовалась, что под липой уже царят сумерки.
        Она подошла к входной двери, оббила песок со своих сабо, постучав ими по каменному порогу.
        «А почему бы и нет?» - мысленно возмутилась она.
        С дороги, что проходила у реки, послышались голоса. Во двор, хохоча, ворвались Жиль и Лоран, подростки шестнадцати и пятнадцати лет. За ними следом вошла молодая женщина в длинном и светлом, развевающемся на ветру платье.
        - Мадемуазель Ирэн! - воскликнула Ивонн, которая только что вышла из дома с керосиновой лампой в руке.
        - Добрый вечер, - робко поздоровалась гостья. - Я не помешала?
        - Таким очаровательным гостям я всегда рад! - пошутил Антуан. - Мальчишки вызвались вас проводить?
        - Это очень мило с их стороны, мсье Дюкен, - отозвалась Ирэн. - Я слишком пуглива, особенно для дочки бригадира жандармерии!
        - Тогда они проводят вас и до дома, - заявил Пьер. - Пожалуйста, присаживайтесь!
        - Налить вам сидра, Ирэн? - предложила Ивонн.
        - Нет, спасибо. Я на минутку. Кто-то из местных, моньтиньякских, видел сегодня утром Жюстена - на вокзале в Вуарте. Хозяин кафе из Гервиля взялся его подвезти на своей двуколке. Вот я и подумала: может, вечером он заглянет к вам?
        Жиль и Лоран так и остались стоять по обе стороны от гостьи. Старший, уже испытавший первые волнения сердца и плоти, находил Ирэн очень красивой. Он нахваливал брату ее тонкий стан, светлые белокурые волосы, выпуклый лоб и орехово-карие глаза в обрамлении золотистых ресниц.
        - Жюстен приехал! - обрадовался Антуан. - Значит, завтра он наверняка приедет с новостями про мою внучку Элизабет и правнука Антонэна!
        Ирэн всплеснула руками от радости, счастливо улыбаясь.
        - Даже не верится! Жюстен дважды переплыл через Атлантический океан, побывал в Нью-Йорке! - восторженно воскликнула она. - И, конечно же, отправил мне открытку! Отец говорит, почта идет во Францию несколько недель.
        - Так и есть, - сказал Пьер. - Мальчики получили открытки, которые Жюстен отправил еще из Гавра, почти три недели назад.
        - Значит, скоро получу и я, - со вздохом произнесла Ирэн. - Что ж, мне пора! Когда увидите Жюстена, передайте ему от меня привет.
        - Обязательно передадим, - пообещал старый Антуан. - Жиль, сбегай-ка в сарай за фонарем! Мадемуазель Ирэн наверняка боится темноты.
        - Вы так добры ко мне, мсье Дюкен! Спасибо!
        Молодежь, весело переговариваясь, ушла. Ивонн покачала головой, глядя им вслед.
        - Мне так хочется, чтобы они поженились, - шепнула она, опасаясь, что, несмотря на расстояние, Ирэн могла ее услышать. - Она стала бы Жюстену хорошей женой. Ирэн - девушка образованная и прекрасно шьет. Как у нас говорят, у нее пальчики феи!
        - Может, она заслуживает мужа получше, чем Жюстен? Вы как хотите, а мне его повадки не нравятся, - возразил Пьер. - Пять лет прожил в роскоши в доме этого мерзавца Лароша, сделавшего такое с Элизабет! Сколько раз мы их видели разъезжающими по окрестностям верхом или за обедом в таверне в Руйяке!
        - Но Жюстен ведь ничего не знал! - заступилась за парня Ивонн.
        - И ты, Пьер, не все знаешь, поэтому не осуждай его. Если уж я принял мальчика под крыло, то только потому, что сердце у него доброе и душа.
        - Как скажешь, папа, - буркнул мельник.
        ЗАМОК ГЕРВИЛЬ, В ТОТ ЖЕ ВЕЧЕР, В ТОТ ЖЕ ЧАС
        Жюстен, открыв глаза, не понял, где он. Было темно, и только откуда-то слева били тонкие лучи красноватого света. В голове шумело, однако он все-таки вспомнил, как Ларош бил его кнутовищем по голове.
        «Наверное, я потерял сознание, - подумал он. - Странно только, что раньше не очнулся».
        Все тело болело, во рту сохранился острый вкус крови.
        «Старый безумец бил меня еще, пока я был в отключке? - предположил он про себя. - Нет, тут что-то другое…»
        И тут Жюстен вспомнил, как его столкнули с крутой лестницы и он, пересчитав спиной все каменные ступеньки, растянулся на мощенном булыжником полу. Ему вдруг стало страшно до жути. Он осторожно обшарил пол вокруг себя. Пахло плесенью и пылью, а еще почему-то вином и экскрементами.
        - Где я? - в ужасе произнес он.
        Эхом его вопросу стало чье-то прерывистое дыхание. Вероятнее всего, это был погреб или, и того хуже, склеп, и Жюстен оказался тут не один.
        - Мсье! - едва слышно позвал кто-то. - Мсье Жюстен, это вы?
        У Жюстена на секунду замерло сердце: этот голос был ему хорошо знаком.
        - Роже?
        - Я, мсье! Я вас не вижу. Наверное, мы метрах в десяти друг от друга.
        - Сейчас я к тебе подберусь! Ты только говори, чтобы я знал, где ты. Кажется, справа от меня!
        Неожиданно во мраке блеснул крошечный огонек. Мелькнуло бледное лицо Роже, и темнота вернулась. Жюстен пополз на локтях, даже не попытавшись подняться. Наконец он задел ногу своего конюха, отчего бедолага глухо вскрикнул.
        - Мсье, кажется, мы в башне, в старой караульной! - пробормотал Роже. - И вы поосторожнее! На ноги я встать уже не могу, приходится облегчаться прямо тут. Оставайтесь, где вы сейчас!
        - На это мне наплевать, - отвечал Жюстен. - И не называй меня больше «мсье». В эту передрягу мы попали вместе. Бедный мой Роже! Сколько ты уже тут?
        - Неделю, а может, и больше. Клянусь, если выберусь, то сверну этому кретину Алсиду шею!
        Жюстен подобрался еще ближе, так что смог потрепать Роже по плечу.
        - И я тебе охотно в этом помогу, - сказал он. - Гад! Он пристрелил Районанта и оставил гнить в деннике!
        Роже беззвучно заплакал. Он еще раз щелкнул кремневой зажигалкой, и Жюстен увидел его измученное лицо.
        - Видит Бог, мсье, я отказался! Вы должны мне верить! Дело было вечером. Ваш батюшка пришел в конюшню, опираясь на Алсида, который нес охотничье ружье. И приказал, чтобы я завел Районанта в денник и застрелил. Я сказал «нет». И пригрозил, что схожу за жандармами.
        Молодой конюх дышал тяжело, чувствовалось, что силы его на исходе.
        - Не напрягайся так, тебе это сейчас вредно, - попросил Жюстен. - И зажигалку потуши, ее надо экономить. Роже, я тебе верю. Я знаю, что ты - парень честный и не меньше моего любишь лошадей.
        - Нет, я должен вам рассказать - на случай, если отсюда не выйду! Я разозлился, сказал старому хозяину, что он совсем выжил из ума. Видели бы вы, как его перекосило! Я и глазом моргнуть не успел, как он выхватил у Алсида ружье и выстрелил. От страшной боли я сомлел и очнулся уже тут, в темноте. Повезло еще, что пуля, похоже, прошла через ляжку, навылет, и кость не задета. Сперва я даже как-то ходил - иначе уже бы умер от голода и жажды. Так они все-таки убили вашего красавца Районанта… Вот жалость!
        - У нас с тобой есть заботы поважнее, Роже! Ты весь горишь. Я никогда не спускался в бывшую караульную. Насколько помню, в глубине винного погреба есть люк, который сюда ведет. Моя мать, Мадлен, прятала здесь краденое, я прекрасно это помню, потому что она этим хвасталась. С тех пор мне противно было даже слышать о караульной.
        - И слава Богу, что она это делала, мсье! Если я до сих пор жив, то лишь потому, что нашел под большим куском брезента тайник с вином и консервами.
        Подбодренный присутствием Жюстена, Роже стал пространно рассказывать о том, как выживал, всеми забытый, раненый, в подвалах замка.
        18. ФАНТОМЫ ПРОШЛОГО
        В КАРАУЛЬНОЙ ЗАМКА ГЕРВИЛЬ, В ПОНЕДЕЛЬНИК, 29 МАЯ 1905 ГОДА
        Лежа на куске брезента, Жюстен вспоминал детство. Все, как тогда, - пахнет грязью, пылью, мочой… Он прекрасно помнил узкий дощатый чулан с соломенным матрасом на полу, где спал мальчишкой. С ранних лет он привык к одиночеству, страху, холоду и голоду.
        Случалось, он даже радовался приходу Мадлен, которую считал своей тетей, ведь она хотя бы приносила с собой свечу, и в чулане светлело. Ну и что, что она срывала на нем свою злость! Зато рядом было живое существо, и он мог слушать пусть хриплый, но знакомый голос… Он подумал, что Роже, наверное, испытывает что-то похожее, потому что теперь в караульной он не один.
        - Я очнулся от боли, мсье, - так начал конюх свой рассказ. - Тьма стояла кромешная, и я чиркнул зажигалкой. Посмотрел - а штаны у меня в крови в том месте, где вошла пуля. Думаю, первым делом надо перевязать рану. Слава Богу, большой платок был при мне. Матушка, дай ей Бог здоровья, всегда говорит: приличный парень носит на шее платок!
        - Ты, наверное, страшно испугался, - предположил Жюстен.
        - Не очень, мсье. Скорее разозлился. Я смог подняться и пошел искать воду. Воду в подвале! Знал, что зря. Разве только испарина будет на стенах… Но стены оказались сухими. Я очень редко пользовался зажигалкой, берег горючее. И вдруг вижу брезент, который почему-то лежит возле лестницы.
        - Роже, ты дрожишь! У тебя сильный жар. Лучше расскажешь, когда мы отсюда выберемся.
        - Не переживайте, рассказывать особенно-то и нечего. Я приподнял уголок этой проклятой тряпки, а там - укупоренные бутылки с вином и банки. Все это я перетащил сюда, благо пол гладкий. Это было чудо, мсье Жюстен, настоящее чудо! Среди бутылок нашлась и виноградная водка, крепчайшая. Я булыжником отбил горлышко и обеззаразил рану. Больно было - не описать! Нога горела огнем, но я знал, что только это меня спасет. Потом я перевязал рану платком.
        - Ты мужественный парень, Роже. Я тобой восхищаюсь. Не знаю, окажись я на твоем месте, хватило бы у меня хладнокровия, чтобы проделать все это.
        - Конечно. Я вас знаю! Но это было только начало. Какое-то время я думал, что за мной придут. Но никто не шел, а позвать на помощь я боялся. Думал, если подниму шум, придут мсье Ларош с Алсидом и меня прикончат. И я стал пить вино, белое и красное, и закусывал фуа-гра. Представьте, в банках была только гусиная печенка! Я нарезал ее на куски перочинным ножом.
        Жюстен на ощупь нашел его руку и сжал. Парадоксально, но факт: воруя у своих господ, Ларошей, дорогие деликатесы, Мадлен спасла жизнь этому парню.
        - Мсье, вы не ушли? - пробормотал Роже.
        - Нет, я держу тебя за руку. Ты разве не чувствуешь?
        - Едва-едва… Сожмите крепче! Наверное, мне конец… Я давно ничего не ел и не пил. И сесть тоже не в состоянии.
        - Ничего съестного не осталось? - испугался Жюстен.
        - Ничего.
        - Полежи спокойно и отдохни, Роже! Я не дам тебе умереть в этом чертовом подвале, куда старый сумасброд бросает неугодных! У нас не Средние века!
        - Вы только меня не бросайте, мсье! Мне страшно! - затухающим голосом попросил конюх.
        Паника, горе, бессильный гнев… Сердце Жюстена готово было разорваться. В глазах щипало от слез. На улице стемнело, если судить по тому, что лучи красного света пропали. Он догадался, что проникал он через полузасыпанные землей узкие бойницы в самом низу угловой башни, которые еще можно было рассмотреть снаружи.
        - Я тебя не оставлю, Роже, - пообещал он. - Пожалуйста, полежи спокойно!
        Жюстен подумывал о том, чтобы по лестнице подняться к люку на сводчатом потолке. Люку, ведущему в винный погреб. Он, разумеется, заперт, но можно постучать, покричать…
        «Старик Леандр и Ортанс - на моей стороне, - сказал он себе. - Да и остальные вряд ли исполняют приказы Лароша после того, что я рассказал.
        Кто-нибудь откроет люк, и мы отвезем Роже в больницу. Может, остальная прислуга и не знает, что беднягу бросили умирать в караульной!»
        Пальцы конюха внезапно разжались, и Жюстен увидел, что голова его безвольно поникла. Сердце словно бы сжала ледяная рука.
        - Роже! Дружище, держись! Тебе нельзя умирать! - запинаясь, забормотал он. - Господи, умоляю! Спаси его!
        Жюстен тихо заплакал. В своем отчаянии он искал утешения, представляя прекрасное лицо Элизабет, ее нежный голос, улыбку, сияющие голубые глаза…
        - Принцесса моя, помоги! - в безысходности шептал он.
        ДАКОТА-БИЛДИНГ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, ВСКОРЕ ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ
        Элизабет осторожно притворила дверь в детскую, где Антонэн только что уснул: уложить его спать днем было нелегко. Однако доктор Фостер настоятельно рекомендовал мальчику больше отдыхать, потому что он только-только начал поправляться.
        - Ты все-таки его убаюкала, Лисбет? - тихонько спросила у нее Норма, которая как раз вышла из кладовой для столового и постельного белья, располагавшейся через стенку.
        - Я ему читала. К концу сказки он заснул.
        - Вы очень бледная.
        - Не знаю, со мной с утра творится что-то странное. Мне грустно, на душе какая-то тяжесть.
        - Нужно было сказать доктору! Пускай бы зашел после той, другой консультации.
        - Честно говоря, не хотелось бы снова с ним встречаться. Норма, его медоточивые речи и влюбленные взгляды раздражают. Хотя сегодня меня нервирует все!
        - Мне очень жаль.
        Домоправительница улыбнулась и кивнула, давая понять, что уходит, после чего понесла стопку салфеток в кухню. Элизабет же какое-то время ходила взад-вперед по коридору, силясь унять мучительное для нее нервное напряжение.
        - Сил нет терпеть! - тихонько проговорила она наконец. - Господи, почему так болит сердце? Почему мне хочется плакать? Я уверена, это из-за Жюстена! Ему плохо. Но почему? В Шаранте сейчас уже должна быть ночь. А может, я просто по нему скучаю? А он - по мне?
        Молодая женщина остановилась, прижалась лбом к тисненым обоям оттенка старого золота. Душой она рвалась к Жюстену, представляя его лицо, бархатные черные глаза, обаятельную улыбку. От предчувствия беды, страшной и неминуемой, у нее сжалось сердце.
        «Ему очень плохо, он несчастен! Я это точно знаю! - в отчаянии думала она. - Боже мой! Нельзя было отпускать его!»
        С трудом сдерживая слезы, Элизабет пошла в свою комнату. Выхватила из шкатулки оловянного солдатика, сжала в кулаке.
        - Держись, любовь моя! Будь сильным! - тихо, но со всей страстью своего сердца прошептала она.
        Через десять минут Элизабет вошла в гостиную, где Мейбл, сидя на софе, вышивала столовую салфетку. В руке молодая женщина держала шляпку итальянской соломки. На ней была белая блуза и длинная льняная бежевая юбка.
        - Ма, я ненадолго выйду! Я сказала Антонэну, что буду дома, когда он проснется, но придется нарушить слово. Можешь посидеть с ним сегодня вечером?
        - Лисбет, конечно могу! Я никогда не отказывала в такой просьбе. Что с тобой, милая? Ты выглядишь нездоровой.
        - Меня мучит тревога, но я не пойму почему. Хочу прогуляться, подышать воздухом. Съезжу к Бонни, мы не виделись со дня моей помолвки. Маленький Уильям вполне мог заразиться от Антонэна.
        - Если так, не лучше ли ей просто позвонить?
        - Лучше я схожу, ма. Не беспокойся, обратно приеду на такси. Деньги я взяла.
        - Но я не могу не волноваться! - посетовала Мейбл. - Ты очень расстроена, я же вижу.
        - Поговорим об этом потом. Спасибо, ма!
        На улице Элизабет сразу задышалось легче, однако чувство непонятной тревоги и даже отчаяния не проходило. Пришлось пройти довольно большое расстояние, прежде чем спокойствие к ней вернулось. Но тут вспомнился недавний кошмар.
        «Я не могу этому помешать, и, если задуматься, это меня не касается. Но там был и дядя Жан, - размышляла она. - Господи, если случится новая беда, я себе не прощу, что так с ним и не помирилась!»
        Чтобы не терять время, она решила сесть на трамвай и вскоре уже выходила на остановке, откуда до бакалейного магазина Дюкенов было рукой подать. Яркая охра кирпичных фасадов, подсвеченных солнцем, контрастировала с чистейшей голубизной неба.
        Мужчины были на работе, в то время как их жены, подперев рукой подбородок, смотрели из окон на игравших на улице детишек. Элизабет пришлось обойти трех мальчиков, игравших в шарики и что-то не поделивших. Легко было представить, как подросший Уильям в коротких штанишках вот так же сидит на тротуаре…
        Бонни увидела ее через витрину и с радостным восклицанием побежала открывать, бросив кассу.
        - Лисбет, вот радость! Хорошо, что ты пришла!
        Женщины нежно обнялись. В магазинчике было пусто, и из подсобки тоже не доносилось ни звука.
        - Уильям, наверное, спит? - спросила Элизабет. - Бонни, прости, нужно было тебе позвонить! Это мой недочет. Антонэн заболел - сильный жар, красная сыпь по телу. Болезнь называется краснуха, и некоторые доктора считают ее заразной. Я ужасно злюсь на себя из-за того, что не догадалась тебя предупредить.
        - Краснуха? Никогда про такую болезнь не слышала. Уильям чувствует себя прекрасно, не беспокойся. Дочка моей соседки присматривает за ним два дня в неделю за скромную плату, так что теперь мне спокойнее.
        - Вот и замечательно! А где дядюшка Жан?
        - Поехал в доки за товаром, на велосипеде. Мы купили специальный прицеп. Милая, даже странно, что ты о нем спрашиваешь. Вы же вроде бы в ссоре?
        - Да, Бонни, и такое положение вещей мне надоело.
        - Подождешь минутку? Я сейчас заварю чай, и поговорим. Поставщик привез чудесный чай! Пойду закрою входную дверь. Клиентов в это время все равно мало.
        Элизабет было очень уютно в подсобке магазина, и китайский чай пах чудесно. Она с удовольствием всматривалась в кукольное личико своей милой Бонни, которая улыбалась ей с нежностью, гордая тем, что может угостить подругу доставленным из Лондона имбирным печеньем.
        - Нужно бывать у тебя почаще, Бонни, - сказала Элизабет извиняющимся тоном. - Но в последние дни столько всего случилось! Неожиданный приезд Жюстена выбил меня из колеи. Надо же! В день моей помолвки!
        - Я так и подумала, моя хорошая. Когда ты вернулась за стол, у тебя был такой вид… Мне стало как-то не по себе. Значит, ваша любовная история - в прошлом? И после вы еще встречались?
        - Всего пару раз, если уж быть точной. Антонэн упал с карусели в Сентрал-парке, представляешь, что я пережила? Не отходила от него несколько дней, а потом - эта болезнь!
        Молодая женщина колебалась. Сердечные тайны тяготили ее, хотелось поделиться ими с Бонни. И все же она не решилась, как не стала рассказывать и кошмарный сон, в котором дядя Жан плакал. Зачем тревожить ее, портить Бонни настроение?
        - За день до его отъезда, после полудня, мы с Жюстеном гуляли во французском квартале, - сказала она. - По крайней мере, так его называют, потому что в этом квартале десятилетиями оседали иммигранты-французы. Думаю, теперь там кое-что изменилось. Но все равно было интересно.
        В очередной раз Элизабет вспомнила мгновения невыразимого блаженства, пережитые вместе с Жюстеном.
        Ее сердце застучало быстрее, по телу пробежала сладостная дрожь.
        - Кстати, ты в курсе, что в тот же день Жюстен заходил к нам попрощаться? - неожиданно огорошила ее вопросом Бонни. - Жан воспользовался моментом и передал нашим родственникам в Шаранте подарки и свежие фотографии Уильяма.
        - Дедушка Туан обрадуется!
        - Конечно! А вот и Жан! Вернулся раньше, чем ожидалось. Побегу открывать, он не любит находить дверь магазина запертой.
        Жан Дюкен как раз подъехал к магазину. Слез с велосипеда, взял из прицепа ящик и поставил возле витрины, и вид у него при этом был вполне довольный. Но стоило ему через стекло увидеть за спиной своей импозантной супруги племянницу, как он помрачнел.
        - Вижу, у тебя гости, Бонни, - буркнул он, так и не улыбнувшись Элизабет.
        - Жан! - Жена вздохнула. - Только приехал - и уже ворчишь! Лучше иди обними племянницу! Не успела она прийти и сразу: «Где дядя Жан?»
        - Это правда, дядюшка. Ты - папин брат, и это очень плохо, что мы с тобой на ножах. Прости, если я чем-то тебя расстроила. Вот, приехала мириться!
        Жан такого не ожидал. Нахмурился, спрашивая себя, что может означать этот неожиданный поворот.
        - Вот разгружусь и поговорим, - сказал он, желая выйти из неловкого положения.
        - Я помогу, - предложила Элизабет.
        - И я! Втроем управимся за минуту! - подхватила Бонни.
        - Благодарствую, милые дамы! - шутливо отозвался Жан, переставая хмуриться.
        ЗАМОК ГЕРВИЛЬ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, В ДЕСЯТЬ ВЕЧЕРА
        Гуго Ларош восседал в кресле в большой гостиной. Лицо у него было довольное. О том, что он не в себе, свидетельствовал лишь лихорадочный блеск глаз. Сдерживать свои пагубные порывы он более был не в состоянии.
        Алин стояла чуть в стороне, краем глаза наблюдая за ним.
        - Боишься меня, моя прелестница? - насмешливо поинтересовался Ларош. - Я не причиню тебе вреда. Как видишь, я не запер тебя с остальными.
        - И своего верного пса тоже, - заметила молодая женщина.
        Она ткнула пальцем в сторону Алсида, который с ружьем в руке стоял у двери. Другого входа в будуар, маленькую комнату со стенами, обшитыми деревянными панелями с изображениями шарантских пейзажей, не имелось.
        Мадам Адела в первые годы брака любила уединяться в этом будуаре, чтобы спокойно почитать или написать письма. Комната имела единственное узкое зарешеченное окошко и одну дверь, ту самую, которую садовник, по приказу своего хозяина, запер на ключ.
        - Славный парень наш Алсид, исполнительный, - кивнул Ларош. - Не чета остальным - кормящую его руку не укусит. За что ему и платят! Он - мой сторожевой пес и за преданность получает сполна. А что ты хочешь? Деньги творят чудеса. И попробуй только возразить, грязная шлюшка! За свои луидоры я делаю с тобой, что хочу. Хватит метаться, ходить кругами! Иди и побалуй меня, как ты умеешь! И ты, Алсид, подойди. Зрелище того стоит!
        Алин захлебнулась злостью, наплевав на осторожность.
        - Все, хватит! Надоели мне ваши выходки, старый безумец, насильник! Если б я знала про мадемуазель Элизабет, я бы уехала с нею! Мне она нравилась, да! Добрая, обращалась со мной как с ровней. А однажды утром, разбирая одежду, она подарила мне красивое летнее платье, привезенное из Америки, и к нему - шляпку!
        - Заткнись! - ворчливо отозвался помещик. - Заткнись, иначе…
        - А бедная крошка Жермен? Мы с ней часто болтали за уборкой. Ей нравился один хороший парень в деревне. И они б наверняка поженились, если б ей не пришлось убраться подальше, потому что вы, старый мерзавец, ее обесчестили!
        Ларош глухо, страшно захохотал. Он чувствовал себя настолько разбитым, что не стал отвечать. Алин, все больше раздражаясь, переключилась на садовника.
        - Долго еще ты будешь слушаться своего обожаемого хозяина? - В ее голосе проскакивали истеричные нотки. - Если прикажет в меня стрелять, исполнишь? Ба! Только и умеешь, что пресмыкаться! А ты рассказывал ему, как вчера зажал меня в углу и пускал слюни, пялясь на мои сиськи?
        Алсид в смущении понурился. У него хватило ума сообразить, что по воле хозяина впутался в грязную историю. Ларош же после гневной тирады Алин внезапно встрепенулся, выпрямился в кресле.
        - Эй, Алсид! Я не ревнивый, так что можешь с ней позабавиться. Ну, опрокинь-ка ее, стерву! Подарок хозяина! - попытался иронизировать он, предвкушая удовольствие.
        После такого вопиющего проявления презрения Алин и вовсе взбеленилась.
        - Скоро по-другому запоете! - крикнула она. - И ты, Алсид, тоже!
        И осеклась, да было поздно. Ларош встал, и во взгляде его был вызов. Насколько мог, собрался с мыслями. Всю прислугу он запер в будуаре Аделы, и оттуда им точно не выбраться. Телефон со стены сорвал, перерезал все провода… Гуго Ларош озадаченно поскреб подбородок.
        Алин, пятясь к открытому окну гостиной, вспоминала, как разворачивались события с момента, когда Жюстен без чувств рухнул на плиточный пол кухни.
        «Старику Леандру пришлось присесть - от страха коленки затряслись. Сидони с Ортанс, эти мокрые курицы, разрыдались, - быстро вспоминала она эпизод за эпизодом. - Потом Алсид отволок Жюстена в погреб и, по приказу старого осла Лароша, сбросил вниз с лестницы, которая ведет в караульную. Нас всех согнали в большую гостиную под дулом ружья. Оказалось, что Ларош припрятал оружие неподалеку, у двери в кухню. Меня он оставил в комнате, остальных запер».
        Несмотря на всю свою аморальность, Алин воззвала к Господу, как если бы была невинной девицей на воскресной исповеди.
        «Всеблагой создатель, прости грехи мои! Помоги нам! Сделай так, чтобы Марго успела вовремя!»
        Ларош с Алсидом упустили из виду отсутствие горничной Марго, которая в разгар событий как раз прибиралась в комнатах второго этажа. Пока садовник, как и полагается верному слуге, запирал будуар, а хозяин дома наливал себе коньяку, Алин задержалась возле двустворчатой остекленной двери, ведущей в столовую. Ей показалось, что по коридору кто-то ходит.
        «И тут в столовую заходит Марго с корзиной грязных полотенец. Я поманила ее к двери, так, чтобы остальные не увидели, - вспоминала Алин. - Слава Богу, девчонка все поняла!»
        Хватило пары секунд. Шепотом, делая страшные глаза, Алин проговорила:
        - Бога ради, беги скорее в мэрию поселка и позвони жандармам! Пусть поскорее приедут. Патрон убил Жюстена!
        Последнюю фразу она произнесла неуверенно, для пущей убедительности. Перепуганная горничная кивнула, бросила корзину и убежала.
        - Чем ты там грозишься, потаскуха? - неожиданно спросил Ларош, направляясь прямиком к ней. - Быстро отошла от окна! Выпрыгнуть хочешь?
        Он схватил ее за запястье, и молодая женщина попыталась вывернуться. Другой рукой Ларош вцепился в ее волосы и, сколько было сил, дернул. Глаза у старика были выпучены, желтые зубы оскалены - страшно смотреть.
        - Гад, отпусти меня! - закричала Алин.
        Ларош еще сильнее дернул за волосы, так, что Алин пришлось податься назад, чтоб не было так больно. Она душераздирающе закричала, когда он ударил ее кулаком по лицу.
        - Что ты там лепетала? Почему это я скоро запою по-другому? Говори, или голову размозжу!
        - Потому что гореть вам в аду! - запинаясь, отвечала молодая женщина. - Вас все равно накажут! Хорошо было, когда я разыгрывала из себя девственницу, недотрогу? Старый хряк! Мерзавец! По-другому у вас ведь не выходило!
        У Алин кончился запас оскорблений, и она пронзительно, почти истерически завопила. Ларош заставил ее замолчать, ударив по губам. Нос у нее был в крови, губы - разбиты, когда он швырнул ее на пол.
        Алсид растерянно наблюдал за происходящим. Он нервничал, испытывая смесь нездорового возбуждения и страха.
        - Если хочешь, возьми ее! - предложил ему хозяин, нанося любовнице удар по ребрам. - Давай, не стесняйся!
        У Алсида давно не было женщины. Мадлен взяла его в любовники за пару месяцев до своего ареста, кончившегося тюрьмой. Он привык удовлетворять себя сам, частенько представляя груди Алин и ее зад.
        - Что, мсье, правда? - не мог поверить он.
        - Это приказ, кретин! - Кровь бросилась в лицо Ларошу, и он вырвал у садовника ружье. - А я тобой полюбуюсь.
        - Нет, только не это! - заплакала Алин.
        Поначалу она боялась подняться, а теперь было поздно: Ларош навел на нее ружье.
        «Он нас всех перестреляет, одного за другим!» - подумала она, холодея от страха.
        Алин зажмурилась. Она готова была вытерпеть надругательство над собой со стороны Алсида, лишь бы выиграть этим еще несколько минут.
        - Хозяин, слышите? - вдруг хрипло произнес Алсид.
        Алин прислушалась. Во дворе громко цокали лошадиные копыта. Ларош подбежал к распахнутому окну и увидел экипаж с фонарями и несколько всадников в жандармской униформе.
        - По какому праву вы врываетесь в поместье? - заорал он.
        Ларош побледнел. Жандармы приехали за ним! Кто-то все-таки сообщил властям! Он призвал на помощь ту малую толику разума, которая у него еще оставалась и которую он использовал для воплощения своих бредовых идей. Выводы были неутешительны. Все кончено!
        Алин, с окровавленным лицом, поднялась с пола. Алсид побежал отпирать будуар в надежде, что сможет предъявить полицейским хоть один хороший поступок.
        - Пес шелудивый! Предатель! - бросил ему помещик.
        Это были его последние слова. В гостиную ворвались жандармский бригадир с пистолетом в руке и три его подручных - и тишину ночи разорвал выстрел.
        Гуго Ларош, владелец поместья Гервиль, упал на глазах у удивленных жандармов. Он прижал дуло к своей шее, под подбородком, зная наверняка, что выстрел под таким углом окажется фатальным, и выстрелил.
        Мало что соображающие Ортанс, Сидони и старик Леандр через мгновение уже смотрели на распростертого на паркете хозяина с кровавым месивом вместо лица.
        Жюстен вздрогнул, когда до караульной докатилось эхо выстрела, заглушенное толстыми, средневековой постройки стенами. Он подумал, что это ему, скорее всего, почудилось: он задремал, сидя рядом с Роже и держа его за руку. Раненый был без сознания, но еще жив - его неподвижные пальцы казались Жюстену обжигающе горячими.
        - Кажется, в замке стреляют. Ничем хорошим это не закончится, - сказал он. - Лишь бы только Ларош никого не убил! Кто ему помешал на этот раз? Алин? Леандр? Надо отсюда выбираться! Роже, прости, но придется тебя оставить. Ради твоего же спасения!
        Он склонился над молодым конюхом, прислушался к его прерывистому дыханию. Пришлось отпустить его руку. Жюстен погладил его по лбу, потом на ощупь нашел зажигалку. Оказалось, Роже уронил ее между ними на брезент.
        - Дружище, ты еще увидишь солнышко и улыбку своей матери, - проговорил Жюстен, вставая. - И я подарю тебе дюжину шейных платков, и лошадь, твою любимицу. Обещаю!
        Жюстен щелкнул зажигалкой. Поднял руку, чтобы получше рассмотреть просторное помещение караульной с арочным потолком все из того же сероватого известняка. Мощенный камнем пол был усыпан строительным мусором. Кучи мусора были и у стен, вперемежку с поломанными деревянными ящиками.
        Он потушил зажигалку, надвинув на нее металлический колпачок, и подошел к лестнице. Пока горючее лучше поберечь, наверх он взберется и так, хотя лестница крутая, а ступеньки узкие. Он уже начал подъем, когда сверху послышались голоса.
        «Ларош решил прикончить меня и Роже? - подумалось Жюстену. - Плевать! Все равно полезу вверх! Может, как-то прорвусь!»
        Жюстен знал: правда на его стороне, и собирался драться до последнего. Когда вверху забрезжил свет, он сунул зажигалку в карман и стал подниматься быстрее. Кто-то открыл люк со стороны погреба. Мужчины говорили громко, сердито… Но голоса их были Жюстену незнакомы, в отличие от еще одного, женского!
        - Скорее, скорее спускайтесь, бригадир! - говорила Алин. - Может, молодой хозяин еще жив!
        Пару секунд Жюстен еще сомневался, что расслышал правильно, потом понял: кошмару конец! Он остановился и, сколько оставалось сил, позвал на помощь:
        - Скорее! В караульной - умирающий! Это Роже, наш конюх! Нужно отвезти его в больницу. Я спускаюсь обратно, к нему.
        Старый Леандр, который как раз раздавал жандармам фонари, увидел, как Алин перекрестилась, благодаря Бога.
        - А ты не так уж плоха, моя девочка! - сказал он ей на ухо. - Пока все при деле, ступай наверх, умойся и переоденься!
        - Пожалуй, ты прав. Спасибо, Леандр!
        БРУКЛИН, В БАКАЛЕЙНОМ МАГАЗИНЕ ДЮКЕНОВ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ
        Элизабет держала на коленях малютку Уильяма. Мальчик что-то лепетал, посасывая пальчик. Бонни сбегала за сыном к соседке и заварила еще чаю, чтобы отпраздновать примирение мужа и племянницы. Развернула кекс с сухофруктами, нарезала ломтиками.
        - Чай! С утра до вечера чай! - вздохнул ее супруг. - Эта английская традиция прижилась в Америке. В такую жару я бы лучше выпил доброго французского сидра, такого, какой в Шаранте готовит отец. Иногда меня терзает ностальгия.
        - Я тебя понимаю, дядя Жан, - мягко отвечала Элизабет. - И еще раз прошу у тебя прощения. Я должна была раньше понять, что для тебя это нелегко - привыкать к жизни в Нью-Йорке, оставив на родине все, что тебе было дорого. Твои нравоучения по поводу того, как я себя веду, - это было не самое обидное, нет. Мне не хотелось, чтобы дедушка Туан узнал… ну, об изнасиловании. И даже если ты считаешь меня аморальной, женская стыдливость мне все же присуща.
        - Тогда и ты меня прости, - торжественным тоном сказал Жан, пожимая ей руку. - Я сначала написал, отправил письмо и только потом задумался, стоило ли. Прости меня, милая племянница, и поверь, я очень рад, что ты сейчас с нами, что мы - одна семья. У тебя хватило силы духа самой прийти к старому дяде-упрямцу мириться, и спасибо тебе за это!
        - Я буду приходить чаще, - лучезарно улыбнулась ему Элизабет. - На самом деле характер у меня не лучше твоего. Мы похожи, дядя Жан, потому и сталкиваемся лбами!
        Это было так близко к правде, что Жан улыбнулся, приобнял Бонни и чмокнул в щеку.
        - Сегодня просто день поцелуев! - отшутилась та.
        Элизабет выглядела вполне веселой и беспечной, но мысли ее крутились вокруг интригующего страшного сна.
        - Дядя Жан, скажи серьезно: вот что бы могло заставить тебя заплакать? - вдруг спросила она.
        - Странный вопрос! - Жан Дюкен засмеялся.
        - Пожалуйста, ответь!
        - Понятия не имею! Ты и жениха своего так допрашиваешь?
        - Нет, пока еще нет. Подумай хорошенько и ответь! Неужели так трудно?
        - Наверное, уроню слезу-другую, если умрет отец, и то не наверняка. Мы уже лет пять не виделись. Я к этому готов, ведь твой дедушка Туан не вечен.
        Жан еще какое-то время думал, потом поморщился и сказал недовольно:
        - Ты заставляешь меня думать о неприятном, а мы так хорошо сидим! Люди обычно плачут, когда у них большое горе. Вот!
        И, расстроенный, замолчал. Элизабет догадалась, что он представил, как вдруг лишается жены или сына. И пожалела его, а себя почувствовала виноватой.
        - Твоя правда, дядя Жан. Забудем! Давайте лучше устроим пикник в Сентрал-парке в будущее воскресенье! Антонэн набегается от души, ему сегодня сняли гипс.
        - Он уже совсем поправился? - спросила Бонни. - Я не успела тебе сказать, Жан: бедный малыш подхватил краснуху, с жаром и сыпью.
        - И может заразить Уильяма? - моментально встревожился Жан.
        - Нет, доктор Фостер говорит, Антонэн уже не заразный, - уточнила Элизабет. - Соглашайтесь! Посидим в тенечке, на берегу озера! Я приглашу еще Батиста с Леей.
        Элизабет умоляла улыбкой, и противиться этой улыбке и нежному взгляду голубых глаз было невозможно.
        - Пусть будет пикник! - решил Жан. - И, конечно, твой жених с детьми тоже будет.
        - Конечно, - подтвердила Элизабет рассеянно.
        Она посмотрела на кольцо, ужасаясь тому, что теперь Анри был ей настолько безразличен. Но чувство вины неожиданно сменилось радостью. Она услышала слова, пришедшие ниоткуда, из какого-то таинственного измерения, как если бы кто-то тихонько нашептал их ей на ухо:
        «Так уж сложилось, и ты ничего не можешь изменить. Зачем лгать себе?»
        ЗАМОК ГЕРВИЛЬ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, НЕЗАДОЛГО ДО ПОЛУНОЧИ
        Жюстен в окно столовой смотрел, как удаляется жандармский фургон, влекомый парой крепких серых лошадок. Ему хотелось быть там, подле Роже. Стоящий рядом мужчина дружески потрепал его по плечу.
        - В больнице, в Руйяке, о нем прекрасно позаботятся, не беспокойтесь, - заверил его доктор Леон Фоше. - Я напоил его сладкой водой, дал опия, а потом почистил рану. Роже молод, крепок, он выкарабкается!
        - Ногу не отрежут, вы уверены?
        - Совершенно уверен.
        Врач, ростом пониже Жюстена, отступил на шаг и грустно посмотрел на собеседника.
        - Я страшно удивился, когда бригадир жандармов приехал вечером и сказал, что нужны мои услуги, - объяснил он. - Думал, зачем побеспокоили так поздно, тем более что в Агре недавно поселился молодой коллега-доктор? Но в округе все знают о нашей с Гуго Ларошем многолетней дружбе. Правда, с тех пор, как вы живете в замке, мы с ним почти не виделись. Я говорил себе: старина Ларош обрел наконец счастье и покой с этим словно с неба свалившимся сыном!
        - Я удивился не меньше, увидев вас в кухне! - кивнул Жюстен.
        И снова умолк, задумался. Он навсегда запомнил момент, когда старый Леандр помог ему выбраться из люка в погреб и объявил, что старый хозяин застрелился.
        Жюстен испытал огромное облегчение, к которому примешивалось чувство пьянящей свободы.
        - Когда Гуго лишился разума? - спросил у него Леон Фоше. - Я не посвящен в детали, но полагаю, состояние у него было тяжелое, раз он мог так с вами поступить.
        - Прошу прощения за беспокойство, господа, - обратился к ним один из жандармов. - Мсье Ларош, бригадир приступает к сбору показаний. Не могли бы вы подойти к столу?
        Жюстен испытал шок, уразумев, что обращаются к нему. Поморщился: отныне придется носить эту злосчастную фамилию, хочет он того или нет. Он оглянулся и увидел, что прислуга выстроилась у стены, под портретами предков помещика и мадам Аделы, урожденной мадемуазель де Белланж.
        Раскрасневшаяся, заплаканная Ортанс слабо ему улыбнулась. Старый Леандр уважительно кивнул, а вот Сидони потупилась, ломая руки. Алин стояла чуть в стороне. Она была в скромном платье, с прибранными волосами. Лицо у нее было в кровоподтеках - Ларош ее избил. Вид у Алсида в наручниках был совершенно потерянный.
        Все лампы горели, привлекая тучи крошечных мошек. Бригадир, сидя за столом, что-то писал в записную книжку. Рядом с ним другой жандарм ожидал с карандашом в руке, глядя в раскрытую тетрадь.
        - Алсид Жамбар, подойдите! - распорядился старший.
        Садовник так трусил, что не мог сдвинуться с места. Пришлось охранявшему его жандарму его подтолкнуть. На все вопросы он сначала отвечал только «да» или «нет». Потом велели назвать дату его поступления на службу в замок, перечислить его обязанности и описать, какие отношения у него были с другими слугами.
        - А теперь расскажите, что произошло с Роже Мийе, которого мсье Жюстен Ларош нанял конюхом в январе 1900 года, - сухо потребовал жандармский бригадир.
        - А что рассказывать? Хозяин упал и слег, а молодой мсье уехал в Америку. Покойной матерью клянусь, из-за этого старик и тронулся умом! Но стал понемногу поправляться. И потребовал, чтобы Роже, хороший парень, пристрелил Районанта, лошадь мсье Жюстена. Я принес заряженное ружье.
        Леон Фоше, стоявший рядом с Жюстеном, увидел, как молодой человек содрогнулся от негодования.
        - Роже не захотел. Оно и понятно, господин жандарм: красивый конь, здоровый, без изъяна! Хозяин рассвирепел, выхватил у меня ружье и стрельнул. Роже упал, где стоял.
        - А потом?
        - Мое дело - слушаться. Хозяин приказал спустить Роже в караульную, но через винный погреб, куда есть доступ со двора. Чтобы старый Леандр с Ортанс не увидели - они еще не ложились.
        - Вы стали соучастником преступления, Алсид Жамбар, - заявил полицейский.
        - И в мыслях такого не было!
        Жюстена стало трясти от гнева. Доктор, положив ему руку на плечо, сказал:
        - Этот тип - идиот, полный болван. Спокойствие, мой юный друг!
        - Или притворяется таковым, доктор. Едва завидев меня за конюшней, он сразу схватился за вилы!
        Не веря своим ушам, бригадир выразительно закатил глаза. Потом зло посмотрел на Алсида и сказал:
        - Говорите, и в мыслях ничего такого не имели? Приберегите это для суда, так всем и скажете. Идем дальше! Что вы сделали потом?
        - Старый хозяин пошел в дом, а я - на кухню, выпить чарочку. Тяжело было на душе… Утром господин Ларош и говорит: идем со мной в конюшню. Я привел Районанта с пастбища, поставил в денник и пристрелил - две пули в черепушку. Боялся потерять место, сделал, как было велено. А остальным сказал, что Роже рассчитали и что он больше в замок ни ногой.
        Леон Фоше сокрушенно покачал головой. В голове не укладывалось, что его старинный друг Ларош мог поступить так дурно. Но это были еще не все «сюрпризы». Жюстен, у которого сдали нервы, отошел в сторонку. Допрос Алсида продолжался, но выслушивать его блеяние и самооправдания ему надоело.
        «Обойдусь без уточнений, - внутренне бушевал он. - Эта безжалостная скотина и меня сбросила с лестницы. По словам доктора, мне еще повезло, что при падении не сломал шею. Зато Роже будет жить, и это главное!»
        Жюстен не пошел дальше порога большой гостиной. Свет там не горел. Взгляд его остановился на покрывале, наброшенном на труп помещика.
        - Всё! Больше ты никому не навредишь, - тихо проговорил он. - Да простит Господь твои грехи, а я не смогу. Никогда! Потому что ты - мой отец, и я стыжусь того, что такая кровь течет у меня в жилах, ведь мать была ничем не лучше тебя.
        Это обращение на «ты» вышло спонтанным - фамильярность, какой он себе при жизни Лароша не позволял. Но благодаря ей ушли все ограничения, давившие на него последние пять лет. Так он выразил свое презрение, свое отвращение к мужчине, благодаря которому появился на свет.
        Открывалась новая страница его жизни.
        МОНТИНЬЯК, МЕЛЬНИЦА ДЮКЕНОВ, ВТОРНИК, 30 МАЯ 1905 ГОДА, ВСКОРЕ ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ
        Антуан Дюкен, сидя под липой, точил домашний инвентарь: малые садовые ножи, косы, серпы. Это занятие он любил. А еще старику хотелось приносить пользу. С утра он поливал огород, за которым старательно ухаживала невестка с тех самых пор, как вошла в семью. Еще на нем были смазка дверных петель, перезавод настенных часов и, самое важное, ведение всей бухгалтерии на мельнице.
        Сегодня дома он был один. Ивонн с Пьером поехали на повозке в Вар отвезти муку одному из постоянных клиентов, булочнику. С собой они взяли Жиля, старшего сына, который в свои семнадцать уже работал с ними. Младший сын, Лоран, был в школе. Он и еще шесть одноклассников готовились к выпускному экзамену, и учитель повторял с ними пройденный материал, желая, чтобы парни преуспели.
        Погода стояла теплая, в кроне липы, привлеченные ранним цветением, жужжали пчелы. Антуан, на которого это монотонное гудение нагоняло дрему, размеренно двигал бруском48[48 - Четырехгранный камень для точения ножей и прочих инструментов.], время от времени смачивая его в лохани с водой. Заслышав приближающийся от реки лошадиный топот, он поднял голову и прислушался.
        - А вот и наш Жюстен! - прошептал он.
        Всадник пустил лошадь рысью и вскоре въехал во двор. У старого мельника вырвался возглас радости.
        - Слава Богу! Наш путешественник вернулся! - весело крикнул он.
        - Здравствуйте, мсье Антуан! - отвечал Жюстен, спешиваясь.
        Он привязал коня к кольцу на стене сарая - там, где тень погуще, после чего направился к липе. Антуан отметил про себя и энергичную походку парня, и его внешнюю привлекательность. На Жюстене была белая рубашка и бежевые штаны для верховой езды, на ногах - кожаные рыжие сапоги. Его белокурые волосы блестели на солнце. Но по выражению лица и горящим черным глазам было ясно: что-то случилось.
        - Здравствуй, мой мальчик! Рад тебя видеть, - сказал Антуан, сердечно обнимая гостя. - А я, знаешь ли, тебя дожидаюсь! Что ты вернулся, мы узнали от Ирэн вчера вечером. Кто-то видел, как ты выходил из поезда в Вуарте.
        Жюстен улыбнулся, будучи не в состоянии вымолвить и слова.
        - Ну что, по рюмочке? - предложил Антуан. - В малом погребке есть ясеневый сидр.[49 - Слегка газированный нпиток, изготовляемый способом весной, путем ферментации молодых листьев ясеня с добавлением сахара (Примеч. автора.)]. Пробовал такой? Ивонн он всегда удается на славу. Что-то я разволновался, ноги не держат. Сходи возьми бутылочку и два стакана!
        - Сейчас, дедушка Туан!
        - Все-таки решился называть меня так? Самое время. Да поспеши! Мне не терпится услышать новости об Элизабет и моем правнуке.
        Старый мельник задумчиво смотрел Жюстену вслед. Было в его поведении что-то странное.
        - Видно, на душе у тебя, мой мальчик, кошки скребут, - сказал он, когда парень вернулся.
        - Я всю ночь не спал. Приехал бы раньше, если б смог, но…
        - Что - но? Рассказывай, я желаю тебе только добра. Дай-ка бутылку! Открывать надо аккуратно, иначе обольешься.
        - Дедушка Туан, я приехал сказать… Гуго Ларош умер.
        - А разве это неожиданность? Он был плох, еще когда ты уезжал в Нью-Йорк. Я его оплакивать не стану. Когда именно это случилось?
        - Ближе к полуночи. Самоубийство, пустил себе пулю в голову. Для меня это большое облегчение. Я его ненавидел. Стоя над трупом, испытывал только презрение. И не стыжусь этого, но в голове все время крутилось: «Это мой отец. Это мой отец». Целых пять лет я верил, что он хорошо ко мне относится, да что там - любит. Он будто бы раскаялся, хотел исправить свои ошибки. Я часто ломал комедию, изображая почтительного сына, но иногда мне казалось, что я живу нормальной жизнью, что у меня есть семья.
        - Но два месяца назад, после откровений Ивонн, все пошло прахом, верно?
        - Именно так. Я искал в себе силы простить, как учит нас Иисус, но не смог.
        Тронутый его искренностью, Антуан взял Жюстена за руки, пожал их. Он понимал, что парень в смятении.
        - Мальчик мой, с таким настроем и до святости недалеко! Ларош покончил с собой потому, что не мог себе простить свои преступления, а их было много. А ты лучше смотри в будущее! Кстати, я давно не видел твоего серого жеребца, красавца Районанта. Он в порядке, не хворает?
        У Жюстена моментально на глаза навернулись слезы. Ему пришлось сделать глубокий вдох, и только после этого он ответил:
        - Дедушка Туан, вы должны знать, что произошло в замке вчера вечером, когда я туда вернулся.
        К тому моменту, когда Жюстен закончил свой жуткий рассказ, в лице старика не осталось ни кровинки. Он откинулся на спинку плетеного кресла, зажмурился.
        - Господи, какая мерзость! - воскликнул он.
        Старый мельник медленно покачал головой. Он думал о крошке Жермен, тоже ставшей жертвой надругательства, - Жюстен передал ему слова внучки, Элизабет. Даже если он и не знал девушку лично, представить, что той пришлось пережить, было несложно. Сопереживал он и Жюстену, нашедшему свою лошадь убитой, и Роже, чудом спасшемуся от неминуемой смерти.
        - Дедушка Туан! - нарушил молчание Жюстен. - Как вы себя чувствуете? Простите, но я просто не мог не спросить.
        - Все хорошо, мой бедный мальчик, все хорошо… Ты правильно сделал. Слава Богу, ты жив и ты стоишь передо мной. Этот старый безумец мог тебя убить. Увы! Если эти последние злодеяния можно списать на сумасшествие, то былые - нет. Он преследовал Катрин, снедаемый противоестественной страстью, пытался сжить со свету моего Гийома…
        - Доктор Фоше до обеда остается в замке. Я рассказал ему про Лароша всю правду. Он расстроился, поначалу отказывался верить. А потом настоял, чтобы подписать свидетельство о том, что причиной самоубийства его давнего друга стало сумасшествие. Лароша похоронят в семейном склепе.
        Антуан выпрямился в кресле, посмотрел на Жюстена своими голубыми, такими же ясными, как у Элизабет, глазами.
        - Мой мальчик, какая разница, где упокоится этот монстр в человечьем обличье, - сказал он. - Мне даже дышится легче, когда я знаю, что его больше нет. Засыпая, я больше не буду вспоминать, сколько горя он нам причинил. А ты? Что ждет тебя? Было бы большой несправедливостью, если бы ты лишился наследства.
        - Этого не случится. Я узнал это от Алин, которая совсем притихла, поутру собрала вещи и ушла. Что касается намеченной свадьбы - все верно, даже объявление в церкви вывешено. Но это не беда, уберут. Она призналась, что мечтала стать хозяйкой поместья. Остальное - вранье. Ларош не успел исполнить свои угрозы, и мы с Элизабет - законные наследники, в равных долях.
        - Значит, теперь ты - хозяин всего, - заметил Антуан.
        - Да, «полновластный хозяин на борту», как капитан на корабле. Жандармы увезли Алсида, его посадят в тюрьму, потом будут судить. Я рассчитал Сидони, как она ни стенала. Ее обвинять не будут. Бригадир рассудил, что она обманывала меня из страха и алчности. Старика Леандра и Ортанс я оставил, они хорошие люди. Марго тоже может остаться, если захочет. Страшно подумать, что было бы с Роже и со мной, если бы не она!
        - Остается только написать Элизабет в Нью-Йорк длинное письмо. Она имеет право знать о случившемся. Налей-ка мне еще сидра, мой мальчик! Что-то в горле пересохло.
        И Жюстен снова выпил ясеневого игристого напитка, наконец почувствовал себя лучше, улыбнулся.
        - Может, я не расскажу ей всей правды, дедушка Туан. Вчера, когда шли допросы, я горько пожалел, что рассказал при всех про изнасилование Элизабет и Жермен. Это постыдный факт для любой женщины. Но, как по мановению волшебной палочки, никто из прислуги, даже Алин, ни словом об этом не обмолвились. Говорили, что хозяин злился без причины, обращался с ними очень грубо, изводил жестокими капризами, чуть что - запугивал.
        - Видит Бог, я тебя понимаю, - кивнул Антуан. - Буду денно и нощно молиться, чтобы это осталось в тайне.
        - И я не начну письмо, пока не разыщу кобылу Элизабет с жеребенком.
        Леандр сказал, что хозяин продал ее одному барышнику в Руйяке. У меня хорошие шансы выкупить обоих на ближайшей ярмарке. Лошади породистые, и они мне очень дороги.
        Последние слова Жюстен произнес с неуместной в этой ситуации пылкостью.
        - Господи, ты до сих пор так ее любишь! - констатировал старый мельник. - И поездка в Америку ничего не изменила.
        - Изменила, дедушка Туан! Это была радостная встреча. Но чувство, которое мы друг к другу питаем, отныне - любовь между братом и сестрой, дядей и племянницей.
        - Надеюсь на это, Жюстен!
        После этой спасительной лжи Жюстен вздохнул свободнее. И резко вскочил на ноги.
        - У нас есть тема повеселее! - объявил он. - У меня в сумке подарки из Нью-Йорка и фотографии. Сейчас принесу!
        Антуан Дюкен сердечно ему улыбнулся. В зарослях боярышника распевал дрозд, на темной воде бьефа танцевали солнечные блики. В теплом воздухе растекался запах цветущей липы и другой, потоньше, - свежескошенного сена.
        «Худшее позади, - подумал старик. - Господи, подари мне еще одно лето!»
        19. ЛЮБОВЬ БЕЗ БУДУЩЕГО
        ДАКОТА-БИЛДИНГ, ВТОРНИК, 6 ИЮНЯ 1905 ГОДА
        В восемь утра Эдвард Вулворт, сидя за рулем собственного автомобиля, медленно выезжал из внутреннего двора Дакота-билдинг к воротам. Сидящая рядом Элизабет поправляла шляпку и шелковый шейный платок.
        - Я вышла из дома с тяжелым сердцем, па, - призналась она. - Сил нет смотреть, как плачет Антонэн, когда я ухожу. Но не бросать же мне из-за этого медсестринские курсы?
        - Нет, конечно, дорогая, - отвечал финансист. - Я все равно отвез бы тебя в больницу Маунт-Синай, сколько бы он ни плакал. По крайней мере, ты получишь профессию. Удача изменчива, люди богатеют и разоряются в считаные дни.
        - Па, если у тебя финансовые проблемы, скажи! Я могу обойтись без денег, которые ты ежемесячно мне даешь. У меня есть дом, еда, одежда. И по этому, последнему, пункту я уже просила ма быть поэкономнее.
        - Не беспокойся, Лисбет. О разорении речь не идет. Потери на бирже, ничего серьезного.
        - Но шале в Скалистых горах пришлось продать.
        - Ты в курсе? Мейбл совершенно не умеет хранить секреты.
        Привратник поприветствовал их жестом, открыл ворота. В тот же миг во двор въехал почтальон на велосипеде. И замахал рукой, увидев на переднем сиденье Элизабет.
        - Миссис Джонсон, вам телеграмма! - крикнул он.
        - Спасибо! - отозвалась молодая женщина, принимая сложенный и запечатанный листок бумаги.
        Сердцебиение ее участилось. Она чувствовала, что это послание от Жюстена. Элизабет прочла адрес на обороте. Действительно от него!
        - Вскрывай! - посоветовал ей Эдвард.
        - Чуть позже, па. Нам надо чуточку ускориться, иначе я опоздаю.
        Он подчинился, заинтригованный внезапной нервозностью дочки. Элизабет задышала чаще, пальцы судорожно сжали прямоугольник бежевой бумаги.
        - А что со свадьбой? - спросил он радостным тоном, желая ее ободрить. - Ты словом об этом не обмолвилась. Вы с Анри выбрали дату? Если нет, это можно будет обсудить в воскресенье, на пикнике в Сентрал-парке.
        - Я бы непременно попросила вас с ма прийти, если бы обсуждалось что-то настолько важное.
        - Лисбет, ты нас приглашала, но Мейбл сказала «нет». Дома, в прохладе, ей комфортнее. Я с удовольствием составлю ей компанию. Ты с самого утра чем-то озабочена, дорогая. Что-то случилось?
        - Я думаю об Антонэне, па. Боюсь, я для него - плохая мать. Что касается свадьбы… Я все собиралась вам сказать: мы с Анри решили год подождать. Помолвка для того и придумана, чтобы получше узнать друг друга. Кузен в ближайшее время планирует передать Анри бразды управления прачечной, я получу диплом медсестры. Ни он, ни я не хотим быть у тебя на содержании.
        Эдвард и виду не подал, насколько ему приятно это слышать. Он опасался, что в ближайшие месяцы многое может измениться.
        - Это делает вам честь, - тем не менее признал он. - Но ты можешь всегда на меня рассчитывать, дорогая, если возникнут проблемы. Антонэна я считаю своим внуком, он ни в чем не будет нуждаться, как бы ни сложились обстоятельства.
        - В этом я как раз уверена, па. Ты - прекрасный дедушка. Боже мой, его мордашка до сих пор стоит у меня перед глазами! Заплаканный, щеки красные! И цепляется за мою юбку.
        - Мейбл с Нормой его быстро утешат. Лисбет, вскрой наконец эту телеграмму! Может, там что-то важное.
        - Вот именно! Я боюсь, новости плохие, - отвечала молодая женщина.
        - Ты всегда была смелой, дорогая. Ну же, решайся! Я с тобой. Если понадобится, припаркуем авто и сходим куда-нибудь выпить кофе.
        Элизабет кивнула. Дрожащими руками она развернула телеграмму. Текст был таким коротким, что она перечла его вслух:
        «Гуго Ларош умер. Похороны в субботу 3 июня. Жди письмо. С нежностью, Жюстен»
        - Так я и думал, - прокомментировал Эдвард. - Он был уже плох, когда твой молодой родственник только уезжал в США. Но говорить «мир его душе» как-то не хочется. После всего, что он сделал с тобой и твоими родителями… На твоем месте я бы испытал облегчение.
        - Ты прав, па. Но мне все равно не верится. Наверное, это из-за расстояния, отделяющего меня от Гервиля.
        - Через несколько дней придет письмо с подробностями.
        - Да-да, конечно.
        Остаток пути Элизабет наслаждалась мыслью о том, что Жюстен жив и он законный наследник поместья. В последние дни она уже не испытывала такой сильной тревоги, думая о нем, но беспокойство осталось. Когда Эдвард высадил ее перед зданием больницы, она нежно ему улыбнулась:
        - Выходит, я теперь богата, па\ Я унаследовала половину состояния Ларошей, в равных долях с Жюстеном. До вечера! Дома все обсудим.
        Эдвард засмеялся, когда понял, что Элизабет говорит правду. И это стало для него огромным облегчением.
        Элизабет слушала лекцию в школе медсестер, думая о своем. Сосредоточиться не получалось, мыслями она все время возвращалась к телеграмме. Наверняка в письме Жюстен будет нежнее…
        «Сухой тон он выбрал нарочно, зная, что ее будут читать посторонние. Я точно знаю, он меня любит!» - уговаривала она себя.
        Элизабет предалась сладостным мечтаниям. Жюстен, уладив все текущие дела на виноградниках, немедленно сядет на корабль… Они уже обсуждали свои романтические планы в такси, по пути к Дакота-билдинг, три недели назад.
        «Сначала мы хотели на месяц уехать в Канаду, к озеру Онтарио, с Антонэном, - вспоминала она. Потом - на неделю в Калифорнию, но уже одни. Я объясню родителям, что мы созданы друг для друга. Они поймут. Нужно, чтобы поняли!»
        Несмотря на душевное волнение и радость, заставлявшие ее улыбаться без видимой причины, Элизабет вскоре осознала, какие трудности ее ждут. Радость сменилась сомнениями, и молодая женщина сникла.
        «Безумие - думать, что это возможно! Ма и па на все готовы, лишь бы не дать нам с Жюстеном жить вместе! И дядя Жан снова начнет возмущаться. Зря я всем рассказала, что мы родные по крови!»
        Впервые молодая женщина почти ничего не вынесла из урока, хотя обсуждались различные способы перевязки ран и вывихов. В обеденный перерыв она уединилась на скамейке в саду.
        Приходилось принять печальную реальность. Элизабет предстояло выбрать между Жюстеном и всеми, кого она любит здесь, в Нью-Йорке, за исключением сына, с которым ни за что не разлучится.
        «Я пожертвую родителями, Бонни, Уильямом и дядей, я причиню боль Анри и его детям. А Антонэн? Будет ли он счастлив вдали от родственников, ведь других у него нет?»
        Элизабет предалась грустным размышлениям. Так ее и застал доктор Чарльз Фостер, который как раз ее разыскивал, - сидящей под магнолией, очаровательной в ученическом белом халате.
        Элизабет сидела вполоборота, а потому не заметила, как он перешел через лужайку, и вздрогнула, когда мужчина положил ей руку на плечо.
        - Вы так о чем-то замечтались, милая Лисбет! - шепнул он ей на ухо.
        Молодая женщина чуть отодвинулась, и доктор присел рядом. Он тоже был в халате, но верхние пуговицы расстегнул, чтобы были видны серая шелковая рубашка и темно-синий галстук.
        - Чарльз, вы ведете себя развязно, - возмутилась Элизабет. - В парке люди, монахини. Могут подумать, что у нас роман. Вы женаты, у меня есть жених.
        - Жених? Этот портомой? Не смешите меня! Перл все это ужасно забавляет.
        - Перл все забавляет, вам пора бы это знать. Мне плевать на ее мнение.
        - А на мое? Лисбет, мне очень хотелось застать вас сегодня в больнице. У меня к вам серьезный разговор. Прошу, не перебивайте! Я думаю развестись.
        Перл еще не знает, но решение мое одобрит. Мы не способны создать крепкую семью. Надеюсь, вы согласитесь стать моей супругой, как только я снова обрету свободу. Я наконец понял, почему вы все это время меня отвергаете. Вы порядочны и мудры и считаете недостойным поощрять мужчину, уже имеющего матримониальные обязательства.
        Элизабет была так ошарашена, что не нашлась с ответом. Чарльз Фостер, ободренный ее молчанием, порывисто схватил ее за руки и сжал их.
        - Мой прекрасный ангел, вы согласны?
        - А как же Дэбби, ваша четырехлетняя дочь?
        - Перл захочет заниматься ею сама, тем более что до сих пор ребенка растили няньки. Вам придется запастись терпением: бракоразводный процесс - дело многомесячное. Но разве могу я противиться любви, которую испытываю к вам? С той первой встречи в родильном отделении больницы я понял, что нам предстоит соединить наши судьбы. Вы были так прекрасны, Лисбет!
        Доктор посмотрел на нее с обожанием, а потом стал целовать ей руки. Элизабет оборвала эту демонстрацию страсти резким жестом.
        - На нас смотрят? Пускай! Мы будем так счастливы! Я засыпаю, мечтая о ваших чувственных губах, о ваших обольстительных улыбках, ваших вздохах у кроватки больного малыша! И ваш красноречивый взгляд! Каждый раз, глядя на летнее небо, я дрожу от желания, потому что наступит тот день, когда я увижу, как затуманятся ваши прекрасные глаза, когда я буду страстно вас ласкать…
        Банальная восторженность его речей казалась Элизабет смешной, но это не мешало ей злиться. Она устремила на Фостера пренебрежительный взгляд.
        - Можно мне вставить слово? - спросила она. - Вы очень уверены в себе, в своем обаянии, Чарльз. Мне жаль, но я не испытываю никакого тайного томления на ваш счет и не хочу за вас замуж. Откуда вы вообще это взяли? Я не давала ни малейшего повода. Разводитесь, если хотите, меня это не касается. Хотя это не лучшим образом отразится на вашем ребенке.
        - Но Лисбет!
        - Никаких «но», Чарльз! И прошу не беспокоить меня больше этими глупостями, тем более здесь, в больнице. Скажу сразу: мы с родителями подыщем другого врача. Когда вы бываете у нас, ваше поведение не нравится Мейбл, а еще больше мне.
        Молодая женщина встала со скамьи и быстрым шагом направилась к большому зданию, где находились отделение для младенцев и столовая. Сирот в городе становилось все больше, и здешние сестры милосердия занимались преимущественно младенцами-подкидышами и очень маленькими детьми.
        «Надо будет обсудить это с Жюстеном. Он настаивает на выплате мне части доходов с поместья. До зимы деньги мне понадобятся, - думала Элизабет. - Бедные сироты нуждаются в пеленках, чистой одежде, игрушках…»
        Нет, она не поедет ни в Канаду, ни в Англию, чтобы жить там вместе с Жюстеном! Это было бы бегство, акт безумия. Элизабет со всей ясностью осознала: их любовь обречена.
        СЕНТРАЛ-ПАРК, ПЯТНИЦА, 16 ИЮНЯ 1905 ГОДА
        Антонэн мирно играл в шарики, сидя на расстеленной Нормой на траве для него квадратной простынке. Домоправительница примостилась рядом с вязанием, краем глаза посматривая на питомца. Спицы ее так и мелькали: радуясь возможности побыть на свежем воздухе, Норма вязала шерстяные носки для сирот возрастом от восьми до двенадцати лет, которым вскоре предстояло отправиться на Запад в надежде на усыновление.
        - А мама где? - спросил мальчик, глядя по сторонам.
        - Там, у озера, на каменной скамейке.
        - Норма! Я хочу к ней!
        - Не надо ей мешать! Мама читает письмо. Хочешь стакан лимонада за то, что чуточку подождешь?
        - Хочу! И еще конфету.
        Скрепя сердце Норма уступила. Она выросла в протестантской семье, и родители были очень строги к ней и братьям. Антонэн же, на ее взгляд, был слишком избалован.
        - Скажи, почему ты не замужем? - спросил мальчик, подбрасывая самый красивый шарик.
        - Не встретила мужчину, за которого захотела бы замуж, любопытный ты лисенок! И вообще, если бы это случилось, мне пришлось бы расстаться с твоей мамой и я бы огорчилась. Я ее очень люблю.
        - А я люблю больше, чем ты!
        - Это естественно, потому что это твоя мама. На, пей лимонад! Только, пожалуйста, постарайся не запачкаться. Конфету получишь, когда все выпьешь!
        Антонэн моментально опрокинул содержимое стакана на свою перкалевую рубашечку. Норма сокрушенно покачала головой. Тихо его отчитав, она все же дала мальчику конфету.
        Элизабет ничего этого не видела - так ее занимало письмо. Послание Жюстена пришло утром вместе с еще одним письмом - от Анри. Молодая женщина решила прочесть оба в тенистых аллеях Сентрал-парка: это было самое любимое ее место пребывания в Нью-Йорке.
        По случаю она надела очень простое летнее платье из розового ситца. Последние дней десять ее одолевали исключительно мрачные мысли. Но, держа в руках пришедшее из Франции письмо, написанное рукой Жюстена, она невольно снова начала надеяться на лучшее.
        Сейчас, глубоко взволнованная прочитанным, она повторно пробегала глазами последнюю страницу, чтобы усмирить свое недовольство, свое возмущение и в особенности еще раз насладиться словами любви, ей адресованными:
        …Закончить рассказ про все свои злоключения, ожидавшие меня по возвращении в Гервиль, я хочу маленькой радостью. Может, с моей стороны это и ребячество, но я все-таки об этом напишу: твоя лошадка Перль с жеребенком снова в родной конюшне! Я купил их на ярмарке в Руйяке, в ближайший понедельник после похорон Лароша. Лошади ни в чем не провинились, в том числе и Галант. Я его оставлю, это хороший жеребец. Никто не будет с ним обращаться жестоко, и его нрав со временем смягчится.
        Моя принцесса, моя прелесть, моя красавица! Я думаю о тебе день и ночь. Вынужден признаться тебе, что в ближайшее время я в Нью-Йорк не поеду.
        Нужно дождаться возвращения Роже, а это будет не раньше чем через три недели. Не терпится снова с ним увидеться, и я постараюсь сделать так, чтобы он забыл все пережитые по вине Лароша ужасы.
        Виноградники тоже требуют внимания, ведь близится сбор урожая. Только ради тебя, Элизабет, моя ненаглядная любовь, я стараюсь заработать побольше, ведь поместье принадлежит нам обоим. Кстати, я смог наконец изучить все документы, имевшиеся в распоряжении нотариуса. Все чин по чину, я - действительно новый хозяин Гервиля, как любит меня называть твой дедушка Туан.
        Знай, что я тебе верен, и так будет всегда. Мы с Ирэн встретились (это та девушка, про которую я рассказывал), и я сказал, что люблю другую. Она расстроилась, в глазах стояли слезы, но все-таки поблагодарила меня за честность.
        А ты, моя принцесса? Теперь ты уже не можешь ни выйти за Анри, ни даже встречаться с ним. Меня точит ревность, ведь ты далеко, нас разделяет океан. Ты - моя, и я прошу тебя, даже если до нашей новой встречи пройдут месяцы, не предавай меня! И поскорее напиши. Каждое твое слово - как поцелуй на моих губах, истосковавшихся по твоим. Обнимаю тебя нежно,
        Жюстен
        Не зная, расстраиваться ей или радоваться - столько любви, но приедет Жюстен не скоро! - Элизабет вложила письмо обратно в конверт. Придется тщательно спрятать его, потому что содержимое подтверждает все опасения Мейбл.
        - Мама!
        Антонэн подбежал к ней. Вид у мальчика был хмурый, нижняя губка упрямо выпячена. Он прижался к ее коленям, отчего платье примялось, и схватился за подол грязными руками.
        - Мне скучно одному! Норма плохая.
        - Норма плохая? Нехорошо врать, Антонэн! Возвращайся к ней и поиграй еще минут десять. Я скоро приду.
        - Нет, я буду тут, с тобой!
        Мальчик подобрал камешек и швырнул его в воду. Потом открыл мешочек с шариками, прихваченный с собой, и стал, хохоча, разбрасывать их вокруг себя.
        - Антонэн, прекрати! - одернула его Элизабет. - Ты заслуживаешь порки! Немедленно прекрати!
        Прибежала Норма и сразу кинулась собирать шарики из агата ярких цветов.
        - Отведи его домой, Норма! Сил моих нет, он все чаще капризничает и злится.
        - Хорошо, Лисбет.
        - Ты наказан, Антонэн! - продолжала молодая мать. - Час посидишь взаперти, в детской, и сладкого на полдник не получишь. Ты меня расстроил!
        - И ты тоже плохая! - крикнул мальчик.
        Но Элизабет проявила твердость. Она провожала мальчика и домоправительницу глазами, пока они шли по аллее к калитке. Наконец, вздохнув с облегчением, что опять одна, она вернулась на скамейку. Трагический рассказ Жюстена занимал ее мысли. Воображение живо рисовало самые жуткие моменты: костер, пожирающий останки Районанта, Гуго Ларош с хлыстом в руке, обжигающая боль, когда кожаная плеть хлестнула Жюстена по лицу…
        - Даты совпадают, - вполголоса проговорила она. - Мне передалось отчаяние Жюстена, тоска, испытанные им в караульной. Нас связывают незримые узы, несмотря на расстояние. Слава Богу, этот славный парень Роже остался жив, и Жюстен тоже.
        Роль во всем этом деле Алин заставила Элизабет призадуматься. Она сама нанимала эту девушку для работы в замке и нашла ее симпатичной. Наверное, ее испортили деньги, а может, имелась и врожденная склонность к пороку. Жюстен выставил эту молодую интриганку за порог через четыре года, но, пользуясь его временным отсутствием, Ларош зазвал свою любовницу обратно в Гервиль при содействии Сидони.
        - Благодарение Богу, ноги Алин больше не будет в замке! Жюстен пишет, что она собирается перебраться в Бордо, - проговорила молодая женщина.
        И с сожалением вскрыла синий конверт с письмом Анри. Она все не решалась развернуть и прочесть это письмо, заранее зная, что в нем.
        Лисбет, милая, красавица моя!
        Мы стали женихом и невестой, но с тех пор, как ты носишь мое кольцо, мы почти перестали видеться. Последний раз это было в Сентрал-парке на пикнике, двенадцать дней назад. Дети, считающие тебя второй мамой, спрашивают, почему ты к нам не приходишь.
        Я задаюсь тем же вопросом. Я скучаю по тебе, Лисбет. Я так хочу тебя обнять! Знаю, Антонэн болел и ты ходишь на медсестринские курсы. Но много месяцев подряд ты все же находила способ заглянуть ко мне в гости.
        Надеюсь, ты скоро придешь и все разъяснится, потому что я уже начинаю волноваться, думая о нашем совместном будущем.
        Любящий тебя Анри
        - Ну за что мне все это? - вполголоса проговорила Элизабет. - У меня нет выбора. Нам с Анри надо поговорить.
        Она какое-то время меланхолически разглядывала спокойную воду в озере и белых как снег величественных лебедей. Когда они втроем, с Антонэном, гуляли в парке, эти птицы восхитили Жюстена.
        - Когда ты сюда вернешься, любовь моя? - прошептала она с болью в сердце.
        БРОДВЕЙ, ПРАЧЕЧНАЯ МОРО, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ
        Под крытой листовым железом крышей прачечной царила жара. А еще там было очень влажно и душно - совсем как летом перед грозой. Работники, как мужчины, так и женщины, одевались как можно легче. Труд у них был тяжелый, приходилось часами вдыхать запах мыла, мокрого белья, каустической соды, слушать постоянный гул оборудования.
        Меньше всего тягот выпадало на долю гладильщиков, располагавшихся в соседнем помещении, лучше проветриваемом благодаря широкому окну, которое выходило во внутренний дворик. Оттавия, кузина Леа Рамбер, входила в число этих счастливчиков.
        Поклонников в прачечной у нее было много: холостяки, вдовцы и даже чьи-то мужья, которые не прочь были сходить на сторону. Красавица-итальянка с негодованием отвергала их ухаживания и защищала свое целомудрие пощечиной и звучным ругательством на родном наречии.
        Анри Моро каждый вечер выслушивал ее жалобы. С самыми настойчивыми ухажерами объяснялся лично. В нем уже видели будущего хозяина, так что увещевания приносили свои плоды.
        Вот и сегодня, когда пришло время закрывать прачечную, Оттавия подошла к Анри поблагодарить его за то, что поставил на место очередного горе-ухажера.
        - Иначе мне пришлось бы уйти с работы, Анри! - говорила она своим низким, теплым голосом уроженки Средиземноморья. - Жак прижал меня к стенке за сушильней!
        - Больше это не повторится. Я сказал ему: еще раз - и уволю! - отвечал мужчина. - Кузен меня поддерживает. Его принцип: никаких шашней на работе!
        - Я уже не раз говорила Леа, что ты серьезный и милый, - со вздохом произнесла Оттавия.
        - Так себя вести недопустимо, вот и все.
        Оттавия просто-таки пожирала его глазами. Анри подумалось, что она и правда очень красива. Смуглая кожа прекрасно гармонировала с черными волосами, собранными в высокий узел, и зеленые глаза были чудо как хороши. Блуза-безрукавка обнажала красивые руки, плотно облегала округлую грудь.
        Они разговаривали в тупичке, возле входа в прачечную, поглядывая вслед работникам, последние из которых торопливо шли в сторону Бродвея. Вот вышел и Луизон - в нательной майке, на голове - сдвинутая набок полотняная кепка.
        Юноша с некоторых пор старался говорить только по-английски. Он кивнул отцу, предупредил, что после ужина выйдет по делам. И вдруг перешел на французский:
        - Пап, Лисбет идет!
        Лицо Анри моментально просветлело, а миловидная мордашка Оттавии - наоборот, помрачнела. Луизон вприпрыжку бросился навстречу молодой женщине. Но не задержался, побежал догонять приятелей.
        - Хорошего вечера, Анри! Вижу, у тебя посетители, - сказала Оттавия. - Провожать меня не надо. Поеду на трамвае!
        Она прошла мимо Элизабет, поприветствовав ту слабой улыбкой. Анри поспешил к невесте, желая ее обнять, однако та увернулась.
        - Пожалуйста, не надо! - тихо попросила она.
        - Почему? Ты получила письмо?
        - Да, этим утром. Анри, мы можем спокойно поговорить?
        - Кузен уже ушел, пойдем в его кабинет. Ты отталкиваешь меня, потому что я потный, да? Если бы ты пришла ко мне, как раньше, я бы успел помыться и сменить белье.
        - Сейчас это не важно, - отрезала молодая женщина.
        Элизабет прошла за ним в большое здание прачечной. Они поднялись по металлической лестнице в маленькую остекленную каморку.
        - Я понял! Ты сердишься из-за Оттавии! - сказал Анри, который шел впереди. - А говорила, что не ревнивая!
        - Я заметила, что она фамильярничает с тобой. Говорит тебе «ты».
        - Она уже месяц работает в гладильном, мы видимся каждый день. И она все лучше говорит по-французски. Мы, работники, все на «ты», она поступает так же.
        - И ты провожаешь ее до дома Леа и Батиста?
        - В те вечера, когда они приглашают меня на ужин, - конечно. Лисбет, мне кажется, ты ищешь ссоры, только бы не объяснять, что, собственно, происходит.
        Они вошли в кабинет управляющего. Анри оперся руками о стол. Присесть Элизабет не захотела.
        - Я не ревную, - сказала она, - хотя Оттавия - настоящая красавица. Я как могла старалась быть с ней дружелюбной, но интуиция подсказывает: я ей не нравлюсь. В противном случае она приняла бы приглашение на пикник.
        - У нее была важная причина для отказа, Лисбет, милая! По воскресеньям, вечером, Оттавия с другими девушками ходит на танцы, - пояснил Анри. - Но не будем больше об этом, прошу!
        Я так по тебе соскучился! По ночам я думаю о тебе, вспоминая, как нам было хорошо в постели, как я тебя целовал и…
        - Пожалуйста, замолчи! - воскликнула Элизабет. - Мне правда жаль, и меньше всего на свете я хотела сделать больно тебе и твоим детям. Но я хочу разорвать помолвку.
        Она сняла кольцо и дрожащей рукой протянула ему. Потрясенный Анри замотал головой.
        - Ты не можешь вот так меня бросить! - вскричал он. - Ты поддерживала меня все эти годы, опекала Агату и Луизона! Мало-помалу наши чувства переменились, и с тобой я открыл для себя настоящую любовь. Что я сделал не так? Или родителям все-таки удалось тебя отговорить? Я не дурак, Лисбет. Я понимаю, что они рассчитывали на более престижную партию.
        - Анри, если бы я всем сердцем желала стать твоей женой, никто бы меня не переубедил! Это решение я приняла сама, из уважения к тебе. Я поняла, что люблю тебя недостаточно, не так, как женщина должна любить мужчину, с которым связывает свою жизнь.
        Он взял кольцо и какое-то время рассеянно смотрел на сапфир.
        - Возьми его, - холодно проговорил Анри. - Я соврал. Кузен не одалживал мне денег. Это сделал твой отец, Эдвард Вулворт. Он настаивал, я уступил. Пускай продаст и вернет потраченное.
        Элизабет взяла кольцо. Анри был бледен как полотно. В его глазах застыло отчаяние.
        - Может, останемся любовниками? - едва слышно предложил он. - Я не смогу без тебя, Лисбет, без твоего тела, поцелуев. Ты не представляешь, какое это наслаждение для мужчины - быть с тобой. И никакая другая женщина мне его не даст.
        Неожиданно Анри набросился на нее. Пылко поцеловал в губы - глубоко, с языком. Одной рукой он задирал ее юбку, другой грубо тискал груди. Всегда такой нежный и деликатный, он словно с цепи сорвался.
        - Еще раз! Я хочу тебя еще хотя бы раз! - простонал он.
        Своими маленькими кулачками Элизабет ударила его по лицу. Мужчина отпустил ее, отшатнулся к двери.
        - Как ты смеешь? - крикнула она. - Анри, ты что, забыл, что я тебе рассказывала? Про деда, про изнасилование?
        - Прости! Мне жаль, что так получилось. Мне правда жаль! Лисбет, для меня это жестокий удар. Я так радовался, думал, что мы поженимся. Ты не можешь вот так меня бросить! И Агату, и Луизона. Что они подумают?
        - Я им объясню. Они уже достаточно взрослые, чтобы понять: в любви нельзя обманывать. Если это тебя утешит, я вообще никогда не выйду замуж. Лучше останусь одна, буду свободной.
        Анри оперся спиной на стенку, раскурил сигарету. Выглядел он как человек на грани отчаяния. Элизабет смотрела на него и вспоминала моменты счастья, которые они пережили вместе.
        - Но почему? Почему? - жалобно спросил он.
        - Ты ни в чем не виноват, Анри. Дело во мне. Уже в день помолвки меня не оставляло чувство, что я делаю что-то не то. Я думала, это нервы и все наладится. Но нет, с каждым днем я все сильнее жалела о своем решении. И когда ты перестанешь на меня обижаться, кто знает, мы снова сможем быть друзьями.
        - Чушь! - возразил мужчина. - Спорим, через полгода Леа скажет, что ты выходишь замуж за какого-нибудь хлыща из высшего общества?
        - Ты заблуждаешься, Анри. Этого точно не будет. - Элизабет была категорична. - Выйдем на воздух, здесь совершенно нечем дышать. И, если хочешь знать мое мнение, ты женишься намного раньше, чем я выйду замуж. Оттавия… она любит тебя, и она очень красива.
        Анри Моро передернул плечами, посмотрел на нее озадаченно.
        - Проклятье! Лисбет, я же не ребенок, которому можно подсунуть другую игрушку, когда он старую потерял, - сердито сказал он.
        Молодая женщина едва заметно улыбнулась. Она знала, что из сетей прекрасной итальянки ему не ускользнуть и что с нею он обретет супружеское счастье, о котором так мечтает.
        Невзирая на обиду и печаль, грызущие сердце, Анри настоял на том, чтобы проводить Элизабет к ближайшей остановке трамвая.
        Они шли не спеша, разговаривали: молодая женщина - ласково, сочувственно, мужчина - с горечью.
        - Если бы не поздний час, я пошла бы с тобой и поговорила с Агатой, - сказала Элизабет, когда они поравнялись с магазином женской одежды. - Обещаю: я приду в воскресенье и принесу все, что нужно для хорошего обеда.
        - Не утруждайся, - жестко одернул ее Анри. - Я сам могу сообщить дочке плохую новость. И в это воскресенье нас пригласили к Рамберам. Агата - девочка чувствительная, ей будет неприятно тебя видеть. Поэтому покончим с этим раз и навсегда! Ты исчезаешь из нашей жизни.
        Уязвленная, но не желающая это демонстрировать, Элизабет тихо согласилась. Взгляд ее голубых глаз скользил вдоль проезжей части самой длинной улицы Нью-Йорка, пролегающей по тропе, ведущей с севера на юг, по которой веками передвигались коренные жители Америки - индейцы.
        - Раз так, расстанемся здесь и сейчас, - объявила она. - Делай как знаешь, Анри. Но Леа удивится, узнав про наш разрыв. На будущей неделе я к ней съезжу. До свидания!
        Он внимательно смотрел на нее, сначала с некоторой холодностью, близкой к презрению, потом - с грустной улыбкой человека, смирившегося с неизбежным.
        - Нет, тебя невозможно ни ненавидеть, ни проклинать, - признался он. - Благодаря тебе, Лисбет, я пережил смерть жены, и детям моим ты сделала много хорошего. Будь счастлива!
        - Спасибо, Анри! Спасибо. Ты тоже. Я желаю тебе всего самого наилучшего!
        Она поцеловала его в щеку - едва-едва коснулась губами. Он ушел, не оглядываясь, - полотняная бежевая куртка на плече, трепещущая на ветру хлопчатобумажная рубашка, которую он не потрудился застегнуть.
        Элизабет смотрела ему вслед, пока Анри не затерялся в толпе, а людей на тротуарах было множество.
        Да, она сочувствовала ему, даже жалела, и все же испытала невыразимое облегчение. Свобода!
        «Я постараюсь сохранить дружбу с Агатой и Луизоном, - думала она. - Они, конечно, рассердятся, но сердца у них добрые. Они простят!»
        Немного утешившись, Элизабет стала переходить через дорогу. Делать это нужно было осторожно: в обе стороны мчались конные экипажи, с регулярными интервалами - двухэтажные омнибусы, да и велосипедистов становилось все больше.
        - Уф, получилось! - сказала она себе, как только благополучно ступила на тротуар на противоположной стороне.
        Солнце уже садилось за причудливых очертаний крыши домов. Кварталы кирпичных зданий высотой в пять-десять этажей разделялись прямыми улицами, и в прогалинах между домами открывалось небо, расцвеченное оттенками меди, поразительно яркими.
        Элизабет остановилась, чтобы полюбоваться этой великолепной картиной. Запрокинув голову, она смотрела на блекло-голубой, с тонами лаванды, небосвод, усеянный розовато-оранжевыми облаками.
        «Сколько в этом мире красоты! - расчувствовавшись, подумала она. - Если б только Жюстен был сейчас со мной и тоже это увидел! Господи, даже если ты порицаешь нашу любовь, даже если мы тяжко согрешили, защити нас! Даруй прощение! Ведь мы любим друг друга!»
        После этой краткой молитвы она поднесла к губам крестильный медальон матери, с которым не расставалась. Желание это сделать пришло спонтанно. Обычно Элизабет попросту прикасалась к медальону через одежду.
        Мужчина, стоящий неподалеку, содрогнулся всем своим худощавым телом, знавшим и холод, и голод. Он заметил мимолетный блеск золота и подошел к замечтавшейся посреди улицы элегантной молодой даме.
        - О нет! - вскрикнула Элизабет, узнав изуродованное лицо бродяги, которого так боялась.
        Он протянул руку, грязную и тощую, ухватил ею золотую цепочку и резко дернул. Цепочка порвалась. Сжав добычу в кулаке, мужчина устремил на Элизабет свой жадный взгляд, в котором не было ни намека на доброту.
        - Пожалуйста, не забирайте медальон! - слабым голосом взмолилась молодая женщина. - Отдайте! У меня есть деньги. Я дам вам денег!
        Бродяга отодвинулся от нее, как если бы ничего не услышал, и, расталкивая растерявшихся очевидцев, убежал. Опомнившись, какой-то посыльный с корзиной в руках стал громко звать полицию. Постовой, оказывается, стоял неподалеку, возле витрины шляпного магазина.
        Он прибежал, увидел Элизабет в слезах, но тут со всех сторон стали кричать, указывая, в какую сторону убежал грабитель, и он бросился вдогонку.
        Пожилые супруги, которые все видели, стали утешать Элизабет.
        - Это был медальон моей мамы, единственное, что осталось мне на память о ней, - объяснила молодая женщина, все еще нервно вздрагивая.
        - Бедное дитя! - причитала пожилая дама. - Какой стыд! Ограбили среди бела дня!
        - Могло кончиться куда хуже, - кивая, заметил ее муж. - Хорошо, что не ударил вас, что вы целы.
        - Лучше бы ударил, - отвечала Элизабет. - У меня сердце кровью обливается. Лучше б сумочку отнял!
        - Прошу, успокойтесь! - уговаривал ее мужчина.
        Элизабет, у которой ноги были как ватные, все же попыталась отойти в сторону, чтобы их не слушать. Но у нее внезапно тисками сжало горло, голова закружилась, и, сделав неверный шаг, она медленно осела на тротуар, как цветок, надломленный, а потом и сбитый порывом шквального ветра.
        ДАКОТА-БИЛДИНГ, ЧЕРЕЗ ДВА ЧАСА
        Норма заботливо подоткнула одеяло, потом легонько положила руку на лоб Элизабет, которая неподвижно лежала на постели. Мейбл перевела на нее встревоженный взгляд.
        - Жара нет, мэм, - сказала домоправительница.
        - Господи, сколько раз я ей говорила: не ходи одна по городу, особенно вечером! Норма, я так испугалась, когда незнакомый голос по телефону сказал, что Элизабет лишилась чувств посреди улицы!
        - Прости меня, ма, - проговорила Элизабет, открывая глаза. - Я ненадолго отключилась, да?
        - Ты спала буквально минут пятнадцать, милая. Эдвард укладывает Антонэна, мальчик места себе не находит. Хочет к тебе - поцеловать, потому что ты заболела.
        - Он поужинал, и я переодела его в пижамку, - подхватила Норма.
        Элизабет с нежностью посмотрела на высокую молодую женщину с энергичным лицом, в которой обрела подругу, потом повернулась к Мейбл, чье лицо выражало непреходящую любовь заботливой матери. С копной рыжих кудряшек, все еще очень миловидная, несмотря на лучики морщинок у глаз, она была и верной опорой, и тихой гаванью.
        - Теперь только ты у меня и осталась, ма, - посетовала молодая женщина. - Тот бродяга еще раз убил Катрин Дюкен! Мою милую мамочку, упокоившуюся на дне океана. Если у меня будет дочка, назову ее Катрин!
        - Конечно, милая. Это очень красивое имя, - отозвалась Мейбл, чуть не плача. - Лисбет, ты еще не оправилась от потрясения, и тебе лучше отдохнуть. Завтра утром сама увидишь, какая у тебя на шее красная отметина. Тот, кто на тебя напал, - просто чудовище!
        Норма тихонько удалилась. Чувство такта ее никогда не подводило. Однако она оказалась недостаточно проворна, чтобы удержать Антонэна. Мальчик оттолкнул ее и ворвался в комнату.
        - Мамочка! - крикнул он.
        Элизабет быстро села на постели. Приняла ребенка в объятия, прижала к себе. Антонэн с ногами влез на кровать, целуя, куда достанет.
        - Дедушка не хочет, чтобы ты теперь гуляла вечером, - серьезным тоном заявил он. - И я не хочу! Ты вела себя плохо, мамочка.
        - Твоя правда, мое сокровище, - согласилась та.
        Вошел Эдвард Вулворт. И замер, любуясь чудесной картиной, которую являли его драгоценная Лисбет с Антонэном.
        - Благодарение Богу, вы все со мной, дома! - Голос у него был усталый. - И ты выглядишь намного лучше, Лисбет.
        После звонка некоего коммерсанта, торговца шляпами, он отправился ее забирать на автомобиле. Этот человек, его продавщица и приказчик перенесли полубесчувственную Элизабет с улицы в магазин и усадили в кресло. Напоили сладким чаем, промокнули лоб и виски платочком, смоченным одеколоном.
        Молодая женщина быстро пришла в чувство и даже смогла продиктовать любезному шляпнику номер телефона Вулвортов.
        - Когда я приехал в бутик, ты все еще дрожала, милая, - вздохнув, произнес Эдвард. - Видела бы ты нашу дочь в тот момент, Мейбл! Бледная - смотреть страшно!
        - Может, тот постовой все-таки поймал воришку? - предположила Мейбл. - Съезди туда завтра, Эдвард. Лисбет так расстроилась! Говорит, что тот бандит второй раз убил Катрин.
        Антонэн ловил каждое слово разговора взрослых. До сих пор он не знал, что бывают «бандиты» и «воришки». Насколько ему позволяло разумение пятилетнего ребенка, он подвел итог этой драмы:
        - Из-за гадкого дядьки ты упала без сознания, мамочка. Я его найду и накажу!
        - Не надо было при тебе об этом упоминать, мой хороший, - отвечала ему Элизабет по-французски. - Хочешь спать со мной? Ты уже даже переодет. Полезай под одеяло! А я немного поговорю с дедушкой и бабушкой и приду!
        Мальчик очень обрадовался: Элизабет баловала его этим нечасто, только когда он очень-очень просил. Мейбл, а потом и Эдвард поцеловали его в лобик и вышли. Элизабет включила маленькую настольную лампу вместо ночника.
        - Не думай больше про злого дядьку, - шепнула она сыну на ушко. - К нам он никогда не придет! Спи, мой ангел.
        - Уже сплю, - зевая, пробормотал ребенок.
        Молодая мать на цыпочках вышла из комнаты. Ощущение жжения в области шеи напоминало о неприятном инциденте, жертвой которого она стала.
        «Случайность ли, что мы с ним постоянно сталкиваемся? - спросила она себя. - Или он следит за мной? Интуиция подсказывает, что так оно и есть. А что было бы, окажись я на безлюдной улице?»
        Думать об этом было неприятно, даже страшно. Родителей она нашла в столовой. Они встретили ее улыбками. Элизабет выглядела сейчас совсем юной, хрупкой, в розовом пеньюаре и с распущенными каштановыми волосами. Она присела к столу. Норма подала салат из томатов и сваренные вкрутую яйца.
        - Ма! Па! Я должна вам кое в чем сознаться. И это важно.
        Элизабет рассказала про все прошлые встречи с сегодняшним обидчиком. Пришлось упомянуть и о прогулке с Жюстеном по 34-й улице, которая закончилась во французской больнице.
        - Это возмутительно! - воскликнул Эдвард. - Нужно заявить в полицию! Этому безумцу место в тюрьме. Он преследует девочек, бог знает куда их уводит и невесть что с ними делает, а его отпускают, позволяя свободно бродить по улицам! Лисбет, когда ты наконец научишься делиться с нами своими заботами, страхами? Ты переоцениваешь собственные силы, хочешь все уладить сама - как в случае со Скарлетт Тернер. Эта дьяволица чуть тебя не убила! Да и сегодняшняя история могла кончиться плачевно. Из-за гордыни ты подвергаешь себя опасности!
        - Эдвард, сжалься! Сейчас не время ее журить! - одернула мужа Мейбл.
        - Вы так щедры ко мне и к Антонэну, и я все время опасаюсь, что могу доставить вам новые проблемы, - оправдывалась Элизабет. - Если подумать, по Нью-Йорку ходят тысячи девушек и женщин, с утра до позднего вечера. И я решила, что тоже так могу.
        - Могла бы, если бы не этот безумный тип, выискивающий себе жертву, - сердито вставил свое слово Эдвард. - Но я этим займусь! У меня есть связи и в полиции. Если повезет, ты получишь материнский медальон.
        - Это было бы настоящее чудо, па!
        Норма подошла к столу с новым блюдом. К салату и яйцам никто не прикоснулся.
        - Холодного жаркого тоже не хотите? - спросила она.
        - Оставь мясо на столе, Норма, - отвечала Мейбл. - Я не голодна, но чаю выпью охотно.
        - Слушаюсь, мэм!
        Элизабет нервно теребила столовую салфетку - складывала, разворачивала, складывала снова. Когда домоправительница вышла, она произнесла бесцветным голосом:
        - Я разорвала помолвку. Судьба словно насмехается над нами! Я не собиралась идти сегодня в прачечную, но Анри прислал письмо. Он тревожился, потому что я перестала у него бывать и новости ему узнать было неоткуда. Я решила, что нельзя обманывать хорошего человека, играть с его чувствами.
        Мейбл опустила голову, скрывая облегчение, которому, однако, не суждено было продлиться.
        «Это все из-за Жюстена! - подумала она. - Господи! Каких еще безрассудств нам ждать?»
        Супруг ее жестом продемонстрировал свою покорность судьбе. Он ждал чего-то подобного, но промолчал.
        - Анри очень расстроился и кольцо назад не взял, - продолжала Элизабет. - Да, он отдал мне его, пояснив, что деньги на подарок ему дал ты, па.
        Эдвард смутился, развел руками. И счел нужным оправдаться, правда несколько неловко:
        - Он сказал, что ты не хочешь никакого кольца на помолвку, Лисбет. Я настаивал, что традиции надо соблюсти, но у Анри не было денег на такой сапфир. Милая, позже ты найдешь себе другого, более достойного супруга.
        - Я не имею такого намерения, - твердо заявила молодая женщина. - Кстати, я ведь сказала этому типу, на улице, что взамен медальона дам ему денег. Если б все не произошло так быстро, я бы показала ему кольцо! Сапфир! Он мог бы продать его дороже. Па, ма, поймите! Для меня невыносимо не чувствовать на груди маминого медальона! Но я сама виновата. Зачем остановилась посреди улицы? Зачем смотрела на закат? Зачем размечталась? А он улучил момент. Наверняка шел следом!
        Она печально посмотрела на родителей, совсем по- детски, и глаза ее наполнились слезами.
        - Да, это был ужасный день, - продолжала Элизабет. - Думаю, стоит рассказать вам все!
        И она поведала о злоключениях, выпавших на долю Жюстена по возвращении в замок. Ужину не было видно конца в этот июньский вечер, на четвертом этаже Дакота-билдинг, в квартире Вулвортов.

* * *
        Антонэн перевернулся во сне, задел коленкой мать. Элизабет, которая только-только задремала, вздрогнула и проснулась. Отодвинулась от мальчика, потому что было жарко, несмотря на приоткрытое окно.
        Послышались далекие раскаты грома, потом ударила молния. Ее беловатый свет на мгновение залил комнату.
        «Гроза, удивляться нечему. Хорошо, что взяла к себе Антонэна! Он бы все равно проснулся!»
        Элизабет прислушалась, но дождь все не шел. Духота стояла страшная, и хороший ливень не помешал бы. На нее внезапно нахлынули детские воспоминания - в момент, когда небо перечеркнула новая вспышка света.
        «Это был ноябрьский вечер. Мы ужинали в замке. Мне было очень страшно. Бабушка Адела была ко мне тогда очень строга, а деда я боялась так, что представляла его чуть ли не дьяволом. И не ошиблась - он им и оказался. Но теперь он умер. Его нет!»
        Зная, что не заснет, Элизабет сосредоточилась на картинках, которые подбрасывала ей память, добросовестно хранимых все эти годы. Вот большая столовая в замке с тяжелыми бархатными шторами, канделябрами, хрустальная люстра с подвесками…
        Больнее всего - и приятнее! - было вспоминать родителей. Фрагмент за фрагментом, по чуть-чуть, иначе только разбередишь боль утраты…
        «Милая, красивая мамочка! Светловолосая, с зелено-голубыми, как океан, глазами и ласковым голосом… Никогда не забуду ее ангельскую, иногда чуть лукавую улыбку!»
        Еще громовой раскат, сильнее прежнего… Элизабет ощутила прилив нежности, когда Антонэн прижался к ней во сне.
        - Ничего не бойся, милый, я с тобой, - прошептала она.
        Мальчик тихонько вздохнул и наконец утихомирился. На крышу Дакота-билдинг обрушился сильнейший ливень. Через несколько минут вода уже стекала беснующимся потоком по водосточным трубам, окрашивая в более мрачные тона неоготических горгулий, украшавших роскошное здание.
        Теперь дышалось намного легче. Элизабет спросила себя, а не ударила ли молния в дерево в Сентрал-парке или в одну из башенок замка Бельведер?
        «Если завтра будет хорошая погода, свожу туда Антонэна и расскажу, что, когда я была маленькая, то время от времени бывала в настоящем замке, вернее, даже крепости. А когда придем домой, покажу фотографии. Ведь это и его наследие. Все, наверное, было бы по-другому, если бы папа согласился работать в поместье, если бы они с мамой передумали эмигрировать. Мои родители были бы живы…»
        Но Гийом Дюкен отверг предложение Лароша, и Катрин его поддержала. Элизабет снова погрузилась в воспоминания о прошлом, повинуясь внезапному желанию воскресить в памяти черты своего обожаемого отца.
        «Мне казалось, он очень красивый, - думала она. - Волосы черные, смуглая кожа, гордая посадка головы и серые, в золотистую крапинку, глаза! Дядя Жан не такой привлекательный внешне, точно нет. Папа был высокий, сильный и очень добрый. Называл меня своей маленькой принцессой».
        Песня дождя баюкала, притупляла грусть. По щекам Элизабет текли слезы, однако она их даже не вытирала.
        «Папочка, ты бы наверняка меня защитил!»
        Элизабет даже себе не хотела признаваться, что теперь живет с ощущением грозящей опасности. Она все время думала об обидчике и о том, что у нее украли нечто очень ценное. Жестокость, с какой мужчина с мертвенно-бледным, изможденным лицом сорвал с ее шеи подвеску, заставляла вспомнить безумную ярость Лароша.
        «Что, если от меня уже ничего не зависит? И пришло время умереть, как маме с папой? - думала она. - Этот человек затаил на меня злобу. Он причинит мне вред, попытается убить, даже если…»
        Пронзительный крик оборвал поток мрачных размышлений. Заплаканный Антонэн сел на кровати.
        - Что с тобой, моя радость?
        Ребенок рыдал так, что не мог говорить. Элизабет включила лампу и обняла его.
        - Приснился кошмар, да?
        - Какой-то гадкий дядька увозил тебя далеко-далеко, а я был один, - пробормотал мальчик. - И никто не шел, ни бабушка, ни дедушка.
        - Ну-ну, это всего лишь плохой сон, Антонэн. В детстве мне тоже временами снилось плохое и я просыпалась в слезах. Не бойся, мое сокровище, ничего такого не случится. Мы никогда не расстанемся.
        Сама она еще долго не могла успокоиться. Необъяснимый ужас угнездился в душе Элизабет. И ей совсем не казалось странным, что сыну приснился такой сон.
        Уснула она с рассветом, совершенно истощенная морально, обнимая спящего Антонэна.
        20. СЕКРЕТЫ БРОДВЕЯ
        ШАТО ДЕ ГЕРВИЛЬ, ВТОРНИК, 4 ИЮЛЯ 1905 ГОДА
        Ветерок, уже теплый, несмотря на утренний час, развевал белокурые волосы Жюстена Лароша, который, облокотившись об изгородь, смотрел на гарцующую по лугу Галанту, жеребенка Перль, и улыбался.
        - Хорошо, что вы их выкупили, мсье, пусть и за большие деньги, - сказал стоящий рядом Роже.
        - Я не мог этого не сделать. Барышник, хитрый черт, купил их за бесценок, но мне продал втридорога. Но хватит об этом! Как ты себя чувствуешь? Готов выйти на работу?
        Роже выписали из больницы две недели назад, и выздоравливать он поехал к родителям. Жюстен регулярно его навещал, каждый раз заверяя, что место конюха - за ним, нужно только дождаться полного выздоровления.
        - Здоровее не бывает, мсье Жюстен! Я рад, что вернулся.
        - Обойдемся без «мсье», Роже. Мы еще в караульной с тобой договорились, если мне память не изменяет. Мы же с тобой друзья?
        - Конечно, но по имени я вас называть не могу. Это… неправильно. И вообще, мне еще за ваше здоровье свечки ставить и ставить! - живо откликнулся молодой конюх. - Если б не вы, там бы мне и остаться.
        - Неправда. Я всего лишь тебя подбадривал. Марго - вот кто нас спас. Если бы она не позвонила в жандармерию Эгра, мы бы пропали.
        - Хорошо, если рядом есть тот, кто помогает не отчаяться, - отвечал Роже. - И вы уже собирались выломать тот люк и позвать на помощь. Не отпирайтесь, сами рассказывали!
        Жюстен, смеясь, кивнул. Словно эхо его веселья, с луга донеслось ржание Перль. Кобылка галопом подбежала к изгороди, а следом за ней и Галанта, той же серой масти, что и ее красавец-родитель.
        - Надо же, пришла поздороваться! - донесся сзади хриплый мужской голос. -
        Позавчера угощал ее сахаром. Чудо, а не лошадка!
        Это был почтальон. С большой кожаной сумкой через плечо, он как раз подъехал к ним на велосипеде. Подал Жюстену три конверта, и тот сначала поблагодарил, а потом сказал серьезным тоном:
        - Гонтран, не хочу вас обидеть, но сахаром больше лошадей не кормите. Им это не полезно.
        - Простите, мсье Ларош, я не знал. Я люблю лошадей, и, когда приезжаю в поместье, хочется как-то их побаловать. В детстве я ухаживал за тягловыми лошадьми на ферме.
        - Лучше приносите им морковку, кусочками, - посоветовал Роже.
        - Хорошая идея, - сказал Жюстен и пошел прочь.
        Он получил письмо из Нью-Йорка. Стоило ему увидеть свое имя, начертанное рукой Элизабет, как сердце его забилось быстрее.
        - Прочту почту и приду к тебе в конюшню, - крикнул он Роже.
        Ответ Элизабет был долгожданным. Жюстен сел под яблоней, одновременно и радуясь, и волнуясь. Стоило ему развернуть листок, исписанный фиолетовыми чернилами, как оттуда выпало что-то маленькое, голубовато-лиловое. Засушенное соцветие сирени! Он словно бы на мгновение вернулся на 34-ю улицу, увидел прекрасное лицо Элизабет в тот момент, когда она блаженствовала под его ласками, поцелуями…
        - Моя принцесса!
        Он вздохнул и стал читать.
        Жюстен, любовь моя!
        Прости, мне хотелось тебе написать сразу же, как толькоя получилатвоедлинноеписьмо. Рассказо твоих страданиях поверг меня в шок, но финальный пассаж немного утешил и смягчил боль от нашего расставания.
        Я прекрасно понимаю, почему ты не можешь сорваться и приехать в Нью-Йорк так скоро, как мы оба желаем.
        Чтобы уехать из Франции, тебе пришлось бы уладить множество вопросов, связанных с виноградниками и винокурнями, с конюшнями, замком. Я буду терпеливой, любовь моя, и найду чем себя занять, тем паче что считаю приоритетными душевное равновесие и воспитание сына. После твоего отъезда я много размышляла - вплоть до заключения, что общего будущего у нас нет, но ни на секунду не пожалела о тех моментах невыразимого блаженства, которое мы пережили под сенью лиловой сирени… Это хрупкое соцветие я нашла у себя в сумочке и решила послать тебе, чтобы и ты никогда не забывал этот день.
        Неделю назад со мной приключился прискорбный инцидент, и с тех пор я была нездорова, что объясняет, почему так задержалась с ответом. Ты, конечно, помнишь того бродягу весьма странного вида, который так меня напугал, когда мы с тобой гуляли.
        Я шла по Бродвею вечером, залюбовалась закатом, и вдруг он подходит и срывает у меня с шеи мамин крестильный медальон! Я имела несчастье поднести его к губам после короткой молитвы, чего раньше со мной не случалось. Вор этим воспользовался и унес медальон.
        Па написал жалобу в полицию, рассказал все, что узнал от меня. Двое полицейских побывали во французской больнице на 34-й улице, расспросили сестер. Те сказали, что этот тип, Мартен, у них давно не показывался.
        По мнению монахинь, да и полиции тоже, таких вот полоумных зачастую используют гангстеры: заставляют красть, а потом отбирают и перепродают добычу.
        Мне уже лучше, но лишь потому, что я почти не выхожу из дома, а когда это необходимо, меня всегда сопровождает ма или Норма. И с Антонэном в Сентрал-парк мы, разумеется, ходим только втроем. Не буду врать: я живу в страхе, каким бы иррациональным он ни казался. Я даже перестала посещать курсы медсестер.
        Жюстен издал негодующий возглас. Поднял глаза к небу, словно упрекая высшие силы в том, что не сумели сберечь Элизабет.
        Оказывается, такие инциденты - не редкость в Нью-Йорке, и не только по причине массовой нищеты. Есть и организованные банды, для которых это легкие деньги. Я бы не так переживала, если бы лишилась какого-нибудь другого украшения. Мамин крестильный медальон был моим талисманом, как твой оловянный солдатик.
        Расскажу, как и почему я оказалась в тот день, в пятницу, 16 июня, на Бродвее. Утром пришло твое письмо, и я решила немедленно разорвать помолвкус Анри. Имела место неприятная сцена, но кольцоя больше не ношу. Не сомневайся в моей верности, Жюстен! Отныне для меня не существует никого, кроме тебя, даже если нам придется еще долго прожить в разлуке.
        Спасибо тебе за Перль с жеребенком. Вы с Роже, конечно же, сумеете о них позаботиться. И я бы обрадовалась фотографиям, если ты купишь аппарат.
        Целую тебя от всего сердца, которое живет только нашей любовью!
        Элизабет
        - Любимая моя! - едва слышно проговорил Жюстен. - Моя принцесса! Не зря ты так его боялась!
        Бросить все, собрать вещи, сесть в первый же парижский поезд, оттуда - в Гавр, на пароход, который отвезет его к Элизабет…
        - Я не могу, - вынужден был признаться себе Жюстен. - Увы! Мое присутствие здесь необходимо.
        В Шаранте его удерживало множество обязательств и дел. Его ждали на виноградниках и винных складах, две племенные кобылы должны были разродиться к концу месяца. Еще нужно было подыскать нового садовника, который освободил бы престарелого Леандра от самой тяжелой работы, и еще одну горничную, в помощь Марго.
        - Осенью, после сбора винограда… Ждать осталось недолго! - проговорил он, вставая.
        Жюстен лгал самому себе. Желание преуспеть, заключить выгодные торговые сделки надолго сделают его пленником поместья Гервиль, он это знал.
        Был и еще один нюанс, им до сих пор не осознанный, но игравший важную роль. Прежде, проживая в замке, Жюстен ежедневно контактировал с Гуго Ларошем. Теперь же он был сам себе хозяин.
        Спрятав письмо в карман штанов для верховой езды, Жюстен направился к конюшням. Он был почти в дверях, когда под старым дубом в парке увидел девушку. На голове у незнакомки был белый чепец, через плечо переброшена светлая коса… Она робко помахала ему рукой.
        - Мадемуазель, вы кого-то ищете? - любезно спросил он. - Прошу, подойдите!
        Она нерешительно сделала несколько шагов к нему. Худенькое лицо девушки залилось краской - так она стеснялась.
        - Здравствуйте, мсье, - дрожащим голоском сказала она. - Меня прислал отец. Хочет, чтобы я устроилась на службу. При мадемуазель Элизабет я работала тут, в замке.
        - А кто ваш отец? - перебил ее Жюстен.
        - Гюстав Гайо, местный тележник. Я вернулась домой после смерти матери, чтобы вести хозяйство. Но отец говорит: иди работай. Бакалейщик сказал, в замке есть место горничной. Меня зовут Жермен!
        Жюстен понял: перед ним - та самая крошка Жермен, в пятнадцать лет ставшая жертвой мерзких домогательств Лароша. Он искренне ей посочувствовал: наверняка девушке пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы прийти в замок, где с ней случилось такое несчастье.
        - Мне очень жаль, мадемуазель, но место занято, - сказал он после короткого раздумья.
        - Что ж, тогда…
        Жермен с любопытством поглядывала на собеседника. От отца она слышала про сына Гуго Лароша, унаследовавшего поместье, но как-то не верилось, что это он и есть - парень в белой рубашке, без сюртука и галстука, с растрепанными волосами.
        Жюстен угадал ее сомнения.
        - Я - новый хозяин, - улыбнулся он.
        Жермен удивилась и теперь смотрела на него во все глаза. Несмотря на набожность, она все же испытала смутное удовлетворение, узнав, что ее мучитель умер.
        - Думаю, вы, мсье, своих слуг не обижаете, - тихо сказала она с ударением на «вы». - До свидания!
        Если бы она могла сейчас прочитать мысли Жюстена, то убедилась бы, что права. Он отказал ей только потому, что пожалел. По его вине Ортанс, Марго и старик Леандр узнали про беду девушки. И живи она в доме, рано или поздно кто-нибудь ей бы на это намекнул.
        - Надеюсь, вы найдете хорошее место. Может, в городе? - сказал Жюстен.
        Из конюшни с седлом в руках вышел Роже. Первое, что он приметил, - золотистый отсвет косы на плече у миловидной девушки, румяной, сконфуженной, в скромном сером платье.
        - Здравствуйте! - громко поприветствовал он незнакомку. - Мсье, у вас новая горничная?
        Медвежья услуга… Чуть растерявшемуся Жюстену пришлось быстро соображать, что ответить, чтобы не быть пойманным на заведомой лжи.
        - Может, и так, Роже. Я еще не решил. Можешь проводить мадемуазель до конца аллеи. Под кустами бирючины еще осталась земляника, угости барышню!
        - Что вы, не стоит! - воскликнула Жермен.
        - Не отказывайтесь, мадемуазель! - подхватил Роже. - Садовая земляника, выспевшая на солнышке, - вкуснота!
        Девушка чуть грустно улыбнулась, соглашаясь. Жюстен проводил их взглядом, потом повернулся и через мощеный двор посмотрел на окна кухни. В одном он увидел круглое лицо Ортанс.
        Через две минуты он уже стоял перед своей кухаркой.
        - Ты, конечно, узнала Жермен? Она ищет место горничной, но я отказал. Я готов нанять ее хоть сегодня, если Леандр, Марго и ты никогда, ни словом не обмолвитесь про…
        - Про то, что с ней сделал старый хозяин? Бедная девочка! Мсье, мы будем молчать как рыбы.
        У отца ей лучше не оставаться: он, как овдовел, слишком часто прикладывается к бутылке. Я даю вам слово, и в Леандре не сомневайтесь. Марго тоже девочка благоразумная. Представьте, она боялась, что вы ее прогоните за то, что слушалась и Алин, и Сидони!
        - Спасибо тебе большое, Ортанс. Мне самому неприятно было сказать ей «нет». Выделишь ей хорошую комнату? И еще: с сегодняшнего дня Роже садится за стол со мной, в столовой. Приготовь нам чего-нибудь вкусного к обеду!
        - Слушаюсь, мсье! Что скажете о жареной курочке и белых грибах на гарнир?
        - Чудесно!
        Они подмигнули друг другу. Для всех обитателей замка Гервиль наступили новые времена - покоя и искренней приязни.
        ДАКОТА-БИЛДИНГ, ВОСКРЕСЕНЬЕ, 9 ИЮЛЯ 1905 ГОДА
        Эдвард Вулворт надел перчатки из кожи ягненка, в которых привык водить автомобиль. Это были митенки, не сковывающие движения пальцев, и Антонэн на них тут же зачарованно уставился.
        - Мы уже едем, дедушка? - Ребенку явно не сиделось на месте. - Зачем ты обрезал перчатки на пальцах?
        - Я их такими купил, мой мальчик, - это практично, я лучше ощущаю руль и рычаги.
        - Ты готов? Идем! - торопил его Антонэн.
        - Дождемся наших дам.
        Антонэн кивнул. Элизабет нарядила его в перкалевый костюмчик-двойку темносинего цвета, с матросским воротником в сине-белую полоску. Белая каскетка дополняла ансамбль.
        - Я готова! - объявила Мейбл, входя в гостиную. - Остается дождаться Элизабет. Она только что жаловалась на мигрень. Эдвард, обязательно ли ей ехать с нами?
        - Думаю, да, - с уверенностью отвечал муж. - Ей нужно возвращаться к нормальной жизни. Антонэн, сбегай за мамой!
        - Я уже тут, па.
        Вошла Элизабет - бледная, похудевшая. Мейбл с Эдвардом поняли, что она слышала их разговор с порога. Мейбл распахнула ей свои объятия.
        - Милая, мы едем на машине, ты можешь ничего не опасаться, - заверила она ласково. - Иди сюда и присядь на минутку!
        Молодая женщина, в длинном летнем шелковом платье синего цвета, отрицательно покачала головой. В руке у нее был зонтик от солнца.
        - Если уж ехать, то сейчас, ма! Я злюсь на себя за то, что столько времени просидела дома, как затворница. Я, которая еще в Париже пообещала себе быть бесстрашной! И сколько забот я доставила всем вам! Бонни и дяде Жану пришлось дважды закрывать магазин, чтобы приехать меня навестить. Леа Рамбер тоже приезжала. Но теперь все будет, как раньше. Со вторника я снова иду на курсы.
        - Поздравляю, моя девочка! Все правильно. Уверяю, сегодня ничего плохого не случится, - заверил ее Эдвард. - Покатаемся немного по Манхэттену, потом переедем по висячему мосту - и мы в Бруклине. Я припаркуюсь возле магазина Дюкенов. Бонни ждет нас к чаю.
        - Норма приготовила шоколадный торт, - подхватила Мейбл. - Я положила его в корзинку и накрыла салфеткой.
        - Жаль, что у нее сегодня выходной. Взяли бы ее с собой! - Элизабет вздохнула.
        - В следующий раз - непременно, - отвечал Эдвард. - Думаю, будем устраивать такие выезды-прогулки каждое воскресенье. Внук меня поддержит. Правда, Антонэн?
        - Конечно, дедушка! И я хочу перчатки, как у тебя, - без пальцев!
        Забавное гримасничанье сына отвлекло Элизабет от тревожных мыслей. Дни напролет она боролась с глубинным психологическим дискомфортом, не покидавшим ее после того нападения на Бродвее. И, несмотря на все ее усилия, вопросов было больше, нежели ответов.
        «Почему этот инцидент так меня шокировал? Этот человек не бил меня, не толкал. Если задуматься, в замке я пережила куда худшее!»
        И все же Элизабет твердо знала: незнакомец еще появится, и это снова будет душевная травма.
        Прогулка, которую Эдвард желал сделать максимально приятной для всех, началась с того, что они объехали вокруг Сентрал-парка, благо там недавно обустроили дорогу для конных упряжек и автомобилей, которых становилось все больше. Элизабет, сидя с сыном на заднем сиденье, радовалась этой возможности полюбоваться, не утруждаясь физически, зеленью лужаек, дремлющими в тени деревьев барашками и теннисными кортами. Молодежь в белых одеждах упражнялась в этом популярном спорте.
        - Мам, может, в зоопарк? - предложил Антонэн.
        - В зоопарк мы идем в воскресенье, милый. - Элизабет погладила мальчика по голове. - А может, дедушка свозит нас в Луна-парк[50 - Парк аттракционов, открытый в мае 1903 г. в Кони-Айленде. сгорел при пожаре в 1944 г. (Примеч. автора)] Ты уже достаточно большой. Там множество каруселей, все красивое и яркое, и звери тоже есть. Вечером включаются разноцветные электрические гирлянды. В журнале писали, что аттракционы - это что-то невероятное!
        - Прямо сейчас едем!
        - Нет, нас ждет в гости тетя Бонни. И до Бруклинского моста уже недалеко, - отвечала Элизабет. - Будь послушным мальчиком!
        За проезд по мосту, протянувшемуся над спокойным проливом Ист-Ривер, с каждого транспортного средства взималась плата[51 - До 1891 г. - и с пешеходов. Плату за проезд для транспорта на конной тяге и автомобилей отменили в 1911 г. (Примеч. автора.)].
        В этот прекрасный июльский день на пешеходной части моста было множество гуляющих. Дамы - в лучших, нарядных платьях, мужчины - в воскресных костюмах и шляпах-канотье. Дети послушно следовали за взрослыми.
        - Антонэн, мы с твоей бабушкой присутствовали при открытии этого замечательного сооружения в 1883 году, - сказал Эдвард Вулворт, который после оплаты проезда медленно ехал по мосту. - Людей была масса, в том числе и официальные лица. Президент Соединенных Штатов Честер Алан Артур и губернатор Нью-Йорка Гровер Кливленд тоже присутствовали. Вечером был салют, длившийся целый час[52 - Достоверный факт (Примеч. автора.)].
        - Феерическое зрелище! - кивнула Мейбл. - Бывали дни, когда мне приходилось несколько раз переходить через мост туда-обратно, а это почти четыре километра. Честно говоря, мне больше нравится ездить в Бруклин на пароме.
        Элизабет знает!
        - Да, дорогая. И предложение я тебе сделал, как раз когда мы плыли на пароме. Только-только отчалили от Манхэттена, - подхватил ее супруг.
        - Как романтично! - умилилась Элизабет. - Вы никогда не рассказывали.
        - Один из лучших дней моей жизни! - со вздохом произнесла Мейбл. - Представитель блестящего семейства Вулвортов, живущий в фешенебельном районе Нью-Йорка, попросил меня стать его женой - меня, скромную продавщицу, дочь владельцев бакалейной лавки!
        Антонэн разглядывал металлические тросы, протянувшиеся между массивными гранитными опорами моста. Каждый раз, когда мальчик смотрел на эти уходящие в небо натяжные конструкции, он представлял себе, как карабкается по ним вверх - и взлетает.
        - Дедушка, почему мы едем на машине? - возмутился он. - Лучше бы пешком! Мне скучно.
        - Антонэн, перестань ворчать, - пожурила его Мейбл. - Знаешь, каких зверей я видела на этом мосту?
        - Коров?
        - Нет, мой хороший. Слонов! Двадцать одного слона из знаменитого цирка Барнума провели по мосту! [53 - Достоверный факт. В мае 1884 г. Финеас Тейлор Барнум доказал прочность моста, проведя по нему 21 слона из своего цирка (Примеч. автора.)] Помнишь, Эдвард?
        - Помню, конечно. Дома должна быть почтовая открытка, напечатанная в честь этого события. Вечером поищем!
        Элизабет притянула сына к себе. Антонэн потерся щекой о ее плечо. Поглаживая мальчика по мягким волосам, черным как вороново крыло, молодая женщина внезапно подумала: «Мне казалось, он унаследовал цвет волос от Ричарда. Но ведь и у папы были черные, слегка волнистые волосы!»
        Эдвард посигналил, съезжая с моста на широкую брусчатую улицу. Через полчаса он уже парковал автомобиль возле бакалейного магазина Дюкенов.
        Бонни поджидала их возле витрины, укачивая в коляске маленького сына.
        - Жан! - позвала она. - Гости приехали!
        Начался обычный ритуал поцелуев, рукопожатий, комплиментов кругленьким щечкам Уильяма. Но центром внимания сегодня была, бесспорно, Элизабет. С ней носились, как с человеком, который только-только выздоровел после тяжелой болезни.
        НА БРОДВЕЕ, В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, В 7 ВЕЧЕРА
        По дороге домой Эдвард настоял, чтобы Элизабет пересела на переднее сиденье. Молодая женщина ощущала, как внутри нарастает нервозность, хотя видимой причины не было. Ни духоты, ни чрезмерной жары, и вечер прошел в приятной семейной обстановке. Бонни накрыла на стол на втором этаже, в уютной квартирке над магазином.
        Жан в очередной раз предложил Мейбл брать с них арендную плату, та снова отказалась. Элизабет отметила про себя, что настроение у дяди после этого только улучшилось, и даже про разорванную помолвку он предпочел не говорить.
        Элизабет поняла наконец причину своей тревоги, когда, вернувшись на Манхэттен через Вильямсбургский мост, Эдвард вырулил на Бродвей.
        - Па, зачем мы здесь? Уже поздно, Антонэн спит на ходу.
        - Хочу пригласить вас на ужин в «Keeler's Restaurant»[54 - Заведение существовало в ту эпоху и существует сейчас. (Примеч. автора.)], - отвечал Эдвард. - Холодные закуски, в кругу семьи… Это прекрасное заведение, я часто бываю там с клиентами. И, прошу заметить, находится довольно далеко от того места, где на тебя напали.
        - Я прекрасно помню, где находится ресторан, па. Но мы проедем практически мимо прачечной Моро и шляпного магазина, где меня приводили в чувство. Ты это делаешь нарочно!
        - Лисбет, а помнишь, как, еще живя во Франции, в письме ты рассказывала, что упала с лошади и испугалась. Твой дядя Жюстен, дававший тебе уроки верховой езды, настоял на том, чтобы ты сразу же вернулась в седло, - нельзя зацикливаться на поражении. Сегодня - похожий случай. Я считаю, тебе нужно здесь бывать. Все прекрасно! Мы едем по Бродвею, замечательная погода, небо ясное, пешеходы спешат по своим делам. Я пытаюсь тебе показать, что ты ничем не рискуешь.
        - Эдвард, это тот редкий случай, когда я с тобой не согласна! - воскликнула Мейбл с заднего сиденья. - Элизабет права, едем лучше домой! Антонэн, бедняжка, дремлет, положив голову мне на колени. У меня уже ноги затекли!
        - Как прикажете, дамы!
        - Спасибо, па, - прошептала Элизабет.
        И с облегчением стала смотреть на оживленную толпу, передвигающуюся по обеим сторонам улицы. С постоянным притоком иммигрантов и развитием порта, одного из крупнейших в мире, Нью-Йорк стал самым населенным городом Соединенных Штатов.
        «Чего я боюсь? - спрашивала она себя. - Все, что произошло, - не случайность. И у меня есть тому доказательства».
        И тут она его увидела - метрах в пятнадцати, под уличным фонарем. Элизабет показалось, что ее сердце перестало биться, - так она разволновалась.
        - Па, пожалуйста, сбавь скорость! Это он! Слева, у края тротуара.
        Эдвард напрягся, резко утопил педаль тормоза. Припарковался он кое-как и двигатель глушить не стал. Отсюда можно было рассмотреть лицо мужчины, казалось, не замечавшего общего оживления на улице.
        - Полицейские плохо делают свою работу, - буркнул он. - Смотри, Лисбет! Возле входа в театр - двое полицейских, но они заняты болтовней. Зачем ловить подозрительных типов? А ведь я подал жалобу в их участок!
        Мейбл все слышала. И тоже во все глаза уставилась на обидчика своей дочери.
        - Эдвард, что ты собираешься делать? - тихо спросила она. - Если этот тип не продал медальон, есть шанс его вернуть. Сходи и предупреди полицейских!
        - Он давно продал медальон, он же золотой, - заявила Элизабет. - Ну и пускай! Па, пожалуйста, едем! Умоляю тебя! Едем домой.
        - А воры пускай разгуливают по улицам? Из-за этого мерзавца ты три недели дрожишь от страха, - не дал себя уговорить мистер Вулворт. - Нет, я обязан что-то предпринять!
        - Па, я тебя очень прошу, не надо! Не выходи из машины! - молила Элизабет. - Едем!
        Сама она не сводила с бродяги глаз, заинтригованная его неподвижностью. Вид у него был отсутствующий, как если бы он затерялся в другой вселенной. Тут Эдвард торжествующе прошептал:
        - Полицейские идут в нашу сторону! Я помахал, и один из них заметил! Сейчас перейдут через дорогу, и я попрошу арестовать твоего обидчика, Лисбет! И ты сможешь о нем не думать. Не выходите из салона!
        Эдвард вышел на проезжую часть. Мейбл сидела тихо, склонившись над крепко спящим ребенком.
        - Ма, если Антонэн проснется, не дай ему встать, - попросила Элизабет встревоженным тоном. - Не хочу, чтобы он это видел.
        - Что - это, милая? - удивилась та.
        В ушах у Элизабет шумело, к горлу подступил комок. Она размышляла, что ей сделать - или не сделать, - чтобы порочный круг кошмаров наконец разорвался. Дальше события развивались с устрашающей скоростью, не давая изменить то, что было предрешено. В ее жизни так уже не раз бывало.
        Полицейские, с пистолетами наголо, побежали через дорогу. Один задел женщину с младенцем на руках, и она возмущенно вскрикнула. Бродяга увидел полицейских. На его лице мелькнула паника, и, вместо того чтобы убегать по тротуару, он бросился вперед, на проезжавший мимо на скорости автомобиль. Ударился об удлиненный капот, и его отшвырнуло назад, на камни мостовой.
        - Нет! Нет! Нет! - сквозь рыдания вскрикивала Элизабет с расширенными от ужаса глазами. - Я знала! Господи, я знала и ничего не сделала! Чем же я лучше его? Он не заслуживает смерти, да еще из-за меня!
        - Не говори глупости, милая, - возразила Мейбл, тоже до крайности шокированная. - Этот человек безумен, это же очевидно!
        Вокруг недвижимого тела, распростертого на проезжей части, начала собираться толпа. Эдвард беседовал с полицейским. Водитель форда последней модели, известной как «Форд-Т»1 - 1, растерянно стоял рядом.
        Элизабет открыла дверцу, вышла и направилась к месту инцидента. Состояние у нее было почти сомнамбулическое. Она уже видела все это - раньше, в страшном сне.
        «Все, как тогда! - мысленно ужаснулась она. - Все! Я никогда не желала этому бедолаге смерти, но и не вмешалась!»
        Стоило ей приблизиться, как Эдвард бросился наперерез, удержал за руку.
        - Я просил оставаться в машине, - сказал он. - Вернись к Мейбл, Лисбет. Это зрелище не для тебя.
        Он продолжал удерживать молодую женщину за локоть. Элизабет резко выдернула руку.
        - Па, он еще жив?
        - Да, но, как я понял, в критическом состоянии. Ударился бедром об автомобиль, а потом головой о брусчатку. Кого-то отправили звонить в скорую. Его отвезут во французскую больницу, он числится местным пансионером. Лисбет, ты куда?
        - Па, отпусти! Я собираюсь работать медсестрой, пора привыкать к виду раненых! - возразила Элизабет, у которой в лице не было ни кровинки.
        Она стала расталкивать зевак. Подбежал полицейский и повелительным жестом ее остановил.
        - Хочу удостовериться, что это действительно он напал на меня три недели назад и украл медальон, - сказала она. - Если это так, то я попрошу, чтобы в больнице его обыскали. Медальон - память о матери, я очень им дорожу.
        - Хорошо, мисс, проходите!
        - Мадам Джонсон, - поправила его Элизабет. - А это - мой отец, мистер Вулворт. Это он указал вам на моего обидчика.
        Полицейский уважительно кивнул. И даже вызвался ее сопроводить. Когда они подошли, распростертый на дороге бродяга не подавал признаков жизни. Элизабет не заметила ни дырявых подметок на его ботинках, ни того, как грязна его одежда и сколько в ней прорех.
        Под головой у него расплывалась кровавая лужа - на это страшно было смотреть. Впервые она видела его без засаленной кепки, которая, скорее всего, слетела с головы во время столкновения.
        Тут раненый слабо застонал и широко открыл глаза, глядя в небо. Против воли Элизабет подалась вперед, а потом и склонилась над тем, кто так долго держал ее в страхе. И внутренне ужаснулась, увидев светло-серые, с золотыми крапинками, глаза - затуманенные, словно бы незрячие, но показавшиеся такими знакомыми.
        - На помощь! Спасите! - пробормотал мужчина по-французски.
        Она единственная поняла эти три едва слышно произнесенных слова. У Элизабет подкашивались ноги, путались мысли. Ей пришлось опуститься на корточки. В душе больше не было ни страха, ни злости. С бесконечным состраданием смотрела она на глубокие шрамы у него на лбу и левой стороне черепа. Судя по короткому ежику седых волос, его несколько недель назад побрили.
        Вдалеке взвыла сирена скорой. Несчастный умолк, глаза его закрылись. Элизабет бросало то в жар, то в холод. Она взяла умирающего за костлявую, как у скелета, руку. И, потрясенная, уставилась на крупную, округлую коричневую родинку на уровне левой ключицы.
        Вспомнилась картинка из прошлого - четкая, цветная. Отец обмывает торс в эмалированной лохани, в крошечной комнатушке, которую они неделю снимали в доме без всяких удобств в Бронксе по приезде в Нью-Йорк.
        «Я еще спросила, пропадет ли эта круглая отметина от мытья, - вспомнила она. - Папа, хоть и был расстроен, тогда улыбнулся».
        Молодую женщину захлестнул шквал эмоций. Тут были и нежданная радость, и безумная надежда. А Эдвард уже начал терять терпение. Он находил поведение дочки странным и, конечно же, неуместным в такой ситуации. Он попытался ее поднять.
        - Лисбет, довольно! Что ты делаешь? Идем!
        Полицейские, да и толпящиеся вокруг зеваки, тоже недоумевали, почему эта красивая, элегантно одетая дама, бесспорно богатая, вдруг так заинтересовалась нищим в лохмотьях.
        Элизабет выпрямилась, пошатываясь. На ее красивом лице застыло упрямое выражение. Едва она отпустила руку пострадавшего, как ощутила мучительное чувство утраты.
        - Это папа. Думаю, это папа, - проговорила она по-французски.
        Эдвард расслышала слово «папа», но подумал, что она обращается к нему. Молодая женщина повторила фразу уже по-английски. Приемный отец нахмурился.
        - У тебя каша в голове, милая! И это неудивительно, - вполголоса проговорил он. - Сейчас мы поедем домой и ты примешь успокоительное, прописанное нашим новым доктором.
        - У него глаза, как у папы и дяди Жана, и шрамы на голове. В кошмарах я часто вижу, как те бандиты избивают отца. Бьют его по голове, па, по голове! А еще я увидела ту родинку. Слава Богу, что на плече рубашка порвана!
        - Твой отец погиб девятнадцать лет назад, и его тело выловили в Гудзоне! - попытался ее урезонить Эдвард. - На куртке были медные пуговицы с эмблемой компаньонов-плотников. Лисбет, ты бредишь!
        Рядом затормозила скорая. Полицейские принялись разгонять последних зевак. Подбежали два медбрата с носилками.
        - Компаньоны-плотники… Батист Рамбер! - вскричала Элизабет нервно. - Вот кто может его опознать. И дядя Жан! Особенно дядя Жан! Они же братья. Надо срочно ему сказать!
        - Согласись, все это звучит дико, - сказал Эдвард, занявший выжидательную позицию.
        Молодая женщина отвернулась от него, чтобы следить за каждым движением медбратьев.
        - Куда вы его повезете? - спросила она. - Я должна знать!
        - Это же нищий, мисс. Значит, во французскую больницу. Это распоряжение полицейских. Сестры о нем позаботятся.
        - Там есть хорошие врачи?
        - Понятия не имею. Доктора там тоже французы.
        - Его лучше полечат в больнице Маунт-Синай! - заявила она, наблюдая, как носилки заносят в автомобиль.
        - А кто оплатит расходы? - возмутился водитель, уже готовый захлопнуть дверцу.
        Эдвард Вулворт силой потащил Элизабет к своему авто. Он был мрачным, как туча, и уже всерьез сомневался в ее душевном здоровье. Элизабет вырывалась, злилась, но все же шла к автомобилю, где их дожидались Мейбл с Антонэном.
        - Па, я долго скрывала от вас с ма, что вижу вещие сны, вернее, кошмары. Но все-таки призналась, не вдаваясь в детали. Не помню точную дату, но мне уже снился этот инцидент. Я проснулась в панике. В том сне был мужчина, которого я так боялась, только я тогда не поняла, какая между нами может быть связь. Все было, как сегодня: автомобиль, который его сбил, и вечернее освещение, и масса людей вокруг. Говорю тебе, это папа! Я была слепа. Судьба сводила нас раз за разом, а я, глупая, убегала!
        Элизабет кричала так громко, что Антонэн проснулся, уцепился за Мейбл и заплакал.
        - Кто-нибудь объяснит мне, что, в конце концов, происходит? - спросила Мейбл. - Лисбет, ты говоришь о своих кошмарах. Почему?
        - Расскажу завтра, ма. Потом! Па, очень прошу, дай мне денег. Я на такси поеду к дяде Жану. А вы - домой, поужинаете с Антонэном. Поедешь домой, мое сокровище? И будешь очень хорошим мальчиком. Бабушка почитает тебе волшебные сказки перед сном. А у меня есть очень важное дело.
        Мальчик, еще совсем сонный, прижался к Мейбл, которая отчаялась получить хоть какие-то разъяснения.
        - Лисбет, тебе надо успокоиться, - вздохнув, сказал Эдвард.
        - Успокоюсь, когда смогу держать папу за руку. Вот увидишь, я права! Хотя… Может, и нет. Я тогда была совсем маленькая. А вот Жан и Батист - они наверняка разберутся.
        Тут Мейбл поняла, что речь о Гийоме Дюкене.
        - Отпусти ее, - обратилась она к мужу. - А мне все расскажешь по дороге.
        В дело снова вмешалось провидение. С северного конца улицы приближалось такси. Элизабет помахала рукой, останавливая автомобиль, а потом села в него, даже не поцеловав на прощание сына.
        БАКАЛЕЙНЫЙ МАГАЗИН ДЮКЕНОВ, СПУСТЯ ПОЛЧАСА
        Бонни с Жаном, сидя друг напротив друга под освещавшей стол лампой, доедали свой ужин. Уильям спал в их супружеской спальне.
        - Есть еще кусок шоколадного торта. Хочешь?
        - Нет, Бонни. Овощной суп, яйца всмятку - отличная еда, мне хватит. А вот капельку бренди, чтоб все лучше переварилось, - пожалуй!
        - Сегодня все прошло как нельзя лучше. Мадам Мейбл такая милая! Представь, если бы нам пришлось еще оплачивать аренду? Дела и так идут плохо, пришлось бы сразу закрыться.
        Муж только поморщился. За пять лет по соседству обосновались еще два бакалейщика, и конкуренция стала жесткой.
        - Из кожи вон лезешь, а продажи падают, моя красавица! Бонни, я вот о чем подумал… Может, предложить клиентам блюда французской кухни? Пусть приходят с какой-нибудь посудиной и покупают порционно? Ты ведь отлично готовишь.
        - Надо подумать. Не знаю, законно ли это. Постой-ка… А почему бы не спросить об этом у мистера Вулворта? Вы хорошо ладите, особенно когда речь заходит о бедном Анри!
        - Тут я с ним полностью согласен: племянница заслуживает лучшего. Твой Анри быстро утешился. Позавчера на подвесном мосту я встретил Тони Рамбера, он был на велосипеде. Сказал, что мсье Моро с кузиной Оттавией, как у нас принято говорить, «встречаются».
        - Жан, послушай-ка! Кто-то тарабанит в железный ставень внизу! Пойду посмотрю!
        - Нет, мы закрыты. Наверняка какой-нибудь пьянчужка или сосед выскочил за солью или сахаром. Нам тоже положен отдых!
        Жан пошел за бутылкой и бокалом. Но Бонни продолжала настороженно прислушиваться.
        - Стучат все сильней и сильней, Жан! Господи, тебя зовут по имени! Да это наша Лисбет!
        Она подбежала к единственному окну и распахнула створки. Первым, что увидела Бонни, высунувшись из окна, было такси с заведенным мотором. Элизабет посмотрела вверх. Выражение ее лица в блеклом свете уличных фонарей было очень странное, и Бонни испугалась, решив, что случилось несчастье.
        - Бонни! Передай дяде, чтобы спускался. Быстрее, умоляю! Время не ждет.
        - Что-то серьезное? Антонэн опять упал и поранился?
        - Пожалуйста, пусть поторопится! Бонни, бога ради! Ты не волнуйся, все живы и здоровы: и Антонэн, и Мейбл с Эдвардом.
        Встревоженный поздним визитом, Жан схватился за туфли. Быстро расчесался, надел куртку.
        - Что-то стряслось, - обратился он к жене. - Но ты не переживай, я позвоню сразу, как только разберусь, что к чему.
        Он сбежал по лестнице и вышел через заднюю дверь в переулок, выходящий на большую улицу. Элизабет вздрогнула, когда он выскочил на нее из темноты. И моментально вцепилась в его руку.
        - Ты мне очень нужен, - сказала она. - Мы сейчас едем на 34-ю улицу, это на Манхэттене, там французская больница. Или скорее приют для бездомных.
        - Так далеко! - удивился Жан. - Чуть ли не час добираться!
        - Ты прав, дядя Жан. Только бы нам не опоздать!
        Водитель поздоровался с новым пассажиром, помог им разместиться на заднем сиденье. Едва машина тронулась, Элизабет еще крепче сжала руку Жана.
        - Не бойся, я не сошла с ума, - прошептала она. - Я уверена, что нашла папу.
        - Гийома? Моего брата Гийома? Быть не может!
        - Помнишь, тот бродяга, который украл у меня медальон, и я еще так его боялась? Это папа, я уверена. И ты, дядя Жан, должен установить его личность. Сегодня вечером он стал жертвой несчастного случая. Но вы же выросли вместе
        - папа, ты и ваш старший брат Пьер! Помню, когда мы плыли на «Гаскони», ты рассказывал, что вы втроем ходили на реку купаться в одних кальсонах. На плече у того человека я увидела круглую родинку, но ты, быть может, найдешь и другие отличительные знаки. Я хотела привезти в больницу сразу и Батиста Рамбера, но это можно сделать позже, после того, как ты на него посмотришь. Отец… Мой родной отец! Папа!
        Элизабет захлебнулась рыданиями. Потрясенный, растерянный Жан потребовал подробностей: что за несчастный случай, что было дальше. Он ни на миг не допустил мысли, что Элизабет не в себе. Ей пришлось выдержать немало испытаний, не теряя стойкости и ясности рассудка. Даже в то утро, когда она пыталась утопиться в Сене, это было рациональное решение, принятое, чтобы не страдать и не лгать.
        - Я понял, - просто ответил он, более-менее разобравшись в ситуации. - Хорошо, что сразу приехала за мной, Элизабет. Судя по тому, что рассказывал мистер Вулворт, тело, выловленное тогда в Гудзоне, опознать было невозможно. Единственная зацепка - это куртка и те пуговицы.
        - Да, я помню.
        - Если это Гийом, я его узнаю, - продолжал Жан взволнованно. - Господи! Это было бы настоящее чудо!
        - Дядя Жан, мы должны молиться. Он мог умереть в скорой или по прибытии в больницу.
        - Не отчаивайся, племянница! Если твой отец держался столько лет, живя в ужасных условиях, то не затем, чтобы сейчас умереть! Монахини в этом заведении, как я понял, считают его душевнобольным? Вот это может оказаться непоправимо, так что особо и не радуйся.
        ФРАНЦУЗСКАЯ БОЛЬНИЦА НА 34-Й УЛИЦЕ
        У Элизабет дрожали руки, когда она попыталась рассчитаться с водителем такси. Этим занялся Жан, оставив ему щедрые чаевые.
        - Скорая уже уехала, - сказала она.
        - И что с того? Они добрались намного быстрее нас. Я здесь бывал, примерно полгода назад. Навещал одного матроса, ирландца, с которым познакомился на набережной. Бедняга упал с погрузчика. Теперь эта больница принимает пациентов со всего города. Подумать только! Я мог пройти мимо брата, если это и вправду Гийом, и даже на него не глянуть!
        Они постояли перед восьмиэтажным зданием из кирпича и камня. В некоторых окнах еще горел свет.
        - Идем, Элизабет, - сказал Жан, у которого сердце грозило выпрыгнуть из груди.
        В вестибюле их встретила сестра Бландин. Задержалась взглядом на лице молодой посетительницы.
        - Добрый вечер, сестра! Мы уже встречались. Недавно мне стало плохо на улице, и вы мне помогли.
        - Я помню. Что привело вас к нам сегодня?
        - Это мой дядя Жан Дюкен, и мы хотели бы узнать, что с пациентом, который пострадал в аварии на Бродвее. Вы зовете его Мартеном.
        - Которого вы так боялись? Позвольте спросить, почему его судьба вас так интересует?
        - Племянница стала свидетельницей трагедии, - сухо пояснил Жан, которого безмятежность монахини раздражала. - И мы пришли узнать, как себя чувствует раненый.
        - Похвальное намерение, хоть меня это и удивляет, - отвечала сестра Бландин. - Сейчас Мартен в операционной, его осматривают врачи. Советую вам вернуться сюда завтра или позвонить.
        - Я буду сидеть тут, сколько понадобится! И дядя Жан тоже. Здесь, в вестибюле! - постановила Элизабет. - Сестра, ваше время ценно, и я не стану донимать вас рассказами о своем прошлом. Но я уверена: этот человек, Мартен, - мой отец, мой папа, который исчез из моей жизни, когда мне было всего шесть лет. В тот день в Бронксе на него напали бандиты. А этот вот мсье - его родной брат, я привела его сюда, чтобы развеять последние сомнения.
        - Племянница все верно говорит, - кивнул Жан. - Мы ночь просидим на вот этой банкетке, если понадобится!
        - В таком случае попрошу, чтобы вам принесли чаю! - проявила вежливость монахиня
        Ждать Элизабет и Жану предстояло еще очень долго.
        21. ВОСКРЕШЕНИЕ
        ДАКОТА-БИЛДИНГ, НОЧЬ С ВОСКРЕСЕНЬЯ, 9-ГО НА ПОНЕДЕЛЬНИК, 10 ИЮЛЯ 1905 ГОДА
        Был час ночи, но Вулворты еще не ложились. Весь вечер они просидели на софе в гостиной, дожидаясь возвращения дочери. Но Элизабет только что позвонила из французской больницы и сказала, что до утра не приедет.
        И теперь Эдвард, который с ней поговорил, расхаживал по просторной комнате, освещенной единственной лампой с опалово-розовым абажуром.
        - Что еще она сказала? - спросила Мейбл. - Это действительно ее отец?
        - Их с Жаном пока к нему не пускают, - отвечал Эдвард. - И они решили посидеть какое-то время в больнице. Господи, бред какой-то! Этот оборванец - Гийом Дюкен? Но где он был эти девятнадцать лет? Мог бы связаться с семьей во Франции. И почему не разыскивал малолетнюю дочь по интернатам?
        - Эдвард, он бы ее там не нашел, - вставила свою ремарку Мейбл. - Вспомни, мы же не ответили на объявление этого негодяя Лароша, опубликованное, когда он был тут, в Нью-Йорке!
        - Слава Богу, хотя бы детство у Элизабет было спокойным! Признаюсь тебе, дорогая: я всем сердцем желаю, чтобы Жан положил всем этим бредням конец. Чтобы он не узнал своего брата в этой жалкой развалине, мало похожей на человека. Страшно представить, какую жизнь вел этот тип в самых ужасных трущобах Нью-Йорка!
        - Эдвард, прошу, не говори так! Мы еще ничего не знаем. Ты боишься?
        - Да, боюсь! За Элизабет, нашу любимую дочку, которую я считаю таковой в силу отеческой любви, которую к ней испытываю. Что значат узы крови в сравнении с неизменной преданностью, заботой и нежностью, которые она видела от нас? Лисбет придет в отчаяние, если ее надежды рухнут, а еще хуже, если Гийом Дюкен окажется жалкой пародией на себя прежнего!
        Мейбл кивнула, но с видимым сомнением. Встала, обняла мужа.
        - Уже очень поздно, дорогой, и я устала. Пожалуйста, идем спать! Утро вечера мудренее.
        ФРАНЦУЗСКАЯ БОЛЬНИЦА, ПОНЕДЕЛЬНИК, 10 ИЮЛЯ 1905 ГОДА, В ДВА ЧАСА НОЧИ
        Для Элизабет и Жана это был судьбоносный момент. Они проследовали за сестрой Бландин на третий этаж больницы. Посередине длинного коридора монахиня остановилась, указала на приоткрытую дверь.
        - Даю вам четверть часа! Прогнозы докторов для Мартена отнюдь не радужные. Ему прооперировали раненое бедро, но после анестезии он не очнулся, что дает повод заподозрить нарушение деятельности мозга. Он в коме. Скажу еще, что его помыли и переодели в чистое белье.
        С этими словами она беззвучно удалилась. Элизабет тихонько толкнула выкрашенную в белый цвет дверь, в волнении схватила Жана за руку. Какое-то время оба с замиранием сердца смотрели на человека на безукоризненно чистой постели. Голова у него была перебинтована. Настенный светильник слабо освещал палату.
        - Нет, это не мой брат, - проговорил наконец Жан.
        - Он, разумеется, переменился, - отозвалась Элизабет. - Я точно знаю: это папа. Стоило взять его за руку, и я это почувствовала. Для меня важен не только цвет глаз и родинка. Есть кое-что еще…
        - Хорошая моя девочка, ты ошибаешься!
        Элизабет только отмахнулась. Она приставила к кровати стул, села и замерла, не сводя с больного глаз. Жан примостился по другую сторону кровати на табурете.
        - Дядя, если у тебя есть хоть тень сомнения, очень прошу, поищи какие-то знаки! Должно же быть что-то, доказывающее, что это действительно твой брат. Детские шрамы или бог весть что еще…
        Молодая женщина тихо заплакала, снова взяла пострадавшего за руку. И моментально испытала прилив бесконечной радости. В тишине палаты слышалось напряженное дыхание больного, но для Элизабет звучал и внутренний голос, который повторял: «Это он, не бросай его!»
        - Мама? - прошептала она. - Я обещаю, мамочка!
        Жан вздрогнул. С тревогой воззрился на племянницу, но спрашивать ничего не стал - к горлу подступали рыдания. В раскрытой горловине больничной робы на шее у больного он увидел родинку - в том же месте, что и у Гийома. И еще кое-что - глубокий шрам на левом предплечье, которого Элизабет со своего места видеть не могла.
        Он деликатно пробежал пальцами по бледному лицу пострадавшего, внимательно в него всматриваясь.
        - Закрой-ка глаза на минутку, Лисбет, - потребовал он неожиданно охрипшим голосом. - Делай, что говорю!
        Впечатленная этой резкостью, она поспешно зажмурилась. Жан откинул одеяла. Встал, чтобы лучше рассмотреть правую ногу больного. Во рту у него пересохло, когда он указательным пальцем провел по другому шраму, на коленке, - беловатому, на котором не росли волосы.
        - Господи, возможно ли? - пробормотал он, снова укрывая больного.
        - Что, дядя Жан? Что? - всполошилась Элизабет.
        - Прости, что сомневался, моя девочка! Да, это мой брат Гийом! Живой! Господи, он все это время был жив!
        От волнения он осекся и какое-то время жадно всматривался в лицо с закрытыми глазами, неподвижное и, таинственным образом, безмятежное. А потом заплакал. Сначала скупо, а потом по-детски, захлебываясь слезами, которые текли по щекам, по носу.
        Элизабет улыбнулась. Необъяснимые прежде картинки ее плохого сна стали реальностью. Она поднесла руку своего вновь обретенного отца к губам и стала легонько целовать.
        - Ты будешь жить, папочка, - тихо произнесла она минуту спустя. - Ты не можешь снова меня оставить!
        - Да, Гийом, ты должен жить! - выдохнул наконец и Жан. - Кто мог подумать, что шрамы так пригодятся, когда ты их себе ставил? Иначе я бы тебя и не узнал, в таком виде…
        Он всхлипнул и умолк, заметив, что Элизабет смотрит на него сияющими, счастливыми глазами.
        - Папа, ты слышал? Это твой брат Жан, самый младший из Дюкенов! Вспомни мельницу на берегу Шаранты, и как каменные жернова перетирают зерно! И наш домик, и цветущий сад, за которым с любовью ухаживала мама! Папочка, очнись ради меня, своей дочки, ради мамы! Ради своей прекрасной Катрин! Ты ее часто так называл, я помню!
        - А меня ты водил на речку ловить раков, Гийом! - подхватил Жан. - Я как-то вытащил большущего, и он цапнул меня за палец. Ты тогда смеялся!
        Так их и застала сестра Бландин - за воспоминаниями. Посмотрела на настенные часы.
        - Сестра, очень прошу, разрешите нам побыть еще! - попросила Элизабет, едва монахиня показалась на пороге. - Мы никому не мешаем. Соседняя кровать свободна.
        - Это правда мой брат! - обрадованно воскликнул Жан. - Я отсюда не уйду!
        - Брат он вам или нет, наш пациент нуждается в отдыхе и покое, - вынесла вердикт монахиня. - Я с удовольствием выслушаю разъяснения, если вы пожелаете их дать, в моем кабинете на первом этаже. И, если понадобится, сверюсь со старыми регистрационными книгами. Там указано, когда Мартен попал к нам впервые.
        И сестра Бландин невозмутимо указала им на дверь. Элизабет еще колебалась.
        - Но ведь папа может умереть в наше отсутствие! - сказала она. - Когда я держу его за руку, то знаю: он это чувствует!
        - Мадам, разумеется, вы сможете навещать Мартена, если будет установлено, что он ваш отец.
        - Ладно, - уступил Жан. - Следуем за вами, сестра!
        ДАКОТА-БИЛДИНГ, ПОНЕДЕЛЬНИК, 10 ИЮЛЯ 1905 ГОДА
        При виде входящей в столовую Элизабет Мейбл вздохнула с облегчением. Было девять утра. Эдвард помогал Антонэну справиться с завтраком, но мальчик вскочил со стула, едва увидев мать.
        - Мамочка, милая! - приговаривал он, словно после долгой разлуки.
        Молодая женщина взяла его на руки, крепко обняла. Он обвил ее шею своими маленькими ручками.
        - Где ты была?
        - В больнице, Антонэн. Всю ночь. Присматривала за пациентом, который очень болен.
        - Но больше не пойдешь, правда? Скажи? И можно я пойду к себе в комнату поиграю?
        - Да, конечно иди. Через время я к тебе загляну!
        Норма принесла кофе. Мейбл все рассказала своей домоправительнице, как только та вернулась после выходного.
        - Если всю ночь не спали, это поможет вам взбодриться, - ласково обратилась она к Элизабет. - Я отведу Антонэна и заодно приберу его постель.
        - Спасибо, Норма!
        Мейбл и Эдвард не решались ни о чем ее спрашивать. Элизабет посмотрела на него, на нее, потом налила себе кофе и села за стол напротив них.
        - Это папа, - сказала она. - Жан его узнал.
        - После стольких лет? - Эдвард был настроен скептически.
        - Да. Они братья, выросли в одной семье, вместе играли, ходили на речку. У Жана хорошая память на детали, которые я, в силу возраста, знать не могла. Монахиня, сестра Бландин, согласилась с его аргументами.
        - Боже мой! Поверить невозможно! - призналась Мейбл.
        - Но это правда, ма. У папы есть очень давний шрам на правом колене, Жан проверил. В свои тринадцать Гийом упал во дворе, возле мельницы. Рана была глубокая, потому что он поранился о косу, забытую на земле старшим братом, Пьером. Амбруази, их мама, как могла обработала рану. Пьера за неосмотрительность наказали. Еще у папы есть шрам на левом предплечье. Он поранился, когда путешествовал по Франции с другими компаньонами-плотниками. Вернувшись в отчий дом, он всем показывал этот шрам, называя его «печать профессии».
        Мейбл зачарованно кивала. Эдвард же продолжал хмуриться. Новости его почему-то не радовали.
        - Могли бы спросить, как папа себя чувствует после операции, - заметила Элизабет.
        - Конечно, милая! Прости нас, пожалуйста, - отвечала Мейбл, - мы еще не пришли в себя от потрясения. Правда, Эдвард?
        - Мало ли какие у человека шрамы! - не желал сдаваться мистер Вулворт. - Ты с ним разговаривала?
        - Увы, нет! Ночью мне удалось побеседовать с врачом. Папа в коме. Он может умереть, так и не придя в сознание, а если очнется, то мало шансов, что он нас с Жаном узнает.
        - И что тогда? - спросила Мейбл.
        - Сделаю все, чтобы память к нему вернулась, - с воодушевлением заявила Элизабет. - Думаю, сестра Бландин нас пожалела. Выглядит она суровой, но сердце у нее доброе. В три утра она разыскала больничные журналы за 1886 год, хотя работала тогда не тут, а во Франции. И вот что выяснилось: утром 9 ноября во французскую больницу поступил мужчина с большим количеством ран на голове и груди. Босой, в штанах и окровавленной рубашке. Никакой куртки с медными пуговицами. Его привезли туда, потому что он просил помощи… по-французски. Этому эпизоду в журнале отведена целая страница. Я сама читала!
        - Имя пострадавшего указано? - уже намного мягче поинтересовался Эдвард.
        - Нет, па. В больнице в то время почти нечем было лечить, условия гигиены - жуткие. Несколько недель папа был между жизнью и смертью, а когда поправился, врачи диагностировали амнезию. Разговаривать он не мог, но простые фразы понимал. Поначалу ему доверяли несложную работу, потому что денег платить за пансион у него не было. И вот однажды вечером, в 1889 году, он оттуда ушел. В больницу наведывался редко, о чем тоже есть пометки в регистрационных книгах. Сестры между собой называют его Мартеном - распространенное французское имя.
        - Столько лет прошло, а он так ничего и не вспомнил! - ужаснулась впечатлительная Мейбл.
        - Лисбет, тебя проинформировали, что этот Мартен - слабоумный, - продолжал Эдвард. - И у него пугающие, пустые глаза. А еще - что его влечет к маленьким девочкам, за что он уже попадал в психиатрическую клинику. Я ничего не придумываю, ты сама рассказывала. Это, конечно, может быть твой отец, но будь благоразумна! Он не такой, каким был. Со вчерашнего дня ты взбудоражена, надеешься на чудо, и это опасно. Разве мало ты страдала? Я люблю тебя всей душой и хочу защитить.
        - Па, я знаю, как ты меня любишь, и ма тоже. Но никто не может помешать мне ухаживать за папой, слабоумный он или нет. Вы оба часто меня упрекали, что я не делюсь своими тревогами, страхами, предчувствиями, не рассказываю свои страшные сны. Но я записывала все, что мне снилось, в блокнот. Можете прочитать, если хотите.
        Прибежал Антонэн, за ним по пятам - Норма. Мальчик вскарабкался к матери на колени, локтем опрокинув чашку.
        - Мамочка, хочу в парк! - потребовал он. - Я тебя жду, жду, а ты не идешь играть!
        - Я не собиралась играть с тобой, Антонэн, - отвечала молодая женщина раздраженно. - Ты взрослый мальчик, тебе уже пять лет, поэтому веди себя хорошо. Бабушка с Нормой поведут тебя в парк после обеда, если захотят. Не думай, что можешь распоряжаться взрослыми, Антонэн!
        Не ожидавший такого строгого выговора, мальчик сжал губенки, а потом и захныкал.
        - Мой хороший, мне скоро уходить. Прошу, будь послушным и умненьким, - сказала Элизабет, поглаживая его по голове. - А вечером я принесу тебе книжку с картинками. Кстати, почему бы тебе не помочь Норме готовить обед? Тебе это так нравится!
        - Хорошо, мамочка, - всхлипнув, согласился мальчик.
        Мейбл, в своем атласном пеньюаре, встала, чтобы его поцеловать. Антонэн без возражений ушел с Нормой.
        - Ты становишься суровой, Лисбет.
        - Это необходимо, ма. Антонэн - мальчик капризный, мы слишком его балуем.
        - Сейчас это не самое важное, - нервно заметил Эдвард. - Лисбет, что ты собираешься делать?
        - Буду с утра до вечера с папой в больнице. Жан все еще там. Он связался с Бонни по телефону. Она сказала: будь с братом. Я приехала сообщить вам новости и переодеться. Но, я вижу, моей радости вы не разделяете. Хотя «радость» - это слабо сказано. Я ощущаю огромное счастье, словно крылья вырастают за спиной. Но я и сержусь тоже.
        - Почему? На кого? - испугалась Мейбл.
        - Ма, я уже шесть лет в Нью-Йорке и даже не попыталась поискать папу. А надо было! Если б не Жюстен, я бы до сих пор не знала, что здесь есть французский квартал. Ты только что говорил, па, что я боялась этого человека. Да, боялась! Особенно после того, как он на меня напал. Но это была судьба! Она сводила нас раз за разом. Смотрите!
        Из атласной поясной сумочки она извлекла крестильный медальон Катрин на порванной цепочке.
        - Он не продал его, не потерял. Сестры вынули украшение из кармана куртки, он носил его при себе. Прошу, поймите, я испытываю потребность постоянно быть с папой! Дядя Жан и я, мы решили: будем рассказывать ему о прошлом, повторять имена тех, кого он любил. Если он нас услышит, то, может, очнется и станет снова Гийомом Дюкеном. Он был такой красивый, мой папа… Волосы черные, густые. Смуглый. Со светло-серыми, в золотистую крапинку, глазами! Ради мамы я обязана вернуть ему человеческий облик, силу, память.
        Мейбл обняла приемную дочь, нежно поцеловала в лоб.
        - Ты все делаешь правильно, милая. Но что это? Ты дрожишь? Глаза опять на мокром месте? Иди и поспи немного, а я приготовлю, во что тебе переодеться. Приведешь себя в порядок и поедешь в больницу!
        - Да, ма, так и сделаю. Я очень устала.
        Эдвард Вулворт, собираясь с мыслями, помог Элизабет встать. И тоже ее обнял.
        - Прости меня, - прошептал ей на ухо. - Я повел себя некорректно.
        Не как хороший отец. Но я тебя очень люблю.
        - Я прощаю тебя, па.
        ЗАМОК ГЕРВИЛЬ, ЧЕТВЕРГ, 13 ИЮЛЯ 1905 ГОДА
        Роже, облокотившись о загородку манежа, любовался галопирующей по песку кобылицей - белой масти, с серебристой гривой. Подошла Жермен с полной овощей корзиной у бедра.
        - Правильно сделал наш хозяин, что купил эту красавицу, - улыбнулся ей молодой конюх. - Он приметил ее еще весной на ярмарке в Руйяке. В тот день, когда я смогу позволить себе лошадку, пусть и вполовину не такую породистую, буду скакать до потолка!
        - Значит, надо экономить, Роже.
        - Я это и делаю. Мсье Жюстен положил мне хорошее жалованье, плюс питание и крыша над головой. А вы, Жермен? Готов поспорить, вы не транжира!
        - Первый заработок я отдам отцу, и он его тут же пропьет, - грустно отвечала девушка. - У меня нет приданого, ну и пусть. Замуж я все равно не выйду!
        - Такая хорошенькая? Шутите!
        - Нет. Я решила через год, когда стану совершеннолетней, уйти в монастырь. Скорее всего, к урсулинкам, в Пуатье.
        Жюстен пустил лошадь рысью и скоро был уже возле них. Швырнул Роже свою каскетку, и тот поймал ее на лету. Новый владелец поместья ласково потрепал лошадь по шее.
        - Здравствуй, Жермен! Вижу, ты была на огороде. Роже, дружище, как тебе мое приобретение?
        - Ваша Кибела - просто чудо, мсье Жюстен. Крепкая, и аллюр у нее знатный! Имя ей очень подходит.
        - Так звали богиню, олицетворение природы-матери, весьма почитаемую в античные времена. Ее первый хозяин был человек начитанный.
        - Как и вы, мсье, - ввернул довольный конюх.
        Жермен хотела было уйти, но Жюстен попросил ее задержаться. И объяснил удивленной горничной:
        - Мне нужен свидетель для важного дела. Вы как раз подходите!
        Девушка смутилась, посмотрела на него непонимающе. Роже хотел ее подбодрить, но не осмелился.
        - Роже, мы с тобой друзья, и ты отлично ходишь за моими лошадьми, - сказал Жюстен, спешиваясь. - Давно хотел сделать тебе подарок, но все не мог подобрать подходящего. Теперь - дело другое. Я дарю тебе Кибелу! Бери и владей.
        Он через барьер перебросил парню уздечку. Жермен смотрела на них во все глаза.
        - Мсье, не надо! Это лишнее, - стал возражать Роже.
        - Ты сто раз говорил, что мечтаешь иметь собственную лошадь. Я не шучу, и я купил ее для тебя. Можешь уводить в денник, чистить, задавать ей корм. А завтра займешься объездкой.
        - Спасибо, мсье Жюстен! У меня голова идет кругом! Спасибо большое!
        Роже, с блестящими от слез глазами, выглядел таким счастливым, что Жермен, чувствительная душа, тоже прослезилась.
        - Я так за вас рада! - тихо сказала она. - Но побегу, Ортанс ждет овощи!
        Она уже не видела, как Жюстен, перескочив через загородку, хлопнул парня по плечу. Ей навстречу катил на велосипеде посыльный в униформе. Притормозил, поздоровался:
        - День добрый, мадемуазель! Телеграмма для мсье Лароша!
        Жюстен уже бежал к ним. Схватил послание из Нью-Йорка, поблагодарил посыльного, который тут же повернул назад. Жермен тихонько вздохнула. Для нее, скромной деревенской жительницы, мир ограничивался Пуатье и Рюффеком, где она два года служила в доме нотариуса. Подумав немного, она решила непременно посмотреть в словаре, что представляет собой эта Америка - страна, где живет Элизабет, красивая молодая дама с такими ясными голубыми глазами.
        Жюстен, пристроившись с северной стороны конюшни, в третий раз перечитал телеграмму.
        Новость и правда была экстраординарной.
        «Нашли папу. Он жив. Уточняю: Гийом Дюкен, мой отец, жив. Пока не говори ничего дедушке Туану. Папа в коме. Жди письмо. Люблю тебя. Элизабет»
        Он поцеловал клочок бумаги, благодаря Всевышнего. Ему передалась радость, которую испытывала в тот момент его обожаемая принцесса, как если бы их и не разделяли океаны и континенты.
        НЬЮ-ЙОРК, ФРАНЦУЗСКАЯ БОЛЬНИЦА, СУББОТА, 15 ИЮЛЯ 1905 ГОДА
        Элизабет сидела у кровати отца. В палате они были одни. Жан вышел покурить на улицу, на солнце. Все свое время он делил между больницей и магазином. За пять дней состояние пациента улучшилось. Сестры, которым помогала квалифицированная медсестра «из мирских», заботились о его туалете и выполняли все необходимые гигиенические процедуры.
        - Вам этим заниматься не пристало, - заявила сестра Бландин, когда Элизабет предложила свои услуги. - Почаще держите мсье Дюкена за руку, рассказывайте о прошлой жизни. Врачи считают, это ему на пользу.
        Последние сомнения развеялись, когда Батист Рамбер пришел навестить своего давнишнего компаньона, с которым они объехали всю Францию. В курс дела его посвятила Бонни. Батист прослезился, вспоминая прошлое, и твердо заявил: это Г ийом!
        - Точно он! Исхудал, конечно, и постарел. Но не узнать его невозможно!
        Жан поблагодарил его за эти слова, несмотря на уверенность в своей правоте, записи в регистрационных книгах и наличие шрамов. С этого момента для персонала больницы Мартена не существовало. Элизабет лучилась радостью каждый раз, слыша обращение «мсье Дюкен» или «мсье Гийом».
        Оставалась лишь одна проблема, для них с Жаном самая насущная. Когда Гийом выйдет из комы - если это чудо все-таки случится! - как ему все объяснить? Да и поймет ли? Сколько раз они уже слышали: «Этот человек - слабоумный!»
        - Папочка, милый, я тебя слабоумным вовсе не считаю, - говорила Элизабет, поглаживая пальцы отца. - Знаешь, что я думаю? Когда человек вообще ничего не помнит, когда в памяти - пустота, ему весь окружающий мир кажется враждебным. У тебя долго единственной целью было уцелеть, заработать пару центов, чтобы заплатить за проживание монахиням, или просто на еду. Тебя часто терзали голод, холод, одиночество. Боже мой! Страшно подумать, что все эти годы, пока ты скитался по Нью-Йорку вместе с тысячами других бедолаг, я жила в тепле, носила красивые платья и лакомилась деликатесами, не понимая, какое это благо!
        Эта несправедливость казалась Элизабет ужасной. И напрасно, когда она приходила домой, Вулворты пытались ее урезонить. Молодая женщина твердила, что она - неблагодарная дочь. Уговоры не помогали.
        - Мои приемные родители - люди очень добрые и щедрые, папочка. Они считают, что после нашего с тобой расставания я тоже пережила немало. Если очнешься, сможешь ли ты рассказать, какие беды выпали на твою долю?
        В дверь постучали. Вошла сестра Леокадия с подносом. Гийома поили бульоном и сладким молоком, давали жидкую кашу.
        - Полдник для мсье Дюкена! - объявила монахиня, по натуре более жизнерадостная, чем сестра Бландин. - Я добавила в молоко немного какао. Доктор вот что говорит: пока больной может глотать и не слабеет, надежда есть!
        - Спасибо, сестра! Уверена, с Божьей помощью папа поправится! - улыбнулась в ответ Элизабет.
        И снова осталась наедине с отцом. На то, чтобы его покормить, ушло пятнадцать минут. Уже это было маленьким счастьем - кормить, деликатно вытирать ему рот, смоченной в теплой воде салфеткой - глаза.
        - Что рассказать тебе сегодня? - спросила она, снова беря его за руку. - Мы с дядей Жаном, кажется, выложили уже все. И про мельницу Дюкенов, и про реку, и про ваши детские шалости, и как ты начинал работать плотником. И про маму, Катрин, твою обожаемую Кати! Я даже про куклу вспомнила, которую мне смастерил дедушка Туан перед нашим отъездом. Папа, я так сильно тебя люблю! Я никогда столько не молилась, как в больничной часовне. Я сейчас почти беспрестанно молюсь! Бонни, жена дяди Жана, ходит ставить свечки в собор Святого Патрика. А хочешь, открою свой самый большой секрет? Мама всегда со мной!
        Иногда я слышу ее голос у себя в голове. Она утешает меня, направляет. Ты узнал ее золотой медальон - тот, что забрал у меня на Бродвее? Мамочка никогда с ним не расставалась. Твоя красавица Кати…
        Внезапно Элизабет умолкла. Пальцы Гийома шевельнулись в ее руке. Она затаила дыхание, зачарованно глядя на дрожащую руку отца.
        - Папа! - позвала молодая женщина. - Папа, я тут! Твоя дочка, ваша с Катрин дочка! Папочка!
        Опущенные веки Гийома дрогнули. Он медленно открыл глаза и сразу зажмурился, как если бы свет в комнате показался ему нестерпимо ярким.
        - Нет, папочка! Прошу, посмотри на меня! Солнечный день, на улице - лето! Не бойся! Ты во французской больнице, в безопасности, сейчас придет твой брат Жан! Это я, Элизабет, держу тебя за руку. Папа!
        Гийом Дюкен открыл глаза, светло-серые ясные глаза с золотыми пятнышками на радужке. Посмотрел на дверь прямо перед собой, которая в ту же секунду открылась, и в палату вошел Жан.
        Элизабет, дрожа от волнения, знаком попросила дядю молчать и просто сесть на привычное уже ему место, по ту сторону кровати.
        - Не бойся, папочка! Никто тебя не обидит, - прошептала она, нежно пожимая ему руку. - Мсье, который только что пришел, - тебе не чужой, и я тоже не чужая. Ты нас знаешь, просто забыл.
        Жан вздрогнул, когда брат чуть повернул голову в его сторону. Улыбнулся, чтобы его подбодрить, и тихо проговорил:
        - Я так рад снова тебя видеть, Гийом! И твоя дочка, Элизабет, с нами! Вот она, напротив меня.
        Гийом послушно перевел взгляд на красивую молодую женщину с ярко-голубыми глазами. По щекам ее текли слезы.
        - Папа! Папочка, родной мой! Пожалуйста, вернись!
        После мучительной паузы Гийом пожал пальцы Элизабет, уже по собственному почину. Взгляд его теперь не казался отсутствующим, о нет! Губы тронула улыбка.
        - Моя маленькая принцесса, - с трудом выговорил он. - Хвала небесам, я все таки тебя нашел. Принцесса моя, какая же ты красивая!
        Жан едва сдерживал слезы радости, а Элизабет, не помня себя от счастья соскользнула со стула и, стоя на коленях, прижалась лбом к отцовской руке.
        Чудо свершилось. Гийома Дюкена воскресила любовь. Призрак Мартена полоумного бродяги, растаял под ярким летним солнцем на 34-й улице, в Нью Йорке.
        ВНИМАНИЕ!
        ТЕКСТ ПРЕДНАЗНАЧЕН ТОЛЬКО ДЛЯ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОГО ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ЧТЕНИЯ.
        ПОСЛЕ ОЗНАКОМЛЕНИЯ С СОДЕРЖАНИЕМ ДАННОЙ КНИГИ ВАМ СЛЕДУЕТ НЕЗАМЕДЛИТЕЛЬНО ЕЕ УДАЛИТЬ. СОХРАНЯЯ ДАННЫЙ ТЕКСТ ВЫ НЕСЕТЕ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ В СООТВЕТСТВИИ С ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВОМ. ЛЮБОЕ КОММЕРЧЕСКОЕ И ИНОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ КРОМЕ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОГО ОЗНАКОМЛЕНИЯ ЗАПРЕЩЕНО. ПУБЛИКАЦИЯ ДАННЫХ МАТЕРИАЛОВ НЕ ПРЕСЛЕДУЕТ ЗА СОБОЙ НИКАКОЙ КОММЕРЧЕСКОЙ ВЫГОДЫ. ЭТА КНИГА СПОСОБСТВУЕТ ПРОФЕССИОНАЛЬНОМУ РОСТУ ЧИТАТЕЛЕЙ И ЯВЛЯЕТСЯ РЕКЛАМОЙ БУМАЖНЫХ ИЗДАНИЙ.
        ВСЕ ПРАВА НА ИСХОДНЫЕ МАТЕРИАЛЫ ПРИНАДЛЕЖАТ СООТВЕТСТВУЮЩИМ ОРГАНИЗАЦИЯМ И ЧАСТНЫМ ЛИЦАМ.
        notes
        Примечания
        1
        Боже мой! (англ.) (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное)
        2
        2 Уменьшит. от Нестор.
        3
        Покровитель мореплавателей (Примеч. автора)
        4
        Старшее унтер-офицерское звание.
        5
        Больница основана в XVII столетии и ранее именовалась «Больница братьев - госпитальеров ордена Святого Иоанна Божьего». закрыта и разрушена в 1935 г. Располагалась в непосредственной близости к набережным Малаке и Конти. (Примеч. автора.)
        6
        Округлые кусочки говяжьей голяшки с костью, толщиной 4 - 5 см.
        7
        Конфлан - Сент - Онорин - город в департаменте Ивлин, в двадцати километрах к северо- западу от Парижа, с древности и доныне - один из важнейших центров внутреннего судоходства. (Примеч. автора)
        8
        Судно с таким названием существовало в действительности. Начиная с 1886 г. курсировало по маршруту Гавр - Нью-Йорк. (Примеч. автора.)
        9
        Путаница, ералаш (фр.)
        10
        Монтиньяк на реке Шаранта.
        11
        Достоверный факт. Трагедия случилась 4 июля 1898 г и была признана Трансатлантической компанией кпупнейшей в мирное время. (Примеч. автора.)
        12
        Дикарка (фр.)
        13
        Порядка 8 км отделяет замок от города Эгр, население которого в те времена составляло примерно 1000 человек (Примеч. автора.)
        14
        Здесь - авторская отсылка к франко-прусскому военному конфликту 1870 - 1871 гг. (Примеч. автора)
        15
        Достоверный факт. Что касается журналиста Фредерика Ло Олмстеда, то на должность главного архитектора его сменил Эндрю Хасуэлл Грин. Парк был закончен к 1869 году. (примеч. автора.)
        16
        От автора: здесь я описываю феномен волн - убийц (гигантские одиночные волны высотой в 20 - 30 метров, обладающие нехарактерным для морских волн поведением), в среде моряков долгое время считавшихся легендой.
        17
        Достоверный факт. Этот инцидент случился с реальным судном «Гасконь». Впоследствии, из соображений безопасности, пароходы оснастили двумя карданными валами. (Примеч. автора).
        18
        Находящаяся при морском судне шлюпка с острой кормой и двусторонними веслами, служащая для китобойного промысла или спасательных целей.
        19
        Достоверный факт. После поломки двигателя «Гасконь» лейтенант Ансворт и несколько матросов действительно вышли в море на поиски помощи (Примеч. автора)
        20
        Многоместная карета для перевозки пассажиров и почты. (Примеч. автора.)
        21
        Расположенный в устье реки Гудзон, с 1 января 1892 года по 12 ноября 1954 был самым крупным пунктом приема иммигрантов в США.
        22
        Здесь: единица административного деления города Нью-Йорка.
        23
        От фр. rayonnant - лучистый.
        24
        Очень шикарны (фр.)
        25
        Речь идет о знаменитом Флэтайрон-билдинг, построенном в 1900 - 1902 гг, это здание треугольной формы, высотой 87 м.
        26
        «Где больше двух, говорят вслух» (фр.)
        27
        Бедняжка (ит.)
        28
        Коб - невысокая, коренастая верховая лошадка. Скорее не порода, а тип телосложения.
        29
        Здесь- католическая женская конгрегация Дочери милосердия Святого Викентия де Поля в Нью-Йорке, более известная как Сестры милосердия Нью-Йорка. главные направления деятельности - уход за больными, образование бедняков, опека над сиротами и стариками.
        30
        New York Foundling Hospital (англ.) Находится под патронатом Сестер Милосердия Нью-Йорка.
        31
        Колледж, основанный в 1847 году сестрами Милосердия Нью-Йорка.
        32
        Дорогая игрушка (фр.)
        33
        Один из старейших и знаменитейших ресторанов Нью-Йорка. (Примеч. автора.)
        34
        Достоверный факт (Примеч. автора.)
        35
        Такая практика существовала (Примеч. автора.)
        36
        Теодор Рузвельт - 26- президент США (1901 - 1909). В 1899 - 1900 гг. был губернатором штата Нью-Йорк. (Примеч. автора.)
        37
        New York Police Department (NYPD) создан в 1845 г. один из старейших полицейских департаментов в стране, крупнейшее подразделение муниципальной полиции в США. Задачи - поддержание правопорядка и расследование преступлений в пределах пяти административных районов города. (Примеч. автора.)
        38
        «Мой мужчина» (фр.)
        39
        The Lyceum Theatre. Один из старейших театров Бродвея, наряду с театром «Новый Амстердам». Открыт в 1903 г. и функционирует по сей день, название не менялось. В 1974 г. признан историческим памятником. (Примеч. автора)
        40
        Холщовый мешок для овса, из которого кормят лошадь в дороге.
        41
        «Бедный малыш» (итал.)
        42
        «Красивый малыш» (итал.)
        43
        Маленький мальчик (итал.)
        44
        Соус с добавлением взбитых сливок, что делает его нежным и вызывает ассоциацию с тонкой и нежной муслиновой тканью.
        45
        Вода кармелиток (фр. Eau Carmes) - спиртовой тоник на основе мелиссы и еще нескольких трав и пряностей, изготовляемый во Франции с XIV ст.
        46
        Скон- небольшой хлебец или булочка быстрого приготовления.
        47
        Бьеф - часть реки (канала), примыкающая к гидротехническому сооружению, в данном случае - мельнице.
        48
        Четырехгранный камень для точения ножей и прочих инструментов.
        49
        Слегка газированный нпиток, изготовляемый способом весной, путем ферментации молодых листьев ясеня с добавлением сахара (Примеч. автора.)
        50
        Парк аттракционов, открытый в мае 1903 г. в Кони-Айленде. сгорел при пожаре в 1944 г. (Примеч. автора)
        51
        До 1891 г. - и с пешеходов. Плату за проезд для транспорта на конной тяге и автомобилей отменили в 1911 г. (Примеч. автора.)
        52
        Достоверный факт (Примеч. автора.)
        53
        Достоверный факт. В мае 1884 г. Финеас Тейлор Барнум доказал прочность моста, проведя по нему 21 слона из своего цирка (Примеч. автора.)
        54
        Заведение существовало в ту эпоху и существует сейчас. (Примеч. автора.)