Париж встречает дождём Людмила Дюбург
        Когда-то давно, парижской дождливой осенью, один грустный человек, ожидая любимую женщину, написал ей письмо. Онотак иосталось непрочитанным настоле, потому что та женщина непришла. Спустя четверть века любовное послание совершенно невероятным образом оказалось вруках Веры Беловой, директора небольшой московской турфирмы, впрошлом — неисправимого журналиста-романтика. Пораженная глубиной чувств неведомого француза, Вера отправляется вПариж, желая раскрыть тайну загадочной любовной истории.
        Людмила Дюбург
        Париж встречает дождём

* * *
        Отавтора
        Летдвадцать тому назад Париж встретил меня дождем, нонастроение было солнечным. Оноинемогло быть другим, ведь казалось, чтовсе только начиналось. Вжизни, встране, вбизнесе. Вначале 90-х мы ринулись открывать «заграницу», окоторой мечтали. Неулыбчивые, настороженные, сохранившие привычки «стайного» образа жизни, наивные, скучей комплексов…
        Первая история «О,руссо туристо, облико морале» — какраз отом. Калейдоскоп, мозаика персонажей, оказавшихся наодну неделю вместе. ВПариже. Этолегкое «ностальжи» помоментам, когда так многого еще небыло: денег, возможностей, разочарований иуспехов. Новсеже было так много: надежд, азарта, легкости. Уверенности втом, чтовсе получится.
        Сегодня пасмурно вмире. ИПариж здесь нипричем. Онтакойже прекрасный, шумный, безалаберный. Может, лишь только чуть-чуть растерянный. Беспокойство вошло ковсем нам бесшумно, поселилось икак-то незаметно стало частью нас самих. А,может, оноинекончалось никогда, лишь иногда давало передышку?
        Отец Тьери Лакруа — одного изперсонажей повествования — написал пьесу «Si vis pacem, para pacem» — хочешь мира, готовься кмиру. Месье Лакруа прошел немецкий плен, и, видимо, имел полное право переиначить известное выражение. Правда, миртак инеувидел пьесу, как, впрочем, иустойчивого мира. Спустя почти полвека, журналист Вера Белова, скоторой мы познакомились втомже Париже, написала статью «Только удиких идряхлых народов история пробивается убийствами». Еепацифистский призыв непоняли нетолько вмире, нодаже всобственной редакции.
        Судьбы Тьери иВеры пересекутся нанесколько часов. Дваразных характера. Двекультуры, двестраны. Ноговорить они будут отом общем, чтообъединяет. Отом, чтонеимеет нинациональности, нипола, нирелигии.

«Когда иссякнет вмире любовь — закончится человеческая история. Мир, по-моему, активно ктому стремится, взяв курс насаморазрушение. Итолько крохи любви ковсему настоящему струдом тормозят этот процесс». Признаюсь, чтомысль, озвученная всамом конце двух вобщем-то незатейливых историй, принадлежит немне. Ноона была нужна дляподтверждения того, чтосамое простое, тосамое незатейливое иесть настоящее, тосамое главное, чтовнутринас.
        Собственно, всепросто: настоящее — этожизнь. И,какбы мы невязли всинтетическом, виртуальном, опасном мире, пока есть вкус кжизни, пока инстинкт сохранения ее будет сильнее фатальности конца, унас будет шанс удержаться.
        Очем обе истории? Очувствах, отношениях. Овечном имимолетном. ОПариже! Онас — таких разных, живущих суетно, быстро, носпособных еще, ксчастью, иногда оглядываться. Останавливаться изамирать.

Людмила Дюбург.
        История первая: ностальгическая
        Вера. О,руссо туристо, облико морале!

«J’ai deux amours: mon pays et Paris»
        (Двелюбви уменя: моястрана иПариж.)

(Изрепертуара Жозефин Бейкер, 30-е годы)
        Вместо предисловия
        Хорошо помню, какмы сней познакомились.

…2004год, Париж, Монмартр, лето. Через два столика отменя наоткрытой террасе одного изстотысячных парижских баров сидит худощавая темноволосая женщина. Элегантный наряд — сиреневое платье, сумка втон обуви — кажется несколько неуместным вэтом богемном месте. Перед ней — нетронутый бокал рислинга. «Русская», — определяю сразуже, хотя пол-лица «сиреневой дамы» скрывают темные очки, иона непроизнесла нислова.
        Наших можно вычислить даже поспине. Походке. Молчанию. Взгляду. Сумке втон, выглаженным джинсам ипрочим деталям закомплексованного когда-то общества, которое, однажды вырвавшись вЕвропу, пытается толи потеряться вобщей массе, толи, напротив, — выделиться. Главное — неслиться! «Каквы догадались, чтомы изРоссии?» — недоумеваем мы. Отвечая, намставят чуть невукор, начищенные ботинки, броский макияж влюбое время дня иночи, страсть кбрендам, расточительство, громкий смех иеще кучу других полуиздевок, полупридирок, которые должны былибы дать понять, чтоунас всё «некакуних».

«Ну,да», — сказала себе, посмотрев назапотевший стакан насвоем столике. Всегда есть нечто, чтонас роднит. Сейчас, например, этидва бокала свином, налитым изодной бутылки.
        Рядом раздалось пение. Молодой парень сбезмятежным выражением лица выводил что-то издуховной музыки. Было божественно. «Русская» повернулась всторону музыканта, сняла очки. Яневидела ее глаз, нобыла абсолютно уверена, чтовних светилось выражение «ностальжи» — такевропейцы называют способность русских реагировать намузыку. Неясно, почему ипочему именно «ностальжи». Но,думаю, уменя вэтот момент выражение глаз было похожее. Сентиментальность, чувствительность, порывистость — тоже наше. «Увас всегда всего «trop». Тоесть, «слишком»», — констатируют французы, толи иронизируя, толи удивляясь. Чтож, есть такое. Впрочем, может, просто унас свами «дозаторы» разные?
        Вэтот момент к«сиреневой» подскочил художник, поймав ее взгляд. Глазки унего были плутоватые, новнешность — Модильяни! Пятнадцать минут назад он также, схватив мой взгляд, привязался, предложив нарисовать портрет. Творение закончил минут задесять, назвав его «русской Джокондой» — естественно, национальную принадлежность определил сам, сразуже. Иопределилбы, даже еслибы я сним заговорила по-китайски.
        Также бойко «Модильяни» обрабатывал незнакомку, имевшую неосторожность одарить его полуулыбкой. Обрадовался и, засыпая комплиментами («О,мадам! шармант!»), стал быстренько черкать всвоем альбоме, приговаривая проглаза, волосы, etc. Приблизившись наопасное расстояние, вдохнул аромат духов: «О,«Шалима-а-ар!»». Лесть любимому парфюму, видимо, окончательно должна была заставить «мадам» сдаться. Продолжая игру, уличный художник, мило потупившись, сказал, чтовсе сделает бесплатно.
        Вобщем он всеже нарисовал, аона конечноже заплатила. Сравнивая рисунки, мыипознакомились. Портреты оказались похожими, чувствовалось, чторука урисовавшего была крепко набита на«Джокондах». Овал лица, губы, нос — всестандартно, какпошаблону. Слишком правильно икрасиво.
        Ивсеже… Какниудивительно, нохудожнику, влучших традициях школы Монмартра, удалось уловить ипередать настроение моделей. Оставляя заскобками свое собственное, могу сказать, чтовот эту легкую грусть, мечтательность, этосамое «nostalgie» он вней увидел быстро, заотведенные десять минут.
        Выяснилось, чтовпрошлой жизни она тоже была журналистом, мыиработали водном здании, только вразных газетах. Позже, когда началась повальная эпоха бизнеса малого ибольшого, парижская знакомая сделала крутой вираж, создав туристское агентство. Услуги встране когда-то невыездных граждан оказались востребованными. Даеще как! Будто каждый стремился наверстать упущенное завсе предыдущие поколения. Казалосьбы, такая красивая сфера деятельности, состороны посмотреть — обзавидуешься.
        Ноона сравнила свое агентство сгаремом, асебя — сналожницей: «Женский бизнес. Чтобы нравиться, всем угодить надо». Разрулив очередную конфликтную ситуацию, обласкав виайпишника изаодно его чванливую жену, поторговавшись сребятами впогонах осумме платы, чтобы отстали, выслушав трехэтажный мат отодного ипослав такимже другого, поунижавшись перед тем, перед этим, перед всеми сразу, стонала: «Ужас! Дочего докатилась! Чтоделаю? Чемзанимаюсь?» Та, которая когда-то двумя фразами могла размазать чиновника, банкира, зарвавшегося торговца, атеперь запару тысяч долларов готовая бежать кним взбивать подушки, пыталась помнить одостоинстве, держать марку и«сохранить лицо».
        Хочется красивой жизни? Тогда нестрой изсебя дворянку. Вбизнесе начала 90-х сформировались свои правила: делать вид. Всезнали, как. Каквсё делается. Номысленно, между собой, договорились молчать. Правило голого короля. Выйти наплощадь икрикнуть: «Король голый?!» Такая идея ивголову никому неприходила. Всеже понимали: влучшем случае — неуслышат. Вхудшем — придут.
        Когдаже это началось? Когда бывшие отличники ибывшие двоечники объединились вединое броуновское движение, вхаотичности которого тем неменее образовалась строгая последовательность.

* * *

1994год, июль. Рейс Москва — Париж.
        Вера Белова, директор частного туристского агентства созвучным названием «Эсперанс-тур», сопровождала первую вее жизни группу туристов, летевших вПариж. Онаочень нервничала, стараясь тем неменее невыказывать своего волнения. Рядом сней сидела Светлана — студентка изТюмени, «Светик», какее назвал молодой парень, провожавший вШереметьево. «Вытам приглядывайте заСветиком», — просил он Веру, иона обещала.
        —Чтожелаете? Вино белое, красное, сокяблочный, томатный, апельсиновый? — вопрос стюардессы отвлек оттревожных мыслей.
        —Белое, пожалуйста. — Вере почему-то всегда казалось, чтобелый цвет вина придает пьющему больший шик. Может, потому, чтокрасное неизменно ассоциировалось спортвейном — напитком студенческой юности.
        Светик выбрала красное. Понятное дело, унее еще небыло ассоциаций. Онадобровольно вызвалась быть помощницей Веры всопровождении группы. Точнее, одной ее половины — той, чтоподогнал молодой парень Костя, агент изСибири. Настадии оформления поездки Костя клянчил скидки ибожился, чтоон засвоими сибиряками будет «глаз да глаз», и, если что, даже — вглаз. Ведь это только считается, чтонароды Севера имеют характер нордический, темперамент флегматический. Ничего подобного! Если что нетак, тогневаться Сибирь будет жестко.
        Впрочем, сибирский регион, представленный тремя супружескими парами, втом числе двумя изних сдетьми, Светланой исамим Костей, невызывал особых опасений. Кроме, возможно, самого Кости, которого можно было вообразить влюбом бизнесе, только невтуризме. Весь какой-то несобранный, безалаберный, вечно все забывающий, Костя тем неменее обладал важным качеством: общительностью. Унего был талант находить друзей, которые становились его клиентами. Или, правильнее, оннаходил клиентов, которые становились его друзьями. Благодаря этой своей способности Костя давно уже работал сам посебе, имея солидную клиентуру. Иметь такого агента длянебольшой московской турфирмы считалось большой удачей, поэтому Вера заранее отпустила ему все грехи.
        Онипотягивали вино иболтали. ДляСветланы — красотки, настоящей купринской Олеси — этобыла первая вее жизни заграничная поездка совсеми вытекающими отсюда ожиданиями: увидеть Париж, пошопинговать, познакомиться сфранцузом, длячего девушка старательно зубрила фразы изпутеводителя: «Жем’апель Светлана»[1 - «Жем’апель Светлана»: Je m’appelle Svetlana (фр), — меня зовут Светлана.], «Ж’абит Тюмен»[2 - «Ж’абит Тюмен»: J’habite Tyumen (фр) — Яживу вТюмени.].
        —Аправда, чтофранцузы русских любят? Илинелюбят? Ипо-английски неговорят? Иливсе-таки говорят? Аеда уних какая? Аправда, чтоони экономные? Какони вообще? Всмысле культуры? Говорят, чтоони целыми днями пьют кофе вбарах иглазеют наженщин. Ая тут список музеев составила, надобы как-то успеть везде…
        Светик задавала вопросы, Вера что-то бормотала вответ. Конечноже улыбаясь, своим видом доказывая ипоказывая: ты, дорогая, внадежных руках. Всеутебя будет: имузеи, имагазины, ивлюбленные французы. Внешняя раскованность должна была спрятать ужас, охвативший Веру сминуты посадки всамолет: авдруг их невстретят? Да,конечноже невстретят! Нет, определенно невстретят! Развели ее, какполного профана втуризме, наобещали, аона какдурочка попалась! О,боже мой, о, мамма-мия, чтоже делать? Чтоона будет делать сними? Совсеми, ктотут сидит, пьет… Костя-то какналегает! Скидку получил, едет практически нахаляву и, похоже, ужезаранее переметнулся влагерь туристиков-друзей, оставив Веру наедине сосвоими страхами, сомнениями изаготовленными наслучай чего французскими фразами, написанными русскими буквами насамодельных карточках.
        —Вера Сергеевна, амы скоро прилетим? — Петя Точилин торопился насвой день рождения, который папа, директор табачной фабрики, обещал сыну отметить вДиснейленде. Петя умный, воспитанный мальчик. Инаблюдательный. Наверное, заметил растерянность налице Веры и, поняв ее по-своему (типа, «Неприставай ковзрослым»), попросил добавки сока устюардессы, недожидаясь Вериного ответа.

«Дапочему невстретят-то?» — другой внутренний голос пытался успокоить ту, которая паниковала.

* * *
        Страх поселился несразу. Напротив, Вера была очень смелая, когда она, способный, преуспевающий журналист, вдруг решила сделать резкий поворот всвоей карьере, создав небольшую туристическую компанию.
        —Тысума сошла! Зачем тебе это? Здесь ты ногой дверь открываешь, атам ты кто? Никто! — коллеги пожурналистскому цеху отчасти, конечно, были правы.
        —Всеправильно. Уходи. Хватит закопейки пластаться, — нашлись ите, ктоподдержал новоявленную «бизнесвумен».
        —Ого! «Руссо туристо, облико морале»! — Андро изиностранного отдела, немало поездив, знал, какназывают туристов — иособенно туристок — изРоссии.
        Поправде сказать, втуризме корреспондент Белова действительно ничерта непонимала. Съездила один раз вПариж, поахала, поохала, статью написала. Заголовок содрала изанекдота проармянское радио: «Чемотличается мужчина отПарижа?» Ответ истал заголовком: «Париж — всегда Париж!» Ктомуже, онапереходила вобслугу. Ногой — неногой, арукой пожимавшая ипрезидентские руки, идругие, такиеже важные, воттак просто, разом, взяла инизвергла себя. Имелись ипрочие аргументы против: ейбыло уже хорошо затридцать, семья, дети… Онанезнала — забыла заненадобностью! — ниодного иностранного языка ипонятия неимела, какбудет общаться синостранцами. Длястарта ей многого нехватало: гламурности, например. Дапросто нормальной одежды — вее прежней жизни наряды как-то неособо требовались.
        Онатак любила эту ауру, этиночные журналистские бдения, едкий юмор, любила своего вальяжного шефа, егокабинетик, гдесвободным отбумаг был только потолок. Любила наблюдать, какон, окутанный дымом, правит ее материалы, оставляя иногда оторигинала лишь фамилию автора, приэтом неизменно, будто извиняясь, говоря: «Чуток подправил». Любила лихорадку присдаче номера, ееприводили ввосхищение оригинальные заголовки, после которых уже необязательно было читать текст.
        Ивсеже постепенно романтизм профессии уступал место коммерции. Журналистика превращалась вбизнес. Редакцию завалили платными заказами. Работать надсловом, идеей, стало бессмысленно. Рекламные тексты, скучные ипохожие, помогали газете выжить, ночитатель уходил. «Игорь, тыхоть материалы свои читаешь?» — всердцах спросила Вера коллегу поотделу, работая надочередным выпуском. «Яих считаю», — ответ был настолько блестящий всвоей махровой откровенности, чтоБелова поняла одно: всё. Надо бросать. Считать вдругом месте. Онаписала сама себе исвоей семье расписки: «Обещаю уйти сразу после Нового года… после статьи профармацевтов… кондитеров… репортажа о… интервьюс…»
        Бумажки складировались, Вера по-прежнему бегала напресс-конференции, денег катастрофически нехватало, ноона нерешалась. Еслибы недобило последнее: октябрь 1993года. Расстрел Белого дома (тогда еще его называли Верховным Советом).
        Белова неподдержала официальную линию газеты, поражаясь своим коллегам. Такие активные, такие все мегакоммунистические, онивдруг резко перековались воппозиционных либералов, выступая против того, чему еще вчера прилежно молились. Возглавляя отдел экономики, Белова нелезла вполитику, еетошнило отодной только мысли сидеть напарттусовках. Ктомуже ей ненравился ниодин излидеров — ниГорбачев, нитем более Ельцин. Онкак-то заходил кним вредакцию. Маленькие заплывшие глазки, хитрая улыбка. Громовой гнусавый голос. Банальные фразы, которым почему-то придали особое значение. Онаему неверила.
        Позже, когда случился этот трагичный конфликт вцентре Москвы, Белова поставила подсомнения логику действий власти. Прошла побольницам, познакомилась сранеными. Ужаснулась. Среди них были совсем подростки… Одному изтех, кто«постоял-посмотрел», ампутировали ногу, мать убивалась: «Какэто пережить? Какжить дальше?»
        Получив разрешение редактора, Вера написала острый материал. «Только удиких идряхлых народов история пробивается убийствами», — такназывалась статья. Заголовком стала фраза Герцена, ауж он-то знал толк вреволюциях. Материал оказался резонансным, собравшим огромную почту. Одни ее благодарили: «Ну,наконец-то, нашелся журналист, выступивший против президента — убийцы…», другие бомбили заподдержку «депутатов-бандитов», обвиняя внепонимании важности момента, требующего жертв — пусть даже итаких тяжелых. Первых, надо отдать справедливость, было гораздо больше. Новедь ивторые были!
        Редакционный коллектив тоже разделился надва лагеря. Онаоказалась вменьшинстве. Критика выплеснулась настраницы своейже газеты. Этостало последней каплей. Однажды, после очередной разгромной статьи одного из«экс-товарищей», сравнившего ее сэкзальтированными придурками-кликушами, Белова, придя домой, написала последнюю, окончательную, расписку: «Ухож у. Точка».

* * *
        Дауж…
        —Всё? Всвободное плавание? Уплываешь, значит?
        —Ухожу. Ухожу вплавание, — машинально наавтомате шлифовала фразу теперь уже бывший журналист.
        —Нуты иавантюристка! — удивлялись друзья.
        Точно. Внешне серьезная иблагоразумная, Вера понатуре была оптимистическим пессимистом. Вней сочеталось несочетаемое: неуверенность ирешительность. Онакакбы намеренно взращивала своего двойника: успешного, авантюрного, способного преодолеть свои комплексы. «Распорядочная ичестная-пречестная», Вера Белова, какхладнокровный игрок впокер, могла блефануть инастолько увлечься собственным блефом, чтосама переставала отличать, гдеголая правда, агде немножко прикрытая.
        Сблефа, посути, всеиначалось.
        Заявившись вмарте 1994года намеждународный туристский салон, проходивший вМоскве наКрасной Пресне, всвоей абсолютно непрезентабельной, видавшей виды куртке, мокрая отснега, онанадеялась только нато, чтопридуманная заранее легенда выведет, куда надо. Главное — нетушеваться иверить вудачу.
        Вера искала укромное местечко, чтобы хоть как-то себя впорядок привести: куртку снять, свитер поправить. И — очутилась рядом сфранцузами.
        —Снежана! Комман сава?[3 - Комман сава? — comment cava? (фр.) Какдела?] — кмаленькой брюнетке, стоявшей устенда «Ринг-вояж» подошел мужчина, иони стали говорить наязыке, похожим наюгославский, перемежая его сфранцузским.
        Брюнетка смеялась, всем видом показывая, что«сава», тоесть «дела» идут вобщем неплохо. Заприметив стоявшую всторонке Веру, успевшую-таки снять мокрую куртку, мужчина спросил по-русски:
        —Выищете партнеров поФранции? Рекомендую: Снежана Бонжоло. Туроператор «Ринг-вояж».

«Так, ну, сосвоими легче, всеже славяне», — позже она убедится, чтовыбирать партнеров понациональному признаку — опрометчиво, ноэто будет позже. Апока Вера попросила югослава побыть переводчиком.
        Снежана предлагала групповой тур «Окно вПариж». Программа стандартная: отель, триэкскурсии, обязательный полупансион. «Окно» открывало мир путешествий, тотмир, который стал совсем недавно таким близким иреальным, таким доступным изаманчивым, чтодух захватывало! Доступность, конечно, была условная, потому что, хотя истали сбываться мечты, ноденег никто неотменял. Рассчитывать надо было натех, кто, несмотря наобщее пролетарское прошлое, ужеуспел увидеть идаже подкопить первые доллары.
        Брюнетка нахваливала свои программы. Вера вспомнила, какони жили вчетвером, сдвумя маленькими детьми, вПариже, где-то врайоне Бастилии. Двухзвездочный отель, крошечная комната подкрышей, соскошенным потолком. Этакое романтичное пристанище либо дляпоэта, либо длягорничной. Каждое утро француженка издома напротив открывала обычное окно вПариже, трясла скатерть, икрошки сыпались наголовы прохожих. Смотреть нафранцуженку стало ритуалом, ита, натретий день пребывания заметив Веру, весело ее поприветствовала, невыпуская скатерти: «Бонжур!» Это было, почти что, единственное французское слово, скоторым Вера ринулась на«Ринг-вояж».
        —Ваша визитка?
        —Сорри, уженет, всераздала, — онасказала это максимально искренне, пошарив дляубедительности всумке.
        Визиток небыло, таккакпопросту небыло фирмы. «Эсперанстур» тогда еще неродился. Была лишь «эсперанс» — надежда наего создание.
        Визиток небыло. Была интуиция. Уловив, чтоСнежана предлагает задополнительную плату посещение Евро-Диснейленда, Вера изменила приготовленную байку. Уверенным иодновременно нежнейшим голосом она сказала, чтоее фирма занимается отдыхом детей, чтоуних ассоциация (этослово, подумала она, внушит доверие к«мадам» безвизиток), иимбы хотелось включить Диснейленд впрограмму тура. Подконец она исама поверила вто, чтосочинила, заметив себе, чтовсеже журналистика научила говорить правду дозированно, новдохновенно.
        —Зачем вам Диснейленд? Этобудет дороже! Ктозахочет — сампоедет.
        Какона могла объяснить ей, чтосам никто непоедет. Беззнания языка — неотважатся. Недоедут. Аесли доедут — невернутся. Заблудятся, потеряются, останутся. Икакубедить втом, чтоим, взрослым, заработавшим первые доллары, приманка Диснейлендом может показаться заманчивой. Им,взрослым, может, даже больше, чемсобственным детям, захочется пожить денек вволшебном детстве. Свое было куда скромнее: качели — карусели, девушки свеслами ипионеры сгорнами.
        Снежана взяла калькулятор, прикинула, посчитала. Цена поднялась незначительно, ноприусловии: вгруппе должно быть неменьше пятнадцати человек, ачасть оплаты — наличными долларами.
        —Выпоняли? Доллары. Налично. О’кей?
        —Уи,д’аккор[4 - Уи. Д’аккор. — Oui. D’accord. (фр.) Да, согласна/согласен.].

* * *
        —Извините, агде деньги менять будем? Ваэропорту или, может, вгороде? — Рославлев, работник московского банка вернул Веру ксвоим обязанностям сопровождающего группы, заставив собраться ипрекратить нервничать.
        Ясный пень, очем ему еще спрашивать: оденьгах. Банкир всеже. ЭтоСветик промузеи ифранцузов думает.
        —Дапосмотрим. Может, ивгороде. Спросим упринимающей стороны.

«Спросим». Аесли спрашивать неукого будет? Если никто заними неприедет, укого тогда спрашивать? Вера сразу решила, позора непереживет исбежит. Просто вот, какНуриев, прыгнет вникуда. Илиспрыгнет. Вопрос — откуда. Сена далеко, ибашня Эйфелева нерядом.
        Кстати, оденьгах. Вера Сергеевна потрогала «наличку», мирно пригретую нагруди. Последний раз она зашивала деньги внижнее белье, когда мама отправляла их смладшим братом поездом изМосквы кбабушке.
        Еслибы теперь ей, такой успешной иреспектабельной, такой законопослушной, кто-то сказал, чтоона была способна провезти через таможенный контроль лишний доллар, Верабы ответила: этонепронее. Этоневозможно. Незаконно. Задержат награнице. Нотогда мысль была одна: выполнить условие Снежаны.

…Наоткрытие фирмы ушло неболее недели. Софисом помог один изчитателей, позвонивший вредакцию после той статьи про«дикие идряхлые народы»:
        —Мнепонравилась ваша статья, — сказал незнакомец.
        —Спасибо. Онабыла последняя. Яухожу, — ответила Белова.
        —Куда?
        —Думаю. Мысли есть — денегнет.
        —Понадобится помощь — приходите.
        Онивстретились позже, когда идея отуризме окончательно вызрела. Человек, предложивший помощь, оказался владельцем огромной компании, ведущей деятельность вразных направлениях: логистика, транспорт, строительство. Предприятие, созданное снуля, процветало. Внешне незнакомец напоминал инженера-физика, переодетого вковбоя: хрупкого телосложения, невысокий, умные, проницательные глаза сприщуром, лукавая улыбочка. Нанем была кожаная куртка, свитер крупной вязки. Завершал портрет большой перстень налевой руке: толи дляфорса, толи длясолидности.
        —Чаю? — кофе он никогда непредлагал, какпотом убедится Белова.
        Онипили чай встаканах сподстаканниками, разговаривали, иуВеры глаза налоб лезли. Перед ней сидел совершеннейший социалист-утопист, этакий Роберт Оуэн[5 - Роберт Оуэн: (1771 —1858), английский философ, социалист — утопист.], вдруг нечаянно воскреснувший иперелетевший издевятнадцатого века вдвадцатый длякоррекции своего учения. Еговысказывания представляли собой гремучий коктейль, какеслибы филантроп сэнтузиазмом рассуждал обизобретенном им особом, супергуманном способе выкачивания прибыли. Онаслушала этого богатого безумца, входящего вчисло первых российских миллионеров, ниначто ненадеясь, ивышла сключами отофиса, данного ей бессрочно ибесплатно.
        Воттак.
        Мистер Оуэн могбы гордиться своим русским потомком. Онбудет долго помогать ей, ничего непрося взамен. Азатем исчезнет. Уангличанина было по-другому: предприятие провалилось, авеликий утопист остался. Употомка — наоборот: предприятие будет здравствовать, аоснователь, этот непримиримый «физик-ковбой» сглазами мечтателя, сдастся, устанет бороться. Онбудет стерт, раздавлен, изгнан. Иурожай отего «пашни» пожнут другие…
        Онаназвала фирму «Эсперанс-тур», тоесть «надежда» — поимени дочери. Лого придумал сын, которому тогда было девять лет. Написала письмо Снежане, напомнила одоговоренностях. Танезабыла москвичку, попросившую включить впрограмму Евро-Диснейленд: «Помню, помню. Увас все еще нет визиток?» — раскусила уловку француженка сославянскими корнями.
        Память уобеих была хорошая. Вера четко зафиксировала оговоренную напервой встрече цену затур. Снежана — требование оплаты «налом».
        Перед набором группы ее охватила паника: «Аесли ненаберем? Ой,ненаберем». Ксчастью, интуиция сработала: программа понравилась семейным парам сдетьми. Численность группы, таким образом, почти вдва раза превысила необходимый лимит. Ктомуже поездка совпадала спразднованием Дня взятия Бастилии, и«Эсперанс-тур» сделал наэто ставку врекламной компании.

* * *
        ДоПарижа оставалось минут тридцать. Вера вытащила карточки сфранцузскими фразами. Положила вкарман поближе: ктознает, какие понадобятся? Какже она волнуется! Отпереживаний вкоторый раз обратила внимание, чтоперестала чувствовать вкус еды. Чтоела, чтонеела — вкус непомнит.

«Господи, шасси выпущено. Земля! Париж!»
        —Бонжур! — ихконечноже встретили.Уфф!
        Невыражая никакой особой радости, — а,что, собственно случилось? Всеидет, каквам, господа туристы, иобещали, — Вера выдохнула инатянула насебя маску уверенного спокойствия.
        Спустя много лет, онапобывает вмузее Д’Орсэ навыставке бельгийского художника Джеймса Энсора. Разочаровавшись вкакой-то степени вчеловеческих отношениях, отгородившись отмира, обиженный иотверженный, Энсор принялся рисовать людей вмасках. Вместо лица — маска. Она, полагал Энсор, отражает то, чтолюди стараются прятать, ипрятать поглубже: гнев, злобу, лицемерие, страх. Такхудожник решил отомстить: знайте, человечки, ктовы есть насамом деле! Этобыло сильно. Дальше — больше: Энсор перешел намаски-скелеты. Вера интерпретировала такой переход по-своему: возможно, маска-скелет — иесть последнее обнажение, беззащитное, беспомощное, когда открывается скрытое, ипоказывает, ктоесть кто. Этоиесть самая честная человеческая маска. Впрочем, оначитала противоположную критику тоже. Такилииначе, еебы Энсор нарисовал подмаской страха. Этобылобы откровенно. Честно.
        Страх поднимался прежде всего из-за чрезмерного, гипертрофированного чувства ответственности. Что, всвою очередь, можно объяснить желанием угодить всем, нравиться всем. Анадоли? Психоаналитики, вероятно, нашлибы здесь перекос, порылисьбы вдетско-юношеских годах, припечатав все то, что, содной стороны, еймешало (перфекционизм, например), сдругой — двигало вперед.
        Подороге вотель откуда-то иззакоулков подсознания опять вынырнул страх: авдруг их ждет помойка? Снежана уверяла, чтоотель расположен вцентре Парижа. «Шарм франсэ», — онатак часто это подчеркивала, чтоВера уже стала волноваться, какбы та цену неповысила за«шарм». «Уи,д’аккор», — посмотрим наваш шарм.
        Отель назывался именем швейцарского города.
        Однажды Вера остановится вЛозанне, вроскошном отеле паласе наберегу Женевского озера, ипознакомится сего «достопримечательностью» — мадам Миллер. Перешагнув, чтоназывается, преклонный возраст, мадам начала учить иностранные языки. Один, второй, третий… девятый, десятый. Онамогла общаться накитайском, японском, арабском, всех европейских, русском.
        Французская «Лозанна» оказалась довольно миленьким, уютным отелем. «Непалас, ноинесарай», — констатировала соблегчением Вера.
        —Бонжур! Бьенвеню[6 - Бьен Веню — bienvenue (фр.) Добро пожаловать.], — улыбчивый красавчик нарецепшн светился радостью, какбудто всю свою французскую счастливую жизнь только иждал группу русских туристов. — Зразтвуйте! Дабро пажаловат, — добавил он уже по-русски.
        —Нупрям Ален Делон, — шепнула Вере Тоня Власенко, путешествующая сдочерью Олей имужем Владимиром Ивановичем, ответственным работником министерства лесного хозяйства.
        —Дабро, дабро. Чемоданыбы лучше поднял, — Власенко ссожалением вздохнул, перепутав, наверное, насекунду «Делона» ссобственным шофером.
        Туристы потащили багаж — мини-лифт мог уместить только счастливчиков сорок четвертого размера, такчто остальным пришлось подниматься покаким-то кукольным лестницам. Габариты ичемоданов, иих владельцев были явно впротиворечии сшармом «а-ля франсэ». Слава богу, никто неповторил оплошность КарлаVIII[7 - КарлVIII (CharlesVIII) — французский король (1470 —1498гг).], который вот также шагая посвоим покоям, ненаклонил вовремя голову. Король ударился лбом опритолок и — умер.
        Тьфу-тьфу! Очем это она? Расслабляться было некогда. Убранство французской «Лозанны» чем-то вызвало впамяти запретные вшколе романы Золя иМопассана. Высокие кровати сзатейливыми спинками, кое-где даже сбалдахинными («Длямолодоженов, наверное», — догадалась Вера), пышные покрывала. Всеговорило отом, чтопостели французы всегда придавали большое значение. Приглушенные стены, обитые тканью, мебель спретензией настиль толи ЛюдовикаXV, толи его несчастного внука, казненного неподалеку[8 - Внук, казненный неподалеку: ЛюдовикXVI, французский король (1754 —1793).].
        Поднявшись всвой «будуар», Вера перво-наперво вытащила вспотевшую «наличку», благополучно прошедшую зеленый коридор. Разложила доллары кучками сушиться накоролевское покрывало ипобежала осматривать своих «гвардейцев», заранее подготовившись катаке. Стиль, короли, балдахины — это, конечно, красиво, новотеле небыло кондиционера! Казалось, всеони предусмотрели, нопрокондишены неспросили. Ав90-х ими были оборудованы лишь немногие трехзвездочные отели иэтот — огоре ей! Корреспондент, называется! Немогла собрать сто процентов информации, — такого комфорта неимел.
        Вера постучалась вкомнату Власенко. Ответственный работник министерства лесного хозяйства обливался потом, возлежа навысокой кровати впозе Сарданапала скартины Делакруа[9 - «Скартины Делакруа впозе Сарданапала»: картина Делакруа «Смерть Сарданапала»]. Синие треники, впрочем, напомнили Вере коврик «Русалка наберегу» убабушки вдеревне.
        —Чтоже ты, уважа-а-емая, — уВладимира Ивановича была манера говорить нараспев, — поселила нас вэту дыру-у-у!
        —Володя, тыхоть прикройся, нучто ты. Ноониже невиноваты, — вступилась заВеру жена отврабминлесхоза.
        —Далаа-дно тебе, — «русалка» промокнул вспотевшую грудь полотенцем.
        —Владимир Иванович, давайте поменяемся номерами, если хотите, — великодушие Веры незнало границ.
        Власенко заинтересовался было, ноузнав, чтоменять придется шило намыло, смирился. Потом они подружатся, исупруги Власенко, дочка Олечка пригласят Веру ксебе вусадьбу подМосквой. Тоня покажет собственную оранжерею, хозяин дома — искусственный пруд, выкопанный специально дляуслады глаз. Онибудут сидеть впрохладной гостиной — конечно скондиционером! — исмеяться надсвоим первым днем вПариже.
        Ага, смеяться… Выйдя отВласенко, Вера наткнулась наВиктора иСергея — туристов изВладивостока, которых подсунула ей Виолетта. СВиолеттой она познакомилась накакой-то туристской тусовке ита, прожженная шопница, невылезавшая изТаиланда, мгновенно учуяла вмосковской коллеге неопытного новичка, предложив партнерство насвоих условиях ипропев дляубеждения дифирамбы, чтовбудущем закидает «Эсперанс-тур» туристами. Вера согласилась. Акогда пожалела, было уже поздно.
        Владивостокская партнерша позвонила через три недели:
        —Верррунь, — Виолетта картавила, — уменя длятебя ррребятишки есть иодна дамочка, — радостно так начала.

«Ребятишками» оказались молодые ребята, Виктор иСергей, работающие водной, кажется, авиационной компании. Виолетта попросила дляних двухместный номер, иименно им — этоже надо такому случиться! — попалась комната сбалдахином. Видимо, французы, по-своему поняли требование зарезервировать «дабл»[10 - Дабл: double (англ.), двухместный номер содной двуспальной кроватью.] длядвух мужчин. Ребята смутились:
        —Нет, номы, конечно, можем… Тоесть, неможем, ну-у, небудем, тоесть, нунеможем, ну, это… Нет, ну, какбы нам, короче, вотэту тряпку убрать, — Виктор показал накокетливый занавес надкроватью.
        —Ачто, разве так небывает, чтобы кровати поуглам? Ну,какунас? — Сергей пошел дальше всвоих рекламациях.

«Ну,ну… баранки гну…» — Вера хоть иворчала просебя, абыла полностью согласна: эточто еще запорнография? Люди первый раз вПариже, справочниками запаслись, такие, можно сказать, одухотворенные. Аих сразу вкойку вдвоем. Французы, впрочем, такдалеко немыслили: какая разница — «дабл», «твин»[11 - Твин: twin (англ.), двухместный номер сдвумя раздельными кроватями.], одна кровать илидве.
        Ситуацию разрулила кардинально: попросила twin, тоесть номер сраздельными кроватями, благо, такая бумажка сфразой унее имелась. Вдох — выдох! Теперь «дамочку» проверить. Виолетта изначально предупредила, чтоэто та еще «овца». Сколькобы уВеры нибыло вдальнейшем групп, самых расхороших, онавсегда готовилась ктому, чтообязательно найдется некая «овца», которая может взбаламутить все «стадо». Люди этого типа, какправило, либо комплекс имеют, глубоко запрятанный иникому невидимый, либо карму невезучести, чтонаучило их защищаться. Психологически подобное поведение объяснимо, онисами себя программируют напроблемы: «Всебудет плохо», иконечно все пойдет наперекосяк. Чемодан потеряется, нога сломается, кошелек украдут.

«Дамочку» звали Татьяна Панова. Этобыла молодая миловидная женщина примерно лет тридцати — тридцати трех. Стройная, ухоженная, аккуратно одетая — идеальный помощник главного менеджера крупной компании. Типлюдей, облеченных вобщем-то маленькой властью, носбольшим апломбом. Начальство наградило верного секретаря поездкой вэтот ветреный — «развратный»! — Париж, ноиммунитет на«всякие такие штучки» уПановой был крепкий. Пока крепкий.
        Отнее хотелось смыться, ипобыстрее. Вера сначала непоняла, вчем дело, апозже сообразила: Панова илинеулыбалась вовсе, илиулыбалась слишком уж скупо. Еесовершенно невозможно было представить смеющейся взахлеб — так, чтоб рот доушей, чтобы слезы изглаз. Вера Сергеевна опасалась людей, которые неумеют смеяться. Сторонилась. Избегала всячески, аесли ипопадала взону их тяжелой ауры, точувствовала себя больной. Верина энергетика сдавалась безбоя. Онавнутренне напряглась, узнав, чтоПановой тоже достался балдахин. Но,ксчастью, таприняла его благосклонно, расценив какзнак особого внимания. Таконо ибыло — «Эсперанс-тур» запросил номер VIP для«мадмазель Пановой», представив ее какответственного работника министерства, которая потом, убеждала Вера французов, завалит (закидает, загрузит) партнеров настоящими министрами. Слышалбы это реальный отврабминлесхоза Власенко!

«Егобанкирское величество» господин Рославлев остался доволен номером — счастье-то! Почти что доволен:
        —Скажите, пожалуйста, — Вера напряглась отего вежливости, — апочему унас вкомнате пульт управления обтянут целлофаном? Как-то несолидно дляотеля три звезды.
        —Давы что? Целлофан?! Напульте? Какой кошмар! — Вера оценила масштаб проблемы. Внешне ее реакция звучала примерно как«нопасаран»! Полная истопроцентная поддержка рекламации клиента.

«Е-мое! Пульт обтянули! Нашел, кчему прицепиться. Давозьми истяни этот целлофан!» — сама ссобой она была более откровенна.
        —Так, может, егоспециально обтянули, пульт-то, чтобы вы исняли. Чтобы показать, чтоникто довас нетрогал. Унитазы тоже бумагой обтягивают.
        Рославлев был явно озадачен. Содной стороны, емульстило, что, может, длянего специально пульт этот чертов обтянули, асдругой — сравнение сунитазом. Астретьей стороны, — оносторожно посмотрел наВеру, неиздеваетсяли? — какэто он сам недогадался?
        Всё, всё. Сейчас она войдет всвой номер ихотябы секундочку передохнет.
        Ксоседкам только заглянуть надо.
        Вномере пососедству сВерой остановились Тамара иее подруга Кристина сдочкой Яной, москвички. Ониочень долго искали фирму, котораябы им предложила тур вПариж, ивконечном итоге сделали выбор впользу «Эсперанс-тур».
        —Увас компьютер есть, — объяснила Тамара, посчитав, чтокомпания, идущая вногу спрогрессом, этосолидная компания!
        Ода! Этобыл единственный компьютер, купленный подешевке.
        Кристину привлекла скидка впятнадцать долларов. Мелочь, асработало. (Особенно если учесть, чтопередвигаться поПарижу подружки будут исключительно натакси, шопинг делать вмодных бутиках, обедать вдорогих ресторанах, анателефонные разговоры потратят сумму, равную стоимости поездки).
        —Заходите! — пятилетняя Яна прыгала накровати (безбалдахина!). Дамы подкреплялись взятой издома колбаской, накрыв скатерку наантикварном сундуке.
        —Девушки, выуж осторожнее, непоцарапайте, мебель здесь старинная, — предупредила Вера.
        —Оноивидно, всявдырках, какбудто мыши ее грызли, — припечатала Кристина, которая доПарижа была только вподмосковных санаториях.
        Пришлось прочитать маленький лекшн отом, чтофранцузы обожают покупать мебель на«брокантах»[12 - Брокант: brocante (фр.), барахолка, лавка попродаже старой мебели, предметов интерьера.], вантикварных лавках, отом, чтовот такие, изъеденные жучками, сундуки имеют ценность гораздо большую, чемполированные «стенки» вмосковских квартирах. Обовсем этом партнеры тактично предупреждали заранее, наслышавшись орусских туристах.
        Смешно игрустно вспоминать…
        Нотогда было недосмеха. Вера вбежала всвой номер — уженебыло исекундочки. Собрала просушенные доллары ипобежала вагентство — платить. Встретил Стефан, мужСнежаны. Обменявшись привычным уже «Сава? Сава!», Стефан деловито пересчитал деньги, поблагодарил ипожелал приятного отдыха.

* * *
        Довечера оставалось часа три, надо было выучить дорогу кресторану.
        О,первые туристы! Вы,конечно, забыли, какбоялись ходить поодному. Вымногое забыли: какклали дорожные утюжки вчемоданы игладили ими наантикварной мебели, привозили издома колбаску икипятильники, ждали, чтовресторанах вам подадут сразу три блюда одновременно илисинтервалом вминуту. Выхотели иметь сопровождающего, которыйбы был привас постоянно, потому что вам было страшновато. Неуютно. Внезнакомой стране, беззнания языка перемещаться группами казалось комфортнее. Вывсё хотели делать «хором». Сидеть вавтобусе, гулять, есть. Идаже спать. Вытребовали включить впрограмму обязательное двухразовое питание. Первые поездки — поездки «колхозом».
        Прошло всего-то лет двадцать! Сегодня вы можете дать фору любому агентству, высмелые, раскованные. Грамотные ипрожженные путешественники. Сегодня вы другие.
        Мальдивы? Сейшелы? Маврикий? Сан-Барт? — старается менеджер. Ужебыли? Yes, ofcourse. Покручивая глобус, вы, каквтом анекдоте, позевывая, можете попросить принести другой, посвежее. Иведь принесут! Выотправитесь вочередной вояж, подсознательно надеясь найти восхитительное ощущение «первого раза», которое, увы, невернет ниновый глобус, ни, впрочем, истарый.
        Просматривая первые фотографии, видя себя, испуганных, восторженных, запечатленных нафоне таких вдруг доступных достопримечательностей («Смотри, этоя убашни, аэто — наЕлисейских»), нет-нет да нахлынет волна «ностальжи». Этобыло вдругой жизни. Когда так многого небыло, нокогда было так много.
        Жара. Скартой города вруке Вера бежит кресторану спринтерским бегом. Клянет Снежану исобственную доверчивость. Этоже надо было такое придумать: уфранцузов, известных гурманов, рестораны — каждые сто метров. Моглибы русским туристам ирядом что-то предложить, такнет — навязали Монмартр. ОтБольших Бульваров, гдеони остановились, доресторана — минимум полчаса пешком умеренным шагом. Вера пробегает путь задвадцать минут, возвращается вотель ибежит назад потомуже маршруту! Дома вПариже — какгигантские «Титаники», сбивают столку. Идешь прямо, упираешься в«корму» здания иоказываешься уже совсем надругой улице. Аей надо было дорогу запомнить, чтобы вечером сневозмутимой улыбочкой: «Всехорошо, спокойно, ребята, высомной», вальяжным шагом, неспеша — гуляем поПарижу! — прийти наужин.
        Онавернулась после двух пробежек «туда-обратно» зачетверть часа досбора. Впервые смомента приезда посмотрела насебя взеркало. То,что увидела, привело ее вотчаяние: разгоряченное лицо, растрепанные волосы, глаза застилал пот, юбка съехала набок. О,друзья, каквы были правы, отговаривая соваться вэто дерьмо.
        Устала зверски, елесил хватило умыться. Лапки-душки собрались наужин, какпионеры налинейку. Вовремя. Костя, правда, подозрительно попахивал, такчто, окончательно забив нанего, Вера взяла «Сибирь» подполную опеку, надеясь напомощь Светика — благо, еееще неуспели увести французы.
        Колонной, растянувшейся метров натридцать, группа отправилась наужин. Состороны, наверное, онивыглядели какинопланетяне: бледная кожа, женщины внарядных платьях, втуфлях навысоких каблуках. Мужчины — вотутюженных рубашечках (гладили, небось, наполу, подстелив покрывало!). Сама она, конечно, переодеться неуспела.
        —Странно, ачто, других ресторанов небыло? — увъедливого Рославлева закрались сомнения.

«Вот, черт, свалился банкир намою голову. Всеувас рассчитано, ниминуты даром. Идешь себе, ииди… Гуляй, дыши воздухом,» — кипела Вера.
        —Вызнаете, такведь это специально мы выбрали, — задва марш-броска, сделанных втридцатиградусную жару, онауж, конечно, придумала версию. — Ресторан называется «Бистро наМонмартре», стены расписаны Тулуз-Лотреком[13 - Тулуз-Лотрек: Анри деТулуз-Лотрек, французский художник (1864 —1901).], настоящая французская кухня иживая музыка! — когда надо, Вера умела сочинять красиво. — Ктомуже сгородом знакомимся. Каквсе путеводители исоветуют — ногами.
        Еесобственные ноги гудели, бунтовали ипросили покоя.
        —Настоящий Тулуз-Лотрек? Шутите! — Саша Маркес, архитектор (изсемьи потомственных российских архитекторов, каквыяснилось позже), увлеченно принялся рассказывать прожизненные перипетии знаменитого французского художника, монмартрскую богему, ЛяГулю[14 - ЛяГулю: танцовщица, модель Тулуз-Лотрека. Настоящее имя: Луиза Вебер.].
        Рославлев, вроде, успокоился, аего жена — томная блондинка Ирина — синтересом поглядывала наСашу.

«Во-во. Слушай умных людей. Учись, этотебе небабки через оффшор гонять», — вмыслях она могла себе позволить быть безжалостной.
        Поправде сказать, оригинальная версия выглядела несколько иначе: ресторан принадлежал югославам, родственникам Снежаны иСтефана, поэтому сих стороны логично было подбросить, таксказать, по-родственному, русскую группу накомплексное обслуживание.
        Знай Вера обэтом раньше! Впрочем, всеостальное совпадало: стены встиле Тулуз-Лотрека, (неворигинале, конечно, Саша это сразу определил), музыка. Синиша, пианист — потрясающий виртуоз! — заиграл вчесть «братьев-славян» Брамса, «Венгерскую Рапсодию». Цыганские мотивы, видимо, должны были напомнить туристам изРоссии что-то родное. Нуда ладно, Верабы порадовалась и«собачьему вальсу» — лишьбы все были довольны.
        Сели. Принесли «entree»[15 - Entree: («вход», фр.). Вкулинарии: блюдо, предшествующее главному блюду.]. Голодная братия смела французскую закуску быстро илегко. И — всеуставились наВеру. Такукоризненно смотрит обычно ее любимый йокшир, когда вместо двух куриных крыльев она ему дает одно: «Чтоже ты, зажала второе?»
        —Акакнасчет второго, — сибиряки, допоры довремени небеспокоившие жалобами, спокойно переносившие жару (хотя им-то, после вечной мерзлоты, парижское солнце — просто награда), терпеливо вышагивающие впиджачках от«Большевички», вдруг встрепенулись.
        —Давы что, есть что, липриехали? — Светик вспомнила, чтоона вторая главная после Веры. — Сидите, разговаривайте. Общайтесь. ВПариже врестораны люди ходят знакомиться (тут, возможно, поФрейду, Светик нечаянно выдала свои тайные намерения), обмениваться новостями. Вотиобменивайтесь. Обсуждайте.
        Агент Костя, какнастоящий штрейкбрехер, попытался было возразить, но, увидев Верин многозначительный взгляд («Попробуй только! Сейчас всем расскажу, сколько ты срубил насвоей Сибири»), подавился фразой.
        Больше давиться было нечем. Съели весь хлеб. Выпили первые «карафы»[16 - Караф свином: «carafe avin» (фр.) — графин, кувшин свином.] свином. Обсудили все новости. Сравнили Эйфелеву башню сОстанкинской. Вступились запоследнюю: «наша выше».
        Аглавное блюдо ненесли. Вера поняла, чточас пришел. Вытащив нарезанные вМоскве бумажки снаписанными наних фразами, онапопыталась найти вих числе подходящую, ноктоже мог предположить, чтопонадобится, каквсоветской столовой, требовать принести второе ипобыстрее. Нужной бумажки неоказалось.
        Выручил «ЖанГабен» — такВера окрестила длясебя Петра Евгеньевича Королева, высококлассного специалиста поФранции, которого вначале 90-х нередко приглашали консультантом нароссийско-французские предприятия. Большой, мягкий, элегантный — он,какпотом выяснится, сыграет непоследнюю роль воткрытии известного водочного завода, носящего старинную русскую фамилию. Королев прекрасно знал французский, атакже юморные истории, анекдоты:
        —Господа, если вы сидите в«бистро», этонеозначает, чтовсе должно быть быстро-быстро. Кстати, авы знаете, мадемуазель, откуда вофранцузский язык пришло это слово? — «ЖанГабен» обратился ксидевшей рядом Олечке Власенко. Олечка ответила, чтоучительница пофранцузскому вшколе говорила.
        —О-о! Какмило. Похвально. Асколькоже вам лет, милая барышня?
        —Ляфамм н’а па д’аж[17 - Ляфамм н’ апа д’аж: «la femme n’a pas d’age» (фр.) — уженщины нет возраста.], — Олечка, слегка порозовев, произнесла эту фразу сдостоинством настоящей парижской куртизанки. Власенко-старший, горделиво окинул взглядом сидящих застолом: знай наших! Самон, пособственному признанию, помнил несколько слов по-немецки: «зершлехт», «зергут» и«натюрлих». Какпокажет практика, Власенко неплохо сними управлялся, периодически, дляразнообразия, меняя вслове «зер» первую букву, а«натюрлих» употребляя буквально. Натурально.
        Щуплый официантик, выходец избывших французских колоний, подал наконец второе: мясо накосточке, называемое «котлетт». Посмотрев наКоролева, побежал шептаться сшефом, после чего принес ему еще одну порцию. Худосочный Рославлев тоже запросил добавки, предварительно справившись по-английски: платить заэто надо?
        —Non, non, — мулат порадовался, чтонаконец-то эти неулыбчивые русские подобрели, ипобежал за«карафами».
        Мысленно Вера похвалила себя занаходчивость: этоона поставила перед Снежаной вопрос одополнительных бонусах, учитывая, чтооговоренная численность группы реально получилась почти вдва раза больше. Сбивать цену Снежана категорически отказалась, новина идобавки обещала — знала, чемрусских купить!
        Народ разомлел, разговорился, мулатик носился какоглашенный, Синиша старался, после Брамса перейдя наШопена. Первый день вПариже, такой стрессовый вначале, набирал обороты ипревращался впраздник.
        —Простите, — металлический тембр голоса перекрыл вальс Шопена, азаодно стук вилок, ножей, стаканов иповис ввоздухе.
        —Я. Неем. Мяса. Ия. Обэтом. Предупреждала. Я. Ем. Рыбу. — Панова — актоже еще? — повернулась всторону Веры.
        Ольга Ивановна Точилина, врач, милейшая женщина, ссочувствием посмотрела наВеру Сергеевну. Накакое-то мгновение та просто кожей ощутила симпатию людей, находившихся вресторане.
        Прото, чтоПанова неест мяса, «Эсперанс-тур» был предупрежден. Виолетта отправляла факсы издалекого Владивостока: «Верунь, незабудь прорыбу дляПановой». «Эсперанс-тур», всвою очередь, слал факсы вПариж: «Chers partenaires, n’oubliez pas, s’il vous plait, deprevenir lerestaurant qu’une denos touristes ne mange pas deviande, elle ne mange que du poisson»[18 - «Chers partenaires, n’oubliez pas, s’il vous plait, deprevenir lerestaurant qu’une desnos touristes ne mange pas deviande, elle ne mange que du poisson»: Дорогие партнеры, незабудьте, пожалуйста, чтоодна изнаших туристок неест мясо, онаест только рыбу.]. Вера была уверена, чтоСнежана предупредила ресторан. Ивсеже накаком-то отрезке тысячекилометрового передвижения факсов синформацией отом, чтонекая ВИП-персона изрусской группы неупотребляет мясо, произошел сбой.
        —Да,разумеется, явсе помню, сейчас выясню, — когда Вера вошла накухню ресторана, шеф-повар понял поее лицу тотчасже: случилось что-то ужасное.
        —Qu’est-ce qu’ilya?[19 - —Qu’est-ce qu’ilya? — чтослучилось? (фр.)] — спросил он придыханием, почти полушепотом, вообразив, наверное, вэту секунду всевозможные варианты: кто-то доелся «котлетт» досмерти, теперь унего будут проблемы, аскандал выльется вмеждународный.
        —Poisson, poisson[20 - Poisson: рыба. (фр.)] — конечноже бумажки снужной фразой небыло, нообозначить суть Вера сумела, собрав всю свою эмоциональность.
        —Оh! Pas deproblemes![21 - —Оh! pas deproblemes! — О,нет проблем! (фр.)] — повар широко улыбнулся — унего, видимо, отлегло, — ижестами заверил Веру, чтосейчас все сделает: «Будет вам рыбка ибольшая, ималенькая».
        Вера вернулась наместо:
        —Всенормально, онивкурсе. Просто наприготовление рыбы понадобилось чуть больше времени. Сейчас принесут, — сказала она Пановой.
        —Интересно, чтоэто зарыба, которую готовят дольше, чеммясо, — Рославлев имел ум аналитический, этого уж неотнимешь.
        —Ничего удивительного, воФранции любят мясо скровью, чуть припущенное, непережаренное, — заметил Королев.
        Вера поблагодарила взглядом «Жана Габена». Вотношенииже зануды Рославлева она пыталась бороться ссобой, говоря себе всотый раз, чтонеимеет никакого морального права даже вмыслях критиковать клиентов.
        Да,Джеймс Энсор… Хорошо, чтоты умер. Будь ты рядом, могбы выдать серию масок, отражающих ее самые темные мысли. Нотакли прав ты был, Энсор? Может, ты, дорогой Джеймс, неучел, илипопросту забыл, илинеподумал, илинехотел думать ипризнать очевидное — люди, ониведь черно-белые. Вэтом-то прелесть. Тынам показал черное, потому что белое — неинтересно. Итем самым ты привлек ксебе внимание. Так, может быть, втайне, тыхотел славы? Маска «желание славы» — онакакая? Черная илибелая?
        Философствовать очеловеческой породе, видимо, приятнее, когда сней соприкасаешься поминимуму.
        Пановой подали дораду. Она. Ее. Съела. Ей. Она. Понравилось.
        После ужина наступило, наконец то, чтовтуристской программе называется — «свободное время». Вера ждала этой минуты. Непотому, чтоей надоели туристы, какраз напротив — онаначинала их любить. Понимать, привыкать кним. Ноона устала. Физически иморально. Ейхотелось только одного: спать. Спа-ать. Спа-а-а-ть… Спа-а-а-а-ать…

* * *
        Наутро, спустившись вресторан назавтрак, окинув взглядом присутствующих, Вера тутже вычислила «пропажу бойца»: Кости небыло. Так, день начинался спотерь.
        —Вера Сергеевна, выневолнуйтесь, всевпорядке, просто Костя вчера перегулял маленько, — посекрету сказала Светик. — Онвномере спит.
        —Хорошо, чтовномере, аненаулице.
        —Тактут наулице тоже спят, ясама видела. Завернутся водеяло идрыхнут. Главное, ихнетрогает никто.
        —Если наш ляжет — потрогают. Тутсвоих «клошаров»[22 - Клошар: clochard (фр.) — бездомный.] хватает.
        Зазавтраком выяснилось, чтовчерашний ужин имел продолжение: смекнув, что«Бистро наМонмартре» находится рядом сознаменитым кварталом Pigalle, «мальчики» решили пойти «подевочкам». Закоперщиком выступил Костя, вразведку сним вызвались Виктор, Сергей, супруги Ермиловы изТюмени. «Переводчиком» позвали Власенко, которому жена вставила заэтот поход. Неизревности, конечно, аиз-за своих волнений.
        —Дала-адно тебе, — уотврабминлесхоза вид был немного — совсем немного — сконфуженный. Егопрямо-таки распирало отсобственной значимости итой роли, которую он сыграл.
        Произвестный вПариже квартал секс-индустрии русские туристы конечноже слышали. Разгоряченные вином, двойной порцией «котлетт», онипошли — «Посмотреть, только посмотреть», твердил Власенко — мимо «Мулен Руж» всторону площади Пигаль. Супруги Ермиловы быстро ретировались — мужневыдержал наглых приставаний ксобственной жене усебя наглазах. Оставшиеся искатели приключений («Наодно место», — заметила Тоня Власенко, неуточнив, правда, накакое именно), пропустив дляхрабрости попаре стаканчиков, отправились «смотреть».
        Водном иззаведений друзья заплатили засеанс стриптиза через прозрачную перегородку. Нотоли заплатили мало, толи так иположено было, атолько стриптизерша разделась доопределенного уровня. Костя вэтом увидел ущемление национальных интересов: «Какрусским — таквсе нетак, каквсем». Ребята изВладивостока согласились, сказав, чтомодель моглабы быть ипосвежее. Тогда вбой полез добропорядочный отец семейства — «переводчик»! — Власенко, вытащив изсвоего «запасника» коронное слово:
        —Натюрлих, натюрлих! — кричал он танцовщице, дляубедительности показывая насебе, какая именно деталь туалета мешала увидеть ее «внатуре», попросту говоря, вчем мама родила.
        Номодель была непреклонна, чемвконечном итоге вызвала уважение зрителей. Покинув заведение такимиже невинными, какими они внего вошли, сохранив верность женам иподругам, русские гуляки успокоили волнение еще парой остановок вбарах, витоге вернулись чуть неподутро.
        —Нунеидиоты? — Тоня немогла успокоиться. — Вотначто деньги потратили? — Анадо было начто-то? — резонно спросил Власенко-муж Власенко-жену.
        Точилин-старший, неподдержавший вчера мужскую компанию, отыгрывался пополной:
        —Да,мужики, неповезло вам. Обломали вас француженки.
        —Дакакие они француженки! Так, сброд всякий, — оправдывался Виктор.

«„Руссо туристо, облико морале“ будешь отправлять». — Вера вспомнила слова Андро, признав, чтомораль, видимо, изрядно поизносилась походу борьбы задемократию. Был, впрочем, иположительный результат: шутки «ниже пояса» натему ночного приключения сблизили группу, народ постепенно начал оттаивать.
        Пришел, наконец, Костя: явление народу. Вера невольно залюбовалась своим агентом. Ковсем прочим достоинствам (ониже — недостатки), Костя был видным мужчиной, аВера любила красивых людей. Онивызывали чисто эстетическое восхищение, какантичная греческая скульптура. Темные волосы, светлые глаза, смуглая кожа, небрежный стиль одежды — понятно, почему Костя умел очаровывать клиентов-друзей безособых усилий.
        —Плейбой наш явился, — Светику неочень понравилась отлучка сибирского вожака впервыйже день.
        —Светланка, непереживай, ятебе неизменил! — Костя счастливо улыбался, какбудто всю ночь тем изанимался, чтоизменял.
        —Данужен ты мне! — фыркнула Светик.
        Ясное дело, унее были свои виды награмотное размещение капитала: привлекательной внешности. ИКостя, привсем своем шарме, несмогбы обеспечить высокие дивиденды.
        После завтрака группа направилась вавтобус, гдеуже ждал гид, болгарка Майя. Онаговорила по-русски селе заметным акцентом, приветствуя гостей изРоссии. Конечноже улыбалась. Вообще, доза улыбок, которые расточали снадобностью ибезнадобности вадрес русских туристов смомента их прибытия вПариж, была настолько велика, чтопошел эффект бумеранга: туристы начали улыбаться вответ! Также — снадобностью ибезнадобности. Напряжение, скованность, заметные впервый день, провоцирующие мелкие придирки котелю, ресторану, турфирме идаже кПарижу (!) уходили. Растворялись вжарком парижском воздухе, капитулируя перед вечным городом, если нераз инавсегда, то, покрайней мере, наодну неделю!

* * *
        Перед началом экскурсии заехали вчетырехзвездочный отель пососедству, гдеостановилась семья Лосевых.
        Вера знала их еще современ работы вгазете. Однажды кней вотдел пришла супружеская пара: Виктор Лосев иего жена Елена. Емунатот момент было, наверное, небольше сорока, ей — чуть меньше. Лосев возглавлял завод попроизводству оптики — тогда еще все было централизовано. Поводом дляобращения вгазету стало решение коллектива — наверняка сподачи вышестоящих инстанций — опереизбрании директора. Естественно, всебыло обоснованно — непридраться. Однако Лосев срешением несогласился ирешил привлечь прессу. Напервый взгляд, дело казалось абсолютно проигрышным — все-таки против коллектива непопрешь. Онасама непомнит, зачем взялась? Может, тронула реакция жены: таочень переживала замужа. Вера попробовала разобраться. Перелопатила кучу бумаг, отделила то, чтоказалось подозрительным, перепроверила, переговорила ссамыми разными людьми исделала довольно острый материал.
        Лосева восстановили вдолжности директора. Очень своевременно длянего, потому что через пару лет началась массовая приватизация предприятий, ибывшие государственные руководители, посути, становились частными предпринимателями. Совсеми вытекающими последствиями, прежде всего, финансовыми. Предприятие разрасталось.
        Создав «Эсперанс-тур», онапозвонила Лосеву, предложив, вслучае необходимости, услуги своего агентства. Конечно, вреспектабельном, уверенном всебе господине невозможно было узнать того уволенного директора, робко постучавшегося вредакционную дверь. Даижена, просившая когда-то замужа дрожащим голосом, изменилась. Какговорится, бытие определяет сознание. Стиль жизни. Ониездили всей семьей надорогие курорты, дочь отправляли учиться вШвейцарию. Впрочем, поотношению кВере Лосевы всегда выказывали самые нежнейшие чувства. Помнили ипонимали, чего они моглибы сегодня неиметь.
        —ВПариж? Нанедельку? Подумаем. Если ситуация позволит, судовольствием, — ответил Лосев напредложение Веры, обрадовавшись, чтоона будет сопровождающей группы. Через неделю перезвонил, подтвердил: едут втроем — Катя, дочь, хотя ивзрослеть начала, захотела вЕвро-Диснейленд. Только попросил забронировать дляних гостиницу уровнем повыше ибезобязательного полупансиона. Поэтому встречаться сним Вера Сергеевна могла только наэкскурсиях.
        Экскурсионный автобус тормознул уроскошного отеля набульваре Османн. Народ оживился.
        —Вследующий раз в«тризвезды» непоеду, — Ирина Рославлева это выговорила четко, повернувшись всторону мужа. Томные взгляды она берегла длядругих случаев.
        —Само собой, — согласился он, молниеносно прокалькулировав разницу вцене комфорта, прямо пропорциональную благосклонности настроения супруги.
        Поджидавшие упарадного входа Лосевы поднялись вавтобус, иэкскурсия началась.

* * *
        Кельты… Галлы… Франки… Римляне… Чувствовалось, чтоМайя была больше, чемгид. Прежде всего она была историком, искусствоведом, поэтому неизменно всвоих рассказах сбивалась напотрясающе интересные экскурсы впрошлое. Рассказывала не«пунктиром», какэто обычно делают маститые гиды, атак, какдебютанты, нерастерявшие еще эмоций, неуспевшие устать отсобственных рассказов. Приводила любопытные факты, цитировала стихи идаже спела несколько строчек иззнаменитой песни 30-х годов, исполняемой темнокожей певицей, танцовщицей Жозеффин Бейкер: «J’ai deux amours, mon pays et Paris». Гид-дебютант (таконо иоказалось вреальности) зомбировала наПариж, заставляя включать — иневыключать — работу двух изпяти органов чувств: зрения ислуха.
        Автобус плавно лавировал поузким улицам. Туристы, наконец, стали туристами, смирившись сжарой, «северным коэффициентом» кпутевкам длясибиряков (Костя, герой, себя необидел), забыв пробалдахины, целлофаны напультах икарликовые лифты. ИПариж, этот породистый noble[23 - Noble: (фр.) — дворянин, аристократ.], великодушно простил русский снобизм, замешанный, конечноже, накомплексах. Даито сказать: откуда быть породе? Вконце концов, разница между двумя революциями — французской ирусской — более века. Такчто отставание оправдано. Подождем лет сто, посмотрим.
        —Вызнаете, ивсе-таки я несторонник таких экскурсий, — сказал Вере сидевший рядом Королев.
        —Почему? Онаже так здорово рассказывает.
        —Да,ночтобы почувствовать ауру, надо невавтобусе сидеть. Шарм Парижа иначе непоймешь. Вотя где-то читал, чтосначала неплохобы пройти побульварам, потом понабережным, итогда только город почувствуешь.
        —Смотря что чувствовать хочется. Унекоторых чувства наПигаль начинаются, — Власенко-жена, услышав Королева, немогла успокоиться.
        —Дачто ты всамом деле! Пигаль, Пигаль… Вотзапигалила. ЯМихалычу обещал рассказать, — несдавался Власенко-муж.
        Михалыч, какпотом пояснил леспромхозовский чиновник, былего замом, успевшим побывать вПариже раньше начальника. Чемзанимался Михалыч исчего начал знакомство саурой, осталось невыясненным, но, судя потому, чтовпервыйже день Власенко потянулся некЛувру, можно было несомневаться — Парижу неспрятаться зафасадом музеев. Смотреть — таксмотреть. «Натюрлих», вобщем. Держись, столица!
        Странно, новэту поездку память несохранила воспоминаний осамом Париже. Спустя годы город вечного праздника станет родным, изменит жизнь Веры кардинально, нотогда, находясь рядом стуристами ипытаясь сосредоточиться, онадумала окакой-то ерунде: рыба дляПановой, перегоревшая лампочка вномере Кристины иТамары. Незабыть спросить, узнать, позвонить, проверить иперепроверить. Рассказ гида выветрился быстро, авот вопросы, реплики, сидящих рядом людей, помнит досих пор. Дети, даитолько!
        —Apropos! Кстати, Пигаль. Вызнаете, ктоэто? — спросила Майя, услышав перепалку супругов Власенко.
        —Врач-венеролог! — бухнул Костя.
        Народ вавтобусе оживился, добавив еще пару версий втомже духе: танцовщик, стриптизер.
        —Илистриптизерша, — ввернула неугомонная Власенко.
        Королев, шепнувший Вере ответ, добавил, чтопотакому признаку — ассоциация имени сместом илиявлением — подходит, скорее, история проpoubelle. Слово это можно было увидеть наконтейнерах смусором. Оказывается, более ста лет назад французский префект господин Пубель ввел систему разделения отходов: бумажки, тряпки — водин бак, стекло — вдругой, ивтретий — непосредственно остатки пищи, продукты гниения.
        —Пи-галь. Жан-Батист. Был. Известным скульптором. Восемнадцатый век, — послышался металлический голос Пановой. — Странный вопрос, — добавила она теплее, даже как-то растерянно.
        Майя, сидевшая, какиположено гидам, спиной ктуристам, повернулась поприветствовать эрудитку сДальнего Востока.
        —Oui! Браво, браво! — зааплодировала она, азаней остальные. Гидпояснила, чтоименем скульптора назвали улицу, гдеунего было свое ателье, затем площадь.
        —Воттак… Испортили человеку имя, — неунималась Власенко. — Зналбы он… Может, что-тобы потеме слепил.
        Туристы опять оживились, представляя, чтобы мог сотворить Пигаль. Майя недала разыграться воображению, заметив, чтовкаждом нормальном европейском городе есть «свои местечки», икнынешней репутации квартала скульптор Пигаль отношения неимеет.

«Нувот, есть иположительные результаты отчерного пиара — квысокому искусству шли по«краснофонарской» дороге, — мелькнуло уВеры. — Всеже любопытно, чтоуфранцузов даже серьезные вещи как-то лучше запоминаются, если впредмете будет нечто такое, горячее, остро приправленное».
        Готовясь кпоездке, онапопыталась вникнуть висторию Франции. Обложившись учебниками, каталогами ипутеводителями, сначала просто зубрила хронологию. Тщетно. Короли, эпохи, войны — всепуталось, мгновенно забывалось инеукладывалось встройную систему исторических координат. Тогда зашла по-другому: неотдат (родился, женился), неотвойн (началась, закончилась), неотзавоеваний (приобрели, потеряли). Французская историябы инесостоялась, илибы была нестоль интересна, илибы была нефранцузской, еслибы…
        Еслибы неженщины. Нелюбовь. Короли женились итутже влюблялись. Королевы рожали наследников, фаворитки — «батардов»[24 - Батард: batard. (фр.) — незаконнорожденный.]. Попутно короли конечноже строили замки, охотились, периодически, небезподсказок дам, делали набеги насоседние страны.
        Мысль ненова. Историк Ги Бретон[25 - ГиБретон: французский историк, журналист, писатель (1919 —2008).] это отлично изложил всвоих книгах, исторических ихудожественных одновременно.
        Роковые страсти немешали королевским делам, напротив: вносили драйв. Стоило только поглубже влезть в«личное дело» правителя, какоткрывалось такое «cinema», чтоцелые исторические периоды запоминались легко ипрочно. Взять тогоже КарлаVIII: женился накрасавице Анне Бретанской, иФранция получила Бретань, даром, чтокороль неотличался никрасотой, ниученостью. Далее трагикомический поворот: Карл поднимался поузкой винтовой лестнице замка Амбуаз, обустроенного им слюбовью (иукрашенного трофеями, прихваченными изпохода наНеаполь), ударился лбом одверную раму и — умер. Кстати, понекоторым источникам, оншел закоролевой, подругим — скоролевой, чтонесуть важно. Хотел ее пригласить посмотреть jeu depaume[26 - Jeu depaume: (фр.) — старинная игра смячом, прообраз тенниса.]. Безутешная красотка забирает Бретань, находит себе женишка ростом пониже? О,нет. Ксчастью длясегодняшней Франции, обожающей Бретань, прелесть которой русские туристы откроют чуть позже, Анна Бретанская выходит замуж заЛуи Орлеанского, получившего имя ЛюдовикаXII.
        Фишка втом, чтоАнне навязали брачный контракт, покоторому она была обязана, вслучае непредвиденных обстоятельств, выйти замуж только заследующего короля, дабы Франция непотеряла Бретань. Таковым становится Луи Орлеанский, женатый, чтолюбопытно, насестре КарлаVIII — некрасивой, горбатенькой Жанне, идавно, кстати, влюбленный вАнну. Повезло ему. Самримский папа даст добро наразвод Луи, абедняжка Жанна закончит свои дни вмолитвах, возможно, даже непознав радостей отисполнения супружеского долга.
        Логично. Такуж устроен человек. Чувства. Замешанные, конечно, нахимии, нуичто? Гениальные романисты были еще италантливыми маркетологами, разрабатывая — и,зарабатывая! — именно эту нишу: область человеческих чувств. Имена великих просветителей, философов постепенно уходят, стираются, оставаясь лишь сухим текстом вучебниках. Амушкетеры живут! Вывод: разум вчеловеке — всеже надстройка. Базис — вдругих местах.
        Очем это она? Чтозапошлые мысли лезут? Разницу между Пигалем скульптором икварталом Pigalle Вера так инеуловила. Илипрослушала. Расслабилась только после экскурсии, когда туристы, утомленные обрушившейся информацией, разбрелись прогуляться кто куда. Власенко-папа захотел посмотреть нагробницу Наполеона. Власенко-мама сОленькой пошли в«Галери Лафайетт», Маркес — вмузей д’Орсэ, Кристина сЯной иТамарой — вресторан. Рославлев свечно надутой женушкой — выяснять отношения. Панова явно клеилась кКосте, обратившим нанее внимание после реплики проПигаля. Ушли вдвоем покататься накораблике, заними увязались остальные. Светик сбежала первой, одна, покорять трепетные французские сердца, которым просто позакону генетической памяти было уготовано сдаться безбоя блондинке изСибири.

…Аей очень хотелось остаться одной испокойно посидеть наскамейке. Присела. Вдохнула воздух, выдохнула, квеликому счастью убедившись, чтовсе разбежались. Одна! Можно посмотреть Париж идаже прогуляться. Нет, ейненужны были французы, онаих вообще невидела. Вера пошла наугад, подставляя лицо июльскому солнцу, натыкаясь напрохожих («Пардон, мадам», «Пардон, месье»), любуясь маленькими изящными балкончиками, назначение которых было совсем нетакое, какунее вмосковской квартире. Оначитала вслух, будто ребенок, вывески, трогала горячие стены, глазела навитрины patisseries[27 - Patisserie: кондитерская. (фр.)] исъедала глазами полюбившийся tarte tatin[28 - Tarte tatin (фр.): сладкий пирог — вариант яблочного пирога.]. Слушала журчащую, беззаботную речь, ничего, впрочем, непонимая, ощущая, какэнергетика города постепенно обволакивает, околдовывает ивводит всостояние, которое называется простым икоротким словом. Надоли говорить — каким? Моменты счастья каждый выражает по-разному.
        УВеры тоже было такое слово:
        —Спасибо, жизнь. Мерси, — повторила она по-французски.
        —De rien[29 - De rien: незачто. (фр.)], — ответил ей кто-то втолпе.

* * *
        Спустя два века День взятия Бастилии стал всего лишь пунктом программы русских туристов. Такие вот парадоксы истории. Причины стираются, тускнеют изабываются, остаются лишь следствия. Голые факты. Строчки вэнциклопедиях. Запару столетий авторы революций, тираны ижертвы успевают несколько раз поменяться ролями, дербаня поочереди терновый венок. Вообще, если копнуть глубоко, есть какая-то некорректность, даже, может быть, кощунство втом, чтособытия, называемые революциями, отмечают какнациональные праздники, даеще иобязательными салютами. Готовясь кпоездке, Вера прочла оДне взятия Бастилии. Даже приминимуме воображения можно было представить иужас королевы, исмятение короля, ивсе сметающую насвоем пути толпу. Тяжелая энергетика хаоса.
        Жесть, словом. Нотуристам дела небыло дотого, чтопроисходило более двухсот лет назад. Онистояли наплощади Трокадеро, смотрели впарижское небо, гдегромыхал подмузыку ослепительный фейерверк. Радовались так, чтоВерины мысли охаосе 14июля 1789года показались спорными. Вконце концов, великий город все простил, великодушно, снова иснова, позволяя всебя влюбляться иотдаваться всецело: безстеснения, комплексов иосмысления исторических моментов.
        Ивлюбились. Панова — вКостю. Костя — вСветика. Светик — вАрно, женатого француза, обремененного двумя детьми, Тамара — вЖан-Ива, француза, разведенного, нотоже обремененного. Кристина — вСинишу, Синиша, верный Брамсу, заигрывал свладивостокскими ребятами, теокучивали малолетнюю Оленьку. Папа-Власенко влюбился вмаму-Власенко, Рославлева — вМаркеса, Маркес — вВан Гога, «ЖанГабен» Королев приударивал заВерой. Семейные пары ходили заручку, вобнимку ипросто просились наобложку журнала «Семья». Лишь Рославлев скучал посвоему банку.
        АПариж, этот неутомимый, ненасытный любовник, наблюдая вечные страсти, посмеивался ивздыхал: «Эх,вы… Руссо туристо, облико морале».

* * *
        Смех ислезы. Поехали вВерсаль. Заслушавшись рассказами обурной жизни французского двора, несразу обнаружили, чтоСветланы иКостинет.
        —Смылись, — первой пропажу парочки заметила Панова.
        Искать позалам дворца неимело смысла, нопосле экскурсии Вера включила логику, вспомнив, что, сидя вавтобусе соСветиком, рассказала ей пару историй проЛюдовиков. Светлану интересовала жизнь королев икоролевских любовниц. Онаискренне ненавидела «путану» Монтеспан[30 - Монтеспан: фаворитка короля ЛюдовикаXIV.] ижалела Марию-Антуанетту[31 - Мария-Антуанетта: французская королева, жена ЛюдовикаXVI, была казнена в1793году.]. «Отрубить голову! Королеве! Какой ужас!!! Варвары! Даже унас нетак жестоко сцарем расправились», — возмущалась Светлана.
        —Может, вТрианон[32 - Трианон: имеется ввиду Малый Трианон, расположенный натерритории Версальского дворца. Строительство дворца «Малый Трианон» начинается поидее фаворитки ЛюдовикаXV маркизы деПомпадур. Впоследствии был подарен ЛюдовикомXVI своей жене, королеве Марии Антуанетте.] пошли? — предположила Вера, попросив разбиться покомандам ивключиться впоиски. Туристы даже обрадовались: можно неспешить, попарку погулять. НоВера кипела: время ожидания рассматривалось какпростой идолжно быть оплачено. Естественно, агентством — неклиентами. Поэтому темже спринтерским бегом, ставшим уже обычной походкой директрисы «Эсперанс-тур», Вера побежала всторону Малого Трианона.
        Сбежавших она нашла относительно быстро. Вукромном местечке, боскете[33 - Боскет: bosquet (фр.) — рощица, замкнутыйсад.], втени вековых деревьев, укрывавших засвою жизнь икоронованных, инекоронованных особ, подслушавших столько вздохов, стонов извуков, стояли ее туристы. Онидержались заруки иулыбались. Накакое-то мгновение Вера перенесла их натриста лет назад: коса Светланки взбита ввысоченную прическу. Наней пышнейшее, голубого цвета, платье вкружевах сглубоким декольте. Онаположила ухоженные руки наплечи красавца, одетого также «бархатно-кружевно». Унего чуть съехал парик, унее выбились белокурые локоны. Онее обнял заталию, ониулыбаются. Онисчастливы, зная, чтобоскет сохранит иэту тайну тоже.
        —Быстро вавтобус! — скомандовала Вера. — СКонстантином все понятно, нооттебя, Света, янеожидала. Наверное, Монтеспанша нашептала, каксоблазнять. Панова там, между прочим, расстроилась. Ещеизаавтобус мне придется платить изсвоего кармана.
        Костя по-прежнему улыбался, неуспев выйти изобраза. Светланка смутилась оттакого наезда, начала что-то лепетать всвое оправдание, ноВера исама устыдилась. Даей-то что? Светик сКостей составляли эстетически красивую пару — этофакт. Вобоих была какая-то первозданность. Порода. Еенестерли никатаклизмы истории, нивпрыскивание крови другого, низкопробного, разлива — ихгенеалогические деревья цвели мощно иплодовито. Может, поездка вПариж ибыла той счастливой закономерностью, обязанной соединить двух людей, чтобы сохранить каждого?
        Покаже это были лишь предположения. Авреальности — счет, выставленный заопоздание. Обиженная Панова. Ворчание группы поповоду «отбившихся отстада». Смятение Светланки, почувствовавшей вдруг востребованность, мечущейся между женатым французом ибезалаберным русским. Смущение Кости, спомощью которого она, Вера, такнадеялась заполучить состоятельных туристов изСибири.
        Увы, реальность — какквадрат. Только углы, иникакой надежды. Никакой лирики. Круг вэтом отношении менее безнадежен. Хотябы потому, чтонетак больно, когда падаешь.

* * *
        —Верочка, мнеоченьбы хотелось попробовать настоящий луковый суп, — сказал после завтрака Королев.
        —Петр Евгеньевич, давы что? Втакую жару? Даеще луковый? Дагдеж я вам найду суп? — Вере стало жарко уже только отодной мысли.
        Королева можно было понять. Во-первых, онбыл гурманом. Во-вторых, обожал Францию ивсе сней связанное. Ктомуже после так называемого континентального завтрака — круассан, кофе, конфитюр — хотелось чего-то особенного. Поиски, предпринятые самостоятельно, привели русского гурмана вБулонь — известное предместье Парижа, вкрутой ресторан «Шале дез Иль», гдеон иотобедал. Возвращаясь, счастливый идовольный, решил прогуляться. Заблудился. Напоролся наособу, видкоторой неоставлял сомнений ороде деятельности.
        —Конечно, то, чтовБулонском лесу промышляют платные девушки, известно, — рассказывал заужином Королев. — Здесь все ясно. Новтом-то идело, чтоэто, похоже, былпереодетый мужчина. Трансвестит. По-моему, изАзии. Онпо-французски неочень говорил. Илиговорила. Ужнезнаю, кактут правильнее. Одета броско, макияж сумасшедший. Сидит себе втенечке. Ну,я подхожу, продорогу спрашиваю. Как, говорю, выйти отсюда?
        —И? — оживился Власенко-папа.
        —А«она», видимо, непоняла вопроса. Жестом показывает: уходи, отстань. Тоесть, может, подумала, чтоя что-то другое прошу.
        —Тоесть, непонравились вы ей? Илиему? — допытывался Власенко.
        —Такесли это мужик, топонятно. Нотогда непонятно другое: кого он илиона ждала? Женщины всеже полесу неходят впоисках сомнительных развлечений.
        —Папа, акто такие трансвеститы? — спросила Оленька.
        Власенко, судя повсему, проинструктированный экспертом Михалычем ипоэтой пикантной теме, ловко увернулся отпрямого ответа, заметив лишь, чтомалоли чудаков насвете гуляет полесу вженской одежде.
        Королева этотже вопрос занимал сдругой стороны:
        —Нет, новсеже? Какони этим занимаются? Искем? Аглавное — зачем?
        —Аеще главнее — почему здесь? ВПариже? — резонно заметил кто-то изгруппы.
        Королев по-рыцарски бросился спасать честь его обожаемой Франции, говоря, чтоиправители любили наряжаться, чтоукрашали себя нехуже женщин, чтоженственность всегда привлекательнее. Привел впример Генриха Третьего[34 - ГенрихIII — французский король (1551 —1589), сынЕкатерины Медичи.], любимого сына Екатерины Медичи, который еще вте времена себе пирсинг сделал. Тема полузапретной любви инетрадиционных отношений между полами была поднята прямо-таки наисторический уровень, еслибы Королева опять невернули наземлю:
        —Такто — короли. Водворце. Аздесь — азиаты. Ивлесу.
        Дискуссию прервал вышедший ктуристам шеф-повар ресторана, гдеони ежедневно получали свой оплаченный полупансион. Вчесть русского гостя, сказал он, который нетолько прекрасно говорит по-французски, ноиценит французскую кухню, он, шеф-повар Рене Мартино, приготовил традиционный крестьянский суп. Правда, едят его обычно зимой, вхолодную погоду, чтобы согреться. Но,услышав ожелании гостя, онлично стоял накухне, обливался потом ислезами, чтобы русские туристы сегодня вечером отведали самый настоящий французскийсуп.
        Надоли уточнять, чтоэто был луковыйсуп?!
        Королев посмотрел наВеру.

«Икаквам наш сервис?» — послала она виртуальный месседж, добавив вслух:
        —Устриц, надеюсь, незахотите?

* * *
        —Ура! Сегодня едем вДиснейленд! Да? — Петя Точилин светился отрадости.
        Зазавтраком дети дергали родителей, елимало испешили вавтобус. Поехали все, даже Саша Маркес, решивший наденек изменить импрессионистам ипропустить практически ежедневное паломничество вмузей д’Орсэ.
        Удивительно все-таки устроена человеческая память! Онасмутно помнит то, ради чего, собственно, ехали: зрелище. Аттракционы, горки, сказочные замки, парады гигантских кукол, гроты, пещеры — всепревратилось внекий рекламный ролик, набор глянцевых открыток. Смотришь — красиво, здорово, адух незахватывает. Память сохранила другой коллаж мгновений, будто выхваченных, подсмотренных невидимым фотографом.
        Петя, крепко вцепившийся вруку папы. Панова — расслабленная, жующая попкорн. Семейство Власенко, пристегнувшись ремнями безопасности, вполном составе готовится кочередному трюку. Королев, каквсегда элегантный, грузно плюхается вкрошечную лодочку. Костя — сЯной наплечах, талупит его поголове воздушным шариком. Светланка, вкаком-то клоунском наряде, пристающая ковсем поочереди, чтобы ее «сфоткали». Сибирские парочки — крепенькие, кругленькие, изнывающие отжары, скупые наэмоции. Саша Маркес сблокнотом, делающий зарисовки башенок, убеждая себя втом, чтоидетям нужны свои Саграды Фамилии[35 - Саграда Фамилия: собор Святого Семейства вБарселоне.]. Супруги Рославлевы, держащиеся рядом, заключившие — возможно, напару часов — пакт оперемирии. Катя Лосева, красотка, стряхнувшая снобизм швейцарского разлива, превратившаяся вобычную русскую девчонку — открытую исчастливую.
        Современем именно это полотно, этаразноцветная мозаика станет своего рода успокоительным средством вмоменты, когда все захочется бросить ипослать кчертовой матери. Работу, кажущуюся такой бессмысленной, продажной, унизительной. Туристов, безстеснения звонивших среди ночи только длятого, чтобы помочь им разобраться вменю («Какбудет курица по-английски? Ах,чиккен. О’кей. Сенкъю»). Выслушивать их капризы ижалобы, быть ответственной завсе: плохую погоду, плохой сервис, плохой отель, плохое настроение. Кризис, нехватку денег («Увас так дорого!»), проблемы всех масштабов — ототказа ввизе доопоздания нарейс. Воттогда иговорила себе: стоп!

«Стоп. Тебе хочется мчаться влевой полосе, наскорости сто пятьдесят ибыть свободной? Даилинет? Даилинет? Отвечай!»

«Да».

«Значит, перестраивайся вправую, стисни зубы итерпи».
        Подобные диалоги внутри себя Вера вела вминуты депрессии иполного разочарования. Ивот тогда-то, какфантомы, появлялись воспоминания, спасительными брызгами освежая усталые мысли, растапливая раздражение, негатив итоску потой, оставшейся впрокуренном кабинете, жизни.
        —Папа, адавай переедем вДиснейленд? Насовсем. — Вконце концов, одна только эта фраза маленького Точилина заставляла вспомнить новое ипока еще модное слово «толерантность», простить человеческие слабости и — гнать. Всееще — поправой.

* * *
        Назаключительный, последний впрограмме тура, ужин собрались все, включая Лосевых, досего вечера ненавязывающих свое присутствие остальным участникам поездки. Светлана сидела немного грустноватая — Арно, еефранцузский ухажер несумел сбежать отдвух детей ижены. Зато Жан-Ив, дружок Тамары, получивший приглашение — иразрешение Веры — поужинать срусскими туристами, светился счастьем, глядя насвою подругу.
        Онипознакомились вресторане, чтобыло логично. Тамара — рослая, крепко сбитая крашеная брюнетка, леттридцати восьми — сорока, постоянно хотела есть. Посути, еешарм заключался втом, чтошарма, вего традиционном понимании, небыло нинаграмм. Утонченность, рафинированность — непронее. Мужчины неносились сней, каксхрустальной вазой. Скорее, онаносилась сними, инетолько сними. Когда-то, бросив родной Омск, Тамара приехала вМоскву полимиту. ЗИЛ, общежитие — все, каквизвестном фильме. Позже занялась шопингом, открыла небольшой магазинчик напару сКристиной. Статус преуспевающей владелицы собственного предприятия неизменил натуры: Тамара была проста кактри копейки, добра инаивна. Еенередко надували партнеры, мужчины оставляли, ненаходя так желаемой ими — подсознательно, конечно, — стервозности, онаже поднималась иверила.
        Обедая витальянском ресторане, уплетая макароны, Тамара вдруг почувствовала, чтонанее поглядывает сидевший застоликом напротив француз, хрустевший роскошной пиццей. Онапожалела, чтоневзяла такуюже, даже сделала попытку заказать, подзывая официанта. Тотподбежал, стал что-то лопотать, показывая начасы инадверь. Тоесть, ресторан закрывается наперерыв. Ладно, решила длясебя, оставлю пиццу доследующего раза, вкуснее будет. Рассчитавшись, вышла, подумав, чтофранцуз («Вотгад!») смотреть — смотрел, азаней непобежал. Ивэтот самый момент услышала:
        —Vous avez debeaux yeux[36 - Vous avez debeaux yeux: «Увас красивые глаза» (фр.)], — сказал незнакомец.
        Французский Тамара знала врамках школьной программы, чтопозволило разобраться: поглотитель пиццы каким-то вторым зрением увидел ее глаза инашел их очень красивыми. Насекунду мелькнуло: «Странно… Какрассмотрел-то?» Ей было, конечно, невдомек, чтообычные, среднестатистические французские мужчины, незлоупотребляющие чтением любовной лирики (ичтением, впринципе) пускают вход дежурный комплимент, желая познакомиться. ВРоссии, поаналогии, этопримерно как: «Девушка, который час?» или: «Увас закурить ненайдется?»
        НоТамара растаяла. Жан-Ив был симпатягой. Оноценил врусской подруге именно то, чтонепоняли ее соотечественники противоположного пола. Надежность.
        Роман развернулся лихо, виделись они ежедневно. Тамара уже успела переночевать уЖан-Ива вмаленькой квартирке где-то вдвенадцатом округе. Вера пыталась было образумить:
        —Необольщайся. Уедешь — забудет. Будешь потом страдать.
        Тамара, неслушая, всявовласти чувств, нахлынувших вмомент поедания макарон, несдавалась иверила. Каквсегда. Онипришли напрощальный ужин, держась заруки, сели рядом, подкладывая иподливая друг другу. Ибыло —что!
        Накануне отъезда Рено Мартино приготовил русской группе прощальный ужин «а-ля франсэ». Сначала, какположено, ставший уже привычным «амюз-буш»[37 - Амюз-буш: «amuse-bouche» (фр.). Легкие закуски, подаются каперитиву.]. Затем пошла череда блюд: креветки с«тюрбаном» изавокадо, «петух врислинге», салат, сыры. Перед подачей десерта взале приглушили свет, Синиша заиграл «Happy birthday», иРено лично внес торт, украшенный девятью свечками, задуть которые предлагалось Пете. Отметить день рождения сына вПариже, анегде-нибудь усебя впровинции, — ради этого счастливый папа готов был трудиться насвоей фабрике день иночь.
        Туристы, опустошающие карафы, оценили усилия господина Мартино, благодарили, ели, просили добавки, словно желая наесться нанеделю вперед. Рене, довольный, приглашал русских приехать наНовый год, обещая приготовить фуа гра изапастись хорошим бордо. Синиша, напротяжении недели поражающий благодарную русскую публику виртуозным исполнением композиторов-романтиков, перешел нафранцузский шансон. Повернув микрофон ксебе поближе, запел негромким приятным голосом что-то нежное, сентиментальное.
        —Шарль Трене, «Море», — пояснил Королев, тонкий ценитель знаменитых французских шансонье: Мориса Шевалье, Жана Саблона, Тино Росси.
        Народ окончательно расслабился. Состороны могло показаться: они, какфранцузские буржуа, пришли отдохнуть влюбимом ресторанчике, поужинать, поболтать, выпить винца и, может, потанцевать. Уних все хорошо, жены довольны, любовницы — тоже. Дети бегают здесьже, взрослым нет дела доних. Жарко.

«Париж, тынеизменился, старина», — пелСиниша, ирусские туристы подпевали: «Пари, Пари».
        Кристина, ссамого начала поездки флиртовавшая — впрочем, безответно — сСинишей, попросила сыграть что-то русское. Тот, небудучи оригинальным, исполнил традиционные «Очичерные». НоКристина, видимо, решившая-таки напоследок сразить стойкого музыканта иувести его отБрамса, сама села зафортепиано. Неотрывая влажных глаз отСиниши, взяла первые аккорды изапела:
        Утро туманное, утро седое,
        Нивы печальные, снегом покрытые,
        Нехотя вспомнишь ивремя былое,
        Вспомнишь илица, давно позабытые.
        Жан-Ив пригласил Тамару натанец. Обняв свою большую, роскошную подругу, онказался взрослым сыном, припавшим кматеринской груди. АТамара… Онасжимала вкрепких объятьях любимого мужчину, которого так хотелось забрать ссобой, скоторымбы она смеялась, готовилабы ему пиццу, аон, неизбалованный эмансипированными, рациональными француженками, платилбы ей одним — любовью, повторяя, время отвремени, каквстаром французском фильме: «Toi, t’as d’beaux yeux, tu sais?»[38 - «T’as d’beaux yeux, tusais?» — «Тызнаешь, утебя красивые глаза» (фр.). Фраза изфильма «LeQuai desbrumes» (1938), вкотором играют Жан Габен иМишель Морган.]
        Синиша, уловив мелодию, сменил Кристину. Та,положив руку накрышку пианино, продолжала счувством выводить:
        Вспомнишь разлуку сулыбкою странной,
        Многое вспомнишь, родное, далекое…
        Лосев, подпевая, танцевал сдочерью Катей, Янка дурачилась сКостиком. Власенко иТочилин договаривались встретиться вМоскве, поговорить напредмет бизнеса. Виктор иСергей по-прежнему заигрывали сОленькой, Светланка перестала грустить, уплетала десерт ивыпытывала уВеры, будетли такойже тур наНовый год. Рославлева опять кадрилась кМаркесу, тотдержал оборону. Панова нажимала накарафы.
        После ужина пошли наМонмартр, прогуляться. Пропустили еще постаканчику, поднялись кбазилике Сакре-Кёр. Свысоты еще раз окинули взглядом Париж — шумный, горячий. Простились. И — двинулись всторону отеля. Панова повисла уВеры наплече, рыдала, изливая душу, говоря, чтонасамом деле она «классная девчонка». Прибежал Арно, отпросившийся ужены по«важному делу». Однако Светик жертвенности неоценила, послала француза кчерту (после количества выпитого бордо это было особенно легко) иушла вобнимку сКостей.
        Онивозвращались знакомой уже дорогой, закоторую Веру шпыняли все семь дней («Нуиуслужили. Втакую духоту пилить потридцать минут пешком, чтобы салаты их французские, каккролики, жевать…»). Добравшись доместа дислокации, правда, успокаивались, аона переживала. Носегодня, разморенные жарой, вином, едой, музыкой, туристы неворчали. Неспешили. Каждый шаг приближал кдому, оставляя впрошлом то, чтоих держало вместе одну неделю. Париж.
        Иэтот великий проказник сделал последний сюрприз: подарил ливень. Нетратя время напредупредительные тяжелые капли, онобрушился внезапно, мощно, страстно, прекратившись, поволе суверена также неожиданно ирезко. Обрадоваться, рассердиться испрятаться неуспели. Лишь восхититься:
        —Чтоэто было?
        —L’averse, — пояснил Королев. — Сильный ливень. Вжаркую погоду часто бывает.
        Вместо послесловия
        Москва. 2004г.
        Мысидим накухне ее стильной квартиры «премиум-класса», потягиваем бордо и, словно старые дрынды, ковыряемся впрошлом скаким-то сладострастным мазохизмом.
        —Нуи? дальше? Чтодальше-то?
        —Дальше — провал. Непомню, каквотель пришли, каквсамолет сели. — Вера подлила бордо. — Впечатление, чтоуснула вПариже, апроснулась вМоскве.
        —Таксними-то что? Стуристиками твоими?
        —Хеппи-энда ждешь? Ясно. Логично, вобщем. Вконце концов, отправляясь впутешествие, дахоть куда, хоть наКолыму, всегда ждешь изменений. Иконечноже позитивных. Атам уж — какполучится.
        —Насчет Колымы ябы поспорила…
        —Каксказать… Смотря зачем, скакой целью ехать. Некоторые, кстати, платят приличные деньги, чтобы втайге пожить, вбараке, впалатке.
        —Пробарак — этоты загнула, конечно. Ещепрорай вшалаше скажи.
        —Можно ипрорай. Смысл ведь вчем? Ощущение счастья. Мнекажется, чтотогда, вПариже, онобыло. Увсех. Апотом… Увсех по-разному.
        Королев, еелюбимый «ЖанГабен», станет постоянным клиентом, будет ездить часто идорого. Рославлевы все-таки разойдутся, причем изагентства уйдут обе половинки. Зато выйдет замуж Панова, закажет шикарное свадебное путешествие. Стого момента какВера тащила ее насвоем плече, онииподружатся. ОляВласенко поступит вМГИМО, будет рассекать наБМВ, радоваться жизни, тратя папины деньги легко ипросто. Сампапа, ксчастью, незарвется, сумеет удержаться вчиновничьем кресле, мудро лавируя между соблазном, законом иприродной смекалкой. Тамара — невероятно, нофакт! — выйдет замуж заЖан-Ива! Уедет кнему, оставив магазин народственницу подприсмотром Кристины. Звонит иногда, всеблагодарит. Говорит, что«Эсперанс-тур» ей счастье принес. Маркес тоже зачастит воФранцию — ситальянкой, оказывается, познакомился напочве Ван Гога, переедет кней.
        —Просили хеппи-энд? Получите. — Онаразлила остатки бордо иубрала пустую бутылку. — Авот Петю мы потеряли. Навсегда. Как-то вофис секретарша Точилина позвонила. Попросила больше неприсылать поздравительные открытки. Никому изсемейства. Сообщила, чтоПетя погиб. Разбился намашине, подаренной любимым папой кодню рождения. Вэтот день ислучилось, шестнадцать лет ему исполнилось. Друзей, вроде, подвезти хотел. Такчто избазы данных исключили.
        Избазы данных придется исключить иЛосевых. Напике, можно сказать, навзлете все оборвется. Сначала Катя. Возвращаясь сженихом иззагородного дома, уснет зарулем. Погибнут оба. Потом иродители, невыдержав обрушившегося горя, уйдут один задругим. Кому уж там их империя осталась — неизвестно. Даинеинтересно…
        —АСветланка?
        —О! Этоотдельная «лав-стори»! Помню, перед самым Новым годом, сидим вофисе, нервные, злые… Таквсегда перед праздником. Вдруг открывается дверь, ивходит шикарная женщина: шуба — намиллион, сама — Голливуд! Нашею мне бросилась. Яобалдела: Светка! Господи, какже она была хороша. Вобщем, вышла замуж забогатого американца. Намного старше, естественно. Уехала. Сопровождает его наприемах, тусуется созвездами. Миллиардеры ручки жмут. Короче, гламур высшей пробы. Правда, призналась, чтомуж детей нехочет. Переживает, видать, зафигуру. Ее,разумеется, несвою. Ноона теперь исама нехочет. Унее все есть. Онавообще незнает, чтохочет.
        —Унее все есть, — повторила Вера задумчиво. — Воттолько потом, подзанавес, разрыдалась. Наэтомже самом плече, каккогда-то Панова, причитала, чтоона — круглая дура, идиотка, продалась, какдешевка, чтоей там ужасно плохо, тоскливо, иона вообще незнает, какжить дальше. Чтоона такбы хотела вернуться туда, вто время, когда стояла сКостей вВерсале, когда шла сним виюльский вечер, пьяная исчастливая, вобнимку, поМонмартру.
        —Да-а… Печально… Может, врет?
        —Незнаю. Может, итак. Когда утебя свой остров ияхта вСан-Тропе, можно ипоплакаться вжилетку. Хотя… СКостей уних что-то было, электрическое такое… Онисоставляли очень эффектную пару.
        —Аон куда делся?
        —Дакто знает… Растворился напросторах российского бизнеса плейбой наш. Может, самкого кинул, может, его… Первые деньги — самые тяжелые. Многих сломали. Нонебудем огрустном. Унас все-таки агентство «Эсперанс», такчто понадеемся налучшее. Ещеодну открою?
        —Бордо?
        —Нунепортвейнже? Тыж продиалектику незабывай!
        —Всмысле?
        —Закон перехода количества вкачество. Зря, чтоли, столько лет пласталась? Качество жизни должно быть иликак?
        Онапринесла сент-эмильон, гран-крю, открыла. Налила побокалу. Попробовала.
        —Послевкусие тяжеловатое. Танина много. Утром голова будет болеть.
        —Кпортвейну вернись, — шучу я, — онслаще.
        —Акакже Гегель?
        —Поймет ипростит.
        Мызалезли вИнтернет почитать продиалектический материализм изакон «количество — вкачество». Нахлынувшая волна «ностальжи», державшая нас напротяжении этого вечера, отступала, освобождала и, возвращая вреальность, очищала.
        Необходимая передышка была очень кстати.

Москва — Парижг.
        История вторая: лирическая
        Тьерри. Париж встречает дождем
        Je n’imaginais pas les cheveux dema mere
        Autrement que gris-blanc.
        Avant d’avoir connu cette fi lle aux yeux clairs
        Qu’elle etait a vingtans.
        (Янепредставлял свою мать иначе, какседой.
        Пока однажды неувидел эту светлоглазую девушку,
        Которой было двадцатьлет)

(Изрепертуара Мишеля Сарду, начало 70-х годов)
        Удивительно, каккардинально может измениться жизнь только потому, чтооднажды вдруг обратишь внимание нато, чтобудтобы этого внимания вовсе незаслуживает. Сдругой стороны — ачто заслуживает? Мыприходим вэто мир какчасть природы, астановимся — иочень скоро! — частью социума, определяющего регламент вовсем: отправил дорожного движения донорм поведения вотношениях. Загоняем самих себя внекие границы, намиже самими определенными. Живем попараграфам, кодексам, пунктам. Реже — чувствами, уверовав (опять-таки — пообщепринятому мнению), чточувства — этонето мерило, накоторое надо делать ставку.

«Делать ставку» — вырвалось непроизвольно, ноэто-то иподтверждает, чтодаже науровне подсознания мысли проходят сверку снекими критериями, свести которые можно, вобщем, кодному банальному: ачто мне это даст?
        Чувства невмоде. Есть вещи иповажнее. Правда, когда начинаешь думать, ачтоже важнее, становится стыдно собственных мыслей. Зато когда видишь проявление чувств — неожиданное, бурное илитонкое, изящное, — либо неверишь, либо непонимаешь. Отмахиваешься… Ведь есть вещи иповажнее…
        Как-то водном небольшом средиземноморском городке я возвращалась спляжа. Проходя мимо частного дома, услышала: «Мадам, мадам. Возьмите подарок!» Двое симпатичных детей: мальчик идевочка, стояли укалитки ипредлагали веточки лаванды. Взяла одну, поблагодарила, внутренне приготовившись фальшиво обрадоваться (Ах-ах, чудесно… Подарок?), засомневаться (нунепростоже так предлагают, наверняка какая-то акция), успокоиться (чтож, ничего дурного, даже мило).
        —Этодействительно подарок? Покакому поводу? Увас праздник? Родители попросили?
        Мыговорили наразных языках. Дети искренне непонимали, нупочему взрослые такие бестолковые иневерят, чтоможно подарить веточку лаванды просто так. Ичто никто их непросил, онисами придумали такую игру: дарить, отдавать безвсякого товарообмена. Аэти взрослые задают глупые вопросы. Уразумев, я, конечно, умилилась, растрогалась, растопив докраев все сомнения. Норазве можно себе позволить отдаться чувствам? Просто так? Ивкрадчиво, нацыпочках, нарессорах подобралась такая маленькая, такая дрянненькая, такая рациональненькая мыслишка: «Ничего. Посмотрим, каквы будете делать подарки лет через десять».
        Такочем это я? Кчему веду? Всепросто. Простотак.
        Просто разговор прочувства. Вэтой истории все именно так иначалось.
        Простотак.

* * *

2005год. Москва.
        —Вер, тыТаити делаешь?
        —Делаю. Тыже знаешь. Яговорила.
        —Да? Непомню что-то. Нуда неважно. Короче, есть тут уменя один мужичок. Какулам хочет.
        —Дану? Вкаком смысле?
        —Всюжизнь, говорит, мечтал акул покормить.
        —Собой чтоли?
        —Данет! Кто-то ему наболтал, чтосруки можно…
        —Ну,если сруки, толадно. Только заруку мы отвечать небудем.
        —Данебойся, онпросто так неотдаст!
        Звонила Нина, директор небольшой туристской фирмы изКрасноярска. Вера познакомилась сней вИзраиле, вознакомительной поездке, поразившись идаже восхитившись тем, какпо-мужски делает бизнес эта симпатичная женщина — внедавнем прошлом м.н.с. советскогоНИИ.
        Врядли бывшие коллеги узналибы враскованной ирискованной леди скромного инженера-лаборанта, корпевшего сутра доночи надбумагами. Изжога отскудных обедов, нескончаемые — ниочем! — перепалки сшефом, давка вавтобусе подороге наработу итакаяже, ножестче, вобратном направлении — всеосталось впрошлой жизни. Там, вобшарпанном здании стемными затхлыми коридорами, втесном кабинете субогими столами, покоторым нагло разгуливали тараканы, враздевалке сошкафчиками, гдеежедневно дожидались хозяев белые халаты, пахнущие хлоркой идешевым супом. Теперь Нина одевалась отГуччи, вофис ездила наБМВ, отдыхала наМальдивах, авместо канцтоваров заказывала чартеры дляшопников. Пологике, любители акул — неее контингент, новот поймалаже где-то!
        —Агде ты его нашла? Вбассейне, чтоли?
        Вера вспомнила, какНина, имеющая больше опыта втуризме, поучала: «Клиентов можно инужно искать везде. Даже втуалете. Ачто? Ясвоим сотрудникам так иговорю: «Сидите наунитазе — знакомьтесь ссоседкой»». Вообще Вера струдом представляла себе ситуацию, когда вофис приходит турист «поунитазу» изаказывает, предположим, поездку наКипр. Однако однажды она поймала частника, чтобы доехать доженской консультации. Разговорились, познакомились. Обменялись визитками. Ей,конечно, было немного неловко, когда тот, подрулив, увидел вывеску наздании. Однако стоило ему позвонить вофис изаказать отдых вроскошном швейцарском отеле, какВера готова была добираться наработу автостопом.
        —Нет, невбассейне! — засмеялась Нина. — Иневаквариуме, иневаквапарке. Всебыло нетак весело.
        Выяснилось, чтокак-то она встретила своего бывшего шефа. Смутились оба. Шефподрабатывал бомбилой. Онстоял перед Ниной встаром свитере, подаренном еще родным коллективом надень рождения, мялся инезнал, очем спрашивать эффектную даму. Итак все было ясно. Вэтот момент иподошел он, любитель акул:
        —Шеф, подбросишь? — оттакого обращения Нину передернуло.
        —Неподбросит. Занята машина, — отрезалаона.
        Шефспохватился:
        —Занята? Кем? Тебе, тоесть, вамкуда-то надо? Дая тебя, вас, тоесть, итак подброшу.
        —Амне, понимаешь, нехотелось «так», — продолжала рассказ подруга. — Мневообще хотелось рыдать. Вобщем, сели мы вдвоем вмашину. Мужик такой раскованный, ну, знаешь, изтаких… Понтиться любят… Нокак-то уловил ситуацию. Оноипонятно: интуиция унего — можно сказать, профессиональное.
        —Такон чекист, чтоли?
        —Нет, наоборот! Зекбывший!
        Ужесидя вмашине, Нина попыталась успокоиться, пустив вход свой «прием унитаза», начала прощупывать, какбы, между прочим, сказав, чтозанимается туризмом, может влюбую точку мира отправить.
        —Он,такой, посмотрел наменя иговорит: «АнаТаити?». Я,думаю, шутит, говорю: «Дабезпроблем!». Атут еще мой бывший начальник начал пиарить: «Выей верьте. Если сказала — сделает».
        Короче, дала ему визитку, онвышел, заплатил нормально. Правда, шефвсе ему порывался сдачу дать.
        —Взял?
        —Нет… Мыпотом еще поговорили, повспоминали. Грустно всеэто.
        —Нин, всепонятно ствоими сантиментами. Тыближе какулам.
        —Ачто? Позвонил через пару дней. Заказал тур натри недели: двенаТаити, неделю вПариже. Такчто, давай делать!
        —Акакты прозека узнала?
        —Какая разница…Справки навела. Даон инескрывал особенно.

«Делать Таити» натуристском сленге означало организовать поездку. Таити, конечно, неТурция, ноВера никогда неотказывала клиентам. Даже еслибы ее завтра спросили «ТыМарс делаешь?». Наэти случаи унее был Тимофей Балакин, длясвоих — Тимоти. «НаМарс? Апочему нет? — неудивилсябы он. — Выхотите один иливдвоем? Ах,вдвоем. Понимаю. Надо заказать «кинг сайз бэд»[39 - «Кинг сайз бэд»: king size bed (англ.), огромная, «королевская» кровать.], новнесколько смягченном варианте».
        Он,наверное, такбы ивыразился: «смягченном». Балакин был уникален всвоем роде. Взять его наработу попросили знакомые, давсамые положительные рекомендации: умный, блестяще знает английский, много путешествовал. Вее представлении нарисовался элегантный сейлс-менеджер: костюм, галстук, стрижка. Такой глянцевый денди. Темсильнее был контраст. Когда вофис вошел Тимоти — затянутый вджинсу, схвостом назатылке, вочочках, — Вера немного стушевалась. Внешне он напоминал раннего Джона Леннона и — этоего ивыручало! — Иисуса Христа одновременно. Ноуж никак офисного сотрудника. Акогда заговорил — манерно, растягивая слова, жестикулируя изящными руками сдлинными, тонкими пальцами, уВеры мелькнуло: ««Голубой», чтоли?» Она уже было хотела тактично сказать, чтомолодой человек ошибся дверью, фирмой, ориентацией, профессией, чтоуних вообще женский бизнес. Новот какраз этот последний аргумент исыграл впользу Тимофея. Клиентам, иособенно клиенткам, должен былбы понравиться этакий рафинированный менеджер — сплошная вежливость. Так, вобщем, иполучилось.
        Тимоти был эрудитом. Энциклопедией, географическим справочником, учебником поистории, толковым словарем. Унего имелся ответ налюбой вопрос. Дамы обожали «Тимошу», ворковали сним часами потелефону — кнеудовольствию других сотрудников офиса: «Тимофей, отдай трубу!» Нотот только отмахивался, продолжая живописать вдеталях какой-нибудь австрийский горнолыжный курорт, накотором отродясь небыл. Разговор склиентом длянего был чем-то вроде соревнования: уговорит — неуговорит. Внезримом состязании чаще всего побеждал Тимоти. Положив трубку, онудовлетворенно объявлял:
        —Нучтож. Замеча-а-тельно. Завтра придет. И,по-моему, неплохо сэтим, — Тимоти многозначительно делал ударение напоследнем слове, потирая пальчиками сотполированными ногтями. — Будем разрабатывать месторождение.

«Разработкой месторождения» Тимофей называл метод работы, врезультате которого клиент легко, добровольно соглашался навариант, подготовленный заботливым менеджером. Естественно, более дорогой. Что-что, ахватка унего была еще та. «Выпотрошенные месторождения» уходили изофиса счувством собственного достоинства, оцененного в«Эсперанс-тур» затакуюже достойную сумму.
        —Ну,Тимофей, тыдаешь, — удивлялась девчонки.
        Вера, разумеется, ценила способного менеджера, незабывая, впрочем, ослабости Тимоти. Онбыл патологическим трусом. Вмомент назревания конфликта склиентом любимец женщин буквально исчезал, растворялся, предоставляя именно женской половине офиса разруливание ситуации: «Сдулся, плейбой. Опять самим дерьмо убирать!».
        Подготовить тур наТаити мог, конечно, только он. Сдругой стороны, если Нина непридумала, любитель экзотики сбиблейской фамилией Соломонов впрошлом сидел втюрьме, иТимоти может струхнуть. Стретьей стороны — выхода небыло. Асчетвертой — Вера решила взять насебя общение склиентом помаксимуму, оставив менеджеру техническую сторону: переписку спартнером, калькуляцию (тутему равных небыло!), бронирование услуг.

* * *
        И,вцелом, всепрошло гладко. Оформили французскую визу иотдельную — длявъезда назаморскую территорию, каковой является Французская Полинезия. Тимофей подготовил отличную программу вПариже: трансферы — только намашинах класса «люкс», отели — только «паласы», гиды — только личные. НаТаити — бунгало наводе, экскурсии поостровам, подводное плавание (незабудем проакул!). «Разработка месторождения» обошлась Соломонову всумму более двадцати тысяч долларов. Обсудив, решили сэкономить набилете. Вера, правда, предлагала, если непервый, тохотябы бизнес-класс забронировать, засомневалась: все-таки лететь более двадцати часов.
        —Онустанет столько сидеть, ав«бизнесе» кресла шире, полежит, поспит, — уговаривала она Нину.
        —Ничего, неустанет. Тридцать лет втюрьме сидел — неустал, ауж сутки-то выдержит как-нибудь ив«экономе», — строга была бывшая эмэнэсница, когда дело доходило дораспределения бюджета. Неважно какого — института, лаборатории илитуриста.
        Договорились, чтоСоломонов придет задокументами кВере домой накануне отъезда, всубботу. Тимофей, узнав обэтом, облегченно вздохнул, потому что, хотя он иперепроверил сто раз ваучеры, даты, услуги, номалоли… Всеже нестандартное прошлое клиента было опасным длянежного Тимоши.
        —Но,если надо, явыйду, — сделал он робкую попытку истинного джентльмена.
        —Даладно, сиди уж… Всубботу имеют право работать только начальники.
        Поправде сказать, дело было даже невэтом. Вере самой хотелось познакомиться сСоломоновым.
        Онлетел один. ИзСибири. НаТаити. Натри недели. Проведя тридцать лет втюрьме (Нина, конечно, прибавила сроку, новсе равно впечатляло). Онапыталась догадаться пофотографии впаспорте охарактере преступления. Ничего особенного влице небыло. Никакое лицо. Покрайней мере, впаспорте. Еслибы такое фото висело настенде «ихразыскивает милиция», торазыскать уж точно былобы невозможно. Онмог быть иубийцей, ипрофессиональным мошенником, ипросто авантюристом. Ближе всего была эта версия: авантюрист, что-то типа Остапа Бендера. Утого была идея-фикс: Рио деЖанейро, здесь — Таити иакулы. Разница небольшая.

«Дакозел полный», — припечатала визовичка Инна, впрочем, аккуратно приклеивая фото набланк анкеты. Вера, конечно, тутже вставила, напомнив, чтов«Эсперанс-тур» категорически запрещалось обсуждать клиентов.
        Звонок вдверь раздался вдевять утра, хотя договаривались надесять. «Блин, даже кофе недал выпить», — раздраженно подумала Вера, наспех натягивая джинсы.
        —Привет, — мошенник-убийца-вор-насильник-растлитель Соломонов инеподумал извиниться заранний приход. — Можно войти? — сказал он уже вкоридоре общего холла. Благо, втакую рань сосед Николай еще невышел покурить, ато, увидев Вериного гостя, разболталбы невесть что. Выглядел Соломонов, конечно, импозантно или, правильнее сказать, фартово: темно-бордовый плащ, шелковое кашне, кепочка и — просто «Калина красная»! — лакированные туфли!
        —Можно закурить? — блеснул он самой настоящей золотой фиксой, ужедоставая пачку «Мальборо».
        Вобщем, первые пять минут, тутже перейдя на«ты», говорил он, признавшись, чторешил прийти пораньше, чтобы улететь побыстрее.
        —Таквремя вылета-то неизменится, — осторожно вставила Вера.
        —Ая какувижу билет, такбудто иполечу, — Соломонов шутил, быллегок вобщении исовершенно покорил Веру. Закофейком выяснилось, чтоон любит читать, играть вказино исобирать всякие древности. Длязека очень даже приличное резюме!
        —Анакаких языках вы говорите? — спохватилась Вера.
        —Непонял, — кажется, онивправду непонял вопроса.
        —Нафранцузском, наанглийском? Выже летите так далеко, один, всякое может случиться. Какобъясняться будете?
        —А,вот ты очем… Ничего неслучится. Иливот что, — Соломонов вытащил конверт сдокументами, — тынапиши мне вот здесь, прямо наконверте, пару французских фраз русскими буквами.
        Секунду подумав, выбрал приоритеты: «Какпройти?», «Гдеказино?» и«Счет, пожалуйста».
        —Аесли всеже потеряетесь, заблудитесь? — неунималась Вера, поразившись ипо-своему восхитившись такому авантюризму.
        —Ябы там судовольствием потерялся. Такнайдут ведь! Нуладно, — согласился он. — Добавь еще одну: «Я — Соломонов», ихватит. Ато полиглотом стану: русский, французский…
        Гость ушел, оставив аромат дорогого одеколона, заверив, чтообязательно вернется ирасскажет, каквсе прошло.

* * *
        Онпозвонил вофис ровно три недели спустя, когда его уже немножко подзабыли, представившись потексту четвертой, бонусной, фразы: «Бонжур. Жесюи Соломонов». Апозже приехал нафирму сподарками: женской половине — бижутерию, выбранную совкусом, нежмотясь, Тимофею — роскошно иллюстрированную книгу поФранцузской Полинезии. Тотрассыпался вблагодарностях, задав вопрос, который периодически всплывал вофисе:
        —Таксакулами что? Мечта сбылась?
        —Дакогда сбылась, подумал, что, может, неотом мечтал.
        Соломонов сказал это как-то странно. Негрустно, аименно странно. Что-то было вголосе беззащитное, трогательное даже, или, может, показалось?
        Бывший зек словно почувствовал, что«спекся», мгновенно закрыв маленькую дверцу, закоторой иобитал тот самый неуемный искатель приключений, поддерживающий его назоне. Впрочем, она, каквсегда, навоображала.
        —Всенормально было. Пойдем, покажу кое-что, — обратился он кВере.
        Ониуединились вее кабинетике, иСоломонов неожиданно спросил:
        —Отгадай, гдея пропадал вПариже?
        —Думаю, невЛувре.
        —Этоты зря. Надумаешь картину покупать — сомной посоветуйся. Найду тебе людей, которые помогут правильно вложиться.
        —Ктоочем. ДавПариже можно вмиллионе мест пропадать: вкабаре, вресторанах, набашне, удевочек.
        —Нет, янеходок, тыж поняла уже. Уменя серьезно только сакулами.
        —Может, казино?
        —Несмеши. Какие вПариже казино?
        Итут она догадалась:
        —Блошиные рынки?
        —Точно. Тытам была?
        Нет, этастрасть ей была неведома, ипонять, какможно часами рыться врухляди, рассматривать — ипокупать! — покрытые вековой пылью безделушки, восхищаться какой-нибудь ветхой шляпкой, бесцветной, выцветшей акварелькой, какнисилилась, немогла. НаСоломоноваже блошиные рынки, броканты, антикварные магазины изнаменитые парижские букинисты произвели впечатление неменьшее, чемакулы. Стой лишь разницей, чтоон сам, какакула, рыскал, охотился, выискивая, высматривая, вынюхивая, выторговывая одни ему понятные ценности.
        Онвывалил настол пачку старых открыток, фотографий, каких-то документов, конвертов списьмами:
        —Даты посмотри, посмотри ипереведи мне. — Каккартежник, выбрасывал все новые иновые козыри, будто ожидая услышать: «Все. Твоя взяла».
        Вера перебирала старинные открытки, адресованные когда-то кому-то, фотографии людей, живших когда-то, писавших кому-то: «Дорогой Пьер. Свершины Сан-Франсуа шлю тебе искренние инаилучшие пожелания вновом 1935году…» Некий Эмиль пишет своему «камараду» Жилю, радуясь, чтонапериод войны — надо полагать, Первой мировой — егоопределили помощником мясника. Попалась фотография, отправленная изНиццы идатированная 1910годом: «Дорогая мама, мыдобрались хорошо, только Кэтти заболела». Улыбающиеся лица, складки платьев, кружева зонтиков, пальмы.
        Вспышка фотоаппарата запечатлела мгновенье счастья. Конкретное мгновенье конкретного счастья конкретного мгновенья. Мгновенье счастья мгновенья. Укоторого есть только настоящее иникогда — будущего.
        Вмире человеческих отношений ничего неизменилось. Столет назад, двести. Также будут ловить мгновения ичерез тысячу лет, запечатлевая их, рассылая, делясь щедро ибесконечно.
        —Ну? Чтотам? Что-нибудь есть такое?
        —Ачто вы имеете ввиду под«таким»? Типа, «Дорогой Пьер. Бриллианты, которые оставила нам наша мама, яподелил пополам изакопал поддубом, который посадил наш дедушка?» Нет, такогонет.
        Неожиданно длясебя самой Вера увлеклась чтением старых посланий, также надеясь вдруг набрести начто-то «такое». Еевнимание привлекло пожелтевшее отвремени письмо: дватонких листочка бумаги. Аккуратный, почти каллиграфический почерк, ровные, одна поддругой, линии, поля слева, накоторых указано время написания каждого пассажа. Прочла первые строчки:

08.45. Дорогая моя… Любимая… Начинаю утро безтебя истобой. Еслибы ты была рядом, тыбы спала… Тебе неудается встать раньше меня, иуменя есть маленькая власть: ямогу смотреть натебя, спящую, небоясь, чтоты скажешь: «Пожалуйста, ненадо так наменя смотреть, нетакая уж я, чтобы любоваться…»
        Вера пробежала письмо подиагонали, накакую-то долю секунду забыв проСоломонова. Аон, заметив смятение наее лице, встрепенулся:
        —Чтонашла? Чтотам?
        —Датак, ничего. Пролюбовь. Выже неходок, сами сказали.
        —Так-то оно так. Явообще непомню, каконо комне попало. Может, скнижкой какой. Илисоткрытками купил, поодному евро штука.
        —Выже нечитаете нафранцузском, зачем вам книги? — изумилась Вера.
        —Нечитаю, апообложке определяю, — Соломонов был, конечно, тотеще экземпляр.
        —Послушайте, отдайте мне это письмо, — вдруг попросила Вера. — Япереведу. Пожалуйста, — добавила вежливо.
        —Такты копию сделай, — резонно посоветовалон.
        —Унас ксерокса нет. Старый сломался, ановый еще непривезли. Правда.
        Самое интересное, чтоэто действительно было правдой. Валентина, администратор, сидевшая наденьгах, экономила донеприличия. Пока старый ксерокс несдох окончательно, новый незаказывала. Ксерить бегали всоседний офис, ноСоломонову это было знать необязательно.
        —Даладно, бери. Дарю. Когда переведешь — расскажешь, чтотам заБальзак.
        Ониподумали, кудабы еще можно поехать. Позвали Тимоти. Тот, обрадовавшись, чторесурсы «месторождения» неисчерпались лишь поездкой наТаити, сыграл свою лучшую роль «атласа мира», после чего совершенно обалдевший Соломонов, забывший конечноже прописьмо, откланялся иотправился вдалекую Сибирь. Оставив запах дорогого одеколона, пепельницу окурков, подарки и — письмо.

* * *
        Несколько раз наработе она его доставала, порывалась читать исама себя останавливала. Офис, покрайней мере, туристский, — неместо дляпогружения вособенности «французской любви», пусть даже втаком безобидном виде, каклюбовное послание. Онавернулась кписьму поздно вечером, перевела легко идолго сидела, пытаясь осмыслить прочитанное.

08.45. Дорогая моя… Любимая… Начинаю утро безтебя истобой. Еслибы ты была рядом, тыбы спала… Тебе неудается встать раньше меня, иуменя есть маленькая власть: ямогу смотреть натебя, спящую, небоясь, чтоты скажешь: «Ги,пожалуйста, прекрати наменя так смотреть, нетакая уж я, чтобы любоваться». Ая любуюсь… Стого самого момента, какувидел тебя тогда, вкафе… Тыуменя никогда неспрашивала, почему я обратил натебя внимание? Наверное, такая мысль вголову неприходила, тебе неважно: почему подошел один немолодой человек изаговорил снезнакомой женщиной. Тыже была неодна, асподругой. Одиль, кажется, еезвали Одиль. ИОдиль — необижайся — привлекательнее внешне. Хотя я неочень помню ее лицо, если увижу наулице — неузнаю. Помню только, чтоона брюнетка имного смеялась.
        Таквот. Открою секрет: яувидел твою коленку ируку наней. Тыбила пальцами втакт музыке. Этобыл Жорж Брассенс, теперь-то ты знаешь, какя его обожаю. Потом уже я посмотрел натебя итак захотел стобой познакомиться! Ты,может, думаешь, чтодляменя это дело привычное: знакомиться сженщинами вкафе, но, если честно, яволнуюсь иникогда незнаю, какначать иочем говорить. Донашей встречи знакомился только через знакомых. Смешно, конечно… Может, япросто забыл, какухаживать заженщиной. Стех пор какостался один, прошло столько времени. Мневпервые по-настоящему захотелось, чтобы кто-то был рядом.Ты.
        Жаль, чтосейчас я смотрю ненатебя. Ясмотрю начасы ижду твоего звонка. Вдруг пришла сумасшедшая мысль, чтоты позвонишь искажешь: «Доброе утро,Ги». Яэто так сильно вообразил, чтодаже потянулся ктелефону. Иотругал себя. Мыже договорились созвониться позже: встретиться, поужинать вместе, обсудить планы навыходные.
        Такпочему я нервничаю? Тыпозвонишь, всебудет хорошо. Пойду варить кофе.

10.30.Продолжаю начатое только потому, чтобы подольше побыть стобой. Вконце концов, думать отебе — этотоже приятно. Даже, может (какая ужасная мысль!), иногда спокойнее, чембыть рядом. Потому что так я могу думать, воображать, придумывать, разговаривать инебояться, чтоты встанешь иуйдешь. Вмоих мыслях я тебя неотпускаю. Низачто!
        Тогда, вкафе, мневдруг захотелось положить свою руку натвою ипогладить. Яинехотел большего, мнепросто почему-то стало тебя жалко. Доболи. Этотебя-то! Такую независимую, такую уверенную! Ноглаза утебя были грустноватые, ктомуже ты такая худенькая.

…Ипочему я смотрю нателефон? Смотри — несмотри, раньше обеда ты непозвонишь.

12.30.По-моему, янервничаю. Чтоты делаешь? Твой шеф опять подкинул работу, иты неуспеваешь наобед? Конечно, оннезнает, откудабы ему знать, чтовэтот самый момент один человек сидит вкомнате иждет, когда секретарь Мари-Анж подойдет ктелефону, наберет знакомый номер ипросто скажет: «Привет,Ги».
        Яначинаю ненавидеть твоего шефа, хотя, может, ониневиноват. Может, виновата твоя несносная — какты говоришь — сестра Элизабет, которая взяла привычку звонить тебе наработу вобеденный перерыв. Иногда ты говоришь, чтоона несчастная, одинокая… Тыее жалеешь, аона этим пользуется. Помне, такона просто тиран. Звонит тебе вечером, занимает телефон часами, авсе ее разговоры — ниочем.
        Минуты идут, идут… Телефон молчит.
        Чтоэто? Невижу, чтопишу… Яплачу? Этоконечноже смешно: взрослый человек, седые волосы, сидит ипишет письмо взрослой женщине, вкоторую влюблен, какподросток… «Амальчики неплачут», — говорила когда-то мама.
        Стыдно. Буду сильным. Тыпозвонишь. Обязательно. Имы пойдем «Кмоей кузине», закажем твое любимое мясо «по-бургундски», ия, какобычно, съем твое мороженое. Ктомуже, уменя есть отличный план навыходные, тебе понравится.

15.30.Ктобы мог предположить, чтовтакой хрупкой женщине, столько силы? Ая-то хотел тебя защищать. Тынелюбишь говорить освоем умершем муже. Такстранно. Видно, чтоты его любила, ноты какбудто обижена нанего. Стакой досадой прерываешь все вопросы онем. Ивместе стем говоришь, чтоон был добрым. Егонет, оноставил тебя одну ссыном, поэтому ты нанего сердишься? Этоправда?
        Тыдумаешь, чтоя хочу занять его место втвоем сердце? Тебе это заранее ненравится. Чтож… Извини, номесто вкровати меня интересует меньше. Этосовсем другое. Да,я люблю засыпать стобой, ощущать тебя… Люблю любить тебя. Ноты мне нужна непросто какженщина нужна мужчине. Тывеликодушная. Редкостный дар. Думаешь, яхочу воспользоваться твоим великодушием изаставить быть рядом? Конечно, ямогу убедить тебя исказать, чтосомной тебе будет легче, чтотвой сын уже взрослый, иты можешь подумать осебе…
        Ноя нехочу, чтобы ты выбирала умом. Мненужна твоя нежность. Любовь. Помнишь, тысказала, чтооднажды твой муж взял вруки кисть иразрисовал потолок разноцветными мазками? Взмах — изеленая клякса напотолке. Ещеодин, другой — ирадуга вокруг люстры. Представляю, чтоэто было. Аты даже неругалась — только смеялась!
        Янебуду трогать потолок. Завоюю тебя по-другому, нотакже. Любовью.

…Только ты все незвонишь. Нотеперь это понятно, перерыв кончился, тебе недотого. Подожду довечера. Тывыйдешь изсвоего бюро, проедешь несколько остановок до«Эколь милитэр», придешь домой, снимешь пальто. Может, выкуришь сигаретку (хотя обещала бросить!) ипотянешься ктелефону: «Ги,привет, извини, непозвонила вобед, неполучилось, новсе хорошо, ядома. Тызамной заедешь?»
        Да,да! Конечно! Ничего, потом все расскажешь, еду, моядорогая…

19.00.Пятнадцать минут назад позвонили вдверь. Явздрогнул отнеожиданности. Вдруг пронеслась мысль: ты! Взяла инагрянула, решив сделать сюрприз! Увы… Этобыл консьерж, онполучил заменя уведомление, надо будет зайти напочту.
        Начался дождь. Захватилали ты зонтик? Тытакая рассеянная. Аможет, решила переждать дождь вкафе? Сидишь, наверное, сМари-Терез вбаре иболтаешь. Хорошо, если так… Только дождь затяжной, долго некончится. Итебе надо спешить домой. Спешить позвонить мне, потому что я очень тебяжду.

21.00. Дождь так инекончился, тытак инепозвонила. Чтостобой? Гдеты? Стораз я подходил ктелефону, хотел набрать твой номер. Инесделал этого. Тыскажешь: мужская гордость. Нет, нет! Какая гордость… Может, боялся незастать тебя, аможет, нехотел обнаружить сильное волнение: тебебы это могло непонравиться. Этомоглобы вызвать досаду, ая нехочу тебе досаждать. Япереломлю себя — попробую! — ради тебя. Тыже великодушная, тебе незахочется меня обижать, алгать ты неумеешь. Бедная моя… Чтоя вообразил себе! Низачто непозволю тебе мучиться, принимая решение. Толькобы утебя все было хорошо, ая как-нибудь справлюсь.
        Вконце концов, думать отебе, вспоминать наши встречи, мечтать онас — это, может, большее счастье, чемзаглянуть вбудущее иувидеть пустоту, вкоторой одному просторно, авдвоем тесно…

00.20.Прослушал Жоржа Брассенса. Всеподряд. Зачем? Незнаю… Может, успокоиться. Поставил Сарду — «Болезнь любви». Тыпосмеиваешься надмоей сентиментальностью. Нетолько ты. Даисам я ее немного стыжусь. Вмои годы ужебы иостыть надо. Ночто делать: немогу быть…
        Фраза обрывалась. Каким немог быть Ги, уженеузнать. Нопосодержанию письма итак становилось ясно: немолодой влюбленный немог быть бесчувственным. Онстрадал. Аэта беспечная Мари-Анж, которая так инепозвонила, наверняка думала пронего: «Вотпристал, старый идиот».
        Нуда, именно так думают женщины, когда их сильно любят. Таксильно, чтонормальное становится анормальным. Сначала возможно некоторое приятное удивление, апозже — досада. Раздражение. Прямо русский Желтков. Любовь всепоглощающая, ничего нетребующая взамен, жертвенная. Правда, Желтков был скромен всвоих желаниях: «Дасвятится имя твое», итем, говорит, буду счастлив. Егофранцузский коллега хотел, видимо, чуть большего, нотоже готов был уйти всторону, если его обожаемый ангел (имя-то какое: Мари-Анж!) пошлет, куда подальше…
        Вправом верхнем углу стояла дата: 1978год, октябрь. Слева, наполях, вертикально поотношению ктексту, елезаметная пометка: «Онахочет меня оставить?»
        Наконец, навторой странице, чуть ниже последней, незаконченной фразы Ги, были записаны два номера телефона: один — шариковой ручкой, другой, ниже, — карандашом. Рядом стояло имя: «Тьерри». Было очевидно, чтоэти записи, сделанные другим почерком, отношения кавтору письма неимеют. Втом смысле, чтонеГи их оставил. Попервому номеру телефона Вера определила, чтонеизвестный Тьерри проживал впарижском регионе[40 - Парижский регион: регион «Il deFrance» — один из27 административных регионов Франции, включая заморские территории, посостоянию додекабря 2015г.]. Второй номер, начинающийся на06, был, очевидно, номером мобильного. Ктоон, этот Тьерри, икаким образом связан сГи? Исвязанли?
        Откровенные строки. Интимные. Человек мучился вожидании и, чтобы как-то себя успокоить, изливал душу набумаге. Психотерапевты обычно советуют подобные приемы. Вера перечитывала письмо, пролежавшее неведомо где более четверти века, пытаясь вообразить Ги, которого, может, ужеивживых-то нет. Аэта женщина? Какее там… Мари-Анж? Ей,вероятно, ужеподвосемьдесят, живали?
        Ох,уж эти французы. Какой накал… Нетолько вреволюциях. Увидел руку наколенке ивлюбился. «Мальчики неплачут»… Апотом мальчики вырастают иобижают девочек. Илипереживают: глубоко, тяжело, внутри, непоказывая сердечных ран, стыдясь их. Мальчики неплачут. Имнельзя. Можно девочкам. Ислабые девочки заливаются слезами, используя их каксильное оружие. Что-то тут нето.
        Сума сойти! Воображение разыгралось: взволнованная письмом, Вера пыталась представить иГи, иМари-Анж, идаже «тиранку» Элизабет. Письмо-то было реальное, подлинное, неизкупринского рассказа. Именно это ибудоражило. «Аесли позвонить потому номеру? — подумала ииспугалась своей мысли. Чтоскажет? «Здравствуйте, мнетут письмецо попалось, случайно, может, поднести?» Русский акцент, несмотря науже приличный уровень языка, будет распознан сразуже после первого «бонжур», инеизвестно, какктому отнесутся надругом конце провода. Даикому звонить? Некто Тьерри, может, нисном нидухом понятия неимеет ниоГи, ниоМари-Анж… Может, этовообще аптека какая-нибудь, ибукинист илиброкантер[41 - Брокантер: brocanteur (фр.), торговец подержанными вещами, антиквар.] записали номер, потому что подрукой другой бумаги небыло? Хотя, врядли. Впрочем, чтотут страшного? Набрать номер телефона, тамвидно будет. Позвонить — неозначает поговорить. Нажал накнопку и — досвидания. Вобщем, решив, какСкарлетт О’Хара, подумать обовсем завтра, Вера уснула.
        А,проснувшись, точно решила — позвонит. НонеизМосквы.

* * *
        Париж встретил какполагается: дождем. Парижская осень, прямо скажем, налюбителя, атаковых вгруппе корпоратов, которых сопровождала Вера, неоказалось. «Нувот, приехали. Свои дожди надоели», — ворчали они. Ивсеже дождь французской национальности был немного иным, нешквальным, какчасто бывает вМоскве. Внем, вдожде, былкакой-то свой французский шарм: онморосил мелко, нудно, колко. И — прозрачно. Несплошной пеленой, атак, чтобы его было невидно, нослышно. Этобыл романтичный дождь, которому всегда радовались бармены, художники ивлюбленные парочки. Бармены быстро пополняли дневную выручку, художники прятались поднавесы исоздавали очередную порцию туристских картинок натему «Улица. Париж. Дождь», нуапарочкам было безразлично, куда прятаться, лишьбы наподольше иподешевле.
        Туристы «спрятались» всамом центре, вотеле класса «люкс», рядом сЛувром иВандомской площадью. Вера была очень довольна, чтотак удачно все сложилось: позвонила постоянная клиентка, Лариса, выдав намерения своего директора съездить вПариж снебольшой группой приближенных. Чтобы проветриться, какона сказала, обсудить планы компании. Разумеется. ВПарижеже мысль лучше работает. Гдееще планы обсуждать, какневоФранции!
        Нуипрочее… Под«прочим» подразумевалось все то, что«Эсперанс-тур» должен был угадать, незадавая лишних вопросов. Формально это был выездной семинар, который оплачивал крупный холдинг, следовательно, необходимо было подогнать базу: составить программу так, чтобы повиду она выглядела какучебная, апосути — сталабы развлекательной. «Нет, новы сами посудите, ктоже вПариж приезжает насеминары?» — доказывала Лариса, потребовавшая, впрочем, чтобы поокончании мероприятия «Эсперанс-тур» выдал участникам дипломы.
        —Аэкзамены уних принимать ненадо? — пошутила Вера.
        Шутку поняли. Оценили. Развили, решив развлекаться только на«отлично». Иникак иначе. Были заказаны самые изысканные рестораны — этоназывалось «изучением опыта предприятий общепита». Поездки взамки — «деловые переговоры спартнерами висторических местах», шопинг наулице Фобур-Сан-Оноре официально именовался «экскурсией постарому Парижу». Долго немогли придумать, какобозвать поход вкабаре «Крези Хорс», пока, наконец, недогадались: «Адавайте вообще «Крези» спрячем?»
        —Простите? — Вера несразу сообразила, чтопредлагалась простая арифметическая задачка: включить «Крези Хорс» встоимость других услуг, непоказывая, нопомня. Один пишем — двавуме, такэто называется. Правда, вуме пришлось держать еще «командировочные», которые надо было хитро запрятать всчет, апотом выдать наличными. Следуя раз инавсегда заведенной практике, в«Эсперанс — тур» искали выход, непытаясь подвергать анализу требования клиента.
        Чтож, обыкновенные люди, каксказал классик. Иквартирный вопрос здесь нипричем. Почемубы чуть-чуть неслукавить, чуть-чуть ненадуть большого босса, если Париж так соблазнителен, авторой раз натакой «семинар», может, ужеинепозовут.
        Весомые аргументы народ подкрепил практикой. Устриц заказывали столько, будто завтра война. Коньяк стоимостью неменее четырехсот евро, шабли вколичестве едвали непропорциональном количеству устриц. Вобщем, науроке «общепита» отстающих небыло. Акогда дело дошло дошопинга, тутуж всем можно было покрасному диплому выдать! «Побриониться» означало сделать набег на«Бриони», «помонтениться» — отметиться вовсех бутиках наавеню Монтень. Всепобеждающее нашествие русских туристов дляфранцузских продавцов означало полную ибезоговорочную капитуляцию: онирасточали такие улыбки, льстили так умело (Вера переводила, внося иногда собственную коррекцию), чтокредитные карты сами выпрыгивали изкарманов.
        Туристы радовались какдети. Грозные начальники усебя вкабинетах, здесь они были все водном ранге: ееклиенты. Иона отвечала завсе, даже заэтот мелкий, моросящий, непрекращающийся дождь, который утих только накануне отъезда «семинаристов».
        —Надоже. Намуезжать, исолнце выглянуло, — сожалелиони.
        —Данепереживайте вы! Ещераз приедете. Хотя погода вПариже — неглавное, выже поняли, — успокаивала Вера.
        Онапровожала их ваэропорту, взяв клятвенное обещание уговорить начальство наеще такойже выездной «семинар», где-нибудь вИталии илиШвейцарии.
        Сама Вера решила задержаться нанесколько дней. Кое-что сделать поработе: сходить вгости кпартнерам, посмотреть некоторые отели, подумать надновыми программами. Дапросто передохнуть. Отдышаться после достаточно напряженных дней работы скорпоративщиками, потому что хотя они ибыли хорошими ребятами, нодергали покаждому поводу.
        Была идругая тайная, чуть неглавная цель: письмо. Онопо-прежнему волновало, вызывало мысли овозможных сценариях. Вдруг все закончилось хеппи-эндом? Мари-Анж ответила налюбовь своего седого поклонника, осталась сним, иживут они где-нибудь влюбви исогласии. Илинет: французский Желтков застрелился. Повесился. Выбросился. Отравился. Аона? «Ангелочек», отбивающий пальчиками дробь назагорелой, пока еще нетронутой артрозом коленке? Чтосней? Где? Скем?
        Вера стояла всвоем гостиничном номере, смотрела вокно, выходящее насад Тюильри. Дождь, видимо, лишь взявший паузу, снова радостно застучал пожестяному подоконнику. Неожиданный сильный порыв ветра поднял листья, онизаметались, нежелая падать, ажелая, какположено осенним листьям, вечно кружиться, вызывая вечный восторг их созерцания. Маленький листочек прилип коконной раме, найдя пристанище. Вера приоткрыла окно, подставив лицо холодному воздуху. Зачем-то сняла листочек, покрутила. Выбрасывать стало жалко. Положила натумбочку.
        Была пятница. Онаспециально выбрала время обеденного перерыва, чтобы уж неочень «деранже» (стораз проговорила по-французски эту фразу: Je ne vous derange pas?[42 - Jene vous derange pas? — явас неотвлекаю? (фр.)]). Единственным связующим звеном вэтой истории был некий Тьерри, которому мечтательная директриса турагентства, предварительно выпив дляхрабрости коньячку, ипозвонила.
        После трех гудков включился автоответчик: «Здравствуйте. ЭтоТьерри Лакруа. Пожалуйста, оставьте ваше сообщение илипозвоните позже». Вера была готова ктакому повороту, заранее подготовив ипрочитав фразу: «Здравствуйте. Меня зовут Вера, яизРоссии. Приехала вПариж нанесколько дней. Уменя есть письмо, касающееся Мари-Анж. Возможно, выее знаете. Пожалуйста, позвоните мне вотель, номер 439». Продиктовала название отеля, ещераз повторила номер комнаты и — стала ждать.
        Руки дрожали. Онасделала это! Можно пропустить еще рюмочку. Заслужила.
        Тьерри перезвонил минут через тридцать, Вера даже неуспела заново разволноваться.
        —Bonjour! Vous etes Vera? Vous m’avez appele? Qui etes vous?[43 - —Bonjour! Vous etes Vera? Vous m’avez appele? Qui etes vous?: «Здравствуйте! ВыВера? Вымне звонили? Ктовы?»]
        Голос был приятный, чтоуже обнадеживало.
        —Извините, янеочень понял, ктовы? Ипрокакое письмо говорите?
        Унего была манера наслаивать вопросы, недожидаясь ответа. Впрочем, если так подумать, онимел право сильно удивиться. Вера набрала воздух влегкие, закрыла глаза (оназаметила, чтотак лучше говорит по-французски), иприступила. Однако толи отволнения, толи отвыпитого коньяка забыла приготовленную последовательность повествования. Объяснение получилось сумбурным, скомканным иразобраться внем было абсолютно нереально:
        —Да,все правильно. Явам звонила. Потому что уменя есть письмо. Егонашел мой клиент. Иликупил. Онсам непомнит. Онбыл вПариже, асначала поехал наТаити. ОнизСибири, изКрасноярска. Выже, конечно, знаете Сибирь? Нет, нет, царя убили нетам. Егоубили наУрале, ноклимат похожий. Урал знаете? Вы«Доктор Живаго» смотрели? Да,это Урал. Амой клиент живет вСибири. Егофамилия Соломонов. Помните, такой царь был, Соломон? Да,разумеется, этоуже другой царь. Нерусский. Что? Почему урусского клиента фамилия нерусского царя? Почему Соломонофф, анеРоманофф? Даоткудаже мне знать. Подождите. Этоневажно. Извините. Мненетак легко все объяснить. Япродолжаю. Мойклиент Соломонов раньше сидел втюрьме. Нет, нет, никакой политики! Явообще незнаю. Ноон нормальный. Онвсю жизнь мечтал съездить наТаити икормить акул. Данетже, этонеопасно. Яисама незнала. Подождите. Япродолжаю. Мойклиент Соломонов после Таити провел несколько дней вПариже. Онколлекционер. Всякие древности собирает. Он,правда, ещелюбит казино, новПариже ему понравились блошиные рынки, букинисты иброканты[44 - Брокант: brocante (фр.), барахолка, лавка попродаже старой
мебели, предметов интерьера.] ваши. Воттам где-то он инашел письмо, которое написал какой-то Ги, когда он ждал некую Мари-Анж. Любовное письмо. Скажите, выего илиее знаете? — сквозь дебри рассказа, неоднократно прерываемого собеседником, она, наконец, подобралась кфиналу.
        —Этомоя мать, — немного помолчав, сказал Тьерри. — Онаумерла, — добавил он. — Янепонял, откуда вы ее знаете? Икаквы нашли мой номер телефона?

«Вотбестолковый», — Вера растерялась, ожидая другой реакции. История теряла свой романтический флер. Чего доброго, «происки КГБ» заподозрит, имвсем чуть что — КГБмерещится. Тьерри, будто мысли услышал:
        —Vous n’etes pas duKGB?[45 - Vous n’etes pas duKGB? — вынеизКГБ?] — спросил он какбы вшутку, слегкой иронией, ноответа таки ждал.
        Вера разозлилась. Выдатьбы ему! Норугаться по-французски она еще ненаучилась, апо-русски было бесполезно — непоймет. Ужепрактически потеряв интерес клюбовным перипетиям «месье Желткова», какона его окрестила, Вера сделала последнюю попытку:
        —Повторяю. Написьме был номер телефона. Откуда я знала, чтовы иесть сын той женщины? Теперь оказывается, этоваша мать. Ядумала, чтовам будет интересно прочитать письмо, которое адресовано вашей матери. Много лет назад. Авы задаете глупые вопросы. Извините. Уменя нет ответа. Досвиданья.
        —Подождите! — закричал он. — Подождите, — сказал уже спокойнее. — Этовы меня извините. Давайте встретимся, если вы невозражаете.
        Иправда бестолочь! Счегобы возражать! Акакбы он письмо получил? Тьерри предложил увидеться вечером после его работы, но, ещераз поглядев вокно — адождь барабанил непрерывно, — Вера подумала, чтохорошобы остаться вотеле иперенести встречу назавтра. Как-то выдохлась после разговора, хотелось побыть одной, поразмыслить, подготовиться, наконец, учитывая привычку собеседника сыпать вопросами. Онапопросила принести фотографии Мари-Анж, Ги, если, конечно, этовозможно.
        Затем, счувством выполненного долга, Вера, сделав еще один — последний, сказала себе — глоток коньяка, счастливая идовольная, открыла шкаф: надоже наряд выбрать!
        Заокном по-прежнему втойже минорной тональности звучала музыка дождя. Этобыла ее самая любимая погода. Душубы отдала, нотолько вот так, всюжизньбы, слушать дождь. Иеще — чтобы ветер, илистья бились остекло, икапли стекали, какслезы. Невыплаканные иуже выплаканные вперемешку, потому что, если посудить, токакая разница? Чьислезы? Данет разницы. Чьи-нибудь. Потому что сегодня слезы, азавтра… Нет, нет, ненадо солнца. Пусть так ибудет: melancolie…

«О,дорогие корпораты, о, дорогой зек Соломонофф, благодаря вам — яздесь. Дайвам бог больше денег, чтобы их немножко оставалось наменя, чтобы однажды я могла остаться еще раз где-нибудь, совсем одна, наедине ссобой, и, право, мненикогда небудет скучно втакой компании…»
        Ещеей подумалось, чтокогда-то это уже было. Стомиллионов раз было. Когда-то давно, парижской дождливой осенью, один грустный человек сидел иждал звонка любимой женщины. Аона… Такинепозвонила.

* * *
        Договорились встретиться вхолле отеля. Тьерри пришел минута вминуту, держа вруке розу. «Ничего, неурод», — нистого ниссего отметила просебя Вера, направившись вего сторону.
        —Месье Лакруа? — переспросила навсякий случай. Тьерри, стоявший кней впол-оборота, повернулся:
        —Да,да, здравствуйте, Вера, — онпротянул руку длярукопожатия. Ладонь была теплая, хотя сам он вымок изрядно. Досталось ирозе, едва невыпавшей привручении, икоробочке шоколада от«Фошона», отрекламированного как«лучший парижский шоколад!»
        —Дождь все еще идет? — спросила больше дляприличия.
        —Да,да, — радостно подтвердил очевидный факт, повторив дляубедительности «oui, oui» еще пару раз, будто боялся, чтоему неповерят.
        Протаких, какТьерри, говорят обычно: долговязый. Высокий, сутуловатый, худощавый, весь какой-то нескладный. Возможно, впечатление создавалось из-за непропорционально длинных рук, которыми он постоянно что-то задевал. Навид ему было лет сорок пять — сорок семь. Типично французская внешность: матовый цвет лица, темные волосы сбуйно пробивающейся сединой, впрочем, егонестарившей. Всесмягчал взгляд: карие глаза сдлинными, густыми, какуребенка, ресницами смотрели приветливо, смущенно, нескрывая, однако, явного любопытства. Одет элегантно, ноне«Бриони», определила наметанным глазом знаток мужской моды «а-ля нуворюсс». Сама она была вкостюме отЭскады последней коллекции. Всяизящная иделовая.
        Прошли вбар отеля. Вера, следуя привычке, несразу определилась сместом. Кресла, свет, фоновая музыка — критерии ккомпозиции комфорта, пусть даже начас, неменялись. Тьерри, видя, какрусская дама тщательно выбирает столик, похоже, былнемного озадачен. Впрочем, укаждого свой бзик. Ондолго читал карту вин, прежде чем заказать побокалу бордо.
        —Итак, выпривезли письмо, — первым приступил ксути, после того какнаконец устроились, обменялись любезностями, выпили зазнакомство, приэтом он едва неопрокинул бокал, атобы — прощай, ееЭскада.
        Вера молча протянула конверт, чувствуя, чтовот сейчас, сиюсекунду, отдаст то, счем так свыклась впоследнее время. Ейуже даже почти что нехотелось знать правды, каквсе было. Ичто было, ичего небыло. Хотелось отложить момент, который так приближала, хотелось вернуться втот день, когда Соломонов вывалил ей настол пачки фотографий, открыток. Хотелось заново увидеть пожелтевший листочек бумаги, пробежать его подиагонали ивдруг почувствовать какое-то знакомое, нозабытое вбуднях суеты волнение, ощутив просто физическую сладость. Такиногда возвращаешься влюбимый сон — воссоздаешь его подеталям, где-то приукрашиваешь, где-то убираешь…
        Тьерри пробежал глазами первые строки, которые она знала наизусть. Перевернул страницу. Остановился накаком-то пассаже. Напрягся. Расслабился. Положил письмо вконверт. Попросил разрешения закурить, ужедоставая пачку сигарет.
        —Да,это действительно письмо, которое когда-то написал ее друг, Ги, — начал он. — Егоуже нет. Умер. Относительно недавно, дваилитри года назад. Однажды мне позвонила его внучка, Клэр. Яочень удивился. Сказала, чтоГи рассказывал ей промою мать, показывал фотографии, открытки. Хранил их, берег. Клэр после смерти деда нашла наш телефон, онаже фамилию знала, такчто это было нетрудно. Позвонила надомашний, таммой сын теперь живет, Франсуа. Онидал мой мобильный. Клэр захотела вернуть все, чтоГи писал моей матери, нотак инеотправил. Онписал ей, но, если вдуматься… Скорее, себе. Этокакпоток мыслей, которые он отправлял виртуально, емуважно было постоянно ее ощущать. Мыдоговорились встретиться.
        Тьерри снаслаждением затянулся.
        —Очень милая девушка. Ей,конечно, досталось вжизни. Жена Ги умерла рано, ещедорождения Клэр, онапила сильно. Гидолго был один, пока непознакомился смоей матерью. Хотя зарабатывал он хорошо, могбы ипораньше кого-то встретить. Продавал спортивные товары, дела успешно шли. Яего помню. Смутно, нопомню. Ониногда меня вместе сней приглашал наужин. Кстати, мать сама кнему ездила, унас он никогда неоставался. Потом они расстались. Опричинах я неспрашивал, дамне инеинтересно было. Ужесвоя взрослая жизнь началась. АГи, видимо, переживал сильно. И,какоказалось, больше невстретил никого.
        Позже внучка унего родилась, Клэр, нанее иперенес всю свою заботу. Апотом дочь пить начала, тоже что-то незаладилось. Вобщем, убедняжки Клэр ниотца, ниматери толком небыло. Деда она любила нежно, переживала, когда тот умер. Архивы его перебирала, перечитывала. Дома оставлять нехотела, таккакмать ее совсем опустилась, стала все изквартиры тащить ибукинистам сдавать забесценок книги, письма, записки — Гииногда даже наресторанных салфетках любовные месседжи оставлял!
        —Клэр говорила, чтоее любимое письмо пропало, что-то проожидание было, — вспоминал Тьерри. — Сожалела. Ноя, конечно, необратил внимания. Клэр полагала, чтописьмо это исчезло вместе скнижкой, которую читала. Оноунее какзакладка была. Говорит, сматерью поругалась из-за этого, ата давай вовсем мою мать обвинять. Будто из-за нее Ги один остался. Незнаю, чтосказать. Хранить такое сильное чувство почти двадцать лет, досмерти. Трудно представить, невозможно поверить. Ктомуже моя мать раньше изжизни ушла. Теперь я думаю, онатоже страдала. Свозрастом по-другому смотришь намногое.
        —АКлэр-то непьет?
        —Нет, Клэр умная, серьезная девушка. Мечтала врачом стать. Уже, наверное, учится намедицинском факультете. Мысней стого раза невиделись. Вотбы удивилась, еслибы я ей сказал, чтописьмо нашлось! Даеще прикаких обстоятельствах! Если рассказать — неповерят!
        —Ну,втаких случаях увас КГБ есть, сразу начнете свои песни.
        —Данет, — засмеялся он. — Мать моя наМату Хари непохожа. Онатак танцевать неумела.
        —Номузыку любила, — заметила Вера, вспомнив пропальчики, отбивающие ритм песни. — Афотографии? Вынезабыли?
        —Да,да, разумеется. Принес несколько. Разных. Ятоже наних есть.
        Тьерри положил настолик свой конверт.
        —Пожалуйста, выможете посмотреть. Этоочень личные фото, — добавил немного смущенно.
        Вообще смущение ему очень шло. Какипотрясающая неловкость, закоторую он постоянно извинялся, самнадсобой подшучивая. Может, этоипомогло разрядить напряжение, беседа шла непринужденно — Вера переспрашивала, если что-то непонимала, Тьерри сготовностью объяснял, иногда пытаясь дляубедительности жестикулировать, чтосоздавало опасные моменты. Словом, сним было легко.
        Онаснекоторым страхом — боялась разочароваться инеуспеть спрятать разочарование — стала рассматривать фотографии. Черно-белые, сделанные фотоаппаратом — такойже был когда-то уее отца. «Зенит» назывался.
        —Этомоя мать ия, наморе, вЛаванду. Мнетогда было лет пять, думаю.
        Вотона, Мари-Анж. Стройная, невысокая женщина. Пышные белокурые волосы, глаза…
        —Аглаза? Какого цвета унее были глаза?
        —Светлые. Скорее, голубые, ноиногда зеленоватые. Цвет чуть менялся отплатья — тозеленые, тоголубые. Носветлые. Я,ксожалению, унаследовал ее нос, анеглаза.
        Да,нос казался великоватым, хотя «наней» он был неособо заметен. Онатак смеялась… Непозировала, неделала улыбку «чи-и-з», ахохотала, какбудто кто-то щекотал ее вовсех местах. Будто смех, вырвавшийся наволю, смеялся ирадовался вместе сней. Купальник, конечно, целомудренный, ещетех времен, нокрасоту, какговорится, неспрячешь: грудь, бедра. Чтож, Мари-Анж могла привлечь внимание иколенкой, инетолько. Рядом сней — мальчик, худющий, сторчащими ушами, вфуражке, вспадающих штанишках.
        —Это…
        —Да,да, этоя. Мывсегда летом наморе ездили.
        Нанекоторых фотографиях Мари-Анж была смужем — Тьерри действительно больше походил наотца — тоже сутуловатого, также смотрящего намир удивленными глазами.
        Авот она уже взрелом возрасте, втой поре, когда ее увидел Ги. Таже бесшабашная улыбка, смеющиеся глаза, всетке мелких морщинок. По-прежнему — красивая, только белокурые волосы покороче, подобраны ободком. Платье вгорошек, широкий черный пояс. Туфли накаблуке. Правоже, онабыла неплоха.
        Ещефото. Летдесять спустя. Ужепросто улыбка. Глаза сгрустинкой. Короткая стрижка. Сигарета.
        —Постойте, аГи? Разве увас нет его фотографий?
        —Нет, ксожалению. Клэр принесла только фото матери. Ия как-то недогадался попросить.
        —Аон? Какой онбыл?
        —Нормальный. Очень интеллигентный. Нормальный, — повторилон.
        Последние фото. Совсем занесколько месяцев досмерти. Маленькая совершенно седая женщина, худая, сгорбленная. Наней короткий полушубок, онапытается быть еще хоть чуть-чуть элегантной. Нокакая огромная пропасть между этой Мари-Анж итой — переполненной жизнью, счастьем, любовью, смехом. Между этой, вполушубке, итой, вплатье вгорошек.
        Тьерри взял фото, гдеони вдвоем сматерью:
        —Жаль, ноя непомню ее такой. Даже хочу вспомнить, анепомню. Онатяжело болела перед смертью. Почечная недостаточность. Ужасно. Особенно дляее характера. Никогда никчему нехотела быть привязанной, атут диализ. Двараза вдень подкапельницей. Квартира превратилась ваптеку. Мать терпеть немогла лекарства, ворчала, ноникогда нежаловалась. Да,она уходила тяжело. Последние дни была подморфием, новдруг однажды, днязатри досмерти, посмотрела, какмне показалось, вполне осмысленно ипроизнесла всего одно слово: «Почему»? Чтоимела ввиду… Незнаю… Ивот ту ее, вбольничной рубашке, абсолютно седую — помню…
        Как-то незаметно Тьерри начал рассказывать.
        Родители познакомились вминистерстве торгового флота, гдеотец занимал высокую должность вюридическом отделе, какбысейчас сказали. Получив блестящее образование еще довойны, пройдя плен, оннесразу женился, пока наконец невстретил Мари-Анж, ей — двадцать, оннашестнадцать лет старше. Отец, пословам Тьерри, былбольшим оригиналом: писал пьесы длятеатра, увлекался живописью, играл нагитаре. Вдуше артист, вжизни — юрист. Работа вминистерстве приносила деньги, нонеудовольствие. Жили вмаленькой квартирке наМонмартре, здесь родились дети: Лиз, ачерез несколько лет Тьерри. Ксожалению, Лиз они потеряли рано, иТьерри остался безсестры. Потом часто переезжали, искали жилье попросторнее, посветлее. ВПлесси Робансон снимали небольшой дом, уотца был кабинет, тамипьесу свою писал, рисовал иногда.
        Онисменили еще минимум семь местожительств, пока наконец неосели вдевятнадцатом квартале Парижа, гдеотец изаболел. Мать полагала, чтовсе началось после того, какего пьесу непринял ниодин театр. Онкак-то сразу сник. Упал духом. Тогда было другое время, или, точнее, ещененаступило время авангарда. Этотеперь втеатрах театр можно увидеть все, чтоугодно.
        —Аочем пьеса?
        —Оботношениях. Чтоможет быть еще интереснее, чемотношения между людьми. Действие, кстати, происходит враю.
        —Враю? Сангелами вглавных ролях?
        —Да,ангелы тоже есть, священник. Аеще бывшие проститутки. Новраю они становятся добродетельными дамами. Аублагородных дам наоборот: манеры проституток. Каквкаждой пьесе: злые герои, добрые. Сначала пьеса называлась «Бессмертные опасно веселятся», нопотом моя мать предложила другое название: «Si vis pacem para pacem», чтоналатыни означает: «Хочешь мира, готовься кмиру». Неквойне, какпринято считать. Аименно так: мир. Никакой политики, повторяю. Хотя, какпосмотреть… Отец был убежденным пацифистом. Конечно, кмоменту написания пьесы прошло еще нетак много времени после войны, имнения насчет будущего были разные. Отец хотел ввести уничтожение всякого оружия вранг планетарного закона.
        —Тоесть, враю рассуждали оборужии?
        —Нуда, апочему нет? — продолжал Тьерри. — Проад уже Сартр[46 - Сартр: (Жан-Поль): имеется ввиду пьеса Ж-П Сартра «Huis Clos» («Зазакрытыми дверями» — врусском варианте).] написал, ещераньше, аотец выбрал рай. Хотя тема — адская! Герои играют вопасную игру, вроде каквкарты, нонеобычные, аособенные — «милитари». Ктобольше набрал, тотивраг. Отсюда иназвание: веселятся непросто, аопасно. Всеочень лихо закручено: мистика, сатира, ирония. Немного встиле «а-ля Вольтер», отец его ценил. Один изперсонажей, кюре, произносит пафосную речь отом, чтовсё оружие, всебомбы — атомные прежде всего, — подлодки должны быть свезены вкакое-то одно изолированное место иуничтожены. Аконтролировать это должны международные суды, которые должны былибы следить засоблюдением мира напланете. КакООН, только сильнее иабсолютно независимые.
        Воттакой утопист был. Имеется ввиду, мойотец. Кюре посюжету вообще отрекается отрелигии, говоря, чтонет смысла вмолитвах, если есть оружие ивойны. ОнинаВатикан нападает, кстати. Тамвсем достается, правителям, разумеется, больше всего. Кюре обращается кБогу, просит индульгенцию насоздание некой силы, котораябы боролась засудьбу человечества. Поддерживает его, попьесе, какнистранно, проститутка, иобманутый муж светской дамы.
        —Ого! Вотэто да! Ещеодна революция по-французски. Потому что, какникрути, амир часто добывается войной, — подытожила Вера.
        Когда-то, ещедотуризма, онаработала вжурналистике. Ейвспомнилась та ее последняя статья, написанная после известных октябрьских событий 93-го года уБелого дома. «Только удиких идряхлых народов история пробивается убийствами» — материал подтаким заголовком, заимствованным уГерцена, вызвал ожесточенные споры вредакции. Веру упрекали вблизорукости иподдержке «старого режима». Этоони-то, новоявленные либералы. Ужчьябы, какговорится, корова… Но,выходит, правы были? Выходит, теперь, спустя годы, онасними невольно согласилась? Чтоэволюция безвойны невозможна? Чтотолько так народы могут стряхнуть «дикость» и«дряхлость?» Вопросик тотеще.
        —Да,есть такое. Читаешь — всеправильно, просто, нонереальноже. Утопия. Возможно, текст был несколько перегружен философскими размышлениями, отец увлекался философией. Ирай показан далеко нетак, какего себе представляют. Безпения ангелочков. Получалось, чтоивраю теже интриги, теже дебаты, чтоназемле. Короче, пьесу неприняли. Сложно сказать, почему. Может, народ, всееще неотошел отвойны, хотелось простоты. Причем сюжет, диалоги, место действия — оригинальные, сделаны профессионально. Отец расстроился, конечно, — продолжал Тьерри. — Мать занего вступилась, письма писала вофициальные инстанции. Ноон сник, заболел, аменя отправили кдяде, вБлуа, чтобы нетравмировать, какродственники объяснили. Позже я понял, чтоона хотела полностью посвятить себя уходу заотцом.
        Явернулся вПариж уже после его смерти. Мать нехотела говорить онем. Раздражалась, когда спрашивал. Иникогда неездила кнему накладбище, даже вДень Всех Святых. Хотя получала неплохую пенсию. Ноденьги длянее вообще ничего незначили. Онисотцом ничего ненакопили, несмотря наприличную зарплату. Путешествовали, ходили врестораны, принимали гостей. Образ жизни она ипотом неизменила, когда его уже нестало. Элизабет, сестра, еекритиковала. Даидругие родственники тоже. Отца считали безответственным чудаком, мать — легкомысленной. Нопочему-то помощи всегда просили умоей матери.
        —Элизабет, которая звонила повечерам изанимала телефон?
        —О,да! Этобыла просто пытка: сначала выслушивать ее жалобы, потом давать советы, азатем еще нереагировать накритику. Какмать выдерживала — незнаю. Конечно, уменя уже своя жизнь была, яневмешивался. Кстати, Элизабет отблагодарила мать затерпение — оставила ей все состояние, правда, воспользоваться им непришлось. Неуспела.
        —Выходит, ваша мама неочень-то игоревала, потеряв мужа?
        —Иногда я тоже так думал. Раньше. Гораздо позже понял, чтокакраз наоборот.
        Оналюбила вотце артистичность его натуры. Помогала иподдерживала вовсем. Пьесу перепечатала несколько раз. Тогдаже небыло компьютеров. Прощала ему чудачества.
        —Ачто заистория спотолком? — Вера вспомнила, какГи, приревновавший «ктени мужа», отчаянно пытался завоевать сердце беспечной возлюбленной.
        —История спотолком? Откуда вы знаете? — удивился Тьерри. — Ах,да, забыл. Гиписал… Действительно веселая история, — оживился он. — Отец находил наш потолок слишком белым искучным. Поэтому однажды он взял кисть, макнул ее вбанку сзеленой краской имазками разукрасил весь потолок. Точки такие, знаете, поставил… Мать пришла идавай хохотать. Ейпонравилось. Сказала, чтоунас напотолке трава выросла.
        Чембольше Вера слушала Тьерри, тембольше подпадала подшарм Мари-Анж, понимая, чемта покорила своего мужа, Ги, многочисленных друзей, Элизабет.
        Этобыла женщина-бабочка, легкая, порхающая. Неуловимая. Свободная. Вокруг нее было пространство, ивсем внем находилось место. Онарасширяла ирасширяла границы своего космоса, ничего нетребуя взамен. Еерано ушедший изжизни муж был подстать — такойже оригинал. Когда его нестало, вакансия насвободное место даже необъявлялась. Еепросто ибыть немогло. Вкакой-то момент она, возможно, захотела жить «каквсе». Тогда появился Ги. Ночувство, сильное поэнергетике, вкотором преобладало желание опекать, окутать предмет обожания нежнейшей заботой вконечном итоге оказалось невостребованным. Любовь, похожая наэлектрический заряд, моглабы ее раздавить. Подчинить. Мари-Анж испугалась. Ейнетребовался весь мир уног, достаточно было лишь травы напотолке.
        —Может, мать иосталасьбы сним, — прервал ход размышлений Тьерри. — Еслибы неЖак.
        —Аэто ещекто?
        —ЖакБарышефф. Онвмешался.
        —Русский?!
        —Урожденный. Егоотец, Пьер, уехал вРоссию еще дореволюции, вместе сродителями. По-русски, Пьетр, так? Точнее, онипросто остались вНицце всобственном доме, невернувшись вРоссию. Этобыла состоятельная семья изСанкт-Петербурга, имевшая свое ателье попошиву детской одежды. Может, идетям вашего последнего царя шили, Жак так говорит. Пьер получил финансовое образование, женился нафранцуженке. Дети уних родились, вживых теперь только Жак остался. Интересно, чтоон никогда небыл вРоссии!
        Сматерью моей они случайно познакомились, произошло это примерно вто время, когда унее еще был Ги. Мать немного рассказывала. Жак — полная противоположность Ги. Авторитарный, капризный, эгоистичный. Ревновал, видимо — онже вкурсе был. Потом, спустя пару лет, онаузнала, чтооднажды Жак залез вее сумку, нашел взаписной книжке номер телефона Ги ипозвонил ему. Сказал, чтодама занята, довольна иоставьте ее впокое. Мать долго понять немогла, куда Ги подевался? Первое время ждала его звонка. Потом выяснила, чтоэто Жак. Сампризнался. Сразу несказал, апозже уж ей всеравно было. Впрочем, может, именно такой вариант ее иустраивал. Жакбыл приятелем, неболее того. Онивстречались только повыходным, иногда вотпуск вместе ездили. Гижелал большего.
        —Этоназывается «интим непредлагать», — пошутила Вера, произнеся известное выражение по-русски.
        —Непонял, — Тьерри захлопал глазами. — Чтоэто вы сказали?
        —Даневажно.
        Надоже! Ещеиурожденный русский туда затесался, сыграв весьма неприглядную роль влюбовном треугольнике! Вней вдруг проснулся патриот — немог этот чертов Жак оказаться немцем, итальянцем, нахудой конец американцем! Такнетже — русский! Даеще урожденный. Ивыясняется, чтоименно сним, анеснежно влюбленным Ги, провела Мари-Анж последние годы — пусть даже ивплатонически-дружеских отношениях.
        —Кстати, онвас ксебе пригласил.
        —Меня? Каким образом?
        —Узнал, чтоя познакомился сженщиной изРоссии, иочень захотел свами поговорить. Правда, янесказал, прикаких обстоятельствах мы познакомились. Емулучшебы незнать прописьмо. История старая, забытая. По-своему он кматери хорошо относился. После ее смерти я его навещаю иногда повыходным, звоню. Теперь это старый, больной, одинокий человек. Скучает очень. Приглашает вас насидр. Нуименя тоже заодно, — Тьерри вопросительно посмотрел наВеру.
        Надо отметить, чтоона терпеть немогла встречаться сбывшими соотечественниками заграницей. Раздражал снисходительный снобизм — нукаквам там, бедным? Даникак! Отлично, даже если хреново. Выводили изсебя набившие оскомину темы: мафия, олигархи, экология, коррупция. Фальшивая ностальгия поутраченному былому, игра вдиссидентов. Иногда невыдерживала, заводилась, начиная что-то доказывать. Аим то инужно! Ага! Попалась! Давай, ответ держи. Были моменты, когда ее, прямо какграфа Безухова, охватывало дикое бешенство: взятьбы и… И… Заходилась волной праведного гнева, но — выучка всеже! — мило улыбалась, закатывала глазки: «Да,все унас ужасно… Возвращайтесь, ребята, нето — пропадем».
        Урожденные русские, потомки белой эмиграции, ставили темы несколько виной плоскости, выше, затрагивая исторические аспекты, хотя тоже порой скатывались наводку иселедку. Идти кстарому, одинокому, больному Жаку нехотелось. Нолюбопытство взяло верх. Чтоже это заавторитарный старикашка, которому так добровольно, безбоя, какКутузов Москву, уступил Ги любимую женщину?

* * *
        Месье Барышефф оказался маленьким, очень худым, сгорбленным старичком. Видно было, чтоон тщательно готовился квизиту: редкие волосы аккуратно прилизаны, брюки — наподтяжках, рубашечка чистенькая. Глаза заочками-лупами светились искренней радостью:
        —Ах,вы изРоссии? Выбыли вСанкт-Петербурге? Тьерри вам сказал, чтомой отец был русским? — ЖакБарышефф весело кудахтал вокруг Веры, всем своим видом показывая, какон, урожденный русский, ниразу небывавший вРоссии, радвидеть практически соотечественницу, скоторой ему есть очем поговорить! Помосковской привычке Вера хотела снять обувь, номесье замахал ручками:
        —Ах-ах! Нучто вы! Пожалуйста, проходите. Тьерри, повесь плащ. Тыпринес пирожные? Хорошо. Проходи. Нет, нет, ясам схожу накухню застаканами. Проходите всалон, всеготово.
        Квартира месье Барышефф напоминала одновременно антикварную лавку иброкант. Предметы мебели явно имели высокую ценность, анесчетное количество оригинальных статуэток, вазочек, чашечек, расположенных бессистемно, выдавали вхозяине любителя блошиных рынков.
        Вцентре гостиной стоял мраморный столик наножках вформе львиных голов, вуглу — торшер, сделанный ввиде фигуры темнокожей, вполный рост, девушки, держащей факел. Справа — английский комод, называемый «аппюи»[47 - «Аппюи» — от«appuyer» (фр.) — нажать, надавить.], служивший нетолько дляхранения белья, ноидляведения душевных разговоров: поставил локоть, руку подщеку и, глядя собеседнику вглаза, ведешь светскую беседу. Напротив комода, слева отвхода всалон — буфет, обтянутый зеленой кожей. Надним — огромное зеркало взолоченой раме. Стекло, конечно, потемнело, нанем виднелись царапинки, точки. Вера испытала невольный трепет: подумать только, может, сами принцессы внего смотрелись? Вообще, есть что-то мистическое встаринных зеркалах — этих чипах времени, надежно хранящих ивзрослые тайны, идетские секреты.
        —Выдогадались? Зеркало изРоссии! Онобыло вдоме моей бабушки! — хозяин «лавки древностей» даже какбудтобы выпрямился. Ондержал вузловатых руках стаканы, неочень чистые, ноздесь, видимо, этобыло неважно. «Эх,Соломоновабы сюда», — ещераз вспомнила Вера. Вотуж укогобы глаза загорелись! Настенах — рисунки Коровина («Вызнаете русского художника Коровина? Этооригиналы»), портрет красавца офицера царской армии («Этомой дядя Поль, онпогиб вяпонскую войну. Говорят, янанего похож»), фотографии красивой крупной женщины («Этомоя бабушка всвоем ателье»).
        Дивана вгостиной небыло. Только кресла встиле ЛюдовикаXV. Зато — непонятно длякакой цели — вкомнате находилась детская кроватка, естественно, старинная, деревянная. Онастояла какраз рядом снебольшой этажеркой, накоторой — воттебе иурожденный русский! — красовался бюст Наполеона! Предупредив вопрос Веры, Жак сказал, чтостатуэтку ему подарил внук, побывав накакой-то выставке.
        —Акроватка? Тоже Наполеона?
        Жакзасмеялся, оценив шутку русской гостьи, пояснив, чтоон, конечно, незнает, ктоспал вкроватке, нокупил ее дляудобства — складывать журналы. Улучив минутку, пока месье Барышефф засеменил накухню затарелками, Тьерри, ссамого начала визита неособо многословный, сделал Вере знак, показав надверь рядом ссалоном.
        —Тсс-с! Тихо. Жакнелюбит показывать свое главное сокровище. Пока он накухне — смотрите.
        Тьерри приоткрыл дверь соседней комнаты, иВера ахнула! Перед ней, наполках отпола допотолка, была настоящая, редкая — вэтом несомневался даже такой дилетант, какона — коллекция миниатюрной железной дороги. Всеабсолютно настоящее: мини-паровозики, вагончики, колесики… Видеальном состоянии — нипылинки! (Вотличие отстаканов, кстати сказать). Всеблестело ивызывало острое желание потрогать, посмотреть, чтовнутри, завести, запустить. Даже беглого взгляда хватило, чтобы понять: этодействительно сокровище, цена которого может быть очень высокой.
        —Тьерри, тымогбы спросить уменя разрешения, — раздался заспиной недовольный голос Жака. Тьерри стушевался, начал что-то бормотать воправдание.
        —Извините, ясама открыла дверь, подумала, может, здесь тоже что-нибудь изРоссии есть, — Вера попыталась спасти ситуацию. — Отвашей бабушки, — добавила дипломатично. — Ноэто даже лучше! Такого вРоссии ненайдешь!
        Жакзасветился улыбкой, задребезжал смехом счастливого старого ребенка.
        —Ода! Думаю, чтодаже вРоссии такой коллекции нет. Нолучше обэтом неговорить никому. Увас вРоссии много богатых, захотят купить, ая ее непродаю.
        Онвышел, давая понять, чтоосмотр «пещеры Али-Бабы» окончен. Конечно, трудно было представить Жака Барышефф вроли влюбленного. Резкие, неожиданные жесты, походка, какнашарнирах, делали его похожим, скорее, наguignol — марионетку изкукольного театра. Правда, вреальности роль несчастного Арлекино досталась неему.
        Засидром Жак расчувствовался, вспоминая свою Мишель, Мими — такон называл Мари-Анж. Вера, делая вид, чтоабсолютно невтеме, спросила:
        —Мими — ваша жена?
        Жакзапричитал, сказав, чтоего жена умерла давным-давно, ноэта женщина, Мими, мать Тьерри, была ему почти какжена, онипровели вместе больше пятнадцати лет, емуее так нехватает. Ксожалению, оннесмог поехать напохороны, потому что сам весь такой больной, елеходит, ноприслал цветы длясвоей дорогой подруги.

…Вквартире, забитой антиквариатом, пахло грустью. Одиночеством. Старостью. Вера слушала «урожденного русского» исилилась понять, чтовообще могло связать таких разных людей: ветреная, легкомысленная Мари-Анж иэтот маленький человечек, играющий впаровозики, стороживший свои богатства, ненашедший всебе силы, чтобы приехать проводить впоследний путь любимую, какон говорит, женщину. Мими… Которую так нежно обожал Ги. Окоторой так хотел заботиться, защищать отвидимых иневидимых врагов.
        Посиделки засидром продолжались часов допяти, после чего Жак занервничал. Тьерри выразительно посмотрел наВеру, украдкой постучав почасам.
        —Пожалуй, мыпойдем. Вамнужно отдыхать, амадам Белова завтра рано утром туристов встречает, — совралон.
        —Да,да. Спасибо, чтопришли, — месье Барышефф также обрадовался уходу, какиприходу. Церемонно — по-французски — расцеловались. Вера пообещала вследующий раз привезти черной икры — ссидром хорошо пойдет, — атакже прислучае сфотографировать места вСанкт-Петербурге, гдепредположительно находился дом господ Барышевых.
        —Жакрано ложится спать, — пояснил Тьерри, когда дверь заними закрылась. — Этотоже, кстати, егосильно отличало отмоей матери. Поэтому я иговорю: отношения уних были просто дружеские.
        Всяясно. Классический «twin», выражаясь натуристском языке. Раздельные кровати. Раздельные спальни. Раздельные квартиры. Улицы. Жизни. Такзачем создавать эту видимость, тратить время нато, чтобы быть «какбы» вместе.
        Вдруг вспомнилась Люси — одна изее любимых клиенток-подружек. Люси — женщина безвозраста. Никто незнал ее отчества, онапредставлялась неизменно всем: игрудным младенцам, исвоим многочисленным поклонникам ипоклонницам одинаково — Люси.
        Всегда элегантна, сексапильна — наее фоне двадцатилетние смотрелись старыми ипотасканными. Свободно говорящая нанескольких языках, обладающая тонким чувством юмора, великая обольстительница имела богатый опыт помужской части. Легко завоевывая, безсожаления оставляя, Люси побывала несколько раз замужем официально, арассказы ознаменитых любовниках можно былобы издать отдельным пособием-приложением кженским журналам. Конечноже, вее паспорте — американском, между прочим, — стояла дата рождения. НоЛюси программировала свой возраст так, какей хотелось. Ивсеже, всеже…Водин, какговорится, прекрасный день, онапроснулась богатой, известной, по-прежнему красивойи…
        —Скажи, Люси, анестрашно просыпаться одной? — спросила как-то Вера, выслушав историю расставания споследним мужем ипредпоследним любовником.
        Ответ был такой, чтоона его незапомнила. Значит, Люси ответила никак. Неопределенно. Необразно. Значит, вопрос ей непонравился.

* * *
        Онишли поосеннему Парижу, икаждый думал освоем. Вера перенеслась мыслями впрошлое самого Жака, конечноже, непохожего насвоего красавца дядюшку Павла, убитого вяпонскую. Онаненашла внем ниодной типичной русской черты, чтоеще раз подтвердило надуманность рассуждений о«национальном характере». Русскомли, немецком илифранцузском. Вообще, когда-нибудь, через много-много лет, аможет, столетий, аможет, итысячелетий, небудет никаких национальностей. Народов. Стран. Менталитетов понацпризнаку. Политические, религиозные границы сотрутся, отомрут заненадобностью, каквсякие искусственные образования. Вечным остается толькото, чтонаходится вобласти чувств. Любить, страдать, творить добро — этопонятно. Новедь зависть, ненависть, жестокость — тоже сильные чувства, итоже свойственны человеческой породе. Кактам вего пьесе: «Si vis pacem para pacem»? Хочешь мира — готовь мир. Данет, такнебудет. Никогда. Поэтому даже враю интриги. Хотя это всего-навсего пьеса. Ктомуже так инеувидевшая своего зрителя. Может, потому инеувидевшая… Потому что насамом деле враю… Чтовраю? Арай вообще есть?
        —Онаунего какшофер была, всевремя его намашине возила, — прервал философское течение Вериных мыслей Тьерри. — Жакже никогда неводил.
        —Интересно, ктоплатил забензин? — спросила машинально, незадумываясь. Ейэто было, конечно, совсем неинтересно. Итак ясно: если уж «twin», такповсем правилам.
        —Скажите, авы вБога верите? Врай? По-вашему, райесть? — такой резкий переход всюжете разговора озадачил Тьерри. Нонесмутил, неудивил.
        Задав вопрос, Вера сама себе сказала, чтовсеже национальная особенность менталитета имеет место быть. Потому что, нукакого черта, идти сфранцузом поПарижу изадавать ему вопросы проБога? Кстати, прочерта всуе поминает. Тоже плохо. Ониже такие осторожные, развеж он скажет правду? Верит илиневерит? Даией-то что? Нет, нельзя русскому человеку, женщине ктомуже, просто так, легко гулять повечернему Парижу, любоваться витринами, машинами, магазинами. Мужчинами, наконец. Надо, какнамосковской кухне, вести умные беседы. Ноей действительно было интересно знать его отношение кБогу.
        Тьерри вБога верил. Верил так, чтопредположение когда-нибудь неиметь религиозных границ отодвигалось натысячелетия. Онверил врай, вБога, верил безединого, самого крошечного сомнения, потому что если сомневаешься — значит, неверишь.
        Воткак… Тему веры продолжили вближайшем кафе, заказав пофранцузскому салату играфинчику вина. Вера перевела ему значение своего имени, после чего Тьерри простил ей сомнения, сказав, чтостаким именем невозможно быть стопроцентным атеистом. Обасошлись вомнении, чтодуши Мари-Анж иГи всеже встретились где-то там, впока неведомом дляВеры иТьерри пространстве, Ги узнал всю правду, и, конечно, всепростил.
        Онистояли удвери отеля. Тьерри, может, всееще находящийся вовласти воспоминаний, аможет, иподругой причине, отвечал невпопад. Унее вдруг появилось острое желание посадить его наколенки, прижать седую голову, погладить исказать: «Мальчики неплачут». Наконец стали прощаться. Опятьже церемонно расцеловались. Договорились поддерживать контакт. Онпообещал позвонить Клэр, рассказать прописьмо. Она — позвонить «месье Соломонофф» ипоблагодарить.
        Тьерри ушел, аей захотелось, какэто часто бывало, остаться наедине ссамой собой. Слишком много впечатлений водин день, чтобы спокойно прийти вномер, почистить зубы, почитать наночь иулечься спать. Вера решила немного прогуляться, надо было устать так, чтобы уснуть сразу, неворочаясь. Но,пройдя потихой, малолюдной вэтот час улице Де Матюрэн, почувствовала, чтозамерзла, даиноги промокли. Вошла вкафе-бар, сразуже увидела «свое» местечко: уокна, вуголке, надиванчике. Залбыл полупустой. Усталый официант, набегавшись задень, позевывал, нозаметив новую клиентку, подошел, привычно улыбнулся:
        —Мадам, чтожелаете?
        Вкафе негромко звучала музыка. Подумалось, впродолжение внутренней дискуссии, чтокакраз музыка имеет национальность. Еслибы песня обрела плоть, торусскаябы — обожгла, спалилабы сердце, заставила рыдать. Французская — коснуласьбы, прижалась, обняла, растворилась, вызвав состояние печали. Мелодия песни была именно такой: задумчиво-грустной.
        —Qu’est-ce que c’est? — вполголоса, почти шепотом, спросила Вера официанта.
        —Ou? — также тихо, осторожно оглянувшись, переспросилон.
        —Musique… Cette musique… qu’est-ce que c’est?
        —Oh! Vous aimez Michel Sardou? Moi aussi, j’aime beaucoup cette chanson: «La fi lle aux yeux clairs»[48 - —Qu’est-ce que c’est? —Ou? —Musique…Cette musique… qu’est-ce que c’est? —Oh! vous aimez Michel Sardou? Moi aussi, j’aime beaucoup cette chanson: «Lafille aux yeux clairs». — Чтоэто? — Где? — Музыка. Этамузыка… Чтоэто? — А… вылюбите Мишеля Сарду? Ятоже, очень люблю эту песню: «Девушка сосветлыми глазами».].
        Вера вслушалась вслова, тронутая мудростью ипростотой сюжета: взрослый сын, представляющий свою мать неиначе какубеленной сединами женщиной, вдруг видит другой образ: молодой, красивой, ясноглазой девушки. Ейдвадцать лет. Это — егомать. Полногрудая блондинка. Вдруг, какпрозрение, онпонимает: онатоже любила, отдавалась, страдала. Чтопрежде чем подарить ему мир, жила своей, только своей собственной жизнью. Могли он вообразить, чтоего седая мать все еще красива вглазах того, ктоее ласкал, ктонепереставал любить.
        Онаснекоторым сожалением отметила, чтовдословном русском переводе терялось целомудрие песни. Получалось как-то слишком «16+». Всеже красиво говорить осамых пикантных вещах некаждому дано, итеория стирания национальностей также обрастала сомнениями.
        Мими… Мари-Анж… Мишель… Влетела вэтот мир, ничего, вобщем-то, особого несделав. Любила чудака юриста сдушою артиста. Осталась одна, потеряв того, кто, глядя нанее, состарившуюся, вбольничной рубашке, виделбы заливающуюся хохотом, полную жизни, счастья, любви двадцатилетнюю девушку сосветлыми глазами.

* * *
        Онавернулась вМоскву через два дня. Вошла вофис так, какбудто выходила напару минут. Ничего неизменилось. Полным ходом шла обработка новогодних заявок. Тимофей трещал потелефону, нещадно впаривая австрийский Зельден, хотя клиент, похоже, упирался, настаивая нашвейцарском Церматте. Екатерина Лахтина, менеджер поШвейцарии, стояла надТимоти, акифурия.
        —Вера Сергеевна, нет, ноТимофей вообще обнаглел, — начала жаловаться Катька. — Человек хочет вЦерматт. Русским языком сказал. Унасже икомиссия там классная. Всем хорошо былобы, такнет — стоило мне выйти напару минут, такон подсуетился. Взял трубу иначал петь. Нет, нуэто нормально — клиента отбивать?
        Екатерина иТимофей были постоянно слегка наножах, что, впрочем, немешало им нежно опекать испасать друг друга вкритичных ситуациях. Втайне каждый изних претендовал нароль лучшего турменеджера поевропейским направлениям, чтоивызывало иногда жесткие споры: каждый хотел заполучить хорошего клиента напостоянное обслуживание.
        Вотличие отвышколенного Тимоши Катерина была резка, чересчур прямолинейна стуристами, ноиногда, наудивление, этодействовало довольно эффективно. Тимофей находил дорогу ксердцу клиента и — параллельно! — кошельку, пробираясь узкими, извилистыми тропами, вытаскивая избагажа своих необъятных знаний информацию налюбой вопрос, даже еще незаданный. Зачастую это мешало. Рассказывая очередной исторический анекдот, Балакин забывал забронировать билет похорошему тарифу, иклиент платил больше. Вздыхал, нонеочень сердился, успокаиваясь тем, чтопообщался сумным человеком. Значит, полагал он, исам недурак.
        Екатерина шла напролом: отправляемые ею факсы пестрели ошибками, зато поспевали вовремя: схватить спецпредложение, поймать последний билет, выбить совсем уж фантастическую цену. Онаникогда ничего незабывала, экономя деньги туристов так, какбудто это были ее собственные. Идеальный порядок настоле, идеальный порядок вголове — этобыла Катерина. Время науговоры тоже нетратила. Как-то, увидев вофисе постоянную клиентку, Ларису Быстрову, разглядела, чтота беременна. Тутже, нестесняясь, предложила: «Апочемубы вам вШвейцарии неродить?» Ларисе, зашедшей вофис оформить поездку длястаршей дочки, идея понравилась. Витоге вагентстве появился еще один турист.
        Вера ценила обоих менеджеров, периодически разнимая их иверша праведный суд поповоду ибез. Однако сейчас ей хотелось добраться досвоего кабинета ипозвонить. Позвонить ему. Тому, ктождал «отчета поБальзаку». Соломонову. Мимоходом дернула захвост Дашку — менеджера подальнему зарубежью иарабским странам. Та,каквсегда, неподнимая головы, разгребала свалившиеся проблемы: вШарме арабы поменяли отель, инадо было объявить новость клиенту: вДубае неосталось уже ничего из«пятизвездников». Всервали бедную «мать Терезу» — таквофисе называли Дашу — начасти, хотя сее почти патологической ответственностью это было ненужным.
        Вера наконец дошла докабинета, который делила садминистратором Валентиной. Та,имея какую-то сверхъестественную интуицию, мгновенно почувствовала: есть тема. Валентина знала все провсех. Просотрудников, клиентов. Какухитрялась располагать всех ксебе — оставалось загадкой. Отнее в«Эсперанс-тур» узнавали, ктоскем разошелся икто скем сошелся. Ктокого кинул изачто. Ктострадает, акто уже утешился искем. Валентина незлоупотребляла хранившейся вее памяти «базой данных», несоздавала опасных моментов, а, напротив, предупреждала их. Еедар играл немаловажную роль вподборе путешествия ивыборе комфорта. Онамогла безстеснения брякнуть застенчивому Тимофею: «Алик сподружкой едет, аты «твин» бронируешь, онпотом тебе вставит, что«кинг сайз бэд» несделал». ИлиДашке: «Непарься дляОлениной. Своих денег унее нет, амуж после развода больше, чемнатри звезды недаст. Даже неищи другое».
        Такова была Валентина, задавшая тутже, спорога, главный вопрос: «Нучто? Звонили?»
        —Кому? — Вера сделала вид, чтосмысл вопроса непонятен.
        —Дафранцузу этому? Вписьме которыйбыл.
        —Атебя вообще клиенты интересуют? Спросилабы, кактам прошло. Несильноли доставали?
        —Даони уж доложились. Звонили. Олег Прутков даже шампанское передал. Говорит, здорово все было, только дождьлил.
        —Ладно, кофе тащи, расскажувсе.
        Вера нестала живописать историю вдеталях, сделав акценты пунктирно: звонила. Встретилась. Узнала. Пила сидр.
        —Неурод? — Валентина зрила вкорень.
        —Кто? Старикашка этот русский? Илитот, ктоумер?
        —Даладно вам, будто непонимаете… Тьерри этот…
        —А-а… Данет, сойдет… Обещала поблагодарить Соломонова отего имени.
        —Такчего мы незвоним?
        —Тыже пристала свопросами. Посмотри телефон побазе, уменя подрукойнет.
        Валентина стала искать номер телефона Соломонова, аВера собиралась сдухом. Почему-то вдруг защемило, вспомнилось, какдрогнул его голос: «Может, неотом мечтал…»
        Номер неотвечал. Унее вспотели ладони — такбыло всегда, когда начинала нервничать.
        —Дадавайте Нинке вашей позвоним, ееже клиент, — Валентина, догадливая наша, имела решение налюбую проблему, нато иадминистратор.
        Набрали телефон Нины.
        —Привет, дорогая, какты? Куда пропала? Чтотам увас встолице? Какбизнес? Клиенты есть? — Нина сыпала вопросами, будто оттягивая опасный момент. Или, может, показалось? Стало ясно: что-то произошло. Такбывает — напряжение обостряет интуицию дотакой степени, чтоуже наперед знаешь ответ.
        —Отлично все. Воттолько что изПарижа вернулась. Группу корпоративную возила. Нормально прошло. Да,кстати, кактам наш Соломонов? Яему кое-что обещала привезти, ночто-то недозвонюсь, — вложив винтонацию максимум беспечности, замерла вожидании ответа.
        —Онумер, — коротко ответила Нина. — Да,вот так… Давно болел, наТаити поехал больным. Мыдогадывались, нодумали, малоли… Такой счастливый вернулся, столько рассказывал… Вобщем, быстро сгорел. Причем сначала как-то нормально было, звонил нам. Потом уж избольницы позвонил, перед операцией. Спрашивал проПеру, хотел поехать. Яговорю, ичто там забыл? Аон мне просокровища инков давай парить. Тебе привет передавал. Очень ты ему понравилась.
        Вера неслышала. Собственно, онауже знала. Хотелось обмануться — невышло. Был — инет его. Иникогда небудет. Иникогда некупит очередную древнюю открытку сприветствием: «Любимая… Еслибы ты была рядом, тыбы спала…».
        —Жалко как. Хороший такой клиент был, — вздохнула Валентина.
        —Тебе клиента жалко иличеловека?
        —Какая разница… Жалко ивсе, — онаопять вздохнула.
        —Акакнасчет его криминального прошлого?
        —Ой,да ладно! Этокогда было-то? Теперь заэто несажают. Хотя некоторымбы немешало посидеть, подумать.
        —Тыпрокого? Вообще илипрокой-кого изнаших?
        —Прокой-кого. Которые нетам сидят. Законодатели иминистры хреновы. Справки озарплате приносят натри копейки, аездят натри миллиона.
        ОнисВалентиной так долго были вместе, чтонаучились понимать друг друга нето чтобы сполуслова, асполувзгляда. Онабыла доброй женщиной, иэтот короткий разговор потипу «мысли вслух» лишь подтвердил то, очем думала сама Вера. Невпервый раз приходилось узнавать, чтокто-то изклиентов ушел некконкурентам, анавсегда. Вбазе данных ставили пометку: «неписать» и, готовя котправке открытки сднем рождения, секретарь перепроверяла: всели встрою?
        Эх,месье Соломонофф… Передавайте привет Ги иМари-Анж. Ониинезнают, чтоблагодаря вашей авантюрной натуре, внебольшом московском туристском агентстве две сентиментальные дамы, отложив всторону калькуляторы, расчувствовались, расклеились досовсем уж нерабочего состояния.
        —Здравствуйте, чтоэто вы обе такие грустные? — вкабинет вошла безстука, каксвоя, постоянная клиентка — Анжелика. Безприглашения села напротив Валентины. Следом влетел ее сын, Павлик — десятилетний розовощекий мальчуган, тутже заняв место вкресле рядом сдиректорским.
        Анжеличку — какее называли вофисе — вселюбили, несмотря нато, чтота регулярно, каквыражались менеджеры, «еламозг», заказывая туры взависимости отместонахождения очередного иностранного друга. Всвои тридцать четыре года эта пышнотелая, сексапильная, всегда вхорошем настроении женщина успела несколько раз «чуть непобывать» замужем. Вчисле избранников были русский, немец ифранцуз. Многонациональный тандем женихов Анжелики имел свои положительные результаты: Павлик срочно определялся вшколу суглубленным изучением иностранного языка. Правда, навремя добрачного периода мамы сын шел кбабушке, задерживаясь унее достаточно, чтобы набрать лишние килограммы инаслушаться причитаний «онепутевой матери». Которую — этобыло видно — нежно любил, опекал какмаленький рыцарь, жалея ипринимая свою «блудную дочь» после очередного возвращения. Насей раз Анжелика собиралась вКитай.
        —Надеюсь, китайской грамоте ребенка учить небудешь? — спросила Вера полушутя, нососмыслом.
        —Ночто вы, Вера Сергеевна, китайцы невмоем вкусе, — засмеялась Анжелика, — Павлик хочет вКитай. Передачу посмотрел протерракотовое войско, стал просить. Вотпришла посмотреть, чтонам там Даша подобрала. Валюнчик, кофейку ненальешь? Япирожные принесла.
        Анжелика никогда неприходила спустыми руками, заэто ее тоже любили. Вера сВалентиной уже включились врабочий режим после грустной новости осмерти Соломонова. Обстановка вкабинете становилась прежней: доставались чашки, каталоги туроператоров, нажимались кнопки калькуляторов ителефонов, вызывалась замученная Дашка, составлялась программа, выбирались отели. Анжелика намекала на«скидочку», Валентина делала вид, чтонамек непонимает.
        —Аты, дружок, чтохочешь? Чай? Илисоку тебе налить? — Вера обратилась кПавлику, листавшему «Атлас чудес света».
        —Я? Яжить хочу! — выпалил Павлик, широко улыбаясь вовесь свой неизвестносколькозубый рот. — Хочу. Жить!
        Взрослые тетеньки удивленно посмотрели наупитанного — кровь смолоком! — мальчишку, потом друг надруга, и… рассмеялись. Звонко, отдуши, радостно, какбудто услышали что-то невероятно смешное. Насмех пришли Тимофей иКатерина. Узнав, очем речь, сначала усмехнулись. Потом улыбнулись. Затем расхохотались.

…Вот уж устами младенца…
        Эпилог

… Этослучилось сразу после Нового года.
        В«Эсперанс-тур» наконец-то стало тихо. Сотрудники, измотанные предновогодней горячкой, перешли надежурный режим, подменяя друг друга. Валентина разбирала бумаги, перепроверяла счета, время отвремени повторяя, что, кажется, годзакончился неплохо. Всоседней комнате Екатерина, поустановленному правилу агентства, обзванивала уехавших напраздники клиентов, интересуясь — небезлегкой тревоги, — какони там? Долетели? Встретили? Устроились?
        Туристы докладывали: иногда быстро, невдаваясь вдетали. Этоозначало: всеотлично. Иногда разговор длился чуть дольше — жаловались: самолет опоздал, отель непонравился, спогодой неповезло. Екатерина терпеливо выслушивала, соглашалась, уверяя, чтообязательно доложит руководству, вставит партнерам инемедленно займется ситуацией. Положив трубку, онадумала, чтотоже судовольствиембы поныла где-нибудь наКарибах, потягивая текилу, илившвейцарских Альпах скружкой глинтвейна. Впрочем, диалог заканчивался напозитиве: клиенты любили своего менеджера, знали ее борцовские качества. Даша иТимофей расслаблялись дома.
        Вера ничего неделала. Радовалась тишине, снегу заокном. Всямыслительная деятельность сводилась лишь кнеобходимости срочно принять решение: ктопоедет наворкшоп вИталию. Всестараются. Всезаслужили. Ивсе хотят. «Может, сами между собой выберут?» — она, кажется, нашла выход.
        —Вера Сергеевна! Квам пришли! — крикнула Екатерина, прервав внутреннюю дискуссию «руководства».
        —Можно? — вкабинет вошла незнакомая женщина, летпримерно сорока, небольше.
        Наней было черное элегантное пальто, слегка припорошенное снегом. Снежинки блестели иначерных волосах, затянутых втугой узел. «Снепокрытой головой ходит, героиня», — Вера посмотрела нагостью, пытаясь вспомнить, гдеее видела.
        —Ивам нехолодно?
        —Нелюблю шапки ишляпы, — улыбнулась та, стряхивая снег. — Увас вМоскве вообще тепло, можно ипофорсить.
        —Давы проходите, садитесь, сейчас чай приготовим, — Валентина оторвалась отсвоих бумаг. —Вы?..
        —Язнакомая Алика.
        —Бахтиярова?? — водин голос спросили Вера иВалентина.
        Алик Бахтияров относился ккатегории клиентов VIP, ездил сразными подружками «наодно лицо», какшутили вофисе. Удамы, несмотря напривлекательность, лицо было неизэтой серии. Вера, наконец, вспомнила: Фрида Кало! Незнакомка была похожа назнаменитую мексиканскую художницу Фриду Кало. Такиеже чернющие густые брови, спокойный взгляд, полуулыбка снамеком.
        —Соломонов. Алик Соломонов. Выему поездку оформляли наТаити ивПариж, — пояснилаона.
        Никто вофисе неназывал Соломонова поимени, какБахтиярова — пофамилии. Соломонову имя нетребовалось. Онокак-то ему нешло. Было неего.
        —Я — Грета, — кратко представилась подруга их самого загадочного клиента.

«Ну,конечно, уСоломонова немогла быть подружкой какая-нибудь Маруся. Если неСуламифь, тохотябы Грета», — заметила просебя Вера.
        Вслух она выразила соболезнования поповоду кончины ее замечательного друга, сожалея, чтонесмогла сним встретиться ирассказать удивительную историю, которая началась однажды здесьже, вкабинете, апродолжилась вПариже.
        —Такрасскажите мне. Собственно, япришла, чтобы передать вамэто.
        Онаположила настол конверт форматаА4.
        —Думаю, Аликбы невозражал. Говорил, чтовы тоже проявили интерес кпосланиям изпрошлого. Здесь те самые письма, фотографии, открытки, которые он тогда вПариже купил. Ялишь некоторые себе оставила. Французский начала учить, пытаюсь переводить.
        Валентина пригласила вприемную, гдеуже накрыла чай, принесла конфеты изрезерва, пополненного перед Новым годом, ибросила вопросительный взгляд: ейостаться? Зная натуру своего администратора, Вера бросила:
        —Давай снами, иКатю зови. — Затем добавила, обращаясь кпосетительнице: — Выже непротив?
        Грета была непротив. Онабудто догадывалась, чтодолжна дополнить недостающие пазлы впортрет любителя казино иблошиных рынков. Всплывавший периодически вопрос «Зачто сидел Соломонов?» канул ввечность вместе сего первопричиной. Однако, слушая гостью издалекого Красноярска, становилось очевидным то, очем ранее только догадывались: Алик Соломонов обладал интуицией италантом делать деньги.
        —Длянего это было такоеже хобби, каксобирание древностей. Онговорил, чтоесть абсолютно законные способы стать состоятельным человеком, нопочему-то невсе их видят. Илинехотят видеть, илипросто боятся.
        Оказывается, ещенаходясь назоне, Алик подружился сосвоими будущими компаньонами. Выйдя насвободу, бывшие сокамерники создали многопрофильное предприятие, быстро набравшее обороты. СГретой Соломонов познакомился примерно три года назад наприватном концерте. Работая преподавателем поклассу скрипки, онаиногда выступала начастных, корпоративных мероприятиях всоставе трио музыкантов.
        —Ничего особенного мы инеиграли втот вечер. Обычная программа: попурри изклассики всех времен инародов. Алик подошел после концерта. Поблагодарил. Меня поразило, чтоон запомнил практически весь наш репертуар. Стого дня были вместе. Имне очень, очень его нехватает.
        —Нувот… Аговорил, чтонеходок, исерьезно унего только сакулами! — вспомнила Вера.
        —О! Юмор его выручал. Допоследнего вздоха. Вту поездку сним непоехала, какниуговаривал. Нелюбитель я дальних путешествий. Вотон именя дразнил… Зубастыми конкурентками.
        Воцарилась пауза. Тасамая великая пауза, когда лишним становится непросто слово, адаже малейшее движение. Пазл сложился.
        —Такчтоже заистория, окоторой вы упомянули? — Грета нарушила молчание.
        Вера вернулась ксобытиям осеннего вояжа, стараясь неупустить ниодной детали инеразмыть приэтом главных персонажей повествования. Показала копию письма Ги. Двалисточка бумаги. «Когда переведешь — расскажешь, чтотам заБальзак», — полгода назад они расстались сСоломоновым наэтой фразе. Много раз Вера представляла себе их будущую встречу илихотябы разговор потелефону, еерассказ, воображала его эмоции, строила план вопросов, азадала всего один инеему, аей — той, которую он, судя повсему, любил.
        —Согласитесь, чтотема немодная. Нетдрайва. Кого сегодня интересуют чувства, даже если они настоящие. Чтоскажете?
        Грета ответила несразу. Задумавшись, опять сильно напомнила Фриду Кало.
        —Мнекажется, чтовсе-таки начувства регламент моды нераспространяется. Разве мы нехотим быть любимыми? По-настоящему. Чтобы кто-то дорожил, берег, мечтал. Чтобы кто-то ложился спать ипросыпался снадеждой, чтоничего плохого неслучится. Когда иссякнет вмире любовь — закончится человеческая история. Мир, по-моему, активно ктому стремится, взяв курс насаморазрушение. Итолько крохи любви ковсему настоящему струдом тормозят этот процесс.
        Онаговорила безпафоса, нестремясь произвести впечатление. Просто. Настолько просто, чтонакакую-то долю секунды стало страшно. Авдруг?
        —Пессимистично. Прямо апокалипсис, — вставила Екатерина.
        —…нотолько крохи любви ковсему настоящему тормозят этот процесс, — повторила Грета. — Яправа? N’est-ce pas?[49 - Нетакли? (фр.)] — добавила чуть насмешливо по-французски и, попрощавшись, вышла.
        Вера распечатала принесенный конверт. Внем были те самые старинные открытки, адресованные когда-то, кому-то, фотографии людей, живших когда-то, писавших кому-то: «Дорогой Пьер. Свершины Сан-Франсуа шлю тебе искренние инаилучшие пожелания вновом 1935году…», «Дорогая мама, мыдобрались хорошо, только Кэтти заболела».
        Улыбающиеся лица, складки платьев, кружева зонтиков, пальмы.
        Вспышка фотоаппарата запечатлела мгновенье счастья. Конкретное мгновенье конкретного счастья конкретного мгновенья. Мгновенье счастья мгновенья. Укоторого есть только настоящее иникогда — будущего.

Париж — Москваг
        Тосамое письмо…

«8H45. Ma Chere… Ma Cherie… je commence lematin sans toi et avec toi, si tu etais a cote, tu dormirais encore. Tu n’arrives pas a te lever avant moi, j’ai un petit privilege: je peux te regarder endormie sans craindre que tu dises: «Guy, s’il te plait, arrete deme regarder, je ne suis pas tellement admirable». Et moi, je t‘admire. Depuis lemoment ou je t’ai vue dans ce cafe. Tu ne m’as jamais demande pourquoi tu asattire mon attention.
        Sans doute cette idee ne t’avait pas effl euree, c’etait pour toi sans importance. Pourquoi un homme d’un certain age est venu et s’est adresse a cette inconnue. Tu n’etais pas seule mais avec une amie, Odile, semble-t-il, elle s’appelait Odile. Et Odile, ne te vexes pas, etait plus attirante, meme si je ne me souviens pas deson visage. Si je la voyais dans la rue, je ne sais pas si je la reconnaitrais. Je me souviens seulement que c’etait une brunette et qu’elle riait beaucoup.
        Tiens… je vais te dire un secret: j’ai vu ton genou et ta main dessus. Tu pianotais avec les doigts, au rythme dela musique. C’etait Georges Brassens, maintenant tu sais comment je l’adore. Ensuite je t’ai regardee et j’ai tant voulu faire ta connaissance. Tu penses peut-etre que pour moi c’est une chose habituelle: faire connaissance avec desfemmes dans les cafes. Mais a vrai dire je suis inquiet et a chaque fois je ne sais jamais comment commencer et que dire. Avant notre rencontre, je faisais desconnaissances uniquement par mes amis. C’est ridicule bien sur…peutetre j’ai oublie comment faire la cour. Depuis que je suis reste seul il s’est passe trop longtemps. Et pour la premiere fois j’avais vraiment envie que quelqu’un soit a cote.Toi.
        Dommage qu’a cet instant ce n’est pas toi que je vois. Je vois les heures qui passent et j’attends ton appel. Soudain m’arrive une folle pensee que tu m’appelleras et diras: «Bonjour Guy». Je l’ai tellement imagine que j’etais deja a cote du telephone. Et j’etais en colere apres moi. Nous nous sommes meme entendus dese telephoner plus tard, dese rencontrer, dediner ensemble, defaire desplans pour leweek-end.
        Et quand meme pourquoi je m’enerve? Tu appelleras, tout ira bien. Je vais preparer du cafe.

10H30. Je poursuis tout simplement pour etre plus vite avec toi. En fi n decompte, penser a toi est aussi agreable. Meme, peut-etre (quelle terrible pensee!), parfois, c’est plus tranquille que d’etre a cote. Parce que dans ce cas je peux penser, imaginer, inventer, raconter et ne pas craindre que tu te leves et que tu partes. Dans mes pensees je ne te lache pour rien au monde.
        Ce jour-la dans ce cafe, j’avais soudain envie demettre ma main sur la tienne et dela caresser. Je ne voulais pas plus, j’avais tout simplement pitie detoi. Jusqu’a la douleur. Et c’est toi! Si independante, si sure! Mais tes yeux etaient tristes, et tu etais si maigre.

…Et pourquoi je regarde letelephone? Regarder ou ne pas regarder, tu n’appelleras pas avant midi.

12H30. Il me semble que je m’enerve, qu’est ce que tu fais? Ton chef t’a redonne du travail et tu n’auras pas letemps dedejeuner? Certes, il ne sait pas, mais d’ou lesaurait-il, qu’au meme moment un homme est assis dans une chambre et attend que la secretaire Marie-Ange prenne letelephone, compose un numero et dise simplement: «Salut, Guy». Je commence a detester ton chef, bien que peut-etre, il ne soit pas coupable. Peut-etre comme tu dis, c’est ton insupportable s?ur Elisabeth qui est coupable. Elle apris l’habitude det’appeler a ton travail a la pause demidi. Parfois tu dis qu’elle est malheureuse, solitaire… Tu aspitie d’elle et elle en profi te. Pour moi elle est comme un tyran. Elle t’appelle tous les soirs et elle occupe letelephone pendant desheures, mais pour ne rien dire.
        Les minutes s’egrenent… Letelephone reste muet.
        Qu’est-ce que c’est? Je ne vois pas ce que j’ecris… Je pleure?? C’est bien sur ridicule: un homme d’age mur aux cheveux gris ecrit une lettre a une femme delaquelle il est amoureux comme un adolescent… Mais les garcons ne pleurent pas comme disait ma mere.
        J’ai honte. Je serai fort, tu appelleras. Absolument. Et nous irons «Chez ma cousine», nous commanderons ta viande preferee «leb?uf Bourguignon» et moi, comme d’habitude, je mangerai ta glace. J’ai en plus un excellent plan pour ce week-end, tu aimeras.

15H30. Qui pourrait supposer qu’il y atant deforce dans cette femme fragile? Et moi, je voulais te proteger. Tu n’aimes pas parler deton defunt mari. C’est etrange. Onvoit que tu l’aimais mais ondirait que tu lesens fautif. Avec quel depit tu coupes court aux questions et en meme temps tu parles desa bonte? Il n’est plus la, il t’a laisse un fi ls, c’est pour ca que tu lui en veux. C’est vrai?
        Tu penses que je veux prendre sa place dans ton c?ur? Et deja ca ne te plait pas. Et oui alors… Excuse-moi, mais une place dans ton lit m’interesse moins. C’est autre chose. Oui, j’aime m’endormir avec toi, te sentir… J’aime t’aimer. Mais j’ai besoin detoi, non simplement comme la femme est necessaire a l’homme. Tu es genereuse, ledon rare. Tu penses que je veux abuser deta generosite et t’obliger a rester a mes cotes? Certes, je peux te convaincre et te dire qu’avec moi la vie sera plus facile car ton fi ls est deja adulte et tu peux penser a toi-meme.
        Mais je ne tiens pas a ce que tu me choisisses rationnellement. J’ai besoin deta tendresse. De ton amour. Rappelles-toi, tu m’as raconte qu’un jour, ton mari s’est mis a peindre leplafond avec destouches multicolores? Lecoup depinceau et la tache verte sur leplafond. Encore un autre et comme un arc-en-ciel autour du lustre. J imagine ce travail et toi, tu n’etais pas fachee, tu riais seulement.
        Je ne toucherai pas leplafond. Je te conquerrai autrement, mais aussi par l‘amour. Seulement tu n’appelles pas. Maintenant c’est clair, la pause du dejeuner est fi nie, mais tu es occupee. J’attendrai jusqu’au soir. Tu sortiras du bureau, tu iras jusqu’a «Ecole militaire» et puis tu arriveras a la maison, enleveras ton manteau. Tu fumeras peut-etre une cigarette (bien que tu aies promis d’arreter) et tu t’approcheras du telephone: «Guy, salut, excuse-moi, je n’ai pas appele a midi, desolee, mais tout va bien, je suis a la maison, tu viendras?»
        Oui, oui! Bien sur! C’est pas grave, tu me raconteras apres, j’arrive ma Cherie!

19H00.Il y aun quart d’heure onasonne a la porte, j’ai sursaute. Soudain j’ai eu un fl ash: toi! Tu asdecide deme faire une surprise! Helas…C’etait leconcierge, il avait recu un avis pour moi, il faudra passer a la poste.
        Il acommence a pleuvoir. Est-ce que tu aspris leparapluie? Tu es tellement distraite. Ou bien peut-etre tu aspense attendre la fi n dela pluie dans un cafe? Tu es probablement avec Marie-Therese dans un bar et vous bavardez. Si c‘est comme ca c’est bien…mais c’est du crachin, cela ne s’arretera pas avant longtemps. Il faut que tu te depeches, tu dois retourner a la maison et te precipiter sur letelephone car je t’attends tellement.

21H00.La pluie ne cesse pas, tu n’as pas appele. Que se passe-t-il? Ou es tu? Cent fois je me suis approche du telephone, je voulais composer ton numero. Mais je ne l’ai pas fait. Tu me diras: la fi erte masculine. Non, non! Quelle fi erte? Peut-etre je craignais dene pas te trouver, ou bien je ne voulais pas te montrer mes emotions: cela pourrait ne pas te plaire. Cela pourrait provoquer un agacement et je ne veux pas t’ennuyer. Je resisterai — je vais essayer! — pour toi. Tu es genereuse, tu ne voudras pas me blesser mais tu ne sais pas mentir. Ma pauvre… qu’est ce que j’ai imagine! Je ne te laisserai pas souffrir, prendre une decision. Seulement que tout soit bien pour toi et moi, je pourrais me debrouiller.
        Finalement, depenser a toi, lesouvenir denos rencontres, rever denous, c’est peut etre un bonheur plus grand que d’entrer dans l’avenir et contempler l’immensite du vide d’une vie solitaire et l’etroitesse d’une vie a deux.

0H20. J’ai ecoute Georges Brassens, tous les morceaux. Pourquoi? Je ne sais pas…Peut-etre pour me calmer. J’ai mis Sardou «la maladie d’amour». Tu te moques dema sentimentalite. Mais ce n’est pas que toi. Et meme moi j’ai un peu honte. Amon age il faut etre plus raisonnable. Mais que faire? Je ne peuxpas…»
        notes
        Сноски

1

«Жем’апель Светлана»: Je m’appelle Svetlana (фр), — меня зовут Светлана.

2

«Ж’абит Тюмен»: J’habite Tyumen (фр) — Яживу вТюмени.

3
        Комман сава? — comment cava? (фр.) Какдела?

4
        Уи. Д’аккор. — Oui. D’accord. (фр.) Да, согласна/согласен.

5
        Роберт Оуэн: (1771 —1858), английский философ, социалист — утопист.

6
        Бьен Веню — bienvenue (фр.) Добро пожаловать.

7
        КарлVIII (CharlesVIII) — французский король (1470 —1498гг).

8
        Внук, казненный неподалеку: ЛюдовикXVI, французский король (1754 —1793).

9

«Скартины Делакруа впозе Сарданапала»: картина Делакруа «Смерть Сарданапала»

10
        Дабл: double (англ.), двухместный номер содной двуспальной кроватью.

11
        Твин: twin (англ.), двухместный номер сдвумя раздельными кроватями.

12
        Брокант: brocante (фр.), барахолка, лавка попродаже старой мебели, предметов интерьера.

13
        Тулуз-Лотрек: Анри деТулуз-Лотрек, французский художник (1864 —1901).

14
        ЛяГулю: танцовщица, модель Тулуз-Лотрека. Настоящее имя: Луиза Вебер.

15
        Entree: («вход», фр.). Вкулинарии: блюдо, предшествующее главному блюду.

16
        Караф свином: «carafe avin» (фр.) — графин, кувшин свином.

17
        Ляфамм н’ апа д’аж: «la femme n’a pas d’age» (фр.) — уженщины нет возраста.

18

«Chers partenaires, n’oubliez pas, s’il vous plait, deprevenir lerestaurant qu’une desnos touristes ne mange pas deviande, elle ne mange que du poisson»: Дорогие партнеры, незабудьте, пожалуйста, чтоодна изнаших туристок неест мясо, онаест только рыбу.

19
        —Qu’est-ce qu’ilya? — чтослучилось? (фр.)

20
        Poisson: рыба. (фр.)

21
        —Оh! pas deproblemes! — О,нет проблем! (фр.)

22
        Клошар: clochard (фр.) — бездомный.

23
        Noble: (фр.) — дворянин, аристократ.

24
        Батард: batard. (фр.) — незаконнорожденный.

25
        ГиБретон: французский историк, журналист, писатель (1919 —2008).

26
        Jeu depaume: (фр.) — старинная игра смячом, прообраз тенниса.

27
        Patisserie: кондитерская. (фр.)

28
        Tarte tatin (фр.): сладкий пирог — вариант яблочного пирога.

29
        De rien: незачто. (фр.)

30
        Монтеспан: фаворитка короля ЛюдовикаXIV.

31
        Мария-Антуанетта: французская королева, жена ЛюдовикаXVI, была казнена в1793году.

32
        Трианон: имеется ввиду Малый Трианон, расположенный натерритории Версальского дворца. Строительство дворца «Малый Трианон» начинается поидее фаворитки ЛюдовикаXV маркизы деПомпадур. Впоследствии был подарен ЛюдовикомXVI своей жене, королеве Марии Антуанетте.

33
        Боскет: bosquet (фр.) — рощица, замкнутыйсад.

34
        ГенрихIII — французский король (1551 —1589), сынЕкатерины Медичи.

35
        Саграда Фамилия: собор Святого Семейства вБарселоне.

36
        Vous avez debeaux yeux: «Увас красивые глаза» (фр.)

37
        Амюз-буш: «amuse-bouche» (фр.). Легкие закуски, подаются каперитиву.

38

«T’as d’beaux yeux, tusais?» — «Тызнаешь, утебя красивые глаза» (фр.). Фраза изфильма «LeQuai desbrumes» (1938), вкотором играют Жан Габен иМишель Морган.

39

«Кинг сайз бэд»: king size bed (англ.), огромная, «королевская» кровать.

40
        Парижский регион: регион «Il deFrance» — один из27 административных регионов Франции, включая заморские территории, посостоянию додекабря 2015г.

41
        Брокантер: brocanteur (фр.), торговец подержанными вещами, антиквар.

42
        Jene vous derange pas? — явас неотвлекаю? (фр.)

43
        —Bonjour! Vous etes Vera? Vous m’avez appele? Qui etes vous?: «Здравствуйте! ВыВера? Вымне звонили? Ктовы?»

44
        Брокант: brocante (фр.), барахолка, лавка попродаже старой мебели, предметов интерьера.

45
        Vous n’etes pas duKGB? — вынеизКГБ?

46
        Сартр: (Жан-Поль): имеется ввиду пьеса Ж-П Сартра «Huis Clos» («Зазакрытыми дверями» — врусском варианте).

47

«Аппюи» — от«appuyer» (фр.) — нажать, надавить.

48
        —Qu’est-ce que c’est?
        —Ou?
        —Musique…Cette musique… qu’est-ce que c’est?
        —Oh! vous aimez Michel Sardou? Moi aussi, j’aime beaucoup cette chanson: «Lafille aux yeux clairs». — Чтоэто? — Где? — Музыка. Этамузыка… Чтоэто? — А… вылюбите Мишеля Сарду? Ятоже, очень люблю эту песню: «Девушка сосветлыми глазами».

49
        Нетакли? (фр.)