Обмани меня дважды Мередит Дьюран
        Правила для безрассудных #2
        Рыжеволосая красавица Оливия Холлидей видит лишь один способ спастись от могущественных врагов - ей предстоит проникнуть под видом новой горничной в дом крупного политика Аластера де Грея, герцога Марвика, и выкрасть у него некие компрометирующие письма.
        Однако с похищением писем как-то не складывается - зато Оливия, сама того не подозревая, завладевает сердцем Аластера, запретившего себе любить и доверять женщинам после предательства покойной жены.
        Но что будет, если ее тайна раскроется? Выдержит ли Аластер новый удар, новое предательство со стороны той, которая подарила ему счастье вновь обрести любовь?..
        Мередит Дьюран
        Обмани меня дважды
                        
        Глава 1
        Лондон, 1885 год
        Оливия остановилась перед местом своего следующего преступления. Это игра ее воображения, или дом разросся? Все остальные особняки на этой улице казались вежливыми и элегантными, аккуратно выстроившимися за рядами живой изгороди. Этот же дом разросся. Оливия заметила горгулью, прячущуюся под одним из карнизов и сердито глазеющую на нее. Ну конечно, на доме герцога Марвика должна быть горгулья!
        Сложив руки, Оливия тоже зло взглянула на горгулью. Она ведь теперь воровка, не так ли? И не важно, что в свои двадцать пять лет она все еще молится перед сном и вздрагивает, услышав ругательства. Теперь она преступница. Преступники не должны ничего и никого бояться - даже герцога Марвика, невероятного тирана.
        Смелые мысли. Вот только желудок подскакивал в животе, словно она наелась испорченной пищи.
        Развернувшись, Оливия направилась к живой изгороди, окружавшей следующий участок. Святой господь! Неужели именно такой ей хотелось стать? Оливия говорила себе, что у нее нет выбора, но это ложь. У человека всегда есть выбор. Она могла бы снова убежать, уехать во Францию или даже дальше.
        Осенний ветерок донес до ее слуха детский смех. В парке, расположенном в центре площади, маленький мальчик играл со щенком в догонялки. Мальчуган носился кругами, визжа от восторга, когда спаниель прихватывал его зубками за пятки. Неужели он здесь один?
        Тревога Оливии улеглась, когда она заметила пару, наблюдавшую за ребенком из тени вязов. И это были не няня с лакеем, обычно сопровождавшие на прогулке богатых наследников Мейфэра, - нет, это была супружеская чета: светловолосый и сухопарый муж, с элегантными золотыми часами, пристегнутыми к лацкану. Жена - пухленькая и розовощекая, держалась за его руку и радостно улыбалась сыну.
        К горлу Оливии подкатил комок. Если она сейчас уйдет, у нее никогда не будет возможности создать собственный дом без риска. И она навсегда останется одна. Всегда будет убегать.
        Строго говоря, воровство и мошенничество аморальны. Но ее дело справедливо, а предполагаемая жертва - тиран. Марвик заслуживает того, чтобы попробовать собственное лекарство. И она не будет испытывать чувства вины!
        Поправив очки на носу, Оливия зашагала назад к дому герцога. Медный молоток у двери показался ей скользким. Объявление было напечатано неделю назад, так что место горничной уже может быть занято. И тогда все ее мучительные переживания окажутся бесполезными.
        Дверь отворилась. Молоденькая брюнетка, прислонившись плечом к косяку двери, подняла на Оливию глаза.
        - Ого! Ничего себе, вы ростом с мужчину! - вскликнула она. - Полагаю, пришли узнать о месте горничной?
        Оливии понадобилось несколько дней, чтобы уговорить Аманду написать рекомендации. Но тут в одну секунду она поняла, что могла бы составить их и сама. Никто не собирается проверять их достоверность, несмотря на то что на звонок отвечает вот это существо.
        - Да, - кивнула Оливия. - Место горничн…
        - Тогда добро пожаловать в дурдом, - перебила ее брюнетка. - Меня зовут Полли. - Она махнула рукой, приглашая Оливию в ледяной вестибюль - смахивающее на пещеру пространство, выложенное мраморными плитами в шахматном порядке. - Вы захотите познакомиться с Джорджем. Он в кладовой дворецкого. И не спрашивайте, что он там делает - этого никто не знает.
        Оливия последовала за Полли по вестибюлю. Казалось, тут недавно произошла драка; около стены были разбросаны осколки вазы. Впрочем, возможно, дело было в чьем-то недовольстве, потому что греческая урна у лестницы была набита высохшими розами, а в воздухе стоял кислый запах, словно кто-то во время уборки протер тут все уксусом, но затем забыл смыть его.
        Да уж, в самом деле, сумасшедший дом. И первым тут сошел с ума хозяин, догадалась Оливия. Ее бывшая нанимательница Элизабет Чаддерли (которую она обворовала) называла герцога Марвика тираном за то, что тот настойчиво и безжалостно выступал против ее брака с его братом. Но, судя по дому, он требовал от своих слуг меньше, чем от собственной семьи. Как странно!
        Тиран, напомнила себе Оливия. Марвик - грубиян, чудовище. Обмануть его будет преступлением, но вполне простительным - в отличие от ее воровства у Элизабет.
        - Но вы еще услышите о нашем герцоге, - сказала Полли, когда они оказались в коридоре для прислуги.
        Оливия смутилась - на мгновение она подумала, что Полли прочла ее мысли. Но потом Оливия взяла себя в руки.
        - Разумеется, - согласилась она. - Герцог Марвик сделал так много чудесных…
        Полли фыркнула, и это избавило Оливию от неприятной необходимости лицемерно расхваливать герцога.
        - Да вы и половины не знаете, - заявила Полли. Пока они спускались вниз по лестнице, Полли начала многословный монолог, полный отвратительных подробностей, дополнявших общую картину.
        Экономка уволилась девять дней назад, после того как герцог запустил в нее туфлей. С тех пор половина горничных просто сбежала. О, жалованье по-прежнему предлагается хорошее, но нельзя же ждать, что сумасшедший проживет долго, не так ли? Кстати, ему только тридцать пять. Но герцог уже десять месяцев не выходил из дома. И если это не безумие, то что?
        - Это была настоящая веселуха, - заключила Полли, когда они оказались в задней части дома. - Как будто ты заплатила за театральное представление!
        - Да уж! - Оливию слегка затошнило. Благодаря письмам, которые она выкрала у Элизабет, ей было известно о ситуации в доме герцога больше, чем следовало. Она даже знала, почему герцог сошел с ума.
        Несколько месяцев назад Элизабет завладела письмами, написанными покойной женой герцога. Судя по их содержанию, герцогиня была неверной и вероломной. Узнав об этом, герцог из скорбящего вдовца превратился в полубезумного отшельника - а возможно, и в пьяницу, из-за чего еще, кроме спиртного, он мог бы запустить туфлей в экономку?
        Полли забарабанила кулаками в дверь кладовки.
        - Новенькая пришла! - крикнула она.
        Дверь со скрипом приотворилась. В щель высунулась рука с пухлыми пальчиками и схватила рекомендации Оливии. Дверь тут же вновь захлопнулась.
        Сложив на груди руки, Полли топнула ногой.
        - Ну да, ну да, - громко проговорила она. - У этой вид заслуживает доверия. Клянусь вам, это не Брэдли ее подослал. - Полли улыбнулась Оливии. - Брэдли - один из наших лакеев. Он подумал, что выйдет отличная шутка, если пригласить на собеседование размалеванную леди. Бедный Джонз, ему совсем не было весело.
        Оливия ощутила, что ее поза становится все напряженнее. Почему так повел себя управляющий? Почему не уволил Брэдли?
        «Это не твое дело», - напомнила она себе. Неразбериха с прислугой в этом доме пойдет ей на пользу. Ее цель - обыскать вещи герцога и найти письма его покойной жены, в которых высказывались предположения о том, что он заводил дела на своих политических коллег, и это были досье, свидетельствующие об их преступлениях. Существовал определенный человек, которого ей очень нужно было шантажировать.
        Оливия ждала, что в доме окажется немало внимательных глаз, готовых поймать ее на том, как она вмешивается не в свое дело. Но эти… Да они не заметят, если она выкрадет из дома серебро! Если, конечно, предположить, что тут осталось серебро, которое можно украсть.
        - Вам повезло, - заметила Полли, выводя Оливию из задумчивости. - Старый Джонз в таком отчаянии, что, пожалуй, даже не обратит внимания на то, что вы носите очки. При нормальном развитии событий у горничной, которая ничего не видит, едва ли были бы шансы получить работу.
        - О! - Заморгав, Оливия поправила очки. Ей такое и в голову не приходило.
        - И вам придется забыть о краске для волос, - добавила Полли, прищелкнув языком. - Хороший оттенок рыжего, но для прислуги слишком кричащий.
        - Я не крашу волосы. - Оливия подумывала о том, чтобы сделать это для маскировки, но более светлые оттенки краски тут же смывались, а более темные выглядели неестественно.
        Полли посмотрела на нее скептически.
        - Ого! Тогда, надо понимать, это просто шутка матушки Природы.
        - Говорю же: этой мой натуральный цвет. - Если бы Оливия действительно красила волосы, то нипочем не выбрала бы такой оттенок.
        Дверь распахнулась. Джонз оказался внушительным джентльменом с бульдожьими челюстями и серебряными, как четырехпенсовик, волосами. Он сжимал в руке рекомендации Оливии, как тонущий сжимает плывущее по воде бревно.
        - Это выглядит вполне удовлетворительно, мисс Джонсон.
        Полли вопросительно взглянула на Оливию.
        - Мисс Джонсон, да? - спросила она.
        Простые комнатные горничные не заслуживали столь официального обращения. Оливия с ужасом подумала о том, что Аманда не послушалась ее наставлений: ни слова не писать в рекомендации об образовании Оливии и уделить побольше внимания ее опыту в уборке и уходе за большим домом. Не то чтобы она умела это делать, по правде говоря…
        - Пойдемте, пойдемте, - сказал Джонз, протискиваясь в открытую дверь и едва не взлетая вверх по лестнице. - Следуйте за мной, прошу вас.

* * *
        - Наша лучшая гостиная, - объявил Джонз. Выведя Оливию из салона, он проворно заспешил по коридору. - Так вы два года работали в доме леди Риптон?
        Оливия торопливо шла следом за ним. В коридоре выстроились римские статуи, чьи напряженные, мраморные лица неодобрительно смотрели на непривычное зрелище: управляющий, который должен занимать высшую ступень в иерархии прислуги, показывает дом своей будущей подчиненной.
        - Да, сэр, - ответила Оливия. - Я два года работала горничной в верхней части дома.
        Это, конечно, ложь. Оливия получила профессию секретаря. Но ей несказанно повезло: Аманда, с которой она вместе училась в школе машинописи, недавно вышла замуж за виконта Риптона. Поэтому для Оливии было так важно получить ее рекомендации. Если сама виконтесса Риптон сказала, что Оливия была прекрасной горничной, то этот бедный, переживающий настоящую осаду дворецкий нипочем не усомнится в ее словах.
        - Мне хотелось бы знать… - Джонз почесал подбородок. Казалось, его больше всего интересует клочок бороды под ухом, который он явно пропустил во время утреннего омовения. Серебристые волосы на этом клочке были на добрый дюйм длиннее, чем остальная борода.
        Под зачарованным взглядом Оливии Джонз вспомнил о своих манерах и, покраснев, сунул руку в карман жилета.
        - А вы, случайно, не грамотная? - поинтересовался дворецкий.
        Оливия могла бы ответить ему на французском, итальянском или немецком. Но, пожалуй, это было бы слишком демонстративно, да и негоже для горничной.
        - Да, сэр, - кивнула Оливия. - Я умею читать и писать.
        - Боюсь предположить, что вы и с цифрами умеете обращаться.
        Да, умение считать не входило в обязанности обычной горничной. Но противиться умоляющему взгляду Джонза, устремленному на нее, было невозможно. Он казался в полном отчаянии.
        - Да, - сказала она. - Я вполне хорошо считаю.
        По лицу Джонза пробежало облегчение, которое, как ни странно, сменилось чем-то, сильно напоминающим чистой воды тревогу. Он остановился возле другой двери.
        - Библиотека, - сообщил дворецкий, но прежде чем он успел показать ее Оливии, за углом раздался хриплый смех, от которого Джонз поморщился. - Сегодня у нас какая-то неразбериха, - торопливо произнес он. - Но можете мне поверить, обычно я не допускаю ничего подобного.
        Его смущение оказалось заразительным. Когда смех раздался вновь, Оливия почувствовала, что и ее лицо заливает краской, как у Джонза.
        Из-за угла выскочили две горничные. Одна из них держала в руках открытый журнал, а другая наклонялась, чтобы с глупым видом поглазеть в него.
        - Мьюриел!
        Горничные на мгновение замерли, а затем, к изумлению Оливии, развернулись и направились туда, откуда пришли.
        Джонз бросил им вслед сердитый взгляд. Но, как заметила Оливия, его гнев быстро испарился. Вместо того, чтобы окликнуть их и устроить заслуженный нагоняй, он вздохнул и покачал головой.
        - У вас есть ко мне какие-нибудь вопросы, мисс Джонсон? - спросил он.
        Оливия на мгновение задумалась.
        - Ну-у… Жалованье, разумеется.
        - Двадцать пять фунтов стерлингов в год, а после пяти лет службы повышение до тридцати, - ответил Джонз. - Что-нибудь еще?
        Оливия судорожно вспоминала, что обычно волнует горничных.
        - Когда его светлость уезжает, мы должны путешествовать с ним? Или мы останемся в доме?
        Едва задав этот вопрос, Оливия тут же о нем пожалела, потому что дворецкий бросил на нее страдальческий взгляд.
        - Я не думаю… - Он откашлялся. - Его светлость не будет закрывать дом в этом году.
        Никто не остается в Лондоне на зиму. Оливия попыталась скрыть свое изумление.
        - Понятно, - кивнула она.
        - Возможно, вы слышали… - Дворецкий задумался. - Я бы хотел заверить вас, что о таком нанимателе, как его светлость, можно только мечтать.
        Бедняга Джонз! Собственная ложь приводила его в уныние. Оливия едва сдержала желание взять его под локоть, чтобы немного успокоить.
        - Ничуть не сомневаюсь в этом, сэр, - сказала она.
        Не такую ложь она собиралась говорить сегодня. Да, Оливия предполагала, что ей придется подчиниться и, может, даже унизиться. В конце концов она пришла в дом самой пугающей фигуры в британской политике: Аластер де Грей, пятый герцог Марвик, друг принцев, покровитель премьер-министров и кукловод бесчисленных членов парламента. Оливия предполагала, что его старшая прислуга будет горделива и высокомерна, как и все прислуги в больших домах.
        Но если Марвик когда-то управлял нацией, то сейчас у него не получается управлять даже собственным домом. Его слуги одичали. Это казалось Оливии абсолютно бессмысленным. Элизабет говорила о нем как о всемогущем тиране… но тиран ни в жизнь не потерпел бы такого хаоса.
        И как только Оливия совершит свою кражу, на этого находящегося в осаде дворецкого - единственного человека в доме, проявляющего хоть немного здравого смысла, - свалят всю вину за то, что он нанял ее на работу.
        Она не может этого сделать. Использовать этого несчастного просто отвратительно.
        - Мистер Джонз… - заговорила Оливия одновременно с дворецким.
        - Мисс Джонсон, у меня к вам очень необычное предложение. - Он сделал глубокий вдох - как ныряльщик, готовящийся к погружению. - У нас в доме не хватает экономки. Об этом вам… Об этом, уверен, вам уже сообщили служанки.
        - Да нет, - солгала Оливия. Как далеко он заходит! Мистер Джонз не должен зависеть от сплетен прислуги. Его дело - предотвращать их.
        - Ну да… Она подала заявление… весьма неожиданно. Хотел бы я знать… - Джонз промокнул лоб носовым платком. - Видите ли, мне пришло в голову… Леди Риптон весьма высокого мнения о вас, она даже утверждает, что вы заняли должность ниже, чем заслуживаете, когда начали служить ей личным секретарем и компаньонкой, потому что ей это было необходимо…
        Она же просила Аманду не приукрашивать!
        - Леди Риптон слишком добра, - возразила Оливия. - Да, это верно, очень редко бывали случаи, когда я ей помогала…
        - Видите ли, у нас проблема с экономкой… - Джонз говорил, запинаясь на каждом слове; было понятно, что его пугает собственное предложение, и он хотел бы поскорее покончить с этим делом. - Пока мы не нашли ей замену, мне нужно, чтобы кто-нибудь взял на себя обязанности миссис Райт. Вы образованы, знакомы с укладом жизни представителей высших классов. И я хотел бы знать, не могли бы вы занять ее место - до тех пор, разумеется, пока я не найду ей замену. Только до тех пор.
        Оливия затаила дыхание. Такой удачи она и предположить не могла. Она отчаянно нуждается в оружии. И у герцога Марвика, похоже, это оружие есть. А экономка сможет искать его повсюду.
        Но - тут ее настроение упало - это все равно будет обманом. И в конце концов Джонзу придется заплатить за него своим местом.
        - Я не смогу, - пролепетала она. - У меня нет опыта.
        - Я вас всему научу. - Джонз схватил ее за руку. - Честное слово, я умоляю вас, мисс Джонсон… - Он крепче сжал ее руку, а голос его зазвучал тише. - Подумайте, какое огромное преимущество вы получите в будущем. Вы сможете говорить, что служили экономкой в доме его светлости. Боже, да ни одна служанка в вашем возрасте о таком даже не мечтает!
        Джонз осторожно выпустил ее руку. Конечно, он прав. Если бы она на самом деле была Оливией Джонсон, горничной, прислуживающей в гостиных, а не Оливией Холлидей, бывшим секретарем, действующим под своим вторым псевдонимом да еще и с фальшивым рекомендательным письмом, она бы ни за что не упустила такую возможность.
        Поэтому, чтобы не вызывать подозрений, Оливия сказала:
        - Действительно, это большая честь. Но вы должны дать мне денек-другой, чтобы обдумать ваше предложение. Чтобы я могла сама себе ответить на все вопросы и понять, достойна ли я этой работы.
        Смирение Оливии пришлось Джонзу по душе. Улыбнувшись, он согласился на ее условия.

* * *
        - А-а, это вы. - Миссис Примм отошла в сторону, пропуская Оливию в запущенный маленький холл.
        Миссис Примм вела себя так, словно оказывала своим жильцам большую милость, позволяя им снимать у нее комнаты размером с мышиную нору. При этом она прятала уголь, так что каждую ночь они засыпали, дрожа от холода. Но готовила она замечательно! Оливия принюхалась: в воздухе стоял чудесный аромат тушеной баранины - насыщенный, пряный.
        - Ужин уже подали?
        - Подали и съели, - заявила миссис Примм. - Вы же знаете, что я никого не жду.
        Скрыв разочарование, Оливия пошла вверх по лестнице. В животе ворчало, но голод ее не убьет.
        Оказавшись в своей комнате, Оливия опустилась на колени, чтобы убедиться в том, что ящик с замком по-прежнему стоит под кроватью. Она жила в постоянном страхе, что кто-нибудь может украсть его.
        Во время поездки на омнибусе она проводила в уме расчеты, оценивая свои возможности. Настала пора подумать о том, чего ей больше всего не хотелось: о побеге на Континент, в какое-нибудь далекое местечко, в котором Бертраму и в голову не придет ее искать.
        Оливия подняла глаза на рисунки, которые прибила к стене. Все это были милые картинки, вырванные из журналов. Увитый плющом коттедж, в окне которого горит лампа. Деревня, заснувшая под снегом. Слащавые мечты, но Оливия не могла смеяться над ними, не могла избавиться от них, как ни старалась.
        За границей она всегда будет незнакомкой. Вынужденная избегать британских экспатриантов, она станет еще более одинокой, чем сейчас.
        Ха! Оливия отогнала жалость к себе. Горьковато-сладкое, липкое чувство. Если человек слишком долго предается ему, то в конце концов оказывается в ловушке.
        Отперев замок на ящике, Оливия с удовлетворением взвесила в руке свои фунтовые купюры - внушительный кирпичик накоплений. Элизабет Чаддерли платила ей щедрое жалованье, и этих денег вместе с накоплениями матери хватит на несколько месяцев безбедного существования, если Оливия не найдет работы фройляйн, синьорины или мадемуазель.
        Оливия положила деньги, а потом, поскольку месяцами не позволяла себе смотреть на сундучок, вынула из него дневник своей матери. Кожаную обложку надо бы смазать маслом, потому что она кое-где начала трескаться. Но почерк матери по-прежнему оставался каллиграфическим и ярким.
        Мама никогда не боялась Бертрама. Если бы он всегда был негодяем, Оливии было бы легче понять его сейчас. Она пролистала наблюдения за цветами, описание сменяющих друг друга времен года, платьев, только что привезенных из Лондона, и, конечно же, себя самой: «Мой драгоценный ангел стал девушкой. Я даже не понимаю, как это произошло». Последняя запись - вот что всегда привлекало Оливию. Каждый раз! И это была единственная запись, которую она не понимала.
        «Правда спрятана дома».
        Какая правда? Тайна останется нераскрытой, потому что Оливия не решалась поехать в Алленз-Энд.
        Ступеньки застонали. Оливия едва успела спрятать сундучок, как в замке загремели ключи.
        - Неужели я не могу побыть одна? - спросила она, когда дверь открылась.
        Миссис Примм не обратила внимания на ее слова.
        - Есть кое-что, - кислым тоном проговорила она, - о чем я забыла сказать раньше.
        Оливия встала. У нее больше не будут вымогать деньги.
        - Я уже согласилась на новую работу, мэм, - сказала она. - Вы сказали, что ваша цена - окончательная. И я содержу комнату в порядке…
        - Сегодня вас искал какой-то мужчина, - сообщила миссис Примм.
        Оливию охватил страх.
        - Что?! - переспросила она.
        «Будь спокойна!» Оливия откашлялась.
        - Как любопытно. Понятия не имею, кто бы это мог быть.
        У миссис Примм было круглое, розовощекое лицо. Это придавало ей выражение благожелательности, которая никак не вязалась с ее циничным тоном.
        - Я знала, что вы так скажете, - заявила она. - Он пришел пешком, да… Хорошо одет, но говорит не слишком хорошо.
        - Он представился? - Оливии не верилось, что она говорит таким безразличным тоном. Ее кожа покрылась мурашками, Оливии приходилось сжимать зубы, чтобы они не стучали.
        - Манн, что ли… Нет, Мур… - Миссис Примм удовлетворенно кивнула, не заметив, к счастью, тихого звука, вырвавшегося из груди Оливии. - Он, прошу заметить, оставил свой адрес и попросил, чтобы я сообщила ему, когда вы вернетесь.
        - И вы…? - Только сейчас Оливия почувствовала, что сжимает свое горло - в точности, как это однажды делал Мур. Сунув руку в карман, она сжала ее в кулак. Томас Мур был человеком Бертрама, возможно, даже… нанятым им убийцей.
        Миссис Примм пожала плечами:
        - Знаете, он не полицейский, а я не сваха. Я сказала ему, что вас ждет продвижение по службе.
        - О! - Оливия яростно заморгала и попыталась взять себя в руки, потому что ее охватило абсолютно неподобающее желание обнять миссис Примм. - Спасибо! О, спасибо вам, мэм! - Как она недооценивала эту сварливую пожилую даму!
        Хозяйка прервала ее благодарности, резко скривив рот.
        - Мне неприятности не нужны, - заявила она. - Вы должны уйти немедленно.
        - Как вы думаете… В общем, могу ли я воспользоваться задней дверью?
        Миссис Примм угрюмо кивнула:
        - Думаю, можете. А если вам вновь понадобится жилье, сюда возвращаться не стоит. Вы меня поняли?
        - Я не вернусь. Обещаю. - Это было самое легкое обещание в ее жизни.
        Дверь закрылась. Оливия быстро собрала вещи. Каждый раз, убегая, она оставляла больше, чем брала с собой. Все ее вещи помещались в единственный чемодан, вес которого свидетельствовал о ее собственных неудачах. Господи, ну как Бертрам мог найти ее здесь? Она так старательно заметала следы.
        За пределами дома, в узком проходе позади него, уже стемнело. Эта тропинка была единственной причиной, заставившей Оливию поселиться в доме миссис Примм. Но она молила бога, чтобы ей никогда не пришлось воспользоваться ею.
        Оливия стала быстро спускаться по изрезанной бороздами тропе. Куда ей пойти? Аманда с мужем уехали в Италию. Лайла, живущая у своего нанимателя, не могла пустить ее к себе. Но не может же женщина бродить ночью по городу, умоляя пустить ее на ночлег. Все пароходы, идущие на Континент, отбыли с утренним приливом. Можно, конечно, отправиться на вокзал Ватерлоо и сесть на первый же уходящий поезд, но что она будет делать, приехав посреди ночи бог знает куда?
        Шум улицы с каждым шагом становился громче - звон сбруи, стук колес; в толпе Оливия будет в безопасности. «Ты и так в безопасности», - сказала она себе, чувствуя, как все быстрее бьется сердце. Нет, это не так. Человек Бертрама знает, что она в Лондоне.
        «Его светлость не хочет неприятностей». В тот первый вечер в Лондоне семь лет назад Мур встретил ее на станции. Он сидел напротив нее в одноконном экипаже Бертрама; висевшая сбоку лампа то освещала его лицо, то оставляла его в тени. Под ритмичный стук колес Мур становился то видимым, то невидимым. «Похоже, неприятности - это вы».
        Мур заманил ее в экипаж, пообещав отвезти в какой-нибудь приличный отель. Он сказал, что Бертрам велел ему позаботиться о том, чтобы она поселилась в безопасном месте. Поскольку до этого Бертрам горячо противился плану Оливии приехать в Лондон, подобная доброта удивила ее. Но она предположила, что это своеобразное извинение. Наверное, Бертрам чувствует себя виноватым из-за того, что пропустил похороны мамы.
        Но его слуга не отвез ее в отель. Вместо этого экипаж свернул на дорогу, которая становилась все темнее, и вскоре они уже ехали в первозданной тьме болот. А когда Мур заговорил о неприятностях, Оливия сначала удивилась, а потом испугалась. «Я не причиню ему неприятностей, - сказала она. - Я же говорила Бертраму, что мне от него ничего не нужно. У меня теперь собственные планы».
        Но Мур, похоже, не слышал ее.
        «Ему неприятности не нужны, - повторил он. - Так что я возьму их на себя».
        А потом он продемонстрировал Оливии, что подразумевал под этими словами.
        Она до сих пор чувствовала, как его руки сжали ей горло. Воспоминания об этом были совсем живыми. Мозг человека вытворяет странные вещи, когда ему не хватает кислорода. Он видит цвета, огни, картинки лучших времен, когда человек чувствовал себя любимым.
        Оливия боролась с Муром. Но он был много сильнее ее.
        Когда начало светать, она пришла в себя в канаве, расположенной сбоку от дороги. Открыв глаза, Оливия поняла, что должна была умереть. Мур ни за что не выбросил бы ее из экипажа, если бы считал живой.
        Когда она появилась в школе машинописи и попросила директрису зарегистрировать ее под другим именем - не Оливия Холлидей, а Оливия Мейдер, женщина лишь взглянула на синяки на ее шее и согласилась.
        И вот Томас Мур нашел ее. Он ищет ее даже сейчас. А ей некуда пойти.
        Оливия остановилась в том месте, где тропа выходила на улицу, и, приложив руку к груди, попыталась унять дыхание. Ей хватает воздуха. Много воздуха…
        И это неправда, что ей некуда пойти. Мимо проехал один наемный экипаж, затем другой. Оливия боролась с собой. Этим вечером для нее открыт лишь один дом. Зато туда Бертрам даже не подумает заглянуть, ведь этот дом принадлежит человеку, которого он предал.
        Может ли она это сделать? Неужели она махнула рукой на свою душу? У Элизабет она быстро выкрала письма, действуя под влиянием какой-то безумной прихоти. Но здесь все будет иначе. Оливия готовила это дело тщательно, как закоренелый преступник.
        И вот теперь она вынуждена выбирать между собственной душой и безопасностью, душой и достоинством, душой и свободой, черт бы побрал эту душу! Да и Томаса Мура - тоже, потому что это он вынудил ее делать такой выбор. А оставшаяся часть проклятия пускай падет на Бертрама, ведь это он отправил к ней Мура.
        Оливия остановила следующий кеб.
        - Мейфэр, - сказала она вознице. - Грин-стрит.
        Оливия оказалась в старом, пропахшем плесенью кебе. Колеса ровно стучали по мостовой, Сент-Джайлз остался позади, и паника постепенно улеглась, голова прояснилась.
        Оливия займет место экономки. Найдет у Марвика информацию, касающуюся Бертрама. И использует ее.
        Это последний раз, когда кто-либо из людей Бертрама заставляет ее бежать.
        Глава 2
        Две руки и горло - вот все, что нужно преступнику.
        Аластер сидит на полу. Стена, как рука, давит ему на спину, пытаясь отшвырнуть его, но он не уйдет. Он останется здесь. В темноте он смотрит на свои руки, выпрямляет и сгибает их. Им так и хочется разбить что-нибудь.
        Просто. Совершить убийство так просто, что мальчиков надо предупреждать об этом. Горло - тонкий инструмент; подъязычная кость, если ее сломать, полностью перекрывает воздух. На площадках для игр мальчиков учат, как следовать правилам, если они считают себя джентльменами: «Никогда не сжимайте горло!» Бедное мужество!
        Но потом выясняется, что законы чести не имеют никакого отношения к играм да и к чести, собственно, тоже. Это всего лишь ложь, придуманная для того, чтобы разубедить мальчиков в их собственной силе, чтобы они не использовали эту силу для убийства друг друга.
        Но почему? Почему бы не убивать? Есть смерти похуже убийства. Например, жена Аластера умерла в люксе отеля «Кларидж», с опиумной трубкой рядом. «Нет, - сказал он инспектору, - нет, этого не может быть. Вы ошибаетесь. Она знала свою норму. Знала, сколько вещества ей можно употребить».
        «Так вам это было известно, ваша светлость? Вы знали, что ваша жена курит опиум?»
        Неожиданная перемена в голосе инспектора удивила Аластера. До этой ночи никто с ним так не разговаривал. И вдруг этот лизоблюд, которому платило правительство Аластера, посмел бросить ему вызов.
        «Да, - ледяным тоном ответил он. - Я это знал».
        Как нелепо, что ему не пришло в голову солгать. Он был поражен, убит горем, сбит с толку - каких только цветистых выражений не употребит с готовностью глупец, чтобы описать его тогдашнее состояние. И все же, какая нелепость! И как наивно с его стороны было полагать, что Маргарет могла без опасений употреблять такие наркотики. Каким идиотизмом было поверить ей! («Я принимаю это от головной боли; это безопасно, это лучше, чем настойка опия».) Да у любого здравомыслящего и умного мужчины, узнавшего о таком пристрастии жены, дрогнуло бы сердце. Если она так долго держала в секрете от него свою привычку, то у нее могло быть сколько угодно других тайн.
        Но неуверенность в себе редко посещала его. Потому что он все делал правильно, разве нет? Жил правильно, выполнял свои обязанности в особом, собственном стиле, боролся, как мог, со всем презренным наследием отца. Он удачно женился, и его брак был совсем не таким, как у его родителей. Маргарет была образцовой женой. А опиум - это просто случайность.
        Но потом Маргарет неожиданно скончалась от наркотика, и Скотленд-Ярд не знал, что делать. Герцогиня, найденная мертвой в одном из лучших отелей Лондона? Она умерла в роскошном номере стоимостью пятьдесят фунтов стерлингов за ночь, когда вокруг все этажи были заняты американцами, планирующими экскурсию в Тауэр и зоопарк? Как пережить такую историю? Как побыстрее похоронить ее?
        Никто в Скотленд-Ярде не знал о письмах, которые написала Маргарет, о любовниках, которых она содержала, или о ее бесконечных изменах, которые она совершала в темноте, прижимаясь своим телом к телам любовников и шепотом рассказывая им на ухо о планах мужа, о его схемах, с помощью которых он собирался одержать над ними верх в парламенте. Но в ту ночь Аластер еще ничего не знал обо всем этом. Он все еще рассказывал себе сказку об их счастливой жизни и верил ей, считая, что до сих пор все было в порядке. Но если бы Скотленд-Ярд узнал о таких подробностях, герцога могли бы заподозрить в убийстве Маргарет. С другой стороны, если бы он тогда знал правду, их подозрения могли бы быть небезосновательными.
        Аластер согнул руки. Так просто. Стена снова толкнула его. Он сидел на корточках и сопротивлялся.
        Смерть Маргарет де Грей, герцогини Марвик, объяснили естественными причинами. Ее тело вынесли из отеля под покровом темноты, когда любопытные американцы спали. «Грипп», - записали в официальном отчете. Друзья Аластера сочувствовали ему. «Как несправедливо! Пути Господни в самом деле неисповедимы».
        Но в ее смерти не было ни тайны, ни несправедливости - ее причиной стал глупый грех Маргарет. Точно так же не будет несправедливым, если умрут ее любовники. В этом тоже не будет тайны. Это будет убийством. Убийством, если только Аластер выйдет из этого дома.
        Но он не выходит из дома. Он не выходит даже из этой комнаты.
        Аластер смотрит на свои ладони. Его глаза привыкли к полумраку, который он для себя создал, закрыв портьеры и никогда не открывая их. Он отчетливо видит линии на ладонях - предполагаемые вестники удачи, еще одну ложь - столько же лжи, сколько чести или идеалов. Аластер изгибает губы. Черт бы побрал эту ложь!
        У него непристойный язык. В прогнившем, бесполезном мозге летают грязные мысли, как мухи над кучей дерьма. Когда-то он думал, что видит все возможности, что он сам изберет себе судьбу. Что они вместе с Маргарет станут всем тем, что нужно миру. Аластер считал, что способен все контролировать, и все, что он делает, делается безупречно. «Я сделал все правильно», - примерно так он думал.
        Аластер сжал руки в кулаки. Костяшки пальцев затрещали. Он не ощутил боли.
        - Ваша светлость!
        Кто-то обращается к нему уже в третий раз. Он замечает это - все три обращения сразу. Тихий голос раздается от двери. Это женщина. Он не поднимет голову.
        Звякнуло стекло: женщина поднимает с ковра пустые бутылки. Хотя он не пил несколько дней. Даже спиртное перестало действовать на него. И с ним, и без него он чувствует себя одинаково оцепеневшим.
        - Ваша светлость, - говорит она, - вы выйдете из комнаты? Подышите свежим воздухом, пока я наведу тут порядок.
        Все они через минуту всегда выходят, так что трюк в том, чтобы игнорировать их. Но чем чаще ему задают этот вопрос, тем более глупым и опасным он ему кажется. Они все невежественны - слуги, его брат, весь мир. Они не могут понять, что в их же интересах оставить его здесь. Безопаснее, если он будет находиться в этой комнате, - безопаснее не для него, а для них.
        Потому что он знает, что может с легкостью совершить убийство. Эти руки - его руки - могут убивать. Он больше не ярчайшая звезда парламента, известный муж светской красавицы, который в один прекрасный день станет премьер-министром. Он - не главная надежда страны, он больше не исправляет гнусное наследие своих родителей. Он - не новая глава чего бы то ни было.
        Если он сейчас вздумает подышать воздухом - выйти из комнаты, вернуться в мир, люди начнут умирать, потому что он будет убивать их. Убивать за то, что они сделали.
        - Ваша светлость. - Девушка бледная, высокая, с ярко-рыжими, как предупреждающий сигнал, волосами. Она такая яркая, что его глазам больно.
        - Если вы просто…
        Идиотов надо спасать от них самих. Он нащупывает рукой бутылку и бросает ее.

* * *
        Оливия захлопнула дверь и прислонилась к ней, сердце неистово заколотилось в груди. Начиная день, она не собиралась знакомиться с герцогом. Но когда в библиотеке она обратила внимание на пустые места на книжных полках, одна из горничных сказала: «Книги наверху, у герцога. Его покои напоминают место благотворительной распродажи подержанных вещей! Кучи книг, бумаг - чего там только нет! Но он нас больше не пускает к себе».
        Бумаги…
        Оливия работала в доме герцога уже пять дней. Но ей еще не удалось обыскать ни дюйма. Вопреки ожиданиям беспорядок в доме работал против нее. Горничные, лакеи, даже помощница кухарки вечно болтались где-то, где они быть не должны. Она заставала их в самых неподходящих местах, где они делали все, что угодно (болтались без дела, дремали, играли в карты), но только не работали.
        И как она может выведать тут что-то, когда потенциальные свидетели постоянно бродят там, где им хочется?
        Оливия пыталась заставить их соблюдать график, дисциплину. Джонз - в те минуты, когда он не прятался в кладовой, - одобрял ее попытки. «У вас задатки отличной экономки, - сказал он ей. - Настоящий талант!» Он был явно довольный тем, что интуиция подсказала ему нанять Оливию.
        Но еще меньше обращать внимания на дом было невозможно, если не считать того, что путешествия слуг ранили ее чувства и мешали ее планам. Оливии была нужна предсказуемость: она хотела бы знать, где и когда будет каждый слуга.
        А до тех пор, пока она этого не добьется, ей остается только изучать местность да составлять планы обыска. Она знала, что ей необходимо осмотреть кабинет - сверху донизу. В библиотеке тоже были шкафы, требующие осмотра. Оливия рискнула подняться наверх, чтобы представиться хозяину (разочарованная тем, что Джонз не позаботился о этом), и осмотреться. Вместо этого она увидела шокирующее зрелище, а потом он бросил в нее бутылку.
        Ее рука буквально ныла от желания повернуть ключ в замке и запереть герцога в его покоях. Но нет, она не посмеет. Так может поступить не экономка, а тюремщик.
        «Это могла бы сделать экономка в сумасшедшем доме», - подумала Оливия.
        Она глубоко, судорожно вздохнула. Он не целился в нее. Хоть это отрадно.
        Впрочем, возможно, все-таки целился, но промахнулся. В комнате герцога было так темно, что от двери она почти ничего не смогла разглядеть. Оливия увидела какие-то тени на полу - книги? Или кипы бумаг? И еще громаду кровати с балдахином. Справа, где тусклый свет просвечивал сквозь задернутые портьеры, Оливия увидела его, точнее, его очертания, силуэт человека, сидевшего спокойно, уронив голову на грудь, словно он молился.
        Но герцог не молился. Он безумен. Его безумие чувствуется там - рваное и острое, и кажется, что весь воздух в комнате полон им до краев.
        А когда бутылка разбилась, Оливия выронила те бутылки, что собрала с полу до этого. Выходит, он вооружен, потому что у него есть еще три потенциальных орудия, которыми он может бросаться. Она не вернется в его покои, пока не найдет себе какие-нибудь доспехи.
        По лицу Оливии пробежала улыбка. Доспехи одного стражника, стоящего возле библиотеки, вполне подойдут.
        - Она недавно вошла туда, - раздался где-то впереди голос.
        - Нет! Она бы не решилась!
        - Говорю же, она это сделала. Я немного послушала, но криков не услышала.
        - Тогда жди подбитого глаза. Ты же знаешь, что он не…
        Оливия обошла угол. Горничные замолчали, но взгляды, которыми они обменялись, были красноречивее слов и придавали их молчанию насмешливый оттенок. Оливия спросила себя, что они видят на ее лице, не выглядит ли она потрясенной.
        Эта мысль была ей неприятна. Она не боится! Лишь один человек - человек Бертрама - пугает ее, и она отказывается расширять этот список. Оливия приосанилась.
        - Полли, - обратилась она к брюнетке, - я велела тебе навести порядок в утренней комнате.
        Полли вытерла руки о фартук.
        - Я уже сделала это, мисс Джонсон, - сообщила она.
        - Миссис Джонсон, - поправила ее Оливия. Так надо обращаться к экономке.
        Вторая горничная, Мьюриел, захихикала. Похоже, лакеям нравился ее смех, потому что они постоянно пытались рассмешить ее. Оливия никогда и нигде не встречала такого обилия флирта, как в доме герцога Марвика за последние несколько дней. Сначала она находила такую атмосферу весьма раздражающей, но сейчас вдруг все это показалось ей непристойным и бесстыдным. Герцог в темноте напивается до бессознательного состояния, а его слуги флиртуют и хихикают. «Было очень весело, - сказала ей Полли. - Как будто я заплатила за театральный спектакль».
        - Что тебя так веселит, Мьюриел? - ледяным тоном спросила Оливия.
        Мьюриел пожала плечами, при этом на ее щеках появились ямочки. Маленькая, хорошенькая блондинка, она была уверена, что ее чарам подвластны все на свете. Жизнь удивит ее в один прекрасный день.
        - Ничего, мэм, - ответила она. - Просто кто-то сказал мне, что вы пришли на место горничной…
        Этим «кем-то» могла быть только Полли, которая ответила на суровый взгляд Оливии пожатием плеч.
        - …честно говоря, вы - самая молодая экономка, которую я когда-либо встречала.
        Это, без сомнения, правда - именно поэтому прислуга насмехается и подшучивает над ней. Джонз, который большую часть времени прятался в кладовой, не стал ее союзником, хотя Оливия на это надеялась.
        Но до тех пор, пока она не заставит слуг подчиняться, она не рискнет обыскивать дом.
        - Странно это слышать, - заявила Оливия. - «Самая молодая экономка», ты уверена? Но, полагаю, я должна верить твоему слову, и у тебя действительно очень большой опыт. Ты служила во многих домах и много путешествовала по миру? Vous avez meme soupe a Versailles, n’est pas?[1 - Вам даже в Версале ужинать доводилось, не так ли? (фр.).]
        Улыбка Мьюриел погасла.
        - Я… я не говорю на этом языке, мэм, - промолвила она.
        - Нет? Как жаль! Так, может, ты говоришь на языке чистки ковров и выбивания портьер?
        Мьюриел встревоженно посмотрела на Полли, которая как разинула рот, услышав французский Оливии, так его и не закрыла.
        - Кажется, этого языка я тоже не знаю, - сказала Мьюриел.
        Полли взяла себя в руки.
        - Дура! Это не язык, - бросила горничная. - Она спрашивает, умеешь ли ты чистить ковер?
        - Подумай как следует, - посоветовала Оливия. - Это одно из главных требований, от которого зависит, будешь ты тут дальше работать или нет.
        Судя по изумлению, промелькнувшему на лицах горничных, им прежде и в голову не приходило, что Оливия может их уволить. Правда, она и сама не была в этом абсолютно уверена. В конце концов она тут «временный» работник, а дом и без того потерял немало прислуги.
        Тем не менее ее угроза произвела желаемый эффект. Обе девушки заспешили за своими сундучками горничных, которые они оставили наверху лестницы. Полли что-то тихо сказала Мьюриел. Расслышать можно было только два слова: «герцог» и «пьяница».
        Неудивительно, что лакеи в доме так распоясались. Марвик был для них плохим примером. Хотя, с другой стороны, почему они высмеивают его пьянство? Неужели у них нет самоуважения? Задача хорошо вымуштрованной прислуги в таком большом доме, как этот, не только в том, чтобы повиноваться хозяину, но и в том, чтобы оказывать на него положительное влияние. В некоторых домах слуги даже гордятся этой ролью. А почему бы и нет? Если их как-то не контролировать, злоупотребления аристократов могут довести Англию до революции.
        Но здешние слуги ведут себя так, словно их обязанности и их достоинство - взаимоисключающие понятия.
        - Еще одно, - крикнула им вслед Оливия. Обе горничные повернулись к ней лицом. - Вы больше не будете носить спиртное в покои его светлости. - Пусть получит урок. Коли на то пошло, пусть он лишится своего оружия на тот случай, если ей понадобится снова зайти в его комнату. - Это приказ, который касается всех слуг.
        Горничные смотрели на нее испуганно. Мьюриел пришла в себя первой.
        - Но если он позвонит, мэм…
        - Вы придете ко мне, - оборвала ее Оливия. - Я сама разберусь с этим. - Как-нибудь. Она справится с проблемой.
        - Но лакеи не будут слушаться ваших приказаний, - заметила Полли.
        - Нет, но они должны слушаться приказов мистера Джонза, а с ним я договорилась. - Ну, или договорится позже. Грубость Марвика должна встретить отпор. К тому же, если он умрет от алкоголя, его дворецкий лишится работы.

* * *
        - Не двигайтесь! - Оливия села во главе стола в галерее для слуг, Джонз - справа от нее, кухарка - слева, а лакей Марвика, Викерз, - в конце стола. Они вчетвером смотрели на звонки на стене, один из которых начал трезвонить снова, третий раз за час.
        - Но мы должны ответить ему! - У Викерза было круглое лицо и выбритая, как у монаха, голова; нервничая, он то и дело потирал лысину.
        - Он только что пообедал, - сказала Оливия. - Вы только что были наверху. Единственное, что он может у нас потребовать, это алкоголь. Или горячее молоко. - Она задумалась. Говорят, горячее молоко успокаивает. - Отнесете ему стаканчик? Молоко может помочь.
        Викерз сжал свою голову.
        - Вы хотите моей смерти, да?
        - Я согласен с миссис Джонсон, - проговорил Джонз. - Виски ему не поможет. Но каков выход? Это право джентльмена - получать удовольствие от своей…
        - Любой опьяняющий напиток вредит ему. И он не заслуживает нашего снисхождения. - «Так и есть», - думала Оливия. Стоит ли ей снова убеждать их? - Господа, он бросил мне в голову бутылку! Это - не право джентльмена. - Впрочем, ее мотив не столь недоброжелательный. Оливия предпочитала думать о его добродетельной составляющей. - К тому же, если то, что вы говорите - правда, и если прежде он никогда не впадал в ярость, то почему мы тогда вообще должны брать в расчет спиртное? Вы оказываете герцогу услугу, лишая его выпивки.
        - А вы уверены, что он был пьян? - Джонз устремил взгляд в пустоту. - Я тщательно проверил подвалы и не заметил…
        - Вы не представляете, сколько бутылок я там обнаружила.
        - А вы не представляете, каким он был, - сказал Викерз. - Говорю вам, спиртное его успокаивает!
        - Успокаивает! - Оливия откинулась на спинку стула, демонстративно вытаращив глаза. - То есть вы считаете, что бутылка, брошенная в стену…
        - Хорошо, что он хотя бы ест. - Казалось, глаза кухарки затуманились от усталости, а лицо у нее было таким же серым, как и волосы. Каждый раз, когда звонил звонок, она все сильнее сжималась, так что за последний час два ее подбородка превратились в три. - Уж не знаю, в алкоголе ли дело, но этим летом он едва прикасался к еде на подносе. Сейчас ему лучше.
        Лучше! Оливия снова вспомнила темноту, неожиданную вспышку яростного гнева. Кухарка считает, что это «лучше»? Оливия очень крепко сжала лежащие на коленях руки.
        - Без сомнения, вы должны понимать, что это и вам на благо, - заявила она. - Если он пошел на поправку - ха! - алкоголь не принесет ничего хорошего…
        Стул Джонза заскрипел, когда он встал с места.
        - Вы новенькая в этом доме, мэм. - Джонз заговорил громче, чтобы заглушить очередной звонок. - И я не могу сомневаться в ваших намерениях. Но вы ошибаетесь, считая, что понимаете…
        Оливия подняла руки в знак того, что она сдается.
        - Отлично! Пусть делает, что хочет. - В конце концов ее-то какое дело? Насколько ей известно, герцог хранит свои досье в каком-то определенном месте - в кабинете, например. И ей никогда не понадобится входить в его комнаты.
        Однако оставалась проблема непослушной прислуги.
        - Но как, - продолжала Оливия, - как мне добиться уважения слуг? Прошу вас, скажите мне, мистер Джонз! Потому что слуги берут пример с хозяина, разве не так? А вы видите, на кого похожа прислуга, когда хозяин изображает из себя безумца.
        Звонок затих. В наступившей тишине Оливия почувствовала на себе три изумленных взгляда.
        А потом кухарка судорожно всхлипнула и опустила глаза, Джонз снова упал на стул, как мешок муки, а Викерз положил голову на руки.
        Оливия испытала короткое чувство триумфа. Наконец-то она поняла, как надо действовать.
        Потом ей стало жаль их. Работа этих людей в доме герцога не игра и не маскарад - это их жизнь.
        Но если герцог умрет, его наследник может привести в дом новых слуг. Оливия оказывает им услугу.
        - Я знаю его с тех пор, как он был мальчиком, - всхлипывая в носовой платок, проговорила кухарка. - Мне и в голову никогда не приходило, что он может так опуститься. Он всегда был сама доброта, вы даже не представляете…
        Нет, конечно, Оливия не может себе этого представить. Вздохнув, она сказала:
        - Так, может, нам просто нужен доктор?
        Викерз усмехнулся.
        - Его брат - самый лучший доктор в Англии. Чего только он не делал!
        - Да, лорд Майкл старался, как мог, - с гордостью промолвил Джонз.
        Оливия в это верила. Она узнала лорда Майкла, когда тот ухаживал за Элизабет Чаддерли. И он не произвел на нее впечатления человека, который что-то делает наполовину.
        Теперь Оливия зависит от того, будет ли Марвик по-прежнему сторониться своего брата, потому что, в противном случае, ее маскарад может открыться. Но сейчас, на короткое мгновение, ей надо знать, что брата герцога сюда не позовут.
        - Вы считаете, что он мог бы…
        Увы, Оливия слишком строго контролировала себя, чтобы договорить предложение до конца, потому что если лорд Майкл приедет в дом, то узнает ее в одно мгновение. Но кухарка остановила ее, покачав головой.
        - Его прогнали отсюда, миссис Джонсон, - сказала она. - Его ноги здесь больше не будет.
        Оливия посмотрела на нее вопросительно.
        - Но вы же говорите, что знаете герцога с детства. - На залитом слезами лице кухарки появилось страдальческое выражение - почти как у бабушки, измученной выходками внука. Надо иметь каменное сердце, чтобы смотреть на нее и оставаться равнодушной. - Быть может, если бы вы потолковали с ним…
        - О нет! Там мне не место! И я не пойду наверх, не пойду… - Сложив на груди мясистые руки, кухарка откинулась на спинку стула; теперь она была похожа не на добрую бабушку, а, скорее, на упрямого осла. - Я останусь здесь, на кухне. Я тут хорошо управляюсь, и я свое место знаю.
        - Здесь вам удобно, - пробормотал Викерз.
        Оливия предпочла не выражать своего согласия. Гордость кухарки за свою кухню явно никак не была связана с чистотой: еще утром Оливия видела на столе кучу грязи.
        - Тогда давайте выманим его вниз. Как только герцог поймет, что Викерза у него под рукой нет, он наверняка отправится искать… - Оливия замолчала, заметив, что ее слова озадачили всю троицу. - Что такое? - спросила она.
        - Герцог не выйдет из своей комнаты, - осторожно проговорил Джонз.
        Оливия нахмурилась.
        - Даже если ему покажется, что мы все оставили рабочие места?
        - Он не выходит… некоторое время.
        Помолчав, она спросила:
        - Вы хотите сказать, что он не выйдет из спальни? Никогда?
        - Полагаю, он может иногда выходить в гостиную. - Джонз бросил на Викерза взгляд полный надежды, но лакей просто пожал плечами.
        - Викерз редко бывает в его комнате, так что едва ли он в состоянии ответить на эти вопросы, - сказала кухарка. - Мне по три раза в день приходится отрывать его от моей девочки!
        - Да ладно, - бросил Викерз. - Что мне делать, если она так и вертится рядом!
        - Он не выйдет из своей комнаты? - Оливия хотела получить точный ответ на свой вопрос. Она никогда в жизни не слышала о таком странном состоянии. - Но почему?
        - Никто не может этого знать, - заявил Джонз.
        - Он никого не принимает, - мрачно проговорил Викерз. - Не пишет писем. В последнее время здесь чертовски скучно.
        Оливия подыскивала подходящие слова.
        - Но как же, в таком случае, он ведет свои дела? - Речь ведь шла не о простом джентльмене. Герцог - пэр королевства, один из крупнейших землевладельцев Англии. Он просто обязан заботиться о благополучии и жизни огромного количества людей.
        - Он не в состоянии, - вымолвила кухарка. Она задумчиво сжала губы, а затем добавила: - Возможно, вы правы. - Кухарка взглянула на Джонза. - Спиртное ему не поможет.
        Джонз провел большим пальцем по заросшей бороде.
        - Возможно, - согласился он.
        Словно в ответ на его согласие звонок затрезвонил вновь. Оливии только кажется, или звонок стал как-то настойчивее?
        - Кто-то должен ответить на звонок. - Само собой, это произнесла кухарка, которая не собирается подниматься наверх. - Хотя бы для того, чтобы сказать, что мы не принесем ему выпивки.
        Внезапно все посмотрели на Оливию.
        - О нет, - заявила она. - Как заметил мистер Джонз, я здесь новенькая и не могу участвовать в подобных делах.
        - Но это же ваш план, - заметил Викерз. - Именно из-за вас мы не отвечаем на звонки.
        Оливия сердито посмотрела на него. Они, выходит, заботятся о герцоге, а она - нет. Признаться, одна эта мысль держала ее на месте под их умоляющими взглядами, как якорь. Впрочем, именно эти взгляды грозили унести Оливию прямо в штормовые воды.
        - Но… меня даже не представили герцогу. Безусловно, мистер Викерз, именно вам следует…
        Джонз встал.
        - Тогда пойдемте наверх, - сказал он. - Пойдем к нему вместе, чтобы я мог представить вас герцогу, как подобает.
        Викерз сделал вид, что приподнимает невидимую шляпу.
        - Был рад знать вас обоих, - усмехнулся он.

* * *
        Джонз открыл дверь в гостиную герцога, и петли заскрипели. Оливия стояла совсем рядом с ним и почувствовала, как он вздрогнул. Его нервозность передалась и ей: Оливия тоже затаила дыхание, крадясь по ковру следом за дворецким.
        Не следовало ей вмешиваться в эту историю. Почему ее заботит, что прислуги не в состоянии защитить собственное достоинство? Если их не волнует безумие хозяина, так тому и быть, пускай потакают ему. А что касается того, чтобы снова войти в комнату герцога… Да Оливия могла бы сказать лакею, чтобы он принес сюда больше спиртного, чем человек в состоянии выпить. Допившись до бессознательного состояния, этот пьяница не причинил бы ей никакого вреда.
        Но это ее ужасный недостаток - вечно она во все вмешивается, стремится управлять и приводить все в порядок.
        Джонз тихо постучал в дверь спальни.
        - Ваша светлость! - Его голос дрожал. Оливии хотелось похлопать дворецкого по руке, чтобы поддержать и придать ему решимости, но она не была уверена, что ее собственной решимости достаточно, чтобы делиться ею. Однако в конце концов она же дала клятву, что не вернется, пока не раздобудет доспехов, которые защитят ее. Так что хватит об этом.
        Должно быть, Джонз услышал ответ, потому что он приоткрыл дверь.
        - Мы можем войти?
        Воздух наполнился тихим шипением. Вдоль стен с чиханием оживали газовые лампы. Поднимающийся вверх свет открыл их взорам очень высокого мужчину, стоявшего в дальнем углу комнаты. Свет позолотил мощную колонну его шеи, его острый подбородок…
        У Оливии было такое чувство, будто ее ударили по голове. У него был взъерошенный вид (впрочем, при таком лакее, как Викерз, это неудивительно). Бороду было необходимо укоротить, а волосы просто молили о встрече с ножницами. Судя по всему, герцог явно недоедал: рубашка висела на его плечах свободно, а брюки держались на бедрах только благодаря подтяжкам. А если учесть его худобу, то все вместе должно было производить ужасающее впечатление.
        Ничуть не бывало! Сухопарость подчеркивала безупречные черты лица: широкие острые скулы, нос с горбинкой, жесткий, квадратный подбородок, над которым выделялись пухлые длинные губы. Оливия ошеломленно смотрела на герцога. Марвик был под пристальным вниманием публики, как только стал заниматься политикой. Но что бы о нем ни говорили, его никто и никогда не называл красивым. Почему нет? Как так может быть? Широкие плечи отвлекали внимание от его худобы; Оливии он показался похожим на какого-то аскетичного воина, приехавшего с ледяного, населенного викингами Севера. Лишь губы портили общую картину: эти пухлые губы принадлежали человеку, любящему наслаждения.
        Герцог шагнул им навстречу - стройный, высокий, светловолосый. Этого шага было достаточно, чтобы Джонз отступил назад и наткнулся на Оливию.
        - Я звонил, - холодно произнес герцог, - целый час.
        У него был мрачный, низкий голос - как пена на пинте портера. Неожиданно Оливия перестала что бы то ни было понимать. Герцог совершенно не походил на безумца и не вел себя как человек, который боится выходить из своих покоев. Вид у него был, скорее, угрожающий. Этот человек привык… руководить.
        И комната, в которой он осуществлял руководство - Оливия заметила это только сейчас, - была полна бумаг. Кипы бумаг были разбросаны по ковру. Лежали тут и книги, но эти бумаги… Как же их много!
        - Прошу прощения, ваша светлость, - запинаясь, пробормотал Джонз. - В кухне возникли кое-какие проблемы, требующие нашего внимания.
        Оливии казалось, что она тонет. Она, конечно, обыщет кабинет. И библиотеку. Но все эти документы… здесь… в комнате, из которой он никогда не выходит. У бога весьма своеобразное чувство юмора.
        Подняв глаза, Оливия увидела, что его внимание направлено на нее. У Марвика были блестящие, проницательные голубые глаза. От силы его взгляда что-то внутри нее затрепетало. Оливия разглядела в них ум. Нутро подсказало ей, что это надо принять за предупреждение.
        - Это миссис Джонсон, ваша светлость, - торопливо заговорил Джонз. - Она… м-м-м… временно замещает миссис Райт, которая, если вы помните, две недели назад подала прошение об отставке. Боюсь, мы оказались в непростом положении… Я хочу сказать, мы не могли нанять кого-то без вашего дозволения. Но, если вы помните, вы дали мне полное право…
        - Помню, - перебил его герцог. Его проницательный голубой взор все еще был устремлен на Оливию. Ей стало казаться, что он намеренно бросает ей вызов. Лев в своей стихии требует подчинения, но она не склонит перед ним голову. Оливия даже не моргнула. Будь она кошкой, она бы ощетинилась под этим провокационным взглядом.
        Но она же секретарь - по крайней мере по образованию, и экономка - по странной удаче. Ни одна из этих профессий не предполагает смирения перед ним.
        И слава богу. Потому что в это мгновение Оливия поняла, как плохо она исполняла бы роль горничной. Смирение давалось ей с большим трудом. Оливия этого не ценила: когда она была совсем юна, слишком много недобрых людей пытались заставить ее быть смиренной. Они хотели, чтобы она стыдилась, и она поклялась, что этого никогда не будет.
        Впрочем, книксен не помешает.
        - Для меня большая честь познакомиться с вами, ваша светлость, - проговорила Оливия, выпрямляясь.
        Марвик смотрел на нее еще несколько мгновений. А потом с тихим презрительным смешком повернулся к Джонзу.
        - Я говорил вам, - промолвил герцог, - что вы можете нанимать ту прислугу, которая вам понравится. Однако… - в его голосе зазвучали суровые нотки, - если я буду вынужден ждать в следующий раз, когда нажму на кнопку звонка…
        - Это моя вина, - быстро проговорила Оливия, потому что Джонз начал хныкать, а она не хотела, чтобы он брал на себя последствия ее поступка.
        - Вы должны сказать этой девочке, чтобы она не перебивала меня, - обратился Марвик к Джонзу.
        Девочке! Оливия фыркнула. Она - экономка, и эта должность заслуживает уважения. Впрочем, трудно себе представить, что джентльмен, швыряющийся бутылками, это понимает.
        - Да-да, в самом деле. - Джонз бросил на нее паникующий взгляд. - Миссис Джонз, не будете добры подождать меня в холле.
        Конечно, она подождет. С радостью. Оливия уже поворачивалась, чтобы выйти. Но - нет, ей есть что сказать. Она снова повернулась к герцогу.
        - Я - не девочка, - заявила она Марвику. Тиран! Грубиян! Он без всяких причин пытался сорвать брак своего брата с доброй женщиной. Он изводил своих слуг. Его поместья, должно быть, пребывают в упадке из-за его невнимания. И он называет ее «девочка»?! А он-то сам кто? Испорченный мальчишка, у которого молоко на губах не обсохло! - Да, признаюсь, я молода. И хорошо, потому что более взрослая женщина могла бы и не пережить потрясения, вызванного тем, что в нее бросили бутылку.
        Марвик несколько мгновений смотрел на нее. Потом - неожиданно - он стал большими шагами пересекать комнату, а Джонз, трус, предпочел скрыться в гостиной, где он чувствовал себя в относительной безопасности.
        Оливия отпрянула назад. Но ноги, упрямо цепляясь за гордость, не позволили ей сбежать, даже когда Марвик оказался рядом с нею. А вот ее сердце струсило - оно так и билось о ребра, пытаясь заставить ее спасаться бегством.
        - Я молю, - тихо, с ледяным, пронизывающим сарказмом, произнес герцог, - тебя о прощении, девочка. А теперь советую тебе спуститься вниз и собрать свои вещи. Ты уволена.
        Так просто? Нет! Оливия не смела оглянуться назад, чтобы узнать, слышал ли Джонз слова герцога.
        - Это было бы нелепо, ваша светлость, - промолвила она. - Ваши прислуги обезумели. Им нужна строгая рука, которая приведет их к порядку.
        - Уходите. Прочь.
        В голову Оливии пришла безумная идея - порождение отчаяния. Понизив голос, она сказала:
        - Мне бы очень не хотелось рассказывать газетчикам, что на меня напал мой наниматель, а потом, когда я на это пожаловалась, он за ухо выбросил меня из дома.
        Марвик отступил назад, словно для того, чтобы получше разглядеть ее. Однако, когда он рассматривал Оливию, его лицо оставалось абсолютно безучастным.
        - Это была угроза? - наконец полюбопытствовал он. Однако никакого интереса в его голосе не было.
        Впрочем, этот монотонный голос был страшнее криков. Оливия ощутила первобытный страх - тот самый, что спасал ее от мчащихся экипажей, открытых канав и безумцев на улице. «Беги! - сказала она себе. - Ради собственной жизни».
        Оливия сделала глубокий вдох. Она довольно много слышала о нем от Элизабет Чаддерли - особенно о его реакции на письма жены, чтобы знать, что герцог боится публичных скандалов. Элизабет говорила, что больше всего он опасается того, что эти письма станут достоянием общественности. Так что нетрудно было догадаться, что ему не захочется, чтобы об эпизоде с бутылкой стало известно, потому что тогда о нем пойдет дурная слава.
        - Это не совсем угроза, ваша светлость… - Конечно же, Оливия не воплотила бы ее в жизнь, потому что и ей самой огласка была ни к чему, - а просто предложение обойтись со мной по справедливости. Вашим прислугам необходим контроль.
        Герцог снова шагнул к ней, и на этот раз ноги Оливии отреагировали на его приближение, уводя ее назад до тех пор, пока спина не коснулась стены.
        - Как любопытно, - промолвил Марвик. Он уперся локтем о стену, прислонился к ней и навис над Оливией, а другая его рука взяла ее за подбородок и приподняла его, как приподняла бы голову животного. Все ее мышцы напряглись, когда он устремил взор на ее лицо.
        Его рука такая горячая. И невозможно большая.
        - Отпустите меня, - сквозь зубы процедила Оливия.
        - Ваша светлость, - очень тихо добавил он. - Вы должны обращаться ко мне, как подобает.
        Как подобает?! Он ждет от нее уважения, когда сам ведет себя как обычный хулиган? Оливия сердито посмотрела на него.
        Герцог поднял ее подбородок. Мышцы ее шеи воспротивились этому. Где Джонз? Почему он не вмешивается?
        - Ваша светлость, - так же тихо повторил Марвик. - Скажите это, миссис Джонсон. Я жду.
        Она скорее плюнет ему в глаза.
        - Неужели так себя ведут герцоги? - Ее голос неожиданно охрип. - Джентльмены - нет.
        Его взгляд скользил по ее лицу, а лицо герцога сохраняло холодную безучастность.
        - О да, - сказал он. - Вы действительно очень молоды. Очень молоды и очень глупы. Думаю, «девочка» - это самое подходящее слово для вас, миссис Джонсон. Скажите-ка мне, существовал ли когда-либо мистер Джонсон?
        Оливия сжала губы, чтобы сдержать их дрожь. Пока он ее не отпустит, она больше не промолвит ни слова. Она ведь не знает, какие слова спровоцируют его еще больше.
        Герцог приподнял бровь, и это просто потрясло Оливию, потому что оказалось первым живым движением на его холодном лице.
        - Молчите? Но еще мгновение назад вы хотели мне сказать очень много. - Он положил большой палец на ее нижнюю губу, а затем с силой провел по ней. Оливия ощутила солоноватый вкус его кожи.
        Этого не может быть. Оливии казалось, что она выбралась из собственного тела и наблюдает за этими невероятными мгновениями со стороны: герцог Марвик заигрывает с ней!
        Он убрал палец с ее губы. А потом поднес его к своему рту. Попробовал ее на вкус! Их глаза встретились; его - невыносимо голубые, без искринки зелени или золота, которые нарушили бы их возбуждающую голубую насыщенность. По телу Оливии пробежало какое-то странное волнение.
        Презрительно хмыкнув, Марвик уронил руку.
        - Неповиновение, - проговорил он. - Его вкус меня не устраивает. - Он снова отошел от Оливии и взглянул на нее с неожиданным жестоким удовольствием. - Тем не менее. Исправление дерзких слуг всегда было одним из моих умений.
        Так вот почему никто не хвалил красоту его телосложения, форму рта и блеск глаз. Безупречность не всегда прекрасна - порой она пугает.
        - Ваша светлость… - шепотом заговорила Оливия, однако герцог перебил ее:
        - Полагаю, никакого мистера Джонсона не существует. Вы краснеете, как девственница, мэм.
        Оливия отвернулась и, глядя на стену, быстро произнесла:
        - Прислуги уверяют меня, что вы никогда не были трусливым человеком, который жестоко обращается со слугами…
        Его кулак впечатался в стену.
        Оливия открыла рот. Ничего не вышло. Его кулак не достал до ее уха какого-то дюйма.
        - Нет, я именно такой человек, - с горечью сказал он. - Или вы считаете, что вам приснился этот случай?
        Оливия бросила на него испуганный взгляд. В его лице появилось что-то темное, презрительное. Герцог потянулся к выключателю газа, и опускающийся полумрак скрыл его.
        Оливии хотелось убежать, но она не была уверена, что будут ли повиноваться колени. Дыхание давалось с трудом, воздух застревал где-то в горле. Так что же он за человек? Что за чудовище? Поскольку Оливия не видела ничего такого, что сделало бы ее бегство проявлением коварства, потому что весь пол был завален всевозможными…
        Бумаги…
        Как ей хотелось, чтобы голос не дрожал.
        - Проще оставить меня здесь. В противном случае вам придется побеспокоить себя нападением на другую женщину.
        - Должно быть, вы находитесь в очень отчаянном положении, миссис Джонсон, если хотите остаться на этом месте.
        И снова она уловила в его голосе презрительные нотки. Но Оливия поняла, что это презрение относилось не к ней. Герцог хотел сказать, что только находящаяся в отчаянном положении может захотеть работать на него. А презирал он самого себя.
        Такое отношение настолько не вязалось с ее представлением о Марвике (надменность, тщеславие, высокомерие), что Оливия смутилась. Она лихорадочно придумывала ответ.
        - Я не осуждаю вас. - Какая ложь! - Спиртное и не то может сотворить с человеком…
        Он резко рассмеялся.
        - Но я трезв, мэм. И весь день был трезвым.
        Оливия едва не вскрикнула. Если он был трезвым, бросая в нее бутылку, если он трезв даже сейчас, тогда алкоголь не имеет отношения к его порочности: зло - это его сущность.
        Она не допустит, чтобы герцог понял по голосу, как она потрясена: Оливия чувствовала, что это доставило бы ему удовольствие.
        - Если не спиртное, то что же вам было нужно, когда вы звонили?
        Судя по короткой паузе, эти слова его удивили. Но затем последовал слегка насмешливый ответ:
        - Пули.
        Смелость Оливии разлетелась на части. Она неуверенно двинулась вдоль стены к двери. Пробежав через гостиную, Оливия вылетела в коридор, где поджидал ее Джонз - настоящий трус.
        - Ну что? - встревоженно спросил он.
        Покачав головой, Оливия обхватила себя руками и прошла мимо него. Она не могла понять, хотел ли Марвик своими словами напугать ее или говорил правду. Но если последнее…
        Джонз поспешил следом за ней.
        - Так послать наверх бутылку? - спросил он.
        - Несколько. - И подсыпать в них яд из болиголова.
        Мысль об этом была такой мрачной и пугающей, что Оливия пришла от нее в ужас. Но если бы она произнесла эти слова вслух, Джонз вовсе не был бы изумлен. Судя по тому, что его ничего не удивляло, он уже давно отступился от своего хозяина.
        Однако, спустившись вниз, Оливия поняла, что вспоминает выражение лица герцога. Отвращение, появившееся, когда он ударил кулаком по стене. Выражение было отвратительным и совершенно не вязалось с предательски красивыми чертами его лица.
        А еще Оливия осознала, что прикасается рукой к своей губе. Оливия потерла ее костяшками пальцев. Он - тиран, сумасшедший. Она даже думать не будет о том, что его беспокоит. Ничто на свете не может оправдать его поведение.
        Впрочем, причины были ей известны. Она же читала письма герцогини. Судя по тому, как они поразили ее и какое вызвали отвращение, оставалось только догадываться о том, какой эффект они произвели на Марвика.
        Как Оливия жалела, что прочитала их! Потому что он не заслужил этой внезапной, мимолетной симпатии, совершенно смешной, испытывая которую… это ощущение совсем не похоже на желание защититься, а как раз наоборот.
        Глава 3
        Проснувшись на следующее утро, Оливия ощутила отвратительное чувство обреченности. Она не могла связать его даже с Бертрамом - нет, оно исходило сверху, из покоев, в которых, как в мерзкой берлоге, томился герцог Марвик.
        Оливия в одиночестве позавтракала в гостиной, примыкающей к ее спальне. Сквозь стены до нее доносились приглушенные голоса служанок, готовящих себе еду за длинным столом в галерее. Ей показалось, что голоса звучат довольно тихо, без обычных выкриков. Возможно, кто-нибудь - Викерз скорее всего - рассказал всем о прошлом вечере.
        Когда Оливия вышла из гостиной, чтобы дать служанкам задания, ее подозрения подтвердились. Полли, Мьюриел и Дорис поздоровались с нею очень кротко, а Мьюриел, прежде чем выйти из галереи, прошептала:
        - Вы очень храбрая.
        Храбрая? Вероятно, Викерз услышал от Джонза весьма приукрашенный рассказ о произошедшем. Оливия вовсе не ощущала себя храброй. Неожиданно она почувствовала себя подавленной. Впрочем, герцог - не ее забота. Он может жить или умереть, как ему хочется.
        Хотя ее вполне устраивает, чтобы он жил до тех пор, пока у нее не появится шанс обыскать дом.
        «Это чудовищно», - хмурясь, подумала Оливия. На самом деле она так не думает. Она не злая. И желает ему самого лучшего - даже если он этого не заслуживает.
        Выйдя из задумчивости, Оливия обнаружила, что остановилась на лестнице. Внутреннее волнение заставило ее остановиться, а ведь именно бездействия она не может себе позволить.
        Сегодня, решила Оливия, она должна начать поиски. Потому что завтра, без сомнения, горничные вновь начнут относиться к ней с презрением и флиртовать с лакеями, заманивая их в темные комнаты, где им совершенно ни к чему заставать Оливию, по уши зарывшуюся в вещи герцога.
        Сад гудел все лето. Из темноты своей комнаты, выходящей на клумбы с цветами, Аластер слушал эту какофонию. В окно бились пчелы. Играя около дома, болтали белки. Ранним утром сквозь оконные стекла проникало птичье пение. Все это приводило его в ярость, и в голове стучало.
        Ему ничего не нужно от лета. Этот дом станет его могилой. Пьяный, взбешенный, Аластер проклинал жизнь в саду.
        Сейчас, поздним октябрьским утром, он проснулся в тишине. Сад умер. Аластер ощущал его неплодородность. Тишина давила на зашторенные окна, как кулак, готовый пробиться сквозь стекло.
        Эта тишина - такая оглушающая - несла ему свое послание: он пропустил что-то потрясающее, позволил ему пройти мимо. И это «что-то» никогда к нему не вернется.
        Аластер встал. (Зачем? К чему?) В высоком зеркале над туалетным столиком отражалось худое лицо с запавшими глазами - лицо голодного волка. Глаза горели, губа изогнулась, обнажая зубы.
        Когда-то он пользовался этой презрительной усмешкой в парламенте - это был прекрасный подручный инструмент, заставляющий его противников замолчать. Сейчас он служил только для того, чтобы заставить замолчать его самого.
        Аластер противился этому.
        - Ты не уберешься прочь? - резко бросил он.
        Прочь: туда, где за ним будет наблюдать огромное число глаз. После бесчисленных месяцев сплетен о нем. «Посмотрите, во что он превратился». Когда-то его называли «надеждой Англии». Мысли о том мире, о глазах, ртах покружились вокруг него, угнездились в груди и стали тяжелыми, как камень. При мысли о мире за пределами дома в легких не оставалось воздуха, Аластер не мог дышать.
        В воспоминаниях мира он - государственный деятель. Не глупец и не рогоносец, не человек, которого до безумия ослепило собственное высокомерие. Да не забудет грядущий мир его человеческую сторону. Даже если все его прошлое существование есть не что иное, как одна бесконечная ложь.
        Опустившись на колени, Аластер начал свою гимнастику. Двенадцать лет назад, напившись в оксфордском пабе, его друзья заплатили старому солдату, чтобы тот продемонстрировал им свою стойкость. Тот устроил им обычную армейскую тренировку, и ни один из них, кроме самого солдата, не избежал рвоты.
        Возможно, дело было в алкоголе. Но тренировка оказалась наказанием. Когда Аластер оторвался от пола, ему показалось, что в нем не осталось ничего, кроме желчи. Это ощущение было даже приятным. Уже четыре недели он устраивал себе такую тренировку, нуждаясь в усталости, которая следовала за упражнениями. Усталость была единственным средством от этой кислоты в жилах, от беспокойства, которое росло в нем, как садовая трава, от ярости.
        Когда Аластер закончил и тяжелое дыхание пересушило горло, он подтянул к себе колени, уронил на них лоб и дал поту остудить кожу. Здесь, сейчас, только сейчас, один раз в день, была игра, в которую он позволял себе играть, зарабатывая это право физическим напряжением.
        Эта тишина может быть любой тишиной. Это время - любым временем.
        Четыре года назад, или пять… - все это началось тогда. Его жена одевается в соседней комнате. Если у нее хорошее настроение, она поет, примеряя бриллианты. Она одевается к вечеру. Каждый вечер устраиваются приемы: политикам нужны друзья, источники, которые можно использовать и которыми можно злоупотреблять.
        Вечера бывали и здесь. Маргарет - отличная хозяйка, также известная своей способностью заниматься домом, как ее муж - добрыми делами, благородными поступками, превосходством. «Ты сделал мудрый выбор, - сказал ему кто-то. - В один прекрасный день она станет замечательной женой премьер-министра». Как он был рад этому комплименту! Как хорошо Маргарет смотрелась рядом с ним, когда держала его под руку, какие умные разговоры она вела!
        Нет, это не могло быть четыре года назад. Должно быть, лет пять прошло. Четыре года назад Феллоуз вернулся в Лондон. И началось! Феллоуз, Нельсон, Баркли, Бертрам…
        Аластер поднял голову. Он осатанел от этой мантры, от имен этих мужчин, с которыми она ему изменяла. Он столько раз прочитал ее письма, что мог бы повторить их наизусть, как монолог, как речь из какого-нибудь распутного пустого романа.
        «…Мой муж - дурак, он понятия не имеет о том, кто я, чем я занимаюсь…»
        «…Говорю тебе, он верит, что законопроект будет одобрен. Но вчера вечером он беспокоился, что Докинз может заколебаться, если только кто-нибудь подтолкнет его к этому. Так что найди Докинза и пообещай ему несколько монет, и тогда законопроект ждет неминуемая смерть…»
        «…Прошлой ночью я лежала рядом с мужем и грезила о тебе… Я представляла, что его руки - это твои руки, но потом я открыла глаза, и мне стало просто невыносимо…»
        Аластер посмотрел на осколки стекла, валявшиеся вдоль плинтуса. Откуда они тут? После минутного раздумья он вспомнил: это - осколки бутылки, которую он бросил… Когда?
        Он бросил ее в девочку, которая сказала: «Я - не девочка». Когда это было? Насколько он помнил, ее голос был удивительно чистым, и он сумел проникнуть в его сознание сквозь темные сточные воды прогнившего мозга. Аластер вспомнил живой блеск рыжих волос, ее необычайно высокий рост, однако воспоминание о ее лице стерлось в его памяти - перед внутренним взором был лишь пустой, бледный, не имеющий никаких черт овал. Зато он запомнил отражение собственного лица в стеклах ее очков. Отражение зверя.
        Вспоминая об этом сейчас, он спросил себя, почему она не увернулась? Как она осмелилась так открыто смотреть на него?
        Аластер провел большими пальцами по поцарапанным костяшкам остальных пальцев. Он совсем опустился. Нападения на женщин - вот чем он сейчас, похоже, занимается.
        Но даже это не заставило ее сдаться. Она снова бросила ему вызов. Должно быть, она безумна. Хотя, конечно, не так безумна, как он.
        Аластер вспомнил, как прикасался к ней, желая преподать ей урок повиновения. Но теперь все, что он мог припомнить, - это испытанное им ощущение, когда он прикоснулся к ее губе. Такая мягкая… В один миг по его коже пробежало какое-то восторженное ощущение, и оно не причинило боли.
        Но как все предсказуемо. Его отец нападал на слуг. На огромное количество горничных. Еще четыре-пять лет назад Аластер знал, что никогда не будет таким, как отец - хитрым, свирепым, развратным быком. Это было известно ему даже год назад.
        Знал. Ха! Глупец всегда много знает, но лишь немногое из его знаний оказывается правдой.
        Но когда эта девочка приходила сюда? Вчера? Два дня назад? Двадцать?
        Теперь время проходит мимо него. Он попал в ловушку этого мгновения, которое никогда не кончается. Но он и сам не смеет выбраться из него, потому что если он это сделает, все переменится. Мир забудет о том, каким видел его когда-то. Вместо этого он увидит его новое лицо: яростное, искаженное, убийственное.
        Осколки на полу, попавшиеся на глаза, - это его амбиции, его идеалы, его глупая самонадеянность: «Я никогда не буду таким, как мой отец, когда повзрослею. Я не повторю его ошибок».
        Тишина в саду стала еще более оглушительной.

* * *
        Оливия начала поиски с библиотеки, но оказалось, что самые многообещающие ящики забиты географическими картами - их нашлось так много, и некоторые из них оказались настолько древними, что можно было подумать, будто какой-то из герцогов страдал навязчивой идеей собирания карт.
        Затем она перешла в кабинет - утром она велела горничным в первую очередь навести порядок там. Едва Оливия зажгла свет, она увидела доказательство их плохой работы в полосках пыли по краям ковра.
        Оливия заскрежетала зубами. Это ее не касается. Она же не настоящая экономка.
        Она задвинула засов у себя за спиной. Обычно кабинеты обставляли весьма скромно, чтобы удобнее был принимать торговцев. Но эта комната с толстым турецким ковром на полу и дубовыми панелями говорила о ее высоком назначении: тут вели дела явно великие люди. Подумать только, Марвика когда-то считали ведущим государственным деятелем! Современный Кейтон, неподкупный, кумир бедняков. Ха!
        Но все же среди этого молчаливого великолепия Оливию взволновали пустой письменный стол и незаполненный регистрационный журнал. Почему-то они казались доказательствами трагедии, чего-то ужасного.
        Пожав плечами, Оливия заставила себя отогнать эту мысль.
        Да, что-то пошло не так: Марвик женился на порочной женщине. И что из этого? Возможно, он дал своей жене какой-то повод презирать себя. Возможно - к примеру - он кидался в нее вещами.
        Оливия потянула на себя верхний ящик стола. Увидев, что он заперт, она вытащила из пучка волос шпильку. Опустить язычок замка оказалось совсем несложно. Этот талант был знаком внимания со стороны школы машинописи, где она сидела слева от будущей виконтессы и справа от бывшей воровки-карманницы, Лайлы, твердо уверенной в том, что ни одну девушку не должен останавливать замок. Секретари - интересный народ.
        В ящике оказалось несколько гроссбухов. Сняв очки, из-за которых надписи порой расплывались перед глазами, Оливия обнаружила в гроссбухах записи о доходах с поместий герцога. К августу 1884 года заметки стали неразборчивыми, в сентябре того же года они прекратились.
        Вспомнив, в чем дело, Оливия отшатнулась от стола. В августе у Марвика умерла жена. А вскоре после этого он узнал, как она предавала его.
        Оливия пододвинула к себе книгу. Как и фотографии мест преступлений, которые печатают в газетах, почерк герцога обладал каким-то патологическим притяжением. Вот здесь его рука дрожит от горя. А вот тут его горе потемнело, искривилось и превратилось во что-то столь ужасное, из-за чего его перо вскоре замолчало навсегда.
        Боже! Так, выходит, он - человек! И что из этого? Он - чудовищный человек, она не станет его жалеть.
        Оливия перешла к следующему ящику, в котором лежал целый набор сдвоенных папок. В них она обнаружила наброски речей, протоколы заседаний парламента, заметки о дебатах в палате общин и палате лордов.
        Просматривая их в поисках имени Бертрама, Оливия почувствовала, что ее любопытство невольно усиливается. Именно так ведутся политические дела? Документы, лежавшие перед нею, были историей сорванных переговоров, проницательности, которую погубила коррупция, несговорчивости предполагаемых союзников. Эти бумаги рассказывали не о кукловоде, а о человеке, который боролся за компромиссы, прибегал к изящной и бесстрастной риторике (Оливия просматривала черновик одной из наиболее известных речей Марвика, в которой тот говорил о важности начального образования), помогавшей ему убедить остальных в справедливости своих доводов.
        Эти записи принадлежали идеалисту.
        Она отбросила их от себя, словно они горели.
        В последнем ящике Оливия нашла тонкую пачку личной переписки - это было уже кое-что. Сердце подскочило в груди, когда она увидела подпись Бертрама, но уже через мгновение Оливия с отвращением бросила письмо - это была всего лишь благодарность за обед. Следующее послание оказалось небрежно написанным черновиком, касающимся…
        Оливия тихо вскрикнула. Любовное письмо!
        «Ломаю голову над тем, как преодолеть размолвку между нами. Поверь мне, Маргарет, ты ошибаешься, считая, что ты мне безразлична.
        Представляя свою жизнь, я вижу, что ты находишься в ее центре. А без тебя я вижу только поверженный рай - пустой, несовершенный, испорченный…»
        Внезапно любопытство Оливии взбунтовалось. Она бросила письмо. К Бертраму это никакого отношения не имеет. Она не низкая женщина, которая для развлечения сует нос в чужие дела.
        Или все же она именно такая? Иногда, в последнее время, Оливии казалось, что она постепенно теряет себя, свои убеждения, которые она так лелеяла: «я невинна; я ошибаюсь; я не заслуживаю ничего такого». Но вместо этого она узнавала о себе много нового - ужасного. Взглянуть только на то, что она причинила Элизабет!
        Элизабет Чаддерли вела беспутную жизнь, слишком фамильярно обращалась со слугами и точно не являлась примером сдержанности и добродетели. Однако, несмотря на всю свою легкомысленность, Элизабет была великодушна, задумчива и добра. Она могла бы воспользоваться письмами герцогини, чтобы заставить Марвика поддержать ее брак с его братом. Вместо этого она решила поступить благородно и передать документы герцогу.
        И вот Оливия украла несколько из этих писем и сбежала с ними.
        Но был ли у нее выбор? Очень долго единственной целью Оливии было спрятаться, сначала - в школе машинописи, потом - заняв место секретаря пожилой вдовы в Брайтоне, и, наконец, что было самым удачным, - поступив на работу к Элизабет.
        Но этим летом на вечере в доме Элизабет один из гостей отвел Оливию в сторонку и сказал, что улавливает сходство между нею и портретом, который он видел в кабинете своего друга лорда Бертрама. Оливия поняла, что ей снова пора бежать. Однако она впервые испытала гнев при мысли об этом.
        Оливия заставила себя собрать бумаги. Но теперь она просматривала их автоматически, а мысли ее где-то блуждали.
        Будучи безрассудной восемнадцатилетней девчонкой, она считала, что Бертрам, которому было уже за сорок и лицо которого кое-где покрылось морщинами, скоро умрет. Через семь лет она поняла, что ошибалась. Он может прожить еще лет сорок. И его мания не исчезала. Само ее существование было для него невыносимым.
        Так неужели она должна убегать следующие сорок лет? Неужели у нее так и не появится шанса на нормальную жизнь? Этим летом она впервые подумала о том, что, быть может, ей стоит начать бороться, а не убегать.
        Положение противника было много выше ее положения. Бертрам - аристократ, имеющий источники, соответствующие титулу барона. Но он совершил ошибку. Он сговорился с герцогиней Марвик, и она передала его письма дальше. Оливия украла несколько этих писем - одно особенно интересное, в котором он написал герцогине:
        «…Что касается этих «досье», как вы их называете, я не могу ничего сделать, разве только высказать свое удивление и отвращение. При мысли о том, что Марвик будет собирать секретную информацию о людях, считающих его своим другом, меня охватывает такое омерзение, описать которое я не способен и вполовину.
        Представить себе не могу, какого рода информацию он собрал против меня. Но ради того, чтобы раскрыть этот шпионаж, я с радостью поддержу любые ваши усилия разоблачить его».
        Оливия ни на секунду не поверила в то, что досье действительно могло содержать доказательства добродетелей Бертрама. Этот человек был до злобы предан своей власти. Подумать только: когда восемнадцатилетняя девушка предпочла жить своей жизнью вместо того, чтобы прозябать под его ногтем, он отправил убийцу расправиться с нею! Может ли такой человек быть более добродетельным в других своих деяниях? Что бы ни было в этом досье, в нем наверняка есть ключ к тому, чтобы навсегда разоружить его. И она должна разыскать это досье.
        В этой куче бумаг его нет. Оливия снова надела очки, при этом у нее подвело живот. Томас Мур прочешет весь город, чтобы найти ее. А ведь слуги обычно судачат, и она прекрасно понимала, как они опишут свою новую экономку. Рыжеволосая, ростом с мужчину? Как только до Мура дойдет хотя бы отзвук эти слухов…
        На книжной полке справа не было ничего, кроме папок. Оливия смотрела на них, споря сама с собой. Понадобится очень много времени, чтобы просмотреть их содержимое.
        А вот ее время истекает даже сейчас.
        Поднявшись со стула, Оливия взяла две папки - столько она могла спрятать в своих юбках. А потом, успокоив себя, направилась к двери. Да, она воровка. Да, она поступает подло. Но, если Мур поймает ее, она умрет.
        Глава 4
        - Мы здесь все делаем не так! - огрызнулась Полли.
        Оливия прикусила язык, чтобы не ответить ей в том же духе. С утра она уже чувствовала себя измученной, в чем не было ничего нового: последние две недели она почти до полуночи читала документы, которые ей каждый день удавалось тайком спрятать в своей комнате. Впрочем, ни один из них не имел отношения к ее делу. Однако, как ни странно, Оливию все больше очаровывали личные записи Марвика.
        Марвик пишет - или писал - поразительно. Он делал заметки о каждой прочитанной книге, он записывал свои мысли о всевозможных вещах - о дипломатических кризисах, о сельскохозяйственных изданиях, о природе добра и зла, о качествах великих людей. Он писал как ангел, проявляя такую эрудицию, что Оливия изводилась от зависти. Латынь она изучала всего лишь год, а греческий вообще не учила; порой ночью она задерживалась в библиотеке, пытаясь перевести его цитаты с помощью словаря - просто для того, чтобы доказать себе, что она на это способна.
        Чего бы только Оливия не отдала за возможность учиться в Оскбридже! Но она знала, что ни один из университетов не мог бы гарантировать такой способности проникать в суть вещей, какую демонстрировали заметки герцога. И как можно сопоставить эти изящные, удивительные труды с монстром, который прячется наверху в своих покоях? У нее было такое чувство, будто она читает заметки призрака, с которым с радостью встретилась бы, когда он еще был жив.
        Это растущее восхищение было извращенным и неприличным. Но она же должна обыскать его кабинет, не так ли? Должна взглянуть на каждый документ, чтобы не пропустить нужный. Таким образом, каждую ночь Оливия бодрствовала до половины третьего, когда просто заставляла себя лечь в постель, а каждое утро, до рассвета, пробиралась в библиотеку, чтобы похитить новую порцию документов.
        Оставалось просмотреть всего две папки. В то утро кухарка застала Оливию в тот момент, когда та засовывала их под свой матрас. Кухарка пришла, чтобы обрушить на Оливию список таинственных историй, произошедших в кухне. Пропало пять фунтов трюфелей. Куда они делись? И почему это опять нужно запаивать посуду? Ее же чинили всего месяц назад.
        Джонз, с которым Оливия обсудила это за завтраком, не мог ничего объяснить. Похоже, особенно его взволновала пропажа трюфелей, потому что он принялся опрашивать всех, кто работал в кухне. Тем временем Оливия пошла проверить горничных и обнаружила в утренней комнате чудовищную сцену: Полли чистила кремово-розовый ковер чайными листьями. На ворсе уже осталось несколько коричневатых полос.
        - Отныне ты будешь использовать для чистки соль, - сказала ей Оливия.
        - Соль?!
        Оливия не особо хорошо разбиралась в таких вещах, однако это знала совершенно точно.
        - Светлые ковры чистят только солью, - твердо сказала она.
        Сердито пожав плечами, Полли убрала свою щетку и снова принялась подметать.
        - Стой! Не надо втирать чаинки в ворс! Неужели ты не видишь - от них остаются пятна.
        Полли опустила швабру.
        - Тогда, может, я пойду?
        Разбросав повсюду чайную заварку?
        - Разумеется, нет, - отрезала Оливия. - Сначала ты соберешь все чайные листья, а затем принесешь соль и почистишь ею ковер.
        - Соберу заварку руками?
        - Конечно, руками. Иначе пятен станет еще больше.
        Сложив руки на груди, Полли мрачно уставилась на нее. Слишком поздно Оливия поняла, что делает то же самое. Когда их глаза встретились, Оливия подумала о том, насколько нелепой должна показаться эта сцена всякому, кто пройдет мимо: горничная и экономка были почти одного возраста, и отличить одну от другой можно было лишь по кольцу с ключами, висевшему на поясе у Оливии.
        Верхняя губа Полли насмешливо изогнулась. Она была миловидной девушкой с большими карими глазами и каштановыми волосами - кстати, почему она не носит чепец, как полагается? Эти кудряшки надо прикрыть.
        - Вы - ирландка? - спросила Полли.
        Этим она, конечно, хочет оскорбить ее. Оливия не переставала удивляться, как примитивно устроен мир: если человек незаконного происхождения, он становится объектом насмешек. А если его происхождение законно, но он родился в «неподобающем месте», то тоже заслуживает презрения.
        К счастью для себя, Оливия не вкладывала средства в общепринятые достоинства и добродетель: насколько ей было известно, их, как правило, поддерживают лицемеры. Она вздернула подбородок, понимая, что если отступит хотя бы на дюйм, ей уже не вернуть этого пространства.
        - Соль, - повторила она сухо, - тоже хорошо собирает пыль. И не оставляет пятен на ковре.
        Полли закатила глаза.
        «Мне придется ее уволить». При мысли об этом у Оливии появилось ощущение, будто в животе образовался ледяной шар. Ей казалось, что это неправильно - порушить чью-то жизнь, независимо от того, как этот человек себя ведет, - ради того, чтобы сохранить место, на котором она все равно не останется.
        Сверху раздался грохот. Полли подняла голову, и Оливия возблагодарила бога за то, что их беседа прервалась, пусть и временно.
        Грохот раздался снова, и на этот раз он был еще сильнее. На люстре задрожали хрустальные подвески.
        Может, в дом ворвалось стадо слонов?
        Повернувшись, Оливия направилась в холл, где обнаружила остальных горничных, лакея и кухаркиных помощниц, - она-то сама что здесь делает? - которые смотрели на потолок.
        - Что это? - спросила Оливия.
        Позади нее раздался сдавленный смех. Полли шла следом за ней.
        - Это его светлость!
        Отличная шутка. Оливия хотела разубедить ее, но ее перебили другие горничные.
        - Как раз сверху находятся его покои, - сказала Дорис. Эта худощавая горничная с кроличьим личиком понравилась Оливии, потому что была более склонна к мечтаниям, чем к мятежу.
        Мьюриел перекрестилась.
        - Возможно, это последние аккорды, - проговорила она.
        - Последние аккорды чего? - спросила Оливия.
        - Мьюриел уверена, что у него сифилис, - ответила Полли.
        - Полли!
        - Знаешь что, не я это говорила! - Полли подбоченилась. - Но если есть более разумное объяснение его поведению, я бы хотела его услышать. Сначала его сердце надрывалось от горя, и он носился по всему городу, чтобы устроить такие роскошные похороны, какие были только у папы римского. Потом ты узнаешь, что он перебил все зеркала, сорвал траурную повязку и не позволяет приносить себе еду. Проходит лето - и вот он уже не покидает свои покои. Полагаю, он не выйдет из них, даже если в доме начнется пожар. До такой степени мозг может поразить только сифилис, вот что!
        Оливия глубоко вздохнула. Теперь казалось, что Марвик наверху колотит чем-то по стенам. Хотелось бы надеяться, что не головой. Или все-таки лучше, чтобы он бился об стену именно ею? Нет, она не может желать того, чтобы он повредил себе мозг. Возможно, герцог еще исцелится, а его мозг когда-то работал просто отлично.
        В коридор набились еще несколько слуг и с глупым видом уставились вверх. Прекрасно! Ни у одного из них не хватало смелости для того, чтобы подняться к герцогу и узнать, что происходит, - даже у его лакея, который в углу обнимался с помощницей кухарки.
        Оливия покосилась на ведущую вверх лестницу. Ни в одном документе из шкафа она так и не нашла информации личного характера. Насколько велики шансы на то, что в двух последних папках ей попадется что-то нужное? Если только герцог не припрятал самые важные личные документы где-нибудь под подушкой, осталось обыскать только его покои.
        Да поможет ей бог! Оливия попробует уговорить безумца выйти из своей комнаты.
        Сделав еще один глубокий вдох, она собрала юбку в кулаки и стала подниматься по лестнице.
        - О, не ходите туда! - высоким, испуганным голосом воскликнула Мьюриел. - В прошлый раз это была бутылка, а на этот раз может оказаться и нож, мэм!
        Откуда Мьюриел об этом известно? Оливия повернулась назад.
        - Викерз, вы чудовищный сплетник.
        Викерз виновато пожал плечами.
        - Будьте мужчиной! - обратилась к нему Полли. - Ступайте наверх вместе с ней!
        Оливия обрадовалась неожиданной поддержке. Но Викерз лишь нырнул за спину помощницы кухарки.
        - Я… я занят, - сказал он.
        - Трус! - бросила ему Оливия. Смешки остальных слуг пришлись ей не по нраву. Она обвела собравшихся сердитым взглядом.
        Воцарившееся молчание вполне ее удовлетворило.
        Тем не менее, расправив плечи, Оливия заставила себя добавить:
        - Если я не вернусь через четверть часа…
        «…позовите полицию», - договорила бы на ее месте другая. Но не Оливия. Полиция ее совершенно не устроит.
        Как только Оливия приоткрыла дверь в гостиную герцога, шум прекратился. Она нерешительно замерла в дверном проеме, споря с собой. Если грохота больше нет, есть ли необходимость наведываться к Марвику?
        А вдруг он ранен и упал?
        Но, даже если и так, входит ли в ее обязанности выяснять это?
        Возможно, нет. Но, если она хочет каким-то образом надолго выманить Марвика из его покоев, чтобы обыскать их, необходимо начать кампанию, и чем скорее, тем лучше. Прямо сейчас! Оливия зашагала к внутренней двери.
        Стук был слишком робким - так ей показалось. «Робость фатальна для лидерства. Мужчины хотят услышать оправдание, чтобы поверить во что-то более великое, чем они сами; неумелый хвастун одолеет их быстрее, чем великий человек, который себя не расхваливает». Марвик написал это в своих раздумьях о Веллингтоне.
        Закусив губу, Оливия постучала увереннее. После продолжительной паузы герцог ответил:
        - Войдите!
        Он ответил! Ошеломленная, Оливия помедлила. А потом, расправив юбки, вошла, готовясь при необходимости пригнуться.
        В комнате стоял обычный полумрак, портьеры были задернуты. Понадобилось несколько мгновений, чтобы глаза привыкли к темноте. К удивлению Оливии, казалось, что все вокруг в порядке: мебель на месте, никаких разбитых бутылок - за исключением той, которую он бросил в нее: те осколки все еще поблескивали в ближайшем углу.
        Пачки бумаг собраны и передвинуты. Одна из них лежала на сундуке, стоявшем в изножье кровати. Другая оказалась на стоящем у окна письменном столе. Где же остальные? Оливия взмолилась, чтобы он не сжег их.
        Сердце забилось быстрее, когда она повернулась к герцогу. Он сидел на кровати, почти скрываясь в тени балдахина. Лишь его глаза поблескивали в полумраке.
        - А-а… - протянул Марвик. - Моя новая экономка.
        Как может человек, который так прекрасно пишет, настолько измениться, превратиться в такое чудовище? Трудно даже представить, что это тот самый вельможа, который написал все эти эссе. И она должна заставить его выйти из комнаты! Господи, что же он тут делал? Его язык не заплетается, в воздухе нет запаха алкоголя и табака - слава богу! Зато Оливия почувствовала запах… пота. Он не был неприятным, но это был запах пота.
        - Ваша светлость, - промолвила она, вспоминая, что нужно сделать книксен. - Я услышала какой-то шум и решила подняться, чтобы убедиться, что с вами все в порядке.
        - Думаю, об этом можно поспорить. Мисс Джонсон, - добавил он с ударением.
        Оливия старалась не обращать внимания на жар, опаливший ее лицо. Неужели у него нет стыда? Зачем он напоминает ей о своем безобразном поведении во время их последней встречи? Ей ужасно хотелось процитировать герцогу его самого: «Мы слишком часто ошибаемся, принимая за привилегию людей высокопоставленных низменные поступки, которые в среде бедняков мы назвали бы грехом».
        Вместо этого Оливия резко проговорила:
        - Верно, ваша светлость. В бедламе спокойнее. Я решила, что вы разбираете свою мебель.
        Герцог слегка шевельнулся, отчего верхняя часть его тела стала видна отчетливее. Он был обнажен до пояса.
        Оливия попятилась к двери. Несмотря на худобу, у него были хорошо развиты мускулы.
        - Если я прервала…
        - И что из этого? - перебил ее Марвик. - Похоже, это вошло у вас в привычку. - Он взял рубашку и натянул ее на себя. При каждом движении его живот изгибался. Весьма волнующее зрелище.
        Оливия решила перевести его внимание на свое дело. Похоже, герцог сегодня более разговорчив. Это, конечно, ни о чем не говорит, но пока есть возможность, она должна воспользоваться удобным случаем.
        - В этих комнатах следует навести порядок, ваша светлость, - сказала Оливия.
        - Нет.
        - Мне сообщили, что около месяца назад или даже больше вы запретили горничным входить сюда. И, честно говоря… - Она заставила себя посмотреть ему прямо в лицо, стараясь не покраснеть. - Здесь неприятно пахнет.
        Марвик был явно изумлен. Оливия впервые увидела такое оживленное выражение на его лице, хотя оно проявилось всего лишь в том, что он шире распахнул глаза, а его брови на мгновение приподнялись.
        А потом - чудо из чудес - Марвик… рассмеялся. Ненадолго, не раскатисто, но это определенно и совершенно точно был смех.
        - И чем же здесь пахнет, мэм? Прошу вас, скажите, чем от меня смердит?
        - Я бы сказала, потом, прошу прощения.
        Он насмешливо улыбнулся.
        - Невероятно, - проговорил Марвик. - Одному богу известно, чем я тут занимался.
        Если бы она инсценировала пожар, он бы тут же выскочил из комнаты. Но как можно инсценировать пожар, даже не разведя огонь? Устроить поджог Оливия бы не решилась.
        - Это не заняло бы больше часа, - сказала она. - Очень быстрая уборка…
        - Мне снова уволить вас? - Герцог встал и вышел из тени балдахина. Взлохмаченные, взъерошенные светлые волосы придавали ему пиратский вид, которые еще подчеркивала и его волчья усмешка. - Газеты будут счастливы: уволена дважды!
        Оливия опять пододвинулась к двери. Она не видела вокруг бутылок, но, насколько ей было известно, он мог запустить в нее и стулом.
        - Не думаю. Однако мне кажется, ваше настроение улучшится, если вокруг будет чисто. И возможно, вам стоит раздвинуть портьеры… - Взявшись за гуж, не говори, что не дюж… - потому что если человек все время проводит в мрачной темноте, не стоит и жаловаться на то, что у него такое же мрачное настроение, знаете ли.
        Герцог смотрел прямо на нее, и выражение его лица опять переменилось. У Оливии появилось необъяснимое чувство, что она его теряет, что он снова уходил в темноту, хотя портьеры и не загораживали весь дневной свет.
        - В комнате пахнет, - повторила она, чтобы вернуть его.
        Лицо Марвика вновь напряглось.
        - Вам известно, - промолвил он, - что вы разговариваете со своим хозяином?
        - С моим нанимателем, - поправила его Оливия. - Да, ваша светлость.
        Между его бровей залегла морщинка.
        - Именно это я и сказал.
        Если Оливия чего и не выносила, так это неправильного использования языка. От герцога она ждала большего, но он явно потерял все свои способности.
        - Не совсем, ваша светлость, - возразила Оливия. - Вы меня наняли на работу, но едва ли вы при этом стали моим хозяином.
        Его брови поднялись, он оглядел ее с головы до ног.
        - Вы в последнее время нигде не ударялись головой, миссис Джонсон?
        Она не смогла сдержать смех.
        Выражение его лица не изменилось. Совершенно ясно, что он пошутил. Но чувства юмора он тоже лишился.
        - Нет, - ответила Оливия. - Но благодарю вас за беспокойство.
        - Это не беспокойство. - Теперь он цедил слова сквозь зубы. - Это простая логика, но я не могу найти иного объяснения вашему странному и дерзкому поведению. Опять!
        Разумеется, не может. Ему пришлось бы подпрыгнуть до потолка, чтобы догадаться, что она не спит ночами, так как ее сковывает страх при мысли о том, что человек Бертрама каким-то образом разыщет ее здесь; что с каждым часом ее пребывания в доме герцога эта возможность становится все реальнее, а шансы скрыться в безопасном месте вдали от Лондона тают на глазах. Но Оливия не должна отказываться от рискованной игры, потому что среди бумаг Марвика может находиться ее единственный шанс на спасение, который она когда-либо получит…
        - Простите, пожалуйста, - сказала Оливия. - Но я беспокоилась о вашем благополучии. - И это правда. Ею двигали не только собственные мотивы. Ее действительно… беспокоит… что человек живет в этом первобытном логове, как инвалид. Да, его предала жена. Да, он превратился в странного, маниакального, грубого отшельника. И что из этого? Он волен начать все сначала. Если захочет, он сможет восстановиться, исправить отношения с братом, привести в дом новую жену, которая поможет ему забыть грязную историю с предыдущей. И он снова станет таким человеком, каким был прежде.
        Но все это будет нелегко сделать, если Оливия не заставит его выйти из комнаты.
        Да, герцог раздражал ее. Если она может сдержать желание пожалеть себя, то и он наверняка в состоянии сделать то же самое.
        Развернувшись, Оливия раздвинула портьеры.
        Внезапный поток света хлынул на чудовищные залежи пыли. Пыль пустилась в пляс в воздухе, пыль лежала на письменном столе, пыль покрывала толстым слоем ковер.
        - Боже правый! - воскликнула Оливия. - Удивительно, что вам удавалось тут дышать!
        - Миссис Джонсон. - Судя по тону герцога, он не верил своим глазам. - Убирайтесь к черту!
        Оливия повернулась, приготовилась защищаться, но… слова так и не слетели с ее языка.
        Одно дело - видеть его в полумраке. Но на свету красота герцога засияла. Его волосы блестели. Глаза в обрамлении густых ресниц были голубыми и сверкали, как драгоценные камни. Его кожа была от рождения смуглой и гладкой, а тени подчеркивали эффектные выпуклости его скул. Взгляд Оливии упал вниз, и только теперь она увидела, что Марвик закатал рукава рубашки, обнажив светлые волосы, золотившие его мускулистые руки.
        Свет - естественная стихия. В свете герцог стал ослепляющим - золотое существо; такой светящийся человек мог бы писать сонеты и превзойти самого Шекспира… Или вдохновить поэта…
        Оливия отвернулась - она была в замешательстве и сильно нервничала, но как-то необычно, по-новому. Ее взор устремился на камин. Она нахмурилась, потом подошла к нему и провела пальцем по каминной полке. Палец стал темно-серым от сажи.
        Повернувшись к герцогу, Оливия продемонстрировала ему грязный палец и прищелкнула языком.
        - Неудивительно, что вы неважно себя чувствуете.
        Марвик смотрел на нее с таким видом, как будто это она была безумной. Похоже, он, как и она, был сбит с толку. Как… интересно. Оливия неожиданно начала себе нравиться.
        О господи! Нет, нет, нет… Решимость, поднимавшаяся в ней, неразумна и нежеланна. Она же пообещала себе, что сделает только необходимый минимум. Марвик и его дом, лишенный порядка, - это не ее дело.
        Но задира нуждается в запугивании. Внезапно Оливии это стало понятно. Понимает он это или нет, но Марвику отчаянно нужны ее указания. И она намерена сказать, чтобы он вышел из комнаты.
        Герцог грациозно склонился перед ней и что-то вытащил из-под кровати. Когда он выпрямился, в его руке была бутылка.
        - Кажется, этот язык вы понимаете лучше, - промолвил он.
        Когда их глаза встретились, у Оливии появилось ощущение дежавю. Но она в мгновение ока избавилась от него: это было почти так же просто, как в недавней сцене с Полли.
        Герцог пытается запугать ее. Но если бы он действительно хотел метнуть в нее бутылку, то уже сделал бы это.
        А вдруг она ошибается?
        Оливия напрягла челюсть. Она-то переживет синяк под глазом, но вот Томас Мур… В этом Оливия не была уверена.
        - Неужели вы и вправду хотите жить в грязи? А всем этим книгам… - Оливия подтолкнула ногой ближайшую к ней стопку книг, и та рассыпалась, - будет лучше на полке. Почему… - Она осеклась на полуслове. Когда книги падали, одна из них раскрылась. Ну, не может же эта цветная иллюстрация…
        Оливия упала на колени.
        - Это же светящаяся рукопись[2 - Необычные средневековые книги, которые были, скорее, нарисованы, чем написаны.]! - Оливия подняла книгу, рассматривая золоченый ореол вокруг головы святого Бернарда. - Романский стиль… Самые поздние его произведения датируются тринадцатым веком!
        Герцог сказал что-то, но что именно - Оливия не расслышала, потому что ее взгляд перебегал от стопки к стопке: возможности расширялись, поражали и одновременно пугали ее.
        - Что еще лежит тут у вас на полу? - На полу! - Что же вы делаете с этими книгами!
        Герцог схватил ее за руку. И поднял на ноги. Поволок к двери. Но ее взор что-то приметил. Святые небеса, этого не может быть!
        Вырвавшись, Оливия бросилась в другой конец комнаты и оттолкнула тома «Левиафана» и «Дон Кихота» на испанском, под которыми…
        Оливия схватила книгу и положила ее на раскрытые ладони дрожащих рук, ее разрывали благоговение и ярость.
        - Это… - прошептала она, не в силах отвести от книги глаз, - это… «Математические основы натуральной философии» Ньютона. Оригинальное издание…
        Молчание.
        Оливия подняла глаза, и ее сердце замерло. Герцог возвышался над ней, его лицо походило на грозовую тучу. Он не до конца застегнул рубашку. Ее воротник распахнулся, обнажая широкий треугольник кожи, и - святые небеса! - взору Оливии открылся его левый сосок.
        Прижав книгу к груди, Оливия вытаращила на него глаза. За свою жизнь она повидала немало мужских торсов, большинство из которых принадлежали деревенским подросткам, сбрасывающим с себя одежду при виде пруда, в котором ловили рыбу. Но ни единого из них нельзя было сравнить с этим. Его грудь была покрыта волосами. Кто бы мог подумать?
        - Вы хотите умереть? - сердито спросил герцог. - Или, может, внезапно перестали понимать по-английски?
        Оливия попятилась прочь от него, сворачивая к двери. Марвик следовал за нею по пятам, крался, как волк, преследующий овечку, - не слишком-то приятная аналогия. Но эти невинные книги… Оливия спотыкалась о них - с золочеными корешками, в переплетах из телячьей кожи… Они же бесценны… Она должна спасти от него эти фолианты.
        Оливия уже выставила одну ногу за дверь, но тут ее взгляд снова наткнулся на иллюстрированный манускрипт. Она не могла оставить его здесь. Бедняга! Рванувшись к книге, Оливия схватила ее в руки.
        - Положите книгу! - взревел Марвик.
        - Вы можете оставить у себя все книги! - закричала в ответ Оливия. - Принесите сюда хоть всю библиотеку, но вы не будете держать их на полу!
        С этими словами Оливия отступила назад и захлопнула дверь перед лицом герцога.
        Глава 5
        - Мне нужно два книжных шкафа из библиотеки. - Оливия села рядом с письменным столом Джонза. - Немедленно. Я не…
        Она наклонилась вперед, чтобы получше рассмотреть газету, лежащую под локтем дворецкого. Нет, она не ошиблась и правильно прочитала заголовок: «ПРЕДЛОЖЕНИЕ БЕРТРАМА ПРИНЕСЛО ЕМУ ПОБЕДУ».
        - Это чертово дело с пропажей трюфелей… - Джонз потер глаза рукой. - Я проглядел месячный список блюд. Мы действительно их не ели, они не были нужны ни для единого блюда. И я поговорил со всеми, кто работает в кухне. Все утверждают, что…
        - Я это выясню, - откашлявшись, пообещала Оливия. - Только сначала дайте мне двух сильных слуг, которые смогут отнести шкафы наверх.
        - Что? - нахмурившись, спросил дворецкий. - Куда вы хотите их отнести?
        Оливия уже знала, как он отреагирует на правдивый ответ.
        - Дайте мне шкафы, и я решу задачу с трюфелями… - она щелкнула пальцами, - быстрее Скотленд-Ярда.
        - Не думаю, что Скотленд-Ярд заинтересуется пропажей трюфелей. - Голос Джонза был полон скорби. - К тому же я поговорил со всеми, кто мог взять их.
        Глаза Оливии вновь устремились на газету. В чем же это победил Бертрам? В триумфальной смерти, может быть?
        - Дайте мне шкафы, - рассеянно повторила Оливия.
        Вздохнув, Джонз захлопнул тетрадь.
        - Очень хорошо, - сказал он. - Пусть их отнесут Брэдли и Фентон.
        - Спасибо. - Оливия встала. «Просто уйди, - сказала себе она. - Не терзай себя». - Вы дочитали эту газету?
        Джонз посмотрел на газету.
        - О… Да, конечно! Следите за новостями? - Он ласково провел пальцем по строчкам. - Было время, когда я гладил по четыре газеты в день. У его светлости был поразительный аппетит на чтение газет. А теперь он и одной не хочет просмотреть. Если бы не я, никто в этом доме не стал бы их читать. - Дворецкий поморщился. - Но модные журналы, миссис Джонсон, газетенки с новостями бегов, дешевые романы - каждую неделю этот мусор отправляется в помойное ведро.
        Оливия сочувственно хмыкнула.
        - Я люблю читать, - кивнула она.
        Джонз вручил ей газету.
        - Конечно, должен признать, что новости - не всегда самое приятное чтение. - Он щелкнул языком, демонстрируя отвращение. - Вы увидите, что Солсбери занял пост его светлости. Это, конечно, было делом времени, но кое-кому будет очень больно, если он это увидит.
        Оливия пробежала глазами первый абзац. Надо же, Бертраму дали пост в кабинете министров! И он продемонстрировал «достойную похвалы христианскую покорность», приняв эту должность. Лицемерная змея! Неудивительно, что он хочет ее смерти: само существование Оливии портит всю его личину.
        Она сунул газету под мышку.
        - По крайней мере, мистер Джонз, новостями так хорошо разжигать огонь, - сказала Оливия.

* * *
        Под присмотром Оливии Брэдли и Фентон подняли шкафы вверх по лестнице. Но как только слуги поняли, что шкафы надо занести в покои герцога, они замерли и начали кричать, как задиристые мулы.
        У Оливии было большое желание подогнать их газетой по задам.
        - У вас что, совсем гордости нет? Орете, как дети в темноте! Что, по-вашему, он вам сделает?
        Оливия пожалела о своем вопросе, едва он сорвался с ее уст.
        - Не отвечайте! - торопливо произнесла она и, оставив слуг реветь в холле, двинулась вперед.
        Лишь небольшая часть существа Оливии нервничала из-за ее плана. Остальная часть была в ярости, потому что она была уверена в своей правоте. Кроме нее больше некому позаботиться о священных сокровищах, которые валялись на полу у Марвика всеми покинутые и беззащитные. Ну ладно, пусть он даже колотил кулаком стену и бросался бутылкой, пусть совершал все свои чудовищные выходки, но до чего же надо опуститься, чтобы швырнуть на пол Ньютона!
        Дверь в покои герцога была закрыта. Нажав на ручку, Оливия обнаружила, что дверь заперта. Трус!
        Она прижалась лицом к щели в двери.
        - Послушайте, - заговорила Оливия, - я не люблю угрожать кому-то, но ради книг я это сделаю.
        Тишина.
        Она глубоко вздохнула. Он не оставляет ей выбора.
        - Если вы не позволите мне поставить эти книги в нормальные книжные шкафы, я добавлю в вашу еду опиума, так что у вас не останется иного шанса, кроме как пустить меня. - Она замолчала и стала ждать. Конечно, она сделала очень глупое предложение, за которым, несомненно, последует очередное увольнение.
        Однако Марвик не ответил.
        - Очень хорошо, - сказала Оливия. - Человек может прожить без еды. Но сможете ли вы обойтись без воды? В нее я тоже добавлю наркотик. Вы устроили у себя склад большой части бесценного наследия человечества, но я не позволю вам погубить его.
        Засов лязгнул. Оливия отодвинулась назад, готовясь сбежать в коридор, и застыла, чтобы броситься наутек.
        Герцог вышел, глядя на нее. Его волосы по-прежнему торчали в разные стороны, но, по крайней мере, он застегнул рубашку.
        - Вы безумны, - безучастно произнес герцог.
        - Если учесть, что диагноз поставили вы, ваша светлость, то должна сказать, что он весьма убедителен.
        Марвик прищурился. Похоже, его ничуть не обеспокоило, как ловко Оливия вывернулась и заявила, что это он стоит во главе домашнего сумасшествия.
        - Разве я вас не уволил? Почему вы все еще здесь?
        Оливии и самой было интересно, почему.
        - Вероятно, потому что вы еще не сообщили об этом своему дворецкому, - предположила она.
        - Это я исправлю. - Дверь начала закрываться. - Ступайте собирать вещи.
        Оливия осторожно шагнула вперед.
        - Но кто же будет отвечать на ваши звонки? Все остальные слишком боятся даже приближаться к вашей двери.
        Дверь застыла. Но он стоял где-то за ней, так что Оливия продолжила:
        - Вообще-то вам повезло, что у вас есть лифт для подачи книг, иначе вы бы уже умерли с голоду. Скажем, вы могли бы отправлять вниз какие-то записки с обеденным подносом.
        Дверь вновь приоткрылась. У Марвика был утомленный вид.
        - Вам так не терпится быть уволенной, да?
        - Нет, - покачала головой Оливия. - Но ради этих книг я готова рискнуть.
        - Смешно, - спокойно проговорил герцог. - Вы уверены, что не были в прошлом актрисой, миссис Джонсон? Причем очень бедной, должен добавить - наверняка вас тоже уволили. Но вы отлично играли в фарсах, в этом я не сомневаюсь.
        - «… основы…» - это не шутка! Эта книга…
        - Она моя, - перебил ее герцог. - И я волен поступать с нею, как хочу.
        Его объяснение возмутило Оливию - главным образом, потому, что она не могла придумать убедительный ответ, опровергающий его слова.
        Вместо этого она подбоченилась и сделала еще один шаг вперед.
        - Возможно, Джонз до сих пор не уволил меня, потому что - спасибо мне - дом больше не напоминает зоопарк. Здесь теперь чище, чем в последние месяцы, хотя вы этого и не знаете. Но позвольте вас заверить, что в ваших покоях тоже может стать чище и… куда менее пугающе.
        Дверь резко захлопнулась.
        - Но я хочу расставить книги! - крикнула Оливия. - Позвольте мне внести шкафы для них.
        В последующую паузу Оливия внимательно прислушивалась, не решаясь даже дышать. Засов не задвинули. Без сомнения, это можно расценивать как согласие.
        Оливия бросилась в холл. Слуги уже начали спускаться вниз.
        - Немедленно вернитесь! - крикнула им Оливия. - Иначе я скажу, что это вы украли трюфели!
        Брэдли поднял голову и вздохнул.
        - Мы внесем их только в гостиную, - сказал он. - Но не дальше, мэм. С сожалением должен заметить, что нам нравится носить наши головы на плечах.

* * *
        - Вообще-то он никогда ни в кого не бросал бутылкой, - заявила Оливия. После ужина она собрала слуг, прислуживающих в верхних комнатах, в своей маленькой гостиной. Джонз держал в руках чашку чая, который кухарка заварила ему, чтобы «успокоить нервы», они, как сказал управляющий, особенно расшалились, когда он узнал, что сделала Оливия с книжными шкафами.
        - Вы еще погодите, - мрачно промолвил Викерз. - Как только кухарка и Джонз отворачивались, он прихлебывал из обтянутой кожей фляги. - Вы внесли шкафы только в гостиную, но дальше им не продвинуться.
        - Они могли бы продвинуться и дальше, если бы я сама могла двигать их… Вы же не видели его… Он не так уж против… - Оливия задумалась… - Ну хорошо, я не уверена, что он знает, что в гостиную внесли книжные шкафы, он туда и не вышел, чтобы взглянуть на них. Однако он даже спорить со мной не стал.
        Викерз заговорил, разбрызгивая содержимое своего рта:
        - Да он же герцог, черт побери! Возможно, вы не видели его на пике славы, но, поверьте мне, не в его духе спорить с такими, как мы. Вы говорите одно слово, и он просто… - Викерз выразительно провел пальцем по горлу.
        - Это верно, - подтвердил Джонз. Он вступил в разговор впервые за четверть часа с тех пор, как закашлялся, услышав признание Оливии о новом местоположении книжных шкафов.
        Тем не менее этих слов оказалось достаточно для того, чтобы кухарка заботливо похлопала его по руке.
        - Совершенно верно, - согласилась она. - Вы должны сами обо всем позаботиться, миссис Джонсон. Быть уволенной без рекомендаций… - Она покачала головой. - Не думаю, что вам этого захочется, дорогая. Со мною такое однажды случилось, и потребовалось несколько лет, чтобы я оправилась после этого.
        - Да что вы? - Викерз выпрямился, слова кухарки явно заинтересовали его. - Скандальное прошлое, да?
        - Боже! Что ж, если хотите знать, я взорвала плиту.
        Глаза Викерза вспыхнули.
        - И что? Кто-нибудь погиб?
        Кухарка успокаивающе улыбнулась ему.
        - Не так уж много людей, - промолвила она. - Но должна сказать, что я испытала настоящий шок, увидев, что здесь точно такая же плита.
        Викерз откинулся на спинку стула - похоже, он уже пожалел о том, что задал этот вопрос.
        Оливия решила признаться еще кое в чем:
        - Он уже уволил меня. Целых два раза.
        Джонз снова закашлялся, Викерз присвистнул.
        - Да, это ерунда, - бросил он и тут же покраснел, когда кухарка шикнула на него. - Прошу прощения, мэм. Но вы должны признать, что наша миссис Джонсон проявила настоящую отвагу, решив после этого остаться.
        - Это… это не отвага, - тяжело дыша, проговорил Джонз. Кухарка похлопала его по спине, и следующие слова он произнес уже быстрее: - Это - преступление! Миссис Джонсон, вы должны… - он снова сильно раскашлялся, - немедленно собрать свои вещи!
        - Как это - немедленно? - спросила кухарка, отшатнувшись от него. - Я бы так далеко не зашла, мистер Джонз. Мне кажется, она принесла огромную пользу всем нам, вы так не считаете? Книжный шкаф в его гостиной - ни больше, ни меньше! Это замечательно.
        - Будет замечательно, - засияв улыбкой, вымолвила Оливия. - Как только в шкафу появятся книги.
        Джонз выпрямился и запыхтел, как паровоз.
        - Миссис Бейли, я просто потрясен! Если его светлость что-то сказал, то наша обязанность…
        - Да будет вам болтать-то, - бросила кухарка. - Я вам скажу, какие у нас в последнее время были обязанности: увернуться от бутылки или тапка, или уйти, крадучись, чтобы потом спрятаться внизу, или не замечать шум, который он издает. И не притворяйтесь, что у вас есть смелость, потому что у вас ее нет, так как я ни разу не видела, чтобы вы поднимались наверх проведать его. Насколько мне известно, сегодня это сделала миссис Джонсон.
        Джонз посмотрел на нее. Оливия пожала плечами.
        - Он устроил ужасный шум, и я опасалась…
        Джонз как-то очень быстро съежился на стуле.
        - Я подвел его, - прошептал он.
        - О нет! Да успокойтесь! - проворчала кухарка и начала снова похлопывать его по спине. - Никто не хотел этого сказать. Просто я имею в виду, что, быть может, миссис Джонсон - та самая свежая кровь, которая нам нужна. Будет вам, дорогой мой, не плачьте, есть хорошее…
        Оттолкнув носовой платок, который предложила ему кухарка, Джонз выудил из кармана свой и стал тереть им глаза. После этого он крепко сжал переносицу и стал делать такие громкие, резкие и неровные выдохи, что остальные собравшиеся с тревогой переглянулись.
        После неловкого молчания Джонз наконец уронил руку.
        - Очень хорошо, - промолвил он. - Ради его светлости, ради моего дорогого хозяина я сделаю одну очень непростую вещь - проигнорирую его желание, касающееся миссис Джонсон. Мэм, вы можете пока остаться в доме.
        - Благодарю вас. - Вообще-то Оливия ни за что не рассказала бы о своем увольнении, если бы Джонз не производил впечатление этакого милого человека, которого можно уговорить хоть «за», хоть «против» чего угодно. Однако приятно был осознавать, что когда Марвик уволит ее в следующий раз, ей не придется этого скрывать.
        Оливия легла спать вполне удовлетворенной. Лишь когда огонь в камине стал гаснуть, она огляделась по сторонам в поисках газеты, которую обещала использовать для розжига, но, похоже, она ее где-то потеряла.
        В последнее мгновение перед тем как заснуть, Оливия вспомнила, что оставила газету на книжном шкафу, стоявшем рядом со спальней Марвика.

* * *
        - Как любопытно. - Оливия с недоумением остановилась в дверях гостиной герцога. Ночью один из шкафов исчез. Второй был перевернут на бок. Она изогнулась, чтобы получше осмотреться по сторонам, но это не помогло. - Неужели он смог в одиночку передвинуть второй шкаф?
        - Это невозможно, - заявил Брэдли, который стоял в нескольких футах позади Оливии, что делало его по крайней мере на пять футов храбрее Фентона, оставшегося в холле. - Это же здоровый зверь. Мы вдвоем его еле притащили.
        - Что ж, мы должны спросить его…
        - Мэм… - Брэдли заставил Оливию замолчать, бросив на нее печальный, виноватый взгляд. - Не заставляйте нас заходить туда.
        - Вы заметили, в каком состоянии находится шкаф? - крикнул из холла Фентон. - Полки разломаны, мэм.
        Оливия удивленно посмотрела на шкаф. Фентон прав. Но ведь полки сделаны из прочного дуба по крайней мере в два дюйма толщиной.
        - Не хотите же вы сказать, что… - Господи, как Марвику удалось разломать их? Может, он прячет в комнате топор?
        Она снова огляделась вокруг. Что-то не так, такое чувство, как будто не хватает чего-то важного.
        - Что ж, думаю… - Оглянувшись через плечо, Оливия обнаружила, что слуги опять сбежали. Она со вздохом вернулась в холл. Вероятно, они избрали какой-то обходной путь бегства, потому что на лестнице тоже никого не было.
        Ей уже надоедало иметь дело с трусами. Ладно, она поговорит с ними позже. Расправив плечи, Оливия решительно направилась в покои герцога и громко постучала в дверь спальни. Дверь подалась под костяшками ее пальцев и со скрипом отворилась.
        Он не запер ее на замок.
        И не задвинул засов.
        По спине Оливии пробежал холодок. Герцог даже не закрыл шторы. Она увидела, что сквозь щелочку в них на ковер лился дневной свет.
        Без сомнения, это хороший знак! Глубоко вздохнув, Оливия шагнула в спальню.
        - Ваша светлость…
        Открывшееся ее взору зрелище в один миг заставило ее замереть от ужаса.
        Марвик сидел под окном, прислонившись к стене и уронив голову на согнутые в коленях ноги. Солнце золотило его и без того золотые, как новенькая монетка волосы; освещало оно и пылинки, летавшие в воздухе вокруг него. А рядом с его босой ногой валялась газета - та самая, которую Оливия прошлым вечером забыла в шкафу. Она со своего места видела заголовок, набранный жирным черным шрифтом: «ПРЕДЛОЖЕНИЕ БЕРТРАМА…»
        Остальная часть заголовка была скрыта пистолетом.
        Несколько долгих, нелепых мгновений Оливия смотрела на оружие. Оно настоящее. Пистолет ей не привиделся. И он лежит совсем рядом с рукой герцога.
        Она сделала шаг назад. Герцог сидел, застыв, как статуя. Кажется, он даже не дышал.
        Он мертв! Он застрелился! Однако крови вокруг нет. К тому же, если бы он был мертв, тело давно упало бы набок.
        Но, если он не умер… значит, жив… И вооружен.
        Оливия отступила еще на шаг назад, страшась того мгновения, когда заскрипевшая под ногами половица выдаст ее. Она не решалась отвести от него глаз. Заведя за спину руку, Оливия стала отчаянно ощупывать дверь в поисках ручки.
        Почему же он не двигается? Может, все-таки умер?
        Наконец Оливия нащупала ручку.
        Голова Марвика приподнялась.
        Оливия замерла.
        Он смотрел на нее невидящим взором. Свет падал на него под таким углом, что казалось, будто его глаза подсвечиваются изнутри, такими они были голубыми. Свет скрыл щетину на его щеках; и он словно разжег герцога. Марвик стал похож на существо, сделанное из света, огня и голубизны - того самого голубого электричества, что потрескивало в его глазах.
        Оливия развернулась, чтобы убежать, и наконец заметила то, чего не увидела раньше: пропавший шкаф. По полкам были аккуратно расставлены ровные ряды книг.
        Из ее горла вырвался сдавленный кашель: Оливия запаниковала, рассердилась на себя и на него - за то, что он убрал книги, за то, что он сделал единственное, что помешает ей совершить самый мудрый из возможных в сложившихся обстоятельствах поступков: выбежать из двери, повернуть в замке ключ и запереть герцога в его покоях наедине с пистолетом.
        Книжный шкаф запретил это. Книжный шкаф отправил ей послание - ненамеренное, но ясное: человек, расставивший книги по полкам по настоянию экономки, не станет убивать свою прислугу.
        Он хочет убить только себя.
        Оливия заставила себя повернуться к герцогу. Он все еще смотрел в пустоту перед собой, но его рука порхала над пистолетом, поглаживала его. Что за ужасную, задумчивую мелодию наигрывали его пальцы?
        - Вы не должны этого делать, - прошептала Оливия.
        Похоже, Марвик ее не услышал.
        Она не могла вынудить себя приблизиться к нему. Все, что она была в состоянии сделать, - это заговорить.
        - Прошу вас, ваша светлость. Что бы ни огорчило вас… - Какая ложь! Ей отлично известна причина его горя, и в этом ее вина, понимала Оливия. Она виновата в том, что оставила газету в таком месте, где он смог найти ее и где его глаза наткнулись на заголовок - последний заряд соли в уже смертельную рану. - …Это не стоит вашей жизни.
        С таким же успехом она могла бы говорить с камнем, надеясь, что он обратит на нее внимание. Однако что-то во взгляде герцога изменилось: он сфокусировался на чем-то, чего не видели глаза Оливии, но что зависло в воздухе прямо перед ним. Несколько мгновений она спрашивала себя, не заговорит ли он, не начнет ли яростно выкрикивать какие-то бессвязные слова, довершая свое сходство с безумцем.
        Но герцог так ничего и не сказал. И Оливии захотелось, чтобы Марвик заговорил, потому что молчание становилось пугающим, непонятным, неестественным и жутким - как тишина после внезапного несчастного случая с человеческими жертвами. Казалось, весь дом затаил дыхание.
        Оливия увидела темные тени под его глазами, очень похожие на синяки. Герцог был похож на человека, охваченного лихорадкой, которая сжигает его изнутри.
        - Ваша светлость… - снова заговорила Оливия.
        Это может продолжаться целую вечность. Либо она уйдет, поддавшись собственной трусости, либо призовет на помощь смелость и… подойдет к нему.
        Оливия не знала, как поступить, пока ноги не понесли ее вперед.
        Дрожа, она опустилась перед герцогом на колени. Приблизила к нему лицо, но он будто не видел ее. Он находился в своего рода трансе. Лишь его пальцы продолжали двигаться, поглаживая пистолет.
        Все ее чувства, каждая составляющая личного интереса сосредоточились на пистолете, лежавшем так близко от нее - и от его руки, которая может в любое мгновение нажать на курок.
        - Ваша светлость, - повторила Оливия, - он не стоит вашей жизни. - Эти слова вызвали поток обжигающего гнева, льющийся прочь из дома, в город. Бертрам не стоит ничего - даже случайного взора уличного оборванца. Назначение в кабинет министров? Да лучше бы он назначил себе встречу с пулей! - Он не достоин даже вашего презрения.
        Его пальцы на миг замерли? Оливия не была в этом уверена.
        Гнев Оливии рос, а вместе с ним - и безрассудство.
        - Если вам это не по нраву, тогда вставайте! Вы считаете, что найдете ответ в своем пистолете? Вы должны заставить его сделать это! Вы же отдали Бертраму свой пост.
        Никакого ответа.
        Очень хорошо. Если он собирается и дальше игнорировать ее, тогда она будет говорить с тем, что наполняет ее сердце.
        - Вы даже не отвечаете на письма, - сказала Оливия. - Как это нелепо, как неправильно, по-детски! Как Солсбери мог не заменить вас? Вы могли бы с таким же успехом вложить пистолет в руку Бертрама. И теперь, когда Бертрам получил ваш пост, не уполовинит ли он то, что сделали вы? Станет ли беспокоить себя поддержкой рабочих или думать о детях в трущобах? Будет ли бороться за то, чтобы они учились? Ха! Да ему будет наплевать, если они даже алфавита не узнают! Чем меньше они будут образованы, тем лучше из них выйдут чернорабочие, ведь они не смогут даже читать. Ему нет дела до бедных - никому нет. Вы были единственным, кто ими интересовался.
        Выдохнув, Оливия замолчала, ужасаясь самой себе, - тем, как резко и смело она говорила, как гладко и быстро лилась ее речь.
        А потом - что за странная мысль! - Оливии пришло в голову, что волосы у герцога цвета чеканного золота.
        От этого она снова разозлилась. Он не заслуживает того, чтобы выглядеть как падший ангел или как воин.
        - Вы это сделали! - горячо продолжила она. - Вы отдали ему свой пост, который он использует для того, чтобы его счета и счета его друзей в Лондонском банке стали еще больше. Потому что он никогда не занял бы вашего места, если бы вы сами не решили оставить его!
        Ресницы Марвика упали. Теперь он смотрел на пистолет, по-прежнему поглаживая его, с таким видом, словно ее речь - чистая правда, между прочим, - не произвела на него никакого впечатления.
        Оливия стиснула зубы - она была поражена и разъярена. Неужели это тот самый человек, что писал и произносил так много сильных речей, от которых у людей перехватывало дыхание? Который ради несчастных вступал в битву с коллегами - и чьи продолжительные и честные битвы-дебаты так пространно описаны в бумагах, хранящихся в кабинете внизу?
        Внезапно Оливия потеряла весь страх. Да пусть лелеет свой пистолет! Что он с ним сделает? То же самое, что делает с собой - ничего.
        Оливия, качнувшись, встала.
        - Я думала, вам не хватает пуль, - сказала она. - Но, полагаю, понадобится только одна. В таком случае никто ничего не заметит - вы же всех разогнали. Англия не заметит.
        Герцог шевельнулся.
        Этого было достаточно для того, чтобы Оливия опустилась на колени и попыталась лучше разглядеть его лицо. Ровная линия его рта дала ей надежду - это было хоть какое-то выражение.
        - Я солгала, - призналась она. - Люди заметят. Конечно же, я замечу.
        Никакого ответа.
        Оливию охватило разочарование. Но она стояла перед ним на коленях по одной простой и глупой причине: Оливия не могла забыть все написанные им заметки - блестящие размышления об улучшении, о добродетели, и сильные, но неряшливые речи, словно он разрабатывал проект за проектом, требуя от себя все большего - ради людей, незнакомцев, с которыми он никогда не увидится, но которые могут выиграть от его трудов.
        Оливия смотрела на Марвика - измученного и прекрасного, ушедшего глубоко в себя, и ее охватило какое-то непонятное - горько-сладкое - чувство. Неужели для него нет пути назад? Неужели он не понимает, что сделал свой выбор и что этот выбор - отшельничество?
        Действуя в порыве отчаянной смелости, Оливия прикоснулась рукой к его лицу, слегка приподняла его подбородок, как однажды сделал он сам, только далеко не так ласково.
        - Посмотрите на меня, - прошептала она.
        Оливия была потрясена, но одновременно испытала чувство ликования, когда его ресницы приподнялись. Она вздрогнула, когда они посмотрели друг другу в глаза; каждый вздох становился все более поверхностным и давался ей все труднее.
        Его кожа казалась теплой и чуть грубоватой из-за бороды. Но он производил впечатление человека. Оливии было так просто думать о нем как о чудовище или как о манекене - слишком угловатом, слишком безупречном, чтобы представить, что он соткан из обычной плоти.
        Однако герцог - всего лишь человек. Всего лишь и целиком - мужчина. Оливия ощутила, как по его телу пробежала легкая неровная дрожь, почувствовала непреклонность, с помощью которой ему удавалось сохранять спокойствие. Ему пришлось приложить огромные усилия, чтобы изолировать себя. Но от чего?
        - Вы же гораздо внушительнее, чем кажетесь сейчас, - прошептала она. - Почему вы так настойчиво прячетесь?
        Герцог не ответил. Но не отвел глаз. Слова были в его глазах - магнетических, притягательных. Он был силой гравитации и не должен был ограничивать себя - пусть даже в эти мрачные мгновения - этим маленьким, темным пространством, которое он для себя создал. От него исходила сила, напоминающая невидимую волну, захватившую Оливию, вытянувшую воздух из ее легких - именно такова была сила его взгляда. Герцог был больше этой комнаты, больше этого дома. Так почему он пытался сделать себя таким маленьким?
        - Вы заслуживаете лучшего, - сказала Оливия. - Дайте мне пистолет.
        Один уголок его рта приподнялся. Мертвая улыбка - леденящее, безжизненное выражение.
        - Ты понятия не имеешь, кто я, - промолвил он. - Девочка.
        «Я знаю больше, чем ты предполагаешь», - пронеслось у нее в голове. То, что Оливия знала о нем - о его безжалостном отношении к брату, о несправедливом поступке по отношению к лорду Майклу и Элизабет, - помогало ей оправдать свой предстоящий обман. Но бумаги, которые она прочла…
        Она отодвинулась. Стоит ли помогать ему? Ведь помыслы у нее черные - с начала и до конца.
        - Когда-то вы были хорошим человеком, - произнесла она, вставая. - И вы можете снова стать им. Дело только за вами.
        - Хорошим человеком? - резко переспросил он. - Спасителем бедных, вы хотите сказать? Ангелом-хранителем?
        Герцог выплевывал эти добрые слова с таким видом, словно они были худшей на свете клеветой.
        - Да, - кивнула Оливия. Когда-то брат очень любил Марвика. И, судя по публичным документам, он заслуживал этой любви. Предательство жены свело его с ума, но прежде… - Вы совершали замечательные поступки…
        Оливию заставила замолчать его улыбка. Она перерезала его лицо, словно по нему полоснули острым ножом.
        - Несмотря на то что вы тут видели, вы все еще верите этому? Вы полагаете, что газеты писали правду. Вы глупы, миссис Джонсон.
        Оливия прерывисто вздохнула. Ему больше не напугать ее. Скрестив на груди руки, она опустила взгляд на него.
        - Разве не вы были автором законопроекта о реформе образования? Не вы ли защищали рабочих, пострадавших при пожаре на фабрике в Халлиморе? Разве не… Не вы ли спонсируете больницу вашего брата?
        - О да, - язвительно произнес герцог. - Какое резюме! Очень впечатляет! А то, чему ты стала свидетелем в этом доме… Как оно сочетается с твоим благородным описанием? Скажи мне, девочка, с помощью каких хитросплетений ты составила это описание, подходящее моей репутации?
        Оливия открыла рот, но придумать подходящего ответа сразу не смогла. Как удивительно, как противоестественно, что он должен просить ее защитить его… от него самого!
        Она, конечно, может солгать. Может извиниться за его поведение. Но даже то, что она тайком узнала, не могло извинить происходящего.
        - Я не знаю, - безучастно промолвила она.
        - Нет, знаешь, - возразил Марвик. - То, что ты видела в этом доме, - правда. Я - именно такой человек и был таким всегда. Теперь тебе это известно. - Он пожал плечами. - И мне тоже.
        Эта философская болтовня неожиданно разозлила Оливию. Сначала пугает ее своим пистолетом, а потом несет эту чушь…
        Она отступила на шаг.
        - Как я вижу, вы очень себя жалеете, - резко промолвила она. - Простите меня, конечно, но какая это жалкая причина совершать самоубийство! Даже в фарсе придумали бы мотив получше.
        Герцог рассмеялся.
        - Совершать самоубийство? Миссис Джонсон, в этом пистолете четыре пули, но ни одна не предназначается мне.
        У Оливии перехватило дыхание. Она молила бога о том, чтобы лицо не выдало ее чувств, ведь, кажется, она поняла, о ком идет речь.
        - И вы не спросите, для кого они? - тихо поинтересовался он.
        - Нет. - Четыре пули - хватит по одной на каждого, кому писала его жена… с кем она ему изменяла. - Это не мое дело.
        - И когда же это тебя останавливало? - Оттолкнувшись от пола, герцог легко поднялся - раз, раз, раз… Он на несколько дюймов выше ее, а это почти невероятно. Оливия не привыкла смотреть на кого-то снизу вверх, так что, разумеется, ее не стоит обвинять в том, что ей пришлось сделать еще один шаг назад. - Так вы больше не будете снова заманивать меня в мир? - лениво спросил он. - Потому что если я это сделаю, то вовсе не для того, чтобы спасать сирот.
        Наконец она поняла! Именно поэтому он отказывался выходить: герцог понимал, что если выйдет из дома, то отправится убивать людей, сделавших из него рогоносца.
        И тут ей пришла в голову чудовищная мысль: если он убьет Бертрама, ее жизнь станет намного проще.
        Оливия затаила дыхание, ужасаясь собой - и им, конечно, тоже. Стоя, герцог казался более легким, простым, словно это был человек, привыкший подолгу заниматься спортом на воздухе, держать себя в руках, и он уже совсем не походил на ту безмолвную, впавшую в транс, страдающую душу, которую она встретила несколько минут назад.
        Внезапно Оливия почувствовала его превосходство. Это было странное, неприятное и очень новое ощущение, но каким-то образом герцог внушил его ей: он поменялся с ней местами, причем не с помощью грубой силы, а с помощью собственного ума. Если она впредь будет уговаривать его выйти из комнаты, то станет частью убийственных намерений.
        Марвик сделал так, чтобы Оливия это поняла.
        - Не могу сказать, что я поддерживаю убийства, - с усилием произнесла Оливия. Она надеялась, что Господь обратил внимание на эту ее добродетель и добавил ее в качестве противовеса к длинному списку грехов.
        Наклонив голову, герцог изучал Оливию. Теперь его глаза носили оттенок глубокого, штормового океана и были слишком умными, чтобы она могла чувствовать себя спокойно рядом с ним.
        - А если речь идет не об убийстве, а о справедливости?
        Такое ощущение, словно сам дьявол придумал этот тест, чтобы соблазнить ее.
        - Убийство - самая худшая форма справедливости из всех возможных. Оно наказывает исполнителя так же, как и его жертву.
        - Хотел бы заверить вас, миссис Джонсон, что я не почувствовал бы ни малейших угрызений совести.
        Она пристально посмотрела на герцога. Он не отвел глаз, его красиво очерченные губы растянулись в мрачной и простой улыбке.
        Несколько скомканных мгновений эта улыбка казалась Оливии прекрасной и необъяснимо соблазнительной. Он превращался во тьму. Марвик светловолос и красив как ангел, но разве не один из самых известных ангелов был тем самым, кто лишился божьей милости?
        - Я вас удивил? - спросил герцог. - Прошу простить меня, миссис Джонсон.
        Она должна притворяться, что он ее удивил. Куда ужаснее признаться, что она завидует его уверенности, нежеланию испытывать чувство стыда, равнодушию к Господу, к судьбе его души. Каким, должно быть, свободным делает его все это.
        В следующий миг Оливия пришла в себя. Он не свободен. Дальше быть от свободы невозможно.
        - Я поражена вашей глупостью, - сдавленным голосом проговорила Оливия. - Может, убийство вас и не пугает, но как только вас поймают, будут допрашивать и пытать за него, у вас, без сомнения, появятся неприятные ощущения.
        Улыбка на его лице погасла.
        - Нет, - сказал герцог. - Это не будет неприятнее, чем… - На его лице промелькнуло ранимое, уязвимое выражение. - …Это.
        Оливия понимала, о чем он говорит. Она узнала это чувство. Это было выражение страдающего человека, не способного со спокойным сердцем заглядывать в прошлое и не имеющего надежды на лучшее будущее.
        Она отступила от него. Почему он испытывает такие чувства? У него нет на это права. Даже она способна увидеть его путь в будущее. Он же герцог, так что может помешать ему делать то, что он хочет?! Только он сам мешает себе.
        - Есть тысяча способов отомстить, не убивая кого-то, - с горечью промолвила Оливия. «Дай мне взглянуть на твои личные папки, и уж я позабочусь об одном из твоих врагов. Дай мне десятую часть своего богатства и двадцатую часть своей власти - и я с легкостью найду собственный путь». - Но ни к одному из них нельзя прибегнуть, сидя, съежившись, у стены.
        Марвик задумчиво кивнул.
        - Мне бы очень хотелось знать, - проговорил он, - чего вы хотите, миссис Джонсон?
        - Что вы имеете в виду? Я ничего не хочу, - помешкав, ответила Оливия.
        - С виду - да. Можно подумать, что вы действительно ничего не добиваетесь, смело подходя к опасному человеку. Но вы повторяете попытки снова и снова. Так что я делаю вывод, что вы все же чего-то хотите.
        Оливии были не по нраву подобные вопросы. Правда, человек, желающий совершить убийство, вряд ли стал бы тратить время на ленивые размышления такого рода.
        - Да разве я смело подходила к вам? Вы по-прежнему весьма пугающе смотрите на меня.
        Его губы изогнулись в полуулыбке.
        - Давайте выясним это. - Он шагнул к Оливии, и она отскочила назад. - Да, это так, - сказал герцог. - Продолжайте в том же духе.
        Оливия не хотела уходить без пистолета. Она не вполне доверяла тому, что он говорил.
        - Не думаю… - Герцог все еще двигался по направлению к ней. Оливия, приплясывая, отодвигалась назад. Это становилось привычным и утомительным: он мерился с ней силами - шаг за шагом. - Вообще-то это очень грубо, - сдавленно вымолвила Оливия, - вот так преследовать меня. Я бы хотела, чтобы вы…
        Как только она миновала дверной проем, перед ее лицом захлопнулась дверь. А потом заскрежетал засов.
        Несколько нелепых мгновений Оливия просто стояла, моргая. Но какое разочарование! Он забыл снова уволить ее!
        Она, присев, приложила глаз к замочной скважине. Теперь, когда Оливия раздвинула портьеры и впустила в комнату немного света, подглядывать стало проще. Герцог совершенно неподвижно стоял всего в нескольких футах от нее. Господи, неужели он вновь впал в свое обычное состояние?
        Потом он исчез из виду. Но через мгновение Оливия снова увидела его, он держал в руках… книгу! Значит, до этого он осматривал книжные полки. По непонятной причине у Оливии при мысли об этом закружилась голова.
        Раскрывая книгу, герцог проговорил, не поднимая головы:
        - Ступайте прочь, миссис Джонсон.
        Как он догадался, что она за ним подглядывает? Оливия на миг ощутила невольное восхищение. Марвик не просто эрудирован - он наблюдателен. И проницателен. Несмотря на свое умопомешательство.
        Она ответила в замочную скважину:
        - Эти книги расставлены не по порядку. Я вернусь, чтобы расставить их по алфавиту, хорошо? - А еще для того, чтобы убедиться, что он опять не впал в состояние черной меланхолии. Теперь, когда рядом с ним лежит пистолет.
        Герцог не ответил на ее предложение. Повернувшись, он исчез из виду.
        - Рада была услышать такое предложение, - язвительно произнесла Оливия.
        - Вам здесь платят за работу, мэм, - медленно и утомленно ответил Марвик.
        По непонятной причине Оливия улыбнулась.
        Глава 6
        Разумеется, герцог не открыл дверь, когда Оливия появилась через час, чтобы расставить книги. Но, заглянув в замочную скважину, она увидела, что он все еще среди живых - читает в кресле с подголовником, как цивилизованный человек, и пистолета нигде не видно.
        Удовлетворенная, Оливия вернулась вниз, намереваясь раскрыть тайну исчезновения трюфелей. Казалось вполне резонным, что их не брал никто из кухонных работников, - должно быть, это сделал кто-то другой. Попросив Джонза потолковать со слугами, Оливия взяла на себя опрос горничных.
        Первой, кого позвали в ее кабинет, оказалась Дорис - похоже, она меньше остальных беспокоится о том, что ее заподозрят в воровстве - или так Оливии просто казалось.
        По сути, Дорис была не столько не обеспокоена, сколько сбита с толку.
        - Зачем мне вообще брать трюфели, мэм? - спокойно спросила она. - Да и что такое трюфели? Это не они ли с виду походят на грязь?
        Оливия задумалась. По правде говоря, она ни разу не видела трюфелей. Ее последний наниматель не увлекался французской кухней, хотя французские вина Элизабет точно любила.
        - Какая разница, как они выглядят, Дорис? - пожала она плечами. - Гораздо важнее, что они очень дорогие.
        - Из этого можно сделать вывод, что я их ни разу не пробовала. И зачем мне пять фунтов трюфелей, если я даже не знаю, каковы они на вкус?
        Такая наивность казалась немного преувеличенной.
        - Ты могла захотеть продать их.
        - О! - Дорис задумчиво кивнула. - Да, в этом есть определенный смысл. Но… Я не знаю никого, кто ест трюфели. Вы их едите? С чего бы кто-то стал их есть? - Она явно очень сомневалась в том, что есть эти грибы безопасно. - Знаете, надо быть о-очень смелым человеком, чтобы съесть что-то, походящее на грязь, мэм.
        - Его светлость ест трюфели, - сухо произнесла Оливия. - И они были в той части кухни, где готовят для него, верно?
        Захихикав, Дорис прикрыла рот рукой.
        - Да, конечно, мэм! Но, честное слово, я не стала бы продавать ему трюфели - полагаю, он счел бы это весьма странным. Подумать только, горничная, продающая хозяину его собственные продукты! А если их никто даже не пробовал, то кому мне их продавать?
        Дорис, должно быть, просто смеется над ней.
        - Разумеется, ты продала бы их на рынке.
        - Да? - На Дорис слова Оливии произвели впечатление. - Это отличный план, мэм! Мне такое и в голову не приходило.
        Зато Оливии пришло в голову, что не стоит с таким пристрастием допрашивать Дорис, ведь она, по сути, снабжает ее руководством к мелким преступлениям.
        - Ладно, не будем об этом, - торопливо сказала Оливия. - Кто-то из прислуги покупал себе в последнее время новые вещи? Или, может, хвастался тем, что у него неожиданно появились деньги?
        - Почему… - Дорис от удивления широко распахнула глаза. - Ну-у, если подумать… Полли на днях выронила пенни, но даже не подумала подобрать его. Она сказала, что это плохая примета, если монетка падает гербом вниз, но я никогда о такой примете не слыхала.
        Оливия выдохнула. Терпение!
        - Трюфели, - промолвила она, - стоили бы гораздо больше, чем пенни, Дорис. Цена тех, что пропали, была выше, чем стоимость всей провизии, купленной за месяц.
        Дорис откинулась назад, она явно была изумлена этим.
        - Подумать только, а ведь выглядят, как грязь! - воскликнула она. - Так, выходит, это своего рода маскировка, мэм? Кто-то вздувает на них цену, чтобы сберечь их?
        Мьюриел, пришедшая в кабинет Оливии следом за Дорис, немедленно продемонстрировала свои обширные познания. Слишком обширные, пожалуй.
        - Я слышала, что они… - Понизив голос, она наклонилась к Оливии через стол. - Афро… - как-их-там, мэм? Вы понимаете, о чем я?
        Через мгновение Оливия, к собственному ужасу, поняла.
        - Ты имеешь в виду афродизиаки?
        - Именно так! Так что, пожалуй, вместо того, чтобы смотреть на нас, вам бы лучше поискать старину Уилли, если вы понимаете, о чем я.
        Оливия не понимала.
        - Старина Уилли? - переспросила она. - Кто это? - Она была уверена, что уже успела познакомиться со всеми слугами. - Я не знакома с человеком, носящим это имя.
        Мьюриел закатила глаза.
        - Старина Уилли! - многозначительно повторила она. - Вам известно, кто это.
        - Нет. - Оливия была сбита с толку. - Боюсь, я не знаю.
        Ударив ладонями по столу, Мьюриел наклонилась вперед.
        - А у кого есть самый старый Уилли? - прошипела она со свистом.
        Оливия постепенно поняла, о чем толкует горничная. Она откинулась на спинку стула.
        - Мьюриел! Соблюдай приличия! - прикрикнула она.
        Мьюриел с деланым равнодушием приподняла одно плечо.
        - Афродизиак, мэм. Надо искать Уилли, который никак не хочет работать. - Согнув мизинец, она грустно посмотрела на него. - Там вы и найдете наши трюфели.
        Что за неприличная и нелепая теория! Однако Оливия начала невольно вспоминать слуг.
        - Но, выходит, что это может быть… - Она сконфуженно замолчала.
        - Именно так! - Сложив на груди руки, Мьюриел серьезно кивнула. - Это сделал старый Джонз!
        Лишь Полли стала возражать против расспросов.
        - Я думала, что хуже миссис Райт с ее засунутыми под ковер монетками никого не придумаешь. Если не убрала их, значит, плохо подметала. Если убрала - значит, ты воровка! Но трюфели! Сохрани меня, господи, уж лучше бы меня обвинили в краже денег! Я - честная, хорошая девушка. Откуда у меня могут быть отношения с французами?
        - Но… - Оливия приложила ладонь ко лбу - у нее начиналась головная боль. - Какое отношение к этому могут иметь французы?
        - Но ведь трюфели едят французы, правда? Да, это французское блюдо. Я-то уж знаю, что к чему. И я должна гулять с французом, уж спасибо большое за это! - тяжело дыша, говорила она. - Не хочу и слова слышать против этого!
        В тот же день, позднее, Оливия с тяжелой головой и прежним отсутствием информации оказалась в кладовой Джонза.
        - Я не знаю, кто взял трюфели, - сказала она. - Понятия не имею!
        - И я тоже, - со вздохом промолвил Джонз. - Но мы должны держать ухо востро, миссис Джонсон.
        - Да уж. - Оливия едва смогла заставить себя взглянуть на него, так как боялась сильно покраснеть. Неужели еще кто-то обращается к нему в частной беседе, как к… О, она даже не смогла вспомнить это имя.
        - Можете не сомневаться, - серьезно проговорил он, - я раньше сталкивался с подобными загадками. Рано или поздно правда все равно всплывет на поверхность. О, здравствуй, Мьюриел! Ты что-то хотела?
        Оглянувшись, Оливия увидела горничную, качавшую головой. А потом, улыбнувшись, Мьюриел показала Оливии согнутый мизинец, прежде чем пропасть из виду.
        - Любопытно, - пробормотал Джонз. - Не заставляли же вы их давать клятву, зацепившись с вами мизинцами, миссис Джонсон?
        Оливия нарочно закашлялась, пытаясь скрыть смущенный смех, а затем принесла подобающие извинения.

* * *
        Его светлость пожелал свежие газеты.
        На следующий день после завтрака эта новость быстро разнеслась по дому, и, судя по тому, с какой скоростью это произошло и какое изумление у слуг вызвала новость, можно было подумать, что герцог пригласил священника, чтобы обратиться к Богу, или что он решил уволить всю прислугу.
        Новость привела большинство слуг в мрачное настроение, во всяком случае, Оливия увидела, что Викерз и двое других лакеев стоят у кабинета Джонза в напряженном молчании.
        - Представить не могу, что вы ему сказали, - пробормотал Викерз вместо приветствия. - Он уже несколько месяцев и не думал читать. - Он нахмурился. - А почему вас-то это так радует?
        Гордость была ее большим грехом. «Прекрати меня злить», - в детстве бранила Оливию мать. Но Оливия никогда не могла выносить плохое настроение матери и ее хандру; от них всегда можно было избавиться. Неужели Марвик совсем другой? Оливия была уверена, что просьбу герцога принести газеты можно расценивать как положительный знак проводимой ею стратегии. И если не считать всей этой ерунды про убийства людей, он выйдет из своих покоев не позже, чем через неделю.
        - Не берите в голову, - сказала она Викерзу. - А почему вы все еще тут? Отнесите ему газеты.
        - «Телеграф» мы не получаем уж целую вечность. Я отправил Брэдли купить ее. А теперь… - Викерз махнул головой в сторону двери Джонза, - их, должно быть, гладят.
        А что если герцог передумал, ожидая газеты? Разве не все понимают, каким переменчивым и шатким может быть его настроение?
        - Не дай бог, герцог перепачкает руки чернилами! - воскликнула она.
        - Дело не в чернилах, мэм, - сказал Брэдли. - Его светлость очень трепетно относится к газетам - он даже складочки на них не выносит.
        Так ли это? Хорошо бы он так же относился к состоянию своих покоев.
        И тут ее осенила чудесная мысль.
        - Как скоро он требует принеси газеты? - спросила она.
        Викерз и Брэдли обменялись мрачными взглядами.
        - Вероятно, они нужны ему как можно скорее, потому что он трезвонит в звонок с самого рассвета. Кстати, он давным-давно так рано не просыпался. - Слуга посмотрел на дверь. - Я бы хотел, чтобы Джонз поторопился. Ему-то не придется сталкиваться с герцогом лицом к лицу после такой задержки.
        Словно в ответ на его просьбу дверь отворилась. Обойдя Викерза, Оливия забрала газеты прямо из рук Джонза.
        - Я отнесу их, - заявила она.
        Если герцогу нужны эти газеты, ему придется их заработать.

* * *
        Оливия очень быстро поднялась по лестнице, перекладывая стопку газет с одной руки на другую, потому что они все еще хранили жар утюга и жгли ей руки даже сквозь рукава.
        - Ваша светлость! - позвала она, входя в гостиную Марвика. - Я принесла газеты, которые вы просили.
        - Несите их, - откликнулся он из-за двери.
        Быстрый ответ герцога ободрил Оливию. Она заняла стратегическую позицию под защитой высокого комода. Он, конечно, недостаточно высок, чтобы защитить ее от снарядов или пуль, но для начала сойдет и такая защита.
        Не прошло и минуты, как дверь рывком распахнулась. Состояние герцога явно улучшилось. На нем был халат - именно так джентльмен должен быть одет, читая утренние газеты.
        Марвик посмотрел на Оливию - его волосы были всклокочены и светились золотом.
        - Несите. Их. Сюда.
        Увы, несмотря на то что халат герцога был сшит из отличного коричневого шелка с вышивкой, вид у Марвика все равно был утомленный. Впрочем, возможно, такое впечатление создавалось из-за того, что он то и дело переступал с ноги на ногу, словно пытаясь обуздать какое-то сильное желание. Как хорошо осознавать, что он хочет убить не ее. Оливия надеялась, что Марвик будет помнить об этом все оставшееся от их встречи время.
        Она положила газеты на стол.
        - Сегодня есть очень любопытные новости, ваша светлость, - сообщила она. - Насколько я понимаю, мэр разрешил запустить новую схему освещения…
        - Я буду считать до пяти, - проворчал герцог.
        - Да? - Она отодвинула верхнюю газету, чтобы показать другие заголовки.
        - Вот это впечатляет - для трехлетки, да.
        Марвик издал какой-то сдавленный звук. Подняв глаза, Оливия увидела, что он взялся рукой за косяк двери. На его мизинце поблескивало кольцо с печатью. Неужели он носил его и раньше? Оливия его точно не видела. Стало быть, и это тоже можно воспринимать как положительный знак.
        Впрочем, то, с какой силой герцог вцепился к дверной косяк, свидетельствовало об обратном - костяшки его пальцев побелели. В голове Оливии промелькнуло воспоминание о том, как эти самые пальцы сжимают ее горло; без сомнения, выражение его лица можно легко воспринять как желание повторить попытку.
        «Он предпочитает пули», - напомнила себе Оливия.
        - А еще… - Она помолчала, чтобы глубоко вздохнуть и справиться с дрожью в голосе, которая ей совсем не нравилась, - …в церкви Святого Георгия планируется провести памятную службу по сэру Бодли. Вы когда-нибудь читали его мемуары? Он - очень смелый исследователь…
        - Как вы смеете? - перебил ее герцог.
        Он задал этот вопрос таким бесцветным голосом, что по спине Оливии пробежал холодок. Однако выбора у нее не было. Она должна вывести его из спальни.
        - Это был риторический вопрос, ваша светлость? - как ни в чем не бывало спросила Оливия. - Когда вы говорите таким безучастным тоном, очень трудно определить…
        - Если я отойду от этого дверного проема, вы об этом пожалеете. Это вы понимаете, мисс Джонсон?
        Это была самая длинная угроза, которую он произнес по слогам. И похоже, она оказалась самой действенной. Во всяком случае, Оливия практически почувствовала боль в горле и почти физически ощутила хватку Мура, душившего ее.
        Тут она поняла, что сминает газету и заставила себя выпустить ее из рук. О глажке можно забыть: ее пальцы были испачканы типографской краской.
        - До этого стола совсем близко, - бодро произнесла она.
        - Это должно беспокоить вас, - очень тихо ответил он.
        Оливия очень крепко схватила себя руками за талию. Если она сейчас подчинится и отдаст газеты ему в руки, то он выставит ее и захлопнет дверь. А она может заказывать билеты во Францию, потому что никогда не сумеет взглянуть на бумаги, которые он хранит в своих покоях. Не сумеет - если улучшения в его состоянии не заставят его выйти из спальни.
        - Если вы… если подойдете просто для того, чтобы взять эти газеты, то вы сможете узнать о чудесном развитии…
        - Взять их?! - Он сделал какое-то короткое движение, и Оливия зажала рукой рот, чтобы сдержать крик. - Я вам, черт возьми, не собака! - прорычал герцог.
        Оливия сжимала губы до тех пор, пока ей не стало больно. Какой унижающий звук он издал! Уменьшил ее до размеров мыши.
        Ну и что? Он собирал газеты в своем логове, как собака - старые кости. И в этом, кстати, его вина, правда, разве не так? Если бы он вышел из комнаты, как любой нормальный человек, ей бы не пришлось преследовать его.
        Да, ей нужно, чтобы он возмутился. При мысли об этом Оливия выпрямилась. Поправила на носу очки и, прищурившись, посмотрела на него.
        - Нет, вы не собака. Как специалист, я могу сказать, что вы - джентльмен, пэр Англии и герцог - не меньше. Но весьма любопытный вид джентльмена, должна сказать, потому что сейчас вы такой лохматый, что вас по ошибке можно принять за пастушьего пса. - Она вдохнула. - Как вам удается что-то видеть сквозь эти лохмы?
        Герцог оскалился, глядя на нее, а затем отступил и исчез из виду. Оливия в панике придумывала, каким бы образом заманить его обратно. Но ей не приходило в голову ничего такого, что она могла бы произнести вслух. Ей ведь нужно выманить герцога, а не вынудить его убить ее.
        Но тут он снова появился в дверном проеме с книгой в руке - судя по потрескавшемуся переплету, книга была очень старая.
        - Вам известно, - приветливо осведомился он, - чем отличается человек от животного?
        Хороший вопрос.
        - Я думаю… прической, - ответила Оливия.
        Марвик издал презрительный смешок.
        - Способностью разводить огонь, ты, уличная девка.
        - Уличная девка? - Она опять скрестила на груди руки. - Мегера - да, возможно, но уличная девка? Не думаю! - И вдруг она догадалась, чем он ей угрожает. - Не хотите же вы сказать…
        - Скажи «до свидания» этой книге.
        - Да вы дикарь! - вскричала она. - Нечесаная дворняга!
        - Никакая я не дворняга! - огрызнулся герцог. - И помоги мне, господи… - он ухмыльнулся, - или точнее, дьявол… - Оливия охнула, - …но если вы немедленно не принесете мне эти чертовы газеты…
        - Гав! - выкрикнула Оливия. - Гав, гав! Тявкай! Голос!
        Она в ужасе прижала руку ко рту. Где она это взяла?
        Похоже, Марвик тоже был потрясен. Он несколько долгих мгновений молча смотрел на нее. А потом повернулся и пошел прочь.
        - Нет… Подождите! - Эта несчастная книга! Оливия стала обходить вокруг комода, но остановилась, услышав его рычание - честно говоря, скорее, львиное, чем собачье, - а затем раздался громоподобный, ужасающий грохот.
        Оливия увидела герцога.
        - Ваши книги, - промолвил он с дикарской ухмылкой, - видали и лучшие дни.
        Он перевернул книжный шкаф.
        - Ах вы, невежа! Вы… - Схватив в охапку газеты, Оливия понесла их к расположенному в гостиной камину. - Топливо для очага! Какой прок отшельнику от новостей…
        Его руки схватили ее за плечи. Он с такой яростью развернул ее, что Оливия, дабы не потерять равновесия, уцепилась за первую попавшуюся под руки опору, которая оказалась… самим Марвиком.
        Оливия оторопела. Да, это ее руки сжимают его руки. Его руки. На ощупь они напоминают железо.
        Он вышел. Вышел из своей спальни.
        Ее пальцы отпустили его, словно схватились за раскаленные угли. Но убежать она не успела: герцог схватил ее за локти. Он прижал их к ее ребрам и держал Оливию перед собой, обжигая ее тяжелым, как у кузнечных мехов, дыханием.
        Она осмелилась поднять на Марвика глаза. Его лицо превратилось в устрашающую маску, силу его гнева можно было определить по бьющейся на виске жилке. Взгляд Оливии скользнул с его устрашающе остекленевших голубых-голубых глаз и опустился на кучу газет, упавших на пол.
        Когда дело дошло до последних новостей, она уже не испытывала былого вдохновения.
        - Вы… - очень низким голосом начал герцог, но тут же замолчал - наступила тишина, как перед падением гильотины.
        Но если бы он и договорил, его предложение не сулило бы Оливии ничего хорошего. Она попыталась шевельнуть губами, но они совершенно одеревенели.
        - Как хорошо, - с трудом промолвила она, - видеть, что вы вышли из своей спальни.
        В яблочко! Марвик отскочил от Оливии и, пошатываясь, отступил назад. А потом огляделся по сторонам невидящим, обезумевшим взором, словно только сейчас понял, где находится.
        Это ее шанс! Она убежит.
        И он тоже убежит - прямиком в спальню.
        Казалось, суставы Оливии заржавели и застыли, так сильно они сопротивлялись ей, когда она присела на корточки, чтобы собрать газеты.
        - Вот, - сказала Оливия, протягивая газеты герцогу и моля бога, чтобы он не заметил, как дрожат ее руки. - Почитайте их на диване. - Это предложение прозвучало как истеричный вопль. - Здесь очень хорошее освещение!
        Не сводя с нее глаз, герцог потянулся к газетам, как человек, плывущий под водой - очень-очень медленно, но вместо газет его руки сжали запястья Оливии.
        Она вздрогнула и замерла или попыталась замереть - инстинкт загнанного в угол зайца подсказывал ей застыть на месте. Но бешеное биение сердца сотрясало тело Оливии с головы до пят.
        «Ну, вот ты и попалась», - прозвучал у нее в голове тихий насмешливый голосок.
        У герцога были очень большие руки: они почти скрыли ее запястья, обхватили их крепко, как наручники. Его большие пальцы легли аккурат на ниточки ее пульса.
        Марвик точно знал, с какой скоростью бьется сердце Оливии.
        - Как вы смеете? - тихо спросил он.
        Она посмотрела ему в лицо. Его глаза уже не были остекленевшими и невидящими. Герцог - при мысли об этом Оливия вздрогнула - смотрел на нее, внимательно ее разглядывал, изучал. И выражение его лица больше не было безучастным.
        Оливия тоже смотрела на него. Она была настолько удивлена переменой в герцоге, что не знала, как защититься под этим пронзительным взором. Поэтому она нырнула в него с головой, и ее неожиданно захлестнуло очарование. Что она теперь видела на его лице? Что в ее собственном лице могло вызвать такое сосредоточенное внимание?
        - Как вы смеете? - снова прошептал герцог, и его пальцы обвили ее пальцы. А потом, без предупреждения, его большие пальцы погладили чувствительную кожу на внутренней стороне ее запястий.
        Оливии не хватало воздуха. Ее подхватила волна жара, и это было неправильно, она почувствовала, что слабеет.
        - Я не понимаю, что вы имеете в виду, - прошептала Оливия.
        - Нет, понимаете.
        Его пальцы опять погладили ее. Оливия с трудом сглотнула. Это ощущение ее тревожило. Оно было слишком сильным. Она почувствовала, как оно разливается в ее животе. Она должна отвернуться от него. Она отвернется от него через одно мгновение…
        - Гав? - прошептал он.
        Ее щеки залило румянцем.
        - Что ж… Вы должны признать, что вам действительно необходимо подстричься.
        По его губам пробежала легкая улыбка. Его пальцы отпустили ее руку и, опускаясь, скользнули по ее коже.
        - Есть ли кто-нибудь в доме, кому я мог бы доверить ножницы? - спросил герцог. - Я же все ножницы отдал, потому что они целились в мое горло.
        Это шутка? Чудо из чудес!
        - Пойдемте, - хрипло проговорила Оливия. - Но будьте разумны. Мертвые не платят жалованье.
        Его улыбка вновь ожила, но быстро исчезла. Марвик нахмурился и отвернулся.
        - Пришлите кого-нибудь поставить на место шкаф, - ворчливо приказал он.
        Еще одно чудо.
        - Сию минуту, ваша светлость.
        Подобрав юбки, Оливия выбежала из комнаты и тут же наткнулась на Викерза, который схватил ее и обвел внимательным взглядом.
        - Боже мой! - прошептал Викерз, широко распахнув глаза. - Боже мой, миссис Джонсон.
        Оливия высвободилась из его рук. У нее не было времени на всякую ерунду.
        - Вы что, не слышали, что он сказал? Вы же подслушивали, не так ли? Я должна привести горничных. Нам надо убрать в комнатах.
        Викерз бросился следом за Оливией, которая стала быстро спускаться по лестнице.
        - Я не слышал, как он это говорил. Только про то, что кто-то должен поставить шкаф на место…
        Оливия бросила через плечо нетерпеливый взгляд.
        - Совершенно ясно, - промолвила она, - что вы просто не знаете, как надо слушать.

* * *
        Оливия вернулась через час - позднее, чем ей хотелось бы, но горничные оказались до смешного упрямы в своем нежелании идти в покои герцога, так что ей пришлось прибегнуть к нескольким угрозам, чтобы убедить их. К угрозам! Ей! Она никогда и представить себя не могла головорезом, но Марвик оказался отличным учителем.
        Оливия оставила горничных ждать в коридоре - они были бледны и страдали, как мученицы накануне казни, а она вошла в покои герцога, чтобы быстро осмотреть поле боя.
        Правящий безумец сидел на диване, погрузившись в страницы «Морнинг Геральд».
        Оливия облегченно вздохнула. Наверняка Марвик слышал, как она вошла, потому что он приподнял брови, однако не посмотрел на нее.
        - Я привела горничных… - начала она.
        - Нет, - сказал он, перелистывая страницу.
        Оливия решила, что не расслышала его.
        - А слуги поставят шкаф, - продолжала она. - Как приятно видеть, что вы все еще здесь. Отлично! Конечно, вы должны простить меня за то, что я поздравляю вас с таким пустяком - с тем, что вы остались на месте, ведь вы же не ребенок, который может уползти. Но вы должны знать, что они об этом судачат - внизу, я имею в виду.
        Это была насмешка, но Оливия рисковала намеренно. Осталась ли у него хоть капля гордости? Если да, то это может быть полезным.
        Герцог заморгал. А потом поднял глаза, и его лицо потемнело.
        - Внизу?
        Да, она уже изучила его достаточно хорошо, чтобы понимать, что герцогу не понравится быть объектом сплетен.
        - Под лестницей. - Она приветливо улыбнулась. - Я имею в виду вашу прислугу.
        Марвик издал какой-то странный звук. А потом встал, толкнув диван пяткой.
        - Вы хотите сказать, что прислуга сомневается в моей способности жить в собственной чертовой гостиной?
        - О, ну-у… - пожав плечами, Оливия издала тихий смешок, который прозвучал чуть более нервно, чем она хотела, - …знаете, ленивые руки - дьяволово подспорье. А поскольку вы никого не пускаете к себе для уборки, то чем им еще заняться?
        Запустив пятерню в свои светлые волосы, герцог огляделся по сторонам, как будто что-то искал глазами.
        - Где Викерз? - резко спросил он. - Господи, как вы сюда попадаете?
        Оливия с трудом сдержала усмешку. Нелепо даже представить, что Викерз пытается остановить ее.
        - Ваш лакей на кухне, флиртует с помощницей кухарки. Если его там нет, вы можете найти его в коридорах, где он флиртует с остальными горничными. Предупреждаю вас, что его комнаты весьма удобны с любых точек зрения. Так что предрекаю вам сюрприз - или несколько - месяцев через девять.
        Рот Марвика изогнулся. Вероятно, это был спазм, а не улыбка, потому что он мгновенно прошел. Герцог, прищурившись, обвел Оливию оценивающим взглядом.
        - Как вы неделикатны, миссис Джонсон, - промолвил он.
        Она опять стала «миссис»? Как мило!
        - Да, я склонна к неделикатности, - призналась Оливия. - Это мой порок.
        - Один из многих, - поправил ее герцог.
        - Верно, но кто их считает?
        Фыркнув, герцог снова сел. Он развязал пояс на халате, полы разошлись, и стало видно, что рубашка не заправлена в брюки. На сколько же он похудел? Брюки на нем едва держатся.
        Но что с ней такое? Не испытывает же она самую малость любопытства, думая о том, что увидит, если они вдруг спадут с него?
        Должно быть, его безумие заразно. Испытывая зуд и чувствуя себя не в своей тарелке, Оливия сказала:
        - Могу я позвонить, чтобы вам принесли чаю? Девушки с удовольствием наведут вокруг вас порядок, если вы пообещаете, что не будете угрожать им.
        - Нет. - Но он сказал это очень спокойно.
        - Ну хорошо, чаю не надо, тем более что для него еще рановато. Оставайтесь там, где вы есть. Это не займет больше часа.
        А затем, прежде чем герцог успел возразить ей, Оливия выбежала из комнаты и схватила за запястье Полли.
        - Пойдемте! - сказала она.
        Полли, в свою очередь, ухватилась за локоть Мьюриел.
        - Я не пойду!
        - Боже мой! - завопила Мьюриел. Ее ноги заскользили по полу, когда Оливия поволокла Полли - а вместе с ней и ее - к двери. - Дорис, убегай! Спасай свою жизнь!
        Дорис развернулась и бросилась к лестнице.
        - Ни шагу дальше! - крикнула ей Оливия. - Немедленно вернись.
        Плечи Дорис поникли, и она неохотно повернула назад.
        - Я не пойду! - вопила Полли. - Я не… - Внезапно она замолчала на полуслове, ее лицо посерело.
        Оглянувшись через плечо, Оливия обнаружила стоящего в дверях герцога, который ошеломленно смотрел на происходящее.
        - Я же говорила, что вам не надо вставать, - весело сказала Оливия. Она потянула Полли за руку. - Все в порядке. - А потом, изогнувшись так, чтобы Марвик не увидел, Оливия сильно толкнула Полли в плечо.

* * *
        Горничные занялись своим делом, шелестя и робея, как мышки. Герцог их игнорировал. Они бесполезны. Его сумасшедшая экономка с красными, как грудка снегиря, волосами бесполезна. Все, что его интересовало, - это редакционная статья, которую он обнаружил в конце «Морнинг Геральд». Она была написана человеком, которого он когда-то считал своим другом, - человеком, который, вероятно, понятия не имеет о том, насколько оскорбителен заголовок: «БЛАГОРАЗУМНЫЙ ВЫБОР ЛОРДА СОЛСБЕРИ».
        Под ним более мелким шрифтом был набран подзаголовок: «БАРОН БЕРТРАМ - БЛАГО ДЛЯ АНГЛИИ».
        Марвик стиснул зубы. И глубоко-глубоко вздохнул.
        Арчибальд, барон Бертрам: известный человек пятидесяти с чем-то лет, слащаво учтивый со своими, и политическими оппонентами, с демонстративно утонченными манерами. Регулярный посетитель церкви святого Георгия на Ганновер-сквер, где он бывает по средам и воскресеньям. Лучший, самый безупречный выбор, чтобы возглавить сейчас либералов, считают дураки и наивные. Еще бы, «богобоязненный человек с твердыми принципами, преданный семье и стране»!
        Маргарет развлекала семерых мужчин. Но все они были его политическими врагами, кроме Бертрама. Бертрам был его единственным союзником в палате лордов. Его соратник, его главная поддержка.
        Остальные слова выпрыгнули из статьи: заслуживающий одобрения. Преданный. Скромный…
        Иллюстратор постарался и очень похоже изобразил красивую линию носа Бертрама.
        Аластер подумал о кровати в соседней комнате. У него появились новые ощущения, когда он сменил кровать на диван, но сколько же ночей он провел на той кровати рядом с Маргарет, даже не представляя, как она обводит его вокруг пальца.
        Маргарет не осмелилась бы спать с Бертрамом в этом доме. Но ради собственного удовлетворения Аластер приказал вынести из покоев герцогини всю мебель и отправить ее на аукцион. Всю, кроме огромной кровати с пологом, на которой она спала. Ее он прошлой весной разломал голыми руками и оправил обломки в работный дом - на растопку.
        Из состояния оцепенения герцога вывел какой-то шум: стук, тихий вскрик. Подняв голову, он увидел светловолосую горничную, которая поправляла вазу. Поймав на себе его взгляд, горничная замерла от ужаса, как лиса на перекрестье.
        - Продолжай, Мьюриел! - Экономка дала это указание от двери в спальню, откуда она, подбоченясь, наблюдала за горничными.
        Герцог раздраженно отложил газету. Эта дамочка обладает удивительной способностью излучать властность, которой она на самом деле не обладает.
        - Миссис Джонсон, скажите-ка мне кое-что.
        Она повернулась к нему со спокойной улыбкой. Интересно, она смотрела на свое отражение в зеркале? У нее была гладкая, без морщин, кожа с легким румянцем и веснушками, как у ребенка. Осознает ли она, сколько ей лет? У нее достаточно причин бояться его. Видит бог, она видела его в таком состоянии… о котором ему и думать не хочется. Впрочем, она всего лишь прислуга. И что это значит?
        Она думала, что он на грани самоубийства.
        Марвик стиснул зубы. Она - всего лишь прислуга. Но это не важно. Его раздражала ее ленивая манера двигаться, словно никто не мог удивить или испугать ее - даже он. Ее уверенность бессмысленна. Ей есть хотя бы двадцать пять лет? О чем только думал Джонз! Экономка не должна быть такой молодой! Ее волосы яркие и живые, как флаг. Вообще-то это чертовски смешно. Без сомнения, волосы крашеные.
        Ему надо потолковать с Джонзом. Добраться до дна этого нелепого решения взять ее в экономки.
        - Я хочу знать, - промолвил он ледяным тоном, - не могут ли служанки выполнять свои обязанности без вашего присмотра? - Она постоянно находится рядом. - Вам больше нечем заняться?
        Оливия пожала плечами.
        - Я счастлива потратить время на то, чтобы обеспечить комфорт для вашей светлости.
        Против его желания, о котором он ей говорил. Да, он это заметил. Герцог не смог бы объяснить, почему продолжает терпеть ее. Наверное, от скуки. От извращенного удивления ее безумству. И у нее самая мягкая кожа, к какой он когда-либо прикасался.
        Герцог поерзал на месте - последняя мысль пришлась ему явно не по нраву.
        - Я говорю не о себе, - резко промолвил он. - Я говорю о прислуге. Если они не знают, что надо делать, и не могут обойтись без вашего присмотра, то я предлагаю вам это исправить.
        Оливия с готовностью кивнула:
        - Отличный план, ваша светлость. По сути, я уже начала это делать. Нормальное человеческое желание - угодить своему хозяину, верно? И я воспользовалась возможностью сделать это. - Она засияла. - Боюсь, в последнее время вам не хватало заботы.
        Марвик изумленно смотрел на нее. Да как она смеет осуждать его?
        Оливия наградила его еще одной очаровательной улыбкой.
        Марвик нахмурился и перевел глаза на газету. Ему не нравилась ее улыбка. Пока экономка не улыбается, она кажется безобидной простушкой. Очень молодой, но с налетом интеллекта - ха! Впрочем, это впечатление слишком обманчиво и наверняка появляется из-за ее очков и странного правильного говора.
        Но вот улыбка разрушает иллюзию того, что у нее такое уж безупречное лицо. От улыбки на ее щеках появляются ямочки. Она привлекает внимание к ее рту, к ее пухлым губам. Правда, пухлая у нее только нижняя губа. А верхняя…
        Это его не касается. А если экономка и… - такое может прийти в голову, только если дать воображению о-очень большую волю - …хорошенькая, то это еще один изъян. Экономки не бывают хорошенькими. Хорошей экономке столько лет, что в ней трудно узнать женщину.
        - Сколько вам лет? - спросил он, не поднимая глаз от газеты.
        - Достаточно для того, чтобы оценить преимущество чистоты, ваша светлость. Поверьте, вы высоко оцените результаты нашей работы.
        Марвик уставился на заголовок. Ее следовало бы отчитать за это нахальство. Он должен уволить ее. Опять. Черт возьми, почему она все еще здесь?
        Герцог глубоко вздохнул. Это помогло ему удержать язык за зубами. Господи! Воздух в комнате становился чистым и свежим, и его поразило, что ему это… нравится.
        Эта мегера права. Его покои давно пора отмыть.
        - Следите за своим языком, - приказал он и раздраженно расправил газету. Джонз мог бы погладить ее и получше. Пора бы ему научиться это делать.
        Через мгновение молчание стало досаждать ему. Он сделал ей замечание. Она должна извиниться. Она подает плохой пример горничным.
        Марвик поднял глаза, чтобы сказать очередную резкость, и увидел, что она помогает одной из горничных. Служанка обнаружила стопку нераспечатанных писем у него на буфете. И попыталась принести ему эту кипу голыми руками. Миссис Джонсон зашептала ей:
        - На серебряном подносе, Мьюриел. Тебе же это известно.
        - Но их так много.
        Миссис Джонсон подняла голову и заметила, что он за ними наблюдает.
        - Ваша светлость, как рассортировать вашу почту? Быть может, вам будет удобно, если мы разложим ее по алфавиту?
        Господи, чем это поможет?
        - Оставьте ее на месте.
        - Но для того, чтобы хорошенько промыть буфет…
        - Я же сказал, оставьте ее!
        Его губы сжались в узкую упрямую линию. Ее лицо стало краснеть, отчего веснушки проступили на нем еще отчетливее. Веснушки сейчас не в моде; такое обилие веснушек можно счесть уродством. И как получилось, что все они собрались на розах ее щек?
        Злясь на самого себя, герцог вновь занялся газетой.
        - Может быть, - снова заговорила экономка, - если бы я разложила их по почтовым маркам…
        - Нет. - При одной мысли обо всех этих письмах он почувствовал тяжесть в груди. Стопка писем росла и росла. Не получив ответ, написавшие письма люди должны были подумать, что он не хочет о них и слышать. Но они просто продолжали писать и писать. Святой господь! Ответишь одному - и придется выяснять, чего хотят все остальные.
        - Сожгите большую часть писем!
        Молчание.
        Герцог смотрел на газетные строчки. С таким же успехом он мог бы пытаться прочесть египетский манускрипт.
        - Может быть, было бы проще, - робко промолвила экономка, - если бы кто-то распечатал их и рассортировал по степени важности…
        Марвик рывком опустил газету. Четыре служанки замерли. Его охватило странное чувство - древнее, едва узнаваемое: смущение.
        Он глубоко вздохнул.
        - Я не желаю читать их. - Его голос оставался спокойным, и это уже что-то. - Мне неинтересно их содержание. Я не буду отвечать на них. Сожгите их, миссис Джонсон.
        Лицо экономки представляло собой прелюбопытный прозрачный экран, за которым роились ее мысли. По легкому вздрагиванию одной ее брови Марвик понял, как ей не нравится его приказание. А потом едва заметное движение подбородка выдало ее смешное и абсолютно нелепое желание. Она собиралась спорить с ним.
        - А что, если… - начала было она, но тут же осеклась.
        Как он и предполагал, ее румянец стал еще ярче. Было что-то… интересное… в ее лице. Как просто читать ее мысли! Сколько времени прошло с тех пор, как он видел кого-то? Как давно он обращал внимание на мелкие детали, на нюансы чьего-либо выражения?
        Боже, за последний год он не может вспомнить ни одного образа. Вообще ничего, кроме сада. Сада, который сейчас мертв. Но Аластер помнил его в полном цвету прошлым летом. Это все. Ничего больше. Словно разоблачение Маргарет, сущности которой он не смог разглядеть, ослепило его и мешало видеть почти все вокруг…
        Герцог даже не помнил, кто пришел на ее похороны. Он не помнил ничего, кроме могилы, к которой он пришел несколько недель спустя. «Кем ты была?» - это единственная мысль, которая не давала ему покоя. «Кто здесь лежит?» «Кем ты была на самом деле?»
        Но даже это было своего рода слепотой, огромным самообманом. И он удивлялся не Маргарет, а собственному неведению, тому огромному пространству, полному вещей, о которых он не догадывался и о существовании которых никогда не подозревал. Он, гордящийся своей способностью предвидеть все.
        - Подожди! - услышал он голос миссис Джонсон. Одна из горничных хотела бросить письма в огонь. Та девушка была послушной служанкой. - Ваша светлость! - сказала экономка. Она встала так, чтобы попасть в поле его зрения. Судя по тому, как решительно вздернулся вверх ее подбородок, она собралась с духом. Такое мелкое наблюдение, а открывает так много! Когда-то раньше Марвик очень хорошо прочитывал то, что написано у людей на лицах. Когда-то он мог с тридцати шагов определить ложь. - Я представить не могу, что вы хотите сжечь всю вашу почту, - говорила экономка. - Что, если…
        - Да, - язвительно промолвил герцог. - Прости, господи, если я пропущу приглашение на благотворительный бал.
        Оливия нахмурилась, но промолчала. Его мозг сам сформировал ее ответ: «В этих письмах может быть бесчисленное количество важных сообщений».
        - Я могла бы прочесть их, - сказала миссис Джонсон.
        Он отложил газету.
        - Вы… - равнодушно проговорил он. - Вы предлагаете прочесть мою личную корреспонденцию?
        Даже горничные оторопело уставились на экономку. Герцог отметил это про себя со злобным удовлетворением. Они, как и он, тоже считают ее сумасшедшей.
        - Ну-у… - Ее подбородок напрягся. - Полагаю, раз они годятся для печки, то, думаю, сойдут и для моих глаз. Если только у вас нет… секретаря?
        Марвик фыркнул.
        - Нет, - бросил он в ответ. - О’Лири вызвали домой в Дублин несколько недель… - Нет, с ужасом подумал он, несколько месяцев назад. - У меня нет секретаря.
        - Что ж, тогда…
        - Я его уволил. Он настойчиво рвался читать мои письма.
        Экономка рассмеялась.
        Герцог направил свой хмурый взгляд на поднос с завтраком. Так он пошутил? Боже, он совершенно сбит с толку. Ему кажется, что голова набита ватой. Крыльями летучих мышей, паками и ногтями. Сколько времени прошло с тех пор, как его мозг работал по-настоящему?
        Взгляд перешел на заголовок.
        - Ну и…? - спросила мегера. Это ее собственное слово. Себя она знает прекрасно, в этом Аластер не сомневался.
        Так о чем она болтает? Он был не в состоянии вспомнить. «БЕРТРАМ - ЭТО БЛАГО». Герцог вспомнил про пистолет, спрятанный в его спальне. Его прежняя жизнь мертва. Без сомнения, он может вернуть ее. Но это не то, чего он хочет.
        А хочет он устроить кровавые разрушения. «Давайте выпустим на свободу псов войны!»
        - Ваша светлость…
        - Да, - перебил он экономку только для того, чтобы она замолкла.
        - Благодарю вас. - Герцог услышал шуршание ее юбок, когда она направилась к нему. Господь на небесах! Неужели она не может оставить его в покое? - Я хочу попросить вас еще кое о чем, - сказала она, усаживаясь напротив него, усаживаясь в его присутствии, не попросив разрешения и не извинившись! Это точно заслуживает резкого выговора. Марвик открыл было рот, но Оливия не дала ему сказать и слова. Прислонившись к комоду, она прошептала: - А вы на прошлой неделе случайно не съели пять фунтов трюфелей?
        Боже правый, это еще что?
        - Нет!
        - Я так и думала. - Она сняла с себя очки, открыв его взору глаза удивительного светло-голубого цвета. Герцог внезапно забыл, что хотел сказать. Она протирала рукавом стекла очков, продолжая говорить. Впрочем, она могла бы нести полную бессмыслицу, потому что он не слышал слов, а продолжал молча смотреть на нее.
        Ее глаза были точно такого же цвета, как небо над его садом прошедшим летом. В безоблачные дни, когда солнце ярко сияло, небо было именно такого цвета. И оно светилось над ним, как будто насмехалось. «Это не для тебя. Все это больше не для тебя», - словно говорило оно.
        Экономка снова нацепила очки на нос, и блеск стекол скрыл прячущееся за ними чудо.
        У экономок не бывает таких глаз.
        - И я просмотрю ваши письма, - серьезно договорила она. Встав, Оливия пошла прочь, оставив его в… полном смятении.
        Герцог осторожно вдохнул. Да, это не игра его воображения: она оставила за собой слабый аромат роз.
        Это духи? Почему он раньше не замечал этого запаха? Именно таким Аластер представлял дух сада. Но он никогда не позволял себе открыть окно, потому что боялся разочарования.
        Черт возьми!
        Аластер снова вдохнул, и дверь за нею закрылась.
        Его экономка пахнет, как лето.
        Глава 7
        - Займись своим делом!
        Оливия, сидевшая за письменным столом в кабинете герцога, подняла голову и прислушалась. Последнюю реплику произнесла в коридоре Полли.
        - Да ладно тебе, не притворяйся злюкой.
        А это уже Викерз. Оливия со вздохом отложила письмо - четырнадцатое из прочитанных ею сегодня и адресованных герцогу. Вот уже две недели она просматривала эти письма и составляла списки с кратким содержанием каждого из них. Герцог брал у нее эти бумаги, не говоря ни слова, и, как подозревала Оливия, даже не удосуживался прочитать их.
        В другое время, в другом месте она, возможно, была бы разочарована тем, что ее работу так долго игнорируют. Но список его корреспондентов можно было принять за раздел книги о современной истории. Читать эти письма было так же приятно, как подслушивать разговоры во дворце. Скорее всего секретарь не проявлял столько личного интереса к работе, как она.
        Но опять же, она все-таки не секретарь. Она - экономка, а это означает, что в спор в коридоре, становившийся все громче, должна вмешаться именно она.
        Направляясь к двери, Оливия услышала, как Викерз говорит:
        - Я видел, как ты выглядела, когда ко мне подходила Мьюриел. Девушки немного ревнуют, да? Все дело в ревности?
        - Ха! Ты думаешь, меня волнует, если какая-то потаскуха или тупица… Эй! Убери руки, или я тебя ударю!
        Оливия распахнула дверь. Викерз прижал Полли к стене, затолкнув ее в пространство между доспехами и китайской вазой высотой до бедра.
        - Мистер Викерз! - резко произнесла Оливия.
        Лакей развернулся.
        - Ну вот! - Он осторожно почесал свою лысину. - Я искал вас, мэм. Кухарка просит, чтобы вы одобрили меню на следующую неделю…
        - Да пятку мою ты искал! - Полли как следует толкнула Викерза, отчего тот, спотыкаясь, отлетел к Оливии. Она осторожно отошла в сторону, и он упал на колени.
        Оливия посмотрела на него сверху вниз. Залысина на его голове стала вишнево-красной.
        - Вам нечего делать, мистер Викерз? У вас нет работы?
        - Да какой работы! - завопила Полли. - Он вообразил себя герцогом! Околачивается без дела, как паша какой-нибудь, а нас считает своим гаремом!
        Сплюнув, Викерз встал.
        - Все это ерунда. Кстати, миссис Джонсон, вы ведь видели, как она меня толкнула? Это неправильно.
        Полли с силой оттолкнулась от стены.
        - Да тебе повезло, что я тебя просто толкнула, - заявила горничная. - Ты мне уже до чертиков надоел, нахал!
        - Вот видите? - Викерз попятился назад. - Она от меня без ума. Вечно болтается рядом: шага не могу ступить, чтобы не натолкнуться на нее…
        - Это ложь! - крикнула Полли.
        - …и если уж об этом зашла речь, то хочу сказать, что я - не единственный мужчина, за которым она бегает, - заявил Викерз. - Спросите-ка ее о парне, который приходит сюда каждый вечер и умоляет разрешить ему хотя бы взглянуть на нее. Спросите, насколько быстро она спешит повидать его!
        Полли побледнела.
        - Да… ты… Он бы никогда! - пролепетала она.
        Оливия устремила многозначительный взор на руку Викерза, и тот поспешно спрятал ее за спину.
        - Прошу прощения, мэм, - пробормотал он.
        Оливия повернулась к Полли, которая дрожала, как легкая изгородь во время бури.
        - Полли, - спокойно заговорила она, - ты…
        - Конечно, вы поверите ему, - запричитала горничная. - Вы меня невзлюбили, как только попали сюда. Но откуда я могла знать, что вы пришли наниматься не на место горничной? Я не могла догадаться…
        - Полли! - Оливия подбоченилась. - Вернись к своим обязанностям.
        Полли хватала ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. А потом, окинув Викерза и Оливию злобным взглядом, она подобрала юбки и убежала.
        Оливия повернулась к Викерзу - низенькому, пухлому, с лицом цвета высохшей грязи.
        - Должна сказать, мистер Викерз, что Ромео из вас никакой. Если я еще хоть раз увижу, что вы пристаете к горничным, вы потеряете свое место, - заявила она.
        - Ну вот! - Викерз приосанился - этот жест оказался бы более внушительным, если бы Оливия не была на несколько дюймов выше него. - Я - личный лакей его светлости. Моя работа здесь…
        - И в чем же именно заключается ваша работа? - Оливия не сочла нужным сдержать холод в своем голосе. Доносчики могут быть полезны экономкам, но это не значит, что она должна их любить. - Насколько я понимаю, лакей должен удовлетворять личные потребности господина, однако я ни разу не видела вас рядом с ним. - Она прищурилась. - Впрочем, возможно, в этом как раз и заключается проблема. Потому что достаточно бросить хотя бы один взгляд на его светлость, чтобы понять, что у него вообще нет лакея.
        - Это несправедливо! - Викерз тяжело выдохнул, при этом его щеки раздулись. - Я знаю, что вид у него неопрятный. Но вы не можете себе представить! Когда я последний раз заходил в его спальню, он взял набор для бритья и запустил его в стену.
        - И когда же это было?
        Викерз сжал губы и не ответил.
        - Полагаю, что не в последнее время, - промолвила Оливия.
        - Я так и не получил набор для бритья обратно, - сердито сказал он. - И я ничего не могу поделать, если он отказывается от моих услуг…
        - Нет, можете, - перебила его Оливия. - Вы можете настаивать на их выполнении, мистер Викерз. - Бог свидетель, она же смогла выманить Марвика из спальни в гостиную, верно? И что, теперь она и все остальное должна делать? С такой скоростью ей не удастся вывести герцога из покоев раньше, чем через год.
        - Не могу же я указывать ему. Кто я, по-вашему? Да он - хозяин дома, черт возьми!
        - Следите за своей речью, - сухо произнесла Оливия. - И если он не захочет, чтобы вы его брили, тогда хотя бы подержите перед ним зеркало.
        Викерз нахмурился.
        - Это еще для чего?
        - Для того, чтобы показать ему, как он выглядит. Герцог похож на заросшую пастушью собаку.
        Подбородок лакея напрягся.
        - Это бессмысленно. Это безнадежно. Мне жаль, что вы этого не видите, но я не хочу рисковать…
        - Тогда это сделаю я. - Повернувшись, Оливия направилась к лестнице. - Вы идете? - спросила она через плечо. В ответ лакей сложил на груди руки. Оливия с отвращением прищелкнула языком. - Нет, конечно, нет. - Бесполезно.

* * *
        В гостиной никого не было, но дверь в спальню герцога оказалась приоткрытой. Войдя в нее, Оливия увидела, что Марвик читает, сидя у окна в кресле с подголовником.
        - Заставьте вашего лакея работать или увольте его, - сказала она.
        Он даже не оторвал взгляда от книги.
        - Хорошо, - сказал герцог.
        Хорошо? Оливия несколько мгновений стояла, чувствуя себя в полной растерянности.
        - Хорошо? Так что вы выберете?
        Он пожал плечами. На его лице играл дневной свет, золотя кожу и подчеркивая морщинки смеха вокруг рта. Она даже не понимала, как они у него появились. Оливия в жизни не встречала человека, который смеялся бы меньше, чем герцог.
        - Вы не хотите отвечать? - спросила она. Несмотря ни на что, она стала невольно осматривать комнату. Горничные собрали все бумаги в стопки и сложили их в книжный шкаф, тем самым открыв взору те, что были свалены на туалетном столике.
        Марвик поднял голову и проследил за ее взглядом.
        - Да, - коротко бросил герцог. - Как видите, утром приходили горничные. На том ваши обязанности здесь можете считать выполненными, миссис Джонсон. А если у вас есть жалобы на Викерза, передайте их Джонзу.
        Оливия тяжело задышала.
        - Джонз не уволит его без вашего одобрения.
        - Что ж, тогда сделайте это сами. - Зарывшись поглубже в кресло, он поднял книгу, словно хотел этим сказать: «Я занят».
        Решившись действовать, Оливия подошла к туалетному столику и сделала вид, что разбирает бумаги. К ее разочарованию, все это были свежие заметки и его наблюдения за политическими событиями, о которых он узнавал из газет, ведь все последние дни он регулярно читал их.
        - Что вы там делаете?
        Оливия торопливо уронила бумаги.
        - Если горничные приходили сегодня, то почему здесь такой беспорядок? - На мраморной столешнице царило настоящее месиво из скомканных галстуков и аптекарских пузырьков.
        - Я не в настроении вести шутливую беседу, - холодно промолвил он. - Вы…
        - Я ищу ваш бритвенный прибор. - Отодвинув в сторону галстуки, она увидела ручное зеркало и остальные мелочи. - Викерз говорит, что не видел его с тех пор, как вы бросили его в стену, и я… Ах! - Она выудила расческу из черпахового панциря. - Посмотрите на это замечательное изобретение. Возможно, когда-нибудь вам захочется им воспользоваться.
        Герцог устремил на Оливию взгляд, между бровей залегла еле видимая морщинка. А затем, сжав губы, Марвик опустил взор на книгу.
        Его невнимание вполне устраивало Оливию. Взяв ручное зеркало, она двинулась - абсолютно бесцельно - к книжному шкафу. Стопка документов, сваленных на средней полке, была толщиной в фут. Наверху лежало письмо, датированное 1883-м годом, и оно было написано почерком Марвика лорду Одли…
        - В книжном шкафу бритвенных принадлежностей нет, - безучастно промолвил герцог.
        Оливия подняла зеркало.
        - Вот, взгляните-ка на себя!
        Не обращая на нее внимания, герцог перелистнул страницу.
        - О да, я уверена, что этой книге всего двести - триста лет, - сказала Оливия. Может, конечно, сарказм и самая низкая форма юмора, но при этом она доставляет больше всего удовлетворения. - Вас устраивало, когда она валялась на полу, а теперь вы ни на миг не можете оторваться от чтения.
        - Не думаю, что она такая старая. - Марвик приподнял книгу, чтобы она увидела ее корешок: «Граф Монте-Кристо» Александра Дюма.
        - А-а, это история мести. Ищете в ней вдохновение?
        Герцог посмотрел на Оливию с весьма угрожающей улыбкой.
        - Пока что наш герой кажется слабохарактерным.
        - Стало быть, вы читаете самое начало, - отметила Оливия. - Уверяю вас, после того, как Дантес долгие-долгие годы проведет под замком, превращаясь в оборванца, он выйдет из тюрьмы беспощадным человеком. Кстати, первое, что он сделает, это подстрижет свои волосы.
        Герцог захлопнул книгу.
        - Вы абсолютно глухи к словам, к которым слуги обычно прислушиваются. Вы пришли сюда с какой-то целью? Если нет, вы свободны!
        Оливия снова подняла вверх зеркало.
        - Вот моя цель: вы похожи на дикого зверя. Если ваш лакей…
        - Не думаю, что вы знаете, как выглядят дикие звери, - спокойно сказал он.
        Оливия задумчиво опустила зеркало. Он прав: она понятия не имеет о том, как они выглядят.
        - Знаете, вы выглядите так, как звучат слова «дикий зверь», услышав которые, их представляешь.
        - Это абсолютная бессмыслица. - Он снова открыл книгу. - Называть меня пастушьей собакой было правильнее.
        Оливия смотрела на него во все глаза.
        - Вам нравится, когда вас сравнивают с собакой? Может, мне опять на вас залаять?
        Заложив палец между страниц, он снова закрыл книгу и откинулся на спинку кресла, чтобы посмотреть на Оливию.
        - Вам хочется полаять, миссис Джонсон? Да, сегодня, кажется, вы чувствуете себя особенно по-собачьи - по крайней мере шерстку вы причесали. - Он, прищурившись, оглядел Оливию. - Ваша навязчивость напоминает мне… Хотя нет, пудели слишком женственны.
        Она охнула.
        - Как грубо. Вы хотите сказать…
        - Ирландский сеттер? Отлично подойдет по цвету к вашим волосам. Но нет, - с сожалением добавил Марвик. - Полагаю, правильный ответ: чихуа-хуа. Раздражающе лает, но не кусается.
        Оливия отбросила зеркало в сторону.
        - Я читала ваши письма, - сквозь зубы процедила она. - Знаете, сколько ваших друзей хотят вас видеть? Представьте, что они подумают, увидев вас в таком виде.
        Ошибка! Его лицо сразу напряглось.
        - Как хорошо, что я никого не принимаю, - промолвил Марвик.
        - Ваш лакей пристает к горничным. Неужели вы не беспокоитесь о невинных девушках, которых нанимаете на работу? Просто дайте ему какое-нибудь дело - ни о чем другом я не прошу.
        - В обмен на что?
        Оливия на мгновение замялась.
        - Что вы имеете в виду?
        Он отложил книгу, а Оливия испытала короткий приступ паники, когда герцог все свое внимание направил на нее. Его лицо начало обретать насмешливое и недоверчивое выражение, а улыбка стала явно недоброй.
        - Зачем это я буду давать ему какое-то дело? - спросил он. - Что я сам выиграю от этого?
        Оливия посмотрела на него с изумлением.
        - Вы от этого выиграете благополучие вашей прислуги, - промолвила она в ответ. - И - ха! - Она с торжествующим видом указала на его руку, взлетевшую верх, чтобы убрать с глаз упавшие на них волосы. - Еще вы выиграете стрижку волос!
        - От чего вы получите огромное удовлетворение, - заявил Марвик. - Вы хотя бы понимаете, миссис Джонсон, что вы получаете большое удовольствие, изводя меня своим вниманием? Экономка себя так вести не должна.
        - Вы все неправильно поняли, - возразила Оливия. - Вовсе я не получаю от этого удовольствия. - Однако ее охватило неприятное чувство. Вполне возможно, он прав: она же забывает, с какой целью появилась в этом доме. Убаюканная ложным ощущением безопасности, она позволила себе отвлечься и заставить слуг работать. Ну, и еще решить сложнейшую задачу по выманиванию этого мула из его покоев. - Не получаю я от этого удовольствия! - сердито повторила она. Но чем быстрее она вытащит его отсюда, тем быстрее увидит, что ее безумному плану конец. И уж конечно, ни один джентльмен не решиться выйти из своих личных покоев, пока он выглядит, как «дикий зверь». - Уверяю вас, мне мои обязанности совершенно не нравятся.
        Его улыбка стала шире. Внезапно Оливия почувствовала, что эта улыбка не принесет ей ничего хорошего.
        - Вот как? Очень хорошо, я вам верю. Знаете, ваша манера поведения внушает чувство вины. Если вам так уж хочется увидеть мои волосы подстриженными, я предлагаю вам самой подстричь их.
        - Что?! - Оливия отшатнулась от него. - Да я никогда… это абсурдно! Откуда мне знать, как надо стричь джентльмена? Я же могу все испортить.
        Марвик хмыкнул, но в этом звуке была насмешливая симпатия.
        - Обязанности бывают обременительными. И очень хорошо, что я вам за них плачу, или нет?
        - Позвольте мне позвать Викерза. - Оливия повернулась к кнопке звонка. - Он будет здесь в мгновение…
        - Ни в коем случае, - отрезал Марвик. - Либо вы возьмете в руки ножницы, либо никто.
        В его голосе появились серьезные нотки. Повернувшись к герцогу, Оливия попыталась засмеяться.
        - Не хотите же вы сказать, что не доверяете ему…
        Он вновь потянулся за книгой.
        - Довольно! - Никакого легкомыслия в голосе герцога вообще не осталось. - Оставьте меня.
        Оливия стояла на месте, пребывая в уверенности, что она не ошиблась: существует какая-то причина, заставляющая Марвика не доверять Викерзу, поэтому он и не хочет, чтобы лакей его стриг.
        - Может быть, Джонз мог бы…
        - Уходите!
        - Хорошо! - Она подбоченилась. Насколько это сложно? - Я подстригу ваши волосы.
        Герцог усмехнулся.
        - Это было несерьезное предложение.
        - Но вы его сделали, а я его приняла. Чего… чего вы опасаетесь? Что я перережу вам горло?
        Подняв голову, он, прищурившись, посмотрел на Оливию.
        - Не говорите ерунды.
        - Тогда скажите мне, где набор для бритья.
        Марвик пожал плечами.
        - В платяном шкафу.
        Для того чтобы отыскать кожаный чехол, понадобилось порыться среди вещей. Расстегнув пряжки, Оливия увидела подтверждение рассказу Викерза: бритвенные принадлежности, ножницы, помазок из барсучьего меха и бритва - все эти предметы были перемешаны и выпали из своих отделений. Чехлу явно досталось от рук хозяина, когда тот бросал его. Но каким-то образом крохотный флакончик с пробкой остался нетронутым.
        Вынув пробку, Оливия понюхала содержимое флакона: кастильское мыло, лаванда и, возможно, небольшая примесь поташа. Без сомнения, это эссенция для мыла.
        Подняв глаза на герцога, Оливия увидела, что он наблюдает за ней.
        - Вы же понятия не имеете о том, что делаете, - сказал он.
        Какая проницательность! Хочет человека умелого, пусть позвонит и вызовет Викерза. Но, если он настолько глуп, что позволяет ей сделать это, она, конечно, не заробеет и не откажется от такой возможности. Волосы у него в ужасном состоянии.
        - Прошу вас, сядьте за туалетный столик, - попросила Оливия.
        Марвик встал, не сводя с нее глаз. Но, к ее удивлению, он без всяких споров уселся на стул перед зеркалом.
        Взяв с вешалки у умывальника полотенце, она разложила его на плечах у герцога. А потом взялась за ножницы. Что-то уж больно они малы. Она для пробы несколько раз щелкнула ими.
        Оливия подняла глаза и увидела, что герцог следит за каждым ее движением в зеркальном отражении и, судя по усмешке на его лице, получает большое удовольствие от ее неловкости.
        - Я предпочитаю парижский стиль, - заявил он. - А на макушке добавьте итальянского.
        Господи, о чем он толкует? Оливия решила держаться понахальнее, пока он не передумал.
        - Я думала, что немецкий вам подойдет больше, - сказала она.
        Помолчав, Марвик спросил:
        - Вы имеете в виду ганноверский? Или берлинский? Их так часто путают.
        Оливия несколько мгновений смотрела на него в нерешительности и лишь потом заметила, что его губы едва заметно дрожат. Он над ней смеется! Он принимает ее условия!
        - И он самый короткий из всех, - серьезно проговорила она, устрашающе пощелкивая при этом ножницами.
        - Очень хорошо, - сказал герцог и наклонил голову.
        Оливия была немного удивлена. Посмотрев на его голову, на эти роскошные, блестящие светлые волосы, она вдруг почувствовала, что не может шевельнуться. Выполняя эту работу, она должна будет прикасаться к нему. Зарыться руками в его волосы, расчесывать их. У нее подвело живот.
        Крепко сжав губы, Оливия глубоко вздохнула. Как странно! Откашлявшись, она проговорила:
        - Еще не поздно позвать Викерза. - Почему ее голос зазвучал так высоко? - Он будет так рад услужить вам…
        - Так вся ваша отвага показная, миссис Джонсон? Неужели я улавливаю дуновение трусости?
        Она закатила глаза.
        - Это ваша голова. - Еще раз набрав полную грудь воздуха, она запустила пальцы в его волосы.
        Какие же они мягкие! Даже шелковистые. Волосы у джентльмена мягкие, как у женщины. Кто бы мог подумать?
        Его плечи вздрогнули. Подняв глаза, Оливия увидела в зеркале, что он смеется над ней.
        - Ваше лицо… - вымолвил Марвик. - Вы потрясены! Неужели герцогские волосы на ощупь чем-то отличаются от остальных? Может, это какой-то новый вид волос?
        - Сидите спокойно! - Щелкнув ножницами, она нахмурилась. - Тут какой-то каламбур, но я пока не могу понять, какой… Герцогские волосы, герцогские волосы…
        - Но моя сила и власть не в волосах, - пробормотал он. - Я - подлинный товар, уверяю вас.
        Оливия и сама не знала, почему вдруг залилась краской. Что-то в его голосе…
        Она опустилась на колени, чтобы он не видел ее лица. Ее работа не в том, чтобы развлекать его. Зажав пальцами прядь его волос - они действительно мягче, чем ее собственные, - Оливия отрезала ее.
        Ну вот. Сделано.
        Обретая уверенность, Оливия взяла прядь потолще и отрезала ее тоже. Гораздо лучше. Теперь она очень быстро щелкала ножницами вокруг его шеи.
        - Открываете в себе новый талант? - спросил он.
        Оливия проигнорировала его. Откинувшись назад, герцог следил за ее движениями.
        Святой господь! Теперь его волосы напоминают подол рубашки, к которой в три слоя пришили заплаты.
        Ну хорошо. Надо действовать осторожнее. Пальцы уверенно скользнули в гущу его волос, чтобы взять прядь потолще, и Оливия почувствовала, что он слегка вздрогнул.
        - Будьте осторожнее с этими ножницами, - тихо проговорил Марвик.
        - Не двигайтесь, и все будет в порядке.
        Ей уже доводилось стричь волосы - своей матери, раз в месяц и всегда по воскресеньям; стригла она при необходимости и подружек в школе машинописи. Но стричь мужские волосы - волосы герцога Марвика - это было совсем… другое дело.
        Когда она брала его пряди, ее пальцы слегка касались его шеи. Плечи у него были широкие, мускулистые - даже здесь, сверху. Оливия чувствовала, как они слегка шевелятся, когда она прикасается к ним, и от этого краснела еще больше.
        Она подняла руку выше, чтобы не задевать его. Но теперь ее пальцы стали скользить по его затылку, по задней стороне шеи. Его кожа была удивительно теплой, гладкой. Три взмаха ножниц обнажили сзади его шею, и Оливия поймала себя на том, что смотрит на нее с некоторым удивлением: вся сильная линия его шеи - широкой, мускулистой - напрягалась, когда он наклонялся вперед, чтобы ей было удобнее его стричь.
        Его позвоночник выделялся твердой шишкой у основания шеи. На людях воротничок всегда будет прикрывать это место, где сходятся мускулы и кости, даже если его не скроют волосы. Это тайное, интимное, уязвимое место. Сколько пар глаз видели его? Лакей… и покойная жена. Возможно, она целовала его. Такое ощущение, что человеку должно быть приятно целовать этот бугорок, если этот человек - его любовница.
        Кожа Марвика кажется гладкой, безупречной. Большой палец Оливии будто случайно прикоснулся к этой твердой шишке, чтобы проверить гипотезу. Да, гладкая. А какие мощные на ощупь у него кости! Она нажала на кость подушечкой большого пальца. Должно быть, он очень намного тяжелее ее. Все его тело имеет другое сложение - он высокий, сухопарый, крепко сбитый, но при этом все его кости кроются под развитыми мускулами. Его сильные, широкие плечи проступают сквозь рукава батистовой сорочки даже сейчас, когда он недоедает. И она может почувствовать…
        Оливия отдернула руку. Она массировала его плечи!
        Сконфуженная, с пылающим лицом, она принялась вновь орудовать ножницами. И молила, молила бога о том, чтобы герцог ничего не заметил. Но как он мог не заметить?
        Оливия услышала, как он тихо выдохнул. В зеркало посмотреть она не решалась.
        Молчание становилось напряженным, вызывающим. Ей хотелось отскочить от него и свернуться в мячик. Вместо этого она очень быстро отрезала его космы ножницами, не особо заботясь о результате. Главное - укоротить волосы, не поранив герцога. Это ужасно, но пойдет ему на пользу: Викерз позднее поправит все огрехи.
        В конце концов она была вынуждена вновь попасть в его поле зрения. Оливия заставляла себя смотреть только на его волосы - даже за сто фунтов стерлингов она сейчас не встретилась бы с ним глазами. Лицо Оливии по-прежнему пылало ярким огнем, а при мысли об этом она краснела еще сильнее. Черт возьми!
        Но волосы, падающие ему на лицо… Ей ведь придется укоротить и их. Кстати, именно из-за них она уговорила его постричься. Оливия постаралась взять себя в руки и затаила дыхание, прежде чем отодвинуть волосы с его виска.
        Марвик смотрел прямо на нее.
        Его внимание казалось Оливии раскаленной головешкой, поднесенной к щеке. Она не будет смотреть на него, но и без того она прекрасно представляла его глаза - такие же насыщенно-голубые, как океанская лазурь. Его дыхание - горячее, нежное - касалось ее руки. Наклонившись, Оливия коснулась запястьем его щеки и почувствовала жесткость бороды. Во рту у нее пересохло.
        Нет. Все это происходит не на самом деле. Она старалась как можно быстрее стричь его. Герцог был так близко, что Оливия ощущала аромат мыла, исходящий от его кожи. Чистый, свежий мускус. Ее сердце трепетало, она была не в состоянии даже ровно дышать.
        Но она же не из тех женщин, которые чувствуют все это. Их не связывают интимные отношения. Она помогает ему не потому, что он ее волнует. У нее расчетливое, эгоистическое сердце и преступные намерения. И она его не привлекает. Оливия Холлидей не засматривается на каждого мужчину, и меньше всего - именно на этого.
        - Ну вот, - наконец с облегчением промолвила Оливия. Однако она понимала, что все это не прекратится, когда она отложит в сторону ножницы. Лучше бы ей никогда не прикасаться к нему.
        Подняв голову, Марвик начал вертеть ею из стороны в сторону, разглядывая свое отражение в зеркале. Так, во всяком случае, казалось Оливии, потому что она все еще не решалась посмотреть прямо на него.
        - Что ж, - сказал наконец герцог, - это вполне… безобразно.
        Из груди Оливии вырвался смешок. Она зажала рот рукой, стыдясь этого бессмысленного звука.
        - Да, - сказала, а точнее, выдохнула она, потому что ей снова хотелось рассмеяться - просто от волнения. - Боюсь, это… - Еще один смешок вырвался наружу - оскорбительный, неестественный, порожденный, безусловно, каким-то дурацким флиртом. Она наконец заставила себя встретиться с его взглядом в зеркале: ее глаза были широко распахнуты и полны изумления - это были чьи-то чужие глаза.
        - Боюсь, так и есть. - Герцог был похож на обстриженную овцу.
        Его губы дрогнули. А потом - чудо из чудес - он тоже начал смеяться.
        - Ну, а теперь ставки растут, потому что, если бреете вы так же плохо…
        - О нет… - Оливия попятилась назад. - Я не поднесу бритву к чьему-то горлу. Я никогда этого не делала, и я… - Она отвернулась.
        Он схватил ее за запястье. Ее живот стал подергиваться раз за разом, как вздрагивают дети, когда икают. Оливия медленно отвернулась.
        - Но как же миссис Джонсон…? - тихо спросил он.
        Она с трудом сглотнула.
        - Вы же знаете, что не было никакой миссис Джонсон - вы сразу это поняли.
        - Да, - через мгновение промолвил он. - Но только сейчас я начинаю жалеть об этом.
        Наверное, она не понимает его. Не может же он намекать на что-то неприличное…
        Его палец начал медленно поглаживать ее запястье. Опять! Всхлипнув, Оливия вырвала у него руку.
        - Я… Пойду позову Викерза, чтобы он все исправил, - сказала она.
        - А что надо исправлять? - лениво спросил герцог. - По-моему, все вышло прекрасно.
        Оливия убежала. Лишь оказавшись на середине лестницы, она поняла, что сделал Марвик. Она остановилась, чувствуя себя униженной, ей хотелось, чтобы земля разверзлась у нее под ногами.
        Герцог не пытался соблазнить ее. То, что он сделал, было еще куда более низким. Потому что то, что он сделал, в конце концов, поможет выманить его из покоев. Марвик просто намекнул, а она опешила и убежала, как кролик.
        Оливия заскрежетала зубами. Низкое, хитрое, грубое животное…
        Он еще пожалеет о том, что так смутил ее. О да! Потому что больше она на такую уловку не поддастся.
        Глава 8
        Конверт был явно толстоват для рекомендаций. Сидя у окна, выходящего в сад, Аластер сжал его, а потом взвесил на ладони. В нем не меньше пяти страниц.
        У двери замаячил Джонз - напряженный и трясущийся в своем черном фраке.
        - Там все в порядке, ваша светлость, - пробормотал он.
        - Уверен, что так и есть. - Герцог поднял глаза. Если он не ошибается, Джонз стал гораздо пухлее. Возможно, в этом кроется тайна пропавших пяти фунтов трюфелей.
        Марвик улыбнулся своим размышлениям. После того, как экономка вчера убежала - если он раньше и сомневался в том, что она девственница, то теперь у него не было никаких сомнений в ее невинности, - он с минуту стоял у зеркала, глядя на свое отражение.
        Стрижка действительно была ужасной. И в то же время выглядеть он стал лучше, а ведь именно за это она так отчаянно боролась.
        Почему? Этого герцог понять не мог. Во всем, что касалось миссис Джонсон, не было смысла. Она слишком молода, чрезмерно добродетельна и… чувственна от природы, хотя и не знает этого. Вот уже несколько недель он ловил на себе ее долгие взгляды. И лишь вчера понял их происхождение. Экономка находит его привлекательным.
        Женщины всегда восхищались его внешностью. Как странно вспоминать это и удивляться. Когда-то он знал, как очаровать любую леди. Но человек, которым он стал, почти не помнил о своей плоти. Он игнорировал или даже… наказывал ее… до того мгновения, как пальцы экономки принялись гулять по его плечам. Она положила на его руки ладони и слегка поглаживала их - как слепая может поглаживать человека, чтобы представить себе, как он выглядит. Разумеется, она сама пришла от этого в ужас.
        - Если вы сочтете нужным пр… прочесть рекомендации, - запинаясь, заговорил Джонз. Он был весьма сконфужен, когда объяснял, почему ему пришло в голову нанять на высокую должность экономки горничную, - то поймете, надеюсь, почему я взял на себя смелость нанять ее. Ее светлость весьма высоко оценивает ее способности.
        - Да, - кивнул Аластер, глядя на конверт. «Читай!», - твердил его внутренний голос. В конце концов он именно из-за этого и вызвал Джонза. Хорошие манеры миссис Джонсон, ее образованность, особенная наглость, необъяснимая решимость вернуть его к нормальной жизни, ее прикосновения… М-да! Все это вместе разбудило его любопытство.
        Аластер раскрыл конверт, чувствуя, что его на мгновение охватил страх.
        Маргарет писала так много писем. Каждый раз, когда он думал, что прочел все, появлялось еще больше ее посланий. Остальные, возможно, все еще ждали его в жилище на другом конце города, чтобы в один прекрасный день уничтожить его. Он стал расценивать письма как большое зло. Да и как могло быть иначе?
        Но когда герцог развернул рекомендации, аккуратный почерк успокоил его. А перед внутренним взором промелькнули пачки его нераспечатанных писем. Какая нелепость - из-за того, что Маргарет извела пачки невинной бумаги, он не смог просмотреть остальные письма.
        - Риптон, - проговорил герцог, читая рекомендации. Их написала жена виконта, которая утверждала, что миссис Джонсон некоторое время работала у нее. - Когда он женился? - Аластер не знал виконта. Тот занял свое место в палате лордов, да так и не вернулся. Он был предан своему делу - без сомнения, по необходимости: в его семье было полно прожигателей жизни и смутьянов, которые наверняка обходились ему недешево.
        - Недавно, ваша светлость. Полагаю, совсем недавно.
        И все же виконтесса говорит о своей горничной с горячей осведомленностью старой знакомой.
        - А у кого миссис Джонсон служила до замужества леди Риптон? Что за семья у виконтессы?
        Пол заскрипел - Джонз переступил с ноги на ногу.
        - Ох! Я совсем забыл, ваша светлость. Надо проконсультироваться у «Дебретта»[3 - Генеалогический справочник аристократии, выпускающийся под названием «DEBRETT’S. Книга пэров и баронетов», включает в себя краткую историю всех знатных семей Великобритании.].
        «Разумеется, миссис Джонсон умеет пользоваться воском и мастикой, однако я считаю, что на месте горничной ее возможности раскрываются далеко не полностью…»
        Это не просто рекомендация, а какое-то жизнеописание святой. Оливия Джонсон преданна, бескорыстна и владеет множеством самых разнообразных умений. Стенография. Машинопись. Математика. В прошлом она была учителем по этикету, она отлично организует вечера (обладает особым талантом к составлению цветочных композиций). К тому же она - непревзойденный специалист по ведению сложной переписки.
        Марвик фыркнул. Возможно, его экономка старше, чем кажется. Хотя не исключено, что в бесчисленный перечень ее способностей входит гипноз, и виконтесса написала это письмо, находясь в гипнотическом трансе.
        - Джонз, скажите мне… - Подняв глаза, герцог увидел, что дворецкий, смотрит на него сияя.
        - О! - Джонз в один миг обрел серьезный вид. - Ничего, ваша светлость. - Но на его губах тут же снова появилась улыбка.
        - Что вы так глупо улыбаетесь? - Как ни странно, герцог испытал удовольствие. Похоже, к нему вернулась способность читать по лицам - Говори, что у тебя на уме.
        - Прошу прощения, ваша светлость… Просто… так замечательно видеть, что вы к чему-то проявляете интерес. - Джонз низко поклонился. - Прошу прощения, это было неуместное замечание. Нижайше молю вас о прощении, ваша светлость, даже понять не могу, что это на меня нашло…
        Аластер поднял руку.
        - Бросьте, ни к чему это! - Ни к чему притворяться и ходить вокруг да около: последние несколько месяцев его… тут не было.
        А теперь у Джонза вид, как у кота, испачкавшегося сливками, потому что он представил… что? Что все стало, как прежде? Что он снова становится дворецким самой большой надежды Британии?
        Говорят, что невежество или неведение - это счастье. Только то, что приходит позднее - ошеломляющие разоблачения, - наносит смертельные раны. Он позволил Джонзу пребывать в неведении немного дольше, чем надо.
        Аластер встал. Джонз, спотыкаясь, отступал в гостиную.
        Боже правый! Экономка права: вся прислуга, похоже, потрясена тем, что он может ходить, как будто все считали, что он лишился этой способности.
        - Где сейчас миссис Джонсон? - Эти рекомендации ничего не объясняют. В их свете она кажется ему еще более непонятной.
        - Полагаю, внизу. - Джонз заломил руки. - В кабинете. Разбирается с вашей… корреспонденцией? Она заверила меня, что делает это с вашего разрешения.
        Внизу.
        Герцог мрачно улыбнулся. Очень хорошо. Он не ребенок. Конечно, он может послать за ней. Но пусть слуги видят, что он в состоянии не только встать с кресла, но и… - о, святые чудеса! - спуститься по лестнице.
        Он прошел по своей гостиной. Дверь в коридор открылась мгновенно. Нет, не просто мгновенно, а так быстро, что герцог несколько мгновений помедлил, поразившись этому.
        Слегка затрудненное дыхание Джонза говорило о том, насколько близко тот был к нему. И лишь присутствие дворецкого за спиной заставило Аластера выйти из гостиной.
        В коридоре пахло воском и цветами, как перед похоронами в церкви. Герцогу не захотелось вдыхать этот воздух глубоко в легкие.
        Вдоль стен стояла знакомая мебель. Украшенная глазурью ваза, полная роз. Бюст его прадедушки. Масляные картины с изображением битв, давнишних военных побед Англии. Простая прогулка. Короткое расстояние. И вниз - так легко.
        Толстый ковер заглушал его шаги. Почему ему так трудно? Он сам предпочел оставаться в своих покоях, его никто не держал там в ловушке. Так почему становится тесно в груди? Подняв руку, Аластер прикоснулся к ряду окон, выходящих на улицу, и холод стекла удивил его, заставил резко остановиться.
        Эти стекла были теплыми, когда умерла Маргарет. Он ходил вдоль них несколько месяцев после ее кончины. Ночами они казались ему невидящими глазами, лишенными зрения уличной темнотой. В этой тьме мог прятаться кто угодно, наблюдая за ним.
        И что же увидел бы этот подглядывающий, кроме глупца, чье счастье было построено на неведении? Все его достижения были неожиданностями, случайными совпадениями. Его победы были неслучайными - их тщательно планировала его жена.
        Как же умно она действовала против него! Это ей следовало быть политиком. Он часто говорил ей об этом, чтобы получить в награду ее совет. Теперь он знал, что, собственно, так оно и было, судя по тому, как она научилась предавать.
        Спустя некоторое время он начал избегать окон. Мир Марвика сжался до его личных покоев, потому что там не надо было беспокоиться о том, какое лицо он покажет остальному миру. То, которое он носил до ее смерти, было лживым. То, которое он обнаружил позднее, был невыносимым, гротескным, слишком напоминающим лицо отца, подходящее лишь для того, чтобы прятать его.
        Глубоко вздохнув, герцог заставил себя идти вперед. Под руку ему попались перила - устойчивая опора из красного дерева, которая вела его вниз по лестнице. Должно быть третье лицо, которое ему следует примерить. Он не может вернуться к лживому, которое носил когда-то.
        Наконец герцог спустился в вестибюль. Не глядя на двустворчатые двери, выходящие на улицу, он повернулся к арочному проему, который вел в восточное крыло дома. Но эти двери досаждали ему, вызывали у него зуд между ключиц, служа то ли предупреждением, то ли искушением, то ли вызывая ассоциацию с топором, который вот-вот упадет на него.
        Марвик прошел официальный салон, в котором так часто устраивались приемы. Там он приветствовал гостей, вел в углах переговоры и чувствовал себя чертовски важным. Таким добродетельным и целеустремленным.
        Этот дом следует сжечь. Что он из себя представляет, кроме того, что является свидетельством обмана? Дом таит в себе целую историю о том, сколько интереса ко всему проявлял Аластер, как умно строил планы, как глубоко верил в дело, более благородное и значительное, чем он сам.
        Как хорошо, что в доме пахнет, как на похоронах.
        Вот перед ним показалась дверь кабинета. Герцог ухватился за дверную ручку, как за якорь, и, лишь войдя в кабинет и захлопнув дверь перед лицом Джонза, смог вздохнуть.
        Экономка не заметила его. Напевая что-то, она стояла на верхней ступеньке небольшой лестницы и просматривала полки со старыми записями, касающимися управления имением.
        Аластера вполне устраивало, что она не услышала, как он вошел. Прислонившись к двери, он ждал, пока его пульс успокоится.
        Миссис Джонсон. Очки, строгий пучок, серо-коричневая шерстяная юбка, простая белая блузка - все это принадлежало гувернантке, школьной учительнице, тетушке-старой деве. Но ее молодость, самообладание, ярко-рыжие волосы и ищущие руки - нет.
        Что она напевает? Не простенькую мелодию из мюзикла. Неужели это… Бетховен?! С каких это пор служанки, бывшие горничные ходят на симфонические концерты?
        - L’ho trovato![4 - Нашла! (ит.).] - воскликнула она торжествующе и вытащила с полки книгу.
        Его экономка говорит по-итальянски.
        Сунув книгу под мышку, она приподняла юбки, чтобы было удобнее спускаться. У его экономки, говорящей по-итальянски, очень красивые лодыжки. Аккуратный ботиночек нащупал ступеньку пониже. Герцог успел заметить, что чулки на ней кружевные.
        Должно быть, леди Риптон очень хорошо платила своей горничной.
        Интересно, зачем экономка просматривала хозяйственные записи?
        Внезапно Марвика охватило подозрение. Для прислуги она говорит слишком правильно. И ведет она себя совсем не как служанка. Носит кружевные чулки. Говорит сама с собой по-итальянски. И она очень-очень молода.
        Ну и что из этого? Он считает ее шпионкой? На кого же она работает? Герцог стиснул зубы. Доктора - те, которых он изволил принять, прежде чем прогнать остальных, - предупреждали его, что паранойя - это признак расстройства мозга.
        Марвик откашлялся. Вздрогнув, экономка вскрикнула и, повернувшись, оторопело уставилась на него.
        - Ваша светлость! Здесь?
        Итак, даже она считала, что он не способен спуститься вниз. Аластер не мог понять, почему это его так раздражает. Кто она такая? Простая служанка! Он почувствовал, как его губы растягиваются в опасной улыбке.
        - Здесь, - сказал Марвик. - Да. Это вас чем-то не устраивает? - К чему ей его записи, если она просматривает его корреспонденцию?
        Очки экономки сползли вниз по носу. Да одни ее глаза должны вызывать подозрения. Аластеру все равно, насколько плохо она видит. Такие глаза - это оружие, а она не показалась ему женщиной, которая не воспользуется им.
        Нет. Даже ему такие мысли кажутся смешными.
        - Что вы делаете с моими записями? - спросил он.
        - Я… по-подумала… - Похоже, она все еще была поражена. - Ваш управляющий из Эбистона. Он задал вам вопрос об урожае, выросшем из семян, которые используют в другом поместье. Я подумала, что могу сделать кое-какие заметки, которые помогут вам написать ответ.
        Такой поступок бессмыслен как для горничной, так и для экономки.
        - Я прочел рекомендации, которые написала вам леди Риптон, - промолвил герцог. - Весьма занимательное чтиво. Она относится к вам с большим уважением.
        На ее лице промелькнула тень беспокойства?
        - Ее светлость слишком добра.
        - Я тоже так подумал.
        Она вцепилась руками в лестницу и ничего не ответила.
        Когда это его экономке не хватало слов? Возможно, ему не следует доверять своей интуиции. Но это не значит, что он должен ее игнорировать.
        - Поэтому у меня возник вопрос, - сказал он. - Почему вы ушли от нее?
        - О, я… - Поставив ногу на следующую ступеньку, она неловко прыгнула вниз. Книга с записями выскользнула у нее из-под руки и упала на ковер.
        Экономка нарочно уронила ее.
        Нет, не нарочно. «Вы не должны потакать собственным фантазиям, - распекал его доктор Хаусман. - Ваш разум расстроен от горя, вы не можете ему доверять».
        Его брат выразился прямее и грубее: «Ты сошел с ума».
        Но его экономка говорит по-итальянски - это не фантазия. Она напевает Бетховена и оставила хорошую работу ради того, чтобы мыть и подметать его полы.
        А сейчас она слишком быстро спрыгнула с лестницы. «L’ho trovato», - сказала она. «Я нашла». Так что именно она искала? Герцог не сводил с нее глаз. Он собирался забрать у нее книгу, прежде чем она успеет просмотреть ее.
        Оливия взглянула на него через плечо и, увидев, что он приближается к ней, оступилась. С криком она упала с лестницы.
        Ну и пусть падает. Но его тело не послушалось мозга - он бросился вперед, чтобы подхватить ее. Из его груди вырвался хрип, он отшатнулся назад. Миссис Джонсон не была легонькой.
        К счастью, его честь не была уязвлена - он успел удержать равновесие. Но потом по его коже побежали мурашки, так он был потрясен, прикоснувшись к ней. Да, она молода: такие изгибы тела бывают у совсем молодых женщин. Его охватил ее аромат, состоящий из запаха розовой воды и мыла, к которым примешивается едва ощутимое тепло ее кожи. Сияющей, мягкой, покрытой веснушками.
        Экономка издала звук, похожий на писк мыши. Он велел своим рукам отпустить ее. Они очень медленно повиновались. Он сделал шаг назад, и теперь его разум и тело окончательно выбрали две разные дорожки, потому что он пожирал ее глазами, а одна, давно умершая часть его тела, вдруг шевельнулась, и он проклял ее «воскрешение».
        Как давно он вспоминал о ней, представлял, хотел женщину? Не свою жену, не ночной кошмар, не черный бездонный грех, темной кляксой накрывший его память, его историю, а женщину?
        Женское тело. Женские движения. Быстрое биение жилки на длинной, бледной шее, трепет ресниц, когда она украдкой смотрит на него, изгиб стройной талии, запястья, вытянувшиеся, когда она потянулась за книгой… Изящную линию груди, к которой она прижала пыльную книгу…
        Очертания губ, когда она заговорила, их цвет, напоминающий оттенок бледных роз, цвет ее аромата, нежную, как лепестки, кожу.
        - Это ужасно, - произнесли ее губы. - Я такая неловкая.
        И ее голос - тихий, ровный, как скольжение шелковых простыней по коже. Как давно он был лишен всей этой роскоши? Он не прикасался к женщине с тех пор, как был близок со своей женой. А до нее у него не было женщины - он не желал стать таким, как отец, нет! Но как же трудно давалась ему добродетель в те холостяцкие дни, о!
        Его сердце билось громко и болезненно, живот сжался от желания. Он отвернулся от экономки, смущаясь и одновременно злясь на себя за юношескую неловкость, потому что его плоть отвердела, как крикетная бита.
        Герцог набрал в грудь воздуха, но он был полон запахом экономки - ее ароматом, ее теплом. Его чертовой экономки!
        Она не та, за кого себя выдает.
        Он повернулся к ней и тут же пожалел об этом, потому что она смотрела на него, даже не вспомнив о необходимости поправить чертовы очки. Глаза цвета васильков встретились с его взглядом, а потом она опустила их. Между ними пробежала дрожь, и это было мгновение нежеланного понимания, когда они не были господином и служанкой. Они были мужчиной и женщиной, которые находились наедине за закрытыми дверями, и каждый из них чувствовал, как прикосновения другого все еще пылают на коже.
        Марвик подошел к письменному столу и упал на стул, воздвигнув таким образом дубовое препятствие между ними. Стопка распечатанных конвертов лежала рядом с чернильницей.
        Сосредоточившись на них, герцог нашел список имен, рядом с которыми стояли аккуратно написанные чернилами даты. Экономка постоянно приносила ему эти списки. Но сейчас он впервые стал читать один из них.
        «Лорд Суонси, 14 сентября. Осветительная компания сочтет за честь, если вы вступите в Совет доверенных лиц.
        Мистер Патрик Фитцджеральд, 14 сентября. Признаки заболеваний растений в Эбистоне - может, дело в семенах? Проконсультироваться в других поместьях, которые используют те же семена.
        Лорд Майкл де Грей, 15 сентября. Свадьба в церкви Христа на Пиккадилли 30-го числа текущего месяца».
        Он обещал прийти на свадьбу, но не пришел.
        «Леди Сара Уинторп, 16 сентября. Гарри - от него уже три месяца нет ни строчки, просит вас нажать на посла, чтобы тот активнее вел поиски».
        Марвик поморщился. Ради семьи он действительно надеялся, что союз Майкла и Элизабет окажется удачным. Гарри Уинторп, прямой наследник, был годен лишь на мошенничество, бродяжничество да на оперные сплетни.
        - Я уже почти все прочла, - с неожиданной для нее робостью промолвила миссис Джонсон. - Надеюсь, завтра закончу.
        - Завтра… - эхом отозвался герцог. Почта приходила в дом десять - двенадцать месяцев, а экономка умудрилась прочесть эти письма и сделать по ним пометки всего за какие-то недели.
        Щелчком ногтя герцог сдвинул в сторону верхний лист. В аккуратные столбцы она вписала конечный результат жизни, с которой он покончил, бросив ее, уйдя от нее: все прошения о милости, важные обращения, попытки втереться в доверие.
        «Мистер Стивен Потмор, 4 сентября. Ваше здоровье, беспокойство, добрые пожелания».
        Герцог откашлялся.
        - Вы - очень полезный работник, не так ли? Насколько я помню, леди Риптон упоминала это умение; эксперт по переписке - назвала она вас. - Подняв голову, он увидел, что экономка, опустив глаза, находится в нерешительности.
        По крайней мере она не села. Это уже что-то.
        - Садитесь, - сказал герцог.
        Когда она села, их глаза встретились. Герцог свой взор не отвел, а Оливия отвела.
        Никто так не краснеет, как рыжеволосые. Марвику казалось, что он видит каждый капилляр, расширяющийся под ее кожей.
        Он взял себя в руки. Отношения между хозяином и служанкой выходят за рамки приличия. Конечно, временами такое случается, это неизбежно. И то, как господин справлялся с ситуацией, зависело от того, насколько добропорядочным и честным человеком он был. Его отец, к примеру, был классическим развратником - вечно хватал одну, смотрел на другую, кем бы она ни была, сколько бы свидетелей это ни видели - его дети, его гости, его жена…
        Честно говоря, Аластер был не слишком против этого, потому что измены не очень-то волновали его мать: Элайза де Грей святой не была, что бы там сейчас ни говорил ее младший сын. Мальчиком Аластер видел, как она ночами выбегала из комнат других мужчин, полагая, что по дому в это время никто не ходит.
        Нет, если что его и тревожило, так это то, что отец вполне соответствовал карикатуре с изображением крупного, озабоченного аристократа. Покойный герцог Марвик всегда очень много говорил о благородном принципе, согласно которому «noblesse oblige» - «положение обязывает». Но на деле он был живым воплощением скетча из юмористического журнала «Панч» - этакая грязная шутка для школьников. Его развод, гнусные детали его любовных приключений и обвинения его жены - все это много месяцев служило темой для заголовков на первых страницах изданий.
        Аластер помнил, какую гордость испытал, когда ему удалось преодолеть это грязное наследие. Как самодовольно радовался собственным добродетелям.
        И вот теперь он смотрит на список писем, оставшихся без ответа. Вопросы от управляющих. Попытки давних союзников завязать дружеские отношения. Предложения от джентльменов, с которыми он успешно вел дела. И всеми этими письмами он пренебрег. И даже сейчас, когда ему напомнили об обязанностях, Аластер не думал о списках земель и доходах от их аренды, об арендаторах, урожае и политике, об обязанностях и о том, как быстро компенсировать его пренебрежение ими.
        Признаться, он сейчас не думал даже о своей покойной жене и о мужчинах, с которыми она ему изменяла.
        Если уж говорить правду - а она оказалась весьма приятной, - сейчас он думал о своем возбуждении. И о своей экономке.
        Герцог посмотрел на нее. По-настоящему посмотрел на нее - в этом пространстве, хранившем воспоминания о жизни, которая уже не имеет к нему никакого отношения. Постоянно терзавшая его ярость, похоже, ненадолго отступила, пропуская вперед интерес, который слуги вызывать не должны, по крайней мере у человека благородного.
        Но куда привело его благородство? Более того - и эта странная мысль приковала его внимание, - чего оно лишило его в прошлом?
        Джентльмен не должен посматривать на прислугу. Его драгоценное благородство должно было ослепить его, чтобы он не помнил очертаний рта экономки - широкого и более подвижного, чем, вероятно, ей бы хотелось. Неожиданно герцог понял, что он уже практически готов вспомнить расположение ее веснушек. На левой щеке было семь отметок красоты (Могут ли веснушки быть отметками красоты? Внезапно Марвику пришло в голову, что так и есть), рассыпавшихся как звездное скопление Плеяд. На правой щеке красовалось созвездие Кассиопеи, правда, лишенное самой южной звезды.
        Джентльмен осудил бы себя за то, что замечает такие детали. «Самая знаменитая надежда Британии» назвал бы веснушки физическим недостатком, потому что, считал герцог, безупречной была его жена, на коже которой не было ни единого пятнышка, и чья темная, лисья красота должна была (так он считал) отгородить от него всех женщин, как и его успехи - всех мужчин от нее.
        И только теперь герцог понял, что веснушки - это не физический недостаток, а особая прелесть, соблазн. И хотя многие из его прежних развлечений мертвы, понял внезапно Марвик, у него появятся новые удовольствия - например, такое: восхищаться служанкой, которую его старое «я» даже не заметило бы.
        Герцог поерзал на стуле. Его молчание нервировало Оливию, но она выдала себя лишь этим мгновенным замешательством. Еще один вывод: умение служанки владеть собой может соперничать с его собственным самообладанием.
        Более того, оно может его превосходить.
        «Отдайте мне пистолет», - холодно сказала она. Не испугалась, не вздрогнула.
        - Кто вы, миссис Джонсон? - Неожиданно для себя герцог понял, что им движет не подозрение, а нешуточное любопытство. - Что привело вас сюда?
        Она сидела прямо, моргая, как сова.
        - Я… Я не понимаю вас, ваша светлость.
        - Насколько я понял, леди Риптон наняла вас, чтобы использовать ваши способности, многие из которых кажутся весьма выдающимися. И все же вы оставили службу у нее, чтобы искать место горничной. Почему?
        Помедлив, Оливия ответила:
        - Ну-у… это же шанс поработать на вас, ваша светлость. На герцога Марвика.
        - Ложь!
        - Если вы будете оскорблять меня… - Ее губы сжались в тонкую линию.
        - Тогда вы - что? Да и не сказать, что я не оскорблял вас прежде. - Пожав плечами, он оттолкнул в сторону ее аккуратно написанные заметки. - Ну хорошо, давайте представим, что вас привела сюда моя репутация. И все эти чудесные сказки о моих благородных поступках, о моей деловой активности, о которых писали газеты… - Бог тому свидетель: журналисты обожают его. - Почему вы остались тут? Когда я бросил в вас бутылку, почему вы не развернулись и не сбежали назад к леди Риптон? Только не говорите мне, что она не приняла бы вас. Из ее рекомендаций можно написать целую оду.
        Она беспокойно задвигалась на стуле.
        - Это было… не совсем мое желание уйти от нее, - промолвила Оливия. - Боюсь, один из знакомых леди Риптон проявлял ко мне неподобающий интерес.
        Марвик обдумал ее слова.
        - Джентльмен? - спросил он.
        Оливия поморщилась.
        - Если вы предпочитаете употреблять это слово в таком широком понимании, ваша светлость, я буду вынуждена согласиться с вами.
        Герцог едва смог сдержать улыбку. Она так старательно следила за своей дикцией, что это больше подошло бы гувернантке, а не служанке.
        Подумав об этом, Марвик заметил:
        - Похоже, ваши знания достигли совершенства, учитывая ваш молодой возраст.
        Оливия посмотрела на него с осторожностью. Ее очки - это преступление против природы. Они искажают очертания ее глаз и придают ей озлобленный, странноватый вид.
        - Благодарю вас, ваша светлость.
        Человек, видевший ее без этих очков, нипочем не узнал бы ее в них. А если бы и узнал, то должен был бы поздравить себя с тем, что ему постоянно приходится сдерживать желание сорвать их с ее лица. Потому что они омерзительны.
        Аластер откашлялся.
        - Полагаю, знание итальянского языка обычно не входит в перечень знаний и умений горничных, - промолвил герцог.
        На ее белой коже стали отчетливее выделяться веснушки.
        - Я не…
        Она не понимала, откуда он узнал про итальянский. А Марвик ощутил внезапное злорадное удовлетворение. Как приятно хоть раз загнать ее в угол.
        - Вы говорите сами с собой, - перебил он ее. - И с хозяйственными книгами. Как глупо, синьора.
        - О! - Быстро заморгав, Оливия опустила глаза на колени и прикусила нижнюю губу.
        Марвик подумал о том, что множество женщин прикусывают губу, когда нервничают, но он не мог вспомнить, что замечал это прежде. Разумеется, большая часть женщин не одарены такой пухлой нижней губой цвета розы. Возможно, в этом дело. Рот Оливии требует внимания.
        - Итак, миссис Джонсон? - Лучше бы ей послать его к черту и уйти вместе со своей губой.
        Когда Оливия подняла глаза, каждая черточка ее лица говорила о нежелании в чем-то признаваться.
        - Думаю… Я воспитана не для того, чтобы прислуживать, ваша светлость. Многими из своих странностей я обязана воспитанию.
        Похоже, теперь начинает что-то проясняться. Она могла бы с легкостью сказать, что родилась в Италии, и в этих словах была доля правды.
        - Как это?
        - Моя семья была… скромной, но я бы сказала, жили мы хорошо.
        - Объясните, что вы имеете в виду. - Герцог дивился, слушая себя самого. Теперь он просит экономку рассказать о ее семье.
        Она пересела с места на место.
        - Разумеется, я получила образование.
        - В какой-то школе?
        - Нет, - покачала головой Оливия. - У меня были преподаватели.
        - А-а… - Как-то это не очень вяжется со скромностью. - Что еще?
        Она слегка нахмурилась.
        - Вы интересуетесь моим образованием? Обычная программа: по утрам история, риторика, математика. Рисование и уроки игры на фортепьяно - вечером. - По ее лицу пробежала улыбка. - Иногда игра в шахматы.
        - Стало быть, вы получили хорошее образование.
        Оливия снова улыбнулась, только ее улыбка была очень слабой.
        - Само собой, моя нынешняя работа не такая, какой она была прежде.
        Марвик обвел ее взглядом - эти слова произвели на него впечатление, потому что это было первое правдивое признание. Он ведь предполагал это, верно? Ее произношение, манера поведения, изысканность - все это было довольно странным для прислуги.
        Выходит, его интуиция еще не совсем иссякла.
        - И что же случилось? - спросил он. - Как вышло, что вы стали прислуживать?
        Оливия пожала плечами.
        - Ничего необычного… Я… - Она сделала глубокий вдох. - Я осиротела. Не было денег, еды. И я была вынуждена взяться за работу.
        Герцог нахмурился.
        - Взяться за работу? Вы хотите сказать, что были вынуждены содержать себя?
        Ее улыбка была слабой и невеселой.
        - Как видите, - промолвила Оливия.
        Герцог видел перед собой девушку чуть старше двадцати лет, и она кратко рассказывала ему, как, выброшенная из буржуазного спокойствия, оказалась в нужде. Потому что, без сомнения, лишь отчаянная нужда может заставить ухоженного, любимого ребенка, которому нанимали учителей и покупали пианино, пойти работать прислугой.
        В самом деле, такие истории не всегда заканчиваются тем, что несчастный сирота умудряется взяться хоть за какое-то дело. Единственная нравоучительная история, которая пришла Марвику на ум, была история имевшей жилье девушки, которая повстречала какого-то молодого щеголя, превратившего ее в содержанку. Конечно, времена меняются, но мир по-прежнему предоставляет мало возможностей хорошо воспитанным девушкам, вынужденным работать.
        Герцог решил проявить немного скепсиса.
        - А что же ваши родные? Они должны были позаботиться о вас!
        - У меня была небольшая семья.
        - Но кто-то же наверняка был! - Он сам не имел возможности наслаждаться общением с многочисленными родными, но даже у него был брат - Майкл.
        Оливия встретилась с герцогом глазами. Наступило долгое молчание.
        - Нет, - наконец промолвила она. - Никого у меня не было.
        Герцог почувствовал, что ее ответ причинил ему боль. Что за странная реакция? Хотя на мгновение ему действительно показалось, что это он - неоперившийся юнец, а она превосходит его по опыту.
        Это огорчило его. Он заговорил резче:
        - И сколько же вам было лет, когда вы остались в одиночестве?
        - Восемнадцать, ваша светлость, - с готовностью ответила Оливия. - Почти.
        Почти?
        - Вы хотите сказать, семнадцать?
        Похоже, его тон смутил ее. Он демонстрировал ей герцогский гнев. Правда, Марвик и сам не понимал, на что сердится. Но он сердился.
        - Да, - медленно произнесла она. - Полагаю, что так оно и было.
        Семнадцать!
        - И у вас не было никаких - даже семейных - связей, которые помогли бы вам? И как же тогда вы нашли свою первую работу?
        - Есть такая вещь, как регистр прислуги, ваша светлость. - В ее голосе послышалась сухая усмешка, обращенная, без сомнения, на него. - Надо внести небольшую плату для того, чтобы узнать, в каких домах требуется прислуга.
        - Да, разумеется. - Само собой, он знал о подобных вещах. - Но почему вы решили, что вам следует наняться служанкой?
        Оливия пожала плечами.
        - Говорят, с ковром может справиться кто угодно.
        Она нарочно притворялась бестолковой. Множество молодых леди поискали бы что-то иное, чем мытье полов.
        - Но у вас же есть образование, - заметил герцог. - Вы могли бы стать компаньонкой или гувернанткой.
        Воодушевление Оливии погасло, оставив на ее лице лишь циничное выражение.
        - В восемнадцать лет, ваша светлость? Те, кто ищет компаньонок, сочли бы, что это мне нужно чье-то сопровождение. Что касается того, чтобы стать гувернанткой… Сомневаюсь, что многим женам пришлась бы по душе такая гувернантка, как я.
        Да, пожалуй, она права. Меньше всего домохозяйки хотели бы видеть в гувернантке своих детей невинную молодую леди. Но герцог был удивлен ее честностью, и она это заметила.
        - Простите меня, - проговорила Оливия, а потом нахмурилась, глядя на собственные руки. Вид у нее был смущенный. - Я вас удивила.
        Герцог хотел было пренебрежительно фыркнуть, но вместо этого откашлялся.
        - Это слишком сильное слово, - заметил он. И тихонько вздохнул. Похоже, ее словесные увертки заразны. - Тем не менее я удивлен… да. Не каждому доводится найти служанку с вашим прошлым. Итальянский, пианино и столько еще всего!
        Ее мимолетная и приятная улыбка была, как ни крути, очаровательной. А потом - совершенно неожиданно - она вдруг… потеряла свое очарование. И хотя она ничуть не изменилась, Марвик больше не мог смотреть на нее.
        Герцог устремил взгляд поверх ее плеча. Он успел забыть, что в мире существуют всевозможные трагедии. Ее трагедия не самая страшная - впрочем, как и его собственная. Существует ли более избитое слово, чем «рогоносец»?
        При мысли об этом герцог ощутил горько-сладкое чувство облегчения, потому что обычная трагедия - это такая трагедия, которая может пройти, закончиться. Но все же он почувствовал себя уязвленным, потому что внезапно ощутил разницу между собой и этой леди: оказавшись лицом к лицу с тяжелой потерей, она взяла себя в руки с помощью активности, трудолюбия. А джентльмен на десять лет старше нее… как справился он? Бежал с поля боя!
        И ведь она рассказала все куда мягче, чем он заслуживает. Боже, что только она думает о нем?
        Аластер почувствовал, что краснеет. Странное ощущение. Да черт возьми, какая разница, что думает служанка?! Он принялся листать сделанные ею заметки. Глэдстоун написал: ему нужна помощь, чтобы прогнать Солсбери, вновь завладеть парламентом. Святой господь, он писал ему трижды! Человек не должен сдаваться.
        Черт возьми, он не сдастся! Аластер выиграл для него двое выборов. Если предположить, что письма Маргарет никогда не станут достоянием общественности, его бы помнили только за это.
        Ну и что? Да он не дал бы за свое наследие и выеденного яйца! Конечно, какая-то сохранившаяся частица его «я» не поверила бы в это. Только пользы от этого не было никакой: его старая жизнь мертва. Закончена, черт подери!
        Аластер опустил бумаги. Экономка напряженно выпрямилась, ожидая дальнейших расспросов. Но, кажется, он в общих чертах понял, в чем ее тайна. Ее воспитали так, чтобы она всегда готовилась к лучшему. Это многое в ней объясняет.
        Герцог заставил себя произнести:
        - Это делает вам честь. - Слова жгли ему горло, потому что Марвик знал: сказать того же про себя он не мог. - Вы можете собой гордиться.
        По какой-то причине она опять побледнела.
        - А теперь я дам вам один совет. - Марвик заставил себя улыбнуться. - Напишите леди Риптон. Скажите ей, что вам надо где-то остановиться, пока вы ищете новое место.
        Между ее бровей появилась морщинка.
        - Вы снова меня увольняете?
        - Нет, на самом деле я оказываю вам услугу. - Герцог встал, и экономка торопливо сделала то же самое.
        Обходя вокруг стола, Аластер не сводил глаз с ее лица, потому что, кажется, в нем всегда можно было увидеть что-то новое. И он был удовлетворен, хоть и не понимал, как это происходит, ему удалось точно определить мгновение, когда она поняла, что он направляется к ней. Другой на его месте не заметил бы мгновенного округления ее глаз. Но только не он. Он видел то, чего не заметили бы другие. Видел ее.
        С другой стороны, никто не пропустил бы мимо внимания, как она быстро отпрыгнула от него.
        - Мне всегда выходить таким способом? - спросила она с неловким смешком. - Преследуемая…
        Он обхватил рукой ее талию, и она вскрикнула. Свободной рукой он схватил ее подбородок и приподнял его.
        Почему же он раньше думал, что миниатюрность - ключ к женской привлекательности? Миниатюрную женщину можно добиться с помощью единственного взгляда. Но такое изобилие совершенства, длинные ноги и роскошные бедра, почти шесть футов женской плоти, покрытой бесконечным количеством кожи… Понадобятся часы, чтобы хорошенько рассмотреть такую женщину. Попробовать ее. Овладеть ею.
        - Вы должны найти новое место, - повторил он. - В доме какого-нибудь благопристойного джентльмена. Но не в моем доме.
        С этими словами он накрыл ее губы своими.
        Глава 9
        С того мгновения, как Марвик появился в дверях кабинета, у Оливии было такое чувство, будто окружающий мир вихрем завертелся вокруг нее. От испытанного потрясения она едва не упала с лестницы. Но, прежде чем она успела испытать чувство триумфа - наконец-то он вышел из своих покоев! - самый худший из ее страхов сообщил ей: герцог видит ее насквозь.
        Так ли? Сидя за столом, она пыталась понять его. Его вопросы были испытующими, язвительными. Оливия чувствовала себя теннисисткой, неожиданно встретившейся на корте с умелым игроком. Были ли его подозрения основаны на каких-то фактах? Выдала ли она себя чем-то? Или всему причина - чрезмерно расхваливающие ее рекомендации Аманды?
        Самым волнующим было растущее чувство того, что она имеет дело вовсе не с тем человеком, которого узнала за последние недели. Каким-то образом за время спуска со второго этажа на первый он из безумца превратился в лорда. На нем был хорошо сшитый костюм, его подстриженные и уложенные волосы (должно быть, Викерз все-таки привел их в порядок) теперь обрамляли глаза и лицо и подчеркивали безжалостные углы сухопарой фигуры. Каждый вопрос герцога свидетельствовал о полной силе и возрожденной мощи человека, которого до этого Оливия видела лишь мгновения: землевладельца, политика, потомка непрерывающегося аристократического рода, привыкшего к беспрекословному подчинению подданных. Понадобилась вся ее смекалка для того, чтобы уклоняться от него, сопротивляться и давать ему отпор.
        А потом он одной чертой разрушил все ее усилия: «Вы можете собой гордиться», - сказал Марвик, даже не попытавшись скрыть смысл этих слов под вуалью цинизма или сарказма.
        Возможно, герцог прав. Он спустился вниз благодаря ей. Она помогла ему. И этим можно гордиться.
        И все же стыд, как горечь желчи в горле, не дал Оливии ответить: какое бы торжество ни испытывала она из-за возрождения герцога, оно улетучивалось, когда она вспоминала, что это возрождение стало возможным благодаря обману и воровству, которые вмиг прогонят удивление и нескрываемое уважение, появившиеся на его лице.
        Эти переживания бурлили в ней, мешали думать, так что, когда он обошел вокруг стола и направился к ней, она до последнего мгновения не понимала, что он намерен делать, и осознала это, лишь когда герцог схватил ее за талию и привлек к себе для поцелуя.
        У него такие горячие губы. Такие же умелые, как и все в нем обновленном. Он приоткрыл ее губы, и она ощутила вкус его языка, испытывая стихийное потрясение, пробравшее ее до костей. Прерывистое дыхание Оливии наполнило легкие его ароматом, запахом мыла, благоухающим лавром и свежей лимонной цедрой, которым он мыл свои волосы. Свою кожу. Солоноватую, пахнущую мускусом.
        Герцог положил ладонь ей на поясницу, чтобы удержать Оливию своей сильной рукой, когда ее колени стали подгибаться.
        Вскрикнув, Оливия отвернулась в сторону и вскрикнула снова, когда его губы нашли ее ухо, пробежали по его краю, пососали мочку.
        - Погодите… - задыхаясь, промолвила она. - Я не… - Это не поможет. Не надо это повторять. Она так решила. Но его губы нашли уголок за ее ухом, прикоснулись к нему, и все ее тело содрогнулось. Она напряглась и попыталась вырваться из его объятий. - Не надо этого делать! Я уже уходила!
        Марвик стоял напротив нее, приоткрыв пухлые губы. Оливия слышала его дыхание; его длинные, элегантные руки согнулись у нее по бокам. Очередная горячая волна пробежала по Оливии, когда она поняла - помоги ей, господи! - что эти руки только что обнимали ее.
        - Что вы имеете в виду? - медленно спросил он.
        К чему эта уловка?
        - Не надо обращать меня в бегство, - сказала Оливия. Ее руки тряслись, и она вцепилась ими в юбку. - Хотя это вы пришли сюда. Я ухожу. - Она повернулась.
        Он взял ее за локоть и повернул к себе.
        - Обращать вас в бегство? - Его улыбка была сначала недоверчивой, а затем… восхищенной. - Вы считаете, что я пытался прогнать вас? - Подняв руку, он поправил очки у нее на носу. - Посмотрите внимательнее, - пробормотал Марвик. - Или вы уж совсем слепая.
        Он стал опять привлекать ее к себе. Миллиметр за миллиметром она приближалась к нему. И Оливия позволяла герцогу делать это, так как было что-то в выражении его лица… Разве кто-то когда-то смотрел на нее так? Словно ее лицо заколдовано и действует на него гипнотически, а он изображает из себя готовую сдаться, зачарованную жертву. Его глаза - океаны, в которых она потерялась…
        Их губы встретились снова. Оливия не двигалась. Не дышала. Его рот осторожно прижался к ее губам. Она ничего не понимала. Если он не пытается обратить ее в бегство, то…
        Он целует ее просто потому, что ему этого хочется.
        Внезапно все стало ясным и понятным. Ее глаза медленно закрылись. Рука легла ему на затылок, на коротко состриженные, но по-прежнему такие мягкие волосы, и она ощутила очертания его черепа - мощного, плавно изгибающегося. Его рот приоткрылся, и ее - тоже. Их языки встретились. Герцог был высоким, и их тела подходили друг другу так, словно были созданы друг для друга. Его рука поглаживала ее талию, и можно было подумать, что она что-то отпирает в ней; давление его губ стало слабее, они задвигались, когда Оливия прижалась к нему.
        В то мгновение, когда струна, фальшиво звучавшая до этого мига, попала в ноту и присоединилась к хору, когда в воздухе завибрировала чистота, когда ее губы отдались его губам, ее тело настроилось на один лад с его телом. Оливия не понимала этого до самого последнего мгновения, ведь поцелуй длился и длился, открывая перед ней целый мир новых ощущений, когда она поняла, что чувство справедливости может в ней петь, а чистое чувство совершенства может вибрировать в ее крови, доводить ее до кипения.
        Это желание. До сих пор оно проявлялось лишь в симптомах. Но сейчас она ощутила всю силу этой болезни, лечение от которой находится в его губах. Его губы, его язык казались ей единым и очень горячим целым - тем, чего так жаждало ее тело… что было ему нужно.
        - О!
        Резкий вскрик вернул Оливию к действительности. Отпрянув назад, она повернулась и увидела Полли, поспешно закрывающую дверь.
        - О! - Оливия почувствовала, как восклицание проникает сквозь ее пальцы, и только в этот миг поняла, что зажимает губы рукой. - О! - Она испуганно посмотрела на герцога.
        На лице Марвика промелькнула озорная усмешка.
        - О! - добавил он.
        Здравый смысл, уколов Оливию, вернул ей рассудок, заставил выпрямиться и окрепнуть ослабшие конечности. Она прищурилась.
        Герцог - вызывающий и бесстыдный - прислонился спиной к письменному столу.
        - Найдите нового нанимателя. - Он пожал плечами. - Или, если мне так повезло, не делайте этого.
        Сдавленно шикнув, Оливия убежала.
        Выскочив в коридор и захлопнув за собой дверь, она прислонилась к стене. Ее ноги опять ослабели. Она устремила невидящий взор на доспехи, стоящие напротив. Господи! Как такое могло случиться? Он поцеловал ее! А она повела себя как распутная женщина!
        И вдруг на ее лице появилась странная улыбка - глупая и удивленная. Она вела себя как распутная женщина. Кто бы мог подумать?!
        Оливия заставила себя нахмуриться. Нечем тут гордиться!
        Мать всегда говорила, что страсть превращает человека в глупца, однако Оливия никогда не верила ей… до сих пор. Потому что в кабинете раздался какой-то шум, скрип половиц приблизился к двери, и ей оставалось только стоять на месте, ожидая выхода герцога, чтобы узнать, что он может сделать дальше… и что она может сделать, что может узнать о себе, о чем никогда даже не подозревала.
        Вместо этого Оливия, подобрав юбки, побежала по коридору, но возле лестницы она была вынуждена остановиться. Около стойки перил, скрестив руки на груди и приподняв брови, стояла Полли.
        Оливия оцепенела от унижения. Господи! После всех ее суровых нотаций о достойном поведении - застать ее в объятиях Марвика…
        - Вы ведь сегодня полдня работаете, да? - Полли ухмыльнулась. - Может, мне стоит выйти вместе с вами?
        Оливия молча покачала головой. Она не брала выходных. К чему выходить из дома, рискуя быть замеченной?
        Полли укоризненно прищелкнула языком.
        - Сегодня утром я слышала, как Джонз говорил, что хочет попросить вас принести с рынка всякие там модные продукты.
        «Ни к чему подслушивать!», - пронеслось в голове у Оливии. Но она промолчала, крепко сжав губы. Как она может делать такие заявления после того, что видела Полли? Боже, Полли всем все расскажет!
        «Это не важно», - сказала себе Оливия. Через неделю она покинет этот дом. Он ведь вышел из своих покоев, верно? Стало быть, раньше, чем через неделю.
        Ей хотелось провалиться сквозь землю.
        - Ну, что скажете? - Дьявольская улыбка на губах Полли говорила о том, какое удовольствие доставляет ей эта ситуация и насколько ей наплевать, если придется рассказать об этом всем.
        Оливия откашлялась.
        - Да. - Ее голос дрогнул. - Это верно. - Для того, чтобы на кухне не появлялись воры, Джонз предложил, чтобы Оливия покупала дорогие и редкие продукты и относила их прямо кухарке, которая из-за больного колена не могла ходить на базар сама. - Но я не думаю…
        Полли посмотрела через ее плечо.
        - А вот и его светлость! - проговорила она. - Я опять помешала, да? Поэтому вы не можете пойти?
        Оливия судорожно вздохнула.
        - Хорошо, договорились. - Возможно, ей удастся купить молчание Полли с помощью унции-другой шафрана.

* * *
        В солнечный полдень площадь Пиккадилли была заполнена омнибусами, кричащими извозчиками, мальчишками-посыльными, спешащими куда-то с пакетами, и нетерпеливыми джентльменами, пребывающими в уверенности, что все должны разбежаться с дороги при виде их нервных чистокровных лошадей. Казалось, весь город вышел развлечься, даже проходы универмага «У Суона и Эдгара» были загружены людьми.
        Оливии понадобилось десять минут, чтобы, говоря очень резким голосом, привлечь внимание молодой продавщицы. Казалось, продавщица весьма недовольна тем, что у нее делают такую важную, ценой почти в целое состояние, покупку специй: кардамон, цейлонскую корицу, сушеную шелуху мускатного ореха, шафран и белый перец. Покупки были упакованы, а Оливия ждала, что Полли скажет что-нибудь, хитро намекнет на то, чего хочет за молчание.
        Однако Полли не проявляла к происходящему никакого интереса. Опершись локтями о прилавок, она глазела на толпу, с нескрываемым любопытством глядя на светских дам и спешащих мам из буржуазной среды, шумные чада которых ссорились и гонялись друг за другом в целом море юбок.
        Когда они вышли из универмага, Оливия направилась на стоянку кебов, но Полли придержала ее за локоть.
        - Почему бы нам не прогуляться? - предложила она. - У нас ведь еще есть время? Да и идти до Сент-Джеймса недалеко.
        Оливия не очень ей доверяла - уж слишком часто они скрещивали клинки. Но на улице Полли казалась немного другой - гораздо моложе и не такой кислой. При естественном освещении ее оливковая кожа покрылась румянцем и, казалось, излучала сияние, какое часто можно увидеть на личиках маленьких детей. И свет в ее янтарных глазах, похоже, свидетельствовал не об алчности или расчете, а о каком-то томлении.
        Наверное, Полли заметила нерешительность Оливии.
        - Мне просто не хочется сразу идти домой, - тихо проговорила она.
        Внезапно Оливия вспомнила, как Викерз прижал ее спиной к стене в коридоре.
        - Лакей все еще пристает к тебе? - поинтересовалась она. - Я говорила с ним, но…
        - Дело не в этом, - ответила Полли. - Просто на улице так хорошо, но скоро все изменится. Я не люблю зиму.
        Конечно, прогуливаться по улице рискованно, однако риск не слишком велик. На тротуарах полно людей, к тому же Оливия надела шляпку, чтобы прикрыть рыжие волосы. Она чувствовала, что проезжающий в экипаже человек едва ли заметит ее.
        Пожав плечами и кивнув, Оливия свернула с Риджент-стрит в парк.
        На лугу молочницы продавали парное молоко по пенни за пинту. Оливия купила две кружки молока, приправленного мускатным орехом и корицей. Полли взяла напрокат клетчатое одеяло, чтобы расстелить его на траве. После недолгого замешательства Оливия поставила пакеты с покупками на землю и села рядом с Полли.
        Оливия не сидела, развалившись, с тех пор как впервые надела корсет. Ее мать родом из сельских районов Кента, и она делала все, чтобы дать дочери лучшее - точнее, все, что она считала лучшим. «Лондонские леди так себя не ведут», - это была одна из ее любимых присказок. Как они разочаровали бы ее сейчас! Потому что вокруг них на таких же одеялах валялись другие девушки, наслаждаясь свободным временем. И еще травой. К приятному удивлению Оливии, сидеть на траве оказалось весьма удобно.
        А вот долго молчать - не очень. Попивая молоко, Оливия чувствовала, что терпение опять на исходе, и ждала, что будет дальше.
        Наконец темой для дальнейшего разговора стала одежда проходящих мимо людей - у кого-то роскошная, у кого-то - довольно скромная.
        - Красивое платье, - сказала Полли, указывая на леди в шелковом платье цвета бронзы. - Но слишком яркое для дневного света, вы не находите?
        - Да, ярковато… - Мысли Оливии понеслись прочь. «Найдите себе новое место», - сказал он. Не зашифровано ли в этих словах сообщение: «Я тебя изнасилую, если ты останешься»? И почему при мысли об этом у нее как-то странно подводит живот? Она должна быть в ужасе.
        - Посмотрите на облака, - сказала Полли.
        Оливия подняла глаза вверх. Там, высоко в небе, все было совсем не похоже на обычную лондонскую картину: небосвод чист и ярок, а облачка напоминают пышные пуховки ослепительно белого цвета.
        - Можно подумать, мы в тропиках, - улыбнулась Оливия. Если только не обращать внимания на свежесть воздуха и не осматривать парк - такой английский с его аккуратно подстриженными кустами.
        Полли прилегла, опираясь на локоть. Через мгновение, чувствуя себя этакой сорвиголовой, Оливия сделала то же самое. Она практически лежала у всех на глазах!
        Легкая прохлада освежала, солнце приятно согревало лица.
        - У меня появятся веснушки, - пробормотала Оливия, глубже натягивая шляпу на голову.
        Полли загородила глаза рукой, чтобы недовольно посмотреть на экономку.
        - Мэм, это молоко пролили давным-давно.
        Поняв смысл ее замечания, Оливия рассмеялась.
        - Верно, - сказала она.
        Молчание между ними стало не таким напряженным. Полли опять подняла глаза к небу и забылась, наблюдая за представлением, которое наверху устраивали небеса. Оливия закрыла глаза. Когда последний раз она позволяла себе побездельничать? Она помнила, что такое бывало, когда она служила у Элизабет, но это было так давно и далеко, как картинка из давнишнего сна.
        Герцог поцеловал экономку. И ей это понравилось. Как она может чувствовать себя такой расслабленной после такого?
        - Можно кое-что у вас спросить?
        Оливия сразу напряглась и открыла глаза.
        - Конечно, - сказала она.
        Полли придвинулась к ней так близко, что их плечи касались друг друга.
        - У вас были какие-то особые отношения с его светлостью? Я имею в виду до сегодняшнего дня?
        - Нет, разумеется. А почему ты так решила?
        Полли пожала плечами.
        - Он стал совсем другим с тех пор, как в доме появились вы. Вот я и решила, что, возможно, есть причина, заставляющая его прислушиваться к вам.
        - Ты ошибаешься, - ответила Оливия. - Я никогда… - Должно быть, она стала пунцовой, как вишня. - Он просто поправляется, - резко добавила она. - И из-за этого… немного не в себе, что и объясняет увиденное тобой. Но прежде подобного никогда не было. - И она горячо добавила: - И никогда не будет!
        Полли скривила гримасу.
        - А он об этом знает?
        Оливия села. Она не могла дольше оставаться под прицелом этого ищущего взгляда.
        - Знает, конечно!
        «Найдите нового нанимателя… Или, если мне так повезло, не делайте этого».
        Она с трудом сглотнула. Его намерения несущественные. Теперь, когда он вышел из своей комнаты, дело всего нескольких дней - или даже часов - найти то, что ей нужно, и убежать, не будучи замеченной.
        Полли не сводила с нее глаз.
        - Вы его не любите, да?
        Оливия выдохнула. Святой господь, какой идиоткой бы она была, если бы полюбила Марвика! Да, она испытывала тщеславное удовольствие, чувствуя свою причастность к выздоровлению когда-то великого человека. Но на этом ее интересы заканчивались. У нее здесь одно дело. Она не может себе позволить отвлекаться на дурацкие чувства.
        К тому же, как бы там ни было, он ничуть не похож на обычного ухажера. Герцог, да еще и сумасшедший - выздоравливающий благодаря ей, но это не важно. И не просто герцог или безумец, а человек влиятельный, человек, в сердце которого пылала такая ярость, что оно имело полное право превратится в пепел. Человек, который в приступе хандры поглаживает свой пистолет.
        - Влюбиться в него значило бы для меня превратиться в самую большую дуру, когда-либо жившую на свете, - сказала Оливия. - Но, уверяю тебя, я не дура.
        Вздохнув, Полли села.
        - Вам известно, сколько служанок влюблялись в своих господ? И далеко не все из них - дуры. Но мне ни к чему рассказывать вам, где все они теперь.
        Оливия нахмурилась.
        - Где же? - спросила она.
        - На углах улиц.
        - О! - Оливия зарделась. - Конечно.
        - Это всегда приводит только к гибели, - более приветливым тоном добавила Полли.
        Неужели она пытается утешить экономку? Оливию это тронуло.
        - Разумеется. Но, Полли, ты не должна неправильно… понимать то, что увидела. И я была бы тебе признательна, если бы ты никому не говорила об этом…
        - Ох, да об этом все уже судачат.
        Оливия уставилась на нее.
        - Ты шутишь?
        Прислуга считает ее соблазнительницей?
        Полли пожала плечами.
        - Но вы же постоянно ходили в его покои.
        Какой ужас! Оливия едва сдерживала непонятное желание расхохотаться. Она всегда была слишком неловкой, слишком высокой и (надо уж в этом признаться) слишком резкой, чтобы ее ошибочно принимали за соблазнительницу.
        - Я его экономка, - заметила она.
        Полли фыркнула.
        - Миссис Райт старалась держаться подальше от его комнат.
        - Что ж, ничего хорошего в этом нет. Я просто… - Оливия замолчала. Какое объяснение она может придумать своему поведению с Марвиком, если она буквально преследовала его? Ведь правда в этом случае не поможет: «Мне нужно выманить герцога из его покоев, чтобы обыскать их».
        Хотя, возможно, ей не следует лгать. Внезапно ее осенило:
        - Он просто нравится мне. - К ее удивлению, это правда, пусть и довольно дурацкая.
        Так что не стоит ругать Полли за то, что та расхохоталась.
        - Он вам нравится? Ха-ха-ха!
        Ее смех был настолько резок, что привлек к себе взгляды нескольких прохожих. Оливия, залившись краской, ждала.
        - Он не так уж плох, - сказала она. Да, конечно, он немного странен и меланхоличен, зато очень эрудирован и обладает особым, сдержанным чувством юмора. Наверняка до смерти его жены и раскрытия ее измен он был великолепен.
        Охнув, Полли помахала руками перед ее глазами.
        - О да, наверняка, - сказала она. - Что за ерунда! Влюбиться в него - отлично, на вид он не так уж плох. Бояться его - почему бы и нет? Но сказать о том, что этот человек вам нравится?! Он же сделан изо льда.
        Оливия упрямо нахмурилась.
        - Полагаю, мне нравятся жертвы несправедливости, - заявила она.
        - Жертва несправедливости?! Герцог? Может, ему потребуется еще одна карета с четверкой лошадей или еще один дом в провинции, прежде чем вы вознесете его на самую вершину?
        Покачав головой, Оливия снова прилегла. То же самое сделала Полли.
        В наступившей паузе Оливия представила, что тема для разговора иссякла, и обрадовалась этому. Правда, ее слегка познабливало, словно она прикоснулась к чему-то, что могло ее убить. Надо скорее заканчивать с этим делом. Влюбиться в герцога! Вот была бы катастрофа!
        Как-то ее мать полюбила мужчину, занимавшего гораздо более высокое общественное положение, чем она. Она любила Бертрама, отдала ему все. И взгляните, до чего ее это довело! О нет, Оливия не будет обвинять маму за то, что та полюбила джентльмена, не состоя с ним в браке. Жители деревни Алленз-Энд часто так развлекались в свободное время. Оливия не интересовалась их моральными принципами, порождавшими только злость и недоброту. Но уж если влюбиться, то лучше выбрать человека, способного на добро.
        - Я жду, - заметила Полли. - Мне просто ужасно хочется знать, как это герцог может стать жертвой несправедливости.
        Оливия почувствовала легкое раздражение. Классовый снобизм так и метался по обе стороны границы между ними.
        - Не обязательно быть нищим, чтобы чувствовать себя несчастным, - заметила она. - Вот, например, моя бывшая нанимательница…
        - Виконтесса?
        - Нет, Эли… - Она прикусила губу, испугавшись, как близка была к тому, чтобы произнести имя Элизабет.
        Вероятно, ей не стоило больше ложиться - это плохая идея. Снова сев, Оливия стряхнула с рукава прилипшие к нему травинки.
        - Да, - сказала она. - Виконтесса Риптон.
        Полли, не шевелясь, с любопытством смотрела на нее.
        - Многие знатные люди испытывали к вам симпатию, да?
        Оливия вздохнула. До замужества Аманда тоже была чем-то вроде жертвы несправедливости, хотя Полли и не знала этих подробностей.
        - Богатство не имеет отношения к духовному состоянию, - промолвила она. - Я испытываю симпатию к любому, кто чувствует себя одиноким в мире, обманутым, лишенным друзей.
        - Что ж, это очень благородно с вашей стороны, - проворчала Полли. - Очень по-христиански. Только вам стоит обратить внимание, что некоторые из этих потерянных душ заслуживают того, что получили.
        - Ты полагаешь, что герцог заслуживает своего несчастья?
        - Мне не на что пожаловаться, мне он ничего плохого не сделал, - сказала Полли. - Но, кажется, он слишком сильно скорбит по леди, которая была холодна, как январский лед.
        - А какой она была? - медленно спросила Оливия. - Я имею в виду герцогиню.
        Полли поморщилась.
        - Нет, это дорога, по которой я вам идти не помогу.
        Оливия почувствовала, что невольно краснеет, и это смутило ее.
        - Я спрашиваю не об этом.
        Полли отвернулась; по изгибу ее щеки было видно, как она молода.
        - У вас мягкое сердце, - пробормотала она. - Думаю, все это ерунда. Лучше о себе побеспокойтесь.
        Оливия только сейчас поняла, как глупо выглядит, тревожась о богачах, которым не знакомы самые простые проблемы - где каждый день взять хлеба, и выплатят ли в этом месяце ренту.
        - Я же не тоскую по нему, - сказала она. - Ты права: его проблемы - это не вопросы жизни и смерти. - Нет… фактически нет. Но она помнила, как он поглаживал свой пистолет. - Дело просто в том, что он… он - человек, и даже если его страдания… другого уровня, они все равно не так уж отличаются от страданий прочих людей.
        - Придется мне поверить вам на слово, что он вообще страдает, - вымолвила Полли.
        Неужели Оливия - единственный человек в Англии, понимающий, что у Марвика тоже есть сердце?
        Святые небеса! Может ли быть, она с таким трудом выживала и выбиралась из сложных жизненных ситуаций, чтобы сейчас погибнуть от женской глупости? Да еще ради Марвика?
        - Я не люблю его, - безучастно промолвила она.
        - Ничего другого я не скажу. - Полли помедлила. - Но в ответ я хочу получить одну услугу, мэм.
        Оливия фыркнула.
        - Ну разумеется, - сказала она.

* * *
        Путешествие герцога на первый этаж вызвало большое волнение среди прислуги. Следующие два дня Марвик свободно бродил по дому - доходило даже до того, что он сам открывал свежую корреспонденцию и отправлял ответы на нее (это - по словам швейцара, который понятия не имел об осторожности). Что дальше? В комнатах прислуги стоял гомон. Выйдет ли герцог из дома?
        Оливия не была так оживлена. С безопасного расстояния, подальше от глаз Марвика, она следила за его расписанием. К сожалению, оно было непредсказуемо. Он мог закрыться в кабинете на десять или двадцать минут, а затем снова принимался бродить по дому. А мог выйти из своих покоев лишь для того, чтобы походить по коридору. Так где же возможность проскользнуть в его комнату, не будучи замеченной?
        На третий день Оливия успокоилась и отправилась в его покои вместе с горничными, когда они пошли туда для ежедневной уборки. Настроение у служанок было мрачное: за завтраком Джонз предупредил их, чтобы они не ждали каникул в этом году, так как его светлость все еще идет на поправку. Потом Викерз усугубил ситуацию еще больше, сердито бормоча что-то про ухажера Полли, которого Оливия прошлым вечером пригласила на чай, утверждая, что он ее дальний родственник. Увы, это была цена молчания Полли.
        Наверху Марвика не было, но в присутствии горничных, которые тщательно прибирались в его покоях, Оливия могла всего лишь быстро просмотреть бумаги на книжной полке, однако ни одна из них не оказалась ей полезна. Хуже того, Дорис обратила внимание на ее интерес к ним.
        - Он не разрешил нам убирать это отсюда, мэм, - сказала она.
        Оливия отдернула руку.
        - Да? Что ж, тогда не буду их трогать.
        - Я пыталась их убрать. - Дорис явно гордилась и дивилась собственным усилиям. - Я понесла их в сундук, куда он складывал все остальные бумаги. - Она кивнула на сундук, стоящий у изножья кровати. - Но он велел мне оставить их на месте и никогда не прикасаться к ним.
        Чувствуя, что сердце забилось быстрее, Оливия осмотрела сундук. Он был заперт на висячий замок, казавшийся намного прочнее того, что запирал ящик стола в кабинете.
        - Понятно, - кивнула она. - Что ж, мы должны уважать его желания.
        Ночью она не спала до трех часов. Чтобы заглянуть в сундук, понадобится взломать замок, а для этого, в свою очередь, ей придется несколько минут пробыть в одиночестве в его спальне. После этого она должна будет сразу покинуть дом, так как скрыть следы этого преступления не удастся.
        На четвертый день Оливия проснулась, совершенно изнервничавшись, так как она решила действовать. Марвик ушел в свой кабинет в четверть одиннадцатого. Она трижды прошла мимо двери, но та оставалась закрытой, и Оливия осмелела. Или окончательно впала в отчаяние. Или и то, и другое. Она быстро поднялась по главной лестнице в верхний холл.
        В коридоре она помедлила еще одно последнее мгновение, понимая, как неистово бьется ее сердце, как плохо она подготовлена ко всем этим интригам, и как ей не хочется предавать герцога.
        Оливия прикоснулась к губам, вспоминая, как он смотрел на нее, прежде чем поцеловать. «Вы заслужили себе доброе имя, - сказал он ей. - У вас есть причина гордиться собой».
        Сжав руку в кулак, Оливия заставила себя думать о маленьком коттедже. Вьющийся плющ на стенах, горящая в окне лампа. Место, где можно осесть. Чувство укорененности, весенний сад. Безопасность.
        Даже если она будет честна с Марвиком, он никогда не предложит ей этого. Более того, все, что он уже предлагал ей, вело к гибели.
        Она распахнула дверь в гостиную герцога.
        - Миссис Джонсон? - Герцог сидел у окна в потоке дневного света, сосредоточив внимание на шахматной доске с расставленными на ней фигурами. - Вы что-то хотели?
        Оливия схватилась рукой за дверной косяк, чтобы удержать равновесие. В ее горле забурлил истерический смех: «Я хочу, чтобы ты оставался внизу до тех пор, пока я тебя не обворую».
        - Я стучала, - сказала она. - Вы не ответили, и я подумала… - Откашлявшись, она выпрямилась. - Я пришла сказать, что вы правы: мне следует подыскать новое место. Но я останусь, пока вы не найдете мне замену. - На это потребуется некоторое время, а ей ведь только этого и надо - теперь, когда она обрела смелость.
        Герцог перевел взгляд с шахматной доски на газету, которую он сжимал в руке.
        - Какой стыд! - рассеянно промолвил он тоном, показывающим, что ему абсолютно все равно.
        Тщеславие Оливии взыграло. До чего она глупа! Да Марвик наверняка уже забыл про поцелуй. Она стала закрывать дверь.
        - Подождите! - Он даже не поднял на Оливию глаз. - Матч в Гамбурге между Блэкборном и Маккензи - вы о нем читали? Этот новый ход, гамбит Маккензи… Я пытаюсь его понять. Но я чего-то не улавливаю.
        Он сидит здесь, раздумывая над партией в шахматы? Наверняка это можно делать и в кабинете.
        - Нет, - коротко ответила Оливия. - Я не читала об этой партии. Насколько я понимаю, я вас прервала…
        - Убегаете, чтобы снова спрятаться?
        Оливия вспыхнула - очень раздражающее ощущение.
        - Не понимаю, о чем вы, - сказала она.
        Отложив газету, он наградил ее легкой, сводящей с ума улыбкой. Должно быть, к нему с утра наведывался Викерз, потому что подбородок герцога был гладко выбрит. Его волосы были аккуратно причесаны и облегали красивой формы череп, а строгая стрижка подчеркивала острые кости скул и подбородка.
        - Конечно, не понимаете, - вымолвил он. - Какая жалость: мы опять вернулись к формальностям. - А потом, подняв голову, герцог добавил: - Вы упоминали о том, что играете в шахматы. У вас есть способности к этой игре? Может, вы мне поможете?
        Сначала он ее поцеловал, потом обвинил в том, что она от него прячется, а теперь хочет, чтобы она помогла ему с этой глупой игрой?
        - Я играла не очень хорошо, - холодно промолвила она.
        Он несколько мгновений смотрел на нее, явно удивленный таким ответом.
        - Вы - ужасная лгунья, миссис Джонсон, - заявил Марвик. - Надеюсь, вам это известно?
        А он - ужасный судья лгунов. Заметил все мелкие обманы и ни одного большого.
        - Что ж, пожалуй, я довольно хорошо играла, - согласилась она.
        - Тогда идите сюда, - велел герцог, - и помогите мне понять этот гамбит.
        Оливия вспомнила об осторожности.
        - Я решила, - вымолвила она в ответ, - искать новое место.
        Марвик невинно улыбнулся.
        - Да, я слышал. Вы говорите очень четко, миссис Джонсон. Наверное, все дело в ваших наставниках. Ну, а теперь подойдите и покажите мне, чему они вас научили.
        Повинуясь внезапному импульсу, Оливия шагнула в комнату.
        - Очень хорошо. - Если он хочет, чтобы она показала ему, как играет, она не будет отказываться. На самом деле она собирается получить от этого удовольствие.

* * *
        Прошло сорок пять минут, а они все еще сидели за шахматной доской. Решив уникальную и гениальную задачу Блэкборна, они, по настоянию герцога, начали собственную игру.
        Оливия со все увеличивающимся удивлением изучала шахматную доску. Первые ходы Марвика свидетельствовали о том, что его мозг покрылся ржавчиной. Оливия абсолютно потеряла бдительность, не сомневаясь в скорой победе, но он неожиданно сменил тактику. Теперь Оливии пришлось играть в полную силу, но она стала подумывать о том, что герцог может обыграть ее.
        Это ее раздражало. Оливия не привыкла к тому, чтобы ее обводили вокруг пальца, особенно если она имела дело с пользующимся дурной славой бездельником. Она переставила своего коня.
        - Шах! - объявила Оливия.
        Пустая угроза - у него было несколько возможностей отступить. Но две из них через четыре-пять ходов приведут его к очень плохому положению.
        Вместо этого Марвик выбрал совсем иной путь. Оливия прикусила щеку и тут же пожалела об этом, заметив, как пристально он наблюдает за ней.
        Ее усилие придать лицу безмятежный вид заставило герцога улыбнуться.
        - В карты вам лучше не играть, миссис Джонсон, - заметил он. - По вашему лицу можно прочесть все.
        Она приподняла бровь.
        - Хорошо, что я никогда не играю в азартные игры, ваша светлость. Деньги надо беречь, а не разбрасываться ими.
        Откинувшись на спинку кресла, герцог внимательно оглядел ее. Он был в темном костюме и туго завязанном галстуке, так что со стороны его можно было принять за воспитанного человека. Если бы не озорное подергивание уголка губ, выдававшее его.
        - Так вы пуританка, да?
        - Я просто благоразумна. - Оливия предвидела его победу через пять ходов, если только он сдвинет своего слона, сейчас скрытого за его рукой.
        - Здравый подход к азартным играм… - заметил он. - Я с вами согласен: это отвратительное развлечение. Никогда не понимал его. - Герцог прикрыл слона ладьей, приведя Оливию в недоумение. - Разумеется, базовые принципы могут быть полезны где угодно. Взять хотя бы политику: что в этом деле успех, если не умение просчитывать удары противника, оценивать его способности, знать, когда надо попридержать ставки, а когда - поставить на кон сразу все?
        Оливия чуть отодвинулась от стола и прищурилась, чтобы лучше видеть доску. Если он снова не начинает притворяться слабым игроком, то, возможно, еще есть вариант, что она не проиграет.
        - Как приятно слышать, - рассеянно произнесла она, - что вести наши национальные дела - примерно то же самое, что играть в покер.
        - Это в лучшем случае, - поморщившись, кивнул он. - В худшем - выяснять отношения, как на американском Западе.
        - Полагаю, кто-то может захотеть, чтобы уж лучше вы играли. Или дрались на дуэли.
        - Это почему же?
        - Потому что вы нужны Англии. - Она сдвинула вперед пешку, чтобы его конь оказался под угрозой.
        - Не будем возвращаться к этому, - спокойно проговорил Марвик. - Я только что убрал пистолет.
        Оливия подняла на него глаза, дивясь тому, что герцог говорит о подобных вещах так спокойно. В ответ он печально улыбнулся, но улыбка пропала с его лица, когда он наклонился к ней.
        - Как интересно, - сказал герцог. - Вы замечаете, что опускаете свои очки вниз, когда хотите посмотреть на что-то? Или на кого-то?
        Оливия устремила хмурый взгляд на шахматную доску. Бертрам как-то говорил, что о человеке можно многое узнать, глядя на то, как он играет в шахматы. Ей было неприятно признавать, что он в состоянии высказать какие-то мудрые мысли, но резон в его замечании был: Марвик играл осторожно, долго обдумывая все возможные ходы. Но как только он принимал решение, то передвигал фигуру без дальнейших раздумий. И когда наступала очередь его противника…
        - Так выходит, очки не помогают вам видеть лучше, миссис Джонсон?
        Когда наступала очередь противника делать ход, он отвлекал его дурацкими замечаниями.
        - Неучтиво поддразнивать противника, - сухо вымолвила Оливия. - Это же не игра в покер, как вы изволили заметить.
        - Соблюдение учтивости - далеко не самая лучшая стратегия.
        Оливия мрачно взглянула на него.
        - Au contraire[5 - Как раз наоборот (фр.).], - сказала она. - Учтивость - ключ к вежливости, корректности, а корректность, в свою очередь, - это всегда хорошая стратегия.
        - Боже мой, - спокойно проговорил Марвик. - Неужели вы нравитесь себе учтивой и благовоспитанной?
        - Представить не могу, что вы иного мнения, - прищурившись, заметила Оливия.
        Он беззаботно пожал плечами.
        - Ну, как мне выразить свои мысли… Когда будете работать в другом месте, советую вам быть молчаливее, чем вы со мной.
        Они говорили так, будто она уже оставила свое место. Возможно, все дело в его небрежном стиле общения. Герцог больше не заботился о том, чтобы держать с нею дистанцию. Правда, не сказать, что это беспокоило его.
        В животе Оливии запорхали бабочки. Она тут же предложила им умереть.
        Вновь склонившись над доской, Оливия подумала о спальне у нее за спиной, и о сундуке, который она должна обыскать до того, как ей найдут замену. Само собой, понадобится время, чтобы организовать собеседование с претендентками. Впрочем, если к претендентке будет приложена рекомендация от семьи друзей в виде фунтов стерлингов, то можно обойтись и без собеседования.
        - Да, именно так, - кивнул Марвик. - Когда слуги молчат, складывается приятное впечатление. Это настоящее представление кротости, покорности и смирения, миссис Джонсон.
        Оливия посмотрела на него.
        - А вот теперь вы развлекаетесь.
        Герцог усмехнулся.
        - Вообще-то да, - сказал он, но внезапно на его лице появилось озабоченное выражение. Он посмотрел в окно, и его улыбка погасла.
        Оливия почувствовала, что вызвало изменение его настроения. Герцог вспомнил, что играет роль затворника, для которого смех и компания недоступны. Через мгновение он выбросит ее и тем самым избежит проигрыша. Потому что несколько ходов уже показали, чем завершится игра на шахматной доске.
        - Для того, чтобы ответить на ваш вопрос, - проговорила Оливия, - я должна сказать, что с большим уважением отношусь к учтивости и правилам этикета, я люблю их. Но понимаю, что всему свое место и свое время. Иногда, чтобы совершить добрый поступок, человек может и нарушить правила. - Она многозначительно помолчала. - Если бы не мое безрассудство, в этих комнатах сейчас не пахло бы так хорошо. И вы не читали бы в газете описание шахматных партий.
        Герцог так пристально посмотрел на нее, словно ему было трудно вернуть свои мысли откуда-то издалека. Но потом на его губах промелькнула улыбка.
        - Совершенно верно, - тихо промолвил он, а затем неожиданно потянулся, чтобы взять Оливию за запястье.
        Она застыла, кончики ее пальцев замерли над королевой, во рту пересохло.
        Он поднес руку Оливии к губам.
        - Не только доброе дело, - прошептал он. - Вы не хотите двигать свою королеву.
        «Отпустите меня», - хотелось ей сказать, но язык так и лип к нёбу, не давая промолвить ни слова.
        - Чудесная ручка, - проговорил герцог и повернул ее руку, чтобы поцеловать ладонь.
        Оливия отдернула руку, из ее груди вырвалось судорожное дыхание. Ей казалось, что ладонь горит в том месте, где он запечатлел поцелуй.
        - Это… это не… - пролепетала она.
        - Ваш ход, - перебил ее Марвик.
        Оливия сжала лежащую на коленях руку в кулак.
        - Зачем вы это сделали?
        Герцог задумчиво улыбнулся.
        - Лучше спросить, почему я, кажется, первый? Неужели там, где вы воспитывались и росли, мужчины были слепцами?
        Шахматная доска превратилась в загадку. Оливия смотрела на нее, а сердце неистово колотилось в груди.
        - Так где вы росли? - спросил он.
        - Хватит! - Оливия встала. - Я…
        - Хорошо. Сядьте! Я буду вести себя прилично. - Он говорил низким, успокаивающим голосом, словно понимал, что сделал с ней. Ее кожа все еще была покрыта мурашками. - Я также остановлю воображаемые часы, если вы не чувствуете, что попались на крючок. Подумайте хорошенько, прежде чем сделать ход.
        Почему она снова села? Любопытство, предположила Оливия. С ней раньше никто не флиртовал.
        Но неопытные альпинисты не начинают восхождения с альпийского Маттерхорна. Потакание любопытству - чудовищная глупость. Оливия это понимала, но сидела на месте, затаив дыхание, глядя на шахматную доску и чувствуя себя сбитой с толку; ее рука по-прежнему слегка дрожала.
        - Признаюсь, мое любопытство не удовлетворено, - сказал герцог. - Вы действительно смотрите поверх очков, когда хотите что-то получше разглядеть. И даже сейчас вы сделали то же самое.
        Оливия поправила очки и посмотрела сквозь линзы.
        - Я вижу вас очень четко, ваша светлость. - А затем, заметив что он - похоже, скептически - приподнял бровь, добавила: - Я вижу перед собой человека, который потерял надежду выиграть, а потому прибегает к недопустимым мерам, чтобы отвлечь более сильного игрока.
        Герцог как-то странно рассмеялся.
        - Это вызов, мисс Джонсон?
        Опять «мисс», да?
        - Полагаю, вызов излишен, поскольку мы и так играем друг против друга. - Ее голос звучал слишком высоко, и это ей не нравилось.
        Но в самом деле, что он за человек? За последние несколько дней он снова начал одеваться в официальные костюмы: под темным пиджаком на нем был полосатый жилет, липнущий к плоскому животу. Кухонные сплетни известили ее, что герцог ест по пять раз в день, и это явно шло ему на пользу. Синяки под глазами растворялись, а углубления под скулами исчезали. А вот резкие очертания подбородка не смягчились. Уж таково строение его лица, которое Оливия назвала бы безупречным, если бы была склонна восхищаться им.
        Но она им не восхищалась. Она просто наблюдала за тем, как он сидит, развалившись, вытянув ноги и скрестив их в лодыжках. Такую позу можно было бы назвать вызывающей. «Обратите на меня внимание!» - так и говорила она.
        Это действительно вызов. Потому что по какой-то причине он испытывает животное притяжение к ней. И хочет ее внимания.
        Ее кожа покраснела - вся кожа, даже сгибы коленей обдало жаром. Как возбуждающе, как потрясающе чувствовать себя привлекательной, пусть даже это абсолютно ужасно, мерзко и неприлично.
        «Ты идиотка, - сказала себе Оливия. - Ты же собираешься его обворовать».
        - Ну, а теперь кто у кого служит приманкой? - спокойно спросил он.
        Оливия заморгала.
        - Прошу прощения? - переспросила она.
        - Я вижу, вы пытаетесь сбить меня с толку. - Он вздернул вверх бровь. - Без сомнения, такой сосредоточенный взгляд не может быть одобряющим. Или я ошибаюсь?
        - Про-простите меня… - запинаясь, произнесла Оливия. - Я не… - Покачав головой, она опустила глаза за шахматную доску. Надежды нет: она не в состоянии просчитать его план на дальнейшие ходы. Заставив себя забыть об осторожности, она сдвинула коня.
        Марвик тут же переставил королеву, что создавало для коня угрозу.
        Быстрота его хода ничего хорошего не сулила. Оливия переставила пешку, чтобы защитить коня, а затем нахмурилась, глядя на шахматы. Что он затеял?
        - Ну вот, - сказал герцог, - вы снова это сделали, миссис Джонсон.
        Оливия подняла глаза, и ей тут же захотелось себя ударить, потому что она сразу поняла, что он имеет в виду. Она торопливо поправила очки на переносице.
        - Мне интересно… - Откинув голову назад, он прищурился, отчего стали отчетливее видны морщинки в уголках его глаз. Оливия невольно устремила взгляд на эти мелкие, тайные знаки, свидетельствующие о том, что когда-то этот человек коротал время за куда более серьезными занятиями, а не разваливался в кресле. - Как давно вы носите очки? - спросил он.
        Оливия пожала плечами, стараясь сохранять спокойствие.
        - Не понимаю, почему вас это интересует, ваша светлость.
        - О, вас это удивит! Любопытство - это чудесное развлечение.
        - Признаться, я удивлена, что вы нуждаетесь в развлечениях, - заметила Оливия. - Может быть, вы разгоните хандру, если выйдете из дома?
        - И тем самым лишу себя вашего острого язычка? - Он угрожающе улыбнулся. - Да неужели мы совершим такую глупость? У меня есть некоторые другие возможности развлечься.
        Оливия притворилась, что не слышит его.
        - Должна заметить, что любопытство - самое опасное снадобье от скуки.
        - Почему же, миссис Джонсон? - Он уперся подбородком в кулак. - Неужели вы только что заявили, что представляете собой опасность? Боюсь, леди Риптон забыла об этом упомянуть.
        - Ни к чему беспокоиться, - ласково проговорила Оливия. - Я просто обратила ваше внимание: вы можете нанять вместо меня очень степенную экономку.
        Герцог рассмеялся, и Оливия увидела ряд его ровных белых зубов и ямочку на подбородке, обычно скрытую.
        - Туше! - воскликнул он.
        Оливия тоже была готова улыбнуться, но вместо этого крепко сжала губы. Им не следует развлекать друг друга. Любой, кто стал бы свидетелем этой сцены, любой, не знакомый с ними человек, принял бы их за мирно пререкающихся любовников.
        Что за странная мысль! Теперь Оливия понимала, что имеют в виду, когда говорят: милые бранятся - только тешатся. При мысли об этом у нее перехватило дыхание.
        - Ага! - Герцог приподнял брови. Оливия поняла, что только что снова поднесла руку к носу, чтобы поправить очки.
        - Тут пятно. - Она сняла очки, чтобы протереть их носовым платочком, а Марвик просто потянулся и выхватил очки из ее руки.
        Оливия вскочила.
        - Отдайте мне очки!
        Слишком поздно: герцог уже поднес очки к глазам и внимательно вглядывался в линзы. А потом удивленно посмотрел на нее.
        Сев, Оливия напряженно выпрямилась. Ждать его неизбежного вердикта было сродни агонии. Теперь герцог знал: очки нужны ей не для того, чтобы лучше видеть; стекла в них хоть и толстые, но обычные.
        Он молча отдал ей очки. Их пальцы слегка соприкоснулись, и она вздрогнула, потому что от этого прикосновения по ее телу пробежала дрожь - как будто его поцелуй в ладонь сделал ее особо чувствительной, и теперь она стала совсем беззащитной.
        Как унизительно! Оливия снова надела очки на нос, чувствуя, что ее подташнивает. Сейчас он начнет задавать ей вопросы, а у нее нет достойного, не вызывающего смех объяснения, почему она носит очки.
        Оливия откашлялась. И собралась с духом. Но вместо того, чтобы расспрашивать ее, герцог склонился над шахматной доской и стал внимательно изучать расстановку фигур.
        Он давал Оливии шанс взять себя в руки.
        Нет! Ей хотелось верить, что она неправильно его поняла. Но к горлу подкатывал комок. Доброта - вещь весьма недооцененная. Она как-то поклялась себе, что никогда не будет пренебрежительно относиться к ее оценке. Вот только ей никогда не приходило в голову, что она разглядит доброту в герцоге Марвике…
        Оливия скрыла смущение, разглядывая свой носовой платок, который она складывала, пока он не превратился в крохотный плотный квадратик.
        Марвик переставил ладью.
        - Шах!
        Убрав платок, Оливия подвинулась к столу. Ее король был в опасном положении. Но она чувствовала, что есть простой способ избавить его от угрозы. Однако не могла сосредоточиться. Интересно, какие мысли приходят в голову герцога о ее маскировке? Он может счесть ее сумасшедшей, ну и что с того? Он и сам не являет собой образец разумного поведения.
        Оливия сдвинула королеву, чтобы загородить ладью, и слишком поздно поняла, что сделала ее доступной коню. Марвик в два хода поставит ей шах и мат, и пути назад нет.
        Герцог поднес руку к коню, задержался там на мгновение, а потом двинулся к своему слону.
        - Не надо! - вырвалось у Оливии.
        Их глаза встретились. И снова этот обжигающий разряд - словно герцог прикоснулся к ней. Сейчас его глаза были насыщенного синего цвета. Правильнее сказать - сапфирового.
        - Что «не надо»? - спросил он, но было что-то жаркое и жадное в его взоре - что-то, говорящее куда больше, чем его слова. Оливия не могла отвести от него глаз. Женщина может утонуть в глубине его взгляда. Утонуть в нем. И она бы с радостью сделала это.
        Эта мысль эхом отозвалась в голове, и Оливию охватила паника. Что она делает?
        - Вы понимаете, что я имею в виду, - сказала она. - Я проиграла, и не надо меня жалеть.
        Выпрямившись, он печально улыбнулся.
        - Как вы жалели меня всю первую половину партии?
        - Это не было жалостью. - О, ей вовсе не хочется, чтобы он ей нравился! Особенно, если его глаза могут очаровывать ее, а губы могут превратить ее в заговаривающуюся дурочку. Какая гибельная комбинация!
        - Служанка не может жалеть своего нанимателя. - А он все еще остается ее нанимателем, хоть она и попросила его найти ей замену. Он - герцог Марвик. Ее следующая жертва. - Это была всего лишь продуманная стратегия. - Избегать его - тоже хорошая стратегия. Зачем она вошла в его покои?
        Герцог пожал плечами.
        - Вы снова подбираете слова с осторожностью. Но я назову это жалостью, миссис Джонсон, когда ошибка девчонки приводит к потере ее пешек - и все ради того, чтобы не уязвить гордость человека, который когда-то считал себя хорошим шахматистом.
        Она правильно его услышала? «Ошибка девчонки»? Никто никогда в жизни не использовал этих слов, чтобы описать ее. Они делали ее маленькой и хрупкой, хотя без каблуков ее рост достигает почти шести футов.
        Оливия вонзила ногти в колени, чтобы наказать саму себя. Не надо льстить себе мыслью о том, что Марвик считает ее женственной. Да, возможно, он добр. Да, возможно, у него потрясающие глаза. Но он не ее мужчина - не может им быть. И у нее нет ни малейшего желания делать из себя дурочку. Допустим, эта искра пробегает между ними обоими. Но это лишь послужит ему приглашением к тому, чтобы он воспользовался своим положением. А что… потом? Она в любом случае обворует его.
        Оливия заставила себя демонстративно безразлично пожать плечами.
        - Едва ли меня можно назвать девчонкой. Я же выше большинства мужчин.
        Внимательный взгляд герцога заставил ее осознать свою ошибку. Ее слова слишком явственно дали понять, что она думает о своей внешности. И что ей небезразлично, какой видит ее он.
        Хотя на самом деле это не так.
        - Совершенно верно, - сказал Марвик - Но, поскольку мне довелось перерасти вас, то я, к счастью, этого не замечаю. - Он вновь улыбнулся - медленной, открыто двусмысленной улыбкой.
        Оливия бросила встревоженный взгляд на дверь. До этого ее не беспокоило, что дверь закрыта. Но теперь при виде захлопнутой двери у нее перехватило дыхание.
        Он проследил за ее взглядом.
        - Если хотите, можете ее открыть, - небрежно сказал герцог. - Но я настаиваю на том, чтобы мы закончили игру.
        - Я должна вернуться к своим обязанностям, ваша светлость.
        - Они могут и подождать. - Он поиграл одной из ее потерянных пешек. У него были длинные, но не тонкие пальцы, а его руки - большие, с широкими ладонями - руки рабочего человека, случайно доставшиеся аристократу. Лишь ногти - чистые и аккуратные - выдавали в нем представителя высокого сословия. - Как вы сами говорите, потворствовать прихотям своего нанимателя - хорошая стратегия.
        - Я никогда не употребляла этого слова. - Теперь он носил два кольца: печатку на мизинце и перстень на среднем пальце. - Я говорю о слове «потворствовать». - Если дело и дальше так пойдет, к весне он весь будет усыпан бриллиантами.
        - Прошу прощения. Вы могли бы сказать «хорошая стратегия». - Герцог не сводил с нее глаз. Улыбка, играющая в уголках его губ, придавала ему мальчишеский, озорной вид. - Вы в самом деле упустили свое призвание, решив стать гувернанткой.
        Его флирт намного превосходил ее. Оливия встала. На этом урок заканчивается.
        - Если не считать того, что я - экономка, - заметила она. - Есть еще несколько дел, которыми я должна…
        - К тому же вы спесивы. - Откинувшись назад, он сцепил пальцы на затылке и оглядел ее. - Пока с этим все в порядке. Но когда на вашем лице появятся морщинки, а ваши волосы слегка посеребрит седина, вы станете грозной особой. Маленькие дети убегут, а все горничные, съежившись, начнут скрести полы.
        Что-то внутри нее задрожало. Оливия знала, что склонна к спесивости. Он считает, что она этому рада? У нее нет ни малейшего желания стать Горгоной.
        - Не смейтесь надо мной!
        - И не думаю, - тихо проговорил герцог. - Но вас выдают очки, миссис Джонсон.
        Оливия помедлила: ее разрывало горячее желание узнать, что он имеет в виду, и страх того, что он может сказать. Что он может сказать что-то истинное.
        Какая ужасая вещь - желание быть известной, быть у всех на виду, но при этом знать, что твоя жизнь зависит от того, останешься ли ты незамеченной.
        Он не может ее знать. Человек в его положении не способен проникать в суть, да она этого и не позволит. Никто не сможет ее узнать, пока она не окажется в безопасности. Оливия подобрала юбки.
        - Я должна идти, - сказала она.
        - И вы даже не хотите узнать мою теорию?
        Вспышка гнева заставила Оливию вернуться. Откуда он вообще узнал про тот вид уязвимости, от которого должна пострадать леди, когда она остается с миром один на один? Откуда он может знать, что женщина ищет любую стратегию, чтобы представить себя ни на что не годной, невидимой?
        - Уверена, что это прекрасно развлечет меня, - сказала она. В конце концов она вызывает его любопытство, разве не так? Она стала снадобьем от его скуки, вот и все.
        - Ничего об этом сказать не могу, - ласково - да, именно так, что ее немало удивило, хотя она не смогла бы подобрать иного слова, - промолвил он. - Вы - женщина, которой с самого юного возраста приходилось пробиваться в жизни самой. Необычайно высокая, выраженно рыжеволосая, очень молодая, весьма умная, вынужденная оставить хорошее место работы из-за джентльмена, который проявлял к вам нежелательный интерес. - Герцог наклонил голову. - Миссис Джонсон, я готов предположить, что существует только одна причина, заставляющая вас носить эти очки.
        - И что это за причина? - шепотом спросила Оливия.
        - Вы носите их для того, чтобы спрятаться. - Он с осторожностью улыбнулся. - К сожалению, не все мы счастливы иметь городской дом, в котором могли бы укрыться. Но я приглашаю вас играть здесь в шахматы в любое время, когда вы пожелаете. В конце концов вы играете гораздо лучше, чем продемонстрировали сейчас. Но к моей чести… я сразу заподозрил, что вы играете лучше, чем показываете.
        Оливия ошеломленно смотрела на него. Сила ее реакции на его слова потрясла ее: она испытала душевную боль, шок, смущение, благодарность. Потому что Марвик прав. Она совсем не такая, какой позволяет видеть себя окружающим, в ней еще много всего. И он это понял. Оливия представила себе, каково это было бы, если его слова действительно являются предложением настоящей дружбы. Потому что если такой человек, как он, готов ей помогать…
        Господи, он же единственный из немногих людей на свете, у кого нет причин опасаться Бертрама. Как раз наоборот: это Бертраму следует бояться его.
        Что за безумие! Она же собирается обмануть его. Она уже обманывает его. Для нее невыносима мысль о том, что его предложение искренне, что его симпатия может быть не только пролетающим мимо жаворонком. Потому что в кого тогда превратится она?
        В главного преступника в этой пьесе. В главного преступника.
        - Я должна идти, - сдавленно проговорила она.
        - Что ж, идите, - кивнув, ответил герцог.
        Лишь захлопнув за собой дверь, Оливия, испытывая угрызения совести, поняла, какими странными были их последние реплики: она не просила у Марвика разрешения, а просто сообщила ему, что ей надо идти. И он не дал ей разрешения. Вместо этого он очень просто передал ей власть.
        Глава 10
        Лунный свет лился в комнату сквозь щелку в портьерах и четко освещал наполовину написанное Аластером письмо к брату.
        «Мое поведение было ужасным. Я бы объяснил его безумием, но тогда мне придется приносить слишком много извинений. Я бы предложил тебе самое нижайшее мое извинение, но это означало бы, что твое прощение возможно. Прошу тебя: поверь хотя бы в то, что, говоря это, я желаю твоей жене и тебе самого большого счастья на свете. И если бы я мог изменить одну вещь, это было бы…»
        Аластер отложил ручку. Он не мог лгать в письме. Если бы он был в состоянии изменить одну вещь, то это было бы не его поведение в отношении Майкла. При воспоминании об этом Аластера охватывало сильное чувство стыда, но вся история, его настойчивые требования, чтобы Майкл взял жену по его выбору, и яростный протест брата - все это казалось частью огромного ночного кошмара.
        Если бы Аластер мог что-то изменить, то это был бы его брак.
        Почему он захотел жениться на Маргарет? Он хоть понимал, что честолюбие ослепит их? Он хотел иметь рядом с собой красивую хозяйку дома с безупречным воспитанием. Ей нужно было спасти уязвленную гордость. Но, мечтая об империи, которую они могли бы построить вдвоем, они никогда не мечтали друг о друге.
        «Мне не следовало выходить за тебя замуж, - сказала она вскоре после первой годовщины их брака. - Если бы ты рассказал мне все, я бы никогда не приняла твоего предложения. И ты это знал».
        Он надеялся, что она преодолеет свой гнев. И поймет, что он не обманывал ее, это правда. Он стал бы гораздо лучшим мужем, чем Феллоуз. И она поняла бы это.
        Но со временем ему стало казаться, что она простила его. Аластер счел, что все в порядке.
        Теперь-то ясно, что она его не прощала.
        Подойдя к окну, он рывком распахнул портьеры. Что однажды сказала ему его экономка? Если атмосфера мрачная, то и настроение станет таким же. Совершенно верно. Но в эту ночь, когда низкая луна золотила своим светом крыши домов Мейфэра, Аластер чувствовал себя умиротворенным.
        Он вспомнил похожую луну. Весенняя ночь в соборе Святого Петра, где он выпивал за свою маленькую победу в палате общин, набрав на четырнадцать голосов больше. Его отец тогда еще был жив. Аластер был рядовым членом парламента, и все будущее еще было впереди. Пружинистыми шагами он преодолел покосившуюся лестницу, ведущую на высоко расположенную галерею, - так высоко, что воздух там был холоднее, а ветер пронизывал насквозь. У его ног распростерся Лондон - древняя река, ухоженные площади, темные пасти парков, далекие трущобы с разбросанными по ним кострами.
        Аластер никогда не любил высоту, но в ту ночь голова у него не кружилась. Город казался его личной приметой, его святой обязанностью. Он будет служить этому месту и защищать его. Всю свою жизнь он посвятит тому, чтоб сделать его лучше. Вот его призвание.
        Аластеру хотелось вернуть это. Вернуть все! Свою молодость, свои горячие убеждения. Тогда он еще не совершил всех своих ошибок. Где-то в городе в ту ночь спал его брат - тогда еще незнакомец. Можно ли все это переделать, исправить? В один из их последних разговоров Майкл обвинил его в том, что он сдался, позволив Маргарет выиграть. Но в голосе брата не было гнева. Казалось, он просто… удивлен.
        Правда, полагал Аластер, в том, что он никогда не был слабым. Даже в самых ранних воспоминаниях его роль сводилась к защите. «Ты - наследник рода». Ему повторяли это снова и снова. «Защищай свою семью, прославляй свое имя!» Даже в юные годы он относился к своим обязанностям очень серьезно. Слишком серьезно - возможно, потому что сам был еще ребенком. Страдания других людей вызывали у него сильнейшее беспокойство, ощущение того, что он не справился со своими обязанностями и не смог защитить их.
        Птенцы, выпавшие из гнезда… Кошки, забравшиеся на деревья и не смевшие спуститься… Деревенский дурачок в Хасборотауне, где зимовала его семья… Местные дети любили бросать в него камнями. В восемь лет Аластер набросился на них, в результате чего получил синяк под глазом и выбитый зуб, прежде чем няня и кучер вмешались в драку.
        Дома его привычка кого-то защищать была еще сильнее. Кем он был Майклу? Не просто братом. В таком случае все было бы проще. Быть может, если бы они были только братьями, Майкл смог бы найти в своем сердце что-то такое, что помогло бы ему прошлой весной простить безумие Аластера. Братья всегда ссорятся, но потом прощают друг друга. Так должно быть.
        Но Майкл никогда не относился к нему так, как относятся к братьям. Да и как иначе? В самом раннем воспоминании Аластера Майкл спрятал голову у него под рукой, и его рубашка промокла от слез Майкла. Брат никогда не искал утешения у матери - даже когда говорил о ней так, словно она была святой. Она была слишком занята борьбой с отцом, чтобы заботиться о сыновьях.
        Неудивительно, что Майкл не желал прощать Аластера. Одно дело - когда тебя подводит брат. И совсем другое - когда это делает человек, которого ты считаешь героем. Это действительно очень горько и досадно.
        Почти так же горько, как подвести самого себя.
        Аластер понимал, что не сможет сегодня уснуть. Вид из окна больше не успокаивал его. Он вышел из комнаты, быстро спустился вниз и миновал похрапывающего ночного швейцара на пути к библиотеке, где наделся найти утешение.
        В комнате горела единственная лампа. Ее слабый свет освещал - Аластера охватило предчувствие, ощущение неизбежного - экономку, которая свернулась калачиком на диване, прикрыв ноги халатом.
        Несколько мгновений он стоял, не шевелясь, охваченный противоречивыми чувствами. Экономка не должна пользоваться хозяйской библиотекой. Она не должна ходить по дому босая в ночной рубашке. Не должна быть такой молодой, непорочной, такой сильной, несмотря на свою хрупкость, такой спокойной, несмотря на то, что она едва одета.
        Конечно, он сам спровоцировал такую смелость. Черт, да он на нее надеялся! Если бы он только мог, прикоснувшись к ней, похитить ее самостоятельность, ее яростную настойчивость, он бы тут же это сделал. Герцог никогда не чувствовал себя большим ослом, чем в те мгновения, когда смотрел на себя ее глазами - глазами женщины, которая в нежном возрасте семнадцати лет осталась один на один с целым миром и справилась!
        Так неужели он менее смел, чем будущая горничная?
        - Добрый вечер, - сказал Аластер.
        Сильно вздрогнув, Оливия захлопнула книгу и торопливо натянула халат на пальцы ног.
        - Боже… - пробормотала она. - Я не думала…
        Когда она поднялась… - то ли свет был слишком ярок, то ли ее халат слишком тонок, то ли его воображение разыгралось настолько, что он смог разглядеть очертания ее тела, - герцог увидел и тонкую талию, и изгиб пышных бедер, которые аккуратно сужались к коленям и округлым лодыжкам.
        Герцог восхищался не только ее отвагой.
        Оливия сделала шаг к нему - точнее, к двери. Она намеревалась уйти. Она видела, как жадно поглощает ее взгляд Марвика, и понимала, что его интересует.
        Он должен отпустить ее. Однако все это начала она, как ни крути. До тех пор, пока она не распахнула портьеры в его покоях и не нарушила его уединение, он был рад оставаться проигравшим. Разве он осуждал ее за это? И был ли его гнев результатом признательности? Он никогда не хотел быть перед кем-то в долгу.
        - Что вы здесь делаете? - спросил Марвик.
        Она остановилась на таком расстоянии от него, что он не смог бы до нее дотянуться. Очень разумно! Она называла себя высокой, словно все дело было только в росте, а не во всем ее богатстве. Так много дюймов ее тела, так много ее кожи - белой, гладкой. Он слишком быстро узнал Маргарет и при этом совсем не узнал ее. Он не совершит больше этой ошибки. В следующий раз он не встанет с кровати, пока не подчинит себе лежащую там женщину. Он научится этому фокусу, независимо от того, сколько времени на это понадобится.
        - Я не могла уснуть, - ответила Оливия. Ее голос звучал как-то странно и был непривычно низок.
        Герцог потянулся к свету. Долгие месяцы он испытывал недостаток в ясном осмыслении собственных мотивов. Но ясность постепенно возвращалась к нему, и если сейчас он хочет оставить свет приглушенным, то лишь для того, чтобы полускрыть происходящее и то, что он намеревается сделать.
        Тусклый поднимающийся огонек осветил слезы на ее лице.
        Герцог растерялся, у него было такое чувство, будто комната поплыла вокруг него. Плачет? Почему?
        - С вами все в порядке?
        Оливия прикрыла лицо запястьем - скрытный и смущенный жест.
        - Да. Конечно. Прошу прощения, мне не следовало приходить сюда. - Она посмотрела ему за спину. Судя по тому, как экономка перенесла вес с одной ноги на другую, понял герцог, она прикидывала, как бы ей рвануться к двери.
        Он должен отпустить ее. Ему не нравилось видеть ее огорченной. Это как-то не вязалось с тем, что герцогу было известно о ней. Впрочем, ее переживания не должны его волновать. Он отпустит ее.
        - Сядьте, - вместо этого сказал Марвик.
        Оливия с явным нежеланием повиновалась, отдав предпочтение креслу, стоящему возле двери. Герцог взял книгу, которую она оставила на диване.
        - «Рассказы полуночного путешественника», - прочел он название книги на корешке.
        Оливия поморщилась.
        - Сущая чепуха, - промолвила она. - Это… - Похоже, только в тот миг она вспомнила, в чьей библиотеке находится, и покраснела.
        - Хотите почитать другую? - Он обвел взглядом шкаф. Святой Августин показался ему слишком тяжелым, однако внезапно молитва показалась ему интересной: «Дай мне целомудрие, Господи, но не сейчас». - Может, Остин? Леди обычно интересуются ее книгами.
        Оливия задумалась.
        - О! Я не заметила здесь ее книг, - промолвила она. - Да, пожалуйста.
        Герцог вытащил с полки две книги и протянул их Оливии - на выбор. Она взяла «Гордость и предубеждение», а затем стала смотреть на обложку с таким замешательством, словно не знала, что с ней делать.
        Он отнес вторую книгу на диван и демонстративно открыл ее.
        - Читайте, миссис Джонсон! - сказал герцог.
        «Никто из тех, кто знал Кэтрин Морган в детстве, и предположить бы не смог, что она станет героиней романа. Общественное положение и характеры ее родителей, ее собственные качества и наклонности - все это в равной степени было против нее…»
        Наконец Марвик услышал шелест перелистываемой страницы. Заскрипела кожа - это экономка уютнее устраивалась в кресле.
        Герцог откинулся на подушки. Забытая для него роскошь - делить с кем-то молчание. Прислушавшись, он мог услышать ее ровное дыхание. Какой-то шорох, шелест ее ночного платья, когда она снова зашевелилась.
        - Вы действительно собираетесь читать «Нортенгерское аббатство»?
        Подняв голову, он увидел что Оливия изумленно таращит на него глаза.
        Она порозовела.
        - Нет, что вы, конечно, нет. - Потом Оливия захлопнула книгу и встала. Подол ее халата на мгновение приподнялся, открывая взору лодыжки, но и этого мига было довольно, чтобы их вид запечатлелся в его памяти. Без чулок они смотрелись еще лучше: тонкие, белоснежные.
        - Если я могу взять это…
        - О, вы можете читать тут! - воскликнул герцог. - Если только вы не опасаетесь непристойных сцен.
        Оливия прикусила губу. Оценила расстояние между креслом и дверью.
        - Мне следует их бояться?
        Он улыбнулся. Справедливый вопрос, но ее смелость никогда его не удивляла.
        - Только не сегодня. - Не после того, как она плакала.
        Оливия задумчиво села. От внимания Марвика не ускользнуло, как она быстро, явно стараясь сделать это незаметно, расправила подол халата, чтобы не было видно ни намека на лодыжку. Какая жалость! Уж если человеку суждено иметь экономку, то пусть она будет безрассудна со своим подолом!
        - Полагаю, книги мисс Остин - не совсем подходящее чтение для мужчин, - заметил он. - Признаюсь, в мужской компании я бы предпочел читать что-то другое. Возможно, на латыни.
        Оливия попыталась сдержать улыбку, но безуспешно.
        - Какая удача, что я - не мужчина, - сказала она.
        - Я тоже так думаю.
        Улыбка Оливии погасла, и она опустила глаза на книгу.
        Стало быть, он все-таки имеет представление о собственной низости - небольшое, короткое, словно вспышка фар пролетающего мимо поезда, едва осветившая его мотивы. В конце концов ее слезы значения не имеют.
        Где же сожаление, отвращение, которые должна была бы пробудить эта глупая мысль? Он был не в состоянии понять, где они. Оливия сидела на расстоянии пяти футов от него, румянец упрямо полз вниз по ее шее и скоро покрыл пятнами гладкие ключицы. Халат обнажал дразнящие дюймы ее шеи и верхней части груди, обычно прикрытые шерстяным платьем, - алебастровые и такие светлые, что он мог разглядеть тонкие прожилки сосудов, которые, конечно же, спускаются вниз, под воротник халата, к грудям. К соскам! Боже, как ему хочется испробовать их на вкус!
        Оливия откашлялась.
        - А что вам нравится в ее романах? - Ее голос прозвучал сдавленно и был полон деланой вежливости. Она, конечно, поймала на себе его взгляд и теперь хотела вернуть внимание Марвика к более приличным вещам.
        - Мир, который она описывает. - Герцог наблюдал за тем, как ее большой палец скребется по уголку книги, снова и снова пробегая по самой заостренной части. Марвик никак не мог понять, что беспокоит экономку, и это его тревожило. Он видел очертания ее тела, чувствовал ее внутреннюю горячность. Но не знал подробностей. Ее детства. Ее происхождения. Пробелы в этих знаниях внезапно показались ему неправильными, странными, требующими устранения.
        - Что вы имеете в виду под словом «мир»? - спросила Оливия.
        - Портреты семей. Она же чудесно их описывает.
        Ее палец замер.
        - Вообще-то все они довольно вздорные, - заметила Оливия.
        - Да. - Именно это герцогу в них и нравилось. - Суетливые, многочисленные, несовершенные. И все равно они друг друга любят. - Марвик вдруг удивился тому, что его вообще интересует вся эта сентиментальная ерунда. Но Оливия смотрела на него выжидающе, поэтому, пожав плечами, он продолжал: - Даже такие отвратительные персонажи, как… - он кивком головы указал на книгу, лежащую на коленях Оливии, - …как ее имя? Ну та, невыносимая, которая убегает?
        - Лидия, - подсказала она.
        - Да, Лидия, - согласился герцог. Полуулыбка экономки напомнила ему греческое изображение… пожалуй, прорицательницы Сибиллы. Он так и видел, как она одаривает всех своей мудростью из какой-то священной пещеры, ее удлиненное бледное лицо светится в темноте, а круглые глубокие глаза осматривают человека для важного предсказания. У нее волосы цвета меди - священного металла. Мужчины в древние времена делали из него амулеты.
        Удивительная, фантастическая мысль. Нахмурившись, он вернулся к своей книге.
        - В детстве мне так хотелось иметь такую же семью, - тихо и задумчиво проговорила Оливия.
        Герцог смотрел на страницу. В бессонные ночи так просто вести подобные беседы, так легко высказывать такие мысли. Но ему не нужна ее дружба.
        И все же Марвик ответил:
        - Мне тоже. - Едва ли невеселая история его семьи является для кого-то тайной. Возможно, хорошо было бы иметь семью побольше. Или потеплее. Поскольку он вырос в доме, где каждый звук отражался гулким эхом и где родители редко обменивались парой нормальных фраз, домашние сцены, описываемые Джейн Остин, были ему незнакомы. Даже ребенком он понимал, что они для него недосягаемы.
        Стул Оливии заскрипел.
        - Мне так хотелось иметь брата или сестру, - призналась она. - Думаю, тогда все было бы иначе.
        - Брат у меня есть. Но большая семья… - Герцог задумался. Представить только: он - не старший, не наследник… Он может положиться на кого-то еще. - Мне бы это понравилось.
        - Так, возможно, у вас еще будет большая семья. И дюжина собственных детей.
        - Нет! - уверенно воскликнул он. Для того, чтобы иметь детей, надо вступить в брак. Брак потребует того, чтобы он доверял собственным суждениям, которые, как показал опыт, абсолютно, раздражающе испорчены. Никогда! Теперь Майклу придется продолжать семейный род. Он взглянул на Оливию. - У меня не будет детей.
        - О! - Оливия нервно завертела в руках книгу. - М-да! Полагаю, и у меня тоже.
        Да что за чушь!
        - Но вы еще так молоды, миссис… - Само собой, никакая она не «миссис». - Как вас зовут? - Возможно, в рекомендации имя было указано, но он не мог его вспомнить.
        - Оливия, - заморгав, ответила она.
        Звучит музыкально. Немного жалит на букве «в». Имя, заставляющее человека слегка прикусить чью-то губу зубами. Оливия… Это имя его вполне устраивает.
        - Оливия, - заговорил герцог, - а почему вы решили, что у вас не будет семьи?
        Она посмотрела ему в глаза.
        - Для начала мне неплохо бы обзавестись домом.
        На короткое и ясное мгновение Марвик припомнил свое давнее умение при одном взгляде на собеседника раскрыть его тайные помыслы. Вот чего она хочет: места для себя.
        Хотя, возможно, он разгадал ее желание, потому что и сам когда-то хотел того же. Да, разумеется, ему было известно, что в наследство он получит несколько домов, но ему было нужно место - не такое, какое достанется ему от семьи, а полностью свое, собственное.
        Впрочем, Марвик не думал, что Оливия говорит о доме. Иначе разве не могла бы такая девушка, как она, - умная, смелая, предприимчивая - сама найти себе мужа в той деревеньке, где родилась?
        - Откуда вы? - Он уже спрашивал ее об этом. Но сейчас знал, что во время этой странной беседы получит ответ на свой вопрос.
        Его как-то странно обрадовало, что Оливия, не задумываясь, ответила:
        - Из Восточного Кента. Семья моей матери живет на побережье, в деревне Шепвич, недалеко от Бродстейрса.
        - Замечательная часть Англии! - Герцог так и представлял, как Оливия бредет по морскому берегу, а соленый ветер играет прядями ее волос, и ее молочная кожа светится в холодном сером свете. - Вы мечтаете поселиться там?
        Ее ресницы опустились, закрывая глаза. Она пробежала пальцем по странице книги.
        - Я не мечтаю о каком-то определенном месте.
        - Тогда о чем же?
        Оливия пожала плечами.
        - Пожалуй, я бы хотела… чувствовать себя в безопасности, - тихо ответила она.
        Герцог испытующе смотрел на нее. Есть смысл в том, что девушка, которой пришлось выживать в одиночку, стремится обрести корни, почувствовать себя уверенно. Так почему бы ей не пойти по тому пути, который приведет ее к цели быстрее всего?
        - Многие женщины оставляют работу горничными ради замужества.
        Подняв голову, она посмотрела ему в глаза.
        - А многие мужчины женятся еще раз. И что из этого? - спросила она.
        Марвик громко вздохнул.
        - М-да, весьма смело.
        Она зарделась. Почему его это удивляет?
        - Уже половина четвертого. Я сижу полуодетая перед своим нанимателем. Этикет такого не позволяет.
        - Тогда позвольте и мне тоже говорить прямо. Вы сегодня плакали. Почему?
        Ее подбородок застыл, как гранит.
        - Уверена, что прислуга имеет право на определенную личную жизнь.
        Марвик фыркнул.
        - Мне как-то не пришло в голову, что вы обращаете большое внимание на личную жизнь, - заметил он. - Вообще-то, учитывая то, что это я обнаружил вас в личной библиотеке, я бы сказал, что у нас с вами разное понимание слова «личный».
        Ее брови взметнулись вверх.
        - Учитывая, что вы редко выходите из своих покоев, я не могла предположить, что помешаю вам в библиотеке! - парировала Оливия.
        Герцог встал, обуреваемый разнообразными чувствами, главным из которых было удивление.
        - Думаю, для вас самым лучшим выходом стало бы замужество, - заявил он. - Господь свидетель: вы не созданы для того, чтобы быть прислугой. Будь вы мужчиной, я бы посоветовал вам стать адвокатом.
        Оливия посмотрела на него полным недоверия взором, который можно было не растолковывать словами: теперь он будет ее судить?
        - Ваша светлость…
        - К вам пристает кто-то из прислуги? Внизу происходит что-то нехорошее?
        Оливия поднялась со стула.
        - Я прекрасно управляю прислугой, - заявила она. - И я никогда в жизни не стала бы плакать из-за такого пустяка, как неповиновение лакея!
        - Тогда что же…
        - Я скажу вам, если вы ответите мне на один вопрос, - безучастно произнесла Оливия.
        Герцог больше не понимал, кто ведет этот разговор. Какая нелепость! Он не связан ее условиями и не обязан отвечать на ее вопросы, а то взамен она, того и гляди, попросит луну с неба. Хотя, признаться, ему уже все равно.
        - Что ж, хорошо. Тогда отвечайте же мне, почему вы плакали?
        - Потому что я не такая, какой надеялась стать. И мне это неприятно.
        Это ему ни о чем не говорило.
        - Что вы имеете в виду? Кем вы хотели стать?
        - Я хотела быть человеком получше. Таким, который не изменяет своим идеалам.
        Боже! Ошеломленный ее ответом, помрачневший Марвик отвернулся от Оливии и посмотрел на книжные шкафы.
        - Что ж, выходит, нас обоих привело сюда похожее настроение, - проговорил он. - Но поверьте мне, миссис Джонсон, вы преодолеете это.
        - Как это сделали вы?
        Он проигнорировал ее вопрос.
        - Доброй вам ночи, - промолвил Марвик.
        - Но вы не ответили на мой вопрос.
        - Нарушение слова - одна из привилегий герцога, - холодно сказал он.
        - Хорошо, не отвечайте. Но я все же задам свой вопрос: почему вы читаете Остин, если потеряли надежду? К чему мучить себя счастливыми концами историй, если вы считаете, что они невозможны?
        Герцог смотрел на книги. Она зашла слишком далеко. Почему она решила, что у нее есть право разговаривать с ним подобным образом?
        Но почему он сам постоянно провоцирует ее?
        - У вас есть все преимущества, - пылко произнесла она. - Не существует причины, которая мешала бы вам вернуться к нормальной жизни и обрести то, чего вам, как вы полагаете, недоставало. Поверьте мне, если бы я была на вашем месте, я бы переделала себя!
        Язвительность в ее голосе пронзила герцога как крюк, впившийся ему в грудь. Да, она действительно переделала бы себя, черт возьми! Она понятия не имеет об уважении, о границах, о собственном месте. Не представляет, что такое ограничения. Марвик оглянулся через плечо, чтобы усмехнуться и сделать ей ехидный выговор, в чем она так отчаянно нуждается.
        Но, взглянув на Оливию, он лишился слов. Она стояла, прижав к груди роман, - высокая, с удлиненной талией, вся цвета осени, с огненными, как умирающие листья, волосами, а в ее лице не было и капли язвительности. Скорее, его выражение было сдержанным, решительным, полным надежды. Вот бы и ему быть таким же смелым, как она. Оливия самонадеянно бросает ему вызовы, будто это не самое досадное и дерзкое дело…
        - Вы можете себе представить… - заговорил он, не узнавая собственного голоса - столько в нем было плотской порочности. - Возможно ли, что вы, прожив достаточно долгую и тяжелую жизнь, догадаетесь, что я проглочу вас одним куском, использую вас, уволю - и все для того, чтобы на единственный миг увидеть на вашем лице эту дурацкую наивность? Счастье дурочки, вот что это, Оливия! Но жизнь выбьет его из вас. И я бы сделал это прямо здесь, если бы я хоть на мгновение мог вернуться к себе, помоги мне, господи! Ваша глупая вера будет получше.
        Ее губы приоткрылись. Он ее поразил. Хорошо! Она верит в хорошие концы. И считает, что волшебные сказки имеют какую-то связь с реальностью. Он хотел не только удивить ее.
        Марвик понял, что шагнул к Оливии, только тогда, когда она отскочила назад. Он заставил себя остановиться и сжал руки в кулаки. Эта прыгающая, пылающая потребность, которая так внезапно охватила его, не была страстью - это было куда более темное, опустошающее чувство. Его ногти впились в ладони.
        Но надежда - это наркотик, не так ли? К тому же он - большой специалист по расставаниям. Ни один наркотик никогда не показался бы ему более экзотическим, не заставил бы так сильно дрожать от желания получить его, как надежда. Какой ненормальный, отчаянный аппетит. Иначе почему бедные проматывают последние монетки в лотереях и объединяются, когда до них доходят слухи о слезах, текущих по щекам деревянных идолов? Какая им польза от подобных выдумок?
        Но если он попробует ее на вкус, то, возможно, сможет хоть на мгновение сосредоточиться.
        - Хорошо, что Джонз ищет вам замену. - Его голос больше походил на рычание. Он не верит в волшебные сказки. И не собирается насиловать эту наивную. Черт с ней! - В этом доме для вас счастливого конца не будет, поверьте мне.
        - И для вас тоже, - тихо промолвила Оливия.
        - Вы пытаетесь поймать на крючок неподходящего мужчину.
        - Так вы больше не выйдете?
        Он набросился на нее. А она даже не дрогнула, осталась совершенно неподвижной, только смотрела на него широко распахнутыми глазами. Это привело Марвика в ярость.
        - Вообразили себя благодетельницей?! - Слова сердито вырывались из его горла. - Вы вбили себе в голову, что можете мне помочь?!
        - Нет, - прошептала Оливия. - Или… я не знаю… Я только хотела сказать, что вы…
        - Вы - моя служанка. Вы понимаете это, миссис Джонсон? Возможно, я дам вам рекомендацию. Вы - дерзкая и невнимательная! Будь я в здравом уме, я бы не смог рекомендовать вас кому-то.
        Оливия помрачнела. Герцог спросил себя, почему ему так хотелось, чтобы на ее лицо упала тень. Это выражение подходило ему не больше, чем выражение надежды.
        - Это несправедливо, - равнодушно промолвила Оливия. - А вас нельзя назвать несправедливым человеком.
        - Да?! - Его горло опалил смех. - Вы действительно настолько глупы?
        - Нет. - Оливия приосанилась. Дьявольщина, да она собирается с силами, и этот чертов свет опять озаряет ее лицо! - Даже в самое трудное время вы никому не сделали зла. А когда у вас были времена лучше, вы помогали беднякам. Те власть и влияние, с которыми вы в тяжелые времена управляли вашей партией и даже целой нацией… благородный пример вашего искусства управлять… Все это можно вернуть, и я не понимаю… - сбивчиво говорила она.
        Герцог схватил ее за плечи. Впился губами в ее губы. Вдохнул в себя ее удивленный вскрик и прикусил ее нижнюю губу, и лишь какие-то остатки здравого смысла не дали ему укусить ее до крови. Ему хотелось, чтобы она взвизгнула, и Оливия это сделала.
        Она попыталась освободиться. Его руки сжали ее крепче - да, он причинял ей боль. Вот она, реальность! Без сахарной глазури и романтики. «Никто не защитит тебя!» Он лизнул ее губы и попробовал на вкус ее язык. Она недавно пила чай - сладкий чай, и от нее пахло розами. Как всегда…
        Его пальцы проникли в ее волосы. Ее губы, ее рот задвигались под его напором. Она… Она отвечала на его поцелуй!
        Если бы Оливия вспыхнула, это не так смутило бы Марвика. Он не заслуживал этого поцелуя. Его объятия ослабли.
        Оливия придвинулась к нему ближе. Ее горячие руки с силой пробежались по его волосам, затылку, по широким плечам. Она целовалась неуклюже, с тем же грубоватым и раздражающим энтузиазмом, с той же отчаянной, неуверенной надеждой, которую он так хотел наказать, преподав ей урок - урок разочарования.
        Но это не было похоже на разочарование. Оливия была теплой и невероятно, волшебно высокой. Углы и изгибы ее тела идеально подходили к его телу, ее груди прижались к его груди, ее талия - его неуверенная рука опустилась на ее талию - была такой чудесной, изящной. Оливия пахла летним садом; Марвик поцеловал ее в шею, и прядь ее волос упала ему на нос - цветы и зелень, свежесть и молодость…
        Обхватив Оливию за талию, он прижал ее к книжному шкафу.
        - Отлично, - проговорил Марвик, касаясь губами ее рта. - Тогда возьмите это. - Он так хорош? - Это…
        - Да, - шепнула в ответ Оливия.
        Да? Он ничего в ней не понимает. Она приводит его в ярость, но как же она позволяет использовать себя, да еще такому человеку, как он? Его рука снова проникла в ее волосы, и он откинул назад ее голову, чтобы открыть взору всю ее гибкую шею. Оливия позволила ему сделать это. Как же она глупа, позволив это, позволив его зубам пробежаться по кусочку своей нежной кожи.
        Оливия вздрогнула всем телом. И застонала.
        Наклонившись, он подхватил тонкий подол ее халата и приподнял его. Ее лодыжка была горячей и невероятно мягкой. Он слегка помассировал ее, затем его ладонь проскользнула к нежной ямочке позади ее колена - влажной, тайной - и поднялась к податливой выемке между бедер. Оливия зашевелилась. Сопротивление?
        - Слишком поздно, - проворчал он.
        Боже, она уступает ему! Ее нога согнулась и поднялась, скользя вверх по его ноге. Марвик схватил ее лодыжку, поставил ее босую ступню себе на бедро, положил ладонь на ее женское естество и крепко нажал на него.
        Оливия закричала.
        - Да, - процедил он сквозь зубы. Сквозь ткань панталон он ощущал нежность и влажность ее лона. Ему стало трудно дышать. Нащупав разрез в панталонах, он выдохнул, когда нашел ее сердцевину - такую скользкую, жаждущую его прикосновений.
        Оливия уткнулась лицом в его плечо, и Марвик, удерживая ее голову одной рукой, положил палец другой на пульсирующий бутон у входа в ее лоно. Он нажал, провел пальцем вокруг него, и Оливия напряглась, откинула голову на корешки книг.
        Герцог посмотрел ей в глаза, а его палец продолжал ласкать нежный бутон. Волосы Оливии рассыпались по плечам, образовав огненный ореол вокруг бледного-бледного лица. Ее губы приоткрылись и задрожали; Марвик, наклонившись, лизнул их.
        - Я все еще хороший человек? - спросил он.
        Ее губы неслышно произнесли один-единственный слог. Оливии пришлось дважды беззвучно прошептать его.
        - Да, - услышал Аластер ее ответ.
        - Нет! - Неужели она так ничему и не научится? Он нашел вход в ее лоно, и его палец скользнул в него. Марвик сдержал животный рык, когда лепестки ее плоти обхватили его палец, и из ее груди вырвалось рыдание, больше походившее на стон. Оливия была напряжена и напрягалась еще сильнее, когда его палец двинулся глубже. Она зажала рот тыльной стороной руки.
        - Ты чувствуешь меня? - спросил герцог.
        Широко распахнутыми глазами она смотрела на него.
        - Скажи вслух. - Ему хотелось говорить грубо, но его голос звучал лениво, апатично. Господи, чувствовать ее… - Ты знаешь, что мне хочется сделать с этой частью твоего тела? - Он хотел использовать самые непристойные слова. - Твое влагалище… Тебе известно, что я хочу сделать с твоим влагалищем?
        Оливия сглотнула.
        - Я…
        - Я хочу поиметь тебя, - проговорил он. - Своим членом, всеми пальцами и языком. Глубоко войти в тебя, пронзить каждый дюйм твоей плоти, Оливия. Я хочу использовать тебя. Я хочу, чтобы ты кричала и умоляла меня остановиться, и тогда я наклоню тебя и поимею снова. Вот куда приведет тебя надежда, понимаешь? Она ведет тебя к гибели, и мне это доставит удовольствие. Я погублю тебя ради удовлетворения, которое я доставлю испытать и тебя, а в конце возненавижу себя за то, что я сделал.
        Оливия судорожно вздохнула.
        - Вы… не… такой… вы хотите быть… гораздо хуже, чем вы есть!
        - Хуже? - Марвик потер ее лоно большим пальцем, и она вскрикнула. - Смотри на меня! - Он опустился на колени, схватил ее за бедра, и она затихла. Прижав ее к книгам, он приподнял полы ее халата, развел их в стороны, нагнулся и прикоснулся языком к ее естеству. И стал лизать его.
        Ее вкус…
        Оливия закричала. Но герцог едва слышал ее. Внезапно он почувствовал, что вокруг царит тьма, потому что он попал в собственную ловушку, испробовав ее на вкус. Потому что он ощутил вкус… океана, всего женского - плодородия, жизни, созидания - соленый и медный… Ему казалось, что его плоть вот-вот разорвется. Плотина прорвалась, и плотский голод заревел в нем, овладевая всеми его чувствами. Марвик забыл о своей цели, обо всем, кроме желания овладеть ею; он хотел все глубже проникать в нее, поглощая языком и губами ее аромат.
        Он сосал ее бугорок до тех пор, пока ее бедра не задрожали, но ему было мало этого. Он - зверь, животное, которое слишком долго отталкивали. Его язык проник в ее лоно и рвался туда все глубже и глубже. Он пообещал, что сделает это, но сейчас старался только ради себя. «Возьми это», - промелькнуло у него в голове.
        Оливия извивалась под его руками.
        - О! О! О! - стонала она.
        Она достигла вершины наслаждения от его губ, и он чувствовал ее конвульсии. От ее вскриков вспыхивали части его тела, просыпались первородные желания, о существовании которых он и не подозревал. Он не знал о них.
        Именно это заставило его остановиться и отпрянуть назад. Это не дало ему остановить полет и завершить то, что он начал. Потому что внезапно, удерживая Оливию и наблюдая за тем, как она приходит в себя, он понял, что не знал, что именно затевает здесь.
        Ничего подобного в его опыте не было.
        Она была совсем не такая, как Маргарет.
        Маргарет никогда не давала ему почувствовать себя диким и жадным зверем. Маргарет никогда не издавала ни звука.
        Воспоминание об этом остудило его пыл, как ледяная вода. Герцог медленно отступил от Оливии, готовый подхватить ее, если она упадет. Но она выпрямилась и отошла от шкафа. Посмотрела ему в глаза. И несколько мгновений не отрывала от него взгляд, хотя другая на ее месте постаралась бы отвернуться.
        В конце концов он отвернулся от нее. Потому что не знал, куда смотреть.
        При мысли об этом герцога охватила странная паника. Он заставил себя вновь повернуться. Оливия прислонилась к книжному шкафу, наблюдая за ним. Ее губы были полуоткрыты, лицо пылало, растрепавшаяся коса спадала на плечо. Он живо представил себе, как Оливия выглядела бы с распущенными волосами - огненные пряди спадали бы на белые обнаженные груди, и она смотрела бы на него, лежа в его постели, а в ее взоре было бы такое же откровение, постигшее ее.
        Когда Оливия подняла руку, чтобы прикоснутся к губам, ее рука дрожала.
        Иисусе Христе!
        Ему хотелось закричать на нее. Но слова застряли в горле, и он не мог даже сглотнуть. «Неужели ты такая беспечная? Неужели лишена здравого смысла?»
        Герцогу хотелось ударить кулаком по шкафу - он заслуживал боли. Но у шкафа стоит Оливия, и ее это испугает.
        Но до сих пор она не испугалась. Почему? В первую же их встречу, когда он запустил в нее бутылкой? Как она умудрилась не испугаться тогда?
        - Вы не подходите на роль служанки, - сказал он.
        Оливия заморгала, словно его слова вызвали у нее недоумение. Как будто он мог сказать что-то еще, как будто он был в состоянии придумать в это мгновение что-то такое, что имело бы смысл.
        Смысл имело только это - обманный, низкий смысл: он - герцог Марвик, а она - служанка. И во что бы это его ни превращало - в свинью, в нахала, в сына своего отца, - так тому и быть. Он вернулся к своей роли, подальше от невыносимого замешательства.
        - Бросьте работать прислугой, - проворчал герцог. - Найдите себе мужа. Займитесь созданием собственного дома вместо того, чтобы заниматься чужими.
        И вот она наконец-то отвернулась. На ее щеках запылал яркий румянец. Марвик едва расслышал ее ответ:
        - Это действительно будет счастливым концом.
        Он отшатнулся. А потом заставил себя засмеяться, хоть смех и обжигал ему горло.
        - Теперь-то я знаю, что ты - дурочка, - сказал Марвик. - Доброй вам ночи, миссис Джонсон.
        Это его библиотека. Но Оливия осталась в ней, когда герцог захлопнул за собой дверь, в последний раз взглянув на одинокую и прямую фигуру, стоявшую возле книжного шкафа.
        Глава 11
        Час перед рассветом всегда самый тихий. Проскользнув в свою маленькую комнатку, Оливия легла в постель, убеждая себя, что сможет заснуть.
        Вместо этого она слушала биение собственного сердца. Она никак не могла понять, как ему удается биться так спокойно и ровно, будто ничего не произошло за ночь, будто она не изменилась. Как будто случившееся могло забыться, не оказав на нее никакого воздействия.
        Оливия знала, что в произошедшем в библиотеке не было ничего необычного или похвального. Хозяин, соблазняющий служанку - история старая, давно превратившаяся в клише. Таким же было и ее следствие: служанка приветствовала внимание господина. Ей казалось, что его прикосновения волшебны. И она жаждала новых, молила о них.
        Оливия вглядывалась в картины на стенах, но видела их, скорее, внутренним взором, потому что их прятала ночная тьма. На живописной деревенской картине изображена пара, идущая по улице: у жены до горла застегнут воротничок, а муж у нее пухлый и румяный - такой ни у единой женщины не разбудит разгоряченного воображения. В картине содержалось послание: какая огромная пропасть лежит между благопристойностью и желанием.
        Благопристойность морального значения для Оливии не имела. В конце концов ее мать сошлась с джентльменом, зная, что он никогда на ней не женится. И это не делало маму плохим человеком. Она вела спокойный и достойный образ жизни, и Оливия не сомневалась, что мать нашла упокоение в объятиях Создателя.
        Однако несмотря на то, что Оливия не считала благопристойность добродетелью, это был самый безопасный путь. Все ее планы были сосредоточены на нем. Она - не какая-нибудь глупая девчонка, мечтающая о любви. Ей нужно что-то настоящее, длительное: дом в маленькой деревушке, где люди будут знать ее имя и кивать при встрече. Были вещи, которых ее мать оказалась лишена. Местное дворянство так никогда и не признало ее. Торговцы и почтальон вежливо брали у нее деньги, но никогда не улыбались.
        Оливии нужно место, в котором ее будут знать, радушно принимать, улыбаться. Однако ее стремление…
        Сунув руку под просторный рукав ночной сорочки, она пробежалась пальцами вверх, к плечу, проверяя себя. Ее снова покрыли мурашки, потому что она воображала, что это рука Марвика гладит ее.
        Этой ночью он разбил ее надежды. И был прав, предупредив, что ей это понравится. Понравится? Какое унылое слово для описания того, что он заставил ее чувствовать! И как просто в темноте прикасаться к себе и притворяться, что это его прикосновения, ощущать, как дрожь снова подступает к ее телу…
        Интересно, настроена ли она теперь на него, как скрипка бывает настроена на единственного музыканта? Оливия могла в это поверить. Герцог Марвик… Как планета, он создал собственное поле гравитации. Он создавал политиков, сформировал нацию. Почему бы ему не создать заново и ее?
        Оливия сжала руку в кулак, вытянула ее вдоль тела и подняла вверх сухой взгляд. На потолке была единственная трещина, которую она в темноте почти не видела, но которую чувствовала. Точно так же она чувствовала трещину в собственном существе.
        Чем дольше она тут остается, тем шире и глубже становится эта трещина. Герцог был добр, а потом жесток, слеп, а затем обезоруживающе проницателен, неприятен, а после - совершенно неожиданно - так нежен, что ее сердце могло разбиться. Когда-то он был великим человеком и снова будет таким - в этом Оливия не сомневалась, несмотря на то, что сомневался он. Его ум слишком остер, его нетерпеливость слишком сильна, чтобы он навсегда остался в тюрьме, которую соорудил для себя сам.
        Он ошибался. Оливия знала масштабы его ошибки, и это само по себе было поводом для стыда. Герцог успел познать слишком много обмана и больше не заслуживал его. Он никогда не простит ей того, что она его обманула. Но обман - это все, что она должна была дать. Он считал, что представляет опасность для нее? Она должна предать человека, которого уже чудовищно обманули. И она - точно так же, как он, - не сможет простить себя за это.
        Но если она уйдет с пустыми руками, что будет? В конце концов Марвик вернется в мир, который ждет его, и снова с готовностью закружится по его орбите. А Оливия? Она же не планета. Она - всего лишь клочок пыли. Мир даже не заметит ее. Ее просто сдует, и она никогда не сможет поселиться в своей деревне. Потому что будет достаточно одного приезда Бертрама, чтобы жители деревушки перестали кивать ей и улыбаться.

* * *
        Когда Оливия проснулась на следующее утро, у нее возникло такое чувство, что она заболевает. Голова словно была набита ватой, а глаза резало. Она позавтракала в комнате и с радостью осталась бы там до конца дня, трусливо избегая встречи с герцогом. Едва Оливия подумала о его компании, мысль об этом мгновенно стала невыносимой.
        Она решила проверить, как горничные делают ежедневную уборку в общих комнатах. В официальной гостиной Оливия увидела Мьюриел, выбивающую портьеры, и Полли, которая взяла в руки вазу, чтобы смахнуть с нее пыль.
        - Осторожнее! - крикнула Оливия, бросаясь вперед, чтобы спасти вазу от неуклюжих рук горничной. - Я сама вытру. Дай мне тряпку, а сама займись другими делами.
        Оливия сделала вид, что не заметила таинственных взглядов, которыми обменялись горничные. Хорошо найти себе дело, заняться чем-то, чтобы погрузиться в размышления. Ваза была покрыта бирюзовой глазурью с изображениями порхающих птиц, отделенных друг от друга серебряной проволокой. Ваза, без сомнения, бесценная. Возможно, никто долгие месяцы не восхищался ею.
        Она провела тряпкой вокруг горлышка вазы. Оливия никогда не жаждала обладать сокровищами, но тут ей пришло в голову, что в обладании бесценными вещами есть что-то особенное. Если вы оставите сокровища, люди всегда заметят, что вы уехали. Их будет интересовать, где вы - потому что они просто не поймут, как это вас угораздило бросить столь многое.
        Кто-то закричал. Повернувшись, Оливия увидела птицу, которая трепыхалась на диване - должно быть, она влетела, когда Мьюриел открывала окно, чтобы помыть его.
        Полли шагнула вперед, держа швабру, как метательное копье. Птица взлетела вверх, но, столкнувшись с потолком, неуверенно затрепетала у стены.
        Мьюриел снова закричала.
        - Лови ее! Лови!
        - Я пытаюсь! - огрызнулась Полли.
        - Остановитесь! - Оливия сорвала с дивана чехол, прикрывавший мебель, когда ею не пользовались. - Пусть сядет.
        - Нечего было влетать сюда, - запричитала Мьюриел.
        Птица резко полетела к окну, но к закрытому. Ударившись о стекло, она упала на ковер.
        - Она погибла, - заявила Полли. - Убила сама себя.
        - Тихо! - Накинув на птицу ткань, Оливия осторожно ощупала крохотное тельце. Его тепло поразило ее. Она подсунула ткань под птицу, а затем свела углы сверху, чтобы получилось нечто вроде сачка, в котором она понесла птицу к двери. - Я унесу ее в сад.
        - Да у нее шея свернута, - крикнула ей вслед Полли.
        Оливия шла быстро, не понимая причины внезапно охватившего ее гнева. Одно было понятно: даже птица заслуживает лучшего конца, чем умереть в этом доме.
        В саду она уложила сверток на траву и осторожно приоткрыла его. Оглушенная птица лишь слегка подрагивала. Может, Полли права, и это всего лишь смертельные судороги.
        Оливия чувствовала, что если птица и впрямь умрет, то она рассердится еще сильнее. Похоже, нрав у Оливии стал взрывным, и она будет искать возможность сорвать зло на том, кто этого не заслуживает. Например, на Полли, которая считает возможным ударить запаниковавшее существо шваброй.
        Но почему бы Полли так не думать? Это же всего лишь птица. Это не человек.
        Пораженная собственными мыслями, Оливия выпрямилась. Неужели она так глупа, так расстроена, что готова сравнивать герцога Марвика со злополучной птицей? Ему не нужна защита Оливии. А если он и попал в ловушку, то это была всего лишь клетка, сооруженная его собственными руками.
        - Лети, - прошептала она птице. - Ты свободна.
        Кто еще мог сказать такое в доме?
        Лязгнула щеколда. В дверном проеме стоял Марвик с непроницаемым лицом.
        - Я бы хотел поговорить с вами, - сказал он.
        Этого мгновения Оливия со страхом ждала все утро. И вот оно настало, а она поняла, что ее гнев в конце концов нашел свою цель. Он поднялся между ними каменной стеной, оставив ее безучастной к приказу герцога, к спокойной властности в его голосе, с которой произнес он этот приказ.
        - Зайдите в дом.
        - Подождите минутку. - Она обратила свое внимание на птицу.
        - Немедленно, миссис Джонсон!
        Увы, он не мог придать значимости своим словам, подойдя к ней. Для этого ему понадобилось бы выйти из дома, а сделать это он был не в состоянии - даже выйти в свой собственный сад. Какая неудача, что Оливия занята.
        Она опустилась на колени рядом с птицей. Та не была красивой - обычный крапивник, одноцветный, коричневый, такой маленький, что помещался у Оливии в ладони. Но сейчас его глазки были открыты, и эти блестящие черные горошины яростно вертелись по сторонам.
        - Привет! - прошептала Оливия. - Просыпайся.
        - Оливия, - спокойно повторил герцог.
        Звук его голоса, произнесшего ее имя, поразил Оливию, как удар молнии. Но она отказывалась поднимать голову. Пусть ждет весь день. В конце концов он считает себя плохим человеком, а разве плохие люди не склонны затаиваться? Так пусть в свое удовольствие таится в дверном проеме.
        Оливия очень осторожно погладила животик крапивника указательным пальцем. Птица замерла. Ошибка? Неужели она убила ее?
        - Оставьте ее, - сказал Марвик. - Она напугана.
        Стоял необычно теплый для декабря день, так что, возможно, Оливия найдет какое-то дело, требующее ее внимания вне дома. Быть может, ей удастся так увлечься чем-то, что она будет занята весь день.
        Крылышки крапивника дернулись, приподнялись один раз, второй… Но он не мог перевернуться, чтобы обрести точку опоры. Затаив дыхание, Оливия подсунула под птицу руки. Крохотные острые коготки оцарапали ей кожу. Потом крапивник снова замер.
        - Он притворяется мертвым.
        - Вы - ветеринар? - язвительно спросила Оливия. - Если да, то подойдите и помогите. А если нет, молчите.
        Тихий смех герцога удивил ее. Но Оливия не позволила себе оглянуться.
        - Лети! - прошептала она, поднимая птичку к затянутому облаками небу. Но крапивник лишь съежился.
        - Возможно, она смертельно ранена, - заметил Марвик.
        - Лети! - громче проговорила Оливия, снова поднимая сложенные чашечкой руки, на этот раз - энергичнее.
        Птица не шевельнулась.
        - Она мертва, - нетерпеливо проговорил он. - Положите ее.
        - Лети! - Оливия подбросила руки, и крапивник резко взмыл вверх. Правда, через мгновение его бросило вниз, но он сумел вновь набрать высоту и быстро пролетел над высокой каменной стеной.
        Улетел. Оливия пыталась найти птицу глазами, но ее уже и след простыл.
        - Не умерла, - сказала она.
        Ни звука от двери. Оглянувшись, она увидела, что герцог наблюдает за ней, при этом на его лице появилось такое странное выражение, что у нее заныло в груди. Как же он красив! И по какому неправильному пути идет. Что он видел, глядя в зеркало? Оливия видела в нем падшего ангела. Неужели он не понимает, что у ангелов есть шанс подняться?
        - Да, - кивнул он. - Не умерла. Вы были правы.
        Он вышел из двери.
        Оливия была изумлена. Он действительно собирается…
        Да. Марвик шел прямо к ней, и она охнула, всплеснула руками и тут же пожалела об этом, потому что герцог мрачно улыбнулся и поднял руки ладонями вверх, словно говоря: «Бери!».
        - Удивительно, да? - Герцог приблизился к ней - высокий, подтянутый, широкоплечий… Он вышел из дома! - Никто и не догадается, что я только что сбросил ходунки, на которых водят маленьких детей.
        - Не шутите, - прошептала Оливия. При виде этого человека, двигавшегося с животной грацией, никому бы и в голову не пришло сравнить его с ребенком.
        - О, поверьте мне, я вовсе не шучу. - Остановившись, герцог огляделся по сторонам и шумно вздохнул. Его длинные ресницы опустились. Он рассматривал почву у себя под ногами, и его губы дрогнули, когда он зацепил землю сапогом.
        - Абсолютно мертвая, - пробормотал Марвик.
        Оливия встала между ним и дверью, вознамерившись предотвратить любую его попытку к бегству.
        - Птица? Или вы имели в виду сад? - Герцог тем временем обводил взором жухлую траву. Он вышел из дома! Оливия едва могла говорить, потому что ее буквально парализовало потрясение, возникшее при виде Марвика, вышедшего из дома. Неожиданно он стал выглядеть много моложе, словно дом давил на него тяжким грузом, а теперь наконец герцог может выпрямиться в полный рост - освободившийся, сильный, стройный.
        - Сад не совсем мертв, - наконец, собравшись с духом, промолвила Оливия. - Тут растет несколько многолетних растений…
        Марвик слабо улыбнулся.
        - Только не говорите мне ерунды о приближающейся весне.
        Из ее груди вырвался странный звук - не то смех, не то рыдание. Он говорит такие замечательные вещи. И ему не изогнуться, чтобы пройти мимо нее в дом.
        - Не буду… - прошептала она.
        Закрыв глаза, герцог закинул голову назад, как будто хотел подставить лицо небу. При свете его волосы казались совсем белыми, соломенными, блестящими. Оливия любовалась им, отмечая про себя каждую его черту, открываемую светом: «гусиные лапки» вокруг глаз, линии смеха вокруг рта, две едва заметные морщинки над переносицей. Заставляла ли она его слишком часто хмуриться и улыбаться, от чего они стали глубже? Оставит ли она такую отметину на его челе?
        При мысли об этом Оливия неловко переступила с ноги на ногу. Она должна идти. Ее главной целью сегодня было избегать его. Однако Оливия хоть и смотрела на дверь, но с места не двинулась. Шаги, которые герцог только что сделал, слишком важны, слишком замечательны. И ему нужен свидетель, который видит, как он идет.
        Опустив голову, Марвик улыбнулся Оливии. Его пухлые губы приковали ее внимание. Сильная колонна его шеи… На герцоге был костюм для выхода в очень тонкую полоску, так что теперь он выглядел как любой хорошо воспитанный и состоятельный джентльмен. Только пиджак из шерсти овцы-мериноса элегантного покроя, да та легкая небрежность, с которой он носил его, выделила бы его из толпы. Он выглядел как человек, познакомиться с которым она и не мечтала.
        Но прошлой ночью этот человек прижимался губами к самому интимному уголку ее тела…
        - Вы правы, - сказал герцог.
        Покраснев, Оливия сжала щеки руками, чтобы хоть немного охладить их. Если он собирается сделать вид, что этого никогда не было, она с радостью подыграет ему.
        - Вы имеете в виду птицу.
        Над ними пролетел ветерок, и Марвик потянулся к нему лицом, снова закрыв глаза.
        - Среди прочего, - проговорил он.
        Смущение накрыло Оливию горячей сетью. Она хотела спросить герцога, что он имеет в виду. А еще ей хотелось, чтобы вернулся его гнев - он гораздо лучше этого неуверенного чувства. Оливия провела руками по юбке.
        - Мне надо умыться. Эта птица была…
        Марвик снова посмотрел на нее ищущим взглядом своих глаз цвета сапфира, только более глубокого, бездонного, бесконечно сложного.
        - Вот что мне хотелось бы знать, - сказал герцог. - Что означает ваше желание убежать прямо сейчас? Очередную атаку? Или мое извинение? Я сожалею о прошлой ночи, вам это известно. Мне не следовало прикасаться к вам.
        Оливию охватил жар. Теперь он словами описывает произошедшее. Лучше бы он не делал этого. Глупо, нерационально, но он жалеет ее. Она не назвала бы это «атакой». Оно исключает ее согласие, но она, хоть и с опозданием, согласилась. Никто ее не неволил.
        - Все в порядке, - с усилием произнесла она. - Ничего такого.
        - Завидую вашей уверенности. - А затем, прежде чем она успела ответить, Марвик добавил: - Сегодня на собеседование придет женщина, которая претендует на ваше место.
        Разумеется, именно это и привело его к ней. Без сомнения, герцог думает, что делает для нее доброе дело, так что его поступок можно считать частью его извинения. Оливия глубоко вздохнула, чтобы успокоиться.
        - Хотите, чтобы я поговорила с ней?
        - Нет, мы с Джонзом сами справимся. - Улыбка герцога, вероятно, должна была смягчить его ответ. - Я приготовил для вас рекомендации и список подходящих семей, в которых вы, возможно, захотите работать. А мои вчерашние замечания… прошу вас, забудьте их, пожалуйста. - Он взял ее за руку. Его широкие горячие пальцы сжали ее запястье с легкостью ветерка. - Признаюсь, - тихо добавил он, - я бы хотел еще раз прикоснуться к вам.
        Он имеет в виду куда более интимное прикосновение, чем это. Едва она это поняла, бабочки снова затрепетали - не в животе у Оливии, а по всей коже; невидимые крылышки порхали над ней, вызывая появление чудесных мурашек. Оливия открыла было рот, но ничего не сказала.
        Он хочет прикоснуться к ней.
        А ей хочется, чтобы он сказал: «Я не отпущу тебя».
        - Но я этого не сделаю. - Его рука опустилась. - Вы заслуживаете лучшего, миссис Джонсон. Поэтому вам лучше уйти.
        Как это произошло? Она никогда не теряла голову из-за мужчины. Но теперь, когда он спасал ее от падения в пропасть, Оливия почувствовала, как близка была к тому, чтобы переступить опасную черту. Хотя, возможно, она уже это сделала.
        Более того, она не была уверена, что ей хочется повернуть назад.
        Оливия отступила, сжимая свою руку и растирая ее, чтобы стереть последние вспышки желания.
        Марвик смотрел на Оливию, но его лицо оставалось безучастным.
        - Мне очень жаль, Оливия.
        Она взяла себя в руки. Приосанилась и сделала резкий, глубокий вздох. Она не его жертва и не его презренная любовница. Ее не выбрасывают из дома, ее привела сюда определенная причина, и она еще может преуспеть.
        - Мне тоже жаль, - сказала Оливия. Не того, что было минувшей ночью, а того, что она должна сделать сегодня. Этот день - ее последний шанс. Ее единственный шанс. Во время собеседования в его покоях никого не будет. Она обыщет их.

* * *
        Аластер считал, что повел себя правильно и честно. Он извинился, и хоть она и не поняла этого, свое дело сделал. Оливия не могла знать, каких усилий ему стоило шагнуть на солнечный свет и приблизиться к ней, когда она не захотела подойти к нему.
        Но за пределами дома все оказалось так просто.
        Едва он ступил за дверь, как ему показалось, что душа распрощалась с телом и улетела куда-то ввысь, а плоть, ведомая чьей-то невидимой рукой, продолжает двигаться вперед. И лишь удивление Оливии, ее вскрик вернули его душу в тело. «Ходунки», - пошутил он.
        Шутка! Его поразила собственная легкость. Несколько сложных запутанных мгновений Марвик вспоминал ту старую часть себя, которая никогда не терялась, не огорчалась. На улице все так просто, ничто не давит ему на грудь, никакой паники. Он идет к Оливии…
        Конечно, он идет к ней. Это даже не удивляло его. Ему казалось, что он идет к ней долгие месяцы. Разумеется, она была в саду.
        Когда он смотрел на нее на свежем воздухе, ему казалось, что он просыпается после долгого сна. Пока они говорили, трудность первого шага, казалось, куда-то исчезает, превращаясь в давнюю историю, с невнятными началом и концом, как воспоминание двадцатилетней давности. Что так долго держало его в доме? Свежий воздух подействовал на него, как удар током, он был резок и силен, как запах крепкого алкоголя, проникший в нос, как вкус спиртного, обжегшего горло, грудь.
        Оливия прекрасна! Сад чудесен! Он однажды целовал ее и мог бы сделать это еще раз. Но она заслуживает лучшего - внезапно он это понял, потому что именно она вытащила его из дома, и это к ней и только к ней он должен идти.
        Она первой вышла из сада и задумчиво оглянулась на него от двери, чтобы убедиться, что с ним все хорошо. Ее великодушие, ее добрый нрав сразу понравились герцогу, а она не должна ему ни взгляда, ни чего-либо еще. Спаси ее, господи, от нее самой!
        - Со мной все будет хорошо, - сказал Марвик, а она покраснела и сделала вид, что не понимает, что он имеет в виду. Потом Оливия очень быстро пошла вперед и вскоре скрылась в полумраке дома.
        Через минуту он последовал за ней, намереваясь подняться наверх, закончить письмо брату и, возможно, предложить тому встретиться. Но в доме так темно. Неожиданно герцогу пришло в голову, что темнота может поглотить его вновь. Где Оливия?
        Он отпускает ее - ради ее же блага. И он должен сделать это сам.
        Но вместо этого Марвик вдруг обнаружил, что стоит в вестибюле, у парадной двери. Швейцар вскочил и оторопело уставился на хозяина. Герцог сам открыл дверь.
        Спустившись по ступенькам, он оказался на тротуаре. С какой легкостью мир, который Марвик покинул, снова принял его. Герцог рассмеялся. Земля под его ногами была надежной, а ступни, лодыжки, гибкие колени и бедра так и жаждали принять вызов. С минуту Аластер стоял на нижней ступеньке, обводя взором пустой парк и дома с закрытыми ставнями на противоположной стороне улицы. Его соседи, разумеется, уехали на зиму. Шотландия, Италия, Канны… Если бы у него было желание, он поступил бы так же.
        Нет, это слишком. Пока что он будет думать только об этом квадратном квартале и обо всем, что открывается его взгляду.
        Перейдя улицу, Марвик вошел в парк. Оказавшись в тени вязов с голыми ветвями, он сел и стал наблюдать, как ветер играет в траве, которая почему-то оставалась зеленой, хотя вся листва с деревьев облетела. Птица не умерла. Да и сад тоже. На ветвях по-прежнему жили другие птицы. В траве ползали жуки. Из кустов около стены выскочил кролик, когда миссис Джонсон спросила, нужно ли ей присутствовать при собеседовании.
        Она заслужила уважение. Марвик найдет ей отличное место и уберет ее с глаз долой как можно скорее - возможно, даже сегодня, и для нее это не будет так уж скоро. Для нее - не для него.
        Над его головой пролетела стая птиц, направлявшихся в теплые края.
        Человек с предрассудками решил бы, что это Оливия вернула птицу к жизни. Несколько веков назад ее могли бы назвать ведьмой.
        Глубоко вздохнув, герцог заставил себя прогнать из головы мысли о ней. Он стал думать о собственном доме, возвышавшемся перед ним, о его мрачном, но элегантном внешнем виде. Поместье было таким же еще в детстве Аластера. С виду оно выглядело так же, как и все за последнее время, когда внутри него происходил полный хаос. При этом его лицо, обращенное к миру, оставалось неизменным. Случайный прохожий и не заподозрил бы, в каком состоянии находится человек, живущий в этом доме. Марвик осознал это с некоторым удивлением.
        Хорошее лицо у этого здания. Темный кирпич, сверкающие окна, горгульи по углам.
        Находясь в доме, Оливия служила его талисманом против тьмы. Но она не принадлежит Аластеру, чтобы он мог оставить ее при себе. Она заслуживает хорошей жизни, доброго человека, достойной договоренности о том, что для нее важно. Но, если она останется, - о господи! - он погубит ее: он с готовностью, свирепостью, радостью немедленно…
        Герцог встал. Он хотел было пройтись дальше, но потом передумал, так как чувствовал себя рядом с домом в большей безопасности. Марвик снова взглянул на него, и ему казалось, что он смотрит на себя самого, а мощь дома придавала силы и ему.
        Рядом остановился наемный экипаж. В нем сидел единственный пассажир - женщина в траурном платье, согнутая годами. Увы, это не миссис Райт. Та отказалась занять старое место - она предпочла предложенную Марвиком пенсию, на которую собиралась поселиться в Шропшире. Но она порекомендовала старую приятельницу, лишившуюся жилья, когда умер ее племянник. Эту женщину звали миссис Дентон.
        Миссис Дентон не заметила герцога, поднимаясь по ступеням к дому. Она была толстой, как бочонок, - такой и следует быть экономке. Он предложит ей место, чтобы сделать любезность миссис Райт в качестве компенсации за собственное поведение.
        Но главное, он предложит ей место, потому что не хочет этого делать. Он примет ее на работу ради Оливии Джонсон.

* * *
        Оливия начала обыск спокойно, даже слегка оцепенело. Она не хотела без необходимости взламывать сундук, к тому же количество бумаг, увеличившееся на ночном столике за то время, что она не была здесь, требовало еще одной полки в книжном шкафу. Но пока она искала, не замечая того, что смела на пути, и разбросанных по полу бумаг, ее действия стали совсем иными. Оливия рылась в бумагах так, словно ее охватила какая-то молчаливая, скрытая истерика.
        Это был сущий ночной кошмар. Предавать Марвика, воровать у него… Надо сделать все как можно быстрее. Неизвестно, сколько продлится собеседование. Он может появиться в любую минуту. Или Викерз. Или Джонз.
        Коллекция на ночном столике оказалась бесполезной. Оливия подошла к шкафу, куда стопкой были в беспорядке свалены новые бумаги; какие-то из них оказались засунутыми между томами Мелвилла и Аврелия, Платона и Сервантеса. Вытащив очередную пачку, Оливия отшатнулась, узнав почерк. Он принадлежал покойной герцогине.
        Она быстро просмотрела письма, чтобы убедиться, что все они одного рода. Она старалась не вдумываться в слова, но невольно обратила внимание, что ни одно из них не обращено к герцогу.
        Господи, что же он должен был чувствовать, читая эту грязь? В письмах к Бертраму герцогиня хвасталась, с какой легкостью ей удавалось выуживать из Марвика политические тайны; как ее единственный выкидыш настолько напугал герцога, что он никогда не возражал, если она хотела спать одна; как у него не возникало и тени подозрения, если она отправлялась развлекаться куда-то без него. Герцогиня называла мужа доверчивым дураком-импотентом.
        Но ничего подобного Оливия в Марвике не видела. Другие недостатки - да, разумеется: слишком много гордости, слишком мало веры в себя и, похоже, когда-то - избыток доверия к жене. Но жестокость? Нет. Простофиля, позволяющий обманывать себя? Ни в коем случае - его глаза видят очень многое. Что касается импотенции… Оливия чувствовала, что в этом плане все как раз наоборот.
        Жена герцога толком не знала мужа. О причине этого Оливия даже не начинала догадываться. Но самая распространенная насмешка герцогини - о том, что Марвик абсолютно ее не знает, - имела материальное опровержение, заключавшееся в этих письмах, чернила в которых выцвели и размазались, а линии сгиба истерлись. Каждое письмо много раз брали в руки, разворачивали, а затем снова складывали.
        Оливия смотрела на письма. «Я должна их сжечь». Перечитывание этих посланий не пойдет ему на пользу, не поможет выздоровлению.
        Но она не имеет права решать это за него.
        Оливия положила письма на место, а потом взялась за книгу, чтобы осторожно водрузить ее на место поверх писем. Но что-то насторожило ее: помедлив, Оливия нахмурилась и слегка тряхнула книгу.
        Она была пустая.
        Затаив дыхание, Оливия открыла обложку и обнаружила в вырезанном углублении… его пистолет.
        По спине пробежал холодок. «Я не из таких воровок. У меня здесь определенная цель».
        Но ее цель - самозащита. А пистолет в этом деле - хороший помощник.
        Оливия в нерешительности унесла пистолет к изножью кровати, положила его на ковер, прежде чем заняться запертым на замок сундуком.
        Как она и предполагала, замок оказался непростым и отказывался открываться с помощью шпильки. Но Лайла, воровка, переквалифицировавшаяся в машинистку, умела справляться и с такими замками. Как-то она сказала (когда потрясенная Аманда бросала на Оливию многозначительные, полные ужаса взгляды за то, что та провоцировала подобные разговоры), что когда замок очень сложный, проще оставить его запертым и вместо того, чтобы открывать его, заняться тем, к чему он прикреплен.
        Оливия приготовилась к этому. В садовом сарае она украла небольшой топорик. Она действовала как опытная воровка - возможно, она для этого и рождена, и это состояние для нее естественно. Какой ужас! Она не будет об этом думать.
        Между медной пластиной замка и деревом сундука была небольшая щель. Сунув лезвие топора в эту щель, Оливия нажала. Пластина чуть отодвинулась, позволяя сломать сундук, чтобы открыть его. Но щель была не настолько велика, чтобы Оливия смогла сунуть в нее руку.
        Глубоко вздохнув, Оливия с силой вонзила лезвие топора в отверстие. Лязг был такой сильный, что она съежилась, не решаясь даже дышать, и ждала, что ее вот-вот обнаружат.
        Но никто не пришел. Она не слышала ничего, кроме абсолютной тишины ленивого полудня: горничные завершили ежедневную уборку и теперь собирались на поздний ленч, который Оливия сама же запланировала, предполагая, что слугам следует собраться в одном месте, если новая экономка захочет познакомиться с ними.
        Конечно, отсутствие Оливии вызовет недоуменные взгляды. Но все решат, что в этом нет ничего удивительного - ей не хочется, чтобы на ее место брали кого-то другого, поэтому она и не стремится увидеть новую экономку.
        Оливия опустила топор. Теперь она видела механизм замка - цилиндрический стрежень, пронизывающий стенку сундука. Взявшись за края пластины, она для равновесия обхватила сундук ногами и потянула. Ей пришлось раскачивать замок из стороны в сторону, но она продвинулась вперед только на миллиметр. Потом - еще на один. Ее рука и плечо начали гореть; позволив себе десятисекундный отдых, чтобы перевести дыхание и дать мышцам расслабиться, Оливия вновь взялась за дело. Еще один миллиметр, четверть дюйма, все вместе…
        Замок поддался и остался в ее руках.
        Взглянув на то, что сделала, Оливия пришла в ужас. Страх, истинный страх, сначала жужжавший в ней единственной ноткой, теперь перерос в симфонию, чистый, ясный звук которой становился все громче и громче, пока не разорвался в воздухе, где к нему присоединился целый оркестр, и все обратилось в водоворот.
        Скрыть то, что Оливия сделала с сундуком, будет невозможно. Едва зайдя в спальню, Марвик сразу увидит его и поймет, в чем дело.
        Оливия откинула крышку, и из ее груди вырвалось рыдание. В сундуке ничего не было. Ничего интересного. Венок из высохших роз. Подвенечное платье из антикварного золотого кружева, сильно пахнущее лавандой. Похлопав по нему, Оливия обнаружила в одной из складок фотографию: Марвик стоит рядом с маленькой брюнеткой с лисьим личиком в форме сердечка, с удлиненными и очень красивыми глазами и кошачьей улыбкой.
        Оливия смотрела на нее несколько мгновений. Маргарет де Грей, покойная герцогиня Марвик. Она была идеально сложена - как фарфоровая статуэтка. Темные и страстные губы в форме лука Купидона были очаровательными. На ней был бриллиантовый воротник, которому позавидовала бы царица. Эта леди одолела Марвика, не считалась с ним, поносила его. Почему? Как она могла?
        Но на раздумья об этом у Оливии не было времени.
        Положив фотографию, Оливия стала шарить руками под платьем и слегка вскрикнула, когда ее пальцы коснулись гладкой кожи.
        Осторожно, чтобы не порвать платье (А почему бы и нет? Почему она не должна рвать его? Его следует порвать. Его следует сжечь - зачем он хранит такие вещи?!), она вытянула из-под платья папку.
        Он ведет досье…
        Маргарет де Грей, без сомнения, о многом лгала, но об этом - нет. Бумаги в папке были разложены в алфавитном порядке, а указанные в них имена были знакомы всем, кто увлекался политикой, - Абернати, Актон, Альбемарль, Аксельрод, Баркли, Белден.
        Бертрам.
        Вытащив бумаги, Оливия спрятала папку под платьем, а потом снова посмотрела на фотографию.
        Марвик на ней такой молодой. На его губах - едва заметная улыбка. Не саркастическая, не ироничная. Кажется, он полон жизни, надежды, энергии.
        Он заслуживал гораздо больше женщины, стоявшей с ним рядом. Он заслуживал гораздо больше, чем быть обворованным собственной экономкой.
        Оливию словно парализовало, она оцепенела от сковавшего ее ужаса. Ее чемодан уже упакован. Когда она спустится вниз, никто не помешает ей выскользнуть из дома через черный выход, ведущий на улицу. Так почему ей хочется заплакать? Почему она не может оторвать глаз от его лица?
        «Слишком поздно. Ты это сделала. Замок сломан. Он все узнает. Дело сделано».
        - До свидания, Аластер, - прошептала Оливия. - Будь лучше. Всего тебе самого доброго.
        - Что вы тут делаете? - послышался за ее спиной ледяной голос герцога.
        Глава 12
        Страх стал пропастью, разверзшейся под Оливией и лишившей ее равновесия, когда герцог направился к ней. Она пятилась назад, пока ее плечи не натолкнулись на стену.
        - Я… Я не…
        Его лицо стало ужасным, искривленным от ярости. Он посмотрел на Оливию, на сундук и снова перевел взор на нее. И улыбнулся, обнажая клыки.
        - Вы меня обворовываете, миссис Джонсон, - проговорил он.
        - Нет. - Он прав - обворовывает. - Вы не понимаете…
        Выражение его лица заставило Оливию замолчать. А еще то, как его гнев внезапно и полностью превратился в презрение.
        - Да что вы? - Теперь он смотрел на нее, как на какую-то дрянь, попавшуюся ему на пути, - отвратительную, мерзкую. - И чего же это я не понимаю?
        Судя по голосу Марвика, это его совершенно не волновало.
        - У нас с вами общий враг! Лорд Бертрам - мне нужно было найти что-нибудь против него…
        С отвращением фыркнув, герцог отвернулся. При виде его широкой спины Оливия смутилась и замолчала. Однако ей казалось, что Марвик должен был заинтересоваться тем, что она имеет в виду.
        Он опустился на колени около сундука. Через мгновение он все сложит, увидит, что она взяла, что она по-прежнему держит под мышкой. Она должна ему сказать. Сейчас!
        - Лорд Бертрам… - заговорила Оливия. - Он преследовал меня долгие годы. Вы должны меня выслушать. Я пришла сюда специально для…
        - Так это он послал вас? - Герцог открыл сундук.
        - Нет! - Оливия отошла от стены. Но, когда она сделала шаг вперед, чтобы приблизиться к Марвику, он наградил ее таким убийственном взглядом, словно ударил ледяным кулаком. - Он питает ко мне неприязнь. Поверьте! Мне нужен был способ остановить его, и я пришла сюда, когда поняла…
        - А я решил, что вы ищете место горничной.
        Она не сводила с него глаз.
        - Вы… вы даже не хотите выслушать меня?
        Его смех прозвучал как-то механически. Герцог приподнял подол подвенечного платья, и золотое шитье заблестело.
        - Это принадлежало моей жене, - проговорил герцог. - Она многому меня научила. И оставила меня, научив выслушивать всевозможные истории. Я думаю, ваша история будет удивительнее, чем ее.
        У Оливии подвело живот, ее затошнило. То, что он сравнивал ее со своей женой…
        - Я не такая, как она.
        - Да? - Он поднял на нее глаза. - Вы были знакомы?
        Его голос изменился, но так было еще хуже. Теперь он говорил сердечным и приятным тоном, словно они стояли в уголке на каком-нибудь приеме и вели светскую беседу.
        - Я не такая, как она, - снова прошептала Оливия.
        Марвик устремил на нее долгий прямой взгляд.
        - Вы хотите сказать, что ваши действия не вяжутся с вашим характером? Что я в вас ошибаюсь? Что это все не то, чем кажется? Вы это имеете в виду?
        - Да! - Оливия помедлила. С чего начать? С писем от его жены, которые она обнаружила? Но она их не обнаруживала, а украла. У Элизабет, его невестки. Поможет ли это признание, захочется ли ему после этого выслушать Оливию, поверить ей и окончанию ее истории? - Все очень сложно, - быстро проговорила она. - Но если вы позволите мне объяснить… Видите ли, моя мать знала Бертрама с детства… Клянусь вам, я говорю это не просто так, в этом есть определенный смысл.
        Герцог встал. Оливия пообещала себе, что не отступит, но когда он направился к ней, она опять ударилась спиной о стену.
        - Да, - сказал Марвик, - я был совершенно не прав. Я неверно оценил вас. Вы заготовили чудесное объяснение, которое должно убедить меня в том, что вы жертва, а не воровка. И даже, полагаю, имеете благородные мотивы. - В его голосе звучали насмешливые нотки, которые, как пули, бились в ее голову. - Честная. Праведная. Непонятая.
        Схватив Оливию за руку, он развернул ее, чтобы она увидела свое отражение в большом зеркале над его туалетным столом. Высотой в четыре фута и в полтора раза шире, зеркало отражало их обоих - его сжатый рот, его безжалостный прямой взгляд. Ее лицо стало белым и невыразительным - лицо воровки, у которой сорвали планы, обманщицы и лгуньи. Оливия смотрела в свои глаза - широко раскрытые, полные паники. Они совсем не казались невинными.
        - И все же, проходя мимо зеркала, - задумчиво проговорил герцог, - на мгновение вы замираете и удивляетесь. Вы спрашиваете себя: кто это смотрит на вас оттуда? Вы видите лицо преступницы, испытывающей чувство вины. - Его губы сложились в некое подобие улыбки. - Уверен, у вас есть какая-то замечательная причина совершать преступления. А скажите-ка мне, вы видели письма моей жены, обыскивая мои вещи?
        Внезапно Оливию как будто ударило - она поняла, что не сумеет его убедить, что бы она ему ни сказала. Потому что он решил, будто она все придумала, прочитав письма его жены.
        Хуже того, если герцог обнаружит украденные ею письма - послания его жены, которые Оливия принесла в своем фартуке, чтобы положить их перед уходом на место, он неверно истолкует ее поведение. «Это он послал вас?» - спросил Марвик.
        То, что у нее есть так много писем, написанных Бертрамом и Бертраму, лишь заставит герцога считать ее виновной в сговоре с Бертрамом.
        - Я не хотела этого делать, - в отчаянии проговорила она. - Мне не доставляет удовольствия обманывать вас.
        Марвик прижался щекой к ее волосам. Оливия услышала, как он вздохнул, и какая-то обезумевшая часть ее существа, дрожа, ожила от его близости, от его запаха, от тепла его кожи. При этом ее здравая часть застыла как полевая мышка, над которой промелькнула тень ястреба. Оливия даже дышать не осмеливалась.
        - Разумеется, это вам не доставляет удовольствия, - прошептал герцог. Его дыхание согревало ей кожу, будя порочные воспоминания об удовольствиях прошлой ночи. - Получать от этого удовольствие - значит, вынужденно признать собственную вину. Полагаю, вам будет куда проще вообразить себя мученицей. Ночами будет спаться лучше. Должно быть, он очень хорошо заплатил вам за эту грязную работу.
        - Он мне не платил, - зашептала в ответ Оливия. - Я его люто ненавижу. А по ночам я сплю не так уж хорошо.
        - Нет, - отозвался Марвик после короткой паузы. - Я тоже сплю неважно. - Он отшатнулся от нее. - А скажите-ка мне вот что, миссис Джонсон. Как бы вы поступили, окажись вы на моем месте? Позвали бы полицию или побыстрее свершили бы правосудие?
        Она и представить себе не могла, что герцог имеет в виду. И даже узнавать этого не хотела.
        - Я хочу погубить Бертрама, - очень быстро проговорила она. - Вы правы, я знаю, что сделала ваша жена, и знаю, что объединяет нас с вами, потому что…
        - Ах, так вам это было известно? Какая прелесть! - Он замолчал, вид у него был ошеломленный. - Конечно, это очень многое объясняет. Неудивительно, что вы продемонстрировали такую отвагу. Хотел бы я знать, когда вам стало известно о ее приключениях? До того, как мы встретились в библиотеке? До нашей встречи в саду этим утром? Говорите!
        Оливия смотрела на него, умирая от стыда за собственный обман, задыхаясь от него. Потом она вздрогнула от того, что герцог положил руку ей на щеку и сжал ее от виска до подбородка.
        - Я рад, что вы знаете правду, - спокойно сказал он. - Уверен, что именно благодаря ей вы смогли подавить в себе страх, который испытывали ко мне. Потому что вы поняли: я не стою страха. Вы поняли, что я - всего лишь жалкий объект насмешек.
        Оливия сжалась.
        - Нет! - воскликнула она. - Мне даже в голову это не приходило!
        Его рука слегка сжалась. Совсем немного, но достаточно для того, чтобы Оливия поняла, как близко его большой палец находится к ее яремной вене.
        - Но это уж точно успокоило вас, - вымолвил герцог. - Я не мог внушать страх хотя бы потому, что женщина, на которой я был женат, с легкостью устраивала заговоры против меня, ничуть не опасаясь того, что они будут раскрыты.
        - Я бы… - Едва начав говорить, Оливия осознала глупость, тщетность своих слов. - …Я бы помогла вам погубить Бертрама. Я бы помогла вам.
        - В самом деле? - Казалось, он задумался над ее предложением, а затем кивнул. - Но заговоры требуют доверия. Вы можете доверять мне, миссис Джонсон?
        Неожиданный поворот разговора смутил Оливию.
        - Да, - прошептала она. Только бы он убрал руку с ее горла!
        - Правда? Если бы вы только видели сейчас выражение своего лица. Вы в ужасе от меня. Как вы можете доверять человеку, который наводит на вас такой ужас?
        Оливия с трудом сглотнула.
        - Я…
        - Но мне говорили, - продолжил он спокойным, невозмутимым тоном, - что мои суждения бывают ошибочными. И что им нельзя доверять. Я вынужден согласиться. «Обмани меня один раз», - говорит пословица. Но здесь, сейчас, с вами, я был обманут дважды! И я хочу, чтобы вы помогли мне принять решение, потому что, разумеется, мое суждение ошибочно: могу ли я доверять вам? Вижу ли я перед собой невинное лицо? Или вы согласитесь со мной в этом, что я вижу на вашем лице панику и чувство вины?
        Это слово ударило ее будто хлыстом.
        - Я никогда не хотела причинить вам вред! Подумайте! Неужели я обращалась с вами как женщина, которая задумала сделать вам что-то плохое?!
        Марвик откинул голову назад, словно хотел получше рассмотреть Оливию.
        - Как интересно, - проговорил он. - Вы вообразили, будто у вас есть выбор.
        Его рука скользнула вниз по ее горлу и слегка сжала плечо. При этом его указательный палец пробежал по ее ключице сквозь шерстяную ткань жакета - жакет вдруг показался Оливии слишком тонким. Герцог следил за своей рукой, но его лицо оставалось непроницаемым.
        - Что в той папке, которую вы уронили?
        - Ваши данные на Бертрама.
        - Так вы поэтому здесь? Он послал вас забрать их?
        Внезапно Оливию охватил гнев. После всего, что она для него сделала, он не хочет даже выслушать ее?!
        - Он меня не посылал, говорю же вам! Он - такой же мой враг, как и ваш. Моя мать…
        - Тогда откуда вы узнали, что у меня есть данные, которые могут погубить его?
        Настало время признаться в старой краже.
        - Ваша… ваша жена, - запинаясь, проговорила Оливия. - Она писала ему письма.
        Его ладонь зажала ей рот.
        - Ш-ш-ш… Давайте не будем говорить о ней, ладно? Она все настроение испортит.
        Свободная рука Марвика обхватила ее талию, и Оливия замерла, а затем заставила себя встретиться с ним глазами, сама не испытывая желания вспоминать. Вспоминать его жену и то, что между ними было.
        Лицо Марвика превратилось в маску сосредоточенности. Он прикасался к Оливии, как будто она была не человеком, а куклой - безмолвной, глупой, созданной исключительно для его развлечения. Он следил глазами за своей рукой, порхающей по ее телу, едва прикасаясь к груди, обводя очертания талии, изгиба бедер… Затем его рука соскользнула… - Оливия судорожно вздохнула - на одну ягодицу, обхватила ее, а потом сжала - медленно, намеренно.
        Это было ужасно. И совсем не походило на то, что он делал в библиотеке, потому что там его прикосновения хоть и не были легкими, но не были и грубыми, и, в конце концов, ей хотелось ощущать их. Вопреки всему здравому смыслу, ей хотелось.
        - Прекратите! - шепнула она. - Я не хочу этого.
        - Но какое же у тебя чудесное тело, - пробормотал он. - И я еще не все с ним сделал. - Подняв голову, он посмотрел Оливии в глаза и медленно улыбнулся. - Вы даже не представляете, как я рад тому, что вы - лгунья.
        У нее был только один выход. Мысль о нем пришла Оливии в голову только сейчас, когда она увидела пистолет, все еще лежавший на ковре.
        Ее преступления уже перемешались, так что нет причин не увеличивать их список. Да и черт с ним! После того, что она сделала для герцога, а он даже не захотел выслушать ее - он не заслуживает ничего хорошего.
        Рука герцога поднялась вверх по ее телу. Он наклонился к ней…
        Теперь! Вывернувшись из его объятий, Оливия бросилась в другой конец комнаты. Он схватил ее за юбку, она упала на колени, он поволок ее к себе, но ее рука уже успела ухватиться за пистолет. Оливия перекатилась на спину, и герцог, увидев, что она держит в руке, выпустил ее. Подняв руки вверх, он отступил назад.
        Оливия села, тяжело дыша, а затем неловко поднялась.
        - Так вы меня, выходит, застрелите?
        Ни один человек на свете не задал бы этот вопрос с таким ленивым любопытством. Она смотрела прямо на герцога, пытаясь унять тяжелое дыхание, заставить свои мозги работать. Неужели ему все равно, выживет он или умрет?
        - Мне бы следовало застрелить вас, - с горечью проговорила Оливия. - Вы - глупец. Возможно, вы правы - все истории о вас вымышлены. Потому что какой из вас политик, если вы не умеете слушать?
        - Я бы предпочел послушать… - проворчал он.
        - Бросьте мне ключ! - Ей тоже надоело слушать его. - Сделайте это!
        Презрительно усмехнувшись, он вынул из кармана ключ и бросил его на ковер к ее ногам.
        - А это уже преступление, караемое смертной казнью. Размахивание оружием с намерением причинить вред.
        Оливии внезапно перестало хватать воздуха, словно ей зажимали нос.
        - Я не собираюсь причинять вам вред, - вымолвила Оливия, а потом в один миг снова рассвирепела. Она уже достаточно сказала. Но он глух, глупец. Открыв дверь, она пнула ногой папку в коридор. Увидев, что герцог шагнул к ней, она подняла пистолет выше. - Стойте на месте! - резко приказала Оливия.
        Марвик медленно выставил вперед руку.
        - Вы не хотите причинять мне вред? Тогда отдайте мне пистолет. Раз не хотите стрелять в меня, так передайте его мне.
        Из груди Оливии вырвался какой-то странный смех.
        - А теперь мы поменялись ролями! Но вы не давали мне пистолет, так с чего я-то вам должна его отдать? - Проглотив горький вкус смеха, Оливия устремила взор на герцога. - Мне ничего это не нужно. Все, чего я хотела, это свобода.
        Его голова откинулась назад.
        - Да. - Он усмехнулся. - Вы должны очень хотеть свободы, ведь вы рискуете попасть на виселицу.
        - Зато вы не очень-то хотите ее, - парировала Оливия. - Ваша жена была монстром. Как и джентльмены, вступившие с нею в заговор. Но если бы вы показали ей хотя бы половину той своей сущности, которую демонстрируете мне, то Бертрам, возможно, не стал бы проблемой, с которой я должна справиться. Убийство? Как неоригинально! Вы могли бы быть умнее. Могли бы заставить их заплатить за все. Но вместо этого вы предпочли прятаться здесь в темноте!
        Выходя за дверь, Оливия с удовлетворением увидела, что лицо Марвика побелело. Но потом ей пришла в голову одна мысль.
        Сунув руку в карман фартука, она вытащила оттуда письма и бросила их в голову герцога.
        - Мой подарок на прощание! - После этого Оливия повернула ключ в замке, запирая Марвика, и подобрала с полу папку.
        За спиной у нее раздался грохот. Само собой, он попытается вышибить дверь. Как предсказуемо! Расправив плечи, Оливия быстро направилась к главной лестнице.

* * *
        Перепрыгивая через несколько ступенек, Аластер спустился вниз и промчался мимо оторопевшего швейцара на первый этаж, где были расположены комнаты прислуги. Он не был здесь много лет, так как эта часть дома принадлежала слугам, а не ему. Все равно Оливии здесь уже не будет. Она давно ушла - ему понадобилось слишком много времени, чтобы выбить прочную дубовую дверь толщиной в шесть дюймов.
        Герцог понимал, что не найдет здесь Оливию, но ноги не слушались разума. Его сапоги тяжело стучали по деревянным ступеням. Когда он оказался на первом этаже, слуги разбежались, глупо тараща на него глаза.
        Откуда-то навстречу Марвику вышел Джонз.
        - Ваша светлость! - промолвил он. - Что-то случилось? Могу я…
        Аластер рывком открыл дверь в покои экономки.
        Гостиная была совсем маленькой, просто обставленной. Здесь пахло ею, пахло розами, словно это было одной из ее чертовых уловок. Он чихнул, чтобы избавиться от этого запаха. «Мне очень жаль!» - сказала она. Ведьма! Она говорила это не только наверху, но и в саду. Ясное дело, она задумала все это давным-давно.
        Его доверчивость не знает границ.
        За узкой дверью находилась спартанская комнатенка, в которой спала его новая Иезавель - коварная и порочная женщина.
        Впрочем, она не глупа. Она убежала. Что же она оставила после себя?
        Он открыл ящики комода. Пусто! Письменного стола - тоже пусто. На стенах ничего не было, кроме трех иллюстраций, вырванных из журналов. Мужчина и женщина рука об руку идут по деревенской улице. Рождественское утро, мать с отцом дарят своему ребенку маленького щенка с бантиком на шее. Деревенский коттедж в сумерках снежного вечера, в окне горит лампа…
        Аластер почувствовал, как скривился его рот. Последнюю картинку он знал. Она была знакома ему уже несколько десятилетий. Еще мальчиком он хранил у себя копию картины, хотя даже не мог объяснить, чем она так привлекала его.
        Если карикатуристы из «Панча» любили рисовать помешанных на сексе аристократов, то иллюстраторы женских журналов были не менее предсказуемы. Объекты их внимания были почти всегда гротескными, потому что изображали полную ложь: супружеское счастье, домашнюю идиллию, добродетель. Привлекательность домашнего очага, защищающего от тьмы и холода.
        Марвик мог бы пожалеть Оливию за то, что она верит в такие вещи. Вместо этого он будет ее презирать. Она мошенница. И имеет на все это не больше прав, чем он. Как она смела надеяться на иное?
        Он сорвал картинки со стены. И разорвал на мелкие кусочки одну за одной, бросая обрывки на пол. Дежавю раскачивает мир. Первые письма от Маргарет он тоже рвал.
        «…если бы вы показали ей хотя бы половину той своей сущности, которую демонстрируете мне, то Бертрам, возможно, не стал бы проблемой, с которой я должна справиться. Но вместо этого вы предпочли прятаться здесь в темноте!»
        Повернувшись, Марвик вышел из коридора для слуг. Его Иезавель права в одном: он создан для того, чтобы прятаться. Теперь герцог знал, что привязывает его к этому дому, к этому городу, к самой жизни - месть. Он создан для того, чтобы жить ради идеалов. Но вместо этого он живет ради себя.
        Бертрам за все заплатит. Остальные - Нельсон, Феллоуз, Баркли - тоже. А Оливия Джонсон? Она жаждет безопасности. Для него будет большим удовольствием добиться того, чтобы она больше никогда не ощутила ее.
        Глава 13
        Опустив голову, Оливия прошла мимо черных железных ворот арки Сент-Джеймс. Прохожие гуляли по дорожкам, попивая свежее молоко из кружек и приглядывая за детьми, радующимися приближению Рождества. Торговцы предлагали печеные яблоки, горячий шоколад и жареных устриц. Трава была засыпана коричневыми бумажными кулечками, испачканными соусом.
        Идя вперед, Оливия делала вид, что очень беспокоится, как бы не наступить в грязь. Благодаря этому она могла не смотреть людям в лицо и не давать им смотреть в лицо ей. На ней было строгое прогулочное платье из неприметной коричневой шерсти, купленное в лавке ростовщика вместе со шляпкой - единственной в этом заведении, в которой, кажется, не водились блохи. Рождественский подарок самой себе, мрачно подумала Оливия. Но шляпка прикрывала только часть ее головы, и она чувствовала солнечное тепло на лбу, а это означало, что ее волосы тоже отражали свет, служа настоящим маяком для того, кто ее ищет.
        Но ее никто не искал. Пока. Четыре дня подряд она с большой осторожностью взялась за дело и прошла весь Хемпстед, чтобы снять комнату. Она даже съездила на поезде на Брод-стрит, чтобы послать оттуда письмо Бертраму.
        Оливия не написала в письме своего имени. Ни к чему дразнить медведя, пока ловушка готова не полностью. Но в послании она указала, что у нее есть доказательства его вины, достаточные как для того, чтобы публика пожелала его повесить, так и для того, чтобы его преследовали в судебном порядке. Строительное общество, директором которого он был и которое он расхваливал представителям низших классов как отличную возможность для инвестиций, на самом деле было фальшивым. На те средства, что вкладывали его инвесторы, он построил всего лишь квартал, а дивиденды шли прямиком в его собственные карманы. И документы служили явным доказательством этого.
        В ее письме недвусмысленно указывалось на то, чтобы он не передавал это дело Томасу Муру или какому-то другому нанятому им человеку. Бертрам должен прийти сам, а когда он явится, Оливия и ее пистолет должны убедить его в том, что он должен на всю оставшуюся жизнь оставить ей просторное место у причала, если не хочет быть погубленным.
        Впереди показался птичий питомник. Оливия нахмурилась, чувствуя, что у нее засосало под ложечкой. Но причин нервничать нет. Она неплохо вооружена. И теперь она не приближается к року. Она направляется к своей свободе. Бог свидетель тому, что она дорого за это заплатила.
        Нет. Она не позволит себе думать об Аластере.

* * *
        В клубе были комнаты, в которых разговоры не одобрялись. Столовая в их число не входила, впрочем, незнакомца, который, спотыкаясь, входил туда, могли бы и простить за то, что он придерживается иной точки зрения.
        Заметив на себе жадное, восторженное внимание остальных едоков, этот незнакомец мог вообразить, что за столом у окна происходит какое-то чудо, хотя на самом деле там происходила всего лишь встреча двух братьев - ничего больше.
        - Я думал, что ты заказал отдельный кабинет, - сказал Майкл.
        Сторонний наблюдатель мог бы даже усомниться, что эти двое были братьями, потому что один из них был светловолосым, бледным и истощенным после долгого затворничества. К тому же он ел от души, так как пытался набрать вес. Другой, напротив, был темноволосым, крепким и загорелым, как фермер, зато он уныло тыкал вилкой в свой бифштекс, словно инвалид.
        - Ты меня неправильно понял, - сказал Аластер. Он не заказывал отдельного кабинета для этого ленча. Именно сейчас он хотел, чтобы его присутствие заметили.
        - Я насчитал с дюжину взглядов, - раздраженно промолвил Майкл. - Ты мог бы брать за них деньги.
        Аластер уж и забыл, с какой легкостью его брат впадает в плохое настроение.
        - Встряхнись! - посоветовал он. - Они же не на тебя смотрят. - Однако Аластер так и чувствовал, как эти взгляды, словно муравьи, заползают ему на затылок. Открытость спины причиняла ему почти физическую боль, и он напрягал ее, готовясь к попаданию стрелы.
        «Пусть летит». Он с радостью встретит ее. Эти последние четыре дня он пребывал в состоянии такой чистой и глубокой ярости, что у него голова шла кругом, как от стакана хорошего виски. Его гимнастики уже не хватало на то, чтобы обуздать гнев. Кровопролитие стало бы лучшим лечением.
        Майкл печально вздохнул. В ответ Аластер посмотрел на брата с улыбкой - простой, уверенной, способной разубеждать; это был старый способ, выбрать который так же просто, как выбрать в шкафу рубашку.
        - Пусть смотрят, - проговорил Марвик. - Полагаю, они по мне соскучились.
        Майкл отложил вилку.
        - Надеюсь, ты следил за новостями? Не жди, что твой пост зарезервировали за тобой. Для начала тебе придется сбить несколько кеглей. Бертрама, например…
        - Я знаю. - На самом деле Аластер знал чуть больше. В последние четыре бессонные ночи он составлял планы. Джонсон и Бертрам, Нельсон и Баркли, Феллоуз… - Эти имена крутились в его голове так часто, что он уже начинал подыскивать для них мелодию. - Ты принес записи, которые я просил?
        Майкл вынул их из своего пиджака - конверт был таким пухлым, что это можно было заметить из другого конца комнаты. Только нельзя будет понять, что это записи сотрудника больницы.
        - Как ты увидишь, ущерб от закрытия больницы был огромен. - «Закрытие, которому ты по непонятной причине способствовал», - не стал добавлять вслух Майкл. - Мы потеряли нескольких докторов. Мне пришлось существенно повысить им жалованье, чтобы заманить обратно.
        Аластер кивнул. Больница была благотворительным заведением, которое он спонсировал и которое он же на некоторое время закрыл в черную для себя пору, чтобы наказать брата, врача по профессии, основавшего ее.
        - Чудесно! - сказал Аластер.
        - Ты не можешь винить их за эти требования. - Майкл пожал плечами. - Они же не могли быть уверены в том, что тебе снова не придет в голову закрыть больницу.
        - Я не буду этого делать.
        - Конечно, не будешь. - Майкл мрачно смотрел на свою тарелку. - Должен признаться, я был… удивлен, получив от тебя письмо.
        Ну вот они дошли и до письма. Это потребовало всего лишь трех смен блюд и некоторое количества ворчания.
        - Я давно должен был извиниться.
        Майкл потянулся за своим бокалом, поставил его рядом с собой на скатерть и слегка наклонил.
        - Все уже в прошлом, полагаю. - Говорить тише было бы нелегко.
        Разумеется, было бы проще не говорить об этом вообще. Но Аластер знал: если он хочет залатать эту прореху, должен подставить брату свое горло.
        - Твоя жена не согласилась бы с тобой, - заметил он. - А если уж быть честным, то признайся, что ты меня не простил.
        Губы Майкла сжались. Он промолчал.
        И тут Аластера озарило. Он улыбнулся, искренне удивляясь.
        - Ты опасаешься, что я снова уйду в себя? Ты поэтому ходишь вокруг да около?
        - Ну-у… Не можешь же ты винить меня в этом.
        Аластер поймал себя на том, что поднимает бокал, и заставил свою руку вернуть его на стол. Для этого разговора ему не надо расслабляться алкоголем.
        - Я разочаровал тебя, - честно продолжал Аластер. - Я действовал необдуманно, неразумно, был вспыльчив. И очень сожалею об этом. Ты даже не представляешь, как сильно.
        Лицо Майкла помрачнело еще больше.
        - Она не могла понять, почему ты был против нее.
        Очень хорошо. Пусть они думают, что их ссора вспыхнула исключительно из-за задетых чувств Элизабет Чаддерли - Элизабет де Грей, и к самому Майклу не имеет никакого отношения.
        - Скажи, как я могу все исправить, извиниться перед ней? - спросил Аластер. - Может, мне написать ей? Только, боюсь, она не захочет читать мое письмо.
        - Думаю, письмо она прочтет.
        - Тогда я сразу же напишу ей.
        Наклонившись к брату, Майкл нахмурился и вопросительно посмотрел на него.
        - Если бы ты только мог объяснить мне, зачем ты это сделал? Это… я знаю, как ты сильно переживал, как тебе было горько от обмана Маргарет. У тебя действительно была причина злиться, но только не на меня, Эл. - Майкл опять опустил взгляд на тарелку, но Аластер успел заметить в нем замешательство, боль. - Ты не имел права оказывать на меня давление. И ставить больницу в опасное положение - каждого ее пациента! Три сотни из них - их перевели в другие места, даже не предупредив!
        Вот в чем причина их ссоры!
        - Нет, я не имел права, - согласился Аластер. Бесспорно, лишь безумие позволило ему закрыть больницу. А еще он выбрал бы для брата другую жену - не такую красивую, менее общительную, менее практичную, чем Элизабет Чаддерли… какую-нибудь простушку, которая была бы менее уверена в своих чарах, которая не так напоминала бы ему его покойную жену…
        Та битва проиграна. Но Аластер не мог отвечать за свои поступки, потому что больше не понимал их, хотя отчетливо помнил каждый. Как много внимания он уделял тому, чему не надо, и в то же время как мало внимания он вообще уделял чему бы то ни было.
        Но сейчас началась новая битва.
        - Скажи мне, - обратился Аластер к брату, - что я должен сделать, чтобы снова добиться твоего доверия, любви?
        Майкл заморгал.
        - Доверия или любви? - переспросил он. - Потому что ты знаешь, что последнее у тебя есть. А вот первое будет стоить тебе дороже.
        Это всегда было особым умением Майкла - считать любовь и доверие разными вещами. По мнению Аластера, по отдельности любовь и доверие ничего не значили.
        - И того, и другого, - ответил он.
        Кивнув, Майкл снова принялся пилить ножом свой бифштекс.
        В наступившем молчании Аластер стал чувствовать устремленные на него взгляды. Двери позади себя он ощущал как болезненную рану, ведь в эти двери мог войти кто угодно, любой из четверки в его списке или кто-то из их доверенных лиц. Если он сейчас повернется, то может встретить понимающую усмешку, презрительную ухмылку, хихиканье. Кого-то из тех, кто знает.
        Но он сотрет эти ухмылки с их лиц. Если он не мог препятствовать распространению этой новости, то знать и свободно обсуждать ее было бы с его стороны самой ужасной ошибкой, которую может совершить человек.
        Аластер совладал с дыханием. Позволил себе сделать маленький глоток вина. Оглядев столовую, он отметил про себя тех, кто ему кивнул, и тех, кто поспешно отвернулся.
        Это его клуб. Его стул - у окна. Это его место. И каждый, кто пожелает бросить ему вызов, ответит за это. Он вновь забирает себе то, что ему принадлежит, и начал он с доброго мнения брата.
        Аластер повернулся к Майклу.
        - Скажи мне, - промолвил Марвик, стараясь говорить ласково - так проще убедить Майкла в своих добрых намерениях, - как я могу исправить ситуацию?
        Майкл откашлялся.
        - Да ради бога, Элизабет хочет двигаться вперед! Как говорится, кто старое помянет, тому глаз вон! Что касается меня… наверное, время, вот что понадобится. И твоя компания, - ворчливо добавил он. - Помоги мне, господи! Но по какой-то безумной причине я, кажется, скучал по тебе.
        - Тогда я, разумеется, готов разделить с тобой компанию, когда пожелаешь.
        Майкл с удивленной улыбкой посмотрел на Аластера.
        - Боже правый! Ты даже не пытаешься сбагрить меня на своего секретаря? Записать меня на прием? Да уж, что-то действительно переменилось. Кажется, я впервые в жизни вижу тебя смирившимся!
        Аластер заставил себя весело рассмеяться, хотя его смех был отчасти удивленным, отчасти - сконфуженным. Потому что если его брат хочет видеть смирение - что ж, очень хорошо, пусть будет смирение.
        Но, разумеется, вовсе не смирение заставляло его прямо держать спину («… если бы вы показали им хотя бы половину той своей сущности, которую демонстрируете мне», - сказала ему с презрением Оливия Джонсон), когда они разговаривали за портвейном и десертом, и уже вся комната пожирала их глазами. И позднее, в холле, когда они остановились, чтобы поделиться планами, Аластер понял, что в то время, как он испытывал раскаяние и был абсолютно искрен в своем желании написать жене Майкла милое письмо с извинениями, его чувства содержали больше абстрактной правды, чем претворенные в жизнь ощущения.
        Стоя в холле, Аластер наблюдал за тем, как Майкл выходит из клуба, и у него появилось странное ощущение того, что он очень хорошо сыграл в этой пьесе: произнес нужное количество строк с необходимым количеством поддельной убежденности, и аудитория хорошо на это отреагировала.
        Эта фальшь беспокоила герцога. Его отношения с братом никогда не были искусственными. Он любил Майкла. И даже сейчас он знал, что любит брата. Но он хотел снова почувствовать любовь к нему. Аластер хотел почувствовать что-то здоровое, цельное, хорошее. Более того, что-то истинное.
        В свое время. Все в свое время.
        Аластер прислонился к стене и, пользуясь преимуществом этого странного перемещения, стал наблюдать за тем, как проходящие мимо люди пытаются скрыть удивление при виде него. Старые знакомые, которые, должно быть, считали себя его друзьями, удивленно останавливались и спешили завести с ним разговор; они улыбались, похлопывали его по руке и всячески выражали радость по поводу встречи с ним.
        И здесь он тоже умудрялся перевоплотиться, говорить доверительно, с особым теплым тоном, с улыбками, что ему тоже их недоставало, что он с радостью принимает их приглашения на обед, и старые связи официально возобновлялись - как будто ничего не изменилось за эти бесконечные месяцы, когда мир двигался вперед, а он - нет.
        Но все время, пока Марвик вел эти ленивые разговоры и вспоминал свои интуитивные способности очаровывать собеседника, он задавал себе вопрос: «А вам известно, какого дурака я свалял? У вас хватит мудрости скрыть это, если известно? Потому что я тоже не смогу вас пощадить».
        Прошел почти час, когда его ожидание закончилось. Потому что через двустворчатые двери клуба в вестибюль вошел Бертрам.

* * *
        Месть - термин не описательный. Это категория, в которой открываются тысячи возможностей, начиная от умеренного оскорбления на улице (изменившееся лицо, социальная смерть) и заканчивая лезвием, перерезающим горло, яремную вену, - горячее, мокрое убийство. Дикари расписывают себе лица кровью врагов. В этом что-то есть. Но враги с перерезанным горлом не могут говорить, а Аластеру нужны ответы.
        Бертрам, разумеется, ошибочно принимает его за джентльмена. Бертрам не думает, что у него может быть нож, иначе он не согласился бы составить Аластеру компанию в коридоре, где становилось тем темнее, чем дальше они отходили от столовой комнаты. Бертрам доверял благовоспитанности своего врага. Глупец!
        Но как только Аластер зашел в комнату следом за ним, как только он повернул ключ в замке и они оказались лицом к лицу, он заметил, что Бертрам взглянул на ситуацию с другой точки зрения.
        Он побледнел. Сделав шаг назад, сунул руку в карман.
        - Это твой выбор, - сказал Аластер.
        Бертрам помедлил. А затем пробежал рукой по пуговицам своего жилета, словно это он всегда и хотел сделать.
        - Герцог, - безучастно промолвил он. Никаких намеков на старую дружбу, хотя было время, когда он каждый вечер обедал в доме Аластера, фамильярно называл его «Марвиком» и наклонялся к Маргарет, когда они вместе смеялись над какими-то шутками.
        Причин для жесткости было немало. Теперь Аластер видел, как могут ослабить человека обрывки воспоминаний: трещина здесь, трещина там - до тех пор, пока стена не разрушится, и ярость, не имеющая больше преград, выплеснется наружу и сокрушит все на своем пути.
        Но совершить месть, сохраняя за собой место в этом клубе, столик у окна, а еще и брата, и получить прощение Элизабет (это необходимо, если он не хочет потерять брата) - ради одного этого Аластер не полезет к себе в карман, оттягиваемый весом кинжала, который, в чем герцог был уверен, сделает свое дело аккуратно, пролив минимум крови.
        - Сядьте! - сказал он.
        Когда-то Бертрам исполнял приказы с необычайной готовностью. Заискивающие манеры Бертрама, который был на пятнадцать лет старше Аластера, делали его немного жалким и даже - что за ирония! - придавали ему вид человека надежного. Заслуживающего доверия.
        Но Бертрам изменился с тех пор, как приложил руки к власти.
        - Нет, - сказал он. - Я не сяду. И я рад, что вы захотели поговорить. У меня есть кое-что, что вы захотите услышать.
        - Я уже достаточно слышал от вас, - отозвался Аластер. Он был абсолютно спокоен. Сценарий замечательный. - Благодаря письмам, предназначенным для моей жены. Но вам же известна поговорка о ребре Адама. То, что принадлежало ей, теперь мое. И так далее.
        По лицу Бертрама пробежала мимолетная улыбка.
        - Разумеется. Насколько я понимаю, вы в восторге от себя, потому что я тоже получил ваше письмо.
        - Да? Я не посылал вам писем.
        Бертрам сел.
        - Вас удивит, что ваш прихвостень тоже это отрицает. Ага, вижу, вы удивлены. Неужели вы действительно считали, что я пойду сам? - Он усмехнулся. - Вы действительно считали, что эти документы подлинные? Их составила ваша жена - по сути, это была ее идея.
        Бертрам заслуживает того, чтобы перерезать ему горло - за то, что он посмел упомянуть Маргарет. За то, что с такой небрежностью говорит о том, что должно стать его позором и бесчестьем.
        Но Аластер продолжал держать руки по швам, его лицо оставалось непроницаемым. Насколько он понял, Бертрам был уверен, что сделал удачный ход.
        - Я не понимаю, - сказал Марвик. - Вам придется мне все рассказать.
        Бертрам вздохнул.
        - Стоит ли? Все эти грязные тайны, которые вы собирали, вообразив, что это дает вам некое превосходство, - что вы собирались с ними делать? Вы и вправду вообразили, что благородные люди будут поддерживать шантаж? - Он покачал головой. - Маргарет была со мной согласна. Это просто не сделано. А если бы у вас хватило… пошлости попробовать… что ж, думала она, а я с нею соглашался, как удобно было бы, если бы ваш шантаж был направлен против вас же. Если бы доказательства, которые вы собирали, на самом деле оказались сфальсифицированы, а вы когда-либо попробовали бы воспользоваться ими, именно вас назвали бы мерзавцем.
        Аластер держался очень спокойно. Папки с материалами по Бертраму, которые украла Оливия Джонсон… это о них он сейчас говорит.
        - Они были фальшивыми, - тихо произнес Аластер.
        - Вы глупец! - Бертрам начал краснеть. Рыжие никогда не могут скрыть такое интересное и пикантное чувство триумфа. - Разумеется, они были фальшивыми. Неужели вы в самом деле считали, что я настолько глуп, чтобы ввязываться в сомнительные сделки с землей? Но нет, вы вообразили себя куда умнее. Таким образом вы погубили сами себя, Марвик, поскольку, как вы догадываетесь, не я назначил сегодня ту встречу. От моего имени на нее отправился Скотленд-Ярд.
        Аластер почувствовал, как что-то внутри него шевельнулось - быстро, но ощутимо, из-за чего сместился центр тяжести.
        - Понятно, - кивнул Марвик.
        Чувствовать свою правоту - чувствовать интуицию, правота которой подтвердилась с такой безумной горечью, а потом, после всего, оказаться не правым, оказаться полным слепцом: Оливия не лгала о своих намерениях.
        Она попыталась использовать документы для того, чтобы шантажировать Бертрама. «У нас с вами общий враг», - сказала она.
        Испытал ли герцог облегчение? Почему? Аластер глубоко вздохнул, потому что внезапно почувствовал опьянение, хоть не допил своего вина.
        Бертрам истолковал его вздох, как признак отчаяния.
        - Да, теперь-то вы понимаете, как все было. И ради собственного же блага вы должны верить в то, что достаточно платите своему человеку, чтобы он мог выдержать допрос. Потому что, когда он расскажет о вашей роли в этом деле, что подумают окружающие? Что вы наняли человека, чтобы он шантажировал меня документами, которые вы подделали. Полная гибель, Марвик! Вы станете невероятным посмешищем! Да, надеюсь, вы очень хорошо заплатили своему человеку.
        Глядя на Бертрама сейчас свежим взглядом, Аластер заметил важные детали, на которые прежде и не подумал обратить внимание: квадратная челюсть этого человека. Его необычный рост. И его волосы - морковно-рыжие даже в полутемной комнате.
        Марвик почувствовал, что кривится его губа. Аластер кое-что знал о том, как человек наживает себе врагов. Но дела Бертрама, должно быть, еще чернее, чем он предполагал.
        - Возможно, вы правы, - промолвил он. - Но мне интересно знать, догадались ли вы, что нанятый мною прихвостень может быть женщиной, рыжей, по имени Оливия.
        Бертрам тихо вскрикнул. А затем вскочил со стула и бросился к двери.
        - Нет! - Схватив Бертрама за плечо, Аластер развернул его. А затем, испытывая огромное чувство удовлетворения, сжал руку в кулак и ударил Бертрама в нос.
        Бертрам упал.
        Аластер возвышался над ним, тяжело дыша. Костяшки его пальцев заныли - давно уже он не испытывал столь приятного чувства. По крайней мере после той ночи в библиотеке.
        Он помотал головой, прогоняя это воспоминание.
        - Умер? - спросил он.
        Ответа не было.
        Встав на колени, он нащупал пульс Бертрама - бьется. Очень удобно: это даст ему отличную фору.
        - Не бойтесь, - проговорил Аластер, поднимаясь. - Я хорошо позабочусь о вашей дочери.

* * *
        Аластер играл важную роль в составлении проекта некоторых мер в судебной реформе. Следуя за начальником тюрьмы по заплесневелому коридору, он спрашивал себя, о чем думал раньше. Очень удобно, когда пенитенциарная система находится в такой зависимости от взяточничества и коррупции.
        Из осторожности начальник тюрьмы сначала заглянул в отверстие в двери, прежде чем отпирать замок. Интригующе. Во время ареста Оливия наверняка произвела на него впечатление. Судя по официальному отчету, она размахивала его пистолетом, урожая снести чью-нибудь голову.
        Эта история очень правдоподобна. И чудесная система, которая у них тут работает, - ложь, деньги, плесень.
        - Оставьте нас, - сказал Аластер.
        Тюремщик что-то промычал, а затем пробормотал нечто невнятное, словно собирался вступить в спор. Как изобретательно! Аластер выражением лица дал понять, что он думает о подобной перспективе.
        Тюремщик закрыл рот и убрал ключ в карман.
        - Когда закончите, сэр…
        - Ваша светлость, - тихо поправил его Аластер.
        - Просто позвоните, - добавил тюремщик более подобострастным тоном. Он кивнул на маленький колокольчик, висящий у двери. - Караульный придет открыть замок.
        Аластер подождал, пока стихнут шаги начальника тюрьмы. Колокольчик, железная дверь, отвратительный запах отбросов и сырости, узкая щель для подглядывания - настоящее средневековье. Прикоснувшись к засову, герцог ощутил под рукой слой холодной, липкой слизи.
        Аластер толчком распахнул дверь. Через мгновение, когда его глаза привыкли к полумраку, он услышал, как Оливия вскрикнула.
        - Вы пришли!
        Ее приветствие сбило Аластера с толку. Благодарность в ее голосе задела какой-то маленький, нежный и уязвимый уголок в его душе. Привыкнув к темноте, Аластер увидел, что Оливия стоит в двух футах от него - вся грязная, с прилипшей к юбкам соломе, а на ее раздувшейся правой щеке темнеет синяк.
        - Как вы узнали, что я здесь? - хрипло спросила она.
        - Это не важно.
        «Она размахивала пистолетом, - сообщил ему начальник тюрьмы. - И угрожала убить каждого, кто попробует к ней прикоснуться».
        Теперь Аластер понял причину той болтовни. Испытывая нехватку настоящих убийц, возможно, даже каннибалов, публика постесняется говорить о том, что в полиции избили женщину.
        Аластеру стало стыдно. Того, что полиция, святая обязанность которой защищать, позволяет себе ударить девушку… Его обожгло презрением.
        Герцог едва сдержал желание подойти к ней, приподнять ее подбородок и в тусклом свете, проникающем в камеру через окно, осмотреть ее глаза, чтобы убедиться в том, что они не тронуты. Она его обворовала. Сделала из него глупца. Лгала ему. Она этого заслужила. Не его дело - защищать ее.
        - Я могу вам помочь, - заявила Оливия. - Теперь вы мне верите?
        Герцог почувствовал, как изгибается его губа - в нем поднималась животная реакция на эти слова. Она может помочь ему? Она решила в одиночку справиться с Бертрамом. И теперь видит, как все повернулось.
        «… если бы вы показали им хотя бы половину той своей сущности, которую демонстрируете мне, то Бертрам, возможно, не стал бы проблемой, с которой я должна справиться».
        Аластер понял ребячливость собственного гнева. Он устал от того, что Оливия повергает его в смущение.
        Руки Оливии нервно сжали складки на юбках.
        - Пожалуйста, - сказала она. Костяшки на ее пальцах были сбиты в кровь. Она ударила кого-то кулаком? Или - живая картина этого внезапно предстала перед внутренним взором Аластера - они волокли ее? Может, она хваталась за гравий, за стены, чтобы спастись…
        Марвик заскрежетал зубами.
        - Очень хорошо, - пробормотал он. - Скажите мне, Оливия, почему мне не следует оставлять вас тут, чтобы вы здесь и сгнили?
        Ее губы задрожали. А потом силы внезапно оставили ее. Оливия упала на солому, но прерывистое дыхание, вырывавшееся из ее груди, сильно смахивало на облегчение. Но он же не обещал помочь ей! Он должен сообщить ей об этом.
        Однако вместо этого Аластер тоже опустился на колени и взял ее под локти.
        - С вами все в порядке?
        - Чьи это слова? Чье беспокойство?
        - Да, - прошептала она.
        Герцогу захотелось крепче сжать ее руки. Потому что к нему неожиданно пришло понимание: это он беспокоится о ней. Она является предметом его тревоги. Он больше не собирается прятаться в темноте, потому что она вывела его из тьмы. И он не будет скрываться даже от себя самого.
        Черт возьми! Она же воровка! Она обманула его! Обокрала!
        Но это Оливия вывела его в сад. Продемонстрировала Аластеру такую отвагу, какой ему оставалось только восхищаться.
        Издав какой-то сердитый звук, он отпустил Оливию.
        - Не лгите мне, - сказал он. - С ложью покончено. Или вы будете говорить мне правду, или вообще ничего не говорите. Итак, скажите мне: с вами все в порядке?
        Оливия сглотнула - шумный звук в пересохшем горле. Ее взор метнулся от Марвика к двери, пробежал по маленькой камере, и в ее взгляде появилось какое-то странное выражение недоверия, как будто она только что поняла, где находится, но не верила своим глазам.
        - Да, - неуверенно пробормотала она. - И я расскажу вам… все. Но быстрее! Как только Бертрам поймет, что я здесь…
        Ее неприкрытый страх задел какую-то струну в душе герцога. Он услышал внутри себя звук, полный ужаса и удивления, и этот звук эхом разнесся по всему его телу. Как он умудрился не заметить ее страх раньше? В своей спальне, где он был груб с нею, ему показалось, что она боится его. И только сейчас Марвик понял, что ошибался.
        Он никак не мог осознать это. Она так боится Бертрама? Когда-то Аластер не мог понять, почему его жена выбирала себе таких любовников - и больше всех его недоумение вызывал Бертрам, - и вот теперь он не мог понять страха Оливии. Перед герцогом она даже ни разу не дрогнула. А вот теперь при одном лишь упоминании Бертрама задрожала.
        Марвик снова схватил ее за руки. Его пальцы сжались на ее гладкой коже; ему хотелось ощупать ее в поисках не видимых глазу ран, потому что она лгунья, и он не может поверить ни единому ее слову, даже ее заверениям в том, что с нею все в порядке.
        Их глаза встретились. Конечно, от него она взора не отведет.
        - Скажите мне, почему вы так боитесь этого мерзавца? - спросил герцог. - Что, по-вашему, он может сделать с вами?
        Оливия подняла вверх лицо, показывая ему подбородок Бертрама, волосы Бертрама, которые спутавшимися кудряшками липли к ее вискам. Но глаза у нее были свои, цвета океанской лазури, голубизны пророческих небес, безоблачного лета.
        - Он убьет меня, - прошептала она. - Однажды он уже пытался это сделать.
        Аластер выпустил ее. Отшатнулся. Это абсурдно! Да Бертрам от одного удара рухнул без сознания. И она считает его убийцей? Человек не убивает собственное дитя.
        Но не мог же Аластер спорить с ней из-за этого. Ее уверенность в этом проявилась в цвете лица, в отчаянии, наполнившем глаза. Видеть Оливию в таком состоянии, после того как она ни разу не вздрогнула перед ним…
        Аластер протяжно вздохнул. Ярость, смущение, удивление… - его обуревали разнообразные чувства, но он был не в состоянии осмыслить ни одно из них.
        Он понял, что пытается нащупать еще один вариант развития событий. Но в голове не было ничего, кроме интуиции, его прогнившей интуиции, которой хотелось разбить что-нибудь. Или связать Оливию, закутать ее в газ и запереть где-нибудь, где он сможет изучать ее до тех пор, пока не поймет… что-нибудь. Что-то важное, чему он пока не может дать имя.
        Аластер заставил себя посмотреть на нее. Это нетрудно. Вот оторвать о нее взгляд - это совсем другое дело. «Кто ты?»
        Чего-то не хватает.
        - Где ваши очки?
        - Они их раздавили.
        К Марвику снова вернулся гнев, он кипел, обжигал его. Как глупо: чтобы хорошо видеть, очки ей вовсе не нужны.
        Отвернувшись, он ущипнул себя за переносицу. Понял, что смотрит на дверь. С этого места она еще больше казалась реликтом древних эпох. Потеки ржавчины походили на кровь. Вмятины на ней появились - его внутренний взор оценивал эту возможность - в тех местах, где прошлый узник снова и снова бился о дверь головой, изнывая от желания выйти отсюда.
        Господи, почему Оливия так одинока? Как случилось, что она благодарна видеть его здесь? Каким образом ее чертов папаша допустил, чтобы она попала в такую переделку?
        Аластер отвернулся. Оливия явно взяла себя в руки - она приосанилась, подняла голову. Она не будет умолять его. Даже ее глаза перестали молить. Она просто смотрела на него - решительная, готовая услышать его вердикт.
        Аластер протянул вперед руку. Ее губы приоткрылись. Она схватила его за пальцы, и он рывком поднял ее - так просто. Оливия, конечно, не пушинка, но не такая тяжелая, как должна бы быть. Ее кости должны быть сделаны из железа, иначе что же еще поддержит ее смелость? Которая может пристыдить генералов. Императоров. Профессиональных пиратов.
        Если кто и может сломать ее волю, так это он. А не Арчибальд чертов Бертрам.
        Аластер вывел ее из камеры, мимо промолчавшего колокольчика, и повел по коридору. В караульном помещении начальник тюрьмы собирался играть в карты с одним из своих головорезов. Завидев Аластера, тюремщик встал.
        - Как же так, ваша светлость? Что это такое? Эта женщина - узница Короны…
        Аластер уронил руку Оливии, не обращая внимания на то, что ее пальцы хватались за него, что ему пришлось отдернуть ее руку, чтобы выступить вперед. Что-то в его груди дрогнуло, когда он почувствовал, что она так близко подступила к нему. Это совсем на нее не похоже.
        - Эту женщину задержали без оснований, - заявил он. - Пистолет у нее был мой, она несла его на починку.
        Тюремщик вспыхнул.
        - Ничего себе, история! - воскликнул он.
        Аластер ощутил, как его губы искривились в какой-то странной улыбке. Начальник тюрьмы отступил на шаг.
        - Вы сомневаетесь в моих словах? - спросил герцог.
        Тюремщик вопросительно посмотрел на своего приятеля, но тот сделал вид, что полностью поглощен перетасовкой карт.
        - Я… Возможно, вам неизвестно, ваша светлость… Но эта женщина занята очень нехорошим делом - она шантажирует лорда Бертрама…
        - В самом деле? Вы хотите сказать, что Бертрам, состоящий в кабинете премьер-министра, обманут служанкой другого джентльмена?
        Тюремщик неловко переступил с ноги на ногу.
        - Такие подробности мне неизвестны, но в обвинении…
        - Да, вам надо будет непременно прочитать его. Думаю, газеты будут счастливы его напечатать. Какая любопытная забава! Пожалуй, весьма нелепая для Солсбери. Но только члену парламента следует сообщить об этом, прежде чем весь Лондон начнет смеяться над тем, какого дурака он свалял. Вы сами известите его об этом или это сделать мне?
        Начальник тюрьмы издал несколько невнятных звуков. Наконец он выдавил:
        - Да это шантаж!
        - Правда? - Аластер разглядывал собственные ногти. - А я-то предполагал, что шантаж по крайней мере требует разбитого лица. - Он поднял глаза. - Или мою горничную избили без причины?
        - Возможно… была совершена какая-то ошибка. Она болталась в том месте, где преступник назначил встречу… Хотя, возможно, это просто совпадение.
        - Вот с бароном это и обсудите. А пока… - Аластер приподнял одну бровь. - Прочь с дороги!
        Начальник тюрьмы сглотнул и чуть сдвинулся в сторону, освобождая им выход на улицу.
        Глава 14
        В караульном помещении Марвик смотрел на начальника тюрьмы, как хищник смотрит на какую-то новую пищу. Его улыбка должна была обнажить клыки. Но как только они вышли из тюрьмы, он вновь стал самим собой. Молча усадив Оливию в карету, он в мрачной тишине устроился на противоположном сиденье.
        Оливия смотрела в окно, потому что попросту не знала, какими глазами смотреть на него. Целых четыре дня она пестовала своей гнев на герцога. Но как только он вошел в камеру, все ее усилия пошли прахом. Он спас ее. Как она может снова разбудить свое чувство обиды? Прежде Оливия думала о том, каково это - иметь такого друга, как герцог. Теперь она знала, что это означает свободу - в буквальном смысле слова. Герцог Марвик мог вытащить человека из Ньюгейта с такой же легкостью, с какой другой мог обрушиться с угрозами на нищего за то, что тот занимает место на тротуаре.
        Оливия смотрела на суету дневного транспорта. Как странно, что солнце на небе все еще светит! Ей казалось, что она пережила целое столетие, а то и больше, сплошного кошмара, с тех пор как она утром вошла в Сент-Джеймс. Оливия прикоснулась к щеке - та была горячей и мягкой.
        - Вот. - Марвик пересел на ее сиденье, взял ее за подбородок и повернул его к свету. От близости и смелости герцога она замерла.
        Оливия еще не совсем забыла о том, как он прикасался к ней в спальне. Если он сделает это еще раз, - черт с ней, с благодарностью! - Оливия ударит его.
        Но через мгновение он отпустил ее и вновь сел на свое место.
        - Да, это отвратительно, - спокойно промолвил он. - Палкой били?
        - Всего лишь кулаком.
        Всего лишь. Она поежилась. Оставаясь на месте, Марвик рассматривал Оливию. Он был слишком широкоплеч и длинноног, чтобы им обоим хватало места. Его бедра касались ее бедер, его колено упиралось в ее грязные юбки. Потому что за каждый дюйм, который она ему уступала, он, без сомнения, намеревался отвоевать милю.
        Впрочем, Оливии нравилось чувствовать его тело рядом со своим. Это не было желанием - для этого она слишком измучилась. Но герцог высок, силен, он обладает властью - из такого человека получается очень хороший щит. Защитник… Оливия попыталась остановить поток мыслей. Он не рыцарь. Но он спас ее из тюрьмы, так что на некоторое время она позволит ему толкать себя, как ему вздумается.
        При повороте карета накренилась на бок. Выглянув в окно, Оливия увидела удаляющиеся контуры пивной «У Суона и Эдгара». Но в дом Марвика надо ехать другой дорогой!
        - Куда мы направляемся? - спросил она.
        - Вы скоро узнаете. Они говорили, что вы целились в них из моего пистолета. Это правда?
        - Нет, конечно! - Оливия и не знала, что полиция может быть такой жестокой. Она ожидала Бертрама возле дома птичника в парке Сент-Джеймс. К ней подошел пожилой полицейский и ударил ее по лицу. - Они не сказали ни слова. Они даже не спросили моего имени. Они смотрели на меня, угрожали, и я ощутила… - Она нервно усмехнулась. - А потом, неожиданно…
        - Бертрам, должно быть, выдал им какую-то награду.
        Так он теперь верит ей? Оливия ощутила, как ее охватывает чувство облегчения, и она сразу ослабла, словно опустилась в горячую ванну.
        - Да, думаю, вы правы. - Как чудесно, что наконец появился кто-то, кто понимает если и не все, то достаточно для того, чтобы разглядеть самые черные вещи. Наконец она не единственная, кто видит их.
        Но когда Оливия повернулась к Аластеру и увидела его выражение, охватившее ее облегчение тут же испарилось. В его лице не было ни капли симпатии. Ни откровения, ни понимания. Он смотрел на нее так, как кошка наблюдает за мышиной норкой - прищурив глаза, составляя свои мрачные планы.
        - Что мне с вами делать? - спокойно спросил Аластер.
        Оливия сглотнула.
        - Вы могли бы поблагодарить меня, - сказала она. - Если бы не я, вы, вероятно, по-прежнему сидели бы в своей спальне.
        Его губы сжались.
        - Как вы можете опять говорить об этом? Да вся эта кампания была разработана для того, чтобы вам было проще совершить кражу. Разве это не так?
        - Она действительно… началась по этой причине, - призналась Оливия.
        Он посмотрел на нее с легкой, насмешливой улыбкой.
        - А потом? Мое благородство взяло над вами верх?
        Что Оливия может сказать, чтобы он ей поверил - или в чем ей хотелось бы признаться? «Вопреки здравому смыслу вы постепенно начали… нравиться мне?»
        Он будет смеяться над этим до слез. Или - что еще хуже - примет ее признание за очередную ложь и выбросит Оливию из кареты.
        - Вы меня обворовали, - продолжал Марвик, глядя перед собой немигающим взором. - Вы мне лгали, вводили меня в заблуждение, рылись в моих вещах, которые использовали потом для того, чтобы шантажировать пэра Британии. Вы согласитесь, что все это ставит меня в трудное положение?
        Глаза Оливии стали как-то странно покалывать. Господи, неужели она заплачет? Как унизительно. Она приложила руку к лицу, надеясь, что герцог подумает, будто ее беспокоит боль в щеке.
        - Если вы сейчас отдадите меня ему…
        Марвик пренебрежительно фыркнул.
        - Если бы я хотел это сделать, я бы не стал пачкать туфли о тюремную плесень. Скажите, зачем вам понадобилось шантажировать его?
        Она уронила руку - пусть смотрит на нее. Пусть увидит, что она говорит правду.
        - Я хотела, чтобы он отстал от меня. Он приставал ко мне, преследовал меня - целых семь лет… Однажды он нанял… он нанял команду частных следователей.
        Они едва не поймали ее. Тогда она уже три года как работала на своем первом месте у вдовы банкира в Брайтоне. И тогда же она впервые сбежала ночью.
        - Но почему? Чего он от вас хотел?
        - Понятия не имею! Его одержимость в преследовании меня никогда не имела смысла. Если бы я знала, в чем дело, то, честное слово, обязательно сказала бы вам.
        - Тогда скажите мне вот что. - Аластер откинулся на спинку сиденья и положил на нее руку, чтобы было удобнее. - Кто он вам?
        Оливия прикусила губу. Они подбирались к самой сердцевине тайны, о которой она никому не рассказывала.
        - Вы должны понять: в последний раз, когда этот человек поймал меня, он… пытался задушить меня.
        Лицо Марвика потемнело.
        - Но вы убежали, - заметил он.
        - Да, мне повезло. Я здесь никого не знала, так как только что приехала в Лондон.
        Она четыре дня ждала, что Бертрам приедет в Кент на похороны ее матери. В конце концов, когда ждать дольше стало невозможно, пришлось проводить церемонию без него. Во время долгой болезни матери Оливия составляла планы на будущее - нашла школу машинописи, написала туда письмо с просьбой принять ее. Она не хотела быть такой же, как мать. Ее жизнь не будет зависеть от его прихотей. Когда похороны закончились, она ушла из церкви прямо на железнодорожную станцию.
        Когда Оливия приехала в Лондон, Мур ждал ее на платформе. «Его светлость пожелал, чтобы я убедился, что вы благополучно устроились», - заявил он. А потом, по дороге в отель, который оказался вовсе не отелем…
        - Он выбросил меня из кареты и оставил умирать, - проговорила Оливия. - Это было семь лет назад. Тогда все началось.
        Марвик изучающе смотрел на нее, но его живой взгляд оставался непроницаемым.
        - И вы действительно не знаете, почему он вас преследует? - спросил он.
        - Нет.
        - Я же сказал, чтобы вы не лгали.
        Оливия отшатнулась к окну.
        - Я не…
        - Он - ваш отец, - промолвил Аластер. - Маленькая деталь, о которой вы умолчали.
        У нее перехватило дыхание. Так он знает?!
        - Сходство между вами очевидно, - заметил он. - Стоит только присмотреться.
        Помоги ей, господи! Прижавшись лбом к стеклу, Оливия закрыла глаза.
        - Я бы предпочла быть похожей на дьявола, - сказала она. - Хотя, возможно, Бертрам и сатана - одно и то же существо.
        - Скажите мне ваше настоящее имя.
        - Холлидей, - прошептала она. - Это фамилия моей матери.
        - Которая была родом из Восточного Кента, - добавил он.
        Оливию удивило, что герцог это помнит. Она кивнула.
        - Оливия Холлидей, чья мать родом из Восточного Кента. - Голос герцога звучал так, будто он ей не верит.
        - Да!
        - Вы уверены? - сурово спросил он. - Или есть еще другие имена, которые вы сочтете нужным назвать мне?
        Оливия попыталась говорить таким же резким тоном - таким, который сможет разрезать застрявший в ее горле комок.
        - А мне и в голову не приходило, что вы из тех, кому нравится пинать побитую собаку. Как просто!
        Несколько мгновений он молчал, а потом сказал:
        - Посмотрите на меня!
        Глубоко вздохнув, Оливия открыла глаза. Из одного глаза выкатилась слеза. Наклонившись, Аластер, лицо которого по-прежнему носило мрачное выражение, вытер ее большим пальцем.
        - Вы будете со мной честной, - приказал он. Его тон был абсолютно равнодушным. - Вы не собака. Но с вами обошлись жестоко.
        Его слова даже можно было с натяжкой назвать добрыми. Чего не скажешь о его прикосновении. Он снова погладил ее щеку - грубо, с нажимом, словно ее слеза каким-то образом оскорбляла его.
        - У нас с вами общий враг, - произнес Марвик. - В этом вы были правы. И я намерен погубить его. - Он помолчал, а его палец глубоко впился в ее щеку над припухшим синяком. - Но, пожалуйста, имейте в виду: я еще не решил, что делать с вами.

* * *
        Аластер смотрел на свою руку, прикасающуюся к лицу Оливии. Невероятно, что у нее такая мягкая кожа, хотя характер под этой кожей стальной. Это несоответствие сердило герцога. Это казалось ему доказательством того, что лживость - это ее сущность, полученная в наследство от отца, в точности как и некоторые черты ее внешности.
        Почему она сейчас плачет? Это сбивало его с толку, приводило в ярость, ведь она плачет в его карете, хотя не плакала даже в тюрьме. Как будто это он мерзавец.
        Он отпустит ее. Карета поехала медленнее, когда они свернули на Брук-стрит. У Марвика тут была квартира. Когда-то ее занимал его брат, но сейчас она пустовала. Квартира отлично подходит для его цели.
        Оливия тихо сидела рядом с ним. Если она плакала, то делала это беззвучно. Он не будет смотреть на нее. У нее опухшая щека, вот и все. Синяк пройдет.
        - Итак, теперь вы меня ненавидите, - тихо произнесла Оливия. - Как это удобно. Словно все, что я для вас сделала, больше не в счет, потому что я вас обманула.
        Марвик стиснул зубы. У него была причина для ненависти. В своей прошлой жизни он бы нипочем не простил Оливии ее преступления - этого не позволила бы его гордость.
        Но сейчас его жгла вовсе не гордость, а безрассудство Оливии. Ее глупость поражала его. Кто она? Одинокая женщина. Без семьи, которая могла бы прийти ей на помощь. Она абсолютно одинока! Несмотря на это, несмотря на огромный риск и отсутствие спасательного круга, она взялась за дело. А что, если бы Аластер был другим человеком? Любым другим человеком? Мужчиной, чья честь не была бы расколота его покойной женой на мелкие части с такой яростью, что он больше не тревожился о том, чтобы ее беречь? Будь он другим, она осталась бы в Ньюгейте. Она замахивалась очень на многое, но при этом у нее почти не было способов защиты. Вот это жгло его.
        - Справедливо это или нет, - безучастно промолвил он, - но ваша судьба теперь в моих руках. Потому что, как вы сегодня убедились, вы бессильны. А я - нет. - По сравнению с ней, его власть была беспредельной. Разве она этого не видела? Тогда как же она осмелилась пойти против него?
        - Должно быть, это приятно, - с горечью произнесла Оливия.
        Экипаж остановился.
        - Пойдемте. - Распахнув дверцу, герцог вышел наружу. Оливия могла и сама спуститься на тротуар.
        Но когда ее нога ступила на лесенку, Марвик выругался, взял Оливию под локти и аккуратно поставил на землю.
        Она не стала его благодарить, и это был правильный поступок. Тепло ее рук жгло ему ладони. Ей не следует быть такой мягкой. Она должна быть твердой как железо. Аластер вспомнил, какой увидел ее в саду, вспомнил ее лицо, когда она приближалась к нему…
        Он выпустил ее.
        - Следуйте за мной, - бросил герцог. Он не хотел смотреть на нее.

* * *
        Через неприметную дверь Марвик провел Оливию в кирпичное здание, расположенное в какой-то паре сотен ярдов от отеля «Кларидж». Разве не здесь умерла его жена? Оливия смутно припоминала, что об этом говорила Элизабет, а та, в свою очередь, услышала это от лорда Майкла.
        Наверху узкой, скрипучей лестницы Оливия отступила в сторону, чтобы герцог смог отпереть дверь. Они оказались в простой холостяцкой квартире из двух комнат с небольшим количеством мебели. В передней комнате, большей по размеру, стояла узкая кровать, стул и письменный стол. Туалетный столик был покрыт тонким слоем пыли. Здесь давно никто не жил.
        Разумеется, у Марвика могли быть ключи от любого количества комнат в Лондоне. Он владел большой частью города - Оливия видела записи о доходах от ренты в его хозяйственных книгах.
        - Садитесь! - сказал он.
        Поскольку он стоял возле единственного стула, она села на кровать. Ее голова пульсировала. Слезы не помогли. Почему она плакала? Оливии хотелось ударить саму себя. Она не слабая!
        Сапоги герцога гулко застучали по половицам, когда он подошел к окну и запер ставни. В комнате тут же стало темнее.
        - Смотрите-ка, - устало проговорила Оливия. - Вы возвращаетесь к былому.
        - Вам пошло бы на пользу поменьше шутить. - Его сапоги опять застучали, когда он направился к ней, чтобы сесть на стул. - И все же скажите мне, будь вы на моем месте, как бы вы отнеслись к такому предательству?
        Возможно, он хочет убить ее.
        Нет. Она не верит этому. Но при мысли об этом Оливии пришла в голову чудовищная мысль, от которой она похолодела: быть может, он возвращается в прежнее состояние. Когда-то давно его предали, и это свело его с ума - временно. Теперь, с его точки зрения, история повторяется. Так почему же Оливия надеется на его прощение?
        В конце концов он ее не спас. Он просто зарезервировал ее наказание за собой.
        Желчь жгла горло Оливии. Она зажала рот рукой, внезапно подумав, что ее вот-вот вырвет.
        - У ваших ног стоит ночной горшок, - сказал герцог. - Вы можете им воспользоваться.
        Она быстро наклонилась. Рвота была такой сильной, что Оливия вмиг ослабела, ее кожа стала липкой. Раковина находилась в ближайшем углу. Прополоскав рот, Оливия тяжело дыша, снова села на кровать.
        Аластер подошел к ней, его лицо слегка прояснилось. Когда он протянул руку к Оливии, она отдернула голову, но отказа он терпеть не собирался. Схватив Оливию за подбородок, герцог повернул к себе ее лицо. Они смотрели друг другу в глаза.
        - Вы случайно не ударялись головой? - Судя по его голосу, все это ему сильно надоело. - Ваши зрачки даже мне кажутся слишком расширенными.
        Оливия была рада его враждебности. Так проще. Если прошлое не важно - если он намерен забыть его, то и она тоже может забыть. Ни к чему испытывать чувство вины за то, что она сделала.
        - Со мной все хорошо, - сказала она. - Отпустите меня.
        Его рука упала. Герцог встал, глядя на нее.
        - Я намерен предоставить вам очень простой выбор.
        - Как хорошо сознавать, что у меня появится выбор.
        - О, у вас уже был выбор, и не один. Вы могли остаться в Ньюгейте, например. Те документы были фальшивыми. Вас отдали бы под суд за их изготовление.
        Она заморгала.
        - Что?! - воскликнула Оливия. - Фальшивыми? Это вы подделали их?
        На лице герцога промелькнула тонкая улыбка, когда он снова садился на стул.
        - Бертрам подделал, будучи в сговоре с моей покойной женой, - ответил Марвик. - И если бы я когда-то воспользовался ими, то превратился бы во всеобщее посмешище.
        Оливия несколько мгновений обдумывала его слова.
        - Выходит, я и от этого вас спасла, - наконец сказала она.
        Наклонившись вперед, Марвик оперся о локти.
        - А вам не кажется, что вы описываете себя чересчур розовыми красками?
        - А вы используете чрезмерно черную, - парировала Оливия.
        Он прищурился.
        - Это не важно. Вас обвинят за их изготовление. Вас будут судить за мошенничество, изготовление фальшивок и вымогательство. И я сомневаюсь, что суды будут относиться к вам так же снисходительно, как отнеслись бы ко мне. И это ваш единственный шанс.
        Он пытался ее запугать, и это ему очень хорошо удавалось. Оливия отчаянно пыталась напомнить себе, что запугивания герцога всегда опережали его действия.
        - А другой выбор? - спросила она.
        - Повиновение. - Это слово просвистело в воздухе, как кнут. - Вы представляете для Бертрама интерес. И это делает вас ценной для меня.
        Оливия выдохнула.
        - Вы понимаете, что вообще не оставляете мне выбора?
        Скрестив перед собой ноги, он побарабанил пальцами по бедрам.
        - Где же ваша хваленая хватка, мисс Холлидей? Это и есть выбор. Просто один из вариантов вам не очень-то нравится.
        Он ее наказывает. С одной стороны, она этого заслуживает, но с другой - он всегда был великодушен. Он мог бы оставить ее гнить в Ньюгейте.
        Но это только его точка зрения. А она уже устала думать о его будущем.
        - Что вы понимаете под повиновением? - спросила она. - Чего вы от меня потребуете?
        Он насмешливо улыбнулся.
        - Того, что потребуют обстоятельства.
        Оливия задумалась.
        - Вы имеете в виду обстоятельства вашей мести Бертраму?
        Он обдумал ее слова. А потом очень внимательно и оскорбительно обвел взором ее тело от головы до кончиков пальцев ног.
        - Каким безумцем сделало бы меня это, - промолвил он. - Требовать такого от вас! Подумать только, кому-нибудь могло бы прийти в голову, что меня привлекают вероломные женщины. - Он слегка улыбнулся. - Хотя это возможно.
        Оливия заскрежетала зубами. С одной стороны, все будет ясно.
        - Я совсем не такая, как ваша жена. Я не обманывала вас ради собственного удовольствия. К вам это не имело никакого отношения, неужели вы не понимаете? Или вы так глупы и тщеславны…
        - Итак, вы продолжаете протестовать. Очень хорошо. - Сунув руку в карман, он вытащил карманные часы и положил их перед собой. - У вас есть пять минут, чтобы рассказать мне вашу историю. Если я буду удовлетворен рассказом, мы обсудим подробности моего предложения. Если же нет… - Марвик тихо прищелкнул языком, выражая сожаление. - Властям неизвестно и половины того, что вы натворили. Вдобавок к изготовлению фальшивок и вымогательству, существует еще дело о вашей краже у меня.
        Оливия не сводила с него глаз. Ему не удалось запугать ее, когда она была его служанкой. Так почему позволять ему это сейчас? Гордость требовала от нее иного.
        - Не только это, ваша светлость, - промолвила Оливия. - Вы еще забыли мою кражу у жены вашего брата. Я была ее секретарем - вам это известно? Все эти письма… Я украла их у нее. Кстати, ради хороших отношений, дайте ей шанс тоже предъявить мне обвинение. И может, еще леди Риптон? - Она должна быть уверена, что он никогда ни в чем не обвинит Аманду. - Потому что это я написала за нее фальшивые рекомендации. Почему бы вам не связаться и с ней?
        Судя по затянувшейся паузе, Марвик был поражен ее словами. Оливия получила от этого немалое удовольствие.
        Но потом герцог промолвил, пожимая плечами:
        - Хорошо, вы сказали мне часть правды, стало быть, учитесь говорить ее. Что ж, начинайте свой рассказ, мисс Холлидей. Время идет.
        Откинувшись на спинку стула, Аластер сложил руки на животе. Он напоминал критика-скептика, приготовившегося смотреть второсортное представление.

* * *
        Пять минут на то, чтобы рассказать ему все. Оливия задумалась. Это был вызов, который с пугающей ясностью показал ей, как аккуратно вся ее жизнь может уложиться в рамки клише, - жизнь незаконнорожденного ребенка.
        - Бертрам познакомился с мамой, когда она была очень молода, - начала Оливия. - Когда я появилась на свет, ей было всего шестнадцать. Он поселил ее в деревушке Алленз-Энд - там он ее… держал. Точнее, нас. Недалеко оттуда у него было поместье, но он арендовал для нас коттедж у местной семьи.
        Аластер наблюдал за ней молча. Между рейками ставен в комнату проникал свет, оставляя на лице Оливии полоски тени; ее глаза сверкали в этом свете.
        - Бертрам и мама были очень счастливы, пока я была маленькой. - Оливия помолчала. - Думаю, и я тоже. - Деревня Алленз-Энд расположена у притока реки Медуэй. Там была яблоня, на которую можно было забираться, сад, в котором она пряталась, и вся местность, которую можно было исследовать. Маме деревня Алленз-Энд казалась раем. Но именно она наиболее остро почувствовала на себе презрение ее жителей.
        - Он любил ее, - продолжала Оливия. - Правда, любил - в те ранние годы. И должно быть, был добр ко мне, потому что я… у меня очень смутные воспоминания о том времени, очень смутные, но я называла его папой… Он качал меня на коленях… - Оливия почувствовала, что ее рот невольно скривился.
        - И что же изменилось? - Аластер говорил так тихо, что она едва его слышала. Она больше не хотела вспоминать Алленз-Энд. Пока она была ребенком, местные жители относились к ней хорошо, но когда она подросла, они стали демонстрировать ей то же презрение, которое демонстрировали ее матери. «Какова мать, такова и дочь».
        Как интересно понять, что ее воображаемая деревня, место, в котором она хотела бы жить, так напоминало то, из которого ей так отчаянно хотелось уехать.
        Оливия, нахмурившись, опустила взгляд.
        - Что изменилось? - переспросила она. - Разумеется, он женился. На американке.
        - Наследнице состояния Бэрингов, - бросил Марвик.
        Оливия кивнула.
        - Я помню его первый визит после этого. Я поняла, что случилось что-то важное, потому что он привез мне подарок - не книги или новое платье - к таким вещам я привыкла, а куклу, фарфоровую куклу из Парижа, самую восхитительную куклу, какую только можно себе представить. У нее были настоящие волосы, почти такого же цвета, как у меня…
        Ей никогда не нравился цвет ее волос. Некоторые деревенские дети называли ее «Имбирной девчонкой», и это не было комплиментом. Но когда она была маленькой, Бертрам называл ее волосы прекрасными. «Самый редкий и красивый оттенок», - говорил он.
        Оливия тряхнула головой.
        - Кукла была одета в платье - точную копию платья от Уэрта, которое тот сам и сшил. Представить даже не могу, сколько она стоила. - Оливия пожала плечами. - Я играла ею несколько дней. Я обожала ее. Но потом я набралась решимости и разбила ее.

* * *
        Глядя на ее грустное, задумчивое лицо, Аластер почувствовал, как в его груди что-то дрогнуло. И это ощущение никак не вязалось с той ожесточенной смелостью, о которой она ему говорила.
        - Вы ее разбили? - изумленно переспросил он.
        На ее губах промелькнула усмешка.
        - Мне тогда было всего семь лет, но я сразу признавала взятку, если сталкивалась с ней.
        Герцог невольно представил Оливию девочкой - веснушчатая, с выпуклыми коленями и невероятно серьезным выражением на худеньком личике. Она кладет любимую куклу в грязь и заносит над нею камень.
        - Стало быть, у вас была на то причина?
        - Ну-у… К тому времени… - Она вздохнула. Аластер не сводил с нее глаз. От этих вынужденных признаний ей захотелось спать. Он ждал, опасаясь того, что Оливия вот-вот зевнет.
        Но когда она взяла себя в руки, он расслабился.
        - Должно быть, мама увидела объявление о его женитьбе в газетах, - быстро проговорила она. - Но как только он приехал и подарил мне куклу, они начали ссориться. Тем же вечером он уехал на станцию, и я так огорчилась, ведь обычно он оставался у нас на неделю или даже больше, и я… - Ее лицо скривилось. - Я всегда ждала его приезда. Но он уехал, а на следующее утро мама забрала меня, и мы тоже уехали.
        - Потому что он женился на другой.
        Оливия покачала головой.
        - Я знаю, что это бессмысленно. Он должен был унаследовать титул. А она была дочерью фермера. Он не мог жениться на ней.
        Но в голосе Оливии звучало какое-то раздражение, даже, пожалуй, злоба, и это не понравилось Марвику.
        - Любовь заставляла вступать в мезальянс и более великих людей, чем Бертрам, - заметил он.
        Опустив голову, Оливия задумалась.
        - Так выходит, вы любили свою жену?
        Аластер вздохнул.
        - Вам, должно быть, хотелось умереть. Это так? Как интересно.
        Их глаза встретились. В скудном свете ее кожа казалась сверхъестественно безупречной, словно это был фарфор, а не кожа. Тонкий, хрупкий, который для правдоподобия покрыли россыпью веснушек. Должно быть, она очень похожа на ту куклу, которую разбила.
        При мысли об этом Аластер ощутил беспокойство. Ему стало интересно, замечала ли сходство сама Оливия. А если замечала, то было ли у нее при этом хотя бы мгновенное ощущение того, что она разбивает саму себя?
        Ни один ребенок не должен воспринимать подарок как взятку. Но герцог знал, какими мудрыми могут стать дети - собственные родители тоже преподали ему этот урок.
        - Думаю, вы действительно ее любили, - тихо промолвила она. - Мне кажется, вы ответили бы на этот вопрос очень коротко, если бы ответ дался вам легко.
        Ее отвага уже не должна была удивлять его. Но Аластер все еще не мог понять, как она это делает - столь неожиданно распределяет баланс силы между ними, что он вынужден отвечать, чтобы доказать свою точку зрения и чтобы она поняла его.
        Правда, он уже научился наклонять чашу весов в свою сторону. Встав, он подошел к кровати. Когда он сел рядом с Оливией, она замерла.
        - Слишком поздно для беспокойства, мисс Холлидей. - Он протянул к Оливии руку и сунул ее под тяжелую копну волос. Волосы стали рассыпаться и были именно такими шелковистыми, какими он их запомнил, - волосы цвета огня. Он собрал их в кулак, но они были такими густыми, что не помещались в него. А потом Аластер потянул их вниз - так, чтобы ее голова чуть-чуть запрокинулась наверх.
        - Так перерезают горло ягнятам, - произнес он. - Вам это известно?
        Ее взор нашел его взор, ее глаза расширились, ресницы затрепетали. Он пугает ее. Это хорошо. Герцогу надо было знать, что он все еще на это способен.
        - Из вас вышел бы неважный мясник, - отозвалась Оливия.
        Храбрится до самого конца. Ему сразу стало стыдно за то, что он запугивал ее.
        Марвик отпустил Оливию и позволил ей принять более естественное положение.
        - А почему вас интересует, любил ли я ее? - спросил он. - Только не говорите, Оливия, что у вас возник интерес ко мне. - Он провел большим пальцем по контуру ее уха и с удовлетворением услышал, что у нее чуть сорвалось дыхание. - Это что-то, не имеющее отношения к вашим воровским целям? Наверняка пример вашей матери научил вас не целиться так высоко.
        Дернув головой, Оливия пересела подальше от него.
        - Жестокость вам дается очень хорошо, - промолвила она. - Из-за этого ваша жена старалась избегать вас?
        Аластер продолжал восхищаться ею.
        - А вы и вправду не понимаете, когда вас побеждают?
        - Да? - Она пожала плечами. - Однако я еще не закончила свою историю.
        - Но ваши пять минут истекли.
        Герцог услышал, что она перестала дышать. А потом, закрыв глаза, Оливия опустила голову.
        - Отлично, - сказала она. - Делайте, что хотите.
        Его внимание приковала полоска голой кожи на ее шее. Такое уязвимое, нежное местечко.
        - Что хочу… - задумчиво повторил Аластер. Он бережно провел костяшками пальцев по ее шее, скользнул к подбородку и осторожно повернул к себе ее лицо.
        Оливия вспыхнула, но глаза не открыла.
        - Я ничего не чувствую.
        - Я же вижу ваше лицо, - пробормотал он. - И вижу, что вы лжете.
        Она нахмурилась.
        - Ничего вы не видите.
        - Я вижу все. - Его пальцы спустились вниз по ее руке и нащупали хрупкие кости запястья; ее пальцы спрятались от него - она сжала руку в кулак.
        Он выпрямил их по одному - очень осторожно, потому что пальцы вообще очень легко ломаются, а ее пальчики, к тому же, слишком элегантны, чтобы испортить их. Как любопытно: он тысячу раз представлял, что мог бы сделать с Маргарет, если бы узнал о ее изменах, пока она была жива. Но ни в единой из своих мрачных фантазий он не прикасался к ней вот так.
        Оливия - не Маргарет. И ее предательство совсем иное.
        Это открытие задело его нежно, как легкий ветерок.
        Подняв руку, Марвик положил ладонь ей на голову.
        Как странно, что он может с такой легкостью обхватить ее. Нелепо, неправильно, что вся ее живость, вся сила ее страсти должны содержаться в такой маленькой и аккуратной головке.
        Какая часть его гнева - потому что он все еще был зол, да, только гнев в нем соседствовал с восхищением, - направлена на нее, а какая - на него самого? Теперь - даже теперь - он видел в ней смелость, упорство, решительность, достоинство…
        Если все это правда… если отделить их от ее предательства… как он может не желать этих достоинств?
        - Итак, ваша мать любила Бертрама, - промолвил Марвик. - И вы полагаете, что я любил свою жену. Означает ли это, что вы считаете нас одинаковыми глупцами?
        Между ее бровей появилась морщинка.
        - Мама не была глупой. Она была всего лишь…
        - Она была в замешательстве, - подсказал герцог.
        Оливия открыла глаза. Они смотрели друг на друга. Невидимая липкая сеть накрыла обоих, кутая их в многозначительное, тяжелое молчание. Вот что было замешательством чистой воды: каждого из них каким-то таинственным образом влекло к яду другого.
        Аластер убрал волосы с ее бровей. Ее зрачки были по-прежнему устремлены на него. Теперь за нее отвечал он. Что бы с нею ни случилось, это будет дело его рук.
        - Вас все еще тошнит?
        Она отрицательно помотала головой.
        - Отлично. - Аластер наклонился к ней. И прижал свои губы к ее рту.
        Оливия резко вздохнула, но не отодвинулась назад.
        Он легко поцеловал ее, а затем чуть передвинулся, чтобы его щека коснулась ее щеки. Он станет автором ее судьбы - не случайность, не несчастный случай, не Бертрам и никто другой. Марвик тихо зашептал ей прямо в ухо, а его рука побежала вниз по ее спине:
        - Когда ваша мать ушла от него, куда она увезла вас?
        - В Шепвич, - прошептала Оливия. - Туда, где живет… ее семья. - Аластер чувствовал, как ее мышцы пытаются напрячься от его прикосновений, как осторожное нажатие здесь и легкий массаж там заставляют их расслабиться, а ее - следить за своими вздохами.
        - И что же случилось в Шепвиче? - Он потерся о ее щеку как кот. Пусть почувствует царапанье его щетины.
        - Это было… - казалось, она перестала дышать, - не самое счастливое воссоединение.
        - Ага! Стало быть, они вас не приняли?
        - Они прогнали нас.
        Грустная история, но едва ли необычная. Он взялся зубами за мочку ее уха и слегка прикусил его. Лизнув, он ощутил соль на ее коже.
        - И что вы сделали дальше?
        - Мы… мы вернулись в Алленз-Энд. Вам обязательно так ко мне прикасаться?
        Аластер замер, его ладонь теперь лежала на ее пояснице, а пальцы слегка прикасались к ягодицам.
        - А как вы хотите, чтобы я к вам прикасался?
        Он почувствовал, как Оливия сглотнула. Но не сказала ни слова.
        - Вы хотите, чтобы я вас трогал?
        По ее телу пробежала дрожь.
        - Я хотела бы…
        - Меня не интересует, чего вы хотели бы, - перебил он ее. - Я спрашиваю, чего вы хотите?
        Ее грудь стала вздыматься от глубокого дыхания. А потом, очень медленно, Оливия опустила лицо в ямку между его плечом и шеей.
        - Мне бы хотелось не хотеть этого, - очень тихо произнесла она.
        Аластера охватило безумное торжество. Он крепче сжал ее поясницу.
        - А потом? - спросил он. - Что было потом? После того, как вы вернулись в Алленз-Энд?
        - Ничего. - Ее губы касались его кожи, когда она говорила, и все его чувства собрались и сконцентрировались на этой точке. - Дальше между ними так ничего и не наладилось. Он стал приезжать… гораздо реже. А когда приезжал, они проводили вечера в ледяном молчании. - Я не могла понять…
        Марвик закрыл глаза и прошептал:
        - Почему она вернулась к нему?
        - Нет. Она не возвращалась. Я не могла понять и… до сих пор не понимаю, почему он вернулся к ней? Почему продолжал приезжать - год за годом? Он был так… обижен. Как будто у него не было никаких шансов.
        Она говорила все бессвязнее. Аластер поглаживал ее спину плавными, успокаивающими прикосновениями.
        - Быть может, он испытывал к ней непреодолимое влечение, - промолвил он. - Если бы мы могли узнать, что именно это было, то, возможно, помогло бы это нам.
        - Не знаю, что… - Оливия ненадолго задумалась. - Вообще-то есть одна вещь - последняя запись в ее дневнике: «Правда спрятана в доме». Но я не знаю, что это означает.
        Аластер ответил не сразу. Потому что, когда они сидели рядом и он ощущал ее близость, в нем появилось какое-то странное чувство.
        Выходит, что он все-таки не такой, каким был его отец. Аластер отгоняет порочные мысли и нехорошие желания, но все равно скоро возьмет Оливию. И все же он не такой, как отец. Отец никогда не хотел какую-то определенную женщину. А Аластер хотел именно эту. Его охватило чувство собственности.
        - Мы должны поехать в Алленз-Энд, - сказал он. - И выяснить, что имела в виду ваша мать.
        Но Оливия ему не ответила. Повернувшись, чтобы посмотреть ей в лицо, Аластер увидел, что она заснула у него на плече.

* * *
        Оливия проснулась в темноте. Полусонная, она попыталась прислушаться к болтовне слуг в коридоре, но вместо этого услышала приглушенный шум транспорта, словно он раздавался на большой улице. Где она?
        В тюрьме! Она резко села. Марвик ее спас! Куда он ушел?
        Тут она заметила узкую полоску света под дверью, ведущую в заднюю комнату. Оливия смотрела на нее, пытаясь собраться с мыслями. Кажется, она много месяцев не спала так крепко.
        Последнее, что она помнила, - это то, как она сидит, прижавшись лицом к его коже. Неужели она так и уснула? И он ее не разбудил…
        Ее охватила сладко-горькая тоска. Оливия глубоко вздохнула, чтобы отогнать ее, и почувствовала запах тюремной плесени.
        В кувшине у умывальника все еще оставалось немного воды. Встав, Оливия тихонько направилась к нему. Вода оказалась не слишком холодной. Намочив полотенце, она протерла им лицо. Но что же делать с грязью под рукавами и нижними юбками? Частицы тюрьмы, источающие отвратительный запах, по-прежнему покрывают ее кожу.
        Испытывая чувство отвращения, Оливия подняла юбки и протерла лодыжки и колени. Но этого было недостаточно.
        Она оглянулась через плечо. Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Свет под дверью не дрожал.
        Оливия быстро расстегнула пуговицы на лифе. Живя в мрачной комнате ледяного доходного дома миссис Примм, она научилась мыться очень быстро. Ее корсет был сшит для работающей женщины и расстегивался спереди. Положив его рядом с раковиной, Оливия протерла полотенцем грудь и руки.
        Спина болела. Оливия вспомнила, что упала на спину, когда полисмен ударил ее. Теперь ей казалось, что это было давным-давно. Недели, месяцы назад…
        Особенно ее беспокоило одно место, прямо под плечом. Оливия изогнулась, но не могла дотянуться до него. Потеть от ужаса - она и не знала, что такое бывает, до тех пор, пока на несколько часов не осталась в одиночной камере…
        Чужая рука накрыла ее руку.
        - Позвольте мне.
        Оливия застыла. Ее корсет валялся у раковины. Она была обнажена до пояса.
        Но где же паника? Неужели Оливия просто устала от нее? Или все дело в том, что этот миг, как ни крути, неизбежен?
        Он угрожал ей. Да, она заснула в его объятиях, и он уложил ее спать. Как крепко она спала! Одно дело - спать одной, и совсем другое - спать в присутствии мужчины, который, как ей было известно, не допустит того, чтобы с нею что-то случилось. Разумеется, кроме того, чего захочет он сам.
        Быть может, безумной здесь стала она. Потому что рядом с герцогом Оливия чувствовала себя в такой безопасности, в какой не была никогда в жизни.
        Она разжала пальцы. Марвик поймал полотенце до того, как оно упало.
        Его прикосновения удивили ее: в них не было ничего соблазняющего. Он очищал ее кожу уверенными, правильными движениями, словно был сиделкой, ухаживающей за больным, или служанкой, вытирающей вазу. Когда он дошел до болезненного места под плечом, Оливия издала какой-то сдавленный звук, и Марвик остановился.
        - Стойте у раковины, - сказал он.
        - Зачем?
        В следующее мгновение она узнала ответ на свой вопрос: его большой палец нашел больное место, нажал на него и стал его массировать.
        Ее голова упала на грудь. Оливия едва сдержала стон. Под давлением его руки ее мышцы расслаблялись, становясь мягче, податливее.
        - Почему вы делаете это? - шепотом спросила она.
        - Есть такая китайская пословица, - стал объяснять Марвик. - Спаси человеку жизнь, и ты станешь ответственным за него.
        - Выходит, вы чувствуете себя ответственным?
        Он стал разминать ее плечи костяшками пальцев.
        - Я сделал для вас не больше, чем вы - для меня.
        Оливию словно молнией ударило. Именно этого признания она и добивалась. Она сыграла роль в его выздоровлении.
        - Стало быть, я прошла вашу проверку.
        Наступила еще одна пауза.
        - Я не уверен, что это была проверка для вас.
        Его пальцы в последний раз пробежались по ее плечам, а затем опустились по рукам вниз и крепко сжались прямо над локтями. Она ощутила его тепло. Теперь костяшки его пальцев были так близко к ее грудям. Они стояли молча, синхронно дыша, а вода в раковине отражала их силуэты. Герцог нависал над Оливией, но она не испытывала страха. Она чувствовала себя… защищенной.
        - Снять с вас платье? - Он говорил как-то монотонно, словно мыслил вслух и задал этот вопрос скорее себе, чем ей.
        В библиотеке Аластер пытался доказать ей, что он - человек нехороший. И теперь она чувствовала его нерешительность. Почти физически ощущала его сомнения.
        Возможно, он и не нужен ей хорошим.
        - Вы хотите сказать, что готовы помогать мне с Бертрамом? Я не имею в виду убийство, - вымолвила Оливия. - У него есть дети. - Она старалась никогда не думать о них. Как-то раз она посмотрела их имена в светском справочнике «Дебретта», но потом пожалела об этом. - И все же, вы готовы помогать мне с ним?
        В наступившей после ее вопроса паузе Оливия слышала шум транспорта на Брук-стрит, позвякивание сбруи. Который час? Ей казалось, что она плывет в этой странной удручающей темноте, зажатая между раковиной и телом Марвика позади нее - крупным и жестким. И ей не хотелось, чтобы он отодвигался от нее.
        - Похоже, что так, - подтвердил Аластер.
        Оливия повернулась к нему лицом. Здесь, в затененном уголке, она не могла хорошенько разглядеть его. Но она повернулась к полоскам света, проникающимся в комнату между планками ставен, и судя, по его невольному вскрику, он увидел часть ее тела - обнаженные груди, прямые плечи… Этого было довольно, чтобы заставить его вскрикнуть.
        - Вы прекрасны. - Голос герцога звучал сердито.
        Впрочем, если бы его голос был полон страсти, Оливия ни за что не поверила бы ему. А вот его гневу она верила. Подняв руку, она нащупала его щеку, погладила большим пальцем уголок рта. Его челюсти сжались. Марвик никогда не признался бы в этом, но Оливия чувствовала, что обретает власть над ним, и сейчас было как раз такое мгновение.
        Осознание этого пьянило ее. Пенясь, бурлило в крови. Герцог сердится, потому что хочет ее. Потому что не может причинить ей боль. Потому что - и это главное - он хочет ей помочь.
        Почему он ее спас? Почему не устроил все так, чтобы снова передать ее в руки полиции? Теперь ему известна ее история. Она не дала ему какого-то особого преимущества перед Бертрамом.
        - Думаю, вам не удалось отдохнуть, - прошептала Оливия.
        Его рука накрыла ее руку, прижала ее ладонь к его небритой щеке.
        - Не стоит проявлять такую уверенность, - отозвался Марвик. - Вы не знаете меня, Оливия.
        - Разве? - О ком сейчас, кроме нее, можно было сказать, что он его знает? И то, что она видела в нем, что в нем знала, - и этого не знал никто другой - было ему противно. Оливия понимала его. Как и ее мать, герцог судил себя куда строже, чем кто-либо другой.
        Но Оливия никогда не могла терпеть мрачное настроение - ни у матери, ни у него. Потянувшись, она нашла его губы своими губами.
        Из его груди вырвался вздох, который обжег ее рот. Марвик был очень спокоен, прижимаясь губами к ее губам. От его натянутых мускулов исходило напряжение. Его руки нашли ее талию.
        А потом он привлек Оливию к себе и впился в ее губы таким горячим и страстным поцелуем, что ей показалось, будто это возобновление чего-то, а не начало.
        «Я согласна с радикалами. Девственность меня не волнует, - сказала она как-то своим подругам в школе машинописи, дивясь про себя потрясению, который вызвали у них ее слова. - В конце концов сопротивляться мужчинам очень просто, не так ли? Но вот умудриться при этом выбрать подходящего мужчину - вот что действительно заслуживает награды».
        Никто бы никогда не сказал, что Марвик - подходящий для нее мужчина. Он чем-то напоминал Байрона - безумный, плохой и опасный.
        Но Оливия знала его так, как никто другой. Он - не тот человек, каким был когда-то; он тот, которого знает только она. И когда он сжал ее лицо ладонями, закинул ее голову назад и глубже проник языком в ее рот, вопросы мудрости стали неуместными. Оливия ответила на его поцелуй - с готовностью, жадно.
        В библиотеке он показал ей, что такое удовольствие, как оно может быть одновременно общим, личным, страстным. Удовольствие вызывал он, прикасаясь к местам, которые были известны только ей. Она снова почувствовала его - в нижней части живота. Горячая дрожь, которая, стекаясь в одном месте, превращалась в восхитительную тяжесть, жаркую пульсацию между ногами. Положив ладонь на одну из его рук, сжимающих ее лицо, Оливия ощутила его силу. И услышала тихий звук, вырвавшийся из его груди, напоминавший вздох.
        Он уже издавал такой звук, когда был с нею рядом. Она улыбнулась.
        Марвик схватил ее запястья и наклонил голову, чтобы поцеловать каждое - как вассал, приносящий дань. Глядя на то, как он это делает, Оливия на одно головокружительное мгновение почувствовала себя выше, чем он, и это ощущение было больше и мощнее, чем могла выдержать ее плоть. Судя по его собственным словам, он считал ее смелой, умной, изобретательной. И он хочет ее - против собственной воли. Да, пусть он склонит перед нею голову, пусть признает, что побежден.
        Марвик дотронулся языком до ее ладони, и Оливия мгновенно вернулась в себя и вновь стала той же простой девчонкой, прижатой к его большому телу; она льнула к его мощной груди, а человек, вытащивший ее из Ньюгейта, обнимал ее своими мускулистыми руками. И это тоже возбуждало Оливию. Она хотела находиться под его защитой. Она хотела всего Марвика.
        Он подвел ее к кровати и слегка подтолкнул. Оливия сжалась, чтобы удержать равновесие, но герцог был готов к этому. Придерживая ее затылок, он опустил Оливию на кровать, склонился над ней и впился в ее губы долгим, горячим и томным поцелуем, а сам тем временем дюйм за дюймом укладывался на нее. Те части ее тела, к которым прикасался он - грудь, живот, бедра, которые он раздвинул, чтобы лечь между ними, - начинали вибрировать от желания. Оливия чувствовала жар его живота, в котором неистово бился пульс. Тяжесть его грудной клетки. Аластер лег на нее с ленивой и умелой осторожностью, с какой ремесленник соединяет воедино части диптиха.
        Приложив губы к ее брови, Марвик прерывисто выдохнул.
        - Ты этого хочешь, - хрипло прошептал он.
        Оливия открыла глаза. Она знала, как надо его слушать, и уловила вопрос в его словах. Опершись на одну руку, герцог склонился над ней, на его лице появилось напряженное, настойчивое выражение. Оливия подняла руку, чтобы прикоснуться к его щеке.
        Как же сдержан Аластер де Грей, герцог Марвик! Как скрытен, сложен, загадочен - как необработанный драгоценный камень, который на свету может вдруг открыть свою чистоту и сияние. Свет был его тайной привязанностью, добродетелью, которую он пытался скрыть. Но он все равно вспыхивал на его лице, когда Марвик смотрел на нее. Его лицо смягчилось.
        - Ты хочешь этого? - спросил он.
        Оливия знала, что, как ни крути, в благопристойности нет ничего добродетельного. И уж точно она не придаст ей больше смелости. К тому же, судя по словам Марвика, Оливии и без того хватает отваги.
        Она погладила его щеку, поросшую щетиной. Все-таки Викерз - ужасный лакей.
        - О да, - ответила она. - Хочу.
        Выдохнув, Аластер наклонился к ней ближе, прихватил зубами мочку ее уха, погладил ее языком, а его руки тем временем порхали, как бабочки, по ее телу, и от этих прикосновений легкая дрожь пробегала то по ее талии, то по груди, то по шее. Подушечки его пальцев погладили ее подбородок. Он водил пальцами по ее щеке, как слепой водит по книге, читая шрифт Брайля.
        Руки Оливии тоже обретали любопытство. Она провела ими от его плеч к пояснице. Выпуклости его ягодиц были напряженными, неподатливыми. Она впилась в них ногтями.
        Марвик издал странный звук - не то застонал, не то вскрикнул. Прервав поцелуй, он уткнулся лицом в ее шею, и его волосы защекотали ей подбородок. Его прерывистое дыхание согревало ее плечи.
        - Минутку, - прошептал он. - Минутку…
        Оливия запустила пальцы в его волосы, удерживая его голову на месте. Где-то вдалеке часы с лязгающим глухим звуком пробили полночь.
        - Минутку… на что? - спросила она.
        Он поднял голову.
        - Я терпеть не мог твои очки, - очень тихо проговорил он. - Они действительно скрывали тебя.
        Повернув голову, Оливия поцеловала его запястье. Час назад, год назад, месяц назад он был неприкасаем. А теперь, в считанные минуты, она внезапно смогла дотрагиваться до него так, как хочет. Кто сказал, что в жизни не бывает чудес?
        Проскользнув под поясницу Оливии, его рука приподняла ее. С помощью Марвика Оливия села и позволила ему поставить ее на ноги. Ее груди, лишенные поддержки, стали тяжелыми и подвижными. Его губы приоткрылись, когда он смотрел на нее. Его большой палец прикоснулся к ее правому соску, и из ее груди вырвался стон.
        Аластер вяло поцеловал ее в губы. Его руки пробежали вдоль ее тела; подхватив ее юбки, он снял с Оливии платье, затем развязал тесемки на нижних юбках и вынул ее из них.
        - Боже правый! - выдохнул он восхищенно, отступая назад и не сводя с нее взгляда. - Ты скрывала не только глаза…
        От восторженных ноток в его голосе Оливия покраснела. Она села на край кровати, но он снова уложил ее. А потом вновь навис над ней под таким углом, что стал видеться Оливии темным безликим силуэтом, как фигура из сна.
        У ее любовника из мира грез были горячие любопытные пальцы. Они приподнимали ее груди и взвешивали их. Его большой палец очерчивал окружность ее соска, отчего по телу пробегала дрожь; в ней просыпалось наслаждение, требуя, чтобы она раздвинула ноги и рывком приподнялась ближе к нему, чтобы еще раз испытать те ощущения, которые он подарил ей в библиотеке.
        Но у Марвика были иные намерения. Он наклонил голову ниже и сжал губами ее сосок - потрясающее чувство. Оливия слышала, как он причмокивает, но от этого распалялась еще сильнее. Мягкость его губ, влажный жар - она охнула - его языка, опьянение от его легких покусываний, когда он проверял, нравятся ли ей такие ласки…
        Ее охватило пульсирующее, не терпящее промедлений желание; схватив голову Марвика, Оливия прижала ее к себе.
        - Я провел бы тут тысячу лет, - огрубевшим голосом промолвил он. - Ты хочешь этого?
        - Да. - Вот что она забыла ему сказать, вот что она должна была говорить ему все время. - Да, да!
        Но едва она произнесла это короткое слово, как оно тут же стало ложью, потому что едва он снова начал сосать ее груди, она поняла, что этого ей мало. Оливию охватывало безумие, разносящее плотский голод по дюжине разных уголков тела, каждый из которых изнывал по его ласкам. Ее рот, который нуждался в его языке, и местечко в глубине ее живота - отяжелевшее, разбухшее; уголок между ее ног, который вдруг стал казаться слишком пустым и пульсировал от страсти. Оливия хваталась за Марвика вслепую - как альпинист в горах во тьме хватается за каждый выступ, который может помочь его продвижению вперед. Массировала мускулистые бугры на его плечах, с силой нажимала на его бока…
        Сев, Аластер сбросил с себя сюртук. Затем на пол полетели его жилет, подтяжки и рубашка. Оливия уже видела его обнаженную грудь, но теперь она могла протянуть руку и прикоснуться к волнистым равнинам его живота и почувствовать, как они сжимаются, когда она касается их. Марвик схватил ее руку, слега прикусил пальцы и глубоко всосал их. При этом он смотрел ей в глаза, а прикосновение его языка и губы, крепко сжимавшие ее пальцы, обещали какое-то грешное наслаждение. Потом он провел языком по ее ладони и укусил за внутреннюю часть запястья.
        - Терпение, - промолвил герцог, и лишь тогда Оливия поняла, что сказала ему: «Пожалуйста».
        За рубашкой последовали брюки. Оказалось, что Оливия гораздо смелее, чем она могла себе представить: она села, чтобы помочь ему, и их руки столкнулись во мраке. Аластер засмеялся. Его оживленность была такой чистой и приятной, что Оливия тоже залилась смехом.
        Он был прекрасен. Длинные стройные ноги, крепкие лодыжки, мускулистые бедра… Оливия с любопытством провела рукой по его четырехглавой мышце и нащупала его волосы - гораздо более грубые, чем у нее. Ее рука задержалась на его бедре, с другой стороны которого, на стыке двух ног, в выемке, крылась та часть его тела, которая вскоре будет интересовать ее больше всего. Он дал ей имя - в библиотеке.
        Затаив дыхание, Оливия положила ладонь на его плоть.
        Аластер вскрикнул, но когда Оливия хотела отдернуть руку, он схватил ее и удержал на месте. И показал, как надо поглаживать его естество, которое оказалось невероятно твердым. Зато его кожа была такая мягкая.
        Пока Оливия исследовала его, Аластер просунул руку между их телами, чтобы найти ее бугорок. Он стал водить вокруг него пальцем и тереть его, и внезапно все звенящие в ее теле ручейки желания превратились в один яростный бурлящий поток. И та часть тела, которую Оливия сжимала рукой, неожиданно показалась ей ответом на требование ее тела. Теперь она это поняла.
        Согнувшись над Оливией, Аластер протолкнул в ее лоно палец, затем еще один. Она выгнулась дугой, и тут же пальцы уступили место чему-то более крупному, давящему гораздо сильнее. Оливия на миг ощутила боль, а потом он полностью заполнил ее.
        Изумленная, она лежала под Аластером, глядя на него в темноте и не зная, что делать.
        Уткнувшись лбом в ее лоб, он начал двигаться. С первого же толчка Оливия поняла: она и представить себе не могла, что ее ждет. Потому что она не просто чувствовала его запах, его вес, но и силу его рук, удерживающих ее на месте, мощь его бедер, даривших ей наслаждение.
        Все, что привлекало ее раньше, было неуловимым - пронзительность его взглядов, необъяснимо резкая восприимчивость, его ум, интеллект, сила. Когда Аластер вошел слишком глубоко и Оливия поморщилась, он сразу заметил это, его толчки стали менее глубокими. Когда он прикоснулся к странному, ноющему местечку, и она тихонько застонала, он услышал это и повторял то же движение до тех пор, пока ее ногти не стали царапать его спину, и из ее горла не вырвались какие-то непонятные животные звуки. Его неуловимые качества обратились в талант, с которым он занимался с ней любовью. Даже его жестокость доставляла Оливии удовольствие - она чувствовала его желание овладеть ею, его уверенную настойчивость…
        Из Оливии рвался странный, безумный, опьяняющий смех: «И вы считаете, что я вас не знаю?» Она была целиком охвачена Аластером, и он овладевал ею так, что только она сама могла понять это. Впрочем, и он знал ее - он же видел ее, познал ее. И их наслаждение было плодом взаимных усилий - ее и его вместе.
        Оливия сдавалась. Он шептал что-то ей на ухо, его щека прижалась к ее виску, а его слова были горячими и грубыми, и то, что они делали, было горячим и грубым - как и она сама. Оливия обезумела от его атаки, и ей до отчаяния не хотелось, чтобы это когда-нибудь прекратилось, потому что ее голод еще не был удовлетворен. Потому что с каждым толчком бедер его плоть задевала какое-то место в ее лоне, которое изнывало по этим коротким прикосновениям, сжималось и извивалось. Ощущения были более сильными, пугающими и прекрасными, чем те, что она испытала в библиотеке. Он собирался сломать в ней что-то, и процесс поломки стоил того, чтобы испытать мгновение победы, потому что это возрастающее отчаяние должно быть удовлетворено, должно быть…
        На один миг Оливия оказалась на краю ужасного и чудесного обрыва, слыша неузнаваемые звуки, которые вырывались из ее собственной груди, и Аластер пил их, словно это была амброзия, а он изнывал от жажды. А потом он стал шептать ей на ухо что-то такое, чего она не понимала, указания, которым она не могла следовать:
        - Давай же, - сказал он. - Давай, Оливия!
        Ее тело сотрясла конвульсия, ее жадность наконец обрела материальное воплощение. Ее внутренние мышцы сжали его плоть, требуя еще и еще, а потом… наконец… это неистовство ослабло, и она ощутила себя обессиленной, вымотанной, но насытившейся.
        Аластер издал долгий и низкий стон, а затем прижал ее к себе. Она поцеловала его плечо, соленое от пота. Он что-то пробормотал.
        - Сладость, - сказал он, погладил ее щеку, и они остались лежать рядом в ночной темноте.
        Бой часов с металлическим лязгом сообщил им, что уже половина первого ночи.

* * *
        Аластеру хотелось что-то сказать, но нужные слова ускользали от него.
        Его голос задрожит, если он все же заговорит. Он скажет что-то, о чем потом пожалеет.
        Он погладил Оливию по руке, надеясь, что она прочтет в этом прикосновении все, что женщина хочет узнать, услышать в такое мгновение, сразу после такого…
        Такого события? Нет, это слово не подходит для описания их соития. Марвику не приходило на ум ни единого слова, которое могло бы описать это. То, что между ними произошло, кажется, затронуло и его душу. Он почувствовал себя легче. Избавился от какого-то груза.
        Аластер опустил лицо на ее затылок. Ее гладкая вытянутая спина всей длиной прижималась к его груди, а ее нежные ягодицы чуть отодвинулись от него. Он сдержал желание снова соединиться с нею. Герцог глубоко вздохнул, аромат ее тела затронул в нем что-то, и это что-то вопреки здравому смыслу стало увеличиваться. Очень скоро он будет готов вновь войти в нее.
        Аластер приподнял голову, и ее волосы защекотали ему лоб. Он представил, что ее рука поглаживает его.
        Человек, который был женат, должен знать возможности тела. Но Аластер не мог сравнивать одно с другим. Оливия - не Маргарет. Две женщины, два опыта, были настолько не похожи друг на друга, что, казалось, они даже не принадлежат к одному роду. Чем еще можно объяснить его нынешнюю неловкость, вызванную полной наготой, которая не имеет никакого отношения к обнаженности его тела?
        Марвик не был уверен, что ему это по нраву. Он должен покончить с неуверенностью. Всевышний господь, неужели никогда не закончится время, когда человека перестанут тревожить неожиданные сюрпризы?
        Сейчас сюрпризом был… пот. Он был слаще, чем у Аластера хватило бы желания описать его.
        Он обхватил ее талию и затаил дыхание, когда ее рука накрыла его руку.
        Интересно, кого, по мнению Оливии, она обнимает в темноте? Человека, о котором трубили все газеты? Или безумца, который, схватив пистолет, говорил об убийстве? Но рука, которую она сейчас держала в своей руке, принадлежала совершенно иному мужчине - такому, который внезапно почувствовал себя желторотым юнцом.
        Возможно, его смятение вызвано обновлением. Он вновь постигает себя. И здесь, в постели, первый урок новой жизни был столь необычен и неожидан, что лучше его не описывать.
        Оливия перевернулась лицом к нему. Не удержавшись, он смахнул со лба ее волосы, потому что она не сделает этого для него, и, как ни странно, это помогло ему унять желание, потому что он сделал это для нее.
        Его глаза походили на темные водоемы, ее лицо - на кляксу.
        - Я никогда… не делала этого, - промолвила Оливия.
        - Знаю.
        Она выдохнула, и воздух, вырвавшийся из ее легких, обжег ему грудь.
        - Мне следовало спросить раньше… - Оливия говорила так тихо, что он едва мог расслышать ее слова. - Для меня… важно… не забеременеть. Только не так.
        Он понял ее. После ее сбивчивого рассказа о детстве, осознавал Аластер, у Оливии была причина опасаться рождения еще одной незаконнорожденной души.
        - Мое семя не попало в тебя, - сказал он. - Ты понимаешь, что я имею в виду?
        Ее голова дернулась - вероятно, то был неуклюжий кивок.
        - Тогда я в безопасности. Да?
        Как все просто… Его сердце наполнилось сочувствием.
        Что он наделал, уложив ее в постель? Эту смелую, необычную девушку, которая не показывает своей боли…
        Аластер отодвинулся, чтобы между ними появилось небольшое расстояние - не больше, чем на толщину пальца, но чересчур широко для его тела, потому что жадная плоть снова начала увеличиваться в размерах.
        - Ты в безопасности, - спокойно промолвил он. - И завтра утром мы поедем в Алленз-Энд.
        Она повернулась в его объятиях. Ее головка улеглась в ямочку на его плече. Марвик замер, лишившись присутствия духа. Ее вес был физической демонстрацией его вины. А потом, когда Оливия, вздохнув, поуютнее устроилась возле него, он начал испытывать какое-то иное, гораздо более опасное чувство.
        Она лежала рядом, доверяя ему. И ее тело безупречно подходило к его телу.
        «Все это ничего не значило, - хотелось ему предупредить Оливию. - Это было только для того, чтобы я получил удовольствие. Я ничего тебе не обещал. Я больше не из тех мужчин, которые дают обещания».
        Но, судя по тому, как обмякло тело Оливии, она опять уснула, и эти слова никак не смогли бы разбудить ее.
        Глава 15
        Поездка в Алленз-Энд из Лондона на поезде занимала каких-то два часа. Оливия помнила, насколько это открытие поразило ее. Большую часть своей жизни она видела, как ее мать - бледная и расстроенная - ждет редких появлений Бертрама. А тот, приезжая, ругался и устраивал настоящие сцены из-за того, каким утомительным было путешествие. Тогда маленькой Оливии Бертрам казался похожим на Марко Поло из ее книжек с картинками, а Алленз-Энд - конечной станцией Британского шелкового пути, добраться до которой можно было, лишь преодолев многочисленные опасности и рискуя собой.
        Даже став старше, Оливия считала, что дорога до Алленз-Энда длиннее, чем показывают карты. Для девочки четырнадцати-пятнадцати лет, в конце концов, Алленз-Энд и впрямь казался краем света, местом, в котором остановилось время, и от которого до Лондона так же далеко, как до Китая.
        Но одним унылым вечером семь лет назад она села на поезд в половину седьмого. А без пятнадцати девять кондуктор объявил, что поезд прибыл на вокзал Чаринг-Кросс. Оливия запаслась большим количество решимости и печали, которых хватило бы на путь до Китая, так что скорое прибытие в Лондон немного разочаровало ее.
        И вот теперь она возвращалась назад, в купе первого класса, которое Марвик забронировал целиком. «Чтобы мы ехали вдвоем», - сказал он. Его слова озадачили ее. Оливия представила множество причин, которые могли заставить его искать уединения во время путешествия, но все они были так или иначе связаны со страстью. Можно ли изнасиловать человека в поезде? Каким образом?
        Она бы предпочла выяснить это. Проснуться утром одной в пустой квартире было не слишком-то приятно, лишь пятнышко крови - великоватое даже для кровотечения из носа - могло служить свидетельством того, что произошло прошлой ночью. Однако в утреннем свете, после крепкого сна без сновидений, Оливия чувствовала себя настолько лучше, она настолько снова стала самой собой, что все безумные события минувшего дня - засада в парке, часы, проведенные в тюрьме, ее спасение герцогом, странные, лихорадочные минуты, последовавшие за этим, прикосновения его кожи к ее коже и, наконец, потрясенный, полный экстаз - все это теперь казалось фантастическим, полузабытым, как ускользающие воспоминания о сновидении.
        Лишь пятнышко крови говорило об обратном.
        Когда Марвик наконец вернулся, Оливия ждала… чего-то, хотя она и сама не знала, чего именно, но считала, что что-то в их отношениях должно было измениться. Однако у них почти не оказалось времени на приветствия. Он был мрачен, как грозовая туча, и держал в руках чемодан. Когда герцог открыл его, в нем оказалось платье, которое Оливия на прошлой неделе была вынуждена оставить в его доме, потому что в момент ее бегства платье находилось в прачечной.
        - Переоденьтесь, - сказал он. - У нас билеты на половину десятого. - Поэтому любая возможность каких-либо открытий (не говоря уже о робости или очередной серии разврата) была исключена из-за спешки, с которой он втолкнул ее в экипаж, и пробежки по вокзалу Чаринг-Кросс к поезду.
        И вот теперь Марвик сидел напротив нее и молча просматривал пачку газет, которые купил на платформе. Как ни странно, в чтение газет герцог погрузился на все два часа, хотя Оливии было известно, что в обычной ситуации ему не требовалось и половины этого времени, чтобы изучить все газеты, которые мог предложить ему Лондон. Он нарочно избегал общения с ней. Почему? Оливия находилась в таком смятении, что никакого путного ответа на этот вопрос придумать не могла.
        Она стала смотреть на его руки.
        Это были те самые руки - с длинными пальцами и блестящими кольцами на них (теперь на нем были три кольца - как она и предсказывала, их количество увеличивалось), - которые прикасались к ней прошлой ночью. Эти пухлые губы (сжавшиеся сейчас в угрюмую линию, хотя еще минуту назад они были совсем расслабленными) порхали по ее телу и шепотом произносили какие-то страстные слова, касаясь ее кожи. «Я бы провел тут тысячу лет», - сказал он.
        При воспоминании об этом ее груди заныли, напряглись и увеличились настолько, что корсет уже не вмещал их. Оливия глубоко вздохнула.
        Аластер поднял голову.
        - Что? - спросил он.
        Она простодушно улыбнулась ему.
        - Вы это о чем? - отозвалась Оливия.
        Он снова опустил глаза на газету.
        Снова вздохнув, Оливия стала смотреть в окно. Утро было сырым, а постоянная изморось наводила на мысль о том, что где-то закипели болота. Оливия почувствовала на себе взгляд Марвика. Но когда она подняла глаза, он снова уткнулся носом в газету.
        Оливия поерзала на сиденье, отчего в нем заскрипели пружины.
        Не отводя глаз от своей газеты, он бросил другую газету на разделявший их столик.
        Оливия уже пробовала почитать одну из газет, но была не в состоянии сосредоточиться на тексте. Но теперь ее взор послушно заскользил по заголовкам, и она подумала о том, как мало они для нее значат. Ее не интересовали взлеты и падения национального кризиса, беспорядки в Афганистане, русская угроза, голод в Египте и равнодушие какой-то безвкусной мисс.
        Оливия нахмурилась. Делал ли герцог с нею что-то прошлой ночью? Она не верила, что женская добродетель зависит от ее физической нетронутости. Так, может, он каким-то образом развратил ее на умственном уровне? Потому что сама Оливия была в состоянии думать только о нем.
        Аластер замер на сиденье, держа перед собой газету под таким углом, что она закрывала его лицо. Нахмурившись, Оливия принялась рассматривать то, что еще было открыто ее взору. Под расстегнутым сюртуком был виден его плоский живот, прикрытый жилетом в тонкую полоску. Брюки льнули к стройным бедрам и длинным мускулистым ногам, которые оказались такими твердыми, когда она к ним прикасалась, и так гнулись…
        Он водил пальцем по газетным строчкам. При виде этого ленивого, медленного прикосновения Оливия оцепенела. Этот палец побывал в ее лоне!
        И вот теперь Марвик даже не смотрит на нее! Внезапно Оливия поняла, что не может больше терпеть его равнодушия.
        - Неужели я настолько разочаровала вас? - вырвалось у нее.
        Палец герцога замер.
        - Что? - переспросил он.
        - Прошлой ночью, - уточнила Оливия. - Неужели я так разочаровала вас?
        Газета чуть опустилась, открывая его расширившиеся от удивления глаза.
        - Что? - еще раз спросил Марвик.
        Быть может, его мозг тоже был развращен.
        - Похоже, сегодня утром ваш словарный запас сильно уменьшился, - заметила Оливия.
        Марвик сложил газету, открывая все свое лицо. Похоже, дома он успел побриться. Во всяком случае, его подбородок над туго повязанным галстуком стал чистым и острым. Пальцы Оливии так и ныли от желания потрогать эту временную гладкость его кожи.
        - Вы говорите что-то бессмысленное, - спокойно сказал Аластер.
        - Но вы же так странно себя ведете! Мне кажется, это я в данной ситуации могу испытывать робость. В конце концов, это я - женщина.
        Его нижняя челюсть напряглась. Он опустил газету.
        - Не говорите ерунды!
        Его замечание было, скорее, сердитым, чем заслуженным. Оливии захотелось поозорничать.
        - Так вы не испытываете робости? - поинтересовалась она.
        К ее удивлению - честно говоря, и к восторгу тоже, - герцог начал краснеть.
        - Робости? Боже мой…
        - Вы избегаете моего взгляда, - заметила Оливия. - Вы так быстро вытолкали меня утром из квартиры. А теперь вы отказываетесь разговаривать со мной. Так может, это вы боитесь, что разочаровали меня? Но уверяю вас, этого просто не могло быть. Я не ждала многого…
        Аластер закашлялся.
        - Боже мой! - Она потянулась к отставленной в сторону чашке чая, которую принес подобострастный кондуктор. - Хотите этого? Поймите меня правильно: все было чудесно. Я имею в виду прошлую ночь.
        Он отодвинул чашку в сторону.
        - Мне не нужно никаких чертовых… - Стиснув зубы, он посмотрел на нее. - Вы нарочно дразните меня?
        - Нет. - Возможно. - Мне просто хотелось бы знать…
        Марвик провел пятерней по волосам, сбросив шляпу.
        - Вы - самая нахальная, бесстыдная…
        Оливия напряглась. «Бесстыдная», да?
        - Прошу прощения, вы считаете, что я должна притворяться, будто ничего не было? Или мне просто делать вид, что мне не понравилось?
        Аластер замер, по-прежнему держа руку на голове. А потом на его лице появилось что-то еще: он прищурился, и это придало ему вид хищника, его ноздри раздувались, а губы постепенно растягивались в легкой улыбке.
        - Нет, - промолвил он. - Притворяться ни к чему. Я чувствовал, что вам это нравилось.
        Оливии внезапно показалось, что он как-то чрезмерно вежлив.
        - Что ж, тогда…
        - Но это не изменило всего остального. - Он выпрямился и снова взялся за газету, уставился на какую-то статью, но - Оливия была готова поклясться в этом - не видел при этом ни слова. - Мы будем действовать против Бертрама вместе. Однако это все, чего вы можете ждать от меня. Разумеется, вы это понимаете.
        Его слова не должны были задеть ее. Но какая-то глупая, девчачья, безнадежная часть ее существа была задета его холодностью, и это была большая часть. Да что там - это была почти вся она.
        И это, в свою очередь, заставило Оливию оцепенеть от ужаса.
        Чего она ждала? Что он будет оплакивать собственное бесчестье и предложит ей выйти за него замуж? Но он же не собирался больше жениться. И даже если он соберется жениться, то что сможет предложить ей? Герцогство, хорошо. Оливия про себя скривила лицо. Ей нужна безопасность - вот что. Место, которое станет ее домом, которому она будет принадлежать. А не муж, который, просыпаясь по утрам, будет думать о том, как бы исправить свою прошлую жизнь - и все для того, чтобы узнать, что он женился на незаконнорожденной, которой не место в том мире, куда он хочет вернуться.
        Ей ничего от него не нужно.
        - Я бы не осмелилась пожелать большего, - холодно произнесла Оливия. - Джентльмена с таким высоким положением, как у вас? С вашими великолепными талантами? Боже, да я должна быть счастлива от того, что вы удостоили меня своим вниманием даже на час!
        Аластер, нахмурившись, посмотрел на нее.
        - Я не то имел в виду, - сказал он.
        - Да? Господи, так скажите же мне, что вы имели в виду?
        Он откинулся на спинку сиденья, не сводя с нее глаз.
        - Я не… - Судя по тому, как дернулись его губы, он был разочарован. - Я не ищу себе любовницу.
        Оливия сжала под столом кулаки.
        - Как удобно, что я так подхожу на эту роль. Как бы там ни было, а любовницам обычно платят за услуги. По крайней мере прошлая ночь была счастливой случайностью.
        - Неужели? - невыразительно спросил герцог.
        - Конечно. У меня был очень трудный день. Я была сама не своя. Но, придя в себя, я потеряла интерес к таким вещам.
        Аластер прищурился.
        - Тогда, возможно, я смогу вновь разбудить этот интерес.
        Оливию пробрала дрожь, однако она быстро отогнала волнение.
        - Но теперь ощущение новизны пропало, - сказала она.
        Опершись на локоть, он наклонился к ней через стол.
        - Мы еще не начинали, Оливия.
        Его голос сулил что-то мрачное, но Оливию это не задело. Она тоже нахмурилась и потянулась к Марвику, придвинувшись так близко, что их носы почти соприкоснулись.
        - В самом деле? Что ж, тогда мне придется еще брать уроки. Но только у кого-нибудь другого, - заявила она.
        - Черта с два! - Его рука сжалась на ее предплечье, и он рванул Оливию к себе, чтобы накрыть ее рот страстным поцелуем - с раскрытыми губами и переплетенными языками. Ее глаза медленно закрылись. Ну хорошо, может быть, еще один раз…
        Скрип открываемой двери заставил Оливию отскочить назад.
        - Подъезжаем к станции! - кислым тоном сообщил кондуктор. Осуждение в его голосе - должно быть, он видел, как они целовались, - подумалось ей, было подходящим приветствием по поводу возвращения в родной дом.

* * *
        Этим утром спящая в первых лучах солнца Оливия Холлидей казалась не старше шестнадцати лет, и Аластер встал с кровати, испытывая чувство отвращения к себе. Он погубил ее. Девушка, умудрявшаяся идти по жизни вперед, не пасуя перед тысячью опасностей, которые подстерегают женщин… Он погубил ее, и не собирается ее спасать.
        «И что?» - спросил себя Марвик, идя пешком к своему особняку. В конце концов это составляющая понятия «негодяй». Злодейство - это не просто пылающее торжество по поводу причинения заслуженной боли - это еще и тайная радость по поводу совершения несправедливости. Негодяю попросту все равно. А вот его жертве - нет.
        Но, похоже, эта жертва не знает о том, что согрешила. В самом деле, складывалось такое впечатление, что она сделана из какого-то нового вещества, невероятно и неестественно эластичного, жизнерадостного, приготовленного на химической основе, вопреки законам природы. Когда он вернулся в квартиру, она приветствовала его слишком радостно для погубленной женщины. Она, не краснея, посмотрела ему в глаза, а теперь еще и донимает его разговорами о том, почему он этого не сделал. Ничто из того, что он сделал с нею прошлой ночью, не повредило ее сверхъестественному самообладанию, на которое она не имеет права. Незаконнорожденная дочь, служанка, девушка, которая меняет имена так же просто, как шляпки.
        Он не мог ставить ей какие-то условия. Даже теперь, когда поезд со стоном затормозил, она сидела, глядя на него вызывающе. Как ей это удается? Марвик понимал источник собственной уверенности: его щитом была власть. Войдя в свой клуб впервые после перерыва, герцог почувствовал ее абсолютную силу с такой же очевидностью, с какой чувствовал кинжал у себя в кармане. Но Оливия, не имеющая ничего, шла по жизни, подняв голову так же высоко, как он, и, кажется, ничто не может заставить ее испытать чувство стыда. Как такое возможно?
        Аластер понимал, почему хочет эту женщину. Как инженер, мечтающий о каких-то новых механизмах и приспособлениях, он хотел раздеть ее, разобрать на части, изучить каждую из них и сделать ее секреты своими секретами.
        Но разве он не сделал это прошлой ночью? И все же он ни на йоту не приблизился к тому, чтобы понять Оливию. Кажется, все, чего он добился, - это еще более глубокое осознание того, что он, черт возьми, был зачарован ею.
        Эта зачарованность ослабляла его. И рождала непреодолимое влечение к ней, слишком напоминающее о вещах, с которыми герцог покончил: обязательства, долг, идеалы…
        Она - незаконнорожденный ребенок и лгунья, он ей ничего не должен.
        Ну да, он сидит тут, молча, даже не пытаясь избавить ее от смущения. Правда, она этого и требовала. Что ей от него нужно? Может, денег? Или чего-то еще?
        Деньгами ему пришлось воспользоваться, когда они сошли с поезда на станции. Для получасовой поездки в деревню им вполне подошел бы кеб, но единственным, что они могли нанять, оказалась одноконная карета, в которой пахло затхлостью, весьма напоминавшей Ньюгейт. Как только они свернули на дорогу, Марвик понял, что экипажу необходимо поменять рессоры - развалюха громыхала и раскачивалась, как детские качели.
        Он запретил себе смотреть на Оливию. Но, конечно же, смотрел. Когда карета переезжала первый мост под древней каменной аркой, которая совершенно нелепо возвышалась над тонким ручейком, Аластер не сводил с нее глаз и заметил, что выражение лица Оливии слегка изменилось. Ее губы сжались. Она побледнела.
        На что она смотрела? Сам Марвик увидел вдали только ветряную мельницу, стоящую на травянистом взгорье, а ближе, когда они подъехали к другой стороне моста, - разваливающуюся каменную церковь, веками разъедаемую солеными ветрами. Колеса загромыхали по каменной мостовой, и вся карета завибрировала.
        - Теперь уже недалеко, - сказала Оливия, повышая голос. - Надо свернуть на втором повороте, за аптекой.
        Деревня оказалась предсказуемо и утомительно живописной; магазинчики эпохи Тюдоров смешивались здесь с белеными домиками, прячущимися за частоколами, за которыми весной зацветут розы. Казалось, на улице нет ни души.
        Оливии удавалось абсолютно безучастно смотреть на открывающиеся их взорам виды. Лишь мрачное выражение лица выдавало ее. Это когда же она оставалась такой невозмутимой, если только не старалась напустить на себя равнодушие?
        - Все осталось таким же, как вы помните? - спросил Аластер.
        - Конечно, - бесцветным голосом произнесла она. - В таких местах, как это, ничего никогда не меняется.
        - Так вы недовольны тем, что вернулись сюда?
        Оливия пожала плечами.
        Герцог ощутил странный порыв гнева. Вечно она дразнит его, провоцирует, спрашивает о том, чего не имеет права знать. «Вы любили свою жену? Разве вы не вернетесь к общественной жизни?» При этом своих секретов она ему не раскрывала. Она вынуждала его вытягивать их из нее, заставляла строить догадки, блуждать в темноте.
        - Вы здесь выросли, - промолвил он. - У вас остались тут друзья?
        Услыхав этот вопрос, Оливия наградила его каким-то странным взглядом.
        - У дочери падшей женщины? - По ее лицу пробежала легкая улыбка. - Этот уголок мира очень серьезно воспринимает добродетель. Остановитесь здесь! - сказала она, наклоняясь вперед. - Вот этот дом.

* * *
        Атмосфера в маленькой гостиной с полом из падуба показалась Аластеру очень знакомой. После того, как его представили, и им подали чай, он попытался понять, в чем дело.
        Их хозяйка, миссис Хотчкисс, была вдовой человека, который сдавал дом матери Оливии. Стройная, нервная, элегантно седеющая, она то и дело забывала, как обращаться к Аластеру, и называла его то «ваша светлость», то «ваше сиятельство».
        Ее приятельница, миссис Дейл, находившаяся в доме в момент их приезда, даже не пыталась вмешаться в разговор. Ее внимание было сосредоточено на пуговице на манжете, которую она поминутно дергала со скептическим выражением лица, словно проверяла мастерство портнихи, которую надеялась уволить. А каждое ошибочное обращение миссис Хотчкисс к герцогу встречала громким выразительным фырканьем.
        Миссис Хотчкисс безумолчно болтала о судьбах и финансовом состоянии разных жителей деревни, которых Оливия, по ее мнению, должна была знать. Похоже, те были склонны к ранним смертям, финансовым крахам и несчастным случаям, к которым их приводили лестницы, лошади и колодцы. Когда терпение Аластера было уже на исходе, миссис Хотчкисс воскликнула:
        - Господи, да что я все о своем! Говорю и говорю, а о вас даже ничего не спросила, мисс Холлидей!
        - Да, - вставила миссис Дейл сухим, как высохшая за месяц каша, голосом. - Без сомнения, все дело в любопытстве.
        - Понятно, что в Лондоне вы процветаете, - весело продолжала миссис Хотчкисс. - У вас теперь такая компания! - Она бросила восхищенный взгляд на герцога.
        - Очень интересно, - опять вмешалась миссис Дейл.
        Внезапно Оливия повернулась к ней и вызывающим тоном спросила:
        - Неужели, миссис Дейл? Прошу вас, скажите, что именно вам так интересно?
        Рот миссис Дейл скривился.
        - Да я не знаю даже… Уверена, мне не хватает информации, о которой можно было бы подумать. Конечно, человека может заинтересовать, что случилось с вашим лицом. Хотя, возможно, для тех кругов, в которых вы нынче вращаетесь, это вещь обычная.
        Оливия прикоснулась к щеке с синяком. Аластер, со своей стороны, понял, почему у него появилось ощущение дежавю. Изобилие салфеточек, узкие, вышедшие из моды юбки женщин, штампованные изображения королевы в рамочках, тиканье множества часов и приятный запах увядающих рождественских венков ненадолго скрыли это, но последний раз он бывал в столь напряженной атмосфере в палате общин, когда в последнюю минуту перед очень коротким голосованием его предали.
        - Я упала, - спокойно произнесла Оливия. - Отвлеклась на чудовищное зрелище - не в Лондоне. - Она слегка передвинулась с места на место, а потом повернулась к хозяйке. - Да, - сказала Оливия миссис Хотчкисс, - Лондон обошелся со мной очень хорошо. Спасибо, что спросили.
        - И что же вы там делаете? - полюбопытствовала миссис Хотчкисс.
        Выражение лица Оливии намеренно оставалось нейтральным.
        - Я выучилась на машинистку, - сказала она. - С тех пор…
        - Так это и привело вас в компанию его светлости? - раздался позади них голос миссис Дейл. У нее были темные и блестящие, правда, совсем неглубокие глаза. - Или, может, все дело в родственных связях?
        Миссис Хотчкисс сделала какой-то резкий жест - явно пыталась незаметно остановить приятельницу. Ах! Аластер понял, в чем дело: миссис Дейл считает, что ему неизвестно о незаконном происхождении Оливии. Поэтому она настойчиво уводила разговор в этом направлении.
        Он изобразил некоторое недоумение.
        - Нет, конечно! - сказал Аластер. - Вообще-то мисс Холлидей служила секретарем у моей тети.
        - А теперь вы служите у нее эскортом. - Миссис Дейл посмотрела на него с тонкой скептической улыбкой. - Как необычайно пристойно!
        Она явно уже представила себе, что их отношения противоположны пристойным. В Средние века она наверняка первой поджигала бы хворост под костром для ведьмы. Очаровательно!
        Аластер пожал плечами.
        - Это была последняя просьба моей тетушки, которую, как я вижу, мисс Холлидей выполняет.
        Миссис Дейл приподняла одну тонкую темную бровь.
        - Удивлена, что ей понадобилась помощь для этого. Она всегда была так умна в своих делах. Должно быть, миссис Хотчкисс просто позабыла о том, - добавила она, обращаясь прямо к Оливии, - что я стала бабушкой. Какой был счастливый день, когда мой сын женился на мисс Крокер. В ней есть все, что каждый только мечтает увидеть в своей дочери.
        Ах! Марвик сразу догадался, что сын миссис Дейл поглядывал на Оливию, а не на мисс Крокер.
        - Бабушкой! - восторженно повторила Оливия. - А я-то думала, что вы уже давно прабабушка!
        Миссис Дейл сжала губы.
        - Что ж, думаю, вы приехали сюда с какой-то целью, - поспешила вмешаться в разговор миссис Хотчкисс. - Это если… если его светлость помогает вам управиться с делами, мисс Холлидей.
        Это его шанс. Аластер встал.
        - Быть может, миссис Дейл согласится прогуляться со мной? - заговорил он. - Мне бы хотелось узнать историю деревни Алленз-Энд.
        Миссис Дейл не поднялась с места.
        - Ради миссис Хотчкисс я должна оставаться тут, пока она говорит с мисс Холлидей.
        В этом заявлении содержалось с дюжину возможных гипотез - и каждая из них была оскорбительна для Оливии, а также для каждого джентльмена, который считал возможным позволить ей заботиться о его воображаемой тетушке.
        - Вы пойдете со мной, мисс Дейл, - очень спокойно промолвил Марвик, глядя в глаза рептилии.
        Рептилия пережила еще один миг внутреннего мятежа. Наконец, поджав губы, она поднялась со стула.
        - Очень хорошо. Мисс Холлидей… - Она посмотрела на Оливию. - Позвольте вас заверить, его светлость найдет, что Алленз-Энд весьма изменилась, весьма улучшилась со времени вашего отъезда.
        Она величаво вышла из дома под шелест своей старомодной тафты. Аластер помедлил мгновение и даже не подумал предложить ей руку, пока она шла к дороге.
        - Извините за это, - тихо сказала миссис Хотчкисс не ему, а Оливии. Та лишь пожала плечами.
        - Все в порядке, - промолвила Оливия. - Я и не ожидала лучшего.

* * *
        Температура на улице упала, на небе собирались серые тучи, так и льнущие к земле. Аластер смотрел на то, как миссис Дейл быстро шла по улице, а ветер кружил ее юбки. Как любопытно! Судя по его опыту, нигде и никогда не было недостатка в деревенских матронах, желающих похвастаться, что они прогуливались с герцогом.
        Он остановился у ворот, потирая руки, чтобы согреться. Рядом забеспокоились лошади, и кучер пробормотал что-то, чтобы унять их. Справа открывался панорамный вид на холмистые поля, на которых овцы щипали траву. Слева, вниз от дороги, по которой они сюда приехали, были разбросаны коттеджи и магазины. Ни дать ни взять сценка на живописном изображении какой-нибудь пасторальной идиллии, но, как догадывался Аластер, для Оливии тут был далеко не рай.
        Он услышал, как открылась дверь. Оливия была спокойной, но бледной.
        - Ничего. - Она обхватила себя руками, прячась от пронизывающего ветра. - Она живет тут уже два года. И в доме нет даже уголка, в который она бы не заглянула.
        Ее равнодушный тон встревожил герцога. В сером свете ее кожа казалась совсем обескровленной, и на ней резко выделялся синяк. И почему он не спросил утром, как ее щека!
        - Вам больно? - поинтересовался он.
        Оливия прикоснулась к лицу.
        - Это всего лишь синяк, - сказала она и рассмеялась. - Или клеймо позора - в зависимости от того, от чьего имени вы спрашиваете. Надо было мне купить пару рогов и надеть их! - Неожиданно она огляделась по сторонам. - Куда она пошла?
        - Умчалась так быстро, что мы и поговорить не успели.
        - Похоже, вас это очень огорчает. - На ее губах появилась циничная улыбка. - Можно не сомневаться - она отправилась разносить новость. Может, прогуляемся? Пусть все посмотрят на Иезавель.
        Аластер хмурился и медлил. И почему только ей хочется еще побыть в этой выгребной яме?
        - Если здесь нет ничего полезного…
        - У меня есть одна идея. - Оливия направилась вниз, по дороге к магазинам. Аластер щелкнул пальцами, привлекая внимание кучера, и кивком велел тому следовать за ними, а потом поспешил за Оливией. Когда они проходили мимо соседнего дома, он заметил, что занавеска чуть отодвинулась, как будто кто-то и впрямь, услышав новость, следил за ними.
        - «Правда спрятана в доме», - сказала Оливия. - Но этот дом никогда ей не принадлежал? - Ее профиль четко выделялся на фоне пейзажа; казалось, она не замечает, что за ними следят - и не только из дома слева, но и из дома с другой стороны дороги, где в переднем окне Аластер явно различал чью-то тень, смешивающуюся с темной портьерой. - Она имела в виду не Алленз-Энд. Мама говорила про Шепвич!
        - Возможно, - кивнув, ответил Аластер. Но он был рассеян, потому что испытывал неприятное чувство неловкости. Низко нависающее над землей небо на пару с холодным соленым ветром, прогнавшим с дороги людей, придавали этому месту забытый вид. Как тут могла появиться на свет такая женщина, как Оливия, он и представить себе не мог.
        Впереди них несколько дамочек выбежали из магазина на деревянные мостки и принялись о чем-то оживленно разговаривать. Марвик увидел на одной из них шаль с орнаментом, принадлежащую миссис Дейл.
        Казалось, Оливия пошла быстрее. Она крепко взяла его за руку и подтянула к себе - куда более смелый поступок, чем допускали приличия. Аластер опустил глаза на ее бледное лицо, не поддаваясь обману приятной улыбки.
        - Эти дурочки не стоят вашего времени, - заметил герцог.
        Ветер вырвал прядь кирпично-рыжых волос из ее прически и стал нежно поигрывать ею у щеки.
        - Верно, - согласилась Оливия. - Но теперь я выше них. И я иду под руку с герцогом. Пусть видят это.
        Еще одна порция правды - горькой и неприятной - поразила его.
        - Я хуже синяка, - пробормотал Аластер. - Вы же знаете, что они об этом подумают.
        - И будут правы, не так ли? - легкомысленным тоном произнесла Оливия. - Но я готова биться об заклад, что смогу смотреть на них, не мигая, и меня это весьма удовлетворит.
        Оторвавшись от группы матрон, миссис Дейл поспешно продолжила свой путь, а остальные дамы повернулись, чтобы поглазеть, как к ним приближаются Оливия с герцогом.
        Марвика все сильнее охватывал гнев.
        - Прекратите это, - процедил он сквозь зубы. - Зачем вы по доброй воле устраиваете спектакль?
        - Но вы же сами сказали. Я нахальная. Бесстыдная.
        Он шумно втянул носом воздух.
        - Я никогда не имел в виду…
        - Разве? - Их сапоги гулко стучали по деревянным ступеням, которые вели к променаду. - Но вы не переживайте! Вам бояться нечего. Я уверена, они с радостью отвесят вам по поклону, шаркнув ножкой. И даже если бы вы не были герцогом… Мужчин за такое никогда не ругают.
        Аластер подыскивал подходящие слова, но единственный ответ на ее замечание был прост.
        - Прошу прощения, - спокойно промолвил он. - Я говорил опрометчиво. Не подумав.
        - Разумеется. - Оливия кивком головы указала на хлебную лавку, в которой кто-то прятался в тени. - Булочник - мистер Портер - был очень добр к маме, чего не скажешь о его жене. Увидев маму на улице, она отворачивалась.
        - Глупцы! - бросил герцог.
        - По сути, добродетельные прихожане. Это миссис Портер и мисси Дейл вступили в заговор, чтобы выгнать маму из общины. У мамы не было доказательства, что ее крестили - вот с помощью чего они до нее добрались.
        Боже! Как это низко и жестоко! А еще это самый быстрый и эффективный способ изолировать человека от общества - особенно от такого маленького, как в Алленз-Энд. Шевельнув рукой, Марвик крепче сжал руку Оливии.
        Но она, фыркнув, выдернула свою руку.
        - Я была рада этому. Викарий вел невероятно нудные службы.
        Герцог заставил Оливию остановиться в двадцати шагах от уставившихся на них матрон. И вспомнил собственные слова, которые сказал ей в карете: «У вас тут не осталось друзей?».
        Никогда в жизни он не был так безрассудно жесток.
        - Я тоже был одинок, - проговорил он, - когда был мальчиком. О моих родителях сплетничали, над ним насмехались, изгоняли их из общества. Но это был не мой крест, и я не должен был его нести. И вы не должны нести чужой груз.
        На ее лице появилось какое-то жалкое, ранимое выражение - он не хотел бы вновь увидеть его. Без сомнения, в его власти позаботиться о том, чтобы Оливия больше никогда так не выглядела. Иначе к чему тогда власть?
        - Но не все были столь ужасны, - тихо продолжила она. - Викарий сказал ей, что это не важно, но мама так никогда и не вернулась в церковь. Признаться, к концу она вообще очень редко выходила из дома.
        Что-то в нем щелкнуло, он резко вздохнул.
        - Она решила не выходить из дома, - вымолвил он.
        - Вы думали, вам первому пришло в голову такое решение?
        Аластер был ошеломлен, как будто его неожиданно толкнули в стену.
        - Но вы же никогда не прятались.
        В его голосе звучала горечь? Или обычное любопытство?
        - Они не заслуживали того, чтобы прятаться от них. - Она посмотрела на матрон через его плечо. - А там стоит модистка. Бертраму приходилось привозить маме шляпки из Лондона. Мистер Арнделл их ей не продавал - его жена запретила.
        - Черт возьми, да я куплю вам все шляпки в этой деревне!
        Поморщившись, Оливия встретилась глазами с матронами, которые стояли на другом конце деревянного помоста.
        - Да не нужны мне здешние шляпки, - отчетливо и громко произнесла она. - Они все тут просто ужасные.
        Аластер повернулся, чтобы вместе с ней поглазеть на женщин. Две из них были примерно того же возраста, что миссис Хотчкисс, а третья оказалась совсем молоденькой, и можно было бы даже подумать, что она ровесница Оливии, да только кислое выражение лица делало ее куда старше.
        - Какое несчастье, - сказал он, - что эти мелкие городки умудряются собирать весь мусор.
        Старшая из матрон развернулась и, громыхая туфлями по помосту, направилась к дороге. Через мгновение молодая дамочка с кислой физиономией, подобрав юбки, направилась следом за ней.
        - О! - прошептала Оливия. - Это действительно приятно.
        Экипаж поравнялся с ними, лошадь забила копытом.
        - Вы, по сути, прошли сквозь строй, - заметил Аластер. - Давайте-ка уедем из этой преисподней.
        Оливия позволила герцогу помочь ей сесть в экипаж. Но как только дверца захлопнулась, она тут же сказала:
        - Это не было прохождением сквозь строй. Проходя сквозь строй, человек чувствует боль. А меня никогда не интересовало их доброе мнение.
        - Само собой.
        - Правда. Никогда. - Она посмотрела на Марвика со странной мимолетной улыбкой. - Только не думайте, что я хотела, чтобы они извинились за прошлое. Мне просто захотелось на минутку оказаться на месте мамы - теперь, когда я настолько опытна, что в состоянии сделать это. Но как выяснилось, я не могу. Потому что ее всегда волновало, что они думают. Когда я была маленькой, я решила, что никто, кроме меня самой, не сможет меня погубить. И только сегодня я поняла, что сдержала данное обещание. Их взгляды были мне безразличны.
        Аластер молча оценивал ее слова. Оливия действительно имела в виду то, что говорила. Это не было спектаклем или бравадой.
        - Но я бы очень хотела, - добавила она, - чтобы вы больше не называли меня бесстыдной. Потому что ваше мнение я ценю. - Она поморщилась. - Хотя, возможно, этого делать не стоит.
        - Это не было оскорблением. - Помоги ему, господи, если он еще когда-нибудь скажет это слово в оскорбительном смысле. - Я предложил вам быть настолько бесстыдной, насколько вам хочется.
        Наклонив голову, Оливия посмотрела на него с улыбкой и удивлением.
        - Правда? Но, кажется, я и впрямь удивила вас в поезде. А я бы не хотела топтать ваши нежные чувства…
        Взяв Оливию за талию, он подтащил ее к своему месту в экипаже и посадил к себе на колени.
        Она оказалась мягким, удивленным, смеющимся, вырывающимся горячим свертком в его руках.
        - Боже! - воскликнула она и охнула, теряя равновесие. Аластер удержал ее за талию, и Оливия обвила его шею руками и широко улыбалась. - Кажется, вы предпочитаете, чтобы я была бесстыдной.
        Марвик зарылся лицом в ее волосы, втянул ее запах, стал дышать ею. Пусть поселится в его легких. Пусть проникнет в каждую его пору. От нее пахло розами, но теперь он понимал, что косметика тут ни при чем - мыло в квартире было из касторового масла и щелочи. Так что этот запах был не ароматом цветочной воды, а ароматом самой Оливии, какой-то алхимической эссенцией ее странной натуры. Ее изумительной натуры. Благоухающая розами отвага, равнодушная к условностям.
        Оливия заговорила снова - на этот раз менее уверенно.
        - Думаю, что и самой себе я больше нравлюсь бесстыдной.
        У него не было ответа на эти слова. Аластер забылся, наслаждаясь ее волосами. Он потерся об Оливию, как кот, позволяя ее волосам погладить его веки, щеки. Он не просто восхищался ею. Он ужасно хотел ее, но эта жажда заключалась не только в страсти. Когда-то он хотел украсть ее надежды, но если бы он смог в течение часа походить в ее облике, ему бы это удалось - хотя бы для того, чтобы почувствовать, как такая отвага, упакованная в мягкую и ароматную плоть, может быть завоевана столь элегантно.
        Прихватив мочку ее уха зубами, он лизнул ее, отчего Оливия вскрикнула. Конечно, можно сказать, что это всего лишь страсть. Он хотел взять ее прямо здесь, войти в ее тело, заставить ее стонать. Но страсть - это всего лишь зуд, который можно удовлетворить физически. Страсть очень похожа на голод, и аппетит мужчины можно с легкостью утолить как с помощью простого хлеба, так и с помощью фуа-гра.
        А это не просто страсть. Не только его тело хотело Оливию. И ему было нужно тоже не только ее тело.
        Аластер повернул Оливию в своих объятиях, наклонил назад и, поддерживая ее затылок, провел губами по подбородку, шее, почувствовал привкус соли и сливок. Оливия задрожала. Ее тело повиновалось ему; приподняв ее, Аластер снова развернул Оливию так, что она села лицом к сиденью. Он приподнял ее грудь, погладил ее, и по ее телу вновь пробежала дрожь. Когда Марвик ощущал, что ее тело отзывается на его ласки, что-то внутри него открывалось, как ворота шлюза, и все преграды исчезали. Поток желания - пульсирующий, горячий - хлынул из его мозга.
        Он дал Оливии почувствовать легкие укусы его зубов на шее, а затем - порхающие прикосновения его языка. Она застонала. Он соблазнит ее тело и загонит его в ловушку, если не сможет овладеть ее разумом, вынудить ее показать ему все его части, с готовностью открыть его секреты. Соскользнув с сиденья, он уложил Оливию поперек. Она позволила ему опустить себя, ее тело было податливым, а цвет широко распахнутых глаз напомнил цвет небес. Дикость можно приручить.
        Аластер опустился на колени на холодный, дрожащий пол кареты, наклонился над Оливией, запечатал ее губы своими. «Говори только со мной!» Он становился хитрым, расчетливым, амбициозным и - неожиданно - ужасно ревнивым в те мгновения, когда она разговаривала с другими. Он ревновал ко всем словам, к тому уму, который Оливия расточала на тех, кто был не в состоянии оценить его, - даже к той смелости, что она продемонстрировала деревенским гарпиям, которые по слепоте своей могли принять ее за безнравственность.
        Ее закрытый рот неожиданно лишил Марвика его права на нее. Он раскрыл ее губы своими. Он целовал ее язык, ее зубы, - каждый дюйм ее рта теперь будет принадлежать ему. Его ладонь проскользнула к вырезу платья, нащупала под ним нежный изгиб груди, отвердевший пик соска, который он поцарапал ногтем, и Оливия застонала.
        - В… в карете… - Голос Оливии звучал сонно и изумленно. Признаться, Аластер не знал, как можно заниматься любовью в карете. Но до станции оставалось ехать всего полчаса. Так что он найдет способ. Он, как ученый, будет придумывать, как раскрыть ее. В конце концов она станет принадлежать ему. Ни у кого другого не будет на это шанса.
        Он стал потихоньку, дюйм за дюймом, стягивать вниз лиф ее платья, стараясь действовать очень осторожно, чтобы не порвать его. Никто больше не посмотрит на нее так, как те женщины (хоть на нее и не действовало их презрение: оно существовало в другой вселенной, из которой она вышла силой своей несгибаемой воли). Аластер высвободил груди Оливии из несносных тисков ее корсета, который - спасибо, господи! - был сшит из кожи, так что ему не пришлось возиться со шнурками и китовым усом. А потом, не сводя глаз с ее лица, он взял сосок в рот.
        Губы Оливии приоткрылись. Она попыталась прикрыть глаза тыльной стороной руки. Марвик оттолкнул руку, опустил и завел ей за спину, крепко держа: он не позволит Оливии помешать ему наблюдать за тем, как она реагирует на его ласки.
        Она издала какой-то животный стон. Да, животный - четкий, сильный и свободный. Окраской она напоминала лису, ее волосы по цвету походили на окрас зверя - красный и медный, ржавый и оранжевый, цвет солнечного света и преломленного света пламени. Посасывая ее грудь, Марвик приподнял юбки Оливии и провел руками по ее длинным, гладким бедрам. Она приподнялась, пытаясь помочь ему, но он вернул ее на место с помощью еще одного, более глубокого поцелуя. Помощь была ему не нужна. Он не сказал ей: «Лежи спокойно!», потому что не хотел, чтобы она действовала вместе с ним, - ему было нужно, чтобы она ему подчинилась, и он должен был заслужить это. «Отдайся мне!»
        Ее колени, одно из которых попало в лучи света, оказались пышными и изящными, с ямочками, которые так и манили Аластера. Он обделил их своим вниманием в ту ночь в библиотеке - грех, за который Оливия расплатилась с ним своим дальнейшим поведением. И если в нынешней горячке вспомнить ее обман, то становится понятным, что это совсем небольшое наказание за его вину, состоящую в том, что ее колени не получили от него своей доли ласк. Когда Аластер провел губами по внутренней поверхности ее берда, Оливия взвизгнула, а затем, когда карета поехала медленнее, сжала ноги.
        - Погоди! - прошептала она.
        Выяснилось, что ритм стука колес изменился лишь в связи с тем, что кучер вывел карету на более гладкую часть дороги. Аластер провел языком по стыку бедер, но они упрямились, и тогда его рука поднялась к центру этого стыка, он твердо нажал большим пальцем на прикрывавшую его курчавую поросль и сказал:
        - Дай мне это!
        Ноги Оливии разошлись в стороны.
        Нащупав разрез в ее панталонах, Марвик нежно и аккуратно потрогал влажные складки ее лона, хотя за этими нежными прикосновениями скрывалось его неистовое желание, подпитываемое звуками, которые издавала Оливия. Еще выше подняв юбки, он снова нащупал ее плоть языком. Святые небеса, казалось, он ждал столетия, чтобы вновь сделать это. Аластер лизал и сосал до тех пор, пока Оливия не прошептала: «Пожалуйста», но он не унимался, пока она не повторила свою просьбу еще раз.
        Господи, чего только он не сделал бы ради того, чтобы услышать ее мольбу! Он заставил ее сказать это еще раз, вынудил почти подавиться этим простым словом, а затем почувствовал, как ее ногти впиваются ему в спину, но этого все равно было мало. Как продлить эти мгновения? Почувствовав, что ее бедра вздрогнули, он отодвинулся и слегка подул на нее, дав телу отдохнуть после пика удовольствия, а затем снова прижался к лону губами и стал дразнить плоть. Оливия то и дело вскрикивала, но было ли этого довольно? Мерзавцы привязывают женщин к рельсам; если бы Оливия молчала или сопротивлялась, он проделал бы с ней то же самое и держал бы там, пока она не стала бы молить о пощаде, а затем совокуплялся бы с ней на рельсах, у дерева, на траве до тех пор, пока она не поняла бы, что такое - молить его о чем-то, пока полностью не усвоила бы этот урок. Но в ее запахе, в ее стонах Аластер увидел пользу для кроющегося в нем зла. Он увидел способ принять и использовать его, если это заставляет ее стонать.
        Сев, он приподнял Оливию над собой. Она вся бурлила, цеплялась за его плечи, задыхалась, краснела, ее влажные губы приоткрылись. Заметив ее язычок, Марвик приподнялся, чтобы втянуть его в свой рот, а рукой поспешно расстегнул брюки.
        Оливия обхватила его рукой. Аластер вскрикнул. Кажется, это был первый звук, изданный им. Она вела его, но ее бедра двигались неуклюже. Взяв ее за талию, он слегка передвинул ее, и тут же - ах! - ее лоно открылось для него, и он дюйм за дюймом толчками ввел в него свою плоть. Марвик чувствовал, что она становится все горячее и податливее. Ее голова упала ему на плечо, и он поддержал ее затылок рукой. «Оставайся тут!», - шепнул он ей, потому что это была самая удобная поза. Аластер направлял ее бедра, показывал, как надо двигаться, и наконец она подчинилась его ритму, стала опускаться в такт его толчкам.
        «Навсегда!» - это слово так и звенело у него в голове. Он хочет остаться в ней навсегда, чувствовать ее вес, удерживающий его на месте, держать Оливию за талию. Он будет брать ее тело снова и снова, и - помоги, господь, тому, кто попытается встать между ними, потому что их тела принадлежат друг другу. Его плоть проникла в ее плоть и крепко держит ее там. Сейчас Аластер понимал только это. Горячие влажные глубины ее тела несут в себе вызов, ответить на который может только он сам; он научит ее испытывать плотский голод, он будет использовать ее, и пусть весь мир катится ко всем чертям! У нее не будет возможности думать о чем-то еще; он будет наполнять ее так плотно, но в ней не останется места для иных мыслей.
        Просунув руку между телами, он тер ее волшебный бугорок, пока Оливия не подняла голову и не закричала. Аластер крепко схватил ее и удержал на месте, чтобы она полностью отдалась наслаждению. По ее телу побежали конвульсии, которые охватили и его плоть, и его горячее семя вот-вот было готово вырваться наружу, чтобы пустить корни в ее теле, доказать, что она действительно принадлежит ему и только ему, что она навечно стала частью его…
        «Нет!»
        Сорвав с себя Оливию, он отбросил ее на сиденье. Он не предаст ее таким образом. Уткнувшись головой в стену кареты, он начал действовать сам - двух движений оказалось достаточно, чтобы его семя излилось на пол.
        Когда Аластер, задыхаясь, повернулся к Оливии, то увидел, что ее прическа растрепана, все шпильки выпали из спутавшихся волос на колени, а юбки задрались. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга. Он был не в состоянии скрыть того, что она могла увидеть на его лице. Он не знал, что делать. Она заслуживает большего, лучшего. Но он не может предложить ей того, что она заслуживает.
        Марвик не шелохнулся, хотя желание привлечь ее к себе, осыпать поцелуями ее лицо и шею было очень сильным: поставить последнюю точку, предупредить Оливию о том, чтобы она не забывала все, что он только что показал ей. Ее тело принадлежало ему. Но что он может предложить ей в ответ?
        Он не шелохнулся. Потому что владеть ею он собирался до конца жизни - таким было его предложение. Ни одно другое исчисление времени ему не подходило. Но это абсурдно. И ему нечего больше предложить ей. Аластер не доверял себе настолько, чтобы предложить то, что было в его власти.
        - Итак? - дрожащим голосом промолвила Оливия и облизнула губы.
        Глядя на нее, Марвик испытал сладкую, горячую боль. Он был не в состоянии говорить. Когда Оливия рядом с ним, все слова теряют смысл. Все слова, которые имеют к ней отношение, - незаконнорожденная, лгунья, экономка, воровка - неправильные. Но слов, которыми можно было бы их заменить, нет. Как нет слов, имеющих какой-либо смысл, когда речь заходит о нем. Не жена. Не любовница. И не незнакомка.
        Глава 16
        Оливия плохо помнила свой единственный приезд в Шепвич, длившийся не больше одного-двух часов. Ей запомнился дом - определенно большой и пустой. Пожилая женщина, пытавшаяся усадить Оливию себе на колени. Правда, мама тут же забрала ее. И еще она помнила спор - очень сердитый, потому что мама плакала.
        В памяти не сохранились какие-то подробности, которые помогли бы Оливии отыскать дом, где провела детство ее мать. Но сам по себе Шепвич по размеру был еще меньше, чем Алленз-Энд, - не больше дюжины домишек, разбросанных на повороте песчаной дороги, и владелец главного магазина, который с любопытством поздоровался с нею и сразу ответил:
        - Семейство Холлидей? А-а, вам нужен белый дом! Это в полумиле отсюда по улице, позади него еще старый каменный сарай стоит. Вы его не пропустите. Вы - их родственница, да? У вас глаза, как у Холлидеев, и… - Он указал рукой на свой нос.
        - Да, - сказала Оливия, - родственница. - С этими словами она предпочла быстро ретироваться к карете, где ее ждал Марвик. Она сразу подумала, что в его величавом присутствии торговец едва ли разговорится.
        Оливия дала распоряжения кучеру - этот молодой человек легко соглашался ехать, куда надо, и был не против того, чтобы целый день колесить по деревням. Угрюмый Аластер, ссутулившись, сидел в карете. Очевидно, соитие оказало на них разное действие: сильно оживило Оливию, а у Марвика, как всегда, был такой вид, словно его ударили по голове.
        - Что вы думаете о моем носе? - спросила она.
        Встряхнувшись, Аластер нахмурился и взглянул на него.
        - О вашем носе в отдельности я как-то еще не думал.
        - Именно так, - с удовлетворением заявила Оливия. У нее был достаточно прямой нос - возможно, чуть великоватый для истинной красоты. Но она считала, что в остальном он ничем не примечателен. - Но торговец в магазине заявил, что он выдает во мне родственницу Холлидеев.
        Оливия и не думала, что ее слова станут для герцога каким-то открытием, но они явно заинтересовали его. Наклонившись вперед, он стал рассматривать ее нос так пристально, что через мгновение она занервничала и подняла руку, чтобы скрыть от него свой нос.
        - Нос как нос, - промолвила она. - И не говорите мне, что это не так.
        Уголок его рта изогнулся.
        - Да я бы и не посмел, - проговорил Аластер. - Очень красивый носик, я бы сказал.
        Уронив руку, Оливия внимательно посмотрела на него.
        - Ну и комплимент! Я передумала: мой нос должен стать восьмым чудом света!
        Снова помрачнев, герцог отодвинулся в угол кареты.
        - Я и раньше говорил вам комплименты.
        - Да? - Оливия пожала плечами. - Очень хорошо.
        - Говорил.
        Она не видела причины начинать спор. Оливия выглянула в окно, внезапно почувствовав нервную дрожь в животе. Эта узкая часть Кента - последняя лента плодородной земли, за которой почва становится соленой и песчаной, была землей ее предков. Ровные зеленые поля до бесконечности тянулись под серым небом вдаль. Если эти люди - Холлидей - попытаются захлопнуть дверь у нее перед носом, Оливия не станет плакать. Но если бы не… интерлюдия на этом самом сиденье, она бы сильно разозлилась на них. Вместо этого она поручит Марвику холодно потолковать с ними и припугнуть.
        - Я говорил вам, что вы прекрасны, - сказал он.
        Оливия удивленно посмотрела на него.
        - Да, конечно. Но это было во время… - Она почувствовала, что краснеет. Любопытно: человек может делать какие-то вещи, не испытывая стыда, но говорить о них он не в состоянии.
        Марвик понимающе улыбнулся.
        - Это считается, - заявил он. - Но я готов повторить свои слова, если вы отнеслись к ним скептически: вы прекрасны, Оливия.
        Оливия нахмурилась, не понимая, зачем он это говорит.
        - Вообще-то нет, - сказала она.
        - Да, - упрямо повторил он. - Вы красивы.
        Да что за ерунда!
        - Мы с вами оба знаем, что такое красота. - В ее голосе зазвучали язвительные нотки. Ей вовсе не хотелось, чтобы он относился к ней покровительственно. - Красивой была ваша жена. Она была самим воплощением красоты.
        Оливия нарочно решила упомянуть о Маргарет. Она надеялась, что на этом разговор прекратится. Однако Марвик всего лишь пожал плечами.
        - Да, на нее было приятно смотреть, - промолвил он. - Но она не была красивой.
        Оливия невольно улыбнулась.
        - Но это смешно! Может, вы хотите сказать, что в фонарном столбе тоже есть красота? - Она прикоснулась к своему подбородку. - Безупречный квадрат?
        Глаза Аластера следили за ее рукой.
        - Ваш подбородок говорит о решимости, - сказал он. - И о смелости. Да, эти качества характера красивы.
        - Я говорю о своей челюсти.
        - Ваша челюсть кажется мне именно такой.
        Оливия почувствовала, что ее охватывает смущение. Неужели он серьезно говорит такое на полном серьезе? На вид он вполне серьезен. И смотрит на нее без тени улыбки.
        Неожиданно Оливии стало не по себе под взглядом Аластера. Она снова повернулась к окну. Если он насмехается над нею…
        - Очевидно, я кажусь вам привлекательной, - ответила она. - Да, я довольно мила, в этом нет сомнения. У меня есть все зубы. Но это все нельзя назвать красотой. Вот что я хочу сказать.
        - Самообладание, - промолвил герцог. - Достоинство. Замечательные качества. Я вижу их в вашей прямой спине. В вашей осанке.
        Неужели все это так заметно? Оливия никогда этого не понимала. Она зарделась от совершенно незнакомого удовольствия, порожденного, по сути, отрицаемым ею тщеславием.
        - Я - пятый герцог Марвик, - сказал Аластер. - А также граф Бекден и барон Уэллзли. Я обладаю многими качествами, но я не глуп.
        Оливия подняла глаза на облака.
        - Гибкость, упругость, - продолжил он. - Их можно увидеть в вашем подбородке. - Потом он сухо добавил: - Разумеется, эти качества граничат с упрямством, но все хорошие черты превращаются в изъяны, если злоупотреблять ими.
        Оливия бросила на него быстрый, насмешливый взгляд.
        - Ну да, как, например, такая манера делать комплименты, что они больше смахивают на критику, - вымолвила она.
        Аластер улыбнулся. А она снова посмотрела в окно, но на сей раз - затаив дыхание в надежде (как это смешно с ее стороны!), что он может продолжить.
        Марвик так и поступил.
        - В живом, меняющемся цвете ваших волос есть страсть, - пробормотал он. - Каждый раз, глядя на них, я вижу какой-то новый оттенок. Я насчитал по крайней мере девять.
        Он пересчитывает оттенки ее волос?
        - В ваших бровях виден ум. Если вы хмуритесь, в них появляется задумчивость, когда вы пытаетесь определить, серьезно ли я говорю. А я говорю серьезно. Вы поступите мудро, поверив мне. Я уже довольно долго изучаю вас. В конце концов именно ваше лицо я увидел первым после долгих месяцев затворничества. Увидел сквозь тьму. Мне кажется, я знаю его лучше, чем вы, если вы сомневаетесь в собственной красоте.
        Если до этого Оливия удерживала дыхание, то теперь она не могла совладать с ним. Она вопросительно посмотрела на герцога, и выражение его лица… Оно стало серьезным, нежным, сосредоточенным. Еще в тот раз, в саду, Оливия спрашивала себя, сможет ли какой-то другой человек еще когда-нибудь посмотреть на нее так, как смотрел Марвик. Ей и в голову не приходило, что этим человеком снова окажется он.
        Но она втайне надеялась на это.
        - Вы безумны, - прошептала Оливия. Она была потрясена. - Может, это вам нужны очки?
        Он ласково улыбнулся.
        - В изгибе ваших губ видны юмор и ум. А в ваших глазах… - Его улыбка погасла. - Надежда.
        Оливия с трудом сглотнула. Он уже говорил об этом в библиотеке.
        «Вы всегда будете так на меня смотреть?» Оливия прикусила губу, чтобы удержать слова, готовые соскочить с языка, и приложила руку к груди, в которой что-то болезненно сжалось. Потому что ответ на этот вопрос ей был известен лучше, чем герцогу. Он думал, что никогда не вернется к прежней жизни. Но однажды это случится. Мир не захочет двигаться вперед без него. А он, само собой, не захочет оставаться на вторых ролях.
        Марвик перестанет смотреть на нее так, когда вспомнит, кто он такой.
        Карета остановилась. Оливия заставила себя выглянуть наружу. Она не узнавала дом. Всего лишь одноэтажный, обшитый досками с облезшей от времени белой краской, он едва ли превосходил по размеру коттедж, в котором она выросла. Невдалеке от него стоял каменный сарай, отделяемый от дома целым полем волнующейся на ветру травы.
        - Конечно, - сказал Аластер, когда карета остановилась, - последний элемент, внешне ничем не примечательный, но проявляющийся во всем сразу, - это ваша смелость.
        Оливия глубоко вздохнула.
        - Я знаю, что вы готовы встретиться лицом к лицу с этими людьми - членами вашей семьи, Оливия. Но вы можете не делать этого. Вы можете остаться в карете, пока я говорю с ними. А потом, если они захотят вас увидеть, то смогут сами подойти к вам. Думаю, вы этого заслуживаете - быть той, к кому подходят.
        У нее перехватило горло. Аластер не упомянул доброту. А ведь это была его черта, которой ей недостает. Доброта пронизывает все его существо, хоть он и пытается это скрыть. Возможно, она - единственный на свете человек, который сумел разглядеть в нем добро. Казалось, даже сам герцог настолько слеп, что не видит его.
        - Спасибо вам, - отозвалась Оливия. - Но сегодня… Кажется, сегодня я хочу все сделать сама. - Он считает ее очень храброй, но без него она никогда в жизни не решилась бы приблизиться к этим сплетницам на променаде. Находясь рядом с Марвиком, она обнаружила, что некоторые части ее существа сделаны из стали, защищенной доспехами, и это ей очень понравилось. И теперь она ими воспользуется. - Я хочу покончить с этим одним махом.
        Герцог пересел на свое место.
        - Что ж, тогда удачи, - сказал он, поднимая ее руку, чтобы запечатлеть на ней единственный поцелуй, который пробрал Оливию до самых костей.

* * *
        У миссис Холлидей, седовласой и маленькой, были розовые щеки и ясные глаза, как у героини волшебной сказки - белой ведьмы, которая спасла детей от волков. Но миссис Холлидей носила траурную вдовью повязку, а ее вежливое приветствие у дверей было каким-то вялым - она явно очень устала.
        При виде ее черного траура и пряди волос, опускающейся к морщинистой шее, Оливия замолчала. Марвик говорил от имени их обоих, но назвал только себя и добавил, что сюда их привело деликатное, но очень срочное дело.
        - Вам надо присесть, - сказал он, - прежде чем мы начнем беседу.
        Миссис Холлидей привела их в гостиную, где был накрыт чайный стол. Вручив гостям по чашке, она сказала с вежливой, но смущенной улыбкой:
        - Так чем я могу вам помочь?
        Оливия вздохнула.
        - Возможно, вы не узнаете меня, - промолвила она. - Но моей матерью была Джин Холлидей, ваша дочь.
        Миссис Холлидей выронила чашку. Чай расплескался по ковру, но, кажется, она даже не заметила этого. Она лишь смотрела на Оливию, а ее губы дрожали.
        - О! О! О! Ты вернулась домой! - запричитала наконец хозяйка дома. - Она поднесла руку к губам. - Если бы только Роджер дожил до этого дня, увидел…
        Выяснилось, что Роджер был покойным мужем миссис Холлидей, который скончался два месяца назад. Она бросилась искать его фотографию, но потом изменила курс и выбежала из дома. Оливия слышала, как она просила кучера отвезти записку на соседнюю ферму, обитатели которой, должно быть, умели распространять новости очень быстро, потому что уже через четверть часа гостиная наполнилась незнакомцами, и все он уверяли, что состоят с Оливией в родстве.
        Кузины, дяди, племянницы и племянники, старые добрые друзья ее матери пробивались вперед, чтобы представиться. В этой странной суете Оливия поняла, что не в состоянии объяснить, что ее сюда привело. Она почувствовала себя оцепеневшей и ошеломленной, но все же собранной среди всего этого смеха и слез. Марвик, усевшийся в угол дивана и посматривающий на нее непроницаемым взглядом, был поглощен разговором с фермером (брюки которого были облеплены клочьями соломы) и совсем не помогал ей. Но когда Оливия наконец-то вырвалась из объятий родственников и снова села, Аластер каким-то образом оказался возле нее и тихо спросил, все ли в порядке.
        Конечно, все было хорошо. Оливия вспомнила о своей решимости.
        - Миссис Холлидей, - заговорила она (взглядом показывая, что ей не нужны остальные четыре миссис Холлидей, две из которых держали на руках детей), - мне нужно поговорить с вами наедине.
        - Разумеется, моя дорогая! - Миссис Холлидей предложила собравшимся родственникам поужинать, и это послужило им сигналом к тому, чтобы разойтись. Правда, они пообещали скоро вернуться, прихватив с собой одно-два блюда, чтобы сделать свой вклад в трапезу.
        Как только они снова остались втроем, миссис Холлидей («Ты должна называть меня бабушкой!») взялась за свое вязанье и заулыбалась, когда спицы начали позвякивать.
        Оливия взяла Марвика за руку. Слезящиеся глаза миссис Холлидей опустились, когда она это заметила, и каким-то образом этот слабый шепот, напомнивший Оливии о правилах хорошего тона, заставил ее наконец задать вопрос, который, будучи озвучен, вызвал у хозяйки вспышку гнева:
        - Почему вы так добры ко мне? Вы прогнали мою мать, когда она отчаянно нуждалась в вашей помощи. Почему?
        Миссис Холлидей уронила вязанье на колени.
        - Господи, дитя! Прогнали? Она так сказала? Мы никогда ничего подобного не делали!
        Интересно! Оливия почувствовала, что Марвик удивился больше, чем она, потому что он очень крепко сжал ее пальцы.
        - Нет, это было именно так, - настаивала Оливия. - Я это помню. Вы с ней поссорились, а потом ушли в темноту, и мама сказала, что мы не можем остаться.
        - Это из-за того, что она отказалась нас выслушать. - Миссис Холлидей наклонилась вперед, ее лицо стало белым, как бумага. - Мы сказали, что ей не стоит мириться с ним. И что надо подать на него в суд. Но она отказалась. Она сказала, что не сделает этого. Как будто она была что-то должна ему! И - да, небеса тому свидетели, мы с нею поссорились: твой дед сказал, что не позволит этому негодяю обижать ее. Он хотел справедливости. Он заявил, что готов продать всю эту землю до последнего клочка, чтобы заплатить за судебную тяжбу, если только она позволит.
        Конечно, эта пожилая женщина могла и врать. Но Оливию охватило какое-то странное предчувствие.
        - Судебную тяжбу? - переспросила она.
        - Ну да, судебную тяжбу, - кивнула миссис Холлидей. - А как иначе мы могли поступить?
        Тут заговорил Марвик:
        - На каком основании вы могли затеять тяжбу?
        Миссис Холлидей презрительно фыркнула.
        - На основании двоеженства, разумеется! Как он мог жениться на этой американке, как он посмел сделать это, когда уже был женат на моей дочери?!

* * *
        Оливия сидела на бревне на краю пруда, на поверхности которого плавали листья кувшинок. Темная вода поблескивала в послеполуденном свете. Можно было подумать, что зима забыла об этом кусочке Кента: на многих деревьях еще остались листья, воздух был нехолодным, пахло зеленью и землей.
        Оливия услышала приближение Марвика задолго до того, как увидела его. Под его ногами захрустели ветки, а потом мимо нее пролетел камушек и запрыгал по поверхности пруда.
        - Отличный бросок, - сказала она.
        - Могу бросить и лучше. - Марвик сел рядом с ней на бревно. Оглядевшись по сторонам, он подобрал еще один камешек, чтобы доказать, что слов на ветер не бросает.
        А Оливия подумала, что знает, как чувствует себя камень, выныривая после последнего погружения в воду. Наверное, он удивился тому, что так внезапно вынырнул из глубины.
        Она слушала бабушку столько, сколько смогла. Но когда ее семья снова стала собираться в гостиной с угощениями и бутылками, ее оцепенение дало трещину. Извинившись, Оливия выскользнула в дверь и пошла по тропинке через дремучий лес к этому пруду.
        - Наверное, они спрашивают, где я? - сказала она.
        Герцог пожал плечами.
        - Они поражены тем, что твоя мать не сказала тебе правды.
        Оливия сильно прикусила щеку. Да, хорошо, она действительно испытывает гнев. Гнев и… горькую, горькую боль.
        - Должно быть, у нее были на то причины, - произнесла она.
        Марвик промолчал.
        - Она любила его. - Из ее груди вырвался короткий смех. - Это все объясняет. - Мать защищала Бертрама от его же зла ценой собственного счастья.
        - Лучше бы она любила тебя, - спокойно промолвил Марвик. - Заставить тебя пережить такое в детстве…
        - Не надо! - Оливия подобрала камень и бросила его в воду, но он не запрыгал на поверхности, а с громким всплеском упал в пруд. - Она очень любила меня. Что вы можете об этом знать? И кто знает? Если бы она не смирилась с его двоеженством, возможно, он подослал бы своего человека задушить ее.
        - Возможно, - после долгой паузы согласился герцог. - Полагаю, теперь ясно, почему он вас преследовал. Если он опасался, что у вас есть доказательства его брака с вашей матерью…
        Слезы жгли глаза Оливии. Почему именно сейчас? Она уже полчаса сидит тут с сухими глазами.
        - Что за шутка! Нет у меня ничего.
        Он повернулся к ней.
        - Есть, Оливия!
        Она провела рукой по глазам.
        - Да?
        Аластер провел рукой по ее щеке, и его красивое лицо помрачнело.
        - Вот что ваша мать имела в виду, написав ту строчку в своем дневнике. «Спрятанная правда» - это приходская книга. Ваша бабушка все объяснила. Когда мать привезла вас сюда, ваши родные поговорили с приходским священником, который совершал обряд венчания ваших родителей. Он решил спрятать книгу - очень мудрое решение, потому что позднее церковь была ограблена. Были украдены несколько серебряных предметов и приходские книги - кроме той, которую он спрятал под замок.
        - О! - Казалось, этот звук выпал из ее рта, и теперь Оливия смотрела на то место, куда он приземлился.
        - Так что все можно доказать, - сказал герцог.
        Оливия кивнула.
        Его рука нашла ее руку.
        - Это все, что вы можете сказать?
        Оливия посмотрела на Марвика и заметила, что в его хмуром взгляде кроется тревога, причину которой она угадала через одно мгновение: он беспокоился из-за того, что она его обманула. Вырвав у него свою руку, она снова устремила взор на листья кувшинок.
        Оливия никогда не чувствовала себя обязанной кому-то, кроме собственной матери, да еще, пожалуй, Элизабет Чаддерли, к которой она испытывала безмерную благодарность за то, что та приняла ее на работу без нужных рекомендаций. Но чем служит смущение сейчас, если не доказательством того, что она обязана Аластеру? Обязана не только за такие пустяки, как их общие цели, касающиеся Бертрама. Она беспокоилась за его настроение. Ей хотелось, чтобы Марвик был… счастлив.
        Однако ей было известно, что счастье герцога состоит в возвращении в его мир, куда она не сможет его сопровождать. Что ж, замечательно. Она сама выроет себе яму.
        Оливия откашлялась.
        - Это все было очень странно, - промолвила она. - Я имею в виду прошедший день.
        - «Странно» - в лучшем понимании этого слова. - По голосу герцога Оливия поняла, что он пытается развеселить ее. - Если бы у нас был экземпляр справочника «Дебретта», мы смогли бы его отредактировать.
        Оливия не хотела, чтобы он думал об этом прямо сейчас. И без того будет дьявольски трудно размышлять о последствиях разоблачения Бертрама, а ведь она уже провела немало времени в плохом настроении. Но она не из тех женщин, которые предаются хандре. Поэтому лучше сосредоточиться на более простых и счастливых вещах: у нее есть семья. Есть место. Есть все, о чем она мечтала.
        Но где же триумф по этому поводу? Почему она не радуется тому, что вернулась в дом, познакомилась с родными, согрелась от их теплых приветствий, любви, которую они с такой готовностью предлагали ей?
        Они не знали ее. Не знали, кто она такая, - им было известно лишь то, что ее родила женщина, которую они любили. Но сидевший рядом Аластер знает Оливию. И это все, что ей нужно. Все, чего она хочет.
        «Помоги мне, Господи!»
        Оливия посмотрела, как Марвик бросил в воду еще один камешек, а затем позволила себе взять его за руку. Только это.
        - У меня это никогда не получалось, - промолвила она после того, как пятый шлепок о воду прервал подскакивания камня.
        - Нужно всего лишь немного практики, - сказал герцог. - И пруд, разумеется.
        - Вот чего мне не хватало! Единственный пруд в Алленз-Энде облюбовали коровы, и, честное слово, запах там стоял такой, что находиться возле него было невозможно.
        - Маленькие девочки такие капризные!
        Оливия невольно рассмеялась.
        - Представить себе не могу, что юный наследник герцогского титула практикуется бросать камни в смердящей выгребной яме!
        - На самом деле это, скорее, было маленькое озеро. - Усмехнувшись, он провел большим пальцем по костяшкам ее пальцев. - И куда более ухоженное. У садовника был помощник, единственным делом которого было следить за тем, чтобы там не разрастались водоросли.
        Оливия тоже попыталась улыбнуться. Ведь сегодня - один из самых счастливых дней ее жизни. И Аластер делит его с нею. Он здесь, с ней - пока.
        - Хотелось бы мне знать… - заговорил было герцог, но не закончил предложения.
        Если ее счастье состоит в том, чтобы удержать его, она погибла.
        - Мне тоже хотелось бы… - Внезапно Оливии стало очень холодно.
        Он посмотрел на нее.
        - Продолжайте!
        Оливия покачала головой.
        - Нет, вы первый.
        По его губам пробежала легкая улыбка.
        - Мне хотелось бы знать, какими мы стали бы, если бы выросли в таком месте?
        Мы! В ее груди сжалось какое-то горькое чувство. Оливия хотела высвободить руку, но он сжал ее крепче, и через мгновение она сдалась.
        - Думаю, мы были бы ужасно испорченными, - сказала Оливия.
        Герцог рассмеялся низким, скрипучим смехом.
        - Без сомнения, вы правы.
        Так они и сидели рука об руку в меняющемся вокруг них свете. В пруду отражалось позднее послеполуденное солнце, частицы пыльцы и какие-то пушинки парили в солнечных лучах, проникающих сквозь ветви деревьев. На поверхности воды появлялись пузыри, лопались и исчезали. Над водой мелькнула голова рыбы с открывающимся ртом. Где-то вдалеке закричала птица.
        - Вы бы процветали здесь, - продолжил он. - Самая умная девочка в округе. Которую все нянчат и обожают. Вот чего вы заслуживаете.
        У нее перехватило горло.
        - Боюсь, тогда я не смогла бы выучить итальянский, - сказала Оливия.
        - Вы нашли бы способ сделать это.
        Она пожала плечами. Возможно, так оно бы и было. Но для этого понадобилось бы желание изучить итальянский язык, а если бы она не чувствовала презрения окружающих, враждебности и подозрительности Алленз-Энда, что могло бы заставить ее сесть за книги? Вместо этого она играла бы в салки или в поиски сокровищ. Кричала бы, ссорилась бы с кем-то, прыгала бы через скакалку… училась бы заводить друзей вместо того, чтобы учиться прятаться от других.
        Оливия откашлялась.
        - Если бы здесь выросли вы, мне пришлось бы обучиться игре в шахматы. Иначе кто объяснил бы вам гамбит Блэкборна? Вы же безнадежны в этом смысле. - Оливия краем глазом посмотрела на Марвика и увидела его улыбку. Осмелев, она продолжила: - Но вы все равно занялись бы политикой. Вы стали бы замечательным членом парламента, а со временем - настоящим героем простых людей. Мы называли бы вас… - Внезапно это выражение удивило ее: - Солью земли.
        Аластер засмеялся.
        - Что за безумная идея! Но я не уверен. Отсюда трудно добираться до парламента.
        - Вы бы нашли собственный путь. - Оливия решилась ступить на опасную почву. - Свои идеалы вы получили не от отца - вы сами нашли их. И здесь вы сделали бы то же самое.
        Герцог явно был поражен ее словами.
        - Да, - медленно проговорил он, глядя на нее. - Мои идеалы… Сами видите, куда они меня завели в последний год.
        Его слова были циничными. Однако тон оставался задумчивым. Оливия ободряюще пожала его руку.
        - Эти идеалы все еще составляют часть вас, - сказала она. - Но скоро вы снова пойдете сквозь строй - очень скоро, я надеюсь. - И тогда ей уже не будет места рядом с ним.
        Аластер покосился на нее.
        - Возможно. Если только я вспомню, как заниматься такими вещами.
        - Вы и сейчас это делаете.
        - Я научился беспокоиться о другом. - Аластер очень ласково погладил ее щеку. - Пора нам перейти на ты и ты должна называть меня Аластером.
        Оливия сглотнула. Неожиданно ей пришло в голову, что сейчас очень важно что-то сказать.
        - Мы были бы верными друзьями, если бы выросли здесь. - Помолчав, она добавила: - …Аластер.
        - Думаю, ты права, Оливия. - Он снова погладил ее лицо. - Мы могли бы приходить сюда, в это самое место, чтобы посидеть тут на бревне и поболтать, как старые друзья.
        - Очень часто. И возможно… - Она улыбнулась. - Не только поболтать. Думаю, здесь ты должен был поцеловать меня. В первый раз. Когда нам обоим было бы… шестнадцать?
        - Пятнадцать, - подсказал герцог. - Четырнадцать…
        - Не по годам развитые подростки!
        - Да, - согласился он. - Но мы бы так спешили. Хотя едва вышли из детства. И в первый раз, когда я тебя поцеловал… - Герцог наклонился к Оливии, чтобы поцеловать ее, и она потянулась к нему. - Это было бы так, - прошептал он, касаясь губами ее губ.
        У нее были теплые, неописуемо сладкие губы. Казалось, он хочет от нее чего-то - чего-то, чего нужно добиться, а не просто взять. И она с радостью давала ему это.
        Через несколько долгих мгновений он слегка повернул голову, чтобы поцеловать ее в висок.
        - Ты была бы потрясена, - добавил Аластер. - Но не больше, чем я, при всем моем безрассудстве.
        Оливия уткнулась лицом в его плечо, чтобы спрятать улыбку.
        - Неужели? - спросила она.
        - Ну да. Я же грубоватый деревенский парнишка. Опыта у меня мало. Думаю, я был бы ошеломлен.
        - Не могу сказать того же о деревенских девчонках. Они довольно нахальны. И когда ты, потрясенный, оторвался бы от меня, я бы привлекла тебя к себе для следующего поцелуя.
        - Да что ты?!
        Оливии понравилось, что в его голосе зазвучало удивление, к которому примешивалось удовольствие. Она подняла голову, чтобы показать герцогу свою улыбку.
        - О да, - кивнула Оливия. - Вот так.
        Его поцелуй был медленным и чувственным. У деревенских девчонок на такие поцелуи не хватает терпения. Она лизнула его верхнюю губу, отчего Аластер застонал, а затем запустила руку в его волосы и с силой прижала его губы к своему рту.
        В одно мгновение в обоих вспыхнула жажда страсти, между ними пробежала искра. Положив ладонь Оливии на поясницу, чтобы удержать ее на месте, Марвик наклонил голову и поцеловал более глубоким поцелуем.
        Но потом наступило мгновение, когда, как в оркестре, оба замерли для беззвучного аккорда.
        - Хотелось бы мне знать, - прошептала Оливия, согревая дыханием его губы, - насколько дерзкой я могла бы быть? Ведь я бы знала тебя очень хорошо. Но до этого мгновения ты считал бы меня только другом.
        Аластер тихо выдохнул.
        - Никакого настоящего «только» между нами не было бы, - заявил он. - Мы все равно всегда знали бы, что обязательно будет и большее.
        - Да. - Поймав руку герцога, Оливия поцеловала его ладонь, а затем прижала ее к своей щеке. - Думаю, я была бы очень смелой. И не испытывала бы страха. С тобой я одновременно и чувствовала бы себя в безопасности и… не чувствовала бы. Однако я бы полностью доверяла тебе.
        - А я бы не боялся разочаровать тебя. - Он прижался лицом к ее волосам, так что его голос звучал приглушенно. - Потому что твое доверие нужно было бы как воздух. Так что, если бы ты была смела со мной, то я расценивал бы это не как излишнюю смелость, а как мудрость.
        - Правда? - прошептала Оливия.
        - Да. Потому что мы оба знали бы, что ты не собираешься целовать кого-то еще.
        У Оливии закружилась голова, она задыхалась.
        - А откуда бы я это узнала?
        - Ты бы знала, что я намерен на тебе жениться.
        Она едва могла говорить.
        - Да?
        - Да, - ответил Марвик. - И еще до следующего урожая, - грубо проговорил он. Оторвавшись от Оливии, Марвик устремил помрачневший взгляд на воды пруда.
        Оливия судорожно выдохнула. Это всего лишь фантазия. Но неужели он не понимает, как болезненны подобные игры? Неужели считает, что она переспала бы с любым мужчиной, который спас ее из тюрьмы? Известно ли ему, что означает возможность сказать: «Я тебя знаю»?
        Она хотела место. Теперь оно у нее есть. Но Оливия стала понимать, что ее устроит не любое место.
        Нахмурившись, она постаралась отшутиться.
        - Конечно же, я бы отказалась выйти за тебя.
        Он бросил на нее едва заметную улыбку.
        - Ты совершила бы ошибку. Ты заслуживаешь любви. И семьи. И всех тех детей, о которых ты как-то сказала, что их никогда не будет.
        Оливия отшатнулась.
        - Не говори мне этого! - Почему он так мучает ее? Почему смеет заставлять ее мечтать о любви? - Уж кто-кто, а ты!
        - Да, кто-кто, а я… - Тихо повторив слова Оливии, Марвик повернулся к ней. - Вот что. Позволь мне рассказать правду о себе, как ты меня однажды просила. Я хотел любить свою жену, Оливия. Я верил, что хочу этого. И когда мы поженились, я действительно считал, что она заслуживает любви.
        О господи! Оливия вздохнула. Она не хотела этого знать. Правда. Но он смотрел ей прямо в глаза, и она была не в силах отвести взор, хоть и чувствовала, что кровь отхлынула от ее лица. Оливия не могла скрыть, как больно он ранит ее.
        - Мне нравилось все это, - спокойно продолжил герцог. - Идеальная жена для джентльмена с моим положением. Хорошо воспитанная. Элегантная. Не из тех женщин, кого страсть и темперамент сбивают с пути, как это было с моей матерью. - Он помолчал. - Но ее сердце было отдано другому. Его имя - Роджер Феллоуз.
        Оливия зажала рот рукой. Феллоуз был одним из любовников герцогини!
        - Да, разумеется, ты найдешь это имя в письмах. Он был ее первой местью мне - первым человеком, которого она пустила в свою постель. Но они встречались раньше, когда она впервые вышла в свет. У него было недостаточно денег, чтобы обратить на себя внимание ее отца, однако они были созданы друг для друга. Мне это было известно. Это было известно всем. Несмотря на это, я хотел ее.
        Оливии внезапно стало страшно.
        - Зачем ты говоришь мне все это? - Именно теперь, впервые за все время их знакомства! Правда, несмотря на спокойный тон, голос герцога мрачнел, когда он говорил о своей роли в этой истории.
        - Потому что ты должна знать. - Он не сводил с нее глаз, но его лицо оставалось бесстрастным. - Если бы ты спросила меня еще три дня назад, я бы сказал, что не могу никому доверять. Но теперь мне кажется, дело в том, что я не могу доверять себе. И ты должна знать, почему.
        Оливию охватило какое-то ужасное ощущение - ей стало казаться, что она тонет. Это признание не было признаком того, что Аластер хочет раскрыть себя, стать к ней ближе. Напротив, это было предупреждением о том, чего он никогда не сделает.
        - Я знал, что она меня не хочет, - вновь заговорил он. - Но я думал, что как-нибудь смогу завоевать ее. - Подобрав еще один камень, он стал вертеть его в руках. - Она была слишком хороша для Феллоуза. А я был наследником герцогства, в конце концов, президентом Всесоюзного общества в Кембридже. Многие предсказывали мне славу. Я уже успел устроить шум в палате общин. И вы когда-нибудь станете премьер-министром, - говорили мне все. - Он насмешливо надул щеки. - Я считал себя именно тем человеком, которого она заслуживала. А она была просто идеальна для меня - образованная, с хорошими манерами, имеющая большие связи. Как она могла дать мне отпор?
        Появившаяся на его лице улыбка напоминала страшный шрам. Аластер на несколько мгновений замолчал - похоже, он пытался вернуться мыслями в прошлое.
        - Ее отец сам пришел ко мне, - наконец снова заговорил герцог. - Он заметил мой интерес к Маргарет. Я понимал: стоит мне подтвердить его предположение, он предпримет меры для того, чтобы убрать со сцены Феллоуза. Но я сказал ему правду. Я хотел жениться на ней.
        Оливия догадалась, куда пойдет его рассказ дальше. Она наконец-то начала понимать его жену.
        Марвик шумно выдохнул.
        - Могу себе только представить, какую картину ты нарисовала, читая эти письма. Ты думала, она душевнобольная? Нет, это не так. У нее была причина ненавидеть меня. Ее отец предложил Феллоузу щедрую взятку за то, чтобы тот уехал на Континент. Он сказал мне об этом в тот самый день, когда Феллоуз купил билеты за границу. Я мог бы остановить его, но я этого не сделал. В конце концов он позволил, чтобы ему заплатили за расставание с любимой. К чему мне иметь дело с таким человеком? И когда Маргарет постигло жестокое разочарование, я оказался рядом, чтобы помочь ей, и предложил противоядие для ее уязвленной гордости. Она понятия не имела, почему Феллоуз оставил ее, и я никогда ни слова не говорил об этом. Но через год после нашей свадьбы он вернулся из Италии. И изложил ей свою версию истины. Он сказал, что его выслали силой, а про взятку промолчал.
        - Она прокляла тебя, - прошептала Оливия.
        Аластер пожал плечами.
        - Конечно. А ты поступила бы иначе?
        Оливия отшатнулась.
        - Никогда не заставляй меня вставать на ее место!
        Марвик бросил на нее долгий, задумчивый взгляд, который, казалось, проник в самое ее сердце.
        - Хорошо, - спокойно сказал он. - Не буду.
        Оливия вздохнула. Он молчал столько времени, что вокруг них зазвенел целый хор птичьих голосов.
        - Маргарет обвинила меня в том, что я был в сговоре с ее отцом, - наконец продолжил герцог. - Лишил ее единственного шанса на счастье, а я не был… - Он вздохнул. - …терпелив с ней. Феллоуз ее бросил. А ведь мы с нею были счастливы, разве нет? Это была любовь… не так ли? Мы были вежливы, соблюдали хорошие манеры. Между нами никогда не было споров.
        Оливии это любовью не казалось. Это, скорее, напоминало учтивость. Но она промолчала.
        - Я не мог понять, - вымолвил он, - как она могла предпочесть такого мужчину мне? И казалось, она в конце концов согласилась… Марвик замолчал, его губы скривились. - Я думал, мы помирились. Только выяснилось, что это не так.
        - Ты винишь себя, - сказала Оливия. Неудивительно, что у него не было жалости к себе. Неудивительно, что его гнев так долго ждал, чтобы повернуться в другую сторону - в сторону Бертрама и остальных. - Ты винишь себя за то, что она тебе сделала.
        - Я виню себя во многом - за обманчивую уверенность в том, что я первый и выдающийся. Я думал, у нас безупречный брак. Что любовь должна прийти, развиться в естественном ходе событий. Что я стал совсем не таким, как мой отец, и вступил в брак, который искупит все грехи и ошибки, совершенные моими родителями. - Он пожал плечами. - Вспоминая прошлое, я понимаю, что моя слепота была невероятной. Я был высокомерен, невежествен…
        - Нет. - Оливия вдруг в один миг полностью поняла его. Он до сих пор слеп - абсолютно. - Дело не в тебе. - Из ее груди вырвался сдавленный смешок. - Бертрам тоже не стоил любви моей матери. Но она все равно любила его. Разве ты не понимаешь? Любовь нельзя заработать. И рождается она не из идеала. Она…
        - Ты называешь это любовью? - резко перебил он ее. - Причина всех ее трудностей… и твоих. Это не любовь - это идиотизм. Эгоистичный, бездумный…
        Оливия встала.
        - Да как ты смеешь судить ее?
        Марвик заскрежетал зубами.
        - Очень просто, - промолвил он, вставая. - Ты заслуживала лучшего, Оливия. И она должна была бороться за тебя. Вместо этого она поставила интересы мерзавца выше интересов собственного ребенка.
        Оливия приоткрыла рот, дрожа от ярости и… от того, что вырвалось из ее груди вместе с рыданиями.
        Она в ужасе зажала рот рукой. Боже, он просто убил ее - убил с такой же легкостью, с какой убийца уничтожает жертву. Потому что в течение какой-то минуты Марвик продемонстрировал Оливии, почему он никогда не раскроет ей своих истинных чувств и почему ей не следовало доверять собственной матери.
        Оливия услышала, как герцог выругался. А потом его руки обвили ее, и он положил ее голову на свое плечо, хоть она и сопротивлялась. Оливия слышала, как он бормочет извинения. Они ей были не нужны. Она заставляла себя быть в его объятиях твердой, как железо, и абсолютно равнодушной к нему.
        - Ты заслуживаешь того, чтобы быть на первом месте, - сказал он, касаясь губами ее волос.
        Этими словами он, без сомнения, хотел успокоить ее. Но они оказались сами жестокими словами, которые она когда-либо слышала от него.
        - И кто же меня поставит на первое место? - выдавила из себя Оливия. - Ты?
        Его руки сжали ее крепче, но он ничего не ответил ей. Конечно, не ответил. Потому что, несмотря на все его поступки и слова, Оливия ни разу не слышала, чтобы он ей лгал.
        Оттолкнув его, она стала грубо вытирать глаза.
        - Я хочу уехать в Лондон. Сейчас, немедленно, - заявила Оливия.
        Марвик встревоженно посмотрел на нее.
        - Оливия…
        - Мне нужно организовать встречу с адвокатом, причем с самым мерзким.
        - Позволь мне взять это на себя. - Он потянулся к ней, но Оливия отошла назад. Его рука упала и сжалась в кулак. - Останься здесь, - предложил герцог. - Это же твои родные, твоя семья. Ты спрашивала, кто поставит тебя на первое место? Они! Им так хочется узнать тебя поближе…
        - Они для меня чужие! - Оливия обхватила себя руками, испытывая к нему чувство ненависти, хотя и не понимала, почему. - Судорожно вздохнув, она вздернула вверх подбородок. - Я сама поставлю себя на первое место. И я хочу посмотреть ему в глаза, когда он узнает о своей гибели!
        Глава 17
        - Я тебя обгоню!
        Оливия спряталась за толстый ствол дуба, сердце подскочило у нее в груди. На другой стороне улицы распахнулась дверь городского особняка, оттуда вышли три лакея с багажом и няня с двумя мальчиками, каждый из которых был не старше девяти лет. Мальчишки с веселыми личиками, перегоняя друг друга и толкаясь, сбежали по лестнице и залезли в поджидавший их экипаж.
        Раньше Оливия не позволяла себе думать о них. Но в конторе адвокатов, когда барристер вытащил справочник «Дебретта», чтобы поразмышлять над задетыми в деле сторонами, Оливия опустила глаза на три имени, напечатанные крохотными буквами под именем Бертрама, и почувствовала, что в ней что-то надломилось. И в это мгновение холодная ярость покинула ее. Оливия едва могла говорить.
        Она не знала, как объяснить, что с нею произошло. Она попросила Аластера отвезти ее в холостяцкую квартиру на Брук-стрит, чтобы она могла там отдохнуть. Вместо этого она все утро пролежала без сна - первое утро нового года, - повторяя про себя три имени: Питер, Джеймс, Шарлотта…
        В дверях особняка снова появилась няня, которая стала спокойно спускаться по ступеням. Следом за ней шла маленькая девочка лет четырех-пяти с рыжими, как у Оливии, волосами. С трудом одолев первую ступеньку, девочка обернулась к двери.
        - Мама, на ручки!
        Оливия вцепилась пальцами в кору. Маленькая девочка была одной с нею крови. Ее сводная сестра.
        Под затянутое облаками дневное небо вышла элегантная брюнетка. Она на ходу поправляла шляпку - вещицу из кружев и перьев, хулигански заломленную набок, которая венчала ее прическу из каштановых волос. Она очень легко несла на себе восемнадцать лет брака. Если взглянуть на нее с определенного угла, ей можно было дать не больше тридцати.
        Удовлетворившись наконец тем, как сидит шляпка, брюнетка наклонилась к дочери так, что ее лицо оказалось на одном уровне с лицом девчушки. Они о чем-то тихо поговорили. Девочка кивнула, а затем обхватила мать за шею и засмеялась, когда та подняла ее.
        Леди Бертрам с дочкой на руках спустилась к экипажу.
        Оливия выдохнула. Гнев и разочарование образовали у нее в желудке ядовитую смесь. Ей надо было послушаться Аластера: не выходить из квартиры без него. Если бы она послушалась, то они сегодня же навестили бы этот красивый каменный дом вместе. Никакие дети не вышли бы им навстречу. Потому что, судя по багажу, привязанному к крыше кареты, им предстояло долгое путешествие. И Оливия никогда не увидела бы лица сводных братьев и сестры, которые теперь будут отвечать за преступление отца.
        Лакей, привязав багаж, спрыгнул на землю, отчего экипаж слегка закачался на рессорах. Из кареты раздались приглушенные возгласы - мальчик с нетерпением ждал начала приключения.
        Леди Бертрам вышла из кареты и следом за лакеем вернулась в дом.
        Оливия заставила себя отвернуться. Перед нею вилась дорожка, по которой она прошла к деревьям. Путь до квартиры занимает всего десять минут. Оливия может вернуться туда, дождаться Марвика. И никогда не говорить о том, что ходила сюда.
        Но как она сможет забыть маленькую девочку? Девчушка так похожа на нее, у них могла бы быть и общая мать, а не только отец. А мальчики, такие невинные…
        В горле зародился какой-то разочарованный звук - резкий и сильный, - от которого она чуть не подавилась. «Не-ет!» Но Оливия не могла ни издать, ни проглотить его. Она ждала, снова глядя на темную дверь, как будто из-за нее мог появиться ответ на ее вопросы и уничтожить все одолевавшие ее сомнения.
        Оливии было известно, какое будущее ждет эту девочку. Оно обретало форму теперь, когда барристер завел дело, и они строили планы о том, как исправить давнюю несправедливость. В конторе на Чансери-лейн девочка постепенно превращалась в незаконнорожденного ребенка. И никто лучше Оливии не знал, каким станет будущее Шарлотты. Гнусные замечания, косые взгляды, насмешливые сплетни лицемеров - что может быть хуже для девочки, отец которой - член кабинета министров и правая рука премьер-министра? Разоблачение Бертрама привлечет внимание всей нации. Маленькая девочка не сможет скрыться от дурной славы, просто сев на поезд. Она будет преследовать ее повсюду, о ней будут писать в газетах от Корнуолла до Шотландии.
        И это будет виной Бертрама! Не Оливии! Ее ярость настаивала на том, чтобы она возложила вину на виноватого.
        Да, Оливия станет инструментом этого скандала. Она станет актрисой, которая добьется того, чтобы эти дети до конца своих дней встречали на себе понимающие взгляды, когда они будут представляться незнакомцам. И тогда уже она будет причиной того, что за этим последует. А последовать могло только одно: у них будут сжиматься все внутренности, пока они будут ждать, как отнесутся к ним люди - презрительно, с жалостью или вообще предпочтут обойтись без их компании.
        Сама Оливия без боли несла на себе несмываемое клеймо позора незаконнорожденного ребенка. Но смогут ли и они поступить так же? Будет ли эта маленькая девочка знать, как поднимать подбородок, расправлять плечи и сбрасывать с них вес мира?
        Если Оливия промолчит, то сделает для них больше, чем когда-либо делал для них отец. Но тогда она не добьется справедливости и, более того, своей безопасности.
        Прижав кулак к губам, Оливия вцепилась зубами в костяшки пальцев. Она совершенно забыла первоначальную цель! Аластер отвлек ее. Он невольно наполнил ее голову пустыми мечтаниями. Он не предложил ей ничего постоянного, - лишь мимолетное забытье, дарованное наслаждением. Но она каким-то образом не настроила воздушных замков. Она все еще не в безопасности. И герцог не будет с нею вечно.
        «Однако вовсе нет необходимости», - внезапно подумала она, - «предавать эту тайну огласке». Для того чтобы обеспечить себе безопасность, ей нужно лишь убедиться в том, что Бертрам никогда не сможет причинить ей зла - если, конечно, ему захочется, чтобы о его браке с ее матерью так никто и не узнал. Правда может храниться в подвале у адвоката. И если с Оливией что-то случится, о его бесчестье сразу же станет известно всем. Но только тогда. Вот что нужно знать Бертраму.
        Баронесса вышла из дома с видом хозяйки, которая поспешно раздает последние поручения. Она была из тех женщин, которые любят своих детей, - это очевидно. И она наверняка захочет узнать, что их счастье зависит от хорошего поведения ее мужа. Ее уверенная походка, высокомерный крен ее шляпки убедили Оливию, что у жены Бертрама достанет самообладания и смекалки для того, чтобы убедить мужа не делать глупостей. Пока это касается ее детей, она наверняка удержит его от плохих поступков.
        Оливия прямо сейчас может положить всему этому конец, без опасности для себя - с помощью баронессы.
        Набрав полную грудь воздуха, она вышла на траву.
        - Миледи! - крикнула Оливия, когда баронесса дошла до кареты. - Я должна поговорить с вами.
        Баронесса удивилась, а затем взглянула на нее, как на какое-то насекомое.
        - Должны? В самое деле?
        Вероятно, она приняла Оливию за нищенку, потому что ее платье было испачкано после поездки в деревню.
        - Вы не знаете, кто я, но, уверяю вас, я…
        - О, я отлично знаю, кто вы. - Баронесса тихо постучала в дверь кареты, и та широко распахнулась. Заглянув в нее, она приказала: - Мистер Мур! Разберитесь с этим, пожалуйста!

* * *
        Аластер рывком открыл дверь.
        - Где она?
        Бертрам, сидевший в кресле перед камином, посмотрел на него с испугом и изумлением.
        - Что за черт! - воскликнул он.
        Позади зазвучали шаги, лакей схватил Аластера за локоть.
        - Ваша светлость, он ворвался через…
        Бертрам вскочил на ноги.
        - Вы с ума сошли! Врываться сюда таким образом!
        Сошел с ума? Изо рта Аластера вырвался мрачный смешок. Он два часа прождал в пустой квартире, ожидая услышать шаги Оливии, время ползло, но дверь оставалась закрытой. И - да, возможно, в этом затянувшемся ожидании Аластер стал терять себя, потому что разум отказывался назвать хоть какие-то существенные причины ее долгого отсутствия. Она не могла убежать - Аластер не давал ей повода для этого.
        Или давал?
        После их разговора у пруда в Шепвиче Оливия была сама не себя не похожа. Почему же он не потребовал от нее объяснений, почему не надавил на нее? Все дело в трусости: он не хотел знать, что ее беспокоит. Марвик не желал оказаться вынужденным отрицать те слова, которые ей явно так надо было услышать. Он не мог любить ее. Не мог оставить ее при себе. В его прежней жизни Оливии не было бы места. В его нынешней жизни… он не доверял себе, так что не мог давать каких-либо обещаний.
        Но в этой новой жизни он ждал ее так нетерпеливо, что сердце начало биться в горле, а тревога с каждой проходящей минутой перерастала в гнев. Да что это за ад, в котором мужчина не может оставить при себе женщину, однако ее отсутствие приводит его в такой ужас, что первородный инстинкт подталкивает его убить кого-нибудь, лишь бы обеспечить ее безопасность?
        Аластер вынул из кармана пистолет.
        - Сошел с ума, - в ответ промолвил герцог. - Чудесное обвинение от человека, который хотел убить свою дочь.
        - Да, господи, что за… - Шумно вздохнув, Бертрам шагнул в сторону. - Только не перед моими детьми!
        Только сейчас Аластер заметил двух мальчиков, сидевших по-турецки у окна. Забыв о шашках, в которые они играли, мальчуганы смотрели на Марвика расширившимися от страха глазами.
        Их бледные, изумленные лица на мгновение уняли ярость герцога. Однако через мгновение она вспыхнула с новой силой.
        - Ваша тревога касается всех ваших детей? - взревел он. - Что вы с ней сделали?
        Бертрам посмотрел через плечо Аластера.
        - Уведите мальчиков, - быстро сказал он лакею.
        На короткое невыносимое мгновение Марвик подумал было о том, чтобы запретить это. Воспользоваться безопасностью мальчиков во благо Оливии.
        - Возможно, это позволит им узнать, каков ты на самом деле! - мрачно проговорил он.
        Бертрам судорожно вздохнул.
        - Пожалуйста! - Бертрам молитвенно сложил на груди руки. - Я ничего ей не сделал! Прошу вас, позвольте им уйти.
        Один из мальчиков захныкал.
        Аластер отошел в сторону, освобождая путь к двери.
        - Уведите их! - бросил он.
        Старший мальчуган вскочил на ноги и убежал. Но младший остался, его подбородок напрягся, а упрямый взгляд напомнил Аластеру Оливию. Он ощутил от этого физическую боль, словно его ударили, ведь, наверное, именно так она смотрела на Бертрама, когда была ребенком.
        - Я тебя не оставлю! - сказал мальчик отцу, который не заслуживал подобной верности.
        Бертрам это тоже понимал.
        - Уходи немедленно! - сердито велел он. Схватив сына, Бертрам стащил его с диванчика и подтолкнул по ковру к двери.
        - Это все из-за той леди, да? - Мальчик повернулся, чтобы посмотреть на Аластера, каштановый чуб упал ему на глаза. - Из-за нее сорвалась наша поездка!
        - Какой леди? - резко спросил герцог.
        Бертрам выразительно посмотрел на него.
        - Не втягивайте в это дело ребенка, - попросил он.
        - Попросите его объяснить, что он имеет в виду, - угрюмо проговорил Марвик.
        Бертрам задержался около двери, при этом каждая линия его тела говорила о нежелании делать это. Наконец он встал между герцогом и сыном, опустился на колени и спросил:
        - Какая леди? Когда ты ее видел?
        Мальчик быстро перевел взгляд с отца на Марвика и обратно.
        - Мама сказала, что это из-за нее мы не смогли сегодня поехать в Хоутон. Но мистер Мур объяснил, что мы должны о ней позаботиться. - Мальчик шепотом добавил: - Мама просила ничего тебе не говорить.
        Бертрам очень ласково пригладил волосы сына.
        - Все в порядке, - сказал он. Но, закрыв за ребенком дверь, он на миг прижался к ней лбом, прежде чем повернуться. - Я понятия об этом не имел, - начал было он, но Аластер перебил его.
        - Мне ужасно хочется вас убить. Мне казалось, я сдержал это желание, когда мы встречались в клубе. Но потом я узнал, что вы подсылали к ней убийцу, чтобы тот задушил ее.
        Бертрам отошел от двери.
        - Господи, да вы же бредите! Я никогда руки на нее не поднимал! Я никогда не…
        - Ну да, вы просто оправляли к ней своего человека - как, вероятно, и сегодня. - Аластер прицелился и, похоже, его зрение свелось в одну точку, потому что все, что он видел, - это лживые, налитые кровью глаза Бертрама. - Очень жаль, что я не выстрелю, - тихо проговорил он. - Но за это вы мне скажете, где она.
        - Мур! Мур - не мой человек! - Бертрам провел руками по волосам. - Он никогда мне не служил! Он с моей женой… - Его руки упали. Его невидящий, полный паники взгляд пробежал по комнате. - С моей женой… - повторил он. И посмотрел на Аластера. - Я знаю, где она. Пойдемте! Пойдемте со мной, наконец!

* * *
        Оливия открыла глаза. Комната плясала перед ее взором, стулья качались из стороны в сторону, ковер падал с потолка. Ее веки снова опустились. В голове стучало. Оливия чувствовала, что сердце скачет в ее груди, как испуганный кролик.
        Однако она почему-то не боялась.
        Оливия снова открыла глаза. Набрала полную грудь воздуха, который показался ей жидким огнем. Мур хотел задушить ее. Каждый раз, приходя в себя, Оливия испытывала удивление, однако у него был очевидный талант к этому, хотя, возможно, он просто не рассчитывал силы: он уже четыре раза душил ее, она теряла сознание, но ему не удалось убить ее.
        Правда, она не давала Муру ответ на вопрос, который он ей задавал:
        - Где регистрационная книга? - спрашивал он.
        Оливия заметила, что в комнате царит полумрак. Точнее, она надеялась на то, что это полумрак, потому что, кажется, он не повредил ей глаза. Но голова болела ужасно, и Оливия не знала, от чего. Ее воспоминания были какие-то спутанные. Сколько времени она уже сидит на этом стуле со связанными за спиной руками? Она попыталась пошевелить ими. Кровь болезненно заколола ее пальцы.
        - Где он? - Заскрипев, стул упал на пол. Мур приблизился к ней. Быть может, у него никогда не было шансов стать душителем. Однако с виду казалось, что он рожден для этого: коротенький, приземистый, мускулистый, с седыми волосами, липшими к его квадратной голове. Глаза у него были бесцветно-серыми.
        Оливия не глупа. Она смотрела на него и ничего не отвечала.
        Опустившись перед нею на колени, Мур больно сжал ее подбородок, словно хотел приструнить непослушную собаку. Оливии совсем не нравилось видеть его так близко перед собой. У него была гладкая, почти без морщин кожа, составлявшая странный контраст с седыми волосами. Оливия закрыла глаза.
        Он крепче сжал ее подбородок. От боли в горле начало зарождаться рыдание, но Оливия сдержала его. Она оцепенела. Это было странно - так странно, что она уже перестала бояться.
        - Не глупи, детка.
        Оливия расслышала в голосе Мура удивление. Он - животное, ему известен запах страха, но и его отсутствие он тоже чует. Он понимал ее не лучше, чем она сама.
        - Ты хочешь умереть?
        Оливия промолчала. На улице зазвенел колокольчик, звон которого напоминал сигнал тревоги для прохожих, когда по улице вели на рынок животных. Они не могут быть в Мейфэре. Скот по таким районам не водят.
        Мур отпустил ее.
        - Ты такая же, как твой отец. - Он презрительно ухмыльнулся. - Глупая, исключительно глупая.
        Оливии пришла в голову настолько странная мысль, что она не смогла сдержать ее в себе.
        - Я совсем не такая, как он, - просипела она.
        - Глупая! - заорал Мур. - Скотина чертова! Она не должна была выходить за него замуж!
        Оливия едва не улыбнулась.
        - В этом я с вами согласна.
        Мур ударил ее.
        Перед глазами Оливии вспыхнули искры, ее стул начал опрокидываться. Но руки Мура вцепились ей в запястья, и он вернул стул в прежнее положение до того, как тот упал.
        Они смотрели друг на друга. Оливия думала о пистолете, который однажды был у нее. Будь он с ней сейчас, она убила бы Мура. Что сказал Аластер? Она не должна испытывать стыда за кровь этого человека на своих руках.
        - Ни к чему быть такой дурой, - медленно произнес он. - Ты говоришь мне, где держишь регистрационную книгу, отдаешь ее мне и можешь идти.
        Он действительно считает ее идиоткой.
        - Ей все равно, что с тобой будет потом, - добавил он.
        Оливия безуспешно попыталась сглотнуть. Но слюны во рту не осталось, рот пересох, как песок в пустыне.
        Поморщившись, Мур встал и направился в другой конец комнаты, чтобы налить себе стакан воды. Его тело было крепко сбитым, а шаги - аккуратными, спортивными. Невозможно был определить его возраст - может, он представлял из себя реинкарнацию дьявола.
        Мур повернулся к ней, вытирая воду с лица тыльной стороной ладони. Вот он сглотнул, громко, удовлетворенно. Он нарочно изводил ее. Оливия провела языком по передним зубам и глубоко вздохнула. Ей стало больно.
        - Моя любовница ничего против тебя не имеет, - промолвил он. - Понимаешь? Ты говоришь нам, где книга, и больше никогда меня не увидишь.
        Его любовница?
        - Так вы… - Внезапно Оливия все поняла. Выходит, он вовсе не человек Бертрама. Он - человек леди Бертрам! Он работает на баронессу, к которой Оливия пошла сегодня днем, считая себя такой осторожной, такой умной, потому что подумала о том, как избежать главной для себя угрозы.
        Из ее груди вырвался смех - хриплый, квакающий. Ошибка! Его лицо напряглось. Мур отбросил чашку, и та ударилась о стену. Он пересек комнату своими аккуратными шажками и подошел к ней, поднимая сжатую в кулак руку.
        - Следующий звук, который ты издашь, - проговорил он, - будет либо твоим признанием, либо твоим предсмертным хрипом.
        Оливия снова закрыла глаза. Должно быть, это уже смерть. Ничем другим объяснить ее безмятежность нельзя.
        Внезапно воздух наполнился громким треском. Мур резко развернулся. Дверь распахнулась.
        Только сейчас Оливия поняла, почему ей не было страшно. Она подспудно была уверена, что на помощь придет Аластер.
        Марвик бросился на Мура, и на его лице в этот миг было то самое выражение, что застыло на лице закрывшегося в темной комнате человека, который сдерживал в себе желание убивать. Но сейчас было светло. Его ярость была быстрой, оголенной, безжалостной. Впечатав кулак в физиономию Мура, Аластер сбил того с ног и прижал его горло к полу своим каблуком. Мур поднял на него глаза, полные легкого удивления - так выглядит человек, который, выходя из дома, ожидает дождя, а на улице вместо этого светит солнце. Аластер опустился рядом с ним на колени и снова ударил его. Брызнула кровь. Каблуки Мура зацарапали пол. Послышались хлюпающие, тошнотворные звуки. Сапоги Мура затихли. Аластер ударил его снова. И снова. И еще раз.
        - Аластер, - тихо проговорила Оливия.
        Он замер. Так неожиданно. Наступившая тишина изумила ее.
        Марвик повернулся к Оливии, одна его высокая скула была забрызгана кровью. Голубые глаза обезумели, но их взгляд был устремлен на нее.
        - Развяжи меня, - попросила Оливия.
        Аластер неловко поднялся. Обошел ее. Его горячие пальцы сжали ее запястья. Мур застонал, и Оливия почувствовала, как Аластер вздрогнул.
        - Он не встает, - сказала она. Глаза Мура не открылись. Он лежал неподвижно, его нос был разбит в кровь.
        Веревка наконец была ослаблена. Положив руки на колени, Оливия стала массировать их. Внезапно они начали дрожать. Оливии стало очень холодно.
        Аластер оказался перед ней, положил руки ей на плечи и посмотрел на ее шею. Возможно, на ней были синяки.
        - Оливия, - вымолвил он. Его глаза поднялись. Оливия посмотрела в них и ощутила странный толчок. Она дрожала.
        Он привлек ее к себе. Он намного теплее ее. Внезапно Оливия заплакала. Вот где она чувствует себя в безопасности. Она не боялась, потому что знала, чем все завершится: он придет за ней. В его объятиях она в безопасности, и эта безопасность - сам Аластер. Она в безопасности.
        - Ты не оставишь меня у себя, - прошептала она. Она ему не принадлежит. В его мире для нее нет места. Как она сможет где-то почувствовать себя дома? Никогда, никогда больше этого не будет.
        Она почувствовала, как его рука гладит ее спину, щеку, и его прикосновения очень нежны и аккуратны, словно он боится разбить ее.
        - Что? - спросил он. - Что ты сказала?
        Оглушающий взрыв! Аластер забросил Оливию себе за спину. Повернулся.
        Грудь Мура дымилась.
        - Он шевельнулся, - раздался голос, который так хорошо знала Оливия. Не веря своему слуху, она выглянула из-за спины Аластера и увидела в дверях Бертрама, все еще целящегося из пистолета в тело Мура.
        - Он не шевелился, - прошептала она.
        Бертрам невыразительно посмотрел на нее.
        - Возможно, - сказал он. - Но наверняка зашевелился бы.
        - Да. - Аластер кивнул. - Так бы оно и было.
        Глава 18
        «Люкс» на верхнем этаже отеля «Савой» был самой красивой комнатой, в какой Оливии когда-либо доводилось бывать. Она лежала на целой горе подушек, чувствуя себя немного смешной и ошеломленной, когда доктор осматривал ее, пыхтя и что-то бормоча.
        - Дело очень плохо, - проговорил он. - Разбойники в этой части города! Прошу вас, ваша светлость, поскорее сообщить об этом в полицию.
        Аластер стоял у дверей. Он оглядывал комнату с таким видом, словно ожидал, что в любую минуту из-за резьбы может выскочить какая-то опасность.
        - Моей кузине необходим отдых, - бросил он, - а не бессмысленный опрос какого-нибудь никудышного инспектора. Полагаю, я могу надеяться на ваше благоразумие?
        Доктор выпрямился, оторвавшись от своего стетоскопа. Обиду он выразил тем, что громко захлопнул крышку своего чемоданчика.
        - Само собой, - промолвил он. - Имя миссис Льюис никогда не сорвется с моих уст.
        Как только дверь за доктором затворилась, Оливия улыбнулась.
        - Еще один псевдоним, - заметила она. - Как ты думаешь, сколько еще у меня будет придуманных имен?
        Сев на край кровати, Аластер посмотрел на нее.
        - Больше ни одного, если это будет зависеть от меня.
        Оливия подняла на него взгляд, чувствуя, что внутри у нее вспыхнул теплый и приятный огонь, пытавшийся вырваться наружу. Ощущение благоденствия было результатом действия лечебного настоя, который дал ей доктор, чтобы облегчить боль в горле. От настоя Оливию одолевала сонливость, руки и ноги превратились в кисель, а о мелочах она и думать забыла. Но она могла принять заботу Аластера, вызванную обстоятельствами, за его привязанность… За вечную любовь… В это мгновение она могла даже вообразить, будто герцог хочет убедиться в том, что ей не понадобятся придуманные имена, если он всегда будет заботиться о ней.
        - Зачем ты привез меня сюда? - спросила она. Бертрам остался в квартире Мура, чтобы сказать, что лакей его жены сначала пытался вымогать у него деньги, а потом напал на него.
        - Ты нуждалась в помощи врача, - безучастно промолвил Аластер. - И в отдыхе. Квартира на Брук-стрит ни для того, ни для другого не подходит.
        - Но ты же мог привезти меня к себе домой. - Ей почему-то стало казаться, что его дом - это своего рода мифическое место, которому она когда-то принадлежала, а на основании этого принадлежала и самому Марвику. Оливия понимала, что такие вещи должны ее встревожить. Но она была как в тумане, ее одолевало ощущение легкости и полета, так что беспокоиться о чем-то она была не в состоянии.
        - Мог бы, - задумчиво проговорил Аластер. - Но тогда, без сомнения, прислуга… сделала бы свои выводы.
        Да, конечно. Все они считали Оливию воровкой. Если бы Аластер снова привез ее в свой дом, они пришли бы к выводу, что он мстит ей каким-то изощренным способом.
        Но тут Оливия поняла, что ей все равно.
        - Да какая разница! - бросила она.
        - Для меня - существенная, - сказал герцог. - Я бы не хотел, чтобы на тебя так смотрели.
        Оливия задумалась. Она была озадачена тем, что он сказал, но не могла подобрать слов, чтобы выразить это чувство. В голове царил хаос.
        - Как смотрели? - наконец спросила она.
        - Так, как эти мегеры в деревне глазели на тебя. - Его подбородок напрягся. - Никто и никогда больше не будет так на тебя смотреть.
        Из ее груди вырвался смех. Оливия зажала рот рукой, дивясь таким веселым звукам.
        - Ох, Аластер! Это же не в твоей власти.
        - Да? - Он как-то странно посмотрел на нее. - Думаю, что в моей.
        Оливия затаила дыхание, внезапно пожалев о том, что находится под действием лекарства. Лучше бы ее разум сам постиг смысл его слов, и ей не пришлось бы обращаться к герцогу с просьбой растолковать их.
        - Каким это образом? - все-таки спросила она.
        В дверь постучали. Аластер недовольно поморщился и встал.
        - Должно быть, это Бертрам.
        Оливия наблюдала за тем, как он прошел через дверь в гостиную, слышала приглушенные мужские голоса. А потом до нее донеслась четкая фраза Аластера:
        - Нет, - сказал он. - Вы не будете разговаривать с ней.
        Оливия приподнялась.
        - Впусти его, - попросила она.
        Аластер с мрачным, как туча, выражением лица показался в дверях.
        - В твоем состоянии? Абсолютно…
        - Со мной все хорошо. - Так лучше, - именно в таком состоянии ей стоит говорить с Бертрамом. Все казалось ей неясным, туманным, лишенным углов. Оливии не хотелось слишком четко вспоминать те мгновения - мгновения, когда она спасла Бертрама от заслуженного наказания.
        - Пусть войдет, - снова сказала она. - Правда, Аластер… Я понимаю, что делаю.
        Рот Аластера превратился в тонкую черту. Он развернулся.
        - Пять минут, - бросил герцог.
        Что за тиран! Оливия готова была улыбнуться, правда, при виде отца это желание покинуло ее. Бертрам казался усталым, под его глазами залегли темные круги; он был похож на человека, которого мучает тайна, и при этом он понимает, что вот-вот выдаст ее.
        Он выглядел именно так, как должен был выглядеть. Оливия холодно смотрела на него, пока он шел к ее кровати.
        - Я не… - забормотал он, вертя в руках шляпу, - я не знаю, что именно должен вам сказать.
        - Как удивительно!
        Он поморщился.
        - Я этого заслуживаю. Но я…
        - И еще большего. - Снадобье доктора не полностью заглушило ее чувства. Оливия ощутила гнев - яркий, пылающий. Возможно, он вообще никогда не выгорит. - Вы заслуживаете гораздо большего. Вы всему обязаны моей матери. Она могла погубить вас. Я никогда не пойму, почему она так любила вас, что не сделала этого.
        Шляпа Бертрама смялась, поля порвались.
        - Мне было двадцать два, когда я с нею обвенчался. Я ничего не понимал. Вы меня слышите? Я был молод, глуп и безумен…
        - Она тоже. Но ее любовь не отступила ни перед чем. И у вас больше доказательств этого, чем у любого другого человека!
        Бертрам уронил голову. Оливия слышала его неровное дыхание.
        - Да, - наконец сказал он. - Она была гораздо лучше, чем я заслуживал. - Бертрам снова поднял голову, и Оливия увидела боль в его глазах. Это рассердило ее еще больше. Какое он имеет право испытывать боль? - Я хочу, чтобы вы знали, - проговорил Бертрам, - к действиям Мура я не имею никакого отношения. Он был человеком моей жены - ее охранником - еще со времен ее юности. И по-моему, он был сумасшедшим. Поверить не могу, что моя жена как-то связана с его поступками…
        Аластер издал резкий, пренебрежительный смешок.
        - Так дело не пойдет, - заметил он.
        Бертрам повернулся к нему.
        - Вы ее не знаете, - пробормотал он. - Моя жена - не убийца.
        - Да я и не собираюсь с ней знакомиться, - холодно сказал Аластер. - Вы должны будете позаботиться о том, чтобы этого никогда не произошло. Отправьте ее в приют. Или назад в Америку - разницы никакой. Но она не должна оставаться в Англии.
        - Она - мать моих детей! - воскликнул Бертрам.
        - По крайней мере троих, - с горечью добавила Оливия.
        Услышав это, Бертрам снова повернулся к ней - теперь он был в отчаянии.
        - Оливия, я обещаю… - взмолился он.
        Усмехнувшись, Оливия посмотрела на Аластера, который в полном изумлении покачал головой.
        - Я еще не в таком отчаянии, чтобы принимать ваши обещания, - сказала она.
        - К тому же, - добавил Аластер, - я сомневаюсь в том, что она захочет остаться, если ее детей объявят незаконнорожденными, а ее брак окажется фальшивкой двоеженца.
        И тут Оливия увидела выход из положения!
        - Боже мой! - Бертрам сделал шаг назад, прижимая шляпу к груди, как щит. - Вы говорите о том, чтобы погубить трех невинных детей…
        - Я никогда и никому не скажу ни слова, - перебила его Оливия. Бертрам остановился, раскрыв рот.
        - Оливия! - недоверчивым тоном заговорил Аластер.
        Оливия подняла руку, призывая его к молчанию.
        - Ваша жена поедет в Америку, - обратилась она к Бертраму. - И вы поедете с ней - после того, как оставите свой пост. - Это будет справедливо и по отношению к Бертраму. - И никто никогда не узнает, что вы были женаты на моей матери.
        Губы Бертрама зашевелились - он пытался возразить.
        - Я… я просто не могу уехать! Уйти в отставку… Члену кабинета министров…
        - Сегодня днем я видела ее лицо, - промолвила Оливия. - Полагаю, она знала, что хочет сделать ее человек. И если бы я не считала, что она любит своих детей, если бы я не решила, что она готова на преступление, чтобы защитить их, я бы осталась в жилище Мура, чтобы все рассказать полиции. Но, возможно, я ничего не скажу, если вы уедете за границу. Однако независимо от того, любит она своих детей или нет, я считаю, что дама, склонная держать при себе наемного убийцу, не должна быть той особой, которой вы доверите воспитание своих детей, так что вы с радостью должны уехать с ней. Вам выпадает шанс стать им таким отцом, каким вы никогда не были для меня.
        Бертрам долго смотрел на нее.
        - В вас очень много от матери, - тихо проговорил он наконец. - Вы считаете ее жертвой, но, поверьте мне, она никогда не позволяла мне остаться безнаказанным.
        - Может, вы хотите, чтобы я вам посочувствовала? - Оливии захотелось запустить в него подушкой. Нет, чем-нибудь потяжелее. Бутылкой. Она с надеждой посмотрела на Аластера.
        На его лице застыло убийственное выражение. За это он очень рассердится на нее, можно не сомневаться. Потому что все его внимание было поглощено Бертрамом.
        - Вы слышали, что она вам предложила? - мрачно промолвил он. - Это куда более великодушное предложение, чем то, что заготовил для вас я. Впрочем, сойдет и это. А теперь убирайтесь. Очень надеюсь в следующий раз услышать ваше имя в связи с вашей отставкой из кабинета, Солсбери.
        Покачав головой, Бертрам набекрень нацепил на голову смятую шляпу.
        - Я не могу этого сделать, - угрюмо проговорил он. - Ничего еще не кончено. - Повернувшись, он пошел прочь.
        Комната наполнилась молчанием. Аластер встал, глядя на Оливию. Она глубоко вздохнула.
        - И это называется титулованное дворянство! - вымолвила она. - Я не хотела наказывать его детей. Или отнимать у тебя месть. Но, кажется, ты все равно отомстишь. Какой же он глупец!
        - Ну да. Но нам это было известно. - Как ни странно, Марвик казался рассеянным. - Оливия, ты не должна была оставлять надежду стать его законной дочерью.
        Она заморгала.
        - Почему?
        - У него есть деньги. Не очень много - большая часть состояния принадлежит его жене. Но у тебя есть все шансы на наследство. Ты понимаешь, что ты это потеряла?
        Удивление Оливии было не настолько сильным, чтобы сдержать зевок.
        - Ты правда думаешь, что это важно? - Она прикрыла рот рукой, и ее челюсти слегка хрустнули. - Аластер, даже сейчас я не очень беспокоюсь о деньгах. Я знаю, как их заработать. Я очень… хороший секретарь.
        На лице Марвика промелькнула мимолетная улыбка, а когда она погасла, он вновь стал очень серьезным. Подойдя к кровати, он сел рядом с Оливией и отбросил ее волосы с глаз.
        - Надо отправить кого-то в хороший магазин, чтобы тебе принесли что-то более подходящее, чем гостиничный халат.
        Его прикосновение успокаивало Оливию. Ее ресницы, трепеща, опустились.
        - Ты вконец испорчен, - пробормотала она. - Этот халат слишком хорош для секретарш… или экономок.
        Его рука, лежащая на ее щеке, замерла.
        - А для герцогини?
        Оливия открыла глаза. Марвик смотрел на нее серьезно, а в выражении его лица проскальзывала тревога. Он совсем не был похож на человека, проговорившего те слова, которые услышали ее уши. Должно быть, ей это приснилось.
        - Я засыпаю, - сказала Оливия. - Ты пойдешь домой? Или останешься тут?
        Герцог громко, протяжно вздохнул.
        - Оливия, ты заслуживаешь большего.
        Заморгав, она приподнялась. Без сомнения, она плохо его расслышала. Но что он мог иметь в виду? Усталость мгновенно сменилась болезненным беспокойством; сердце Оливии внезапно застучало где-то в горле. От этого ее через мгновение может затошнить.
        - Я не понимаю, - осторожно промолвила она. - Большего, чем что?
        Его рука на ее щеке дрогнула. А потом она соскользнула вниз, чтобы переплестись с ее рукой, и он крепко сжал ее.
        - Большего, чем прислуживать кому-то, - пояснил он. - Чем быть чьим-то секретарем. Чьей-то служанкой.
        Оливия нахмурилась.
        - Ты - чудовищный сноб.
        - Большего, чем терпеть на себе те взгляды, которые хозяева бросают на свою прислугу, - добавил герцог. - Большего, чем быть незамеченной. Большего, чем чувствовать, что на тебя смотрят свысока.
        Оливию наполняло чувство досады. Его слова никак не походили на романтическое объяснение.
        - Это не так плохо, - промолвила она. А затем, встряхнувшись, Оливия приподнялась на подушках и постаралась как можно выше вздернуть подбородок. - Мои умения заслуживают уважения. Я отлично выполняю все, за что берусь. Не каждый с таким справится! Вспомни, я ведь не училась на экономку. Я говорю на четырех языках, я владею стенографией…
        Герцог остановил Оливию, зажав ее рот своим. Смутившись, она позволила ему поцеловать ее, а потом, через миг, его поцелуй заставил ее забыть о смущении, и все, о чем Оливия была в состоянии думать, - это его губы. Легкие, внимательные, ласковые, заставляющие ощутить что-то большее…
        Марвик прервал поцелуй.
        - Оливия, - заговорил он, - я пытаюсь привести доводы, которые заставили бы тебя выйти за меня замуж. Как-то нелепо все получается, но мне не нужна жена, которая говорит на иностранных языках и знает стенографию. Для этого я хочу нанять секретаря.
        Она оторопело уставилась на него.
        - Я понимаю, что попросил как-то не так. - Его губы скривила печальная улыбка. - Может, мне действительно нужна жена с навыками секретаря. И со знанием итальянского, и… какими еще языками ты владеешь?
        - Французским, - прошептала Оливия. - И немецким.
        - Хорошо, французским. И немецким. Не может же моя жена не говорить по-немецки, - серьезно промолвил он. - Это повышает мои шансы?
        - Нет. - Неожиданно ее сердце упало. Оттолкнув Марвика, Оливия села, и он нахмурился. - Ты повторяешь собственные ошибки. - Она провела рукой по своему ноющему лицу, а затем с такой силой надавила на глаза, что увидела звезды. «Просто скажи «да», дура!»
        Но она не могла этого сделать. Он задал ей вопрос, которого она, признаться, испугалась, потому что любила его. Любила настолько, чтобы сказать: «Да».
        Но именно потому, что она любила его - и еще потому, что он ей нравился, нравился больше, чем надо, больше, чем он того заслуживал, - Оливия не могла сказать: «Да».
        - Аластер, - промолвила она, - тебе была по нраву мысль о браке с Маргарет. Но ты никогда не любил ее. И ты снова повторишь это: тебе по нраву мысль… о чем? О том, что ты спасешь меня от косых взглядов? О том, что ты выступаешь в роли героя? Но ты не любишь…
        Он положил палец ей на губы.
        - Не надо, - сказал Аластер.
        Несколько мгновений они, замерев, сидели молча и лишь смотрели друг на друга.
        Оливия сделала еще один судорожный вздох. Он показался ей холодным, как лед.
        - Мне нужно место, - тихо проговорила она. - И хотя одно ты предлагаешь мне сейчас, это не совсем то место, о котором я мечтала. Как же ты не понимаешь? Ты - выдающийся человек. Ты был таким раньше и будешь таким. И как только ты вернешься к прежней жизни…
        - Этого никогда не будет. - Его подбородок напрягся. - Неужели ты до сих пор этого не поняла? - Хрипло рассмеявшись, он встал с кровати и запустил пятерню в волосы. Повернулся к ней спиной. - Я покончил с прежней жизнью.
        - Тебе так кажется. - Она так устала. Оливия едва удерживала глаза открытыми, потому что им хотелось закрыться, но даже паника, охватившая ее при мысли о том, что она упускает нужное, решающее мгновение, не помогла сдержать очередной, с хрустом, зевок. - Я не… - Оливия с силой ущипнула себя за руку, чтобы очнуться. - Я не дура, - сказала она. - Для меня нет места в жизни члена парламента.
        Марвик очень медленно покачал головой.
        - Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.
        Веки Оливии опустились на полные слез глаза.
        - Нет, имею, - прошептала она. - Я…

* * *
        Оливия просыпалась очень медленно, казалось, сознание возвращается к ней через множество слоев света. Как только мир над ее веками посветлел, она вдруг начала остро чувствовать все болезненные места на своем теле. Леди Бертрам. Томас Мур, мертвый. Бертрам, отказавшийся от ее предложения.
        Аластер, сделавший ей предложение…
        Ее глаза распахнулись. Оливия, застыв от ужаса, смотрела на переплетающийся орнамент на потолке. Она отказала Аластеру! Боже, она отказала ему!
        Оливия села и тут же оцепенела. Аластер сидел на стуле, стоявшем у изножья ее кровати. Перед ним стоял поднос, на котором принесли завтрак, на тарелке лежали обломки яичной скорлупы.
        - Добрый день, - спокойно сказал он.
        Оливия натянула одеяло до подбородка, но тут же, поморщившись, пожалела об этом. Она осторожно прикоснулась к шее.
        - Бьюсь об заклад, она выглядит еще хуже, чем тебе кажется. - Как ни странно, он говорил веселым голосом, хотя его взор не отрывался от нее ни на мгновение. - Но ты, должно быть, неплохо отдохнула - проспала целых шестнадцать часов.
        - Шестнадцать… - Оливия посмотрела на широкие окна, выходящие на Стрэнд. Портьеры были раздвинуты, и ее взору открылось безоблачное голубое небо над высокими зданиями на другой стороне улицы. - Боже! - Откашлявшись, Оливия осторожно покосилась на Аластера. Может, ей приснилось, что он сделал ей предложение? Или, что лучше, предложение действительно было, но ей приснилось, что она ему отказала?
        Потому что теперь - предупрежденная и отдохнувшая - Оливия чувствовала себя куда менее добродетельной. Она вспомнила все возражения, которые перечислила ему прошлым вечером. Оливия понимала, что возражения были существенными, и за то время, что она спала, ничего не изменилось. Но теперь ей было все равно. Пусть в один прекрасный день он пожалеет о том, что женился на ней. Но до тех пор пусть он принадлежит ей.
        - Аластер, - нервничая, начала она, - я…
        Он бросил на кровать газету.
        - Взгляни на заголовки!
        Оливия нерешительно взяла газету. В заголовках не было ничего особенно интересного. Небольшая авария на железной дороге в Йорке. Обещание быстрее добраться до Египта на новом пароходе.
        - На какие именно? - спросила она.
        - Наслаждайся ими! - сказал он. - Нудные, обыденные, мягкие. Через неделю они уже не будут такими.
        Газета смялась в ее руке.
        - Что ты сделал?
        Марвик встал. В ярком дневном свете он казался сделанным из пылающего золота, его красивое лицо было словно позолоченным, а на нем сияли глубокие голубые глаза с проницательным взглядом.
        - Я пустил в ход письма Маргарет, - сообщил он.
        Оливия не сводила с него глаз.
        - Ты… сделал что?
        - Я велел снять с них копии, а Майкл их развозит. Первая остановка была в клубе, так что, думаю, новость… - он посмотрел на часы в углу комнаты, - должна быть уже на полпути в Шотландию.
        Оливия пыталась подобрать подходящие слова.
        - Но зачем?
        Он пожал плечами.
        - Если вдуматься, это очень… аккуратная месть. Ни один из любовников Маргарет не уйдет от наказания. Их погубит общественное мнение. Нельсон - банкрот. Он собирался жениться на знатной наследнице, причем ему пообещали скорое дворянство. Помолвка будет разорвана, полагаю, не позднее, чем через день. Феллоуз тоже лишится шанса на удачный брак. Барклий выяснит, что его политическая власть существенно уменьшилась, потому что общение с человеком, который построил свой политический успех, сойдясь с чужой женой, не скажется благоприятно на карьере. Что касается Бертрама… - Он слегка улыбнулся. - Полагаю, он проявит большое желание принять твое предложение, если ты пожелаешь повторить его. Его, конечно, выставят из кабинета. Не удивлюсь, если он отправится в Америку в ближайшие две недели.
        Оливия была ошеломлена. Судя по тому, как бесстрастно и уверенно говорил Аластер, он продумал свою речь заранее. Но на его лице Оливия не разглядела ни единого признака того, чего ему это стоило.
        - Но ты, Аластер…
        - Это надо было сделать. - Он пожал плечами. - Нельзя быть уверенным в том, что не существует других писем, ожидающих своей очереди. Так что лучше обнародовать те, что есть, прямо сейчас, когда я к этому готов. А скандал все равно постепенно затихнет.
        Оливии вдруг очень захотелось, чтобы он подошел, прикоснулся к ней. Но их ночной разговор встал между ними высокой стеной и даже мешал ей оценивать выражение его лица, его поведение. К тому же эти два дела не могли быть не связанными между собой.
        Она вскочила с постели. Если он к ней не подходит, она рискнет и сама приблизится к нему. Оливия ступала босыми ногами по ковру, слегка покачиваясь, но, приближаясь к Марвику, заставила себя идти увереннее. Он наблюдал за нею, но даже не протянул руки ей навстречу. Зато когда Оливия подошла к нему, он позволил ей взять его руку и приложить ее к груди. Как приятно чувствовать его тепло! Оливия глубоко задышала. Их глаза встретились.
        - Почему ты сделал это сейчас? - шепотом спросила Оливия.
        - Ты сказала, что не веришь моим намерениям. - Он говорил очень тихо. - Но я продемонстрировал их тебе. Я не намерен возвращаться к прежней жизни, Оливия.
        Она с трудом сглотнула. Не это она надеялась услышать.
        - Но твой талант…
        - Когда-нибудь я, возможно, вернусь в политику. - Герцог помолчал. - Когда Бертрам уедет, его место освободится.
        Помолчав, Оливия проговорила:
        - Тогда я не понимаю…
        - Я никогда больше не стану таким, каким был раньше. - Он очень нежно убрал прядь волос с ее лица. - Я стал новым человеком. И, думаю, стал лучше. Хотя и не мудрее. Разница в том, что раньше я считал себя способным отличать хорошее от плохого. Считал, что вижу многое совершенно ясно. Однако теперь я понимаю, что это не так. Я знаю, что для этой ясности мне нужно от кого-то зависеть. А вы, мисс Холлидей, такая проницательная, дальновидная. - Герцог печально улыбнулся. - А еще вы настоящий антипод бесстыдству: вы слишком добродетельны, но это вам на пользу… Ты предложила принести в жертву свое наследство, свое доброе имя для того, чтобы защитить детей, которые тебя никогда не узнают. Так что, возможно, ты захочешь вести и меня, направлять. Политику необходимо такое руководство.
        Оливию поразили его слова.
        - Но я считаю, - заговорила она, - что вы недооцениваете себя, ваша светлость.
        Он вздохнул.
        - О боже! - произнес он так тихо, что Оливии его слова показались молитвой. На мгновение Марвик опустил голову. А когда поднял ее, его лицо было столь суровым, а беспокойство - столь явным, что Оливия была потрясена. Еще ни разу она не видела герцога таким испуганным. - Так ты сможешь полюбить меня, Оливия? Не того человека, а этого? Такого, каков я сейчас, а не того, каким я был?
        Это был сон, и Оливия молила бога о том, чтобы никогда не просыпаться.
        - Тот человек не знал меня, - прошептала она. - Только ты меня знаешь. Конечно же, я люблю тебя такого, какой ты сейчас.
        Взяв лицо Оливии в ладони, Марвик поцеловал ее. Она качнулась. Если бы он не держал ее крепко, она бы упала. Но она не должна зависеть от его рук. Положив на них свои руки, Оливия ответила на его поцелуй.
        Через минуту, когда они прервали поцелуй, чтобы вздохнуть, она вымолвила:
        - Но ты не сказал того же. И я могла бы напомнить, что мы познакомились, когда ты запустил в мою голову бутылку, а потом ты ударил в стену кулаком, так что прости за то, что я требую убеждения.
        Он засмеялся, и у нее от его смеха закружилась голова.
        - А я напомню тебе, - парировал Аластер, - что ты тогда была экономкой, которая должна была подчиняться моим приказам. Так что мое чувство разочарования было как-то оправданно.
        Оливия поцеловала костяшки его пальцев.
        - Весьма неустойчивая опора для любви, ты не находишь? - спросила она.
        - Напротив, - заметил он. - Ты никогда не боялась.
        - Я знала, что ты не причинишь мне вреда.
        - Я был полным негодяем.
        - Нет, я в это ни на миг не поверила.
        Склонив голову набок, герцог внимательно посмотрел на Оливию.
        - Мне нужна была твоя смелость, - спокойно промолвил он.
        - А мне - твой ум. - Она вспомнила обо всех его выступлениях, записанных наполовину, - это были настоящие жемчужины, которые еще оценит история. - Твоя проницательность. - Оливия помолчала. - То, как ты смотришь на меня, Аластер. Ты меня видишь.
        - Да, вижу, - пробормотал он. - Оливия, я точно знаю, какая ты. И мне не нравится думать о том, какой ты могла бы быть. Я люблю тебя такой, какая ты есть. Это я знаю точно.
        Оливия улыбнулась - глупой улыбкой, которая, казалось, была шире ее щек.
        - Так теперь мы можем пойти домой? Думаю, прислуга со временем придет в себя от полученного потрясения.
        Марвик засмеялся.
        - А если они этого не сделают, можешь большую часть из них уволить.
        - Никогда, - возразила Оливия, но тут же пожалела о своих словах. - Разве что Викерза.

* * *
        Они обвенчались через неделю. Церемония была скромной, без посторонних, на ней присутствовали лишь лорд Майкл и леди Элизабет де Грей. Узнав, что Аластер их пригласил, Оливия немного струсила и даже подумывала о том, чтобы возразить против их присутствия. Большинство людей сочли бы это «мирное предложение», как его называл Марвик, весьма любопытным: пригласить леди на свадьбу к своей бывшей служанке, которая станет ее сестрой. «И к тому же займет более высокое положение в обществе», - шаловливо добавил Аластер.
        Но Элизабет всегда была особой богемной. Утром в день свадьбы она объявила о своем прибытии, ворвавшись в гостиную Оливии в сопровождении Хансон, своей горничной. С осуждающим, как обычно, видом Хансон положила на диван сверкающее платье. Элизабет указала на него театральным жестом:
        - Это твое подвенечное платье, дерзкая воровка. Вот что, ты должна одеться подобающим образом, потому что если повезет, это будет твой единственный брак.
        Оливия поднялась, надеясь, что ее волнение будет менее заметным, чем у Полли и Мьюриел. Они застыли от изумления, и это неудивительно. Элизабет считалась признанной красавицей, темноволосой и чувственной, но сейчас она являла собой еще более восхитительное зрелище, чем обычно: она встала так, чтобы продемонстрировать всем свой живот, казавшийся куда более округлым после трех месяцев брака, чем должно быть.
        - Должна ли я вас… поздравить? - спросила Оливия.
        - Конечно. - Элизабет с улыбой похлопала себя по округлившейся талии. - А теперь отошли своих горничных. Ты же знаешь, что Хансон умеет хорошо укладывать волосы. А тебе надо еще столько всего сделать.
        Удивившись, Оливия снова села. Хансон принялась разогревать щипцы для завивки волос, а Элизабет рыскала вокруг, как кошка на охоте.
        - Начинай сначала! - приказала она наконец Оливии.
        Оливия глубоко вздохнула.
        - Это будет извинение. Я…
        - Нет! - отмахнулась Элизабет. - Оставь церемонии, начинай с самых интересных частей. Как ты оказалась в доме Марвика? - Широко распахнув глаза, она огляделась по сторонам. - Разумеется, это очень хороший дом, но почему именно… Марвик? Майкл, разумеется, мне кое-что рассказал, но новости не из первых уст обрастают большим количеством немыслимых подробностей. Расскажи мне все и имей в виду, что честность и откровенность - это часть твоего искупления.
        Так что пока Хансон одевала Оливию, а затем закалывала и завивала ей волосы, она рассказала Элизабет все - точнее, большую часть правды. Оливия не стала упоминать бутылок, книг, пистолетов и библиотеку, но под конец Элизабет весьма скептически взглянула в ее глаза в зеркальном отражении.
        - Дай-ка мне это! - сказала Элизабет Хансон. Отодвинув горничную в сторону, Элизабет приблизилась к Оливии, чтобы своими руками приколоть к ее прическе цветы апельсинового дерева. Как только цветы были пристроены на макушке и крепко закреплены шпильками - лишь пара уколов шпильками в голову испортили выступление Элизабет в роли горничной, - она уселась на табурет рядом с Оливией. - Ну а теперь, полагаю, ты можешь рассказать мне, как все было на самом деле? - спросила Элизабет. - Майкл услышал о двоеженстве Бертрама от Аластера, но почему же ты убежала, не сказав ни слова?
        Оливия медленно повернулась - не только потому, что именно этого мгновения она боялась, а еще и по той причине, что платье из кремовой шелковой парчи было гораздо тяжелее тех нарядов, которые она привыкла носить.
        - Мне так жаль, - приглушенным голосом произнесла она. - Я… - Оливия почувствовала, что ее лицо алеет. - Я сходила с ума от охватившей меня паники, я не ждала, что вы меня простите, но…
        Элизабет ласково прикоснулась к ее запястью.
        - Мейдер… О, прошу прощения, Холлидей! - Она засмеялась. - Я буду называть тебя Оливией, ведь мы же теперь сестры. - Ее брови приподнялись, выдавая крайнее, но молчаливое изумление, которое, правда, смягчала улыбка. - Я никогда, ни на мгновение не усомнилась в том, что у тебя была причина взять эти письма. Но, надеюсь, ты достаточно хорошо меня знаешь, чтобы понять, что я помогла бы тебе. Или это не так?
        Оливия почувствовала, что ее глаза наполняются слезами, и быстро заморгала.
        - Да… Я должна была так поступить. Но Бертрам… - Она прерывисто вздохнула. - Я не хотела навлекать на вас неприятности, мэм.
        Элизабет поморщилась.
        - Вот что, сестры никогда не называют друг друга «мэм». - На ее губах появилась озорная усмешка. - Но я надеюсь, ты чувствуешь себя достаточно свободной, чтобы навлечь неприятности хотя бы на Марвика? Не могу сказать, что он из самых легких для брака людей. - Она насмешливо пожала плечами. - Но он, конечно, в состоянии справиться с несколькими мерзавцами. Скажи… ты уверена, что не хочешь все изменить? Мы могли бы сбежать в Ватерлоо! Знаешь, сбежать никогда не поздно!
        Оливия улыбнулась.
        - А ведь он довольно грозен, не правда ли? По крайней мере на первый взгляд. Но я верю, что это - часть его обаяния.
        - Хм! - Элизабет оглядела ее. - Очень хорошо, давай останемся. Но я должна спросить: ты ведь видела утренние газеты?
        Оливия кивнула. Новость об отставке Бертрама была на первой полосе - вместе с информацией о том, что его видели на пароходе, отправлявшемся в Нью-Йорк.
        - Да. Это неудивительно.
        Элизабет помолчала.
        - Это даст журналистам тему для обсуждения по крайней мере на неделю. Но ты должна знать… это всего лишь дело времени, все остальное тоже попадет в газеты. Редакторы ломают головы над тем, как напечатать эти письма, обойдя законы о запрете на публикации всяких непристойностей.
        Оливия села.
        - Мы к этому готовы, - спокойно промолвила она.
        - Но разве ты не боишься, - осторожно спросила Элизабет, - что все это эхом отразится на тебе? На вас обоих?
        Оливия пожала плечами. Аластер нарочно вчера посетил клуб. И никто, сказал он, никто не посмел не посмотреть ему в глаза.
        - Джентльмен, который с готовностью распространил письма, выдающие в нем рогоносца, способен на все. С таким человеком не станут вести двойную игру.
        Кивнув, Элизабет нахмурилась.
        - Да, я уверена, что Марвик без проблем вернется в политику. Но вот как на все это отреагирует общество, моя дорогая… На тебя будут устремлены миллионы взглядов! По крайней мере некоторое время. Я сделаю все, чтобы облегчить твое положение, но, конечно, сейчас не самое лучшее время объявлять о вашей свадьбе…
        Оливия засмеялась.
        - Вы хотите сказать, что люди будут судачить? Что они будут глазеть на меня и шептаться у меня за спиной? Да они в любом случае будут это делать. В глазах света я - незаконнорожденная, женщина, работавшая служанкой. Наш брак - это мезальянс. Люди все равно будут сплетничать о нас.
        - И ты сможешь это перенести? - Элизабет помолчала. - Я сталкивалась с вниманием такого рода. Очень тяжело выносить на себе взгляды…
        Оливия с улыбкой повторила ей слова, сказанные Аластером накануне:
        - Важно только то, как мы с ним будем смотреть друг на друга. Как я буду смотреть на него. - Покраснев, она опустила глаза на свои руки, на жемчужный браслет, который он ей подарил. А ведь Аластер прав, только сейчас пришло ей в голову: цвет жемчуга действительно подходит к цвету ее кожи.
        - Что ж… - Элизабет выпрямилась - похоже, слова Оливии произвели на нее впечатление. - Я и не догадывалась, что скандалы в твоем вкусе, дорогая. - Она усмехнулась. - Но я помнила, как хорошо ты выглядишь, когда тебя приводят в порядок. - Взмахом руки она подняла Оливию и повернула ее за плечи к зеркалу. Они вместе смотрели на ее отражение.
        Оливия едва узнавала себя - сияющую, светящуюся. Блестящая кремовая парча придавала розовый оттенок ее бледной коже, подчеркивала цвет огненных волос.
        И теперь Оливия знала, что такое чувствовать себя красивой. Примерно так же она чувствовала себя, когда на нее смотрел Аластер. Она наконец увидела в зеркале то, что отражалось в его глазах.
        - Пойдем? - тихо спросила Оливия. Внезапно она поняла, что не может больше ждать.
        Рука об руку они с Элизабет спустились по парадной лестнице. Слуги выстроились в ряд, чтобы поглазеть на нее, и она почти не позволяла себе смотреть на их лица, опасаясь того, что что-то может испортить это мгновение. Им было неловко, неудобно снова принимать ее, но уже не как одну из них, а как будущую хозяйку.
        Однако Оливия успокоила себя, потому что Элизабет права: в ближайшие дни, пока скандал не затихнет, ей понадобится вся ее смелость. Но у Оливии не было в ней недостатка. Влиятельный человек убедил ее в этом. И вот теперь настало время для практики.
        Но, подняв глаза, Оливия увидела только улыбки и приветливые кивки - лишь Викерз нахмурился и опустил голову, когда она встретилась с ним глазами. Посмотрев мимо него, Оливия увидела сияющую кухарку, которая держала в руках корзину и чуть наклонила ее набок, чтобы показать…
        Удивившись, Оливия остановилась. Почему это кухарка показывает ей кучу грязи?
        Кухарка приподняла одну бровь.
        - Трюфели, - выразительно произнесла она. - Для вашего свадебного завтрака, мэм.
        И вдруг Оливия вспомнила похожую корзину с грязью, которую она видела когда-то в кухне. Она приняла эту грязь за часть отбросов, которые не вынесли из неприбранной кухни.
        - Что это? - прошептала Элизабет. - Ты чем-то озабочена? Так, может, все-таки Ватерлоо?
        Оливия ощутила приступ раздражения - весьма подходящий для невестки. А потом она рассмеялась.
        - Я не изменю его светлости, - сказала она.
        - Черт! Очень хорошо, буду держать язык за зубами.
        Они продолжили свой путь, и больше уже ничто не отвлекало их. Наконец они оказались в гостиной комнате, где их уже ждали Аластер и стоявший рядом с ним Майкл.
        Было время, когда Аластер не выходил из тьмы. Но сейчас льющийся в окна свет окрасил его фигуру в золото. Вслед за его сапфировым взглядом Оливия опустила глаза на ковер, руки Аластера накрыли ее руки - крепко, уверенно; эти руки будут принадлежать ей до конца ее дней.
        Священник заговорил, но Оливия почти не слушала его. В свете были только они вдвоем. А когда настало время поцелуя, она повернула голову и прошептала Аластеру на ухо:
        - Есть кое-что, что меня тревожит.
        Аластер чуть отодвинулся и нахмурился.
        - Что же? - спросил он.
        - Я обнаружила, кто украл трюфели.
        Герцог нахмурился еще сильнее.
        - Да? Каким же образом?
        - Лучше спроси, кто это сделал. Это была я. Я их выбросила, приняв за грязь.
        Засмеявшись, Марвик взял ее лицо в ладони.
        - Что ж, боюсь, в таком случае мне придется лишить тебя должности экономки. Как удачно, что ты нашла себе другое место.
        А потом, когда Элизабет и лорд Майкл зааплодировали, а слуги начали веселиться, Аластер поцеловал Оливию. Она ответила на его поцелуй, но ее мысли то и дело возвращались к трюфелям, потому что Дорис права: ну кто бы стал есть еду, которая так выглядит?
        - Будь внимательна! - пробормотал Марвик. Он поцеловал Оливию снова и так убедительно, что из ее головы вмиг улетучились воспоминания о Дорис, трюфелях и грязи, оставив мысли только о нем.
        notes
        Примечания
        1
        Вам даже в Версале ужинать доводилось, не так ли? (фр.).
        2
        Необычные средневековые книги, которые были, скорее, нарисованы, чем написаны.
        3
        Генеалогический справочник аристократии, выпускающийся под названием «DEBRETT’S. Книга пэров и баронетов», включает в себя краткую историю всех знатных семей Великобритании.
        4
        Нашла! (ит.).
        5
        Как раз наоборот (фр.).