Визави французского агента Надежда Витальевна Днепровская
        «Визави французского агента»  - яркий дебют начинающего романиста: необычный сюжет, подлинность используемых автором фактов и материалов, до сих пор неизвестных широкой публике. Подготовка тайных агентов во Франции с последующей работой в различных странах; мусульманские обычаи; верховая езда в СССР; пребывание советских специалистов в Монголии  - всё это вместе с фантастическими, даже при трагических поворотах, линиями любви делает роман привлекательным для любой читательской аудитории.
        Визави французского агента
        Надежда Днепровская
        Рисунки Надежда Днепровская
        
        ISBN 978-5-4490-2270-7
        
        Je ne savais pas que mes chagrins passes allaient me faire sourire, mais je ne savais pas non plus que mes joies passees allaient me faire pleurer.[1 - Не знал, что былые обиды будут меня смешить и тем более что веселье юности заставит грустить.]
        Москва  - Париж  - Сокольники
        В середине августа 1972 года Марсель и Бернар были направлены на работу в СССР. С ними приехали Луи и Мигель, ребята, которые уже год до этого работали в Польше.
        Это был своеобразный эксперимент. Четверо молодых французов приехали в СССР изучать экономику и политику, совершенствовать русский язык. Это называли обучением по обмену. В то же время они должны были выполнять поручения по координации общих интересов СССР и Франции в странах третьего мира.
        Поселили французов в специально оборудованные квартиры в общежитии для иностранных студентов. Их совершенно не волновали ни вахтеры, которые после одиннадцати вечера никого не впускали, ни подслушивающие устройства, во множестве обнаруженные ими в двухкомнатной квартирке,  - в своем Корпусе они видели и не такое…
        Марсель в первые дни бродил по Москве. Особенно его поразило изобилие общественного транспорта. Можно было добраться до любого места в городе на метро, автобусе, трамвае, троллейбусе. Но, простояв однажды больше часа на остановке и взяв штурмом автобус, он стал реже ездить на окраины.
        Бернар нашел удобный манеж в Сокольниках, где можно было поездить верхом. Не то чтобы друзья обожали лошадей, но ведь должны были быть места, где можно поговорить, встретиться, на лошадь не повесишь «жучок», а если и повесишь, то он может легко «потеряться».
        Однажды, уже в середине сентября, Марсель возвращался с тренировки по парку «Сокольники» и вдруг увидел девушку, которая стояла за этюдником и писала аллею, усыпанную листьями. Он остановился, не в силах оторвать от нее глаз. Девушка была озарена солнечным светом, вокруг нее клубилось золотое пламя. Марсель иногда видел цветные блики вокруг людей, он не называл их аурой, но прекрасно отдавал себе отчет в эмоциональном состоянии этих людей, их намерениях. Это происходило всегда спонтанно. А сейчас, глядя на это золотое облако, не знал, что делать. Такого он еще не видел…
        Марсель все же подошел. На свое счастье, у ножки этюдника он заметил тюбик краски, поднял его и коснулся плеча девушки, чтобы отдать.
        Девушка резко обернулась и вдруг сказала:
        - Qu’est ce que c’est?[2 - Qu’est ce que c’est?  - (фр.) Что это?]
        Марсель был сражен. Здесь, в русском лесу, с ним разговаривает по-французски милая девушка! Золотистые блики мешали как следует рассмотреть ее черты. Он начал быстро говорить о том, какое это чудо  - встретить здесь, так далеко от Франции, художницу-соотечественницу, такую симпатичную! Как она здесь оказалась?
        Девушка смотрела на него во все глаза и радостно улыбалась.
        - Все?  - спросила она.
        Оказалось, что по-французски она знала только одну эту фразу. Они стали разговаривать по-русски и так свободно, будто знали друг друга всю жизнь.
        Марсель спросил ее, почему она рисует то, что ей не нравится, а она удивилась, откуда он это знает. Но это же видно! Он ощущал ее тепло, золотистое дрожание воздуха вокруг ее тела, сердце так колотилось в груди, что он почти не слышал себя, зато ее голос мягкой волной ложился на душу… Она обещала прийти завтра.

* * *
        Когда Бернар увидел Марселя, то, не дав открыть ему рот, увел на улицу.
        - Ты что, влюбился?
        - Откуда ты знаешь?
        - У тебя такое лицо!
        - Какое?
        - Идиота. Что с тобой? Ты что, девчонок не видал?
        - Нет! Таких  - никогда!
        - Каких таких? Расскажи мне о ней, и пойдем, я куплю тебе лимон.
        - А лимон-то зачем?
        - Больно у тебя рожа сладкая и счастливая.
        - Вот так всегда. Опустил на землю. Все равно, она  - особенная.
        - Блондинка?  - заинтересованно спросил Бернар.
        - Вроде нет…
        - Да, здорово тебя шарахнуло! Этот подлец Амур постарался от души! Не стрелкой в тебя, а прямо из Калашникова очередью.
        - Наверное.
        На следующий день Марселю стало еще «хуже».
        Бернар ухаживал за ним, как за тяжелобольным. Марсель не хотел ни есть, ни пить, просто стоял у окна с мечтательным выражением лица… Пришлось насильно вытащить друга на улицу, и они отправились бродить по Москве. Как-то незаметно попали на Ордынку и обнаружили красивую церковь. Марсель вдруг замер и потянул за собой Бернара. Войдя в храм, он сразу направился к одной иконе и встал на колени.
        - Это она.
        - Не богохульствуй  - это Богородица.
        - Посмотри, она так же светится.
        - Нет, ты точно чокнулся! Может, она из КГБ?
        - Ты что? Она же художник! Только… как же я смогу с ней встречаться? Ведь ее тут же завербуют?
        - Мон дьё! Наконец-то ты сказал что-то разумное!
        - Но как же быть? Я не могу с ней не встречаться! Я умру!
        - Не драматизируй. Придумаем что-нибудь!
        - Я ничего не могу придумать!
        - Да ладно, возьми себя в руки! Совсем мозги отшибло! Когда мы сюда приехали, к тебе клеилась Света  - студентка, помнишь?
        Марсель посмотрел на Бернара отсутствующим взглядом, потом в глазах у него забрезжило понимание.
        - Ну, вспомнил? Так вот, тебе надо с ней теснее общаться, чтобы ребята из КГБ могли тебя контролировать.
        - Она такая скучная, ее интересуют только тряпки и косметика.
        - Но это нормально для женщин!
        - Видно, придется…
        Когда Марсель познакомил Надежду со своими друзьями, Бернар пытался понять, что в этой девчонке такого, что свело с ума его друга.
        Свеженькое личико, фигура мальчишеская  - широкие плечи, маленькая попка…
        Она всегда была приветливой, покоряя всех своей улыбкой. Ее лицо было как открытая книга, ее чувства мгновенно на нем отражались…
        Марселю пришлось встречаться с Надеждой большей частью в общественных местах, в кино, в компаниях, а когда она научилась ездить верхом, то на тренировках в манеже.
        Это было самое прекрасное время для Марселя, он был счастлив.
        Советская девушка
        Надя-Надежда
        Шарикоподшипниковская, Автозаводская, Велозаводская улица, и среди этих технических названий вдруг Пересветов переулок. Там, на территории завода «Динамо», стояла обезглавленная церковь Рождества Богородицы, в которой находились могилы героев Куликовской битвы, богатырей Пересвета и Осляби. Их надгробия использовались для платформы мощного электромотора. Вокруг находились и другие заводы, о назначении которых говорили названия улиц. Это был рабочий район, там, среди деревянных бараков, и прошло мое детство.
        Виталий, молодой рабочий ювелирной фабрики, познакомился с Верочкой, специалистом по драгоценным металлам, когда она зашла в цех с какой-то проверкой. Он влюбился в сероглазую красавицу с вьющимися золотыми волосами с первого взгляда и начал ухаживать за ней, дарил цветы, водил в кино, рассказывал забавные истории. Он был симпатичным, веселым и щедрым парнем. В 1952 году они поженились. Свадьбу справили в мастерской знакомого скульптора. С жильем было плохо, но молодоженам вскоре выделили шестиметровую комнату в коммунальной квартире. Это был двухэтажный ветхий дом, мы жили на втором этаже.
        Я рассказывала Марселю о своей жизни, он слушал так, будто узнавал что-то совсем экзотическое.
        - Мне было четыре года. Проснувшись утром, я с изумлением увидела папу, который улыбался мне с гардероба, а я в это время лежала на раздвинутом обеденном столе, почему-то мне там устроили постель. Папа сказал, что они с мамой поссорились.
        Когда мне исполнилось шесть лет, родители развелись, чтобы улучшить жилплощадь, но потом так и не сошлись.
        - А зачем разводиться, чтобы улучшить свое жилье?
        - Но ведь каждому тогда полагается отдельная комната! Дом, в котором мы жили, должны были снести, и жильцов расселяли.
        - А почему они не сошлись обратно?  - удивлялся Марсель.
        - Отец почувствовал себя свободным, и оказалось, что у него есть другая женщина.
        Помню, как-то вечером мама позвала меня, прижала к себе и сказала:
        - Попроси папу, чтобы он не уходил от нас!
        Я подошла к нему и повторила мамины слова:
        - Папа, не уходи от нас,  - не вполне понимая, что это означает. А папа начал объяснять, поглядывая на заплаканную маму:
        - Я буду приходить к вам в гости, обязательно! Понимаешь, Надюшка, я встретил другую женщину, у нее скоро родится ребенок, и ей надо помочь. Жалко мне ее,  - оправдывался он передо мной. А я, видя, как расстроена мама, просто повторяла снова и снова:
        - Не уходи от нас…
        Но он ушел… потом новая жена устроила его на теплоход, который ходил по Волге. Она сама работала там аккордеонистом, теперь стала работать со своим мужем. Рутинную работу на ювелирной фабрике папа бросил. Там гнали план и делали простенькие изделия, а душа художника просила творчества. Массовик-затейник  - так называлась его новая работа. Зарплата была шестьдесят рублей в месяц, зато он ходил по Волге «на всем готовом» и развлекал людей.
        - А что такое массовик-затейник?
        - Люди плывут на теплоходе по реке, не могут же они только смотреть в иллюминаторы, вот массовик-затейник и придумывает всяческие игры, конкурсы, розыгрыши. Например, так: папа держал большой альбом с текстом песни, написанном крупными буквами с помощью плакатного пера. Его супруга играла на аккордеоне мелодию, а народ дружно пел.
        Он был неистощим на выдумки! Эта работа ему очень нравилась, но алименты он присылал по пятнадцать рублей в месяц.
        Мама, бабушка и я погрузились в нищету. Мама заболела, тяжело заболела, подолгу лежала в больницах. Бабушка получала маленькую пенсию, потому что растила пятерых детей и нигде не работала. То, что на ней были дети, хозяйство, готовка, стирка,  - все это приравнивалось к тунеядству. Тогда все должны были работать. «От каждого по способностям, каждому по труду»  - девиз социализма. И мама моя вышла на работу, когда мне было восемь месяцев, отдав меня в ясли.
        - Так не может быть! Мама должна кормить ребенка, ладно моя мама  - балерина, но твоя-то почему?
        - Мама рассказывала, что ей давалось время, чтобы прийти в ясли и покормить меня. Только я не хотела  - наверное, малышей кормили молочными смесями.
        - Ты рассказываешь какие-то ужасы!
        - Почему ужасы? Это нормально, после яслей детский сад  - пятидневка, а потом школа с продленкой.
        - Получается, ты была с мамой только по субботам и воскресеньям в возрасте с трех до семи лет? Как много у нас общего!
        Мама так и не смогла простить измены, она запретила отцу даже приближаться ко мне. Иногда он все же навещал меня в школе, дарил подарки, но часто такие, которые я не могла принести домой: аквариум с рыбками, например, он установил в моем классе, чтобы я любовалась ими хотя бы в школе.
        Как-то подарил коньки-фигурки, сам учил меня в тот вечер на них стоять, я была так счастлива! Темный каток, снег, сугробы вокруг и крепкая отцовская рука, которая не дает мне упасть. Но летом мама их продала, сказала, что у меня к зиме вырастет нога и она мне купит другие.
        Других не купила. Так же получилось и с велосипедом «Школьник», который подарил отец и успел научить на нем кататься.
        Я помню постоянное безденежье и длинные очереди в ломбард. Прекрасным подарком на день рожденья была шоколадка, от нее отламывались кусочки в течение недели. После развода мы переехали на Автозаводскую улицу в пятнадцатиметровую комнату, окна которой выходили на пыльный двор без единой травинки, там я и гуляла после школы.
        У девчонок была такая игра, называлась «Секретики»: мы копали маленькую ямку, клали туда кусочек фольги от шоколадки или фантик, потом брали осколок стекла, накрывали свои сокровища и присыпали землей. У меня тоже было такое стеклышко, только там чаще всего были одуванчики, тополиные сережки… Приятно было найти это заветное местечко, отодвинуть ладошкой пыль и заглянуть через стекло в другой мир.
        А трава росла там, где проходила железная дорога, на откосах, невероятно красивая, ярко-зеленая, как из волшебной сказки. Я пробиралась туда иногда, смотрела на огни проходящих поездов, в которых люди куда-то ехали,  - там была другая жизнь.
        Однажды зимой, вечером, тогда мне было семь лет, я каталась на лыжах по темному двору, который освещался только светом окон. Мне быстро надоело кататься одной, и я спустилась в подвал, где жила моя горбатенькая подружка Машенька. Прислонив лыжи к стене, я позвонила в дверь, и вдруг оттуда раздались крики, стук. Дверь распахнулась  - на пороге стоял отец Машеньки, совершенно пьяный, с криком «Убью, зараза!» он начал на меня падать. Я в ужасе взлетела по лестнице и там, в морозной темноте, поняла, что лыжи остались внизу. Оттуда все еще раздавались крики. Нет, ни за что на свете я не пойду туда еще раз! Но как же лыжи? Еще час я таскалась по заснеженному двору, а замерзнув, зашла к однокласснику Мишке, который жил в соседнем подъезде. Мы поиграли в железную дорогу, и я поняла, что уже поздно, только потому что страшно проголодалась. Темный двор встретил меня тишиной и свежим снегом, на котором не было никаких следов. Я осторожно спустилась в злополучный подвал. Мои лыжи так и стояли у стены. Я быстро схватила их и помчалась домой.
        А дома я узнала, что мама и бабушка ходили меня искать, кричали, звали, и теперь, «на радостях», мама начала хлестать меня старыми проводами. Я забилась под кровать, там проволока почти не доставала меня. Урок на всю жизнь  - маму нельзя заставлять беспокоиться, надо приходить вовремя…
        - Зато у меня были книги! Они со мной с детства! Я не вылезала из школьной библиотеки, сначала запоем читала сказки, все, какие нашла. Подружки смеялись надо мной: «В третьем классе читает сказки!» Они считали себя взрослыми. Но я не могла без книг, без волшебных сказок. Особенно были хороши сказки Гауфа, потом я открыла Конан Дойля, Дюма, Джека Лондона. Дюма стал самым любимым писателем. Прекрасные дамы, благородные герои!.. Я начала рисовать. В тетрадях появились портреты мушкетеров, изображения шпаг, мушкетов и, конечно, лошадей, хоть вживую я их никогда не видела.
        Нет, видела один раз. Мама послала меня купить билеты в кино, билеты стоили по десять копеек, а она дала мне бумажный рубль, который я зажала в кулачке. На улице стояла лошадь, запряженная в телегу, такая большая, красивая, с добрыми глазами и бархатными губами. Я облазила все вокруг и нашла несколько чахлых травинок, которые предложила этому неземному существу. Потом пришел хозяин, и они уехали. Тут я спохватилась  - рубль исчез!
        Я обошла все закоулки, где искала травку, не нашла и заплакала. Иногда прохожие спрашивали меня, почему я плачу. Хватаясь за соломинку, я пыталась рассказать о своей потере, но, не дослушав, люди уходили, торопясь по своим делам. Пришлось вернуться домой ни с чем. На удивление, мама не особенно меня ругала, даже дала еще десять копеек, чтобы я все-таки сходила в кино, хотя бы одна.
        Моя бабушка все деньги пересчитывала на булочки. Городская булка стоила семь копеек, вот она, бывало, и говорила:
        - Сколько булочек можно купить на рубль!
        Когда по телевизору в передаче «В мире животных» показывали тюленя, дельфина или еще какое-нибудь крупное животное, она всегда спрашивала:
        - А их едят? Вон сала сколько!
        На что я отвечала:
        - Что ты, бабушка, они такие красивые!
        Рисовать я начала в студии при Дворце культуры ЗИЛ. Это был действительно дворец  - с мраморными колоннами, зимним садом и бесплатными кружками на любой вкус.
        Я прогуливала занятия, несмотря на свою любовь к рисованию, чтобы научиться фехтовать и стрелять, как мушкетеры, наблюдала звезды в обсерватории и однажды даже затмение солнца. Меня интересовало слишком многое, а в школе мне было скучно, за исключением, возможно, биологии, рисования и иногда литературы. Училась я очень неровно, то на пятерки, то на двойки, и мама запрещала мне читать книги. С рисованием она еще смирилась, но забивать голову посторонними книгами!..
        - Сначала уроки!  - настаивала она.
        Эти уроки никогда не переделать! И вот под учебником математики приютилась заветная книжка. Но бдительная бабушка отбирала роман, потом передавала маме, доходило до того, что мне приходилось прятать книги даже в подъезде.
        Однажды, когда я возвращалась из художественной школы, мне очень захотелось дочитать книгу. Было около половины десятого. Я встала под фонарем в нашем дворе и читала еще час, смахивая время от времени снежную крупу со страниц. Дочитала. Теперь, если мама найдет, пусть отбирает! А как-то все зимние каникулы я провела в читальном зале, читая «Десять лет спустя», которых не было в свободном доступе.
        Я перечитала всех французских писателей, каких только смогла найти. В школе учила немецкий язык, а мечтала о французском. Не подозревая о существовании частных репетиторов, о курсах иностранных языков, я вычитывала во всевозможных книгах французские слова в русской транскрипции, учила и с удовольствием их произносила.
        Я никогда не дружила с девчонками, с ними было невыносимо скучно  - поддакивать, когда они говорят о новых тряпках, о своих мальчиках. У меня уже был воображаемый принц: благородный, красивый  - он обязательно приедет ко мне. Я всё время рисовала его профиль и терпеливо ждала.
        У меня было странное свойство: я никогда не запоминала лица людей. Бывало, когда я дожидалась маму у метро, чтобы вместе куда-нибудь пойти, я вглядывалась в череду лиц, проходящих мимо, и начинала сомневаться  - некоторые из них казались похожими на мамино. Любила мысленно дорисовывать черты людей, какими их себе представляла. Кто-то из великих сказал, что у людей с богатым воображением совершенно нет зрительной памяти! Но эти слова я узнала только в зрелом возрасте и все детство и юность страдала, потому что все знают, что у художников должна быть прекрасная зрительная память.
        Несколько раз летом меня отправляли в пионерский лагерь, это сильно облегчало жизнь матери  - от завода путевки были почти бесплатными. Природа, четырехразовое питание, а то, что ходили строем в столовую, спали в палатах по пятнадцать человек,  - это пустяки!
        Но режим не для художника! Я выбиралась за территорию лагеря и углублялась в лес, где были мои друзья: деревья, птицы, стрекозы, кузнечики… Бродила по мелкой речке и ловила полотенцем мелких рыбок, выкапывала маленький прудик и устраивала свой аквариум. Оказалось, что жук-плавунец, похожий на ласточку, нападал на рыбок, пришлось его выпустить…
        Однажды, возвращаясь в лагерь по дороге, идущей вдоль леса, я сняла босоножки и пошла босиком, загребая ногами мягкую шелковую пыль. Вдруг что-то кольнуло в середину стопы. Было очень больно. Хромая, опираясь на пятку, я дотащилась до медпункта. Там ранку промыли перекисью водорода и отправили в отряд. На следующий день на этом месте образовалась фиолетовая шишка с грецкий орех. Пришлось меня отвезти в Чехов, в больницу. В процедурной добродушная полная медсестра сказала сочувственно:
        - Ложись на стол и обними меня покрепче!
        Врач вскрыла эту шишку и начала тыкать там палочкой с йодом. Я думала, расплющу эту медсестру. К счастью, операция длилось недолго.
        Окончила я ту же школу, куда пришла в первый класс, хотя мы опять переехали, уже на Пресню: приходилось ездить с Маяковской на Автозаводскую.
        На выпускной бал мама не смогла купить красивое платье. Мне пришлось надеть белую блузку и коричневую юбку, и нашлась одна училка, которая спросила:
        - Почему не в белом платье?
        Этот вопрос меня удивил, одежда была совершенно не важна для меня. Я могла часами разговаривать с интересным человеком, но если меня спрашивали, как он был одет, я не могла вспомнить даже цвета глаз собеседника. Зато я всегда видела настроение, характер, отношение человека ко мне.
        После школы я думала, куда поступить. Во всех художественных вузах надо было сдавать историю, которую я терпеть не могла, не находя в ней никакой логики, поэтому я предпочла сдавать физику и геометрию в педагогический институт на художественно-графический факультет. Там тоже получали художественное образование…
        Живопись и рисунок сдала на отлично, а вот сочинение написала на три из-за пресловутой пунктуации, для поступления не хватило одного балла…
        На работу я не пошла, мне было всего шестнадцать лет.
        Иногда удавалось подрабатывать оформителем, рисуя афиши для клубов. Вечерами продолжала ходить в художественную школу, там оставалось учиться еще один год.

* * *
        Осень 1972 года. Сокольники. Знакомые слова, напоминающие о картине Левитана.
        Примерно такой пейзаж и был передо мной, когда я писала этюд во время практики в художественной школе. Колорит, правда, был другой: небо сияло пронзительной синевой, дорожки сплошь засыпаны желтыми листьями. Я стояла за этюдником, на картоне уже появились очертания аллеи, по которой прогуливались мамы с детьми, пенсионеры, пробегали собаки. Мне нужно было такое людное место, чтобы побороть свою стеснительность и научиться не реагировать на различные реплики гуляющей публики. Меня это ужасно раздражало, трудно работать, когда за спиной кто-нибудь начинал задавать всякие дурацкие вопросы:
        - Девушка! Как вас зовут?
        - А почему тут этот кустик не нарисован?
        - А где вы учитесь?
        - А что делаете сегодня вечером?..
        Вот и сейчас я почувствовала, кто-то стоит за спиной. Долго. Главное, сохранять видимость спокойствия, не оборачиваться! Не получается, движения кистью становятся бестолковыми, мажу невпопад. Кто-то тронул за плечо. Еще чего не хватало! Развернувшись, я произнесла с отличным произношением французскую фразу:
        - Кэс-кё-се!
        Как это у меня выскочило, сама не поняла. Передо мной стоял юноша потрясающей красоты: темно-серые глаза, в которых асфальтовым тоном отражалось небо, светлые волосы  - не соломенные, ближе к светло-русым, кожа была не как у блондина, не розовая, а матовая, чуть отдающая смуглостью. При этом темные брови, ресницы, красивый рисунок губ. А нос! Крупный, не прямой и не с горбинкой, описать невозможно  - проще нарисовать…
        Художники не знают правил приличий  - перед красотой они беспомощны, стараясь запомнить, они могут смотреть, не отрывая глаз, сколь угодно долго. Вот я и уставилась.
        Молодой человек что-то говорил, улыбаясь, и говорил по-французски!
        «Красиво-то как!»  - подумала я. Может, это сон? Во снах так и происходило, так же невозможно красиво.
        Юноша вдруг замолчал и вопросительно посмотрел на меня. Я спросила:
        - Всё?
        - Всё!  - он ответил по-русски.
        У него изумленное лицо. Мы молча смотрим друг на друга. Я беззастенчиво продолжаю разглядывать его, пытаясь понять, почему это лицо так красиво.
        Он засмеялся, поняв свою ошибку, но дальше стал говорить по-русски с небольшим акцентом.
        - Ты рисуешь это для чего?
        - Как для чего? Это у нас практика.
        - Зачем? Тебе же не нравится это рисовать!
        - Откуда ты знаешь?
        - Это видно по твоей живописи, на твоем картоне «написано», что ты делаешь «работу», она тебе не нравится, но чувство долга заставляет тебя продолжать.
        - Так прямо и написано? И что ты предлагаешь?
        - Приходи завтра сюда, я тебе буду помогать!
        - Как? Держать под руки? Поднимать краски?
        - Добрыми советами!
        - Это интересная мысль. Но мне и правда этот пейзаж не нравится!
        - Тогда приходи к лошадкам.
        - Каким лошадкам?
        - Здесь есть конюшня.
        - Где?!
        - У тебя найдется лист бумаги? Я тебе нарисую.
        Я давно мечтала о лошадях, рисовала их без конца, но живьем их почти не видела. Я с восторгом узнала, что в Сокольниках есть конюшня, где за 80 копеек можно кататься целый час на лошади.
        На следующий день, захватив бумагу и планшет, я отправилась в «Урожай»  - так называлось спортивное общество. От станции прошла по лесной тропинке и вдруг увидела прекрасных лошадей и всадников. Какое там рисование! Я просто не могла наглядеться на эту сказочную картину: девушка на прекрасной белой лошади, они двигались плавным аллюром; потом лошадь неожиданно резко затормозила и бросилась в сторону, начала брыкаться. Тренер крикнул:
        - Накажи!
        Девушка еле держалась, тем не менее она шлепнула лошадь хлыстом, не больно, но звонко.
        Я любовалась и не замечала, как идет время. Вдруг на противоположной стороне манежа я заметила своего незнакомца. Молодой человек стоял, облокотившись на изгородь, и не отрываясь смотрел на меня. Наверное, долго стоял, потому что я, увидев лошадей, забыла обо всем на свете.
        Я подбежала к нему.
        - Ой, извини, я засмотрелась на лошадок,  - смущенно сказала я.
        - Я тоже засмотрелся… на тебя.
        Потом мы гладили лошадей, давали им сахар. Оказалось, что сахар надо давать с открытой ладони, и лошадь своими мягкими губами подберет лакомство. Наконец я подумала, а не спросить ли у юноши, кто он и откуда.
        - Я приехал из Таллина. А имя у меня французское  - Марсель, мама назвала меня в честь Марселя Пруста, которого обожала, вот всем каждый раз и объясняю. А тебя как зовут?
        - Надя, бабушка говорила мне всегда, что Надежда  - очень красивое имя: Надежда. Получилось: Надя-Надежда.
        - Надья-Надьежда! Ты очаровательная девушка! Очень хочется тебя увидеть еще. Но у меня много работы, давай здесь встретимся ровно через неделю в это же время.
        Целую неделю я не находила себе места, рисовала профили. Кому я могла о нем рассказать? Маме в последнюю очередь, она презирала мужчин. Иногда я говорила ей в кинотеатре, какой красивый Ален Делон или Жан Маре, к примеру, а в ответ всегда слышала, что все красавцы  - самовлюбленные болваны, только обманывают девушек и вообще сволочи.
        Мама только поинтересовалась, почему это я такая счастливая и мечтательная. Мне пришлось сказать, что на один день дали прочитать «Анжелику», и теперь я занимаюсь иллюстрациями.
        Потом было еще свидание, и я узнала, что он еще и француз! Сбылась сокровенная мечта. Я была на седьмом небе от счастья! Но, как говорили древние, бойся своих желаний. Марсель быстро опустил меня на землю.
        - Надежда!  - теперь Марсель меня называл так.  - Ты самая удивительная девушка на свете. Но я не хочу для тебя неприятностей. Понимаешь, если мы будем встречаться, ты должна будешь пойти в райком комсомола и рассказать, что встречаешься с иностранцем. Мы придумаем, что им рассказать.
        Мы! Он сказал: «МЫ». Какое счастье, хоть и страшновато стало. Моя тетя шесть лет сидела в лагерях за связь с иностранцем. И все время мне говорила, чтобы я остерегалась таких встреч. Но сейчас это было выше моих сил.
        Чтобы сохранить возможность видеться с Марселем, я сделала все, как он сказал. Пришла в райком комсомола и рассказала о нем.
        - Вы понимаете, он говорит то на французском, то на русском. Говорит, что учится, а сам гуляет днем. Мне это кажется очень подозрительным!
        - Ты приводи его к нам!
        - Он не пойдет!
        - Тогда тебе лучше с ним не встречаться.
        - Вот и я думаю.
        Мальчик из Лангедока
        Для меня встреча с Марселем была потрясающим событием, наполненным романтикой и ароматом милой Франции, о которых можно было только читать в приключенческих книгах. Он был для меня не просто иностранцем, а скорее инопланетянином, настолько он был не похож на советских людей. Мы много разговаривали, я расспрашивала о его детстве, о его жизни во Франции, о том незнакомом мире, откуда он приехал. Это были истории, похожие на сказки…
        Отец Марселя, Роберт Райт, женился в 55 лет, влюбившись как мальчишка в Анн де Ловеньяк (не каждый англичанин мог выговорить это имя). Он очень красиво за ней ухаживал  - с цветами, драгоценностями  - и покорил ее, предложив руку, сердце и полмиллиона фунтов  - все свое состояние.
        О! Смуглая южанка с большими черными глазами… Несмотря на то что она была вдвое моложе своего жениха, обладала весьма практичным умом. Она недолго сопротивлялась, особенно когда Роберт сначала вернул ей заложенный замок, потом отреставрировал и модернизировал его. Конечно, не бог весть какой, но старинный, родовой. Роберт взял ее фамилию, став Робером де Ловеньяком.
        Увы, его счастье длилось недолго: молоденькая Анн, исполнив свой долг  - родив сына, не стала хоронить свой талант балерины в заботах о ребенке. Она была действительно очень одаренной, танцевала в балете «Кармен» рядом с такими звездами в главных ролях, как Ролан Пети и Зизи Жанмер. Спектакль исполнялся без перерыва четыре месяца в Лондоне, два в Париже и три в США, куда она уже не попала, приняв предложение Робера. Рождение сына сразу отбросило ее в начало карьеры.
        Если до замужества у нее не было отбоя от предложений театральных агентов, то теперь ей пришлось работать вдвое больше, чтобы доказать им, что сможет достигнуть того же уровня. И она смогла. Появились новые ангажементы. Она танцевала на сцене Театра Империи в Париже, участвовала во многих спектаклях Ролана Пети.
        Конечно, она не могла уделять ребенку много времени, точнее сказать, она совсем им не занималась.
        - До четырех лет я жил в поместье у бабушки. Но отец почему-то не доверял ей, желая дать мне все самое лучшее. Сначала была кормилица, потом он нанял несколько человек, среди которых были врачи и психологи, работающие по системе Монтессори. Рискнул из благих побуждений. Каждое мое движение было под наблюдением. Да-да, с самых пеленок!
        Меня окружали всякие шумящие коробочки, тяжелые таблички, колокольчики, баночки с разными запахами, шершавые цифры, бусы и очень много разных приспособлений, благодаря которым я уже в три года мог читать и считать. Потом я узнал, что мадам Монтессори придумала эту систему для больных детей, которым она помогала лучше приспособиться к окружающему миру. Удовольствие это не из дешевых, и обычно педагоги занимаются с группами детей в специально оборудованных центрах. А для меня отец устроил собственный центр, где на одного ребенка приходилось несколько взрослых. Что ж, он платил, они трудились, милые женщины.
        Я не могу сказать, что мне было трудно, нет, но часто было просто скучно, потому что, пробудив во мне жажду учиться, они дозировали нагрузки, перемежая чтение и математику играми в мяч или катанием на пони.
        Мне рано пришлось научиться скрывать свои чувства, ведь многие мои побуждения растолковывались психологами вкривь и вкось.
        К счастью, в четыре года отец взял меня к себе, оставив только одну няню, которую поручил выбрать мне. Мисс Колдер сама обожала читать и не отнимала у меня книги, кроме того, она постоянно рассказывала мне истории обо всем: о домах и метро, о самолетах и машинах, о небе и звездах, о ветре и дожде. Может быть, она сама их сочиняла. Мисс Колдер была всегда рядом и очень мне нравилась.
        Когда в четыре года Марсель спросил отца, что такое региональный протекционизм, тот забрал сына к себе. Это было очень растяжимое понятие  - «к себе», Робер ездил в разные страны, проводил переговоры, встречи, консультации, при этом жил в гостиницах, пусть и хороших, но ведь не у себя дома. Малыш впитывал впечатления как губка, такая жизнь ему нравилась, он носил костюмы, как взрослый, с ним разговаривали на «вы». Потихоньку он начал понимать немецкий и итальянский языки.
        Отец старался не расставаться с сыном, иногда брал его даже на переговоры, где юный джентльмен неуклонно избегал общения с дамами и проводил время среди серьезных мужчин, тихонько сидя где-нибудь у окна, не привлекая к себе внимания.
        - По утрам мы с отцом почти каждый день ездили верхом. Честно говоря, я не любил ни лошадей, ни пони, но отец расценивал верховую езду как моцион, необходимый для поддержания хорошей физической формы. Я тоже воспринимал лошадей как спортивный снаряд, до тех пор, когда мой пони ни с того ни с сего вдруг подхватил и понес, постоянно брыкаясь. Я крепко сидел в седле, а отец кричал мне:
        - Сиди! Корпус назад!
        Но пони просто врезался в забор, который, конечно, остановил его, ну и меня.
        Когда Робер подбежал к сыну, у того была истерика: здоровенная щепка торчала из ноги, чуть выше колена. Слезы градом катились по щекам, он весь дрожал, сидя на земле.
        Отец, не зная, как утешить, выдернул щепку и сказал:
        - Чего ты испугался? Что? Больно? Нет, не больно. Боли нет, есть только страх. Смотри!  - Он закатал рукав своей рубашки и этой же щепкой глубоко распорол себе руку.
        - Это был урок, который повлиял на всю мою жизнь. Отец сказал, что боли нет! А она была, я ее чувствовал. Мне было очень больно. А ему  - нет! Тогда я постарался скрыть боль и потом всегда старался делать вид, что ее нет,  - улыбался, когда хотелось плакать. Это стало привычкой.
        Когда было невозможно избежать боли, я принимал ее как горькое лекарство, сохраняя невозмутимым лицо…
        Роберу удалось воспитать у сына английскую сдержанность и невозмутимость, привить прекрасные манеры, но что у малыша было на душе, никого не интересовало.
        Впоследствии Марсель легко переносил любые ситуации, связанные с болью, как нечто естественное, такое же, как холод и тепло, ветер и дождь. А потом у него обнаружилось еще одно качество, труднообъяснимое…
        - Однажды мы с отцом обедали в ресторане, и к нам подсела дама. Не знаю, что на меня нашло, только я вдруг выскочил из-за стола и выбежал из зала. Отец извинился и пошел за мной. Я стоял у дверей. В это время мимо нас с отцом прошли двое полицейских и направились к даме. Она стала кричать, ругаться, достала пистолет и начала стрелять. Один полицейский упал, а дальше я не видел, потому что отец прижал меня к себе и увлек на улицу. Там он спросил у меня:
        - Почему ты убежал?
        - Она была злой!
        - Но почему ты так решил?
        - Я видел.
        Отец долго задавал мне разные вопросы, я, как мог, отвечал. В результате он понял, что я чувствую намерения людей, их эмоциональный настрой. Тогда слово «аура» не было таким общеупотребительным, как сейчас. Он начал использовать мои таланты, и я присутствовал на многих переговорах, сидя тихонько где-нибудь в углу, разглядывая респектабельных мужчин. Потом отец показывал мне фотографии некоторых политиков или бизнесменов. Иногда мне нечего было сказать, иногда я говорил, что этот человек плохой или наоборот.
        Однажды отец был особенно настойчив, показывая мне одну фотографию. Я ничего не мог сказать про нее и вдруг произнес:
        - Что ты мне показываешь? Этого человека нет!
        - Как это нет? Вот фотография!
        - Я не знаю.  - Я сам был удивлен, такого еще не было.
        Отец рассердился. Но на следующий день повел меня в парк, показал этого джентльмена и пристыдил меня:
        - Я не думал, что ты будешь мне врать!
        А через день ему пришлось извиниться  - в газетах сообщили о смерти этого известного политика от сердечного приступа.
        Отец не мог понять, откуда я узнал об этом, но он строго запретил говорить об этом с посторонними. Я был слишком мал, чтобы как-то анализировать происходящее.
        А мать Марселя танцевала, ее связывали контракты, и она не могла сопровождать Робера в его многочисленных поездках по всему миру.
        Когда Анн исполнилось 29 лет, она начала подумывать о том, чтобы оставить сцену. А пока, предоставленная самой себе, принимала знаки внимания от многочисленных поклонников и незаметно влюбилась в одного русского. Он всегда покупал билет в первом ряду, дарил ей цветы.
        В те времена всех людей из СССР называли русскими. Ее воздыхателя звали Армен, он работал в торгпредстве. Жена Армена почти открыто жила с директором торгпредства, поэтому на измены Армена руководство смотрело сквозь пальцы.
        Тогда Анн жила в центре Парижа в роскошной квартире, которую для нее снимал Робер.
        - Иногда мы навещали мою маму  - именно навещали. Это бывало в квартире на улице Сервандони. Эта маленькая улочка длиной всего 160 метров: один ее конец выходит на Люксембургский сад, а другой упирается в церковь Сен-Сюльпис. Туда мы приезжали с огромными букетами, и мама радостно нас встречала, такая невозможно красивая, душистая и… чужая. Я упорно называл ее мадам Ловеньяк. Она огорчалась и просила: «Скажи „мамочка“!» Я говорил, и она целовала меня в щеки.
        В этой квартире у меня была своя комната, где я всегда находил старые игрушки, но там я все равно не чувствовал себя дома. Дом в моем сознании  - это время, проведенное с отцом, когда мы гуляли по какому-нибудь парку, ели вечером мороженое в номере, разговаривали ночью о разном.
        В день рождения Марселя, когда ему исполнилось шести лет, они с отцом решили навестить мамочку. Прямо с самолета, не позвонив, явились. Было около семи утра. Робер открыл дверь своим ключом и замер в прихожей, увидев на вешалке незнакомую мужскую шляпу. Он увлек сына в свой кабинет, попросив посидеть тихо, чтобы не будить маму, и вышел, потирая левое плечо. Малыш сидел один недолго, вскоре вошла мама, он почувствовал ее тревогу и раздражение. Она повела его в столовую, налила стакан молока, при этом без умолку болтая о всяких пустяках, время от времени прислушиваясь к чему-то.
        Потом хлопнула входная дверь, и мать с сыном прошли в гостиную, где в кресле сидел Робер, очень бледный, он держался за свое левое плечо. Задыхаясь, он сказал:
        - Мы сейчас уедем, только я отдохну немного…
        И закрыл глаза…
        Целую неделю Марсель провел с мисс Колдер, которая водила его и в зоопарк, и на аттракционы, и на праздник воздушных змеев. Но ничего не радовало его.
        Несмотря на все усилия врачей, Робер умер, не приходя в сознание.
        - Я помню, как мама сказала, чтобы я попрощался с отцом. Но я чувствовал уже несколько дней назад, что он ушел от меня. Это было очень больно. Я потерял друга, но тогда самое сильное чувство было  - обида. Я не понимал, почему он бросил меня.
        Потом мама отвезла меня в поместье, где я и бездельничал около полугода. Это было то самое детство, о котором вспоминают, когда взрослеют. Мне кажется, я помню каждый день: ясное небо, тишину, нагретые солнцем камни, виноградники и, конечно, книги! Там была огромная комната, стены которой состояли из полок с книгами… Занятий никаких не было, никто не запрещал мне читать с утра до вечера, гулять, где хочется. Я сопровождал д’Артаньяна в его походах по виноградникам. Это был крупный сиамский кот, весь в боевых шрамах. Он тоже любил молоко, позволял себя гладить, и мы подружились.
        Тогда я прочитал толстую книгу о рыцарях Круглого стола, она потрясла мое воображение. Моя мама была прекрасной дамой, а я представлял себя ее рыцарем, даже начал сочинять стихи для нее. Это было как в сказке, а потом появился Армен. Он мне не нравился, мама больше не хотела, чтобы я читал ей стихи, перестала приходить ко мне в спальню пожелать спокойной ночи.
        Конечно, виноват в этом был Армен. Я нашел, что выйти на тропу войны по-индейски будет самым увлекательным занятием. Начал я с гастрономических развлечений. Сначала в тарелке супа у Армена стал регулярно появляться мамин волос. Это их поссорило, но ненадолго, до тех пор пока мама не заметила свою щетку для волос у меня в руках. Поскольку наказанием было сидение в запертой библиотеке, то оно меня не остановило. Среди дальнейших проказ было выдавливание зубной пасты в ночные тапочки, в карманы халата, посыпание подушки мукой, срезание пуговиц с любимой рубашки, натягивание ниток поперек коридора, непременно ночью и на уровне лица. Я веселился от души!
        А сколько раз у Армена не заводилась машина! А все потому, что в бензобаке оказывался сахар. Однажды даже выхлопная труба оторвалась: я вычитал в одной книжке, что если туда забить побольше целлофана, может получиться маленький взрыв.
        Мама возмущалась, а Армен не терял надежды со мной подружиться, подарил мне матрешку. Это была забавная игрушка, внутри было еще шесть точно таких же, только одна меньше другой… Я всех их аккуратно расставил в ряд. Мамина подруга открыла одну, оттуда высыпались муравьи. Как она кричала!
        Мама не хотела со мной разговаривать и, уверенная, что я так веду себя от безделья, решила отправить меня в Англию, к старшей сестре отца. Но тут, так кстати, она получила по почте предложение попробовать мне сдать тесты в Корпус. Это устраивало всех как нельзя лучше.
        Анн надеялась получить большое наследство, но выяснилось, что у нее практически ничего нет. Все имущество завещано Марселю по достижении 21 года. А до этого времени все банковские счета остаются замороженными; она, конечно, может жить в поместье, но распоряжаться там будет назначенный Робером управляющий.
        Армен получил развод со своей женой (что было немыслимо по тем временам!) и через несколько месяцев сделал предложение Анн, которая к этому времени была беременной.
        Так, спустя полгода после их свадьбы, у Марселя появилась сестра Аннет.
        Анн действительно очень любила Армена, если уехала из Франции в СССР, в малогабаритную двухкомнатную квартиру на окраине Москвы. Армен тоже много потерял от этой связи, его дипломатическая карьера на этом закончилась. Но влюбленные были счастливы, и через два года у них родилась еще одна дочь, Мари.
        А тогда Анн с легким сердцем отдала сына в Корпус, куда он на отлично сдал все экзамены. Армен не видел в этом необходимости, несмотря на то что малыш терпеть его не мог, но не стал спорить с Анн.
        Школа для секретных агентов
        Принимали в Корпус мальчиков с восьми лет, иногда делая исключения для особо одаренных детей. Несмотря на то что с Марселем работал хороший психолог, он был почти аутичен, погружен в себя. Но это нисколько не мешало учебе  - учился он блестяще, намного опережая старших товарищей, но ни с кем не дружил. Никто не мог определить его настроения, на лице застыла мягкая, доброжелательная улыбка, которая обманывала и психологов, впрочем, это качество они и сами старались привить своим воспитанникам.
        Марсель никогда никому ничего не прощал. Его обидчики всегда получали полновесную сдачу. Конечно, для будущей работы такие качества представляли определенный интерес, но жить рядом с ним было трудно.
        - Когда я впервые попал в Корпус, меня потрясло такое количество ровесников в одном месте. Я привык к общению со взрослыми людьми, а тут… как будто в одном месте собрали стадо обезьян. Они толкались, кричали, дрались. Сначала мне здорово доставалось, нескольким ребятам казалось, что я девчонка. Но им быстро надоело драться со мной. Я поступал, как отец меня учил: «Быдло надо ставить на место! Оно уважает только грубую силу».
        Я, не вступая в перебранку, сразу бил ногой в голень и коленом в лицо. Иногда приходилось драться сразу с несколькими, но меня это не останавливало. В конце концов они оставили меня в покое…
        Обучение в Корпусе было построено так, чтобы ученик на занятиях мог быть один или в психологически комфортной группе. Соседом Марселя по комнате и на занятиях был Бернар, старше его на два года. Несмотря на то что у Бернара и Марселя до Корпуса были совершенно разные условия жизни, разный темперамент, они оба были на удивление дисциплинированны. Когда, например, после перемен наступало время занятий, они легко выходили из игры, радостное выражение лиц сменялось какой-то недетской серьезностью.
        Трудно было понять, как Бернара взяли в Корпус: прилежанием не отличался, учился посредственно, но способность быть «своим» в любом обществе была феноменальной. Он просто «растворялся» среди окружающих его людей, кроме того, говорил по-русски без акцента, обожал гитару; помимо основных занятий брал еще уроки вокала.
        Почти все воспитанники развивали навыки, которые впоследствии могли стать «крышей».
        А вот у Марселя не было дополнительных занятий. Вернее, он изучал все предметы на более высоком уровне, ему всегда было интересно учиться. Кроме разве что боевых искусств. Скучно было заниматься развитием тела, его реакция и без того была потрясающей. Не успевал противник подумать о приеме, как Марсель его опережал.
        - С нами работали опытные психологи, они постоянно проводили различные тесты. Мы не знали, зачем они два раза в месяц оставляли нас без обеда, причем мы могли пойти в кладовку и взять что угодно из продуктов, от хлеба и фруктов до сыра и ветчины. Некоторые набирали конфеты. Я предпочитал молоко и хлеб, а Бернар ставил сковородку на огонь и готовил омлет с ветчиной.
        А однажды меня привели в комнату, где сидел человек, привязанный к стулу, между нами было стекло, и преподаватель, показав мне на кнопочку, сказал:
        - Нажимая на эту кнопку, ты причинишь боль человеку за стеклом. Это преступник, он убил ребенка. Чем дольше ты будешь нажимать, тем больнее будет ему.
        И ушел, оставив меня с этой кнопкой. Ну, я и нажал, а кто бы не нажал? Мне было интересно. Только ничего не получилось. Человек кричал, корчился, потом дернулся и затих, я держал кнопку долго и видел, что ему не было больно, что он изображает страдания, которых не чувствует. Вошел преподаватель, оторвал мою руку от кнопки. Он смотрел на меня как на чудовище. Но я крепко запомнил, что мне говорил отец: «Никогда не говори, что видишь чувства людей! Тебя посадят в клетку и будут показывать за деньги!»
        Взрослые часто обманывают детей, желая им самого лучшего. Тем не менее полностью скрыть свои способности мне не удалось.
        Однажды, когда Марселю было уже четырнадцать лет, он решил проучить одного чернокожего педагога, который унижал учеников, демонстрируя свое превосходство в знании истории африканских народов и их обычаев. Марсель раскопал все о нем, о его собственных корнях, оказалось, что родители учителя приехали в Африку из Америки, а его диссертация была посвящена северным африканским племенам. Он тщательно собрал всю доступную информацию о северных, а потом и о западных, восточных и южных племенах. На экзамене по предмету Марсель начал сравнивать обычаи разных племен, преподаватель пытался с ним спорить, но тот сыпал примерами. В конце концов педагог обвинил Марселя в «богатой фантазии» и поставил удовлетворительно.
        Это был единственный предмет, где он не получил отлично. И страшно этим гордился. Многие учителя не любили его  - слишком тщательно надо было готовиться к занятиям с ним. А он платил им взаимностью, поводов для неприязни хватало: глупость, нетактичность, хамство… но особенно не любил «цветных». Его отец относился к ним с презрением, граничащим с брезгливостью, не разговаривал с ними, только иногда мог что-нибудь приказать, считал их вроде низших существ, только внешне похожими на людей. И Марсель относился к ним точно так же. В то время в Корпусе обучалось несколько вьетнамцев и детей от смешанных браков из Таиланда и Камбоджи, для них разрабатывалась долгосрочная программа. Но Марселю не было до этого дела, его вообще в первое время удивляло, когда азиаты с ним заговаривали. Впоследствии он свыкся с необходимостью быть вежливым с ними, но только когда нельзя было этого избежать.
        Дружба с Бернаром немного смягчила его характер. Тот постоянно острил, из любой работы мог устроить развлечение, увлекал Марселя во всякие авантюры. Постепенно душа его оттаяла, он стал более снисходительным к недостаткам других людей, и если раньше никому не прощал никаких слабостей, то теперь стал высмеивать их, сначала зло, а потом уже добродушно подшучивая.
        Корпус был таким интересным заведением, что о его устройстве можно написать целый трактат. Располагался он на острове, на небольшой военной базе. И это, пожалуй, все сведения о его местоположении. На поверхности собственно база, на которую каждые три месяца приезжали на обучение солдаты Иностранного легиона, а под ней  - цитадель в скальной породе, оборудованная всеми возможными новинками техники.
        На территории базы располагались небольшие, особняком стоящие дома, там жили и учились воспитанники Корпуса, дети, по тем или иным причинам оставленные родителями. Там они получали все: и внимание психологов, и индивидуальные программы обучения, и сбалансированное питание.
        Летние каникулы были только у воспитанников до двенадцати лет. Те дети, у которых были родственники, уезжали к ним, а те, кому было некуда поехать, проводили лето в семьях сотрудников Корпуса.
        В первые каникулы за Марселем приехала мисс Колдер и отвезла его в поместье. Он был счастлив встретить старого разбойника д'Артаньяна и вновь принялся бродить с ним по виноградникам. В то лето книги не привлекали его, он просто много ходил, катался на велосипеде, и мисс Колдер не заставляла его учиться, составляя ему компанию в пеших прогулках.
        Но однажды мисс Колдер стало плохо. Она стала жаловаться на сильную боль в животе, потом прилегла на диван. Приехавший доктор сам отвез ее в больницу, объяснив, что она отравилась яблоком, сорванным около виноградников.
        - Виноградники только что опрыскали бордосской жидкостью, проследите, чтобы ребенок туда не ходил!  - предупредил он.
        Марсель в ужасе смотрел, как его любимую, родную няню несут на носилках к машине скорой помощи, бледную, с закрытыми глазами.
        - Тем вечером я не знал, куда себя деть, я ходил по дому, по двору… Было очень тяжело, я чувствовал себя маленьким и одиноким. А когда в своей спальне увидел д'Артаньяна, холодного и закостеневшего, я заревел. Наверное, это было впервые в моей жизни. Отец запрещал мне плакать, но теперь слезы хлынули из глаз, и с каждой секундой тяжелый камень в груди становился легче. Я рыдал и вспоминал, как, пока мы все бегали, пытаясь помочь мисс Колдер, д'Артаньян сидел у порога и вылизывал свои лапы, потом он, наверное, пытался найти меня.
        Два дня я лил слезы, уверенный, что остался один-одинешенек, но на третий день мисс Колдер неожиданно приехала. Тем не менее я попросил отвезти меня в Корпус, я не хотел больше ни к кому привязываться. Потери  - это невыносимо больно!
        Марсель продолжил учебу в Корпусе, весь второй год он часто плакал без видимых причин, за что получил кличку «Пьеро», что не мешало ему драться, принимать участие в разных играх и отлично учиться.
        К концу обучения все подходили в разном возрасте, в зависимости от способностей и количества предметов.
        Полное образование получали самые способные, туда входили и литература, и философия, и история (со всеобщей и отечественной историей, историей искусства), иностранные языки, латынь, эстетика, массовая и религиозная культура, политическая психология, конфликтология, социология, политический маркетинг и множество других предметов. Те, кто не мог так учиться, это определялось в 10 -12 лет, становились «специалистами-прикладниками».
        Были и такие удивительные предметы, как сексология. Да-да, сексология! В возрасте 14 -16 лет, кто как созреет, обучались искусству любви. В столь юном возрасте подросткам объясняли, что к женщинам надо относиться как к приятному и полезному для здоровья объекту. Опытные девушки обучали этих, как они думали, детей высокопоставленных родителей, постоянно меняясь, чтобы не вызвать привязанности. О нежных чувствах не было и речи. Поэтому у детишек не было повода срываться в любовь по окончании Корпуса.
        Случались иногда накладки, конечно. Один семнадцатилетний романтик влюбился с первого взгляда в девицу из бригады обслуживания, ей было 25 лет, и она тоже полюбила. Этот редчайший случай предусмотреть было невозможно. Как и то, что юноша с блеском применит полученные умения и навыки на практике. Об этой страсти никто и не догадывался, пока влюбленные не исчезли с базы. Без помощи сообщников тут не обошлось.
        Система не могла позволить пройти такому безобразию безнаказанно.
        Построили тех, кто общался с ними последний месяц и проходил одинаковые программы. Человек двадцать. Они стояли по стойке смирно, за ними следили через зеркальные окна, изучая и анализируя каждое движение. Тех, кто-то пытался изменить положение, хотя бы морщился, уводились на дальнейшую «обработку». Марсель тоже был там, стоял неподвижно, с безмятежным выражением лица… Ему нравилось дурачить людей. Через четыре часа такого стояния Марсель свалился как сноп. Его пришлось приводить в себя. Он всегда был уверен в себе, считал, что может все, а выносливости не хватило. Только семь юношей смогли простоять шесть часов. Таким образом выявили всех, кто помогал или покрывал юных влюбленных.
        А Ромео с Джульеттой поймали на третий день. Они не смогли покинуть остров, но все равно доставили много хлопот начальству: были увольнения, понижения в должности… Он хотел жениться, «вырвать девушку из порочного круга». Девушку, по слухам, отправили в Гонконг, в какой-то притон. А юношу еще долго обрабатывали, накачивали психотропными средствами, а затем сделали гомосексуалистом. Такие тоже нужны системе.
        Марсель чудом избежал этой участи, он был красив, но при первых попытках внушить ему, что есть и другая любовь, которую стоит испробовать, инструктор получил карандашом в глаз. Хорошо, что не попал, только распорол кожу на виске. Его хотели урезонить, но он пригрозил, что ляжет лицом на раскаленную плиту. И ему поверили. Он всегда говорил серьезно.
        По окончании Корпуса Марсель поехал работать в Москву с рекомендацией не использовать в делах, сопряженных с опасностями травм, так как «объект» притягивает неприятности не хуже магнита.
        Бернары из Бретани
        Друг Марселя, Бернар, попал в Корпус в восемь лет, пройдя все тесты не слишком блестяще, но по некоторым параметрам показав великолепные результаты, такие как прекрасная память, владение русским языком, феноменальный музыкальный слух и отличные физические данные.
        Его отец, наполовину русский, был в составе французской военной миссии, созданной специально для авиаполка «Нормандия  - Неман». Кем он там был, история умалчивает, какую работу выполнял  - тем более. Конечно, без красивой переводчицы не обошлось. Клод де Бресси не афишировал отличное знание русского языка и без переводчицы просто никак не мог. Девушка, естественно, была сотрудницей КГБ и должна была поддерживать с сотрудниками миссии хорошие отношения, которые с Клодом быстро перешли в интимные.
        После 1945 года миссия прекратила свое существование, и Клод стал работать в посольстве Франции. Был женат, но детей у него не было. Он продолжал встречаться со своей милой, прекрасно отдавая себе отчет о ее настоящей работе. Его пытались шантажировать этой связью, но Клод начал бракоразводный процесс. В 1949 году он погиб при невыясненных обстоятельствах. В этом же году у переводчицы родился сын, который попал в детский дом, потому что его мама была расстреляна за шпионаж.
        Бабушка Бернара  - русская аристократка, родившаяся во Франции в семье эмигрантов, знала о своем единственном внуке, но ничего не могла поделать. Только в 1954 году, с помощью своих влиятельных друзей, ей удалось найти мальчика в детском доме в Карелии. Бабушка увезла его во Францию, оформила опеку. Хотя в метриках внук был Юрой, она дала ему новое имя  - Бернар.
        Бабушкой она была примерной, заменила ему отца и мать, научила хорошим манерам, французскому языку. Бернару очень трудно было адаптироваться в чужой стране, с чужими обычаями. Но на ферме был сенбернар, с которым он подружился. Они были неразлучны. Бернар каждый день вычесывал, чистил собаку. Бабушка даже разрешила псу спать в комнате внука, а в ответ он, конечно, старался ее слушаться.
        Летом 1957 года семейство де Бресси получило предложение зачислить Бернара в Корпус  - в случае удачного прохождения тестов.
        Бабушка не могла дать внуку достойное образование, денег, чтобы нанимать учителей, не было. Поэтому когда получила уведомление об удовлетворительном результате тестирования и приеме внука в Корпус, она не стала возражать.
        Бернар начал учиться с восьми лет, как и большинство курсантов. В каникулы он приезжал вместе с Марселем к дедушке с бабушкой, которые приняли его друга как родного и даже все время ставили его в пример, за воспитанность и рассудительность. Конечно, это не мешало их дружбе, как и то, что Марсель не любил собак. Они почему-то всегда лаяли на него, за исключением Глена, который рявкнул на него один раз для порядка, удивляясь вкусам хозяина, а потом просто не замечал Марселя. Они проводили большую часть времени, носясь на велосипедах по окрестностям, сопровождаемые собакой. По вечерам Бернар занимался музыкой с дедом, который в молодости был неплохим пианистом. Они садились за фортепьяно и часами самозабвенно музицировали, а Марсель сидел неподалеку, читая очередную толстую книгу, иногда с удовольствием прислушиваясь к красивым пассажам. Занятия музыкой не входили в круг его предметов по причине полной неспособности.
        После того как Марселю исполнилось десять лет, летние каникулы сократились до 18 дней, а потом и того меньше, но рождественские каникулы были всегда. Конечно, он был со своим другом на Рождество и всегда получал подарки… а в феврале и поздравительные открытки от мамы (из Советского Союза письма шли по два месяца).
        Летом 1961 года Глен умер в возрасте 23 лет. Собаки редко доживают до такого возраста, но Бернар тяжело переживал потерю. Он был уже подростком и в свои пятнадцать лет многое знал о смерти, но это был его верный друг. Бабушка, чтобы хоть как-то повлиять на его отношение к учебе, сказала, что купит такого же пса, если он будет хорошо учиться. Ну не мог он учиться на отлично, слишком много было других интересов. Бернар был очень музыкален, обладал прекрасным голосом, обожал гитару и все свободное время посвящал занятиям с учителями по гитаре и вокалу.
        Тем временем бабушка купила ему в питомнике щенка, но в то лето Бернар не смог приехать, завалил последний экзамен. Пока пересдавал, пока защищал диплом, бабушка заболела и попала в больницу. Когда Бернар наконец смог приехать, он обнаружил, что «щенку» уже 9 месяцев и им никто не занимался. Он сидел на цепи, страшный, неухоженный, злой.
        Работники сказали ему, чтобы он был осторожнее.
        - Что вы с собакой сделали?  - возмутился он.
        Бернар бесстрашно подошел к озлобленному псу, снял цепь. Мгновенно двор опустел, а собачка сразу вцепилась ему в ногу. Превозмогая боль, он схватил «зверюшку» одной рукой за шкирку, а другой за основание хвоста и несколько раз сильно встряхнул. Для этого ему пришлось собрать все силы, ведь щенок весил уже килограммов пятьдесят. Пес тут же отпустил его ногу, поджал хвост и… лег около него. Бернар сам стал за ним ухаживать, вычесал ему запущенную шерсть, мыл специальным мылом, кормил по всем правилам. Пес слушался его беспрекословно, хозяину стоило только нахмурить брови. С тех пор они были неразлучны.
        Несмотря на строгость и аскетизм, царившие в Корпусе, некоторые поблажки все же допускались, они же в случае чего являлись и кнутом, и пряником. Поэтому Бернар  - так остряк назвал свою собаку  - жил с ним до окончания обучения, а потом поехал с хозяином в Москву.
        Оказалось, что в Москве заниматься собакой Бернару стало совершенно некогда. Помог клуб собаководства, взяли собачку в питомник, туда он и приезжал навещать своего друга, иногда брал с собой, когда ездил поохотиться в какой-нибудь заказник, куда его охотно приглашали партийные работники, а также их «боевые подруги». Там он и оставил пса своему хорошему другу-леснику. Псу понравилось чувствовать себя хозяином леса. И в самом деле с тех пор там не стало браконьеров, на всякие капканы он писал, помечая их, а на людей с ружьями просто бросался из засады. Поэтому, когда приезжали те, кому можно было охотиться, сенбернара запирали в сарае.
        Жё д’амур е д’авантюр[Любовные игры и приключения.]
        Бернар всюду чувствовал себя как дома, таким уж он уродился, но Москва поразила его обилием красивых женщин.
        Конечно, в первое время девушки сами «случайно» знакомились с молодыми французами, то в институте, то в метро или еще где-нибудь. Но было слишком очевидно, что красотки работают на КГБ, что, впрочем, совсем не смущало ни Марселя, ни Бернара, они находились в Москве совершенно легально и не делали ничего предосудительного. Поэтому парни прекрасно проводили свободное время, будучи на виду, под колпаком, и при этом получая удовольствие.
        Иногда они сами знакомились с девушками  - на танцах, в ресторанах, на улицах, но это были «бесперспективные» знакомства, кагэбэшники сразу же проводили с девушками воспитательные беседы. Некоторые девицы сообщали своим новым друзьям об этих беседах, другие избегали общения, а третьи «выполняли задание» докладывать обо всех разговорах и встречах. Французы относились к этому спокойно, они были готовы к жизни на виду.
        Бернар, весельчак, получал от этого особое удовольствие. Придумывал всякие розыгрыши. Только какая-нибудь очередная «наташа» доложит, что установила контакт с Бернаром, как он приводит на свидание еще одну девушку.
        - Познакомься, Наташа, это Лида, моя сестра из Тулы. Лида, это Наташа, моя двоюродная сестра. Девочки, пойдемте в кафе-мороженое!
        Там, заказав шампанское и мороженое, он незаметно уходил:
        - Я сейчас приду! Это сюрприз!
        А потом официант приносил им в утешение цветы от него.
        Марселю он говорил, что женится на русской, но выбор настолько велик, что быстро это не произойдет. Жили они широко. У них все время были гости, которых угощали всякими вкусностями, одновременно вовлекая их в процесс приготовления еды.
        Чего стоило приготовление, к примеру, утки с виноградом. Гости усаживались вокруг стола, каждому выдавалась небольшая гроздь крупного винограда и всякие подручные материалы для удаления косточек, каждый выбирал то, что считал удобным. Луи пользовался огромным грузинским кинжалом, некоторые девушки  - маникюрными ножницами, я, например, достала свой скальпель, которым точила карандаши, на что Луи тут же заметил, что операция будет называться «абортирование винограда».
        Роскошной жизни после стипендии обычно хватало на две недели, а иногда и того меньше. Потом начинались поиски денег. Или на худой случай просто еды. Вечно голодные студенты  - это про них. Бернару было легче всех. Его постоянно приглашали с его гитарой то на дни рожденья, то просто на вечеринки  - спеть романсы или блатные песни.
        - Все, что пожелаете!  - у него был огромный репертуар. С собой он обычно брал Марселя или Луи  - смотря по тому, кто из них дольше голодал.
        Иногда заключали пари  - на обед в «Метрополе» на восемь персон.
        А однажды поспорили, что Луи удержится на взбесившейся лошади тридцать секунд. Некоторые спорят, а отдуваться Луи. Он, конечно, сидел на лошади как приклеенный, но наши золотые мальчики из МГИМО не знали об этом.
        Вот договорились, папочка одного из юных дипломатов позвонил на конный завод, чтобы дали какую-нибудь самую злую лошадь, мол, всю ответственность беру на себя. Там и расстарались, приготовили прокатного мерина с вреднющим характером. А когда узнали, для чего, то не поленились  - построили станок в дальней леваде[4 - Левада  - огороженная площадка, где лошади могут гулять на свободе.].
        Приехали на заказном автобусе к главному зданию, директор конезавода сел в свою машину и поехал впереди показывать дорогу. Выгрузились, директор достал из своей машины водку, закуску, а столики и стульчики были уже заранее поставлены около левады, где гулял красивый вороной конь. Рядом лес, птицы поют, красота!
        Французы со своими подружками сели за столы и набросились на еду, а Луи взмолился:
        - Может, не надо?
        - Надо, Федя, надо!  - сказал Алексей, любитель конного спорта, отец которого и организовал этот пикник.
        Тем временем подошли два крепких конюха и после небольшой борьбы поседлали вороного, поставили в станок. Затем завели подпругу к паху. Луи глазам своим не поверил, он-то думал  - просто какая-нибудь горячая лошадь, таких он легко укрощал в Камарге[5 - Камарг  - Знаменитая болотистая область на Средиземноморском побережье Франции, славится табунами диких светло-серых лошадей.], а тут  - настоящее родео. Но ведь в родео надо продержаться только восемь секунд. Он положил в карман куртки нож.
        - Ну, давай!  - самодовольно улыбаясь, сказал Алексей.  - Не свалишься за тридцать секунд  - обед ваш!
        Луи залез на станок, где уже трещали все доски под ударами копыт беснующегося коня.
        - Пускай!  - крикнул он.
        Как в кино, конь пулей вылетел из станка, лишь на мгновения его копыта касались земли. Он крутился в воздухе, и в этом вихре невозможно было разобрать, где у лошади голова, где хвост. Как и полагается, уздечки на ней не было, только недоуздок, но ремня на шее, за который можно было бы держаться, почему-то тоже не было, поэтому Луи держался за луку седла.
        Ровно через восемь секунд Бернар свистнул, как и просил Луи. В этот момент он отрезал подпругу, которая щекотала коня. При этом, еле удержавшись, чуть-чуть порезал коня и пропорол себе руку. Но конь, вместо того чтобы успокоиться, перестал крутиться и рванул вперед, как торпеда, перемахнул через изгородь и унесся в лес, только его и видели.
        Бернар тут же заспорил с Алексеем, что пари выиграно, на что Алексей отвечал, что тридцать секунд еще не прошло.
        Недовольные таким поворотом событий, они вернулись к столу, где дружно выпили за здоровье исчезнувшего в лесу Луи. Конюха отправились его искать. Все веселье пропало, еда не лезла в горло.
        Тут на опушке леса показался конюх, тот вел коня, к недоуздку которого был уже пристегнут трензель с поводом. На коне все еще сидел Луи, его белые бриджи были покрыты рыжими пятнами, из ладони текла кровь. Конь шел, спотыкаясь, тяжело дыша, по его дрожащим ногам катился пот. Состояние всадника было не лучше. Их появление встретили аплодисментами.
        Бернар помог Луи сойти с коня, но ноги его не держали, и он сел на землю. Ему тут же налили стакан водки, он выпил ее, как воду, и тут же отключился. Оставив попытки его растолкать, ребята отнесли его в автобус, а сами вернулись к столу. С Луи осталась его девушка, Аннет, или Нетт[6 - nette (фр.)  - чистая], как он ее называл, сестра Марселя. Она обработала ему руку перекисью и осталась с ним, дожидаясь окончания веселья.
        Конечно, на обед они заработали, но бедный Луи не смог воспользоваться плодами своей победы. В лесу, по которому конь несся как танк, поперек тропинки была толстая ветка, не настолько низко, чтобы лошадь прыгнула или остановилась: конь почти нырнул под нее, а Луи получил удар в грудь и в лицо, сломал челюсть. Так что месяц он питался бульончиками через соломинку. Нетт взяла на себя заботы о нем, он ей очень нравился  - смуглый красавчик с бешеным темпераментом.
        Иногда французы посещали и лекции, время от времени ездили на различные переговоры, по результатам  - получали денежки, которые всегда были кстати.
        Французские друзья и аристократический
        вид спорта
        Я встречалась с Марселем редко: один раз в неделю, а то еще реже.
        Но мы не могли не встречаться. Он представил меня своей сестре Аннет, милой девушке с красивыми глазами. Она не особенно жаловала своего братца, он категорически отказался общаться со своей матерью. Приехав в Москву, Марсель нашел свою мать по справочной  - фамилия, имя, возраст… и явился. Его не ждали. Мама была страшно удивлена, а когда поняла, что этот красавчик ее сын, начала плакать, объясняя, что не могла поступить иначе, что Армен на хорошей должности, что Марсель ее компрометирует и что лучше бы он ушел. Но его сестренка, тогда ей было всего тринадцать лет, продолжила знакомство. Мы иногда встречались с ней, когда все собирались на какой-нибудь праздник и Бернар предлагал соорудить экзотическое блюдо совместными усилиями.
        Тогда я впервые увидела Луи и сразу захотела его нарисовать. В это время я иллюстрировала «Три мушкетера», и он подходил для портрета д’Артаньяна как нельзя лучше  - настоящий гасконец, смуглый, с яркими черными глазами, просто Омар Шариф, подсушенный на солнышке. Красавец! Но только я взялась за свой альбомчик, как Бернар стал громко возмущаться:
        - Я тоже хочу портрет!
        - Но я же не могу сразу двоих рисовать!
        - А его и не надо! Я же красивее и сидеть буду неподвижно, как статуя!  - И с этими словами выдернул из-под Луи стул. Конечно, тот не упал, но без легкой потасовки не обошлось. Все смеялись, и о рисовании пришлось забыть.
        Изредка я пыталась делать с них наброски. Но как только ребята замечали, что их рисуют, отнимали альбом и начинали рисовать друг друга сами. Это были рисунки вроде «Точка, точка, запятая, вот и рожица кривая!»
        - Угадай, кого это я нарисовал? Правда, похоже? Особенно в этом месте!
        На следующий день Марсель отправил меня «стучать».
        - Он здесь не один! Их тут аж четверо! Все понимают по-русски, с ними еще девушки и собака! Ужас как подозрительно. Я не могу молчать!  - что-то в таком духе, с честными, круглыми глазами.
        На что мне уже строго сказали:
        - Не приходите больше, пока вас не позовут!
        Марсель был деликатен со мной, самое большее, что позволял себе,  - так это целовать в щеки при встречах и при прощаниях. Это вызывало у его друзей бесконечные насмешки.
        - Нет! Ты посмотри, что ты с ним сделала! Бедный монашек! Он боится до тебя дотронуться?
        Марcель вежливо улыбался и не отвечал. И мне не разрешал поддерживать разговоры на эту тему. Мне трудно было запретить что-либо, я всегда делала то, что считала нужным. Маму слушалась, когда просто не хотела ее расстраивать, но Марсель был особенным  - когда он просил или требовал что-нибудь, значит, за этим стояло что-то важное. Мы гуляли по Москве, а когда я писала городские пейзажи, Марсель терпеливо ждал. Он ничего не говорил о моих работах и научил меня не врать. Ведь приходилось дома как-то выкручиваться, когда я уходила на свидания. Маме я так и не сказала, она обязательно запретила бы эти встречи.
        - Ты не пытайся врать. Говори правду. Ведь когда я сначала сказал тебе, что приехал из Таллина, это была правда, а ты подумала, что я эстонец, и про Марселя Пруста правда. Важно, как подать эту правду.
        Потом мне это всегда помогало в жизни…
        В ноябре, когда мы с Марселем выходили из кинотеатра, посмотрев в третий раз «Неуловимых мстителей», я стала упрашивать его научить меня ездить верхом.
        Он не хотел, чтобы я садилась на лошадь  - не потому что не любил лошадей, просто беспокоился за меня. Я готова была слушаться его во всем, но лошади меня притягивали как магнит.
        Марсель приводил множество доводов:
        - Лошадь  - это стихия, никогда не знаешь, что она выкинет.
        - Но ты же ездишь?
        - Это не просто, надо учиться как следует.
        - Тогда научи, ну пожалуйста!
        - Ты  - лентяйка, а я не смогу тебя заставлять.
        - Зачем заставлять, я же сама хочу.
        - Это трудно, тебе быстро надоест!
        - Это все отговорки, скажи сразу, что тебе некогда.
        - И некогда.
        В результате меня устроили заниматься верховой ездой к Евгению Рындину, тренеру из «Буревестника». Я тогда и не подозревала, что Марсель платил ему за каждое занятие. Ведь спорт в СССР был бесплатным и доступным. Только несколько лет спустя тренер признался мне, что получал за уроки приличные деньги. Мало того, еще и инструкции, как учить.
        - Сам бы я так никогда не учил, если так учить, то никто ездить бы не стал. Зато ты быстро научилась.
        Два месяца я ездила два раза в неделю по два часа учебной рысью на длинной корде[7 - Корда  - вспомогательное средство для работы с лошадьми в руках, это шнур длиной около 7 метров.].
        Чтобы лошадка не уставала, каждые полчаса ее сменяла другая.
        Лошадей было две. После тренировки Евгений помогал мне сползти, еще час я сидела, чтобы набраться сил доехать до дома.
        Когда я уже галопировала без корды, научившись работать руками, ногами и корпусом, достигла равновесия, оказалось, что верховая езда  - это огромное наслаждение. Но если бы я раньше знала, какие мучительные тренировки меня ждали, никогда бы на лошадь не села. Только из-за того, что сама напросилась и меня обо всем предупреждали, я не могла бросить.
        Подготовительные курсы в МГПИ им. Ленина  - это вечером, а днем работа художником-оформителем в Моспроекте-1. Все свободное время я проводила в манеже и «библиотеке»  - так назывались наши встречи.
        Пока я осваивала верховую езду, Марсель уехал на неделю в Англию. Как он не хотел уезжать! Его начальство планировало оставить его на аналитической работе. Но по правилам все выпускники должны были хоть раз выполнить оперативную работу.
        Оперативная работа
        вредна для здоровья
        Это была его первая самостоятельная работа  - предварительные трехсторонние переговоры, неофициальные и нежелательные для многих официальных лиц. Результаты переговоров необходимо было доставить как можно скорее, поэтому Марсель и его товарищ договорились с владельцем маленького спортивного самолетика, что тот доставит их в Шербур. Небольшой аэродром, где находился этот самолет, был в нескольких милях от Лондона. Но Марсель не учел лондонских туманов, и добраться туда оказалось непросто. Да еще после завершения всех дел он долго гулял по местам, где ребенком бывал с отцом.
        …Ох уж этот Лондон, где туман считается хорошей погодой, дождь туманом, а потоп дождем.
        Чтобы не опоздать, поехал на такси. Туман был такой, что пальцы на вытянутой руке были едва различимы. Машины еле-еле тащились. И в какой-то момент он понял, что не успевает. Тогда, расплатившись с таксистом у небольшого магазинчика велосипедов, Марсель купил велосипед, карту, попросил продавца помочь ему составить маршрут. До места оставалось километров сорок. Но машины практически стояли, боясь сдвинуться с места в этом густом тумане. Воспользовавшись телефоном в магазине, Марсель сообщил старшему товарищу о задержке, договорились о переносе времени вылета.
        Впереди на шоссе пробка растянулась на несколько километров. Он свернул на небольшую тропинку и поехал в объезд, сверяясь время от времени по карте. Через полчаса выехал на шоссе, которое по прямой вело к нужному месту. Туман почти рассеялся. Впереди шел фургон с лошадьми, не намного быстрее, чем Марсель. Он догнал его, ухватился правой рукой за какую-то скобу и решил немного отдохнуть. Так проехал еще несколько километров. Потом дорога пошла вниз, скорость увеличилась, и туман стал сгущаться. Только Марсель подумал, что пора притормозить, как раздался визг тормозов, фургон остановился, а Марсель, чудом вывернувшись, слетел с дороги и понесся вниз по откосу.
        Что это было, он не знает до сих пор. Перед глазами возникло серенькое, но ясное небо, моросил мелкий дождик. С трудом повернув голову, он разглядел среди камней и травы смятый велосипед. Пытаясь приподняться, почувствовал острую боль в правом боку. Потихонечку повернувшись на левый бок, Марсель увидел сквозь порванные джинсы свою окровавленную ногу. Но делать нечего, надо было выбираться. К тому времени, когда он дополз до шоссе, одежда стала грязно-серой, и крови не было заметно, к тому же стало смеркаться. Поэтому первая же машина остановилась, чтобы его подобрать. «Подобрать»  - это как раз то слово, которое больше всего подходит.
        Далее он почти ничего не помнил. В глазах все время был сумрак. Иногда он различал сквозь тьму какие-то лица, свою ногу, повернутую вбок под немыслимым углом, белый кафель…
        Его напарник рассказал ему уже дома, что, не дождавшись его, он рискнул и обратился в полицию, благо легенды у них были очень хорошие.
        Недалеко от этого места практиковал ветеринар, к которому и отвез Марселя сердобольный фермер. Когда товарищ туда приехал, нога была уже загипсована, а ветеринар пытался выяснить, куда позвонить, чтобы за раненым приехали. Он уже отчаялся что-нибудь понять, когда приехал товарищ Марселя и, щедро ему заплатив, увез несчастного.
        В госпитале первым делом сняли гипс, промыли рану, прочистили сустав, удалили мелкие осколки, стянули наколенник скобами и шпильками, зашили все, что порвалось. Потом занялись ребрами. Хирурги называют такую работу вышиванием. А Марселю пришлось вспомнить свои эксперименты с болью.
        Уже в первый год его пребывания в Корпусе было замечено, что этот ребенок по-особенному терпит боль. Сначала думали, что у него повышенный порог чувствительности. Он часто дрался с одноклассниками, но никогда не жаловался. Однажды, когда у него в одной руке были книги, он хотел взять еще одну другой, но все время ее ронял. Преподаватель хотел ему помочь и вдруг увидел, что большой палец у того сильно опух и синеватого цвета.
        Марсель считал боль чем-то обычным и не мог понять, почему, например, из-за сломанного пальца он не может удержать книгу в руке. Ему объяснили, что если что-то болит, значит, это надо лечить. Если в автомобиле сломается какая-то деталь, только специалист найдет неисправность. А у человека есть возможность не только показать специалисту, где болит, но и рассказать, как именно. Тогда врач сможет помочь.
        Марсель привык не обращать внимания на боль, ему пришлось учиться ее распознавать. Он шел на занятия с высокой температурой, педагог замечал его красное лицо, невнятную речь… а сам Марсель не понимал, почему он должен оставаться в постели, когда может встать и идти.
        Но самое интересное  - когда боль становилась невыносимой, Марсель просто «уходил». Он называл это так. Его тело оставалось там, где он его оставлял, он мог смотреть на него со стороны, а сам отправлялся куда хотел. Чаще всего в волшебные виноградники своего детства, там он встречал своего кота, с которым мог разговаривать обо всем. Это было так сказочно, что Марсель не спешил возвращаться, тем более что по возвращении ничего хорошего его не ждало, только боль становилась немного потише.
        Пока его травмы заживали, Марсель учил китайский язык и рисовал иероглифы, не обращая внимания на перевязки и массажи. Через два месяца он уже хромал по московским улицам с неплохим знанием китайского языка и обедал в «Пекине»[8 - Китайский ресторан в центре Москвы. В семидесятые годы это было единственное место в Советском союзе, где можно было отведать китайскую кухню, приготовленную китайскими поварами.] для практики.
        Теперь чаще всего наши свидания проходили на моих тренировках в манеже или во время конных прогулок. Иногда приезжал Бернар с очередной девушкой. Показывал ей лошадок, заботливо подсаживал за коленку, потом девушка сидела на трибунах, а Бернар перед ней гарцевал. Сколько же у него девчонок было…
        Наступившие холода погубили всю красоту Марселя, его нос был постоянно красным, глаза слезились, он не расставался с носовым платком. Бернар никогда не мог понять мое восхищение носом Марселя:
        - Что ты нашла в этом паяльнике?
        А в феврале я уже училась на курсах французского языка. Тогда в СССР было непросто устроиться на курсы, очередь тянулась по полгода. Наверное, трудно понять, как это  - очередь тянулась полгода, но мы заполняли почтовые открытки с домашним адресом и оставляли их в дирекции курсов, а когда набиралась группа, открытки отправлялись по почте. Это были очень хорошие курсы: по три часа три раза в неделю плюс домашние задания. В основном там учились люди, которым за знание языка прибавляли зарплату.
        Я безуспешно пыталась попросить своих друзей, чтобы они помогли с грамматикой:
        - Вот здесь  - «используйте глаголы „dire“ и „parler“», какие ставить?
        - О боже! Учебники!  - хватался за голову Бернар и сбегал.
        Я очень трепетно относилась к произношению, старалась говорить, как мои друзья, хотя, с тех пор как я начала изучать язык, при мне по-французски почти не разговаривали. С марта по выходным мы ездили по Измайловскому парку. Марсель разрабатывал свое колено, рассматривая верховую езду как тренажер. Самым трудным было спешиться. Он не спрыгивал, а опускался на руках.
        Иногда Марсель исчезал на несколько недель в «командировки», а когда приезжал, мы встречались в манеже или в разных компаниях и никогда не оставались наедине. Марсель знал, как вести себя с КГБ, чтобы меня не подставить. Наедине он оставался с другой девушкой, студенткой Института иностранных языков, но об этом я узнала лишь много лет спустя. Мне он никогда не привозил вещи из-за границы, а когда я, смущаясь, попросила привезти что-нибудь из одежды, он заявил:
        - Ты сама украшение, я не хочу, чтобы другие это замечали. Я эгоист, я знаю, что ты такое, но никому тебя не отдам.
        Вещи, украшения, деньги, а также некоторые сведения, интересующие КГБ, предназначались для студентки иняза.
        Советско-французский альянс
        Честно говоря, я и не подозревала, что бывают и другие отношения, кроме дружбы. Я наслаждалась общением с умными людьми, которые никогда не кичились своим образованием, наоборот, внимательно слушали мои рассуждения о реализме в живописи.
        - А что такое социалистический реализм?
        - Это изображение социалистического строя, прекрасного советского человека!
        - А если человек кривоногий, он не советский?
        - Ну, мы стремимся показать идеал.
        - Какой же это реализм? Ах да! Это СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ реализм.
        Такие разговоры заставляли меня смотреть на привычные вещи под другим углом. Марсель вообще был твердо убежден, что социалистического реализма нет, а есть просто реализм.
        Общаясь с ним, я научилась многим правилам хорошего тона, стала читать не только приключенческие романы и фантастику, но и Набокова, Солженицына и даже Ницше, хотя это были запрещенные книги.
        - Только в метро не читай!  - просил он.
        Марсель был очень нежен со мной, хотя Бернар называл его свирепым, бессердечным и даже подлым. Но они были друзьями и могли говорить, что хотели, я этого не понимала.
        - От его улыбки дети плачут!  - говорил Бернар.
        - Это ты от зависти!  - отвечала я, признавая про себя, что Марсель детей не любил.
        На переговорах различного уровня Бернар стремился очаровать, заболтать, уговорить. А Марсель предпочитал загонять в тупик, а потом любезно открывать дверь только в одном направлении, при этом оставаясь победителем.
        А 22 апреля, в свой день рождения, вечером я пошла в манеж, куда меня заранее пригласил Марсель. Там мы даже не зашли на конюшню, а сразу поехали вместе с Бернаром «покататься на машинке». Остановка оказалась за столиком в «Седьмом небе»[9 - Ресторан в Москве на Останкинской телебашне], я никогда там не была и действительно оказалась на седьмом небе. Марсель немного смущался, зато Бернар просто излучал веселье, время от времени толкая Марселя локтем.
        - Давай, не тяни!  - он наполнил бокалы шампанским.
        Марсель взял меня за руку и очень тихо сказал:
        - Тебе сегодня 17 лет, через год будет 18, и мы поженимся, я увезу тебя во Францию. А теперь я торжественно обещаю, что с сегодняшнего дня ты и только ты моя невеста, перед Богом и людьми, в чем беру свидетелем Бернара!
        Я просто потеряла дар речи, пытаясь осмыслить то, что он сказал. А Марсель уже бережно прижал меня к себе и впервые поцеловал в губы. Это оказалось совсем не так, как «в щечку». Я удивленно смотрела на Марселя.
        Бернар тем временем пододвинул нам салфетку с колечками. Марсель надел мне на пальчик одно, я ему другое.
        В голове у меня звенели колокольчики. Все это, наверное, происходило не со мной, я скоро проснусь… пойду на работу или еще куда…
        Мы сели за столик и подняли бокалы. Бернар изображал, как он утирает скупую мужскую слезу. Шутник!
        Я никак не ожидала такого поворота, думала, так и будем дружить… Ведь в Советском Союзе не принято было обсуждать интимную жизнь. Как будто ее вообще не существовало. О ней не говорили, не писали, не показывали по телевизору. Я и не задумывалась об этом, у меня было так много интересных дел!
        А тут такое… Даже опомниться не успела. Почему-то я доверяла Марселю безоглядно, меня не смутило, что он даже не спросил, согласна ли я. Конечно, согласна! Ведь это мой принц. И он предлагает поехать с ним в его прекрасную страну! В страну, о которой я мечтала с детства, читая и перечитывая Дюма.
        На следующий день в Моспроекте меня попросили зайти в партком. Там сидел незнакомый молодой человек, который строго спросил, куда это я вчера вечером ездила. У меня сердце ушло в пятки: колечко-то я еще не сняла, так хотелось хоть чуть-чуть поносить. Сжала кулачки и честно ответила:
        - В «Седьмое небо», у меня был день рождения.
        И все. Меня больше ни о чем не спросили и отпустили. Какое счастье!
        Потом был май, июнь, когда Марсель приезжал в Москву, мы много ездили верхом. Он не любил лошадей, он вообще не любил вещей, где нет логики, а лошадь  - существо не всегда предсказуемое. Интересно, что лошади как будто знали о его неприязни к ним и платили той же монетой. Самые спокойные начинали хулиганить, когда он на них садился. Со стороны казалось, что лошади развлекаются, стараясь показать своему всаднику, что они и правда такие своевольные. Однажды, когда мы возвращались с прогулки, сзади с шумом вспорхнула стайка воробьев. Этого оказалось достаточным, чтобы лошадь Марселя понесла, ну и моя за компанию. Лошади любят, воспользовавшись удачным поводом, изобразить страх и побегать вволю. Мне удалось быстро успокоить Фарна, а конь Марселя сам вдруг остановился как вкопанный. И так резко, что Марсель оказался на его шее. Когда он попытался вернуться в седло, опираясь на руки, конь начал опускать шею, и как ни старался Марсель вернуться в седло, он медленно сошел по опущенной шее на землю. Это было довольно комичное зрелище. Да еще и долго залезть не мог, конь вертелся. Я очень волновалась
за него, тем более тогда у Марселя болело колено. Вообще, все, что касалось травм, Марсель старался не афишировать. Отвечал обычно шуткой, вроде: «Бандитская пуля. Бандитские пули изрешетили меня всего!»
        Он настолько привык к разным ушибам, царапинам, порезам, что относился к ним как к досадной помехе и только.
        Однажды, потянувшись за веткой сирени, Марсель получил мощный удар конским затылком в лицо, даже кровь потекла из носа. Он же не знал, что наши всадники часто ломали ветки на хлысты. Конь и шарахнулся. Лошади то на ногу ему наступали, то укусить пытались, хотя это было трудно, реакция у Марселя была отменной. Я иногда даже давала советы, но все было напрасно. В то же время, когда с ним на прогулке был Бернар, один или с подругой, лошадки были как шелковые. И никакой логикой это не объяснялось.
        Тогда и запретили конные прогулки в Измайловском парке. К этому и так все шло, да еще мы подлили масла в огонь. Ехали мы на своих лошадках и обнимались, болтали, смеялись, и вдруг, выезжая из леса на полянку, Тога, моя лошадь, пошла пассажем. Что такое? Я посмотрела вниз: под лошадьми оказались загорающие граждане, мы проехали поперек двух упитанных, бледных тел. Ну и картина! Пенсионеры загорали, и вдруг из леса выплыли огромные лошади и аккуратно перенесли свои копытища через их нежные животики!
        В общем, разразился скандал, и руководство парка запретило езду по лесу. А тогда, выслав своих лошадок, мы, сопровождаемые матерщиной, смеясь, унеслись прочь…
        Для меня тренировки не прошли даром, я сдала на третий разряд по конкуру, потом на второй, стала участвовать в небольших соревнованиях. Но соревнования не особенно меня привлекали, самое большое удовольствие было от работы с лошадью, когда возникало понимание, когда от малейшего движения рук, наклона корпуса лошадь, будто читая мысли всадника, легко переходила от одного аллюра к другому, останавливалась или поворачивала.
        Несмотря на разгульное времяпровождение, я наконец поступила в институт, блестяще сдав все экзамены, только по сочинению получила трояк. Знаки препинания я ставила, как хотела,  - тогда ведь не было компьютера, который подчеркивал бы ошибки.
        Между прочим, во французском языке нет правил пунктуации  - вот еще и за это я его любила.
        Потом начались события в Чили, ребята стали туда ездить. А я стала следить за ситуацией по газетам  - главное, уметь правильно читать советскую прессу. Работали они с окружением Риккардо Лагоса, который должен был стать послом Чили в СССР, теперь, кстати, он президент Чили. Это было только одно из направлений.
        Луи тоже ездил туда и однажды не вернулся. Аннет, когда заходила к брату, спрашивала, когда он приедет.
        На что Марсель с неизменной улыбкой отвечал:
        - Забудь о нем, сестричка! Он верен лишь одной даме  - политике, и таким милым девочкам с ней не тягаться.
        - Но он мне так нравится!
        - Но он тебе изменил с этой мерзавкой!
        - С кем?!
        - С политикой!
        Аннет уходила ни с чем. На самом деле Луи попался в лапы ДИНА  - тайной разведке, подчинявшейся лично Пиночету. Люди просто исчезали. До сих пор не выяснены имена тысяч «пропавших без вести». О Луи тоже не было никаких вестей. В лучшем случае он стал работать на ДИНА, а в худшем…
        В середине сентября я пришла к Бернару и застала там Марселя. Обычно наши встречи старательно организовывались, чтобы не давать повода органам вмешиваться в личные отношения. Несчастный Марсель сидел опять с забинтованной ногой, опять с той же, но теперь болела стопа. Наступил на какую-то гадость.
        - На самом деле этой гадостью были самодельные маленькие «ежи» из четырех сваренных в разные стороны огромных гвоздей. Их разбрасывали по дорогам ребята, которые боролись с режимом Пиночета. Правда, недолго, их всех отловили, кого убили, кого посадили. А «ежи» собирали и сваливали в ямы вдоль обочин. Ну и я с моим везением… вышел из машины проветриться, подошел к обочине. После дождей глина размокла, я поехал вниз и имел возможность наблюдать, как на ботинке возле шнурков выползает острие гвоздя. А уж вылезать с этим украшением было, мягко говоря, неудобно. Пока выбрался, стал похож на Франкенштейна, глина была везде, даже в карманах! Ну, потом, постелив на сиденье побольше газет, я отправился в аэропорт, куда, собственно, и ехал, пришлось, правда, еще заехать на заправку, скрыться в туалете и переодеться. Как это происходило, помню смутно, ботинок пришлось немного надрезать и вытянуть ржавый гвоздь из ноги, а потом выдирать уже из ботинка. Хорошенько промыл ботинок, налил туда немного коньяку, подложил носовой платок и надел. Постоял минут пять как аист, собираясь с духом… Оглядел себя в зеркале,
причесался, сделал лицо. Ну и поехал. Очень неприятное путешествие оказалось.
        Бернар ухаживал за другом, при мне немного переигрывая, то поправит подушки за спиной, то принесет стакан молока. И подшучивал, как всегда:
        - Капканов понаставили…
        Я устроилась рядышком и запустила пальцы в шевелюру Марселю  - самое любимое занятие… Мы просто смотрели друг на друга и молчали…
        Бернар потихоньку вышел, притворив дверь, бормоча что-то о двух идиотах…
        А в октябре 1973 года, 28 числа (я не забуду этот день никогда) Марсель сказал, что его отзывают на работу во Францию.
        - Я там осмотрюсь и к весне приеду за тобой. Придется нам терпеть разлуку. Не знаю, смогу ли я звонить тебе, чтобы не скомпрометировать. Будем передавать новости через Бернара. Ты тоже не злоупотребляй. Если мы будем осторожны, у нас все получится.
        Он крепко обнял меня и поцеловал. Его поцелуи все переворачивали во мне. Мне хотелось разобраться в своих чувствах, но никогда у нас не было достаточно времени. Мы обнялись, и… Марсель уехал.
        Бернар честно выполнял обещание, данное другу,  - не оставлять меня своей заботой и по возможности помогать. Мы встречались в манеже, где вместе тренировались. Там он передавал всякие новости про Марселя и его приветы.
        - Представляешь? На первую зарплату он взял в кредит спортивную машину!  - с легким налетом зависти говорил Бернар.  - Вместо зарядки носится по утрам по Парижу!
        Я удивлялась: как можно носиться по городу?
        - А он в пять утра, потом душ, кофе и на работу. У него скучная аналитическая работа, но ему нравится. Потом, он хочет добиться наследства, которое ему оставил отец. Он уже год назад должен был его получить, но родственники из Англии подали в суд, и это дело двигается страшно медленно. Ты же понимаешь, на адвокатов нужны деньги, все, что он зарабатывает, уходит на них. Поэтому он живет в комнатушке в мансарде.
        - А как же машина?
        - Ну, вот выкручивается как-то.… По вечерам вагоны разгружает,  - подмигнул Бернар.
        В один из февральских дней, когда я приехала в манеж, тренировку отменили. Прекрасный конь Табор, рыжий, с белыми носочками и проточиной на лбу, лежал у бортика. Директор конноспортивной школы, Михаил Сергеевич, отменил все тренировки, чтобы почтить память этого коня. Как потом выяснилось, конь погиб от тромба в сердце… А я-то думала, что такое бывает только у людей!
        На трибуне сидел Бернар.
        - Не грусти, Надежда, Табор сейчас в своем лошадином раю! Зато у меня хорошие новости: Марсель выиграл дело, и он попытается выйти из Корпуса! У него хватит денег, чтобы заплатить неустойку. Я так рад за вас, вы теперь свободны! Потерпи немножко, он все устроит!
        То ли смерть коня, то ли какой-то общий настрой этого вечера придали мрачную окраску его словам. На душе появилось ощущение безнадежности и пустоты. Бернар пытался меня растормошить, я старалась улыбаться его шуткам, а потом вдруг расплакалась…
        - Ох уж эти девчонки! Перестань плакать, я вот тоже уеду скоро, ненадолго, конечно, но кто будет тебя утешать? Держись, ты же сильная!
        Бернар уехал, я старательно училась в институте, чтобы получать стипендию, сдала свою первую сессию, тренировалась в «Буревестнике» и читала запоем книги: Вольтер и Готье, Сименон и Саган… Что бы я делала без книг! Студенческая жизнь не требовала от меня больших усилий, мне нравилось хорошо учиться, я не прогуляла ни одной лекции или семинара, и вторая сессия прошла отлично. Мои сокурсники готовились сутками, приходили сдавать экзамены бледными, с красными глазами. Мне это было непонятно. Не спать ночью, когда так сладко спится? А для чего же день, его вполне хватало для учебы. Больше того, во время самой подготовки к экзаменам я не могла заставить себя открыть учебники. Только в последний день я решалась заглянуть в учебник, с удивлением и ужасом находя там много нового для себя.
        Как-то во время подготовки к экзамену «Политэкономии капитализма» я запоем читала американскую фантастику. Тогда достать подобную литературу было крайне сложно, но мне удалось проникнуть в золотой фонд библиотеки Светлова. Связи решают все, спасибо Бернару, научил. А когда я проглотила «День Триффидов» и «Планету обезьян», остался один день до экзамена. Честно читала учебник весь день, прочитала ровно треть… Естественно, легла спать часов в одиннадцать. Ну, почитала учебник еще в автобусе и метро… А сдала экзамен на отлично. Что-что, а поговорить об абстрактном я умела неплохо. Но о чем там шла речь и о чем эта наука, теперь не имею представления.
        Мой факультет художественно-графический  - но довольно странно звучали предметы, которые мы изучали помимо живописи и рисунка. В первую сессию мы освоили «Историю КПСС», потом была «Марксистско-ленинская философия, эстетика», «Научный коммунизм», та самая «Политэкономия социализма, капитализма»… Ведь будущий советский учитель должен «высоко нести знамя строителя коммунизма». Только студенты не очень-то серьезно относились к этим высокопарным словам, предпочитая заниматься творчеством. Некоторые и вовсе показывались в институте только в сессию.
        Была у нас одна обворожительная блондинка, которая изредка забегала на живопись  - показать свое новое платьице. Она сдавала сессии на троечки, с большим трудом, но сдавала. Однажды ей пришлось в один день сдавать сначала теоретическую механику и сразу после нее историю искусства. На истории искусства ей достался билет «Колизей». Устремив свои прекрасные голубые глаза на профессора, она начала:
        - Колизей  - это здание цилиндрической формы с рядом сквозных отверстий…
        Вытирая слезы от смеха, профессор вывел ей тройку в зачетке и отпустил с богом.
        Когда выдавались свободные пары, мы гуляли по кладбищу. Из окон некоторых аудиторий открывался замечательный вид на него, Введенское кладбище. Еще его называли Немецким, ведь рядом находилась та самая Немецкая слобода, где Петр Первый встретил Анну Монс… Я бродила по этому кладбищу, разглядывая красивые памятники и часовенки, читая надписи с латинскими буквами. Попадались и французские слова: «Ici se repose…», которые я перевела «Здесь отдыхает…», хотя по-русски надо бы «покоится». Набрела как-то на могилы летчиков из эскадрильи «Нормандия  - Неман». Марсель Лефевр, герой Советского Союза, посадил горящий самолет и умер от ожогов в госпитале… Это имя…
        Арский камень
        Я ждала Марселя каждый день той весной. Но он не приехал. В середине июня я сдала сессию, и у меня начались каникулы.
        Мама очень порадовалась за меня, увидев зачетку с одними пятерками. А потом, через неделю, вдруг сделала мне подарок: достала путевку в конный поход по Уралу.
        Именно достала, через какие связи, я не знаю. Тогда не было множества турагентств, было только одно Бюро по туризму. Путевки  - и туристические, и просто в дома отдыха  - распространялись на предприятиях и распределялись среди ответственных чиновников, лишь иногда ими поощрялись передовые рабочие. А мама работала простым бухгалтером на заводе. Обычному труженику купить путевку было практически невозможно. Тогда я еще нигде не бывала, кроме Москвы и ее окрестностей.
        В конце августа я впервые в жизни летела в самолете, это был ИЛ-18. Самолет был очень шумный, и я устала сидеть целых три часа. В Магнитогорске пришлось ночевать в комнате отдыха на вокзале, утром села в электричку и доехала до Белорецка.
        Выйдя со станции на маленькую площадь, я проводила взглядом старенький автобус, который, поднимая тучи пыли, удалялся в неизвестном направлении. На площади стоял только один пустой грузовик. А где же Арский камень? Это Белорецк. Я внимательно оглядела площадь. Магазинчик с выгоревшей вывеской «Продукты», закрытый ларек «Союзпечать», обшарпанный почтовый ящик… Краем глаза я заметила шофера, который, выйдя из привокзального магазинчика, уже садился в кабину грузовика. Подхватив свой огромный рюкзак, я бросилась к нему как к последней надежде:
        - Помогите! Как добраться до Арского камня?
        - Залезай, подвезу немного.
        Мы помчались по тряской дороге, потом водитель затормозил на развилке, показал пальцем налево и сказал:
        - Вот по этой дороге километра три пройдешь, и там турбаза,  - но, увидев мое вытянувшееся лицо, добавил:  - Ладно, подкину тебя, хотя мне не по пути.
        На турбазе нашу группу экипировали, выдали продукты в виде круп и тушенки на неделю, каждому  - по второму рюкзаку, и на следующий день мы поехали к лошадям.
        Среди туристов были романтически настроенные граждане, видевшие лошадей разве что в кино. Только я и еще трое имели представление о верховой езде. Поэтому я просто гуляла по окрестностям, пока остальные получали свои первые уроки обращения с лошадью. Ближе к вечеру инструктор Ева предложила мне выбрать себе коня. Конечно, я выбрала самого высокого из всего табунчика башкирских лошадок. Меня тут же порадовали его незамысловатой кличкой: Лысый Коля. Лысый, потому что широкая белая полоса по носу у лошадей называется лысиной. А если тоненькая полосочка, то проточина. Зато пожилой турист Василий Петрович получил коня по кличке Лысый Рыжий. Здесь как-то не слишком напрягались в выборе кличек.
        Наутро, навьючив наших лошадей рюкзаками и взгромоздившись сами, мы тронулись в тайгу. Шел мелкий дождь, мое настроение было под стать погоде. Как-то не так я представляла себе конный поход. Думала, мы будем путешествовать от одного населенного пункта к другому, лошадок будем ставить если не в конюшню, то на коновязь, а сами будем в гостинице ночевать, устраивать танцульки, даже бигуди с собой взяла.
        Но мы оказались в тайге, ночевали в палатках, сами заботились о лошадях, горячее ели на завтрак и на ужин. Вот это была экзотика для городского жителя! Я впоследствии пыталась рассказать о своем путешествии на французском языке, но слово «поход» словари трактовали только как военный термин. Ну да! Мы шли, как партизаны, по лесным тропам, готовили пищу на кострах. Однажды скинулись и купили барашка в небольшом селе, мимо которого проезжали. И я видела, как его зарезали и сняли шкуру. А позже я вместе со всеми поедала шашлыки, полностью окунувшись в эту диковатую жизнь.
        Это путешествие со всеми его приключениями не заставило меня забыть о Марселе. Какая-то печаль лежала на сердце… Ева, инструктор, светлый и добрый человек, мы с ней подружились, рассказала мне, что ее любимый погиб в прошлом году, замерз насмерть, не дойдя в метель сотни метров до базы. А ведь шел с товарищем. Товарищ пришел в теплый дом, сказал, что за ним идет его друг. А друг не дошел, кинулись искать, да куда там, снег валит, ночь, жуткий мороз. А утром его собаки откопали… Ева была безутешна. А я рассказывала ей о своем Марселе. Хотя это имя в дремучей тайге произносить было странно.
        Однажды, поставив свои сапоги сушиться на прутах у костра и протянув ноги поближе к огню, чтобы согреться, я погрузилась в воспоминания, которые незаметно перешли в странный сон.
        Лето. Теплый, душный вечер. Мы с Марселем сидим во дворике у библиотеки Светлова, я выковыриваю занозу из ладони Марселя, используя для этого комсомольский значок. С ним часто случались подобные неприятности. В этот раз он подцепил занозу, стряхивая пыль со щербатой скамейки.
        - Я сегодня пришла в райком комсомола, как ты меня научил, а они смотрели на меня как на дурочку!
        - Отлично! Видишь, и значок пригодился, и приставать не будут!
        - Но ты, надеюсь, не шпион?
        - Ну вот, ты меня сразу разоблачила! Какой кошмар! Вот, возьми приз  - клубничную жевательную резинку!
        - Ты мне рот не заткнешь! Лучше объясни мне, что ты делаешь в Москве? Ты говоришь, что учишься, а я ни разу не видела у тебя учебников! Честно говоря, эта таинственность меня пугает.
        Я уже не раз спрашивала Марселя об этом, но не могла ничего понять из его объяснений. Наконец я вынула занозу, тут же получив благодарный поцелуй в щечку.
        - Ладно, я еще раз расскажу. Мои друзья и я, мы окончили специальную школу, а теперь у нас практика. Мы ездим по разным странам и ведем переговоры… Нет, так непонятно…
        - Да, что-то туманно…
        - Ну, например, коммунисты какой-нибудь третьей страны хотят свергнуть правительство и захватить власть в стране. Тогда туда приезжают советские специалисты, которые, с одной стороны, помогают строить плотину, а с другой  - обучают местных коммунистов основам подпольной борьбы, приглашают активистов получить образование в СССР.
        - А при чем тут наши специалисты? Ты мне мозги не пудри!
        Марсель на минуту умолк, переваривая очередную идиому.
        - Это я к тому, что такие специалисты есть во многих странах. Так вот, ты ведь не назовешь этих ребят шпионами? Они ведь не воруют секреты? А мы занимаемся следующим этапом, когда оппозиция в стране уже сильная и требуется уже торговаться, что получает моя страна, если поможет оппозиции прийти к власти и окажет поддержку на мировой арене…
        - Боже, как все сложно! Но твоя страна  - Франция! Что ты здесь-то делаешь?
        - А это временная работа, когда наши интересы пересекаются в Сомали, Анголе, Мозамбике…
        - Вот я и говорю  - шпион! Ну ладно, ладно, больше не буду! Пойдем, я покажу тебе голубятню!
        - А что это? Это имеет отношение к голубям? Там выращивают голубей для еды?
        - Какой же ты дикий! Пойдем!
        И мы отправились в гости к одному моему знакомому старому голубятнику, который показал нам своих любимцев. Каких только у него не было! И якобины, и бантастые, и павлиньи, и дутыши. Марсель не мог скрыть своего восхищения. Так приятно было держать в руках шелковое теплое тельце, а потом подбросить его в воздух, и оно распахивается, как белоснежный цветок, просвечивая на солнце. Потом мы стояли на крыше голубятни и учились свистеть, умирая от смеха, в невозможности сдвинуть губы для свиста и одновременно смеяться.
        Потом я увидела крышу голубятни сверху.
        Марсель сидел на этой пыльной крыше и снимал ботинок. При этом смотрел вверх, прямо на меня.
        - Что-то попало,  - объяснил он. А я почувствовала пронзающую боль в правой пятке…
        Но досмотреть сон не удалось, Ева всполошилась, видя, как я плавно сползаю в костер. Нет, в костер я не попала, но тщательно осмотрела свою пятку  - ничего там не было, хотя говорили, что в этих местах попадаются гадюки.
        Потом, когда мы выезжали из-под густых деревьев на поляны, я смотрела в бездонное небо и слышала счастливый смех Марселя, подбрасывающего голубя. Поход продолжался. Начинающим всадникам приходилось туго. То лошадь пройдет между двух деревьев, прекрасно понимая, в отличие от всадника, что два рюкзака по обе стороны ее спины сползут и дадут ей немного отдохнуть и поразвлечься. То всадник выберет свой путь через болото, когда инструктор потребует идти след в след, и лошадь провалится по самую шею. Тогда крепкие ребята снимут с нее рюкзаки и седло и будут дружно вытягивать бедняжку. А нерадивый турист после этого целый день идет пешком, испытывая острую жалость к пострадавшей лошадке и стыд за свою глупость.
        Мой Лысый Коля был самым крупным из всех лошадок и, наверное, самым ленивым. Когда мы шли пешком, ведя лошадей в поводу, то он часто, наступив мне на ногу, печально останавливался, «не смея двигаться без хозяина», который с огромным усилием вытаскивал ногу из-под копыта. Недаром обувь конника  - сапоги. Тайга, светлые ручьи, которые мы верхом переходили вброд, сосны на склонах старых гор, обилие грибов и ягод, которые никто не собирает, кроме животных. Мы даже сплавлялись по реке Белой на плотах. Это приключение длилось всего десять дней, но все равно я рвалась в Москву  - вдруг Марсель приехал, а меня нет!
        Нерадостные вести
        До первого сентября оставалось два дня, но никаких вестей о Марселе не было, Бернар тоже не появлялся… Я говорила себе: очнись, хватит тебе грезить, уехали, и все, а твоя жизнь здесь. Но разве чувства можно обмануть? Во всяком случае я изо всех сил старалась, загрузив себя учебой, общественной работой, в которую входило проведение политинформаций.
        Раз в неделю мы проводили комсомольское собрание, где рассказывали о событиях в нашей стране и за рубежом. Я предпочитала рассказывать о капиталистических странах. В наших газетах печатали о том, как там плохо живется трудящимся, о забастовках, о бездомных, о том, как «жируют» богачи. Для своих выступлений я пользовалась газетой «За рубежом», там информация не всегда была негативной.
        «Представьте себе: экстравагантный художник Сальвадор Дали пришел в парижский ресторан „Максим“ с двумя гепардами на поводке. Эти звери со страху нагадили во вращающихся дверях»,  - так писали советские газеты о «чуждом» искусстве. Но мы, конечно же, знали, кто такой Дали. Передавали друг другу с трудом добытые репродукции.
        Другие студенты специализировались на событиях, происходящих в СССР. Например, обсуждалось письмо группы советских писателей в редакцию газеты «Правда»:
        «Уважаемый товарищ редактор!
        Прочитав опубликованное в вашей газете письмо членов Академии наук СССР относительно поведения академика Сахарова, порочащего честь и достоинство советского ученого, мы считаем своим долгом выразить полное согласие с позицией авторов письма.
        Советские писатели всегда вместе со своим народом и Коммунистической партией боролись за высокие идеалы коммунизма, за мир и дружбу между народами. Эта борьба  - веление сердца всей художественной интеллигенции нашей страны. В нынешний исторический момент, когда происходят благотворные перемены в политическом климате планеты, поведение таких людей, как Сахаров и Солженицын, клевещущих на наш государственный и общественный строй, пытающихся породить недоверие к миролюбивой политике Советского государства и по существу призывающих Запад продолжать политику «холодной войны», не может вызвать никаких других чувств, кроме глубокого презрения и осуждения.

    Ч. Aйтматов, Ю. Бондарев,
    В. Быков, Р. Гамзатов,
    О. Гончар, Н. Грибачев,
    С. Залыгин, В. Катаев,
    А. Кешоков, В. Кожевников,
    М. Луконин, Г. Марков,
    И. Мележ, С. Михалков,
    С. Наровчатов, В. Озеров, 
    Б. Полевой, А. Салынский,
    С. Сартаков, К. Симонов, С. С. Смирнов, А. Софронов,
    М. Стелъмах, А. Сурков,
    Н. Тихонов, М. Турсун-заде,
    К. Федин, Н. Федоренко,
    А. Чаковский, М. Шолохов,
    С. Щипачев».
        Мы обсуждали, голосовали «заклеймить», но очень мало кто знал, о чем идет речь. Источником информации был в основном «Голос Америки»[10 - В советские годы «Голос Америки», наряду с радиостанцией «Свобода», был одним из источников информации о событиях в СССР и мире. Советские власти с помощью технических средств глушили передачи на русском языке и других языках народов СССР. Тем не менее люди ловили передачи, хотя это требовало большого напряжения и внимания  - слушать через постоянный треск и помехи. Радиостанция была столь популярна в Советском Союзе, что в Москве появилась шутка: когда кто-либо пересказывал услышанные по радио последние новости, чтобы не называть радио, часто говорили: «Мне был голос, который сказал…»  - слушатели прекрасно понимали, что это был за «голос». Название «Голос Америки» в СССР быстро стало нарицательным  - иностранные радиостанции, критиковавшие политику СССР и стран соцлагеря, обобщённо назывались вражескими голосами. Глушить прекратили лишь с приходом перестройки.]. Благодаря друзьям мне удалось почитать некоторые распечатки «Архипелага ГУЛАГ», но это было опасно.
Как-то во дворе библиотеки Светлова я застала небольшой костер, где жгли книги. Книги! Как можно! Я подошла к приготовленной куче и вытащила «Роман-газету» с повестью Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Так я узнала, что книги Солженицына запрещены. Хотя ничего крамольного в этой повести я не нашла. Просто хорошая, честная литература. Тогда же я и Набокова читала, получив огромное удовольствие от прекрасного русского языка. Эти книги, «Дар» и «Защита Лужина», были изданы в Париже и привезены с дипломатической почтой в СССР. Здесь уже энтузиасты делали с них ксерокопии, сильно рискуя, потому что ксероксы имелись только на некоторых предприятиях и были на строгом учете. Если не могли найти ксерокс, то перепечатывали на пишущей машинке, с помощью копирки получая несколько копий.
        А официально это все было похоже на абсурд:
        «БРЕЖНЕВ: Во Франции и США, по сообщениям наших представительств за рубежом и иностранной печати, выходит новое сочинение Солженицына  - „Архипелаг ГУЛАГ“. Мне говорил тов. Суслов, что Секретариат принял решение о развертывании в нашей печати работы по разоблачению писаний Солженицына и буржуазной пропаганды в связи с выходом этой книги. ПОКА ЧТО ЭТОЙ КНИГИ ЕЩЕ НИКТО НЕ ЧИТАЛ, но содержание ее уже известно. Это грубый антисоветский пасквиль. Нам нужно в связи с этим сегодня посоветоваться, как нам поступить дальше. По нашим законам мы имеем все основания посадить Солженицына в тюрьму, ибо он посягнул на самое святое  - на Ленина, на наш советский строй, на Советскую власть, на все, что дорого нам».

    Из рабочей записи заседания Политбюро ЦК КПСС
        И вот в конце октября я наконец-то увидела Бернара. Моя тренировка как раз заканчивалась, когда он въехал в манеж на рыжем Резоне. Я глазам не поверила, ведь никаких вестей не было почти восемь месяцев. Бернар изменился, похудел, на нем был синий редингот, белые бриджи и даже перчатки. Раньше на тренировку он одевался как конюх, ему было все равно.
        Я сгорала от нетерпения с ним поговорить, узнать новости, а мне пришлось сначала отшагать свою Тогу, потом завести ее в денник, расседлать, расчистить и только после этого вернуться. Я сидела на трибуне и ждала, пока Бернар отъездится. Проезжая мимо меня, он растерянно улыбнулся, а потом ни разу не посмотрел в мою сторону, отрабатывая застоявшегося жеребца. Резон был одним из самых строгих коней, и, работая с ним, нельзя было отвлекаться. Он всегда был готов подловить зазевавшегося всадника. Я терпеливо ждала, пока Бернар закончит тренировку, пока расседлает коня… Он здесь уже два часа, а я не услышала ни слова…
        Бернар наконец пришел, держа в руках шлем, вытирая платком пот с шеи, большой, шумный, но невеселый.
        - Да! Все плохо. И я тебе расскажу все как есть, ты имеешь на это право. Помнишь, как ты расплакалась весной? Предчувствия тебя не обманули…
        Я боялась шелохнуться, начался какой-то неприятный шум в ушах, тело как будто обложили ватой…
        Бернар продолжал говорить, но в глаза не смотрел.
        - Я по порядку. Уйти из Корпуса Марселю не удалось  - такими специалистами не бросаются, но отпустили его на длинный поводок. Он подал документы в Национальную школу администрации «ЭНА», это очень серьезное заведение, там учатся полтора-два года, но поступить туда очень трудно.
        - Зачем ты мне все это рассказываешь? Лучше скажи, как Марсель, что с ним?
        - Не спеши, пока я тебе рассказываю, я собираюсь с мыслями, я только с лошади, мозги растряслись… Вот ты ведь знаешь Сорбонну, так она по сравнению с ЭНА  - просто курсы кройки и шитья при Доме культуры… Ее окончили Жискар д’Эстен и Жак Ширак, большинство французских премьеров, министров, госсекретарей, депутатов, послов.
        - Ну да, да! Хорошая школа! Ты побыстрее с мыслями собирайся!
        - Ну, еще немножко: знаешь, там самый главный экзамен  - устный, который дает больше всего баллов, «гранд ораль», экзаменаторы задают буквально любые вопросы: какова территория Австралии, какой климат в районе Великих Африканских озер, в чем разница между шиитами и суннитами и т. п.
        - Ну и?.. Он его сдал?
        - Конечно, он бы  - и не сдал! У него было много времени подготовиться.
        - Что ты недоговариваешь?
        - Ну, самую малость… То, что он вряд ли когда-нибудь к тебе приедет, этот дурак! Возможно, он считает, что отсутствие ноги его оправдывает…
        - Ну-ка повтори! Что ты про ногу сказал?
        - Ладно. Не избежать объяснений! Слушай. В марте, во время утренних «полетов» по Парижу, он разбился. Первые две недели он был в коме, думали, что не выкарабкается: переломы, ожоги… И, пользуясь его беспомощным состоянием, эти убийцы в белых халатах оттяпали ему ногу! Когда я к нему приходил, он не хотел ни с кем разговаривать, но потом отошел, стал еще в госпитале готовиться к экзамену. Боже мой, эти разговоры о лучших моделях протезов! А потом попросил меня сказать тебе, что он умер! Это тебе-то! Идиот! Начал мне доказывать, что авария была не случайной, что ему никогда не развязаться с Корпусом, что не хочет подвергать тебя опасностям, вообще городил всякую чушь. Я думал, это у него бред, но чем лучше он себя чувствовал, тем чаще об этом заговаривал, а потом взял с меня слово, что я расскажу тебе о его смерти. Вот, я рассказал. Не совсем так, как он просил.
        Я сидела оглушенная. В голове билось «НЕТ!», оно росло… но я вдруг успокоилась. Все это выдумки, они все умеют врать, что-то здесь правда, но что-то ложь…
        Бернар достал маленькую плоскую фляжку и налил в колпачок коньяку, потом еще. В голове немного прояснилось, но на душе творилось что-то ужасное. В горле стоял комок, было трудно дышать.
        Бернар обнял меня.
        - Я же говорил тебе, что он эгоист, мог бы и сам приехать, а то как самое трудное, так мне. На что он тебе? Ты милая девушка, найдешь достойного парня, он будет носить тебя на руках!
        Он говорил со мной долго, манеж опустел, погас верхний свет, мы вышли на улицу…
        - До следующей среды!  - сказал Бернар, садясь в машину.  - Я-то тебя не брошу!
        А я пошла к метро, разговаривая сама с собой, стараясь прогнать обиду на Марселя, на Бернара. Он решил, что мне лучше будет здесь? Без него? Безопасность! Безопасность в СССР только до тех пор, пока не поднимаешь голову… Он решил, опять решил за меня…
        В следующую среду Бернар приехал на тренировку вовремя, и мы могли пообщаться побольше.
        - Не помню, говорил ли я тебе, что я женился?
        - Ты?! Рассказывай скорей!
        - Да, ее зовут Клер, она самая красивая девушка, и я скоро стану отцом!
        Его просто распирало от гордости!
        - Теперь я начальник, и у меня есть подчиненные!
        Я была очень рада за него и особенно за то, что он по-настоящему любит свою жену. Раньше в его рассказах о своих девушках чувствовалось легкое пренебрежение к ним. Да, они очень милы, очаровательны, но и только. А сейчас, когда он говорил о Клер, в его глазах был волшебный свет.
        В этот раз Бернар болтал без умолку о своей женушке, и я не стала донимать его своими расспросами о Марселе…
        Стрелы Амура
        В этом, 1974, году в марте Бернар был с небольшим заданием в Бонне, тогда еще в Западной Германии. Дело касалось чилийской агентуры. Он должен был вести дело так, чтобы не показать заинтересованность Франции в этих переговорах. Но на него «вышли», и надо было убираться незаметно.
        Ему не оставалось ничего другого, как прыгать из окна на втором этаже. Конечно, это невысоко, но стояла зима, было скользко, и он, приземляясь, ударился затылком о стену дома. К счастью, помощник ждал его в «фольксвагене», перетащил, бесчувственного, в машину и привез в гостиницу.
        Там вызвали врача, который и констатировал сотрясение и ушиб мозга, разрыв сетчатки. Понадобилась срочная госпитализация. Хорошо, что из Германии во Францию лететь недолго.
        После лечения, когда реабилитационный период уже заканчивался, он узнал о страшной аварии, в которую попал его друг. Две недели Марсель пробыл в реанимации, его с трудом удалось спасти. Бернар приходил к нему каждый день, но когда Марсель пришел в сознание, он не захотел ни с кем разговаривать. И только случайно, болтая с медсестрой, Бернар выяснил, что у Марселя отрезали ногу! Теперь понятно его нежелание общаться! Еще бы!
        Пусть и невысоко, но… как же без ноги?.. Рассуждая сам с собой, Бернар шел по весеннему Парижу. Ярко синело небо, на бульварах цвели каштаны, но он ничего не замечал, пока просто не налетел на девушку.
        Она тащила на веревке упирающуюся собаку. Собака была страшно худой, с больными, слезящимися глазами. Это был ирландский сеттер, под слоем грязи с трудом можно было различить красновато-коричневый окрас. На девушку Бернар даже не обратил внимания  - настолько его потряс плачевный вид собаки, и эта веревка на шее… Возмущенный, он обратился к девушке:
        - Как вам не стыдно, довели собаку до такого состояния! Куда вы ее тащите?
        На что девушка ответила:
        - Это не моя собака. Я подобрала ее на улице, она чуть не попала под машину… Хочу отвести ее к ветеринару. Может, возьму к себе…
        И тут он наконец увидел саму Клер, так звали эту девушку, и не мог оторвать от нее глаз.
        - Разрешите, я вам помогу?
        - Охотно.
        Ему стоило только свистнуть, как собака, приободрившись, побежала рядом с ним.
        - Они меня за своего принимают,  - ответил Бернар на удивленный взгляд девушки.
        Болтая и смеясь, и не сводя глаз друг с друга, они вошли сначала в клинику, а потом в кабинет к ветеринару.
        - Вы ко мне?  - с трудом привлекая их внимание, спросил доктор.
        Они замолчали, словно не понимая, как здесь оказались.
        - Как зовут несчастное животное?
        - Кардинал,  - нашелся Бернар.
        - Странное имя для суки…  - удивился врач и принялся за обследование.
        Назначив лечение, он согласился поместить Карди к себе в клинику, потребовав вперед кругленькую сумму. Бернар, не торгуясь, выписал чек.
        Потом они вместе пообедали и вместе сходили на концерт. Он узнал, что Клер окончила балетную школу, но профессионально не танцует, а держит с подругой небольшую студию танца для детей. Она рассказала, что у нее большая семья  - четыре брата, а она самая младшая, и еще у нее куча племянников. В Париже живет одна недалеко от студии, в квартирке, которую снимает вместе с подругой.
        Она шла, высоко подняв головку, немного «по-балетному»: выворачивая ступни, легко ставя ножки в изящных туфельках.
        Две недели они почти не расставались. Еще две недели понадобились на поездку к ее родным в Медок, на подготовку к свадьбе и саму свадьбу.
        В Москву Бернар приехал в октябре, с женой, в новой должности, чем немало удивил своих друзей. Клер была беременна, и через положенный срок на свет появились мальчик и девочка, двойняшки. Бернар был счастлив, он просто носил Клер на руках, подарил ей соболью шубку… и нанял нянечку  - благо КГБ было заинтересовано в постоянном присмотре за ними. Тогда нянечку нанять было очень трудно. Буквально все, что касалось быта, было проблемой.
        Они страстно любили друг друга, получая огромное наслаждение от близости. Он не был новичком в любовных играх, и она, как выяснилось, тоже обожала эти радости жизни. Они очень подходили друг другу: он  - нежный, предупредительный, галантный, да еще таким прекрасным голосом исполняющий французские баллады и русские романсы, гроза верности жен и невинности дочерей партийных бонз[11 - Б?нза (фр. bonze, от яп. бодзу)  - в Японии и прочих страх Азии название главного монаха в храме. В переносном смысле бонзой называется чванливый чиновник или кто-то, кто ведёт себя чересчур важно и серьёзно, как настоящий бонза.].
        Она  - красивая, легкая, прекрасно танцующая, плохо говорящая по-русски, но с очень приятным французским акцентом, очаровала и генералов, и ответственных чиновников, и всяких других нужных людей.
        Слово «ревность» было им незнакомо. Они любили друг друга, и короткие «измены» только разжигали их страсть.
        Добрые женщины время от времени «открывали ему глаза», чему он очень удивлялся и посмеивался. А Клер, когда ее желали поссорить с мужем, «не понимала» по-русски, а когда доброжелатели на хорошем французском языке рассказывали об изменах мужа чуть ли не с фотографиями в руках, притворялась овечкой:
        - Он мой господин, это его дело, как проводить свободное время!
        Это были прекрасные времена. Бернар проворачивал множество дел одновременно, оброс связями, успешно руководил приехавшим в 1976 году «молодняком», выпускниками Корпуса. Он их «обкатывал», в те времена большая совместная советско-французская работа велась в Сомали и на Мадагаскаре. Вот он и гонял их на переговоры и консультации. Шарль, круглолицый бретонец, коренастый и очень трудолюбивый, не доставлял Бернару хлопот, выполнял все поручения точно и в срок. Он стремился сделать карьеру и все свободное время посвящал самосовершенствованию: чтению профессиональной литературы, анализу газетных статей на политические темы и… йоге. Но Даниэль и Оливье были очарованы русскими девушками. Даниэль, высокий, красивый, неожиданно стал поклонником женской легкой атлетики, в свободное время приходил в спортивные залы и наблюдал за тренировками стройных, мускулистых девушек. Он встречался сразу с двумя, одна была из клуба «Спартак», кандидат в мастера спорта, а другая из «Крыльев Советов», юная перворазрядница. Оливье  - сын банкира, отец отправил его учиться в Корпус, потому что все приличные учебные заведения
отказывались брать хулигана к себе. Он обожал острые ощущения, на работе ему их было недостаточно. Поэтому он привез с собой горные лыжи и в свободное время ездил на подмосковную станцию «Турист», которую в те времена называли Подмосковной Швейцарией, а когда наступила весна, стал раз в месяц приезжать в Бакуриани. А там… Оливье влюбился по уши. Его никогда не было на месте. Выполнив поручение, сразу исчезал в направлении своей скрипачки. А потом вдруг притащил ее на празднование дня взятия Бастилии в посольство. Он хотел похвастаться своей девушкой, своим сокровищем. Бернар был возмущен. Он знал, что с этой минуты девушка будет под наблюдением и что так безответственно нельзя поступать, о чем не преминул сообщить Оливье. Тот выслушал с каменным лицом и пошел веселиться со своей подружкой. Она и впрямь была хороша, с прекрасными вьющимися пепельными волосами, тонкими пальчиками и нежным голосом.
        Тем летом Бернар несколько раз устраивал своим подчиненным «практику», они вместе с комсомольскими активистами уезжали в Подмосковье в какой-нибудь дачный поселок, жарили шашлыки, приглашали окрестных девчат, угощали деревенских парней. Лучшим результатом было обойтись без драки. Но это удавалось очень редко. «Практиканты» мирно веселились, целовались с девушками, но наступал такой момент, когда винные пары ударяли в голову местным ребятам и они начинали выяснять отношения с «городскими». Французы не успевали уловить момент, когда их пикник начинал превращаться в пьяное побоище. К счастью, обходилось без потерь. А однажды подвыпившие деревенские красотки, сразу три, сами подрались из-за Даниэля, а окружившие девушек болельщики подбадривали их скабрезными шуточками.
        Эти выезды на природу назывались «проникнуться русским духом». Но если Бернар брал в руки гитару, страсти сразу исчезали, уступая место хоровому пению и пьяным слезам.
        Скрипка в футляре
        После приема по случаю празднования дня взятия Бастилии, 14 июля, Оливье не расставался с Ольгой. Я с ней познакомилась у Бернара, куда приходили послушать хорошую музыку и потанцевать. На меня она тоже произвела впечатление. Пепельные густые волосы, нежный овал лица напоминали портреты Веласкеса. Какая-то особенная красота, в то же время двигалась она немного неуклюже, все время краснела из-за малейшей неловкости и была рада, когда я предложила погасить люстру, оставив парочку бра. Бернар продолжал поддерживать со мной дружеские отношения, которых никто не понимал. Клер видела, что я ей не соперница, но не верила в дружбу между мужчиной и женщиной, ребята считали меня сотрудницей КГБ и относились настороженно. Обычно я сидела в сторонке, слушала музыку, помогала на кухне, а Ольга рада была поболтать со мной.
        Оливье приводил ее к себе в квартиру, где она оставалась на ночь. Ее уже несколько раз вызывали в КГБ и строго предупреждали. И не только ее  - отец, директор приборостроительного завода, получил выговор по партийной линии, у матери сорвалась путевка в Болгарию. Но Ольга не могла расстаться с Оливье.
        Она познакомилась с ним в Бакуриани, где отдыхала во время зимних каникул и осваивала горные лыжи. Когда он увидел ее в первый раз, то был потрясен ее красотой. Сразу стал ухаживать, помогать застегивать крепления, возвращать ускользнувшие лыжи, дарил цветы, в общем, очаровал девушку, хотя был немного меньше ростом, чем она. До встречи с Оливье это имело для нее значение. А потом была грандиозная прощальная вечеринка у аборигенов. Когда все устали и расползлись по приготовленным спальным местам, то оказалось, что Ольге и Оливье выделили одну кровать на двоих.
        Оливье быстренько разделся и лег.
        - А ты чего не ложишься?
        - А я тут, на стульчике, посижу.  - Она очень огорчилась его не джентльменскому поведению. Она-то думала, что он предложит ей лечь, а сам где-нибудь переночует. Посидев на стульчике полчаса, умирая от усталости, она решила все-таки лечь с краешка.
        К ее удивлению, Оливье не спал, а сразу нежно обнял ее и спросил удивленно:
        - Почему ты не сняла трусики?
        - Я, между прочим, девушка!
        - Не может быть! Такая красивая!Куда смотрят твои русские?!
        - Мне никто не нравился!
        - А я?
        - Это нескромно!
        - Ну, повернись ко мне, Диана!
        Он осыпал ее поцелуями, был настолько горяч и непреклонен… Ольга, стесняясь лишнего шума, отдалась Оливье. Он и впрямь был удивлен, лишив ее девственности.
        После этой ночи Оливье стал ее тенью, ходил за ней по пятам, сыпал комплиментами, покупал ей цветы, дорогие украшения.Против такой любви трудно устоять, и она стала его любовницей. Он ей очень нравился, сильный, темпераментный, ревнивый, она считала эти качества признаками настоящего мужчины.
        А уже 9 августа Оливье стоял, краснея, перед Бернаром и оправдывался:
        - Дело в том, что в субботу мне обещали показать Эльбрус, Ольга поехала меня провожать в аэропорт. Там я хотел передать документы, а товарищ не пришел. Мы ждали до последнего, потом я передал бумаги Ольге, чтобы она только положила их в камеру хранения… Только в камеру хранения и все. Когда прилетел, она на свидание не пришла, хотя мы договорились заранее. Я позвонил ей домой, а там мне сказали, чтобы я больше не звонил, и повесили трубку. Тогда я пришел к ней домой, меня не хотели пускать, но я вошел,  - там ее тоже не было. Ее мама сказала, что она в тюрьме! Это невозможно! Они должны разобраться  - она же ни в чем не виновата! Я люблю ее, я без нее жить не могу! Как мне ее спасти?!
        Столько отчаяния было в голосе Оливье и так велико было его горе, что Бернар не смог долго ругать этого остолопа. Позвонив своим знакомым, он быстро выяснил, что Ольга не дошла даже до камеры хранения, бумаги были у нее изъяты, а ее препроводили прямиком на Лубянку.
        Бумаги сильно компрометировали кое-кого из высоких чинов в МИДе, а «товарищ» струсил. В результате у несчастной Ольги допытывались, кому она должна была передать эти документы. Умудренным опытом людям и в голову не могло прийти, что девушка ничего не знает. Уж больно бумаги были важными. А Ольге просто не повезло.
        Бернар ничего не сказал об этом Оливье, отправил его в Африку «греться» недели на две.
        - Я узнаю насчет Ольги, а ты без положительных результатов не возвращайся. Не спеши. Сделай все как надо,  - отечески напутствовал Бернар Оливье.
        «Узнавание» насчет Ольги завершилось крупной суммой ответственному чиновнику. К этому времени выяснилось, что девушка ни при чем, но признавать свои ошибки никто не любит. Она стала никому не нужна, а отпустить ее просто так уже не получалось. Тут и подоспел Бернар. Конечно, не лично, а через друзей. Девушка вышла из тюрьмы, пробыв там два месяца, но попала на 101-й километр. Из консерватории она была отчислена за прогулы.
        Когда еще в начале августа мы сидели с Ольгой на скамеечке в сквере недалеко от зоопарка, она вдруг сказала:
        - Наверное, я залетела…
        - Ты уверена?
        - Нет, но задержка уже три месяца…
        - А чего ты не сходишь ко врачу?
        - Ну как я пойду? Мама думает, что я еще девушка…
        - Но ты не к маме же пойдешь? А вдруг ты правда беременна?
        - Не говори ради бога этого слова, я уже и шкаф двигала, и ноги парила, вот в баню боюсь, когда ноги парила, то плохо стало. Как будто сердце перестало биться.
        - Ты поосторожнее! Оливье сказала?
        - Но я не уверена, может, и обойдется…
        Когда ее арестовали, выяснилось, что она была на четвертом месяце беременности, это было незаметно с ее крупной фигурой, но когда вышла из тюрьмы, живот был уже большой, и юбка с трудом держалась на булавке. Ее на газике отвезли к Савеловскому вокзалу, где ее встретил Бернар. Он выглядел как заправский шофер, плохо выбритый, тем не менее с аккуратной стрижкой. Представился Юрой.
        Она видела его всего два раза: в посольстве Франции и у него дома. Тогда он выглядел как иностранец, говорил с легким акцентом, она его не узнала, занятая своими мыслями. Бернар посадил ее в «москвич», критически оглядел ее наряд и повез сначала в «Березку»[12 - «Березка»  - сеть магазинов в СССР, где продавались импортные товары на валюту. Для иностранцев, и для], где предложил ей купить одежду. Она решила, что это Оливье о ней заботится, и поскольку чувствовала себя обиженной, то купила не только свитер и трикотажную юбку, но и пальто и зимние сапоги.
        У Бернара при расчете возникли проблемы, он куда-то звонил, потом дал трубку администратору и решил все вопросы. Ольга не особенно вникала в это, новые красивые вещи заставили ее забыть о неприятностях.
        Бернар привез ее в Александров, устроил в комнату в общежитии и дал сто рублей на первое время:
        - Это ненадолго. Потерпи, все устроится,  - и попрощался.
        Но что могло устроиться? Она оказалась выброшенной из жизни, ее отец, директор небольшого приборостроительного завода, когда его вызвали на Лубянку для дачи показаний, отказался от нее:
        - Она продала Родину! Партию! Я,  - кричал он,  - как верный коммунист-ленинец отказываюсь от этой подлой предательницы!
        И выписал ее из квартиры. Теперь эта жалкая комнатка два на три метра с узким окошком и есть ее жилье…
        Она присела на краешек пружинной койки без матраса и заплакала.
        Минут через пятнадцать в дверь постучали: это оказался комендант общежития, он закричал на нее:
        - Неча реветь! Не ты первая, не ты последняя! Иди, получи матрас и подушку! Ишь ты! Сколько барахла натащила! Не боись! Не утащат!
        В это время из-за плеча коменданта выглянул невысокий, плотный мужчина.
        - А это еще кто?  - рявкнул комендант.
        - А я ваш новый электрик, меня зовут Евгений Сергеевич!
        И не дожидаясь приглашения, проскользнул в комнату.
        - Да… Розетки надо менять! Да и проводка…  - он присвистнул.
        - Нет у нас розеток, и выметайся, сейчас она пойдет за матрасом и подушкой.
        - Ты что! Она ж вон, в интересном положении! Ей нельзя тяжелое поднимать. Сиди, тетка, я принесу!
        - Ага, и распишешься за нее! Ладно, пошли все!
        Евгений Сергеевич помог ей притащить матрас да в придачу выпросил постельное белье и одеяло. Он постелил постель, предложил ей прилечь отдохнуть, а сам, оседлав хромоногий стол, начал рассказывать Ольге о ее будущей работе.
        Да! Ей здорово повезло, руководство решило, что она может принести большую пользу Родине. С этого дня она вольнонаемная служащая КГБ, пока она поживет здесь, чтобы не вызывать подозрений, потом приедет в Москву и будет получать небольшие задания…
        С тех пор она его больше никогда не видела, хотя розетку и лампочки заменили. Зато уже на следующий день вечером пришел Витек, высланный из Москвы за пьянство и тунеядство. Он принес бутылку водки, буханку черного хлеба, несколько вареных картофелин и баночку килек. Все это он торжественно выложил на ящик, заменяющий стол. После этого вынул из карманов два стакана, налил в них водки и сказал:
        - Я Витек, меня тут все знают, а тебя как зовут?
        - Ольга.
        - Я буду звать тебя Лялька. Если что, сразу ко мне, я помогу. Бери стакан, давай выпьем за знакомство!
        Ольга, которая ничего не ела больше суток, боясь выйти из комнаты, выпила полстакана водки и жадно начала есть черный хлеб с кильками в томате. Витек неспешно наломал хлеба, очистил картошку. Но Ольга недолго наслаждалась едой, у нее зашумело в голове, и она повалилась на кровать.
        Наутро она обнаружила себя раздетой, в постели, заботливо накрытой одеялом. На тумбочке, под газетой лежали остатки вчерашнего пиршества.
        Витек приходил почти каждый вечер, приносил еды, угощал водкой.
        Она не знала, что делать, пыталась позвонить Евгению Сергеевичу по телефону, который он ей дал «на всякий случай», но комендант не разрешил:
        - Жаловаться захотела, дура! Здесь стукачи не живут!
        Свидание в Ступино
        Тем временем Бернар погрузился с головой в дела, не забывая тем не менее о несчастной Ольге. Оливье он гонял больше всех, не давая передышки. Только тот прибудет из Баргала и отчитается о делах, тут же отправлял в Пунтленд, оттуда в Могадишо[13 - Города в Сомали.] и обратно. А про Ольгу говорил, что она задержана, но все под контролем.
        Месяца через полтора Бернар, восхищенный отличной работой Оливье, проговорился, что Ольга в Александрове. И тут же, спохватившись, дал ему новую работу на африканском континенте. Надо было вести переговоры не меньше двух недель… А сам принялся договариваться, чтобы Ольге «в виде исключения» разрешили жить в Москве. Уговоры и, главное, деньги сделали свое дело. Оказалось, все очень просто. Прописана она, конечно, в Александрове, но жить может в Москве, для этого надо снять комнату и регулярно приезжать отмечаться в милицию города Александрова.
        Все это: хлопоты, лишние траты, жена, дети  - мешало нормальной работе «по специальности». Бернар уже получил несколько серьезных замечаний от своего начальства в Париже.
        Через неделю после отъезда Оливье, когда напряжение по работе немного спало и он уже смог заняться поисками жилья для Ольги в Москве, раздался неожиданный телефонный звонок:
        - Шеф! Приезжай, я в Струнино, у водокачки, замерзаю…
        - Боже мой, как ты там оказался? Струнино… Это около Александрова? Еду.  - Бернар посмотрел на часы: начало второго ночи. Пришлось звонить приятелю, которому он помог недавно достать «москвич», благо тот жил неподалеку.
        - Выручай, подгони машину!
        - Только ты осторожно!  - протирая платком невидимую пыль с ветрового стекла, говорил свежеиспеченный автолюбитель.
        - Конечно! Буду ехать очень-очень медленно и осторожно, ты не волнуйся,  - отвечал Бернар, кладя на заднее сиденье толстый свитер и фляжку с коньяком. Осторожно выехав со двора, чтобы не волновать приятеля, Бернар рванул на максимальной скорости по пустым улицам ночной Москвы.
        Он так гнал, что на одном мосту встречный грузовик сорвал ручки у новенького «москвича».
        К четырем часам утра Бернар был у водокачки, где и обнаружил изможденного Оливье, который, чтобы не заснуть, ходил всю ночь, ни разу не присев.
        Как потом выяснилось, Оливье, прилетев из Африки, где ему удалось провести переговоры за неделю, сразу поехал к Ольге. Чтобы не скомпрометировать ее, он угнал машину. Понадеялся, что она с обычными московскими номерами и ее пропажу сразу не обнаружат. Но, во-первых, он угнал «Волгу», во-вторых, рядом с представительством Грузинской ССР.
        Накупив продуктов, он поехал к своей любимой. Но уехал недалеко: уже в километрах сорока от Москвы наша доблестная милиция остановила его для проверки документов. Он не захотел светиться, пошел на прорыв, благо машина хорошая, и сумел оторваться от погони. Окольными путями добрался до Александрова, нашел свою подругу, даже догадался оставить машину подальше от ее общежития. Привез ей хорошей одежды, продуктов, притащил огромные сумки прямо к Ольге в комнату. Ужасная комната, маленькая, темная, со свисающей с потолка слабенькой лампочкой. Из мебели только койка со старым матрасом и табуретка. Вместо стола деревянный ящик, накрытый газетами.
        Интерьер потряс Оливье. Ольга сидела на кровати, Оливье бросился к ней, упал перед ней на колени. Она уже и не ждала… Увидев его, она побледнела и закричала:
        - Уходи! Они тебя схватят!
        - Что ты! Ни за что! Смотри, что я тебе привез!
        В это время дверь распахнулась, и в комнату ввалился разъяренный Витек.
        - Мне ребята сказали! Сучка! Убью!
        Ольга начала торопливо объяснять, что Витек взял ее под свою защиту и теперь другие мужики к ней не лезут… но она не успела договорить, как ее «защитник» свалился, хрипя, хватаясь за горло, а Оливье уже оттаскивал его за дверь:
        - Поговорить не дадут, свиньи!
        Он обнял дрожащую Ольгу. Она уже не стояла на ногах от ужаса, ее лицо было мокро от слез.
        Оливье раздел ее, беспомощную, уложил в постель.
        Потом они долго лежали рядом, Оливье обещал ей увезти к себе, во Францию, что будет ее любить всегда. Ольга ничего не отвечала, она жила тут, в грязи, в голоде, холоде, и рассказы о прекрасных странах не имели к ней никакого отношения.
        Оставив вещи и продукты, Оливье поехал в Москву.
        Несмотря на глубокую ночь, от Александрова его начала вновь преследовать милицейская машина, а около Струнино на каком-то мосту ему преградил дорогу милицейский газик. Не захотел он, чтобы у Ольги из-за него были еще неприятности. Он остановился, вышел из машины и перемахнул через перила в воду. Обалдевшие милиционеры, конечно, не стали его преследовать. Машина найдена, и потом, все подходы к реке закрыты заборами, огородами, хозяйственными постройками…
        Как нянька, Бернар устроил его на заднее сиденье, предварительно надев на него толстый свитер, дал сделать несколько глотков из фляжки и поехал в Москву. Оливье сразу уснул, он был одет в джинсы и тонкую рубашку, это было 26 октября, ночь, когда был почти перекрыт температурный рекорд  - около семи градусов мороза. Первый час Бернар ехал спокойно, поглядывая на спящего Оливье, но скоро у того лицо стало совершенно красным и он начал задыхаться. Эти симптомы были хорошо знакомы Бернару, что-то вроде воспаления легких. Остановившись, он порылся в аптечке, нашел сульфацил натрия, единственное, что могло помочь в этой ситуации. Но когда он подошел к Оливье, тот стал кричать и биться: у него начался бред из-за очень высокой температуры. Бернар достал бинт из той же аптечки, связал его и вколол антибиотик в бедро, прямо через брюки. Опять пришлось нестись, в шесть часов Оливье был уже в госпитале. Хороший уход за ним обеспечили денежки, сунутые как бы невзначай старшей медсестре. Потом он примчался в автосервис, где за срочность и за «вне очереди» наобещал золотые горы.
        Наскоро перекусив в «Пекине», он поехал на очередную встречу на метро, потому что такси трудно было поймать, да и деньги вдруг кончились.
        Вечером ему позвонили из госпиталя, сообщили:
        - Состояние больного крайне тяжелое, кроме двухстороннего воспаления легких, у него еще и миозит[14 - Воспаление скелетных мышц; проявляется болями и уплотнением мышц.], очень высокая температура. В себя еще не приходил. Хорошо бы вызвать родственников…
        Пришлось Бернару звонить в Париж, отцу Оливье, крупному банкиру. Утром тот был уже в Москве. Примчался в госпиталь с переводчиком, хотел сразу забрать единственного сыночка, но ему не позволили. Сказали, что в таком состоянии Оливье не выдержит перелета. Тогда папа начал совать деньги врачам, но ему вежливо сказали, что при выписке ему представят счет, в котором будет расписано все лечение и медикаменты. Это ненамного утешило отца Оливье. Разговор с Бернаром его немного успокоил, вручив «на расходы» крупную сумму, Фредерик Булен отправился смотреть достопримечательности Москвы, а затем улетел  - работа не стоит, дела требовали его присутствия.
        Так он прилетал каждый день, пока Оливье не начал поправляться, а потом они улетели вместе. Оливье отправился на Лазурный берег лечиться, не совсем еще осознавая, что с ним происходит, а Бернар тем временем организовал Ольге переезд в Москву.
        Трудоустройство
        Занимаясь делами Ольги, Бернар не переставал возмущаться безответственностью Оливье. Не мог он оставить ее без помощи, во-первых, потому что отвечал за Оливье, а во-вторых, Ольга ждала ребенка и оказалась совершенно одна. К удивлению Бернара, с жильем для нее все решилось очень просто: неожиданно нашлась свободная однокомнатная квартира на первом этаже у станции метро «Коломенская». С помощью безотказного Шарля он снабжал ее продуктами, лекарствами, деньгами.
        Тем временем Оливье медленно поправлялся. Отец не отпускал сына от себя ни на шаг. Он поручил сыну вести свои банковские дела, а сам изображал из себя инвалида. Оливье не мог бросить отца, его дела, но почти каждый день звонил Бернару, спрашивая об Ольге, пока тот ему не сказал:
        - Не звони! И без тебя дел хватает. Приедешь и сам все ей скажешь.
        Ольга тяжело переносила беременность, был жуткий токсикоз, угроза выкидыша. Бернар устроил ее в санаторий для беременных, из которого она и попала в роддом. Там немного раньше срока у нее родилась дочка. Лежала она в отдельной палате, ухаживали за ней хорошо, а на пятый день после родов к ней пришла заведующая и предложила поработать нянечкой.
        - И за ребеночком будешь ухаживать, и зарплату будешь получать.
        Ольга согласилась. Она еще никогда нигде не работала, только училась. И теперь над ней было столько начальников! И опытные нянечки, и медсестры, и врачи, каждый мог на нее прикрикнуть, ведь она ничего не умела. Ей пришлось научиться мыть полы, правильно выжимать тряпку, собирать и мыть судна и, самое ужасное, убирать в туалете. Она не жаловалась, добросовестно делала свою работу, но не раз ее рвало, как только она прикасалась к какой-нибудь особенно противной грязи. Жизнь для нее потеряла всякий смысл, ей казалось, что она пропиталась запахами больницы, что грязь, которую она оттирала каждый день, покрывала толстым слоем ее душу и тело. И эти младенцы, завернутые в застиранные пеленки… Они все время кричали, извиваясь, как толстые гусеницы.
        Молока у нее не было, но в роддоме всегда были женщины, у которых его было в избытке. Они были вынуждены постоянно сцеживаться, чтобы не было воспаления, и были рады предоставить это дело ее дочке. Ольга сама пеленала ее и не только ее, но и многих других младенцев. Это была работа, трудная работа. И она ее не любила. Пятьдесят семь дней она работала нянечкой, за это время Ольга возненавидела всех младенцев.
        Тем временем отец Оливье, завалив сына работой, успокоился по поводу его страстной любви и ослабил контроль. Оливье тут же оказался в Москве по «срочным банковским делам». Узнав у Бернара, который уже не был его начальником, где его любимая, примчался к Ольге прямо на работу. Только сначала заехал на Центральный рынок за цветами.
        Она вышла к нему в синем драном рабочем халате, с нечесаными волосами, собранными в хвост с помощью канцелярской резинки. Ей было невыносимо грустно: Оливье  - в костюме, с большим букетом мимозы и она  - замарашка. Но Оливье радовался за двоих, подарил заведующей роддомом французские духи «Ша нуар», а Ольгу потащил сначала в «Березку», где купил ей красивые платья, туфли, потом в ресторан «Прага», где и сделал официальное предложение. Потом они отправились к Ольге в ее однокомнатную квартирку на улице со смешным названием Новинки, где он и остался.
        Через три дня приехал «поправившийся» отец Оливье, увидев Ольгу и счастливого сына, он смирился с неизбежным. Из роддома Ольга уволилась, а дочку забрала ее мама, к этому времени уже оформившая развод. Да, отец Ольги, Семен Маркович, показал себя истинным ленинцем, развелся по идейным соображениям. А ее мама, Раиса Захаровна, учительница сольфеджио в музыкальной школе, взяла себе минимальную нагрузку, чтобы посвятить себя внучке. Бросить совсем работу она не могла, тогда это расценивалось как тунеядство и за это судили.
        Ольга не хотела заниматься дочкой, но иногда приезжала вместе с Оливье навещать ее. Тот всегда старался порадовать тещу, привозил ей сувениры, духи, кремы, при встречах целовал в обе щеки. Раиса Захаровна души в нем не чаяла.
        На соблюдение всяческих формальностей ушло месяца три, в результате Оливье начал работать в Москве в торгпредстве какой-то французской фирмы, и супруги переехали в трехкомнатную квартиру на Кутузовском проспекте.
        Светская жизнь
        Ольга мечтала быть милой женушкой, встречать любимого после работы, кормить разными вкусностями. Иногда, в отсутствие Оливье, она приглашала меня попробовать пирожные, которые у нее получались восхитительными. Грех было отказываться, мы пили индийский чай, болтали о том о сем. При мне она была в халатике и тапочках на босу ногу, жаловалась, что для Оливье приходится краситься, следить за маникюром и даже брить ноги.
        - Ноги брить? Зачем?
        - Так полагается, но я уже привыкла и педикюр делаю.
        - А что это?  - я видела это слово в парикмахерских, но не знала, что это.
        - Надежда, ты меня удивляешь! Это уход за подошвами, чтобы они были мягкие, и маникюр,  - и она гордо показывала красивые ноготочки на ногах,  - Оливье целует меня всюду, и нельзя, чтобы я была неаккуратной…
        Ольга рассказывала мне о новом мире, который она для себя открывала, о мире, где не было места искренности и дружбе, где все говорили только нужные слова, где надо было быть любезной со всеми, быть приветливой с чужими людьми…
        К тому же она все еще путалась в правилах этикета, забывала имена важных персон и очень переживала из-за этого.
        Только Оливье примирял ее с этим миром. Его любовь к ней была огромной, страстной, всепоглощающей. Каждый раз, когда они оставались наедине, осыпал ее ласками и любил до изнеможения. Он хотел увезти ее в Париж, но она наотрез отказалась покинуть Москву. Жизнь только стала налаживаться, Ольга чувствовала себя любимой, муж подарил ей желтенький «фольксваген», предмет всеобщей зависти, один такой на всю Москву. Тогда в Москве нечасто можно было встретить иномарку. Оливье пытался приобщить ее к занятиям экстремальными видами спорта, но Ольга предпочитала потанцевать под хорошую музыку, ну в крайнем случае поиграть в бадминтон, который со временем ей пришлось заменить большим теннисом.
        Три раза в неделю Ольга занималась плаваньем в бассейне, ходила к массажисту. Я была восхищена ее преображением и уговорила попозировать обнаженной. Получился портрет в стиле Рубенса  - крупное красивое тело на шелковых драпировках. Работала я у Ольги дома, и Оливье, увидев картину, купил ее. На эти деньги мы с мамой смогли купить холодильник «ЗиЛ», на который как раз пришла открытка из магазина.
        В парикмахерской она повстречала Сережу, ее куратора, как он ей представился. Юноша, только что окончивший училище КГБ, очень серьезно относился к первому заданию.
        - Ты советская девушка,  - говорил он  - это твое увлечение пройдет, зато сможешь принести пользу Родине.
        - Но я же ничего не умею!
        - А тебе и не надо! Просто будь с ним, будь в курсе его дел. Подучи язык! Старайся запоминать больше имен, когда будет нужна твоя помощь, мы скажем. А пока осваивайся!
        С французским языком дело было плохо. Оливье хорошо говорил по-русски, понимал еще лучше, и Ольга не особенно старалась учить язык, кроме того, и давался он ей трудно, особенно произношение.
        Бывало, деловые встречи Оливье проходили в квартире, тогда Ольга была замечательной хозяйкой, каждый гость чувствовал себя уютно и был окружен заботой. Однако на приемах она ощущала себя не в своей тарелке, боялась совершить какой-нибудь промах и, хотя у нее все получалось как надо, была в постоянном напряжении и очень уставала.
        Иногда переговоры проходили на природе, когда для важных персон устраивали охоту, иногда даже псовую, с русскими борзыми. Я-то никогда не упускала случая поноситься по полям верхом вместе с Бернаром. Он всегда приглашал меня, когда была возможность. Его супруга, как и Ольга, не любила лошадей и верховую езду. Они, конечно, приезжали вместе с мужьями, но устраивались где-нибудь в охотничьем домике. А мы после охоты вваливались вместе с борзыми, холодные, с обветренными лицами, шумно садились к столу. Там действительно была неформальная обстановка, не все могли сохранить голову ясной, выпив водки с мороза. Некоторые быстро засыпали, их под руки отводили «отдыхать» официанты, а Бернар брал в руки гитару и пел русские романсы или французские баллады. Надо сказать, что ни Бернара, ни Оливье водка не брала. Наши все время норовили им подлить водки, чтобы «французики» окосели, но они пили как ни в чем ни бывало, вели благопристойные разговоры, вежливо смеялись над пошлыми анекдотами и не поддавались «на провокации».
        Ольга давно вспомнила, где видела Бернара, успела доложить Сергею, что именно он отвез ее в Александров:
        - Но тогда он представился Юрой! И говорил без акцента!
        - Молодец! Продолжай в том же духе, наблюдай, когда понадобится твоя помощь, ты об этом узнаешь. Кстати, если этот бабник будет к тебе клеиться, ты его сразу не отшивай!
        - О чем ты? Я же замужем! И Оливье, если узнает, меня убьет!
        - Ты замужем, потому что это на пользу Родине! Не забывай об этом! Если будет необходимость, и спать будешь с кем прикажут! Ладно-ладно, не ной, вряд ли это потребуется. Но не забывай, ты  - советский человек, а твой муж  - капиталист. Кстати, ты знаешь, зачем он ездит в Камбоджу? Он скупает по дешевке драгоценности и от жадности может пострадать. Там сейчас такое творится!
        И действительно, в газетах время от времени писали о зверствах «красных кхмеров», о массовой гибели городского населения, о лагерях смерти… Но Ольга не интересовалась политикой, она не брала газет в руки с тех пор, как вышла замуж.
        Однажды поздней осенью Ольга впервые услышала, как поет Бернар. Это было в охотничьем домике, когда сытые и довольные гости предавались ленивому отдыху, неторопливо беседуя за рюмочкой ликера. Бернар взял гитару, дамы тут же устроились к нему поближе, а Ольга решила пойти прогуляться, она не любила самодеятельных музыкантов-любителей. Слушать песни в их исполнении, постоянно ожидая фальши, неверных нот, было выше ее сил. Она надела дубленку, подошла к зеркалу, чтобы надеть шапочку, как вдруг услышала звучание струн. Бернар настраивал гитару, и то, как он это делал, выдавало в нем мастера. Ольга заинтересовалась… потом она услышала голос, теплый, бархатный, прекрасного тембра, слова романса и… присела на стул около зеркала. Она знала Бернара как дамского угодника, который рассыпал комплементы женщинам налево и направо, никогда с ними не говорившего серьезно… А тут он был настоящим, его песни поднимали что-то такое из глубины души, что она потеряла всякое представление о времени, только чувствовала, что по щекам катятся слезы, а в груди появилась щемящая боль.
        В чувство ее привел Оливье, который поцелуями высушил выступившие слезы, потом взял ее на руки и отнес в комнату, приготовленную для них. Оливье признавал только одно средство от всяких женских капризов и применял его всегда, невзирая ни на какие отговорки. А Ольга ничего не чувствовала, в голове звучал бархатный голос: «Дела нет мне до такого, до речистого… Был ты сахарный, медовый, аметистовый…»
        Опыт светской жизни Ольги ограничивался организацией деловых встреч у нее дома и посещением нескольких приемов во вьетнамском посольстве.
        - Я там была великаншей!  - смеялась она.  - Вьетнамочки такие миниатюрные, как с другой планеты! И я научилась есть палочками!
        - Покажи,  - приставала я.
        И Ольга доставала деревянные палочки, упакованные в тонкую бумагу, и пыталась научить меня удержать и донести до рта кусочек хлеба.
        - Вот почему они такие маленькие и худенькие! С голоду умрешь, пока донесешь до рта немного пищи!
        - Европейцам предлагали вилки и ножи, но я отказалась, я ведь дома натренировалась  - Оливье научил!
        - Ты молодец! Я никогда не научусь!
        Палочки проскальзывали у меня между пальцами, которые сразу складывались в кукиш. Просто неудобно…
        Как-то в октябре Ольга отправилась с Оливье на вечер во французском посольстве теперь уже будучи супругой, а не подружкой. Она ужасно волновалась: такой большой прием, столько будет важных людей, она очень боялась совершить какую-нибудь ошибку. Но первый, кого она увидела, был Бернар, он шел к ним навстречу, не скрывая восхищения:
        - Прекрасная маркиза, ваши прекрасные глаза сулят мне смерть от любви!  - процитировав Мольера, он продолжал:  - Неудивительно, что Оливье не отпускает вас от себя ни на шаг! Но, мадам, когда вам надоест ваш ревнивец, поманите пальчиком, и я упаду к вашим ногам!
        Ольга онемела от такого напора. Бернар продолжал:
        - Клер, дорогая, помоги новенькой. Девочки, познакомьтесь. Клер, это Ольга, смотри, какая хорошенькая! Расскажи ей о нашем Дворе чудес!  - А сам стремительно увлек с собой Оливье, заговорив с ним по-французски.
        Жена Бернара была настоящей красавицей. Наполовину гречанка, яркая брюнетка с огромными черными глазами и светлой кожей. Ее тонкая талия прекрасно гармонировала с высокой грудью и волнующими бедрами. Облегающее черное платье скорее открывало, нежели скрывало ее достоинства. Рядом с такой утонченной и элегантной Клер Ольга вдруг почувствовала себя гадким утенком. Оливье подарил ей дорогое платье из джерси, но для нее это была непривычная одежда.
        Клер не дала ей времени смутиться, начав с ходу перемывать косточки всем присутствующим. Давно Ольга так не веселилась! Досталось всем: и хозяину вечера, и приглашенным. Каждому она давала меткое прозвище или гротескную характеристику. Она говорила наполовину по-русски, наполовину по-французски, смешно коверкая слова.
        К ним подошел высокий сухопарый господин и заговорил по-английски с Клер. Она тут же представила его Ольге:
        - Это Эд, американский коммунист, он недавно в Москве, собирается написать статью о ваших профсоюзах.
        Эд обнял Клер за голые плечи и увел танцевать. Это была прекрасная пара, до сих пор у нее не было достойного партнера для танцев. Бернар танцевал неплохо, но длинноногий Эд вел Клер в плавных и в то же время стремительных движениях вальса настолько красиво, что многие пары отошли, чтобы полюбоваться.
        Ольга поискала глазами Бернара и с удивлением заметила, что он тоже танцует с какой-то блондинкой. Девушка была тоненькая, с короткой стрижкой, открывающей длинную шею. Когда танец закончился, две пары сошлись и стали общаться все вместе.
        - Деловые ребята!  - сказал Оливье, проследив за взглядом Ольги.
        - Почему?
        - Потому, что все они сейчас работают, кроме Клер, пожалуй…
        - Она красивая и милая!
        - Я рад, что она тебе понравилась, а теперь пойдем, я тебя представлю Илье Борисовичу, очень нужный человек в отделе снабжения одного министерства.
        Будни секретного агента
        Осенью 1977 года шли сложные переговоры СССР  - Анголы  - Франции на поставку оружия в Анголу  - слишком много факторов надо было учитывать. Кроме того, одна крупная американская фирма тоже проявила заинтересованность.
        Переговоры проходили в несколько этапов, то в Анголе, то в Москве. Каждый тянул одеяло на себя, предстоял очень выгодный контракт, теоретически Бернару нужно было большую часть заказа перетянуть во Францию. Но это изначально было нереально, потому что Ангола предпочла бы поставки из СССР, а французы хоть и продавали туда несколько раз оружие, ассоциировались с колонизаторами. Находясь между двух огней, Бернар понимал, что даже если и удастся небольшую часть контракта перетянуть для Франции, все равно это будет выглядеть так, как будто его купили Советы. Что, честно говоря, было недалеко от истины. Поэтому он больше создавал видимость активной работы, производил много шума, привлекая дипломатов, экспертов, юристов к своей работе, а на самом деле пустил все на самотек.
        И все бы ничего, но приехали ребята из ЦРУ. Конечно, они так не представлялись, у них, естественно, была крыша, но это никого не обманывало. Все, как обычно, играли по правилам. Поскольку Бернар в этой ситуации крутился больше всех, то они и посчитали его ключевой фигурой, в чем он не стал их разубеждать.
        На приеме в честь 60-й годовщины Октября их представили друг другу. Сухопарый, подтянутый, энергичный пожилой американец с молоденькой супругой. Никто не сомневался, что она ему не жена, но игра есть игра. Джейн сразу начала кокетничать с Бернаром, а Эд стал увиваться вокруг Клер. Ничуть не удивляясь, Бернар и Клер подхватили игру, взяв инициативу на себя.
        - Ну, ты же понимаешь, дорогая,  - это нужно для дела!
        - Конечно, милый, я понимаю, дело есть дело!
        И оба, довольные собой, принялись флиртовать во все лопатки.
        Тем временем переговоры подходили к концу, но на горизонте нарисовалась угрюмая американская личность, которая несколько раз при «случайных» встречах говорила:
        - Мы уверены в вашем благоразумии, ведь большая часть контракта достанется нам?
        На что Бернар отвечал:
        - Все бывает, вдруг случится чудо.
        - Лучше бы оно произошло!
        Его коробило от подобной наглости и некомпетентности. Этот контракт готовился полгода, вдруг являются заинтересовавшиеся американцы и хотят оторвать большой кусок пирога, который не они затевали.
        День Х наступил  - первый день официального обсуждения контракта. Начало декабря, уже выпал первый снег.
        Когда слегка утомленный Бернар повязывал галстук, стоя перед зеркалом в номере Джейн, чтобы отправиться на долгожданное обсуждение, раздался телефонный звонок.
        - Это тебя,  - удивленно сказала Джейн, протягивая ему трубку.
        - Да?  - вскинул брови Бернар и взял трубку.
        - Клер со мной!  - он узнал голос Эда.  - Ты ее не ищешь?
        Бернар, который уже два дня не видел Клер и начал беспокоиться, с досадой ответил:
        - Я очень рад, но мне некогда, как-нибудь ты мне расскажешь, что она вытворяет, ладно?
        - Ты меня не понял, я знаю, куда ты торопишься. Ты уже придумал, как лучше повернуть дело? Чудо должно произойти…
        Бернар опешил. Конечно, он сталкивался с грубостью и напором американцев, но чтобы так…
        - Дай ей трубку!  - и только услышал жалобное «Что происходит?», как трубку повесили.
        Он постоял немного, переводя дух и собираясь с мыслями. Сначала позвонил Шарлю, благо тот не любил компаний и свободное время проводил лежа на диване с книжкой в руках. Договорившись с ним о встрече, Бернар выскочил в коридор гостиницы, оглядел холл и подошел к молодому человеку, который делал вид, что читает газету. Выдернув у него эту газету и подняв из кресла за галстук, прошипел:
        - Пошли звонить твоему начальству, у тебя большие проблемы!
        Заботливо поправил ему галстук и повел к лифтам. Юноша и опомниться не успел, как вошел в специальную комнату, которая всегда имелась в местах скоплений иностранцев, где были аппараты для прослушивания, дежурные и тому подобное.
        Через полчаса Бернар уже сидел у полковника КГБ, который с презрительной улыбкой объяснял ему, что смотреть надо за такой сучкой, что это не его проблемы,  - потом снисходительно набрал номер.
        - Ну вот, твоя б**** по адресу.  - Он надел очки и записал на листочке улицу и дом.  - Мой парень там на наружке.
        - Понимаете, у меня сейчас начинаются переговоры, не могли бы вы быть так любезны сами проверить это, мне было бы спокойнее. Конечно, размеры моей благодарности…
        Шарля он также отправил по этому адресу.
        В этот день на обсуждении контракта Бернар вел свою привычную игру, создавая у каждой из сторон впечатление, что именно она находится в наилучшем положении.
        О возможном участии американских поставщиков никто даже не заикнулся. Смысла не было. При этом Бернар пытался вычислить, с кем из участников переговоров договорились американцы, откуда пошла утечка информации.
        Когда около полуночи он вернулся домой, в гостиной его дожидался Шарль с неутешительными вестями. Наружка все проворонила, по этому адресу никого не нашли, теперь забегали как ошпаренные. Еще бы, иностранка пропала!
        Бернар связался еще со своими друзьями в МИДе, в Министерстве обороны… и просидел до утра у телефона, принимая отчеты от всех «участников операции» и слушая угрозы. Утром поспал часа два, Шарль подменил его у телефона, но ни разу не разбудил, незачем было. Последний этап переговоров был назначен на этот день.
        В полдень позвонил тот самый полковник и сказал:
        - Нашли твою подругу…  - по телефону он материться не стал.  - Поедешь за ней? Поезжай в Лесной городок, это по Минскому шоссе,  - и он назвал адрес.
        Бернар выскочил из дома, даже не надев пиджака, как был,  - в вельветовых джинсах и рубашке, сел в машину и погнал.
        Дважды его останавливали за превышение скорости, на третий раз, когда он вышел из машины, приготовив червонец, милиционер не захотел брать взятку, а пригласил к себе в машину для оформления протокола. Не помог и сильный акцент, который появлялся у Бернара, когда надо было изображать иностранца.
        Когда он сел в милицейскую машину, то увидел неясную тень сзади, но среагировать не успел. Проволока уже туго обхватила горло и при малейшей попытке пошевелиться затягивалась еще туже. Они свернули с шоссе и поехали по грунтовке. Вскоре они остановились около железной дороги, выволокли его из машины и принялись профессионально избивать. Проволоку закрутили вокруг шеи, поэтому он не мог оказать никакого сопротивления, только хватал воздух, пытаясь протолкнуть его в легкие. Когда Бернар перестал шевелиться, они сняли проволоку с горла и закрутили ее на запястьях, после чего сели в машину и уехали.
        Он лежал на заиндевевшей земле, слабость волнами накатывала на него, он не мог пошевелиться, зато холодного воздуха было вдоволь.
        Обнаружил его тот самый юноша из гостиницы. Он чуть не плакал, его приставили к Бернару следить за его передвижениями, но машина заглохла, и, пока он ее заводил, потерял Бернара из виду. Он суетился, причитал, освобождая запястья от проволоки. Затем дотащил до машины, заставил выпить водки и привез к госпиталю КГБ. Там его накачали лекарствами, обработали раны, хорошо еще, что на лице лишь бровь была рассечена.
        До подписания контракта оставалось два часа, которые он провел, тренируясь говорить с помощью диафрагмы, гримируясь, повязывая по-разному шарф на опухшее горло.
        Так он и вошел в зал переговоров  - с заклеенной бровью, слегка пахнущий алкоголем.
        - Простите мой вид, господа, произошла непредвиденная встреча с ревнивым мужем.
        Учитывая его репутацию, это заявление вызвало лишь смех.
        Злополучный контракт был подписан, немалая доля досталась и Франции, хотя Бернар на это сильно и не рассчитывал.
        По окончании переговоров в коридоре к нему подошел полковник. Оглядев Бернара с головы до ног, сказал:
        - Вам, кобелям, все нипочем. Поедешь к своей?
        - Где она?!
        - В больнице, где ж еще, это тебе все ерунда, а она через себя человек десять пропустила. Может, теперь прыти поубавится?
        Да, этот ответственный чиновник не стеснялся в выражениях. На самом деле Клер кокетничала только с теми, с кем ей было интересно. А с этим товарищем ей было скучно, она когда-то отвергла ухаживания полковника.
        Бернар слишком скверно себя чувствовал, чтобы как-то отвечать. Попросил Шарля отвезти его к жене.
        В больнице она лежала в отдельной палате и крепко спала после наркоза. Он отправился к дежурному врачу (было около трех часов утра), попросил его подготовить Клер к выписке, подкрепил свою просьбу денежками. С помощью своей знакомой из Минздрава организовал переезд Клер домой, договорился о постоянном присутствии опытной медсестры и о посещениях специалиста. Сам перенес ее из машины в постель
        Потом, удостоверившись, что медсестра на месте, все необходимое есть и его любимой тепло и уютно, попросил нянечку, которая была с детьми, вызвать хирурга себе. К этому времени он почти не мог говорить, постоянно кашлял и весь горел. Когда приехал хирург, Бернар уже бредил с высокой температурой. Врач вызвал бригаду и увез его в госпиталь. Поскольку это был «свой» хирург, Бернар получил обслуживание по первому разряду. Ему также устроили отдельную палату и весь комплекс лечения. Из-за простуды поврежденное горло воспалилось и ужасно болело, ободранные руки тоже требовали лечения. Через два дня, когда температура начала спадать, он не мог ни говорить, ни есть  - только пить морсы маленькими глотками, преодолевая жуткие спазмы в горле, да еще и кашель, который сотрясал сломанные ребра, из-за чего временами наступало удушье. Говорить врачи ему запретили, поэтому он не расставался с карандашом и блокнотом.
        Шарль выполнял в это время роль связного.
        - Клер чувствует себя хорошо, идет на поправку.
        - Передай ей записку,  - это Бернар тоже написал. В эту неделю он написал Клер множество нежных писем, к сожалению, она отвечала очень коротко: «Спасибо, получила. Привет».
        Через неделю, вырвавшись от врачей и клятвенно их заверив, что не будет выходить из дома по крайней мере неделю и по возможности не будет разговаривать, он вернулся домой.
        - Понимаете, у вашей супруги депрессия, ей нужна помощь психолога, надо бы ее отправить в больницу, к специалистам, может быть, там ей помогут.
        Бернар достал блокнотик и написал: «Специалисты уже приезжали?»
        - Нет. Ведь не вызывали, а гинеколог по своей части уже все сделала.
        «Так вызывайте!»
        - Я не знаю, мое дело ухаживать.
        «Я вас отблагодарю».
        И тут же полез в бумажник. Женщина отправилась к телефону, а Бернар направился в детскую. Там пожилая нянечка играла с детьми в ладушки и очень обрадовалась, увидев Бернара.
        - Смотрите, кто пришел!
        Дети с визгом бросились обнимать папу. Они его не часто видели, но очень любили. Тут же принялись играть в «дерево», кто быстрей взберется на плечо отца. Увидев, как он изменился в лице, Лидия Ивановна скорее стащила с него малышей.
        - Давайте лучше покажем, как мы научились играть в мяч!
        На следующий день потекла обычная работа, встречи, переговоры, что было довольно затруднительно, но он старался использовать своих подчиненных. Работа не зависела ни от его самочувствия, ни от опытности сотрудников. Дело есть дело.
        Клер потихоньку поправлялась, ее настроение немного улучшилось. Бернар взял «напрокат» у своих друзей ирландского сеттера Чарли. Клер с ним не расставалась, прижимала к себе, даже ходила с ним гулять. Пес был ласковым и терпеливым, дети таскали его за уши, за хвост, а он только пытался спрятаться.
        А в середине февраля она сказала, что устала от зимы и уедет с детками домой, к родителям, погостить. С легким сердцем Бернар помог ей собраться, накупил всяких сувениров, икры и проводил супругу. Тем более наступила горячая пора африканских переговоров, он с ног сбился, пытаясь все успеть: и работа, и дом, и врачи…
        Зато он звонил Клер каждый день, проговаривая огромные суммы. Лишних денег у него никогда не было, как только появлялись, сразу находилось несколько неотложных трат: подарки «нужным» людям, угостить друзей, отпраздновать что-нибудь, взятки наконец.
        Так прошел месяц, после чего Клер заявила, что больше в Москву не приедет.
        Бернар в ужасе бросил все дела и приехал в Медок…
        - Никогда! Никогда не будет зимы, кошмаров, насилия, подлецов. Может, ты не знаешь, что меня освободил тот самый полковник Тарасов, который все время приставал ко мне со своими ухаживаниями. Но он мне не нравился, от него всегда несло чесноком. Он вошел, когда один из парней был на мне…
        - Милая, тебе не стоит это вспоминать,  - сказал побледневший Бернар.
        - Почему же? Чтобы тебе было спокойнее? Если узнаешь, ты меня разлюбишь? Это было бы хорошо, потому что я тебя больше не люблю. Когда я родила, я узнала, что у тебя есть любовница, и не одна, мне было страшно больно. Ты ведь понимаешь, всегда найдется добрый человек, который сообщит неприятные новости. Я решила тебе отомстить, показать тебе, как это больно, когда тебе изменяют. А ты не ревновал, тебе было все равно!
        - А я думал, что тебе скучно со мной… захотелось разнообразия, я не хотел тебя ничем связывать!
        - Вот я и получила приключение. Но ты дослушай! Милиционеры быстро уволокли этих подонков, которые и идти-то не могли, так были пьяны, а того, что был на мне, месье Тарасов одной рукой схватил за волосы, а другой резко дернул за подбородок. Этот ужасный треск!
        - Не надо! Не вспоминай!  - повторил Бернар.
        - Нет, ты дослушай! Мы с тобой расстанемся, и я хочу, чтобы ты знал все. Потом он сбросил с меня труп, взял бутылку водки и стал меня подмывать! Это была совершенно непереносимая боль! Наверное, я ненадолго потеряла сознание, а когда очнулась, кошмар продолжался. Да-да, полковник Тарасов насиловал меня, и эти парни были просто ангелы по сравнению с ним! Он издевался надо мной, говорил, что ты мог бы предотвратить этот кошмар, но предпочел пожертвовать мной ради своей мерзкой работы. И что ты так же легко пожертвуешь детьми. Что теперь ты останешься в СССР навсегда! Скажи, что это неправда!
        Бернар стоял совершенно раздавленный и не находил слов.
        - Но я люблю тебя!  - наконец прошептал он.
        - А я тебя ненавижу, весь этот ужас из-за тебя! С меня хватит! Вы, мужчины, играете в свои игры, а женщины для вас развлечение и отдых после работы!
        Бернар возвратился в Москву, понимая, что надежды вновь увидеть жену и детей почти нет.
        Оливье
        В апреле Ольга, скучая от безделья, решила научиться рисовать и пригласила меня в учителя. Я получила небольшой заработок, и в то же время мы оставались друзьями. Так редко бывает, в СССР было не принято говорить о деньгах  - если ты друг, то все делаешь бесплатно для друзей, а тех, кто хотел заработать, называли меркантильными, жадными. И вдруг Ольга сама предложила мне заработать:
        - Ты можешь меня научить рисовать?
        - Когда? У меня столько дел!
        - По воскресеньям, например? У меня есть денежки, я бы платила по пять рублей за час.
        - Неудобно как-то…
        - Почему неудобно? Ты теряешь время, а я ведь могу заплатить, я не разоряюсь! И тебе будет немного легче!
        - Если так, то я готова!
        Мы начали заниматься. Порисовав часа два, мы обязательно пили чай с маленькими изумительными пирожными, которые она сама готовила. И, конечно, болтали на всякие женские темы.
        - Я всегда думала, что я люблю Оливье, но теперь я не могу выкинуть из головы Бернара. Когда я его встречаю… просто боюсь посмотреть на него, какое-то странное чувство.
        - Честно говоря, я не знаю женщины, которой он бы не нравился. Мне вот тоже ужасно нравится! Только мне не светит, со мной он выполняет свой долг перед другом, хотя теперь-то что уж там…
        - Он такой, такой,  - Ольга даже зажмурилась, чтобы подобрать слово,  - хороший!
        И мы рассмеялись.
        - И Оливье что-то давно не приезжает, не звонит… не понимаю, что происходит.
        - Может, у него дел много?
        - Но он звонит каждый день, когда уезжает, а больше чем на неделю никогда не уезжал, а тут уже две недели как уехал и ни разу не позвонил…
        Ольга совершенно не интересовалась политикой, а я научилась читать газетные статьи между строк, и мне было интересно выуживать информацию из статей газеты «Правда».
        Тогда в Камбодже, или Демократической Кампучии, как она стала называться, был настоящий геноцид. Полпотовцы методически уничтожали собственный народ. Город-миллионник опустошили за несколько дней малыми силами без эксцессов. Отключили электричество и водопровод, выгнали всех людей на улицы, объявив, что это «временная эвакуация» и что «американцы сбросят атомную бомбу». Брать имущество было запрещено, кроме ценностей и денег. И аккуратно освободили от людей весь город район за районом, убивая всех, кто решил спрятаться или не мог передвигаться.
        Пока формировались колонны, люди спали на улицах, там же ходили в туалет, пили из прудов и канав, почти сразу начались эпидемии. Колонны отправлялись к местам «прописки» пешком, порой за несколько сот километров. В пути не кормили и не поили, отстающих расстреливали. Программа была постоянной  - людей часто перегоняли с места на место, чтобы они не обзаводились скарбом, не видели собственного урожая, не объединялись в спаянный коллектив. В своей политике уничтожения Пол Пот использовал термин «убрать с глаз долой». «Убирали»  - уничтожали тысячи и тысячи женщин и мужчин, стариков и младенцев.
        Бывшие офицеры и солдаты армии Лон Нола тоже подлежали уничтожению, это происходило так: распространили указ, что бывшим военным надлежит собраться на центральной площади для важного сообщения. Собравшимся сообщили об амнистии, накормили, объявили, что они поедут в столицу для «участия в военном параде» в честь прилетающего принца Сианука. Успокоенные люди привычно, по-военному, погрузились в машины. Их вывозили за город и расстреливали.
        - Сейчас в Кампучии опасно, и, по-моему, туда закрыт въезд, да и оттуда никого не выпускают, может, он вообще не там?
        - Нет, он точно в Пномпене, у него какие-то свои каналы, ведь он там родился, в камбоджийской деревне.
        - Оливье?
        - Ну да. Это отец у него француз, старый развратник! А мать  - азиатка. Понимаешь, у него все время получались девочки, а когда он узнал, что одна женщина все-таки родила ему сына, он забрал его себе. Бегал себе ребенок по рисовым полям до пяти лет, а потом вдруг оказался в совершенно другой стране, с чужими людьми.
        Фредерик Булен женился в 1941 году, тогда ему было тридцать два года, он занимался финансами и часто ездил то в Лаос, то во Вьетнам, то в Камбоджу. Его супруга, Элен, терпела эти постоянные командировки почти девять лет, родила ему двух хорошеньких девочек, но когда Фредерик предложил ей переехать в Пномпень, она категорически отказалась.
        - Этот климат, жить вдали от цивилизации в замкнутом мирке французской колонии! Ни за что!
        Элен подала на развод, а Фредерик остался трудиться на государственной службе в Пномпене. Там он прекрасно устроился в собственном доме с хорошенькими молоденькими служанками.
        В 1954 году он перебрался в Париж, продолжая совмещать свои банковские операции с многочисленными консультациями в отделе «Индокитай» в Министерстве иностранных дел, иногда приезжая в отпуск или по делам в Пномпень. Фредерик нанимал себе молоденьких служанок, которые удовлетворяли все его прихоти, а когда они беременели, щедро награждал их и увольнял. И каждый раз узнавал, что родилась девочка. А в 1954 году, когда родился Оливье, Камбоджа обрела независимость, выстраивались новые отношения с Францией. Фредерик не мог часто приезжать, и только через пять лет узнал о сыне, которого фактически выкупил у матери. Маленького дикаря посадили в самолет, привезли в огромный каменный город, полный машин. Конечно, отец делал для своего единственного сына все возможное и невозможное, Оливье ни в чем не знал отказа. У него были самые лучшие игрушки, няньки, потом самые лучшие школы, которые часто менялись по причине необузданного характера избалованного ученика.
        Фредерик Булен, сам в прошлом выпускник Корпуса, не собирался отдавать туда Оливье, потому что в обмен на прекрасное образование выпускники должны были отработать на государство десять лет, но все средства воспитания в разных закрытых школах оказались бессильными против упрямства сына. А после «Красного мая» 1968 года, когда улицы Парижа были оккупированы революционными студентами, Оливье организовал в колледже партию «Анархия в защиту прав студентов». Он печатал и распространял листовки и в день Х устроил бунт. Несколько одноклассников с ним во главе били окна, развели костер в школьном дворе и сожгли личные дела учеников. Некоторые учителя пытались вмешаться, но их закидали сломанной мебелью, и один учитель попал в больницу с проломленным черепом. Порядок был восстановлен только с помощью полиции.
        После этого случая, когда с огромным трудом удалось замять это дело, не оставалось ничего другого, как отдать сына в Корпус. Оливье попал туда в 14 лет. К счастью, у него были прекрасные знания по многим предметам, отличная память, и он успешно сдал все экзамены. Самое удивительное, строгая дисциплина в Корпусе ему понравилась, и закончил он его с отличными результатами по всем предметам.
        Фредерик Булен хотел, чтобы сын работал под его руководством, и приложил для этого огромные усилия. Еще в 1949 году его отдел был одним из тех, кто разрабатывал проект по созданию аграрного коммунизма в странах третьего мира. В Сорбонне китайско-кхмерская группа изучала «радиоэлектронику»  - так вербуются «революционеры», так их обучают, не жалея ни времени, ни средств. В разное время в Сорбонне учились такие известные коммунистические лидеры Индокитая, как Дэн Сяопин, Хо Ши Мин, лаосский принц Суфанувонг.
        В Париже из Пол Пота, Иенг Сари и других сделали «ручных марксистов»  - на опережение настоящих. Заложили управляемую мину замедленного действия под оставляемую Камбоджу, чтобы одни мотыги остались. Естественно, мина была не единственная, но эта сработала. Была разработана стопроцентно марксистская теория о том, что для достижения истинного коммунизма и создания бесклассового общества необходимо отказаться от всех «развращающих и преступных» благ капиталистической псевдоцивилизации, например, промышленности, образования, медицины, науки, машин и радиоэлектроники, от частной собственности и денег. Все население, до единого человека, сделать крестьянами. Из орудий производства оставить в стране только мотыги.
        В 1953 году ядро компартии Индокитая вернулось на родину и приступило к планомерной подготовке революции. С 1975 года Пол Пот начал уничтожать свой народ и даже поменял название страны на Демократическую Кампучию.
        После практики в Москве Оливье действительно стал работать в отделе «Индокитай», это было вполне логичным, так как он неплохо говорил на кхмерском языке, а его отец с 1929 года работал в Пномпене, до признания независимости Камбоджи.
        Оливье работал с кредитами для «красных кхмеров»[15 - «Красные кхмеры»  - вооруженное коммунистическое движение в Камбодже.], когда началась революция и «красный террор», повлекший за собой уничтожение элиты кхмерского общества, ценные антикварные, драгоценные вещи оказались ненужными. Множество прекрасных, бесценных произведений искусства, ювелирных изделий было просто-напросто уничтожено. Но всегда найдутся ловкачи, которые сумеют извлечь выгоду там, где другие увидят только ужас и разорение. Так уж сошлось, что Оливье нашел человека, который по бросовой цене сбывал ему антикварные вещи, драгоценные камни и золото. Все шло гладко, но этого чиновника казнили, после страшных пыток тот назвал среди прочих своих клиентов и Оливье. Он был арестован, как только прилетел. Ему еще повезло, его могли сразу убить  - аресты и тюрьмы были не главными инструментами в истреблении людей.
        Никто не стал разбираться, кто он и откуда. Сначала его бросили в клетку высотой в один метр, шириной  - в полтора, там он пробыл в скрюченном состоянии, питаясь полусырым рисом около месяца. Затем его привязали к железной кровати и стали пытать электрическим током, ничего не спрашивая, зато рассказывая о преимуществах бесклассового общества, он плохо слышал эти лекции, проваливаясь в бессознательное состояние.
        Приказа о его уничтожении не было, поэтому с ним поступали как со всеми, регулярно били палками, держали на цепи, иногда кормили…
        В декабре 1978 года вьетнамские войска, на протяжении многих лет конфликтовавшие с «красными кхмерами» из-за спорных приграничных районов, силами нескольких мотопехотных дивизий при поддержке танков вступили на территорию Камбоджи. Страна пришла в такой упадок, что из-за отсутствия телефонной связи приходилось доставлять боевые донесения на велосипедах.
        A в начале 1979 года вьетнамцы уже заняли Пномпень. За несколько часов до этого Пол Пот покинул опустевшую столицу на белом бронированном «мерседесе» и отправился в Китай, предоставивший ему убежище.
        Вьетнамские солдаты вошли в разрушенный город, безлюдный, поросший буйной тропической растительностью, заваленный мусором. Тюрьму уже никто не охранял, и оставшиеся в живых узники оттаскивали умерших в общие могилы. Оливье уже несколько дней не подавал признаков жизни, он лежал у стены, прикованный за железный ошейник. Когда его потащили к яме с трупами, он, к счастью, открыл глаза…
        Бернар и Ольга
        Как и все иностранцы в Москве, французы жили небольшой колонией, где все всё знали о друг друге.
        Когда Оливье уезжал, Ольга общалась обычно с дамами. Многие из них хорошо знали Бернара, а некоторые даже весьма близко. Конечно, прямо об этом никто не говорил, но какие-то нюансы, намеки расставляли все на свои места. От них она узнала, что Клер уехала с детьми и что Бернар ждет развода. Некоторые дамы осуждали ветреную Клер, другие ее жалели, а третьи многозначительно помалкивали. Эти новости, честно говоря, порадовали Ольгу. Клер была очень красива и кокетлива, рядом с ней Ольга чувствовала себя гадким утенком. А теперь она звонила ему каждый день, ей было все равно, о чем говорить, лишь бы слышать его голос.
        Наконец Бернар пригласил ее в «Шоколадницу» у метро «Октябрьская» поговорить начистоту.
        - Я буду там в три часа, сможешь  - приходи.
        Она еле смогла заставить себя к нему подойти. Руки, ноги тряслись, на лице страдальческая гримаса.
        - Что случилось?! Оливье? Анна?  - Он взял ее за руку…
        Тут слезы хлынули у нее из глаз, она никак не могла перевести дух.
        - Выпей!  - Бернар протянул ей стакан воды, который наполнил из бутылки «Нарзана», стоящей на столе.
        Ее зубы стучали о края стакана.
        Бернар встал, расплатился и, взяв ее за руку, вывел из кафе. В машине она сидела тихо, боясь пошевелиться, изредка всхлипывая.
        Он привез ее в совершенно незнакомую квартиру на окраине Москвы. Посадил ее на диванчик на кухне, занялся кофе.
        - И давно это с тобой?  - спросил он.
        - Не знаю,  - хрипло прошептала Ольга.
        - До чего ж ты себя довела! Это вредно, красавица! Такие красивые глаза должны всегда улыбаться!
        Он провел рукой по щеке, и ее снова затрясло.
        - Нет! Кофе лучше потом!
        Подхватив ее на руки, он отнес ее в соседнюю комнату, большую часть которой занимала кровать.
        Она боялась, что он будет о чем-нибудь спрашивать, а ей нечего сказать. Но нет  - он не спрашивал ни о чем, только был очень нежен с ней.
        Каждое его прикосновение доводило Ольгу до исступления, поэтому, наверное, он дал ей возможность испытать оргазм прежде, чем вошел в нее. Затем, дав ей отдохнуть и угостив кофе, любил ее еще и еще.
        Потом они сидели на кухне, она, усталая и счастливая, а он, слегка удивленный, спрашивал:
        - Зачем было так страдать? Все ваше советское воспитание!
        - Я люблю тебя!
        - Ты думаешь, это незаметно?
        - Я люблю тебя!
        - Я рад, что твое сердце полно страсти  - это украшает женщину. Ты просто не представляешь себе, как ты светишься. Жаль, что не Оливье зажег этот светильник.
        - Я не могу без тебя!
        - Ну и не будешь! Только у меня есть еще работа и некоторые правила приличия, которые я немного соблюдаю. Совсем-то нельзя без них. Есть чудаки, которые обижаются. Поэтому я сам тебе позвоню, когда освобожусь. А ты не звони, пожалуйста.
        Бернару она нравилась, что-то было в ней такое, искреннее, наивное, природное… Они встречались два-три раза в месяц, ей этого вполне хватало. Она и не знала, что близость бывает такой нежной, всепоглощающей, ведь Оливье обладал ею страстно, грубо, ему нравилась ее покорность, а что чувствует она, его не слишком волновало.
        Когда она очередной раз пришла в парикмахерскую, Сергей сказал:
        - Молодец, теперь нам удобнее будет присматривать за Бернаром.
        Ольге нечего было сказать на это. Она покраснела как девочка.
        - Странно, что до сих пор Оливье не вмешивается,  - продолжал Сергей.  - Видно, он надолго застрял в Демократической Кампучии, а может, и не вернется, на твое счастье.
        Ольга побаивалась Сергея, он хоть и был моложе ее, но ведь он ее начальник…
        Она перестала ходить на вечера, коктейли, предпочитая сидеть дома, чтобы Бернар всегда мог ее застать, когда решит ее навестить. Зато занялась рисованием, я приходила к ней раз в неделю, для меня это была и подработка, и прекрасный отдых.
        Когда я впервые застала у нее Бернара, то очень удивилась. Подумала, как она не боится? Сразу вспомнила кучу анекдотов, как муж возвращается из командировки. И, конечно, рассказала их. Но Бернар и Ольга только весело смеялись и в ответ рассказали несколько новых. Ольга просто светилась счастьем. Бернар иногда даже оставался у нее на ночь.
        В рисовании она делала замечательные успехи. Ее учебные работы были написаны такими чистыми светлыми тонами, что и в голову не приходило, что их автор только три месяца назад взяла кисть в руки.
        Как-то в одно из воскресений, когда мы с Ольгой согревались чаем с медом, за окном лил холодный дождь, а батареи еще не затопили, в дверь позвонили. Ольга радостно вскочила и побежала открывать. На пороге стоял Бернар, совершенно мокрый, и держал за рукав юношу, который стоял, опустив голову, и был не только мокрым, но и в потеках грязи.
        - Ты смотри,  - сказал насмешливо Бернар,  - какого щенка я тебе притащил!  - Он «ласково» ткнул того кулаком под ребра.  - Говорит, что влюблен в тебя, потому и таскается за тобой. Ты его знаешь? Ты не смотри, что он грязный, когда он спешил к тебе, споткнулся и упал в лужу! Правда, малыш? Давай переоденем его в чистое! Вон у него и брюки мокрые… ах да, это от лужи!
        Ольга не знала, что сказать. Перед ней стоял Сергей, старательно пряча лицо, на котором красовалась свежая ссадина. Она побежала за полотенцем, а Бернар беззастенчиво расстегнул на юноше ремень и стянул брюки, после этого заботливо снял вымокшую куртку.
        - Давай-давай, снимай и рубашку, а то простудишься!
        Ольга не нашла ничего лучше, чем принести свой розовый банный халат, после чего гость был торжественно препровожден на кухню.
        Я лихорадочно засобиралась.
        - Надежда, ты куда? Посиди с нами! Ожидается приятный вечерок!  - Бернар усадил Сергея на стул, слегка надавив ему на плечи, подвинул стул для меня. Ольга отвернулась к плите, ставя чайник.
        - Вы, девочки, продолжайте чаепитие, а мы  - водочки! А то действительно холодно.
        Он снял с себя пиджак и рубашку, Ольга принесла ему теплый свитер.
        Сергей имел жалкий вид: всклокоченная голова, тонкая шея, торчащая из складок банного халата. Все это время он сидел молча.
        - Полюбуйся, Надежда! Этот мальчик  - сотрудник КГБ.  - С этими словами он встал, достал из шкафа два стакана, взял из холодильника початую бутылку водки.
        Я молча смотрела на этот спектакль, Ольга продолжала возиться у плиты, зачем-то открывая и закрывая дверцы шкафчиков.
        Бернар нарезал лимон тонкими кружочками, выложил на блюдечко, налил водки в стаканы до краев.
        - Ну, рассказывай! Ты ведь не первый раз встречаешься с Ольгой в парикмахерской? У вас там диванчик в угловой комнате?
        - Ольга  - наш сотрудник…
        - А то я не знаю! Но это не мешает тебе поощрять девушку за хорошую работу. Прекрасно устроился! Руководишь неопытным сотрудником, даешь ей задания и спишь с ней! Надо же девушке чем-нибудь заняться, пока ее муж где-то пропадает! У тебя доброе сердце!
        Ольга всхлипнула, Бернар удивленно на нее посмотрел, потом на Сергея.
        - Правда? Я-то тут болтаю, а ты правда такой добрый?
        - Она сама предложила!
        - Дорогая! Ты разбила мне сердце!  - воскликнул Бернар, широко улыбаясь, и нежно обнял Ольгу за талию, тут же усадив ее на колени.
        В глазах у нее стояли слезы.
        - Видишь, как ты девушку расстроил!
        Я никогда не видела его таким. Он говорил медленно и четко, подбирая слова, глаза не смеялись. Мне стало страшно.
        - Ладно, давай выпьем!
        - Я не пью!
        - Я тоже. А это лекарство. Ты вон как дрожишь. Оленька, включи обогреватель, пожалуйста, и, кстати, повесь на него брюки Сергея Владимировича.
        Бернар поднял стакан, сделал большой глоток, подержал во рту и проглотил.
        Сергея передернуло, он тоже взял стакан, отхлебнул и закашлялся.
        - Давай-давай! За советско-французскую дружбу, а то клизму поставлю!
        Боже, какие слова произносит Бернар! Клизма с водкой! Ее ставят себе алкоголики, когда не хотят, чтобы изо рта пахло, эффект тот же, если не сильнее. Я не знала, куда деваться, но мужчины словно не замечали меня, они смотрели друг на друга и пили водку, как воду.
        - Ну и объясни наконец, зачем ты таскаешься за мной? Я читал отчеты Ольги, меня не удивляет, что вы сторожите Оливье, ну а я-то тут при чем?
        - Все равно ты предатель! Я хотел собрать доказательства!  - заплетающимся голосом ответил Сергей и качнулся.  - Ты не можешь не быть предателем, ты еще покажешь свое лицо! Я знаю! Твою жену здесь вы*бали, а ты будешь честно работать на нас?! Ни  - за что  - не  - поверю!  - его голос становился все тише.
        - Дурачок! Мы работаем в разных конторах. Ты и представления не имеешь, куда ты сунул свой нос!
        - Я тебя выведу на чистую воду! Предавший однажды, предает легко…
        - Ба! Как высокопарно! Не горячись! Ты ведь хотел как лучше? Тебя недавно приняли в партию, и ты проявил инициативу? Но ты не посоветовался с начальством. Твоя карьера закончилась, не успев начаться. Helas!
        - Оленька, милая, присядь с нами! Тебе не о чем беспокоиться, спасибо Оливье, он позаботился о твоем досуге! Думаю, он прекрасно отдает себе отчет в том, что ты докладываешь о его делах. Ты занята делом, Оливье открывает то, что ему выгодно, ребята с Лубянки стараются его переиграть, и всем хорошо! Это ни для кого не секрет! Ну, может, для Надюшки, вон испуганная какая, как ее Марсель выдрессировал! Ничего не вижу, ничего не слышу! Не бойся, подруга! Сереженька крепко спит, завтра ничего не вспомнит, жучков здесь нет, вместо них Оленька! Вот только нехорошо, что этот член… партии заставлял тебя с ним спать! Или не заставлял?  - Бернар подмигнул заплаканной Ольге, но лицо его было каким-то застывшим и невыразительным.
        Ольга уткнулась ему в плечо и ничего не ответила, только опять начала судорожно всхлипывать.
        - Бедная девочка! Надежда, плесни и ей водочки, сама-то будешь?
        Мне пришлось открыть новую бутылку. Ольга сидела у него на коленях и причитала тоненьким голоском. Бернар налил ей четверть стакана водки и вместо закуски крепко поцеловал ее в губы, потом поднялся, подхватил ее на руки и унес в спальню.
        Я осталась на кухне с Сережей, который крепко спал, развалившись на стуле. Халат с него сполз и открыл красивое, гармоничное тело. Я давно порывалась смыться, но теперь засмотрелась на юного Аполлона, рассматривая мягкие тени и блики на коже. Некоторым диссонансом смотрелись розовые пятна на ребрах, ключице  - это были свежие синяки, которые только начали темнеть… Ах да… пора уходить!
        Я тихонько собрала краски, кисти и направилась к входной двери. В коридоре стоял Бернар с телефонной трубкой. Набирая номер, он знаком попросил меня подождать.
        - Скорая помощь? Здравствуйте, девушка! Тут человеку плохо! Какой у вас приятный голос! А что вы делаете сегодня вечером? Ах, простите, вы замужем! Записывайте адрес…
        Повесив трубку, Бернар повернулся ко мне.
        - Понимаешь, я тебя специально оставил полюбоваться на этот спектакль. Ты все ждешь Марселя, а он не хочет такой двойной жизни для тебя. Честно говоря, я его не понимаю, шли бы вместе по жизни, как вышло бы, так и вышло. Чувства остаются чувствами, только надо отдавать себе отчет, что твой партнер не всегда может быть с тобой. Работа такая!..
        - Зачем ты говоришь за него? Если бы он сам приехал и мне сказал это…
        - Ты ничего не поняла за сегодняшний вечер? Ты бы смогла, как Ольга? Она не любит Оливье, а теперь должна с ним жить. Ладно, пойдем, поможешь мне одеть юношу, а то Ольга заснула, не хочу ее будить.
        Мне пришлось вернуться. Бернар поднял Сергея за подмышки, а я сняла халат, потом надели на него сырую одежду. Когда очередь дошла до пиджака, Бернар стал шарить по карманам; вытащил удостоверение, какие-то бумаги. Потом проводил меня:
        - Не беспокойся, тебя это не коснется…
        Молодой специалист
        К этому времени я окончила институт, с красным дипломом между прочим. Как говорили: «Красный диплом  - синяя рожа, синий диплом  - красная рожа». Ну, на самом деле я не стремилась к красному диплому, просто если хорошо учиться, то давали стипендию. А поскольку я жила с мамой на ее зарплату, то моя стипендия не была лишней. Сорок рублей в месяц, а однажды и сорок пять  - повышенная. За «научные» заслуги  - моя работа о Микеланджело заняла первое место на конкурсе студенческих работ. А всего-то перевела большую статью из газеты французских коммунистов «Юманите» (других французских газет и журналов не продавалось) и вырезала оттуда иллюстрации. Последним подарком моего МГПИ им. В. И. Ленина была бесплатная путевка в спортивный лагерь под Одессой за организацию занятий конным спортом для студентов. Мне просто повезло.
        Вернувшись из Одессы, я пошла работать в школу учителем рисования и черчения. Тогда вузы сами распределяли выпускников, но если молодой специалист не отработает по специальности три года, он потеряет диплом. Начались трудовые будни.
        Оказалось, что программ по рисованию нет, и все надо писать самой. А по рисованию цели и задачи на каждый урок писать ох как трудно! Строгая администрация в школе предупредила, что не будет допускать на урок без конспекта. Часто приходили ко мне на урок с проверкой. Это был кошмар!
        Только по воскресеньям я отдыхала душой. Занятия с Ольгой, наши чаепития, на которые иногда приходил Бернар, были просто как «бальзамчик на душу». Оливье еще в августе уехал в Кампучию, Ольга скучала, а мы ее развлекали. Каждый по-своему.
        Иногда я ездила с Бернаром на Планерную. Это была да и сейчас есть прекрасная конная база, где можно ездить по пересеченной местности, по полям, по лугам, даже переходить вброд речку. Там Бернар мне и рассказывал о своих злоключениях, о разводе с Клер. Он очень горевал, винил во всем себя, но когда я однажды спросила:
        - Если бы вернуть время вспять, как бы ты поступил?
        Он ответил:
        - Я бы успел!
        Конечно, дело гораздо важнее любимых… Но я ему не стала этого говорить. Бернар совсем обрусел, теперь его звали Юрием Юрьевичем.
        Все это было не очень понятно, но у него был советский паспорт и, соответственно, гражданство.
        - Понимаешь, я всю жизнь мечтал стать строителем… коммунизма. Вот теперь я один из вас. Каменщик. Будем строить вместе. Социализм или коммунизм? Терема или глазки?
        Я старалась поменьше спрашивать, а он рассказывал всякие истории, забавные случаи, мне было всегда интересно.
        Эти редкие встречи с ним и Ольгой помогали мне примириться с работой в школе.
        Как молодому специалисту мне поручили еще и классное руководство. На самом деле все было ужасно! Я искренно хотела научить детей рисовать, но чтобы это сделать, надо было сначала привлечь их внимание. Но как, если отношение к урокам рисования у всех, и у детей, и у взрослых, было как к забаве?
        Для начала я пошла в театральную студию. Там я поставила голос по методу Стрельниковой и научилась управлять эмоциями. Работа в школе отнимала у меня уйму времени, ведь кроме уроков была еще проверка дневников, родительские собрания, да к тому же надо было писать эти программы, поурочное планирование… А еще рисование иллюстраций для журнала «Коневодство и конный спорт», а еще тренировки в манеже… О личной жизни я даже не задумывалась. Марсель был где-то на дне души, заботливо скрытый делами, заботами, ежедневными хлопотами.
        Как-то вечером, когда Ольга ушла мыть посуду, Бернар, отложив гитару, сказал мне:
        - Почему бы тебе не выйти замуж?
        - Сейчас, только шнурки поглажу!  - возмущенно ответила я.  - И где я себе жениха найду? Хоть бы познакомил с кем-нибудь! В кино сходить  - и то не с кем!
        - Понимаешь, мои друзья знакомятся с девушками не для того, чтобы сходить в кино!
        - Какие у тебя друзья…
        - Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты? Надежда, хватит уже невинности! Она у меня в печенках. Марсель глупо себя вел, не хотел, чтобы ты засветилась в КГБ, но зато было бы что вспомнить!
        - Но я хочу выйти замуж девушкой!
        - Какая дикость! Еще раз спасибо этому эгоисту… Ну что хорошего в девственности? Не отворачивайся! Вот расскажи, для чего ты ее бережешь?
        - Ну… Тебе было бы приятно, если бы ты у меня был бы первым?
        - Вот уж нет! Тебя же надо всему учить, гораздо приятнее опытная девушка! С ней гораздо интереснее. Клер, между прочим, тоже не была девицей. И жена изменяет мужу независимо от того, вышла она замуж девственницей или нет.
        - Ну, не знаю… Вот ты говоришь, что твои друзья знакомятся с девушками только для ЭТОГО.
        - Для чего?
        - Ну, ты понимаешь!
        - Боже мой! Ты даже произнести не можешь! Есть такое интеллигентное выражение «интимные отношения», которое не употребляется в нормальной речи, но хотя бы так можешь сказать? Или заниматься любовью, или совсем просто  - бросать палки, хотя и грубо.
        - Перестань! Почему так? Почему мужчины хотят только этого? Я думаю, что он сначала должен понять, какой я человек. Как это можно, любить только как женщину?
        Тут Бернар расхохотался, долго не мог успокоиться и, вытирая слезы от смеха, подошел к бару, налил в две рюмочки коньяк.
        - Да, такое без пол-литра не разберешь! Выпей, Надежда, будем серьезно беседовать. Не думал я, что все так запущено!
        - Что запущено? Что я честная девушка? Что я не хочу интимных отношений без брака?
        - Надежда! Ты же не на комсомольском собрании! Какой еще брак, зачем?!
        - Но ты же сам сказал…
        - Я пошутил! Какая замечательная была бы пара! Две зануды! Послушай, на самом деле мужчина сначала видит в тебе женщину, хочет ее, а потом, может быть, разглядит в тебе человека!
        - Так нечестно!
        - Но так и есть! И почему это тебя так расстраивает? Это физиология! Так было и будет на белом свете! И твоя неприступность  - просто глупость, ты уж прости. Когда мужчина касается твоей груди, ты так шарахаешься, как будто он тебе отвратителен.
        - Нет, просто я стесняюсь…
        - Я знаю, я уже привык к твоим причудам, но ведь другие не знают. Мужчина думает, что противен тебе и теряет к тебе интерес.
        - Но мне правда противно! Я говорю об искусстве, а он как бы случайно кладет руку мне на грудь! Ужас!
        - Ханжа! Чего ужасного? Ему же приятно!
        - А мне  - нет!
        - Эгоистка! Потерпеть не можешь! Гордая и неприступная дочь саванны!
        - Почему это я должна терпеть?
        - Ну, если ты такая Диана-охотница и тебя простые радости не интересуют, то ты всегда будешь одна.
        - Что же делать?  - Этот неожиданный разговор расстроил меня. Я и правда закрывала глаза на «грязную» сторону жизни. А Бернар никогда не считал «интимные отношения» грязью. У него было много женщин, он говорил о них всегда с восхищением, превознося достоинства каждой, как будто у них не было недостатков.
        - Просто вспомнить, что ты  - женщина. Не спортсменка, не комсомолка, не училка, не художник, а просто женщина. Бог тебя сотворил женщиной не просто так, не забывай об этом!
        В дверях стояла Ольга и удивленно смотрела на нас.
        - Нет, ты что, правда  - девушка? Только не обижайся! Я слышала про твою историю с Марселем и была уверена, что француз своего не упустит!
        - Ха! Они друг друга стоили!  - воскликнул Бернар.  - Этот кретин вбил себе в голову, что секс его не интересует! Нет, конечно, он может доставить удовольствие женщине, если она захочет. Так ведь весь юмор в том, что Надежде не хотелось. И эти бесполые голубки даром теряли время!
        - Но ведь ты говорил, что он женился…  - робко возразила я, подавленная свалившейся на меня информацией.
        - Точно! Женился на разведенной аристократке, старше его на семь лет, с готовой дочерью! Да они и не живут вместе.
        - Зачем же он женился?  - спросила Ольга.
        - Девочки, он стал начальником отдела, работает теперь какой-то шишкой в Китае, жена ему нужна для солидности.
        - Все вы извращенцы!  - сказала Ольга.  - Каждый по-своему!
        Она села Бернару на колени и обняла его за шею. Его рука скользнула ей под юбку. Я быстренько ретировалась.
        Возвращение Оливье
        15 февраля Ольга пригласила меня на день рождения, ей нездоровилось в последнее время. А кроме меня были только Бернар и ее дочка Аннушка, которой уже было два года. Раиса Михайловна, мама Ольги, уехала в Ленинград к заболевшей сестре. Я впервые увидела дочь Ольги, бледненькую девочку с вьющимися черными волосами, яркими, немного азиатскими глазами и удивительно алыми губками. Я даже подумала, что они накрашены, тем более в ушках были сережки. Это удивительно для меня, мне-то уши прокололи в 16 лет. Причем моя мама сэкономила на косметологе  - проколола мне уши сама, швейной иглой с суровой нитью, потом завязала эту пропущенную нить и велела продергивать, а когда все зажило, подарила мне сережки. В советской школе девочки носили скромненькие сережки только в старших классах.
        Аннушка сидела за столом, на котором были разложены разные продукты, мисочки, ложки, специи… Бернар готовил какое-то особенное блюдо, это был, как всегда, маленький спектакль, в котором все принимали участие. На этот раз готовился супчик, в состав которого входило кокосовое молоко. Это была невероятная экзотика! Я никогда не видела кокоса, а тут на столе лежал лохматый орех размером с голову ребенка! Вооружившись огромным ножом, Бернар двумя ударами вырубил кусок в середине и вылил беловатую жидкость в приготовленную миску.
        В кастрюле с толстым дном он разогрел пару ложек оливкового масла, покрошил туда кружочками лук-порей, я подавила пять зубков чеснока, и он бросил их в кастрюлю, немножко поджарил. Потом распечатал туда же упаковку мороженых креветок. Свежего имбиря Ольга достать не смогла, обошлись мелко нарезанными дольками засахаренного. Когда часть воды из креветок выпарилась, Бернар стал потихоньку подсыпать мелко нарезанную зелень. Пахла она изумительно! Около пяти минут дал покипеть  - Аннушка поворачивала песочные часы  - убавил огонь и влил мисочку кокосового молока, нежно довел до кипения, чтобы не свернулось  - и разлил по тарелочкам. Обильно посыпал из меленки lime salt  - смесь соли и кислых травок, покрошил сверху зеленой кинзы, себе добавил на кончике ножа свежей абхазской аджики для крепости. Фокусник просто!
        На столе уже стояли бокалы светлого вина, и мы приступили к трапезе. Конечно, был и неизменный салат, и шпроты, и колбаска, все очень вкусное, из разряда дефицита.
        Мы сидели и болтали о пустяках, было довольно поздно. Аннушка тихонько сидела с нами на двух одеялах, положенных на стул. Я временами забывала о ее присутствии, только Бернар напоминал о ней, развлекая «принцессу», хотя ей давно пора было спать.
        А потом раздался междугородний звонок телефона. Тогда звонок из другого города или страны отличался от местных звонков. Ольга побледнела и медленно подняла трубку. Слышимость была прекрасная.
        - Здравствуй, милая! Поздравляю с днем рождения! Как я соскучился по тебе! Я не смог вырваться к тебе, но я скоро приеду, у меня для тебя столько подарков. Прости, что не звонил так долго, теперь…  - казалось, голос Оливье звенел на всю кухню. Мы стали невольными свидетелями их разговора. Ольга начала всхлипывать, но разговор был недолгим, и когда она со слезами на глазах положила трубку, Бернар уже обнимал ее и предлагал попробовать новый кулинарный шедевр.
        После дня рождения наши занятия продолжались, Ольга делала большие успехи. Ее акварели были очень красивы, они не всегда были выдержанны по колориту, тем не менее получались уже без затеков и случайных пятен.
        Но настроение у Ольги было подавленное, Бернар больше не появлялся, и я старалась ее развлекать, получалось не очень…
        - Я плохая,  - жаловалась она.  - Оливье меня так любит! А я… Но что я могу поделать?! Я без Бернара не могу!
        - Да не расстраивайся! У тебя есть муж, прекрасная дочка, чего ты? Перестань! Сколько женщин может только мечтать о любви! У тебя же все есть: тебя любят, и ты любишь! Любовь  - это такое чувство, она может принести и неземное счастье, и ужасную боль, но тот, кому не довелось ее испытать, можно сказать и не жил.
        - Не знаю… Но мне от этого не легче! Даже не представляю, как посмотрю в глаза Оливье… Ужас!
        - Не бери в голову! Он так по тебе соскучился! Он просто будет счастлив снова тебя увидеть!
        За время, что не было Оливье, Ольга просто расцвела, движения сделались плавными, глаза полны нежности, правда она немного пополнела, но это ее нисколько не портило.
        Оливье приехал на Восьмое марта, ранним утром. Ольга еще крепко спала и проснулась от холода. Муж откинул с нее одеяло и стягивал с нее ночную рубашку, которая и без того во сне задралась до поясницы. Сладко потянувшись и почти не размыкая глаз, она подняла руки, выскальзывая из ночнушки.
        - Ты совершенство! Даная! Обожаю тебя!  - Оливье прижался к ней всем телом, будто хотел раствориться в ней, он сильно сжимал ее плечи, грудь, оставляя иногда даже царапины и синяки. Ольга привыкла к таким проявлениям страсти мужа и терпела, иногда вскрикивала и стонала, но он расценивал это как проявления ее возбуждения и еще больше разгорался.
        В этот день встречи Оливье превзошел самого себя, лишь к вечеру Ольге удалось встать с постели, он даже принес мороженое и, не дав толком поесть ни себе, ни ей, любил ее снова и снова, слизывая с ее тела сладкую жижу.
        А потом он заснул, как-то вдруг. Ольга боялась пошевелиться, чтобы его не разбудить, потом тихонько встала и пошла в ванну, где долго стояла под горячим душем, горько плача и разглядывая «боевые шрамы»  - распухшую губу, кровоточащий сосок, большой синяк под мышкой…
        На кухне она приготовила молочный омлет, который очень нравился Оливье, поела сама, потом заглянула в спальню. Он продолжал крепко спать, свернувшись калачиком. Ольга подошла, чтобы накрыть его одеялом. присела рядом и увидела, как он исхудал, розовые шрамы на исполосованной спине, его короткую стрижку… Да, любовь ушла, но осталась жалость к этому злому ребенку.
        Проснулся он только утром следующего дня, опять увлек ее в постель, нежно целовал ее раны, говорил, что потерял голову, но опять любил ее, терзая, правда, в этот раз недолго. За завтраком сообщил, что они уезжают во Францию, и он будет заниматься оформлением документов.
        Еще только четыре воскресенья мы рисовали с Ольгой. Она не хотела уезжать, но Оливье был непреклонен, да и Сережа настаивал на ее отъезде. Сережа отделался строгим выговором, но остался на прежней должности. Видно, у него были надежные покровители.
        В апреле Ольга с мужем и дочерью уехали в Париж.
        Бернар не пропускал тренировок, правда, он тренировался только раз в неделю. Продолжал меня опекать, рассказывал разные интересные истории, приносил почитать «Архипелаг ГУЛАГ», отксерокопированные и переплетенные книги, похожие на огромные альбомы для фотографий. Я заворачивала их в газеты и никогда не доставала в открытых местах. Эти книги не издавались в СССР, считались пропагандой против советской власти. За них могли и посадить. Эти книги меня потрясли, я даже не могла сразу поверить в достоверность всех фактов, к счастью, мне хватило ума не рассказывать о них никому.
        В феврале Бернар сообщил, что Марсель подал в отставку, которую не приняли, но тем не менее с тех пор его никто не видел.
        - Приехал в Китай и давай проворачивать дела, он был очень полезен, сделал работу, которую до него не мог сделать его предшественник в течение пяти лет. А он справился за два месяца! Хотя китайские товарищи его настоятельно просили повременить, уговаривали, угрожали… но ведь он в делах как бультерьер, мертвая хватка. Мертвая, да. Перед тем как была поставлена последняя точка в этом деле, он нашел свою жену Дениз… на лестнице мертвой. У нее были переломаны почти все кости. Это его разъярило, он довел дело до конца. Но в тот же день, вернее ночь, шестилетняя дочка Дениз умерла той же смертью, хотя ее смерть уже ничего не меняла. Марсель написал рапорт, прошение об отставке, и исчез. Вместе с ним исчез председатель исполкома, которого нашли только через месяц в выгребной яме в пригороде Шанхая.
        - И где же теперь Марсель?
        - Я не знаю, и, по-моему, никто не знает… Но если с ним все в порядке, то он больше не женат, это так, к сведению.
        - Вот спасибо за «хорошие» новости!
        - Ты недовольна? Это не ты валяешься с размозженными костями! Я сам не знаю, радоваться или горевать. Марсель, наверное, жив, но о нем нет никаких вестей.
        - Вот ужас-то! Но, может, это просто ты не знаешь?
        - Может быть…
        Преодоление препятствий, Олимпиада-80
        На следующий раз были другие новости, не имеющие отношения к Марселю.
        В 1979 году в дипкорпусе стало модно заниматься верховой ездой. Приехала англичанка, супруга одного дипломата, помешанная на троеборье, и заразила своей любовью еще десятка два дипломатов. А поскольку дама была активная и умела представить дело как полезное для престижа Великобритании, то организовала любительские соревнования для сотрудников посольств. Конечно, ей «посоветовали» пригласить несколько советских дипломатов и сотрудников МИДа.
        Дженнифер устроила тренировки в «Буревестнике», где были взяты в аренду несколько лошадей. Некоторые дипломаты прекрасно ездили верхом, другие только начинали. Вот с ними и занимался тренер со смешной фамилией Скороход. Он все время был чуть-чуть пьяненький, и во время тренировок случались смешные казусы. Один раз я и еще один всадник прыгнули через одно и то же препятствие одновременно, но в разные стороны, это получилось очень эффектно, но совершенно несовместимо с техникой безопасности.
        В то время я тренировалась на крупной темно-гнедой кобыле Верховине, она легко брала метр двадцать, а больше и не надо было. Манера прыгать у нее была убийственной. По мере приближения к препятствию ее скорость снижалась обратно пропорционально посылу. Около препятствия она уже практически останавливалась и аккуратно выпрыгивала, выгнув спину дугой. В первый раз я подлетела над седлом на полметра, чудом приземлившись обратно. Потом мне пришлось сосредоточиться на технике прыжка  - выстреливать корпусом вперед одновременно с лошадью, которая прыгала охотно, так что я спокойно могла заниматься своей конкурной посадкой, не мешая лошади.
        В «Буревестник» приезжали тренироваться и несколько русских девушек  - подружек, как тогда называли любовниц. Я тоже считалась подружкой Бернара, но он оставался мне другом, свято соблюдая данное Марселю слово. Очень многие считают, что дружбы между мужчиной и женщиной не может быть, но других отношений между нами не было. Я пыталась немножко кокетничать с ним, но он продолжал относиться ко мне как к «своему парню».
        Бернар сначала брал разных лошадей, у него все получалось легко, было такое впечатление, что он с ними разговаривает. Но потом выбрал себе крупного, красивого жеребца Выпада, ужасно капризного и своевольного. В любую минуту он мог вспомнить о своих неотложных делах и рвануть куда-то в сторону, и всадник на спине при этом нисколько ему не мешал. Если при этих курбетах он еще оставался в седле  - его счастье, ему так и приходилось болтаться в седле, не оказывая никакого влияния на траекторию движения этого коня. Прыгал Выпад прекрасно, но только когда хотел. Бывало, он легко преодолевал одно-два препятствия, а потом, подходя к следующему, резко останавливался, словно в первый раз его видел. При этом всадник налетал на его каменную шею, после чего жеребец делал красивый пируэт на задних ногах и в два темпа подходил к предыдущему препятствию и легко прыгал в обратную сторону. Очень трудно было оставаться в седле при этих неожиданных прыжках. А удовольствия вообще никакого. Этот конь был не для среднего всадника, среди дипломатов его никто не хотел брать. Поэтому Бернар стал ездить на нем. Получалось
как собственный конь.
        Это были очень интересные тренировки. Каждый раз они складывались по-разному. Однажды Бернар полчаса шагал, потом долго рысил, потом опять шагал, как будто решил просто отдохнуть, потом на неторопливой рыси зашел на препятствие, три темпа галопа  - и легко прыгнул, потом дальше. Таким образом, прыгнул раз пятнадцать, а потом отшагал и закончил тренировку, ни разу не ударив коня хлыстом. Бернар обращался с ним как с другом. Водил в поводу не по правилам: шел впереди, держа повод кончиками пальцев, как, впрочем, и верхом. Однажды утром, когда они шли на тренировку, что-то Выпаду взбрело в башку, и он куснул Бернара за плечо. Тот замер, конь тоже. Зубы не разжал, но начал дрожать, потом отпустил плечо, завизжал, поднялся на свечку, уши заложил, в этот момент Бернар повернулся к нему, строго что-то сказал. Выпад опустился. После этого повел его обратно, завел в денник, расседлал и ушел.
        Через неделю, когда Бернар наконец пришел, Выпад, увидев его, стал ржать и метаться по деннику. Бернар вошел с уздечкой, Выпад сам почти засунул голову в уздечку и стоял смирно, как овечка, хотя до этого, чтобы поседлать его, требовались титанические усилия.
        В эту тренировку Выпад вел себя идеально, и только заведя его в денник, Бернар ласково огладил его и сказал несколько слов на ушко. В общем, два хулигана спелись. Хотя какие-то недоразумения все же происходили. Иногда у Выпада бывали приступы плохого настроения, и Бернару приходилось с этим считаться.
        В октябре состоялся любительский стипль-чез[16 - Стипль-чез  - скачки с препятствиями.], приготовили препятствия вокруг большого тренировочного поля на Планерной, привезли лошадей, съехались участники, гости. Устроили жеребьевку. Бернар предложил взять Выпада вне конкурса, на что все участники радостно согласились.
        Мне досталась Тога, очень резвая кобыла, с большими шансами на победу. Препятствия были небольшими, до метра, их разместили на кругу.
        Итак, старт. Тога приняла так, что я чуть не осталась на месте  - началась бешеная скачка. Лошади, воодушевленные соперничеством, неслись, не разбирая дороги. Так быстро мне никогда не доводилось скакать, ветер бил в лицо  - только держись!
        Тога старательно перелетала препятствия, далеко оставив всех соперников. Я хотела ее сдержать, но на все мои попытки как-то воздействовать поводом она прижимала уши и еще прибавляла. Не такой уж я была опытный всадник. После очередного препятствия Тога поскользнулась, я не сумела поддержать ее поводом, и она упала на бок. Ногу из стремени я успела выдернуть и грохнулась коленкой о мерзлую землю, но Тога и не думала сдаваться  - тут же вскочила. Как мне удалось удержаться  - непонятно, но вот я уже болтаюсь на боку лошади, а Тога несется к следующему препятствию, дает хорошего козла, который и отправляет меня в седло. К сожалению, это падение сильно нас задержало, и мы были четвертыми. До финиша добралось восемь человек. Бернара среди них не было. Когда был дан старт, Выпад начал свечить, крутиться на месте. Все скрылись из вида, только Выпад танцевал на месте.
        - Выпаду не понравилась компания,  - объяснил Бернар.  - Мы решили просто так погулять, а когда все ускакали, мы все и отпрыгали с удовольствием.
        - Скажи честно, не смог заставить!
        - Честно  - не хотел никого заставлять, лень было.
        Я этого понять не могла. Ведь соревнования! Прекрасные шансы на победу. А тут  - лошадка капризничает!
        Тогда я подумала, что он сдался, даже струсил, что вполне простительно с этим жеребцом. На самом деле это было единение с природой, когда человек получает удовольствие от общения с прекрасным животным и не хочет портить возникшее взаимопонимание.
        Потом всех участников и гостей пригласили к столам, которые поставили недалеко от конкурного поля, здесь же жарились шашлыки, дипломаты вели свои скучные разговоры, часто упоминался Афганистан. Я переоделась потеплее, было довольно холодно. Стало быстро темнеть, многие уже были сильно пьяны.
        Вдруг Дженнифер вскочила на стол и предложила пари:
        - Кто из вас, мужчин, сможет обскакать меня на этом кругу?  - днем она почему-то не участвовала в соревновании.
        - Так темно уже!
        - Лошади все видят! Скажите, что боитесь!
        В результате пятеро пьяных всадников выстроились на старте, а финиш осветили фары машин. Кто-то ударил палкой о дно ведра, и… спортсмены исчезли в темноте. Минуты через полторы со стороны финиша послышался стук копыт и на освещенную поляну вылетел Бернар на Выпаде, его встретили аплодисментами, но Выпад несся, заложив уши и закусив удила, не реагируя на отчаянные попытки всадника его остановить. Так, по прямой, он почти налетел на машину, в последний момент попытался ее перепрыгнуть, запнулся и на брюхе перевалился на другую сторону, где и упал.
        Конь вскочил сразу, а Бернару помогли подняться. У него было выбито плечо. Дженнифер усадила его на скамейку и, упершись коленом ему в бок, изо всех сил дернула за руку.
        - Мать твою!..  - только успел выдохнуть Бернар.
        - Ничего! Зато больше не болит. Только первое время побереги плечо!
        Всем плеснули водки, и мы выпили за победителя.
        На этом общественная деятельность Дженнифер закончилась, во всяком случае таких любительских соревнований больше не проводилось, слишком много травм получили участники: из восемнадцати только семь не упало.
        Бернар пропустил несколько тренировок, а потом стал приходить все реже и реже. Я привела в «Буревестник» Валеру и других ребят из института в спортивную группу. Я уже окончила институт, но напоследок организовала группу для ребят с худграфа.
        С Валерой мы дружили уже год. Правда  - дружили, но я начала уже подумывать о том, что хорошо бы эта дружба как-то трансформировалась в другие отношения. Но парни, с которыми я общалась, почему-то воспринимали меня только как товарища. Теперь я понимала почему, но как сделать так, чтобы изменить ситуацию?
        Валера стал осваивать верховую езду, у него неплохо получалось, он мужественно переносил учебную рысь, ему хотелось мне понравиться. Я начала тренироваться в одно и то же время с этой группой, и Валера стал провожать меня домой после тренировок. Проводя в жизнь свой коварный план, я попросила его научить меня целоваться, и он с воодушевлением занялся моим обучением…
        Наступил 1980 год. Год ввода ограниченного контингента в Афганистан и Олимпиады в Москве. Именно тогда началась политическая спекуляция вокруг Олимпийских игр, требуя вывода советских войск из Афганистана, многие капиталистические страны объявили бойкот московской Олимпиаде. Тем не менее шло строительство спортивных объектов, из Москвы выселили всех подозрительных личностей, от инвалидов и калек до активных диссидентов.
        Я продолжала свои тренировки в «Буревестнике», и как-то в феврале в манеже появился Бернар, его не было месяца три. Подъехав ко мне, он подмигнул:
        - А твой протеже делает успехи! Он не очень ревнивый?
        Я пожала плечами. В этот момент Валера пытался направить упрямую Бабочку на препятствие, она или вообще останавливалась, или плавно огибала жердь, с одной стороны поставленную на землю.
        - Видишь, ему не до меня!
        - Я с предложением  - хочешь поработать переводчиком на Олимпиаде?
        - Да разве это возможно? Я ведь не профессионал, а так, любитель!
        - Это неважно, пойдешь в спорткомитет, заполнишь анкету, и дело в шляпе! Обратись к Николаю Федоровичу Шеленкову, он в курсе.
        С этими словами он выслал коня и догнал неторопливую Бабочку, которая уже было начала забирать в сторону от препятствия, несмотря на отчаянные попытки Валеры заставить ее двигаться в правильном направлении, и, что-то крикнув, хлопнул ее по крупу. Кобыла от неожиданности присела и… прыгнула с места. Валера подлетел и опрокинулся назад, приземлившись на опилки манежа. Бернар поймал озадаченную Бабочку и подвел к нему. После этого кобыла вела себя прекрасно, все отпрыгала идеально, и Валера был очень горд собой.
        К моему удивлению, меня взяли переводчиком на Олимпиаду, и я еще заработала, нарисовав альбом троеборных препятствий. Но переводить мне почти не пришлось, участников в конном спорте было очень мало из-за бойкота. По выездке было всего четыре команды: Болгария, Польша, Румыния и СССР. Единственная представительница капиталистических стран, австрийка Элизабет Тойер, на частном самолете привезла своего серого коня Мон Шер и легко выиграла золотую олимпийскую медаль. Конкурентов у нее не было. Я зачем-то взяла у нее автограф…
        По-французски мне удалось поговорить только со швейцарцами, которые отвечали за хронометраж, и с одним бельгийским судьей. Зато видела все соревнования по конному спорту и даже была на закрытии Олимпиады в Лужниках, наблюдала за олимпийским мишкой, который медленно поднимался высоко в небо. У многих стояли слезы в глазах, на миг наступило всеобщее единение…
        Это был удивительный год, в августе Валера сделал мне предложение, заключив простой смысл в витиеватую фразу:
        - Я не представляю себе другую женщину в качестве жены и друга…
        Его профиль чуть-чуть напоминал мне Марселя, он заботился обо мне, почти как Бернар…
        Когда я заболела фолликулярной ангиной, Валера приехал ко мне и сотворил чудо из протертой свеклы, измельченных грецких орехов и сметаны. Это было удивительно, даже мама обо мне так не заботилась.
        Мое чувство к нему было ровным и нежным. Но я решила еще подождать…
        Парижская затворница
        В октябре в одно из воскресений позвонила Ольга, предложила возобновить занятия по живописи. Я очень обрадовалась, мне так не хватало общения с ней, ведь нас многое объединяло.
        За чаепитием, которое, как обычно, последовало за уроком, Ольга рассказала, что ушла от Оливье, что она теперь свободная женщина.
        Ольга стала немного другой, сильно похудела, выражение лица сделалось более жестким. Она была рада видеть меня, только радость была уже какой-то сдержанной.
        - Я никак не привыкну к своему новому положению. Я была женой Оливье, принадлежала ему. А теперь принадлежу только себе… Даже дети остались у него, Оливье уверен, что я вернусь.
        - Дети? Когда ты успела?
        - Дело нехитрое… я даже не знала, думала, просто задержка, у меня бывало так, по два-три месяца; ничего не было видно. Ну, пополнела немного, ты же знаешь, как я люблю пирожные; я чувствовала себя прекрасно, не тошнило по утрам, как с Анной… А когда мы уезжали из Москвы, у меня уже был живот… Оливье притащил меня к гинекологу, который и подтвердил его догадку  - беременность, семнадцать недель. И вот с этим мы приехали в Париж.
        - Да… «весело» тебе было!
        - Не так страшно, как ты думаешь, у меня было все необходимое. Няня для Анны, кухарка, только он из дома меня не выпускал, да я и не рвалась… ты ведь знаешь мой французский!
        - Чтобы Оливье никак на это не среагировал? Ни за что не поверю!
        - Понимаешь, он был абсолютно уверен, что это Сергей постарался, а поскольку аборт было делать уже поздно, оставил все как есть.
        - Он что, знал про Сережу?!
        - Но ведь они не дураки, Оливье и Бернар!
        - Они что, знали, что ты…
        - Что я?
        - Что ты работаешь в КГБ?
        - Я? Я не работаю в КГБ, ты что? Я ничего не умею. Это называется вербовкой. То есть я подписала бумагу, в которой обязуюсь выполнять кое-какие поручения и оказывать всяческое содействие органам. Вот и все.
        - Хрен редьки не слаще! Я была уверена, что ты прямо там работаешь!
        - Глупости какие! Чего я умею-то? Правда, и в Париже приходилось помогать нашим. Первая няня для Анны была из КГБ, но Оливье ее уволил через два месяца. Он часто уезжал, отсутствовал по неделе, по две, а когда приезжал, мы гуляли вместе, ходили в гости. Одна я из дома не выходила. Может, Оливье тоже думал, что я агент КГБ?  - она невесело рассмеялась.  - Он и раньше был очень грубоват в постели, а тут как с цепи сорвался.
        - Как это? Расскажи, я ведь вообще ничего не знаю об интимной жизни, и не прочитаешь нигде…
        - Значит, надо доходить до всего экспериментальным путем! Так и будешь всю жизнь слушать всякие россказни?
        - Почему бы и не послушать? И потом, мне же не все равно, что с тобой происходит!
        - Понимаешь, до Бернара…  - она запнулась.  - Я считала, что эти самые интимные отношения и должны быть такими. Я  - женщина, и меня использует самец, в общем, любовь любовью, а то, что в постели происходит,  - это е**я. И Оливье не обращал внимания на мою готовность или неготовность, просто мазал меня кремом и вперед! И ведь он меня любит… Но в постели  - это просто мрак! Самое поразительное, что я научилась получать иногда оргазм и в таких условиях, причем он был сильный и болезненный, как спазм. Это очень острые ощущения!
        С этими словами она распахнула кофточку и обнажила грудь. Я не могла не восхититься ее красотой, гладкими, покатыми плечами, нежной кожей с легким оттенком перламутра… Но на этой красоте было два полукруглых шрама, не оставлявших сомнений, что они от зубов.
        - Кошмар!  - только и смогла я сказать…
        - А в последний раз он почти сломал мне руку! Понимаешь, пока я была беременной, он занимался со мной любовью каждую свободную минуту, причем так, будто хотел выбить этого ребенка. Я, конечно, его понимаю, ему было обидно, но мне от этого было не легче, у него пенис сантиметров двадцать!
        - Да ладно заливать!
        - Я не преувеличиваю, может, даже и больше, я же за ним с линейкой не бегала! Но как мне было ни больно, девочка родилась здоровой, на восьмом месяце.
        - То есть преждевременно?
        - Ну да! И вот тут-то все и открылось! Такое маленькое личико, похожее на Бернара, как две капли воды, бровки домиком, пухлые губки, миниатюрка такая. Я думала, Оливье меня убьет, а он изображал радость, одарил всех в роддоме, торжественно отвез нас домой в приготовленную детскую. Там и новенькая кроватка, и игрушки, и вообще устроил настоящий праздник! Были гости, его отец тоже был, все радовались, поздравляли нас.
        - Может, он и вправду обрадовался ребенку?
        - Как бы не так! Когда все ушли, и я легла спать, он пришел ко мне, сел рядом и сказал, что я дурочка, что он сам виноват, что так долго отсутствовал, что подлый Бернар меня соблазнил: «Такую роскошную женщину нельзя оставлять надолго. Но Бернара я убью при удобном случае». Представляешь! И это с таким спокойным лицом! Потом нежно меня поцеловал и пошел проведать новорожденную и няню, которая оставалась с ней на ночь. Вот тогда у меня был отпуск. Я спала, сколько хотела, рисовала, смотрела видео, Оливье мне накупил всевозможных фильмов и мультфильмов, а сам уехал. Молока у меня почти не было, но няни (их было две) привозили откуда-то настоящее грудное молоко в бутылочках. Полина почти не плакала, я к ней просто приходила подержать на руках, поцеловать перед сном. Уже начала к ней привыкать, ты же знаешь, я не выношу младенцев, но она так походила на Бернара, что мне постоянно хотелось ее обнять. Удивительные чувства… И Аннушка полюбила свою сестренку. Все было хорошо… Только вот физическая близость с Оливье меня просто пугала, особенно в первый раз после родов. Когда прошел месяц, как родилась
Полина, мы с Оливье вернулись после осмотра у гинеколога. Он меня по-прежнему никуда из дома не выпускал, даже к врачу, и то вместе…
        - Слушай, вот ревнивец-то!
        - «Теперь врач разрешил заниматься любовью!»  - заявил он и начал раздевать меня, едва мы вошли в дом. Что это было такое, не передать словами! У меня было ощущение, что он разорвет меня пополам, по-моему, я потеряла сознание, потому что очнулась от холодной воды, которой Оливье брызгал мне на лицо. Конечно, потом он носил меня на руках, ну что поделаешь, не может он себя контролировать в это время, он так заводится, что не соображает, что делает. Самое интересное, что мои слезы вообще сводят его с ума, но я не могу сдержаться, мне же больно.
        - Какой кошмар! Вот так выйдешь замуж, а муж окажется таким бешеным.
        - Это мне так «повезло», но ведь он по-настоящему любит меня, покупает… покупал драгоценности, меха, все, что я захочу…  - Ольга зашмыгала носом и плеснула коньячку себе в чай, предварительно предложив мне.  - Через три месяца Оливье уволил няню Полины, которая хорошо говорила по-русски. Перед тем как уйти, она сказала мне, что я должна любой ценой вернуться в Москву. Но как?
        - А зачем тебе было в Москву?
        - Не знаю, но я ведь советский человек, я должна приносить пользу Родине.
        - Ты говоришь, как на собрании,  - усмехнулась я.
        - Знаешь, есть люди, которые на собраниях говорят одно, а думают другое! Только я, правда, говорю, что думаю!
        Ой-ой-ой! В этот момент я поняла, что не могу больше доверять Ольге и что надо быть поосторожнее в разговорах с ней.
        - Ты молодец! Тебе не предлагали в партию вступить?  - я неосторожно пошутила  - сразу ведь не перестроишься.
        - Откуда ты знаешь?  - удивленно спросила Ольга.  - Я пока кандидат!
        - Ты так искренне озабочена пользой Родине!  - уж чего-чего, а трескучие слова мы умели говорить еще с пионерского детства, только большинство не придавали им значения… но попадались и настоящие коммунисты.
        - Надюша! Я должна извиниться перед тобой.
        - За что?
        - Понимаешь, мне долго не давало покоя, что я завербована, а ты нет. Ведь я не понимала тогда, что не каждому оказывают такое огромное доверие. Ну, я и рассказала Сереже про тебя и Марселя.
        - Ну и что?  - я изо всех сил старалась сохранить невозмутимое выражение лица.
        - В том-то и дело! Сергей отругал меня, запретил мне кому-либо вообще об этом говорить, заявил, что ты тоже наша и что у тебя особое задание.
        Я напустила на себя важный вид:
        - Ну и за что ты извиняешься?
        - Понимаешь, неудобно как-то! Мы же подруги, а я, получается, на тебя донесла…
        - Нет, ты поступила правильно. Как человек с активной жизненной позицией, которому небезразлична безопасность страны!  - я еще и не такие слова знала.
        Ольга, к моему удивлению, проглотила эти газетные лозунги. Мы все иногда произносили такие слова на собраниях, на политинформациях, но Ольга, дочь коммуниста, директора завода, искренне верила в то, что говорили на съездах, писали в газетах. Она не заметила иронии в моих словах, к счастью.
        - Но ты меня простила?
        - На твоем месте так поступил бы каждый советский человек!
        Ольга развеселилась, кинулась обниматься.
        - Ты лучше расскажи, как тебе удалось вырваться?  - я старательно поменяла тему.
        - Я ведь хорошо жила с Оливье, он заботился обо мне и о детях, и я ему честно сказала, что мне рекомендовано вернуться в Москву…
        - Серьезно?  - я не поверила своим ушам.
        Он тоже подумал, что я его разыгрываю. А когда до него дошло, что я всегда говорю правду, он просто взбесился! К счастью, он на меня не злился, устроил прощальный вечер, вернее ночь…  - Ольга тяжело вздохнула.
        - Давай, рассказывай!
        Мы сидели на диване, забравшись на него ногами, на улице смеркалось, в комнате царил полумрак.
        - Он уже купил мне билет на самолет, утром обещал отвезти в аэропорт. А вечером он устроил «фруктовое» прощание  - придумал кидаться фруктами, клубникой в спальне! Это было потрясающе! Мы носились друг за другом голые, все измазанные соком, пили вино, было страшно и весело! Потом он посадил меня на плечи и начал танцевать, но поскользнулся, и я упала, сильно подвернув руку. Конечно же, я закричала, а ведь это просто был сигнал для моего жеребца! Он стал насиловать меня в этой грязи, я плакала, но самое поразительное  - у меня был сильнейший оргазм! Такого я не испытывала никогда в жизни! Как какие-то болезненные, непрекращающиеся спазмы. Они кончились внезапно, и мое тело как будто онемело, я перестала его чувствовать и, наверное, заснула.
        - Ты так рассказываешь…
        - Что было, то было… мне снилось, будто Оливье перенес меня в ванну на резиновые коврики, что он нежно водит по моему телу губкой, что опять он входит в меня, и мне совсем не больно, а приятно. Я не знаю, был ли это сон, но утром я, свеженькая и чистенькая, с аккуратно забинтованной ручкой, сидела в самолете, который летел в Москву.
        - Тебе бы книги писать! Я прямо видела все это в красках!
        - Спасибо! Я сама возбудилась! Пойдем, пожуем чего-нибудь и выпьем коньячку.
        Действительно, мне уже надоело слушать эти рассказы, читать журнальчики, которые в заботе о моем просвещении подкидывал Бернар. Журнальчики были французские, небольшие, по смыслу  - как теперь «Спид-Инфо», я совершенствовала свой французский и черпала оттуда сведения об интимной жизни, об отношениях мужчины и женщины и даже о гомосексуалистах и лесбиянках.
        Давно было пора самой открыть этот мир, мир отношений между мужчиной и женщиной, а не между товарищами.
        Большие перемены
        Бернар подарил мне на свадьбу прекрасную книгу о материалах в живописи, естественно, на французском языке, и, облегченно вздохнув, сказал:
        - Поздравляю! Теперь пусть твой избранник заботится о тебе!
        Мне показалось, что он был огорчен, даже расстроен, но я не понимала почему… Не могла же я всю жизнь провести в ожидании призрачной мечты… И его слова о заботе прозвучали как насмешка. Валера был на четвертом курсе института, его родители каждый месяц давали нам сорок рублей, плюс его стипендия, и я работала… и жил он у меня, в нашей с мамой двухкомнатной квартирке… Но главное, он меня любит! Я и замуж-то вышла именно поэтому. Три года Валера не оставлял меня заботами. У нас было даже свадебное путешествие «для бедных». Свадьба прошла в ресторане «Аист», а в час ночи мы уже ехали в купе поезда «Москва  - Ленинград» с такой же, как и мы, парой. Утомленные событиями, мы дружно завалились спать, таким образом отложив «первую брачную ночь» на следующий день. Тем более в гостиницу нас поселили только в 12 часов, хотя мы прибыли туда рано утром.
        С замиранием сердца я вошла в номер, то есть небольшую комнату с кроватью  - больше из мебели я ничего не заметила. Для девушки в двадцать семь лет первая близость с мужчиной  - серьезное испытание. Но мои дружеские чувства, симпатия к Валере и его любовь помогли мне преодолеть все страхи. Надо сказать, что интимные отношения мне не понравились. Если бы Валера настоял и они начались бы раньше свадьбы, я бы никогда замуж не вышла. А тут куда деваться? Я честно выполняла свой долг. Я думала о тех девушках, которые выходят замуж по расчету. Как же им, бедняжкам, если не испытывают к партнеру никаких чувств, то как, наверное, противно! На моих дружеских чувствах к Валере моя неудовлетворенность никак не отразилась. Нам всегда было о чем поговорить, мы бродили по Эрмитажу, по Русскому музею. Он был внимателен и тактичен к «дикарке» и, конечно, тоже не обладал никаким опытом в интимной сфере. Мы учились вместе, не стесняясь рассказывать другу другу о своих ощущениях. Постепенно мне открылся совершенно новый мир  - мир чувственных ощущений.
        Как раз к первому сентября мы вернулись в Москву. Я с головой ушла в школьную жизнь, а Валера стал готовить свой диплом.
        Ольга сократила занятия рисованием до двух раз в месяц. Она поступила в Ленинградский университет на заочное отделение, для чего время от времени ездила туда к тетке.
        - Знаешь, мне даже не пришлось сдавать экзамены! Сережа все устроил, написал характеристику, ходатайство, и вот я на экономическом факультете, обещал помочь и в учебе.
        - Ты прям так говоришь, будто Сережа все может.
        - Ну, конечно, не совсем Сережа, это партия мне помогает! Буду учиться на экономиста!
        Меня начинал раздражать ее фанатизм и вера в коммунистическую партию. «Партия  - наш рулевой!» Единственное, что меня с этим примиряло,  - это ее искренность и доброта. Причем эта ее искренность очень смахивала на глупость.
        Как-то Ольга рассказала, что приезжал Оливье, уже три раза. Жил у нее.
        - Ведь он меня любит!  - гордо объяснила она.  - Придумал себе здесь какие-то дела и приезжает. После него я неделю хожу на полусогнутых, но Сережа сказал, что надо терпеть. Его приезд зачем-то нужен.
        - Значит, для этого ты и переехала в Москву, чтобы Оливье приезжал сюда.
        - Наверное, да. Но я не хочу об этом задумываться, я делаю, что мне говорят, и приношу хоть небольшую, но пользу.
        - А как же дочки?
        - Но ты же знаешь, я детей не люблю! И потом, у них есть все необходимое, а я получу образование, научусь рисовать… У меня спокойная жизнь, что еще надо!
        Больше всего Ольга ценила спокойную жизнь. В ее квартире всегда был идеальный порядок, множество цветов располагалось по подоконникам, у нее цвели даже кактусы.
        А я не любила спокойную жизнь и продолжала по утрам ездить верхом, хотя была уже на третьем месяце.
        Однажды, после того как я закончила тренировку и отшагивала моего верного Фарна, одна довольно известная спортсменка выпустила в манеж «погулять» свою кобылу Ай-Люли. Манеж был пустым в этот ранний час, только я на жеребце и кобыла… Фарн захрапел и стал прыгать и красоваться перед ней. Мне стало трудно его удерживать, я даже захотела, чтобы он покрыл эту кобылу. Чтобы она стала жеребой и чтобы этой спортсменке нельзя было бы выступать… но мое богатое воображение тут же услужливо нарисовало картинку, как кобыла отбивает по Фарну и попадает мне по коленке… Я не стала экспериментировать и быстренько ретировалась, расценив происходящее как предупреждение  - зря не рисковать.
        На этом мой спорт и закончился.
        Но в школе я продолжала работать до самого декретного отпуска. К счастью, моим врачом-гинекологом в женской консультации оказался папа одной из моих учениц. Он направил меня на «сохранение» в больницу на месяц да и срок родов написал на неделю раньше, подарив это время спокойной жизни.
        Пришло время мне рожать, ровно через сорок недель… Но как бы не так! Еще неделя проходит, потом еще  - столько времени ходить с огромным животом! Литературы про беременность не было, и Бернар через Ольгу передал мне книгу на французском языке «Mon petit»[17 - «Мой малыш».], и я смогла узнать, что происходит с плодом каждую неделю. Очень интересно было переводить. Кончалась книга словами: «…вы почувствуете сначала маленькие, почти незаметные щипки,  - начинайте посматривать на часы. Когда щипки немного усилятся и между ними будет двадцать минут, отправляйтесь в больницу». Я целых полмесяца «прислушивалась» к себе, пока мой ребенок не решился наконец появиться на свет… Симпатичный мальчик, я была уверена, что будет именно мальчик. УЗИ делали тогда только при патологиях, и пока малыш не родился, никто не мог знать наверняка, будет это мальчик или девочка.
        У роддома меня встретили моя мама и родители Валеры  - а сам он в это время был уже в лагерях. Было обидно, как будто я мать-одиночка и у малыша нет отца. А на самом деле Валера окончил институт и должен был два месяца пробыть в военных лагерях, чтобы получить звание офицера. Я надеялась, что он сможет задержаться, чтобы увидеть нашего ребеночка. Сделали ему справку о болезни на неделю, но, увы, сын не торопился, и Валера был вынужден уехать.
        Начались тяжелые будни. Кто-то не хотел спокойной жизни? Матушка Валеры очень помогла мне тогда, она стала бабушкой в сорок три года, приезжала почти каждый день, отправляла меня гулять с сыном, а сама готовила, стирала пеленки. А моя мама, будучи экономистом на заводе, предпочла зарабатывать и появлялась дома только по вечерам да в выходные. Эти первые два месяца без Валеры были очень трудными для меня, я почти не спала, малыш был очень беспокойным. Но в четыре месяца, как по мановению волшебной палочки, Сашенька перестал плакать и только радовал нас.
        Занятия живописью давно сошли на нет, Ольга сама иногда навещала меня, то принесет финское детское молочко «Тутели», то красивую соску, то мягкие байковые подгузнички на липучках и пачку «Памперсов». Это было настоящее бумажное чудо! Я надевала их на сынишку, только когда ходила с ним к врачу. Меня сразу окружали мамочки  - это было просто волшебство! А вообще, мы все пользовались пеленками из хлопка, в день уходило не меньше пятнадцати штук, они сразу стирались, просушивались и обязательно гладились. Канитель еще та!
        Тем не менее я понемножку стала ездить верхом. О спорте не могло быть и речи, я могла выбираться только один раз в неделю на Центральный Московский ипподром, где существовал прокат. Тогда, в 1983 году, он подорожал с одного до двух рублей. Это было серьезное подорожание, и желающих поездить верхом стало меньше.
        Самое свободное время было утро, часиков в восемь, на улице темно и холодно, а в манеже тепло, опилки, фыркающие лошадки… Красота!
        Но, несмотря на подорожание, сильные группы в полном составе продолжали ходить по утрам, и новичку было трудно туда записаться, оставалось одно-два места.
        Тренер, который продавал разовые билеты, строго спросил:
        - Сколько раз ездила?
        - Много,  - по-другому я не могла ответить. Занимаясь спортом, я не считала, сколько раз садилась в седло.
        - Десять, двадцать, сто раз?  - раздраженно уточнил тренер.
        - Лет десять,  - честно ответила я.
        Он ухмыльнулся и дал мне Сугубую, лошадь очень крутого нрава, как я догадалась по шепоту и вздохам новичков.
        Не хочу хвастаться, но у меня с ней не было проблем, она прекрасно слушалась, мы обе получили удовольствие от общения, а после занятия я договорилась со старостой, что буду ходить по вторникам в эту группу.
        А в следующий вторник у меня был уже другой конь  - Хмель, очень красивый, милый, я просто в него влюбилась. Но каково же было мое удивление, когда на Сугубой я увидела Бернара. Я сначала не узнала его, он был в сером свитере и в армейских галифе… только прекрасная посадка выдавала европейскую школу (большинство наших спортсменов в той или иной степени сутулились).
        После смены мы присели на трибуне. Бернар, как волшебник, достал откуда-то термос, налил мне чаю в бумажный стаканчик, а себе в крышечку. Какое блаженство  - после езды выпить крепкого, ароматного чаю!
        - Надежда! Я тебя сразу не узнал! Ты стала такая… большая!
        - Ты хочешь сказать, что я потолстела?
        - Если бы я хотел сказать, что ты толстая, я бы сказал  - ты же знаешь! Ты теперь просто роскошная женщина!
        - И это коник такой маленький!
        - Ну да, выродились лошади, и люди измельчали! Только ты расцвела! Я страшно рад тебя видеть! Вот тебе подарочек на день рождения, или на именины, ты уж прости, не мог вырваться раньше.  - И с этими словами вручил мне флакончик Diorissimo, даже, я бы сказала, флакон! В такой красивой коробочке, аромат жасмина и ландыша  - просто мечта любой советской женщины!
        - Это очень кстати! Именины были всего две недели назад, подарок просто потрясающий, спасибо большое!
        - О! У меня много подарков! Приготовься их получать! Видишь припудренный фингал под глазом?
        - Да, действительно! И мне будет позволено спросить, откуда это «украшение»?
        - Можешь не спрашивать, я сам расскажу. Это жесткий кулачок Марселя! Мы виделись!
        - Где?! Когда?!
        - А вот на эти вопросы, мадам, вы ответа не получите!
        Глаза Бернара смеялись, он продолжал:
        - Как вы помните, мадам, мне было велено сообщить о смерти этого джентльмена, что я и сделал… так и рассказал, что было велено… ведь врать нехорошо! Но недавно Марсель понял, что ты все знаешь: что он калека, что женился и… ну и так далее. Я виноват, проболтался… но, согласись, мы с ним уже три года тесно общаемся, и только сейчас он догадался, что для тебя он не покойник.
        - Три года!.. И ты только сейчас об этом говоришь?!
        - Так ты же не спрашивала! Как тогда он пропал, я не поднимал эту тему… Я думал, ты о нем забыла, вышла замуж и забыла!
        - Ну и гад же ты!
        - Вот-вот, он тоже так сказал, разъярился! Первый удар я пропустил, уж очень был он стремительный, зато и Марсель сразу запрыгал  - ручку зашиб, кроме реакции, еще и привычка нужна. Мы немного поразмяли косточки  - побеседовали, сильно размахивая руками, а потом посидели вместе за чашечкой кофе… Давненько я не пил такого кофе, где он такой достает? А что касается вас, мадам, то Марсель непреклонен, тем более вы развязали ему руки. Он не хочет с вами встречаться, потому что только вы способны заставить его бросить его любимую работу, а он этого не хочет.
        - Да как же я могу кого-то заставить, тем более его!
        - Потому что ты  - «сокровище», и чтобы тебя уберечь, ему надо бросить все. Да и то, он боится, трусишка, что рядом с ним ты будешь в смертельной опасности. Выдумал невесть что! У него есть хрустальный шарик, иногда он прикидывается ясновидящим, говорит, что там, в шарике, как только ты к нему приближаешься, тут же исчезаешь. Мол, лучше ты будешь далеко, но живая. Туману напустил! В общем, это все трусливые отговорки предателя.
        - Не говорит так! Он же твой друг! Все, что говорит Марсель,  - правда, он хороший! Только так жаль, что он не хочет рискнуть… Как бы хотелось его увидеть!
        - Конечно, друг, если бы мне было все равно, я бы и не говорил ничего! Не понимаю я его! Жизнь коротка, умирать все равно всем, рано или поздно, раньше даже лучше  - болезней меньше! Ну, пристрелят тебя, жалко, конечно, но ведь  - будет это великое чувство в жизни! Я ведь вижу, как ему плохо без тебя. Когда я встречаю его, первый вопрос  - о тебе! Дурак он! И вот, пожалуйста! И ты сейчас похожа на сдувшийся шарик. Ненормальные вы оба!
        - Нет-нет, я сейчас все это переварю… Ты знаешь, это прекрасно! Спасибо тебе, твои слова  - бальзамчик на душу! Он любит меня! Золотой мой!
        - О! Опять засияла! Любовь до гроба, дураки оба! Два сапога  - пара! Ладно, вижу, ты в порядке, так ему и передам… когда увижу. Кстати, ты теперь будешь ездить в этой группе?
        - Да. Меня свекровь отпускает по вторникам и сидит с Сашенькой…
        Мы стали ездить вместе раз в неделю по утрам, пока в начале ноября Бернар озабоченно не сказал:
        - Будут большие перемены, Надежда! Я, наверное, уже не смогу приезжать к лошадям! Предстоит много работы, ты завтра все узнаешь.
        - Чего случилось-то? Что ты такой грустный?
        - Понимаешь, новым царем будет Андропов, ярый гэбист. Он попытается навести порядок в сонном королевстве, думаю, что это ему не удастся, но он попытается.
        - Ты о чем?
        - Ладно, наплюй! Это все интеллигентское нытье, съел вчера несвежий сыр, наверное, чушь какую-то несу. Дай расцелую на прощанье!
        А на следующий день сообщили о смерти Леонида Ильича Брежнева, отменили все передачи по телевизору, по радио звучала классическая музыка. Никто не работал и не учился, объявили траур на три дня. Когда опускали гроб в могилу у Кремлевской стены, по всей стране включили прощальные гудки заводы… Моя мама всплакнула:
        - Столько лет правил! Кажется, двадцать лет?
        Меня эта суета с похоронами, с трескучими речами совершенно не трогала, я немного понимала, что такое политика и кто правит бал.
        «…Учитывая исторические заслуги верного продолжателя великого дела Ленина, выдающегося деятеля Коммунистической партии и Советского государства, международного коммунистического и рабочего движения, пламенного борца за мир и коммунизм Леонида Ильича Брежнева и в целях увековечения его памяти Центральный Комитет КПСС, Президиум Верховного Совета СССР и Совет Министров СССР
        ПОСТАНОВЛЯЮТ:
        переименовать: город Набережные Челны в город Брежнев; Черемушкинский район города Москвы в Брежневский район; Заводский район города Днепродзержинска в Брежневский район…»
        Вот чего никогда не могла понять, так это страсть каждого нового руководителя страны к переименованиям! Почему бы не назвать новым именем что-нибудь новое?
        Андроповские чистки
        Как и сказал Бернар, преемником Брежнева стал Юрий Владимирович Андропов, оставивший пост председателя КГБ СССР.
        Начались попытки навести порядок, стали проводить облавы на дневных сеансах в кино, в очередях за импортными сапогами, в автобусах и музеях, с тем чтобы выявить людей, которые в рабочее время находятся не на работе.
        Многие ответственные работники лишились постов, а некоторые и жизни. Был расстрелян директор Елисеевского гастронома Соколов. Покончил с собой министр внутренних дел Щелоков. В Узбекистане после так называемого «хлопкового дела» было посажено в тюрьму все руководство. Начались показательные суды… Мы надеялись, что справедливость восторжествует, что спекулянтов пересажают и можно будет свободно купить импортных кур, гречку, хорошую обувь, ведь что ни возьми, все было дефицитом, даже марля и вата. Все надо было «доставать» с переплатой или через родственников и друзей, имеющих льготы.
        Ольга довольно часто навещала меня, мы с ней и Сашенькой гуляли по парку, вместе готовили ему овощные пюре. У Ольги был просто талант быстро и очень вкусно готовить. Мы болтали на разные житейские темы, сплетничали о своих мужчинах. Она рассказала, что Сергея отстранили от работы, страшно возмущаясь этим.
        - Понимаешь, сейчас идут проверки, чистки, и Сергея временно отстранили. Не может быть, чтобы он в чем-то был замешан.
        - Почему не может быть?
        - Он убежденный коммунист, его папа и брат тоже работают в КГБ!
        - А то, что он к тебе приставал?
        - Какое это имеет отношение к делу? Он меня любит, очень нежный, правда, как мужчина совсем никакой!
        - Как это? Импотент, что ли?
        Ольга засмеялась:
        - Просто у него все получается очень быстро, я и понять ничего не успеваю, не то что почувствовать. Да ладно, мне не жалко! Когда мы встречаемся, он даже не может о деле говорить, сначала ему надо меня уложить.
        - И тебе не противно?
        - Честно говоря, мне никак. Может, только радует, что меня так сильно хотят… Он забавный! И в то же время я его уважаю, настоящий профессионал.
        - А Бернар?
        - Не трави душу! Я его не видела с того дня рождения! Знаю, что он в Москве, звонила несколько раз, да там какая-то баба все время отвечает: «Его нет! А кто его спрашивает?»
        - А я думала, вы вместе!
        - Эх, нельзя! Оливье слишком часто приезжает…
        - Зачем это?
        - Как зачем? Все за этим, говорит, что не может без меня. Все время привозит всякие подарки, уговаривает вернуться, но и так мне с ним трудно, он такой темпераментный! А еще показывает фотографии Анны и Полины моей маме, и она потом ноет без конца: «Хочу видеть внучек, как же я без Анюточки, как же я не видела Полиночки!»
        - Да, ладно тебе! Ты все-таки живешь отдельно, а я вот с мамой. Она все время пристает к Валере со своими поучениями. Он от нее на стенку лезет! Я все время их мирю…
        Сын подрастал, в девять месяцев он пошел, а когда осенью приехали с дачи, он уже был вполне самостоятельным. У меня появилось свободное время, и я наконец смогла написать картину, которую задумала, когда Бернар рассказал о встрече с Марселем. Почти год я рисовала ее в своем воображении, продумала все детали, все краски, а когда села к мольберту, осталось только перенести ее на холст. Поскольку сын требовал б?льшую часть моего времени, работала я быстро. Полотно было почти готово через неделю, оставалось только пройтись лессировочками[18 - Лессировка  - технический приём в масляной живописи.]. Эта работа, «Взгляд», изображала голову лошади, выглядывающую из денника, композиция очень простая, но, раз взглянув на нее, трудно было отвести от нее взгляд (недаром она так называлась). На первой же выставке ее купил молодой мужчина для своей больной матери.
        - От этой картины исходит тепло! Она согреет мою маму!
        Конечно, мне было приятно. Но я не могла начать новую картину, она должна была созреть в моей душе. Большинство маститых художников не признают женщин в искусстве, их можно понять, те с утра до вечера трудятся, пишут этюды, оттачивают мастерство, а женщины с утра до вечера готовят, убирают, стирают, занимаются с детьми и по ночам, если еще остаются силы, что-то там малюют.
        Большинству женщин не удается полностью овладеть мастерством живописца или графика, но в их работах столько чувства!
        Почти одновременно с отстранением от работы Сергея арестовали Бернара, привезли на Лубянку и начали допрашивать. Подняли все его дела: какие он проводил консультации, кто на них присутствовал… Сначала было довольно спокойно, у него было много приятелей повсюду, и среди сотрудников КГБ тоже. Бернар сидел в камере, иногда его вызывали к следователю.
        Потом начались аресты крупных чиновников, а те, которые помельче, начали усердствовать, демонстрируя свое рвение по службе. Бернар не мог понять, чего от него хотят. Никаких секретов у него не было, соглашаясь честно служить своей истинной Родине, он всячески демонстрировал свою лояльность, был в дружеских отношениях со многими высшими чиновниками… Это его и погубило. Следователям было важно узнать всю компрометирующую информацию о них, информацию, которой, конечно, владел Бернар. Но он рассказывал малозначительные эпизоды: как они были на охоте, какая рыбалка на Селигере, какого щенка кавказской овчарки он достал полковнику С., и жена у товарища В. такая б***ь! Это не устраивало следователей, им нужен был настоящий компромат. Но Бернар прекрасно понимал, что, утопив своих покровителей, сам уже никогда не выплывет. Официально ему было предъявлено обвинение в антисоветской пропаганде, на очных ставках девушки подтверждали, что он рассказывал анекдоты о Брежневе, об Андропове, пел антисоветские песни.
        А он тут же рассказывал новый:
        - Вот вы тут х**ней занимаетесь, а Андропов представлен к Нобелевской премии!
        - Серьезно?
        - За величайшее открытие в области физики  - «Скорость стука превышает скорость звука»!
        Следователей это сильно раздражало.
        Но чем больше крупных чиновников понижали в должностях, чем больше проводилось проверок, тем сильнее следователи дрожали за свои места и тем усерднее они становились.
        Начались пытки, в КГБ самой распространенной была пытка, которая не оставляет следов, но очень действенная. Бернара ввели в кабинет, поставили перед столом следователя и предложили подумать, что он хотел бы добавить к своим показаниям. Так он простоял шестнадцать часов. Он изучал в Корпусе методы ведения допросов, но не думал, что это когда-нибудь его коснется. Следователи менялись, пили чай, он стоял расслабившись, пока не почувствовал, что скоро упадет.
        Перед ним сидели три следователя, которые обсуждали вероятность получения премии, и вдруг, подражая голосу Андропова, Бернар сказал:
        - Товарищи следователи! Будем работать или будем сидеть?
        Те просто замерли, а потом измолотили так, что его неделю никуда не вызывали, чего, впрочем, он и добивался. Тем самым он избавил следователей от необходимости заботиться о чистоте «экспериментов».
        В дальнейшем при первых попытках его поставить он садился на пол и вступал в неравную схватку с крепкими ребятами, обутыми в тяжелые ботинки. Отлеживаясь на полу или на койке, Бернар раздумывал над тем, что, в сущности, в СССР жизнь ничего не стоит, есть человек  - и нет человека, и никого это не волнует, кроме, может быть, родственников.
        Когда он стал работать с органами, то сделал это так демонстративно, что его друзья смогли вовремя уехать, а Клер, оказавшись во Франции, поменяла фамилию и местожительство.
        Все это теперь всплыло, ему припомнили даже аморальный образ жизни.
        Это продолжалось больше года. Иногда Бернар существовал в относительном покое, когда вдруг требовалась его консультация  - его помещали в камеру и не трогали столько, сколько нужно было для дела. Тогда он острил, что теперь-то он не опаздывает на работу и его не лишат тринадцатой зарплаты.
        А потом все начиналось сначала. Он не молчал на допросах, говорил о чиновниках-взяточниках, сластолюбцах, он знавал многих, но рассказывал о них ничего не значащие забавные истории. Но зато полковника Тарасова он расписал в таких красках, привел такие факты, что того вскоре разжаловали в рядовые. Трудно было понять, кто здесь и в какие игры играет. Иногда следователи предпочли бы, чтобы Бернар ничего не говорил…
        Но всему приходит конец, иногда совершено «неожиданно».
        Сообщение ТАСС от 11 февраля 1984 г.: «Дорогие товарищи! Коммунистическая партия Советского Союза, весь советский народ понесли тяжелую утрату. Оборвалась жизнь выдающегося деятеля ленинской партии и Советского государства, пламенного патриота социалистической Родины, неутомимого борца за мир и коммунизм Юрия Владимировича Андропова».
        Бернар был переведен в небольшой военный городок под Пицундой, где поправлял свое здоровье высший офицерский состав Вооруженных сил СССР.
        Из постановления Верховного Совета СССР от 17 февраля 1984 г.: «Переименовать город Рыбинск Ярославской области в город Андропов».
        А как же! Переименовывать  - вот дело, достойное применения творческих сил нашего руководства!
        Ради любви
        Прошло почти два года с того дня рождения, когда Ольга видела Бернара в последний раз. Она постоянно думала о нем, купила дорогую гитару, иногда при мне пела романсы из его репертуара. Голосок у нее был слабенький, но она пела почти с такими же интонациями, как и он.
        И вот в марте она проснулась под утро от звука льющейся воды. Вскочила в ужасе  - подумала, что прорвало какие-нибудь трубы и она зальет соседей. Выскочив в коридор, увидела брошенную одежду на полу и поняла, что вода льется в ванной и дверь не закрыта. Может быть, это Оливье, приезда которого она ждала со дня на день? С замиранием сердца открыла дверь и увидела того, кого и не мечтала увидеть  - Бернара.
        Она сразу узнала его, несмотря на то что он сильно изменился, похудел и отрастил бороду.
        - Ольга! Как я рад! Я тут транзитом, ненадолго. Прости.
        - Как я ждала тебя! Ты же не уйдешь сразу?
        - Почему же? Сейчас исчезну, зачем тебе неприятности?
        - Никуда ты не пойдешь! Я так давно ждала этих «неприятностей»! Никуда я тебя не отпущу!
        - Знаешь, против такой атаки у меня только одно оружие.  - И он втянул ее в ванну, прямо в ночной рубашке, которая тут же намокла, выставив напоказ ее прекрасное тело.
        Этой ночью они и подумать не могли о сне. Бернар окунался с головой в волны ее ароматного тела, она раскинулась на широкой постели, отдавшись любимому вся, без остатка, испытывая блаженство от возможности не бояться и наслаждаться его нежными ласками.
        Под утро, когда они лежали, обессиленные, тесно прижавшись друг к другу, словно боялись оторваться хоть на мгновение, Бернар рассказал Ольге о «неприятностях».
        - Понимаешь, со смертью Юрия Владимировича многое изменилось…
        - Да, да! Сережу повысили!
        Бернар поморщился:
        - Творится полный бардак в делах! Чтобы провести одно дело, мне нужно взять билеты и документы, а новые чиновники могут воспрепятствовать, ты же понимаешь.
        - Конечно!  - Ольга, ярая сторонница Андропова, ни минуты не сомневалась…
        - Но это рискованно!
        - Для тебя я все сделаю!
        Она вскочила и, быстро собравшись, побежала по адресу, который дал ей Бернар. Вернулась уже к 10 утра, с документами и билетами на самолет, вылетающий в Брюссель в 23.15.
        Бернар к этому времени уже приготовил маленький чудо-завтрак из творога, меда и подсушенного хлеба. Они вместе позавтракали, и Бернар стал собираться, с огорчением разглядывая мятые брюки. Ольга предложила ему померить совершенно новый костюм.
        - Я его купила в «Березке»! Красивый финский костюм, но размера Оливье не было, и я взяла побольше, думала ушить. Он так смеялся! А потом сказал спрятать подальше, с глаз долой. Я ведь тогда не знала, что он носит только фирменные вещи.
        Нашлась и рубашка подходящего размера.
        Бернар поцеловал Ольгу на прощанье и ушел…
        Целый час она сидела у телефона, все не решалась позвонить по номеру, который дал ей Сергей, чтобы можно было срочно сообщить о каких-нибудь важных новостях. Ольга еще ни разу не воспользовалась им, а теперь она просто хотела, чтобы Бернар никуда не уезжал.
        Она позвонила, представилась и услышала:
        - Ателье, 18.30.
        У нее было несколько мест, куда она приходила отчитываться. Теперь у нее был другой «куратор», но по этому звонку должен был прийти Сергей. Она еле дождалась назначенного времени.
        Сергей немного опоздал, сел рядом с ней, взял журнал мод и, не глядя на нее, произнес:
        - Давай по-быстрому, выкладывай! Только имей в виду, если ты вызвала меня, просто потому что соскучилась, то теперь я женат и не могу рисковать карьерой.
        Тем не менее его рука уже лежала на ее колене. Но для Ольги его рука была просто предметом, не вызывавшим никаких чувств.
        - Сегодня ко мне приходил Бернар.
        Сергей просто подпрыгнул от неожиданности!
        - Это очень важно! Ты молодец! Понимаешь, он был арестован, и с ним плохо обращались целый год, теперь-то уже все позади, его отправили в санаторий, а он сбежал! Мы не можем упустить специалиста такого класса. Он, видите ли, обиделся. Где он? У тебя?
        - Нет, конечно. Но у него билеты на Брюссель в 23.15.
        - Ольга! Ты не представляешь, как это важно! Тебе премию!
        И Сергей тут же умчался.
        Ольга не спеша поехала домой, размышляя, правильно ли она поступила… А дома ее ждал взбешенный Оливье, который просто с кулаками бросился на нее.
        - Шлюха! Ты уже на дому принимаешь каких-то грязных мужиков, даешь им мои вещи! Ты сошла с ума!  - при этом он осыпал ее ударами, бил по лицу, в грудь.
        Ольга не сопротивлялась, не отвечала ничего, только старалась уворачиваться от ударов. Избиение закончилось насилием, и он опять был с ней очень жесток, как всегда. Оставив ее лежать на полу в разорванной одежде, он привел себя в порядок, сварил кофе. Потом, посмотрев на Ольгу, которая все еще сидела на полу, обхватив колени, спросил:
        - Я хоть его знаю?
        - Знаешь! Это был Бернар, и я его люблю! А тебя я просто ненавижу! Ты сволочь, ты сломал мне жизнь, ты насилуешь меня, и если ты еще раз до меня дотронешься, я тебя убью!
        Ольгу трясло, в глазах у нее потемнело, она плохо соображала, что говорит.
        - А я думал, ты умеешь только плакать. Какая хорошенькая, когда злишься, я и не знал. А вот про Бернара, поподробнее.
        Оливье взял спичку и присел рядом с Ольгой.
        - Скажи мне, где он, и я больше тебя не трону!
        - Нет! Я вообще больше ничего тебе не скажу, подонок!
        Она попыталась встать, но Оливье обнял ее за шею и прижал к себе, затем бережно засунул спичку ей в ухо.
        - Лучше скажи!
        - Отпусти…  - Ольга прошептала одними губами, Оливье надавил еще немного.  - Брюссель, он сегодня улетит в Брюссель, и я его больше не увижу!
        Ольга боялась шелохнуться.
        - Продолжай!
        - В 23.15…
        - Вот умница! Все, ухожу, ухожу. Но все же как ты хороша, когда злишься!
        Хлопнула дверь, Ольга осталась лежать на полу, на нее навалилась смертельная усталость  - столько событий за один день. У нее болело все тело, дергало в ухе, ей хотелось закрыть глаза и умереть.
        Когда она открыла глаза, за окном было уже темно, и было непонятно, что это, вечер или раннее утро. С трудом поднявшись, она потащилась в ванну, включив свет, долго смотрела на свое отражение, еще не вполне понимая, что эта растрепанная женщина с заплывшим глазом  - это она.
        Машинально расчесывая волосы, она вдруг посмотрела на часы, которые отражались в зеркале, не разобрав, сколько времени, обернулась: половина девятого! Боже мой, Бернар уезжает навсегда, и если она на него не посмотрит еще разочек, то никогда себе этого не простит.
        Кое-как припудрив распухший глаз и по возможности скрыв синяки и ссадины, Ольга выскочила на улицу. Ей пришлось долго ловить такси, поэтому в Шереметьево она попала только к половине одиннадцатого. Там прошла в зал и устроилась в валютном магазинчике с косметикой, из которого все было видно.
        Она делала вид, что выбирает духи, и вдруг с ужасом увидела Оливье, который стоял у дверей с противоположной стороны зала. Он смотрел куда-то в сторону и не видел ее. Она тоже посмотрела туда и увидела Бернара, идущего на регистрацию с билетами в руках. Оливье показал на него пальцем… и вдруг из магазинчика, где она стояла, выскочили какие-то парни, она даже не заметила их, пока изображала покупательницу. Они бросились наперерез Бернару. Тот, который оказался сзади него, что-то крикнул, Бернар обернулся, а двое других пробежали рядом с ним. Вся группа выбежала на улицу, Оливье тоже исчез.
        Потом Бернар упал, билеты разлетелись по полу. Ольга бросилась к нему, увидела на пиджаке две маленькие, слегка обгоревшие дырочки… Она вдруг почувствовала, что ей не хватает воздуха, только сейчас она заметила, что не перестает кричать.
        К ним уже бежали какие-то люди, появились врачи, все это происходило словно в кошмаре, хотелось сбросить с себя это наваждение, проснуться, чтобы все было как прежде. Но кошмар не кончался. Откуда-то появился Сергей, он отдавал команды, все его слушались. Она оказалась в машине скорой помощи, рядом с Бернаром, опутанным всякими проводочками, капельницами, в залитой кровью рубашке. Ей тоже делали какие-то уколы. Когда к ней обращались, она отвечала, но все звуки воспринимались как через толстое стекло. Единственное, что она поняла, что он жив и его везут в военный госпиталь. Главное  - довезти!
        Добрый друг Ольга
        В апреле Ольга приехала поздравить меня с днем рождения, привезла своих пирожных. Она просто излучала счастье.
        - У меня столько новостей! Я выхожу замуж за Бернара! Только когда он немножко поправится. Его так ценят, у него отдельная палата, там столько аппаратуры, и мне разрешили там ночевать, поставили кровать. Еще я научилась делать уколы, ставить капельницы.
        - Чему ты так радуешься? Что с ним? Да расскажи все толком! Как он вообще в больницу попал?
        - Ты задаешь столько вопросов… Конечно, расскажу! Столько всего произошло, что я чуть с ума не сошла! С меня сняли обязанность принимать Оливье! Его выслали из страны, и он больше сюда не приедет! Господи, как я рада! Это из-за него Бернара чуть не убили! Хорошо, что там был Сергей, и помощь оказали почти мгновенно!
        Когда Бернара привезли в госпиталь, то и Ольгу тоже пришлось откачивать. У нее был синяк под глазом, на левом ухе засохшая кровь, грязный плащ весь в коричневых пятнах. Она была в каком-то ступоре, с остановившимся взглядом. Сергей договорился, чтобы ее тоже положили в этот ведомственный госпиталь, в неврологию.
        - И столько всего обнаружили  - и повреждение барабанной перепонки, и эрозию матки, я уж не говорю о своем затуманенном сознании.
        На следующий день ей стало полегче, она по обыкновению дала волю слезам, рыдала почти весь день, только когда ее пришел навестить Сергей, она взяла себя в руки и рассказала о Бернаре, об Оливье, его роли в этом происшествии.
        - Ты столько натерпелась от этого подонка! Я замечал у тебя синяки, но думал, что это работа Бернара. Как же я его ненавидел! И в сегодняшней ситуации я тоже виноват! Когда меня начали проверять и отстранили от работы, я подумал, что именно он на меня донес о наших отношениях, и в свою очередь я его оговорил, сфабриковал доказательства. Благодаря этому я даже получил капитана! А Бернару не повезло… но когда все выяснили, отправили на лечение, а он захотел смотаться из Союза. Шустрый! Только благодаря тебе его удалось вернуть  - такими специалистами не бросаются.
        - Он жив?
        - Честно говоря, скорее мертв, чем жив… Но он в надежных руках, надеюсь, что его спасут. Как хорошо, что ты меня предупредила, если бы не ты… ведь речь шла о секундах!
        Как только Ольга начала поправляться, она приходила посидеть у кровати Бернара, стала помогать медсестрам, тогда Сергей обо всем договорился, ей даже поставили кровать в этой палате.
        - Тебе ведь нравится Бернар, скажи честно?  - спросил Сергей.
        - Очень!
        - Вот интересное предложение  - ты официально станешь нашим секретным сотрудником, выйдешь за него замуж, будешь как Кора, жена Ландау, будешь его беречь и присматривать. К сожалению, ты больше не сможешь быть моей любовницей, моя сладкая. Я теперь женат и не могу рисковать, у нас с этим строго.
        - А если он не захочет?
        - Да кто его спросит? И потом, это лучший вариант для него, если, конечно, он выживет.
        Ольга еле сдерживалась, чтобы не заплакать.
        Бернар был в коме около месяца. Ольга практически поселилась в реанимационном отделении. Прошла ускоренный курс медицинской подготовки, следила за приборами, измеряла давление, ставила капельницы, ухаживала за любимым не хуже профессиональной сиделки. И хотя Бернар не приходил в себя, пела ему песенки, читала, рассказывала новости. В середине апреля Бернар впервые открыл глаза. Тут и обнаружилось, что он частично парализован, ноги потеряли чувствительность и не действовали. Начались всяческие обследования, процедуры, Ольга поддерживала его изо всех сил, что было очень трудно  - Бернар совсем пал духом. Его мучили сильные боли, но врачи говорили, что это хорошо, если бы ничего не чувствовал, было бы хуже. Два месяца физиотерапии, массажей, акупунктуры, не считая бесчисленных уколов, поставили его на ноги.
        В июне Бернар перебрался на квартиру к Ольге, он уже начал ходить, но боль в спине выводила его из себя. Она не проходила, и когда он не шевелился, и когда стоял, ходил, висел на руках… Он принимал гидрокодин все в б?льших дозах, пока не понял, что не может без него, что становится наркоманом.
        Тогда он выбросил его в мусоропровод. Терпел почти целый день, а к вечеру попросил Ольгу купить водки, и началось… Он пил ее как воду, спал, опять пил…
        Через три дня перепуганная Ольга позвонила Сергею, который приехал мгновенно, вместе с реанимационной командой. Бернар был без сознания, его кожа приобрела оранжевый оттенок.
        Опять Ольга превратилась в няньку, и когда его через две недели выписали, то именно она обеспечивала ему строжайшую диету. А китайский специалист по иглоукалыванию стал приезжать чуть ли не каждый день.
        Боль не ушла совсем, но стала глуше, ее стало возможно терпеть.
        Потихоньку Бернар начал работать. Илья Никанорович, один из тех чиновников, которых он не сдал, ввел его в курс дела, познакомил с новыми сотрудниками.
        Бернар выглядел почти здоровым, но иголки ему продолжали ставить, причем с каждым разом боль от иголок становилась все сильнее, что не прибавляло оптимизма.
        С этим специалистом Бернар практиковался в китайском языке. Выучил множество ругательств, одно красочнее другого, и без конца дразнил китайского врача, но вывести его из себя не удавалось. Эти сеансы иглоукалывания надоели Бернару до смерти, и он надеялся, что врач от него откажется. Но врач тоже сделал из этого спорт, ставил эксперименты, используя и прижигания, и акупрессуру, при этом пополняя словарь ругательств строптивого пациента.
        Эта игра продолжалась почти год, боль то проходила, то появлялась вновь, то целый месяц Бернар чувствовал себя прекрасно, то сам вызывал доктора Ли Вэйгу, когда боль становилась невыносимой. Традиционная медицина от него отказалась, не находя причин этого интересного случая. Да, пуля повредила остистый отросток в одиннадцатом позвонке грудного отдела, отколола три миллиметра, но спинной мозг не был поврежден, было легкое сотрясение или шок спинного мозга, но все на месте, видимых причин для боли нет.
        Зимой Илья Никанорович,угощаясь фирменными пирожными на дне рождения Ольги, сказал, обращаясь к Бернару:
        - Есть работа специально для тебя… Время пришло! Потихоньку наши люди занимают ключевые посты. Наконец-то можно надеяться на перемены, но тебе надо убраться на время из Союза. Здесь произойдут огромные изменения в руководстве  - те, кто нам мешал, уйдут со своих постов. Мы расчистим место, и когда ты приедешь, сможешь работать спокойно. А пока ты прекрасно наладишь новые связи в Монголии и Китае. Там тоже грядут перемены, о наших интересах в Монголии ты знаешь, и в Китае готовится земельная реформа, через своих людей мы будем приобретать шахты и земли. У нас долго перебирали кандидатуры, лучше тебя не нашли. Ждать полного выздоровления бессмысленно, может, это «подарок» на всю жизнь. Возьми себя в руки. Там завязаны еще интересы США и Франции. Китайцы не очень доверяют США, серьезный конкурент  - Франция. Поезжай с Ольгой в Пекин, потом в Улан-Батор. Работай над этими задачами, у тебя карт-бланш, и не перетруждайся, найдешь там какого-нибудь волшебника, и он тебя вылечит. Там есть уникальные врачи, иголки же тебе помогли! О деньгах не беспокойся, для тебя открыто несколько счетов. Только возьми
себя в руки.
        - Лучше бы меня пристрелили!  - ответил на это Бернар, который уже два месяца ходил еще и к массажисту.
        - Ты хотел уехать  - уезжай!
        - Я бы насовсем уехал, все надоело! А теперь, когда все нормально, этот ржавый гвоздь в спине! Как же я без Ли Вэйгу, без его иголок? Я к ним привык.
        - Ну, там найдешь специалистов. Деньги не проблема.
        Для Бернара на самом деле это было чудом, после этих передряг с арестом от подозрений к полному доверию…
        Шел 1986 год, в СССР под руководством М. С. Горбачева началась перестройка и борьба с нетрудовыми доходами, а супружеская чета Бернар и Ольга, то есть теперь уже Юрий и Мария Кузнецовы, уехали в Пекин.
        Начало перестройки
        Сын у меня подрастал, я снова рисовала для журнала «Коневодство и конный спорт», подрабатывать уроками у Ольги я не могла, у нее было слишком много забот, но иногда все же она приглашала меня на «консультации».
        Маленькие акварельки, которые она рисовала, были очень симпатичными, но ей хотелось их красиво оформить. Мы сами тонировали бумагу, красили рамочки  - тогда не было такого изобилия багетных мастерских, были только рамки из сосны, некрашеные или золоченые с лепниной, страшно тяжелые.
        Она насильно совала мне деньги, как всегда, угощала разными вкусностями. Иногда при этом присутствовал Бернар, с любопытством разглядывая наши манипуляции. Три года назад он мне посоветовал вступить в Союз художников. Для того чтобы туда вступить, надо было участвовать в выставках Союза, куда брали только работы членов Союза… Мои картины были отобраны несколькими худсоветами, и мне удалось стать участником несколько выставок МОСХа. А потом Бернар познакомил меня с одной дамой, которая входила в приемную комиссию. При нем она восхищалась моими работами, а после решающего просмотра, когда меня все же приняли в Союз, заявила, что и не собиралась мне помогать.
        - Я не считаю твои работы живописью,  - заявила она.  - Но председатель комиссии сказал: «Наконец-то я вижу, что человек рисует то, что ему нравится!»
        Так что, кроме связей и знакомств, иногда нужна просто удача!
        Иногда Бернар брал кисть и рисовал китайские иероглифы, они были довольно корявые, но процесс был очень интересен. Мы как завороженные следили, как он опускает кисть в тушь, как проводит сначала горизонтальные палочки, потом вертикальные, в каком-то особенном порядке.
        Как-то мы сидели с Ольгой на кухне. Хлопнула входная дверь, и тут же я увидела удивленное и обиженное лицо Бернара.
        - Чего это вы едите? Время не обеденное!
        - Есть захотели, вот и едим!
        - Ну, вы прям как животные, когда хотите, тогда и едите!
        Хоть я и слышала этот анекдот, но, услышав в исполнении Бернара, чуть не подавилась от смеха…
        Через полчаса он, поглядывая на часы, взял чашку с пюре, которую ему заботливо приготовила Ольга, и стал есть, брезгливо морщась.
        - И не смотри так на меня, гадость это!
        Он был на диете, с огромным трудом заставлял себя есть протертую и пресную пищу, похудел сильно, но это его не портило. Неожиданно он спросил:
        - У тебя финансовые трудности?
        - С чего ты взял?
        - Не смеши меня, почему бы Валере не поехать за границу подработать?
        - Учителем? Это ты меня не смеши! Кто ж его возьмет? Да с нашей специальностью?
        - Нормальная специальность, я спрошу у друзей.
        - Какая нормальная? Рисование и труд возьмется вести любая тетка, жена сотрудника посольства или любого специалиста. Это же не математика!
        - Я подумаю над этим. Но тебе лучше убраться из Союза.
        - Это почему?
        - Будут большие перемены, Марсель… пардон, маркиз де Иван Иванович  - у него теперь новое имя!..
        У меня заколотилось сердце  - только не задавать вопросов!
        - Понимаешь, он очень рад, что у тебя семья, сынишка. Говорит, что настоящая любовь  - это когда ты можешь сделать любимую счастливой. Правда, псих? Вчера заявил, что будет работать день и ночь, чтобы ты жила в свободной стране!
        - Вчера? Он что, в Москве?  - не выдержала я.
        - В свободной стране?  - спросила Ольга.
        - Ой, девочки, не налетайте на инвалида умственного труда! Да, Надежда, он здесь, но у него принципы. Дурак, что поделаешь!
        Я изо всех сил старалась казаться спокойной.
        - Значит, так надо, он сильный!
        - Ты его не любишь,  - сказала Ольга,  - ты так спокойна.
        - Конечно, у меня же есть Валера!
        - Так как насчет свободной страны?  - продолжила Ольга.
        - Так он же псих!  - ответили мы с Бернаром хором и рассмеялись.
        А после Нового года Валера получил письмо из Министерства образования с предложением поработать в Монголии в качестве учителя труда. Мы пришли вместе на собеседование, и мне тут же было предложено поработать в монгольской школе учителем рисования и черчения. Это было удивительно, во-первых, даже Монголия была «заграницей», и только командировка давала право выехать из СССР, во-вторых, все, кто работал за границей, даже в странах социалистического лагеря, получали зарплату чеками, которые были дороже рубля в два, а то и в четыре раза. Поэтому просто так прийти «с улицы» и предложить свои услуги было невозможно  - слишком много было желающих.
        Дальше начался сбор документов, заполнение анкет, сочинение характеристик с места работы. Мы, конечно, писали их сами по установленному образцу, а директора школ только немного их правили. Все проходило на удивление гладко. Самой большой трудностью оказалось напечатать эти документы на печатной машинке без ошибок. Но тут уж сработали учительские связи, мама одной из учениц согласилась мне помочь. Даже собеседование в райкоме партии прошло легко. Там интересовались, что мы знаем о Монгольской Народной Республике, о руководителях партии и правительства СССР и Монголии.
        Только не разрешили сыночка взять с собой, мало ли, будет болеть, а там некому с ним сидеть будет, мы же должны работать! Но бабушки с энтузиазмом согласились опекать внука.
        К этому времени Бернар и Ольга уже уехали, а мы с Валерой только собирались в Улан-Батор, продолжая работать в своих школах. Руководил страной уже Михаил Сергеевич Горбачев. Начиналась эпоха гласности и перестройки.
        В конце апреля в Чернобыле взорвался реактор. Сначала мы услышали об этом от радиостанции «Голос Америки», ее как раз тогда перестали глушить. И только через 44 часа, когда уже в Швеции был зафиксирован скачок радиации, было официально объявлено об аварии на атомной электростанции. А потом прошла Первомайская демонстрация в Киеве, и ее не отменили, «чтобы избежать паники».
        Советская система стала давать сбои. Если бы раньше, еще год назад, взорвался реактор, то об этом знали бы только специалисты. И никто никого бы не эвакуировал. А здесь надо было показать всему миру, что у нас гласность и перестройка с вытекающими последствиями, но получалось пока все страшно неуклюже. Множество людей было вывезено в «чистые» районы, но все их имущество осталось в Зоне. И расселили их как попало. А что говорить о ликвидаторах?
        Тогда все обзавелись счетчиками Гейгера, на рынках боялись покупать продукты из Белоруссии…
        Моя молодая свекровь очень переживала за Валеру, хотя мы держали в секрете наш отъезд до весны, она стала жаловаться на здоровье, ходила со мной по саду и рассказывала, где какие яблони:
        - Запомни, мало ли что!
        - Валентина Александровна, все будет хорошо!  - Я слушала ее невнимательно и, конечно, запомнила далеко не все.
        Мы основательно собирались  - осенняя и зимняя одежда, обувь, посуда, даже старенький холодильник, который презентовала нам тетушка, а также методические пособия, инструменты, от дрели до молотка. Все это было погружено в багажный вагон в нескольких больших ящиках.
        Мы сели в поезд и поехали через весь Советский Союз в Монгольскую Народную Республику.
        Развлечения в Монголии
        Из Китая Бернар и Ольга переехали в Монголию. Разместили их в центре Улан-Батора, в обычном пятиэтажном панельном доме, который построили советские рабочие для дружественной республики и в котором жили советские специалисты. Это была двухкомнатная квартира со всеми удобствами, с холодильником, телевизором, телефоном.
        Бернар начал налаживать контакты, но здесь он столкнулся с неторопливостью и необязательностью партийных работников. Монголы предпочитали много обещать, рассуждать, но ничего не делать. Первое монгольское слово, которое он выучил, было «маргаш»  - завтра, второе  - «бакша»  - начальник. Раз бакши ничего не хотели делать  - делал он, подписывал бумаги, оформлял собственность, угощал и одаривал нужных людей. Из Москвы и Улан-Удэ приехали еще помощники.
        Уже в июне Бернар закончил дела в Монголии и опять уехал в Пекин. Ольгу он не взял с собой  - неизвестно, как там повернутся дела, он не забыл «успехи» Марселя.
        Но его дела шли хорошо, удалось подписать несколько договоров о намерениях. Бернар отчитался и вплотную занялся своим здоровьем, которое становилось все хуже.
        В одной из пекинских клиник ему посоветовали поехать куда-то в провинцию, в монастырь, где успешно справлялись с такими проблемами, там была чудодейственная глина и опытные врачи, последователи Хи Лай Ли.
        Бернар уехал, а потом позвонил оттуда жене и сказал, что лечение займет не менее трех месяцев.
        Ольгу устроили работать методистом в Дом советской науки и культуры, где у нее был почти свободный график работы. Зарплату она получала  - и неплохую, в ее обязанности входило консультировать монгольских учителей по истории искусства. За все время только один раз приходила молоденькая учительница за набором пластинок, а Ольги как раз не было на месте. Их выдала Алевтина Георгиевна, заведующая библиотекой. Это была незамужняя дама, лет за пятьдесят, которая провела на этой должности в Улан-Баторе почти десять лет и всегда была секретным сотрудником. Она подружилась с Ольгой, опекала ее, тем более ее муж часто был в отъезде. Они вместе готовили литературные вечера, ходили в кино, выезжали с группами советских специалистов на природу. Это не были выезды с охотой и с ружьями, которые она так не любила, а обычные пикники. Природа действительно была нетронутой  - множество почти ручных бурундуков, чистейший прозрачный воздух, Ольге удалось даже написать несколько этюдов.
        Ей очень нравилось в Улан-Баторе  - простые люди… Многие монголы, которых она встречала, говорили по-русски. Докладывать ей было практически нечего  - за границу отправляли только «проверенных» людей. Единственное, что ее огорчало,  - это то, что с тех пор, как в ее новом паспорте появилась отметка о замужестве, Бернар ни разу к ней не прикоснулся. Сначала он тяжело болел, потом эти спонтанные приступы боли, теперь, в Монголии, он с головой ушел в работу, появляясь дома лишь для того, чтобы принять душ, переодеться и поесть что-нибудь «полезное». Иногда он исчезал на несколько дней, и она не смела спросить его, когда вернется. Он отделывался только дежурными поцелуями и дружескими объятиями. Чего только Ольга ни делала, чтобы он, как прежде, любил ее, но все было напрасно. Вот он, любимый, рядом, но не хочет ее… А когда Бернар уехал в Пекин, Ольга затосковала, хотя он и звонил почти каждый день. Только Алевтина Георгиевна всегда находила ей какое-нибудь занятие, чтобы та не скучала. А тут подоспел праздник Наадам, к которому тоже надо было готовить агитационные стенды.
        На улицах появилось много всадников на коренастых некрупных лошадках, у подножия горы Богдо-Ула, рядом с аэропортом, вырос огромный лагерь, состоящий из юрт, палаток и стоянок автомобилей.
        «Наадам» дословно с монгольского  - «три игрища мужей». Издавна в это время скот перегонялся на обильные летние пастбища, и скотоводы могли позволить себе передышку. Часто на таких состязаниях отбирались меткие стрелки и для военных дружин.
        Алевтина Георгиевна вытащила Ольгу погулять, полюбоваться на наряды монголов, попить свежего кумыса; там продавалось множество национальных кушаний, войлочных ковриков, шапок… В этой праздничной суете Ольга потеряла свою подругу, подвыпившие монголы стали хватать ее за руки, приглашая купить дубленки ужасного качества… У нее начала кружиться голова от жары, шума, пыли. Вдруг сильные руки обняли ее, она ощутила крепкий свежий поцелуй в свои горячие и сухие губы.
        Это был Оливье, собственной персоной. Ольга испугалась, но вокруг был народ, а рядом с Оливье была рыженькая женщина в очках, которую он тут же представил:
        - Ивонн, с’est mon ex-femme, Olga, а это Ивонн, моя жена!
        Он излучал какую-то неистовую радость, а его жена, маленькая, с короткой стрижкой, холодно улыбнулась Ольге. Оливье тут же потащил их к входу на стадион, где, размахивая пригласительными, провел их на места для почетных гостей, а сам пошел купить что-нибудь вкусненького.
        Ольга рада была наконец-то где-то присесть, вытянуть натруженные ноги. Ивонн, с интересом поглядывая на нее, спросила:
        - Я слышала, что вы развелись, потому что так приказало КГБ?
        Ольга растерялась, она очень хорошо понимала по-французски, но говорила довольно медленно.
        - Не только поэтому…
        - Я знаю, потому что Оливье тот еще садист! К счастью, в брачном контракте у нас записано, что сексом мы заниматься не будем.
        - Как это? А зачем же замуж выходить?  - удивилась Ольга.
        Ивонн рассмеялась:
        - Некоторые, правда, выходят замуж, чтобы рожать детишек, кормить мужа обедами, но для меня муж  - это не домашнее животное, мы с ним просто объединили капиталы. А во всем, кроме секса, он очень мил! Кстати, ты, наверное, знаешь, что твои девочки носят его фамилию? А мне дети ни к чему… У меня много проектов, здесь, например, я организую охотничий клуб, Оливье согласился мне помочь. Сейчас идет незаметная замена руководителей Монголии, надо только знать, с кем обсуждать дела. Оливье знает!
        Она так быстро говорила, что Ольга не могла вставить ни слова.
        Эта встреча такая неожиданная… Вернулся Оливье с сахарной ватой гигантских размеров и, изображая неловкость, уронил одну на белые шорты Ивонн. Пытаясь снять тающую вату, он только размазал розовую массу на загорелые колени жены. Она вскочила и, смеясь, нахлобучила остатки лакомства ему на голову.
        - На сегодня с меня хватит дикой природы! Я уезжаю, а ты добирайся, как хочешь!
        Оливье протянул ей ключи от машины, а сам сел поближе к Ольге. С этого мгновения она не замечала ни борцов на арене, ни лучников, она только прислушивалась к своему телу. Оно жило своей жизнью, обрывки мыслей путались в голове, сердце заколотилось. Ольга прижалась к Оливье. Несколько кусочков сладкой ваты прилипли к его щеке, она начала их слизывать. Неожиданно бережно он помог ей встать, медленно вывел из стадиона, посадил в подъехавший троллейбус и привез к дому, где она жила.
        Ольга была в полуобморочном состоянии, не помнила, как открыла дверь, впустила Оливье, опустилась перед ним на колени… Сквозь сумеречное сознание видела, как он включил радио, из которого доносилась монгольская тарабарщина и пронзительная музыка. Ее тело существовало отдельно от нее, ему было больно, но оно жаждало этой боли. Краем сознания Ольга улавливала, что кричит, что почти свисает вниз головой с дивана, что Оливье терзает ее, но тело… оно прижималось к мучителю, каждой клеточкой желая раствориться в этой боли и получить долгое острое наслаждение.
        На рассвете она открыла глаза, приподнявшись на локте, увидела себя голой, раскинувшей ноги поверх одеяла. Это было все, что она могла сделать. Теперь непослушное тело не желало шевелиться. Ольга откинулась на подушку и медленно провалилась в сон.
        Второе пробуждение было более неприятным, ей хотелось в туалет, а ноги подгибались, добираться пришлось на коленях, потом по стеночке она поднялась и наконец увидела себя в зеркале.
        Да! Картина маслом! По всей шее огромные кровоподтеки, ухо распухло и слегка кровоточило… К счастью, зеркало было небольшое. Вздыхая и причитая, Ольга забралась в ванну и включила душ. Она чуть не заснула опять под теплыми струями воды, но набравшись сил, вылезла, завернулась в махровую простыню и опять легла в постель. Только к вечеру ей удалось немного прийти в себя. Было около пяти, и она позвонила Алевтине Георгиевне.
        - Куда ты пропала? Я тебе звонила, но ты не отвечала!
        - Я была дома, но никакого звонка не слышала. И у меня новости.
        И Ольга рассказала, что Оливье с супругой в Улан-Баторе. Ее похвалили и предложили не терять их из виду.
        - Конечно, сделаю все, что смогу!  - заученно ответила Ольга, потом потащилась на кухню, соорудила несколько бутербродов с консервированным гусиным паштетом, заварила крепкого чаю и в первый раз в этот день поела…
        А ночью опять пришел Оливье, как-то легко отпер дверь и лег с ней. Конечно, она не спала, выспавшись за целый день, она видела, как он прижался к ней, стал вдыхать запах ее волос, распаляясь с каждой секундой. Но ее предательское тело молчало, теперь оно не хотело ничего. Ольга с ужасом ждала безумных ласк.
        Оливье был удивлен:
        - Ты вчера была бесстрашной богиней-охотницей! А сегодня  - испуганная Дафна! И я тебя обожаю!
        - А кто такая Дафна?
        - А! Ну, послушай сказочку, дорогая! Поболтаем чуть-чуть! Аполлон с помощью стрел убил чудовище Пифона, стоял, такой гордый победой, а тут к нему подлетел малыш Амур со своим крохотным игрушечным луком. И, конечно, рассмешил Аполлона, который предложил ребенку играть в свои игрушки в другом месте. А детишки, бывает, обижаются, вот он и пронзил золотой стрелой сердце Аполлона и зажег в нем страстную любовь, а свинцовую стрелу, убивающую любовь, пустил в сердце Дафны, нимфы, к тому же давшей обет целомудрия. Отомстил, шалунишка! Аполлон стал преследовать Дафну, уже почти догнал ее, но она взмолилась к своему отцу Пенею, попросив спрятать ее или изменить облик, чтобы ее не коснулся этот маньяк. И вот Дафна почувствовала, что ноги ее деревенеют, одежды превращаются в кору, руки вытягиваются в ветви: боги превратили Дафну в лавровое дерево… И у тебя ноги деревенеют, это меня так возбуждает!
        Ольга давно прекратила просить Оливье не делать ей больно, он ничего не хотел замечать, просто он только так мог выражать свою страсть. Иногда он засыпал ненадолго, и тогда он походил на ребенка, причем он всегда спал на спине, раскинув руки. В это время Ольга осмотрела его карманы, чтобы от ее мучений была хоть какая-то польза. Нашла паспорт с фотографией Оливье, но с надписями на арабском языке, как могла, скопировала.
        Эти ночные бдения продолжались недели две. За это время она только три раза приходила на работу. В первый раз она доложила о найденных документах, и ее похвалили, поощрив премией. Алевтина Георгиевна, увидев синие круги под глазами Ольги, сказала:
        - Ты аккуратней там, не дай бог Юрий приедет!
        А Юра, то есть Бернар, звонил Ольге, рассказывал свежие анекдоты, говорил, что начал лечение… Его голос  - это все, что у нее было. Но пусть только голос, она готова была стать для него вещью, полезной в хозяйстве… только она была не нужна.
        Когда он наконец приехал, совершенно поправившийся, Ольга кинулась ему на шею и расплакалась по своему обыкновению. Бернар был тронут таким проявлением чувств, хотя ее слезы обычно вызывали у него улыбку. Уж очень забавно она хлюпала носом. Тем не менее нежно обнял ее и расцеловал в обе щеки. И… этим ограничился.
        Командировка в Улан-Баторе заканчивалась, они стали потихоньку собираться, и тут Ольга почувствовала шевеление в животе. Она настолько легко переносила беременность, что долго не замечала ее наступления, и шевеление ребенка застало ее врасплох.
        Сначала она просто не могла в это поверить, но когда пришла к гинекологу и он подтвердил срок около двадцати недель, окончательно растерялась. Вернувшись от врача, Ольга застала Бернара дома, замявшись, она все же начала неприятный разговор.
        - Мне надо тебе сказать что-то очень важное…  - начала издалека Ольга.
        - Может, не надо?  - пошутил Бернар.
        - Надо. Это ужасно!
        - Что ты! Что ужасного в беременности?
        - Ты знал? Откуда?
        - Ты забываешь, какой у меня большой опыт,  - ответил Бернар.
        - Но ты хоть понимаешь, что это не твой ребенок?!
        - Как не мой? Нет, ты серьезно?
        - Ты перестанешь издеваться?
        - Милая! Я не вижу здесь никакой проблемы. Что случилось, то случилось. Я тебе не нянька!
        - Но я не хочу этого ребенка!
        - Этого ты уже изменить не в силах, на таких сроках это опасно для жизни.
        - Ты хоть знаешь, кто отец?
        - И зачем мне это знать? Чтобы раскланиваться с ним? Может, ты хочешь нас представить друг другу?
        - Оливье меня изнасиловал!
        - До чего же шустрый парень! Ну, какие-то права у него, наверное, есть. Хотя, конечно, это некрасиво с его стороны.
        - Но я не хочу!
        - Знаешь, нам часто приходится делать то, что мы не хотим. Как ни тяжело тебе сейчас, представь, что все уже позади. Не страдай, давай подождем этого ребенка, благодаря тебе он увидит свет, и ты его полюбишь. Не у всех детей есть достойные отцы, а этот ребенок будет весь в тебя.
        Бернар еще долго говорил с ней. Ольга немного воспряла духом, для нее Бернар был всем, она по-прежнему ловила каждый его взгляд, каждый жест.
        Сирийские этюды
        Из Монголии семейство Кузнецовых возвратилось в Москву, а 14 апреля 1987 года родилась Софи.
        Во время беременности Ольга чувствовала себя агрегатом по вынашиванию. Она перестала следить за собой, бывали дни, когда забывала даже причесаться, при этом выполняла все рекомендации врача: правильно питалась, правильно делала зарядку, спала, гуляла… но жизнь для нее замерла. Она ждала, когда наконец освободится от этой тяжести, которую ощущала не только в теле, но и в душе. Ей было невыносимо стыдно, Бернар окружил ее нежной заботой и даже  - о счастье!  - любил ее, такую некрасивую, толстую, неухоженную. Он больше никуда не уезжал, почти каждый день ночевал дома, пел ей песенки, готовил изысканные кушанья.
        Роды были очень трудными, с незапланированным кесаревым сечением, с какой-то патологией. Врачи сказали, что детей у нее больше не будет, что ее совсем не огорчило. Она надеялась, что теперь полностью посвятит себя любимому.
        Зато Бернар радовался рождению Софи, таскал ее на руках, добывал детское питание, менял ей памперсы  - тогда это был еще дефицит. Но не для Бернара. У малышки было все самое лучшее, а вот Ольга опять оказалась одна. Была дочь, к которой она была равнодушна, и был муж, который заботился о ней и о дочери, покупал подарки, приносил зарплату и рассказывал ей о свои делах, планах и даже… об интересных женщинах, которых он встречал. Что только ни предпринимала Ольга после родов  - и косметические салоны, и изнурительные занятия аэробикой, потрясающее белье, которое сама изобретала, но Бернар вновь стал относиться к ней как к «товарищу по партии»  - им же изобретенное выражение.
        У Софи была нянечка, пожилая женщина, которая всю жизнь преподавала арабский в школе КГБ, а теперь, на пенсии, подрабатывала в той же системе.
        Одновременно она учила арабскому Бернара и Ольгу, и, поскольку жила с ними, то практически не говорила по-русски, вынуждая их погружаться в язык. Бернару это было легко, он все время переспрашивал, притворялся слабослышащим, склеротиком, нарочно перевирая слова, заставлял Амалию Каримовну повторять их снова и снова. Он стал ездить в небольшие командировки, привозя оттуда арабские ругательства, чем вводил в краску «морально устойчивую» учительницу.
        У Ольги дела шли плохо. Ей было трудно, ей не хотелось «обезьянничать», коверкать язык, но кое-что она могла сказать по-арабски и даже немного понимала, если речь была медленной.
        Обстоятельства заставили их изучать и основы ислама. Удобное слово  - «обстоятельства», им можно назвать что угодно и кого угодно.
        Бернар с удовольствием погрузился в мир Востока, изучал основы ислама, правила совершения намаза, выучил несколько молитв. Особенно ему понравилось, что мусульманская жена удаляется на свою половину, когда к мужу приходят гости. Началась подготовка для работы в Сирии. Чтобы стать мусульманином, достаточно произнести при двух свидетелях мусульманах: «Я знаю, верю всем сердцем и подтверждаю на словах, что нет божества, кроме Единого Создателя  - Аллаха, и я знаю, верю всем сердцем и подтверждаю на словах, что Мухаммед  - последний посланник Аллаха».
        Бернар отрастил усы и бороду и стал совершенно неузнаваемым. А когда Софи исполнилось два года, семейство Кузнецовых отправилось в Латакию  - сирийский городок на побережье Средиземного моря.
        Сирия получила независимость от Франции в 1946 году, но экономические и политические связи остались, хотя и не слишком явные. А к 1989 году Сирия завязала тесные связи с Россией, особенно по части вооружения.
        Там давно уже работало много наших специалистов. Дружественное руководство Сирии предоставило дом для Юрия, Марии и их маленькой дочери и обеспечило их всем необходимым, в том числе и прислугой, которая между делом присматривала за русскими специалистами.
        Может создаться такое впечатление, что у такой маленькой страны нет никаких спецслужб. Напротив, сирийская контрразведка всегда была очень сильна. Недаром в роли первых учителей ее сотрудников были специалисты из СС. Одного из них, Алоиса Брюннера, французский суд три раза приговаривал к смертной казни. Этот эсэсовец, бывшее доверенное лицо Эйхмана, появился в Дамаске в 1954 году, бежав из ФРГ, где жил под чужим именем. В 1961 году французская контрразведка официально включила его в список нацистских преступников, пребывание которых в Сирии было установлено абсолютно точно. «Моссад» несколько раз посылала Брюннеру по почте заминированные пакеты. При взрыве одного из них он потерял глаз, при взрыве другого ему оторвало несколько пальцев на правой руке. Однако все эти годы сирийское правительство отказывалось признать факт проживания Брюннера у себя. По некоторым данным, вплоть до октября 1991 года тот жил в сирийской столице, и лишь потом его перевезли в городок Латакию  - подальше от любопытных глаз. Считается, что там он и умер в 1996 году.
        Вторым учителем спецслужб для Сирии стал Египет. Управление общей безопасности превратилось в подразделение Директората секретных служб Египта, а Управление общей разведки было переименовано в Специальное бюро, которое должно было осуществлять наиболее деликатные операции. Они занимались как сбором информации, так и проведением акций саботажа или терактов на территории Израиля.
        Естественно, что одновременно с египтянами в Сирии появились и советские военные советники. О влиятельности советских спецслужб в 60 -70-х годах говорит хотя бы тот факт, что, согласно западным источникам, рабочая партия Курдистана была создана КГБ в 1978 году именно на территории Сирии.
        Бернар, едва устроив Ольгу с Софи, окунулся с головой в работу. Ольге пришлось самой налаживать жизнь в чужой стране, почти не зная языка. По счастью, женщина, которая приходила ей помогать, неплохо говорила по-русски. Все ее братья получили образование в СССР, и у двоих были русские жены.
        Первые полгода Ольга провела в доме, просторном, удобном, с огромным апельсиновым садом, но почти в одиночестве. Бернар появлялся раз в неделю, а то и в две… Было печально осознавать, что он расценивал их отношения как дружеские и взаимовыгодные  - и только.
        Несколько раз Бернар возил Ольгу по достопримечательностям Сирии. Довольно долго там был оплот христианства, и сохранились удивительные замки и крепости тамплиеров.
        В первый раз, когда Бернар предложил Ольге прогуляться, она была так счастлива побыть подольше с любимым, что, хоть Бернар и убеждал Ольгу одеться поскромнее, она отказалась даже повязать платок, зная, как искрятся ее пышные волосы под ярким солнцем.
        - Верная мусульманская жена должна быть скромной и незаметной на улице. Надень платок! Ты оскорбляешь мои религиозные чувства!  - то ли в шутку, то ли всерьез сказал Бернар, настаивая на хиджабе[19 - Если женщина хочет, чтобы с ней считались, она не должна делать того, что может вызвать страсть чужого мужчины. А значит, обязана одеваться в особый наряд, сразу отличающей мусульманку  - ХИДЖАБ, закрывающий тело от посторонних взглядов. Женщина в хиджабе не может стать объектом мужской страсти, когда весь ее внешний вид говорит о скромности, целомудрии, достоинстве.].
        Ольга не стала надевать маечку и легинсы, как хотела сначала, а нарядилась в легчайшую нежно-голубую шифоновую блузку с коротенькими рукавами и плиссированную белую юбочку, что в сочетании с открытыми босоножками и накрашенными ногтями на ногах тоже было весьма смело.
        У мечети Омейядов к ним подошла одна арабская пара и попросила сфотографироваться с Ольгой. Оказалось, что для арабов ее одежда и светлые волосы  - настоящая экзотика. Тогда и Ольга попросила Бернара сфотографировать ее с закутанной во все черное арабкой, у которой была вуаль на глазах и еще перчатки. Кому какая экзотика по вкусу!
        Ольга сказала «шукран» (спасибо), чему арабы страшно удивились.
        - Мадам говорит по-арабски?
        Ольга с трудом выговорила: «Швайя-швайя (чуть-чуть)».
        В другой раз они поехали осматривать Крак-де-Шевалье. Ольгу потряс знаменитый замок крестоносцев. Крак-де-Шевалье  - громадная крепость ордена госпитальеров, построенная вручную на высоте почти тысячи метров. Настолько громадная, что в XII веке Крак де Шевалье мог вмещать 50 -60 монахов-рыцарей и до 2000 простых солдат с запасами провианта на пять лет автономной жизни. Он занимал площадь около двух с половиной гектаров. Лоуренс Аравийский говорил про него: «Самый красивый замок мира, несомненно, самый живописный из всех, которые я когда-либо видел, просто настоящее чудо!»
        Бернар купил фонарики, и за отдельную плату они долго ходили с гидом по таинственным подземным залам, которым, казалось, не было конца.
        Когда они возвращались из Цитадели[20 - Цитадель  - в Алеппо образец средневекового фортификационного искусства.], произошел один неприятный инцидент. За ними пошли какие-то мальчишки лет пятнадцати-шестнадцати. Бернар и Ольга делились впечатлениями, не обращая внимания на подростков, пока один из них не стал идти рядом с Ольгой. Она жестами объяснила пареньку, что его ждет, если он не отцепится. Как ни странно, он умудрился протянуть руки и схватить ее за грудь, но тут же покатился, сбитый с ног Бернаром. Ольга растерялась, ей и в голову не приходило, что такое возможно. Из состояния шока ее вывел прекрасно подобранный набор всех подходящих слов на арабском языке и щенячий визг пацана. Ольга была страшно возмущена, она бы и сама с удовольствием врезала бы этому идиоту, но ей пришлось оттаскивать Бернара от малолетки, которого тот осыпал оплеухами. Тем более что прохожие тоже орали на хулигана недобрыми голосами.
        - Видишь, из-за тебя ребенок пострадал! Как приедем, переоденешься и больше не смей издеваться над чувствами арабов!  - посмеиваясь, сказал Бернар, усаживая Ольгу в машину.
        Они ездили на потрепанном, но исправном «мерседесе», который им выдали, так как с общественным транспортом здесь было очень плохо. По дороге, еще не остыв после приключения, увидели кафе и решили зайти, чтобы развеяться.
        Хозяин радостно пригласил их внутрь. Там было очень прилично  - курица, салат, хумус, баба гануш, пучок мяты, чай. Все свои пожелания Ольга уже могла озвучить на арабском, что привело хозяина в полный восторг, и он тоже пожелал сфотографироваться с Ольгой.
        - Ты становишься популярной!  - сказал удивленный Бернар.  - Пора создавать фотоателье, где аборигены смогут сфотографироваться с тобой за денежки!
        Еще через две недели они поехали в Каср аль-Хейр аш-Шарки, дворец в пустыне (Замок Восточной Стены), когда-то он был летней резиденцией небезызвестного Гаруна аль-Рашида, но уже много веков стоял заброшенным. Там Бернар поездил на верблюде, но как арабы ни уговаривали Ольгу, она куталась в хиджаб, строила из себя скромняшку и на верблюда не села. После приключения у Цитадели Ольга одевалась и вела себя как настоящая мусульманка, и, что самое удивительное, в этих одеждах ей было не так жарко, как в майке и шортах.
        Со стороны улицы дом, где поселились Бернар и Ольга, ничем не отличался от соседних домов и выглядел глухой стеной с одной дверью. Зато двор представлял собой прекрасный апельсиновый сад с ухоженными дорожками, фонтаном, с розами, цветущими круглый год. Ольга смирилась с жизнью затворницы, лишь когда к Бернару приходили гости с женами, она могла общаться с новыми людьми.
        Спустя год к ним часто стал приходить господин, которого Бернар представил как Мансура. Это был высокий, худой мужчина лет сорока. У него были совершенно белые волосы и голубые глаза, которые выделялись на смуглом лице. Они разговаривали с Бернаром только по-арабски, говорили о делах, касающихся ислама, оружия, банковских операций.
        Софи подрастала, внешне она очень походила на Ольгу, только глаза и волосы у нее были черными, бегала по всему саду, лазила по деревьям, никого не слушалась, ни Ольгу, ни няню, только Бернара. Когда он бывал дома, воцарялись тишина и покой, Софи обнимала его за ногу и всюду ходила с ним как приклеенная. А когда он работал, она сидела на ковре по-турецки, тихонько читая книгу, которую он давал ей, беря наугад из груды ярких детских книг. Софи начала читать в три года на трех языках: арабском, русском и французском.
        Няней у Софи была татарка Айше, которая окончила факультет востоковедения в Казанском университете, поступила в аспирантуру в МГУ, но неожиданно вышла замуж за сирийского кинорежиссера, который как раз в это время окончил ВГИК, и уехала с ним в Латакию. Детей у нее пока не было, и муж разрешил ей работать, чтобы она не скучала, тем более он был хорошо знаком с семейством Кузнецовых. Айше добросовестно относилась к своим обязанностям. Софи всегда была аккуратно причесана, одежда ее всегда была в порядке, несмотря на то, что девочка то и дело ее рвала и пачкала, лазая на деревья и устраивая маленькие плотины в арыке. Одновременно Айше занималась и ее развитием: чтением, письмом, счетом, рисованием. Ольга была довольна, что большую часть времени Софи находится с Айше. А сама увлеклась арабской каллиграфией по учебникам, ей очень нравилось арабское письмо. Три раза в неделю к ней приходила Исар, профессиональная танцовщица. Бернар договорился с ней о частных уроках для жены. И, хотя для Ольги, которая не любила никаких спортивных занятий, это было очень утомительно, она очень старалась добиться
успеха, чтобы порадовать любимого.
        Многоженец
        А через год Ольга узнала, что Бернар живет с другой женщиной. Он сам ей рассказал…
        - Лиля осталась одна с малышом, ее муж, сирийский летчик, погиб, ребенок болеет, она добивается возвращения в Ереван, эти бумаги так долго оформляются… Она ведь приняла мусульманство, стала гражданкой Сирии, а теперь хочет вернуться на Родину. Я ей помогаю, наша контора решила ее использовать, поэтому она будет со мной, а не с сирийской родней.
        - Ты и со мной почти не живешь, зачем тебе вторая жена?  - Ольга заплакала.
        - Ну, сколько можно повторять? Ты чудный товарищ, прекрасный человек, ты милая, добрая, красивая. Мы даже иногда занимаемся любовью, но у меня нет перед тобой обязательств. Наш брак  - формальность, так уж сложилось, мы партнеры, мы неплохо сработались, но не путай чувства и работу. И потом, в Коране сказано: «Ислам не только не считает монашество добродетелью, но и осуждает его, как полное противоречие природе человека, заложенной в него Аллахом.Если вы боитесь, что не будете справедливы к сиротам, то женитесь на других женщинах, которые нравятся вам: на двух, трех и четырех. Если же вы боитесь, что не будете одинаково справедливы к ним, то довольствуйтесь одной».
        - Ты уже цитируешь Коран? Откуда такие глубокие познания?
        - У меня есть знакомый имам, он меня научил, я и сам раньше думал, что многоженство  - это мусульмане с жиру бесятся, кто богаче, у того и жен больше.
        - А что, разве не так?
        - Конечно, нет! Коран завещает иметь не более четырех жен, причем у каждой должно быть свое жилье, каждая должна быть обеспечена, и если муж покупает что-то одной, то должен одарить также и других.
        - А я думала, что жены живут все вместе в гареме.
        - Вообще-то гарем  - это просто женская половина дома, хотя в переносном значении  - жены и наложницы.
        - Ну, ты теперь специалист! Твой имам хорошо тебя просветил!
        - Не то слово! Многоженство у мусульман по большому счету для того, чтобы не было детей вне брака. Ты встречала у них брошенных детей?
        Ольга наконец поняла, что новая подруга Бернара беременна.
        Несмотря на то что Бернар пренебрегал ей как женщиной, постоянно изменял, она не могла его разлюбить, это было какое-то колдовство.
        Рядом с ним она чувствовала, как будто облако счастья и радости накрывает ее. Когда он, уходя, целовал ее в губы, она старалась подольше ничего не есть, чтобы сохранить это ощущение нежного прикосновения.
        Когда Ольга и Бернар получили паспорта со штампом о браке, она была уверена, что сможет стать необходимой для него, всегда быть рядом. Но теперь мечтала стать просто женщиной, которую любят и берегут, и не представляла себе жизни без него, согласна была на все, чтобы он был с ней. Как мусульманка, Ольга должна была сидеть дома с ребенком, общаясь лишь с другими женщинами на своей половине. Она заводила нужные знакомства среди жен сирийских военных, которые вместе с мужьями бывали у них в доме, как могла, помогала Бернару, узнавая подробности их семейной жизни, привычки мужей, внушая своим новым подругам трепет своими познаниями в политике и экономике.
        Иногда ей казалось, что она для Бернара как вещь  - удобная, привычная и незаметная. Он старался не обижать ее, но тщательно оберегал свою свободу. Она понимала, что если бы не случай в Шереметьево, он никогда бы на ней не женился. Да, она была всегда с ним, как и хотела, но на самом деле он был далеко. Естественно, она доложила «куда следует» о любовнице Бернара, но ей сделали выговор и предложили «не лезть не в свое дело»…
        Бернар и его коллеги занимались отслеживанием потоков оружия, которое перемещалось из России, Украины, Молдавии, Чечни в лагеря по подготовке террористов или ваххабитов, подготовкой контрактов по оказанию экономической или военной помощи и много чем другим, совершенно неизвестным простым гражданам. Бернар имел широкие связи среди высших офицеров сирийской армии, особенно был дружен с Гази Ганааном, если это можно назвать дружбой  - они находили полезным сотрудничество.
        Гази Ганаан был выдающимся человеком. В 18 лет он был своим в ближнем кругу соратников Хафеза эль-Асада. После военного переворота 1970 года, когда Асад стал президентом Сирии, Ганаан быстро сделал карьеру в секретной службе «Мухабарат» и в 1982 году уже в чине генерала возглавил разведку и контрразведку. В годы гражданской войны в Ливане разведслужба играла в развитии конфликта решающую роль. Именно агенты «Мухабарат» и лично генерал Ганаан организовали 7 февраля 1984 года восстание в Западном Бейруте, в результате чего международные миротворческие силы спешно покинули Ливан.
        Гази Ганаану приписывают организацию убийства муфтия ливанских суннитов[21 - Сунниты (араб. ахль ас-сунна  - люди сунны)  - последователи наиболее многочисленного направления в исламе.] Хасана Халида в 1989 году. Фактически генерал стал безраздельным хозяином Ливана, человеком, руками которого президент Сирии вершил судьбу страны.
        Мать Ганаана и многие другие его родственники жили в Латакии, Бернар и Ольга часто бывали у них в гостях. Женщины уходили на свою половину, а мужчины занимались своими делами. Через решетчатые окна можно было видеть мужскую половину, и среди гостей Ольга вновь увидела Мансура, того самого имама, который бывал в их доме. На этот раз он был в маленькой черной чалме. Все гости оказывали ему уважение. Имам Абъяд[22 - Белый имам.], так здесь его называли, недавно совершил хадж. Он рассказывал о своих приключениях во время хаджа, обещал поддержать одного из молодых мужчин в осуществлении угодного Аллаху дела.
        Через несколько дней имам Абъяд, или Мансур, она уже не понимала, как его называть, снова пришел в гости к Бернару. Ольга принесла мужчинам угощение и удалилась по обыкновению. Этот мусульманский обычай ей нравился, ей не нужно было строить из себя светскую даму, на своей женской половине она чувствовала себя хозяйкой. С другой стороны, если ей была интересна беседа мужчин, то она могла все видеть и слышать, будучи невидимой для них.
        Естественно, муж знал о таких возможностях, и дома обычно не проходило важных встреч.
        Мужчины разговаривали на арабском, время от времени переходя на французский.
        - Зачем же ты хадж совершил? Это страшно тяжело! Ради чего?  - спрашивал Бернар.  - Тебя и так один шейх назвал ал-Инсан ал-Камил[23 - Совершенный человек (араб.).]!
        - Восточные люди бывают такие экзальтированные! СубханаЛлах!
        - Ну, так зачем? Вот я тоже мусульманин, живу тихо и мирно, стараюсь жить по законам шариата. Ну и хватит с меня, а ты? Зачем тебе все это?
        - Это долго объяснять, придется начинать издалека… инша'Аллах!
        - Ты торопишься? Расскажи, я тебя не узнаю! Все время произносишь имя Аллаха, ты стал совершенно другим!
        - Когда я уехал из Москвы, кстати, очень вовремя, на меня там уже охота началась, я уехал на острова, в клинику, всякие болячки подлечить, лицо поправить.
        - Не особенно-то они справились.
        - Это мне просто надоело, представь, что твое лицо тебе не принадлежит. Какое-то время нельзя дышать носом, какое-то  - нельзя есть, не то что жевать, а вообще бульончик через зонд, извини за подробности. И ради чего? А эти хирурги как увлекутся  - то одно подправят, то другое. От одной операции до другой хорошо если только месяц проходит, а у них грандиозные планы… подожди, через месяц опять что-нибудь надрежут… Сойдет и так, потом, может быть, будет время…
        - Но по сравнению с той бандитской рожей, что я видел в последний раз, сейчас вполне приличное лицо. Только ведь мы не о внешности говорим! Извини, что я тебя перебил, но мне все же страшно интересно, как ты дошел до жизни такой?
        - Пока мне восстанавливали лицо, я выучил арабский и увлекся Кораном. Это очень перспективная религия! Я связался с некоторыми учеными-исламистами, они приезжали ко мне на острова, учили меня, а потом я улучил момент, когда лицо немного поджило и мои мучители не начали вновь свои эксперименты, и сбежал в Йемен. Там продолжил свое обучение у самого шейха Абдель Маджида аз-Зиндани, получил знания из рук в руки, совершил хадж. И ничего тяжелого в этом нет, я собираюсь призывать единоверцев к миру и должен соответствовать.
        - Да, ты ничего не делаешь наполовину! Но в исламе так много запретов, хотя некоторые меня порадовали, с удовольствием снял золотое обручальное кольцо.
        - А серебряное забыл надеть? Конечно, ты не из тех, кого можно окольцевать.
        - Я слишком долго был на привязи, да и сейчас…
        - Думаю, что для тебя есть интересная возможность. Один арабский миллионер приглашает к себе на яхту высокопоставленных чиновников из Дамаска в один из дней Курбан-Байрама. Я достану приглашение и документы для тебя.
        Нельзя сказать, что Ольга только и делала, что подсматривала за своим мужем, темы, которые он обсуждал с гостями, были невыносимо скучны. Но разговоры с имамом были интересны и даже забавны, причем Бернар не выказывал имаму Мансуру никакого уважения. В этот раз она уловила что-то интересное о морской прогулке и на всякий случай передала собранные сведения.
        Мансур стал у них частым гостем, иногда Бернар приводил Софи, и тогда имам рассказывал ей сказки «Тысячи и одной ночи», о ходже Насреддине. Ольга тоже присаживалась на подушку у занавески и с удовольствием слушала. Софи не сводила с Мансура счастливых глаз, садилась, скрестив ноги около имама и не шевелилась до тех пор, пока Бернар сам не отводил ее к Айше или Ольге.
        - Прекрасный ребенок, но это не твоя дочь!  - сказал Мансур.  - Сколько ей лет?
        - Софи уже пять! А с чего ты решил, что она не моя дочь?
        - Насколько я знаю, ни у тебя, ни у твоей супруги нет родственников в Индокитае. Удивительная девочка! Отдай ее в Корпус!
        - Ты с ума сошел!
        - Нет, теперь Корпус совсем другое заведение. Особенно для девочек. Это больше не казарма, просто элитные учебные заведения, и для перспективных детей существуют дополнительные занятия. Софи должна получить блестящее образование, у нее прекрасные способности, сильный дух. Обещаю, что сам буду присматривать за ней. Ведь у нее такая мать, которой дочь почему-то не нужна. А на гувернантках далеко не уедешь.
        - Здесь надо хорошенько подумать…
        - Я пришлю тебе всю информацию, одно из отделений находится в Швейцарии, да и сам съезди, осмотрись.
        - А ты когда в Москву приедешь?
        - Мне сейчас туда нельзя, у меня сложные отношения с властью.
        - Но после октябрьских событий все лица новые…
        - Не все. Я точно знаю. И сейчас у нас много работы по нейтрализации терроризма, организованного правительствами некоторых государств. Мало фанатиков, маньяков, так ведь сами организуют теракты, чтобы было с кем бороться. Ради сиюминутной политической выгоды…
        - Не горячись! Просто так хотелось бы собраться нашей компанией! По тебе скучают…
        - Надежда…  - вздохнул Марсель.  - Она мне снится, я обнимаю ее, согреваю, ей холодно в моих снах. Я виноват перед ней… А просыпаюсь с мокрыми глазами, понимая, что это только сон и что, конечно, ничего в реальной жизни не сбудется… Есть ли жизнь после любви? Вне любви? Не знаю, не могу найти ответа.
        - Эх, Пьеро! Вы оба ненормальные, носите эту случайную любовь, как занозу, мучаетесь! Забудь эти твои сны и твои слезы! И твою придуманную вину! Ты пережил это, а теперь забудь, потому что двадцать лет  - это слишком много…
        - Забыть? Я без этой сладкой боли жить не смогу, смысла не будет в этой жизни!
        Ольга не все поняла из разговора двух друзей, но передала, что имам Мансур, которого еще называют имам Абъяд, не имеет возможности приехать в Москву.
        Ольга занималась садом, цветами, танцами, чем угодно, но заниматься дочерью у нее не было сил. В ее понимании хорошая мать  - это строгая мать. Самое большее, на что ее хватало,  - это разбудить Софи утром, сделать несколько строгих замечаний, ну и на ночь поцеловать, пожелать спокойной ночи. И чем строже была Ольга, тем меньше Софи ее слушалась.
        Бернар же всячески баловал Софи, покупал ей красивые платьица, всякие сладости, катал ее на спине, и она слушалась каждого его слова. А уж Мансура девочка слушалась беспрекословно. Как-то он взял ее с собой в Йемен на неделю, показал ей красоты этой бедной арабской страны. А когда вернулись, все руки Софи были покрыты изысканными узорами. Ольга пришла в ужас, но оказалось, это хна, которая сошла через несколько дней к огорчению девочки. Почему-то имам принимал горячее участие в воспитании Софи.
        Однажды, когда Бернар отсутствовал больше двух недель, Ольга принялась разбирать бумаги в его кабинете и обнаружила сирийский паспорт Бернара, где была его фотография, но другое имя. Это ее насторожило, и на всякий случай она сообщила об этом. Уж больно боялась его потерять.
        Начальство в Москве объявило ей благодарность за бдительность, хотя она думала, что ей, наоборот, попадет, поскольку она опять лезет не в свое дело. Через месяц на одной прогулочной яхте, где проходила какая-то очередная встреча с нужными людьми, произошел пожар. Людей спасли, но все документы погибли. Бернар был сильно расстроен, но Ольга так и не смогла понять почему.
        В Тартусе, где обитала Лиля и где был так называемый пункт материально-технического обеспечения российского военно-морского флота, Бернар ездил каждую неделю на выходные. Потом у Лили родился мальчик, Бернар поселился там, а выходные достались Ольге.
        Будние дни Ольга проводила с Мейсун, с дочкой которой подружилась Софи. Она многому научила Ольгу, у нее, как и у Ольги, были еще две дочери, кроме Варды, десяти и восьми лет. Мейсун, отвечая на ее жалобы, что муж редко балует ее своим вниманием, говорила:
        - Мужчины как дети, их Аллах любит! И не жалуйся… Я, например, тебе завидую, у меня скоро опять будет ребенок, а ты свободна, можешь делать что хочешь.
        Мейсун научила Ольгу специальным упражнениям, которые укрепляли мышцы малого таза и помогали женщине доставлять максимальное удовольствие мужчине.
        Бернар не замедлил это оценить и вернулся к Ольге, но все равно его постоянные разъезды и переговоры не давали Ольге зажить нормальной семейной жизнью, о которой она мечтала.
        Не все у Бернара получалось удачно, некоторые договоренности не были достигнуты, но до 1992 года российско-сирийский товарооборот дошел до одного миллиарда долларов и включал нефть и хлопок, которые поставлялись в погашение задолженности. А уже с середины 1993 года Сирия в одностороннем порядке прекратила расчеты по кредитам, предоставленным бывшим СССР. Было много и других сложных дел, в которых он принимал участие[24 - В 1890-х годах барон Ротшильд приобрел 20000 акров (приблизительно 8,100 кв. км.) сирийской земли, находившейся во владении Османской империи. В 1942 г. сирийское правительство конфисковало эту землю. Барон передал права и купчие Еврейскому Национальному Фонду (ЕНФ) в 1957 г. В 1992 г. купчие были переданы в министерство главы правительства, где они хранятся и по сей день. Декабрь 1990 г.  - президент Буш приглашает Сирию присоединиться к его коалиции в борьбе с Ираком. Единственное предложение, на которое Сирия ответила положительно, содержало обещание, что Америка использует свое влияние удалить Израиль с Голан. К этому времени администрация Буша уже секретно переправила
5,5 миллиардов иракскому диктатору Саддаму Хусейну и была в постоянном контакте с ним. Прежде чем был сделан первый выстрел в войне в Персидском заливе, Хусейн согласился подвергнуть Израиль бомбардировкам скадами. В обмен на это ему было обещано, что в независимости от исхода войны, он останется у власти и что Израиль не ответит на атаки. …23 сентября 1993 г.  - в ходе переговоров с ООП новая администрация Клинтона отодвигает Сирию на задний план. Как только соглашение с Арафатом подписано, Белый дом начинает компанию за договор о Голанах. Проводится встреча между Бараком и вице-президентом Аль Гором с целью привести кампанию в движение. 12 ноября 1993 г.  - начинается международное соревнование  - кто раньше сможет заставить Израиль уйти с Голанских высот. В тот самый день, когда Рабин находился в Вашингтоне, тайно сопровождаемый Ариэлем Шароном, Перес встречается во Франции с министром иностранных дел Аленом Жюпе. Встреча в Вашингтоне не имеет успеха  - точкой преткновения становится требование Сирии о том, что частью мирного соглашения будет прекращение Израилем разработок ядерного оружия. И т. д.
и т.п…].
        Бернар и Ольга прожили в Сирии почти до 1994 года.
        Все это время в России бурлил просто адский котел всяческих политических и военных событий. Образовалось множество партий и движений, а август 1991 года и последовавший за ним ряд мер устранили влияние КПСС. Кровавые конфликты в Прибалтике, Нагорном Карабахе, Ферганской долине, Приднестровье, Крыму, в Чечне… продуктовые талоны, гуманитарная помощь…
        Зато Ольга ни в чем себе не отказывала, ей понравилось иметь деньги. В Сирии их тратить было некуда, и она посылала матери посылки, деньги, уговорила ее переехать к сестре в Ленинград, а квартиру в Москве сдавать. Она покупала золотые украшения и тоже отсылала матери, но уже с дипломатической почтой. Ольга видела по телевизору забастовки шахтеров, обнищание людей и старалась как-то обезопасить себя. Для большинства советских людей это были очень трудные времена, когда зарплату выдавали продукцией (посудой, тканями, металлоизделиями), а то и вовсе не выдавали месяцами.
        Простые люди страдали, выживали, как могли, но ловкачи, многие чиновники, облеченные властью, вплоть до бывших комсомольских работников, здорово обогатились, военная верхушка в том числе… Некоторые генералы ушли в отставку и покинули Родину, государственные чиновники стали владельцами банков.
        Бернар тоже имел счета в разных банках. Благодаря связям на берегу Финского залива появился коттедж, проще говоря, вилла, с автономным электроснабжением, со всеми удобствами, и большая квартира в центре Петербурга, в которой они и поселились, когда приехали из Сирии.
        Софи не поехала с родителями в Петербург, она отправилась вместе с Вардой в закрытый элитный пансион в Швейцарии.
        Искусство выживания
        Когда я вернулась из Монголии, в СССР началась перестройка. Мы с Валерой пытались выживать в разрушающейся стране, как и большинство населения. Как ни странно, сразу мне не удалось найти работу учителя, пришлось задобрить завроно небольшой взяткой, зато удалось устроиться в английскую спецшколу неподалеку от дома. Книги  - моя любовь, мы привезли из Улан-Батора два громадных ящика книг. Тогда купить хорошую книгу в Москве было нелегко. Конечно, кто переплачивал, договаривался с продавцами, те могли достать нужную литературу, но мне и в голову не приходило тратить мои небольшие средства на книги, все можно читать в библиотеке, но тоже, конечно, предварительно подружившись с библиотекарями. А в Монголии было много отличных книг: и классика, и фантастика, и всякие полезные справочники. Один из них, «Лекарственные растения», я и подарила той же заведующей роно.
        Пока мы с Валерой трудились в Монголии, его матушка скоропостижно умерла от рака печени. С момента постановки диагноза до смерти прошло всего четыре месяца… Валера летал на похороны, а я, ожидая его, вспоминала, как она, уже чувствуя себя плохо, рассказывала о яблонях в саду.
        Все это трудное время мы с Валерой продолжали работать учителями, получая гроши, но делая ту работу, которая у нас получалась лучше всего. Почему мы не пошли на рынок, не стали «челноками»? Не знаю, наверное, потому что не умели торговать. В советское время человек, который покупал дешево, а продавал дорого, назывался спекулянтом, и таких сажали в тюрьму. А теперь они стали называться бизнесменами, те, кто быстро перестроился. Поэтому, отработав в школе, Валера шел монтировать наружную рекламу и штукатурить стены у «новых русских». Учителям платили гроши, а тут два учителя в семье.
        Что там происходило с государством, не особенно нас касалось, мы привыкли к жизни в любых условиях: когда на прилавках исчезали продукты  - население сажало огороды, не было одежды  - ходили на курсы кройки и шитья, почти в каждой семье была швейная машинка, и даже в школах на уроках труда девочки учились шить.
        Какое-то время были товары по карточкам и бесплатная гуманитарная помощь в виде сухого молока, сухой картошки и… дешевого спирта «Рояль».
        Мне было уже за тридцать, и я решила, что если хочу ребенка, то пусть он будет сейчас. К сожалению, мы не молодеем…
        Через год после того как у Ольги родилась Софи, у меня тоже появилась дочка, и Ольга стала ее крестной, правда, ей скоро пришлось надолго уехать в Сирию с мужем.
        Валера оказался отличным мужем, он по-прежнему меня любил, и я не представляла себе жизни без него, мы были вместе, во всем помогая друг другу. Недаром же говорят  - брак надо строить! Когда я выходила замуж, у меня было к нему чувство дружбы и уважения, мне льстило, что он беззаветно меня любит, и я позволила ему любить себя. Но с годами мы стали парой  - «муж да прилепится к своей жене». Сын пошел в первый класс, в Свешниковское училище, куда его приняли после двух отборочных туров, а я сидела дома с малышкой Лизонькой. С деньгами было туго, но когда уж совсем становилось плохо, откуда ни возьмись возникали покупатели картин.
        Однажды пришел приятный молодой человек купить картину с лошадкой, заставил меня показать все, что у меня было, выбрал картину, попросил ее оформить и отдал половину оговоренной суммы. Почему-то его окружала какая-то сероватая дымка, такая тонкая, что казалась пушистой пленкой. Она то пропадала, то появлялась. Я никак не могла от нее избавиться, сколько ни моргала, ни терла глаза… Возникло почему-то и чувство жалости к нему, чувство потери… Потом он ушел, пообещав вернуться через две недели. Больше я его никогда не видела, и что-то говорило мне, что его нет среди живых…
        Валера, пройдя курсы классического массажа, устроился работать в баню по вечерам, после школы. То есть, чтобы можно было учить детей и не умереть с голоду, нужно было работать где-то еще. До сих пор не понимаю, почему мы не ушли из школы.
        Вокруг рассуждали о демократии, о гласности, о перестройке, многие поверили в эти красивые слова, боролись за «права человека», за «свободу слова», а мы просто жили свою жизнь, беспокоились о близких, помогали друзьям, учили детей.
        Марсель постепенно исчез из моего сознания, что-то такое нежное едва теплилось в душе, и только…
        В августе 1991 года я, окончательно замерзнув на нашей летней дачке, когда ночью было только градусов восемь тепла, решила уехать с детьми в Москву. Встав пораньше, мы за завтраком слушали по радио о каких-то танках, но я решила, что это просто радиоспектакль, и мы без приключений добрались до дома, где весь день по телевизору показывали «Лебединое озеро». Оказалось  - государственный переворот!
        Намного хуже было в октябре 1993 года, тогда стояла прекрасная, солнечная осень, и мы отправились на дачу сажать озимый чеснок. А когда приехали поздно вечером, позвонила подруга и спросила, поведу ли я сына в школу.
        - Почему нет?  - ответила я. Мы редко смотрели телевизор и тогда даже не догадывались о тревожной ситуации.
        Наутро Валера с сыном отправились в школу  - один учить, другой учиться. А я отвела дочку в детский сад. Надо сказать, что жили мы недалеко от Белого дома…
        В 11 часов мне позвонили из детского сада и попросили забрать ребенка. Я пошла и забрала Лизоньку… мы пошли вдоль сквера домой, мимо солдат с автоматами, которые стояли через каждые 50 метров. Я беспокоилась за своих мужчин, но они вернулись уже к обеду, усталые и вымазанные, им пришлось добираться до дома через железную дорогу и кладбище  - транспорт уже не работал.
        Потом мы сидели у телевизора и наблюдали за обстрелом Белого дома. Меня тогда удивило, что при каждом выстреле танка слышится два удара, но потом поняла, что сначала я слышу звук из телевизора, а второй с улицы. Через двор время от времени пробегали автоматчики… Валера не захотел прятаться дома, ведь на наших глазах творилась история:
        - Такие события! Я хочу увидеть их сам!  - И ушел к Белому дому, а я осталась дома с детьми. А когда позвонили в дверь, я испугалась, но все же открыла.
        Как откажешь в помощи, если о ней просят? Вошла женщина с дочерью лет пятнадцати, бледные, трясущиеся:
        - Там, во дворе, застрелили мужчину!
        - В нашем дворе?
        - Да!
        Я, осторожно отодвинув штору, выглянула в окно  - напротив, у подъезда, лежал человек. Я предложила им водочки, чтобы немного снять напряжение. Оказалось, они из любопытства приехали посмотреть на обстрел Белого дома, а тут, оказывается, еще и снайперы на крышах… Время от времени через наш двор пробегали солдаты с автоматами, потом я увидела двух военных у трупа, а поздно вечером там уже никого не было.
        Мамаша с дочкой просидели у меня около часа и затем, притихшие, ушли.
        Когда волнения уже были позади, мы ходили смотреть следы от пуль на телефонных будках, на стенах, а вскоре Белый дом был обнесен высоким чугунным забором.
        Зимой неожиданно позвонила Ольга, рассказала, что теперь она живет в Петербурге (Ленинград стал называться Санкт-Петербургом), что вряд ли в Москве будет скоро, спрашивала, чем может помочь…
        А чем она могла помочь? На жизнь хватало, я вновь начала работать над картинами. Я отказалась от помощи.
        Несколько раз на ипподроме я встречала Бернара, который приезжал из Петербурга повидаться со мной. Когда увидела его на трибунах, то просто не обратила на него внимания, только когда он окликнул меня, я с трудом узнала в смуглом бородаче Бернара. Он располнел, но это его не портило, двигался он по-прежнему стремительно и, как всегда, сыпал шуточками и комплиментами.
        - Мадам, стоило вас надолго оставить, как вы расцвели особой чувственной красотой,  - говорил он, целуя меня в щеки.
        - А ты так изменился, я тебя и не узнала! Богатым будешь!
        - Буду, буду, никуда не денусь! Уже богатый! Хочешь, денег дам?
        - Зачем? Ведь деньги нужны на что-то, а мне ничего не надо.
        - Ладно, не обижайся, просто сейчас так говорят «новые русские».
        - Да знаю я! Лучше расскажи, как Софи, как Ольга?
        - Да все нормально, только крутиться приходится так, как не надо было даже в юности. Сейчас в России как в гангстерском Чикаго, страшно интересно, теперь часто вместо всяческих тонких политических интриг легко и просто отстреливают соперников и конкурентов. Это очень увлекательно! Адреналин просто кипит! Все обогащаются, нет никаких запретов! Один Дудаев столько денег дал, ты даже не представляешь!
        - Как это денег дал, кому?
        - Ты нажми кнопочку и записывай, а я продиктую по буквам! Ты уже отвыкла не задавать вопросов  - демократия, твою м***! Я тебе рассказываю, просто потому что это интересно, ты же знаешь. Сначала Дудаев отдал кучу денег, и все оружие на советских базах в Чечне осталось, даже танки, потом постоянно его доили для продвижения любого вопроса в Москве, а как коснулось независимости Чечни, так денежки брали, но ничего не решали. Вот сейчас мотаюсь в Чечню и обратно  - Дудаев требует встречи с ЕБН[25 - ЕБН  - аббревиатура Ельцин Борис Николаевич, первый президент России.]! Его все время динамят, он переводит деньги, и они растворяются в карманах. А я крайний! И Ольга обставляет квартирку в Петербурге, домик достраивается на Финском заливе, и к Софи надо вырываться.
        - Да, жизнь у тебя не скучная!
        - Не то слово! С деньгами проблем нет, но времени катастрофически не хватает. Сюда вот выбрался, чтобы увидеть другую, спокойную жизнь, лошадей  - здесь как в сказке, будто время замерло. И ты нисколько не изменилась, все так же рада меня видеть…
        - А как Марсель?  - спросила я, не надеясь на ответ.
        - Маркиз де Иван Иванович?
        - Почему маркиз де Иван Иванович?
        - Ну, ты знаешь, Александр Дюма, когда был в России, описывал быт русского дворянства: «Маркиз де Иван Иванович сидел под развесистой клюквой и пил водку прямо из самовара…»
        - Эту байку я знаю, а почему ты его так называешь?
        - Когда он здесь работал…
        - Так он здесь работал?!
        - Не перебивай старших! Так вот, он взял себе самые русские фамилию и имя  - Иванов Иван Иванович, только с его высокомерной рожей это никак не вязалось, и к нему прилипло это прозвище.
        - И он сейчас здесь?  - это я спросила почти шепотом.
        - Что ты! Я бы тебе и не сказал бы ничего. Он красиво ушел в 1989 году. Зарегистрировал частную охранно-детективную структуру «Спейс», куда вошли опытные сотрудники, предварительно уволившиеся из КГБ, но при этом сохранив старые связи. И исчез, по своему обыкновению.
        - Дел-то! Охранное предприятие! Их сейчас развелось столько…
        - Ну, не скажи это особая организация, главный принцип работы  - «проблемный». Если есть проблема и ее нужно решить, решает «Спейс»  - обеспечивает «крышу» коммерческим структурам, прессует криминальных и коммерческих конкурентов, вплоть до заказных убийств. А чтобы никто не мешал «Спейсу», нейтрализовали его оперативно-уголовное преследование со стороны спецслужб и правоохранительных органов.
        - И зачем ты мне это рассказал?
        - Для истории, конечно! Понимаешь, чтобы здесь развернуть такую структуру, которая давно существует во многих странах, нужно, чтобы прошло время дикого капитализма. Твой дружок поторопился… А я тут верчусь, как уж на сковородке! Не так посмотришь, не так скажешь  - и хлоп! Я-то, конечно, все время перевожу стрелки, но, честно говоря, давно так не напрягался. Да, не скучно… Пойдем, лучше погладим лошадок.
        И мы отправились на конюшню, зашли в денник, где Бернар обнял за шею гнедого невзрачного конька, зарылся лицом в спутанную гриву и долго стоял, шумно вдыхая терпкий запах конского пота. А я кормила Буслая сухариками и гладила его бархатный нос…
        Ольга в Петербурге
        Вернувшись из Сирии, Бернар с Ольгой поселились в центре Петербурга, в прекрасной четырехкомнатной квартире, которая была куплена и отремонтирована еще в то время, пока они были в Сирии. Ольга с удивлением обнаружила, что может одна выходить на улицу, свободно разговаривать с мужчинами, что не надо прятать лицо… У нее оказалось много личных денег, которые просто пачками лежали в сейфе. Она не спрашивала, откуда они, просто заказывала мебель и драпировки в Финляндии, с удовольствием занимаясь украшением гнездышка. По устройству квартиры было столько интересной работы: надо было подобрать гобелены на стены, ковры на пол да и красивую посуду тоже надо было поискать. Ольга стала завсегдатаем антикварных магазинов, где могла позволить себе купить любую понравившуюся вещь.
        Бернара она почти не видела, если он приходил под утро, то ночевал в своем кабинете на диване, она не беспокоила его, понимая, как он устает. Иногда заставала его днем, но он всегда куда-то торопился: обнимет на ходу, поцелует в щечку, и опять его нет. Бывало, что он пропадал на несколько дней, но она так увлекалась приобретением красивых вещей, что не очень беспокоилась. Тем более у Бернара был пейджер, и она всегда могла с ним связаться.
        Как они смеялись, когда Ольга, позвонив оператору, оставила сообщение для абонента:
        - Милый! Ты забыл пейджер дома!
        У нее тоже был пейджер. Даже три, которые она последовательно теряла. Потом она решила, что прекрасно обойдется без них.
        Почти полгода она жила этой роскошной жизнью, ездила на замечательном «опеле»  - подарке Бернара. Жизнь с большими деньгами, которые свалились на нее взамен любимого…
        Ее мама теперь тоже жила в Петербурге, у сестры, квартиру в Москве она продала и вложила эти деньги в МММ[26 - Частная компания, организованная Сергеем Мавроди. С 1994 традиционно рассматривается как классическая и крупнейшая в истории России финансовая пирамида. По разным оценкам, в её деятельности участвовало 10 -15 млн вкладчиков. По мнению Сергея Мавроди, компания МММ была целенаправленно разрушена соответствующими государственными органами.]. Теперь, когда эта пирамида рухнула, у нее не осталось ни квартиры, ни денег. Но какое-то время она все же получала дивиденды, поэтому после ареста Мавроди возмущалась, что ему не дали расплатиться с вкладчиками. Таких обманутых по России были миллионы. Не привыкшие к деньгам, многие бывшие «совки» не знали, что с ними делать, когда они появлялись.
        Ольга послала мне полторы тысячи долларов в подарок, а я на эти деньги отдала дочь в школу актерского мастерства Крачковской. Каждый хочет для своего ребенка самого лучшего…
        Но Ольга-то знала, что ей делать с деньгами, качество жизни сильно выросло, но хлопот стало больше. Когда из Финляндии доставили мебель для кухни, которую она заказала по каталогу, то грузчики уронили один из ящиков, и зеркальную полку пришлось заказывать местным умельцам. Она нарисовала эскизы для оконных драпировок, но сколько ни искала подобные да еще трехметровой длины, не смогла найти. В результате заказала сшить их в ателье. Были и приятные случайности: когда привезли поцарапанный холодильник, и она возмутилась, ей доставили другой, а первый почему-то не забрали. Так у нее оказалось два, и она отдала один матери, хотя с ней у Ольги были натянутые отношения. Раиса Захаровна терпеть не могла Бернара, видеть его не хотела. Она считала, что из-за него Ольга развелась с таким замечательным мужем, как Оливье.
        Эти хлопоты отнимали у Ольги все время, она даже перестала готовить и обедала в ресторане недалеко от дома. Там она показала свое удостоверение, и ей отвели постоянный столик, скрытый от посторонних глаз тяжелыми портьерами. Иногда она заказывала ужин на дом.
        Как-то, уже осенью, в ресторане к ней подошел крупный лысоватый мужчина, в котором она с трудом узнала Сергея. Ольга сидела у окна и разглядывала капли дождя, которые прокладывали себе дорожки по стеклу, и не сразу его заметила. Он сел рядом с ней и обнял за плечи. Резко обернувшись, она хотела оттолкнуть его, но вдруг узнала. Сергей припал к ее губам… Как давно ее так не целовали!
        - Все хорошеем? Ты такая сочная, свежая, красивая  - я готов тебя съесть!
        - И с каких это пор ты стал людоедом?
        - Как увидел тебя, так сразу и стал!  - пошутил в своей манере Сергей.  - Сколько мы не виделись? Лет пять?
        - Ты так изменился! Такой большой стал!
        - Ты тоже изменилась, стала еще шикарнее! Прелесть моя! Все эти годы я старался уберечь тебя от наших дел. Твое имя нигде не фигурирует! Именно я остаюсь твоим куратором и, уж будь уверена, позабочусь о твоей безопасности.
        - А я-то тут при чем? Разве мне что-нибудь грозит?
        - Еще как! Сейчас очень сложные времена, даже хотели обнародовать списки всех секретных сотрудников. Столько контор развелось под нашим прикрытием! Проворачивают свои делишки, не имеющие ничего общего с государственными интересами! Ты ведь смотришь телевизор? Даже по телевизору сообщили, что господин Бакатин подарил ЦРУ чертежи всех подслушивающих и прочих устройств нового американского посольства, сука! Дружит он с ЦРУ, против холодной войны  - как же! Продал за хорошие деньги! Да что говорить! Полный разброд, каждый тянет в свою сторону! А сколько классных офицеров уволили! Теперь они работают в других конторах, часто криминальных… Да ладно, я не об этом… Я своих секретных сотрудников берегу как зеницу ока и не позволю их раскрыть. Некоторые из них очень помогают мне, один BMW подарил, другой помог с квартирой, в общем, все в шоколаде. А ты, золотко, мне дашь!
        - Какой ты грубый, Сережа!
        - Куда мне до француза! Только ведь я тебя люблю, в отличие от него! Только скажи, и мы с тобой уедем в Америку, у тебя будет все, что пожелаешь, моя сахарная!
        - Никуда ты не уедешь! У тебя жена, дети! И ты советский чекист, пусть и Союза нет, все равно, ты-то Родину не предашь!
        - Вот и за это я тебя люблю, за твою искренность и простоту! А насчет жены… ну, как тебе сказать? Тогда, в 1984-м, я только женился, ее папа был генералом КГБ, он помог мне сделать карьеру, а в 1991 году застрелился. А Наташка, ну, она вся с детьми, со своей йогой, худая, как щепка, то ли дело ты! Поехали ко мне!  - Сергей сжал колено Ольги.
        - Может, все же пообедаем? Я есть хочу! Будешь что-нибудь заказывать?
        - Нам, честным труженикам, такие обеды не по карману! Если только ты меня угостишь!
        - Конечно, выбери себе, что хочешь.
        Сергей открыл меню, подозвал официанта и заказал самые дорогие блюда.
        - Пожалуй, надо будет почаще сюда заглядывать, ты здесь каждый день обедаешь?  - спросил он.
        - Почти…
        - Пусть богатеи платят! Твой Юрий сейчас как уж на сковородке, работает сразу на три ведомства, хорошие деньги зарабатывает. У них всегда какие-то несогласованности, ему, конечно, трудно выполнять противоречивые задания, но он справляется. Я бы не смог. Теперь работает в основном с Чечней. Зато чемоданами деньги возит, хотя эти поездки совсем не безопасны. За ним я тоже присматриваю, жаль, что он работает не на наше отделение.
        - Сереженька, какой ты молодец! Ты так нам помогаешь!
        - Милая, для тебя  - все! И Юрия надо беречь, классный специалист да и с финансовыми потоками умеет обращаться, делится с кем надо, только у него нет нормальной должности. Я даже не знаю, есть у него звание или нет. В криминальных кругах у него кличка Муха. Но я присматриваю за ним, если что  - выручу. Тогда в Сирии ты так вовремя мне сообщила о его новых документах! Еще бы чуть-чуть  - и он бы смылся, прихватив с собой нескольких наших специалистов! Мы их накрыли тогда на яхте,  - глаза Сергея заблестели от удовольствия.  - А твой-то! Яхта горит, все попрыгали в воду, а Юра ломанулся в рубку, «Кошка!»  - кричит, кого думал обмануть? Тут наш оперативник Рустам, он разрядник по классической борьбе, просто схватил его в объятья да и прыгнул за борт, Юра даже пикнуть не успел.
        - А может, там правда кошка была?
        - Может, была, может, и нет, но документы там точно были, и им лучше было сгореть! Ладно, поехали ко мне, у нас тут квартирка оборудована.
        Ольга видела нетерпение Сергея, его страсть к ней. Сама она ничего не чувствовала к нему, кроме страха, что он как-то может повредить ей или Бернару. А поскольку связь с «куратором» может принести даже какую-то выгоду, то Ольга начала регулярно встречаться с Сергеем, пометив в своем календаре по средам и пятницам занятия в «тренажерном зале». Иногда Сергей задавал вопросы о гостях Бернара, как-то пришел сам на квартиру, установил жучки, понимая, что Ольге вряд ли удастся быть в курсе дел мужа.
        В 1996 году поездки в Чечню вдруг прекратились, Бернар начал работать дома, с компьютером. Ольга вновь стала «любимой женой».
        Возобновились вечеринки, приходило человек двадцать гостей, теперь Ольга и не пыталась готовить, все заказывала в своем любимом ресторане. Жизнь стала легкой и приятной. На каникулы приезжала Софи, Бернар всюду возил ее, учил петь, играть на гитаре, девочка не расставалась с ним ни на минуту, даже засыпала, держа его за руку. Именно о такой жизни Ольга и мечтала: любимый муж, теплая атмосфера дома, изредка появляющийся ребенок. Правда, Бернар слишком много времени уделял Софи…
        А через год им пришлось уехать из этой с такой любовью обставленной квартиры…
        Тогда, возвращаясь из парикмахерской, Ольга увидела у подъезда машину Бернара с разбитыми стеклами и распахнутой дверью, милиционера, стоящего около нее, скорую помощь и кучки людей, оживленно обсуждающих происшествие. Медленно, на ватных ногах она вошла в подъезд, подошла к лифту, перед которым растеклась небольшая красная лужица. Нажав на кнопку седьмого этажа, она рассматривала измазанную кровью дверь лифта и три аккуратные дырочки. Стоял какой-то едкий запах, у нее защипало в глазах.
        Дверь квартиры не была заперта и легко открылась, когда она взялась за ручку. Ольга услышала какой-то звон на кухне, на ватных ногах подошла и увидела… дежавю.
        Бернар, полуобнаженный, сидел на стуле, привалившись к стене. Его голова была забинтована, он смеялся, держа в руках стакан. А напротив него стоял Сергей, тоже со стаканом и бутылкой водки. Он увидел Ольгу, подвинул ей стул и сказал:
        - Все хорошо, все позади, ну, задели немножко. Если бы ты попозже пришла, то вообще бы ничего не узнала.
        Он налил и ей полстакана водки. Только сейчас Ольга заметила, как трясутся ее руки. Она села на заботливо подставленный Сергеем стул и выпила залпом водку, как воду, совершенно не почувствовав вкуса… В голове сразу зашумело, комната вдруг стала маленькой, как будто находилась очень далеко…
        Сергей продолжил разговор с Бернаром:
        - Так что переезжайте! Дом готов, оборудование установлено, а здесь нельзя больше оставаться. Здесь ты как бельмо на глазу, уже два раза я снимал гранаты, прикрученные к дверям, но могу и не успеть.
        - Что ты при Ольге болтаешь?  - рассердился Бернар.  - Смотри, как побелела! Оль, да не беспокойся ты так, Сереженька шутит, у них в конторе такие шутки!
        - Мы что, должны отсюда уехать?  - Ольга почувствовала, как шевелятся ее одеревеневшие губы, глаза налились слезами. Она знала, как смешно выглядит заплаканной, но слезы принесли облегчение.
        - Во-во, поплачь, меньше посс*шь,  - не удержался от очередной шутки Сергей,  - домишко хороший, на Финском заливе, будете там в безопасности. Юра денежки с умом вкладывал!
        Собственный дом
        Работа вдали от Родины принесла богатые плоды. Бернар владел информацией, охотно делился ей с нужными людьми, но, конечно, приходилось проявлять особую гибкость, чтобы выжить в этом калейдоскопе из меняющегося руководства. И не только выжить… Через его руки проходили такие денежные потоки, что не грех было этим воспользоваться. Убраться из России не удалось, и Бернар продолжал честно трудиться на благо Родины, которую теперь представляли властные структуры.
        «Домик» на берегу Финского залива… Там было все, о чем можно только мечтать: богатая обстановка, ковры, автономный обогрев и мини-электростанция, кроме этого, на участке, обнесенном двухметровым забором, находился просторный гараж и домик для прислуги.
        Вокруг строились генеральские коттеджи, некоторые  - по индивидуальным проектам. Они напоминали своими очертаниями средневековые замки или усадьбы прошлого века. Дом Бернара снаружи выглядел очень скромно, за глухим забором была видна только верхняя часть.
        В основном Бернар работал дома, лишь иногда уезжая на несколько дней, все больше в Грозный. Был апрель 1996 года.
        Как-то вернулся очень веселый, подхватил Ольгу, закрутил по комнате:
        - Оливье в гостях у чеченцев!
        - Боже мой, он-то что там делает?
        - Борется за независимость непризнанной республики!
        - Что, с оружием в руках?
        - Ну что ты, дорогуша! Его оружие  - деньги, он очень неплохо им владеет! Только не в этот раз! Оливье совсем не знает обычаев горцев. Он связан дружбой да и родством с одними кланами, а его захватили другие  - увы, все хотят денег!
        - Как захватили?
        - Тебя это огорчает?
        - Просто непонятно, как это.
        - Легко! Просто я шепнул кому надо, что «денежный мешок» будет проездом в… Но горцы недооценили воинственного Оливье, думали  - банкир, без хлопот отдаст им денежки и они его освободят. Как же! Он человек семь положил, пока они его скрутили. Они обиделись, представляешь? Денег не хотят, в яме держат!
        - Кошмар какой!
        - Тебе что, его жалко?
        - Но ему же плохо! Его могут убить! Ты ведь можешь ему помочь?
        - С какой стати? Пусть сам выкручивается, он сумеет! Я слышал, что он уже принял ислам!
        - И он туда же!
        - Прекрасная религия! Особенно в том, что касается женщин! Он и Анну отдал за мусульманина.
        Ольга опешила:
        - И я только сейчас узнаю об этом?!
        - А что, тебе мама не рассказывала? Ты сама говорила, что Оливье время от времени ей звонит.
        - Последний раз он ей звонил в 1992 году, говорил, что Анна окончила школу, едет с приятелем путешествовать по Алжиру и Тунису. А с тех пор вестей не было, к сожалению.
        - Ну, у меня новости посвежее, она уже вышла замуж. Как я понимаю, по любви. У нее два мальчика, и ты уже бабушка!
        - Какой ужас! Мне нет еще и сорока, и я бабушка? Анна же еще такая маленькая, когда она успела?
        - Это ты меня спрашиваешь? Как успела? У них, у мусульман, это быстро!
        - Подожди, ей сейчас девятнадцать лет, так? Двое детей… Значит, она родила в семнадцать, если не раньше… Какой кошмар! А как же замуж, она ведь вышла замуж? А по закону нельзя?
        - У денег свои законы, и в мусульманских странах можно жениться вообще на девочках тринадцати-пятнадцати лет.
        - Нет, то, что ты говоришь, не укладывается в голове! Нет, она не могла выйти замуж так рано, ведь у нее французское гражданство!
        - С чего это ты взяла?
        - Нет, это кошмар! Оливье  - чудовище! Как он мог отдать Аннушку замуж за мусульманина?
        - Ты меня удивляешь, почему бы ему этого не сделать? Девочка влюбилась, мальчик из обеспеченной, уважаемой чеченской семьи с большими связями…
        - Из чеченской?  - Ольга еле сдерживала слезы.  - Несчастная я, несчастная!
        - Боже, с тобой-то что? Дочь счастлива, у нее муж, дети!
        - Не знаю, только это все неправильно!
        - А кто написал правила? Ты знаешь правила? Кто сказал раз и навсегда: это правильно, а это нет? Ты жива и здорова, ты со мной, что еще надо?  - Бернар расцеловал ее мокрые глаза.  - Давай закроем эту тему! Поговорим о Сонечке! У нее день рождения через неделю  - слетаем к ней? Ей будет уже девять лет, она такая красавица и умница! Не заметишь, как и она станет невестой!
        - Нет, ты не сменил тему! И ты знаешь, я не люблю детские праздники!
        - Жаль, ты много теряешь. Кстати, мне тут обещали из Гудермеса щеночка кавказца привезти, давно жду, Сонечка очень просила.
        - Собаку, в дом?! А о моих цветах ты подумал? Ну, ты как ребенок, собачку захотел! Кавказскую овчарку?  - до Ольги дошло.
        - Тебя это пугает?
        - Честно говоря, да! Они такие огромные!
        - Я думаю, после моего сенбернара, чемпиона породы, размеры собаки меня не испугают!
        Скоро в доме появилась «мягкая игрушка»  - нежно-дымчатого цвета, невероятно пушистый, на толстых коротких лапках  - щенок кавказской овчарки. Когда Ольга впервые увидела этого круглого медвежонка, она не могла уже отказаться от него, правда, Бернар не разрешал брать его на руки, таскать его за уши и вообще беспокоился о нем, как о младенце. Первые три месяца он безвылазно просидел дома, вытирая лужицы, готовя еду по собственным рецептам и разговаривая со щенком.
        - Что ты с ним разговариваешь, он же тебя не понимает!  - удивлялась и обижалась Ольга.
        - Еще как понимает! Его взяли от мамочки, которая его бы научила собачей жизни, а я учу его «человеческой». У мамы он каждую минуту получал бы новую информацию, а здесь я должен быть с ним. Это не игрушка, он  - личность! Эти собаки  - как люди в России. Инстинкт выживания  - самый главный! Первое условие  - сохранение энергии, они не ленивые, просто условия выживания таковы, что в любой момент могут понадобиться все силы.
        Щенок подрастал и начинал оправдывать кличку Демон, которая поначалу никак ему не подходила.
        Софи, когда приехала на летние каникулы, была в восторге от Демика. Нельзя сказать то же о щенке  - ему не нравилось, когда его трогали, он еле терпел приставания девочки, а когда Софи попыталась приласкать «медвежонка» во время еды, щенок рявкнул. И с этого момента он стал рычать на нее, и она уже не решалась даже погладить его.
        - Это серьезная собака!  - объяснял Бернар.  - Она не похожа на европейских собак, которые готовы в лепешку расшибиться, чтобы угодить хозяину. Эти собаки сами решают, нужна ли их помощь. Их можно попросить, но заставить  - никогда. А вот если кавказец увидел, что ты испугалась, он решает, что теперь может в лучшем случае тебя игнорировать, а в худшем  - при случае цапнуть как следует! К сожалению, эта собака не будет тебе другом…
        Бернар и сам не всегда добивался послушания от Демона, но каждую свободную минуту занимался его дрессировкой.
        Однажды за завтраком щенок стал нахально приставать к Ольге, прося вкусненького, клал лапы на ее колени, толкал мордой под руку. Она, устав отгонять его, плеснула из кувшинчика ему на нос. Он сразу отошел. Но как только она потянулась к кувшинчику, чтобы налить себе воды, так зарычал и показал клыки… Больше Ольга не касалась кувшинчика, а когда Демона не было поблизости, она убрала его в шкафчик на кухне.
        Недели через две Бернар решил устроить ужин при свечах на свой день рождения. Ольга приготовила на десерт потрясающие многослойные пирожные, а он с утра посекретничал на кухне, готовя заливное из белуги.
        Весь день они не видели друг друга, к вечеру Бернар сам накрыл стол, поставил длинные зеленые свечи, разложил еду, салфеточки. Погасил верхний свет. Ольга надела «маленькое черное платье», маленькое потому, что на него ушло очень мало материала  - открытая спина, декольте и гораздо выше колен. Бернар достал гитару. Они были в своем маленьком мире, вокруг не существовало ни войны, ни обмана, ни предательства… Все как-то растворилось в нежном гитарном переборе, в тихом пении.
        Демон, конечно, устроился на ковре, дремал, получив свою порцию вкусненького. Все было хорошо до тех пор, пока не пришло время десерта.
        Ольга вышла за пирожными, а Бернар достал стеклянный графинчик, тот самый, в который предварительно налил сливочный ликер. Оборачиваясь к столу, он услышал низкий звук, сначала даже не понял, откуда он раздается… а когда развернулся, успел увидеть, как на него летит оскаленная морда. Демон ударил его клыками в грудь и распустил когтями рубашку. Падая, Бернар залепил злополучным кувшинчиком ему по лбу.
        На грохот вбежала Ольга. Бернар сидел на полу, одной рукой он еще крепко сжимал ручку от кувшинчика, другой растеряно выбирал осколки стекла из башки Демона, который в свою очередь вылизывал глубокие царапины на груди хозяина. Бернар разжал побелевшие пальцы, сжимавшие ручку, и стал трепать Демона за уши.
        - Не беспокойся, Оленька, мы сейчас все уберем. Это у нас такие мужские игры!  - сказал Бернар, медленно поднимаясь. Он взял Демона за ошейник и повел на улицу. Там запер его в гараже.
        Так Бернар встретил свой юбилей  - 47 лет. Он считал юбилейными все годы, подходящие под простые числа.
        - Так юбилеев будет гораздо больше!
        К вечеру следующего дня он перевел Демона в просторный вольер, который специально построили подальше от дома.
        Скоро опять наступили времена, когда Бернар уезжал в командировки и подолгу отсутствовал. Когда приезжал, то брал Демона на прогулки, разговаривал с ним, а тот не скрывал радости от общения с хозяином.
        Однажды, вернувшись из очередной командировки, он увидел, что миску с едой Ольга двигает в вольер с помощью лопаты. После этого он решил отдать Демона в питомник.
        Поскольку это было довольно грустное дело, Бернар обставил его торжественно. Приехал в питомник «Витязь», где несколько женщин-энтузиастов занимались разведением кавказских овчарок. Приехал на джипе, одетый в откровенно малиновый пиджак с золотой цепью. Открыл дверцу и стал вытаскивать Демона, которому было уже десять месяцев и который уже весил килограммов семьдесят. Директор питомника с помощницей стояли поодаль, сдерживая смешки. Демон не желал выходить, лежал на сидении, растопырив лапы, и рычал. На морде у него был надет новенький металлический намордник, а на шее два ошейника, один кожаный, другой строгий, с шипами. Изобразив нетерпение, Бернар вытащил собаку на руках и, сгибаясь от тяжести, потащил к дамам. Те уже откровенно смеялись.
        - Собачка непослушная! Возьмите к себе в питомник. Очень прошу!
        - Конечно, она похожа на кавказскую овчарку,  - важно сказала владелица питомника,  - но происхождение неясно… не знаю, не знаю…
        - Вот бумажки какие-то,  - не отпуская Демона, который блаженно жмурил глаза, одной рукой Бернар шарил по карманам.
        - Знаем мы цену этим бумажкам!
        - А, вот они!  - Бернар наконец поставил Демона на землю.  - Подарили, понимаешь, пацаны щенка, а он растет и растет… Может, он с меня будет?
        - Бумаги в порядке, смотри  - он внук Мавра и Нагиры! Сколько вы хотите за собачку?
        - Я? Я хочу его вам отдать и еще денег дать, чтобы Демушка ни в чем не нуждался.
        - Тогда надо оформить бумаги, пойдемте! А ты, Маш, отведи Демона в третий вольер, рядом с Фарханом.
        Потом Бернар не раз навещал Демона, помогал питомнику деньгами, продолжая изображать «нового русского», называя директора «подругой», что ее ужасно коробило.
        Из Демона получился роскошный пес темного, почти черного окраса, удивительно спокойный и уравновешенный. Если он и проявлял агрессию, то объект нападения даже не успевал понять, что произошло. Это касалось прежде всего кобелей. И чем взрослее становился, тем сложнее было его удерживать. Несколько раз он срывался с восьмимиллиметрового троса и вступал в кровавую битву с Шерханом, самым крупным псом питомника. Хозяйка питомника была очень рада такому приобретению и очень привязалась к нему. Впоследствии он стал основным производителем.
        Бернар мотался по Кавказу, в Петербурге бывал редко. Ольга занялась цветами, выписывала по каталогам экзотические растения, а поскольку места было много, то у нее появились тематические коллекции: японская, мексиканская и индийская… Раз в неделю к ней приходила женщина, которая помогала ей ухаживать за цветами, привозила новые растения, а летом устраивала газоны и цветники.
        Два раза в неделю Ольга привычно встречалась с Сережей, для нее это была скучная обязанность, для него  - праздник жизни. В отсутствие Бернара он иногда приезжал и к ней домой. Как-то утром, собираясь на работу, Сергей сказал:
        - Начальнику отдела Харченко очень нравится ваш дом, и я боюсь, что тебе с мужем придется уехать в Москву!
        - Как это нравится?
        - В лучшем случае он у вас его купит по дешевке, а в худшем  - вас просто убьют. Я уже сделал все что мог, но он, осел, вбил себе в голову, что этот дом будет его. Продавайте и уезжайте, квартира на Кутузовском по-прежнему твоя.
        Вскоре Бернар, или Юрий Юрьевич, получил повышение и новое назначение в Москве. Дом пришлось срочно продавать вместе с мебелью.
        Покупатель нашелся на удивление быстро, но он предложил заплатить не более половины стоимости, на что Бернар с легкостью согласился, он никогда не дорожил никакими вещами, и даже собственный дом не стал ему родным. Ольга, правда, долго переживала, ей была дорога каждая вещь, каждый уголок…
        Прогулки по Европе
        После 2000 года опять начались поездки за границу  - в Германию, Францию. Ольга всюду сопровождала Бернара, который возглавлял отдел в Управлении по борьбе с международным терроризмом.
        - Поживи в Европе, понаблюдай, даже какая-то мелочь может быть нам полезна!  - напутствовали ее в конторе.
        Борьба с терроризмом становилась глобальной.
        Во Франции уже в 1963 году был создан квазивоенный трибунал под названием Le Cour de surete de l’Etat (Суд безопасности государства). Эта судебная инстанция образовалась за рамками обычной французской юридической системы. Франции, как и другим странам, недоставало законной процедуры, которую можно было бы использовать в борьбе с терроризмом.
        В результате самым главным лицом в государстве по борьбе с терроризмом был не глава DST и не министр обороны, а Специальный судья по вопросам борьбы с терроризмом Жан-Луи Брюгьер, который совмещал функции судьи и прокурора в суде высшей инстанции Парижа. Таким образом, Брюгьер находился в самом сердце специализированной судебной системы по борьбе с терроризмом.
        Преступления, связанные с терроризмом, расследуются во Франции отдельными силами полиции, обвинение представляет специальный обвинитель, а процесс проходит в обычном суде, и ведут его обычные судьи. Теракты по всей Франции и за рубежом, если они затрагивают французские интересы, расследуются в Париже, там же готовится обвинение. Этот процесс проходит через Министерство юстиции, виртуальный аналитический центр развединформации.
        Законность системы магистратов помогает сохранять им довольно высокую степень гибкости. Например, суды имеют возможность не только расследовать теракт после того, как он был совершен, но и возбуждать уголовные дела против групп, в отношении которых есть оперативная информация, что они вовлечены в террористический заговор. Суды также имеют право допрашивать подозреваемых, инициировать расследование и предъявлять обвинение подозреваемым.
        В 2002 году Бернар и Ольга побывали во Франции  - для предупреждения готовящегося теракта. Они передали необходимые сведения, и полиция провела обыски на явках террористов в пригороде Парижа и в городке Роменвиль, где жили три алжирца и чеченец. Здесь были найдены емкости с газом, химикаты, запалы, а также фальшивые документы и большая сумма денег. Как заявили тогда представители французской полиции, «в относительно краткосрочной перспективе террористы планировали организовать один или несколько терактов на территории страны».
        Потом Бернар повез Ольгу в Байонну. Там она впервые узнала, что имам Абъяд и Мансур  - это и есть Марсель, о котором она только слышала и считала его историю почти легендой. Марсель принял их в своем доме и почтительно обратился к Ольге:
        - Да благословит вас Аллах и приветствует! Вы уже знаете, мадам, новости об Оливье Булене?
        - А что случилось?
        - Как, вам так никто и не сказал? Бернар, ты сам бы мог сказать! Тогда именно я сообщу печальную новость, во имя Аллаха милостивого, милосердного…
        - Что с Оливье?
        - О! Больше ничего! Он умер.
        - Когда? Почему мне никто не сказал?
        Тут вмешался Бернар:
        - Я подумал, что тебя с ним больше ничего не связывает! Около трех месяцев назад Оливье устроил стрельбу в мечети, а мусульмане не прощают такого богохульства. В общем, он умер.
        Ольга заплакала. Марсель удивленно посмотрел на Бернара и заботливо усадил Ольгу на стул.
        - Ничего себе, тактично сообщил!
        - Я же не знал, что ты начнешь эту тему,  - пожал плечами Бернар.
        - Могу ли я предложить мадам чашечку кофе?
        Ольга начала рыдать, Бернар вмешался:
        - Она предпочитает крепкие напитки! Плесни-ка ей бренди да не жадничай!
        Марсель налил ей немного «Хеннесси» в огромный стакан с толстым дном, бросил несколько кубиков льда.
        Ольга двумя руками схватила стакан и одним глотком выпила. Марсель тут же налил еще.
        - Мы оставим вас ненадолго, отдохните с дороги, сейчас подойдет Муна и устроит вас.
        Мужчины ушли, а через несколько минут в комнату вошла тоненькая стройная девушка, почти девочка.
        Поздоровавшись на арабском, она пригласила Ольгу на женскую половину. Оказалось, дом был устроен по мусульманским обычаям.
        Насколько мужская половина дома была аскетичной и почти пустой, настолько женская половина была полна всяких приятных и удобных вещей, начиная с ковров, в которых утопала нога, кончая шелковыми простынями и всевозможными подушками. Муна показала Ольге ее комнату и пригласила к чаю. Там, в специальной комнате, сидела еще одна женщина, Ясмин, как выяснилось, бабушка Муны.
        Ольга попыталась блеснуть своими скромными познаниями в арабском и спросила Муну, кем ей приходится Марсель.
        - Он мой муж!  - гордо ответила девушка.
        Ясмин засмеялась и сказала, что Мансур женился всего две недели назад, что Муна счастлива, хотя поначалу очень боялась имама.
        Ясмин устроила Ольге настоящий отдых. Они вместе с Муной ездили в окрестные городишки на ярмарки, распродажи, Муна покупала множество платьев, украшений, духов. Ольга сама заразилась этой страстью к покупкам, тем более все было достаточно дешево. Арман, пожилой, молчаливый шофер и телохранитель, сопровождал их повсюду. Он же переносил покупки в машину.
        Муна только приехала из Йемена и продолжала кутаться в длинные накидки, она не могла еще ходить всюду свободно, как ходят все европейские женщины. Только в сопровождении Ясмин и Армана она чувствовала себя спокойно. Ее все еще поражало изобилие почти обнаженных женщин во Франции.
        В Ниме они попали на странную корриду, которая не походила на испанскую  - матадоры дразнили быков, танцевали рядом с ними, даже прыгали через них, но не убивали. Внушительные рога животных были увешаны красочными ленточками и кокардами, а несколько молодых людей в белоснежных костюмах, вооруженных маленькими железными гребенками, срывали ленточки с рогов. Как оказалось, билеты на эту корриду были заказаны за месяц.
        Ольга была потрясена этим зрелищем, а уж Муна и подавно. Потом Арман отвез их в Авиньон на театральный фестиваль. Они пробыли там три дня, номера в гостинице были забронированы заранее, как и билеты на спектакли. Весь город сам по себе превратился в одну театральную площадку, на каждом углу можно было встретить и клоуна, и фокусника, и кукольника. Муна была неутомима, а у Ольги начинала кружиться голова от обилия впечатлений.
        Когда до отъезда осталась неделя, Ольга наотрез отказалась покидать дом. Она купалась, загорала у бассейна, вместе с Муной разглядывала свежие журналы мод.
        А мужчины тем временем занимались делами и проводили свободное время в дружеских беседах.
        - Вот ты и женился!
        - Да. Слава Аллаху!
        - И как же тебя угораздило? Ты же вообще жениться не хотел! Помнишь, как ты еще в Корпусе возмущался: «Я потерял контроль! Я животное!»
        - Вспомнил тоже! Да я бы и не женился, но возникла очень удачная комбинация: шейх Али Насер аль-Имрани, один из самых воинственных сторонников ваххабизма, резко изменил свои взгляды после событий в мечети, стал сторонником мирного джихада. И в знак примирения предложил мне жениться на его внучке. Что поделаешь, «общественное выше личного»  - советская школа,  - Марсель лицемерно вздохнул.  - Здесь мой отказ воспринялся бы как оскорбление.
        - Ну да, как я мог забыть, женитьба называется «удачной комбинацией», как удобно! И не сразу поймешь, что это обозначает! Все же, думаю, твоя жертва на алтарь политики не так уж и тяжела? Она хоть симпатичная?
        - En sa peau mourra le renard[27 - Как лисом был, так и умрёт лисом! (Аналог русской поговорки «Горбатого могила исправит». )]! Не приличествует имаму превозносить прелести своей супруги! Она  - почти ребенок, ее разум не перегружен никакими лишними знаниями. Самый лучший вариант для мусульманина. Все, что говорит муж,  - истина. Я выполняю свой долг! Пророк Мухаммед женился и сказал: «Я беру в жены женщин, а кто не следует моему примеру, тот  - не мусульманин».
        - Бедняжка! И никакой радости от секса?
        - Может, тебе еще и подробности рассказать? Я изо всех сил стараюсь, чтобы у Муны не возникло отвращения к интимным отношениям, она ведь вышла замуж невинной. Это очень трудно, мне сейчас не до секса, за неделю до свадьбы вытащили спицы.
        - Что там с тобой произошло? Я слышал, тебя опять подстрелили?
        - Ты знаешь, со мной это частенько случается. Только в этот раз очень уж травматично, пуля пробила ключицу и лопатку. Все еще хожу в бинтах, бандажах, очень мешает нормальной жизни…
        - Я и смотрю, одно плечо выше другого, как тебя перекосило!
        - Ты меня огорчаешь, я стараюсь, чтобы это было незаметно.
        - Конечно, незаметно  - я люблю пошутить над инвалидами.
        - Ну, как тебя не любить, такого белого и пушистого, ты так добр с убогими!
        Друзья сидели на каменной скамье у искусственного пруда, в котором плавала пара черных лебедей. Бернар показал на них:
        - Вон еще парочка плавает. Говорят, лебеди верны друг другу всю жизнь.
        - Да, я женился, у меня теперь семья. Я забочусь о Муне, Ясмин мне помогает, сам я не очень представляю, что такое семья.
        - Тебе еще предстоит многое узнать! Ну, я рад! Вы оба пристроены. У Надежды муж как ребенок  - учитель, не пьет, не курит, она заботится о нем и о двух детях, и ее мама живет с ней… Вы прекрасно устроили свои жизни! Ты тоже принял на себя заботы о семье, но почему ты так странно относишься к женитьбе? Ты живешь сейчас, в этом промежутке времени! У тебя есть молоденькая жена, готовая на все ради супруга. Каждой минуте надо радоваться!
        - Я и радуюсь…
        - Ах, Пьеро! Я думал, ты женился, потому что успокоился и забыл… и про Надежду я так думал, когда она вышла замуж. А вы создали себе семьи и заботитесь. Очень мило! Интересная альтернатива любви! Вас надо за деньги показывать! Кстати, я тебе привез видео с Надеждой! Только без звука, я ее снимал незаметно.
        Мужчины не спеша вернулись в дом, где на пороге столкнулись с Ольгой. Она прошла вместе с мужчинами в комнату, но Бернар попросил ее уйти на женскую половину, что не особенно ее огорчило  - Муна показала ей местечко, откуда она подсматривала за мужем.
        Ольга сразу прошла туда.
        Бернар рассказывал:
        - Ее дочь Лиза проходит кастинг для моделей, ей тринадцать лет, правда, красотка? Надежда вон стоит, переживает…
        - Видишь, она опять растворяется в своих любимых, она счастлива только тогда, когда может одаривать. Как же я ее люблю!
        - Так поезжай, теперь тебе нечего бояться.
        - Зачем я ей?
        - Для полноты жизни. Ей всегда всего мало, мало, что рядом любящий муж, дети, картины, лошади, она всегда спрашивает о тебе.
        - Ты меня утешаешь! Спасибо! Но ты сам-то сколько будешь на привязи? Времена изменились! Ольга предает тебя каждый день, каждый час, каждую минуту!
        - Но она же любит меня!  - отвечал Бернар
        - Вот-вот, именно поэтому она привязывает тебя всеми силами!
        Ольге показалось, что Марсель смотрит прямо на нее, как будто говорит лично ей.
        И никак ему не ответишь! Ох уж эти мусульмане! Была бы она с ними, нашла бы, что ответить этому наглецу. А так пришлось проглотить это оскорбление. Выругавшись вполголоса, она отправилась к Муне, рядом с которой чувствовала себя мудрой женщиной, в советах которой нуждаются.
        А мужчины продолжили свои разговоры.
        - Меня это не особенно беспокоит,  - отвечал Бернар.
        - Не скажи, а в Латакии все ведь было готово! Работали бы вместе!
        - Ничего, я привык. С русскими работать может только русский!
        - Это правда! Кстати, у меня для тебя сюрприз, тут минут пятнадцать на машине, только ты поведешь, я буду пассажиром.
        - Хорошо.
        Бернар обеспокоенно посмотрел на побледневшего друга, но насмешливое выражение иногда обманывало даже его.
        - Помнишь, в начале девяностых ты предложил мне купить ахалтекинских лошадей в Дагестане? Ты не мог видеть, как они гибли из-за полного развала экономики. Из этого вышла целая история. Я попросил одного правоверного мусульманина, и он привез голов пятнадцать ахалтекинцев. Как он выбивал разрешения, проходил ветконтроль, как из лошадей, оформленных на экспорт мяса, он умудрился создать ферму по разведению ахалтекинцев! Тахир стал просто фанатом ахалтекинцев! А когда добился вида на жительство нескольким мусульманам с Кавказа, чтобы они жили при небесных конях, его арестовали за мошенничество. Наши законы очень строги к эмигрантам, надо разрешение на работу, надо обойти столько препон, чтобы хоть чего-нибудь добиться.
        Поначалу он разводил лошадей «на мясо», но они при хорошем уходе вдруг заблестели! Я видел их, когда только привезли, они были похожи на собак: мелкие, грязные, худые. А потом, через год, я заглянул на конеферму и сам залюбовался. Не кони, а волшебные существа. Их стали активно покупать, но выступать на соревнованиях было нельзя, потому что такой породы вообще не числилось в каталоге зарегистрированных пород Франции, так что пока эти лошади вне закона. В 1993 году Миттерану Туркменбаши подарил текинца. Потихоньку все больше французов узнавало об этой породе. И началось увлечение ахалтекинцами, стали создавать ассоциации, их довольно много, но лучше была бы одна, да и племенные книги находятся в России, а не в Туркмении.
        - Все-таки удалось!  - обрадовался Бернар.  - Я думал, что всех прекрасных текинцев пустят на мясо, уж больно трудные годы были тогда. А теперь Ассоциации французских любителей ахалтекинцев надо только сотрудничать с Москвой.
        - К счастью, жизнь в России более-менее наладилась. Вот, мы приехали…
        Марсель и Бернар вышли из машины. На поле паслись тонконогие, изящные кони. Один из них поднял голову и понесся к мужчинам. Подлетев к проволоке, он, выгнув шею, втянул воздух и начал прыгать рядом, выражая радость.
        - А это мой конь,  - смущенно сказал Марсель.  - В благодарность за небольшую материальную поддержку мне его подарил Тахир.
        - Знаю я твою «небольшую» поддержку! Капиталист!
        - Дело в том, что эти горцы с Кавказа по-особому воспитали этого жеребца. Я и не догадывался об этом, но позвонил Тахир, попросил приехать. Когда я приехал, увидел только голову этого жеребца, торчащую из ямы, выкопанной как раз по его размеру. Оказывается, коня не кормили, не поили дня два, я не знаю точно, они не сказали; только били его, ругали, кидали камнями. Мне дали большую чашу с водой, и я должен был его напоить. Ты ведь знаешь, как я отношусь к лошадям, но здесь на меня смотрели глаза измученного ребенка. Я дал ему воды, с руки немного овса. Приезжал так несколько раз, пока мне разрешили его освободить. И теперь этот конь слушается только меня, я для него бог.
        - Азиаты!  - только и смог сказать Бернар.
        - Ты знаешь, я могу даже немного прокатиться с тобой, несмотря на мои болячки.
        - Послушай, мне не нравится, как ты выглядишь! С тобой точно все в порядке?
        - Ну, не все, конечно,  - левая рука почти не поднимается…
        - Боже мой! Везунчик ты мой! Но ведь это было не больше трех месяцев назад! Как ты вообще ходишь-то?
        - Так ноги-то в порядке!
        - Ноги у него в порядке! Поехали домой! Давно у тебя няньки не было!  - Бернар погрозил пальцем и еле успел его отдернуть, оскаленная морда жеребца мелькнула у него перед глазами.
        - Вот видишь, на меня нельзя повышать голос!  - засмеялся Марсель.  - Но, пожалуй, я все же тебя послушаюсь и воздержусь от верховой прогулки, хотя Эмир меня бережет: ни одного лишнего движения, прислушивается к моему голосу, ложится, если мне трудно взобраться или сойти. Сам хочешь прокатиться?
        - Нет, это ведь твой верный друг, он обидится! И потом, эти кони, без сомнения, великолепны, единственные в своем роде, но я их не люблю! Они и на лошадей-то не похожи! Я счастлив, что теперь и во Франции разводят эту самую древнюю породу, но ездить на антиквариате?!
        - Наверное, именно поэтому они мне и нравятся!
        Пока они ехали к дому, Бернар многое узнал о жизни имама Абъяда  - Белого имама.
        Круг «интересов» Марселя захватывал не только Францию и арабские страны, но и Кавказ, его мусульманскую часть. Он бывал даже в Дагестане, где проповедовал в мечетях об исламе как о религии милости, милосердия и прощения и разоблачал ваххабизм.
        Исчезновение
        Вернувшись в Москву, Бернар вдруг заявил, что не дело женщине играть в мужские игры, и запретил Ольге ездить с ним. Сначала она возмутилась, потом решила, что, наверное, так будет гораздо проще. Эта работа тяготила ее, она уставала, чувствовала себя не в своей тарелке. Единственный раз ей было хорошо в последней командировке, когда ее отправили на женскую половину заниматься женскими делами. Там она почувствовала себя простой женщиной, а не секретным агентом, прекрасно отдохнула впервые за много лет.
        Бернар устроил ей медкомиссию, которая нашла у нее множество хронических болячек, частью реальных, частью выдуманных, что и дало ей право оставаться дома, никуда не выезжая.
        Теперь Ольга не могла сообщать ничего интересного о Бернаре «куда надо». Он был весь на виду, а если что и происходило помимо нее, она об этом не знала. Иногда к ней стали приходить молоденькие девушки  - учиться правильному поведению мусульманок. Когда на эти уроки случайно заходил Бернар, то всегда предлагал показать, как следует слушаться мусульманского мужа, что ужасно раздражало Ольгу.
        Их отношения всегда были ровными, но Бернар перестал спать с ней в одной постели, объясняя это тем, что сильно устает. Он как будто перестал ее замечать. Она не могла понять, что произошло, только Бернар совершенно к ней охладел. Его шуточки, ухаживания остались прежними, только она больше не была ему нужна.
        Ольга истязала себя диетами, проводила в косметических салонах долгие часы. Попыталась возобновить занятия живописью, но терпения у нее совершенно не стало, поэтому, приглашая меня, предпочитала поболтать, пожаловаться на свои неприятности, а если порисовать, то только чуть-чуть. Что ж, мне не привыкать служить жилеткой.
        Благодаря заботе о собственной внешности Ольга выглядела великолепно: прекрасная кожа, элегантная прическа, на живопись она надевала симпатичный фартучек и перчатки. Меня это немного смешило, но я вдруг заметила, что я тоже женщина… В самом деле, сидишь за мольбертом, пишешь картины и не замечаешь, ни как одета, ни как причесана. На голове неаккуратная стрижка, лицо бледное. Я впервые задумалась о своей внешности…
        На одном из занятий Ольга рассказала о своей встрече с Марселем.
        - Он такой господин, весь такой лощеный! Я так поняла  - он женился. При этом, самое странное, любит он тебя. Я видела его глаза…
        - А что мне с этого? Он там, я здесь…
        - Ты знаешь, он мне не понравился, он такой насмешливый, вроде вежливый, а как будто все время издевается.
        - Только не будем о нем, ладно?
        - Боже мой! И ты… и ты его любишь до сих пор? Ну, что за идиоты! Ладно, ладно, не буду.
        Больше о Марселе мы не разговаривали, это была запретная тема.
        Ко всему прочему прибавились проблемы с Софи. Когда девочка была маленькой, уже тогда она была страшно упрямой и непослушной. А когда повзрослела, то вообще перестала считаться с матерью. А Бернар, хоть и не был ей родным отцом, был для девочки настоящим другом. Но тоже до поры до времени. Когда Софи исполнилось тринадцать лет  - возраст, который очень тяжело переживается многими девочками,  - с ней стало совершенно невозможно разговаривать. При этом училась она отлично, но дерзила и учителям. Бернар и Ольга в это время часто бывали в Европе и навещали Софи в ее пансионе, тогда Софи жалась к Бернару и с радостью принимала все его предложения, куда пойти, на что посмотреть, а мать будто и не замечала.
        Как-то на зимних каникулах, уже после Нового года, я заглянула к Ольге. Она специально для меня приготовила свои чудесные пирожные, на этот раз это были macaron, похожие на печеньица, соединенные кремом. Крем между ними был кофейный и фисташковый. Сама она не ела, только плотоядно посматривала, как я поглощаю это великолепие,  - Ольга очередной раз пыталась похудеть.
        - Я не знаю, что мне делать,  - вдруг печально сказала Ольга.  - Мы с Софи вчера разругались, и она улетела к Варде! Они ведь с детства дружат! И самое интересное, у нее есть друзья, она ведь отвечает на дружбу! И только со мной никак не хочет общаться! Ничего не хочет слышать, как будто я ей чужая!
        - Я не понимаю, почему ты расстраиваешься! Ты ведь ее тоже не любишь, зачем тебе ее послушание?
        - Наверное, ты права, я никогда не могла ее по-настоящему полюбить. Но ведь неприлично как-то!
        - А из-за чего сыр-бор-то?
        - Это давно назрело, она мне все твердит: папа то, папа се, папа решил, папочка замечательный… ну, мне надоело это все, я и ляпнула, что он ей не родной!
        - Вот это ты зря! Она расстроилась?
        - Как бы не так! Она страшно обрадовалась, стала расспрашивать, чтобы убедиться, что я ее не обманываю, а потом вдруг заявила:
        - Теперь я точно выйду за него замуж! Я его так люблю!
        Я ей: «С ума сошла, он женат на мне!» А эта соплячка: «Он тебя не любит, а меня любит…»
        В общем, наорались мы с ней вдоволь, она собрала вещички и улетела. Бернар ей такой авиабилет сделал, чтобы она могла летать куда хочет. Балованная сучка!
        Странно это было слышать от матери, но Ольга была страшно расстроена.
        - И Бернар так ненадолго приезжает! Я его почти не вижу. Приедет, примет душ и опять уезжает, спасибо, что ему нравятся мои пирожные! Ради них он остается завтракать.
        - Да уж! Твои пирожные  - это нечто!
        - Хоть бы из-за них приезжал! Ты же знаешь, я без него не могу жить, он как солнышко, его нет  - и я погибаю. Хорошо, что он хоть лошадь себе купил, ради нее стал почаще приезжать в Москву. Да ты, наверное, знаешь…
        Конечно, я знала, Бернар купил себе отличного восьмилетнего буденновского коня, поставил его на ипподроме, и я раз в неделю ездила на нем. Тогда он вывел его перед конюшней и сказал:
        - Зовут его Резон, он еще диковат, стоял почти год без работы, но через месяц-полтора можешь на нем ездить, сколько захочешь.
        - Да мне некогда, да уже и возраст…
        - Ладно тебе! Возраст у нее! Конь выезженный, я плачу за постой, тренеру, ветеринару. Я предупредил, чтобы ты могла приходить, когда захочешь.
        - А вдруг ты тоже придешь?
        - Тогда я возьму для тебя другую лошадь.
        Так и выходило, когда он неожиданно приезжал, я садилась на другого коня, и мы вместе выезжали на круг.
        Там я и услышала неприятную историю, которая приключилась с Софи.
        - Она стала вести себя со мной как маленькая женщина!  - жаловался Бернар.  - Сначала я принял такое поведение за ее взросление, а потом она заявила, что знает, что я ей не родной отец, что давно от меня без ума. С пеленок мечтала выйти за меня замуж, а теперь, когда узнала, что мы не родные, просто открыто предлагала мне себя. Вот ты столько лет преподаешь детям, разве четырнадцатилетние так себя ведут?
        - Ну, ты как с луны свалился! И в десять лет бывают такие потаскушки! Пардон! А к четырнадцати девчонки уже не могут учиться, у них чувства!
        - Я ей объяснял, что я считаю ее дочкой и что просто не могу видеть в ней женщину, и вообще, я уже старый… А в гостинице на Мальдивах, куда мы с ней уехали на Новый год, она залезла ко мне голая, когда я принимал душ! Я чуть с ума не сошел! А она: «Видишь, совсем не старый, ты меня хочешь!» Ты понимаешь, Надежда, это был просто кошмар. Я так разъярился, что выкинул ее из ванной, а потом избил мокрым полотенцем. Нет, ты представляешь  - я!
        - Вообще-то плохо представляю тебя, голого, бегающего за девчонкой с мокрым полотенцем!
        - Она, конечно, надулась. Мы не разговаривали целую неделю, но потом вроде смирилась, смыла с лица боевую раскраску, сменила мини-юбочку на джинсы и стала нормальной девочкой. Но я уже не знаю, что от нее ждать, просто каждая наша встреча для меня как… ну, не знаю… Даже обнять, как прежде, трудно. Я стараюсь вести себя, как раньше, но все приобретает некоторую двусмысленность.
        - У нее должно быть много занятий, чтобы дурь вылетела из головы,  - заговорил во мне педагог.
        - Уж об этом я позаботился. Кроме основных предметов, у нее серьезные занятия айкидо, музыка, вокал. К счастью, Варда мне на ушко шепнула, что у Софи появился ухажер, они познакомились в Берне. Мальчик русский, учится там в закрытом учебном заведении. Рановато, конечно… но уж лучше, чем такое…
        Он так сокрушался, что его конь почувствовал себя свободным и решил попастись, резко потянувшись к прошлогодней сухой траве, торчащей из мерзлой земли. Бернар спешился, ослабил подпругу и сел прямо на землю, держа повод в руке. Я присоединилась к нему, подстелив куртку. Мы сидели, прижавшись друг к другу, а лошади, как будто понимая, стояли спокойно.
        - В этом году она оканчивает колледж…
        - Ей уже шестнадцать лет?
        - Чужие дети растут быстро, ты же знаешь! Кстати, твоей дочке сколько?
        - Пятнадцатый.
        - Твои дети при тебе! А Ольга не хочет, чтобы Софи жила с нами…
        - Зато Ольга так тебя любит!
        - Ее любовь меня душит, я стараюсь держаться от нее подальше…
        - Ну как ты можешь, она готова на все ради тебя!
        - Готова на все для себя, ей хочется, чтобы я был с ней, и она костьми ляжет и добьется своего, и потом, у нее есть Сережа.
        - Ты знаешь?
        - Да кто же этого не знает? Его жена и то уже давно в курсе, но почему-то только сейчас подала на развод.
        Я была потрясена, мне казалось, что Ольга была вынуждена вступить в связь с Сергеем, что это было недолго… Я перестала что-либо понимать в этой ситуации.
        Бернар встал, поправил седло своему коню, подержал мне стремя и сам легко вскочил на коня.
        - Надо подумать о платье для Софи на выпускной бал!  - крикнул он, пришпоривая коня. И мы понеслись по большому кругу ипподрома.
        Бешеный галоп, когда кони все время прибавляют, заводясь друг от друга, стремясь выиграть скачку, ты чувствуешь закаменевшее тело коня, которое превращается в снаряд, летящий не разбирая дороги. Вообще-то это довольно опасно, но если доверяешь лошади, то этот полет ни с чем несравнимое удовольствие.
        29 апреля. Почти каждый год мы с Ольгой отмечали день рождения Полины. В этом году ей должно было быть двадцать лет. Последние три года Ольга не получала никаких известий о ней. Мама, которая поддерживала активную переписку со своим бывшим зятем, неожиданно умерла от обширного инсульта. Последние новости были о том, что Полина оканчивает лицей в Нанте.
        - Интересно, почему она учится в Нанте, а не в Париже?  - как-то спросила я.
        - В Париже она жила только в младенчестве, а потом  - по разным пансионам. Оливье не хотел ее видеть, ни разу ее не навещал, хотя исправно платил за обучение и посылал моей маме фото, мол, все хорошо.
        - Ты хоть фотографии ее видела?
        - Мама категорически отказывалась мне их показывать, ты же знаешь, как она ко мне относилась после развода. Я увидела их после ее смерти.
        - Точно! Помню ее слова  - «не мать, а ехидна»!
        - Вот-вот! А Оливье  - распрекрасный муж и отец!
        - Давай выпьем за здоровье Полины и чтобы у нее было все хорошо!
        - Мне кажется, что я бы ее очень любила!
        - А Бернар знает о ней?
        - Я не говорила, но, может быть, что-то знает. Во всяком случае, со мной он о ней никогда не говорил…
        - А про Анну есть вести?
        - Понимаешь, все, что происходит с моими дочерьми, так далеко от меня. Анна… Я знаю, что ее муж погиб, Оливье хотел ее забрать домой, но она отказалась. Ее взял к себе старший брат мужа, уж не знаю, в качестве второй жены или просто прислуги. Она родила от него мальчика,  - Ольга брезгливо поморщилась.  - Видишь, какие-то истории из жизни дикого Востока.
        - Боже мой! Может быть, эти дикари ее не отпустили?
        - Может быть, но это все так далеко и непонятно… Мне бы здесь разобраться! Бернар пропал, должен был вернуться из командировки в начале марта и вот исчез! Я не знаю, что и думать. Сергей уже несколько раз спрашивал меня, где Бернар. А я-то откуда знаю? Бернар уже давно ничего мне не рассказывает! Я, конечно, пытаюсь что-нибудь разузнать. До его отъезда спрашивала, куда он на этот раз, а он мне: «Сейчас я занимаюсь контрактами на поставку горячего кофе из Бразилии для военного ведомства, понимаешь, специальные контейнеры, авиаперевозки… У нас ведь не умеют варить кофе!» Я честно доложила, ну, ты понимаешь, а мой куратор так ржал, что все сбежались  - позорище! Теперь я больше его ни о чем не спрошу!
        Мы хорошо посидели в тот вечер, Ольга говорила без конца  - ей надо было выговориться.
        Положение Бернара было довольно шатким: с одной стороны, он возглавлял важный отдел, и его начальство было им довольно, а с другой стороны, параллельные службы все время пытались давить на него, чтобы получить как можно больше материальной выгоды… У разных начальников почему-то было своеобразное представление о пользе для страны. Некоторые путали благополучие страны со своим собственным.
        Сергей несколько раз заходил к Ольге.
        - Все-таки сорвался! Ушел!
        - Как это может быть? Ты ведь работаешь в другом ведомстве! Ты не можешь знать! Он обязательно вернется!
        - Ха! Наше ведомство как раз и присматривает за такими, как он!
        - Но ты же не знаешь, зачем он туда поехал!
        - А зачем мне знать подробности? Я знаю, что ему давно пора вернуться!
        - Конечно, пора! Я так переживаю!
        - А ты точно ничего не знаешь? Он тебе ничего не говорил?
        - Нет! Было как всегда, попрощались… только он почему-то спросил, не хочу ли я с ним…
        - А ты что сказала?
        - Я подумала, что это шутка…  - Ольга заплакала.
        Бесплодные поиски
        Уже наступило лето, а от Бернара не было никаких вестей. Ольга очень переживала, да и Сергей был встревожен его отсутствием, он надеялся, что Бернар вернулся и где-то развлекается с какой-нибудь женщиной. Ольга тоже хотела надеяться, что Бернар загулял… пусть это обидно, но ведь он не бросил ее!
        Прошло три месяца, а он все не возвращался. Отдел, который возглавлял Сергей, не имел прямого отношения к деятельности Бернара, но зато у него сохранилась функция контроля над ним, которую никто не отменял. Его начали искать, хотя должность Бернара (Юрия Юрьевича) была выше, чем у Сергея.
        Ольга радовалась, когда я приходила, она ненадолго отвлекалась от мрачных мыслей, начинала хлопотать на кухне, но часто как бы замирала, думая о своем. Откроет шкафчик и смотрит пустым взглядом, постоит, закроет, потом опять откроет… Она не плакала, но выражение лица было странным, будто она постоянно решала какую-то трудную задачу.
        Тем временем к поискам Бернара подключались все новые отделы, кроме того, разумеется, где он работал.
        Ольге было предложено поехать в Латакию за дочерью и привезти ее в Москву, чтобы было хоть одно средство давления на «дезертира». К этому времени Софи оканчивала колледж в Швейцарии и должна была приехать домой. Но тут выяснилось, что еще в марте, досрочно сдав все экзамены, Софи и ее сирийская подруга Варда, внучка Ганаана, уехали в Сирию. Причем за ними приезжал отец Варды. Ольга была настолько в расстроенных чувствах, что прозевала момент окончания колледжа. Где-то в сознании всплыли воспоминания, как Бернар еще в декабре листал каталог с образцами платьев для выпускного бала, как рассказывал о поездке к известному модельеру вместе с Сонечкой…
        Сергей спланировал операцию и полетел с Ольгой в Латакию в качестве брата. Приехав, они в тот же день навестили родственников Ганаана, у которых Бернар и Ольга часто бывали, когда жили в Сирии.
        Сначала они неспешно беседовали с хозяином дома, Юнусом аль-Хамсауи, который предложил им чай и сладости, а потом заявил:
        - Вы поступили очень разумно, позволив мне удочерить Софи. Если на родине ей постоянно угрожает опасность, то я считаю своим долгом ей помочь. Я рад вас видеть, мадам, с вашим братом. Вы можете приезжать сюда сколько хотите, чтобы повидаться с дочерью. А еще лучше тоже возьмите сирийское гражданство и оставайтесь здесь, мы будем только рады.
        Эта тирада на мгновение лишила Ольгу дара речи. Получается, что ее дочь сирийка, и она к ней не имеет никакого отношения. Потом им показали бумаги, где она просит спасти свою дочь от преследований в России. И почерк ее. И документы оформлены по всем правилам.
        Затем Ольгу проводили на женскую половину. Комната Софи напоминала то ли склад, то ли магазин, множество книг, журналов, брошенная как попало одежда. Софи кинулась к ней на шею.
        - Я же говорила, что ты приедешь! И Белый имам говорил! Белый имам приезжал недавно, он хорошо знает отца. Он говорил, что ты обязательно приедешь и попытаешься меня увезти в Москву. Но как ты попытаешься, если я не хочу? Лучше ты оставайся. Тогда мы будем все вместе  - ты, я и отец! Прости меня, я вела себя как дура!
        - А где он?  - не выдержала Ольга.
        - Ну, ты же знаешь, то здесь, то там. А вообще-то он здесь часто бывает.
        - А почему ты не хочешь в Москву?
        - У папы работа в основном здесь. И ты знаешь, я хочу изучать международные отношения, как отец. Это очень трудно, но папа обещал помогать. Я подала документы в Оксфорд на общественные науки! Так что в сентябре буду, наверное, уже в Англии.
        - А почему не в Москве учиться?
        - Ну, ты сравнила, МГИМО и Оксфорд! Ты лучше со мной останься!  - Софи крепко обняла мать.  - Я ужасная вредина, но я тебя люблю!
        Ольга погладила дочь по головке, ощутила под рукой прохладные шелковые волосы. Так она могла бы погладить и щенка. В ее душе не было любви к своему ребенку.
        Потом они еще долго разговаривали, Софи показала ей фотографию юноши, который за ней ухаживал, потом пришла Варда и позвала их к столу. Мейсун (хозяйка) приготовила всякие сладости, фрукты. Она тараторила по-арабски так быстро, что Ольга мало что понимала. Софи пришла ей на помощь:
        - В мае приезжал имам Мансур, благословил семью Мейсун, ее старшую дочь, наконец-то она беременна, а то уже три года замужем и все не могла забеременеть. Мейсун счастлива! И про тебя говорил: приедет, говорил, ваша русская подруга повидаться с дочкой. Все так и вышло.
        Договорились о том, что Ольга погостит в доме недельку.
        Она позвонила «брату», попросила привезти вещи из гостиницы, тот привез и их, и инструкции.
        Мама с дочкой прекрасно проводили время: составляли букеты из роз, которые в изобилии росли в саду, украшали этими букетами разные комнаты, Ольга научила Софи готовить некоторые из своих замечательных пирожных, вместе пели под гитару старые песни из репертуара Бернара. Тем не менее она не оставляла попыток выманить дочь из дома, который охранялся, как крепость. Но на все предложения матери Софи неизменно отвечала:
        - Папа запретил. Он сказал, чтобы я из дома ни на шаг! Мне и самой надоело, но когда он приедет, тогда можно.
        Через день Софи заболела, заболели и Варда, и ее мама Мейсун. У них был жуткий понос и рвота. Ольга сразу вызвала врача, тот пришел в ужас от случая холеры, немедленно вызвал санитарные машины, и больных вместе с Ольгой увезли в больницу. Там им выделили отдельное помещение, поставили капельницы, начали интенсивное лечение. Ольга осталась с ними в карантине и помогала менять капельницы, она не заболела, ей в Москве сделали прививку от холеры.
        Тяжелее всех переносила болезнь Софи  - личико заострилось, кожа приобрела синеватый оттенок, она была в бессознательном состоянии. Когда ей ввели уже пятнадцать литров солевого раствора, Софи открыла глаза и ухватилась за руку матери, словно боясь потеряться. На третий день всем стало намного лучше, но Ольга не могла сдержать волнение, то смотрела на часы, то подходила к окну, то поправляла подушки… Да, вот! Она услышала шум на первом этаже, это, должно быть, ребята из спецназа. Они сейчас заберут Софи, увезут в аэропорт, и ее миссия будет выполнена. Она гордилась собой.
        В коридор вошли солдаты в сирийской форме с марлевыми повязками на лице. Один встал у входа, а второй подошел к ней и быстрым движением сделал ей укол в плечо.
        Ольга почувствовала головокружение, все померкло перед ее глазами… Очнулась она в самолете с жуткой головной болью, ее мучила жажда, было больно глотать. Она ничего не могла понять. В Москве ее уже встречали. Прямо из аэропорта отвезли к ее начальству. Она ужасно плохо себя чувствовала, болела голова, горло, слезились глаза. В кабинете у начальника отдела, который расспрашивал ее об операции, у нее уже была температура под сорок, и ее прямо оттуда отвезли в госпиталь.
        Болела она тяжело, две недели ее трясла лихорадка и она не в состоянии была даже встать с постели, потом слабость, апатия, еле-еле выкарабкалась А когда выписалась из больницы, то оказалось, что она уволена из той маленькой фирмы, где она числилась бухгалтером. Там находилась ее трудовая книжка, она регулярно получала небольшую зарплату, ей начислялся стаж. Это было так привычно  - получать небольшие, но постоянные деньги. Ведь она их отрабатывала, отправляя еженедельные отчеты. А теперь, получается, она не нужна…
        За трудовой книжкой тем не менее она пришла в управление, где начальник Сергея объяснил, что произошло.
        Когда в больнице в Латакии Ольга ожидала своих ребят, их в свою очередь ожидали спецслужбы Дамаска. В перестрелке погибли все три агента и Сергей в том числе. Ей самой вкатили инъекцию с вирусом гриппа и снотворным, погрузили в самолет и отправили в Москву. Благодаря ей половина сотрудников управления заразились гриппом, а также их семьи и друзья. Только ценой больших усилий удалось предотвратить эпидемию.
        А Софи еще побыла в больнице около двух недель под охраной, а затем вернулась в дом Юнуса аль-Хамсауи.
        В середине августа мне позвонила Ольга:
        - Приезжай, Надежда!  - хриплым голосом сказала она.  - Мне нужно с тобой поговорить!
        - Что случилось-то? Это срочно? Сейчас я должна закончить картину, а то краски высохнут. Я приеду, только не сейчас, ладно?
        - Ну, как хочешь.
        - Захватить чего-нибудь?
        - Ну, водочки купи, закусить…
        Это было довольно странно, обычно, когда мы встречались, у Ольги всегда было какое-нибудь хорошее вино и печенюшки, которые она сама готовила.
        Я приехала к ней часам к пяти и долго звонила в дверь. Из-за двери была слышна музыка, разговор, было похоже на телевизор, какой-то шум, звон стекла. Я подумала, что там гулянка, может, Бернар приехал и устроил праздник. Хотя уж больно шумный праздник. Наконец Ольга открыла дверь. Из квартиры ударила страшная вонь.
        Передо мной стояла бомжеватого вида баба. С багровым, опухшим лицом, мутным взглядом. Сколько я ее не видела? Месяца два, наверное. Мы созванивались, и ничего не предвещало этого ужаса, который я застала. Ее односложные ответы по телефону меня не насторожили.
        - Привет, как дела?  - спрашивала я.
        - Нормально, что мне сделается.
        - Давай в кино сходим?
        - У меня есть чем поразвлечься.
        Я и предположить не могла, как именно она развлекается.
        Ольга еле держалась на ногах, в руке была полупустая бутылка. Она сделала большой глоток из горлышка, поперхнулась и… сползла на пол.
        Она не могла говорить, судорожно вздыхала, и вместо слов слышался какой-то скулеж, как от потерявшегося щенка… Мне пришлось тащить ее в ванную. Она не сопротивлялась, у нее началась пьяная истерика, несвязные крики, попытки петь. Это в кино кладут в ванну и наливают холодную воду. Но для этого надо быть очень сильным. Так что я ограничилась тем, что подставила ее голову под кран с холодной водой. Это немного отрезвило ее, Ольга перестала выть, но начала икать. Я хорошенько вытерла ей волосы и повязала полотенцем, помогла дойти до кухни.
        Там царил беспорядок, горы немытой посуды, заляпанный пол… Это у нашей чистюли-то! На столе куски черствого хлеба, открытые консервы, по полу заметались тараканы. Посадив безучастную, икающую Ольгу на стул в углу у окна, я вымыла чашку, сделала Ольге крепкий сладкий кофе, открыла окно и, засучив рукава, принялась за уборку.
        Под шум льющейся воды я слышала ее сиплый голос:
        - Бросил, как собаку!.. Я столько для него сделала!.. Теперь я одна!
        Я бросила взгляд на ее измятое, залитое слезами лицо, остекленевший взгляд  - зрелище совершенно жуткое.
        - Позвонить Сереже, он что-нибудь придумает… но его уже нет!.. Как же я одна?
        Она говорила и говорила, без остановки, я не могла вставить ни словечка в этот монолог, да и не было нужды, Ольга разговаривала сама с собой, всхлипывала, причитала.
        Потом я уложила ее на кровать, но оставить ее в таком состоянии не могла. Что же делать? Я вспомнила, что когда мы в последний раз виделись с Бернаром, он оставил мне какой-то номер телефона: «На всякий случай!»
        Тогда я еще удивилась: какой может быть случай? И вот пригодилось, пришлось ехать домой, потому что он был там. Я искала его, наверное, часа два, нашла в учебнике Може  - на меня иногда нападало непреодолимое желание совершенствовать французский. Я позвонила. Ответил приятный женский голос, и я рассказала о ситуации с Ольгой.
        Меня выслушали внимательно и пообещали помочь. Тем не менее я вернулась к Ольге, она оставалась там, где я ее оставила, так и лежала до утра, не шевелясь и не говоря ни слова.
        А утром приехал врач, осмотрел ее и вызвал бригаду. Ольгу увезли в госпиталь ФСБ, в психиатрическое отделение.
        Только перед Новым годом Ольга сама мне позвонила:
        - Приезжай! Я тебе так благодарна! Посидим, поболтаем!
        Когда я приехала, дверь мне открыла незнакомая женщина с седыми пушистыми волосами. С трудом я узнала в ней Ольгу. Она была без макияжа, с бледным одутловатым лицом, безобразно пополневшая. Но настроение у нее было спокойное, умиротворенное.
        - Не узнаешь?  - она улыбнулась.  - Я выгляжу нормально. Так и должна выглядеть православная женщина! Без краски и всяческих ухищрений.
        - Очень непривычный у тебя вид! Ты стала верующей?
        - Да! Я хочу тебя пригласить стать моей крестной матерью! К нам в госпиталь приходил батюшка, отец Димитрий, хоть и молодой, но такой строгий! Он много со мной беседовал, открыл мне глаза на мои грехи. Буду молиться, и Бог простит.
        Я не очень удивилась такой просьбе, ведь у каждого своя дорога к вере! Меня в младенчестве крестила бабушка, но в церковь при советской власти я не ходила, мы знали, что верующая молодежь берется на заметку в органах. А в девяностые годы, когда «разрешили» верить в Бога, оказалось, что мы ничего толком не знаем о православной вере. Мое знакомство с христианством ограничивалось историей искусства и «Забавным Евангелием» Лео Таксиля. Чтобы восполнить пробелы в образовании, я решила посещать воскресную школу, тогда моей дочери уже исполнилось шесть лет. При храме сделали две школы, для детей и для взрослых. Взрослые занимались два часа, а дети больше часа не могли выдержать. И я заметила, что когда дети уставали, их отпускали, и они носились по кладбищу.
        - Детей нельзя отпускать одних!  - обратилась я к одной мамочке, которая вместе со мной слушала лекции о христианских таинствах. Я надеялась найти понимание, ведь ее сынишке тоже было всего шесть лет. Но она ответила:
        - С ними Бог, с ними ничего не может случиться!
        Мне бы столько веры! Я слишком долго проработала в школе, чтобы не знать, что и на ровном месте случаются разные неприятности с детьми. Тогда я предложила заниматься с малышами рисованием, пока их мамы постигают основы православия. На этом и закончилось мое воцерковление. Зато я была спокойна за мою дочь и за других детишек. Изредка я посещала литургии, исповедовалась и причащалась. В те времена я даже написала несколько икон, и две из них купил у меня церковный староста, остальные были написаны для себя и родных.
        Ольга крестилась в храме на Ордынке и там же устроилась работать в церковной лавке. Ее жизнь теперь совершенно изменилась, она стала ревностной прихожанкой, соблюдала все посты. Не дай бог было предложить ей во время поста, например, мороженое, она сразу поджимала губки и с чувством превосходства говорила, что сейчас пост и она его соблюдает. Она сильно растолстела, пост ведь не возбраняет есть хлеб, мед, орехи, и это не способствовало сохранению фигуры. Впрочем, о фигуре она и не беспокоилась, ее волновало спасение души.
        Ольга стала учиться иконописи на курсах при Спасо-Андронниковом монастыре, появились первые заработки. На свой день рождения она испекла замечательный пирог с капустой и пригласила двух женщин из церковной общины и меня. Они говорили о делах прихода, о чудесах, собирались в паломничество в Киево-Печерскую лавру. Для меня эти разговоры были невыносимо скучны.
        Перед вкушением пищи они перекрестили свои тарелки. Я наивно спросила:
        - Зачем?
        Ольга ответила:
        - Тебе ли не знать, мало ли с какими греховными мыслями была выращена эта капуста или приготовлена мука!
        Все, решила я, у нее крыша поехала! Ольга прекрасно справлялась и без моей помощи, мое присутствие начинало ее раздражать: я ходила в брюках, не постилась, редко причащалась. Она стеснялась меня перед своими новыми подругами, тем не менее спрашивала совета, когда работала над иконами.
        Марсель и Надежда
        В ноябре 2002 года мне позвонили из Художественного фонда и предложили поехать во Францию в составе группы художников для представления наших картин. Поездка на двадцать дней, и даже по тем временам на удивление дешево, девятьсот долларов, включая дорогу, питание, проживание. Ах, Франция! Семья подтянула пояса, и мы собрали денежек.
        Конечно, в Советском Союзе я и мечтать о таком не могла. А о возможности поехать самой по обычной турпутевке я и не догадывалась. Мы привыкли ходить строем…
        Это было трудное путешествие: во-первых, три дня в автобусе и спать тоже в нем, это непростое испытание. Потом в Париже нас забрала владелица гостиницы и повезла на север Франции, в Нормандию  - еще шесть часов. После автобуса это было дополнительной пыткой. Только красота, которая нас окружала, примирила нас с тяготами походной жизни.
        Свои картины мы развесили в трех точках: в Шербуре, в замке Сен-Савер ле Виконт и в Портбайе, где, собственно, и жили. А потом выяснилось, что каждый день нас должны развозить по этим точкам, чтобы мы сами сидели у своих работ. Таким образом, художники мало что увидели из обещанных достопримечательностей. Большинство возмущалось и было разочаровано поездкой. Только не я… Я разговаривала с редкими посетителями, бродила по улочкам средневековых городков, заходила в магазинчики, кафе… я попала домой наконец-то!
        Когда вернулась в Москву, у меня словно открылось второе дыхание, я написала много новых картин, успевала работать и в воскресной школе, и в парке в студии, и заниматься с дочкой французским. Сын уже учился на архитектора и был вполне самостоятельным.
        В марте 2004 года Ольга получила свидетельство о смерти Кузнецова Юрия Юрьевича. Это известие она восприняла на удивление спокойно, заказала панихиду и сорокоуст. Но говорить о нем в ее присутствии стало невозможно. Именно тогда я решила записать некоторые истории, потому что говорить о Марселе или Бернаре стало не с кем. Выкладывала в своем блоге в основном истории, связанные с лошадьми.
        Ольга стала более терпимой, ее вера перестала быть такой фанатичной.
        Она неплохо зарабатывала, выполняя иконы на заказ. Иногда мы даже выбирались с ней в кино. Причем, чтобы не терять времени на согласования и сэкономить на билетах, мы ходили с ней на самый ранний сеанс на одни и те же места. Иногда мы встречались в фойе, иногда я тихонько садилась на свое место рядом с Ольгой, когда сеанс уже начинался.
        А 19 января 2006 года, в Крещение, был действительно сильный мороз. Я даже надела шубу, отправляясь в Киноцентр. В тот день мы с Ольгой решили сходить на «Дневной дозор». Купила я свой билет: предпоследний ряд, с краю, чтобы никому не мешать, если фильм не понравится. Ее все не было, фильм уже пошел, место рядом свободно. Огорчилась я немного  - могла бы и позвонить  - и стала смотреть кино. Книгу Лукьяненко я читала, сюжет меня не занимал, только спецэффекты привлекали внимание.
        Вдруг кто-то сел рядом, я подумала, что это запоздавшая Ольга, мельком взглянула и, уже отворачиваясь, увидела знакомый профиль… Медленно я повернула голову: Он? На экране что-то происходило, лицо то пропадало в темноте, то озарялось цветными вспышками. А он смотрел на меня… уголки губ дрожали, будто он заставлял себя улыбнуться, но не мог… Как темно! Я не вижу цвета его глаз? Но ведь это ОН? Его манера держать спину, высокомерно вздернутый подбородок… Я зажмурила глаза, опять открыла. Он. Молчит. Совершенно другой. Жесткое худое лицо… Я его не знаю. Сердце не забилось быстрее. Всякие там горячие волны, охватывающие все тело, слезы из глаз. Нет ничего. Но… как здорово, что он рядом!
        - Это ты?  - у меня только чуть-чуть шевельнулись губы.
        Мы смотрели друг другу в глаза. Мы видели в них всю нашу жизнь. Он положил свою теплую ладонь мне на руку, и я с трудом разжала пальцы, которые сжимали подлокотник.
        Мы молчали. Я боялась отвести глаза  - вдруг он исчезнет, вдруг мне это только кажется? Пришло время, и я незаметно сошла с ума?.. Но он сидел, не шевелясь, и смотрел на меня.
        Мне почему-то стало трудно дышать, я не могла перевести дух, вся замерла, руки и ноги заледенели. Звуки фильма слились в какую-то ужасную какофонию, все как-то померкло, стало удаляться…
        Когда я открыла глаза, то обнаружила, что лежу на диване в холле кинотеатра, только диван развернут к стенке и жутко воняет нашатырем. Рядом убирала в ящичек свои принадлежности тетка в белом халате, со скорой помощи, наверное.
        - Ну вот, теперь все в порядке. Сосуды надо полечить. Ты тут полежи. Через полчасика можешь идти домой.
        Она встала, и у меня над головой мелькнула рука, передававшая деньги врачу.
        Потом Марсель сел рядом со мной. Здесь было светло, и я рассматривала его лицо, как рассматривают картину, которую достали с чердака, и теперь, стерев пыль, пытаются вспомнить, какой она была много лет назад.
        Сомнений нет, это он, но как постарел! Загорелое лицо с мелкими сухими морщинками, яркие голубые глаза, очки в тоненькой светлой оправе…
        Почему-то все время кружилась голова, но не сильно, мысли как будто пробирались сквозь вату.
        - Поехали отсюда!  - сказал он, бережно поднимая меня за плечи.
        Потом, подхватив мой рюкзачок (такой господин  - и с рюкзачком в руках), придерживая меня под локоть, подвел к машине. Открыв дверь, посадил меня и, как мальчишка, обежал ее спереди.
        - Вот мы и вдвоем! Дай мне на тебя насмотреться!  - он взял мои руки за запястья.  - Как я мог?..
        - Значит, мог…
        - Если бы за это время я хоть раз прикоснулся бы к тебе, я бы уже не смог жить без тебя! И сейчас я боюсь тебя отпустить… Вдруг ты исчезнешь!
        - Я тоже боюсь…
        Мы сидели в машине, почти не говорили, только смотрели друг на друга.
        Не знаю, сколько мы просидели, но он взялся за руль, и мы поехали. Я не смотрела на дорогу. Онемение начало проходить, стало жарко, вот тут-то и поднялась та самая «волна», о которой пишут в книгах. Кровь запульсировала по всему телу, даже в кончиках пальцев. Мы приехали в гостиницу «Мариотт», поднялись к нему в номер. Мы по-прежнему ничего не говорили. Когда Марсель закрыл за собой дверь, он упал на колени, обнял меня за ноги и заплакал. Я медленно опустилась на ковер рядом с ним.
        Чтобы Марсель плакал… этого просто не может быть! Но дотронувшись до своей щеки, я обнаружила, что и она мокрая. Почему, я что, тоже плачу? Ну да, слезы просто льются как вода, свободно, а я этого не чувствую.
        Не помню, как я сняла шубу и сапоги, как я оказалась на белоснежном диване, в свитере и потертых джинсах…
        Он протягивает мне бокал светлого вина и… он смеется, как тогда…
        - За встречу, мой ангел!
        Я поднимаю свой бокал. Мы снова вместе, этого не может быть, но это есть, и слово «МЫ» существует. Оно обозначает что-то одно, неразделяемое. Мы… Никогда мне не было так спокойно и надежно. Вот рядом часть меня. Он взял мою руку и стал рассматривать линии судьбы, водя по ним пальцем.
        - На тебе то колечко,  - Марсель не удивился, только голос был грустный и очень тихий,  - а я свое потерял еще в семьдесят седьмом году.
        Я положила голову ему на плечо, мне показалось, что мое тело поплыло по теплой волне. От Марселя пахло чем-то родным, давно забытым. Я не могу сказать, что это была волна желания, нет, просто это было другое измерение   - растворение друг в друге. Он обнял меня. Я не знала других мужчин, кроме Валеры. Мне не было страшно. Было такое ощущение, что наконец-то я с самым родным и дорогим.
        Потом… потом были слова. Мы набросились на паштет и вино, ели, пили, разговаривали и не могли наговориться. Мы говорили одновременно, не перебивая друг друга, но прекрасно понимая. Слова лились без остановки.
        - Ты надолго?
        - Завтра?
        - Ты работаешь здесь?
        - На себя?
        - Ты правда имам?
        - Ты мусульманин?
        Вопросов было море, а отвечать не успевали.
        Потом он достал платок и стал вытирать мне нос, а я (как всегда, без платка) взяла салфетку. Мы и смеялись, и говорили, и шмыгали распухшими носами. Словно какие-то шлюзы открылись и наконец выпустили все накопившееся и невысказанное.
        - Какой я был дурак! Да и сейчас не умнее… Тогда  - потому что не приехал, а теперь  - что приехал… Ты не любила меня тогда, тебе было просто интересно, и тебе нравились приключения, я только надеялся заслужить твою любовь. Любовь  - это испытание, я оказался недостойным, сбежал. На самом деле я испугался трудностей, которые бы тебе создал, не хотел подвергать опасностям  - тебя-то за что было обижать? Теперь ты меня любишь, не знаю за что. Но я счастлив, я не надеялся ни на что, просто хотел взглянуть на тебя, мог бы, наверное, уйти сразу, нет, не мог… Я так испугался за тебя в кино! Люблю тебя! Когда ты была далеко, но в безопасности, я терпел разлуку, но теперь я не смогу больше без тебя. Что будет дальше, известно только Аллаху.
        Он провел руками по лицу, смущенно улыбнулся:
        - Ты знаешь…
        Этот жест стал настолько привычен для него, что он его почти не замечал. Что это означает у мусульман, я не знаю.
        - Я расскажу…
        Что ж, мне не привыкать, столько служу жилеткой! Мужчинам часто надо поплакаться, а я, на свое несчастье, очень подхожу для этой цели.
        - Если бы ты была со мной, я не стал бы таким. Тогда, после катастрофы, я жил ненавистью. Только она давала мне силы. Ты спряталась в самый уголок моего сердца, но ты была там всегда. И женился я, потому что получил должность, где должен быть женатый человек. Они убили Дениз и ее ребенка. Когда я понял, что ненависть сожгла во мне все, что нас соединило, то уехал в Тибет, как раз в это время в моде был Лобсанг Рампа. Я хотел уйти от всего, такой оригинальный способ самоубийства. Наверное, я тогда просто сошел с ума, параноик, следующий своей идее фикс, которая удерживала меня на грани разума.
        - Я знаю,  - тихо прошептала я.
        - Да, Бернар. Он-то как раз никогда не мог спокойно смотреть на страдания людей.
        - Продолжай!  - Я смотрела на его руки, на его длинные, слегка припухшие в суставах пальцы. Голубоватые вены на смуглых руках рельефно выделялись, их хотелось погладить…
        - Я добрался до Гонконга, менял гостиницы на все худшие и худшие, пока из последней не вышел без гроша в кармане. Да что говорить о деталях, добрался до Тибета совершенно больной, прямо полутруп, но зато в борьбе со всякими болезнями, голодом, холодом, жарой я стал ощущать себя частью природы. Там и понял, что все мы песчинки в огромном космосе: и эти «грязные» цветные рядом со мной, и аристократы, и я на самом дне… В какой-то момент я понял, что пришел. То есть все потеряло смысл. Сил не было, желания не было, никаких чувств. Я просто ждал конца. Какие-то монахи подобрали меня, притащили к себе. Кормили меня насильно. Но мне было все равно. Я не вставал. Потом они меня куда-то долго везли по горам. Там, куда меня привезли, со мной занимались несколько монахов. Это было удивительно. Кому-то есть дело до меня? Я пил всякие настои, меня мазали разными мазями… В результате мне стало интересно. Я стал задавать вопросы, и однажды ко мне пришел старенький лама и на отличном французском языке рассказал мне мой дальнейший путь. Забавно, он называл меня крестоносцем!
        «Ты придешь в Россию, ты будешь одним из камушков, которые сломают колесо. Тебя там искалечат. Но ты сделаешь свое дело, как и другие».
        В конце пути была ты. И почему-то этот монах особенно предупреждал меня, что женщины рядом со мной будут погибать. Да, Дениз погибла, ее дочка тоже. Потом у меня были и другие женщины, не все погибли, но всем им приходилось плохо. Я не хотел этого для тебя. И не спешил. Может быть, зря. Ничего хорошего меня не ждало впереди. Только непонятная цель… И вот я здесь, с тобой, могу сказать, что мой путь освещала именно ты. Я знаю, что твоя жизнь пошла не так, как мы хотели, но ведь ты не жалеешь? У тебя прекрасный муж, который тебя любит, ты для него  - подарок судьбы. Если уж ты с ним, то и будешь с ним до конца. Это очевидно. Верность  - твой девиз! Позволь мне иногда приезжать, разговаривать с тобой, просто видеть тебя? Тебе не будет это слишком мучительно?
        - Вот наговорил-то! Ты прав во всем. Наши судьбы, коснувшись друг друга, оторвались и пошли параллельно. Ты все время жил во мне, я все время разговаривала с тобой. Рядом шла другая жизнь, не с тобой. А я ждала. Теперь ты здесь! И что нам с этим делать?
        Он обнял меня. Прижал к себе.
        - Мы наконец вместе! А остальное по воле Аллаха.
        Мы жили в одном городе
        Да, все мы смертны, хоть не по нутру
        Мне эта истина, страшней которой нету,
        Но в час положенный и я, как все, умру,
        И память обо мне сотрет седая Лета.
        Мы бренны в этом мире под луной.
        Жизнь  - только миг. Небытие  - навеки.
        Кружится во вселенной шар земной,
        Живут и исчезают человеки…
        Написал эти стихи Юрий Владимирович Андропов. Генеральный секретарь ЦК КПСС, председатель КГБ СССР…
        - Ты жил в Москве десять лет! Расскажи об этом, ты меня видел?
        - Нет, конечно, не видел, к счастью. Я постарался полностью вычеркнуть тебя из памяти… Светлану и то нашли.
        - Ту самую, о которой рассказывал Бернар?
        - Его можно понять, он хотел нас поссорить, ведь я тогда просто сходил с ума по тебе! Ты ревновала?
        - Что ты! Я была девицей, и плохо представляла себе взаимоотношения мужчины и женщины.
        - Я помню! Ты все время старалась пожать мне руку на прощанье!
        Мы стояли, обнявшись у парапета на Котельнической набережной, разглядывая дорогие сердцу места нашей юности. Был тихий осенний вечер, на удивление теплый, даже немного душный. Наверное, завтра будет дождь…
        В 1979 году Марсель приехал в Москву. Его контакты были уже налажены, поэтому Игорь Петрович, один из начальников отдела, очень быстро «вычислил» его, арестовал и «заставил» работать на Советский Союз.
        Работалось им вместе очень хорошо и плодотворно целых четыре года. Марсель жил в городе, в отдельной квартире, имел советский паспорт, свободно передвигался по городу.
        Но Игоря Петровича повысили и перевели в Ленинград. Он пытался взять Марселя с собой, но начались сложные кадровые перестановки, и Марселя передали молодому капитану Николаю Алексеевичу. Шел 1983 год.
        Капитан надеялся, что с Иваном Ивановичем (так тогда звали Марселя) он быстро достигнет вершин карьеры. Чтобы помощник был всегда под рукой, особист перевел его в камеру. Потом, изучив хорошенько досье Марселя и не найдя никаких данных о нем до ареста, решил все узнать сам, таким образом убив двух зайцев: выслужиться самому и подсидеть Игоря Петровича.
        Начались допросы, из сотрудника Марсель превратился в обвиняемого.
        - Где, когда и при каких обстоятельствах ты был завербован Игорем Петровичем?
        - Так это все есть в досье!
        - Твое дело отвечать!
        - С Игорем Петровичем мы договорились, что я полностью отдаю себя в его распоряжение, а он не интересуется моим прошлым. Только на этих условиях я согласился работать,  - снисходительно улыбаясь, ответил Марсель.
        - Какие еще условия? Ты рассказываешь все и работаешь без всяких условий!
        - Молодой человек! Я привык соблюдать правила игры и надеюсь встретить у вас понимание.
        - Ты никто! Мы с тобой церемониться не будем! Быстренько выкладывай свои контакты до ареста и разойдемся мирно.
        - Вы же понимаете, что я могу рассказывать красивые сказки, которые при проверке окажутся «правдой». И что это изменит? Давайте мы разойдемся прямо сейчас! Если сотрудничество вам больше не нужно, я его прекращаю.
        - Мне судить, когда ты перестанешь работать!
        Марселя отправили в карцер, где он пробыл месяц. Затем перевели в камеру, где лежали срочные бумаги для аналитической работы.
        - Давай работай, будешь хорошо работать  - будешь в хороших условиях!
        - Это вы мне?
        - Тебе, тебе! А будешь плохо работать  - будет плохо!
        Через день пришел Николай Алексеевич и удивленно спросил:
        - Ты даже не дотронулся до документов?
        - А надо было?  - спросил Марсель.  - Что ж, можно и потрогать,  - взял бумаги и начал их рвать по одному,  - так лучше?
        После этого началась самая черная полоса в советской жизни Марселя. Нашли документы о его первом приезде в СССР, вызвали в Комитет госбезопасности Светлану, которая к этому времени работала во Внешторге, была замужем и воспитывала двоих детишек. Сынишке было восемь лет, а дочке три года.
        На очной ставке Светлана размазывала тушь и умоляла Марселя рассказать, что требуется. Всхлипывая, она поведала о своей великой любви к нему, что Миша  - его сын, что мальчик очень похож на отца, что родился в 1974 году.
        - Тогда она притворялась, что страстно меня любит, потому что трудилась на благо Родины, а я притворялся, только чтобы прикрыть тебя. Светик была намного старше меня, но выглядела великолепно. Когда она познакомилась со мной, сначала интересовалась только заграничными шмотками, я начал за ней ухаживать, она приняла эти ухаживания… А сын… такое тоже могло быть. Но я смеялся над рыдающей Светланой, чтобы ни у кого не было сомнений в моем отношении к ней. Я надеялся, что это хоть немного ей поможет. Тем не менее этот спектакль ничего не мог изменить: ни синяк под глазом Светы, ни детские вопли за стеной. Это была просто часть сценария. Я как марионетка. При любом раскладе Света должна была исчезнуть. Но если бы это была ты… Я бы не вынес, я бы просто умер. Позже я узнал, что Света находится в психиатрической больнице.
        - Интересно, может, и правда у тебя есть сын?
        - Понимаешь, женщина, которая рожает ребенка,  - мать, а я только причина его появления на свет. Но я не отец. Для меня дети просто случайность, я не хочу никаких детей. Возможно, с тобой было бы по-другому. Не знаю.
        Сотрудничать тогда он отказался, контакты не назвал. Стали их вытрясать. Постоянные избиения, электрический ток. После каждого допроса Николай Алексеевич чувствовал себя униженным и с трудом подавлял свою ненависть к этому высокомерному, насмешливому французу.
        Казалось, тому было просто любопытно, что придумает капитан на этот раз, интересовался, для чего служат провода, кнопки. Когда «приспособления» приводили в действие, Марсель извинялся, что не может продолжать беседу, иногда терял сознание, и тогда привести его в чувство было очень трудно. Бывало, сутками не удавалось вернуть его к жизни.
        Осенью начались отборочные матчи к чемпионату мира по футболу.
        Когда шла трансляция, Марселя приводили в кабинет к Николаю Алексеевичу, там был телевизор, работники КГБ набивались туда и болели за сборную СССР.
        Марсель стоял, прислонившись к стенке, протез ему сломали почти сразу и вместо него выдали костыль. Во время перерывов между таймами он рассуждал о роли футбола в развитии животных качеств у человека: реакции, силы, скорости, выносливости, улучшении экстерьера.
        Наши выиграли и у Финляндии, и у Польши, а уж после победы над португальцами 5:0 в Москве казалось, что осложнений с выходом из группы у сборной СССР не возникнет, все сотрудники Лубянки были в прекрасном настроении. Допросы продолжались, а Марсель начал говорить только о футболе, о чем бы его ни спрашивали, говорил, что победят французы, чем ужасно раздражал офицеров, которые с ним работали. Все с воодушевлением ждали полуфинала, но советские футболисты сыграли вничью с поляками. А португальцы в то же время выиграли все оставшиеся отборочные встречи.
        13 ноября 1983 года Марсель стоял в кабинете Николая Алексеевича. В комнате было накурено, стульев хватило не всем, ждали решающего матча. На экране телевизора была сетка, которая вскоре сменилась изображением футбольного мяча.
        И в напряженной тишине Марсель произнес:
        - Русские не могут выиграть! Они выигрывают, только когда их загонят в угол! А сегодня вы слишком спокойны, вам достаточно ничьей. Это вас и погубит!
        В это время с экрана зазвучал голос Николая Озерова, который комментировал матч, и на реплику Марселя никто не успел среагировать.
        Как и предсказал Марсель, советская команда держала оборону, игроки неспешно передвигались по полю, почему-то часто скользили и падали, составляя контраст темпераментной игре португальцев, в первом тайме воротам португальцев никто не угрожал. Начиная контратаку, наши футболисты в простейших ситуациях то и дело теряли мяч, греша неточными передачами.
        В кабинете все курили и матерились, не сводя глаз с экрана. Начались опасные контратаки соперника, а большинство наших игроков оказались отрезанными от мяча. Очередная потеря мяча и привела к голу. Шалана, подхватив мяч, совершил отличный проход.
        Марсель из своего угла пробормотал:
        - А сейчас вам забьют гол!
        Тут в ноги Шалана бросился наш защитник Боровский. Шалана упал. А французский арбитр Конрат показал на одиннадцатиметровую отметку. Это был очень спорный пенальти. Николай Алексеевич воскликнул:
        - Ненавижу французов!  - и покосился на насмешливого Марселя.
        Тем временем Жардао мастерски развел мяч и Дасаева по углам! То есть гол был забит в один угол ворот, а вратарь прыгнул в другой.
        Что тут началось  - болельщики кричали, ругались со слезами на глазах, эмоции били через край. Капитан подскочил к Марселю и прошипел ему в ухо:
        - Если наши проиграют, я тебя убью!
        Во время перерыва между таймами Марселя усадили на стул и крепко-накрепко привязали, дожидаясь второго тайма, его осыпали ударами, срывая злость.
        - Как дети, честное слово,  - снисходительно улыбался Марсель.
        После перерыва португальцы перешли к глухой обороне, тем не менее совершая острые атаки к нашим воротам. После передачи Пинту Жордао ударил с близкого расстояния, но мяч угодил в штангу, блестящий удар со штрафного нанес Диамантино, но великолепный Ринат Дасаев отбил мяч из верхнего угла. Напряжение в кабинете достигло предела, в выгодной позиции промахнулся Евтушенко, затем упустил верный шанс Оганесян. Один на один с вратарем, он пробил рядом со штангой. На последних минутах встречи Черенков издали сделал навесную передачу в сторону ворот, мяч угодил в перекладину, ударился о землю и отскочил в поле. Матч закончился. Счет 1:0, наша команда выбыла из турнира!
        Повисла гробовая тишина… и вдруг капитан в ярости схватил тяжелую пепельницу и запустил в ухмыляющегося Марселя. И попал. Впервые! До сих пор, чтобы как следует врезать в эту ненавистную рожу, надо было его держать, а так получались только скользящие удары. Он всегда уклонялся. А сейчас не шелохнулся и даже не зажмурился! Мраморная пепельница была брошена с такой силой, что стул опрокинулся. Сначала никто не понял, что произошло, потом увидели, что у головы Марселя растекается алая лужа, в которой белеют куски мрамора. Капитан медленно подошел, посмотрел на пульсирующие фонтанчики крови там, где было лицо ненавистного француза, и так же медленно вышел.
        - Когда матч закончился, я вдруг увидел грязно-коричневые всполохи над головой у моего капитана. Ты думаешь, что я читаю мысли, что я экстрасенс, нет, я вижу это пламя всегда спонтанно, это не зависит от меня. Чтобы видеть ауру, как видят ее тибетцы, надо много тренироваться с детства. Но знанию, что означают разные цвета, меня научили. И я подставился, в какой-то момент мне захотелось прекратить это бессмысленное существование. Да простит меня Аллах милостивый, милосердный!
        Ощущения были феерические! Вместо вдоха в легкие хлынула кровь, я закашлялся, при второй попытке вдохнуть я не получил ни капли воздуха и «ушел»  - я всегда «уходил», когда не мог терпеть. В Корпусе пытались как-то бороться с этим: «Мало ли, надо сматывать удочки, а ты отключаешься», но мне это состояние очень нравилось. А здесь я «ушел» надолго. Я не задержался около своего тела, которое пытались заставить дышать. Увидел, как капитан вышел из кабинета, пошел по коридору, его догнали, он достал пистолет, отдал. Мне надоело это рассматривать, и я, как обычно, отправился в виноградники гулять с д'Артаньяном. Помнишь, я тебе рассказывал про моего друга, сиамского кота? Когда я уходил, то уходил обычно туда. И так трудно оттуда возвращаться!
        - Я читала об этом, называется «уход в астрал».
        - Какая разница, как это называется? Тибетцы могут это делать сознательно, а я  - когда дела плохи,  - он улыбнулся.
        - Но на твоем лице ничего не видно!
        - У вас великолепные хирурги  - тогда Игорь Петрович примчался из Ленинграда, привлек лучших специалистов, для них было много работы: сломанная скула, выбиты передние зубы, а нос, который тебе так нравился, просто исчез! Потом со мной работали и другие специалисты, когда им предоставлялся удобный случай.
        - А так и не скажешь!  - Я водила пальцами по его лицу, как это делают слепые, ощущая тонкую кожу, морщинки у глаз.
        - Через два месяца я уже работал, но морда у меня была!.. А чтобы сделать лицо, понадобилось еще два года. Игорь Петрович, да благословит его Аллах и приветствует, отправил меня к солнышку, на море, подальше от Москвы. Там я работал под присмотром, дожидаясь перемен[28 - Председателем Президиума Верховного Совета СССР в это время был Андропов, который ввел всякие строгости, чистку рядов, борьбу за трудовую дисциплину. Разумеется, Юрий Владимирович недолго был у власти, умер всего через пятнадцать месяцев своего правления.].
        В январе 1984 года Марсель находился уже на «курорте», иногда купался в море, прыгал со своим костылем по скалам, заросшим соснами. Консультировал по разным международно-юридическим вопросам. Заодно писал диссертацию одному майору, который за это предоставил Марселю уютный домик и всякие другие льготы.
        Потом привезли Бернара. Они были очень рады друг другу.
        - Ну что, не узнаешь?  - спросил Марсель.
        - Тебя мать родная не узнает!
        - Но ты же узнал?
        - Я же больше, чем мать, правда? Кто это так постарался?
        - О! Рекомендую: самая дешевая в мире пластическая операция «а-ля Николя»  - гарантирует неузнавание собственной матерью.
        Им разрешили поселиться в одном домике. Естественно, этот домик был нашпигован подслушивающей аппаратурой и довольно заметными видеокамерами.
        В первый же вечер операторы были вынуждены слушать бесконечные истории о том, какие эротические удовольствия друзья получали от контакта электрода с членом. Бернар предлагал сравнить размеры шрамов, они веселились, как дети.
        - Они и не представляли себе, какое это удовольствие!
        - Конечно, с непривычки глаза вылезают наружу, ну а потом ни с чем не сравнимый кайф!
        - Особенно ожидание встречи, как девица в первый раз  - и хочется, и боязно.
        - Мама говорила  - больно будет!
        - Но так?!
        Они изображали из себя любовников. Испускали протяжные стоны, ржали как лошади. У операторов уши вяли.
        Бернар во время прогулок жаловался другу, что устал от работы в Советском Союзе, и Марсель, воспользовавшись помощью ничего не подозревавшего майора, организовал побег Бернару. Что уж он там внушил несчастному майору, трудно сказать, но используя различные техники и методики, он добился, чтобы Бернара отправили в Москву с «важным поручением». Причем майор сам подвез Бернара к вокзалу.
        На следующий день, когда, не обнаружив Бернара, его начали искать, выяснилось, что майор сам подписал все необходимые бумаги, словно игнорируя, что Бернар под арестом. Майора понизили в звании, а Марселя лишили всех льгот. Зато Бернар попал в Москву, к счастью или к несчастью…
        В 1986 году Марсель снова стал работать в Москве в команде Игоря Петровича и других преданных делу людей. Это была полоса относительно спокойной жизни, а я в это время в Улан-Баторе учила монгольских детей рисовать.
        В 1989 году Марсель покинул СССР, для больших перемен все было подготовлено, и в его присутствии не было необходимости. Бернара судьба закинула в Сирию.
        Инь и ян
        У нас было только две встречи, в январе и в феврале, а потом Марсель уехал и вернулся только в июне.
        В конце февраля меня стала беспокоить сильная боль внизу живота, мне пришлось обратиться к врачу.
        Довольно быстро молодая гинеколог поставила диагноз:
        - Или опухоль, или внематочная.
        - Как это? Этого не может быть!
        - Кто не рискует, тот не пьет шампанского! Вот направление, сделайте анализы, вот на УЗИ, только туда надо записываться. Запись по пятницам с восьми утра.
        В пятницу я пришла к поликлинике к восьми утра и не смогла записаться, потому что все пришли гораздо раньше меня.
        На следующую пятницу я была там уже в семь утра и была пятой, мне удалось записаться на среду, хоть и ужасно простыла. А в среду за полчаса до назначенного времени я выпила два литра воды и мучилась в ожидании своей очереди: назначено было на 16.30, воду я выпила за полчаса до этого времени, а теперь сидела уже лишних два часа, умирая от режущей боли внизу живота. Когда наконец попала в кабинет и легла на кушетку, я вдруг потеряла сознание.
        Потом было странное состояние отстраненности, время от времени сквозь страшный шум и черноту мелькали какие-то лица, звякали инструменты, раздавались громкие крики… иногда мне казалось, что кричала я сама.
        Когда я открыла глаза, было прекрасное ощущение покоя и тишины, а потом появились странные чувства. Тело было легким, но странное онемение в ногах заставило меня даже откинуть одеяло, чтобы убедиться, на месте ли мои ноги? Они были на месте, почему-то оранжевого цвета. Потом они стали очень тяжелыми и горячими, кожа как будто натянулась… но, к счастью, это скоро прошло. Выздоровление было трудным, особенно тяжело было терпеть всякие процедуры, но все кончается, и хорошее, и плохое, через неделю сын отвез меня на машине домой.
        Меня спасли от смерти, но возвращение к жизни было медленным, еще месяц восстанавливалась без особого успеха. Чувствовала себя ужасно слабой, единственное, что меня радовало, что я легко отделалась, если принять во внимание взаимоотношения Марселя и женщин. Как и обещали, он будет терять женщин, и вот, пожалуйста, я чуть не погибла и уже почти не женщина… Но я жива! И слава Богу. Может, на этом и закончатся наши несчастья?
        Марсель вернулся к летнему кубку по конному поло, повез меня посмотреть на аргентинских пони-поло, а сам тем временем встречался с нужными людьми. Так что толком и поговорить не удалось, но мы были счастливы просто видеть друг друга.
        Марсель все время спрашивал меня:
        - Что случилось? Ты не заболела? Мне снились плохие сны про тебя.
        - Да нет. Во всяком случае все позади, и я рада тебя видеть.

* * *
        Никогда не могла понять, как в такую жару можно носить костюм, галстук. Марсель как будто родился в костюме, при этом не вытирал постоянно шею, пот не катился градом по его лицу, такое впечатление, что он вообще не потеет. Это его привычная рабочая одежда, как спецовка для рабочего. В тех редких случаях, когда на нем были джинсы, он чувствовал себя просто голым.
        В бильярдном зале кондиционеры работали на полную мощность, но все равно было душновато. Обходя стол, высматривая удобные шары, Марсель начал говорить, словно ни к кому не обращаясь:
        - Ты спрашиваешь меня, зачем ты мне? Это глупый вопрос. Таким же глупым будет и ответ  - я тебя люблю. Больше жизни. Моя жизнь  - кому она нужна? Понимаешь, когда я вдруг решил увидеть тебя, тогда я не знал зачем, ты ведь и так была всегда со мной…  - он пожал плечами.  - На что я мог надеяться? Мы прожили свои отдельные жизни вдали друг от друга. У меня были женщины, сейчас я женатый человек, у меня две жены, одна в Байонне, другая в Йемене, но ты, ты  - особенная, ты часть меня! Почти ребенком понимала меня, не осуждала  - просто доверяла. Я приехал за этим потерянным чувством. Я всегда добивался, чего хотел, мечтал о встрече, и элементарно боялся: здесь климат очень вреден для меня, и я не о погоде.
        Он красиво забил шар в лузу от борта, в задумчивости обошел стол, продолжая свой рассказ, не поднимая глаз, смотря только на стол.
        - Когда зимой 1979 года я решился приехать сюда, меня сразу посадили под замок. Я приехал работать, но начались проверки и прочие неприятности. Вам нужна была информация, которую я не мог дать, зато мог работать для будущего России. Когда наконец началось наше сотрудничество, я уже стал практически инвалидом.
        Марсель продолжал забивать шары, словно забыв обо мне.
        - Зато я убедился, какие у вас замечательные врачи, я не думал уже, что поднимусь. Здесь мне было очень тяжело. Ты как раз окончила институт. А я находился на самом дне существования. И как бы я мог тебя втянуть во все это?! Я пробыл здесь десять лет, как у вас говорят, десять лет без права переписки…
        Его удар по шару оказался безрезультатным. Он кивнул мне, предлагая продолжать партию, я стала ходить вокруг стола, плохо соображая, какие шары мои, какие его.
        - Работать мне позволили,  - продолжил он,  - под жестким контролем, конечно. К счастью, я был не одинок. Мы нашли единомышленников, диссидентов  - даже в среде правящей верхушки. Мы? Да, проще было бы сказать, что я лично приложил руку, чтобы обрушить этого колосса на глиняных ногах  - СССР.
        - Зачем ты мне все это говоришь?
        - Пытаюсь оправдаться. Понимаешь, теперь, когда я вновь обрел тебя, все, что я делал, потеряло всякий смысл. Получается, что выше любви нет ничего! Теперь это очевидно.
        - Так что это было, что закрыло от тебя любовь?
        - Оно никуда не делось, это противостояние…
        Я стукнула, еле-еле попав по «свояку», Марсель в свою очередь легко забил в лузу последний шар и поставил кий на место. Мы пошли к бару, устроились на высоких стульях и заказали по свежевыжатому апельсиновому соку.
        - Ну, рассказывай про свое противостояние! Теперь мы вместе и противостоим напротив друг друга!
        - Тебе будет скучно.
        - Не лишай меня удовольствия смотреть, как шевелятся твои губы, а звук, если надоест, я буду пропускать мимо ушей.
        - Замечательно! И пока буду говорить, ты никуда не уйдешь! И я буду держать тебя за руку! Расскажу, даже если тебе и будет скучно слушать.
        Итак… Я не шпион, не дипломат, можно называть мою профессию «тайный дипломат», но название не отражает сущности моей работы. Ты наверняка слышала о «теории заговора», об организациях, подобных масонским, таких как «Королевский институт международных дел», «Совет по международным отношениям», «Бильдербергский клуб», «Трехсторонняя комиссия»  - видишь, какие нейтральные названия! Их много, сотни три, но цель у них одна: создание мирового правительства. Не смейся, это так.
        А для этого разработана система разрушения национального самосознания, которая с успехом применяется во многих странах, и в России в том числе. Контроль за каждым человеком без исключения путем использования средств управления сознанием и компьютерных технологий, а также системы террора. Тот терроризм, который сейчас так распространен, позволяет контролировать каждый шаг человека: и видеокамеры, и электронные карточки и… ну что перечислять, ты сама знаешь.
        - Если бы это говорил не ты, я бы подумала, что это бред сумасшедшего.
        - Именно! Как в этом прекрасном анекдоте: коровы мирно пасутся на зеленом лугу. Но одна время от времени подходит к своим подругам и говорит: «Ты думаешь, что люди за нами ухаживают, потому что нас любят? Нет! Сначала они нас доят, а потом убивают на мясо!» А другая ей отвечает: «Ну как ты надоела со своей теорией заговора!»
        - Симпатичный анекдот, но зачем ты мне все это рассказываешь? Это не имеет никакого отношения к нам, к нашей жизни…
        - Имеет. Я хочу, чтобы ты поняла, ради чего я предал любовь. Продолжаю. Эти организации стремятся к прекращению всякого промышленного развития и производства электроэнергии на ядерных станциях. Исключение составляют компьютерная промышленность и индустрия обслуживания. А безработные, которые, естественно, появятся в результате разрушения промышленности, в лучшем случае станут наркоманами, а в худшем… тебе лучше не знать. Сокращение населения больших городов по сценарию, отработанному в коммунистической Камбодже. Как тебе такой сценарий? Да здравствует мировое правительство!
        Ребята действуют профессионально и слаженно. В планах не допускать того, чтобы народы сами решали свою судьбу, искусственно создавая различные кризисные ситуации с последующим «управлением» этими кризисами. Это ослабляет и деморализует население до такой степени, что в условиях слишком широких возможностей выбора народ просто впадает в апатию. Создаются комиссии по управлению кризисами. В Америке уже в 1980 году создано Федеральное агентство по управлению чрезвычайными ситуациями. У вас тоже появилось такое ведомство.
        Ну так вот, я, Бернар и другие из нашей компании противостоим этим организациям. Корпус  - одна из составляющих нашей системы. Ведь противоположности никто не отменял? Свет и тьма, добро и зло, Бог и дьявол. И то, и другое время от времени меняются местами. Но ты-то понимаешь, что люди, работающие в любом правительстве, совсем не те люди, которые в действительности принимают решения по политическим и экономическим вопросам, как во внутренней, так и во внешней политике. Все эти «комиссии» и «клубы» имеют мерзкие цели, они хотят подчинить себе весь мир. Правда, я похож на сумасшедшего?
        - Очень! У тебя сейчас такой свирепый взгляд! Но я люблю эти глаза!
        - Только ты. Обычно меня боятся. Наверное, ты читала Дэна Брауна? Это ведь заказные книги, написанные, чтобы обыватель воспринимал масонские организации просто как легенды или книжные истории.
        Это существует, они хотят, чтобы элита, которой себя считают, жила в раю, а на них работали бессловесные рабы. Причем рабов нужен необходимый минимум, поэтому людей надо истреблять.
        - Ты что-то полную ахинею несешь, перегрелся, наверное?  - я хотела потрогать его лоб. Он перехватил мою руку, поцеловал в ладонь, потом приложил к своей щеке…
        - Именно так и воспринимается эта информация нормальными людьми. Но ни тебя, ни меня нельзя назвать таковыми? А тогда я был одним из тех, кто разрушал систему,  - продолжал он, почти шепотом.
        - Когда тогда?
        - Я приехал в Москву в 1979 году.
        - И я ничего не знала…
        - И очень хорошо! Было очень тяжело решиться, но лучше меня никто бы не сделал эту работу. Я боролся с системой, а она со мной. Любая смена руководства, и все начиналось сначала. Недоверие, проверки, допросы и все остальное. Терпеть боль меня научил еще отец, потом специальные тренировки. Но надоело, честно говоря. Иногда такая тоска накатывала… А теперь я почти свободен, свободен принимать решения. Когда в январе я снова оказался здесь, после стольких лет, у вас были жуткие морозы, но не от них меня трясло на таможенном контроле. Эти люди в форме… бездушные машины, давно я не испытывал столь острых ощущений!
        - Тебе было страшно?
        - Еще как! Но это как раз именно то, что стоит любого риска. Я много делал вещей, опасных для жизни, но далеко не всегда цель была достойна этого. Сейчас я приезжаю сюда как частное лицо, иногда как консультант, я не веду здесь никаких дел. Но, естественно, за мной присматривают… Наверное, я подвергаю тебя ненужной опасности, хотя, кажется, просчитал все. Когда я увидел тебя, понял, что ты воплощение теплоты, такая же золотая, как в молодости, даже еще ярче. Я хотел бы чаще быть рядом с тобой, жар-птица! Это про таких, как ты, ваша сказка. Как бы я хотел тебя уберечь от всех невзгод! Но ведь ты затоскуешь в клетке!
        - Как ты себе это представляешь? Поселишь на острове и будешь навещать, когда выдастся свободная минутка?
        - Нет, конечно, я просто хочу хоть иногда быть рядом с тобой. У меня давно нет никаких чувств и желаний, только рядом с тобой что-то меняется. Я не могу понять, что ты обо мне думаешь, ты сама мне скажешь  - так же откровенно, как всегда.
        Он внимательно смотрел на меня, чуть-чуть улыбаясь.
        - Да. Я люблю тебя. И всегда любила. И ты это знаешь! Где твое хваленое умение читать мысли и предугадывать события?
        - Знаешь, я хотел это услышать и услышал, хвала Аллаху.
        - Ну и хорошо. Я поехала домой. Салам алейкум!
        - Уа алейкум ассалам! Независимая, дикая и неприступная дочь саванны!  - смеясь, произнес он давно забытую дразнилку.  - Тут я почитал немного из книги, которую ты пишешь, продолжай, пожалуйста. Только не идеализируй меня. Ты же знаешь, какой я бука. Имена можешь не изменять, но просто неудобно читать, впрочем, как хочешь, это несущественно.
        - Как ты узнал?!
        - И не только я. Но это не страшно. Ты художник  - настоящий, тебе все можно. Правда-правда. Дело прошлое, имена другие, между прочим, кто знает, настоящие ли имена были с самого начала этой истории, зато как интересно!
        - Ты нашел несколько отрывков на сайте «Самиздат»! Надеюсь, ты не шокирован?
        - Нет, конечно. Может быть, для твоей книги пришло время?
        - Ты еще скажи, что это заказная книга!
        - Кто знает, кто знает?  - рассмеялся он.  - Сегодня я так много наговорил… Но главное, мне удалось услышать то, чего очень хотелось. Я ведь видел, что ты преобразилась, как засияли твои глаза, но я хотел уверенности! Не знаю, как ты, но я только поднимаюсь. Я страшно устал, а рядом с тобой, как у родника с ключевой водой, дышится легко, и нет неправды.
        - Эгоист, как был эгоистом, так и остался. Всех используешь в своих целях, а потом выбрасываешь, как надоевшую игрушку. Меня это всегда забавляло. Я ведь тоже была для тебя любимой игрушкой. Не правда ли? Никому не отдал. Даже теперь. Самое смешное, мне это нравилось. Но тогда я была романтической дурочкой. Ты знал, как дергать за веревочки, и легко связал меня с собой. Вот и сам попался! Просто так  - не бывает!
        - Вот и рассердилась! Но все равно чуть-чуть. Все равно  - золотая и моя.
        - Но ведь и ты мой. Скажи честно.
        - Конечно! А что я здесь делаю? Увы, мы в ответе за тех, кого приручаем. Я пытался уйти от этого ответа. Может быть… понимаешь, когда любишь не сильно, можешь пожертвовать человеком, а тобой  - я не мог. Иногда ситуация складывается так, что ты обязан отдать фигуру, чтобы победить, что я и делал довольно часто. Это страшно неприятно, и, наверное, мне нет оправдания среди нормальных людей.
        - Какое милое, нейтральное словечко  - «неприятно». Фи! Какая гадость! Погибает кто-нибудь, а ты говоришь: «Как противно!»
        - Все равно золотая, даже когда злишься!
        - Ты хоть меня слышишь?
        - Ну и что? Ты моя?
        - Увы, да!
        - И я твой. Неизменно, всегда, и я тебя вижу, могу прикоснуться. Это счастье. У тебя своя жизнь, у меня своя, но мы можем иногда быть вместе. Назло судьбе. Я не жалею ни о чем! Я тебя сохранил!
        - Сложил в баночку и завинтил крышечку. Молодец! Ты гордишься тем, что ушел от ответа! Не захотел мной рисковать. Конечно, решения принимаешь ты. Всегда и во всем! Но теперь я больше ничего не жду, у меня есть все. Это как смерть. Теперь можно закрыть глаза. Ты часть меня, которой мне очень не хватало, а теперь мы соединились.
        - Инь и ян,  - прошептал, улыбаясь, Марсель.
        Грезы
        Похоже, он лучше меня знает, чего я хочу. Я села в черный «сааб», Марсель попросил меня пристегнуться.
        И мы понеслись. Я давно не ездила в машине, только в такси, по необходимости: отвезти или забрать картины с выставки, перевезти что-нибудь тяжелое. А так все больше на метро или троллейбусе. А тут понеслись. Сначала вроде ничего  - центр все-таки, а потом, уже на третьем кольце, мы полетели с сумасшедшей скоростью. Не было ни визга покрышек, ни рева мотора, в машине была слышна только тихая музыка, Моцарт, по-моему. Но скорость! У меня замирало сердце!
        Вдруг слева показалась низкая серебристая машина, которая начала нас обгонять.
        - Что это за машина?
        - «Альфа-Ромео».
        - Красивая!
        Марсель усмехнулся и вдавил педаль газа, мы полетели вместе. Тут я с ужасом заметила, что шикарная серебряная ракета несется по встречной полосе! А вдали, навстречу ей огромная фура. Я закрыла глаза… только почувствовала, что мы начали плавно тормозить. Марсель повернул чуть правее и пропустил ракету, она умчалась вдаль, мигая красными огоньками.
        Он получал удовольствие от скорости, но я ужасно боялась. Мы съехали с третьего кольца, проехали еще какое-то время и оказались в лесной зоне, там за высокими заборами довольно густо стояли коттеджи, о существовании которых можно было догадаться только по крышам.
        Марсель подъехал к воротам, протянул руку с какой-то коробочкой, ворота открылись.
        «Как в кино»,  - подумалось мне.
        За воротами в глубине стоял кирпичный, довольно скучный дом, без украшений, без веранды и балкончиков.
        На «даче», куда он меня привез, не было ни души. Внутри все самое современное, но дизайн очень простой: ковры и подушки. Пока мы ехали, я несколько раз спросила куда, но он словно не слышал. Эти мусульманские заморочки начинали меня раздражать. Сначала это было необычно и интересно, потом уже стало надоедать. Все время как точка в конце предложения: «Слава Аллаху!», «Во имя Аллаха милостивого, милосердного», «Вся хвала и благодарность Аллаху, мир и благословение Его Посланнику!» Он не замечал этого  - это его жизнь, для него это было органично. И невозможно сердиться на него  - вроде и раздражает, а вроде так и надо. Ловишь себя на словах «Ассалам алейкум», это становится частью тебя.
        В квадратной комнате Марсель задернул тяжелые шторы и зажег свет, который оказался внизу за панелями и освещал только пушистый светлый ковер. Усадив меня на мягкий диван, он включил музыку. Я не видела, откуда льется мягкий и чистый звук, тихий, но удивительно четкий.
        - Теперь я угощу тебя арабским обедом!
        - Здорово! А то я ужасно проголодалась!
        - Будешь соответствовать или по-европейски?
        - Как это?
        - Пророк заповедал есть руками,  - Марсель хитро улыбнулся.
        - Руками так руками, подумаешь, удивил!
        - Тогда в ванну!
        - Это зачем еще?
        - Ага! Испугалась! Руки помыть, зачем же еще? Но в самом деле рекомендую переодеться, будем есть как «грязные» арабы!
        В ванной я нашла расшитый шелковый халат и надела его поверх своей одежды. Может, это и был намек, но я предпочитаю ясность во всем.
        Марсель тоже оделся в какую-то длинную рубаху.
        На первое была роскошная дыня и восточные сладости, какое-то сладкое тесто, политое медом, нежнейший паштет непонятно из чего  - Марсель назвал его «хумус».
        Потом очень сочное мясо с ароматными травками, и я наконец поняла, почему ели руками  - тогда не обожжешь язык.
        - Не удивляйся, здесь есть, кому приготовить пищу. Я позвонил заранее.
        Было так много всего вкусного, но когда Марсель принес еще и супчик на третье, я взмолилась:
        - Все! Я больше не могу!
        - Как? А я хотел повторить все сначала  - ты все ешь и ешь!
        - Издеваешься?
        - Как обычно! Теперь кофе или кальян?
        - Кофе я знаю, а вот кальян не пробовала…
        Марсель засмеялся и принес какой-то высокий кувшин, и я вспомнила: кальян курят! Приготовление к кальяну заняло некоторое время, потом мы вместе уселись на диване, я подобрала ножки и попробовала вдохнуть через трубочку…
        - Для начала три вдоха!  - сказал Марсель.  - Ты ведь вообще не куришь, даже сигарет, правда, кальян гораздо легче, я и молока налил. Давай помечтаем…
        Мы курили не спеша, передавая мундштук друг другу. Я почувствовала, что не могу пошевелить ни рукой, ни ногой, и не заметила, как заснула.
        А когда проснулась, увидела Марселя, который по-прежнему сидел рядом со мной, держа меня за руку. «Голубки»  - в сознании всплыло словечко Бернара, и я захихикала.
        - Что ты смеешься?
        Вместо ответа я попыталась поцеловать его в губы, но промахнулась, что меня еще больше рассмешило.
        - Голубки  - помнишь, как нас называл Бернар!
        - Помню, конечно, но ему нас не понять! Он ведь коллекционер!
        - Как это?
        - Ему интересны все женщины. Он спал и с китаянками, и с арабками, и с мексиканками, всюду, где побывал, всегда встречался с местными женщинами. Знаток! Помнишь, у него была Таисия?
        - Это такая толстая, немолодая женщина, работала в табачном киоске?
        - Ну да, он тогда завалил нас коробками с сигарами!
        - У меня долго такая хранилась, красивая, деревянная!
        - И ты знаешь, что его восхищало в этой женщине? Небритые ноги и подмышки! Прости за подробность.
        - Да у нас каждая вторая была такой! «В Советском Союзе секса нет!»  - так сказала одна девушка во время первого телемоста с Америкой.
        - Есть, есть!  - Марсель наклонился ко мне…
        Раздался страшный грохот  - это кальян упал на железный поднос. Мы кинулись собирать угольки с ковра. Меня душил смех  - все возвращается! Как и раньше, он постоянно что-то ронял, разбивал, проливал…
        - А я знаю, почему ты смеешься!  - обиженным тоном произнес Марсель.  - У меня гораздо реже это случается! И еще я умею варить кофе!
        Мы уже смеялись вместе.
        Приготовление кофе происходило в этой же комнате на электрической жаровне.
        Марсель взял две турки, он называл их джезвами, положил в них чуть-чуть сахарку и поставил на тонкий песок, покрывающий жаровню. Почти сразу из них показался дымок от закипающего сахара. Отставив их, Марсель налил туда воды и опять поставил на жаровню. Лицо его было сосредоточенным, как у алхимика, который смешивает элементы… Вода закипела, турки снова отставлены, теперь в каждую кладется молотый кофе и размешивается специальными палочками.
        Я следила за этим священнодействием, боясь лишний раз вздохнуть. Палочки при помешивании выбивали какой-то замысловатый ритм. В эту минуту я была готова поверить, что Марсель может извлекать мелодию.
        Наконец турки на огне, пена поднимается, но они вовремя снимаются, и пена опускается, невероятный аромат заполняет комнату. Марсель снова ставит их на жаровню, я боюсь, что он обязательно ошибется, но нет, пена пузырится на самом краю турок. Теперь, осторожно постучав ими о край жаровни, он разливает кофе в чашечки, и остаток пены почему-то белого цвета. Я с трудом перевожу дыхание.
        - Ты меня потряс! Сколько же ты этому учился?
        - Уфф! Я сам горжусь! Долго, конечно! Столько кофе перевел! Но ты попробуй!
        - Он горький!
        - Конечно!
        Я осторожно попробовала:
        - Но вкусный! Вот странное сочетание! Кстати, сколько времени?
        - Не знаю, но ты не торопишься?
        - Нет, но все же…
        - Какой я болван  - ты беспокоишься! Ты ведь несвободна, в отличие от меня.
        - Ты тоже несвободен!
        - Да, но только от тебя! А у тебя семья, ты связана по рукам и ногам, и ты их не бросишь, своих родных, которые так зависят от тебя.
        - Ну вот, ты вмиг разрушил все иллюзии, которые могли бы быть у меня.
        - Иллюзии, у тебя? Ты не позволяешь иллюзиям заслонять от тебя твои обязанности, без которых ты себя не представляешь. Но это ведь ты! За это я тебя и люблю, за искренность, за чистоту, за твою верность, за то тепло, которое исходит от тебя. Я сам виноват в том, что ты не со мной!
        Знаешь, когда я читал Джебрана Халиля Джебрана, его книгу «Пророк», его слова о любви были мне непонятны. Ведь любовь  - это счастье, это дар, а он… подожди, я сейчас тебе прочитаю:
        Когда любовь поманит  - следуйте ей, хотя ее пути тяжелы и круты.
        И когда ее крылья обнимут вас  - не сопротивляйтесь ей, хотя меч, спрятанный в крыльях, может поранить вас.
        И когда она говорит с вами  - верьте ей, хотя ее голос может разрушить ваши мечты, как северный ветер превращает в пустыню сады. Потому что любовь и надевает корону на вашу голову, но она и распинает вас на кресте.
        Любовь не дает ничего, кроме самой себя, и не берет ничего, кроме самой себя.
        Поэтому любовь не обладает ничем, но и ею нельзя обладать, ведь любви достаточно только любви. Когда вы любите, вы не должны говорить: «Бог находится в моем сердце», а скорее: «Я нахожусь в сердце Бога».
        У любви есть одно лишь желание  - осуществить себя. Поэтому, если вы любите, пусть у вашей любви будут такие желания: растаять и стать как бегущий ручей, что поет свою мелодию ночи. Познать боль чрезмерной нежности. Быть раненным собственным пониманием любви и кровоточить охотно и с радостью.
        Просыпаться на рассвете с окрыленным сердцем и благодарить за еще день любви; отдыхать в полуденный час, размышляя о любовном восторге; возвращаться домой вечером с радостью; и засыпать с молитвой за свою возлюбленную в сердце и песней благодарности на губах.
        - Да, это правда. Удивительный поэт!
        - Сам он араб, но жил в Америке. И еще он сказал: «Лишь однажды я не нашелся, что ответить. Когда меня спросили, кто я». Я бы, конечно, нашелся… ответил, скажем, «Путешественник!», но кто я? Я и сам не знаю…
        - Но я люблю тебя!
        - И никогда не будешь со мной…
        - Не торопи меня, я не знаю…
        Конная прогулка с мусульманином
        Марсель взял мне путевку в дом отдыха «Кантри» на пять дней. Это были осенние каникулы, начало ноября, было солнечно и тепло. Потом приехал сам и был со мной целых 36 часов!
        Там были лошадки, и мы отправились гулять в лес. Ехали не спеша, иногда рысью, иногда галопом, но не быстро. Больше шагом. Ехали и разговаривали.
        - …А потом мне пришлось лечиться, сама понимаешь, столько проблем накопилось. Это был 1989 год.
        - А у меня в этом году дочка родилась.
        - Это здорово! А какая она, твоя дочь?
        - Красивая, но очень сложный у нее характер!
        - Ну, ты ведь трудностей не боишься!
        - Ты лучше про себя рассказывай.
        - А я загорал, в Малайзии, на острове Лангкави, жил в отеле «Шератон Пердана». Правда, милое название? Целый год ничего не делал, только в первое время врачи отдых портили, возились с лицом и так, по мелочи.
        - А как ты стал мусульманином? Давно хотела спросить.
        - Понимаешь, всякие теракты начались, да все с религиозной подоплекой, хотя многие правительства сами совершали преступления против собственного народа, взрывая дома и крича о террористах, чтобы развязать войну. Ну и мне предложили влезть в это дело.

* * *
        В 1990 году Саддам Хусейн предупреждал США и Великобританию о возможности терактов на их территории с применением оружия массового уничтожения (ОМУ). Он говорил:
        - Терроризм идет. Я говорил об этом американцам задолго до 2 августа (2 августа 1990 года иракские войска оккупировали Кувейт) да и британцам тоже… В будущем появится терроризм с использованием ОМУ. Что сможет предотвратить появление заминированного автомобиля, который вызовет в Вашингтоне ядерный взрыв, или биологический, или химический? Моя страна не будет иметь к этому отношения. Это придет, эта история придет, но не из Ирака.
        Марсель принял ислам, выучил арабский, почти весь Коран и потом совершил паломничество в Мекку.
        - Очевидно, что это будущее! И надо быть внутри этого, чтобы понимать мусульман.
        Эта маска, которую он надел на себя, незаметно срослась с ним. Слишком глубоко проник он в сердце этой религии. Марсель жил как мусульманин, думал как мусульманин, не мог нормально себя чувствовать, не совершив намаз.
        Вернувшись во Францию, Марсель поселился в небольшом домике в Байонне. Построил мечеть и медресе, организовал подготовку имамов, устроил все так, чтобы мусульмане в этой местности чувствовали себя в безопасности, во всех делах советовались с имамами и сообщали о возможных нарушителях спокойствия.
        С тех пор почти весь юго-запад Франции стал свободен от терроризма.
        Марсель много путешествовал, его приглашали читать проповеди в мечетях. Иногда он соглашался. Говорил в основном о мире, о терпимости. Он никогда не пользовался текстами, цитировал Коран наизусть, это придавало необыкновенный вес его словам.
        Появились и враги, которые пытались смешать его с грязью, обвиняли в искажении текстов, но не тут-то было. Все в Коране указывает на мирный путь, и Марсель приводил тексты, которые противники легко могли найти. Он говорил, что к войне призывают только те, кому это выгодно, толкуя Коран вкривь и вкось.
        Наладив мирную жизнь в отдельно взятом месте, Марсель наслаждался свободой. К нему стекались сведения о любой напряженности в регионе. Об этом заботились мусульмане, избравшие мирную жизнь. Они тоже рисковали, но не хотели жертв. Это работало не только во Франции, но и в других мусульманских странах.

* * *
        Так я узнала, что имею дело с Белым имамом (имам Абъяд), который наизусть знает Коран. Это не укладывалось в моей голове. У мусульман считается, что человек, выучивший Коран, становится святым.
        - Ради бога, только не смотри на меня так, ладно? Мы-то с тобой знаем цену святости.
        - То есть цель оправдывает средства?
        - Радость моя! Как ты меня понимаешь! Кстати, не пора ли поворачивать?
        - А далеко мы уехали?
        - Километров десять.
        Тут я почувствовала, как устала,  - в последний раз сидела на лошади три года назад. Мы ехали по необыкновенно красивым лугам, попадались ельнички, все радовало глаз, но я готова была вывалиться из седла.
        Марсель заметил мое состояние, но что можно было сделать в этой ситуации? Уже темнело, и мы понеслись галопом. Мне очень пригодилось мое умение крепко сидеть в седле, несмотря ни на что.
        Когда подъехали к конюшне, я сползла с седла, девочки взяли у нас лошадей, а я присела на скамеечку. Мне казалось, что я не могу даже пошевелиться.
        Марсель присел рядом, обнял меня, и мы, наверное, полчаса сидели молча. Потом он сказал:
        - Я сейчас уеду. Приеду, как только позволят дела.
        И вот опять его нет со мной. Весь подобрался и пошел к своему любимому «саабу».
        Кое-как я добралась до номера. Приняла душ, выпила таблетку аспирина, но заснуть так и не смогла.
        Лошади, стихия, красота… Я посвятила им свое творчество. А тогда, в семидесятых, я еще не думала о живописи. Научившись ездить верхом, я могла встречаться с Марселем в манеже и на конных прогулках. Но он лошадей не любил, как и они его. Мне вспомнились случаи, когда он страдал от их «развлечений», про ветку сирени, когда лошадь чуть не сломала ему нос, про то, как, наступив ему на ногу, конь замер, и его с трудом удалось заставить шагнуть, чтобы Марсель смог вытащить ногу. Конь-то знал, почему он стоит: всадник его не ведет!
        А сегодня мы ездили по лугам и вообще не замечали наших лошадей. Они слушали, казалось, наши мысли, мы не замечали, как ими управляли. Марсель сидел в седле не слишком уверенно, делал лишние движения, думаю, это немудрено с протезом; но лошадь вела себя великолепно, даже приостанавливалась, когда он немного терял равновесие.
        Всю ночь я думала о Марселе, о себе, о лошадях. Возник замысел новой картины: одинокий конь на берегу северного моря, туман, жемчужные оттенки теплого серого цвета.
        Наутро я поднялась с тяжелой головой, с негнущимися конечностями, с разламывающейся поясницей. Думалось, что Марсель чувствовал себя не лучше. И кто кому сделал «подарок»? Я, конечно, любила раньше поездить верхом в «полях», хотя это удавалось очень редко, но теперь все изменилось. Силы и здоровье, к сожалению, не те! Я выпила аспирин и после завтрака собралась в Москву. На ресепшене, куда я принесла ключи, девушка сказала, что меня ждет оплаченное такси, чтобы отвезти в Москву. Это меня очень порадовало, ведь «Кантри» находился на 99-м километре, а у меня болела голова и вообще все тело. Такие нагрузки без подготовки довольно тяжелы.
        Я села в такси и попыталась подремать на заднем сидении, но такси ехало быстро, дорога была очень неровной, меня подбрасывало на ухабах. Через полчаса мы затормозили на заправке, к машине подошли двое хорошо одетых мужчин и сели с двух сторон от меня.
        - Ну, здравствуйте, Надежда!
        - Здравствуйте, господа! Представьтесь, пожалуйста!  - сердце у меня ушло в пятки, но я постаралась скрыть свой ужас за официальным тоном.
        Они, улыбаясь, достали какие-то удостоверения и, развернув, подержали перед моими глазами. Без очков я прочитала только «Федеральная служба безопасности Российской Федерации» и разглядела слева герб и переливающуюся круглую наклейку. Что толку, что я прочитала бы их имена и звания?
        - Мы очень надеемся на сотрудничество с вашей стороны. Пришло время выполнить свой гражданский долг. Мы не станем присылать вашему мужу фотографии, просто напомним, что ваш сын избегает армии и что дочь учится на подготовительных курсах и возвращается домой довольно поздно.
        - Очень убедительно!
        - Вы разумный человек. Пока наш общий знакомый ведет правильную политику, мы не будем вас беспокоить. Но при необходимости мы к вам обратимся. Вы поняли?
        - Очень доходчиво! Все поняла.
        - И говорить о нашем разговоре никому не стоит.
        - Может, мне где расписаться?
        - Не стоит, просто будьте осторожны.
        Такси остановилось, эти двое вышли и сели в машину, которая ехала за нами. Я сидела в оцепенении, постепенно напряжение отпускало, в окошке мелькали деревья, дома, машины, мимо которых мы проезжали, но я ничего не видела. Как же быть? Теперь я понимала Ольгу. Это предложение, от которого не откажешься.
        На следующий день позвонила Ольге, я не видела ее около года, с тех пор как приехал Марсель, я забросила всех своих друзей. Наши встречи можно было пересчитать по пальцам, но когда я его ждала, я мечтала, тосковала, думала только о нем. Валера стал дарить мне цветы, мужчины начали обращать на меня внимание, даже дочь, не особенно внимательная ко мне, сказала как-то:
        - Мам, ты изменилась, ты такая красивая!
        А я не видела в себе никаких изменений, просто все вдруг стало получаться. Новые картины, новые ученики, даже книга, которую начала писать.
        Голос Ольги по телефону показался мне странным, так нежно и ласково она говорила только тогда, когда рядом бывал Бернар. Обычно она отвечала довольно отрывисто: «Говорите!»
        - Привет, Оль! Можно я к тебе приеду?
        - Как замечательно, что ты позвонила! Сейчас спрошу.  - Она отошла, потом ответила:  - Ты можешь в среду днем?
        - Конечно, могу, я так давно тебя не видела!
        - Давай, приезжай часикам к трем, я сделаю наполеоны! Буду рада тебя видеть!
        Что-то тут не так… В среду я ровно в три позвонила в дверь Ольги. Она встретила меня не в халате, как было год назад, а в красивой синей юбке и голубом ангоровом свитере. Ее полнота не уменьшилась, но выглядела она прекрасно.
        - Надежда! Ты так похорошела!  - опередила она мои комплименты.  - Пойдем, я познакомлю тебя с Полиной.
        Мы прошли на кухню. Темноволосая девушка в очках радостно нас приветствовала: «Привьет!» Я озадаченно смотрела на женский вариант Бернара. Высокая, довольно полная, те же веселые глаза, большой рот и, конечно, брови, как бы застывшие в удивлении.
        Полина ни слова не знала по-русски, если не считать «привьет», «спасибо», «пока», поэтому мы общались на французском. Она усадила нас с Ольгой, принялась хлопотать, движения у нее были ловкие и быстрые. Налила нам чаю, достала пирожные, себе приготовила кофе. И щебетала, щебетала… Ее французский напоминал журчащий ручеек, которому нравится звучать, она еще не привыкла стараться, чтобы ее понимали, поэтому я улавливала только общий смысл.
        Ольга смотрела на дочь влюбленными глазами. Полина обратилась ко мне:
        - Я видела ваши картины на сайте, они прекрасны! И мама рисует потрясающие иконы благодаря вам! Я тоже люблю животных! У меня три кошки и две собаки!
        - А где вы живете с этими животными?
        - С моим другом мы живем в Брикобеке, в Нормандии. У него там ветеринарная клиника.
        - Так вы ветеринар?
        - Да, но я занимаюсь мелкими животными, в основном кошками и собаками, а мой друг  - коровами и овцами.
        - Как интересно!
        - В Москве я видела много бродячих собак. Это проблема, надеюсь, ее как-то решают? Обычно бродячих животных стерилизуют, но у вас, я узнавала, их убивают. Ужас! Ой, я убегаю, вы поговорите с мамочкой, а у меня занятия по русскому языку.
        И она упорхнула. По-другому и не скажешь, несмотря на округлые формы, а может быть, благодаря этой аэродинамичности Полина и двигалась очень быстро. Мы услышали, как хлопнула входная дверь.
        - Оленька, какой сюрприз! Как, откуда?  - спросила я, еще не придя в себя от стремительности Полины.
        - Ты знаешь, я так счастлива, так счастлива!  - Ольга опять начала вытирать слезы.  - Это было так неожиданно! Весной Полина мне позвонила. Я подумала, кто-то мерзко шутит. Но нет, это правда оказалась Полина! Она ведь росла практически сиротой, все по пансионам, закрытым колледжам. Оливье не мог ее видеть, а мачеха и не хотела. Полина всего добилась сама и училась очень хорошо, получала стипендию и работала. Год назад окончила высшую ветеринарную школу в Нанте, стажировалась в Брикобеке, там и работает сейчас. А 29 апреля, в день рождения, к ней пришел Бернар с огромным букетом роз и объявил, что он ее отец. У него даже документов не попросили, сразу было видно, что они очень похожи. Он погостил у нее, сообщил, что у нее есть мама в далекой Москве, и дал мой телефон. А потом исчез в неизвестном направлении. О нем мы с тобой еще поговорим! Мерзавец! К этому времени я уже получила свидетельство о его смерти и уже год была вдовой! Ты знаешь, каково мне было!
        - Да уж!
        - Полина звонила мне каждый день, хорошо, что я понимаю по-французски. А теперь вот приехала погостить. Странно, да? Моя дочь ни слова не знает по-русски! Я не думала, что я так сильно ее люблю, но вот она приехала, и я не хочу ее отпускать!
        - А Софи? Как Софи?
        - Сонька учится в Оксфорде, после тех событий ни разу не приехала и не позвонила. Да ну ее, она вредная, я ее не люблю. Не будем о ней!
        Ольга не считала нужным скрывать свои чувства, и было странно слышать, что мать не любит своего ребенка.
        - Ты еще об Анне спроси! Не знаю! Ничего не знаю! В разное время были попытки ее найти, но в Чечне очень сложно вести поиски. Знаю только, что она жива, что у нее четверо мальчиков, и ее прячут в каком-то горном ауле. Это все, что удалось узнать. А вот то, что Полина нашлась,  - это подарок судьбы! Я уже заказала благодарственный молебен! А ты? Куда ты подевалась? Ты похудела и похорошела!
        - Марсель приехал!
        - Я так и поняла. Небось на «Дневном дозоре» встретились? Тогда, накануне Крещения, ты меня уговаривала пойти в кино, а я не хотела в такой большой праздник идти на этот бесовский фильм, даже ради тебя. Накануне вечером я уже собиралась ложиться спать, вдруг  - звонок в дверь. Я думала, что это опять соседка, которая заходила занять муки,  - забыла что-нибудь… Сразу открыла. Стоит этот хлыщ, ты уж прости, можно, говорит, зайти?
        - Зайди, говорю, только ненадолго, я устала и спать хочу. А он отвечает: «Я не принес тебе цветов, потому что они тебе не нужны, а то, что тебе нужно, я не могу тебе дать». А потом взял меня за руки, посмотрел своими глазищами и так жалобно попросил: «Расскажи мне о Надежде!» Я и рассказала… А когда очухалась, смотрю, его уже и след простыл, на часах полтретьего ночи, лицо опухло, глаза красные, и я ничего не помню, что рассказывала. Но, видно, плакала, я ведь легко плачу!
        - Я его люблю. Не знаю, что из этого выйдет, но пока я счастлива. Хотя он так редко приезжает, но я все жду, и это так греет! Только боюсь, нам могут помешать.
        И я рассказала о разговоре в такси.
        - Как же я это все ненавижу! Почему люди не могут жить спокойно, занимаются политикой, думают, что они могут повлиять на судьбы мира, играют, как в карты: демократия, свобода, права человека, выбор! Это ведь все слова! Они сами не живут и другим не дают! Экспериментируют на простых людях, портят им жизнь, заставляют страдать, все несчастья от этих мерзких политиков. И твой Марсель  - грязный политикан! Как же я всех их ненавижу!
        Ольга разрыдалась, а я накапала ей валерьянки, вернее, налила столовую ложку настойки. Ольга страдала перепадами настроения. Я пожалела, что рассказала ей о своих делах. Я знала, что Марсель не подарок, но я никогда не видела ничего плохого от него и люблю его. А как известно, любовь зла…
        Культурные мероприятия
        Наступил 2007 год. С тех пор как я съездила во Францию в 2002 году и удивлялась тамошней теплой зиме, в Москве установились почти такие же зимы. Изредка выпадал снег, но температура редко опускалась ниже нуля. Почти как во Франции, только очень темно. В снежные зимы белый снег компенсировал свинцовое небо, а теперь все стало однообразного серого цвета. Так не хватало света!
        Марсель специально приехал 19 января, в Крещение, чтобы отметить годовщину своего «возвращения». Хотя год  - это громко сказано, наши встречи можно пересчитать по пальцам.
        С утра шел проливной дождь, да-да! Вместо крещенских морозов лил нескончаемый дождь, на градуснике было пятнадцать градусов тепла, невероятная цифра для русской зимы. Но в православной вере в этот день всякая вода святая, даже из-под крана. Так что мне подумалось, что это Господь омывает нас, чтобы избавить от тягот и болезней! Все-таки дождь в Крещение  - это чудо!
        Я шла на нашу встречу, пытаясь разобраться в своих чувствах. Почему я потеряла голову, когда встретила Марселя после стольких лет? Почему, ну почему при каждой встрече душа омывалась слезами, мне было смертельно больно и сладко? Любовь? Это затасканное слово «любовь»… Что же оно означает? Для меня  - бесконечную боль, которой все время мало. Когда-то у нас были первые свидания, нежные чувства, у меня только начала зарождаться любовь, и вдруг ОН исчез из моей жизни, сразу и навсегда. Этот хрупкий росточек нежности я бережно спрятала на самое дно души, завернула в лепестки осыпавшейся мечты. И больше не трогала, хотя время от времени этот росточек просился наружу, но я старательно прижимала его тяжелым советским бытом.
        А теперь он, как бамбук, стрельнул так, что и дух перевести невозможно. Так было все это время. Этот год я жила от встречи до встречи, в ожидании я находилась словно в стеклянной банке: все, что происходило вокруг, никак не могло относиться ко мне. Я не могла ничего толком делать, перестала рисовать, единственное, чем я занималась, это писала книгу. Там я разговаривала с Марселем, спрашивала его совета, смотрела в его глаза.
        Любовь  - это какое-то помешательство. Когда он приезжал, становилось еще хуже: это чувство похоже на пламя, которое пожирает тебя изнутри. Обжигающая боль была все время со мной, я участвовала в выставках, ходила на соревнования по конному спорту, писала статьи в спортивные журналы, но все это было второстепенным. Главное  - это постоянная тяжесть в душе. Но вот Марсель приезжал и радовался мне как дитя, все оживало вокруг, наполнялось смыслом, и в этом мире существовали только мы.
        И вот пожар утих, перестал обжигать, превратился в огонь, который согревает и дарит свет…
        - Ты изменилась,  - сказал Марсель, когда мы устроились за столиком в «Сырной дырке», уютном ресторанчике недалеко от Тверской.
        - Это так заметно?
        - Ты стала еще красивее, твой свет стал ровным с удивительным искристым оттенком розового.
        - Это ты об ауре говоришь? А то ведь сразу и не поймешь, что за лицо такое с «искристым оттенком розового»! Как ты слова-то такие находишь и выговариваешь?!
        - Не смейся! Когда я увидел тебя в кинотеатре, ты была просто золотой, как когда-то, но после каждой нашей встречи ты менялась, и в «Кантри» я уже испугался за тебя, ты как будто горела! Золота почти не было, были языки пламени. И вдруг сегодня я вижу  - ты прежняя. Останься такой, прошу тебя!
        - Да разве от меня это зависит?
        - Не столько от тебя, сколько от меня. И я знаю, в чем тут дело… всему виной наша близость. Мы думали, что можем наконец принадлежать друг другу, мы так долго этого ждали, но, кажется, опоздали, вернее, я… Я не хочу, чтобы тебе приходилось обманывать мужа, ты не умеешь врать, все написано на твоем лице. И он святой, что терпел этот год и ничего тебе не говорил.
        - Он не мог знать!
        - Для этого знать не нужно, это чувствуется, ты изменилась, ты стала другой, я еще больше тебя люблю, если это возможно! Но я не буду лезть в твою налаженную жизнь и не буду просить тебя сделать выбор. Потому что хочу тебя всю для себя. А ты разрываешься. В конце концов тебе придется обманывать, ведь ты не захочешь причинить боль своему супругу… Все это неправильно. Только позволь мне иногда приезжать к тебе. Главное, мы любим друг друга!
        - Аналитик! Такой умный, что даже противно! Знаешь, Бернар как-то сказал, что если бы тебя не закинули в Корпус, ты стал бы нищим поэтом. А так запрятал все самое лучшее глубоко-глубоко, а наружу выставил колючую броню из снобизма, высокомерия и эгоизма. Но я люблю тебя именно такого. Значит, все будет, как когда-то? Просто встречи? Хорошо, пусть так будет, потому что просто видеть тебя, слышать твой голос  - счастье!
        - Это самая главная причина, но есть и другие: пока я веду себя хорошо… То есть мои действия и планы не расходятся с планами русских властей. Когда я узнал о твоей встрече в такси, которое я же тебе и заказал… Хорошо, что Бернар рассказал мне об этом, когда уже все уладил! Сейчас этих проблем нет, слава Аллаху, не беспокойся. Понимаешь, в такой большой организации, как ФСБ, много отделов, и они не всегда согласуют свои действия. К сожалению. В Сирии Ольгу тоже подставили  - хорошо, что не убили!
        - Как мило! Ты мне все объяснил, теперь я буду знать: если что, то это из-за несогласованностей!
        - Даже не думай! «Если что»! Лучше уезжай со мной во Францию!
        - Сейчас, кофе допью и поедем. Ты вообще как себе это представляешь? Только что говорил, что нехорошо обманывать!
        - Ты разведешься, а я на тебе женюсь, и не надо будет никого обманывать!
        - А кто-то говорил, что у него любовница в Париже…
        - Мы давно уже расстались, честно!
        - Тогда рассказывай!
        - А что тебя интересует?
        - Все! Какая она, почему были вместе? Почему расстались?
        - Хорошо, внимай, хранительница моей души! Мечеть и медресе были построены, организация заработала. У меня появилось свободное время, я стал посещать театр, и почему-то именно опера произвела на меня огромное впечатление. Я открыл для себя волшебное сочетание музыки и голоса, причем слушал это вместе, ни слова не понимая, звуки голосов, оркестр  - все сплавлялось в один фантастический звук. До этого я слушал иногда отрывки арий по радио, и меня это искусство никогда не волновало. А тут появилось время, и я заглянул в оперу. Оказалось  - это сказка! Я наслаждался, заказывал ложу и сидел там один… я и госпожа Музыка.

* * *
        Но однажды в его одиночество ворвалось облако света. Это произошло в Авиньоне. Сидел себе в темной ложе и, закрыв глаза, слушал оперу «Коронация Поппеи», как вдруг что-то мелькнуло сквозь закрытые глаза. Он посмотрел на сцену. Какое-то золотистое пятно пульсировало там. Голос был потрясающий, глубокое сопрано. Только он никак не мог разглядеть саму певицу  - золотистая вуаль скрывала ее.
        «Аура, как у Надежды»,  - подумал Марсель.
        В антракте по телефону он заказал букет из садовых ромашек. Когда постучался в гримерную к актрисе, цветы были уже доставлены.
        Сильви была не похожа на Надежду ни внешне, ни внутренне.
        Но их объединяло золотое облако. Сильви была избалована и капризна, но не могла терпеть около себя грусти. Она сразу постаралась развеселить Марселя, ей это удалось. Он в долгу не остался, она ему  - театральные байки, а он ей  - изысканные комплименты.
        Он появлялся на всех ее выступлениях. Она была приятно удивлена его настойчивостью, ее забавлял этот европейский мусульманин. Марсель же чувствовал к ней огромное влечение. Они стали жить вместе.
        Через некоторое время Сильви поняла, что беременна. Всю жизнь она избегала этого ради карьеры, но теперь, когда ей уже перевалило за тридцать, решила оставить ребенка. Прервав контракт, она уехала к родным, сказав Марселю, что хочет разобраться в своих чувствах.
        Он был огорчен, но она попросила его не приезжать к ней и исчезла с его горизонта и со сцены на целый год.
        Из-за родов голос у Сильви начал меняться и стал почти меццо-сопрано, но еще очень неустойчивый. Поэтому она больше не смогла петь в опере, выступала только на концертах и только с теми ариями, которые получались чисто. Иногда Марсель приезжал на ее выступления. Он слышал, что у Сильви малыш, но решил, что это его не касается, тем более Сильви не захотела больше с ним встречаться, справедливо полагая, что из-за него ее карьере оперной певицы пришел конец.
        Постепенно их пути разошлись.
        - Значит, ты предлагаешь мне поселиться во Франции?  - продолжала я.  - А где?
        - В Валони…
        - А почему не в Париже?
        - Там шумно и слишком много людей.
        - А в Валони тихо, никого нет?
        - Это же провинция, и потом не в самом городе.
        - Отлично! В деревне, значит? Тихо и благолепно. А ты будешь приезжать, когда будет свободное время, то есть четыре раза в год? Так какая разница, где мне тебя ждать? Здесь у меня столько дел, мне здесь интереснее, я пишу картины, участвую в выставках, и, самое главное, мне не надо будет бросать моих родных. Давай уж лучше у нас будут здесь «просто встречи», как ты сам и предложил.
        - Это правда, но там я был бы спокойнее за тебя. Здесь бывают всякие случайности…
        - Согласись, эти случайности могут случиться где угодно.
        - Но там я больше могу!
        - А больше не надо, я не хочу спрашивать разрешения пойти одной прогуляться.
        - Я знал, что ты так скажешь, но и отказываться от тебя вновь я не буду. Ты не боишься?
        - Чего мне бояться? Ты так редко приезжаешь…
        В марте Марсель привез диск английской галереи современного искусства, и я попросила мне его показать. Мы начали «просто встречаться», и у нас была культурная программа. Надолго ли нас хватит?
        На большом экране сменялись одна за другой картины современных европейских художников. Мы сидели на низких диванах, очень тихо звучала восточная музыка, Марсель посматривал на картины с интересом.
        - И тебе это нравится?  - спросила я, глядя на очередную мазню.
        - Иногда попадаются приятные вещи.
        - Но ведь это тупо, такое впечатление, что многие из этих художников не умеют рисовать!
        - Правда, такое впечатление возникает, но часто это только впечатление. Многие из них имеют прекрасное художественное образование.
        - Ну и что в этом хорошего? Вот посмотри, какая кривая женщина!
        - Женщина? Я думал, это последствие урагана! Где ты там женщину разглядела?
        Я с удивлением посмотрела на Марселя: смеется, как всегда?
        - И зачем такие картины, когда не понятно, что нарисовано?
        - Это дает простор воображению!
        - Ты еще скажи, что реалистические картины тебе не нравятся!
        - Реалистические картины мне не нравятся!  - опять его смеющиеся глаза, я хочу их расцеловать…  - Они часто красивы, но никому не нужны.
        - Но ведь покупают!
        - Это не актуально.
        - Как это?
        - Реалистическая живопись изжила себя.
        - Это почему?
        - Сначала рисовали в пещерах, потом на дощечках. Все находится в постоянном развитии!
        - Ты хочешь сказать, что в искусстве существует прогресс, как в науке? Но ведь есть консерваторы, которым нравится традиционное искусство!
        - Оно может нравиться или не нравиться, но оно не актуально! Реализм появился как ответ на желание людей «иметь». Собственность  - это форма взаимодействия сознания с внешним миром, и именно этому внутреннему зову отвечает «реалистическая» живопись. Изображение еды, цветов, зданий, интерьеров, платьев, добычи от охоты и походов, диких и домашних животных, женщин (как формы собственности) и «себя» в окружении объектов вожделения (лошади тут в одной категории с женщинами и мотоциклами).
        - Какие ты слова-то знаешь! С трудом понимаю, особенно после шабли…
        - Я и говорю, кофе лучше и молоко.
        - Зато шабли вкуснее! Неважно, ты продолжай, интересно!
        - Академическая живопись появилась в ХVI веке, ее внутренний смысл  - приобретение, превращение всего в товар, в собственность. Импрессионизм и потом кубизм морально уничтожили ее тем, что показали миру ее стяжательную сущность. Сейчас на ее место вышла фотография. Толпы людей с фотоаппаратами, мобильниками, заняты удовлетворением бездонного инстинкта обладания. Люди, одержимые позывом к действию, смысла которого не понимают.
        - Абсолютно точно! Все фоткают, фоткают, а теперь понятно, для чего! Выходит, то, что я делаю, никому не нужно? Но мои картины нравятся людям, их даже покупают!
        - Я же не сказал, что реалистические картины не нужны. Можно чем угодно заниматься, и это может быть актуально для отдельной личности или группы, но в общемировой культуре это не актуально и, следовательно, не существует. Дети в школе каждый день «открывают» Америку и «доказывают» теорему Пифагора.
        - Боже мой,  - сделала я последнюю попытку отстоять реализм.  - А кто может отвечать за актуальность для всего мира? Ты можешь рассуждать сколько угодно, а мир живет сам по себе и не зависит от твоих умозаключений, ведь так?
        - Природа и отчасти животный мир  - да, живут сами по себе. Вернее, не подозревают о том, что не «сами по себе». Человек и общество зависят от «умозаключений» больше, чем от природы и всех остальных факторов вместе взятых. Хотя есть индивиды, которые, подобно неживой природе, могут не осознавать этой зависимости.
        - Ведь умозаключений много и некоторые выбирают их под себя и не самые общепринятые!  - у меня начал заплетаться язык, но я еще пыталась бороться, но разве его переговоришь?
        - Это совершенно безразлично, какие идеи выбрать под себя. Если они предложены на выбор, значит, они уже давно вошли в сознание, как часть реальности. Это как шопинг: самоидентификация на основе выбора товара. То, что кто-то «покупает», как ему кажется, «эксклюзивное», не меняет ничего по существу. Надежда, давай прекратим этот разговор! Ты умненькая девочка, но что ты хочешь доказать? Я согласен, что реализм  - это наше все! Я жалею, что ввязался в этот спор!
        - Но это все «актуальное» искусство  - такое безобразное! Оно часто шокирует публику!
        - А вот шокировать публику  - значит ставить себя в зависимое от нее положение, обращая на себя внимание. Шокирование  - это неразделенная форма любви к публике. Сейчас искусство находится в поиске, и я думаю, еще не пришел мессия, но за процессом наблюдать интересно!
        - Тебе бы лекции читать!
        - Ну вот, я тебя обидел, надулся как индюк и проповедовал тут азбучные истины. Я больше не буду, прости!
        Марсель достал бутылку ликера «Amarula» и налил мне в маленькую пузатую рюмочку.
        - Вот тебе на сладкое!
        И зачем я затеяла этот разговор? Переспорить его невозможно, причем мы оба остались при своем мнении… Мне жаль его оппонентов…
        Потом мы покатались на его «саабе» по окрестностям, любовались с какого-то холма на роскошный огненный закат.
        - Вот видишь, какая красота! А ты отрицаешь реализм!
        - Вот они, небеса, гораздо красивее любых картин и фотографий! А завтра будут другие. Так и настоящее искусство, реалистичное оно или нет. Каждый день видишь что-то новое, отрываешь для себя гамму новых чувств…
        Чистота ислама и гарем
        В этот раз Марсель приехал точно в мой день рожденья. Но поскольку он пришелся на воскресенье, я его провела с семьей и друзьями. Зато в понедельник Марсель пригласил меня в ресторан «Гарем» на набережной, недалеко от моего дома.
        За столиком он поздравил меня с «тридцатилетием» и подарил серьги.
        - Ведь женщине после тридцати всегда тридцать, не правда ли? Ты ведь сохранила колечко, теперь будет гарнитур!
        - Потрясающе! Подобные подарки я всю жизнь дарила себе сама. Но, конечно, недорогие.
        - Будем считать, что и эти ты себе подарила… Как бы я хотел тебя украшать, баловать, радовать.
        - Что же тебе мешает?
        - Ты не со мной, я не могу тебя делить.
        - Прекрасно, не надо меня делить, я сама разберусь в своих чувствах. Значит, у женщины не может быть двух мужей, а у мужчины может быть две жены и больше?
        - Ты ревнуешь? Я восхищен!
        - Я хочу еще этого мороженого! И расскажи о своих женщинах!
        - У тебя нездоровый интерес.
        - Почему же нездоровый, я же не спросила тебя о твоих мужчинах?
        - Хорошо, а ты расскажешь о своем муже?
        - Нет! Это мое дело. Ладно, поняла. Но как получилось, что у тебя две жены?
        - Это длинная история.
        - Ты торопишься?
        Он взял меня за руку, начал перебирать мои пальчики с плохим маникюром, о котором я перестала заботиться, покрутил обручалку, вздохнул и начал рассказывать свою длинную историю.

* * *
        Имам Мансур стал проповедовать во Франции, затем в Йемене, а потом приехал даже в Дагестан, где тоже выступал с проповедями, о которых его просили верующие.
        - На землю Дагестана пришли непрошеные гости не с миром, а с войной. Они провозгласили священный газават[29 - Газават  - священная война против немусульман; военное предприятие; набег.] и пошли с войной на землю мусульман. Но какой газават может быть против единоверцев? Ваххабиты заставляют их покидать родной кров и землю, совершают над ними насилие. Они дурачат людей своими хитрыми речами. Когда гнев Всевышнего настигает какой-то народ, Он закрывает для них ворота к служению Себе и открывает ворота вражды и раздоров. Ваххабиты и есть те люди, которым открылись эти ворота. Тот, кто приглядится к ним, сможет увидеть, что это так и есть на самом деле.
        Мы понимаем, куда приводит человека злоба к людям. Какая бы мысль ни подкралась к моему сердцу, что бы ни было у меня на языке, Аллах знает, что у меня не бывает тайн  - все известно Аллаху, ничто от Него не утаишь. Поэтому  - с помощью Аллаха  - я не позволю себе ни слова неправды из-за вражды к кому-либо.
        Если Шамиль Басаев, Хаттаб, Багаудин знают другие места, где действительно запрещают мусульманам исповедовать ислам, пусть защищают мусульман там! Дагестан  - мусульманская страна, и когда страдают мусульмане от рук ваххабитов, их можно назвать кафирами (неверными)!
        Проповедовал Марсель, только когда его просили, ему не хотелось быть на виду.
        Однажды он узнал, что чеченцы держат в плену француза за выкуп; когда навел справки, узнал, что это Оливье, выпускник Корпуса. Только было неясно, какую игру тот ведет. Марсель продолжил собирать о нем сведения. Оливье недавно принял ислам, но его не волновали тонкости религии, ему импонировала непримиримость и ярость ваххабитов в борьбе за чистоту ислама, как они ее понимали. Он даже свою дочь выдал замуж за сына одного из боевых командиров свободной Ичкерии.
        Оливье помогал боевикам оружием, организовал фонд помощи беженцам из Чечни. Через него-то и текли деньги на организацию лагерей по подготовке боевиков и террористов. Несколько чеченцев получили французское гражданство, они всегда были желанными гостями у него дома в Париже.
        Когда в доме Оливье появился раненый боевик, которому удалось ускользнуть из села в Чечне, подвергнутому зачистке, его дочь Анна помогала ухаживать за ним, она немного говорила по-чеченски (отец позаботился об этом). Молодому человеку было всего девятнадцать лет, он был сыном известного чеченского лидера. Он попросил у Оливье руки Анны. Из конъюнктурных соображений тот ему не отказал, тем более Анна сама была влюблена в Рашида.
        Оливье сделал им документы о том, что они брат и сестра, потому что замуж в этом возрасте во Франции выходить не разрешается, и они уехали в Чечню, к родителям Рашида, где уже по другим документам и справили настоящую свадьбу. Отец Рашида был горд родством с Оливье, который приобрел большое влияние среди чеченских командиров. Судьбой дочери Оливье не интересовался, знал только, что она живет в горном ауле, что у него в 1995 году появился внук  - первого мальчика она родила в 17 лет. Он посылал деньги, подарки, но когда сам приехал в Чечню, его похитили какие-то дикие горцы. Марсель узнал об этом случае, но его помощь не понадобилась, Оливье заплатил выкуп, а вскоре все его обидчики были убиты.
        Тем не менее Оливье не охладел к ваххабитам, продолжал снабжать их оружием и подстрекать к военным действиям. Анна иногда писала отцу письма по электронной почте, Рашид брал ее с собой к мобильному комплексу спутниковой связи. Однажды, когда прошло два года замужества Анны, Оливье получил письмо от дочери, в котором она умоляла спасти ее, забрать из этой дикой страны, где Рашида убили, где его старший брат, Ибрагим, взял ее с двумя детьми к себе, и теперь она его третья жена.
        Потом мобильный комплекс был уничтожен наводящейся ракетой. Оливье даже не представлял себе, где искать Анну. Один раз, когда у него гостил влиятельный чеченский имам, он сделал пожертвование и попросил помочь найти Анну. В конце 2000 года он наконец получил известия о ней  - у Анны было уже четверо детей, все мальчики, она продолжала жить в семье Ибрагима, в горном ауле, имам приезжал к ней, обращался к мужу с просьбой отпустить ее. Неизвестно, какой ответ он получил, но 9 января имам был убит на пороге собственного дома.
        В августе 2001 года произошло несколько зачисток в селах, связанных с боевиками. Оливье опять потерял связь с дочерью.
        Деятельность Оливье в арабском мире становилась все более заметной, он стал идейным организатором нескольких эффективных терактов. Один из них, кошмарный по своей подлой сущности, придумал именно Оливье. Этот теракт произошел на мосту Джамарат в Саудовской Аравии. Огромные толпы верующих шли совершить ритуал побития камнями столба, олицетворяющего дьявола. И вдруг в середине моста один террорист распахнул свои одежды, демонстрируя взрывное устройство! Ему и взрывать ничего не пришлось, в панике все шарахнулись, многие упали с моста, в давке погибло 250 человек.
        Марсель решил попробовать остановить эту лавину терроризма, дающую такие огромные доходы производителям и торговцам оружия.
        К этому времени он купил симпатичный четырехэтажный дом в Йемене, самой бедной арабской стране, раздираемой междоусобными войнами кланов. Потихоньку начал склонять шейхов к миру. Многие из них хорошо знали Оливье и охотно покупали у него оружие.
        Марсель неустанно проповедовал, сторонников мирной жизни становилось все больше. Он попросил своих друзей шейхов организовать встречу с Оливье для публичного спора об истинном джихаде[30 - «Джихад» часто переводится на иностранные языки как СВЯЩЕННАЯ ВОЙНА. «Джихад» означает усердие. Отсюда следует, что «джихад» имеет две стороны. С одной стороны, «джихад»  - это борьба с личными низменными страстями, с другой стороны, «джихад»  - это справедливая война.].
        Шейхи решили собраться в мечети Аль-Ашрафия, в Таизе. Приехали туда со своими родственниками кто на машине, кто на личном вертолете, а кто и верхом на коне.
        В мечети собрались все шейхи со своей охраной. Оружие, как и обувь, все оставили у порога. Совершив намаз, Марсель и Оливье уселись напротив друг друга.
        Сначала это была очень красивая и поучительная беседа. Оливье взывал к попранным традициям, вплоть до ношения бороды истинными мусульманами, а Марсель рассказывал истории, подтверждая их цитатами из Корана, чем вызывал постоянное оживление и внимание к своим словам:
        - Слово «ислам» производное от того же корня, что и слово «ас-салам». Аллах описал Себя в Коране как Мир (ас-салам). Мир по-арабски  - «ас-салам». Приветствие мусульман «ас-салам»  - напоминание о том, что «ас-салам» является всегда главной целью мусульман, и они никогда не должны забывать об этом.
        Оливье отвечал:
        - Каждый, кто не является мусульманином, не соблюдает Корана, не признает Мухаммада, является неверным и пусть освободит землю, на которой живет!
        - Мы знаем, как Пророк  - да благословит его Аллах и приветствует!  - сказал неверующим в Мекке, которые отвергли Его послание и призыв к исламу: «Вам  - ваша вера, мне же  - моя вера» (Сура «аль-Кафирун» (Неверные), аят 6).
        Но потом Марсель незаметно заставил Оливье горячиться. На каждое требование к уничтожению неверных Марсель цитировал наизусть суры из Корана: «Кто хочет, пусть верует, а кто не хочет, пусть не верует» (Сура «аль-Кахф» (Пещера), аят 29).
        Оливье призывал к войнам и убийствам, а Марсель словами Корана говорил о милосердии, и шейхи постепенно пришли к выводу, что такие, как Оливье, предают ислам и мусульман, вызывая к ним ненависть во всем мире.
        Шейхи кивали и с осуждением начали смотреть на терявшего терпение Оливье.
        Его уже трясло от злости, не находя слов, он начал кричать, что все здесь сошли с ума, и вдруг выхватил пистолет и начал стрелять в Марселя. Юноша, который был ближе всех к Марселю, закрыл его собой, а другие бросились на Оливье и обезоружили его. Он яростно сопротивлялся, называл всех предателями, голыми руками убил еще двух человек, но, конечно, вырваться ему не удалось.
        Возмущению шейхов не было предела, еще бы, стрелять в святом месте! Если кто и сомневался в мирном джихаде, то теперь все были уверены в правоте Белого имама. Оливье, полумертвого, выволокли за ноги на площадь перед мечетью и уже там добили камнями.
        Для большинства шейхов вопрос о чистоте веры решился сам собой. А Марсель лежал тихо под трупом самоотверженного юноши и истекал кровью. Оливье не попал ему в сердце, как хотел, юноша толкнул Марселя, но пуля пробила ключицу, разорвала подключичную вену и вышла через лопатку. Хорошо, что среди шейхов был врач, который пережал сосуд в нужном месте и сопровождал Марселя до госпиталя.
        - Вот тогда-то я не попал, как обычно, на виноградники, а совершил зубодробительный перелет в глубину нескончаемого колодца, там дно вдруг оказалось почему-то солнцем. Я увидел, как ко мне приближались люди, первым был отец… Но вдруг все потемнело, и я оказался в вертолете. Мыслей и чувств почти не было, как будто меня обложили ватой. Но к чему это рассказывать, просто выздоравливал я очень долго. Когда более-менее пришел в себя, шейх Али Насер аль-Имрани предложил мне свою внучку в жены. Естественно, я с благодарностью принял это предложение, мне была оказана такая честь! Но я надеялся, что эта юная дева не захочет меня в мужья, мне тогда уже перевалило за пятьдесят. Когда мы с ней встретились под присмотром ее родни, отец Муны громогласно спросил ее, согласна ли она выйти за имама Мансура. Она ничего не ответила, и это считается согласием. Не везет женщинам со мной! Потом эта свадьба на три дня с дикой музыкой, барабанами, естественно, с раздачей всем подарков… зато несколько кланов сложили оружие и перестали воевать.
        Я увез Муну в Байонну, не знаю, любит ли она меня, говорит, что любит. Она ребенок по своему интеллекту, больше всего ей нравится возиться с малышами… Да, у меня еще и дети есть. Я тебе не говорил  - ты ведь не спрашивала. Трое мальчиков, им три, два и один год, у меня слишком маленькие дети для моего возраста. Твои-то дети уже взрослые.
        - Ничего себе история! Значит, ты, бедняжка, женился, чтобы несколько йеменских семей жили мирно? А между делом появились детишки!
        - Так получилось…
        - Ты так печально это сказал, не вижу радости многодетного папаши!
        - Муна первой родила девочку, которая умерла через два дня. Что-то с сердечком. Вот ее я любил, как тебя. Я был наверху блаженства целых два дня, а потом окаменел.
        - Как грустно!
        - Не ладится у меня с женщинами… Я приезжаю к Муне довольно редко, но она исправно рожает каждый год по мальчику. Она  - счастливая мать. А я  - урод, которого ты любишь, несмотря ни на что.
        - Ты не урод, ты особенный! Я люблю тебя таким, какой ты есть! Но своих не брошу! Не намекай.
        - Но история маньяка не окончена. Я взял себе вторую жену, она живет в Йемене. И, конечно, ты понимаешь, что не по любви. Это старшая дочь одного бедного, но воинственного шейха. Она уже была замужем, но оказалась бесплодной, муж отправил ее к родителям, дав развод. Самах тридцать восемь лет, и она с радостью дала согласие.
        - Ничего себе! И ты приезжаешь ко мне? Потому что жены  - это просто твой гражданский долг, а детишки неизбежное приложение!
        - Да, я такой. И… Самах тоже родила мальчика, ему полгода.
        - Ну, ты прямо султан!
        - Нет, я не султан, слава Аллаху! Я имам, а султан  - светский правитель. И я редко навещаю их, хотя это нехорошо, я обязан о них заботиться.
        - Ты всегда ответственно относишься к своим обязанностям! Ну а я-то тебе зачем, многоженец ты мой?
        - Наша первая встреча была так давно, что ты превратилась в красивую сказку, совершенно нереальную, из параллельного мира. И вот  - ты живая. Теперь вся моя работа, вся моя жизнь кажется сном. Только ты  - настоящая, как глоток свежего воздуха. Я не могу все бросить, потому что слишком много людей зависит от меня. Когда я приезжаю, мне достаточно просто увидеть тебя, удостовериться, что настоящий мир все же существует.
        - Да. Реальный мир существует! Мой мир  - это моя семья. Дети, которые выросли, Валера, мама, я их всех люблю! Я никуда не денусь, буду здесь, со своими. Но тебя я люблю больше всех, пусть это и неправильно…
        - Видишь, ты сама решаешь! Я готов тебе подчиняться. Да, я произнес эти слова, ты не ослышалась. Этого не может быть, но это есть. Ты знаешь, за всю мою жизнь надо мной никого не было. Теперь есть  - это ты.
        - Возможно. Мне понадобилось тридцать лет, чтобы вырасти.
        Они возвращаются
        Восьмого июля я была на финале ежегодного летнего кубка Dewar’s Russian Polo Cup, куда приехала на специальном автобусе для прессы. Марсель появился после второго чаккера, когда все вышли выравнивать поле. Он вдруг оказался рядом со мной, взял меня за руку, и мы стали утаптывать дерн вместе. На краю поля стоял берейтор, держа двух лошадей за чомбуры. Мы подошли.
        Я, как журналист, заинтересовалась:
        - Сейчас лето, почему пони-поло такие лохматые?
        Берейтор на ломаном английском начал мне что-то говорить, Марсель включился в беседу и перешел на испанский.
        - Ты же знаешь, все пони-поло в России привезены из Аргентины,  - перевел он мне.  - Там сейчас зима. Лошадки еще не акклиматизировались. А конюх, который держит лошадей, и все тренеры тоже оттуда. Никто не говорит по-русски, разве что Виктор Уако, который женился на русской.
        - Да, я знаю, он и привез конное поло в Россию, теперь президент Русского поло-клуба. Я думаю, что это самый благородный вид спорта для богатых людей, есть, конечно, и другие аристократические забавы, яхты, например. Но яхта  - это человек и стихия, но стихия неуправляемая, скорее для фаталистов в душе, а лошадь  - это стихия, чаще всего лояльная к человеку. При этом всегда остается какой-то процент непредсказуемости.
        - Именно, именно процент. Лошадь  - это стихия и бывает совершенно непредсказуемой!
        - Ты мне говоришь! Я знаю, как ты к ним относишься. Но они так красивы, так романтичны… Поло-турнир и рыцарский турнир  - между ними есть много общего. За игроков болеют прекрасные дамы…
        - И не только болеют, некоторые дамы тоже начинают играть, часто лучше мужчин. Но их присутствие на поле помогает мужчинам не терять голову в азарте борьбы, заставляя их быть галантными.
        - Это идея для статьи…
        - Ну, раз ты уже придумала статью, поедем сейчас ко мне? У меня для тебя сюрприз!  - Марсель улыбнулся.
        - Если ты говоришь «сюрприз», значит, действительно, что-то особенное! Поехали!
        И опять мы неслись по дорогам. Я старалась закрывать глаза, когда было страшно, но постепенно чувство скорости начало даже нравиться. Машина слушалась его идеально, никаких резких торможений, рывков.
        Когда открылись автоматические ворота, я увидела… Бернара. Выглядел он великолепно: чисто выбритый, загорелый, ухоженный, подтянутый. В последний раз, когда я его видела, он был почти толстый, с бородой.
        Он подскочил к «саабу», открыл мне дверцу, подал руку и, вытянув из машины, крепко прижал к себе. Потом расцеловал в обе щеки:
        - Здравствуй, солнышко! Ты ничуть не изменилась, надо было на тебе жениться! Да этот буржуй не дал! Ага, хоть сейчас поревнует!
        Марсель стоял, облокотившись на крышу машины, и, как всегда, на его лице ничего нельзя было прочесть, кроме насмешливой улыбки.
        - Вы, наверное, голодные,  - засуетился Бернар.  - Я позволил себе тут похозяйничать, пошли скорее, а то остынет!
        Мы вошли в комнату, где плавали такие ароматы, что у меня изо рта чуть слюна не закапала.
        На диване сидела стройная девушка.
        - Моя дочь Софи! Она приехала ко мне погостить, у нее сейчас каникулы.
        Очень красивая девушка, немного напоминающая японскую статуэтку. Короткая стрижка, точеный профиль, миндалевидные глаза. По-русски она говорила с небольшим акцентом. Софи принялась за нами ухаживать, ненадолго присаживаясь около отца.
        - Ты знаешь, у меня есть небольшая конюшня под Питером, там стоят аргентинские пони-поло.
        - Так вот почему ты сегодня здесь!
        - Не только поэтому, вот с друзьями встретиться. Кстати, Марсель обещал тебя привезти, а я не поверил. Мы поспорили, и я проиграл. Теперь я должен выполнить любое твое желание, загадывай!
        - Так уж и любое?
        - Я погорячился, конечно, но ты девушка добрая, не отправишь меня на край света!
        - Расскажи лучше, где ты пропадал.
        - Какое хорошее желание! Записывай: Афганистан, Сирия, Афганистан, Сирия, Ливан, Ирак, Афганистан, Сирия, Англия, Россия.
        - Да,  - вздохнула я,  - ты ответил.
        Мы подняли бокалы, мое любимое шабли, но в этот раз необыкновенно вкусное.
        - Ну, за встречу!  - произнес Бернар, подражая голосу известного персонажа из «Особенностей национальной охоты».
        Еда была восхитительной, я и Марсель сидели как гости, а Бернар с дочкой за нами ухаживали, причем Софи обращалась к Марселю с особой почтительностью.
        - Надежда!  - Бернар обратился ко мне, когда я наслаждалась жюльенчиком с настоящими белыми грибами.
        - У?
        - Ты не отвечай, очень хорошо, что у тебя ротик занят, я хоть смогу кое-что тебе сказать, а ты меня не будешь перебивать.
        Марсель смотрел в сторону, как будто его ничего не касалось.
        - Ты уже, наверное, догадалась, что Иван Иванович давно работает на благо России? Как, он тебе не говорил? Ой, как мы любим таинственность и романтику! Ничего таинственного и романтичного, только туман напускает, он простой сотрудник аналитического отдела, любит по командировкам на халяву поездить, в основном по странам Ближнего Востока, тепло ему там. Пользуется своим служебным положением, экономит на гостиницах, друзей много среди мусульман, вот дачку построил на украденные у государства деньги…
        Марсель поперхнулся, потом обратился к Софи и предложил ей посмотреть редкое издание Корана. Софи покосилась на отца и вышла с Марселем.
        - Небось,  - продолжал Бернар, нисколько не смущаясь,  - он предлагал тебе, как когда-то, руку, сердце и поместье под Валонью? Не слушай его, он там бывает раз в году! Здесь стал бывать гораздо чаще с некоторых пор. Так что оставайся спокойно здесь! У тебя есть родные, ты их любишь, этот маркиз де Иван Иванович думает только о себе, ты же знаешь, какой он эгоист! И жадина между прочим! Мог бы купить тебе отдельную квартирку, чтобы у тебя был свой личный уголок. Я-то знаю, каково тебе приходится! В одной квартире муж, дочь, ты и мама. И все тебя тянут в разные стороны.
        - Он не жадный…
        - Точно, не жадный, только хочет тебя целиком для себя. Поэтому, по своему обыкновению, обставляет дело так, чтобы у жертвы был только один выход. А с тобой у него так не выйдет, давить-то на тебя он не будет! И чего ты с ним связалась?
        - Люблю я его!
        - Да, говорил же я, что вы оба ненормальные! В общем, даже не думай никуда уезжать, о твоей безопасности я тоже могу позаботиться. Тебе не о чем беспокоиться, если, не дай бог, возникнут непредвиденные обстоятельства, вот телефоны, позвонишь, и все будет в порядке.
        Он передал мне простенькую визитку с российским гербом.
        Вернулся Марсель с сияющей Софи, крепко прижимающей к груди сборник хадисов «Сады праведных» имама Ан-Навави на русском языке, 1903 года издания.
        - Папа! Белый имам мне подарил такую редкую книгу!
        - У него этого добра много, книг ему не жалко. Надежда, хочешь, он тебе тоже книгу подарит? Духовная пища тебе так необходима!
        - Давненько мы с тобой не пикировались, да и я отвык от светской болтовни! Слава Аллаху!  - вмешался Марсель.
        - Ну прямо святой!  - Тут Бернар заметил, как нахмурилась Софи.  - Благослови, батюшка. Ой! Я хотел сказать, мир и благословение всех правоверных тебе, о великий имам, источник мудрости и знаний!
        Мы не удержались от смеха.
        - Да, я не говорил тебе, что я важный начальник?  - продолжал Бернар.  - Нет? Не говорил? У меня и номера у моей «восьмерки» Е-КХ.
        - И что?
        - Как что  - «Еду Как Хочу».
        - Да ладно!
        - А у Марселя видела, какой номер?
        - Нет, конечно!
        - Конечно! Ну естественно, художник! С полным отсутствием зрительной памяти, которую с успехом заменяет воображение! У твоего милого такие же номера. Но этот мелкий чиновник, этот дьяк, ой, пардон, имам, он просто купил себе эти номера. Кто ему такие даст?!
        - Как это «еду как хочу», что это значит?
        - Ты откуда свалилась? Это значит, что наша милиция нас бережет! Мы плохо знаем правила дорожного движения, постоянно нарушаем, некоторые и права себе купили. Никак не могут честно сдать на права! Поехали, погоняемся?
        Посмеиваясь, Марсель встал, протянул мне руку, и мы пошли к машинам. Только тогда я поняла, что такое скорость и почему от этой сумасшедшей скорости совсем не страшно, а весело, и кружится голова от необыкновенного восторга.
        Машины все время шли вровень, я с изумлением видела, что «восьмерка» временами обходит «сааб».
        - У него особая «восьмерка»!  - добродушно ответил Марсель на мое удивление.  - Скрытый каркас, подвеска АСТ-раллайн, двигатель от «сааба», и стоит его машинка дороже моей! Но не обгонит!
        И правда, Бернар не отставал, но и обогнать не получалось. Доехали до поста ГАИ и, нахально развернувшись через две полосы, повернули обратно.
        Вылезли из машин разгоряченные, причем с водительского места «восьмерки» вылезла сконфуженная Софи.
        - Когда вы успели поменяться?  - я просто отказывалась верить своим глазам.
        - Иногда мы выполняем акробатические этюды!  - засмеялся Бернар и обнял дочку за плечи.
        Мы вошли в дом, Марсель предложил сварить кофе.
        - Не бойся, Надежда! Это единственное, что он умеет готовить, и действительно хорошо! И, главное, никогда не проливает и ничего не разбивает. Посмотри, в этом доме все антивандальное. Вон, даже кальян из титанового сплава!
        Марсель принялся колдовать над жаровней, Софи подошла посмотреть, а я обратилась к Бернару:
        - Как я рада тебя видеть! Жаль, что ты больше не живешь с Ольгой! Я так давно тебя не видела!
        - Ты еще общаешься с ней?
        - Мы не то чтобы подруги, но нам ведь есть о чем поговорить…
        - Не обманывай себя, Надежда, ты просто привыкла быть жилеткой для всех. Получаешь от этого мазохистское удовольствие. Но… каждому свои радости. Зато теперь ты можешь приехать в Питер, когда хочешь, я живу один, места полно!
        - А почему один?
        - Ты о чем? Когда мне хочется поразвлечься, я развлекаюсь, но одному лучше, тебе ли этого не знать?
        - Это правда.
        - Кроме того, у меня отличный пес, сын Демона, настоящий друг.
        - О! Я таких побаиваюсь!
        - Ты же знаешь, Надежда, я с ним всегда договорюсь! А когда Полина жила у меня, то я ее просто ревновал! Мрак с ней не расставался, ходил за ней как приклеенный. Теперь она тоже хочет такую собаку. Мы уже разговаривали с хозяйкой питомника, она нам обещала щеночка.
        - А когда ты узнал про Полину?
        - Раньше Ольги! Она любит прятать голову в песок. Признаков было предостаточно, но она их старательно не замечала. Жаль, что я не смог забрать ребенка себе. А потом, как я мог вмешаться в эту ситуацию? При живом отце? Вот когда она осиротела, тогда я и познакомился с ней, да и то, когда эта мерзавка, ее мачеха, Ивонн попыталась оттяпать у Полины наследство. Она с помощью генетического анализа доказала, что Полина не является дочерью Оливье и уж, конечно, не ее. Дело Ивонн проиграла, несмотря на дорогих адвокатов, но Полина осталась совсем без родных. Это я исправил. Теперь она приезжает и к Ольге, и ко мне. Забавно, русская по крови, она не знала ни слова по-русски. Шутник этот Оливье!
        А Софи тем временем с благоговением смотрела на спектакль под названием «приготовление кофе», который устроил Марсель.
        Когда над турками поднялась пена, он жестом фокусника бросил в каждую две крупинки соли, поставил их на блюдо, покрытое тонким слоем холодной воды, и почти сразу разлил в чашки. И ни капли не пролил.
        - Только что из Йемена!  - торжественно сказал он.
        Кофе был великолепен. Ароматный, терпкий, с каким-то особенным маслянистым привкусом. Я начинала понимать вкус кофе, тем более на таких образцах.
        Бернар вдруг встал:
        - Засиделись мы сегодня, а батюшке, пардон, все время путаю, имаму, конечно, сегодня второй ужин предстоит. Ему надо собираться.
        - Как, уже? Далеко?
        - В Маскат. Это в Омане,  - ответил Марсель.
        Тут вмешался Бернар:
        - Надежда, не спрашивай его, где этот Оман, а то скажет, что у берегов Каспийского моря, бедняжка. Покупает билетик на самолет, его отвозят.
        Тут вмешалась Софи, которая почти ничего не сказала за весь вечер:
        - Как же Белый имам не знает где Оман, когда он граничит с Йеменом?
        - И какое там море?
        - Аравийское!
        - Сонечка, тебе пора спать, головка совсем устала. Аравийской может быть только пустыня!
        - Пап, ну хватит придуриваться!
        - У меня очень серьезная и строгая дочь!  - почти с гордостью сказал Бернар.
        Марсель приготовил еще кофе, на этот раз с добавлением чайной ложечки шампанского в каждую чашечку, и мы, попрощавшись, разъехались.

* * *
        Он опять уехал. Я дома. Теперь я часто сижу в Интернете, у меня есть «аська», почта и скайп. Марсель пишет мне письма, очень часто и на французском языке. В свое оправдание он говорит, что хотел бы выразить те чувства, которые испытывает, а не те, которые предлагает перевод. А то, что я именно перевожу все это, в расчет не принимается. Так что совершенствую свой французский и заново открываю для себя Марселя.
        Его письма (мой перевод, худо-бедно передающий смысл), мои письма…
        - …Не смейся, ты сейчас все поймешь.
        Я сегодня впервые купил статуэтку из черного дерева, и продавец мне улыбнулся. Старик с узловатыми пальцами (doigts noueux) и глазами ребенка протянул мне эту статуэтку и улыбнулся. Я взял ее, зажал в кулаке. Зачем она мне? Потом в самолете я рассматривал ее  - ничего особенного, но она была теплой! В Орли я еще держал ее в руке, и в такси, но она уже жгла мне ладонь.
        Потом я сидел на скамейке в парке, а статуэтка торчала из урны, рядом со мной. На аллее появился мусорщик, молодой симпатичный чернокожий юноша, заглянул в урну, достал оттуда пивную банку, бросил в пакет, потом достал статуэтку.
        Я на него засмотрелся, и мне показалось, ну да, только показалось, что он вечность смотрел на эту руку, на свою ладонь, и о чем-то думал.
        А после заседания в перерыве мы болтали ни о чем, и один господин вдруг заторопился, сказав, что жена утром родила девочку и он хочет ее поздравить. Разве не чудо? Оно случается когда угодно, где угодно… Но ведь это удивительно  - маленький фрагмент жизни, это ли не чудо, что люди еще способны рожать?
        …Я понял вдруг, что полюбить можно каждого! Ребенка и старика, идиота и ученого, младенца и старуху! Каждая личность уникальна и дарит ту божественную искру, которая заложена в нас Аллахом. Разве ты не понимаешь, как это страшно? Ведь мы могли бы не полюбить друг друга…
        - Любовь  - это великий дар и одновременно великая боль, но жаль тех, кто так и не любил за свою жизнь,  - немногословно отвечала я, с трудом находя буквы на французской раскладке клавиатуры.
        - Я далеко от тебя, но нет расстояний, которые тебе не преодолеть. Меня нет рядом с тобой, и в то же время я всегда чувствую тебя рядом с собой. Где бы я ни был! Кстати, северным буддистам духовное воспитание не позволяет говорить о конкретном человеке, что его нет. Мол, нет Марселя. В самом деле если его сейчас нет тут с нами, то это еще не значит, что его вообще нет. Может, он сейчас где-то пьет свой утренний кофе или летит в самолете и пишет на ноуте эти строки. Поэтому мудрые японские буддисты говорят в таких случаях несколько по-другому: «Марсель не пришел…»
        - Ты придешь, я знаю! И ты всегда со мной, что бы я ни делала, я ощущаю твое дыхание рядом со мной. Как бы мы ни были далеко друг от друга, мы вместе. Я люблю тебя!
        - …В жизни бывают ситуации, когда человек бессилен: ураган, землетрясение, смерч, наводнение, взрыв, крушение самолета, шальная пуля, метеорит, безумная толпа, война… но это все равно оставляет шанс на спасение, здесь должна быть удача и воля к жизни, человек может собрать все силы и спастись. Но он совершенно бессилен против нелюбви одного-единственного человека! Я так боюсь, что ты меня разлюбишь, это бывает с людьми. И этому нет объяснения  - ни почему приходит любовь, ни почему она уходит…
        Декабрь. Я подхожу к окну. За окном ночь, а в стекле отражается моя комната, мольберт, картины, часы. Я смутно вижу себя в этом окне, но почти не различаю то, что происходит за ним. По ту сторону окна другая жизнь, там идет снег. Мелкий, сухой снег, который ветер бросает в стекло, как песок, будто показывая, что там, за окном, очень холодно. Там голая промерзлая земля, ветер закручивает снег в узоры на асфальте, прячет ямы на мостовой, заполняя их белой крошкой. А я остаюсь в своем мире, в тепле, среди родных, в спокойной и обыкновенной жизни. Там, снаружи, бывают и грозы, и ураганы… Но я выйду навстречу бурям, потому что я больше не боюсь, потому что Бог есть любовь, каким бы именем его ни называли!
        P. S. НА ВСЯКИЙ СЛУЧАЙ: ВСЕ СИТУАЦИИ ВЫМЫШЛЕННЫЕ, ВСЕ ИМЕНА ПРИДУМАННЫЕ, ВСЕ НАЗВАНИЯ УСЛОВНЫЕ, ВСЕ СОВПАДЕНИЯ СЛУЧАЙНЫЕ.
        Об авторе
        Надежда Витальевна Днепровская  - писатель, художник-анималист, иллюстратор, преподаватель. Родилась в Москве в 1954 году, в один день с вождем революции. Еще в детстве став страстной поклонницей французской литературы, сразу после школы окончила курсы французского языка. Потом был художественный вуз, театральная студия, конные походы, стрельба из пистолета, речные путешествия на плотах  - неполный перечень увлечений юной студентки. Но главная мечта  - увидеть Париж  - оставалась за «железным занавесом» Страны Советов. Зато удалось попробовать свои силы в качестве переводчицы на Олимпиаде-80. Наряду с французским не меньшей ее любовью по жизни стали лошади, образы которых не сходят с ее картин.
        С 1986 года она член Московского союза художников, а с 2009 года  - Московского союза литераторов и Союза писателей России, ее статьи и рассказы публиковались в конных журналах и литературных сборниках. Подарком и поворотом судьбы в жизни автора оказалось почти невероятное в эпоху СССР общение с неординарными французами. Этот бесценный опыт и привел к рождению книги, написанной в традициях любовно-приключенческого жанра с элементами политического детектива.
        notes
        Примечания
        1
        Не знал, что былые обиды будут меня смешить и тем более что веселье юности заставит грустить.
        2
        Qu’est ce que c’est?  - (фр.) Что это?
        3
        Любовные игры и приключения.
        4
        Левада  - огороженная площадка, где лошади могут гулять на свободе.
        5
        Камарг  - Знаменитая болотистая область на Средиземноморском побережье Франции, славится табунами диких светло-серых лошадей.
        6
        nette (фр.)  - чистая
        7
        Корда  - вспомогательное средство для работы с лошадьми в руках, это шнур длиной около 7 метров.
        8
        Китайский ресторан в центре Москвы. В семидесятые годы это было единственное место в Советском союзе, где можно было отведать китайскую кухню, приготовленную китайскими поварами.
        9
        Ресторан в Москве на Останкинской телебашне
        10
        В советские годы «Голос Америки», наряду с радиостанцией «Свобода», был одним из источников информации о событиях в СССР и мире. Советские власти с помощью технических средств глушили передачи на русском языке и других языках народов СССР. Тем не менее люди ловили передачи, хотя это требовало большого напряжения и внимания  - слушать через постоянный треск и помехи. Радиостанция была столь популярна в Советском Союзе, что в Москве появилась шутка: когда кто-либо пересказывал услышанные по радио последние новости, чтобы не называть радио, часто говорили: «Мне был голос, который сказал…»  - слушатели прекрасно понимали, что это был за «голос». Название «Голос Америки» в СССР быстро стало нарицательным  - иностранные радиостанции, критиковавшие политику СССР и стран соцлагеря, обобщённо назывались вражескими голосами. Глушить прекратили лишь с приходом перестройки.
        11
        Б?нза (фр. bonze, от яп. бодзу)  - в Японии и прочих страх Азии название главного монаха в храме. В переносном смысле бонзой называется чванливый чиновник или кто-то, кто ведёт себя чересчур важно и серьёзно, как настоящий бонза.
        12
        «Березка»  - сеть магазинов в СССР, где продавались импортные товары на валюту. Для иностранцев, и для
        13
        Города в Сомали.
        14
        Воспаление скелетных мышц; проявляется болями и уплотнением мышц.
        15
        «Красные кхмеры»  - вооруженное коммунистическое движение в Камбодже.
        16
        Стипль-чез  - скачки с препятствиями.
        17
        «Мой малыш».
        18
        Лессировка  - технический приём в масляной живописи.
        19
        Если женщина хочет, чтобы с ней считались, она не должна делать того, что может вызвать страсть чужого мужчины. А значит, обязана одеваться в особый наряд, сразу отличающей мусульманку  - ХИДЖАБ, закрывающий тело от посторонних взглядов. Женщина в хиджабе не может стать объектом мужской страсти, когда весь ее внешний вид говорит о скромности, целомудрии, достоинстве.
        20
        Цитадель  - в Алеппо образец средневекового фортификационного искусства.
        21
        Сунниты (араб. ахль ас-сунна  - люди сунны)  - последователи наиболее многочисленного направления в исламе.
        22
        Белый имам.
        23
        Совершенный человек (араб.).
        24
        В 1890-х годах барон Ротшильд приобрел 20000 акров (приблизительно 8,100 кв. км.) сирийской земли, находившейся во владении Османской империи. В 1942 г. сирийское правительство конфисковало эту землю. Барон передал права и купчие Еврейскому Национальному Фонду (ЕНФ) в 1957 г. В 1992 г. купчие были переданы в министерство главы правительства, где они хранятся и по сей день. Декабрь 1990 г.  - президент Буш приглашает Сирию присоединиться к его коалиции в борьбе с Ираком. Единственное предложение, на которое Сирия ответила положительно, содержало обещание, что Америка использует свое влияние удалить Израиль с Голан. К этому времени администрация Буша уже секретно переправила 5,5 миллиардов иракскому диктатору Саддаму Хусейну и была в постоянном контакте с ним. Прежде чем был сделан первый выстрел в войне в Персидском заливе, Хусейн согласился подвергнуть Израиль бомбардировкам скадами. В обмен на это ему было обещано, что в независимости от исхода войны, он останется у власти и что Израиль не ответит на атаки. …23 сентября 1993 г.  - в ходе переговоров с ООП новая администрация Клинтона отодвигает
Сирию на задний план. Как только соглашение с Арафатом подписано, Белый дом начинает компанию за договор о Голанах. Проводится встреча между Бараком и вице-президентом Аль Гором с целью привести кампанию в движение. 12 ноября 1993 г.  - начинается международное соревнование  - кто раньше сможет заставить Израиль уйти с Голанских высот. В тот самый день, когда Рабин находился в Вашингтоне, тайно сопровождаемый Ариэлем Шароном, Перес встречается во Франции с министром иностранных дел Аленом Жюпе. Встреча в Вашингтоне не имеет успеха  - точкой преткновения становится требование Сирии о том, что частью мирного соглашения будет прекращение Израилем разработок ядерного оружия. И т. д. и т.п…
        25
        ЕБН  - аббревиатура Ельцин Борис Николаевич, первый президент России.
        26
        Частная компания, организованная Сергеем Мавроди. С 1994 традиционно рассматривается как классическая и крупнейшая в истории России финансовая пирамида. По разным оценкам, в её деятельности участвовало 10 -15 млн вкладчиков. По мнению Сергея Мавроди, компания МММ была целенаправленно разрушена соответствующими государственными органами.
        27
        Как лисом был, так и умрёт лисом! (Аналог русской поговорки «Горбатого могила исправит». )
        28
        Председателем Президиума Верховного Совета СССР в это время был Андропов, который ввел всякие строгости, чистку рядов, борьбу за трудовую дисциплину. Разумеется, Юрий Владимирович недолго был у власти, умер всего через пятнадцать месяцев своего правления.
        29
        Газават  - священная война против немусульман; военное предприятие; набег.
        30
        «Джихад» часто переводится на иностранные языки как СВЯЩЕННАЯ ВОЙНА. «Джихад» означает усердие. Отсюда следует, что «джихад» имеет две стороны. С одной стороны, «джихад»  - это борьба с личными низменными страстями, с другой стороны, «джихад»  - это справедливая война.