Обретая любовь Элоиза Джеймс
        Четырнадцать лет назад молодой аристократ Гриффин Берри, выпив лишнего после неудачной брачной ночи, оказался в руках вербовщиков — и очнулся на пиратском корабле…
        Теперь Гриффин настоящий мужчина и один из самых прославленных каперских капитанов в Южных морях. Однако его по-прежнему терзают воспоминания о покинутой жене Поппи. Где она? Забыла его — или любит по-прежнему? Возможно, еще не поздно начать все сначала?..
        Колин, приемный сын Гриффина, с колыбели грезил морем — и даже не замечал любви своей подруги детства, очаровательной Грейс Рейберн. И наконец его мечта стала явью — юноша поступает служить на флот, его ожидают блестящая карьера и океанские просторы.
        Однако забудет ли Колин в бесконечных странствиях Грейс? Или со временем поймет, что на берегу его ждет единственное, настоящее счастье? Но… не поздно ли придет к нему прозрение?
        Элоиза Джеймс
        Обретая любовь
        Eloisa James
        As you wish
                        
* * *
        Соблазненная пиратом
        Глава 1
        30 мая 1816 года
        Беркли-сквер, 45
        Лондонская резиденция герцога Ашбрука
        Будучи мальчишкой, Гриффин Берри, единственный наследник виконта Монкриффа, не имел ни малейшего интереса к истории цивилизованной Англии. Он грезил о Британии давних времен, когда все мужчины были воителями и по побережьям хозяйничали викинги, представляя себя у кормила древнего парусника со свирепыми татуировками, как у античного шотландского воина.
        Уже в восемнадцать он стал пиратом, а в двадцать два командовал собственным кораблем, которому дал имя «Летучий Мак». И пару лет спустя один только вид черного флага с кроваво-красным цветком ввергал в трепет матерых морских волков.
        Никто и не догадывался, что свой корабль Гриффин назвал в честь жены, которую звали Поппи[1 - Имя Поппи является омонимом английского слова poppy — «мак».  — Здесь и далее примеч. пер.]. Также в ее честь он сделал у себя на щеке татуировку в виде макового цветка, хотя провел с ней всего лишь день и, говоря официальным языком, так и не консумировал брак.
        И тем не менее он всегда испытывал определенное удовлетворение по поводу этого, пусть и незначительного, знака почтения к супруге. За годы, проведенные в море, Гриффин выработал собственный кодекс чести. Он никогда никому не стрелял в спину, никого не заставлял шагать по доске за борт и не позволял себе насильственных действий по отношению к женщинам. Более того, он быстро избавлялся от тех членов экипажа, которые полагали, будто грозная слава «Летучего Мака» дает им вольность потворствовать своим низменным наклонностям.
        Следует, однако, отметить, что, согласно королевской амнистии, дарованной недавно ему и его кузену Джеймсу, герцогу Ашбруку, они определялись не как пираты, а как каперы.
        Гриффин, конечно, понимал, что различие здесь незначительное. Хотя, по правде, последние семь лет они с Джеймсом ограничивались лишь нападением на пиратские и работорговые корабли, не трогая суда законопослушных коммерсантов. Но, в сущности, он как был, так и оставался пиратом. И теперь, вернувшись в Англию, не собирался притворяться, будто все это время рыскал по свету в напудренном парике и выплясывал кадриль на балах в заморских странах.
        С другой стороны, Гриффин ничуть не сомневался, что его жена, которую он едва помнил, совсем не обрадуется, узнав, что она замужем за пиратом. Или пускай даже за капером.
        Как на это ни смотри, он мало походил на джентльмена со своей хромотой и татуировкой, имея за плечами полтора десятка лет, проведенных в море. И, конечно же, ничем не напоминал того юного добропорядочного баронета, за которого Поппи была сосватана своим папашей.
        Ему совсем не нравилась идея ввалиться в незнакомый дом где-нибудь в окрестностях Бата (он не имел ни малейшего представления, где именно проживает его жена) и заявить, что он является пропавшим мужем леди Берри. При этой мысли с губ Гриффина невольно сорвалась пара ругательств. Он даже ощутил нечто похожее на страх, хотя подобные эмоции не посещали его даже в разгар жесточайших морских сражений.
        В тех битвах они с Джеймсом сражались вместе, плечом к плечу. Им многое пришлось повидать. И возможно, именно поэтому Гриффин предложил ему совершенно неразумное, не подобающее джентльмену пари, которое наверняка ужаснуло бы его респектабельного отца.
        — Давай поспорим, кто из нас быстрее затащит в постель свою жену.
        Джеймса, судя по виду, не особенно шокировало такое предложение, но он все же не преминул заметить:
        — Это не в духе истинных джентльменов.
        — Да ладно,  — усмехнулся Гриффин.  — Нам с тобой уже поздно претендовать на этот статус. Ты можешь сколько угодно изображать из себя герцога, но что касается джентльменства… Нет, ты не джентльмен.
        Судя по ухмылке, играющей на губах Джеймса, он склонялся к тому, чтобы принять брошенный вызов. Вот только неизвестно, кому из них придется столкнуться с наибольшими трудностями. Гриффин не мог вспомнить лица своей жены, но, по крайней мере, поддерживал ее финансово во время своего отсутствия. А супруга Джеймса уже собиралась официально объявить его мертвым, поскольку тот не давал о себе знать в течение семи лет.
        — Если я соглашусь на это пари,  — проговорил Джеймс,  — тебе придется отправиться в Бат, где у тебя с супругой состоится вряд ли легкий разговор.
        Разговаривать с Поппи?.. Гриффин не испытывал большого интереса к каким-либо разговорам с ней.
        Четырнадцать лет назад он покинул очаровательную юную девушку… И в силу определенных обстоятельств, о которых ему не хотелось вспоминать даже сейчас, он оставил ее девственницей. Нетронутой, неудовлетворенной…
        Нет, у него не было ни малейшего желания разговаривать со своей женой.
        Но это все же придется сделать. И было бы гораздо легче, если бы ему не воткнули в ногу нож. А так, предстать перед Поппи калекой…
        После того как Джеймс вышел, Гриффин еще раз прошелся по комнате, чтобы размять ногу, затем остановился у окна, выходящего на небольшой парк, прилегающий к городскому дому кузена. Главная аллея была полна зевак и газетчиков, пронюхавших о том, что вернувшийся герцог промышлял пиратством. Они наверняка будут ошиваться здесь еще не меньше недели, реагируя на каждое мимолетное появление Джеймса или его несчастной жены.
        Когда Гриффин отвернулся от окна, в комнату как раз вошел его ординарец по прозвищу Акула.
        — Пакуй наш скарб, Акула. Нам надо как-то ускользнуть от этой своры. Они, наверно, пасутся и у парадного входа?
        — Да,  — отозвался Акула, направившись к платяному шкафу.  — Дворецкий говорит, что там их целая толпа. Нужно сваливать, пока они не выломали двери.
        — Ну до этого дело не дойдет.
        — Кто знает…  — ухмыльнулся Акула, отчего татуировка под его правым глазом слегка перекосилась.  — Похоже, весь Лондон только и говорит что о герцоге-пирате. По словам того же дворецкого, подобного ажиотажа не было с тех пор, как русский царь нанес визит нашему королю.
        В ответ Гриффин лишь выругался.
        — Все в доме переживают, потому что еще неизвестно, останется герцогиня с герцогом или нет.  — Акула покачал головой.  — Любая леди была бы ошарашена, узнав, что она замужем за пиратом. Ведь она, похоже, полагала, что он давно упокоился на глубине пяти саженей и уже никогда не объявится. Внизу говорят, что она рухнула в обморок, как только увидела его. Не удивлюсь, если с вашей женушкой случится то же самое. А может, она просто забаррикадирует дверь. В конце концов, вы пропадали подольше герцога.
        — Захлопни пасть!  — рыкнул Гриффин.  — Позови лучше кого-нибудь помочь тебе с вещами, чтобы мы могли как можно скорее убраться отсюда.
        Взяв трость, он двинулся к двери, но на секунду остановился, чтобы взбодрить себя ударом по бедру. По какой-то причине это способствовало расслаблению мышц, и шагать становилось легче. Хотя походка прежней все равно не станет.
        — Вот это правильно,  — одобрительно прогудел ничуть не смутившийся Акула.  — Вам нужно во весь опор нестись к своей миссис и самому ей обо всем рассказать, пока она не узнала худшее из газет.
        — И вели, чтоб подали карету,  — распорядился Гриффин, игнорируя болтовню Акулы. Да, превратить матроса в лакея нелегко. Акула просто не имел представления о соответствующем поведении.
        Вскоре Гриффин остановился на пороге библиотеки. За все эти годы они с Джеймсом неоднократно бывали на приеме у короля Сицилии, в его роскошном дворце, и тем не менее Гриффин был впечатлен великолепием данного помещения. Расписанное голубыми и белыми узорами, с тяжелыми шелковыми портьерами на окнах, оно напоминало залы Версаля.
        Как ни жаль, Джеймс ни в малейшей степени не соответствовал декору помещения. Он сидел за столом без сюртука, без галстука, в одной рубашке с засученными рукавами. Как и сам Гриффин, он был бронзовым от загара, широкоплечим и мощным, с татуировкой на лице.
        — Ну и видок у тебя,  — заметил Гриффин, входя в комнату.  — Я окончательно тебя испортил, это ясно. Никогда не встречал человека в меньшей степени похожего на аристократа. Вряд ли ты когда-либо обретешь приличествующую герцогу элегантность.
        Джеймс лишь хмыкнул, не отрываясь от листа, на котором что-то писал.
        — Я только что получил сообщение о том, что бумаги, подтверждающие нашу амнистию, будут доставлены завтра.
        — Вышли мои следом,  — попросил Гриффин, опираясь на трость.  — Я должен нагрянуть к жене прежде, чем она прочтет в газетах о роде моих занятий. Для того, чтобы выиграть наш спор, ты ведь понимаешь.  — По правде говоря, ему было немного стыдно за то пари, которое он заключил с Джеймсом. Не следует делать ставки на собственных жен.
        Джеймс поднялся и вышел из-за стола. Гриффин годами не обращал внимания на внешний вид кузена, однако обтягивающие панталоны, в которых тот щеголял сейчас, сильно отличались от грубых бриджей, которые они носили на корабле. Каждый мускул на ногах Джеймса четко выделялся, а его нижним конечностям позавидовал бы и портовый грузчик.
        — Помнишь тот момент, когда мы встретились в море?  — спросил Гриффин.  — Твой парик съехал набок, на тебе был расшитый камзол, надетый кое-как. Ты был тощим, как тростинка, с необсохшим молоком на губах. Многих капитанов охватывала паника, когда мои ребята сыпались к ним на борт, но ты держался молодцом.
        Джеймс засмеялся.
        — Я был чертовски рад, когда обнаружил, что настигнувшими нас пиратами командует мой близкий родственник.
        — Черт возьми, как ты сможешь влиться в высшее общество?
        — Думаешь, им не понравится моя татуировка?  — опять засмеялся Джеймс, ничуть не переживая о будущем.  — Если кто-то посмотрит на меня косо, я сразу же укажу на виконта Монкриффа. Возможно, мы с тобой станем зачинателями новой моды.
        — Мой отец еще жив,  — напомнил Гриффин.  — Так что я пока не виконт.  — Он подумал присесть, но вовремя вспомнил, что, стоит ему сейчас рухнуть в кресло, подняться потом будет нелегко.
        — Его светлость не будет жить вечно. И однажды мы увидим себя старыми, седыми, татуированными, ломающими копья в палате лордов по поводу какого-нибудь законопроекта.
        Гриффин чертыхнулся и направился к двери. Если кузену хочется питать иллюзию, будто возвращение к цивилизованной жизни пройдет легко, пускай веселится. Те дни, когда они были соратниками, бесшабашными собутыльниками и кровными братьями, миновали.
        — Братишка,  — окликнул Джеймс, двинувшись следом со своей бесподобной грацией.  — Когда мы снова увидимся?
        Гриффин пожал плечами.
        — Возможно, на следующей неделе. Я не уверен, что моя жена впустит меня в дом. А твоя уже объявила, что оставляет тебя. Быть может, нам обоим придется искать новое жилье, не говоря уж о новых супругах.
        Джеймс усмехнулся.
        — Да ты никак боишься? Капитан «Летучего Мака», гроза семи морей, трепещет перед женой, которую едва знает?
        — Забавно получается,  — проговорил Гриффин, игнорируя насмешку.  — Я был главным в море, а теперь ты герцог, а я всего лишь баронет.
        — Вздор… Я был капитаном «Мака II», более совершенного корабля. Так что я всегда был главнее тебя.
        Гриффин хлопнул брата по спине, и на некоторое время воцарилась тишина. Мужская дружба — странная штука. Они повсюду были вместе, бок о бок, пренебрегая опасностями, ибо в компании отвага возрастает, а теперь…
        — Ее светлость, вероятно, скоро спустится к обеду,  — предположил Гриффин, оглядывая кузена с головы до ног.  — Тебе следует одеться, как подобает герцогу. Хотя бы в тот сюртук, который тебе пошили в Париже. Сделай ей сюрприз, а то ты выглядишь как дикарь.
        — Терпеть не могу…
        — Это не важно,  — перебил Гриффин.  — Светские дамы не выносят неряшливый вид. Акула разговаривал с домашней прислугой. Тебе известно, что твоя жена славится как в Лондоне, так и в Париже своей элегантностью?
        — Меня это не удивляет. Она всегда имела манию к подобного рода вещам.
        — Поэтому ее светлости вряд ли понравится, если за обеденным столом ты будешь выглядеть, как какой-нибудь садовник. Хотя не понимаю, зачем я тебе пытаюсь помочь? Ведь так я могу проиграть… Хотя, что именно? Мы заключили пари, но при этом не определили ставку.
        Джеймс посерьезнел.
        — Мы не должны были так поступать.
        Их взгляды встретились, выражая обоюдное осознание того, что время прежней бесшабашности и циничности прошло. Они были обязаны придерживаться определенного отношения к своим женам и в какой-то мере уважать их достоинство.
        — Уже поздно идти на попятную,  — сказал Гриффин, немного повеселев от осознания того, что Джеймс тоже испытывает угрызения совести.  — Откровенно говоря, я сомневаюсь, что кто-то из нас победит. Английские леди не склонны иметь дело с пиратами. Мы никогда не затащим их в кровать.
        — Я не должен был на это соглашаться.
        — Черт… Ты выглядишь как настоящий герцог с такими вот чопорно поджатыми губками. В общем, договор есть договор, ты не можешь отказаться. Пусть это будет нашей последней вульгарной пиратской выходкой.
        Джеймс скрипнул зубами.
        В этот момент в дверях появилась голова Акулы.
        — Милорд, вещи упакованы.
        — Ну что ж, до скорого,  — проговорил Гриффин.  — Желаю удачи.
        Некоторое время они с Джеймсом смотрели друг на друга — двое мужчин, вернувшихся на родину, где они были чужими и вряд ли когда-нибудь станут своими.
        — Как насчет того, чтобы встретиться на Рождество?  — спросил Джеймс, приподняв бровь.  — Только не в городе.
        Гриффин задумался. Провести рождественские праздники в герцогском поместье — значит признать Джеймса практически родным братом. Так очень быстро дойдет до того, что они станут рассказывать байки о былых временах, когда с риском для жизни выручали друг друга, вместо того чтобы оставить все в прошлом, забыть, как нелепый сон.
        Джеймс шевельнул плечом.
        — Хотелось бы надеяться, что в будущем меня ждет что-то приятное.
        Джеймс не желал становиться герцогом, как и сам Гриффин не хотел быть баронетом и тем более виконтом. Так что здесь они на равных.
        — Это подобно тому, как Ясон… или, еще лучше, Минотавр вернулся домой. У меня покалечена нога, ты скрипишь, как несмазанное колесо, и никто не знает, как к нам относиться.
        Джеймс хмыкнул.
        — Скорее мы подобны Одиссею. У Гомера вроде бы написано, что никто не признал Одиссея, кроме домашнего пса. А вообще мне наплевать на отношение окружающих. Ну так как насчет Рождества?
        Гриффин понимал, что, согласившись, поставит себя в позицию герцогского друга — ему придется ездить к нему в гости и стать вхожим в высший аристократический круг, к чему всегда стремился его отец.
        Он полагал, что, подавшись в пираты, разрушит амбициозные планы родителя. Но, как видно, у судьбы имелись иные соображения.
        — Жаль, что ты стал герцогом,  — проговорил Гриффин, прерывая затянувшуюся паузу.
        — Я тоже об этом сожалею.  — Судя по глазам, Джеймс был абсолютно искренен.
        — Ну что ж, давай встретимся на Рождество,  — сказал Гриффин, уступая неизбежному.  — Вероятно, ты все еще будешь пытаться затащить в кровать свою жену, так что я смогу дать тебе пару советов.
        И после крепкого дружеского объятия он вышел, не сказав больше ни слова, ибо в этом не было никакой необходимости.
        Теперь ему предстояло встретиться с собственной семьей — с отцом, с женой.
        Самое главное — с женой.
        Глава 2
        2 июня 1816 года
        Окрестности города Бат, поместье Арбор-Хаус
        — Ты замужем за пиратом?!
        Фиби Элеонора Берри, жена сэра Гриффина Берри, едва сдержала улыбку при виде изумления на лице ее подруги Амелии Хауэлл-Барт. Но как бы это ни было забавно, у нее все же слегка кольнуло в груди.
        — Насколько мне известно, его светлость занимался пиратством в течение нескольких лет.
        — То есть он был самым настоящим пиратом?  — Чашка Амелии зависла на полпути ко рту.  — Как романтично!
        Сама Фиби так не считала.
        — Пираты заставляют людей шагать за борт по доске,  — заметила она. И так резко опустила свою чашку, что та клацнула о блюдце.
        Глаза подруги округлились, и чай из ее чашки, которую она поставила на стол, выплеснулся на скатерть.
        — По доске?.. Думаешь, твой муж в самом деле…
        — По имеющимся сведениям, пираты регулярно спроваживают людей в пучину, не говоря уж об обычном грабеже.
        Амелия судорожно сглотнула. И по-видимому, быстро поменяла свое мнение насчет романтических аспектов наличия пиратов среди ближайших соседей. Она была очаровательной миниатюрной дамой с губками, напоминающими бутон розы, и волнистыми каштановыми волосами. И ее муж, мистер Хауэлл-Барт, известный на весь город золотых дел мастер, вряд ли позволил бы ей посещать Арбор-Хаус, если бы узнал, каким образом сэр Гриффин развлекался за пределами родины.
        — Имей в виду,  — добавила Фиби,  — я не общалась с ним много лет, но таково мое предположение. Его деловой партнер явно лгал мне.
        — А что он говорил?
        — Во время нашей последней встречи он сообщил, что сэр Гриффин занимается экспортом леса из обеих Америк.
        Личико Амелии просветлело.
        — Возможно, так оно и есть! Мой благоверный как раз сегодня утром рассказывал, что те, кто перевозит дерево из Канады, неплохо зарабатывают. Почему же ты решила, что твой муж — пират, если он сам тебе в этом не признавался?
        — Несколько лет назад он написал об этом своему отцу, который счел нужным меня проинформировать. И, судя по всему, сэр Гриффин является настоящей грозой морей.
        — О господи, Фиби… А я думала, твой муж просто предпочел жить за границей.
        — Так оно и есть. Ты представляешь, какой бы грянул скандал, если бы я публично заявила, что замужем за пиратом? Думаю, для виконта было бы лучше, если бы его сын сгинул в море.
        — Все могло быть гораздо хуже,  — проговорила Амелия.
        — Что же может быть хуже?
        — Тебя могло бы угораздить выйти замуж за разбойника с большой дороги.
        — Не вижу особой разницы,  — пожала плечами Фиби.  — Так или иначе, я замужем за преступником, которого надлежит повесить. Ты понимаешь?.. Или же заточить в тюрьму.
        — Его отец этого не допустит. Ты же знаешь, какое у виконта влияние. Поговаривают, лорду Монкриффу может быть даже пожалован графский титул.
        — После известия о том, что его сын — пират, этого уже не случится.
        — Однако сэр Гриффин и сам является баронетом со всеми вытекающими правами. Никто не повесит обладателя дворянского титула.
        — Еще как повесят.
        — Нет, его скорее всего обезглавят.
        Фиби аж передернуло.
        — Какой ужас…
        — Но почему твой муж стал баронетом, если его отец является виконтом, здравствующим и поныне?  — наморщив лоб, поинтересовалась Амелия. Будучи женой золотых дел мастера, она не очень-то разбиралась в дворянской табели о рангах.
        — Это временный условный титул,  — объяснила Фиби.  — Мой тесть унаследовал титул баронета наряду с титулом виконта, и его наследник, то есть мой муж, является баронетом вплоть до смерти отца, после чего уже становится виконтом.
        Некоторое время Амелия осознавала услышанное. Затем сказала:
        — Миссис Кримп была бы вне себя от злорадства, если бы узнала о твоем муже.
        — Ей скоро представится возможность позлорадствовать.
        — Что ты имеешь в виду?
        — А то, что он вернулся,  — с унынием произнесла Фиби.  — Он уже в Англии.  — Протянув подруге газету, она указала на заметку внизу страницы.
        — Уже в Англии?.. И еще не уведомил об этом тебя?.. И ты не виделась с ним с момента…
        — Со дня нашей свадьбы в восемьсот втором году. Точнее, с нашей первой брачной ночи. То есть четырнадцать лет. И теперь он объявился в Англии без всякого предупреждения.
        — Вы, конечно, столько лет прожили раздельно, но он наверняка без промедления нанесет тебе визит,  — предположила Амелия, не отрывая взгляда от газеты.
        — Вполне вероятно, его бросят в тюрьму прежде, чем у него возникнет такая возможность,  — отозвалась Фиби и взглянула на пробежавшую мимо дочь, чьи локоны были рассыпаны по плечам. Опять Маргарет потеряла свою ленточку…
        — Ты сообщала ему о детях?  — спросила Амелия, поднимая глаза.
        — Каким образом? Написав ему письмо и указав на конверте: «Южные моря, до востребования»? Я, конечно, могла передать информацию через его поверенного, но, честно говоря, я полагала, что он никогда уже не вернется. Амелия, что мне делать?
        — Вряд ли он имеет право предъявлять какие-то претензии по поводу детей. Он пират, и этим все сказано. Он не имеет твердой почвы под ногами. Кстати, насчет ног… Как ты думаешь, у него может быть деревянная нога? Я слышала о таком. Или же повязка на глазу?
        — Это было бы совсем отвратительно!  — содрогнулась Фиби.
        Амелия отложила газету и закусила губу.
        — Да, ситуация у тебя не из легких.
        — Еще бы…
        — Представить только, твой муж покидает Англию в вашу первую же брачную ночь…
        Фиби кивнула.
        — …и теперь, вернувшись, обнаруживает в доме троих детей!
        Глава 3
        Аластер, младший сын Фиби, с пронзительным визгом пробежал мимо.
        — Господин Аластер, ведите себя прилично!  — крикнула ему вслед старая няня миссис Макджилликадди, которую все звали просто Нянюшкой.  — Он опять потеряет свой подгузник. Где эта чертовка? Наверное, опять дремлет… Лидди!  — гаркнула она в сторону ивы, под которой расположилась другая, более юная няня.
        Удовлетворенная тем, что девушка хоть и неохотно, но стала подниматься, Нянюшка повернулась к Фиби.
        — И что ты намерена сообщить окружающим по поводу такого поворота событий?
        После смерти родителей старая няня практически заменила Фиби мать.
        — Я не собираюсь никому ничего сообщать.
        — Что-то сказать все же необходимо. Тебе также придется строить с ним какие-то отношения.  — Поставив чашку на стол, няня поднялась со стула.  — Вот ведь неугомонный ребенок! Аластер опять полез в озеро!  — Она снова повернулась к Фиби.  — Что бы ни случилось в вашу первую брачную ночь, моя девочка, ты должна выкинуть это из головы. Если он, конечно, будет проявлять к тебе интерес. Как ни прискорбно, но он твой муж.
        Фиби колебалась, ее так и подмывало рассказать, что произошло той ночью. Но она все же сдержалась, тем более что Нянюшка уже устремилась в сторону озера.
        В ту ночь Гриффин был морально раздавлен случившимся. Сама она, проинструктированная матерью, ожидала, что испытает невероятную боль, и была готова все перетерпеть, чтобы стать замужней женщиной в полном смысле этого слова. Но как оказалось, никаких мучительных испытаний переносить не пришлось.
        Она никогда не винила его за то, что он выскочил в окно. И поначалу думала, что утром он вернется. Но Гриффин так и не явился. Лишь через несколько дней Фиби призналась своим близким, что новоиспеченный муж сбежал от нее.
        Такое обстоятельство было очень унизительным, особенно когда все пришли к выводу, что исчезнувший супруг скорее всего вообще покинул Англию на борту какого-нибудь корабля. А отец даже не пытался ее утешить.
        — Я выложил кругленькую сумму за эту вялотекущую голубую кровь!  — процедил он сквозь зубы.  — Я сполна заплатил за то, чтобы моя дочь стала леди Берри!
        — Я остаюсь леди Берри даже при отсутствии у меня под боком сэра Гриффина,  — поспешила заметить Фиби.
        Мать восприняла случившееся более оптимистично.
        — Ей будет даже лучше без этого юного оболтуса,  — заявила она.  — Он пока слишком молод для нее, я ведь сразу об этом сказала. Мальчишка поболтается по морям, посмотрит на мир и со временем вернется обратно. Вот увидите.
        Что же касается произошедшего в первую брачную ночь фиаско, то мать сочла, что здесь Фиби просто повезло. Ни больше, ни меньше.
        Однако проблема усугубилась тем, что Гриффин так и не вернулся.
        Несколько лет Фиби терялась в догадках, особенно после того, как ей нанес визит некий мистер Петтигру, представившийся доверенным лицом пропавшего мужа и передавший значительную сумму на ведение домашнего хозяйства.
        Но потом, после того как во время пожара погибли ее родители и одна из сестер, Фиби практически перестала думать о Гриффине, будучи слишком убитой горем.
        А затем, когда период скорби миновал, появились дети.
        Насколько помнила Фиби, они с мужем были почти одного роста, и никаких признаков, что он станет выше, не наблюдалось. В спальне им оставили лишь две свечи, но даже при таком слабом освещении было заметно, что новоиспеченный супруг сильно нервничает. А потом он и вовсе запаниковал, когда его «инструмент» отказался функционировать должным образом.
        За все эти годы Фиби неоднократно слышала истории о мужчинах, у которых возникала подобная ситуация. Не далее как на прошлой неделе миссис Кримп рассказала ей об их местном пекаре. Его жена отправилась аж в Пенсфорд, чтобы проконсультироваться с аптекарем по интимному вопросу, но, на ее беду, их разговор подслушала старшая внучка миссис Кримп.
        Выслушав все это, Фиби лишь пожала плечами. Данная тема ее мало интересовала, особенно после того, как она обзавелась детьми. Физиологически несостоятельный муж был бы для нее как нельзя кстати. Такой, по крайней мере, не станет докучать приставаниями, когда она устала или не в настроении.
        По словам той же миссис Кримп, в настоящее время данная проблема приобрела характер чуть ли не эпидемии. Если это действительно так, то Гриффину, вероятно, будет легче от осознания того, что у него немало товарищей по несчастью.
        Впрочем, одно дело — размышлять обо всем этом из года в год и совсем другое — ожидать, что нагулявшийся муженек вот-вот появится на пороге.
        Фиби сумела устроить себе вполне комфортную жизнь, обзаведясь подругами, такими как Амелия, на которую Гриффин, вероятно, будет посматривать свысока. Ни один человек из ее ближайшего круга не принадлежал к дворянству, не говоря уж о высшей аристократии.
        Что, если у сэра Гриффина возникнет желание отираться в светском обществе Бата? Или, того хуже, отправиться к очередному сезону в Лондон? Мысль об этом вызывала немалое беспокойство.
        Хотя, скорее всего, волнения Фиби напрасны. Разве может человек, пусть и благородного происхождения, снова стать вхожим в светское общество после того, как побывал пиратом?
        Как и во время минувшей бессонной ночи, ее мысли заметались между различными возможными вариантами, один ужаснее другого.
        Нянюшка меж тем вытащила Аластера из воды и теперь выжимала его курточку. Здесь, в Арбор-Хаусе, была такая тихая, мирная атмосфера. За рекой работники косили траву, а еще дальше в небе сгущались облака, намекая, что позднее может пойти дождь.
        Нет, грубым, вульгарным людям здесь не место. Гриффин наверняка поймет это с первого взгляда.
        Так что Фиби беспокоится совершенно напрасно.
        Глава 4
        Гриффина не покидала мысль, что он не узнает своей жены. Вероятно, такая убежденность являлась своеобразным интуитивным ухищрением, направленным на то, чтобы облегчить его нынешнее состояние.
        Он не мог в точности определить свои чувства — за исключением того, что подобное ощущение в животе у него возникало только во время сильной качки.
        Лишь к тому моменту, когда наемный экипаж подкатил к его дому, который он ни разу не видел, но который, судя по всему, приобрел восемь лет назад, Гриффин осознал, что испытывает какую-то нервозность.
        Но ведь пираты, черт возьми, никогда не нервничают!
        Выбравшись из кареты, Гриффин поддернул слегка смявшиеся манжеты. Он постарался одеться с особым шиком — в синий сюртук прусского образца с серебряными пуговицами. Его бриджи обтягивали ноги подобно перчаткам, а сапоги были изготовлены самим Хоби.
        Направившись к дверям, Гриффин постарался шагать как можно бодрее, чтобы его хромота была не так заметна.
        Как оказалось, он владел неплохим особняком, расположившимся на невысоком взгорке. Красный кирпич, из которого был сложен дом, со временем приобрел розовато-оранжевый оттенок. Вдали виднелись фруктовые сады и обширные поля. Все наводило на мысль, что здесь не декоративное дворянское поместье, а действующее фермерское хозяйство. Большое, внушительное и без претензий.
        Это гнездышко совсем не походило на то, где вырос он сам,  — загородное поместье виконта, ни на секунду не забывающего о своем месте в аристократической иерархии.
        Однако такой дом определенно предназначен для проживания целого семейства, а не одинокой дамы. Хотя размер жилища ведь еще ни о чем не свидетельствует. Быть может, вместе с Поппи живут ее ближайшие родственники? Насколько помнил Гриффин, у нее имелось множество братьев и сестер. Купеческие семьи, как правило, весьма большие.
        Из-за кареты меж тем появился Акула, держа в руках намеренно оставленную Гриффином трость.
        — Не прикажете ли кликнуть слуг, чтобы они внесли вас в дом?
        Гриффин метнул в его сторону недовольный взгляд.
        — Помолчи!
        Неужели Акула думает, что он не способен подняться к дверям самостоятельно, без какой-либо опоры? Вообще его трость была довольно элегантной, изготовленной из красного дерева, с рубином в рукоятке и скрывающей внутри себя острый клинок, однако выглядела она слишком уж по-стариковски.
        «Излишняя гордость ведет к падению»,  — напомнил себе Гриффин и поковылял к дверям. Что верно, то верно — гордости у него хоть отбавляй. Он рыскал по свету, пиратствуя и вкладывая добычу в легальную коммерцию, и, как ни удивительно, его промысел действительно приносил деньги. Оказалось, состояние можно делать и на лесоматериале, и на специях, и на любом другом грузе — на всем, что они с Джеймсом брались перевозить в различные уголки мира.
        Но потом один ловкий мерзавец едва не перерезал кузену горло, а его самого ранил в бедро. После чего Джеймс осознал, что по-прежнему любит свою жену, и решил вернуться в Англию. К Гриффину подобное соображение не могло иметь отношения, поскольку со своей супругой он был знаком всего лишь один день. Однако он понимал, что покалеченный пират обречен на скорую смерть, и этот довод сыграл немалую роль.
        Но вообще Гриффин вернулся, потому что не видел дальнейших перспектив. Он обошел под парусами весь мир, в восемь или девять раз увеличил свое состояние. Чего еще ждать, кроме переселения в могилу?
        Как только Гриффин приблизился к ступеням крыльца, двери внезапно распахнулись. Он поспешил выпрямиться, ожидая появления дворецкого, однако темный проем так и остался пустым.
        Приподняв бровь, Гриффин взглянул на Акулу. Среди раскинувшегося вокруг сонного зеленого ландшафта тот выглядел так же нелепо, как мастиф на чаепитии.
        — Лучше не входить,  — проговорил Акула.  — Возможно, засада.
        Гриффин лишь хмыкнул и продолжил подниматься. Если состояние его ноги не улучшится, он, чего доброго, кого-нибудь прибьет, чтобы дать выход своей досаде.
        В прихожей никого не оказалось. Помещение было просторным и изысканным, с мраморной, изгибающейся влево лестницей, ведущей вверх. Не так уж и плохо. Но где, черт возьми, прислуга?
        Позади вдруг послышался шорох. И поскольку они не так давно вернулись с морей, чтобы у них успели притупиться рефлексы, Акула тотчас выхватил кинжал и прижался спиной к стене, а Гриффин захлопнул дверь и потянул из трости клинок.
        Но как оказалось, за дверью, сидя на корточках, притаился совсем небольшой мальчуган с деревянным мечом в руке и черной повязкой на глазу. Такой вот юный пират… Открытый глаз которого был широко распахнут, а грудь вздымалась и опадала в учащенном дыхании.
        За эти четырнадцать лет Гриффин практически не встречался со столь малыми детьми. Некоторое время он ошеломленно глазел на мальчишку, но потом, спохватившись, рявкнул:
        — Ради бога, Акула, убери кинжал!
        Мальчуган, которому было лет пять-шесть, несомненно, сильно испугался. Но он тем не менее плотно сжал губы и поднялся на ноги. Его коленки были ободраны и испачканы, но происхождение, судя по всему, он имел достаточно благородное.
        Гриффин уже собирался поприветствовать мальчика на морской манер, но тот его опередил:
        — Мама не хочет вас видеть!
        — Но мы ведь пираты,  — сказал Гриффин, сдерживая улыбку.  — Они должны ей нравиться, раз уж у нее такой сын.
        Мальчишка стал осторожно сдвигаться вправо, очевидно, намереваясь удрать.
        Гриффин подал знак Акуле, который шагнул ближе, но отважный малыш уже остановился.
        — Где ваш дворецкий?  — поинтересовался Гриффин.
        — У нас его нет,  — ответил мальчуган.  — Он нам не нужен, потому что нам не наносят визиты, к нам приходят только друзья.  — Паренек слегка прищурился.  — Вы нам не друзья, поэтому вам тут делать нечего.
        Здесь наверняка какая-то ошибка, подумал Гриффин. Быть может, его поверенный дал неверный адрес? Хотя это маловероятно… Ведь он отчетливо помнил визитку, где черным по белому написано: Сомерсет, Арбор-Хаус.
        — Это поместье называется Арбор-Хаус?  — спросил Гриффин.
        — Нет, не называется!  — крикнул мальчишка и, сорвавшись с места, исчез за дверью в конце коридора.
        — Мы ошиблись адресом,  — облегченно произнес Гриффин.  — Мать паренька укажет нам направление, и мы…
        Он не договорил. Акула взирал на него с отчетливым выражением жалости во взгляде.
        Гриффин выругался самыми грязными словами.
        — Я же сидел на козлах,  — сказал Акула.  — И своими глазами видел указатель. На котором ясно написано: Арбор-Хаус.
        У Гриффина возникло такое ощущение, будто его пнули ногой в живот. Похоже, что…
        — Вы ведь тоже не были невинным ангелочком,  — продолжил Акула, словно прочитав его мысль.
        — Ради бога, не лезь не в свое дело,  — нахмурился Гриффин.
        Акула покачал головой.
        — Вы проводили время в свое удовольствие. Она имела такое же право.
        — Мне все это видится совсем иначе,  — процедил Гриффин.
        — Титул не дает привилегии быть отъявленной задницей…
        Гриффин бросил на ординарца свирепый взгляд, и тот наконец умолк. Капитан позволял своим людям немалые вольности, однако им не следовало забывать, кто из них главный.
        Прихрамывая, Гриффин пересек прихожую и толкнул ближайшую дверь, за которой обнаружилась пустая гостиная. Она была довольно милой, со стенами, затянутыми муаровым шелком, на одной из которых висел весьма искусный пейзаж с изображением Темзы.
        Кроме того, здесь имелось множество книг, а также скопление кресел перед камином, рядом с которым находилась шахматная доска, ожидающая игроков. Отброшенной в сторону, лежала чья-то вышивка, на полу — упавшее вязание.
        Еще более красноречивая деталь — завалившийся набок игрушечный корабль, окруженный разбросанными оловянными солдатиками. На мачте кораблика был поднят крошечный «Веселый Роджер».
        Его жена определенно не жила затворницей.
        — Она не могла выйти замуж за кого-то еще,  — пробормотал Гриффин себе под нос.  — Я бы знал об этом, Петтигру сообщил бы мне. Ей пришлось бы заявить о моей смерти.
        — Признаков мужчины в доме не видно,  — подал из-за плеча голос Акула.  — На мой взгляд, здесь обитает только она и мальчуган. Ни трубки, ни бренди.  — Он кивнул в сторону небольшого столика.  — Только шерри.
        — Не вздумай харкать,  — предупредил Гриффин.  — В благородных домах это не принято.
        — Я и не собирался,  — с некоторой обидой отозвался Акула. Последние два месяца он буквально впитывал информацию, которой с ним делился один из матросов, побывавший в господском услужении.  — Я просто хочу сказать, что у вашей супружницы есть детеныш, а мужика нет.
        — Возможно, он проживает в другом месте,  — сквозь стиснутые зубы вымолвил Гриффин.
        Он вернулся обратно в холл. Два следующих помещения оказались столовой и небольшой, подчеркнуто женской гостиной.
        За четвертой дверью — той, за которой скрылся мальчишка,  — совершенно неожиданно обнаружился внутренний дворик, образованный двумя флигелями. Вымощенный кирпичом, с несколькими деревьями, дающими густую тень, дворик выглядел очень мило и уютно. За ним тянулся широкий луг, спускающийся к озеру.
        — Вон он… Улепетывает во все лопатки.  — В голосе Акулы булькал смех.
        Маленькая фигурка, сверкая пятками, неслась вниз по склону. У края воды виднелись белые юбки и большой зонт для защиты от солнца.
        Гриффин шагнул было во двор, но тотчас осознал, что ему будет трудно добраться до озера. Он просто взмокнет к тому моменту, как спустится наконец к подножию холма, и его будет трясти от усталости. Раненую ногу уже и так пробирали судороги после того, как ему пришлось взойти по ступеням.
        — Вы можете присесть вон там,  — сказал Акула, мотнув головой в сторону столика, стоящего под раскидистым дубом и окруженного удобными креслами.
        В одно из них со вздохом облегчения Гриффин и опустился.
        Какое-то время ничего не происходило.
        Они сидели и слушали пение птиц. В море корабль всегда сопровождали чайки и бакланы с их резкими неприятными криками, и по сравнению с ними здешние птахи исполняли чуть ли не арии Моцарта, общаясь меж собой с помощью трелей и тремоло и вытанцовывая на ветвях замысловатые танцы в ухаживании друг за другом.
        Меж тем минута текла за минутой. Очевидно, Поппи не придала особого значения словам мальчика, который наверняка уже рассказал ей, что дом захватили пираты. Вряд ли ее стоит упрекать за игнорирование подобного вздора. Однако оставлять вот так открытым дом, где, судя по всему, отсутствовала мужская прислуга, неразумно и небезопасно. Что, если сюда нагрянут воры или грабители?
        Вскоре терпение Гриффина иссякло.
        — Посмотри, не идет ли она,  — обратился он к Акуле.  — Если нет, то сходи туда и поинтересуйся, не соблаговолит ли она поприветствовать своего мужа.
        Акула отошел от столика и глянул в сторону озера.
        — Она поднимается по склону,  — сообщил он. После чего заметил: — Вы никогда не говорили, что ваша супружница такая аппетитная.
        Гриффин бросил на него суровый взгляд, и Акула, умолкнув, вернулся к своему креслу.
        Вообще-то, можно было бы отослать его на поиски слуг, но таковых здесь, похоже, просто не имелось. К тому же Акула наверняка вверг бы какую-нибудь кухарку в истерику, если бы возник перед ней безо всякого предупреждения. Сабельный шрам на подбородке придавал ему слишком уж свирепый вид.
        Вздохнув, Гриффин нанес очередной удар по своей ноющей ноге. Нет никакой необходимости напоминать ему о привлекательности Поппи. Ее лицо практически единственное, что запечатлелось в памяти с их первой брачной ночи. В то время он был тощим семнадцатилетним юнцом, тогда как она в свои двадцать — вполне сформировавшейся, изящной и очень красивой женщиной. Просто ужасающе красивой.
        И того, чем все завершилось, едва ли можно было ожидать. Свою жену он оставил девственницей, но эту добродетель она, как видно, не сохранила. Гриффин испытывал что-то похожее на гнев, хотя, конечно же, не имел никакого права на подобное чувство. Мужчине, загулявшему на четырнадцать лет, не следует надеяться на верность супруги.
        Однако Пенелопа, как известно, так и не изменила Одиссею…
        Хотя этот герой, вероятно, в полной мере удовлетворил свою жену, прежде чем отправился на войну. И вроде бы зачал с ней детей. Гриффин так давно читал поэму Гомера, что не слишком отчетливо помнил подробности.
        Как бы там ни было, ему и в голову не приходило, что его супруга, подобно ему самому, с легкостью нарушит данную перед алтарем клятву. И что она обзаведется ребенком, сыном, который унаследует его титул и в один прекрасный день станет виконтом.
        Впрочем, Гриффин столько лет болтался по морям во многом из-за того, что испытывал отвращение к одержимости своего отца титулами, родословной, положением в обществе и прочей подобной ерундой. Так что стоит ли ему теперь беспокоиться обо всех этих условностях?
        Но где же, черт возьми, папаша этого мальчишки? Маленькому пирату, вероятно, еще неизвестно о том, что он незаконнорожденный. Но со временем он узнает.
        Хотя, возможно, и нет… Потому что официально с происхождением у мальчонки, конечно же, все в порядке. Он считается рожденным в законном браке и имеющим право наследования.
        Гриффин скрипнул зубами и выругался.
        — В присутствии жены вам не следует так выражаться,  — заметил Акула.  — Ей это вряд ли понравится.
        Глава 5
        Вскинув руки, Лидди ахнула и едва не лишилась чувств, когда подбежавший Колин, хватая ртом воздух, сообщил, что в дом проникли «два каких-то дядьки… и у одного из них на лице рисунок… а может, даже у обоих… и один из них с тростью…».
        — С тростью!  — воскликнула Маргарет и запрыгала от восторга.  — Это пират на деревянной ноге! Я хочу посмотреть!
        Она и Колин были просто одержимы игрой в пиратов, в чем Фиби, никогда не упоминавшая при детях о роде занятий сэра Гриффина, усматривала некоторую иронию судьбы. Однако сейчас это не казалось забавным.
        Миссис Макджилликадди ухватила Маргарет за руку.
        — Нет, ты никуда не пойдешь,  — заявила Нянюшка непререкаемым тоном. Когда она так говорила, ее не решались ослушаться не только дети, но и сама Фиби.  — С этими джентльменами сначала должна поговорить ваша мать.
        — Правда, мама, сходи туда,  — посоветовал Колин.  — Эти дядьки большие. Просто огромные.
        — В самом деле огромные?  — спросила Маргарет скорее заинтересованно, чем испуганно.
        Такая уж у девочки натура. Наверное, у нее вызвал бы любопытство даже разбойник, забирающий ее игрушки.
        Фиби поднялась и взяла свой зонтик. Ей очень не хотелось идти обратно к дому. Этому противилась каждая клеточка ее существа.
        — Да, огромные,  — подтвердил Колин.  — Они могли бы запросто меня съесть. Хотя нет, я ведь был с мечом. Они бы съели тебя,  — сказал он младшему брату.
        Аластер вскрикнул и спрятался за материнскую юбку.
        — Колин, не говори чепухи,  — одернула Фиби.  — У нас в Англии каннибалы не водятся.
        — Эти дядьки не похожи на других! Они наверняка не из Англии, потому что у нас никто не ходит с рисунками на лице. Поэтому они могут быть и каннибалами.
        Фиби не сомневалась, что в данный момент она бела как мел. Но как говаривала ее мать, то, чего нельзя избежать, необходимо встретить с открытым забралом. Она пережила смерть родителей и сестры, так что справится и с нынешними трудностями.
        — Дети, оставайтесь с Нянюшкой.
        — Мама, не ходи,  — зашептал Аластер, продолжая цепляться за ее юбки.  — Они, наверно, плохие. И злые.
        — Я ведь говорила, что нам нужно завести дворецкого,  — посетовала Нянюшка.  — Будет лучше, если я пойду с тобой.
        Фиби помнила почти каждое слово из заметки в «Морнинг кроникл» и не имела ни малейших сомнений по поводу того, кто поджидает ее в доме.
        — Нет, Нянюшка, это абсолютно исключено. Останься, пожалуйста, здесь и проследи, чтобы Аластер опять не залез в воду. Вы сможете присоединиться к нам через…  — Сколько ей понадобится времени, чтобы оказать должный прием мужу, с которым она практически незнакома? Минут десять? А после приветствий и прочих формальностей сколько следует выждать, прежде чем сообщить о наличии у него троих детей?  — Через пятнадцать минут,  — решила Фиби.  — Приведите детей где-то через четверть часа.  — И с этими словами она неохотно направилась к дому.
        В висках у нее весьма ощутимо пульсировало. А что, если муж отвергнет ее детей?
        Тогда она, конечно же, оставит его. Благодаря умелому отцовскому управлению их поместье процветает и ее так называемая вдовья часть наследства стала еще весомее. Поэтому Фиби вполне может приобрести для себя и детей другое жилье.
        Впрочем, что она выдумывает? Это ведь ее дом! Так что, если Гриффин отвергнет детей, она просто-напросто укажет ему на дверь.
        Одолев склон, Фиби остановилась, чтобы отдышаться, прежде чем вступить во двор. Вообще ей не стоит так волноваться. Она достаточно ясно помнила Гриффина. Он был невысоким, худым и довольно-таки робким. В ту ночь даже при скудном свете всего лишь двух свечей она отчетливо видела, как сильно он покраснел.
        Мужчины не меняются, это общеизвестно. Так что ей просто нужно быть вежливой, но твердой. И он снова исчезнет. Преступникам не место на Британских островах, как бы ни были влиятельны их семейства.
        К счастью, возможный скандал не окажет никакого воздействия на жизнь Фиби. Эта мысль успокаивала. В первое время после бракосочетания свекор пытался ввести ее в свой круг общения, но она, униженная бегством мужа, отказалась от подобной привилегии. И теперь, несколько лет спустя, была очень рада, что не позволила вовлечь себя в никчемную суету так называемого высшего света.
        Оправив юбки и сделав глубокий вдох, Фиби двинулась к дому. Но, пройдя двор наполовину, остановилась, буквально застыв на месте.
        За столиком под деревом сидели двое мужчин. Явные пираты!
        У одного из них в ухе висела серьга, и у обоих на лицах имелись какие-то странные рисунки. Они действительно были огромными, как и сказал Колин. Крупные мускулистые мужчины, развалившиеся в ее креслах, словно… Фиби даже не находила подходящего сравнения. Увидев ее, один из них поднялся. Громадный, с широченными плечами и бронзовым от загара лицом. Он пристально смотрел на нее, по мере того как она приближалась, и под его взглядом ее щеки почему-то охватывал жар.
        Но в то же время Фиби с облегчением осознавала, что никто из этих двоих не мог быть ее мужем. Ни один из них ни капли не походил на него. Гриффин, конечно же, вполне мог подрасти, поскольку на момент исчезновения ему было всего семнадцать, но тем не менее он по-прежнему имел бы темные волосы и худощавое телосложение. Эти мужчины, должно быть, его посланники.
        — Джентльмены,  — начала Фиби, подойдя к ним и заставив себя улыбнуться.  — Прошу меня извинить за то, что вас никто не встретил. Полагаю, вы являетесь знакомыми моего мужа, сэра Гриффина Берри?
        Второй человек тоже поднялся на ноги, но они оба молчали, взирая на нее. Улыбка соскользнула с ее лица. Эти пришельцы были такими большими и совсем непохожими на англичан. Может, они и не понимают по-английски?
        — Бонжур,  — в качестве пробы произнесла Фиби, мысленно попрекнув себя за отсутствие прилежания во время уроков французского.
        — Поппи?  — вопрошающе проговорил один из мужчин.
        У него были короткие русые волосы. А также татуировка под глазом. Он был просто ужасен.
        Поппи?.. То есть мак? Фиби не знала, как его понимать.
        — Боюсь, мака у нас здесь не найдется. Но вы ведь не это имели в виду?  — Фиби попыталась снова взглянуть на собеседника, но тотчас же отвела взгляд.
        Он был таким… самцом. Она как-то не привыкла находиться рядом с подобными людьми. В сущности, Фиби не припоминала ни единого человека, за исключением местного кузнеца, обладавшего столь ярко выраженным мужским началом.
        Незнакомцы продолжали глазеть на нее в полном молчании. Это начинало вызывать раздражение. Меж тем Фиби обратила внимание, что сюртук, надетый на том мужчине, который хоть что-то произнес, был слишком элегантен для простого слуги.
        Она скрестила руки на груди и собрала все свое терпение, выработанное в воспитании троих малых детей.
        — Ну так что, джентльмены?.. Вы работаете на моего мужа, сэра Гриффина Берри?
        Светловолосый мужчина прокашлялся.
        — Мы… мы действительно знаем вашего мужа.
        Незнакомец переступил с ноги на ногу, и Фиби заметила, что он опирается на трость. Подобное обстоятельство как-то не вязалось с его брутальной внешностью, но, разумеется, никакая сила не смогла бы компенсировать серьезное физическое увечье.
        — Пожалуйста, присядьте,  — поспешила предложить Фиби.  — Вам, должно быть, очень трудно стоять.
        Он взглянул на нее сквозь невероятно длинные ресницы. Вообще-то, если бы он не был столь чудовищно огромен, его можно было бы счесть привлекательным — в том смысле привлекательности, какой обладают иногда представители простонародья.
        Несколько секунд мужчина продолжал стоять, словно не поняв ее слов, но затем все же опустился в кресло.
        Его спутник остался на ногах, лишь прислонился к стене. Этакий малозаметный слуга, застывший в готовности. Однако этот человек имел слишком уж грозную внешность, в том числе и по причине ужасного шрама поперек подбородка. Фиби стало как-то не по себе при мысли, что подобный тип находится в ее доме.
        Когда сэр Гриффин явится лично, она непременно выскажет ему порицание за то, что послал к ней таких страшилищ. Хотя, конечно, похвально, что он постарался заранее уведомить о своем прибытии.
        — Пожалуйста, скажите, что я могу для вас сделать,  — с расстановкой произнесла Фиби.  — Насколько я понимаю, сэр Гриффин Берри вернулся в Англию.  — Она на секунду замялась, затем продолжила: — Вы здесь для того, чтобы сообщить о его скором приезде?
        — Что-то в этом роде,  — ответил сидящий. Его голос был низким и довольно-таки приятным, подобно журчанию воды, бегущей по камням.  — Мне кажется, вашему мальчику тоже хочется к нам присоединиться.  — Движением подбородка он указал за ее спину.
        Фиби обернулась и увидела острие деревянного меча, торчащего из-за угла дома.
        — Колин Берри, я ведь велела тебе оставаться с няней,  — строго проговорила она.
        Светловолосый мужчина взирал на появившегося Колина, сдвинув брови. Фиби не могла допустить, чтобы кто-то недовольно хмурился, глядя на ее детей, поэтому устремила на незнакомца требовательно-предупреждающий взгляд. Но тот, похоже, был не слишком понятлив.
        Меж тем Колин, не обращая внимания на ее строгость и проявляя явное непослушание, уже шел к ним.
        — Это ваш сын?  — спросил мужчина. Вопрос был совершенно бестактным, простительным разве что иностранцу. Хотя акцента в его произношении не чувствовалось.
        — Да, сын,  — подтвердила Фиби, придав своему голосу несколько прохладный тон.  — К сожалению, он очень шаловливый и озорной.
        — Но он ведь пират,  — сказал мужчина.  — Пираты такими и бывают.
        Фиби сделала глубокий вдох.
        — Осмелюсь предположить, сэр, вы утверждаете это на основании собственного опыта, не так ли?
        — Я уже, так сказать, вышел в отставку,  — вымолвил мужчина.
        Колин тем временем приблизился и остановился рядом с ней.
        — А я не собираюсь в отставку!  — громко объявил он.  — Я всю жизнь буду бороздить моря и океаны.
        — Сколько тебе лет?  — поинтересовался мужчина.
        Колин выпятил грудь.
        — Пять с половиной. Почти шесть.
        Фиби положила руку ему на плечо и поцеловала в макушку.
        — На самом деле ему исполнилось пять пару недель назад.
        — Мне хотелось бы несколько минут поговорить с твоей матерью наедине,  — сказал мужчина.
        Колин тотчас повиновался и отошел в дальнюю часть двора. Учитывая его обычное нежелание воспринимать слова матери, подобное послушание вызывало досаду.
        Хотя, возможно, это было проявлением инстинкта самосохранения, что можно только приветствовать.
        Человек, которого Фиби сочла слугой, отстранился от стены.
        — Быть может, нам с юным господином прогуляться к озеру?  — предложил он.
        Фиби устремила на мужчину изучающий взгляд. Его нос был явно сломан, физиономия заклеймена изображением цветка около глаза, не говоря уже о шраме. Ну а судя по произношению, вырос он в той неблагополучной части Лондона, которая называется Ист-Эндом.
        Впрочем, не следует судить о людях по таким поверхностным признакам, как акцент и внешность. Глаза у этого человека были добрыми, и казалось, он мысленно смеется.
        — Как вас зовут?  — спросила Фиби.
        Светловолосый мужчина оперся было на трость, намереваясь подняться, но она остановила его прикосновением к плечу.
        — Пожалуйста, сэр, не утруждайте себя.
        Затем снова повернулась к слуге и протянула ему руку — так, как учила ее мать. «Обычно леди делают реверанс,  — говорила та.  — Но самостоятельные и состоятельные женщины могут обмениваться рукопожатием. Без перчаток. Причем даже со слугами, при первой встрече с ними».
        Ее ладошка утонула в широкой пиратской длани. Он улыбнулся, отчего вокруг его глаз образовалось множество морщинок.
        — Моя фамилия — Шарктон, леди Берри,  — произнес он.  — Сокращенно — Шарк, поэтому обычно меня называют Акулой[2 - Shark — «акула» (англ.).].
        — Акула!  — восторженно воскликнул держащийся поодаль Колин.
        Мужчина с улыбкой глянул в его сторону.
        — Именно так, паренек… Самое подходящее имя для пирата.
        Другой незнакомец все же поднялся на ноги.
        — В самом деле, Акула, прогуляйся с Колином к озеру,  — сказал он. Его тон был мягким, однако Фиби невольно напряглась от мысли, что ей придется остаться с ним наедине.
        Она подошла к сыну и, склонившись, легонько щелкнула его по носу.
        — Не забывай, что ты хозяин. Что ты покажешь нашему гостю?
        — Только не Лидди,  — ответил Колин.  — Она может и в обморок упасть.  — Подбежав к Акуле, он взял его за ладонь и потянул за собой.
        Фиби вернулась обратно, испытывая странное беспокойство. Светловолосый мужчина все еще стоял. Вежливо улыбнувшись, она подала ему руку.
        — Я леди Берри,  — представилась она, употребив титул, который практически никогда не использовала. Однако бывают моменты, когда совсем нелишне напомнить о своем высоком положении, а как раз такой момент сейчас и настал.
        — Леди Берри,  — повторил мужчина. Прислонив свою трость к столу, он принял ее руку, но не пожал. И не поцеловал. Следовательно, он не принадлежал к благородному сословию, несмотря на великолепие своего наряда.
        Его длань была еще шире, чем у Акулы. Фиби ощущала мозоли на кончиках его пальцев, видела белый шрам, змеящийся по тыльной стороне ладони.
        И в это мгновение на нее словно снизошло озарение — настолько шокирующее, что она утратила твердость в ногах.
        Фиби вытянула руку из ладони мужчины и присела в кресло, не сводя с него взгляда. Эти голубые глаза… Невероятно голубые. Она помнила их, но они принадлежали совсем другому человеку.
        — Раньше ты был ниже,  — прошептала она, ошеломленная неожиданным открытием.
        — С тех пор я немного подрос.
        Некоторое время они взирали друг на друга в полном молчании, которое наконец нарушил он:
        — Разрешите представиться: сэр Гриффин Берри.  — И не дождавшись реакции, добавил: — Твой муж.
        Фиби была просто не в состоянии что-либо вымолвить.
        Глава 6
        Гриффин смотрел на свою жену, охваченный чувством, которому даже не находил названия.
        Жена… Многие годы это слово ничего для него не значило. Так же как, очевидно, и для нее, учитывая его сегодняшнюю встречу со своим наследником.
        В груди клокотало что-то похожее на ярость при мысли, что какой-то другой мужчина прикасался к его жене. Сам Гриффин за годы, проведенные вдали от родины, нигде не оставил после себя потомства, поскольку не пренебрегал так называемыми «французскими письмами». Поппи же, как видно, и не пыталась предохраняться. Однако он не мог утверждать, что покинул ее удовлетворенной, поэтому…
        — Отец Колина…  — с невольной резкостью проговорил Гриффин.  — Где он?
        Последний десяток лет многие чуть ли не подскакивали, стоило ему хоть немного повысить голос. Но эта эффектная женщина, сидящая перед ним, даже не дрогнула.
        — Он умер,  — сообщила она после бесконечно долгой паузы.
        — У тебя есть другие дети?  — выдавил из себя Гриффин, едва не задохнувшись. Он был так осторожен со своим семенем, тогда как его жена…
        — Еще двое,  — ответила она, глядя на него без всякого страха.
        Черт… Настоящая «пиратская невеста». В глазах ни единого проблеска угрызений совести и хоть какого-то стыда.
        — Ты, должно быть, полагала, что я никогда не вернусь?
        — Ты не давал мне оснований думать иначе. Поначалу я интересовалась у твоего поверенного, мистера Петтигру, о твоих планах, но потом прекратила расспросы.
        Что ж, вполне разумно и логично…
        — Ты покинул страну и, насколько мне известно, занялся пиратством, а это занятие редко кто бросает. И тебе, как видно, сопутствовал успех, принимая во внимание те немалые суммы, которые доставлял мистер Петтигру.
        В ее голосе не ощущалось ни единой капли чувства вины. Его жена была невероятно привлекательной женщиной, с волосами цвета спелой пшеницы… И кроме того, обладала стальным характером.
        — Последние семь лет я был капером,  — сказал Гриффин.  — На мачте у нас развевался флаг Королевства Сицилия, и по большей части мы топили именно пиратские корабли.
        — Боюсь, я не совсем понимаю разницу.
        — Каперы уполномочены правительством той или иной страны атаковать пиратов, обеспечивая таким образом безопасность судоходства. Мы также нападали на рабовладельческие корабли и освобождали невольников.
        — Значит, ты никого не заставлял шагать за борт по доске?
        Гриффин помотал головой.
        — Никогда. Даже на самом первом корабле, после того как меня похитили, я…
        — Тебя похитили?  — Его слова наконец-то вывели Фиби из этого надменного спокойствия.  — То есть силой доставили на корабль?
        — А ты решила, что я по доброй воле покинул Англию?
        Похоже, именно так она и думала. Гриффин и не предполагал, что ее фарфоровая кожа способна стать еще бледнее, но это оказалось возможным. Ее глаза выражали жалость. Неужели к нему?
        — Мне было семнадцать,  — продолжил Гриффин.  — Невысокий, как ты упомянула, и не очень-то сдержанный. Я напился тогда до беспамятства, первый раз в жизни, и стал легкой добычей для вербовщиков. И в ту же ночь, еще до рассвета, корабль, на который я попал, взял курс на Вест-Индию.
        — Напился до беспамятства?.. То есть сразу после того как убежал?
        Черт… Даже столько лет спустя он по-прежнему испытывал неловкость.
        — После моего фиаско в нашу первую брачную ночь я отправился в ближайший паб,  — сухо проговорил Гриффин.  — Где накачался под самую завязку. А очнувшись, обнаружил себя уже в море.
        — Мы здесь этого даже не знали,  — прошептала Фиби.  — Я думала, ты меня просто бросил.
        Интонация ее голоса была вроде как извиняющейся, и Гриффину хотелось принять это извинение, однако он уже давно решил во всем придерживаться правды, какой бы горькой та ни была.
        — Возможно, я действительно сбежал бы, то есть самостоятельно, если бы мог обдумать такой вариант. Но я был слишком пьян для связного размышления.
        — Нам даже в голову не приходило, что тебя могли похитить, иначе мы непременно предприняли бы меры. Мой отец… мы все подумали, что ты просто устыдился брака с представительницей более низкого сословия.
        — Твой отец еще жив?
        Она покачала головой.
        — Его не стало семь лет назад.
        Все ясно — дождалась смерти отца и уже тогда обзавелась любовником. Подобное обстоятельство вызывало еще б?льшую досаду. Гриффину следовало бы вернуться пораньше.
        — И где же остальные дети?  — поинтересовался он, буквально выдавливая из себя слова.
        — Ты сердишься?  — спросила Фиби, игнорируя его вопрос.  — Многие мужчины пришли бы в ярость… Если б, вернувшись после долгой отлучки, обнаружили тройное прибавление в семействе.
        — Я не в праве предъявлять претензии,  — произнес он сдавленным голосом.
        — А у тебя есть дети?
        — Нет!  — практически рявкнул Гриффин, неожиданно для самого себя.
        Но она даже не вздрогнула. Вместо этого ее глаза наполнились сочувствием, и, подавшись вперед, она накрыла его ладонь своей.
        — Хочу сказать, что твой недуг не является чем-то исключительным,  — мягко произнесла Фиби.  — Наверное, ты и сам в этом убедился во время своих странствий по миру.
        Подобная манера речи, вероятно, характерна для нее, подумал Гриффин. Она была и доброжелательной, и сдержанной, обладая при этом восхитительным чувством собственного достоинства.
        И тут до него дошел смысл ее вопроса. Она полагала, что он ни на что не способен! Не только породить дитя, но и вообще!
        — Именно поэтому, Поппи, ты и обзавелась своими собственными детьми?  — Помимо воли эти слова Гриффин процедил сквозь стиснутые зубы.
        Ее взгляд стал несколько жестким.
        — Что ты такое говоришь?
        — А то, что у тебя имеются незаконные дети!
        — Да я не о том,  — отмахнулась Фиби, как будто ее дети не имели никакого значения.  — Почему ты называешь меня Поппи?
        — Потому что это твое… Разве это не твое имя?
        — Разумеется, не мое.  — Она сморщила нос.  — И оно мне не нравится.
        — Не нравится?  — Гриффин был несколько ошеломлен. Именно в честь нее, своей покинутой жены, он назвал свой корабль. И сначала «Летучий Мак», а затем и «Мак II» наводили ужас на пиратов по всему миру.
        — При рождении мне дали имя Фиби,  — сообщила она, приподняв подбородок и сверкнув глазами.
        Гриффин прокашлялся и сказал:
        — Звучит неплохо.
        Черт побери… Должно быть, он ослышался во время венчания.
        — Ну и что ты здесь делаешь, Гриффин?  — судя по интонации, Фиби хотела подчеркнуть, что уж она-то помнит его имя.
        — Я вернулся домой,  — ответил он.
        Несмотря на все обстоятельства — и то, что она считала его импотентом, и то, что родила троих детей за время его отсутствия, и то, что он не запомнил имя собственной жены,  — у него было ощущение, что их отношения так или иначе наладятся.
        — Это мой дом,  — твердо сказала Фиби.
        — Но ты ведь моя жена.  — Гриффин улыбнулся, любуясь тем, как скривились ее сочные губки. Его милая женушка была слишком чопорной. Ему предстояло научить ее более легко относиться к жизни.
        — Для меня предпочтительнее обратное,  — произнесла она таким тоном, будто отказывалась от предложенной чашки чая.
        — Что именно?
        — Я бы предпочла вообще не выходить за тебя. Уверена, наш брак можно легко аннулировать на основании неосуществленных брачных отношений. Можно также подать прошение о разводе в парламент, указав в качестве причины род твоих недавних занятий.
        — Или же факт наличия у тебя троих детей!
        Фиби растерянно заморгала. Как видно, он задел ее за живое, но чему она удивляется? Соседи наверняка относятся к ней, как к отверженной.
        — Да,  — согласилась она.  — У меня есть дети. И когда мы разведемся, ты сможешь обзавестись собственными.
        — Собственными детьми?.. Разве не ты только что выразила соболезнование по поводу моей физической несостоятельности?
        Выдержав недолгую паузу, Фиби с достоинством ответила:
        — Поскольку данная тема кажется тебе забавной, можно сделать вывод, что твоя проблема была обусловлена скорее юностью, нежели физиологией.
        — Или же,  — предположил он,  — эта проблема проявилась только в твоем присутствии.
        Фиби нахмурилась.
        — Что ты имеешь в виду?
        — Ты слишком красива.  — Гриффин начал получать удовольствие от такого разговора.  — И вполне возможно, снова лишишь меня способности. Есть только один способ проверить это.
        — Подобный эксперимент крайне нежелателен,  — поспешила возразить Фиби.  — Тем более, сэр, если у вас имеется беспокойство по данному поводу, лучше не подвергать себя риску оказаться в затруднительной ситуации.
        Гриффин подался вперед, не обращая внимания на боль в бедре. Вблизи ее кожа, не тронутая солнцем, имеющая цвет свежих сливок, казалась шелковой.
        — Настоящий мужчина никогда не уклонится от такого испытания, моя милая Фиби.
        — Я вовсе не ваша милая Фиби!
        — Тогда, может, моя дорогая жена?
        Глава 7
        Пока Фиби таращилась на мужа, подыскивая слова для достойного ответа, на вершине склона появились Нянюшка Макджилликадди, мистер Шарктон и дети, за которыми, подобно воздушному змею на бечевке, тащилась Лидди.
        В голове Фиби царила такая сумятица, что она ничего не сказала и тогда, когда все они вошли во двор. Ее муж полагал, что эти дети незаконнорожденные. Он не помнил ее имени. Он считал ее распутницей, падшей женщиной, которая… которая…
        Она ненавидела его!
        — Извини, пожалуйста, что не встаю, чтобы поприветствовать тебя,  — обратился Гриффин к Аластеру.  — Я ранен в ногу. С Колином я уже познакомился, а как твое имя?
        — Аластер,  — ответил трехлетний малыш.
        Он твердо стоял на своих маленьких ножках и смотрел на пирата так, будто подобных типов встречал каждый день. А ведь у них даже не было мужской прислуги, за исключением двух молодых людей, работавших главным образом в саду. Иногда еще Аластер видел чистильщика обуви.
        — Ну а сокращенно тебя, наверное, зовут Тером?  — предположил Гриффин.
        Аластер нахмурился.
        — Какое глупое имя. Меня зовут Аластером, потому что так меня назвала мама.
        — Аластер — очень древнее и достойное имя,  — заметила Фиби, холодно взглянув на Гриффина.
        Однако, как она уже убедилась, ее муж был не из тех, кого можно смутить ледяным взглядом.
        — Но Аластер тоже звучит несколько глуповато, разве не так? А вот Тер, судя по звучанию, это такой парень, который запросто может забраться в дом, построенный на дереве. У вас такой имеется?
        — Что имеется?  — с подозрением переспросил Аластер.
        — Дом на дереве. Ты вообще лазаешь по деревьям? Вот, кстати, неплохое дерево для дома.  — Гриффин указал на старый дуб по другую сторону двора.
        — Он не лазает,  — вступила в разговор Маргарет, отпихивая Аластера.  — А я лазаю.
        Волосы девочки были растрепаны, на ногах — лишь один чулок. Другой был повязан вокруг головы.
        — Маргарет,  — с упреком произнесла Фиби.  — Ну почему ты в таком безобразном виде? Всего час назад ты была вполне опрятной.
        Но Маргарет даже не взглянула на нее, не отрывая глаз от Гриффина.
        — Я — пиратская королева,  — гордо заявила она.  — Пиратские королевы так и одеваются.  — И, чуть помолчав, продолжила: — Ты ведь тоже пират, ты должен знать. Они такое носят? Это называется тюрбан.
        Гриффина охватило странное чувство, какого он еще никогда не испытывал. Перед ним стояли три маленьких человечка: Колин, крохотный, но свирепый пират, пиратская королева Маргарет и Аластер, совсем еще карапуз. Все трое имели довольно-таки неряшливый вид. И теперь они были его детьми, рожденными под защитой его имени и титула.
        — Я раньше был пиратом,  — сказал Гриффин.  — Но теперь я вернулся домой и уже не помню, что пиратские королевы носят на голове.
        Маргарет указала пальчиком на его татуировку.
        — На себе рисовать нельзя.
        — Совершенно верно,  — согласился он.
        — Ты кого-нибудь убивал?  — поинтересовался Колин.
        — Случалось.
        — Здорово!
        Гриффин покачал головой.
        — Мне так не кажется.
        — Пираты всегда кого-нибудь убивают. И заставляют шагать за борт по доске!  — Похоже, у Колина имелась склонность к кровожадности.
        — Джентльмены так не поступают,  — возразил Гриффин.  — А соблюдение джентльменских правил — это гораздо важнее, чем быть пиратом. Убивать допустимо только в целях самообороны, если кто-то поднял на тебя оружие. На безоружных, женщин и детей нападать нельзя.
        Колин прищурился, обдумывая услышанное.
        — А где твоя сабля?  — спросил Гриффин, обращаясь к Маргарет.  — Насколько знаю, пиратской королеве тоже полагается иметь саблю.
        — У нас она только одна, и сегодня с нею играет Колин.
        — Сэр Гриффин,  — вмешалась в разговор Фиби.  — Позвольте представить вам наших нянь.
        В голосе Фиби звучало некоторое отчаяние, что, как видно, отражало ее внутреннее состояние. Вообще Гриффин не припоминал, чтобы его бывшая гувернантка преподавала ему правила представления внебрачных детей вернувшемуся после долгой отлучки супругу.
        Гриффин поднялся на ноги и шепотом чертыхнулся, когда его трость выскользнула из руки и он едва не утратил равновесие.
        — Миссис Макджилликадди была когда-то моей няней,  — проинформировала Фиби, глядя на мужа, сузив глаза.
        Похоже, она все же расслышала его ругательство. Ну теперь-то он, по крайней мере, знал, у кого Аластер перенял этот критический взор.
        Шевелюра представленной няни раньше была, вероятно, рыжей, но теперь стала блекло-розовой. Еще у нее имелась огромная грудь и столь же внушительная корма — на неискушенный взгляд Гриффина, именно так и должны выглядеть няни. Хотя его собственная няня отличалась долговязостью и, кроме того, обладала довольно скверным характером. У этой же миссис Макджилликадди натура, судя по всему, была вполне сносной.
        — А это Лидди, наша вторая няня,  — продолжила Фиби и указала на девушку, выполняющую не слишком умелый реверанс.
        — Ну что ж, мой господин,  — промолвила старшая няня таким тоном, что сразу становилось ясно: в этом доме она хоть и не хозяйка, но в то же время и не простая прислуга.  — Можем ли мы воспринимать ваше появление как свидетельство того, что вы покончили с криминальным образом жизни?
        — Нянюшка!  — обеспокоенно воскликнула Фиби.
        Однако Гриффин и не думал обижаться. Ему понравилась эта старушка. Столь вызывающий вопрос она задала, конечно же, не из дерзости.
        Ответил Гриффин в соответствующем духе:
        — Я получил прощение от Короны и теперь намерен вести безупречный образ жизни в лоне семьи под боком у законной супруги.
        На эти слова Нянюшка лишь хмыкнула с наполеоновским выражением лица. Гриффину приходилось встречаться с Бонапартом, и особенно запомнилась ему манера корсиканца скалиться во время разговора. Как видно, Нянюшка полагала, что даже бывший пират не годится для жизни в благопристойной Англии, и Наполеон, возможно, был бы с ней солидарен.
        — Ну что ж, теперь, когда все познакомились,  — явно волнуясь, проговорила Фиби,  — почему бы нам не попить чаю?
        — Мы уже пили чай,  — напомнил Колин.  — И ты, мама, тоже пила.
        Гриффин взглянул на жену. Он испытывал странное ощущение, видя, что она по-прежнему хороша — все равно, что найти выброшенную тарелку и обнаружить, что та из чистого серебра. Щеки Фиби были розовыми то ли от смущения, то ли от гнева, и Гриффин еще никогда не видел такой изумительной кожи, как у нее.
        Он всегда преуменьшал роль ее красоты в своем фиаско во время их первой брачной ночи, обвиняя во всем свою нервозность и юношескую неопытность. Но, черт возьми… она была просто бесподобна! Очаровательнее любой другой женщины из тех, которых он встречал за время своих странствий.
        — Однако его светлость чай еще не пил,  — возразила Фиби с нотками отчаяния в голосе.
        Гриффин решил прийти жене на выручку.
        — Миссис Макджилликадди,  — промолвил он,  — вы не могли бы отвести этих начинающих пиратов в детскую? После четырнадцатилетней разлуки нам с женой нужно о многом поговорить.
        Нянюшка одарила его суровым взглядом, давая понять, что ему лучше не огорчать хозяйку, и повела детей в дом, сопровождаемая второй, более юной няней.
        — А я схожу на кухню и позабочусь о чае,  — сказал Акула, явно не желающий присутствовать при супружеской беседе.
        — Почему у вас нет прислуги?  — спросил Гриффин, когда они остались одни.  — Ни дворецкого, ни лакеев. Нас не встретила даже экономка.
        — Вероятно, она была занята. У меня есть несколько работников, но в течение дня они находятся либо в поле, либо в саду. А дворецкого мы не держим, потому что у нас совсем другой тип дома.
        — Другой тип дома?  — переспросил Гриффин, приподняв бровь.
        — В смысле — не аристократический,  — пояснила Фиби.  — Я не использую свой титул, и у меня нет стремления создавать здесь атмосферу дворянского гнезда.
        — Но разве наличие слуг не облегчает жизнь?  — возразил он.
        — Зачем нужен дворецкий, который будет просто стоять в вестибюле и открывать двери редким гостям? Или лакей, чья функция состоит лишь в том, чтобы полировать серебро?
        Гриффин пожал плечами. Он, в общем-то, придерживался того же мнения. На его корабле тоже не было лишних людей и каждый член экипажа выполнял по нескольку функций. Это его отец и ему подобные предпочитают, чтобы слуги маячили по всему дому, демонстрируя значимость хозяев.
        Фиби, вероятно, также вспомнила о свекре.
        — Твоему отцу, наверное, не терпится тебя увидеть. Он, несомненно, тоже прочитал заметку о тебе. Должно быть, ждет не дождется твоего визита.
        — Вряд ли у меня получится роль блудного сына. Хотя бы потому, что я не испытываю никакого раскаяния.
        — Судя по тону, пиратская тема кажется тебе забавной. Я не слишком хорошо знаю твоего отца, но уверена, что ему твоя деятельность столь забавной не кажется.
        Гриффин снова пожал плечами.
        — У нас никогда не было общих интересов. К тому же в море перед лицом смерти быстро понимаешь, что титулы и претенциозность не стоят и ломаного гроша.
        — С этим я согласна. А как насчет состояния, нажитого грабежом?
        — Любое состояние так или иначе нажито грабежом.
        Фиби не была похожа на дерганую особу, но Гриффин определенно заставлял ее нервничать. Она то и дело сжимала и разжимала кулаки.
        — Нам нужно поговорить,  — сказала она наконец.
        — Мы и так уже говорим,  — возразил он.
        Досада, а может, даже и гнев, в глазах Фиби делала ее все больше похожей не на чопорную даму, а на женщину из плоти и крови.
        — Но в действительности,  — продолжил Гриффин,  — от разговора нам следует перейти к более конкретным делам.
        Фиби сдвинула брови.
        — Мы обвенчаны,  — подсказал он.
        — Мне об этом известно.
        — Однако наши брачные отношения так и не были осуществлены.
        — Я понимаю, к чему ты клонишь…  — Ее глаза расширились.  — И мой ответ — нет!
        Господи… Находиться в компании женщины, не имеющей реального представления о его ужасной репутации, давало ощущение какой-то необычной свободы.
        — Нельзя осуждать человека за грехи молодости,  — в благочестивой манере произнес Гриффин.
        — Дело вовсе не в этом.
        — Так, может, твой отказ связан с памятью об отце этих детей?
        — Нет!
        Он испытал немалое облегчение. Ведь было бы чертовски неприятно, вернувшись домой после четырнадцатилетней отлучки, обнаружить, что твоя жена тоскует по почившему любовнику.
        — Что ж, тогда не вижу никаких помех.
        — Сэр Гриффин…  — Фиби подалась к нему всем телом. В ее бездонных голубых глазах можно было бы утонуть.  — Вы не так уж долго отсутствовали в Англии, чтобы забыть родной язык. Я не желаю осуществлять брачные отношения, потому что вообще не собираюсь сохранять наш брак!
        И словно в подтверждение своих слов она резко встала с кресла и решительным шагом направилась к дому.
        Пару минут спустя во дворе появилась немолодая деловитая женщина, оказавшаяся экономкой, которая проводила Гриффина в отведенную для него спальню.
        По всем признакам в последнее время в этом помещении никто не обитал. Интересно, как давно скончался тот тип, замещавший его на брачном ложе? Или же Фиби встречалась с ним на стороне?
        Любопытно было бы узнать…
        Глава 8
        Фиби укрылась в своей спальне и прижалась спиной к двери, чувствуя, как колотится ее сердце. Она и вообразить не могла, что когда-нибудь столкнется с подобным.
        Гриффин так сильно изменился. Он ничем не напоминал того робкого юношу, за которого она когда-то вышла замуж. От нынешнего Гриффина исходила явная опасность, отчего Фиби ощущала себя точно кролик перед волчьей пастью.
        Когда ее отец заговорил о возможном браке с будущим виконтом Монкриффом, Фиби не возражала. Она всегда знала, что и ей, и сестрам отец подыщет мужей из благородного сословия. У него было предостаточно денег, за которые он хотел приобрести еще и аристократическую кровь.
        Изначально Фиби даже испытывала благодарность за то, что отец подобрал ей не шестидесятилетнего старца. Хотя предпочла бы все же кого-нибудь чуть постарше себя или же ровесника. К тому моменту, когда юный баронет достиг брачного возраста, ей как раз стукнуло двадцать, и по сравнению с ним она ощущала себя искушенной и опытной в житейских делах. Она была выше своего жениха, да и весила больше.
        Однако теперь, четырнадцать лет спустя, их позиции поменялись. Гриффин стал могучим мужчиной раза в два шире ее в плечах, успел многое повидать и испытать, тогда как она превратилась в этакую деревенскую курицу, кудахчущую вокруг своего выводка.
        Это просто катастрофа.
        Необходимо каким-то образом расторгнуть этот брак. Такая возможность наверняка имеется. Он считал ее распутной женщиной, и мысль об этом вызывала чуть ли не тошноту. Но что, если позволить ему заблуждаться и дальше? Вряд ли Гриффин пожелает, чтобы ребенок, которого она якобы нагуляла, стал будущим виконтом.
        Фиби подавила поднимающийся по горлу всхлип. Какая замечательная, безмятежная жизнь была у нее вместе с детьми… Нет, этому человеку здесь не место. Что подумают ее знакомые и соседи? Даже если они и не узнают, что он был капером, все равно… Его физиономия разукрашена, как у дикаря из Нового Света.
        Здравый смысл подсказывал, что кто-нибудь непременно проинформирует Гриффина о том, что эти дети приемные, поэтому не стоило надеяться на расторжение брака по причине супружеской неверности.
        Слезы отчаяния закапали на ладони, скользнули меж пальцев.
        И, как назло, Гриффин такой привлекательный… исключительно как представитель противоположного пола. Даже его татуировка была не столь уж отвратительной. А в его взгляде, когда он смотрел на нее, присутствовало что-то чувственное, властное. Фиби ощутила жар в животе, в ногах возникла непрошеная слабость.
        Дверь внезапно распахнулась.
        — Акула сказал, что возьмет нас в море!  — выкрикнул Колин, вбегая в комнату.  — В море, в море, в море!
        Фиби вскочила на ноги, движимая материнским инстинктом, который отмел в сторону все прочие чувства. Да как мистер Шарктон посмел говорить ребенку такие вещи? Соблазняя малыша опасной, кровавой карьерой… если данный термин вообще подходит к подобному занятию.
        — Колин Берри!  — проговорила она тоном, который дети слышали довольно редко.  — Вернитесь в детскую!
        Мальчик уставился на нее изумленным взглядом.
        — Немедленно!
        Развернувшись, Колин поспешил прочь, весьма быстро перебирая маленькими ножками.
        Своей экономке миссис Хейсти Фиби велела разместить заявившегося супруга в самой большой спальне. К счастью, она это помещение никогда не занимала, предпочитая комнату поближе к детской. И теперь, когда под влиянием гнева слезы высохли, Фиби направилась прямиком в логово Гриффина. Да она скорее умрет, чем позволит этим двум головорезам завлекать ее сына в море на верную гибель!
        Дойдя до комнаты мужа, Фиби без стука открыла дверь.
        — Я должна с тобой поговорить.
        Гриффин стоял у окна, любуясь озером и раскинувшимися за ним полями. Опираясь на трость, он медленно повернулся.
        Несколько секунд Фиби молча взирала на него, словно впервые увидев. Сейчас он казался еще крупнее и мужественнее, чем прежде. И как ни странно, наличие травмированной ноги ничуть не умаляло его грозного вида. Напротив, создавалось впечатление, будто перед ней находится раненый лев, лелеющий свою поврежденную лапу, но в любой момент готовый прыгнуть. Не менее опасный, чем в полном здравии…
        Даже его русые волосы способствовали такому впечатлению. Несмотря на небольшую длину, они напоминали короткую гриву. Фиби почувствовала, как ее щеки заливает румянец, но тем не менее сумела взять себя в руки. Она должна защищать своих детей.
        — Рад тебя видеть, Фиби,  — поприветствовал Гриффин безо всякого удивления, как будто она вламывалась к нему в комнату каждый день.  — Присаживайся, пожалуйста.  — Опираясь на трость, он шагнул в сторону камина и пододвинул к ней одно из кресел.
        Фиби присела, поскольку поступить иначе было бы неучтиво.
        — Я пришла сообщить, что мой сын никогда не отправится в море и мистер Шарктон поступает крайне неразумно и безответственно, обсуждая с ним такую возможность.
        Гриффин, облокотившийся на спинку другого кресла, приподнял бровь.
        — Дети не всегда следуют предписаниям матерей.
        — Возможно, сейчас Колин и увлечен темой пиратства… И к моему сожалению, твое присутствие только усугубляет ситуацию. Но со временем он перерастет эту блажь.
        — А какое поприще для него хотела бы ты?
        — Что-нибудь безопасное,  — ответила Фиби.  — Чтобы он оставался в Англии или даже в Бате.
        — То есть ты видишь его коммерсантом?
        Ну, разумеется, Фиби полагала, что Колин скорее станет представителем того сословия, из которого происходила сама, нежели представителем аристократии — одним из тех, кого мысленно она называла не иначе как бездельниками.
        — Да,  — подтвердила Фиби, глядя мужу в глаза.  — Я предпочла бы, чтобы Колин зарабатывал деньги честным трудом, открыв собственное дело или же в найме у кого-то другого.
        К ее удивлению, Гриффин согласно кивнул. И видимо, заметив это удивление, сказал:
        — Возможно, тебе не по нраву тот способ, которым я зарабатывал на жизнь, но могу заверить, что для этого мне пришлось прилагать немалые усилия. Так что я знаю цену деньгам.
        Эти слова ничуть не смягчили ее отношения к нему.
        — Мы должны обсудить, как нам расторгнуть наш брак,  — проговорила Фиби, меняя тему воспитания детей на более важную.  — Думаю, это будет нетрудно, поскольку мы так и не подтвердили нашу брачную связь. Насколько знаю, для таких случаев в законе имеется соответствующее положение.
        Его глаза потемнели, и Фиби невольно напряглась. Голубые глаза Гриффина были подобны летнему небу, в котором появляются первые признаки приближающейся грозы.
        — Ты действительно хочешь расторгнуть наш брак?  — Выражение его лица ничуть не изменилось, в голосе не чувствовалось какого-либо гнева. И все же…
        — Не нужно из-за этого сердиться,  — проронила она, не отводя взгляда.
        — Я вовсе не сержусь.
        — Ты говоришь неправду, а я очень не люблю, когда мне лгут. Ты сердишься, и совершенно безосновательно. Ведь это не я покинула страну на несколько лет.
        — Ты права, извини. Но я не хочу расторгать наш брак, и эта идея вызывает у меня… досаду.
        Если в данный момент его глаза действительно выражали досаду, то Фиби не хотела бы находиться поблизости, когда он окончательно выйдет из себя.
        Гриффин, в свою очередь, подумал, что ему следует спокойнее относиться к намерению жены.
        — Мы не можем расторгнуть брак по причине неосуществленных брачных отношений,  — произнес он как можно более ровным тоном.
        — Почему?
        — Потому что в таком случае на твоих детей ляжет клеймо незаконнорожденных.  — Воистину, Гриффин вел себя невероятно цивилизованно. Акуле, конечно, легко разглагольствовать о праве женщины искать партнеров на стороне, ему же самому было трудно примириться с такой идеей.  — И далее,  — продолжил Гриффин,  — аннулирование нашего брака означало бы, что я признаю себя импотентом. Однако я оказался не на высоте всего лишь раз в жизни.
        В тот момент, когда Фиби откинула в церкви свою вуаль и он впервые узрел ее лицо, его охватила настоящая паника. В свои двадцать она была чертовски привлекательной, за пределами самых дерзких мальчишеских фантазий. С золотистыми волосами и нежными розовыми губками она казалась принцессой, о которой можно только мечтать. Вдобавок она была старше его. Значительно старше.
        На Гриффина тогда накатила буквально парализующая волна смятения. И это было началом конца.
        — Сейчас ты даже красивее, чем в день венчания,  — вымолвил он.
        Фиби нахмурилась.
        — К чему ты это говоришь? Мы обсуждаем серьезные вещи. Мистер Шарктон пообещал забрать Колина в море. Но я скорее умру, чем допущу, чтобы мои дети ступили на кровавую пиратскую дорожку!
        Гриффин не смог удержаться от улыбки. Фиби была очаровательна. Негодующая, но прекрасная.
        — Чего ты улыбаешься?  — возмутилась она.  — Тебе кажется забавным, что мои дети могут пострадать?
        — Да нет, что ты,  — поспешил заверить Гриффин.  — Ни в коем случае.
        — То-то же…  — Фиби помолчала.  — Сэр Гриффин, почему бы вам тоже не присесть?
        — Еще недавно ты называла меня просто Гриффином,  — заметил он и, сдерживая стон, опустился в кресло. В какой-то мере он скучал по своему юношескому телу четырнадцатилетней давности, когда был тощим, как жердь.
        Солнечные лучи, проникающие в окно за спиной Фиби, как будто растекались по ее волосам, заставляя каждую прядку светиться словно изнутри. Но яркий свет выявлял также и мелкие морщинки в уголках ее глаз.
        Да, Фиби тоже изменилась. Сейчас в ее внешности присутствовало нечто печальное, смиренно-покорное. Во время венчания подобных нюансов в ней не наблюдалось, иначе Гриффин бы заметил.
        — Гриффин так Гриффин,  — согласилась она.  — Но вернемся к разговору о нашем браке.
        — Меня не будут брать под стражу,  — уведомил он.  — Поэтому такой предлог для развода тоже не представится. Я получил полную амнистию от Короны.
        Фиби хмыкнула.
        — Мой отец не раз говорил, что все имеет свою цену.
        — Да, рубины бывают неплохими помощниками.
        Фиби, сидящая на краю кресла, была такой изысканно-деликатной — и чертами лица, и телосложением. Она являла собой воплощение британской женственности. Но сейчас она была также и воплощением скептицизма, поэтому он добавил:
        — Тот камень имеет размер примерно с большой палец на ноге принца-регента.
        — Полагаю, он был у кого-то отобран?
        — Нам он достался после захвата одного пиратского корабля, так что, возможно, его действительно у кого-то отобрали. Но мы тут ни при чем.
        Спина Фиби стала еще прямее.
        — Я, конечно, рада слышать, что моему супругу не грозит заточение в темницу, но это не решает нашу текущую проблему.
        — Что верно, то верно.  — Гриффин откинулся в кресле, постаравшись сделать вид, будто ему вполне удобно, хотя его нога заныла как никогда.
        — Если тебе очень больно, то, может, лучше снова встать?  — предложила Фиби.
        — Это не поможет…
        И как ей, черт возьми, удается понять, что он сердится или что его мучает боль?
        Гриффин ударил себя по бедру, чтобы расслабить мышцы.
        — Я не вижу ничего, что делало бы наш брак таким уж проблематичным. К тому же если мы разведемся по причине неосуществленных брачных отношений, то, как я уже говорил, твои дети будут заклеймены как бастарды.
        Последнее слово прозвучало довольно-таки резко, хотя он и не желал этого. Так или иначе, за время их разговора он пришел к определенному решению. Фиби имела полное право обзавестись детьми, принимая во внимание его долгое отсутствие. А значит, отныне они также и его дети. Тем более что Гриффин как раз и хотел бы иметь такого дерзкого и отважного сына, как Колин.
        Фиби, казалось, застыла в своем кресле. Естественно, кому приятно обсуждать собственную неверность.
        — Не буду скрывать: я, конечно, предпочел бы, чтобы ты повременила с детьми до моего возвращения,  — продолжил Гриффин.  — Однако ты не могла быть уверенной, что я когда-либо вернусь, да и, по правде говоря, если бы не это ранение, я, вероятно, так и бороздил бы моря до самой встречи со смертью. Если не ошибаюсь, тебе сейчас тридцать четыре?
        — Да,  — ответила Фиби каким-то деревянным голосом.  — Несколько старовата, чтобы рожать.
        — Что ж, учитывая твой возраст, вполне возможно, что у нас и не будет общих детей. Поэтому мне следует даже поблагодарить тебя за предусмотрительное решение обеспечить меня наследниками.
        — То есть тебя это не огорчает?  — с хрипотцой вымолвила она.
        — Огорчает,  — честно признался он.  — Разумеется, меня огорчает, что моя жена спала с другим мужчиной, пока меня не было.  — Даже при произнесении этих слов внутри у него закипало.  — Но как я могу тебя винить? Мы прожили в браке всего лишь один день. Я даже не запомнил толком твое имя. Я почему-то полагал, что тебя зовут Поппи, и ошибочно назвал свой корабль в твою честь «Летучим Маком».
        — Какая досада, что это оказалось не моим именем,  — съязвила Фиби.  — Хотя, может, и к лучшему, что ты ошибся. «Летучая Фиби» звучало бы еще нелепее.  — И, проявляя упорство, она продолжила: — Но тебе, Гриффин, наверняка хочется обзавестись собственными детьми. Со мной по причине моего возраста это не получится, поэтому я уверена, что суд, учитывая также неосуществленные брачные отношения, согласится аннулировать наш союз.
        — Как ты себе это представляешь?.. Меня, в суде, публично объявляющим себя импотентом…
        Глаза Фиби беспокойно скользнули по его телу. Похоже, между ними имело место обоюдное притяжение, хотя она, конечно, и не желала этого признавать. Ему самому — возможно, по причине подспудного стремления реабилитировать себя за то фиаско в их первую брачную ночь — прямо-таки не терпелось завалить ее на кровать.
        Ему хотелось целовать эти розовые губки, пока они не потемнеют; оставлять засосы на этой бархатистой коже; ласкать, оглаживать и вылизывать ее тело, пока она не начнет извиваться под ним, с придыханием произнося его имя.
        На щеках Фиби то и дело проступал румянец, как будто Гриффин вслух высказывал те нескромные мысли, что стали возникать у него в голове с первой минуты их нынешней встречи.
        — Насколько понимаю, ты прибыл сюда прямо из Лондона?  — спросила она.
        Гриффин кивнул, гадая, как Фиби отреагирует, если он просто подхватит ее и отнесет на кровать. Достаточно разговоров… В конце концов, она не девственница, и это все облегчало.
        — Думаю, всем нам будет удобнее, если ты поживешь у своего отца, пока мы устраиваем наши дела.
        — Нет!  — Это слово вылетело подобно пуле.
        Он не хотел лишаться своей вновь обретенной супруги. К нему пришло ясное осознание, что он желал Фиби гораздо больше, чем любую другую женщину из тех, с кем когда-либо встречался. Она должна принадлежать только ему — от макушки до пальцев ног.
        — Я не вижу причин расторгать наш брак.
        — Но ведь…
        — Ты обеспечила нашу семью детьми, которых иначе не было бы,  — перебил он.  — И мы продолжим наши отношения с того момента, на котором они прервались.
        Фиби взирала на него в ошеломлении. А в нем лишь усиливалось ощущение правильности собственной позиции. Фиби была его женой и таковой должна оставаться.
        — Меня не волнуют твои прежние связи. Твоих детей я признаю своими и буду любить их, как родных. Если не ошибаюсь, этот дом мы приобрели около восьми лет назад?
        Она кивнула.
        — Он не является родовым имением, то есть неотчуждаемым имуществом… У меня тоже имеется недвижимость, которой также можно свободно распоряжаться. Так что деньги не проблема. Мы сможем устроить в жизни всех троих.  — Гриффин прищурился.  — С принятием в дворянское сословие, возможно, возникнут затруднения. Каков у тебя опыт общения?
        — С кем?  — не поняла Фиби.
        — С представителями высшего света,  — пояснил Гриффин.
        Ее губы слегка скривились.
        — Никогда не участвовала в их суетной жизни. У меня есть семья и подруги.
        — Ты не вращаешься в высшем свете?  — удивился он.  — Но ведь ради этого ты и вышла за меня.
        — Ошибаешься,  — возразила она.  — Ради этого тебя купил мой отец, но я его сильно разочаровала. Я не смогла бы стать своей в аристократическом обществе, да и не хотела этого.
        — Фиби,  — как можно мягче произнес Гриффин,  — хочешь ты того или нет, но ты являешься леди Берри.
        Она пожала плечами.
        — Тех, кто мне дорог, это ничуть не интересует. И пожалуйста, не величай меня этим титулом. После четырнадцатилетней разлуки я не считаю себя твоей женой.
        Гриффин перенес вес тела на другую ногу. Он уже не пытался скрывать боль.
        — Так что случилось с твоей ногой?  — спросила Фиби.  — Акула укусила? Или получил ранение в бою? Вижу, ты испытываешь немалые страдания. Со временем твое состояние, надеюсь, улучшится?
        — Нога-то у меня в целости, вот только бедро было порезано саблей, и рана воспалилась. Но день ото дня нога приходит в норму.
        Фиби тоже шевельнулась в кресле, словно испытывая боль из сочувствия к нему.
        — Я благодарна тебе за снисхождение к моим детям, но я все равно не хочу быть твоей женой.  — Она сказала это тихо, но твердо, как будто решение насчет их брака зависело исключительно от нее.  — И этот дом купил не ты, а я,  — добавила она.  — Мой отец оставил мне приличное состояние. Ты сможешь легко убедиться, что я не прикасалась к тем деньгам, которые мистер Петтигру клал на мой счет.
        В третий раз за сегодняшний день Гриффин осознал скудность своего лексикона. Да и что может сказать мужчина, узнав, что его жена многие годы ничего от него не принимала? Что она не только отвергала его финансовую поддержку, но и вообще не нуждалась в нем? Пронзившее его чувство обжигало, точно струя расплавленного свинца, от него перехватывало дыхание.
        — Но почему?  — вымолвил он.
        Взгляд Фиби ни в коей мере не был извиняющимся.
        — Потому что я не желала жить на средства, добытые грабежом.
        — В таком случае тебе приятно будет услышать, что моя пиратская добыча давно уже растрачена. То, что я имею сейчас, частично заработано каперством (а это отнюдь не пиратство), но по большей части является доходами от импортно-экспортных перевозок.
        — Не важно… Я не хочу быть женой пирата.
        Гриффин резко поднялся с кресла.
        — Поздно спохватилась, моя дорогая Поппи.
        — Меня зовут Фиби!  — напомнила она.
        Он приблизился, нависнув над ней.
        — Ах да, я забыл.
        Фиби запрокинула голову, глядя на мужа, однако в ее глазах не было ни капли страха. Хотя последний десяток лет здоровые мужики буквально трепетали в его присутствии. Заметив его татуировку, они готовы были обмочиться в свои бриджи.
        Но с Фиби, его женой, ничего подобного не происходило.
        — Отойди!  — потребовала она.  — Меня ты не запугаешь!
        — Похоже, что так.
        Его кровь чуть ли не бурлила от возбуждения. Быстрым движением он подхватил Фиби на руки и опрокинул на кровать — так, что та не успела и ахнуть.
        — Прекрати немедленно!  — Фиби уперлась ладонями ему в грудь и попыталась оттолкнуть.
        От нее пахло розами, увлажненными летним дождем,  — исконно британский аромат, который Гриффин успел подзабыть. Опершись на локти, помещенные по обе стороны от головы Фиби, и глядя сверху вниз на ее негодующее лицо, он отчеканил:
        — Я хочу, чтобы ты оставалась моей женой.
        — Даже пираты не всегда получают желаемое!
        — Но почему?  — Он уткнулся носом ей в шею и ощутил, как все ее тело откликнулось на это прикосновение.  — Ты нравишься мне, ты чертовски привлекательна. Почему бы не сохранить наш брак?
        — Потому что я этого не хочу!  — почти выкрикнула она.
        — Как ты можешь знать, даже ни разу не попробовав?
        — Я не хочу ничего пробовать! Как ты не понимаешь?.. У меня своя жизнь… Дети, подруги… И тебе здесь не место!
        Эти слова прорвали пелену возбуждения и остановили его руки, уже тянущиеся к ее груди.
        Ему здесь не место?..
        Раньше слово «дом» мало что значило для него, было пустым звуком. Он не принадлежал к миру своего отца со всеми этими титулами и аристократическим этикетом. Отныне и привычный корабль не являлся больше его домом — с той жизнью покончено.
        Символом его нового дома стала Поппи… вернее, Фиби… хотя она и не хотела этого признавать.
        Гриффин поднялся на ноги. Фиби, чьи волосы разметались по покрывалу, казалась такой уязвимой и невыносимо соблазнительной. Его пальцы подрагивали от желания ласкать ее, пока она не возбудится так же, как и он.
        В отличие от той первой брачной ночи, на этот раз его плоть отвердела, едва Фиби вошла в комнату.
        — Что ж, хорошо…  — Он шагнул назад.
        Фиби села на кровати с выражением облегчения на лице.
        — Гриффин, в Лондоне тебе будет лучше. Там более изощренная публика, чем здесь. Там, возможно, никто и внимания не обратит на твою татуировку.
        Гриффин рассмеялся. В таком же духе кто-нибудь мог бы уверять того или иного купца, беспокоящегося за свой товар, что пиратов поблизости и в помине нет.
        — Здесь тебе будет ужасно скучно,  — продолжала убеждать Фиби.
        У него тем не менее не было сомнений, что до конца жизни он проживет именно здесь. Если только Арбор-Хаус не станет слишком тесным для всех детей, число которых, как он надеялся, еще увеличится.
        — Наверное, мне действительно стоит нанести визит своему отцу, тем более что Вулфорд-корт отсюда недалеко.  — Он увидел, как просветлел ее взор, и добавил: — Но к ужину я вернусь, если тебе, конечно, не жалко для меня еды. Тебя, кстати, не огорчит, если отец отречется от меня? Мне кажется, такой вариант возможен.
        — Не огорчит,  — отозвалась Фиби.  — Но мое мнение не имеет никакого значения.
        — Ты моя жена, и твое мнение для меня важно.
        Их взгляды встретились, и Гриффин постарался безмолвно, одними глазами донести до нее, что ни при каких обстоятельствах не согласится на расторжение брака.
        Она сглотнула, как видно, поняв этот посыл.
        — Я твой муж, Фиби,  — произнес он.  — Возможно, наш брак не подтвержден пока соитием, но это произойдет сегодня ночью.
        — Гриффин, ну зачем я тебе нужна?  — почти прошептала Фиби.  — Ты… дети… Ну какая из меня леди? Из меня не получится настоящей виконтессы.
        Гриффин не сдержал улыбки.
        — Ты думаешь, из меня получится образцовый виконт? Не переживай, оскандалимся вместе. Мне, конечно, хочется своих кровных детей, но я не против того, чтобы мой титул унаследовал Колин. Поскольку, благодаря именно твоему приданому, мой отец вылез из долгов, ты в праве сама избрать преемника. Так оно и произойдет.
        — По поводу детей…
        Гриффин приложил палец к губам Фиби, прежде чем та успела высказать свои соображения или извинения. Он не хотел слышать об отце ее детей, по крайней мере сейчас. Тот человек уже мертв.
        — Ты нужна мне, Фиби.  — В его голосе пробилась хрипотца, что звучало весьма красноречиво.
        Она бросила на него обеспокоенный взгляд, судорожно глотнула, и это перекатывание по ее нежному горлу вызвало в нем новый прилив вожделения. Да что с ним такое творится?..
        — Моя мать… я…  — На несколько секунд Фиби умолкла.  — Ну хорошо.
        Создавалось впечатление, будто она снова, во второй раз, принимает его предложение. Хотя первого как такового и не было. Их брак стал сделкой между их отцами, которые обсуждали главным образом приданое и прочие финансовые аспекты.
        Теперь же все решалось непосредственно между мужчиной и женщиной.
        — Я, конечно, не идеальный вариант,  — озвучил Гриффин свои мысли.  — Несколько лет я провел по ту сторону закона и обладаю свирепой натурой. Кроме того, хромаю, татуированный, со шрамами.
        Фиби окинула его взглядом с головы до ног.
        — Мне нет дела до твоих шрамов, Гриффин, меня беспокоит другое. Я подозреваю, что у тебя имеется нечто вроде гарема. Я здесь этого не потерплю. Ты должен не только быть законопослушным, но и держаться подальше от других женщин.
        Он едва удержался от улыбки. Надо же, какая строгая… Это даже возбуждало.
        — Отныне, Фиби, других женщин для меня не существует. Даже если я вдруг встречу кого-то по имени Поппи. Ну а грабеж сам по себе никогда не был для меня интересен.
        Она кивнула, и Гриффин подал руку, чтобы помочь ей подняться. У него, конечно, было немало женщин за последние четырнадцать лет — что правда, то правда. Но ни одна из них не зацепила его так, как Фиби. Должно быть, наличие свидетельства о браке имеет какое-то магическое воздействие.
        — Если хочешь, я съезжу к твоему отцу вместе с тобой. Так сказать, в качестве буфера.
        Это было довольно неожиданно.
        — Нет, не нужно,  — ответил Гриффин.  — Полагаю, у тебя есть дела и здесь, при детях.
        Фиби совершенно не походила на его собственную мать. Он имел счастье лицезреть виконтессу не чаще раза в неделю. Не то чтобы он так уж скучал по ней — как можно скучать по человеку, с которым почти не знаком?
        — Нянюшка вполне способна уложить детей самостоятельно.
        — Я вернусь к ужину,  — повторил Гриффин.
        Он поменял позу, но на сей раз вовсе не для того, чтобы унять боль в ноге. Он чувствовал себя несокрушимым, как скала — по той лишь причине, что его жена смотрела на него так, будто действительно беспокоилась о нем.
        — Мы должны заняться… этим самым… именно сегодня ночью?  — спросила Фиби и опять сглотнула.
        Воображение Гриффина практически не покидали картины того, как он опрокидывает жену на кровать и срывает с нее одежды. Сознание предлагало с десяток доводов к тому, чтобы овладеть Фиби без промедления, как подобает всякому уважающему себя пирату, однако ее глаза останавливали его. Они были темными от внутреннего напряжения. Фиби, конечно же, не хотелось заваливаться в постель с бесцеремонным и грубым чужаком, нагрянувшим к ней в дом и объявившим себя ее мужем.
        Что ж, он может подождать. Впереди у них целая жизнь.
        Гриффин хотел заслужить себе место в этом светлом счастливом доме — среди незаконнорожденных детей с их нянями и рядом с этой прекрасной женщиной с ее упрямым подбородком. Не вкрадываться сюда, не вторгаться, а именно заслужить это место.
        Он хотел этого… а точнее, хотел Фиби… больше всего на свете.
        Глава 9
        Его отец, Биддалф Берри, или иначе виконт Монкрифф, обитал в особняке, называвшемся Вулфорд-корт и расположенном примерно в часе езды от дома Фиби. Это имение являлось родовым гнездом семейства Берри на протяжении нескольких поколений, и именно здесь Гриффин родился и вырос.
        Покачиваясь, как фарфоровый болванчик в карете — ибо ему становилось дурно от одной только мысли о том, чтобы закинуть ногу в седло,  — он обдумывал тот факт, что Фиби, оказывается, не так уж хорошо знала его отца. Похоже, виконт не слишком привечал свою невестку.
        Это ничуть не удивляло. Его отец был просто одержим традициями и ритуалами аристократического сословия. У него, наверное, сердце разрывалось при мысли, что ему придется либо продать сыночка купеческой дочке, либо расстаться с родовым имением.
        Но к огорчению виконта, его отпрыск предпочел жизнь, в которой титулы не имели особого значения, где человек обретал почет и уважение, используя лишь собственные силы и умственные способности.
        С отцом они, мягко говоря, не очень-то ладили. И потому Гриффин не слишком огорчился, когда, очнувшись, обнаружил себя в море на корабле под командованием отъявленного негодяя, известного как капитан Дирк. Приобщение к пиратству стало в какой-то мере возмездием… и, возможно, противоядием против отцовской спеси и тщеславия.
        Покинув Англию, Гриффин за многие годы ни разу не написал своему родителю — до того момента, когда до них дошла весть о кончине старого герцога, отца Джеймса. Эта смерть потрясла обоих, но особенно кузена, который осознавал, что старик так и умер в неведении — жив его единственный сын или нет? Подобное событие заставляет задуматься.
        Однако отец Гриффина был прекрасно осведомлен о здравии и благополучии блудного отпрыска, поскольку своему поверенному пират поручил регулярно извещать об этом семейство. Кроме того, он постоянно посылал домой звонкую монету, благодаря чему его младших сестер не постигла схожая участь — их не пришлось продавать замуж.
        Однако когда на Джеймса автоматически перешел герцогский титул, Гриффин подумал, что ему, пожалуй, следует быть в более тесном контакте со своим отцом. И он написал ему письмо, откровенно сообщив, что стал пиратом, хотя на тот момент они с Джеймсом уже числились каперами. Он не видел причин подслащивать горькую правду.
        Карета меж тем подкатила к Вулфорд-корту. Прием, который Гриффину здесь окажут, вряд ли будет сильно отличаться от того, что он встретил в Арбор-Хаусе.
        В своих мечтах его отец всегда воображал себя герцогом. И он, как видно, без раздумий употребил приданое Фиби на то, чтобы потешить свое самолюбие — особняк теперь выглядел весьма впечатляюще, как будто изображать из себя герцога было то же самое, что являться таковым.
        В вестибюле Гриффина встретили полдюжины вышколенных лакеев, не считая их прежнего дворецкого, за четырнадцать лет еще больше отточившего свои чопорно-строгие манеры.
        — Добрый день, Мирз,  — сказал Гриффин, скидывая плащ на услужливые руки старого знакомого.  — Как вижу, ты держишься бодрячком.
        Глубочайшее чувство собственного достоинства не позволило Мирзу отреагировать на подобный комментарий. Вместо этого он склонил голову в холодно-учтивом приветствии, продемонстрировав макушку своего напудренного парика.
        Должно быть, Мирзу было известно о пиратском прошлом Гриффина. А может, ему не понравилась татуировка. Или же он просто был старым напыщенным болваном.
        — Добро пожаловать в Англию, сэр Гриффин,  — произнес дворецкий.  — От лица всей прислуги позвольте выразить наилучшие пожелания в связи с вашим возвращением.
        Он выжидающе умолк, однако Гриффин не испытывал желания обмениваться пустыми помпезными фразами.
        — Его светлость находится в своем кабинете,  — продолжил Мирз.  — Если изволите подождать в гостиной, я осведомлюсь, может ли лорд Монкрифф принять вас сейчас.
        Он глянул на его татуировку и тотчас отвел глаза. Как жаль, что Акула остался в Арбор-Хаусе — увидев того, дворецкий, возможно, лишился бы чувств.
        Вообще можно было бы двинуться напролом прямо в библиотеку и без всяких церемоний поприветствовать отца… Однако Гриффин пребывал не в той форме, чтобы вступать в схватку с Мирзом.
        В гостиной бывший пират находился не больше минуты, когда дверь распахнулась. Он повернул голову, ожидая вновь увидеть дворецкого, но на пороге стоял отец.
        Виконт заметно постарел. По бокам его рта залегли глубокие складки, волосы поседели, хотя он был все таким же высоким, широкоплечим и казался вполне крепким.
        И все же он стал значительно старше.
        — Здравствуй, отец,  — вымолвил Гриффин, не зная, как себя вести.
        Виконт молча направился к сыну, его лицо ничего не выражало. Но приблизившись, он поднял руки и заключил Гриффина в объятия.
        — Мой мальчик,  — проговорил отец прерывистым голосом.  — Ты вернулся… Ты наконец вернулся домой.
        Его руки были сильными, и в сознании Гриффина промелькнуло смутное воспоминание о подобном объятии, имевшем место когда-то давно. Хотя как такое возможно? Ведь в детстве он практически не видел родителя, который постоянно находился в Лондоне, заседая в палате лордов.
        Гриффин прокашлялся, чувствуя себя крайне неловко. Его правая рука сжимала рукоятку трости, но левая была свободна, и он похлопал отца по спине.
        — Да, вот он я,  — произнес он как можно бодрее.  — Вернулся в отчий дом подобно хрестоматийному блудному сыну.
        Отец слегка отстранился, и, к своему изумлению, Гриффин обнаружил, что глаза лорда Монкриффа блестят от слез.
        — Я думал, что уже никогда тебя не увижу,  — проговорил тот, игнорируя шутку сына.  — Мое воображение рисовало тебя погибшим в море… Порубленным на куски или утонувшим во время шторма.
        — Опасных моментов было, конечно, немало,  — признал Гриффин,  — но я тем не менее здесь.
        Отец прикоснулся к его татуировке.
        — Отличительный знак твоего ремесла?
        — Нет, просто мой корабль назывался «Летучий Мак».  — Гриффин немного поколебался, затем сказал: — Отец, мне нужно присесть.
        Лорд Монкрифф отпрянул назад.
        — Ты ранен? Ты потерял ногу?
        Усмехнувшись, Гриффин проковылял к дивану.
        — Моя жена предположила то же самое. Но нет, я избежал такого приобретения, как деревянная конечность. У меня просто рана, которая медленно заживает.
        — Если бы у тебя не было ноги, ты мог бы изготовить замену из чистого золота,  — сказал отец, присаживаясь напротив.  — Мистер Петтигру, согласно твоим указаниям, регулярно представлял мне отчет о состоянии твоих дел. Судя по всему, на морских просторах собираются неплохие урожаи.
        — А он сообщил, что нам с Джеймсом предоставлена королевская амнистия?
        — Должен сказать, что принц-регент оказал мне честь, уведомив об этом самолично,  — многозначительно улыбнулся отец.
        Вообще Гриффин полагал, что монаршее прощение было ниспослано лишь благодаря тому внушительному рубину, но похоже, что и виконт Монкрифф мог приложить к этому руку.
        — Сегодня утром я получил несколько писем, в которых сообщается о весьма эффектном появлении герцога Ашбрука в палате лордов,  — продолжил меж тем отец.
        Гриффин кивнул. В данный момент он испытывал что-то вроде головокружения. Четырнадцать лет назад он был юнцом, вынужденным жениться на купеческой дочке, которую никогда не видел во плоти. Он был возмущен и испытывал отчуждение к отцу, ему хотелось взбунтоваться. А теперь тот же самый отец обнаружил чувство юмора, о котором Гриффин даже не подозревал.
        Как все поменялось…
        — Я хотел бы принести свои извинения, сынок,  — проговорил виконт.  — Если бы я знал, какое отвращение ты испытывал к этому браку, то не стал бы тебя принуждать. Я был просто разбит, когда ты бежал из страны.
        — Я исчез вовсе не из-за этого брака,  — бросил Гриффин.
        Но отец как будто не слышал.
        — Прежде чем согласиться, я очень тщательно обдумал тот вариант. Да, твоя жена из купеческого сословия… Но она была красива, послушна, обучена всему, что необходимо для семейной жизни. Я искренне полагал, что она станет для тебя превосходной супругой.
        Гриффин кивнул и хотел сказать что-то в ответ, но отец продолжал как по накатанной:
        — Теперь, конечно, имеются дети…
        Гриффин ожидал от отца более бурной реакции на то обстоятельство, что титул виконта может унаследовать чей-то бастард.
        — Мое знакомство с ними самое поверхностное,  — вроде как извинялся тот.  — Появление этих детей было представлено как свершившийся факт.
        — Понимаю,  — произнес Гриффин.
        Отец подался вперед.
        — Я не думал, что ты когда-либо вернешься. Как я мог порицать леди Берри за этих детей? Это было бы жестоко.
        — Понимаю,  — повторил Гриффин.
        Хотя в действительности не очень-то понимал, как отец может примириться с тем, что его титул унаследует чужая кровь. Ведь виконт постоянно трубил о древности их рода и выдающихся свершениях предков. Гриффина просто воротило от одного упоминания о самом первом виконте Монкриффе, отвратительном животном, пресмыкавшемся у ног короля Якова. И скорее всего предок получил свой титул в качестве непосредственной платы за оказываемые монарху услуги интимного характера. Отец всегда возражал против такого предположения, хотя у них в доме хранилось написанное Яковом письмо неприличного содержания, которое лишь подтверждало эту версию.
        — Я должен вернуться домой к ужину,  — несколько не к месту сказал Гриффин.
        Теперь он находил себя подобным человеку, пристрастившемуся к алкоголю: тот желал испробовать содержимое бутылки так же, как Гриффин хотел увидеть Фиби, чтобы скорее уговорить ее отправиться с ним в постель. Но даже если этого не случится сегодняшней ночью, он будет рад хотя бы поцеловать ее — впервые с момента их венчания.
        Лицо отца погрустнело, морщины стали заметнее.
        — Да, конечно…
        — Поедем со мной,  — предложил Гриффин.  — Насколько могу судить, там предостаточно комнат. Кто-нибудь из моих сестер дома?
        — Нет, теперь они живут с собственными семьями. Твоя младшая сестра вышла замуж два года назад. Они будут очень рады, когда узнают, что ты вернулся.
        Гриффин не слишком в это верил, но предпочел не высказывать свои сомнения. Вряд ли какое-либо семейство обрадуется возвращению домой пиратствующего родственника. Его отец скорее исключение.
        — Значит, ты живешь здесь один?
        Отец улыбнулся.
        — Как ты уже, наверное, убедился, я содержу полный штат прислуги. Кроме того, у меня здесь постоянно находится пара секретарей, поскольку сейчас я работаю над новым законопроектом, который представлю в палате лордов во время очередной сессии.
        — Ну и брось их всех,  — сказал Гриффин.  — Поедем в Арбор-Хаус и посмотрим, что у Фиби сегодня на ужин.
        — Посмотрим, что у Фиби сегодня на ужин?  — с некоторым изумлением переспросил виконт. Подобная реакция была весьма показательной.
        Гриффин поднялся на ноги. Он не собирался придерживаться глупой помпезности, присущей аристократической жизни, и не сомневался, что в этом отношении Фиби будет с ним согласна.
        — Мне хочется быть рядом с женой. Первой и единственной, с которой был знаком всего лишь день. Сегодня я едва отговорил ее от намерения расторгнуть наш брак.
        — Это было бы крайне нежелательно.  — В голосе отца послышался испуг.
        — Поэтому поехали со мной,  — повторил Гриффин.  — Возможно, мне потребуется твоя помощь. Я понятия не имею, как вести светский разговор. Как понимаешь, на борту «Летучего Мака» мы не практиковали подобных бесед.
        — Даже представить себе не могу.  — Поднявшись, отец дернул за шнур звонка.
        В комнате незамедлительно появился Мирз, даже не постаравшийся скрыть, что все это время находился за дверью, где, вероятно, подслушивал разговор.
        — Будь любезен, скажи Крафтсу, чтобы он собрал мои вещи,  — распорядился виконт.  — Сегодня я буду ужинать у моего сына и невестки. И, возможно, останусь у них на ночь.
        Гриффин улыбнулся, уловив в голосе отца явный энтузиазм. Возвращаясь в Англию, он не ожидал, что обнаружит его столь одиноким и что тот будет так рад их встрече.
        — Мирз, вели также подать мою карету,  — бросил Гриффин вслед дворецкому. Спина у того заметно напряглась, но он тем не менее развернулся и молча склонил голову.
        — Все, как прежде,  — заметил виконт.  — Старый бедняга Мирз… Он так привержен этикету и ритуалам. Зачем ты над ним подтруниваешь?
        — Подтрунивают обычно над теми, к кому испытывают хоть какую-то симпатию. У нас же с Мирзом взаимная неприязнь.
        — Не желаешь заглянуть в свою прежнюю спальню? На случай твоего возвращения я сохранил все, как было.
        — К сожалению, меня бросает в пот от одного только взгляда на ведущую наверх лестницу. Лучше уж я поберегу силы для того, чтобы доковылять сегодня вечером до кровати.
        Отец слегка нахмурился.
        — Каким образом ты получил ранение?
        — Одному злодею, прежде чем испустить дух, удалось полоснуть Джеймса по горлу, а меня по ноге. Он едва не отсек мои драгоценные шары. Если бы такое случилось, то домой я бы не вернулся.
        — Как хорошо, что все обошлось!
        Гриффин ощущал некоторое беспокойство. Ему хотелось поскорее добраться до своей жены и убедиться, что она не изменила своего решения относительно их брака за время его отсутствия.
        — Ну что, мы едем?
        — Тебе так не терпится вернуться к леди Берри?
        — Да, не терпится.
        Лицо отца просветлело.
        — Значит, мой выбор был не так уж плох?
        — Нет,  — признал Гриффин, испытывая прилив возбуждения.  — Выбор был отличным.
        Глава 10
        Как правило, Фиби принимала пищу вместе с детьми. Она не видела смысла в том, чтобы сидеть за столом в одиночестве, ведь было гораздо приятнее — хотя иногда и немного утомительно, учитывая манеру общения Нянюшки Макджилликадди,  — слушать детское щебетанье, чем тишину. У нее было предостаточно одиноких трапез в первые семь лет «замужней» жизни.
        И вот сегодня, если Гриффин действительно вернется к ужину, напротив нее за столом будет сидеть взрослый человек, к тому же мужчина, и мысль об этом почти завораживала.
        Фиби обсудила с поварихой меню (было принято решение приготовить три блюда, вместо обычных двух) и велела горничной накрыть стол не где-нибудь, а именно в столовой. Затем распорядилась наполнить ванну и просидела в ней целых сорок минут, пытаясь обрести прежнее спокойствие. Но это не очень-то получилось.
        Гриффин являлся ее мужем, и он не хотел расторгать их брак. И как она успела понять, сэр Гриффин Берри не будет делать того, чего не желает. Это читалось не только по его подбородку, но и по всем контурам тела.
        Фиби подняла ногу и стала смотреть, как по той стекает вода.
        Да, совсем не страшно ожидать первой брачной ночи, когда тебе всего двадцать и ты осознаешь себя молодой и привлекательной, без всякого сомнения. Тогда Фиби пребывала в полной уверенности, что юный муж сочтет ее невероятно соблазнительной. Так сказать, сладкой штучкой… В глазах нынешнего Гриффина присутствовал некий блеск, намекавший на то, что он находит ее таковой и сейчас, но абсолютной убежденности не было.
        Фиби в четвертый раз принялась намыливать колено. Две мысли беспрестанно крутились у нее в голове. Первая — воспоминание о давнем предупреждении матери по поводу неизбежной боли, воспринимаемое сейчас ничуть не легче, чем четырнадцать лет назад. А вторая, и более важная — о том, что она стала гораздо старше. Постарела, если сказать точнее. Ведь ей уже далеко за тридцать.
        У нее даже кровь застучала в ушах при мысли о своем возрасте. В ту первую брачную ночь ее тело выглядело идеально. Теперь же бедра стали массивнее, обхват талии увеличился, грудь потяжелела и утратила прежнюю форму.
        У Гриффина же, наоборот, с годами внешность только улучшилась. О подобных мужчинах наверняка мечтают многие женщины. Эти глаза, плечи, торс и даже… Она имела возможность полюбоваться его задней частью… Теперь он сам стал сладкой штучкой.
        Фиби судорожно сглотнула.
        — Ну что, помоем голову?  — прервала ее размышления вошедшая служанка.
        — Да, конечно,  — пробормотала она.
        — Сегодня такой волнительный день,  — заметила Мэй, принимаясь намыливать волосы Фиби жасминовым мылом.
        — Действительно…
        — Извините за дерзость, моя госпожа, но должна сказать, что сэр Гриффин очень привлекательный мужчина. Даже Нянюшка это признала.
        — Нянюшка?.. В самом деле?..
        Мэй засмеялась.
        — Она говорит, что мужчина с такими чреслами способен стать отцом десятка детишек, и нам, пожалуй, придется учить вас симулировать головную боль.
        — Хватит болтать,  — одернула Фиби, и Мэй умолкла, предоставив госпоже возможность вернуться к беспокойным мыслям.
        К тому моменту, когда служанка ополаскивала ее волосы, Фиби уже смирилась с тем обстоятельством, что их брачным отношениям суждено осуществиться именно сегодняшней ночью. То, что Гриффин выразил готовность ждать, не должно вводить в заблуждение. Потому что он был подобен натянутому луку. Фиби для него представляла собой крепость, которую необходимо взять как можно скорее. Тем более что его рвение подогревалось стремлением реабилитироваться после того фиаско, случившегося четырнадцать лет назад. Его взгляд, бросающий в трепет, был таким голодным, словно он хотел ее съесть.
        Фиби чувствовала, как и в ней самой разогревается кровь. И покидая ванну, она хотела побыстрее что-нибудь на себя набросить, пока Мэй не заметила пробирающую ее дрожь.
        В голову вдруг пришла мысль, что у нее даже нет подходящего случаю платья, способного произвести впечатление на мужчину. Все ее наряды были неброскими, скромными, дающими понять, что она приличная, добропорядочная женщина, несмотря на то что живет без мужа.
        Протянув госпоже полотенце, Мэй повернулась к гардеробу.
        — Думаю, синее платье подойдет лучше всего. Только нужно отпороть эти кружева с лифа.
        Лукавая улыбка на лице девушки вызывала удивление. Служанка была незамужней, и Фиби не припоминала, чтобы та когда-либо так улыбалась.
        Синее платье было пошито из легчайшей хлопковой ткани, тонкой почти до прозрачности, но в нем, разумеется, имелась дополнительная нижняя юбка.
        Именно, что имелась… Поскольку прямо у нее на глазах Мэй начала отпарывать эту деталь, не замечая ошеломления хозяйки.
        — Он пират, моя госпожа… И вы должны удержать его в Англии, потому что нам нужен мужчина в доме. А вы не сможете удержать пирата дома, если будете одеваться и вести себя, как какая-нибудь пуританка, у которой вместо крови вода.
        Фиби вновь охватило беспокойство. Похоже, даже прислуга не слишком высоко оценивала ее шансы надолго заинтересовать Гриффина. Ну конечно, они ведь видели в ней пожилую тридцатичетырехлетнюю женщину, предположительно бесплодную… У которой, возможно, все женское естество отсохло за ненадобностью.
        Фиби мысленно застонала и постаралась расправить плечи. Если бы Гриффин вернулся хотя бы пять лет назад… Или даже четыре года назад, когда ей было тридцать. Ведь тридцать — совсем не то, что тридцать четыре.
        — И никакого корсета,  — сказала между тем Мэй.  — Так же как и сорочки.
        Фиби никогда не помышляла о столь скандальной манере одеваться. Она открыла было рот, чтобы заявить протест, но промолчала. Что она понимает в подобных делах? Абсолютно ничего. Возможно, именно без сорочек жены и соблазняют по ночам своих мужей.
        То, чего не избежать, нужно просто перетерпеть.
        Фиби позволила Мэй облачить ее в то, что осталось от прежде хорошего платья — без какого-либо белья, отчего она ощущала себя чуть ли не куртизанкой. И это почему-то вызвало мысль о необходимости проинформировать Гриффина о настоящих родителях детей — немедленно, как только тот появится.
        Мэй собрала ее волосы в довольно небрежную копну со спадающими на уши прядками, после чего предъявила небольшую коробочку.
        — Что это?  — недоверчиво спросила Фиби.
        — Сурьма,  — пояснила Мэй.  — Краска для век.
        — Мне это не нужно.
        — Но, госпожа моя… взгляните, у меня тоже подкрашены губы.
        — Нет!  — категорически отрезала Фиби. Она не желала прибегать к каким-либо ухищрениям, чтобы улучшить свою внешность. Какая есть, такая и есть.
        Очевидно, Гриффин намеревался спать с ней регулярно. И если в ближайшие полгода Фиби не забеременеет, то он, возможно, и покинет ее. Но даже в этот период она не собиралась изображать какие-то претензии на молодость, которой больше не обладала.
        Что ж, хотя бы временно, но она попользуется им. Несмотря на беспокойство, в ней мало-помалу нарастало возбуждение. В конце концов, Фиби многие годы провела в одиночестве. Обычно, ловя на улице мужские взгляды, она тотчас отворачивалась. В какой-то мере она избегала общества по той причине, что мужчины, причем даже джентльмены, имели склонность строить нелестные предположения о женщине, чей муж проживает за морями-океанами. Точнее, в ее случае непосредственно в море.
        Они полагали, что Фиби, лишенную удовольствий супружеской жизни, одолевает похоть, но ничего подобного и в помине не было, и она решительно пресекала любые намеки на внебрачную близость.
        И вот теперь, какими бы соображениями ни руководствовался Гриффин в своем стремлении осуществить брачные отношения, Фиби наконец познает то, что происходит между мужчиной и женщиной. Возможно, у нее даже появится собственный ребенок. Быть может, еще не слишком поздно…
        Поправив на шее госпожи ожерелье, Мэй отступила. Сейчас, после удаления с лифа платья кружевного фишю, край выреза едва прикрывал соски. А при шаге Фиби могла отчетливо видеть контур своего бедра.
        Она скептически покачала головой, и горничная поспешила ей возразить:
        — Именно так, моя госпожа, вы и должны быть одеты.
        Фиби нахмурилась. Неужто она до такой степени утратила контроль над прислугой, что не только Нянюшка, но теперь уже и Мэй считает возможным помыкать ею?
        — Вы выглядите прекрасно, моя госпожа,  — заверила служанка.  — Ну, посмотрите на себя. Взгляните как следует.
        Фиби присмотрелась.
        Да, она была в общем-то красива. Пока еще красива. По мере того как она росла, в отце все больше усиливалась убежденность в том, что он легко сможет выменять ее личико и приданое на громкий титул. Хотя мать оценивала дочь более критически. «Носом твоим гордиться точно не стоит»,  — утверждала она. Так что Фиби никогда не испытывала тщеславия по поводу собственной внешности.
        Она продолжала созерцать свое отражение. Несмотря на то что очарование и свежесть юности давно испарились, оставались все же и привлекательность, и чувственность, что выражалось рисунком губ, видом груди и даже изгибом бедра.
        — Да, именно так,  — самодовольно произнесла Мэй, как какой-нибудь священник во время воскресной проповеди.  — Вы неотразимы. Ваш пират просто везунчик и определенно понимает это.
        Фиби двинулась к выходу — ведь нужно было еще проконтролировать повариху, посмотреть, надлежащим ли образом накрыт стол, убедиться, что дети уложены в кровати. Но у дверей она задержалась и обернулась, чтобы бросить последний взгляд в зеркало.
        Да, изначально Гриффина приобрел для нее отец, но теперь все зависело только от нее. И на этот раз Фиби не обменивала себя на титул. Помимо титула ей требовалась также и плоть. Она хотела, чтобы Гриффин оставался рядом с ней… До тех пор, пока она сможет его удерживать. Он нужен был ей как мужчина, который взирал бы на нее голодными глазами, с неприкрытым вожделением, даже если он будет швырять ее на кровать, как какую-нибудь вещь. Фиби втянула в легкие воздух, который показался горячим и словно насыщенным мучительным томлением.
        Она хотела принадлежать этому мужчине. Обладать им. Ласкать и исследовать его.
        Она никогда не позволяла себе разглядывать мужские тела, однако в случае с Гриффином это каким-то образом произошло. Всего лишь после пары часов, проведенных в компании с ним, она могла без труда представить и его могучий торс, расширяющийся снизу вверх, и упругие, мускулистые ягодицы.
        В воображении возникали самые нескромные образы, как будто где-то в глубинах ее существа прорвало некую дамбу, и на волю устремились потоки эротизма. В сознании рисовались картины того, как она ласкает и целует бронзово-загорелое тело Гриффина, как ее ладонь скользит к его паху — туда, куда приличной женщине не следует даже смотреть. Как она встает перед ним на колени…
        Опомнившись, Фиби поспешила прочь, пока Мэй не заметила выражения ее лица.
        Нет, подобная первобытная страстность не может быть нормальным человеческим состоянием. Ни мужчины, ни женщины просто не смогут вести повседневную жизнь, если будут постоянно испытывать все это безумство.
        Однако расшалившееся воображение продолжало выдавать одну сцену за другой. Фиби представила, как устремляется к входной двери, чтобы встретить Гриффина, как он обхватывает ее и впивается ей в губы, запрокидывая ее голову. Их желание настолько нестерпимо, что они опускаются на пол прямо у входа, она ложится и тянет его на себя, забыв о всяком стыде в предвкушении наслаждения…
        Фиби хотелось пошлепать себя по щекам. Это действительно какое-то сумасшествие. Как будто нечто подобное может случиться в реальности. А как же дети? Прислуга?
        Неужели она в самом деле утратила рассудок? Она была под стать тем вдовушкам из шутливых песенок, что строят глазки молодым парням.
        Впрочем, ей совсем ни к чему заглядываться на молодых парней. Ей был нужен лишь один мужчина — хромой пират с татуировкой на лице.
        Фиби желала своего законного супруга.
        Глава 11
        Гриффин, к своему удивлению, испытывал немалое удовольствие от беседы с отцом, пока ехал с ним в карете в сторону Арбор-Хауса. Виконт с интересом слушал, как они с Джеймсом занимались перевозками специй и древесины в Англию и шелка в Испанию.
        — Выходит, в действительности вы не были пиратами,  — заметил он под конец.
        — С пиратства я начинал,  — честно признался Гриффин.  — Я не был отъявленным злодеем, однако захватил немало кораблей. Забирал с них все ценное и отчаливал прочь.
        — То есть первоначальный капитал ты добывал разбоем,  — констатировал отец, и уголок его рта дернулся.  — У меня были хоть какие-то шансы направить тебя на более праведную стезю?
        — Вряд ли. Здесь, в Англии, у представителей аристократии нет возможности проявить мужество, да и вообще стать настоящим мужчиной. Мое будущее было преподнесено мне на серебряном блюдце, подтвержденное королевским патентом. Но я жаждал вступить в схватку и в борьбе доказать, чего стою.
        Отец вздохнул. Высокий, худощавый, склонный к утонченности, он, конечно же, никогда не испытывал стремления схватиться с кем-то не на жизнь, а на смерть.
        — Я, должно быть, пошел в мамину родню,  — с улыбкой предположил Гриффин.  — Во всяком случае, пиратствуя, я ощущал, что живу реальной жизнью. Я участвовал в жесточайших битвах, выдерживал самые свирепые штормы. Я могу провести корабль между опаснейших рифов в мире.
        — И как ты теперь будешь жить в Англии?  — посетовал отец.  — Здесь ведь не с кем сражаться. Это лишь временный визит?
        — Нет,  — ответил Гриффин.  — Я ранен, мне тридцать один год, и я склонен почивать на лаврах. Я не настолько глуп, чтобы командовать кораблем с поврежденной ногой. Пираты дерутся отчаянно, как загнанные в ловушку барсуки. С больной ногой мне не протянуть и полгода.
        — Его высочество сообщил мне, что вы с герцогом Ашбруком захватили немало кораблей, занимающихся перевозкой рабов. Какая отвратительная, подлая коммерция!
        — Да…  — Гриффину было неприятно даже вспоминать о тех кораблях. От увиденного там ныло сердце. Даже после того как они отсылали освобожденный живой товар к родным берегам на тех же самых кораблях и с кучей золота в придачу.
        — Тебе следует заняться каким-нибудь делом,  — сказал виконт.  — У нас как раз имеется вакантная должность мирового судьи в Шропшире. Ты мог бы взять ее на себя.
        — Чем-нибудь заняться…  — повторил Гриффин.  — Но разве джентльменам не полагается проводить жизнь в безделье?
        Отец приподнял бровь.
        — Я и сам не сижу без дела.
        — Да, насколько я помню, мы видели тебя очень редко.
        — Моя работа очень важна. Мы, британское дворянство, стоим плечом к плечу с монархом, поддерживая его и помогая ему управлять страной. Но я, конечно, сожалею, что слишком мало времени проводил со своими детьми.
        — Не представляю себя судьей,  — усомнился Гриффин.  — Из преступников и сразу в судьи. Вряд ли такое возможно. К тому же я не разбираюсь в законодательстве.
        Отец усмехнулся.
        — Сынок, ты столько лет пробыл капитаном корабля. Наверняка тебе не раз приходилось выступать в качестве арбитра в различных спорных ситуациях. Прокурор разъяснит тебе все положения, которые необходимо знать.
        — Ну, если так…
        — Ты мог бы начать с понедельника. Прежний судья, Перселл, скончался в прошлом месяце, и у них там сейчас множество нерешенных дел. Я сбился с ног, подыскивая нового судью.
        — С понедельника!  — воскликнул Гриффин.  — Где хоть находится этот суд?
        — Всего лишь в получасе езды от Арбор-Хауса,  — оживился отец.  — В восемь утра мы проведем официальное утверждение в должности, а уже в девять ты сможешь приступить к рассмотрению дел.
        — В девять утра? То есть в то же самое утро?
        Отец взглянул на него с укором.
        — По всей стране множество людей сидит в тюрьмах только потому, что некому рассмотреть их апелляции.
        Гриффин, не сдержавшись, рассмеялся.
        — Ты чего?
        — Вижу перед собой своего прежнего отца. Ты всегда любил читать лекции насчет этики и морали, надлежащего и ненадлежащего образа действий.
        — Я не думаю, что…
        — Не обижайся, папа. Я подался в преступники в какой-то мере из-за того морально-этического давления, но, думаю, теперь я достаточно повзрослел, чтобы соответствовать твоим ожиданиям.
        — Ты хочешь сказать, что стал пиратом назло мне?  — ужаснулся отец.
        — Да нет… Вовсе нет.
        Виконт с потрясенным видом откинулся на спинку сиденья в углу кареты. Да, Гриффин всегда умел хорошо врать и явно не утратил своих способностей. Но ведь не так-то легко быть отпрыском аристократа, для которого дела важнее семьи. И все это, в сущности, объясняло, почему его сын стал знаменитым пиратом, грозой то ли трех, то ли семи морей.
        Но это, конечно, не могло служить оправданием, думал, в свою очередь, Гриффин. Только лишь объяснением.
        В общем, пришло время исправляться. И скорее всего в понедельник, в восемь утра, он появится в суде.
        Однако в данный момент его голову не покидала мысль о необходимости исправления в несколько иной сфере.
        Глава 12
        Фиби пришла чуть ли не в ужас, когда поняла, что один из садовников, облаченный по особому случаю в ливрею, впускает в дом не только Гриффина, но и виконта Монкриффа. Сама она сидела в гостиной, потягивая шерри и пытаясь отвлечься от горячих фантазий, которые приличная женщина, по убеждению Фиби, просто не должна себе позволять.
        Справиться со своим воображением никак не удавалось, и ее как раз одолевала нелепая фантазия о том, как она застает Гриффина моющимся, когда услышала, как открылась входная дверь, и узнала аристократический прононс тестя.
        Сердце Фиби заколотилось. Ведь на ней сейчас было почти прозрачное платье, лиф которого едва прикрывал соски! Она вскочила на ноги, но было уже поздно. Потому что в гостиную, кипя энергией, буквально ворвался Гриффин, на ходу сбрасывая плащ на руки садовника-лакея.
        Ее сердце застучало еще быстрее, все тело напряглось.
        Гриффин на мгновение застыл, и в его глазах промелькнуло выражение, которое Фиби не успела распознать. Было ли это потрясением?.. Ну уж во всяком случае, не ужасом. Но он, конечно, вряд ли ожидал, что его жена…
        Впрочем, с каких это пор Фиби стала такой паникершей?
        Нацепив на лицо улыбку, она двинулась навстречу мужу и виконту, который, подтолкнув сына, тоже вошел в комнату.
        — Лорд Монкрифф, для меня огромное удовольствие видеть вас у себя. Как жаль, что дети уже спят и не могут вас поприветствовать.
        Фиби не слишком часто видела отца Гриффина, однако с ним у нее установились достаточно непринужденные, хотя и несколько отчужденные отношения. Они не обладали особым взаимопониманием, но вполне уважали друг друга.
        Однако теперь, после возвращения Гриффина, ситуация, возможно, изменится. Виконт либо станет ближе к ее семейству, либо вновь отдалится.
        — Сегодня изумительный и счастливейший день для нас обоих,  — проговорил виконт, пожимая ей руку.  — А выглядите вы, моя дорогая, как всегда, прелестно.
        — Я бы даже сказал — восхитительно!  — добавил Гриффин, и эти слова успокоили тревоги Фиби. По крайней мере сегодня, завтра и еще какое-то время она будет желанна для своего мужа.
        Пока они следовали к накрытому столу, Фиби продолжала обдумывать реплику Гриффина. Ее супруга явно одолевало вожделение. Он то касался ее руки, вызывая в ней сладкий трепет, то заливался своим гортанным пиратским смехом. Они уселись напротив друг друга, как и полагается, но и после этого его нога под столом не оставляла в покое ее ногу.
        А его глаза… о, как они смотрели на нее! Фиби и не подозревала, сколь многое можно передать одним лишь взглядом. Создавалось впечатление, будто Гриффин заглядывает прямо в ее сознание и выдергивает оттуда те фантазии, что преподносит ей расшалившееся воображение.
        После первой смены блюд взгляды мужа стали для Фиби чем-то вроде наркотика. Каждый из них буквально опьянял, заставлял еще чаще биться сердце. Сугубо женские части ее существа словно натягивались и становились горячее, а когда она беспокойно пошевелилась на своем стуле, Гриффин это сразу заметил и его глаза осветились вспышкой чистейшего вожделения.
        Все это время они втроем вели благопристойную беседу о новом законопроекте виконта, а также о его намерении назначить Гриффина мировым судьей, что, честно говоря, представлялось с трудом. Затем виконт в своей учтивой манере вновь начал зазывать Фиби на местные великосветские ассамблеи, и она опять отклонила предложение. Но потом вспомнила, что у нее теперь есть муж, у которого, возможно, имеется собственное мнение, однако посмеивающийся Гриффин и не думал возражать. Подобные мероприятия его тоже не интересовали. И вряд ли когда-либо заинтересуют.
        Фиби взглядом поблагодарила мужа за солидарность, улыбнувшись при этом улыбкой Клеопатры, заимствованной непосредственно из эротических картин, не покидающих ее сознание.
        Уронив салфетку, виконт нагнулся за ней, поскольку за столом им никто не прислуживал, и тогда Гриффин, поймав взгляд жены, медленно и выразительно облизал дольку груши, прежде чем отправить ту в рот.
        Фиби вспыхнула, чувствуя, как в ней все натянулось чуть ли не до боли.
        По окончании ужина пришло наконец время перейти в гостиную. Когда Гриффин, опираясь на свою трость, стал огибать стол, чтобы выдвинуть для Фиби стул, она хотела было подняться самостоятельно, но вовремя спохватилась. Ведь раненным львам не нравятся напоминания об их немощи.
        Он помог ей встать, после чего, повернувшись к виконту спиной, тихо проговорил:
        — Не знаю, как ты, но я на протяжении этой трапезы благодарил Бога за то, что ты не девственница.
        — Т-с!  — шикнула она, не сомневаясь в том, что ее щеки красны, как яблоки.
        — Надеюсь, во время нашего пребывания в гостиной я сумею удержаться от того, чтобы овладеть тобою прямо там.
        — Ты не должен позволять себе подобные речи,  — упрекнула Фиби, бросая взгляд в сторону тестя. Виконт, улыбаясь, смотрел на них, и в его присутствии она, конечно же, не могла признаться мужу в отсутствии у нее какого-либо интимного опыта.
        В гостиной Гриффин развалился рядом с женой на диване, прижавшись к ее ноге своим могучим бедром. Она почти не дышала, испытывая какое-то необычное головокружение. Тем не менее ей удавалось сохранять свой привычный тон, хотя каждый раз, когда муж шевелился, она буквально таяла от накатывающейся волны желания.
        Они говорили о землях, прилегающих к Арбор-Хаусу, об обрабатывающих ее людях. Гриффин между делом закинул руку Фиби за спину, и его мозолистые пальцы, лаская и дразня, заскользили по ее шее, стали играть прядями волос. Фиби стиснула колени, осознавая, что снова краснеет. К ее удивлению, виконт продолжал спокойно рассуждать об урожаях, не замечая возникшего в воздухе эротического напряжения, звенящего подобно натянутой струне.
        Гриффин тоже говорил о трудах крестьян, но из его уст все звучало совершенно иначе. Если виконт обсуждал уровень урожаев, то Гриффин, лукаво улыбаясь, упирал на тему плодородия и высева семян. Из-под своих золотистых ресниц он бросал на супругу бесстыдные взгляды, которые лучше всяких слов давали понять, что ему гораздо интереснее «вспахать» ее саму, нежели окружающие поместье поля.
        Более того, его умелые пальцы как будто стимулировали ее воображение, отчего в сознании возникали картины того, как он прикасается к ней в самых сокровенных местах. В конце концов, не выдержав, Фиби покинула диван, сославшись на то, что хочет сходить за своим вязанием.
        — И что ты вяжешь?  — осведомился Гриффин с такой заинтересованностью, словно она заявила об обладании способностями в ваянии скульптур или в архитектуре.
        — Жилетку для Колина,  — ответила Фиби.  — Он растет ужасно быстро.
        — У вас замечательные дети,  — улыбнулся виконт.
        Увидев эту улыбку, Гриффин нахмурился. Он никак не ожидал, что его отец будет снисходительно и даже одобрительно воспринимать наличие у невестки незаконнорожденных детей, какими бы очаровательными те ни были.
        А потом виконт поднялся, сообщив, что немного устал, и Фиби в очень милой манере настояла на том, чтобы он остался ночевать у них. Даже более упорный человек, чем его отец, не смог бы ей отказать.
        Гриффин вдруг осознал, что, наверное, и сам отныне станет делать все, о чем бы она ни попросила. И это, конечно, будет несколько унизительно для капитана «Летучего Мака», который прежде мог подчиниться разве что ветру или воле волн. Но, как ни странно, его ничуть не удручала подобная перспектива. В нем просто не оставалось места для каких-либо сожалений, когда буквально каждая клеточка его существа была заполнена вожделением.
        Однако Гриффин жаждал не только тела Фиби. Ему нужна была вся она с ее прелестной уклончивостью, с этой капелькой меланхолии и той остротой ума, с которой она возражала против доводов его отца.
        Ему нужно было все это. Он хотел ее всю целиком.
        Глава 13
        Проводив виконта в отведенную для него спальню, Фиби едва вышла за дверь, как тут же была атакована мужем — заключив в объятия, он закружил ее вокруг себя, отчего его смеющееся лицо поплыло перед глазами.
        — Ну что, Фиби, у тебя или у меня?  — Голос Гриффина прямо-таки гудел страстью.  — Но учти: после сегодняшней ночи и спальня, и кровать у нас станут общими.
        Приближалось то, чего Фиби с таким нетерпением ожидала. И тем не менее в ней вибрировал некий страх.
        — Мне нужно взглянуть на детей.
        — Они давно уже спят.
        — Я всегда к ним захожу, чтобы поцеловать на ночь.
        — А мне хочется поцеловать тебя.
        Гриффин подался к ней, но она уклонилась от его губ.
        — Как ты можешь лезть ко мне с поцелуями прямо возле спальни своего отца?!
        Не успела Фиби опомниться, как Гриффин затащил ее в соседнее помещение и, захлопнув дверь, прижал к стене, не отрывая взгляда от ее лица.
        — И куда мы попали?
        Она невольно хихикнула.
        — В комнату для гостей. А если бы это оказалась спальня Нянюшки?.. Или детская?
        Гриффин уперся предплечьем в стену над головой жены и перенес вес тела на трость, которую по-прежнему сжимал другой рукой. Глаза Гриффина были темными, и в них так же, как и в его голосе, читался голод.
        — У тебя, наверное, болит нога?  — спросила Фиби.
        — Болит. Но мне на это наплевать.
        — Нам лучше присесть,  — вымолвила она сдавленным голосом.
        — А еще лучше прилечь,  — произнес он с порочной ухмылкой.  — Моя нога не болит, когда на нее не давит вес тела. В этой комнате имеется широкая кровать?
        — Нет,  — ответила Фиби.
        Блеск, что искрился в этот момент в глазах Гриффина, наверняка был под запретом хотя бы где-нибудь в мире. Он стоял так близко, что она ощущала запах кожаной одежды, ветра и чего-то просоленно-мужского, что опьяняло куда больше, чем шампанское.
        — Я не целовал тебя целых четырнадцать лет,  — проговорил он.
        — Ты вообще никогда меня не целовал!
        Фиби помнила практически каждый момент их первой брачной ночи — все происходило слишком по-деловому, о каких-либо поцелуях не было и речи.
        — А в церкви, после венчания?.. Твои губы были такими мягкими… Я и не представлял, что женские губы могут быть такими. Я был просто в шоке.
        Она снова засмеялась. На сердце у нее стало как-то легче. В этой странной, немного грустной улыбке Гриффина присутствовало нечто такое, отчего казалось, что возможно все. Даже продолжение их брака.
        — Правда…  — Гриффин скользнул своими губами по ее губам.  — Но сейчас ты еще прекраснее, поэтому хорошо, что у меня было время стать более зрелым. Тогда ты была для меня слишком крутой вершиной.
        — Так, может, я по-прежнему тебе не по зубам?  — предположила Фиби.
        Гриффин провел пальцем по ее лбу, носу, дошел до рта.
        — Вполне возможно,  — прошептал он в ответ.
        Затем склонил голову и наконец поцеловал. По-настоящему. Его язык проскользнул между ее губ и… как странно… ее дыхание сделалось прерывистым. Она стала робко отвечать, осознавая, что подобные поцелуи тоже являются своего рода соитием.
        Ее язык то и дело натыкался на его язык. Затем Гриффин принялся покусывать ее губу, но Фиби притянула его голову ближе и снова открыла рот, словно заманивая обратно.
        Вскоре Фиби позабыла, что они стоят у стены в одной из редко посещаемых комнат. Она не слышала практически ничего, кроме собственных вздохов, когда Гриффин на время оставлял ее губы, чтобы уделить также внимание щекам и шее.
        — Если я загляну с тобой к детям,  — проговорил он наконец с хрипотцой,  — мы сможем потом удалиться в спальню? Фиби, я так хочу тебя. Сейчас у меня проблема, противоположная той, что была в юности. Потрогай.  — Он прижал ее ладонь к своему паху.  — И в таком состоянии я пребываю почти весь день. Пожалуйста, позволь мне исправить ту ужасную ошибку.
        Какое-то время Фиби была просто не в состоянии что-либо ответить. Ее пальцы сами по себе согнулись в стремлении измерить его эрегированный орган. Величина была столь внушительной, что соитие казалось физически невозможным. Однако между ног у нее становилось все жарче, и она не призвала Гриффина без промедления взять ее лишь по той причине, что не имела в легких достаточно воздуха.
        — Да, конечно,  — прошептала наконец Фиби, инстинктивно двигая рукой.
        Гриффин, чувствуя через бриджи это прикосновение, застонал и выгнулся, дернувшись низом живота ей навстречу. В ответ ее желание возросло до предела, вызывая боль, превратившись в какую-то бушующую похоть. Да, это было похотливым желанием видеть, прикасаться, ощущать его в себе…
        — Если мы не уйдем отсюда, я овладею тобой прямо здесь,  — буквально прорычал Гриффин.
        Сердце Фиби подскочило. Это соитие наверняка было бы почти таким же, как ей представлялось. В сознании вновь промелькнула картина, как они совокупляются прямо на земле — без всякого изящества, подобно не ведающим стыда животным.
        Фиби застонала и вопреки своей воле опять окунулась в жаркий влажный поцелуй, сопровождаемый звуками неровного дыхания, чмоканьем губ и тихими стонами, переходящими из горла в горло. Большое тело Гриффина прижимало ее к стене, его мускулистое бедро втиснулось ей между ног, свободная рука переместилась на ягодицу, отчего ей стало еще жарче.
        И наибольший жар ощущался в местах соприкосновения их тел, несмотря даже на то, что они были одеты.
        — Я уже кое-что узнал о тебе,  — пробормотал Гриффин жене в ухо, между тем как его ладонь медленно перемещалась с ее ягодицы на поясницу.
        — И что же?..  — отозвалась Фиби, задирая на нем рубашку и запуская под нее руки.
        Его грудь, бугрящаяся мускулами, была покрыта не слишком густым волосом, и ей хотелось зажечь все свечи, чтобы увидеть то, к чему она прикасается.
        — Ты довольно страстная…  — В голосе Гриффина чувствовалось удивление и восхищение.  — Я женился на страстной женщине. Ты только притворялась скромницей.  — Пока он говорил все это, его губы прокладывали пылающую дорожку по ее щеке и дальше по шее.
        — Ничего подобного,  — выдохнула Фиби, разрываемая между желанием быть правдивой и стремлением стать той женщиной, которую он хотел.
        — Совсем неудивительно, что ты не могла четырнадцать лет дожидаться моего возвращения.
        — Да нет же…  — попыталась возразить она.
        — Молчи!
        Голос Гриффина был бархатно-повелительным, и Фиби подчинилась, с восторгом ощущая, как его язык оставляет искрящиеся дорожки на ее коже. Он целовал ее, пока она не стала извиваться, вцепившись ему в плечи, а потом неожиданно прикусил мочку ее уха. Фиби вскрикнула, охваченная пламенем, и уже не могла удержать рвущиеся наружу слова.
        — Я хочу тебя!  — чуть ли не всхлипнула она.  — Я хочу, чтобы ты…
        Протянув руку, Гриффин распахнул дверь.
        — Где моя спальня?
        — Четвертая дверь налево,  — сообщила Фиби, не переставая целовать его лицо.
        Гриффин, видимо, совсем позабыл про свое ранение, пока вел ее по темному коридору, не отрывая при этом от нее своих губ. Каким-то образом они миновали дверь, и Фиби обнаружила себя уже сидящей на кровати и наблюдавшей, как он снимает с себя одежду.
        Созерцание раздевающегося мужчины завораживало.
        — Тебе нравится то, что ты видишь?  — поинтересовался Гриффин, продолжая разоблачаться.
        Фиби кивнула.
        — Я тоже ближайшие пятьдесят лет намерен любоваться, как ты раздеваешься,  — сказал он.
        Еще остававшееся в ней внутреннее напряжение ослабло.
        Перекладывая трость из руки в руку, Гриффин продолжал стягивать с себя одежду.
        — Может, твоя нога будет не так болеть, если ты ляжешь?  — произнесла она немного дрожащим голосом.  — Хочешь, я помогу тебе раздеться?
        Гриффин мотнул головой, между тем как его рубашка отлетела в сторону. Фиби ахнула. Именно такой она и представляла его грудь — с выпуклыми мускулами, обтянутыми золотистой кожей.
        — Плавание в одежде весьма эффективное упражнение,  — сообщил он. После чего нагнулся и с кряхтением принялся стягивать правый сапог.
        Фиби вскочила на ноги.
        — Я могу тебе помочь?
        — Можешь,  — усмехнулся Гриффин.  — Если ты опустишься на колени, я покажу тебе, где именно мне требуется помощь.
        Его смеющиеся глаза очень ясно говорили, чего бы ему от нее хотелось, и к обуви это не имело никакого отношения. К тому же сапоги были уже сняты, и Гриффин стал расстегивать пуговицы на бриджах.
        Фиби засмеялась, несколько ошеломленная, и вернулась в кровать.
        Через пару секунд Гриффин упал рядом с ней. Он был великолепен в своей наготе, со взъерошенными волосами и этим цветком под глазом, который только подчеркивал его ярко выраженную мужскую сущность.
        — Семнадцатилетний юнец, еще остающийся во мне, уведомляет, что он готов к выполнению задачи, несмотря на твою ослепительную красоту.
        Фиби посмотрела в сторону его паха и невольно засмеялась, увидев, как Гриффин горделиво оглаживает свою могучую плоть.
        — Позер,  — упрекнула она, отводя взгляд.
        — Как-никак мое мужское самолюбие было уязвлено.  — Рука Гриффина продолжала двигаться, и Фиби, не удержавшись, взглянула вновь.  — Я бы предпочел, чтобы его поласкала ты.
        Глава 14
        Платье, надетое на Фиби, сводило Гриффина с ума, так же, как и ее губы, ставшие темно-рубиновыми от поцелуев. Ткань платья была такой тонкой, что он отчетливо видел контур ее бедра. Корсаж отсутствовал, и потому ее соблазнительные формы были открыты взору в ожидании его прикосновений.
        Подобное облачение вполне могло бы принадлежать куртизанке из какого-нибудь элитного борделя. Гриффина одолевало желание узнать, для кого она могла так одеваться прежде, до него, но он постарался загнать мысль об этом в самый дальний уголок сознания.
        Прошедшая жизнь миновала. Окончательно и бесповоротно.
        Однако сейчас ему хотелось, чтобы это платье исчезло с ее тела. И никогда больше не появлялось. Подобные наряды не подобает носить женам, даже имеющим любовников.
        И все же… Фиби выглядела испуганной, точно девственница, когда взирала на его естество. Четырнадцать лет назад она была гораздо смелее. Как помнил Гриффин, она проворно скинула с себя ночную рубашку и раскинулась на кровати во всей красе, как воплощение эротических мечтаний любого мальчишки.
        — Делай со мной все, что захочешь,  — сказала она тогда. Или что-то в том же роде.
        Ныне Фиби была не менее соблазнительна — с рассыпавшимися по плечам волосами и вырисовывающимися под тонкой тканью сосками, которые словно взывали к тому, чтобы он к ним прикоснулся.
        — Иди ко мне, Фиби.  — Помимо воли это прозвучало слишком повелительно, как распоряжение капитана, привыкшего к всеобщему повиновению.
        Она не сдвинулась с места, и в улыбке, изогнувшей ее губы, читался некоторый вызов.
        Быстрым движением Гриффин притянул Фиби к себе и навалился на нее сверху. Она была такой мягкой и податливой, обладающей всеми теми аппетитными выпуклостями, которые грезятся мужчинам в дальних странствиях и вызывают желание поскорее вернуться домой, чтобы подмять под себя свою благоверную.
        У него даже перестала болеть нога под наплывом ощущений столь первобытных, что из горла вырвалось некое подобие рыка.
        — Черт возьми, что ты со мной творишь…  — выдохнул он и, вытащив из ее прядей пару оставшихся шпилек, бросил их на пол.
        Фиби закусила губу, которая на фоне белоснежных зубов показалась еще темнее. Гриффин представил, как эти рубиновые уста смыкаются вокруг самой интимной части его тела, и из груди вырвался очередной стон.
        — Я так хочу тебя…
        — Я твоя жена,  — отозвалась она.  — Ты в праве мной обладать. И ты уже обладаешь мной.
        Эти слова как будто обожгли Гриффина, вызвав волну содрогания, прокатившуюся с головы до пят. Но он не мог так просто вторгнуться в ее тело, поскольку в глазах Фиби по-прежнему оставался какой-то страх.
        Вероятно, тот неведомый любовник был настоящим джентльменом, изысканным и тактичным в обращении с женщинами. Теперь же ей приходилось иметь дело с грубым и бесцеремонным моряком.
        Поэтому он должен не просто взять ее, а соблазнить. Нежно и мягко.
        — Да, ты моя жена,  — проговорил Гриффин, наслаждаясь звучанием этого слова. И перекатился вместе с Фиби на бок.  — Моя единственная жена.
        Ее волосы накрыли его руки. Гриффин привлек Фиби ближе, и они опять стали целоваться. Так продолжалось довольно долго, и эти поцелуи были невероятно страстными, горячими и сладостными. При этом его пальцы не прекращали перебирать ее волосы, пока каждый из них не запутался в шелковых прядях.
        Фиби не предпринимала попыток исследовать тело мужа, удерживая руки у него на шее, как будто они оба были одеты. Она словно не замечала, что он полностью обнажен и буквально трепещет от желания ощутить ее ласку.
        Наконец ее ладони соскользнули к его плечам и двинулись вниз по спине. Гриффин застонал и выдохнул:
        — Дотронься до меня…
        Он никогда не слышал подобной интонации в своем голосе, но сейчас было не до того, чтобы об этом задумываться.
        — Ты такой могучий,  — прошептала Фиби.
        От ее ладоней на его спине горячие волны катились прямиком к нижней части тела. Гриффин представил, как изящные пальчики Фиби направляются туда же, и напряжение в паху возросло еще больше.
        — Я буду очень аккуратным,  — пообещал он.
        — Все в порядке,  — шепотом отозвалась она. И, упиваясь хрипотцой в ее голосе, он едва не пропустил мимо ушей последующие слова: — Я знаю, что будет больно, но это пустяки.
        — Больно?  — Гриффин слегка нахмурился.  — Размеры у меня, конечно, внушительные, но не чудовищные.  — Между тем ладони Фиби продолжали оглаживать его ягодицы, и ему потребовалось огромное усилие, чтобы сдержаться и не овладеть ею подобно дикому зверю.
        — Ты не против, если я разорву твое платье?  — как можно учтивее поинтересовался Гриффин. Он прямо-таки ненавидел эту вещь и все, что с ней могло быть связано.
        — Не возражаю. Оно мне совсем не нравится.
        — В самом деле? Почему?
        — Оно неподобающее.  — Уголки ее губ слегка опустились.  — Так что уничтожь его.  — Фиби скорее требовала, чем просто соглашалась.
        Без лишних слов Гриффин ухватился за лиф и разорвал платье сверху вниз.
        Фиби была восхитительна… И полностью обнажена.
        — Ты без корсета?..  — вымолвил он, когда вновь обрел возможность дышать.  — И без сорочки?.. Неужели за время моего отсутствия английская мода так сильно изменилась?
        — Нет,  — отозвалась Фиби.  — Вовсе нет… Я думала, что сгорю от стыда, когда твой отец вошел в гостиную. Я не сомневалась, что он сразу же увидит, как неприлично я одета.
        Гриффин вновь ощутил прежнее сожаление — он предпочел бы, чтобы его жена была менее изощренной, не привыкшей скидывать нижнее белье перед свиданием с мужчиной. Но он постарался не думать об этом.
        — Я ничего не заметил,  — заверил Гриффин.  — Так же как и виконт. Можешь мне поверить, я за ним наблюдал.
        Роскошные груди Фиби наполнили его ладони словно дар богов. Он провел руками по изгибам ее бедер и дальше по ногам. Она лежала перед ним в своей прекрасной наготе, и ее соблазнительные формы, казалось, с нетерпением ожидали ласки.
        — Поппи, ты восхитительна!  — выдохнул Гриффин. И лишь после этого осознал свою оплошность.
        Фиби между тем нахмурилась.
        — Я не Поппи! У тебя, конечно, было немало женщин, но постарайся все-таки запомнить мое имя.
        — Я больше никогда не прикоснусь ни к одной другой женщине,  — пообещал Гриффин и, взяв в ладони ее лицо, соприкоснулся с ней носами.  — Остаток жизни я намерен провести рядом с тобой, на этой кровати.
        — И больше никаких Поппи?
        — Никогда. Но можно хотя бы иногда называть тебя Поппи?
        — Нет!
        — Лишь для того, чтобы заставить сверкать эти прекрасные глаза?
        — Нет!
        Фиби была категорична и бескомпромиссна. И тем не менее время от времени Гриффин все же будет называть ее Поппи. Чтобы подразнить и вместе потом посмеяться.
        — И в море ты тоже больше не уйдешь?
        — Только если вместе с тобой. Мне хотелось бы показать тебе Париж.
        Устав от разговоров, Гриффин вновь овладел ее ртом и, подхватив за голову, притянул ближе к себе.
        Они целовались до тех пор, пока он не осознал, что вот-вот потеряет контроль и поддастся власти инстинкта.
        — Ты пагубно на меня воздействуешь,  — пробормотал Гриффин, оторвавшись от ее губ и переходя к шее.
        Фиби прокашлялась.
        — Почему?
        — Сначала ты сделала меня импотентом… А теперь можешь превратить в очередное чудо света.
        — То есть?
        — В некое подобие самостреляющего пистолета,  — со смехом пояснил он.
        Однако несмотря на все вожделение, возбуждаемое ее видом, он не потерял способность держать себя в руках. И он не утратит контроль, пока не сотрет любые воспоминания об отце Колина, чтобы Фиби впредь даже не задумывалась о том мужчине.
        Он принялся ласкать ее грудь и вскоре ощутил безмолвный призыв — она постаралась прижаться теснее, стиснула бедра. И наконец воскликнула:
        — Ну давай же, Гриффин!
        Но он не собирался ей подчиняться и продолжил движение вниз, скользя губами по ее животу. И лишь на секунду глянул вверх, чтобы увидеть ошеломленное выражение на лице жены.
        Гриффин улыбнулся. Похоже, он еще может кое-чему ее научить. Он был опытен… она была женщиной… итог неизбежен. Она стала необычайно отзывчива, преодолев первоначальные сомнения.
        Вскоре Фиби вскрикнула, ее тело на мгновение выгнулось, после чего она откинулась обратно в изумленной расслабленности. Гриффин не останавливался, продолжая это пиршество, нарушающее все правила и требующее самоотдачи, буквально упиваясь сладостью ее увлажнившейся плоти.
        Самоотдача Фиби была такой восхитительной, хотя она и пыталась притянуть мужа обратно, и пиратская жилка в нем наслаждалась подобной властью.
        Это продолжалось до тех пор, пока дыхание Фиби не превратилось в всхлипы, тело задергалось, глаза затуманились.
        Тут в игру включились пальцы, от их ласки нежная плоть ее лона быстро набухла, и Фиби вновь издала протяжный вскрик.
        Момент настал.
        Гриффин навис над ней, застыв на секунду для триумфального осознания того, что каждая клеточка ее существа наполнена блаженством. Гладкая кожа Фиби была подобна щелку, на ней не имелось даже веснушек.
        И как ни странно, никаких растяжек.
        Гриффин нахмурился.
        Да, на теле его жены, за исключением следов от поцелуев, не было никаких особых меток.
        — Фиби!  — окликнул он.
        Она открыла свои прекрасные голубые глаза, и ее губы изогнулись в легкой улыбке. Возможно, они всегда будут способны читать мысли друг друга.
        — Я все хотела сказать тебе…  — с хрипотцой в голосе произнесла она.
        Да нет, девственница просто не смогла бы…
        — Черт возьми!
        Глава 15
        Фиби могла бы рассмеяться при виде изумления на лице Гриффина, однако ее сердце было слишком переполнено.
        — Приятная новость, не так ли?  — спросила она.  — С твоей точки зрения?
        — Еще бы…  — У него был такой вид, будто она ударила его чем-то по голове.
        Фиби понимающе кивнула.
        Гриффин провел рукой по ее животу, и она невольно втянула его, чтобы тот казался более плоским. У нее имелся здесь лишний жирок. Впрочем, как и в других местах.
        — Выходит, у тебя не было интимных отношений на стороне…  — В его голосе вибрировала эмоция, которую она не могла распознать. Быть может, облегчение?  — И у тебя нет устоявшейся привычки выходить к ужину без нижнего белья.
        — Что?.. Конечно, нет!
        — И ты никогда не надевала это синее платье для свидания с мужчиной?
        — Абсолютно исключено!  — вознегодовала Фиби.  — Ты, наверное, думаешь, что у меня имеется целый гардероб для удовлетворения тайных наклонностей? Ничего подобного… Просто моя горничная отпорола все, что сочла лишним, желая сделать меня более соблазнительной для тебя.
        — Какой вздор…
        Фиби непонимающе нахмурилась.
        — Да никакой мужчина из плоти и крови не смог бы перед тобой устоять,  — пояснил Гриффин.  — Теперь я уже сожалею, что порвал это платье.  — В его голосе чувствовался смех, а также облегчение. И еще возрождающееся желание.  — А вообще мне надо было тогда сигануть за борт, доплыть до берега и попробовать снова. Или хотя бы не забывать о том, что женат, и хранить тебе верность.
        Фиби фыркнула.
        — Ты ведь знаешь, согласно британским законам наш брак окончательно так и не закреплен. До тех пор пока не осуществлены брачные отношения. Об этом меня просветил мой отец, когда я сообщила о твоем исчезновении.
        — Так, значит, ты не рассказала тогда всей правды?
        — Нет.
        Гриффин взял в ладони ее лицо и поцеловал в губы.
        — Спасибо… Я не заслуживаю такой жены, как ты.
        — Совершенно верно,  — согласилась она.  — Не забывай об этом.
        — Но откуда взялись дети?
        — Их мать — моя кузина. Она умерла, когда рожала Аластера. Ее муж попросил позаботиться о них, отправляясь на Бермуды, и скончался там от лихорадки два месяца спустя.
        — Вот балбес…  — проворчал Гриффин.  — Ему следовало оставаться при детях.
        Фиби улыбнулась, и он сразу же позабыл о том неудачнике.
        — Они называют меня мамой. Но им известно, кто их настоящая мать, и мы время от времени посещаем ее могилу.
        Несмотря на скорбную тему, тело Гриффина настоятельно заявляло о своих требованиях. Он был возбужден на протяжении нескольких часов, терпеть и дальше казалось просто невыносимо.
        — Ты станешь для них замечательным отцом,  — продолжила между тем Фиби.
        Да, эти трое малышей уже заняли место в его сердце, и теперь, узнав, что они сироты, он проникся к ним еще большей симпатией.
        — Мы их усыновим.
        — Мы уже это сделали.  — На губах Фиби играла улыбка удовлетворенной женщины, тогда как Гриффина по-прежнему одолевал голод.
        Пряди ее волос падали на ее соблазнительные формы, играя в прятки с розовыми сосками. Гриффин сжал груди жены с властным наслаждением, какого никогда прежде не испытывал.
        — Фиби,  — пробормотал он, склоняясь, чтобы накрыть губами ее сосок.  — Давай поговорим о детях потом.
        — Давай,  — выдохнула она.
        Эта ночь длилась долго. Его губы вновь проделали путь от лица Фиби вниз по ее телу, словно заявляя претензию на право владения всем этим богатством. Опрокинувшись затем на спину, он позволил также и ей прикасаться к нему повсюду.
        — Любопытство девственницы,  — пробормотал он, стараясь сохранить над собой контроль, между тем как пальцы Фиби дотрагивались до самых чувствительных его мест.
        — Именно так,  — подтвердила она.
        Однако этот блеск в ее глазах куда больше подходил пиратской королеве, нежели девственнице, особенно когда к осязательным ощущениям она решила добавить и вкусовые.
        И тем не менее она оставалась девственницей.
        Наконец, сменив положение, он снова навис над женой и овладел ее губами. Глаза Фиби были уже не затуманенными, а ясными, выражая желание и страсть.
        — Ну, давай же,  — прошептала она.
        В эту секунду Гриффин осознал, что впредь уже никогда не испытает столь же восхитительный момент.
        — Возможно, будет больно.
        — Я знаю,  — вымолвила Фиби, стискивая его предплечья.  — Но все равно… действуй.
        Он толчком вошел в ее увлажненное лоно. Последовавшее ощущение невозможно было выразить словами.
        Каким-то чудом Гриффин все же сохранил над собой контроль, достаточный для того, чтобы сделать паузу.
        — Фиби,  — проговорил он.  — Ты в порядке?
        — Нет,  — отозвалась она.
        — Тебе больно?  — Он нежно поцеловал ее в губы.
        Шевельнувшись под ним, Фиби втянула воздух.
        — Нет.
        — Не больно?
        Она снова пошевелилась.
        — Все, как и надо…
        Он незамедлительно вышел из нее.
        — Еще,  — произнесла она с хрипотцой в голосе.  — Я хочу еще.
        И он удовлетворил ее просьбу.
        А чуть позднее осознал, что это еще не было самым изумительным переживанием в его жизни, ибо оно случилось, когда Фиби проснулась посреди ночи. Очнувшись, он обнаружил ее на себе, усаживающуюся на его вновь готовое к действию орудие. И, склонившись к нему, его собственная пиратская королева прошептала:
        — Сэр Гриффин Берри… Мой муж…
        Несомненно, это был наилучший момент… Но уже утром последовало продолжение, когда Фиби подобно, как она сама выразилась, ненасытной вдовушке прижала его и стене. Они едва успели проскользнуть в маслодельню, и пока он толчками входил в свою жену, поцелуями заглушая ее вскрики, до его ушей доносился голос Нянюшки Макджилликадди, разыскивающей свою хозяйку.
        Глава 16
        Описанная история длилась всего лишь один день… Изложенное же в этой, заключительной главе происходило гораздо позже, когда дни моих героев, скользящие от наслаждения к наслаждению с памятного им лета, слились подобно бусинкам в одну сверкающую череду.
        Но и среди всего этого блаженства та первая ночь стояла особняком.
        Наступила осень, однако солнечный сентябрь еще навевал летнюю дремоту, а снег казался выдумкой досужих сказочников. Вода в озере была теплой даже по утрам, и трава на склоне не успевала распрямиться из-за того, что по ней целый день пробегали детские ноги.
        Вместо того чтобы отгонять детей от озера, Гриффин, наоборот, поощрял их в развитии навыков амфибий. Непосредственно в этот день заседание суда длилось лишь до полудня, и с обеда до самого вечера он находился с детьми около озера. Все трое уже научились плавать, но лучше других это получалось у Колина, который чувствовал себя в воде так, словно в ней и родился. Акула соорудил для них на прибрежной иве качели, и они по очереди сигали с их помощью туда, где поглубже. Еще они устроили гонки на маленьких лодках, а также повздорили из-за обнаруженной Аластером дохлой рыбины, плавающей кверху брюхом.
        Когда Фиби и Гриффин зашли в детскую, чтобы поцеловать детей на ночь, все трое уже спали — загоревшие, уставшие и счастливые. С июня Колин, Маргарет и Аластер заметно изменились. Когда Гриффин увидел их в первый раз, они выглядели достаточно бойкими, но тем не менее уязвимыми, имея настороженность детей, не до конца уверенных, что мир является безопасным местом.
        Теперь же они резвились в полнейшей беззаботности и беспечности, будучи пиратскими королями своего мирка. Отныне у них имелись и отец, способный защитить от кого угодно, в том числе и от пиратов, и заботливая мать, и ворчливая Нянюшка, и невнимательная Лидди, благодаря которой им удавалось время от времени пошалить.
        По разумению малышей, у папы с мамой не было иного интереса, кроме как порхать вокруг них. Но в действительности те порой с нетерпением ждали, когда придет время отходить ко сну, и, сидя за шахматной доской, то и дело поглядывали на часы, а также украдкой целовались, пока никто не видит.
        В этот вечер Гриффин развлекал Фиби и виконта Монкриффа рассказом о бестолковом обвинителе по имени Барнардин Хаббл.
        — И этот Хаббл с важным видом вопрошает: «Мисс Биндл, вы можете подтвердить, что абсолютно уверены в том, что ваш ребенок был зачат вечером восемнадцатого августа, когда ответчик проезжал через Бат в составе своей театральной труппы?»
        — Бедняжка,  — прокомментировала Фиби.  — Попалась в сети заезжего комедианта. Но следует признать, некоторые из них весьма привлекательны.
        И она с удовлетворением поймала ревнивый взгляд мужа — ему, конечно же, было бы не по нраву, если бы она стала строить глазки смазливым актерам.
        — Так вот,  — продолжил Гриффин,  — истица подтверждает, что зачатие произошло восемнадцатого августа, и Хаббл задает следующий вопрос: «И что вы делали в этот момент?»
        Фиби засмеялась, и даже виконт не удержался от улыбки.
        — Весь зал так грохнул хохотом,  — сказал Гриффин.  — Я тоже посмеялся, ну а Хаббл потом возмущался в комнате для совещаний по поводу недостаточного уважения к суду.
        — Он прав, у вас там действительно недостаточно серьезная атмосфера,  — заметила Фиби, откладывая вилку. Если она не будет ограничивать себя в еде, то скоро станет толстой, как бочка.  — Расскажи отцу, что произошло на прошлой неделе с доктором.
        Отношения между Гриффином и его отцом становились все более дружескими, хотя они, конечно же, никогда не говорили об этом вслух. Они слишком привыкли относиться друг к другу с некоторой враждебностью, но, на взгляд Фиби, у них было куда больше сходства, чем различий.
        — Доктору Инквелу очень нравится делать вскрытия,  — пояснил Гриффин и взмахнул ножом, как бы иллюстрируя технику упомянутого медика.  — И некая миссис Кросби обвинила его в том, что он вспорол брюхо ее мужу, пока тот был еще жив. Хотя факт смерти этого человека засвидетельствовали два врача.
        — Несчастная женщина,  — проговорил виконт, снимая спиралью кожуру с яблока.
        — И только Хабблу хватило ума возбудить дело по этому случаю. И вот он начал допрашивать мистера Инквела: «Вы проверили пульс перед тем, как делать вскрытие?» Доктор отвечает: «Нет». «А дыхание?» Доктор опять говорит: «Нет».
        — А разве он не обязан был провести подобную проверку?  — поинтересовался виконт.
        — Затем Хаббл спрашивает, возможно ли такое, что пациент был еще жив,  — не ответив, продолжил Гриффин.  — И доктор Инквел говорит, что нет, ибо мозги покойного уже находились в банке со спиртом, стоящей у него на столе.
        Губы свекра медленно растянулись в улыбке — в такой же, какую Фиби ежедневно и помногу раз видела на лице собственного мужа.
        — И тогда Хаббл, не задумавшись даже на секунду, вопрошает: «И все равно, разве пациент не мог еще быть живым?»
        — Вот этот момент мне нравится больше всего,  — вставила Фиби.
        — А доктор Инквел отвечает: «У меня возникает подозрение, что мистер Кросби жив и поныне и занимается юриспруденцией».
        Своим смехом они вспугнули дремлющего воробья. Сорвавшись с насиженного места, тот сделал круг над двором и устроился поодаль на ветке старого дуба.
        Сегодня они сели ужинать пораньше, так как виконт собирался отправиться домой, чтобы посвятить завтрашний день подготовке важного законопроекта, который намеревался представить в палате лордов.
        — До скорого,  — сказала Фиби, когда свекор уже сидел в карете, и послала ему воздушный поцелуй.
        В сердце Гриффина не было больше пустых уголков. А если бы таковые и оставались, то улыбка отъезжающего отца наверняка бы их заполнила. Отныне Гриффин имел семью. Очень часто по вечерам, взявшись за руки, они с Фиби спускались к воде, забирались в лодку и выгребали на середину озера. И там они сначала купались в лунном свете, а после, обнаженные, устраивались на дне лодки.
        Сегодня был как раз такой вечер.
        Гриффин лежал на спине, наслаждаясь музыкой тихо плещущейся воды, Фиби сидела рядом с ним, и он предвкушал момент, когда вместе со своей пиратской королевой вознесется на вершину блаженства.
        Хотя, возможно, придется ее об этом попросить.
        И он сделает это, как только вдоволь наиграется ее роскошными грудями, а затем спустится вниз по округлому животику и…
        Округлый животик…
        — Фиби, ты ничего не хочешь мне сообщить?
        Она взглянула на него и перекинула волосы через плечо, отчего ее груди заколыхались в его ладонях.
        — Сэр Гриффин, надеюсь, вы заметили, что я всегда выбираю наиболее подходящий момент для того или иного важного заявления?
        — Да, заметил.
        — Сейчас у меня нет времени на разговоры.
        Рука Гриффина скользнула вниз, к самому жаркому и влажному месту во всей этой лодке. Фиби ахнула и склонилась к нему, чтобы поцеловать.
        Он впился в ее губы, без слов передавая то, что скопилось у него в сердце.
        Затем, распрямившись, она позволила сильным рукам Гриффина направлять ее и, усевшись на него, издала негромкий вскрик, унесшийся поверх спокойной воды в темноту.
        — Ты для меня весь мир,  — проговорил он, толчками входя в нее, пребывая на грани потери контроля над собой.
        Фиби улыбнулась, глядя на него сверху вниз, подобная Афродите, вышедшей из пены, являя собой воплощение эротических грез любого мальчишки и будучи при этом его женой.
        — Я люблю тебя,  — выдохнула Фиби, и он толкнул бедрами вверх под тем углом, который был для нее предпочтительнее.  — Ты знаешь, Гриффин…
        — Что?  — На самом деле он не слушал, сосредоточившись на том, чтобы доставить ей наивысшее наслаждение.
        — У нас будет ребенок,  — вымолвила она.
        — Ты выбрала момент для своего заявления? Именно сейчас?
        Ее пальцы стиснули его плечи, и Гриффин увидел, как глаза Фиби наполняются блаженством. Он уже не мог сдерживать себя, но это было неважно, потому что они вместе достигли кульминации, после чего рухнули во всеобъемлющее безмолвие.
        А потом Гриффин вынес жену на руках из лодки — причем его раненая нога была сильнее, чем когда-либо — и, опустив ее на траву, прошептал:
        — Так, значит, у нас будет ребенок?
        Глаза Фиби светились нежностью и безграничной любовью.
        — Да…
        — Наш четвертый,  — проговорил Гриффин, вытягиваясь рядом с Фиби.  — И как ты думаешь, кто у нас здесь? Мальчик или девочка?  — Он положил ладонь на ее живот.
        — Не знаю… Быть может, будущий виконт?
        — Я бы хотел, чтобы виконтом стал Колин,  — сказал Гриффин, испытывая некоторые угрызения совести. Славный мальчишка был почти что его правой рукой.
        — Вряд ли Колину захочется стать виконтом,  — улыбнулась Фиби.  — Ты же знаешь, его влечет море. Только тебе следует позаботиться, чтобы он не подался в пираты.
        — Нет, этого не случится,  — проговорил Гриффин.
        И, приподнявшись, вновь завис над Фиби.
        Эпилог
        Следует заметить, что мировой суд Шропшира пользовался дурной славой. Разумеется, среди мошенников, адвокатов и прочих прохиндеев. Потому что местный судья сэр Гриффин Берри умел вогнать в трепет даже самых закоренелых нарушителей порядка.
        — Он совершенно не похож на других судей,  — сказал Калвин Флориан своему юному помощнику Эдвину Хауэллу.
        Парень лишь недавно начал осваивать профессию адвоката, и мистер Флориан решил взять его с собой в Шропшир. Днем они присутствовали на заседаниях, а по вечерам разбирали имевшие место случаи ненадлежащего исполнения правосудия и вольного трактования законов. Мистер Флориан полагал, что, понаблюдав в течение трех дней за судебной практикой Гриффина Берри, юный Хауэлл гораздо больше преуспеет в юриспруденции, чем за целый год, проведенный над книгами.
        И как раз сейчас Эдвин Хауэлл взирал на сэра Гриффина округленными глазами. Его честь и так не походил на настоящего судью со своей татуировкой, но сегодня выглядел особенно грозно. На щеках у него проступала щетина, а парик, вместо того чтобы придавать ему имидж английского джентльмена, делал его скорее похожим на маскарадного льва.
        — Он всегда имеет подобный вид?  — вполголоса поинтересовался Хауэлл.
        Сэр Гриффин между тем не отрывал пристального взгляда от подсудимого. Секретарь только что зачитал обвинение против некоего Чарли Фоллика, уличенного в приобретение во Франции трех с половиной бочек спирта по тринадцать шиллингов за штуку и доставке их в Англию с целью перепродажи по четыре фунта за каждую.
        — Что вы можете сказать в свое оправдание?  — спросил секретарь.
        — Язву тебе в глотку!  — огрызнулся Чарли.
        Подсудимый производил впечатление человека невоздержанного во многих отношениях. У него были огромный живот, пышные усы и тот блеск в глазах, который выдавал непомерное пристрастие к алкоголю.
        После непродолжительной паузы сэр Гриффин подался вперед и поинтересовался:
        — Недостающие полбочонка ты выдул до или после продажи?
        — Я никогда не употребляю то, что можно продать,  — ответил Чарли, как видно, успев понять, что этому судье дерзить не стоит.
        — Следовательно, ты действительно собирался все это перепродать,  — сделал вывод Гриффин.  — Это довод в пользу обвинения.
        Секретарь заскрипел пером.
        — Любопытно узнать, Чарли,  — продолжил судья, буравя обвиняемого взглядом.  — А как ты попал во Францию?
        — Во Францию?  — переспросил Чарли и, не удержавшись, рыгнул.  — Никогда там не был. И не собираюсь. Я всю ночь пропьянствовал и не годился для путешествий.
        — Вы обязаны отвечать на вопросы, заданные его честью,  — строго сказал секретарь.
        Чарли устремил затуманенный взор в сторону судейской кафедры.
        — Я не отправлюсь во Францию ни за какие деньги.
        Секретарь был явно удручен проявлением непочтительности к суду, но самого судью происходящее, похоже, забавляло. В конце концов, когда уже казалось, что Чарли одерживает верх, сэр Гриффин поднялся и сошел вниз, на ходу подворачивая широкие рукава своей бархатной мантии.
        Секретарь уже не пытался повлиять на Чарли, который, повесив голову, бормотал что-то себе под нос.
        — Эй, ты!  — окликнул судья, приблизившись к подсудимому.
        Чарли вскочил. В голосе сэра Гриффина было нечто такое, что быстро вывело его из транса.
        — А?.. Что?..
        — Может, желаешь, чтобы я отправил тебя в нокаут до самого понедельника?
        — Нет-нет,  — поспешил отказаться Чарли.
        — Тогда отвечай, черт возьми, почему ты оказался в суде по ложному обвинению!
        Чарли уткнулся взглядом в пол.
        — Я должен был охранять те бочонки,  — пробормотал он.  — За восемь шиллингов в ночь.
        Сэр Гриффин вернулся в свое кресло.
        — Итак,  — произнес он.  — Подсудимый меняет показания. Имел место тайный сговор, и он невиновен в контрабанде. Кто же тебя впутал в это дело, Чарли?
        Последовала пауза. Секретарь быстро приблизился к подсудимому и толкнул его в спину.
        Чарли пребывал в замешательстве.
        Сэр Гриффин подался вперед, и на его лице отразилось неподдельное раздражение.
        — Фоллик, ты уже в одиннадцатый раз предстаешь здесь передо мной за последние четыре года.
        — Так много?.. Не может быть,  — усомнился Чарли, выглядящий довольно напуганным.
        — Моя жена родила вчера ребенка. Быть может, ты думаешь, мне очень хочется торчать здесь и дышать перегаром, которым прет у тебя изо рта?
        Чарли помотал головой.
        — Дети плачут ночи напролет,  — задумчиво проговорил судья.  — Фоллик, я знаю, как было дело. Твои дружки уговорили тебя взять всю вину на себя, поскольку, охраняя бочонки, ты напился и позволил себя сцапать.
        — Я сделал лишь пару глотков,  — возразил Чарли.
        — И ты согласился, потому что в тюрьме чувствуешь себя вполне вольготно, ведь так? Я слышал, жена надсмотрщика делает неплохую выпечку.
        — Что верно, то верно,  — подтвердил Чарли.
        — Итак…  — Судья стукнул по столу молотком.  — Подсудимый приговаривается к четырем дням исправительных работ, но не за контрабанду алкоголя, чего он не совершал, а за то, что отнимал у меня время ради перспективы полакомиться пирожками. Эти четыре дня он проведет в приюте для найденышей, где сделает основательную приборку, после чего будет качать детей. Весь день. И б?льшую часть ночи. Ну а спать он сможет в кладовке.
        Чарли взглянул на судью с трагическим выражением лица.
        — Ваша честь, не наказывайте меня так!  — взмолился он.
        Секретарь слегка ткнул его своей тростью.
        — Давай иди, Фоллик. Ты же знаешь, его честь никогда не меняет принятого решения.
        — Почему твои ночи должны быть спокойнее, чем мои?  — проговорил судья. После чего снял мантию, отдал ее секретарю и без лишних церемоний покинул зал.
        — Это какой-то абсурд,  — пробормотал начинающий адвокат Эдвин Хауэлл.  — Вопиющее нарушение надлежащей процедуры. Он угрожал подсудимому. И приговорил его к исправительным работам, хотя тот невиновен… или, по крайней мере, виновен частично. Да и сами исправительные работы… Я никогда о таком не слышал. Кладовка в качестве тюремной камеры!
        — Да уж,  — проговорил Калвин Флориан.  — Однако насколько я знаю, жена надсмотрщика поставляет свою выпечку и на постоялый двор, где мы остановились, поэтому предлагаю удалиться отсюда и уже там продолжить обсуждение всех тонкостей отправления английского правосудия на местах.
        Тем временем на улице Гриффин с некоторым напряжением забирался в свою карету. В последние дни поврежденная нога начинала ныть только тогда, когда он был очень уставшим. А сейчас он пребывал именно в таком состоянии.
        При рождении их маленький Фред приветствовал этот мир громким криком и с того момента продолжал кричать практически беспрестанно.
        Когда Гриффин приехал домой, к Фреду присоединилась и его сестра Софи, которая тоже плакала. Не спали также и Аластер с Колином. Спокойно посапывала лишь Маргарет. Заглянув в детскую, Гриффин обнаружил там свою несчастную жену, имевшую вид человека, нуждающегося в срочном спасении.
        Он взял Фреда на руки, уложил его в колыбель и, как ни странно, тот почти сразу же уснул. Нянюшка приняла на себя заботу о Софи, Аластер вместе с Лидди ушел на кухню пить молоко, а Гриффин обнял измотанную жену и повел ее вниз по склону к реке.
        Там они просидели около часа, просто глядя на воду и не обращая внимания на доносящийся из дома шум. Висящая в небе луна превратила водную гладь в мерцающее серебряное блюдо.
        Гриффин думал, что, возможно, в мире нет ничего приятнее, чем держать на коленях собственную жену, уткнувшись подбородком в ее волосы и ощущая грудью ее дыхание.
        Затем к ним прибежал Колин, прихватив с собой новорожденного братца, закутанного в розовое одеяльце.
        Фиби поднялась, взяла у него вновь расплакавшегося Фреда и, устроившись с ним в другом кресле, стала кормить младенца грудью. Судя по аппетиту, тот намеревался стать великаном.
        Колин меж тем доверчиво прильнул к плечу отца.
        — Хорошо, что ты догадался принести сюда Фреда,  — похвалил Гриффин, приобнимая его.  — Молодец.
        — Иначе было нельзя,  — отозвался юный пират.
        — Мужчина должен поступать так, как и надлежит поступать мужчине.
        Фред рыгнул, и Колин сморщился.
        — Может, он хоть завтра наконец уснет? Такое впечатление, что он вообще никогда не спит.
        — Возможно,  — сказал Гриффин, любуясь женой, ее светлыми волосами и контуром щеки, между тем как она нашептывала что-то их новорожденному сыну.
        — Может, хоть теперь вы перестанете плодить детей?  — со вздохом спросил Колин.  — Ведь нас уже пятеро. Этого вполне достаточно.
        Сердце Гриффина переполнялось ощущением тихого счастья. Все эти годы, находясь в море, он искал приключений, рискуя жизнью и заигрывая со смертью. Он полагал, что проявляет таким образом свою мужественность, но что такое быть настоящим мужчиной, ему стало понятно лишь по возвращении домой.
        — Пятерка и мне кажется вполне подходящим числом,  — проговорил Гриффин и затащил худощавое тельце Колина к себе на колени.
        — Я уже большой, чтобы сидеть на коленках,  — запротестовал было мальчик, пару раз дрыгнув ногами. Но затем положил голову отцу на плечо и вскоре уснул.
        Протянув руку, Гриффин дотронулся до ладони жены.
        — Я люблю тебя,  — тихо произнес он.
        Фиби ответила улыбкой. Сейчас она была красивее, чем тогда, когда они поженились, красивее, чем в тот момент, когда он вернулся с морей. И с каждым годом она будет становиться еще очаровательнее, и он будет любить ее еще больше.
        — Черт…  — проговорил Гриффин.  — Фиби, я просто не знаю, что делать со своими чувствами к тебе.
        Она опять улыбнулась, и ее глаза блеснули в лунном свете.
        — Просто люби меня, Гриффин.
        Он подтянул ее ладонь к своим губам.
        — Это разумеется само собой, моя дорогая…
        Фиби сузила глаза.
        — Даже не смей…
        — Моя дорогая Поппи,  — тем не менее произнес он.
        Послесловие
        Нет ничего более раздражающего, чем не до конца «сшитая» история. Вы, вероятно, гадаете: кто же в результате выиграл пари? Кто из пиратов оказался более умелым соблазнителем, Гриффин или Джеймс?
        Ответ может быть получен при сравнении успехов Гриффина с успехами Джеймса в романе «Герцогиня-дурнушка». В моей истории о «гадком утенке», где сводятся вместе герцогиня-«утенок» и пират, имеются также сюжетные повороты, почерпнутые из «Золушки», а еще — дуновения ароматов от Коко Шанель. Главная героиня здесь — остроумная и очаровательная герцогиня по имени Тео. Присутствуют также и Джеймс с Гриффином, которые бороздят моря-океаны — татуированные, мускулистые и чертовски привлекательные.
        Потаенная страсть
        Часть первая
        Глава 1
        Август 1827 года
        Арбор-Хаус, дом сэра Гриффина Берри
        К десяти годам леди Грейс Рейберн имела ясное представление о своем месте в этом мире. Ее мать, герцогиня Ашбрук, позаботилась о том, чтобы четверо ее детей точно знали, как вести себя в любой мыслимой ситуации, ну а Грейс была вполне послушной и исполнительной старшей дочерью.
        Она обладала безупречными манерами, никогда не садилась на траву, не лазила по деревьям и вообще вела себя так, как и надлежит юной представительнице аристократического сословия. Она бегло говорила на трех языках, играла на фортепиано, а также писала маслом — пейзажи у нее не слишком получались, однако портреты удавались на удивление хорошо. Еще она была добра к прислуге, пожилым людям и животным.
        В общем, Грейс представляла собой несколько скучноватую личность.
        А вот ее младшая — на два года — сестра Лили была совершенно другой. Та никогда не ходила, если можно было пробежаться, постоянно рвала свои платья, проливала молоко, а на окружающих взирала без всякого почтения и вроде бы даже с насмешкой. Она не соблюдала никаких правил, в том числе и предписанных матерью.
        Их отец утверждал, что Лили является природной стихией, и после нескольких лет наблюдения за сестрой Грейс поняла, что тот имеет в виду. Поскольку Лили была младшей, от нее не требовалось хорошее поведение. В младенчестве ее находили очаровательной, сейчас же, в возрасте восьми лет, просто восхитительной.
        Однако имелось и преимущество в том, чтобы не находиться в центре внимания, как это было с сестрой. Никем не замечаемая, Грейс могла сидеть где-нибудь в уголке и наблюдать за людьми — за изменением выражения их лиц, движением губ при разговоре, за тем, как они моргают и морщатся. Она также подмечала, как по-разному взрослые общаются с ней самой и с той же Лили.
        И будучи при своей невзрачности и скромности очень смышленой, Грейс в итоге пришла к заключению, что для нее плохое поведение — дело рискованное. Не обладая смазливой внешностью, она не могла, как и сестра, рассчитывать на безоговорочную симпатию и всепрощение окружающих.
        Поэтому Грейс жила, стараясь не выделяться, до одного августовского вечера, когда они всей семьей гостили в Арбор-Хаусе, загородном доме сэра Гриффина Берри. Сами Берри проводили в их имении Рейберн-Хаусе каждый декабрь, а они, в свою очередь, каждый август приезжали к ним, и так происходило всегда, сколько Грейс себя помнила.
        В течение всего года порядок у них в Рейберн-Хаусе поддерживался более чем сотней слуг, которые изо дня в день обеспечивали герцогу, герцогине и их четырем детям комфортное бытие. Однако в августе б?льшая часть прислуги отпускалась на побывку по домам, практически вся мебель накрывалась чехлами, и огромный особняк погружался в спячку. Ну а Грейс с семьей отправлялась в Арбор-Хаус, где имелось всего лишь двадцать слуг, чтобы позаботиться обо всех — то есть о сэре Гриффине, его жене и их пяти детях, а также о герцоге и герцогине с их четырьмя детьми.
        Поэтому здесь царил почти что хаос, и это было здорово. Герцогский выводок на протяжении всего года грезил об очередном визите сюда. Они мечтательно говорили о тех днях, когда с утра до вечера могли плескаться в озере, о вкусном воздухе, напоенном запахом свежескошенного сена, и о возможности принимать ванну куда реже, чем у себя дома.
        В Арбор-Хаусе в детской властвовала местная Нянюшка, и няни семейства Рейбернов ее побаивались. Миссис Макджилликадди полагала, что за детьми, в том числе за юными лордами и леди, не нужен слишком пристальный надзор. Здесь было очень мало горничных, ни одного лакея, и их родители устраивали вместе с ними пикники прямо на траве. В обычной жизни герцогиня и помыслить не могла о том, чтобы усесться на расстеленное покрывало и вкушать что-то под открытым небом. Для нее, как и для Грейс, подобное было неприемлемым.
        Но когда обе семьи собирались вместе, ситуация в корне менялась. Сэр Гриффин и отец Грейс когда-то на пару пиратствовали, бороздили океаны и нередко рассказывали о морских сражениях, а иногда даже брали в руки рапиры и устраивали перед собравшимися показательные поединки.
        Но и в такие моменты для Грейс было гораздо интереснее смотреть на Колина. Потому что она считала старшего сына сэра Гриффина самым красивым мальчиком во всей Англии. Он был высоким, стройным, с буйными каштановыми волосами и волевым подбородком, его плечи уже обретали решительный разворот, но больше всего Грейс привлекали его глаза. Они имели голубой оттенок, как у барвинка, и этот цвет ей никак не удавалось передать на холсте, сколько бы она ни смешивала краски.
        В своем мнении Грейс была не одинока. Даже ее мать, которую многие называли самой элегантной женщиной Англии, со смехом говорила, что если бы ее представили Колину в более раннем и впечатлительном возрасте, то она, возможно, и не взглянула бы в сторону своего нынешнего мужа. При подобных заявлениях герцог начинал рычать и, подхватив жену на руки, делал вид, будто собирается утащить ее в свое пиратское логово.
        Кроме того, Колин был самым добрым мальчиком из всех, кого знала Грейс. Однажды, когда она была совсем маленькой и, упав, ободрала коленку, он обмотал ссадину своим носовым платком и заверил ее, что она очень отважная. И с тех пор Грейс действительно ощущала в себе отвагу.
        Правда, сейчас, когда Колин вырос и ему исполнилось шестнадцать, она уже робела усесться к нему на колени, как это делала Лили. Хотя чуть раньше в этот вечер все же прислонилась к его плечу, пока он рассказывал историю про морского дракона и пиратские сокровища.
        А посреди ночи Грейс была разбужена стоном, донесшимся из-за стены, возле которой стояла кровать. Ее комната находилась рядом со спальней Колина, и этот звук исходил оттуда. В некотором беспокойстве Грейс села в постели.
        Леди ни в коем случае не должна входить в покои джентльмена… Это являлось одним из основных и важнейших правил, внушенных ей матерью.
        Однако Колин был для нее почти как брат.
        И когда стон повторился, Грейс соскочила с кровати и без лишних раздумий направилась в соседнюю комнату.
        — Колин,  — прошептала она, дотронувшись до его плеча.  — Что случилось?
        — Мне жарко,  — отозвался он, прерывисто дыша.  — Ужасно жарко.
        Грейс направилась к тазику с водой, обмакнула и выжала тряпку, вернулась с ней к кровати и обтерла лицо Колина, стараясь не намочить постельное белье.
        — Я позвоню прислуге,  — сказала она, помещая аккуратно сложенный кусок ткани на его лоб.
        — Никто не придет,  — с очередным стоном проговорил Колин.  — Наша Нянюшка слишком стара, чтобы подниматься среди ночи.
        Грейс нахмурилась: вероятно, у него довольно сильный жар, если ему кажется, будто он находится в детской. Но с другой стороны, он, возможно, вполне осознанно говорил насчет прислуги. В родительском доме горничные прибегали на звон колокольчика в течение двух минут, а вот про Арбор-Хаус этого сказать было нельзя.
        — Ну тогда я приведу нашу няню,  — решила Грейс.
        Колин резко перевернулся на бок, и влажная тряпка, соскользнув с его головы, упала на пол.
        — Мне так жарко… Я умру в этой пустыне.
        — Не говори глупостей. И ты не умрешь.
        Грейс дотронулась ладонью до его лба. Именно так, когда она недомогала, делала ее няня. Колин ухватил Грейс за запястье и устремил на нее затуманенный взор.
        — Лили, это ведь ты? Я люблю тебя больше всех остальных. И буду любить вечно, только дай мне попить, милая Лили.
        Грейс застыла на месте. Так он думает, что к нему на помощь явилась Лили?
        Порой Грейс испытывала столь сильную зависть и ревность по отношению к сестре, что ей хотелось вопить, и сейчас был как раз такой момент. Колин до того обожал эту чертовку, что даже не замечал, что перед ним стоит именно она, Грейс. От такого открытия ее охватил гнев, закололо в сердце.
        Стакан, стоявший на прикроватном столике, был пуст, и Грейс отошла, чтобы взять кувшин. Принесла его, но прежде чем успела наполнить стакан, Колин сел в постели и ухватился за сосуд.
        — Позволь мне налить…  — Она потянула кувшин на себя.
        — Какая ты молодец, Лили,  — пробормотал Колин.  — Какая ты…
        В этот момент кувшин опрокинулся на него, и он осекся. Вода хлынула ему в лицо, растеклась по груди, плеснулась также и на ее ночную рубашку.
        На мгновение Грейс ощутила чувство удовлетворения — ну вот, не такая уж она и паинька… Но в следующую секунду ужаснулась: ведь она облила холодной водой Колина, он же болен! Возможно, даже находится при смерти, несмотря на его смех, негромкий и слабый.
        Она подбежала к двери и крикнула:
        — Мама!
        Явившаяся мать уложила Грейс обратно в постель, но та не заснула, пока за стеной не стих шум — поскольку кровать Колина была мокрой, его перевели в другую комнату.
        Уже утром мать сказала ей:
        — Милая, тебе следовало позвать горничную, когда ты поняла, что Колину требуется помощь. И кстати, почему он оказался мокрым?
        — Он стонал, мама, я услышала это через стенку…  — И Грейс не смогла удержаться от того, чтобы изложить случившееся во всех подробностях.  — Он подумал, что я — Лили, и сказал, что будет любить меня вечно. То есть не меня, а Лили.
        Мать приподняла свою изящную бровь.
        — Будет вечно любить Лили?..
        — Да, если она даст ему воды…  — Грейс сглотнула. Ей никогда не приходилось признаваться в каких-либо проступках.  — Вот он и получил от меня воды.
        Мать поджала губы, видимо, стараясь не рассмеяться. Затем сказала:
        — Грейс, ты ведь осознаешь, что нельзя обливать людей водой, несмотря на все свое раздражение?  — Грейс кивнула.  — Кроме того, леди не должна заходить в спальню к джентльмену посреди ночи, тем более если слышит оттуда стоны.
        Грейс не совсем поняла смысл последних слов, но тем не менее опять кивнула.
        Герцогиня нагнулась и обняла дочь. От матери так чудесно пахло полевыми цветами и шелком.
        — Но, похоже, Колин получил по заслугам,  — прошептала она.
        Такой уж была их мать — понятливой и ироничной. Грейс прильнула к ее плечу.
        — Он подумал, что я — Лили,  — повторила она, не в силах понять, отчего это причиняет ей такую боль.
        — Причина в том, что ты уже юная леди, которая больше не спит в детской,  — пояснила мать и поцеловала ее.  — Колину и в голову не могло прийти, что ты способна бродить ночью по коридорам. Лили же — совсем другое дело.
        — Но он еще сказал, что любит ее больше всех остальных.
        — Нынешним утром он сменил свою песенку. Ему просто не верится, что она вылила на него целый кувшин воды.
        Глаза матери как будто плясали, и в груди Грейс булькнул смех.
        — Он не умрет от простуды?
        — Конечно же, нет. Ему уже гораздо лучше.
        Никто другой так и не узнал всей правды. А Лили рассердилась, когда Колин заявил в гостиной, что это она сбила у него жар и, возможно, спасла ему жизнь.
        — Я не стала бы его спасать, даже если бы он заплатил мне полкроны!  — сказала она потом Грейс.  — Он ужасный мальчишка, и я считаю, что это низко с его стороны говорить всем, будто я облила его водой. Хотя я бы с радостью это сделала!
        Глаза Лили сверкнули жаждой мщения, но Грейс это мало обеспокоило. Вероятно, она заразилась от Колина, и у нее очень болела голова.
        История последовавшего возмездия стала чем-то вроде семейного предания как для Рейбернов, так и для Берри: Лили сходила к озеру, набрала там лягушачьей икры, после чего отправила самую юную горничную в комнату Колина с блюдом горячих гренок, намазанных «говяжьим паштетом» — для того чтобы подкрепить его силы.
        Колин съел все до последней крошки.
        Глава 2
        Два года спустя
        Декабрь 1829 года
        По дороге к Рейберн-Хаусу
        Колин Берри, старший сын сэра Гриффина Берри (но не наследник отцовского титула, поскольку стал членом семьи через усыновление), испытывал странное удовольствие от перспективы побывать дома на Рождество. Хотя фактически сейчас направлялся отнюдь не домой — сойдя с корабля, он забрал из Итона своего брата Фреда, и теперь они вместе держали путь в загородное имение герцога Ашбрука.
        Колин уже больше года не был в Англии, находясь все это время в море, где боролся с ветрами и волнами, облаченный в униформу Королевского военно-морского флота. Отец передал ему все те знания о мореплавании, которыми обладал сам, и поскольку сэр Гриффин побывал грозным пиратом, прежде чем стать не менее грозным мировым судьей, Колин имел определенное преимущество перед своими сверстниками. Именно благодаря отцовским урокам он вез сейчас с собой официальный документ, удостоверяющий, что его успехи в службе особо отмечены контр-адмиралом сэром Джорджем Кокберном.
        Эти рекомендации Колин рассматривал как ступеньку к тому, чтобы стать со временем самым молодым капитаном британского флота, допущенным к самостоятельному командованию кораблем. Он горел желанием поскорее порадовать отца и дать ему повод для гордости — раз уж мать не позволила сыну податься в пираты, то видеть его капитаном в военно-морском флоте тоже неплохо.
        — Как там вообще у Рейбернов дела?  — поинтересовался Колин у брата.
        Фред пожал плечами.
        — У Грейс и Лили все нормально. Близнецы по-прежнему обитают в детской.
        — Лили все так же ужасна?
        Когда Колин последний раз видел кузину, той было восемь лет и она обладала натурой юной дьяволицы. Ее мать дала ей прозвище Ходячий Ужас. Но это, конечно, было два года назад.
        — Она просто невыносима,  — ответил Фред.  — Считает себя уже взрослой, но остается все тем же сорванцом в юбке.
        Представить, что со временем Лили превратится в юную леди, было трудновато. При воспоминании о том, как она накормила его лягушачьей икрой, Колина начинало подташнивать. Вдобавок она подложила к нему в постель еще и жабу несколько дней спустя.
        — Ах да!  — спохватился Фред.  — Кое-что все же случилось: Грейс едва не умерла. Мама тебе об этом не писала?
        Колин нахмурился.
        — Она упомянула о том, что Грейс приболела, но я не думал, что оказалось так опасно.
        — У нее какая-то проблема с легкими,  — пояснил Фред, глядя в окно.  — Меня это очень огорчает.
        — Меня тоже,  — проговорил Колин.  — Но она ведь поправится?
        — Разумеется!  — Фред бросил на брата недовольный взгляд и вновь склонился над книгой.  — Мне нужно зубрить древнегреческий.
        Колин кивнул, хотя брат и не заметил этого.
        Их в семье было пятеро: он сам, Маргарет, Аластер, Софи и Фред. Ну а принимая в расчет четверку из семейства Райбернов — Грейс, Лили, Крессиду и Брандона — почти целый десяток мальчишек и девчонок тесно общались друг с другом на протяжении его детства и юности. И потерять кого-то из них было просто немыслимо.
        Вскоре они приехали, и для обоих стало полнейшей неожиданностью то, что Лили, самая шумная и озорная в семействе Рейбернов, предстала перед ними в образе очаровательной юной леди. Приветствуя их, она сделала изящный и ловкий реверанс, отчего локоны ее идеально уложенных волос заплясали над плечами. Да и вообще она вела себя как настоящая герцогская дочь. Тем не менее Фред все равно взирал на нее с некоторым скептицизмом, Колин тоже оставался настороже. Судя по очаровательной, но лукавой улыбке Лили, она прямо-таки наслаждалась производимым ею впечатлением.
        — Наша милая бедняжка Грейс вынуждена оставаться в детской, что является почти что оскорблением для юной леди двенадцати лет,  — сообщила герцогиня несколько минут спустя.  — Вы ведь знаете, что она болеет?
        — Да, меня очень огорчило это известие,  — произнес Колин.  — Надеюсь, она чувствует себя лучше?
        — Думаю, дело идет на поправку. После Рождества мы собираемся свозить ее в Испанию, возможно, жаркое солнце подействует на нее благотворно. Загляни к ней. Грейс всегда интересуется новостями о тебе.
        — Вы говорите, в детской?  — Колину стало как-то не по себе. Грейс являлась самым малозаметным отпрыском герцогского семейства, но ему не хотелось бы обнаружить ее прикованной к постели.
        Он поднялся по лестнице, сопровождаемый хихиканьем Лили и смехом герцогини, доносившимся из гостиной, и, подойдя к детской, просунул голову в приоткрытую дверь. Грейс сидела в кровати, держа в изящных тонких пальцах книгу, ее яркие рыжие волосы были заплетены в косу.
        Колин застыл на месте. Что ему не нравилось в военно-морской службе, так это обилие смертей. Его угнетала гибель не только товарищей, но и врагов. И ему часто снился тот человек, который свалился в воду после его выстрела, а также матрос, объятый пламенем,  — огонь перекинулся на него с загоревшегося паруса.
        Колин встряхнулся — ведь Грейс не умирает, она поправляется, так сказала герцогиня.
        Между тем кузина подняла глаза.
        — Колин!  — Ее лицо осветилось.  — Я так рада видеть тебя целым и невредимым!
        Он приблизился к ней и присел на край кровати.
        — Бедняжка Грейс!.. Ты стала тоненькой, как веточка.
        Колин взял ее за руку, которая была такой же белой, как и лицо. Его сердце гулко колотилось о ребра. Видеть смерть в море было невыносимо, но еще хуже встречаться с подобной бедой дома, на берегу.
        — Ничего, скоро поправлюсь. После Рождества мы с мамой собираемся в Испанию. Ну а ты как? Много ли пушечных ядер просвистело мимо твоих ушей?  — Грейс слегка сжала его ладонь.  — Мы все так переживаем за тебя.
        — Одно ядро угодило в наш корабль в прошлом месяце,  — сообщил Колин.
        — Наверное, это было ужасно.
        Он взглянул на ее пальцы, белеющие на фоне его загорелой кожи.
        — Да, приятного мало… Я так огорчился, когда узнал, что ты была почти при смерти. Больше так не делай…
        — Да не собиралась я умирать,  — отозвалась Грейс с характерным для нее спокойным достоинством.
        Колин несколько секунд изучающе разглядывал ее лицо, после чего улыбнулся. Со своим маленьким остреньким подбородком и большими серыми глазами Грейс походила на сказочного эльфа.
        — Слушай, сколько тебе лет?.. Если ты, конечно, не возражаешь против такого вопроса…
        Грейс вздернула носик.
        — Я уже юная леди, и потому твой вопрос совершенно неуместен.
        — Ах да, тебе двенадцать,  — вспомнил Колин.  — Боже всевышний… К моему следующему отпуску тебя, вероятно, уже вывезут в свет, и ты будешь танцевать на балах.
        Грейс помотала головой.
        — До этого еще далеко, и ты не раз успеешь побывать дома. К тому же танцы я просто терпеть не могу.
        — Трудно представить себе леди, не обожающую танцевать,  — усмехнулся Колин.  — Хотя, признаться, я это тоже не очень-то люблю.
        — Я предпочитаю рисовать. И поскольку мне еще долго оставаться в постели, мама приобрела для меня акварельные краски.  — Грейс взяла лежащий на столике альбом и протянула ему.
        Открыв его, Колин был несколько ошеломлен. Рисунки Грейс ничуть не походили на ту мазню, которую они с Маргарет малевали в том же возрасте. На первом листе он увидел искусное изображение собаки с висящими ушами. Лапы получились не совсем пропорциональными, но он сразу же опознал животное по одной только морде.
        — Старушка Бесси,  — промолвил он.  — Мама писала, что ее уже нет.
        — Мы похоронили ее под плитами около маслодельни,  — сказала Грейс.  — Она любила там лежать и греться на солнце.
        На следующей странице Колин обнаружил портрет молодой служанки, затем — окно с виднеющимися за ним облаками, и наконец — яблоко с коричневой помятостью на боку.
        — По-моему, блестяще,  — искренне похвалил Колин.  — Мне до такого уровня было далеко.
        Кузина улыбнулась, и ее улыбка оказалась столь обворожительной, что он слегка растерялся. Грейс почти всегда оставалась в тени рядом с Лили, и, сказать по правде, Колин довольно редко о ней вспоминал. Но теперь понимал, что Фред, вероятно, прав — вполне возможно, что из двух сестер Грейс гораздо более интересная личность.
        Эта мысль вызвала в нем некоторый дискомфорт.
        Черт возьми, Грейс всего лишь двенадцатилетняя девочка… Тогда как ему восемнадцать — совершенно взрослый человек.
        Колин встал с кровати. После чего склонился, приподнял ладонь кузины и поцеловал ее запястье.
        — Леди Грейс, я очень надеюсь, что вы поправитесь в самое ближайшее время.
        Глаза Грейс округлились. У нее были невероятно густые ресницы, подобных которым Колин не видел еще ни у кого.
        — Ого!  — протянула она, быстро убирая руку.  — Ну… я тоже на это надеюсь.
        Колин вышел от Грейс с довольно странным ощущением. В семействе Берри он был самым старшим из детей, и ему довелось наблюдать, как в этом мире один за другим появлялись и его братья и сестры, и потомство герцога. Все вместе они составляли практически одну семью, ни больше, ни меньше.
        И ему было как-то не по себе от осознания, что Грейс и Лили мало-помалу подрастают и со временем становятся женщинами.
        Глава 3
        Еще два года спустя
        Декабрь 1831 года
        Рейберн-Хаус
        Загородное поместье герцога Ашбрука
        В тот год, когда Грейс исполнилось четырнадцать, Колин появился у них в офицерском мундире, отчего ее сердце совершило скачок и впредь уже билось совсем по-другому. Он заметно прибавил в росте, его плечи стали шире, скулы — более рельефными.
        Когда Колин вошел в гостиную, все их семейство тут же покинуло свои кресла и сгрудилось вокруг него, восклицая и восторгаясь по поводу получения им звания лейтенанта. Грейс, не решившись включиться во всеобщую суету, тем не менее весь день украдкой поглядывала на Колина всякий раз, когда он оказывался поблизости. А после того как мать сообщила дочери, что та теперь достаточно большая, чтобы присоединиться во время ужина к взрослым, Грейс вышла из своей комнаты и стала спускаться вниз бледная от волнения.
        В холле как раз находился сэр Гриффин, который, взглянув на нее, улыбнулся. Он занимал должность мирового судьи, и их отец все утро уговаривал его баллотироваться в нижнюю палату парламента, не дожидаясь того дня, когда он должен будет усесться в палате лордов после смерти виконта Берри.
        Грейс сомневалась, что сэр Гриффин прислушается к этим советам. Ибо для него куда предпочтительнее тратить лишь половину дня на присутствие в суде, чтобы потом играть с детьми или ворковать с женой. Ее же родители, которых она очень любила, постоянно находили себе какие-то дела.
        Сэр Гриффин меж тем дождался, когда Грейс спустится вниз, и сказал:
        — Леди Грейс, вы прелестны. Стоило мне только отвернуться, как вы успели стать совсем взрослой.
        Грейс, улыбнувшись, присела в реверансе.
        — Ну что вы… Я еще не совсем взрослая.
        Он предложил ей руку.
        — Ваша мать показала мне портрет Фреда, на котором вы идеально изобразили его вздернутый нос. На мой взгляд, вы обладаете явным талантом в обращении с кистью.
        Сэр Гриффин усадил ее рядом с Колином и взъерошил сыну волосы, словно тот был не двадцатилетним молодым человеком, а одиннадцатилетним мальчишкой.
        — Грейс, почему бы вам не написать потрет и этого повесы? По крайней мере, мы могли бы поругаться, глядя на его изображение, когда он отправится в рейд по злачным местам Европы, вместо того чтобы наведаться в родной дом.
        Грейс не имела ни малейшего понятия, о каких «злачных местах» идет речь, но звучало это не слишком благопристойно.
        — Я охотно попозирую,  — заверил Колин.  — Но только если поблизости не будет твоей непредсказуемой младшей сестры.
        — На прошлой неделе я попробовала написать ее портрет, но она не способна долго оставаться в неподвижности.
        Колин засмеялся.
        — Наша Лили подобна эльфам. Сразу прилетает туда, где можно учинить очередную проказу.
        Грейс испытала желание заступиться за сестру, поскольку проказы интересовали ту ничуть не больше, чем Фреда. Просто она была слишком энергична и непоседлива. Отец как-то заявил, что переберется в Шотландию, как только она вырастет. А мать утверждала, что она под стать своему отцу.
        Грейс же в глубине души негодовала по поводу того, что все вокруг говорят только о Лили.
        — Недавно я в первый раз проехала верхом в манеже с препятствиями,  — сообщила она Колину, проигнорировав его не слишком удачную шутку про эльфов. Лили не способна летать… И в седле она держится куда хуже ее.
        — Молодец!  — похвалил Колин.  — Ну и как, успешно?
        Грейс помотала головой. Не прошло и десяти минут, как она шлепнулась на землю, и домой ее доставил конюх.
        — Ну а у вас в море много развлечений?
        — Развлечений?..
        — Ну да… Ты ведь всегда говорил, что ничего на свете лучше нет, чем уйти в море и больше никогда не ступать на твердую сушу. Вот я и интересуюсь, так ли это увлекательно, как тебе представлялось.
        — Ну, временами бывают очень увлекательные моменты,  — проговорил Колин и умолк, поскольку к нему по какому-то вопросу обратилась его мать, сидящая слева.
        — И что это за моменты?  — спросила Грейс, как только он снова смог уделить ей внимание.
        — К примеру, неплохое развлечение — отрываться от шторма, преследующего корабль. Он завывает за кормой, и приходится немало постараться, чтобы его перехитрить.
        Грейс могла без труда все это представить благодаря картинам, которые видела в Национальной галерее.
        — Во время шторма, наверное, очень сыро и холодно? Тебе было страшно?
        — Штормы не всегда бывают холодными. К примеру, в тропиках вода теплая, как в ванне, но и там шторм может взбурлить ее так, что она пенится, как взбитые сливки.
        — Не хотелось бы все это видеть.
        — Кто знает, возможно, тебе и понравилось бы. Порой испытываешь такое возбуждение, когда несешься на всех парусах, подгоняемый сильнейшим ветром, быстрее, чем самая быстрая птица.
        Грейс покачала головой.
        — Мне не надо никакого возбуждения.
        — Ну конечно… Это ведь Лили унаследовала пиратскую натуру.
        Опять эта Лили… Как же надоело постоянно о ней слышать!
        — Ну а менее увлекательные моменты бывают?
        Глаза Колина потемнели, став не столько голубыми, сколько синими. Как море перед штормом, подумала Грейс. Или любимая отцовская жилетка. Отец предпочитал темные тона, тогда как мать стремилась облачить его в великолепный пурпур.
        — Вряд ли тебе захочется об этом слушать.
        Грейс села прямее и растянула губы в вежливой улыбке. Благодаря матери, она обладала прекрасными манерами и знала, что никогда не следует спорить за столом.
        — Желание послушать у меня есть,  — проговорила она.  — Иначе я не стала бы спрашивать.
        Колин блеснул зубами.
        — Ты всегда озвучиваешь лишь свои истинные помыслы?
        — Разумеется…  — Грейс не имела способностей к фальши, и ее несколько удивляло стремление окружающих скрывать свои мысли. Она часто наблюдала за людьми, стараясь по лицам распознать их тайны, и при этом понимала, что у нее самой нет никаких секретов, а если бы и были, то она вряд ли сумела бы их утаить.  — Так ты расскажешь, что тебе не нравится в морской жизни?
        — Ну, иногда возникает ощущение, будто корабль уходит у тебя из-под ног, и ты вдруг осознаешь, что под тобой огромная глубина… Вот такие моменты мне не нравятся.
        Грейс передернула плечами.
        — Мне бы это тоже не понравилось. Тем более что в воде полным-полно рыб, которые с удовольствием тебя съедят.
        — Ну, не все рыбы хищные,  — заметил Колин. После чего рассказал ей о представителях подводного царства со светящимися шарами на носу, а также об угрях, которые плавают так, что кажется, будто по морской глади движется водный поток.
        Но Грейс решила от него не отставать.
        — А что еще тебе не нравится в морской жизни?  — поинтересовалась она чуть позже.
        Улыбка у Колина получилась несколько кривоватой.
        — Ты решила выведать у меня все до конца и от своего намерения не отступишь?
        — А почему я должна отступать?  — вопросом на вопрос ответила Грейс.  — Если мне хочется что-то узнать?
        — Ну, правильно,  — согласился он.  — Должен признаться, что мне не нравятся морские сражения, и в этом проблема, потому что я служу в военном флоте, который как раз и предназначен для битв.
        — Вы сражаетесь на саблях?
        — Да нет… По большей части обстреливаем друг друга из пушек.  — Лицо Колина посуровело, а глаза стали еще темнее, скорее черными, нежели синими.
        — Ну а когда ты сражаешься, у тебя не возникает желания оказаться дома?
        — В бою просто нет времени на какие-либо мысли и желания,  — ответил он и, помолчав, добавил: — Ну а потом, когда мы расчищаем палубу от обломков, мне больше всего хочется увидеть Фреда и Лили с их неподобающим поведением или наших отцов, изображающих из себя идиотов за обеденным столом.
        — Идиотов?  — Грейс слегка нахмурилась.  — Мой отец никогда не изображал из себя идиота.  — Затем она спросила: — А разве у вас на корабле нет прислуги, чтобы убираться?
        — Нет, милая Грейс,  — ответил Колин.  — В военно-морском флоте прислугу не держат.
        — Слушай, я могла бы писать тебе время от времени письма,  — предложила она.  — Если конечно, буду знать, куда их отсылать. Я могу описывать то, что происходит здесь, у нас, и ты сможешь представлять себе все это, когда будешь заниматься уборкой.
        Его губы тронула улыбка.
        — Я буду рад каждому твоему письму. Пусть твой отец пересылает их в Адмиралтейство, и уже оттуда они попадут ко мне.
        Так и получилось, что леди Грейс Райберн начала писать письма лейтенанту Колину Берри. Ее первое послание было очень коротким и содержало абсолютно искреннее признание:
        «Я ненавижу Лили. Вчера вечером она обрезала пальцы у моих любимых перчаток, решив, что так будет забавнее».
        Колин в ответ черканул несколько строк, сообщив, что пребывал в довольно скверном настроении и история про перчатки его развеселила.
        После этого Грейс специально стала описывать случаи, которые дали бы ему возможность посмеяться в его нелегких флотских буднях. Она поведала о том, как ее младший брат стащил все отцовские галстуки и приспособил их в качестве парусов на своих игрушечных лодочках. А еще о том, как куры сбежали из курятника и расселись на постиранном постельном белье. И даже вложила в конверт небольшую акварель с изображением хохлатки, восседающей на висящей простыне.
        Грейс пересказывала Колину сюжеты спектаклей, которые она с семьей смотрела в лондонских театрах, и то, что о них думает их гувернантка. А один раз написала полный текст песенки на немецком языке, разученной Лили, присовокупив чернильный портрет сестры, распевающей эту песню со страдальческим выражением лица.
        Она вообще довольно-таки много писала о Лили, поскольку с той было связано немало забавных случаев. Кроме того, несмотря на все огорчения, доставляемые сестрой, Грейс тем не менее любила ее. Она пробовала писать и о себе самой, но это получалось совсем неинтересно.
        С какого-то момента она начала рисовать небольшие портреты (такие, которые легко помещались бы в конверте), и на многих из них также была изображена Лили.
        Колин довольно редко отвечал на письма Грейс, но когда делал это, то всегда благодарил и интересовался об очередных выходках сестры.
        За два прошедших года Колину ни разу не удалось побывать в Англии, а Грейс так и продолжала писать ему дважды в месяц.
        Для обеих семей вошло в привычку расспрашивать ее о делах Колина, и со временем она стала пересылать его письма сэру Гриффину и леди Берри. Похоже, кузен не баловал родителей известиями о себе, и письма, отправляемые ей, были, возможно, единственными, которые он писал.
        — У него имеется закадычный друг,  — проинформировала всех Грейс как-то в декабре.  — Его зовут Филипп Драммонд, и он тоже в звании лейтенанта. Колин утверждает, что как моряк Филипп его превосходит.
        А в августе она сообщила следующее:
        — Они с Филиппом переведены в Западно-Африканскую эскадру. На своем корабле они препятствуют отправке тамошних туземцев в рабство. Колин пишет, что настигнутые работорговцы оказывают упорное сопротивление и бьются как демоны.
        — Славный отпрыск старого ствола,  — проговорил ее отец и, улыбнувшись сэру Гриффину, приподнял бокал.  — Ты вырастил отличного парня, братишка. Настоящего бойца.
        Грейс, однако, прекрасно помнила слова Колина о том, как он относится к морским сражениям. И для нее не имели значения его боевые качества, ей просто хотелось, чтобы он поскорее вернулся домой.
        Глава 4
        Август 1834 года
        По дороге к Арбор-Хаусу
        — Ну, если ты не влюбишься в Лили,  — с усмешкой произнес Фред,  — ты станешь единственным на многие мили в округе, кто этого избежал.
        — Ей вроде бы еще нет и шестнадцати?  — предположил Колин.
        — Ей пятнадцать, как и мне. Но этим летом она уже блистала у нас в Бате, кокетничая с каждым, на ком надеты бриджи.
        — Но ты ведь надеешься, что Лили тебя дождется?
        Фред нахмурился.
        — На мой взгляд, она по-прежнему несносна. Мне больше нравится Грейс, но та старше меня.
        Солнечные лучи, проникающие в карету через окошко, освещали лицо и пышные вьющиеся волосы брата, и Колин подумал, что со временем, по мере взросления, тот будет вызывать такое же восхищение, как и Лили.
        Хотя самому Фреду это и даром не нужно. Ему хотелось стать астрономом, и поскольку их родители, в отличие от других, никогда не принуждали свое потомство к усердной учебе, все свободное время Фред посвящал наблюдению за движением планет и подобным изысканиям.
        — Что еще произошло дома?  — поинтересовался Колин, откинувшись в угол кареты. Его радовала перспектива провести несколько дней в Арбор-Хаусе.
        — Да, в общем, ничего,  — ответил Фред и перевернул очередную страницу книги.  — Аластер в декабре выставил себя ради Лили дураком, хотя она не обращает на него ни малейшего внимания. Он уже не первый год безнадежно в нее влюблен. Печально на него смотреть.
        — Я с трудом представляю Лили такой уж отъявленной сердцеедкой,  — сказал Колин.
        — По словам папы, она самая коварная кокетка во всей нашей округе. Хотя он относится к ней с большой симпатией.
        — В самом деле?
        — Она всем нравится.  — Фред на пару секунд задумался.  — Думаю, это оттого, что она хорошенькая… И кроме того, с ней в общем-то приятно вести беседу.
        — Ты весьма проницателен… И этого достаточно, чтобы молодые повесы, увидев ее, теряли голову?
        Фред округлил глаза.
        — Она герцогская дочь, к тому же всем известно, что за ней куча пиратского золота в качестве приданого. Ну а формы у нее поэффектнее, чем у многих девиц того же возраста.
        — Да, этого достаточно.
        — Она наверняка заинтересуется тобой. Как очередным вызовом своим возможностям.
        — В каком смысле?
        — В самом простом. На светских сборищах она, образно говоря, выстраивает своих поклонников в линию и сшибает их, как кегли. Ты этот год отсутствовал, поэтому тебя она еще не сшибала. Полагаю, ты потеряешь от нее голову в первый же день.
        — Но если тебя сия участь миновала, почему это должно случиться со мной?
        — Все зависит от способности постоянно помнить о ее истинной сущности. Я этого никогда не забываю.
        — И какова же ее сущность?
        — Нечто отвратительно-ужасное. Что-то вроде лягушачьей икры.
        — Ясно,  — кивнул Колин.  — Но она вполне могла измениться к лучшему.
        — Нет,  — мрачно возразил Фред.  — С ней никогда не понятно, с кем говоришь на самом деле. Вот увидишь… Лили кажется сладенькой, как пирожное, а внутри… лягушачья икра.
        — Тебе действительно всего лишь пятнадцать лет?  — спросил Колин после нескольких минут общения с очаровательной юной леди, обладающей элегантностью своей матери и походящей чертами лица на отца.  — И ты на самом деле Лили?
        Она обожгла его взглядом. На что Колин, успевший, как молодой офицер, повидать немало сверкающих дамских глаз, лишь улыбнулся, и кузина в конце концов рассмеялась.
        — Расслабься,  — посоветовал он, догадываясь о ее мысленных комментариях.  — Я знаю, ты видишь себя первейшей невестой на брачном рынке, но я в этом не участвую.
        Личико Лили, озаренное естественной, без всякого кокетства, улыбкой, стало еще очаровательнее, так что Колин даже ощутил некоторое влечение к ней.
        — У меня это еще впереди,  — доверительно сказала она.  — В этом году мама позволила мне лишь выборочно появляться в обществе, но уже весной меня ждет настоящий дебют.
        — В Лондоне?
        — Разумеется… Грейс тоже предстоит первый выход, поскольку она еще не дебютировала. Мама откроет для посещений наш городской дом, и в честь нас обеих будет устроен большой бал…
        Лили продолжала щебетать, но Колин ее почти не слушал. Он просто наслаждался звучанием английской речи. Здешняя жизнь была так далека от того мира, где клубится пороховой дым, а палубы обильно политы кровью…
        Встряхнувшись, он постарался взять себя в руки. По какой-то причине в этом году, ступив на берег, он не сумел оставить воспоминания о сражениях за спиной, на борту своего корабля. Но он должен взбодриться и быть мужчиной.
        — Ну ладно,  — произнесла Лили, взяв его под руку.  — Как вижу, ты меня совсем не слушаешь.
        — Извини,  — отозвался Колин, понимая, что, возможно, пропустил много интересного. Улыбка кузины была столь озорной и в то же время такой очаровательной, что он тоже невольно улыбнулся.
        — Ты, вероятно, находишь меня ужасно скучной, да и как может быть иначе?
        — Я нахожу тебя восхитительной.
        — Да ладно!  — засмеялась Лили.  — Ты, конечно, мог бы стать моим первым поклонником в униформе, но полагаю, что весной мне подвернутся и другие. Надо же, уже лейтенант!.. Мы все очень впечатлены. Папа говорит, что такими темпами ты можешь стать адмиралом еще до тридцати.
        Колин заставил себя улыбнуться.
        — Я что-то нигде не вижу Грейс. Она к нам присоединится?
        — Она сейчас, наверное, у озера,  — предположила Лили.  — И возможно, пишет тебе письмо. Сходи проведай ее.
        Грейс действительно находилась около озера, сидя под ивой и работая над портретом своего брата Брандона. Она слышала приветственные возгласы и прочий шум, доносившиеся со стороны дома, но своего места не покинула. При обилии визитеров, в том числе и детворы, здесь часто случалась какая-нибудь суматоха.
        Недавно она обнаружила, что крохотные красные точки, поставленные в разных местах холста, придают изображению, даже небольшому, определенную глубину. Она заметила их, разглядывая с очень близкого расстояния портрет кисти Ганса Гольбейна, висящий в их домашней галерее.
        На картине мастера был изображен один из их предков, напыщенный и разряженный герцог, на ее же творении — шаловливый мальчишка, но эффект получался сходным.
        Увлеченная работой, Грейс осознала постороннее присутствие лишь после того, как на ее плечо легла чья-то ладонь и крупная фигура подошедшего оказалась между ней и сверкающей водной гладью.
        Это был Колин.
        Подняв глаза, она некоторое время взирала на него, не произнося ни слова, отмечая, как и прежде, изгиб его ресниц, глубину голубых глаз, высокие скулы… А также то, как взбугрились мышцы его ног, когда он присел на корточки рядом с ней, и разворот плеч, ставших вроде бы шире с момента их последней встречи. Ее сердце между тем забилось быстрее, голова слегка закружилась.
        — Привет,  — с улыбкой произнес он.  — Как поживает моя подруга по переписке?
        — Вполне хорошо,  — ответила Грейс, чувствуя, как ее щеки охватывает жар.  — Здравствуй, Колин. Рада видеть тебя целым и невредимым.  — Она окинула его взглядом.  — Без единой царапины… Это просто поразительно.
        — Ну да,  — каким-то странным голосом подтвердил он.  — Мне повезло сберечь все пальцы и на руках, и на ногах. Что ты рисуешь?
        — Пишу портрет Брандона.  — Устремив взгляд на свои краски, она слегка нахмурилась, недоумевая по поводу его интонации: разве это плохо — избежать ранений и травм?
        — Брандон не является моим фаворитом среди герцогского потомства,  — проговорил Колин.  — В отличие от тебя с твоими замечательными письмами. Случались моменты, когда я был на грани сумасшествия, и только твои истории меня спасали.
        — Вы по-прежнему отлавливаете рабовладельческие суда?  — спросила она, не найдя, к своему сожалению, более подходящей темы.
        Колин уселся на траву рядом с ней.
        — Да, Грейс, по-прежнему.
        Они какое-то время помолчали, глядя на поверхность озера.
        — И тебя все так же угнетает необходимость сражаться?
        — Твои письма помогают.
        — А ты не пробовал читать стихи?  — поинтересовалась она.  — Или даже писать? Возможно, это тоже поможет.
        Он устремил на нее взгляд, от которого словно теплая волна прокатилась внутри.
        — Ты переоцениваешь меня, милая Грейс. Я не так уж хорошо владею словом. Знаешь, я пытаюсь отвечать на твои письма, но сижу и ничего не могу придумать, потому что все это…  — Он умолк.
        — Если служба столь тягостна для тебя,  — произнесла она после непродолжительной паузы,  — не лучше ли подать в отставку?
        Черты лица Колина стали более жесткими.
        — Я не могу покинуть флот. Военно-морское ремесло — единственное, что соответствует моим способностям.
        — Ты мог бы обучиться чему-то еще. Зачем заниматься тем, что вызывает у тебя отторжение?
        На некоторое время вновь воцарилось молчание.
        — Ты ведь действительно не любишь свою службу?
        Колин ничего не сказал. Он так редко отвечал на письма Грейс, что она по нескольку раз перечитывала те скудные строчки, которые от него приходили. И ей казалось, будто его душевная мука протянулась, словно развернутое полотно, от берегов Африки до самой Англии.
        — А твой друг Филипп Драммонд тоже питает отвращение к службе?
        — Он — нет.
        — Что за человек этот Филипп?
        — Он более жизнерадостный, чем я.  — Колин бросил на нее взгляд из-под полуопущенных ресниц.  — Ему нравятся встряски.  — Его слегка передернуло.
        Грейс смотрела на него с состраданием.
        — Колин, ты должен подать в отставку. Сэр Гриффин наверняка поможет тебе с этим.
        — Нет, Грейс… Покинуть флот просто так, без весомой причины — значит, уронить свою честь.
        — Бесчестье все равно лучше, чем смерть,  — возразила она, взирая на свою подсыхающую кисть.
        Снова последовало молчание, нарушаемое лишь плеском воды.
        — Вокруг меня постоянно погибают люди,  — произнес наконец Колин.  — Один за другим, за исключением меня и Филиппа. Нас называют братьями-счастливчиками, потому что из всех передряг мы выходим без единой царапины.  — Он вытянул перед собой обе ладони.  — Ни единой царапины, Грейс. Ты видишь?
        Грейс казалось, что у Колина были самые красивые руки, какие она когда-либо видела. Сильные, по-настоящему мужские. Они ничуть не походили на пухлые ладошки тех юношей из аристократических семей, с которыми ей доводилось пересекаться.
        — Я очень рада, что у тебя нет никаких повреждений,  — сказала она.
        — А по мне, это просто проклятие.
        К берегу меж тем подплыл крупный черный лебедь.
        — Не смотри ему в глаза,  — предупредила Грейс.  — У него очень скверный характер. Твой отец говорит, что это сам дьявол, принявший облик птицы. Если вы встретитесь взглядами, он наверняка вылезет из воды, чтобы ущипнуть тебя за ноги.
        — Ты мне о нем писала,  — усмехнулся Колин.  — Это ведь Вел или полностью Вельзевул, Князь тьмы собственной персоной?
        — Почему ты считаешь проклятием тот факт, что выходишь из сражений без ранений?  — спросила Грейс. Она не могла не задать этот вопрос, хотя внутри у нее все сжималось при мысли о том, что Колин может быть ранен.
        — Порой, когда рассеивается пороховой дым, обнаруживаешь, что стоишь один посреди валяющихся трупов. Или же еще живых, кричащих от боли людей.  — Его голос был спокойным, но каким-то пустым.  — Ты знаешь, Грейс, многие взрослые мужчины, умирая, зовут мать. И ты ничего не можешь для них сделать, кроме как обещать то, чего не в состоянии выполнить.
        — Это ужасно,  — вымолвила она.
        — Ты, наверное, удивляешься, почему я не пишу тебе чаще. Помимо отсутствия способностей к эпистолярному жанру, я почти полностью исчерпываю себя, отписывая матерям погибших.
        — Я очень сочувствую тебе,  — произнесла Грейс. И опустившись на колени рядом с Колином, положила руки ему на плечи.  — Искренне сочувствую.
        Пару секунд он вроде как колебался, затем обнял ее за талию и прижал к себе.
        Это момент стал для Грейс незабываемым. Солнечные лучи пекли спину, и поскольку она стояла на коленях, а Колин сидел, ее голова несколько возвышалась над ним. Она ощущала его мускулистый торс, но старалась не думать об этом, потому что сейчас он страдал. Пусть у него не было наружных ран, зато имелись внутренние.
        Минуту спустя Колин отстранился и вгляделся в ее лицо. Его глаза были темно-синими, как океан с наступлением сумерек.
        — Ты необычная девушка,  — проговорил Колин и дотронулся до ее губ.
        Это прикосновение Грейс ощутила чуть ли не всем телом.
        Затем Колин поднялся и протянул ей руку.
        — Не желаете ли вернуться в дом, леди Грейс?
        Приняв предложенную помощь, она тоже встала, пытаясь разобраться в своих эмоциях. Да, она любила Колина. Она чувствовала это каждой частицей своего существа. И если он погибнет, ее сердце будет разбито, она никогда не сможет стать прежней.
        Но открыться ему, конечно же, нельзя, ведь он вряд ли разделяет ее чувства.
        — Как я понимаю, в следующем сезоне вам с сестрой предстоит дебютный выход в свет?  — Голос Колина стал прохладно-учтивым, как у обычного визитера.
        Но нравится ли ему Грейс? Имеет ли он к ней хоть какое-то влечение?
        Когда Колин покидал их дом несколько дней спустя, у нее так и не нашлось ответов на эти вопросы.
        А вскоре Грейс вновь взялась за перо и опять написала ему письмо, в котором рассказала о проделках двух самых младших членов семейства Берри, решивших сбежать из дома. О себе самой она ничего не сообщала. Так же как не упоминала об их разговоре у озера.
        На два первых письма Колин не ответил и удосужился хоть что-то написать только после третьего. Вообще его короткие послания создавали впечатление, что он лишь бегло просматривает ее письма, после чего отбрасывает их в сторону. Тем не менее, хоть это и казалось глупым, Грейс не могла остановиться и иногда просиживала допоздна, работая над какой-нибудь акварельной миниатюрой, которую потом вкладывала в конверт.
        Как правило, она подписывалась так: «Леди Грейс, из Райберна». Или же «из Арбор-Хауса». Но однажды в каком-то порыве внесла небольшое изменение — «Твоя подруга Грейс».
        В ответ на это письмо Колин как раз и прислал одно из своих немногочисленных посланий. В нем было всего три строчки, но Грейс восприняла его как знак одобрения.
        Глава 5
        Май 1835 года
        Дебютный выход в свет прошел именно так, как Грейс себе и представляла. Лили во время бала блистала. Танцуя, она порхала подобно фее, подвергала насмешкам молодых кавалеров, и все они ее за это обожали.
        Уже к концу мая четверо человек попросили ее руки, причем один из них был сыном маркиза.
        Сама Грейс получила лишь одно предложение — от тридцативосьмилетнего вдовца, имеющего трех дочерей.
        Несмотря на такое не слишком удачное начало, в своих письмах Колину она постаралась изложить все эти события в юмористическом ключе. На прилагающихся рисунках отвергнутые поклонники Лили были изображены валяющимися у ног сестры, ее же собственный обожатель двух дочек держал на руках, а третья сидела у него на шее. Еще она поведала Колину о том, как его брат Фред опрокинул чашу с пуншем на музыкальном вечере у леди Бастерфилд — как выяснилось, по той причине, что сам в изрядной мере попробовал этого напитка.
        Грейс ни словом не обмолвилась о том, каково ей сидеть во время бала у стены, тогда как от звучащей музыки ноги сами рвутся в пляс. Вместо этого она постаралась создать впечатление, будто лондонские джентльмены обожают скромных девушек, с которыми можно поговорить о чем-нибудь серьезном.
        Грейс понимала, что она вполне привлекательна, хотя, конечно, и не в той степени, как Лили. У нее было миловидное лицо несколько треугольной формы, красивые глаза. Благодаря стараниям матери ее платья выгодно подчеркивали достоинства ее стройной фигуры, гармонируя при этом с ее рыжими волосами.
        Но произвести фурор Грейс была не способна. А иногда испытывала такую робость, что едва могла говорить.
        Чуть позже Колин прислал одно из своих редких писем, в котором поздравлял ее с успешным светским сезоном.
        Грейс стало совестно оттого, что она в какой-то мере ввела его в заблуждение, и потому отправила ему небольшой автопортрет, на котором изобразила себя в образе разряженной мышки, сидящей в углу бального зала и наблюдающей за тем, как танцуют другие. Однако в самом письме истинное положение дел не прояснила. Ведь нарисовать куда легче, чем изложить ситуацию словами.
        На это Колин ничего не ответил.
        Грейс тем не менее предположила, что он все же посочувствовал ей. И даже, возможно, сожалеет, что его нет рядом, чтобы танцевать только с ней.
        И в эту свою фантазию Грейс постаралась поверить.
        Глава 6
        Май 1836 года
        Городской дом герцога Ашбрука
        Колин не появлялся в Лондоне до следующего года, когда Грейс исполнилось девятнадцать.
        За сутки до того, как его корабль должен был войти в Портсмут, у нее случилось нервное расстройство, и два дня спустя она чувствовала себя совсем больной.
        Колин определенно находился в Лондоне. Родители Грейс видели его, и он весьма проникновенно, по словам матери, сказал им, что ему очень дороги ее письма. Однако ее саму он так и не навестил.
        Но Грейс не нужны были похвальные речи по поводу ее писем. Она была достаточно взрослой, чтобы понимать, чего ей хочется в действительности.
        — Возможно, он приедет на бал сегодня вечером,  — предположила Лили. И тут же спросила: — Как ты думаешь, тот факт, что лорд Свифт прислал мне фиалки, может означать, что у него серьезные намерения?
        Грейс не испытывала особой зависти к сестре. Ей не хотелось бы быть центром всеобщего внимания. Она чувствовала себя гораздо комфортнее, танцуя со вторыми сыновьями аристократов или с будущими викариями. И ей действительно нравилось сидеть где-нибудь в углу, откуда она могла наблюдать за танцующими. Было не так-то легко запечатлеть в памяти чье-то лицо, чтобы изобразить его на следующее утро или даже в тот же вечер. И если типаж был очень интересным, а также имелись опасения, что позабудутся некоторые детали, Грейс могла полночи оставаться у мольберта к немалому беспокойству своей матери.
        В сущности, Грейс обращала внимание на молодых джентльменов лишь в том случае, если, с точки зрения художника, они обладали достаточно любопытной внешностью. И, по словам матери, именно этим объяснялось то обстоятельство, что те, в свою очередь, тоже не питали к ней большого интереса.
        Но Грейс это ничуть не огорчало.
        Свое сердце она отдала Колину, и хотя ей трудно было представить свое будущее с ним — учитывая тот факт, что он писал ей очень редко и без единого слова о чем-то личном,  — она все равно ничего не могла с собой поделать. Любить его было такой же естественной потребностью, как и дышать. И столь же настоятельной, как заниматься живописью.
        В этот вечер они всей семьей отправились на бал, устроенный герцогиней Сконз. Грейс оттанцевала несколько танцев, после чего села ужинать со своей сестрой, стайкой ее поклонников и лордом Макиндером, шотландцем, который по всем признакам становился ее обожателем. Несмотря на то что не был ни стариком, ни вдовцом, ни полуслепым.
        По окончании ужина они с сестрой вернулись в бальный зал, и именно тогда по помещению словно что-то прошелестело.
        Грейс обернулась: в дверях стоял Колин. Вокруг нее слышались перешептывания — ведь совсем недавно он был назначен капитаном корабля, став самым молодым британцем, удостоившимся такой чести.
        Его мундир был просто великолепен — темно-синий, с золотистым позументом и такими же пуговицами во всю грудь. Сверкающие эполеты бронзового цвета придавали ему еще более мужественный вид, а белый галстук-шнурок подчеркивал черноту его глаз.
        И Грейс знала, что в глубине этих глаз таится тайна, которую он никогда не выдавал, за исключением того случая на берегу озера.
        Она шагнула было в его сторону, но заставила себя остановиться. Лили всегда настаивала на важности того, чтобы именно джентльмены увивались за дамами, а не наоборот.
        И, оставшись на месте, Грейс получила возможность созерцать наиболее романтическую сцену, когда-либо случавшуюся в Лондоне. По крайней мере, именно так утверждали многие на следующее утро. По мере того как Колин продвигался вперед, гости, заполнявшие зал, чудесным образом, словно по наитию, расступались, образуя достаточно широкий проход, на одном конце которого находился предмет ее обожания — поклонившись леди Сконз, он распрямился, поднял взгляд — а на другом оказалась… Лили.
        Грейс всегда стремилась быть объективной, и, на ее взгляд, в ярком освещении зала сестра выглядела столь же прекрасной, как сказочная фея. На ней было платье несколько бледной расцветки, но поскольку к ткани приложила собственную руку герцогиня Ашбрук, Лили блистала каким-то сдержанным блеском, отчего ее кожа казалась безупречной, а волосы сияли, как рубины на белом бархате. Она имела идеальную фигуру — округлую там, где это нужно, и утонченную во всех прочих местах.
        Грейс показалось, что ее сердце ушло в пятки. На ней самой было наиболее красивое из имевшихся у нее платьев, делавшее ее, по утверждению матери, похожей на королеву эпохи Ренессанса. Но им обеим — и ей, и матери — было абсолютно ясно, что обычная девушка, какой бы очаровательной та ни казалась, ни в коей мере не может сравниться с Лили. Вряд ли такая найдется. И что примечательно, Лили нисколько не тщеславилась по этому поводу. Несмотря на случавшиеся у нее проявления вздорности, она все же была прекрасным человеком.
        Когда Лили увидела Колина, ее лицо осветила совершенно неподдельная радость. И то потрясенное, даже ошеломленное выражение, которое возникло на его лице, тоже было неподдельным.
        После пары лет, проведенных в гостиных Лондона, Грейс практически с первого взгляда, как и многие другие, умела диагностировать любовь. Колин влюблялся прямо у нее на глазах. А что же Лили?.. Возможно, также и Лили, имеющая слабость к мужчинам в униформе. Держа Колина за руки, она улыбалась ему с таким восторгом, что Грейс хотелось заплакать. Или даже… взреветь.
        Но в то же время она испытывала радость оттого, что Колин вернулся домой целым и невредимым, что он выжил в морских сражениях и прочих передрягах и прибыл на родину с трофеями и наградами, хотя последнее ее мало интересовало. Главное, что он находился здесь, рядом, а не на глубине в пять саженей, где его кости превращались бы в кораллы и с ним происходило бы все то, что писал относительно утопленников Шекспир.
        А потом под умиленные вздохи окружающих молодой герой пригласил юную красавицу на вальс.
        Стоя у стены, Грейс смотрела, как Колин кружит Лили в танце, в одной ладони сжимая ее ладошку, другой — придерживая за талию. Когда они оказались напротив, сестра откинула голову и ее локоны упали на его руку. Она смеялась, глядя на него снизу вверх. А как говорили их отцы, когда смеется Лили, весь мир смеется вместе с ней.
        Грейс наблюдала за ними, пока они не достигли дверей, ведущих в галерею. Лицо Колина светилось восхищением, и он склонялся к Лили, как замерзший человек склоняется к огню.
        Ну а затем Грейс развернулась и решительным шагом направилась к выходу. Она отрицательно помотала головой, когда дворецкий вызвался сходить за ее матерью, высказав вместо этого пожелание, чтобы как можно скорее подали их карету. И кроме того, попросила сообщить матери о том, что у нее разыгралась мигрень.
        В сущности, это было бегством.
        Глава 7
        Колину хватило одного взгляда на прелестную, смеющуюся Лили, чтобы потерять голову. Входя в зал, он ощущал какой-то озноб и вялость, но вот Лили посмотрела на него, засмеялась, протянула свои ручки… Изящная и очаровательная, она воплощала собой полную противоположность его морским будням. Всем своим видом она убеждала, что в мире есть вещи, за которые стоит сражаться.
        Танцевать с ней было настоящим блаженством. Просто не верилось, что кто-то мог называть ее Ходячим Ужасом.
        — Лили, неужели это ты была раньше той вздорной девчонкой?  — спросил Колин, глядя в ее ослепительно прекрасные глаза.
        Она была тоненькой, но в то же время обладала идеальными формами, точно скульптурное изображение Венеры. И от нее так чудесно пахло… Аромат ее духов словно напоминал, что в мире есть места, где никто не корчится и не кричит от боли, где нет запаха смерти и тлена, где под рукой всегда имеется бокал с шампанским.
        Колин постарался отвлечься от мрачных образов. Ведь он дал себе слово не думать обо всем этом, оставить все позади. Только слабак может позволить воспоминаниям преследовать его от Портсмута до самого Лондона, подобно стае завывающих призраков.
        И как хорошо, что Лили не имеет представления о войне! Ему даже не очень-то хотелось встречаться с Грейс, поскольку той известно слишком многое. Она знала, что Колин почти ненавидит свою службу. И потому у него имелись опасения, что рядом с ней ему будет трудно держаться так, как подобает боевому офицеру.
        Колин больше не получал удовольствия от нахождения в морских просторах. Оно было сведено на нет его отвращением к сражениям.
        Ну а здесь, рядом с Лили, он ощущал себя совершенно иначе. Он чувствовал душевный подъем. И выход из лабиринта страшных воспоминаний виделся в том, чтобы танцевать и смеяться вместе с прелестной леди, ничего не знающей о войне, имеющей ямочки на щеках и благоухающей розами. И он кружил ее все быстрее и быстрее, отдаваясь во власть музыки.
        Здесь, в этом зале, не было смерти и крови. Не было слез. И необходимости писать матерям погибших.
        Колин улыбался очаровательной юной леди, которую держал в своих руках. Ее губы имели тот же цвет, что и весенние розы, выражение глаз было мягким и ласковым. Лили была подобна вихрю, сотканному из смеха. Чем быстрее он ее кружил, тем больше ей это нравилось, и она не переставала смеяться, слегка откинувшись назад.
        Когда танец закончился, Колин все же спросил о Грейс. И втайне был рад, узнав, что та уехала домой из-за разболевшейся головы.
        — Она бы обязательно осталась, если бы знала, что появишься ты,  — заверила Лили.  — Она просто обожает тебя, хотя и непонятно почему. Ты явно не заслуживаешь этого.
        Ее глаза весело и шаловливо сверкали поверх веера. А вокруг порхали хорошенькие девушки в легких воздушных платьях на изящных телах, их оголенные руки блестели в свете свечей, губки розовели. Колин уступил Лили какому-то холеному юному лорду, который чуть ли не с придыханием признался в своем восхищении военно-морским флотом.
        — Сколько храбрости, сколько мужества вы все проявляете!  — восторгался тот.  — Это невероятно!
        Потом Колин танцевал с подругой Лили, обладательницей подскакивающих в движении локонов и ослепительно-белых зубов. Эти зубы имели на него гипнотизирующее воздействие — он невольно представил голову девушки как лишенный кожи череп, но тотчас поспешил отбросить видение и заставил себя вернуться в веселый круговорот бала.
        — Не желаете ли еще шампанского?
        Вечер близился к завершению, но Лили и ее подруги были свежи, как утренние цветы, и так же прекрасны, как и несколько часов назад.
        Колин взял очередной бокал — возможно, уже четвертый или даже восьмой — и, встретившись взглядом с Лили, улыбнулся. Или, по крайней мере, изогнул губы соответствующим образом.
        — Мне хотелось бы встретиться с твоим другом, Филиппом Драммондом,  — сказала она.
        — Тебе о нем известно?
        На мгновение два противоположных мира словно столкнулись, но усилием воли Колин сосредоточился на том, где находился сейчас.
        Лили засмеялась.
        — Ну конечно, известно… Из писем, которые получала от тебя Грейс. Мы все знаем о Филиппе, хотя теперь он уже не просто Филипп, а лейтенант Драммонд, ведь так?
        На сей раз улыбка у Колина получилась фальшивой.
        — Да, Филипп отличный парень. Настоящий друг.
        — И где он сейчас?
        Колин опрокинул в себя то, что оставалось в бокале, и сердитые пузырьки шампанского защипали горло.
        — Со своим семейством, в Девоне.
        — А-а, ну разумеется…  — Лили дотронулась до его рукава.  — Колин, тебе, тоже наверное, пора домой.
        Он посмотрел на нее, слегка нахмурившись.
        Ее взгляд был полон сочувствия. То, что и хотелось бы видеть в глазах своей избранницы.
        — Ты, вероятно, выпил слишком много шампанского,  — предположила Лили. После чего приподнялась на мысочках своих туфелек и — о ужас!  — смахнула слезу с его щеки.  — Пойдем, дружок,  — сказала она, взяв Колина под руку и направляя к выходу.  — Как видно, в военно-морском флоте вас не слишком балуют шампанским, ведь так? Надо поручить отцу отослать тебе ящичек с дипломатической почтой…
        Словно в потоке слов Лили Колин продрейфовал рядом с ней к дверям, где каким-то образом материализовался его отец, а затем обнаружил себя уже в полумраке кареты.
        — Последнее время я не высыпаюсь,  — пояснил он отцу, фигура которого слегка расплывалась перед глазами.  — Но сегодня у меня был замечательный вечер.
        — Рад за тебя,  — каким-то печальным голосом отозвался сэр Гриффин.
        На что Колин счел нужным добавить:
        — Потому что я столько танцевал… И еще из-за Лили.
        — Из-за Лили?
        Отец вроде как в чем-то сомневался, поэтому Колин принялся разъяснять:
        — Когда она рядом, и мы танцуем, и от нее благоухает розами, я ни о чем не задумываюсь. Она для меня как тонизирующее средство.  — Взмахнув рукой, он нечаянно ударил по стенке кареты.
        Отец положил свою теплую и сильную ладонь ему на колено.
        — Я люблю тебя, Колин. Мы все любим тебя.
        К чему он это сказал?..
        Колин хотел было спросить об этом, но выпитое шампанское ударило ему в голову, и он завалился в угол кареты.
        В конце концов воспоминания все же проникли в его сновидения. Но, проснувшись, Колин не забыл, что именно Лили прогнала их прочь.
        На следующее утро Лили с сияющими глазами сообщила Грейс, что на вчерашнем балу появился и Колин. Он спрашивал о Грейс, но никто не знал, где она, а потом уже мать сказала ему, что у старшей дочери разболелась голова, и он ответил, что ему печально это слышать.
        А еще Колин просил передать, что ему очень дороги письма Грейс.
        Именно тогда Грейс и решила, что писать больше не будет.
        Тем же утром Колин нанес им визит, но Грейс даже не вышла из своей комнаты. Заглянув к ней, Лили сообщила, что Колин везет ее на прогулку в парк. Не желает ли и она к ним присоединиться?
        Грейс, испытывающая одновременно и любовь, и гнев, и мучение, мотнула головой.
        — Я занимаюсь живописью,  — ответила она.  — Ты же знаешь, я делаю это каждое утро.
        — Неужели ты не хочешь увидеться с ним после всех твоих писем?  — удивилась Лили.  — Я думала, тебе не терпится поприветствовать его. Ты знаешь, Колин стал еще привлекательнее, уж поверь мне. Вчера он был такой забавный, когда немного перебрал с шампанским. Я его непременно подразню насчет этого.
        А уже вечером, после ужина (Грейс поела у себя в комнате), к ней зашла мать и, приобняв, спросила:
        — Девочка моя, ты уверена, что не хочешь поздороваться с Колином? Мне кажется, его это приводит в некоторое замешательство, принимая во внимание все те письма, что ты ему написала. Завтра утром он опять к нам приедет.
        Грейс сглотнула.
        — Но ведь он влюблен в Лили, разве не так?
        Герцогиня открыла было рот… и закрыла снова.
        — Разве не так?  — уже жестче повторила Грейс.
        Она видела, как это происходило. И знала наверняка.
        — Я думаю, Колин просто открыл для себя присущее Лили очарование,  — ответила наконец мать.  — Но это не значит, что он не обнаружит того же и в тебе.
        Грейс округлила глаза.
        — Мама, да рядом с Лили я все равно что невидимка! Ты же знаешь это!
        — Тут я с тобой не согласна,  — возразила леди Ашбрук.
        Но Грейс понимала, что в оценке собственных детей материнское мнение не может быть объективным.
        Герцогиня вновь обняла ее.
        — Грейс, милая, ты действительно чудесная леди, и тот, кто не замечает этого, не достоин поцеловать даже край твоего платья.
        Ну конечно… Матери всегда говорят что-то подобное.
        Грейс удалось избежать встречи с Колином в течение его короткого трехдневного отпуска, а уже в среду, когда отец поинтересовался, не нужно ли переслать в Адмиралтейство ее очередное письмо, она совершенно спокойно ответила, что больше не будет писать.
        Ее отец то и дело напоминал, что он всего лишь старый заскорузлый пират со шрамом поперек горла и татуировкой под глазом. Но Грейс никогда не воспринимала его таким, и сейчас, как только тот раскинул руки, она тотчас бросилась в его объятия и уткнулась лицом ему в грудь.
        — Да… Наверное, так будет лучше, мой зайчонок,  — проговорил он, стиснув дочь так, что она едва могла дышать.  — В конце концов, ты ведь не можешь писать ему всю жизнь.
        — Это становится все более затруднительным,  — отозвалась Грейс.
        — Пусть кто-нибудь другой примет у тебя эстафету.
        Ее глаза защипало от слез.
        — Лили не любит писать письма. Она никогда этого не делала.
        — К тому же он уже старик, ему стукнуло четверть века.
        — Он вовсе не старик,  — возразила Грейс, шмыгнув носом.
        — Но и не беспомощный мальчишка, которому нужна моральная поддержка. Так что больше никаких писем, леди Грейс, это мое отцовское повеление.
        Она кивнула, позволив нескольким слезинкам замочить шелковый герцогский галстук, прежде чем покинула его объятия.
        — Пару дней назад я видел, как ты общалась с Макиндером,  — проговорил отец, деликатно не замечая мокрых глаз дочери и вытянутого из кармашка платка.
        — У него интересное лицо…  — Грейс постаралась улыбнуться.  — И вообще он мне нравится.
        — Дело не в лицах. На мой взгляд, он отличный парень. Я бы без раздумий принял его в свой экипаж.
        У отца это являлось наивысшей оценкой человеческих качеств.
        — Но ведь Колин… Мы…
        Отец снова привлек дочь к себе.
        — Прежде чем уехать, он попросил руки твоей сестры.
        Было ли сказано что-то еще, Грейс не слышала из-за возникшего в ушах звона. Затем ее сердце забилось опять, начав выстукивать некое подобие похоронного марша.
        Этого и следовало ожидать. Она должна была предугадать, когда увидела, как встретились их взгляды. Лицо Колина осветилось таким восторгом…
        — И что вы ему ответили?
        — То же самое, что и всем другим. Ни одна из наших дочерей не выйдет замуж до достижения двадцатилетнего возраста, несмотря на все расположение к претендентам. По правде говоря, для Лили планку следует поднять еще выше. Хотелось бы, чтобы она стала чуть посерьезнее, прежде чем кого-нибудь выберет. В общем, мы с матерью категорически против ранних браков, ты это знаешь.
        — Но в вашем случае такой брак оказался вполне благополучным,  — вымолвила Грейс подрагивающим голосом.
        — Однако не сразу все наладилось,  — проговорил отец.
        В этот момент в комнату вплыла Лили, которая выглядела абсолютно бодрой и свежей, как будто и не протанцевала накануне почти всю ночь.
        — Весь мир кажется таким мрачным,  — заявила она.  — Колин уехал обратно на свой корабль.
        Грейс сделала глубокий вдох.
        — Увидишься с ним, когда у него опять будет отпуск.
        — Но ведь все уже будет не так,  — возразила Лили.  — Колин танцует просто бесподобно. У меня было ощущение, будто я лечу, когда мы с ним вальсировали.
        — На мой взгляд, вы изумительно смотрелись вместе.
        Лили посмотрела на сестру сузившимися глазами.
        — Я думала, ты уехала с бала еще до его появления. Тебя он должен был бы пригласить прежде, чем меня.
        — Я не предоставила ему такого шанса,  — поспешила заверить Грейс.
        Пусть Лили не воображает, будто ее старшей сестрой могут пренебречь.
        — Ему следовало разыскать тебя!  — вознегодовала Лили.  — Ведь ты почти полжизни пишешь ему! С его стороны это крайне неучтиво! Возможно, я напишу ему и выскажу свое порицание!
        Герцог приобнял обеих дочерей.
        — Я сам напишу Колину и уведомлю его, что ты, Грейс, впредь не будешь ему писать.
        Она кивнула.
        — Я буду писать ему вместо нее,  — сказала Лили.  — Ведь я обещала. К тому же, папа, он друг нашей семьи.
        Грейс стало грустно при мысли о том, что она больше не возьмется за перо, чтобы написать Колину. И чем ей теперь заполнить свою жизнь? Иногда у нее возникало ощущение, будто она живет лишь для того, чтобы поднимать ему настроение разными забавными историями и соответствующими рисунками, давая возможность посмеяться и улыбнуться даже в пылу сражений.
        И Грейс действительно не притронулась к перу. Она проплакала целую неделю, но не написала ни строчки. А к воскресенью взяла себя в руки. Не может же она в самом деле жить только ради того, чтобы писать письма человеку, редко утруждающему себя ответом.
        Очевидно, Грейс просто вообразила романтическую историю, которой в реальности не существовало. Она часто пыталась представить, какие мысли возникают у Колина при прочтении ее посланий, но он, возможно, вообще ни о чем не задумывался. И, вероятно, даже не хранил ее писем.
        Все это вызывало одновременно и печаль, и гнев. Вот если бы ей кто-то писал каждый месяц в течение многих лет, она непременно разыскала бы этого человека по возвращении в Англию. И без устали танцевала бы с ним всю ночь. И поблагодарила бы лично, не используя в качестве посредника сестру.
        И Грейс не сделала бы предложения другому человеку. Никогда в жизни.
        На следующее утро им доставили посылку — простой деревянный ящик с ее именем на крышке. Открыв его, Грейс первым делом увидела кусок шелковой ткани, поверх которого лежал листок бумаги. На нем тоже стояло ее имя и еще было приписано: «С благодарностью».
        На несколько секунд она ощутила слабость, ей даже показалось, будто под ногами качнулся пол.
        — Ого!  — протянула Лили, заглядывая через плечо.  — Я знала, что Колин все же не такой невежа, чтобы не поблагодарить тебя за все твои письма. Он, конечно, должен был бы пригласить тебя на танец, но вот это даже лучше.  — И сестра сдернула лежащий сверху шелк, прежде чем Грейс успела ее остановить. Под тканью оказался аккуратный ряд небольших круглых пузырей.  — Это еще что такое?
        — Пожалуйста, ничего не трогай,  — предупредила Грейс, но Лили все равно вытянула одну из емкостей.  — Это поросячьи пузыри, наполненные краской.
        — Поросячьи пузыри? Фу, какая гадость!  — Сестра поспешила освободить руки.  — Но они же все замотаны-перемотаны. Как ты будешь брать из них краску?
        — Пузырь просто прокалывается гвоздиком,  — объяснила Грейс.  — И им же затыкается, чтобы краска не высыхала.
        Всего в посылке было одиннадцать разных красок. Здесь присутствовала уже знакомая кадмиево-красная, но имелись и такие, какие прежде Грейс на встречались: изумительная темно-зеленая, оттенка кедровой хвои; пронзительно-ясная, как летнее небо, голубая; и еще синяя с фиолетовым нюансом, цвета сумерек над морской гладью.
        Подхватив ящик, Грейс устремилась наверх, в свою комнату.
        Уже на лестнице она услышала, как Лили сообщает о подарке отцу, выглянувшему из библиотеки. Через пару секунд тот окликнул Грейс, и она, остановившись, обернулась. Отец и Лили стояли обнявшись, поразительно похожие друг на друга.
        — Никаких писем,  — напомнил он.
        — Но я же должна его поблагодарить.
        — Ну тогда предупреди, что это твое последнее письмо.
        Грейс кивнула.
        — Я напишу ему вместо тебя,  — с энтузиазмом вызвалась Лили.  — Но только раз, если он мне не ответит. Я не буду, как ты, писать ему одно письмо за другим, не дожидаясь ответных. Ты была слишком снисходительна к нему.
        Грейс удалось добраться до своей комнаты и захлопнуть за собой дверь прежде, чем она расплакалась. Что уже было достижением.
        За все годы переписки с Колином она получала от него в лучшем случае одно письмо в два-три месяца. Хотя какие-то из писем могли, конечно, и затеряться. Но она давно перестала притворяться, будто он пишет ей с желаемой для нее частотой.
        Ну а теперь, раз уж он влюблен в Лили, то пускай с ней и переписывается.
        Грейс стало так больно, что она опустилась на ковер с ящиком в руках, пытаясь понять, как жить с разбитым сердцем, тем более если тот, кого ты любишь, станет мужем твоей сестры.
        Было что-то унизительное в том, что она писала Колину эти длинные глупые письма, словно какая-нибудь тетушка, не имеющая собственной семьи. Что еще хуже, каждое из них было, по сути, любовным, хотя он об этом и не догадывался.
        В конце концов Грейс поднялась с пола, подошла к письменному столу и в нескольких строчках поблагодарила Колина за краски, а также сообщила, что, по мнению ее отца, их дальнейшая переписка неуместна. После чего взяла кисти и создала самое лучшее, что ей до сих пор удавалось.
        Это была миниатюра размером с ладонь, которую она написала маслом на небольшом куске холста. Так что, если Колин будет хранить ее в нагрудном кармане обернутой шелком, она не поблекнет и не оботрется, как те акварели, что она посылала ему прежде.
        Это был портрет смеющейся Лили.
        Грейс проработала всю ночь, окруженная свечами, которые быстро сгорали, и ей приходилось менять их, потирая уставшие глаза. Она должна была закончить как можно быстрее, чтобы сделать Колину последний подарок и выбросить его из головы.
        Наконец творение было завершено. Лили взирала с миниатюры во всей своей красе — веселая, невинно-обольстительная и обладающая той очаровательностью, которая не позволяла воспринимать ее как заурядную кокетку.
        «До чего же утомительно быть доброжелательной к своей сопернице»,  — подумала Грейс, падая в изнеможении на кровать.
        На следующий день она проснулась после полудня, и к тому моменту холст достаточно подсох, чтобы его можно было упаковать. Грейс обернула портрет сначала шелком, затем плотной бумагой и спустилась вниз — передать сверток отцу, чтобы тот отправил его в Адмиралтейство.
        Впрочем, пришлось опять все развернуть, поскольку отцу захотелось взглянуть на ее работу. Он аккуратно принял миниатюру в свою могучую ладонь и где-то с минуту рассматривал, не произнося ни слова. После чего сказал:
        — Грейс, у тебя явный талант.
        На сей счет у Грейс не имелось возражений. Портрет Лили действительно удался. И пусть это будет ее последним подарком Колину, раз уж она сама ему не нужна.
        Свободной рукой отец притянул дочь к себе.
        — В тебе, моя ягодка, заключена огромная способность любить. И однажды это сделает кого-то очень счастливым человеком.
        Грейс кивнула. Она чувствовала себя изнуренной, но в то же время так, словно душа ее теперь чиста. Любовь еще не ушла, но готовность отпустить ее была.
        Она сама вообразила какую-то связь между собой и другом своего детства. Однако взрослые отношения не основываются на ничего не значащей переписке. Начало им дает тот радостный восторг, с каким во время бала Колин смотрел на Лили и целовал ей руку.
        Да, это были уже взрослые отношения. Однажды подобные чувства возникнут у кого-то и к Грейс. Но этим человеком будет не Колин.
        — Спасибо, папа,  — произнесла Грейс, прижавшись головой к отцовскому плечу.
        — Я не отдам за него Лили,  — продолжил тот.  — Раз он такой слепец, не сумевший разглядеть настоящее сокровище, то и другую свою дочь я ему не доверю.
        — Да все в порядке, папа. Он для меня уже в прошлом.
        Грейс отошла, и отец принялся снова упаковывать миниатюру.
        — Колин глупейший человек из всех, кого я знаю. Хотя, признаться, у меня с ним немало общего.
        Грейс с ногами уселась на диван.
        — Это ты насчет того, что когда-то покинул маму и отправился в море?
        — Совершенно верно. И я, в сущности, поступил еще глупее, чем Колин, потому что был уже женат на твоей матери и понимал, что люблю ее.
        — Но ведь она сама тебя прогнала,  — напомнила Грейс, прекрасно знавшая историю родительских взаимоотношений.  — Она сама попросила тебя оставить ее и больше не появляться, и ты не возвращался целых семь лет.
        — Ну да, так и было,  — согласился отец.  — Но все же я проявил величайшую глупость, послушавшись ее, и потому, наверное, не вправе высказываться по поводу идиотизма капитана Берри.  — Он устремил на дочь взгляд, став вдруг очень похожим на пирата, которым когда-то и был.  — Но если он все же заявится, чтобы обхаживать какую-то из моих дочерей, я просто выпущу ему кишки.
        Грейс засмеялась.
        — Сэру Гриффину это вряд ли понравится.
        — Скорее всего…  — Отец тоже рассмеялся.  — И придется мне рубиться со своим лучшим другом.
        Грейс ощущала усталость во всем теле, чуть ли даже не в костях.
        — Пойду-ка я приму ванну,  — сказала она, поднимаясь с дивана.
        — Я отошлю и миниатюру, и письмо,  — пообещал отец.  — Но только черкану Колину несколько слов и от себя.
        Грейс не отозвалась, продолжая подниматься по лестнице. Ей было как-то все равно, что именно отец напишет в своем послании.
        Глава 8
        Письмо от Лили пришло спустя полтора месяца после того, как Колин покинул Лондон. Поначалу он подумал, что оно от Грейс, и обрадовался, но, вскрыв конверт, тотчас устыдился. Ведь он влюблен в Лили и в первую очередь именно от нее должен с нетерпением ожидать корреспонденции.
        Даже сейчас воспоминание о том бале с прелестными леди, изысканной едой и пьянящим шампанским вызывало у него улыбку. Это была жизнь, по которой он тосковал и участником которой мог бы стать, женившись на Лили. Та всегда, даже в детстве, была очаровательным созданием, умевшим поднять настроение своей энергией и веселостью.
        Письмо Лили было написано округлым, почти детским почерком:
        «Здравствуйте, дорогой капитан Берри!
        На прошлой неделе я побывала на трех балах и на каждом протанцевала за полночь. Однако на них было не так интересно, поскольку рядом со мной не было бравого, хотя и подвыпившего офицера. Отец говорит, что я не должна тебе писать, что это неприлично, но я все же написала. Мне нравится нарушать его указания. Это поддерживает его в тонусе, я ему так и говорю. На этой неделе ожидаются еще три бала (два обычных и один маскарадный), а также музыкальный завтрак. Лондон — настоящий водоворот веселья. Когда я думаю, как тебе, должно быть, скучно на своем корабле, мое сердце просто разрывается. Если тебе удастся заехать в Париж, то я уверена, ты будешь счастлив. Мне кажется, французский королевский двор подобен земному раю. Мне так хочется, чтобы отец нас туда свозил! Я очень надеюсь, что это письмо дойдет до тебя без каких-либо помех. На этом, наверное, и закончу, потому что я не привыкла много писать. Я предпочитаю танцевать».
        Колин четыре раза перечитал полученное письмо. Было сразу видно, что его написала очаровательная юная леди. Кто бы сомневался, что она живет в вихре веселья. Иначе и быть не может.
        Этой ночью он долго лежал без сна, уткнувшись взглядом в потолок. Маленький паучок, умудрившийся пробраться к ним на борт, старательно плел свою паутину в надежде поймать в нее мух, каковых Колин на вверенном ему корабле пока что не замечал. Паук аккуратно протянул тончайшую нить от потолка к переборке, у которой была установлена кровать, потом забегал туда-сюда, добавляя радиальные линии, затем принялся объединять их по спирали.
        Понаблюдав за этим процессом, Колин еще раз прочитал письмо при тусклом свете единственной свечи. Веселая натура Лили чувствовалась в каждом слове. Она наверняка станет отличной женой для человека с танцующей душой. Но этим счастливчиком будет не он.
        Сия мысль несла какое-то успокоение. И Колин дал ей возможность как следует осесть в сознании, продолжая следить за пауком. Легкомысленно-веселая натура Лили совершено ему не подходила, и если бы они поженились, то своим мрачноватым мировосприятием он просто сдернул бы ее с небес на землю, в неприглядную действительность.
        Участие в боевых действиях, многочисленные смерти как соратников, так и врагов, свидетелем которых становился Колин, очень сильно его изменили. И пути назад нет, если потоки крови бегут через твои сновидения.
        Колин отложил письмо в сторону. Лили, конечно, не виновата, что по стилю изложения она значительно уступает своей сестре. Каждый раз, когда приходило очередное послание от Грейс, он мог часами размышлять над почерпнутой из него информацией.
        Паучок наконец угомонился и в ожидании свернулся в едва заметный комочек рядом со своим ажурным творением. Колин задул свечу и снова улегся. Но засыпать ему не хотелось — по причине риска вновь увидеть сны, которые мучили его чуть ли не каждую ночь.
        Вот если бы письмо пришло от Грейс…
        Нет, Лили не виновата, что она не так умна, как ее сестра. Не столь проницательна, не столь добра… Впрочем, насчет доброты он не прав. Лили тоже добрая, но… несколько поверхностная в отличие от Грейс.
        Лили — это вальс, а Грейс — гимн…
        Обдумывая такое сравнение, Колин повернулся на бок и незаметно для себя соскользнул в забытье.
        В течение последующего месяца Колин все еще не догадывался, что больше не увидит писем от Грейс. В конце концов, иногда не одна неделя проходила между очередными доставками почты из Адмиралтейства.
        Первую половину месяца он не слишком беспокоился, но когда пошла вторая, начал по ночам мерить шагами палубу. Западноафриканская эскадра четвертую неделю стояла на месте в ожидании приказов, и письмо от Грейс уже могло бы до него дойти. Даже, возможно, сразу два, как это иногда бывало.
        Наверное, он сам во всем виноват… Колин два дня подряд приезжал в дом герцога, и каждый раз ему говорили, что Грейс испытывает недомогание. А вдруг с ней случилось что-то серьезное? Иначе она не стала бы его избегать… после таких теплых и проникновенных писем. Грейс была дорога ему не меньше, чем родная сестра, и она наверняка понимала это.
        А вдруг она при смерти?.. И никто ему не сказал. Быть может, у нее скарлатина или прежняя проблема с легкими?..
        Впрочем, нет…
        Колин припомнил, как сверкали глаза Лили тогда на балу, как она смеялась во время их совместной поездки в парк. Она до того его обворожила, что он совсем потерял голову и ляпнул герцогу, что хочет на ней жениться. Нет, Лили не заливалась бы так смехом, если бы ее сестра была при смерти.
        Вообще-то Колин даже испытал облегчение, когда герцог ответил ему отказом. Черт… Каким же дураком он был!
        Нет, очаровательная, вечно смеющаяся Лили не может быть решением его проблем. Однако стоило ему узреть эту лондонскую прелестницу, как он тотчас позабыл о своем намерении подольше уклоняться от брачных уз.
        Впрочем, Лили — это… Лили. Наверное, Колину было просто суждено в нее влюбиться, учитывая то, как она забавляла и дразнила его с самого детства. Он никогда не забудет предпринятую Лили попытку спасти его — когда, войдя к нему в комнату и увидев, что у него жар, она вылила ему на голову целый кувшин воды.
        Став старше, он, конечно, понял, что таким образом нельзя спасти чью-то жизнь. Но история была все же впечатляющей.
        А вот случай с лягушачьей икрой воспринимался совсем иначе…
        В конце концов предназначенный Колину пакет прибыл на третий месяц после отплытия от берегов Британии. К тому моменту он перечитал все письма, полученные от Грейс, начиная с самых первых, где ее почерк был округлым и нетвердым. Он не спеша читал послания того периода, когда она изучала латынь и приводила ему примеры забавных фраз на этом языке, рассматривал ее акварели, раз от разу становившиеся все более сложными и умелыми. Он перечитывал истории об обоих их семействах, долго глядел на портрет своих родителей, целующихся под деревом, а также на изображение покрытого грязью Фреда после того, как тот свалился с лошади. Затем Колин опять убирал все это в непроницаемую для сырости коробку.
        Вся его жизнь была отражена на этих страницах. Точнее, та жизнь, которую он упустил, подавшись в военно-морской флот.
        Такой жизнью, наверное, и стоило бы жить.
        Прибывший пакет был гораздо больше обычного письма. И Колин не решался открыть его в течение двух дней. Похоже, это послание было последним.
        Ну, разумеется… Он всегда знал, что рано или поздно это закончится. Однажды Грейс выйдет замуж и что подумает ее супруг, если она будет переписываться с другим мужчиной?
        От таких мыслей Колину самому захотелось жениться на Грейс. Хотя, конечно же, глупо вступать в брак с женщиной только ради того, чтобы она продолжала ему писать.
        Даже если ее письма — единственное, что не дает ему сойти с ума.
        Когда Колин все же вскрыл пакет и увидел, что во вложенном послании содержится всего лишь три строчки, он с такой силой стиснул зубы, что у него целый день болела челюсть.
        Затем он несколько раз прочитал написанное, эти холодные слова, выведенные четким почерком. Она всегда подписывалась «Твоя подруга леди Грейс», однако теперь внизу стояло просто «Леди Грейс, Лондон». Наконец он извлек из обертки присланную миниатюру и воззрился на нее в некотором оцепенении.
        Это был портрет Лили, причем очень искусный. Лили получилась на нем такой же прекрасной, как и в жизни. Она прямо-таки лучилась, похожая на проказливого ангела. Грейс очень точно удалось передать ее натуру.
        Отложив миниатюру, Колин опять перечитал короткое письмо, а также сопроводительное послание от герцога. Как оказалось, отныне тот считал неприемлемой переписку между ним и его старшей дочерью? Почему?..
        Тут в памяти Колина всплыла сцена того, как он сумбурно и восторженно признавался герцогу в своем желании заполучить в жены Лили, если той, конечно, понравится такая идея.
        Вполне естественно, герцог не хочет, чтобы Грейс переписывалась с мужчиной, влюбленным в ее сестру.
        Боже, каким же ослом он был! Даже хуже, чем ослом!
        Между тем к нему подбежал и вытянулся во фрунт юный гардемарин.
        — Сэр, только что получен новый приказ,  — доложил он, стараясь сдержать учащенное дыхание.
        Колин кивнул. И, обернув миниатюру шелковой тканью, спрятал в нагрудный карман. Он достанет ее позже. Он всегда снова и снова рассматривал творения Грейс, пытаясь различить все те крохотные мазки, что создавали в своем единении столь замечательные портреты. А этот был самым лучшим из всех присланных до сих пор.
        И лишь в открытом море, когда его корабль рассекал волны, устремившись на перехват очередного рабовладельческого судна, Колин понял значение этой миниатюры.
        Грейс подарила ему изображение той, к кому, по ее мнению, он имел наибольший интерес. Изображение Лили…
        При этой мысли Колин едва не исторгнул за борт съеденное за завтраком. Зачем он вообще наносил те визиты? Ему не нужна Лили! Он даже не хочет смотреть на ее портрет, как бы очаровательно она на нем ни выглядела!
        Последние годы Грейс оказывала ему значительную поддержку своими письмами — они уберегали его от сумасшествия и даже, возможно, от самоубийства. Многие его друзья, такие как Филипп, оставались вполне невозмутимыми среди крови и смертей и, не моргнув глазом, провожали в последний путь погибших товарищей, чьи тела отправлялись на дно океана. Но у Колина не получалось быть таким. После очередного сражения он в течение нескольких дней не мог нормально спать, а всплеск от сбрасываемых в воду трупов эхом отзывался у него в ушах.
        Однако у него имелись письма Грейс, эти чудесные песни о совсем другой жизни, где смерть и кровь являлись чем-то нереальным.
        Колину следовало сообщить ей об этом. И почаще писать. Однако, когда он брался за перо, в его сознании то и дело всплывали лишь образы умирающих — ну разве можно было рассказывать леди о подобных ужасах? И в результате он не писал ничего, убеждая себя, что ее, очевидно, не волнует его молчание, потому что она все равно продолжала слать письма.
        В общем, первая проблема заключалась в том, что Колин — отъявленный идиот. А вторая — в том, что его корабль направлялся к берегам Сьерра-Леоне, и в Англию они вернутся не раньше чем через девять месяцев.
        Пару дней спустя Колин вновь достал миниатюру, стал рассматривать, и у него вдруг возникло ощущение, что она написана не красками, а слезами. Лили улыбалась, но кисть художницы плакала. Колин стиснул леер ограждения. Его сердце пронзила боль, в глазах на мгновение потемнело.
        В этом портрете присутствовала любовь. Самая настоящая, а не та братская привязанность, которую он испытывал к Грейс.
        Грейс, конечно же, сможет без него обойтись. С той любовью, теплом и юмором, которые от нее исходили… Вокруг нее наверняка каждый вечер увиваются десятки мужчин.
        За последние годы у Грейс, вероятно, было немало предложений. Она всегда довольно сухо писала о светской жизни Лондона, как видно, не захватываясь этой суетой, оставаясь сторонней наблюдательницей.
        На бумаге она была неотразима, что, несомненно, еще заметнее при личном общении.
        И все же в своем тщеславии Колин полагал, что с момента первого выхода в свет Грейс ждала только его. И будет ждать и дальше. Ему нужно лишь вернуться домой целым и невредимым. И тогда он женится на ней. Это самое меньшее, что он может сделать в качестве благодарности за ее замечательные письма.
        Колин отмахнулся от внутреннего голоса, намекавшего на его непомерное самомнение.
        Да, он сделает Грейс предложение, но не ради новых писем, а в благодарность за те, что уже получил. А также потому, что любит ее, любит по-настоящему.
        Прошло еще несколько месяцев. Они по-прежнему болтались в море, дни и недели словно растворялись в пороховом дыму и потоках крови.
        Однажды Колин получил уведомление об очередном вознаграждении. Экипаж его корабля был отмечен за отличную службу, и ему как капитану причиталась довольно весомая сумма. Это событие они с Филиппом, его первым лейтенантом, отпраздновали парой стаканов бренди из их скудных запасов.
        Было и еще два письма: одно — от родителей, другое — от герцогини, написанное весьма изысканным стилем и в конце которого имелось несколько слов от герцога. Грейс не написала ничего.
        Затем он получил послание от Лили, такое же сумбурное, как и первое, и с приветами от всех-всех-всех — она привела целый список знакомых. После чего вкратце поведала о каждом члене обоих их семейств. Как оказалось, Фреда выгнали из Кембриджа за неподобающее поведение, а Крессида приболела, объевшись крыжовником. Что же касается Грейс… «За Грейс ухаживает очень приличный мужчина по имени лорд Макиндер, который утверждает, что встречался с тобой несколько раз. Грейс смеется и говорит, что он нравится ей, потому что он никогда не увивался вокруг меня, и это правда. Он не смотрит ни на кого, кроме Грейс».
        На минуту Колин задумался: насколько точно выразила Лили то, что хотела сообщить в своих последних предложениях? Не скрыто ли порицание в ее словах?
        Но нет, Лили не была столь сложной и вдумчивой личностью, как Грейс. Она была ослепительной, но несколько ограниченной и поверхностной, тогда как Грейс была полна загадок. Потребовалась бы целая жизнь на изучение ее незаурядной натуры.
        Колин хранил все письма Грейс, а это, полученное от Лили, просто выкинул за борт с проклятиями в адрес совершенно незнакомого человека — шотландского лорда, который намеревался перехватить, а может, уже перехватил ту единственную в мире, что была нужна ему самому.
        И в тот же день, чуть позднее, Колин уселся писать ответ. Он никогда не удостаивал Грейс более чем парой абзацев, но теперь, конечно же, не мог ограничиться лишь теми вопросами, которые по-настоящему его интересовали: как себя чувствует Грейс? Счастлива ли она? Не испытывает ли желания написать ему? И главное, что за тип этот Макиндер?
        Письмо растянулось на целых пять страниц, и к интересующей его теме Колин подошел лишь на четвертой. В тот же день дипломатической почтой толстый конверт был отправлен на имя дочери герцога Ашбрука. Хотя и не той, какой следовало бы.
        Ночью Колин так и не мог заснуть, переживая по поводу возможного брака Грейс с другим. Он все же вспомнил этого лорда — вполне приятный господин, но вряд ли способный защитить свою избранницу от грабителей и прочих злодеев.
        Колину пришло в голову, что братья не испытывают такого страха и досады при мысли о браке их сестры с «приятным господином». И не мучаются от бессонницы, представляя ту в опасности.
        Но в том-то и дело, что Грейс ему не сестра. И он не испытывает к ней братских чувств. Ни в коей мере.
        Пару недель спустя их корабль столкнулся с рабовладельческим судном из Балтимора. И на сей раз, когда дым рассеялся, оказалось, что капитан Берри не вышел из боя целым и невредимым. Поэтому лейтенант Филипп Драммонд, принявший командование на себя, поспешил выполнить то, о чем сэр Гриффин договорился с Адмиралтейством еще несколько лет назад: если Колин будет ранен, его не должны оставлять в ближайшем порту до выздоровления, так же как и дожидаться оказии, с тем чтобы отправить домой на корабле британского флота.
        Они пришвартовались в порту Касабланки, где Драммонд нанял самый быстроходный клипер, куда и был перенесен раненый капитан Берри, сопровождаемый своим ординарцем. При этом их экипаж выстроился вдоль планшира, и у всех, за исключением Филиппа, в глазах стояли слезы при виде одного из «братьев-счастливчиков», лежащего на носилках.
        Клипер без промедления отчалил, и обратно на борт корабля Драммонд взошел уже в качестве капитана.
        Глава 9
        Январь 1837 года
        В тот день, когда прибыло письмо от Колина, Грейс почувствовала себя очень несчастной, особенно после того, как Лили поинтересовалась, не хочет ли она почитать его. Увидев с полдесятка страниц, заполненных убористым почерком, она помотала головой.
        Грейс поднялась к себе и опустилась на стул, прилагая усилия к тому, чтобы не заплакать. В конце концов, она дочь герцога, а не умирающий лебедь, чтобы до конца жизни горевать и тосковать по человеку, который ее не любит.
        После полудня она с особым тщанием оделась для выезда с лордом Макиндером, выбрав новое, очень идущее ей манто из фиолетового кашемира с оторочкой из черного шелка и широким поясом из черного бархата с серебряной пряжкой. И перед самым прибытием лорда заглянула к матери, чтобы продемонстрировать той свой вид.
        — Ты выглядишь просто великолепно!  — воскликнула герцогиня, вставая из-за стола.  — Но главное, ты выглядишь вполне счастливой.
        — Я в порядке,  — заверила Грейс.  — Я не первая, кто пострадал от утраты детских иллюзий. Колин даже ни разу не поцеловал меня, так что я не могу утверждать, будто была введена в заблуждение.
        Мать привлекла дочь в свои объятия.
        — Письмо, полученное Лили, наверняка причинило тебе боль. Но я рада слышать, что Колин не давал повода полагать, что его чувства соответствуют твоим.
        — Как раз наоборот. За все эти годы он ни разу не написал мне в ответ больше чем несколько строк. И не пытался встретиться со мной, когда был в отпуске, не говоря уж о том, что влюбился в Лили.  — И после секундного молчания у Грейс вырвалось: — Мама, я чувствую себя такой глупой!
        Герцогиня положила руки ей на плечи.
        — Нет, моя милая, ты не глупая. Нет ничего глупого в том, чтобы любить хорошего человека. Жаль только, что он не ответил тебе взаимностью, а еще прискорбнее, что мы с отцом не положили конец вашей переписке гораздо раньше.
        — Но я уверена, что мои письма действовали на Колина благотворно, и потому не сожалею, что писала ему.
        Мать вгляделась в ее лицо.
        — Ты очень хороший человек, Грейс. Даже не понимаю, как мы с отцом умудрились произвести на свет такую замечательную девушку со столь щедрой душой.
        — Добавь еще: склонную к фантазиям. Я просто вообразила себе наш роман с Колином. Когда он не отвечал, я сама сочиняла предполагаемый ответ и в результате не заметила, как влюбилась в него.
        — Жаль, что я не смогла уберечь тебя от столь горького опыта,  — проговорила мать.  — Да еще это письмо, которое он написал Лили. Такое длинное… Тебе, наверное, было очень больно.
        Грейс пожала плечами.
        — Главное, это заставило меня понять, что я не могу прятаться от правды. Но контраст, конечно, резкий — между отписками в четыре строчки, что Колин посылал мне, и пятистраничным письмом для Лили… Должно быть, он действительно ее любит.
        — Ну на этот счет я сомневаюсь. Мы с отцом пришли к общему мнению, что Колин не тот человек, с которым Лили следует провести свою жизнь. Но важнее всего, чтобы ты, моя милая, нашла того, кто оценит тебя по достоинству. И что касается лорда Макиндера, то, судя по всему, он сильно в тебя влюблен.
        — В самом деле?..  — Вообще Грейс приятно было видеть, как светятся глаза упомянутого знакомого в ее присутствии.  — Джон хороший человек, мама, но больше всего я ценю в нем то, что он никогда не заглядывался на Лили.
        — Так уж и никогда?  — улыбнулась герцогиня.  — Признаться, нам с отцом Джон нравится. И мы были бы очень рады, если бы он присоединился к нашему семейству.
        Лорд Макиндер был легок на помине. Он явился в точно назначенное время, словно выжидал в своей карете за углом.
        Впрочем, Грейс не сомневалась, что Джон всегда будет точен и пунктуален. На него всегда можно положиться. Он был уравновешен, доброжелателен и почтителен.
        Ухаживания лорда Макиндера длились довольно продолжительное время, поэтому Грейс примерно представляла их сегодняшнюю программу: Джон направит свой экипаж в Гайд-парк, где они не спеша проедут по кругу, время от времени останавливаясь, чтобы пообщаться со знакомыми.
        Некоторая робость, присущая Грейс, препятствовала в обзаведении широким кругом знакомств, Джон же был настолько компанейским, что его обожал чуть ли не весь Лондон. И она как-то легко разговаривала и смеялась во время общения с его друзьями, как будто они были ее собственными. Впрочем, некоторые из них таковыми мало-помалу и становились, и это было замечательно.
        Ну а после пары кругов в парке они посетят кондитерскую «У Гантера», чтобы полакомиться мороженым.
        Однако на этот раз, усаживая Грейс в экипаж, Джон поинтересовался:
        — Леди Грейс, вы не возражаете, если я отвезу вас на экскурсию в одно из моих излюбленных мест в Лондоне? Могу вас заверить, это абсолютно приличное заведение.
        Грейс улыбнулась ему совершенно искренней улыбкой. Какой приятный человек! В глазах Джона было столько обожания, что любой вопрос, прозвучавший из его уст, не мог бы задеть ни одну женщину в мире.
        — Буду очень рада, лорд Макиндер.
        — Для вас я просто Джон,  — напомнил он.
        — Конечно же… Джон.
        Они отъехали не слишком далеко и остановились у небольшой церкви. Передав поводья своему груму, Джон помог Грейс спуститься на тротуар. Они молча прошли под сводами храма и через боковую дверь вышли к небольшому огороженному погосту. Здесь не было ощущения скорби и печали и слышалось лишь жужжание шмелей, радующихся тому, что им посчастливилось обнаружить такое обилие роз в самом центре Лондона.
        — Как тут красиво!  — воскликнула Грейс, сожалея, что не взяла с собой блокнот и карандаш.  — Как вам удалось отыскать столь изумительный потаенный уголок?
        — Здесь похоронена моя мать,  — ответил Джон. Выражение его лица не было трагическим, скорее по-мальчишески грустным.  — Я всегда навещаю ее, когда бываю в Лондоне. У меня такое ощущение, что она здесь счастлива.
        — Как это мило, что у вас такое восприятие,  — проговорила Грейс, в который раз отметив наличие симпатичных ямочек на щеках своего спутника.
        Тот между тем взял обе ее ладони в свои, и Грейс, слегка вздрогнув, подняла глаза. Солнечные лучи играли на густых волнистых волосах Джона, а в его голосе, когда он опять заговорил, серьезности было не меньше, чем томления в глазах.
        — Увидев вас в первый раз, я сразу же понял, что вы именно та женщина, с которой я хотел бы прожить всю жизнь. И я уверен, что мои родители полюбили бы вас так же, как и я. Леди Грейс, не окажете ли вы мне честь стать моей женой?
        Часть вторая
        Глава 10
        Грейс постоянно напоминала себе, что она вполне рада тому, что обручилась с лордом Макиндером, точнее с Джоном, как он просил его называть. Он был замечательным человеком, с приятным голосом и карими глазами. Ей импонировали его аристократизм, его мягкость и доброжелательность, и она считала, что они будут счастливы вместе. А еще Грейс нравилось то, что его поместье находится в Шотландии.
        Эта часть страны располагалась достаточно далеко от Лондона, и там ей будет легче забыть о прошлом и залечить разбитое сердце, пока детский смех и поцелуи любящего мужа окончательно не сотрут воспоминания о глупом увлечении юности.
        Джон часто устраивал для Грейс маленькие сюрпризы, которые, как он знал, доставят ей удовольствие. Что очень важно, он не относился к живописи, как к чисто дамскому развлечению, подобно тому, как акварельные рисунки считаются девичьими забавами. И однажды он преподнес ей миниатюрный портрет Уолтера Рэли — тонкую работу, изображающую этого изящного аристократа, страдавшего от безнадежной любви.
        — Похоже, он понимает тебя,  — заметила мать.  — И очень сильно любит. Эта миниатюра весьма дорогая вещь.
        — Да, любит,  — согласилась Грейс.
        — Он для тебя наилучший выбор,  — констатировал отец.  — Замечательный человек.
        Еще недавно родители слегка хмурились, поглядывая на Грейс, но теперь уже смотрели иначе. А по прошествии месяца лорд Макиндер или просто Джон стал самым желанным гостем в их семье.
        Только Лили постоянно дразнила его и за глаза называла занудой. И была единственной, кто спорил с Грейс.
        — Для тебя это не лучший выбор,  — убеждала она.  — Слишком уж он тебя уважает.
        — Что же плохого в уважении?  — возражала Грейс, вспоминая, как Колин пренебрегал ответом на ее письма.  — Мне как раз и необходимо уважение.
        — Этого недостаточно.
        — Он любит меня!
        — Но не так, как нужно.
        В конце концов Грейс вышла из себя:
        — Лили, ты что, ничего не понимаешь? Я должна сказать тебе это вслух? Никто и никогда не полюбит меня так, как, по твоему разумению, нужно! Из-за меня никто не будет терять голову, как из-за тебя! Я отношусь совсем к другому типу женщин.
        В результате они даже поругались.
        Как бы там ни было, «занудный» Джон находил Грейс прелестной. Он часто целовал ее, пусть даже и уважительно, и ей это нравилось. А еще он подарил ей новые краски, которыми Грейс и стала пользоваться, отдав те, что прислал Колин, самым младшим членам семейства…
        Но потом она все же забрала наиболее красивую из синих — ляпис-лазурь — и, спрятав в шкафу среди своего белья, постаралась о ней забыть.
        А в тот день, когда Джон преподнес ей кисть из соболиного волоса, Грейс сказала родителям, что пора бы уже определить дату венчания.
        Глава 11
        Вскоре после того как они покинули Касабланку, налетевший шторм сбил их с курса. Колин лежал в темноте, считая проходящие дни. Отныне он не числился в военно-морском флоте, с почетом уйдя в отставку, и данному факту можно было только порадоваться.
        Колин был вполне цел, хотя и нельзя сказать, чтобы совсем уж невредим. И этому обстоятельству тоже следовало радоваться.
        Он направлялся домой, в Англию, к Грейс.
        И вот тут его радость несколько меркла. Потому что к настоящему моменту Грейс уже могла выйти замуж за Макиндера.
        Еще до ранения он обдумал план того, как отнять Грейс у этого лорда, однако теперь…
        Возможно, его и можно назвать эгоистичным ослом, но вести себя как законченный негодяй Колин не станет. Будучи инвалидом, он не вправе вырывать Грейс из объятий жениха.
        От всех этих мыслей головная боль усиливалась. Согласно инструкции врача, по утрам и вечерам его пичкали очередной дозой настойки опия — для облегчения головных болей, а также, как подозревал Колин, чтобы у него не возникало желания подняться с койки. Но ему было все равно. Его ординарец Экерли регулярно нависал над ним и просил открыть рот, что он послушно и выполнял.
        Употребление снадобья давало и неожиданный побочный эффект. Скользя между сном и явью, Колин обрел способность становиться участником событий, описанных в письмах Грейс. Он видел себя в гостиной вместе с герцогом, и они смеялись над проделкой маленького Брандона, употребившего отцовские галстуки в качестве парусов для своих лодочек. Потом он сидел рядом с Грейс, которая рисовала бестолковых кур, а затем с ней же наблюдал за Лили, порхавшей по бальному залу и звонко смеющейся смехом женщины, не знающей, что такое боль и страх.
        А вот Грейс все это было известно. Причем исключительно по его вине.
        Во сне Колин танцевал именно с ней — очень медленно, нежно держа в своих руках. Этот танец не был похож на тот стремительный вальс, в котором он кружился с Лили, но каждое соприкосновение с Грейс воспламеняло кровь. И поскольку дело происходило во сне, в опиумном забытьи, они внезапно оказались в фешенебельном клубе «Олмак», окруженные очаровательными дамами. Но все эти дамы как-то сразу отошли на второй план, став расплывчатым ярким фоном, потому что из всех присутствующих единственной женщиной, имевшей для него значение, была Грейс.
        Ее волосы были собраны в высокую прическу, но отдельные завитки ниспадали на шею. Она улыбалась Колину одними глазами, словно говоря, что находит его столь же восхитительным, как и он ее. Они продолжали кружиться, и его бедро касалось ее стройной ножки, отчего волны эротического жара устремлялись прямо в область паха.
        Колин склонял голову и губами касался ее губ, которые были розовыми и такими мягкими, и Грейс вспыхивала, ибо он провоцировал скандал, целуя ее на людях. Но ему не было никакого дела до общественного мнения. Его интересовала лишь та, что находилась рядом с ним, и он запрокидывал ее голову и чуть ли не рычал, как голодный зверь…
        Затем из бального зала они перенеслись на берег озера, под раскидистую иву, где Грейс рисовала в тот день. Только на этот раз она не положила руки ему на плечи, а со смехом опрокинулась на спину, призывно глядя на него. Все заколки из волос Грейс Колин выбросил в воду, и ее пряди заскользили между его пальцев.
        Он совсем потерял голову от страсти, любви и желания. И, заглянув в его глаза, Грейс увидела отражение этого первобытного чувства, которое он не мог контролировать. Она что-то сотворила с корсажем своего платья, и вся ее одежда внезапно исчезла.
        И вот она лежала перед ним в чуть розоватом флере, чувственная, полная любви, и тянула его к себе. На нем уже тоже ничего не было, и их тела соприкоснулись, и даже это соприкосновение несло невероятное наслаждение. Но Колин не мог остановиться, чтобы прочувствовать его, поскольку им двигала настоятельная потребность войти в Грейс, овладеть ею и осознать, что она принадлежит ему, а не какому-то лорду Макиндеру.
        Он завис над ней, дикий и неистовый, не сомневаясь, что его глаза горят огнем. Все, чего ему сейчас хотелось, это обладать лежащей под ним женщиной, которая завладела его сердцем и душой. Ее ноги были призывно раскинуты, она была влажной и поразительно сладкой, а при его прикосновении ее голова откинулась назад, а с губ сорвался протяжный стон.
        Грейс понимала Колина и любила, несмотря ни на что…
        Потом он снова увидел себя в клубе «Олмак» стоящим у стены. Грейс опять кружилась в вальсе, но теперь уже с Макиндером. Она улыбалась этому шотландцу, и ее глаза излучали тепло и любовь — все то, что, как полагал Колин, должно было предназначаться только ему. Он так считал, потому что был самонадеянным дураком, не понимавшим, что ему нужно и что он может потерять.
        Он должен был валяться у Грейс в ногах при каждом возвращении в Англию. Должен был отвечать на каждое ее письмо, причем на трех-четырех страницах. Должен был…
        Опиумный дурман рассеивался, и Колин пытался ухватиться за ускользающую нить сновидения, стараясь задержать блекнущие образы — пускай Грейс танцевала с Макиндером, но он все же мог видеть ее, любоваться милой спокойной улыбкой…
        Но она исчезла.
        Выходя из забытья, Колин ощутил, как корабль, несущий его обратно в Англию, вздымается на волнах. В своих видениях он был целым и невредимым…
        Наконец Колин окончательно вернулся в явь.
        Он больше никогда не выйдет в море. За годы службы ему трижды начисляли крупные суммы за взятие трофеев, и сейчас его богатство превышало все прежние ожидания. Однако он все равно не может отобрать Грейс у Макиндера. Хотя, увидев его в нынешнем состоянии, она наверняка решит покинуть своего шотландца, если они, конечно, еще не женаты, чтобы из жалости остаться с Колином.
        Но нет, лучше уж смерть, чем такое снисхождение.
        Колин поднялся с койки, но тут же споткнулся обо что-то и растянулся на полу. Он сильно ударился грудью и какое-то время не мог даже сделать вдох. Когда же дыхание восстановилось и он сумел сесть, то обнаружил, что опрокинул ведро, служившее ему ночным горшком, и теперь был мокрым от вылившегося содержимого.
        Что называется — приплыли…
        Нет, все в прошлом. Колин потерял лучшее, что было у него в жизни,  — любовь умнейшей и прекраснейшей леди. И все потому, что был глуп и не видел дальше собственного носа.
        Размышления были замедленными и болезненными, но тем не менее Колин пришел к определенным выводам.
        Во-первых, он не должен больше принимать опий, чтобы не грезить о соитии с Грейс и не просыпаться с мокрыми от слез щеками. А во —вторых, он скорее умрет, чем допустит, чтобы она из жалости стала его женой. Он должен отвергнуть ее ради ее же блага. Даже если он потом всю жизнь будет корить себя и тосковать по ней, это все же лучше, чем позволить ей связать свою судьбу с инвалидом.
        Колин нашел способ обходиться без опия — после многократных отжиманий от пола ему удавалось задремать естественным образом. Поначалу он отжимался по сто раз, а пару недель спустя довел число повторений до двухсот.
        Но потом, хотя у него и получалось впадать в забытье, всю ночь напролет проспать он не мог. И в конце концов, промаявшись от бессонницы две ночи подряд, опять прибег к помощи настойки опия. И вновь обнаружил себя в бальном зале.
        На этот раз Грейс сидела в сторонке, у стены. Она была самой прекрасной из присутствующих женщин, но роящиеся в зале глупцы этого не замечали.
        Замечал только Колин. Их представили друг другу, и он коснулся ее руки. Грейс взглянула на него с некоторым удивлением, и Колин понял, что в данном сновидении она совершенно не знает, кто он такой.
        Он смог ухаживать за ней, как любой другой мужчина ухаживал бы за желанной женщиной. Его наполняла необычайная радость, он улыбался ей, и в сновидении мелькали балы, музыкальные вечера, поездки в Гайд-парк. Колин продолжал взирать на Грейс несколько со стороны, сдерживая свой голод и давая разгореться ее чувствам к нему.
        Во сне время идет иными темпами… Прошли недели, а может, и месяцы, и Колин понял, что ее желание сравнялось с его желанием. В ее поцелуях чувствовалось то же томление, какое испытывал он сам.
        Но тут поцелуй стал слабеть, и Колин, еще не проснувшись, осознал, что на самом деле Грейс рядом нет, это лишь иллюзия, вызванная воздействием опия.
        И тем не менее он еще пытался удержать видение. Ему не хотелось возвращаться обратно в темноту каюты, чтобы снова метаться на койке, в нетерпении ожидая прибытия в Англию.
        И в последние мгновения ускользающего сна Грейс заговорщицки улыбнулась ему, одновременно порочно и нежно, и прошептала:
        — Приходи этой ночью ко мне. Я просто изнываю без тебя. Ты очень мне нужен, я люблю тебя…
        И Колин проснулся. Вернее, ему лишь показалось, что проснулся, а в действительности он тут же попал в другой сон. Открыв глаза, Колин обнаружил себя на палубе корабля. Сверкнула вспышка, раздался треск, и мачта стала валиться за борт. Вокруг него слышались крики, вопли. Он опустил взгляд и с ужасом увидел, что его сапоги омывают потоки крови.
        После этого он выбросил настойку опия в иллюминатор.
        К тому моменту, когда корабль достиг наконец берегов Британии, Колин принял решение: Грейс создана не для него. Хотя он, конечно же, проведет одну ночь в доме Рейбернов — просто потому, что его родители не имеют городского особняка, а герцог и герцогиня очень обидятся, если он остановится в гостинице.
        Но утром он без промедления отправится в Арбор-Хаус. А со временем за счет трофейного вознаграждения приобретет собственный дом где-нибудь подальше от Грейс. Впрочем, она скорее всего уедет вместе с Макиндером в Шотландию.
        И это будет к лучшему, потому что нахождение поблизости от нее представляло бы опасность. Колин был ее детской любовью, а теперь и сам влюбился в нее. Так что ему необходимо снова уподобиться холодному эгоистичному болвану, пренебрегавшему ответами на письма двенадцатилетней девочки.
        Что ж, он вполне способен на это.
        Хотя возникало ощущение, что даже если Колин погрузится в самую пучину холодного эгоизма, его сердце может все же не выдержать и расколоться.
        Глава 12
        12 июня 1837 года
        Грейс находилась в холле, когда к дому подкатил экипаж, доставивший Колина Берри, хотя она об этом еще не подозревала. Грейс как раз приняла плащ из рук Федерстона, дворецкого,  — со своим женихом лордом Макиндером она собиралась ехать на частный показ произведений Констебла, что было очередным сюрпризом Джона.
        Федерстон открыл входную дверь, и Грейс, развернувшись, между тем как Джон помогал ей надеть плащ, увидела на ступеньках высокого мужчину, поддерживаемого под руку слугой. Время для нее замедлилось, даже почти остановилось. В первую очередь она узнала его по волосам, которые были длиннее прежнего и прикрывали уши. Затем охватила взглядом его плечи, ноги, лицо…
        Сознание отказывалось воспринимать то, что она увидела.
        Черная повязка поверх глаз…
        И то, как сопровождающий не отступал от него ни на шаг…
        Этому не хотелось верить, но так и было.
        — Здравствуйте, Федерстон, прошу извинить, что нагрянул без предупреждения,  — совершенно спокойно проговорил Колин в ответ на приветствие дворецкого.  — Завтра я отправлюсь за город, в наше поместье, а сейчас, если вас не затруднит, сообщите герцогине, что я заехал с кратким визитом. О багаже позаботится Экерли, мой ординарец.
        Федерстон молча склонил голову, невзирая на то обстоятельство, что Колин не мог его видеть, и отослал одного из лакеев за хозяйкой.
        А Колин теперь действительно не мог ничего видеть.
        Грейс ахнула, окончательно осознав этот ужасающий факт. Колин повернул голову на звук, и ей даже показалось, что он разглядел ее сквозь повязку, прикрывающую его глаза. Но он не проронил ни слова.
        Колин совершенно непринужденно стоял напротив дворецкого, четырех лакеев и Джона, и рядом с ним эти четверо мужчин казались котятами, оказавшимися рядом с тигром. В плечах Колин был раза в два шире, чем ее жених, и вообще выглядел гораздо мощнее. Раньше при его появлении всегда казалось, будто вместе с ним в комнату вплывает сдержанная сила, и с потерей зрения эта сила, судя по всему, не уменьшилась ни на йоту.
        Грейс еще не вышла из оцепенения, когда Джон шагнул вперед.
        — Добрый день, капитан Берри,  — поприветствовал он.  — Возможно, вы меня не помните, я лорд Макиндер, жених леди Грейс. Несколько лет назад мы с вами встречались на одном из музыкальных вечеров.
        Когда Джон произнес слово «жених», Колин как будто слегка напрягся. Или же Грейс это показалось?
        — Да, я помню вас,  — проговорил он и учтиво склонил голову.
        Джон совершенно естественным образом пожал ему руку, отчего Грейс ощутила прилив симпатии к своему жениху. И это чувство словно раскололо сковывающий ее лед.
        Джон между тем продолжил разговор в своей непринужденной дружелюбной манере:
        — Не желаете ли пройти в гостиную, пока мы будем ждать ее светлость?
        — Если вы соблаговолите остаться у нас, то в вашем распоряжении все та же комната, к которой вы привыкли,  — вставил Федерстон.  — Позвольте также добавить, что мы все очень рады снова видеть вас в Англии.
        Грейс взяла ладонь Колина обеими руками.
        — Колин, я здесь,  — произнесла она.  — Здравствуй.  — Ее голос слегка дрожал, что было весьма некстати.
        Тот повернул голову в ее сторону.
        — Здравствуйте, леди Грейс,  — вымолвил он без малейшего намека на улыбку. Черная повязка еще больше подчеркивала его высокие скулы и сурово сжатые губы.  — Приятно с вами встретиться.
        — Мне очень жаль, что ты получил ранение…
        Грейс заметила, что Колин все же немного похудел и осунулся.
        — Я лишь утратил зрение,  — возразил он.  — Это нельзя считать настоящим ранением.
        Она шагнула ближе и еще крепче сжала его руку.
        — Тебе больно?
        — Нет…  — Голос Колина был ровным, без малейшего намека на какую-либо неприязнь, и все же Грейс почти физически ощущала какой-то негативный импульс.  — Это произошло полтора месяца назад, и я уже привык.  — В его теле тоже чувствовалась некоторая напряженность, что не соответствовало непринужденному тону.
        Она сглотнула. Как многие военные, Колин наверняка принижал серьезность полученного увечья.
        Грейс все еще продолжала удерживать широкую мозолистую ладонь Колина, и ей показалось, что в изгибе его губ проглядывается какая-то уязвимость. Догадка озарила ее подобно вспышке молнии. Ну вот, опять она приписывает ему эмоции, придуманные ею самой!
        — Лили сейчас дома нет,  — вымолвила Грейс, выпуская его ладонь.  — Но она будет очень рада увидеть тебя, когда вернется.
        Колин кивнул, после чего безошибочно повернул голову в ту сторону, где находился Джон.
        — Лорд Макиндер, я буду вам очень признателен, если вы проводите меня в отведенную мне комнату. Преодоление ступенек все еще представляет для меня определенную трудность.
        Просто поразительно — Колин совершенно спокойно признавался в том, что ему необходима помощь, и в то же время было ясно, что его прямо-таки раздражает данное обстоятельство.
        — Да, конечно,  — согласился Джон и подал знак Федерстону, который направился к лестнице впереди них.
        В сторону Грейс Колин больше не повернулся и молча пошел рядом с Джоном. При этом создавалось впечатление, будто именно он эскортирует шотландского лорда, а не наоборот.
        Грейс осталась внизу одна. По ее щекам текли слезы.
        Мать почти что выбежала через дверь, ведущую в заднюю часть дома, и, остановившись возле нее, прикрыв рот рукой, стала молча смотреть вслед троим мужчинам, уже достигшим верхней площадки.
        — Он… он…  — ничего больше Грейс выговорить не могла.
        — Он ослеп,  — закончила за нее мать.  — И, судя по всему, никаких других повреждений у него, слава богу, нет. Ты ведь ничего такого не заметила?
        Джентльмены, свернув в коридор, исчезли из виду.
        — Никаких других?..  — повторила Грейс, и это получилось несколько резче, чем ей хотелось.
        — Теперь Колин сможет оставить службу,  — сказала мать.  — Ты понимаешь, Грейс?.. Пребывание на флоте высасывало из него жизнь, каплю за каплей, но теперь с этим покончено. Потеря зрения, конечно, серьезная проблема, но нужно радоваться, что он хотя бы остался жив.  — И, подхватив юбки, герцогиня устремилась вверх по лестнице.
        Грейс и не подозревала, что ее родители могли понимать душевное состояние Колина. Впрочем, они ведь знали его с малолетства и любили почти как сына. И конечно же, не могли не заметить, что его глаза стали похожи на два черных омута.
        Через несколько минут мать спустилась вниз в сопровождении Джона.
        — Он проявляет невероятную стойкость,  — проговорила герцогиня сдавленным голосом.
        — Возможно, со временем зрение восстановится,  — подбадривал ее Джон, похлопывая по руке.  — Я слышал о подобных случаях, когда способность видеть утрачивалась не из-за физического повреждения, а из-за вспышки при разрыве пушечного ядра.
        — Мне очень трудно воспринимать это спокойно,  — всхлипнула мать.  — Какое горе для его родителей! А ведь они не вернутся до самого августа! Надо немедленно послать за ними.
        Герцогиня все же взяла себя в руки и принялась отдавать распоряжения:
        — Федерстон, отправьте кого-нибудь с запиской в палату лордов, пусть его светлость поспешит домой. Нужно также съездить на Харрогейт-стрит к доктору Пинаклу и попросить его немедленно приехать к нам. Принцесса Аделаида говорила, что он просто гений в окулистике. Будем надеяться, что сможем застать его дома.
        Федерстон стал рассылать людей по указанным адресам.
        Между тем открылась входная дверь, и вошла Лили, вернувшаяся с верховой прогулки в парке. Узнав печальную новость, она заметалась по гостиной, трогая то один предмет, то другой, что проявлялось у нее в моменты сильного волнения.
        Джон, усмехнувшись, двинулся за ней, поднимая опрокинутые фарфоровые фигурки и восстанавливая нарушенный порядок.
        Вскоре прибыл доктор, которого сразу же препроводили наверх. А Грейс все сидела на диване, сведя вместе колени, не в состоянии унять дрожь в руках. Она не могла вымолвить ни слова. Ей следовало бы сейчас находиться рядом с Колином, а не в этой слишком ярко освещенной комнате, наполненной слишком громко говорящими людьми.
        Прошел, казалось, не один час, прежде чем врач, сопровождаемый ее матерью, спустился вниз. Грейс рывком поднялась с дивана.
        — Я не знаю, как дело пойдет дальше, поскольку я не рискнул удалить повязку,  — говорил доктор.  — Но если не обеспечить пациенту полный покой в затемненном помещении, он может так и остаться слепым. В подобных случаях пациент должен быть огражден от любых беспокойств и отдыхать в абсолютной темноте в течение полутора месяцев. Как понимаю, капитану Берри так и не была оказана надлежащая помощь. Ему следовало пустить кровь сразу же после того, как его ослепило той вспышкой, но, к счастью, травма представляется не столь уж и серьезной.
        — Мы будем держать его в постели,  — пообещала мать.  — И в полной темноте.
        Когда герцогиня Ашбрук говорила в подобном тоне, о каком-либо неповиновении не могло быть и речи. И значит, Колин не покинет кровать, даже если для этого его придется привязывать.
        — В течение ближайших двадцати четырех часов с ним не будет проблем,  — продолжал доктор, надевая плащ.  — Я дал ему выпить настойку опия. И учитывая параметры пациента,  — он произнес это таким тоном, словно Колин был несоразмерным гигантом,  — я дал ему двойную дозу. В общем, в течение суток он будет спокойно лежать, а завтра, ваша светлость, я опять навещу его и дам очередную порцию.
        Герцогиня слегка нахмурилась.
        — Доктор, а он сам согласился на употребление этого снадобья?
        Пинакл, как видно, уловил тревожную нотку в ее голосе.
        — Для капитана Берри так будет лучше,  — сказал он, натягивая перчатки.  — Иногда врачу не следует учитывать мнение пациента ради его же собственного блага, и это как раз один из таких случаев.
        Герцогиня ничего больше не сказала, но, как только доктор Пинакл вышел, она тут же обратилась к дворецкому:
        — Федерстон, поищите, пожалуйста, другого окулиста.
        Тот кивнул, после чего с поклоном удалился.
        — Полагаю, теперь мы можем ехать,  — произнес Джон беспечным жизнерадостным тоном, что вызвало у Грейс некоторое раздражение.  — Ситуация под контролем, и капитан Берри проспит до завтрашнего утра.
        — У нашей матери всегда все под контролем,  — проговорила Лили и принялась передвигать предметы, стоящие над камином.  — И куда же вы собрались на этот раз?
        — Лорд Барден-Сизли любезно согласился показать нам свою коллекцию произведений Констебла,  — ответил Джон.  — Не желаете ли к нам присоединиться?
        Лили сморщилась.
        — Ни в коем случае. Это, должно быть, ужасно скучно. Даже не представляю, как вы выдержите.
        — В коллекции всего лишь шесть акварелей и несколько набросков карандашом,  — пояснил Джон.
        — Грейс даже одну картину может рассматривать целую вечность,  — усмехнулась Лили.  — Разве вы не видели, как она пялится на полотно сначала вблизи, потом отступает назад, потом опять приближается чуть ли не вплотную? Я едва не зарыдала от отчаяния, когда мы в последний раз были в Национальной галерее.
        Грейс поднялась с дивана.
        — Джон, ты меня извини, но сегодня я вряд ли смогу получить удовольствие от просмотра этой коллекции.
        — Но ведь лорд Барден-Сизли все подготовил,  — запротестовал Джон.  — Он ждет нас.
        — Вместо меня с тобой съездит Лили.
        Видимо, на ее лице отразилось нечто такое, что заставило сестру буквально подскочить к Макиндеру, подцепить его под руку и улыбнуться самой обворожительной своей улыбкой.
        — Джон, вы ведь возьмете меня с собой, не так ли?
        Тот бросил на нее недовольный взгляд.
        — Если вы намереваетесь поиздеваться и надо мной, то об этом не может быть и речи. Я скоро стану вашим зятем, и я не из тех глупцов, которые сходят по вас с ума и увиваются вокруг вас на балах.
        — Как вам не стыдно!  — воскликнула сестра и потянула Макиндера к дверям.  — Мои поклонники умнейшие и достойнейшие люди. Вы не должны отзываться о них с таким пренебрежением.
        Джон оглянулся, но Грейс напутственно кивнула ему, и тот покорно последовал за Лили.
        Глава 13
        На этот раз Грейс не дожидалась, когда из-за стены донесется стон. Поднявшись по лестнице, она сразу же направилось в комнату, где находился Колин. В помещении царила темнота — окна были занавешены плотными портьерами, скудный свет исходил от единственной лампы с подкрученным фитилем. Сделав глубокий вдох, Грейс прикрыла дверь и прислонилась к ней спиной.
        Это было безумие, но она не могла себя остановить.
        Колин не лежал на кровати, как того требовал доктор. Он сидел в кресле перед незажженным камином и, казалось, созерцал воображаемый огонь.
        — Колин,  — шепотом позвала Грейс.
        Он повернул голову — гораздо медленнее, чем делал это прежде. Его руки сжимали подлокотники кресла так же, как он мог сжимать леер ограждения, стоя на мостике взлетающего на волнах корабля.
        — Кто здесь?  — резко спросил он.
        — Это я, Грейс.  — Она двинулась к нему.  — Как ты?
        — Чем меня напоили?  — проговорил он сквозь стиснутые зубы.
        — Настойкой опия.
        На его лице отразилась досада.
        — Тебе ее дал доктор,  — пояснила Грейс.  — Мы бы давать не стали. Он считает, что тебе следует лежать в постели.
        Колин протянул руку и взял ее за запястье.
        — Даже не знаю, снится мне это сейчас или нет,  — пробормотал он.
        — Нет, не снится,  — заверила Грейс, глядя на его большую ладонь, обхватившую ее предплечье.
        Он вдруг потянул Грейс на себя, и она невольно уселась ему на колени.
        — Колин!..
        — Ты мне снишься или нет?
        — Уж я-то точно не снюсь! Я — Грейс. Ты что, не помнишь меня?
        — Ты помолвлена с Макиндером… Бог ведает, что он может подумать, если узнает, что ты побывала в комнате другого мужчины.
        — Я разорву нашу помолвку,  — неожиданно для себя вымолвила Грейс.
        На это Колин ничего не сказал.
        Ей, конечно, не следовало находиться здесь, восседая на его коленях, но… Своим мягким местом она отчетливо ощущала его бедра, такие мускулистые и сильные. Как хорошо, что Колин вернулся живым!.. Одно это обстоятельство наполняло радостью, оттеснявшей переживания по поводу состояния его глаз.
        — Ты должна уйти,  — сказал Колин, проигнорировав ее заявление.
        — Что случилось с твоим зрением?  — спросила она, отчаянно желая остаться.
        — Прямо передо мной разорвалось пушечное ядро, и вспышка ослепила меня,  — сухо сообщил он.  — Наверное, мне надо прилечь.
        Грейс встала с его колен, испытывая некоторую досаду. Однако ничего нового не произошло. Он отвергал ее годами, поэтому совсем неудивительно, что отталкивает и сейчас.
        Грейс шагнула в сторону, и Колин поднялся. Но тут же покачнулся, и по его крупному телу прокатилась дрожь.
        — Я помогу тебе.  — Она взяла его за руку так же, как это ранее сделал Джон.
        — Я знаю, где находится кровать,  — проговорил Колин уже заплетающимся языком и повернул не в ту сторону.  — Я ведь добрался от нее до кресла после того, как доктор… Что он со мной сделал? Я чувствую себя неважно.
        — Ты идешь не туда…  — Грейс потянула его за руку.
        Истина заключалась в том, что ее любовь так и не прошла. Она прямо-таки жаждала находиться рядом с Колином, и совсем неважно, что он слеп. Ей все равно, даже если его зрение не восстановится, даже если он будет постоянно рычать на нее. Возможно, она могла бы стать его экономкой, и он бы не догадывался, кто она на самом деле.
        — От тебя так хорошо пахнет… Как от одной девушки, которую я знал, но это происходило во сне…  — Голос у Колина был такой же, как когда-то у Фреда, перепившего пунша.
        Грейс снова потянула его за руку.
        — Твоя кровать там…
        Своим боком она касалась его бедра, отчего словно огненные мурашки пробегали по ее коже.
        — Колин…  — произнесла она каким-то низким и хрипловатым голосом.
        — Моя кровать…  — пробормотал, в свою очередь, Колин, обнимая ее за талию и еще ближе привлекая к себе.  — У тебя такие прелестные изгибы.
        Судя по голосу, Колин действительно пребывал в состоянии наркотического опьянения. Как видно, снадобье возымело действие.
        — Шагай-шагай…  — Грейс продолжала тянуть его в нужную сторону.
        И он сделал несколько шагов, после чего полетел вперед и рухнул на кровать, перевернувшись при этом на спину.
        В этот момент распахнулась дверь.
        — Грейс!  — в негодовании воскликнула появившаяся мать.  — Немедленно прочь отсюда! Состояние Колина не дает тебе права пренебрегать правилами приличия!
        — Уже иду,  — отозвалась Грейс, накрывая Колина одеялом, которое было для него немного коротковато.
        — Грейс!  — снова окликнула мать.
        Грейс повернула голову, и ее губы сами собой растянулись в улыбке.
        — Он вернулся насовсем, мама. В целости и сохранности. Я уверена, что его зрение со временем восстановится. А если нет, то это не так уж и важно, потому что он уже не погибнет. Он вернулся насовсем.
        Герцогиня подошла и встала рядом. Даже с повязкой на глазах Колин ничуть не утратил своей привлекательности.
        — Он всегда был очень красивым юношей,  — произнесла мать.
        — Он и сейчас такой же,  — отозвалась Грейс.
        — Я не имела в виду, что это в прошлом. Но я беспокоюсь за него. Его жизнь будет нелегка, если зрение не вернется.
        — Он излечится.  — Грейс поправила одеяло на его плече.  — Теперь, когда он дома, все будет по-другому.
        Мать посмотрела на дочь, после чего развернулась и направилась к двери.
        — Давай-ка пойдем ко мне и поговорим.
        Грейс подтянула одеяло повыше и распрямила неловко подогнутую руку Колина.
        — Грейс,  — позвала от порога мать.
        И она наконец последовала за ней.
        Глава 14
        К тому моменту, когда Грейс подошла к комнате герцогини, она уже успела успокоиться и восстановить внутреннее равновесие. Она знала, как ей следует поступить, хотя это вряд ли получит одобрение матери.
        — Если тебе взбрело в голову швырнуть свою судьбу к его ногам,  — начала герцогиня, как только Грейс переступила порог,  — то я сама свяжу тебя по рукам и ногам, усажу в карету и отправлю прочь из Лондона!
        Нет, мать определенно этого не одобрит.
        Грейс опустилась на диван, пренебрегая этикетом, согласно которому не должна была садиться первой, и твердым голосом заявила:
        — Я не могу выйти за Джона.
        Мать присела рядом.
        — Милая моя, я хорошо отношусь к Колину, но он не был подходящим для тебя вариантом даже до ранения.
        — Его зрение восстановится.
        — Но это не гарантирует того, что он полюбит тебя.
        Грейс сглотнула. Ее мать была не из тех, кто может солгать ради того, чтобы кого-то утешить. Она всегда и всем говорила правду, даже если кому-то и не хотелось этого слышать.
        Герцогиня придвинулась ближе и обняла Грейс за плечи.
        — Я никогда не рассказывала вам, почему прогнала вашего отца из дома всего лишь после двух дней семейной жизни. А причина заключалась в том, что я пришла к выводу, что он не любит меня. И я не хочу, чтобы подобный опыт пережил кто-то из моих детей.
        Грейс почувствовала, как к ее глазам подступают слезы. Конечно же, Колин не любит ее, она и не питала никаких иллюзий на этот счет. При сегодняшней встрече он лишь повернул голову в ее сторону и тут же отвернулся, даже не поинтересовавшись, как она поживает, и не поздравив ее с помолвкой. Она ничего не значила для него. Совсем ничего.
        И тем не менее сама Грейс испытывала к нему такую любовь, что та едва вмещалась в ее сердце.
        — Колин очень страдал,  — промолвила она.  — Я знаю это. Он тяготился службой на флоте, а тот факт, что из всех сражений он выходил без единой царапины, делал ее еще более тягостной.
        — Почему?
        — Он испытывал комплекс вины из-за того, что оставался жив. Вокруг него постоянно погибали товарищи, умирая, они звали своих матерей, и для Колина это было невыносимо.
        — Это ужасно. Я, конечно, замечала, что он чем-то угнетен, но даже не представляла, что он так мучается.
        — Я не хочу любить его,  — проговорила Грейс, глядя на сцепленные пальцы своих рук.  — Я ненавижу и презираю себя за то, что люблю его. И ты совершенно права в том, что он меня не любит.
        Мать вздохнула.
        — Если бы ты снова стала маленькой девочкой, было бы достаточно одного поцелуя, чтобы утешить и успокоить тебя.
        — Он не любит меня,  — повторила Грейс,  — но я люблю его. Я влюбилась в него еще в детстве, и вряд ли что-то изменится. Мне даже кажется, что это какое-то проклятие.
        — Ну что ты…
        — Сегодня при появлении Колина мое сердце буквально подскочило, хотя я сразу же поняла, что он ослеп. Но для меня это не важно, главное — это то, что он жив. Даже если бы он потерял ногу или руку, мне было бы все равно. С такими чувствами я просто не в праве выходить за Джона.
        — Меня время от времени посещала мысль, что Колин мог бы составить хорошую партию для Лили,  — задумчиво произнесла герцогиня, поглаживая Грейс по голове.  — Он уравновешен и добр, а это как раз то, что ей нужно. Он также умен и образован…
        Грейс пожала плечами.
        — При совместной жизни с Лили эти качества долго бы не сохранились. Но я думала об их возможном браке, и эта мысль буквально сводила меня с ума.  — Ее голос дрогнул, и она сглотнула, прежде чем продолжить: — Я никогда и никого не полюблю так, как его. Я уже не маленькая, и я любила его на протяжении стольких лет. В нем сосредоточен весь мой мир.
        По щекам Грейс потекли слезы, и мать протянула ей свой носовой платок, расшитый их фамильными вензелями.
        — Я никогда не рассказывала тебе о том времени, когда мы с отцом были совсем юными и ему тоже был предписан постельный режим?
        — Нет, не рассказывала.
        — Твой отец и минуты не мог усидеть на месте, не говоря уж о том, чтобы лежать целыми днями. Я влюбилась в него, просиживая у его кровати, и до сих пор не излечилась от этого недуга.
        — Сколько же вам тогда было?
        — Десять или одиннадцать лет, точно не помню.
        Грейс ничуть не удивило то обстоятельство, что они с матерью влюбились практически в одном и том же возрасте.
        — Мама,  — проговорила она, распрямляясь,  — я намерена сопроводить Колина в Арбор-Хаус.
        — Но сейчас, моя милая, я не могу поехать с тобой.
        — Я поеду с ним одна.
        — Колин, конечно, друг нашей семьи, но ты ведь молодая леди. В пути в качестве твоей сопровождающей будет достаточно и служанки, но тебе нельзя задерживаться в Арбор-Хаусе и оставаться с ним под одной крышей, учитывая отсутствие его родителей.
        — Ну почему нельзя?.. Именно это я и сделаю.
        — Но ты будешь скомпрометирована.
        — Наверное…
        На лице матери отразилось изумление.
        — Дорогая моя, ты осознаешь последствия такого поступка?
        — Я не могу допустить, чтобы Колин блуждал по дому, натыкаясь на стены и мебель,  — аргументировала Грейс. И, сделав глубокий вдох, добавила: — Кроме того, я намерена соблазнить его, если, конечно, получится.
        — О господи!  — воскликнула герцогиня.  — Но послушай… Джентльмены — это ведь не слуги. Им нельзя просто приказать исполнить свое желание.
        — Ну, если Колин вновь отвергнет меня, тогда ничего страшного не случится. Но я, по крайней мере, попробую за него побороться. Я должна это сделать.
        — Но ведь…
        — Я не выйду замуж ни за кого другого,  — перебила Грейс.  — И думаю, это не так уж и страшно — остаться старой девой. Если только Колин не женится на Лили. Но я знаю его, мама. Если его зрение не восстановится, он по собственной воле не женится ни на одной из нас. Он не захочет стать обузой.
        Герцогиня некоторое время молчала. Затем сказала:
        — Я подозреваю, что Колин подспудно тоже влюблен в тебя. Ты ведь из года в год писала ему такие замечательные письма. Необходим лишь толчок, хотя соблазнение — это уже слишком, и я надеюсь, ты это понимаешь.
        — Понимаю,  — кивнула Грейс.
        Мать покачала головой.
        — Как ты похожа на меня… Тебе так не кажется?
        — Похожа, так и есть,  — улыбнулась Грейс.
        — Остается, однако, шанс, что Колин не согласится на твое сопровождение.
        — Конечно, не согласится. Поэтому лучше всего без промедления перенести его в карету. Он проспит еще долго, а потом уже будет поздно возражать.
        — Колин очень щепетилен в вопросах чести,  — заметила герцогиня.  — Совместная поездка с ним и без того скомпрометирует тебя, поэтому нет никакой нужды прибегать к радикальным мерам. Ваша первая брачная ночь может быть такой, как и полагается.  — Она поднялась с дивана и позвонила в колокольчик.  — Я попрошу нашего поверенного конфиденциально оформить для тебя специальное разрешение на брак и отослать его следом.
        — Я выйду за Колина только в том случае, если сумею соблазнить его,  — сказала Грейс.  — Мне не нужен муж, которого вынудили жениться на мне.
        Мать открыла было рот, но в этот момент открылась дверь и появился дворецкий.
        — Федерстон,  — обратилась к нему герцогиня,  — необходимо перенести капитана Берри, который находится сейчас под воздействием настойки опия, в карету, чтобы отправить его в Арбор-Хаус. Доктор рекомендовал ему полный покой и темноту, а в нашем доме это вряд ли возможно. В родительском гнезде ему будет гораздо удобнее.
        Дворецкий кивнул.
        — Я сейчас же прикажу заложить карету, ваша светлость.
        — И передайте также горничной леди Грейс, чтобы та собрала вещи своей госпожи. Леди Грейс будет сопровождать капитана Берри.
        Федерстон опять склонил голову, не выказав ни малейшего удивления. Как-никак он не первый год находился в услужении у герцогини Ашбрук.
        — Вот что, моя дорогая,  — продолжила герцогиня, вновь повернувшись к Грейс,  — мне только что пришло в голову, что будет лучше, если Колин покинет наш дом до возвращения твоего отца.
        Грейс вскочила на ноги.
        Ну конечно!.. Отец ни за что не позволит ей уехать с мужчиной, который ее не любит. А уж если герцог узнает о намерении дочери соблазнить этого мужчину…
        — Федерстон, скажите Мэри, чтобы она собрала лишь самое необходимое. Чтобы мы могли отправиться без малейшего промедления.
        — Остальные вещи я отправлю вслед за тобой утром,  — пообещала герцогиня, когда за дворецким закрылась дверь.  — Но перед отъездом ты должна написать Джону.
        Грейс закусила губу. Перед ее мысленным взором всплыли глаза Макиндера, полные обожания.
        — Как ты думаешь, может, Лили удастся его утешить?
        — Все зависит лишь от них самих. Сообщи ему правду. Он, конечно, будет сильно разочарован, однако горький опыт с одной-двумя разорванными помолвками любому мужчине пойдет на пользу. А твоему Джону присуще некоторое самодовольство…
        — А что, если папа, узнав о случившемся, отправит за мной погоню?
        — Насчет этого положись на меня,  — усмехнулась герцогиня.  — Уж я как-нибудь сумею отвлечь твоего отца.
        Вскоре спящего капитана Берри уложили на одном из сидений в самой большой герцогской карете, напротив него уселась Грейс. В другом экипаже разместились ординарец Колина и Мэри, личная служанка юной леди.
        И они отправились в путь.
        В течение первого часа, проведенного в дороге, сердце Грейс билось в повышенном темпе. Но потом она мало-помалу расслабилась и успокоилась. Детям не следует, конечно, задумываться об интимной жизни родителей, но у нее не было сомнения, что герцогиня Ашбрук сумеет обвести своего возлюбленного пирата вокруг своего изящного пальчика.
        Так что пройдет не один час, а может, даже целый день, прежде чем его светлость узнает об исчезновении дочери.
        Глава 15
        Колин вновь обнаружил себя в стране грез, вызванных воздействием опия. Несмотря на то что пытался сопротивляться соскальзыванию в этот опасный мир, после посещения которого у него болело сердце, а щеки были мокрыми от слез.
        А ведь мужчины не должны плакать. И он никогда не плакал. Если только не пребывал под воздействием настойки опия.
        В нынешнем сне он находился вместе с Грейс в карете, и это было интересно, потому что раньше такого не случалось. В отличие от прежних грез он ничего не видел, однако каким-то образом знал, что она рядом.
        И поскольку дело происходило во сне, он без всяких церемоний спросил:
        — Ты здесь?
        Послышался шорох платья, и Колин почувствовал, как она склонилась над ним. Парфюм она не использовала, в отличие от своей сестры Лили… От нее пахло настоящей Грейс — лимонным мылом и… женщиной.
        Его щеки коснулась прохладная ладонь, и Грейс что-то прошептала.
        Ее слова не имели никакого значения. Это сон, и все в нем будет происходить так, как хочется Колину.
        Поэтому Колин протянул руку и ухватился за ее платье. Судя по всему, на Грейс было дорожное облачение из какой-то плотной ткани. Какая реалистичная деталь… Похоже, он обрел способность осязать даже во сне.
        Снящаяся ему Грейс продолжала что-то говорить, но он не стал прислушиваться и дернул ее на себя. Тихо вскрикнув, она упала ему на грудь. Колин усмехнулся: реальную Грейс подобное обращение просто возмутило бы. Но во сне допустимо все.
        Колин начал переворачиваться, чтобы поменять их позиции — при отсутствии видимости это представляло некоторую трудность. Было бы, конечно, предпочтительнее, если бы он мог видеть, как и в прежних снах… Впрочем, не стоит жаловаться. А то как бы Грейс не растаяла у него в руках.
        Через пару секунд она оказалась под ним. Он был таким массивным по сравнению с ней. Возможно, те упражнения на борту клипера сделали его еще более могучим. Хорошо, что все происходит лишь во сне. В реальности он мог бы запросто раздавить хрупкую английскую леди.
        Колин взял в ладони лицо Грейс и развернул его к своим губам.
        Она снова заговорила, и на этот раз он расслышал ее.
        — Колин, ты осознаешь, кто я такая?
        — Конечно,  — ответил он.  — Но ты ведь мне снишься.
        И он нежно поцеловал ее. Так, как мужчина целует обожаемую женщину, которую давно не видел и по которой очень сильно соскучился.
        Ее губы были сладкими, как мед, и от соприкосновения с ними по всему его телу прокатилась жаркая волна. Грейс как будто вздрогнула, на секунду оцепенела, но потом что-то пробормотала и запустила пальцы ему в волосы. Затем они оторвались друг от друга, чтобы отдышаться (опять весьма реалистичная деталь!), и губы Колина скользнули по щеке Грейс, коснулись ее длинных густых ресниц, которые поразили его еще в то время, когда ей было двенадцать, и, любуясь которыми, он казался себе чуть ли не похотливым старцем.
        Но теперь-то Грейс двадцать…
        — Сколько тебе лет?  — спросил Колин.
        — Двадцать…  — послышался ответ, прозвучавший как благословение.
        — А не двенадцать?
        Он должен был удостовериться… А иначе, если ему начали грезиться маленькие девочки, он просто вышвырнет самого себя из кареты!
        — Конечно же, нет!
        Голос снящейся ему Грейс был негодующим — она, похоже, сердилась. В реальном мире все считали ее мягкой и пушистой, но он-то знал, что это не совсем так. В ее рисунках нередко чувствовались ирония и сарказм.
        Колин долго целовал и мял Грейс, пока та не захныкала. Возникла мысль, что надо действовать более быстро и решительно. Он уже давно не грезил о Грейс, и на сей раз нужно наконец-то овладеть ею, вместо того чтобы ходить вокруг да около.
        Не раздумывая, Колин оперся на одну руку, а другой ухватился за лиф платья и рванул. Да, в происходящем было куда больше реалистичности, чем он ожидал. В прежних снах одежда исчезала с Грейс сама собой, а на этот раз своим рывком он даже приподнял ее тело над сиденьем. Послышался треск рвущейся ткани, и Грейс изумленно вскрикнула.
        Сон мог вот-вот развеяться, Колин чувствовал это всем своим существом.
        Поэтому он снова принялся целовать Грейс — если не удастся получить все сполна, то надо хотя бы насладиться ее нежными мягкими губами, у которых был привкус чая, сахара и… самой Грейс. Целуя ее, он ничуть не печалился, что не может видеть, ему это было не нужно. Все необходимое он воспринимал другими органами чувств — трепет ее тела, тихие стоны, когда прикусывал ее нижнюю губу, и то, как она со страстью куртизанки отвечала на его поцелуи.
        Часть сознания напоминала, что все это не реальность, а сон, но в этом видении Колину удалось сотворить просто изумительную Грейс.
        Его рука скользнула к ее груди, и, к некоторой досаде, ему пришлось еще что-то разорвать, прежде чем одна из упругих выпуклостей оказалась у него в ладони. Эта округлость имела изумительно совершенную форму. Колин уткнулся в нее лицом, обхватил губами сосок, и его огорчало лишь то, что он не может увидеть эту прелесть.
        Но тут он опять вспомнил, что это именно его сон, и потому спросил:
        — Какого цвета у тебя сосок?
        Снящаяся ему Грейс прерывисто дышала, отчего все его тело буквально вибрировало от желания. Не дождавшись отклика, он скомандовал:
        — Отвечай мне!
        Подобной интонации он никогда не слышал в своем голосе. Колин вел себя, как какой-то распутный сатир.
        Ну а раз уж он сатир, то можно действовать в прежнем духе.
        Колин слегка отстранился от Грейс, чтобы иметь возможность запустить руку под ее юбки. Она так и не ответила на вопрос, но ей, впрочем, и без того не хватало воздуха, поэтому он не стал повторять.
        Снящаяся ему Грейс имела, похоже, собственное соображение… Хотя о своей груди она, возможно, знала не больше, чем он. Она ведь снилась ему и, если он не знает, откуда знать ей?
        Но эти мысли быстро ушли, поскольку его рука заскользила по внутренней стороне ее бедра, кожа которого была невероятно гладкой. Колину захотелось познать ее на вкус, и он опустился на пол кареты, жесткость которого ощутил коленями с невероятной реалистичностью, но жаловаться не приходилось.
        Если бы дело происходило с реальной женщиной, он вел бы себя деликатнее, но это ведь был его сон. Поэтому он закинул юбки повыше и стал стягивать с Грейс панталоны.
        Та что-то изумленно забормотала, но Колин и не думал прислушиваться. Реальная Грейс с ее чувством собственного достоинства никогда не позволила бы так себя трепать, да еще и в карете. Она бы не изумлялась, а была бы просто в гневе.
        — Это мой сон,  — строго проинформировал он воображаемую Грейс.
        После чего начал языком ласкать внутреннюю сторону ее бедер, продвигаясь к райским кущам. Он уже почти достиг цели, когда карета резко качнулась, и его губы уткнулись прямо в шелковистый пушок. Который, как подсказывала интуиция, наверняка был рыжеватым. Нельзя было также не отметить, что в своем неровном движении экипаж явно содействовал ему.
        Между тем в голосе воображаемой Грейс послышались требовательно-настоятельные нотки.
        — Доверься мне,  — отозвался он, послав вдобавок мысленное заверение в обожании и почтительном отношении.
        И еще в том, что Колин готов любить ее и на королевском ложе, и в хлеву, если она только предоставит ему такой шанс. А также в том, что она для него центр Вселенной.
        И это сработало. Воображаемая Грейс поймала его руки и стала целовать их. Прикосновение ее губ сводило с ума.
        Колин склонил голову и прошелся языком по завиткам волос, затем раздвинул ее ноги пошире, чтобы дать место своим плечам. Он еще никогда не вкушал такой сладости. Более того, он слышал, как изменяется дыхание воображаемой Грейс, становясь все быстрее. Ее ладонь стискивала его руку, но другая рука была у него свободна. Он провел пальцами по гладкой коже ее бедра, сначала вверх и вниз, потом приблизился к средоточию ее естества.
        Она изгибалась и извивалась, взывая и умоляя, бормоча слова, которые реальная Грейс никогда бы не произнесла.
        Все это очень нравилось ему. У снящейся Грейс не было ни сдержанности, ни комплексов по поводу добродетели и достоинства. Вибрации чувственности и желания исходили не только из ее сердца, но и от всего тела.
        Колин нежно провел пальцами по ее влажной плоти. Его руки никогда не казались ему такими большими и неуклюжими, как сейчас. Она вскрикнула от этого прикосновения, и данный возглас выражал чистейшее наслаждение, но Колин тем не менее напомнил своему воображению, что в его сне не должно быть напряженных моментов, связанных с лишением девственности. Ему не хотелось, чтобы в голосе Грейс прозвучал хотя бы намек на боль.
        Снящаяся ему Грейс, конечно же, не была девственницей. С ее стороны отсутствовало проявление какой-либо неуверенности. Одна ее нога находилась сейчас у него на плече, и сама она без всякого стеснения выгибалась навстречу его устам. Ее лоно было влажным и таким мягким… Он ввел внутрь палец и едва не ахнул — там было так туго и горячо. Грейс снова вскрикнула, уже гораздо громче, так что, если в этом сне имелся и кучер на облучке, тот наверняка ее услышал. А в следующую секунду Колин ощутил конвульсивное сокращение мышц вокруг своего пальца.
        Он продолжал ласкать Грейс губами и языком, испытывая неизведанное до сих пор наслаждение. Она дышала все чаще, и вслед за первым он ввел и второй палец.
        Ее крик был таким сладострастным, что он едва не разрядился раньше времени. Еще одно движение пальцев — и по ее телу вновь прокатилось содрогание с сопутствующими сокращениями внутри, вгоняя его в еще большее возбуждение.
        Черт, до чего же мощное у него воображение! Колин правильно сделал, что выбросил тогда опий в иллюминатор, ибо теперь видно, до какой степени он пристрастился к подобным снам.
        Единственный недостаток — невозможность созерцать происходящее. Но жаловаться не стоит… Так же как и затягивать.
        Колин поднялся с пола. Удерживая равновесие в раскачивающейся карете, расстегнул бриджи, раздвинул ноги снящейся Грейс и объявил:
        — Я хочу тебя.
        Его голос прозвучал как-то гортанно и даже свирепо, что вызвало некоторое удивление.
        Иллюзорная Грейс не принадлежала к числу женщин, склонных спорить с мужчиной. Когда он уперся коленом в сиденье, ее руки тотчас обвили его шею, и она потянула его к себе для поцелуя.
        Колин приблизил свою восставшую плоть к ее жаркому лону и стал медленно входить. Это был изумительный сон. Он был просто в восторге.
        Никакая другая женщина не могла бы ощущаться изнутри столь тугой и горячей. Ни у какой другой женщины не было таких сочных губ. Никакая другая женщина не смогла бы так воспламенить его чресла одним лишь вскриком, выражавшим и удивление, и желание.
        Он так же медленно оттянул свои бедра назад, после чего сделал толчок вперед, содрогаясь от невероятного наслаждения. Затем вновь поймал губы Грейс и застыл на несколько секунд, чтобы прочувствовать их сладость.
        Внезапно его охватило беспокойство: а вдруг этот сон закончится? И уже в следующее мгновение он напомнил себе, что той, чья нога находится сейчас у него на плече, не требуется уделять такую же заботу и внимание, как реальной женщине. Поскольку она была порождением его воображения.
        И он продолжил совершать толчки, чуть ли не рыча от наслаждения, которое прежде не смог бы себе и представить.
        Он любил ее, она была для него центром мироздания, без нее он был ничто…
        Довольно долго у Колина не было никаких мыслей — он ощущал лишь невероятный жар в паху и жгучую потребность, охватившую все его тело. Он двигался все быстрее и быстрее, одной рукой лаская грудь воображаемой Грейс, другой поддерживая себя в раскачивающейся карете. Хотелось бы, конечно, еще видеть ее лицо, запрокинутую в экстазе голову, приоткрытый рот, а также глаза, горящие страстью и… любовью.
        Была ли Грейс с ним?.. Какое это имеет значение? В конце концов, она лишь снится ему. Поэтому она будет с ним… Как проявление чистой чувственности, чистого желания.
        Колину, конечно, не хватало реальной Грейс с ее глубоким пытливым умом. Впрочем, та ведь не смогла бы быть столь чувственной. Реальная Грейс была милой и очаровательной, но слишком уж серьезной и добропорядочной.
        И с этой мыслью о реальной Грейс он чуть ли не с ревом извергся в нее воображаемую, словно со штормовой волной пересылая ей и свою любовь, и отчаяние, и чистейшее вожделение.
        Затем его колени ослабли, и он выскользнул наружу, испытывая глубочайшую благодарность своему спящему сознанию за то, что оно наконец-то позволило ему предаться любви с Грейс, вместо того чтобы развеять ее образ за мгновение до соития.
        Колин до того устал, что казалось, будто окружающая темнота буквально проглатывает его. Он распрямился, стукнувшись обо что-то головой, и рухнул на противоположное сиденье. Грейс, конечно же, исчезла… И он вновь был один в движущейся карете.
        Тоска по ней пронизывала болью, между тем как его продолжала окутывать надвигающаяся темнота.
        — Ты — моя…  — проговорил Колин в качестве напоминания на тот случай, если больше никогда не встретится с воображаемой Грейс.  — Теперь ты моя.
        Но эти слова, конечно же, упали в пустоту. В своем сне он остался в одиночестве. И потому никакого отклика не последовало.
        Глава 16
        Ну вот и свершилось… Леди Грейс Рейберн уже не девственница.
        Хотя мужчина, обесчестивший ее, похоже, этого даже не осознает. Колин лежал на спине на противоположном сиденье, одна его рука находилась поверх завязанных глаз, другая свисала вниз, касаясь пола кареты. Он был одет, но передняя часть его бриджей была распахнута настежь, являя взору его орган… Вид которого Грейс сейчас не очень-то нравился, хотя до этого она находила его весьма привлекательным. Так что даже хотелось к нему прикоснуться.
        Теперь такого желания она не испытывала, однако кому-то все же надо было застегнуть на Колине бриджи, прежде чем карета остановится.
        Оглядев саму себя, Грейс невольно содрогнулась. Ее платье было разорвано, сорочка тоже. Хорошо хоть, что она никогда не надевала в дорогу корсета, потому что в противном случае Колин, возможно, зубами перегрыз бы китовый ус.
        Кроме того, на ее бедрах была кровь. А еще Грейс испытывала боль. И довольно-таки сильную.
        Несмотря на подкатывающие к горлу слезы, Грейс заставила себя обдумать произошедшее. Она получала удовольствие от процесса вплоть до момента непосредственного соития, которое доставило весьма неприятные ощущения. И то, что данная часть интимных отношений так не понравилась ей, несколько удивляло, поскольку на примере матери она сделала вывод, что все это несет сплошное удовольствие от начала и до конца.
        Ну Колин-то это удовольствие получил…
        У Грейс вдруг возникла некоторая тревога. Одному лишь богу известно, с кем он себя представлял. И вряд ли его выбор пал на нее. В сознании промелькнула мысль о Лили, но Грейс поспешила ее отогнать. Нет, скорее всего он представлял какую-нибудь женщину, с которой бывал близок прежде. И это, конечно же, не Лили. Та женщина, кем бы она ни была, принадлежала ему. Он сам так сказал властным хрипловатым голосом, от которого по всему ее телу прокатилась трепетная волна.
        Возникшая ревность была абсолютно не к месту.
        По правде говоря, Колин вел себя, как зверь, обезумевший от вожделения. Грейс затрепетала при воспоминании о том, как он зарылся головой между ее ног, и вновь ощутила сладостную горячую пульсацию.
        Что поразительно, ей, так или иначе, удалось соблазнить Колина, хотя она едва ли могла поставить это в заслугу лично себе. Он просто-напросто взял дело в свои умелые руки.
        Грейс приподнялась из полулежачего положения, слегка при этом вздрогнув, и стянула с себя порванное облачение. Мать издавна учила ее всегда быть готовой к различным непредвиденным обстоятельствам, особенно в путешествии, поэтому сейчас при ней имелся дорожный саквояж с запасным платьем. Другой сорочки здесь, правда, не было.
        Грейс потребовалось лишь несколько минут, чтобы влезть в наряд. Однако… Даже ее мать не могла всего предусмотреть — к примеру, каким образом самостоятельно, без чьей-либо помощи, застегнуть находящиеся на спине крючки. Поэтому пришлось укутаться в плащ, чтобы прикрыть голую спину. Затем Грейс уложила порванные платье и сорочку в саквояж, гадая, каким образом объяснить случившееся Мэри. Ее служанка, конечно же, увидит и пришедшую в негодность одежду, и пятна крови на нижнем белье. Наверное, единственный вариант — просто высоко держать голову.
        Наконец Грейс встала и шагнула к Колину. Развалившийся на сиденье, с завязанными глазами, он казался таким уязвимым. Однако как только она прикоснулась к нему, он тут же шевельнулся, а его естество начало набухать и распрямляться прямо у нее на глазах. Она поспешила убрать его в бриджи и застегнуть пуговицы, испытав некоторый трепет при мысли о том, как Колин орудовал внутри ее этим инструментом.
        Когда они достигли почтовой станции, где герцог Ашбрук держал собственных сменных лошадей, Грейс, приняв горделивый аристократический вид, быстро прошла в гостиницу еще до того, как экипаж с ее горничной и ординарцем Колина въехал на двор. Хозяин без промедления проводил ее в самую лучшую комнату.
        — Моему мужу, капитану Берри, необходимо отдельное помещение,  — сказала она ему.  — А еще я хотела бы принять ванну.
        Хозяин постоялого двора склонил голову.
        — Будет сделано, миссис Берри.
        Грейс слегка вздрогнула, услышав обращение, которого не заслуживала, но тем не менее продолжила:
        — У него боевое ранение, и, если он не проснулся, его следует перенести из кареты. Он временно незрячий.
        На лице хозяина отразилось сочувствие.
        — Печально это слышать, миссис Берри. Мы окружим вашего мужа всевозможной заботой.
        Грейс кивнула и скрылась за дверью.
        В комнате она опустилась в кресло и тотчас снова вскочила на ноги. Сидеть было больно. И как женщины живут с подобным неудобством?
        Грейс припомнила свою первоначальную реакцию на происходившее в карете. До определенного момента она получала удовольствие, ну а дальше… Наверное, все дело в том, что первая часть близости предназначена для женщины, а вторая — для мужчины. И вероятно, впоследствии вторая часть будет уже не столь болезненной, хотя вряд ли это когда-либо доставит такие же приятные ощущения, как предварительные ласки. Но с этим можно и смириться.
        Грейс взяла с кровати подушку, положила на стул и, осторожно присев, стала ждать, когда для нее приготовят ванну. Вообще надо будет определиться, с какой частотой она согласится исполнять супружеский долг. Возможно, не чаще раза в неделю. Или даже в две недели.
        Совсем неудивительно, что девушек на выданье не информируют о неприятных нюансах интимной близости с мужчиной. Иначе они убегали бы из дома, чтобы укрыться в монастыре.
        Грейс подняла глаза и, увидев в зеркале свое отражение, даже вскрикнула. Бог знает, что мог подумать о ней хозяин постоялого двора. Ее волосы были растрепаны, губы распухли. А на шее… Грейс оттянула ворот, чтобы получше рассмотреть. Ну да, на шее красовался кровоподтек. Колин словно пометил ее, как какой-нибудь дикарь.
        Совсем неудивительно, что замужние женщины не распространяются о подобных деталях.
        Глава 17
        Проснулся Колин с головной болью. Переворачиваясь на спину, он ударился локтем о стену, и на секунду ему показалось, что он вновь оказался на корабле.
        Затем он оцепенел. Черт возьми, куда это его занесло? Совершенно очевидно, что он находится отнюдь не в особняке самой элегантной женщины Англии.
        В воздухе чувствовался запах жареного мяса. А сам он, похоже, лежал на кровати полностью одетый. Подушка под его головой была какая-то комковатая — таких в доме герцогини не могло быть не только в комнатах для гостей, но и, наверное, даже в помещениях для прислуги.
        Колин приподнялся и сел, прислонившись к стене. Черт… Что же с ним произошло? Он смутно припоминал, что опять грезил под воздействием настойки опия. Все подробности сновидения не прорисовывались, но совершенно определенно, что на сей раз дело закончилось его полным удовлетворением.
        Если не обращать внимания на головную боль, то Колин уже давно не чувствовал себя так хорошо с того момента, когда перед ним разорвалось пушечное ядро. При мысли, что он, как и прежде, очнулся в абсолютной темноте, Колин дотронулся до лица — повязка оставалась на месте.
        Между тем открылась дверь и вошел Экерли. За полтора месяца, прошедших с того дня, как он утратил зрение, Колин обрел необычайную способность узнавать людей по походке, по тому, как их ступни попирают землю. Что касается Экерли, то тот передвигался не спеша, вразвалку. Наверное, если бы ему сообщили о пожаре в пороховом трюме, то он и тогда бы не ускорил шаг. Даже если бы ему сказали, что огнем охвачены фалды его сюртука, он еще с минуту подумал бы, прежде чем взглянуть на свой зад.
        — Черт возьми, куда я попал?  — сразу же спросил Колин.
        — Мы остановились на постоялом дворе по дороге в Бат, мой капитан.
        Ага… Следовательно, сейчас он на полпути к Арбор-Хаусу. Тогда понятно… Но каким-то образом из его сознания выпал немалый отрезок времени, потому что он совершенно не помнил, как садился в карету. В сущности, последнее, что он помнил, так это то, как говорил доктору, что не желает принимать настойку опия.
        Опий…
        Очевидно, этот лекарь все же умудрился влить в него определенную дозу. Впрочем, как можно злиться на человека, подарившего ему такой замечательный сон, воспоминание о котором и сейчас будоражит его кровь?..
        — Но как я сюда попал?
        — В карете,  — ответил Экерли без какой-либо иронии в голосе.  — Не желаете ли принять ванну?
        — Разумеется…
        Пока Экерли расхаживал по комнате, Колин продолжал размышлять. Но как он, черт возьми, оказался в карете? Наверное, он пребывал в сомнамбулическом состоянии, раз уж не заметил, как покинул дом герцогини.
        Вскоре Экерли раздел его и препроводил в ванну.
        — Помыть вам голову, капитан Берри?
        До чего же это раздражало — его купают, как маленького… Но что он мог поделать?
        — Действуй,  — коротко ответил Колин.
        И закрыл глаза, между тем как Экерли стянул с него повязку и стал лить ему на волосы жидкое мыло.
        Через несколько минут ординарец вернул повязку на его мокрое лицо и вручил ему зубную щетку. Колин воспользовался ею и отдал обратно.
        — Положи полотенце и белье на кровать и можешь идти,  — сказал он.
        Дальше так продолжаться не могло. Нельзя допускать, чтобы другой мужчина мыл его телеса.
        Как только дверь закрылась, Колин протянул руку и стал нащупывать пузырек с жидким мылом. Он едва не опрокинул его, но успел вовремя подхватить и, налив немного в левую ладонь, стал намыливать правую руку. Все его тело чуть ли не мурлыкало от ощущения какой-то приподнятости, чего он не испытывал уже несколько месяцев. А возможно, и целый год. Даже головная боль прошла. И все это, конечно, благодаря сновидению.
        Натирая грудь, Колин анализировал свое состояние. Да, на этот раз он сполна получил то, чего хотел. Он наконец-то овладел Грейс, пусть даже и во сне.
        Войдя в дом герцогини, он сразу же понял, что Грейс находится в холле. Он буквально учуял ее. Она предпочитала мыло с запахом лимона и вербены, и именно этот аромат витал в воздухе.
        И Колин уже собирался поприветствовать ее, однако послышалось шарканье ног и вслед за тем учтивый голос этого чертова Макиндера, шагнувшего ему навстречу. Слова шотландца были для него подобны ушату холодной воды, напоминанием о том, что Грейс помолвлена и собирается замуж за этого человека.
        Поэтому он и не бросился к ней, нацепив на себя маску холодной вежливости, хотя его грудь чуть ли не разрывалась от боли. Где-то в глубине души у него оставалась надежда, что Лили солгала и в действительности Грейс не была обручена с Макиндером.
        Но оказалось, что это так, да и могло ли быть иначе? Ведь Колин сам просил руки Лили.
        Колин скользнул ладонью к своему паху и слегка оцепенел. Черт возьми… А ведь у него была отнюдь не юношеская поллюция. Потому что он прекрасно знал, как ощущается на ощупь его орган после многократных фрикций.
        Но это невозможно…
        Однако отрицать очевидное было нельзя. Вероятно, он выплеснул семя прямо в карете, в спящем состоянии, и мысль об этом вызвала некоторое смущение. Похоже, он сходит с ума. Колин совершенно не помнил, как велел заложить экипаж, как усаживался в него, как расстегивал и застегивал бриджи и как в опийном забытьи удовлетворял себя.
        Слава богу, в карете не было Экерли. Или же тот присутствовал? Колина обожгло чувство стыда.
        Ему пришлось немало вынести с тех пор, как корабельный врач заставил его носить повязку… Пригрозив окончательной слепотой, если хотя бы единственный лучик упадет на его глаза в течение ближайших полутора месяцев. Хотя, возможно, даже это не поможет восстановить зрение.
        И вот с того дня Экерли водил его в туалет, раздевал и одевал, помогал мыться… Однако в нынешней ситуации все эти унизительные обстоятельства казались сущей мелочью. Черт возьми, оставалось только надеяться, что Колин не выставил себя полным дураком.
        Колин припомнил, какова была интонация ординарца во время их недавнего разговора — тот был простым парнем, и если бы стал свидетелем того, как его господин мастурбирует, это наверняка отразилось бы в голосе.
        Но нет, Экерли вроде бы оставался таким же спокойным и индифферентным, как всегда. Так что скорее всего Колин находился в карете один. Да конечно, герцогиня наверняка предоставила и второй экипаж — для ординарца и багажа. Это в ее манере.
        Колин закончил мытье, ощущая приподнятость во всем теле. Похоже, он совершенно напрасно так долго воздерживался от контактов с женщинами. И не помогал себе разрядиться вручную.
        Ну да ладно… Зато сейчас он чувствует себя почти что счастливым.
        Колин осторожно выбрался из ванны, прошел к кровати и нащупал полотенце, оставленное ординарцем. Пять минут спустя он был полностью одет. Экерли не возвращался, но Колину было уже невтерпеж сидеть сиднем в этой комнате. Наверное, на него так действовал воздух родной Англии. Ему хотелось выйти наружу и прогуляться, пусть даже его будет водить из стороны в сторону, словно пьяную корову.
        Возможно, кто-нибудь из попавшихся навстречу проводит его на конюшню. Колин с детства мечтал произвести впечатление на своего приемного отца блестящей флотской карьерой и никогда не обращал особого внимания на лошадей. Однако в последние годы, будучи на берегу, стал проводить немало времени в конюшнях.
        В прикосновении лошадиного носа, в том, как эти животные спокойно жуют сено, в терпком запахе стойла было нечто такое, что помогало отбросить тяжкие воспоминания туда, где им и надлежало оставаться. В прошлое…
        Глава 18
        Колин медленно спустился по узкой деревянной лестнице, держась одной рукой за перила, а ладонью другой скользя по стене. Оказавшись внизу, он ощутил перед собой пустое пространство — вероятно, длинный коридор, ведущий наружу, поскольку его лица коснулось дуновение ветра. Еще он услышал гул голосов и уловил хмельной запах эля. Должно быть, где-то рядом находился питейный зал.
        Колин хотел уже двинуться к выходу на двор, когда в коридоре послышалась чья-то тяжелая поступь. На пару секунд вошедший остановился, после чего, ускорив шаг, приблизился к нему.
        — Мое почтение, капитан Берри. Меня зовут Топпер, я содержатель этого постоялого двора. Вы, должно быть, проголодались?
        — Добрый день, мистер Топпер,  — отозвался Колин.  — Вы не могли бы направить ко мне моего ординарца? Как видите, на данный момент я испытываю некоторые затруднения при самостоятельном передвижении.
        — Я как раз собирался вам кое о чем сообщить,  — с ноткой скорби в голосе проговорил трактирщик.  — Минут двадцать назад служанка вашей жены упала и, похоже, сломала руку. Мы отправили несчастную девушку вместе с вашим ординарцем в Андовер, к доктору Стритену — он единственный костоправ в наших краях. До Андовера довольно далеко, так что им придется там заночевать.
        — Моя жена?..  — удивленно произнес Колин.
        — Да нет, служанка вашей жены,  — повторил трактирщик.  — Если бы такое, не дай бог, случилось с вашей супругой, я бы сразу же вам сообщил. Нет, это произошло со служанкой вашей жены, и, как я уже сказал, она поехала в Андовер вместе с вашим ординарцем, так как сейчас у меня нет свободных людей. Вашей супруге может прислуживать моя жена, ну а я сам — в полном вашем распоряжении. Наш сын тоже служит на море, и для меня большая честь оказать посильную помощь представителю нашего доблестного флота.  — Топпер умолк, видимо, выдохнувшись после столь длинного монолога.
        Колин испытывал какое-то странное головокружение, словно он так и остался в сетях нескончаемого сна, вызванного воздействием опия.
        Как такое возможно? Он никогда не слышал ни о чем подобном. Нет, ну одно дело — выронить из памяти какой-то отрезок времени и позабыть о собственных распоряжениях насчет переезда в Арбор-Хаус… Вообще-то такой план был у него изначально, так что, возможно, он даже не просыпался, а герцогиня, зная об этом намерении, просто загрузила его в карету.
        Хотя, нет… Она бы так не поступила. Скорее всего он пребывал в достаточно ясном уме, чтобы выскользнуть из-под ее заботливого крыла и потребовать экипаж.
        Однако вот так нежданно-негаданно оказаться женатым — это уже совсем другое дело. И с кем же, черт возьми, он обвенчался?
        — Вы сказали, что у меня есть жена, которая приехала со мной?  — спросил Колин.
        Повисла непродолжительная пауза, после чего трактирщик опять заговорил, но уже с сочувствующей интонацией:
        — Я полагаю, из-за контузии у вас бывают провалы в памяти, капитан Берри, но это вполне обычное дело, уверяю вас. Тут недавно наш местный парень упал с крыши, после чего начисто забыл, что он левша, и стал пользоваться правой рукой, как все добропорядочные христиане.
        — А я вас уверяю, что я не настолько плох, чтобы забыть о наличии у меня жены!  — Колин едва удержался от порыва стиснуть горло собеседника.
        — О да, конечно…  — засмеялся трактирщик.  — Между нами говоря, наши лучшие половины не позволяют надолго о них забыть.
        Колин скрипнул зубами.
        — Я просто не знал, что меня сопровождает жена.
        — Ну конечно, разумеется!  — В голосе собеседника послышалось явное облегчение.  — Вы ведь крепко спали, когда прибыли к нам, и мои ребята отнесли вас наверх. Да, ваша очаровательная супруга едет вместе с вами, капитан. И она ждет вас в нашей лучшей комнате. Обед для вас двоих будет готов в течение четверти часа.
        — Не торопитесь,  — проговорил Колин.  — Я хотел бы провести некоторое время наедине… со своей женой.
        Судя по звуку, трактирщик потер руки.
        — Конечно, конечно!  — воскликнул он.  — Первейшее желание юных возлюбленных, разлученных войной,  — побыть наедине.  — Придвинувшись ближе, он дыхнул на Колина запахом ростбифа.  — Извините за дерзость, капитан, но, судя по лицу вашей супруги, когда она вышла из кареты, встреча с вами доставила ей огромную радость.
        Вскинув руку, Колин ухватил трактирщика за толстый загривок.
        — Если ты еще раз позволишь себе столь непочтительные речи о моей жене, я дам тебе такого пинка, что ты улетишь за сотню метров.
        Мистер Топпер даже закашлялся.
        — Ну что вы, сэр, я не имел в виду ничего непочтительного, ни в коей мере!
        Колин отпустил трактирщика.
        — Отведите меня в ту самую лучшую вашу комнату.
        Хозяин постоялого двора взял его за руку, и Колин последовал за ним, мысленно ругая Экерли. И о чем тот только думал, уезжая с какой-то девицей к костоправу?.. Со служанкой его жены, которой он не помнил. Совсем неудивительно, что Колин не припоминал также и служанку.
        И тем не менее какая-то женщина его ждала.
        Они с трактирщиком прошли по коридору, затем тот постучал в одну из дверей слева и ввел его внутрь. После чего удалился, прикрыв за собой дверь, и воцарилась тишина.
        Возможно, все это был какой-то изощренный розыгрыш, хотя и непонятно с какой целью. В помещении ощущался аромат роз — видимо, запах духов женщины, вошедшей сюда перед ним.
        Розы?.. Колин почувствовал, как его сердце ухнуло куда-то вниз. Уж не женился ли он на Лили? Быть может, герцог с герцогиней вспомнили его давнее предложение и в патриотическом рвении обвенчали их? Но возможно ли, чтобы он прошел через этот обряд в тумане опийных паров?
        В комнате не было слышно ни звука. Кем бы ни являлась эта женщина, она сидела тихо, как мышка. На Лили это было не похоже. Насколько он помнил, та повсюду порхала точно бабочка, не в силах усидеть на месте.
        Тишина… На ком же еще он мог жениться? Состоять в браке с Лили ему не хотелось, этому противилось все его существо.
        — Лили…  — произнес он вслух.
        Это будет конец всему. Ему придется сидеть напротив Грейс во время семейных застолий и глядеть, как она улыбается, как озаряются ее глаза в ответ на шутки Макиндера, между тем как он сам будет влачить свои дни в одной упряжке с ее недалекой сестрицей.
        Послышался шорох платья, тихое «ах», и его ноздрей вновь коснулся аромат парфюма.
        — И когда же мы успели обвенчаться?  — поинтересовался Колин. Если уж начинать брачную жизнь, то следовало расставить все точки над «i».  — Я совершенно ничего не помню.  — Он мог бы пройти вперед, но не хотел, чтобы жена увидела его кувыркающимся, подобно клоуну.
        Жена… Это черт знает что!
        Колина вдруг охватило негодование. Он вообще не собирался жениться, а если бы и вознамерился, то предпочел бы, чтобы его брак был таким же счастливым, как у родителей или у герцога с герцогиней. Он хотел бы, чтобы с избранницей его объединяло родство душ.
        — Лили,  — начал Колин, улавливая лишь учащенное дыхание неподалеку.  — Должен признаться, что нахожу этот брак не только неожиданным, но и сомнительным.
        Послышался тихий скрип, и та, что присутствовала здесь, поднялась со своего места и направилась к нему, легко ступая по ковру. Она определенно была молодой и изящной. Так что скорее всего это была именно Лили, нежели совершенно незнакомая женщина. Колин скрестил руки на груди, осознавая, что на его лице сейчас нарисовалась грозная надменность сурового капитана, но он был просто не в состоянии смягчить свое выражение.
        И все же ему трудно было представить, чтобы герцогиня стала участницей такого бракосочетания. Так что, наверное, его женила на себе какая-нибудь ушлая незнакомка… Под стать тому лекарю, одурманившему его опийной настойкой. Ее светлость никогда бы не приняла участия в подобной авантюре.
        Тут он вспомнил об открытии, сделанном при недавнем приеме ванны,  — брак, заключенный против его воли, был консумирован! Им овладели, как какой-нибудь восточной девицей, похищенной, чтобы не платить калым! Ярость, вызванная этой мыслью, была просто ослепляющей… Если, конечно, дополнительная слепота была возможна в его ситуации.
        — Колин…  — Голос, произнесший его имя, едва пробился сквозь гулкую пульсацию у него в ушах.
        Определив по звуку местонахождение говорившей, он шагнул вперед и крепко ухватил ее за руку.
        — Кто вы такая?  — В сознании проносились возможные варианты. Его похитили, одурманили и оженили ради его денег и положения…  — Кто вы?  — чуть ли не рявкнул он.
        — Я Грейс,  — последовал тихий ответ, сопровождаемый всхлипом.  — Грейс, а не Лили… Извини меня.
        Колин был просто ошарашен.
        — Грейс?.. Но что ты здесь…  — Выпустив ее руку, он отступил назад, осознавая очевиднейший вывод.  — Так ты была в моей карете? Я… мы… значит, это была ты.
        Опять послышался всхлип, и он, рванувшись вперед, обнял ее. Она, как птичка, прижалась к нему своим хрупким тельцем. То, о чем он столько мечтал, наконец-то сбылось — он держал Грейс в своих объятиях. Триумф его мужского самолюбия…
        Однако ее плечи сотрясались от рыданий.
        Мало-помалу Колин осознавал произошедшее. Он действительно овладел Грейс, обесчестил ее… И что хуже всего, она, похоже, не давала на то своего согласия. Вероятно, он набросился на нее, как дикий зверь, взял силой, и воздействие опия ничуть не оправдывало его. Он совершил деяние, за которое сам неоднократно наказывал своих подчиненных.
        — Насколько понимаю, герцогиня попросила тебя сопроводить меня до дома,  — натужно сглотнув, проговорил Колин.  — А где Макиндер?
        — В Лондоне,  — отозвалась Грейс, не отрывая лица от его жилетки.
        — Но на самом деле мы ведь с тобой не женаты?
        — Нет.  — Ее голос был едва слышен.
        — То есть ты сказала трактирщику, что мы женаты, потому что в карете я воспользовался твоей беззащитностью,  — сделал вывод Колин, чувствуя какую-то внутреннюю самоотчужденность.  — Грейс, я находился во власти сна, я просто не соображал, что делаю. Я бы никогда так не поступил, если бы находился в здравом рассудке. Я очень сожалею о случившемся. Должно быть, я обращался с тобой ужасно.
        Он еще крепче обнял ее. Грейс не отвечала, продолжая плакать.
        — Черт возьми…  — пробормотал Колин.
        И как Колин мог такое натворить, пусть даже и во сне?
        — Насколько это было… отвратительно?  — спросил он. Ему было необходимо это знать, угрызения совести жгли его нутро, как раскаленные угли.  — Грейс, пожалуйста, скажи мне.
        Она что-то произнесла, по-прежнему уткнувшись ему в грудь.
        И черт с ним, с этим зрением!.. Пусть он навсегда его потеряет, но ему необходимо увидеть ее глаза. Отстранив Грейс, Колин потянулся к своей повязке.
        — Не смей!  — воскликнула она, и ее изящные руки с неожиданной силой ухватили его запястья.  — Что ты делаешь?
        — Мне нужно увидеть тебя,  — хриплым голосом отозвался он.  — Я должен увидеть в твоих глазах ту боль, которую тебе причинил.
        Грейс продолжала тянуть его за руки, и он, уступив, опустил их.
        — Ничего ты не причинил,  — произнесла она так тихо, что он едва расслышал. Ее ладони тоже скользнули вниз вслед за его руками.
        — Что?  — Его сердце билось чуть ли не в самом горле. Ощущение ее ладошек у него на предплечьях… это вызывало желание ощутить ее всю целиком.  — Разве я не сделал этого?.. Там, в карете?  — Он вспомнил о явном свидетельстве, обнаруженном во время приема ванны.  — Я знаю, что это случилось.
        — По правде говоря, я в некотором замешательстве…
        Перед Колином забрезжила слабая надежда. Может, все не так скверно, как он думает?
        — У нас это произошло по доброй воле или же… я взял тебя силой?
        Грейс глубоко вздохнула, после чего произнесла:
        — Это произошло по любви, только… я занималась любовью с тобой, а ты… с Лили.  — И она опять заплакала.
        Колин подхватил ее на руки, прижал к груди. Грейс почти ничего не весила, эта девушка, пленившая его сердце. И когда она совсем неэлегантно шмыгнула носом, он сказал:
        — Грейс, я не вижу, куда идти.
        — Опусти меня… это глупо…  — Она попыталась было высвободиться, но он еще крепче прижал ее к себе.
        — В какую сторону мне идти?
        По телу Грейс прокатилась дрожь.
        — Неподалеку перед тобой стоит кресло,  — сквозь слезы проговорила она.  — Сделай несколько шагов, и я скажу, когда меня можно будет выпустить.
        Выпустить?.. Ну уж нет.
        Он прошел немного вперед, и она сказала:
        — Кресло прямо перед тобой.
        Колин нащупал его коленом, после чего развернулся и сел.
        — Ты ведь мог упасть,  — упрекнула Грейс.
        — Я упражнялся почти полтора месяца.
        Она снова попробовала высвободиться, но он не ослабил хватку.
        — Грейс…
        — Отпусти меня,  — прошептала Грейс.
        — Ни за что…
        На Колина снизошло какое-то усталое успокоение. Он, конечно, поступил очень плохо и будет теперь всю жизнь заглаживать свою вину. Он отнял Грейс у Макиндера самым неподобающим образом, он погубил ее… в несколько устаревшем смысле этого слова. Однако он не утратил понятий о чести, и, возможно… их соитие не было так уж похоже на изнасилование.
        Ему даже мысленно не хотелось произносить это слово. Лучше сказать — овладел, но не изнасиловал.
        И теперь Грейс принадлежала ему. Это обстоятельство тешило в нем какую-то первобытную составляющую, но данное ощущение не имело никакого отношения к Макиндеру. Больше всего его заботило то, что он причинил боль Грейс, заставил ее плакать.
        Он поцеловал ее волосы, что было, конечно же, недостаточным извинением.
        — Нам следует как можно скорее обвенчаться.
        Грейс вновь шмыгнула носом.
        — Нет, Колин, я не могу за тебя выйти.
        — Очень даже можешь… И сделаешь это.  — На сей счет у него не было никаких сомнений.
        — Нет, не могу.
        — Из-за Макиндера?  — В голосе Колина зазвучал металл. Ему следовало бы посочувствовать бедняге, однако ничего подобного не было и в помине. Ему даже хотелось прибить наглеца за то, что тот осмелился просить руки Грейс.
        — Нет, не из-за него.
        Колин расслабился.
        — Тогда из-за чего?  — Воображение предлагало множество причин, и он быстро добавил: — Я понимаю, тебя, вероятно, сильно потрясло то, что случилось в карете. Нам не нужно… Я очень сожалею.
        Грейс опять заплакала.
        — Нам необязательно снова этим заниматься.  — Колин испытывал некоторое отчаяние.  — По крайней мере до тех пор, пока ты не почувствуешь себя иначе.
        — Извини,  — произнесла она с хрипотцой в голосе.  — Я думала… Я надеялась, что ты осознаешь, кто я такая.
        Колин нахмурился, пытаясь вникнуть в смысл ее слов.
        — Я имею в виду — в карете. Если бы я знала, что ты принимаешь меня за Лили, то не позволила бы даже прикоснуться ко мне.
        Он почти забыл, что пару минут назад она упоминала о своей сестре. Он поудобнее устроил Грейс у себя на коленях, стараясь не обращать внимания на жар, разгорающийся у него в паху от соприкосновения с ее бедрами.
        — Да нет, что ты… Я вовсе не думал, будто ты Лили.
        — Но, войдя в комнату, ты предположил, что здесь находится именно она.
        — Меня ввели в заблуждение твои духи.
        — Я не пользуюсь духами.
        Теперь-то Колин это, конечно, понимал. От нее пахло лимоном, вербеной и слезами.
        Похоже, наступал исповедальный момент.
        — Ты любишь Макиндера?  — спросил он.
        — Если ты надеешься, что он все еще может жениться на мне, то ошибаешься.
        — Такое предположение оскорбительно для меня. Я никогда не позволю другому мужчине жениться на женщине, которую я… сделал женщиной.
        Грейс вздохнула.
        — Извини, если задела твое самолюбие. У меня нет и не было любви к Джону. И вообще он заслуживает жену получше, чем я, поэтому я разорвала нашу помолвку. Нашему с тобой браку препятствуют не мои чувства, а твои… Твои чувства к Лили.  — И, чуть помолчав, Грейс повторила: — Я занималась любовью с тобой, но ты делал это с ней.
        — Я занимался любовью с тобой,  — заверил Колин, испытывая побуждение сорвать свою повязку, чтобы увидеть глаза Грейс. Но вместо этого опять поцеловал ее мягкие волосы.
        — Что?
        — Я полагал, что мне лишь снится, будто я занимаюсь с тобой любовью, однако это происходило в реальности.  — Воспоминание о тех сладостных моментах будоражило кровь.
        — В самом деле?  — В ее голосе звучали нотки сомнения.
        — Честное слово.
        Глава 19
        Грейс пребывала в сильнейшей растерянности, не зная, что и подумать. Она совсем уже отчаялась, решив, что Колин овладел ею, ошибочно приняв за Лили, и теперь не знала, верить ли ему. Лишив ее ненароком девственности и движимый понятиями чести, он мог заявить, что угодно, чтобы склонить ее к браку.
        Приподняв голову, она взглянула на его лицо с сильными, жесткими чертами, которые, казалось, были выточены морскими ветрами.
        Возможно, они оба по-разному понимали значение слов «заниматься любовью». И если бы она увидела глаза Колина, то смогла бы сказать это наверняка. Потому что уже научилась читать его мысли по глазам.
        — Ты говоришь так, чтобы утешить меня,  — произнесла Грейс.
        — Вовсе нет.
        Ладони Колина гладили ее плечи, отчего Грейс чувствовала себя чуть ли не кошкой в его руках. Она постаралась избавиться от этого ощущения.
        — Колин, ты ведь не любишь меня, ну если только как сестру. Ты никогда…  — Грейс на секунду умолкла, подбирая слова.  — На Лили ты всегда глядел не так, как на меня. Ты танцевал с ней, написал длинное письмо, а на мои письма если и отвечал, то совсем коротко.  — От этого воспоминания ее сердце сжалось, и она поспешила покинуть его колени.
        — Грейс!  — Колин чуть ли не взревел подобно раненому зверю, вытянув руки в ее сторону.
        — Я хочу, чтобы мы были абсолютно честными друг с другом,  — сказала она, глядя на него сверху вниз. Ее раненый лев был вполне силен и отважен, чтобы проявлять к нему какую-то жалость. Пройдет совсем немного времени, и он, сбросив эту повязку, снова будет бесстрашно взирать на мир.
        — Я хочу того же самого…  — Колин опустил руки.
        — Ну и замечательно… Я не терплю какой-либо путаницы и недоговоренности.  — Грейс присела в кресло напротив.
        Колин молча кивнул.
        Его лицо приняло какое-то уныло-потерянное выражение, на которое было нелегко смотреть, но Грейс тем не менее заставила себя продолжить:
        — К Лили ты испытывал желание, которого никогда не испытывал ко мне, и это совсем неудивительно. Все вокруг находят ее невероятно прелестной. И ты наверняка был влюблен в нее, раз уж прислал ей столь длинное письмо.
        Колин открыл было рот, но Грейс пресекла его попытку что-то сказать:
        — Подожди, дай мне договорить.  — И, сглотнув, она продолжила: — Я всегда любила тебя, о чем ты вполне мог догадаться, читая мои глупые письма. И о том, чтобы стать твоей женой… об этом я мечтала с самого детства. Но я не питаю никаких иллюзий и не хочу притворяться, будто ты испытываешь ко мне схожие чувства.
        — Послушай, Грейс…
        — Ты можешь говорить что угодно,  — перебила она.  — Но мы оба знаем правду, твое поведение было весьма красноречивым. Если бы ты любил меня, то во время побывок на берегу обязательно нашел бы возможность повидать меня. Ты бы отвечал на мои письма. Ты бы поцеловал меня тогда на берегу или же в любой другой раз, когда мы оставались наедине с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать. Ты бы выказал хоть какие-то признаки если уж не любви, то хотя бы желания.
        Грейс почувствовала, что ее монолог стал звучать слишком уж патетически, поэтому она распрямилась и постаралась придать голосу побольше твердости.
        — Ты ничего такого не сделал, и я давно с этим смирилась. Но теперь нам предстоит вступить в брак, и я думаю, что со временем мы научимся в какой-то степени любить друг друга. Я готова попытаться, если ты не будешь лгать мне о своих чувствах.
        — Но Грейс…
        Она не желала слышать какие-либо доводы, по крайней мере сейчас, и, вскочив на ноги, опять оборвала Колина:
        — Пожалуйста, давай не будем обсуждать все по новому кругу.
        — Этого я обещать не могу.
        — Я достаточно унижена тем фактом, что писала тебе те письма. Сейчас нам с тобой предстоит заключить брак. Так что давай начнем с чистого листа. Я вполне верю твоему утверждению, что ты не влюблен в Лили.
        — Твоя сестра глупа, как утка,  — отрезал Колин. Он казался рассерженным, по бокам его рта обозначились жесткие складки.  — Я нахожу ее привлекательной, но любви к ней у меня нет.
        — Ну тогда, думаю, мы сможем жить вместе. Только, пожалуйста, не лги мне. Я этого не переношу.  — Характеристику, данную сестре, Грейс проигнорировала. Вряд ли Колин считал Лили глупой уткой, когда вальсировал с ней.
        Он сидел словно в оцепенении, стиснув подлокотники кресла.
        — Значит, мне не позволяется говорить, что я люблю тебя?
        — Я знаю, что ты любишь меня,  — нетерпеливо отозвалась Грейс.  — Так же как и я люблю всех членов твоей семьи. Колин, ты все прекрасно понимаешь. Я просто не хочу, чтобы ты притворялся, будто любишь меня по-настоящему, как возлюбленную. Так, как ты любил бы Лили, если бы все сложилось иначе.
        — Мне не нравится, когда мне указывают, что я должен делать.
        — Я не указываю, я прошу… А впрочем, да, я указываю! И думаю, что имею на это право. Колин, я писала тебе на протяжении нескольких лет. А ты отписывался мне в лучшем случае парой строчек, когда у тебя возникало такое желание. Я заслужила право требовать от тебя хотя бы эту малость.
        Рот Колина оставался закрытым, но он, похоже, чуть ли не скрежетал зубами.
        — Мы просто начнем все сначала,  — повторила Грейс.  — Мы будем развивать обоюдную любовь, как это происходит у людей, у которых не было в прошлом отношений, подобных нашим.
        — Ты хочешь, чтобы я за тобой ухаживал?
        Колин как будто ужаснулся подобной перспективе.
        — Нет, конечно,  — несколько обиженно ответила Грейс.  — Я знаю, что я не из тех женщин, которых ты стал бы обхаживать. Так что увиваться вокруг меня не надо.
        — Ты вполне заслуживаешь, чтобы за тобой ухаживали.
        — Что ж, у меня был такой период… Джон ухаживал за мной почти целый год.
        Колин недовольно нахмурился.
        Грейс вдруг охватило беспокойство. Все шло совсем не так, как она предполагала. Ей не хотелось, чтобы у Колина возникла к ней какая-то жалость. И не хотелось напоминать ему о том, что она была так по-глупому увлечена им.
        А Колин наверняка не испытывал ни малейшего желания ухаживать за ней, женщиной, которую он… Грейс обожгла внезапно пришедшая мысль. Ведь он овладел ею под воздействием настойки опия! А вдруг без этого снадобья у него не возникнет к ней никакого влечения? Когда она сидела у него на коленях, он утешал ее, будто маленькую девочку, которая ушибла коленку.
        Это так контрастировало с его поведением в карете.
        Нет, ей следует тщательнее обдумать перспективу подобного замужества. Грейс не вынесет столь унизительного существования. Это невозможно, ее сердце просто разорвется.
        Нет, она не может на это пойти.
        Одна только мысль об интимных отношениях с Колином, когда он сможет видеть ее, будет знать, кто она такая, вызывала болезненное ощущение. Он сказал, что она достойна ухаживаний, и, возможно, попытается что-то такое изображать, будет говорить ей комплименты, но вряд ли испытает рядом с ней то пьянящее блаженство, которое отражалось на его лице во время танца с Лили.
        Нет… Не стоит даже и надеяться.
        — Ты знаешь, я передумала,  — проговорила Грейс, направившись к двери. Колин повернул голову на звук ее шагов.  — Никакого брака у нас не будет. Извини за всю эту суматоху.
        — Суматоху?..  — повторил он.  — И почему же наш брак не состоится?
        Что ж, раз Колин так хочет, она скажет.
        — Ты возжелал меня под воздействием опия,  — объяснила Грейс, с гордостью отмечая, что ее голос достаточно тверд.  — И мне не хотелось бы пичкать своего мужа наркотиками ради того, чтобы зачать с ним детей. Поэтому я изменила решение.
        — Нет, так нельзя… Мы уже осуществили брачные отношения, пусть даже и не заключив официального брака.
        — У нас нет никаких отношений! И никогда не было, лишь только в моем воображении. Так что не беспокойся обо мне. Я ухожу. Мне… мне надо идти.
        Грейс выскочила из комнаты и взбежала по лестнице, слыша, как Колин зовет ее. Он взывал так, будто был в море и пытался перекричать завывания шторма, но она не остановилась.
        Ее номер, наилучший на этом постоялом дворе, находился на самом верху. Грейс буквально влетела в комнату, словно за ней гнались чудовища, и растерянно огляделась. Сердце бешено колотилось. Нет, ей не нужна столь позорная сделка. Она просто не вынесет подобной степени унижения.
        И зачем она призналась в любви к нему? Вполне могла бы держать это при себе.
        По щекам текли слезы, и Грейс смахнула их ладонью. После чего схватилась за свой саквояж, но тут же вспомнила, что в нем находится лишь ее порванная одежда. У нее не имелось даже запасной сорочки, а дорожный кофр с ее вещами будет доставлен только завтра. Все, что у нее сейчас было,  — это акварельные краски и альбом.
        Ну что ж, достаточно и этого. Она просто удалится куда-нибудь, как можно дальше отсюда.
        Вообще, будь у нее больше решимости, то она, возможно, бросилась бы в речной поток, как героиня какой-нибудь банальной пьески.
        Хотя нет… Грейс никогда не совершит подобной глупости из-за мужчины. Даже из-за такого, как Колин.
        Но убежать-то она убежит… Отправится на другой постоялый двор, чтобы провести пару дней в одиночестве и подумать. И решить, как жить дальше. А потом пошлет кого-нибудь домой, и за ней приедут.
        С этой мыслью Грейс вновь распахнула дверь.
        Часть третья
        Глава 20
        Колин стоял в коридоре, прислонившись к стене прямо напротив номера Грейс и скрестив руки на груди. Он был просто неотразим в своей суровой мужественной красоте, и она в отчаянии крикнула:
        — Ты не сможешь меня остановить!
        Он безошибочно ухватил ее за плечи.
        — Еще как смогу.
        Грейс попыталась высвободиться, осознавая всю нелепость ситуации.
        — Колин, не удерживай меня, мне необходимо побыть одной. Мне нужно подумать и решить, что делать дальше. Давай просто забудем о сегодняшних событиях, и я…
        — Как понимаю, это твой номер?  — перебил он и снова толчком открыл дверь за ее спиной.
        Под его давлением Грейс попятилась назад, обратно в комнату, уронив на пол свой саквояж.
        — Пусти меня!  — потребовала она.
        Слава богу, ей больше не хотелось плакать. Она даже прикидывала, с какой силой надо толкнуть незрячего человека, чтобы потом перескочить через его опрокинутое тело.
        Однако при взгляде на широкие плечи Колина эта идея померкла.
        — Проведи меня к кровати.  — Прикрыв ногой дверь, он шагнул вперед.
        — И не подумаю!
        Колин наступал, и Грейс опять пришлось попятиться.
        — Если у нас на пути окажется ночной горшок, ты уж, пожалуйста, предупреди,  — мрачно пошутил он.
        Во внешности и поведении Колина присутствовало что-то дикое, он был совсем не похож на того учтивого молодого офицера, который посещал их дом. Этим утром он не брился, и его щеки и подбородок были темны от проступившей щетины.
        Несмотря на повязку на глазах, его лицо выражало крайнюю решимость. Он походил на пирата, готового завладеть желаемым, невзирая на последствия.
        — Дай мне пройти!  — Грейс постаралась придать своему голосу властности. Однако вопреки воле ее колени рядом с Колином все больше слабели. Он был подобен охотнику, сосредоточившемуся на своей жертве. И она просто дура, если находит его привлекательным при наличии подобных манер.
        Колин продолжал наступать, и Грейс все так же пятилась, пока ее ноги не коснулись края кровати. И здесь он без промедления приподнял ее и уложил на спину.
        — Прекрати немедленно!  — воскликнула она.  — Что ты себе позволяешь, ты не имеешь никакого права!
        Грейс попыталась перекатиться к противоположному краю кровати, и ей почти удалось ускользнуть, но Колин все же поймал ее, подтянул обратно и навалился сверху. Он нависал над ней, опираясь на локти и колени, его волосы выбились из-под повязки, а черты лица были столь прекрасны, что ее ладонь сама по себе потянулась к его щеке. Грейс едва успела отдернуть руку.
        — Так почему же ты передумала выходить за меня?  — спросил он.
        — Дама имеет право на выбор и при этом не обязана ни перед кем отчитываться. Это глупое приключение закончено.
        Грейс чувствовала, как в ее груди зарождается всхлип. Как она могла допустить, чтобы такое случилось? Но его губы… Он так прекрасен. Ему следует быть с Лили… с Лили, а не с таким невзрачным цветком, как она.
        — Пожалуйста, Колин…  — Грейс проглотила подступающие слезы.  — Отпусти меня, позволь мне уйти. Ради нашей дружбы. Не заставляй меня упрашивать.
        Она ощущала его пристальный взгляд даже сквозь повязку. Но он ничего не отвечал, а она всеми силами старалась не расплакаться.
        Затем безошибочным движением Колин нашел ее руку, приподнялся и, прежде чем она смогла воспротивиться, прижал ее ладонь к своему паху.
        — Что ты делаешь?  — Грейс попыталась оттянуть руку, но Колин держал крепко.
        — Ты ведь не позволяешь мне говорить,  — сказал он.  — И отказываешься верить, что я желаю тебя, а не твою сестру.
        Грейс была настолько потрясена, что не находила слов.
        — Дамам не позволительно… ты не должен…
        Но Колин продолжал удерживать ее руку, и Грейс ощущала под своей ладонью упругое пульсирующее нарастание его мужского естества. Внутри у нее становилось все жарче, пальцы стали сжиматься сами по себе.
        — Ну, ты чувствуешь?  — выдохнул он и толкнул низом живота в ее ладонь.
        С губ Грейс сорвалось что-то среднее между стоном и смехом. Она утратила способность связно мыслить. Она прикасалась к той части тела Колина, которую еще недавно видела в карете. Только теперь этот орган не был вялым и мягким. Он был большим и твердым, как сталь. И от ее ласкающих прикосновений к этому месту дыхание Колина то и дело замирало.
        — В данный момент я не нахожусь под воздействием настойки опия,  — проговорил он. Его плоть, соприкасающаяся с ее ладонью, продолжала упруго пульсировать.
        — Что?..  — вымолвила Грейс, будучи не в состоянии связно мыслить, когда его голос звучал так томно, с ноткой первобытной чувственности, вызывая у нее головокружение и возбуждая плотский голод. Колин был рядом, и она желала его всем своим существом. Желала снова ощутить в себе этот воспрянувший орган, которого касались ее пальцы и контакта с которым она поклялась избегать.
        — Грейс, я осознавал, что в карете была ты. Я хочу тебя, а не Лили.
        Ее предательское тело словно позабыло об испытанном дискомфорте. Помнилось лишь наслаждение, захлестнувшее всю ее сладостным жаром. И то, как под конец, на пике страсти, Колин закричал, запрокинув голову назад. В тот момент, несмотря на боль, она и сама испытала блаженство.
        — Я желаю тебя, Грейс,  — повторил Колин.  — Именно тебя. Я столько раз видел тебя во сне.
        — Зачем ты врешь?  — Грейс наконец нашла в себе силы отдернуть руку.  — Мы оба знаем, что это неправда.
        Он засмеялся каким-то диким пиратским смехом.
        — Мужчина всегда распознает женщину, которую обнаруживает в своей постели, даже если это происходит в его снах.
        — Ты никогда не глядел на меня с мужским интересом,  — возразила Грейс слегка подрагивающим, но твердым голосом.  — Ты практически не писал мне, не пытался ухаживать. Я прекрасно понимаю, почему ты сейчас так поступаешь.
        — И почему же?
        — Потому что между нами произошло то самое в карете. И ты считаешь, что обязан жениться на мне. Но ты не должен чувствовать себя к чему-то обязанным. И вообще с твоей стороны некрасиво… недобропорядочно снова пытаться воспользоваться моей слабостью.
        — Я просто не в состоянии быть ни добрым, ни добропорядочным, когда думаю о тебе. В карете я вроде бы разорвал на тебе платье?
        — Да.
        — Я так и думал.  — В голосе Колина звенело мужское самодовольство.  — Я помню тот момент. Можно я разорву и это платье?
        — Что?.. Конечно же, нет!  — Грейс вздрогнула от этой бестактной фразы насчет отсутствия к ней добрых чувств. Это был какой-то кошмар.
        Между тем Колин склонился, запустил руку в ее волосы и высвободил их из импровизированного узла, который она соорудила этим утром. На покрывало посыпались шпильки.
        — Твои волосы подобны шелку,  — проговорил он.
        Грейс ощущала себя столь беспомощной и жалкой, что ее глаза вновь наполнились слезами.
        — Пожалуйста,  — пробормотала она.  — Отпусти меня. Позволь мне…
        Колин склонил голову, и от прикосновения его губ непослушное тело начало чуть ли не таять. Он целовал ее так, как она всегда мечтала, даже еще лучше.
        Грейс чувствовала себя полнейшей дурой, но ничего не могла с собой поделать. Она должна была оказать сопротивление, но вместо этого с легкостью сдавалась.
        Чувственные губы Колина имели идеальную форму, она столько раз воспроизводила их в своем альбоме. И вот теперь он целовал ее. Об этом Грейс тоже часто мечтала, только в ее мечтаниях Колин был более нежен и почтителен.
        Сейчас же ни о какой почтительности и нежности не было и речи. Его язык вторгался к ней в рот, и все ее возражения и слезы сметались прочь под напором поцелуя, который просто не мог лгать. Своим поцелуем Колин словно заявлял на нее свои притязания, свои права.
        Осознавая эту истину, Грейс отвечала ему со всей страстностью, вызревавшей в ней столько лет, испытывая все более усиливающее томление, которое и загнало ее к нему в карету.
        Сейчас Колин не был одурманен опием. Он продолжал играть с ее языком, он словно пробовал ее на вкус, на веки вечные помечая как свою собственность.
        Несмотря на отсутствие опыта, Грейс тем не менее была способна распознать, когда тело мужчины охвачено настоящим вожделением, когда его кровь пульсирует в том же стремительном ритме, что и ее кровь, когда мужчине не терпится овладеть ею, не считаясь с тем, желает ли того же она.
        Но она желала этого. Желала всем своим существом.
        И обвив шею Колина руками, Грейс впилась в его губы.
        Глава 21
        Даже оставаясь в живых после смертельных боев, Колин не испытывал такой благодарности небесам. Он прыгал в море с горящих кораблей, у самого его виска со свистом проносились пули, он не раз в последний момент уходил с тех мест, куда в следующую секунду попадали вражеские ядра, но при этом его никогда не охватывали чрезмерно сильные эмоции, способные лишить рассудка и самоконтроля.
        Его ладонь легла на лиф платья Грейс, ткань которого была тонкой и, конечно же, очень непрочной. Прикосновение к нему тотчас же вызвало воспоминание о другом подобном платье, а также о том, что с ним случилось.
        Колин оторвался от губ Грейс.
        — Я не сделал тебе больно, когда разрывал в карете твое платье?  — спросил он, осознавая, что у него будет множество схожих вопросов, если окончательно не вспомнить, как все происходило.
        — Нет,  — отозвалась Грейс хрипловатым голосом, звучавшим для него словно песня, возбуждая желание чуть ли не съесть ее. Желание вкушать ее, наслаждаться ею, пока она не будет просить еще и еще, и он удовлетворит ее просьбу.
        — Что ж, хорошо,  — вымолвил Колин.
        Чтобы сорвать с ее плеч и это платье, потребовалась всего пара секунд. Сорочки под ним не оказалось, что было только к лучшему.
        Грейс пробормотала что-то насчет того, что ей нечего больше надеть, но Колин притворился, будто не расслышал, как и тогда, в карете. Но следующая мысль заставила его остановиться.
        — Я причинил тебе сильную боль в тот первый раз?  — спросил он.  — Это было ужасно?.. Ты мне так и не сказала.
        Грейс ответила не сразу.
        — Да нет, не очень… Не все время.
        Не все время… Надо принять это во внимание. Колин мысленно поклялся, что впредь не причинит Грейс даже малейшего дискомфорта.
        Его ладонь легла на ее упругую округлую грудь, пальцы коснулись сосков, и она тихо вскрикнула.
        — Мы опять будем заниматься любовью?  — Ее дыхание было прерывистым.
        — Да,  — подтвердил он, слегка недоумевая, почему ее так трудно убедить.  — Опять, а потом, возможно, снова. Вряд ли я когда-либо смогу тобой насытиться.
        Вновь последовало молчание, и Колин в который раз пожалел, что лишен способности видеть. Была ли Грейс напугана? А может, она испытывала обиду? Или отвращение?
        — Может, тебе еще больно этим заниматься?  — спросил он.
        Грейс опять какое-то время молчала, после чего ответила немного робко, но таким милым голосом, что его сердце буквально подскочило:
        — Да нет, не думаю.
        В течение последнего часа она проявила столько самых разных эмоций, что Колин уже устал в них разбираться. Когда он сможет видеть, наверняка станет легче. Она и кричала на него, и требовала оставить ее, и сама пыталась скрыться, а потом стала целовать с такой страстью, что его сердце готово было выпрыгнуть из груди.
        Наверное, им лучше вообще не разговаривать. Существующая между ними связь ощущалась во время поцелуев, и, несмотря на всю хлесткость ее слов, это единение не могло нарушиться. Нужно просто помочь ей это понять.
        Колин лег на бок рядом с Грейс и переместил руку с ее груди на талию, крепко обняв на тот случай, если она снова попытается улизнуть.
        — Мне трудно осознать все, что ты мне сказала.
        Она сделала глубокий вдох.
        — Я говорила…
        — Подожди,  — перебил он.  — Ты утверждала, что я не испытываю к тебе настоящего желания. Ты по-прежнему в этом убеждена?
        Грейс беспокойно шевельнулась, послышалось шуршание ее испорченного платья, и Колин едва сдержал улыбку. Грейс не могла сказать неправды. Она никогда не умела врать, даже в детстве.
        — Вроде бы верю, но не вполне,  — отозвалась она.
        — Без всякого преувеличения могу сказать, что я просто схожу с ума от вожделения.  — Колин потянул платье вниз, чтобы прикоснуться к ее мягкому гладкому животу.  — Ты такая миниатюрная.
        Грейс тоже перевернулась на бок, отчего ее тело приняло изящный изгиб под его рукой. Колин придвинулся еще ближе, все так же удерживая Грейс за талию, словно давая понять этим, что никогда и никуда ее не отпустит.
        — По правде говоря, я не представляю, как мы можем опять заняться любовью, не обсудив все до конца.
        Бедняжка Грейс… Она так усложняет свою жизнь. Колин покачал головой, не сомневаясь, что она это увидит.
        — Но почему нет?
        — Мы можем поговорить потом.
        — Но я по-прежнему не намерена выходить за тебя, даже если мы снова займемся любовью.
        Ему хотелось зарычать подобно льву и поцелуем заставить ее замолчать.
        — Я могу объяснить, почему почти не писал тебе.
        — Ты написал Лили…
        В голосе Грейс чувствовалась обида, и Колин покрепче обхватил ее за талию. Если она вдруг убежит, он просто сорвет эту чертову повязку и последует за ней.
        — Я написал ей только потому, что хотел узнать о тебе.
        Грейс хмыкнула, явно не веря его словам.
        — Ты танцевал с ней и заявил нашему отцу, что хочешь на ней жениться. Я даже… В общем, ты мне не писал. И во время пребывания на суше лишь вскользь спрашивал обо мне… Элементарное проявление вежливости.
        Колин ощутил что-то вроде паники, как будто его вот-вот поглотит океанская пучина.
        — Я не мог,  — вымолвил он внезапно охрипшим голосом.  — Ты ведь имеешь представление обо всех трудностях и ужасах морской жизни. И если бы я увидел тебя, если бы стал писать, то, боюсь, не смог бы удержать в себе свои переживания. А мне этого не хотелось.
        — Тебе не хотелось видеть меня?
        Колин почти ненавидел себя, но он должен был высказаться до конца.
        — Признаться, я был рад тому, что ты не покидала свою комнату. А также тому, что не обнаружил тебя на том балу.
        — Вот, значит, как…  — Эти слова Грейс произнесла с такой горечью, что у него кольнуло в сердце.
        — Я бы просто утратил всякое мужество,  — произнес Колин, стискивая ее бедро. Возможно, у нее останется синяк, но ему было все равно, он не мог позволить ей убежать.  — Ты ведь все знала и понимала, я чувствовал это по твоим письмам. У меня возникало ощущение, как будто мы с тобой беседуем.  — Ему даже не верилось, что он только что произнес весь этот вздор.
        Наверное, лучше было бы предоставить Грейс возможность связать свою судьбу с нормальным человеком, а не с таким безумцем, как он сам. Зачем пытаться сделать ее своей? Зачем навязывать себя в качестве мужа, пребывая в столь ущербном состоянии?
        Колин разжал ладонь и убрал руку.
        — Ты права,  — вымолвил он.  — Ты заслуживаешь лучший вариант, чем я.
        Пальцы Грейс коснулись его шеи.
        — Я рада, что ты воспринимал нашу переписку как диалог, хотя и нечасто вставлял в него свои слова.
        — Я был слишком труслив.
        — Ты испытывал боль.  — Ее пальцы скользнули к его щеке.  — Даже не представляю, как ты пережил эту боль и чувство вины. Ты очень сильный.
        Колин ощутил, как на его глаза навернулись слезы. Слава богу, у него на лице была повязка.
        — Нет,  — возразил он на удивление твердым голосом.  — Я вовсе не сильный. И ты должна об этом знать, если уж нам предстоит пожениться. Впрочем, обратного хода для нас все равно нет. В карете мы вступили в интимную связь, и этот факт не перестанет существовать по одному только твоему желанию. Я обесчестил тебя, лишил девственности. У тебя нет иного выбора.
        — Я сама намеревалась соблазнить тебя,  — едва слышно произнесла Грейс.  — Или же заявить, что ты скомпрометировал меня, если бы мне не хватило храбрости на первый шаг.
        Колин открыл рот от изумления.
        — В самом деле?
        — Тебя не удивило, почему мы оказались в карете наедине?
        До сих пор охваченный эмоциями, он был просто не способен на какие-либо умозаключения. Но теперь, когда она упомянула об этом…
        — Твоя мать позволила тебе отправиться в дорогу без какой-либо компаньонки?
        — Я сумела ее убедить. А если бы я передумала, то было бы объявлено, что я сопровождала тебя в качестве друга семьи.
        — И герцогиня согласилась?
        — Согласилась. Я сказала матери…  — Грейс не договорила и убрала свою теплую руку с его щеки.
        — …что ты хочешь меня заполучить,  — закончил он за нее.  — Даже зная, какой я трус?
        Она села на кровати.
        — Нет, Колин, ты не трус.
        — Трус… Самый настоящий.  — Колину было просто необходимо высказать все то, что он столько раз говорил Грейс в своих мыслях, но никогда не излагал на бумаге.  — Я постоянно испытывал страх — и днем, и ночью. Мне до сих пор снятся все те ужасы. А иногда и наяву, здесь, в мирной жизни, слышится пушечная канонада.
        — А еще ты испытывал чувство вины за то, что оставался живым и не получал ни единой царапины,  — добавила Грейс.
        Он и не сомневался в том, что она все понимает.
        — Да… И я по-прежнему боюсь, как глупый трусливый заяц.
        Ее ладонь легла ему на шею.
        — Только сумасшедшие, находясь в гуще сражения, не испытывают страха.
        — Но это как-то не мужественно,  — пробормотал Колин, понимая, что очень трудно объяснить свое состояние другому человеку, тем более женщине.
        Мягкие губы Грейс коснулись его губ. Она впервые поцеловала его сама, по собственной инициативе! И от этого поцелуя его терзания несколько ослабли.
        — Я считаю тебя очень мужественным,  — прошептала она.  — О твоей храбрости свидетельствуют также и твои награды. Ты столько раз спасал жизни другим…
        Образовавшийся в горле комок не позволил Колину что-либо ответить.
        — Мужчина, которого не затрагивают гибель и страдания окружающих, это не мужчина, а… какое-то бездушное животное.
        Грейс даже не представляла, насколько созвучны ее слова некоторым его мыслям. Порой Колин смотрел на своего друга Филиппа, который мог шутить и улыбаться через пять минут после того, как у его ног скончался кто-то из членов экипажа, видел его голубые ясные глаза, выражавшие полную безмятежность, и думал примерно так же. Филипп был подобен волку, хладнокровному хищнику, убивающему без всякого сожаления.
        Интерес к этим воспоминаниям угас сразу же после очередной реплики Грейс.
        — А в этот раз… ты снимешь одежду?  — В ее голосе очаровательным образом смешивались и робость, и любопытство.
        — А в карете я не раздевался?  — Ну, конечно же, нет… Слегка севшим голосом он выдавил: — Я обращался с тобой не так, как ты того заслуживаешь. Какой же я был болван!
        — Потому что не снял рубашку?  — Ирония в словах Грейс ослабила боль в его груди.  — Или свои бриджи?  — добавила она.  — Мне, кстати, пришлось самой их застегивать.
        — Какой позор…  — пробормотал Колин, между тем как его рука скользнула по ее спине, сдвинув разорванное платье еще ниже, к самым бедрам.  — Я просто сгораю от стыда.
        Грейс засмеялась своим очаровательным смехом. Колин прикинул, в каком месте кровати они находятся, после чего поместил Грейс под себя. Так будет безопаснее. Так она будет защищена от всего на свете.
        Грейс тихо ахнула.
        — Поскольку мы поженимся в самое ближайшее время, будет нелишним попрактиковаться в том, чем занимаются супруги.  — Он накрыл ее грудь ладонью, нашел сосок и потянулся к нему губами.
        Пару мгновений спустя она уже не смеялась. Радость никуда не ушла, но теперь Грейс извивалась под ним, хватала ртом воздух и тихо постанывала от наслаждения.
        Колин дал ей время отдышаться и поинтересовался хрипловатым голосом, продолжая ласкать ее грудь:
        — Ты прикасалась ко мне в карете или же это делал только я?
        — Нет, не прикасалась,  — прошептала Грейс.
        — А хочешь этого?  — Он затаил дыхание. Возможно, пройдет не один месяц, прежде чем она станет достаточно раскованной. Тем более что в ее головке засели столь нелепые идеи насчет него самого. Черт, неужели она думает, что он мог бы столь же страстно, как и с ней, заниматься любовью с другой женщиной?
        Хотя что Грейс, в сущности, знает? Ведь до него она не имела подобных контактов с мужчиной. Она никогда…
        Колин вдруг осознал, что Грейс ни словом не обмолвилась о том, что была девственницей. Но он в этом не сомневался. В ее поцелуях, в томном трепете тела он угадывал изумленно-радостное восприятие новых ощущений. Она не любила Макиндера и, конечно же, не позволяла ему ничего, кроме поцелуев.
        — Да, я хочу этого,  — выдохнула она.
        Колин сел, спустив ноги вниз, и в считаные секунды снял через голову рубашку, скинул сапоги и стянул с себя бриджи вместе с нижним бельем. Грейс, притихшая, словно церковная мышка, не проронила при этом ни слова — даже тогда, когда он окончательно освободил ее от порванного платья, которое сбросил на пол.
        — Ну, что скажешь?  — спросил Колин, упершись руками в бока.
        Послышался смех, выражавший явное восхищение.
        — Вообще это несправедливо,  — заметил он.  — Ты меня видишь, а я могу тебя только осязать.
        И еще пробовать на вкус, но к этому Грейс следовало подготовить.
        Нежная ладошка погладила его по колену с сочувствием, в котором он не нуждался. К счастью, Колин мог неплохо ориентироваться по памяти и потому безошибочно подцепил отброшенное платье.
        — Тебе нравится на меня смотреть?
        — Да…  — В голосе Грейс чувствовалось откровенное желание, что было для него немалым сюрпризом. Возможно, она еще не раз удивит его на протяжении их долгого совместного бытия. И он с радостью посвятит свою жизнь постижению ее непростой натуры.
        С этой мыслью Колин оторвал полосу от подола поднятого платья.
        — Что ты собираешься делать?
        Не отвечая, он коленом нашел край кровати, по звуку определил, где находится Грейс. Не хватало еще, чтобы он рухнул на нее, как подрубленное дерево.
        Затем провел ладонью по ее животу, по упругой груди и задержал руку на ключицах. Они были одновременно и хрупкими, и сильными, имеющими идеальную форму, как и все ее тело, которое, несмотря на миниатюрность, несло в себе сердце, способное вместить его самого — со всей присущей ему глупостью, из-за которой он не отвечал на ее письма, танцевал с ее сестрой… В общем, со всеми его недостатками.
        Грейс любила его, Колин знал это наверняка, чувствовал, как ее любовь и нежность накрывают его, словно освежающий весенний дождь.
        — Ты ведь сторонница справедливости, не так ли?
        — Разумеется,  — отозвалась Грейс. В ее голосе тем не менее звучала настороженность.
        Его рукам, привыкшим вязать морские узлы, потребовалось лишь несколько секунд, чтобы накинуть полосу ткани на ее глаза и стянуть концы на затылке. Не слишком туго, но надежно.
        Глава 22
        — Что ты делаешь!  — воскликнула Грейс, потянувшись к лицу.
        Но Колин поймал обе ее руки и заложил их ей за голову.
        — Я ставлю нас в равное положение,  — с удовлетворением пояснил он. И, склонившись, впился ей в губы, чувствуя, как нестерпимое желание заполняет все его тело.  — Теперь ты тоже не можешь меня видеть, как и я тебя.
        — Но мне нравилось на тебя смотреть,  — недовольно возразила она.
        — Грейс, это у нас с тобой происходит в первый раз,  — утешил он, целуя ее в щеку.  — Там, в карете… это было, в сущности, сном. И сейчас мы впервые по-настоящему занимаемся любовью.
        — Вот как?..
        Колин не мог знать, о чем она думает, и потому продолжил целовать ее.
        — Я хочу, чтобы ты всегда была со мной,  — пробормотал он, ощущая, как Грейс трепещет под ним. Скользя губами по щеке, он проложил дорожку к ее уху, слегка прикусил мочку.
        Грейс никак не отреагировала, и Колин, сделав соответствующий вывод, двинулся к ее шее. Тут она уже прерывисто вздохнула и запрокинула голову, предоставляя ему больший доступ.
        Он сделал еще один вывод и продолжил путь вниз по телу Грейс, больше не удерживая ее руки. Она сразу же запустила их ему в волосы.
        — Я хочу видеть тебя! В карете ты не раздевался, и ты у меня первый…
        Колин улыбнулся, не отрываясь от ее груди.
        — В самом деле?
        Она, конечно же, услышала смех в его голосе.
        — Ты еще сомневаешься?.. В общем, я увидела тебя обнаженным только мельком, у тебя же были и другие женщины… когда твое зрение было в порядке.
        Колин приподнялся и приложил палец к ее губам.
        — Никаких других женщин у меня больше не будет. В течение всей моей жизни. Даже если завтра тебя не станет, а я проживу до ста лет.
        — Как ты заговорил…  — Грейс явно не собиралась отступаться от своего.  — И все же…
        — Мы отыщем друг друга и в темноте, и я уверяю, это будет еще сладостнее. До тебя я еще ни с кем не занимался любовью, абсолютно ничего не видя.
        Грейс издала тихий гортанный звук, который ему хотелось бы услышать еще неоднократно.
        — Мы предстанем совершенно новыми друг для друга.
        — Ну, ладно,  — отозвалась она, перебирая пальцами его волосы.  — Ладно… Но я чувствую себя уязвимой. Меня это несколько пугает.
        — Когда ничего не видишь, следует полагаться на осязание. Там, внизу, мои глаза поведали бы тебе все, что ты хотела знать.
        — Глаза — зеркало души…  — произнесла Грейс.
        — Ты бы никогда не высказала весь этот вздор насчет моих чувств к Лили, если бы видела мои глаза.
        Она перевернулась на бок, переместившись под его ладонями подобно воде, и все его тело захлестнула новая волна вожделения.
        — Хорошо,  — вымолвила Грейс.  — Я буду познавать тебя осязательно.
        Колин провел руками по ее ягодицам, и она вздрогнула.
        — Сначала я буду к тебе прикасаться,  — одернула она его.  — Не будем делать это одновременно.
        Колин со вздохом перевернулся на спину и раскинул руки.
        — Я в твоем распоряжении.  — Такой расклад ему не очень-то нравился. Лежа на спине, он ощущал себя словно выставленным на показ.
        — Где ты?
        Грейс наконец добралась до него, и ее пальцы чуть ли не обожгли его кожу подобно маленьким язычкам пламени. Она начала с его груди, скользнув по мускулам, взбугрившимся от ее прикосновений, затем перешла на живот. Под ее нежными изящными ладошками он казался себе почти что таранной чушкой, как будто его тело возникло и обросло мышцами лишь для одной цели — для войны.
        Колин отмахнулся от этого нелепого сравнения. Так или иначе, в присутствии Грейс ему было гораздо легче. Его уже целый день не угнетали мрачные воспоминания — даже тогда, когда он находился под воздействием опия.
        Нынешнее его состояние разительно отличалось от прежнего. Он был буквально с головы до ног охвачен вожделением, его твердая плоть упиралась в бедро Грейс. Вполне возможно, его тело было создано вовсе не для войны, а для нее. Чтобы доставлять ей удовольствие, чтобы делать ее счастливой.
        Грейс перестала ласкать его. Ее пальцы словно застряли рядом с его пупком.
        — Не останавливайся,  — пробормотал он, смещая ее ладонь ниже. И от одного только прикосновения пальцев Грейс из его горла вырвался стон.
        — Мне все же хочется видеть тебя,  — выдохнула Грейс. Кончики ее пальцев продолжали скользить около его естества, напряженного, как никогда прежде. Эти прикосновения вызывали почти что боль.
        Когда же ее ладошка обхватила его плоть, Колин не смог удержаться от стона. Ему даже пришлось вцепиться в простыни, чтобы только не дотронуться до Грейс. Чтобы тут же не овладеть ею, опрокинув на спину.
        — Тебе нравится?  — спросила она, и восторг, звучащий в ее голосе, еще более усилил его вожделение.
        — Еще как,  — отозвался Колин, между тем как ее ласкающая ладонь все плотнее обхватывала его орган. Долго ему этого не выдержать.  — Дорогая, может быть, достаточно осязательных исследований?
        Ее рука остановилась.
        — Дорогая?..
        Дальше так продолжаться не могло, потому что Колину становилось все труднее себя контролировать. Он быстро переместил Грейс в более предпочтительную позицию, под защиту своего большого тела, и принялся целовать, наслаждаясь каждым прикосновением к ней, так же как и трепетом ее пальчиков, которые ласкали его плечи.
        — Ты — моя,  — произнес он и поцеловал ее в лоб.  — Моя любимая Грейс.
        Гладя его по спине, Грейс издала приглушенный звук, почти что всхлип. Он улыбнулся, зная, что она все равно этого не увидит.
        — А я твой… Я ваш и телом и душой, леди Грейс и будущая миссис Берри.
        — Миссис Берри…
        В ее голосе звучало некоторое изумление. Но Колин уже немного научился разбираться в ее эмоциях. Каждое слово в тех письмах, что она присылала, учило его любить и понимать ее. Она была не столько удивлена, сколько польщена.
        — Моя жена,  — с удовлетворением произнес он и чмокнул ее в нос.  — Ты в порядке?
        Слово «да», уже почти слетевшее с ее губ, Колин поймал своими губами, и их поцелуй длился очень долго. Когда же он вынырнул из глубин блаженства, то обнаружил, что навалился на Грейс всем своим весом и теперь учащенно дышал, пребывая в колыбели ее мягкого тела.
        — Я хочу тебя,  — с голодным всхлипом выдохнула она.
        Колин протянул слегка подрагивающую руку к ее промежности. Там было горячо и влажно, и Грейс вскрикнула от этого прикосновения.
        — Я хочу поцеловать тебя здесь.
        — Нет!  — тотчас возразила она и потянула его руку обратно.  — Просто… войди в меня. Давай же!
        — Грейс,  — произнес Колин, почти не отрываясь от ее губ.  — Не ты ли была робкой овечкой еще пять минут назад?
        Грейс терлась о него, точно ночная леди, не сдерживаемая никакими соображениями о морали.
        — Это все из-за повязки,  — выдохнула она.  — У меня такое впечатление, будто моя кожа ожила. От ощущения твоего тела я схожу с ума.  — Ее ладони скользнули по его бедрам, к ягодицам.  — Ты такой… Мне так нравится прикасаться к тебе.
        Ему это тоже нравилось. Кровь прямо-таки громыхала у него в ушах от ощущения ее рук, стискивающих его заднюю часть.
        — Я хочу тебя,  — чуть ли не всхлипнула Грейс.
        Колин был ее рыцарем. И потому не мог сказать «нет».
        — Я боюсь, что тебе будет больно,  — отозвался Колин.
        — Я все об этом знаю… И все понимаю. Но все равно… Сделай это, Колин. Я чувствую себя так… странно. Как тогда в карете, когда ты меня целовал в этом месте.
        Так, значит, Колин ее целовал? Слава богу, у него хватило на это ума! Ему хотелось бы сделать это и сейчас, однако… если он не войдет в нее без промедления, то может, наверное, и умереть.
        Поэтому он раздвинул мягкие влажные складки ее лона и стал медленно проникать внутрь.
        — О боже!  — поразился Колин в следующую секунду.  — Грейс, ты такая тугая! Никогда не ощущал ничего подобного. Тебе не больно?
        — Нет,  — ответила Грейс, однако ее интонация была немного напряженной, и он остановился.
        — В самом деле все в порядке или ты меня просто успокаиваешь?
        — Сейчас совсем не так, как было в карете. Ощущения вполне приятные.
        Колин всеми силами старался контролировать себя, чтобы не причинить Грейс ни малейшей боли.
        — Если будет больно, сразу же скажи,  — выдавил он сквозь стиснутые зубы.  — Тогда попробуем в другой раз.
        Грейс никак не отозвалась, и он начал выходить из нее.
        Она тотчас стиснула его плечи и, выгнувшись, толкнула низом живота вверх.
        — Нет, этого недостаточно… Мне этого мало, я чувствую себя… такой пустой.
        Эти слова были подобны штормовым волнам, пробившим брешь в дамбе. Сквозь свое гулкое сердцебиение Колин расслышал нужную интонацию в голосе Грейс. Он чувствовал, как ее ногти вонзились ему в плечи — охваченная страстью, она хотела его в не меньшей степени, чем он ее. И он толчком вернулся обратно, в глубь ее столь желанного тела.
        Грейс вскрикнула, но не от боли, а от наслаждения.
        Колин дал обратный ход, ощущая, как сжимается ее лоно вслед за отводом его орудия, услышал ее протяжное «не-е-ет».
        Капитан Колин Берри не смеялся уже целый год, а возможно, и дольше. Время от времени он улыбался, порою вполне весело, но вот чтобы смеяться… Смех происходит от искренней радости, которая рождается в сердце, а его сердце в какой-то мере обратилось в камень.
        Но сейчас, в объятиях Грейс, слыша, как она вскрикивает, когда он проникает в глубь ее тела, и чуть ли не плачет, когда он оттягивается назад… Этот смех был вызван неподдельной радостью, исходил из восторженного сердца.
        Перестал Колин смеяться лишь оттого, что Грейс прикрыла ему рот своими губами. Она жадно целовала его, крепко обхватив руками, словно в стремлении не выпускать из себя.
        Но ему было необходимо оттягиваться назад, невзирая на ее всхлипы, чтобы совершать толчок за толчком, между тем пламя страсти распространялось по всему его телу. Скользнув ладонью вниз, он прикоснулся к ее промежности, слегка надавил…
        Лоно Грейс сжалось вокруг его плоти, так что стало даже немного больно, но подобную боль он был готов испытывать хоть каждый день. Затем из ее горла снова вырвался крик, сопровождаемый содроганием, прокатившимся по всему ее телу, отчего его желание словно обрело крылья.
        Колин еще крепче обнял Грейс и, охваченный страстью, стал двигаться все быстрее и быстрее, наслаждаясь тем, что она находится под ним, под его защитой, такая мягкая и теплая, принадлежащая лишь ему.
        — Я люблю тебя,  — выдохнул он в тот момент, когда все, что имелось в его теле, в его сердце устремилось наружу.  — О боже… Я люблю тебя, Грейс!
        Она выгнулась под ним, подхваченная волной наслаждения, и он поймал ее крик губами, продолжая мысленно повторять только что сказанные слова. Произносить их вслух не было необходимости, она уже услышала его.
        — Я тоже…  — прошептала Грейс.  — Я тоже тебя люблю.
        Глава 23
        На следующее утро Грейс проснулась довольно рано, едва холодный розоватый свет перебрался через подоконник. Свою повязку она сняла еще ночью. Колин… ее Колин лежал рядом. Его растрепанные волосы упали на лицо, одна рука была закинута за голову.
        Она чувствовала себя такой счастливой, что было даже больно сердцу. Колин любил ее, он повторил это многократно. И он не притворялся. Она знала его, как никто другой, и потому не сомневалась в этом.
        Он принадлежал ей.
        В этот момент Колин издал невнятный звук, его рука сжалась в кулак. На челюстях обозначились желваки, а в голосе послышалась такая боль, что это вызвало оцепенение во всем ее теле.
        — Колин,  — прошептала Грейс, дотрагиваясь до его плеча.
        — Сколько крови…  — отозвался он, поворачивая к ней свое закрытое повязкой лицо.  — Она снова течет по моим сапогам. Скажи, чтобы их помыли.
        — Хорошо, скажу,  — вымолвила Грейс, но страдальческое выражение все равно не покинуло его лицо. Поэтому она легла на Колина сверху, прижавшись своим обнаженным телом к его обнаженному телу, и прошептала ему на ухо: — Твои сапоги уже чистые.
        Она почувствовала, как он содрогнулся всем телом.
        — Ты смыла всю кровь?  — просипел он.
        — Да, всю,  — ответила Грейс.
        Его ладонь легла ей на спину, губы изогнулись в улыбке. Грейс затаила дыхание: а вдруг он не осознает, кто она такая?
        — Грейс,  — выдохнул Колин.  — Моя Грейс.
        Она лежала не шелохнувшись, пока его дыхание не стало ровным. Он так и не проснулся. Затем аккуратно соскользнула с него и некоторое время размышляла. Как видно, не так-то легко позабыть о войне, даже окончательно обосновавшись на берегу.
        Наконец Грейс покинула кровать и прошла в туалетную комнату. Здесь она воспользовалась ночным горшком, установленным под небольшим стульчиком, после чего умылась. Было весьма любопытно обнаружить у себя на теле россыпь красных пятен — Колин словно разрисовал ее кожу своими губами.
        Она также подмылась, и прикосновение к промежности вызвало легкое покалывание в этом месте, но отнюдь не боль. Ее соски имели темно-розовый цвет — очевидно, от всех этих поцелуев. Закончив обзор собственного тела, Грейс надела ночную рубашку — фактически единственный оставшийся у нее наряд после того, как Колин привел в негодность два ее платья.
        Ночная рубашка была пошита из шелка, который в зависимости от освещенности постоянно менял свой цвет — от молочно-белого до бледно-розового. Проблема заключалась в том, что Грейс просто не представляла, как можно предстать в подобном облачении перед мужчиной. Хотя, в сущности, для того этот предмет одежды и был предназначен.
        Поглядевшись в зеркало, Грейс пришла к выводу, что ночную рубашку лишь с большой натяжкой можно назвать настоящей одеждой. Подол не достигал даже щиколоток, а ткань была очень тонкой. Грейс скрестила руки на груди: нет, такой вид совершенно недопустим.
        В следующую секунду ее внимание было привлечено даже не шорохом, а едва заметным движением воздуха. Обернувшись, она увидела поднявшегося Колина, прикрытого лишь простыней, обмотанной вокруг бедер. Он улыбался ей, и его глаза светились каким-то необычайным светом, какого она прежде в них не видела.
        — Колин, зачем ты снял повязку?  — обеспокоилась Грейс.
        — Сегодня как раз истекли предписанные полтора месяца,  — ответил он. И, демонстрируя ей полосу черной материи, добавил: — Но выбрасывать повязку я пока не буду.
        — Ты, наверно, видишь все как в тумане?  — продолжала беспокоиться Грейс.  — Доктор сказал, что такое возможно. Тебе лучше опять ее повязать.
        — Со зрением у меня все в порядке,  — заверил Колин. Его лицо излучало практически тот же восторг, что и тогда, во время бала, когда он смотрел на Лили. Только сейчас эта эмоция казалась более глубокой, более пьянящей, выражающей одновременно и любовь, и желание.
        Грейс тоже улыбнулась, испытывая не меньший восторг, чем он.
        — Колин, я так рада! У меня просто нет слов!
        — Но мне, наверное, следует проверить остроту своего зрения… И могу сказать, что мне очень нравится этот наряд, который сейчас на тебе.
        И Колин медленно, с явным удовольствием осмотрел фигуру Грейс, начиная с ног. Как только его взгляд достиг груди, она снова скрестила руки.
        Колин покачал головой.
        — Что?..
        — Опусти, пожалуйста, руки.
        Грейс нахмурилась.
        — И не подумаю. Вообще ты не должен заглядывать сюда, за ширму… Я уверена, что супружеские пары себе такого не позволяют.
        — Откуда нам знать, как ведут себя супруги?
        — Действительно, мы ведь еще даже не обвенчаны.
        — Мы обвенчаемся завтра утром. Полагаю, твоя мать уже сегодня вышлет специальное разрешение на брак.
        Грейс засмеялась, изумленная его догадливостью.
        — Я знаю герцогиню практически столько же времени, сколько и ты,  — заметил он. И вновь попросил: — Грейс, опусти руки.
        Голос Колина был спокойным, но взгляд его глаз почти обжигал. Те несколько секунд, в течение которых они молча смотрели друг на друга, могли вместить в себя все годы их знакомства, все ее доверие и любовь к нему.
        Грейс опустила руки, а затем, чтобы еще больше порадовать его, слегка выгнулась вперед грудью, и ее соски… Она была уверена, что он отчетливо их увидел. Колин сглотнул, и это можно было считать ее победой. Затем он вновь приподнял черную повязку.
        — Я ее не выбрасываю, потому что произошедшее этой ночью стало для меня открытием.
        Грейс не сомневалась, что на ее щеках проступил румянец. Действительно, после того как он завязал ей глаза, она, похоже, совсем позабыла о достоинстве и о том, как должна вести себя настоящая леди.
        Колин между тем шагнул вперед, чмокнул ее в нос и сказал:
        — Грейс, ты самая прекрасная женщина в мире.  — После чего склонил голову и поцеловал уже в губы. При этом он прикрыл глаза, и его густые ресницы коснулись ее щек.
        — Ничего подобного,  — возразила она, обвивая руками его шею.  — Я скорее просто миловидная, но никак не красавица, так что не надо мне врать, я этого не люблю.  — И Грейс наградила его ответным поцелуем.
        Разомкнув веки, Колин устремил на нее взгляд.
        — Ты ведь можешь читать по моим глазам?
        — Думаю, что могу,  — с некоторой настороженностью проговорила Грейс. Она действительно не один год наблюдала за ним.
        — Я люблю тебя. И хочу стать твоим мужем. И я в самом деле считаю тебя прекраснейшей женщиной в мире.
        Своим цветом его глаза напоминали океан в сумерки — глубокий, спокойный и слегка позолоченный последними лучами заходящего солнца.
        — Да, я вижу,  — как-то по-глупому произнесла она.
        — Мы оба это видим,  — прошептал Колин и потерся носом о ее нос.  — Твоя любовь берегла меня от смерти все эти годы, проведенные в море.
        Она прижалась головой к его плечу.
        — Не говори так. Для меня нестерпима мысль, что ты постоянно подвергался опасности.
        — Я думаю, что только благодаря твоим письмам мое сердце окончательно не высохло. Ты поедешь со мной в Арбор-Хаус?
        Грейс кивнула, потершись щекой о его теплую грудь.
        — Тогда отправляемся туда без промедления. Сразу же после завтрака.
        — Нет.
        — Почему?
        Грейс отстранилась от Колина и прошла к ширме, где обернулась и глянула на него поверх плеча. Кто бы мог подумать, что внутри ее таится такая кокетка? Она сама, во всяком случае, об этом не подозревала. Однако ей не хотелось, чтобы Колин думал, будто она может быть смелой лишь с завязанными глазами.
        Контур его челюсти стал более жестким. Колин явно не привык к тому, чтобы его воле кто-то противился. А значит, Грейс следует практиковать это как можно чаще.
        — Колин…  — начала она, несколько позабавленная одновременной хрипловатостью и мягкостью своего голоса.
        — Что?  — отозвался он, приподняв бровь.
        — Помнишь, как ты повелел мне опустить руки?
        — Да, помню.
        Покачивая бедрами, Грейс вышла из алькова. В тонкой ночной рубашке это выглядело, наверное, особенно эффектно.
        Затем развернулась и указала на кровать.
        — Живо в постель!
        — Что?  — Голос Колина был спокойным, но при этом имел несколько опасную интонацию. Капитан Берри, конечно же, не привык, чтобы им кто-то командовал, за исключением разве что адмирала.
        Грейс ощущала жар на своих щеках, внутри прозвенела какая-то робкая струнка, но она постаралась не обращать на это внимания.
        — Я приказываю тебе лечь в постель!
        В комнате повисла напряженная тишина, но Грейс тем не менее приподняла подбородок и отважно встретила взгляд Колина. Она не намерена позволять, чтобы ею кто-то помыкал, пусть это даже и любимый мужчина. Понятно, что он привык быть безусловным лидером на корабле, но на берегу — совсем иное дело.
        Вместо того чтобы повиноваться, Колин подошел к ней, еще выше приподнял ее подбородок и заглянул в глаза. Как ни странно, но он улыбался, что вызывало даже некоторую досаду.
        — Грейс, ты бросаешь мне вызов?
        Она едва удержалась от того, чтобы закусить губу.
        — Возможно… Да, бросаю.
        — Как видно, ты, подобно мне, не любишь, когда тебе указывают, что делать?
        Грейс кивнула.
        — Колин, ты был капитаном, но я не член твоего экипажа. Мы собираемся пожениться, и я не хочу, чтобы ты помыкал мной, как каким-нибудь юнгой.
        Его глаза искрились явным озорством.
        — А если я пообещаю, что не буду тобой помыкать? Ну разве что изредка…
        — Никогда!  — отрезала она.
        Ей довелось не один год наблюдать за взаимоотношениями мужчин и женщин, сидя где-нибудь в уголке во время балов и прочих великосветских раутов. Некоторые мужья ничуть не стеснялись навязывать своим женам собственные желания. Как-то раз один неприятный тип категорически запретил своей супруге полакомиться сладостями, якобы беспокоясь по поводу объема ее бедер.
        Нет, поступать так с нею Грейс никому не позволит.
        Колин покивал головой.
        — Ну а могу я приказать тебе покинуть дом в случае пожара?
        — В такой ситуации, конечно.
        — Надеюсь, и ты погонишь меня из дома, если вдруг случится пожар?
        — Разумеется.
        Колин улыбнулся.
        — Мне просто не терпится быть спасенным тобой.
        Грейс тоже улыбнулась, хотя и не совсем уверенно.
        В следующий момент Колин без всякого предупреждения подхватил ее на руки. Прикрыв глаза, Грейс обвила руками его шею. От него исходил просто изумительный запах с примесью чего-то такого, напоминающего о море.
        — И все же мне хотелось бы распоряжаться тобой и в спальне,  — тихо прорычал он.
        — О-о-о…  — выдохнула она, охваченная сладостным трепетом.
        Колин склонил голову и слегка прикусил ее губу.
        — Грейс, я не собираюсь быть капитаном на берегу. У меня нет на это ни малейшего желания.
        Что с ней творилось рядом с ним… Стоило ноздрям уловить запах крепкого мужского тела, и ее ноги стали подобными вате.
        — Думаю, я могу тебе позволить время от времени помыкать мною,  — почти простонала Грейс.  — Если тебе так уж хочется.
        — Хочется, Грейс, очень хочется,  — подтвердил Колин.
        Его глаза горели огнем. Тут не могло быть никакого сомнения. Достаточно одного лишь такого взгляда, свидетельствующего, что для него она самая желанная женщина в мире, что его любовь не имеет пределов, что он…
        — Ну тогда ладно,  — согласилась Грейс.
        Он отнес ее к кровати и уже там поставил на ноги.
        — Но прежде скажи, чего хочется тебе самой.
        Утренний свет, льющийся в окно, хорошо освещал широкую грудь Колина. Простыня успела соскользнуть с его бедер, и он стоял перед ней такой могучий, такой совершенный. Совсем неудивительно, что Грейс никогда не удавалось изобразить его на холсте. Мысль об этом вызвала какую-то болезненную робость.
        — Я хотела бы написать твой портрет,  — проговорила она, хотя он наверняка ожидал от нее совсем других слов.
        Колин улыбнулся и плюхнулся на кровать. Затем перекатился на спину, как и прошедшей ночью, и раскинул руки в стороны.
        — Ну вот, Грейс, я в постели. Как ты и повелела.
        Для Грейс было просто наслаждением видеть его вот таким распластавшимся, со сверкающими глазами. Он был готов исполнить любое ее желание, она чувствовала это инстинктивно.
        Но в то же время было ясно, что подобная позиция для него противоестественна и такой останется еще не один год. Несмотря на улыбку, он был слегка напряжен, испытывая подсознательную необходимость постоянно контролировать ситуацию. Сколько потоков крови омыло его сапоги, сколько опасностей грозило ему со всех сторон…
        — Подожди-ка секунду,  — попросила Грейс и, снова скрывшись за ширмой, вернулась оттуда с тазиком воды и чистой тряпицей. Взобралась на кровать и уселась на колени рядом с Колином.
        — Что ты собираешься делать?  — поинтересовался тот.
        — Хочу поухаживать за тобой,  — ответила она. И, смочив и отжав тряпицу, принялась обтирать его плечи, выпуклую грудь, рельефный живот.
        Они оба не издали ни звука, даже когда Грейс добралась до его паха, и он невольно содрогнулся и двинул бедрами навстречу ее руке. Грейс продолжала свое дело, обтирая Колина дюйм за дюймом и испытывая к нему безграничную любовь.
        Затем она перешла ниже, на бедра, попутно изучая строение мужской ноги, столь отличающейся от ее собственной. Ноги Колина были покрыты жесткой порослью, а в их мышцах таилась невероятно эротичная мощь. Слава богу, распущенные волосы прикрывали ее лицо, и он не видел, какие эмоции оно выражало.
        Но тут Колин протянул руку и завел пряди Грейс за уши. И наверняка увидел, что ее лицо выражает первобытное вожделение, хотя к этому моменту она уже перешла на его ступни.
        Завершив омовение, Грейс обтерла Колина пушистым полотенцем, вновь с нежностью прикасаясь к каждой части его тела, что являлось для нее наисладчайшей пыткой. С учащенным дыханием она добралась до его плеч.
        За все время они оба не проронили ни слова и не встречались взглядами. И она не знала, помнит ли он о том, что просил ее смыть с него кровь.
        Наконец Грейс обтерла могучую шею Колина и уже не знала, что делать дальше. Ей уже едва удавалось контролировать желание, при каждом прикосновении к его телу внутри ее прокатывалась жаркая волна. Но что делать дальше, Грейс тем не менее не догадывалась.
        — Быть может, прикажешь мне что-нибудь еще?  — поинтересовался Колин. Интонация его голоса была призывной.  — Я в твоем полном распоряжении.
        Грейс помотала головой, пребывая в полной растерянности. Заниматься любовью днем, когда в окна льются солнечные лучи… это было совсем иначе. Это казалось каким-то совсем уж неприличным.
        Колин издал какой-то невнятный звук, после чего резко приподнялся и притянул Грейс к себе. Через мгновение она оказалась под ним, и все ее беспокойство и смущение тут же улетучились.
        Под весом его тела ее ноги раздвинулись, подол шелковой ночнушки скользнул по бедрам.
        — Я хочу тебя,  — прорычал Колин.
        Сердце Грейс подскочило при виде чисто дикарского выражения на его лице. Такого Колина могла созерцать только она, таким он существовал лишь для нее.
        — Я вся твоя,  — выдохнула она и потянулась, чтобы прикусить ему ухо.
        Сдвинув лиф ночнушки, Колин прильнул губами к обнажившейся груди, отчего из горла Грейс вырвался крик. А когда к делу присоединилась и рука, Грейс подогнула колени и стала буквально умолять Колина больше не медлить. Но вместо этого он, сдвинувшись назад, склонил голову к ее промежности.
        Грейс смотрела вверх и не видела потолка над своей головой, пока Колин ласкал ее языком, заставляя извиваться и вскрикивать снова и снова.
        Наконец до нее донесся его голос:
        — Будет справедливым, если я тоже отдам тебе приказ. Я хочу, чтобы ты сейчас вознеслась к вершинам наслаждения.
        И это произошло.
        Потом Колин поставил ее на четвереньки под своим большим телом и скользящими прикосновениями заставил чуть ли не захныкать, после чего в конце концов вошел в нее.
        Это соитие было яростным, неистовым, почти первобытным. По завершении они оба, взмокшие, учащенно дышали и пребывали в самом неподобающем состоянии.
        Приняв ванну, они позавтракали в своем номере. К тому моменту как раз подъехала посланная герцогиней карета, в которой находилась столь необходимая Грейс одежда. Появилась и горничная, чья сломанная рука была подвешена на перевязи. И пострадавшую, и Экерли они отправили обратно в Лондон, после чего продолжили путь в Арбор-Хаус в компании одного лишь кучера.
        — Мы отошлем его в деревню и останемся в особняке совершенно одни,  — сказал Колин.  — Все наши слуги наверняка распущены по домам, мать всегда так делает, когда вся семья куда-то надолго уезжает.
        Грейс засмеялась.
        — А что же мы будем кушать, капитан Берри?
        — Теперь меня следует величать мистер Берри,  — поправил он.  — Я найду кого-нибудь, кто будет для нас готовить. Я обеспечу тебя всем необходимым.  — А после ее поцелуя добавил: — Я сам буду твоей горничной.
        Уже в карете он начал практиковаться в развязывании шнуровки ее платья. И одно неизбежно повлекло за собой другое…
        — Хорошие горничные никогда не рвут платья своих хозяек,  — предупредила Грейс.  — Будь аккуратнее, а то я быстро тебя уволю.
        Колин засмеялся. Его взгляд, однако, по-прежнему был голодный, и, ударив кулаком в стену кареты, он крикнул:
        — Гримбл, сверни к первому же постоялому двору!
        — Мы всего лишь в шести-семи часах езды от вашего дома,  — заметила Грейс.
        — Мы сделаем остановку на ночь. Я снова хочу тебя. И будь я проклят, если опять овладею своей женой в столь неподобающем месте, как эта карета.
        — Я пока еще не твоя жена.
        — Ты станешь таковой завтра утром.  — Колин усадил ее к себе на колени, прижал к груди.  — Мы остановимся в первой же попавшейся деревне, и по утру нас обвенчает местный викарий.
        — Колин…  — Грейс засмеялась, стараясь удержать себя в руках, ибо она буквально таяла от одного его взгляда.
        — Грейс…  — Глаза Колина горели страстью, и она просто не могла этому противиться.
        Так же как не смогла этого сделать немного позднее, уже ночью, которую они провели на постоялом дворе в селении Пидлпенни. Колин опять достал свою повязку, и Грейс оказалась лежащей поперек его коленей, лицом вниз, пока он…
        А потом она сама делала такое, от чего могла бы покраснеть даже опытная куртизанка.
        Они оба были в восторге от происходящего… Грейс просила еще и еще, и ее голос был хрипловатым, а слова перемежались прерывистыми всхлипами и протяжными стонами.
        Под конец Колин все же снял повязку, и она могла глядеть ему в глаза, между тем как он совершал энергичные толчки бедрами.
        Сам Колин был невероятно рад вновь обретенному зрению, ибо, встречаясь взглядами с Грейс, он видел в них безграничное доверие и всепоглощающую любовь, которая не угаснет до скончания их дней.
        — Я люблю тебя,  — прошептал он.  — Люблю так сильно, что просто не смогу жить, если ты меня покинешь или умрешь прежде, чем я. Без тебя весь мир погрузится во тьму. Потому что ты для меня средоточие всего, что есть на свете.
        Грейс взяла его лицо в свои изящные ладошки и поцеловала с такой чувственностью, с такой любовью, что Колин наконец в полной мере осознал: ему ниспослан величайший дар, какой только может получить мужчина.
        Он потерял столько лет, болтаясь в море и участвуя в сражениях… Но теперь это не имело никакого значения, потому что отныне у него есть Грейс.
        Генри Добсон, викарий церкви святого Якова, находящейся в селении Пидлпенни, с некоторым удивлением смотрел на молодую пару, только что вручившую ему особое разрешение на венчание, подписанное не кем иным, как архиепископом Кентерберийским.
        Пидлпенни был, конечно, небольшим поселением с немногочисленной паствой, и тем не менее преподобный Добсон считал, что архиепископу не следовало бы так пренебрегать его пасторским авторитетом. Потому что он не одобрял скоропалительных браков.
        — Все это не очень-то правильно,  — промолвил викарий. Он был сильно простужен, и ему совсем не хотелось участвовать в том, что выглядело как изъятие девицы из-под родительского крыла, пусть даже и с ее согласия.
        Вообще он довольно скептически относился к любым бракосочетаниям, поскольку за годы своего служения видел немало таких, для заключения которых не имелось основательных причин. Поэтому он провел прибывшую пару в свой кабинет с твердым намерением отказать им, невзирая на ходатайство самого архиепископа.
        Совершенно ясно, что эти молодые люди имеют благородное происхождение и вполне состоятельны. Так что они без труда могут проехать дальше, до следующего прихода. А он не из тех, кто венчает без родительского благословения и надлежащего уважения к серьезности церемонии.
        — Итак, вы — леди Грейс…  — начал викарий.
        Прежде он никогда не видел герцогских дочерей, и, по правде говоря, нынешняя встреча стала для него приятным сюрпризом. Но вообще эта девушка не производила впечатления такой уж аристократичной особы. Сейчас она держала своего возлюбленного за руку так, как будто они оба были обычными простолюдинами.
        — Мой отец — герцог Ашбрук,  — уточнила она.
        — А вы — мистер Берри…  — Священник повернулся к жениху.
        — Да.
        Вот так, без какого-либо титула. Довольно-таки интересно.
        — Леди Грейс, а вашей семье известно о вашем намерении выйти замуж?
        Девушка улыбнулась, глядя на него своими ясными глазами.
        — Да, святой отец. Именно моя мать и получила это специальное разрешение, которое находится у вас в руках.
        Как ни странно, но викарий был склонен поверить ей. Хотя, казалось бы, зачем использовать особое разрешение, если дочь герцога Ашбрука мог бы обвенчать кто-либо из епископов? Впрочем, что ему известно о жизни и нравах высшего общества? Очень и очень мало…
        — Мистер Берри, вы имеете достаточные средства для содержания жены на том уровне, к которому она привыкла с детства?
        Мужчина прямо смотрел ему в глаза.
        — По всем нормам я, конечно, недостоин леди Грейс. У меня сравнительно скромное происхождение, наследственные перспективы — минимальные. Однако недавно я вышел в отставку после службы в военно-морском флоте. Я был капитаном корабля, и мне посчастливилось трижды получить трофейное вознаграждение. Так что я вполне способен содержать жену без всякой помощи со стороны ее семейства.
        Отец Добсон ничуть не сомневался, что стоящий перед ним мужчина был отважным и яростным воином. Об этом свидетельствовал весь его вид. И тем не менее эти двое держались за руки так нежно, так крепко… почти отчаянно.
        — Мистер Берри был самым молодым офицером Королевского военно-морского флота, ставшим капитаном корабля,  — с улыбкой сообщила леди Грейс.  — Он — приемный сын сэра Гриффина Берри и явно поскромничал по поводу своего положения в обществе.
        — Итак, вы — капитан Берри и леди Грейс Рейберн?
        Мужчина помотал головой.
        — Я с почетом вышел в отставку. Так что теперь я просто мистер Берри.
        Отец Добсон вновь посмотрел на переплетенные пальцы стоящей перед ним пары. Мужчина, должно быть, получил какое-то ранение, незаметное со стороны. Эти двое начинали вызывать у него некоторое сочувствие.
        — Бракосочетание — это одна из самых важных церемоний в жизни человека,  — проговорил священник.
        — Ничто другое не станет для меня более важным,  — тихо произнес мистер Берри.
        Отец Добсон прокашлялся. Для него были непривычны какие-либо эмоции.
        — Как сказано в Священном Писании, для всего под этим небом — свое время, для того или иного намерения — свой час.  — Он умолк, собираясь с мыслями. Этим молодым людям, несмотря на всю к ним симпатию, следовало все же вернуться в свой приход и обвенчаться так, как и полагается. Брачная церемония в отсутствие друзей и родственников не лучшее начало совместной жизни.
        Леди Грейс заговорила прежде, чем священник смог продолжить:
        — За проявленную храбрость мистер Берри получил высочайшую благодарность его величества. Но теперь пришло время, когда ему не нужно защищать наши берега, рискуя своей жизнью. Он наконец-то дома, рядом со мной.
        На это отцу Добсону нечего было ответить. Все его доводы становились несущественными. Да и по правде, несмотря на простуженность, ему уже не хотелось отказывать этой паре в их просьбе. Глаза обоих возлюбленных заставили его вспомнить основную причину того, почему он стал священником.
        Ничего больше не говоря, он повел их в церковь.
        В качестве свидетелей отец Добсон привлек сторожа и свою экономку. Затем надел соответствующее облачение, взял распятие и призвал брачующихся к алтарю. Они приблизились, по-прежнему держась за руки.
        Сам не зная почему, отец Добсон избрал иные строфы из Писания — не те, которые он обычно использовал при совершении данного таинства.
        — «…Но Руфь сказала: не принуждай меня оставить тебя и возвратиться от тебя; но куда ты пойдешь, туда и я пойду; и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог — моим Богом; и где ты умрешь, там и я умру, и погребена буду…»
        Впоследствии преподобный Добсон так и не смог забыть сегодняшнее венчание. Это событие помогло воспрянуть некой глубинной части его сущности, которая иссыхала словно от голода, становясь почти циничной.
        Когда он произнес заключительные слова: «Объявляю вас мужем и женой»,  — лица новобрачных осветились такой радостью, что у него на глазах проступили слезы.
        Да, это венчание навсегда сохранилось в его памяти. Ибо ему редко встречались пары, которым была бы ниспослана поистине взаимная любовь. Это было настоящим даром Господним. И даже имя невесты наводило на мысль о божественной милости[3 - Имя Грейс (Grace)  — омоним английского слова grace — «милость», «грация».].
        «…гордым Бог противится,  — мысленно повторял викарий, вспоминая глаза молодого отставного капитана,  — а смиренным дает благодать».
        Глава 24
        Арбор-Хаус был совершенно пуст, поскольку все семейство Берри находилось за границей, а слуги были отправлены в отпуск по своим домам. Колин велел кучеру разместить лошадей в конюшне, после чего найти себе жилье в деревне и вернуться утром.
        На следующий день они с Грейс проснулись в тишине большого дома и позавтракали приготовленной им самим овсянкой — кулинарные навыки он приобрел во время морской службы. Затем Грейс удалилась в садовую беседку заниматься живописью, а Колин пошел в деревню, чтобы подыскать временную помощницу по хозяйству.
        Поселение было небольшим, всего в несколько улиц, и Колин неспешно шагал по главной из них, наслаждаясь приятным теплом солнечных лучей. В море ему так не хватало таких вот маленьких радостей — этого ощущения покоя и безмятежности, которое можно обрести лишь в сельской местности, где жизнь течет неторопливо, без…
        — Сейчас я с тобой разделаюсь, подлая тварь!  — донеслось в этот момент из узкого переулка по левую сторону.  — Если ты, ублюдок, еще раз попытаешься меня лягнуть, я отсеку тебе яйца ржавым ножом!
        При первом же выкрике все тело Колина напряглось, и он тотчас метнулся под прикрытие ближайшей стены. Его захлестнула волна ярости и страха, сердце заколотилось быстрее.
        Черт возьми…
        Вокруг по-прежнему царил покой, хотя из переулка продолжали доноситься выкрики. Колин мало-помалу расслабился. Он ведь находился не в море. Никакой опасности не было, просто невоздержанный на язык местный житель осыпает кого-то проклятиями.
        Колин сделал глубокий вдох. Его слегка подташнивало, на лбу проступили бусинки пота. Невидимый сквернослов продолжал между тем бушевать.
        Когда сердцебиение пришло в норму, Колин распрямился и отошел от дома, чувствуя себя дураком. Но, слава богу, никто вроде бы не видел, как он жмется к стене, точно пятилетний мальчишка, напуганный раскатами грома.
        Он заставил себя направиться туда, откуда доносились выкрики. Теперь кроме ругательств можно было расслышать и звуки ударов. Колин настраивал себя на боевой лад: совершенно неважно, кто там подвергается экзекуции — человек или животное… Нельзя просто так пройти мимо.
        Жертвой оказался конь — довольно крупный, гнедой масти. Он крутился на месте и пытался лягнуть мужчину, который удерживал его за поводья, стараясь пригнуть ему голову как можно ниже и при каждом удобном случае нанося удары по крупу толстой тяжелой палкой. Зрелище было крайне возмутительным.
        Быстро приблизившись, Колин вырвал поводья из рук истязателя и ударил его ногой в пах. Удар получился точным.
        Мужчина осекся на полуслове, выпучил глаза и, схватившись за промежность, упал на колени.
        Тем временем конь, воспользовавшись ситуацией, поднялся на дыбы и замолотил в воздухе передними копытами.
        Но в руках у Колина было достаточно силы. Резким рывком он заставил животное опуститься и строго посмотрел ему в глаза.
        — Успокойся!
        Морда коня была влажной, покрытой пеной, в глазах застыли ужас и ярость. Этот идиот, скорчившийся на земле, умудрился нанести серьезные повреждения — по лопаткам животного, смешиваясь с потом, струилась кровь.
        Колин намотал поводья на кулак, приблизив морду животного к своему лицу.
        — Ну хватит, хватит,  — уже мягче произнес он.
        Конь фыркнул и, замотав головой, попятился назад.
        Истязатель, все еще держась за свои гениталии, медленно поднялся с земли.
        — Ты кто такой, черт бы тебя побрал?  — свирепо вопросил он.
        Тем временем на шум стали подтягиваться местные жители — в конце переулка появился деревенский пекарь, сопровождаемый еще несколькими сельчанами. Колин проигнорировал слова мужчины.
        — Что ты, черт возьми, делаешь с животным…  — Это даже не было вопросом, они оба прекрасно знали ответ.
        — Я бью свою собственность!  — выкрикнул мужчина и попытался вырвать поводья.  — Это чертово отродье принадлежит мне, и даже если мне захочется прибить его прямо перед церковью, никто не смеет мне мешать. Отдай моего коня!
        К ним тем временем приблизился пекарь.
        — Пьяная ты скотина, Джошуа Банбатт… Опять измываешься над несчастным животным. Как тебе не стыдно?
        — Ничуть не стыдно,  — огрызнулся хозяин коня, презрительно скривив верхнюю губу.  — Вы можете запихнуть меня в кутузку, если вам, недоумкам, покажется, что я выпил больше положенного, но вы не вправе мешать мне решать проблемы, связанные с моей собственностью. Так что нес бы ты, Уэйд, свою благочестивую задницу обратно к себе в пекарню.
        Владелец коня вновь повернулся к Колину.
        — Отдай поводья, сукин сын!
        — И не подумаю.
        Очевидно, Банбатт уловил в глазах Колина нечто такое, что заставило его насторожиться. Он отступил на шаг назад.
        — Послушай,  — в голосе Банбатта послышались просительные нотки,  — отдай мне этого чертова коня, и я отведу его домой.
        — Хм… домой!  — усмехнулся пекарь.  — Нет у тебя никакого дома, старая каналья. Твоя бывшая еще вчера объявила в церкви, что выгнала тебя. Она порядочная женщина, а ты довел ее до предела.
        — Наши с женой дела тебя не касаются!  — снова повысил голос Банбатт.  — Она тоже чертово отродье. Со всех сторон сплошные предательства.
        — Сколько он стоит?  — спросил Колин.
        Конь шумно дышал за его спиной, однако он уже практически успокоился и лишь переступал с ноги на ногу. Судя по перестуку копыт, у него было только три подковы.
        — Он не продается!  — отрезал Банбатт, физиономия которого снова стала багроветь.  — Со мной такие уловки не пройдут. Сначала отберете у меня скотину, а потом оставите умирать от голода в придорожной канаве… А моя законная жена пройдет мимо и плюнет мне в лицо. Нет, конь останется при мне.
        Банбатт сделал резкое движение, и Колин нанес ему апперкот в челюсть.
        — Я заявлю на тебя констеблю!  — воскликнул Банбатт. От удара он отшатнулся назад, из уголка его рта побежала струйка крови.
        Колин достал золотой соверен, подбросил его, и тот, описав дугу, упал между ним и хозяином коня. Банбатт проследил за траекторией до самой земли.
        — И ты хочешь купить моего скакуна за какой-то жалкий…
        За первой монетой последовала вторая.
        — Конь не стоит больше двух соверенов,  — вмешался пекарь.  — Этот негодяй истязал его целых три года. И еще неизвестно, как он ему достался. Конь был ему явно не по карману, мы все это сразу же поняли. Ты наверняка украл его!
        — Ничего подобного!  — вскричал Банбатт.
        Колин бросил третий соверен.
        — Это уже перебор,  — заметил пекарь.
        — Ну и еще один сверху,  — подзадорил Банбатт.  — Если хочешь заполучить этого коня, то не скупись, плати реальную цену. Это отличный скакун, с чемпионской родословной.
        Колину было совершенно наплевать на родословную. Он просто понимал, что у животного не может быть нормальной жизни у этого спившегося мерзавца, который, судя по всему, лупит его довольно часто. Вообще, мир был бы гораздо лучше без подобных типов…
        Вероятно, Банбатт сумел прочитать эту мысль в глазах Колина, потому что он вдруг проворно опустился на колени, чтобы собрать с земли монеты.
        — Ладно, он твой!  — Банбатт встал и, неловко шагнув назад, налетел на пекаря.
        — Фу, ну и воняет же от тебя!  — воскликнул тот, отталкивая его.
        — Надеюсь, это чертово отродье лягнет тебя так же, как и меня,  — пробормотал Банбатт, обращаясь к Колину.  — Господь об этом позаботится.
        — Господь!..  — усмехнулся пекарь.  — Да он не отличит такого, как ты, от обыкновенного булыжника!
        — Ступай!  — проговорил Колин.  — В этой деревне тебе делать нечего.
        Банбатт сплюнул на землю.
        — Так же как и тебе,  — парировал он. После чего развернулся и заплетающейся походкой засеменил прочь.
        — Вы слишком много заплатили за этого коня,  — сказал пекарь.  — Вы, конечно, сделали доброе дело, вызволив его, но вряд ли от него будет большой прок.
        — Поживем — увидим,  — отозвался Колин, разматывая укороченные поводья.  — Я сын сэра Гриффина Берри и лишь вчера приехал в Арбор-Хаус со своей женой. Нам нужна какая-нибудь женщина, чтобы готовить и убираться, потому что на данный момент никого из прислуги в доме нет.
        — У сэра Гриффина прислуживает миссис Бушби,  — тотчас сообщил пекарь.  — Я отправлю за ней своего мальчишку, и уже через час она будет у вас.
        Колин повел приобретенного коня в Арбор-Хаус. Прибыв домой, он направился вместе с ним на конюшню, где обнаружил вернувшегося после ночевки в деревне кучера, который занимался уходом за лошадьми из упряжки.
        — Сейчас я его помою,  — сказал тот, критически осматривая приведенное животное.  — Конь хоть и тощеват, но бока у него неплохие, а щетки над копытами просто превосходные. Его можно будет продать за хорошие деньги, нужно только привести его в порядок и подождать, пока заживут эти раны.  — Он аккуратно ощупал ребра животного, между тем как Колин крепко держал поводья.  — К счастью, ничего не сломано.
        — Я сам о нем позабочусь,  — сказал Колин, заводя коня в свободное стойло.  — А ты, Гримбл, занимайся остальными.
        Затем Колин облокотился на створку и стал ждать. Прошло несколько долгих минут, прежде чем конь поднял голову.
        — Да, вид у тебя не ахти,  — сочувственно произнес Колин.  — Ты грязен, на правом боку засохшая кровь, грива такая, как будто ее птицы обгадили, даже ресницы и те перепутаны.
        Конь опять опустил голову, так что его нос коснулся соломенной подстилки. Колин взял ведро с овсом, но едва занес его над загородкой, как конь вновь вскинул голову и взвился на дыбы.
        Колин, не обращая на это особого внимания, высыпал тем не менее зерно в кормушку.
        — Такое впечатление, будто ты пытаешься взлететь,  — пошутил он.  — Назову-ка я тебя Дедалом. Так звали одного древнего грека, который попытался долететь до солнца, но вместо этого шлепнулся вниз.
        Конь проигнорировал эти слова. Он снова стоял на земле всеми четырьмя копытами, его бока вздымались, шея потемнела от проступившего пота. Прошло минуты четыре, и Дедал, склонив голову к кормушке, все же принялся есть.
        — Гримбл!  — окликнул Колин кучера.  — Я решил назвать его Дедалом.
        — Звучит неплохо,  — отозвался кучер, подходя ближе.  — Как понимаю, имя иностранное?.. Быть может, стреножим нашего красавца, и я его обмою?
        Колин помотал головой.
        — Думаю, большого риска занесения инфекции нет, ранки быстро затянулись коростой. Оставим его в покое до утра.
        — На мой взгляд, это не лучший вариант,  — возразил Гримбл, глядя на коня.  — Его бы следовало все же привести в порядок.
        — Сейчас его беспокоит не столько грязь, сколько тревога по поводу возможного продолжения побоев. Так что повременим с помывкой до завтра. Пусть он немного привыкнет к нам. А пока принеси ему, пожалуйста, сена и запарки.
        Колин простоял рядом с Дедалом еще несколько минут, прежде чем окончательно уйти.
        — Пойду разыщу свою жену,  — сказал он коню. Тот дернул ушами, но голову не поднял.  — Увидимся завтра утром. А также на следующий день. Тебя больше никто никогда не ударит.
        Измученный болью и страхом конь продолжал жевать овес.
        Шагая к дому, Колин размышлял о некоторых параллелях, которые были слишком очевидными, чтобы их игнорировать.
        Миссис Бушби была уже на месте. Она только что приготовила чай и теперь делала уборку на кухне. Ее несколько озадачило то, что Колин упорно не желал, чтобы прислуга оставалась на ночь в доме. Но в конце концов она приготовила ужин и пообещала вернуться на следующий день еще с парой женщин, которые помогут ей сделать в доме основательную приборку.
        — И все же я не понимаю, как вы обойдетесь без прислуги,  — продолжала недоумевать миссис Бушби.  — Это как-то противоестественно, чтобы господа все делали сами.
        Колин лишь улыбнулся на эти слова. Когда миссис Бушби ушла, он взял серебряный поднос с чайными приборами и спустился с ним к озеру. А после чаепития вновь предался страсти со своей молодой женой под сенью прибрежной ивы.
        Потом Грейс растянулась на траве, положив голову на бедро Колина, и наблюдала, как тени ветвей шевелятся на их обнаженных телах. И в этот момент она ощущала себя счастливейшей из смертных.
        Затем, несколько позднее, уже находясь в доме, они ужинали. И когда окончательно расправились с приготовленным миссис Бушби пирогом, Колин извлек из кармана листок бумаги.
        — Что это?  — поинтересовалась Грейс, слегка опьяненная превосходным вином и обилием солнечного света.
        — Письмо,  — ответил он.  — Я получил его несколько лет назад.
        Разглядев листок, она рассмеялась.
        — Это то самое, которое я написала тебе, когда Лили обрезала пальцы у моих перчаток.
        — Да, оно было самым первым.  — Колин разгладил письмо на столе.  — И как ты можешь видеть по его состоянию, я перечитывал его не один десяток раз.
        Грейс перестала смеяться.
        — У меня никогда не было ни времени, ни достаточной смелости, чтобы по-настоящему ответить тебе… Те коротенькие отписки в две-три строчки не в счет. И вот сегодня я написал письмо, которое мог бы тебе послать, если бы я был немного смелее, а ты немного старше. Я очень отчетливо помню ту неделю.
        И Колин начал читать:
        «Здравствуй, милая Грейс,
        Я очень сочувствую тебе по поводу твоих перчаток. Я бы с радостью купил тебе новые, однако нам, гардемаринам, не позволяется сходить на берег во время стоянки в порту. Для меня прошедшая неделя тоже была ужасной, хотя и по другим причинам. На днях мы встретили в море корабль работорговцев. Думаю, мы могли бы избежать настоящего сражения, аккуратно взяв их на абордаж, однако наш капитан просто обожает топить неприятельские корабли. Дело еще и в том, что за уничтожение вражеского корабля Адмиралтейство выплачивает денежное вознаграждение. Так что после боя, который длился минут сорок (хотя мне показалось, что он продолжался несколько часов), мы потопили этого «работорговца». К несчастью, один из наших офицеров, мистер Хит, у которого дома осталось двое маленьких сыновей, словил пулю, выпущенную одним из наших же матросов. Ну а что касается рабов… всех их работорговцы выбросили за борт…»
        Умолкнув, Колин глотнул вина. Грейс вздохнула и протянула свой бокал, который он незамедлительно наполнил. И пока она потягивала ароматную жидкость, Колин ровным голосом поведал ей о том, как умирал мистер Хит и что он рассказывал о своих детях накануне.
        Закончив, Колин взглянул на нее.
        — Ты в порядке?
        — Да…  — Грейс сжала его ладонь.  — Я очень рада, что узнала о мистере Хите и его детях. А также о тех африканцах. Все это очень важно.
        Кивнув, Колин продолжил читать дальше, и его голос был уже не таким бесстрастным. В целом его письмо заняло пять листов, тогда как ее уместилось на одном.
        На следующий день Колин все утро занимался Дедалом, а после обеда написал письмо вдове и детям мистера Хита. Потом он отыскал очередное послание Грейс и ответил уже на него. Повествование заняло более восьми страниц, и б?льшую его часть слушать было нелегко. Грейс плакала, и, по ее мнению, Колину тоже не помешало бы прослезиться.
        На следующий вечер это все же произошло. Из его глаз выкатилась лишь пара слез, но и они были бесценны. В очередном письме Колин рассказал Грейс, каково это — впервые убить человека. Когда пуля вошла в тело того парня, тот слегка подскочил и рухнул на палубу, где и остался лежать с подвернутой ногой, уставившись мертвыми глазами в небо. Колин описал, каково осознавать, что кто-то принял смерть от твоей руки. Пусть это был враг, но у него ведь тоже есть мать.
        Еще Колин поведал о том, что ему неоднократно мерещился тот первый убитый им человек — как будто он, ссутулившись, быстро шел по палубе, словно куда-то спеша, словно ему нужно было с кем-то встретиться.
        И возможно, благодаря этому откровению, наступившей ночью Колину уже не снились потоки крови.
        Где-то пару недель спустя Грейс проснулась посреди ночи и, приподнявшись на локте, стала разглядывать лицо Колина, освещенное лунным светом. Казалось, оно отражало все то, что с ним когда-либо происходило.
        Пока она наблюдала, губы Колина изогнулись в улыбке.
        — Иди ко мне,  — прошептал он и притянул ее к своей груди.
        Да, ему помогали и эти запоздалые письма, и сама Грейс. Она чувствовала это интуитивно. Смерть словно стояла по одну сторону, а она — по другую. Вообще каждая их близость, каждое утро, посвященное приручению Дедала, каждый час, потраченный на написание писем, каждый вечер, когда Колин читал эти письма вслух, каждый момент, когда подшучивал над ней или расспрашивал о ее творчестве, все это помогало Грейс мало-помалу перетягивать его к себе.
        На сторону жизни, подальше от смерти…
        Сейчас, после их затяжного поцелуя, Грейс едва могла отдышаться. Иногда им стоило лишь взглянуть друг на друга, и она в мгновение ока оказывалась под ним.
        Но в эту ночь Колин не стал накрывать ее своим могучим телом, а вместо этого усадил на себя. Подобная разновидность интимного контакта была внове для Грейс — в такой позиции он уже не заслонял ее собой, не стремился защитить от возможных опасностей. Потому что уже не боялся за нее.
        У Колина возникла такая же мысль, но, так же как и Грейс, он не испытывал потребности высказывать ее вслух. Теперь он вполне мог позволить своей возлюбленной восседать на нем верхом, любуясь в лунном свете ее изумительными формами и откинутой назад головой.
        Да, он уже ничего не боялся. Грейс принадлежала ему, и жизнь была прекрасна. В ней не осталось места для каких-либо страхов.
        Эпилог
        Десять лет спустя
        Арбор-Хаус
        В конце лета Порции исполнялось девять лет, остальные же дети были младше ее. Все вместе они составляли целую орду, как выражались их мамы. Папы же сравнивали их с волчьей стаей.
        В этот август они опять оккупировали Арбор-Хаус — все те, чьи дедушки были когда-то пиратами, но среди них Порция все равно считала себя самой главной. У нее оба дедушки были пиратами, а папа к тому же был отважным морским капитаном. А кроме того, она — старше остальных.
        Море было у нее в крови, и порой по ночам, лежа в постели и прижав ухо к подушке, она могла даже слышать плеск волн.
        Если это не признак того, что море у нее в крови, тогда что?
        Август, однако, подходил к концу, и очень скоро все разъедутся по домам, потому что Арбор-Хаус был обитаем только летом. Как утверждали мама и бабушка, особняк несколько обветшал от регулярного вторжения такого количества ребятни.
        Но Порция обожала Арбор-Хаус и собиралась жить здесь постоянно. В саду за домом было полным-полно полудиких амбарных котов, а еще заросли крапивы и черной смородины. Ее мама целыми днями рисовала на берегу озера, вместо того чтобы просиживать в своей студии.
        И ее папа тоже всегда был здесь. Этим летом он научил ее стрелять из лука и вязать морские узлы. Порция, конечно, не собиралась жить на корабле, но эти знания могли пригодиться, если она вдруг окажется на необитаемом острове. Она предпочитала все планировать заранее. Мама говорила, что она унаследовала это от своей бабушки-герцогини.
        Ну а сегодня Порция собрала труппу из восьми человек (все те дети, которые уже умели говорить), чтобы поставить пьесу, сочиненную ею самой. Это была очень патриотическая пьеса, в которой королева (в ее собственном исполнении) расправляется с коварными пиратами (в исполнении мальчишек) при помощи своей сестры, с которой они — так уж оказалось — были двойняшками. Но так или иначе, Порция была на целых одиннадцать минут старше Эмили и считала, что эти одиннадцать минут имели большое значение.
        Для просмотра пьесы все родители собрались во дворе. Четыре мамы сидели рядышком в своих ярких летних платьях и не переставали смеяться. Папа Порции, прислонившись к стене, разговаривал со своим отцом, который раньше был пиратом, а потом стал графом. Еще здесь было много шампанского.
        Порция призвала зрителей к вниманию, но те какое-то время не могли угомониться, пока ее отец их не приструнил.
        Пьеса начиналась появлением Эдмонда, который в свои два с половиной года был толстым, как хомяк, и ходил, переваливаясь с боку на бок. Порция понимала, что причиной тому служили его подгузники, но тем не менее ее радовало, что он приходился ей кузеном, а не родным братом. Эдмонд должен был начать мятеж, выстрелив в королеву из лука, но настоящее оружие ему, конечно же, доверить не могли. Поэтому он просто швырнул в нее ветку, которую тут же подобрал и передал своей маме.
        Порции пришлось объяснять произошедшее: это была попытка покушения на монаршую особу, после чего был атакован Королевский флот, который довольно умело изображала Эмили. Но вообще не так-то легко быть драматургом и режиссером, если твои актеры не способны запомнить свои слова и не умеют толком стрелять из лука. Порция то и дело давала пояснения, потому что зрители очень часто не могли вникнуть в суть происходящего.
        Когда спектакль достиг середины, ее отец отделился от стены, подошел к ее матери, приподнял ту со стула, уселся сам, а ее разместил у себя на коленях. Она положила голову ему на плечо.
        Папа с мамой были без ума друг от друга — они целовались каждый раз, когда думали, что их никто не видит. И если кто-то заставал их за этим делом, то папа смеялся и говорил, что его жена спасла ему жизнь. И рассказывал либо о кувшине с водой, которую она вылила ему на голову, либо о том времени, когда он служил на флоте. Подробности не имели большого значения, все папы рассказывают что-то подобное.
        — Ну, идите,  — скомандовала Порция шайке пиратов, вооруженных деревянными кинжалами, зажатыми в зубах, каковые у них имелись не в полном комплекте. У кузена Седрика отсутствовали почти все передние.  — Сейчас ваш выход. Вы должны бегать и кричать, но не забывайте — как только Эмили наставит на вас ружье, вы должны упасть и притвориться мертвыми.
        К некоторой досаде пираты умирали слишком долго, особенно Седрик. В конце концов Порция на него шикнула, он перестал дергаться, и она, поправив корону, поставила ногу ему на грудь и прокричала троекратное «Ура!». Эмили тем временем скакала вокруг, размахивая своим мечом.
        Все зрители с энтузиазмом аплодировали, несмотря на то что Эмили позабыла несколько строк из своей триумфальной речи, что тоже немало раздосадовало Порцию. Эту речь она написала ямбическим пентаметром (как у Шекспира, чье творчество они изучали нынешней весной), а это было не так-то легко.
        Вообще Порция собиралась со временем стать писательницей и считала, что на данной стезе стихотворные навыки всегда пригодятся.
        Уже вечером в детской она сказала Эмили, что той следовало бы быть более старательной.
        — Ты просто деспот,  — отозвалась сестра, оторвавшись от своей книжки и слегка нахмурясь.
        — Я просвещенный деспот,  — парировала Порция. Она лишь недавно узнала о подобном определении, и оно ей в общем-то нравилось.  — Как ты думаешь, почему все наши папы засмеялись, когда Седрик сказал, что он воитель? На мой взгляд, в той сцене не было ничего смешного.
        — Да они были пьяными… Нянюшка так сказала.
        — Наш папа не был пьяным!
        — Папа, может, и не был,  — пожала плечами Эмили.  — А наши дядюшки были. И дедушка, наверно, тоже.
        — Который?
        — Который герцог… Он хохотал больше всех, а потом поцеловал бабушку-герцогиню в ухо, я видела… Герцогам не подобает так себя вести.
        — Он никогда не ведет себя так, как подобает герцогу,  — сказала Порция.  — А если посмотреть на его портрет, который написала мама… тот, что висит в Национальной галерее… то он больше похож на разбойника, чем на герцога.
        — Как ты думаешь, они еще занимаются этим самым?  — Эмили сделала неопределенный жест рукой.
        Порция слегка нахмурилась. Они обе совсем недавно узнали об «этом самом» от юной прачки. Тема вызывала немалое любопытство, но что касается их бабушек и дедушек… вряд ли столь пожилые люди могли заниматься подобным делом.
        — Конечно же, нет!  — полушепотом ответила Порция.  — И поменьше болтай об этом. Если Нянюшка услышит, у нас будут неприятности.
        — Похоже, дедушка просто обожает целовать бабушку,  — заметила Эмили.
        Порция уже не раз размышляла о данной стороне жизни. Прачка вполне доходчиво объяснила им, каким образом муж с женой соединяются друг с другом словно детальки пазла, потом начинают целоваться, и в результате получаются дети. Подобные действия казались не очень-то соответствующими достоинству и благородству, и Порция полагала, что их родители занимались этим лишь несколько раз.
        Но она не могла представить, чтобы такими вещами занимались герцог и герцогиня… Хотя когда те были моложе, это у них, конечно же, случалось.
        — Возможно, наши другие бабушка и дедушка…  — проговорила Порция.  — Тот дедушка, который граф… Они…  — Она замялась, не зная, как выразить свою мысль.
        — Они просто обожают друг друга,  — сказала Эмили.  — Как ты думаешь, мы будем этим заниматься, когда станем такими же старыми, как они? Дедушке-герцогу к тому времени будет уже лет сто. У него уже столько седых волос.
        — Не говори глупостей,  — отозвалась Порция.  — Он мне, кстати, как-то сказал, что бабушка дурманит его.
        — Как это?
        — Ну, то есть усыпляет,  — пояснила Порция.  — А когда человек спит, он не может целоваться и… делать все остальное.
        Она всегда знала ответы на многие подобные вопросы… Что совсем неудивительно, ведь она была старше. Однако сейчас ей больше не хотелось о чем-либо разговаривать, поэтому она распахнула окно, легла животом на подоконник и вдохнула прохладный вечерний воздух. Тут и там проносились летучие мыши, словно выплетая в небе невидимые кружева.
        Любимый отцовский конь Дедал, снова улизнувший из конюшни, щипал траву под кровом свисающих ивовых ветвей. Там он, наверное, и проспит всю ночь. Никто не беспокоился о том, что Дедал может сбежать, потому что он был старым, толстым и очень милым. Все дети совершали свою первую поездку верхом именно на его спине.
        Внизу у озера Порция заметила светло-зеленое материнское платье. Та, конечно же, была с отцом, и между тем как Порция наблюдала за ними, он привлек ее к себе и заключил в объятия. Они наверняка целовались, хотя на расстоянии этого не было ясно видно. Их тела так тесно соприкасались, что они казались одним человеком. Отец держал маму так крепко, словно она была самой большой драгоценностью, и от этого все существо Порции наполнялось радостью.
        — Что ты там увидела?  — поинтересовалась Эмили, тоже подойдя к окну.
        Порция молча указала пальцем, позабыв, что подобные жесты являются неподобающими для истинных леди.
        — Понятно,  — усмехнулась сестра.  — Скоро у нас появится еще один младенец, уж можешь мне поверить.
        И она оказалась права.
        notes
        Примечания
        1
        Имя Поппи является омонимом английского слова poppy — «мак».  — Здесь и далее примеч. пер.
        2
        Shark — «акула» (англ.).
        3
        Имя Грейс (Grace)  — омоним английского слова grace — «милость», «грация».