Исповедь неудачника, или История странной любви Идиллия Дедусенко
        Любовь возвышает, любовь разрушает… У каждого это происходит по-своему. Павел считает, что в его отношения с любимой девушкой, как и вообще в жизнь, вмешались мистические силы.
        Идиллия Дедусенко
        Исповедь неудачника, или История странной любви
        Глава 1
        У края глубокой ямы на двух табуретках стоит длинный деревянный ящик, обитый простой чёрной материей. В нём лежу я, накрытый белой простынёй. На ней несколько жёлтых цветков. Кажется, голландские хризантемы. Это осенние цветы, а сейчас зима. Наверное, их положила мама. Только она могла не пожалеть несколько сотен рублей, чтобы положить дорогие цветы на бездыханное тело сына.
        Мама, тоненькая, хрупкая, в свои пятьдесят с лишним лет похожа на девочку с утомлённым лицом, но всё ещё очень красивая. Она стоит молча. Ни стенаний, ни слёз. Может быть, и она, наконец, поняла, что это лучший исход для моей жалкой, никчемной жизни.
        Во мне зашевелилось что-то, похожее на угрызения совести: при жизни я доставлял ей много огорчений. Нет, «огорчений» - это слишком мягко сказано. Я был настоящим бедствием, сокрушительным цунами, которое разрушило всё, что она создавала своим трудом многие годы. Но, пожалуй, самым тяжёлым для неё стало разочарование во мне, её сыне, с которым она связывала надежды на лучшее будущее. На лучшее для меня, потому что я, как считали многие, был наделён немалыми творческими способностями. А я всё погубил. Но лучше сказать, всё погубила моя странная, прямо-таки мистическая любовь.
        Мама тупо смотрит в одну точку, куда-то поверх меня. Но почему всё-таки она не плачет? Ведь все матери оплакивают своих детей, когда их теряют. Или она уже выплакала все свои слёзы? Или так устала от меня, что у неё не осталось даже сил для отчаяния? Или она не может мне простить, что я «замарал грязью» нашу фамилию? Ну, эта претензия, скорее, по части бабушки, которую, кстати, я не вижу около себя. Не захотела даже проститься? Или не смогла приехать? Ведь ей уже за восемьдесят. В прошлые века любой позор смывали кровью, а я умер, как последний подонок. Я перечеркнул все наставления мамы и бабушки о чувстве человеческого достоинства. Впрочем, я его потерял задолго до кончины.
        Может быть, жизнь моя сложилась бы иначе, если бы я поверил предостережению одной странной женщины. Это было в Лоо, маленьком местечке на Черноморском побережье. В начале девяностых, как ни трудно было, мама и бабушка старались вывезти меня и старшего брата Стаса, уже учившегося в школе, хоть на недельку на море, считая, что это укрепляет здоровье. В конце девяностых мне уже было двенадцать лет, и в это самое Лоо мы отправились вдвоём с бабушкой, потому что Стас проходил военную службу, а мама работала.
        Ехали ночь на автобусе от какой-то фирмы, поселились в крохотной комнатушке, которых у нашего хозяина было десятка два. В ход шли и сарайчики, и палатки, и даже шалаши. «Удобства», разумеется, на улице, и при таком количестве постояльцев к ним всегда была очередь. Но мы мирились с этим, потому что за наши деньги лучшего не найдёшь, говорила бабушка.
        К морю мы шли вдоль заросшей тиной речушки, источавшей неприятный запах, и было непонятно, то ли она втекала в море, то ли вытекала из него - всегда казалось, что вода в ней просто стоит. Местные рыбаки с утра устраивались здесь с удочками и даже умудрялись что-то поймать, видимо, угощение для своих кошек.
        На повороте к пляжу стояли торговцы раковинами, засушенными крабами, бусами из мелких ракушек и другими сувенирами. Я с завистью поглядывал на всё это, а бабушка дёргала меня за руку и тащила дальше. Наш курортный бюджет не позволял тратить деньги на «безделушки». Но однажды я всё-таки задержался около одного из столиков и стал разглядывать огромные раковины необыкновенной красоты. Смотрел с таким восхищением, что продававшая их женщина позволила мне взять самую красивую и приложить к уху. Я, как завороженный, слушал шум моря. Вот бы увезти её с собой, чтобы море, которое я любил самозабвенно, всегда было со мной! Но это была недосягаемая мечта. Женщина, конечно, не могла подарить мне такую дорогую вещь, но понимала моё желание увезти с собой на память «кусочек моря». Она осторожно приняла из моих рук дорогую раковину и сделала знак подождать. Потом наклонилась и достала из сумки, стоявшей на земле, небольшой стеклянный шарик на маленькой металлической подставке. Протянув его мне, сказала:
        - Бери. Денег не надо. Только смотри в него чаще - он предсказывает судьбу.
        - Как это?- удивился я.
        - Потом сам увидишь. Прежде чем совершить необдуманный поступок, посмотри в этот шар.
        Я подумал, что это она так «воспитывает» меня, и засмеялся. Женщина улыбнулась, глядя на меня. Правда, улыбка её была очень странной, как будто женщина, морщась от боли, слегка растягивала губы. Её чёрные глаза будто сверлили меня, а голос, густой и низкий, звучал немного таинственно. Но я был так рад подарку, что тогда не придал этому никакого значения. Я держал в руке «кусочек моря»!
        - Не давай его в руки женщинам!- вдруг услышал я ещё одно предостережение.
        - Девчонкам, что ли?- засмеялся я.- Не дам!
        - Я сказала: женщинам,- и она снова засверлила меня своими странными глазами.
        - Даже бабушке и маме?- удивился я.
        - Посторонним женщинам. Когда вырастешь.
        Ну, это ещё когда будет, подумал я. К тому времени сувенир может разбиться. Хотя вряд ли. Шарик был прозрачным, но довольно тяжёлым. Его нижняя часть имела цвет моря, менявшего оттенки в зависимости от освещения от зеленовато-бирюзового к лазурному и синему.
        Это было занятно, и пока мы находились в Лоо, я почти не выпускал из рук свой драгоценный шарик, доверяя его бабушке лишь тогда, когда шёл купаться. А дома я поставил его на полочку секретера и первые несколько недель действительно, как и советовала женщина, сделавшая мне такой подарок, часто смотрел на него. Но шарик ничего не предсказывал. В моей жизни ничего не менялось. Я по-прежнему учился без троек, ходил в шахматный клуб при Доме культуры, в свободное время много читал. В нашей семье было повальное увлечение чтением, а книг в домашней библиотеке было столько, что к пятнадцати годам я прочитал уже почти всю русскую классику и многое из зарубежной.
        Шарик, стоявший среди других сувениров, нечаянно задвинули за керамическую вазу, и я надолго о нём забыл. Когда в квартире переклеивали обои, все сувениры сгребли в ящичек. Выставляя их снова на полочку, шарик почему-то оставили в ящичке. Но я потерял к нему интерес. Наверное, потому, что перешагнул из детства в тот возраст, когда тянет уже к другим «забавам» - один из одноклассников, Дмитрий, а попросту Митяй, принёс полпачки сигарет, и мы с ним попробовали покурить. Нам понравилось. Я вспомнил вдруг о своём шарике: надо было прежде заглянуть в него. Поделился своим беспокойством с товарищем, но он категорично изрёк:
        - Ерунда это! Какие предсказания? Муры всякой начитался…
        И я успокоился, совсем забыв о своём шарике. До тех пор, пока…

…Я снова посмотрел на маму. Почему она стоит одна? Где же мои друзья, которых было так много при жизни? А впрочем, я вижу двоих, стоящих чуть в отдалении. Слышу, как они переговариваются шёпотом.
        - Как это случилось?- спрашивает один.
        - Нелепость какая-то,- отвечает другой.- Его нашли голым в сугробе на газоне.
        - Ограбили, убили?
        - Кто же может это знать, кроме него…
        Я не совсем понимаю, почему я всё это вижу и слышу. Наверное, моя душа, всё ещё живая, незримо витает над телом. Возможно, благодаря ей я ещё долго буду наблюдать и свои проводы в последний путь, и то, как будут жить без меня мои близкие и те, кого я считал друзьями, и девицы, не претендовавшие на серьёзные отношения, и она, та, с которой и началось моё крушение.
        Глава 2
        Я открываю глаза и не сразу понимаю, где нахожусь. Вокруг много белого. Ну, на то она и зима. Хотя нет, это не снег. Это белые стены, белые кровати, белые люди… Вернее, люди в белых халатах. Наконец до меня доходит: я в больнице. А что же тогда мои похороны - всего лишь неприятный сон? Или это всё-таки моя беспокойная душа, которая будет витать где-то поблизости от тела ещё сорок дней, не даёт мне расстаться с прошлым? Ведь всё, что я сейчас видел, очень похоже на правду. И Лоо, и шарик, и книги, и первая выкуренная мною сигарета, и первый стакан вина - всё это было в моей жизни. Тяжёлые веки снова смыкаются, а мне кажется, что я слышу чей-то радостный возглас:
        - Он очнулся! Он открывал глаза!
        - Тебе показалось,- возразил низкий женский голос.- Смотри, я колю руку иглой, а он не реагирует.
        - Но я видела!- настаивал звонкий голос.
        Мне хотелось вновь открыть глаза и подтвердить: да, я очнулся! Но сил не было ни на что, я не мог даже пальцем пошевелить, а веки словно склеились. Нет, никак не разомкнуть!
        Пытаюсь понять, может, я всё-таки ещё жив? Хочу вспомнить, как попал в больницу, но перед закрытыми глазами почему-то опять всплывают картины детства. Беззаботного детства, когда жизнь представлялась мне гладкой дорожкой, расстеленной для меня заботливыми руками мамы и бабушки.
        Отца не помню, потому что он умер в год больших перемен, которые потом назовут переходом страны на рельсы демократии. Вслед за ним ушли в мир иной и его родители, а дед со стороны мамы умер за несколько лет до моего рождения. Я долго не понимал, как тяжело было малообеспеченным женщинам растить двух пацанов, когда в стране с довольно устойчивыми социальными условиями резко поменялся политический и экономический формат. На первый план выплыли деньги, а их-то у нас как раз и не было. Бабушкина пенсия в одночасье превратилась в жалкое пособие, и ей пришлось вернуться в научно-исследовательский институт, но на такую же жалкую зарплату. Мама после работы бежала из библиотеки вечерами к юным балбесам, чтобы вдолбить в их тупые головы хоть какие-то знания английского языка. Бабушка живёт в соседнем городе, в трёх часах езды от нас. При первой возможности она приезжала и привозила деньги. В общем, они обе старались сделать всё для того, чтобы мы с братом не чувствовали себя ущербными.
        Неполноценность собственной жизни я стал ощущать в старших классах, когда начал понимать, что такое разный достаток. Угораздило же меня попасть в друзья к сыну местного миллионера! Мы учились вместе с первого класса, и я часто бывал у них дома ещё тогда, когда его отец, как и мой, был обыкновенным инженером. В новых условиях он быстро сориентировался и занял свою нишу в торговле новой бытовой техникой. Они обзавелись коттеджем. Бывая у них теперь, я остро ощущал разницу между их и нашими возможностями. Но я не завидовал Владу, нет! Я не завидовал его заграничным шмоткам, довольно крупным ежедневным суммам на мелкие расходы и даже мобильнику, которым из тридцати учащихся нашего выпускного класса владел он один. Но я видел, что благодаря такому замечательному финансовому положению семьи Влад обладает внутренней свободой. Он знал, что его не накажут за разбитое стекло, за грязные следы, оставленные в школьном коридоре, за сорванное собрание. А впереди у него - прекрасное будущее, обеспеченное отцовскими деньгами. Мне хотелось чувствовать себя таким же свободным, так же пренебрегать мелкими
замечаниями учителей, и я невольно ему подражал. Но если его неурядицы легко утрясал отец-миллионер, выделявший время от времени деньги на нужды школы, то мои, как говорится, выходили мне боком. Бабушка, приезжая к нам с очередной финансовой поддержкой, недовольно качала головой, слушая мои рассказы о том, что мы с Владом опять вытворили на потеху классу, и предостерегала:
        - Что бы он ни сделал, его отец откупится, а у тебя нет отца, и помочь тебе в случае чего некому. Ты должен понимать, что твоя судьба зависит от тебя самого.
        Я не хотел понимать ничего. Жизнь всё время как-то устраивалась без моего участия. Так зачем же было ломать голову раньше времени? Но вдруг появилась первая угроза: математика! Алгебра, геометрия, тригонометрия… Я не очень-то вникал в суть этих предметов, они мне не нравились, а я с некоторых пор привык делать только то, что мне нравится. Мне уже давно не нравилось учиться вообще. Из хорошиста я превратился в троечника, а в перспективе засветились двойки по ненавистной математике. Чтобы получить аттестат, а не справку, пришлось взять в репетиторы нашу же учительницу (за бабушкины деньги, разумеется).
        - Просто удивительно, почему учителя не могут дать нужные знания за зарплату, а когда становятся репетиторами, у них это получается,- ворчала бабушка, выделяя нужную сумму.
        Аттестат я всё-таки получил. Там стояли почти одни тройки, но я, интеллигент в четвёртом поколении, понукаемый мамой и бабушкой, полез в университет. Они же готовили меня к вступительным экзаменам, заставляя сидеть за учебниками с утра до вечера.
        - Вот поступишь, выучишь два языка - английский и немецкий, это откроет дорогу на телевидение,- убеждала бабушка.
        Но, как я ни старался, по результатам входившего тогда в моду ЕГЭ мне не хватило двух баллов, чтобы поступить на бюджетное отделение. Снова понадобились деньги, чтобы официально оплатить учёбу. Предусмотрительная бабушка давно собирала их именно на эти цели, и я стал студентом престижного факультета в университете.
        Однажды полез зачем-то в ящичек и обнаружил там забытый мною сувенир. Вспомнил, как подарившая его женщина советовала смотреть на него, прежде чем предпринять какой-либо серьёзный шаг. И я снова поставил его на секретер. «Море» было спокойным.
        Глава 3
        Наш факультет находился в новом корпусе. Этот красавец, похожий на дворец, как утверждают старожилы, построили на месте бывшей водокачки, стоявшей здесь, в центре города, ещё с начала двадцатого века. Мне понравились и само здание, и большая светлая аудитория, и весёлая шумная суета, которая всегда возникает там, где собирается хоть небольшая группа молодёжи. Моё самолюбие тешило такое значимое сейчас для меня слово «студент». Далеко не всем моим одноклассникам удалось поступить хотя бы в колледж, не говоря уже об институте, а тем более об университете. А я сумел доказать, что чего-то стою, несмотря на аттестат с тройками.
        В аудитории я увидел несколько знакомых лиц - мы сдавали экзамены в одно время. Крепкий паренёк, примерно одного роста со мной, но поплотнее, широко улыбаясь, подошёл ко мне:
        - Так ты тоже прошёл? Это хорошо, я тебя ещё на экзаменах приметил.
        - Что, понравился?- так же дружелюбно и полушутливо отозвался я.
        - Понравился!- не стал отпираться он.- Что-то в тебе есть…
        - Породу издалека видно,- нескромно пошутил я, и мы вместе засмеялись.
        - Андрюха,- представился он.
        - Павлуха,- в тон ему ответил я.
        С тех пор на всех лекциях и практических занятиях мы сидели вместе.
        У Андрюхи не было никаких пристрастий, кроме одного: он любил выпить. Не сильно, но часто. Кружечка пива после лекций - это святое. Звал меня, но я первое время редко составлял ему компанию. Тогда у меня был другой интерес в жизни: музыка. Я не играл ни на одном инструменте, не знал нот, но просто балдел от рок-групп. Афишами модного в ту пору немецкого «Рамштайна» были оклеены в нашем доме все двери и шкафы. Я знал репертуар этой группы наизусть и часто пел школьным друзьям под старенькую гитару, оставшуюся от отца. Узнав, что в университете существует ансамбль именно такого направления, я пошёл записываться.
        Пятеро ребят и одна девушка посмотрели на меня с интересом. Особенно девушка! Как оказалось, солистка ансамбля, студентка второго курса филфака. Я объявил им о своём желании войти в их группу. Четверо ребят и девушка посмотрели на высокого худощавого парня, сидевшего за клавишами. Он поднял голову, спросил:
        - А что ты умеешь?
        - Я пою!
        Это было смелое заявление, но я рассчитывал на удачу, потому что узнал, что бывший солист ансамбля покинул его, так как закончил обучение в университете, завёл семью и пошёл работать - ему не до самодеятельности. Клавишник кивнул мне:
        - Ну, давай! Что будешь петь?
        Я предложил вещь из репертуара «Рамштайна». Ребята мне подыграли, и я заорал, налегая на горло. Мне казалось, что у меня здорово получается. Однако, когда я закончил, клавишник сильно поморщился, а ребята с сомнением смотрели друг на друга. Но за меня вступилась девушка, она сказала:
        - Голос сильный, но с ним надо поработать. Зато какая фактура!
        Фактура у меня тогда действительно была на загляденье: высокий рост, красивый торс, правильные черты лица, лёгкий открытый взгляд, светлые волнистые волосы чуть не до плеч… Девчонки таких «романтиков» любят, а успех всякой подобной группы по большей части зависит от поклонниц.
        - Витя,- обратилась к клавишнику девушка,- он будет хорошо смотреться.
        Витя, руководитель ансамбля, как потом оказалось, третьекурсник физико-математического факультета, со вздохом посмотрел на меня. Не дав ему опомниться, я кинул «замануху»:
        - Я ещё тексты могу сочинять, даже на английском.
        - Попробуем ещё раз,- вздохнув, сказал Витя.- Только не ори, слушай музыку.
        Его грубоватый тон резанул по моему самолюбию, но я сдержался и снова запел - уж очень хотелось стать солистом ансамбля. Через несколько репетиций я вписался в группу и нередко пел дуэтом вместе с премиленькой солисткой Лилей. С ней мы не только пели, но и сошлись довольно быстро.
        Однажды Лиля затащила меня в какую-то компанию не знакомых мне парней и девиц. Чья это была квартира, не знаю, но мы там здорово повеселились. Помню, что было много вина и мало закуски. Потом какой-то кент подошёл ко мне с бутылкой, на которой красовалась заграничная наклейка.
        - Не надоело тебе пить суррогат?- Он стоял передо мной, покачиваясь и ухмыляясь. - На вот попробуй напиток для мужчин,- и налил мне полстакана виски.
        Ничего, кроме сухого вина или кружки пива, я прежде не употреблял, но не хотел выглядеть слабаком, взял стакан и почти залпом выпил.
        - Молодец!- похвалил парень.- Наш человек!
        Он налил ещё четверть стакана… Потом кто-то подошёл с фужером вина…
        Как закончилась вечеринка, практически не помню, но проснулся я в той же квартире, на кровати рядом с Лилей. На полу, прямо на ковре, спал тот самый парень, который угощал меня виски. В соседней комнате тоже ещё спали. Лиля открыла глаза и, нисколько не смущаясь, подскочила ничем не прикрытая.
        - Ой, уже и на вторую пару опоздали,- сказала она и начала торопливо одеваться.
        Я последовал её примеру, но голова была такой тяжёлой, что ни о каких занятиях и речи не могло быть. Я поплёлся домой и там вырубился до вечера. Проснулся, когда с работы пришла мама.
        - Ты где пропадал?- спросила она.- Я всех твоих друзей обзвонила. Ночь не спала, а целый день пришлось работать. Если бы сейчас не застала тебя дома, пошла бы с заявлением в милицию.
        - Мам, ну извини, так получилось,- лопотал я в своё оправдание.- Задержался у товарища, готовились к латыни. А там, где он живёт, телефона нет.
        - Придётся, наверное, нам всё-таки купить сотовые телефоны,- вздохнула мама, понимая, что очень трудно выделить из семейного бюджета деньги на эту «роскошь».- Только где же взять сразу такую сумму?
        - А если у Стаса попросить?- подсказал я.
        - Пересылать деньги сейчас очень дорого, а он так далеко,- возразила мама.- Да откуда у него? Там семья, ребёнок скоро будет. А зарплата у лейтенанта… сам знаешь, какая.
        Брат после окончания военного института служил в Сибири и готовился стать отцом.
        Глава 4
        - Он очнулся, очнулся!- слышу я звонкий голос, и мне кажется, что он отзывается эхом несколько раз: «Очнулся… очнулся… очнулся!»
        - Не похоже,- возражает низкий тяжёлый голос, и я чувствую, как он сжимает мне голову холодным железным обручем и ложится камнем на грудь.
        Камень наваливается всей тяжестью, и уже нечем дышать. И вдруг я вижу, что это вовсе не камень, а женщина. Её огромные ладони изо всей силы упираются в мою грудь, а длинные чёрные волосы чуть не касаются моего лица. Женщина сверлит меня острыми чёрными глазами и криво усмехается. Где-то я её уже видел, наверное, в какой-то прошлой жизни. И вдруг слышу странный пугающий голос:
        - Я тебя предупреждала… Ты мог бы изменить свою судьбу, если бы советовался с шариком, который я тебе дала…
        Шарик? Какой шарик? О чём она говорит?
        - Поднимайся!- сурово командует женщина.- Ну же! Давай руку!
        Она стаскивает меня с постели, и мы вместе поднимаемся к потолку. Отсюда хорошо видны белые покрывала на кроватях. Они лежат, как саваны. Женщина хватает одно из покрывал и накидывает его на меня, продолжая тянуть за руку. Куда она меня тащит, эта колдунья? Я вырываюсь и плюхаюсь на постель. В голове раздаётся сильный звон, долгий, пронзительный. Он не умолкает минуту, две, три… Наконец, я понимаю, что звонят у двери. И этот звонок - из моей прошлой жизни.
        Пришёл Андрюха. После вчерашней попойки моя голова к вечеру прояснилась, и я вполне осознанно слушал друга.
        - Ты чего сегодня на занятиях не был?- спросил Андрюха.- На всякий случай я сказал старосте, что ты заболел.
        - Ну да, грибочками отравился,- засмеялся я.
        - Колись, где был?
        Я шёпотом рассказал и добавил:
        - Только мама думает, что я у какого-то кента зубрил латынь. Не проговорись.
        - Не понимаю, на кой чёрт нам эта латынь,- заявил недовольно Андрюха.- Чтобы преподавать иностранный в школе, достаточно знать один английский.
        - Ну как же, прародительница нескольких европейских языков! Но я её тоже ненавижу.
        Однако при всей нашей нелюбви к латыни пришлось всё-таки хоть как-то подготовиться. И когда мы свалили её и несколько других зачётов и экзаменов, Андрюха предложил:
        - Это надо отметить в кабаке.
        - А деньги?
        - Деньги есть, мне недавно оба родителя подкинули.
        Андрюха не был сыном миллионера, но каждый из его предков сидел на какой-то если не золотой, то уж точно на серебряной жиле. Мать - врач в частной клинике, отец - в руководящих верхах. И хотя они были в разводе, отец сыну ни в чём не отказывал.
        В ресторане мы просто ужинали, но с бутылкой водки. Мы тогда еще только начинали привыкать к спиртному и пьянели быстро. После трёх стопок хмельной Андрюха, приметивший какую-то барышню, сидевшую с подругой, решил пригласить её на танец. Он подошёл к ней одновременно с молодцем явно не русского типа и заспорил, отстаивая своё первенство. Назревал скандал, и я вмешался, уводя Андрюху к нашему столику.
        - Щенок!- бросил брезгливо ему в спину молодец.
        - А ты чурка!- не остался в долгу Андрюха.
        Молодец яростно сверкнул глазами и сжал кулаки. Но я уже усаживал Андрюху за наш столик, стараясь не замечать злобного взгляда парня. Мы ещё посидели с полчаса, а когда выходили из ресторана, эти двое нас уже поджидали. Они сразу кинулись с кулаками, и Андрюха получил сильный удар по голове. В ответ я ударил нападавшего в челюсть и совершенно случайно попал в уязвимое место - молодец упал навзничь и вырубился. Его товарищ кинулся на Андрюху с ножом. На какой-то миг я увидел широко раскрытые глаза друга, который беспомощно отступал от него. Не раздумывая, я подскочил к парню и изо всех сил потянул руку с ножом книзу, буквально повис на ней, а потом вцепился в неё зубами. Нож выпал из руки, я далеко отшвырнул его ногой и стукнул парня кулаком по носу. Хлынула кровь, и парень уже не сопротивлялся. Я подхватил Андрюху и потащил его к стоянке такси. С тех пор считалось, что я спас ему жизнь, за что и был почитаем его матерью.
        Учились мы оба без необходимого прилежания и кое-как добрались до второго курса. Андрюхины проблемы решались с помощью денег, а мне делали поблажки как солисту группы, получившей первое место на студенческом конкурсе. Нам аплодировал даже сам ректор.
        К тому времени наши отношения с Лилей дали трещину. Её всё чаще и чаще уводил после наших выступлений на вечерах Жорж с исторического факультета. Мне говорили, что видели их то в кафе, то в ресторане. Я ничего этого дать Лиле не мог - у меня не было своих денег даже на сигареты, я выпрашивал то у мамы, то у бабушки, когда она приезжала.
        Лиля была инертной, холодноватой, иногда даже высокомерной, и я не испытывал к ней ничего, кроме привычки. Она ведь сама затащила меня в постель на той злосчастной вечеринке, когда я в первый раз напился до бесчувствия. Но мне было обидно, что она прельстилась на деньги Жоржа, у которого других достоинств не было. Я решил с ней объясниться, но на разговор она пришла вместе с Жоржем. Здоровый, плотный, как хорошо упитанный боров, он смерил меня пренебрежительным взглядом и изрёк:
        - Слушай ты, птичка певчая, не понимаешь, что такие девочки, как Лиля, не для тебя? Отстань от неё.
        - А может, мы сами разберёмся?- возразил я исключительно из чувства противоречия, потому что мне было совершенно безразлично, уйдёт Лиля с ним или останется со мной.
        - Чего тут разбираться? Знай своё место. Ты никогда и ни в чём не будешь прав, потому что у тебя нет денег.
        - Права заслуживают, а не покупают,- не сдавался я.
        - Да ты так ничего и не понял!- изумился Жорж.- С такой башкой ты никогда ничего не добьёшься. О заслугах он заговорил! Причём тут заслуги? Деньги! Деньги решают всё! И если ты этого не понимаешь, то тебе нет места в новой жизни. Хозяева - мы! А вы, вот такие, всегда будете зависеть от нас. Усёк?!
        Я слышал, что его отец работал раньше продавцом в мясном магазине. На недовесах и каких-то перекупках коровьих, свиных и бараньих туш у крестьян, не имевших больше возможности содержать скот из-за сложностей с кормом, он быстро накопил состояние, позволившее ему выкупить магазин за ваучеры, которые люди, как бесполезные бумажки, отдавали ему за бесценок. К тому времени, как его единственный сын поступил в университет, он уже имел целую сеть мясных магазинов, наследником которых был Жорж. Возможно, и не Жорж, а просто Георгий, но за деньги всегда хочется иметь что-либо необычное.
        Обиднее всего, что Жорж унижал меня при Лиле, а она отворачивалась, будто стыдилась меня. Я не хотел свести разговор к драке, но, чтобы хоть чем-то уколоть обоих, небрежно сказал:
        - Да забирай свою Лилю, мне она давно надоела!
        Дуэтом мы с ней больше не пели, а вскоре Лиля вообще ушла из ансамбля: так приказал хозяин жизни Жорж. Узнав, что я стал свободен, меня начали одолевать поклонницы ансамбля. Они и раньше горячо аплодировали мне, иногда даже визжали от восторга, но Лиля сдерживала их порывы.
        Глава 5
        - И всё-таки он очнулся! Я видела, как он рукой пошевелил!
        Голос звонкий и радостный. Кому-то не безразлична моя жизнь. Кому? Я с усилием приподнимаю веки. Сквозь туман проступает большое светлое пятно, похожее на солнечный круг. Неужели она? Та самая? Неужели… И сквозь затуманенное сознание пробивается мысль: ОНА всё ещё держит меня на тоненькой ниточке, которую давно надо бы оборвать.
        Она вошла в мою жизнь, как входит тихая, спокойная радость. Занятия на втором курсе только начались. Сентябрь был таким жарким, будто стояло лето, что совсем не удивительно у нас на юге. Будущее представлялось радужным и непременно счастливым. На очередной репетиции ансамбля Витя сказал:
        - Есть возможность немного заработать. Нам предложили дать три концерта в летнем театре в парке.
        - Ух, ты!- восхитились ребята.- А сколько мани пообещали?
        - Я же сказал: немного. Главное, нас признали не только в университете, но и в городе.

«Вот она, слава!- подумал я.- Чертовски приятно! А какие перспективы открываются!»
        - Паша, соберись!- услышал я голос Виктора, прервавший моё восторженное состояние.- Нам предстоят ответственные выступления, а у тебя что-то с голосом в последнее время… Керосинишь?
        - В меру,- немного обиделся я.- Иногда позволяю… самую малость… пивка.
        - Ну, смотри, не подведи. Ты ведь теперь у нас единственный солист.
        И тут вошла девушка. Вернее, девочка. Робкая, с мягким улыбчивым лицом. Невысокая, чуть полноватая, совсем не из тех красавиц, которые одним только своим видом завоёвывают мужчин. Но у неё были роскошные длинные волосы цвета спелой пшеницы и большие светлые глаза с выражением преданной собаки.
        - Второкурсница с нашего факультета,- представил её Витя.- Мы из одного города. Давно хочет с тобой познакомиться.
        Девушка крепче зажала руками тетрадку и, глядя на меня с восхищением, тихо сказала:
        - Паша…
        - А вас как зовут?- спросил я.
        - Паша,- повторила девушка.
        - Паша?- удивился я.- Это как же будет полностью?
        - Прасковья…
        - Необычно… по нашему времени.
        - Из вас двоих получается Паша в квадрате,- пошутил Витя, и мы все засмеялись.
        Смех у Паши был негромкий, и если бы можно было определять его на ощупь, то я бы назвал его тёплым. Паша приходила теперь к нам на репетиции, как своя, тихо садилась в уголочке и оттуда преданно смотрела на нас с Витей. Он дважды проводил её до общественного транспорта после концертов, которые мы давали в парке,- земляк проявлял беспокойство о безопасности девушки. С последним концертом мы сильно задержались, а вид Паши, тихо стоявшей в отдалении, говорил сам за себя: ей страшно было идти одной по полутёмному городу.
        - Ты не проводишь?- обратился ко мне Витя.- Мне сегодня совсем в другую сторону.
        Мне было всё равно, в какую сторону идти, и я, как галантный кавалер, пошёл с Пашей. В руке она держала книгу.
        - Витя сказал, что ты искал «Чёрный обелиск» Ремарка,- она протянула мне книгу.
        - Искал! Прочёл уже почти всего Ремарка, а эту не мог найти даже в нашей библиотеке.
        - Я взяла у знакомых.
        - Спасибо! Я быстро прочту и верну.
        - Держи, сколько хочешь, они подождут.
        Заговорили о литературе. Паша, конечно, не успела прочесть столько, сколько прочитал я, но кое-что знала. На том и сошлись. Нередко занятия у нас бывали в разное время, и Паша в свои свободные часы появлялась вблизи наших аудиторий и якобы случайно попадалась мне на глаза. Мы перекидывались несколькими фразами и расходились. А однажды я встретил её прямо около нашего дома. Конец сентября, день был по-летнему тёплым, но иногда набегал прохладный ветерок. Паша, видно, давно вышла из дома, потому что была в платье с короткими рукавами.
        - Привет,- тихо сказала она, внезапно представ передо мной.
        - Привет,- ответил я,- могу вернуть тебе Ремарка. Подождёшь? Я вынесу.
        - А ты здесь живёшь?- она смотрела на дом с таким же обожанием, как на меня.
        Я увидел, как её оголенные руки покрываются пупырышками от прохладного ветерка, и сказал:
        - Давай лучше поднимемся ко мне. Хоть чуть согреешься. Я тебя чаем напою.
        У меня и в самом деле не было никаких грешных мыслей. Паша с готовностью вошла в подъезд. Дома я напоил её чаем. Потом она изъявила желание посмотреть нашу библиотеку.
        К книгам мы шли мимо секретера. Паша увидела шарик, взяла его в руки со словами:
        - Как интересно… Там, внутри, настоящая морская вода?
        - Не знаю,- ответил я,- но шарик волшебный.
        - Волшебный?
        - Да, он предсказывает судьбу.
        - Правда?- удивилась Паша.
        - А ещё исполняет заветные желания,- соврал я.
        - Правда?- опять спросила Паша и, закрыв глаза, крепко зажала шарик в руке, будто и в самом деле загадывала желание.
        - Ерунда, конечно,- засмеялся я, взял у неё шарик, открыл ящичек секретера и швырнул туда сувенир; в этот миг я даже и не вспомнил о предостережении «колдуньи» о том, чтобы я не давал его в руки посторонним женщинам.
        От секретера мы пошли к книжным шкафам. Паша, разомлевшая от горячего чая, шла впереди меня. Её длинные густые волосы колыхались передо мной пушистой копной, в которую так и хотелось зарыться головой. Паша вдруг резко повернулась и обхватила меня руками, прижавшись головой к груди. Я не знал, что делать, а она прижималась всё сильнее. Я, кажется, угадал, чего она хочет, но, всё ещё сомневаясь, осторожно расстегнул две верхние пуговицы на платье. Она не отстранилась, только подняла голову и посмотрела на меня таким зовущим взглядом, что я не выдержал. В конце концов, это не я её, а она меня соблазняла. И такая большая девочка должна понимать, чем это может кончиться.
        После расставания с Лилей у меня не было постоянной девушки. Я повстречался немного со Светой из медакадемии, потом с Оксаной из политехнического. Ни та, ни другая меня ничем особо не заинтересовали - интеллект у обеих был на уровне средней школы, а к плотским утехам я тогда был ещё не очень расположен. И девушкам, видимо, не удалось разбудить во мне пылкого мачо.
        Паша оказалась мягкой, податливой и такой жаждущей, что после холодной и расчётливой красотки Лили и двух безликих девиц я впервые испытал настоящее удовольствие. Лишь после того, как Паша ушла, я стал припоминать подробности, опасаясь, что лишил её невинности. Наконец, понял: я не первый. А кто же первый? Может быть, Витя? Правда, меня это мало трогало. Даже был рад, что упрекнуть меня было не в чем.
        Я и не думал о продолжении близких отношений, но Паша с завидной регулярностью приходила к нам на репетиции и держалась всё увереннее. Мы искали новую солистку вместо Лили, но это было не так просто - Витя почему-то всех отвергал. А Паша на это не годилась, она совсем не умела петь. Зато она умела так посмотреть и так
«нечаянно» прижаться, что невольно возбуждала желание. Паша жила в однокомнатной квартире у тётки, с которой плохо ладила, и я не отказывал ей в «гостеприимстве», когда она сама напрашивалась. Я стал привыкать к ней, как к наркотику. В интимной близости эта несколько простоватая девочка из заштатного городка, ещё недавно бывшего селом, пожалуй, превосходила меня. Я удивлялся её ненасытности, но этим она и воспламеняла меня. И я уже имел дело не с тихой доверчивой девочкой, а с искусной женщиной, в которой не затухал костёр страсти.
        Паша стала преображаться и внешне: чуть похудела, иногда закалывала волосы изящной застёжкой, сменила платья на фирменные джинсы и топики. От меня она ничего не ждала, кроме любви. И я не заметил, как привязался к ней настолько, что скучал по ней, если день, а то и два её не видел.
        Мама уже знала о наших отношениях, и Паша нередко оставалась на ночь в моей комнате. После зимней сессии я съездил в их городок, чтобы познакомиться с её родителями. Они держали небольшой магазин и жили без тех финансовых проблем, которые постоянно испытывали мы с мамой. Я вроде произвёл неплохое впечатление на родителей Паши, и в перспективе засветился союз двух любящих сердец. Свадьба откладывалась до лета, чтобы мы могли спокойно сдать весеннюю сессию за второй курс.
        Паша переселилась к нам на правах гражданской жены. Я настолько сильно отдавался своему чувству, что и не заметил, когда из глаз Паши исчезло выражение преданной собаки. Совершенно не раздумывая, я выполнял любую её просьбу. Она хотела пойти в кино, когда у них не было пары, и я шёл, хотя у нас в это время были лекции или практические занятия. Ей хотелось прогуляться по парку или по лесу - и мы гуляли, а я в очередной раз пропускал занятия.
        Сессия надвигалась, как суровая неизбежность. Я понимал, что моих знаний не хватит даже на тройку с минусом, и рассчитывал только на поблажки, которые мне до сих пор делали как солисту успешного ансамбля.
        Однажды на репетицию вдруг пришла Лиля. Зачем приходила, я сначала не понял. Она о чём-то пошепталась с Витей, чуть-чуть послушала нас и заявила мне:
        - Павел, ты совсем осип. От пьянок, что ли?
        - Тебе какое дело? Ты вон за Жоржем смотри.
        - А ты рога почеши и тоже смотри за своей…
        Лиля не договорила и вышла. Её слова меня больно укололи. На что она намекает? До сих пор я не знал, что такое ревность. Доверял Паше беспредельно, хотя в последнее время она стала задерживаться после занятий, объясняя это тем, что вместе с однокурсниками нагоняет упущенное. И я, и она очень мало внимания уделяли учёбе, поэтому Паша тоже боялась сессии. Теперь она просила не заходить за ней после занятий, но я, вспоминая слова Лили, буквально подстерегал её у выхода.
        По этой причине стал пропускать и репетиции ансамбля. Один раз даже забыл о предстоящем выступлении. Я задержал концерт на полчаса, и Виктор уже собирался отменить его, придумав какую-нибудь причину, которую можно было бы объявить собравшимся зрителям. Но тут явился я и залепетал что-то несуразное в своё оправдание. Виктор не пожелал со мной поговорить и после концерта сразу ушёл.
        - Паша, мы с тобой почти не видимся,- с обидой сказал однажды Андрюха, когда я, наконец, пришёл на какую-то лекцию.- Что с тобой происходит?
        - А ты чего перестал к нам ходить?
        - Так там же эта… жена…
        Я чувствовал, что Паша почему-то не нравится Андрюхе.
        - Ну, пока ещё не жена…- начал я.
        - Да дело не в этом. Просто с тех пор, как Паша у вас поселилась, ты стал совсем другой.
        - Какой?
        - Не знаю, как сказать… Зависимый!
        - Ну и словечко!- засмеялся я.
        - Она тебя как будто чем-то опоила,- высказал опасение Андрюха.
        - Да брось ты!- возразил я.- Просто мы любим друг друга.
        - Оба?- задал странный вопрос Андрюха.
        - Не понял…- сказал я удивлённо.
        - Всё! Забыли!- торопливо перебил меня Андрюха.- Закрыли тему.
        - Ну, так и приходи в любое время, как прежде,- сказал я.
        - Нет, давай лучше встречаться на нейтральной территории.
        И мы зачастили к пивному ларьку или в наше любимое кафе, где можно было без затей выпить по два-три бокала вина. Паша, уловив запах спиртного, недовольно хмурилась и говорила:
        - Опять встречался со своим дружком? А если сопьёшься?
        - Не сопьюсь, я крепкий.
        - У тебя голос садится. Ты не замечаешь?
        - И ты с тем же!- воскликнул я, вспомнив слова Лили, которая тоже на это намекнула.
        - А что, тебе уже говорили об этом? Смотри, как бы не было у тебя неприятностей в ансамбле.
        - Накаркаешь!- грубо оборвал я, а Паша недовольно глянула на меня и ушла на кухню.
        До сессии оставалось три недели. Ко мне подошёл наш очкарик староста:
        - Слушай, Павел, у тебя столько прогулов и невыполненных работ… Да ты ни одного реферата не сдал! Тебя могут не допустить до сессии.
        - Раньше тоже так было, но допускали же!- возразил я.
        - То раньше, а теперь требования повысились. Всё-таки второй курс…
        - Ну и что ты предлагаешь?
        Староста помялся, а потом сказал:
        - Из-за таких вот, как ты, придётся дань собирать… на нужды деканата.
        В прошлом году и в зимнюю сессию я в этом не участвовал - успешному солисту ансамбля многое прощалось. Но на этот раз у меня действительно положение аховское. С этими мыслями я пошёл встречать Пашу. Она стояла в дальнем конце коридора у окна с одним из парней с её курса, который, по моему мнению, слишком тесно прижимал Пашу к стенке. Мне это было неприятно, и я громко кашлянул. Паша метнула на меня быстрый взгляд и, отодвинувшись от парня, неловко соврала:
        - Мы тут одну формулу разбираем…
        - Ладно, потом разберёте,- сдержанно сказал я, но меня уязвило то, что она своей ложью хотела что-то скрыть.
        - У тебя сегодня репетиция,- напомнила Паша, направляясь ко мне.
        - Пойдёшь со мной?
        - Нет, я домой. Надо готовиться к сессии.
        Парень ушёл первым, потом и мы разошлись в разные стороны. На репетицию я явился не в лучшем настроении. Витя, не глядя на меня, сказал:
        - Павел, Лиля нашла нам хорошего солиста (так вот зачем она приходила!), мы его уже прослушали и взяли. А ты, если хочешь, оставайся на подпевке.
        Это был удар под дых! Я - на подпевке? Да что он, с ума сошёл? Я только первые несколько секунд стоял, словно оглушённый, но скоро понял: это дело решённое, меня просто выкинули из ансамбля! Витя прекрасно понимал, что я не приму его предложения. Ребята молчали и отворачивались - им нечего было сказать мне в утешение, а скорее всего, они были согласны с руководителем. Я тоже не стал тратить слова попусту и молча вышел.
        Я молчал, но моя боль рвалась наружу! Сначала я хотел пойти домой, но потом раздумал - мне было бы неприятно предстать перед Пашей в состоянии такого страшного отчаяния. Даже она вряд ли могла понять, как много значил для меня этот ансамбль, из которого меня только что выгнали без объяснения причин, хотя, конечно, сам я знал, что поплатился за свою расхлябанность. Андрюха, как истинный друг, погоревал бы вместе со мной, но сразу после лекций он ушёл к каким-то знакомым по поручению матери, а я не знал, куда. Мне не к кому было пойти со своей болью, и я направился в магазин.
        У меня было немного денег из тех, что нам дали за выступления в летнем театре. Я купил бутылку водки и пошёл к дому. Снова подумал, как тягостно будет объясняться с Пашей, и остановился на детской площадке. Мамаши и бабушки со своими чадами уже давно ушли отсюда, потому что был поздний час. Я пристроился на скамеечке и тут только подумал, что не взял никакой закуски. Пить одному, да ещё без закуси, мне до этого не приходилось. Но я решительно открыл бутылку и приложился к горлышку. Первые несколько глотков обожгли горло, но мне это было даже приятно. А потом я уже просто ничего не чувствовал. Мне и хотелось дойти до абсолютно бесчувственного состояния.
        Глава 6
        Как попал на свой этаж и открыл дверь, не помню. Очнулся утром, когда было уже совсем светло. В комнату вошла мама и, помахивая рукой около носа, строго спросила:
        - Павел, в чём дело?
        - Да, собственно, ни в чём… Ну, выпил…
        - Напился!- перебила мама.- Такого ещё не бывало.
        Это она не знала про ту вечеринку с Лилей, когда я впервые напился до бесчувствия и всё-таки выжил. Оказалось, стоит только начать, повторить уже несложно.
        - А где Паша?- спросил я.
        - В университете! Сегодня же суббота, не воскресенье. У тебя тоже, наверное, есть лекции.
        - Я ещё успею на практические занятия по английской грамматике,- спохватился я.
        Собирая себя «в кучу» после вчерашнего возлияния, я никак не мог вспомнить, куда положил часы, когда снял их с руки. Стал выдвигать ящички секретера и в одном из них наткнулся на свой давно забытый шарик. На море я уже не был года три и стал забывать, как оно выглядит, а шарик светился приятной голубизной. Я извлёк его из ящичка и поставил на полочку. Здесь же, за керамической вазой для цветов, обнаружил свои часы.
        Поставив шарик на видном месте, я начал одеваться. В голове раздавались тупые удары тяжёлого молота, всё время хотелось пить. Внутри у меня словно дрожали туго натянутые струны. Состояние этого жуткого похмелья надо было чем-то снять. Я надеялся найти в холодильнике томатный сок, который иногда покупала мама, но его не оказалось. Зато я увидел маленький пузырёк со спиртом, предназначавшимся для компрессов при простуде. Помнится, мама говорила, что удалось достать совершенно чистый.
        Я слышал, что его можно разбавить, и получится почти та же водка. Отлив немного и разбавив наполовину водой, я выпил. Через некоторое время почувствовал, что
«струны» внутри меня ослабли, и мне стало немного лучше. Одевшись, я поспешил в университет. Когда прикрывал дверь в свою комнату, взгляд мой нечаянно упал на шарик. Мне показалось, что нижняя его часть сильно потемнела и вдруг вздыбилась крутой волной. «Игра света»,- мелькнуло в голове, и я вышел из дома.
        В университет я шёл в пресквернейшем настроении, но и предполагать не мог, как круто изменится моя жизнь через какой-нибудь час. На занятия я опоздал, но преподавательница, всего год назад окончившая тот же факультет, войти мне разрешила, хотя и высказала неудовольствие в обидной для меня форме:
        - Не следовало бы опаздывать тому, кто имеет очень слабое представление об английской грамматике.
        Хмель лишил меня осторожности. Я разозлился. Кто она такая? Аспиранточка, которой дали несколько часов, чтобы она не умерла с голоду, пока учится. Ещё совсем недавно мы, можно сказать, были на равных - оба студенты, только я первокурсник, а она выпускница. И тогда она горячо аплодировала мне, солисту ансамбля, поглядывала на меня с вожделением, подходила с какими-то разговорами о современной эстраде и явно была не прочь сойтись поближе, а сейчас строит из себя строгую учительницу. Проигнорировав её замечание о моих скромных знаниях, я громко затопал к столу, за которым сидел Андрюха, и грубо заметил: «Молоко ещё на губах не обсохло…». Как оказалось, я произнёс это довольно громко.
        - Что вы сказали?- трагическим голосом вопросила юная леди.
        - Что слышали! У самой знаний не больше.
        Какой чёрт во мне сидел? В аудитории было так тихо, как никогда. И в этой тишине прозвучал негромкий, но твёрдый голос преподавательницы:
        - Я не выпущу вас из университета…
        У меня мелькнула мысль, что за дерзость придётся как-то отвечать, но изгнать из университета, да ещё по её воле - это слишком! И я с едкой иронией произнёс:
        - Да ладно уж… Вершительница судеб…
        - Вон из аудитории!
        - Да пожалуйста!
        Я пошёл к выходу, верный Андрюха, быстро собрав вещи, побежал за мной.
        - Что с тобой? Ты с ума сошёл!- беспокойно говорил он.- Давай зайдём в кафе, полечим нервы.
        Мы зашли, заказали по сто пятьдесят граммов водки и по кружке пива. Уже навеселе пытались разобраться в ситуации.
        - Сегодня староста зачитывал, у кого сколько пропусков,- говорил Андрюха.- У нас с тобой солидно накопилось, особенно у тебя. А ты ещё выкинул сегодня номер. Что с тобой?
        - Да всё как-то пошло наперекосяк,- пытался я найти объяснение своему поведению, а в душе понимал: наверное, что-то делаю не так. Да почему же «что-то»? Всё делаю не так! Не так, как принято в этом обществе, где любимая откровенно лжёт, где какой-нибудь Жорж с деньгами может увести у тебя женщину, где друзья по творчеству запросто выбрасывают тебя за борт, а какая-то пигалица угрожает отчислением. Своей вины я тогда ещё не понимал… Или просто не хотел этого признать?
        - Ох, Андрюха, надоел мне этот университет!- вздохнул я.
        - Мне тоже. Но теперь трудно что-то поменять, предки не поймут.
        - А мы для них, что ли, учимся? Это бабушка размечталась: «Вот окончишь этот факультет, будешь знать два языка, откроется перспектива устроиться на телевидение». Ну, скажи, разве это реально, если денег нет, а место на телевидении тоже надо купить?
        - Ну, это ты загнул. Там, по-моему, всё по-честному. Только мы пока ни одного языка не знаем.
        - Да пошли они, эти языки!- я залпом выпил оставшуюся в стопке водку.
        - Но если не языки, то что?- допытывался Андрюха.
        - Не знаю. Я ничего не хочу. Разве что петь в хорошем ансамбле… Но туда фиг попадёшь. А если бы попал, представляешь, Андрюха, после концерта сижу в отличной гостинице на диване в бархатном халате, а по бокам - по две девицы-красавицы.
        - Сразу четыре?- удивился Андрюха.- Ну ты и сластолюбец!
        Мы посмеялись над моим шутливым представлением о будущей жизни, но в этот момент я осознал, что больше всего на свете хотел бы связать свою жизнь с эстрадным творчеством. Наш ансамбль мог бы открыть мне к нему дорогу, а я по своей глупости потерял такую возможность.
        После инцидента с юной преподавательницей я ждал расправы и потому почти перестал ходить на занятия. Однако ни к ректору, ни в деканат меня никто не вызывал. Сообразив, что, возможно, всё сошло на тормозах, я усилил свой интерес к учёбе, но из-за больших пропусков и неумения работать с учебниками почти ничего не понимал. Языки требуют многочасовых повседневных упражнений, а я не мог засадить себя за зубрёжку хотя бы на полчаса. Оставалась надежда на поборы «для кафедральных нужд». Оказалось, чтобы закрыть сессию, мне потребуется тысяч десять. Где их взять?
        Рассказы бабушки о том времени, когда преподаватели не то что мзду не брали, но даже стеснялись принять букет цветов после экзаменов, мне казались её выдумкой специально для того, чтобы подстегнуть моё усердие. У нас в первую же сессию староста намекнул: у кого нет денег, того и знания могут не спасти. Меня спасало участие в ансамбле, а теперь я этого лишился. Теперь нужны десять тысяч, а где их раздобыть?
        Объяснил ситуацию бабушке по телефону. Она сначала возмутилась и сказала, что на
«такое подлое дело» не даст ни копейки, что в их времена о таком кощунстве никто и не заикался. Тогда я напомнил, что это была её идея, чтобы я выучил два языка, а мне самому всё равно, буду я знать хотя бы один. Бабушка сдалась и привезла девять тысяч, сказав, что у неё больше нет.
        Бабушка тут же уехала. Я пошёл к университету встречать Пашу с занятий. Она вышла с тем парнем, который несколькими днями раньше зажимал её в углу коридора. Он придерживал её за плечи, но, увидев меня, отпустил. Паша шла ко мне без тени смущения и, предупреждая возможные вопросы, сказала:
        - И не смотри так! Это просто друг, он помогает мне разобраться в сложных вопросах. У меня вообще… большие проблемы, а скоро сессия.
        Паша заметно нервничала, а потом заявила:
        - Мне нужны деньги, чтобы не завалить сессию.
        - Сколько?
        - Много.
        Когда дома я показал ей девять тысяч, у неё загорелись глаза. Оказалось, ей именно столько и нужно. Я отдал деньги, совершенно не задумываясь о том, что теперь будет со мной. Паша сдала все зачёты и экзамены, а я получил предупреждение об отчислении за проваленную сессию и систематические пропуски занятий.
        Я предстал перед ректором. Он помнил мои успешные выступления в ансамбле на конкурсе и студенческих вечерах и, наверное, думал, что я всё ещё там пою. Пожалев меня, предложил компромиссное решение: второй курс филфака с перезачётом общих дисциплин и досдачей тех, что изучаются на первом курсе филфака. Доплата за обучение на не очень престижном факультете была не нужна. Меня, любителя литературы, это вполне устроило.
        Но оказалось, что всё не так просто. И на этом факультете надо было по многу часов высиживать на занятиях, учить никому не нужный старославянский, а его «бяше» мне никак не давалось. И здесь надо было подстраиваться под каждого преподавателя, считая единственно правильным его мнение и не высказывая своего. Мне всё это претило. Я любил литературу, а не рассуждения вокруг неё, а тем более не древнеславянские премудрости. Я стал смываться с лекций, чтобы встретиться с Андрюхой (мы ведь теперь на разных факультетах) или проследить, с кем выйдет из университета Паша. Свадьба наша, естественно, была отложена, но, вернувшись из дома после летних каникул, Паша снова поселилась у нас. Наши отношения ещё держались на страсти, но в них уже не было прежней теплоты. Я чувствовал, что она теряет интерес ко мне, и… шёл запивать это «горе» с кем-нибудь из приятелей. И вот, наконец, Паша перешла на четвёртый курс, а меня без сожаления отчислили со второго курса филфака за пропуски занятий и неуспеваемость.
        Мы расстались с Пашей на лето - при таких обстоятельствах я не мог показаться на глаза её родителям. К началу занятий она вернулась и потребовала, чтобы я всё-таки не бросал учёбу и перешёл на экстернат. На этот вариант согласилась и мама, вынуждена была согласиться и бабушка, потому что заплатить двадцать тысяч за год учёбы на экстернате могла только она. Меня всё-таки всеми силами старались выучить, чтобы я получил заветный диплом, открывающий дорогу к более престижной жизни.
        Однако мне снова было очень трудно засадить себя за учебники, и когда Паша уходила в университет, а мама на работу, я шёл к кому-нибудь из новых друзей, таких же, как сам, ничем не занятых. Впрочем, занятие у нас было - мы пили. Мне больно было сознавать, что я остался за бортом удачи, и даже стыдно, но изменить я ничего не мог. Не хватало силы воли!
        Я стал замечать, что в Паше зреет отчуждение, и это меня тревожило гораздо больше, чем всё остальное. Вероятно, уже тогда она стала догадываться, что имеет дело с ничтожеством, но сам я всё ещё не понимал этого. Как-то Паша сказала:
        - У нас совсем нет денег, а ты пьёшь, и слишком часто. На что?
        - Меня друзья угощают.
        - Чем ждать от друзей подачки, лучше бы шёл работать. Ты же свободен целыми днями.
        Ну что ж, работать так работать. Раз Паша так считает, буду искать работу. Но какую? Что я умею? Золотая осень с её роскошным листопадом уже кончилась, наступил период дождей. Не хотелось выходить на улицу, но надо было искать работу. После долгих поисков я устроился… в бригаду землекопов, где пообещали шестнадцать тысяч в месяц. Я обрадовал этим сообщением Пашу и маму и принялся за работу.
        Вставать приходилось рано, а копать - тяжело. Но я поступил по-мужски: пошёл зарабатывать деньги «на семью»! Рыли какие-то траншеи в очень твёрдом грунте, поэтому иногда приходилось откладывать лопату и браться за кирку. В ноябре земля уже иногда промерзала за ночь и туго поддавалась. Я приходил домой разбитым, грязным, с кровавыми мозолями на руках. Но впереди светили шестнадцать тысяч, и я терпел. Я даже нашёл в себе силы пережить неприятную встречу, наглухо зажав эмоции. Это случилось уже к концу месяца. Я орудовал то киркой, то лопатой, когда услышал язвительное замечание:
        - Ты посмотри: «многостаночник», сразу два инструмента освоил.
        Я поднял голову: передо мной стояли Жорж и Лиля. Я только потом узнал, почему они здесь оказались, это к новому магазину его папаши мы рыли траншеи для укладки труб. Жорж смерил меня снисходительным взглядом и напомнил:
        - Я же тебе говорил, что такие, как ты, всегда будут зависеть от нас. Вот дали тебе заработать.
        Мне очень хотелось дать ему в морду, а ещё лучше - лопатой по голове, но я сдержался, чтобы не влипнуть в скверную историю и не угодить из-за этого борова под статью. Будто не слыша его, я отвернулся, перешёл на более дальнюю траншею и продолжил работу. Дома я об этом инциденте никому не рассказал, но, как вскоре оказалось, Паша была в курсе, ей поведала об этом Лиля. Вероятнее всего, знали и мои бывшие сокурсники, потому что у Лили не задержится, тем более, что и жалеть меня ей было не за что.
        Когда наступил день зарплаты, мне выдали всего шесть тысяч и даже не объяснили, почему. Просто заявили: не нравится - не работай. Жаловаться некому: трудились-то без официального оформления. Я больше не пошёл гнуть спину за такие гроши, да ещё на папашу Жоржа.
        Вскоре дома раздался звонок.
        - Уже триместр кончается,- сказала секретарь экстерната,- а вы не были ни на одной консультации, не сдаёте зачёты и экзамены.
        Со всеми своими неудачами я как-то подзабыл, что учусь на экстернате. Я кинулся в университет и смог найти только историка, который согласился принять у меня экзамен. Понятно, что я не знал ничего, да ещё начал спорить, и старик меня выгнал, правда, вежливо, посоветовав всё-таки почитать кое-какие учебники. Осталась надежда, что я стану воплощением прилежания, засяду за книги и в весеннюю сессию закрою все хвосты. Но, видно, на небесах на это дело посмотрели иначе. Жизнь опять подсунула мне такие душевные страдания, при которых я не то что взяться за учебники, но даже и вспомнить о них не мог.
        Глава 7
        Длинный коридор, казалось, никогда не кончится. Здесь было довольно темно, но я различил впереди фигуру Паши и шёл следом. Она один раз оглянулась, заметила меня и ускорила шаг по направлению к выходу, который едва светился и был ещё далеко. Я тоже попытался идти быстрее, но ноги словно прилипали к линолеуму, с таким трудом я отрывал их от пола.
        Внезапно дорогу мне преградил человек с плакатом. Даже при очень слабом освещении я сумел прочитать то, что было написано крупными буквами: «Наш девиз - справедливость и равенство».
        - Илюха, ты, что ли?- догадался я, узнав в парне представителя городской оппозиции.
        Он опять хотел всучить мне этот плакат, чтобы я стоял с ним на площади во время их митинга. Но я толком не понимал, какой справедливости и от кого они добиваются, и отказался. Вообще, все эти потуги как-то изменить существующий мир казались мне совершенно бессмысленными. Теперь, повзрослев, я понимал: когда рушилась большая страна, в которой я родился, кто-то успел ухватить и присвоить лучшие куски общенародного достояния. А мы опоздали. Ну и кто виноват, что мы оказались такими нерасторопными? Нет, политика, а тем более политические игры меня не интересовали. Мне просто снова надо найти работу. Подходящую работу. И я пошёл…
        Тёмный коридор всё не кончался. Паша была уже совсем далеко, у самого выхода. Я снова заспешил за ней, когда почувствовал, что под ногами что-то крутится, мешает идти. Откуда-то вдруг пролился неяркий свет, и я увидел… свой шарик! Он вертелся волчком, и «море», налитое свинцом, тяжело колыхалось в нём. «Опять что-то нехорошее предвещаешь?» - со злобой подумал я и пнул шарик ногой так, что он отлетел далеко в темноту и почему-то сильно зазвенел. Звенел… звенел…
        От этого звона я проснулся. Звонил Митяй, тот самый одноклассник, который дал мне впервые попробовать сигареты и крепко «присушил» меня к ним. С тех пор, как меня отчислили со стационара университета, мы с ним изредка виделись. Сейчас он спрашивал, собираюсь ли я идти на встречу одноклассников. Я ответил, что, пожалуй, пойду. Вечером сказал об этом Паше, а она вдруг, посмотрев на меня скептически, заговорила каким-то неприятным голосом:
        - И чем ты там похвастаешь? Тем, что за три с половиной года после окончания школы научился только канавы копать?
        На лице её читалось плохо скрываемое презрение.
        - Но я же учусь,- пытался я защитить своё реноме.
        - Ты учишься?- её губы сложились в саркастическую усмешку.- Ты не взял в руки ни одного учебника. Ты целыми днями ничего не делаешь. Не устаёшь от этого?
        - Не устаю!- дерзко ответил я.
        - А я устала заглядывать в рот родителям и выпрашивать у них каждую копейку. Я устала ждать, когда ты начнёшь работать или вообще хоть что-нибудь делать!
        - Да ищу я работу, ищу!- пытался я её успокоить, так как чувствовал, что назревает серьёзный скандал.- Или мне опять канавы копать?
        - Знаешь,- вдруг очень спокойно сказала Паша,- я могла бы жить даже с землекопом, но только не с бездельником.
        Она пошла надевать куртку и сапоги.
        - Куда ты?- забеспокоился я.
        - В магазин, у нас нет даже хлеба.
        Я хотел кинуться вслед за ней, но потом подумал: она ушла без вещей, значит, вернётся. Хлеб, колбасу и сыр принесла мама, вернувшись с работы. Прошёл час, другой, а Паша всё не возвращалась. Я забеспокоился, спросил маму:
        - Ты Пашу не встретила, когда домой возвращалась?
        - Она разговаривала с кем-то на автобусной остановке.
        - С кем?
        - Не знаю. С каким-то парнишкой.
        Меня переклинило. С парнишкой! Опять с этим Вадиком, Вовиком, Вячиком, или как там его зовут, её однокурсника, любителя разгадывать с ней сложные формулы? Я лихорадочно бегал по комнате, мигом забыв, где лежат или висят мои вещи. Опять стал разыскивать часы и наткнулся на свой шарик. От люстры в три рожка на него падал неровный свет, и мне показалось, что тёмную густоту «моря» внезапно пронзили три яркие молнии. Что за чушь? Я передвинул сувенир так, чтобы на него попадало меньше света. Но «молнии» снова пронзили «море», ставшее совсем чёрным. Я зло двинул шарик в сторону, и он заскочил за керамическую вазу, из-за которой вылетели мои часы.
        Одевшись, я выскочил на улицу. Куда идти? Андрюха уехал домой в свой городок - у них каникулы. Значит, к Митяю. С ним я чувствовал себя очень легко. Митяй никуда и не поступал, сразу поставив крест на высшем образовании. Он любил выпить и зарабатывал на это вполне традиционно: где что погрузить или разгрузить.
        Митяй жил неподалёку и оказался дома. По моему лицу угадал, что я нуждаюсь в утешении, поэтому налил почти полный стакан водки. Я выпил залпом, но не сразу отрубился. Постепенно мы вдвоём опустошили ещё полторы бутылки.
        Когда я каким-то образом поднялся к себе, Паша была дома и собиралась лечь спать. Она брезгливо отодвинулась от меня, когда я полез с объятиями, и постелила себе на раскладном кресле. Я рухнул на кровать прямо в одежде и отключился.
        Утром я не обнаружил ни Паши, ни её вещей. Я побежал к её тётке. Но оказалось, что Паша уехала домой - каникулы же! Последовать за ней я не мог по двум причинам: не было денег на билет, и я не посмел бы предстать перед её родителями.
        Вернувшись после каникул, Паша к нам не пришла, она вновь поселилась у тётки. Я понимал, что это не только её решение, но и отца с матерью: такой зять им, конечно, не нужен. Через несколько дней я подстерёг её у входа в университет, но она, даже не пожелав меня выслушать, сказала:
        - Разве ты не понял? Я ушла навсегда. Такой ты мне не нужен, а перемен к лучшему не предвидится.
        - Ну, конечно, девушки любят удачливых,- с усмешкой заметил я, пытаясь поддеть её.
        - Девушки любят достойных,- парировала она.- Извини, говорить нам больше не о чем. Я устроилась лаборанткой в другой университет и не хочу опаздывать на работу.
        Она нервно оглянулась, видимо, кого-то ждала. Ну, конечно! Он вышел и сразу направился к ней, тот самый, который помогает ей разбираться в сложных вопросах математики, физики, информатики… Теперь не я, а он провожает её туда, куда ей нужно. Мне ничего не оставалось, как отойти в сторону.
        Снег падал крупными хлопьями и был похож на театральную декорацию. Он облепил деревья и кусты, мягко ложился на газоны. Всё вокруг казалось белым и сказочным. Но я едва замечал это, мне было не до красоты природы. Совершенно потерянный, я стоял, не зная, в какую сторону двинуться.
        - Паша, здравствуй,- услышал я мягкий напевный голос.
        Передо мной стояла тётя Вера, наша бывшая соседка. С её сыном Стёпкой мы начинали учиться в школе, но после девятого класса он от нас ушёл, потому что они поменяли квартиру и теперь живут в другом районе города.
        - Паша, как ты повзрослел!
        Ещё бы, мы лет пять не виделись. И как только она меня узнала?
        - Я слышала, ты в университете учишься,- продолжала тётя Вера.- Молодец. Ты всегда был способным. Я тебя Стёпке до сих пор в пример ставлю.
        Значит, неприятные вести не так быстро распространяются по городу, если она больше ничего обо мне не знает.
        - А Стёпка кое-как аттестат получил, но в институт не стал поступать,- продолжала тётя Вера.- В нашем районе три завода, вот он и пошёл учеником слесаря-автоматчика. Работа чистая, на приборах. Ему нравится, а это главное. Не всем же учёными быть. Профессий много, каждый может выбрать по душе. Важно ведь что? Определиться. Знать, чего ты хочешь. Вот он и определился, уже на третий разряд сдал. Готовится к четвёртому. Так и будет расти до мастера. Хорошие рабочие тоже нужны. А как мама, бабушка?
        Я слушал рассеянно, отвечал механически, желая поскорее избавиться от неожиданной собеседницы. Тётя Вера, видно, почувствовала это и быстро попрощалась. Я смотрел ей вслед и пытался представить Стёпку, мальчика спокойного, уравновешенного, сумевшего правильно оценить свои возможности. Он крепко станет на ноги, заведёт семью и будет изо дня в день, из года в год ходить на завод, чтобы прокормить себя, жену, детей. И, конечно, никогда не выйдет на площадь с плакатом «за справедливость», потому что получил от жизни то, что хотел. Так почему же меня болтает штормом? Если бы я «определился», как сказала тётя Вера, то удержался бы в университете и не потерял бы Пашу.
        Сам не заметил, как с этими мыслями дошёл до Митяя. У него сидел парень, лет на пять-семь постарше нас.
        - Михаил,- представил его Митяй.- Между прочим, тоже поэт. В душе, конечно. А вообще, истопник в нашей котельной.
        Митяй сказал «тоже», имея в виду, что я ещё в школе кропал стишки для стенгазеты, а потом сочинял тексты для ансамбля. Он посмотрел на меня внимательно и спросил:
        - Опять пробоина в сердце?
        Я кивнул.
        - Ничего, сейчас полечим,- пообещал Митяй, и мы втроём загудели по-крупному.
        В голове мелькнуло предупреждение мудрой бабушки о том, что душевные раны залечиваются трудом, а не алкоголем, иначе есть риск увязнуть в пьянстве, как в болоте, из которого не выбраться. Но я счёл это ханжескими словами старшего поколения, не способного понять нас. Напился опять до бесчувствия и очнулся в какой-то подсобке - видно, Митяй на этот раз принимал меня здесь. Одежда была сильно измята и перепачкана то ли мукой, то ли мелом. Я долго чистил её, чтобы можно было показаться на улице. Ни Михаила, ни Митяя уже не было.
        Дойдя до дома и поднявшись к себе, я стал рассматривать себя в зеркале, висящем в прихожей. На меня смотрело жёлто-зелёное лицо, помятое не меньше, чем моя одежда, да к тому же обросшее щетиной, на шею свисали длинные замусоленные пряди немытых волос. Неужели это я? Неужели на эту гнусную рожу ещё год назад с восхищением взирали нимфетки? Я понял: пора что-то делать, пора завязывать с алкоголем, найти работу и взяться за учебники. Но…
        Благими намерениями проложена дорога в ад. Не я это сказал, а кто-то очень мудрый. Он точно подметил. Я привёл себя в порядок и пошёл искать работу. Там, куда бы я пошёл, требовали диплом о высшем образовании, незаконченная учёба в экстернате их не устраивала. А в слесари, плотники, токари и другие подобные работники меня не тянуло. Да и не умел я ничего! С этим разладом между желаниями и возможностями я ходил по разным организациям месяца два, пока меня не взяли на должность менеджера в фирму, торговавшую бытовой медицинской аппаратурой. Менеджер - слово солидное, но по сути это торгаш, который правдами и неправдами должен сбыть чей-то товар или услуги. На мой вопрос, что я должен делать, мне так и сказали:
        - Будешь втюхивать пенсионерам наши товары.
        Заработок зависел от того, сколько бабушек и дедушек удастся уговорить что-нибудь приобрести для поправки здоровья. Я не умел «втюхивать» заведомо не нужный им товар и к концу второго месяца понял, что больше трачу на проезд и случайные обеды в кафе, чем зарабатываю. Ушёл и стал помогать Митяю где-то что-то разгрузить или погрузить. Когда попадались тяжёлые ящики или мешки, то чувствовал, как садится позвоночник и ноет грыжа, из-за которой меня не взяли в армию. Поэтому на такие случайные заработки я ходил не часто и сидел без денег, выпрашивая на сигареты у мамы.
        Занятый житейскими проблемами, я не стремился близко сойтись с какой-нибудь девушкой. Да и в теперешних моих компаниях, где преобладали любители спиртного и такие же девицы, новые знакомства заканчивались после двух-трёх ночей, проведенных с какой-нибудь из них ради удовлетворения плоти. Я невольно вспоминал Пашу, с которой давно не виделся, и сердце щемило от тоски. Забыться помогала только водка.
        Наступила весна, пришла во всей своей красе. И тут зазвонил телефон. В трубке некоторое время помолчали, а потом раздался тихий голос Паши:
        - Привет.
        - Привет,- ответил я, слушая бешеный стук сердца и ожидая продолжения, и оно последовало.
        - Мне плохо,- сказала Паша.
        Меня обдало жаром: ей плохо без меня, она готова вернуться! А я, разумеется, готов простить ей и обидное расставание, и гения информатики.
        - Ты где?- спросил я.
        - В скверике на нашей скамейке.
        У нас действительно была «наша», самая любимая скамейка, куда мы присаживались во время прогулок. Сейчас, в конце мая, там было очень красиво. Да если бы она позвала меня на луну, я помчался бы, не раздумывая.
        - Никуда не уходи!- крикнул я.- Сейчас буду!
        Паша сидела, опустив голову, как видно, в тягостном раздумье. Увидев меня, смутилась, на лице мелькнула виноватая улыбка. То-то же! Не плюй в колодец! Я сел рядом, взял её руку и зажал в своих ладонях, пытаясь заглянуть ей в глаза. Она не вырвала руку, не отстранилась, но смотрела куда-то в сторону. Наконец произнесла:
        - У меня будет ребёнок…
        Я опешил. Ну… это же точно не от меня, мы уже несколько месяцев в разладе. Но я не знал, как реагировать, и задал дурацкий вопрос:
        - И что?
        - Я не могу просить помощи у родителей… Они не должны об этом узнать.
        - А этот… который отец… он что?
        - Он говорит, что женитьба и дети в его планы сейчас не входят. И вообще…
        - Что вообще?
        - Мы расстались.
        Так он её бросил, этот математический вундеркинд! Я тоже мог бы встать и уйти, но не ушёл. Вспыхнувшая было надежда на прежние отношения померкла, но я не мог спокойно смотреть на её страдания.
        - Ты хочешь избавиться?
        - А что мне делать? Скоро сессия!
        Я понял: ей нужны деньги.
        - Сколько?- спросил я.
        Она назвала сумму. Не очень большую, но у меня-то не было ни гроша. Тем не менее, я сказал:
        - Пойдём со мной.
        Она думала, что мы идём ко мне домой, но, не доходя, мы свернули в переулок. Я усадил её на лавочку и пошёл к Митяю, который, к счастью, оказался дома. Я попросил у него взаймы, пообещав отработать на погрузках-разгрузках. Он дал, сколько было нужно, я тут же передал деньги Паше.
        - А дальше сама справишься или…
        - Да, справлюсь,- повеселевшим голосом ответила Паша.
        - Но ты хоть позвони потом, чтобы я знал, что всё кончилось благополучно.
        - Конечно, конечно. Спасибо.
        Я потом дважды таскал тяжёлые ящики за здорово живёшь. Правда, Митяй всё-таки сунул мне сотню на сигареты. Но у меня от этого дела с Пашей остался какой-то неприятный осадок: ведь я невольно загубил только что зарождавшуюся жизнь. Если бы не помог Паше, то, может быть, родился бы ещё один человек… Она позвонила через пять дней, коротко бросив в трубку:
        - Всё нормально. Спасибо.
        Я понял, что на дальнейшее общение нечего было и рассчитывать. И затосковал. А когда я тоскую, меня тянет к бутылке. Я то выпивал с невесть откуда взявшимися новыми друзьями, которым, как и мне, некуда было девать время (они и угощали), то расслаблялся вместе с Андрюхой, но довольно редко, потому что у него была сессия. Бабушка, навещая нас, негодовала:
        - Как можно жить, ничего не делая?! В советское время тебя уже давно бы привлекли к ответственности за тунеядство! Ладно уж, будем тебя кормить, но ты бы хоть за учёбу взялся!
        Я отмахивался от неё, как от назойливой мухи, и благодарил новый государственный подход к таким, как я: хочешь - работай, не хочешь - живи, как умеешь. Я и жил, как умел.
        Андрюха переполз на последний, пятый курс. На радостях мы закатились в кафе и хорошо погуляли. Он предложил мне погостить недельку у него в их городке, где я нередко с ним бывал, пользуясь расположением его матери, тёти Нади. И на этот раз я не отказался. А потом родилась идея поехать на море месяца на два, если получится. Я не был на море с тех пор, как перешёл в одиннадцатый класс,- надо было готовиться к госэкзаменам и поступлению в университет. Позже мне не давали денег на такую поездку потому, что, по вполне справедливому мнению бабушки, я не заслуживал подобного поощрения. Я очень соскучился по морю, но где же взять деньги? Великодушный Андрюха, как всегда, предложил свою помощь. Я отказывался, наконец, сошлись на том, что я там попробую что-то заработать и верну ему долг.
        Через несколько дней мы обосновались на Черноморском побережье неподалёку от Адлера. Фанерные домики и удобства на улице предназначались раньше для студентов одного из столичных вузов, а теперь принадлежали какому-то бизнесмену, но плата за постой была умеренной. Рядом находилась приличная столовая с набором недорогих и вполне съедобных блюд. Мне повезло: уже через день я устроился на сезон спасателем. Платили мало, но на еду и сигареты хватало. Одно тяготило: нельзя было выпить, потому что спасатель всегда должен быть трезвым. Но я как-то незаметно привык к такому состоянию и даже почувствовал вкус к трезвости, испытав на себе её благотворное влияние. Своим местом дорожил: ведь я впервые жил на то, что зарабатывал, и даже мог вернуть долг другу. Поэтому, когда загрустивший от безделья Андрюха подсел ко мне с бутылкой коньяка, я наотрез отказался.
        Андрюха, наливая себе по стопочке и глядя на разбушевавшееся море, пробовал убедить меня, что сегодня мои услуги никому не понадобятся, потому что ни один дурак не полезет в такое море. Но дурак нашёлся, и это был он сам. Употребив с полбутылки коньяка, он сказал, что изнемогает от жары и хочет пройтись по кромке воды.
        Солнце действительно палило мощно, люди на пляже лежали, в основном, под зонтиками, никто не рисковал сунуться в бушующие волны. Андрюха пошёл по тому краю, где они разбивались о гальку и с силой откатывались назад. Я поглядывал на него с маленького причала, где всегда наготове лежали спасательные круги с канатами. Море стало стихать, и три-четыре смельчака, как видно, неплохие пловцы, стали «кататься» на волнах, успевая вскочить на них прежде, чем они разобьются у берега. Я и подумать не мог, что никудышний пловец Андрюха последует их примеру. Но пьяному же море по колено!
        Андрюха прыгнул на волну, но не удержался, и она, откатываясь, потянула его в море. В следующие секунды его подхватила другая, набегающая волна и накрыла с головой. Он едва успел глотнуть воздуха, когда волна опала, но следующая снова накрыла его, с силой ударила о дно, а потом быстро потащила в море.
        Я сорвал круг, привязанный одним концом каната к причалу, и бросил его в море. Но Андрюху уже унесло дальше. Не раздумывая, я кинулся в волны. Подныривая под них, выныривая, я добрался до Андрюхи в тот момент, когда он, захлёбываясь, уже практически шёл ко дну. Ухватив за волосы, я вырвал его голову из воды и крикнул:
        - Цепляйся за меня и толкайся ногами! Задерживай дыхание, когда накрывает волна!
        В следующий миг я воспользовался тем, что волна шла к берегу, она приблизила нас к спасательному кругу. Не знаю, каким усилием, но я сделал эти необходимые несколько рывков, чтобы достичь круга. Я протолкнул сквозь него Андрюху, а сам поплыл к берегу. Кто-то уже подтягивал канат к причалу. Я подплыл, тоже взялся за канат и быстрыми рывками извлёк Андрюху из воды. Мертвенно-бледный, он едва соображал, что произошло. Собравшиеся вокруг отдыхающие оживлённо обсуждали происшествие. Среди них, как оказалось, была семья из того городка, где жил Андрюха, причём знакомые его матери. Они потом красочно описывали ей, как я спасал её сына от неминуемой гибели. Так я окончательно утвердился в её глазах, как самый большой друг Андрюхи.
        С моря мы уехали немного раньше, чем намечали, потому что Андрюха от него устал! Я не понимал, как можно устать от моря, но сочувствовал другу, пережившему большой стресс. Да и занятия в университете близились. Но я был безмерно рад, что полтора месяца провёл в своей стихии и даже заработал и на обратную дорогу, и хотя бы недели на две безмятежной жизни дома, когда не нужно будет клянчить у мамы деньги на сигареты.
        Глава 8
        Вернувшись с моря, я застал на своём диване старшего брата. Он уволился из армии по состоянию здоровья, разошёлся с женой, которая поселилась с ребёнком у своей матери в нашем же городе, но на другой улице. Мне теперь пришлось спать на раскладном кресле. Но были и приятные новости: брат привёз компьютер и купил нам с мамой сотовые телефоны.
        С работой по-прежнему была безнадёга. У брата тоже. Он сидел целыми днями в Интернете, общался с каким-то другом по скайпу, разыгрывая большие сражения с уничтожением танков, самолётов и даже целых флотилий. Я не мог выносить их крика, уходил к друзьям, у которых иногда оставался ночевать, и от безделья снова начал попивать, всё больше и больше втягиваясь в это дело.
        О личной жизни теперь нечего было и думать - привести девушку некуда, а встречаться в подворотнях я не привык. Да и свежи ещё были воспоминания о Паше, я никого не мог поставить рядом с ней.
        Но вот на горизонте что-то засветилось: у общих друзей я познакомился с Кристиной. Красивая девушка из колледжа искусств меня «зацепила». Будущий дизайнер, она показывала мне свои рисунки, а я ей - наши красочные фолианты с репродукциями картин из разных художественных галерей.
        Через полмесяца мы решили, что любим друг друга и нам необходимо жить вместе. Но где? Она снимала комнату вместе с двумя подругами, тоже студентками-выпускницами, а я не мог привести её к себе. Нашли на окраине частный дом, где сдавалась комната с кухней и душем. Нас это устраивало. Но, чтобы оплачивать жильё, мне надо было срочно найти работу. Я ухватился за первое попавшееся: грузчик на фирме, которая развозит молочные продукты по школам и детским садикам. Груз не очень тяжёлый, это не мешки с сахаром и не ящики с бутылками. Только надо было очень рано встать и ехать почти через весь город, чтобы успеть к восьми утра. Снять комнату поблизости было нельзя, потому что тогда ездить пришлось бы Кристине, а я этого допустить не мог.
        Говорят, чтобы узнать человека, надо съесть с ним пуд соли. Эта самая соль постоянно присутствовала в наших отношениях с Кристиной. Её всё время что-то не устраивало, а главное, как я понял, не устраивало то, что я был не журналистом, не телеведущим, не врачом или, на худой конец, учителем, я был простым грузчиком. Того, что на заработанные деньги я оплачивал жильё, покупал продукты и даже делал ей небольшие подарки, она понимать не хотела.
        Но, несмотря на неустойчивость семейной погоды, на «семь пятниц» в один день у Кристины, я пытался получить то, чего не удалось получить с Пашей: семью. Я привязался к этой капризной девочке, думая, что и она меня любит. Но всё чаще Кристина стала надувать губы и подолгу болтать по мобильнику с подругами, игнорируя моё присутствие. И всё чаще она отвергала мои ласки, ссылаясь то на плохое настроение, то на недомогание, то на желание спать.
        Я лежал рядом с ней, не ощущая никакого тепла, ни телесного, ни душевного, и пытался понять, почему так происходит. Если Паша имела право назвать меня бездельником, то Кристине благодаря мне не приходилось тратиться ни на жильё, ни на питание. И вдруг меня осенило: через месяц она получит диплом, и нужда во мне отпадёт! Эта хитрая капризуля исподволь готовит меня к неизбежному разрыву!
        Едва рассвело, я, утомлённый бессонницей, встал раньше обычного и ушёл из дома, когда Кристина ещё спала. Она не найдёт на кухне готового завтрака с чашечкой кофе, ну и поделом ей. Я устал от наших непонятных отношений, приправленных не только солью, но и перцем. Возвращаясь с работы, я хочу видеть дома жену, а не вечно недовольную девицу. Пусть теперь она хоть раз приготовит мало-мальски съедобный ужин. Но, конечно, когда я вернулся, никакого ужина не оказалось, а Кристина встретила меня в штыки:
        - Проучить меня вздумал?! А если я действительно так устала, что просто провалилась в сон, и мне было не до интима!
        - Я же не настаивал…
        - Но ты постоянно лезешь ко мне!
        - Ле-е-зу? Та-а-ак… Может, я противен тебе? Ты скажи. Я могу уйти.
        - Уйти?! Соблазнил меня, а теперь уйти?!
        - Соблазнил - сильно сказано. Ты посмотри, какой я по счёту в твоём списке.
        Вот это я, конечно, сказал напрасно. «Неблагородно» было с моей стороны напоминать ей о том, что я у неё далеко не первый в её неполные двадцать лет.
        Кристина взвилась, что-то кричала, швыряла вещи, потом собирала их в сумку и снова расшвыривала и истерично кричала:
        - Не прикасайся ко мне! Пьяница! Ничтожество!
        Я не мог больше это видеть и слышать. При ней я редко позволял себе выпить, да и то в меру, а она обзывает меня пьяницей! Я ушёл и уже через час был у Митяя. Вот тут-то я напился, остался у него на ночь и… опоздал на работу. Очень сильно. На два часа! Это было уже третье опоздание. Первые два раза я проспал, не услышав будильника, и задержал доставку всего минут на десять. Тогда меня простили, а на этот раз начальница, дородная женщина в чёрном парике, сурово сказала, едва взглянув на меня:
        - Ты уволен. Зайди к кассиру за расчётом.
        Я не стал горевать: подумаешь, золотое место! Но теперь надо искать работу, чтобы оплачивать жильё и ублажать Кристину. Я решил вернуться на съёмную квартиру, чтобы помыться, переодеться и взять паспорт, прежде чем отправиться на поиски нового места работы. Вернувшись в наше «семейное гнездо», я увидел, что оно начисто разорено. Повсюду валялись вилки, ложки, кастрюли и мои вещи. Вещей и сумки Кристины не было.
        Ну, всё опять пошло наперекосяк! От вечной невезухи, от неустроенности я впал в тоску, а против неё у меня было лишь одно проверенное средство. Я пошёл в магазин напротив, взял бутылку и колбасу, дома поставил это на столе перед собой и… зачастил. Через час в бутылке уже ничего не осталось. Я пошёл в магазин и взял ещё одну.
        Теперь я пил медленно, чтобы не потерять способности размышлять. А подумать было над чем - над всей моей действительно ничтожной, никому не нужной жизнью. Сам ужаснулся: как я дошёл до этого? Сначала простое студенческое легкомыслие и надежды на русский «авось» - авось всё образуется! Моя природная лень усугубляла положение. При первых же сбоях надо было заставить себя сесть за учебники, а я не мог. Надо было ходить на занятия, и уже только за это мне могли бы простить мои прегрешения и правдами-неправдами натянуть троечки, вон как Андрюхе. Но я подстерегал Пашу, и не было для меня ничего важнее любви. И чем всё это кончилось? Паша скоро станет дипломированным специалистом, а я то копаю траншеи, то таскаю мешки или ящики. Нечего сказать: достойное занятие для интеллигента в четвёртом поколении! Я забросил экстернат, опять пустив по ветру бабушкины деньги. Она, конечно, покричит, даже обзовёт нехорошими словами типа «лодырь», «негодяй»,
«тупица», «даже с экстернатом филфака не мог справиться!» Но только она меня и пожалеет, положит сотню на мобильник и даст денег на сигареты, возмущаясь при этом:
        - Нет денег на сигареты - не кури! Попрошайка!
        Но пока ни она, ни мама не догадывались, что у меня появилась вредная привычка пострашнее - алкоголь. Я, правда, ещё и сам не понимал этого, не придавая значения тому непонятному томлению, которое испытывал при виде бутылки водки и даже кружки пива. Пиво казалось мне безопасным: разве что посадишь печень, а чтобы опьянеет, много надо. Оказалось, не так и много, особенно в сочетании с водкой.
        Размышляя, я всё тянул и тянул её, наливая себе то четверть, то треть стакана. Видно, права была Кристина, обзывая меня пьяницей: я пью и не хочу остановиться, не думая о последствиях. Наверное, я пил не только в тот печальный день, когда меня оставила Кристина, но и всю ночь, сходив в магазин ещё за бутылкой. Как вырубился, не помню. Очнулся поздно утром, огляделся… А что я делаю в этой жалкой развалюхе, именуемой частным домом размером в одну комнату и кухню с душем? Мне здесь больше нечего делать. И хотя до конца оплаченного месяца оставалась ещё неделя, я ушёл, позвонив хозяину.
        - Деньги за неделю не верну!- предупредил он.
        Да и не надо! Подумаешь, деньги… Каких-нибудь пятьсот рублей из тех трёх тысяч, что уплачены за месяц. У меня ещё немного оставалось от расчёта, полученного в фирме. Я отправился домой и снова поселился на раскладном кресле. И опять не мог по-настоящему выспаться ни днём, ни ночью, слушая, как Стас орёт по скайпу своему кенту:
        - А я тебя завалил! Торпеда! Твоя подлодка пошла ко дну!

«Неплохое» занятие для взрослого мужика, подсевшего на компьютерные игры и на Интернет. Ещё та зараза, не лучше водки!
        Летом мои бывшие друзья разъехались с дипломами кто куда. Я, безработный и пристрастившийся к алкоголю за чужой счёт, понимал, что не вписываюсь в их компанию. Один Андрюха был мне верен и снова пригласил меня к себе в гости дней на десять. Совместные возлияния продолжались, но вполне умеренные. Он предложил поехать вместе в горы, но это предложение меня не заинтересовало. Горы я не любил, да и отдыхать на деньги друга устыдился. А заработать там я ничего не мог. Какой из меня горный спасатель! Там крепкие парни, высокая квалификация. А у меня коленки дрожат и дыхание сбивается, когда я поднимаюсь по лестнице на свой четвёртый этаж. Допился! Я пожелал Андрюхе доброго пути, и мы расстались, пообещав не забывать друг друга.
        Я вернулся домой и занялся поисками работы. Нашёл место в рекламном агентстве. Опять зазывалой: купите место в нашем вестнике, а мы вас так похвалим! Чтобы их похвалили, хотели все, но бесплатно. Найти охотников раскошелиться было трудно, и я зарабатывал гроши. Но и их не успел получить, когда на меня обрушилось страшное несчастье.
        Звонила тётя Надя, всё время упоминала имя Андрюхи и, рыдая, говорила что-то несуразное, но уже сам её голос рвал мне сердце на части. Наконец, я понял: погиб Андрюшка, сорвался в пропасть. Там, в горах. Как я ругал себя, что отказался ехать с ним! Мне казалось это жутким предательством по отношению к нему. Если бы я был рядом, возможно, уберёг бы его. Но я отказался поехать с ним и теперь не мог себе этого простить.
        Я бросил работу в агентстве. С тётей Надей мы поехали к месту трагедии. Тело Андрюхи нашли случайно на четвёртый день после гибели. Везти его домой было невозможно, и мы похоронили его на месте. По возвращении тётя Надя не отпускала меня ещё несколько дней. Она отдала мне некоторые вещи Андрюхи и просила носить в память о нём. Я не мог отказать.
        Лето и осень прошли в каком-то сумбуре. Теперь, когда у меня не было настоящего друга, я прилипал к каким-то ребятам, которые с готовностью слушали мои песенные вирши, сами что-то пели под гитару. А все вместе мы пили, пили и пили…
        Я пробовал работать, но везде было одно и то же: без диплома ничего приличного не найдёшь, а без него - унизительный труд за гроши. Но однажды я узнал, что напрасно такое большое значение придают этим «корочкам». Как-то встретил того Михася, который пел до меня в нашей студенческой группе. Он уже несколько лет преподавал историю в школе.
        - Получив диплом, я сразу женился, потому и ушёл из ансамбля,- рассказывал он.- Надо было кормить семью. Пошёл в одну школу - зарплата пять тысяч, в лицей - там шесть. Обратился в гимназию, дали ещё часы по ОБЖ и предложили за всё восемь. Жена получает шесть тысяч за часы по географии и… рисованию - она училась в художественной школе. Хорошо, что живём у её родителей, а если квартиру снимать, то не выживешь.
        Так что же тогда ко мне все пристают с этим дипломом? Он может гарантировать только гроши! И я перестал комплексовать по этому поводу. Хорошо бы сидеть где-нибудь за компьютером, думал я, мне это нравилось. И к зиме я нашёл такое место! Почти не пил, держался изо всех сил! Заработал за месяц девять тысяч, за второй - девять с половиной, была возможность роста. И тут на моём праведном пути стал искуситель Игорёк, бывший одноклассник. Он программист, имеет в столице комнату в доме типа общежития, зарабатывает на собственное жильё. Сейчас только что приехал на побывку домой из Москвы, где, по его словам, умные парни забивают по сорок, даже шестьдесят с лишним тысяч в месяц! Москва - это Москва! Какой простор для творческой натуры!
        - Ты изменился. У тебя сейчас такая брутальная внешность, тебе только в кино сниматься!- убеждал он меня.
        - Так я же не артист,- напомнил я ему.
        - Это не обязательно! Брюс Уиллис, знаешь, как попал в кино? Прочитал где-то, что для нового фильма нужны люди на роли опустившихся типов…
        - Ну, если опустившихся…- невесело пошутил я.
        - Да ты слушай! Он, как был после перепоя, небритый, с помятой мордой, в истрёпанной одежде, так и пошёл. Режиссёр, как его увидел, так и выпалил: «То, что нужно!» Теперь знаменитость планетарного масштаба.
        Эта легенда мне сильно понравилась, но я боялся рисковать. Бросишь работу здесь, а там не возьмут… Игорёк говорил убедительно и предлагал перекантоваться у него, пока я не найду себе работу на киностудии или ещё где. В общем, как сказала когда-то бывшая соседка тётя Вера, можно было окончательно «определиться». Это было заманчиво: из «ничтожества», которым меня обозвала Кристина, стать знаменитостью киномира. Ну, пусть не планетарного масштаба, пусть в пределах своего Отечества, но это что-то! Пусть тогда Кристина и ей подобные кусают локти! А подспудно меня тянуло в столицу ещё одно обстоятельство: где-то там, получив диплом, живёт и работает Паша. Стать киноактёром, найти её и вернуть. Заманчиво!
        Не знаю, хватило бы у меня решимости так круто поменять жизнь. Я не принадлежал к породе мечтателей, маниловщиной не страдал, поэтому подумал, что лучше подождать до тепла. Но всё решил неожиданный звонок.
        Глава 9
        Звонили на домашний телефон. Я поднял трубку и… не поверил своим ушам - звонила Паша. Голос у неё был слабый, глухой, как будто пробивался из подземелья.
        - Привет,- начала она, как обычно.
        - Привет,- отозвался я, плохо скрывая радость, а сердце у меня гулко застучало молотом.- Ты где?
        - В больнице.
        - В больнице?- встревожился я.- А что с тобой?
        - Мне очень плохо…
        - Ты в какой больнице, в первой или четвёртой?- спрашивал я, думая почему-то, что она вернулась в наш город.
        Она назвала адрес.
        - Так это где?- не понял я.
        - В Москве… где же ещё… Я тут совсем одна… Мне плохо…
        Паше плохо, и она одна! Разве мог я раздумывать? От зарплаты у меня оставалось семь тысяч «с копейками».
        - Мне приехать?- на всякий случай уточнил я.
        Паша молчала. Я принял это как знак согласия.
        - Я приеду!- крикнул я в трубку.- Ты держись, я скоро приеду!
        Я даже не подумал о том, что надо бы предупредить начальство на работе об отъезде, может, оформить отпуск на неопределённое время за свой счёт. У меня в голове была только больная Паша, совсем одинокая в огромной чужой Москве. Заодно можно показаться на какой-нибудь киностудии, где снимают сериалы. Пока поселюсь у Игорька, а потом видно будет.
        И вдруг меня будто что-то толкнуло: а что скажет мой шарик? Я выволок его из-за керамической вазы, где он стоял долгое время, забытый мною. Поставил на самое видное место так, чтобы на него попадало как можно больше света из окна. «Море» было спокойным, но не желало светлеть, оставаясь почти чёрным, несмотря на яркое солнце воскресного дня.

«Просто ему здесь недостаточно света,- подумал я,- зима же!» И начал быстро собираться, чтобы успеть на автобус до Москвы, отходивший через полтора часа: надо ещё добраться до вокзала! Желая задвинуть свой сувенир за вазу, чтобы не мозолил тут без меня никому глаза, я подошёл к секретеру и… обомлел! В верхней, светлой части шарика проступали нечёткие очертания какого-то лица! Мне показалось, что я узнал его! Это была женщина, подарившая мне сувенир. Она качнула головой, будто хотела сказать: «Нет!» Я сдвинул шарик - и лицо (или просто какое-то пятно?) исчезло. Я стал вертеть шарик во все стороны, но изображение больше не появлялось.
«Долой мистику! Это всего лишь игра света»,- решил я и, успокоившись, направился на автовокзал.
        Две тысячи с небольшим за билет, двадцать часов пути на автобусе - и вот она, столица! Я и не подумал о том, что надо бы сначала позвонить Игорьку, поехать к нему, передохнуть с дороги, а потом с его помощью найти нужную больницу. Я кинулся искать её сам, спрашивая у прохожих, как туда добраться, пересаживаясь из метро на троллейбус, потом снова в метро, а затем на автобус… И я её нашёл!
        С пакетом апельсинов, облачённый в белый халат, я вошёл в палату. Пашу увидел сразу, подошёл к ней, улыбаясь, и сел на край кровати. На её лице я радости не прочёл. Паша лежала какая-то отрешённая, и я счёл своим долгом сказать:
        - Ну, вот… Я здесь, рядом с тобой. Теперь всё будет хорошо.
        Как видно, Паша мой оптимизм не разделяла. На бледном лице не появилось даже и тени улыбки. Она что-то хотела сказать, наверное, о чём-то попросить, но не решалась. Я подбодрил её:
        - Ты говори, что нужно, я…
        - Нужно, чтобы ты сходил к нему…
        - Поговорить с врачом?- уточнил я, готовый тотчас же найти эскулапа и выяснить, что необходимо для выздоровления Паши. Нужны деньги? Я опять пойду копать траншеи, даже здесь, в Москве.
        - Нет, причём тут врач,- недовольно сказала Паша.- Сходи к Олегу…
        - А кто это?- насторожился я.
        - Ну… это… В общем, мы здесь познакомились… Снимаем комнату…
        - Я не понял… Живёте вместе?
        - Да… Но… он обиделся на меня и не приходит… А я тут совсем одна…
        - Так я же приехал!
        - Ну… ты приехал… Ты уедешь… Сходи, пожалуйста, к Олегу, поговори с ним.
        - В смысле?
        - Расскажи, как мне плохо!- нетерпеливо сказала, чуть не крикнула Паша.
        Я сидел, как дурак, как оплёванный тысячу раз болван, поверивший в чудо, которого уже никогда не может быть. Уж слишком откровенно она боялась потерять какого-то Олега. И я вдруг словно прозрел, я не узнавал прежней Паши, ради которой мчался в Москву. На больничной койке лежала сломленная чем-то женщина, ничем не напоминавшая ту Пашу, с которой мы так безудержно предавались страсти. Во мне шевельнулось что-то, похожее на жалость. И раз уж я приехал, а для неё важно, чтобы я поговорил с неведомым мне Олегом, я к нему схожу. Паша назвала адрес. Объяснила, как его найти.
        Было уже темно, когда я вышел из больницы. Долго добирался до нужного дома. Занятый своими мыслями и вновь нахлынувшей тоской, я не позвонил Игорьку, решив, что сделаю это после разговора с Олегом. Из подъезда указанного Пашей дома как раз выходила женщина, и я не стал набирать код, вошёл и сразу поднялся на третий этаж.
        Дверь открыл здоровый парень, на полголовы выше меня. Он удивлённо спросил:
        - Вам кого?
        - Я от Паши,- сказал я, пытаясь скрыть своё беспокойство: мне почему-то было не по себе при виде этого громилы.
        - От Паши?- удивился он.- А что с ней?
        - А разве вы не знаете? Она в больнице.
        - Знаю, да тебе-то что?- перешёл он на непочтительный тон.
        Я попытался объяснить ему, как ей плохо, и с его стороны нехорошо, что он её не навещает, и что… Он прервал мою эмоциональную речь, грубо рявкнув:
        - Ты чего лезешь в чужую жизнь? А ну пошёл отсюда!
        Он буквально спустил меня с лестницы. Я думал, что переломаю руки и ноги, но, оказавшись внизу и ощупав себя, понял, что уцелел. Но не понял, пойдёт ли эта горилла к Паше. Я решил, что завтра снова навещу её и уговорю уйти от Олега. Разве можно жить с таким диким существом? Может, это из-за него она слегла с таким тяжёлым нервным срывом?
        Я вышел из подъезда и пошёл по улице, забыв, в какой стороне автобусная остановка. Надо как-то добраться до Игорька. Было очень холодно. Зима в Москве - это совсем не то, что у нас на юге. Вдруг справа засветились окна маленького бара. Я зашёл выпить, чтобы согреться. Употребив сто граммов водки, почувствовал себя лучше и увереннее. Теперь можно позвонить Игорьку. Облазил все карманы - мобильника не было нигде. Адреса его я не знал, у меня был только номер в мобильнике, который я и не собирался запоминать.
        Где я выронил мобильник? Возможно, в том подъезде, где эта дубина Олег спустил меня с лестницы, а может быть, и раньше, пока я к нему добирался. Ситуация не из лёгких: я был на очень далёкой окраине столицы и, сколько ни ходил по улицам, не мог набрести на какую-нибудь гостиницу. На дворе уже глубокая ночь, сильный мороз, а мне идти некуда.
        Наконец, один из подъездов открылся, оттуда выпорхнула парочка. Я стоял рядом и воспользовался этим. В подъезде было не так холодно, как на улице, а главное, не бил в лицо жгучий ветер. Пристроившись в закутке неподалёку от батареи, я почувствовал, что зверски устал за день, и не хотел уже никуда двигаться. На мне были тёплые сапоги Андрюхи и не менее тёплая куртка стоимостью более двух тысяч долларов. Вещи друга и память о нём согревали меня, и скоро я заснул.
        Утром вышел из подъезда и пошёл искать магазин или столовую, где можно было бы позавтракать. Набрёл на киоск с кофе и булочками. Мне этого было достаточно. Горячий кофе приободрил меня, и я, шагая по улице, стал соображать, как мне отсюда попасть в больницу к Паше. Всё-таки меня не покидало беспокойство о ней. Судя по приёму, оказанному мне Олегом, он вряд ли собирался навестить Пашу. Я должен, по крайней мере, сообщить ей об этом.
        Шагая по улице, я вдруг увидел вывеску, оповещавшую, что здесь, в этом здании, находится студия, пекущая сериалы. Картинками с кадрами были залеплены два окна. Ну, вот она, удача! Сама в руки идёт! Я вошёл. На меня выжидающе смотрел человек средних лет.
        - Я относительно работы…- несмело начал я.
        - Артист?- оглядев меня, спросил мужчина.
        - Нет.
        - Каскадёр?
        - Нет… Просто… может, в эпизоде…
        - В эпизодах у нас народные артисты снимаются.
        - Ну, в массовке…
        - Москвич?
        - Нет.
        - Ну, хоть регистрация-то есть?
        - Нет. Я только приехал.
        - Так чего пришёл? Мы чужих не берём. У нас своих таких без счёта.
        Я вышел, не испытав особого сожаления. Что ж, не всем ни с того, ни с сего падает на голову голливудское счастье. Во всяком случае, я понял, что не так просто войти в мир кинематографа, а тем более сделать на этом поприще карьеру. Чужому!
        Пока добирался до больницы двумя автобусами, троллейбусом и на двух линиях метро, окончательно понял: мы со столицей никогда не сроднимся. Москва с её несуразно раздутыми масштабами, огромными людскими и автомобильными потоками, бесконечной сутолокой утомила меня. Мне хотелось домой. И я рассчитывал захватить с собой Пашу, которая попала здесь в тяжёлую ситуацию. Я почти не сомневался, что она, брошенная Олегом, одинокая, больная, несчастная, ухватится за меня, как за спасительную опору, хотя бы для того, чтобы выбраться из неприветливой Москвы, где все другие, кто «понаехал»,- чужие. Мне тоже здесь делать нечего. Меня даже дворником не возьмут, потому что конкуренты-таджики старательнее и сговорчивее. И у Паши, видать, жизнь в столице не ладится, раз она оказалась в больнице.
        Полный решимости, я снова купил апельсины (Паша их любит), сдал в раздевалке куртку, надел на сапоги полиэтиленовые бахилы, накинул белый халат и поднялся на четвёртый этаж. К палате подходил в самом радужном настроении, с предвкушением успеха своей спасательной миссии. Может, я по природе спасатель? Дважды спас друга, да и Паше не раз помогал выйти из очень затруднительного положения. А сейчас, как бы она ни сомневалась, как бы ни возражала, Пашу надо обязательно вывезти из Москвы, пока столица окончательно её не сломила. Пусть едет не ко мне, если не хочет, пусть едет домой.
        Войдя в палату, я увидел лицо Паши, на котором светилась лёгкая улыбка. Я отнёс это на свой счёт, и мне было приятно, что она встречает меня с радостью.
        - Ну вот, я же говорил, что всё будет хорошо,- начал я бодренько.
        Но Паша, увидев меня, вдруг нахмурилась и, с беспокойством поглядывая на дверь, спросила:
        - А разве ты не уехал?
        - Как видишь! Я пришёл к тебе с предложением, от которого ты не сможешь отказаться,- проговорил я шутливо.
        - Какое ещё предложение?- недовольно спросила Паша.
        - Ну как какое? Хочу помочь…
        - Чего ты всё лезешь не в своё дело? Зачем ты приехал?- вдруг почти закричала Паша, устремив беспокойный взгляд на дверь.
        Я оглянулся: в палату входила разъярённая горилла, именуемая Олегом.
        - Но тебе же было пло…
        Я умолк, потому что Олег подошёл к Паше с другой стороны кровати, и она тут же схватила его руку, чтобы убедительнее показать, как рада ему и как недовольна моим присутствием.
        - Парень, что тебе неясно?- Олег устремил на меня взгляд, полный унизительного благодушия, такой, каким смотрят на надоедливую козявку, которую запросто можно раздавить, а не давят лишь из чувства брезгливости.- Давай уматывай отсюда, а то помогу, как вчера.
        Паша молчала и сосредоточенно смотрела на меня, будто подгоняя к двери. Я всё понял и вышел, даже не попрощавшись. Чёрная змея точила моё сердце, и от этого боль расползалась почти по всей груди. Я долго шёл по улице, не понимая, куда именно. Наконец, увидел вход в метро. Остановился, подумав, что мне надо зачем-то на Казанский вокзал. И вспомнил: оттуда ходят автобусы в наш город. Домой! Прочь из столицы, которая безжалостно выбрасывает на улицу наивных простачков вроде меня, не заботясь об их дальнейшем существовании.
        Глава 10
        Я успел на рейс. Двадцать часов пути меня не тяготили. Наоборот, будет возможность отоспаться в тепле. Но меня всё ещё мучили душевные терзания, и уснуть никак не удавалось. Я пытался понять, чего же на самом деле хотела Паша, когда звонила мне. Может быть, она хотела продемонстрировать Олегу, что есть человек, готовый лететь за ней на край света? Так сказать, наглядный пример того, что он, Олег, может потерять её. Ничего другого мне на ум не приходило.
        Почему-то вдруг вспомнилось слово, которым Андрюха определил когда-то мое положение в отношениях с Пашей: зависимый! А вслед за этим всплыло в памяти и предостережение черноморской провидицы, подарившей мне сувенир: «Не давай его в руки женщинам!» Я и не давал. Никто, кроме Паши, к нему не прикасался. Что же она сделала тогда, когда сжимала шарик в руке и, закрыв глаза, о чём-то думала? Я не верил в мистику, я не верил в «заговоры», но тут невольно пришлось задуматься - уж слишком очевидное совпадение: я действительно оказался «заговорённым», а вернее, приговорённым к какой-то странной, поистине мистической любви, от которой не мог никак избавиться. И уж если разобраться, то заслуживает ли Паша такой безграничной преданности? Так в чём же дело? Или и впрямь действуют какие-то мистические силы? И где мне искать спасения?
        Пожилой мужчина в соседнем кресле уже давно посматривал на меня с интересом, желая завязать дорожный разговор. Говорить мне не хотелось, но было бы невежливо не отвечать на его вопросы. И он задал первый вопрос:
        - Студент, наверное? Домой на каникулы?
        - Лучше сказать «вечный студент»,- невесело пошутил я.
        - Что так? Не ладится учёба?
        - Жизнь не ладится.
        - Да-а-а, время сейчас такое,- посягая на философские размышления, сказал сосед. - У меня вот тоже внучка всё на жизнь жалуется. Скучно ей, видите ли, сидеть от звонка до звонка в нотариальной конторе и бумажки оформлять, да ещё за маленькую зарплату.
        - А разве не скучно?- поддержал я неведомую внучку.
        - Так зачем же шла в юридический институт? Скучно везде, если тебе твоё дело не нравится. А когда нравится, то и не замечаешь, что рабочий день уже кончился. Я вот всю жизнь бухгалтером проработал…
        - Ну и скучища, наверное,- прервал я его.
        - Не скажите. Я на большом производстве работал. Там такие огромные суммы, а ты должен всё до копейки учесть. Иной раз ищешь эту копейку, как сыщик, разные способы пробуешь. Найдёшь и так же рад, как если бы преступника схватил за руку. В числах какая-то сила есть, магическая, что ли. Она меня с детства притягивала.
        - Вам повезло,- вздохнул я, а сам подумал: «Ну вот, и тут магия».
        - А вы что же, ещё не определились?
        Я невольно вспомнил тётю Веру!
        - Выбрал поначалу совсем не то, поменял - и снова не то…
        - А вот какие любопытные вещи бывают,- стал рассказывать сосед.- Недавно по телевизору показывали. Один англичанин, из состоятельных, с женой развёлся и махнул в Сибирь, посмотреть, что это за край такой. И так ему понравилось, что он на хуторе, где всего-то пятнадцать человек живёт, остался! Влюбился, женился, сейчас уже трое детей. Он скотину разводит, сам дрова для печки рубит. Стоит румяный такой от мороза, улыбается. Доволен!
        - Видел я этого Майкла. Он себе такую жизнь выбрал потому, что влюбился. Ради любви чего только не сделаешь!
        Я при этом подумал о Паше и о моих безрассудствах во имя своей болезненной любви к ней, погубившей мою учёбу, возможную карьеру и вообще жизнь.
        - Семья - это святое,- подхватил бухгалтер.- Даже звери… охотятся, чтобы деток накормить. Птички сколько раз в день за червячками слетают, чтобы птенчикам своим корм принести! Так уж мир устроен: живёшь - трудись. И благодари родителей, что произвели тебя на свет, и ты каждый день видишь, как солнце всходит, поля видишь, леса, красоту эту, которая вокруг тебя.
        Дальше я не слышал, уснул. Когда проснулся, соседа уже не было, вышел где-то по пути. А я подумал, что, возможно, нашёл своё дело, которым, пожалуй, смогу заниматься, чтобы прокормить себя, а потом и своих «птенчиков». Мне нравилось сидеть за компьютером в той фирме, куда я устроился в последний раз.
        Но Паша! Паша и здесь мне всё сломала. Я так поспешно кинулся её спасать, что не предупредил руководство об отъезде. Когда же я не вышел на работу, с фирмы позвонили, узнать, не заболел ли. Стас, вечно занятый компьютерными боями, бухнул сходу правду: уехал в Москву на неопределённое время. Когда я явился на работу, за компьютером сидела незнакомая девица, а мне объявили, что я уволен за пятидневный прогул.
        - Какая безответственность!- с горечью говорила мама.- Найти приличную работу и поступить так неразумно. Но это, конечно, в твоём духе. Ты никогда не думаешь о последствиях и ничего не доводишь до конца. Что получилось с учёбой, известно. И всё из-за твоей лени и нежелания заглянуть хоть на шаг вперёд. И певца из тебя не вышло, и киноартиста. Всё по тем же причинам. Ты отступаешь перед первым же препятствием. Даже в любви! Тебе не хватило силы воли, чтобы удержаться от порочных соблазнов… А ведь тогда бы Паша не ушла! Да и Стас не лучше. Мне больно сознавать, что мои сыновья - неудачники. Может, в этом моя вина? Слишком жалела вас, «сироток». И вот что получилось…
        Мама впервые заговорила об этом, а мне нечего было сказать в ответ. Но я понимал, что пора приниматься за дело. Снова начались поиски подходящей работы. Безнадёжные поиски. И я уже с трудом заставлял себя открывать двери очередного офиса, потому что заранее знал ответ: не нужен.
        Знакомая ситуация. Где-то я уже слышал… Или читал? Ну, конечно: Драйзер, «Сестра Керри»! Герствуд, управляющий в процветающей фирме, привыкший жить на широкую ногу, из-за любви к Керри пошёл на должностное преступление и потерял всё: работу, прекрасный дом, друзей, а в конце концов и любимую женщину. Потом он уже не мог заработать хотя бы себе на пропитание - чувство собственного достоинства не позволяло ему заниматься «грязной работой», а на что-то лучшее рассчитывать не мог.
        Ох, уж это чувство собственного достоинства! Как же оно мешало мне! Я знал, что способен на большее, чем рыть канавы или таскать ящики, а то, что называют общим развитием, у меня намного выше, чем у некоторых обладателей «корочек». Но это никого не интересовало. Изменить судьбу мне, как и Герствуду, не хватало силы воли. В этом отношении неудачники двадцать первого века ничем не отличаются от неудачников девятнадцатого столетия. Я уже позже понял, что достоинство человека не зависит от профессии и даже от отсутствия таковой. Оно зависит от внутреннего содержания личности. А я, кажется, деградирую, теряю над собой контроль, предаваясь безделью и пьянству. Какое уж тут достоинство?!
        Сознавая это, я, тем не менее, зачастил к Митяю, который мог предложить мне лишь привычное утешение в виде стакана водки и своей жизненной позиции:
        - Я на постоянную работу никогда не пойду. Это же кабала! Кто бы ты ни был - врач, учитель, слесарь, дворник, чиновник,- должен отбыть своё «от и до». А это же самое трудное - ходить каждый день на службу и каждый день делать одно и то же! Со скуки помрёшь. А я свободен! Мне никто не указ. Нужны мне деньги - пошёл и погрузил чего-нибудь. Или забор кому поставил, стенку заштукатурил, дверь покрасил, в сарае или во дворе что-то разгрёб… Такой работы везде полно. И главное, рассчитываются сразу, наличными.
        Мне это было не по нутру, но я иногда помогал ему, чтобы хоть что-то заработать. С каждым днём всё сильнее чувствовал, что при одном только виде бутылки у меня возникает тягостное томление: хочется выпить. «Зависимый!» - опять вспомнилось слово, сказанное другом. Я стал зависимым не только от несчастной любви, но и от алкоголя. Мне было уже всё равно, где и с кем пить. Кто угощал, с теми и пил.
        Дома, естественно, начались ссоры с мамой и братом. Он тоже был не дурак выпить, но всё же держался в рамках. А я скатывался всё ниже и ниже. Иногда понимал: надо остановиться! Вот приказать себе больше ни капли в рот не брать! Не получалось, тяга к спиртному оказывалась сильнее. Разговоры домашних о лечении я отвергал, а силой, за ручку, не поведёшь - это же не в детский сад!
        И вот однажды, проснувшись после очередного перепоя, слышу звонок домашнего телефона. Кое-как добираюсь, снимаю трубку.
        - Привет,- слышу знакомый голос и замираю, будто сразу трезвею, но молчу.
        Что ей опять от меня надо?! Она не просто сгубила мою жизнь, она уничтожила меня как личность! Это из-за неё я стал таким!
        - Ты меня слышишь?- раздаётся в трубке.
        Наверное, ей опять плохо, а её горилла Олег не уделяет столько внимания, сколько ей хочется. Но я причём?! Наконец-то я смог задать себе этот вопрос: я причём?! Ответа на это не было, и я молча положил трубку. На повторные звонки не отвечал: пусть думает, что хочет - не дозвонилась или оборвалась связь… Но не так-то легко перечеркнуть то, чем жил столько лет! Душа взъерошилась, будто внутри меня разыгралась страшная буря. Нет, пронёсся смерч!
        Глава 11
        Одевался я, как в лихорадке, разыскивая вещи, мимо которых проходил по нескольку раз, не замечая их. Забирая с секретера часы, я зачем-то взял мобильник брата, который крепко спал после «боя» по скайпу со своим кентом. На видном месте стоял мой шарик - наверное, Стас вытащил его из-за керамической вазы. Я глянул на «море» - оно штормило! Тёмная масса вздымалась крутыми волнами. Я передвинул шар, но
«море» продолжало штормить. Нервы не выдержали. «Ну, ты тут ещё!» - ругнулся я и с силой смахнул сувенир на пол. Раздался громкий неприятный звук. Я поднял шарик и увидел, что он треснул. Неровная трещина пересекала его сверху вниз. А может, это моя жизнь дала такую ужасающую трещину? И почему я должен верить какому-то шарику? Как он мне надоел со своими предсказаниями! Я схватил треснувший сувенир и швырнул его в мусорное ведро. Вечером мама выбросит его вместе со всем остальным содержимым в мусоропровод! А душа у меня так ныла, что я поспешил из дома.
        Где же мне искать утешения, как не у Митяя? Я направился к нему и застал его в компании с доморощенным поэтом Михаилом за бутылкой водки. Они употребили уже половину содержимого и предавались философским рассуждениям о нашей непонятной жизни.
        - Садись,- пригласил Митяй, наливая мне полстакана водки.- По глазам вижу: нужен глоток свободы. А свобода наступает тогда, когда ты способен отстраниться от окружающей действительности. И для этого нет лучшего средства, чем водочка.
        С полстакана водки я, конечно, не мог отключиться настолько, чтобы забыть о своей несносной жизни, но выпил одним махом, скорее, уже по привычке. Беседа моих собутыльников, видимо, была в самом разгаре и очень занимала обоих.
        - Я поэтому и пошёл в истопники,- сообщил доверительно Михаил,- что в своё дежурство я там сам себе хозяин. Смотри только за давлением воды и газа по приборам и занимайся, чем хочешь. Есть возможность для творчества.
        - По примеру Виктора Цоя,- усмехнулся я.- Я его песни в три года пел. Слов не понимал, но они завораживали меня. «Планета по имени Солнце» - красиво. Но вот чего не пойму. Наши предки, выросшие в Советском Союзе, сейчас ностальгируют по тому времени и уверяют, что тогда-то и была настоящая свобода личности, настоящая демократия, а теперь простой человек никому не нужен. Так почему же Виктор Цой именно тогда прятался в котельной со своими песнями, со своим мнением? Может, время тут вовсе ни при чём? И ты, Миша, пошёл в котельную потому, что тебе так удобно, ты больше ничего не умеешь.
        - Правда лишь в том, что мне это действительно удобно,- согласился Михаил.- А вообще-то я инженер-строитель. У меня «красный» диплом. С моими знаниями и опытом я мог бы создать собственное дело. Но оказалось, что совсем неважно, кто ты. Нужны не столько знания и опыт, сколько деньги, начальный капитал. А его-то у меня и не было! Строительные компании сейчас сплошь частные. Поработал в одной - там от меня требовали, чтобы я завышал суммы на сделанные работы, вытягивая побольше денег от инвесторов. Ушёл. В другой компании строили жилой дом на средства дольщиков. Узнал, что хозяин по два раза одну и ту же квартиру продавал. Вовремя ушёл. Везде криминал! Жулики и воры - вот кто имеет неограниченную свободу в наше время! Как с ними работать?!
        - За них вроде взялись,- заметил я.- Идёт борьба с коррупцией.
        - Как же,- насмешливо возразил Михаил.- Что это за борьба, если даже министры и депутаты воруют сотнями миллионов, покупают дома и целые имения за границей и спокойненько остаются там со своими деньгами. Их никто не трогает. Последние известия смотришь? Изредка? Напрасно! Там очень много интересного. Ежегодно миллиарды рублей утекают в зарубежные банки и оседают на частных вкладах! Что, нельзя найти средство для заслона? Чтобы ни одна копейка не ушла за рубеж без контроля! Уходят миллиарды, а нас потом об этом только оповещают. Тоже мне борьба…
        Мне не хотелось лезть в политику, а тем более в досужие разговоры вокруг неё. Может, я ещё не дозрел до этого. В тот момент я и не старался понять, кто виноват в моей неудавшейся судьбе: время, Паша или я сам. У меня на душе было гадко, как в захудалой пивнушке, пропитанной стойким запахом перегара. Избавиться от этого можно было только одним способом: напиться и забыться. Но водка кончилась.
        - Пойдёмте, ударим по пивку,- предложил Михаил.
        - Не, ребята, я сегодня пас,- сказал Митяй.- У меня заказ есть: надо из гаража хлам убрать. Пойдёшь со мной?
        - Нет,- отказался я,- лучше пивка…
        Мы с Михаилом вышли на улицу. Колючий снег, подгоняемый ветерком, стегал по лицу, но мне почему-то было это приятно. В пивной Михаил увидел двух приятелей, и мы подсели к их столу. Я полез в карман за деньгами, но под руку попался телефон Стаса, и я выложил его на стол. Потом всё-таки извлёк кошелёк, который распирало от сложенных там ненужных бумаг: билетов до Москвы и обратно, всё ещё не выброшенных мною, записей с набросками будущих песен. Со стороны могло показаться, что кошелёк набит деньгами. Я же извлёк оттуда последнюю пятисотенную купюру, а кошелёк и мобильник снова положил в карман.
        Сидели мы с Михаилом долго. Он всё рассуждал о сложностях нашего времени, а я кивал в знак согласия, хотя почти не слышал его, а думал о своём. Стало совсем темно. Михаил поднялся:
        - Мне пора. Ты идёшь?
        Я не хотел двигаться с места, тем более, что передо мной стояла уже четвёртая или пятая кружка пива, только чуть пригубленная. Отрицательно помотав головой, я принялся цедить пиво. На место Михаила тут же пересел один из парней из-за соседнего столика, видно, знакомый тех двух, которые ещё сидели вместе со мной. Они перебросились несколькими словами, а потом подсевший обратился ко мне:
        - Говорят, ты тексты для песен клёво пишешь…
        - Говорят,- согласился я, уже плохо соображая после водки и нескольких кружек пива.
        - Знакомые ребята группу собирают,- сказал новый знакомец,- им такой человек нужен.
        - Я могу…- пообещал я неопределённо.
        - Поехали к ним!
        - Поехали.
        Мы сели на автобус и поехали почти через весь город. По дороге парень что-то говорил по мобильнику своим дружкам. Я не понял даже, на какой окраине мы вышли. Здесь, чуть в отдалении, ещё стояло несколько частных домов, но мы зашли в одну из старых пятиэтажек.
        В квартире было тепло и накурено. Двое парней и девушка с белыми кудряшками приготовились слушать меня, сунув в руки гитару и выставив на стол бутылку шампанского. Вместо фужеров стояли рюмки. Что ж, благородно! Разлили понемногу, и беседа потекла. Девица то выходила, то вновь садилась напротив меня, явно стараясь завладеть моим вниманием. Я старался не смотреть на неё. Чтоб снова влюбиться? Нет уж, слуга покорный. Увольте… Рюмка была небольшая, и девица мне подливала и подливала, а я заплетающимся языком читал свои вирши, бренча на гитаре.
        Вдруг девица наклонилась над столом так, что её лицо оказалось прямо передо мной. Она тряхнула кудряшками, и они вмиг выпрямились, стали расти и быстро превратились в длинные чёрные пряди, которые почти касались моего лица. Из-под густых чёрных бровей меня сверлили острые глаза, похожие на два буравчика. «А шарик-то треснул!» - вдруг произнесла эта странная девица и… исчезла.
        Я почувствовал, что мне очень холодно. Меня буквально трясло. Пытаясь нащупать, чем бы укрыться, я, не открывая глаз, поводил рукой вокруг себя. Ничего не нащупав, открыл глаза и… поначалу ничего не понял. Где я нахожусь? Откуда-то едва пробивался свет. Осмотрелся… и подумал, что ещё сплю. Я сидел на грязной доске и видел свои босые ноги. Подняв взгляд выше, я увидел, что сижу в одних трусах. На теле нет даже майки. Рядом лежала какая-то старая рваная и вонючая ветошь, которая, видимо, и сползла с меня во время сна.
        Ничего ещё не понимая, я стал искать свою одежду: Андрюхину куртку стоимостью более двух тысяч долларов, его же тёплые ботинки, фирменные джинсы, которые ещё совсем недавно согревали меня, когда я спал в чужом московском подъезде. Я не нашёл ни вещей, ни телефона Стаса. Остался только кошелёк с ненужными бумагами.
        Голова сильно кружилась. Я попытался встать. Мне удалось это только с третьей попытки. Шатаясь, я подошёл к двери, всё ещё не осознавая, что это не сон, а кошмарная действительность. Нащупав скобу, потянул дверь на себя, она легко открылась. При свете раннего утра я увидел, что нахожусь в каком-то сарае, практически голый, а на улице зима. Вчерашний ветер стих и температура не очень низкая, но это всё-таки зима! Кругом лежит снег.
        Как я сюда попал? Сколько ни напрягался, вспомнить ничего не мог. Потом, словно из тумана, выплыло лицо девицы с белыми кудряшками, но очень неясное, с размытыми чертами. Наконец сообразил: меня ограбили и бросили замерзать в сарае. Где находился тот дом, в котором я накануне сидел с незнакомой компанией, не помнил. Но явно не здесь, потому что там были и пятиэтажки, а тут только частные дома. Пятиэтажки виднелись на достаточном расстоянии отсюда.
        Меня колотило от холода. Я попытался укрыться ветошью, но она была маленькая и совсем дырявая. Голые ноги начисто застыли. Я понял, что стоять больше нельзя, надо идти. Куда? Пока не знаю. Надо выйти на улицу и сообразить, что это за место и в каком направлении мне двигаться, чтобы попасть домой.
        Голова сильно болела и кружилась, к горлу подступала тошнота. Кое-как доплёлся до остановки транспорта и понял, что здесь ходят только автобусы. Но и их пока не было. Да и как я войду туда совсем голый, без денег? Хорошо уже, что я понял, в какую сторону мне надо идти, чтобы добраться до своего дома.
        Чем меня вчера опоили? Конечно же, не Митяй и не в пивной, а в той незнакомой компании, где кудрявая девица подозрительно часто отлучалась и всё подливала шампанского в рюмочку, отодвигая её при этом от меня и придвигая ближе к себе. Я вчера сильно намешал: водка, пиво, шампанское… Но не так уж и много всего, таким количеством и такой смесью меня не свалить. А тут состояние - будто я уже при смерти. У меня еле хватало сил передвигать ноги. Сначала я чувствовал, как заледеневший тротуар обжигает голые ступни, а холодный воздух проникает до самой печёнки. Потом перестал что-нибудь вообще чувствовать. Не было и стыда оттого, что иду в одних трусах по улицам, где уже стали попадаться ранние прохожие.
        Люди с недоумением смотрели на «чудака», но мне было всё равно, потому что я уже почти ничего не видел перед собой. Вдруг очень захотелось спать. «Нельзя!- сработало в мозгу.- Замёрзнешь!» Но перед глазами всё расплывалось, ноги подкашивались. Впереди маячили две фигуры, а справа от меня на газоне возвышался небольшой сугроб. «Вот здесь будет мягко лежать»,- подумал я. Кажется, я сделал ещё несколько шагов, прежде чем упасть в сугроб.
        Глава 12
        И вот я лежу в гробу на радость всем моим недругам, а может, и некоторым друзьям, которые стыдились меня, кто открыто, кто втайне. Моя душа витает надо мной и погостом. Я вижу маму и двух своих друзей, которые до последнего поддерживали меня, когда все остальные отвернулись. Это Митяй и Михаил. Слышу, как Михаил шёпотом спрашивает:
        - Как это случилось?
        - Нелепость какая-то,- отвечает Митяй.- Его нашли голым в сугробе на газоне.
        По-прежнему не вижу у своего одра бабушку. Не смогла приехать или не захотела проститься со своим непутёвым и бездарным внуком? Мне кажется, её больше всего огорчало то, что я оказался не способным ни к чему, что составляет духовную ценность личности. Ещё совсем недавно, осенью прошлого года, когда мне исполнилось двадцать пять лет, она подарила мне хорошую гитару, надеясь, что я увлекусь бардовским исполнительством.
        - Если ты сам сочиняешь тексты и мелодии к ним, то ты можешь считать себя настоящим бардом,- сказала она.- Сейчас часто организуются различные конкурсы для самодеятельных исполнителей. Надо петь для людей, а не бренчать под гитару дома или в сомнительных компаниях. Может, это отвлечёт тебя от твоего пагубного пристрастия.
        Я мечтал о хорошей гитаре и обещал бабушке, что уж теперь-то серьёзно займусь творчеством. Она очень надеялась на это. Но… у меня и на это не хватило воли. Я обманул ожидания бабушки, вот она и не приехала.
        А впрочем, она, кажется, здесь. Я её не вижу, но слышу знакомый голос, как всегда, немного назидательный, поучающий. Она как будто кому-то что-то растолковывает:
        - Дети начинают жизнь с чистого листа, воспринимая ту линию поведения, которую им предлагают в семье. Но на каком-то этапе некоторые из них вдруг всё ломают и отходят от общепринятых принципов нравственности, от семейных традиций. Почему? Этого ещё никто не разгадал. И никто не разгадал, почему пороки берут верх над личностью, несмотря на прекрасное воспитание. Почему дурной пример так заразителен? Его подхватывают, как грипп, как какую-нибудь другую инфекцию. И вот уже воспитание, семья ничего не значат. У нас в роду с обеих сторон люди трудолюбивые и ответственные, не склонные к порокам. И детям давали соответствующее воспитание. Так откуда же такая напасть на Павлушу?
        Она так и сказала «напасть», как будто речь шла о болезни. И в самом деле, где я подхватил эту заразу? Наверное, тогда, когда попал с Лилей в незнакомую компанию. Ко мне подошёл парень с бутылкой виски, предложил выпить «напиток для мужчин», а я не отказался. А может, раньше, ещё в школе? Митяй, которого воспитывал отец (мать умерла рано), принёс полпачки сигарет, и мы попробовали втихую раз, потом другой, третий… С тех пор курю и не могу бросить. Митяй же принёс и бутылку с вином, которое не допил отец. Мы тоже попробовали. Понравилось, а на душе после этого такая безмятежность - всё по фигу! Но почему именно ко мне подходил Митяй со своими тайными предложениями? Ведь в школе мы не были близкими друзьями. Или он уже тогда видел во мне слабака и знал, что я не откажусь? Словно в подтверждение слышу голос бабушки:
        - И ведь не все же становятся бездельниками, алкоголиками, наркоманами, а только те, кто этого хочет. Разумный человек всегда найдёт в себе силы устоять против соблазнов.
        Видно, я неразумный, раз не устоял. Но это не оправдание. Бабушка права, я оказался слабым, безвольным человеком и погубил в себе все прекрасные задатки, данные мне от рождения. Вместо того, чтобы остановиться на пути к падению, я всё усугублял. Так, может, и Паша здесь ни при чём, и Кристина, и юная преподавательница английской грамматики, и старик-историк, не принявший у меня экзамен, и все, кого я сейчас пытаюсь обвинить в своей неудавшейся жизни? Что заслужил, то и получил.
        А всё-таки где там бабушка? Хочется помахать ей рукой на прощание. Я стараюсь увидеть бабушку и поэтому пытаюсь подняться выше, размахивая руками, как крыльями. И вдруг слышу радостный возглас:
        - Да говорю же вам: глаза открывал, ногами двигал, а сейчас пытается руки поднять!
        - Неужели выживет?- спрашивает кто-то с сомнением.- Такое сильное переохлаждение…
        - Конечно, выживет! Что я, зря сидела около него? За дыхательной аппаратурой следила… Инъекции через каждые два часа… Обязательно выживет!
        Кто же это так радуется за меня?
        - Доброе утро!- девушка в белом халате и белой шапочке смотрит на меня с радостной улыбкой.- Клавдия Ивановна, больной очнулся.
        От другой постели, где тоже кто-то лежит, ко мне направляется женщина, облачённая во всё белое. Наверное, врач. Она внимательно смотрит на меня и спрашивает:
        - Видите меня, слышите?
        Я киваю головой.
        - А ну-ка поднимите руки, пошевелите ногами!
        Я произвожу слабые движения и подсознательно отмечаю, что руки и ноги меня слушаются.
        - Действительно, выживет,- констатирует врач.- Это твоя заслуга, Маша. Двое суток от него не отходила.
        Медсестра застенчиво улыбается.
        - Теперь неплохо бы узнать, кто он и откуда,- говорит Клавдия Ивановна.- При нём же ничего не оказалось, когда его «скорая» доставила. Займись, Маша.
        Врач вышла, а медсестра подсела ко мне, намереваясь задать несколько вопросов. Я медленно возвращался к действительности.
        - Можно позже? Я устал.
        - Можно,- согласилась Маша и вышла.

«Скорая» привезла… Значит, те двое, что маячили впереди, не дали мне замёрзнуть. Может, напрасно? Разом бы кончились для меня все мучения.
        Я лежал с закрытыми глазами и перебирал в памяти факты моего никчемного существования. Мне двадцать пять. Это треть или половина моей жизни? Как знать, сколько мне отпущено, а я так и не «определился». И не только со своим предназначением в жизни. Даже моя всепоглощающая любовь не дала мне опоры. Она не помогала, а, напротив, всё глубже затягивала в безрассудство, словно в омут. Сейчас я, кажется, понимаю, что меня никто по-настоящему не любил, ни Паша, ни Кристина. Да и за что им было любить никчемного, бесперспективного парня? Хотя и говорят, что в любви не рассуждают и даже нередко любят не «за», а «вопреки», но всё-таки на одной страсти долго не продержишься. Теперь я это точно знаю. Только не знаю, зачем живу. Здесь, в больнице, меня, конечно, вылечат. Вопрос: для чего? Чтобы я снова болтался по жизни, как неприкаянный? Или можно что-то изменить?
        Вошла Маша. Я понял это по её лёгким шагам и радостному возгласу:
        - Утро какое хорошее! Просыпайтесь, просыпайтесь! Пора мерить температуру.
        Я открыл глаза. Она подошла к моей кровати:
        - А вам поставлю капельницу.
        - Стоит ли?- спросил я еле слышным голосом.
        - В каком смысле?- не поняла Маша, потом, словно догадавшись о чём-то, укоризненно покачала головой.- Уныние - это грех. Вы должны нам помогать, если хотите жить.
        - А если не хочу?
        - Да что вы такое говорите!- воскликнула Маша.- Все должны хотеть жить!
        - А если незачем?
        - Быть такого не может,- Маша ловко вставляла иглу в мою вену.- У каждого человека есть своё предназначение, надо только понять, какое.
        - А как понять?
        Маша посмотрела на меня таким чистым и светлым взором, какого я ещё ни у кого не видел, и пообещала:
        - С этим разберёмся. Всё будет хорошо.
        Не знаю, почему, но я ей поверил.