Письмо Софьи Александра Девиль
        Софья образованна и хороша собой, но она - внебрачная дочь барина и крепостной. Сохранив верность своему жениху и отказав одному бравому гусару, она нажила себе опасного врага. Заезжий донжуан Призванов, послуживший лишь орудием чужой мести, шантажирует обесчещенную им девушку неосторожно написанным письмом. Жених узнает о ее позоре. На следующий день назначена дуэль…
        Александра Девиль
        Письмо Софьи
        Предисловие
        Популярная писательница Александра Девиль обладает удивительным талантом. Она способна сделать то, о чем уже многие годы пишут фантасты и мечтают ученые, - она может перенести вас за считаные минуты в другую эпоху, в другую страну, в другую жизнь. Для этого ей не нужны сложные приборы - достаточно листа бумаги и ее необыкновенной власти над словом. Под ее пером самые обычные слова оживают и создают незабываемые, яркие картины, где герои страдают, мечтают и надеются, где дружба побеждает предательство, разлука сменяется встречей, а истинная любовь сокрушает любые препятствия на своем пути.
        Эти увлекательные, полные непредсказуемых событий, опасностей и приключений истории пленили сердца десятков тысяч читателей. Каждый роман Александры Девиль становится бестселлером. Уверены, новая книга писательницы не будет исключением. На этот раз поклонников автора ждет полное бурных страстей, дуэлей, сражений и любви начало XIX века.
        Казалось бы, госпожа Фортуна благоволит к Софье. Дочь крепостной крестьянки и дворянина природа наделила красотой и обаянием, быстрым умом и врожденным благородством. Отец признал Софью дочерью и дал ей достойное образование. Вот только для дворян и даже для прислуги она оставалась холопкой, бесприданницей, «панянкой-байстрючкой». Девушка и сама понимала, что ни один дворянин не посмотрит в ее сторону, но… Это же так несправедливо! Ведь она говорит по-французски, музицирует, танцует ничуть не хуже дворянских дочерей, она красивее и умнее многих из них. И Софья всей душой верила в чудо - ее полюбит молодой дворянин, она станет его женой и будет счастлива. И мечта осуществилась. Юрий Горецкий, благородный образованный юноша, был очарован юной красавицей. Они помолвлены, тетушка Софьи дала согласие на их брак. Осталось убедить только мать Юрия. Молодой человек уверен, что она не станет препятствовать его счастью. Однако оказалось, что у Юрия есть «друзья», которые не одобряют такой легкомысленный, с их точки зрения, поступок, как женитьба на дочери холопки. Их орудием становится граф Даниил
Призванов, ротмистр гусарского полка. Чтобы покрыть карточный долг, он берется соблазнить девицу, которую ему описали как зазнавшуюся холопку, мнящую себя благородной дамой и стремящуюся принудить легковерного дворянина жениться на ней. Даниил сумел погасить этот карточный долг и разбил сердце Софьи. Юрий Горецкий отказался от неверной невесты, а девушка не смогла оправдаться перед возлюбленным. Ведь в руках Призванова оказалось компрометирующее ее письмо, и если бы она обвинила его в бесчестном поступке, он предал бы ее послание огласке. Так Софья узнала, что исписанный клочок бумаги может сломать жизнь, убить любовь, бросить в пучину позора и отчаяния.
        Прошло много времени, и вновь ее жизнь изменилась благодаря письму. На этот раз оно подарило ей надежду. Что же будет написано в третьем письме, которое сыграет в ее судьбе решающую роль?
        Глава первая
        Люди, умудренные опытом, знают, что судьба ничего не дает просто так, и счастливые минуты приходят лишь после многих испытаний и ошибок. Но люди юные и наивные, не знающие толком ни жизни, ни самих себя, порою искренне верят, что могут стать избранниками счастья только потому, что горячо его жаждут всей своей открытой душой.

«Неужели это сбывается в моей судьбе?… - мысленно проговаривала Софья, сбегая по тропинке к пруду. - Неужели скоро я, дочь крепостной крестьянки, стану женой дворянина, получу его фамилию, уеду туда, где никто не попрекнет меня моим происхождением? Взаимная любовь, супружество, положение в обществе - разве не об этом я мечтала? Значит, я достойна своего счастья? А почему бы и нет?»
        Она присела у обрывистого берега, наклонившись над зеркальной поверхностью пруда. Оттуда на нее смотрела юная девушка с нежным лицом в обрамлении волнистых каштановых волос, с большими темно-янтарными глазами, светившимися радостным торжеством.

«Что это я себя разглядываю, словно какая-нибудь Аленушка из сказки?» - усмехнулась Софья своему отражению, которое так же, как любое зеркало, убеждало девушку в ее внезапно расцветшей красоте. Она игриво провела веткой черемухи по гладкой поверхности воды и, взбежав на пригорок, пошла среди деревьев старинного сада, переходящего в лес. Здесь была граница владений помещицы Домны Гавриловны Чепурной - родственницы и опекунши, в имении которой девушка жила с восьми лет.
        Яркий летний день своими красками, звуками и запахами соответствовал приподнятому настроению Софьи. Начало июня 1812 года выдалось на редкость погожим, и девушку радовало все вокруг: свежесть листьев и трав, разноцветная россыпь полевых цветов, зеленеющая нива, щебетание птиц, порывы душистого ветерка, влекущего по чистой голубизне неба легкие парусники полупрозрачных облаков. Если и мелькали у девушки мысли о каких-то отдаленных ненастьях и грозах, она старалась их отгонять. В эти минуты Софья с юной наивностью верила, что впереди ее ждет прекрасный новый мир и в нем позабудутся те печали, которых немало было в ее семнадцатилетней жизни…
        Она явилась на свет как внебрачное дитя богатого помещика Ивана Григорьевича Ниловского и его крепостной крестьянки, красавицы Мавры, рожденное, когда Ниловскому было уже далеко за сорок и он четыре года как вдовел. Его законные дети Людмила и Павел, так же, как родственники и соседи, осуждали Ивана Григорьевича, и он не смог переступить через их мнение и нарушить вековые обычаи, а потому не сделал Мавру своей женой. Но и крестьянкой или служанкой она не осталась, а жила в господском доме на положении экономки.
        Так продолжалось несколько лет, а потом случилась беда: Мавру нашли зарезанной в саду у ручья. Убийцей оказался ее прежний жених, лихой цыганистый парень Яшка, который угодил на каторгу за год до того, как Мавра сошлась с барином. Наверное, он убил ее из ревности или из-за того, что Мавра отказалась покинуть Ивана Григорьевича и уехать с ним. Ниловский сам, не прибегая к помощи полицейских приставов, организовал поимку убийцы и собственноручно застрелил его на краю своих владений.
        После смерти Мавры Иван Григорьевич словно постарел сразу на много лет, и прежняя бодрость и здоровье к нему уже не вернулись. Ему стало тягостно постоянно жить в Ниловке - своем родовом гнезде недалеко от Москвы, и он чаще проводил время в разъездах. А еще он всерьез задумался о будущности маленькой Сони, которая в случае его смерти осталась бы беззащитной сиротой. Первым делом Иван Григорьевич оформил дочери вольную, - хотя фамилию свою не решился ей дать, записал девочку Софьей Ивановной Мавриной. Затем перевез дочь к своей двоюродной сестре Домне Чепурной, в ее имение Старые Липы под Харьковом. Домна Гавриловна, бездетная вдова, не отказалась позаботиться о воспитании Софьи - тем более что Иван Григорьевич не скупился на учителей для способной девочки. Сам он постоянно навещал имение своей кузины и лично занимался образованием дочери, привозил ей книги и журналы, рассказывал о дальних странах и больших городах, а когда она подросла, свозил ее в Москву и Петербург. Возможно, у него были свои планы на устройство ее судьбы, но осуществить их Иван Григорьевич не успел, потому что скоропостижно
скончался, когда девочке едва исполнилось четырнадцать лет. Завещание его почему-то не было найдено, и, таким образом, Соне досталось лишь несколько подаренных отцом драгоценных вещиц и купленное на ее имя крохотное имение на берегу Донца, которым до совершеннолетия девочки должна была управлять ее опекунша. Основное же состояние Ниловского - земли, ассигнации, дома в Москве и Петербурге - достались его законным детям.
        Впрочем, вопросы наследства не волновали юную Соню, горевавшую лишь о потере самого родного и близкого ей человека. Она тем острее чувствовала свое сиротство, чем чаще стала слышать шепотки у себя за спиной и ехидные намеки в глаза. Иван Григорьевич, перевозя дочку в имение кузины, надеялся, что здесь никто не узнает о тайне ее происхождения. Но слухи, словно юркие ядовитые змейки, переползли на новое место, и скоро мало для кого в округе происхождение Софьи оставалось секретом. Пока был жив Ниловский, об этом говорить не решались, но после его смерти у многих сплетников развязались языки. Софья не подавала виду, что ее задевают пренебрежительные выпады и намеки, но в душе глубоко страдала, - тем более что полученное благодаря отцу образование сделало ее чувствительной и гордой.
        Между тем даже тетушка Домна Гавриловна, которая успела привязаться к девушке и по-своему ее полюбить, не упускала случая напомнить, что Софья должна знать свое место и не питать иллюзий, мечтая о высоком положении в обществе. Опекунша не раз намекала, что девушка из-за своего происхождения не может рассчитывать на брак со знатным дворянином, что для нее хорошей партией будет какой-нибудь состоятельный купец или мещанин, и весьма рассердилась, когда однажды юная Соня решительно отказала в сватовстве богатому купцу из Богодухова.
        Сейчас, вспоминая этот эпизод, Софья улыбалась в предвкушении того, как объявит тетушке о предстоящей помолвке с Юрием Горецким. А в том, что такая помолвка состоится, у девушки не было сомнений: ведь третьего дня Юрий сделал ей предложение, и сегодня она обещала дать ему ответ. Софья сразу, с первой минуты, хотела ответить радостным согласием, но сдержалась, попросила небольшой отсрочки лишь для того, чтобы молодой человек понял, что она не стремится воспользоваться его сердечным порывом, а предоставляет ему время еще раз все обдумать. Но сегодня, совсем скоро, она скажет «Да!», и вслед за тем он придет просить ее руки у Домны Гавриловны. Только бы не было препятствий со стороны его матери и дяди… но Юрий уверял, что не сомневается в их благосклонности.
        Охваченная радостным волнением, девушка не шла, а скорее летела по просеке, разделяющей парк тетушкиного имения и лес соседского помещика Обрубова. Дальше начиналась дорога к приходской церкви, невдалеке от которой у Софьи с Юрием было назначено свидание.
        И вдруг совсем рядом из-за деревьев раздался тихий голос, заставивший девушку невольно вздрогнуть:
        - Барышня, а барышня! Подите-ка сюда!
        Оглянувшись, Софья встретила пристальный взгляд лесной отшельницы Акулины. Глаза этого странного создания сверкали из тени зарослей, словно два тревожных огонька.
        - Что тебе надо? - насторожилась Софья.
        - Хочу поблагодарить вас за вчерашнее. За то, что спасли меня от тех диких баб.
        - В следующий раз будь осторожнее. А лучше тебе уйти подальше от Обрубовки, там люди темные, озлобленные, они тебя еще не раз могут обвинить в своих бедах.
        Софья невольно нахмурилась, вспомнив неприятное происшествие. Вчера она бродила примерно по этим же местам, между лесом и прудом, когда вдруг услышала пронзительные женские вопли и проклятия. Девушка не удивилась, поскольку драки и скандалы были частым явлением в деревне нерадивого барина Обрубова, который годами не приезжал из столиц, сбросив все дела на управляющего - самодура и пьяницу, что привело к обнищанию и озлоблению его крестьян. Однако на этот раз причиной шума оказались не тиранские выходки управителя и не семейные или соседские ссоры крестьян, а нечто другое. Софья увидела толпу разъяренных баб, которые, размахивая кулаками и палками, гнались за растрепанной и оборванной Акулиной - этой странной лесной отшельницей, у которой была слава не то знахарки, не то колдуньи. Никто не ведал, откуда она пришла в здешние места, где и как живет, чем занимается. Впрочем, иногда она являлась в селения и даже помогала лечить больных травами и заговорами, получая в уплату еду и какое-то тряпье. Многие побаивались ее острого взгляда и странного говора, старались обходить стороной, хотя Акулина была
вполне безобидна. Однако во времена несчастий, болезней, неурожая или падежа скота такие женщины, как Акулина, могли стать удобной мишенью для темных людей, которые хотели выместить на ком-то свою злобу, досаду и отчаяние.
        Понимая, что расправа над отшельницей может оказаться свирепой и кровавой, Софья с предостерегающим криком стала на пути преследовательниц, благодаря чему Акулина успела юркнуть в укрытие лесных зарослей. Бабы угрюмо зашумели, но все же остановились, невольно робея перед барышней. Потом самые бойкие и злые принялись доказывать Софье, что «Акулька - ведьма!», и девушке стоило немалых усилий убедить их в том, что, убив или покалечив Акулину, они не только совершат тяжкий грех, но и могут попасть под суд. Также она пообещала им написать барину Обрубову жалобу на его управителя. Когда преследовательницы угомонились и ушли восвояси, Софья вздохнула с облегчением, словно сбросила с плеч тяжелую ношу. Она сочувствовала этим женщинам, задавленным бесправием и нуждой. В конце концов, если бы обстоятельства ее жизни сложились иначе, она тоже могла бы быть такой же, как они, - темной, забитой и невежественной. Ей было страшно подумать об этом. Вернувшись домой, Софья рассказала о происшествии Домне Гавриловне, и та, повозмущавшись, поручила своему управителю Евсею составить жалобу на соседские беспорядки -
тем более что у Евсея брат работал в уездной полиции.
        А Софья, захваченная собственными волнующими переживаниями, скоро и думать забыла о неприятном эпизоде, и сегодняшнее появление лесной отшельницы показалось ей совсем неуместным. Однако отмахнуться от Акулины с ее непрошеной благодарностью она почему-то не могла.
        Лесная жительница, словно угадав мысли девушки, покачала головой:
        - Не торопитесь уходить, барышня, хотя вижу, что вам не до меня. А все же выслушайте Акульку, Акулька не ведьма, хотя многое ведает о людях.
        Софья более внимательно и с невольным интересом вгляделась в лицо отшельницы, которую до этого едва окидывала рассеянным взглядом. Несмотря на грубое рубище и лохматые волосы, Акулина была совсем не урод и не старуха, а женщина средних лет, с лицом, хранившим следы былой привлекательности, с большими глазами желтоватого оттенка, в которых светился живой ум и какая-то странная проницательность, словно она видела собеседника насквозь.
        - Ну, говори, что ты мне хотела сказать? - Софья нетерпеливо переступила с ноги на ногу. - Если собираешься погадать, то мне этого не надо, я в гадания не верю.
        - Все девушки верят гаданиям, а ты не веришь… Необычная ты барышня. - Акулина слегка улыбнулась. - Да я и не предлагаю гадать. Я знахарка, а не колдунья. Могу дать тебе лечебных трав, но их и так у твоей тетушки предостаточно. А возьми-ка ты лучше вот это…
        Отшельница вытащила из-за пазухи нечто завернутое в чистую тряпицу и протянула Софье. Странным подарком лесной жительницы оказался плоский овальный камень серовато-белого цвета с сизыми прожилками и отверстием посередине, в которое на петельке был продет шнурок, так что неприметный камушек можно было носить как медальон.
        Заметив скептический взгляд Софьи, Акулина качнула головой:
        - Ты не гляди, что он невзрачен. Это камень непростой. Он мне от мудрой женщины достался, а ей по наследству перешел от далеких пращуров, с незапамятных времен. Говорят, его какая-то древняя богиня заколдовала, которая судьбами людскими ведала, мужчин с женщинами соединяла. Этот камушек может подсказать девушке, кто ее суженый. Сейчас он неприметный, тусклый, но, когда девушка, которая его носит на груди, встретит свою судьбу, камушек засверкает, словно алмаз, и потеплеет, как любящее сердце. Так что помни, барышня: ежели при встрече с каким-нибудь мужчиной от камушка этого пойдет тепло и сияние - значит, перед тобой - твой суженый, назначенный тебе небесами!
        - И много раз этот камень сверкал и теплел? - недоверчиво усмехнулась Софья. - Ты сама на себе испытала его волшебство? Помог он тебе найти суженого?
        - Нет, у меня он не засиял ни разу, - вздохнула Акулина. - Но это только потому, что не встретила я свою судьбу. Не каждой женщине и не каждому мужчине выпадает найти свою половинку.
        - А привораживать этот камень не умеет?
        - Зачем? Свою судьбу не надо привораживать. Привораживать надо чужую, а свою надо только найти и узнать. А у тебя есть судьба, я чувствую это.
        - А я не вижу толку в подобном талисмане, - пожала плечами Софья. - Ведь, если я полюблю человека, то неужто буду смотреть, сверкнет камень или нет? А если какой человек мне не люб, так и волшебный камень его полюбить не заставит.
        - Одно дело - глупая девичья любовь, а совсем другое - женская судьба, - рассудительным тоном заметила Акулина. - Бывает, люди проходят рядом по улице или встречаются в толпе - и не знают, что они созданы друг для друга, что только вместе им и будет хорошо. А тот, которого родители сосватают, или тот, который девичью голову закружит, может и не принести в жизни счастья, а одну лишь маету… Всякое ведь бывает, судьбу не угадаешь, а подсказать некому. Но мой камушек - подсказчик, он тебе обязательно когда-нибудь сердце успокоит. Носи его, не сомневайся, вреда не будет, я с благими пожеланиями его тебе дарю. А еще мне сказывали, будто за этим камнем судьбы тянется пояс любви. Только не ведаю, что это означает…
        - Пояс любви? А за поясом любви, наверное, тянется шлейф счастья? - усмехнулась Софья.
        - Не смейся, девушка!
        Глаза Акулины внезапно сверкнули каким-то орлиным блеском, и Софья, на мгновение смутившись, поспешила сказать:
        - Ну что ж, спасибо, Акулина, будь здорова. А мне пора, прощай.
        Чтобы не обидеть знахарку, искренне желавшую отблагодарить барышню, Софья тут же надела на шею ее подарок, спрятав камушек под платьем и прикрыв его сверху косынкой. Пройдя несколько шагов и оглянувшись, она увидела, что Акулина уже скрылась в лесу. Софье вдруг почему-то подумалось, что она никогда больше не увидит странную отшельницу, которая теперь уйдет далеко отсюда, и девушка невольно вздохнула.
        Чем ближе было место назначенной встречи, тем чаще и сильнее билось девичье сердце, волнуясь: а вдруг он не придет? А вдруг ему что-то помешает? А вдруг его чувства - обман?…
        Но вот из-за рощицы за холмом засияли купола приходской церкви, открылась дорога, и Софья вздохнула с облегчением, увидев еще издали стройную мужскую фигуру в оливковом сюртуке. Юрий ждал ее в условленном месте, под раскидистым дубом, возле которого еще сохранились камни старинной часовни, заброшенной после того, как была построена церковь. Словно почувствовав появление девушки, молодой человек порывисто к ней обернулся, его темно-пепельные волосы колыхнулись на ветру и заблестели в лучах солнца серебристыми искрами. Несмотря на штатский костюм и кудри до плеч, можно было догадаться, что Горецкий еще не так давно носил эполеты, о чем свидетельствовала его военная выправка, четкие движения и строгий черный галстук. Софья знала, что Юрий ушел в отставку год назад, когда умер его отец и заболела мать. Молодой человек взял на себя заботу о больной матери, незамужней сестре и фамильном поместье, управлять которым обеим женщинам оказалось не под силу. Теперь его сестра была замужем, здоровье матери подправилось, но делами имения она по-прежнему не занималась и, будучи женщиной очень набожной, после
смерти мужа окончательно переселилась в Киев, поближе к Печерской лавре.
        В Киеве-то три месяца назад и произошло знакомство Софьи с Юрием…
        Девушка хорошо запомнила тот день, когда тетушка взяла ее с собой в киевский театр. Поначалу Домна Гавриловна собиралась посещать в древнем стольном граде лишь святые места, однако привитая ей смолоду любовь к изящным искусствам возобладала над ханжеской строгостью, обуявшей ее в пожилые годы, и она решила побывать в недавно построенном театре, по случаю открытия которого Конная площадь была переименована в Театральную. Надпись на занавесе театра гласила: «Смех очищает нравы», но в тот день давали не комедию, а трагедию - «Отелло» Шекспира, в которой заняты были именитые гастролеры из императорской труппы. Роль Дездемоны исполняла красавица актриса Екатерина Семенова, прославившаяся на сценах Петербурга и Москвы и, по мнению многих театралов, не уступавшая знаменитой французской актрисе Жорж. Игра Семеновой, трогательно изобразившей драму любящей и несправедливо обвиненной женщины, потрясла Софью до слез, и, глядя безотрывно на сцену, девушка не заметила, что сама является объектом внимания красивого молодого человека, сидящего в партере.
        Когда окончился спектакль и публика, неистово аплодируя, повставала с мест, Софья наряду с восторгом ощутила даже некоторую зависть к актрисе, но зависть возвышенного свойства: ведь девушка знала, что Семенова - дочь крепостной крестьянки и, стало быть, талант помог ей одолеть сословные предрассудки, восхищая даже самых знатных и титулованных зрителей. Забывшись, Софья невольно прошептала: «Какое прекрасное дело - быть актером… Вот бы мне…» Но Домна Гавриловна услышала ее реплику и тотчас сделала замечание: «Что за мечта у тебя, голубушка? Не для того мы с твоим отцом дали тебе приличное воспитание, чтобы ты тянулась к лицедеям. У актерок много покровителей, но мало доброй славы. А я хочу видеть тебя женой добропорядочного человека».
        Софья вздохнула и, отвернувшись от тетушки, встретилась взглядом с тем самым зрителем в партере, который на протяжении всего спектакля не сводил с нее глаз. Он улыбнулся ей, и девушка не смогла не ответить ему улыбкой. Она сразу же почувствовала, что одними переглядываниями дело не ограничится; так и произошло. Оказалось, что Юрий Горецкий - а это был именно он, пришел в театр не один, а со своим приятелем Илларионом, родители которого приходились дальней родней Гордею Онуфриевичу Чепурному, покойному мужу Домны Гавриловны. Благодаря этому удачному совпадению Юрий Горецкий был представлен Домне Гавриловне и ее подопечной, а в разговоре выяснилось, что дядя Юрия владеет поместьем в Люботине, недалеко от Харькова.
        Так началось знакомство Юрия с Софьей, а продолжалось оно стремительно, хотя и втайне от тетушки. Домна Гавриловна даже не подозревала, что Горецкий, навещая своего дядю, не упускает случая побывать в окрестностях ее поместья и встретиться с Софьей. Молодые люди скоро ухитрились наладить между собой переписку через доверенных слуг. Причем о таинственности больше всего заботилась Софья, которая скрывала свои отношения с Юрием потому, что поначалу не была уверена в серьезности его намерений. Гордая и самолюбивая в душе Софья не хотела, чтобы тетушка и другие потом упрекнули или высмеяли ее за то, что вообразила себя невестой дворянина, который вовсе и не думал на ней жениться, а хотел лишь соблазнить, позабавиться.
        И вот наконец настало время, когда Софья сможет говорить о своих отношениях с Юрием открыто, когда он будет появляться в доме тетушки как официальный жених ее подопечной.
        С этой радостной мыслью девушка кинулась навстречу Юрию, и он, заключив ее в объятия, первым делом спросил:
        - Так ты согласна стать моей женой?
        Глядя в его светло-карие с зеленцой глаза, она чуть дрогнувшим голосом произнесла только одно слово:
        - Да!
        Его сияющий взгляд был красноречивее всяких слов. Не выпуская девушку из объятий, Юрий крепко поцеловал ее в губы. Они и раньше целовались, но в укромных местах, под сенью деревьев, теперь же он поцеловал ее прямо возле дороги, где их могли видеть проезжие и прохожие. Однако Софье было все равно, пусть видят, ей нечего больше опасаться!
        Когда Юрий прижимал ее к своей груди, девушка в какой-то миг ощутила прикосновение подаренного Акулиной камня.
        - А теперь, не теряя времени, пойдем к твоей тетушке! - заявил Юрий и, приобняв ее за талию, увлек в направлении дороги, ведущей к Старым Липам - имению Домны Чепурной.
        Софья украдкой вытащила из-под косынки камушек и, убедившись, что он остался таким же тусклым, как и был, усмехнулась про себя: «Ну, разумеется, все эти магические талисманы - сущая чепуха, бабские сказки, тут и думать нечего!»
        - Что ты приостановилась? - заметив ее короткое замешательство, спросил Юрий. - Неужели в чем-то сомневаешься? Или боишься Домны Гавриловны? Мне кажется, мы сумеем ее убедить.
        - Я тоже на это надеюсь. А вот как твои близкие - матушка, дядя? Они будут согласны на такую невестку, как я?
        - С дядей я вчера говорил, с его стороны возражений не будет. А матушке перед отъездом из Киева намекал…
        - Только намекал? - быстро уточнила Софья. - А открыто не признался?
        - О, не беспокойся, моя матушка добра и, как многие набожные женщины, считает, что браки совершаются на небесах. Она мне объявила: «Кого выберет твое сердце, того и я приму, посчитав, что так Богу было угодно».
        - А ты сказал своим родным правду о моем происхождении?
        - То, что ты внебрачная дочь Ивана Григорьевича Ниловского? Но кого это может испугать? Мой дядя так прямо и пошутил: «Мало ли на свете даже титулованных особ, рожденных вне брака?»
        - А то, что мать у меня была крепостной, ты сказал?
        - Да кто будет допытываться о происхождении твоей матери? - с некоторой поспешностью откликнулся Юрий. - Сейчас не те времена, чтобы это служило неодолимой преградой. Граф Шереметев женился на бывшей крепостной, знаменитая актриса Семенова тоже из крепостных. Да мало ли еще примеров! Император Александр даже вовсе собирался отменить крепостное право.
        - Собирался, но ведь не отменил, - вздохнула Софья. - Среди его приближенных мало таких, которые против рабства. Значит, так и будем жить по старым порядкам, никто нам новые не принесет…
        - Уж не хочешь ли ты, чтобы сам Наполеон принудил нашего государя к отмене крепостного права? - с лукавым прищуром спросил Юрий.
        - Принудил - Боже упаси, но посоветовал. А правда ли, что в Польше Наполеон в новой конституции записал: «Рабство отменяется»?
        - Возможно. Но перед этим он завоевал Польшу, как и многие другие страны. А кстати, кто беседовал с тобой на подобные темы?
        - Вельсович говорил…
        - Вельсович? - воскликнул Юрий с некоторым возмущением. - Это тот поляк, который известен в губернии как учитель танцев и светских манер? Наверное, во время мазурки или полонеза он не только восхвалял тебе Наполеона, но и нашептывал на ушко любезности?
        - Да ты ревнуешь, что ли? - удивилась Софья. - Как можно! Ведь этот пан Казимир - пожилой, почтенный человек!
        - Ну, в твои семнадцать лет любой сорокалетний мужчина кажется стариком, на самом же деле Вельсович совсем не стар и, по-моему, весьма бодр, - проворчал Юрий.
        Его ревность позабавила Софью и даже чем-то ей польстила, но, вместе с тем, девушка почувствовала, что разговор может отклониться от интересующей ее темы. Она приостановилась и, посмотрев на молодого человека внимательным, пытливым взглядом, заметила:
        - Мне кажется, Юрий, ты уходишь от ответа. Скажи прямо: точно ли твоим родным все известно обо мне? Не будут ли они противиться нашему браку? Ведь, наверное, прочили тебе в жены родовитую дворянку с большим приданым…
        - Дочь Ивана Григорьевича Ниловского - это тоже очень родовитая особа. А твое приданое - это твоя красота, чистота, ум и прочие достоинства. Большего мне не надо. Уверен, что матушка с дядей тоже тебя оценят. Ну, полно сомневаться и изводить меня вопросами. Идем скорее к Домне Гавриловне. Мне не терпится закрепить за собой звание твоего жениха.
        Софье еще хотелось услышать от него, что он сам хозяин своей судьбы и не станет подчиняться мнению родичей, даже если все они окажутся против; но она ничего не успела сказать, потому что молодой человек порывисто обнял ее и закрыл ей рот поцелуем.
        Со стороны дороги послышался стук колес, и, взглянув Юрию через плечо, девушка увидела приближающийся экипаж.
        - Сюда кто-то едет, какие-то военные… - пробормотала она, высвобождаясь из объятий.
        Экипаж представлял собой легкую открытую коляску, в которой ехало трое офицеров - причем один из них сидел на облучке и правил лошадьми, явно изображая из себя лихого возницу. Все трое были в коричневых доломанах с желтыми обшлагами, и Софья знала, что такие мундиры носят ахтырские гусары, квартировавшие сейчас в Харькове и Волчанске. Ее догадку подтвердил и Юрий:
        - Да это же гусары ахтырского полка! Среди них могут быть и мои знакомцы по турецкой кампании[1 - Здесь: русско-турецкая война 1806-1812 гг.]… Ба, да так и есть! Там Ружич!
        - И Цинбалов, - с некоторым неудовольствием пробормотала Софья, узнав одного из офицеров - того, что с залихватским видом правил лошадьми.
        Василий Цинбалов был местным жителем, сыном харьковских помещиков, хорошо знакомых Домне Гавриловне. Софья встречала его в городе и в имении тетушки, где он бывал принят среди прочих гостей, и составила не лучшее мнение о нем как о болтуне, склонном к бахвальству и сплетням. Впрочем, эти качества Цинбалова ее совершенно не задевали, а потому Софья относилась к нему вполне снисходительно. Фривольничать, особенно в присутствии Домны Гавриловны, он не решался, а на его ехидные намеки девушка всегда умела остроумно ответить.
        Из двух сидящих в коляске офицеров один еще издали приветственно помахал рукой Юрию:
        - Горецкий, ты ли это? Вот так встреча!
        - Здравствуй, Ружич! - с улыбкой откликнулся Юрий.
        В момент, когда экипаж поравнялся с Софьей и ее спутником, Цинбалов так резко осадил лошадей, что третий офицер, бывший явно под хмельком, чуть не выпал из коляски.
        - Держись, Заборский! - со смехом воскликнул Ружич, хватая его за рукав.
        - Черт возьми, Цинбалов, ты прямо Нерон на колеснице, так и хочешь угробить бедных христиан, - проворчал Заборский и тут же приосанился, окидывая заинтересованным взглядом Софью.
        Ружич спрыгнул на землю и, обменявшись рукопожатием с Горецким, представил его товарищам:
        - Рекомендую: мой давний знакомец Юрий Горецкий, когда-то мы с ним служили в одном полку. Он ушел в отставку, кажется, в чине артиллерийского подпоручика.
        - Как так: начинал кавалеристом, а сделался артиллеристом? - хохотнул Заборский и, пошатываясь, встал с коляски. - Редкий случай.
        - Не обращай внимания на неуклюжие шутки этого субъекта, - сказал Ружич и хлопнул подвыпившего гусара по плечу. - Кстати, зовут его Осип Заборский, и он славится в полку как удачливый игрок, отчаянный спорщик и поклонник Бахуса. А этот лихой возница, - он повернулся к третьему офицеру, - Василий Цинбалов, самый разговорчивый из наших весельчаков.
        - А теперь помолчи, Ружич, и дай возможность господину Горецкому представить нас своей даме, - сказал Заборский, подкручивая усы.
        Юрий, быстро взглянув на девушку, кивнул в сторону своего знакомого:
        - Софья, позвольте представить вам Валериана Ружича, с которым у меня когда-то сложились весьма добрые отношения на службе. Ну а своих товарищей Ружич нам уже отрекомендовал.
        - Да меня-то и рекомендовать не надо! - заявил Цинбалов, расшаркиваясь перед девушкой. - Мы с мадемуазель Софи давние знакомые. Кстати, Софья Ивановна Маврина - одна из самых красивых барышень в нашем уезде.
        - Цинбалов, да ты невежа, если так говоришь! - воскликнул Заборский. - Какой там уезд! Я уверен, что мадемуазель Софи - самая красивая барышня во всей губернии! Позвольте, сударыня, приложиться к вашей прелестной ручке…

«Приложился» он чересчур долгим поцелуем, так что девушка с досадой выдернула руку и строго заметила:
        - Сударь, я не люблю, когда комплименты граничат с фамильярностью.
        Ее слова заставили Заборского слегка опешить, да и двое других офицеров на несколько мгновений замолчали. Эта короткая заминка дала Софье возможность лучше их разглядеть. Невысокий, щуплый и юркий брюнет Цинбалов некоторым образом оттенял Заборского, который был рыжеватым, довольно рослым и слегка грузным; его лицо могло бы считаться недурным, но все портили маленькие бегающие глазки неопределенного цвета. Ружич был самым привлекательным из троих: стройный, среднего роста, с правильными чертами смуглого лица, обрамленного черными кудрями, с открытым взглядом больших темных глаз. Его внешность, а также фамилия указывали на происхождение из южных славян, и Софья подумала, что Ружич, вероятно, потомок сербов, в прошлом веке поселившихся между Бахмутом и Луганкой и образовавших два гусарских полка.
        Заборский кашлянул и, не желая показывать своего замешательства, с довольно развязным видом спросил:
        - Неужто я вас чем-то обидел, красавица?
        Софья взглянула на Юрия, и он тотчас включился в разговор:
        - Господин Заборский, моя невеста не привыкла к такому фамильярному тону, да и мне это не нравится, извольте быть сдержанней.
        Софья даже покраснела от гордости за себя и молодого человека, который только что во всеуслышание объявил ее своей невестой.
        - О, так вы имеете удовольствие быть женихом этой очаровательной феи? - усмехнулся Заборский. - Что ж, поздравляю и прошу не метать в меня молнии ваших взглядов.
        С этими словами он отвернулся и шагнул к коляске, а Юрий бросил ему вслед:
        - Только опьянение оправдывает вашу невольную дерзость, сударь.
        - Ну, полно тебе, Горецкий, - примирительно сказал Ружич. - Этак вы и до дуэли дойдете из-за пустяков. Лучше расскажи, чем ты занят сейчас, как оказался здесь.
        - Ты знаешь, Валериан, обстоятельства сложились так, что я сделался помещиком, но от военной службы все же не отрекаюсь и в любую минуту готов надеть эполеты.
        - О, эта минута может скоро настать, - вздохнул Ружич.
        - Но прежде я хочу устроить свою семейную жизнь, обвенчаться с Софьей. - Юрий устремил на девушку красноречивый взгляд. - Я оказался в здешних краях, поскольку мой дядя живет в Люботине. И благодаря этому счастливому совпадению я имел возможность встречаться с Софьей и попросить ее руки.
        - У меня тоже есть невеста, - сообщил Ружич, - но наши родители настаивают, чтобы мы отложили свадьбу до того времени, когда все вокруг определится. Ну, ты понимаешь, о чем речь?…
        Горецкий ничего не успел ответить, как в разговор вмешался Цинбалов:
        - А я и не знал, мадемуазель Софи, что вы собираетесь замуж. То-то будет новость для здешних обывателей!
        - Да уж не сомневаюсь, что вы эту новость быстро разнесете окрест, - пробормотала Софья и обратилась к Горецкому: - Юрий, нам пора к Домне Гавриловне. Да и господ офицеров не надо задерживать, они ведь куда-то торопились, судя по быстрой езде.
        - А хотите знать, куда мы направляемся? - спросил Цинбалов. - В поместье моих родных. Там славные места для охоты.
        - Тогда желаю удачи, - сказала Софья. - Как говорится, охота пуще неволи.
        Прежде чем расстаться, Горецкий и Ружич пообещали друг друга навестить и побеседовать более обстоятельно. Цинбалов любезно раскланялся с Софьей и ее спутником, а Заборский даже не привстал с коляски и лишь издали слегка кивнул.
        Однако все трое невольно проводили глазами удалявшуюся пару. Точеная фигурка Софьи, одетой в скромное, без всяких украшений, палевое платье, эффектно выделялась на фоне зеленого летнего пейзажа, а ее пышные каштановые волосы отсвечивали на солнце огнистым ореолом.
        Когда Софья и Юрий скрылись из виду, Заборский с показной небрежностью спросил Цинбалова:
        - Откуда в этих краях взялась такая гордая красотка?
        - Похоже, Осип, ты даже сразу протрезвел, когда она тебя так ловко осадила, - с усмешкой заметил Ружич. - В этой барышне чувствуется порода.
        - А по-моему, обыкновенная провинциалка с претензиями, - поморщился Заборский.
        - Я даже больше скажу, - вмешался Цинбалов, довольный, что может похвастать своей осведомленностью. - Эту мамзель один старый барин, из московских дворян, прижил от своей крепостной девки. Когда его сожительница умерла, он перевез дочку сюда, в имение своей кузины, дал ей вольную и нанял учителей. Однако состояние завещать не решился или не успел, отдал Богу душу, а Софье досталось только крошечное именьице - по сути, хутор. Доходы там совсем малые, да и теми пока распоряжается ее двоюродная тетка - некая Домна Гавриловна Чепурная, вдова уездного помещика.
        - Значит, эта особа - незаконная дочь барина и крепостной девки, да еще и почти бесприданница? - хмыкнул Заборский. - А форсу-то, поди ж ты, словно у принцессы!
        - А что удивляться, ведь старик дал ей приличное образование! - пожал плечами Цинбалов.
        - Я всегда говорил, что давать холопам образование - сущая глупость, - нахмурился Заборский. - Ведь, начитавшись, любая безродная шваль начинает мнить о себе до небес.
        - Нет, ты не прав, Осип, - возразил Ружич. - Сейчас нельзя рассуждать, как в старые времена. Ценность человека определяется его личными достоинствами.
        - Ай, перестань, - махнул рукой Заборский. - Это все фармазонство:[2 - Фармазонство - искаженное франкмасонство (от фр. franc-macon - вольный каменщик).] эгалите, фратерните, общественный договор… Нет, приятель, я не сторонник того, чтобы всякая мужичка имела право задирать нос перед благородным человеком, дворянином. А кстати, Ружич, что собой представляет этот твой знакомец Горецкий? Держится гордецом, а решил жениться на холопском отродье. Или, может, он не знает правды о ее происхождении?
        - Это вряд ли! - заявил Цинбалов. - У нас во всей округе и в городе известно, кто такая Софья Маврина. Барин Ниловский, ее отец, думал, наверное, что тайну удастся сохранить, но ведь слухами земля полнится. Конечно, в глаза ей этого никто не говорит, разве что намеками, но за спиной шепчутся. Слыхал я даже, что иные дворовые девки называют ее между собой «панянка-байстрючка». Словом, ни для кого не секрет ее происхождение. Так что и Горецкому наверняка все известно.
        - Тогда тем более непонятно его рвение поскорее на ней жениться. - Заборский вопросительно посмотрел на Ружича. - Неужели твой знакомец так влюбчив, что решил пренебречь и законами хорошего общества, и материальными выгодами?
        - Пожалуй, Горецкому всегда была свойственна чувствительность и этакая романическая восторженность, - заметил Ружич.
        - Тогда понятно, почему он ушел в отставку, - с насмешливым видом кивнул Заборский. - Обычно барчуки его склада бывают мечтательными неженками, непригодными к военной службе.
        - Ну, о Горецком я бы так не сказал, - возразил Ружич. - Он ушел в отставку из-за семейных обстоятельств, после смерти отца и болезни матери. Но трусом и неженкой его нельзя назвать.
        - Да? И что же, он храбр? - заинтересовался Заборский. - Храбр в бою или только на амурном фронте?
        - Он, безусловно, храбрый человек, но… - Ружич немного задумался. - Как бы точнее сказать… Его храбрость имеет своеобразный оттенок. Он мог рисковать жизнью в бою, броситься в атаку в первых рядах бойцов, не кланяясь пулям, но… но когда дело доходило до поединка с противником лицом к лицу - тут Горецкий почему-то сникал. Однажды он признался мне, что ему легче сразиться с толпой врагов, чем с отдельным человеком, потому что толпа безлика, а стреляться или рубиться с тем, кто смотрит тебе в глаза, он не может без содрогания. Уж не знаю, с чем это связано, с излишней чувствительностью или с каким-то тяжелым воспоминанием детства, но именно так у него и было. Потому-то Горецкий и перешел в артиллерию: ведь там он мог стрелять в толпу и не видеть лица отдельного человека.
        - А по-моему, твой Горецкий немного не в себе. - Заборский покрутил пальцем у виска. - Потому-то и невесту себе такую выбрал. Да еще и жениться на ней спешит, не хочет дождаться, когда кончатся беспокойные времена.
        - Беспокойные времена еще не начались, - вздохнул Ружич. - Однако они уже у порога…
        - Но пока у нас еще есть время отдохнуть и поразвлечься, не будем его терять! - провозгласил Цинбалов, вскакивая на козлы. - Вперед, друзья, я уже слышу, как трубят охотничьи рога!
        - У тебя в ушах всегда что-нибудь трубит и звенит, - усмехнулся Ружич, усаживаясь в коляску.
        Цинбалов с бравым видом присвистнул, взмахнул поводьями, и лошади резво понеслись по проселочной дороге.
        Глава вторая
        - Удивительно, как это вдруг Горецкий решил на тебе жениться? - не могла успокоиться Домна Гавриловна после визита Юрия. - Уж нет ли тут какого-нибудь подвоха?
        - Почему ж вы, тетушка, вздумали сомневаться, когда давеча, вот только что, дали ему согласие и нас благословили? - с некоторой досадой спросила Софья. - Или уже передумали выдавать меня замуж?
        - Да за мной-то дело не станет, главная загвоздка - в его родне, особенно в матери. Она у него хоть и набожная, а спесива, как все знатные барыни. У нее ведь, кажется, отец был титулованным. Не думаю, что она согласится женить Юрия на такой невесте, как ты.
        - Вы столь низкого мнения обо мне? - Софья невольно вспыхнула от обиды. - А вот Юрий пусть и родовитый дворянин, но не считает меня недостойной.
        - Да ты погоди обижаться, голубушка, ведь не со зла тебе это говорю, а чтобы ты правде в глаза смотрела, чтоб не было больно падать с высоты.
        - Юрий уверен, что его родные согласятся. Он прямо завтра с утра едет в Киев, к матери, чтобы уже вместе с ней сюда вернуться и устроить нашу помолвку, а потом и свадьбу. Он слово дал, и я ему верю.
        - Ну, помоги Бог, чтоб так оно и было, - вздохнула Домна Гавриловна и привычным жестом перекрестилась. - Я же тебя люблю, хоть ты и гордячка, избалованная отцовским воспитанием. Кузен мой покойный образование тебе дал, а вот хорошего приданого не успел завещать…
        - А я даже рада, тетушка, что отец не оставил мне большого наследства, а то бы из-за него начались споры, суды с Людмилой и Павлом. Да и женихи бы стали свататься ради приданого, а не ради меня самой.
        - И то верно, ты здраво рассуждаешь. Если и дальше будешь умна, завещаю тебе Старые Липы.
        - Спасибо, тетушка! - В порыве благодарности Софья обняла Домну Гавриловну. - Однако не будут ли на вас за это в обиде родичи покойного Гордея Онуфриевича?
        - Не будут. Родных племянников у него не было, а две двоюродные племянницы с ним не ладили, да и против меня его подговаривали.
        Софья тут же вспомнила, что сын одной из этих племянниц, Илларион, три месяца назад в киевском театре представил им с тетушкой Юрия, и на ее лице невольно появилась задумчиво-нежная улыбка. Домна Гавриловна окинула девушку внимательным взглядом и покачала головой:
        - Ну, прямо настоящая невеста, которая вся в мечтах о женихе. А тебе, к слову сказать, не только о свадьбе надо думать, но и о том, как будешь жить после свадьбы. Пора тебе к хозяйственным делам приучаться, ты ведь барыней станешь, дом будешь вести. А еще теперь надо в общество тебя вывозить, пусть местное дворянство с тобой познакомится, чтоб ты не чужая была в их кругу. Вот на днях в Харькове бал у полковника Ковалевского, так уж я тебя туда непременно повезу. Ты ведь хочешь в свете покрасоваться, а?
        - Раньше хотела, да вы меня от этого ограждали, - вздохнула Софья. - А теперь, когда мой жених в отъезде, прилично ли мне будет танцевать на балу с другими кавалерами?
        - Вот и умница, что об этом задумалась, - похвалила Домна Гавриловна. - Как раз всем и покажешь, что ты девица достойная, не кокетка. Потанцуешь пару-тройку танцев с солидными, почтенными людьми, а молодым вертопрахам глазки не строй. Да покажи обществу, что у тебя хорошие манеры, что по-французски ты говоришь получше многих, на фортепьяно играешь. Тогда все убедятся, какое у тебя благородное воспитание. Может, и замолкнут злые языки, которые судачат о твоем происхождении.
        Домна Гавриловна встала с кресла и зашагала по комнате, словно о чем-то раздумывая. Несмотря на полноту, она в свои шестьдесят лет казалась достаточно живой и бодрой, хотя Софья знала, что здоровье тетушки оставляет желать лучшего, ее нередко мучают боли в сердце и головокружения. Лицо Домны Гавриловны не отличалось красотой, но было не лишено приятности даже сейчас, в пожилом возрасте, а в молодости, наверное, могло считаться миловидным. Лишь суровые складки возле губ несколько портили добродушное выражение тетушкиного лица. Софья знала, хотя и понаслышке, что в молодые годы Домна Гавриловна пережила какую-то драму, которая закончилась полным разрывом с ее родной и единственной сестрой Ольгой. Эта загадочная Ольга будто бы совершила какой-то проступок, из-за которого вся семья Ниловских перестала поддерживать с ней отношения. Впрочем, подробности той давней истории Софье не были известны и мало ее интересовали.
        Наблюдая за Домной Гавриловной, девушка невольно вспомнила о том, как робела перед ней первое время после переезда из Ниловки в Старые Липы. Кузина отца поначалу отнеслась к девочке строго, держалась отчужденно, без малейшего внимания или симпатии. Однажды маленькая Соня, забившись в угол своей комнаты, прижала к лицу платок Мавры, который, как ей казалось, еще хранил запах материнских волос, и сквозь слезы стала причитать: «Мамочка моя родная, голубка ты моя белая, на кого же ты меня, сиротинку, покинула…». Когда дверь в ее комнату распахнулась и на пороге появилась Домна Гавриловна, девочка в первый момент испугалась, но тетушка вдруг обняла ее, погладила по голове и ласково сказала: «Не плачь, детка, ты не сирота, покуда жив твой отец. Да и я тебя в обиду не дам». Видимо, искреннее горе маленькой Сони растрогало добрую в душе Домну Гавриловну, и с тех пор она стала относиться к подопечной с большей теплотой, а потом даже и полюбила. Да и Соня привязалась к тетушке, особенно после смерти отца, когда Домна Гавриловна, по сути, осталась ее единственной защитницей. Вздохнув от наплыва грустных
воспоминаний, Софья тут же приободрилась при мысли, что теперь-то ее главным защитником и спутником всей жизни будет любимый человек, которого судьба послала ей, словно награду за прошлые печали и потери.
        - Итак, решено, - сказала Домна Гавриловна, остановившись. - На балу у Ковалевского ты будешь в новом платье, которое тебе сошьет Евгения.
        - Успеет ли она за три дня?
        - А ты ей поможешь. Кстати, тебе лишний раз и поучиться шитью не грех, а то ведь не больно ты любишь это занятие. Да и вообще, мы с Евгенией теперь плотно займемся твоим домашним воспитанием, чтобы в доме мужа ты показала себя достойной хозяйкой. Иди, зови ее сюда, надо твой наряд обсудить, да и другие дела.
        - Сейчас, тетушка!
        Софья выпорхнула из комнаты, радуясь, что впереди ее ждут такие приятные хлопоты. Евгению долго искать не пришлось, она топталась неподалеку от гостиной и, похоже, была уже в курсе сватовства Юрия; во всяком случае первым делом поздравила барышню с предстоящей помолвкой. А рядом с Евгенией тут же оказался месье Франсуа Лан, который хоть и плохо понимал по-русски, но догадался, о чем речь, и с улыбкой кивал Софье.
        Эти двое людей занимали в доме помещицы Чепурной особое положение, не являясь слугами в обычном смысле слова. Евгения, или Эжени, как ее многие называли, вот уже почти двадцать лет была не просто экономкой, а кем-то вроде компаньонки Домны Гавриловны. Дочь модистки-француженки и мелкопоместного русского дворянина, Эжени рано оказалась на положении сироты, потому что мать ее, рассорившись с грубоватым и сильно пьющим мужем, сбежала от него с каким-то офицером, а отец, совершенно не интересуясь дочерью, отвез Эжени в свою подмосковную деревеньку и бросил на руки няньке. Через какое-то время, разорившись и проигравшись дотла, он умер, а девочку нянька отвезла в Москву и пристроила к хозяйке модного магазина, у которой некогда работала мать Эжени. Там, обучившись швейному мастерству и прочим хозяйственным навыкам, девушка прожила до двадцати пяти лет, а потом ее заметила Домна Гавриловна, которая в те годы нередко заезжала на Кузнецкий мост.[3 - Кузнецкий мост с его многочисленными магазинами был в то время средоточием французской моды.]
        Помещица Чепурная тогда как раз искала себе толковую помощницу для ведения дома. Эжени, свободно изъяснявшаяся на русском и французском, освоившая швейное и поварское искусство, как нельзя лучше подходила для этой цели, и Домна Гавриловна убедила ее поехать в имение, пообещав, что там девушка будет уважаемой домоправительницей, а не понукаемой служанкой, которая корпит над шитьем от зари до зари, да еще и терпит вечные капризы клиентов.
        Эжени, не будучи привязанной к месту ни брачными, ни родственными узами, согласилась переехать в имение Чепурной и не пожалела об этом. В Старых Липах она чувствовала себя почти свободной, жила в достатке, здоровье ее подправилось, а через несколько лет она нашла там себе и мужа. Им стал месье Франсуа Лан, который хоть и был старше Эжени лет на двенадцать, но уступал ей в практических делах и знании русского языка, ибо за годы жизни в чужой стране так и не смог толком усвоить ее язык и обычаи. Он был одним из тех французов, которые во время якобинской диктатуры уехали на чужбину в поисках более спокойной и безопасной жизни. В поместье Ивана Григорьевича Ниловского он был учителем французского языка и верховой езды, а также домашним доктором, поскольку у себя на родине изучал медицину. Когда Людмила и Павел выросли, Иван Григорьевич перевез Франсуа из Ниловки в Старые Липы, где месье Лан стал выполнять те же обязанности доктора и учителя.
        Внешностью супруги Лан были контрастны друг другу: невысокая, пухленькая, с вздернутым носом Эжени и высокий, худой, длинноносый Франсуа. Они часто ссорились между собой, но легко, без злости, и так же легко мирились.
        Детей у четы Лан не было, и, может быть, поэтому они с теплотой, похожей на отеческую заботу, относились к Софье.
        Кроме Эжени и Франсуа в доме была еще одна особа, которой Софья по-настоящему доверяла, - горничная Оксана. Через нее-то девушка и передавала записки Юрию. Другие служанки недолюбливали «панянку-байстрючку», как называли они между собой подопечную своей барыни, и Софья знала, что недобрые слухи о ней распускает среди дворовых девок Варька - самая смазливая и завистливая из них. Варька была достаточно хитра, чтобы не выказывать своей неприязни открыто, но при случае могла исподтишка навредить, и потому Софья относилась к ней настороженно и, будь ее воля, давно бы отдала Варьку замуж в какое-нибудь отдаленное село, выдворив из господского дома.
        Вот и сейчас, принимая поздравления от Эжени и Франсуа, Софья заметила мелькнувшее из-за двери в коридор лицо Варьки и поспешила увести собеседников подальше от ушей любопытной недоброжелательницы.
        Остаток дня прошел в заботах о предстоящем бале, главной из которых было шитье нового платья. Бывшая модистка Эжени давно превратилась в домоправительницу уездной барыни, ведала ключами и кладовыми, знала нравы торговцев, крестьян и дворовых людей, но, вместе с тем, не забывала свое прежнее ремесло и, когда надо, могла сотворить платье по фасону из модных журналов. Правда, подобные заказы поступали ей редко, ибо Домна Гавриловна давно перестала быть модницей, а Софью не баловала, стараясь привить ей скромность. Но теперь, радуясь неожиданному успеху своей подопечной, тетушка решила не поскупиться на наряд для нее, вытащила из сундука отрез белого атласного шелка и золотистые кружева на отделку, а Евгения пообещала, что сошьет платье не хуже, чем у губернаторской дочки.
        Вспомнив, что перед началом работы портниха будет ее обмерять и увидит нелепый подарок Акулины, Софья сбегала в свою комнату и бросила камушек в коробку, где лежали всякие почти ненужные мелочи вроде старых пуговиц, обрывков тесьмы и самодельных детских бус. Коробку она небрежно сунула в нижний ящик комода, потом, немного помедлив, открыла особым ключом потайное отделение секретера и достала изящную шкатулку с драгоценностями, подаренными отцом. Там была пара золотых колец с небольшими бриллиантами и рубинами, жемчужное ожерелье, серьги, серебряный браслет с бирюзой и золотой медальон на цепочке. Софья редко надевала эти украшения, но теперь было самое время вспомнить о них: ведь она должна произвести наилучшее впечатление на балу, чтобы губернская знать отнеслась к ней благосклонно и не удивлялась выбору Юрия Горецкого.
        Ночью, после суматошного и счастливого для нее дня, Софья долго не могла уснуть, перебирая в памяти все подробности знакомства и свиданий с Юрием.
        Несмотря на чтение романов и весьма развитое воображение, Софья до встречи с Юрием не имела никакого опыта в отношениях с мужчинами и ни в кого не влюблялась, даже тайно.
        То окружение, которым Домна Гавриловна ограничивала ее жизнь, не вызывало интереса у девушки, мечтавшей о большем - особенно после того, как отец рассказал ей о широком мире, а отчасти и показал его, свозив еще совсем юную Соню в столичные города.
        Юрий же вполне соответствовал представлению девушки о романтическом герое, принце, в которого она с детства мечтала влюбиться: молодой, красивый, умный, образованный, смелый, да к тому же дворянин и обладатель большого состояния. Последнее обстоятельство привлекало Софью отнюдь не из-за какого-то ее корыстолюбия, а потому, что она хотела видеть своего возлюбленного человеком независимым, не имеющим нужды унижаться из-за бедности и искать себе богатых невест.
        Каждая встреча с Юрием была в ее однообразной жизни знаменательным событием, яркой вспышкой, рассыпающей искры радужных и гордых надежд. А потом он объяснился ей в любви и сделал предложение, хотя уже знал о сомнительности ее происхождения и скудости приданого. Когда она сама напомнила ему об этом, он в ответ стал с восторгом рассуждать о модной повести Карамзина «Бедная Лиза», а также привел несколько цитат из Жан-Жака Руссо о правах сердца и о том, что личные достоинства важнее происхождения и богатства. В эти минуты он напоминал ей знаменитого актера, читающего со сцены возвышенный монолог. Софья была совершенно очарована и красотой этого монолога и смелостью взглядов молодого человека. Все случилось так стремительно и головокружительно, что она даже опомниться не успела.
        Юрий был первым мужчиной, который ее поцеловал, и, хотя ей не с кем было его сравнивать, да и сладости поцелуев девушка пока не прочувствовала, она все же мысленно твердила самой себе, что ее возлюбленный лучше всех на свете и с другими она никогда целоваться не будет.
        И вот теперь, став его объявленной невестой, Софья впервые по-женски задумалась о том, что ждет молодоженов после свадьбы. В общих чертах она знала, какой бывает близость между мужчиной и женщиной, но это были либо умозрительные представления, почерпнутые из книг, либо наблюдения за грубоватыми любовными играми в среде дворовых людей и крестьян. Не имея практического опыта, она пыталась в собственном воображении нарисовать картину брачной ночи и всего, что последует за поцелуями и объятиями. Поэты красноречиво писали о восторгах любви, но не было ли в их цветистых строках преувеличений? И не будут ли эти восторги отравлены мелочами - такими, как обстановка и быт мужниного дома, любопытство слуг, недоброжелательство родичей и соседей, строгость свекрови?
        Вздохнув, Софья тут же отбросила все эти подспудно тревожившие ее сомнения, сосредоточившись на главном - на том счастье и благополучии, которое ее ждет. Нарисовав в воображении красивую картину своей поездки с Юрием в живописные лесные места, а еще лучше - к теплому морю, она скоро совсем успокоилась и уплыла по волнам радужных сновидений.
        Проснулась она слегка разнеженной после сна, но вместе с тем бодрой и веселой, готовой к хлопотам предстоящих событий.
        Однако уже через несколько минут Оксана заронила каплю тревоги в благодушное течение мыслей Софьи.
        - Знаете, барышня, я тут Варьки опасаюсь, - сказала горничная, делая большие глаза. - Кто-то из дворовых людей подсмотрел, как я передавала вам записку от того молодого барина, с которым вы встречались, и рассказал Варьке, а она теперь грозится обо всем доложить Домне Гавриловне.
        - Ничего, Оксана, теперь это не страшно, - успокоила ее Софья. - Теперь мы с Юрием Горецким объявлены женихом и невестой, так что тетушка на тебя обижаться не станет.
        - Ну, дай-то Бог, - вздохнула Оксана и перекрестилась.
        Софье показалось несколько обидным, что горничная вроде бы не совсем уверена в будущем браке ее барышни с Юрием, и она сухо спросила:
        - Ты в чем-то сомневаешься?
        - Нет, я вам, барышня, конечно, желаю счастья и всяческого благополучия. Но каково мне придется, когда вы уедете отсюда в мужнин дом? Ведь Варька-то, змея эта, будет слуг против меня настраивать.
        Глядя в кругло-румяное, простодушное лицо Оксаны, Софья почувствовала себя невольно ответственной за судьбу этой девушки и постаралась ее успокоить:
        - Ничего, Оксана, я тебя не оставлю. Когда выйду замуж, заберу тебя с собой. Думаю, что тетушка согласится.
        - А согласится ли ваша свекровь? А вдруг она суровая женщина и не захочет видеть в своем доме чужих служанок?
        - Не бойся, мать Юрия мне в этом не откажет.
        Голос Софьи прозвучал уверенно, однако в душе она снова, как и вечером, ощутила холодок сомнения при мысли о будущей свекрови и о родственниках Юрия.
        После завтрака Софья пошла помогать Евгении в шитье наряда и застала супругов Лан спорящими по весьма нешуточному вопросу.
        - Жили мы спокойно, и вдруг на старости лет он хочет сняться с места и уехать в такую даль! - выговаривала мужу Евгения, отложив шитье. - Что это тебе взбрело в голову? А обо мне ты подумал?
        - Тише, тише, - остановила ее Софья. - Поясните мне, о чем речь? Куда вы собрались ехать, месье Лан?
        - Да, видите ли, он во Францию хочет вернуться! - объявила Евгения. - Забыл уже, как оттуда бежал!
        - Увы, тогда у меня не хватило духу сказать, как Дантон, что «отечество нельзя унести на подошвах башмаков», - развел руками месье Лан. - Да, я бежал, спасая свою жизнь. Но Франция уже давно другая. А тебе, Эжени, разве не хочется взглянуть на родину твоей матери?
        - Нет, я здесь родилась и никуда уезжать не хочу! - тряхнула головой Эжени.
        - А вот я, похоже, всегда буду здесь чужаком, - вздохнул Франсуа.
        - Господи, да разве же кто-нибудь обидел месье Лана? - спросила Софья у Евгении.
        - Ну, какие-то мужики обозвали его басурманом, лягушатником или еще как-то…
        - Если бы дело было только в мужиках, это бы еще куда ни шло! - с хмурым видом перебил ее месье Лан. - Что взять с темных, безграмотных людей? Но меня вчера оскорбили русские офицеры, которые высказали подозрение, будто я бонапартистский шпион или агент! Это возмутительно! Вы ведь знаете, мадемуазель Софи, что я честный врач и учитель, а не шпион!
        - Месье Лан, да стоит ли обращать внимание на всяких невеж! Ведь раньше такого не было, верно?
        - Да, - подтвердила Эжени, - это сейчас появились такие настроения, перед войной. Ведь многие говорят, что может начаться война.
        - Война?… - вздрогнула Софья, которая, будучи занята своими сердечными переживаниями, не обращала внимания на политические разговоры. Сейчас же она вдруг со страхом и тревогой представила, что их с Юрием может ожидать не упоительное свадебное путешествие к морю или в одну из столиц, а разлука и бедствия войны.
        - Да, все этого опасаются, потому что Наполеон вроде бы стягивает войска к русской границе, - вздохнула Эжени.
        Франсуа, издавна питавший симпатии к «маленькому капралу», тут же возразил:
        - Но это только маневры, чтобы заставить императора Александра выполнить договор о континентальной блокаде английских товаров.
        - Значит, войны не будет? - с надеждой спросила Софья.
        - Во всяком случае Наполеон настроен миролюбиво и предлагает царю переговоры, - заявил месье Лан. - Но ваши офицеры почему-то думают, что это с его стороны притворство, что он уже настроился на войну с Россией. А я не верю, что он будет воевать с такой большой страной, Наполеон не безумец. Он только хочет повлиять на русскую политику, подвигнуть к реформам. Ведь вам тоже не все нравится в устройстве и порядках вашей страны, не правда ли, мадемуазель Софи?
        Месье Лану, конечно, была известна вполне естественная ненависть Софьи к крепостному праву, а ей было известно преклонение учителя перед Наполеоном, и она спросила:
        - А если все же ваш кумир вторгнется в Российскую империю? Что будет тогда?
        - О, даже в этом случае не будет ничего страшного, все быстро закончится новым договором о взаимных выгодах в торговле. Я уверен, что Наполеон не допустит большого кровопролития. - Месье Лан подошел к окну и, глядя вдаль, непроизвольно скрестил руки на груди, подражая французскому императору. - Все-таки я непременно хочу поехать и хотя бы на закате своей жизни увидеть этого великого человека, который подобрал Францию истекающую кровью, истерзанную революционным террором, братоубийством, и сделал ее такой могучей!
        - Франсуа, мне страшно слушать твои высокопарные речи! - раздраженно сказала Эжени. - Неужели ты всерьез задумал ехать во Францию? А как же я? Ты знаешь, я не люблю путешествовать, тем более что в Европе сейчас так неспокойно. Да и наших с тобой сбережений не хватит на такую далекую поездку.
        - До Парижа мы, может, и не доберемся, - вздохнул Франсуа уже без пафоса в голосе. - Но ведь Наполеон сейчас находится гораздо ближе - в Белостоке или даже в Вильно…
        - Что вы там говорите о Вильно? - раздался требовательный вопрос Домны Гавриловны, и она сама появилась в комнате, подозрительно оглядывая месье Лана. - При чем здесь Вильно?
        - Это он о политике рассуждает, - поспешила ответить Эжени. - Вроде бы Наполеон затеял какие-то маневры неподалеку от Вильно.
        - Меньше думайте о своей политике, сударь, - недовольно поморщилась Домна Гавриловна. - Ступайте помогите нашему кузнецу, он ногу повредил.
        На минуту оставшись наедине с Эжени, Софья быстро ее спросила:
        - Отчего это тетушка рассердилась, когда месье упомянул о Вильно?
        - Догадываюсь отчего, - вполголоса ответила Эжени. - В Вильно живет ее сестра Ольга, с которой они почти сорок лет не знаются.
        Больше она ничего не успела добавить, потому что в комнату вернулась Домна Гавриловна и все разговоры перешли на хозяйственные дела.
        Но в голове восприимчивой и памятливой Софьи после слов Франсуа уже шла незаметная даже для нее самой работа. Девушке мало что было известно о мировых делах, а потому она чутко ловила любые новости, серьезные высказывания и шутливые намеки, чтобы потом, поразмышляв, составить обо всем свои собственные суждения.
        Впрочем, ее основные мысли, конечно, были заняты сейчас заботами о личном счастье.
        Бальное платье для Софьи было сшито вовремя и выглядело очень изящным. Жемчужное ожерелье и серьги прекрасно дополнили наряд, а прическу девушка сделала себе сама.
        По дороге из Старых Лип в город Домна Гавриловна в очередной раз давала Софье наставления, как ей держаться, что говорить и с кем танцевать.
        - Ковалевские отнесутся к тебе благосклонно, как к моей племяннице, - со степенным видом обещала Домна Гавриловна. - Конечно, быть принятой у них на балу уже само по себе почетно. Но еще очень важно, как на тебя посмотрит наш предводитель дворянства Андрей Федорович Квитка. Если он тебя пригласит на танец - считай, признал. А это означает признание всего местного дворянства. Так что уж ты постарайся произвести хорошее впечатление на Квитку, да и на других уважаемых людей. А с кем подряд не танцуй.
        - Тетушка, но чтобы мне уж точно не ошибиться, с кем танцевать, я буду смотреть на вас. Если вы мне кивнете - соглашаюсь на танец, если же нет - отказываю кавалеру. Ну а если так станется, что меня и вовсе никто не пригласит?
        - Не бойся, такого не случится. - Домна Гавриловна окинула девушку критическим и в то же время довольным взглядом. - Уж больно ты хороша, чтобы тебя не заметить. В последнее время расцвела как роза. А глаза-то, глаза как блестят! Ты своими южными глазами в мать пошла. Недаром поговаривали, будто Мавра родилась после того, как в Ниловке погостил какой-то не то греческий, не то грузинский князь.
        Столь двусмысленный намек задел в Софье чувствительные струны, и девушка со вздохом покачала головой:
        - Не всегда ведь ценят за красивые глаза. А вдруг на этом балу знатные люди сговорятся выказать мне презрение?
        - Не бойся, такого не будет, я ведь поговорила с Ковалевскими. Притом же, танцами там будет руководить Вельсович, а он следит за тем, чтобы ни одна танцующая дама не оставалась весь вечер неангажированной. Я хоть и недолюбливаю этого выскочку, называющего себя шляхтичем, однако же надо отдать ему должное: быть распорядителем бала он умеет.
        Софья с Домной Гавриловной приехали еще до того, как появилась основная масса гостей, и им не пришлось входить в зал под обстрелом многочисленных взглядов, а хозяева дома встретили их с надлежащей приветливостью.
        Полковник и полковница Ковалевские стремились произвести впечатление людей светских, не отягощенных старомодными предрассудками, а потому пригласили на бал не только дворянскую знать, но также преподавателей университета, купцов и даже нескольких мещан, которые были чем-либо известны в городе. Гостей развлекали музыканты и певцы из частной театральной труппы. То там, то здесь мелькал зеленый сюртук Казимира Вельсовича, которому была поручена роль распорядителя бала. Этот немолодой, но весьма подвижный поляк уже несколько лет проживал в городе, давая состоятельным людям уроки музыки, танцев и светских манер. Он называл себя потомком древнего, но обедневшего рода, и был принят в самых лучших домах губернии. Лишь немногие - в том числе Домна Гавриловна - утверждали, что он ловкий плут, выдающий себя за польского аристократа. Что же касается Софьи, то она относилась к Вельсовичу даже с некоторой симпатией, ибо он при встречах всегда раскланивался с ней так галантно и любезно, словно она была герцогиней, а не уездной барышней, о происхождении которой ходили сплетни.
        Прохаживаясь с Домной Гавриловной по залу, Софья ловила на себе заинтересованные взгляды мужчин, и это придавало ей уверенности; зато многие дамы и девицы посматривали на нее недоброжелательно, а некоторые даже с явным презрением.
        Вздохнув, Софья подумала о том, что нелегко будет провести весь вечер, не имея ни одной подруги-ровесницы, а лишь сопровождая Домну Гавриловну, которая скоро уселась в кресло среди пожилых дам.
        Но все изменилось, когда тетушка, заметив кого-то в толпе гостей, тронула Софью за руку и сказала:
        - Гляди, вон там Надежда, племянница Ковалевских. Она не спесива, как другие девицы, и вы с ней можете даже подружиться.
        Софья с интересом посмотрела на хорошенькую белокурую барышню в голубом платье. Очевидно, Надежда тоже заметила Софью и пожелала с нею познакомиться, потому что скоро хозяйка подвела ее к гостьям из Старых Лип и представила:
        - Это Надин, моя племянница, выпускница пансиона благородных девиц. Познакомься, Надин, с моей давней приятельницей Домной Гавриловной и ее подопечной Софи.
        Надежда и впрямь оказалась девушкой доброжелательной и не спесивой. Скоро, приобняв Софью за талию, она увела ее из круга пожилых дам и спросила:
        - Наверное, вы немного смущены, Софи, потому что мало кого здесь знаете?
        - Да, я чувствую некоторую неловкость, потому что многие дамы и барышни смотрят на меня свысока и стараются обходить стороной.
        - О, не обращайте внимания на этих провинциальных помпадурок, - усмехнулась Надежда. - Они либо завидуют вашей красоте и изяществу, либо мнят себя принцессами только потому, что какой-нибудь их дедушка прапорщик или коллежский асессор успел прилепить себе дворянское звание.
        - Но вы ведь, наверное, знаете, Надин, какие у них основания так ко мне относиться. Мое происхождение… нет, я его не стыжусь, но для многих оно неприемлемо, и потому…
        - А мне вы нравитесь гораздо больше, чем все эти надутые жеманницы, и потому я беру вас под свое покровительство.
        Скоро благодаря Надежде Софья была осведомлена о наиболее значительных гостях. Девушки прохаживались по залу, и племянница хозяев, кивая то в одну, то в другую сторону, поясняла своей новой подруге, с которой быстро перешла на «ты»:
        - Вон там, возле окна, тот господин в пенсне и черном фраке - университетский профессор словесности Рижский, беседует с надворным советником Герсевановым. Жаль, что не смог приехать Василий Назарович Каразин - основатель нашего Харьковского университета, ученейший и приятнейший человек. А та дородная дама - вдова генерала Килдяшева; характер у нее прескверный, но приходится ей кланяться, поскольку с ее мнением здесь считаются. Ну а тот представительный мужчина с лентой и орденом - его превосходительство губернатор Иван Иванович Бахтин, человек тоже весьма ученый, пишет стихи и эпиграммы. Отличается редкой неподкупностью, взяток не берет, но… - тут она понизила голос, - хм, находятся ловкачи, которые ухитряются проигрывать изрядные суммы его супруге - большой любительнице игры в бостон. А вон там, у стены, в креслах - полковник Андрей Федорович Квитка, наш губернский предводитель дворянства. Рядом - его жена Елизавета Николаевна. Она не танцует, так как недавно оправилась после родов, но мужу танцевать не запрещает.
        Помня тетушкины наставления о необходимости быть признанной предводителем дворянства, Софья внимательно пригляделась к Андрею Федоровичу, который показался ей весьма солидным и даже пожилым человеком, хотя ему едва исполнилось сорок лет. Выражение его лица было приятным, без надменности, и это немного успокоило Софью.
        - А вон там, - показала Надежда в ту сторону, где мелькали офицерские мундиры, - наши главные танцоры. Правда, пока они заняты разговорами о политике и войне, но, как только начнутся танцы, сейчас же разлетятся по залу. Тебя, я думаю, пригласят одной из первых, на зависть всем твоим недоброжелательницам.
        - Но я ни с кем не хочу танцевать, кроме моего жениха, а он сейчас в отъезде. Да и тетушка посоветовала станцевать лишь пару-тройку танцев с почтенными людьми.
        - Подумаешь, какие строгости! - фыркнула Надежда. - У меня тоже есть жених, но ни он, ни кто-либо из моих родных не запрещает мне танцевать с другими кавалерами.
        - Но мое положение более уязвимо, чем твое, и потому я должна быть вдвое осторожнее.
        - Не думаю, что танцами ты испортишь себе репутацию. А, кстати, кто он, твой жених?
        - Юрий Горецкий, дворянин, отставной поручик, сейчас живет в своем имении под Киевом. А твой жених кто? И где он сейчас?
        - Он задерживается, потому что встречает своего друга, но непременно приедет на бал, и я вас с ним познакомлю. Его зовут Валериан Ружич, он ротмистр гусарского полка.
        - Ружич? - обрадовалась Софья. - Так я с ним познакомилась три дня назад! И, кстати, познакомил нас Юрий, они с Ружичем когда-то вместе служили.
        - Вот славное совпадение! - воскликнула Надежда и оживленно завертела головой по сторонам. - Сейчас заиграют мазурку. А наши ахтырцы тут как тут!
        Софья оглянулась и в конце зала с неудовольствием заметила среди других гусар Заборского и Цинбалова.
        Оркестр грянул мазурку, и к Надежде тут же подлетел, звякнув шпорами, молодцеватый поручик. Другой офицер направился к Софье, но она, упредив его маневр, быстро ретировалась к уголку пожилых дам и уселась на диванчике подле Домны Гавриловны.
        - Молодец, что не спешишь вертеть хвостом и отбивать дробь каблуками, - одобрила ее тетушка. - Не беда, если лишний раз не попляшешь, зато потом это тебе окупится сторицей.
        Станцевав мазурку и котильон, к Софье подошла слегка запыхавшаяся Надежда и торопливо спросила:
        - Ты умеешь играть на фортепьяно и петь?
        - Играть умею, но одновременно играть и петь у меня плохо получается.
        Дома Софья иногда пела, аккомпанируя себе на пианино, но выступать на глазах у взыскательной публики она бы пока не решилась, а потому заранее готова была отказаться от подобного предложения Надежды. Однако новая подруга не унималась:
        - Ничего, петь буду я, а ты мне аккомпанировать. Сумеешь сыграть по нотам модный романс? Тебе ведь надо показать себя здешнему обществу!
        Софье тоже не хотелось долго оставаться незаметной, и она, испросив разрешения у тетушки, собралась с духом и пошла вслед за Надеждой к фортепиано.
        Гости полковника Ковалевского, осведомленные о музыкальных талантах его племянницы, уже собрались вокруг инструмента и требовали усладить их слух французским романсом «Юный трубадур». Надежда, потупив взор, сделала легкий реверанс, а затем объявила:
        - Господа, я, право, смущена, но если вы так цените мои скромные способности, то я спою вам «Jeune troubadour»… - Тут она слегка подтолкнула вперед Софью и добавила: - А аккомпанировать мне будет моя новая подруга мадемуазель Софи, племянница Домны Гавриловны Чепурной.
        Усаживаясь за фортепиано, Софья чувствовала себя под обстрелом любопытных взглядов, но решила ни на кого не обращать внимания, полностью сосредоточившись на игре. Уроки музыки ей когда-то давала опытная учительница музыки, нанятая отцом; но и после смерти отца и отъезда мадам Гранже Софья продолжала каждый день играть на пианино в доме тетушки, которая и сама в молодости была неплохой музыкантшей. И сейчас, впервые выступив перед столь придирчивой публикой, Софья продемонстрировала вполне основательное мастерство, аккомпанируя пению Надежды, у которой, несмотря на хрупкое сложение, оказался довольно сильный голос, скорее низкий, чем высокий. Гости дружно аплодировали двум юным прелестным музыкантшам, так что Софья, непривычная к такому успеху, покраснела от удовольствия и впервые в жизни ощутила, что ей нравится быть в центре внимания. Среди тех, кто удостоил ее похвал, был и предводитель дворянства Квитка, который тут же уточнил у девушки:
        - Значит, вы дочь Ивана Григорьевича Ниловского? Я знал вашего батюшку, это был достойный человек.
        И вдруг совсем рядом раздался язвительный голос Заборского:
        - А ее матушку вы не знали?
        Софья и Андрей Федорович оглянулись на гусара, который стоял, подбоченившись, и насмешливо улыбался.
        Неловкость момента поспешила исправить Надежда, с преувеличенным оживлением воскликнувшая:
        - Вы уже здесь, Заборский? А почему же Валериан задерживается? Что это за таинственный друг, которого он встречает?
        Заборскому ничего не оставалось, как повернуться к собеседнице и ответить:
        - Не знаю, мадемуазель Надин, мне этот друг не знаком. Кажется, они с Ружичем вместе учились в кадетском корпусе.
        В эту минуту заиграла танцевальная музыка, и Квитка пригласил Софью на вальс. Она с благодарностью улыбнулась Надежде, так ловко оградившей ее от наглых выпадов Заборского.
        Вслед за предводителем дворянства Софью пригласил надворный советник Герсеванов, а затем богатый купец Терещенко - родственник Ковалевского. Это означало признание ее губернским высшим обществом, и девушка почувствовала уверенность в своих силах.

«Теперь-то я знаю, как себя держать! - проносилось в ее юной закружившейся головке. - Теперь Юрию не стыдно будет и в столице меня показать! Нет, право, я все-таки достойна своего счастья!»
        Придирчивые взгляды и насмешливые перешептывания некоторых особ женского пола ее больше не тревожили. Единственным темным пятном, отравлявшим девушке радостное торжество, было присутствие Заборского, который явно вознамерился испортить ей если не репутацию, то хотя бы настроение.
        Когда на следующий танец Софью пригласил Цинбалов, за спиной которого она видела ухмыляющуюся физиономию Заборского, девушка отклонила предложение, сославшись на усталость, и вернулась к Домне Гавриловне. Возле тетушки теперь сидела вдова генерала Килдяшева, которая, оглядев Софью в лорнет, принялась задавать ей вопросы, долженствующие выяснить, достаточно ли девушка тверда в вопросах веры и прилежна в домашних работах.
        Скоро подошла Надежда и сообщила, что полковница Ковалевская собирается устроить шарады, в которых Надежде отведена роль главной помощницы. Новая подруга хотела привлечь к этому также и Софью, однако Домна Гавриловна решительно заявила, что ее племянница пока не готова к таким новомодным развлечениям, и Софье пришлось остаться на месте, выслушивая важные наставления генеральши.
        Рассеянно внимая почтенной даме, девушка наблюдала за гостями и вдруг в конце зала заметила Заборского, который, чуть пошатываясь, явно направлялся в ее сторону. Похоже было, что он основательно взбодрился вином, и девушка внутренне напряглась, потому что пьяный Заборский казался ей намного опаснее трезвого.
        В этот момент к группе пожилых дам, среди которых томилась Софья, подлетел Казимир Вельсович и с учтивым поклоном обратился к Домне Гавриловне:
        - Позвольте пригласить вашу племянницу! Такая очаровательная барышня не должна сидеть во время танцев!
        Домна Гавриловна поджала губы и нехотя кивнула, а Софья, увидев, что Заборский уже совсем недалеко, поспешила принять приглашение Вельсовича. Но присоединиться к танцующим парам им удалось не сразу, потому что посреди зала их перехватил Заборский, с вызовом объявивший поляку:
        - Эту барышню я хотел пригласить на танец, а вы ее у меня бессовестным образом перехватили!
        - Но позвольте… - слегка растерялся Вельсович, - я первый пригласил, а о ваших намерениях не знал…
        - Экий вы прыткий, однако, - прищурился Заборский, придерживая поляка за локоть. - А кстати, пан Вельсович, вы не родственник ли тому Вельсовичу, который служит адъютантом у Наполеона?
        - Нет, не родственник, просто однофамилец, - ответил заметно нервничавший поляк, стараясь поскорее отделаться от собеседника.
        - И верно, какой вы родственник, тот Вельсович - из шляхты, а вы простой учителишка, набивший себе цену среди провинциальных дам. Впрочем, наполеоновским агентом вы тоже вполне можете быть. - Заборский с пьяной ухмылкой взглянул на Софью. - Однако если эта мамзель предпочитает танцевать с вами, а не с офицером-дворянином, то я препятствовать не стану.
        - Прошу вас, господин Заборский, оставьте нас в покое! - Софья сердито блеснула глазами и, взяв Вельсовича под руку, вошла с ним в круг танцующих.
        Она услышала, как Заборский кому-то громко сказал:
        - Сколько гонора! А ведь дочь дворовой девки!
        Кто-то подал еще одну двусмысленную реплику, и Софья поймала на себе несколько любопытно-насмешливых взглядов, что еще больше испортило ей настроение.
        - Не обращайте внимания на этого грубияна, - сказал Вельсович, настороженно поглядывая в сторону Заборского. - Он плод невежества и предрассудков. Чем дальше, тем больше убеждаюсь, что многим людям надо прививать просвещение насильно.
        - А почему он обозвал вас наполеоновским агентом?
        - О, только потому, что я хвалил реформы Наполеона. Но ведь это истинная правда! Во всех завоеванных странах Наполеон вводил новые разумные законы, даже в Египте. В моей родной Польше отменил крепостное право, в Испании запретил инквизицию, на юге Италии ликвидировал бесчисленные шайки бандитов, промышлявших на дорогах. Да и много всего полезного сделал! Конечно, я против войны, но если большинство народа поймет, какие выгоды для него влечет дружба с великим императором, то войны не будет вовсе. А при новом устройстве уже никакой фат не упрекнет такую девушку, как вы, ее несчастным происхождением. Я бы еще мог рассказать о гражданском кодексе Наполеона, но вам это вряд ли интересно.
        Вельсович говорил вполголоса и умолк, когда, лавируя между танцующих пар, они случайно оказались возле Заборского и Цинбалова. Слушая пана Казимира, Софья вдруг вспомнила, как Юрий приревновал ее к нему, и невольно улыбнулась, но тут же помрачнела, встретившись взглядом с Заборским. Едва умолкла музыка, как гусар снова с вызывающим видом направился к девушке. Вельсович на этот раз не решился вступать в спор и, сославшись на свои обязанности распорядителя бала, быстро исчез в толпе. Софья поискала глазами Надежду, но ее нигде не было. А Заборский стоял рядом, настойчиво приглашая девушку на танец.
        - Я больше не потерплю отказа, Софи! - заявил он, хватая ее за руку. - Или вы хотите, чтобы ваш жених узнал, как вы здесь строите глазки и улыбаетесь этому польскому проходимцу? Пойдемте, не то прилюдно скажу все, что думаю о вас!
        Испугавшись скандала, Софья вынуждена была уступить. Пьяный Заборский танцевал плохо, сбивался с ритма и наступал ей на ноги. Но хуже этого было другое: он старался покрепче прижать девушку к себе и, обдавая винными парами, бормотал ей на ухо:
        - Я бы хотел вкусить твоего поцелуя, прелестная пейзанка… Ты не пожалеешь, если станешь моей… Я удачливый игрок, я выиграю для тебя такую жизнь!..
        - Да как вы смеете?! - отстраняясь от него, громким шепотом возмутилась Софья. - У меня есть жених, и, если он узнает…
        - Жених? - усмехнулся Заборский. - А ты уверена, что он женится на тебе? Что же до сих пор он не привозит из Киева свою маман? Наверное, не смог ее уговорить. Да и какая разумная барыня согласится на такую невестку!
        - Уйдите от меня! - оттолкнула его Софья. - Пьяный дурак и наглец, вы мне противны!
        - Скажи спасибо, что ты не мужчина, а то бы я вызвал тебя на дуэль, - прошипел Заборский, сузив глаза. - Но молодых красоток за оскорбление не стреляют, а целуют.
        С этими словами он схватил девушку за плечи, пытаясь коснуться ее губ, но в следующую секунду она вырвалась из его объятий и влепила ему звонкую пощечину.
        Вокруг них тут же столпились любопытные, да еще и музыка смолкла именно в эту минуту.
        - Барышня не понимает шуток, - пожал плечами Заборский, мгновенно протрезвев.
        Софья кинулась прочь, слыша за собой чьи-то смешки, среди которых она разобрала реплику одной пышной дамы:
        - Эта дворняжка хочет выглядеть породистой собакой!
        Прибежав к Домне Гавриловне, Софья тут же ее попросила:
        - Тетушка, давайте уедем с бала, мне дурно!
        Домна Гавриловна, очевидно, заметившая скандальный эпизод, с осуждением сказала:
        - Не надо было танцевать с молодыми офицерами, тем более пьяными!
        - Но он принудил меня к этому танцу!
        Рядом вдруг оказался Цинбалов, пытавшийся уверить Домну Гавриловну, что не надо обращать внимания на гусарские шутки. Но пожилая дама не удостоила его ответом и, поднявшись с места, сказала Софье:
        - Ладно, пойдем, чтобы не портить бал добрым хозяевам.
        Девушка боялась, что Ковалевские станут их задерживать, но они были в этот момент заняты подготовкой шарад и не успели узнать о досадном происшествии.
        Уже возле самой двери Домна Гавриловна вспомнила, что забыла на кресле шаль, и послала за ней племянницу. Софья поспешно исполнила указание тетушки, а когда вернулась, Домна Гавриловна уже вышла на крыльцо. Кинувшись следом, девушка столкнулась у двери с каким-то офицером и довольно ощутительно наступила ему на ногу, но, увидев краем глаза гусарскую форму, решила, что это приятель Заборского, который хочет ее задержать, а потому вместо извинения еще и толкнула его локтем. Второпях она даже не заметила, что вслед за незнакомым офицером шел Ружич. Оказавшись наконец вне дома, Софья взяла Домну Гавриловну под руку и, не оглядываясь по сторонам, повела к экипажу.
        - Не думала, что придется так рано уезжать, - ворчала помещица, усаживаясь поудобнее и искоса поглядывая на девушку. - И с хозяевами не попрощались… Вот ведь как неловко вышло: первое твое появление в обществе - и сразу почти скандал!
        - Скандал был бы, если б мы там остались и этот наглец Заборский продолжал бы ко мне приставать.
        - А почему он приставал именно к тебе? Может, ты ему дала какой-то повод? Кокетничала с ним?
        - Нет, клянусь вам, тетушка! Ну почему вы сразу меня стремитесь обвинить?… - Голос девушки дрогнул от обиды.
        - Ну, ладно уж, не куксись, - махнула рукой Домна Гавриловна. - Надеюсь, гости все поймут. Ведь эти гусары, как напьются, еще и не такие коленца откалывают. Правильно мы сделали, что уезжаем, меньше разговоров будет. Ты же теперь невеста, тебе вдвойне надо блюсти свою репутацию.
        Софья вздохнула и погрузилась в молчание, полное смутной тревоги.
        Она бы, наверное, встревожилась еще больше, если бы успела заметить, каким тяжелым, неприязненным взглядом проводил ее Заборский, шепча себе под нос: «Ничего, холопское отродье, тебе это даром не пройдет…»
        Глава третья
        Офицер, с которым Софья столкнулась у дверей, посмотрел ей вслед и недовольно поморщился:
        - Что это за фурия тут пронеслась? Отдавила мне ногу, да еще и толкнула под бок.
        Ружич с усмешкой откликнулся:
        - Вполне приличная девица, но, кажется, ее тут кто-то сильно раздразнил. Впрочем, догадываюсь кто, - добавил он, увидев Заборского и Цинбалова. - Скажи-ка, Осип, это не от тебя мадемуазель Софи так резво убегала? Друга моего чуть не опрокинула наземь, а меня так и вовсе не заметила.
        - Не знаю, от кого или к кому она бежала, - развел руками Заборский, - но манера толкаться, не извиняясь и не здороваясь, вполне отвечает ее плебейской натуре.
        - Ну, ты слишком к ней строг, приятель, - хлопнул его по плечу Ружич и, отступив на шаг, представил своего спутника: - Рекомендую: граф Даниил Призванов, друг мой с юности и по сей день, хотя воинская служба и развела нас в разные полки.
        Красный доломан с синими обшлагами и синий ментик свидетельствовали о принадлежности ротмистра Призванова к изюмскому гусарскому полку.
        Вслед за Цинбаловым и Заборским подошли еще четверо ахтырских гусар, и Ружич всех по очереди познакомил со своим другом. Призванов отвечал на приветствия немного рассеянно и тут же осведомился:
        - А здесь ли губернатор? У меня к нему важное письмо.
        - Личное? - с усмешкой поинтересовался Заборский.
        - Возможно, - невозмутимо ответил Призванов. - Оно от генерала Депрерадовича, а он старый знакомец здешнего губернатора.
        - Пойдемте, я проведу вас к его превосходительству, - вызвался Цинбалов.
        Когда Призванов шел через зал, нельзя было не заметить, какими заинтересованными взглядами провожают его дамы и барышни. В самом деле, своей внешностью и непринужденно-уверенной манерой держаться он не мог не привлечь внимания, особенно женского. Это был мужчина лет двадцати пяти - двадцати семи, статный, выше среднего роста, с горделивой осанкой, с красивым, твердо очерченным лицом, на котором выразительно блестели большие, чуть удлиненные глаза, с темно-русыми волосами, падавшими на лоб и виски слегка небрежными волнистыми прядями, что придавало налет романтичности его мужественному облику. Он определенно выделялся и среди гостей во фраках, и среди гостей в мундирах, хотя многие из них тоже выглядели молодцевато.
        - А этот граф, похоже, пользуется немалым успехом у женского пола, - заметил Заборский, обращаясь к Ружичу.
        - Да, - ответил тот, - в полку о нем даже бытовала поговорка: «В битвах - храбрец, на балах - похититель сердец». Дамы находят в нем нечто магнетическое.
        - А у него есть жена или невеста?
        - Нет. Кстати, он не особенно дорожит амурными победами и ни в кого не влюбляется всерьез, так что зря иные барышни имеют на него виды. Если он когда и женится, то, скорей всего, по расчету. Но при этом он великодушный и добрый малый, для друга последнее отдаст.
        - Играет?
        - И даже порой чересчур азартно.
        - Заборский, ну тебя, право, занимает какая-то суета вместо важных дел, - вмешался в разговор молоденький корнет Лагунин, живо интересовавшийся военной обстановкой. - Лучше скажите, Ружич, откуда прибыл ваш друг? Насколько мне известно, сейчас восемь эскадронов изюмских гусар стоят на западной границе.
        - Да, он прибыл с западной границы, из Вильно, - подтвердил Ружич.
        - И что там, какие новости? - не унимался Лагунин. - Скоро ли война? Может, он привез депешу о начале военной кампании?
        - Пусть он сам об этом расскажет, - уклончиво ответил Ружич.
        - И впрямь, не худо нам об этом поговорить на нашей офицерской квартире, - подхватил Заборский. - Да и покутить напоследок, перед батальной бурей, не помешает. Вина у нас хватит, а красотки из салона мадам Жужу куда веселей, чем эти жеманные уездные барышни на балу.
        - Ну да, особенно после того, как одна из них дала тебе оплеуху, - усмехнулся, попыхивая трубкой, поручик Якимов.
        Лицо Заборского на мгновение исказилось гримасой, но он тут же взял себя в руки и отшутился:
        - Этой особе очень хочется показать из себя святую невинность, чтобы окрутить одного богатого дурака. Ну а мне наука: не приглашай на танец бывшую дворовую девку. - И тут же, без паузы, он обратился к Ружичу: - Так что, Валериан, пригласишь своего друга к нам на офицерскую квартиру?
        - Приглашу, и думаю, он не откажется. Что же до меня, то я вам сейчас не составлю компании. Мне надо увидеться с невестой. А в свете того, о чем рассказал Призванов, я еще хочу успеть навестить своих родителей.
        - А что он рассказал? - подступил Лагунин. - Все-таки война?
        - Лучше обсуждать этот вопрос не здесь, а в другой обстановке, - посоветовал Ружич.
        В следующий момент перед ним появилась Надежда, и он тотчас забыл о прежних собеседниках.
        Через какое-то время компания гусар, в которую входили Призванов, Заборский, Цинбалов, Якимов, Лагунин и еще трое, расположилась на офицерской квартире, где в воздухе витали клубы табачного дыма, на дверях виднелись следы от пистолетных пуль, на стенах висели мундштуки и ташки,[4 - Ташка - гусарская сумка.] а разговоры сопровождались звоном бокалов. Все было как всегда, и Призванов, давно привыкший к бивачной жизни и обстановке офицерских квартир, чувствовал себя в новой для него компании вполне непринужденно.
        - Говорите же, граф, каково сейчас на западной границе, - торопил его Лагунин. - Ведь вы, наверное, развозите экстренные депеши? Наполеон объявил нам войну?
        - Вижу, что, как многие юноши, вы кипите мужеством и с нетерпением ожидаете баталий, - снисходительно заметил в сторону молодого гусара Призванов. - Что же до меня, то вы, корнет, ошибаетесь, я не курьер, чтобы развозить депеши. Просто мне дали отпуск на несколько дней навестить больного отца. Он сейчас живет в своем имении на юге Курской губернии, что отсюда недалеко, вот меня и попросили заодно передать два письма в эти края: первое - от Депрерадовича к Бахтину, а второе… но об этом после. Теперь касательно западной границы. Наполеон еще не объявил нам войну, но он может начать ее и без объявления, притом со дня на день. Его войска стоят сразу за Неманом. Вы спросите, готовы ли мы их встретить? Вот это сложный вопрос. Правда, многие наши командиры настроены весьма самоуверенно, да и государь пока не покинул виленский замок, словно и нет опасности. Однако скажу вам прямо, как человек военный и уже сражавшийся с наполеоновскими войсками под Пултуском и Прейсиш-Эйлау: скорых побед не ждите. Боюсь, что сперва нам придется отступать, чтобы потом наступать. Бонапарт собрал огромную армию вторжения.
Правда, в его армии только половину составляют французы, и эта разноплеменная пестрота является источником ее слабости. А наша слабость в некомплекте полков и в их разбросанности на большом пространстве. Увы, неприятелю будет нетрудно перейти через Неман в значительных силах, не давая нам времени собраться. Опаснее всего, если французы отрежут несколько корпусов нашей армии и разобьют их поодиночке.
        - Да, поодиночке можно и целые армии разбивать, - мрачно заметил Якимов. - А не лучший ли способ защиты - нападение? Почему нам первым не перейти за Неман?
        - Государя к этому склоняли некоторые горячие головы, - ответил Призванов, - но он не хочет быть зачинщиком, а все еще надеется сохранить мир.
        - Ну, так будем и мы надеяться, что нам еще отпущено несколько дней, а то и недель мирной жизни! - провозгласил Заборский, поднимая полный стакан вина. - Надо провести их весело! А сейчас предлагаю выпить за здоровье нашего нового друга Даниила Призванова!
        Его тост дружно подхватили, причем кто-то назвал графа «ваше сиятельство», на что Призванов тут же с улыбкой возразил:
        - Для гусарской дружбы нет титулов; я для вас не «сиятельство», а ротмистр, командир эскадрона гусарского полка. Благодарю за то, что сразу признали меня своим другом, за дружбу и выпьем.
        Вино лилось рекой, но Заборский, еще недавно пьяный, теперь уже таким не казался, и взгляд его небольших цепких глаз все внимательнее останавливался на Призванове.
        - Друзья Ружича - мои друзья, - объявил он, вновь наполняя стаканы. - Жаль, что Валериана сейчас нет среди нас, а то бы он подтвердил.
        - Но это я подтверждаю, - кивнул уже изрядно опьяневший Цинбалов.
        - Правда, среди друзей Ружича иногда попадаются чудаки… - продолжал Заборский, искоса поглядывая на Призванова, - да, чудаки, простаки, вроде Юрия Горецкого. Я бы даже назвал его глупцом. Но тут уж ничего не поделаешь, если человек желает быть одураченным, то ему свой ум не вставишь.
        - А какой это Горецкий? - поинтересовался Якимов. - Не племянник ли люботинского помещика Никанора Ефимовича?
        - Он самый, - подтвердил Заборский. - И дядюшка у Горецкого богатый, благочестивый, и матушка - добродетельная вдова, каждый день молится в Киевской лавре, а сыну ума не вымолила.
        - А в чем же его глупость? - полюбопытствовал корнет. - Наверное, он, как Митрофанушка, в учении туп?
        - В учении - не знаю, но на Митрофанушку точно похож тем, что очень хочет жениться, - усмехнулся Заборский. - Да и это бы еще не беда. Вопрос в том, кого он выбрал в жены.
        - И кого же?
        - Незаконную дочь одного старого барина, который умер, не успев оставить ей приданого. И вот ловкая девица задумала женить на себе простака, чтобы сразу получить и состояние, и положение в обществе.
        - Но, может быть, она его искренне любит - как бедная Лиза - Эраста? - предположил Лагунин.
        - О, пылкий юноша, начитавшийся сентиментальных романов, - усмехнулся в сторону корнета Заборский. - В жизни чаще всего бывает иначе, и кроткие с виду голубицы на поверку оказываются когтистыми ястребами.
        - И кто же сия хищница? - весело спросил один из гусаров. - Уж не та ли девица, которая…
        - Тсс… - приложил палец к губам Заборский. - Пока не надо об этом говорить, поскольку не утрачена надежда, что простак образумится.
        Еще гусары прикидывали, о ком идет речь, как вдруг прозвучал вопрос Призванова, заданный резким, отрывистым тоном:
        - И от кого старый барин прижил эту дочь? От какой-нибудь торговки, кабатчицы?
        - Еще хуже, - махнул рукой Заборский. - От крепостной девки, от мужички, которая окрутила старика и передала подобное умение своей дочери.
        - Да… эти незаконные дети иногда бывают очень прыткими, - невесело усмехнулся Призванов. - Порой даже ухитряются оттеснить от родителей их законных детей. Помните историю Эдмунда и Эдгара из «Короля Лира»?
        Внимательно поглядев на графа, Якимов покачал головой:
        - Такой истории мы не знаем, но, сдается мне, что вы и о себе говорите.
        Призванов осушил стакан вина и не смог удержаться от откровенности:
        - Да, у меня тоже происходит нечто подобное. Мой отец еще при жизни матери сблизился с вдовой одного торговца, и у них родился сын. Пока мать была жива, отец это скрывал, но после ее смерти забрал мальчишку в наш дом. Любовница его в то время уже ждала второго, но умерла при родах, и ребенок умер. А братец мой единокровный… во всяком случае отец верит, что он единокровный… братец остался жить у нас в доме и, будучи младше меня на восемь лет, все время находился при отце, покуда я был на военной службе в постоянных отъездах. Сей незаконный отпрыск хитер не по годам, да и среди слуг всегда найдет шпиона, так что до отца неизвестно какими путями доходят слухи и подметные письма о моем расточительстве, разврате, кутежах и прочих безобразиях. Не удивлюсь, если кончится тем, что родитель лишит меня и отцовской любви, и отцовского наследства в пользу брата.
        Заборский слушал Призванова с особым вниманием, а когда граф замолчал, тут же предложил ему и всем остальным славный способ развеяться - карты. Гусары согласились и доверили Заборскому, как самому опытному игроку, прометать банк. Призванов был среди понтеров и сразу же выиграл крупную сумму. После выигрыша он вошел в азарт и стал один понтировать против Заборского, который сетовал, что фортуна, видно, решила в этот вечер отвернуться от него в пользу гостя. Потом Призванов поставил на все выигранные деньги, но удача вдруг оказалась не на его стороне. Однако остановиться граф уже не мог, и кончилось тем, что он проиграл всю имевшуюся у него наличность, да еще и сверх того.
        Наконец, опомнившись, он встал из-за стола и пообещал Заборскому, что остальной проигрыш отдаст в течение двух дней. Гусары с любопытством посматривали на графа, видя его явное смущение, но Заборский быстро прервал неловкую паузу:
        - Какие пустяки, мы тут часто играем на слово! А в вашем слове ни у кого нет сомнений.
        Призванов, сославшись на усталость после дороги, попрощался, чтобы уйти на квартиру, которую подготовил для него слуга. Заборский с Цинбаловым вызвались его проводить.
        Скоро все трое уже шли по темной улице, освещаемой лишь луной и редкими в этот поздний час огоньками в окнах.
        Не надо было обладать особой проницательностью, чтобы заметить, как испортилось настроение графа после столь ощутительного проигрыша. Очевидно, он затруднялся собрать нужную сумму в ближайшее время, и это его сильно удручало. А Заборский, пытаясь то ли его подбодрить, то ли исподтишка уязвить, пошутил:
        - Ваш проигрыш только подтверждает лишний раз поговорку: кому везет в любви, не везет в картах, и наоборот. Многие удачливые игроки, пожалуй, не прочь были бы с вами поменяться. Я ведь видел, какое впечатление вы произвели на наших дам!
        - Но сейчас меня это нисколько не тешит, - криво усмехнулся Призванов. - Я уже не в первый раз в проигрыше за последнее время, и деньги мне придется просить у отца. А мой братец воспользуется этим, чтобы снова очернить меня перед родителем… Впрочем, мои трудности вас не касаются, карточный долг - вещь непреложная, и я вам его отдам, чего бы мне это ни стоило.
        Заборский, замедлив шаг, тронул Призванова за плечо и проникновенным голосом сказал:
        - Ротмистр, мы оба гусары, и я бы не хотел быть причиной вашего несчастья. Можно решить вопрос карточного долга по-другому. Предлагаю вам заключить со мной пари на ту сумму, которую вы проиграли. Мне кажется, выиграть это пари вам будет легче, нежели просить деньги у отца.
        - Пари? - граф явно заинтересовался. - И в чем же оно будет заключаться?
        - Докажите, что в любви вы столь же удачливы, как я в картах. Попробуйте соблазнить ту хищницу, которая хочет женить на себе простака Горецкого. Можете добиваться своего любыми путями. Главное - не допустить этой свадьбы. Если у вас получится, то я не только прощу вам деньги, проигранные на слово, но и верну ваш наличный проигрыш. - Заборский вытащил из кармана несколько банковых билетов и протянул их Призванову. - Берите, это понадобится вам, чтобы достойно прожить в городе те несколько дней, за время которых вы должны будете выиграть пари.
        - Погодите… - немного растерялся Призванов. - Вы это серьезно мне предлагаете?
        - Серьезней не бывает! Василий, ты свидетель!
        Цинбалов с готовностью кивнул:
        - Мы слово держим! Выиграете пари - и все деньги ваши!
        - Я слышал, граф, что вы титулованный аристократ со всех сторон, - продолжал Заборский, сверля Призванова пристальным взглядом. - Ведь ваша матушка княжеского рода? Тогда вам тем более должно быть досадно, что всякая чернь стремится влезть в круг благородных людей.
        - Кстати, особа, которую мы вам предлагаем разоблачить, - это та самая фурия, которая сегодня чуть не сбила вас с ног, - ввернул Цинбалов.
        - Увы, я ее даже не разглядел, - усмехнулся Призванов.
        - Она, конечно, недалекая и наглая плебейка, но при этом недурна собой, а потому ваша миссия будет не лишена приятности, - сообщил Заборский. - Ну, что же вы колеблетесь? Неужели думаете, что мне охота расставаться со своими деньгами? Но я готов оказаться в проигрыше, если такой ценой уберегу от западни беднягу Горецкого. А никто, кроме вас, граф, не сможет увлечь девицу за столь короткий срок.
        - Кстати, времени у меня даже меньше, чем вы думаете, - заметил Призванов. - Мне еще надо найти одну здешнюю помещицу и передать ей письмо от одной виленской дамы.
        - Кто эта помещица? - живо откликнулся Цинбалов. - Я знаю многих помещиков в нашей губернии.
        - Это некая Домна Гавриловна Чепурная.
        Слова Призванова вызвали самый радостный отклик у его собеседников.
        - Вот славное совпадение! Нам всем повезло! - воскликнул Цинбалов. - Особа, о которой идет речь, как раз живет в поместье у Чепурной. Дело в том, что старый барин, отец нашей девицы, - кузен Домны Гавриловны.
        - Ниловский? - уточнил Призванов.
        - Вы его знали? - разом удивились Заборский и Цинбалов.
        - Нет, я не был с ним знаком и не видел его никогда, просто слышал о нем от другой его кузины - той, что живет в Вильно. Это родная сестра Домны Гавриловны, Ольга. Они много лет были в ссоре, но сейчас Ольга Гавриловна больна и очень хочет помириться со своей сестрой.
        - А позвольте полюбопытствовать, почему именно вас она попросила передать письмо? - спросил Заборский. - Вы с ней знакомы?
        - Мы с ней дальние родственники, но не кровные. У мужа Ольги Гавриловны - Владислава Жеромского - есть младший брат, который женат на сестре моей матери.
        - О, видно, эти братья Жеромские не промахи, если взяли в жены таких родовитых дворянок! - присвистнул Цинбалов.
        - Наверное, вам известно, отчего Домна и Ольга так крепко рассорились? - обратился Заборский к Призванову.
        - Нет, в нашей семье это не обсуждалось. Да я не очень-то и знаком с Ольгой Гавриловной, а видел ее лишь несколько раз, когда бывал в Вильно.
        - А может, ты, Василий, что-то знаешь? - повернулся Заборский к Цинбалову.
        - В точности не знаю, но слухи доходили, будто бы Домна Гавриловна с сестрой еще в молодости поссорились из-за жениха. Вроде бы сестрица отбила его у Домны, а потом бросила, и он погиб на дуэли. А сама эта сестрица, Ольга, вышла замуж не то за поляка, не то за литвина. Ну а Домна Гавриловна, видно, так ее и не простила. Это уж потом она за Чепурного вышла, а сперва, наверное, горевала по своему жениху.
        - Ишь ты какая романическая история, - хмыкнул Заборский. - Кстати, возможно, именно красотка Софи подговаривает Домну Гавриловну не мириться со своей сестрой. Хочет оставаться единственной близкой при тетушке и получить от нее наследство.
        - Красотка Софи? Это ее мне предстоит соблазнять? - с усмешкой уточнил Призванов. - И, насколько я понял, скомпрометировать эту барышню вы хотите публично? Но каким же образом?
        - О, тут нам и усилий прилагать не придется, - заверил Заборский. - Всегда найдутся любопытные слуги, которые вынесут сор из избы. Говорят, в доме помещицы Софью многие не любят, называют «панянка-байстрючка». Но вам, граф, это ничем не грозит, вы же не будете ее насиловать. Дело обычное: молодой блестящий офицер, перед которым не смогла устоять легкомысленная девица. Конечно, сплетники какое-то время посудачат, но вы ведь уже будете отсюда далеко.
        Призванов колебался лишь пару мгновений, потом, подбоченясь одной рукой и щелкнув пальцами другой, воскликнул:
        - Черт возьми, мне предстоит неплохое развлечение, за которое я еще получу и выигрыш! Ради этого стоит задержаться здесь денька на три-четыре!
        - А для меня это первый случай, когда, заключив пари, я не буду жалеть о проигрыше! - объявил Заборский.
        - Аминь, я подтверждаю ваш уговор! - провозгласил Цинбалов, схватив за руки одновременно Призванова и Заборского. - Со своей стороны обещаю всяческое содействие. Например, завтра же могу повезти графа в Старые Липы и представить достопочтенной Домне Гавриловне.
        Через несколько шагов Призванов остановился у калитки маленького одноэтажного дома, в котором снял квартиру.
        - Скромное жилище для графа, - отметил Заборский.
        - Но я ведь собирался съехать отсюда уже послезавтра, поэтому особенно не привередничал, - пожал плечами Призванов.
        - Но теперь-то вы задержитесь подольше!
        - Задержусь, если только вдруг не прибудет курьер с приказом о военном сборе.
        - Тогда нам всем придется сняться с места, - вздохнул Заборский. - Но будем надеяться, что судьба подарит хотя бы недельку. Вы ведь справитесь за недельку, ротмистр?
        - Можете не сомневаться: буду штурмовать бастион всеми способами.
        - О, бастион по своей натуре не слишком крепок, но заряжен изрядной долей притворства и лукавства, это надо учесть, - подняв палец, объявил Заборский. - Но вы не пожалеете о своем приключении. Ведь вас ждут удовольствия более утонченные, чем в салоне мадам Жужу.
        Когда Призванов, распрощавшись со своими провожатыми, скрылся в доме, Цинбалов не удержался от вопроса:
        - Скажи, Заборский, для чего тебе понадобилось это пари? Ты в самом деле так радеешь о Горецком? А мне казалось, что он тебе не нравится.
        - Так оно и есть. За что бы он мне нравился? Гонористый барчук, нахватавшийся всяких модных теорий. Но я о нем и не радею, совсем наоборот. А его так называемая невеста не нравится мне еще больше.
        - Не можешь простить ей пощечину? А я думал, что ты все перевел на шутку…
        - Значит, ты плохо знаешь меня, Василий. Всепрощенчество не входит в число моих добродетелей. Люди, уколовшие меня презрением, получат ответный укол… и куда более сильный.
        - Я понял: ты нарочно подпоил и обыграл этого красавца графа?
        Заборский приостановился и сказал внушительным тоном:
        - Обещай молчать и об этом, и о нашем с графом пари. Если проболтаешься - вся затея сорвется и потехи не будет.
        - Не сомневайся! Я сыплю словами только там, где надо. А где не надо - буду молчать, даже если напьюсь вдрызг.
        - Хорошо. А теперь нужно поторопиться, чтобы весело закончить вечер.
        И они пошли обратно по темной улице, уже не останавливаясь и не задерживаясь на разговоры.
        Глава четвертая
        Крепкий сон к утру разогнал усталость, выветрил из головы остатки хмеля, и Даниил Призванов, проснувшись, сразу же отчетливо вспомнил события прошедшего дня. Он был зол на самого себя за то, что вновь поддался пьяному азарту, хотя перед тем давал себе слово вовремя вставать из-за игорного стола. Еще ему было досадно, что в порыве откровенности рассказал почти незнакомым людям о своих семейных неурядицах. Но все перекрывала мысль о рискованном пари, которое он заключил не по собственному желанию, а чтобы избежать позора и унизительных объяснений с отцом. Впрочем, теперь уже поздно было отступать, да он и не видел особого греха в том, чтобы позабавиться с тщеславной красоткой, вздумавшей прыгнуть из грязи в князи.
        Позвав слугу, Даниил велел ему принести кувшин холодной воды и умылся, раздевшись до пояса, чтобы окончательно стряхнуть с себя остатки сна.
        Едва он успел позавтракать и облачиться в мундир, как к дому подкатила открытая коляска, на которой с довольным видом восседал Цинбалов. День начинался с поездки в Старые Липы, и Даниил подумал, что это не так уж плохо.
        В усадьбе никто не ждал приезда незваных гостей, а ждали лишь Юрия Горецкого с матерью, надеясь на их появление со дня на день.
        Домна Гавриловна после завтрака усадила Софью вышивать покрывало для приходской церкви Святого Феодора, а сама с управителем занялась расходной книгой.
        Но, склонившись над пяльцами, девушка в мыслях была далека от рукоделия. Она снова переживала про себя события прошедшего бала и досадовала, что скандальный эпизод с Заборским может испортить ей репутацию. А еще Софью тревожило отсутствие Юрия, который, по ее расчетам, должен был уже приехать. Раньше она бы решила, что поездка задерживается из-за плохого здоровья его матери, но после обидных намеков Заборского девушка стала думать, что и впрямь родовитая дворянка Горецкая не дает сыну согласия на женитьбу.
        Наконец, устав мучиться сомнениями и сидеть на одном месте, Софья вышла из дому и направилась к воротам усадьбы, а потом и за ворота, к пригорку, с которого хорошо просматривалась дорога. Ей хотелось еще издали увидеть долгожданный экипаж, и она мысленно торопила его появление.
        И вскоре на дороге показалась открытая коляска, в которой сидели двое. У Софьи сердце подпрыгнуло от радостного волнения, и она шагнула вперед, стараясь получше разглядеть путников. Но через несколько мгновений, заслонившись рукой от солнца, заметила гусарские мундиры и поняла, что к усадьбе приближаются совсем не те гости, которых она ждет. При мысли, что одним из них может быть Заборский, девушка досадливо поморщилась и заспешила обратно в дом.
        Однако скрыться до появления офицеров она не успела; они догнали ее у крыльца. Услышав голос Цинбалова, Софья с неудовольствием оглянулась, готовясь ответить какой-нибудь колкостью, но тут же осеклась, увидев рядом с Цинбаловым не Заборского, а незнакомца в красно-синем мундире изюмских гусар.
        - Не убегайте от нас, мадемуазель! - воскликнул Цинбалов. - Позвольте представить вам графа Даниила Призванова - ротмистра гусарского полка.
        Призванов поклонился, щелкнув каблуками, и в упор взглянул на Софью. Его слегка прищуренные блестящие глаза сначала показались ей дымчато-серыми, но, когда он шагнул из тени дерева в полосу солнечного света, девушка заметила, что они имеют редкий фиалковый оттенок. Взгляд у него был такой пристальный и дерзкий, что Софья на мгновение почувствовала себя раздетой. Ее это тем более смутило, что незнакомец был красив, хорошо сложен и, вероятно, считал себя неотразимым донжуаном. А Цинбалов, словно желая усилить ее смущение, громогласно объявил:
        - Между прочим, вчера на балу вы отдавили ему ногу, но не во время танцев, а когда стрелой пронеслись мимо него и Ружича.
        - Но я за это не в обиде, изящная ножка не может сделать больно, - с улыбкой заметил Призванов.
        Софья растерялась, не найдясь, что бы поостроумнее сказать, но тут, к ее облегчению, на крыльцо вышла Домна Гавриловна и степенно ответила на приветствие нежданных гостей.
        - Граф привез вам письмо, очень важное! - поспешил сообщить Цинбалов.
        Софья заметила, что графский титул офицера произвел впечатление на тетушку, которая тут же пригласила молодых людей в дом.
        Пройдя из передней в гостиную, Домна Гавриловна усадила гостей к столу, а крутившейся рядом Варьке велела принести чаю. От Софьи не укрылось, каким заинтересованным и кокетливым взглядом служанка окинула красивого гусара. Кажется, и он приметил смазливую мордашку горничной.
        Рукоделие Софьи лежало на маленьком столике в углу; девушка хотела его забрать и уйти из комнаты, но в этот момент тетушка спросила Призванова, откуда письмо, и он ответил:
        - Из Вильно, от Ольги Гавриловны.
        Софья заметила, как напряглось лицо пожилой дамы, как судорожно она скомкала конец своей шали. Девушке стало интересно послушать предстоящий разговор, и потому она не ушла, а, взяв шитье, уселась в углу гостиной.
        Граф протянул Домне Гавриловне запечатанный конверт, но та небрежно бросила его на свободное кресло и спросила:
        - А почему она прислала письмо через вас?
        - Ну а почему бы не прислать письмо с оказией, раз уж я ехал в эти края, - пожал плечами молодой человек. - Вряд ли по почте пришло бы быстрей. Да, еще должен добавить, что ваша сестра сейчас болеет и очень надеется, что вы ей ответите.
        - А вас откуда знает… Ольга Гавриловна? - пожилая дама с усилием произнесла имя своей сестры. - Вы ей знакомый или родственник?
        Призванов объяснил степень своего родства, и Домна Гавриловна тут же поинтересовалась:
        - А позвольте узнать, из какой семьи ваша тетушка?
        - Мой дед по материнской линии - князь Шувалов.
        - Вот как!.. - Домна Гавриловна поджала губы. - И князья Шуваловы не возражали выдать дочку замуж за католика?
        - Что ж делать, браки совершаются на небесах, - слегка улыбнулся Призванов. - Наверное, Лев Жеромский и моя тетушка Юлия любили друг друга. А впрочем, я не знаю, как у них все складывалось, я тогда был слишком мал.
        Софья слушала, чувствуя на себе взгляд графа, который словно завораживал ее и не отпускал от себя. Причем со стороны было почти незаметно, чтобы Призванов на нее смотрел, но она все время ощущала это странное поле притяжения его лучистых фиалковых глаз.
        На Домну Гавриловну слова Призванова, очевидно, произвели не лучшее впечатление, что было видно по суровым складкам у нее между бровями и возле губ. Как догадывалась Софья, тетушке хотелось побольше узнать о сестре, но что-то удерживало ее от расспросов.
        Появилась Варька и еще одна служанка с приборами для чаепития, и Домна Гавриловна оглянулась на племянницу:
        - Садись к столу, будешь чай разливать.
        Встретившись глазами с Призвановым, Софья поняла, что не сможет чувствовать себя свободно под прицелом его магнетического взгляда, и попросила у тетушки позволения уйти, сославшись на головную боль.
        Домна Гавриловна позволила и не обратила внимания, что девушка удалилась не в свою комнату, а потихоньку выскользнула в сад.
        - Невеста, - с натянутой улыбкой пояснила она гостям. - Голова-то у нее, небось, болит от волнения: со дня на день должен приехать жених со своей матерью, чтобы уже окончательно договориться о свадьбе.
        Офицеры незаметно переглянулись между собой, и во время чаепития Цинбалов завел с Домной Гавриловной разговор о хозяйстве, а потом попросил, якобы по поручению своих родителей, показать ему оранжереи, которыми Чепурная успела прославиться среди соседей.
        Помещица охотно согласилась, приглашая с собой и Призванова, но он с улыбкой покачал головой:
        - Нет, оранжерей я и в отцовском имении насмотрелся. С вашего позволения, я бы лучше пошел на речку прохладиться, сегодня жарко.
        - Речки у нас нет, есть пруд - вон там, за рощей, - указала Домна Гавриловна.
        Это было то, что требовалось Призванову, уже приметившему между деревьев стройную фигурку в палевом платье.
        Лишь только Домна Гавриловна с Цинбаловым направились в сторону оранжереи, Призванов догнал Софью и попросил проводить его к пруду. Девушка кивнула и пошла чуть впереди, стараясь не смотреть ему в глаза.
        - Вы всегда так молчаливы, мадемуазель?
        Его вопрос застал ее врасплох, но она ни за что не хотела показать своего смущения этому титулованному красавцу и ответила довольно дерзко:
        - Нет, не всегда, а только тогда, когда мне не хочется говорить!
        - Вы намекаете, что не хотите говорить со мной?
        Повинуясь властному притяжению его взгляда, Софья невольно оглянулась и, не заметив кочки под ногами, потеряла равновесие и чуть не упала. Молодой человек поддержал ее, обняв за талию, да так крепко, что почти приподнял над землей. Она тут же отстранилась и быстро пошла вперед, указывая на блестевшую в просвете деревьев воду.
        - Вон пруд, извольте прохлаждаться, а можете даже искупаться, я уйду. - Софья сама удивилась, как нервно и ненатурально звучит ее голос.
        - Искупаться - пожалуй, но вместе с вами!
        Он встал перед ней и подал ей обе руки, помогая спуститься к пруду, а затем и вовсе обнял, приблизив свое лицо к ее лицу.
        - Что это значит, сударь?… - Софья уперлась руками ему в грудь. - Почему вы думаете, что со мной можно так бесцеремонно шутить? Наверное, наслушались сплетен обо мне?
        - Какая гордая невинность! - усмехнулся он, разжимая объятия. - Но давайте не будем ломать эту комедию, ведь здесь нет вашего жениха.
        - А при чем здесь мой жених? - вспыхнула Софья.
        - Действительно, ни при чем. Вы нравитесь мне, я нравлюсь вам, а жених ваш совершенно ни при чем.
        - Да что вы себе позволяете?! - топнула ногой Софья. - Думаете, если вы граф, а я…
        - Мне все равно, кто вы! Будь вы даже дочерью герцогини, я вел бы себя нисколько не иначе. Поймите же: я человек военный, сегодня здесь, а завтра уже скачу в другие края и, может быть, - навстречу гибели. Разве у меня есть время для ухаживаний и церемоний? Поэтому я и говорю вам вот так, с ходу, что вы мне нравитесь. По-вашему, я поступаю дурно?
        Его глаза неотрывно глядели ей в лицо. Сейчас, в тени прибрежной ивы, они казались темными, как глубокий омут. В них была и усмешка, и откровенный мужской интерес, и еще что-то, пугавшее ее.
        - Знаете ли, сударь… я не верю, что вы точно так же говорили бы с любой другой девушкой! - вскинув голову и отводя взгляд в сторону, заявила Софья. - Нет, вы так себя ведете именно потому, что не считаете меня не только равной себе, но и сколько-нибудь достойной уважения. Конечно, после того, как ваши друзья вам наплели, что я незаконная дочь старого барина и холопки…
        - А вы хотите сказать, что это не так? - вопрос прозвучал иронично.
        - И так, и не так. К счастью, есть люди, для которых главное - не происхождение, а личные достоинства.
        - А может, я тоже один из таких людей?
        - Вы - нет, судя по вашему поведению. Хоть вы и образованный аристократ, но, видно, не усвоили новых идей.
        - Да? - рассмеялся Призванов. - А кто вас этим новым идеям обучил?
        - Они витают в воздухе! Дойдут и сюда! Тогда даже у самых простых людей будет право на уважение!
        - Уж не наполеоновские ли законы вы имеете в виду? Наслушались, что он не смотрит на происхождение? Что у него капрал и муж прачки Лефевр стал маршалом, а сын трактирщика Мюрат - неаполитанским королем?
        - Может, благодаря этим законам Наполеон и стал велик, - пробормотала Софья, опустив глаза.
        - Велик? Какое величие вы имеете в виду? Хм, у нас многие готовы смотреть на него снизу вверх, хоть он и ростом мал. А велик и могуч он за счет своих солдат, которых толпами посылает проливать свою и чужую кровь за его величие. Однако я вовсе не хочу говорить с вами о политике, прелестная Софи. Я просто наслаждаюсь вашим обществом, пока это возможно, пока к вам не приехал жених, а меня не позвала в поход боевая труба.
        Софья нахмурилась, не желая верить его двусмысленным комплиментам, и сухо ответила:
        - Наверное, вы решили, что и я в восторге от вашего общества, а это не так.
        - Да? А мне все-таки кажется, я тоже вам нравлюсь, но вы не хотите в этом признаться, потому что боитесь потерять своего жениха.
        - Просто я люблю Юрия, а другие мужчины мне неинтересны! - с вызовом заявила Софья. - А вы, наверное, считаете себя настолько неотразимым, что никакая женщина перед вами не устоит?
        - Нет, я понимаю, что моя персона совсем не в вашем вкусе. Вам нравятся юноши, цитирующие «Бедную Лизу» и «Новую Элоизу».
        - Откуда вы знаете, что… - Софья тут же осеклась, не договорив, что именно эти книги любил приводить в пример Горецкий.
        - Откуда я знаю характер вашего жениха? Да тут и знать не надо, достаточно иметь простой жизненный опыт и хоть немного разбираться в людях.
        Смысл этих слов показался Софье в чем-то обидным: похоже, Призванов намекал, будто лишь чувствительно-восторженные юноши могут всерьез предложить свою руку и сердце таким, как она.
        Девушка хотела было что-то возразить, но вдруг услышала неподалеку женский голос, затянувший песню, и тут же встрепенулась, узнав по этому голосу свою недоброжелательницу Варьку. Понимая, сколько всего может наболтать такая свидетельница, увидев барышню наедине с красивым гусаром, Софья скороговоркой пробормотала:
        - Ну, мне уже некогда с вами беседовать. Пруд я вам показала, обратную дорогу вы и сами найдете.
        И, подобрав юбки, Софья стремительно унеслась прочь, не оставляя Призванову возможности ее удержать. Впрочем, он и не делал такой попытки.
        Через несколько шагов она чуть не наткнулась на Варьку, бродившую по роще с лукошком в руках.
        - Ох, барышня, как вы меня испугали, так выскочили неожиданно, - нараспев произнесла служанка, уставившись на Софью любопытным взглядом.
        Не удостаивая Варьку ответом, Софья пошла прочь. Возле дома она оказалась почти одновременно с Домной Гавриловной и Цинбаловым и услышала, как тетушка спрашивала молодого человека:
        - А что же, этот ваш знакомец, Призванов, сегодня в город возвращается?
        - Нет, он обещал денька два погостить в нашем имении.
        Девушке показалось, что в вопросе Домны Гавриловны прозвучал не праздный интерес. Вполне возможно, почтенная дама сейчас колебалась: передать ли через Призванова ответное письмо сестре или продолжать свое упорное многолетнее молчание.
        Софья больше не появилась перед гостями, но из окна увидела, что они скоро уехали из усадьбы, провожаемые любопытными взглядами дворовых девушек. Ясно было, что интерес женской половины слуг вызвал отнюдь не Цинбалов, которого они видели уже не раз, а его примечательный спутник. Софья неохотно призналась себе, что и на нее Призванов произвел определенное, хотя и не лучшее, впечатление.

«Самонадеянный фат! - мысленно утвердила она ему приговор. - Чем он отличается от Заборского? Разве что внешностью и графским титулом. Но я показала, что умею вести себя достойно. По крайней мере не дала ему повода считать меня легкой добычей».
        Думая так, Софья не подозревала, что Призванов посчитал ее просто ловкой притворщицей, изображающей из себя образчик гордой невинности.
        Письмо Ольги Гавриловны еще некоторое время оставалось лежать на кресле, потом Домна Гавриловна как-то незаметно его забрала и унесла в свою комнату.
        Теперь, после визита Призванова и столь явного волнения тетушки, вызванного напоминанием о сестре, Софья уже не могла удержаться от любопытства и пошла с расспросами к Евгении, которая, будучи много лет приближена к Домне Гавриловне, не могла, конечно, не знать о причинах роковой ссоры.
        Эжени была слишком предана своей хозяйке, чтобы сразу поддаться на уговоры, но, в конце концов, ей тоже чисто по-женски стало интересно обсудить давнюю историю, и она поведала девушке все, что знала:
        - В юности Домна Гавриловна была безумно влюблена в знатного и красивого молодого человека - князя Белосельского, и он ей отвечал взаимностью, дело уже шло к помолвке. Надо сказать, тетушка твоя в молодости была щеголихой, любила наряжаться, причесывалась у модного парикмахера, имя свое всегда называла на западный манер - Доминика. Она тогда жила в Москве, в доме своего отца Гаврилы Кондратьевича, мать ее к тому времени умерла, а младшую сестру, Ольгу, бабушка забрала к себе в подмосковную деревню. Но потом и Ольгу привезли в Москву, и с этого все началось. Говорят, Ольга была красавицей, и князь Белосельский, когда ее увидел, так прямо с первого взгляда и влюбился.
        - Значит, вражда двух сестер вышла из-за мужчины? - спросила внимавшая рассказу Софья.
        - Нет, погоди, не все так просто. Если бы сестра-соперница вышла замуж за князя и сделала его счастливым - может, Домна ее бы и простила. Но Ольга сперва подала князю надежду, а потом вдруг ему отказала, потому что ей закружил голову один красавец офицер из польской шляхты - некий Владислав Жеромский, и она с ним тайно обвенчалась. Князь вызвал соперника на дуэль. Жеромский был ранен, а князь убит. С тех пор не только Домна Гавриловна, но и отец с дядей от Ольги отреклись, а в приданое ей досталось лишь то, что дала бабка по материнской линии. Ольга уехала с мужем в его виленское имение, и после этого никто из Ниловских не пожелал ни навестить ее, ни принять у себя. Гаврила Кондратьевич и Григорий Кондратьевич вскоре умерли, у Ивана Григорьевича была своя жизнь и свои дела, а Домна Гавриловна долго еще горевала, хотела даже уйти в монастырь. Потом стала путешествовать по святым местам, а тем временем выжига управитель порядком разорил ее имение. На завидных женихов она уже не могла рассчитывать, но тут посватался к ней пожилой вдовец Гордей Онуфриевич Чепурной. Он был человек добрый,
благочестивый, она и согласилась, уехала с ним в Старые Липы. Ей понравилась здешняя природа с ее довольно теплым климатом, и скоро Домна Гавриловна сделалась заправской помещицей, а прежние манеры и наряды стала постепенно забывать. Но, видно, обида на сестру крепко в ней засела, хотя прошло уже столько лет. Вот такая грустная история.
        - Да… Тяжелые воспоминания всколыхнул в тетушке этот приезжий офицер. Знаешь ведь, что он ей привез письмо из Вильно?
        - Знаю. Она сейчас заперлась в своей комнате. Наверное, читает.
        - Кстати, он еще рассказал, что за младшим Жеромским замужем его тетка - урожденная княжна Шувалова. Видно, эти братья Жеромские пользовались успехом у знатных дам.
        - Наверное, так. К тому же, говорят, они были богаты. - Эжени вдруг улыбнулась. - А гусар, который привез письмо, - bel homme![5 - Красивый мужчина (фр.).] И он, между прочим, на тебя поглядывал.
        - И когда ты все заметила? - пожала плечами Софья, скрывая под небрежным тоном смущение. - Что мне за дело до других мужчин, если у меня есть жених? А этот офицер кажется довольно развязным. Наверное, считает, что если я… такого происхождения, то со мной можно не церемониться.
        - Жаль, Иван Григорьевич не успел до конца устроить твою судьбу. Но все равно тебе грех жаловаться. Ведь сколько в разных барских поместьях незаконных детей, которым господа не дают ни вольной, ни образования, ни родительской ласки. Тебя Иван Григорьевич любил, дочкой своей признавал, вольную дал, выучил. А положение в обществе и состояние скоро будешь иметь благодаря замужеству.
        - Ты как будто загрустила, Эжени? Или за меня не рада?
        - Ну что ты, милая, конечно, я рада. Но грустно будет с тобою расставаться. Как уедешь ты из поместья - когда потом увидимся?
        - Да я ведь не навеки уезжаю! Буду обязательно проведывать Старые Липы.
        - Хорошо, если твой муж на это согласится, а если увезет тебя куда подальше? Мужчинам ведь разные причуды в голову приходят. Вот мой Франсуа сейчас прямо дурит. Не оставляет мысли посмотреть на своего кумира. Как услышал от этого приезжего, что царь Александр не покинул виленский замок, так и обрадовался: значит, пока все спокойно, состоятся переговоры, а войны не будет. Загорелся ехать в Вильно, чтобы пробиться к Наполеону. Ну, не безумец ли?
        - Да, это с его стороны легкомысленный прожект. Ясное дело, что на аудиенцию к Наполеону он не попадет, но… - Софья немного помолчала, задумавшись. - Но вот посмотреть на своего кумира и передать ему письмо - это, пожалуй, возможно.
        - Письмо? И о чем он будет просить в письме? Взять его на службу? Это смешно! Кому нужен бедный старый лекарь? Нет, Франсуа решительно впал в детство, и я просто не знаю, как его остановить.
        - Ну, не волнуйся ты так, Эжени. Что страшного в том, если месье Лан даже и съездит в Вильно? Может, кстати, за компанию с этим офицером. Пусть лучше один раз немного помытарится в дороге, чем постоянно будет думать о своем неисполненном желании.
        Софье не удалось убедить Эжени, но после разговора с ней ее собственные мысли вдруг приняли неожиданный оборот. Ведь если этому упрямцу Франсуа и в самом деле удастся пробиться к «маленькому капралу», то почему же он не сможет передать не только свое, но и ее письмо? А в письме Софья вполне серьезно намеревалась посоветовать Наполеону, каким образом он может завоевать себе еще большую славу, избежав при этом кровопролития.
        Она обдумывала такое послание всю вторую половину дня, заканчивая вышивать покрывало для приходской церкви, а вечером, оставшись одна в своей спальне, открыла дневник, который вела не постоянно, а лишь изредка, записывая особенно примечательные события или интересные мысли. Перечитав несколько своих последних записей, Софья взяла отдельный лист бумаги и задумалась, как лучше обратиться к могущественному адресату: просто «сир» или «великий император» или «Ваше Величество»? Наконец, она остановилась на первом обращении и вывела его каллиграфическими буквами. Но ничего более в этот вечер написать не смогла и легла спать с головой, полной сумбурных мыслей.
        Сон ее был беспокойным, но она его совсем не запомнила, и лишь короткое предутреннее видение оказалось настолько необычным и ярким, что она проснулась вся охваченная дрожью. К ее досаде и по странному капризу Морфея, в этих рассветных грезах перед ней явился не Юрий, а вчерашний знакомец Призванов, который своим низким бархатным голосом говорил ей что-то бесстыдное, а она не могла сдвинуться с места под наглым взглядом его фиалковых глаз. Очнувшись от сна, девушка тут же села на кровати и стала быстро вертеть головой из стороны в сторону, чтобы окончательно избавиться от смутившего ее ночного наваждения.
        Домна Гавриловна в это утро казалась погруженной в собственные мысли и не обращала внимания на племянницу, а потому и не заметила ее беспокойного состояния.
        Сама же Софья не могла усидеть дома и решила пойти в церковь, умиротворить душу беседой с приходским священником отцом Николаем, которого она глубоко чтила.
        Церковь была посвящена святому Феодору Стратилату, и, поскольку приближался день его летнего празднования, девушка могла кстати сделать подношение храму. Взяв вышитое покрывало и другие дары, она пешком отправилась в церковь.
        Погода в это утро была переменчивая: солнечный рассвет внезапно затемнился тучами, которые порывистый ветер клочьями нагонял на голубизну небес, а потом так же быстро отгонял к горизонту. Софья подумала, что мятежное состояние ее души чем-то похоже на предгрозовую погоду.
        Отец Николай - пожилой, высокий, статный, с кудрявыми полуседыми волосами и бородой, казался девушке похожим на святого Николая Чудотворца, а его немногословные, но мудрые рассуждения всегда успокаивали ее и пробуждали в ней новые мысли, новое отношение к привычным вещам. Отца Николая любили во всей округе, а многие приезжали к нему издалека. Было даже странно, что духовное лицо столь высокого уровня образованности и талантов до сих пор пребывает в скромном чине приходского священника. Софья слышала от Домны Гавриловны и некоторых соседей, что отец Николай - слишком честный и скромный человек, а потому и не умеет пробиться в архиереи, да еще и служит живым упреком для других, не столь образованных и бескорыстных, попов.
        Но именно за эту скромность и тихую мудрость Софья больше всего и уважала приходского священника. Только ему она могла откровенно рассказать о том, как обижают ее надменные взгляды и насмешки людей, которые ставят ей в упрек сомнительность происхождения. На это отец Николай всегда отвечал, что для Бога все равны, а рабство придумали люди, но никакие притеснения не сделают рабом того, кто свободен в душе. Также он говорил, что нельзя роптать на судьбу, а надо попытаться изменить ее к лучшему, не преступая при этом законов Божьих, а еще надо, как бы ни было трудно, помогать тем, кому еще труднее.
        Повстречав Юрия и завертевшись в водовороте своих сердечных переживаний, Софья все реже вспоминала о священнике, но сегодня вдруг ощутила потребность в беседе с ним. Она хотела быть откровенной, даже намекнуть о своем странном и, наверное, грешном, сновидении, но, войдя в церковь, вдруг растеряла все слова и запнулась, встретившись взглядом с отцом Николаем.
        - Тебя что-то тревожит, Софья? - спросил он мягким голосом. - Рассказывай, не таись. Мы давно с тобой не говорили. Что у тебя случилось за это время?
        Она только и смогла ответить:
        - Мой жених… он обещал скоро приехать, но почему-то задерживается. Может быть, его мать больна. А может, она не дает согласия на женитьбу…
        - Ты только из-за этого волнуешься?
        - В спокойные времена я бы, наверное, так не волновалась. Но, говорят, скоро может начаться война. И, если мы с ним сейчас не поженимся, то кто знает…
        - На все воля Божья, - твердо сказал священник. - Если вам суждено быть супругами - вы будете ими рано или поздно и несмотря ни на что.
        - Но злые люди… они ведь могут помешать…
        - А чего ты боишься от злых людей? Клеветы или соблазнов?
        - Скорее - клеветы.
        - Но если вы с ним любите друг друга по-настоящему, то никакая клевета, никакие соблазны вас не разлучат.
        Беседа со священником немного успокоила девушку, хотя она поведала ему далеко не все причины своей тревоги.
        Когда Софья шла из церкви домой, погода стремительно ухудшалась. Темное от туч небо, сильные порывы ветра и звуки далекой грозы предвещали ливень, и девушка торопилась поскорее добраться до усадьбы.
        Вокруг дороги росли деревья, и сквозь шум листвы Софья не сразу услышала приближение всадника, а потому вздрогнула от неожиданности, когда он вдруг догнал ее и окликнул:
        - Мадемуазель Софи! Какая приятная встреча!
        Ей пришлось остановиться и кивнуть Призванову, гарцевавшему перед ней на породистом скакуне. Дорожная куртка и ружье за плечами свидетельствовали о том, что выехал он на охоту, и Софья насмешливым тоном спросила:
        - Не слишком ли неподходящая погода для охоты? Да и до леса отсюда далековато.
        - Да, я сбился с пути, оторвался от Цинбалова и других охотников. Что же касается погоды, то ведь она испортилась так внезапно… Кстати, и вы рискуете промокнуть под дождем, он вот-вот начнется. Пешком не успеете, давайте я вас подвезу!
        И, не успела Софья опомниться или возразить, как он, наклонившись, оторвал ее от земли и посадил впереди себя на лошадь.
        - Это совсем ни к чему, - пробормотала она, стараясь отстраниться от него. - Я могла бы дойти и пешком.
        - Вам так неприятно мое общество? Или вы боитесь, что нас кто-нибудь увидит?
        Софья и в самом деле этого боялась, но вокруг никого не было, что ее немного успокоило. Она оглянулась на убегавшую назад дорогу и попросила:
        - Только, пожалуйста, остановитесь, не доезжая до ворот усадьбы. Мне ведь действительно ни к чему попадаться на глаза дворовым сплетникам.
        - Ну что ж, воля ваша. Только жаль, что усадьба уже близко, мне не хочется быстро расставаться с такой хорошенькой девушкой.
        И вдруг Софья почувствовала, как сильная рука Призванова обхватила ее талию, его лицо приблизилось к ее лицу, и в следующую секунду, не дав девушке опомниться, он крепко поцеловал ее в губы. Это был страстный и умелый поцелуй, от которого у нее на несколько мгновений закружилась голова. Испытав новое для себя ощущение, она испугалась и, отстранившись от Призванова, хотела соскользнуть на землю, но он удержал девушку в объятиях и глуховатым голосом произнес у самого ее уха:
        - Не надо дергаться, ты можешь упасть. А я вовсе не хочу твоего падения.
        Софья растерялась, не зная, что ответить на это двусмыслие, и тут же вспомнила, что ей, как достойной девушке, следует дать ему пощечину, и уже размахнулась, но Призванов перехватил ее руку.
        - Не надо так торопиться, Софи, еще успеете, это не последний наш поцелуй. - В его словах звучала явная насмешка.
        - А я очень надеюсь, что вижу вас в последний раз! Больше никогда к вам и близко не подойду!
        - Ну, это будет зависеть не только от вас.
        Он спрыгнул с коня и помог ей сойти на землю. И в тот миг, когда они оказались рядом лицом к лицу, солнечный луч вдруг пробился из-за темного облака и неровным, причудливым светом озарил все вокруг.
        - Кажется, гроза прошла стороной, - заметил Призванов. - Очень жаль. Ведь в случае ливня я мог бы рассчитывать на ваше гостеприимство.
        - Никогда!
        Софья зашагала прочь так быстро, что даже споткнулась, но Призванов успел сказать ей вслед:
        - Не пойму: вы слишком опытны или слишком невинны?
        Когда же она скрылась из виду, он пробормотал про себя: «Кажется, придется действовать кавалерийским наскоком» и, сев на коня, поехал по дороге, ведущей в сторону от Старых Лип.
        Софья пришла домой с пылающими щеками и сразу же бросилась в свою комнату, чтобы никто не успел заметить ее смятенного состояния.
        Она злилась на Призванова, посмевшего столь явно ее не уважать, но еще больше злилась на саму себя за то, что его поцелуй произвел на нее такое ошеломляющее впечатление. Помимо воли к ней приходило сравнение с Юрием, и она, досадуя, сознавала, что никогда ласки любимого жениха так не волновали и не пробуждали в ней женского естества, как этот поцелуй, насильно сорванный с ее губ.
        Наконец, с трудом подавив наваждение, которое могло быть внушено лишь «темным магнетизмом», присущим, как она считала, Призванову, Софья успокоилась и вышла из своей комнаты.
        Домна Гавриловна одобрила племянницу за ее визит к отцу Николаю, а девушка мысленно похвалила саму себя за то, что рассталась с Призвановым, не доезжая до усадьбы и не попавшись на глаза никому из слуг.
        Пожилая дама казалась очень рассеянной и объясняла свое беспокойство тем, что управитель долго не возвращается из города, куда уехал еще третьего дня. Когда время уже перевалило за полдень, помещица позвала кучера Терентия и велела ему закладывать дрожки для поездки в имение Цинбаловых. При этом она пояснила Евгении:
        - Я слыхала, что Цинбаловы лес продают, хотела Евсея послать, чтобы он там присмотрелся, приценился. Так этот плут, видишь ли, в городе задерживается. Наверное, выпил там с дружками в кабаке. Придется мне самой поехать к соседям, посмотреть, какой лес.
        Почему-то Софья сразу подумала, что лес - это только предлог, на самом же деле тетушка хочет застать в соседском имении Призванова, пока он еще оттуда не уехал, и расспросить его об Ольге Гавриловне. Вероятно, мысль о сестре все же не давала Домне Гавриловне покоя, чем и объяснялась ее необычная рассеянность.
        Кучер долго собирался, и хозяйка проявляла заметное нетерпение. Наконец, дрожки выехали из усадьбы. Погода к тому времени совсем наладилась, сияло солнце, а темноватая полоса дождя виднелась где-то далеко на горизонте.
        Вскоре после отъезда Домны Гавриловны в Старые Липы вернулся Евсей и объяснил свою задержку самыми уважительными причинами, хотя Эжени ему нисколько не поверила.
        У Софьи тоже состоялся разговор с управителем, причем весьма ее озадачивший и даже огорчивший. Когда она спросила Евсея, что нового в городе, он с хитроватым видом сообщил:
        - Видел там этого молодого пана, который к вам сватается.
        - Юрия Горецкого? - уточнила девушка, насторожившись.
        - Да, кажется, так его зовут.
        - И где ты его видел, когда?
        - Видел сегодня, как он выезжал из города на очень славной коляске, запряженной парой лошадей.
        - Да, он должен к нам приехать со своей матерью! - обрадовалась Софья. - С ним была пожилая дама?
        - Нет, никакой дамы с ним в коляске не было, а был только один офицер, гусар.
        - Наверное, Ружич, - предположила немного озадаченная Софья. - А какой он из себя?
        - Не могу знать. Они все для меня на одно лицо: мундиры со шнурами, усы.
        Софья была порядком раздосадована таким известием. «Неужели Юрий сперва решил встретиться с приятелем, а потом уже ехать ко мне? - думала она, перебирая в уме разные варианты. - Или, может, его мать не дала согласия на брак, и теперь он советуется с Ружичем, как быть? Может, хочет увезти меня, обвенчаться тайно, без родительского благословения?» Софья была согласна и на такой рискованно-романтический шаг, только бы Юрий поскорее приехал и разрешил все ее сомнения.
        Дела валились у нее из рук, и девушка снова вышла за ворота усадьбы бродить по окрестностям и следить за дорогой. Но чего она никак не ожидала - так это повторного появления давешнего всадника. Призванов возник перед ней словно из-под земли и с самым непринужденным видом объявил:
        - Вот, решил заглянуть к вам после охоты, узнать, не хочет ли Домна Гавриловна передать письмо своей сестре. А то ведь я завтра уеду от Цинбаловых.
        - Какая досада, а тетушка час назад отправилась к Цинбаловым, - сообщила Софья, стараясь не смотреть на него. - Так что возвращайтесь поскорей обратно, чтобы опять с ней не разминуться.
        - Хорошо, я поеду. Но прежде мне надо бы промочить горло. Знаете, фляга моя уже пуста, а очень хочется пить. В вашей усадьбе меня могут спасти от жажды?
        Он явно намеревался получить питье из рук Софьи, но девушка твердо решила держаться от него подальше и заявила, махнув рукой в сторону крыльца:
        - Ступайте в дом, там Евгения, наша экономка, даст вам вина или воды, чего попросите.
        Призванов не стал возражать и направил коня к воротам усадьбы. А Софья устремилась в глубину сада, где решила бродить до тех пор, пока нежданный гость не покинет Старые Липы.
        Впрочем, Призванов не собирался преследовать Софью: сейчас это не входило в его намерения. Войдя в переднюю, он увидел Варьку, что было для него очень кстати.
        - Ну-ка, милашечка, дай мне напиться, - обратился он к смазливой горничной, которая тут же принялась строить ему глазки.
        - А чего же вам, барин: воды или вина? - спросила Варька, кокетливо поводя плечами.
        - А все равно: из рук такой красотки, как ты, даже вода покажется вином.
        Скоро Призванов самым вольным образом заигрывал с Варькой, обнимая ее и целуя, а она лишь опасливо поглядывала по сторонам и шептала:
        - Экий вы прыткий, барин!.. А вдруг увидит кто? Барыня у нас по этой части строгая!
        - Ну а если я ночью к тебе приду, когда никто не видит? Примешь? А еще и подарочек тебе принесу.
        - Да вы, барин, сами по себе такой молодец, что вас и без подарка можно принять, но только где? Я же в девичьей сплю, а там я не одна. А на сеновал пойти - так сторож может заметить или кучер Терешка, он все за мной следит, проходу не дает.
        - А что же, в доме совсем не найдется комнаты, где мы с тобой могли бы уединиться?
        - Ну, разве что в чулане под лестницей. Там чисто, да и лавку можно застелить…
        Строгая Домна Гавриловна не подозревала, что чулан, в котором хранились сундуки и мешки со старыми вещами, частенько использовался домашними слугами для ночных свиданий. Конечно, ключи от кладовых и всех подсобных помещений имелись лишь у хозяйки и экономки, но Варька с помощью одного из своих милых дружков ухитрилась подобрать отмычку к несложному затвору.
        - Хорошо ты придумала, - одобрил Призванов. - Только я ведь дом ваш плохо знаю, могу ночью заблудиться. Проведи меня сейчас, покажи, где чьи комнаты. А заодно еще придумай, как мне лучше в дом проникнуть: через окно, что ли?
        - Зачем через окно, можно через заднее крыльцо. Я с вечера незаметно отопру там дверь.
        - Умница ты, Варюшка. - Он притянул ее к себе и поцеловал. - Ну, давай, пока никого нет, проведи меня по дому.
        Через пару минут граф уже знал расположение комнат. Дом, построенный в виде буквы «П», был одноэтажный, но с высоким цоколем; внизу располагались подсобные помещения, кухня и комнатушки дворовых слуг. В средней части здания была парадная прихожая, столовая и две гостиные, которым Домна Гавриловна старалась, как могла, придать «светскость», усвоенную ею в молодые годы. Призванова больше всего интересовало то крыло дома, где располагалась спальня Софьи, но Варька его туда не повела, лишь указала издали:
        - А в тот коридор лучше не заглядывай: там барыня спит, Софья, а также экономка со своим французом. А еще Оксанка и Палашка крутятся, они прислуживают барыне и ее племяннице-байстрючке.
        - А ты не любишь барышню Софью? - усмехнулся Призванов.
        - Да за что мне ее любить? Мать у нее была крепостная, как у меня, а Соньке этой неизвестно за что такие блага. Чем она лучше меня? Тем, что ее прижили от барина? Так, может, и меня от какого-нибудь барина, да никто об этом не знает.
        - Ну, коль вы с ней так враждуете, то она ведь тебя может выдать, если что заметит. Покажи, где ее комната, чтоб я на всякий случай опасался.
        Варька показала, а в следующий миг со стороны передней раздался громкий голос Евгении:
        - Эй, девушки, вы куда подевались? Варя, Оксана!
        Служанка сделала испуганные глаза, но Призванов ее успокоил:
        - Иди туда как ни в чем не бывало, а я позже выйду. Не бойся, никто не догадается. А вечером не забудь отпереть дверь на заднее крыльцо.
        Варька кивнула и опрометью бросилась в переднюю, а Призванов, выждав пару секунд, вошел в спальню Софьи. Здесь он быстро окинул взглядом все детали обстановки: кровать, комод, секретер с письменными принадлежностями, прикроватный столик, на котором стоял графин с водой. Молодой человек вынул из кармана крошечную серебряную коробочку, насыпал из нее в графин порошка и немного поболтал сосуд, чтобы лучше растворилось. Затем осторожно выглянул из двери, убедился, что в коридоре никого нет, и быстро прошел в переднюю, где встретил весьма удивленную его появлением Эжени.
        - Граф, вы здесь?… Как вы…
        - Простите, сударыня, я только что приехал, но никого не встретил и осмелился заглянуть в гостиную. Слуги куда-то подевались…
        - Ну да, хозяйка уехала, а эти бездельники пользуются случаем, чтобы разбежаться кто куда. Правда, только что здесь была Варька и почему-то вся раскрасневшаяся. Уж не вы ли ее смутили? - Эжени лукаво погрозила пальцем. - Она девица падкая на таких бравых мужчин, как вы. А вы тоже, кажется, не пропустите случая.
        - Но в том ведь нет большого греха, мадам? - спросил он по-французски и улыбнулся.
        - Может, и нет, но Домна Гариловна строго смотрит на шалости слуг. Хотя наши девицы все равно ухитряются заводить себе дружков, а иногда и беременеть.
        - Что ж, природу не обманешь. А кстати, где Домна Гавриловна? Я ведь специально оторвался от охотников и приехал к ней спросить: не желает ли передать письмо своей сестре? Я же скоро возвращаюсь в Вильно.
        - Вы, наверное, с Домной Гавриловной разминулись, вот досада! - Евгения всплеснула руками. - Она как раз к Цинбаловым поехала. Вроде бы по хозяйственным делам. А может, про себя думала с вами встретиться. Но коль вы приехали, то подождите ее. Уже вечереет, она должна скоро вернуться.
        - Нет, я, пожалуй, лучше поеду ей навстречу. Дорогу я теперь знаю, так что не разминемся.
        Призванов уехал, а Домна Гавриловна вернулась меньше чем через час и, как оказалось, никого по дороге не встретила. Узнав, что так нелепо разминулась с графом, она не смогла скрыть своей досады и, пожаловавшись на усталость, легла спать раньше обычного.
        Глава пятая
        У Софьи под вечер тоже вконец испортилось настроение. Юрий так и не появился, а фривольное обращение Призванова не переставало ее возмущать. Потом еще и Оксана подлила масла в огонь, рассказав, как Варька хвасталась, что красивый офицер, приезжавший с Цинбаловым, заигрывал с ней, обнимал и целовал. «Значит, ему все равно, что я, что Варька! - с негодованием подумала Софья. - Значит, ни образованность, ни хорошие манеры, ни достойное поведение не делают меня лучше в глазах таких господ! Пока будет существовать эта сословная спесь, меня никогда не признают равной!..»
        Обида кипела в ней, и за ужином девушка почти ничего не ела, ей не нравилась ни еда, ни разговоры, все ее раздражало, и, сославшись на головную боль, она ушла в спальню так же рано, как и Домна Гавриловна.
        Но, раздевшись, в кровать Софья не легла; сон к ней не шел. Она снова открыла дневник с вложенным в него листом, на котором вчера смогла написать лишь обращение к высокому адресату. Сегодня же мысли сами текли из разгоряченной головы, и приходилось сдерживать их напор, чтобы отобрать наиболее важные и не сделать послание длинным или сумбурным. Когда свет июньского дня стал угасать, Софья зажгла две свечи на подставке и продолжила работать над письмом, сокращая или исправляя целые фразы. Наконец, черновик был готов, она перечитала его и, удовлетворившись результатом, взяла чистый лист, чтобы переписать. С наивной самонадеянностью юности она верила, что ее письмо попадет к тому, к кому было обращено. «Я обязательно найду способ его передать! - уверяла она саму себя. - Если не через Франсуа, то через Вельсовича. Разве мой голос не имеет права быть услышанным?»
        В висках у нее стучало от возбуждения, во рту пересохло, как от лихорадки. Налив воды из графина в стакан, она сделала пару глотков, но вода показалась ей невкусной. «Ах, мне сегодня все не нравится!» - проворчала она раздраженно и взялась переписывать письмо на чистовик.
        Закончив переписку и поставив подпись, Софья откинулась на спинку стула, довольная и одновременно недовольная собой. Ей все время казалось, что она еще что-то важное должна добавить к посланию. Но постепенно ею овладевала сонная усталость, мысли начали путаться, и девушка решила немного отдохнуть, а потом, если вспомнит что-то важное, изложить это в постскриптуме. Оставив письмо на секретере, она легла, хотя не собиралась спать. Однако, едва оказавшись на кровати, Софья тут же погрузилась в дремоту, глаза ее закрылись, а всякие мысли выветрились из головы. Она не слышала, как через несколько минут дверь в ее спальню тихонько отворилась и вошел Призванов.
        Заднее крыльцо находилось в левом крыле здания, как и комната Софьи, поэтому ночному гостю даже не пришлось пройти мимо чуланчика, где его поджидала Варька, и он незамеченным проник туда, куда хотел.
        Софья спала, закинув руки за голову, и эта поза подчеркивала соблазнительные очертания ее небольшой упругой груди под тонкой рубашкой. Сбившееся к ногам покрывало обнажило округлые колени девушки. Ее волосы разметались по подушке, яркие губы чуть приоткрылись во сне. Пламя свечи придавало спящей красавице ореол таинственности.

«Да, обольстительная нимфа, - прошептал Призванов. - Недаром этот простак Горецкий хочет на ней жениться». Он снял куртку и, повесив ее на стул, подошел к кровати.
        Но тут Софья слегка зашевелилась, что-то невнятно пробормотала во сне, и ночной гость понял, что сон ее некрепок, а потом обратил внимание, что стакан с водой почти полон. Это свидетельствовало о некотором сбое в задуманном кавалерийском наскоке, и Призванов нахмурился, не зная, как поступить.
        Обведя взглядом комнату и заметив на секретере исписанный лист бумаги, он подошел и наклонился над ним с небрежным любопытством. Однако, едва пробежав глазами первые строчки, всерьез заинтересовался и, усевшись на стул, стал внимательно читать письмо, написанное весьма грамотно и на хорошем французском языке:

«Сир! К вам обращается простая девушка, наслышанная как о ваших мудрых реформах, так и о кровопролитных военных завоеваниях. Вы исповедуете равенство, а я живу в стране, где пока нет равенства, но есть узаконенное рабство, от которого страдают и крестьяне, и многие образованные люди. Но, каков бы ни был строй в моей стране, я не хочу, чтобы сюда вы пришли с войной, проливая кровь, грабя и разрушая. Однако вы можете стать героем не только своей, но и нашей страны, если договоритесь с императором Александром об отмене крепостного права. Ведь наш государь когда-то и сам этого хотел, но у него не было поддержки среди вельмож, и он рисковал быть свергнутым, как его отец. Но то, чего он не мог сделать, можете сделать вы, и тем самым осчастливите наш народ, который после уничтожения рабства будет вас благословлять. Если же вам безразлично положение таких простых людей, как я, если вы придете в нашу землю не как вестник свободы и равенства, а как завоеватель и разрушитель, то русский народ поднимется против вас в едином порыве».
        Призванов усмехнулся и покачал головой. Он был немало удивлен смелостью и оригинальностью рассуждений этой девушки, которую считал просто ловкой притворщицей, пробивающей себе путь наверх. Рядом с письмом лежала еще тетрадь, пролистав которую он обнаружил, что это дневник Софьи. Ему бросилась в глаза одна из записей: «Мне говорят: ты и так должна благодарить судьбу, что не осталась холопкой, как твоя мать. Но ведь это звучит унизительно для меня, словно во мне видят выскочку, сумевшую обойти рамки некоего закона. А если бы не было этого закона, который изначально ставит одних выше других, если бы все при рождении были равны, как это и предусмотрено природой, то тогда достоинства и недостатки каждого были бы видны».
        Призванов немного подумал, глядя на спящую девушку, потом сложил вчетверо ее письмо и спрятал в карман своей куртки.
        И в этот момент Софья, словно почувствовав опасность, внезапно проснулась. В первые две секунды она ошеломленно глядела на ночного пришельца, потом хотела закричать, но он успел опередить ее, пересев на кровать и зажав ей рот рукой.
        - Не бойтесь меня, Софи, и не поднимайте шума. Вы же не хотите, чтобы сюда сбежались все домочадцы и увидели нас вместе? Давайте договоримся спокойно.
        Оценив обстановку и решив, что привлекать всеобщее внимание не в ее интересах, Софья кивнула и, когда Призванов ослабил хватку, спросила:
        - Чего вы хотите? И как вы здесь оказались?
        - Я оказался здесь с помощью небольшой хитрости, но для вас это неважно. А чего я хочу - догадаться нетрудно. Хочу, чтобы вы меня хотя бы немного полюбили.
        - Хотите взять меня силой? - Голос девушки дрогнул, но выражение лица оставалось твердым и негодующим.
        - Нет, зачем же. Насиловать вас я не собираюсь. Да и ответной страсти не требую. Достаточно, если вы просто не будете сопротивляться.
        - И вы думаете, что, испугавшись огласки, я безропотно вам уступлю? Плохо же вы меня знаете!
        Девушка снова приготовилась закричать, но Призванов одной рукой зажал ей рот, а другой крепко обнял за плечи.
        - Я знаю вас лучше, чем вы думаете, Софи. Только что я прочитал ваше письмо Наполеону и некоторые мысли из дневника. Признаться, я был поражен. Обычно девицы пишут в дневник о своих любовных переживаниях, а письма адресуют подругам, кузинам или возлюбленным, если таковые имеются. Но вы написали самому Бонапарту, да еще с каким масштабным предложением! - Призванов тихонько рассмеялся. - Несмотря на всю наивность вашего замысла, я восхищен. Оказывается, вы весьма образованны и у вас обостренное чувство собственного достоинства. Жаль только, что Наполеон не последует вашему благому совету, даже если письмо каким-то чудом попадет к нему в руки. И знаете почему? Да потому, что ему дела нет до страданий какого-то там туземного народа, да и собственных солдат он, в общем-то, не жалеет. Он никогда не пойдет на отмену крепостного права в нашей стране, потому что боится беспорядков, бунта, который погубит царскую власть. С кем тогда он будет договариваться в случае победы, на которую так рассчитывает? Да, красавица, вы поступили глупо и неосмотрительно, написав такое письмо. Ведь сейчас войска Наполеона
стоят за Неманом, со дня на день начнется война. А может быть, уже началась, но известия о ней до нас пока не дошли. А как называют людей, которые пишут врагу отечества, да еще и предлагают ему поднажать на нашего государя? Таких людей называют позорным словом «предатель», а еще им может грозить тюрьма или другое наказание. Об этом вы подумали? Боюсь, что нет. А ведь ваше письмо может попасть в руки властей, и тогда…
        В глазах девушки отразился испуг, и она дернулась в сторону секретера, но, не увидев на нем письма, растерянно перевела взгляд на Призванова.
        - Я спрятал ваше письмо, - сказал он с коварной улыбкой, - но обнародую его, если вы сейчас будете кричать и звать на помощь. Вы обещаете молчать?
        Она кивнула, и он разжал ей рот.
        - Это подло, низко… - прошептала Софья. - Вы бесчестный человек… я вас ненавижу и презираю.
        - Душенька, не надо так драматично. Чем раньше вы поймете, что за все в жизни надо платить, тем лучше. Я буду молчать о вашем письме, а вы взамен не вытолкаете меня из своей спальни хотя бы в течение получаса. Это условие пари, которое я должен непременно выиграть.
        - Пари? Вы заключили на меня пари? Наверное, с Заборским? - догадалась Софья. - Вы с ним достойные друзья!
        - Он мне не друг, а вы напрасно на меня злитесь.
        - Как я могу не злиться на человека, который загнал меня в ловушку!
        - Представьте, я тоже загнан в тупик, у меня будут большие затруднения, если я не выиграю это пари. Ну, разве вам так уж трудно потерпеть мое общество еще немного?
        - А что потом? Сюда придет Заборский?
        - Заборского я не видел уже два дня, думаю, что он сейчас в городе. А его приятель Цинбалов спрятался в саду, дабы убедиться, что я покину дом через окно вашей спальни. Вот и все. Кстати, должен заметить, что сторожа у вас в усадьбе никудышные, а собак вообще не слышно.
        - Все это затеяно, чтобы испортить мне репутацию? Дескать, такую девицу любой может иметь и без женитьбы? Кому-то очень хочется меня унизить, чтобы я не поднялась выше уровня, отведенного мне при рождении? Всяк сверчок знай свой шесток, да?
        - Ну, полно кипятиться. Вы так дрожите от волнения и гнева, что мне даже страшно за вас. Успокойтесь, выпейте воды.
        Он протянул ей стакан, и Софья залпом его осушила. Грудь ее высоко вздымалась, глаза метали искры, и она даже не подозревала, как соблазнительна в эту минуту и какое сильное искушение испытывал Призванов, глядя на нее. Внезапно сделавшись очень серьезным, даже хмурым, он сказал:
        - Не бойтесь, вы не останетесь на своем шестке, ведь на вашей стороне природа, которая создала вас чертовски привлекательной. К тому же вы умны, честолюбивы и умеете рассуждать, как не всякая барышня. «Если бы не было закона, который изначально ставит одних выше других, если бы все при рождении были равны, как это и предусмотрено природой…»
        - Читать чужие дневники так же бесчестно, как и чужие письма!
        - О, я прочел совсем немного, но достаточно, чтобы понять ваши взгляды на жизнь. Традиционный порядок вещей вам не подходит, и это понятно. Зачем вам придуманные людьми законы? Незаконный сын Эдмунд рассуждал примерно так же.
        - Эдмунд?…
        - Да, из «Короля Лира». Знаете такую пьесу? - Он отвел взгляд в сторону и с невеселой усмешкой пробормотал:
        Природа, ты моя богиня. В жизни
        Я лишь тебе послушен. Я отверг
        Проклятье предрассудков и правами
        Не поступлюсь…
        - Почему вы мне об этом говорите? Такое впечатление, что эти слова затрагивают вас лично. Или вы вправду ставите несправедливые людские законы выше законов природы?
        Его голос долетел до нее словно издалека:
        - Не знаю, но моя природа влечет меня к тебе…
        Внезапно Софья почувствовала, что мысли ее начинают путаться, тело охватывает дремотная слабость, а глаза застилает радужная пелена. Лицо Призванова, освещенное пламенем свечи, вдруг показалось ей призрачным, нереальным, и она заплетающимся языком пробормотала:
        - Это все вы… вы меня чем-то опоили?…
        Вместо ответа он обнял девушку и прижался к ее губам долгим, страстным поцелуем. Потом сбросил на пол свою одежду и осторожно снял рубашку с обмякшего тела Софьи.
        Девушка пыталась сопротивляться, но волны дурманящего сна лишали ее сил. В первую минуту краем сознания она еще чувствовала грозящую ей опасность, а потом это ощущение прошло, сменившись знойной истомой, в которой смешались сон и явь. В томительно-сладких грезах перед Софьей мелькали сверкающие долины, роскошные сады с фонтанами, душистые гирлянды роз, беломраморные дворцы, спускавшиеся ступенями к морю; и все эти яркие видения сопровождались упоительной музыкой, которая то затихала до нежных переливов, то звенела безумным торжеством, словно возвещая приближение чего-то небывалого, какого-то ликующе-сокрушительного апофеоза… Погруженная в дурман сна девушка не сознавала, что чувственные картины, распалявшие ее воображение, подогреваются извне страстными и умелыми ласками Даниила, который все сильнее возбуждался от ее красоты, наготы и беспомощности. И в тот миг, когда она в забытьи ответила на его поцелуй, уже никакая узда не смогла бы сдержать воспламененного соблазнителя.
        И вдруг сквозь сон девушка ощутила боль. Она не сознавала природу этой боли и не могла проснуться до конца, а только пыталась освободиться от чего-то тяжелого, твердого, властно завладевшего ее телом.
        - Больно… - прошептала она одними губами.
        У самого уха Софьи прозвучал хриплый голос Призванова:
        - Боже, ты девственна… я не думал, прости…
        Это открытие его удивило, но он уже не мог остановиться, слишком сильным и мучительным в своей остроте было его желание.
        - Больно… - снова повторила девушка, хотя в этот миг к ее боли примешалась какая-то пронзительная сладость, а еще стыд, сознаваемый даже во сне.
        Она уже наполовину проснулась, когда возбуждение ее любовника достигло предела, и он со стоном и неистовыми поцелуями утолил свое желание до конца.
        Перемена, свершившаяся в теле Софьи, была слишком ощутима, чтобы не победить усыпляющее действие выпитого ею зелья. Сквозь пелену дурмана к девушке прорвалась мысль о чем-то важном и непоправимом, и в следующую минуту Софья уже сидела на кровати, протирая глаза и мучительно пытаясь сбросить с себя остатки ночного наваждения. Она вскрикнула, увидев рядом с собой обнаженного Даниила, и еще раз вскрикнула, увидев свою собственную наготу. Телесная боль свидетельствовала о потере девственности, и Софья готова была зарыдать от отчаяния.
        - Прости, я был уверен, что ты уже отдавалась своему жениху, - вздохнул Призванов. - Но, оказывается, ты не притворялась невинной. Я искренне раскаиваюсь.
        - Я ненавижу вас! - громким шепотом сказала Софья. - Вы загубили мне жизнь!
        - Ну, зачем так сокрушаться? Если жених любит тебя, то он не будет допытываться, девушка ты или нет. Кстати, вряд ли он сделал бы тебя женщиной более искусно, чем я.
        Даниил подал Софье ее ночную рубашку, которую она тут же натянула на себя, потом и сам стал поспешно одеваться.
        - Я убью вас! - выкрикнула Софья, дернувшись в его сторону, но боль помешала ей встать с кровати. - Распутный негодяй!.. Я всем расскажу, что вы подпоили меня зельем, а потом изнасиловали!
        Призванов выплеснул за окно остатки воды из графина, потом сел на кровать и, взяв девушку за подбородок, внушительным голосом сказал:
        - Ты будешь молчать о том, что произошло. Помни, что у меня твое письмо к врагу отечества. Ты же не хочешь прослыть предательницей и наполеоновским агентом?
        - Я ненавижу вас! - снова повторила Софья и ударила его по руке.
        - А я питаю к тебе совсем противоположные чувства! - рассмеялся Призванов. - Мне приятно будет вспомнить о нашей встрече. Однако нам пора прощаться. Боюсь, мы теперь не скоро увидимся, ведь начнется война.
        - Желаю, чтобы вас убили на этой войне! - воскликнула Софья дрогнувшим голосом.
        - Не надо так резко, ведь пожелания иногда сбываются.
        Призванов еще не успел встать с кровати, как вдруг дверь в спальню распахнулась и девушка с ужасом увидела на пороге Горецкого. Он шагнул в комнату, переводя потрясенный и гневный взгляд с Софьи на Даниила. А за его спиной мелькнуло ухмыляющееся лицо Заборского.
        - В чем дело, Заборский, мы ведь так не договаривались! - тут же вскинулся Призванов. - Зачем ты привез этого господина?
        Заборский пожал плечами:
        - Что же я мог поделать? Горецкий приехал сегодня вечером и немедленно захотел проведать свою невесту!
        Софья, совершенно потеряв дар речи, прижимала к груди покрывало и боялась взглянуть в глаза Юрию. А он, выйдя из замешательства, стал бросать ей в лицо сбивчивые и жестокие обвинения:
        - Поверить в твою чистоту!.. Как я мог быть таким простаком!.. Недаром моя мать воспротивилась этому браку! Но я хотел жениться даже без ее благословения! Черт возьми!.. Еще немного - и я бы связал себя с распутной девкой! Хорошо, что вовремя остановился!
        - Юрий!.. - воскликнула Софья, сдерживая слезы.
        - Может, хочешь еще зарыдать в свое оправдание? Но ведь никаких слов не надо, когда весь твой позор - налицо! Что, скажешь, вы тут на кровати играли в шахматы? Или пели псалмы? Или, может, он взял тебя силой, а ты побоялась позвать на помощь в собственном доме?
        Глаза Софьи метнулись в сторону Призванова, но он выразительно похлопал по карману куртки, из которого выглядывал краешек письма, и девушка не решилась ничего сказать.
        В этот момент из коридора в комнату заглянула Оксана и подала голос в защиту своей барышни:
        - Наверное, пан офицер шел к Варьке, да перепутал комнаты, вот и оказался здесь! А Софья Ивановна не виновата, это Варька собиралась встретиться с кавалером, а не она!
        Но Варька, тоже прибежавшая на шум, тут же прервала Оксану:
        - И ничего не ко мне он шел, а к этой самой байстрючке Соньке, которая в барышни выбилась! И не мог офицер перепутать комнаты, эта спальня от нашей девичьей далеко!
        Горецкий подступил к Призванову:
        - А вы, сударь, почему здесь оказались? Вы ведь знали, что девица Софья - моя невеста?
        - Знал, - спокойно ответил Призванов.
        - Вот как? И все-таки захотели именно ее соблазнить? Не нашли себе другой забавы, как только опозорить меня, сделать посмешищем? Вы бесчестный человек, и я вас вызываю!
        Горецкий хотел дать пощечину Призванову, но тот перехватил его руку и с иронией сказал:
        - Зачем же так кипятиться и руки распускать? Я принимаю ваш вызов. Если вам угодно, будем стреляться завтра в полдень на пустыре за дубовой рощей.
        - Отлично. - Горецкий стиснул зубы. - Моим секундантом будет Заборский, ведь благодаря его содействию я узнал правду и избежал позорной женитьбы.
        - Вы сделали подходящий выбор, - усмехнулся Призванов. - Ну а я, чтобы далеко не ходить, возьму в секунданты Цинбалова.
        С этими словами он шагнул к окну и, взобравшись на подоконник, выпрыгнул в сад.
        Софья была близка к обмороку. Перед ней, как в туманном хороводе, мелькали лица, и она не могла сосредоточиться ни на одном из них, лишь краем сознания отмечала гневный взгляд Юрия, злорадные ухмылки Заборского и Варьки, сочувствие в круглых глазах Оксаны.
        Но через несколько секунд Софье стало еще хуже, потому что в спальне появилась Домна Гавриловна. Бледное и взволнованное лицо тетушки свидетельствовало о том, что ей уже донесли о скандале, и она пришла разобраться, что к чему.
        - Ну-ка, быстро объясняйте мне, в чем дело, господа! - потребовала Домна Гавриловна. - А ты, голубушка, объясняй в первую очередь, почему у тебя в спальне ночные гости?
        - Простите, сударыня, но мы с Заборским не гости, а свидетели! - Горецкий взволнованно перевел дыхание. - А гость - то есть любовник этой особы, - он указал на Софью, - только что выпрыгнул в окно.
        - Любовник? Софья, что они говорят? - пожилая дама подступила к девушке. - Ответь своему жениху, что тебя оклеветали!
        Софья не в силах была вытерпеть прямой взгляд Домны Гавриловны и закрыла лицо руками.
        - Видите, ей нечего сказать! - горько усмехнулся Юрий. - Так вот, знайте, уважаемая сударыня, что в постели этой девицы сегодня побывал граф Призванов. И, боюсь, что он не первый и не последний в череде ее любовников!
        - Юрий, что ты говоришь!.. - со стоном воскликнула девушка.
        - Говорю все как есть! - жестко продолжал Горецкий. - Да и чего можно было ожидать от девки, рожденной в грехе и поднаторевшей в притворстве! Именно об этом меня предупреждала моя мать, да и многие другие люди, а я не верил! Но, слава Богу, вовремя прозрел!
        - Что я слышу, прямо какой-то бред!.. Граф Призванов - любовник?… - Домна Гавриловна потерла виски и повернулась к Заборскому: - Это ведь вы приставали к Софье на балу? Наверное, и графа к ней тоже вы привели?
        - Я здесь абсолютно ни при чем, разбирайтесь сами в своих семейных делах! - махнул рукой Заборский и поспешно исчез в темноте коридора.
        - Теперь и мне нет никакого дела до вашей семьи, потому что я больше не жених этой особы! - заявил Горецкий. - Завтра рассчитаюсь с негодяем, который меня опозорил, и больше никогда не появлюсь вблизи этих мест!
        Он вышел, даже не оглянувшись на Софью, а она зарыдала ему вслед и уткнулась лицом в подушку.
        Домна Гавриловна вытолкала из комнаты служанок, закрыла дверь и, подойдя к Софье, за волосы приподняла ей голову.
        - Рассказывай все как есть! - в голосе пожилой дамы прозвенели металлические нотки. - Ты и вправду спала с Призвановым?
        Но Софья ничего не отвечала, только отворачивалась, пряча глаза.
        - Значит, правда… Ах ты, бесстыдница! - Не сдержавшись, Домна Гавриловна отвесила девушке две пощечины.
        - Можете наказывать меня как угодно, но я не виновата в том, что случилось, - прошептала Софья.
        - Не виновата в том, что переспала с мужчиной? Так он взял тебя силой? Почему же ты не позвала на помощь? Мы бы наказали злодея!
        - Нет, насилия не было. Но он меня одурманил, я была не в себе…
        - Одурманил? Не в себе? Понятно, чем этот бравый красавец граф мог одурманить такую дурочку, как ты. На минуту потеряла голову - и навеки лишилась доброго имени и хорошего жениха.
        - Нет, я не теряла головы из-за графа! Я люблю Юрия и никого другого!
        - Юрия она любит! О Юрии теперь забудь. И о моей доброте тоже забудь, теперь никаких поблажек тебе не будет. Такого позора по твоей милости набраться на склоне лет!.. За что мне это наказание?… А я-то думала замуж тебя выдать с почетом, наследницей своей сделать…
        Домна Гавриловна тяжело вздохнула и прижала руку к сердцу.
        - Тетушка, я хочу умереть, провалиться сквозь землю!.. - всхлипнула Софья и ничком упала на кровать.
        - Ладно уж, не реви, слезами горю не поможешь. Завтра подумаю, что с тобой делать дальше. А пока спи, если можешь.
        Домна Гавриловна вышла из комнаты, а Софья, оставшись одна, какое-то время еще плакала, металась на кровати и проклинала Призванова с Заборским. Потом буря ее потрясений немного улеглась, и сонное зелье стало исподволь возобновлять свое действие, обволакивая девушку дремотным полузабытьем. До утра ее изводили странные кошмары, в которых боль от потери девственности смешивалась с постыдной остротой ощущений, а жуткие картины падения в пропасть сменялись головокружением заоблачных полетов.
        Глава шестая
        Проснулась Софья поздно и долго не могла стряхнуть с себя остатки своего тяжелого, нездорового сна. За ночь телесная боль в ней почти утихла, зато душа ее ныла, не переставая. Софье стыдно и страшно было показываться на глаза всем без исключения домочадцам, ибо она знала, что стараниями Варьки даже дворовые слуги будут оповещены о ночном позоре барышни. А Заборский и его дружки, вероятно, позаботятся разнести пикантные слухи по городу и окрестностям. Девушке хотелось зарыться в какую-нибудь норку, или убежать на край света, или навеки заснуть и не просыпаться, и она лежала, сжавшись под одеялом, отодвигая ту минуту, когда придется все-таки выйти из спальни…
        И вдруг одна мысль заставила ее не просто подняться, а рывком вскочить с кровати: Юрий Горецкий в опасности! Он в полдень будет стреляться с этим чудовищным Призвановым, который не пощадит жизнь Юрия так же, как не пощадил ее девичью честь.
        Софья выглянула в окно и, убедившись, что солнце поднялось уже высоко над горизонтом, разволновалась. Значит, до начала злополучной дуэли осталось совсем мало времени. Если с Юрием случится несчастье, в этом будет и ее вина, хотя, по сути, она ни в чем не виновата, а сама стала жертвой… «Нет, виновата! - вдруг яростно подумала Софья, готовая разорвать саму себя. - Виновата в глупой неосторожности и в малодушии! Зачем оставила письмо на виду? Зачем испугалась угроз Призванова? Пусть бы лучше он обнародовал это злосчастное письмо! Но ты струсила, и он тебя обесчестил! И вот теперь Юрию грозит смертельная опасность, потому что боевой офицер наверняка стреляет лучше человека, год назад ушедшего в отставку!»
        Подстегнутая неистовой тревогой, девушка заметалась по спальне. Ей очень хотелось пить, и при взгляде на пустой графин она снова вспомнила о сонном зелье, погрузившем ее в постыдное забытье, окончившееся горьким пробуждением.
        Выглянув из комнаты, она увидела Оксану и попросила ее принести воды для питья и для умывания. Сердобольная горничная посокрушалась о вчерашнем, предположив, что все подстроила коварная Варька, но Софье так же тягостно было выносить сочувствие, как и осуждение. Она велела Оксане выйти и помылась без ее помощи - тем более что после ночных событий это было делом деликатным. Затем, наскоро одевшись и причесавшись, Софья устремилась по коридору к заднему крыльцу, чтобы выйти из дому никем не замеченной.
        Однако ей не удалось проскользнуть мимо Домны Гавриловны, которая поймала ее за руку уже во дворе:
        - Куда это ты нацелилась бежать, голубушка? От позора все равно не убежишь, придется вытерпеть!
        - Пустите меня, тетушка, я очень спешу! - взмолилась Софья.
        - Куда спешишь, к кому?
        - Я потом вам все объясню!
        - Нет уж, больше я тебе не доверяю! Изволь вернуться в дом! И будешь сидеть взаперти, пока я не решу, что с тобой делать!
        В глазах Домны Гавриловны была суровая непреклонность. Девушка в смятении оглянулась по сторонам, заметив чуть поодаль управителя Евсея и кучера Терентия, которым барыня вполне могла дать распоряжение держать барышню под замком. Между тем время неумолимо приближалось к полудню, а до пустыря за дубовой рощей надо было еще добежать…
        Софья больше не могла колебаться и, выдернув свою руку из цепких пальцев Домны Гавриловны, в отчаянии воскликнула:
        - Я должна спешить, Юрий в опасности!
        И, подхватив юбки, она во всю прыть устремилась прочь со двора, стараясь держаться подальше от слуг и поближе к деревьям парка, чтобы под их укрытием добраться до нужной дороги. Домна Гавриловна что-то кричала ей вслед, но Софья ее не слышала, захваченная одной только мыслью: добежать, успеть, спасти Юрия!
        Правда, она не представляла, как именно будет его спасать, но готова была на все, готова была закрыть Юрия своим телом и даже убить Призванова. При мысли о возможном убийстве она пожалела, что не стащила у месье Лана пистолет, из которого он когда-то шутки ради учил девушку стрелять по мишеням с небольшого расстояния.
        Софья так спешила, что взмокла от быстрого бега, и сердце у нее бешено колотилось в груди. Но дубовая роща была уже рядом, оставалось только пересечь ее, чтобы оказаться на пустыре, где местные забияки и квартировавшие в уезде офицеры нередко устраивали поединки.
        Остановившись на несколько мгновений отдышаться, девушка обратила внимание, что небо внезапно потемнело и солнце уже больше не палит. Похоже было, что собирается гроза, которая вчера обошла местность стороной. Вспомнив столь же неровную вчерашнюю погоду, Софья невольно вспомнила и то, как Призванов посадил ее перед собой в седло и поцеловал. Нахмурившись, она замотала головой, словно могла этим отогнать досадное воспоминание, и устремилась дальше.
        Бежать через рощу по тропинкам было труднее, чем по накатанной дороге, юбка цеплялась за траву и кустарники, а в одном месте даже порвалась, зацепившись за колючку. Но вот впереди показался просвет; Софья еще издали увидела привязанных к деревьям лошадей и поняла, что дуэлянты с секундантами уже на месте.
        До ее слуха долетели голоса:
        - Орел!
        - Решетка!
        - Ну, Горецкий, радуйся: тебе первому стрелять!
        Девушка кинулась вперед и замерла, прижимаясь к стволу широкого дуба. Дуэлянты стояли друг против друга на положенном расстоянии в двенадцать шагов; Горецкий медленно поднимал пистолет, явно целясь противнику в лоб.
        Софья, боясь пошевелиться, чтобы не отвлечь Юрия, расширенными глазами следила за каждым его движением. И вдруг она заметила, что Юрий отвел взгляд в сторону и слегка даже пошатнулся. Она мысленно приказала ему стрелять поскорее, чтобы рука не дрогнула и не утратила меткости. Он снова прицелился и на этот раз выстрелил. С головы Призванова слетела пробитая пулей фуражка, а сам он остался стоять неподвижно, с невозмутимым выражением лица, словно и не был только что на волосок от смерти.
        Но теперь был его черед стрелять, и Софья напряглась, не зная, на что решиться. Она хотела закричать, но голос ее не слушался, и в горле пересохло; хотела кинуться вперед, но, как в кошмарном сне, не могла оторвать ног от земли.
        Призванов поднял пистолет. Софья видела, как Юрий отводит взгляд в сторону, как подрагивает его сжатая в кулак рука; ей показалось, что он близок к обмороку. В следующую секунду Призванов со спокойной улыбкой выстрелил в воздух, а Горецкий, пошатнувшись, упал. Софья, наконец, смогла сдвинуться с места и, бросившись из-за деревьев на пустырь, услышала пренебрежительное замечание Заборского:
        - Недаром Ружич говорил, что этот малый не выносит поединков с глазу на глаз!
        Девушка наклонилась над Юрием, схватила выпавший из его руки пистолет и, сделав несколько шагов к Призванову, выстрелила, целясь ему в грудь. Щелчок холостого выстрела раздался почти одновременно с насмешливым голосом Цинбалова:
        - Мадемуазель, в дуэльные пистолеты заряжают только по одной пуле! Так что ваш боевой порыв пропал даром!
        Но Софья, не выпуская пистолета из руки, еще раз бессознательно шагнула к Призванову и, глядя на него испепеляющим взором, прошептала:
        - Как жаль, что Юрий промахнулся!
        Призванов тоже сделал к ней шаг; они оказались лицом к лицу, и он с улыбкой заметил:
        - Какая великолепная ненависть пылает в ваших глазах, сударыня! Жаль, что этот огонь некому оценить!
        Он кивнул в сторону Горецкого, который уже поднялся на ноги и смотрел на Софью отнюдь не ласковым взглядом. Она обернулась к нему и растерянно застыла на месте.
        - Зачем вы здесь? - резким тоном спросил Юрий и, подойдя к девушке, забрал у нее пистолет. - Вы пришли, чтобы меня еще больше унизить?
        - Я пришла потому, что вы мне дороги, Юрий! - воскликнула она дрогнувшим голосом. - Я хотела спасти вас от этих ужасных людей!
        - Спасти?! - вскричал он с горьким смехом. - По-вашему, я нуждаюсь в бабской защите? Да вы хоть понимаете, что своим вмешательством окончательно меня добили? Вам очень приятно делать из меня шута?
        В этот момент Призванов, уже вскочивший на коня, обратился к Юрию:
        - Горецкий, не унывайте! Вы можете быть довольны сегодняшним днем! Вы доказали свою храбрость, а ваша невеста доказала свою преданность вам. Засим прощайте, увидимся вряд ли. Я отправляюсь на войну, а вы как человек штатский, будете служить отечеству на своей ниве.
        С этими словами он, пустив коня с места в галоп, умчался прочь. Юрий посмотрел ему вслед, потом перевел взгляд на Софью:
        - Если начнется война, я тоже на нее поеду! Хоть там смою позорное клеймо, которое получил по вашей милости!
        - Юрий!.. - прошептала она страдальчески, видя ненависть и презрение в его глазах.
        Горецкий отвязал своего коня и вскочил в седло, даже не оглянувшись на девушку.
        Заборский и Цинбалов, обмениваясь насмешливыми репликами, тоже подошли к лошадям.
        Растерянная Софья осталась стоять на месте. Порывистый ветер охлаждал ее разгоряченное лицо, трепал волосы. Низкое темное небо грозило обрушиться на землю стеной дождя. В эти минуты девушке даже хотелось, чтобы началась гроза, чтобы гром и молния своей стихийной силой облегчили ей душу или же добили ее окончательно.
        Послышался стук колес, и, оглянувшись, Софья увидела на дороге, огибающей дубовую рощу, дрожки, в которых ехала Домна Гавриловна. Несомненно, тетушка догадалась, куда сбежала ее племянница, и теперь явилась за ней.
        Кучер Терешка, восседавший на козлах, с откровенным любопытством воззрился и на барышню, и на Заборского с Цинбаловым, которые еще не успели отъехать с пустыря.
        Офицеры, оглянувшись на Домну Гавриловну, почтительно ей поклонились, но не стали ни задерживаться, ни пускаться в объяснения. Но, видимо, пожилая дама и сама все поняла, потому что первым делом спросила у Софьи:
        - Что здесь было? Дуэль?
        Девушка молча кивнула, не поднимая глаз.
        - Так я и думала, - вздохнула Домна Гавриловна. - Призванов с Горецким стрелялись? Что, ранен кто-нибудь?
        - Нет.
        - И то хорошо. А только слухи все равно пойдут. Зачем ты сюда прибежала? Теперь еще больше разговоров будет, и все не на пользу твоему доброму имени. Вот дура-то!.. Ну, чего топчешься на месте? Садись, надо ехать. Неровен час гроза начнется.
        Софья покорно взобралась на дрожки. Кучер погнал лошадей резвой рысью и успел въехать в ворота усадьбы как раз в тот момент, когда первые крупные капли дождя упали на землю.
        Оказавшись в доме, девушка сразу же уединилась в своей комнате.
        Гроза бушевала за окном и на душе у Софьи. Горечь потерянной любви смешивалась в ее сознании с тяжкими раздумьями о своей неприглядной будущности. Юрий объявил, что никогда не поверит ей и не простит. Домна Гавриловна ясно дала понять, что больше не будет для Софьи доброй покровительницей и не оставит ей наследства. Дальнейшая жизнь теперь представлялась девушке лишь безотрадной чередой испытаний, которые ей предстоит пройти в одиночестве, не имея защиты в лице мужа или любящих родственников, не имея ни положения в обществе, ни достаточных средств для достойного существования.
        Софья металась по комнате, слушая завывания ветра и раскаты грома, потом плакала, прижавшись лбом к оконному стеклу, в которое бились, не переставая, тяжелые капли дождя, напоминавшие ей безудержные слезы. Наконец, немного успокоившись, она села на кровать и обхватила голову руками.
        В этот момент раздался стук в дверь и осторожный голос Евгении:
        - Софья, можно к тебе войти?
        И девушка вдруг ощутила потребность хотя бы отчасти излить кому-то свою душу. Эжени подходила для этого больше других. Она была не менее опытна и мудра, чем Домна Гавриловна, но гораздо более снисходительна и легка в общении. Несмотря на разницу в возрасте между Софьей и Эжени, тоже довольно значительную, девушка не побаивалась ее, как суровую, пусть и добрую в глубине души, Домну Гавриловну, и даже могла считать тетушкину компаньонку своей старшей подругой и советчицей.
        Софья открыла дверь, и в комнату вошла Евгения с подносом в руках.
        - Давай-ка, милая, поешь, ты сегодня с утра голодаешь, так не годится. Печаль печалью, а есть-то надо.
        Запах кофе и свежеиспеченных булочек пробудил в девушке аппетит, и она с благодарностью приняла заботу Эжени.
        Пока Софья ела, Эжени стояла у окна, рассеянно наблюдая за колыханием мокрых веток в саду, потом села на кровать рядом с девушкой и обняла ее за плечи.
        - Не хочешь ли со мной поговорить, Софи?
        - Хочу, но мне стыдно… и горько. - Софья опустила глаза, теребя в пальцах бахрому покрывала. - Все меня обвиняют, а я ведь ни в чем не виновата. Но не в силах этого доказать. Понимаешь?
        - Как я могу что-то понять, если толком ничего не знаю? Горничные болтают, будто ты ночью принимала у себя того красивого офицера, графа, а твой жених об этом дознался и устроил скандал. Но я не верю, что ты могла изменить Юрию. Ты девушка умная, порядочная, да и любишь своего жениха. Ведь так?
        - Юрий мне больше не жених, он от меня отказался, - тяжело вздохнула Софья. - А граф Призванов - негодяй. Он заключил пари с Заборским, что переспит со мной.
        - И что же… он выиграл это пари? - осторожно поинтересовалась Евгения. - Но я не верю, что он мог так быстро тебя соблазнить.
        - Конечно, он меня не соблазнил в обычном смысле слова. Он просто подсыпал мне в воду сонного зелья, пробрался ночью в мою спальню и…
        - Но почему же ты никому об этом не сказала? Почему не подняла крик, когда проснулась?
        - Он запугал меня. Ему в руки попало одно письмо, которое может меня скомпрометировать.
        - Что за письмо?
        - Неважно. Там нет ничего серьезного… но подобные письма могут привести к серьезным последствиям, если предъявить их в нужное время и в нужном месте. Во всяком случае так он мне сказал.
        - Это было письмо твое или к тебе?
        - Не спрашивай, Эжени, и никому об этом не рассказывай. Теперь уже все равно, все кончено. Я испугалась и упустила момент, когда еще можно было что-то предотвратить.
        - Но ты ведь еще можешь объясниться с Юрием! Он тебя поймет, если любит.
        - Юрий теперь ненавидит и презирает меня. Пусть я не виновата в своей невольной измене, но факт самой измены налицо, я потеряла невинность.
        - Это все устаревшие предрассудки. Мало ли невест, которые теряют невинность до свадьбы? Любящий жених не будет допытываться, девушка его невеста или нет.
        - Гм, Призванов говорил примерно так же, - невесело усмехнулась Софья. - Но беда в том, что приключился скандал с участием таких сплетников и злопыхателей, как Заборский, Цинбалов, Варька… Как бы я ни оправдывалась перед Юрием, он не простит мне публичного позора. А уж его мать и родственники…
        - И все-таки тебе надо попытаться с ним поговорить.
        - Но как? Где я его теперь найду?
        - А я не думаю, чтоб он так уж сразу уехал к себе в имение. Наверняка еще немного задержится в Харькове или у своего дяди в Люботине. Хочешь, я попробую его найти? Поеду в город вроде бы по хозяйственным делам, да и узнаю, где он, как он. Скажу ему, что ты хочешь с ним объясниться.
        - Неужели это еще возможно, Эжени? - просияла девушка. - Я бы так была тебе благодарна… Только тетушке ничего не говори, ладно?
        - Конечно, не скажу. Домна Гавриловна не приветствует, когда что-то делается без ее ведома. Но, поверь, несмотря на суровость, она по-своему добра и любит тебя.
        - Теперь я и ее любовь утратила, - вздохнула Софья.
        Она бы еще хотела продолжить разговор с Евгенией, но тут дверь распахнулась, вошла Домна Гавриловна и, окинув собеседниц подозрительным взглядом, спросила:
        - О чем это вы тут шепчетесь?
        - Да, в общем, ни о чем, - пожала плечами экономка. - Я вот принесла Софи поесть, а то ведь она не хочет выходить в столовую. Но не сидеть же ей целый день голодной, верно?
        - Выходить в столовую она не хочет! - криво усмехнулась Домна Гавриловна. - Что же ты, голубушка, теперь так и будешь от всех прятаться? Все равно ведь когда-то придется переморгать свой стыд и выйти на люди.
        - Да ведь и стыда-то никакого нет! - вставила слово Евгения. - Просто некие подлецы захотели скомпрометировать Софи, вот и все.
        Домна Гавриловна с неудовольствием оглянулась на экономку:
        - А ты ступай, Эжени, не вмешивайся, я сама разберусь, что к чему.
        Евгения вышла, но возле двери приостановилась и бросила на Софью многозначительный взгляд.
        - Ну что ж, - сказала тетушка, оставшись наедине с племянницей, - я дала тебе время подумать, да и сама пораскинула мозгами насчет твоей дальнейшей судьбы. До сих пор я была тебе заботливой опекуншей, и кузен мой покойный ни в чем бы меня упрекнуть не мог. Однако теперь все изменилось. Ты себя опозорила, а заодно и меня. Будут люди говорить, что ты порочная от рождения девица, а я тебя не воспитывала, а потакала твоим глупостям.
        - Тетушка, но я ни в чем не виновата, а вы - тем более!
        - Ни в чем не виновата? Тогда как же этот граф принудил тебя с собой переспать? Если обманул, или опоил, или снасильничал - почему ты его вчера перед всеми не обличила? Почему не подняла крик сразу, как только он пробрался в твою спальню?
        - Я не могу вам этого объяснить… - Софья низко опустила голову.
        - Так… Мало того что опозорила, так еще и ничего не хочешь мне рассказывать. А ты хоть понимаешь, что твоя репутация теперь вконец испорчена? Во всяком случае в нашем уезде. Уж Заборский с Цинбаловым постараются, чтобы о тебе разные слухи пошли, а местные кумушки не только все подхватят, но и многое прибавят от себя. Ни один приличный человек из местных теперь на тебе не женится. А замуж тебя надо выдавать, и чем скорей, тем лучше. Замужество все грехи твои прикроет. Вот я и надумала везти тебя в Москву. Там о твоем позоре никто не знает. К тому же Москва - город большой, многие барышни там замуж выходят, потому что и женихи разных сословий туда наезжают. Недаром же Москву называют ярмаркой невест. Приданого у тебя, конечно, - с гулькин нос, но зато красота и молодость - в наличии. Может, посватается к тебе богатый московский купец, им лестно взять в жены образованную барышню с манерами. А не купец - так дворянчик какой мелкопоместный, или офицер среднего чина.
        - Но я замуж не хочу! - замотала головой Софья.
        - А чего же ты хочешь? Как будешь дальше жить? В Старых Липах оставаться тебе теперь зазорно, а твое собственное именьице - крохотное, да и тем ты не сможешь управиться одна.
        - Тетушка, неужели вы совсем от меня отказываетесь?… - упавшим голосом спросила Софья.
        - Не совсем. Конечно, я на тебя гневаюсь, но не настолько, чтобы не думать о твоей судьбе. Потому и замуж тебя хочу пристроить, чтобы после моей смерти ты не оставалась беспомощной. Здоровье-то мое плохое.
        - Тетушка, но вы ведь еще далеко не старуха!
        - Однако уже далеко и не молода. Твой отец умер, когда ему было столько лет, сколько мне сейчас. Да… Раньше думала я тебе завещать Старые Липы, а теперь не могу. Хоть и жалко мне тебя, а не могу. Пойдут всякие разговоры, а Илларион и его мамаша начнут с тобой судиться-рядиться, тяжбами тебя замучают. Да и какое тебе будет житье в этих краях после всего? Пока ты девица незамужняя - ты беззащитна для сплетен. Вот и подумай: как тебе дальше жить? Если не замуж - то в монастырь. Хочешь быть монахиней?
        - Мне теперь уж все равно, - махнула рукой Софья. - Но замуж пойду только за Юрия.
        - Да что ты все о Юрии твердишь! - вспылила Домна Гавриловна. - Не будет тебе с ним счастья, даже если каким-то чудом вымолишь у него прощение. Не будет, потому что его мать никогда вас не благословит. Она известная ханжа. А еще я узнала, что они с матерью Иллариона - подруги, так что Горецкую есть кому против тебя настраивать. А ты не мечтай о несбыточном.
        - Но что же мне делать?
        - Выбирай: хочешь сидеть здесь и никому не показываться на глаза или все-таки поехать со мной в Москву?
        - Конечно, лучше поехать в Москву, - вздохнула Софья. - Только… только дайте мне несколько дней, чтобы я могла собраться с силами, помолиться в церкви…
        Говоря о «нескольких днях», Софья надеялась, что успеет за это время с помощью Эжени увидеться с Юрием.
        - Ну, конечно, мы ведь не завтра едем, несколько дней нужны на сборы, - согласилась Домна Гавриловна. - А в церковь к отцу Николаю сходи, облегчи душу исповедью.
        - Тетушка, а с нами поедут Эжени и Франсуа?
        - Там видно будет.
        Вскоре после разговора Софьи с Домной Гавриловной дождь прекратился, ветер утих и летнее небо прояснилось, засияв чистой голубизной между легкими белыми облачками.
        Постепенно и мятежное настроение Софьи немного успокоилось, сменившись надеждой - не очень радостной, но все же вернувшей девушке способность здраво рассуждать. Ведь, в конце концов, не все было потеряно, и Юрий, немного поостыв, наверняка согласится ее выслушать. А там уж ей надо будет употребить все свое красноречие, всю искренность чувств, чтобы он поверил. Возможно, придется даже рассказать ему о злополучном письме… Но при мысли об этом подспудная тревога поднималась у Софьи в душе. А вдруг и вправду угрозы Призванова - нешуточные и ей придется отвечать за свое неосторожное послание к «узурпатору» и «врагу отечества»? Да и как отнесется к этому сам Юрий? Нет, о письме лучше не рассказывать, а упирать на то, что Заборский и Призванов устроили против нее заговор, опоив ее зельем.
        До вечера она продумывала предстоящее объяснение с Юрием и втайне от тетушки шепталась с Эжени о том, как лучше убедить молодого человека встретиться с бывшей невестой.
        Наутро Евгения, как и обещала Софье, отправилась в город, сказав Домне Гавриловне, что хочет закупить у знакомых торговцев полотно. Тетушка ничего не заподозрила, только велела экономке не задерживаться, поскольку надо уже готовиться к поездке в Москву.
        Софья не находила себе места от тревоги и, желая немного успокоить душу, сходила в церковь к отцу Николаю. Но даже священнику она не могла открыть всей правды; сказала лишь, что злые люди все-таки разлучили ее с женихом, использовав для этого и клевету, и соблазн. Отец Николай не выпытывал подробностей, но снова напомнил о том, что никакие злые силы не разлучат тех, кто предназначен друг другу судьбой.
        - А что мне делать, отче, если меня ввергли в невольный грех, в котором я не виновата? - робко спросила Софья. - И как мне дальше жить, как поступать, если я не знаю? Кто мне подскажет?
        - Нет общих советов на все случаи жизни, - вздохнул священник. - Прислушивайся к своему внутреннему голосу.
        - А внутренний голос - это что? Голос совести или голос сердца?
        - У праведных людей голос совести и голос сердца совпадают.
        Отец Николай благословил Софью, но она ушла из церкви не успокоенной, а полной раздумий о самой себе. «Что, если я не праведная, если сердце однажды подскажет мне не то, что потребует совесть? Как мне во всем этом разобраться?»
        Еще она думала о том, как ей стать счастливой вопреки судьбе и здравому смыслу, презрев мнение молвы, не получив благословения матери и родичей Юрия, подвергаясь насмешкам его приятелей над скомпрометировавшей себя невестой-бесприданницей. По всему выходило, что такой союз не сулит ей долгого и прочного счастья, но она все равно не хотела отказываться от своей мечты и с трепетом ждала новостей из города.
        Эжени вернулась через день, и уже по одному выражению ее лица Софья поняла, что женщина не может сообщить ей ничего утешительного. Евгении удалось увидеть Юрия лишь на несколько минут, перед самым его отъездом из города, и ни в какие объяснения он не стал пускаться, заявив, что срочно отбывает на военную службу, в ту самую артиллерийскую бригаду, в которой и раньше служил подпоручиком, и отправляется к западной границе, где вот-вот начнутся сражения.
        Софья была убита этим известием. Теперь разлука с Юрием, казавшаяся ей поправимой, обрастала стеной бесконечных преград. Война, которая раньше представлялась девушке чем-то далеким, вдруг стала неумолимо приближаться. Софья, конечно, не раз слышала разговоры о битвах, ранениях, оружии, полководческой стратегии и прочих военных вещах, но почему-то была уверена, что ее жизни это не коснется, словно война являлась уделом некоего особого сословия людей, вроде оловянных солдатиков. И еще она всегда надеялась - может быть, под влиянием разговоров с Франсуа и Вельсовичем, что Наполеон не пойдет воевать с такой большой и отдаленной от него страной, как Россия, а будет действовать дипломатическими маневрами. Но теперь все указывало на то, что где-то там, у западных границ, со дня на день начнутся сражения, прольется кровь. Решение Горецкого отправиться в полк именно сейчас казалось Софье крушением ее собственной жизни. Если уж война неизбежна, то пусть бы на нее шли какие-то незнакомые, чужие ей люди, но не Юрий…
        Тот факт, что он не захотел увидеться с Софьей, говорил о многом. Значит, даже перед лицом грядущей опасности и возможной гибели, которую всегда надо предвидеть, отправляясь на войну, он не пожелал не только простить, но хотя бы просто выслушать девушку, еще совсем недавно бывшую его невестой. Неужели уязвленное самолюбие так быстро убило в нем все чувства к ней?
        Софья металась всю ночь без сна, а наутро решила, что женское счастье ушло от нее безвозвратно и надо покориться судьбе, приняв те условия, которые предлагает ей Домна Гавриловна. Теперь отъезд в Москву представлялся девушке единственным выходом из создавшегося положения. Софья не думала всерьез о замужестве, но предстоящая дорога, смена обстановки, новые люди и впечатления могли ее отвлечь и хотя бы немного уврачевать ее душевную боль. И она стала собираться в путь не только охотно, но даже с усердием, и была благодарна тетушке, которая тратит время, силы и средства для поездки, имея целью лишь устройство судьбы своей подопечной.
        Глава седьмая
        Домна Гавриловна решила отправиться в Москву не на почтовых, поскольку собственный выезд казался ей гораздо представительнее и надежнее, да и дешевле к тому же. Она заранее распорядилась подготовить четверку лошадей и четырехместный закрытый экипаж, используемый ею только для торжественных случаев.
        И вот наступил день отъезда. В карету загрузили сундук с вещами и корзину с едой. Кучер Терешка, одетый в новый кафтан, с гордым видом уселся на козлы. В поездку Домна Гавриловна взяла также Евгению и Франсуа, что очень понравилось Софье, которая с одной стороны боялась оставаться наедине с сурово настроенной тетушкой, а с другой - не желала, чтобы при семейных разговорах присутствовала какая-нибудь болтливая горничная. Но рассудительная и достаточно образованная Евгения, как и мало понимавший по-русски Франсуа, ее вполне устраивали.
        Настроение девушки было все еще подавленным, разговаривать ей не хотелось, и она предпочитала молчать, - благо Эжени и Домна Гавриловна заполняли дорожную тишину, почти без умолку предаваясь воспоминаниям о своей прошлой жизни в Москве и о предстоящих встречах со знакомыми людьми и местами.
        Евгению заботило, где хозяйка намерена остановиться в Москве, - ведь дом ее отца, Гаврилы Кондратьевича, давно был продан. Однако Домна Гавриловна уверенным тоном отвечала, что об этом волноваться нечего, поскольку ее давняя подруга Капитолина Филатьева уже давно приглашает ее погостить, а живет она на Петровке, возле Кузнецкого моста, так что Евгения даже сможет навестить там знакомых модисток и свою старую хозяйку мадам Бувье, если та, конечно, еще жива.
        - А вы сообщили подруге, что именно сейчас приедете? - беспокоилась Эжени. - Точно ли она нас ждет?
        - Да она мне месяца два назад прислала письмо, что ждет меня в ближайшее время. Вот и будет ей сюрприз! Мы же с ней - подруги юности, она всегда мне рада.
        - А если вдруг она уехала из города? - не унималась Евгения, которая, будучи домоседкой по натуре, не любила тягот, связанных с путешествиями. - Тогда как? Снимать жилье в доходном доме или останавливаться в гостинице? Не хотелось бы. Мне кажется, в таких местах все слуги - мошенники.
        - Ну, это ты, мать моя, уж слишком боязлива и на меня нагоняешь лишнее беспокойство, - упрекнула Домна Гавриловна компаньонку. - Или отвыкла уже от больших городов? В Москве вполне можно найти приличные дома.
        - А у племянников своих не хотите ли остановиться? - спросила Эжени.
        - У Людмилы или Павла? Я, конечно, хочу их навестить, но будут ли они мне рады? Надменны чересчур, да и не писали мне давно, я и не знаю, в Москве ли они сейчас. И, потом, я-то им двоюродная тетка, а они даже родных теток - сестер своей покойной матери - не очень жалуют, а уж меня, поди, и родней не считают. Кузен мой их за это упрекал, но они его не больно слушали.
        - А если они в Москве, то в каких домах живут? - продолжала интересоваться Эжени.
        - Павел - в отцовском доме, на Покровке. А Людмила как вышла замуж, так с тех пор в мужнином доме - на Тверской.
        - А муж у Людмилы Ивановны еще жив? Он же, вроде, намного старше ее?
        - Ну, у тебя, Эжени, совсем плохая память. Я же тебе говорила, что он уже два года, как умер. Людмиле, конечно, никакой радости не было от этого старика, зато наследство хорошее досталось, она теперь богатая вдова.
        - А Павел не женился?
        - Пока не было таких известий.
        Слушая разговоры тетушки и ее компаньонки, Софья и сама невольно задумалась о своих ближайших по крови, но таких, в сущности, далеких родственниках, как Павел и Людмила. Мерное покачивание кареты и негромкие голоса женщин способствовали плавному течению раздумий и воспоминаний Софьи.
        Прикрыв глаза, она увидела мысленным взором имение Ниловку, московский дом на Покровке, лица брата и сестры, какими она их запомнила. С Людмилой и Павлом Софья рассталась еще в детстве, когда отец увез ее к Домне Гавриловне. Правда, потом, лет через пять, Ниловский ненадолго брал ее с собой в Москву, но его законных детей она тогда увидела лишь мельком. Людмила и Павел всегда относились к ней отчужденно, с оттенком презрения, и Софья это чувствовала, даже когда была еще совсем ребенком. В детстве она от этого страдала, а повзрослев, конечно, поняла природу их неприязни, да и тетушка ей однажды в порыве откровенности сказала: «Уж так Людмилка с Павлушкой боялись, что отец оставит тебе часть наследства».
        Людмила была старше Софьи на шестнадцать лет, Павел - на десять. Маленькая Соня побаивалась крупную, всегда чем-то раздраженную сестру, с ее надменным, грубоватым лицом и резким голосом. Нельзя сказать, чтобы Людмила обижала малышку; нет, она ее просто не замечала, а если и замечала, то лишь затем, чтобы одернуть или отогнать прочь со словами: «Уходи, ты мне мешаешь!» Брата Соня боялась меньше, несмотря на то, что Павел мог дернуть ее за косичку или обозвать «маленькой обезьянкой», а иногда и довольно жестоко подшутить. Особенно запомнился Софье один случай в московском доме отца.
        Ей было тогда лет пять. Ниловский в ту пору находился в отъезде, и что-то задержало его в пути, а Мавра вдруг занемогла. Впоследствии девушка узнала, что недомогание матери было связано с беременностью, но маленькая Соня, конечно, этого еще не понимала. Поскольку беременность протекала тяжело и грозила неблагополучными родами, Мавра не решилась оставаться дома, где у нее были недоброжелатели, а отправилась рожать к известной в Москве повивальной бабке, которая содержала приличный приют для рожениц, способных хорошо заплатить за услуги.
        Оставшись дома без материнской опеки, Софья чувствовала себя неуютно и беспрестанно всех спрашивала: «А где маменька? А скоро ли маменька вернется?» Когда она пристала с такими вопросами к Павлу, юноша, похожий в свои пятнадцать лет на озорного мальчишку, вдруг таинственным шепотом ей сообщил: «А хочешь найти свою маменьку? Я тебе покажу, где она может быть». Доверчивая девочка тотчас согласилась отправиться на поиски матери. Павел повел ее по боковой лестнице вниз, в подвальное помещение, куда она раньше не заглядывала, дал ей в руки фонарь и сказал: «Иди все вперед и вперед и там, в конце подвала, найдешь свою маменьку». Соне было боязно ступить в холодноватое темное пространство, и она попросила Павла ее сопровождать, однако он ответил: «Нет, если я пойду с тобой, то твоя мать спрячется; она хочет видеть одну лишь тебя». И девочка, преодолев страх, шагнула в пугающую неизвестность, а Павел остался за приоткрытой дверью, из которой в подвал проникала полоса света. Но, когда Соня прошла немного вперед, дверь вдруг захлопнулась, а через несколько шагов погас и фонарь. Оказавшись в темноте, малышка
испугалась, закричала, принялась отчаянно звать маму, но никто не откликался. Потом ее глаза немного привыкли к темноте, она стала различать впереди какие-то проблески света и пошла в том направлении, натыкаясь по дороге на мешки и ящики. Наконец, со слезами и вскриками одолев некоторое расстояние, она уперлась в стену, которая вдруг заскрипела, пропуская луч света. В стене оказалась потайная дверь, ведущая из подвала прямо в гущу сада, и за этой дверью стоял Павел. Он быстро вытащил сестренку на поверхность и, одобрительно потрепав ее по щеке, сказал:
        - А ты молодец, нашла выход! Значит, не трусиха и не разиня, хвалю. А матери твоей там нет, я пошутил.
        Соня всхлипнула и, ударив Павла кулачком по руке, дрожащим голоском заявила:
        - Вот вернется мама - я ей расскажу, как ты меня напугал! И батюшке все расскажу!
        - Если расскажешь - буду дразнить тебя ябедой-доносчицей. Ты же не хочешь быть плаксивой ябедой, правда?
        Соня этого не хотела и, преодолев обиду, решила никому не жаловаться на злую шутку брата.
        Впрочем, когда через два дня мать вернулась домой, то выглядела такой бледной и несчастной, что малышка побоялась огорчить ее лишней жалобой. Соня слышала, как служанки шептались о каком-то мертвом ребенке, а впоследствии узнала, что это у ее матери родилась мертвая девочка и сама роженица чуть не заболела родильной горячкой. Вскоре после несчастья домой вернулся Иван Григорьевич, и Мавра долго рыдала у него на плече, а он ее утешал.
        Через какое-то время Соня, движимая детским любопытством, сама стала подбираться к подвалу, который смогла пройти, одолев страх. Она даже пару раз водила туда дворовых ребятишек, с гордостью показывая им, что знает подземный ход в глубину сада.
        А однажды девочка случайно услышала, как Иван Григорьевич сказал ее матери: «Пойдем, Мавруша, покажу тебе на всякий случай наш городской тайник». Соня была уверена, что речь идет об уже известном ей потайном ходе, и она незаметно проскользнула вслед за родителями, решив удивить их своей осведомленностью. Но оказалось, что это был совсем другой тайник. Иван Григорьевич, осветив фонарем боковую стену, нашел скрытую деревянным ящиком железную скобу, нажал на нее, и стена вдруг подалась, образовав небольшой проход, за которым виднелось помещение шагов пять в длину.
        - Вот, Мавруша, - сказал Ниловский, - мои предки, которые строили этот дом, решили предусмотреть для себя такое укрытие. Помнили еще бояре окаянную смуту и думали, на случай войны или опалы, здесь какое-то время отсидеться. Тут и провизию держали про запас. А воздух сюда поступает через потайное окошко в сад. А обратно выходить - тоже нажать на скобу, которая с внутренней стороны. Теперь-то такие хитрые тайники в доме вроде и ни к чему, но раз уж они имеются, то надо тебе о них знать, ты ведь хозяйка. А я хочу, чтобы даже после моей смерти ты тут хозяйничала, все ходы-выходы знала.
        - Ой, что вы такое говорите, Иван Григорьевич! - Мавра испуганно перекрестилась. - И слышать не хочу о вашей смерти!
        - Да ведь я немолод уже, Мавруша, ты уж точно меня переживешь.
        - Не хочу я вас пережить, Иван Григорьевич. Да и не останусь я после вашей смерти хозяйкой ни в городском доме, ни в поместье. Кто ж меня хозяйкой-то признает?
        - Не бойся, Мавруша, я так составлю завещание, что тебя никто не обидит.
        Дальше Соня слушать не стала, потому что родители собрались выходить, и она, чтобы ее не заметили, поспешила выскользнуть за дверь.
        Через какое-то время любопытная девочка не выдержала, захотела сама проникнуть в скрытое помещение, но у нее не хватило силенок отодвинуть деревянный ящик, прикрывавший скобу, а попросить о помощи дворовых ребят, тем самым выдав им тайну дома, она не захотела.
        Вскоре Иван Григорьевич отвез Мавру и Соню в Ниловку, и девочка, увлекшись деревенскими играми, стала постепенно забывать о городском тайнике. Потом случились печальные события, которые и вовсе затуманили детскую память.
        И вот сейчас, покачиваясь в дорожном экипаже, Софья впервые за много лет вспомнила те давние события так отчетливо, словно они призошли вчера. Ей хотелось представить, как выглядят сейчас Павел и Людмила, готовы ли они видеть в ней свою сестру или же Людмила по-прежнему будет смотреть на нее, как на пустое место, а Павел лишь подшучивать, называя «маленькой обезьянкой». И еще Софья подумала: как жаль, что вторые роды у матери были такими неблагополучными и ребенок родился мертвым. Не случись этого несчастья, у Софьи могла бы быть сейчас сестренка двенадцати лет, которая уж точно признавала бы ее самым близким и родным существом на свете, и они бы дружили и всегда заботились бы друг о друге… Девушка вздохнула, задумчиво глядя на проплывающие мимо поля и рощи.
        Между тем дорога, приятная для путников с утра, к вечеру стала их порядком утомлять. Да и лошади, которые поначалу одолевали по десяти верст в час, теперь плелись неторопливым шагом. Задремавшая было Домна Гавриловна вдруг проснулась, когда карету качнуло на ухабе, и обратила внимание, что солнце уже клонится к закату. Она велела кучеру ехать быстрее, чтоб успеть засветло добраться до ночлега.
        - Ничего, успеем, - пообещал Терешка, подгоняя лошадей. - Тут недалеко село с почтовым двором, с трактиром, место там приличное. Я же здесь все знаю, все почтовые ямы наперечет, сам когда-то ямщиком служил на этом тракте.
        Но, едва кучер успокоил свою хозяйку, как случилась неприятность, которая привела к новой задержке в пути. Объезжая пригорок, одна из лошадей переступила постромку, начала биться, другие лошади тоже испугались и понесли по ухабистой дороге, так что Терентий при помощи Франсуа с трудом их остановил. Карета не пострадала, но часть веревочной сбруи изорвалась, пришлось остановиться, чтобы привести в порядок упряжь. Домна Гавриловна и Эжени совсем разволновались, глядя на краснеющие закатные лучи: они обе боялись ездить по темноте. Что же касается Софьи, то она была совершенно спокойна; после всего, что с ней случилось в последние дни, девушка стала равнодушна к любым опасностям, даже если бы они угрожали самой ее жизни.
        Наконец, сбруя была приведена в порядок и экипаж снова тронулся в путь. Однако дорога становилась все хуже и хуже. Видимо, в здешних местах недавно прошел дождь, и колеса поминутно застревали в грязи. Домна Гавриловна и Эжени охали и молились, но это не помогло: на очередной рытвине карету вдруг сильно качнуло, раздался треск, и спрыгнувший с облучка Терентий скоро объявил, что ось сломалась и починить ее без помощи кузнеца вряд ли удастся. Это означало, что до села с почтовой станцией путники едва ли смогут дотянуть.
        Домна Гавриловна в отчаянии принялась бранить Терешку и плохие дороги, Эжени ахала и причитала, Франсуа хмурился, но стоически молчал. Софья вышла из кареты и, обходя грязные кочки, приблизилась к каменистому пригорку, с которого хорошо просматривалась вся местность. У пригорка росла купа деревьев, а за ними виднелась неширокая, но мощеная дорога, ведущая к воротам барского имения, по внешнему виду которого девушка сразу определила, что оно принадлежит богатому человеку. За воротами располагался парк, главная аллея тянулась к двухэтажному дому с колоннами и бельведером. Дом светлого камня стоял на некотором возвышении и в закатных лучах красиво выделялся на фоне темной зелени. По одну сторону от усадьбы виднелись полускрытые деревьями деревенские домики, по другую блестела узкая речка с живописными берегами, вдали просматривался купол церкви.
        - Тетушка, Эжени! - крикнула Софья своим растерявшимся спутницам. - Не бойтесь, мы не в пустыне: тут недалеко помещичья усадьба, можно попроситься на ночлег.
        Домна Гавриловна тотчас оживилась и спросила кучера, кому принадлежит эта усадьба. Однако Терентий, видимо, сильно преувеличивал, когда заявлял, что знает здешние места как свои пять пальцев. Во всяком случае он понятия не имел об этом поместье, хоть оно и было расположено невдалеке от почтового тракта. Тогда Софья предложила тетушке и Эжени, оставив мужчин возле кареты, пойти, пока еще не совсем стемнело, в усадьбу и попросить там помощи и ночлега. Ничего другого, впрочем, и не оставалось, и измученные дорогой и волнениями женщины поплелись вслед за девушкой, которая по-прежнему не чувствовала ни усталости, ни страха.
        Подойдя ближе, они увидели возле ворот двух мужчин, занятых беседой. Тот, что стоял лицом к дороге, был немолод, бородат и одет как дворовый слуга. Заметив приближающихся женщин, он что-то сказал своему собеседнику, который тотчас оглянулся. Это оказался юноша лет восемнадцати, невысокий, но стройный, с миловидным и несколько женственным лицом. Одет он был в нечто среднее между сюртуком и кафтаном, так что трудно было определить его звание и род занятий. Решив, что оба собеседника принадлежат к домашней прислуге, Евгения, как заправская экономка, уверенно обратилась к ним:
        - Эй, мужички, здоровы будьте, у нас карета сломалась. Видите, там, на дороге? Есть у вас в усадьбе кузнец?
        Пожилой поклонился, глянул на молодого и, переминаясь с ноги на ногу, сказал:
        - Есть, как не быть. Да только кто ж будет сейчас работать, на ночь глядя? Это уж, барыни, завтра, с утра.
        - Завтра так завтра, - кивнула Евгения. - Но это значит, что мы сегодня до почтовой станции не доберемся, а нам надо где-то переночевать. А кому принадлежит эта усадьба?
        Бородач пожал плечами:
        - Ну, известное дело, кому - нашему барину Артемию Степановичу Призванову.
        - Графу Призванову, - добавил юноша.
        Софья вздрогнула, как от удара, и поспешила спросить:
        - А Даниил Призванов ему кто?
        - Известное дело - сын, - с видом некоторого удивления ответил пожилой, покосившись на молодого.
        Теперь Софья была не рада, что заметила барскую усадьбу, и, перейдя на французский язык, заявила своим спутницам:
        - Я ни за что не стану ночевать в доме, который принадлежит родителям этого негодяя!
        - Мне бы тоже не хотелось, - хмуро сказала Домна Гавриловна, а Эжени отчаянной скороговоркой возразила:
        - Но не ночевать же нам среди дороги, в чистом поле!
        И вдруг молодой человек, до этого почти не принимавший участия в разговоре, подошел ближе и, поглядывая на Софью с явным интересом, обратился к женщинам на ломаном французском языке:
        - Сударыни, я прошу оказать нам честь… Зачем вам терпеть дорожные неудобства, когда вы можете переночевать у нас в доме? А наш кузнец и другие слуги помогут починить вашу карету.
        Несколько смущенная Софья переглянулась с Эжени, а Домна Гавриловна недовольно дернула племянницу за рукав:
        - Видишь, как неловко получилось! Впредь не болтай лишнего, попадешь впросак!
        Но юноша вдруг с понимающим видом улыбнулся и сказал Софье на том же ломаном французском:
        - Не смущайтесь, барышня. Я знаю, что многие обижаются на моего брата, но сейчас его нет в имении. Поэтому не бойтесь, Данилу вы не встретите.
        - Вы его брат?… - удивилась Софья, вглядываясь в лицо юноши, совершенно не напоминавшее лицо Даниила. - Вот уж не подумала бы…
        Молодой человек засмеялся и сказал уже по-русски:
        - Наверное, потому, что я одет в простое платье? Так иногда удобней, я ведь помогаю отцу присматривать за поместьем. Батюшка болен, а на управителей, сами знаете, нельзя положиться. Однако позвольте вам отрекомендоваться: мое имя Захар, я сын Артемия Степановича Призванова. Приглашаю вас на ночлег и уверен, что батюшка будет рад таким гостям.
        - Тогда позвольте и нам представиться, - сказала Домна Гавриловна и назвала себя, Софью и Евгению.
        - Там еще с нами лекарь-француз, мой муж, - кивнула Эжени в сторону кареты. - А также кучер.
        - Всем будем рады, - заверил юноша.
        Эжени умоляюще посмотрела на Домну Гавриловну, и пожилая дама, которой тоже не терпелось найти приличный ночлег, вздохнув, вынесла решение:
        - Что ж, если обстоятельства так сложились… Воспользуемся любезным предложением Захара Артемьевича.
        Софья промолчала, внутренне колеблясь между нежеланием принимать гостеприимство в доме Призванова и любопытством, склонявшим ее побывать в этом доме и познакомиться с его обитателями.
        Тем временем молодой человек, считая, видимо, ночлег нежданных гостей делом решенным, велел бородачу взять еще людей и помочь кучеру завезти карету во двор имения. Тетушка и Эжени поблагодарили Захара, а Софья была даже рада, что выбор уже сделан без нее.
        Когда они шли вслед за молодым человеком по аллее, покрытой вечерним сумраком, девушка, не сдержавшись, шепнула Домне Гавриловне:
        - Кажется, этот симпатичный и учтивый юноша совсем не похож на своего брата-проходимца.
        - Лучше помолчи, молодой хозяин может обидеться за брата, - так же шепотом отвечала тетушка.
        В этот момент Захар быстро оглянулся на Софью, и в его взгляде она заметила благожелательный интерес.
        В доме, отличавшемся добротной обстановкой и опрятностью, гостям отвели две комнаты - одну для Домны Гавриловны и Софьи, другую - для Эжени и Франсуа. В помощь приезжим была предоставлена горничная по имени Глаша - женщина еще молодая, но какая-то блеклая и с несколько угрюмым выражением лица.
        Скоро в столовую подали ужин, весьма приличный, и Захар составил гостям компанию. Он сообщил, что отец его сейчас не может выйти из своей комнаты, поскольку врач прописал ему ложиться в постель сразу после приема вечерних лекарств, но утром непременно захочет познакомиться с гостями. Разговор за столом вначале шел о дорожных тяготах, о погоде, о здоровье, а потом Захар словно между делом спросил, обращаясь к Софье:
        - А давно ли вы виделись с моим братом?
        Домна Гавриловна слегка толкнула девушку ногой, сделав знак не говорить лишнего, и Софья, кашлянув, ответила:
        - Недавно. Он приезжал в наш губернский город, привозил некоторые письма из Вильно.
        - И как он себя держал? - небрежным тоном осведомился молодой человек. - Не пил, не играл в карты, не ходил по злачным местам, не дрался на дуэли?
        Встретив предостерегающий взгляд Домны Гавриловны, девушка пожала плечами:
        - Я, право, не знаю… мы с ним едва знакомы. Он просто передал тетушке письмо от ее родственницы - вот и все.
        - Дай Бог, чтобы он остепенился, - вздохнул Захар. - Батюшку всегда так огорчают кутежи и мотовство Данилы… А у брата слишком уж гусарские замашки.
        - Ну а вы лучше ни о чем не рассказывайте старому графу, если он болен, - посоветовала Домна Гавриловна.
        - Я пробовал скрывать, но вышло еще хуже. Батюшка сердится и печалится, когда узнает что-то от чужих людей и с опозданием. А потом от брата вдруг приходят счета, которые батюшка вынужден оплачивать. Прямо спасу нет, уж не знаю, как и оградить бедного родителя от таких вот огорчений.
        Захар со вздохом развел руками, а Софья вдруг подумала, что этот, в сущности, совсем молодой парень, ее ровесник, рассуждает как зрелый и осмотрительный человек, в отличие от своего старшего брата, который не привык считаться ни с кем и ни с чем, кроме собственных прихотей. Она почувствовала невольную симпатию к Захару, хотя пока и опасалась говорить с ним откровенно.
        Еще Софья обратила внимание, что молодой человек строго, даже сурово, разговаривает со слугами, а они его явно побаиваются. «Хозяин», - уважительно заметила Домна Гавриловна.
        Когда после ужина гости пошли в отведенные для них комнаты, Захар на несколько мгновений придержал Софью за локоть и вполголоса сказал:
        - Если вы рано встаете, я покажу вам наш сад. На рассвете он чудо как хорош. Пожилым дамам прогулка может показаться утомительной, но вам, как молодой барышне, будет интересно.
        Она взглянула на него с некоторым удивлением и слегка улыбнулась:
        - Я с удовольствием осмотрю ваш сад. Если, конечно, тетушка не будет возражать.
        От Домны Гавриловны не укрылся короткий диалог девушки и молодого человека, и, войдя в отведенную им с племянницей спальню, она шутливо заметила:
        - Похоже, что этот юноша положил на тебя глаз. То-то будет забавно, если он примется за тобой ухаживать и сделает предложение!
        - Тетушка, у вас, право, слишком далеко идущие планы, - усмехнулась Софья, которой, однако, польстила мысль вскружить голову младшему из Призвановых.
        В этот момент Домну Гавриловну позвала в другую комнату Евгения, желавшая обсудить с барыней какой-то важный или деликатный вопрос, а в спальню вошла Глаша, которая показалась девушке еще угрюмее, чем давеча. Горничная принялась готовить постели, а Софья, из любопытства желая ее разговорить, словно между прочим заметила:
        - Какой милый и добропорядочный человек этот Захар Призванов! Повезло вам, здешним слугам, иметь такого хозяина. Небось, его старший брат похуже будет.
        Глаша словно только и ждала приветливого слова, чтобы облегчить душу откровенным разговором, к которому толкала ее не то обида, не то раздражение, копившееся изо дня в день. На минуту прекратив взбивать подушки, она приглушенным голосом сказала:
        - Вы, барышня, сегодня приехали, а завтра уедете, вот вам и показалось, что нам здесь, при Захарке, хорошо живется. А сказать по правде, как на самом деле?
        - Скажи, - кивнула невольно заинтригованная Софья. - Интересно будет послушать.
        - А вы не донесете хозяину, что, дескать, жаловалась Глашка?
        - Никому не донесу, я сроду доносчицей не была.
        - Да я вижу, что вы барышня честная и не спесивая. Так вот я вам скажу, что Захарка наш - никакой не добрый, а очень даже злой. Он только гостям кажется добрым, да перед батюшкой своим лебезит, а дворовых людей и крестьян в три погибели гнет. Мы Артемия Степановича никогда так не боялись, как Захарку. Из молодых, да ранний.
        - Неужто старого графа боитесь меньше, чем молодого?
        - А никакой Захарка и не граф! Он хочет быть графом, да пока им не стал, потому как он незаконный сын Артемия Степановича. Барин его от одной вдовы-торговки прижил. Смазливая была баба, но хитрющая и злая, как черт. Говорят, владела зельями приворотными. Когда барыня наша, жена Артемия Степановича, преставилась, барин полюбовницу с сыном в имение забрал. А сынок-то весь в мать пошел. Перед отцом своим ангелочком летает, а на деле сущий коршун. Небось, только и ждет, как бы занять место старшего, законного сына. Пока Данила Артемьевич где-то в сражениях воюет, Захарка старика обхаживает да имение к рукам прибирает. Боюсь, что, ежели умрет Артемий Степанович, то старшему его сыну только смоленская деревенька и достанется, а наше имение Захарке перейдет, и будет он нас тут вечно гнобить. Хорошо, хоть мать Захаркина померла, а то бы вдвоем они нас тут до смерти бы замучили.
        - Странно… - Софья даже растерялась от рассказа служанки. - Неужели вам больше был бы по нраву Даниил Призванов? Ведь, говорят, это человек беспутный, мот и повеса.
        - Э, да ведь за многими молодыми офицерами такой грех водится, - махнула рукой Глаша. - Данила Артемьевич, конечно, любит покутить и погулять, что тут скажешь? Да только все равно он добрей и честней, нежели братец его единокровный. Данила ведь если гуляет, так откровенно, а Захарка все исподтишка, чтобы тятенька его о том не узнал. Уж скольких смазливых девок в селе перепортил, а которая на него пожалуется - той беда! Мне-то, выходит, даже лучше, что я невидная уродилась, а была бы красотка, так он бы и меня бесчестил, как других.
        - Удивительно, до чего внешний вид бывает обманчив, - пробормотала Софья. - Никогда бы не подумала, что этот любезный юноша… Ну а насчет его старшего брата ты, Глаша, ошибаешься. Он тоже негодный человек, я много плохого о нем слышала.
        - Может, что и правда. А может, что иное недруги нарочно измышляют. А Захарка все сплетни о брате собирает и отцу докладывает. У него одно время доверенный человек был Ерошка, который все за Данилой Артемьевичем следил, пока тот его не выгнал.
        Софья хотела еще продолжить заинтересовавший ее разговор, да и Глаша, похоже, не прочь была выговориться перед сочувствующей барышней, но тут в спальню вернулась Домна Гавриловна и собеседницам пришлось умолкнуть.
        Однако после разговора с горничной Софья долго не могла уснуть, размышляя о семействе Призвановых. Теперь девушке многое становилось ясно. Она вспомнила показавшиеся ей странными слова Даниила о незаконном сыне Эдмунде из шекспировской пьесы. Наверное, в нем тогда невольно прорвалось его собственное недовольство притязаниями и интригами единокровного брата. Возможно, он всех незаконнорожденных детей считает наглыми выскочками, которые рвутся занять чье-то место. А если к тому же побочную дочь Ивана Ниловского обрисовали перед ним коварной притворщицей, лукавой холопкой… В эту минуту Софья многое поняла в поведении Призванова, но ничего ему не простила.
        Проснувшись на рассвете, девушка сразу вспомнила о вчерашнем предложении Захара показать ей утренний сад. Она подумала, что, наверное, юноша не просто хочет побыть с ней наедине, но и поговорить о чем-то важном. Кто знает, не поколеблет ли разговор с ним то отношение, которое невольно появилось у Софьи к Захару после сведений, сообщенных ей горничной Глашей.
        С этой мыслью девушка встала и осторожно, стараясь не разбудить Домну Гавриловну, умылась и оделась. Однако выскользнуть за дверь незаметно ей не удалось: тетушка открыла глаза и сонным голосом спросила:
        - Куда это ты, голубушка, собралась?
        - Хочу погулять по саду. Можно?
        - Иди, только возьми с собой Евгению и Франсуа. Им полезно будет посмотреть, как там все в саду обустроено. А я пока подремлю, ночью мне совсем не спалось.
        Захар поджидал Софью возле лестницы, ведущей на второй этаж. Девушка обратила внимание, что сегодня он оделся с некоторой франтоватостью, как бы желая подчеркнуть свое положение молодого барина. После обмена приветствиями Софья пояснила, что тетушка велела ей взять на прогулку Евгению и Франсуа, на что юноша радостно ответил, что они уже с четверть часа как проснулись и гуляют по саду.
        Сад был действительно хорош: цветущие куртины, живописные группы деревьев и кустов, несколько оранжерей с южными плодами, пруды, изящные мостики, фонтаны, в которые воду накачивали из двух колодцев, - все свидетельствовало о налаженном быте старинного дворянского гнезда, порядок в котором укоренился издавна и поддерживался, обновляясь, по сей день. Софья вздохнула, вспомнив Ниловку, тоже благополучную при жизни отца, но наверняка обветшавшую после его смерти, поскольку Павел и Людмила, подобно помещику Обрубову, предпочитали разъезжать по столицам, сбросив хозяйство на управителей.
        - Как у вас здесь все хорошо налажено, - похвалила Софья. - Артемий Степанович настоящий хозяин. Да и вы ему, наверное, помогаете.
        - С тех пор как батюшка захворал, все заботы в основном на мне.
        - Вы еще так молоды, а уже так хорошо справляетесь.
        Они с Захаром шли на некотором расстоянии от Эжени и Франсуа и говорили вполголоса. Софья поняла, что слова юноши предназначены только для ее ушей.
        - А что же делать, на брата нет надежды, - вздохнул он. - Данила может лишь расточить то, что накоплено другими. Его в жизни интересуют только пиры, баталии и всякий разгул. Вот и вы, наверное, обижены на моего брата, коль назвали его вчера негодяем. Ведь так?
        Молодой человек искоса поглядывал на Софью, и в его глазах она уловила напряженный интерес - но не такой, который выдавал бы его увлечение ею как девушкой, а, пожалуй, скорее деловой. И это наблюдение почему-то удержало ее от откровенного ответа, она лишь небрежно заметила:
        - Возможно, но я бы не хотела об этом говорить: все-таки он ваш старший брат и вы его, наверное, чтите и любите, несмотря ни на что.
        - Мне вы, конечно, можете ничего не говорить о брате, но, если вас будет расспрашивать о нем мой батюшка, то ему, как почтенному человеку, вы, наверное, не сможете не ответить.
        - Наверное, - пожала плечами Софья, прикидывая, как бы избежать щекотливой темы.
        - Впрочем, это даже лучше, если батюшка узнает все прямо от вас, так он скорее всему поверит.
        Эти слова невольно подтвердили рассказ Глаши о стараниях Захара поссорить графа со старшим сыном, и девушка, при всей ее неприязни к Даниилу, не ощутила симпатии и к младшему брату, с его хитрыми и вместе с тем примитивными интригами.
        Скоро гости были приглашены к хозяйскому столу, во главе которого восседал граф Артемий Степанович Призванов. На вид ему было около шестидесяти лет, но, несмотря на солидный возраст и болезнь, о которой свидетельствовало его желтоватое изможденное лицо, держался он очень прямо, сохранив военную выправку. Волосы его почти полностью поседели, глаза запали, но взгляд их оставался по-молодому живым. Граф расспрашивал гостей об их дорожных приключениях и о цели столь далекой поездки, предпринятой, к тому же, не на почтовых лошадях. Домна Гавриловна заранее условилась со своими спутниками не упоминать о том, что она - урожденная Ниловская, дабы не вызвать графа на разговор о виленских родственниках. Пожилая дама вообще надеялась поскорее закончить застольную беседу и отправиться в путь, - тем более что Терешка уже сообщил об успешной починке кареты.
        Однако граф Призванов, вынужденный из-за болезни не покидать имения, видимо, скучал и был рад любым гостям. Пока обсуждались общие темы, Софья была спокойна, но напряглась, когда граф вдруг спросил:
        - Так вы недавно видели моего Данилу? Захар мне сказывал, будто вы с ним знакомы.
        Поскольку вопрос не был обращен к кому-то одному, а словно бы ко всем сразу, ответить решила Домна Гавриловна:
        - Да, приезжал он к нам в имение вместе с нашим соседом, привозил мне письмо от одной родственницы.
        - Захар еще говорил, будто вы на него за что-то обижаетесь. Может, скажете, за что? Или ваша племянница скажет?
        Домна Гавриловна переглянулась с Эжени и промолчала. А Софья сидела, потупив глаза, и боялась продолжения допроса. Однако граф не стал требовать обязательного ответа и после некоторой паузы изрек:
        - Ну что ж, не хотите говорить - воля ваша.
        - Но, батюшка, может, дамы просто боятся сказать, - шепнул, наклонившись к отцу, Захар.
        Однако граф сделал вид, что не расслышал реплику сына, и, пожав плечами, вздохнул:
        - Конечно, увы, мой Даниил - не сахар, не мед, он и мне доставляет немало огорчений. Но что поделаешь, на гусарской службе многие становятся кутилами и забияками. Надеюсь, что, уйдя в отставку, он остепенится и сделается неплохим хозяином.
        - Когда же это будет, батюшка? - пробормотал Захар. - Скорее он все родительское состояние промотает, а не перестанет гусарствовать.
        - Сейчас не время офицеру покидать службу, - наставительно пояснил граф младшему сыну. - Того и гляди война начнется.
        - С кем, с Бонапартием? - спросил Захар. - Сколько уж об этой войне говорят, а она все не начинается. Ну а ежели и будут воевать, так, уж верно, где-то далеко отсюда, в немецких землях.
        - Может статься, сынок, что война не далеко будет, а близко, и даже наше смоленское имение затронет. Если Бонапарт и в самом деле двинет всю свою силищу на русскую землю, то никто из честных русских людей в стороне не останется, и рекрутским набором дело не обойдется, будет всеобщее ополчение. Так-то, сынок. А ты говоришь, зачем Данила гусарскую службу не бросает. Хоть он и непутевый, а все же его смелость и мужество я хвалю. Между прочим, Изюмский полк за бои под Пултуском и Прейсиш-Эйлау был награжден серебряными трубами, а мой Данила в полку - не последний молодец. - Сказав это, граф с некоторой гордостью глянул в сторону гостей.
        Но на Домну Гавриловну его слова произвели не лучшее впечатление, и она встревоженно спросила:
        - Так вы думаете, ваше сиятельство, что война будет большая и люди со всех губерний пойдут в ополчение?
        - Нет, не со всех, но с тех, на которые зайдет неприятель. Но вы не бойтесь, южные губернии уж точно не затронет.
        - А Москву? - обеспокоилась пожилая дама, думая о своей поездке в древнюю столицу.
        - Ну, кто же пропустит Бонапарта к Москве! - успокоил ее Призванов. - Да вы не тревожьтесь понапрасну. Даст Бог, нашему государю все-таки удастся договориться с Наполеоном.
        - Как бы там ни было, батюшка, но я всегда буду при вас, оставаясь вашим верным сыном и помощником, - заявил Захар, который, похоже, был недоволен гостями, промолчавшими о пороках его старшего брата.
        - Спасибо, милый, - слабо улыбнулся граф, - но, кроме сыновнего долга, есть еще долг перед отечеством. Однако не будем заранее об этом говорить.
        Видимо, Артемия Степановича несколько утомила беседа, и он, откинувшись на спинку кресла, глубоко вздохнул и слегка прикрыл глаза. Домна Гавриловна, воспользовавшись короткой паузой, поблагодарила хозяев за гостеприимство и поспешила откланяться.
        Гости встали, прощаясь, а граф вдруг напоследок внимательно взглянул на Софью и с добродушной усмешкой кивнул Домне Гавриловне:
        - А ваша племянница, мадам, уж очень молчалива. Я так и не узнал, какой у нее голос.
        Софья, не желая выглядеть робкой дикаркой, решила отшутиться:
        - Голос у меня, ваше сиятельство, обыкновенный и, увы, не певческий.
        - Однако весьма мелодичный, - улыбнулся граф. - А вы не только хорошенькая барышня, но еще и остроумная. Право, жаль, что вы не захотели рассказать о вашем знакомстве с Даниилом.
        - Простите, ваше сиятельство, но иногда я бываю плохим рассказчиком, - уклонилась она от дальнейшей беседы и поспешила к выходу вслед за тетушкой и остальными.
        Отъезжая от графского имения, Домна Гавриловна оживленно обсуждала со своей компаньонкой дом, сад и самого графа.
        - Чувствуется, что этот Артемий Степанович - старый ловелас, до сих пор хорошеньких девушек примечает, - усмехнулась Эжени. - И, видно, в молодости был хорош собой, как и его старший сын. Впрочем, младший тоже недурен, только лицо у него немного как бы кукольное, а я люблю у мужчин более мужественные лица. Кстати, мне служанка сказала, что Захар - незаконный сын графа, от вдовы какого-то торговца.
        - Да? И, похоже, хорошего образования он не получил, - заметила Домна Гавриловна. - По-французски говорит коряво, Бонапарта называет Бонапартием, словно простолюдин. Да и одевается без вкуса. Плебейское происхождение в нем так и выпирает. Хотя видно, что сам граф Артемий - подлинный аристократ, но сыновей своих он воспитать не смог.
        - Да, каждый сын по-своему нехорош, - согласилась Эжени. - И дружбы между братьями, судя по всему, никакой. Младший хочет быть барином, наследником. А старшему, видать, обидно и за свою мать, и за отца-аристократа, увлекшегося торговкой.
        - Аристократизм - не в происхождении, а в самом человеке, - вдруг высказалась Софья.
        Женщины удивленно замолчали, а потом Эжени заметила:
        - Верно. Вот в тебе, Софи, есть аристократизм, а в Захаре его нет. Хоть судьбы у вас и похожи, а вы разные.
        - Да, мы разные, и матушка моя была женщиной скромной, не похожей на алчную торговку, - заявила Софья, словно хотела что-то доказать не только своим собеседницам, но и кому-то еще. - И у брата с сестрой нет оснований обижаться на отца и на меня: ведь батюшка сошелся с моей матерью, когда уже был вдовцом, и мама ни на что не претендовала, да и я не зарилась на наследство и не настраивала отца против его законных детей.
        - А что ты так ершисто заговорила? - удивилась Домна Гавриловна. - Это встреча с Призвановыми на тебя плохо подействовала? Может, ты хотела пожаловаться графу на его старшего сына и обижаешься, что я тебе этого не позволила? Но я правильно сделала. Зачем лишние слухи распускать?
        - Вовсе я не собиралась жаловаться! - возразила Софья. - Я все плохое хочу просто вычеркнуть из своей памяти! И до этих Призвановых мне нет никакого дела!
        - Вот и разумно, - похвалила Эжени. - Может, в Москве у тебя начнется новая жизнь, встретишь новую судьбу.
        Софья отмолчалась, но мысленно сказала сама себе, что судьбу в лице Юрия Горецкого она уже потеряла, а другой ей не надо. Однако надежды на новую жизнь у девушки все-таки были - правда, очень смутные и неясные, но исподволь подогреваемые жаром юной души.
        Глава восьмая
        Солнечным июльским днем экипаж, проделавший долгий путь к Москве, а потом еще и по улицам древней столицы, остановился перед двухэтажным домом Капитолины Филатьевой, давней московской подруги Домны Гавриловны.
        Известие о нападении Бонапарта уже дошло до Москвы, об этом говорили на улицах, в домах, в трактирах, на почтовых станциях, однако особого волнения в городе это пока еще не вызывало. Война началась где-то там, вдали, и большинство обывателей было уверено, что до них она не докатится. Напрямую это затронуло лишь военных да служивых людей, для которых был объявлен сбор в действующую армию.
        - Да, теперь женихов-то в Москве поубавится, - сказала Домна Гавриловна у городской заставы, где путники впервые услышали об уже свершившемся нападении Наполеона. - Офицеры поразъедутся по своим полкам, в городе одни штатские останутся. Может, не вовремя мы сюда явились? Я, право, начинаю жалеть. Однако уж коль проделали такой путь, так не возвращаться же обратно.
        - Тетушка, отсутствие женихов меня не слишком беспокоит, - заметила Софья, - да и опасностей я не боюсь. Главное, чтобы волнения и дорога не повредили вашему здоровью. Но надеюсь, что встреча с друзьями юности и родным городом вас приободрит.
        Известие о начале войны порядком взволновало месье Лана, который опасался, что теперь в Москве будет гонение на всех французов. Однако спутницы хором уверяли Франсуа, что в Москве полно его соотечественников - учителей, торговцев, магазинщиков, лекарей, парикмахеров, - и все они вполне сдружились с местным населением. Скоро и сам месье Лан убедился, что в городе пока спокойно, и высказал надежду, что война быстро закончится и не будет кровопролитной. Правда, каков окажется ее исход, он не предсказывал, но Софья догадывалась, что месье Лан не сомневается в победе своего кумира, хотя при этом испытывает некоторое разочарование из-за того, что Бонапарт все-таки напал на Россию, да еще и без объявления войны.
        Когда, наконец, миновав шумные, запруженные толпами народа улицы, карета подъехала к дому Капитолины Филатьевой, Домна Гавриловна вздохнула с облегчением, надеясь на встречу с давней подругой и уютный отдых после долгого пути.
        Однако вместо гостеприимного приема ее здесь ждало печальное известие. Навстречу приезжим вышла в траурной одежде старая экономка Лукерья, давно служившая у Филатьевой и хорошо знакомая Домне Гавриловне.
        - Что случилось, Луша?… - дрогнувшим голосом спросила тетушка, почувствовав недоброе. - У тебя кто-то умер?
        - Капитолина Егоровна преставилась две недели тому, - со слезами ответила Лукерья и перекрестилась.
        - Как же так?… - растерялась Домна Гавриловна и тоже заплакала. - Она же мне еще недавно писала, что все у нее хорошо, звала в гости…
        - Скоропостижно скончалась благодетельница моя, - всхлипнула экономка. - Лекарь сказал, что у нее какая-то грудная жаба приключилась. Без нее и дом сразу осиротел…
        - Боже мой!.. Бедная моя подруга… А я-то так надеялась с ней увидеться, погостить у нее…
        - Мы все надеялись, - пробормотала Эжени.
        - Я бы с радостью вас в дом пригласила, кабы моя воля, - тяжело вздохнула Лукерья. - Но теперь тут племянники Капитолины Егоровны хозяйничают, наследство не могут поделить. Боюсь, что и дом продадут, и слуг всех поразгоняют. Как бы не пришлось мне на старости лет по миру идти…
        Экономка еще хотела посетовать на свою беду, но тут кто-то резким голосом ее окликнул, и какой-то господин, выйдя на крыльцо, кинул неприветливый взгляд в сторону приезжих. Домна Гавриловна и ее спутники поняли, что в этом доме им нечего искать гостеприимства.
        - Наверное, будем ехать к Людмиле Ивановне? - спросила Эжени. - До Тверской здесь недалеко.
        Домна Гавриловна молча кивнула и велела кучеру трогать. Известие о смерти подруги повергло ее в полнейшее уныние, и по дороге к дому Людмилы она сквозь слезы бормотала:
        - Боже мой, ведь Капитолина была моей ровесницей… Уходит наше поколение… Наверное, скоро и мой черед…
        - Тетушка, перестаньте даже думать о подобном, - уговаривала ее Софья. - Поколение не уходит все сразу, у каждого человека свой срок жизни. Конечно, жаль вашу подругу, она рано умерла, царство ей небесное. Но вы должны приободриться и заботиться о своем здоровье.
        Утешая тетушку, Софья невольно утешала и саму себя, поскольку Домна Гавриловна, при всей вспыльчивости, а иногда и суровости ее характера, все же оставалась для девушки единственной опорой в жизни и, по сути, самым близким человеком.
        Скоро подъехали к трехэтажному каменному дому на Тверской, который Людмила унаследовала после смерти своего богатого старого мужа.
        Здесь приезжих ждало новое разочарование, хотя и не столь печальное, как в доме Филатьевых.
        Ворота перед экипажем Домны Гавриловны услужливо распахнули, позволили въехать во двор, слуга кинулся доложить хозяевам о прибытии гостей. Но гости тут же обратили внимание, что во дворе царит суета, свидетельствующая о приготовлениях к отъезду: слуги сновали туда-сюда, укладывая в две крытые повозки тюки и сундуки, конюх с кучером запрягали лошадей в тяжелую дорожную карету, управляющий за всем следил и на всех покрикивал.
        - Неужели Людмила Ивановна куда-то уезжает? - растерянно пробормотала Евгения. - Неужели и здесь мы не вовремя?…
        Эта догадка подтвердилась, когда гостей пригласили в дом.
        Софья вошла под своды богатого жилища, оглядываясь вокруг с любопытством и некоторой робостью, оставшейся в ней от детских воспоминаний о холодновато-неприступной Людмиле. Скоро девушке пришлось убедиться, что характер сестры мало изменился за прошедшие годы. Людмила вышла к гостям прямая, строгая, в коричневом дорожном платье, с надменной улыбкой на твердо очерченном лице, которое, не отличаясь красотой, все же было по-своему значительным и породистым. Она сдержанно поприветствовала Домну Гавриловну и ее спутников, ничем не выделив среди них Софью, но, однако, задержав на ней взгляд с невольным интересом. Внимательному наблюдателю могло бы показаться, что Людмила неприятно удивлена тем, как похорошела за эти годы ее побочная сестра, в то время как внешность самой Людмилы если и изменилась, то не в лучшую сторону.
        - Давно ли вы в Москве и надолго? - спросила хозяйка, беспокойно поводя глазами по сторонам, словно чего-то опасаясь.
        - Только сегодня приехали и сразу узнали о таком несчастье… - Домна Гавриловна вздохнула и поведала племяннице о кончине своей московской подруги, у которой надеялась остановиться.
        - Что же вы так неожиданно приехали в Москву? - удивилась Людмила. - Какая в том была необходимость?
        Домна Гавриловна не стала говорить о своих матримониальных планах относительно Софьи, а пояснила приезд желанием повидать друзей и родственников, а также успеть побывать, пока еще здорова, в городе своей юности.
        - Пожалуй, тетушка, вы избрали не слишком подходящее время для приезда, - заявила Людмила. - Или не слышали о нападении французов?
        - Как же, слышали, да только уже возле самой Москвы. Не поворачивать же обратно, раз приехали. А ты, племянница, как будто, наоборот, собралась уезжать из города? Неужели так сразу испугалась Бонапарта?
        - Разумеется, нет. Мы с мужем давно уже наметили уехать в Петербург и вот сегодня наконец отбываем.
        - С мужем? - удивилась Домна Гавриловна. - Ты вышла замуж? Давно ли?
        - Недавно. А что в этом странного, тетушка? Я честно вдовела три года, почему же мне нельзя заново устроить свою судьбу? А если родственникам не написала, так это потому, что не хотела затевать никакого пышного торжества, я ведь не юная девица.
        - И кто твой муж? Конечно, дворянин благородной фамилии?
        - Да. Его зовут Евграф Щегловитов, он из столбовых дворян.
        - Офицер?
        - Я не пускаю его на военную службу, хоть он и рвется.
        - Он тоже вдовец, как и ты?
        - Нет, почему же? До меня он не имел жены.
        Хозяйка ерзала на месте, и похоже было, что ей не терпится поскорее выпроводить нежданных визитеров. Между тем Домна Гавриловна, встретив умоляющий взгляд Евгении, решилась попросить Людмилу о гостеприимстве:
        - Ну, если уж так получилось, племянница, что мы приехали, а ты уезжаешь, то нельзя ли нам некоторое время пожить здесь, в твоем доме? Ведь прислуга-то твоя тут остается?
        На лице Людмилы промелькнуло неудовольствие, и она, пожав плечами, быстро ответила:
        - Видите ли, тетушка, я распорядилась, чтобы за время нашего отсутствия в доме произвели ремонт. Я даже нарочно наняла управителя, сведущего в таких делах. Не думаю, что вам понравится здесь жить, когда вокруг будет шум, грохот, пыль и прочие неудобства.
        Домна Гавриловна хотела возразить, но тут в комнате появилось новое лицо, сразу же переключившее на себя внимание гостей, да и самой хозяйки, которая, покраснев то ли от смущения, то ли от гордости, представила вошедшего:
        - Будьте знакомы: мой супруг Евграф Кузьмич Щегловитов.
        Домна Гавриловна и ее спутники ожидали увидеть закоренелого старого холостяка и были немало удивлены, когда перед ними предстал красивый, стройный, модно одетый молодой человек, которому никак нельзя было дать более двадцати пяти лет. Видимо, он тоже заметил произведенное на гостей впечатление, потому что улыбнулся не без самодовольства, остановив взгляд своих светло-серых глаз на Софье, после чего вопросительно посмотрел на жену.
        - Познакомься, mon ami,[6 - Мой друг (фр.).] - сказала она, - с моей двоюродной тетушкой Домной Гавриловной, она сегодня приехала в Москву из своего имения под Харьковом. С ней ее племянница Софья, компаньонка Эжени и домашний доктор и учитель месье Лан, который служил еще моему отцу.
        - Ты забыла добавить, ma cher,[7 - Моя дорогая (фр.).] - вдруг обратилась к племяннице Домна Гавриловна, - что Софи также является твоей родной сестрой по отцу.
        - А я и не знал, что у тебя есть сестра, - повернулся к Людмиле Евграф и снова перевел заинтересованный взгляд на Софью. - И, право же, она charmante personne.[8 - Прелестное создание (фр.).]
        Людмиле явно не понравилось внимание, проявленное Евграфом к юной гостье, и она с некоторым раздражением пояснила:
        - Софья - побочная дочь моего отца, и мы с ней не встречались уже много лет. Отец поручил Домне Гавриловне быть ее опекуншей.
        - И у вашей подопечной, наверное, есть жених? - обратился Евграф к Домне Гавриловне.
        - Нет, - ответила та, - но, может быть, в Москве появится.
        - Да, у такой милой барышни здесь непременно появится жених, - улыбаясь, заверил Евграф. - Жаль, что мы с супругой уезжаем, а то бы помогли вам завести полезные знакомства в Москве.
        - Прежде всего нам надо где-нибудь остановиться, - вздохнула Домна Гавриловна. - Увы, моя московская подруга недавно умерла, а вы с Людмилой уезжаете, да к тому же затеваете в доме ремонт…
        - Но не во всех же комнатах будет ремонт, вы могли бы обосноваться на третьем этаже… - начал было Евграф, но супруга тотчас его перебила:
        - Друг мой, ты не разбираешься в этих делах, а потому не говори о том, чего не знаешь. Кстати, управитель хотел с тобой о чем-то посоветоваться перед отъездом, пойди к нему.
        - А я считаю, ma cher, что это вообще нелепость - затевать ремонт сейчас, когда началась война и неизвестно, что будет дальше, - заявил муж Людмилы, стараясь показать независимость своих суждений.
        - Война войной, а жизнь продолжается, и я надеюсь, что, пока мы будем в Петербурге, закончатся и военные беспорядки, и переустройство этого дома, - внушительным тоном изрекла Людмила и, глядя в глаза Евграфу, с нажимом в голосе добавила: - Ступай, поговори с Никифором, это очень важно.
        Под властным взглядом жены молодой человек недовольно поморщился и, слегка поклонившись в сторону гостей, вышел. На несколько мгновений в комнате повисло неловкое молчание, потом Домна Гавриловна спросила:
        - А сколько лет твоему мужу, Людмила? Кажется, он моложе тебя?
        - А кому какое дело до наших лет, тетушка? - передернула плечами Людмила. - Я уже была замужем за человеком на сорок лет старше меня, и это никого не удивляло, мой брак даже одобряли, как весьма выгодный. Почему же теперь я не имею права быть женой того, кого хочу? Сразу начинаются какие-то нелепые намеки…
        - Я вовсе не хотела на что-либо намекать, просто поинтересовалась, - заверила ее Домна Гавриловна. - Ведь мы, старухи, вообще любопытны. Но, кажется, твой Евграф больше рад гостям, чем ты, и даже предложил нам поселиться на третьем этаже…
        - Он просто не знает всех моих планов по переделке дома, - поспешно сказала Людмила. - На третьем этаже я задумала устроить картинную галерею.
        - Я и не знала, что ты увлекаешься живописью, - слегка улыбнулась Домна Гавриловна. - Ну что ж, выходит, нам придется подыскивать для жилья гостиницу…
        - Но вы ведь можете остановиться у Павла, на Покровке, - заметила Людмила, которой явно не терпелось выпроводить родственников.
        - А Павел сейчас в Москве? - уточнила Домна Гавриловна. - Он ведь офицер и, наверное, уже отбыл в армию.
        - Еще вчера он был в городе, мы с ним прощались, и Павел сказал, что уезжает послезавтра. Так что сегодня вы его успеете застать.
        - Ладно, попытаем счастья еще у Павла, - вздохнула Домна Гавриловна, тяжело поднимаясь с кресла. - Не думала я, что эта поездка окажется такой хлопотной…
        - Так всегда бывает, когда люди решаются уезжать далеко от дома в неспокойные времена, да еще толком не подготовившись, - наставительно сказала Людмила и поспешила проводить гостей к выходу.
        Во дворе им встретился Евграф, который любезно раскланялся на прощанье и хотел было что-то сказать, но замолчал под суровым взглядом жены.
        Настроение Домны Гавриловны и ее компаньонки совсем испортилось, и по дороге от Тверской до Покровской улицы они отводили душу, обсуждая негостеприимный прием Людмилы и ее легкомысленное, по их мнению, замужество.
        - Ведь этот Евграф младше ее лет на восемь-девять, да к тому же изрядный вертопрах, это сразу видно, - ворчала Домна Гавриловна и, страдая от полуденной жары, беспрестанно обмахивалась веером. - А у Людмилы теперь вся забота - за ним следить, до других ей дела нет. Даже не предложила тетке чашки чая, стакана воды!
        - А чему вы удивляетесь, - разводила руками Эжени, - ведь Людмила торопилась нас выпроводить, чтобы ее молодой муж не заглядывался на нашу Софи. Эта дама со своего Евграфа глаз не спускает, а он ее, кажется, побаивается. Наверное, он небогат, а у Людмилы после покойного мужа - порядочное состояние.
        - Да, был бы жив мой кузен, то дочкиным поступкам не порадовался бы… Ну, да Бог с ней, пусть живет как хочет.
        - Однако наше собственное положение становится затруднительным, - вздохнула Эжени. - Уж если Людмила нас выпроводила, то чего ждать от Павла - молодого офицера и кутилы? Наверняка в его доме сейчас настоящий вертеп, с собутыльниками, с цыганками… спешат повеселиться перед войной. Или, может, он уже отбыл на войну и нас никто не встретит.
        - Но в его доме по крайней мере есть старые слуги, которые еще помнят меня, - сказала Домна Гавриловна. - Я думаю, они не откажутся нас принять даже в отсутствие Павла.
        - Хорошо, если так. А все-таки жаль, что нам не удалось поселиться вблизи Кузнецкого моста…
        Софью, в отличие от ее спутников, не огорчал отказ Людмилы поселить их у себя на Тверской. Девушке гораздо больше хотелось оказаться на Покровке, в старинном доме своего отца. После смерти Ивана Григорьевича его московский дом, как и Ниловка, перешел Павлу, а петербургский - Людмиле. И сейчас Софья была этому рада, поскольку брат, при всех недостатках его характера, все же вызывал у нее меньше неприязни, чем сестра.
        Понимая, что столь далекую и, как оказалось, небезопасную поездку тетушка предприняла ради нее, Софья чувствовала нечто вроде угрызений совести и молчала, стараясь ничем не огорчить своих усталых и раздраженных спутниц, которые двигались к Покровке, уже ни на что не надеясь.
        Однако, вопреки опасениям, их здесь ожидал если не радушный, то, во всяком случае, умеренно приветливый прием. Павел оказался дома, и притом один, без собутыльников и цыган, в пристрастии к которым его заподозрила Эжени. Он действительно готовился уезжать в полк, и его новый гвардейский мундир висел на видном месте, но свой последний мирный вечер Павел решил провести не в шумной компании, а в кабинете, наводя порядок в бумагах и переписке.
        Домна Гавриловна сразу же отметила, что с годами племянник стал заметно походить лицом на своего отца, а у Софьи от этого наблюдения даже слезы невольно навернулись на глаза. Брат взял ее за плечи и, вглядываясь в лицо девушки, сказал:
        - А вот сестренка Софи похожа одновременно и на отца, и на Мавру, но больше всего - на саму себя. Кто бы мог подумать, что маленькая обезьянка превратится в такую красавицу!
        - А что толку от этой красоты, когда у девушки нет ни счастья, ни ума, ни приданого, - проворчала Домна Гавриловна.
        - Погодите сетовать, тетушка, всему свое время, - заметил Павел. - И раз уж вы рискнули приехать в Москву, то, по крайней мере, надо употребить это время с пользой. Подыщите мужа для Софи, пока еще многих кавалеров не убили на войне.
        - Я и хочу подыскать, - сказала Домна Гавриловна, чем очень смутила Софью.
        Затем она рассказала о безвременной кончине своей подруги и о холодном приеме, оказанном Людмилой, и завершила свою речь словами о том, как не хочется им с Эжени ночевать в гостинице.
        - Какая гостиница, тетушка, оставайтесь в моем доме, - без колебаний предложил Павел. - Правда, у меня тут нет особого уюта, поскольку я веду кочевую жизнь, дома бываю редко, но вы как раз и наведете порядок, погоняете слуг.
        - Да, любой дом требует женской руки, - солидно заметила Домна Гавриловна. - А жены у тебя, как я поняла, пока еще нет.
        - Недосуг мне завести жену. Да и, честно говоря, не хочется терять своей свободы.
        - Ну, коль не жена, так толковая домоправительница нужна.
        - Вот вы этим, тетушка, и займитесь в мое отсутствие. Дом вы хорошо знаете, да и Софи его знает. Она ведь в свое время все подвалы тут обшарила, правда, обезьянка?
        - С твоей помощью, братец, - улыбнулась девушка.
        Домна Гавриловна с облегчением вздохнула:
        - Ну, слава Богу, Павлуша, что ты от родичей не отрекаешься. А то вот Людмила, похоже, нас и знать не хочет. Я ей уж как будто и не тетка. Даже не сообщила мне о своем замужестве. И сейчас вот поспешила из дома выпроводить.
        - Не удивляйтесь, тетушка, она и со мной не очень-то знается, - заметил Павел. - А уж с тех пор, как вышла за своего молодого хлыща, так и вовсе от меня отдалилась, потому что я был против ее замужества.
        - А что, тебе Евграф не нравится? - уточнила Домна Гавриловна.
        - Просто я уверен, что он женился на ней ради корысти и, пожалуй, пустит по ветру ее состояние. Говорят, он игрок.
        - Но у Людмилы твердый характер, она не позволит.
        - Как сказать. Ну, ладно, тетушка, не будем лезть в ее дела, сама разберется. А вы давайте располагайтесь, отдыхайте с дороги.
        Приезжие не замедлили воспользоваться гостеприимством хозяина и отправились в отведенные для них комнаты, а слуги перенесли туда вещи из кареты. Домна Гавриловна обратила внимание, что старого дворецкого в доме уже нет; как выяснилось, он недавно умер. Новый же, по имени Игнат, не вызвал у нее доверия, показавшись слишком уж вертлявым и хитроглазым. Слуг поубавилось числом, да и за порядком они, как видно, не особенно следили, пользуясь рассеянностью и частым отсутствием хозяина. Впрочем, все это были мелочи, не затмевавшие факт вполне приветливого гостеприимства, которое, против ожидания, оказал приезжим Павел.
        За ужином, не слишком вкусно приготовленным, Домна Гавриловна пообещала племяннику, что она вместе с Эжени займется его домашней прислугой, научит и горничных чисто убирать, и повара хорошо готовить, да еще и за дворецким присмотрит, чтобы не хитрил и не приворовывал. Павла такие обещания, казалось, веселили, но, вместе с тем, какая-то грусть порой мелькала в его взгляде, а выражение лица вдруг становилось задумчиво-сосредоточенным. Софья сделала вывод, что такое настроение, наверное, и бывает у человека, который отправляется на войну.
        После ужина приезжие уже собрались разойтись по отведенным для них спальням, как вдруг Павел остановил Домну Гавриловну и Софью, попросив уделить ему время для важного разговора. Он провел их в малую гостиную, где помещался диван, две козетки,[9 - Небольшой диван для двух собеседников.] два кресла и круглый стол посередине. Софья почти не помнила этой комнаты, зато Домна Гавриловна хорошо знала, что сюда хозяева приводили гостей для доверительных и интимных бесед, из чего следовало, что и разговор с Павлом предстоит не совсем обычный. Софья тоже невольно насторожилась, заметив, что брат, обычно насмешливый, а часто и бесцеремонный, сейчас определенно волнуется.
        - Ты хочешь дать нам какие-то особые распоряжения, Павлуша? - спросила Домна Гавриловна, ласково глядя на племянника. - Не тревожься, в твоем доме будет порядок, пока мы здесь. Ты, главное, береги себя на войне и под пули зря не лезь. Геройство должно быть разумным.
        - Спасибо за благой совет, тетушка, - невесело усмехнулся Павел. - Однако война есть война, и на ней многое может случиться. А мне бы не хотелось, если вдруг погибну, унести с собой одну тайну. Ее, я знаю, никто, кроме меня, вам не откроет. Так что, считайте, я хочу вам сейчас кое в чем исповедаться, а вы примите мою исповедь.
        - Что ж это за страшная тайна? - обеспокоилась Домна Гавриловна. - Не пугай меня.
        - Пожалуй, тетушка, это больше касается не вас, а Софи.
        - Меня? - удивилась Софья, делая большие глаза. - Может, ты хочешь подшутить надо мной, как когда-то в детстве?
        - На этот раз все очень серьезно, Соня, - вздохнул Павел, невольно отводя взгляд. - Если ты помнишь мою злую шутку, то, наверное, помнишь и обстоятельства, которые ее сопровождали. Ты тогда пошла в подвал искать Мавру, которая в то время находилась вне дома. Знаешь ведь, где она была?
        - Конечно. Когда я подросла, я все узнала. Матушка была в доме у повивальной бабки, рожала второго ребенка, но роды были неудачными, девочка родилась мертвой, а у матушки едва не началась родильная горячка. Так ведь?
        - Да, - подтвердил Павел. - Все считали, что именно так и было. На самом же деле было не совсем так.
        - Что?… - одновременно насторожились Домна Гавриловна и Софья.
        - Должен вам покаяться, я участвовал тогда в одном обмане. Мне было пятнадцать лет, я отличался легкомыслием, эгоизмом и детской жестокостью, и потому Людмиле несложно было меня кое в чем убедить. Мы с ней очень боялись, что, если у отца будет не один, а два незаконнорожденных ребенка, то это подвигнет его жениться на Мавре и отписать ей и ее детям половину наследства. И тогда мы решили…
        - Неужели вы решились убить младенца?… - испуганно вскрикнула Софья.
        - Нет, конечно, мы же все-таки не чудовища, - успокоил ее Павел. - Мы подкупили повитуху, чтобы она подменила детей. В ее приюте для рожениц в то время лежала купчиха, которая уже дважды рожала мертвых младенцев, и третьи роды ожидались такими же, женщина была чем-то больна. А ее муж, богатый купец, грозился разными карами и повитухе, и жене, если и в третий раз не получит живого ребенка, зато за благополучный исход обещал немалую награду. Людмила договорилась с повивальной бабкой, и та на несколько дней ускорила роды у Мавры, чтобы она рожала одновременно с купчихой. Возможно, сестра не стала бы посвящать в это дело еще и меня, но я ей был нужен. Пока Людмила наведывалась в родильный приют, я дома присматривал за той частью прислуги, которая симпатизировала Мавре и могла о чем-то прознать. А еще я должен был отвлечь внимание отца, если бы он вдруг приехал домой раньше времени. Впрочем, тогда я считал, что мы с Людмилой все делаем как надо, защищаем свои права на родительское состояние. Зато теперь у меня что-то скребет на душе, когда вспоминаю.
        После нескольких секунд тяжелого молчания Софья спросила:
        - Значит, моя родная сестра жива и живет у чужих людей?
        - Я не знаю, где она сейчас, - развел руками Павел.
        - А кто об этом может знать? Людмила? Повивальная бабка?
        - Насколько мне известно, та повитуха давно уже умерла. А Людмила никогда не интересовалась судьбой твоей сестры и тебе бы никогда о ней не рассказала, уж будь уверена.
        - А сама купчиха знала, что ей подменили ребенка? - продолжала допытываться Софья.
        - Знала. Но она слишком боялась своего мужа, чтобы выдать эту тайну. Думаю, в купеческой семье девочку воспитали, как родную дочь.
        - Но, может быть, ты помнишь, как фамилия того купца? Где он живет? - не унималась Софья.
        - Фамилия? - Павел наморщил лоб. - Кажется, Туркин. Да, Туркин. Я запомнил ее, потому что она показалась мне забавной. А где живет и чем торгует этот купец - решительно не знаю и не помню, я ведь был тогда подростком.
        - А Людмила это может знать?
        - Людмила? - Павел скептически усмехнулся. - Если даже она и знает, то не признается в том ни за что и никогда.
        - Все равно я буду искать свою сестру! - воскликнула Софья, и глаза ее загорелись огнем воодушевления. - Я пройду все купеческие кварталы Москвы, буду спрашивать о семье купца Туркина, у которого есть дочь двенадцати лет!
        - Милая моя, Москва большая, это тебе не уездный город и не простой губернский, - возразила Домна Гавриловна. - К тому же этот купец мог за прошедшие годы и уехать отсюда. Да и, потом, какой смысл тревожить девочку, которая уже давно стала родным ребенком в другой семье?
        - Я только посмотрю на нее издали, - заявила Софья. - Если ей хорошо у купцов, то я не стану ни в чем признаваться. А вдруг она там несчастна?
        - Ладно, полно тебе беспокоиться об этом, что случилось, то случилось, - подвела итог Домна Гавриловна. - Думай о собственной судьбе, она у тебя и без того не ладная. А ты, Павел, лучше б ей об этом не рассказывал.
        - Не мог я промолчать. Когда человеку предстоят сражения, грозящие гибелью, то ему должно покаяться и попросить прощения за свои грехи. Ты простишь меня, Соня?
        - Вы с Людмилой отняли у меня родное существо… - пробормотала девушка и на несколько мгновений замолчала, отводя взгляд, а Павел смотрел на нее и ждал ответа. Наконец, она словно что-то для себя решила и, глядя в большие голубовато-серые глаза брата, так напоминавшие формой и цветом глаза Ивана Григорьевича, тихо произнесла: - И все-таки прощу. Ты ведь тоже мне родной человек, и ты во всем искренне признался, хотя мог бы и дальше молчать. Пусть тебя Бог бережет от гибели.
        Когда Софья и Домна Гавриловна поцеловали и перекрестили Павла, девушке показалось, что в его всегда насмешливых глазах на какое-то мгновение блеснули слезы.
        Разговор с Павлом так подействовал на тетушку и племянницу, что они долго не могли в этот вечер уснуть, обсуждая неожиданно открывшуюся им правду.
        - Конечно, это Людмила была главным подстрекателем, а Павел ей поддался по молодости лет, - вздыхала Софья. - Но теперь уж ничего не поделаешь, что случилось, то случилось. Лишили они меня сестры. А были бы мы с ней вместе, две родные души, все легче было бы нам переносить невзгоды…
        - А это как сказать, - после некоторого молчания заметила Домна Гавриловна. - Не всегда сестра сестре приносит радость, иногда и горе.
        Софья насторожилась, посмотрела на тетушку, но в вечернем сумраке не смогла разглядеть ее лица, только поняла по голосу, что очень личное, затаенное, прорвалось в словах пожилой дамы. Желая побудить Домну Гавриловну на дальнейший разговор, девушка осторожно спросила:
        - А какие бывают причины, чтобы сестра не могла простить сестру, брат - брата?
        - Разные бывают причины, - вздохнула Домна Гавриловна. - Не хотела я тебе об этом говорить, однако теперь скажу, ты ведь уже девица взрослая. Так вот, я своей сестре не смогла простить того, что она явилась причиной гибели человека, которого я любила. Тем самым она меня лишила счастья. Мне пришлось выйти замуж не по любви, а лишь из уважения за Гордея Онуфриевича - человека неплохого, порядочного, но пожилого, который не мог иметь детей. Вот так и прошла моя жизнь - без любви, без радости, без материнства. Правда, Ольга мне пишет, что и у нее теперь горя хватает, но все-таки она знала и счастье, а у меня в жизни ничего яркого не было. Так что, голубушка, не печалься лишний раз о сестре, ведь судьба по-всякому может столкнуть двух родных людей.
        Софья помолчала, размышляя над словами тетушки, а потом со вздохом сказала:
        - А я все равно хотела бы иметь сестру. И вам было бы лучше, если бы вы простили Ольгу Гавриловну, сблизились с ней. Ведь она не желала вам зла, она не виновата, что ваш нареченный в нее влюбился, а она потом влюбилась в Жеромского. Иное дело, когда какой-нибудь проходимец нарочно, ради забавы или на спор, губит чью-то жизнь, репутацию… как это сделал Призванов со мной. Вот его я никогда не прощу. А вы свою сестру должны простить. Тем более что прошло столько лет…
        - Не знаю… сама иной раз мучаюсь от этой мысли, но не знаю, как поступить.
        - Напишите ей, что прощаете, и вам станет легче! А потом, может, вы с ней еще и увидитесь, обнимитесь…
        - Увидеться? Ну, это уж вряд ли… во всяком случае не скоро. Вильно теперь занят французами, и многие поляки перешли на сторону Наполеона. Может, и Жеромские тоже. А может, они уехали из города в какое-нибудь свое имение. Я теперь даже не знаю, куда писать и дойдет ли письмо. Впрочем, это, может, и к лучшему. Значит, не время нам пока с ней мириться.
        - А когда же будет время? Ведь ваша сестра больна…
        - Ладно, не твоя забота, слишком уж ты разговорилась, - внезапно оборвала ее Домна Гавриловна, настроение которой, как это часто бывало, вдруг резко переменилось. - Молода ты еще, чтобы мне советы давать, сперва поживи с мое. А сейчас у нас здесь главная забота - твою судьбу устроить. Для этого и в Москву приехали. Спи, спокойной ночи.
        - Спокойной ночи, - откликнулась Софья, а про себя подумала: «Бедная тетушка уже, наверное, жалеет, что приехала сюда в такое неспокойное время. А для меня это все равно лучше, чем оставаться на месте».
        Глава девятая
        Наутро, проводив Павла в дальнюю дорогу, Домна Гавриловна прослезилась и расчувствовалась, тронутая его гостеприимством и добрым обхождением.
        - Право, не ожидала, что он так приветит свою двоюродную тетку, - говорила она Евгении. - Ведь в детстве был такой дерзкий мальчишка, проказник, да и потом, повзрослев, всегда слыл задирой и повесой. Но, однако же, оказался куда добрей, чем благочестивая с виду Людмила.
        Расхваливая племянника, она тут же, с присущей ей импульсивностью, решила, что Павел заслуживает того, чтобы быть ее наследником, и что именно ему, а не Иллариону, она отпишет свое имение. Не откладывая дела в долгий ящик, Домна Гавриловна отыскала старого московского знакомого семьи Ниловских - нотариуса Карла Федоровича Штерна, обрусевшего немца, весьма грамотного и честного человека, попросила быть ее душеприказчиком, и он тут же составил завещание на имя Павла Ниловского. Карлу Федоровичу с виду было за семьдесят, однако держался он очень прямо, взгляд имел живой, речь складную, да и по всему было видно, что этот чиновник весьма бодр и крепок. Но на всякий случай, ввиду его почтенного возраста, Домна Гавриловна еще призвала в свидетели завещания Софью и Эжени.
        Уладив дело с наследством, тетушка тут же занялась возобновлением старинных знакомств в Москве, дабы иметь возможность почаще показываться в обществе вместе с племянницей, замужество которой по-прежнему оставалось ее целью. Однако скоро Домне Гавриловне пришлось убедиться, что за прошедшие годы круг ее знакомых в Москве значительно уменьшился: иные умерли, другие уехали, третьи попросту забыли бывшую москвичку, которая давно уже стала уездной барыней. Все же Домне Гавриловне с Софьей удалось попасть на раут в два-три дома, а один раз она даже свозила племянницу в дворянское собрание. Девушку замечали, хвалили за красоту и образованность, но положение бедной родственницы из провинции значительно снижало интерес к ее особе со стороны честолюбивых и расчетливых молодых людей. А те, кто мог бы выбрать себе невесту бескорыстно и в порыве чувств, за одни лишь ее личные достоинства, - то есть бесшабашные и пылкие офицеры или юноши поэтического склада - теперь встречались в городе все реже. Они или уже отбыли в армию, или не бывали в тех домах, куда Софью водила тетушка. Домна Гавриловна скоро начала
поговаривать о женихах попроще, но тут уж Софья решительно воспротивилась:
        - Тетушка, если вы хотите спихнуть меня кому угодно - хоть старику, хоть безграмотному купчине-самодуру, то вам этого сделать не удастся! Скорее я уйду в монастырь или буду жить как простая хуторянка в своем крохотном имении на Донце. Спасибо вам за то, что вы обо мне заботитесь и привезли в Москву, но простите за то, что я не смогу оправдать ваших матримониальных ожиданий.
        Домна Гавриловна вначале рассердилась на такую отповедь, но потом смягчилась, потому что в глубине души все-таки жалела девушку. Однажды она заметила, что в лавках и магазинах Софья потихоньку спрашивает у торговых людей, не знают ли они купца Туркина. Пока что ей не удалось ничего услышать об этом купце, но девушка вознамерилась направиться в Замоскворечье, где было много купеческих кварталов. Это совсем не понравилось Домне Гавриловне, и она запретила племяннице наводить какие-либо справки о Туркиных, а также ходить или ездить по городу одной. Но Софья, не возражая тетушке открыто, все же про себя задумала при первой возможности продолжить поиски сестры.
        Знакомясь с московским обществом, девушка сделала несколько любопытных наблюдений, немало ее озадачивших. Например, в доме у одной дальней тетушкиной родственницы висел на стене диванной комнаты портрет Наполеона, тканный лионским шелком и подаренный ее мужу знакомым французским фабрикантом. Хозяева почему-то даже не подумали снять этот портрет хотя бы ввиду начавшейся войны с Бонапартом. Еще более удивилась Софья, когда в одном светском салоне (куда, надо сказать, Домна Гавриловна прямо напросилась) зашел разговор о войне. Оказалось, что в знатном обществе мало кто понимал причины и необходимость войны; более того, встречались не только сторонники, но и противники сопротивления Наполеону. Рассуждения и споры о стычках с неприятелем, об отступлении русских войск не выходили за рамки обыкновенных светских разговоров. Иные собеседники даже посмеивались, не признавая важности происходящих событий, другие старались просто успокоить всех, особенно дам. А один молодой человек, бросив многозначительный взгляд на Софью, с иронией процитировал строчку известного поэта Дмитриева:
        Но как ни рассуждай, а Миловзор уж там! [10 - Цитата из стихотворения И. И. Дмитриева «Модная жена».]
        Все посчитали эти слова забавной шуткой, лишь какой-то убеленный сединами полковник тихо вздохнул:
        - Может статься, корсиканский Миловзор ближе, чем мы думаем…
        Вернувшись после раута домой, девушка долго не могла успокоиться, мысленно ругая себя за наивность. Ведь если даже сейчас, когда уже началась война, люди в дворянском обществе могут спокойно рассуждать о Наполеоне, признавать его достоинства и даже сомневаться в целесообразности войны с ним, - то что же могло грозить ей, простой уездной барышне, за одно только написанное и еще не отправленное письмо, в котором, кстати, не было ничего противозаконного! Но она была так глупа, что испугалась угроз Призванова и тем самым позволила себя обесчестить. А он, воспользовавшись ее провинциальной наивностью, выиграл пари и прибавил еще один лавровый лист к своему венку записного донжуана. От мысли, что ее так легко обманули, запугали, Софью охватывала досада и ярость, которую сейчас, увы, ей не на кого было излить, кроме самой себя.
        Однако скоро отношение к войне во всех кругах московского общества решительно переменилось.
        В Москву приехал из армии император Александр, и это событие сразу подтвердило, что нынешняя война не будет похожа на прежние столкновения с Наполеоном, а станет поистине народной. Начался патриотический подъем, толпы людей спешили посмотреть на государя и послушать его манифест о всеобщей борьбе с врагом, в Слободском дворце спешно было созвано собрание дворянства и купечества. Разумеется, Софья с Домной Гавриловной и Евгенией тоже ходили посмотреть на императора и тоже, как другие горожане, были встревожены серьезностью надвигавшихся событий. Уже стало известно, что Наполеон, заняв Вильно и превратив его в свой важный стратегический пункт, начал быстрое продвижение вглубь России.
        Теперь уже и простым обывателям, и светским острякам стало ясно, что малой кровью эта война не обойдется.
        Император Александр назначил графа Федора Ростопчина главнокомандующим в Москву на место престарелого фельдмаршала графа Гудовича, и многие москвичи, зная деятельный и крутой нрав Ростопчина, поняли, что отныне в городе будут установлены жесткие военные порядки.
        Патриотизм вдруг вошел в моду даже среди обожавших все французское дворян, которые раньше не скрывали своих симпатий к Наполеону. В Москве почти перестали говорить по-французски, закрылись французские театры, дамы вместо посещения модных лавок и игры в вист принялись щипать корпию и готовить перевязки. Ростопчин запретил торговцам галантерейными товарами употреблять французский язык на вывесках, и обыватели стали высказывать предположения, будто он вообще собирается выслать из Москвы всех французов. Правда, эти слухи не подтвердились, но месье Лан теперь боялся выходить из дому.
        Вскоре после отбытия государя из Москвы в Петербург Домна Гавриловна в сопровождении Софьи и Евгении пошла к генерал-губернаторскому дворцу, чтобы услышать новости, ежедневно там оглашаемые в летучих листках. А новости эти становились все тревожнее; ползли зловещие слухи о том, что Наполеон спешит окружить войска Багратиона и не дать им соединиться с армией Барклая-де-Толли. Люди знающие говорили, что если французам удастся такой маневр, то это будет означать их скорую победу.
        Когда удрученные подобными разговорами женщины возвращались домой, на улице рядом с ними вдруг остановилась карета, из нее выглянула хорошо одетая пожилая дама и воскликнула:
        - Доминика, ты ли это? Какими судьбами?
        Домна Гавриловна оглянулась и, узнав подругу юности, с радостным удивлением откликнулась:
        - Аглая, душенька! Вот так встреча! А я-то думала, ты в Петербурге!
        Подруги обнялись, и Аглая сразу пояснила:
        - Так получилось, что я задержалась в Москве, но сейчас вот спешно уезжаю в свое имение. Жаль, я не знала, что ты здесь, а то бы мы встретились, поболтали. Но сейчас, увы, мне уже некогда. Однако скажи хотя бы в двух словах, что ты, как ты, почему вдруг в Москве?
        Домна Гавриловна коротко отвечала и даже пыталась познакомить подругу со своими спутницами, но Аглая ее почти не слушала и, дождавшись паузы, тут же перебила:
        - Доминика, милая моя, ты очень неосторожно поступаешь, что до сих пор находишься в Москве. Я ведь недаром спешу уехать, здесь с каждым днем становится опасней. Ты знаешь, что Ростопчин приказал отпереть арсенал и позволил всем входить в него и вооружаться? А еще говорят, что он хочет отпустить разбойников из острога. В общем, со дня на день город наполнится вооруженными пьяными крестьянами и дворовыми людьми, и они будут не столько защищать столицу, сколько заниматься грабежом. Посмотри, уже сейчас на улицах появляются разные подозрительные бродяги, которые с ненавистью глядят на богатые кареты и готовы бросать в них камнями. А дальше будет хуже. Потому спеши уехать, душа моя, пока еще не поздно.
        Наскоро попрощавшись с испуганной Домной Гавриловной, Аглая скрылась в своей карете и помахала оттуда рукой.
        Последние новости и разговор с подругой не на шутку встревожили тетушку. По возвращении домой она напилась успокоительных капель, но это ей не помогло, и она продолжала метаться из угла в угол. Софья и Эжени принялись ее уверять, что пока нечего бояться, что уже завтра утром они могут отбыть из Москвы, раз уж здесь так опасно оставаться. Но Домна Гавриловна продолжала сетовать:
        - А вдруг не сможем отсюда выбраться, дороги-то сейчас неспокойные! А вдруг Бонапарт вздумает наступать и на южные губернии, как Карл XII, который через Полтаву шел! Тогда мы и в своем имении не укроемся! А потом, как начнут мужиков забирать в ополчение, так после войны их уже не соберешь, работать будет некому!
        - Тетушка, ну что вы так далеко загадываете! - уговаривала ее Софья. - Лучше лягте, отдохните, а мы с Эжени начнем вещи в дорогу собирать.
        - Вот уж поездка-то вышла неудачная: и твою судьбу не устроили, и в такую передрягу попали, - вздыхала Домна Гавриловна, глядя на Софью, и девушка поневоле чувствовала себя виноватой.
        От волнения лицо тетушки покрылось красными пятнами, руки задрожали, и, чувствуя слабость в ногах, она последовала совету племянницы и легла на диван в гостиной.
        Софья с Евгенией тихо вышли из комнаты и хотели спуститься во двор, дать указания кучеру готовить наутро лошадей и карету, но вдруг услышали за спиной хриплый стон. Домна Гавриловна поднялась с дивана и силилась что-то сказать, но не могла, а в следующую секунду ее лицо перекосилось и она с невнятным бормотанием рухнула на пол. Испуганная Софья кинулась к тетушке, а Эжени побежала за Франсуа, и он, осмотрев больную, сразу понял, что у нее случился апоплексический удар.
        Домну Гавриловну уложили на кровать, месье Лан попытался дать ей лекарство, хотя это плохо удавалось, потому что одна половина лица и тела больной была разбита параличом. К вечеру тетушка впала в забытье, и всю ночь Софья, Евгения и Франсуа попеременно возле нее дежурили.
        - Вот и уехали мы из Москвы, - шептала Евгения, тяжело вздыхая. - Теперь надолго здесь застрянем. Не можем же мы бросить нашу благодетельницу.
        - Конечно, не бросим, об этом не может быть и речи, - твердо заявила Софья. - Вот дождемся, когда тетушка на ноги встанет, тогда и поедем.
        - Должен вас огорчить, Софи, - осторожно заметил Франсуа, - но апоплексический удар - вещь непредсказуемая. Иногда паралич проходит быстро, а иногда человек остается прикованным к постели на долгие годы.
        - Как бы там ни было, я тетушку не брошу, - тряхнула головой Софья. - Бог милостив, он нас не оставит. И той паники, которая началась в Москве, я не боюсь. Не может быть, чтобы французы сюда зашли. А если и зайдут, они же не звери, чтобы убивать беззащитных женщин.
        - Да кто знает… - хмурилась Эжени. - Солдаты на войне часто звереют, теряют облик. Убить, может, не убьют, но изнасиловать могут.
        - Но с нами ведь Франсуа, он защитит, он объяснит своим соотечественникам… ведь правда, месье Лан?
        - Я уверен, что Наполеон не допустит безобразий с мирным населением, - убежденно сказал Франсуа. - И потом, французы - просвещенная нация, это же не дикие кочевники.
        Софье в какой-то момент показалось, что месье Лан вовсе не боится появления Наполеона в Москве, что ему даже любопытно увидеть так близко своего давнего кумира.
        Несколько дней Домна Гавриловна была без сознания, потом пришла в себя, хотя оставалась парализованной. Речь к ней вернулась, но была нечеткой и замедленной. Теперь у Софьи появилась надежда на выздоровление тетушки, хотя Франсуа по-прежнему качал головой, зная, как тяжелы бывают последствия апоплексического удара.
        Месье Лан, как, впрочем, и Эжени, побаивался появляться на неспокойных улицах города, и Софья взяла на себя обязанность ходить в лавки и торговые ряды, иногда нарочно удаляясь от дома, чтобы узнать как можно больше новостей.
        Граф Ростопчин теперь ежедневно издавал для жителей Москвы прокламации, написанные в простонародных выражениях, и эти так называемые «афишки» быстро разлетались по городу. Однажды Софья услышала возле Арбатских ворот спор двух солидных, хорошо одетых людей об этих афишках; один доказывал, что ростопчинские листки написаны в псевдонародных шутовских выражениях и попросту нелепы, другой же возражал, что именно таким языком и должно разговаривать с простым народом, который от более сдержанных и правильных речей не воспламенится. Софья скорее была согласна с первым спорщиком, - тем более что узнала в нем известного писателя Карамзина, которого видела издали в дворянском собрании.
        Но, как бы там ни было, летучие листки играли свою роль, и в народе все сильнее разгоралась ненависть к наступающему неприятелю. Этой ненависти способствовали и рассказы очевидцев о грабежах и насилиях, чинимых наполеоновской армией в завоеванных местах. Война надвигалась все ближе, и уже никто не осмеливался благодушно высказываться о французском императоре. Софье теперь становилось стыдно за свое злополучное письмо. А однажды она стала свидетельницей происшествия, которое ее убедило, что Призванов почти не лгал, когда говорил ей, что подобное письмо при определенных обстоятельствах может стоить его автору свободы, а то и жизни.
        Софья в тот день выехала из дому в сопровождении дворецкого Игната, который сам вызвался править легкой коляской и доставить барышню к большой аптеке на Арбате, где можно было купить хороших лекарств и растираний для тетушки. Выздоровление Домны Гавриловны было главной задачей ее спутников, и они прилагали все усилия, чтобы больная встала на ноги и была готова к поездке, но паралич пока ее не отпускал.
        Слугам в братнином доме Софья не очень доверяла, а потому старалась не оставлять в своей спальне денег и ценных вещей. Вот и сейчас она взяла с собой кошелек с половиной дорожных денег, а вторую половину на всякий случай отдала Эжени.
        Побывав в большой аптеке, но не найдя даже там всех нужных лекарств, девушка в унылом настроении возвращалась домой. Одна из улиц была так запружена народом, что коляске пришлось остановиться. Игнат предложил двигаться в объезд, но Софья решила немного задержаться, чтобы узнать, отчего собралась такая толпа. Выйдя из коляски, она приблизилась к двум собеседникам, по виду купцам, громко обсуждавшим происшествие, и попросила объяснить, в чем дело.
        - Да вот, шпиона поймали, судят, - охотно откликнулся один из собеседников. - Говорят, прокламации наполеоновские переводил на русский язык и в народе распространял. Дескать, не бойтесь, добрые люди, Бонапартий вам несет всякие блага и просвещение, а грабежа и насилия никакого не будет, французы ж не татары, так что открывайте ворота, встречайте хлебом-солью.
        - Ага, не будет грабежа и насилия, - мрачно откликнулся второй. - Ко мне брат из Смоленска добрался чуть живой. Говорит, город весь разграбили и сожгли, женщин поругали, а тех стариков и слабых, что в городе остались, еще и пытали, где у них, мол, сокровища спрятаны. Так что поделом этому шпиону, пусть не смущает народ.
        Софья с ужасом смотрела на разъяренную толпу, устроившую с разрешения властей самосуд над несчастным молодым человеком, который, очевидно, так же искренне заблуждался насчет Наполеона, как еще совсем недавно и она сама. Чтобы не слышать криков и не видеть ужасов кровавой расправы, она кинулась обратно к коляске, но не успела ступить на подножку, как какой-то шустрый оборванец, отделившись от толпы, подскочил к ней, сдернул у нее с пояса кошелек и мигом шмыгнул в ближайший переулок. Софья закричала: «Держите вора!», но сквозь шум толпы ее никто не услышал, кроме Игната, который тут же спрыгнул с козел и погнался за вором, но через какое-то время вернулся, тяжело дыша, и с понурым видом объявил, что не смог догнать оборванца.
        - Боже мой, ведь это почти все наши с тетушкой деньги… - прошептала Софья. - Как же мы теперь доберемся из Москвы до дома?…
        Всю обратную дорогу Игнат сетовал на беспорядки в городе, на разгул ворья, выпущенного из острогов, а Софья, слушая его, почему-то все менее ему верила. У нее возникло подозрение, что Игнат нарочно не догнал воришку, с которым, возможно, был в сговоре. Недаром же этот хитроглазый лакей сам вызвался сопровождать барышню, причем один, без кучера.
        Софья поняла, что, находясь в старом отцовском доме, она не может чувствовать себя в безопасности и не может никому по-настоящему доверять, кроме Евгении и Франсуа. Рассказав им о происшествии, лишившим приезжих половины средств, и о подозрениях, возникших у нее относительно Игната, девушка решила:
        - Надо нам как-то обезопасить себя в этом доме. Вдруг придется еще долго здесь пробыть, а слуги-то все какие-то ненадежные! При первой же опасности разбегутся и все припасы с собой прихватят, а нам как жить?
        - Верно, - согласилась Эжени, - надо держать при себе ключи от подвалов и кладовых. Только боюсь, что это не поможет, ведь мошенники могут отбить замки.
        Софья вспомнила о своих подпольных вылазках в детстве и приглушенным голосом сообщила:
        - Нам вот что надо сделать. Здесь в подвале есть тайник, о котором батюшка рассказывал матушке, а я случайно подсмотрела. О той тайне кроме моих родителей знал только старый дворецкий, но он умер. Нам надо незаметно спрятать туда припасы. А в случае опасности и сами можем там укрыться.
        - Господи, неужели нам еще долго здесь оставаться?… - сокрушенно пробормотала Эжени.
        - Я тетушку не собираюсь бросать, - твердо заявила Софья. - Надеюсь, вы с Франсуа тоже ее не бросите?
        - Конечно. - Евгения перекрестилась. - Может, я и трусовата, но не настолько, чтобы предать свою покровительницу, от которой видела только добро. А уж Франсуа и вовсе не боится французов, он еще не разлюбил Наполеона.
        Вечером, дождавшись, когда слуги уйдут спать в людскую, Софья, Эжени и Франсуа, заперев изнутри вход в подвал, перенесли в тайник половину запасов муки, крупы, масла, вяленой рыбы, сушеных кур, сахара и меда, а также пару ящиков хранившегося в погребе вина.
        - Ну вот, здесь нам продуктов месяца на три хватит, - сказала Эжени, устало опустившись на ящик. - Надо будет еще сухарей насушить, пригодятся. И гляди, Франсуа, не проговорись о тайнике, если французы в Москве появятся. Они ведь все запасы разграбят не хуже местных воров.
        - Я не проговорюсь. Хотя думаю, что Наполеон не допустит варварства и мародерства среди своих солдат, - заявил месье Лан, впрочем, без особой уверенности в голосе.
        Через день Игнат обнаружил, что съестные запасы в доме уменьшились наполовину, однако ему и в голову не пришло, что приезжие господа могли их куда-то спрятать, он подумал на слуг и учинил им сущий допрос, но потом решил, что в доме побывали воры.
        Прошло еще два дня, и по городу разнеслась новость о большом сражении у села Бородино. Люди спешили к Смоленской заставе, чтобы первыми узнать об исходе битвы, но прибывавшие курьеры ничего толком не объясняли. Кто-то говорил о победе, иные молчали, но москвичам становилось ясно, что враг уже у самых ворот. Носились слухи, что город будут защищать и будто Ростопчин даже приказал рыть окопы для укрепленного лагеря.
        В эти тревожные дни начался исход москвичей из своей древней столицы. Множество карет, колясок, повозок, тележек и кибиток громыхало по улицам города, направляясь в окрестные селения, а затем дальше, к востоку, ибо на западе уже гремели пушки.
        Софья смотрела из окна на это беспрерывное движение и молила Бога, чтобы у ее спутников хватило мужества не испугаться и не покинуть город вместе со всеми, оставив парализованную больную. На одной из проезжавших телег девушка увидела раненого офицера и тут же сообразила, что теперь, после Бородинского сражения, через город будут ехать целые обозы с ранеными. Недолго думая, она накинула на плечи темную шаль и побежала на улицу. Евгения пыталась ее остановить, но Софья взволнованной скороговоркой пробормотала:
        - Я должна посмотреть, вдруг в каком-то из обозов везут раненого Павла!
        На самом деле она думала не столько о Павле, сколько о Юрии Горецком, втайне надеясь увидеть его среди раненых героев и помириться с ним, ибо в столь драматическую минуту он не сможет отказать ей в прощении.
        Но скоро девушка поняла, что с ее стороны было чистейшим безумием выйти на улицы города сейчас, когда они были заполнены потоком пеших, конных и повозок. Русская армия шла через город к восточным воротам, и было ясно, что она оставляет Москву. Софье поминутно приходилось прижиматься к стенам домов, чтобы не быть сбитой с ног этим громыхающим потоком.
        Но в какой-то момент она вдруг с внутренней дрожью осознала, что сейчас ей довелось стать невольной свидетельницей, на глазах которой творится история, с ее трагедиями, кровью, ужасом и героизмом. Это чувство появилось в ней, когда она услышала приветственные возгласы и, поднявшись на ступени крыльца какого-то дома, рассмотрела в окружении генералов и адъютантов грузного пожилого человека с повязкой на одном глазу, одетого в простой мундирный сюртук зеленого цвета, сидящего на небольшой серой лошади. Раздались крики: «Кутузов!», и офицеры вокруг него заволновались, оттесняя толпу. Большинство людей приветствовали фельдмаршала с искренней надеждой, хотя были и такие, что обвиняли его в оставлении Москвы. Потом Софья вдруг услышала, как неподалеку кто-то четко сказал:
        - Он жертвует Москвой, чтобы спасти армию.
        Девушка оглянулась на этот голос - и увидела тянувшийся по улице обоз с ранеными. Она пошла вдоль ряда телег, мысленно призывая бывшего жениха, хотя и понимала, что было бы слишком большим чудом встретить его здесь.
        И вдруг Софья вздрогнула, услышав свое имя, и остановилась, вглядываясь в лицо офицера, которого не сразу узнала из-за окровавленной повязки на голове и темной щетины, покрывавшей щеки и подбородок. Но уже через пару секунд девушка сообразила, кто перед ней, и удивленно пробормотала:
        - Призванов, вы?…
        - А вы не ожидали увидеть меня живым? - Он усмехнулся, хотя было видно, что напускная бодрость дается ему с трудом; Софья обратила внимание, что перевязана у него не только голова, но и плечо. - Помнится, вы пожелали мне гибели на войне, но, как видите, ваше пожелание исполнилось только наполовину: я жив, хотя и ранен.
        - Я не желаю гибели защитнику отечества, - сказала она, отводя взгляд.
        - Но по-прежнему ненавидите меня?
        - Да, за то зло, которое вы принесли мне лично. Но в отношении Наполеона вы оказались правы, а я была наивной дурой. Мне стыдно за свое злополучное письмо. Оно до сих пор у вас?
        - Полноте, я давно его сжег, так что вам нечего опасаться. - Призванов вдруг насторожился: - А почему вы здесь, в Москве?
        - Тетушка увезла меня сюда, подальше от позора. А теперь ее разбил паралич, и мы не можем уехать из Москвы.
        - Уезжайте, немедленно уезжайте! - сказал он взволнованно и попытался приподняться, но тут же, поморщившись от боли, снова опустил голову на шинель, подстеленную денщиком. - Уезжайте даже с парализованной тетушкой или без нее, но не оставайтесь здесь! Слышите? Это очень опасно!
        - Нет. - Софья покачала головой. - Без тетушки я не уеду, а ей нельзя двигаться.
        В этот момент людской поток оттеснил ее от телеги; Призванов пытался повернуться к ней и что-то сказать, но чьи-то спины и головы заслонили его лицо, а шум и грохот улицы заглушили его голос.
        Она успела спросить у конного офицера, сопровождавшего обоз, откуда эти раненые, и он ответил, что они сражались при Бородино в кавалерийском корпусе у батареи Раевского. Помня, что Юрий служит в артиллерии, Софья попыталась что-либо узнать о нем, но в уличной неразберихе никто ей ничего не ответил.
        Измученная, с оттоптанными ногами и изорванным подолом платья, она к вечеру добралась домой, где ее встретили упреками напуганная Эжени и взволнованный Франсуа, который заявил, что больше не отпустит девушку одну ходить по городу. Софья, не упоминая о встрече с Призвановым, рассказала об отступлении русских войск через Москву и о том, что вместе с войсками город покидает большинство его жителей.
        Домна Гавриловна лежала с закрытыми глазами и, казалось, спала; как вдруг Софья и Эжени, беседовавшие в сторонке, у окна, услышали ее негромкий, но четкий, как до болезни, голос:
        - Все уезжают - и вы уезжайте, нечего тут возле меня сидеть.
        Племянница и компаньонка одновременно кинулись к больной, обрадовавшись ее осмысленному взгляду и ясной речи. А она вдруг крепко взяла Софью за руку своей здоровой рукой и, глядя девушке в глаза, внятным голосом промолвила:
        - Возьми у меня в саквояже два письма - одно от Ольги, а другое - от меня к ней, незаконченное… Сестра пишет, что очень больна и долго не проживет. Она хотела увидеться со мной, помириться. А я все колебалась, все думала, а теперь жалею о том… Не она, а я первая умру. Но не хочется умирать, не попрощавшись с Ольгой. Обещай, Соня, поехать к ней и сказать, что я ее по-сестрински люблю и забыла все худое, что было между нами.
        - Да, тетушка, только не я одна, а мы с вами вместе поедем!
        - Нет… - Домна Гавриловна медленно покачала головой. - Я уже не доеду. Но ты молода, у тебя хватит сил. Я хочу, чтобы ты успела ее увидеть, пока она еще жива. Ведь Ольга тебе такая же тетка, как и я… Ты обещаешь, ты даешь мне слово?
        - Конечно, тетушка! Клянусь вам! Но вы поправитесь, ведь вам уже стало лучше!
        Но оказалось, что этот внезапный прилив сил был не признаком выздоровления, а последним проблеском и подъемом духа перед кончиной. Пальцы больной, державшие руку племянницы, разжались, голос ослабел до невнятного шепота, глаза потускнели и закрылись. Она больше не дышала. Софья и Эжени заплакали, опустившись на колени перед кроватью. Домна Гавриловна отошла тихо, с умиротворенной улыбкой, хотя за окном в это время гремели грозные звуки войны.
        Эти звуки заглушали то, что происходило в доме, и потому близкие усопшей, по очереди молившиеся подле нее всю ночь, не услышали движения в соседних комнатах и во дворе и лишь утром обнаружили, что почти все слуги покинули дом, прихватив с собой немало хозяйского добра.
        Но, как ни странно, Игнат, которого Софья более всего подозревала в воровстве, не сбежал с остальными, а даже наоборот, сочувствовал господам и возмущался «мошенниками», за которыми он не уследил.
        Оказалось также, что из конюшни исчезли все лошади, кроме четверых, принадлежавших Домне Гавриловне, за которыми приглядывал спавший прямо в карете Терешка. Было неясно, как он мог, находясь ночью в конюшне, не заметить пропажи других лошадей, но тут уж хозяевам некогда было разбираться, струсил ли кучер, проспал или сговорился с ворами. В городе, охваченном паникой и всеобщим бегством, лошади становились на вес золота, и конокрады проявляли невиданную ловкость и наглость.
        - То-то наживутся сейчас барышники, - чесал затылок Игнат. - Вам, господа хорошие, надо своих лошадок беречь, не то уведут из-под носа.
        Выразив соболезнование по поводу кончины «старой барыни», дворецкий сам вызвался раздобыть гроб и помочь с похоронами, которые, ввиду военной обстановки в городе, пришлось проводить наскоро и без надлежащих почестей. Из ближайшей церкви Игнат чуть ли не силком притащил перепуганного дьячка, который торопливо прочел молитву над усопшей и тут же скрылся. Затем все тот же расторопный Игнат предложил погрузить гроб на телегу, запряженную парой лошадей, поскольку на четверке передвигаться по неспокойным и тесным улицам к ближайшему кладбищу сейчас неудобно, а вторую пару оставить в конюшне под присмотром Терентия.
        Софье и Эжени даже стало неловко, что они подозревали Игната в плутовстве, а он оказался таким нужным и толковым помощником.
        На кладбище Игнат сам отыскал могильщика, договорился с ним об оплате и сам же помог ему вырыть могилу, а затем опустить в нее гроб. Но, пока Софья, Эжени и Франсуа в скорбном молчании стояли вокруг свеженасыпанного холмика с деревянным крестом, позади них под деревьями, где была оставлена телега с лошадьми, произошло некоторое движение, поначалу не замеченное ими. Когда же они, услышав скрип колес, оглянулись, было уже поздно: какой-то лихой возница, стоя на телеге, с гиканьем погонял лошадей, и они неслись по дороге, стремительно удаляясь от кладбища. Софья и ее спутники в первую минуту с угрозами кинулись вдогонку, но скоро поняли, что это бесполезно. Игнат топал ногами и вовсю ругал «проклятых воров», а у Софьи почему-то опять появилось сомнение в его искренности.
        Теперь приезжим ничего не оставалось, как поскорее дойти до дома и уберечь хотя бы вторую пару лошадей, чтобы успеть покинуть Москву до прихода оккупантов.
        Однако дома их ждал новый неприятный сюрприз: лошадей в конюшне не было, зато там лежал связанный Терентий со следами побоев на лице. Едва кучера развязали и дали ему воды, как он, слегка оживившись, рассказал, что за лошадьми пришли двое дюжих конокрадов, одного из которых он и раньше примечал возле дома и даже запомнил, что этого детину зовут Фомка Храп.
        Услышав об этом, Игнат тут же объявил, что знает, где, возле какого кабака находится логовище этого самого Фомки Храпа, и даже вызвался пойти туда вместе с Терентием, чтобы договориться с барышником и выкупить у него лошадей за определенную плату, если, конечно, тот еще не успел их кому-нибудь сбыть. Софья и Эжени в первую минуту растерялись и не нашли что возразить, когда Игнат увел Терентия со двора. Но потом месье Лан, который поначалу не все понял, попросил женщин разъяснить, в чем дело, а разобравшись, заявил, что договариваться с барышником бесполезно, он затребует неимоверную цену, надо его припугнуть оружием, - благо у Франсуа было два пистолета. Софья решительно направилась вслед за месье Ланом, да и Эжени не захотела оставаться в доме одна, и через минуту вся троица поспешно неслась по улице, в конце которой еще маячили, удаляясь, фигуры Игната и Терентия. Софья окликнула кучера, но он не успел оглянуться, как Игнат схватил его под руку и силком утянул за угол дома. И тут девушка вдруг сообразила, что конокрад, умыкнувший лошадей возле кладбища, чем-то напоминает того вора, который
несколько дней назад прямо на улице стащил у нее кошелек. Она приостановилась и хлопнула себя по лбу:
        - Ох, я дура доверчивая!.. Да ведь этот выжига Игнат снова нас обвел вокруг пальца! Притворился этаким доброхотом, а сам-то и подстроил кражу наших лошадей! Потому и разделил их на пары, чтобы мы кучера не взяли с собой на кладбище! Игнат с ворами заодно, в этом нет сомнения!
        Теперь вся надежда была на быстроту, пистолеты месье Лана и, может быть, неожиданную помощь каких-нибудь еще оставшихся в Москве офицеров или полицейских. Впрочем, последнее казалось маловероятным: улицы после вечернего и ночного отхода войск, а вместе с ними и жителей, выглядели пустынными и пугающими: дома с заколоченными окнами, мусор и клочья афишек на мостовых, подозрительные серые фигуры в подворотнях. Какой-то купец ругался с солдатами, грабившими его лавку, а солдаты отвечали, что лучше они попользуются купеческим товаром, нежели он достанется французам, которые вот-вот займут Москву.
        Наугад преследуя Игната, Софья и ее спутники свернули с Маросейки в Ипатьевский переулок, затем на Варварку - и скоро поняли, что след ловкого мошенника безнадежно потерян.
        - Бедный Терешка… эти воры его там прибьют, - пробормотала Софья, тяжело дыша. - Что будем делать дальше?…
        Франсуа критически оглядел женщин:
        - Прежде всего, дамы, вам следовало бы повязать головы платками и вообще одеться как-нибудь по-крестьянски. Иначе местное мужичье заподозрит в вас француженок, и тогда уж, боюсь, мои пистолеты нам не помогут…
        - Но похоже, месье Лан, что скоро в Москву войдут войска вашего кумира, - вздохнула Софья. - И тогда, наоборот, нам с Эжени лучше притворяться француженками. Впрочем, она и так почти француженка, а я…
        - Но вы же отлично говорите по-французски, Софи, и мы с Эжени назовем вас своей дочерью. А Наполеон для меня уже не кумир, и я боюсь в нем окончательно разочароваться… - Франсуа вдруг насторожился и прислушался.
        Софья понимала, что самым разумным сейчас было бы вернуться домой, но шум со стороны Красной площади и Кремлевской набережной пробудил и в ней, и в месье неодолимое любопытство, и они кинулись в направлении Москвы-реки; испуганной Эжени ничего не оставалось, как плестись следом за ними.
        Еще издали они увидели движение войск, но, если Софья и Эжени не могли понять, какие это войска, то месье Лан сразу же узнал французские мундиры. Это был авангард наполеоновской армии, входивший в Москву.
        Прижавшись к купе деревьев, росших на холме, месье Лан и его спутницы наблюдали сверху за безостановочным военным потоком.
        Пехота и артиллерия тянулись по мосту, конница шла через реку вброд и затем, разделяясь на несколько малых отрядов, занимала караулы по берегу и по улицам. Впереди авангарда скакал необычный всадник, напоминавший скорее театрального актера в героической роли, нежели измотанного и запыленного в походе воина. Это был высокий статный красавец с черными локонами до плеч, в роскошном бархатном мундире, сплошь расшитом золотом, в большой шляпе с султаном из белых страусовых перьев. Его конь был украшен под стать всаднику: богатый чепрак до земли, лазоревый мундштук,[11 - Здесь: удила с подъемной распоркой у неба.] вызолоченные стремена.
        - Что это за райская птица? - невольно вырвалось у Софьи.
        - Несомненно, это Мюрат, король Неаполитанский! - догадался Франсуа. - Я слышал, что он любит покрасоваться. Но он славится и храбростью. Смотрите, даже русские казаки любуются его удальством!
        Действительно, вокруг Мюрата и чуть впереди него следовал казачий разъезд и, кажется, казаки действительно выражали необыкновенному полководцу свое почтение, а тот благосклонно принимал их восторги, позволяя казачьему отряду беспрепятственно удалиться из Москвы.
        - Ясное дело: победитель входит в город и милостиво кивает восхищенным туземцам, - с горечью усмехнулась Софья.
        - Но, похоже, Мюрат не собирается задерживаться в Москве, - заметил Франсуа, когда полководец поскакал на восток вдоль Москвы-реки в сопровождении нескольких эскадронов. - Занял Кремль и теперь уходит? Куда же? Преследовать русскую армию? А казачий арьергард так и будет маячить перед ним?
        - Довольно уже тебе любоваться своими красавцами, пора домой, - дернула мужа за рукав Эжени. - Сейчас самое лучшее - укрыться и выждать, что будет дальше. Пойдем, пока нас никто не заметил.
        К дому все трое шли торопливым шагом, хотя Франсуа поминутно оглядывался, словно надеялся увидеть вслед за французским авангардом самого Наполеона.
        Вернувшись на Покровку, они обнаружили, что за время их отсутствия кто-то успел побывать в доме, унести серебряные подсвечники и дорогую посуду. Это могли быть и оказавшиеся столь ненадежными слуги Павла, и какие-нибудь мародеры, наводнившие город в предвоенное время.
        - Пока придется все запирать и ночью, и днем, да и вообще вести себя настороженно, - сказал Франсуа. - А потом, надеюсь, наполеоновские офицеры наведут в городе порядок, будет назначен комендант, появится полиция…
        - Ты что же, собираешься оставаться в Москве? - перебила его Эжени. - По-моему, нам надо думать, как отсюда поскорее сбежать.
        - Сбежать не получится; я думаю, город окружен, - развел руками месье Лан. - А что плохого, если мы здесь останемся? Французы же не будут трогать мирных жителей - тем более своих соотечественников. А мы представимся одной семьей: отец, мать и дочь. Я сегодня же пойду на разведку и постараюсь узнать, какая в городе обстановка. Не бойтесь за меня, кто тронет старого французского лекаря?
        Несмотря на протесты жены и Софьи, Франсуа вскоре вышел на улицу, предварительно удостоверившись, что в подвалах и чуланах дома никто не прячется и женщинам ничто не угрожает. Впрочем, на всякий случай он оставил Софье один из своих пистолетов.
        Вернулся месье Лан уже под вечер, до крайности измученный беготней по городу и переполненный тревожными впечатлениями. Из разговоров с французскими офицерами он узнал, что Наполеон ждал на Поклонной горе, а затем у Дорогомиловской заставы депутацию из Москвы с ключами от города, но так никого и не дождался. И, когда его адъютанты узнали, что и российская армия, и жители выехали из Москвы, это повергло французов в крайнее уныние. Говорили, что сам император был взбешен, и генералы стояли вокруг него навытяжку, боясь пошевелиться. Затем он отправил к Кремлю авангард во главе с Мюратом, назначил обер-комендантом генерала Антуана Дюронеля, а сам, оставшись на ночь в Дорогомиловской слободе, решил въехать в Москву лишь завтра утром. Таким образом, месье Лан, надеявшийся еще сегодня узреть воочию того, кем недавно так восхищался, не смог дождаться этой минуты, но твердо решил на следующий день повторить свою вылазку в город и все-таки увидеть императора.
        Софья, конечно, тоже захотела пойти вместе с Франсуа, но этому чуть ли не со слезами воспротивилась Эжени, да и сам месье Лан твердил, что, пока в городе не установится определенный порядок, девушке на улицах появляться опасно.
        Франсуа ушел из дому чуть свет, поспешая к Арбату, по которому должен был следовать Наполеон со свитой. Софья посоветовала ему наблюдать за торжественным въездом из окна той самой арбатской аптеки, в которую она когда-то ездила покупать лекарства для тетушки. Владелец аптеки был француз и, кажется, не собирался покидать Москву.
        После ухода месье Лана Эжени не находила себе места, опасливо оглядывала все закутки дома и двора, вздрагивала при каждом подозрительном звуке и почти все время держала за руку Софью, словно боялась, что та уйдет, оставив ее одну.
        - Что теперь с нами будет?… Куда мы уйдем?… Где найдем пристанище?… - повторяла она, утирая слезы. - Ох, не в добрую минуту бедная Домна Гавриловна затеяла эту поездку… Как-то теперь будет в Старых Липах без хозяйки?…
        - Не бойся за Старые Липы, - успокаивала ее Софья. - Тетушка все свое имение завещала Павлу, а он вас с Франсуа не обидит, будете по-прежнему жить в поместье почти как хозяева. Если, конечно, Павел не погибнет и не проиграет имение в карты. Ну а если, не дай Бог, с ним какое несчастье, тогда Людмила все к рукам приберет… а в ее добродушии я не уверена. Хотя зачем заранее об этом толковать? Сейчас главное, чтобы война поскорее закончилась и люди перестали гибнуть. А после как-то уж понемногу все устроится. А мне еще надо выполнить обещание, данное тетушке, и повидаться с Ольгой Гавриловной. Только бы успеть, пока она жива! Я поеду в Вильно при первой возможности.
        Поддерживая Евгению, Софья старалась выглядеть уверенной и рассудительной, но не смогла удержаться от испуганного возгласа, когда страшный звук взрыва вдруг потряс окрестности.
        - Что это?! - вскричала Эжени, схватившись за голову.
        - Наверное, где-то пороховой магазин взорвался… - Софья подошла к окну и увидела со стороны Яузы огненное зарево и клубы дыма. - Похоже, начался пожар…
        - Взрывы!.. Пожар!.. А если Франсуа пострадает?… - Эжени металась по комнате и едва не рвала на себе волосы.
        Софья почти насильно заставила ее выпить успокоительных капель и принялась уговаривать как маленькую. И вдруг Эжени в какой-то момент устыдилась собственной слабости, взяла себя в руки и уже окрепшим голосом произнесла:
        - Прости меня, Соня, что я в такую панику ударилась. Не ты меня, а я тебя должна успокаивать, как старшая. Да что ж я, в самом деле, расхныкалась, словно кисейная барышня! Я ведь кем только в жизни ни побывала - и сиротой в глухом селе, и портнихой в модной лавке, и экономкой в барском имении! Я же и с французскими гувернерами могу говорить, и с русскими мужиками - со всеми на их языке! Я и французской модисткой могу быть, и простой русской бабой! Чего мне бояться? Меня все примут за свою! Даю тебе слово, Софи, что с этой минуты я буду крепко держаться на ногах и не хныкать.
        - Вот и молодец! - радуясь ее мужеству, воскликнула Софья. - Мы выберемся отсюда, мы обязательно спасемся! И с твоим мужем все будет хорошо.
        Но, как ни успокаивали обе женщины друг друга, а им пришлось пережить два страшных часа, пока они дожидались месье Лана. В какой-то момент Софья вдруг вспомнила свою позавчерашнюю встречу с Призвановым и чуть слышно пробормотала:
        - Недаром он советовал мне поскорее уезжать отсюда…
        - Что?… Кто советовал? - вскинулась Эжени.
        - Неважно… - Софья прильнула к окну. - Смотри, сюда кто-то идет… да это же месье Лан!
        - Слава Богу! - Эжени кинулась навстречу мужу.
        Франсуа пришел запыленный, усталый и принес с собой запах гари.
        - Да, в Китай-городе начались пожары, взорвался пороховой погреб, - подтвердил он худшие опасения женщин. - Боюсь, как бы огонь не перекинулся на другие улицы, где много деревянных домов. Говорят, Наполеон уже приказал тушить пожары и ловить поджигателей.
        - Ну а самого Наполеона вы видели? - нетерпеливо спросила Софья.
        - Видел и думаю, ты его тоже увидишь, Софи. Ведь он здесь задержится не на один день.
        - И каким он вам показался? - продолжала интересоваться девушка. - Где вы его видели? Смогли ли к нему приблизиться?
        - Видел я его из окна той самой аптеки, о которой ты говорила. Император ехал на своей маленькой арабской лошади по Арбату, который был совершенно пуст. Когда он приблизился к аптеке, то посмотрел вверх, на нас с аптекарем, глазевших из окна, и взгляд его мне показался довольно злобным. Еще бы, ведь до сих пор ни один завоеванный город не встречал его так неприветливо, как Москва! Лицо императора выглядело не таким красивым, как изображают на портретах, но все же вид у него был внушительный, даже грозный, несмотря на его невысокий рост. На нем был серый сюртук и простая треугольная шляпа, без всяких знаков отличия. Зато окружавшая его свита маршалов, гвардейцев и чиновников поражала яркостью и богатством мундиров и разноцветием орденских лент. Среди этой пышности простота Наполеона была разительной и невольно внушала уважение к его власти, которой не требуются внешние атрибуты. Ты спрашиваешь, Софи, мог ли я к нему приблизиться? Конечно, нет! Разве я пробился бы сквозь императорское окружение? Правда, аптекарь говорил мне о каком-то французе, учителе иностранных языков, привлеченном для роли
переводчика при так называемой депутации, состоявшей из двух-трех лавочников. Они должны были обратиться с торжественной речью к победителю. При желании я тоже мог бы попасть в эту депутацию и, таким образом, близко увидеть Наполеона и даже что-нибудь ему сказать. Но у меня не было желания пробиваться к своему прежнему кумиру, потому что я уже слишком в нем разочарован. Он хорошо начинал, но заканчивает, как безумец, который из-за своего непомерного властолюбия истребляет лучших сынов Франции…
        - А вы могли бы высказать ему этот упрек в лицо?
        - Увы, нет. Это могло бы стоить мне жизни, а я не имею права сейчас умереть, потому что еще должен позаботиться о своей жене и о тебе, Софи.
        - Спасибо, месье Лан. Мы все трое сейчас должны заботиться друг о друге, иначе пропадем. А как вы добирались от Арбата до дома? На улицах беспорядки?
        - Конечно. Французские солдаты разбрелись по городу, грабят, разбивают винные погреба, тащат провизию, рядятся в богатые одежды, какие только находят - в меха, бархат, парчу, так что многие стали похожи на пиратов или на татар. Тушением пожаров почти никто не занимается; говорят, Ростопчин вывез из города все пожарные трубы. Неизвестно, кто виноват, но Москва уже во многих частях загорелась. На нашей улице пока спокойно, но нельзя предугадать, что будет дальше…
        В этот момент порыв ветра распахнул створку окна, повеяло дымом и запахом смолы. Все трое кинулись закрывать окно, и Эжени встревоженно воскликнула:
        - Ветер разнесет огонь по всему городу!..
        - Еще хорошо, что наш дом со всех сторон окружен двором, и даже от соседних домов огонь сюда не достанет, - заметила Софья. - Только бы нас нарочно кто-нибудь не подпалил…
        - Если будет совсем худо, придется отсиживаться в подвале, - вздохнула Эжени. - А если наш дом уцелеет, его займут французские солдаты. Что же нам делать?
        - Сейчас главное - выжить, - подвел итог Франсуа. - Любые бедствия, любые кошмары не длятся вечно. Надо собраться с силами и перетерпеть.
        Они стояли втроем, прижавшись друг к другу, и смотрели в окно, за которым вечернее небо все не темнело, озаренное зловещим пламенем, а порывистый ветер гудел какими-то адскими голосами, словно предрекая наступление страшной ночи.
        Глава десятая
        Прошло двое суток, во время которых огонь пожирал Москву. Вначале Китай-город и все огромное пространство Замоскворечья, застроенное домами, превратилось в море пламени, потом пожар вспыхнул еще в нескольких местах. Сильная буря, теснота, множество деревянных строений делали невозможным всякое противодействие огню. И французы, занявшие город, и жители, не успевшие его покинуть, метались в поисках выхода из огненного лабиринта. Иные москвичи искали спасения за стенами церквей, но и храмы Божьи не могли служить убежищем от неистовой всепожирающей стихии.
        Лишь немногие места города, в том числе часть Маросейки и Покровки, огонь сравнительно пощадил; не добрался он и до дома, где оставались Софья, Эжени и Франсуа.
        Две ночи и два дня они, укрывшись за каменными стенами, задыхались от жара и, подобно всем злополучным пленникам огненной стихии, молили Бога отвести от них мучительную смерть.
        И наконец, словно смилостивившись, небо послало на жертвенный город обильный дождь, ветер начал стихать, и огонь постепенно ослабел.
        Софья выбежала во двор, подставляя лицо дождевым струям, которые немного освежили воздух, наполненный удушающим запахом гари. Эжени тянула девушку в дом, предупреждая, что после двух дней изнурительного пекла прохладный дождь может привести к простуде, но Софья все не могла надышаться полной грудью и охладить кожу бальзамом небесной влаги.
        Франсуа, который два дня заглушал чувство страха вином, теперь, когда смертельная опасность миновала, заснул прямо в одежде, повалившись на диван, а Софья с Эжени не решались выйти из дому без него, хотя и дома оставаться им было страшновато.
        К вечеру дождь прекратился, и во двор, разбив замок на воротах, проникли двое незваных гостей. Эжени увидела их из окна и тут же затормошила Франсуа:
        - Вставай, там французские офицеры! Обнаружили уцелевший дом и, видимо, хотят его занять.
        Опьяневший месье Лан не хотел просыпаться, и Софья, не зная, чего ждать от пришельцев, решила на всякий случай сама позаботиться о защите и, взяв пистолет, спрятала его под шитьем, которое нарочно разложила на столе.
        Через минуту раздался стук в дверь; запираться и отмалчиваться было бесполезно, и Софья кивнула Эжени, чтобы та впустила французов. Они вошли, стуча каблуками и громко переговариваясь. И в этот миг месье Лан, словно почувствовав опасность, проснулся, вскочил им навстречу.
        Оба офицера были довольно молоды - не более тридцати лет; по их мундирам Софья не смогла определить, к какому роду войск они принадлежат, но почему-то сразу подумала, что это либо квартирьеры,[12 - Военнослужащие, посылаемые при передвижении войск вперед для подыскания квартир в населенных пунктах или для выбора бивачных мест.] либо интенданты.[13 - Военнослужащие, ведающие делами хозяйственного снабжения или войскового хозяйства.]
        Тот, что шел впереди и выглядел главным в этой паре, был стройным красивым мужчиной с черными волосами и смуглым лицом, которое казалось еще смуглее из-за следов копоти. Второй не вышел наружностью: коротконогий, несколько сутулый, с торчащими ушами; однако в его взгляде и улыбке мелькало какое-то располагающее добродушие.
        - Месье, вы пришли занять наш дом? - вскинулся Франсуа.
        - Ну а как вы думаете? - пожал плечами первый. - В этом чертовом городе уцелело не так много зданий, чтобы можно было пропустить такое, как ваше.
        В этот момент он заметил Софью, стоявшую в некотором отдалении и напряженно глядевшую на пришельцев, и тут же в его глазах засветился огонек чисто мужского интереса.
        - Позвольте представиться: меня зовут Шарль Фулон, а моего товарища - Эд Греви. По поручению штаба интенданта мы ищем квартиры для наших войск.
        Он обращался ко всем, но смотрел в сторону Софьи, и его игривый, но вместе с тем жадный взгляд говорил о многом - и прежде всего о вполне естественном желании мужчины, изголодавшегося по женским прелестям за время изнурительного военного похода.
        - А мы охраняем этот дом в отсутствие его владельцев, - сказал месье Лан, стараясь заслонить собою девушку. - Я врач и учитель, моя жена Эжени - домоправительница, а это наша дочь Софи.
        - Ну, теперь прежние владельцы вряд ли вернутся в этот дом, - заметил Шарль, - так что вы здесь останетесь полноправными хозяевами.
        - Нам повезло, что вы французы, - улыбнулся Эд и, заметив на столике возле дивана бутылку вина, потянулся к ней: - Дайте-ка промочить горло, так и дерет от этой копоти.
        Коротышка Эд, видно, был большой любитель приложиться к бутылке, а Шарля больше интересовала хорошенькая «дочь» обитателей дома, с которой он не сводил глаз. Заметив его внимание к девушке, Эжени нахмурилась и недовольным тоном спросила:
        - Вы что же, прямо сейчас, на ночь глядя, приведете к нам целый отряд?
        - Сейчас - нет; эскадрон, для которого мы ищем квартиры, пока за городом, - успокоил ее Шарль. - Но теперь, когда адское пламя наконец-то утихло, наши люди будут возвращаться в Москву и устраиваться здесь. Не бойтесь, мы с Эдом проследим за порядком, и в вашем доме поселятся только порядочные офицеры, которые умеют себя вести. Сейчас я поеду в штаб доложить о наличии жилья в городе, а Эд останется у вас, чтобы до утра к вам не подселился какой-нибудь сброд. Кстати, у вас в погребе, наверное, есть вино? Я хочу взять с собой несколько бутылок для наших штабных офицеров.
        - Я схожу за вином! - охотно вызвался Эд, и Эжени ничего не оставалось, как сопроводить его в погреб, откуда он вынес целый ящик с бутылками.
        Софья и месье Лан переглянулись, мысленно похвалив себя за предусмотрительность, подсказавшую им спрятать часть провизии в тайник.
        Шарль вслед за Эдом тоже выпил вина, нашел его весьма неплохим и, прихватив с собой несколько бутылок, покинул дом, но перед уходом оглянулся на Софью и раздевающим взглядом окинул ее стройную фигуру в простом темном платье.
        Добродушный с виду Эд, оставшись в доме, не преминул оглядеть жилье внимательным взглядом и сразу же заметил, что все ценные вещи отсюда вывезены. Франсуа пояснил ему, что бoльшую часть хозяйского добра унесли вороватые слуги, а Эд посетовал на «варварский сброд» и пообещал, что французы здесь скоро наведут порядок. Софья и Эжени сидели в сторонке, не принимая участия в разговоре, а месье Лану пришлось стать собеседником и собутыльником словоохотливого француза, который радовался и вину, и нехитрой закуске, состоявшей из сыра и размоченных сухарей.
        Скоро наступила темнота, и опьяневшие Эд и Франсуа уснули прямо в гостиной; один храпел на диване, другой - в большом кресле.
        Измученная волнениями дня Эжени ушла в другую комнату и вскоре тоже уснула.
        Лишь одной Софье не спалось, и чувствовала она себя совсем разбитой. Вначале девушка думала, что это просто от переживаний и мрачных впечатлений из-за вершившейся вокруг великой драмы; но вскоре поняла, что пробиравшая ее дрожь может иметь не только нервный, но и простудный характер. Наверное, Эжени была права, и Софье не следовало так долго смывать изнурительный жар под проливным дождем. Измаявшись от болезненной бессонницы, девушка оделась и вышла в коридор. Чувствуя першение в горле, она вспомнила советы Домны Гавриловны лечить начинающуюся ангину медом, и стала ощупью, не зажигая света, пробираться к кладовой, где еще оставалась баночка целебного меда.
        Внезапно какой-то посторонний звук остановил девушку на полпути. Она затаилась, вжавшись в угол, и молча наблюдала, как в прихожую входят две темные фигуры и, что-то бормоча, начинают двигаться вдоль стены. В первую секунду Софья подумала, что это явились на постой французские офицеры, но потом сообразила, что они бы, наверное, постучали, а эти два пришельца открыли дверь сами - видимо, ключом или какой-нибудь отмычкой. В темноте нельзя было разглядеть их лиц, но, судя по силуэтам, вошедшие были дюжими детинами. Останавливать таких, не имея при себе оружия, казалось очень опасным, но в то же время если это были бандиты, то им ничего не стоило, пробравшись в комнаты, убить спящих Франсуа и Эжени. Мысль об этом так ужаснула Софью, что она готова была закричать, предупредив своих друзей. Но тут один из ночных посетителей заговорил:
        - Слышь, Фомка, давай, помогай мне этот сундук отодвинуть, а потом половицу поднять.
        Девушка узнала голос Игната; а спутником его, несомненно, был тот самый Фомка Храп, который украл лошадей.
        Послышался скрежет отодвигаемого сундука, а вслед за тем - скрип поднимаемой половицы.
        - Эй, Игнашка, потише, как бы хозяева не проснулись, - опасливо пробормотал Фомка.
        - Ничего; небось, дрыхнут после такого-то страху. Или, может, уже куда сбежали. А хоть бы и проснулись - так что? Кого нам бояться? Лекаришку этого тощего или двух баб? Среди них только один Терешка мог бы еще подраться, так и того мы порешили. А остальные - тьфу!
        - Так у них же… это… пистоли могут быть.
        - Да они, небось, и стрелять-то не умеют. Особливо в темноте. Не их надо бояться, а французов. Нагрянут сюда басурманы со дня на день, тогда уж мы до своего мешочка не доберемся. Надо забирать, пока здесь спокойно.
        Игнат вытащил из подпольного тайника какой-то предмет, потом, кряхтя, водворил на место отогнутую половицу и с помощью сообщника надвинул на нее сундук.
        - А в сундуке что? - уточнил Фома.
        - Так, барахло старое. Была бы какая ценность - неужто я бы не забрал?
        Глаза Софьи уже привыкли к темноте, и в лунном луче, пробившемся в окно, она разглядела мешок, в котором, судя по позвякиванию внутри, могли быть монеты.
        Решение проследить за преступниками девушка приняла спонтанно, не задумываясь об опасности. Ею двигала и ненависть к бандитам, убившим кучера, и мысль о том, что ворованные ценности могли принадлежать Павлу, а значит, она должна постараться вернуть брату его имущество.
        Воры вышли из дома на крыльцо, и Софья легкой тенью скользнула следом. За дверью у них лежал другой мешок, побольше; они связали его с первым, и Фома предложил:
        - Может, не будем здесь прятать, а вынесем из города?
        - Дурак ты, что ли? - недовольно хмыкнул Игнат. - Да на городских воротах басурманы схватят и все отберут, а нас еще и повесят! Куда уносить, когда вокруг города засады? Не французы ограбят, так наши казаки. Нет, брат, надо ждать, пока все утихнет. Тогда вернемся и заберем свое. А пока нам лучше нищими бродягами прикинуться.
        - А ну как найдут наше сокровище?
        - Не боись; в саду есть укромное место, никто о нем не догадается. А я здесь все ходы-выходы знаю, так что всегда придумаю, как за своим вернуться.
        Воры направились в сад. Луна светила на дорожку, по которой двигались два темных силуэта. Девушка, стараясь ступать неслышно, пошла вслед за ними.
        Споткнувшись о камень, Фома выругался и недовольно пробурчал:
        - Да куда ты меня тянешь по темноте?
        - Гляди, там, возле колодца - три толстых дуба, - был ответ. - В одном из них есть дупло, но его снаружи не видно, оно прикрыто ветками, и надо сперва под них пролезть, а потом чуток приподняться, чтобы его разглядеть. Тайник - лучше не придумаешь. И спрятать быстро, и забрать легко, с лопатой приходить не надо. Слава Богу, что ветер дул в другую сторону и огонь сюда не перебросился, деревья не обгорели.
        - А ежели басурманы заметят твой тайник?
        - С чего бы они сюда полезли?
        - А вдруг срубят дубы на дрова?
        - Да им после этакого пекла, небось, на огонь и смотреть не хочется! Да и тепло ведь покудова, а до холодов мы с тобой успеем все забрать.
        Пока сообщники копошились, укладывая мешки в дубовое дупло, Софья медленно отступала назад. Ей нужно было вернуться в дом незамеченной, поскольку при первом подозрении, что тайник кем-то обнаружен, воры перепрячут клад в другое место.
        Но запах гари, которым был наполнен воздух, и начинавшаяся простуда сыграли с девушкой злую шутку. В горле у нее вдруг нестерпимо запершило, и она не смогла удержаться от кашля.
        Воры в этот момент уже вышли из-под дубового укрытия и, услышав кашель, тотчас встрепенулись, кинулись в сторону Софьи, и ей ничего не оставалось, как спасаться бегством; однако ее платье зацепилось за сучок, и эти несколько секунд промедления не позволили девушке приблизиться к дому. Преследователи настигли ее, сбили с ног, повалили на землю. Лунный свет скользнул по лицу Софьи, и тут же раздался скрипучий голос Игната:
        - А, барышня! Подсматривала за нами, да?
        - Ясное дело - выследила! - со злобой выдохнул Фома. - Порешить надо эту сучку!
        - Погоди, Фомка! Сперва надо барышню распробовать! У меня на нее давно глаз горел!
        Он рванул ей платье на груди, и Софья закричала, но в следующую секунду Фома накрыл ее лицо своей ручищей, и голос девушки прозвучал сдавленно.
        Отбиваясь от насильников, Софья услышала, как со стороны ворот раздался чей-то недовольный возглас:
        - Qui est la?[14 - Кто там? (фр.)]
        Девушка поняла, что вошедший во двор француз толком не может разобрать, что за возня происходит в темноте, и, из последних сил отодвинув руку бандита, позвала на помощь.
        В следующую секунду она разглядела лицо Шарля Фулона; он уже понял, что к чему, и с криком: «Diable! Guelle indignite!»[15 - Черт! Какая гнусность! (фр.)] рубанул палашом по спине нависшего над девушкой Игната, и тот, зарычав, сразу обмяк и завалился набок, а Софья с отвращением отстранилась от него.
        Увидев столь быструю расправу над сообщником, Фома во всю прыть кинулся к кустам. Шарль уже не мог достать его клинком, однако успел выстрелить ему в спину из пистолета, и бандит ничком повалился в траву.
        Оцепеневшая от ужаса Софья сидела на земле и судорожно сжимала разорванный лиф платья. Шарль, попинав ногами одного и другого бандита, убедился, что они мертвы, потом подал девушке руку, помог подняться и обнял за талию.
        - Да вы вся дрожите, мадемуазель! - заметил он, прижимая ее голову к своему плечу. - Надеюсь, эти мерзкие бандиты не успели вас изнасиловать?
        - Не успели благодаря вашему вмешательству. - Она прерывисто вздохнула. - Вы спасли меня, месье Шарль, я вам так благодарна…
        - Ну, я особой благодарности не потребую, - сказал он, улыбаясь. - Только вашего гостеприимства. Вы согласны его оказать? Обещаете?
        - Конечно! - кивнула Софья, еще не понимая, что именно он подразумевает под гостеприимством.
        Они вошли в дом, и Софья, настороженно оглядевшись по сторонам, убедилась, что шум во дворе никого не разбудил.
        - Плохой из пьяницы Эда охранник, - заметил Шарль. - Наверное, так приложился к винным запасам, что теперь спит мертвецким сном.
        - Франсуа… то есть мой отец тоже ему изрядно помогал и теперь храпит не меньше Эда. А матушка измучилась, бедняжка, и тоже спит.
        - Ну, не будем их будить, - шепотом сказал Шарль. - Пойдемте в вашу комнату.
        Он настойчиво тянул ее подальше от гостиной, в которой спали Эд и Франсуа, и Софья не стала сопротивляться.
        Однако, войдя в спальню, девушка все же попросила его постоять за дверью, пока она сменит свое разорванное и измазанное платье на чистое. Шарль кивнул, и, хотя в темноте она не могла видеть его лица, ей показалось, что он посмотрел на нее с усмешкой.
        Оставшись в комнате одна, Софья поспешно стянула с себя испорченную одежду. У нее тут же возникло нестерпимое желание смыть со своей кожи следы прикосновений двух мерзких сообщников; она нащупала на ящике у стены миску и кувшин с водой и стала, набирая в ладони пригоршни воды, ожесточенно тереть себе руки, плечи и грудь.
        Но едва, помывшись, она открыла шкаф, чтобы найти там свое платье, как вдруг дверь в спальню медленно отворилась и мерцающий свет вплыл в нее из коридора. Софья невольно вскрикнула, прижав руки к своей обнаженной груди, и, оглянувшись, поймала на себе пристальный, горящий взгляд Шарля. Поставив свечу на стол, молодой человек кинулся к Софье и, не давая ей одеться, стиснул девушку в объятиях, покрывая ее шею и плечи жадными поцелуями.
        - Что вы себе позволяете, месье?… - лепетала она, пытаясь вырваться из его крепких рук и боясь при этом разбудить других обитателей дома.
        - Но ты же обещала оказать мне гостеприимство, - напомнил он ей, не переставая шарить руками по ее обнаженному телу. - Ты очень красивая… Я буду тебя охранять… тебя и твоих родителей. Ты ведь хочешь, чтобы вы здесь жили в безопасности?
        - Значит, за свое спасение и безопасность я должна заплатить вам своим телом?… - Софья тщетно пыталась унять нервную дрожь.
        - Что значит «заплатить»? Мы будем любить друг друга. Разве плохо среди этой чертовой войны, в этом адском городе, найти утешение в любви? Если ты станешь моей, я тебя не обижу. И буду защищать от всяких мерзавцев, которых сейчас здесь полно, ты уже могла в том убедиться. Ну, не упирайся, моя сладкая! Или я тебе не нравлюсь?
        Шарль тяжело переводил дыхание, и Софья, несмотря на свою неопытность, поняла, что он с трудом сдерживает плотскую страсть, а ее сопротивление его отнюдь не остановит, но еще больше распалит, и он возьмет ее силой. Ведь она была для него естественной наградой, трофеем в завоеванном городе, где солдаты могли насиловать женщин прямо на улицах, грубо, толпой. Получалось, что Шарль еще поступает благородно, приберегая девушку только для одного себя, обещая ей любовь и защиту.
        - Со мной ничего не бойся, - шептал он, - я человек влиятельный, я на хорошем счету у главного интенданта генерала Дарю, да и сам Мюрат меня знает. Я смогу оградить ваш дом от лишних постояльцев. Ты же не хочешь, чтобы сюда ввалилась целая орава проходимцев или голодной солдатни, которая может вас не только обобрать, но и по-всякому обидеть?
        - Но неужели французские солдаты будут обижать даже своих соотечественников?
        - А кто станет с этим считаться во время войны? И потом… - Он слегка отодвинулся от девушки, заглядывая ей в глаза, - ты ведь не француженка.
        - Откуда вы знаете? - вырвалось у нее.
        - Ха, я наблюдателен. Ты не француженка и не дочка этой пожилой пары. Но они твои близкие друзья, и ты хочешь о них позаботиться, правда? Я тебе в этом помогу.
        Убеждая Софью, Шарль продолжал стискивать ее в объятиях и тянуть в сторону кровати. Девушка чувствовала и страх, и растерянность, и дурноту от приближения болезни. Ее уже начинал бить лихорадочный озноб, но Шарль понял это по-своему и зашептал еще более горячо:
        - Не дрожи, моя сладкая, я согрею тебя и разгоню все твои тревоги. Или, может, ты дрожишь потому, что разделяешь мою страсть?
        Последнее предположение показалось Софье не только нелепым, но и оскорбительным; она, изогнувшись, дернулась в сторону, однако распаленный Шарль, больше не обращая внимания на ее протесты, схватил девушку в охапку и довольно грубо бросил на постель.
        Дальше перед Софьей все плыло, как в тумане. Она не отвечала на поцелуи и объятия Шарля, но и не уклонялась от них, чувствуя себя в тисках неизбежной судьбы. Мужчина, снедаемый плотским желанием, не требовал от девушки ответной страсти; ему достаточно было и того, что он владеет ее телом, а она отдается ему хоть и вынужденно, но без отвращения.
        Он долго не мог насытиться ее близостью и, наверное, возобновлял бы свои пылкие атаки снова и снова, если бы усталость после пережитого накануне трудного дня не повергла бы его наконец в крепкий сон.
        Зато Софье было совсем не до сна. Едва Шарль ее отпустил, она тут же отодвинулась и, услышав через минуту его ровное дыхание, встала и пошла помыться. Затем, одевшись и накинув на свои дрожащие плечи плотную шаль, принялась осторожно бродить по дому, желая убедиться, что никто не проснулся и не стал свидетелем ее невольного прелюбодеяния с чужестранцем. Софье хотелось плакать, а минутами хотелось заснуть и не проснуться, умереть во сне. Она чувствовала себя униженной, нечистой, обманутой жизнью. Судьба, еще несколько месяцев назад сулившая ей счастье, вдруг отвернулась от нее и толкнула в объятия вначале одного, а потом другого мужчины, которые овладели ею не то силой, не то обманом. И если Даниил Призванов сделал это только раз, то Шарль Фулон, поселившись с ней в одном доме, будет вынуждать ее к близости снова и снова, а ей придется терпеть позор греха и даже привыкать к нему… Пока вокруг война, огонь и близость смерти, о репутации никто не рассуждает, но ведь война когда-нибудь кончится, а что ждет потом, в мирной жизни, девушку, ставшую любовницей вражеского офицера? Тем более что она и раньше
не могла претендовать на достойное положение в обществе…
        От подобных мыслей голова Софьи разболелась сильнее, чем от простуды. Девушка чувствовала жар, лихорадку, ломоту во всем теле и сильную жажду. Напившись воды, она вышла во двор, чтобы охладить на утреннем ветерке свое пылающее лицо.
        Ночь подходила к концу, небо посветлело от лучей зари и отблесков еще догоравшего где-то пожара. Остановившись на крыльце, Софья обвела глазами двор и вдруг почувствовала такую слабость, что пошатнулась и чуть не упала. На нее неприятно подействовал вид распростертого под деревом тела Фомы, но еще хуже ей стало оттого, что тела Игната на дворе не было, зато кровавая дорожка тянулась от того места, где он лежал, прямо к самому крыльцу. Это могло означать, что разбойник жив и либо сам куда-то уполз, либо кто-то ему помог. Девушка невольно попятилась назад, к двери, и вдруг откуда-то сбоку, из-за пилястры, вынырнула черная тень и знакомый скрипучий голос с угрозой пробормотал:
        - Прячь меня, девка, иначе тебе не жить!
        Вскрикнув, Софья отшатнулась в сторону, но Игнат удержал ее за руку. Встретившись взглядом с его налитыми кровью глазами, девушка поняла, что этот раненый зверь ни перед чем не остановится. Но, видимо, от боли и кровопотери он все же ослабел, и Софья смогла высвободить свою руку из его пальцев.
        - На помощь! - крикнула она ломким голосом и метнулась к двери.
        Ярость придала сил Игнату, и он, выхватив нож, успел дотянуться до Софьи.
        - Вот тебе, сука, получай!..
        В последний миг девушка заслонилась рукой, и тут же почувствовала резкую боль в предплечье, словно жала нескольких ос впились ей в тело.
        Она пронзительно закричала, отступила назад, а разбойник снова замахнулся, но уже не смог нанести удар, потому что на крыльцо выскочил Шарль, голый по пояс, в наспех натянутых штанах, и, мгновенно оценив обстановку, обхватил запястье Игната и, вывернув нож, ударил бандита его же оружием. Получив смертельную рану в живот, Игнат задергался, захрипел на последнем издыхании. В этот момент из дома выбежала Евгения, простоволосая, в широком платке поверх ночной рубашки, и испуганно кинулась к девушке:
        - Софи, что здесь было?… У тебя кровь!.. Ты ранена?…
        - Это все Игнат… он хотел меня убить… если бы не месье Фулон…
        - Живучий оказался, скотина!.. - Шарль яростно пнул ногой бандита, столкнув его с крыльца. - Вчера в темноте я не разглядел. Но теперь-то уж точно с ним покончено. А ты, Софи… - Он повернулся к девушке.
        Софья прислонилась к Эжени, обессиленная приступом дурноты и головокружения, а в следующую секунду ее глаза заволокло туманом, в ушах раздался звон, и она погрузилась в беспамятство, не почувствовав, как Шарль подхватил ее на руки.
        Очнулась девушка, уже лежа на кровати. Сперва она ощущала только боль в раненой руке, жар во всем теле и мелькание кругов перед глазами. Потом взгляд ее прояснился и она увидела склонившиеся над ней лица Эжени, Франсуа и Шарля. Рука у нее уже была перевязана, и месье Лан пытался напоить девушку лекарством.
        - Слава Богу, пришла в себя, - шептала Эжени, прижимая свою прохладную ладонь к горящему лбу Софьи. - У нее такой сильный жар, а тут еще рана… За что этот душегуб на тебя напал, моя девочка?
        - Рвался в дом, хотел нас обворовать, - пробормотала Софья, не желая упоминать о вчерашнем, когда Шарль спас ее от насильников, а потом потребовал благодарности, которую и получил.
        - Я всегда чувствовала, что Игнат разбойник, - гневно сдвинула брови Эжени. - И как только Поль мог его нанять? Такие вороватые слуги, весь дом обобрали!..
        - Игнат с сообщником еще и нашего Терентия убил, - подсказала Софья и, быстро взглянув на Шарля, добавила: - Спасибо, месье Фулон с ними расправился.
        - Есть же благородные люди и среди захватчиков, - прошептала Эжени, наклоняясь к Софье.
        В голосе Шарля прозвучала неподдельная тревога, когда он обратился к Франсуа:
        - Скажите, доктор, она серьезно больна? Надолго?
        - Боюсь, что да, - вздохнул месье Лан. - У нее еще с вечера началась лихорадка, а рана теперь сильно усугубила болезнь. Хорошо, что хоть не задета кость или сухожилия, рана получилась скользящей.
        - Но мадемуазель будет жить? - с надеждой спросил Шарль.
        - Мы с женой все для этого сделаем.
        - Я тоже, - пробормотал молодой человек, не отводя пристального взгляда от девушки.
        Встретившись с ним глазами, Софья вдруг поняла, что он ждет ее выздоровления не только ради нее самой, но и чтобы возобновить любовную близость, к которой принудил девушку этой ночью. И хотя Шарль не был ей неприятен, она чувствовала облегчение оттого, что болезнь избавит ее от его постельных атак. В воспаленном мозгу девушки даже промелькнула мысль о том, что если Шарлю она благодарна за спасение, то Игната впору благодарить за рану, которая прервала ее отношения с французом. На мгновение ей даже показалось смешным, что она думает о своей чести и репутации сейчас, находясь, может быть, на пороге смерти.
        Софья прикрыла глаза и тут же оказалась во власти прерывистых, смутных видений. Перед ее мысленным взором замелькали знакомые и незнакомые лица, нагромождения то жутких, то величественных картин, в ушах зазвучали обрывки фраз, далекий перезвон колоколов…
        А дальше все это стало стремительно удаляться, и девушка погрузилась во мрак.
        Глава одиннадцатая
        Десять дней металась Софья в лихорадочном забытьи, которое перемежалось минутными проблесками сознания. Те лица, что мелькали перед ней наяву, путались в ее памяти с воображаемыми образами горячечных сновидений. Когда же изнурительная лихорадка ненадолго ее отпускала, девушка вдруг начинала сознавать, что одно лицо особенно часто является ей в бреду и тревожит более других. Но чье это было лицо и о чем оно возвещало, Софья понять не могла. Когда ей стало лучше и она почувствовала, что в метаниях между жизнью и смертью победила жизнь, девушка решила, что именно этот ускользающий образ вел ее из тьмы к свету, призывал не сдаваться. «Наверное, это был Юрий», - подумала она, потому что ей хотелось так думать, хотя память упорно отказывалась это подтвердить - как, впрочем, и опровергнуть.
        Софья окончательно пришла в себя в день своих именин, о чем ей сразу же напомнила сидевшая у ее постели Эжени:
        - Святая София тебе помогла, дитя мое! Как это символично, что именно сегодня ты очнулась, в день Софии и ее дочерей![16 - День святых мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софьи - 30 сентября (17 сентября по старому стилю).]

«Так, может, это моя святая и грезилась мне? - мелькнула мысль у девушки. - Но нет… то лицо принадлежало мужчине».
        - Тебе сегодня восемнадцать лет, у тебя именины совпадают с днем рождения, - продолжала Эжени. - Если бы ты была здорова, мы бы это непременно отпраздновали, хотя бы самым скромным образом. Но раз уж ты, благодарение Богу, очнулась, я постараюсь состряпать тебе что-нибудь вкусненькое из тех запасов, что у нас в тайнике. К счастью, постояльцы о нем не пронюхали.
        - А много ли у нас постояльцев? - Голос Софьи звучал слабо, замедленно, однако в голове ее уже шла отнюдь не вялая, а быстрая работа; девушке хотелось поскорее понять всю обстановку в доме, чтобы решить, как себя вести.
        - Нет, слава Богу, всего лишь несколько офицеров, да и те живут на другой половине дома, нас почти не беспокоят. Видно, этот месье Шарль Фулон либо человек благородный, либо ты ему очень нравишься, потому что заметно, как он о тебе беспокоится. Когда отлучается по делам службы, то всегда приказывает Эду нам помогать и следить за порядком, чтобы никто нас не обидел. А если бы не его покровительство, так нам бы туго пришлось. В городе мы такого насмотрелись… особенно, конечно, Франсуа. Я-то по большей части дома сижу, а он отлучается то за лекарствами, то еще за чем-нибудь, потом возвращается перепуганный или возмущенный. Кстати, сейчас его позову, а то я на радостях сижу тут, болтаю, а надо ведь, чтобы тебя Франсуа посмотрел как лекарь. Он, бедняга, сегодня не спал всю ночь, лишь под утро прилег, когда жар у тебя начал спадать. Слава Богу, говорит, наступил перелом болезни.
        Эжени стремительно упорхнула из комнаты и через минуту вернулась вместе с еще сонным месье Ланом. Врач оживился, увидев, что больная очнулась, даже смахнул слезу, скатившуюся на его седую щетину, и Софья растроганно чмокнула названого «батюшку» в колючую щеку.
        - Что, маменька, папенька, вы уже не надеялись увидеть свою дочку живой? - улыбнулась она, подумав о том, что эти не родные ей по крови люди проявили о ней поистине отеческую заботу.
        - Мы только о твоем выздоровлении и молились, - сказала Эжени, поглаживая растрепанные волосы девушки.
        - Спасибо вам… вы для меня теперь самые близкие люди… - На глаза Софьи невольно навернулись слезы.
        - Кризис миновал, ты теперь быстро пойдешь на поправку, - бодрым голосом сообщил Франсуа.
        - А Шарль-то как будет рад! - заметила Эжени.
        При мысли о Шарле Софья нахмурилась и решила, что в его присутствии будет держать себя так, словно ей еще далеко до выздоровления.
        Узнав, что Шарль вернется в дом лишь завтра утром, девушка немного успокоилась и даже ненадолго задремала. Раненая рука уже почти перестала болеть, но последствия лихорадки давали о себе знать общей слабостью и тяжестью в груди. Вскоре Эжени накормила больную пшенной кашей, сваренной на молоке, которое доставил в дом Шарль. Молодой человек, занимаясь снабжением французской армии, не забывал также заботиться о Софье, и Эжени подчеркнула это в разговоре, чем вызвала у девушки легкую досаду.
        Постепенно мысли Софьи все больше прояснялись, она вспоминала разрозненные эпизоды, мелькавшие перед ней наяву, в перерывах между бредовыми видениями. В памяти всплывало озабоченное лицо Шарля, который приводил к ней не то французского лекаря, не то своего товарища по службе. Вероятно, молодой человек все же относился к ней серьезнее, чем к случайной любовнице. Может, она даже вызвала в нем искреннее чувство… При этой мысли девушка ощущала тяжесть на душе из-за того, что вынуждена была пользоваться влюбленностью мужчины, с которым не могла и не хотела сближаться. Ей было вдвойне тягостно также и потому, что она, намереваясь скрыть ото всех свою случайную связь с французским офицером, не смела поделиться этой тайной даже с Эжени. Иногда Софье хотелось вновь погрузиться в бредовое забытье и не выходить из него как можно дольше.
        Лишь глубокий ночной сон помог ей преодолеть душевную усталость. Она проснулась рано утром, чувствуя себя уже значительно бодрей, чем накануне. Но скоро в дом вернулся Шарль, и девушка предпочла скрыть, что ей лучше, притворилась до крайности слабой и едва способной соображать. Но все равно молодой человек был обрадован уже и тем, что она очнулась. Он галантно поцеловал ее руку, а когда Эжени на минутку отлучилась, припал страстным поцелуем к запекшимся губам Софьи, чем поверг ее в замешательство. Она растерялась, не зная, как вести себя дальше, и почувствовала облегчение, когда Шарль со вздохом объявил, что уже завтра должен отлучиться по делам службы и, вероятно, не на один день. Он был назначен начальником отряда, который занимался фуражировкой и реквизицией продовольствия в окрестных селах. Шарль и Эд жаловались, что фуражирам с каждым днем становится все труднее, что порою целые их партии пропадают без вести из-за действий русских партизан и ополченцев.
        - Если так дальше пойдет, то скоро нам и лошадей придется есть, - хмуро заметил Эд. - Казаки перекрыли все подступы к южным провинциям, а под Москвой уже не добыть пропитания.
        - Ничего, наш император послал курьера в Петербург, к царю, с предложениями о мирных переговорах, - бодро ответил Шарль, которому присутствие очнувшейся Софьи явно придало воодушевления. - Как только будет заключен мир, наши бедствия прекратятся и мы сможем спокойно перезимовать в одной из южных губерний. А пока я должен отправиться со своим отрядом в окрестные села. Надеюсь, Софи, что к моему возвращению ты будешь уже совсем здорова. Эда оставляю здесь для охраны.
        После отъезда Шарля девушка почувствовала себя спокойнее. Эд ушел, а возле ее кровати уселись Эжени с Франсуа и стали рассказывать о последних новостях, - ведь для девушки, пролежавшей несколько дней в забытьи, новостью было буквально все, что произошло за это время в городе.
        Месье Лан своими глазами видел расстрелы русских «поджигателей» по решению французского трибунала, хотя до конца было неясно: подожгли ли Москву русские, решившие пожертвовать древней столицей, дабы она не досталась неприятелю, либо причиной пожара явились всеобщие беспорядки, а также пьяное буйство захватчиков. Как бы там ни было, но превращенная в пепел Москва оказалась никудышным приютом для неприятельских солдат, которые порой доходили до полного безобразия.
        - Церкви ограбили, осквернили, а потом превратили в магазины и конюшни, - возмущался Франсуа. - Стойла лошадей в церквах сколочены из икон, с которых содраны дорогие оклады. Это отвратительное святотатство! Я сам хоть и католик, но уважаю чужую веру, тем более - христианскую. Неужели французские офицеры не понимают, что так они доведут православный народ до полного озлобления? Или император уже не может контролировать своих вояк? На что он надеется? После всего, что случилось, ему уже не будет здесь никакого мира! Но он, как безумец, не понимающий действительности, подписывает в Кремле уставы для парижских театров, а потом прогуливается по городу и глядит на сожженную Москву, словно Нерон - на Рим. А тем временем французские солдаты бродят по окрестным селам, роются в грядках, пытаясь найти там какие-нибудь овощи. А вместо вьючных лошадей используют русских обоего пола, накладывая на них мешки и притом не разбирая ни возраста, ни состояния. Но это еще не самое худшее, видел я и сцены прямого насилия. На моих глазах две молоденькие русские девушки бросились с моста в воду, спасаясь от французских
солдат. Я хотел вступиться за несчастных и чуть было не затеял драку, но вовремя вспомнил о вас с Эжени и подумал, что не имею права рисковать жизнью, оставляя вас без всякой защиты. А один французский офицер назвал девушек дикарками, готовыми пожертвовать жизнью ради варварских предрассудков. Я тут же отошел в сторону, чтобы с ним не поругаться.
        Софья вдруг ощутила внутреннюю неловкость и даже стыд, сравнивая себя с теми девушками, для которых честь оказалась дороже жизни. Она опустила глаза, боясь встретиться взглядом с собеседниками, словно они могли угадать ее тайные мысли и чувства. Но Франсуа расценил хмурый вид девушки по-своему и со вздохом заметил:
        - Да, мне очень стыдно за своих соотечественников. Но ты ведь не думаешь, Софи, что все французы такие?
        - Ну что вы, месье Лан! - Она погладила его по руке. - Я очень люблю вас и Эжени, да и к другим французам хорошо отношусь. Просто на войне все люди озлобляются, в них всплывает самое худшее. Я это понимаю, хоть и молода. Мне ведь не только моих земляков жалко, а и французов тоже. Они такие храбрые, остроумные, веселые… только зачем пришли к нам убивать и умирать? - Софья вздохнула. - Конечно, не солдат надо винить, а того, кто привел их с собой. А ведь я, как и вы, Франсуа, тоже когда-то восхищалась Наполеоном… и даже надеялась, что он поможет нашему государю провести реформы для народа. Какие смешные, глупые надежды! Я так же разочаровалась в этом прежнем кумире, как и вы.
        - Я теперь не только разочарован, но даже озлоблен против него. Но говорить об этом надо тихо, чтобы никто из наших постояльцев не услышал. За критику императора можно угодить под расстрел.
        Софья, Эжени и Франсуа беседовали вполголоса, близко наклонившись друг к другу, словно заговорщики. Они и чувствовали себя заговорщиками, которым само провидение позволило уцелеть в сожженном городе, и теперь для них главное - поддерживать друг друга и скрывать свои мысли от враждебного окружения.
        Софья спросила о домашнем тайнике, который в критическую минуту может их надежно укрыть, и Эжени уверила ее, что была очень осторожна и никто из французов ни о чем не догадался.
        Потом девушка вдруг вспомнила и о другом тайнике - том, который был в дупле дуба, куда разбойники поместили украденные ценности. Оба вора погибли, и теперь получалось, что никто, кроме Софьи, об этом припрятанном сокровище не знал. Или, может, ей все привиделось в бреду, а никакого клада и не было? Девушка чуть не поделилась своими сомнениями с Эжени и Франсуа, но потом решила все-таки подождать и вначале самой убедиться в существовании древесного тайника, ведь время еще терпит. Пока нечего было опасаться, что французы случайно обнаружат скрытое ветками дупло, но скоро листья опадут, наступят холода и, кто знает, не будут ли все вокруг деревья срублены на дрова?
        Уже на следующее утро Софья встала с постели и, опираясь на руку Эжени, стала ходить по дому. Она была еще слаба, но желание поскорее окрепнуть было в ней так велико, что усилия воли быстро одолевали болезнь, и скоро девушка уже выходила в сад и подолгу сидела там на скамейке. Пока Шарль находился в отъезде, она не опасалась обнаруживать свое выздоровление, но на случай его внезапного прибытия ей следовало запастись притворством.
        Понимая, что столь двусмысленное положение не может продолжаться долго, девушка про себя обдумывала план побега из Москвы. Но, прежде чем излагать этот рискованный план своим друзьям, ей надо было кое-что предпринять. Через несколько дней она уже чувствовала себя достаточно окрепшей, чтобы однажды ночью втайне от всех пробраться в сад и, подставив под ноги скамейку, дотянуться до скрытого за ветвями дупла. Клад оказался не бредовым, а вполне осязаемым, даже увесистым, и скоро, вытащив из древесного хранилища поочередно два мешка, Софья накрыла их темной шалью и унесла в дом. В комнатах было темно и тихо. Постояльцы, которые с вечера шумели за столом и допивали остатки вина из хозяйского погреба, теперь храпели на своей половине. Эжени и Франсуа тоже спали довольно крепко, словно отсыпаясь после ночных бдений у постели метавшейся в лихорадке Софьи.
        Девушка, примостившись в укромном уголке, рассмотрела при свете масляного ночника содержимое мешков. В том, что поменьше, были, как она и предполагала, червонцы. Зато в другом - оклады икон с драгоценными камнями, золотые кресты и кубки, серебряные чаши и подсвечники. Эти предметы, украденные, вероятно, из церквей, вызывали у девушки, воспитанной в благочестии, священный трепет, и ей казалось немыслимым присвоить хотя бы один из церковных самоцветов. Чтобы не подвергать невольному искушению своих друзей, Софья решила спрятать этот мешок в подвальном тайнике до лучших времен - до тех времен, когда возродятся поруганные храмы, которым украденные ценности принадлежали по праву.
        Что же касается червонцев, то они были безлики, они могли иметь любого хозяина, и Софья подумала, что ими можно воспользоваться как внезапным трофеем, который поможет ей и ее друзьям проделать долгую дорогу из Москвы в Старые Липы, принадлежащие теперь Павлу, назначенному тетушкой в наследники.
        Софья еще не знала, согласятся ли Эжени и Франсуа с ее планами покинуть Москву, но для себя она уже твердо решила уехать из оккупированного города при первой же возможности. С этой мыслью девушка спрятала мешок с червонцами под своей кроватью, а другой отнесла в тайник и положила в дальний угол, под кучу старой рогожи. Здесь церковная утварь была в безопасности, о ней не догадались бы даже супруги Лан, а уж люди, не знающие о существовании тайника, - и подавно.
        Утром Софья разбудила своих друзей перед рассветом, до того, как проснулись французские постояльцы, и пояснила им, что случайно нашла припрятанный мешок с червонцами, которые, вероятно, наворовал Игнат. Было решено разделить золотые на три части и зашить их в одежду Софьи, Эжени и Франсуа. Супруги Лан согласились с ее намерением уехать из города, но заявили, что осуществить это можно будет лишь после того, как девушка окрепнет. Разумеется, добавили они, без денег нельзя пускаться в путь, поскольку и лошади, и еда сейчас невероятно дороги. Да еще неизвестно, какова обстановка в Старых Липах; может быть, и там придется все начинать с нуля, а червонцы были как бы своеобразным вознаграждением за пережитые муки.
        Теперь мысль об отъезде не покидала Софью ни на минуту, и она стремилась поскорее набраться сил, чтобы исчезнуть из города до возвращения Шарля.
        Особенно усилилось ее желание бежать после того, как однажды вечером она случайно подслушала разговор двух подвыпивших постояльцев. Один говорил другому:
        - А что, эта хорошенькая малышка уже выздоровела? Я видел, как она прогуливалась по двору. Кажется, теперь можно зайти на ее половину и полюбезничать. Так охота хоть немного скрасить скудную жизнь среди этих обгорелых руин!
        - Ты что, Жак, хочешь нажить врага? - откликнулся другой. - Эта девчонка - любовница Шарля, а он ревнивый парень. Погоди, скоро вернется, тогда узнаешь свое место.
        У Софьи от стыда запылали щеки, и она пугливо оглянулась, боясь, что Эжени и Франсуа могут услышать этот разговор. Девушка решила теперь не показываться во дворе, сидеть на своей половине дома, а при появлении Эда вообще ложиться в постель и демонстрировать нездоровье.
        Между тем отсутствие Шарля затягивалось, и Эд уже начал волноваться, да и другие постояльцы выказывали беспокойство - особенно потому, что у них уже почти закончились продукты.
        Софье и супругам Лан тоже было голодно, но их пока выручал подпольный тайник, из которого они ночью доставали съестные припасы.
        Через несколько дней, когда Софья чувствовала себя уже вполне окрепшей для побега из Москвы, Эд неожиданно явился в ее комнату не один, а с офицером, лицо которого показалось ей смутно знакомым. Девушка вспомнила, что именно его однажды приводил к ней Шарль, когда она, пребывая между бредом и явью, почему-то посчитала этого человека военным врачом. Разумеется, врача труднее было обмануть по поводу здоровья, чем простоватого Эда, и Софья, откинувшись на подушки, постаралась принять самый бессильный и измученный вид.
        Посетитель пододвинул скамейку, присел возле кровати и устремил на девушку внимательный, словно изучающий, взгляд. У него были выразительные темные глаза, твердо очерченные губы и довольно приятное лицо с крупными чертами. На вид ему было не более тридцати лет, но смотрел и держался он с важностью умудренного жизнью человека.
        - Вы помните меня, мадемуазель? - его голос казался простуженным.
        - Да… немного. Кажется, вы врач?
        - Нет. Я, как и Шарль, офицер интендантской службы. Меня зовут Анри Бейль.[17 - В будущем - писатель Стендаль.] Шарль привозил меня к вам, когда вы были очень больны. Он заботился о вас, о ваших удобствах, питании. Мне показалось, что вы ему по-настоящему дороги. А он вам?
        - Я ему благодарна… - пробормотала девушка, отводя взгляд. - Но я еще так мало его знаю… Он уехал по делам, как только я очнулась.
        - Да, уехал… и не вернулся. - Анри Бейль тяжело вздохнул. - Увы, я привез вам печальную новость. Шарль погиб в стычке с казаками. Пока его считали пропавшим без вести, у нас еще была надежда, но вчера вернулся один из фуражиров его отряда, бежавший из плена, и рассказал о гибели Шарля.
        Эд, стоявший в углу, пробормотал что-то нечленораздельное - не то молитву, не то проклятия, и вышел из комнаты. Бейль оглянулся ему вслед и покачал головой:
        - Солдаты любили Шарля, он был добрый малый, хотя чересчур увлекающийся.
        - Мне очень жаль… я буду молиться за упокой его души, - прошептала Софья, избегая прямого взгляда собеседника.
        - Молиться? В какой церкви? В католической или в вашей, русской, православной?
        Софье показалось, что в этом вопросе прозвучала вкрадчивая ирония, и девушка встревоженно вскинулась:
        - Что вы хотите сказать?
        - Вы ведь русская, Софи? О, не волнуйтесь, об этом никто не узнает. Шарль сказал мне по секрету, что влюбился в русскую девушку, которая выдает себя за дочь французского лекаря и экономки. Он заметил у вас православную икону. Впрочем, я бы и без него догадался. Хоть вы и превосходно говорите по-французски, но я очень тонко чувствую оттенки речи и улавливаю малейший акцент. К тому же в вашем облике и повадке есть что-то необъяснимо русское. Но, поверьте, от этого я ни на йоту не стану к вам хуже относиться. У меня тоже была возлюбленная из русских дворянок, и я нахожу ваших соотечественниц очень милыми и добрыми женщинами. Да и никакие войны не должны отвращать народы друг от друга.
        - Я с вами совершенно согласна, - пробормотала Софья, не зная, как вести себя с этим необычным человеком. - Войну развязывают не народы, а правители. Не солдат надо винить, а того, кто тащит их на войну.
        - В отношении других правителей это, может быть, и верно. Но Наполеон велик, несмотря ни на что. Хотя сейчас он совершает, может быть, самую большую ошибку в своей жизни…
        - Его ошибка в том, что он напал на Россию?
        - Да. А теперь еще и засиживается в разоренной Москве, хотя зима уже не за горами. Ему докладывают об ужасных налетах казаков, о бандах вооруженных крестьян вокруг Москвы, о том, что мы будем отрезаны от наших тылов, а он… - Анри Бейль вдруг осекся, словно сказал что-то лишнее.
        - Вы ненавидите русских казаков и крестьян? - невольно предположила Софья.
        - Нет, это не так, я уважаю русских, хотя общественное устройство вашей страны мне не нравится. Но вот что удивительно: деспотизм самодержавия совсем не принизил народ духовно. Обычно обыватели сторонятся войны, предоставляют вести ее солдатам, а сами берегут свое имущество. А здесь не так. У русских война стала поистине народной, и это самое удивительное моральное явление нашего столетия. Русские даже свой святой город подожгли, чтобы он не доставался врагу.
        - Ну, это еще неизвестно, кто поджег Москву…
        - Думайте что хотите, но я увидел в этом пожаре жертвенный костер. И сразу подумал: если русские приносят такие жертвы на алтарь своей победы, то даже великому Наполеону их не одолеть… Кстати, зрелище пожара было впечатляющим… с эстетической точки зрения.
        - Нерон тоже находил впечатляющим пожар Рима…
        - Только в отличие от Нерона, который сам поджег город, мы этого не делали; пожар - дело рук ваших соотечественников, - сказал Анри Бейль с жесткими интонациями, а после паузы добавил уже мягче: - Впрочем, я пришел сюда не для того, чтобы вести с вами политические споры. Шарль, отбывая в свой злополучный рейд, просил меня по возможности позаботиться о вас, если с ним что-то случится. Хотя чем я могу вам помочь? Мы сами сейчас терпим бедствия и с превеликим трудом добываем пропитание для нашей армии, а дальше будет еще хуже. Мой вам совет: если у вас есть какие-нибудь близкие в России, особенно в южных провинциях, уезжайте из Москвы. Вернее, уходите, потому что лошадей в Москве вы не найдете, для этого нужно особое распоряжение из Кремля. Единственное, что я могу сделать, так это беспрепятственно вывести вас и ваших друзей за какую-нибудь городскую заставу - допустим, Калужскую. А там уж, на территории, контролируемой русскими, будете управляться сами. Но этот план, конечно, подходит вам только в том случае, если вы хотите оставаться в России. Если же нет…
        Софья сразу поняла, что он имел в виду, и быстро ответила:
        - Я хочу остаться в России. И мои друзья тоже.
        Это было правдой. Даже Франсуа, еще недавно мечтавший посетить свою исконную родину, теперь не горел желанием ехать неизвестно как и неизвестно с кем, а хотел вернуться в ставшие для него привычными места, в мирный уют Старых Лип. Он не раз говорил и жене, и Софье, что поездку во Францию намерен отложить до лучших времен, а пока его вполне устраивает жизнь в тихой усадьбе. Супруги Лан надеялись, что Павел, став новым хозяином имения, их не прогонит; если же, паче чаяния, он погибнет или проиграет поместье, то у них и у Софьи теперь имеются червонцы, которых хватит на первое обзаведение.
        - Вы твердо решили остаться? - уточнил Анри Бейль. - Не передумаете?
        - Нет.
        - Что ж, пожалуй, вы правы. - Он немного помолчал. - Во Францию лучше приехать, когда наступит мир, а пока оставайтесь в своей стране. И вот что я вам посоветую. Покинуть Москву вам лучше немного раньше, чем отсюда уйдет французская армия и вернутся ваши соотечественники, особенно власть имущие. Никто ведь не знает, как отнесутся российские чиновники к тем людям, которые оставались в Москве при французах. Вдруг обвинят в предательстве, посадят в тюрьму? Такие случаи бывали. Поэтому лучше уехать так, чтобы никто не знал о вашем пребывании в Москве и общении с французами. Вы меня поняли? Скажу вам по секрету, что французская армия здесь надолго не задержится, иначе наступит полное ее разложение. Я думаю, император уже начал понимать пагубность нашей задержки в Москве. Так что все решится в ближайшие дни…
        - Значит, нам вы советуете уезжать немедленно? - насторожилась Софья.
        - Не спешите, вам еще надо окрепнуть. Дней через пять я пришлю к вам своего человека по имени Гастон. Запомните: Гастон. Этот парень проведет вас через заставу, выдав за маркитантов, которые отстали от своего обоза. Возьмите с собой одежду русских крестьян. Когда окажетесь в лесу, переоденьтесь. Таков мой совет.
        - Спасибо, месье Бейль, вы очень великодушны.
        - Это потому, что вы мне нравитесь, Софи, и я уважаю чувства бедного Шарля. Будь он жив, он бы позаботился о вас… и, кто знает, может, уговорил бы поехать с ним во Францию. Хотя неизвестно, какой будет эта обратная дорога…
        Софья промолчала, не желая ни в чем разубеждать месье Анри Бейля, который произвел на нее очень приятное впечатление. Они распрощались, напоследок сойдясь во мнении, что благородные люди из разных народов всегда найдут общий язык и почву для взаимного уважения.
        Уже на следующий день Софья и супруги Лан принялись готовиться к отъезду, стараясь делать это незаметно от постояльцев, которые после известия о гибели Шарля становились все нахальнее. Теперь на ночь женщины запирались вдвоем в одной комнате, а Франсуа спал на диване у них под дверью, чтобы вскочить при появлении солдат.
        Через три дня месье Лан решил сделать вылазку в город вместе со своими спутницами, чтобы проверить, какова обстановка и достаточно ли Софья окрепла для долгого хождения пешком. Чтобы не привлекать лишнего внимания, женщины закутались темными накидками по самую шею, а волосы спрятали под платки.
        На Софью, давно не покидавшую пределов двора, город произвел удручающее впечатление. Та часть квартала, где они жили, уцелела, и девушка не знала, как плачевно выглядят другие улицы. Вернее, теперь это были даже не улицы, а длинные ряды труб и печей, посреди которых иногда встречались кирпичные дома без окон и кровель, окруженные кучами камней и глыб земли, обрушенных взрывами. Мостовую покрывали обломки мебели, осколки посуды и зеркал, изорванные картины, пустые бочки и мертвые лошади. Все это было так ужасно, отвратительно и печально, что Софья удержалась от слез и возмущенных криков лишь из-за нежелания еще больше огорчить своих друзей. Среди развалин бродили оборванные и перепачканные сажей французские солдаты, от которых месье Лан и его спутницы старались держаться подальше.
        Франсуа быстро повел женщин к центру города - туда, где на краю холма, опоясанного Кремлевской стеной, часто прогуливался невысокий человек в сером сюртуке и треугольной шляпе. Был он там и в этот раз. Остановившись внизу, у железных перил набережной, Софья и ее спутники смотрели издали на великого завоевателя, который все еще не хотел верить, что сгоревшая Москва знаменовала собой закат кровавой звезды его величия. Заложив руки за спину, Наполеон с мрачным видом ходил взад и вперед, а на некотором расстоянии от него стояли адъютанты, генералы и экзотический телохранитель мамлюк Рустан, вывезенный им из Египта.
        Софья не могла оторвать глаза от небольшой серой фигуры, что так странно выделялась на фоне своей рослой, сверкающей мундирами свиты. И в какой-то момент девушке вдруг показалось, что Наполеон, угрюмо склонивший чело, посмотрел прямо на нее. Она внутренне содрогнулась и невольно отвела взгляд в сторону. А ведь было время, когда она мечтала встретиться с Наполеоном, воззвать к милосердию великого реформатора! Теперь ей было стыдно за свою былую наивность, позволившую поверить, будто завоеватель может думать о судьбе чужого народа.
        - Интересно, что сейчас в голове у этого человека? - прошептал стоявший рядом Франсуа. - Он хорошо начинал, но зачем, зачем пошел на Россию?… Теперь его ждет бесславный конец, а Франция потеряет все свои завоевания… и столько жизней… Столько людей погибнет со всех сторон…
        - Да когда правителям было дело до наших жизней? - вздохнула Эжени. - Простые люди, вроде нас, для них - ничто, мусор. Поэтому мы сами должны позаботиться о себе, если хотим выжить и остаться на свободе. Правильно сказал Софье тот интендантский офицер: надо покидать Москву сейчас, до отхода французов. А то ведь потом начнется такая неразбериха… А когда явятся наши, тоже добра не жди. Во-первых, повылезают воры, вроде Игнашки, а во-вторых, найдутся крючкотворы, которые еще и обвинят нас в измене: дескать, из Москвы не уехали, вражеских офицеров у себя приютили. Да мало ли еще какие бедствия ждут нас здесь!
        - Это понятно, Эжени, что отсюда надо уходить, - согласилась Софья. - Только ведь вокруг города тоже опасно. Французы-то еще из окрестностей не ушли.
        - Но мы же крестьянами оденемся: что с нас, простых людишек, взять? А потом, когда до своих доберемся, наймем лошадей - и в родные места! Лишь бы ты, Софи, в дороге не занемогла.
        - Да я-то уже здорова! Я не за себя, а больше за вас боюсь. Ведь наши мужики сейчас озлоблены против французов, а месье Лан по-русски плохо говорит…
        - Да, ему придется прикидываться немым, пока не отъедем далеко от Москвы, - пробормотала Эжени. - Нам надо быть предельно осторожными и все время держаться вместе.
        - Разве мы уже не привыкли к этому за последние месяцы? - грустно улыбнулась Софья, обнимая людей, с которыми накрепко сплотили ее совместно пережитые несчастья.
        Внезапно небо заволокло тучами, и Эжени, опасаясь дождя, заторопила мужа и Софью домой. Уходя, девушка несколько раз оглянулась туда, где на холме за Кремлевской стеной все еще виднелась невысокая фигура в сером сюртуке и треугольной шляпе.
        Порыв ветра оторвал приклеенную на стене бумагу и швырнул ее к ногам прохожих. Софья подняла и прочитала напечатанный русскими буквами текст.
        - Что это, месье Лан? - спросила она удивленно. - Похоже на прокламацию. Обращение к городским и сельским жителям с предложением вернуться в Москву, заняться своими ремеслами, а главное - привозить в город продукты питания. Какой-то Коммуни-Комитет…
        - Так Наполеон назвал Городское правление, учрежденное, чтобы сохранить внутренний порядок в Москве, - пояснил Франсуа.
        - Гм… император надеялся, что московские жители откликнутся на его обращение? - усмехнулась Софья. - Пожалуй, возьмите этот любопытный документ, месье Лан, спрячьте для истории.
        - Ты бы не смеялась, а думала б лучше о том, как нам самим выпутаться из всей этой истории, - проворчала Эжени, опасливо лавируя среди развалин в направлении своей улицы.
        Дома они заперлись втроем в комнате и снова обсудили все детали предстоящего побега из Москвы. Червонцы уже были тщательно зашиты в пояса и подкладку одежды. В два дорожных мешка уложили простонародные платья для женщин, мужицкий кафтан для Франсуа и некоторые необходимые в дороге вещи. Была также приготовлена крестьянская переметная сумка, в которую перед самым отъездом следовало положить еду и флягу с вином.
        Наконец, настал день, которого они ждали с нетерпением, но также и с величайшей тревогой: в доме появился человек по имени Гастон, присланный Анри Бейлем. Он, как и было договорено, провел их через заставу, до самого въезда в слободу. Гастон оказался человеком неразговорчивым, ни о чем не спрашивал людей, представленных ему маркитантами, и лишь у самой заставы хмуро произнес:
        - Не уверен, что вы сможете догнать своих. Сейчас такая неразбериха на этой дороге…
        - А что случилось? - удивился Франсуа. - Мы ничего не знаем.
        - Конечно, откуда вам знать, вы же в городе сидели. А случилось то, что Мюрат ухитрился дать себя окружить под одним селом… как его… Тар…тар… не могу запомнить это варварское название…
        - Тарутино? - подсказала Эжени.
        - Да, Тарутино! Эта хитрая старая лиса Кутузов сидел, сидел на главной квартире, будто бы спал, пока собрал достаточно военной силы, а потом ударил по нашему авангарду и застал его врасплох… В общем, мы потеряли большое число орудий и много людей убитыми. Погиб и мой покровитель генерал Ферье…
        - Вот почему вы так печальны, - с сочувствием заметила Эжени.
        - Неужели корпус Мюрата уничтожен? - спросил Франсуа.
        - Не совсем. Мюрат сумел унять панику и чудом вышел из окружения. Но это уже последняя капля. Теперь-то император понял, что пора убираться из этой чертовой Москвы и отступать по Калужской дороге. Она еще не разорена, как Смоленская.
        На том объяснения Гастона закончились, и он снова угрюмо замолчал. Перед своим провожатым путники делали вид, будто идут на запад, догоняя маркитантский обоз, но, расставшись с Гастоном, тут же свернули на восток, двигаясь в сторону подмосковного имения Ниловки, до которого было верст тридцать. Добраться до него пешком они рассчитывали за два дня. Имение наверняка было разорено, как почти все села вокруг Москвы, но там они все же надеялись немного отдохнуть, чтобы с новыми силами двигаться дальше.
        Проселочная дорога извивалась среди покрытых рощами холмов, а вдали виднелась полоса густого леса. На фоне темных сосен белели стволы берез, сквозь желтую листву которых просвечивало холодное осеннее солнце. Вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь шелестом ветра и отдаленными голосами птиц, но от этой тишины путникам почему-то становилось не по себе. Чтобы как-то взбодрить своих друзей, Софья прервала тревожное молчание:
        - Значит, под Тарутино Кутузов дал бой Мюрату и выиграл. Теперь наверняка русская армия будет двигаться на запад.
        Франсуа неопределенно пожал плечами, а Эжени с наигранной бодростью откликнулась:
        - Да, это уж скорей всего.
        - Может, к концу года наши и Вильно займут? - продолжала рассуждать Софья.
        - А почему тебя именно это заботит? - удивилась Эжени. - Или ты еще не оставила мысли навестить свою тетушку Ольгу?
        - Конечно. Я ведь обещала Домне Гавриловне.
        - Погоди думать об этом обещании. Прежде надо до дома добраться, прийти в себя, а уж потом…
        - Но и медлить нельзя. Ведь Ольга Гавриловна больна. Поеду к ней при первой возможности.
        Путники двигались быстрым шагом, настороженно поглядывая по сторонам. Слева потянулись вытоптанные поля и разоренные деревни, над которыми с карканьем кружили стаи черных птиц.
        - Войны между людьми всегда заканчиваются пиршеством для воронья, - со вздохом заметила Эжени.
        - Будем надеяться, что дальше на восток этих падальщиков станет меньше, - откликнулась Софья. - Только бы скорее миновать места, где были военные стычки…
        Наконец, дорога подошла к лесу, где под укрытием деревьев путники сделали короткий привал, чтобы переодеться в крестьянскую одежду и немного утолить голод. Женщины боялись волков, хотя Эжени и уверяла дрожащим голосом, что в окрестностях Москвы их нет. Но страшнее сытых в это время волков могли быть одичавшие собаки, а также и люди, ушедшие в леса, чтобы жить кровавым разбоем. На случай опасной встречи Франсуа имел при себе заряженный пистолет и длинный охотничий нож, а другой пистолет отдал Софье. Впрочем, путники, конечно, понимали, что их оружие окажется слабой защитой, если путь им преградит не один хищник, а целая шайка или стая.
        Солнце уже закатилось за горизонт, когда трое смертельно усталых людей добрели до какой-то деревушки, которая, хоть и была заброшена, но не производила столь зловещего впечатления, как предыдущие, и отвратительным запахом разложения поблизости не веяло. Здесь они и решили заночевать, найдя на краю села покосившееся строение - не то сарай, не то овин, где на полу были разбросаны охапки сена.
        Осень, поначалу обманувшая своим теплом Наполеона, теперь с каждым днем становилась все холоднее, предвещая раннюю зиму, но путники не решились разжечь костер, боясь привлечь к себе внимание.
        Проснулись они рано, еще до рассвета, и, с опаской выглянув из своего ненадежного укрытия, удостоверились, что вокруг все спокойно. Теперь, подкрепившись вином и скудными запасами еды, можно было продолжать свой путь. Шли они бодро, быстрым шагом, энергично размахивая руками и постепенно согреваясь от движения. Дорога, тянувшаяся вдоль леса, была удобна тем, что можно было, почуяв неладное, тут же укрыться в зарослях. Хотя, вместе с тем, лес являлся и средоточием тревоги, местом обитания одичавшего и разбойного люда.
        Но судьба в тот день оказалась благосклонна к путникам, до самого вечера ограждая их от опасных встреч. Землю уже окутал сумрак, когда они увидели в некотором отдалении барскую усадьбу, окруженную деревьями. Софья сразу узнала ее, хотя не была здесь с детства.
        - Ниловка!.. - воскликнула она приглушенным голосом, стискивая руку Эжени. - Мы все-таки добрались до нее! И кажется, здесь спокойно. Благодарю тебя, Господи!
        Путники, уже изнемогающие от долгого путешествия, в последнем приливе сил кинулись вперед. Но через несколько шагов Франсуа, не заметивший в пожухлой траве какой-то пенек или корягу, споткнулся, подвернул ногу и, не сдержавшись от внезапной резкой боли, вскрикнул:
        - Sacristie!.. Ma jambe!.. Quel dommage!..[18 - Черт возьми! Моя нога! Какая досада! (фр.)]
        В первые секунды он вообще не мог идти, только стонал, потирая ушибленное место, потом, опершись на плечо Эжени и прихрамывая, сделал несколько шагов.
        Но не это было самым страшным, а то, что последовало дальше. Из-за придорожных кустов внезапно выскочило пятеро вооруженных крестьян, впереди которых стоял сухопарый мужичок с ружьем и в солдатской фуражке, а за ним - широкоплечий бородатый детина с топором.
        - Эге, французы и сюда добрались, - сказал первый, походивший на отставного солдата. - Кто такие, почему здесь? От своих отбились али шпионы, засланные в наш отряд?
        - Никак, и бабы у них шпионами служат? - хмыкнул бородатый.
        - А чему ж удивляться? - пожал плечами солдат. - У нас вот тоже нашлась такая баба - Василиса Кожина, отрядом ополченцев командует. Да и среди наших офицеров, я слыхал, есть одна кавалерист-девица. Чего ж и у французов такому не быть?
        Эжени, поначалу застывшая от испуга, теперь опомнилась и торопливо забормотала:
        - Да вы что, мужички, побойтесь Бога! Какие мы шпионы? Неужто не видите, что я простая русская баба, а это - Соня, племяшка моя.
        - И правда, люди добрые, мы идем от Москвы, добираемся до своего села, - подтвердила Софья, надвинув платок на самые брови. - Я раньше жила в этой усадьбе, в Ниловке.
        - Гляди-ка, по-нашему лопочут, - переглянулся с бородачом солдат. - А этот ваш долговязый отчего по-французски тарабарит? Кто он такой?
        - Он простой лекарь, давно в России живет, - сказала Софья, заслоняя собой Франсуа. - Он потому и не уехал вовремя из Москвы, что барыню свою больную бросать не хотел, лечил ее.
        - А пистолеты у вас для чего? - спросил солдат и велел бородачу: - Слышь, Ерема, забери у них оружие.
        - А чего с ними калякать? - выступил вперед мрачный мужик со шрамом во всю щеку. - Они-то нашими только прикидываются, а сами басурманы как есть! В колодезь их или на осину! Только баб сначала используем.
        - Да ты что, Исай, мы ж не нехристи какие-нибудь! - возразил солдат. - Командир наш такого не одобряет.
        - А как над моими дочками супостаты ругались, так это можно было? - свирепо нахмурил брови мужик со шрамом.
        Один из товарищей Исая поддержал его, и Софья с Эжени похолодели от испуга, а Франсуа дернулся вперед, но был схвачен с двух сторон крепкими крестьянскими руками.
        - Нет, - решительно заявил солдат, - так не годится. Отведем их в усадьбу, пусть его благородие, когда вернется, сам с ними дело решает.
        Ополченцы погнали перед собой плененных «шпионов» к ниловской усадьбе, где, очевидно, располагался штаб партизанского отряда. Франсуа шел, припадая на поврежденную ногу и постанывая при каждом неловком движении. Эжени и Софья поддерживали его, хотя у них самих ноги деревенели от страха.
        - Надо же: убежать от французов, чтобы свои чуть не порешили! - шепнула Софья, опасливо озираясь по сторонам.
        - Гляди, а мусью-то хромает совсем как наш командир, - с усмешкой заметил Ерема, обращаясь к солдату.
        - Только его благородие хромает, потому что рану получил в бою, а этот… лекарь на ровном месте споткнулся да себя же голосом и выдал, - заметил отставной, подгоняя пленников прикладом ружья. - Слышь, поспешайте, странники, а то эдак и до темноты не доковыляете.
        Ниловская усадьба, очевидно, совсем недавно покинутая стоявшими здесь французскими солдатами, выглядела такой же разоренной, как другие подмосковные имения. Дом с обвалившейся во многих местах штукатуркой зиял темными провалами окон, которые почти все были без стекол, со следами копоти от костров. Можно было не сомневаться, что и внутри дом имеет такой же разоренный вид, как снаружи. А на дворе, похоже, еще совсем недавно лежали тела убитых в военных стычках, о чем свидетельствовали свежие холмики возле рощи.
        Навстречу небольшому отряду из дома вышел с ружьем наперевес рослый мужик лет шестидесяти, в котором Софья сразу узнала Трофимыча, слугу своего отца. Это придало ей бодрости, и она кинулась вперед с радостным восклицанием:
        - Трофимыч! Ты меня узнаешь? Я ведь Софья, дочка Ивана Григорьевича!
        Трофимыч, с сомнением оглядывая троих пленников, только покачал головой.
        - Вот, говорил же я, что эти супостаты только прикидываются православными, - проворчал хмурый Исай. - В колодезь их - и дело с концом!
        Но тут Софья сообразила, что Трофимыч, который видел ее совсем маленькой, не мог узнать взрослую девушку, и быстро напомнила:
        - Трофимыч, но я ведь дочка Мавры, экономки твоего барина! Помнишь Мавру?
        - Мавру помню, как не помнить, - кивнул Трофимыч и внимательно пригляделся к Софье. - Ты и вправду на нее похожа. Только я ж тебя видел, когда ты еще малышкой была.
        - Да, меня в восемь лет увезли из Ниловки! - подтвердила Софья и оглянулась на конвоиров: - Вот видите, и Трофимыч вам подтвердит, что я дочка здешнего барина и его экономки. А Евгения и ее муж служили у моей тетушки, сестры Ивана Григорьевича.
        - Да кто вас разберет, пусть его благородие решает, что с вами делать, - проворчал солдат. - Ступайте-ка в дом.
        Пленников поместили в одной из комнат рядом с гостиной, которая, впрочем, уже мало чем напоминала парадные покои барского дома. Бедняга Франсуа, кряхтя от боли, принялся растирать пострадавшую ногу, потом с помощью Эжени перевязал щиколотку узкой полосой ткани. Софья подошла к наполовину разбитому окну, из которого виднелся двор и идущая к нему дорога, но в стремительно наползающих сумерках мало что можно было рассмотреть.
        За дверью гомонили крестьяне; иногда в их голосах слышались угрозы, заставлявшие пленников внутренне сжиматься. Впрочем, теперь, после встречи со старым слугой отца, Софье уже не было так страшно; во всяком случае она верила, что даже озлобленные на врагов мужики не станут казнить пленных, не выслушав их объяснений.
        Скоро за окном раздался стук копыт, и в темноте Софья разглядела, что к дому подъехало несколько всадников. Лиц ей не было видно, только силуэты.
        - Наверное, вернулся командир этих ополченцев, - шепнула она друзьям. - Дай Бог, чтобы он оказался умным человеком.
        - Я слыхал, что русские мужики часто берут командовать своим ополчением раненых солдат и офицеров, которых подымают с поля боя, - сообщил Франсуа.
        Скоро за дверью послышались оживленные голоса:
        - Слава Богу, ваше благородие, Никита Иванович, вы вернулись живой и невредимый!
        - А отчего бы мне и не вернуться? Французы сейчас уже по окрестным селам не рыскают, а потянулись на запад. У них теперь одна забота - прорваться на Калугу, чтобы отступать не по разоренной Смоленской дороге. А наша цель - вынудить их как раз по этой самой дороге и отступать. Как видите, я не один вернулся, а со своим боевым товарищем. Он был ранен, а теперь подлечился и хочет догнать свой полк. Я бы тоже на запад поехал, да какой теперь из меня, хромого, офицер…
        - А и не надо вам никуда ехать, Никита Иванович, вы нам и здесь нужны! - живо возразил солдат. - Как же мы без командира?
        - Ну, Корней, здесь уж скоро ни одного француза не останется, зачем вам командир?
        - Может, и не останется, а только мы давеча троих шпионов поймали: француз, а с ним две бабы, тоже подозрительные. И главное, одна уверяет, что была барышней в здешнем имении, будто бы и Трофимыча нашего знает.
        - Да ну? И где ж эти страшные шпионы? - раздался насмешливый голос, при звуках которого Софья вздрогнула.
        - А в соседней комнате сидят, мы их там заперли, - ответствовал Корней. - Но трогать не стали, пусть Никита Иванович сам их допросит.
        Заскрипел отодвигаемый засов, и на пороге появился солдат, державший в руке плошку с зажженным фитилем. Отступив в сторону, Корней пропустил вперед того, кто, по-видимому, и был Никитой Ивановичем - бывшим офицером, а ныне - командиром отряда ополченцев. Никита Иванович - немолодой, но еще крепкий человек, вошел в комнату, хромая и тяжело опираясь на палку.
        А взгляд Софьи устремился дальше, к двери, где стояла еще одна фигура, терявшаяся в темноте. Через пару секунд этот третий тоже вошел в круг света, и почти одновременно раздались возгласы:
        - Призванов!..
        - Софья!..
        Эжени и Франсуа тоже узнали гусарского офицера, хотя сейчас он, как и Никита Иванович, был не в мундире, а в сером полукафтанье ополченца.
        - Так вот что это за шпионы! - усмехнулся Призванов, оборачиваясь к своему боевому товарищу. - Поверь, Жигулин, если они - шпионы, то ты - сам Бонапарт.
        - Да я уж понял, что мои бдительные стражи опростоволосились, - сказал Никита Иванович, разглядывая задержанных. - Ну, как можно было такое подумать на двух женщин и пожилого учителя? Вы ведь учитель, месье? - уточнил он по-французски.
        - Да, а еще врач, - живо откликнулся Франсуа. - Я служил в имении одной русской барыни, а теперь…
        Но Евгения не дала мужу договорить, принялась с жаром расписывать, какие мытарства пришлось пережить всем троим в Москве, а потом в дороге, закончившейся пленом и несправедливыми обвинениями ополченных крестьян.
        Призванов слушал не менее внимательно, чем Жигулин, но смотрел при этом не на говорящую без умолку Евгению, а на молчаливую Софью.
        А девушка застыла, глядя в одну точку, поскольку вдруг поняла, кем был тот образ, который чаще других мелькал перед ней в бреду и призывал не сдаваться. Увы, то было лицо не Юрия, а Призванова - человека, которого она хотела вычеркнуть из своей жизни. Но вот он снова здесь, перед ней, смотрит на нее изучающе-насмешливым взглядом, так что ей даже стало неловко оттого, что она сейчас выглядит не лучшим образом - усталая, измученная, в крестьянском платье и платке.
        Через несколько минут, когда все недоразумения прояснились, Никита Иванович распорядился насчет ужина, и его подчиненные захлопотали, позвали откуда-то двух баб, которые живо накрыли на стол, принесли хлеб, пироги с кашей, вареные яйца, творог, мед, бутыль наливки и жбан браги.
        Призванов, сев за стол напротив Софьи и Эжени, заметил с неопределенной усмешкой:
        - Знаете, милые дамы, вам повезло, что вы не нарвались на отряд Фигнера.[19 - Фигнер А. С. - организатор одного из партизанских отрядов во время войны 1812 года; отличался храбростью и жестокостью, часто собственноручно расстреливал пленных.] Александр Самойлович - храбрый и ловкий партизан, но скор и жесток на расправу с пленными.
        - Все-таки, я думаю, даже он бы не принял наших пленных за противников, - добродушно заметил Жигулин, попивая вино. - Можно только посочувствовать мирным обывателям, пережившим такие мытарства.
        - Этого бы не случилось, Софи, если бы вы покинули Москву в тот день, когда я вам советовал, - заметил Призванов.
        Эжени, которой Софья не сообщила о встрече с раненым гусаром, удивленно взглянула на девушку, и та поспешила пояснить:
        - У нас были такие обстоятельства. А как вы, граф, оказались здесь, в отряде ополченцев?
        - Да тоже, знаете ли, обстоятельства, - развел руками Призванов.
        - Этот герой не любит хвастать своими подвигами, - заметил Никита Иванович, похлопав Даниила по плечу. - Он ведь был тяжело ранен в Бородинском сражении, лечился в госпитале при монастыре. А едва поправился, тут же пустился искать свой эскадрон. По дороге набрел на наш партизанский отряд, а здесь, кроме меня, еще оказались его знакомые. Он вместе с ними совершил одну отчаянную вылазку, из которой они выбрались чуть живые, но зато двух французов взяли с секретным донесением. Теперь, когда наша армия погнала противников на запад, партизанские действия под Москвой уже не так важны, и Даниил снова собирается догонять свой полк, хотя, по-моему, наш храбрец не совсем еще оправился после ранения.
        - Да полно тебе, Никита, вспоминать мои раны, когда я о них уже забыл, - махнул рукой Призванов. - Я-то здоров, могу прямо сейчас в путь. Но двое моих товарищей еще должны лечиться недельку-другую, хоть и считают свои раны царапинами. Как только они окрепнут, поскачем следом за нашими полками, на запад.
        - Значит, вы будете ехать небольшим отрядом? - уточнила Софья.
        - Думаю, человек шесть-семь наберется. - Призванов посмотрел на девушку с чуть заметной улыбкой. - А каковы ваши планы, мадемуазель?
        За Софью ответила Эжени:
        - Мы собираемся нанять по дороге лошадей и возвращаться под Харьков, в наше имение… вернее, в имение покойной Домны Гавриловны.
        - Это вы правильно решили, - кивнул Призванов. - Только сейчас женщинам путешествовать одним рискованно. Месье Лан, конечно, человек храбрый, но к иностранцам у наших мужиков пока отношение весьма неблагосклонное, особенно вокруг Москвы. Знаете ли что… дам я вам в сопровождающие одного унтер-офицера, надежного человека. У него была контузия, так пусть теперь немного отдохнет и вас заодно проводит.
        Эжени осталась довольна таким предложением, а Софья молчала, сосредоточенно раздумывая, и вдруг спросила Призванова:
        - А в Вильно вы скоро будете?
        - Думаю, не позже декабря. А что?
        - Вашу тетушку вы там увидите? И мою тетушку, Ольгу Гавриловну?
        - Надеюсь, да, - ответил Призванов, несколько удивленный ее допросом. - Когда мы вытесним из Вильно французов, окрестные помещики съедутся туда из своих деревень.
        - Я хочу доехать с вами до Вильно! - неожиданно заявила Софья. - Да, я хорошо подумала и считаю, что более удобного случая мне не представится. Ольга Гавриловна больна, а я дала слово с ней повидаться. Я должна успеть, вы понимаете?
        Призванов молчал, обескураженный столь решительным намерением девушки, а Эжени, всплеснув руками, запричитала:
        - Да ты с ума сошла, Софи, как тебе такое в голову пришло? Ехать с солдатами, неизвестно по какой дороге, когда вокруг война, опасности, да и зима на носу! Нет, это безумие, и я тебя не пущу!
        Софья еще раздумывала, чем убедить старшую подругу, как вдруг на помощь девушке неожиданно пришел Призванов:
        - Знаете, Эжени, пожалуй, предложение вашей барышни не такое уж безумное. Наполеоновские войска сейчас отступают на запад, по разоренной Смоленской дороге. Наша армия их преследует и закрывает путь к южным губерниям. Враг с каждым днем слабеет. А когда наш небольшой отрядец отправится в путь, французы и вовсе отъедут далеко, стычки с ними нам уже не будут грозить. Могу поручиться, что довезу вашу барышню до Вильно в целости и сохранности. Ну а там уж, когда уеду в действующую армию, оставлю ее на попечение тетушки. Пусть побудет у Ольги Гавриловны, а после вернется в Старые Липы. Лучше не спорьте, Эжени. Ведь если такая девушка, как Софья, что-то решила, вам ее все равно не остановить.
        Будь на месте Призванова кто-то другой, Софья поблагодарила бы его за поддержку; но в данном случае у нее язык не поворачивался сказать что-то хорошее, и она, молча кивнув, встала и отошла в сторону. Эжени бросилась за ней и горячо зашептала:
        - Как ты можешь с ним ехать? Ведь сама говорила, что он твой враг, что ты его ненавидишь!
        Софья пожала плечами, не найдя слов возражения, и вдруг за спинами собеседниц раздался ироничный голос Призванова:
        - Понимаю, мадемуазель, что вас устроил бы другой провожатый, не я. Но, может быть, в Вильно, куда съедутся многие русские офицеры, вы встретите и Юрия Горецкого. Война, бесспорно, сделает его мудрей, и он помирится с вами.
        Эти слова одновременно и смутили Софью, и еще больше убедили в правильности принятого решения. Она упрямо тряхнула головой и повторила:
        - Я поеду в Вильно! И чем скорей, тем лучше!
        Глава двенадцатая
        Спустя десять дней небольшой отряд во главе с Призвановым был уже в дороге. За время, проведенное в ниловском имении, Софья окрепла и чувствовала себя достаточно сильной для длительного путешествия, в чем убедила и Евгению, долго не желавшую отпускать девушку.
        Франсуа принимал деятельное участие в излечении раненых и тем расположил к себе всех ополченцев отряда. За прошедшие дни его поврежденная нога перестала болеть, и он готов был вместе с женой продолжить путь в Харьковскую губернию. Никита Иванович хотел задержать лекаря в своем отряде, но Призванов решил, что французу оставаться среди подмосковных мужиков, озлобленных войной, еще опасно, и дал супругам Лан повозку с двумя лошадьми, а также контуженого унтер-офицера в сопровождающие.
        Когда Софья прощалась с друзьями, бывшими верной опорой в ее злоключениях, не обошлось без слез и обоюдных наставлений. Но, внезапно поймав во время этой трогательной сцены пристальный и, как обычно, чуть насмешливый взгляд Призванова, девушка тут же вытерла слезы и встряхнулась, не желая выглядеть в его глазах сентиментальной барышней.
        Софья давно уже решила про себя, что, коль уж ей предстоит довольно долгий путь в обществе этого опасного и циничного человека, то она ни за что не покажет перед ним слабости - ни телесной, ни душевной, и будет держаться так гордо и независимо, чтобы он не посмел проявить по отношению к ней даже малейшей фамильярности.
        Именно для того, чтобы показать себя достаточно сильной для похода в военное время, она предпочла ехать верхом, а не в повозке, хотя та была довольно вместительна и имела откидной кожаный верх. Решив, ради удобства путешествия, одеться в мужскую одежду, Софья нашла в одном из сундуков, спрятанных в чулане, штаны и старую венгерку Павла, которые Эжени подогнала ей по росту. На голову девушка надвинула казачью шапку, спрятав под нее волосы.
        - Ишь какой бравый казачок, - усмехнулся Призванов, когда она уселась в седло.
        Сам он был одет уже не в кафтан ополченца, а в свой гусарский мундир, на котором выразительно блестел Георгиевский крест.
        Кроме Призванова и Софьи верхом ехали еще двое офицеров и двое солдат; третий офицер, корнет Чижов, был еще слаб после ранения и ехал вместе с денщиком в повозке, где помещался также ворох теплой одежды и погребец с провиантом.
        Девушка старалась держаться подальше от Призванова, но он сам подъехал к ней и, поглядывая на нее сбоку, заметил:
        - Все же напрасно вы не сели в наш походный экипаж, мадемуазель. Дорога долгая, а вы непривычны к седлу, скоро набьете себе эти… деликатные места.
        - Избавьте меня от ваших фамильярностей! - прошипела она и, сверкнув на Призванова яростным взглядом, отъехала вперед.
        Однако он не отставал и, снова оказавшись рядом с Софьей, повторил свой совет:
        - Ей-богу, в повозке вам будет лучше. Как только устанете от верховой езды, не стесняйтесь, пересаживайтесь в нашу карету. И мне будет спокойней. Я все-таки за вас отвечаю.
        Софья не утерпела и задала ему вопрос, давно вертевшийся у нее на языке:
        - А почему вы согласились взять меня с собой в дорогу? Ведь это для вас лишняя обуза.
        - Но вам ведь хотелось поехать? Я решил исполнить ваше желание.
        - По-моему, вы из тех людей, которые исполняют прежде всего свои желания, а не чужие.
        - Гм, вот как вы обо мне думаете… Но, может быть, у меня в этом деле свой интерес. Или, может, я хочу исправить то зло, которое вам невольно причинил, а?
        - От вас не дождешься искреннего ответа, Призванов. Вы все время скоморошничаете. Даром что граф. Знаете, не удивлюсь, если ваш отец… - Софья замолчала, не желая говорить лишнего.
        - Что? Продолжайте. - Он внезапно стал серьезным. - Не удивитесь, если мой отец окончательно предпочтет мне серьезного и заботливого младшего сына, хоть и незаконного? Вы это хотели сказать?
        Призванов уже знал из разговора с Эжени о посещении путниками графского имения, о знакомстве с Артемием Степановичем и Захаром. Софья сразу поняла, как болезненна для него эта семейная тема, соперничество с братом, которого Даниил явно не считал достойным человеком.
        - Успокойтесь, Призванов, ваш брат не произвел на меня благоприятного впечатления, - заметила она вполне искренне. - Но это не потому, что он незаконный сын, да еще и от простолюдинки. Благородство заключено не в происхождении, а в самом человеке.
        - Гм, я не ошибся, взяв вас с собой. Мы все время будем спорить, и дорога не покажется мне скучной.
        Софья, услышав за спиной смешок, оглянулась на ехавших следом офицеров и заметила, что те переговариваются, поглядывая на нее и Призванова. «Что они думают обо мне?» - мелькнула у нее мысль, и девушка невольно нахмурилась. Два этих офицера - уланский поручик Киселев и капитан пехотной роты Луговской, были не очень молоды и как будто доброжелательно к ней настроены, и все же она испытывала неловкость, замечая игривое любопытство в их взглядах. Разумеется, женщина в мужском отряде, да еще знакомая известного ловеласа Призванова, не могла не наводить их на определенные выводы. «Да что страдать, все равно моя репутация безнадежно испорчена», - подумала она с какой-то фаталистической бесшабашностью, усвоенной ею в смутные дни войны.
        Словно угадав ход ее мыслей, Призванов вдруг заметил:
        - Кажется, вы опасаетесь, что я опять вас чем-то скомпрометирую? О, напрасно. Сейчас не до этого, сейчас наша главная забота - без потерь добраться до Вильно. Впрочем, стычки с противниками по пути нам почти не грозят, ведь французы уже отошли на запад. Наша армия их преследует, двигаясь параллельно по южной дороге и не вступая в общее сражение, а казаки Платова буквально сидят у них на хвосте и не дают им отдыха на ночлегах. Так что если мы где и встретим каких наполеоновских вояк, то разве что усталых и голодных оборванцев, которым уже не до сражений. Но чаще будем натыкаться на мертвых, чем на живых.
        Софья отвернулась от Призванова и тут же вздрогнула, увидев на обочине дороги несколько полураздетых трупов, которые, судя по обрывкам мундиров, при жизни были французскими солдатами. Черные отъевшиеся вороны кружили над ними, нарушая тишину зловещим карканьем.
        - Да, граф, ваши слова подтверждаются, - пробормотала она, поеживаясь и отводя взгляд от мрачной картины.
        - Увы, барышня, вам придется к этому привыкать, - вздохнул собеседник. - Боюсь, что дальше будут еще более неприглядные зрелища. Может, все-таки вернетесь, пока не поздно?
        Софья, не заколебавшись ни на секунду, твердо заявила:
        - Нет, я своего решения не изменю. Если не поеду в Вильно и не увижусь с Ольгой Гавриловной, то никогда себе этого не прощу. Не бойтесь, я не буду вскрикивать и падать в обморок, как кисейная барышня. Вы ведь сами сказали, что я плебейка, дочь мужички, и, значит, мне не полагается быть чувствительной.
        - Помилуйте, Софья, я не называл вас плебейкой, - возразил Призванов. - И я совсем не огорчусь, если вы проявите присущую женщинам чувствительность. Но, впрочем, могу вас немного успокоить: когда мы минуем Бородино, то свернем южнее, на проселочную дорогу, там не было боев и трупов будет меньше.
        - А раньше, до Бородина, нельзя свернуть?
        - Можно. Но поймите меня правильно, - тут он оглянулся на следовавших чуть позади солдат и офицеров, - эти люди были ранены в Бородинской битве, они хотят перед отъездом на запад, перед возможной гибелью в дальнейших боях, еще раз взглянуть на те места, где сражались, были героями, теряли своих товарищей. Пусть вам не кажется странным такое желание.
        Софья молча кивнула и мысленно приказала себе набраться мужества и выдержки. Они ей действительно понадобились, когда через день отряд приблизился к Бородинскому полю, усеянному все еще непогребенными трупами людей и полуобглоданными останками лошадей, возле которых рыскали бродячие собаки. Эта печальная картина смерти дополнялась обломками оружия, доспехов и боевых барабанов, напоминавших о воинственном честолюбии тех, кто привел солдат к месту кровавой битвы.
        - Вот наш редут, самый высокий! - крикнул Чижов, высовываясь из повозки. - Нам больше других досталось.
        - Мы с ними дрались у этого редута - батареи Раевского, - кивнул Призванов на следовавших за ним солдат и офицеров. - Здесь происходил самый жаркий бой. Это страшное место, но воины вспоминают его с гордостью.
        Осень грозила ранней зимой, и землю уже начали прихватывать заморозки, но, несмотря на холод, от места побоища исходил смрад разложения, и Софья, борясь с тошнотой, прижала к лицу платок. Призванов, заметив состояние девушки, предложил ей перебраться в повозку, и на этот раз она не отказалась.
        Теперь ее соседом оказался корнет Чижов - юноша лет семнадцати, который, однако, усвоил повадки бывалого вояки и старательно ими щеголял. Когда отряд отъехал подальше от страшного поля и Софью перестало тошнить, Чижов принялся рассказывать ей о Бородинском сражении и, между прочим, сообщил, как он сам, когда под ним убили лошадь, остался пеший среди неприятелей, и трое польских улан кололи его пиками, а он отбивался саблей и, наверное, погиб бы, если б ему на помощь не подоспел ротмистр Призванов, за которым корнет теперь готов идти в огонь и в воду. Юноша, видимо, ожидал, что Софья тоже похвалит его командира, но вместо этого она спросила о судьбе той артиллерийской бригады, в которой служил Юрий Горецкий; однако Чижов об интересующем ее предмете ничего не знал.
        Повернув в южном направлении, отряд к вечеру добрался до деревеньки сравнительно уцелевшей, где в приходскую церковь уже вернулся батюшка, который и приютил путников.
        - Что ж, по крайней мере сегодня ночуем не в шалаше, - радостно потирая руки, сказал поручик Киселев и обратился к священнику: - А что, батюшка, французы вас больше не тревожат?
        - Слава Богу, ушли окаянные, - священник перекрестился. - Но, правда, вчера наши мужики видели на дороге двоих оборванцев, которые просили хлеба. А уж какие они все были бравые, когда шли на Москву, а наши только отступали да отступали. Мы злились тогда на своих генералов, что без боя сдают.
        - Да, было такое, - вздохнул Призванов. - Не понимали люди этой тактики. Особенно Барклаю-де-Толли доставалось от молвы, он ведь руководил отступлением. Изменником его называли, даже имя его, чуждое русскому уху, солдаты переделали на кличку: «Болтай да и только».
        - Да, народ наш любит припечатать крепким словом, - заметил Луговской. - Зато уж кого полюбит, того молвою не обидит. Вот Петра Ивановича Багратиона, царство ему небесное, прозвали «Бог рати он».
        - И Багратион заслужил такую славу, - кивнул Призванов. - А вот Барклай-де-Толли, тоже верный и храбрый полководец, неуважительного к себе отношения не заслужил. Но ему выпала неблагодарная роль отступать до тех пор, пока наша армия не накопит сил для генерального сражения. Кутузов потом продолжил такую же тактику спасения армии: сначала отступать, чтобы потом наступать. И это себя оправдало.
        Мужчины сели за стол и, пока служка и денщик готовили нехитрый ужин, наперебой заговорили о военных делах, о полководцах, знаменитых битвах и различных родах войск, а Софья слушала их с особым вниманием, невольно чувствуя и себя причастной к тому, чего раньше совершенно не понимала.
        Корнет Чижов заметил напряженный взгляд девушки и с лукавой усмешкой сообщил собеседникам:
        - А мадемуазель Софи, кажется, питает повышенный интерес к некой артиллерийской бригаде, о которой я, к сожалению, ничего не знаю.
        Призванов быстро взглянул на Софью, и она опустила глаза, чувствуя, что краснеет.
        - Возможно, у барышни служит в артиллерии жених или родственник? - предположил Луговской. - Ну что ж, это неплохо. Пожалуй, у артиллериста больше шансов выжить, нежели у кавалериста или пехотинца.
        Опасаясь дальнейших расспросов, а особенно не желая чувствовать на себе взгляд Призванова, Софья порывисто поднялась с места:
        - Простите, господа, у меня что-то голова разболелась, выйду на свежий воздух.
        - А как же ужин и чай, барышня? - спросил священник, хлопотавший у разогретого самовара.
        Софья пробормотала что-то неопределенное и, взяв кусок хлеба с маслом, выскользнула из теплого помещения в холод осеннего вечера, который быстро остудил ее горящее лицо.
        Занятая своими внутренними переживаниями, она не смотрела по сторонам и машинально прошла вперед, оказавшись за пределами двора. Здесь, прилепившись к церковной ограде, рос густой кустарник, остатки листвы на котором пожухли от холода и покрылись изморозью. Внезапно в этих зарослях послышался странный шорох, на который девушка не обратила внимания. Рассеянно жуя хлеб, она посмотрела вдаль - туда, где редко разбросанные по равнине деревья и кусты переходили в лес.
        Однако шорох повторился, и не вдали, а совсем рядом, и Софья невольно вздрогнула, отвлекаясь от своих мыслей. И вдруг прямо перед ней, словно из-под земли, возникла причудливая фигура, которая в вечернем сумраке могла показаться чуть ли не привидением. На голове странного существа тускло поблескивала кирасирская каска с конским хвостом, на теле болтались остатки мундира, прикрытого сверху рогожей, сапоги были обвязаны тряпками. С первого взгляда Софья не поняла, кто это, но со второго догадалась, что перед ней - французский офицер, отставший от своего войска, либо удалившийся от большой дороги в поисках съестных припасов. Софья едва не подавилась, ошеломленная неожиданной встречей, и инстинктивно попятилась назад, но француз тут же устремился к ней и, протягивая руку, попросил:
        - Клиеба, клиеба!..
        Исполненная невольного сострадания, девушка бросила ему свой хлеб, и оборванец тут же сжевал половину, а другую спрятал себе за пазуху. Софья продолжала медленно отступать назад, не сводя глаз со странной фигуры, а незнакомец, приглядевшись к ней, вдруг понял, что перед ним - существо противоположного пола, хоть и в мужской одежде, и с радостным восклицанием: «La femme!» кинулся к девушке и схватил ее за руку. Увидев в его глазах какое-то безумное выражение, Софья не на шутку испугалась и даже попыталась закричать, но голос ее прозвучал сдавленно, глухо. А оборванец, хоть ослабел от голода и холода, однако не намерен был упускать свою добычу и хватал девушку все крепче. При этом он что-то крикнул, и Софье показалось, что позади него, между деревьями, мелькнуло еще одно такое же оборванное привидение.
        В отчаянии девушка изо всех сил ударила противника коленом между ног; он зарычал от боли, но лишь слегка ослабил хватку, и во взгляде его вспыхнула дикая ярость. Однако уже через секунду он был отброшен назад мощным ударом и, откатившись на несколько шагов, забормотал проклятия.
        Софья быстро оглянулась и, обнаружив, что ее защитником оказался Призванов, почувствовала невольную досаду. Наглый оборванец и его сообщник еще пытались выкрикивать угрозы, но как только Призванов обнажил саблю, тотчас присмирели и бегом устремились в лес.
        - Видите, как обманчива бывает тишина, - обратился Даниил к Софье. - Мир еще не наступил, и вам следует быть осторожней. Не бродите по окрестностям в одиночку. Хорошо, что я догадался выйти вслед за вами. Ведь французским солдатам сейчас не хватает не только хлеба; они голодны также и на женщин. Наверное, вы могли это заметить и в Москве?
        Он пытливо посмотрел ей в глаза. Призванов знал из разговора с Эжени об интендантском офицере Шарле Фулоне, который спас девушку от бандитов и потом опекал ее во время болезни. Однако ни Эжени, ни кому-либо другому не было известно о той ночи, когда Софья поневоле сблизилась с Шарлем. Но сейчас девушке показалось, что Призванов о чем-то догадывается. Во всяком случае его взгляд был таким пронзительным, прожигающим, словно хотел выпытать все до конца. «Какое ему дело до моих подробностей?» - подумала она с досадой, а вслух ответила:
        - Знаете, в Москве я мало обращала внимания на французов, я старалась прятаться от них.
        - Но все-таки один из них был вашим спасителем?
        - Так получилось.
        - Но при этом вы совсем не думаете о нем и не горюете? Что ж, оно и понятно. Ведь все ваши мысли занимает несравненный Юрий Горецкий.
        - Только не надо говорить с насмешкой об этом благородном человеке, которого я все еще люблю! - Софья гордо вскинула голову и сама себе показалась героиней какой-то драмы.
        - Вы считаете его благородным только потому, что он предложил вам руку и сердце, невзирая на ваше происхождение?
        - А этого мало? Ведь только благородные люди способны на искренние чувства. Вам этого не понять, вы ведь любите одного себя, а с другими тешите свое тщеславие.
        Софье показалось, что Призванов вздохнул. Во всяком случае он немного помедлил с ответом, и слова его прозвучали для нее неожиданно:
        - Хочу отрезвить вашу наивность с позиции своего житейского опыта. Так вот. Скорей всего, Юрий Горецкий любил не столько вас, реальную девушку, сколько свою прекраснодушную мечту, свой благородный порыв. Он начитался модных книг и вообразил себя их героем. Поверьте мне, долго бы его чувство к вам не продержалось. Он даже не смог бы защитить вас от своего окружения: семьи, знакомых, родственников. Для того чтобы смотреть в глаза реальности, надо быть человеком зрелой души. А он еще даже не научился смотреть в глаза противнику. Вот когда научится тому и другому и при этом будет по-прежнему предлагать вам руку и сердце, - тогда можете быть уверенной в его чувствах.
        Софье вдруг подумалось, что в словах Призванова есть резон, но именно это ее больше всего и раздосадовало.
        - Никогда так не говорите о Юрии! - заявила она, сердито блеснув глазами. - Если сейчас я и выслушала ваши ядовитые слова, так лишь потому, что обязана вам, ведь вы только что меня спасли. Но в следующий раз даже слушать не стану.
        - А вам досадно, что именно я сейчас оказался вашим спасителем? - спросил он с неопределенной улыбкой.
        - Да, вы угадали. Я бы не хотела быть вам чем-то обязанной.
        - Но вам придется с этим смириться. Боюсь, что на протяжении нашего неблизкого пути моя помощь вам не раз еще понадобится.
        - А я очень надеюсь обойтись без вашей помощи.
        - Но это не зависит от вас. Впрочем, как и от меня. Однако пойдемте в дом, чай остынет.
        Уже через несколько дней девушке пришлось убедиться в правоте слов Призванова. Мало того, что он, как главный в отряде, заботился о безопасности, ночлеге и пропитании своих спутников, так еще и вновь стал спасителем Софьи, хотя она предпочла бы видеть в этой роли кого угодно другого.
        Случилось это, когда путники были в районе Смоленска. Двигались они намного южнее города, однако и на этой дороге им то и дело попадались одинокие французские офицеры и солдаты, похожие скорее на тени, чем на живых людей. Уже ударили морозы, но эти несчастные брели полураздетые, накрытые тряпками и рогожей, часто обвивались соломой и надевали на голову ранцы вместо шапок. Иные убегали при виде русских офицеров, а другие, напротив, требовали, чтоб их взяли в плен. Софья отворачивалась, чувствуя невольное сострадание, а сидевший рядом корнет Чижов говорил:
        - Наполеон расстреливал наших пленных, когда ему нечем было их кормить. А мы его отставших солдат не убиваем, просто не беремся их содержать, потому что сами не имеем средств.
        Свернув еще более на юг, путники только к вечеру нашли место для ночлега. Это была маленькая деревушка, наполовину покинутая жителями, в которой лишь одна изба оказалась пригодной для того, чтобы в ней заночевать с относительным удобством. Здесь обитала супружеская пара пожилых крестьян, которые даже в столь смутное время старались содержать в порядке свое нехитрое хозяйство. Изба у них была чистая и протопленная, только весьма тесная, так что поместиться в ней, кроме хозяев, могло не более трех человек. Призванов сразу же решил, что здесь должны ночевать Софья, Чижов, а также денщик, который мог служить охраной и помощником для барышни и слабого еще корнета; остальным же путникам можно было устроиться и в менее удобном месте. Софье хозяева отвели самый теплый угол в избе, отгородив его от остального помещения занавеской.
        Тем временем кучер, который отправился на гумно взять корма для лошадей, прибежал и сообщил, что, как только начал набирать солому, из нее выскочили двое оборванных французов и кинулись наутек. Это обстоятельство, показавшись офицерам и смешным и досадным, навело их, однако же, на мысль, что крестьянское гумно, представлявшее собой довольно обширный сарай, может послужить им подходящим местом для ночлега: и недалеко от избы, и не холодно благодаря наличию соломы. Туда все и отправились, оставив в избе лишь Софью и Чижова с денщиком.
        Измученные трудной дорогой, путники уснули мгновенно, да и крестьянская пара в сенях скоро начала похрапывать. Темная безлунная ночь опустилась на тихую деревеньку, стирая очертания предметов и не предвещая никаких событий до самого утра.
        Софья вначале спала крепко и даже безмятежно, но потом вдруг стал ей сниться московский пожар, и она снова ощущала недавно пережитые ужасы, и металась во сне, и ясно чувствовала удушающий запах гари. В какой-то момент она даже открыла глаза и увидела совсем близко огонь и дым, но тут же закашлялась и, теряя сознание, успела подумать, что кошмар видится ей наяву.
        Очнулась девушка уже не в избе, а под открытым небом, ощущая холод зимней ночи и болезненную тяжесть в голове. Лишь через несколько минут, окончательно придя в себя, она смогла понять, что же на самом деле произошло.
        А случился пожар, о причине которого и путники, и хозяева избы могли лишь догадываться. Все сходились во мнении, что, скорей всего, те два беглых француза, решив согреться, уселись с подветренной стороны избы и разожгли костер, потом уснули, а огонь охватил деревянный домишко как раз от той стены, возле которой спала Софья.
        Невольные виновники поджога скрылись, а Софья и ее соседи по ночлегу от удушливого дыма лишились чувств; причем особенная опасность грозила девушке, оказавшейся ближе всех к огню. Но в этот момент проснулся Призванов, который первым кинулся в горящее строение и, накрывшись рогожей, вынес оттуда Софью. Хозяева в сенях тоже очнулись и растолкали Чижова и денщика, выбравшись вместе с ними на свежий воздух. Скоро все другие путешественники выбежали из амбара и общими усилиями пожар удалось потушить, хотя половина избы все-таки сгорела.
        Среди всей этой суеты, криков и причитаний девушка поняла только одно: ее спасителем вновь оказался человек, которому она ничем не хотела быть обязанной.
        - Это вы меня спасли, Призванов? - уточнила она с явным неудовольствием.
        - Не мог же я допустить, чтобы барышня, пережившая московский пожар, так нелепо угорела в захолустной деревеньке, - ответил он своим обычным ироническим тоном.
        После неприятного и опасного происшествия девушка еще два дня чувствовала себя плохо, угар давал себя знать тошнотой и головной болью. Но потом наступило улучшение, мысли постепенно прояснились, словно освеженные морозным воздухом, и Софья все чаще стала задумываться о конечной цели своего путешествия. Раньше ей казалось, что главное - выполнить данное тетушке обещание, добраться до Ольги Гавриловны, а уж дальнейшие действия подскажет сама жизнь. Но по мере приближения к Вильно ей все начинало казаться не столь определенным. До сих пор Софья сдерживалась, не позволяя себе обратиться к Призванову с расспросами об Ольге Гавриловне и всем семействе Жеромских, теперь же решила нарушить свое подчеркнутое молчание и первой заговорить об интересующем ее предмете. Может быть, ее подвигла к этому разговору невольная благодарность, которую она не хотела, но вынуждена была испытывать к Призванову, как своему спасителю.
        Это случилось, когда путники подъехали к разоренному смоленскому имению Призвановых, в которое уже начали понемногу возвращаться слуги. Здесь было решено передохнуть и впрячь лошадей в сани, поскольку начались снегопады и путешествовать в повозке, да и верхом, стало затруднительно.
        Оглядывая вконец разграбленную усадьбу, Призванов покачал головой и вздохнул:
        - Хорошо, что отец жил не здесь, а в Курском имении.
        Софья случайно оказалась рядом и, услышав его реплику, посчитала, что настал удобный момент для расспросов:
        - А что нас ждет в Вильно, как вы думаете? В каком положении сейчас Жеромские? Будут ли рады гостям? Может, они огорчаются, что русская армия гонит французов? Ведь многие поляки воюют на стороне Наполеона.
        Призванов оглянулся на девушку, немного удивленный тем, что она первая с ним заговорила, и после некоторой паузы ответил:
        - Нет, Жеромские - из тех польско-литовских дворян, которые дали присягу российскому императору и не изменяют ей.
        - Наверное, поэтому оба брата Жеромских женаты на русских дворянках, несмотря на разницу в вере?
        - Ну, в этом нет особой странности. Екатерина Великая стремилась сблизить русских и поляков свадьбами, так что подобные браки при ней поощрялись. Да и император Александр Павлович в этом следует примеру своей бабушки. Он даже убедил изысканную модницу княгиню Радзивилл выйти замуж за нашего грубоватого вояку генерала Чернышова.
        - Наверное, вы хорошо знакомы с Жеромскими? Какая семья у Ольги Гавриловны?
        - Ваша виленская родственница недавно овдовела.
        - А дети, внуки у нее есть? Расскажите о них.
        - Внуков у Ольги Гавриловны нет, поскольку ее дети избрали духовную стезю. Сын Адам уже имеет сан епископа и сейчас живет в Риме. А дочь Каролина три года назад ушла в монастырь. Так что Ольга Гавриловна весьма одинока.
        - А второй брат Жеромский, Лев, женатый на вашей тетушке, жив?
        - Жив, но слаб здоровьем. У них с тетушкой Юлией две дочери. Старшая замужем и живет отдельно, а младшая, Калерия, - с родителями.
        - Вы, наверное, в близких отношениях с этой семьей и хорошо их знаете?
        - Да, когда наш полк стоял в Вильно, я бывал в доме тетушки чуть ли не каждый день. - Призванов слегка улыбнулся и добавил: - Но слишком сближаться с ними не хочу, чтобы на меня не стали смотреть как на жениха Калерии. Я против браков между двоюродными родственниками.
        Софья нервно рассмеялась:
        - Отчего же? В католических странах дворяне часто женятся на своих кузинах.
        - Но я ведь не католик.
        - Однако наши аристократы тоже переняли эту моду. Иным ведь нравится, чтобы муж и жена были из одного знатного рода.
        - А я считаю, что, чем супруги дальше один от другого по рождению, тем здоровее будет их потомство.
        Его слова отчего-то понравились Софье, но продолжить разговор она не смогла, так как в эту минуту к ним подошли Луговской с Киселевым.
        Девушка невольно задумалась и о взглядах Юрия на брак: станет ли он возражать, если мать предложит ему в жены какую-нибудь двоюродную или троюродную родственницу, равную ему по происхождению и богатству?
        Также и образ незнакомой ей покуда Калерии вызывал у Софьи напряженный интерес. Она представляла кузину Призванова высокомерной аристократкой и безотчетно опасалась встречи с этой виленской панной.
        Через несколько дней дорога приготовила путешественникам новое испытание, оказавшееся особенно трудным для Софьи, поскольку привело к противоречивым изменениям в ее душе и судьбе.
        Случилось это, когда, по всем расчетам, до Вильно оставалось дней пять пути. Отряд двигался по дремучему сосновому лесу, продуваемому холодным ветром, но Призванов обещал спутникам вполне уютный ночлег, поскольку за этим лесом находилось имение богатого помещика Ельского, сын которого служил в одном полку с Призвановым. По словам Даниила, в этом имении ему всегда будут рады и, если старый пан Витольд жив-здоров, то непременно окажет графу и его спутникам гостеприимство.
        - Очень в этом сомневаюсь, - проворчал Киселев. - Эти польские шляхтичи нас не любят и вечно стараются обвести вокруг пальца. Вспомните хотя бы злополучный ночлег на мызе пана Бучиньского, где нас накормили водяным варевом и уложили спать на голых досках.
        - Нет, Ельский так не поступит, он человек благородный, - заверил Призванов. - Я не раз спасал его сына в бою, и пан Витольд испытывает ко мне благодарность. К тому же он поляк лишь наполовину, у него мать была православная.
        - Ну что ж, ротмистр, будем надеяться, что хоть сегодня заночуем в домашней обстановке, - вздохнул поручик.
        Под вечер, когда отряд выехал из лесу на просеку, впереди заблестела в слабом сумеречном свете покрытая льдом река. Предстоящая переправа не пугала путешественников, лед казался крепким, а по другую сторону реки вдали приветливо мерцал огонек - возможно, то был почтовый двор или деревня, примыкавшая к усадьбе пана Ельского.
        - Надо бы все-таки отыскать след старого пути, - сказал кучер, правивший первыми санями.
        - Где ж его отыщешь в темноте, - откликнулся солдат, который сейчас был за извозчика на вторых санях. - Оно бы лучше огонь разжечь, поглядеть.
        - Да что тут раздумывать, при таком морозе лед уже повсюду прочный, - заявил Киселев. - Поехали скорей, а то придется ночевать здесь, на снегу.
        Первые сани двинулись прямо, но лед под ними вдруг затрещал, и они провалились. К счастью, это было недалеко от берега, в неглубоком месте, и их быстро вытащили. В санях ехали Чижов, Луговской и денщик, и все они, а также кучер, оказались по колено в воде. Призванов, сопровождавший обоз верхом, тут же приказал разжечь костер, чтобы пострадавшие могли отогреть ноги и хоть немного высушить обувь, поскольку запасной не было.
        - Говорил же я, что опасно ехать наобум, - проворчал кучер, ни к кому не обращаясь.
        Киселев, чувствуя свою вину за то, что отдал опрометчивое распоряжение, тут же объявил:
        - Пусть сани пока остаются на берегу, а я пойду искать дорогу для переправы.
        - Одному идти опасно, я с тобой, - решил Призванов.
        Они взяли факелы и пошли пешком по льду, осторожно обследуя каждую пядь. Софья и все другие напряженно следили за двумя удалявшимися огоньками, один из которых через какое-то время погас.
        Потом сидящим у костра показалось, что они услышали крик Киселева, но звуки человеческого голоса заглушались порывами ветра, который своим завыванием нагонял пугающие мысли о волках.
        Наконец, после долгих минут ожидания, когда и огонек второго факела погас, к берегу вернулись Призванов с Киселевым. Оказалось, что поручик по пути провалился в полынью, и ротмистр спас его, протянув найденное поблизости небольшое бревно, которое каким-то чудом не вмерзло в лед. Отойдя в сторону от опасного места, офицеры обнаружили, что это бревно оторвалось от плавучего моста, сооруженного, видимо, русскими солдатами, переправлявшимися здесь несколько дней назад. Посреди реки находился остров, и связанные веревками бревна были проложены по льду от берега до острова. Осмотревшись, Призванов решил, что более удачного места для переправы не найти. После того, как побывавший в ледяной воде Киселев немного отогрелся у костра, отряд снова двинулся в путь.
        Но в этот вечер злоключениям путников еще не суждено было кончиться.
        Когда одни и вторые сани уже приблизились к противоположному берегу, небо окончательно затянулось облаками, скрывшими звезды, наступила полная темнота. Откуда-то издали послышалось завывание волков, лошади стали испуганно биться, шарахаясь из стороны в сторону. Пока зажигали факелы, коренная лошадь во вторых санях, где ехали Луговской и Софья, вдруг провалилась задними ногами под лед. Софья и Луговской соскочили с саней, но тут же сами оказались в ледяной воде. Девушка хотела позвать на помощь, но от обжигающего холода крик застыл у нее в горле. Однако уже в следующее мгновение чьи-то сильные руки вытащили Софью из парализующего ледяного плена, - и она тут же сообразила, что своим спасением опять обязана Призванову. Кто-то из солдат помог Луговскому, а потом общими усилиями удалось вытащить лошадей.
        На берегу скоро был разожжен костер, возле которого, стуча зубами, грелись Софья и ее товарищи по несчастью. Дрова для костра солдаты носили от обломков ближайшего строения, разобранного на бревна еще во время одной из предшествующих переправ. Видимо, раньше это строение представляло собой корчму, в которой находили пристанище полуживые от холода и голода жертвы войны. Взглянув в сторону бывшей корчмы, Софья заметила несколько вмерзших в землю трупов и тотчас с содроганием отвела глаза.
        Немного отогревшись у костра, путники заспешили далее, по дороге, ведущей к усадьбе Ельского. На Софью Призванов набросил чудом не промокшую медвежью шубу, и скоро девушка уже не чувствовала телесного холода, однако душу ей все сильнее охватывал холодок странного, тревожного предчувствия. Казалось, стихия судьбы подхватила Софью и несла все дальше, к неведомым испытаниям, в которых ни сердце, ни разум не могли послужить ей советчиками.
        Повалил снег, и продвигаться стало все труднее, но усадьба была уже близко, и путники, одолев последние мытарства, наконец добрались до нее. Софья, как и остальные, не очень-то верила словам Призванова о гостеприимстве пана Витольда, ибо слишком редко их небольшому отряду удавалось найти более-менее приличный ночлег. Однако на этот раз действительно все было по-другому. Ельский, оказавшийся благообразным почтенным человеком лет 65, увидев Призванова, выказал искреннюю радость и принял нежданных гостей весьма приветливо. Его усадьба, находясь в стороне от главной дороги, не слишком пострадала за время войны, в погребах оставалось достаточно провизии, а обширный лес служил источником дров и строительного материала.
        Путешественники, попав в жарко натопленное помещение, ощутили блаженство, и от усталости, казалось, готовы были уснуть прямо на полу. Особенно измучен был Луговской, у которого после ледяной купели открылись на ногах едва поджившие цинготные язвы и началось воспаление. Ельский позвал к больному своего домашнего лекаря, и тот, осмотрев страдальца, заявил, что офицеру надо бы отлежаться несколько дней.
        Любезный хозяин распорядился, чтобы гостям была предоставлена горячая вода для мытья, сухое белье и приличный ужин с вином. Мужчины, выпив и насытившись, взбодрились, и скоро за столом потекла оживленная беседа о военных новостях, в которой не принимал участия лишь Луговской, тихо лежавший в углу после лекарств и растираний. Софья вначале прислушивалась к разговорам, особенно заинтересовавшись рассказом пана Витольда о том, как Наполеон бежал через Березину, бросив свою армию на произвол судьбы, но потом глаза девушки начали слипаться и она уже могла лишь с усталым удивлением наблюдать неистребимый мужской интерес к военным делам. Ельский, заметив ее состояние, всплеснул руками:
        - Боже мой, ведь мы совсем замучили своими разговорами бедную девушку! Очаровательная племянница пани Ольги давно нуждается в отдыхе! - и тут же обратился к стоящей у стены служанке: - Яся, отведи панну в гостевую комнату и приготовь ей постель.
        Софья мельком успела удивиться тому, что пан Витольд знает, чья она племянница, а еще успела заметить быстрый и внимательный взгляд Призванова, брошенный в ее сторону, когда она вставала из-за стола.
        Комната, куда привела гостью молоденькая молчаливая служанка Яся, оказалась небольшой, но теплой и уютной. Софья с удовольствием взглянула на приготовленную постель: тонкое и чистое белье, взбитые подушки с оборками, мягкое одеяло - все манило к спокойному и приятному сну. В углу стояла лохань с подогретой водой, на стуле висело полотенце и ночная рубашка. Софья не привыкла раздеваться при служанках, а потому, прежде чем забраться в лохань, отпустила Ясю. Мытье в теплой воде разнежило усталую путешественницу, и она, почувствовав, что может уснуть прямо в лохани, поспешно встала. Вытершись и облачившись в ночную рубашку, Софья нырнула под одеяло и впервые за много дней ощутила, какое это блаженство - спать в уютной комнате, на свежих простынях. Те простые радости, которые не замечались в мирной жизни, становились недоступными и особо ценными в дни войны.

«Как порою мало надо человеку для счастья», - прошептала девушка, с умиротворенной улыбкой погружаясь в царство Морфея.
        Но посреди крепкого и глубокого сна без сновидений вдруг какая-то неясная тревога заставила Софью беспокойно зашевелиться и открыть глаза. Уже через несколько мгновений девушка поняла, что причиной ее внезапного пробуждения явился устремленный на нее пристальный взгляд человека, присевшего возле кровати. И этим человеком был не кто иной, как Призванов. Он зажег свечу на прикроватном столике и в таинственном свете колеблющегося огонька разглядывал девушку, которая во сне разметалась и сдвинула одеяло.
        - Что вы здесь делаете?… - спросила она громким шепотом, поднявшись с подушки и прижав руки к груди.
        - Пришел спросить, удобно ли вы устроились, - ответил он, не отводя от нее своих блестящих фиалковых глаз.
        - Я удобно устроилась, а вам не надо было заходить сюда и будить меня. Но, коль уж вы здесь, хочу вас спросить, откуда Ельский знает мою тетушку Ольгу? Вы ему что-то сказали?
        - Я сказал, что вы ее племянница, дабы он еще приветливее к вам отнесся, хотя вы ему и так понравились. Дело в том, что пан Витольд в молодости был влюблен в Ольгу Гавриловну.
        - Вот как… А вы не сообщили ему о моем… незаконном происхождении?
        - Нет. Тем более что я уже не имею прежних предрассудков. Кажется, вы доказали мне, что благородство кроется в самом человеке, а не в его происхождении.
        - Вот как? Трудно поверить, чтоб вы говорили это искренне. А сейчас уходите, сударь, пока вас здесь не увидели. - Софья с опаской покосилась на дверь.
        - Не бойтесь, сюда никто не сможет войти, я запер дверь, - успокоил ее Даниил, хотя от его слов она только больше разволновалась.
        - Уходите, Призванов! И не надо смотреть на меня таким раздевающим взглядом, мне это не нравится.
        - А каким еще взглядом я должен смотреть на вас? Вы чертовски соблазнительны, особенно в этой тонкой рубашке, а я последние месяцы жил, как монах. Естественно, во мне накопилось желание, меня тянет к вам, и я не могу этого скрыть.
        - И вы пришли сюда, чтобы со мной переспать?… - Девушка судорожно сглотнула, чувствуя, как ее все сильнее пробирает дрожь гнева и какого-то странного возбуждения. - Уходите, не то я подниму крик! Уж во второй раз вам не удастся меня запугать!
        - Меньше всего я хочу запугать вас. - Призванов пересел на кровать и через одеяло погладил ноги девушки. - Напротив, я чувствую свою вину за то, что когда-то силой и обманом преподал вам первый любовный урок. Не прощу себе, если из-за меня такая красивая девушка почувствует страх или отвращение к телесной любви. Я бы хотел исправить эту ошибку и сделать вас настоящей женщиной, пробудить страсть в вашем существе. Сейчас для этого самый удобный случай. Ведь больше мы не сможем остаться наедине ни в дороге, ни в Вильно. А потом я уеду на войну, с которой могу и не вернуться.
        Он придвинулся совсем близко к Софье, она чувствовала жар, исходивший от его тела. Расстегнутый ворот рубашки обнажал смуглую мускулистую грудь Призванова, и девушка невольно смутилась, вспомнив, как когда-то он прижимал ее к своей груди, а она сквозь сон едва ли не отвечала на его объятия и поцелуи. Пытаясь защититься от нового соблазна, она решительно тряхнула головой и заявила:
        - Я не нуждаюсь в ваших постельных уроках, Призванов, уходите.
        Его глаза внезапно сверкнули яростным огнем, и он, до боли сжав ей плечи, глухим голосом спросил:
        - А может быть, ты уже получала эти уроки после меня? Признайся, тот француз, который тебя защищал… Шарль… он был с тобой? Был?
        - Какое вам дело? Пустите, мне больно!..
        Она, задыхаясь, пыталась высвободиться, а Даниил вдруг опрокинул ее на кровать и, глядя сверху в ее испуганно блестевшие глаза, требовательным тоном повторил свой вопрос:
        - Так ты была с тем французом? Отвечай!
        - Вы не имеете права допрашивать меня и судить! Но, если хотите знать, - да, была, но только один раз, после того, как он спас меня от убийц и насильников. А потом я, к счастью, заболела, и это оградило меня от его дальнейших посягательств.
        - Значит, ты сблизилась с этим Шарлем из благодарности?
        - Нет, просто у меня не было другого выхода! Можете считать меня падшей женщиной, но ведь это именно вы виноваты в том, что я уехала из имения в Москву, где и попала в такие ужасные обстоятельства. Да и вообще, почему я должна оправдываться перед вами?
        - Скажи… тебе приятно было с тем французом? Лучше, чем со мной?
        - Да как вы смеете?! - Она задохнулась от возмущения и хотела дать ему пощечину, но он перехватил ее руку.
        - Прости… я, конечно, сказал глупость. Похоже, во мне взыграла обычная мужская ревность. Я вижу, что ты по-прежнему невинна и неопытна, в тебе еще не пробудилась страсть.
        - Пусть это вас не заботит. Страсть во мне пробудит человек, которого я люблю.
        - Юрий Горецкий? Но ведь этот глупец отказался от тебя. И если даже вы с ним и помиритесь, он все равно не сможет дать тебе то, что дам я.
        - Вы считаете себя непревзойденным любовником? А для меня это не главное, для меня любовь - это чувство прежде всего духовное, а не телесное.
        - Любовь - гармония духа и тела. Ты должна это познать, иначе никогда не станешь настоящей женщиной. Ну, чего ты боишься? Ведь однажды мы уже были близки.
        - Я не хочу изменять Юрию… он меня любил, а вам просто нужна женщина.
        - Просто нужна женщина? - Даниил тихонько рассмеялся. - Да если б это было так просто, я сейчас бы переспал с любой из служанок пана Витольда, он мне бы охотно их предоставил. Но мне нужна ты, я ждал этой минуты на протяжении всего нашего пути.
        - Зачем я вам, ведь вы не любите меня… - пробормотала Софья, пытаясь высвободиться из его объятий.
        - А кто доподлинно знает, что такое любовь? Ни я не знаю, ни ты…
        - Вам просто хочется развлечься после ужасов войны…
        - А жизнь - это вообще сплошное отвлечение от мыслей о смерти. Но зачем рассуждать об этом сейчас, когда опасность и гибель ходят рядом? Может, мы будем вспоминать эту ночь как самую яркую в нашей жизни. А теперь молчи и доверься мне…
        Софья хотела возразить, но он закрыл ей рот поцелуем, а руки его в это время сдвигали с нее рубашку, гладили ей плечи, спину, внутреннюю поверхность бедер. Девушка ощутила, как горячая волна пронизывает ее тело, лишая воли к сопротивлению. Через минуту Призванов и Софья лежали уже совершенно нагие, и в слабом сиянии свечи их тела отливали таинственным светом.
        - Богиня Венера… - прошептал Даниил, покрывая поцелуями ее грудь и живот.
        Софья чувствовала себя пловцом, решившим отдаться на волю волн, а ласки Даниила становились все горячее, все прихотливее, и в какой-то момент девушка вдруг поняла, что уступает им добровольно, забыв и о ненависти к нему, и о любви к Юрию. Она лишь успела прошептать между поцелуями:
        - Но ведь нельзя, я могу забеременеть…
        Его хрипловатый голос прозвучал у самого ее уха:
        - Не бойся, я достаточно опытен, чтобы этого не случилось…
        Рухнули последние баррикады, которыми Софья пыталась защититься от его натиска, и, обвив шею Даниила обеими руками, она инстинктивно подалась навстречу властным движениям мужского тела.
        Она даже стыдилась того, что больше не ощущает ни боли, ни страха, а лишь острое возбуждение, переходящее минутами в необъяснимый восторг. Потом, когда Даниил, утолив свою страсть, спросил ее низким бархатным голосом, было ли ей хорошо, девушка с неохотой ответила:
        - Во всяком случае не так плохо, как в первый раз. Тогда это было подлое насилие, а сейчас я уступила вам сама… из благодарности, как своему спасителю. Но больше такого не повторится.
        - Почему же? Я намерен прийти к тебе и завтра ночью.
        - Завтра я запру дверь этой спальни и ни за что вас не пущу.
        - Тогда послезавтра. Я буду ждать, когда ты меня снова примешь. Ведь ты уже начала чувствовать себя женщиной, не так ли? Надо закрепить этот пленительный урок. - Он прижал девушку к себе и спросил, проводя губами по ее шее: - Кстати, почему ты все еще обращаешься ко мне на «вы» и не зовешь меня по имени? Между возлюбленными не должно быть таких условностей.
        - А я не собираюсь становиться вашей возлюбленной. Постель еще не означает истинной близости. Я буду звать вас на «вы», чтобы между нами оставалась хоть какая-то стена. И вам следует при посторонних обращаться ко мне только на «вы».
        - Разумеется, я же не хочу испортить твоей репутации.
        - Куда уж больше, вы давно ее испортили. А теперь уходите, мне надо побыть одной, прийти в себя после такого потрясения. Ну, чего вы ждете? Вы ведь уже получили то, что хотели!
        Он посмотрел на нее с каким-то неопределенным выражением лица, потом рывком поднялся с кровати, натянул на себя одежду и, оглянувшись на Софью, небрежно бросил:
        - Мне не так просто получить то, чего хочу.
        После его ухода она долго лежала с открытыми глазами, следя за догорающим огоньком свечи. Мысли девушки сперва ворочались медленно, вяло, потом вдруг застучали ей в виски с лихорадочной частотой: «Что я делаю?… Какое безумие! Среди войны, в чужом доме… снова изменила Юрию… и на этот раз почти без сопротивления. А ведь я считала себя цельной натурой, у которой был принцип: кому душа - тому и тело. И что теперь? Могу ли я себя уважать? Как посмотрю в глаза Юрию? А Призванов? Кто он для меня? И как он сам ко мне должен относиться после всего?…»
        Девушка металась до утра, и, хотя сон к ней все-таки пришел, но был таким отрывочным и тревожным, что не успокоил ее, а скорее утомил.
        Наутро она стыдилась поднимать глаза: ей казалось, что все знают о прошедшей ночи. Но на самом деле никто ни о чем не догадывался: Призванов проявил достаточную осторожность, его спутники, измученные дорогой, спали крепко, а хозяин и слуги ночью не приближались к гостевым комнатам. Удостоверившись наконец, что тайна ее греха не раскрыта, Софья немного успокоилась, хотя по-прежнему старалась держаться подальше от Призванова.
        Хлопоты дня, заполненного лечением ослабевших путешественников, особенно Луговского, ремонтом саней, уходом за лошадьми и починкой одежды, отвлекали и временных, и постоянных обитателей усадьбы от лишних разговоров, что вполне устраивало смущенную девушку.
        Вечером она, как и заявляла Призванову, заперла дверь своей спальни и не откликнулась на его осторожный стук. Однако прошел еще день, и на третью ночь Софья - то ли по рассеянности, то ли из бессознательного любопытства - забыла запереть свою дверь. Когда вошел Даниил, она лежала с открытыми глазами и сильно бьющимся сердцем, словно ждала чего-то бурного, опасного и необычайного.
        И это случилось. Случилось именно то, чего добивался Призванов: она почувствовала себя женщиной, ощутила силу страсти, заглушившую и раскаяние, и возвышенные мысли о любви к Юрию.
        Но раскаяние к ней вернулось, едва лишь завершился неистовый чувственный поединок. Софья глубоко вздохнула, выравнивая сбившееся дыхание, и тут же мысленно сказала сама себе: «Я снова сошла с ума!.. Ведь этот циничный человек не любит меня, а только развращает ради своей забавы. Все, что я делаю, - грех…»
        И, словно в ответ на укоры ее совести, рядом прозвучал завораживающе бархатный голос Призванова:
        - Не надо, моя прелесть, ни в чем каяться. Весь твой грех я возьму на себя и постараюсь исправить… если смогу.
        - Нет, вы ничего не сможете исправить… - прошептала она, испытывая внутреннюю опустошенность. - Уходите, мне опасно находиться рядом с вами. Я начинаю себя ненавидеть. Я хочу поскорее расстаться с вами и все забыть.
        Он оперся на локоть и, заглядывая сверху в ее глаза, покачал головой:
        - Нет, ты всегда будешь меня помнить. Даже в объятиях своего разлюбезного Юрия не сможешь забыть. Теперь-то я в этом уверен.
        Перед уходом он поцеловал девушку так страстно и крепко, что у нее на глазах выступили слезы.
        Оставшись одна, Софья долго успокаивала себя молитвой, пока наконец не уснула. Все ее надежды были теперь на скорый отъезд из имения, в котором так некстати подстерег девушку роковой соблазн.
        На другой день, к ее облегчению, Луговской объявил, что чувствует себя достаточно здоровым для дальнейшей поездки и не хочет дольше задерживаться в имении. Как раз в это время погода немного потеплела, и путники решили, что надо поскорее отправляться в Вильно, пока морозы не усилились.
        Глава тринадцатая
        После двух ночлегов в маленьких разоренных местечках, где путешественники могли только вздыхать об удобствах, которые имели в усадьбе Ельского, отряд наконец приблизился к Вильно.
        Мороз, ослабевший в три предыдущих дня, вновь усилился, и холмы вокруг городских предместий совсем обледенели, что делало небезопасным передвижение по окрестным дорогам. Но гораздо страшнее было другое: сани то и дело натыкались на замерзшие трупы людей и лошадей. Все места, где французы ночевали, были обозначены грудами непогребенных тел. А самое леденящее зрелище началось примерно за версту от города. Отряд выехал на дорогу, по обеим сторонам которой возвышались две толстые стены из замерзших трупов. Это было похоже на какую-то отвратительную адскую улицу, ужасавшую своим видом даже самых ожесточенных в боях воинов. Софья невольно прикрыла глаза рукой и втянула голову в плечи; солдаты то и дело крестились, а кто-то из офицеров сказал:
        - Вот вам и хваленый военный гений! Бросил несчастных околевать, а сам бежал в Париж набирать новую армию взамен уничтоженной. Говорят, еще и шутить изволил при переправе через Березину: дескать, «от великого до смешного - только один шаг, и пусть судит потомство».
        - Да, уж потомство рассудит, - вздохнул Луговской. - Человеческой памяти свойственно забывать плохое, а помнить лишь о великих делах, пусть даже самых кровавых. Вот только никто уже не вернет домой и не похоронит этих несчастных, которыми устланы все дороги…
        Сани тряхнуло на ухабе, Софья невольно открыла глаза, но тут же снова зажмурила их, не в силах вынести кошмарного зрелища смерти.
        - Крепитесь, - раздался над ней голос Призванова, следовавшего за санями верхом. - Скоро вашим испытаниям конец. В городе все будет по-другому. Неприятель уже оттеснен за границу, в Вильно сейчас полно русских офицеров, да и окрестное население оживилось. Надеюсь, что Жеромские тоже вернулись в свой городской дом.
        Софья ничего не ответила, беззвучно шепча молитву. Она не очень-то надеялась, что в городе обстановка окажется намного жизнерадостнее, чем в окрестностях, но вскоре убедилась, что Призванов был прав.
        Едва путники въехали в Вильно, как их поразило царившее в городе оживление, особенно на красивой центральной площади и главных улицах, где было много больших каменных домов. Тут и там мелькали мундиры русских офицеров и польских гвардейцев, меха и модные шляпки местных красавиц, слышались крики торговцев всех мастей, песни уличных музыкантов, звучал смех и разноязыкий говор, отворялись двери трактиров и игорных домов, вина лились рекой.
        Невольно заражаясь кипевшей в городе жизнью, особенно яркой после гнетущих дорожных картин, Софья с радостным удивлением огляделась вокруг и спросила, ни к кому не обращаясь:
        - Как такое возможно, чтобы жизнь и смерть были совсем рядом?
        - Ничего странного, - пояснил Призванов, - ведь неприятельской армии больше нет, и наши офицеры не очень торопятся покидать Вильно, им хочется после всех мучений войны немного отдохнуть и повеселиться, а иные также лечатся здесь от ран и болезней. Ну а где много офицеров, готовых сыпать деньгами, там тут же найдутся люди, готовые их за эти деньги развлекать, лечить, поить, любезничать с ними.
        Софья с замиранием сердца подумала, что среди всех этих многочисленных офицеров может быть Юрий Горецкий. Она хотела и боялась встречи с ним. Возможно, за время войны, находясь близко от смерти, молодой человек понял всю несправедливость своих предрассудков и теперь сможет простить бывшую невесту. Но, увы, ведь и сама Софья уже стала в чем-то другой. Это раньше она была невинной жертвой интриги, теперь же чувствовала себя грешницей и боялась, что Юрий обо всем догадается по ее глазам…
        Позаботившись определить членов своего отряда на квартиры, Призванов вместе с Софьей направился к дому Жеромских.
        Предстоящая встреча с Ольгой Гавриловной и членами шляхетской семьи была для Софьи настоящим испытанием, и девушка, приблизившись к воротам дома, украдкой перекрестилась.
        - Не робейте, Софи, - сказал Призванов, заметив ее жест и напряженное выражение лица. - Насколько я знаю Ольгу Гавриловну, она дама добросердечная и не чванливая.
        - О, я лишь молю Бога, чтобы она была жива и здорова…
        - Бог милостив, - кивнул Призванов не без иронии и постучал в дверь.
        Двухэтажный дом братьев Жеромских был построен в виде буквы «П»; одно его крыло занимала семья Льва, а другое - ныне покойного Владислава; посередине располагались две гостиные, столовая и обширная прихожая, в которую впустил неожиданных гостей старый слуга, тут же узнавший Призванова:
        - О, пан Даниил, какая радость! А мы уж не надеялись ни сами в город вернуться, ни наших офицеров тут увидеть! То-то пани Юлия обрадуется своему племяннику, и панна Калерия, и все другие тоже!
        Слуга продолжал говорить, с любопытством поглядывая на Софью, пока Даниил не прервал его:
        - Ну, старый Чеслав, ты болтлив, как всегда, умолкни хоть на минуту и проводи нас к господам.
        Чеслав засуетился, пропуская гостей вперед и на ходу продолжая пояснять:
        - Мы ж все эти месяцы жили в своей сельской усадьбе, а в город боялись показаться, тут было так неспокойно… А когда сюда вернулись, то увидели, что наш дом, как и другие, порядком разорен. Французы, когда убегали от русской армии и остановились передохнуть в Вильно, разграбили тут все лавки, магазины и госпитали, а в домах, не найдя дров, чтобы истопить печку, сожгли всю мебель. Хорошо, что у нас в имении есть плотники, а вокруг много лесов, так уж соорудили наскоро несколько скамеек и столов.
        Во время его суетливого монолога по лестнице второго этажа в гостиную поспешно спустилась высокая стройная женщина лет сорока пяти и, увидев Призванова, на мгновение замерла, а потом кинулась к нему с распростертыми объятиями:
        - Даниил, дорогой мой!.. Какое счастье, что ты здесь, жив и здоров!
        - И я рад вас видеть, тетушка Юлия, - улыбнулся он, обнимая родственницу. - Хорошо, что вы в городе, а то ведь я боялся с вами разминуться.
        - Нам писали, что ты тяжело ранен в Бородинской битве, - сказала Юлия, озабоченно оглядывая племянника. - А как сейчас твое состояние?
        - Слава Богу, я уже вполне здоров, могу хоть завтра ехать за границу догонять свой полк.
        - Не вздумай даже, пока не отдохнешь у нас, не развеешься после всех этих военных бедствий!
        - Нет, тетушка, я если и останусь в Вильно, то очень ненадолго.
        В это время дама заметила стоявшую чуть в тени Софью и перевела удивленный взгляд на племянника, но спросить ничего не успела, поскольку в следующий миг раздался звонкий девичий голос:
        - Даниэль! Какая радость!..
        В комнату стремительно ворвалась барышня лет девятнадцати и кинулась на шею Призванову.
        - Кузина Калерия, а ты все та же, словно и не было войны, - рассмеялся он, чуть отстранившись от девушки.
        - Нет, ты очень ошибаешься, Даниэль, я за это время пережила столько приключений, что впору описать их в романе a la madame Radcliffe.
        Посмотрев Даниилу через плечо, Калерия заметила Софью, и во взгляде ее отобразилось удивление, граничащее с недовольством. Софья, в свою очередь, отметила, что кузина Призванова недурна собой: стройная, изящно одетая блондинка с худощавым лицом, на котором выразительно блестели большие, слегка выпуклые голубые глаза.
        Видимо, дорожный наряд Софьи навел Калерию на определенные мысли, и она тут же осведомилась у кузена:
        - Ты привез с собой маркитантку?
        Призванов, подойдя к Софье, коснулся ее руки повыше локтя и представил девушку родственницам:
        - Это Софья, дочь Ивана Григорьевича Ниловского, кузена Ольги Гавриловны. Она воспитывалась у ее сестры Домны Гавриловны, но та недавно умерла и попросила племянницу непременно увидеться с Ольгой. Вот Софи и воспользовалась случаем, чтобы сюда приехать.
        Юлия, которая, видимо, была осведомлена о роковой ссоре Ольги Гавриловны с сестрой, понимающе кивнула:
        - Надеюсь, Ольга будет рада познакомиться с родственницей. Она, бедняжка, сейчас так больна и одинока… а дети ее далеко и почти не навещают мать.
        Дама подошла ближе к Софье и с некоторым высокомерием оглядела девушку с ног до головы.
        - Моя тетушка Юлия Николаевна Жеромская, урожденная княжна Шувалова, - отрекомендовал ее Даниил и, кивнув в сторону двоюродной сестры, добавил: - Моя кузина Калерия.
        Девушки обменялись легкими реверансами, и Калерия тут же с подчеркнутым удивлением заметила:
        - Как странно, что мы до сих пор не знали о второй дочери Ивана Ниловского. Ведь первую, кажется, зовут Людмила?
        По взгляду панны Жеромской Софья поняла, что той известно о незаконном происхождении младшей дочери Ивана Григорьевича. Но если раньше Софья, возможно, смутилась бы, то теперь, после всего пережитого, в ней появилась уверенность и дерзость; вскинув голову, девушка со спокойным достоинством ответила:
        - У нас с Людмилой разные матери, но общий отец, и он всегда открыто признавал меня своей дочерью, а Домна Гавриловна - своей двоюродной племянницей. Надеюсь, что и Ольга Гавриловна признает.
        В этот момент боковая дверь гостиной распахнулась и вошел, тяжело опираясь на палку, высокий сухопарый человек с породистым бледным лицом, обрамленным седыми волосами.
        - Кто здесь, Юлия? У нас гости? - прямо с порога спросил он чересчур громким голосом, каким обычно говорят глуховатые люди.
        - Да, Лев, гости! - так же громко ответила ему жена. - Видишь, приехал мой племянник Даниил!
        Лев Жеромский сделал несколько шагов к приезжим и с любезной, хотя немного неестественной, улыбкой кивнул:
        - Приветствую вас, мы всегда рады гостям. Простите, что не имею сил вам даже поклониться, замучила проклятая подагра. Увы, я могу похвастать лишь тем, что пока более жив, чем мой бедный брат Владислав, и чуть менее болен, чем моя свояченица Ольга. Ну, дай-ка рассмотреть тебя, Даниэль. Наслышан о твоих подвигах, хвалю! Я ведь сам когда-то был гусаром. А кто эта милая панна в такой странной одежде? Уж не твоя ли невеста? У графа Призванова невеста, вероятно, не ниже княжны?
        - Это вовсе не невеста Даниила, а племянница нашей Ольги, - поспешила пояснить Юлия Николаевна.
        - Племянница Ольги? И как вас зовут, барышня? Чья вы дочь? - Лев чуть подался вперед и приложил ладонь к уху.
        - Меня зовут София! - громко отрекомендовалась девушка. - Я дочь Ивана Григорьевича Ниловского.
        - Вот оно что? - удивился Жеромский. - А я думал, что его дочь постарше.
        - Пойдемте же, обрадуем Ольгу! - заторопилась Юлия Николаевна, которой, очевидно, хотелось избежать дальнейших расспросов мужа.
        А Калерия, взяв отца под руку, что-то сказала ему на ухо, и Софья успела заметить, как Жеромский нахмурил брови и каким-то негодующим взглядом проводил гостью. Девушка ощутила холодок на сердце и уже почти пожалела о том, что так спешила сюда через все тяготы военной дороги. Но у нее еще оставалась надежда, что Ольга Гавриловна, возможно, не заразилась шляхетским высокомерием мужниной родни.
        Юлия Николаевна и Призванов повели Софью во второе крыло дома, где обитала вдова Владислава Жеромского и куда изредка приезжали ее дети. Здесь было холодно во всех комнатах, кроме одной, в которой горел камин. Возле камина в кресле сидела пожилая дама, рассеянно уронив на колени вязание, чуть поодаль суетились две служанки, чинившие белье.
        - Ольга, спешу тебя обрадовать! - войдя в комнату, сообщила Юлия Николаевна. - У нас дорогие гости!
        Дама у камина повернула голову и улыбнулась. Ее лицо, поблекшее от возраста и недугов, все еще хранило следы былой красоты, осанка была величавой, движения - грациозными. Глядя на нее, Софья не удивилась, что эта женщина в молодости не раз разбивала мужские сердца.
        - Даниил? Как славно, что ты приехал! - воскликнула Ольга Гавриловна.
        Призванов, склонившись, поцеловал ей руку, а она поцеловала его в лоб.
        - Если кто-то здесь меня похоронил, то слухи были преждевременны или сильно преувеличены, - пошутил Призванов. - Я еще повоюю до самого конца этой войны.
        Ольга Гавриловна перевела взгляд на Софью.
        - Не только ко мне приехал племянник, но и к тебе племянница, хоть и двоюродная, - пояснила Юлия Николаевна.
        Ольга Гавриловна не поняла, о ком идет речь:
        - Какая племянница? Неужели Людмила соизволила приехать сюда из Петербурга?
        - Нет, эту барышню зовут София. - Юлия Николаевна указала на молодую гостью.
        Софья вдруг почувствовала, что от волнения не может произнести ни слова. Тогда она молча подошла к тетушке, поклонилась и протянула ей письмо Домны Гавриловны, которое тщательно хранила все эти долгие месяцы.
        - Что это, от кого?… - заволновалась Ольга Гавриловна. - Боже мой, да это же почерк Доминики!
        - Да, это письмо написала вам Домна Гавриловна… незадолго до своей смерти, - смогла наконец вымолвить сдавленным голосом Софья.
        - Моя сестра умерла?… - прошептала Ольга Гавриловна, и в ее больших темно-серых глазах заблестели слезы. - Я думала, что умру раньше… мы так и не увиделись с ней… не помирились…
        - Тетушка очень хотела вас увидеть и обнять, - вздохнула Софья. - Наверное, она написала об этом.
        Ольга Гавриловна распечатала письмо и стала жадно вчитываться в его строки, забыв, казалось, об окружающих. Наконец, прочитав, она посмотрела на Софью и сквозь слезы улыбнулась:
        - Дитя мое, и ты преодолела столько мытарств, столько верст, чтобы привезти это, пусть и горькое, но утешение своей старой тетке, которую никогда не видела? Подойди, я тебя обниму!
        Больная дама даже встала с кресла, хоть ей это явно было тяжело, и Софья кинулась к ней в объятия, сразу почувствовав облегчение оттого, что тетушка Ольга оказалась женщиной простой и сердечной.
        - Можешь ничего не объяснять, - сказала Ольга Гавриловна, вглядываясь в лицо своей юной родственницы. - Доминика мне все написала о тебе, о твоей грустной истории.

«Неужели и о Призванове сообщила?» - мелькнула в голове Софьи смятенная мысль, но следующие слова Ольги Гавриловны девушку немного успокоили:
        - Она написала, что очень боится оставлять тебя одну на этом свете, ведь ты сирота, без поддержки, почти без средств. Но теперь я позабочусь о тебе, бедное дитя, ты останешься жить здесь, со мной.
        - Но что скажут на это твои дети? - внезапно подала голос Юлия Николаевна. - Мне кажется, Адам и Каролина не любят, когда ты берешь кого-то под свою опеку, считают, что это вредит твоему здоровью.
        - Адам и Каролина слишком редко навещают меня, - вздохнула Ольга Гавриловна. - Они больше думают о Боге, чем о своей матери, а моя жизнь не может состоять из одних молитв, мне надо о ком-то заботиться, чтобы рядом была родная душа…
        - Это правильно, сударыня, - поддержал ее Призванов. - А сейчас мы с тетушкой вас оставим, чтобы вам ближе познакомиться со своей племянницей.
        Даниил, увлекая за собой несколько растерянную Юлию Николаевну, вышел из комнаты.
        Ольга Гавриловна тут же усадила девушку на скамейку рядом со своим креслом, стала торопливо и сбивчиво расспрашивать о Домне Гавриловне, Иване Григорьевиче и о Софьиной жизни, начиная с самого детства. Бледные щеки женщины порозовели, в глазах появился блеск, в движениях - живость. Затем вдруг, словно опомнившись, Ольга Гавриловна всплеснула руками и воскликнула:
        - Что же это я заговариваю тебя, когда ты устала с дороги, хочешь помыться, отдохнуть, поесть!.. Сейчас велю все для тебя приготовить, а потом уж мы наговоримся от души. У тебя, наверное, нет с собой платьев, Сонечка? Не беда, будешь одеваться пока в мои; они, правда, не очень модны, но вполне элегантны, а поскольку я в последние годы похудела, то платья не будут широки и для твоей девичьей фигурки.
        Девушка была растрогана таким радушным приемом, а от обращения «Сонечка», слышанного ею только в детстве, у нее на глаза даже навернулись слезы.
        После теплой ванны Софье было предложено переодеться в серо-голубое платье из тонкой шерсти, которое, правда, было ей чуть велико в талии, но тетушка перехватила его синим кушаком, и получилось весьма эффектно.
        Скоро принаряженная и причесанная Софья сидела за столом и с аппетитом поглощала булочки, запивая их горячим сладким кофе. Ольга Гавриловна сидела напротив племянницы и почти не притрагивалась к еде и питью, зато с умилением поглядывала на девушку. Насытившись, Софья глубоко вздохнула и сказала с искренним чувством:
        - Хорошо, что вы такая добрая! А я очень боялась, что вы примете меня высокомерно. Пан Лев, узнав, кто я такая, посмотрел на меня столь суровым взглядом, что впору было растеряться. Да и Калерия, видно, не очень рада такой гостье, как я.
        - О, не обращай внимания. Жеромским вообще свойственна эта надменность обедневших шляхтичей, а Льву особенно. Но, тем не менее, сегодня мы будем ужинать все вместе за столом в гостиной, и Льву придется с тобой считаться. Я вообще намерена познакомить тебя со здешним обществом, но здоровье не позволяет мне выходить из дому, так что поручу вывести тебя в свет Юлии и ее дочери. Кстати, сейчас в Вильно много блестящих офицеров, и жизнь кипит, несмотря на близость войны. Впрочем, Доминика написала, что у тебя был жених, но вы поссорились и расстались. Может, ты все еще любишь его? Тогда, конечно, общество других мужчин тебя не интересует.
        - Да, я все еще люблю его, но… - Софья потупилась, - но боюсь, что он никогда уже ко мне не вернется.
        - Наверное, узнал, что ты бесприданница, и отказался от тебя? Да, женихи порой бывают так корыстны… Но если он таков, то не стоит о нем и жалеть.
        Софья промолчала, не желая объяснять, в чем истинная причина ее ссоры с Юрием, а Ольга Гавриловна продолжала расспрашивать:
        - Наверное, тебе трудно жилось после смерти отца? Жаль, что он не успел тебя обеспечить. Впрочем, такая красивая девушка, как ты, может рассчитывать на хорошую партию даже без приданого.
        - Ах, тетушка, ведь не всегда и красота приносит счастье, - невольно вырвалось у Софьи.
        - О, мне ли этого не знать, - вздохнула Ольга Гавриловна. - Я тоже в молодости была недурна собой, но это принесло больше горя, чем радости, рассорило меня с сестрой и другими близкими. Могла ли я после этого быть по-настоящему счастливой? Жизнь наказала меня, а за что? За непрошеную ко мне любовь жениха Доминики? Может, я когда-то, по молодости лет, легкомысленно пококетничала с ним, но разве это большой грех? Не знаю… Во всяком случае я тягостно расплатилась и за свою красоту, и за свое легкомыслие. Да, мы с Владиславом любили друг друга, но счастливая жизнь в браке продлилась для меня недолго. В молодости муж изводил меня ревностью, в зрелые годы - скупостью и нравоучениями. И все же его смерть явилась для меня большим горем, потому что без Владислава я стала совсем одинока. Мне не удалось сделаться по-настоящему близкой даже своим детям…
        Лицо Ольги Гавриловны при этих словах было таким печальным, что Софья не решилась более подробно расспрашивать ее об Адаме и Каролине.
        Однако скоро из недомолвок и вскользь брошенных фраз девушка поняла природу той отдаленности, которая установилась между матерью и ее детьми. Адам рос честолюбивым юношей, мечтавшим о военной или светской карьере, однако родичи и ксендзы внушили ему, что, как поляк и католик, он не должен служить в императорской гвардии, и Адам избрал религиозное поприще, на котором вскоре стал успешно продвигаться, предпочитая при этом умалчивать о православной вере своей матери. Что касается Каролины, то она в 16 лет влюбилась в бедного учителя и хотела выйти за него замуж, но родня Жеромских решительно воспротивилась этому браку и сделала все, чтобы отослать молодого человека подальше от Каролины. Впоследствии несостоявшаяся невеста узнала, что ее возлюбленный пошел на военную службу и погиб. Каролина тяжело пережила это известие и, будучи особой экзальтированной и религиозной, вскоре ушла в монастырь. Ольга Гавриловна корила себя за то, что не поняла честолюбивых стремлений Адама и не внушила ему душевной мягкости, а в случае с Каролиной не смогла противопоставить себя семейству Жеромских и защитить право
дочери на выбор ее сердца.
        Тетушка, страдая от одиночества и холодности детей, пару раз пыталась завести себе бедных воспитанниц, но мужнина родня, видя в них претенденток на долю наследства, ухитрилась ловко спровадить девиц подальше от дома Жеромских.
        Однако теперь не чужие по крови мещаночки, а родственница, образованная барышня, оказалась рядом с Ольгой Гавриловной, и никто уже не мог отослать от знатной дамы эту вполне законную молодую компаньонку.
        Как и обещала тетушка, в день приезда Софьи и Призванова в доме был ужин с гостями, и даже чванливый Лев, сидя во главе стола, вел себя с натянутой любезностью. Были также приглашены Луговской и Киселев; Чижова не смогли найти, так как он уже где-то кутил в компании молодых офицеров.
        Луговской, еще страдавший от язв на ногах, большей частью молчал, а если и говорил, то о делах военных, о болезнях, грозящих городу после таяния снега, а также о наполеоновской казне и награбленных сокровищах, которые, по слухам, отступающие французы вынуждены были бросить у обледенелых холмов Вильно.
        Зато опьяневший от хорошего вина и веселых шумных улиц Киселев оживленно делился своими городскими впечатлениями. Оказалось, что здесь, в двух шагах от военного ужаса, ежедневно идут театральные представления, открылись трактиры и игорные дома, даются как частные балы, так и публичные, на которых каждый может быть за определенную цену, объявленную в афишке. А знатная и обеспеченная молодежь составила общество, названное лейб-шампанским, все члены которого сыпали деньгами направо и налево, пили шампанское, как воду, и, разумеется, волочились за виленскими красавицами.
        От этих рассказов чета Жеромских хмурилась, зато Калерии, судя по всему, было весело; сидя рядом с Даниилом, она то и дело, склонившись к нему, что-то возбужденно шептала и заливисто смеялась, не забывая порой бросать быстрые взгляды на Софью.
        Наслушавшись разговоров о городских увеселениях, Ольга Гавриловна вздохнула:
        - Что ж, пусть молодые офицеры немного развлекутся. Они ведь столько натерпелись всякой нужды, рисковали жизнью под пулями, так пусть хоть какое-то время у них останется на передышку. И если ты, Даниил, примкнешь к этим лейб-шампанцам, я, например, тебя совсем не буду осуждать.
        Юлия Николаевна нахмурилась:
        - Кутят и сорят деньгами те, кто оказался здесь вдали от семьи и родственников, в обществе разнузданных приятелей. А у Даниила, слава Богу, в Вильно имеются близкие люди, и он живет не на какой-нибудь прокуренной офицерской квартире, а в приличном доме, где о нем есть кому позаботиться.
        - Разумеется! - подхватила Калерия. - Я и сама никуда не пущу его без присмотра! Мы слишком долго ждали моего дорогого кузена, чтобы отдать его каким-то лейб-шампанцам!
        Софья вдруг ощутила подоплеку слов Калерии: так могла заявлять не столько кузина молодого человека, сколько его невеста. Призванов медлил с ответом, и Софья, не удержавшись, искоса на него посмотрела, но, встретившись с ним глазами, тут же отвела взгляд. Голос Даниила прозвучал спокойно и чуть насмешливо:
        - Можете не волноваться за мою нравственность, тетушка и кузина. Кутить и сорить деньгами мне некогда, я и так уже порядком отстал от своего полка. Так что отдохну в Вильно денька два-три - и в путь, за границу. Война ведь еще не окончена, государь требует, чтобы наши полководцы гнали наполеоновские войска до самого Парижа.
        Юлия Николаевна и Калерия стали наперебой убеждать Даниила оставаться в Вильно подольше, поскольку он уже достаточно совершил подвигов на войне, пора бы и отдохнуть. Призванов, рассеянно слушая их, только усмехался и качал головой. Потом Ольга Гавриловна вдруг вмешалась в разговор:
        - Кутить вы ему не разрешаете, отправляться на войну - тоже. Хотите, чтобы бравый гусар сидел тут возле ваших юбок? Вряд ли такое возможно.
        - Легко тебе говорить, Ольга, ведь Даниил - не твой племянник, - упрекнула Юлия Николаевна. - А нам так хочется задержать его подольше!
        - Когда Даниэль уедет, я буду ужасно скучать без него! - надула губки Калерия.
        - Я думаю, милая, что сейчас в Вильно для тебя найдется компания и без кузена, - заметила Ольга Гавриловна. - А я хотела бы еще и попросить, чтобы ты вместе с матерью оказала мне одну услугу.
        - Какую услугу? - заинтересовалась Калерия.
        - Я собираюсь познакомить Софью с виленским обществом, а из-за своего плохого здоровья не могу ездить по гостям. Вот и хочу попросить вас о таком одолжении.
        Калерия сделала недовольную гримасу, и Софья тут же заметила, обращаясь к Ольге Гавриловне:
        - Мне бы не хотелось кого-либо затруднять, тетушка. Поэтому, если Юлии Николаевне и Калерии не по душе ваша просьба, я совсем не обижусь. Я ведь приехала сюда к вам, а не к здешнему обществу.
        Ольга Гавриловна пожала плечами, Даниил бросил быстрый взгляд на Софью, а Юлия Николаевна поспешила вмешаться:
        - Ну что вы, Софи, нам совсем не в тягость выполнить просьбу Ольги! Мы с дочерью охотно введем вас в местный круг уважаемых семей.
        - Но лишь после того, как Даниэль уедет, - добавила Калерия. - Пока кузен у нас, мне бы не хотелось ходить по гостям, пусть они приходят в наш дом.
        Заметив, как переглянулись мать и дочь, Софья поняла, что они немало обеспокоены ее присутствием в доме, которое, по воле Ольги Гавриловны, может оказаться длительным и серьезным.
        Вскоре после ухода гостей девушка, еще плохо знавшая дом Жеромских, случайно вышла не в тот коридор и услышала под лестницей приглушенные голоса Юлии Николаевны и Калерии. Поскольку в разговоре прозвучало ее имя, Софья, прижавшись к стене, тут же навострила уши.
        - Почему мы должны опекать эту проходимку? - возмущалась Калерия. - Мало того, что она компрометирует нас своим происхождением, так еще, похоже, имеет виды на Даниэля!
        - Именно потому мы и должны взять ее под свою опеку, - рассудительно заметила Юлия Николаевна. - За соперницей легче уследить, если быть рядом с ней, притворившись подругой. Впрочем, она тебе и не соперница. Никогда старик Призванов не согласится на такую невестку - с сомнительным происхождением и без приданого. Да и сам Даниил вряд ли принимает ее всерьез.
        - Однако я заметила, что он слишком часто на нее посматривает!
        - Да, я тоже замечала эти взгляды, но они ничего не значат. Позабавиться с хорошенькой девицей он, конечно, не прочь, но для женитьбы выберет кого-то другого.
        - Но я хочу, чтоб он выбрал только меня!
        - Для этого надо немного постараться, дочка. И кстати, подружившись с Софи, ты непременно должна внушить ей мысль, что Даниил - твой жених и ваш будущий брак - дело решенное.
        Дальше кто-то из слуг отвлек внимание хозяек и разговор прервался.
        После всего услышанного Софье стало и смешно, и немного грустно. В какой-то степени ей льстило, что знатная панна Жеромская видит в ней возможную соперницу, но, вместе с тем, ее больно уязвили слова Юлии Николаевны о том, что нельзя даже допустить мысли о каких-то серьезных взглядах графа Призванова на такую особу, как Софья. Впрочем, сама Софья про себя соглашалась с Юлией Николаевной и была уверена, что лишь столь благородный человек, как Юрий Горецкий, может увидеть в незаконнорожденной бесприданнице не кратковременную забаву, а спутницу жизни.
        Видимо, совет матери возымел действие на Калерию, потому что уже на следующий день она сама заговорила с Софьей, стала сочувственно расспрашивать о жизни в тетушкином имении, о московском пожаре, о дороге на Вильно. А еще через день, взяв гостью под руку, Калерия повела ее по модным магазинам. Разговоры во время этих прогулок панна Жеромская вела самые легкомысленные и, словно между прочим, спросила Софью, есть ли у той жених.
        - Есть… вернее, был. Перед войной мы поссорились и расстались. Но после войны я надеюсь с ним помириться.
        Софья нарочно ответила так, чтобы виленская барышня перестала видеть в ней соперницу и относилась доверительно.
        - А вы очень любите своего жениха? - поинтересовалась Калерия.
        - Не знаю, очень ли, но он единственный, кого я вижу своим мужем.
        - И у меня есть единственный человек, за которого я бы хотела выйти замуж. Это мой кузен Даниил. - Калерия искоса бросила взгляд на Софью и продолжала: - Правда, некоторые ортодоксы считают, что двоюродное родство есть препятствие к браку, но я не обращаю внимания на эти предрассудки. Для меня главное - чувства, ведь я люблю Даниила. Он такой красивый, умный, храбрый. Не правда ли?
        Софья пожала плечами:
        - Ну, это дело вкуса.
        - Разумеется, если вы любите своего жениха, то вам достоинства других мужчин безразличны. А для меня Даниэль превыше всех. Кто может с ним сравниться? Впрочем, признаюсь вам откровенно… есть один человек, кроме Даниила, которому я могла бы отдать свое сердце.
        - Да? И кто же он? - невольно заинтересовалась Софья, заметив, что Калерия искренна в эту минуту.
        Глаза панны вдруг сделались мечтательно-томными, словно глядели куда-то в безбрежную даль, и, приостановившись, она тихо сказала:
        - Я не знаю ни имени его, ни звания, помню только красивое лицо и благородный взгляд… Это случилось два месяца тому, когда поблизости от нашего поместья оказались бандиты или, может, то были пьяные казаки, не знаю. Я не успела добежать до усадьбы, и они меня схватили, хотели увезти с собой и надругаться. Но, к моему счастью, на бандитов налетел военный отряд, во главе которого был молодой красавец офицер. Он отбил меня у злодеев, а я от испуга потеряла сознание. Когда очнулась, то уже лежала на кровати, вокруг суетились домашние. Оказалось, что мой спаситель отнес меня к крыльцу и ускакал, не назвав своего имени. Но его лицо врезалось мне в память… Впрочем, будь на месте того офицера Даниэль, он повел бы себя не менее храбро.
        Софья промолчала, отметив про себя, что, по странному капризу случая, Призванов не раз выступал в роли ее спасителя, в то время как спасителем панны Жеромской оказался кто-то другой.
        После этого разговора Софья решила, что Калерия не так уж лицемерна, если минуты искренности иногда побеждают в ней притворство.
        Вечером в доме появились Луговской с Киселевым и стали рассказывать об офицерах, с которыми познакомились в Вильно. Разумеется, Софье очень хотелось расспросить их, не встречали ли они Юрия Горецкого и не слыхали ли о нем, но присутствие Призванова заставляло девушку сдерживать свое любопытство. В конце концов она решила, что будет наводить справки о Юрии после того, как Даниил уедет.
        А его отъезд не заставил себя долго ждать. Уже через день Призванов снарядился в путь. С ним должны были отбыть еще двое гусар из его полка, которые тоже временно проживали в Вильно.
        Прощаясь с домашними, он церемонно поцеловал руки Ольге Гавриловне и Софье, а Юлию Николаевну и Калерию обнял. После его отбытия дамы разошлись по своим комнатам: Калерия с матерью - горевать с платочками у глаз, Ольга Гавриловна - вздыхать в кресле у камина, а Софья… Нет, Софье решительно не сиделось в комнате. Какое-то странное, мятежное предчувствие гнало ее из дому. Через заднюю дверь она выскользнула в сад, прошла среди белых заснеженных деревьев к воротам…
        Неожиданно ворота распахнулись, и девушка вскрикнула, увидев прямо перед собой Призванова. Он сделал к ней несколько шагов. Она невольно отступила назад и пробормотала:
        - Почему вы вернулись?…
        - А почему вы подошли к воротам? Словно хотели посмотреть мне вслед.
        - У меня не было таких намерений. Я просто вышла в сад погулять… а о вас даже и не думала.
        - Жаль. А вот я думал о вас… о тебе, Софья. Должен признаться, что за время войны, после всего пережитого, я много чего передумал. У меня уже нет тех сословных предрассудков, что раньше. Сейчас я, наверное, мог бы… да, я мог бы жениться на любимой женщине даже вопреки воле отца и всего моего окружения.
        Они посмотрели друг на друга в упор. Мелкие морозные снежинки, кружась в причудливом хороводе, оседали им на плечи и ресницы. Что-то сказочное, нереальное было в этом прощании. Софья еще не могла понять, какой смысл вкладывал в свои слова Призванов, и не удержалась от вопроса:
        - А разве у вас есть любимая женщина? Разве вы кого-то любите?
        Вместо ответа Даниил шагнул к ней, порывисто обнял и поцеловал долгим и крепким поцелуем. Она слегка задохнулась и, отстранившись, посмотрела ему в глаза. Обычно насмешливые, его глаза сейчас были серьезны, даже печальны. Казалось, он ждал от девушки какого-то ответа, но она ничего не могла сказать.
        - Ну, что ж… даст Бог, еще увидимся, - пробормотал он глухим голосом и, резко повернувшись, ушел прочь.
        Опомнившись через полминуты, Софья выбежала за ворота, но Призванова уже и след простыл.
        Его странное, неопределенное, иносказательное признание так поразило ее, что она долго стояла посреди белоснежного двора, прижав руку к груди и чувствуя даже сквозь одежду, как гулко бьется сердце.
        Глава четырнадцатая
        Не отступая от данного себе слова найти Юрия, Софья сразу же после отъезда Даниила принялась осторожно расспрашивать Луговского, Киселева и других бывавших в доме офицеров, но никто ничего не знал о Горецком. Правда, когда Юлия Николаевна и Калерия взяли ее с собой на раут в дом ректора Снядецкого, где было несколько гвардейских офицеров из корпуса генерала Лаврова, ей удалось узнать, что полк, в котором служил Юрий, сейчас находится за границей, в Пруссии. Впрочем, это не значило, что Юрий там; он мог быть ранен, мог по какой-либо причине отстать от своего полка, мог… но нет, о его возможной гибели Софья не хотела даже думать.
        Однажды на улице она увидела небольшой конный отряд русских гусар, и ей показалось, что среди них - Ружич. Уж он-то наверняка мог что-то знать о Юрии! Софья кинулась вдогонку за кавалеристами, которые свернули на массивный каменный мост через Вилию. Софья кричала им вдогонку, звала Ружича, но ее голос терялся в шуме уличной толпы, а догнать конников она никак не могла, хотя и очень спешила.
        Ей только удалось узнать, что проезжавшие гусары направлялись на запад, к театру военных действий.
        Она вернулась домой усталая и разочарованная, решив, что злая судьба противится ее сближению с бывшим женихом.
        Между тем жизнь в Вильно по-прежнему кипела; после того как император Александр подписал манифест, дарующий забвение прошлого и всеобщую амнистию, в город вернулись даже те польские дворяне, которые открыто сотрудничали с Наполеоном, занимая должности в учрежденном им правлении края.
        Однако уже в феврале, как и предсказывал Луговской, над городом нависла опасность повальных болезней. Едва лишь подтаял снег, как в окрестностях Вильно обнажилась во всем ужасе и безобразии мрачная картина непогребенных трупов. Чтобы предотвратить развитие заразы, по указанию врачей начали сжигать эти трупы в предместьях Снипишки и Антоколь. Но, увы, принятая мера нисколько не спасла жителей Вильно; напротив, ужасающее аутодафе произвело такую смрадную духоту в городе, что люди начали болеть и едва не случился настоящий мор.
        Спасаясь от заразы, многие жители, если у них была возможность, покидали город, уезжая в деревни и на хутора. Уехали и Жеромские в свое поместье, находившееся к югу от Вильно. Правда, по дороге, пока не отъехали далеко от города, их небольшому обозу приходилось то и дело отбиваться от бродячих собак, которые, совершенно одичав, бросались на людей. Лев Жеромский и его домочадцы утешали себя тем, что за время их отсутствия в городе наведут порядок, разгребут грязь, зароют трупы и истребят собачьи стаи. Кто и чьими руками должен наводить этот порядок, шляхтича, разумеется, не заботило, и он считал своим полным правом отсидеться в поместье до лучших времен.
        Обширное имение Жеромских было разделено между двумя братьями, каждый из которых построил на своей земельной части каменный дом. Эти дома находились недалеко друг от друга, и родственники могли, по сути, жить одной семьей, чуть ли не ежедневно захаживая друг к другу в гости. При жизни Владислава, видимо, так и было, теперь же, когда Ольга Гавриловна осталась вдовой и из-за болезней не могла навещать и принимать родичей, жизнь в ее доме стала замкнутой, в то время как в дом Льва, стараниями его жены и дочери, нередко наезжали помещики из соседних деревень.
        Софью, впрочем, замкнутость ее жизни у Ольги Гавриловны даже устраивала, поскольку девушка не слишком уютно чувствовала себя в чужой для нее семье Жеромских. Ей было легко лишь с добродушной и одинокой тетушкой Ольгой, которая просила племянницу не покидать ее. Однако не только привязанность к недавно обретенной родственнице удерживала Софью близ Вильно; девушка оставалась еще и потому, что в здешних местах, близких к границе, можно было узнать первые новости о войне. Софья прислушивалась к этим новостям жадно, словно от них зависела ее жизнь.
        Если бы девушку спросили, только ли судьбы отечества ее волнуют или кто-то из близких ей людей ушел на войну, она бы ответила, что на войне сейчас ее жених и брат. Но о Призванове, разумеется, умолчала бы, хотя в глубине души не могла не думать о нем. Однажды ночью он даже ей приснился, и это был такой мятежный, такой обжигающий сон, с объятиями, поцелуями и пылкими бесстыдными речами, что она проснулась в совершенном смятении и все утро не могла погасить горячий румянец своих щек. А еще девушку пугало и смущало то обстоятельство, что о Юрии она никогда не видела подобных снов и, любя жениха, никогда не теряла голову от его поцелуев. Мысленно Софья обозвала себя безнравственной женщиной, способной испытывать - хотя и по-разному - любовные чувства сразу к двум мужчинам.
        Стараясь думать только о Юрии и отгоняя упорные воспоминания о Призванове, она порой становилась рассеянной и словно отрешенной от окружающего мира. Это заметила Ольга Гавриловна и однажды приступила к девушке с расспросами:
        - А что это у тебя такой мечтательный взгляд? Наверное, задумалась о женихе? Все не можешь выбросить его из головы? Вижу, что не можешь. Недаром же ни с кем из офицеров не завела роман. Многие на тебя посматривали, а ты… Хотя, впрочем, я замечала, что вы с Даниилом порою как-то очень странно переглядывались. Признайся, между вами что-то было?
        - Ну, что между нами могло быть? - пожала плечами Софья, отводя глаза. - Граф Призванов не посмотрит всерьез на такую, как я, а я не позволю видеть во мне лишь игрушку. Да и потом, Призванов - жених Калерии, а у меня есть свой жених. Вернее, был.
        - Даниил - жених Калерии? Так думает только она сама, да еще ее родители. Что же касается твоего жениха, то я о нем ничего не знаю и ничего не могу сказать. Кто он, откуда, почему вы рассорились? Может, объяснишь своей старой тетке? Я хочу, чтобы между мной и тобой установились доверительные отношения.
        - Я тоже этого хочу, тетушка. Я все для вас готова сделать и никогда ни в чем не подведу. Но открыть причину моей ссоры с женихом я пока не готова. Одно могу сказать: он человек благородный и по рождению и по воспитанию, а я провинилась перед ним из-за своего легкомыслия. Наверное, если бы была осторожней, осмотрительней, никакие интриганы нас бы не поссорили.
        - Да, легкомыслие… я тоже когда-то из-за него пострадала… и другие вокруг меня. Но твой жених должен тебя простить, если любит. А я, со своей стороны, всегда готова помочь твоему счастью. Ты ведь будешь рядом со мной, верно? Обещай, что никуда не уедешь.
        - Я не уеду… по крайней мере в ближайшее время. Но вы же понимаете, что навсегда я остаться не могу, я чувствую себя здесь чужой, зависимой…
        - Дитя мое, я понимаю, что роль бедной воспитанницы надоела тебе еще в доме моей сестры. Но я уже подумала, как облегчить твое положение. Я хочу вписать тебя в свое завещание. Правда, денег у меня нет, но я оставлю тебе долю во владении поместьем. Таким образом, даже после моей смерти ты сможешь жить в этой усадьбе на законных правах. Я уже сказала об этом Жеромским, пусть принимают во внимание мою волю, даже если им это не по душе.
        - Зачем, тетушка? Зря вы им об этом сказали. Они и так на меня косо посматривали, а уж теперь… Нет, право, я отказываюсь от своей доли в вашем завещании. Отец ведь оставил мне небольшое имение в Харьковской губернии, я уж как-нибудь проживу, и потом… - Софья запнулась, решив не рассказывать о тех золотых монетах из тайника, которые она поделила с супругами Лан.
        - Небольшое имение? - усмехнулась Ольга Гавриловна. - Да это просто крестьянский хутор, а не имение! А здесь ты будешь совладелицей знатного поместья!
        - Не надо, тетушка. Тем самым вы настроите своих детей и родичей не только против меня, но и против себя.
        - Это уж мое дело, дорогая.
        Впрочем, скоро решимость Ольги Гавриловны поколебалась. Жеромские стали явно и скрыто выказывать ей недовольство, а потом приехала - видимо, по их вызову, Каролина, которая тоже отнюдь не обрадовалась появлению бедной родственницы. Остро чувствуя эту атмосферу глухого осуждения, Софья однажды за общим столом во всеуслышание заявила, что не претендует ни на малейшую долю наследства, а живет в имении лишь для того, чтобы поддержать больную тетушку. Ее слова как будто успокоили Жеромских; при этом и Ольге Гавриловне стало легче. Бескорыстие девушки еще больше привязало к ней пожилую даму, да и Каролина стала более благосклонно относиться к юной родственнице, а перед возвращением в монастырь даже подарила Софье янтарные четки и молитвенник.
        Жизнь в деревне текла медленно и однообразно, но Софью устраивало это затишье после бури. Она заполняла свои дни уходом за тетушкой, домашней работой и чтением книг, которые имелись в библиотечной комнате усадьбы. Девушка отослала письмо в Старые Липы и через какое-то время получила ответ. Эжени и Франсуа писали о том, что доехали они благополучно и сразу же занялись своими повседневными делами, поскольку за время отсутствия хозяйки и домоправительницы слуги в имении совсем разболтались и хозяйство запустили. Старые Липы, которые по завещанию Домны Гавриловны должны перейти к Павлу, теперь ждут своего нового хозяина, но о его судьбе пока ничего не известно. Евгения писала, что собирается поддерживать порядок в доме до тех пор, пока не приедет Павел, а там уж все будет зависеть от его решения. Если он вздумает продавать поместье, то супругам Лан придется переселяться в другое место, и, хотя они не нищие, а все же не хочется на старости лет куда-то переезжать, менять привычную жизнь. Софья даже слегка всплакнула над письмом верной Эжени и решила, что если Павел захочет избавиться от тетушкиного
поместья, то она предложит супругам Лан поселиться вместе с ней в ее крохотном имении, которое теперь, благодаря находке золотых монет, можно расширить и обустроить. Так Софья рисовала себе будущее - хоть и скромное, но вполне достойное. А о столь эфемерных вещах, как любовь и счастье, девушка старалась пока не думать и ни на что не надеяться, дабы уберечь себя от новых разочарований.
        Калерия, в отличие от Софьи, тяготилась деревенской жизнью и искала хоть какого-то общества и новостей, приглашая в дом окрестных помещиков, от которых, правда, мало чего можно было узнать. Впрочем, иногда в усадьбе останавливались проездом военные - раненые офицеры либо спешащие по делам службы курьеры, - так вот они-то и были главным источником новостей. Вначале эти новости обнадеживали: русская армия вошла в Берлин, Пруссия присоединилась к шестой коалиции, в которую ранее вошли Россия, Англия, Испания и Швеция.
        Но затем начались неудачи, удручавшие мирных обывателей, которые с нетерпением ждали окончания войны.
        Умер Кутузов, а Наполеону удалось собрать двухсоттысячную армию, и в первом же сражении при Лютцене эта новая армия смогла одержать победу над войсками коалиции. Следующую победу неутомимый полководец одержал при Бауцене. Два поражения подряд вынудили союзников заключить с Наполеоном двухмесячное перемирие. Война продолжала тянуться, и исход ее все еще был непредсказуем…
        Французский император, вновь уверовавший в свою непобедимость, отказался от договора на условиях коалиции. Отвергнув компромиссный мир, он даже заявил с насмешкой австрийскому канцлеру Меттерниху: «Хорошо, пусть будет война! До встречи в Вене!» Впрочем, в австрийской столице он больше не побывал, зато одержал победу под Дрезденом, когда французская кавалерия под командованием Мюрата прорвала союзный центр. Наполеон, бросавший в бой теперь уже совсем молодых новобранцев, не думал, однако, уступать, и, таким образом, окончание войны по-прежнему отодвигалось.
        Правда, к осени стали приходить обнадеживающие известия об успехах союзников, разбивших корпуса Нея, Макдональда и Удино. И хотя до полной победы было еще далеко, в семье Жеромских теперь все жили ожиданием хороших новостей, надеясь при этом на скорое возвращение Призванова. За прошедшие месяцы от него приходило несколько писем, которые обсуждались за общим столом. В этих письмах Софье не предназначалось ничего, кроме дежурных приветов, и все же она с невольным интересом прислушивалась к разговорам Калерии и Юлии Николаевны, цитировавших по-солдатски короткие послания Даниила, в которых каждое слово казалось им важным и значительным.
        Потом эти письма, и без того редкие, совсем прекратились, что не могло не вызывать тревоги. Один бывалый ветеран, посетивший поместье, объяснил, что сейчас войска коалиции готовятся к большому сражению где-то в районе Лейпцига и офицерам, конечно, не до писем. Это, с одной стороны, объясняло молчание Даниила, но, с другой, означало, что он тоже наверняка примет участие в битве, а она, судя по всему, будет ожесточенной и кровопролитной.
        Калерия, которой давно не сиделось в деревне, все настойчивее просила родителей о переезде в город, поближе к большому обществу, собраниям, газетам и новостям, - тем более что за это время в Вильно уже был наведен относительный порядок. И вот в октябре Жеромские покинули свое поместье, переселившись в городской дом. Софья не выказывала по этому поводу ни радости, ни огорчения, но в душе восприняла переезд весьма охотно, ибо размеренно-скучная жизнь в деревне, поначалу успокоившая девушку, теперь уже начинала ее тяготить, и какое-то внутреннее нетерпение влекло ее оказаться в гуще событий. В этом она сейчас была солидарна с Калерией, что, безусловно, объяснялось общим для них качеством - молодостью, которая по самой природе своей подвижна и стремительна.
        Как ни странно, но на этот раз жизнь в городе, да еще в одном доме, сблизила двух девушек, не питавших друг к другу внутренней симпатии. Калерия постепенно перестала видеть в Софье существо низкого происхождения, «проходимку», как она когда-то называла ее в разговорах с матерью, а стала признавать образованность и хорошее воспитание этой новой обитательницы дома, решив, что Софья подойдет ей в компаньонки. В свою очередь Софья мысленно простила Калерии ее надменность и старалась уважать хотя бы за то, что панна Жеромская, шляхтянка и католичка, все же искренне переживает за русских офицеров - по крайней мере за тех, с которыми была знакома.
        Теперь девушки вместе ходили по городу, прислушиваясь к новостям; при этом Калерия часто расспрашивала Софью о ее женихе. Софья, разыгрывая откровенность, на самом деле не сказала Калерии почти ни слова правды; во всяком случае ни имени Юрия Горецкого, ни роли Призванова в ее ссоре с женихом она не раскрыла.
        Наконец, в ноябре по городу разнеслась весть: союзники победили, но какой ценой!.. Бывалые люди уже назвали сражение под Лейпцигом «битвой народов», ибо число участников ее было крупнейшим за всю историю наполеоновских войн. Шли разговоры об огромных потерях с обеих сторон, о мужестве дивизии Раевского, преградившей в решающую минуту путь французской коннице, о рукопашных схватках на улицах города, об огне орудийных батарей, о взрывах мостов и форсировании рек. Говорили о большом числе раненых солдат и офицеров, и многие женщины в городе целыми днями щипали корпию и шили белье для лазаретов. Занимались этим и Софья с Калерией, хотя обеим девушкам не сиделось дома, и они жаждали поскорее увидеть вернувшихся с поля битвы героев. Тревога в семье Жеромских еще более усилилась, когда появились слухи о значительных потерях среди кавалеристов дивизии, в которую входил полк Призванова.
        Едва в город начали прибывать первые раненые и контуженные под Лейпцигом, как Софья с Калерией стали часто выходить из дому, посещая лазареты, расспрашивая хозяев главных квартир, где останавливались офицеры, высматривая знакомые лица на улицах и возле церквей. Увы, ничего утешительного о судьбе гусарского полка они не услышали. Софья относилась к отсутствию хороших вестей сдержанно, ничем не выказывая своих чувств, Калерия же на каждом шагу с горящими глазами повторяла, что сходит с ума от тревоги и готова наложить на себя руки, если Даниил погибнет. Однажды она увидела в толпе на площади группу раненых: кто был на костылях, кто с подвязанной рукой, кто с окровавленной повязкой на голове, - и тут же возбужденно воскликнула, обращаясь к Софье:
        - Ах, пусть бы он вернулся каким угодно раненым, даже калекой, лишь бы живой! Я была бы так счастлива утешить героя!..
        Софье невольно почудилась в словах и интонациях Калерии некая преувеличенная экзальтация, как в модных чувствительных романах. Но восклицание панны Жеромской услышал еще один человек - раненый, стоявший к девушкам спиной. Он внезапно оглянулся с явным интересом и уважением во взгляде - и тут же застыл, встретившись глазами с Софьей. Застыла и она, ибо этот молодой офицер с перевязанной рукой и бледным лицом был не кто иной, как Юрий Горецкий. Пару секунд они молча и неподвижно смотрели друг на друга, а потом одновременно повернулись к Калерии, радостно вскричавшей:
        - Вы!.. Боже, это вы, мой спаситель!.. Какое чудо, что я вас встретила!
        Софья сразу же догадалась, о каком спасителе идет речь. В свою очередь Юрий, присмотревшись, узнал девушку, спасенную им от бандитов, и, переводя недоуменный взгляд с Калерии на Софью, пробормотал:
        - Как странно видеть вас вместе…
        - Нас?… - Калерия удивленно оглянулась на Софью. - А вы знакомы между собой?
        - Знакомы, но не коротко, - поспешила ответить Софья. - Дядюшка господина Горецкого был соседом моей тетушки Домны.
        Юрий, видимо, решив принять ее игру, кивнул:
        - Да, весьма отдаленное знакомство, я даже не сразу узнал эту барышню… Софью Маврину, кажется? Зато вас… - он выразительно посмотрел на Калерию, - вас я узнал сразу, хотя и видел-то несколько мгновений, но бывают встречи, которые врезаются в память навсегда…
        Возникла неловкая пауза, во время которой Софья посчитала уместным представить молодых людей друг другу.
        - Знаете, - объявил Горецкий, обращаясь к Калерии, - меня так поразили сказанные вами здесь слова… о том, что вы готовы принять дорогого вам человека в любом состоянии, лишь бы был жив. Такая женская преданность, увы, не часто встречается.
        Софье показалось, что своим высказыванием Юрий старается бросить камень в ее огород, но она промолчала.
        - А я не понимаю женщин, которые не преданы тем, кого любят! - возбужденно воскликнула Калерия. - Любить ведь надо не только в счастье, но и в горе!
        - Кто же тот счастливый человек, о котором вы говорите? - с уважением поинтересовался Горецкий.
        - Мой кузен. - Калерия вздохнула. - Родство мешало нам обручиться, но оно не помешает мне любить его и заботиться о нем. Только бы он вернулся живым. Но, увы, в последнее время о нем нет никаких известий. Знаю только, что он храбро сражается. Изюмский гусарский полк, в котором он служит, первым ворвался в Берлин. А теперь ходят слухи о больших потерях в этом полку…
        - Да, полк сильно пострадал под Лейпцигом, - подтвердил Юрий. - Я служил в артиллерийской батарее генерала Сухозанета, и нам приходилось поддерживать гусарскую дивизию при атаке. Может быть, я случайно знаю вашего кузена? Как его имя?
        - Даниил Призванов, граф, командир гусарского эскадрона, - не без гордости сообщила Калерия.
        При этом имени взгляды Юрия и Софьи словно сверкнули перекрестным огнем. После долгой, мучительной паузы Горецкий тяжело вздохнул:
        - Как жаль, Калерия, что мне придется сообщить вам эту весть… Прошу вас, мужайтесь. Ваш кузен, граф Призванов, погиб.
        Калерия ахнула, пошатнулась и лишилась чувств. Юрий подхватил ее, скривившись от боли в раненой руке; тотчас ему на помощь пришел стоявший неподалеку офицер, и они вместе отнесли Калерию на ближайшую скамейку.
        Софья, хоть и была в душе потрясена трагическим известием, но внешне словно застыла, не выразив своих чувств ни словом, ни взглядом. «Когда-то я пожелала ему гибели на войне - и вот сбылось», - думала она с каким-то тупым отчаянием. Машинально проследовав к скамье, Софья поднесла к лицу Калерии флакончик с нюхательной солью. И вдруг услышала у себя над ухом тихий голос, произнесший с горькой и едкой интонацией:
        - Вот эта девушка действительно способна любить, а вы даже слезинки не пролили за своим любовником. Поразительное равнодушие.
        Софья подняла глаза на Юрия и хотела что-то возразить на его упрек, но не смогла. В этот момент Калерия очнулась и сдавленно прошептала:
        - Где я, что со мной было?… Неужели это правда, что Даниил погиб?…
        - Увы, это правда, - вздохнул Горецкий. - Мой полковой друг Терещенко может подтвердить, - он кивнул на стоявшего рядом офицера, который помог перенести Калерию.
        - Да, это так, - склонил голову Терещенко. - Я видел героическую смерть графа Призванова собственными глазами. К сожалению, настоящие боевые гусары редко доживают до тридцати лет.
        - Мне очень горько, сударыня, что именно я принес вам такую печальную весть, - нахмурился Горецкий.
        - Но вы-то ни при чем, - пробормотала Калерия, вытирая слезы платочком. - Наоборот, я благодарна судьбе, что именно вы оказались рядом со мной в такую тяжелую минуту. Вы ведь тоже герой и тоже могли погибнуть в бою. Знаете… - она немного помолчала и вдруг порывисто схватила Юрия за руку, - знаете, мне и моим родным будет легче пережить утрату, если вы немного погостите в нашем доме или хотя бы будете приходить к нам… вы и ваши боевые друзья, - она кивнула на Терещенко.
        Офицеры не стали возражать и пошли вместе с девушками к дому Жеромских. По дороге Калерия успела рассказать Горецкому о своих домочадцах, а также о том, как около года назад Даниил появился в Вильно вместе с Софьей. Последнее обстоятельство, очевидно, заинтересовало и неприятно удивило Юрия, бросившего на бывшую невесту хмурый взгляд. Софья по-прежнему молчала, пребывая в каком-то странном оцепенении, словно все чувства ее застыли, покрывшись коркой льда.
        То, что происходило затем в доме Жеромских: слезы женщин, разговоры мужчин, суета слуг, печальное застолье хозяев и гостей-офицеров, - казалось Софье мучительным сном, от которого хотелось поскорее очнуться, не принимая в нем участия. Ее молчаливость выглядела холодной, но не была, похоже, замечена никем, кроме Юрия, бросавшего время от времени на девушку пристальные и осуждающие взгляды.
        Когда, наконец, завершился этот тягостный день и гости покинули дом, а хозяева разошлись по своим комнатам, Софья вдруг узнала, что не только Юрий заметил ее странное состояние. Перед сном Ольга Гавриловна позвала племянницу к себе и напрямик спросила:
        - Отчего ты была так холодна и молчалива сегодня? Неужели ни капли не горюешь за бедным Даниилом? А ведь он герой и в некотором роде твой спаситель. Или встреча с Юрием тебя так потрясла, что все другие чувства отошли на задний план? Сдается мне, что Юрий Горецкий не просто твой дальний знакомый. Вы имели с ним какие-то отношения? Может, это он и есть тот жених, с которым ты поссорилась перед войной?
        У Софьи не было сил солгать тетушке, и она лишь удивилась ее внезапной проницательности:
        - Но как вы догадались?
        - Знаешь… люди, которые так прожили жизнь, как я, и уже стоят одной ногой в могиле, иногда бывают довольно прозорливы. Мне также показалось, что у Юрия далеко не все чувства к тебе угасли. Вы еще можете с ним помириться. Если, конечно, и ты этого захочешь. А ты ведь хочешь?
        Софья вдруг задумалась, прислушиваясь к своим внутренним ощущениям, и честно ответила:
        - Раньше очень хотела, а теперь… не знаю.
        - А что изменилось за это время?
        - Может, война, испытания… они изменили меня. И его, наверное, тоже.
        - Только ли война? А может, ты успела полюбить кого-то другого?
        - Нет-нет, - поспешно ответила Софья. - Дело совсем не в этом. Просто я… временами чувствую себя такой опустошенной… простите, не могу сейчас об этом говорить, мне надо разобраться в самой себе.
        Пожелав тетушке спокойной ночи, Софья отправилась спать, хотя знала, что сон все равно к ней не придет. Так и случилось; девушка металась до утра и как в бреду порою повторяла: «Ведь я люблю его, люблю!..», хотя не могла понять, к кому обращены эти слова. Лишь перед рассветом Софью ненадолго посетило тревожное сновидение, в котором смутно повторилась картина ее прощания с Призвановым: белый зимний день, медленный танец снежинок, серьезные и печальные глаза Даниила, его странные слова, его поцелуй… Софья проснулась с ощущением этого поцелуя на устах и все утро ходила, как потерянная, а сквозь ее душевную сумятицу все упрямее и коварнее в своей безысходности пробивалась мысль: «А ведь ты уже не Юрия любишь, а Призванова! Но слишком поздно это поняла! Теперь все поздно!..»
        Софье хотелось бежать от этой горькой истины, хотелось спрятать ее поглубже на дне своей души, чтобы никто ни о чем не догадался, и девушка избегала общества, таясь в одиночестве.
        Но вечером, когда она бродила по саду близ того места, где попрощалась с Призвановым, ее вдруг заметил Юрий, пришедший в дом по приглашению хозяев. Вокруг никого не было, и он, воспользовавшись минутой уединения, заговорил с девушкой:
        - Похоже, вы обегаете меня? Почему молчите? Не хотите даже оправдаться передо мной?
        - Не хочу. - Софья пожала плечами. - Да и зачем?
        - Зачем? Но раньше вы хотели мне доказать, что ваша измена была невольной, что вы в ней не виноваты. Тогда я этого не понял, а сейчас… сейчас бы, наверное, мог понять.
        - Что ж делать, мы многое понимаем слишком поздно, - вздохнула Софья.
        - Вы как будто упрекаете меня за то, что я тогда не смог вам простить?
        - Нет, Юрий, я вас не упрекаю. Да и вам не стоит оглядываться на прошлое. Ведь все равно, даже не будь моей измены, вы бы не смогли со мной обвенчаться. Против этого были ваши родные, все ваше окружение.
        - А может, я переменился за это время? Может, научился смотреть в глаза судьбе, врагам… и не избегать трудных решений? Может, теперь я готов все исправить?
        Софья вдруг отчетливо вспомнила слова Призванова: «Вот когда Горецкий научится смотреть в глаза реальности, как и в глаза противнику, и при этом будет предлагать вам руку и сердце - тогда можете быть уверенной в его чувствах». Казалось бы, все именно так и случилось, но она почему-то устремила взгляд не на Горецкого, а куда-то сквозь него, и после паузы медленно покачала головой:
        - Нет, Юрий. Кажется, теперь я не достойна вас. Вы за это время стали лучше, а я - хуже.
        - Что вы хотите сказать, Софья? Вы за это время… вы снова изменили мне? Вас кто-то взял силой или обманом? - Он схватил девушку за плечи, пытаясь поймать ее ускользающий взгляд. - Кто это был? Снова Призванов? Чем он принудил вас к близости?
        - На этот раз - ничем. Хотя, пожалуй, силой… силой своей страсти.
        - Ах, вот как!.. - Юрий отпустил ее и горько усмехнулся: - И вы питали к нему какие-то чувства? Любовь?
        - Зачем говорить об этом сейчас, ведь он все равно погиб…
        - В самом деле, погиб, а вы даже не всплакнули! Хотя чему тут удивляться! Разве вы способны на любовь?
        - Да, наверное, я совсем не похожа ни на Клариссу, ни на бедную Лизу, и вам не о чем жалеть.
        - Вы еще и иронизируете? - Он окинул ее презрительным взглядом. - Как я не понял раньше, что вы и меня-то не любили, а просто хотели выгодно выйти замуж! Вы ведь так жаждете попасть в высшее общество! Но теперь, когда я в вас разочаровался, а Призванов погиб, теперь на кого вы будете охотиться?
        - Пока не знаю, - пожала плечами Софья и отвернулась, сама удивляясь своему равнодушному спокойствию.
        В этот момент на крыльцо вышла Калерия и пригласила гостя в дом.
        Софья осталась в саду, сославшись на головную боль, и долго бродила между темными зимними деревьями, с голых веток которых порою взлетали с резким карканьем стайки ворон.
        Минуту назад девушка почти отвергла Юрия, предлагавшего ей не только прощение, но, по сути, руку и сердце. Раньше она больше всего на свете желала помириться со своим женихом, теперь же вдруг поняла, что он ей безразличен, и какое-то гордое упрямство заставило ее показаться перед ним хуже, чем она есть.
        Возможно, будь Юрий по натуре донжуаном, его задело бы такое отношение Софьи и он стал бы добиваться ее; но его натура была другого склада. Скоро Софья заметила, что Юрий проявляет серьезный интерес к Калерии, - причем отнюдь не назло бывшей невесте, а совершенно искренне. Впрочем, по мнению Софьи, это было не удивительно: ведь некогда он спас Калерию, а большинству людей свойственно испытывать теплые чувства к тем, кому они сделали добро.
        Наверное, при желании, проявив настойчивость, Софья могла бы вернуть бывшего жениха, но ей этого не хотелось. Какая-то странная душевная усталость овладела ею. А вид нарождающегося чувства Юрия и Калерии, их улыбки и взгляды, их оживленное участие в светской жизни города только раздражали девушку. Огонь чужих сердец казался ей невыносим, когда ее собственное сердце замерзало под пеплом.
        Софья уже хотела уехать из Вильно, но Ольга Гавриловна, которая в последнее время стала совсем плоха, уговорила девушку остаться еще на месяц. Тетушка видела, что с племянницей творится что-то неладное, и однажды вечером, когда Софья, сидя за столиком, при свечах читала ей книгу, принялась уговаривать девушку открыть свою душу:
        - Ведь я же замечаю, Соня, что ты про себя мечешься и страдаешь. Или тебе невмоготу наблюдать, как сближаются Горецкий и Калерия? Тогда почему ты палец о палец не ударишь, чтобы отбить у нее своего бывшего жениха? Мне кажется, тебе бы это удалось. Или дело в чем-то другом? Открой мне всю правду, не таись, тебе же станет легче. Ну, чего ты боишься? Ведь я все равно скоро умру и тайну твою не выдам. Что тебя мучает?
        Софье на глаза вдруг навернулись слезы, и, не желая этого показать, она закрыла лицо ладонями. Ольга Гавриловна погладила волосы девушки своей тонкой, пожелтевшей, как пергамент, рукой, и от ее почти невесомого прикосновения Софью словно прорвало. Она рассказала все как на духу, с самого начала до конца: о своей первой, совсем еще юной, любви к Горецкому, о появлении Призванова, о гусарском пари, которое он выиграл, шантажируя Софью ее неосторожным и наивным письмом к Наполеону, о разрыве с Юрием и дуэли, о поездке в Москву и желании Домны Гавриловны поскорее выдать замуж скомпрометированную девушку. Рассказала и о своей повторной встрече с Даниилом, который по дороге в Вильно, словно бы стараясь искупить свою вину перед девушкой, не раз выручал ее из беды. Но о безумных ночах в имении Ельского Софья не рассказала: ведь это принадлежало только двоим, а теперь - лишь ей одной. Впрочем, Ольга Гавриловна, кажется, и сама догадалась о чем-то подобном, потому что вдруг спросила:
        - Наверное, Даниил успел понравиться тебе как мужчина?
        - Что толку сейчас об этом говорить!.. - вздохнула Софья и оперлась лбом о стиснутые руки.
        - Да. Он произвел на тебя впечатление. Потому-то и Горецкого ты уступаешь без боя Калерии.
        - Тетушка, не надо об этом! Я и так сейчас в полном смятении, только вида не подаю!
        - Я понимаю, как тебе трудно. Трудно вдвойне оттого, что ты вынуждена скрывать и свои прежние отношения с Юрием, и свое тайное, едва осознанное чувство к Даниилу. Но ты молода, вся жизнь у тебя впереди. Будь сильной и стойкой, собери свою волю в кулак. Надо жить и надеяться на будущее.
        - Какое будущее? Разве оно есть у одинокой сироты с сомнительным происхождением и испорченной репутацией?
        - Будущее есть у всех. Одному Богу известны наши судьбы. Ты еще встретишь хорошего человека, который полюбит тебя за твои достоинства и сумеет защитить от злых языков.
        - Ах, тетушка, ваши слова о хорошем человеке звучат как наивное утешение, - грустно улыбнулась Софья. - Да я ведь и сама уже вряд ли кого-то полюблю. Перегорела…
        - Так молода и уже перегорела? Может, хочешь уйти в монастырь, как моя Каролина? Нет, для монашеской жизни у тебя слишком горячая кровь и мятежная натура.
        - В монастырь я пока не собираюсь, но буду жить тихо и уединенно в своем маленьком поместье.
        - Все-таки хочешь уехать из Вильно?
        - Да, уеду. Здесь все для меня чужие, кроме вас. А видеть каждый день Горецкого рядом с Калерией мне тоже неприятно, ведь все же я когда-то его любила.
        - Не уезжай, пока я жива! Недолго уже осталось…
        Софья принялась утешать тетушку, хотя и сама видела, что Ольга Гавриловна угасает с каждым днем.
        Видели это и другие домочадцы, а потому срочно написали Адаму и Каролине, которые, приехав, едва успели проститься с умирающей матерью.
        Последние дни перед кончиной Ольга Гавриловна мучилась от боли, но находила в себе силы никого и ничего не проклинать, не будить весь дом криками, лишь упрямо и истово молилась, иногда впадая в забытье. Перед смертью она всех успела благословить, а Софье напоследок еще раз напомнила: будь сильной и стойкой.
        Девушка и сама понимала, что надеяться ей в жизни надо только на себя и черпать силы в своей душе даже тогда, когда они ничем не подпитываются из внешнего мира.
        Через несколько дней после похорон Ольги Гавриловны Софья встретила возле церкви Луговского и, разговорившись с ним, узнала, что скоро из Вильно в Москву отправляется большой обоз, в котором поедут многие офицеры, чиновники и купцы. Софья тут же решила присоединиться к отъезжающим и попросила Луговского ей в этом посодействовать.
        Жеромских она заранее не предупреждала и денег у них на дорогу не просила; вместо этого пошла к меняле и обратила в рубли пару золотых монет из своего запаса.
        После смерти Ольги Гавриловны Софья редко появлялась на половине дома Льва Жеромского, но за день до отъезда вдруг зашла - и случайно услышала разговор двух служанок. Одна из них, молодая и бойкая горничная Орыся, сообщала пожилой кухарке, что давеча Юрий Горецкий сделал панне Калерии предложение и теперь в доме все будут готовиться к свадьбе.
        Услышав такую новость, Софья только укрепилась в своем решении поскорее уехать из Вильно.
        Об отъезде она объявила Жеромским в последнюю минуту. Лев промолчал, а Юлия Николаевна и особенно Калерия стали уговаривать Софью остаться, даже намекнули о предстоящем свадебном торжестве. Однако Софья пояснила свой скорый отъезд желанием увидеть брата и сестру, а напоследок еще добавила с грустной улыбкой:
        - Я и так уж у вас загостилась. Теперь, когда тетушки Ольги нет, мне пора возвращаться в родные края. Я бы, может, уехала и позже, но тут такой случай: большой санный поезд[20 - Здесь: ряд повозок или саней, следующих друг за другом.] сегодня отправляется в Москву, чтобы успеть до весенней распутицы. Ведь это куда безопасней, чем ехать в одиночку.
        Жеромские согласились, что да, в поезде ехать безопаснее, и попрощались с Софьей довольно тепло, хотя она и видела, что ее отъезд их отнюдь не огорчает. Горецкого в момент прощания не было в доме, и это вполне устраивало Софью, которой сейчас тягостно было бы встречаться взглядами с некогда любимым женихом.
        Скоро нехитрые пожитки Софьи были уложены в экипаж, представлявший собой дормез, поставленный на полозья, и сама она села туда рядом с Луговским и еще двумя попутчиками.
        Девушка, хоть и стремилась к отъезду, но все же оставляла Вильно не без сожаления. Больше года она провела здесь, и это был странный отрезок ее жизни, полный надежд и разочарований, мимолетных радостей и долгих сомнений, горестных потерь и невысказанных чувств…
        Санный поезд тянулся по заснеженным дорогам, и смутной белой пеленой тянулись мысли Софьи: «Впереди - вся жизнь, а позади - одни утраты. Как жить и чем? И зачем? Но - надо жить…»
        Глава пятнадцатая
        Объясняя свой отъезд желанием увидеть брата и сестру, Софья была искренна лишь наполовину. Да, она хотела бы увидеть Павла, а вот встречи с Людмилой не жаждала вовсе. Но главное, что звало ее в разоренную и сожженную Москву, было стремление найти действительно родную душу, некогда отданную в чужие руки.
        Софья не знала, жива ли ее сестра, которой теперь уже должно быть около четырнадцати лет, где и как она живет, какое имя носит. Единственное, что было Софье известно благодаря запоздалому признанию сводного брата, это фамилия удочеривших девочку купцов - Туркины.
        В обоз, где ехала Софья, по дороге подсел пожилой купец из Замоскворечья Иван Филиппович, который однажды в разговоре припомнил, что некогда жили возле Серпуховских ворот купцы по фамилии Туркины, да будто бы съехали куда-то еще лет за пять-шесть до войны. Больше Иван Филиппович о них ничего не знал, но обещал познакомить Софью с некой купчихой Евдокимовной, которая уж точно знала все наперечет купеческие семьи в округе. Вопрос был лишь в том, чтобы эта самая Евдокимовна сейчас находилась в Москве, - ведь далеко не все жители вернулись в опустошенный пожарами город.
        Начало марта выдалось снежным, но белый ковер не мог скрыть печальной черной картины разрушения древней столицы. Подъехав к центральной части, путники увидели, что Кремль еще не был вполне приведен в порядок, улицы завалены мусором, Охотный ряд представляет собой базар из возов, на Красной площади по обеим сторонам построены на скорую руку деревянные лавочки, в которых продавался хлеб, табак, сахар и некоторые мелкие товары, а также менялось серебро.
        Одни лишь главные соборы были очищены и приведены в прежнее состояние. Взглянув на золотой купол колокольни Ивана Великого, горевший в лучах морозного солнца, Софья вдруг подумала о драгоценной церковной утвари, которую спрятала в тайнике дома, чтобы затем отдать одному из храмов. Девушка и сейчас не собиралась отступать от своего намерения, несмотря на то, что очень нуждалась в деньгах, потому что ее ограбили в дороге на одной из последних станций. Неизвестные воры ночью нашли ее тщательно спрятанный сундучок, в котором хранились деньги и золотые монеты из клада. Теперь Софье не на что было бы даже добраться до Старых Лип; оставалось надеяться, что Павел уже в Москве и поможет ей деньгами; в противном случае придется закладывать или даже продавать подаренные еще отцом кольца и цепочку.
        В Москву Софья въехала лишь в сопровождении Ивана Филипповича, поскольку Луговской с двумя своими друзьями сошел раньше, направляясь в имение родителей под Рузой. Впрочем, сейчас именно Иван Филиппович и был Софье нужнее других, потому что мог свести ее со старожилами Замоскворечья, знавшими Туркиных. Именно с целью найти таковых девушка первым делом направилась не в дом Павла, а к Серпуховским воротам, где обитала всезнающая купеческая вдова Евдокимовна.
        Доехав до конца Полянки, Иван Филиппович велел кучеру остановиться и, оглядевшись, указал Софье на серый дом с зелеными ставнями:
        - Гляди-ка, уцелел домишко нашей Евдокимовны! Мой на Пятницкой куда больше пострадал, восстанавливать надо. Ну, да это ничего, уж как-нибудь справимся; главное, что супостата прогнали и войне конец.
        Софья промолчала; для нее конец войны не означал конца ее испытаний; война продолжалась в ней самой. Лишь усилием воли она подавляла то чувство одиночества и душевного разлада, которые охватили ее после известия о гибели Даниила. И встреча с Юрием отнюдь не облегчила ей душу, а только добавила горечи.
        Вслед за Иваном Филипповичем Софья направилась к серому дому с зелеными ставнями. У ворот стояли две тучные пожилые женщины в купеческих салопах и о чем-то спорили, оживленно жестикулируя.
        - Да вот же и сама Евдокимовна со своей кумой! - приглядевшись, сообщил Иван Филиппович.
        - Ну, хоть в этом мне повезло, - вздохнула Софья.
        - Да вы не печальтесь, барышня, - с сочувствием глянул на нее купец. - Кучеру заплачено, чтобы он вас до братниного дома довез. А воров тех, которые сироту обобрали, Бог еще накажет.
        - Спасибо вам за помощь, Иван Филиппович.
        - А как же, православные должны друг другу помогать. - И, приблизившись к серому дому, окликнул хозяйку: - Эгей, Евдокимовна! Будь здорова сама и твоя кума!
        - А ты, старый, все с прибаутками! - оглянулась на него купчиха. - Сам тоже будь здоров! Ну, слава Богу, возвращаются в Москву-то люди понемногу. Вон и ты вернулся. А мы уж думали, так и останешься у брата в Могилеве, а то и женят там тебя на какой-нибудь литвинке. Да ты, правда, и не один. - Евдокимовна с любопытством оглядела Софью. - Но больно молода для тебя. Это, верно, твоя племянница?
        - Болтушка ты, Евдокимовна! А эта барышня - моя попутчица, едет она от самой Вильны. К брату на Покровку направляется, а сюда нарочно завернула, чтобы тебя найти.
        - Меня? - удивилась купчиха и переглянулась с кумой. - Что-то я такой барышни не припомню.
        - Да, вы не знаете меня, Евдокимовна, - пояснила Софья. - Зато, говорят, вы знали всех купцов в округе. Меня интересует одна семья, жившая здесь до войны. Туркины. Слыхали вы о таких?
        - Как же, как же! - оживилась купчиха. - Туркин Федот еще тот самодур был! А жена его Маланья - дура дурой, боялась его как огня, хоть сама была из зажиточной семьи. Наверное, от его-то тиранства у нее и дети мертвые рождались.
        - Но ведь у Туркиных все же была одна дочь? - волнуясь, спросила Софья. - Ей сейчас, должно быть, лет тринадцать-четырнадцать.
        - Да, была, - подтвердила Евдокимовна. - Уж каким-то чудом Маланья разродилась живой девочкой. Говорят, кучу денег заплатила лучшей повивальной бабке. А больше-то у Туркиных детей, кажись, и не было.
        - Порода, видно, такая у Маланьи, - вступила в разговор кума. - Ведь и сестра ее, которая с учителем сбежала, тоже не имела детей.
        - А как звали дочку Туркиных? - поинтересовалась Софья.
        - Как звали?… - Евдокимовна наморщила лоб. - Не то Ангелина, не то Акулина. А может, Антонина…
        - Да путаешь ты все! - перебила ее кума. - Звали ее Галина.
        - Нет, это ты, мать моя, путаешь! - вскинулась Евдокимовна. - Памяти-то у тебя отродясь не было! Ангелина или Акулина, но никак не Галина, уж это точно!
        - А я говорю - Галина!
        Иван Филиппович остановил спорщиц:
        - Да ладно вам препираться, трещотки! Лучше скажите барышне, куда и почему Туркины уехали из Москвы.
        Купчиха охотно пояснила:
        - А Федот, как разорился-то на полюбовницу, так дом городской ему пришлось продать, и уехал он в село под Тулой.
        - Да не под Тулой, а под Рязанью! - поправила ее кума.
        Опасаясь, что в этом споре истины не добиться, Софья поспешила спросить:
        - И что, с тех пор Туркины в Москве не появлялись?
        - Вот как уехали - так будто и сгинули! - развела руками Евдокимовна. - Когда-то один ямщик говорил, что будто бы Федот помер где-то в дороге. Ежели так - то поделом ему, Бог наказал самодура за то, что он Маланью со свету сживал. Правда, она навряд ли тоже долго прожила.
        - Значит, их дочка могла остаться сиротой? - насторожилась Софья. - А нельзя ли у кого уточнить, где все-таки находится село, в которое переехали Туркины?
        Купчихе вдруг показались подозрительными настойчивые расспросы незнакомой девушки, и она недоверчиво прищурилась:
        - А вам это зачем, барышня?
        - Да, видите ли… меня просили о них узнать дальние родичи, - нашлась Софья.
        - Какие родичи? С Федотовой, что ли, стороны? Может, кто в опекуны девчонке набивается? Так ее, коли осиротела, Маланьина сестра к себе возьмет. Все лучше, чем отцовская родня.
        - Значит, о Туркиных вы больше ничего не знаете? - не унималась Софья. - Может, о семье Маланьи вам что-нибудь известно?
        - Истинный крест - ничего! - покачала головой Евдокимовна. - Родители Маланьи были не отсюда, мы их и не видывали. Только сестру ее, сбежавшую из отцовского дома с учителем, мы тут встречали пару раз. А я и сама бы хотела знать, жива ли Маланья, да где маленькая Ангелина обретается.
        - Галина! - поправила ее кума.
        Софья поняла, что больше от кумушек ничего не добьется, и, распрощавшись с ними, поблагодарив Ивана Филипповича, снова села в экипаж и велела ямщику ехать на Покровку.
        Итак, она узнала, что ее сестра росла в несчастливой семье и могла за это время остаться сиротой, что имя ей дали предположительно Ангелина - Акулина - Галина. Этих сведений было недостаточно, чтобы найти девочку, но все же какая-то надежда у Софьи оставалась. Проезжая мимо полусгоревшей церкви, она перекрестилась и мысленно сказала сама себе: «Я отдам церковные сокровища на восстановление какого-нибудь храма и попрошу Господа помочь мне найти сестру».
        Чем ближе был дом Павла, тем тревожнее становилось на душе у Софьи. Девушка опасалась, что ее встретят только голые стены разоренного жилища, которое покинули вороватые слуги, а Павел еще не успел вернуться, и не у кого будет даже узнать о его судьбе. Софья сомневалась и в том, имеет ли она право брать на себя роль хозяйки в отсутствие настоящего владельца.
        И вдруг, в какой-то момент, девушка поняла, что мыслями о будничных житейских хлопотах просто старается заслонить то главное, что подспудно давило ей душу уже много дней. Наверное, она бы пережила и трудности, и разорение, и любые мытарства, если бы знала, что впереди есть надежда на счастье. Но теперь, когда все кончено, когда ее воздушно-юная любовь к Горецкому развеялась, а настоящая, зрелая, женская любовь к Призванову пробудилась слишком поздно, теперь вместо романтических мечтаний остается лишь устраивать по мере сил свою одинокую судьбу и вместо любви и страсти искать благополучия.
        Подъехав к дому на Покровке, Софья сразу же отметила, что жилище не пустует и не выглядит заброшенным: в окнах были вставлены стекла, улица перед фасадом очищена от мусора, из трубы вился дымок. Двое мужиков, незнакомых Софье, чинили покосившиеся ворота. Девушка решила, что это Павел, вернувшись, нанял новых слуг взамен проворовавшихся старых. Выйдя из экипажа, она кинулась к воротам:
        - Эй, работники, хозяин дома?
        Мужики поглядели на нее с удивлением и промолчали, но тут же из полураскрытых ворот показался внушительного вида субъект, одетый в некое подобие ливреи, и с важностью объявил:
        - Хозяин дома, но не принимает.
        - А ты, видать, новый дворецкий, вместо Игната? - уточнила Софья. - Так доложи хозяину, что приехала его сестра.
        - Какая сестра? - нахмурился дворецкий. - Нет у них никакой сестры.
        - Да есть же, пора тебе об этом знать, любезный, хоть ты и новичок в доме! Немедленно пусти меня к брату! И пусть твои люди помогут вынести из дормеза мои вещи!
        Но дворецкий и не думал повиноваться. Тогда раздраженная такой медлительностью Софья оттолкнула его и устремилась во двор. Бдительный страж, однако, проворно кинулся за нею следом, крича и размахивая руками, и мог бы даже заслонить ей путь, если бы в этот момент на крыльцо не вышел хорошо одетый молодой мужчина, в котором Софья хоть и не сразу, но узнала Евграфа Щегловитова - мужа Людмилы.
        - Вот, барин, прорвалась сюда эта девица, говорит, что, мол, она ваша сестра, - развел руками дворецкий.
        - Вот недотепа! - покачала головой Софья и обратилась к Щегловитову: - Я ведь не вас имела в виду, Евграф Кузьмич, а хозяина этого дома - Павла Ниловского. А вы, должно быть, у него в гостях?
        Щегловитов, казалось, был немало смущен неожиданным появлением Софьи, но, быстро взяв себя в руки, ответил ей с любезной улыбкой:
        - Да, сударыня, я, можно сказать, здесь гость, хотя и незваный. Но так уж получилось. А вы какими судьбами?
        - Павел дома? - вместо ответа уточнила Софья.
        - О Павле, увы, не имею никаких известий. Но, поскольку наш дом на Тверской сгорел полностью, я, приехав в Москву, взял на себя смелость остановиться здесь. Временно, пока Павла нет. Наведу в доме некоторый порядок. Надеюсь, шурин меня не прогонит. Да и вы входите, раз уж приехали. Будем вместе поджидать Павла.
        Щегловитов распорядился, чтобы вещи приезжей внесли в дом, и Софья, немного озадаченная неожиданной встречей, проследовала в гостиную. Обстановка здесь еще свидетельствовала о недавнем разорении: не было ни приличной мебели, ни ковров, ни картин, обои во многих местах оборвались. Однако возле приветливо горевшего камина уже был создан маленький уголок уюта: два глубоких кресла, журнальный столик, медвежья шкура на полу. К этому уголку и подвел ее Щегловитов:
        - Усаживайтесь, грейтесь с дороги, а я велю подать вина и чаю.
        Софья тут же поинтересовалась:
        - А где Людмила? Или она осталась в Петербурге?
        - Так вы ничего не знаете? - Евграф со скорбным видом вздохнул. - Я писал, но, наверное, до ваших Старых Лип и письма-то не доходят… Или, может, я перепутал адрес…
        - Я не в Старых Липах была все это время, а в Вильно, у Ольги Гавриловны. Она умерла. И Домна Гавриловна тоже.
        - Боже мой, сразу столько утрат… - Щегловитов снова тяжело вздохнул. - Поистине, в военные годы люди гибнут не только на полях сражений. Отчего так совпадает? Не знаю… Ну, ладно, тетушки были не очень молоды, но Людмила…
        - Что?… - насторожилась Софья. - Неужели Людмила тоже?…
        - Да, увы… - Евграф сел в кресло и с несколько картинным видом оперся лбом на руку. - Бедняжка, мой ангел, она умерла еще год назад. Ее легкие плохо переносили сырой климат Петербурга, а суровая зима привела к тяжелой простуде. Я не отходил от Людмилы, боролся за ее жизнь, как мог… из-за этого не успел побывать в сражениях, хотя был записал в корпус генерала Витгенштейна. Пока длилась болезнь Людмилы, выжига управляющий, пользуясь моим несчастьем и моей рассеянностью, успел разорить наше имение, и мне впоследствии пришлось продать петербургский дом. Впрочем, я все равно не хотел оставаться там, где все напоминало о моей дорогой жене…
        Он отвернулся, и его плечи дрогнули. Софью искренне удивила чувствительность молодого вдовца, о котором многие думали, будто он женился по расчету.
        - Что ж, соболезную вашему горю, - сказала она со вздохом. - Тяжело терять любимого человека.
        - А вы… - он внезапно повернулся к ней, - вы за это время устроили свою судьбу? Кажется, Домна Гавриловна имела намерение выдать вас замуж?
        - Нет, я не замужем и пока не собираюсь, - сухо ответила девушка, давая понять, что не хочет говорить на эту тему. - А что Павел? Неужели вы о нем совсем ничего не знаете?
        - Совсем ничего, - развел руками Щегловитов. - Как уехали мы из Москвы, а он - в армию, так никаких ни вестей, ни писем от него не имели. Но будем надеяться на лучшее, верно?
        Софья молча кивнула, не зная, как сказать этому малознакомому и, в общем, почти чужому для нее человеку о своих затруднениях.
        Слуга принес вино и чай с пряниками, что было для уставшей и озябшей в дороге путешественницы очень кстати. Чаепитие на несколько минут прервало разговор, но потом Евграф продолжил свои расспросы:
        - И какие же у вас планы, Софи? Собираетесь вернуться в Старые Липы?
        - Наверное. Но прежде мне надо увидеться с Павлом. Ведь по завещанию Домны Гавриловны теперь он владелец Старых Лип. Если Павел вздумает их продать, тогда буду жить в своем крохотном имении на Донце. Но в любом случае без помощи брата я сейчас не обойдусь. Дело в том, что по дороге меня ограбили и мне просто не на что уехать из Москвы.
        - Ну, эта беда поправима! - воскликнул Щегловитов, и его глаза заблестели не то от выпитого вина, не то от внезапного оживления. - Вы всегда можете рассчитывать на меня, Софи. А уезжать вам пока не надо. Поживите здесь, дождитесь вместе со мной Павла. Заодно поможете навести в этом доме уют. Также будете наблюдать, как постепенно восстанавливается Москва. А ваш хутор подождет. Уедете, когда потеплеет.
        Софья даже удивилась такому добросердечию человека, которого Домна Гавриловна и Павел считали эгоистичным вертопрахом.
        Раньше, в довоенную пору, у нее, наверное, мелькнула бы мысль, что не совсем прилично незамужней барышне жить в одном доме с молодым вдовцом, но теперь подобные условности ее уже не волновали. Софья осталась в доме, где заняла ту же комнату, что и раньше. Эта комната была удобна своим расположением, но, вместе с тем, невольно напоминала Софье о ее вынужденной близости с Шарлем, о страхах, болезни и бредовых видениях.
        Поначалу постоянное присутствие Евграфа смущало девушку, но очень скоро она освоилась и не без приятности отметила, что этот красивый молодой человек держится с ней весьма почтительно, не выказывая той фамильярности, которая мелькала в его взгляде и обращении при первом знакомстве, когда даже в присутствии жены он игриво назвал Софью charmante personne. Теперь же имя Людмилы произносилось им почти с благоговением, и он всячески давал понять Софье, что верность священным узам брака для него всегда была беспрекословна.
        Прошло две недели, а вестей о Павле все не было. Но не только это волновало Софью; она думала также о спрятанном в тайнике сокровище, до которого никак не могла добраться, потому что в доме ей не удавалось остаться одной. Чаще всего Евграф был рядом с ней, сопровождая ее и в поездках по Москве. Если же иногда он отлучался, то в доме оставались слуги, которые были взяты Щегловитовым из дома Людмилы. Но ни этим людям, ни двум горничным из прежней челяди Павла Софья не доверяла, все казались ей подозрительными, и она опасалась, что они могут подследить за ее передвижениями и обнаружить тайник.
        Постепенно Софья стала замечать, что в отношении к ней у Евграфа наметилась какая-то странная перемена. Если раньше он выказывал лишь приветливость и любезность, то теперь его взгляды становились все более пристальными и даже страстными, при встречах он старался коснуться руки Софьи, а то и приобнять ее за талию. Однажды он позволил себе слишком уж смелый жест, и Софья, убрав его руку со своего плеча, строго заметила:
        - Не слишком ли это игриво для скорбящего вдовца?
        Он как будто бы даже смутился, на мгновение опустил глаза, а потом вдруг порывисто схватил девушку за руки и воскликнул:
        - Неужели вы не видите, что я просто не в силах сдержаться? Да, я не должен, но ведь сердцу не прикажешь. Вы впечатлили меня еще тогда, при первой встрече, а теперь я с каждым днем все сильнее влюбляюсь в вас, Софи! Что мне с этим поделать?…
        Девушка ожидала чего-то подобного и, вздохнув, усталым голосом произнесла:
        - Мне все понятно, Евграф. Вы заскучали, а тут рядом с вами появилась барышня, которая кажется вам легкодоступной добычей. Только, знаете ли, несмотря на свое происхождение и репутацию, я не желаю ни для кого служить забавой. Если вы думаете, что со мной можно тешиться от скуки, то должна вас разочаровать.
        - Как вы могли такое подумать, Софья!.. - воскликнул Евграф с возмущением. - Мое чувство к вам глубоко и серьезно! Я никого так не любил, даже Людмилу! Ее я скорее уважал, а вас люблю всем сердцем! Вы нужны мне не как временная утеха, а как спутница жизни!
        - Вы делаете мне предложение, Евграф?… - слегка опешила Софья.
        - Да, разумеется! Я прошу вашей руки!
        - Как неожиданно… - она взглянула в его светло-серые глаза, которые сейчас выражали страстное нетерпение. - Очень странно… Неужели вы не шутите?
        - Ни в коей мере! Я хоть сейчас готов с вами обвенчаться! Жаль, что здесь нет никого из ваших родственников, чтобы нас благословить.
        - Благословить? Но я еще не дала вам согласия.
        - Может, вы любите кого-то другого? С кем-то обручены?
        - Нет… нет. Мне уже некого любить. Я не связана никакими узами.
        - Так в чем же дело? Что вам мешает дать согласие? Если вы пока не любите меня, то я надеюсь со временем заслужить ваши чувства.
        - Вы так красиво говорите, Евграф Кузьмич… а не боитесь осуждения своих родных, своего круга? Взять в жены девушку сомнительного происхождения, да еще и бесприданницу?
        - Это меня не смущает. Мне не требуется вашего приданого. Я имею некоторые средства, чтобы обеспечить будущей жене пусть не такую уж роскошную, но вполне достойную жизнь. А из родных у меня остался только мой брат Ипполит, но он меня всегда поймет и ни за что не осудит. На мнение же чужих людей мне просто наплевать, кем бы они ни были.
        - Вы рассуждаете как благородный человек, - медленно произнесла Софья, не скрывая своего удивления. - Признаюсь, раньше и я, и тетушка, и Павел думали о вас хуже.
        - Да, я знаю, моя внешность обманчива. Но в груди у светского щеголя тоже может биться горячее сердце.
        Эта фраза показалась Софье несколько театральной, и девушка невольно улыбнулась, а Евграф, видимо посчитав ее улыбку знаком благосклонности, тут же с пылкой интонацией потребовал:
        - Так дайте же мне ответ, не томите!
        - Сейчас не могу. Я должна подумать.
        И Софья нетвердой походкой, словно сомнамбула, удалилась в свою комнату. Предложение Щегловитова обрушилось на нее как гром среди ясного неба. Она была уверена, что человек, бывший мужем Людмилы и соответственно ею настроенный, франт, избалованный светом и привыкший к роскоши, никогда даже не подумает всерьез о Софье Мавриной. И вдруг он, казавшийся бездушным и корыстным прожигателем жизни, делает предложение девушке, женитьба на которой не может принести ему никаких выгод, а даже наоборот, затруднить его положение в высшем обществе. Неужели же он и вправду испытывает к ней искренние чувства? Софья невольно ощутила гордость и даже некоторый прилив женского тщеславия.
        И все же сразу ответить согласием Щегловитову она не могла. Слишком сильна еще была над нею власть прошлых чувств. Ночью Софья металась во сне, в ушах у нее звучали осуждающие речи Юрия, а перед глазами вдруг вставало мрачно-серьезное лицо Даниила, душу прожигал его неподвижный фиалковый взгляд…
        Но ясное утро отогнало ночные сомнения, и Софья сказала сама себе: «Почему же не попробовать начать новую жизнь? Пусть без любви, но с уважением к мужу. Разве одиночество лучше?»
        И она решила не отказывать Евграфу, хотя и не спешить с обручением.
        Немного помедлив в своей комнате и с невольным кокетством одевшись и причесавшись более тщательно, чем обычно, Софья вышла в гостиную. Щегловитов ждал ее на своем любимом месте у камина. Едва она объявила ему о согласии, как он тут же с радостным восклицанием кинулся к ней, заключил в объятия и, не давая девушке опомниться, запечатлел на ее устах горячий поцелуй. Но, несмотря на красоту и очевидную опытность Щегловитова, его поцелуй не пробудил в Софье того чувственного трепета и головокружения, которые, помимо воли, она ощущала от поцелуев и ласк Даниила. Видимо, все же существовало нечто необъяснимое и непредсказуемое в отношениях мужчины и женщины, если так по-разному отзывались души и тела на одни и те же прикосновения. Софья вздохнула, мысленно отметив, что невозможно заменить одного другим, а вслух сказала:
        - Я постараюсь вас полюбить и обещаю стать вам хорошей женой.
        - А я постараюсь тебя не разочаровать, мой ангел, - сказал он, игриво потрепав ее по щеке. - Зови меня, пожалуйста, на «ты», ведь мы теперь близкие люди.
        - Хорошо, Евграф, буду обращаться к тебе на «ты», хоть это для меня и непривычно.
        - Однако мне не терпится поскорее закрепить наш союз. Почему бы нам завтра же не обручиться?
        Софья покачала головой:
        - Нет, зачем торопить события. Я хочу обручиться в Старых Липах, там служит мой давний исповедник и советчик отец Николай. И там нас благословят мои верные друзья Эжени и Франсуа.
        - Тогда давай поскорее поедем в эти Старые Липы!
        - Нет, сперва я хочу дождаться Павла.
        - А если он еще долго не вернется?
        - Не может быть. Ведь, говорят, войне уже конец, Наполеона заставили подписать отречение. Подождем еще немного. Если не сам Павел, то хоть вести о нем какие-то придут.
        - Боюсь, что Павел меня недолюбливает и захочет тебя отговорить. Конечно, я не могу с тобой спорить, но мне бы хотелось поскорее обручиться. - Щегловитов заметно помрачнел.
        За завтраком он был молчалив и всем своим видом выражал огорчение. Софья, желая его взбодрить, а отчасти и испытать, вдруг словно между прочим сказала:
        - Знаешь, во время войны вороватый дворецкий Павла со своим дружком украли и спрятали драгоценную церковную утварь. Если бы мы ее нашли, то могли бы передать в какой-нибудь храм. Тогда бы нам уж точно все грехи простились.
        Щегловитов явно заинтересовался:
        - А ты видела, где они спрятали?
        - Это было ночью, и я толком не разглядела. А потом разбойники набросились на меня, ранили, чуть не убили, и я уж после многое забыла. Помню только, что зарыли где-то в саду.
        - Значит, клад и сейчас в земле?
        - Наверное, если его уже кто-нибудь не нашел. Правда, Игнат с дружком погибли, но они ведь могли еще кому-то рассказать.
        Щегловитов помолчал, потом осторожно заметил:
        - Вообще-то на этот клад, если он, конечно, найдется, у тебя не меньше прав, чем у какого-нибудь попа.
        - У меня? - удивилась Софья.
        - Конечно. Ведь, если бы не ты, никто б о нем и не узнал. По справедливости клад принадлежит тому, кто его отыщет. А на восстановление храмов государь и так выделит изрядную сумму. Знаешь, церковные деятели тоже такой народ, что своего не упустят. Я думаю, тебе этот клад пригодится не меньше, чем им.
        Софья иронически усмехнулась:
        - Ты казался таким бескорыстным, когда делал предложение мне, бедной девушке. И вдруг так заинтересовался церковным сокровищем. Хочешь, чтобы оно стало моим приданым?
        - О, что за мысли? - Евграф шутливо замахал руками. - Ты мое главное сокровище, даже если бедна как церковная мышь.
        Больше Щегловитов не возвращался к этому разговору, однако уже на следующий день Софья заметила, что работники по его приказу копают землю в саду. Конечно, это можно было объяснить хозяйственными нуждами, но Софья поняла, что в ее будущем женихе проснулся азарт кладоискателя, и похвалила себя за то, что не сказала ему правды о действительном месте хранения ценностей. Она вдруг осознала, что не сможет быть до конца откровенной с Евграфом, даже когда выйдет за него замуж. Это казалось ей не совсем правильным, но Софья уже поняла, что ее будущий брак - не из тех, которые совершаются на небесах, а просто залог благополучия и защищенности, и в нем неизбежны компромиссы. Она также не сказала Щегловитову о своих тайных поисках сестры, потому что боялась в этом деле какого-либо разглашения.
        Начало апреля было холодноватым, зато к середине месяца природа словно очнулась, солнце ярко засияло, почки на деревьях набухли под теплыми лучами, земля затравенела изумрудным ковром. Да и город с каждым весенним днем все более оживлялся, в него возвращались люди, тут и там раздавался стук топора, поднимались надворные деревянные постройки, восстанавливались каменные. Среди москвичей разнеслась новость, что император Александр учредил «Комиссию для строения в Москве» под руководством архитектора Осипа Бове и что проектом предусмотрено расширение улиц и прокладка Садового кольца с площадями на пересечениях.
        Софье, стремившейся увидеть изменения в городе и, может быть, встретить знакомых людей, было странно, что Евграф старается оградить ее от поездок по Москве, объясняя это всяческими опасностями и неудобствами для женщин. Также ее удивляло, что он совсем не стремится хоть как-то восстановить или подправить разрушенный дом на Тверской, - а ведь даже при отсутствии строения земельный участок в центре города представлял собой немалую ценность. Когда Софья спросила его об этом, Евграф согласился, что да, пора заняться жилищем на Тверской, сам себя поругал за непрактичность, и в тот же день надолго отлучился из дому.
        Так совпало, что и слуги в этот раз были либо на посылках, либо в саду, и Софья, улучив момент, уже хотела пробраться в тайник. И вдруг, к ее досаде, стук в ворота возвестил о прибытии неожиданного гостя.
        Впрочем, когда этот гость вошел в дом, Софья ему весьма обрадовалась, потому что им оказался бодрый старичок Карл Федорович Штерн, давний поверенный семьи Ниловских, которого Софья видела, когда он составлял завещание Домны Гавриловны в пользу Павла.
        Девушка чуть не всплакнула, увидев этого вестника из прошлого, знавшего всех родных ей людей, теперь ушедших навсегда. Приветливо встретив Карла Федоровича, она спросила его о делах, о том, давно ли он в Москве.
        - Недавно, совсем недавно, барышня, - отвечал он с легким немецким акцентом. - Неспокойные времена я пережил в своем имении под Калугой, а теперь, как Москва начала оживать, так и решил вернуться. Наша канцелярия тут опять скоро заработает, а дел у меня осталось еще немало. Вот и ваше наследство надо оформить. Хорошо, что я вас застал в Москве, а то бы и не знал, где искать.
        - Мое наследство? - удивилась Софья.
        - Да, наследство, которое вам завещал ваш брат, Павел Ниловский.
        - Что?… Павел?… завещал… А разве?…
        - А вы… ничего не знали?… - Карл Федорович снял очки и долго протирал стекла, пряча глаза от собеседницы. - Павел был тяжело ранен под Малоярославцем, его отвезли в Калугу, в госпиталь. Оттуда он написал мне, вызвал. Я жил недалеко и сразу же приехал к нему. Павел был уже очень плох. От меня он знал, что Домна Гавриловна завещала ему Старые Липы и все имущество. А он велел мне составить завещание на ваше имя. Все, чем он владеет, в том числе и оставленное ему Домной Гавриловной наследство, завещал вам, поскольку вы, дескать, обижены судьбой и отчасти по его вине.
        - Значит, и Павел умер… никого из близких у меня не осталось… - прошептала Софья, закрыв лицо руками.
        - Но у вас теперь по крайней мере есть состояние, - заметил чиновник. - Павел Иванович не захотел оставлять его Людмиле Ивановне, поскольку не очень с ней ладил и особенно не любил ее молодого супруга.
        - Людмила умерла больше года назад, - бесцветным голосом сообщила Софья.
        - А-а… мне очень жаль. То-то она и не ответила на мое письмо. Я, признаться, почел своим долгом ей сообщить о распоряжении Павла и написал в Петербург. Правда, тогда была такая неразбериха на дорогах, письмо могло и не дойти.
        - Да и петербургский дом тогда уже, наверное, был продан. За время болезни Людмилы дела у них с мужем пришли в упадок. Кстати, сейчас ее муж… то есть теперь уже вдовец, живет здесь.
        - Здесь, в этом доме? - удивился Штерн.
        - Да, временно, пока не отстроит свой дом на Тверской. Он как раз сегодня туда поехал.
        Некоторое время Софья и Карл Федорович грустно молчали, потом одновременно встрепенулись, услышав голоса и шаги в прихожей. Через несколько мгновений дверь в гостиную распахнулась и торопливо вошел слегка раскрасневшийся после улицы Евграф. Бросив настороженный взгляд в сторону посетителя, с заминкой произнес:
        - Добрый день… Софи, у нас гость?
        - Карл Федорович Штерн, нотариус, - привстав, отрекомендовался чиновник.
        - Кажется, мы с вами встречались один раз? - уточнил Щегловитов.
        - Да. Помните, незадолго до отъезда из Москвы Людмила Ивановна приглашала меня в дом, чтобы составить завещание на ваше имя?
        - Вы, наверное, уже знаете печальную новость о смерти моей жены? - вздохнул Евграф.
        - Да. Увы, я принес в этот дом еще одно печальное известие. - Карл Федорович посмотрел на Софью, словно предлагая ей сообщить обо всем Щегловитову.
        - Павел умер после ранения… и почти одновременно с Людмилой, - сказала она, отводя взгляд.
        - Боже мой!.. - Щегловитов почти упал в кресло. - Брат и сестра даже не знали о кончине друг друга… Но, может быть, оно и к лучшему…
        - Павел Иванович успел распорядиться перед смертью насчет наследства, - сообщил Штерн, глядя на Евграфа поверх очков. - Все свое имущество он завещал Софье Ивановне Мавриной.
        - Вот как? - Щегловитов удивленно вскинул голову. - Ну что ж, Павел часто поступал неожиданно. Только, я думаю, для такой доброй девушки, как Софья, живой брат был бы куда дороже, чем его наследство. - Он замолчал и, отвернувшись, стал помешивать угли в едва тлевшем камине.
        Молчала и Софья, уставившись неподвижным взглядом в окно, за которым раскачивались на ветру покрытые нежной весенней зеленью ветви.
        Карл Федорович оперся о подлокотники, медленно поднялся с кресла и, кашлянув, негромко произнес:
        - Не буду вас беспокоить, сударыня, пока вы в таком потрясении. Завтра пришлю вам бумаги касательно наследства.
        После его ухода Евграф повернулся к Софье с хмурым видом и неожиданно заявил:
        - Лучше бы Павел завещал свои имения какому-нибудь другу, или любовнице, или, скажем, монастырю.
        - Ты недоволен, что Павел оставил наследство именно мне? - удивилась Софья. - Поверь, для меня это тоже полная неожиданность. Но почему ты недоволен?
        Щегловитов нервно прошелся по комнате и остановился перед Софьей, которая тоже поднялась с места и сделала шаг ему навстречу.
        - Право, я имею основания быть недовольным, - сказал он с невеселой усмешкой. - Ты теперь богатая наследница и, верно, захочешь пожить свободно, в свое удовольствие, а я тебе больше не понадоблюсь! Ты приняла мое предложение, пока была бедна, а теперь…
        - Значит, ты считаешь, что я приняла твое предложение лишь из корысти? Других причин не было?
        - Других причин? Но ты ведь не любишь меня, Софи? - Он, слегка прищурившись, посмотрел ей в глаза. - Или все-таки я тебе нравлюсь? Смею ли я надеяться?
        - Ты показал себя благородным человеком, Евграф, когда предложил свою руку девушке, у которой не было ни приданого, ни положения в обществе. Мне нельзя было этого не оценить. Теперь, когда я так внезапно получила состояние, неужели ты думаешь, что я заберу свое слово назад?
        - Но ведь теперь у тебя могут быть и другие женихи - блестящие юноши, светские львы, а не такие печальные вдовцы, как я.
        - Мне не нужны блестящие юноши. Мне нужен честный и верный человек, доказавший свое бескорыстие.
        Говоря это, Софья была совершенно искренна. Не любовного вихря она искала, а надежной опоры в жизни, способной защитить от одиночества и дать уют семейного благополучия.
        - Тогда я счастлив… - прошептал Евграф, заключив ее в объятия. - Давай уедем из Москвы, как только Штерн оформит все бумаги. Если ты хочешь венчаться в Старых Липах, у своего любимого священника, значит, так и будет. Сделаю все, как ты скажешь, любовь моя.
        Софья не вырывалась из его рук, но невольно сжала губы, когда Щегловитов запечатлел на них свой поцелуй. Впрочем, будущий жених, казалось, вовсе не заметил ее холодности, она же со вздохом подумала: «Ну что ж, я постараюсь к нему привыкнуть и когда-нибудь его полюбить».
        Глава шестнадцатая
        В Старые Липы Софья и Евграф добрались на почтовых, по пути заехав в Ниловку и оповестив оставшихся там крестьян и дворовых о том, что у имения теперь появилась новая хозяйка. Поместье почти не изменилось с тех пор, как Софья побывала здесь еще во время войны, но все же некоторые признаки восстановления наблюдались; мужики работали под руководством Трофимыча, который пользовался у них уважением. Его-то Софья и назначила управителем, пообещав в скором времени вернуться в поместье, самолично занявшись его обустройством. Щегловитов не отставал от нее ни на шаг и во всем поддерживал, а слуги смотрели на него с настороженным любопытством, подозревая в нем будущего мужа хозяйки. Затем, не задерживаясь в Ниловке лишнего дня, Софья со своим спутником направилась дальше, в Харьковскую губернию.
        Невозможно было не прочувствовать того праздничного настроения, которое наблюдалось не только в Москве, но и в уездных городках, селах и на почтовых станциях. Торжество недавней победы всех воодушевляло, всем давало надежду на лучшую жизнь. Свою гордую причастность к победе ощущала и молодежь, возмужавшая на войне, и ветераны, знававшие не одну славную баталию, а также и простые крестьяне, и мирные обыватели. Всюду слышались песни, смех, оживленные разговоры; вояки, побывавшие в заграничном походе, перемежали русскую речь иностранными словами, наигрывали французские песенки, пили вино и повсюду, как герои, встречали любезный прием в женском обществе.
        Но Софья не могла в полной мере разделить тот радостный подъем, которым было охвачено большинство русских людей. Слишком многое из ее жизни ушло безвозвратно, и слишком отчетливо она стала понимать, что большие надежды часто заканчиваются большими разочарованиями.
        Щегловитов, замечая ее смутное настроение, старался развеселить девушку всякими смешными и не слишком приличными историями, но она его едва слушала. В какой-то момент Софья вдруг поняла, что едет в Старые Липы не только из-за отца Николая, но также и потому, что хочет оттянуть венчание с Евграфом. Ей хотелось, чтобы дорога длилась подольше, но резвые почтовые тройки и хорошая погода сделали путешествие на диво коротким.
        Был солнечный майский день, полный ароматов цветущих садов и буйством ярких красок, когда путники прибыли в Старые Липы.
        - Райские места в этих южных губерниях, - заметил Щегловитов, оглядываясь по сторонам. - Наверное, тетушка Домна хорошо хозяйничала в своем имении?
        Софья ничего не ответила, устремившись к крыльцу, со ступеней которого уже спешили ей навстречу Эжени и Франсуа.
        Пока девушка обнималась со своими верными друзьями, подошел Щегловитов и сопровождавший его слуга по имени Касьян, который был у Евграфа доверенным человеком. До отъезда Софья успела написать супругам Лан, сообщив обо всех новостях, в том числе и о своем согласии стать женой Щегловитова. И сейчас Эжени и Франсуа с изрядной долей настороженности поглядывали на молодого человека, с которым, возможно, скоро будет связана жизнь новой владелицы имения. Они уже видели Евграфа в Москве, в доме Людмилы, и, как заметила Софья, он не произвел на них благоприятного впечатления. Однако девушка отнесла это на счет тех обстоятельств, при которых когда-то произошло знакомство.
        Впрочем, внешне супруги Лан ничем не проявили своих сомнений, встретили гостя с надлежащей приветливостью.
        Эжени приготовила Софье, как хозяйке, комнату Домны Гавриловны, но девушка решительно отказалась, вселившись в свою прежнюю, где все оставалось таким же, как до ее отъезда. Евграфу отвели комнату для гостей, Касьяна поселили рядом с новым кучером Пахомом, которого взяли на место сгинувшего в Москве Терентия.
        Эжени, не выходя из привычной ей роли домоправительницы, везде успевала, за всем приглядывала, и скоро гостям был подан вкусный ужин, которому они, проголодавшись в дороге, отдали должное.
        И Софья, впервые за многие месяцы почувствовав себя дома, вдруг в какой-то момент поняла, что ей не хочется ничего менять в своей жизни, не хочется впускать в эту жизнь постороннего человека, которым, по сути, оставался для нее Щегловитов. Но было уже поздно отказываться от своих планов; да и Евграф первым делом осведомился, на месте ли отец Николай, у которого Софья непременно решила венчаться. Оказалось, что отец Николай в приходской церкви больше не служит, что новый харьковский архиерей, оценив ум и благочестие скромного священника, взял его своим заместителем в кафедральный собор, а сейчас отец Николай сопровождает владыку в Киев. Щегловитов был огорчен, что нельзя обручиться немедленно, а Софью эта неожиданная задержка только обрадовала.
        Слуги в Старых Липах, казалось, были довольны возвращением барышни, которая сделалась теперь владелицей имения. Софья еще не чувствовала себя полновластной госпожой и не научилась командовать. Она со всеми поздоровалась, всех приветила добрым словом, особенно горничную Оксану, не предававшую ее даже в трудных обстоятельствах. Когда-то, уезжая из поместья в Москву, Софья испытывала неловкость перед слугами, которым злоязычная Варька не преминула насплетничать о позоре «панянки-байстрючки». Теперь же Софье было абсолютно все равно, что о ней говорят, а Варьки среди слуг она не увидела, да и думать забыла о своей недоброжелательнице.
        Остаток дня прошел в разговорах, расспросах, осмотре дома и сада; причем Евграф, которого Софья считала человеком непрактичным и далеким от хозяйственных вопросов, порой высказывал дельные замечания и был, похоже, неплохо осведомлен о ценах на землю, на дома и на урожай. Софье казалось, что это должно нравиться Евгении, но экономка почему-то хмурилась, глядя на будущего жениха своей барышни.
        Когда уже начало смеркаться, Щегловитов зевнул и, сославшись на усталость, пожелал всем спокойной ночи и отправился в отведенную для него спальню.
        А Софье, хоть она тоже порядком устала в дороге, совсем не хотелось спать, и Эжени это заметила:
        - Ты, кажется, еще не прочь посидеть, поговорить? Пойдем с тобой на террасу, посумерничаем, как когда-то… - и, словно спохватившись, добавила: - Что это я все по-простому… Ведь теперь ты… вы, как барыня, не захотите…
        - Эжени, ну зачем эти церемонии! - улыбнулась Софья и взяла ее под руку. - Вы с Франсуа всегда останетесь моими друзьями.
        Повернувшись к террасе, девушка с неудовольствием заметила выглянувшее из-за двери лицо Варьки, ее настороженно блеснувшие глаза. Встретившись взглядом с барышней, горничная тут же исчезла в доме, а Софья спросила Евгению:
        - Что, Варька по-прежнему здесь служит? Я бы эту злопыхательницу отослала куда-нибудь подальше.
        - А я и хотела ее выдать за лесника, который недавно овдовел. Но она так просила-молила не отсылать ее в лесную глушь, так обещала вести себя примерно и не злобствовать, что я решила подождать до появления хозяев. Теперь тебе решать, как с нею быть.
        - Ладно, потом подумаю, - махнула рукой Софья.
        Застекленная терраса, выходившая окнами на самый красивый уголок сада, располагала к мирной беседе, но разговор с самого начала так пошел, что не успокоил девушку, а, наоборот, растревожил.
        - Воля твоя, Софи, но не могу не сказать то, что думаю, - вздохнула Евгения. - Ты ведь мне давно уже стала как родная, потому и душа за тебя болит. Будешь ли ты счастлива с этим Щегловитовым? Вначале я думала, что он просто пустой франт, а сегодня, кажется, еще и хитрость в нем заметила. Ишь как дом и сад осматривал, словно приценивался к твоим владениям. А завтра утром, я слыхала, хочет с нашим управителем ехать все имение осматривать: дескать, какие поля у вас, пастбища, какой лес… как будто продавать собрался. Не очень мне все это нравится.
        - Но тебе ведь всегда нравились помещики, которые вникают в хозяйственные дела.
        - Да. Но если этот Щегловитов такой деловой, то почему он состояние свое не приумножил, а даже Людмилин дом в Петербурге продал? Вдруг и наше имение он продаст, а людей пустит по миру? Тогда и нам с Франсуа придется уехать…
        - Меня печалит ваша неприязнь к Щегловитову.
        - Не то чтобы это была неприязнь, но… сомнение. Да, сомнения у меня большие. Вдруг он игрок? Помнится, и Павел так о нем думал.
        - Павел просто его недолюбливал. Но я не замечала, чтобы Евграф имел пристрастие к игре.
        - Может, он пока при тебе притворяется? Вообще он, по-моему, изрядный притворщик, хотя иногда себя выдает. Вот я же, например, заметила, что поместье его интересует больше, чем невеста. Вдруг он женится на тебе по расчету?
        - Напрасно ты так думаешь, Эжени. Он сделал мне предложение еще до того, как узнал, что я стала богатой наследницей. У меня нет причин сомневаться в его бескорыстии.
        - Ну, если так, то я буду очень рада в нем ошибиться. Дай Бог, чтобы все у вас хорошо сладилось. Да только… - Эжени взглянула на неподвижный профиль Софьи, глаза которой были задумчиво устремлены на догорающий луч заката в просвете деревьев. - Только кажется мне, что не так выглядят счастливые невесты. Когда ты за Юрия собиралась, все было иначе. Бегала, смеялась, пела, радость тебя переполняла. А теперь…
        - Юрий остался в прошлом, и я уже не стану такой юной и беспечной, как была.
        - Да… Жаль, что Призванов тогда тебе помешал. Жила бы себе с Юрием и горя не знала.
        - Теперь я в этом очень сомневаюсь. Юрий не смог бы защитить меня от своего окружения и скоро бы, наверное, устал… особенно после того, как поостыл бы жар его романтической страсти. - Софья грустно улыбнулась.
        - Я еще из твоего письма поняла, что ты уже не любишь Юрия, - вздохнула Эжени. - Иначе бы так легко не уступила его этой Калерии. Но ведь и Щегловитова ты не любишь, хоть он хорош собой, и знатен, и любезен. И опять Призванов тебе мешает.
        - Призванов?… - вздрогнула Софья. - При чем здесь он? Ведь он погиб, его нет! Как он может мне помешать?
        - А вот так и может. Душу он твою смутил. И боюсь, что это надолго… дай Бог, чтобы не навсегда.
        Софья, не желая признаться, как ее взволновали слова Эжени, тут же перевела разговор на другую тему, стала расспрашивать о делах поместья и о харьковских новостях, но была при этом рассеянна и почти не слушала ответов экономки, а скоро и пошла спать.
        После всех событий суматошного дня девушка боялась, что ее ждет бессонная ночь, полная метаний и навязчивых мыслей, но, как ни странно, сон к ней пришел довольно быстро и ему не помешали даже воспоминания прежних дней, живущие в стенах спальни.
        Зато пробуждение для Софьи оказалось смутным, как неясное предчувствие. А тут еще и Оксана подлила масла в огонь ее тревожных сомнений, когда, войдя утром прислуживать барышне, рассказала ей возмущенно-приглушенным голосом:
        - А Варька-то, бесстыдница, вчерась как шмыгнет вечером в комнату к этому молодому барину, который с вами приехал. И долгонько там сидела. Уж не знаю, лясы точила или чем другим занималась.
        - А что ж ты мне вечером об этом не сказала?
        - Так я и сама только сегодня узнала от Гальки, это она за ними подглядела.
        Софья, конечно, не опасалась, что Евграф и Варька занимались «чем другим», но вполне допускала, что вздорная девка могла насплетничать Щегловитову о прошлом его невесты. Это обстоятельство, а также неприглядное участие Варьки в давней истории с Призвановым заставили Софью в сердцах воскликнуть:
        - Видно, такие, как Варька, не исправляются! Отошлю эту языкатую сучку подальше!
        - И правильно сделаете, барышня, - согласилась Оксана. - Уж поверьте, она добра вам не желает, а любую порчу готова навести.
        Закончив утренний туалет, Софья отпустила Оксану и, присев у стола, задумалась о прошлом, которое сейчас вставало перед ее мысленным взором во всех подробностях. Здесь, в этой комнате, она, девушка, уязвленная своим зависимым положением и несправедливостью общества, когда-то написала письмо Наполеону, как великому реформатору, и с этого неотправленного письма начались многие беды в ее жизни… Впрочем, только ли беды? Ведь вместе с бедами незаметно подкралась и любовь - такая странная, порой похожая на ненависть, изгоняемая, истребляемая, но все равно неодолимая, опалившая душу огнем…
        Здесь, в этой комнате, она впервые была близка с Даниилом, хотя и против своей воли. Тогда она возненавидела эту близость, как постыдную и лишившую ее счастья. Но так много изменилось с тех пор, так безнадежно тоскует ее сердце по человеку, которого когда-то она готова была убить!.. Да что теперь вздыхать о прошлом, о невозвратном, надо жить настоящим и приноравливаться к нынешним обстоятельствам.
        Но Софья чувствовала, что никакие здравые рассуждения сейчас не могут ее успокоить. Почему-то страшно разболелась голова. Чтобы хоть немного отвлечься, девушка принялась перебирать бумаги в секретере и старые вещи в комоде. Кажется, здесь все оставалось на своих местах, как до ее отъезда. В нижнем ящике комода Софья случайно раскрыла коробку, где хранились всякие мелочи, и обнаружила среди пуговиц и обрывков тесьмы серый кольцеобразный камушек на тонком шнурке - подарок лесной отшельницы Акулины, о которой Софья давно и думать забыла. Девушка с самого начала скептически отнеслась к этому невзрачному талисману, призванному сверкать и теплеть при встрече с суженым, а теперь вдруг рука ее сама потянулась к камушку. И едва Софья надела на шею странный медальон, как головная боль, с утра сжимавшая ей виски железным обручем, вдруг мгновенно отступила. «Что за чудеса?… - прошептала девушка. - Как будто камень и вправду волшебный… Или, может, мой суженый близко? Неужели это Евграф?…»
        Она встала перед зеркалом и спрятала камушек под платье, которое было с неглубоким вырезом, а сверху повязала изящный шейный платок. Потом окликнула Оксану и спросила, живет ли еще в лесу знахарка-колдунья Акулина.
        - Нет, барышня, давно уже ее в окрестностях не видно. Одни говорят, что вернулась она на Лысую гору, потому как все ведьмы оттуда родом. А по другим слухам, она родилась ближе к югу, возле Каменной Могилы, туда и ушла. А там тоже место колдовское.
        - Да… что-то тут не без чего-то, - пробормотала про себя Софья, а вслух осведомилась: - Господин Щегловитов уже встал?
        - Гость ваш? Да, они сейчас в столовой с Евгенией Семеновной беседуют.
        Софья немного удивилась, что Евграф, которого она считала сибаритом, так рано проснулся, и пошла в столовую, ощущая невольный трепет при мысли, что талисман сейчас может засверкать.
        Когда Щегловитов кинулся навстречу и нежно расцеловал ей руки, она не почувствовала тепла на своей груди и незаметно отодвинула платок, чтобы убедиться, что камушек по-прежнему остался тусклым. «Наверное, не суждено мне найти свою половину», - мысленно усмехнулась Софья, не испытывая, однако, ни разочарования, ни удивления по поводу того, что либо камень не волшебный, либо Щегловитов - не ее суженый.
        Завтракали вчетвером: Софья, Евграф и супруги Лан. Когда трапеза подошла к концу, Эжени сообщила, глядя каким-то испытующим взглядом на Софью:
        - А Евграф Кузьмич собирается ехать осматривать имение.
        - Да, собираюсь, - тут же подхватил Щегловитов, - и хотел бы, чтобы вы, Софи, составили мне компанию.
        - Нет, не могу… у меня что-то болит голова, - сказала Софья и тут же действительно ощутила покалывание в висках.
        - Очень жаль. Ну, тогда, если позволите, я возьму себе в напарники вашего управителя, Евсея.
        Эжени с некоторым неудовольствием заметила:
        - Только вот кучер наш, Пахом, не сможет вас возить по полям и лесам, мы его в город отправляем, надо забрать наш заказ из аптечной лавки. А заодно и на почту заглянет, может, письма для нас пришли.
        - На почту? - встрепенулся Щегловитов. - Так я тогда с ним моего Касьяна отправлю, ему тоже на почту надо. А для поездки по полям нам кучер не обязателен, Евсей и сам сможет править лошадьми. В Старых Липах ведь не одна коляска, да и лошадей хватает, верно? Если погода не испортится, то, может, и в имение на Донце заглянем.
        - Я вижу, вы с управителем уже нашли общий язык, - с тонкой усмешкой заметила Эжени. - Да, Евграф Кузьмич, вы хоть и столичный житель, а в вас чувствуется хозяйская хватка. Вот ведь даже и про хутор на Донце не забыли.
        - Но я же не всегда в столичных салонах обретался, мой отец был уездным помещиком, - сказал Щегловитов, поглядывая на Софью. - Только, увы, после смерти родителя многое пришло в упадок, а за оставшимися владениями присматривает мой брат Ипполит.
        - А ваш брат знает о предстоящей свадьбе? - полюбопытствовала Эжени, не замечая, что ее вопрос вызвал недовольство Софьи.
        - Разумеется, знает, я оповестил его в письме. Однако, простите, спешу дать поручение своему бестолковому Касьяну, пока тот еще не напился. Он, конечно, преданный слуга, но если водки хоть рюмку хлебнет - совсем разум теряет. Надо поручить вашему Пахому, чтобы в городе за ним присматривал.
        И Щегловитов торопливо вышел из-за стола. Софья глянула ему вслед и, внезапно вспомнив о Варьке, повернулась к Эжени:
        - Говорят, Варька вчера к Евграфу пробралась и долго с ним о чем-то болтала. Боюсь, что обо мне ему насплетничала. Надо было отправить ее из дому немедленно.
        - Сейчас же об этом распоряжусь! - вскочила с места Эжени. - Вот мерзавка!
        Софья тоже не стала задерживаться в столовой и, собираясь дать поручение Пахому, направилась во двор.
        На выходе из дома она вдруг услышала приглушенные голоса Евграфа и Касьяна.
        - Сам на почту отнесешь письмо, никому не перепоручай, понял? - наставлял слугу Щегловитов.
        - Как не понять, барин, понял, - послушно кивнул Касьян, пряча в небольшую дорожную сумку запечатанный конверт.
        В этот момент Евграф повернул голову и, увидев Софью, развел руками:
        - Ему, как младенцу, надо разжевывать любую мелочь. - И, подтолкнув Касьяна в спину, приказал: - Ну, иди уже, болван!
        Когда слуга чуть ли не бегом вывалился во двор, Софья с лукавой улыбкой осведомилась:
        - Кому это вы столь секретное письмо отправляете, Евграф Кузьмич? Уж не какой ли столичной красавице?
        - Для меня единственная красавица на свете - это ты, - заявил Щегловитов, целуя ей руку. - А письмо мое адресовано брату, я приглашаю его на нашу свадьбу.
        Он говорил так, будто свадьба была уже делом решенным, и Софье это не понравилось, но она не нашла что возразить, - ведь у нее по-прежнему не было серьезных причин брать свое слово назад. И все же она не удержалась от вопроса:
        - А так ли должен вести себя жених перед свадьбой? Говорят, вчера вечером к вам в спальню проникла горничная Варька, которая наверняка злословила обо мне.
        - Как? Ты можешь ревновать меня к какой-то девке? - шутливо возмутился Евграф. - Конечно, твоя ревность мне льстит, но неужели ты думаешь, что я так низко пал? Да я выгнал взашей эту наглую девку, которая пыталась ко мне подольститься!
        - Нет, это не ревность. Я просто хотела убедиться, что ты искренен со мной. Ты ведь не поверишь сплетням и злым языкам?
        - Я их даже слушать не буду!
        Он обнял ее, выразительно посмотрел ей в глаза, а когда она отстранилась, вышел во двор, где уже были приготовлены дрожки, на козлах которых восседал управляющий Евсей.
        Глядя вслед своему будущему жениху, Софья невольно отметила, что права была Эжени: Щегловитов и впрямь уже чувствует себя в поместье хозяином. Девушку немного царапнуло это наблюдение, - хотя, будь Евграф для нее любимым человеком, она бы, наверное, с радостью отдала ему бразды правления во всех своих делах.
        На другом конце двора, у выезда на городскую дорогу, кучер Пахом осматривал пролетку, запряженную парой лошадей, и за что-то ругал кузнеца. Рядом топтался со своей дорожной сумкой Касьян.
        Когда Софья подошла к отъезжающим, кучер уже сидел на облучке, а Касьян устраивался сзади на сиденье.
        - Хочу дать тебе поручение, Пахом, - объявила Софья. - Наведайся в Покровскую церковь и узнай, скоро ли вернется из Киева отец Николай - тот, который был у нас приходским священником.
        - А что тут узнавать, барышня? - повернул к ней Пахом свое румяное длинноусое лицо. - Он уже третьего дня приехал, а вчерась и службу правил. Мне наш дьячок сказывал.
        - Вот как? - удивилась Софья, и решение пришло к ней само собой: - Ну, тогда погоди, Пахом, я еду с вами! Мне надо непременно видеть отца Николая!
        Она пошла в дом, взяла накидку и маленький дорожный сундучок, сообщила Эжени о своем отъезде и вернулась к экипажу. Касьян заерзал на месте, видимо чувствуя неловкость оттого, что будет ехать рядом с барышней, и она предложила ему:
        - Зачем тебе в город, мы с Пахомом отвезем твое письмо на почту, давай его сюда.
        - Нет, сударыня, как можно… - в глазах Касьяна появилось что-то вроде испуга. - Барин не велел мне никому отдавать письмо, а только чтобы я самолично отвез его на почту. Воля ваша, но не могу вам отдать, я ведь своему барину служу, а он человек строгий.
        - Ну, ладно, езжай с нами, раз уж иначе нельзя, - махнула рукой Софья.
        Скоро пролетка уже резво катила по дороге, среди широких полей, зеленеющих рощ и живописных холмов. Яркое майское солнце, ароматы цветущих трав, легкий ветерок, птичьи трели - все, казалось бы, способствовало веселому настроению, но Софья сидела молча, задумавшись и глядя в одну точку. Слуги переговаривались между собой, обсуждая то сельские хаты, то придорожную корчму, то стадо коров, то какую-нибудь кривую крестьянскую телегу, а Софья будто их не слышала и не замечала - так, что скоро и они приумолкли, решив, что барышня сердится, и лишь иногда Пахом принимался насвистывать, подражая пению птиц.
        Но, когда въехали в город, Софья встрепенулась, словно готовясь к чему-то важному. Сейчас, совсем скоро, она явится со своей исповедью к отцу Николаю и попросит у него совета… И хотя девушка понимала, что этот совет вряд ли уже сможет изменить ей жизнь, все же какая-то надежда, сопряженная с тревогой, заставляла учащенно биться ее сердце.
        На одной из центральных улиц Софья узнала дом полковника Ковалевского, где когда-то был представительный губернский бал, начавшийся для нее успешно, но закончившийся весьма неприятно из-за наглости ротмистра Заборского, которому она дала пощечину. Кажется, с той пощечины все и началось, потому что самонадеянный офицер посчитал себя оскорбленным и решил во что бы то ни стало отомстить. И, наверное, сама судьба подстроила так, чтоб орудием мести оказался Призванов…
        Задумавшись, девушка даже вздрогнула, когда ее окликнули по имени. На парадном крыльце дома стояли двое: нарядно одетая молодая дама и мужчина в гусарском мундире. Заслонившись рукой от ярких лучей, Софья уже через секунду узнала Надежду - племянницу Ковалевских, и Валериана Ружича, ее жениха. Помня, как приветливо, без всякой спеси, отнеслась к ней Надежда на том знаменательном балу, Софья не могла не обрадоваться внезапной встрече. Велев Пахому остановиться и ожидать ее на улице, она спрыгнула с экипажа и устремилась навстречу давней знакомой. Обнявшись с Надеждой и протянув руку Валериану, Софья дрогнувшим от волнения голосом сказала:
        - Кажется, целая вечность прошла с тех пор, как мы виделись.
        - Так оно и есть, - вздохнула Надежда. - Столько всего случилось… А мы не ожидали, что ты объявишься здесь, в Харькове.
        - Я вчера приехала в Старые Липы.
        - Кто же ими теперь владеет, после смерти Домны Гавриловны? - спросила Надежда и тут же встрепенулась: - Но что это мы на улице разговариваем? Пойдемте в дом! Тетушка с дядюшкой сейчас в отъезде, и я тут полная хозяйка!
        И, не слушая возражений Софьи, она потянула ее в дом. Едва присев на диван в малой гостиной, Надежда засыпала Софью вопросами, не дожидаясь при этом ответов. Улучив паузу в ее скороговорке, Софья и сама поспешила спросить:
        - А что нового в Харькове? Как поживает местное общество, офицерство? Все ли вернулись с войны?
        - Слава Богу, мой Валериан вернулся жив и здоров, да еще и повышен в чине: он теперь майор, - сказала Надежда, с нежностью взглянув на молодого человека. - А остальные…
        Тут в разговор вступил Ружич:
        - Да, много потерь в наших полках. А среди харьковских знакомых… Поручик Якимов погиб, Цинбалов потерял руку, у Лагунина тяжелая контузия. Заборский получил смертельную рану от взрыва ядра в первом же сражении.
        - Кажется, Заборский был твоим врагом, Софи? - осторожно заметила Надежда.
        - Может быть. Но я давно его простила. Светлая память всем погибшим воинам…
        Женщины опустили глаза и перекрестились. Софья ожидала, что Ружич заговорит о Призванове, но он молчал, и тогда она сама обратилась к нему с вопросом, стараясь приблизиться к интересующей ее теме:
        - Скажите, Валериан, могла ли я вас видеть в Вильно? Однажды мне показалось, что вы мелькнули там во главе гусарского отряда.
        - Да, я проезжал через Вильно, направляясь за границу. Мне ведь пришлось повоевать и под Данцигом, и под Дрезденом, и под Лейпцигом. Там была настоящая мясорубка, но благодаря Богу и молитвам любимой женщины я остался жив. - Он взял Надежду за руку.
        - Нам с Валерианом порою даже неловко, что мы живы, здоровы, недавно счастливо обвенчались, в то время как столько людей погибло, покалечено… - Надежда вздохнула и прижалась щекой к плечу мужа.
        - Вы заслужили свое счастье, - сказала Софья.
        - А как сложилась ваша жизнь, Софи? - спросил Ружич.
        Она рассказала о гибели Павла и его неожиданном завещании.
        - Значит, Старые Липы теперь принадлежат тебе? - уточнила Надежда. - И ты не уедешь отсюда в Москву? Мы были бы рады иметь такую соседку.
        - И я рада быть вашей соседкой, Надин.
        - А не вышла ли ты за это время замуж? - осведомилась молодая дама.
        - Нет, но скоро обручусь.
        - С Горецким? - одновременно спросили супруги и переглянулись между собой.
        - Нет, Юрий женился на другой девушке, но меня это не слишком опечалило. А обручиться я собираюсь с молодым петербургским дворянином Евграфом Щегловитовым. - Софья почему-то постеснялась сообщить, что Щегловитов - вдовец и его женой была ее сводная сестра.
        - И ты его любишь? - живо поинтересовалась Надежда.
        Вопрос застал Софью врасплох, и она лишь пожала плечами.
        - Как странно… - пробормотал Ружич. - А я, признаться, думал, что вы можете сойтись с Призвановым. Когда я встретил его в Германии, он говорил мне о вас. Говорил, что серьезно влюблен и надеется победить в вашем сердце Горецкого. Да, я знаю, что между вами вышла какая-то некрасивая история, но Даниил с тех пор переменился. Это раньше он был донжуаном и повесой, но потом… Он признался мне, что рядом с вами жаждет сменить свою гусарскую свободу на узы брака. И никакая дворянская гордость его уже не останавливала.
        Софье сделалось больно от этих слов, и она с трудом выдавила из себя:
        - Зачем сейчас об этом говорить? Ведь он погиб…
        - Кто погиб? Где, когда?! - воскликнул Ружич.
        - Ну как же? Даниил Призванов погиб под Лейпцигом.
        - О боже мой, а я уж испугался! - Ружич с улыбкой покачал головой. - Нет, он выжил, хотя был тяжело ранен. Под Лейпцигом была страшная битва, и многих раненых и пропавших без вести посчитали погибшими. Однако Даниила удалось спасти, над ним искусный лекарь колдовал, которого до этого Призванов спас во время обстрела. Да, лечение было долгим, но теперь Даниил жив, здоров, увешан крестами и повышен в звании. Он начинал войну ротмистром, а закончил ее полковником. К тому же его отец, граф Артемий, узнав о храбрости Даниила и разочаровавшись в своем другом сыне, оставил Даниилу состояние и родовое имение под Курском, а Захару - лишь разоренную смоленскую деревню, хотя, по-моему, этот лживый трус и того не заслужил. Потом старик умер, так что Даниил теперь сам себе хозяин, никто ему не указ. Хотя я уверен, что он бы в любом случае не подчинился бы ничьим запретам и женился бы на вас, если бы вы, конечно, были согласны. Еще я уверен, что он вас ищет, Софи. Наверняка уже побывал и в Вильно, и в Москве, а потом, может, и сюда приедет.
        Софья слушала жадно, подавшись вперед, задерживая дыхание и не имея сил произнести хотя бы слово. Сердце ее бешено колотилось, и она прижала руку к груди, словно боялась, что оно может выпрыгнуть навстречу ошеломительному известию.
        Ее необычное состояние заметила Надежда:
        - Что с тобой, Софи? Ты потрясена этой новостью?
        - Потрясена… - пролепетала она как во сне.
        - И вы не передумали выходить замуж за этого господина… Щегловитова? - спросил Ружич.
        - Я… не знаю. Мне… надо поговорить со своим духовником отцом Николаем. Я и ехала в город для того, чтобы исповедаться ему. - Она порывисто встала. - Простите, не могу больше задерживаться.
        - Как, Софи, ты не посидишь у нас еще немного? - забеспокоилась Надежда. - Давай хотя бы выпьем вина за упокой мертвых и здравие живых.
        Слуга уже откупоривал бутылку, горничная поспешно накрывала на стол. Софья, находясь в каком-то странном возбуждении, залпом осушила свой бокал, чем вызвала улыбки на лицах хозяев.
        - Я должна идти! - заявила она, тряхнув головой. - Я обязательно приеду к вам, но позже, а сегодня мне еще надо решить многие дела. Спасибо вам за все, друзья мои!
        И, не слушая возражений, она кинулась к выходу.
        На улице смятенное состояние девушки внезапно сменилось безудержной радостью; ей казалось, что она готова обнять весь мир, и это пьянящее чувство нельзя было объяснить одним лишь бокалом вина.
        Пахома она застала на том же месте, что и раньше, зато Касьян был в некотором удалении и приближался к коляске, спотыкаясь на каждом шагу.
        - Что это с ним? - весело удивилась Софья.
        Кучер пояснил:
        - Да вот ведь, образина, заметил тут за углом трактир и сказал, что зайдет горло промочить. Дескать, жажда его замучила. А сам, видно, наклюкался, как свинья! И когда только успел? Ведь его всего-то минуту не было!
        - А господин Щегловитов предупреждал, что Касьян теряет разум от одной рюмки! - рассмеялась Софья.
        - Дать бы ему сейчас плеткой, чтоб честных людей не позорил, - проворчал Пахом и замахнулся на незадачливого попутчика. - Благодари Господа, что барышня сегодня такая добрая.
        Касьян нетвердо ступил на подножку и тяжело плюхнулся на сиденье, забыв, что там лежит его дорожная сумка. Но, когда в сумке что-то хрустнуло, он сразу вскочил, вскрикнул и, обнаружив, что печать на конверте повреждена, а сам конверт надорвался, тут же пьяным голосом запричитал:
        - Что же мне делать, горемычному, письмо я испортил, барин теперь с меня голову снимет!
        - И правильно сделает, - заявил Пахом.
        Но Софья, которая сейчас готова была всех прощать и всем помогать, снисходительно похлопала Касьяна по плечу:
        - Ладно уж, выручу тебя. На почте договорюсь, чтобы письмо запечатали в другой конверт.
        - И барину ничего не скажете? - шепотом спросил провинившийся.
        - Не скажу, не бойся. Поехали к почте, Пахом!
        Экипаж тронулся с места. Софья взяла из дрожащей руки Касьяна конверт и, обратив внимание, что адрес был питерский, поинтересовалась:
        - Значит, Ипполит, брат твоего барина, живет в Петербурге? А я думала, где-то в поместье.
        - Нет, Ипполит Кузьмич в Петербурге живут, в доходном доме-с.
        - А что же Ипполит не поддержал брата, когда тот в затруднении оказался?
        - Да Ипполит Кузьмич нашего барина всегда наставляли-с против игры, однако друзья-приятели барина с толку сбивали.
        - Значит, твой барин все-таки игрок, - пробормотала Софья, но подтверждение этой неприятной истины ее не огорчило.
        Сейчас девушка была даже рада убедиться, что Щегловитов имеет пороки, поскольку отказывать порочному человеку было легче, нежели порядочному. А в том, что она откажет Евграфу, у нее не оставалось сомнений с той самой минуты, как услышала, что Даниил жив. Конечно, предстоящее объяснение с Щегловитовым Софью подспудно тревожило, и она ощущала некоторую неловкость, даже, может быть, угрызения совести, но все это не могло заглушить того радостного волнения, которым сейчас было охвачено все ее существо.
        Желая больше узнать о своем несостоявшемся женихе, пока язык его слуги еще развязан водкой, она спросила:
        - А Людмила Ивановна, покойная жена твоего барина, разве не запрещала ему играть?
        - Как же-с, супругу свою Евграф Кузьмич очень боялись, пока она здоровая была. А как она по болезни-то слегла, так он стал из дому пропадать.
        - А за женой он разве не ухаживал, не сидел возле ее постели?
        - Случалось, что и сидел, когда она при памяти была, да только все больше ругались. Особливо из-за братниного наследства.
        - Какого братниного наследства? - насторожилась Софья.
        - А не ведаю какого, да только после этого-то спора Людмила Ивановна вскорости и померла. А почем я знаю, какие там были тяжбы, мое дело маленькое.
        Касьян замолчал и, склонив голову на грудь, всхрапнул и чуть не выпал из коляски. Софья поняла, что больше от него ничего не узнает. Но и услышанного ей было достаточно, чтобы заподозрить неладное. То, что сболтнул пьяный слуга, никак не вязалось с образом заботливого мужа и скорбящего вдовца, каким предстал перед Софьей Щегловитов.
        Коляска, миновав торговую площадь, свернула на примыкавшую к ней улицу и остановилась напротив верстового столба, возле которого располагался почтовый двор. Софья велела Пахому:
        - Пока я буду заниматься почтовыми делами, ступай в аптеку и забери коробку с лекарствами для месье Лана. Да гляди, чтобы Касьян из коляски не выпал.
        - Привязать мне его, что ли, - проворчал Пахом, недовольно оглядываясь на полусонного попутчика.
        Аптека располагалась неподалеку, и кучер направился туда пешком, а Софья повернула на почтовый двор, где в это время сновали проезжие купцы, суетились чиновники и слышалась перебранка ямщиков. Найдя одинокую скамью у стены, девушка села и, недолго думая, разорвала и без того поврежденный конверт и стала читать письмо, которое с первых же строк подтвердило ее смутные подозрения:

«Спешу тебя уведомить, Ипполит, что мои дела продвигаются успешно, так что договаривайся с кредиторами подождать еще совсем немного, обещай увеличить процент. Барышня София по уши в меня влюблена и, притом же, уверена, что я ухаживал за ней бескорыстно, не ведая ни о гибели Павла, ни о его нелепом завещании. Да, только такой вздорный дурак, как мой шурин, мог оставить все свое состояние этой сомнительной особе. Наверное, сделал так назло нам с Людмилой. Ну, да ничего, мне удалось выйти из положения, хотя и не без некоторой жертвы с моей стороны: все же придется стать под венец с дочерью крепостной девки. Надо постараться, чтобы слухи о ее происхождении не разошлись в свете. Она заупрямилась, решила венчаться непременно у своего духовника, в Харьковской губернии, но эта неожиданная поездка принесла мне пользу, ведь теперь я знаю, что имение Старые Липы весьма добротное и его можно выгодно продать, что я и собираюсь сделать в ближайшее время. София неопытна в этих делах, и я смогу ее убедить. А деньги от продажи покроют мои долги, да и питерский дом удастся вернуть из заклада. (Кстати, своей будущей
невесте я сказал, что дом был продан во время болезни Людмилы - так что барышня сразу почувствовала жалость к несчастному молодому вдовцу.) А сохранять Старые Липы, которые находятся далеко от обеих столиц, для меня нет резона, поскольку я, как и ты, жить в провинции не привык, а без хозяйского надзора приказчики живо все разворуют. Лучше как следует обустроить Ниловку, это тоже весьма доходное имение и расположено поблизости от Москвы. Тут уж, брат, мне и понадобятся твои хозяйские таланты, возьмешь на себя роль управителя.
        Кстати, ругать и корить тебе меня сейчас не за что: ведь я последние месяцы живу, как праведник, далекий от игры, пьяных кутежей и прочего разврата. И, знаешь ли, возможно, женитьба на Софье Мавриной даже пойдет мне на пользу. Конечно, происхождение у нее сомнительное и репутация испорченная, но в остальном она вполне привлекательная особа: хороша собой, умна, образованна, а в повадке чувствуется живость и какой-то внутренний огонь, который меня интригует и весьма возбуждает. Она не то что ее сводная сестрица - ревнивая, властная и некрасивая ведьма, от которой я готов был бежать на край света и находил утешение в загулах с друзьями. А милашка Софи совсем другая, и для меня лучшими удовольствиями будут те, которые она доставит мне в постели. Если же она и после свадьбы вздумает проявлять свой характер, то я собираюсь быстро прибрать ее к рукам. Так что, будь уверен, Ипполит, сия женитьба послужит не только к моей выгоде, но и к исправлению некоторых моих пороков.
        Кстати, я обещал местным кумушкам, что брат приедет ко мне на свадьбу, - не говорить же им, что ты в Питере сдерживаешь моих кредиторов. Поэтому, будь добр, срочно пришли письмо, в котором отговариваешься от поездки на свадьбу какой-нибудь неожиданной болезнью.
        Остаюсь твоим почтительным младшим братом

    Евграфом Щегловитовым».
        Софья, хоть и ожидала чего-то подобного, все же была не на шутку возмущена. Однако, минуту поразмыслив, решила, что здесь, пожалуй, все закономерно и было сущей глупостью с ее стороны поверить, будто человек такого склада, как Щегловитов, мог воспылать к ней чистой и искренней любовью.
        Что ж, зато теперь не придется испытывать малейших угрызений совести, отказывая незадачливому жениху, ибо сама судьба помогла вовремя распознать его сущность.
        Внезапно Софья рассмеялась - так, что даже проходивший мимо бородач в купеческом кафтане удивленно на нее оглянулся. Она поспешила с почтового двора на улицу, тревожась теперь лишь о том, чтобы поскорее увидеться с отцом Николаем и без утайки покаяться во всех своих грехах, больших и малых, включая этот последний, коим явилось чтение чужого письма. «Может, не так уж я и грешна, может, меня ждет прощение и даже - бывают же чудеса! - награда за все мои мытарства», - подумала она, чувствуя, как замирает сердце от ожидания грядущих перемен.
        Глава семнадцатая
        Вечерняя дорога в Старые Липы оказалась для Софьи куда веселей, чем утренняя дорога в город. После всего, что она узнала за этот необычайный день, и после беседы с отцом Николаем девушка уже не металась в сомнениях и точно знала, чего она хочет и на что надеется. Ей было ясно, что первым шагом станет неприятное, но неизбежное объяснение с Евграфом и последующее затем изгнание его из Старых Лип и из своей жизни.
        А затем… затем будет ожидание - тревожное, нетерпеливое, сладкое ожидание того, кто должен непременно появиться, воскреснув из мрака безнадежности, в который чуть было не погрузилась ее душа. Когда, в какую минуту он появится, она не знала, но знала, что отныне будет ждать его в том самом доме, где они когда-то впервые встретились и со скандалом разминулись, не угадав друг в друге свою судьбу.
        Прикрыв глаза, она вспомнила, как давеча говорила на исповеди отцу Николаю:
        - Батюшка, когда-то вы сказали мне, что, если мужчине и женщине суждено быть супругами, то они будут ими рано или поздно и несмотря ни на что. Но я не стала женой человека, которого любила, да и любовь моя к нему прошла. А люблю того, кого когда-то ненавидела. Почему так случилось? Не знаю, может, я грешна, но только совесть моя уже не противится этой любви, потому что… я сама не знаю почему.
        - Потому что этот человек искупил свою вину и свет любви его коснулся, - с улыбкой подсказал священник. - Теперь и ты не грешна, дитя мое, если все понимаешь и раскаиваешься даже в мелких проступках. Ведь самое главное, что твоя душа осталась чистой. И если человек, о котором ты говоришь, скоро к тебе вернется, я с радостью вас обвенчаю.
        Благословение всепонимающего отца Николая окрылило девушку. Она летела навстречу будущей судьбе, и все вокруг ее радовало, дорога казалась чудесной, и даже сонный Касьян, иногда ронявший голову ей на плечо, сейчас не раздражал.
        В Старые Липы Софья вернулась почти одновременно с Евграфом, и, судя по длительности его отсутствия, он успел не только объехать поместье, но и посетить хутор на Донце. Она даже заподозрила, что предприимчивый гость, найдя общий язык с Евсеем, уже поручил тому подыскивать покупателя на имение.
        Щегловитов с заметным неудовольствием отнесся к тому, что Софья ездила в город вместе с Касьяном, и первым делом спросил своего слугу, отдал ли тот письмо на почту. Касьян пробормотал что-то невнятное, а Софья тут же объявила:
        - Евграф Кузьмич, у меня к вам есть неотложный разговор тет-а-тет, пойдемте.
        Щегловитов немного растерялся, но возражать не стал. Зато Эжени, которая выбежала во двор встречать припозднившуюся барышню, очень удивилась, что та, едва приехав, тут же удаляется от дома с молодым человеком, и крикнула ей вслед:
        - Куда же ты, Софи?
        - Мне надо поговорить с месье Щегловитовым, мы пойдем к пруду, - оглянувшись, ответила Софья и, взяв Евграфа под руку, увела его по аллее в сторону пруда.
        А через минуту после того, как молодые люди скрылись за деревьями сада, на проезжей дороге появился всадник, который во весь опор мчался к Старым Липам.
        Софья шла вперед решительно, с твердым намерением все высказать Евграфу раз и навсегда. А он, словно почуяв неладное, пытался ее остановить:
        - Куда ты так спешишь, мой ангел? Погоди, дай мне обнять тебя. Нет, право, я в растерянности…
        Дойдя до тропинки, спускавшейся к пруду, Софья резко остановилась и посмотрела в глаза Евграфу.
        - Ну вот, сударь, здесь нам никто не помешает. Настало время объясниться. Я в курсе ваших денежных затруднений, но выходить замуж только ради того, чтобы спасти неудачливого игрока от кредиторов? Нет, это уж слишком. Да и вам не стоит жертвовать собой и идти под венец с некой скомпрометированной особой, дочерью крепостной девки. Поправьте свои дела при помощи кого-нибудь другого, есть более достойные партии, ведь после войны осталось немало состоятельных вдов.
        - Ты читала письмо? - нахмурился Щегловитов и тут же гневно стиснул кулаки: - Ну, задам я этому скоту Касьяну!
        - Касьян здесь ни при чем, я сама забрала у него письмо, сама его вскрыла, за что очень себе благодарна.
        - Читать чужие письма - это бесчестно! - заявил Евграф с видом благородного негодования. - Впрочем, чего было ожидать от такой…
        - Договаривайте: от такой сомнительной особы, как я, да? Ну, что поделаешь, письма уже не раз играли заметную роль в моей судьбе. Когда-то одно неосторожное письмо стоило мне репутации. Затем письмо от незнакомой тетушки позвало в дорогу, оказавшуюся очень важной для меня. И вот теперь это письмо помогло мне разобраться в вашей сущности. Знаете, месье Евграф, какой бы я ни была, брат все же оставил наследство мне, и я не собираюсь ради вас продавать Старые Липы. Да и замуж за вас не пойду, уж будьте уверены. Поэтому уезжайте отсюда поскорей, здесь вам не на что рассчитывать.
        - Вот как? - сдвинул брови Щегловитов. - А на что рассчитываешь ты, красотка? Даже богатое наследство не сделает тебя завидной невестой для достойных людей. Как только станет известно о твоей испорченной репутации, о том, что ты переспала с заезжим гусаром и от тебя отказался жених…
        - Значит, вы все-таки побеседовали с Варькой, - насмешливо заметила Софья.
        - И, будь уверена, я ни от кого не стану скрывать то, что узнал. В светских кругах слухи разносятся быстро. К тому же твое пребывание в Москве при французах… это уже само по себе интересно. Могла ли там хоть одна женщина остаться не опробованной постояльцами? Или думаешь, что война спишет все грехи?
        - И это говорит человек, всю войну просидевший возле жениной юбки!
        Софья, не сдержавшись, дала пощечину Щегловитову, а он тут же схватил ее за плечи и затряс, восклицая:
        - Кому ты нужна, девка? Скажи спасибо, что я беру тебя в жены! И нечего тут шутки шутить, ты уже слово мне дала! Завтра же пойдем в церковь, и не вздумай брыкаться, я тебя все равно не отпущу!
        - Опомнись, ты с ума сошел! - крикнула Софья, пытаясь вывернуться из его цепких рук. - Я за тебя никогда в жизни не пойду!
        - Никуда не денешься!
        Он с неожиданной яростью опрокинул ее на землю и навалился сверху. Софья впилась ногтями в его лицо, а он тут же сдавил рукой ей горло, и она начала задыхаться. Однако уже в следующее мгновение какая-то сила оторвала от нее Щегловитова, и девушка почувствовала себя свободной. Она тотчас поднялась и обнаружила, что ее противник сбит с ног, а спасителем оказался не кто иной, как Даниил Призванов. Евграф был так ошеломлен внезапной помехой, что у него едва хватило сил подняться с земли, но, когда он попытался оттолкнуть Призванова, то тут же мощным ударом снова был отброшен назад.
        - Кто вы такой, что вам нужно?! - вскричал Щегловитов, прикрывая лицо. - Какое вам дело до меня и моей невесты?
        - Эта девушка - не твоя невеста, а моя! - заявил Призванов, быстро оглянувшись на Софью.
        Она сделала шаг к своему защитнику и подтвердила:
        - Да, это так! Просто я считала своего жениха погибшим на войне.
        - Но я жив и никому не отдам свою невесту!
        Щегловитов, сознавая, что рушатся его планы, кинулся вперед:
        - Но она уже дала мне слово! И я даже простил ей ее испорченную репутацию! А зачем она вам? Может, вы не знаете, что эта девица давно уже была обесчещена каким-то гусаром Призвановым, а потом еще…
        Но договорить Евграф не смог, потому что соперник влепил ему увесистую пощечину, сопровождая ее вопросом:
        - Будем драться прямо здесь, врукопашную, или завтра стреляться на дуэли? Может, рубиться?
        Щегловитов отступил на несколько шагов и, тут только обратив внимание на гусарский мундир противника, пробормотал:
        - Кажется, я понимаю… Вы и есть тот самый Призванов, который…
        - Так стреляться или рубиться?
        - Это нечестно, полковник, у вас преимущество в военной выучке! - Щегловитов снова попятился назад, поближе к деревьям.
        - А ты честно обращался с беззащитной девушкой? - придвинулся к нему Даниил.
        - Уезжайте из имения, Евграф, это лучшее, что вы можете сейчас сделать! - заявила Софья.
        Щегловитов окинул противников враждебным взглядом, но, не найдя что ответить, быстро юркнул под сень зеленых ветвей и уже оттуда прокричал:
        - Ничего, вы меня еще узнаете!
        - Не в этой жизни, - усмехнулся Призванов.
        Оставшись вдвоем, Даниил и Софья шагнули навстречу друг другу.
        - Я только что назвал тебя своей невестой, и ты не отрицала, - сказал он, взяв ее за руки, и в его обычно насмешливом взгляде сейчас отобразилось взволнованное ожидание. - Могу я считать это твоим согласием?
        Девушка молча кивнула и вдруг почувствовала странное тепло на груди. Она невольно опустила взгляд и даже вскрикнула от удивления: из-под платка, сбившегося во время драки с Щегловитовым, сверкал кольцеобразный камушек, который она надела еще утром, когда он был серым и неприметным, да так и забыла снять в суматохе дня.
        - Ах, я не думала, что он когда-нибудь засияет! - воскликнула Софья, приподняв магический талисман на ладони.
        - Какое странное украшение… - удивился Даниил. - Без всякой огранки, а сверкает, как бриллиант.
        - Это не украшение, это волшебный камень. Его когда-то в благодарность подарила мне одна лесная отшельница. Она сказала, что он потеплеет и засияет, когда я встречу своего суженого, но я не верила во все эти чудеса. И вот… Неужели такое бывает?…
        - В природе есть много тайн, недоступных нашему разуму… Может, этот камень воспринимает какие-нибудь токи, искры, пробегающие между людьми, созданными друг для друга. Видишь, талисман подтверждает, что я твой суженый. Теперь уж никаких сомнений…
        Он притянул девушку к себе и поцеловал так же крепко и страстно, как когда-то при прощании. Но тот поцелуй имел горький привкус разлуки, а этот был полон сладостных предчувствий желанного соединения.
        - Жизнь моя, счастье мое… - прошептал Даниил, и Софья замерла от этих возвышенно-пылких слов, непривычных в устах всегда насмешливого бесшабашного гусара.
        - Значит, вы любите меня, Даниил? - прошептала она.
        - «Ты любишь меня, Даниил», - поправил он. - Люблю уже давно, хотя ты этого не понимала. Может, и я до конца не понимал, вот и не смог вовремя объясниться. Но в разлуке, а особенно во время ранения, мои чувства обозначились так ясно… Кажется, только любовь и помогла мне выжить. Потом я искал тебя, я был счастлив узнать, что Горецкий и Калерия поженились. После Вильно и Москвы я поехал в Харьков и уже сегодня встретился с Ружичами. Как только они мне сказали, что ты в Старых Липах, я помчался сюда, но немного разминулся с тобой во дворе. Эжени сказала, что ты у пруда, и я вовремя успел. - Он огляделся по сторонам. - Помню, когда-то на этом месте я пытался тебя завлечь, а ты мне дерзила.
        - Ты тогда бессовестно пытался меня соблазнить и обесчестить.
        - А сейчас на коленях готов просить прощения! Но мне есть чем оправдаться: я уже тогда начинал тебя любить, хотя еще не мог осознать это чувство. А ты…
        - Что я?
        - Ты меня любишь? Ведь от тебя я пока не услышал слов любви, а потому не на шутку страдаю.
        - Ты заслужил свои страдания, повеса! - Она рассмеялась и ударила его кулачком по груди. - А с моей стороны будет правильно повести себя как недоступная барышня.
        - Э, нет, не выйдет, за меня уже похлопотал твой талисман. Так что не отвертишься от своего суженого. Кстати, у меня тоже есть для тебя один магический подарок под стать твоему камню. - Даниил вытащил из внутреннего кармана какой-то предмет и протянул его Софье.
        Это оказался старинный пояс из тонких серебряных пластинок с пряжкой в виде двух колец.
        - Пояс?… - удивилась девушка, стараясь припомнить что-то безумно важное. - Похоже, очень древний… Откуда он у тебя?
        - О, это весьма таинственная история. Наполеоновские войска, убегая, вынуждены были оставлять на пути многие грузы. Наш отряд однажды нашел ящик с дорогой церковной утварью. Все предметы мы вернули в храм, только не этот пояс. И знаешь почему? Врач, который меня лечил, - а это был мудрый старовер, почти волхв, сказал мне, что сей предмет относится еще к языческим временам. Это якобы пояс богини Лады - славянской покровительницы любви и брака. Она всегда изображалась с кольцом, и пряжка здесь в виде ее колец. Лекарь понял из моего бреда, что у меня большие затруднения в сердечных делах, и сказал, что этот пояс принесет мне удачу в любви.
        - Пояс любви!.. Как же я забыла!.. - воскликнула Софья, прижимая к груди серебряный предмет, который словно притягивался к сверкающему каменному кольцу. - Ведь Акулина мне сказала, что за камнем судьбы тянется пояс любви… Вот и сбылось!.. И знаешь, твой рассказ мне напомнил еще об одном деле. Ведь у меня в тайнике московского дома тоже хранится церковный клад, который я поклялась отдать храму. И тогда, верю, Господь поможет мне найти мою сестру.
        - Какой клад? Какая сестра?
        - Погоди, потом расскажу все по порядку, еще успею.
        - Конечно, успеешь, ведь впереди у нас вся жизнь, которую мы пройдем вместе!
        - Кажется, ты делаешь мне предложение, Даниил?
        - Да, но с условием, что я наконец дождусь от тебя слов любви, моя упрямая барышня.
        - Я столько раз мысленно повторяла эти слова, а вслух произнести их почему-то трудно…
        - А я помогу тебе…
        Он снова поцеловал девушку, и после этого долгого поцелуя слова любви слетели с ее уст сами собой…
        Теплый весенний вечер накинул на землю прозрачное покрывало, и лучи заката окрасили золотом поверхность пруда, где когда-то Софья разглядывала себя, как Аленушка из сказки, и верила в наивное девичье счастье. Теперь же в вечернем зеркале воды отразились силуэты мужчины и женщины, которых судьба наградила счастьем лишь после многих испытаний и ошибок, и они дорожили этой наградой, как самой жизнью.
        notes
        Примечания

1
        Здесь: русско-турецкая война 1806-1812 гг.

2
        Фармазонство - искаженное франкмасонство (от фр. franc-macon - вольный каменщик).

3
        Кузнецкий мост с его многочисленными магазинами был в то время средоточием французской моды.

4
        Ташка - гусарская сумка.

5
        Красивый мужчина (фр.).

6
        Мой друг (фр.).

7
        Моя дорогая (фр.).

8
        Прелестное создание (фр.).

9
        Небольшой диван для двух собеседников.

10
        Цитата из стихотворения И. И. Дмитриева «Модная жена».

11
        Здесь: удила с подъемной распоркой у неба.

12
        Военнослужащие, посылаемые при передвижении войск вперед для подыскания квартир в населенных пунктах или для выбора бивачных мест.

13
        Военнослужащие, ведающие делами хозяйственного снабжения или войскового хозяйства.

14
        Кто там? (фр.)

15
        Черт! Какая гнусность! (фр.)

16
        День святых мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софьи - 30 сентября (17 сентября по старому стилю).

17
        В будущем - писатель Стендаль.

18
        Черт возьми! Моя нога! Какая досада! (фр.)

19
        Фигнер А. С. - организатор одного из партизанских отрядов во время войны 1812 года; отличался храбростью и жестокостью, часто собственноручно расстреливал пленных.

20
        Здесь: ряд повозок или саней, следующих друг за другом.