Невроз Татьяна Воронцова
        #
«Каждое солнце имеет Sol Nigredo, каждый предмет - тень». Окончательно заблудившись на темной стороне своей души, талантливый писатель Грэм Мастерс оказывается в кабинете психоаналитика. Но Маргарита, школьная подруга его сестры, и сама не свободна от многочисленных комплексов и иллюзий. Лишенные внутренней целостности, они не способны исцелить друг друга, но всепоглощающая сила Любви в конце концов соединяет неотразимое чудовище и слишком правильную красавицу.
        Татьяна Воронцова
        Невроз
        Вглядываясь в бездну, помни о том, что бездна вглядывается в тебя.

Ф. Ницше. По ту сторону добра и зла
        Глава 1
        Пока варился кофе, она решила по-быстрому проверить почту. Включила компьютер, загрузила Outlook. Бросив на спинку кресла колготки и бюстгальтер, щелкнула мышкой по строке падающего меню «получить все». Сейчас же, как из рога изобилия, посыпалась всякая белиберда: «Сдается офис и склад... что нужно знать руководителю и главному бухгалтеру... худеем без вреда для здоровья...»
        Минуточку. А это что такое? Рита присела к столу. Отправитель был ей не знаком и в то же время знаком. Graham - какое странное имя! Так звали... о боже, нет! Сердце учащенно забилось. Нет. «Ты уехал, ушел из моей жизни» - так, кажется, пишут в дамских романах? «Наши пути разошлись». Так, еще парочка клише, и можно смело записываться в клуб старых дев.
        На кухне журчала кофеварка. Дразнящий аромат растекался по всей квартире. Пора, пора собираться на работу, ровно в десять явится та дамочка с булимией, которую бросил муж. А она все сидела и тупо смотрела на экран, не в силах заставить себя открыть и прочитать письмо человека по имени Грэм. Человека, которого несколько лет назад (сколько, кстати?.. четыре?.. пять?..) с полным основанием вычеркнула (вот оно, недостающее клише!) из списка живых. Он стал вымыслом, женской фантазией. Фотографией в простой деревянной рамке, стоящей на комоде рядом со статуэткой богини материнства и плодородия с острова Бали, его же подарком.
        Рита перевела дыхание. «Ну, смелее. Ты же не школьница, в конце концов, а взрослая женщина, кандидат медицинских наук». А он кто? Да просто очередной невротик, который не пожелал расстаться со своими неврозами и чуть было не свел с ума лечащего врача. Писатель, работающий в жанре черной готики. Знаковая фигура, как теперь принято говорить, для культуры, точнее, контркультуры своего поколения.
        Если только это он. Не чья-нибудь глупая шутка и не совпадение.
        Это был он.

«Моя незабвенная Маргарет! Я прилетаю послезавтра. Рейс №... из Парижа, аэропорт Шереметьево-2. Это не означает, что ты должна меня встречать, боже упаси! Скорее всего я буду пьян, потому что панически боюсь самолетов. Это значит всего лишь, что я хочу тебя видеть и надеюсь, ты не откажешься встретиться со мной в субботу вечером в ресторане „Марио“. Любящий тебя Грэм».
        Сперва ее передернуло, потом бросило в пот. Она живо представила себе его улыбку - белозубую мальчишескую улыбку в сочетании с иствудовским прищуром, меняющую до неузнаваемости его мрачноватое лицо. Улыбался он редко, и всякий раз это было как подарок. В такие минуты даже его темные глаза трагического актера с чуть опущенными наружными уголками и устремленным внутрь себя взглядом становились живыми и блестящими. Грэм был на редкость красивым мужчиной. Интересно, удалось ли ему остаться таковым?
        Эта болезненная привлекательность нервных людей - людей, живущих на пределе возможностей, постоянно балансирующих на грани между нормой и патологией... Почему их обаяние столь непреодолимо? Не потому ли, что, глядя на них, начинаешь осознавать с особенной ясностью, до чего же оно хрупкое - наше психическое здоровье. Как легко его лишиться. Как трудно, а подчас невозможно его восстановить.
        Моя незабвенная Маргарет...
        - Черт тебя подери,- пробормотала Рита, продолжая смотреть на экран.
        Высокие скулы на худом, изможденном лице... Он не ел, наверно, дня два или три, прежде чем сдался и явился-таки на прием, который до этого упрямо откладывал. Стоп! Стоп! Сейчас все это совершенно ни к чему. Сейчас - только чашка кофе, завтрак на скорую руку, час езды по запруженным транспортом московским улицам в преддверии еще одного долгого дня, заполненного чужими проблемами.
        Уже паркуясь на стоянке перед кирпичным восьмиэтажным зданием клиники, Рита позволила себе минутную слабость и припомнила, как он заезжал за ней в конце рабочего дня (своей машины у нее тогда еще не было); они ужинали вместе в каком-нибудь небольшом ресторанчике, а потом... Да, все это было уже потом. После того, как он добился полной и безоговорочной капитуляции, и ей оставалось лишь наблюдать в бессильной ярости, как его болезнь (ведь гениальность - это всего лишь форма безумия, не так ли?) расцветает пышным цветом, внося в их и без того сложные отношения элемент обреченности, этакий упоительный надрыв.
        - Здравствуйте, Маргарита Максимовна!- улыбнулась дежурной улыбкой душечка Наташа.- Потапов из отделения ультразвуковой диагностики сегодня приведет к вам свою племянницу, вы помните?
        - Да, спасибо.
        Пациентка с булимией опоздала на пять минут. Это было очень мило с ее стороны - ровно столько и требовалось Рите для того, чтобы снять плащ, мельком глянуть на себя в зеркало и занять привычное место за столом. Двери ее кабинета всегда были плотно закрыты, и только когда Наташа впустила взволнованную и ужасно смущенную опозданием пациентку, на минуту стали слышны чьи-то голоса в приемной, звонок телефона на столе секретаря и шум электрического чайника.
        - Я вижу, вы сменили губную помаду,- заметила Рита после стандартного обмена приветствиями.- Вам идет этот оттенок розового.
        - В самом деле?- обрадовалась вертлявая брюнетка с внешностью провинциальной поп-звезды.- Я рада, что вам понравилось. Ах, Маргарита Максимовна, если бы вы знали, как я вам благодарна!- Она порывисто прижала к груди стиснутые кулачки.- Вы мне так помогли, так помогли! Я чувствую себя гораздо лучше. Уверена, скоро я буду совсем здорова. Знаете, вообще-то я искала такой оттенок, как у вас...- Прищурившись, она пристально взглянула на Ритины слегка подкрашенные губы.- Но не нашла. Что у вас за помада?
        Все это Рите не очень-то нравилось. Пациентка жаждала не излечения, а возвращения к привычной схеме поведения. На смену эмоциональной зависимости от мужа приходила зависимость от врача.
        - Не уверена, что она подойдет вам, Елена. У вас совсем другой цвет лица. Давайте вернемся в тот день, когда вы впервые почувствовали себя интересной женщиной. Вы сказали, это произошло на вечеринке по случаю дня рождения одной из ваших подруг.
        - О да! Я была в шикарном красном платье...
        Выслушивая ее более чем банальные откровения, сопровождаемые неуемной жестикуляцией и восторженным блеском глаз, Рита вспоминала о том, как на этом самом месте сидел бледный темноволосый мужчина и говорил тихим, чуть задыхающимся голосом: «Быть как все? Но все - это значит никто. Мы прячем свою индивидуальность из боязни быть осмеянными. И не вздумайте спорить! Кто отличается от нормального большинства, неизбежно становится мишенью. Неуязвима лишь посредственность».
        И позже: «Прекратите же делать вид, будто я болен, а вы здоровы. Мы играем в одну и ту же игру. Сегодня ваша подача, завтра моя. И кто знает, исцелим мы друг друга или уничтожим. Бывает по-всякому».

* * *
        Ольга была ее лучшей подругой класса примерно с четвертого. Вместе в школу, вместе из школы. В кино, на дискотеку, по магазинам - всюду вместе. Дела сердечные, школьные интриги... Сколько было пролито слез! Сколько дано обещаний! Потом выпускной вечер, вступительные экзамены в вуз. Рита пошла в Институт практической психологии и психоанализа при Институте психологии РАМН, Ольга - в Институт экономики, финансов и права. Они, конечно, общались, но уже не так часто. Звонок по телефону, e-mail, случайная встреча на улице... «Ну, как ты?» - «А ты?» -
«Целую, пока! Созвонимся!» - «Обязательно!» Словом, обычная история. В тот вечер, когда Ольга позвонила и попросила принять без предварительной записи ее младшего брата, Рита внезапно осознала, что не видела ее уже лет шесть или семь.
        - Для начала я хотела бы поговорить с тобой. Ты можешь подъехать завтра к девяти утра? В десять у меня начинается прием.
        Ольга сказала «без проблем», и на этом они распрощались.
        Да, вот ведь как бывает: сперва ешь с человеком из одной тарелки, а потом не можешь вспомнить, как он выглядит. «Ольга, Ольга, бедная моя подружка, неужели и тебя тоже втянуло в этот водоворот: кухня - муж - дети - работа... дети - кухня - работа - муж... в выходные на дачу или на диван перед телевизором?..» В глубине души Рита понимала, что так оно и есть. Потому что у Ольги, в отличие от нее, прирожденной карьеристки и стервы, была семья. Муж и двое детей. Сочувствовать ей по этому поводу или завидовать?.. Смотря в какие минуты. А сама Ольга, интересно, довольна своей жизнью или, подобно многим, жалеет о том, что ничего уже нельзя вернуть назад?..
        Брата ее Рита и в прежние времена видела только мельком - «привет-пока», не более того. Он учился в какой-то ужасно модной спецшколе с углубленным изучением английского языка, а когда Рита приходила к Ольге помочь ей с домашним заданием, или подготовиться к контрольной, или просто послушать музыку (в гостиной у них стояла дорогущая аудиоаппаратура класса Hi-Fi с английской акустикой) и поболтать о том о сем, почти не высовывал носа из своей комнаты. Впрочем, он не так уж часто бывал дома.
        Позже до нее дошли слухи, что он свалил за границу, чтобы продолжить обучение в каком-то престижном европейском университете. Когда же она в последний раз слышала о нем, он был уже довольно известным, можно даже сказать, скандально известным писателем, чьи книги, едва увидев свет, тут же становились бестселлерами. Они издавались, переиздавались, переводились на разные языки... Рита не прочла ни одной, но знала, что они считаются сильными, неоднозначными, провокационными и, безусловно, заслуживают внимания. Критики захлебывались то хулой, то похвалой, читатели сметали с прилавков книжных магазинов один тираж за другим, что же до автора, то он ни в какую не желал становиться публичным человеком, несмотря на свалившуюся на него в одночасье непрошеную славу. Вот уже много лет он оставался теневой фигурой, этаким графом Z, не появляющимся ни на экранах телевизоров, ни на обложках глянцевых журналов. О своем имидже он не заботился совершенно. Его волновали только книги, которые он писал.
        Большую часть времени он проживал в Амстердаме, хотя периодически наезжал то в Лондон, то в Париж. Писательское ремесло приносило ему неплохой доход, кроме того, он являлся совладельцем сети лондонских ресторанов.
        Через полгода после смерти родителей сестра попросила его приехать в Москву, помочь ей разобраться с делами, и тут выяснилось, что он сам нуждается в помощи. По одной из последних его книг был снят полнометражный фильм, он принимал участие в переработке текста в сценарий, затем в съемках, а по завершении трудов у него случился нервный срыв. Переутомление? Едва ли. Молодой, здоровый мужчина... Алкоголь? Наркотики? Вот это вполне возможно, учитывая место жительства и род занятий.
        - У него совершенно расстроены нервы,- жаловалась Ольга.- На прошлой неделе мне удалось уговорить его показаться одной знакомой врачихе, ну, в той больнице, помнишь, где лечилась мама... Ну вот. Она поговорила с ним, выписала какие-то таблетки, но он отказался их принимать. «Прошу прощения, доктор, но это не для меня. Я люблю выпить, а ваши лекарственные препараты скорее всего несовместимы с алкоголем. Не спорю, это может быть интересно, и даже в самом худшем случае меня ждут всего лишь вечные муки, ад и погибель, и все же... все же я предпочитаю еще немного поболтаться на этом свете». Так и сказал. Ну что ты будешь делать? Естественно, она отказалась им заниматься. Когда я перезвонила ей, она сказала, что если пациент настроен таким образом, толку от лечения не будет все равно, и посоветовала обратиться к специалистам, практикующим классический юнговский психоанализ. Если медикаментозное лечение ему не подходит... то есть если он считает, что оно ему не подходит, то остается только одно! Она назвала несколько клиник, в том числе эту, и, разумеется, я сразу вспомнила о тебе. Правда, я не была
уверена, что ты сама этим занимаешься. Ну, проводишь сеансы и тому подобное..
        Рита терпеливо кивнула.
        - А какой диагноз ему поставила твоя знакомая?
        - Нервное истощение, панические атаки...- Ольга положила на стол рецепт.- И вот что прописала. Лично я ни слова не понимаю. У вас, медиков, такой почерк...
        Рита глянула краем глаза. Седативные препараты, нейролептики... Ох, до чего же это некстати! Но отказать было невозможно. Ольга, задушевная подруга, сидела перед ней в кресле и с надеждой заглядывала в глаза.
        - Где он живет?
        - Сейчас дома. Ну, в квартире родителей на Ботанической.
        - А вообще?
        - Да толком не знаю. Мотается по чужим квартирам да по отелям... Последний год жил в какой-то студии в центре Амстердама вместе с таким же психопатом - не то фотографом, не то кинооператором.
        Судя по всему, даже при своих деньгах он предпочитал вести полубогемный образ жизни, не обрастая недвижимостью и не впадая в зависимость от биржевых сводок.
        - Он женат?- спросила Рита.
        Ольга молча уставилась на нее. Рита скорчила гримасу.
        - Нет. То есть был женат, но она сбежала с каким-то рок-музыкантом. А потом умерла. Покончила с собой.
        - Она была русская?
        - Нет, голландка.
        - Твой брат любил ее? Как он перенес потерю?
        - Без особых эмоций. Не думаю, что там была любовь.
        - Зачем же они поженились?
        - Да просто по глупости. Как большинство из нас.
        - Сколько они прожили вместе? Я задаю эти вопросы тебе,- пояснила Рита,- чтобы не задавать их ему.
        - Понятно.- Ольга поерзала в кресле.- Года два, если не ошибаюсь.
        - Они ссорились?
        - Понятия не имею. Он всегда был скрытным.
        - Откуда же ты знаешь, что он не переживал из-за ее измены и последующего самоубийства?
        - Ну... он никогда не говорил, что переживает.
        - А вы много общались?
        - Да нет, не особенно.
        Рита еще раз взглянула на рецепт.
        - Так он сразу заявил в категорической форме, что не станет ничего принимать?
        - Да. Я купила эти дурацкие пилюли, целых три упаковки, но он посоветовал мне спустить их в унитаз. Сказал, что седативы и транквилизаторы гасят пламя жизни.
        - Даже так?
        Рита побарабанила пальцами по столу. Именитый писатель. Умен, талантлив. Понимает, что болен, но отказывается от лечения, рассматривая свою неврастению как своего рода расплату. Расплату за дар. За пламя жизни. Как говорил Курт Кобейн, «лучше гореть, чем угасать».
        - О господи!- воскликнула она в раздражении.- Зачем ты подсовываешь мне таких несносных пациентов?
        - Он мой брат,- сказала Ольга.
        Рита тяжело вздохнула и открыла ежедневник.
        - Принять его без записи я не могу, у нас с этим строго. Люди ожидают своей очереди месяцами. Но у меня есть окно... да, в понедельник, в 16.00, только предупреди, пожалуйста, чтобы не опаздывал.
        Она специально просила Наташу не записывать никого на это время, собираясь в спокойной обстановке перечитать старые истории болезни и заняться другими делами, которые из-за возросшей в связи с увольнением одного из коллег нагрузки постоянно переносила со дня на день. Но, видно, не судьба.
        Ольга растроганно чмокнула ее в щеку. На прощание они тепло обнялись, заверили друг друга в неизменной любви и дружбе, обменялись комплиментами по поводу прически-макияжа-костюмчика и расстались до понедельника. Рита пообещала позвонить после того, как составит собственное мнение о строптивом братце.
        Для тридцатипятилетней матери семейства Ольга и правда выглядела весьма неплохо. Яркая, со вкусом одетая... особенно Риту порадовал маникюр. К сожалению, замужние женщины часто пренебрегают этой процедурой из-за бесконечных хлопот по хозяйству. Когда ежедневно моешь, чистишь и драишь, не говоря уж про сумки с продуктами, какой тут маникюр!
        Она подошла к зеркалу и уставилась на свое отражение. Ладно, еще не все потеряно. Регулярные визиты к косметологу приносят кое-какие плоды. Волосы, пожалуй, стоит чуть-чуть осветлить. Избавиться от этого желтоватого оттенка. Сделать их более платиновыми, и пусть враг трепещет. «Родила бы, что ли»,- сказала ей как-то мать. Отличная мысль! Только вот от кого? Воспользоваться услугами Международного банка спермы? А что, нынче это модно. М-да...
        Вечером она налила себе чашечку чая, устроилась за компьютером и попыталась составить заочное представление о том, с кем ей предстояло познакомиться в ближайшее время. Может быть. Если парень не струсит, что вполне вероятно. Многие мужчины пасуют в кабинете психоаналитика, хотя в кресле руководителя или дома на диване чувствуют себя очень даже уверенно.
        Ольга сказала: «Он публикуется под псевдонимом Грэм Мастерс».

«Мастерс?- машинально переспросила Рита, вспомнив почему-то Макгрегора Мастерса из ордена Золотой Зари.- Почему?»

«В Оксфорде у него был друг, Колин Мастерс. Он скончался от передозировки наркотиков».
        Graham Masters. Собственного сайта у него, похоже, не было. Она сделала запрос через поисковик, и через минуту в ее распоряжении оказались тридцать пять адресов интернет-страниц, где в том или ином контексте упоминалось его имя. Она глотнула горячего чая и принялась неторопливо просматривать их одну за другой.
        Сборники рассказов, романы, многочисленные публикации в журналах и антологиях... сотрудничество с издательствами Tartarus Press, Scarecrow Press, Earthling Publications, Liverpool Universiti Press, Sarob Press и многими, многими другими..
        премии и награды Интернациональной гильдии ужасов (The International Horror Guild), Ассоциации писателей жанра хоррор (Horror Writers Association) и так далее и тому подобное... статьи в газете Sunday Times...

«Он не фантаст,- объясняла его сестра с таким видом, будто старалась добиться для него отмены приговора.- Его герои - наши современники, внезапно оказавшиеся в жуткой, противоестественной ситуации».
        Ну, здорово! Он зарабатывает себе на жизнь, описывая всевозможные кошмары и человека, пытающегося им противостоять по мере своих слабых сил. И от этого самого его предстоит излечить? А что же останется? Что останется?
        Ей приходилось иметь дело с подобными пациентами, и она отлично знала, что слишком настойчивое вторжение в сферу бессознательного может закончиться для них тяжелым психозом. Интересно, что там в анамнезе... Родители, кажется, не страдали никакими психическими расстройствами. А другие члены семьи? Просмотрев все материалы, касающиеся Грэма Мастерса, она пришла к неутешительному выводу, что самым лучшим было бы оставить его в покое.
        Глава 2
        Понедельник подкрался незаметно. Вот только что, кажется, была пятница и она терпеливо объясняла разгневанной и оскорбленной в лучших чувствах мамаше, почему ее четырнадцатилетнюю дочь необходимо срочно переселить к бабушке (или расстаться со своим новым мужем),- как сразу бац!- и понедельник.
        Сегодня должен прийти Грэм. Мысленно она называла его именно так, хотя ей было известно и настоящее его имя - Григорий. Младший брат. Рита вдруг поняла, что совершенно не представляет, сколько ему лет. Он может быть моложе Ольги и на год, и на пять лет. Хотя нет, на пять - это вряд ли. Хорошо, сказала она себе, стоя перед открытым платяным шкафом и рассеянно перебирая висящие на вешалках костюмы. Это даже хорошо - не знать его возраста, не знать почти ничего. Хорошо для работы. Просто пациент. Незнакомый человек на приеме у психиатра.
        Он явился без опозданий. Первые минуты знакомства: неизбежное напряжение, оценивающие взгляды... Наташа принесла кофе в белых фарфоровых чашках, поставила на стол вместе с вазочкой шоколадных конфет и упорхнула, ослепив пациента улыбкой.
        Стоя посреди кабинета и медленно оглядываясь по сторонам, он пытался сделать выбор между креслом, придвинутым к столу (пациент лицом к лицу с врачом), креслом сбоку от стола (пациент изредка поглядывает на врача, а в случае внезапного замешательства имеет возможность отвернуться), креслом чуть поодаль (пациент и врач смотрят друг на друга, но их разделяет некоторое расстояние) и креслом в углу, в глубокой тени (пациент вообще не видит врача, что создает почти полную иллюзию одиночества). Рита ждала. Опыт подсказывал ей: во время первого визита вежливость скорее всего вынудит его занять кресло напротив, но в дальнейшем он может счесть это неудобным и перебраться в тень.
        Она ошиблась. Он с самого начала выбрал кресло поодаль. Глядя на то, как он сидит там, непринужденно откинувшись на спинку и вытянув вперед свои длинные ноги со скрещенными лодыжками, Рита опять подумала, что с ним будет не так-то просто найти общий язык.
        - Вам удобно?
        - О да, вполне.
        Она встала из-за стола и, захватив обе чашки с дымящимся черным кофе, медленно приблизилась к пациенту. Поставила его чашку на низенький журнальный столик, а со своей отошла к окну. Сидя в прежней позе, он без стеснения разглядывал ее. Рита знала эти чуточку снисходительные, раздевающие взгляды уверенных в себе мужчин и порадовалась тому, что сегодня на ней широкие брюки марлен и короткий приталенный жакет, а не одна из ее любимых узких юбок, оставляющих открытыми колени.
        Хотя нельзя сказать, что эти взгляды ей неприятны... Он по-своему интересный мужчина, брат ее подруги. Высокий, очень худой, с бледной, чистой кожей и неистово горящими глазами. Глаза... их буйное, темное пламя - пожалуй, это единственное, что выдает в нем невротика.
        - Надо же,- задумчиво промолвил он, продолжая изучать ее грудь в овальном вырезе жакета,- я вас совсем не помню.
        - Очень хорошо. Если бы мы помнили друг друга, это могло бы помешать нашей работе.
        Возникла пауза. Рита сделала маленький глоток и поставила чашку на подоконник.
        - Как вас называть?
        - Как хотите.
        - Можно Грэм?
        - Пожалуйста,- отозвался он равнодушно.
        В одной из статей, размещенных на сайте издательства Tatran, рассказывалось о том, как близкий друг Грэма Мастерса, художник (Рита забыла его фамилию), принадлежащий к культуре андеграунда, однажды написал его портрет, который был признан шедевром, выставлялся в нескольких модных галереях, а затем перекочевал в частную коллекцию какого-то греческого судовладельца.
        - Вы не скучаете по своему прежнему имени?
        Он немного подумал, как будто ответ на этот вопрос требовал совершения в уме сложных арифметических действий.
        - Почему я должен скучать? Мы не расставались. Мои друзья из числа русских эмигрантов до сих пор зовут меня Гришкой. Меня это забавляет... иногда. А иногда пугает. Какая все-таки странная штука - имя! Вы не задумывались об этом?
        - Задумывалась, конечно. Тем более что мне никогда не нравилось мое имя. Маргарита... Спасибо, что не Вероника и не Олимпиада.- Она улыбнулась в расчете на ответную улыбку, но он был начеку.- Так, значит, вам нравится время от времени чувствовать себя Гришкой?
        - В общем, да. Думаю, это полезно - в некотором смысле. Но то, как я себя при этом ощущаю... поймите, это тоже маска. Это не есть «я».
        - Меню - это не пища. Карта - это не территория. Все так. Однако человек нуждается в каких-то точках отсчета.
        - Вы имеете в виду символический центр Мира? Священную гору, откуда можно попасть на Небеса, под Землю и в Преисподнюю? Пуп земли, место Творения...- Он говорил тихим, низким голосом, вынуждая собеседника поневоле напрягать слух. Нехитрый и безотказный способ завладеть чьим-то вниманием.- Если пойти дальше, можно договориться до того, что личная история человека начинается с его рождения и наречения его Сергеем или Робертом, но, боюсь, при ближайшем рассмотрении эта теория окажется полной ерундой. Фокус в том, доктор, что человек, как правило, не считает своим имя, данное ему родителями. Я знал многих, кто всякий раз удивлялся, слыша это вроде бы привычное Серега или Боб. И сам никогда не отождествлял себя со своим именем.
        Это насмешливое «доктор» кольнуло ее больнее, чем можно было ожидать.
        - А с чем отождествляли? Есть ли хоть что-то, что вы могли бы назвать синонимом вашего подлинного «я»?
        Он долго молчал, разглядывая ее с холодным, беспристрастным интересом, как диковинное насекомое.
        - Мне обязательно обсуждать это с вами?
        Рита вернулась на свое место. Теперь их разделял стол и еще два метра пустого пространства. Он почувствовал необходимость изменить дистанцию, она не собиралась препятствовать ему. Пока не собиралась.
        - Нет, не обязательно. Мы можем закончить разговор прямо сейчас. Вы вернетесь домой и скажете родственникам, что отказываетесь от лечения, поскольку не считаете меня компетентным специалистом. Вам даже не придется оплачивать сегодняшнюю консультацию. Мы не берем денег с пациента, который после первого же сеанса приходит к выводу, что его обращение к нам было ошибкой.
        - Да, меня предупреждали.- Он чуть прищурился, как будто от Риты внезапно начал исходить свет, режущий глаза.- Так вы не хотите работать со мной? Боитесь, что орешек окажется не по зубам?
        - Нет, просто вы не нуждаетесь в анализе. Вы свыклись с вашими неврозами, предпочитая рассматривать их не как заболевание, а как знак собственной избранности, и до тех пор, пока вы будете тешить себя этой иллюзией, мы не сдвинемся с места. У меня слишком плотный график, Грэм, и слишком много действительно больных людей ждут моей помощи. Я не могу позволить себе тратить время на приятные, но абсолютно бесплодные беседы с влюбленным в себя интеллектуалом.
        - Никто не говорил со мной так, как вы,- произнес он с видимым удовольствием.- Ни один врач. Пожалуйста, продолжайте.
        - Продолжать должны вы, а не я.
        - О’кей.- Он спокойно встретил ее взгляд.- Что вы хотите услышать?
        - Расскажите, что привело вас сюда.
        - Моя сестра.
        - Я не об этом.
        - Ах да... Бессонница, мигрени, приступы раздражительности, депрессия, пьянство - этого достаточно?
        - Давайте остановимся на мигренях. Как часто это случается?
        - Раз в месяц. Или раз в неделю. По-всякому.
        - Вы не обращались к невропатологу?
        - Нет.
        - Почему?
        На лице его появилось скучающее выражение. Он явно не считал себя больным, но это было, строго говоря, совсем не плохо.
        - Вам никогда не ставили диагноз артериальная гипертензия?
        - Повышенное давление?- догадался он.- Не помню, когда я последний раз его измерял.
        - У вас не бывает ощущения прилива крови к голове? Головокружений? Потери ориентации?
        - Ну, вообще-то,- признался он с ухмылкой, точно рассказывал анекдот,- основная моя проблема - это метро, лифты и самолеты. И если поездку в лифте еще можно как-то пережить... минута, две, три... то самолеты - матерь божья! Мне приходится всякий раз надираться до бесчувствия, что создает определенные трудности при прохождении паспортного контроля и получении багажа.
        - Что пугает вас в метро? Духота? Сознание того, что вы находитесь под землей?
        - Боязнь быть проглоченным Страшной Матерью, да... Я слышал, многие мужчины подвержены таким страхам. Но в моем случае дело не в этом.
        - А в чем же?
        - Люди.- Глаза его слегка расширились.- Слишком много людей.
        - Но в лифте...
        - Знаю, знаю. В лифте я один, и все равно меня мутит от страха. Проклятие! Стал бы я делиться этим с вами, если бы мог до всего дойти своим умом!
        Перехватив беглый взгляд, брошенный им на пепельницу, Рита приготовилась к тому, что сейчас он попросит разрешения закурить. Разумеется, он курит! Такого мужчину невозможно представить без сигареты. Однако он устоял.
        Она продолжала исподволь наблюдать за ним. Немного занервничал. Что ж, бывает. Пальцы левой руки, лежащей на подлокотнике кресла, сжались в кулак, но почти сразу разжались. Старается сохранять контроль.
        - Мне не нравится ваша худоба,- возобновила Рита прерванный разговор.- В чем причина?
        Грэм растерянно пожал плечами:
        - Быть может, в том, что я не ем пирожных?
        - А сегодня вы ели что-нибудь?
        - Дайте подумать.- Он наморщил лоб. Помолчал и обезоруживающе улыбнулся.- Боюсь, что нет.
        - Можно полюбопытствовать, почему?
        На этот вопрос он так и не дал внятного ответа.
        - Вы страдаете отсутствием аппетита?
        - Время от времени.
        - А вам не приходило в голову, что причиной всех ваших недомоганий, начиная от мигреней и заканчивая только что перечисленными фобиями, может быть какое-то легко поддающееся диагностике и лечению заболевание желудочно-кишечного тракта?
        Он вяло усмехнулся:
        - Предлагаете мне обследоваться на предмет язвы желудка? Хм... Помнится, кто-то из друзей рассказывал мне, как это обычно происходит, и я еще подумал: вот сюжет, достойный Стивена Кинга. Не улыбайтесь... Я знаю, что перед началом аналитической работы каждый пациент в обязательном порядке проходит стандартное медицинское обследование. И хотя я не нахожу перспективу особо заманчивой, бессмысленность каких-либо пререканий по этому поводу для меня очевидна.
        - Отличная речь!- улыбнулась Рита.- Еще несколько вопросов, если позволите. Вы признались, что употребляете алкоголь. Как часто?
        - Признались...- повторил он с гримасой.- А вы что, его не употребляете?
        - Я спросила, как часто.
        - Бог ты мой!
        - Не нужно вести себя как школьник в кабинете директора.
        - Не буду, если вы перестанете вести себя как директор!
        Умышленно затягивая паузу, Рита с интересом следила за его отчаянными попытками отстоять свою независимость, при этом не выходя за рамки приличий. Он не видел в ней врача, только женщину. К этому располагали и сама обстановка кабинета, больше напоминающего небольшую гостиную (мягкие кресла, светлое ковровое покрытие, цветы на окнах, настольная лампа со старомодным абажуром), и то обстоятельство, что все психиатры этой клиники традиционно обходились без белых халатов. Ничего страшного. С этого начинают почти все мужчины, и все без исключения со временем избавляются от этого стереотипа.
        - Какие из алкогольных напитков вы предпочитаете?
        - Коньяк, арманьяк. А также красные вина, желательно классифицированные.
        - Виски?
        - Нет, нет.
        - Абсент?
        - Иногда.
        Черные брюки с едва обозначенными стрелками... длинный черный пуловер крупной вязки, делающий его похожим на артиста или художника... в треугольном вырезе виднеется горловина белой хлопчатобумажной футболки. Изящные, узкие кисти рук, расслабленно лежащие на подлокотниках кресла. На левом запястье часы с массивным браслетом из белого металла (золото? платина?), на правом - цепь из крупных плоских звеньев. Тоже светлая, с красивым матовым блеском.
        Рита почувствовала мягкий толчок в сердце, как бывало всегда, стоило ей уловить близкое присутствие табуированной, тщательно охраняемой от вторжения области бессознательного. Тяжелые металлические побрякушки на запястьях обеих рук... привычка носить их, все время чувствовать себя захваченным в плен... не вполне свободным.
        - Значит ли это, что у вас имеется алкогольная зависимость?
        - Не думаю.
        - А наркотическая?
        Он вскинул глаза. Темные, как раскаленные бездны ада.
        - Однозначно нет.
        - Но вам приходилось пробовать наркотики?
        - Да.
        - Какие именно?
        - Все существующие.
        - Есть ли среди них такие, которые вы употребляете постоянно?
        - Мы говорим о нелегальных препаратах,- хмуро произнес он.- Мне бы не хотелось распространяться на эту тему.
        - Вы в кабинете психоаналитика, Грэм. Здесь можно признаться в чем угодно, даже в убийстве, не опасаясь оказаться из-за этого на скамье подсудимых.
        - Тайна исповеди?
        - Совершенно верно.
        Но он молчал.
        Рита попыталась зайти с другой стороны.
        - В случае необходимости вы согласитесь на детоксикацию?
        - Да, но не думаю, что такая необходимость возникнет. В настоящее время я чист.
        - Когда вы принимали очередной наркотик, что было вашей целью? Простое удовольствие? Или, как говорят последователи доктора Лири, расширение сознания?
        Он не поддавался. Он стоял насмерть.
        - Вряд ли это имеет отношение к моим нынешним проблемам.
        - Что ж, думаю, на сегодня хватит.- Она нажала кнопку спикерфона.- Сейчас моя ассистентка проводит вас к Штейману Якову Давыдовичу, заведующему терапевтическим отделением.
        - Яков Давыдович...- прошептал Грэм с округлившимися от ужаса глазами.- Помоги нам боже!
        - Он побеседует с вами,- продолжала Рита, не обращая внимания на этот спектакль, - и составит график обследований. На протяжении ближайших трех-четырех дней вам предстоит приезжать сюда к девяти утра и оставаться столько, сколько потребуется. После того как я получу вашу медицинскую карту с результатами всех обследований, мы сможем начать работу. Всего хорошего.
        Грэм медленно поднялся на ноги. Явившаяся на зов Наташа распахнула перед ним дверь, ведущую не в приемную, где уже дожидался следующий пациент, а в маленький коридорчик, откуда можно было попасть на лестничную клетку, а оттуда на лифте - на пятый этаж.
        - Прошу вас.
        Уже переступив порог, он обернулся и окинул Риту пристальным, запоминающим взглядом.
        - Спасибо, доктор. Увидимся через неделю.
        Оставшись одна, Рита выпрямилась в кресле, набрала полную грудь воздуха, на секунду задержала дыхание, после чего с облегчением выдохнула. Устало помассировала пальцами виски. Прошлась взад-вперед по кабинету, рассеянно трогая пальцами спинки кресел. Потом бросилась к столу, торопливо сняла трубку внутреннего телефона и позвонила в терапевтическое отделение.
        - Яков Давыдович? Это Маргарита. Я направила к вам одного из своих пациентов... дневной стационар, да. Строганов Григорий Германович. Да. Нет. Общее истощение организма, подозрение на язву желудка, ряд истерических симптомов с периодически повторяющимися мигренями... Постарайтесь убедить его в том, что все это очень серьезно. Не знаю, не знаю. Об этом еще рано говорить. Я хотела бы получить его карту не позже следующего понедельника. Большое спасибо.
        Бросила трубку на рычаг и вновь обессиленно откинулась на спинку кресла. Братишка. . Ну и ну! Какой-то граф Дракула с манией величия.
        По пути домой, шагая по мокрым после осеннего дождя тротуарам, она вдруг вспомнила, как вместе с той же Ольгой, будучи уже десятиклассницами, но по-прежнему оставаясь наивными дурочками во всем, что касалось секса, они тщетно пытались докопаться до смысла некоторых общеупотребительных слов. В конце концов Ольга не выдержала и пришла с этим к единственному человеку, который (это она знала точно) не стал бы смеяться над ней,- к своему младшему брату. Молчаливому подростку с богатым внутренним миром. «Эрекция, оргазм, минет,- перечисляла она, загибая пальцы.- Что означают эти слова?» Братец остолбенел, но быстро пришел в себя. Усадил ее на стул и буквально за две минуты с предельной прямотой и ясностью растолковал ей, что к чему. Его четкие, безжалостные формулировки не оставляли места сомнениям. Пристыженная сестренка моментально все поняла.

* * *
        Ольга заливалась счастливыми слезами и благодарила так, как будто смертный приговор, вынесенный ее брату неделю назад, только что заменили пожизненным заключением.
        - Для начала ему предстоит пройти довольно-таки серьезное клиническое обследование,- говорила Рита, плечом прижимая трубку к уху и одновременно помешивая в кастрюльке овощное рагу.- Рентген, анализы, консультации... чтобы мы были уверены в том, что он нуждается именно в психоаналитическом лечении. Некоторые органические нарушения могут сопровождаться симптомами, аналогичными тем, что демонстрирует твой брат. И если на этом этапе он не сбежит...
        - Не сбежит,- клятвенно заверила Ольга.- Я ему не позволю.
        - Может быть, с твоего позволения он спустил в унитаз все таблетки, прописанные предыдущим специалистом?
        - Ритусик,- сказала Ольга проникновенным голосом.- Я все понимаю. Он тварь и сукин сын. Но ты хотя бы попробуй, ладно? Бросить же можно в любой момент.
        Это было не совсем так. Вернее, совсем не так. Но спорить Рите не хотелось.
        - Что ты меня уговариваешь? Я уже согласилась. Уговаривать надо его, а не меня.
        ...при неврозе имеют место две строго противоположные друг другу тенденции, и одна из них является бессознательной[Здесь и далее: К.Г. Юнг. О психологии бессознательного. Пер. В.А. Поликарпова.] .
        Полулежа на диване и краем глаза поглядывая на экран телевизора, она продолжала размышлять о своих проблемах. Этот мужчина, в отличие от многих своих братьев по разуму, вызвал у нее симпатию и, как следствие, желание помочь. Но согласится ли он принять ее помощь? Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: он ей не доверяет. Считает ее всего лишь женщиной. Всего лишь... Это вечное превосходство самца! Однако стоит только жизни взять за горло, и все они моментально бегут к мамочке. К той самой Великой Богине - Инанне, Кибеле, Исиде,- которая породила их и возлюбила и которая оплачет их в последний день. Они приползают к подножию ее трона, сыновья и любовники, и молят вернуть им силу, утраченную в результате пренебрежительного отношения к фундаментальным законам человеческого бытия.
        ...патогенный конфликт, хотя и содержит личный момент, в то же время отражает и конфликт общечеловеческий, так как отсутствие единства с самим собой является, вообще говоря, признаком человека культуры. Невротик - лишь особый случай человека, который находится в разладе с самим собой и должен объединить в себе природу и культуру.
        Неожиданно она вспомнила Кальмара, Колю Панкратова, мальчика из параллельного класса, жившего в том же подъезде, что и Ольга, но выше этажом. Мальчик этот, разумеется, давным-давно превратился в бородатого дядю с залысинами на висках, но в школьные годы... С Ольгой они обменивались журналами, кассетами, пластинками и вообще неплохо ладили. Теоретически он мог быть знаком и с ее младшим братом.
        В одной из старых записных книжек сохранился номер его телефона, но некоторое время Рита колебалась. Вспомнит ли он ее? Столько лет, столько зим... С другой стороны, она же его не забыла. Мало того, пока она не переехала с Ботанической улицы на Большую Марьинскую, они периодически встречались во дворе, здоровались и даже останавливались поболтать.

«Ладно, звони. Не узнает, так не узнает. Подумаешь, дело великое».
        И она позвонила.
        Все опасения оказались напрасными. Кальмар узнал ее, обрадовался и ничем не выдал своего удивления. Он по-прежнему проживал в той же самой квартире вместе со своей старенькой мамой, а бывшую жену с дочерью навещал по выходным. «Сколько дочке?» -
«Да вот, пошла в третий класс».- «Почему расстались?» - «А черт его знает! Почему люди расстаются?..» Рита с грустью выслушала эту банальную историю, немного рассказала о себе и наконец задала интересующий ее вопрос.
        - Строганов? Гришка?- Кальмар добродушно хохотнул.- Он монстр. Дико талантлив. Но не без причуд.
        - Что это значит?
        - Есть мнение, что многое из того, что описано в его книгах, он проверял на себе. Он по жизни экспериментатор, ясно? Никогда не пишет о том, чего не знает. Вроде как Шульгин со своим экстази. Только Шульгин экспериментировал с химией, а Строганов - со стрессовыми ситуациями. Цель одна и та же - преодоление границ обыденного сознания.
        - Или адреналин?
        - О! Ты понимаешь.
        Пламя жизни...
        Позже, взбешенный ее проницательностью и уже готовый отказаться от дальнейшего лечения, Грэм скажет: «Я здесь, потому что на этом настаивала моя сестра. В последнее время на нее навалилось столько всего, что мне не хотелось огорчать ее отказом».

«Надо ли понимать это так, что, приезжая сюда два раза в неделю, вы делаете ей одолжение?»

«Именно».

«Бессонница, кошмары, фобии... А самому вам разве не хочется избавиться от этих симптомов?»

«Зачем?»

«Но ведь они влияют на качество жизни. По-вашему, это не имеет значения?»

«Ничто не имеет значения».

«Почему же?»

«Потому что все мы умрем».
        Глава 3
        Ближе к концу недели позвонил Костик Валеев из отделения неврологии.
        - Маргоша, я по делу. Строганов - это твой?
        - Мой.
        - Ага... Тогда давай посовещаемся.
        Рита тяжело вздохнула и приготовилась выслушать жалобы на капризы и плохое поведение пациента. Ничего подобного. Грэм вел себя образцово, выполнял все указания медиков и обнаруживал искреннюю заинтересованность в результатах обследования. Однако...
        - Парень обладает паранормальными способностями,- сообщил Костик, смакуя это как сладкий леденец.- Ты об этом знала?
        - Это что,- растерялась Рита,- ясновидение?
        - В том числе феномен ясновидения, да. В околонаучных кругах это принято называть сверхчувственным восприятием.
        - Этого только не хватало...- пробормотала она, без сил опускаясь в кресло.- Ты уверен?
        - Зайди ко мне после обеда,- предложил Костик.- Сама убедишься.
        - У тебя есть его ЭКГ?
        - Да, и не только. Мы погоняли его по всем кругам нашего местного маленького ада, так что на сегодняшний день располагаем более чем исчерпывающей информацией об устройстве его мозга.
        Рита посмотрела на часы. Без четверти два. Что ж, пообедать можно и после. Через десять минут она уже сидела в кабинете К.Н. Валеева, кандидата медицинских наук, и с умным видом перебирала бумажки с многочисленными записями и диаграммами, которые были ей понятны от силы на треть.
        Они в самом деле погоняли Грэма по всем кругам своего неврологического ада: магниторезонансная томография, допплерография сосудов головного мозга (он же жаловался на мигрени!), электроэнцефалография, транскраниальная магнитная стимуляция и даже специальное исследование ноцицептивного флексорного рефлекса - уровня болевой чувствительности на импульсное электрическое раздражение.
        - Парень с ходу определяет, кто из находящихся в комнате болен, а кто здоров,- бубнил Костик, не давая ей сосредоточиться,- кто сыт, а кто голоден... у кого из женщин месячные, а у кого менопауза... Кроме того, он не поддается гипнозу и способен волевым усилием изменять частоту своего пульса.
        - А сигареты он без огня не зажигает?
        - Смейся, смейся... Хочешь знать, что было во вторник? С чего начались все эти песни и пляски вокруг твоего голубчика? В лаборатории, во время забора крови, он сидел в какой-то странной дреме, так что Юльке приходилось то и дело повторять
«откройте глаза», «откройте глаза», а потом вдруг очнулся, посмотрел на Тамару и говорит: «Позвоните домой. Немедленно». Представляешь? Ну, Тамара - она ж баба-зверь, ее ничем не проймешь - поначалу только посмеивалась: ишь, как мужика под иглой-то колбасит, но чуть погодя под нажимом общественности все ж не утерпела и помчалась звонить. И знаешь, что оказалось? Старенькая бабушка, с которой она обычно оставляет свою Оксанку, поставила на газ кастрюльку с водой, а сама ушла в комнату, прилегла на диван и задремала. Вода закипела, начала плескать через край и в конце концов залила конфорку. Огонь погас, а газ, как ты сама понимаешь, продолжал сифонить. Ну вот: бабуля спит, ребенок спит, а кухня мало-помалу наполняется газом. Кухня, коридор, комнаты... Короче, если бы Тамара своими упорными звонками не перебудила весь дом, к вечеру мы имели бы парочку трупов. Ну-с? Что скажете, мадам Зигмунд Фрейд?
        - Фантастика. Он это как-то объяснил?
        - Вряд ли он смог бы это сделать, даже если б захотел. А он не захотел. Полежал чуть-чуть на кушетке, потом его отправили в столовую завтракать, а потом уже к нам. Проходя вместе с ним по коридору, я предложил ему определить, в каких палатах находятся женщины, а в каких мужчины. Он сделал это без труда, хотя все двери были закрыты.
        Рита поежилась.
        - Еще что-нибудь?
        - Мы надели на него шлем, включили аппарат и попросили еще раз войти в то же трансовое состояние, в каком он пребывал во время своего «кровавого» пророчества. Он попробовал, но у него не получилось. Наверно, устал. Зато получилось на следующий день.
        - И вам удалось снять показания с приборов как раз в тот момент...
        Костик кивнул.
        С большим трудом Рите удалось справиться с волнением. Она прислушивалась ко всем этим формулировкам - высокоамплитудная гиперритмичная активность, усиление межполушарной асимметрии мозга с резким преобладанием активности правого полушария над активностью левого - и пыталась представить, что за этим стоит. Какие сугубо человеческие страсти и страдания. Среди прочего были отмечены усиление кровоснабжения мозга, миорелаксация, повышение когерентности ЭЭГ, как во время эпилептических припадков... Экстремальное состояние сознания. Но каким образом переживает его сам испытуемый?
        - Он с легкостью вошел в транс?
        - М-м... я бы не сказал. Для этого ему пришлось сделать себе надрез на запястье.
        - Что?- Рита напряглась.
        - Что слышала,- печально усмехнулся Костик.- Мы не успели его остановить. Но не волнуйся,- успокаивающе добавил он.- Ранка получилась совсем пустяковая. Ее сразу же обработали и наложили повязку.
        - Но кровь! Ему потребовалась кровь. Понимаешь, что это значит?
        - Да. Где-то в этих перекошенных мозгах застряла большая заноза.
        Хуже всего, что он сам знал, что делать. Пролитая кровь - состояние транса. Судя по всему, эта фатальная связка оказалась закрепленной уже очень давно.
        - Ох... а мне с ним работать!
        - Советую отказаться от этой затеи,- отозвался Костик очень серьезно.- Таких людей лучше не трогать.
        Как будто она сама этого не знала!
        - Надо по крайней мере заставить его есть. А то ведь ноги протянет.
        Костик скептически улыбнулся:
        - Да, вчера я имел счастье наблюдать, как он под присмотром Татьяны Степановны впихивает в себя овсянку.
        - И что овсянка? Прижилась?
        - Да вроде бы.
        Понурая и полная зловещих предчувствий, Рита возвращалась к себе на третий этаж. Там (она знала почти наверняка) ее уже дожидалась эта парочка, мама с дочкой. Отчаянно молодящаяся мамаша, которой недавно удалось заполучить в мужья третьеразрядного актера, пригодного разве что для малобюджетных фильмов и тошнотворных отечественных сериалов, но отличающегося при этом чудовищно завышенной самооценкой, и девочка-подросток со всеми признаками раннего полового созревания. Девочка заходила в кабинет, а мамаша с большой неохотой оставалась снаружи. Будь ее воля, она бы сама объяснила этой непонятливой женщине-психиатру, в чем, собственно, заключается проблема и как ее следует решать, а так приходилось торчать по целому часу под дверью, теряясь в догадках, какие еще скелеты милостью ее несовершеннолетней дочери появятся из семейного шкафа на этот раз.
        Девочка посещала аналитика на протяжении четырех месяцев, пересмотрела многие из своих первоначальных невротических установок и сейчас была сильно расстроена и даже напугана внезапным решением матери прервать лечение. Рита вспомнила ее молящие глаза, стиснутые на коленях руки.

«Маргарита Максимовна, сделайте что-нибудь. Поговорите с ней. Я больше не могу так жить».

«Я уже говорила с ней, Жанна».

«Почему она мне не верит?»

«Потому что не хочет верить. Потому что боится потерять этого мужчину. Потому что женское начало в ней сильнее материнского».

«То есть его она любит больше, чем меня?»

«Это не одно и то же - любить мужчину и любить ребенка. Твоя мать хочет иметь и то и другое. Она не намерена отказываться от него ради тебя».

«Вы правда ничего не можете сделать?»

«Боюсь, что нет. Пойми, Жанна, я врач, а не волшебник. Я не могу изменить чью-то жизнь, тем более когда сам человек этого не хочет. Я могу только указать, где и когда он оступился».

«Что вы мне посоветуете?»

«Бороться. Бороться изо всех сил. Не уступать, даже если это потребует от тебя гораздо больше усилий, чем ты предполагала».
        А тут еще писатель с выраженной правополушарной активностью! Причем в его случае нельзя даже заподозрить латентный психоз, чтобы под этим предлогом отказать ему в терапии - пациенты с подобными нарушениями, как правило, выглядят совершенно нормальными людьми (чересчур нормальными!). Этот же и выглядит ненормальным, и ведет себя соответственно. И когда в процессе анализа начнется постепенный перевод в сознание многих бессознательных содержаний, кто знает, что поднимется из этих темных глубин, какой архаичный монстр.

* * *
        Она старалась не думать о своем новом пациенте до тех пор, пока он не переступит порог ее кабинета, но в понедельник с утра от Штеймана принесли его медицинскую карту с результатами всех обследований, и поневоле пришлось уделить этому время и внимание.
        Раз за разом она перечитывала заключения кардиолога, гастроэнтеролога, офтальмолога и прочих, прочих. Патологии не выявлено... не выявлено... не выявлено... Самым слабым звеном, как и следовало ожидать, оказалась голова. Что ж, может, это и к лучшему. Во всяком случае, теперь не придется постоянно напоминать себе о возможных обострениях какого-нибудь хронического заболевания. К тому же она наконец выяснила, сколько ему лет,- тридцать три. Возраст Христа. Самое подходящее время для того, чтобы слететь с катушек.
        ...симптомы невроза - это не только следствия возникших однажды в прошлом причин, будь то «детская сексуальность» или же «детское влечение к власти», но они также являются попытками какого-то нового синтеза жизни, к чему, однако, надо тотчас же прибавить: неудавшимися попытками, которые тем не менее все же остаются не лишенными внутренней ценности и смысла[Здесь и далее до конца главы: К.Г. Юнг. О психологии бессознательного.] .
        И вот он сидит в том же самом кресле. Вид немного утомленный, но он и раньше-то не выглядел человеком отменного здоровья, а после недели непрерывного общения с медперсоналом... Однажды, стоя у окна, Рита случайно увидела его в тот момент, когда он покидал здание клиники. За воротами его ожидала машина, большой черный
«мицубиси». В своем распахнутом длинном плаще и мятых черных брюках он быстрым шагом пересек площадь перед парадным входом, подошел к машине, уселся на пассажирское сиденье и был таков. Кто его подвозил? Приятель? Подружка?
        Некоторое время они присматривались друг к другу, словно виделись впервые. Рита поймала себя на том, что опять мысленно восторгается блеском и густотой его темных волос, грацией движений, легкой небрежностью в одежде.
        - Знаете,- он коротко зевнул, прикрыв рот ладонью,- после того как вся эта орава народу целую неделю билась надо мной в надежде отыскать у меня хоть какое-нибудь неизлечимое заболевание, я даже чувствую себя неловко из-за того, что оказался так нагло и вопиюще здоров.
        Сегодня он был в костюме, но без галстука. Пуговица на воротничке рубашки расстегнута, манжеты на сантиметр выглядывают из-под рукава пиджака. Дорогой костюм, дорогие часы... немного роскоши для того, чтобы чувствовать себя на высоте.
        - Я рада, что вы здоровы, Грэм. Думаю, мы можем приступить.
        - С чего же начать? С детских фантазий? Со сновидений? Честно говоря, я совершенно не представляю, как себя вести. Как убедить себя в том, что я на приеме у врача, и в то же время не впасть в соблазн опьянения собственными несчастьями. Женщина-врач. Не помню, чтобы я хоть раз оказывался в таком положении.
        - Прежде всего постарайтесь не смотреть на меня как на сексуальный объект.
        - С чего вы взяли, что я это делаю?- осведомился он довольно грубо.
        - А разве нет? Вы ведь охотник, Грэм. Вы охотитесь за ощущениями, за впечатлениями. За новизной, что бы ни стояло за этим словом.
        Смотрит в упор. Не знает, что сказать.
        - Вы не против, если я пересяду?
        - Пожалуйста.
        Как и следовало ожидать, он перебрался в кресло, стоящее у стола. Смелый шаг. Но именно смелость им сейчас и требовалась - им обоим. Вблизи стали заметны мелкие морщинки в углах его глаз, проколотые мочки ушей, в которых когда-то, очевидно, красовались серьги... Его кожа не была смуглой от природы, просто за лето он успел немного загореть.
        - Вы пишете по-английски?
        - Да.
        - А думаете?
        - Когда работаю над книгой, то и думаю по-английски. Но только в том случае, когда мои размышления касаются сюжета или характера действующих персонажей. Когда же возникает необходимость вернуться к реальности - к примеру, сходить в магазин,- мозг автоматически переходит к русскоязычной версии программы.
        - Это дается вам без труда?
        - Почему? Поначалу было трудновато, лет приблизительно до шестнадцати. Но я достаточно серьезно занимался языками, сперва английским, потом французским и немецким, так что со временем это перестало быть проблемой.
        - Вы хорошо спали этой ночью?
        - Да, если не считать того, что заснул я около четырех, а проснулся в восемь.
        - Для вас это нормально?
        - Трудно сказать. Я давно не придерживаюсь строгого распорядка дня.
        - Вы видели сон?
        Грэм отвлекся от созерцания фигурки вепря из черного обсидиана, которую Рита использовала в качестве пресс-папье, и уставился ей в лицо. Неожиданно для себя она обнаружила, что выдержать его взгляд не так-то просто. Паранормальные способности... Ладно, будем надеяться, что мыслей он не читает.
        - Я понимаю, вы должны были спросить. Да, видел. И надо признаться, это был очень странный сон.
        - Расскажите.
        - Я спускался по лестнице.
        - Спускались? Не поднимались?
        - Спускался. Сверху - вниз.- Он указал пальцем.- И там, куда я спускался, было очень темно. Непроглядный мрак. Я шел довольно долго, в руке у меня была свеча, но в конце концов она погасла, и я продолжал двигаться на ощупь, держась за стены.- Он моргнул и вновь перевел взгляд на обсидианового вепря.- Мне было страшно. Но я шел и шел, потому что знал - откуда это знание?- что там, внизу, меня ждут.
        - Люди? Или один человек?
        Он тут же повернулся к ней.
        - Вы.
        Рита не шелохнулась. Его сон был настолько прозрачен (если только он не придумал его прямо сейчас), что толкований не требовалось. Спуск в преисподнюю, во мрак бессознательного - то, чем ему предстояло заняться.
        - Я шел вперед, пока не почувствовал, что ступени закончились и я стою на горизонтальном полу. Вы были где-то неподалеку, но я вас не видел. Тогда я попытался позвать...
        - Во сне вы произнесли мое имя?
        - Не знаю. Возможно, мне приснилось, что я его произнес.
        - Что было дальше?
        - Вы не отозвались.
        Рита немного подождала. Но он молчал.
        - И тогда?..
        - Я понял, что ни за что не найду вас в такой темноте, но все же решил предпринять еще одну попытку и даже сделал шаг вперед, как вдруг в меня вцепились чьи-то пальцы. Очень сильные и холодные. Я рванулся - безрезультатно. При мысли о том, что я могу остаться там навсегда и кто-то, возможно, именно этого и хочет, меня захлестнула волна такого дикого ужаса, что я проснулся. Кажется, я даже закричал..
        а может, нет.
        - У вас бывают повторяющиеся сновидения?
        - Редко.
        - И все же бывают?
        - Да. Несколько лет подряд мне периодически снилось, что я убиваю свою жену. Потом она покончила с собой и избавила меня от этой необходимости.
        - И сны прекратились?
        - Сразу же.
        ...есть бессознательные желания, природа которых несовместима с представлениями бодрствующего сознания. Желания, в которых человек предпочитает не признаваться даже себе, и именно такие желания следует считать подлинными источниками сновидения.
        - Грэм, вы любили свою жену?
        Прежде чем ответить, он долго молчал.
        - Я должен говорить правду, не так ли?
        - Да, если не хотите платить деньги за одно удовольствие видеть меня.
        Он чуть усмехнулся:
        - Браво, доктор.
        - Можете называть меня по имени - Маргарита.
        Молчание, и затем:
        - Нет, я ее не любил. Вернее, любил, но такой любовью, которая, по сути, является очень сильным эмоциональным переживанием, сродни аффекту. А когда это прошло (надо сказать, довольно быстро, ведь ничто так не отрезвляет пылких любовников, как совместная жизнь), возникла взаимная неприязнь. Что-то ушло, значит, что-то должно прийти, не так ли? Изгоняешь одного беса, на смену ему приходит легион.
        - Эти сновидения пугали вас?
        - Скорее, озадачивали. Какое-то время я всерьез задавался вопросом, не значит ли это, что мне нужно прикончить ее наяву. Сновидения... довольно загадочная штука, вы не находите? Они возникают спонтанно, без сознательного участия человека, и, в сущности, представляют собой непроизвольную психическую деятельность.
        Пациент-интеллектуал, нахватавшийся специальных терминов. Да, дорогуша, ты еще хлебнешь с ним горя. Но пути назад уже нет. Как сказала Ольга: у него совершенно расстроены нервы. Человек с расстроенными нервами неизбежно сталкивается с проблемой адаптации. Он теряет ориентиры, а вместе с ними и способность адекватно реагировать на происходящее. Он не спит, не ест... Только сочиняет с утра до ночи свои неподражаемо жуткие, леденящие кровь истории. Работает как одержимый. Временами на него накатывают волны необъяснимого ужаса, и в такие минуты он не может находиться дома один. Он хватает пальто и выскакивает на улицу, где люди, а потом до утра бродит по улицам и мостам через каналы, напоминая неприкаянных нелюдей из рассказов Мэнли Уэйда Веллмана.
        - В детстве вы часто видели сны?
        - Постоянно. И очень рано начал их записывать. У меня были целые стопки тетрадей..
- Грэм скорбно улыбнулся, покачав головой.- Они хранились в коробке под моей кроватью, пока добрейшая бабушка не отыскала их там и не отправила на помойку. Это была большая потеря для десятилетнего ребенка. Тогда-то я и решил, что в один прекрасный день сяду и напишу целую книгу (а может, и не одну) о том, что происходит ПО ТУ СТОРОНУ сознания. И не только напишу, но и заставлю все грамотное население планеты это читать.- Он улыбнулся шире.- Как видите, у меня получилось.
        - Вы помните, когда и при каких обстоятельствах у вас впервые возник интерес к ТОЙ СТОРОНЕ?
        - Боюсь, что нет. Видимо, он существовал всегда. Откуда берутся все эти образы, из которых складываются фантазии? Кто наделяет вымышленных женщин и мужчин характером, силой, темпераментом? Кто одушевляет их до такой степени, что они становятся почти живыми? Совершают поступки, отстаивают свою точку зрения. Откуда они приходят и куда уходят? Кто хозяин этого параллельного мира, и как мне туда попасть? В чем секрет?
        - Вы делились с кем-нибудь своими соображениями по этому поводу? С родителями? С сестрой?
        - Нет. Вернее, пробовал, но меня никто не понимал. Обнаружив, что любые разговоры на эту тему не вызывают у родителей ничего, кроме беспокойства и раздражения, я прекратил расспросы.
        - Вы чувствовали привязанность к своим родителям?
        - Вероятно. Как все дети.
        - Я хочу уточнить: достаточно ли хороши они были для вас? Можете ли вы сказать, что вам повезло с родителями? Да или нет?
        Несколько секунд он осмысливал вопрос, потом медленно покачал головой:
        - Нет.
        - Кажется, только что вы сделали одно очень неприятное открытие,- заметила Рита, не переставая следить за ним.- Не страшно. Не стоит застревать на одном месте, Грэм, давайте двигаться дальше.
        Он машинально кивнул. По его лицу она догадалась, что до сегодняшнего дня он старательно избегал каких бы то ни было размышлений на эту тему - как раз потому, что привитое традиционным воспитанием уважение к родителям отнюдь не мешало ему в глубине души придерживаться убеждения, что он родился не в то время и не в том месте. Теперь, когда все это неожиданно всплыло на поверхность, он чувствовал себя как маленький мальчик, чей тайник под кроватью случайно обнаружила няня.
        Однако нужно было не наслаждаться его замешательством, а немедленно прийти на помощь, иначе - уж в этом-то Рита ни капли не сомневалась - он не появится здесь больше никогда.
        - Я знаю, недавно вы потеряли родителей. Возможно, в связи с этим некоторые из моих вопросов кажутся вам бестактными. Прошу меня извинить. Однако вам следует помнить, что у нас здесь не просто разговор за чашкой кофе, а сеанс психотерапии, который никогда не проходит безболезненно.
        - О’кей. Я готов продолжать.
        - Что именно в ваших родителях не устраивало вас больше всего? Их пугали ваши фантазии, это понятно. Они не могли дать ответов на занимавшие вас вопросы. Что еще?
        - Так сразу и не скажешь. Все в целом, вероятно.
        - Это чересчур расплывчатая формулировка, и так мы далеко не уедем. Они пытались контролировать каждый ваш шаг или, наоборот, предоставили вам полную свободу? Следили за вашей успеваемостью в школе? Интересовались, где и как вы проводите досуг?
        - Естественно, они пытались меня контролировать, но это удавалось им лишь до тех пор, пока я не вышел из младшего школьного возраста. В дальнейшем это стало невозможно. Подобно большинству мальчиков из хороших семей, я очень рано овладел искусством виртуозного вранья, что позволяло мне в известном смысле жить двойной жизнью.
        - А до того, как вы вышли из младшего школьного возраста и научились защищаться от вторжений в свое личное пространство, этот контроль извне сильно вас тяготил?
        - Довольно сильно.
        - Какую форму он принимал? Вас доставали нравоучениями? Лишали невинных удовольствий?
        - Главным образом доставали нравоучениями. Господи, да я прямо вижу эту картину: я стою посреди комнаты, а передо мной на диване расположились все мои родственники с видом присяжных заседателей. Я кругом виноват, и теперь мне предстоит выслушать очередную порцию галиматьи от каждого из них. Это было и грустно, и смешно. Восхитительно серьезные и непоколебимо уверенные в собственной правоте, они часами упражнялись в красноречии, мне же надлежало молчать и, стоя как истукан, смиренно внимать каждому слову, изредка кивая головой в знак того, что считаю все претензии обоснованными.
        Он возвел глаза к небесам и театрально вздохнул. В выражении его лица появилось что-то дьявольское, что-то неуловимо порочное.
        - Телесные наказания?
        - О нет, что вы. Для этого они были слишком интеллигентны.
        - В вашем голосе слышится сожаление.
        - Потому что теперь, по прошествии многих лет, я смотрю на это несколько иначе.
        - Что вы имеете в виду?
        - То, что многие из моих поступков действительно заслуживали наказания. И лет до восьми или девяти такая перспектива казалась мне весьма устрашающей, хотя и не могла заставить меня всерьез пересмотреть свое поведение. Я всегда был, как выражалась моя бабка, строптивым мальчишкой.
        - Вы этим гордитесь?
        - Сейчас уже в меньшей степени, чем тогда.
        - Что же заставляло вас опасаться наказания, которое, как вы сами только что признались, так ни разу и не последовало?
        - Рассказы приятелей, разумеется. Менее изнеженных и избалованных мальчишек, чем я.
        - Слушая их, вы не испытывали возбуждения?
        - Сексуального? Подобного тому, какое испытывал старина Руссо?- Он слегка оскалился, на долю секунды вновь сделавшись похожим на голодного волка... или на вервольфа.- Нет. В то время еще нет. Я на полном серьезе побаивался, потому что не знал, как в этом случае следует себя вести: в чем каяться, что обещать, словом, к какой прибегнуть лжи,- ведь в любом случае я не собирался становиться другим. Даже под угрозой самого сурового наказания.
        - Вы много думали об этом?
        - Не слишком. Гораздо больше меня интересовали другие вещи: загадка притягательности всех без исключения существ противоположного пола, даже самых вредных и капризных; ночная возня родителей в спальне за стеной... Зачем им вообще такая громадная общая кровать? И почему это им позволено спать вместе, а нам с сестрой нет? Почему, когда Ольге становится страшно после просмотра какого-нибудь телефильма и она в ночной рубашке забирается ко мне в постель, нас тут же с криками разгоняют по местам? «Как не стыдно!» - слышали мы в такие минуты от бабки и от матери. А чего нам следовало стыдиться?
        - В семилетнем возрасте вы уже задумывались о таких вещах?
        - Конечно. А вы?
        - Речь не обо мне, Грэм.
        - Прошу прощения. Только не говорите мне про трансфер и тому подобную чепуху. Мне все равно не удастся забыть о том, что я мужчина, а вы женщина. Более того, я готов признаться прямо сейчас, что считаю вас очень интересной женщиной. Надеюсь, вы не расцениваете это как личное оскорбление?
        Рита спокойно встретила его взгляд. О, как же это было непросто! Глаза визионера..
        Тот, кто сказал, что глаза - это зеркало души, никогда не встречал человека с глазами Грэма Мастерса.
        - Ни в коем случае. Однако мы собрались здесь не для того, чтобы оценивать сексуальную привлекательность друг друга, а чтобы проделать определенную работу. И наша цель - не банальная интрижка, а возвращение вам утраченного душевного равновесия.- Она немного помолчала.- Быть может, вы предпочитаете иметь дело с психотерапевтом-мужчиной? Если да, то скажите об этом прямо сейчас, а я обещаю не расценивать это как личное оскорбление.
        - Звучит заманчиво.- Откинувшись на спинку кресла, он смотрел на нее с легким прищуром, сонным и в то же время заинтересованным взглядом.- В этом случае, я полагаю, уже ничто не помешает нам подумать о банальной интрижке.
        Рита молчала. Ей было ясно, что Грэм провоцирует ее, что в настоящий момент им руководит простое желание отплатить ей за то минутное замешательство, какое он испытал, услышав вопрос о родителях. Да, отношения явно не складывались. И хотя ей давно уже следовало привыкнуть к мысли, что первый сеанс никогда не бывает плодотворным, откровенная враждебность некоторых пациентов неизменно расстраивала ее.
        - Как вам кажется, тот, кто схватил вас в подземелье, действительно хотел, чтобы вы остались там навсегда? Или наоборот, хотел заставить вас повернуть обратно? Напугать и таким образом помешать вам двигаться вперед.
        - Скорее, помешать мне двигаться вперед,- ответил он сразу же, хотя до этого утверждал обратное.
        - И кто же это мог быть?
        - Мои предрассудки, очевидно.
        - Предрассудки в отношении меня. Вы не считаете меня опытным врачом, способным помочь вам справиться с вашими затруднениями. Я права?
        Настал его черед держать смертоносную паузу. Держать ее, точно рукоять меча, которая под действием чар нагревается прямо в ладони. Держать до судорог, до скрежета зубовного... И он справился с этим блестяще. Ни минутой больше и ни минутой меньше.
        Слабая улыбка, подчеркнуто снисходительный тон.
        - Да. Но, возможно, вам удастся доказать мне обратное.
        Поединок с пациентом... О, как бы посочувствовал ей профессор Циммерман, ее духовный наставник и научный руководитель! Впрочем, это еще не самое худшее. Дать втянуть себя в манящий сумрак бессознательного, разыграть драму сопричастности - вот самая кошмарная, самая непоправимая из ошибок, которые способен совершить психотерапевт.
        И она совершит ее позже - увы, увы! Опасное очарование этого ущербного и в то же время невероятно харизматичного человека окажется сильнее ее хваленого инстинкта самосохранения, и все случившееся шестью неделями позже (она запомнила каждую из этих недель, каждый из этих дней), по сути, явится неизбежным следствием той первой и единственной (о, врачебное тщеславие!), но такой желанной ошибки...
        Рита посмотрела на часы.
        - Ваше время истекло. Вернемся к этому в четверг, если не возражаете.
        Глава 4
        Сколько лет должно пройти, чтобы все это забылось, ушло в небытие? Четырех явно недостаточно. А бывает такое, что не забывается никогда? Вот уж кошмар так кошмар! Его руки с переплетенными пальцами, расслабленно лежащие на коленях... те же руки, судорожно стискивающие подлокотник кресла... темные, запавшие от усталости глаза.
        - Вы сейчас работаете над книгой?
        - Я всегда работаю.
        Бывало, он сразу садился в кресло напротив и оставался в нем до конца беседы; в другой раз мог расположиться поодаль, а потом внезапно пересесть. Рите не хотелось думать, что он играет с ней, на свой особый манер проверяет ее на прочность, но временами это предположение напрашивалось само собой.
        - Итак, на чем мы остановились?
        - На ваших детских страхах, одним из которых был страх перед наказанием.
        - О!- Он на мгновение задумался.- Не думал, что вы это запомните.
        - Я запоминаю все, что говорят мои пациенты. Иначе в наших беседах не было бы никакого смысла.
        - Согласен. Итак, страх.- Грэм медленно откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.- Я вообще много чего боялся. И в детстве, и в юности...
        - Темноты?
        - Нет. Темноты - никогда.
        - Чего же?
        - Уличных драк, к примеру. При этом меня нельзя было назвать хилым или болезненным. Я занимался спортом и был нормально развит для своего возраста.
        - То есть в случае необходимости вы могли за себя постоять.
        - В общем, да. И все равно боялся. Боялся, что такая необходимость возникнет.
        - Вы боялись наказания за проступки - наказания, связанного с применением физической силы. Вы боялись уличных драк. Можем ли мы предположить, что все ваши страхи в конечном итоге сводились к одному - страху перед физической болью?
        - Это очевидно. Но страх перед болью был не только страхом, вот в чем дело, но еще и...- Он улыбнулся и открыл глаза.- Соблазном. Понимаете, о чем я?
        - Конечно.
        - Я имею в виду ту разновидность боли, в которой присутствует эротический компонент. Эрос и Танатос. Да, я довольно рано сделал открытие, что эти явления взаимосвязаны. Любовь и смерть - и тому и другому сопутствует боль. Предсмертная агония - для всех тварей из плоти и крови. Родовые схватки, разрыв девственной плевы - для женщин. А для мужчин... ну, доктор, подскажите же мне! Придумайте что-нибудь.
        - По-моему, вы не нуждаетесь в подсказках.
        - Вы правы. Это обычное кокетство. Я всегда осознаю собственную правоту или НЕправоту.
        - Пока что вы не сказали ничего нового.
        Он снова улыбнулся своей особенной улыбкой, лукавой и рассеянной одновременно, которая делала его совершенно неотразимым. Скользнув по губам подобно бледному лучику света, она мгновенно таяла, вызывая у собеседника смутное желание увидеть ее еще раз.
        - Ах, что за удовольствие беседовать с врачами! Их невозможно шокировать. Простите, я отвлекся... О чем мы собирались поговорить?
        - О вашем первом сексуальном опыте, если не возражаете.
        - О самом первом? Или о первом настоящем?
        - О том, с которого вам будет легче начать свой рассказ.
        - Что ж, ладно.- Из кармана пиджака Грэм извлек пачку сигарет, вопросительно посмотрел на Риту и, когда она кивнула, придвинул к себе пепельницу и закурил.- Однажды в подростковом возрасте мне довелось побывать в так называемом пионерском лагере, слышали о таких? Туда замороченные родители могли сбыть на время летних каникул своих до смерти надоевших отпрысков, чтоб те не болтались без дела по улицам и не учились плохому. Теперь это называется «летний лагерь труда и отдыха», этакий пережиток советских времен. Я оказался там в результате происков все той же бабки, которая считала, что тепличная атмосфера нашего дома отнюдь не способствует превращению мальчика в настоящего мужчину. В каком-то смысле она была права, но, боюсь, не в том, в каком сама полагала. Недостаток мужского воспитания - в этом она видела причину всех моих странностей, в том числе привычки фантазировать и пропускать мимо ушей большую часть ее бесценных рекомендаций. Короче, меня отправили в эту исправительную колонию для несовершеннолетних. Не буду утомлять вас подробностями, тем более что в итоге все сложилось не так плохо, как
я ожидал. Конечно, мне, домашнему мальчику, пришлось в неравных боях отстаивать свое право на честь и достоинство - дети безжалостны, знаете ли, и вовсе не так невинны, как принято считать... Я делал это не очень умело, но с неизменным ожесточением, за что заслужил прозвище Больной. В этом смысле.- Он покрутил пальцем у виска.- Так я избавился от своих детских страхов. Хотя «избавился» - в данном случае не совсем правильное слово. Просто они перешли в другое качество. Я опять не сказал ничего нового?
        - Я жду от вас не новизны, а правдивого изложения фактов.
        - И что же? Я достаточно правдив?
        Рита натянуто улыбнулась.
        - Прошу вас, продолжайте.
        - Уверен, во всех этих летних лагерях творилось примерно одно и то же. Пока пионеры рисовали стенгазеты и разучивали патриотические песни, вожатые предавались пороку в своих крошечных комнатушках с тумбочкой и кроватью или в подсобках лагерного клуба. А по ночам... По ночам будущие комсомольцы тоже давали себе волю, с той разницей, что по причине юного возраста не всегда осмеливались довести дело до конца. В большинстве случаев все сводилось к очередной вылазке на вражескую территорию и безобидному бою подушками, плавно переходящему в неуклюжую молчаливую возню на измятом постельном белье.
        - Вы тоже принимали участие в этих набегах?
        - А как же. Мне тоже нравилась глупенькая, миловидная блондинка (постойте, как же ее звали?.. ах да, Вика), за которой волочились все мальчики старше двенадцати лет. Помню, как мы с приятелем впервые забрались к ним в спальню. Предвидя вторжение, чертовки забаррикадировались изнутри, придвинув к двери одну из кроватей, и, несмотря на распахнутое окно, чувствовали себя в полной безопасности. Первый этаж в здании был довольно высоким, но что это значит для пары долговязых подростков, в крови которых играют гормоны! Мы влезли практически бесшумно и, не долго думая, сдернули с них одеяла: я - со своей блондиночки, Серега - со своей рыжей. Что мы собирались делать дальше? Черт, да ничего особенного. Приятен был сам факт попрания каких-то норм и правил. Бунт против установленного порядка. Хотелось чего-то низменного, животного, какой-то мерзости и грязи. Что смотрите? Вам это не знакомо? Мы хотели ворваться в спальню этих надменных девственниц, которым вскоре предстояло превратиться в надменных шлюх, вытряхнуть их из накрахмаленных постелей и посмотреть, чем это, черт подери, они так гордятся, какое
такое сокровище прячут под своими ситцевыми юбочками.
        - У вас получилось?
        - Более-менее. Конечно, было немыслимо заниматься сексом в таких условиях - девчонки перепугались, едва не подняли крик, тем более что в спальне их было не двое, а шестеро,- но нам удалось вволю потискать их, и это уже можно было назвать первым сексуальным опытом, разве нет?
        - Безусловно. Что побудило вас искать подобных удовольствий, сопряженных с опасностью быть пойманными и переданными на суд администрации?
        - Сама опасность, разумеется. Плюс половой инстинкт. Я же сказал, мне нравилась эта девчонка. Я мечтал дорваться до ее тела, сделаться на какое-то время диким и необузданным, как варвар, оставить на ее нежной шейке след своих зубов.
        - Оставить след? Это интересно.
        - Еще бы! К тому времени я уже достаточно насмотрелся на своих ровесников, да и на тех, кто постарше, тоже. Я заметил, что девочкам нравится чувствовать чью-то силу. А мальчикам нравится демонстрировать силу. Совсем как в младших классах школы: если ты таскаешь девочку за косички, значит, ты в нее влюблен. Во всех случаях ключевым является слово «сила». Сила духа или сила мускулов... Я же не мог похвастаться ни тем ни другим. Значит, следовало в срочном порядке обзавестись этими качествами или выходить из игры.
        - И вы пришли за этим к девочке-подростку.
        - А к кому же еще, господи боже мой? Да, я пришел к ней, и она дала мне все, в чем я нуждался. Все, в чем я нуждался и чего искал.
        - Она сопротивлялась?
        - Да, был такой момент. К счастью, все они оказались не такими дурами, как мы предполагали, к тому же им тоже хотелось поразвлечься, так что они не стали поднимать шум, хитренькие бестии, а сделали именно то, на что мы в глубине души и рассчитывали,- накинулись на нас вшестером и задали нам трепку. И знаете, что самое интересное? После этого моя блондиночка так запала на меня, что сама уже до конца смены бегала за мной как привязанная. Что вы на это скажете?
        - Скажу, что ваше время истекло. Продолжим в следующий раз.
        - Эй, так нечестно!- вскричал он тоном шутливого негодования.- Ответьте, или ноги моей здесь больше не будет!
        - Я отвечу вам, Грэм. Но не сейчас. В понедельник.
        Дома, лежа в холодной постели (гладкие шелковистые простыни цвета лососины, кружево ручной работы - жалкая попытка сделать свои ночи романтичнее), она мысленно прокручивала в голове детали состоявшейся беседы. Этот пациент с самых первых дней занимал лидирующую позицию в ее личном хит-параде невротиков. Не то чтобы из-за него она стала явно пренебрегать остальными (она была профессионалом и никогда не позволяла себе ничего подобного), однако он был единственным, кто занимал ее мысли даже в свободное от работы время, а это являлось не симптомом, но предупреждением.
        О своих детских впечатлениях он рассказал достаточно, это не вызвало у него никаких затруднений, из чего Рита сделала вывод, что его детство в общем и целом можно назвать счастливым. Никто не запрещал любознательному и впечатлительному ребенку заниматься тем, чем ему нравилось (а нравилось ему в основном разглядывать разные взрослые книжки с красочными репродукциями из дедовой библиотеки да бродить по большому сумеречному саду, окружающему дедов же загородный дом, где семья имела обыкновение проводить лето), рисовать красками и цветными мелками, лепить из глины (дед, как выяснилось, был скульптором, причем довольно известным), а позже исписывать горы тетрадей в тщетных попытках выразить невыразимое. Впечатления от этого, а также ИНОГО мира. Где он располагался, это мир, такой реальный для него и недоступный для окружающих? Никто из взрослых не мог дать ответа на этот вопрос. И никто не пытался вторгнуться в этот странный, неведомый мир, где маленький мальчик чувствовал себя как дома, за что Грэм был им безмерно благодарен. Похвальная родительская деликатность (бабушку, уничтожившую заветные
тетрадки, в счет не берем) привела к тому, что он довольно рано осознал свою непохожесть на других детей - то самое, что при первой же встрече Рита назвала знаком избранности. Грэм знал это, да. Он был отмечен с самого раннего детства.
        Итак, о детстве он говорил свободно, но стоило вступить в сексуальную сферу, моментально забуксовал. Рита привыкла к такой реакции со стороны пациентов-мужчин, поэтому постаралась сразу же растолковать ему, что и как.

«Это всего лишь часть работы, Грэм. Не главная, но необходимая. И чем меньше вам хочется этой работой заниматься, тем больше у меня оснований настаивать. Обойдя вниманием эту сторону вашей жизни, мы сведем на нет все усилия, как последующие, так и предыдущие».

«Насколько я понимаю, сейчас мы заняты поиском травмирующих обстоятельств, послуживших причиной невроза. Но искать их, поверьте, следует не здесь. Моя сексуальная жизнь в полном порядке. Если бы это было не так, я бы об этом знал».

«Ваша сексуальная жизнь в порядке - так подсказывает вам мыслящая часть вашего
„я“, ваше сознание. Но ваше бессознательное, возможно, считает иначе».

«Объясните».

«Порой оказывается, что травма, якобы ставшая причиной заболевания, в действительности лишь толчок к проявлению чего-то ранее не осознанного, а именно существенного эротического конфликта. В этом случае травма утрачивает свое исключительное значение, поскольку патогенным фактором является вовсе не она, а тот самый, выявленный в результате кропотливого анализа, эротический конфликт».

«Но почему причиной неврозов должен быть обязательно эротический, а не какой-то другой конфликт?»

«Никто не говорит, что так должно быть, но чаще всего бывает именно так. Любовь включает не только сексуальность - все ее проблемы и конфликты имеют фундаментальное значение для человеческой психики, а при тщательном исследовании выясняется, что они гораздо важнее, чем предполагает пациент».

«Но вы же не станете утверждать, что нарушения в этой области являются единственным источником неврозов».

«Конечно, нет. Есть масса возможностей получить нервное расстройство. Не имея согласия с самим собой, вы оказываетесь близки к невротическому состоянию».
        Некоторое время он хмурился на здоровенный колючий цереус в керамической плошке, и Рита уже приготовилась выслушать очередную шутку о фаллических символах, на что неизменно пробивало всех оказывающихся в кабинете мужчин, но ничего подобного не произошло. Вместо этого Грэм вздохнул и задал тот самый вопрос: «Итак, на чем мы остановились?»
        Когда он протягивал руку, чтобы стряхнуть пепел с сигареты, рукав его пиджака приподнимался, увлекая за собой манжету рубашки, и становился виден металлический браслет, больше похожий на оковы, чем на украшение: массивные плоские звенья, запаянный раз и навсегда замок... Браслет был явно тяжеловат для узкого запястья. Символом чего он являлся? Кем и когда был надет?
        Засыпая, Рита твердо решила в самое ближайшее время прочесть какую-нибудь из его книг.

* * *
        - Прежде чем вы продолжите рассказ о ваших юношеских подвигах, мне бы хотелось прояснить один момент. Это касается вашей бабушки, той самой, что изъяла из-под кровати некие рукописные шедевры, а позже настаивала на ссылке строптивого мальчишки в пионерский лагерь. Впервые упомянув о ней, вы назвали ее «добрейшая бабушка», в дальнейшем уже просто «бабка». Но и в том и в другом случае в вашем голосе слышался сарказм. Значит ли это, что со старшей женщиной семьи вас связывали какие-то особые отношения? Враждебность, скрытая неприязнь?
        - Неприязнь, хм... Не совсем так. Она страшно баловала меня в раннем детстве, а потом ей вдруг захотелось, чтобы я стал героем.- Грэм пожал плечами.- С чего бы?
        - А вы никогда не видели себя героем? К примеру, во сне.
        - Смотря какой смысл вы вкладываете в это слово.
        - Герой - это тот, кто совершает необыкновенные поступки, которые принято называть подвигами, во имя общезначимой цели, и таким образом превосходит пределы собственного бытия.
        - О, так мы говорим о мифологии! Обо всех этих героях-полубогах вроде Геракла и Персея.
        - О них в том числе.
        - Должен признаться, что ни один из этих персонажей не казался мне до такой степени привлекательным, чтобы говорить об отождествлении... Разве что царь Иксион.
        - Что?- Рита не сдержала изумления.- Иксион, самый дерзкий из бунтовщиков! Гордец, соблазнитель... Очень интересный образ, но он редко фигурирует и в художественной литературе, и в сновидениях. Давно вы заинтересовались им?
        - Точно не помню. Впервые я прочел о нем... у Грэйвса, да. Затем у Юнга, у Кэмпбелла, у Камю. Хотя это не художественная литература, вы правы. Сновидения?- Грэм ненадолго задумался. Перевел на нее взгляд странно заблестевших глаз.- А знаете, ведь вы правы и в этом. Черт меня подери!- Он рассмеялся как мальчишка и всей пятерней взъерошил волосы.- Я и думать забыл про эти чертовы сны!..
        - Похоже, вам есть что сказать,- улыбнулась Рита.
        Его реакция на вернувшиеся из страны забвения сны была такой непосредственной, что она подумала: «Лед сломан». Но это было далеко не так.
        Закурив сигарету, Грэм некоторое время обдумывал то, что собирался сказать.
        - Была серия снов, очень ярких, повторяющихся с промежутком в несколько месяцев. В них я видел себя похищающим некую вещь (что это было, я так и не понял) у существ, которых с натяжкой можно назвать богами, а чуть позже - после целого ряда невнятных и сумбурных сцен - распятым на огненном колесе, как это было с царем лапифов.
        - Позвольте уточнить. Что было раньше: сны о царе Иксионе или же книги о нем?
        - Сны, причем как бы сильно они ни различались в деталях, основными мотивами оставались похищение и распятие.
        - Что же вы могли похитить?
        - Понятия не имею. Огонь у богов, как известно, похитил Прометей, за что был не распят на колесе, а прикован к скале. Это большая разница, поскольку колесо...
        - Не что иное, как катящийся по небу солнечный диск,- кивнула Рита.- Неплохая компенсаторная реакция! Чем вы занимались в то время? Этот период вашей жизни был отмечен какими-нибудь знаменательными событиями?
        - Пожалуй. Мне удалось издать сразу два полноценных романа, и мое имя замелькало на страницах журналов и газет.
        - Те существа, у которых вы похитили некую ценную вещь (назовем ее труднодоступным сокровищем, в соответствии с традицией), действительно были богами?
        - Ну, что-то нуминозное в них определенно было. Я имею в виду не внешний облик, а собственные ощущения от их присутствия. Но знаете, что меня удивляет? Абсолютное несоответствие классическому мифу. На колесе был распят Иксион, Зевс покарал его за посягательство на богиню Геру. Но я никогда не посягал на чужих жен! Я что-то украл, завладел, как вы говорите, труднодоступным сокровищем. Но был наказан не как Прометей, похититель огня, а как Иксион, похититель женщин!
        - Для Зевса его супруга Гера является не просто женщиной, но в каком-то смысле и собственностью. Иксион посягнул на чужую собственность, на божественную собственность! То же самое сделали и вы.
        - ???
        - Прометей похитил огонь не для себя, он похитил огонь для людей. Вы же похитили сокровище для себя лично. Следовательно, ваш поступок следует приравнивать к поступку Иксиона, а вовсе не Прометея. Вы пожелали нечто для себя (нечто такое, что могут дать только боги), и царь Иксион пожелал нечто для себя - в результате вас постигла одна и та же участь. Мне очень жаль, Грэм, но в таких случаях расплата неизбежна.
        - Собственность богов,- задумчиво пробормотал он, глядя в окно.- Огонь.
        - Когда раскрылся ваш дар?- спросила Рита, заранее зная ответ.- Я имею в виду сверхчувственное восприятие. В детстве?
        - Нет.- Грэм нахмурился и почему-то опустил голову, упорно избегая ее взгляда.- Как раз тогда, когда мне начали по-настоящему удаваться книги. Когда я поверил в собственные силы. Когда пришел успех.
        - Ну что ж, вот мы и добрались до сути дела. Ваш дар и есть то самое сокровище.
        - Но разве можно сказать, что я похитил его?
        - А разве нет? Вы не прилагали для этого никаких усилий? С самого раннего детства вы работали над собой, развивали свои способности, прислушивались к своему внутреннему голосу. Вы лепили из глины, рисовали, исписывали тетрадь за тетрадью - это, по-вашему, не работа? Вы ломились и ломились в эту дверь, и в конце концов она открылась. Вы вошли в нее - да-да, я знаю точно, что вошли! А ведь никто не говорил вам, что это безопасно.
        - Выходит, каждый одаренный человек - похититель огня?
        - В символах бессознательного - да. Несомненно. Боги, знаете ли, не отличаются альтруизмом и мало что жалуют просто так.
        - А вы язычница,- заметил он с удовольствием.
        Ее это не смутило.
        - Все психиатры по большому счету язычники. Как вы думаете, почему практически вся психологическая символика основана на древнегреческой мифологии?
        - Ну, Древняя Греция - это колыбель современной цивилизации.
        - Верно. Ключевое слово - «древность». Мифологические содержания фантазий или сновидений свидетельствуют о том, что вы прикоснулись к самому древнему слою бессознательного, где дремлют общечеловеческие, изначальные образы, так называемые архетипы.
        - Если можно, подробнее.
        - Вы образованный человек, Грэм, и наверняка слышали о том, что, помимо сознания и личного (индивидуального) бессознательного, существуют определенные базовые структуры мозга, единые для всего человечества. Это и есть коллективное бессознательное. Личное бессознательное содержит утраченные воспоминания, вытесненные (намеренно забытые), тягостные для субъекта впечатления, а также некоторые подпороговые восприятия, которые оказались недостаточно сильны, чтобы достичь сознания. Коллективное бессознательное - это царство изначальных образов. Они представляют собой одновременно и чувство, и мысль; они даже обладают неким подобием собственной, самостоятельной жизни, вроде жизни частичных душ в философии гностиков, из-за чего их еще принято называть автономными комплексами. Ваш сон, где вы разделяете участь царя Иксиона, построен отнюдь не на индивидуальном материале, он говорит на универсальном языке - языке мифа,- и мы вполне можем позволить себе, отыскав соответствующие параллели, выстроить весь контекст.
        - Похоже, это самое коллективное бессознательное уже давно не является для вас загадкой.
        - Напротив. Доктор Юнг постоянно подчеркивал, что не следует поддаваться иллюзии, будто действительная природа бессознательных процессов уже познана. Нам никогда не удастся продвинуться дальше некой условной аналогии.
        - Ладно, сдаюсь. Я в самом деле недооцениваю вас, сам не знаю, почему. Извините. А теперь, когда я низвергнут и растоптан, быть может, вы наконец объясните, что означают эти повторяющиеся сновидения?
        Он признавал себя низвергнутым с той же высокомерной улыбкой, с какой говорил «но, возможно, вам удастся доказать мне обратное». Гнусный манипулятор!
        - Сновидения не играют с нами в кошки-мышки. Они всегда говорят именно то, что хотят сказать. Правда, мы не всегда понимаем их язык, но в данном случае это не очень трудно. Вы видели себя повторяющим судьбу Иксиона, стало быть, вы и есть Иксион. То есть та часть вашего драгоценного «я», которая доступна для обозрения, имеет вид талантливого и успешного писателя, весьма довольного собой и безжалостно высмеивающего любые попытки призвать его к благоразумию. Но тайная, невидимая часть, ваш темный двойник, ваше sol nigredo[«Черное солнце» (лат.) - алхимический термин, психологическое значение которого впервые раскрыл К.Г. Юнг в своей работе
«Психология и алхимия».] - это царь Иксион.
        - Гордец и соблазнитель,- медленно повторил Грэм ее слова. Покачал головой.- Так вот я каков...
        - Не вы. Та часть вашей психе, которая отозвалась на идею присвоения божественной собственности с последующим распятием и таким образом активизировала архетип. Однако следует помнить не только о преступлении и наказании, но и о том, что это было за наказание. Распятие на колесе - отнюдь не то же самое, что распятие на кресте. Надеюсь, вы это понимаете.
        - Да.
        - Идея колеса-солнца необычайно стара, возможно, это древнейшая из всех религиозных идей. Распятие на нем является жертвой, при помощи которой предполагают умилостивить солнечное божество, подобно тому как плодородие земли обеспечивается ритуальным совокуплением на пашне.
        Неожиданно он встал и, держа руки в карманах, прошелся по кабинету. Нервная, развинченная походка... Сшитая точно по фигуре, слегка измятая одежда... Рите отчего-то вспомнилось знаменитое выражение - «героиновый шик». Кажется, так говорили про Кейт Мосс, вечно сидящую на опиатах.
        - Скажите, Грэм, вы отдаете себе отчет в том, какое впечатление производите на окружающих?
        - Думаю, самое разное. Это зависит от обстоятельств и от того, какого рода отношения связывают меня с этими людьми.
        - Вас интересует чужое мнение?
        Он широко улыбнулся:
        - Боюсь, что нет. Это очень плохо?
        - Плохо? Не знаю. Я здесь не для того, чтобы отчитывать вас за плохое поведение или пытаться что-либо в вас изменить. Люди бесконечно разные. Вы такой, какой есть, и с этим ничего не поделаешь.
        - Тогда чего ради мы пережевываем эту жвачку: мои впечатления, мои воспоминания, мои сны?
        - Я стараюсь помочь вам обрести утраченную целостность. Хотя, конечно, достичь абсолютной целостности все равно не удастся, да это и не нужно. Естественное состояние человеческой психе состоит в столкновении различных ее частей. То есть ей присущ определенный уровень разъединенности - состояние, которое буддисты называют «десятью тысячами вещей».- Она немного помолчала. Стоит ли объяснять так подробно?- Где-то внутри вас произошел болезненный раскол, так называемая диссоциация личности, вызванная наличием комплексов. В их наличии нет ничего патологического, но если комплексы несовместимы, то некоторые из них, наиболее оппозиционные сознанию, откалываются и начинают жить собственной жизнью. Когда расщепление достигает органических структур, можно с полным правом говорить о психозе. В вашем же случае это обыкновенный невроз.
        Глубоко засунув руки в карманы и от этого немного сутулясь, он стоял посреди кабинета и мрачно смотрел на сидящую за столом Риту.
        - Почему вы решили, что вам это удастся?
        - Удастся что?
        - Помочь мне обрести утраченную целостность.
        - Послушайте, Грэм.- Она чуть подвинулась к спинке кресла и аккуратно сложила руки на коленях.- Вы писатель, для вас естественно иметь дело с образами, идеями и их словесным выражением, но вы никуда не годитесь как врач, поскольку не имеете для этого ни соответствующих знаний, ни опыта. Я же не в состоянии написать ни строчки, если только это не медицинское заключение, зато в кресле психиатра чувствую себя на своем месте. Я пользуюсь авторитетом у коллег, и мне доверяют пациенты. Если бы речь шла о литературе, то вы были бы экспертом, а я - дилетантом. Но поскольку речь идет о психологии неврозов, смиритесь, что я эксперт, а вы дилетант.
        Он молчал. Трудно было сказать, о чем он думает. Может, о том, что пора сматываться? Браслет из белого металла сполз и слегка провис на запястье, показавшись из-под манжеты рукава.
        - Не хотите присесть и продолжить рассказ?- поинтересовалась Рита как можно дружелюбнее.
        - Рассказ?- в замешательстве переспросил Грэм.
        - Ну да. О ваших ночных похождениях в лагере труда и отдыха.
        - Ах да! Как я был бойскаутом.- Он скорчил гримасу.- Неужели это о чем-то вам говорит, доктор?
        - Представьте, да. Если вы не возражаете, хотелось бы услышать окончание истории. Итак? Вы с приятелем забрались в девичью спальню, и девчонки задали вам трепку...
        - Точно.
        - Что вы подразумевали под словом «трепка»?
        Минуту он молча смотрел на нее широко раскрытыми глазами, потом разразился хохотом.
        - Ничего такого, о чем вы подумали.
        - А откуда вы знаете, о чем я подумала?
        - Ах, оставьте.- Он жеманно улыбнулся, на мгновение сделавшись похожим на одного из потасканных les folles[Самые дешевые французские проститутки мужского пола (фр. .] .- В любом случае ничего подобного не было. Обычные подростковые игры с тасканием за волосы, неумелыми пощечинами, шлепками, тычками и опасной близостью разгоряченных потасовкой тел. Сознаюсь, они колошматили нас довольно усердно... а мы позволяли, создавая лишь видимость вялого сопротивления. Это приятно возбуждало, несмотря на синяки и ссадины. Возможно, я должен был расценить это как тревожный сигнал, но вместо этого я, начинающий libertin[Распутник (фр.).] , получил неправедное удовольствие, решив при случае обязательно повторить аттракцион.
        - Как скоро вам это удалось?
        - Не очень скоро. Не то чтобы мне этого не хотелось, просто не было случая. Да и подходящей компании тоже. Начался учебный год, и мне стало, мягко говоря, не до того. Я занимался танцами, изучал сразу два языка (французский и английский), да вдобавок начал работать над сборником рассказов «Отражение в зрачках». Потом...- Он слегка нахмурился, пара вертикальных морщинок между сдвинутыми бровями.- Потом я встретил Веру - мне было шестнадцать, ей восемнадцать, и она считала себя ужасно испорченной. Такой, знаете, коварной и опытной соблазнительницей, при случае не брезгующей закусить наивным молоденьким мальчиком вроде меня. Мы познакомились в клубе. Ей понравилось, как я танцую, а мне понравилось, как она целуется. Мы неплохо провели время и в тот же вечер оказались в постели. Так безвозвратно пала, как выразился однажды полковник Лоуренс, «крепость моей чистоты». И позже я ни разу об этом не пожалел.
        - С мужчинами, как правило, этого не случается.
        - Правда? Ну, если бы она позволила себе как-то уязвить мое мужское самолюбие, возможно, я бы и пожалел, что связался с ней. С первой встречной девчонкой, которая была не против пустить меня в свой сад чудес. Но она была в восторге от перспективы растлить малолетку и трудилась на совесть.- Он умолк, мечтательно глядя на кончик сигареты, которую закурил, едва оказавшись в кресле.- Давненько я об этом не вспоминал...- Перевел взгляд на Риту.- Что вы делаете со мной, доктор?
        - Маргарита.
        - Маргарита,- повторил он, пристально глядя ей в глаза. Ни в выражении его лица, ни в интонации не было ни тени смущения.- Могу я проводить вас до дома?
        Рита почувствовала, что покрывается испариной. На днях, учитывая пожелания Грэма, она перенесла сеансы на шесть вечера, так что теперь по графику он был у нее последним. Возможно ли, что уже тогда он планировал эту возмутительную провокацию?
        - Это было бы в высшей степени неблагоразумно. Вы знаете не хуже меня, что даже при полном взаимопонимании между врачом и пациентом должна сохраняться дистанция.
        - Помилуйте, доктор,- усмехнулся Грэм, опять становясь похожим на уличного мальчишку, готового продаться за пакетик кокаина.- Я же не предлагаю вам лечь под меня. Мы могли бы выпить по чашечке кофе где-нибудь неподалеку, а потом...
        - Довольно!- Рита постучала шариковой ручкой по столу.- Продолжая в таком духе, вы рискуете поставить нас обоих в неловкое положение.
        - Бросьте. Там, внизу, ждет машина. Неужели вам хочется толкаться в душном вагоне метро?
        Ей не хотелось. Но и принять предложение она никак не могла. Слишком заманчивое предложение, слишком... Но куда это их заведет? Откинуться на спинку заднего сиденья, вытянуть ноги, уставшие от высоких каблуков... Ой-ой-ой!
        - На сегодня хватит, Грэм. Жду вас в понедельник в это же время.
        - Но вы же этого хотите,- прошептал он, не сводя с нее своих темных, темных, как нефтяные скважины, глаз.- Вы хотите поехать со мной.
        - Это не имеет значения. Я тоже живой человек, и у меня, безусловно, имеются слабости, но с вашей стороны будет недостойно воспользоваться ими.
        Они смотрели в глаза друг другу, и ни один не собирался сдаваться.
        - Конечно, недостойно. Но я и есть недостойный человек. Вы этого еще не поняли?
        - Вы на полном серьезе считаете себя недостойным? Или вам хочется казаться таковым?
        Грэм шагнул к столу, уперся руками в лакированную поверхность и подался вперед: его лицо оказалось прямо перед лицом застывшей в кресле Риты. Она уловила легкий аромат туалетной воды, но не сумела определить, какой.
        - Не важно. Вы ведь тоже совсем не такая, какой хотите казаться.
        - В самом деле?
        - Да. Уж я-то знаю.- Он победно улыбнулся.- Я чувствую.
        - И что же вы чувствуете?- Рита понемногу начинала нервничать.
        Парень с ходу определяет, кто из находящихся в комнате болен, а кто здоров... у кого из женщин месячные, а у кого менопауза...
        - У вас давно не было секса.
        Повисла пауза.
        Минуту или две Грэм ждал ответа (а может, не ждал, просто наблюдал за ее реакцией), потом выпрямился, снял с вешалки свой черный плащ и вышел, не добавив ни слова. На этот раз Рита не стала подходить к окну и провожать глазами его долговязую фигуру. Он затеял войнушку с собственным аналитиком. Безумец! Но по правде говоря, она не очень удивилась. С самого начала ей было ясно, что царь Иксион в нем еще не раз заявит о себе.

* * *
        В интернет-магазинах, где она имела обыкновение заказывать книги, произведений Грэма Мастерса оказалось не так уж много. Зато на русском языке. Внимательно прочитав аннотации, она вздохнула и оформила заказ на два романа и сборник рассказов. Перевод с английского... Что за ирония судьбы! Доставить их должны были не раньше пятницы, значит, впереди еще понедельник и четверг. Понедельник и четверг - дни, которые она уже начала неосознанно выделять из череды стандартных будней.
        - За последнее время ваше состояние изменилось к лучшему?
        - Да, причем существенно.
        - Чем вы можете это объяснить?
        - Меня захватил процесс... процесс анализа.
        - Постарайтесь не относиться к этому как к приятной забаве.
        - Боже упаси! Кстати, я опять видел сон. Не знаю, с чем это связано. Возможно, с тем, что в одной из бесед мы затронули эту тему... я говорю о повторяющихся сновидениях. Гм... Кажется, не так давно я утверждал, что их у меня не бывает.
        Грэм смеется, пальцами правой руки отбрасывает волосы со лба. Звякает браслет.
        - Я слушаю,- говорит Рита, улыбаясь терапевтической улыбкой.
        В ее глазах безграничное терпение. Она - скала, о которую неминуемо разобьются все его смехотворные притязания. Проводить до дома... Разумеется, ей и раньше приходилось слышать подобное от своих пациентов. Некоторые шли еще дальше и прямо в кабинете заводили разговоры о чувствах, что было в принципе предсказуемо. Но никогда еще отказ не стоил ей такого труда.
        - Помните, я спустился в пещеру, где меня схватили чьи-то руки? Я вновь оказался там. И вы были неподалеку - я знал это точно, хотя и не видел вас.
        - Опять не видели?
        - Нет. Я вырвался и побежал к выходу, но путь мне преградил ручей.
        - О! Это интересно.
        - Я даже не понял, бегу ли я к лестнице, по которой спустился, или прямо в противоположном направлении. А что интересного в том, что я наткнулся на ручей?
        - Вода символизирует вход в подземный мир.
        - Понимаю.- Он сидит в кресле, которое выбрал во время первого своего визита. Не далеко и не близко. Разумная дистанция, приемлемая для обоих.- Я посмотрел налево, потом направо, надеясь отыскать подходящее место, чтобы перейти ручей вброд... надо сказать, что к этому моменту в пещере стало заметно светлее... но течение было таким быстрым, а торчащие из воды камни такими острыми, что я не рискнул лезть туда и двинулся вдоль берега. Погони я уже не слышал, но по-прежнему хотел выбраться на поверхность. Неожиданно передо мной возникло целое озеро, в которое и впадал мой ручей, и только тогда я сообразил, что все это время шел по течению вместо того, чтобы идти против.
        - Вы уже не пытались отыскать в подземелье меня?
        - Нет. Я думал только о том, как бы найти лестницу, по которой спустился, а для этого, очевидно, следовало вернуться от устья к истоку. Я уже сделал шаг назад, как вдруг черная зеркальная поверхность воды забурлила и из глубин вынырнула громадная змеиная голова. Это была восхитительная змея, хотя и жуткая тоже. Чешуя, словно отлитая из червонного золота, и глаза, горящие ярчайшим изумрудным огнем... Самые прекрасные глаза, какие я видел в своей жизни. Мне трудно описать чувства, которые охватили меня при виде этой змеи. Я уже не думал о том, чтобы убежать, да и вряд ли мне удалось бы сделать это вопреки ее воле. Глаза гипнотизировали меня. Я стоял и ждал, что она скажет, и наконец ее голос зазвучал в моей голове.
        - Вы услышали голос? Голос змеи?
        - Или уловил вибрацию. Не знаю, как объяснить.
        - Для вас это не должно быть проблемой.
        - Знаю. Это было... как Бог говорил с Моисеем. И мне захотелось «пасть на лице свое», чтобы только не видеть этих страшных и прекрасных глаз, которые превращали меня в тряпичную куклу. Змея назвалась (вижу, вы догадались) хранителем чаши и копья. Разумеется, я сразу же вспомнил о Парсифале (а кто бы не вспомнил на моем месте?), однако все оказалось намного сложнее. Пещера - змея - сокровище. Известный мотив, не так ли? Опять же чаша и копье, неизменно сопутствующие друг другу. Мужское и женское начала. Единство противоположностей.
        - Не забывайте о том, что все происходило в пещере. Пещера, подземелье - это выражение того уровня бессознательного, где отсутствует всякая дифференциация, нет даже различий между женским и мужским, основного из всех существующих в природе различий.
        - Да, да. И я понимал это (или мне казалось, что понимаю) до тех пор, пока она не попросила разрешения отведать моей крови. Змея и кровь - какая связь? Я растерялся, и тогда она сказала: «Ведь ты пришел за копьем, сын мой. Напои меня своей кровью - и получишь копье».
        - «Сын мой»? Она сказала «сын мой»? Вы уверены?
        - Да, если в такой ситуации вообще можно быть уверенным хоть в чем-то. Я долго обдумывал эти слова, когда проснулся. «Ведь ты пришел за копьем, сын мой». Но я ничего не знал ни о чаше, ни копье, ни об их хранителе, пока не увидел все это собственными глазами.
        - Змея показала вам чашу и копье?
        - Да. Я могу нарисовать их, если хотите. Мне говорили, что психоаналитики часто советуют своим пациентам рисовать.
        - Что ж, нарисуйте.
        Позже, сидя в своем любимом кресле перед неработающим телевизором, она долго разглядывала рисунок. Грэм оставил его на столе вместе с тонким черным фломастером, который извлек из кармана пиджака. Чаша, по форме напоминающая бокал для выдержанных вин, и копье с продолговатым четырехгранным наконечником. Змею он рисовать не стал. Не посмел.
        ...ибо есть ли какая плоть, которая слышала бы глас Бога живаго и осталась жива? Второзаконие 5:26.] Но что же со всем этим делать дальше?
        Он спросил: «По-вашему, это что-то означает?» - «Безусловно».- «В настоящее время я работаю над книгой, которая богата языческой символикой. Возможно, это как-то повлияло на мое подсознание».- «Вы путаете причину и следствие, Грэм. Сны - естественная реакция саморегулирующейся психической системы. Не вы пишете эту книгу, но книга пишет вас».
        Книга, о которой шла речь, вскоре была закончена и стала бестселлером, что вызвало у Грэма противоречивые чувства: за ним мгновенно закрепилась слава автора
«Первородной добродетели», а все остальные книги были забыты. Чем он занят сейчас? По-прежнему ли его мучит бессонница? Вернулись ли к нему старые фобии, от которых, казалось, он избавился навсегда? «Ты исцелила меня, Маргарита. Твоя любовь... если только это избитое слово подходит для описания того, что ты сделала для меня». Есть ли у него женщина? Помнит ли он...
        Глава 5
        Еще один сон, еще один крик в ночи, еще один испуганный взгляд приподнявшего голову с подушки длинноволосого юноши...

«Что с вами? Вам плохо? Кошмары?»

«Да нет, все в порядке... минуточку... эй, парень, что ты делаешь в моей постели?»
        Боже, как он растерялся! Побелел как мертвец. Ресницы задрожали.

«Я ухожу».

«Только попробуй».
        Моя рука на твоей тонкой смуглой шее, случайный знакомец. Сейчас, после этой длинной сумасшедшей ночи, мне хочется, чтобы ты думал, что я способен тебя придушить. Тебе полезно побояться, мой сладкий. За все твои неполные двадцать лет неужто никто ни разу не расквасил твои умопомрачительно красивые губы?
        Увидев непритворный ужас в глазах мальчишки, Грэм смеется и разжимает пальцы. Заваливает паршивца обратно на кровать и, склонившись над ним, шепчет ему в лицо самые дикие непристойности, какие только может изобрести его извращенный ум. Тот слушает недоверчиво, но внимательно. Он здесь потому, что сам этого хотел. Это его решение. Его выбор. И он вернется, даже если и вправду через минуту встанет и уйдет. Он-то вернется... Но примет ли его Грэм?

«Почему вы оскорбляете меня?»

«Потому что знаю, что ты за птица. Потому что я сам из таких. Потому что... черт, да я знаю все твои мысли, гаденыш! По этой самой причине я и привел тебя сюда».
        Еще одна сигарета. Грэм закуривает, стоя у окна, глядя через немытое стекло на темные воды каналов и белое кружево облаков. Рука дрожит. Сухие губы с жадностью впиваются в бумажный фильтр, тянут по капле спасительный яд... вдох-выдох.
        Три дня назад он закончил книгу и стал обладателем копья. Да, только теперь. Змея насытилась и утратила бдительность... или просто сочла, что перенесенных страданий вполне достаточно для одного человека. Но история не закончена! Не закончена. Копье бессильно без чаши, как чаша бесплодна без копья. Ах, доктор, скажите же что-нибудь!.. Скажи что-нибудь, Маргарет.
        Идея единства двух противоположных принципов - мужского и женского - относится к архетипическим образам[К.Г. Юнг. Тэвистокские лекции. Пер. В.А. Поликарпова.] .
        Ваша мудрость выбита на моем щите, отчеканена на каждой монете, вырезана острием ножа на моей трепещущей плоти... Ведь вы всегда знали, что я немного того, правда? Я угадывал это по вашим взглядам, которые вы бросали на мои руки, обвешанные железом: массивные часы на левой, браслет на правой. Знаю, знаю... Потому-то я долго колебался, прежде чем рискнул рассказать вам это. Но я же должен был это сделать, правда? Таковы правила игры.
        - «Напои меня своей кровью, и получишь копье»... Хорошенькое дело! Да и вообще, на кой черт оно мне сдалось, это самое копье? Даже во сне мне стало как-то не по себе. Плоская змеиная голова медленно раскачивалась из стороны в сторону точно напротив моего лица. Я видел ее глаза, вспыхивающие то рубиновым, то изумрудным огнем. Ее длинные, острые, слегка изогнутые молочно-белые зубы. Чего она ждала? Что я протяну руку и предложу ей испить? Бред какой-то...
        Рассказывая, он представлял свое лицо - такое, каким видит его Маргарита. От природы светлая, но сейчас эффектно позолоченная средиземноморским солнцем кожа... темные брови, черные ресницы... давно не стриженные волосы, тоже темные, с проблесками седины... Смешно, если вдуматься, однако физическая привлекательность партнера много значит для женщины, во всяком случае, на первом этапе... этапе чего?
        - Но чем дольше она смотрела на меня, тем сильнее становилось желание откликнуться на ее призыв. Исполнить ее волю. Быть может, в обладании этим копьем заключен какой-то высший смысл, который мне пока еще не открылся?
        - Как же вы поступили?- спросила Маргарита после паузы.
        Похоже, эта женщина испытывала подлинный интерес ко всему, что он делал и говорил. Ему пока что не удавалось понять, какого рода этот интерес - личный или профессиональный (к тому же он и сам не знал, что предпочтительнее), тем не менее с осознанным коварством продолжал затягивать ее в свои сети. Какой непростительный эгоизм... Но как от него удержаться? Она так женственна и так одинока. Приди же, Царевна-лебедь, в мои объятия! Даже если я не сумею тебя утешить, то удовлетворить-то смогу наверняка.
        - Я спасся бегством. Не знаю, что бы я стал делать наяву, но во сне... Знаете, Маргарита, я никогда не считал себя храбрецом и по мере возможности старался избегать неприятных ситуаций, хотя и действовать, невзирая на страх, мне тоже приходилось. Любопытство иной раз сильнее страха. Поставить себя на чье-то место..
        испытать то, что не испытывал ни разу... Да, это я могу понять. Но укус змеи никогда не казался мне волнующим переживанием.
        - Итак, вы бежали.
        Маргарита задумчиво постукивала длинным, выкрашенным в молочно-белый цвет ногтем по краю стола. Спокойная, уравновешенная женщина, почти наверняка фригидная. Ему захотелось хорошенько встряхнуть ее за плечи, крикнуть: «Посмотри на меня! Я мужчина! мужчина, а не пациент!» Но стоит ли это делать - вот в чем вопрос.
        Ольга сказала, что «она не из таких», и посоветовала выбросить из головы «все эти глупости».
        Грэм изобразил удивление: «О чем ты, сестренка?»

«Сам знаешь. Все эти похожие друг на друга, как однояйцовые близнецы, куколки с силиконовыми бюстами, которые вешаются на тебя в клубах и засоряют твой электронный ящик... прибереги свои запасы тестостерона для них, а мою подругу оставь в покое».

«Ты же сама привела меня к ней».

«Не зли меня, Гришка, понял? Ты всегда был распутной дрянью, но мозгами-то тебя бог не обидел, верно? Ну то-то же. Держи свои грязные мысли при себе».

«А что такого грязного в моих мыслях?»
        Это был бессмысленный спор. Один из тех, что случались у них неоднократно. Ольга всю свою жизнь старалась вести себя как ПОРЯДОЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК. Она была просто помешана на правилах приличия. Грэм не придавал значения этикету, не говоря уж о пресловутой нравственности. Для того чтобы оказаться с кем-то в постели, ему хватало обоюдного желания, а что по этому поводу думает уважаемая общественность, он не знал и знать не хотел.
        - Да, я несся как заяц, пока не увидел впереди лестницу. Ту самую, по которой спустился в подземелье.
        - А потом?
        - У самого ее подножия я проснулся.
        Пепельная блондинка со строгими, удлиненными к вискам, серыми глазами и нежными, пухлыми губами, которые так и хочется представить приоткрытыми для поцелуя. Или... да, лучше всего «или»... боже, избавь от греха! Нам же еще работать и работать, встречаться в этом кабинете, смотреть друг другу в глаза, произносить правильные слова...
        Грэм услышал собственный смех и подумал со странным безразличием: «Скоро это случится. Я приведу ее в свой дом, сниму одну за другой все ее шикарные тряпки - медленно, красиво - и займусь с ней любовью. Она получит столько удовольствия, сколько сможет выдержать, и поймет, что все, кто был у нее до меня, не стоили ни времени, ни внимания. Память о них улетучится как дым. Следы их занесет песком пустыни. Эй, приятель, тебе не кажется, что ты заговорил штампами?.. И тем не менее. Взять ее и отдать себя - в этом весь смысл. Энергообмен. Для такой женщины можно и постараться. Клянусь, я сделаю это, да, она будет биться подо мной, умирая от наслаждения, а потом закричит и что есть силы вдавит в мое запястье металлический браслет, чтобы я закричал вместе с ней... Ну и бред!»
        Однако он не сомневался, что все так и будет. Холодная красота Маргариты отпугивала «правильных» мужчин, мечтающих обрести счастье в браке. Да и сама она не очень-то интересовалась такими типами. Ей требовался авантюрист, беспринципный негодяй.
        Усилием воли Грэм заставил себя вернуться к действительности. В сегодняшний день, который еще только разгорался за окном. Незнакомый юноша, худой и гибкий как тростинка, выходит из душа, вытирая полотенцем мокрые волосы. Незнакомый? Да ладно, брось, не сходи с ума, ведь именно с ним ты провел большую часть ночи... На нем темно-синие джинсы: в горизонтальных прорезях на бедрах и коленях виднеется смуглая кожа.
        - Как тебя зовут?
        - Кристиан.
        - Француз?
        - Да.
        - Какого же черта ты делаешь в Амстердаме?
        Кристиан пожимает плечами. Настороженно следит за каждым движением своего благодетеля. Того, кто подобрал его в одном из баров неподалеку от квартала Красных фонарей, угостил выпивкой, накормил, привел домой и... И ничего особенного. Ничего такого, чего бы парень двадцати лет от роду, привыкший к богемному образу жизни, не делал раньше. Никакого экстрима, никаких излишеств. Повезло. Мог попасть так, что мама не горюй. А может, когда и попадал. На левой скуле темнеет свежая ссадина, под лопаткой - тонкий шрам от ножа.
        Заряжая электрическую кофеварку, Грэм искоса наблюдает за гостем. Тот сидит, откинувшись на спинку стула, положив ногу на ногу, и с любопытством озирается по сторонам. От нечего делать Грэм пробует взглянуть на свое жилище его глазами. Плавно перетекающие друг в друга жилые пространства, лишенные внутренних перегородок (исключение составляют два раздельных санузла), отделка природными материалами, в основном деревом и керамикой. Громадные окна, распахнутые двери лоджии. Минимум мебели, максимум воздуха и света. Маленькие шерстяные коврики, овальные и прямоугольные, разбросанные по полу тут и там. Рисунки и фотоколлажи на крашеных белых стенах.
        Сделав глоток из красной керамической кружки, Кристиан ставит ее на стол и замирает, напряженно сдвинув брови. Взгляд его прикован к хлысту, висящему в простенке между окнами. Серьезная вещь - и по виду, и по весу.
        - Если на стене висит ружье, рано или поздно оно выстрелит...- Щурясь от дыма, Грэм придвигает к себе пепельницу.- Об этом думаешь?
        Мальчишка вздрагивает, торопливо отворачивается. Ему не по себе от того, что сидящий напротив человек умудрился одной-единственной фразой выразить все переполняющие его и кажущиеся такими запутанными мысли и чувства.
        - Я снимаю эту студию вдвоем с приятелем, сейчас он в отъезде,- невозмутимо поясняет Грэм.- Это его игрушки.
        - С кем же он играет? Случайно, не с тобой?
        - Случайно, нет. Меня это не интересует.
        Быстрый взгляд из-под дрогнувших ресниц.
        - Правда?
        - А почему ты спрашиваешь? Боишься за свою шкуру? А ты попробуй, вдруг это не так страшно. Что смотришь? Я не шучу.
        Белые зубы, в замешательстве покусывающие нижнюю губу. Еще один взгляд в упор.
        - Ты сам-то пробовал?
        - А как же. Мне тогда было столько же лет, сколько тебе. Все, кто выходит на ночные улицы в погоне за легкими деньгами, рано или поздно оказываются перед выбором: зайти чуть дальше или сказать всему этому решительное «нет».
        - И ты решил сказать «нет»?
        - Не сразу.
        - А твой приятель... он правда из этих? Или просто пускает пыль в глаза?
        Губы Грэма раздвигает безжизненная улыбка.
        - К чему эти вопросы?
        - Ты мне нравишься.
        - Ну еще бы!
        - Нет!- Кристиан выпрямляется на стуле. В глазах негодование, обида, злость.- Я серьезно.
        - Разумеется... Так вот, про приятеля. Как-то раз я вернулся с вечеринки вместе с подружкой, надеясь на ближайшие пару часов забыть обо всей грязи и жестокости этого мира. Но дома нас ждал сюрприз. Видишь вон то железное кольцо в стене? К нему была прикована абсолютно голая девица, которая визжала как недорезанный поросенок, в то время как дружище Фредерик вдумчиво перебирал свой инвентарь. Я взбесился. Во-первых, в это время ему вообще полагалось находиться где угодно, только не здесь. Я специально позвонил ему и сказал, чтобы он выкатывался к чертям собачьим из квартиры, потому что сегодня моя очередь расслабляться в приятной компании. Во-вторых, я не терплю принуждения и не могу видеть, как один из партнеров заставляет другого «раздвигать рамки», в то время как тот совершенно к этому не готов. Пришлось устраивать шоу со спасением прекрасной блондинки и усмирением разбушевавшегося чудовища. Дело осложнялось тем, что чудовище было удолбано в хлам. Мы разругались. Правда, через неделю помирились. Сейчас Фред в Греции, у него роман с какой-то богатой вдовой. Надеюсь, он не вернется раньше
Рождества.
        - Черт,- шепотом говорит Кристиан. На минуту прикрывает глаза и повторяет со всей силой отчаяния: - Черт, черт!..- Открывает глаза. Встречается взглядом со снисходительно посмеивающимся Грэмом.- Не хотел бы я... а впрочем, ладно.
        - Ты что, плохо слушал, парень? Я же сказал, меня это не интересует.
        - Но если вдруг...
        - То что?
        - ...то я не против.

* * *
        Чертов туман, чертова сырость... Чтобы согреться, он зашел в маленький ресторанчик в самом центре Старого города. Первая рюмка коньяка на время избавила его от хронического нервного напряжения, вторая - от озноба. Крепкие спиртные напитки на голодный желудок... Разглядывая свое отражение в зеркальной стенке стоящего напротив стеллажа, Грэм вяло усмехнулся. Вот так и становятся алкоголиками.
        Сидящий за стойкой в двух шагах от него русоволосый парень в рваных джинсах и короткой куртке с бахромой, из-под которой выглядывал подол белой футболки, повернул голову, и глаза их встретились. Так-так. Молодое дарование без гроша в кармане. Направляясь к барной стойке, Грэм успел заметить картонную папку с акварельной бумагой стандартного формата, стоящую на полу у его ног. Что касается самого художника, то Грэм был почти уверен, что видел его сегодня неподалеку от Королевского дворца в западном секторе площади Дам. Парень сидел на бордюрном камне, скрестив длинные худые ноги, и сосредоточенно шуршал грифелем по бумаге. Проходя мимо, Грэм мельком глянул на рисунок. Твердая рука, живая линия... талантливый раздолбай! На запястье мальчишки туго сидел черный кожаный напульсник с пирамидальными металлическими заклепками, с шеи свисал потемневший серебряный амулет на засаленном шнурке.
        За прошедшие пять или шесть часов в его облике мало что изменилось. Те же патлы до плеч, та же свойственная всем смазливым юнцам агрессивность в сочетании с беззащитностью. Дерзкий, вспыльчивый... и доступный. Сколько же вас таких ежедневно становится жертвами наркодилеров, сексуальных маньяков, да и обыкновенных сутенеров тоже.
        Грэм попросил меню и уселся за свободный столик у окна. Подошедшему официанту он сказал:
        - Я буду готов сделать заказ ровно через пять минут. А пока еще один коньяк для меня и вон того джентльмена... Что он пьет? Еще раз то же самое - за мой счет.
        Раскуривая сигарету, он с нескрываемым удовольствием наблюдал за реализацией своего нехитрого плана. В сущности, здесь не было никакого простора для маневров. Если волчонок голоден, то после ритуальной фразы «вас угощает вон тот господин» он возьмет свой стакан и присоединится к потенциальному покупателю. Если нет, то прикинется дауном и немедленно уйдет.
        Несколько секунд парень остолбенело пялился на возникший перед ним точно по волшебству халявный коктейль, затем перевел взгляд на непроницаемое лицо бармена. Тот произнес несколько слов - тех самых. Грэм видел, как шевельнулись его губы. Художник помедлил еще немного. Пододвинул к себе стакан. Повернулся вполоборота и после мучительных колебаний устремил на Грэма презрительный и в то же время чуть ли не умоляющий взгляд. Это напоминало телепатическую коммуникацию.

«Я устал как собака, я проголодался, я продрог до костей... возьми меня, прошу, но не причиняй мне боли...»

«Смешной парнишка! А чем же ты думаешь расплачиваться за ужин и ночлег?»
        Как бы то ни было, вскоре они уже сидели друг напротив друга.
        - Спасибо за коктейль.
        - На здоровье. Ты голоден?
        - Кажется, мы не знакомы.
        - Нет, не знакомы. Но это не помешает мне угостить тебя ужином. При условии, что ты не возражаешь.
        Парень сидел неподвижно. Сейчас, при искусственном освещении, глаза его казались не серыми и не зелеными, а темными, как сердцевина раухтопаза. Сумрак, дымка, влажный густой туман... Зрачок сливается с радужной оболочкой.
        - А если возражаю?
        - Тогда вставай и уходи.
        - Это что, игра такая?
        Не голландец. И не англичанин. Говорит с чуть заметным акцентом, но с каким, сразу не разберешь.
        - Даже если и так, я играю честно, как видишь.
        - Выпивка, ужин... ладно. А что потом?
        - Потом ты сможешь переночевать у меня.
        От этих слов парня слегка передернуло, впрочем, он довольно быстро справился с собой.
        - Понятно... Мы будем вдвоем?
        Он все еще опасался насилия, но Грэм не собирался щадить его.
        - Это имеет значение?
        Минутная пауза.
        - Нет.
        - Отлично!- Грэм перебросил ему меню.- Что будешь заказывать?
        Красное вино из Лангедока и горячая пища подействовали на художника благотворно. Он почти перестал бояться и даже позволил себе ряд критических замечаний в адрес собравшейся публики. Всевозможные бездельники, разряженные, как на карнавал, проститутки, шустрые толкачи, готовые в любой момент предложить клиенту все известные на сегодняшний день наркотики. «Но ты же один из них,- чуть было не сказал Грэм.- Что, забыл? Ты один из них». Но промолчал. Он знал, что может ошибаться. У этого херувима в драных штанах наверняка есть своя неповторимая история. Быть может, он жертва обстоятельств. А может, экспериментатор, хладнокровный и расчетливый. Возраст не имеет значения. Деклан Артерс и Саймус Донелли едва достигли совершеннолетия, когда их карьеру международных террористов оборвали пули бойцов-профессионалов из SAS.
        Прислушиваясь к тихому голосу и правильной речи своего безымянного сотрапезника, Грэм наслаждался существующей между ними неопределенностью, которая могла без особых причин качнуть маятник как в сторону дружеской привязанности, так и в сторону непримиримой вражды. Время от времени он ловил свое отражение то в оконном стекле, за которым сгущалась тьма, то в одном из тонированных зеркал, и тогда привычное тщеславие человека, обладающего неплохими внешними данными, говорило ему: «Браво! Наконец-то ты перестал быть дичью и стал охотником. Давно пора. То, что вы не знаете друг о друге ровным счетом ничего, послужит гарантией вашей безопасности. Он боится тебя, ты боишься его. Этот страх удержит вас от безрассудных поступков, порожденных фамильярностью, неизменным спутником стабильных отношений».
        Кого видит перед собой этот непутевый юнец? Мужчину весьма приметной наружности, слегка потрепанного жизнью, но все же умудрившегося сохранить известный лоск. Со вкусом одетого, предпочитающего строгий классический стиль и темные тона. Не прилагающего никаких усилий для того, чтобы выглядеть «не как все», однако производящего именно такое впечатление. Выражение лица?.. Искра безумия в глазах?.
        Оказавшись в квартире, художник поставил свою папку на пол, прислонив к стене, повесил куртку на крючок и робко посмотрел на Грэма:
        - Я приму душ?..
        - Буду тебе очень признателен.
        Пока он плескался, Грэм включил музыку, достал из бара бутылку «Hine Antique». Вспомнил, когда последний раз занимался сексом, и скептически улыбнулся. Было время, когда продержаться неделю казалось делом заведомо безнадежным, а сейчас даже месяцы добровольного воздержания не вызывают ни досады, ни сожаления. И то и другое в принципе не совсем правильно. Что бы сказала Маргарита?
        Избыток животного начала обезображивает культурного человека, избыток же культуры вызывает заболевание животного начала. Эта дилемма выявляет всю непрочность положения человека, о которой свидетельствует эротика. Эротика в основе своей является тем сверхмогущественным, которое, подобно природе, позволяет овладевать собой и использовать себя, как если бы оно было бессильным. Однако за триумф над природой приходится дорого платить[К.Г. Юнг. О психологии бессознательного».] .
        Что-нибудь вроде этого, да. За последние годы он и сам порядком продвинулся в понимании этой проблемы. Но понимание - одно, а желание изменить существующее положение вещей - совсем другое. Парень, расслабляющийся под душем,- в чем смысл его появления в этом доме? «В чем смысл его появления в твоей жизни, жалкий невротик?»
        Предмет его размышлений тем временем вышел из ванной, услышал звуки, льющиеся из динамиков, и застыл с разинутым ртом. Он был в джинсах, босиком. Серебряный амулет поблескивал на загорелой груди.
        - Это же ария из «Тоски»!
        - Ну да,- невозмутимо подтвердил Грэм.- Ты не любишь Пуччини?
        - Люблю. Но я не думал, что вы...
        - Иди-ка сюда.- Грэм указал на турецкий коврик у себя под ногами.- Присядь.
        Тот послушно опустился на пол. Грэм почувствовал аромат чистой молодой кожи и слегка потянул его за волосы, вынуждая откинуться назад. Учащенное дыхание, легкая дрожь смуглых пальцев, утопающих в ворсе ковра... «Пошел за мной, не зная, что с тобой будет, теперь терпи. Перебирай в уме все ужасные истории, которые слышал от своих приятелей-хиппи».
        За окном начался дождь. Страстный аргентинец Хосе Кура рыдал под трагическую музыку итальянца Пуччини, а они сидели тихо-тихо и думали - каждый о своем.

* * *
        Стоя перед книжными стеллажами, Кристиан скользит взглядом по разноцветным корешкам книг, трогает их кончиками пальцев. Сделав неизбежное открытие, он выглядит испуганным. Еще более испуганным, чем накануне, когда неразговорчивый хозяин дома долго смотрел на него своими темными цыганскими глазами, а затем, внезапно рассердившись, с силой сдавил ему запястье, вынудив издать короткий стон.
        - Так ты Мастерс? Тот мужик, что написал все эти книги?
        Грэм курит, развалясь в кресле.
        - Точно.
        Можно было и не спрашивать. Фотографии на обложках - что еще нужно?
        - Ух ты! Ну и ну!- Парню явно не хватает слов.- Да я же читал их, когда... Черт меня побери! «Стрела, летящая во мраке», «Ледяной чертог» - да я болел этими книгами! Я держал их под подушкой, перечитывал сотни раз... клянусь!- Он оборачивается, чтобы встретиться взглядом с Грэмом и застыть в смятении, в ярости, в страхе.- И ты снимаешь мальчиков в барах? Господи...
        - Я видел тебя на площади Дам. Видел твои рисунки.
        - Только не говори, что я первый!
        - Прекрати орать.- Грэм давит окурок в пепельнице и сразу же закуривает следующую сигарету.- Я не собираюсь оправдываться перед тобой, впрочем, обижать тоже не хочу, поэтому все же скажу: ты первый. Хотя, на мой взгляд, это не имеет значения.
        - Для меня имеет.
        - Ладно... Я тебе ответил. Верить или не верить - дело твое.
        Кристиан подходит с книгой в руках.
        - А почему ты не спрашиваешь, первый ли ты у меня?
        - Мне плевать.
        - Неправда.
        Проклятие, этот мальчишка может вывести из себя кого угодно! Стиснув зубы, Грэм вскакивает на ноги, хватает его за плечи (книга летит на пол) и швыряет на кровать. На громадную антикварную кровать с массивной дубовой спинкой, достойную какой-нибудь особы королевских кровей. Прижимает всем телом. Склоняется низко-низко.
        - Как ты пишешь?- шепотом спрашивает Кристиан, даже не пытаясь увернуться.- Как это происходит?
        - Само собой.
        - Не понимаю.
        - Юнг называл всякий творческий процесс инвазией бессознательного. Инвазия, понимаешь? Вторжение.
        - То есть эти люди, о которых ты пишешь, эти образы - они просто приходят?
        - Приходят, возникают, проявляются... все верно. Как только набирают нужную силу. И их манифестации порой бывают столь непреодолимыми, что волей-неволей приходится уделять им время, заниматься ими, выслушивать, излагать в письменном виде истории их побед и крушений.
        - Набирают силу...- задумчиво повторяет Кристиан. Его глаза закрыты, брови сдвинуты. Неожиданно к Грэму приходит понимание, что сейчас, в эту минуту, с ним можно делать все, что угодно.- Ты говоришь о них так, будто они - нечто постороннее. Чужеродное и даже в какой-то степени враждебное.
        - Так и есть. Они приходят и лишают покоя. И ты уже не знаешь, радоваться им или нет. Все собственные проблемы отступают, кажутся мелкими и ничтожными. Ты открываешь глаза - здравствуй, новый день,- делаешь пару глотков кофе, включаешь компьютер... Они уже здесь, твои враги, друзья и любовники. Они ждут, когда же ты переступишь порог и начнешь наслаждаться и страдать с ними вместе, гореть в аду их желаний, преодолевать их подлинные и мнимые трудности.
        Со вздохом он умолкает. Этого не расскажешь, нет. Права была Маргарита, когда говорила... Ах, да что она могла сказать? Все то же самое. Одно и то же - неизбежное и неопровержимое, как нож гильотины.
        ...так называемое единство сознания является иллюзорным. В действительности это лишь химера. Нам хотелось бы думать, что мы являемся чем-то одним, но это совершенно не так. Мы хотим верить в свою волю, в свою энергию, в то, что можем что-то изменить, но когда доходит до дела, выясняется, что мы способны на это лишь в некоторой мере, ибо нам мешают эти маленькие дьяволы - комплексы[Здесь и до конца главы: К.Г. Юнг. Тэвистокские лекции.] .
        Дни и ночи, когда хочется с криком бежать куда глаза глядят, потому что чудовищные порождения твоего собственного мозга выходят из тьмы и обнажают острые клыки. Когда не можешь смотреть на людей, говорить с ними, отвечать на простые вопросы. Когда чувствуешь себя отнятым от груди Великой Тиамат и не знаешь, где ржавеет твой меч, предназначенный для победы над драконом.
        Комплексы - это автономные группы ассоциаций, имеющие тенденцию самостоятельно перемещаться, жить собственной жизнью, независимо от наших желаний... Наше индивидуальное бессознательное состоит из неопределенного количества комплексов или фрагментарных личностей. Эта идея объясняет многое, в частности тот общеизвестный факт, что поэт обладает способностью драматизировать и персонифицировать свои ментальные содержания. Когда он создает образы своих персонажей на сцене или же в поэме, драме, романе, то всегда думает, что это просто плоды его воображения, но эти персонажи каким-то неведомым путем создают себя сами.
        - Я где-то читал, что ты русский.
        - Так и есть.
        - И тебя зовут Грэм?
        - Григорий.
        - Григорий,- повторяет Кристиан.- Красивое имя... Ты не прогонишь меня?
        Глаза его по-прежнему закрыты. Он тоже боится выйти навстречу дракону, как боялся когда-то ты.
        - Уйдешь, когда захочешь.
        - У тебя есть женщина?
        Этот вопрос Грэм пропускает мимо ушей.
        Глава 6
        Поскольку Ольге требовался точный диагноз, пришлось его озвучить. Рита понятия не имела, будет ли сказанное незамедлительно передано Грэму, или же у заботливой сестрицы хватит ума придержать язык. Так или иначе, слова прозвучали.
        - Психастения. Пусть тебя не пугает название. Люди, подобные твоему брату, я имею в виду конкретный психологический тип, часто страдают от нее. Симптомы типичные: чрезмерная сенситивность, нервное истощение, хроническая усталость.
        Ольга напряженно слушала.
        - Это излечимо?
        - Как тебе сказать... Психоанализ - это ведь не курс лечения в привычном смысле этого слова, который требует определенного времени и в конце концов приводит к полному выздоровлению. Это, скорее, приведение в порядок психического состояния пациента с помощью врача. От подобных трудностей нельзя избавиться раз и навсегда, поскольку и по завершении анализа жизнь бессознательного продолжается и постоянно порождает проблематичные ситуации.
        - То есть ты хочешь сказать, что его будет все время вот так колбасить?
        - Я помогу ему выбраться из тупика, в который он сам себя загнал, но в дальнейшем. . Пойми, человеку нужны трудности, они необходимы для его здоровья. Нежелательны только чрезмерные нагрузки.
        - Но ты уверена, что справишься?- Ольга хотела гарантий.- Учитывая его мерзкий характер и все такое прочее...
        Чтобы прервать поток слов, Рита заверила: все будет в порядке. Братишку подлечим, будет как новенький. Но работы еще предстоит о-го-го! Причем работы, требующей дьявольского упорства и ангельского терпения.
        Сидя в кресле в своей излюбленной вызывающе непринужденной позе - нога на ногу, голова слегка запрокинута, кисти рук свободно свисают с подлокотников,- Грэм в очередной раз дал понять, что не считает свою сексуальную жизнь возможным источником невроза. А значит, нечего ее и обсуждать. Это был протест эго-сознания, напуганного близким и неизбежным вторжением в запретную зону. Ту самую зону, куда в свое время были вытеснены воспоминания о самых неприглядных фактах, самых невыносимых унижениях, самых болезненных травмах, какие наносит людям жизнь.
        - Мне очень жаль, Грэм, но нам придется продолжить. Я уже объясняла, почему.
        - Вы уверены, что внутри орешка находится ядрышко?
        - Да.
        - Почему?
        - Потому что вы не даете его расколоть. Именно поэтому.
        - А что говорит по этому поводу старина Юнг?
        Может, это была шутка, но Рита встала, сняла с полки книгу, открыла по памяти и спокойно зачитала вслух нужный абзац:
        - «Внимательно прослеживая историю невроза, как правило, можно обнаружить некий критический момент, когда всплывает именно та проблема, от которой стремятся уклониться. Так вот, это уклонение является реакцией столь же естественной и общераспространенной, как и находящиеся в ее основе леность, инертность, малодушие, робость, незнание и бессознательность. Где становится неприятно, трудно и опасно, там часто колеблются и по возможности всего этого избегают»[К.Г. Юнг. О психологии бессознательного.] .
        Захлопнув книгу, она поставила ее обратно на полку и вернулась в кресло. Грэм смотрел на нее, как удав на кролика. Грудь его тяжело ходила под рубашкой.
        - Так вы считаете,- медленно заговорил он, усилием воли поборов желание встать и выйти из кабинета,- что если я вывалю перед вами все дерьмо из тайников своей души, это поможет мне обрести спокойствие, целостность и внутреннюю свободу?
        - Не знаю. Но я знаю другое: если вы не вывалите его, если оставите там, где оно есть, рассчитывать на какую-то положительную динамику уж точно не придется.
        Некоторое время он молчал. Потом снял пиджак, повесил на спинку кресла. Темно-бордовая рубашка очень шла ему, тем более что он расстегнул две верхние пуговицы, открыв изящную ложбинку у основания шеи. В очередной раз напомнив себе, что каждая его демонстрация что-нибудь да значит, Рита постаралась придать своему лицу абсолютно непроницаемое выражение.
        Откинувшись назад, он сложил руки на коленях (пальцы правой руки тут же грациозно переплелись с пальцами левой), закрыл глаза и начал говорить. Его низкий, глуховатый голос в сочетании с манерой изредка заглатывать окончания придавали исповеди странную и трагическую окраску.
        - Я уже отучился два семестра в Оксфорде и приехал домой на каникулы, когда меня познакомили с человеком... назовем его Лео, производное от Леонид, не возражаете? Он работал в одном из столичных клубов и был богом и отцом для мальчиков, танцующих стриптиз. Мы с приятелем сидели в баре, а он спустился из своих апартаментов на втором этаже. Выяснилось, что они с Антоном старые друзья. Впрочем, я уже знал, что Антон приторговывает, так что по большому счету в этом не было ничего удивительного. Лео тоже взял себе какой-то коктейль, сделал глоток и спросил меня: «Хочешь заработать?» Я заметил, что он разглядывает мои руки, и сразу понял, о чем пойдет речь. Дело в том, что в Оксфорде у меня была подружка, с которой мы позволяли себе... легкие девиации, скажем так. Мне нравилось раскрашивать ее тело красной и золотой красками, а она обожала привязывать меня за руки к спинке кровати так, чтобы на запястьях оставались следы от ремней. На них-то Лео и смотрел. Накануне моего отъезда у нас с Мелиссой была жаркая ночка на двоих, и, поскольку с тех пор прошло всего два дня, ссадины не успели исчезнуть.
        Я спросил: «Что за работа?» Деньги мне были нужны, но в Москве я совершенно не представлял, где их раздобыть. Он предложил пройти наверх. Мне одному, Антон вообще делал вид, что все происходящее его никоим образом не касается. И я пошел. Меня разбирало любопытство, несмотря на легкий мандраж.
        В своем рабочем кабинете, обставленном с патологической роскошью - бархатные гардины, ковры, громадные кресла, диван с кучей подушек,- он выложил передо мной альбом с фотографиями. Я посмотрел и молча покачал головой. Лео заметно приуныл. Несколько минут ушло на вялый торг, но было ясно, что это пустая трата времени. Я не оправдал его ожиданий. Но что я мог поделать? Кожаные корсеты, цепи, плетки - вся эта эстетика BDSM смешит меня до слез! Я не мог фотографироваться в таком виде. Ни за что, ни за какие деньги. К тому же кто знает, где и когда всплывут эти снимки. Нет, нет и нет!
        - Позвольте уточнить,- мягко произнесла Рита.- Вы сказали «вся эта эстетика BDSM смешит меня до слез». В таком случае что означает браслет на вашей левой руке?
        - Этот браслет мне надел и собственноручно запаял мой друг Колин Мастерс. Я надел ему такой же, с ним его и похоронили. Ни разу в жизни - ни до, ни после - у меня не было такого друга, как он.
        - Насколько мне известно, он был наркоманом.
        - Нет-нет. Наркоман - это человек, который не может обходиться без психотропных препаратов. Колин мог. У него не было метаболической зависимости. Но ему нравились наркотики, и время от времени он баловался ими. На той вечеринке, которая оказалась последней в его жизни, ему просто подсунули некачественный продукт.
        - Ваши отношения можно было назвать любовными?
        - Смотря что понимать под этим словом. До секса дело никогда не доходило.
        - Вы до сих пор ощущаете духовную близость со своим погибшим другом?
        - Да. Образно выражаясь, мы соединены тонкой серебряной нитью, протянутой от моего браслета к его браслету. Не важно, где он при этом находится. Не важно, где нахожусь я. Нить не порвана, значит, мы все еще вместе.
        - До этого у вас были связи с мужчинами?
        - Связи?- Губы его изогнулись в скептической улыбке.- Не уверен, что могу дать однозначный ответ на этот вопрос. Связь - это что-то продолжительное, что-то важное для обоих. Такого у меня не было ни с кем, кроме Колина.
        - Но что-то все же было.
        - Так, эпизоды.
        - Как часто они случались?
        - Время от времени, когда я особенно остро нуждался в деньгах.
        - Вы торговали своим телом, Грэм?
        - Ну, это сильно сказано. Я оказывал услуги.
        - Интимные услуги?
        - Да, пожалуй. Но они ни в коем случае не подразумевали половой акт.
        - А что же?
        - То, что любитель специфических удовольствий не может получить от своего постоянного партнера. Только от платного.
        Он отвечал быстро, не задумываясь. Говорит правду? Хорошо, если так.
        - Понятно. Вернемся к вашему рассказу. Вы отказались сниматься в костюме раба. Что было дальше?
        - Лео достал из бара бутылку «Наполеона». Я понял, что сейчас последует еще одно предложение, и не ошибся. Он выразил желание употребить меня прямо на этом диване за три сотни баксов. Я осторожно поставил рюмку на стол и направился к двери. Он схватил меня за руку. Козлить не имело смысла, прогуливающиеся по коридору ребята могли запросто взять меня за горло и держать до тех пор, пока хозяин не натешится вволю, поэтому я без возражений дал припереть себя к стенке и приготовился вытерпеть все, на что толкнет его неудовлетворенная похоть.
        Не сводя глаз с моего лица, он медленно выворачивал мне запястье. «Полторы штуки за одну ночь. И без глупостей, понял?»
        Я сказал: «Не пойдет».

«А сейчас?»
        Я уже почти смирился с мыслью, что из клуба мне придется двигать прямиком в травмпункт, но тут мужик разжал пальцы, поцеловал меня пылко, как девицу, и подтолкнул к столу.

«А теперь поговорим о деле».

«Это все?» Я ощупал запястье.
        Он чуть усмехнулся: «Расслабься. Ты хороший мальчик. Как раз такой, какой мне нужен. Садись и слушай».
        В течение следующих десяти или пятнадцати минут я узнал, что у него есть клиент (старый и о-о-очень надежный клиент), который в прошлом не раз оказывал ему услуги, так что теперь Лео считает себя его должником и стремится во что бы то ни стало ему угодить. Клиент этот - солидный мужчина, отличающийся несколько... э-э..
        своеобразными вкусами. Ничего такого, и тем не менее. Он готов платить, а я должен буду выполнять все его требования. Во-первых, полная анонимность. Никаких вопросов, никаких разговоров по душам. Встреча, во всяком случае первая, состоится у него на квартире, но адрес я должен забыть сразу же, как только за мной закроется дверь. Во-вторых: перед началом сеанса хозяин передаст мне записку, содержащую четкие инструкции относительно того, как мне следует себя вести. Никакой содомии, если я этого не люблю. Никаких увечий. Он не агрессивен, однако покорность поощряется. Оральный секс? Да, возможно. То есть он вправе потребовать этого, а я вправе согласиться или отказать - в последнем случае размер вознаграждения будет изменен не в мою пользу. Клиент - личность довольно известная, но даже если я узнаю его, не стоит подавать виду. На то короткое время, которое он будет щедро оплачивать из своего кармана, нам предстоит перевоплотиться в хозяина и раба, без лиц и без имен.
        Я спросил о размере вознаграждения, и ответ меня удовлетворил. Оплата на месте? Наличными? Безусловно. Только так и никак иначе. Что ж, я дал Лео номер своего мобильного и спустился в бар.

* * *
        Вытянувшись на диване, Рита рассеянно скользила взглядом по потолку. На животе у нее лежала раскрытая и перевернутая обложкой вверх книга Грэма Мастерса «Великое молчание» - о человеке, который, подобно библейским праведникам, без конца вопиет к богу, но, в отличие от большинства из них, не получает ответа. Тогда, чтобы привлечь к себе внимание равнодушного божества, он начинает чудить. Совершает один смертный грех за другим... и ничего не происходит! Молния с неба не сходит, земля под ногами не разверзается. Обитатели небесных чертогов даже не думают превращать его в соляной столп. Осмелев, он решает продолжить эксперимент и в течение многих лет с восторгом попирает все существующие нормы и правила, преступает все законы, божественные и человеческие. Никаких признаков недовольства со стороны высших инстанций. Наконец, совершенно отчаявшись, парень порывает с монотеизмом своих сородичей и соплеменников и впадает в махровое язычество. Отныне он живет как хочет, без оглядки на всякие там священные заповеди. Не мучается совестью, не задумывается о смысле жизни, спасении души, извечном противостоянии
добра и зла... И вскоре с удивлением замечает, что потерял вкус к эпатажу. Для того чтобы быть сильным и уверенным в себе, ему уже не нужно никому ничего доказывать. Для того чтобы получать удовольствие от каждого прожитого дня, не обязательно окружать себя роскошью и предаваться разврату. Он живет в большом городе, но чувствует себя отшельником и ведет себя соответственно. Нет необходимости грешить, нет необходимости получать отпущение грехов. Живи! Все просто. Как у Алистера Кроули: делай что пожелаешь - таков да будет весь закон. И в конце концов, когда человек этот уже лежит на смертном одре, к нему является Ангел Господень и сообщает, что тот прожил весьма неплохую жизнь. «Как же так?- вопрошает наш герой.- Ведь я грешил». «Да,- невозмутимо отвечает Ангел.- И мы знаем, сколько для этого требуется мужества. Чтобы прийти к истинному пониманию человеческой природы, ты использовал все средства, какие были в твоем распоряжении. Ты пропустил через себя всю сладость и горечь этого мира. Не бойся вечных мук. Их не существует. И рай, и ад - суть изобретения человека, продукты его рефлексирующего
сознания».
        Человек может жить скромно, почти незаметно и чувствовать себя как в раю. Но он же может ввергнуть себя в ад кромешный. Никто не делает этого с ним - ни бог, ни дьявол. Все происходит по его собственной воле, и только он в состоянии положить этому конец.
        - Значит, тебе нравится пребывание в аду,- шепотом проговорила Рита, поглаживая глянцевую обложку книги.- И если выдернуть тебя оттуда, ты погибнешь. Надо просто помочь тебе научиться жить там, не испытывая чрезмерных страданий.
        Выслушав Грэма, она довольно легкомысленно обронила, что основная его проблема в том, что он до сих пор презирает себя за мелкие и в общем-то вполне простительные грехи своей молодости. Строго говоря, это и не грехи вовсе, так, баловство... Тейяр де Шарден никогда не придавал плотским грехам особого значения, считая куда более серьезным грехом (пожалуй, единственным серьезным) грех гордыни.

«Вы так думаете?- прошептал он, не сводя с нее широко раскрытых темных глаз.- Думаете, я дни и ночи напролет грызу себя за то, что грешил против целомудрия? О нет, что вы. Я видел целомудренных людей, и поверьте, они не вызывали у меня ничего, кроме мимолетной жалости. Так жалеют калек или юродивых... Я не пытаюсь убедить вас в том, что все в моей жизни было правильно и мне не в чем себя упрекнуть. Но моя сексуальная распущенность - это последнее, что заставит меня краснеть от стыда».

«Вам всегда нравилось нарушать запреты, не так ли? Но чувство нравственной неполноценности возникает вовсе не из столкновения со всеобщим, в известном смысле произвольным моральным законом, а из конфликта с собственной „самостью“, требующей восполнения дефицита, для сохранения душевного равновесия».
        Это заставило его призадуматься. Глядя в сторону, он машинально вертел свой браслет. Рита же смотрела только на него и с каждой минутой все яснее понимала, что это доставляет ей удовольствие и одновременно причиняет боль. Неужели и она угодит в этот капкан? Как специалисту, ей было хорошо известно, что сексуальные фантазии относительно пациента возникают у врача только в том случае, когда между ними отсутствует нормальный человеческий контакт. Фантазии эти являются своего рода компенсацией, при помощи которой бессознательное аналитика стремится помочь ему разобраться в характере пациента и преодолеть дистанцию непонимания.
        Догадывался ли об этом Грэм? Размышлял ли вообще на эту тему? Собираясь на прием, он всякий раз одевался во что-то новое. Рите казалось, что она видела уже все его рубашки и пиджаки, но не тут-то было. Наступал очередной понедельник или очередной четверг, и он опять удивлял ее обманчивой простотой и неизменной элегантностью костюма. Ей хотелось думать, что он одевается для нее. Возможно, так оно и было. Даже когда он рассказывал о своих юношеских похождениях, ей казалось, что он намеренно сгущает краски, желая произвести на нее впечатление либо слишком дурного, совершенно неисправимого мальчишки (несмотря на то, что давно уже вышел из этого возраста), либо доброго и милого человека, который когда-то оступился и теперь вынужден из-за этого страдать.
        Невроз, по сути, есть разлад с самим собой, основой которого у многих становится то, что сознание хотело бы следовать своему моральному идеалу, бессознательное же, наоборот, стремится к своему аморальному (в современном смысле) идеалу, который для сознания неприемлем. Такие люди желали бы стать порядочнее, чем они, в сущности, есть. Конфликт, однако, может быть и обратным: есть люди, которые по внешнему поведению весьма непорядочны и не делают ни малейших усилий, чтобы изменить себя. Но в действительности это лишь наигранная поза грешника, так как задний план у них составляет моральная сторона, которая оказалась оттесненной в бессознательное точно так же, как у нравственного человека - безнравственная природа[К.Г. Юнг. О психологии бессознательного.] .
        Но говорить с ним об этом - все равно что размахивать красной тряпкой перед разъяренным быком. Несмотря на весь свой ум, он так и не научился называть вещи своими именами.

* * *
        - Вы расскажете, как прошла встреча?
        Он пожал плечами:
        - Почему нет? Тем более что все было достаточно обыденно. В назначенный день и час я позвонил в дверь его квартиры, меня впустила горничная и проводила в гостиную, а чуть погодя появился и сам хозяин. Разумеется, я его узнал - он был ведущим одной из популярных телепрограмм,- но, в соответствии с договоренностью, не подал виду. Он внимательно оглядел меня сверху донизу, кивнул (дескать, годится) и протянул мне сложенный вчетверо лист бумаги. Инструкции и впрямь были четкими и ясными. Никакой самодеятельности, все по плану. Мужик точно знал, чего хочет, и, помимо этого, не нуждался абсолютно ни в чем.
        Подчиняясь его требованиям, я снял рубашку, подошел к кушетке, опустился на колени и, протянув руки вперед, лег грудью на вишнево-красный бархат покрывала. Очень просто. Делай, что тебе велено, потом забирай свои денежки и отваливай. Не говоря ни слова, этот тип выдернул из петель брючный ремень, несколько раз полоснул меня по плечам, потом подошел поближе, извлек из штанов свой болт и через минуту плеснул спермой мне на лицо. Я знал, что он это сделает, поэтому заранее повернул голову. После этого он застегнулся и бросил мне упаковку влажных салфеток, чтобы я смог утереться. Вот, собственно, и все.
        Я встал, оделся, сунул в карман конверт с деньгами и направился к выходу. В дверях он окликнул меня:

«Стой! Хочешь прийти сюда еще раз?»

«Как скажете».

«Ты должен отвечать: „Как скажете, господин“».
        Я послушно повторил: «Как скажете, господин». Но должно быть, при этом в моих глазах промелькнуло что-то, чего он не оплачивал, что-то непозволительно дерзкое, потому что он взвился, как старая дева, которую облапал пьяный матрос, и, сделав шаг вперед, влепил мне пощечину. Присмотрелся повнимательнее.

«Ты не профессионал».

«Нет».

«Где же наш общий друг тебя откопал?»
        Этот вопрос я оставил без ответа. Выскочил на улицу, пересчитал деньги - все правильно. Настроение у меня было превосходное, несмотря на ясное сознание того, что вот только что, в этом старом кирпичном доме в центре Москвы, совершилось мое падение. Я продал себя как шлюху. Куда уж дальше? Мне вспомнилась комичная серьезность моего «господина», отпечатанная на принтере инструкция из восьми пунктов... свистящее дыхание возбужденного до крайности человека, капли пота на его висках, предательская хрипотца в голосе... Я фыркнул, потом расхохотался во все горло. Воистину, мир полон идиотов! Вместо того чтобы найти себе нормальную женщину или доброжелательно настроенного мальчишку, этот чудак довольствуется какой-то задницей по вызову!
        Наутро Лео позвонил мне: «Наш друг доволен тобой. Какие у тебя планы на вечер?»
        Я только-только продрал глаза, но все же сумел сообразить, что если не упущу свой шанс, к вечеру стану богаче еще на пару сотен зеленых. «Я в вашем распоряжении, сэр».
        Он одобрительно хмыкнул. «Тогда ровно в девять. Адрес ты знаешь».
        Не знаю, сколько он имел за посредничество, но ведь и меня не обижали. И вечером я вновь поехал на Кутузовский проспект.
        Он умолк, чтобы закурить. Рита обратила внимание на то, что у него дрожат руки. Раньше такого не случалось. Сделав первую затяжку, он прищурился и медленно сцедил дым сквозь зубы. Лицо его было бесстрастным, даже чересчур.
        - Все повторилось?
        - Совершенно верно. Клиент ни на йоту не отступил от сценария. Сложенный вчетверо лист бумаги, исчерпывающие указания... кушетка, ремень, салфетки для лица.
        Застегивая рубашку, я поморщился, и «господин» это заметил.

«Вчера, когда ты вышел от меня... ты смеялся, я видел. Сегодня тебе уже не так смешно?»

«Нет,- ответил я спокойно.- Совсем не смешно».
        Он кивнул. «Жду тебя завтра в это же время».
        До того как он произнес эти слова, я уже решил, что с меня хватит. Но теперь, взглянув ему в глаза, понял, что не могу не прийти. Это был вызов, который мне бросала жизнь в лице этого мелкого извращенца, как бы пафосно это ни звучало, и я должен был принять его. К тому же не следует забывать о деньгах.
        - Вы всегда принимаете вызов, Грэм?
        - Только когда чувствую, что иначе нельзя. И всякий раз это приходится делать вопреки собственному желанию, точнее, НЕжеланию. Это нормально, не правда ли? Человек ведь не любит трудностей. В глубине души он стремится лишь к покою и удовольствиям.
        Итак, я пришел и на следующий день, и через день... Бывало, он не приглашал меня по нескольку дней, и я начинал надеяться, что он наигрался, но потом на дисплее моего телефона опять загорался номер Лео, и мне приходилось бросать все и двигать на Кутузовский, чтобы опять стоять на коленях, слушая свист ремня, а потом утираться салфетками. Все это было однообразно до тошноты. Мало-помалу я приходил к выводу, что парень начисто лишен воображения.

«С тобой это делали раньше?»

«Нет, никогда».

«Это доставляет тебе удовольствие?»

«Нет».

«Это хорошо. Если бы ты получал удовольствие, за что бы я платил тебе деньги?»
        Услышав эти слова, я понял, почему он живет один.
        - «Господин» все время относился к вам с такой неприкрытой враждебностью?
        - Нет, почему же. Со временем он оттаял и даже начал предлагать мне выпить.
        - До обязательной сцены с ремнем и салфетками или после?
        - После, конечно. Мы сидели в шезлонгах на балконе, курили и болтали о том о сем. В один их таких вечеров он поинтересовался, не слишком ли сурово он обходится со мной. Я посоветовал ему не заморачиваться на этот счет. Он ухмыльнулся: «А ты довольно хладнокровная бестия». Бестия... Мне это понравилось.
        Грэм вновь сделал паузу, на этот раз чтобы перевести дыхание, и Рита почувствовала, что тонкая трикотажная маечка, которую она надевала под жакет, прилипла к телу. Так реагировать на банальную в общем-то историю... Но она реагировала не на историю, вот в чем беда, она реагировала на рассказчика.
        - Чем закончилось ваше своеобразное сотрудничество?
        - Я прилично заработал, он развлекся. Оттянулся на все сто. Может быть, наше, как вы выразились, сотрудничество продолжалось бы и дальше, но в один прекрасный день он, как та старуха из «Сказки о рыбаке и рыбке», пожелал заполучить меня в безраздельную собственность, и пришлось по-быстрому делать ноги.
        - Что значит «заполучить в безраздельную собственность»?
        - Как пуделя. Как престижную иномарку. Как диван-кровать. Дистанция между нами постепенно сократилась. Не настолько, конечно, чтобы нас можно было назвать приятелями или любовниками, но и чужими друг другу мы уже не были. Я видел его насквозь, знал наперечет все его мерзкие привычки и постыдные желания. Он чувствовал, когда можно зайти чуть дальше, чем предусмотрено сценарием, а когда лучше не рисковать. Мы понимали друг друга, несмотря на щекотливость ситуации.
        Как-то раз, прежде чем отвесить мне обычные несколько ударов, он защелкнул на моих запястьях наручники. В другой раз вместо ремня воспользовался хлыстом. Я не сказал ни слова. Взял деньги (вознаграждение было щедрым) и ушел. Видимо, его это вдохновило, потому что дня через три, когда я снова явился по вызову, он прямо с этого и начал. Уложил меня на кровать (для этой цели мы переместились в спальню), защелкнул наручники, пропустив цепочку между загогулин кованой железной спинки в стиле модерн. Потом театральным жестом разорвал на мне рубашку, обнажив спину. Поскольку при мне была еще легкая спортивная куртка, я не очень расстроился. На деньги, что он мне платил, можно было купить целый чемодан таких рубашек. Мы обменялись ритуальными фразами, которые должны были помочь нам обоим войти в роль, и вдруг, вместо того чтобы приступить к обычной процедуре, он погладил меня по голове (я почувствовал, как дрожат его пальцы) и предложил переехать к нему. Честно, без дураков. Он готов кормить меня, поить и одевать, оплачивать мой досуг и дальнейшее образование, возить меня по заграницам, словом, заботиться
как родная мать. Ну? И что я об этом думаю? Я сказал, что он больной сукин сын.
        Он кивнул и попятился. В глубине души он, конечно, был готов к такому ответу. «Ты продажный щенок, возомнивший себя порнозвездой,- заговорил он очень тихо, и от звука его голоса у меня мороз пошел по коже.- Думаешь, нашел дурака, которого можно выдоить досуха, а потом отбросить, как жестянку из-под колы? Смазливая дрянь. А ведь у тебя наверняка есть мать и отец. Любящие родители, которые знать не знают, каким образом их драгоценное чадо зарабатывает на сигареты. Ладно... Я, конечно, тебе не отец, и вообще, дерьмо дерьмом, но кое-что я могу для тебя сделать. Думаю, это пойдет тебе на пользу».
        Что было дальше, нетрудно догадаться. Мой господин, в соответствии с библейскими рекомендациями, не давал отдыха руке своей до тех пор, пока не почувствовал себя полностью удовлетворенным. Не помню, как я оделся и вышел на улицу. Уже стемнело. Моросил мелкий дождь. Я был весь в поту, меня била неукротимая дрожь, и прежде чем ловить такси и вообще проявлять какую-то двигательную активность, пришлось присесть на крашеную деревянную скамейку около подъезда. Думал ли я о чем-нибудь? Точно сказать не могу. Преобладающим чувством был стыд. Странно, не правда ли? Я не стыдился того, что этот хрен собачий по два-три раза в неделю заливал мне лицо спермой, но то, что он оказался свидетелем и причиной моего позора, доводило меня буквально до помешательства. Нет, я никогда не отличался стойкостью, а временами и вовсе вел себя как девчонка (так ведь говорят о мальчиках, впадающих в ступор при виде шприца или инструмента стоматолога?), однако в данном случае проявить выдержку казалось мне делом чести. Не спрашивайте почему. Вариантов ответа может быть слишком много. Слишком много, чтобы считать какой-то из них
правдивым.
        Рита шевельнулась в кресле. Грэм тут же поднял голову и уставился на нее больными, горящими глазами. Сердце у нее сжалось. Протянуть руку, коснуться этой бледной, впалой щеки... Что за мысли? Что за мысли? Но от них невозможно избавиться. Одновременно она чувствовала нарастающий гнев. «Вот гаденыш! Какого черта тебе не хватало?» Сын обеспеченных родителей, студент одного из самых престижных европейских вузов... Но на самом деле она знала, чего. Настоящих, не придуманных ощущений. Испытаний, которые не всякий сможет выдержать. Препятствий, которые не всякий сможет преодолеть. Непредсказуемого развития событий. Риска, интриги.
        - Я не смотрел на часы, но успел выкурить три сигареты подряд, прежде чем дверь подъезда со стуком распахнулась и на улицу выскочил мой благодетель. Да-да, собственной персоной. Шатаясь как пьяный (а может, и правда принял на грудь), он подошел и рухнул со мной рядом на скамейку. Я услышал его голос, низкий и срывающийся.

«Не уходи. Хотя бы сегодня переночуй у меня».
        Я ничего не ответил.
        Повернув голову, он уставился на меня в упор, и я порадовался, что на улице уже темно и можно не заботиться о выражении своего лица.

«Ну куда ты пойдешь? Домой, к мамочке? Брось, ты еще не сошел с ума. К девчонке? А зачем? Ты думаешь, эта шмара сможет тебе помочь? Оставайся, парень... Черт тебя подери, да можешь ты хоть раз в жизни сделать то, о чем тебя просят?»

«А разве я никогда этого не делал?»

«Делал, да. Ты прав.- Он тяжело дышал.- Ты лучше всех. Я не могу отпустить тебя. Я не могу без тебя жить».

«Кончай этот цирк».

«Я знаю, если сейчас ты уйдешь, то уже не вернешься. Мне придется разыскивать тебя, платить всяким недоноскам...»
        Тут я слегка вздрогнул.

«...а я этого не хочу. Я хочу, чтобы все осталось по-прежнему. Хотя бы так, как было до сегодняшнего дня».
        Он сидел и лепетал как младенец. Гладил мое колено. Дергал меня за рукав. Это было до того нелепо, гадко, смехотворно, что в конце концов я не выдержал, встал и пошел прочь. К счастью, он не пытался меня остановить. Если бы в эту минуту он посмел прикоснуться ко мне, думаю, я бы его ударил.
        - Он не заплатил вам за тот вечер?
        - Нет. То есть в какой-то момент он начал совать мне деньги, много денег... но я не взял. Хотя, может, и стоило.
        - На улице или в квартире?
        - Что? А-а...- Морщась, Грэм потер пальцами висок.- На улице. На скамейке.
        Рита окинула его пристальным взглядом.
        - Вы плохо себя чувствуете?
        - Нет-нет, все в порядке... За то время, что я добирался до дома, Лео успел позвонить мне раз пять или шесть. Я не отвечал, пока не сообразил, что просто исчезнуть все равно не удастся. Он мог в любой момент достать меня через Антона. А раз не удастся исчезнуть, то лучше явиться к нему прямо сейчас, в том виде, в каком я вышел от клиента, а там пусть сам решает, есть у меня повод для недовольства или нет. Я сообщил таксисту об изменении маршрута и уже через полчаса стоял перед стариной Лео, который заходился в истерике и брызгал слюной, как взбесившийся бабуин. Клиент скорбит и негодует. У него отняли любимую игрушку. Он чувствует себя несчастным и требует компенсации морального ущерба. Я вел себя как последняя свинья. И что я могу сказать в свое оправдание? Не говоря ни слова, я снял куртку и бросил на спинку кресла. Эффект превзошел все ожидания. Лео охнул и тут же заткнулся - так резко, как будто кто-то вставил ему кляп. Облизнул губы, сделал шаг вперед и принялся срывать с меня то, что осталось от рубашки, при этом глаза его подозрительно заблестели. Ну а потом, разумеется, ему приспичило
отыметь меня. Вот тут-то до меня наконец дошло, каким я был идиотом. Здесь, в клубе, со мной могли сделать все, что угодно: изнасиловать, убить, накачать наркотиками... В общем, попал я здорово.
        - Мысль об этом возбуждала вас?
        - О да.- Грэм стыдливо улыбнулся.- Или мне следовало об этом умолчать? Возбуждала, заставляла мою кровь быстрее бежать по жилам... какие еще слова подходят для описания этого восхитительного состояния? Бормоча какие-то нежности, Лео облапал меня и принялся подталкивать к дивану. Я вырвался и очень серьезно предупредил, что если он не прекратит безобразие, мне придется его убить. Или ему придется убить меня. Одно из двух. Как ни странно, это подействовало. Должно быть, я выглядел как форменный псих. Впрочем, и чувствовал себя соответственно.

«Ты не взял денег,- сказал Лео.- Почему?»
        Господи, почему? Мне казалось, это очевидно. Но выворачивать душу перед сутенером я не собирался, поэтому промолчал.

«А у меня возьмешь?»

«И у тебя не возьму».

«Если будет еще работа, тебе предлагать?» - спросил он напоследок. Ему не хотелось упускать меня. Я был, что называется, le plat friand[Лакомое блюдо (фр.).] . Юноша, позволяющий состоятельным клиентам осуществлять их садо-эротические фантазии. Найти такого в Москве в то время было проблематично. Я ответил:
«Попробуй». Накинул куртку прямо на голое тело и вышел. Моя порванная, запятнанная кровью рубашка осталась лежать на полу, куда ее бросил Лео. Позже я узнал, что он толкнул ее за двести пятьдесят баксов тому самому типу, который привел ее в полную негодность. Мужик, помимо всего прочего, оказался еще и фетишистом.
        Покидая заведение, я все еще не был уверен, что мне позволят так просто взять и уйти. Но громилы в дверях окинули меня тяжелыми взглядами, только и всего. Больше я их не видел. Ни их, ни Лео.
        Грэм встал, прошелся по кабинету. Вернулся в кресло. Руки у него все еще дрожали.
        - Дома я первым делом забрался под душ и долго стоял с запрокинутой головой под горячими струями, так что мои слезы моментально смывало со щек. А потом пошел спать.
        - Лео еще звонил вам?
        - Звонил пару раз. Но я очень вежливо отклонял его предложения.
        - Мне кажется, вы чего-то недоговариваете,- тихо сказала Рита, подозревая, что затянувшаяся пауза означает конец истории.
        Грэм отозвался не сразу.
        - Да, есть кое-что. Но мое время вышло. Вернемся к этому в понедельник, а пока... позвольте же наконец угостить вас чашечкой кофе!
        Глава 7
        Увидеть его вне стен медицинского учреждения, в нормальной обстановке, на людях - этим она объясняла свое согласие. Себе самой, разумеется. Больше никто в ее объяснениях не нуждался. Что ж, она не зря нарушила золотое правило психоанализа: не подпускать пациента ближе, чем это необходимо для успешного лечения. Совсем не зря!
        Переступив порог клиники, Грэм тут же оставил свои ужимки и высокомерный тон и превратился в интереснейшего собеседника, остроумного и обаятельного. Они посидели в кофейне на Пушкинской, после чего вернулись в ожидавший их автомобиль. Водителем оказался парень лет двадцати, за все время не проронивший ни слова и не бросивший ни одного нескромного взгляда в сторону своих пассажиров. Грэм просто говорил ему, куда ехать, и тот без вопросов ложился на курс.
        За чашкой кофе Грэм рассуждал о художниках-модернистах, радиоуглеродном анализе, кризисе современного кинематографа, литературных экспериментах Алена Роб-Грийе и так далее, причем так живо и увлекательно, что Рита напрочь забыла о своем статусе лечащего врача и почувствовала себя обыкновенной женщиной, за которой красиво ухаживает неглупый, в меру эксцентричный мужчина. Она видела, что на него обращают внимание. Неудивительно, ведь он красив, по-настоящему красив. И это не глянцевая красота моделей или кинозвезд, которую всякий может оценить, а пугающая и завораживающая красота инфернального существа, совершенного монстра. Особенно губы - прекрасно очерченные, подвижные, сексуальные. Неожиданно для себя Рита представила их за тем занятием, о котором упомянул в своей исповеди Грэм. Ее бросило в жар. Не поднимая глаз от чашки, она сидела и гадала: заметил?.. не заметил?..
        Беловатые капли спермы, брызнувшей на впалые щеки и длинные, черные ресницы простертого на кушетке юноши... тонкая, мускулистая рука, небрежно засовывающая в карман сложенные купюры... зажмуренные глаза, рефлекторно сжатые зубы, красные полосы на смуглой, по-мальчишески гладкой коже... Любишь погорячее, дружище? Тогда это как раз для тебя. Строптивые мальчики, презирающие физический труд, надменные, равнодушные, одетые по последнему слову моды. Плати - и делай с ними что хочешь. Но что в этом для самих мальчиков? Только ли деньги?
        Не так давно Грэм спросил, что, по ее мнению, он собой представляет. Какой из привычных ярлыков она уже мысленно на него наклеила? Изобразить недоумение? С ним этот номер не пройдет. И Рита ответила со всей возможной откровенностью:
        - Если говорить о сознательных установках, то вы типичный интроверт. Из основных психологических функций наиболее дифференцированной в вашем случае является Интуиция, из-за чего неизбежно страдают Ощущения, при этом на должном уровне остается Мышление, да и с Чувствами, насколько я могу судить, все в порядке. Ощущения, Мышление, Чувства и Интуиция - в данном случае только термины, используемые для рассмотрения структуры сознания. Благодаря Ощущениям человек получает информацию из внешнего мира, мира объектов. С помощью Мышления воспринимает то, что передают ощущения, а затем дает всему воспринятому названия. На основе этих впечатлений возникают Чувства. И наконец, человек делает ряд предположений относительно того, откуда возникают перечисленные явления, куда они устремлены и каковы их возможности,- речь идет об Интуиции. Разумеется, при помощи таких примитивных понятий невозможно дать исчерпывающее определение психической системы, включающей, помимо сознания, еще и обширные сферы индивидуального и коллективного бессознательного, однако без них не обойтись.
        - Пожалуйста, еще раз и помедленнее.
        - Вы представляете собой интровертный интуитивный тип, который иначе можно классифицировать как иррациональный. Вы не в ладу с действительностью. Мир для вас всего лишь эстетическая проблема, вопрос восприятия, «сенсация».
        - Да уж...- Он вяло усмехнулся.- Как говорил Жак Лакан, «реальность - это то, обо что я спотыкаюсь».
        Итак, он получил ответ на свой вопрос. Но это был тот ответ, который она смогла дать на основании наблюдений, сделанных в кабинетных условиях, но явно недостаточных для вынесения окончательного «приговора». Ей катастрофически не хватало информации.
        Заметив, что «мицубиси» проскочил нужный поворот, Рита обеспокоенно шевельнулась и уже хотела окликнуть водителя, но Грэм накрыл ее руку своей и тихонько сжал. Это интимное прикосновение - первое и оттого особенно волнующее - заставило ее невольно вздрогнуть.
        - Куда мы едем?- шепотом спросила она.
        Не выпуская ее руку, Грэм с улыбкой смотрел ей в глаза. В темном салоне автомобиля его лицо казалось бледной маской с темными прорезями глаз.
        - Ко мне домой. Сейчас, пока вы еще не забыли вкуса кофе по-ирландски, мне хочется показать вам, как готовлю его я сам. К тому же у меня дома есть вино, которое может предложить не всякий московский ресторан.
        - Звучит заманчиво,- пробормотала Рита.- Однако...
        - Да бросьте, Маргарита,- развязно перебил Грэм.- Вы же не маленький ребенок. А я не людоед. Что может случиться?
        Фантастика, он привез ее в ту самую квартиру, где прошло его детство, квартиру своих родителей. Хотя стоило ли удивляться? Ольга сказала ей об этом давным-давно. Квартиру было решено продать - собственно, этим Грэм сейчас и занимался. Ну и жил там, естественно... Стоп. Естественно для кого? Для Ольги, которой никогда бы не пришло в голову при наличии пустой квартиры снять номер в отеле? Очевидно, да, потому что только по ее настоянию («Ну что ты за человек, Григорий?.. Почему ты не можешь вести себя по-человечески?.. Почему тебя вечно приходится уговаривать?..»), Грэм поселился там, хотя первые несколько дней прожил в отеле. Он уже лет десять или двенадцать вообще не появлялся в доме своего детства, порога не переступал. Ольга считала это возмутительным, но о причинах такого поведения не могла рассказать почти ничего. Грэм был не в ладах с отцом. Но почему? В ответ подруга только беспомощно пожимала плечами.
        Рита обратила внимание, что Грэм уже в который раз уступает сестре, и даже упомянула об этом в одной из бесед. Он согласно кивнул: «Иногда приходится уступать». За бесконечными заботами Ольга постепенно теряет женскую привлекательность, а вместе с ней и уверенность, становится истеричной. Ему не хочется лишний раз причинять ей боль. В конце концов, они всегда неплохо ладили. Весьма неплохо для брата и сестры.
        Оказавшись в знакомом подъезде, Рита вспомнила о фобиях Грэма и принялась с интересом ждать, что будет дальше. Как он поступит? Воспользуется лифтом или заставит ее взбираться по лестнице на седьмой этаж?
        Без колебаний он выбрал лифт. Пока кабина медленно ползла вверх, никто из них не издавал ни звука. Рита не спускала глаз с худого, смуглого лица Грэма. Оно было бесстрастным, как всегда, но на верхней губе блестели бисеринки пота.
        Шагнув на лестничную площадку, Рита как бы невзначай коснулась его руки, привычным движением нащупала пульс. Ого! Частит, как после забега на длинную дистанцию. Все так же молча Грэм взял ее за плечо, развернул к себе лицом, сделал глубокий вдох - один, другой... и пульс начал замедляться. Девяносто ударов в минуту... восемьдесят... семьдесят пять... семьдесят. Норма. Он победно улыбнулся.
        Рита покачала головой, но от комментариев воздержалась. Здесь, в этом доме, он по праву чувствовал себя хозяином положения, и ей не хотелось давать ему лишний повод продемонстрировать свою крутизну.
        Большая четырехкомнатная квартира в старом кирпичном доме - она была именно такой, какой запомнила ее Рита. Высокие потолки, нелепая антресоль в прихожей, две лоджии, гостиная с полукруглым эркером. Почти вся мебель осталась с прежних времен: югославская полированная стенка в гостиной, диван, два массивных кресла, в каждом из которых Ольга с Ритой когда-то помещались вдвоем... хрусталь за стеклянными дверцами, люстра с матовыми конусами плафонов, аудиоаппаратура, телевизор на тумбочке, фотографии в простых деревянных рамках... Грэм купил только кровать.
        Кровать заслуживала отдельного упоминания. Из любопытства заглянув в спальню (дверь была нараспашку, а беспечный хозяин, едва переступив порог, немедленно занялся приготовлением кофе, предоставив гостье бродить где вздумается), Рита узрела это грандиозное сооружение и застыла с разинутым ртом. Кровать была почти квадратной - два с половиной на два метра - и стояла посреди комнаты, занимая если не всю ее площадь, то большую часть. Единственная спинка в изголовье представляла собой практически точную копию кованых железных решеток на окнах знаменитого особняка Тарасова. Ряд вертикальных стоек, а поверх - элегантная загогулина, словно проведенная второпях рукой подвыпившего гения. Одна, а в ней еще одна. Красота - страшная сила!
        - Маргарет!- позвал из кухни Грэм. А через минуту появился за ее спиной.- Ну что вы здесь застряли?
        - Смотрю на вашу кровать.
        - Нравится?
        - Да, пожалуй.
        - Ее сделали на заказ.
        - Так я и думала,- пробормотала Рита.
        Грэм стоял совсем близко. Ближе, чем в лифте. До нее доносился аромат его туалетной воды. Сандаловое дерево, горький миндаль, пачули... Guerlain?.. Chanel?.
        Но спросить она стеснялась. Животное идет на запах. Человек тоже. Запах этого мужчины кружил ей голову. «Осторожнее, мисс Благоразумие!»
        Потом они пили кофе на кухне, где много лет назад две девочки-школьницы жевали бутерброды над учебниками истории и математики. Грэм расстегнул воротничок своей черной рубашки, небрежно закатал рукава. Глядя на его узкие запястья, увешанные металлическими побрякушками, и мускулистые предплечья с тонкими темными волосинками, Рита спрашивала себя: «Дорогуша, где были твои глаза? Тогда, в те годы. Мы были слишком молоды, о да. И он - начинающий сенсуалист, ненасытный юнец, вампир с повадками аристократа - редко сидел дома. Разница в возрасте - два года. Много это или мало?»
        Ей стало любопытно, спланировал он все заранее или это был экспромт. Четыре сорта сыра, паштет из печени птицы, холодная телятина, маслины, хлеб с кунжутом. И вино, разумеется, белое Chassaghe-Montrachet, легкое, золотистое, с нотками белых цветов, экзотических фруктов, меда, ванили, зрелых яблок и груш.
        - Что за вино!- восторженно воскликнула Рита. И неожиданно для себя добавила: - Надо же, я могла умереть и никогда не попробовать его.
        - Да,- согласился Грэм.- Но жизнь порой преподносит сюрпризы.
        Неторопливая беседа, отрывочные воспоминания, имеющие легкий привкус абсурда... Плавно они перекочевали из кухни в гостиную. Тихая музыка, приглушенный свет.
        Первый поцелуй застал ее врасплох. Она действительно не ожидала ничего подобного. Не хотела верить в то, что он окажется таким непроходимым глупцом. Переспать с собственным аналитиком! Чувственное наслаждение, которое быстро пройдет. А что потом? Невозможно, недопустимо!
        Подойдя вплотную, Грэм взял у нее из рук бокал, не глядя поставил на подоконник. Двумя пальцами осторожно приподнял за подбородок ее голову и поцеловал в губы. Рита задрожала. Искушенность его поцелуев напугала ее. Он припадал к ней как к источнику некой волшебной силы - с возрастающей страстью, еще и еще. Его язык ласкал ее губы, скользил по краешку зубов, глубоко проникал в рот, буквально вырывая у нее ответный поцелуй, мягко принуждая (если такое вообще возможно) отдаться этому занятию целиком и полностью.
        Наконец она опомнилась и оттолкнула его. Не стоило приходить сюда, ей-богу, не стоило! Что это с ней? «Что с тобой, Маргарита?..» Прищурившись, Грэм поглядел на нее долгим изучающим взглядом, словно натуралист, определяющий, к какому виду или семейству принадлежит пойманный экземпляр насекомого, а потом, не говоря ни слова, подхватил на руки и понес в спальню. Она уже успела забыть, кто и когда последний раз носил ее на руках. Очень странное ощущение: как будто ты больной или ребенок..
        И все же в этом что-то есть. Какая-то пленительная беспомощность. Предвкушение насилия, которое может оказаться желанным.
        Грэм поставил ее на ноги возле кровати - той самой кровати, которой они недавно любовались. Продолжая смотреть ей в лицо, ни на минуту не отводя глаз, снял с нее жакет, расстегнул пуговицы шелковой блузки. Спокойно, без спешки. Плавным, успокаивающим движением провел сверху вниз по ее плечам и накрыл ладонями груди. Рита чувствовала, как длинные смуглые пальцы поглаживают сквозь кружево бюстгальтера ее твердеющие соски. Она закрыла глаза и тут же покраснела, осознав, что это, в сущности, знак согласия.
        Без видимых затруднений Грэм справился со всеми ее застежками и, поскольку Рита продолжала стоять с закрытыми глазами, осторожно уложил на кровать, как фарфоровую куклу. Спиной, ягодицами, бедрами она осязала гладкий шелк покрывала, с молчаливым восторгом представляя себя на нем - белое женское тело на винно-красной ткани. Тусклый свет настенных бра немного смущал ее (впервые она вспомнила о своем возрасте), а мысль о том, что ей неведомы вкусы и привычки партнера, откровенно пугала, но о бегстве не могло быть и речи. Грэм уже разделся и, подтянув ее к краю кровати, рывком раздвинул ее бедра.
        В этом простом движении было столько грубой силы, столько похоти, что Рита едва не закричала от страха - она действительно поверила в то, что будет жестоко изнасилована. Металл на его запястьях, холодный блеск глаз... Однако он не причинил ей боли. Горделивая уверенность, с которой он взял ее, не имела ничего общего с раздражающей настырностью перевозбужденного самца. Он вел себя как царь, как милосердный правитель, который знает нужды своего народа и удовлетворяет их прежде, чем сами нуждающиеся успевают это осознать.
        Расслабившись от удовольствия и все же какой-то частью сознания продолжая отвергать его - отвергать царя!- она то тянулась к нему навстречу, как ласкающаяся кошка, то выгибалась, делая вид, что собирается улизнуть. Тогда он крепче брался руками за ее ягодицы и нарочно ужесточал напор, наблюдая за ее лицом, дозируя наслаждение с мастерством алхимика.
        Они не перешептывались и не обменивались поцелуями, как большинство любовников. То, что происходило между ними, было чисто физиологическим актом - полноценным, качественным, продолжительным, безо всякой примеси томления и прочей сентиментальной чепухи. Скользящие взгляды, стиснутые пальцы, отяжелевшее дыхание. . привкус соли на закушенных губах... В какой-то момент Грэм приостановился, задержал дыхание, а затем медленно лег на нее и застыл, опираясь на руки. Его сосредоточенное, отрешенное лицо с упавшей на лоб прядью темных волос оказалось прямо над ее лицом. Ей захотелось шепнуть: «Иди сюда, ближе», но она, точно соблюдая обет молчания, только обняла его обеими руками и без слов потянула к себе, на себя. Почувствовать его тяжесть, жар его дыхания... Он поддался с коротким стоном. Теперь она не смогла бы высвободиться, даже если бы захотела.
        Его худощавое тело оказалось на удивление тяжелым. Сделав глубокий вдох, Рита вновь ощутила головокружительный аромат сандала и кедра, аромат красивого мужчины. Волны нестерпимого наслаждения накатывали одна за другой, затягивая ее в водоворот, лишая воли и рассудка. Она застонала, кусая губы. Крепче сжала бока Грэма согнутыми коленями. Давно забытое... трепетное, преступное... как балансирование на канате за миг до падения... как полет мотылька над пламенем свечи... не может быть! Неужели она еще не лишилась способности испытывать оргазм?
        Она желала этого и страшилась. Дрожала от нетерпения и не позволяла себе отдаться до конца. Черт, так и спятить недолго! В ярости Грэм наподдал ей ладонью по заднице. Кожа вспыхнула от удара, по внутренней стороне бедер растеклось волшебное тепло - и Рита услышала свой крик, крик подстреленной птицы. Ее уносил воздушный поток... все выше и выше, все дальше от земли... О нет, оргазм таким не бывает. Оргазм - это же просто сокращение каких-то там мышц, словом, самое заурядное с точки зрения физиологии явление. «Я умираю?..»
        Пробормотав что-то на непонятном языке, Грэм взял ее за горло и вставил ей так, что у нее искры посыпались из глаз. «Бог ты мой,- подумала Рита со странной отрешенностью,- он разорвет меня пополам... или задушит... или то и другое одновременно... а если мне удастся это пережить, то я обязательно забеременею, потому что такого секса в моей жизни не было очень давно, я уже и думать об этом перестала... Ну и дела!» Ее внутренний монолог, возможно, и не отличался связностью, но общий смысл был именно таков. Она впервые занималась любовью с почти незнакомым мужчиной и забыла - да-да, попросту забыла!- попросить его воспользоваться презервативом. Сам он тоже почему-то этого не сделал. Забыл, как и она? Или...
        Обессиленная шквалом мыслей и эмоций, она распласталась под ним как водоросль и вскоре почувствовала характерную пульсацию внутри: Грэм разрядился с непосредственностью дикаря или уличного насильника. Все правильно. Насильник ведь не станет спрашивать, боишься ты забеременеть или нет.
        Горячий душ, запотевшее зеркало, неожиданные слезы... Стоя на маленьком коврике около ванны, Рита растирала грудь махровым полотенцем, а сама готова была биться головой об стену. Он уложил ее в постель! Одержал победу. И даже тот факт, что она тоже получила удовольствие, не мог сделать пилюлю слаще. Наверняка он чувствует себя победителем.
        Когда она вошла в комнату, Грэм курил сигарету, сидя на краю кровати. Покрывало он сбросил на пол, так что Рита смогла по достоинству оценить дорогое темно-синее постельное белье из блестящего сатина. Вот здесь, стало быть, он и спит. Или мучается бессонницей. На этом самом роскошном сатине. Ну-ну.
        Она начала собираться, но он ее не отпустил.
        - Нет-нет. Ты останешься до утра.
        Он слишком хорошо представлял, чем кончится дело, если они вот так расстанутся. Отлично зная женщин, в том числе таких, как его психоаналитик, он хотел превратить бессонную ночь после случайного полового акта (ночь, полную раскаяния, обид и сожалений) в ночь любви.
        - Грэм, пожалуйста. Я не люблю ночевать в чужих домах.
        - Ты останешься.
        Лежа рядом, уткнувшись головой в его жесткое плечо, она вдруг расплакалась. Грэм не шевельнулся, не произнес ни слова. Непохоже было, что он упивается победой, впрочем, признаков раскаяния тоже не наблюдалось. Он вел себя естественно, как будто секс с психиатром, как с любой другой женщиной, был для него в порядке вещей. Когда же она устала от слез и затихла, он снова принялся ласкать ее и вдруг одним махом перевернул на живот. У нее замерло сердце. Мужчина сзади - этого она всегда избегала. Было в этом что-то отталкивающее, что-то... звериное.
        Прислушиваясь к своему отяжелевшему дыханию, Рита позволила Грэму войти так глубоко, как он хотел, а затем прошептала:
        - Осторожнее, прошу...
        Он нагнулся к ее лицу:
        - Чего ты боишься?
        - Не знаю. Что ты будешь грубым. Причинишь мне боль.
        - Так было?
        Задавая вопрос, он плавно, словно нехотя, потянул из нее член и тут же снова загнал до отказа. Рита сдавленно вскрикнула.
        - Что, больно?
        - Нет... это я от страха.- Ей стало стыдно.- Извини.
        Не обнаруживая ни досады, ни разочарования, он отказался от первоначального намерения, лег рядом с Ритой, лицом к лицу... чуть помедлил и перекатился на спину, увлекая ее за собой, так что она оказалась сверху. Совсем другое дело! Она моментально расслабилась. С глубоким вздохом согнула ноги в коленях и села, глядя на Грэма с виноватой улыбкой. Он улыбнулся в ответ - ласково и понимающе, самыми уголками губ.
        Сейчас он был особенно хорош: поблескивающие в полумраке глаза, мягкие тени во впадинах щек, разметавшиеся по подушке темные волосы. Двигаясь в неторопливом, размеренном ритме, Рита робко поглаживала пальцами его шею, ключицы, вздымающуюся от дыхания грудь. Наблюдая за Грэмом сквозь ресницы, она все больше убеждалась в том, что он необычайно сенситивен. Из тех, что вечно попадают в плен самых диких фантазий, с готовностью поддаются любым соблазнам, не отдавая себе отчета в том, что со временем источником их радостей и мук становится не сама реальность, а ее болезненное восприятие. Экспериментатор, напомнила она себе. Безрассудство. Ненасытность.
        Вот он закинул руки за голову - грациозным, сотни раз отрепетированным жестом - и с улыбкой взялся за спинку кровати. Рита облизнула губы. Ну да, ведь она проявила малодушие, не приняла игру, которую он предложил. Теперь он давал ей понять, что согласен поменяться ролями.
        При виде простертого перед ней в позе полнейшей покорности мужского тела желание ее неизмеримо возросло. Но каким шоком обернулось осознание этого факта! Конечно, это была всего лишь поза, Грэм не лежал бревном, его плоть пульсировала в глубине ее влагалища, неумолимо приближая оргазм. И когда наконец он потряс ее - потряс до основания!- она с криком упала на грудь своего любовника и, нащупав его руку, что есть силы вдавила в кожу изогнутые металлические звенья браслета.
        До нее донесся его тихий смех.
        - Сильнее, chеrie[Дорогая (фр.).] , сильнее...
        Она бы и укусить смогла, если б не опасалась, что это будет выглядеть глупо, то есть совершенно по-детски. И толкало ее на это отнюдь не уязвленное женское самолюбие, для этих глупостей уже не осталось места, но что-то могущественное, архаичное - та самая часть человеческого естества, которую все мы усердно загоняем в рамки цивилизации.
        - Так тебе понравилось вино?
        - Да,- ответила Рита, понимая, что на самом деле его интересует не это.- Мне понравилось вино, и мне понравился мужчина. Представляю, сколько раз ты слышал такие признания.
        Час назад самодовольный смешок Грэма возмутил бы ее, но теперь она только лениво шлепнула его пальцами по губам.
        - Надеюсь, я не обязана говорить «спасибо»?
        - Ну-у...- протянул Грэм, изображая слегка утомленного раздачей милостей властелина.- Разве что очень захочешь.
        - Ах, паршивец!
        Ей казалось, что в течение этой ночи он овладевал ею бесчисленное множество раз, хотя на самом деле это случилось раза три или четыре. За окном уже светало, когда он совершил свой финальный подвиг, после чего обессиленно откинулся на подушку и мгновенно заснул. Рита немного полюбовалась им, спящим, и последовала его примеру.

* * *
        Ее разбудил аромат свежего кофе. Грэма рядом не было.
        Грэм... Вчерашний пациент. Брат школьной подруги. Любовник. Сконфуженно фыркнув, Рита уткнулась лицом в подушку. Предстоит долгий разговор с Ольгой... или нет? Надо ли ей знать? И как теперь будет проходить терапия, если только Грэм не откажется посещать своего аналитика?.. Имеет право. Ох, сколько же проблем из-за одной-единственной оплошности, которая пока что и не выглядит таковой!
        Отбросив одеяло, Рита села в постели, пригладила волосы, взглянула на часы. Мысленно ужаснулась, а потом сказала себе: «Ну и что? Ты куда-то опоздала? Ушел твой поезд? Что за дурацкая привычка подгонять свою жизнь под циферблат? И вообще, сегодня суббота. Не пятница, а суббота, он просил перенести вчерашний сеанс, и теперь ты знаешь, почему».
        Шлепая босыми ногами по паркету, она добрела до кухни, где Грэм с сигаретой в зубах сторожил закипающий кофе. Услышав шаги, он быстро, жестом фокусника переставил кофейник с газовой конфорки на подставку, положил недокуренную сигарету на край стоящей рядом пепельницы. Рита хотела спросить: «Как дела?», «Давно проснулся?» - не для того, чтобы услышать внятный ответ, а чтобы понять, в каком он настроении,- но вместо этого зачем-то плотнее запахнула на груди его рубашку (черная Prada - что же еще?), которую обнаружила в спальне на спинке стула, и неуверенно переступила с ноги на ногу.
        Грэм смотрел на нее не отрываясь. Уголки его губ слегка подрагивали, как будто он хотел, но боялся улыбнуться. Прищуренные глаза лучились нежностью без намека на усмешку. Рита облегченно вздохнула. Так может смотреть только мужчина, бесконечно счастливый от близости одной, совершенно конкретной женщины.
        - У меня все болит,- пожаловалась она, подходя вплотную и глядя на него снизу вверх, как маленькая девочка.
        Он ласково тронул ее подбородок.
        - Неправда.
        - Что же нам теперь делать, Григорий?
        - Что? Завтракать, разумеется.- Грэм встряхнул коробку с кукурузными хлопьями.- Ты будешь с молоком или с йогуртом?
        - А у тебя есть и то и другое?
        - А как же.- Под ее недоверчивым взглядом он вытащил из буфета и поставил на стол две керамические плошки, такие же кружки темно-коричневого цвета с толстыми стенками и тяжелым дном, большую миску для хлопьев и пузатый молочник.- Мне рекомендовано диетическое питание, ты забыла? После того как эти ваши садисты-эндоскописты, подстрекаемые гастроэнтерологами, извлекли у меня из глотки свой резиновый шланг с видеокамерой на конце, я пообещал, что буду делать все, что они скажут, жрать любую безвкусную дрянь, лишь бы мне больше НИКОГДА, НИКОГДА, НИКОГДА не пришлось пережить ничего подобного. Что ты смеешься?- Он наполнил кружки дымящимся кофе, уселся за стол и лениво откусил кусочек круассана.- По-своему интересные ощущения, согласен, но одного раза вполне достаточно.
        - Ты мог отказаться,- заметила Рита, тоже принимаясь за завтрак.
        - О нет. Я никогда не отказываюсь от того, чего не пробовал.
        - Никогда?
        - Никогда.
        Когда, по ее мнению, пришла пора прощаться (теперь-то уж точно, сколько можно мозолить друг другу глаза), он опять не отпустил ее. «Ты торопишься? У тебя дела? Нет?.. Вот и славно». И они, пользуясь хорошей погодой, до позднего вечера гуляли по Москве. Заходили в кафе и бары, обтирали лавочки на Бульварном кольце, глазели на афиши театров и витрины магазинов, словом, вели себя как парочка провинциалов, впервые оказавшихся в столице. Хотя для провинциала Грэм был слишком хорошо одет, да и Рита, в общем, тоже. Единственное, что портило ей настроение,- это туфли на высоком каблуке. К трем часам пополудни она совершенно выбилась из сил, и Грэм, невзирая на ее слабые протесты, нашел обувной магазин и купил ей чудесные кожаные мокасины с кисточками. В них-то, чувствуя себя настоящим индейцем, она и проходила до конца дня.
        Где они только не побывали! И на Старом Арбате, и в Александровском саду, и на Чистых прудах... даже в Измайловском парке, причем это был чистейший экспромт! Когда им надоедало ходить пешком, они перемещались на такси, потому что Вадим (так звали бессловесное приложение к «мицубиси») тоже имел право на личную жизнь. Рита позволила себе поинтересоваться, кто он такой и откуда взялся, и Грэм с готовностью пояснил. Вадим - племянник его старого друга, режиссера рекламных роликов, которому, собственно, и принадлежит «мицубиси». Весной вернулся из армии, до сих пор сидит без работы, и Грэм, вынужденный то и дело мотаться через весь город к своему занудному психоаналитику, использует его в качестве извозчика, что, с одной стороны, облегчает жизнь самому Грэму, а с другой - дает парню возможность хоть как-то свести концы с концами. «Такси? Да, это тоже вариант, однако согласитесь, уважаемая Маргарита Максимовна, есть некоторая приятность в том, чтобы выйти на улицу, где тебя при любой погоде ожидает личный автомобиль, с комфортом расположиться на заднем сиденье... Кстати, о такси. Не пора ли нам уже..
»
        Поразительно! Стоило ему подойти к кромке тротуара, как рядом с ним тут же начинали останавливаться машины. Водилы просто нутром чуяли, что перед ними правильный клиент.
        - Почему ты одна?- спросил Грэм, когда она меньше всего этого ожидала.
        - По разным причинам.
        - Одна из которых - страх?
        Ей удалось смирить закипающий гнев и ответить спокойно:
        - Угадал. Но ты не тот человек, который вправе упрекать меня.
        - Почему? Я никогда не боялся ни любовных интриг, ни одиночества. В сфере человеческих взаимоотношений меня не пугает практически ничего.
        - Ничего?- переспросила Рита с сарказмом.- Да ты боишься не меньше, чем я, а может, и больше. Иначе с какой бы стати ты избегал любых серьезных отношений и ненавидел свою жену, которая наверняка ожидала, что ты, как и положено мужчине, возьмешь на себя ответственность за ваш брак. Что касается секса, тут тебе нет равных, не спорю. Но это всего лишь здоровый гормональный фон, плюс немного фантазии, плюс тренировка. Человеческие взаимоотношения - это не только секс!
        - О да, фрау доктор.- Грэм улыбнулся, прикусив зубами сигарету.- Человеческие взаимоотношения - это не только секс. Но секс чрезвычайно важен для человеческих взаимоотношений.
        - Ты пытаешься сказать мне, что я была дурой, сидя на заднице и дожидаясь прекрасного принца?
        - Фу, ты становишься вульгарной. Ничего подобного я не говорил.
        - Возможно, из-за своей разборчивости я и упустила какой-то шанс. Очень может быть. Но я никогда...
        Опомнившись, она прикусила губу. Грэм, окутанный клубами табачного дыма, смотрел на нее с легкой усмешкой.
        - Ты никогда не ложилась под кого попало. Я угадал? Ни корысть, ни любопытство, ни похоть не могли совратить тебя с правильного пути.
        - А чем плох правильный путь?- воскликнула Рита, понимая, что выглядит как школьная учительница.- Почему в наше время считается доблестью не устоять, а поддаться соблазну?
        - Ты ошибаешься,- возразил Грэм, не теряя спокойствия.- В наше время доблестью также считается устоять. Потому-то взгляд с такой легкостью выхватывает из толпы человека, который позволил себе поддаться.
        - Ага, так те, что устояли,- это толпа. Серая масса. Убогие праведники, не заслуживающие твоего внимания.
        С какой стати она завелась? Никто никогда не говорил ей, что она ханжа или синий чулок. Не говорил... но, возможно, думал.
        Привычным движением, в котором было столько грации, что у Риты закружилась голова, Грэм смял в пепельнице окурок и тут же вытряхнул из пачки новую сигарету. Они сидели в маленьком кафе в Камергерском переулке.
        - Епифан в своей книге «О справедливости» говорил: «Бог создал радости любви для всего человечества. Но люди отвергли именно то, что является источником их существования».
        - По-твоему, я безнадежна?- поинтересовалась она, чувствуя себя уязвленной, но в глубине души признавая его правоту.
        - Теперь уже нет.
        - Что значит «теперь»?
        - Ну, я же оказал тебе первую помощь.
        Небрежный тон, смеющийся взгляд... Вот мерзавец!
        Домой она вернулась в двенадцатом часу ночи. Прощаясь, Грэм поцеловал ее одним из своих изысканных, нежных и одновременно изнуряющих поцелуев, которые совершенно не были похожи на поцелуи других мужчин, и спросил шепотом:
        - О чем ты думаешь?
        Рита улыбнулась, не открывая глаз.
        - Хорошо, что ты меня не отпустил.
        - Еще бы!
        - Но что мы будем делать дальше?
        Он рассердился.
        - Если мы будем знать ответы на все вопросы, то для чего нам бог на небесах? Перестань изводить себя, Маргарет. Впрочем, если тебе так уж необходимо помучиться, предоставь это мне. Пока что я не сделал счастливой ни одну из женщин. Веришь?
        - Да.
        Глава 8

«Да»,- сказала она. Наивная девочка, полагающая, что знает все. Временами его это раздражало, временами обескураживало, но чаще всего смешило. Ее страсть разложить все по полочкам, добиться полной определенности... Совсем как Ольга. Но если в Ольгином случае это было объяснимо (она разочаровалась в мужчине, за которого вышла замуж, и ухватилась за последнюю возможность - реализовать себя как примерная мать, причем, забываясь, начинала испытывать материнские чувства не только к своим детям, но и к мужу, и к брату), то здесь оставалось только руками развести. Молодая, красивая, успешная женщина. Слишком ревностно оберегающая свою независимость. Слишком тщательно взвешивающая каждый шаг.
        Семнадцать тридцать. Через час с небольшим самолет совершит посадку в аэропорту Руасси - Шарль де Голль, после чего можно будет наконец получить багаж, взять такси, добраться до пустующей после развода и раздела имущества квартиры Дэмиена, ключ от которой лежит во внутреннем кармане его пиджака... Равнодушный, как рептилия, Дэмиен и глазом не моргнул, узнав, что Грэм приезжает с другом. С приятелем, с любовником - понимай как знаешь.

«Его зовут Кристиан»,- единственное, что сообщил Грэм по телефону.

«Вот как?»
        Ему показалось, что Дэмиен зевнул, после чего они сразу заговорили о делах. До конца недели предстояло встретиться с французскими издателями, потом с киношниками, которые изъявили желание купить право на экранизацию одной из последних книг, потом... Словом, куча дел, которые могут оказаться ужасно утомительными.
        - Тебе обязательно уезжать?- спросил Кристиан, глядя на него, как обманутая невеста.
        - Боюсь, что да. Кто-то же из нас двоих должен зарабатывать на жизнь.
        - Возьми меня с собой.
        - Эй, парень, не устраивай сцен. Тебя никто не гонит. Я оставлю тебе ключи от квартиры и немного денег, только учти, никаких вечеринок с наркотиками.
        - Возьми меня с собой,- шепотом повторил Кристиан.- Я буду хорошим.
        - Плохим ты мне нравишься больше.
        Но он обещал быть хорошим и старается изо всех сил. Ни слова поперек, хотя самого уже трясет от придирок Грэма (придирок гнусных и по большей части необоснованных) и оскорбительного внимания окружающих. Респектабельный мужчина со спутником, слишком взрослым для сына, слишком молодым для товарища. Есть повод для ухмылок!
        - А ты как думал?- поинтересовался Грэм, наслаждаясь его смятением.- Когда позволяешь кому-то решать за тебя твои проблемы, будь готов к тому, что однажды этот кто-то заявит на тебя свои права.
        - Я живу на твои деньги, это правда. Но я же делаю все, что ты хочешь! Все, что нужно тебе, но ты не успеваешь или просто ленишься... Я мою посуду, глажу твои рубашки, таскаюсь в магазин за продуктами. И пусть между нами нет того, что можно назвать сексом в настоящем смысле этого слова...
        - Заткнись,- прошипел Грэм в ярости.- По-твоему, секс - это только чей-то член в твоей заднице? Все остальное не в счет?
        - Сам заткнись,- огрызнулся Кристиан.- На нас смотрят.
        Дело происходило в очереди на паспортный контроль.
        - Пусть смотрят. Ты что, стесняешься появляться со мной на людях?
        - Ты делаешь для этого все возможное.
        - Ой-ой! Можно подумать, я прилюдно схватил тебя за яйца. Предупреждаю, именно это я и сделаю, если ты сейчас же не заткнешься. Тебе приходилось иметь дело с полицией?
        - С полицией? М-м... А я скажу им, что ты маньяк и силой принуждаешь меня к развратным действиям.
        - А я скажу, что у тебя фальшивый паспорт и минуту назад ты пытался впарить мне кокаин. И кому из нас быстрее поверят?
        - Но у меня нет никакого кокаина! И вообще...
        Но тут подошла их очередь, и заткнулись сразу оба.
        Теперь он сидит, демонстративно глядя в окно,- прямая спина, надменно вздернутый подбородок. Но уже через пять минут сползает по спинке кресла и с виноватой улыбкой утыкается Грэму в плечо. Слишком уж привязался... благодарность или притворство? В любом случае не стоит подпускать его слишком близко, иначе получится то же, что с Маргарет.
        Бедняжка Маргарет... Конечно, она запала на него. Могло ли быть иначе? В нем было все, чего не хватало ей: дерзость, граничащая с хамством, беспредельный эгоизм, наплевательское отношение ко всем известным правилам, соблюдение которых свидетельствует о «нормальности». В отличие от нее, он знал, что лучше низко пасть, чем всю жизнь провести в страхе перед возможным падением.

«Вы верите в бога, Грэм?» - как-то раз спросила Маргарита, и он сразу понял, какую из его книг она прочитала.

«Я отвечу словами Протагора: О богах я не могу знать, есть ли они, нет ли их, потому что слишком многое препятствует такому знанию,- и вопрос темен, и людская жизнь коротка»[Протагор. О богах. Цит. по изданию: Фрек Т., Ганди П. Иисус и падшая богиня. Пер. Д. Сиромахи.] .

«И все же вы берете на себя смелость рассуждать на эту тему».

«Я делаю много такого, от чего следовало бы воздержаться».

«И позже сожалеете?»

«Отнюдь».

«Откуда в вас это, Грэм? Эта страсть к нарушению запретов, это неистовство...»

«Комплекс мальчика из хорошей семьи».

«Не кокетничайте».

«У вас есть другая версия? Конечно же, есть, ведь вы психиатр».
        Выяснилось, что версия у нее действительно имеется. Кстати, не такая уж бредовая. Изучая медицинскую карту, она обратила внимание на дату его рождения. Восьмое августа, знаменитая точка Льва, известная многим оккультистам и астрологам. Точка максимального высвобождения космической энергии, когда раскрываются врата Аватаров, даря миру пророков, мистов и духовных учителей с ясным осознанием своей миссии. Можно распорядиться полученным даром с умом, а можно... можно так, как он. Вот спасибо! Маргарита Максимовна, добрейшей души человек.

«Нельзя, Грэм, поймите, перевернуть страницу жизни так, как вы переворачиваете страницу книги. Ваше прошлое никуда не исчезнет. Оно останется с вами навсегда».
        Кристиан спит, уронив на колени журнал с красотками. Его нестриженые русые патлы занавешивают лицо аж до кончика носа. Ладно, по крайней мере он прилично одет. Рваные джинсы и подростковая курточка с бахромой отправились на помойку, их сменили безукоризненно сидящие брюки цвета хаки и льняная рубашка от Burberry.
        Одевать его, кормить, говорить ему, что делать,- не об этом ли мечтал тот несчастный психопат, о котором ты сдуру... о нет, не сдуру, а очень даже обдуманно, с дальним прицелом, рассказал Маргарите? Один случай и другой - уместны ли тут сравнения? Ты ни разу не поднял на него руку, хотя подлец намеренно нарывается. Ты никогда и ни к чему его не принуждал. Однако он таскает туда-сюда твой чемодан, ежедневно выслушивает ехидные замечания (а то и грубые оскорбления) в свой адрес... Где грань?
        Мысли скачут как блохи, перепрыгивают с предмета на предмет. Как его звали, того извращенца? Олег, точно. И незачем прикидываться, будто его имя начисто вылетело у тебя из головы. Черта с два оно вылетит, пусть даже пройдет еще триста лет... Если бы Всемогущий Господь взялся исполнить любое твое желание, чего бы ты попросил? Кроме богатства и славы - это у тебя уже есть.
        Вздохнув, Кристиан как девушка просовывает руку ему под локоть и сонно интересуется, который час. Вместо ответа Грэм дает ему довольно ощутимого тычка под ребра. Сегодня его бесит каждое сказанное слово. В чем дело, черт возьми? В этих брюках и этой рубашке парень выглядит божественно. Да, он выглядит на все сто, но Грэм, вопреки всякой логике, чувствует не желание, а злость. Такие мальчики - такие, как он сам и этот француз,- не должны появляться на свет божий. Какой соблазн для всех честных граждан! Непреодолимое искушение.
        - Эй! Я всего лишь спросил, который час.
        - Это было бы простительно, chеri, если бы на твоей руке не болтались крутейшие часы Raymond Well, купленные в одном из лучших магазинов Цюриха.
        - Тебе что, трудно ответить?
        Минуту Грэм смотрит на него в упор, мысленно вонзая клыки в нежную мальчишескую шею и жадными глотками втягивая в себя дымящуюся кровь, затем берет его за руку и сильно, до хруста стискивает пальцы.
        - Черт,- шепчет Кристиан.
        Откидывается на спинку кресла. Хочет что-то добавить, но в последний момент плотно сжимает губы, не издав ни звука.
        - Показываешь характер?- насмешливо интересуется Грэм.
        Наконец-то у него поднимается настроение. Робкие укоры совести тому не помеха. Гнев от осознания собственного бессилия, легкая паника, растерянность, стыд - все эти чувства ему до боли знакомы. Чувства волчонка, с которым вздумал поиграть старый волк.
        Пальцами другой руки Кристиан хватается за подлокотник. Его бросает в жар, на верхней губе появляются капельки пота. В ярости он поворачивается и встречает взгляд своего мучителя. Тот с усмешкой ослабляет нажим, дает мальчишке глотнуть немного воздуха, чтобы в следующее мгновение возобновить игру.
        ...Ну, строго говоря, не триста лет, а восемнадцать. Тоже немалый срок. И все же они узнали друг друга моментально. Одуревший от духоты Грэм подписывал для своих читателей неизвестно какой по счету экземпляр «Первородной добродетели», измышляя для Роджера Рипли самую зверскую, мучительную казнь и представляя ее себе во всех подробностях (он ненавидел презентации, особенно в помещениях без кондиционеров, и Роджер, сволочь, отлично это знал), когда на стол поверх раскрытой книги легла чья-то визитка. Обыкновенный картонный прямоугольник серо-голубого цвета. Серебряный уголок, логотип компании и фамилия на латинице. Знакомая фамилия. Помедлив, он поднял глаза - просто убедиться, ничего более,- придвинул к себе книгу, черкнул стандартное «от автора» и, не меняясь в лице, вернул обладателю визитки.
        Сейчас ему, должно быть, за пятьдесят. Солидный мужчина в дорогом костюме, благоухающий парфюмерией от Hugo Boss. Что ж, имеет право. На те деньги, что он отстегивал за свои невинные удовольствия, можно было купить не только костюм, но и целый универмаг. Восемнадцать лет. Вполне достаточно, чтобы не обливаться потом, вспоминая тот дом, ту спальню, ту кровать... Получил то, чего хотел. Да-да, и нечего строить из себя честную девушку. Твой психоаналитик раскусил(а) тебя в два счета. Как это будет? Как это вообще бывает? Только это и волновало тебя в тот момент. Эмоции, ощущения... ну и деньги, разумеется. Куда же без них.
        Удаляясь в сопровождении Роджера, Дэмиена и пары блондинок, одна из которых предназначалась Дэмиену, а вторая - ему (Роджер никак не мог разобраться со своей сексуальной ориентацией), Грэм бросил взгляд на громадное, во всю стену, зеркало. Олег стоял на прежнем месте, взгляд его был прикован к стулу, на котором только что восседал мастер жанра. Визитка осталась лежать на столе.
        - Черт, хватит же!- потеряв терпение, шипит Кристиан.- Перестань!
        - Громче, не слышу.
        - Прошу тебя, ну... Ты мне все кости переломаешь.
        Ухмыляясь во весь рот, Грэм склоняется к его лицу. Почти без усилий исторгает у него еще один долгий стон и, прежде чем отбросить его руку, говорит очень тихо и очень серьезно:
        - НИКОГДА НЕ ПРОСИ, ты понял? НИКОГДА И НИЧЕГО.

* * *
        Восемнадцать лет назад... Пока шасси «боинга» не коснулось взлетно-посадочной полосы, можно позволить себе покопаться в прошлом, побередить старые раны. Кому это нужно? Черт, да, в сущности, никому. Просто механизм памяти не поддается сознательному контролю. Цепляешься, как за ниточку, за какой-нибудь незначительный эпизод вроде узора на покрывале или цвета рубашки, которая была на тебе в тот день, когда... и мало-помалу разматываешь весь клубок.
        Дед уж год как пребывал в лучшем мире, когда любящие дети, то есть Герман и Надежда, задумали выставить в Центральном Доме художника некоторые из его работ. С организацией выставки особых проблем не возникло. Имя Федора Строганова все еще было на слуху, его не успели забыть, к тому же Герман всегда отличался талантом заводить полезные знакомства. Грэм изворачивался как мог, но на открытие пришлось пойти. Во время летних каникул трудно изобразить страшную занятость, тем более когда речь идет о культурном наследии твоей семьи.
        Собрался народ, приличная публика. Им рассказали о творчестве гениального скульптора, поводили по залу, предложили напитки. Все очень цивилизованно, очень по-европейски. Герман был доволен, Надежда блистала в новом платье и новых туфлях на нереально высоком каблуке. Грэм держался на расстоянии, чтобы его поминутно не представляли бесчисленным знакомым и не доставали вопросами об учебе и видах на будущее. Он чувствовал себя не лучшим образом. Некоторое облегчение наступило только после того, как ему удалось уединиться в кабинке туалета и зарядить ноздрю кокаином.

«Какая муха тебя укусила?» - сердито спросил Герман, когда они еще только готовились к мероприятию, исследуя содержимое платяных шкафов и лениво переругиваясь. Грэм молчал, стараясь не привлекать к себе внимания. Вышло наоборот.

«Все нормально».

«Нормально? Пустые глаза и третья сигарета за час - это, по-твоему, нормально?»

«Ты не заболел?- встрепенулась Надежда, позабыв про горячий утюг и требующую внимания дочь.- Температуры нет? А ну поди-ка сюда...»
        Никакой температуры, никаких простудных явлений... Матушка была в полном недоумении. Между тем недомогание его объяснялось очень просто. Прошло не так много времени с тех пор, как клиент с Кутузовского провел среди него воспитательную работу. Потом был еще тягостный разговор с Лео, потом серия телефонных звонков... Пришлось сменить номер мобильного, что причиняло определенные неудобства, но другого способа отделаться от назойливого поклонника Грэм придумать не мог.
        Случалось ли ему переживать из-за своего безнравственного поведения? Ничуть. Мысль о деньгах приятно грела душу, несмотря на способ, каким они были заработаны. При этом он понимал, что если бы кто-то из его знакомых вдруг признался в подобном... ну как сказать - преступлении? пороке?.. то он, Грэм, первым бы отвернулся от него. Но это другие люди! Что же до него самого, то он давно уже находился за пределами общечеловеческих представлений о хорошем и плохом. Он был темным ангелом, принцем преисподней, и никакая грязь к нему не приставала.
        Спустя много лет друзья-художники познакомят его с Шерон, каббалисткой из Эдинбурга. Сидя друг против друга за столом, они немного поговорят о том о сем, а потом она начнет вопрошать о нем священную колоду Таро. Он не сможет отвести глаз от ее смуглых морщинистых рук. Какая из фигурных карт младших арканов будет представлять его, Грэма Мастерса? Проницательность гадалки окажется за гранью его понимания. Принц Жезлов. Этой женщине хватит одной короткой беседы, чтобы проникнуть в самую суть его характера. Принц Жезлов, дыхание Огня...
        Итак, все прошло на редкость удачно: именитые гости, пресса, вспышки фотокамер... И тут Грэм почувствовал примерно то же, что чувствует человек, получивший удар в солнечное сплетение. Среди посетителей, осматривающих экспонаты, он заметил Олега.
        Мать твою! Почти ничего не соображая, он круто повернулся, налетел на какую-то даму, пробормотал извинения и устремился к выходу. Не тут-то было. Матушка и сестрица перехватили его у самых дверей. Далеко собрался? Вечеринка в самом разгаре. Сославшись на дикое желание выкурить сигаретку на свежем воздухе, он таки вырвался на пять минут, но потом все равно пришлось возвращаться! Это было страшное попадалово. Грэм совершенно не представлял, чего следует ожидать, и, уж конечно, не рассчитывал на то, что Олег вдруг ослепнет, оглохнет и утратит дар речи.
        Случилось худшее. Олег оказался знаком с человеком, который охотно представил его Герману Строганову и его супруге. Стоя рядом с бронзовым Нергалом, который был отлит по дедовым эскизам уже после его смерти, Грэм в бессильной ярости наблюдал за их милой болтовней. Когда отец начал шарить глазами по залу, он сразу понял, к чему идет дело. Надо было спасать свою задницу, но как?..
        Разумеется, его увидели. Разумеется, подвели к почетному гостю. Холодные глаза, натянутые улыбки, короткий обмен любезностями... Грэм весь взмок под рубашкой, но в зеркале напротив видел приятного, слегка утомленного молодого человека с хорошими манерами, который со временем станет достойным продолжателем... ну и так далее. На любителе платного секса был синий костюм в полоску, какая-то невнятная рубашка и шелковый галстук безумного малинового цвета. С закрытыми глазами он одевался, что ли?
        При первом же удобном случае Грэм улизнул в туалет, где торопливо втянул с тыльной стороны ладони еще немного волшебного порошка. Исключительно для тонуса. Дрожь тут же улеглась, ладони потеплели, к мышцам вернулась упругость. Теперь, глядишь, удастся продержаться до победного, тем более что осталось недолго. Минут сорок, от силы час.
        Олег припер его к стенке на выходе из сортира.
        - Ну все, красавец, теперь ты мой.
        Вблизи его галстук выглядел еще ужаснее.
        Грэм смерил его холодным взглядом:
        - Неужели?
        - Ты же не хочешь, чтобы о твоих шалостях узнали папа с мамой.
        - А кто им расскажет? Ты?
        Олег улыбнулся, показав идеально ровные даже по голливудским стандартам зубы.
        - Соображаешь.
        Подавив желание пнуть его хорошенько, Грэм оттолкнулся от стены и сделал шаг в сторону. Маневр не удался. Потные пальцы Олега вцепились ему в воротник.
        - Григорий... Хорошее имя. Тебе идет.- Минутная пауза, чтобы до предела накалить обстановку.- Жду тебя завтра в девять вечера.
        - Забудь об этом,- процедил Грэм.
        Стряхивая с себя руку, которая столько раз заносила над ним сложенный вдвое ремень, он брезгливо поморщился, и от Олега это не ускользнуло.
        - Мои деньги не вызывали у тебя отвращения, правда?
        Чувствуя себя молодым, красивым, сексуальным - таким, каким видел его изнывающий от похоти мужчина в полосатом костюме,- Грэм усмехнулся ему в лицо:
        - Правда.
        Олег придвинулся ближе. Кожа землистого цвета с мелкими звездочками сосудов... Надо же, а на экране этого не видно. Что значит искусно наложенный грим.
        - Так ты придешь?
        Грэм ничего не ответил. Сыпать оскорблениями только ради того, чтобы последнее слово осталось за тобой? Верх идиотизма.
        Возможно, мужику и правда хреново. Возможно, он всерьез сожалеет о своей оплошности. Сожалеет, но не может заставить себя произнести это вслух. Привык получать все за деньги, особенно когда вокруг полно молодых парней, мечтающих заработать. И вдруг такая незадача. Красивый, загадочный, молчаливый, послушный - но стоило нанести удар по его самолюбию, как он махнул хвостом и исчез, наплевав на заработки. Вернуть его, но как? Подкуп, шантаж... другого способа Олег не знал.
        Он уже начал думать, что все обошлось, когда за его спиной материализовался Герман, грозный, как ангел-истребитель.
        - Иди за мной.
        - Куда?
        - Я сказал: за мной. Есть разговор.
        Грэм поискал глазами Олега. Тот стоял перед композицией «Добродетель и порок» и оживленно беседовал с какой-то дамой в розовой шляпке.
        И куда же мы направляемся? Разумеется, в туалет. Где могут уединиться двое мужчин при намеке на конфликтную ситуацию?.. К счастью, кроме них, там никого не было. Шагнув на середину сверкающего белым кафелем помещения, Герман рванул сына за плечо, вынудив повернуться лицом.
        - Он правду сказал?- Тон его не предвещал ничего хорошего.- Да или нет?
        Грэм молча смотрел на него из-под упавшей на лоб пряди темных волос.
        Плотно сжав губы, Герман подтолкнул его к мраморной столешнице со встроенными умывальными раковинами и резким движением задрал вверх подол его рубашки. В зеркале Грэму было хорошо видно его лицо: каменеющие черты, сумрачный взгляд. Что должен чувствовать человек, неожиданно узнавший, что его сын - стильный, одаренный юноша - подрабатывает проституцией? В эту минуту Грэм был близок к тому, чтобы посочувствовать строгому, подтянутому мужчине, которого привык называть отцом. И еще открытие: он впервые увидел в нем не отца, а просто мужчину. Одного из тех, кто мог оказаться клиентом. А возможно, и был - кто знает?- клиентом для какого-нибудь не слишком щепетильного юнца вроде Гришки Строганова...
        - Для тебя это удовольствие?- поинтересовался Герман, продолжая разглядывать его спину.- Или работа?
        Грэм облизнул пересохшие губы.
        - Я не спал с ним, если ты об этом.
        - Я о том, что видят мои глаза.
        - Какое уж тут удовольствие...
        - Значит, работа. Ага...
        Не меняясь в лице, Герман сделал шаг назад, а когда Грэм повернулся, собираясь что-то сказать - уже не отражению в зеркале, а самому Герману,- приложил палец к губам красноречивым жестом «ни слова более». С приятной улыбкой извлек из кармана бумажник, из бумажника - пятидесятидолларовую купюру, не спуская глаз с недоумевающего Грэма, засунул купюру в его нагрудный карман, после чего размахнулся и коротко двинул ему в челюсть. Слепящая вспышка, треск, звон в ушах..
        Ничего себе! Грэм понятия не имел, что у его отца такой боксерский удар. Его даже отбросило на пару шагов. С коротким стоном он врезался в стену и машинально схватился рукой за лицо.
        Герман наблюдал за ним с презрительной гримасой.
        - Не умеешь держать удар.- Покачал головой.- Ничему я тебя не научил.
        Он заставил себя поднять голову.
        - Это тоже моя вина?
        - Не вина, но проблема. Ладно... За свои пятьдесят баксов, думаю, я имею право на это маленькое удовольствие.
        Еще удар, теперь слева. Грэм молча сглотнул кровь, собравшуюся во рту. Увидеть небо в алмазах - вот когда до него дошел смысл этого выражения. К горлу подкатила тошнота, но усилием воли ему удалось побороть ее. «Спокойно. Дыши глубже. Спокойненько...»
        - Так лучше,- одобрительно кивнул Герман.
        Он сбил себе костяшки на правой руке, но не обратил на это никакого внимания.
        Снова они уставились друг на друга, как неожиданно столкнувшиеся в джунглях представители враждебных индейских племен. С настороженным интересом, с вызовом, с недоверием. О родственных связях речь сейчас не шла. Изучая худое, смуглое лицо Германа с чуть прищуренными глазами и небольшой ямочкой на подбородке, Грэм видел ясно, как никогда, что перед ним молодой, здоровый мужчина в хорошей спортивной форме, что называется, с характером. О таком не скажешь в беседе с ровесниками
«мой старик». Какого черта! Герману всего-навсего сорок пять. На него наверняка еще заглядываются женщины. Да и сам он, возможно... Странное дело, но только как следует получив по мозгам, Грэм нашел в себе силы признать, что с таким парнем он бы охотно водил дружбу.
        Однако момент был безвозвратно упущен, и еще неизвестно, кто его упустил. Герман никогда не был хорошим отцом. Точнее, был никаким отцом. К своим детям он относился как к непременным атрибутам семейной жизни - и только. Как к неизбежному следствию регулярной половой жизни без соблюдения мер безопасности. Ему было легче дать сыну и дочери денег, чем вместе с ними принять участие в каком-нибудь культурном мероприятии. Музеи и концертные залы дети традиционно посещали без него. Да, патриарха из него не получилось, но Грэм считал, что так даже лучше: присутствие какой-то авторитарной фигуры подавляло бы его, и бунт против установленного порядка мог принять еще более извращенные формы. Бог-отец был ему без надобности, но эти новые отношения, которые завязывались между ними сейчас, казались ему довольно перспективными.
        Герман со своей стороны вдруг разглядел в своем сыне одного из тех шустрых, смазливых парней, которые не брезгуют никаким заработком и с подросткового возраста умеют найти применение своим талантам. Оказывается, на белом свете есть люди, которые смотрят на его сына, его Гришку, исключительно как на сексуальный объект. И объект, похоже, не возражает. Он уже имеет соответствующий опыт и знает себе цену... Этим можно втайне восхищаться, когда речь идет о постороннем человеке, этакой неотразимой бестии, но нельзя одобрять, когда такой образ жизни начинает вести твой собственный сын. Так или примерно так он рассуждал, стоя напротив взбешенного, немного испуганного юноши с разбитым лицом. Следующая мысль побудила его взять Грэма за руку и, сдвинув вверх манжету рукава, осмотреть запястье. На одной руке, затем на другой. Характерные ссадины, побледневшие, но все еще различимые, помогли ему представить, как было дело.
        - И что же, за это хорошо платят?- осведомился он будничным тоном.
        - Лучше, чем за что-либо другое.
        - Почему же ты решил завязать? Ведь ты завязал, так? Иначе он не стал бы лезть ко всем подряд со своими сенсационными разоблачениями. Это было не что иное, как месть. Месть за отказ.
        - Что он тебе сказал?
        Но Герман, почувствовав, что беседа становится чересчур мирной, чуть ли не дружеской, предпочел закруглиться. Чего доброго мальчишка решит, что прощен. Напоследок окинул Грэма полужалостливым-полупрезрительным взглядом, как какого-то уродца из ярмарочного балагана, и вышел, не добавив ни слова.
        Оставшись наедине с самим собой, Грэм повернулся к зеркалу. Оттуда на него уставилось хмурое лицо с красивой ссадиной на левой скуле и окровавленным подбородком. Это же самое лицо он видел перед собой минуту назад. Грэм знал, что похож на отца, но не предполагал, что до такой степени.
        Он умылся холодной водой, посмотрел на себя еще раз и не обнаружил внутри ни стыда, ни раскаяния - ничего. Где-то на периферии сознания изредка шевелилась неприятная мысль о возможных последствиях сегодняшних событий: Герман мог лишить его финансовой поддержки, Олег мог организовать его похищение или просто жестокое избиение без каких-либо доказательств собственной к тому причастности... Но последнее было уже из области фантастики.
        Единственное, что оставило привкус горечи,- проклятый полтинник. Цена пролитой крови. Черт, и зачем ему это понадобилось? Вот сволочной мужик! Уж своему-то сыну он имел право расквасить рожу совершенно бесплатно.
        Больше они к этому не возвращались. Герман, вопреки ожиданиям, не подвергал сына никаким репрессиям, но всякое общение между ними, и без того формальное, прекратилось совершенно. Первое время Надежда очень переживала и все пыталась выяснить, в чем дело, подъезжала по очереди то к одному, то к другому, пока наконец не махнула рукой. Сколько можно, ну?.. Грэм отмалчивался, а Герман умел ответить так, что пропадала всякая охота с ним связываться. Даже в этом они были похожи, отец и сын.
        В последующие годы Грэм уже не приезжал домой на каникулы. Он познакомился с Колином Мастерсом и летом махнул вместе с ним на Ибицу. Потом в Карпаты, потом в Прованс... В Москве он оказался только по случаю Ольгиной свадьбы, пять лет спустя.
        При встрече Герман не подал ему руки, спросил только: «Как успехи?»
        Грэм хмуро улыбнулся: «Научился держать удар».
        Ольга выходила замуж беременной. Грэм говорил себе, что ему наплевать, и все же что-то унизительное в этом было. Неповоротливость невесты, упакованной в белое кружевное платье и фату до пят, символ девственности, была до того комичной, что хотелось расхохотаться во все горло. «Молчи, умоляю»,- шепнула Ольга, заметив, что он критически разглядывает ее живот. Грэм торопливо отвернулся и напоролся взглядом на жениха. Бедолага увидел его усмешку, попытался ответить тем же, не смог, пробурчал нечто нечленораздельное и возненавидел его на всю жизнь.
        Ах да, еще эпизод, вроде бы незначительный, тем не менее любопытный. Через неделю после того памятного мордобоя в туалете к Грэму без предупреждения завалился Антон. Посидели, выпили пива, после чего Антон как бы между прочим сообщил, что клиенту с Кутузовского на днях какой-то неизвестный хулиган устроил сотрясение мозга. Мужик сейчас в больнице. Лео видел его, говорит, приложили крепко. Нет, больше ничего не известно. Пострадавший заявил, что этого типа он знать не знает, особых примет не запомнил, да и вообще в эту захватывающую минуту он думал не об особых приметах, а о том, как бы унести ноги. К тому же на улице было темно. Ни часы, ни бумажник неизвестного не заинтересовали. Что же послужило причиной нападения? У Грэма имеются какие-нибудь соображения на этот счет?
        Грэм выразил такое удивление наряду с восторгом и злорадством, что Антон сразу же успокоился. Он здраво рассудил, что если бы Грэм был причастен к покушению, то постарался бы выслушать новость с деланным безразличием, чтобы отвести от себя подозрения.

«Пойми, парень, я не то чтобы на его стороне, но тебя же никто не заставлял. Ты взялся за эту работу, она тебя устраивала...»

«Ты прав».

«Согласен, в тот раз он малость перегнул палку, но в таких делах, сам понимаешь, всегда есть некоторый риск».
        Спорить не имело смысла. Все это Грэм сотни раз говорил себе сам, пробуя смириться с произошедшим.

«Ты дашь мне свой новый номер?» - смущенно спросил Антон.

«Нет».

«Понял. Ладно, увидимся...»
        Но увидеться так и не довелось. Грэм вернулся в Оксфорд, и у него началась совсем другая жизнь. Антон же попросту исчез, сошел со сцены, как плохой актер, достигший пенсионного возраста. И нельзя сказать, что это была серьезная потеря.
        Позже Грэм припомнил, что в тот день, когда бедняга Олег получил по репе, Герман вернулся домой в двенадцатом часу ночи, долго базарил на кухне с женой, попутно проклиная пробки на дорогах и существующую на фирме традицию отмечать по пятницам дни рождения сотрудников, потом, уже в одиночестве, читал газету, курил, потом взялся варить кофе среди ночи... Грэм вышел из своей комнаты опустошить пепельницу, мельком глянул в его сторону и увидел, что ссадины на костяшках его правой руки опять кровоточат. Упал?.. Что ж, бывает.

* * *
        Открыв дверь Дэмиеновой квартиры, Грэм пропускает вперед Кристиана с багажом, заходит, осматривается. Сто восемьдесят квадратных метров домашнего уюта - то, что надо после утомительного перелета с последующим путешествием на такси. В присутствии Кристиана он почти забыл о своей боязни воздушного пространства, этой леденящей кровь подвешенности между небом и землей в громадном железном ящике. И почему все-таки самолеты летают? В свои тридцать семь он все еще не мог дать ответа на этот вопрос.
        Расхаживая по квартире, разглядывая весь этот милый сердцу Дэмиена этношик - беленые стены с фрагментами из дикого камня, деревянные балки, люстры на цепях, ковровые дорожки ручной работы, напольные вазы, вазончики, гобелены,- он пробует успокоиться и хотя бы на некоторое время перестать думать о Маргарите. Что делать? Как остановить эту карусель? Нельзя же постоянно надираться как свинья. Мысли - продукт деятельности мозга. Мозг - один из органов человеческого тела. Но человек не властен над собственными мыслями...

«Я должна извиниться перед вами, Грэм. Наш сегодняшний сеанс - последний. Если вы хотите продолжать лечение, я постараюсь договориться с кем-нибудь из коллег. Обещаю, что это будет серьезный и опытный врач».

«Что случилось, Маргарита?»

«А ты не знаешь?- спросила она, глядя в его глаза полными слез глазами.- Ты не знаешь?»
        Да, не очень-то хорошо он с ней обошелся. Дело кончилось тем, что она сама была вынуждена обратиться к психотерапевту. Ох уж этот ее профессор, этот старый еврей Циммерман!.. Общаться с ним было сущим наказанием. Но Грэм обещал Маргарите, что сделает это по крайней мере однажды, и сделал. Дал возможность мэтру оценить его патологию.
        Циммерман устроил ему такой разнос, что он целую неделю чувствовал себя пожирателем младенцев. И все потому, что фрау доктор не смогла справиться с позитивным контрпереносом. Позволила себе увлечься пациентом. Ай-ай-ай, какая непростительная глупость!
        Несокрушимая вежливость Грэма подействовала на профессора удручающе. Он начал с того, что очень доходчиво объяснил, что эта самая вежливость, по сути, является сопротивлением анализу, причем такая реакция типична для компульсивных характеров, к которым Грэм явно не относится, так не лучше ли оставить притворство и вести себя естественно? Это был Вильгельм Райх в чистом виде. Грэм пожал плечами и стал ждать продолжения.
        - Ничего, если я займу ванную минут на пятнадцать?- кричит Кристиан, и очнувшийся от раздумий Грэм слышит шум льющейся воды.
        Это не человек, а утка какая-то! Такое впечатление, что он лет десять не мылся и теперь использует каждую подходящую возможность.
        - По-моему, ты уже занял ее, нет?
        Он распахивает настежь дверь, которую Кристиан, как обычно, даже не подумал запереть, и некоторое время смотрит на развалившегося в ванне паршивца. Порочное очарование юности... В любом случае он плохо кончит. Грэм не собирался до конца жизни держать его при себе (с какой стати?), а работать тот не привык. Попытаться пристроить его картины? Слишком много хлопот, да и вообще, нечего приучать мальчишку есть из чужих рук.
        Опять кокетство! Маргарита сразу обратила на это внимание. «Не кокетничайте, Грэм». Тоже форма сопротивления или, как это у них называется, «характерная броневая защита». Вот я какой, меня голыми руками не возьмешь. И теперь, кокетничая с самим собой, превознося до небес свою драгоценную персону, ты, словно истеричная женщина, пытаешься убедить себя в собственной неотразимости. Ну конечно, ведь ты супер, все тебя хотят!..
        Что ж, может, ты и супер, когда каменеешь перед зеркалом в экстазе самолюбования, но старина Циммерман с его проницательностью и клиническим опытом моментально распознал в тебе труса и позера.

«Пытаетесь войти в соприкосновение с реальностью при помощи аффектов? Ходите по огню, чтобы почувствовать себя живым?» Ну и, конечно, самый главный вопрос: «Зачем было выбрасывать деньги на ветер и отнимать время у психоаналитика, если вас интересует не собственно анализ, а битва интеллектов? Наскучили другие игрушки?»

«Можно и так сказать».
        Вот тогда-то и прозвучало это слово - «непослушание». Сейчас он уже затруднялся сказать, в каком контексте преподнес его уважаемый мэтр, в любом случае это было попадание в самую точку. Кривые дорожки, обходные маневры... Быть лучше других. Упиваться собственной исключительностью. Пусть даже этого никто не видит. Главное - носить это внутри себя, как еще одно сердце, еще одну кровеносную систему.
        Животное исполняет свой жизненный закон, не более и не менее. Его можно назвать послушным и благочестивым. Человек же, находящийся в состоянии экстаза, перескакивает через свой жизненный закон и ведет себя по отношению к своей природе непослушно. Непослушание является исключительно прерогативой человека, сознание и свободная воля которого при случае могут отрываться от корней своей животной природы. Эта особенность является непременной основой всякой культуры, но - если она чрезмерна - также и душевной болезни[К.Г. Юнг. О психологии бессознательного.] .
        И что же? И что же? Кому-то на пользу послушание, кому-то наоборот. Тот же Юнг предостерегал от излечения любой ценой. Человек несовершенен, и это - вот теперь внимание!- не минус, а плюс. Глупо и непорядочно лишать его возможности прожить свою собственную, отличную от других, жизнь под предлогом того, что она не вписывается в рекомендованные рамки. Если человек готов адаптироваться, помогите ему, добрые доктора, но если это не входит в его планы, оставьте все как есть и займитесь другими делами. Смиритесь с тем, что не все в этом мире поддается сознательной корректировке. Помимо рационального мышления и неких навязанных обществом норм и правил, которые позволяют вам отличать здоровое от больного, правильное от неправильного, дозволенное от недозволенного, на белом свете есть еще промысел божий, а это уже вне вашей компетенции, вот так.
        Глава 9
        Можно было ругать себя или, наоборот, успокаивать, делая вид, что ничего не произошло,- это ничего не меняло. Она переспала со своим пациентом. И что самое ужасное, ей понравилось. Конечно, это больше не повторится (нет-нет, ни в коем случае!), но и после одной-единственной ночи легко ли ей будет встречать его в своем рабочем кабинете, задавать вопросы, толковать сновидения?..
        В студенческие годы у нее было много поклонников. Они звонили, встречали, провожали, развлекали по мере возможности, норовили забраться в постель... К кому-то она была более благосклонна, к кому-то менее. Но лишь немногие в итоге были допущены к телу. Одного она даже запомнила, звали его Игорь, а фамилия... ну, не важно. Очень приличный мальчик из ее группы, родители его были музыкантами, а сестра замужем за немцем. Впервые они занимались любовью на даче, в неотапливаемом помещении, в начале апреля. Игорь нервничал, не понимая, почему подруга не проявляет должного энтузиазма. Рита смотрела в потолок и мечтала, чтобы все поскорее закончилось. Редкостное убожество! И это при том, что они были не школьниками, а студентами второго курса. Разочарование как в прелюдии, так и в самом процессе очень скоро побудило ее свести к минимуму все телесные контакты (что, конечно же, привело к разрыву), а при каждом новом знакомстве пресекать все поползновения на корню. В более зрелом возрасте она научилась выбирать партнеров и получать удовольствие от секса, но именно эта чрезмерная разборчивость привела к тому,
что в тридцать пять ей все еще не хватало решимости сказать кому-нибудь
«да».
        Еще один эпизод... Что-то вроде свидания вслепую. Ее институтские подружки, обе замужние, решили помочь ей с поисками спутника жизни. У них даже был кое-кто на примете. «Серьезный, порядочный человек. У него свой бизнес. Квартира, машина, отпуск за границей... Ты будешь от него без ума!» Они приставали до тех пор, пока она не согласилась. Знакомство состоялось в небольшом ресторанчике в центре Москвы. Когда Рита подъехала после работы, все уже сидели за столиком: обе подруги с мужьями и этот завидный жених. С первого взгляда Рита заподозрила неладное, а когда он представился, окончательно убедилась в собственной правоте. Кандидата звали Ренат. Рита встала, вежливо попрощалась и покинула общество.
        Грэм, Григорий... Нет, об этом можно даже не мечтать! Он такой же одинокий волк, как и ты сама. Приходить домой, где никто не достает бесконечными придирками, не включает телевизор, когда ты хочешь спать, не заваливает раковину грязной посудой, не ведет учета твоим кофточкам и туфлям. Скорее всего в быту он невыносим. И все же она рискнула бы попробовать. Если бы он... если бы вдруг...
        Да о чем ты вообще? О чем ты? Еще неизвестно, какой будет следующая ваша встреча, не говоря уж о перспективах совместного проживания. Соизволит ли он явиться на сеанс терапии? Сможет ли и дальше считать достойной уважения женщину, которую соблазнил?

* * *
        Он явился без опозданий. Положил на ее стол букет бордовых, почти черных роз, снял плащ и уселся в кресло напротив. Пока Наташа металась туда-сюда в поисках подходящей вазы, а потом в поисках подходящего места для всей этой красоты, Рита не могла отделаться от подозрения, что Грэм наслаждается произведенным эффектом. А Наташа? Что думает Наташа? Она ведь тоже женщина, с собственными мыслями и собственным мнением.
        Как обычно, они начали с того, на чем остановились в последний раз. Рита задала несколько безобидных вопросов, Грэм охотно ответил. Потом попросил разрешения закурить. Если бы за этим диалогом наблюдал посторонний, он бы ни за что не заподозрил, что между ними что-то есть. Что-то помимо аналитической работы.
        Медленно выпустив дым из ноздрей, Грэм начал говорить, но неожиданно съехал с темы:
        - Тот сон про змею в подземелье... помните?
        - Да,- ответила слегка удивленная Рита.
        - Так вот, это неправда.- Он поднял глаза, и у нее участилось дыхание.- Неправда, что я сбежал. Я напоил змею своей кровью.- На мгновение он запнулся.- Я продолжаю поить ее до сих пор.
        Рита нахмурилась:
        - Так я и думала. Почему вы солгали мне, Грэм?
        - Это случилось как-то само собой.
        - И часто в вашей жизни что-то случается само собой?
        - Не чаще, чем у других, я полагаю. И вообще,- он занял оборонительную позицию,- хватит на меня наезжать! Я же извинился.
        - Извинений я не слышала.
        - О!- Грэм улыбнулся, глядя на нее из-под ресниц. Улыбка нашкодившего мальчишки, уверенного в том, что ему все сойдет с рук.- Извините, доктор. Я очень, очень виноват.
        Рита вздохнула. А что оставалось делать?
        - Вам нравится раздражать людей, заставлять их сердиться и наблюдать за ними. В сущности, вы только этим и занимаетесь... Но я хотела сказать другое. Ваш сон о змее очень важен для анализа. Помните об этом и постарайтесь не приукрашивать его и не утаивать подробностей. Возможно, я не права, но мне кажется, что в некоторых случаях вы намеренно искажаете факты или уходите от ответа, чтобы я окончательно запуталась и вообще перестала отличать правду от лжи. Вернее, от вымысла, поскольку вы говорите неправду не оттого, что вы прирожденный враль, а оттого, что попросту не умеете выключать воображение.
        - Не спорю. А почему вы придаете такое значение моим снам?
        - Я придаю значение любым снам. А вашим в особенности.
        - Почему?
        - Вы ярко выраженный интроверт с развитой интуицией. Я бы даже назвала вас мистиком.
        - Да? А кто это, по-вашему?
        - Мистиками являются люди, наделенные яркими переживаниями процессов коллективного бессознательного. Мистический опыт заключается в непосредственном контакте с архетипами.
        Сидя неестественно прямо, он смотрел на нее так пристально, что она с трудом преодолела желание отвернуться.
        - На самом деле все просто.- По звучанию его голоса она догадалась, что он думает о том же, о чем и она. О позапрошлой ночи.- Чаша представляет собой сосуд, принимающий нечто или содержащий нечто в себе. Это символ женского начала в любой религиозно-философской системе. Кинжал, пронзающий, режущий и разделяющий, символизирует мужское начало. Друг без друга они мертвы - два бесполезных предмета, лишенные сакральной силы. Но вместе...
        - Вижу, вы понимаете.
        Он кивнул.
        - Я же говорю, это просто. Копье и Грааль извечно принадлежат друг другу, их союз символизирует полноту, вечность до и после сотворения мира, его дремотное, безмятежное состояние. Очевидно, это состояние и есть то, к чему так страстно стремится человек. Вот почему он опять и опять спускается в пещеру к дракону, где сознание и бессознательное не противостоят друг другу, а составляют единое целое. Сверхсовершенство, абсолютный идеал.
        Все правильно, но думать об этом, а тем более рассуждать сейчас было совершенно невозможно. О нет! Сейчас она могла только слушать, изредка вставляя вопрос или замечание, слушать все эти нескончаемые истории, которые он извлекал из сокровищницы своей памяти, удивляясь тому, какие изменения претерпевают события давно минувших лет, облекаясь в форму устного повествования. Значит, нужно заставить его говорить. Не давать оценок, не строить предположений, а просто рассказывать - тихо, монотонно...
        - Вам довольно быстро удалось добиться успеха. Что это было? Везение или результат упорного труда?
        - Быстро?- переспросил Грэм.- Я бы не сказал. Прежде чем мой первый сборник рассказов увидел свет, я без малого три года обивал пороги различных издательств. И повсюду слышал отказ. Кому-то не нравился слог, кому-то - композиция, словом, обычное дело. Но я не собирался мириться с таким положением вещей. В конце концов мне удалось выйти на одного из признанных классиков жанра, чьи книги издавались многомиллионными тиражами, а имя было известно далеко за пределами родной страны. Не было никакой гарантии, что он согласится разговаривать со мной. Он слыл человеком властным и эксцентричным, отнюдь не филантропом. Тем не менее я попросил его о встрече. Он отказал в довольно резкой форме. Я выждал какое-то время и обратился к нему вторично, из чистого хулиганства. И получил еще более грубый отказ. Тогда я раздобыл его электронный адрес и отправил ему три новеллы из сборника «День зимнего солнцестояния» и один большой рассказ. На следующий день пришел ответ. Мэтр приглашал меня к себе, в старинный, недавно отреставрированный особняк в одном из лондонских предместий.
        - Сколько лет вам было в то время?
        - Двадцать восемь.
        - Чем вы зарабатывали на жизнь?
        - Позировал для начинающих художников, давал уроки русского языка, смешивал коктейли в баре, снимался в рекламных роликах, между делом приторговывал легкими наркотиками...
        - Понятно,- кивнула Маргарита.
        Грэм чуть приподнял брови, будто сомневаясь в том, что такие вещи могут быть ей понятны, удивленно покачал головой и продолжил рассказ:
        - Нашу беседу нельзя было назвать дружеской. Он вел себя как вздорный правитель какого-нибудь захудалого провинциального королевства, я - как брошенный к подножию трона бунтовщик. Он орал во все горло, я огрызался. Это было смешно... Наконец мэтр (с вашего позволения, я буду называть его так) схватил со стола мои распечатанные на принтере творения и в бешенстве потряс ими над моей головой: «У тебя есть чертов талант, но ты понятия не имеешь о том, о чем пишешь. Ты хочешь заставить людей бояться? А случалось тебе самому испытывать настоящий страх? Что ты знаешь о боли? Что ты знаешь о страхе? Ты, надушенный клоун, обвешенный цацками!»
        Я сказал: «Ничего. Я не знаю ничего. Научите меня».
        Он внимательно посмотрел на меня: «Так ты хочешь научиться?»

«Да».

«Что ж, в таком случае предлагаю начать прямо сейчас. Если у тебя назначены встречи на ближайшие два-три дня или имеются какие-то срочные дела, советую их отложить. Позвони родственникам. Предупреди друзей, чтобы тебя не искали».

«А где я проведу эти два-три дня?»

«Не важно.- Он еще раз окинул меня пристальным взглядом, и, признаюсь, мне стало не по себе.- Ты не страдаешь никакими хроническими заболеваниями? Эпилепсия, астма, диабет... какие-то виды аллергии... Нет? Отлично. Если хочешь уйти, лучше сделать это прямо сейчас. Позже такой возможности у тебя уже не будет».
        Я сказал, что предпочитаю остаться. Тогда он велел мне снять с себя все, кроме джинсов, в том числе кольца, цепочки и браслеты, а сам вышел на несколько минут, чтобы отдать распоряжения своим людям. Не знаю, кем они числились при нем, может, телохранителями.
        - У вас были какие-то предположения относительно того, что может вас ожидать?
        - Они появились значительно позже.
        - Продолжайте. Вы сняли с себя всю одежду...
        - Почти всю, да.
        - И затем?..
        - Затем мне вкатили какой-то укол, и я отключился.
        - Надолго?
        - Не знаю. Очнувшись, я обнаружил себя сидящим на стуле в крошечной комнатушке, в которой начисто отсутствовала мебель. Ковров не было. Занавесок тоже. Единственное окно было забрано фигурной решеткой. Дверь плотно закрыта. Освещение - только тусклый дневной свет. За окном я не разглядел ничего, что могло бы навести на мысль о моем возможном местонахождении. Только жухлая травка да безликий бетонный забор. Да, чуть не забыл: я не просто сидел на стуле. Я был привязан к стулу. Лодыжки прикручены к ножкам, а запястья связаны между собой за высокой деревянной спинкой - очень высокой, знаете, как у этих антикварных стульев, которые можно увидеть в музеях. Я прислушался к своим ощущениям. Ни звона в ушах, ни тошноты. Если это и был наркотик, то не очень токсичный.
        Пока я сидел и гадал, что все это означает, неужели уважаемый мэтр решил таким образом покарать меня за настырность, дверь отворилась и в комнату вошли двое. Это были совершенно другие люди, не те, которых я видел в доме. Я понял это сразу, хотя их лица прикрывали бархатные полумаски, а с плеч до самого пола свисали черные плащи, заколотые булавками под самое горло. Поначалу этот маскарад вызвал у меня усмешку, но незнакомцы были настроены серьезно, и вскоре мне стало не до смеха. Один из Черных Плащей остановился прямо передо мной, другой позади.

«Я спрошу один раз,- заговорил Первый.- Не хочешь ли ты уйти, пока еще не поздно?»

«Нет».

«Готов ли ты претерпеть до конца?»

«Что именно?»

«Откуда мне знать?- насмешливо отозвался он.- То, что отворит шлюзы твоего подсознания, Гидеон».
        Тут до меня начало потихоньку доходить. И от этого, если честно, по моей спине побежали мурашки.

«Отпустите меня. Я хочу уйти».
        Первый кивнул Второму, и я почувствовал, что узлы на моих запястьях понемногу ослабевают. Скоро я смогу покинуть эту комнату и этих психов. Вернуться домой, перекусить, выпить стаканчик вина, удобно расположиться перед компьютером... И что дальше? Снова барахтаться в мутной жижице своих мальчишеских фантазий?

«Нет, постойте!»

«Так ты уходишь или остаешься, Гидеон?»

«Я остаюсь. Я готов».
        Вот так. Он дважды повторил это имя - Гидеон,- и все мои сомнения рассеялись. Я должен остаться или похоронить все свои амбиции. Надушенный клоун не может быть творцом.
        Итак, я сказал, что готов, после чего меня подвели к окну, вывернули руки за спину и уже не веревками, а узкими кожаными ремнями крепко-накрепко привязали к решетке. Бог мой, сколько раз я вынуждал своих героев до скрежета стиснуть зубы, чтобы удержаться от стона! Теперь пришло время сделать это самому. И я сделал, потому что знал: другого выхода нет. Мэтр и его люди втянули меня в крутую игру, но это была и моя игра тоже. Вернее, она была моей даже в большей степени, нежели чьей-то еще, потому что родилась в моей голове. Я придумал правила и наделил душой игроков.
        - Как так?
        - В начале своей исповеди я, кажется, упомянул, что представил на суд мэтра три новеллы и один рассказ. Герой рассказа, двадцатипятилетний англичанин Гидеон Кларк, по недоразумению, а главным образом благодаря собственному разгильдяйству, становится свидетелем событий, о которых никому не следует знать. Чтобы спасти свою задницу, он вынужден занять место другого человека и под чужим именем пройти инициацию в подземельях средневекового замка, ранее принадлежавшего тамплиерам. По ходу дела я довольно-таки подробно описывал ритуал, родственный тому, что разработал Кроули для своего Телемского братства. Сам ритуал и то, что переживает в связи с этим Гидеон. Разумеется, я понятия не имел, о чем пишу. В этом смысле критика была совершенно справедливой.
        Чтобы хоть как-то отвлечься от ноющей боли в плечах, я разглядывал потемневший от времени дубовый паркет и по темным прямоугольникам старался определить, что за мебель стояла здесь в то время, когда эта комната еще не служила тюремной камерой, и как давно ее вынесли, и много ли таких, как я, перебывало здесь за последние годы.
        Не знаю, сколько это продолжалось. Плечи у меня одеревенели от боли, во рту была пустыня. Я смотрел под ноги, вспоминал, о чем думал, как вел себя в моем положении старина Гидеон, и все больше убеждался в том, что ни черта не понимаю в этой жизни.
        Когда за окном стемнело, дверь опять отворилась и вошли те же люди. Двое. Не говоря ни слова, один из них нанес мне хлесткий удар по щеке, и я зажмурился, опустив голову, тогда как Гидеон в этот момент, конечно же, презрительно харкнул в лицо своему мучителю. Ну-ну! Я нервно рассмеялся и, кажется, попросил воды. Или только подумал, что надо бы попросить. В любом случае мою просьбу пропустили мимо ушей. Когда меня отвязывали, я скулил как побитый пес, так болели затекшие руки. Слава богу, мне посчастливилось быть привязанным к решетке, а не к кресту, как завещал Великий Зверь[Прозвище Алистера Кроули.] .
        Тот же тип, что влепил мне пощечину, довольно грубо подтолкнул меня к двери. Какого черта? Во мне волной поднялась безумная, дикая ярость, ярость затравленного зверя, который хочет жить, но понимает, что все равно уже пропал, и, обернувшись, я со всей силы пнул его ногой. Удар пришелся по колену. Мужик взвыл и завертелся волчком. Не дожидаясь, пока он и его напарник опомнятся и переломают мне кости, я выскочил за дверь и помчался по темному коридору.
        Проклятие, ему не было конца! Я бежал, я несся как заяц, при этом меня нисколько не насторожил тот факт, что все встречающиеся на моем пути повороты были поворотами налево. В результате я, как Алиса, очень скоро оказался на том же месте, откуда начал свой бег, перед той же самой, распахнутой настежь дверью, откуда неторопливой походочкой мне навстречу вышли оба Черных Плаща. Один заметно прихрамывал.
        Глядя на их широченные плечи и кулаки, каждый размером с голову, я уже смирился с мыслью, что сейчас буду жестоко избит, но у этих ребят были другие планы. Номер Первый извлек из складок плаща огромный железный ключ (именно так я всегда представлял ключ от потайной дверцы за нарисованным камином в каморке папы Карло), сделал шаг в сторону, вставил ключ в невидимую глазу замочную скважину и распахнул дверь, словно по волшебству возникшую там, где еще минуту назад была глухая стена. Разумеется, за дверью оказалась крутая винтовая лестница, ведущая как вверх, так и вниз. Только таким образом и можно было попасть на другие этажи. Впрочем, утверждать не берусь. Коридор, по которому я петлял в тщетных попытках вырваться на свободу, мог скрывать еще десяток таких дверей. Сопротивляться не имело смысла, поэтому я позволил Номеру Второму оттянуть мне руки за спину и защелкнуть наручники, после чего меня вытолкнули на лестницу и захлопнули за мной дверь.
        Я пошевелил кистями рук. «Браслеты» держали крепко. К тому же после того, как захлопнулась дверь, я оказался в полной темноте. Хорошенькое дело! Но позвольте обратить ваше внимание вот на что... Практически все время, не считая тех десяти или пятнадцати минут бессмысленной гонки по закольцованному коридору, мои руки были связаны или скованы, даже когда в этом не было особой необходимости. К примеру, на этой лестнице. От меня требовалось одно: идти по ней - либо вверх, либо вниз,- чтобы в конце концов попасть в строго определенное место, где меня наверняка ожидали другие люди и другие испытания. Так зачем наручники? Будь мои руки свободны, разве это помогло бы мне избежать своей участи?
        - Плен, рабство,- промолвила Рита.- Чтобы по достоинству оценить вновь обретенную свободу, вы должны были хорошенько запомнить, каково это - чувствовать себя рабом.
        Улыбаясь, Грэм поднял вверх обе руки, встряхнул кистями, так что и браслет-часы, и браслет-украшение одновременно звякнули, блеснув в свете настольной лампы.
        - Точно.
        - И вы продолжаете носить это железо...
        - ...чтобы не забывать. Да.
        - Хорошо.- Рита терпеливо кивнула.- Куда же привела эта лестница?
        - А почему вы не спросите, начал ли я подниматься или спускаться?
        - Ну, учитывая, что из окна пустой комнаты вы видели траву и забор, из чего могли сделать вывод, что находитесь на первом этаже, скорее всего у вас возникло желание подняться. Спуск под землю вызывает неприятные ощущения у большинства людей, а уж у вас, с вашими фобиями...
        Улыбка Грэма, его непринужденная поза и блуждающий взгляд делали его похожим на курильщика опиума. Рите пришло в голову, что он намеренно расслабляется, боясь не выдержать эмоциональной нагрузки, которая постепенно возрастала под действием воспоминаний. Да-да, он опасался прорыва аффективной блокады (чем это могло быть в его случае? вспышкой ярости? желанием крушить все, что под руку попадется?), хотя именно этот прорыв обычно знаменует успех всей последующей аналитической работы.
        - Итак, я начал подниматься. На ощупь, ступенька за ступенькой. Десять, двадцать, тридцать ступеней... пятьдесят, шестьдесят... У меня уже совершенно не было сил, а лестница все не кончалась. Я что, внутри Вавилонской башни? Ни площадок, ни окон, ни дверей. Под ногами что-то похрустывало. Хотелось верить, что не истлевшие кости моих предшественников. Вверх, вверх... Что-то подсказывало мне, что будь это обычным жилым домом, я находился бы уже на уровне десятого, а то и двенадцатого этажа. Бац! Мое восхождение закончилось появлением глухой каменной стены. Я осторожно обследовал пространство справа и слева от себя. Все, приплыли! Тупик. И дернул же меня черт ответить согласием на предложение этого старого проходимца! Сидит небось сейчас в мягком кресле у камина, потягивает коньячок, посмеивается над идиотом, добровольно шагнувшим в расставленные сети.
        Прежде чем пуститься в обратный путь, я присел на ступеньку. Если бы не наручники! Я был голоден, меня мучила жажда, а тут еще эти проклятые железки, только обостряющие осознание собственного бессилия. Но делать нечего, я встал и заковылял вниз. На этот раз я был внимательнее и тщательно ощупывал стену, чтобы не пропустить какой-нибудь ход или лаз. Со скованными руками, скажу я вам, это все равно что совсем без рук, но, повторяю, выбора у меня не было. Наконец впереди забрезжил слабый свет. Появление его вовсе не означало, что спасение близко, оно означало лишь, что я на верном пути, но верным этот путь был с точки зрения моих тюремщиков.
        Ступени кончились. Передо мной открылся коридор, в конце которого был расположен источник света. Стены из грубо отесанного камня, низкие своды, запах плесени и гниющих водорослей... Сомнений нет, я оказался внутри одного из своих фантазмов.
        Чем ближе я подходил, тем ярче становился свет. Неровный, дрожащий - да это же свет факелов! Нет, это не современное здание в пригороде одной из европейских столиц, и на дворе не двадцать первый век - это подземелье замка Монсегюр, а я... я попросту провалился в какую-то чертову прореху в ткани мироздания!
        Приблизительно такие мысли проносились в моей бедной голове, пока я стоял и озирался по сторонам. Где стоял? Представьте себе огромный зал с двухъярусной галереей по всему периметру, освещенный таким образом, что на глаз оценить его истинные размеры практически невозможно. Точно напротив арочного проема, откуда я только что вышел, темнел еще один проем, и если пересечь зал по прямой, можно попасть в следующий коридор, точнее, подземный туннель, ведущий, вероятно, в следующий зал, оттуда в следующий - и так без конца. Мысленно я уже видел целый подземный лабиринт вроде знаменитого московского Метро-2. Несколько таких же проемов удалось разглядеть и на верхнем ярусе галереи, куда вели длинные узкие лестницы.
        Не успел я и шагу ступить, как от стены отделились две темные фигуры, на плечи мне легли чьи-то руки в черных кожаных перчатках, и меня охватило привычное уже ощущение беспомощности. Как видите, я отнюдь не мал ростом и вполне нормально развит для своего возраста и телосложения, но по сравнению с этими гладиаторами я выглядел просто заморышем. С меня сняли наручники, но не затем, чтобы объявить мне, что я свободен. Посреди зала была установлена высокая, выше человеческого роста, прямоугольная металлическая рама, с верхней перекладины которой свисали цепи с разомкнутыми скобами на концах. К ней-то меня и подталкивали, невзирая на отчаянное сопротивление. Короткая неравная борьба - и я оказался распят между тускло поблескивающими вертикальными стойками. Скобы, лязгнув, сомкнулись на моих запястьях. Я почувствовал, как саднит под металлом содранная кожа. О господи... Лучше бы я сидел дома.
        Грубая рука в кожаной перчатке медленно прошлась по моей спине, сверху вниз. В этом прикосновении было столько сладострастия и зловещей, сатанинской радости, что я невольно задрожал. Помните книгу Фаулза «Волхв»? Корчась от ласк садиста, во власти которого была моя жизнь, моя кровь, я чувствовал себя Николасом Эрфе, марионеткой Мориса Кончиса. Там тоже речь шла вроде как об игре, но жестокой игре. .
        За своей спиной я услышал удаляющийся звук шагов. Опять меня оставили наедине с собственными страхами... Хуже всего, что я толком не представлял, чего хотят эти люди. Заставить меня бояться? Только и всего? Для этого у них была масса других возможностей. Тащить меня куда-то, то связывать, то развязывать, наблюдать за мной во время моих перемещений по лестницам и коридорам, наряжаться в нелепые костюмы, разрабатывать и разыгрывать какой-то сценарий... Ради чего эта суета?

«Умереть - значит стать посвященным»,- говорил Платон. Я был далек от мысли, что сейчас со мной происходит что-то подобное, тем не менее все основные составляющие обряда были налицо. Лишение воды и пищи, спуск под землю - во тьму, в утробу матери, в Ад... испытание болью, страхом, одиночеством... Ведь мы уже говорили об этом, не так ли? Спуск под землю символизирует смерть неофита, за которой следует неминуемое возрождение.
        - Да,- подтвердила Рита.- Этот же мотив присутствует в ваших снах про змею в подземелье. Инициация - это освобождение из прежнего животного состояния и переход в человеческое. Но чтобы родиться заново, необходимо умереть, причем насильственной смертью. Мифы о распятых и расчлененных богах иллюстрируют эту древнейшую религиозную традицию.
        - Но я же не Таммуз, не Осирис и не Христос,- заметил Грэм.- Я Иксион, вы помните?
        - Иксион был распят на огненном колесе. Спасибо, Грэм. Увидимся в четверг.
        - Или в пятницу?
        Она поджала губы.
        - В четверг.

* * *
        Расхаживая по квартире, она снимала с себя и в полнейшей прострации роняла где придется жакет, брюки, блузку, бюстгальтер...
        Черт бы тебя побрал, Григорий! Что ты со мной сделал? Так, спокойно. Включить чайник... нарезать в миску помидоры, огурцы, зеленый салат, добавить оливкового масла... кусочек хлеба, отлично... козий сыр... Тебе что, мало всех этих случайных подружек - танцовщиц, стюардесс, топ-моделей, журналисток - которые вьются вокруг тебя как мухи (информация предоставлена сестрой кумира) и, несмотря на твой нелюдимый нрав, все же как-то умудряются раздобыть твой номер телефона и электронный адрес, чтобы потом забрасывать восторженными посланиями, преимущественно в стихотворной форме, пылкими признаниями в любви, обещаниями покончить с собой в случае отсутствия взаимности и прочая, прочая? Не спешить, тщательно пережевывать пищу... кусочек шоколадки, ладно, чтобы снять стресс... Ну да, разве мог ты допустить, чтобы женщина, пусть даже женщина-врач, увидев тебя, не потеряла голову? Сукин ты сын!
        Стараясь думать о чем угодно, только не о его смуглых пальцах, подносящих к губам сигарету, Рита вымыла посуду, приняла душ, высушила феном волосы. На журнальном столике тилибомкнул мобильник - пришло новое сообщение. В нем было всего одно слово: «Скучаешь?»
        Она все еще продолжала с бьющимся сердцем смотреть на маленький светящийся экран, когда внизу, под окнами, трижды просигналил автомобиль. Рита отодвинула занавеску и увидела припаркованный у кромки тротуара «мицубиси», а рядом Грэма в распахнутом плаще, с дымящейся сигаретой в зубах. Господи, этого только не хватало! Трубка в руке - ждет ответа.
        Вспотев от волнения, Рита торопливо набрала текст: «Я ложусь спать. Спокойной ночи».
        Минута, другая... Ну что ему еще нужно? «Спускайся, я жду».
        Она не ответила. Выключила телефон, без сил растянулась на кушетке. Закрыла глаза. Позавчера он провожал ее до квартиры... наверняка запомнил номер... если нашел подъезд, значит, найдет и... Вот черт!
        Звонок в дверь заставил ее подскочить и вторично покрыться испариной. Нет, это уже переходит всякие границы! Рита плотнее запахнула халат, сунула ноги в тапочки и пошла открывать. Приглашать его в квартиру она не собиралась, но надо же положить этому конец! Уже одиннадцатый час. Вокруг приличные люди. И вообще, она приняла решение...
        Грэм привлек ее к себе, требовательно заглянул в глаза:
        - Можно войти?
        - Нет.
        Аромат его туалетной воды моментально вскружил ей голову, но она приказала себе не сдаваться. Кем он себя воображает? Явился без приглашения, распускает руки.
        Мысли становились все более бессвязными. До чего же ему идет черный цвет! Пиджак расстегнут, плащ тоже... тепло его тела под рубашкой... и эти темные волосы - в нем что, цыганская кровь? Маловероятно.
        - Тогда я сделаю это прямо здесь.
        - Что?
        - То, зачем пришел.
        - Грэм, я не...
        В углу за ее спиной приткнулся соседский комод от старого кухонного гарнитура. С возрастающим ужасом Рита почувствовала, как руки Грэма нырнули ей под халат, прошлись по оголенным бедрам. Дыхание, отяжелевшее от похоти... стук сердца... Он легонько сжал пальцами ее напрягшиеся ягодицы, улыбнулся зловеще и, уже не медля ни секунды, не обращая внимания на жалобное мяуканье, развернул ее на сто восемьдесят градусов, с силой пригнул к пластиковой поверхности комода, задрал подол халата. Поверить невозможно! Остались ли на белом свете хоть какие-то запреты, которых он не преступал?
        Расширившимися глазами Рита не отрываясь смотрела на серый с разводами, имитирующий мрамор пластик перед своим носом и думала только об одном: лишь бы не появились соседи... лишь бы не пришел лифт... Грэм управлялся с делом так лихо, как будто секс на лестничной клетке ничем не отличался от секса в мягкой постели. В первый момент он, конечно, причинил ей боль - а как же иначе, ведь она сопротивлялась,- но потом, видя ее испуг и покорность, сжалился и даже попытался быть нежным. Но все равно! Все равно! Зачем же так унижать? Мог бы просто... Но что он мог, кроме того, что сделал, она так и не придумала. Вероятно, ничего.
        Отступив на шаг, Грэм привел себя в порядок и остался стоять у стены. Рита выпрямилась, одернула халат. Медленно повернулась, глотая слезы. Он ждал. Его темные глаза, и без того глубоко посаженные, казалось, ввалились еще больше. Невероятно: даже после того, как он совершил над ней это возмутительное насилие, она продолжала находить его привлекательным. Безумие какое-то!
        Безумие, да... И еще обида, горечь, ярость (гнусная такая, сучья ярость... ярость самки, которую отымели вопреки ее желанию) - все это, поднявшись разом из каких-то темных глубин, вскипело в ней, точно в разогретой реторте, смешалось и образовало такой дьявольский коктейль, что ей самой стало страшно. Сдержаться? Ну вот еще! Сжав зубы, она с силой ударила Грэма по лицу. Хлестнула всей кистью, как в кино,-
«Получи!» Он не шелохнулся. Еще пощечина, оставившая на щеке багровый след. Слегка поморщившись, он прислонился к стене и даже заложил руки за спину в знак полной и безоговорочной капитуляции. А может, для него это удовольствие? Кто знает!
        Впадая в раж, Рита отвешивала ему одну пощечину за другой, пока под носом у него не показалась тонкая струйка крови. Кончиками пальцев Грэм прикоснулся к верхней губе, посмотрел... поднял глаза и улыбнулся, не скрывая самодовольства:
        - Ну вот, теперь ты совсем пропала.
        Протянул руку, с той же глумливой улыбочкой размазал свою кровь по ее губам.
        - Бедная, бедная девочка.
        Достал из кармана носовой платок, приложил к лицу. Повернулся и, не добавив больше ни слова, направился к лестнице.
        Еще некоторое время Рита прислушивалась к звуку его шагов, потом шмыгнула в квартиру и захлопнула дверь. Перевела дыхание. Ее трясло с головы до ног. Скорее в ванную, смыть с себя всю эту грязь, эту боль... По внутренней стороне бедра стекало что-то липкое. Рита провела по этому месту ладонью, поморщилась брезгливо. На глаза вновь навернулись злые слезы. Подонок!
        Ей неоднократно приходилось оказывать психологическую помощь женщинам, подвергшимся сексуальному насилию, поэтому она отлично знала все, что можно сказать. Но с ней же произошло совсем другое! Ее изнасиловал не какой-то маньяк, а любовник. Мужчина, которому однажды она ясно дала понять, что он интересен ей в этом смысле. С учетом всех обстоятельств был ли он в своем праве? Нет, конечно! И все же... Нельзя сказать, что ей совсем не понравилось. Боязнь быть застигнутой врасплох, новизна ощущений... Отцы психоанализа в один голос утверждали, что все женские мечты об изнасиловании, которые в большинстве случаев принято расценивать как патологию, объясняются желанием получить удовольствие, не испытывая при этом угрызений совести. Слишком глубоко укоренилось в нас представление о половом акте как о чем-то грязном, постыдном. Отдаться мужчине, позволить овладеть собой - позор. Это сидит в каждой сучке, молодой и старой. Архаичные программы мозга практически не поддаются корректировке, они исправно действуют на протяжении тысячелетий.
        Так вот оно что! Рита достала из бара бутылку португальского портвейна, глотнула прямо из горлышка. Сладкий, крепкий... бр-р! Она все время забывает о словах Костика Валеева: «Парень обладает паранормальными способностями». Теперь все ясно. Отказывая ему, в глубине души она хотела быть изнасилованной, обесчещенной, поруганной и - НЕВИНОВНОЙ. Именно это желание Грэм и исполнил. Лаская через махровую ткань халата ее голое тело, он слушал не то, что болтал ее глупый язык, а то, о чем умоляла изголодавшаяся плоть. И кто после этого прав, кто виноват?
        Перед сном она решила проверить почту, вдруг есть что-нибудь от Ольги или коллег по работе. В ящик упало одно-единственное письмо.

«Я не собираюсь извиняться».
        Рита обессиленно откинулась на спинку стула. Маленький мальчик, который намеренно проявляет упрямство, вынуждая воспитателя подвергнуть его наказанию. Интересно, он всех своих женщин изводит подобным образом? Любовь невротика... Господи боже! Неудивительно, что его жена покончила с собой.
        Глава 10
        - Я стоял и смотрел вперед. Смотреть куда-то еще было крайне затруднительно. От долгого пребывания в неудобной позе все мышцы онемели, каждый вздох отдавался болью в грудной клетке. Что же это за место? Вид стесанных, щербатых каменных плит, которыми были выложены пол и стены зала, говорил о том, что им уже не одна сотня лет. Кое-где еще можно было различить орнамент, полустертый, покрытый сеткой мелких трещин, но это только усиливало общее впечатление заброшенности и упадка. Здесь мог бы поставить свой письменный стол Эдгар Аллан По. От этих стен веяло холодом и жутью, как от стен дома Ашеров.
        Полулежа в кресле, Грэм вещал в обычной своей манере - кротко, отрешенно, как Исаленский гуру, решивший поделиться с миром своими психоделическими грезами. Рита обратила внимание на то, что он небрит, но не стала отвлекать его ненужными разговорами. Может, он решил отпустить бороду. Ненаказуемо...
        - Сколько же я здесь проторчал? И сколько еще предстоит? Но вопросы эти были, по сути дела, праздные. Я знал, что будет дальше.
        - Вы хотите сказать, что все происходящее было инсценировкой? Спектаклем, основой для которого послужил ваш рассказ о похождениях Гидеона Кларка?
        - Отчасти да. Но только отчасти... Видите ли, прежде чем написать рассказ, я довольно долго занимался сбором материала. Если помните, речь шла об инициационных практиках, древних и современных. Я посвятил этому вопросу довольно много времени, и некоторые сведения были получены не совсем законным путем. Я заплатил кое-кому за разглашение секретной информации. Не спрашивайте, как мне удалось выйти на нужных людей. На этот вопрос я не отвечу ни вам, ни прокурору, ни суду инквизиции. Так вот: все, что видел Гидеон Кларк, все, в чем он вольно или невольно участвовал, было не столько авторским вымыслом, сколько изложением (в художественной форме, разумеется) фактов, известных только узкому кругу лиц.
        - Вы понимали, что рискуете?
        - И да, и нет. Не будучи посвященным, мне сложно было судить о том, насколько близко я подошел к огню.
        - А вам обязательно нужно было подойти. Подойти как можно ближе.
        Некоторое время Грэм молча постукивал пальцами по подлокотнику кресла. Лицо его, как почти всегда во время сеансов, казалось лицом человека, целиком сосредоточенного на том, чтобы не выдать своих истинных чувств.
        - Джозеф Кэмпбелл писал, что «ритуал есть отыгрывание мифической ситуации, и, участвуя в ритуале, мы становимся частью мифа»[Д. Кэмпбелл. Пути к блаженству. Пер. А. Осипова.] . Это чертовски верно, вы не находите, Маргарита? Я всегда знал, что я писатель. Я с этим родился. Но чтобы написать книгу - не важно, о ком или о чем,- необходимо стать частью мифа. Сломать барьер между своим крошечным «я» и великим «оно».
        Рита молча ждала продолжения.
        - Внезапно где-то вдалеке послышались звуки не то флейты, не то свирели, а может, того и другого вместе, потому что инструментов было несколько. К музыке присоединились голоса. Хор, состоящий из мужчин и женщин, нараспев повторял одни и те же слова на незнакомом языке. За считанные минуты зал наполнился людьми, одетыми в одинаковые черные балахоны, с черными же капюшонами на головах. Все они были босы, все держали в руках горящие свечи. Часть из них проникла в зал через туннели, одним из которых воспользовался и я, другие спустились по лестницам с верхнего яруса галереи. Выстроившись вдоль стен, они умолкли и все как один уставились на меня. Крошечные язычки пламени освещали их лица, кажущиеся одинаковыми из-за низко надвинутых капюшонов, и кисти рук, выглядывающих из широких рукавов. На среднем пальце левой руки у каждого поблескивало массивное кольцо.
        Пока я разглядывал их, от небольшой группы отделилась высокая женщина с царственной осанкой и направилась прямиком ко мне. Верховная жрица? Это уже чересчур! На ней был такой же балахон, как на остальных, но из более тяжелой, мягко струящейся ткани, напоминающей тафту. Подойдя вплотную, она откинула капюшон, и я увидел выкрашенное золотой краской лицо с черными как угли глазами и кроваво-красными губами. Королева вампиров... Как видите, в тот момент мои мысли не отличались оригинальностью.
        С другой стороны подошел мужчина. Его лицо было также раскрашено золотой краской. Я смотрел на него во все глаза. Мэтр? Не может быть. Блестящие, точно смазанные маслом, черные волосы зачесаны назад, лоб охвачен металлическим обручем. Этот человек казался мне знакомым и незнакомым одновременно - так бывает во сне. Когда видишь кого-то и не можешь понять, узнаешь ли его, потому что вы уже где-то встречались или потому что вам суждено было встретиться. Глубокие морщины на лбу и около рта выдавали возраст, несмотря на сбивающую с толку раскраску. Лет шестьдесят как минимум. И что же он собирается делать с молодым идиотом, распятым перед ним как лягушка и чуть живым от страха?
        Правая рука незнакомца лежала на рукояти меча. Все правильно. «Кровью неофита должно напоить меч и кнут» - эти слова из Устава братства я знал наизусть, так же как и Гидеон.
        Меч. Я почувствовал прикосновение стали к щеке и вздрогнул, покрывшись испариной, - неужели они изуродуют мне лицо? Но нет, никто не собирался отступать от сценария. Кровь потекла из двух глубоких надрезов на моих предплечьях. Подошедшая жрица подставила чашу - красивую серебряную чашу с чернением по краю - и собрала в нее все, что вытекло, прежде чем раны начали подсыхать. Стоящие вокруг люди снова запели.
        Кажется, у Фромма я читал, что на глубинном, архаическом уровне кровь ассоциируется с понятиями «жизнь» и «жизненная сила». Таким образом, прилив жизненных сил напрямую связан с выпиванием чужой крови. Оргиастические ритуалы в честь бога Диониса и некоторых других богов и богинь сопровождались поеданием сырого мяса и выпиванием жертвенной крови. Кроме того, кровь является одной из трех основных субстанций живого тела... Так я и знал.
        Перед жрицей уже стоял мужчина, но не в балахоне, а в обыкновенных синих джинсах, как я. Как и на мне, на нем не было ни обуви, ни рубашки, и его лицо, как и мое, не мешали разглядеть ни краска, ни капюшон. Белый мужчина лет тридцати. Что он здесь делает? По доброй воле он оказался среди этих сектантов или нет? Если нет, то почему он не протестует? И наконец, почему того, кто жертвует кровь, служители культа сочли нужным распять таким немилосердным образом, а того, кто жертвует семя, даже не связали? Одна из закутанных в балахон девиц опустилась перед ним на колени и при помощи пальцев и языка быстро добилась эякуляции. Впервые это зрелище показалось мне отвратительным. Парня доили как корову. Сперма брызнула в подставленную чашу, где уже была кровь. Моя кровь.
        Настал черед молока. Но и с этим проблем не возникло. К жрице подвели молодую женщину с обнаженной грудью, явно кормящую мать, и она сама послушно нацедила в чашу столько, сколько требовалось. Затем три священные субстанции смешали с красным вином, и полная до краев чаша оказалась перед моим лицом. Я отвернулся. Жрица осуждающе покачала головой, отступила на пару шагов и сделала знак кому-то из стоящих сзади.
        Я понял, но было поздно.
        Кнут. В Древнем Египте он служил символом верховной власти, власти фараона. Масоны и прочие оккультисты много чего позаимствовали у древних египтян, а уж старина Кроули шагу не мог ступить без их сумбурных заклинаний.
        В полном молчании вызывается Гор-Па-Херд... Он должен защитить кандидата[Здесь и далее курсивом: Ф. Кинг. Современная ритуальная магия. Пер. А. Егазарова.] .
        За своей спиной я услышал шелест медленно разворачивающейся кожаной змеи и с ног до головы покрылся холодным потом. Теперь я понял, что такое настоящий страх.
        Нет! Это неправильно! Так не должно быть! Кто написал этот гнусный сценарий? Уж точно не я. С Гидеоном ничего подобного не происходило.
        Кандидата предают суду. Признают виновным.
        Первый же удар исторг у меня стон, который не перешел в крик только потому, что у меня перехватило дыхание. Я услышал, как затрещала кожа, а потом на мою нервную систему обрушилась такая боль, какой я отродясь не испытывал. Дикое, нестерпимое жжение - оно нарастало и нарастало, заставляя меня корчиться с запрокинутой головой.

«Что ты знаешь о боли? Что ты знаешь о страхе?»
        Ничего. Я не знал ничего.
        Две разнополые бестии с позолоченными лицами молча наслаждались моей агонией. Я не знал, что надо сделать, чтобы их остановить. По щекам у меня текли слезы, по спине - кровь. Это было совсем не похоже на игру, клянусь вам.
        Наконец жрица решила, что с меня хватит, и вновь поднесла чашу к моим губам. На этот раз я не упрямился. Сделал осторожный глоток, почувствовал вкус вина, только вина и ничего более, успокоился и глотнул еще раз. Жрица одобрительно кивнула и передала чашу мужчине, который пожертвовал семя. Затем женщине, предоставившей молоко. Боязливо поглядывая в мою сторону, те по очереди пригубили напиток, после чего чаша пошла по рукам. Все это сопровождалось нескончаемыми песнопениями и визгом свирели.
        И тут мир дрогнул и поплыл. Не помню, чтобы они добавляли в свой инфернальный коктейль какие-то компоненты, помимо названных, но если от пары глотков я утратил способность ориентироваться во времени и в пространстве, значит, что-то было не так - либо со мной, либо с напитком. Медленно и неотвратимо я сползал в черную пропасть безумия. Реальность осыпалась подо мной как песок.
        Чаша вернулась к жрице, пурпурные губы коснулись края... Я следил за ней очень внимательно - сделает она глоток или нет? Она сделала. Более того, отметая все мои подозрения, эта ведьма с размалеванным лицом, возомнившая себя не то Исидой, не то Кибелой, наклонила чашу (видимо, в ней оставалось не так уж много) и у всех на глазах опустошила до дна. Движения ее горла не оставляли на этот счет никаких сомнений. Тонкая белая рука вознесла над головами поющих, причитающих, завывающих людей чашу, чье содержимое объединило их всех в одно сумасшедшее стадо, и все они, как по команде, рухнули на колени.
        В полдень воздается поклонение величественной Ахатор.
        Теряя сознание, я почувствовал, как меня подхватили чьи-то руки. Щелкнули, разомкнувшись, стальные скобы, надо мной пронесся темный свод, а потом наступило долгожданное забытье.
        Долгожданное забытье... хм... Хорошее словосочетание, надо запомнить.
        Его оставляют как умершего.
        Не знаю, как долго я пробыл в отключке. Дни и часы безнадежно перемешались, так что с момента моего появления здесь могли пройти и сутки, и двое, и трое... Очнувшись, я увидел, что нахожусь в том же зале, но теперь впавшие в коллективный транс адепты не распевали гимнов и не дудели в свои дудки, а в полном молчании раскачивались из стороны в сторону. Шелест одежд... потрескивание факелов... аромат каких-то благовоний, тяжкий, назойливый, вызывающий головокружение и легкую тошноту. Интересно, во что это я вляпался? Ведь все эти люди не могут быть приглашенными артистами!
        В полночь поклонение воздается Жуку Хефра.
        Я привстал, опираясь на локти, и с изумлением обнаружил, что лежу в открытом саркофаге, подобно мумии фараона, и тут же, в двух шагах, на полу лежит тяжелая каменная крышка. В первый момент я испытал дикий ужас: уж не собираются ли меня похоронить заживо? Но потом до меня дошло. Смерть и воскресение. Жизнь, прорастающая из смерти. Судьба зерна...
        Ухватившись обеими руками за каменные стенки, я сел. С моей груди при этом соскользнул небольшой картонный прямоугольник. Карта. Я взял ее и поднес к глазам. Это был Повешенный из колоды Таро. Стоящие вокруг люди протянули руки и помогли мне выбраться из саркофага. Златоликая жрица повесила мне на шею какой-то амулет на шелковом шнурке, на плечи накинула плащ.
        На него возлагается Анх, затем его воскрешают к жизни и облачают в мантию с вышитой на ней золотой розой.
        После нескольких минут тишины песнопения возобновились, причем некоторые слова показались мне знакомыми, хотя я не прислушивался. От голода, жажды и проникающих в ноздри и во все клетки тела дурманящих ароматов меня мутило. Я еле держался на ногах, хотя и чувствовал что-то вроде стыда - из-за того, что оказался таким слабаком. Мне что-то вложили в правую руку, что-то тяжелое и холодное. Я машинально взял. Фигуры в балахонах опять затянули свое.
        Кандидату вручается жезл.
        Вручается меч.
        Дальнейшее я помню плохо. Каким-то образом мы переместились в более просторное помещение, залитое солнечным светом, который проникал через высокие стрельчатые окна, расположенные практически под потолком, как в готическом соборе. Я выпил какого-то зелья из кубка, и меня потащило. В какой-то момент мне даже показалось, что я занимаюсь сексом с молодой темноволосой женщиной. Хотя это вполне могло быть галлюцинацией.
        А потом действительно пошел глюк. Я видел картины каких-то сражений... крушение империй, захват городов...
        В нем возникает магическая сила. Он впадает в экстаз. В этом экстазе он волен делать все, что пожелает.
        Позже, обдумывая происшедшее, я пришел к выводу, что учение Кроули не имело никакого отношения к совершенному надо мной обряду. Ну, почти никакого. Либо все это от начала до конца было плодом воспаленного воображения мэтра (но какую чертову уйму народа ему пришлось привлечь для воплощения своих фантазий?), либо я и впрямь попал. Куда? В какое-то дерьмо, не иначе.
        Домой меня доставили в лимузине мэтра, после того как я очнулся на диване в его кабинете, сгреб в охапку свои вещи и, пошатываясь, вышел на улицу. Меня никто не провожал. По дороге от дома до ворот мне не встретилось ни одной живой души. Но я чувствовал, что за мной наблюдают, такое невозможно не почувствовать. Водителю я вопросов не задавал. Он тоже ни о чем не спрашивал, видимо, заранее получил инструкции. Знакомый маршрут до города... знакомые улицы и бульвары... знакомый подъезд.
        Первым делом я выпил стакан минеральной воды, потом принял душ, потом - еще стакан минеральной воды, потом бутылку пива... Господи, мне казалось, что эта дикая жажда будет мучить меня до конца дней. Через некоторое время напомнил о себе и голод. Я нашел в холодильнике пиццу, приготовил ее в микроволновке и съел за один присест. Пиво кончилось. Выходить на улицу не хотелось, вернее, у меня просто не было сил. Пошарив по кухонным шкафчикам, я отыскал бутылку кьянти и полбутылки коньяка. Потом сел и заново переписал свой рассказ. И отослал мэтру. Через неделю мне позвонили из издательства... опустим лишнюю информацию... и предложили подъехать, чтобы обсудить условия контракта. Они взяли все, что я сумел им предложить (кроме того злосчастного рассказа), и заказали мне роман. Он был готов через пять месяцев. Я назвал его «Тайный страж». Помните? Кто даст мне стражу к устам моим и печать благоразумия на уста мои, чтобы мне не пасть чрез них и чтобы язык мой не погубил меня![Сирах, 22:31.]
        Когда я вернулся домой, меня уже дожидалось электронное послание, в котором было одно только слово: «Работай».
        Я сел и задумался. Гидеону пришлось пройти посвящение, чтобы остаться в живых. Он проник в тайны братства и, чтобы у адептов отпала необходимость убивать его, стал одним из них. А что случилось со мной? Разве не то же самое?
        Я взял и хорошенько рассмотрел кольцо с черным камнем, которое после упомянутых событий обнаружил на среднем пальце своей левой руки. Металл не был ни мельхиором, ни серебром. Больше всего он напоминал белое золото. Конечно, можно было обратиться к ювелиру, но что-то подсказывало мне, что делать этого не стоит. Камень мог быть агатом или черным обсидианом, я не слишком силен в минералогии.
        Вот и все. Больше меня никто не беспокоил. Но однажды совершенно незнакомый человек в лондонском аэропорту Хитроу, бросив взгляд на мое кольцо, неожиданно поклонился мне. Я ответил на поклон, засунул руку в карман пиджака и незаметно снял кольцо. На всякий случай. Ведь я понятия не имел, за кого меня принимают! А в другой раз на рю Риволи молодая, хорошо одетая женщина, по виду еврейка, шарахнулась от меня, издав леденящий вопль, и загородила собой девочку лет шести. Вокруг начали собираться прохожие, а она все вопила не своим голосом, указывая пальцем на это чертово кольцо. Глаза ее были расширены от ужаса. Я поспешил перейти на другую сторону улицы, спустился в Лувр и долго бродил по египетским залам, ругая себя за неосторожность. С тех пор я предпочитаю носить это кольцо в кармане, а не на пальце.
        Протянув руку, Грэм взял со столика пачку сигарет. На висках его поблескивали капли пота, но в целом он не производил впечатления человека, находящегося в стрессовом состоянии.
        - У вас есть вопросы ко мне, Маргарита?
        Ошеломленная, она молчала.
        Писатель. Как давно в его жизни фантазии переплелись с реальностью?
        - Кажется,- заговорила она после паузы,- вы только что написали еще один полноценный рассказ.
        Улыбнувшись, Грэм встал на ноги, подошел к столу, не торопясь, засучил рукава рубашки и, не спуская глаз с сидящей без движения Риты, протянул к ней обе руки. Подавшись вперед, она взглянула на нити старых шрамов, тонких и белых на смуглой коже предплечий. Их нанесли острым лезвием, несомненно. Очень точно и аккуратно.

«Это ничего не доказывает,- подумала она.- Вполне может быть попыткой суицида». Читая ее мысли, Грэм запустил руку в карман и на раскрытой ладони протянул крупное красивое кольцо с черным камнем. Камень квадратный, искусно отшлифованный. Оправа из белого золота.
        - Вы мне не верите?
        - Пока что я не готова ответить на этот вопрос.
        По следам этой истории Рита предприняла небольшое расследование. Зашла на сайт, содержащий больше всего информации о творчестве Грэма Мастерса, выяснила, что за издательство первым опубликовало сборник «День зимнего солнцестояния» и роман
«Тайный страж», затем перешла на сайт упомянутого издательства, изучила всех его авторов, в особенности прославленных, имеющих богатую творческую биографию, составила список из нескольких фамилий и принялась методично изучать все материалы, имеющие к ним отношение. Наконец, после нескольких дней упорных поисков, ей показалось, что она напала на след. Один из именитых писателей-фантастов был назван первооткрывателем многих известных сегодня имен, а в другом месте вскользь упоминалось о его возможной принадлежности к одному из тайных оккультных орденов, наследников Золотой Зари. Возможная принадлежность!.. Исчерпывающая информация, ничего не скажешь.

* * *
        Они созвонились в конце недели, как договаривались. Ольга сказала, что собирается на кладбище, и Рита неожиданно для себя спросила:
        - Можно с тобой?
        - Ну... да,- растерялась Ольга.- Если хочешь.
        Таким образом, на следующий день они оказались на Долгопрудненском кладбище. С погодой повезло. На солнце периодически набегали белые облачка, но было безветренно и сухо. Вымощенная красной плиткой дорожка повела их прочь от центрального входа мимо захоронений воинов-афганцев к могиле Германа и Надежды Строгановых. Свежевыкрашенная ограда... мраморное надгробие - черная полированная плита с высеченными на ней скорбными датами и непременным «помним, любим, скорбим», белая фигура ангела со сложенными крыльями... на невысоком постаменте букет живых белых роз.
        - Гришка!- ахнула Ольга.- Он был здесь.
        - Ну и что?
        - Ничего.- Ольга прикусила губу.- Просто я не думала, что...
        Рита искоса посмотрела на нее:
        - Ты не думала, что твой брат бывает на могиле родителей?
        Сидя на деревянной скамеечке, Ольга молча хлюпала носом. Ей потребовалось время, чтобы прийти в себя. Рита разглядывала фотографии покойных.
        По правде говоря, Надежда и при жизни не производила впечатления роковой женщины (при взгляде на Германа невольно возникал вопрос, что же он в ней нашел), а уж на этом глянцевом овале... Хотя, похоже, выбирая фотографию, Ольга подошла к делу со всей ответственностью. Снимок явно был сделан профессионалом скорее всего на каком-то торжестве - на эту мысль наводили ярко накрашенные губы Надежды, укладка, декольте и нитка крупного жемчуга вокруг увядающей шеи. Типичная дама бальзаковского возраста, утомленная усилиями, которые приходится затрачивать на то, чтобы не проигрывать от сравнения с молоденькими вертушками, особенно на фоне импозантного мужа.
        Герман... Изящные лицевые кости, обтянутые смуглой кожей. Серо-стальные глаза. Грэм темноглазый в мать, что же до всего остального, то это Герман номер два. Та же осанка, те же черты... И временами - тот же резкий прищур, вызывающий желание отпрянуть. Удивленная и опечаленная, Рита неожиданно осознала, что всегда восхищалась отцом своей подруги (ее собственный отец был обыкновенным пьяницей и смылся, когда Рите было всего-навсего четыре года), что хорошо его помнит и сожалеет о его кончине.
        - Ты никогда не говорила...- пробормотала она смущенно.- От чего он умер?
        Всхлипнув, Ольга покачала головой, и Рита решила не настаивать.
        - Ты сама здесь все устроила?
        - Ты имеешь в виду памятник и остальное? Да, сама. Но Гришка все оплатил.
        Рита снова перевела взгляд на фотографию.
        - Они успели помириться?
        - Господи,- произнесла Ольга сдавленным голосом,- да ведь папа умер у него на руках...
        - Если тебе трудно, не рассказывай.
        - Ничего.- Ольга немного помолчала. Улыбнулась виновато.- Знаешь, иногда лучше рассказать.
        - Знаю.
        Еще одна короткая пауза.
        - Папа лежал в больнице - в той, ведомственной, на Открытом шоссе. Его прооперировали, но... Я позвонила Гришке, и на следующий день он прилетел из Амстердама. Даже домой не зашел, с трапа самолета сразу в больницу. Мы с Витей встретили его в вестибюле. Папа к тому времени был уже очень плох. Лечащий врач сказал: сутки, максимум двое.- Ольга смахнула слезинку.- Я не могла находиться с ним рядом. Понимаешь? Просто не могла. Я не знала, что делать, что говорить, как вообще вести себя. Меня никто этому не учил. Я чувствовала себя абсолютно беспомощной. Хуже ребенка.
        Слезы текли уже по обеим ее щекам, Ольга их даже не вытирала, хотя носовой платок был у нее наготове. Рита молча положила руку ей на колено.
        - Гришка поднялся на пятый этаж, поговорил с врачом и пошел к папе в палату. И уже не показывался до вечера следующего дня. Не знаю, о чем они говорили, он всегда был скрытным. Его пытались выпроводить, но куда там! Он спустился вниз, только когда папы не стало.
        - А ты где была все это время?
        - Мы с Витей сидели в холле первого этажа. Я позвонила соседке, попросила накормить детей. Потом мы зашли в какую-то забегаловку на другой стороне улицы, выпили по чашке кофе... погуляли по больничному парку... вернулись назад... Мне казалось, этот день никогда не кончится. Я позвонила Гришке на мобильный, но он не ответил. Ты, наверное, думаешь, что мне следовало пойти к ним? Знаю. Но я не смогла. Не смогла себя заставить. Стоило мне подумать о том, что там, наверху, умирает человек... и не просто человек, а мой отец... господи, у меня просто все внутри переворачивалось. Это так страшно, Ритка, ты не представляешь!..
        Рита промолчала.
        - А главное, мы ничем не могли ему помочь.
        - Разве?
        - Не знаю... Когда Гришка спустился вниз, руки у него были сплошь в синяках от папиных пальцев. Я потом всю ночь не могла заснуть, вспоминала эти синяки... А он сказал только: «Сделай все, что надо. Ну, ты знаешь. Я оставлю тебе денег». И утром вылетел обратно в Амстердам. Я даже не пыталась его отговорить. После тридцати часов в больничной палате вид у него был такой, что, боюсь, останься он, пришлось бы хоронить двоих вместо одного.
        Рита не могла отвести взгляда от белых роз. К настоящему моменту у нее уже сложилось довольно отчетливое представление о характере и привычках Григория Строганова, и она не предполагала, что какие-то слова или события смогут существенно изменить его. Есть такие люди, которые лишь в бессознательном обладают пониманием смысла своей жизни и своего подлинного назначения, а сознание их заполнено соблазном, совращающим с правильного пути[К.Г. Юнг. О психологии бессознательного.] . Но теперь она не знала, что и думать.
        Девять (или десять?) лет не видеться с отцом, а потом примчаться по первому зову и не покидать его до самого последнего вздоха. Вряд ли это было легко. Дочь, старшая из детей, не справилась. Даже пробовать не стала. А этот лживый распутный гаденыш, прикидывающийся зачарованным принцем, просто взял и сделал то единственное, что было нужно. А Герман? Оценил ли он всю парадоксальность ситуации? Благополучная дочь, сидящая внизу, в вестибюле, в компании своего мужа, ответственного работника и примерного семьянина (оба исключительно приличные люди), и блудный сын, припавший к смертному одру... Интересно, что Грэм ни разу не упомянул о своих больничных бдениях. Хорошо бы вывести его на эту тему, разговорить, расспросить. Но как задать вопрос, чтобы услышать правду?
        Риту не оставляло ощущение, что в свое время она упустила что-то очень важное. Важное не только для Ольги или Грэма, но и для нее самой. Упущенные возможности, ушедшие поезда - знакомая картина! Но с какой стати ей, девчонке двенадцати или пятнадцати лет, присматриваться к родителям своей школьной подруги? Ладно еще к матери, но к отцу...
        - Между тобой и Германом тоже не было особой близости, да?
        - У него вообще не было близких людей,- вдруг выпалила Ольга, поразив Риту до глубины души.- Он никого к себе не подпускал. Даже с мамой они... ну, ты помнишь.
        Ольгины слезы в школьном туалете... материнские тайные страхи, высказанные девочкой-подростком: «Вдруг он уйдет? На что мы будем жить?..» Жгучая обида на весь белый свет: «Кто-то посмел покуситься на мое безоблачное существование...» Надежда подозревала, что Герман ей изменяет, и никогда не ложилась спать, не дождавшись его и не обнюхав тщательно всю его одежду, пока он, не опускаясь до бессмысленных пререканий, спокойно принимал душ.

«Об этом мы говорить не будем».
        Поймать его с поличным было невозможно. Рожденный под знаком Скорпиона, он был скорпионом до мозга костей. Его великолепное самообладание, равно как и умение заметать следы, доводило Надежду чуть ли не до помешательства. Для того чтобы сбросить это колоссальное нервное напряжение, ей требовалось по крайней мере раз в месяц устроить сцену из итальянской жизни. Однажды, когда она особенно разошлась, Ольга услышала из своей комнаты звук пощечины, а затем голос отца: «Я мог бы уйти уже тысячу раз, но не ушел. Тебе это ни о чем не говорит?» Кто кому врезал для ума? Это осталось загадкой. Но истерика прекратилась.
        Возможно, Герман был изрядной скотиной, но Рита считала, что его можно понять. Родив сначала дочь, а затем сына, его жена перестала быть той женщиной, на которой он женился, и превратилась в какого-то кошмарного бегемота. И если поначалу она еще пыталась с этим бороться, то, убедившись, что для достижения цели придется приложить гораздо больше усилий, чем хотелось бы, окончательно опустила руки и уже без зазрения совести баловала себя плюшками, пирожками и шоколадным мороженым. Герман перестал брать ее с собой на корпоративные вечеринки. Потом вообще куда-либо, где их могли увидеть вместе. Это был тяжелый удар. Но когда Надежда потребовала восстановления своих законных прав, то услышала много такого, до чего в принципе можно было дойти своим умом.
        Герман отказывался любить и уважать женщину, которая так себя запустила. «Почему, скажи на милость, ты весишь сто двадцать кило?- вопрошал он с презрением, от которого на глаза Надежды сами собой наворачивались слезы, тем более что весила она не сто двадцать кило, а всего-навсего девяносто пять.- У тебя что, зеркала нет?»

«Свинья!- верещала Надежда.- Я испортила фигуру, вынашивая твоих детей!»

«Неужели? Почему же с другими ничего подобного не происходит? Посмотри на своих подруг. Алка не вылезает из тренажерного зала, Тонька вечно сидит на каких-то диетах, и только ты каждый месяц заявляешь, что тебе нужна новая юбка, и не потому, что старые вышли из моды, а потому, что они уже не налезают на твою задницу».
        После этих слов Надежда окончательно перестала себя контролировать и завыла в голос как деревенская баба. «Аааа!- голосила она, забыв о том, что в соседних комнатах спят дети.- Сволочь!.. Я жизнь свою загубила... ради тебя... всю свою молодость... Аааа!..»
        Ольге стало страшно, она забилась с головой под одеяло и крепко зажала пальцами уши. Несмотря на любовь к матери, ей все же казалось, что в данной конкретной ситуации та ведет себя как полная дура. Минут через пять хлопнула дверь. Герман ушел.
        Как после таких скандалов им удавалось помириться? Кто делал первый шаг? Рита не знала, удастся ли это выяснить. Разве что Ольга припомнит еще какие-нибудь подробности или Грэм соизволит кинуть очередную подачку: полузабытую фразу, незначительный на первый взгляд эпизод... С неизменным прищуром и лицом древнегреческого бога Герман казался человеком высокомерным, холодным. Но кто теперь скажет, так ли это было на самом деле?
        Глава 11
        Потом она еще не раз задаст себе вопрос: а не тогда ли, теплым осенним днем в тиши Долгопрудненского кладбища, у нее впервые возникла уверенность - не подозрение, а именно уверенность!- что вся ее работа с Грэмом пойдет прахом? Безнравственный, самовлюбленный, артистичный... Кто в силах совладать с этаким чудовищем? Разве что Циммерман. И она, не сумев сделать выбор между любовником и пациентом, кинется к своему старому учителю. Тот будет топорщить свои эйнштейновские усы, смотреть на нее с гневом и изумлением, как на трехлетнего ребенка, который опять наделал в штанишки, сварливо напоминать о ее прежних успехах... но в конце концов согласится побеседовать с Грэмом - хотя бы для того, чтобы понять, кто же виновник неудачи, врач или пациент.
        Ох, и достанется же ей после этой встречи!..

«Вы, деточка, забыли одно из основных правил анализа: не начинать интерпретаций до тех пор, пока не удастся полностью преодолеть сопротивление характера. Ваш пациент демонстрирует сильнейшее сопротивление, причем оно принимает у него форму готовности к сотрудничеству. Он ведет себя дружелюбно, предоставляет массу инфантильного материала, но для него анализ - не более чем игра. Он наблюдает за аналитиком и внутренне даже посмеивается над ним».

«Да, я заметила, броневая защита у него очень сильна».

«Броневая защита или характерологический панцирь как привычный для личности способ реагирования на требования внешнего мира может быть более подвижным или менее подвижным, вы знаете это не хуже меня. В данном случае мы имеем дело с давным-давно затвердевшей структурой в глубине личности. Вам потребуется терпение».
        Учитель и ученица войдут в раж, забегают по кабинету, заспорят, перебивая друг друга,- проведут таким образом почти два часа, прежде чем Рита решится сделать сенсационное признание и услышит в ответ: «Вы допустили контрперенос. Это грубейшая ошибка для аналитика вашего уровня. Я считаю, что в данном случае продолжение терапии вряд ли возможно».
        Но это все потом, потом! А пока...
        Рука Грэма, играющая ее волосами, накручивающая на палец длинный локон. Тихий голос, произносящий слова любви. Что он говорит? Не важно, если глаза его при этом сияют как шлифованные агаты. В постели он становился совершенно другим, не таким, как на улице, в кабинете психоаналитика, в музее, в магазине, в ресторане. Скидывая с себя одежду, он скидывал все, чем к тридцати годам обычно бывает обременен среднестатистический житель мегаполиса, и представал перед ней во всем блеске своих пороков и извращений. Его бесстыдство восхищало и ужасало. Но как любовник он был вне конкуренции.
        - Кто был твоим героем в детстве, в юности?.. Уж наверно не д’Артаньян?
        - Нет,- улыбнулся Грэм.- Герои рыцарских романов меня не привлекали. Лет до шестнадцати я любил представлять себя одним из стражей, помнишь? Из тех, что соблазнили дочерей человеческих. Что они чувствовали, когда Господь обрушил на них свой гнев, когда отдал архангелу Михаилу страшный приказ: «...крепко свяжи их под холмами земли до дня суда над ними и до окончания родов, пока не свершится последний суд на всю вечность. В те дни их бросят в огненную бездну; на муку и в узы они будут заключены...»[Книга Еноха 2:10.] ? О чем они думали? Надеялись ли на чудо, на то, что Он опомнится и отменит приговор? Ведь они были ангелы, сыны неба.
        - Только это тебя и занимало?
        - Не только. Бог решил очистить землю от скверны при помощи потопа. Устроить гадким людишкам банный день. «И все сны человеческие должны сделаться праведными, - объяснял Он архангелам,- и все народы будут оказывать Мне почесть и прославлять Меня, и все будут поклоняться Мне. И земля будет очищена от всякого развращения, и от всякого греха, и от всякого наказания, и от всякого мучения; и Я никогда не пошлю опять на нее потопа, от рода до рода вовек». Сказано - сделано. И что? Этот мир стал намного лучше?
        - Непохоже.
        - О том и речь. А стражи, возможно, до сих пор расплачиваются за преступление, которого не совершали.
        - Но ты-то совершал!
        Он удивленно приподнял голову:
        - Что? Преступления?
        - Проступки. Не смотри на меня так... Мысль о том, что ты помимо воли стал членом какой-то деструктивной секты, невыносима для тебя. Но нельзя сказать, что это был несчастный случай! Тебе сделали предложение, и ты его принял. Мог бы не принимать.
        Глядя на нее сквозь ресницы, Грэм не произносил ни слова. Зачем? Он уже успел рассказать ей про Принца Жезлов, и, пошарив по Интернету, пролистав пару книг, Рита составила некоторое представление об этом персонаже.
        Жезлы, стихия Огня... чувственность, ощущения... Не она ли на днях объясняла Грэму, что его интуиция развивалась в ущерб ощущениям? Оказывается, есть люди, которые считают иначе. Принц Жезлов - почему гадалка, известная каббалистка, выбрала для Грэма именно эту карту?
        С другой стороны, она могла выбрать эту карту - карту, которая традиционно символизирует ощущения, оральный нарциссизм,- потому, что подозревала у него не избыток этих качеств, а, наоборот, недобор. Недостаток, который он так отчаянно пытался восполнить.
        На одной из книжных полок Рита заметила фотографию в алюминиевой рамке. Родители и дети в каком-то непонятном интерьере, напоминающем театральное фойе или гостиничный вестибюль. Грэму лет восемнадцать-девятнадцать, Ольге - двадцать или двадцать один. Темно-синяя рубашка фантастически идет к его мрачному лицу. Девятнадцать... тот самый возраст, когда он с упоением предавался разврату. Фи, что за мерзкое слово! И все же это так. Когда без страха пускался во все тяжкие, экспериментировал с новыми ощущениями. Почему? Да потому что их ему не хватало!
        - Ты утверждаешь, что не получал удовольствия, ни тайного, ни явного, оказываясь в роли жертвы. Что делал это исключительно ради денег.- Лежа на костлявом плече Грэма, Рита рассеянно теребила мочку его уха.- Но ты носишь железо на запястьях и, занимаясь сексом, по первому требованию поднимаешь руки вверх, как человек, согласный быть прикованным к спинке кровати. Нет, я не хочу сказать, что ты мазохист, хотя кое-кто из моих коллег, возможно, заподозрил бы у тебя эту патологию. Скорее, это способ компенсации. Помнишь, ты рассказывал о своих детских страхах - страхе боли, страхе наказания?.. Позже ты начал делать именно то, чего боялся, будто желая доказать себе и другим, что больше не боишься. С чего это началось? Ты помнишь? Что послужило толчком к экспериментам в этом направлении?
        - Слова отца. Однажды он сказал: «Если ты чего-то боишься, сделай это. Выйди навстречу собственному страху».
        Рита вздрогнула. Господи боже! Давая такой совет, Герман, видимо, полагал, что делает доброе дело. Но его сын был не тем ребенком, с которым можно говорить языком скандинавских викингов или японских самураев. Если ты чего-то боишься... Для начала было бы неплохо выяснить, ЧЕГО он боится. Вдруг совсем не того, чего в его возрасте боялся ты?
        Она еще раз взглянула на фотографию. Гладкая кожа, пухлые губы, пристальный взгляд исподлобья... Мальчик с рекламного плаката Гуччи.
        Грэм потянул ее за руку и уложил обратно. Он выглядел ужасно сердитым.
        - Послушай, какого черта я посещаю психоаналитика, если моя любовница постоянно рассматривает меня под микроскопом? С чего началось то, с чего началось это... Ты можешь просто проводить время с мужчиной и получать удовольствие?
        Извернувшись, Рита укусила его за руку. Укусила как кошка. Но он был слишком рассержен, чтобы обращать внимание на такие пустяки.
        - Ты говоришь, что я согласен быть прикованным к спинке кровати. Согласен, да! Я согласен на все. Тебя же пугает малейшая потеря контроля. Ты впадаешь в панику, когда я завязываю тебе глаза. Не связываю по рукам и ногам, а всего-навсего лишаю возможности наблюдать за каждым моим движением. Контроль!.. Скажи, а, сидя на унитазе, ты тоже размышляешь о влиянии наследственности и психических травм, полученных в раннем детстве, на личность индивидуума?
        - Фу! Ты становишься пошлым.
        - Ты называешь пошлостью все, что имеет отношение к сексу?
        - Все, что выходит за рамки приличий.
        - Приличий? А что такое приличия? Давай, растолкуй мне, хаму и грубияну. Это правила поведения в общественном месте или правила поведения в собственной постели?
        Когда он начинал говорить с ней в таком тоне, ей хотелось ударить его по лицу. Разбить в кровь его красивые губы. Но она пообещала себе, что не станет этого делать. Больше никогда.
        - Посмотри на себя,- продолжал он с неподдельным презрением в голосе.- Женщина с подавленной сексуальностью. В чем дело? Ведь ты же не родилась такой.
        - Посмотреть на себя? Ты предлагаешь это мне? Мне?!- Она не могла опомниться от возмущения.- Господи, а сам-то!..
        Ее обвиняющие интонации заставили его улыбнуться. Рита вспомнила, как он сказал однажды, отвечая на какой-то ее вопрос: «Гностики называют наше видимое „я“ aidolon, что значит „изображение“. Aidolon, отражение в зеркале - это кем мы себя видим, а не кем являемся в действительности». Созерцая его образ, она при всем старании не могла уловить сущность. Грэм ускользал от нее. Ускользал сознательно и вероломно.

* * *
        - Неужели ты не догадывалась, что все будет именно так?
        Стоя к ней спиной в длинном распахнутом плаще с поднятым воротником, Грэм сосредоточенно разглядывал уток, плавающих вдоль берега в надежде на кормежку. Вода в Останкинском пруду была темной, но прозрачной, как бутылочное стекло, на поверхности покачивались бурые водоросли.
        Рита не знала, что сказать. А ведь Циммерман ее предупреждал, как предупреждал всех без исключения своих учеников: «Если сексуальная жизнь самого аналитика не в порядке или хотя бы интеллектуально он не относится к сексу с одобрением, то это неизбежно скажется на результатах его работы. При недостатке собственного опыта понимание проблем пациента будет весьма затруднительным, что рано или поздно приведет к возникновению невроза». И вот он, северный олень. Врач впал в зависимость от своего пациента. Пациент говорит ему, что делать... решает, куда пойти и когда... морочит, злит, ублажает... Не человек, а змей из райского сада!
        Только вчера они лежали, прижавшись друг к другу, на красном шелковом покрывале, и Грэм, не открывая глаз, произнес:
        - Ты победила.
        - Ты говоришь это после того, как безжалостно растоптал мою профессиональную гордость?
        - Ты потерпела поражение как аналитик, но победила как женщина. Я полюбил тебя. Раньше этого не случалось.
        - Твоя любовь - нелегкая ноша, Грэм.
        - Одиночество легче?
        Она раздраженно дернула плечом.
        - Можно подумать, мы всегда получаем то, чего хотим.
        - Можно подумать, для того, чтобы получить желаемое, достаточно просто захотеть.
        - Что ты имеешь в виду?
        Грэм тяжело вздохнул, как будто ее непонятливость уже начинала действовать ему на нервы.
        - До тех пор пока любовь ты будешь называть контрпереносом, а сексуальную привлекательность - реакцией фаллически-нарциссического типа, ты обречена на одиночество.
        - Что значит «обречена»? А если одиночество меня устраивает?
        - Я вижу!
        На нем была измятая рубашка цвета хаки с закатанными до локтей рукавами. Из-за этого шея и грудь в распахнутом вороте казались еще более смуглыми, смуглыми, как у метиса. Темные глаза вызывающе поблескивали при свете ночника.
        Они просто прилегли на пять минут, потому что слишком долго бродили по аллеям Ботанического сада, потому что устали от воспоминаний, потому что... не важно. Любовная драма, в которую они втянули друг друга, поддавшись порыву, ощутив жгучее желание заполнить чем-то свербящую пустоту в груди, разворачивалась теперь спонтанно, без участия разума и воли. Ничего невозможно предотвратить. Ничему не удастся сказать «нет».
        Грэм потянулся с легким зевком, и, не успев толком понять, что делает, Рита схватила его за руки и настойчивым рывком вынудила закинуть их еще дальше за голову. Он понял, выражение его глаз изменилось. Пальцы медленно сомкнулись вокруг вертикальных стоек спинки кровати. Если бы при этом он улыбнулся, Рите не осталось бы ничего другого, как только встать и уйти, но нет... губы его даже не дрогнули. Он ждал, демонстрируя восхитительную покорность, погружаясь в подобие транса от мысли, что в следующую минуту может стать жертвой извращенной фантазии своего психоаналитика.
        Мысленно она улыбнулась сама. Да нет, какие улыбки - она готова была смеяться... сквозь горькие слезы, да. Зачем ей понадобилось подталкивать его в этом направлении, ведь она отлично знала, что не сумеет подыграть должным образом? Наверняка он почувствует себя разочарованным. Но отказать себе в этом она не могла.
        Расстегнутая рубашка, отяжелевшее дыхание, стиснутые зубы... Он играл блестяще. Но ей-то хотелось верить, что это не игра! Похожие чувства в ней пробуждала его история про подземелья и саркофаги. Невероятная правда? Или правдоподобная выдумка? Со своим необузданным воображением Грэм был способен и на то и на другое. Сознательно ли он вынуждает ее балансировать на грани? Доказательств ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы не лишиться доверия. Недомолвок ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы подогреть интерес.

«Насколько правдив твой рассказ?»

«Настолько, насколько может быть правдив любой рассказ о событиях, пережитых в измененном состоянии сознания».

«К тому же многое зависит от того, кому рассказываешь, так? Для одних слушателей годится одна версия произошедшего, для других - другая».
        Этот выпад он оставил без внимания, подтвердив ее догадку. Изложенная версия была версией, предназначенной специально для нее.

«И все же что-то произошло. Тебя похитили... с твоего согласия, да, но это не важно... вырвали из привычной среды на неопределенный срок, подвергли мучительным испытаниям. Хотя нет!- Ход ее мыслей неожиданно изменился.- Важно. Как раз это и важно - твое согласие... Что заставило тебя согласиться? Объясни еще раз».

«Я хотел через это пройти. Через то, чего не мог предвидеть. Чего не смел ожидать. Чем бы это в итоге не оказалось, я хотел пройти через это».

«Ты знал, что, по слухам, этот твой мэтр принадлежит к какому-то тайному братству?

«А разве я не сказал?»

«Ты вел себя как последний идиот».

«Неужели?»

«Да. Потому что только идиот мог сознательно обречь себя на такие... такое... Ты хотел научиться писать? Стать лучше всех? Вот и сидел бы дома, работал... вместо того чтобы искать приключений на свою задницу! Нет, не надо приводить примеры из мировой истории. Я знаю, с какой целью это делали древние. Но на дворе двадцать первый век, ты в курсе?»

«А с какой целью это делали древние?» - поинтересовался он невинно.
        И тут выяснилось, что ей нечего сказать по этому поводу.
        Пришлось ему самому.

«Почему все ритуалы посвящения включают в себя практически идентичные этапы? Удаление из привычной среды, одиночество, строгий пост, болезненные процедуры вроде бичевания или надрезания каких-либо частей тела, выпивание особого напитка, вызывающего изменение сознания, ритуальную смерть и наконец воскрешение и возвращение к жизни - уже другим существом. Зачем голод? Зачем боль? Ответ прост. Аскетические практики изменяют химию тела и мозга. Голодание приводит к нарушениям в работе церебрального редукционного клапана, в результате чего мозг начинает принимать извне множество „ненужных“ для биовыживания сигналов. Это и есть тот самый визионерский опыт, о котором мы столько слышали, но до сих пор так мало знаем. Боль сопровождается выбросом гистамина и адреналина. Но гистамин вызывает шок, адреналин - галлюцинации, а некоторые продукты разложения адреналина приводят к развитию симптомов, напоминающих симптомы шизофрении. Об этом писали Олдос Хаксли, Лайелл Уотсон и другие исследователи внутреннего космоса».
        Когда состоялся этот разговор? Не торопясь, слой за слоем, она счищала шелуху с луковицы своей памяти, обнажая горькую сердцевину, зная, что рано или поздно из глаз брызнут слезы, но твердо решив довести дело до конца. Грэм сделал свое полупризнание - излюбленная тактика!- а затем снова ушел в себя, оставив ее домысливать, достраивать, пытаться втиснуть его психологию в какие-то убогие рамки.
        Лежа перед ней в позе поверженного рыцаря, он наблюдал из-под ресниц, как она пытается побороть свою стыдливость. Боязнь показаться смешной, неуклюжей. Как девчонка, ей-богу! Ее полусогнутые пальцы легко пробежались по его груди, расстегнули рубашку. Ноготками сверху вниз, до самой пряжки ремня... Что он там рассказывал про свою английскую подружку?..
        Грэм закрыл глаза, чтобы облегчить ей задачу, но позволил себе усмешку (за которую, впрочем, немедленно получил по губам).
        - Смелее,- вымолвил он вполголоса.
        От звука его голоса Риту бросило в жар.
        Двумя руками она рывком распахнула на нем рубашку, припала губами к жаркой мускулистой груди. Худой, но не истощенный - напрасно она считала его слабым.
        Ее язык выводил узоры на коже мужчины, в то время как сам мужчина, пребывая в абсолютной неподвижности, словно бросал вызов ее умению, приглашал в игру «кто кого». Торопливо, дрожащими пальцами Рита стаскивала с него одежду. Ей хотелось быть дикой, неукротимой, развратной. Вот бы узнать, о чем он думает! Что у него в голове?..
        Бег крови по жилам, обжигающее дыхание... безудержные ласки, от которых хотелось кричать... Однажды он сказал: «Я умею быть и охотником, и дичью». За время знакомства с ним она успела повидать и то и другое, но даже сейчас не могла ответить на вопрос, что же ей нравится больше. Грэм перевоплощался так мастерски, что угадать, когда он был собой, а когда играл, было практически невозможно. И она хотела его любым.
        В какой-то момент он решил, что довольно потакать капризам вздорной женщины, подхватил ее, опрокинул на спину и, уже начиная движение к центру земли, шепнул чуть слышно:
        - Любишь меня?
        Она не ответила.
        Это было страшно - признаться в своей зависимости от другого. В своей потребности в другом, отличном от себя.
        Потом они долго лежали, не разжимая объятий, легонько касаясь друг друга губами - с нежностью, без страсти. Вопиющее бесстыдство Грэма уже не шокировало Риту, как раньше. Его искушенность в любовных делах она научилась воспринимать как само собой разумеющееся, свойственное всем без исключения привлекательным мужчинам, которых, впрочем, в ее жизни было не так уж много. Даже его привычка во время секса ласковые словечки перемежать с французской скабрезной лексикой не вызывала у нее никакого протеста. «Он развратил тебя»,- частенько говорила она своему отражению в зеркале. И сама смеялась над этой ханжеской формулировкой.
        Пальцы Грэма лениво перебирали ее волосы, ровное дыхание убаюкивало, даруя обманчивое, но такое желанное ощущение «все в порядке, я с тобой». Незаметно для себя они погрузились в сладкую дрему...
        ...из которой их выхватил звонок в дверь.
        - Ты кого-то ждешь?- шепотом (как будто стоящий на площадке мог услышать) спросила Рита.
        Грэм выглядел озадаченным.
        - Нет.
        - Кто же это может быть?
        - Ольга.- Он чуть заметно хмурился.- Она заходит время от времени. Что-то взять, что-то положить...
        Рита представила, как Ольга переступает порог, видит на коврике женские сапоги, на вешалке - пальто... Не узнать их просто невозможно. И что она сделает? Повернется и уйдет? Хорошо, если так.
        - Не открывай. Пусть думает, что тебя нет дома.
        - У нее есть ключи.
        - Господи...
        Грэм тяжело вздохнул и начал выбираться из постели. В прихожей уже слышалось щелканье дверного замка. Очевидно, Ольга нажимала на кнопку звонка только из вежливости.
        С большим трудом подавив желание нырнуть с головой под одеяло, Рита прислушалась. Ничего. Шепотом они разговаривают, что ли? Ничего, кроме тяжелых ударов ее собственного сердца.
        И почему все вечно происходит так, как происходит? Не так уж часто она оказывается в этой квартире. Не так уж часто заходит Ольга. Теперь объяснений не избежать. Какой тактики будет придерживаться Грэм?
        Хлопнула входная дверь. Грэм вошел в комнату, рассеянно взял с подоконника пачку сигарет. Продолжая смотреть в окно, щелкнул зажигалкой. Рита молча ждала. Ее терзало беспокойство, но она не знала, о чем спросить. Тупо: «Ну? Ну что?» Все это так смахивало на водевиль, что больше всего на свете ей хотелось провалиться сквозь землю или (первый вариант проще, но второй обещает больше удовольствий) послать к чертовой матери обоих - и брата, и сестру.
        Наконец он повернулся к ней и с робкой улыбкой предложил:
        - Может, кофе?
        - Давай,- машинально откликнулась она.
        Приятно было сидеть за большим кухонным столом в махровом халате и мягких тапочках на босу ногу, чувствуя в руке вес керамической кружки с горячим кофе. Грэм, как всегда, приготовил его не по-простому, а с какими-то заморочками, отчего аромат стал еще более сногсшибающим, а про вкус и говорить нечего. В голову снова пришла шальная мысль: вот бы это навсегда или хотя бы лет на ...дцать.
        Как неудобно устроен человек (всякий человек?): вечно-то ему хочется больше, чем у него есть!
        - Думаю, пора заканчивать эти игры в психоанализ.
        - Вот как?- Грэм аккуратно поставил кружку на стол.- Во что же мы будем играть?
        Она взглянула ему в глаза.
        - Почему ты обманываешь меня?
        - Не понимаю.
        - Понимаешь.
        Он выдержал паузу.
        - Понимаю, что ты имеешь в виду, но не понимаю, почему ты называешь это обманом.

«Ну вот,- с тоской подумала Рита,- опять начинается хождение по кругу».
        А потом ее осенило: он В САМОМ ДЕЛЕ не считает это обманом, потому что давно перестал разделять свой мир на мир фантазий и мир объектов. Для него не существует двух независимых друг от друга миров - вымышленного и проявленного. Не два, но один. Неужто его заболевание серьезнее, чем она полагала? А может, это вообще не заболевание?
        Следующие три дня прошли в ожидании неизбежного, когда приходилось то и дело напоминать себе, что все мы взрослые люди и никто никому ничего не должен, но вздрагивать от каждого телефонного звонка, потому что он мог оказаться тем самым, способным положить конец старой дружбе. Однако Ольга не позвонила. Во всяком случае, не сразу. Как выяснилось впоследствии, она ждала этого от Риты. Звонка с извинениями... простите, за что?
        - Я обратилась к тебе за помощью!- негодовала подруга.- Потому что считала специалистом. Мой брат болен, а ты воспользовалась его состоянием...
        Глаза у Риты полезли на лоб.
        - Минуточку. В чем ты пытаешься меня обвинить? В совращении малолетнего? Или психического инвалида?
        - Этого не должно было случиться,- заявила Ольга упрямо.- Я понимаю, он из тех мужчин, что нравятся женщинам, а у тебя никого нет...
        - Ты считаешь его человеком, не способным принимать решения самостоятельно?
        - У него пограничное состояние психики!
        - Кто тебе это сказал?
        Разговор продолжался на повышенных тонах, в результате они распрощались, весьма недовольные друг другом. Рита надеялась, что это все. Но нет, через пару дней Ольга позвонила опять.
        - Ладно. Сделанного не воротишь.- Она тяжело вздохнула.- Так он неизлечим?
        - Я бы сказала иначе,- осторожно поправила Рита.- Он не болен.
        - Что значит «не болен»?- изумилась Ольга.- А как же его невроз?
        - Не далее как вчера ты называла это пограничным состоянием психики... спасибо, что не шизофренией.
        - Я не врач,- буркнула та.
        - Тогда почему ты утверждаешь, что твой брат болен?
        - Он ничего не ел... и эти его приступы паники...
        - Он больше не жалуется ни на приступы паники, ни на отсутствие аппетита, не так ли?
        Ольга пристыженно молчала.
        - Конечно, невроз имеет место,- сжалилась Рита.- Но, знаешь... это не самое страшное, что может случиться. В некотором смысле невроз - это попытка самолечения. Правильнее сказать: попытка саморегулирующейся психической системы восстановить баланс, что абсолютно ничем не отличается от функции сновидений. Оставь ты, бога ради, своего брата в покое. Он просто ДРУГОЙ, попытайся это понять.
        - И что же вы собираетесь делать дальше? Ты и он.
        - Будем жить долго и счастливо и умрем в один день... или расстанемся прямо сейчас... в любом случае я не намерена обсуждать это с тобой.
        Ольга больше не напоминала о себе. Но Грэм внезапно сделался раздражительным, даже истеричным. Откуда-то ему стали известны факты ее биографии, о которых она ни разу не упоминала, исполненная твердого намерения вычеркнуть их из памяти раз и навсегда.
        Откуда-то.
        Все это было и грустно, и смешно. Вспомнились школьные сплетни, шушуканье за спиной, жалкие, но не всегда безобидные интриги... Считается, что женщины не умеют дружить. А кто умеет? И вообще, что можно называть словом «дружба»? Возможность в любой момент переложить свои проблемы на кого-то другого, а если не переложить, то хотя бы вынудить этого другого потратить личное время на их бессмысленное обсуждение? Банальный развод - на сочувствие, вышибание слезы и другие этические манипуляции? Или все же нечто иное - то, во что хотелось верить в юности. Бескорыстие. Готовность прийти на помощь. Умение хранить секреты. Чувство такта, наконец!
        К своему ужасу, Рита начала понимать, что ее прежние установки не выдерживают испытания жизнью. А тут еще он - усталый, красивый, порочный - стоит, глядя на темную воду Останкинского пруда, и спрашивает:
        - Неужели ты не догадывалась, что все будет именно так?
        - Нет.
        - А если бы?..
        - Если бы - что?..
        - Если бы тебя предупредили заранее... ты согласилась бы работать со мной?
        - Зачем ты спрашиваешь? Ты знаешь.
        - Но я хочу, чтобы ты сказала.
        - Ответ: да.
        Глава 12
        Небо затянуто рваными облаками... светает... надо бы встать, задернуть плотнее шторы, но тело не повинуется, все косточки ноют, как будто он провел ночь не на удобной кровати в доме своего друга, а на поле боя. Точно таким же было небо за окном просторной больничной палаты, где состоялся их последний разговор. Отца и сына.
        Ольга позвонила, когда почувствовала, что ситуация выходит из-под контроля. Герман об этом не просил, но ей стало попросту страшно, да и не под силу справляться со всем в одиночку. Положиться на мужа она не могла, он сам вечно искал себе опору. Матери уже не было в живых. Оставался брат.
        Грэм вылетел первым же рейсом, бросив все дела и вдрызг разругавшись с Мариссой и Дэмиеном. Марисса была его любовницей, новой и временной. Принимая во внимание ее характер, он сразу же записал ее в однодневки. Яркая, истеричная Марисса вскружила ему голову за пять минут и почти за столько же успела утомить. Грэм был рад уехать, отодвинуть неизбежный разрыв хоть на пару дней. Пусть это и звучало кощунственно. Он знал, что Герман умирает.
        Паспортный контроль, такси, мелькание огней большого города за стеклом, о которое разбиваются капли дождя... Москва. Город, где он никогда не был счастлив.
        Ольга ждала в больничном вестибюле. Коротко всхлипнув, припала к его груди. Грэм рассеянно погладил ее по спине, пробормотал что-то вроде «ну-ну, успокойся» и отправился на поиски лечащего врача. На Виктора, ее мужа, он даже не взглянул. От этого кренделя никогда не было никакого толку.
        Все оказалось намного хуже, чем он предполагал. Доктор не надеялся, что Герман дотянет до утра. Он разрешил Грэму оставаться в палате сколько будет угодно, предупредил дежурную медсестру, дал номер своего мобильного и растворился в лабиринтах больничных коридоров.
        Прежде чем занять место у постели умирающего, Грэм спустился вниз к сестре.
        - Ты выдержишь?- всхлипывая, спросила Ольга.
        Грэм посмотрел на ее красный нос, на мокрые глаза.
        - Если он выдержит, то я тем более.
        Коротко кивнул, повернулся и пошел к лифту.
        Стерильное помещение, просторное и светлое. Резкий запах лекарств и болезни. Смертельной болезни. Запах страха, который испытывает каждый человек на пороге... чего? Новой жизни? Окончательного исчезновения?

«Потом не будет ничего»,- сказала как-то раз его покойная жена.
        И убила себя.
        Ей не хотелось уже ничего, и она шагнула в это ничто. Без страха. Когда ее нашли в ванне со вскрытыми венами, на лице ее была улыбка. Потому-то Грэм не считал себя ответственным за произошедшее. Это был осознанный выбор. Эрос против Танатоса, и Танатос победил. А Герман? Жаждет ли он покоя или новых страданий в очередном воплощении?
        - Герман,- произнес он, не слыша своего голоса.- Это я, Григорий.- Чья-то рука схватила его за горло.- Я пришел просить у тебя прощения.
        Герман повернул голову и посмотрел на сына, которого не видел десять лет. Перед ним стоял высокий черноволосый мужчина в дорогом костюме, поверх которого был наброшен больничный халат. Модный писатель, эстет черной готики - книги его уже продавались, имя мелькало на сайтах издательств, на страницах журналов и газет.
        - Подойди.
        Медленно ступая, Грэм направился к кровати, но в последний момент струсил и остановился у окна. На подоконнике стояла пепельница со смятым окурком, который совсем недавно был тонкой дамской сигаретой с золотым ободком. Германа навещала женщина. Любовница? Эта мысль не вызвала у Грэма никаких эмоций, параллельно он отметил, что сбоку на пепельнице имеется трещинка с волос толщиной, а дождь, похоже, прекратился.
        - Я могу закурить?
        - Конечно.
        Голос его Грэму не понравился, и, приподняв голову, он увидел, что Герман лежал, отвернувшись к стене, вцепившись пальцами в одеяло. Ч-черт... Впервые ему пришло в голову, что умирающий может страдать. Даже не так. Впервые он осознал, что в процессе умирания может страдать его отец, его друг, его любовница, он сам...
        - Ничего,- прошептал Герман, часто дыша сквозь зубы.- Ничего.
        - Даже не представляю, каково это - умирать, зная, что твои дети не оправдали твоих ожиданий.
        - Не я первый, не я последний.
        Грэм кивнул. Опять он увидел кухню, знакомую клеенку на столе... Германа, придерживающего газету правой рукой со сбитыми до крови костяшками пальцев. Надо ли говорить об этом сейчас? С другой стороны, если не сейчас, то когда?
        И все же прошло немало времени, прежде чем он решился заговорить. Запах пропитанных антисептиком бинтов разъедал мозг. Кровь стучала в висках, как будто он бежал, бежал... и налетел с разбегу на невидимое препятствие. Этим препятствием оказалась его невысказанная любовь к отцу, которого он почти не знал, которого привык сторониться. У психоаналитиков, конечно, имеется на этот счет особая теория, не менее абсурдная, чем все остальные. Но если она подтверждается, она перестает быть всего лишь теорией, а становится доказательством поистине тотальной абсурдности этого злосчастного мира.
        Зов Отца звучит для ребенка тревожно, по привычке он ищет защиты у Матери. Но приходит отец. Он является проводником и вершителем посвящения в тайны неведомого. Как первый незваный гость в раю ребенка и матери, отец является архетипным врагом; поэтому на протяжении всей жизни любой враг на уровне бессознательного символизирует отца. Отсюда и почитание голов, принесенных домой с набегов на враждебные племена, отсюда и непреодолимое стремление воевать: побуждение уничтожить отца постоянно трансформируется в общественно значимое насилие[Д. Кэмпбелл. Тысячеликий герой. Пер. А.П. Хомик.] .
        - То, что я делал... я делал не по незнанию. И не потому, что хотел легкой жизни.
        - Я знаю.
        Грэм внимательно посмотрел на него:
        - Знаешь?
        После стольких лет бойкота в это было невозможно поверить. Ему послышался короткий стон, после чего лежащий с закрытыми глазами Герман тихо заговорил:
        - Я жил некогда без закона, но когда пришла заповедь, то грех ожил...[Здесь и далее: неточные цитаты из Послания Римлянам 7:9-24.]
        Грэм загасил сигарету в пепельнице и рывком обернулся:
        - Что?
        - Неужели от закона грех? Нет, но я не иначе узнал грех, как посредством закона, - не переставая говорить, Герман шевельнулся и открыл глаза,- ибо я не понимал бы и пожелания, если бы закон не говорил: не пожелай...
        Быстрым шагом Грэм приблизился к кровати, но не сел на стоящий рядом стул, а опустился на колени. Его трясло мелкой дрожью. Хотелось снять пиджак, потому что в помещении вдруг стало невыносимо жарко, но он не мог, не было сил. По виску его скатилась капля пота и упала на край матраса.
        - Я виноват,- прошептал он, мучаясь от неспособности найти подходящие слова. Слова, которыми привык играть, как галькой на морском берегу, как цветными стеклышками, из которых складывается мозаика.
        - Да. Я тоже.
        - Господи, да я не о том!
        - А откуда ты знаешь, о чем я?
        Очередной приступ заставил Германа до скрежета стиснуть зубы и, обливаясь потом, откинуться на подушку. Грэм протянул ему руку, точно утопающему. В определенном смысле так оно и было.
        - Я никогда не думал, что это важно: законы, порядки.- По отцовским глазам Грэм увидел, что боль отступила, и вместе с ним перевел дыхание.- И сейчас не думаю. Но мне хотелось, чтобы ты понял... чтобы ты тоже понял, что это не важно.
        - ...потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю, - пробормотал Герман.- Бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти?- Он слабо улыбнулся и повернул голову. Его глаза, обведенные черными кругами, не утратили ни обычного своего выражения насмешливого превосходства, ни стального блеска.- Перестань мучить себя, Григорий. Ты - лучшее, что есть в моей жизни.
        Грэм покачал головой:
        - Хотел бы я, чтобы в мои последние минуты у меня было столько же сил, сколько у тебя.- И рявкнул на сунувшуюся в палату медсестру: - Пошла к чертовой матери! Не лезь сюда, ясно?
        Герман приподнялся на подушке. Голос его оставался ровным, спокойным.
        - Я знал, что должен отпустить тебя. Отпустить на все четыре стороны. Рядом со мной ты никогда бы не стал тем, кем стал. Во мне ты все время видел бы конкурента. Я подавлял бы тебя, как старший самец в прайде. И не вздумай спорить.
        - Спорить с тобой?- Грэм улыбнулся.- Боже упаси!
        - Об этом я и говорю.
        Неожиданно он впал в забытье, голова склонилась на грудь, скрюченные пальцы разжались. Несколько минут Грэм всматривался в бледное, безжизненное лицо, от этого зрелища по спине разбегались ледяные мурашки, потом поднялся с колен и, сутулясь, подошел к окну. Он понятия не имел, сколько продлится обморок, придет ли Герман в себя без посторонней помощи, стоит ли звать кого-то из медперсонала. Может, это уже конец?
        Выкурив подряд две сигареты, он прошелся взад-вперед по палате, сел на стул и уставился прямо перед собой. Только вчера Марисса выкрикнула ему в лицо, что его манера вести себя так, как будто на нем лежит вина за все человеческие глупости, нелепа и смехотворна. Но сам он не считал себя альтруистом. Кому и когда он в жизни помог? Однако она продолжала твердить, что видит его насквозь, что он готов посадить себе на шею всех лентяев и хронических неудачников, каких только носит земля, что стоит любому из его так называемых друзей намекнуть, что они без гроша. . Ах, ну да. К их столику подошел Марко, красавчик-танцор, из-за травмы колена враз потерявший работу, дом и женщину, и Грэм пригласил его поужинать с ними, а при прощании незаметно сунул ему в карман пиджака сложенную вдвое купюру. Незаметно для всех, кроме Мариссы. Что ж, эти деньги он заработал и не считал себя обязанным отчитываться перед ней за каждый паршивый цент. К тому же Марко не так давно... впрочем, это не имеет значения.

«Какой смысл отдавать, ничего не получая взамен?- презрительно вопрошала Марисса. - Ты тратишь время, деньги, энергию... Причем тратишь на кого попало! У тебя так много всего, что ты можешь позволить себе роскошь быть щедрым?»

«Я придерживаюсь прямо противоположной точки зрения, мой пупсик. Бессмысленно отдавать, рассчитывая на благодарность. Ведь в нормальном случае отдаешь не столько потому, что это нужно кому-то, сколько потому, что это нужно тебе».

«Что за вывихнутая логика?»

«Что за ментальный запор?»
        Конечно, это ни к чему не привело. Они просто разругались, а позже, в постели, долго и остервенело занимались сексом, изнывая от сладости и ярости, доводя друг друга до полного изнеможения.
        Я дам тебе ровно столько, сколько ты - мне. Ты должен возместить мои затраты, иначе я буду чувствовать себя обманутым. Использованным. Опустошенным. Являются ли люди сообщающимися сосудами? И да, и нет. Продолжая мыслить лабораторными терминами, закономерно приходишь к тому, что все мы подключены к единому энергетическому источнику и питаемся от него, а он, как это ни парадоксально, от нас. Если сегодня ты решаешь чью-то проблему, а этот кто-то не может или не хочет ответить тебе тем же, будь уверен, ты получишь вливание от вселенной.
        Не от человека. От источника. И твоя кровь обновится.
        Хотя бывает, что ответ - в виде услуги, моральной или материальной поддержки и прочая - приходит от того же самого человека. Спустя какое-то время. Бывает. А если не от него, то от другого, который ВДРУГ, благодаря «случайному» стечению обстоятельств, оказался в пределах досягаемости. И у него ВДРУГ оказалось именно то, в чем ты больше всего нуждаешься. И он готов - ну надо же!- поделиться этим с тобой.
        Отпускай хлеб твой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдешь его[Екклесиаст 11:1.] .
        Не стоит думать, что делятся исключительно от избытка. Если уж на то пошло, у нас тут вообще нет ничего своего. Ну и какой смысл в накоплении?
        Это можно считать справедливым как в отношении позитива, так и в отношении негатива. Грэм вспомнил (впервые за все эти годы), как к нему, тогда еще пятнадцатилетнему мальчишке, пришла перепуганная Надежда и трагическим голосом сообщила, что случилось ей по глупости разругаться на работе с некой Валентиной, а про эту Валентину доподлинно известно, что в чей адрес она произнесет проклятие, тот помрет в течение трех-четырех недель. И что теперь делать?
        Почему она пришла именно к нему? Это вообще заслуживало пера м-ра Уолпола: семейное предание гласило, что, будучи несмышленым младенцем, он поймал и проглотил янтарную бусинку, которую выронила его умирающая прабабка. Что с этой бусиной случилось дальше, нетрудно догадаться. А прабабка-то была ого-го!
        Первое, что он сказал матери,- наплевать и забыть. Но почти сразу понял: нет, не работает. Надежда сникла и, судя по всему, приготовилась к самому худшему. Оставалось одно: принять ее модель реальности и потренироваться думать, как она. Получилось. После часа кропотливой работы Грэм изготовил для нее простейший защитный амулет и произнес волшебные слова.
        Прошла неделя, две, три... Он уже и думать забыл, как вдруг его добрейшая матушка явилась к нему с офигенной новостью.

«Валентина померла. ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ?»
        Он чуть со стула не упал.

«Да очнись ты наконец! Ничего я не делал!»
        Попутно выяснилось, что покойная Валентина заливала по-черному и в ту роковую пятницу, оставшись на даче, выжрала в одну харю чуть ли не ведро водки.
        Это к тому, как циркулирует негатив.
        Итак, если мы не хотим быть проточным водоемом, мы становимся стоячим болотом. Мы отпадаем от источника. И одушевленная вселенная больше не желает иметь с нами никакого дела.

* * *
        - Григорий!
        Он очнулся от раздумий и поднял голову. Герман смотрел на него не отрываясь. Прищуренные серые глаза, со дна которых медленно поднималось обволакивающее тепло. Еще немного, и лед этих глаз растает, и они потекут по щекам, и впитаются в белый хлопковый трикотаж спортивной футболки... Этот неожиданный готический глюк заставил его вздрогнуть.
        - Я здесь.
        - Почему ты до сих пор не женат?
        - Что-то не хочется. Это важно?
        - Ты должен мне сказать.
        - Ну... возможно, женюсь через год-другой. Жалеешь о том, что не увидел внуков?
        - Внуков я видел. Но не твоих детей.
        - Понимаю.
        Следующий вопрос удивил бы его, если б не магнетический раппорт, установившийся между ними за последние несколько - он уже потерял им счет - часов.
        - Гришка, ты веришь в Бога?
        - Вера есть то, что ты принимаешь как данность безо всяких на то оснований. Просто потому, что так тебе велит приходский священник, этому тебя научили родители, сейчас модно рассуждать именно так, тебе просто лень думать.- Грэм пожал плечами. - Неужели во мне можно заподозрить подобное простодушие?
        - Значит, не веришь.
        Он немного помолчал.
        - Во время одного из интервью доктора Юнга спросили, верит ли он в Бога. «Я знаю, что Бог существует,- ответил Юнг.- Мне не нужно верить, я знаю».
        - Знание, истина... Забавно, что об этом берутся рассуждать смертные, которым отпущено в среднем лет семьдесят-восемьдесят. А многим и того меньше.
        - Почему нет? Это неплохо развлекает.
        - Как говорил один из наших университетских профессоров, «истина есть объективная реальность, но, к сожалению, она непознаваема».
        - В качестве «объективной реальности» - никогда. Так же, как и Бог.
        - Продолжай,- попросил Герман, видя, что он замолчал.
        - Я признаю действительным лишь то, что на меня действует. А то, что на меня не действует, все равно что не существует[К.Г. Юнг. Ответ Иову. Пер. В. Бакусева, А. Гараджи.] . Ни Бог, ни истина не действуют на нас как «объективные реальности», как что-то внешнее. И если мы представляем их в виде «объективных реальностей», нам остается только верить в них, но не знать. О знании мы можем говорить лишь тогда, когда истина, равно как и Бог, действует на нас изнутри и таким образом переходит в разряд субъективных реальностей.
        - Итак, ты знаешь.
        - Да.
        - Это знание помогает тебе или мешает?
        - Когда как.
        - Не оставляй сестру, слышишь?
        - Этого можно было и не говорить.
        - Она глупая баба, но добрая. В точности как твоя мать.
        По едва заметному подергиванию углов его рта Грэм уловил приближение очередного приступа.
        - Хочешь лечь?
        Пальцы Германа до боли стиснули его запястье.
        - Нет. Сядь поближе.
        Грэм пересел на кровать. Вот, значит, как. Всю жизнь мы с тобой, фактически по одной и той же причине, старались держаться друг от друга подальше, думая, что еще есть время - время собрать разбросанные камни,- и вдруг обнаружили, что его нет. Полчаса, час... вот все, что осталось.
        - Не бойся,- вполголоса проговорил Грэм, удивляясь собственному спокойствию. Спокойствию камня.- Потом ничего не будет.
        Герман отрывисто хохотнул.
        - Именно это я и хотел услышать.
        - Серьезно?
        - А то! Знаешь, все эти мысли про Страшный Суд, про Царствие Небесное... от них здорово портится настроение.- Он передохнул, дрожащей рукой смахнул капли пота со лба.- Прикури-ка мне сигаретку.
        - Не бойся,- повторил Грэм, делая первую затяжку и протягивая ему сигарету.- Добро и зло - это божественная дихотомия, такая же, как свет-тьма, жар-холод, сухость-влажность, инь-ян и прочее. Каждое Солнце имеет Sol Nigredo, каждый предмет - тень. Нет никакого рая для праведников. Нет никакого ада для грешников. Все происходит здесь и сейчас. Бог никогда не покидал нас, поэтому нечего ждать Второго Пришествия и Страшного Суда. Бог - это Некто или Нечто, превосходящее наше понимание, и в то же время Тот, кого понять не составляет никакого труда. Одной рукой он дает, другой отбирает - и это не хорошо и не плохо. Это просто ТАК.
        Несколько раз принимался трезвонить его мобильник. Поначалу Грэм игнорировал его, а потом и вовсе отключил. Ему не нужен был внешний мир. Так называемая объективная реальность. Он никогда не признавал ее существования. Его больной мозг (в этом смысле мало чем отличающийся от мозга любого другого «нормального» человека) день за днем создавал собственную модель реальности, и уж с ней-то он мог экспериментировать сколько душе угодно.
        Пальцы Германа сомкнулись на его запястье. Как будто защелкнулся стальной капкан. Первой мыслью было: «Не двигаться». А потом: «Так, хорошо». Герман больше не раскрывал рта, но смотрел прямо в глаза, и Грэм отвечал ему тем же.
        Это была уже не беседа. Это была телепатическая коммуникация.
        Еще чуть погодя он медленно выдохнул... и больше не вдохнул. Очень просто.
        Осторожно высвободив свою руку, на которой уже наливались черные синяки, Грэм закрыл ему глаза. Порылся в карманах. Нашарил пару монет по десять евроцентов и прижал ими сомкнутые веки отца.
        Для паромщика. Плата. А говорил, ничего не будет... Ничего не кончится - вот это, пожалуй, правильнее. Но Герман знал. Знал и потому был спокоен.
        Следующий фрагмент начисто выпал из его памяти - Грэм не помнил, с кем говорил, что делал. Только что была палата, тускло поблескивающие монеты на мертвом лице Германа, и сразу - ветер в лицо, распахнутые полы плаща...
        На ступеньках он закурил, сбежал вниз и зашагал по мокрому асфальту.
        Все ли сказано? В любом случае теперь уже все равно.
        Или нет?.. Господи, ну конечно, нет! Не все равно, и никогда не было все равно. Были только попытки, жалкие попытки убедить себя в том, что ты страшно крутой и не нуждаешься в одобрении свыше. К счастью, Герман все понимал. Мрачное, демоническое упорство, с которым ты игнорировал приличия, чтобы опять и опять идти на поводу у своих желаний... жить не по велению закона, а по собственной воле и собственному произволу - так, кажется, пишут в книжках?.. идти вперед, не оглядываясь, не прислушиваясь к тявканью за спиной.
        Да, он понимал. Понимал даже больше, чем можно было надеяться, зная его характер.
        Есть в природе человека, по-видимому, нечто, не подчиняющееся закону, какой-то
«дух противоречия». И он прямо провоцируется запретом и велением закона. Закон прав в том, чего он требует, но виноват в том, что своей императивной формой вызывает дух противления и, следовательно, вызывает обратное тому, чего требует, вызывает преступление[Б.П. Вышеславцев. Этика преображенного эроса.] .
        Легко ему было или не очень, но все же он нашел в себе силы предоставить принца его судьбе. Отпустить в странствие, которое могло закончиться как победой над драконом, так и превращением в драконовский обед.
        Ветер усилился. Несмотря на это, Грэм решил пройтись, потому что спасти его от безумия могло только одиночество. В салоне автомобиля вместе с таксистом, в вагоне метро вместе с сотней шевелящихся, дышащих, бормочущих приматов - о!.. Сама мысль об этом казалась невыносимой.
        Он шел, стараясь держаться ближе к кромке тротуара: справа маячило какое-то казенное здание, не то школа, не то детский сад, и оттуда к нему тянулись голые черные ветви подступающих вплотную к ограде деревьев. Одна из ветвей уже умудрилась царапнуть его по руке. В тусклом свете уличного фонаря мелькнул острый коготь, и, скосив глаза, Грэм увидел ползущую по запястью струйку крови.
        Асфальт на проезжей части блестел после дождя. В нем не было ничего зловещего, но стоило Грэму остановиться на перекрестке, темная, подернутая маслянистой пленкой поверхность колыхнулась и замерла в ожидании его следующего шага.
        Вспыхнул зеленый сигнал светофора.

«Иди же... Или какого черта ты здесь делаешь?»
        Какое-то время он медлил, здравый смысл боролся с очевидным абсурдом происходящего, затем оторвал ногу от бордюрного камня и занес над ровной поверхностью асфальтированной мостовой.

«Давай, ну!.. Ведь ты переходишь не реку, а дорогу».
        Доверившись рассудку (или привычке?), он сделал первый шаг - и тут же провалился по колено.

«Мать т-т-твою!..» Зубы стукнули и сцепились намертво, точно детали заржавленного механизма. Волосы встали дыбом. Вдоль позвоночника прошла волна медленной дрожи, после чего по всему телу обильно выступит пот.

«Где я?.. Что стряслось с этим гребаным миром?»
        Темный асфальт вокруг его ног вскипел как расплавленный шоколад, и, заглянув прямо в центр медленно раскручивающейся воронки (врата Шеол, пасть Гелы), он отчетливо понял, что сейчас умрет.
        Значит, вот оно как. Ладно. Спасибо, что без боли.
        Ох-х... зря он об этом подумал. Мысль волшебным образом трансформировалась в ощущения и обрушилась на него шквалом огня. Горело все: кожа под одеждой, лицо, нервные окончания. Скручивались, потрескивая, кончики волос. Грэм крикнул, но голоса своего не услышал. Кошмар поглощал его с плотоядным звуком, похожим на чавканье жидкой грязи под подошвами солдатских сапог. Еще минута - и засосет по грудь.
        Ну что ж... со смертью уйдет и боль. Может быть.
        Он перестал сопротивляться. Сердце застыло в груди как камень или лед. Обледеневший камень. Окаменевший лед. «Просто сделай это. Найди в себе силы принять предложенный дар».
        ...рывок за волосы на затылке вынудил его очнуться и открыть глаза.
        О боже, нет. Дай мне умереть.
        Прямо перед ним - прекрасная и ужасная - плавно покачивалась змеиная голова.

«Что тебе нужно?» - произнес он без слов.
        И она услышала. Ну еще бы!

«Мне нужен ты».

«Чтобы ты получила меня... я должен быть мертвым или живым?»

«Между тем, что ты называешь жизнью, и тем, что ты называешь смертью, нет никакой разницы. Ключ! Ты должен найти ключ».
        Он не понял, что это значит, но переспрашивать не стал. Если она почувствует его недоумение и сочтет нужным объяснить, она объяснит. Если не почувствует, то лучше и не настаивать. А если почувствует и не объяснит, значит, придется ему до всего доходить своим умом.
        Его затягивало в воронку. Раскаленная лава плескалась уже возле самого подбородка.
        - Да,- выдохнул он чуть слышно, со слезами глядя в равнодушные изумрудные глаза. - Да, я найду его.
        И, лишившись сил, обмяк в вязком месиве. Крепко зажмурил глаза. Лицо его было опалено, во рту стоял привкус золы и крови. На грани обморока он еще успел подумать: это конец. Банальнейшая мысль... После чего отключился на неопределенный промежуток времени.

* * *
        Он открыл глаза и увидел себя подпирающим стену какого-то здания. Ноги... нет, под ногами твердая земля.
        Раз за разом делая глубокий вдох и выдыхая с чрезмерным старанием, как человек, который учится плавать, Грэм ощупывал себя с головы до ног, особое внимание уделяя волосам и лицу. Он никак не мог понять, пострадала ли хоть какая-то часть тела от пребывания в асфальтовой лаве. Не может быть, чтобы нет.
        Рубашка насквозь промокла от пота. Влажные волосы липли ко лбу и вискам. Постепенно приходя в сознание, он начал дрожать, вдруг усомнившись в своей способности отыскать в огромном враждебном пространстве дорогу к дому.
        Такси!.. Вот только на месте ли бумажник?
        Восхищенный и почти успокоенный этими будничными мыслями (бумажник, такси), Грэм запустил руку во внутренний карман пиджака. Карман... Это тоже подействовало благотворно.
        Бумажник оказался на месте. Методично обшаривая его отделения, Грэм наблюдал за своими пальцами, которые, как ни странно, слушались и почти не болели. Постепенно возвращались и другие ощущения: легкий зуд сбоку на шее, словно от укуса комара (морщась, он поскреб это место ногтями), мучительная жажда... Ладно. Ладно. Теперь надо оттолкнуться от стены и сделать несколько шагов в сторону проезжей части.
        Шаг. Еще шаг.
        - Вам плохо?
        Взволнованная девчушка с длинной осветленной добела челкой. Кинулась на улице к незнакомому мужику - сумасшедшая!
        - Да.- Грэм услышал свой голос и вздрогнул. Облизнул губы.- Да, плохо.
        Тяжело дыша от испуга, девушка пристально вглядывалась в его лицо.
        Тыльной стороной ладони Грэм провел по своему щетинистому подбородку. Улыбнулся одной стороной рта:
        - Не бойтесь. Я вас не обижу. Просто помогите мне поймать такси.
        Она торопливо кивнула. Взяла его под руку, довела до автобусной остановки, а сама выскочила чуть ли не на середину дороги. Глупая девчонка... как бы не сбил какой пьяный джигит... Однако через пять минут карета была подана.
        - Мне поехать с вами?- шепнула девчонка.
        Он посмотрел на нее как на душевнобольную.
        - Куда?
        - Ну...- Она смутилась.- Вы уверены, что сможете обойтись без посторонней помощи?
        Взгляд его прошелся по тонкой фигурке, по лицу, занавешенному до переносицы светлыми волосами. Короткая белая курточка, джинсы в обтяжку, кроссовки. Не проститутка, обыкновенная студентка. Мимолетная мысль: «Неужели я так хреново выгляжу, что становлюсь причиной синдрома Флоренс Найтингейл?»
        - А вы уверены, что сможете пожертвовать своим свободным временем, чтобы проводить до дома незнакомого человека? Я могу быть кем угодно: маньяком, наркоманом...
        - Нет-нет.- Она уселась рядом на заднее сиденье и захлопнула дверцу.- Вы не то и не другое. Говорите адрес.
        Всю дорогу они молчали, глядя в разные стороны. Возле самого дома Грэм расплатился с таксистом и повернулся к блондинке:
        - Могу я пригласить вас на чашечку кофе?
        - Э-э...- Она нервно заправила за ухо длинную прядь волос.- Не думаю, что это хорошая мысль.
        - Это хорошая мысль. Поверьте. И кстати, как вас зовут?
        Стрельнула глазами из-под челки.
        - Настя. Анастасия.
        Он улыбнулся, глядя на нее в упор, уже не пытаясь представить, как выглядит.
        - Григорий.
        Зачем, зачем он привел ее в опустевший дом? Рассеять черную ауру смерти? Но ведь Герман скончался не здесь... Боль, вызванная этой мыслью, была так сильна, что он сложился пополам прямо в прихожей. Рыдания рвали ему сердце.
        - Господи!..- Настя подхватила его под мышки, но не удержала (еще бы!) и рухнула на колени вместе с ним.- Что с вами? Что?..
        - Мой отец,- прошептал Грэм.- Он умер. В больнице. Только что.
        Он сидел в плаще и грязных ботинках, неуклюже привалившись спиной к стене. Слезы стекали по его щекам и смешивались со слезами девчонки, подобравшей его на улице.
        - Я знала,- всхлипывала она, дрожа всем телом.- Я так и знала. А у меня... парень на днях... в автомобильной катастрофе... мы собирались пожениться...
        Он обнял ее, усадил к себе на колени. Уткнулся в худое вздрагивающее плечо, вцепился в него зубами прямо через белую болонью куртки и застонал от боли, которая - он знал - не притупится уже никогда.

* * *
        Однажды у него вышел спор с приятелем. Тот с пеной у рта доказывал, что человек сам хозяин своей судьбы. Тогда он толком не придумал, что возразить. В то время в его жизни еще не было Колина, не было Элизабет. Ему пришлось потерять их, чтобы начать кое-что понимать в этой жизни. И не только их... И вот когда такое происходит - не с кем-то по соседству, а с тобой,- взламывается лед сердца твоего, открываются глаза твои, ты становишься зрячим и уже не задаешь себе этого глупого вопроса: хозяин ты своей судьбы или не хозяин?.. Хозяин, конечно. До тех пор, пока тебе позволяют хозяйничать. Пока от тебя этого ждут. А потом приходит Господь Бог и говорит: «Кхе». И тебе остается только ответить: «Вот я, Господи».
        Царство Диониса, транс в бессознательное, наступает тогда, когда факел сознания потушен - и оно, быть может, ценнее, прекраснее дневного сознания с его заботами и мучениями совести. Быть может, здесь настоящая реальность, а «дневные тени» - только тени и призраки?[Б.П. Вышеславцев. Этика преображенного эроса.]
        Грэм протягивает руку, касается в темноте худого плеча.
        - Кристиан.
        - Да?- сонно спрашивает тот.
        - Ты когда-нибудь думал о смерти?
        - Да. Часто.
        - И что же ты думал?
        - Ну...- Тот медленно поворачивается на бок. Смотрит выжидающе, не зная, какой ответ нужен любящему тирану.- Что хорошо бы это случилось неожиданно.
        Грэм качает головой: ответ неправильный.
        - Осознание приближающейся смерти - это важно.
        От его шепота у мальчишки дрожь по спине.
        - Не знаю. Я не хотел бы застрять на длительный срок внутри больного, старого тела, ненавидимый родственниками, покинутый друзьями.
        - Ты хочешь быть вечно молодым, юный вампир.
        Кристиан молчит. Когда старший друг в таком настроении, следует соблюдать осторожность. Ему потребовалось время, чтобы этому научиться. Но именно его благоразумие бесит сейчас Грэма, это чертово благоразумие... уж лучше бы дерзил!
        - Ты стонал во сне,- сообщает Кристиан, не подумав.- Что тебе снилось?
        И тут же сам вскрикивает почти без голоса, потому что пальцы Грэма впиваются в его горло.
        - Какого черта?!
        Внезапно успокоившись, Грэм отпускает его и откидывается на подушку. Воспоминания душат его, как сам он только что душил Кристиана. Глупости... кому нужен этот блудливый щенок? И опять неправда. Он не блудлив и не назойлив. Избавиться от него можно в любой момент. Но зачем?
        Жадно целуя запрокинутое лицо едва знакомой девочки в белой болоньевой куртке и дешевых джинсах, Грэм боялся только одного - что она не выдержит и обратится в бегство. Нет, такого у нее даже в мыслях не было. Горе сделало ее настолько одинокой и уязвимой в толпе благополучных, вечно озабоченных сограждан, что объятия случайного мужчины стали той гаванью, куда она устремилась против ветра собственных предрассудков и чужого осуждения. Хотя кто мог ее осудить? Они были одни, он и она, в плотном коконе стен и занавешенных оконных проемов.
        Не вставая с постели, изредка меняя позы, не думая и не разговаривая, только двигаясь в такт своему дыханию, они превратили эту ночь в нескончаемый половой акт. Грэм не видел себя, но искаженное сладкой мукой личико Насти, ее закушенные губы, дрожащие колени и набухшие соски свидетельствовали о том, что и она поглощена процессом полностью, без остатка. Наскоро переводя дух, а затем снова погружаясь в нее до отказа, он отдавал и получал, отдавал и получал - и этот мощный энергообмен возвращал к жизни обоих.
        Потом они заснули, обнявшись, под тонкой шелковой простыней и проспали чуть ли не сутки. Утром (или это был вечер?) Грэм добрел до ванной, глянул на себя в зеркало, скривился... присмотрелся повнимательнее... слева на шее темнели две подсохшие ранки, словно от укуса вампира.
        Вампира?..
        Он робко прикоснулся к ним кончиками пальцев. Ни бритва, ни человеческие ногти не могли оставить таких следов.
        Мне нужен ты.
        Ольга думала, что он уже в Амстердаме. Что ж, он был там к вечеру следующего дня. Марисса даже не поинтересовалась, как дела, и он молча сгреб в охапку ее вещи и выкинул на лестницу.
        Глава 13
        Телефонный звонок застал его в баре Роял Сен-Жермен, где он потягивал Curacao Triple Sec, мрачно размышляя о том, что заставило героя его новой книги бросить все - жену, работу, дом - и отправиться в Южную Африку. Почувствовав вибрацию во внутреннем кармане пиджака, а затем услышав звонок, Грэм нащупал трубку и, продолжая думать о своем, ответил, даже не взглянув на дисплей.
        - Это ты?- тупо спросила трубка.- Черт! Поверить не могу.
        Он закрыл глаза. Сердце бешено заколотилось.
        Кто? Какая сволочь продала этот номер? Киношники? Наверняка.
        - Правда?- Он усмехнулся, вытягивая из пачки сигарету.- А кому ты звонил? Разве не мне?
        Короткая пауза.
        - Сегодня в шесть в ресторане «Максим». На рю Рояль. Придешь?
        Хрипотца в знакомом голосе порадовала Грэма. Но он ничего не ответил. Сказать «да» значило связать себя словом. Сказать «нет» значило обнаружить неприязнь, а он не собирался радовать этого типа даже неприязнью. Прервать разговор без предупреждения - поступок, говорящий о том, что решение будет принято в последнюю минуту.
        Теперь спокойно подумать. Кто оказался предателем? Поручить расследование Дэмиену и выкинуть это из головы. Так... еще рюмочку ликера, кофе с корицей...

* * *
        Огни витрин в зрачках смеющейся Маргариты. Отражающиеся, множащиеся, придающие ее взгляду неподражаемую инфернальность. Снежинки, повисающие на ресницах. Холодные снежинки на ресницах холодной женщины.
        Он купил для нее кольцо из белого золота с одиноким сапфиром, и сам надел ей на безымянный палец левой руки, и произнес нужные слова. Ресницы ее дрогнули, глаза раскрылись широко-широко.
        - Но,- сказала она с запинкой,- это неправильно. Так не должно быть.
        Ольга все же внедрила в ее мозг одну из своих вредоносных программ.
        - Неужели мы все еще доктор и пациент?
        - Нет, но... То есть да. Ты продолжаешь посещать своего психоаналитика.
        - Уже нет. С завтрашнего дня можешь не считать меня своим пациентом.
        - Почему с завтрашнего?- спросила она машинально.
        - Потому что сегодняшний почти закончился.
        Дело происходило в ТЦ «Охотный ряд» тридцать первого декабря в половине девятого вечера.
        Потом они наряжали елку в ее квартире, где он почти не бывал. Пришлось ставить стремянку, лезть на антресоль, снимать одну коробку за другой...
        - Зачем все это?- удивлялась Маргарита.- Последний раз я встречала Новый год с елкой лет семь или восемь назад. Бессмысленное занятие: собирай, разбирай... Ты как ребенок, ей-богу.
        - И это говорит психоаналитик.- Достав из пакета коробку с купленными только что елочными игрушками, Грэм осуждающе покачал головой.- Где у тебя электрические розетки?
        Когда ёлка была установлена в углу комнаты и опутана гирляндами, пришло время украсить ее блестящей верхушкой в виде звезды и сверкающими стеклянными шарами. В одной из коробок нашлись серебристые шишки и «дождик». Маргарита, в белой кашемировой водолазке и узких черных джинсах, сидела, поджав ноги, на диване и тянула через соломинку апельсиновый сок. Грэм ходил вокруг елки, аккуратно развешивая игрушки, и неторопливо рассказывал:
        - Для архаического религиозного опыта дерево является выражением силы, мощи. Представление об этой силе возникает как из восприятия дерева самого по себе, так и из интерпретации его связей с космосом. Природа и символ в архаическом мышлении сосуществуют. Ни феноменология религии, ни история религий никогда не смогут игнорировать это единство, а потому мы не вправе говорить о «культе дерева» в буквальном смысле. Дереву никогда не поклонялись исключительно как дереву, всякий раз действительным объектом поклонения было то, ЧТО оно означало, на что оно указывало и что его, дерево, превосходило.
        Грациозная женщина на диване молча следила за ним глазами.
        - Вышеупомянутые сила и мощь обоснованы определенной онтологией: дерево имеет вертикальную форму, растет, теряет и восстанавливает листву (умирает и возрождается) бесчисленное множество раз. Все эти обоснования восходят к простому созерцанию дерева как биологической формы. Но подлинную сакральность оно обретает вследствие подчинения прототипу, форма которого не обязательно является растительной.
        Ему хотелось, чтобы она наконец поняла. Кто не имеет опоры в себе самом, не может наставить на путь истинный ближнего своего. Человек, лишенный целостности, не способен помочь другому.
        - Но я забегаю вперед...- Грэм повесил на ветку красивый зеленый шар и потянулся за следующим.- Зиккураты Вавилона, храмы-башни Индии и Мексики, готические соборы Европы являются моделями пространственно-временной Вселенной, математически упорядоченными в соответствии с законами космической гармонии, которые в равной мере властны и над человеком. В легенде о Христе и Богоматери, в честь которой был возведен Шартрский собор, как и в легендах, вдохновивших строителей других храмов, выражается знание той основы, того центра внутри нас самих, что, являясь частью вечности, предшествует времени и пространству, никогда не гибнет и вечно обновляется, подобно свету солнца, луны и утренней звезды.
        За темными стеклами кружился мягкий снежок. Маргарита тоже смотрела туда. Тонкие пальцы с длинными, выкрашенными в розовый цвет ногтями напряженно сжимали бокал. Грэм вспомнил, как они сжимали его руку по пути от машины к подъезду. Во дворе, во всем подлунном мире было так тихо, что незаметно для себя они начали переговариваться шепотом. Как дети, заблудившиеся в лесу. А потом, не сговариваясь, повернули головы и потянулись друг к другу холодными губами.
        - Во многих случаях этот таинственный центр рассматривается как вертикальная ось, axis mundi, поднимающаяся к Полярной звезде и уходящая вниз, к некой кардинальной точке в бездне. Иконографически такую ось можно представить как гору, лестницу, шест, но в первую очередь - как дерево. Символом axis mundi является рождественская елка с центральной звездой на вершине, щедрыми дарами внизу и Христом-младенцем в яслях у основания. Расположенная в центре мира, она является также и Крестом распятия - связующим звеном между Небом, Землей и Адом.
        - О!- вырвалось у Маргариты. Кашлянув, она поспешно поставила бокал на журнальный столик.- А ведь я это знала.
        - Конечно. Но потом почему-то забыла. Так оно всегда и бывает.
        Борясь с желанием схватить ее за плечи и опрокинуть на диван, он подошел, сделал глоток. Медленно провел языком по верхней губе.
        Маргарита едва заметно вздрогнула. Часы показывали половину двенадцатого.
        - В «Старшей Эдде» это осевое дерево носит имя Иггдрасиль, Конь (drasil) Одина (Ygg),поскольку бог Один висел на нем девять дней, чтобы обрести мудрость рун. Разбуженная Одином от глубокого сна, чтобы поведать богам о тайнах начала и конца мира, вельва (провидица) говорит:
        Помню великанов, появившихся на свет на заре времен,
        Тех, от кого некогда родилась и я.
        Знаю девять миров, девять стран, скрытых под деревом мира,
        Мудро устроенным деревом, уходящим корнями в недра земные...
        Ведом мне ясень, который зовется Иггдрасиль.
        Верхушку его омывают белые водяные пары,
        Оттуда стекают капли росы, падающие в долину.
        Вечнозеленый, высится он над источником Урд[Wagner. Les poe@mes mythologiques de l’Edda, 82-84. Пер. А.А. Васильева.] .
        Когда елка была наряжена, а бутылка шампанского опущена в ведерко со льдом, он уселся на диван и наконец-то сжал в объятиях стройное тело Маргариты. Аромат ее духов - Insolence, которые он сам выбрал для нее,- заставил его задрожать. Впрочем, она тоже дрожала, несмотря на мягкий кашемир.
        - Кроме того, существует представление о перевернутом дереве, корни которого направлены вверх; оно описано в индийской «Катха-упанишаде»:
        Наверху ее корень, внизу - ветви,
        это вечная смоковница.
        Это чистое, это Брахман,
        это зовется бессмертным.
        В этом утверждены все миры,
        никто не выходит за его пределы.
        Поистине, это - То[Катха-упанишада. По изд.: Дж. Кэмпбелл. Мифический образ. Пер. К.Е. Семенова.] .
        Образ перевернутого дерева встречается в Книге Зогар: «Счастлива та часть Израиля, в которой Святой, да будет Он благословен, радуется и которой дарована истина Торы, Древа Жизни. Кто бы ни познал ее, обретет жизнь и в этом мире, и в грядущем. Древо Жизни простирается сверху вниз; оно есть Солнце всеосвещающее»[Книга Зогар. По изд.: Дж. Кэмпбелл. Мифический образ. Пер. К.Е. Семенова.] .
        Их маленькая елочка кротко стояла на кухонной табуретке, электрические гирлянды подсвечивали ее изнутри. Минуты утекали с головокружительной быстротой. Он открыл шампанское, Маргарита принесла бокалы.
        - Сухое?
        - Моя дорогая Маргарет, французское шампанское не может быть никаким другим.
        - Пожалуйста, говори. Я хочу тебя слушать. Пожалуйста.
        Тихий, прерывистый голос. Умоляющий взгляд. Она хотела быть загипнотизированной, она мечтала остановить время.
        - Мифы и легенды, связанные с Древом Жизни, почти всегда подразумевают, что оно находится в центре Вселенной и соединяет Небеса, Землю и Преисподнюю. Этот мотив обретает совершенно особый смысл в верованиях северных народов, как германских, так и алтайских, однако по происхождению является скорее всего месопотамским. Алтайцы, например, знают, что «из пупа Земли растет высочайшее дерево, громадная ель, ветви которой достигают жилища Бай-Ульгеня, иначе говоря, Неба». Поднимаясь на небо во время своего мистического путешествия, шаман взбирается на семи-девятиярусное дерево, однако чаще всего он совершает восхождение по священному столбу, который также имеет семь ступеней и располагается, естественно, в центре мира. Сакральные столб или дерево представляют собой символы, равнозначные космическому столпу - опоре Вселенной. Саксонцы называли этот мировой столб Ирминсуль. Согласно китайским мифам, чудесное дерево растет в центре Вселенной, там, где должна находиться Совершенная Столица. Оно соединяет Девятые Источники с Девятыми Небесами. Его называют «прямостоящим Деревом», которое не отбрасывает тени в
полдень. Это космическое дерево напоминает Столб - опору мира, ось Вселенной из алтайской и европейской мифологий. Во всех этих мифах дерево выражает абсолютную реальность в аспекте нормы, устойчивости. Это точка опоры в высшем смысле - связь с небом осуществляется только через нее.
        Тогда он уже знал, что конец близок, несмотря на то, что это были самые счастливые дни его жизни. А может, как раз поэтому. После праздников ему предстоит поездка в Европу. Точнее, возвращение. Родительскую квартиру он решил не продавать. Ольга было возмутилась, но Грэм неожиданно проявил настойчивость. Квартира ему нравилась, и он решил оставить ее за собой.
        - Древо Жизни - прототип всех волшебных растений, которые воскрешают мертвых, исцеляют от болезней, возвращают молодость и так далее. Когда царь Соломон обсуждал проблему бессмертия с царицей Савской, та рассказала ему о растении, которое можно найти среди скал. Там Соломон встретил «седого человека» с искомой травой в руках; траву эту старик с радостью отдал Соломону, ибо пока она оставалась у него, он не мог умереть. Впрочем, эта трава даровала лишь бессмертие, но не вечную молодость. Настоящее Крестное Дерево воскрешает умерших, потому-то его стремилась отыскать Елена, мать императора Константина. Это легко объяснить, если помнить о том, что Крест распятия был вырезан из Древа Жизни, посаженного Богом в Раю. В средние века во всех христианских странах рассказывали множество легенд о дереве Креста и о путешествии Сифа в Рай. Источниками их были апокрифические «Апокалипсис Моисея», «Евангелие от Никодима», «Житие Адама и Евы». В одной средневековой немецкой загадке спрашивается о дереве, которое охватывает ветвями мир, корнями уходит в преисподнюю, а вершиной достигает Божьего престола, - дерево
это и есть Крест.
        - Так ты веришь?- спросила шепотом Маргарита, когда они уже лежали, в поту, под шелковым китайским покрывалом с золотыми драконами.- Веришь? Никогда бы не заподозрила тебя в симпатиях к христианству.
        - Правильно. Потому что сейчас я говорю о другом. Не о придуманном апостолом Павлом культе, который позже разросся до религиозной системы, а о значении символа. Ты не хотела отмечать Новый год под предлогом того, что смена календарной даты ничего не значит для тебя. А она и не должна значить. Смена календарной даты - пластмассовая игрушка, увешанная игрушками стеклянными,- все бессмысленно и мертво, если за этим не стоит духовная сущность.
        Под утро он проснулся. Его мучила жажда, тело сотрясал озноб. Тихо, стараясь не разбудить Маргариту, он выскользнул из-под одеяла, прихватил со стула одежду и направился в ванную.
        Струи горячей воды низвергались ему на голову, стекали по плечам. С ними вместе уходило напряжение, расслаблялись мышцы.
        Да, этому ты научился... смывать все в канализацию, довольствоваться простейшим ритуалом очищения. Убил, предал, украл - под душ. Значение слова «совесть» не было известно тебе никогда. Совесть, самопознание, свобода воли... Абстракции, семантические призраки. Но даже если не призраки, даже если каждому человеку и вправду полагается иметь какую-то там непонятную совесть, это не может быть одинаковая совесть для всех. Печень пьяницы существенно отличается от печени трезвенника. Совесть праведника - не то же самое, что совесть разбойника, распятого рядом с Христом.
        - Ради кого-то он должен был оказаться распятым,- пробормотал Грэм, имея в виду не разбойника, а Спасителя.- Так пусть это буду я.
        Он знал, что уедет, пообещав вернуться через неделю,- и не вернется. Что не будет отвечать ни на письма, ни на звонки. А потом звонки и письма прекратятся. И он почувствует себя... не свободным, нет. Он почувствует себя брошенным.
        Это было единственным, чего он предвидеть не мог.
        Квартира, где жила Маргарита, показалась ему образцовым, комфортабельным жилищем самостоятельной деловой женщины со средствами. Ни малейшего беспорядка. Современные отделочные материалы, журнальный дизайн. Пол в гостиной затянут белым ковролином, что наводило на мысль о притаившемся где-то в недрах стенных шкафов моющем пылесосе. Мебель простая, но явно не дешевая. Портьеры, сшитые на заказ. Итальянская люстра с матовыми плафонами. Грэм знал в этом толк, поэтому не сомневался: ни один предмет не оказался здесь случайно. Все, от обивки кресел до мебельной фурнитуры, было продумано до мелочей.
        Кухня. Та же стерильная чистота, то же отсутствие лишних вещей, которыми неминуемо обрастает каждый живой человек. Но не она. Только не она. «О чем ты думала, правильная моя, выбирая эти кремовые занавески, этот электрический чайник, эту белую кафельную плитку знаменитого немецкого качества, которая всех нас переживет? .» Французская посуда из темного стекла, предназначенная для микроволновой печи, кухонный гарнитур с пластиковой столешницей и дверцами из натурального дерева. Все идеально функционально. В этой кухне хотелось повеситься, чтобы хоть на время разрушить ее бесподобное совершенство.
        Зная, что чайник наверняка зашумит, Грэм вскипятил воду в маленькой стальной кастрюльке с длинной ручкой, которую обнаружил в одном из кухонных шкафов. Кинул в прозрачную французскую чашку пакетик с чаем и залил кипятком. Пошарил по карманам в поисках зажигалки.
        От первой же затяжки в глазах потемнело так, что пришлось присесть. Голова кружилась. Сердце тяжело бухало в груди. Он знал эти симптомы и теперь понял, откуда они приходят. То, что принято называть совестью и в наличии чего он себе отказывал, вновь нанесло ему удар изнутри.
        - Черт,- шепотом сказал Грэм.- Я свободен. Я волен делать все, что захочу.

«Ну да, ну да»,- ухмыльнулось в ответ бессознательное. И черные врата безумия распахнулись перед ним так же широко и гостеприимно, как полгода назад.
        - Я спускался вниз,- простонал он, теряя сознание.- Я поил тебя своей кровью...
        Часы в деревянной раме (белый циферблат, острые ножи стрелок) оскалились на него со стены. Белый глянец плитки ослепил, сделав беспомощным перед лицом надвигающегося приступа. Стон застыл в груди острой ледышкой. Грэм потянулся за чашкой, но побоялся ее опрокинуть и убрал руку. В эту минуту он себя ненавидел.

* * *
        Медленно он опустился на стул, услужливо пододвинутый официантом. Прикусил зубами сигарету, щелкнул зажигалкой. Он знал, что выглядит как надо. Впрочем, сейчас это не имело никакого значения.
        Олег молчал, глядя на него повлажневшими глазами. Дрожащий подбородок, дрожащие пальцы... черт, этого нельзя было допускать.
        Он постарел, да. Кожа высохла и собралась морщинками на лбу и вокруг глаз. Шея стала дряблой, волосы поредели. Но руки холеные. Золотые запонки, золотые часы, маникюр... Грэм разглядывал его равнодушно, как разглядывают манекен в витрине магазина. Сам он был одет в мягкие шерстяные брюки без стрелок, темную рубашку и удлиненный пиджак, стоимость которого превосходила все мыслимые пределы.
        Олег начал говорить, но закашлялся. Прижал к губам носовой платок.
        - Ты высоко взлетел.
        Взгляд его был липким, как язык варана, но Грэм даже не шелохнулся.
        - Почему бы нет?
        - Считаешь себя гением?
        - А ты?- поинтересовался Грэм.- Ты не считаешь меня гением?
        Официант поставил перед ними закуски, помедлил ровно десять секунд и, убедившись, что господа больше ничего не желают, неслышно удалился. Сомелье открыл бутылку Gewurztraminer Cuvee Anne Selection de Grains Nobles от Шлюмбержэ.
        - Я читал твои книги,- произнес Олег со странной гримасой, как будто воспоминание сопровождалось зубной болью.- М-да...- Он сделал глоток и нахмурился в свой бокал.- В сущности, я никогда не знал тебя. Как и ты - меня.
        - Предлагаешь восполнить пробел?
        - Нет.
        Грэм кивнул:
        - Правильно.
        - И все же ты здесь. Позволь спросить, почему?
        В самом деле, почему? Он не любил «Максим». Вся эта помпа... смех, да и только. Малиновый бархат, золотые кисти. Гуляй, русская душа.
        - Потому что если бы я не пришел...
        - ...то это была бы моя победа?
        Грэм чуть помедлил.
        - Я не сражаюсь с тобой, Олег.
        Тот вздрогнул всем телом, вилка звякнула о тарелку. Впервые Грэм назвал его по имени. Quellehorreur![Какой ужас! (фр.)] Такая реакция была бы объяснимой, если бы он вздумал прибегнуть к черной магии, пустил в ход какое-нибудь страшное заклинание... Тогда как он всего-навсего произнес имя. Имя, данное его собеседнику при рождении.
        - Что же ты делаешь?
        Они смотрели друг на друга через стол, не отрываясь, не мигая, как смотрят в фильмах мафиози, держа под скатертью заряженные стволы. Зал постепенно наполнялся народом. Играла тихая музыка. Мимо бесшумно сновали расторопные официанты.
        - Закрываю счет.
        На этот раз Олег не вздрогнул, а как-то зябко поежился и бросил быстрый взгляд в сторону окна. Эти рефлекторные движения помогли Грэму проследить за ходом его мыслей. Бог мой! Этот хрен боялся за свою шкуру. Что, если там, снаружи, его поджидают нанятые злопамятным юнцом головорезы?
        Откинувшись на спинку стула, он оглушительно расхохотался. Дама, сидящая за соседним столиком, осуждающе повела голыми плечами. Не оборачиваясь. Они это умеют.
        - Смешно, да?- Олег покачал головой.- Я старый дурень. Знаю.
        - Ладно.- Под его заискивающим, голодным взглядом Грэм потянулся за сигаретой.- Расскажи о себе. Чем живешь? Чем дышишь?
        - Ты правда хочешь знать?
        - Надо же о чем-то разговаривать.
        Тот глубоко вздохнул и обмяк на стуле, сразу сделавшись похожим на того Олега, который выскочил из подъезда под дождь, жалобно причитая, не в силах вынести мысли о потере любимой игрушки.
        - Ну что сказать?.. В прошлом году перенес инфаркт. Был женат. Прожили вместе двенадцать лет, потом она ушла. Без объяснений.
        - Бывает.
        Олег взглянул исподлобья:
        - А твоя? Тоже ушла?
        - Моя вскрыла себе вены.
        - Ах да. Совсем забыл. Об этом писали в газетах.
        Грэм почувствовал, что ему становится скучно. За этим никчемным разговором к нему неожиданно пришло понимание того, что вовсе не Олег, рядовой покупатель сексуальных услуг, и не их совместные художества послужили причиной того глобального внутреннего кризиса, который несколько лет тому назад чуть было не довел его до психушки. Нет, не сами эти события, а невозможность общаться с Германом после того, как он оказался в курсе. Ситуация не была вовремя разрешена, в результате глупости и высокомерия участников она оказалась подвешенной и пребывала в таком состоянии очень долго... до самой смерти Германа. Не было ли то, что сделало Грэма невротиком, тем же, что свело в могилу его отца? Вот что мучило его теперь - после того как состоялось долгожданное примирение.
        Примирение.
        ...страшный лик отца является отражением собственного эго его жертвы, берущего начало от чувственной картины детства, оставшейся позади, но проецируемой вперед; идолопоклонничество, таящееся в фиксации на этой несуществующей вещи, само по себе уже есть нечто неправедное, оставляющее человека охваченным ощущением греха, что и удерживает потенциально созревший дух от более зрелого взгляда на отца, а вместе с ним и на мир в целом. Примирение - не более чем избавление от этого самопорождаемого двойного монстра, в коем слиты воедино дракон, представляемый Богом (суперэго), и дракон, представляемый Грехом (подавляемое ид). Но это требует отрешения от привязанности к самому эго, что и является самым трудным[Д. Кэмпбелл. Тысячеликий герой. Пер. А.П. Хомик.] .
        Но такого рода примирение состоялось давным-давно. Или... нет?
        Почти с недоумением он взглянул на мужчину, сидящего напротив. Шевелящиеся губы. Преобразовывает мысли в слова.
        - Дочери скоро десять. Отказывается со мной встречаться. Когда звоню, бросает трубку. Маленькая злючка.
        - Может, она догадывается, из-за чего ее мать ушла от тебя?
        Задал вопрос, а самого опять унесло во внутренний космос. Этот последний вечер в квартире Маргариты. Она надела узкую юбку, белый облегающий пуловер из мягкой шерсти. Включила музыку, поднесла к губам бокал с красным вином. Грэм метался взад-вперед по комнате, пытаясь убедить ее, а прежде всего себя, что ему совершенно необходимо уехать, потому что в одном месте требуется его подпись, в другом - его присутствие, в третьем... Она сидела на диване, поджав ноги, потягивала Chateau d’Agassac урожая 1996 года и молча слушала его, прекрасная, как дамы с полотен Гейнсборо. Ни одного упрека не сорвалось с ее губ, ни одной слезы не скатилось по гладкой щеке.
        Ах, позер! Даже сейчас ты не в силах признать, что был и остаешься паразитом, вампиром, питающимся теми женщинами, что были готовы вверить тебе свою судьбу. Ты нуждаешься в них, ты черпаешь из их источника, а потом - когда подходит твоя очередь давать - оставляешь опустошенными. И ищешь других. Других доноров, готовых жертвовать собой ради твоей загадочности, твоего таланта... э-э-э, опять тебя понесло.
        И тут в его рефлексирующем сознании, подобно молнии (штамп, но вполне подходящий), сверкнуло: вот оно! Момент истины. Озарение.
        Необходимо вернуться к ней. К ней - к Маргарите. Как вернулся ты к Герману, хоть это и было нелегко. Как вернулся к Олегу. Бежать бесполезно. Бегство не есть спасение. Можно бежать в Южную Африку, на Луну, куда угодно. Но! До тех пор, пока узел не будет развязан, свободы тебе не видать. Странствие, испытание, возвращение и примирение - вот путь, с которого невозможно уклониться ни вправо, ни влево.
        Должно быть, что-то изменилось в его лице. Сидящий напротив Олег подался вперед.
        - Я ничего не могу с собой поделать. С тех самых пор как мы расстались, я целыми днями думаю только о тебе.- Однако это было продолжение монолога, начало которого Грэм банально прохлопал.- О тебе, сукин ты сын.
        - Не обязательно так стараться. Мы же не в голливудском фильме.
        Теперь ему уже не приходилось изображать равнодушие. Он действительно ничего не чувствовал. Решение прийти и взглянуть в глаза старому пугалу... гм... он имел в виду не Олега, а те деструктивные силы, которые тот некоторым образом олицетворял. . так вот: решение было правильным, но на этом точка. Теперь следовало встать и уйти.
        - Погоди. Мы еще увидимся?
        Грэм посмотрел ему в глаза.
        - А в этом есть необходимость?
        - Не знаю... Черт, да.- В сердцах Олег легонько стукнул кулаком по столу, чем привлек внимание официантов. Теперь за ними пристально наблюдали.- Мы можем увидеться наедине?
        Сочувственная улыбка Грэма вывела его из себя, и он почти закричал:
        - Всего лишь увидеться!
        - Прошу меня извинить.- Грэм вытер губы, положил салфетку на край стола и поднялся.- Я вернусь буквально через минуту.
        Оказавшись в туалете, он некоторое время стоял, тупо глядя на свое отражение в зеркале. Худое, гладко выбритое лицо. Горящие глаза. Сам не зная зачем, он пустил холодную воду и подставил под нее сложенные ковшиком ладони. Умылся. Несколько тонких прядей волос при этом намокли и прилипли к вискам. Грэм подумал, что стал похож на похмельного художника, и негромко рассмеялся.
        Тут же на волне случайных воспоминаний его вынесло в другой день, другой туалет, к другому зеркалу, в котором отражалось другое... но вместе с тем такое знакомое лицо. Что ж, описан полный круг. Теперь осталось только доесть свой ужин, выйти на улицу, проститься навсегда под затянутым дождевыми облаками парижским небом (тут он опять не удержался от кривой усмешки) и заняться наконец теми делами, которыми следовало заняться еще четыре года назад.
        Идти туда. Выслушивать слезливые сетования пожилого извращенца. Кстати, что означает это слово? Надо бы заглянуть в словарь.
        Грэм уже направлялся к двери, когда она внезапно распахнулась и навстречу ему из коридора шагнул бледный мужчина в черном костюме и модных узких очках в тонкой металлической оправе. Оба слегка посторонились, чтобы разойтись, и при этом настороженно взглянули друг на друга. Глаза под стеклами очков были серыми и холодными, точно галька на пляже. Грэму показалось, что он уже где-то видел этого человека. В зале ресторана? Не исключено.
        Он все еще продолжал размышлять над этим, когда незнакомец поднял руку и будничным движением поправил узел галстука. На среднем пальце его руки сверкнуло массивное кольцо из белого золота с черным камнем.
        Грэм затаил дыхание. Матерь божья... История, которую он рассказал Маргарите, была наполовину вымышленной, он и сам толком не знал, где заканчивалась правда и начинался галлюцинаторный бред. Ему ввели наркотик. Затем опоили каким-то дьявольским коктейлем. Его содержали в изоляции, без пищи и воды, без каких-либо контактов с внешним миром. Все это время он пребывал в полном неведении относительно своего будущего, а когда силы его были на исходе, над ним совершили неизвестный ритуал, который - он знал - изменил его навсегда.
        То, что отворит шлюзы твоего подсознания, Гидеон.
        И они отворились.
        Нетвердой походкой он приблизился к столику. Олег не спускал с него глаз.
        - Все в порядке?
        - А что может быть не в порядке?
        Пауза. В самом деле, что тут скажешь?
        Сомелье открыл еще бутылку вина. Наблюдая за движениями его рук, Грэм краем глаза увидел человека с кольцом. Тот неторопливо прошел через зал и скрылся в помещении для персонала. Бледное лицо, плотно сжатые губы.

«Где я мог его видеть?..»
        - Говорят, ты живешь с мальчишкой,- небрежно проронил Олег.
        - Мальчишка живет у меня.- Грэм отправил в рот оливку.- Это верно.
        - Ну и как он?
        - Хороший художник. Очень способный.
        - Я не о том.
        - Да?- Продолжая жевать, Грэм бросил на него взгляд исподлобья.- О чем же?
        - Ты знаешь.
        - Ты думаешь, что я знаю,- мягко поправил Грэм.- И возможно, так оно и есть. Но ты-то... ты точно не можешь знать о том, что нас связывает. Твои фантазии не более чем фантазии.
        Они еще немного помолчали. Олег выглядел усталым и разочарованным.
        - Ну что, удалось тебе избавиться от твоего демона?- поинтересовался Грэм, уже готовый расплатиться за ужин и уйти.- Ведь ты за этим пригласил меня, верно? Ты пригласил меня за тем же, зачем я пришел.
        Тот покачал головой:
        - Нет. То есть ты угадал, зачем я тебя пригласил, но... избавиться от тебя мне так и не удалось.
        - Не от меня. От того образа меня, который ты носил в своем сердце,- он усмехнулся,- извиняюсь за пафос.
        Олег посмотрел в сторону. Запретив себе всякие чувства, в особенности жалость и отвращение, Грэм подумал: чем можно ему помочь? Понял, что ничем, и вздохнул. Пора.
        - Ты не позволишь мне заплатить за ужин?
        Эта просьба чуть было не растрогала его до слез.
        - Нет.
        - Как же ты жесток!
        - Знаешь что?- Грэм сделал знак официанту.- Тебе следует меньше смотреть телевизор.
        Он был уже почти на улице, когда Олег окликнул его и, кажется, даже за ним побежал. Грэм почувствовал прилив гнева. Ему до смерти надоела эта свистопляска, к тому же предстояло еще заказать билет до Москвы, поставить в известность Кристиана, Дэмиена, киношников...

«Маргарита. Скоро я увижу тебя. За это время ты могла выйти замуж, сменить место жительства, гражданство... черт».
        Он вырвал у Олега рукав своего плаща, перешел на другую сторону улицы и быстрым шагом двинулся по тротуару в сторону площади Конкорд. Прочь, прочь! В лицо ему ударил ветер. В этом порыве было что-то сверхъестественное. Дыхание преисподней. Земля качнулась под ногами, а в следующий миг он услышал за спиной визг тормозов, какой-то удар или хлопок, сдавленные вопли сразу нескольких очевидцев... Очевидцев чего?
        Он рывком обернулся. Мимо пронеслась машина, серебристый «рено-меган», и Грэм наполовину разглядел, наполовину угадал за рулем того самого типа с кольцом.
«Спокойно. Заставь себя двигаться. Заставь себя дышать». Общее окоченение организма сделало эту задачу практически невыполнимой, однако минут через несколько он обнаружил себя уходящим по тротуару прочь от места происшествия. Неподвижное тело того, с кем он только что ужинал в «Максиме», осталось лежать на темном после дождя асфальте в десяти шагах от парадного подъезда.
        Ты ужинал с ним. Утаить это от властей не удастся. Если только тебя не узнали. Если только владелец ресторана не решит вопрос на каком-то особом уровне. Если только...
        Рядом с ним затормозило такси.
        - Месье?..
        Почти бессознательно Грэм открыл дверцу, упал на заднее сиденье и даже не удивился скорости, с которой машина выехала на Елисейские поля и влилась в общий поток.
        - Месье назовет адрес?
        Грэм очнулся. «Откуда взялся этот таксист? Куда мы едем?»
        Внезапно он почувствовал себя совершенно безумным, клиническим шизофреником, и его охватил страх. «Вот так оказаться в неизвестной машине, которая увозит тебя в неизвестном направлении... Как вообще-то ты умудрился дожить до этого дня?» Легкость, с которой его выносило за пределы так называемой реальности, ужасала его самого.
        Он приказал себе успокоиться.
        - Я выйду вон там... перед Триумфальной аркой.
        Остался он жив или... Это выяснится очень скоро, можешь не сомневаться, а пока лучше подумать о каких-нибудь простых и будничных вещах. Сигареты - да, кстати!.. Звонок Дэмиену - почему бы не сейчас?.. Ну и так далее. Прийти домой, снять плащ, крикнуть: «Ты дома?» Интересно, дома он или нет.
        Мальчишка вконец распоясался. Пропадает ночами, ни черта не жрет, похудел. К нему обращаешься, он не слышит, смотрит в пространство. Влюбился? Вчера ответил на какой-то звонок, сорвался с места. Уже в дверях: «Можно я надену твой пиджак?»... Разрешил, хотя и не понял, для чего ему пиджак. Сроду их не носил.
        Остаток пути Грэм проделал пешком. Холода он не чувствовал, хотя ветер усилился и начал накрапывать дождь. На мосту напротив Эйфелевой башни он остановился, вытащил из кармана кольцо, массивное кольцо из белого золота с черным камнем, и уронил в мутные воды Сены. Если уж расправляться с демонами, так со всеми сразу. И хотя он знал, знал и никогда не забывал, что самый коварный из демонов всегда таится внутри, а не вовне, ритуальное затопление кольца привело его в норму - настолько, насколько это было вообще возможно.
        - Кристиан!- крикнул он, переступая порог.
        Быстрый взгляд на резиновый коврик под вешалкой: расшнурованные кожаные кроссовки стоят на месте... значит, дома.
        Грэм прошел в гостиную. С виноватой улыбкой Кристиан шагнул ему навстречу, потерся лбом о его щеку, не отнимая трубку от уха - он говорил по телефону.
        - Да, понял... Завтра? В три часа, хорошо... Мы будем. Вместе, да... Спасибо.
        - Как дела?- спросил Грэм по окончании разговора.
        - Все в порядке.- Кристиан окинул его внимательным взглядом.- Где ты был? Что-то случилось?
        - Вот только не надо вести себя так, как будто ты моя мама... или жена.- В плаще нараспашку Грэм подошел к бару, взял первую попавшуюся бутылку и плеснул в рюмку глоток коньяка.- Ничего не случилось.
        - Ты врешь.- Кристиан подошел поближе.- Вижу, что врешь.
        Грэм мрачно взглянул на него из-под сведенных бровей.
        - Завтра я улетаю в Москву. Ты со мной?
        Кристиан набрал полную грудь воздуха... и задержал дыхание. На лице его последовательно отразились любопытство, замешательство, тревога... Молча он взял рюмку и тоже налил себе немного «Хайна».
        - Слушай... я как раз собирался тебе сказать.- Его привычка во время разговора смотреть собеседнику прямо в лицо всегда подкупала Грэма. И сейчас тоже.- Я устроился на работу. Понимаешь, здесь я дома... Хоть я никогда раньше не жил в Париже, я все же француз. Почему ты летишь в Москву? Потому что ты русский. Правильно?
        Грэм пожал плечами.
        - В общем, на днях я познакомился с людьми... Они посмотрели мои рисунки, мои картины и предложили работу. Недавно они открыли свой театр, да... Это очень интересно. Если хочешь, я могу отвести тебя туда, ты посмотришь. Это классно.- Он кивнул в подтверждение своих слов. Глаза его вспыхнули каким-то фанатичным огнем, которого Грэм раньше не замечал.- Я буду делать декорации, а потом... ну, я не знаю. Надо же с чего-то начинать. Ты помог мне пережить трудные времена, но я не могу, я не считаю себя вправе до конца жизни сидеть на твоей шее.- Он запнулся, сделал глоток из рюмки, плотно сжал губы... Смотреть на него было и больно, и смешно.- Ведь ты понимаешь, правда? Скажи, что ты понимаешь.
        Грэм спрятал улыбку в своей рюмке.
        - Я понимаю.
        Они помолчали.
        - Ты не сердишься?- шепотом спросил Кристиан.
        - А если сержусь, то что?
        - Ничего.
        - То-то и оно.
        Прикончив коньяк, Грэм сделал шаг вперед и привлек мальчишку к себе.
        - Дай я отнесу в прихожую твой плащ,- робко произнес тот после паузы.
        - Отнеси.
        Потом они лежали одетые поверх одеял и тихонько переговаривались в темноте:
        - Кристиан.
        - Да?
        - Я когда-нибудь обижал тебя?
        - Никогда.
        - Тебе хотелось уйти? При условии наличия денег. Или уложить меня выстрелом в затылок?..
        - Шутишь?
        Грэм глубоко вздохнул.
        - На этот раз нет. Я спрашиваю, потому что мне нужно знать. Потому что я...- Он чуть было не сказал, как тогда, в ресторане, «я закрываю счет».- Я выхожу на новый виток.
        Кристиан завозился с ним рядом. Перевернулся со спины на левый бок. Привстал, опираясь на локоть.
        - Ты никогда и ни к чему меня не принуждал. Мне даже хотелось, знаешь...- Он прикусил губу.- Иногда хотелось чего-нибудь такого.
        - Я знаю.
        - Но ты этого не делал.
        Повернув голову, Грэм взглянул на белеющий в темноте овал лица. Случайный знакомец, трепетная душа... Теперь он уже не выглядит оборванцем. Он силен и спокоен. Не эта работа, так другая. Главное - он не пропадет.
        - Что случилось сегодня вечером? Расскажи мне, Григорий.
        И он рассказал. Да, всю историю, от начала и до конца. Говорить было легко, в конце концов, он уже рассказывал об этом своему психоаналитику. Ему только не хотелось, чтобы Кристиан нервничал. Но тот отнесся к этому на удивление спокойно.
        - И что же, он умер?
        - Не знаю. Если да, то завтра об этом напишут в газетах.
        - Черт, неважные дела. Хотелось бы знать поточнее.
        Но Грэм не разделял его озабоченности. Попадет это происшествие в газетные хроники или не попадет, найдут водителя серебристого «рено-мегана» или не найдут, умер старый дурак или не умер... Не важно, как там обстояли дела на самом деле. Для Грэма он был окончательно и бесповоротно мертв.
        - Эй...- Кристиан придвинулся ближе, и Грэм ощутил на своей щеке его легкое дыхание.- Мы ведь не прощаемся? Нет?
        - Кто знает.- Широко раскрытыми глазами он смотрел в недавно побеленный потолок. - Я оставлю тебе денег, чтобы ты снял квартиру... Ну, и на первое время.
        - Я все верну. Правда.
        - Конечно.- Грэм улыбнулся, нащупал в темноте его узкое запястье и легонько сжал. - Вернешь, когда сможешь.
        Глава 14
        Рита налила себе чаю, прошла с чашкой в комнату, устроилась на диване, включила телевизор... Как заставить себя не думать о завтрашнем дне? Ей вспомнилась дзэнская поговорка, которую как-то процитировал Грэм: «Думать, что я не собираюсь думать о тебе,- значит по-прежнему думать о тебе. Лучше я попытаюсь не думать о том, что я не собираюсь думать о тебе».
        Завтра он прилетает из Парижа. Интересно, зачем. И надолго ли. Можно позвонить Ольге и узнать, но они не общались с тех самых пор, как... с тех самых пор.
        Стоя под душем, она продолжала уговаривать себя не думать о том, что она не собирается думать об этом мужчине. Четыре года. ЧЕТЫРЕ ГОДА, мать твою! А что случилось в ее жизни за это время? Два мимолетных увлечения. Механический секс, о котором хотелось забыть сразу после. И опять замкнуться в своем красивом, холеном теле, как в ледяном саркофаге. Долго ли еще оно будет оставаться красивым?..
        Запрокинув голову, Рита медленно провела руками по бедрам. Утренняя гимнастика, два раза в неделю фитнес-центр, массаж... А что толку? Если этому телу уже тридцать девять. А Грэму, значит... черт побери, и это называется «не думать»... ему, стало быть, тридцать семь. Четыре года. Прибавилось у него седых волос?
        Ей было известно, что у него появился сайт в Интернете, что он написал два новых романа и по мотивам одного из них был снят телесериал. Что в желтой прессе регулярно появляются статейки, в которых он фигурирует как мизантроп и гей, не считающий нужным скрывать компрометирующий факт сожительства с молодым французом по имени не то Ксавье, не то Кристиан. Она прочитала все его книги. Она сохранила все письма, которые он написал ей еще в Москве. При встрече получалось сказать не все. Телефонных разговоров он не любил. Электронная почта, когда можно просто набирать слова и читать их с экрана, как он привык делать, работая над книгой,- это его устраивало. И он писал ей, да... но только до тех пор, пока не уехал «на неделю, не больше». Неделя превратилась в четыре года. Не было ни писем, ни звонков - ничего.
        Впервые прочитав про сожителя, увидев в сети фотографию юноши - нечеткую, сделанную в спешке каким-то пронырливым папарацци,- она подумала: «Неужели все дело в этом? Он понял, что не способен выстроить полноценные отношения с женщиной, и улизнул в гомосексуализм, к которому всегда был предрасположен».
        Однажды они даже говорили на эту тему в ее кабинете.

«Мне приходилось слышать о том, что мужчина якобы не способен оценить физическую привлекательность другого мужчины,- сказал тогда Грэм.- Это чушь».

«Вы способны?»

«Конечно. Другое дело, что когда речь идет о женщинах, я, как существо противоположного пола, демонстрирую более широкий спектр эмоций. Это нормально. Кроме того, все свои симпатии и антипатии я могу разложить на составляющие: у той потрясающая фигура, эта великолепно двигается, тут тембр голоса, там лицо... и так далее. Мужчину же я вижу целиком. Мне трудно сказать, что именно меня привлекает или отталкивает,- это происходит на подсознательном уровне. Иногда совершенно необоснованная антипатия удерживает меня от общения с человеком, хотя тот может даже начать обижаться, а впоследствии какой-то случайный эпизод подтверждает правильность моей интуитивной оценки. Но это уже о другом, извините.- Грэм улыбнулся своей странной, кривоватой улыбкой, как бы извиняясь за то, что съехал с темы, и одновременно выражая свое отношение к ней.- Короче. Я вижу женщину и могу оценить степень ее привлекательности для меня лично. Я вижу мужчину и точно так же могу оценить степень его привлекательности. Почему нет?- Он пожал плечами.- Из боязни услышать „хи-хи“? Из желания казаться нормальным? Ну, это мне в любом случае
не грозит».
        Да, об этом она в первую очередь и подумала. Но позже изменила свое мнение. Грэм принципиально не комментировал выпады в свой адрес, а по-настоящему скандальных фактов никто предоставить не мог. К тому же память Риты услужливо воскрешала имевшие место в прошлом постельные баталии, во время которых она чувствовала себя стопроцентной женщиной, желанной добычей для привыкшего бороться и добиваться мужчины, и на этом фоне приписываемая Грэму гомосексуальность выглядела, мягко говоря, неубедительно.
        В тот последний вечер - о!..- как он уронил ее на кровать, раздел в мгновение ока, бесстыдными ласками пробудил в ней дикое, безумное желание: она рычала, впиваясь ногтями в его плечи, конвульсивными движениями бедер давая понять, что лишится рассудка, если он не сделает это прямо сейчас... Незаметно они оказались на полу. Высокий ворс ковра щекотал спину. Мир взрывался у нее перед глазами, искаженное лицо Грэма казалось ликом Люцифера. Он давал ей почувствовать поочередно то первобытную грубость охваченного похотью самца, то нежность и страсть средневекового миннезингера, воспевающего Прекрасную Даму. Она и сама не знала, что ей нравится больше. Возможно, ее сводил с ума именно этот волнующий контраст. А коварный соблазнитель сознательно контролировал меру и степень ее безумия.
        В какой-то миг все это сделалось совершенно нестерпимым, и Рита, сама не зная, что делает, вонзила зубы в его плечо, как вампир. Он задышал часто, прерывисто, но умудрился не сбиться с ритма. Клыки прокусили кожу, во рту появился соленый привкус крови. Зажмурившись, Рита сглотнула. Грэм замер на мгновение... у него вырвался тихий стон... а затем, не выпуская ее из объятий, он отплатил ей укусом за укус, так что его губы тоже окрасились кровью. Дети джунглей. Они чувствовали, что возвращаются к истокам.
        Несомненно, мы узнали нечто, причем нечто истинное, которому, не исключено, наша гордость, наше культурное сознание говорят «нет», но что-то в нас говорит «да». Для многих в этом заключено нечто раздражающее и побуждающее к противоречию, для других - нечто вызывающее страх, и поэтому люди не хотят этого признавать[К.Г. Юнг. О психологии бессознательного.] .
        Трудноизлечимые неврозы разъединили их, но кровь соединила. Долго после этого Рита разглядывала в зеркале подсохшие ранки над ключицей и вспоминала этот последний вечер вдвоем.
        Вспоминала... а потом приказала себе забыть.
        Ей даже пришлось пройти курс психотерапии у профессора Циммермана, чтобы освободиться от последствий этого разрушительного романа. И все было хорошо, все было хорошо - вплоть до того момента, когда она решила по-быстрому проверить почту, открыла это письмо...
        Моя незабвенная Маргарет...

* * *
        Задержки рейса не предвиделось. Рита взглянула на часы. «Что я здесь делаю?» Ведь он не просил встречать. Вернее, просил НЕ встречать. Ладно, не имеет значения. Можно не подходить к нему, в такой толпе затеряться нетрудно. Посмотреть издалека, убедиться в том, что все прошло, все закончилось... прах к праху... пепел к пеплу. . и спокойно вернуться домой.
        Накануне она целый час провела в Интернете, разыскивая его фотографии, интервью - все, что могло помочь составить представление о том, каким он стал. Что ж, внешне он почти не изменился. Ну, может, стал выглядеть еще более недружелюбным. Трагический изгиб бровей наводил на мысль о нестерпимых страданиях, которые, как она подозревала, он успешно придумывал себе сам.

«Ох, Григорий... ну почему ты оказался такой скотиной?»
        Оглянувшись по сторонам, Рита направилась к свободному креслу, но уже через пять минут вскочила и снова принялась бесцельно слоняться по залу ожидания. Мысли метались у нее в голове как испуганные кролики.

«Ты роняешь себя, роняешь»,- твердила уязвленная гордость.
        Но Рита не вступала с гордостью в пререкания. Слишком многое в ее жизни пошло наперекосяк из-за того, что она позволила этой мерзавке настоять на своем.
        Ее бросало то в жар, то в холод. Тело покрывалось мурашками, тискающие длинную ручку кожаной сумочки пальцы леденели. Чтобы придать мыслям какое-то подобие направленности, она начала обдумывать сюжет прочитанной недавно книги. «Волхв» Фаулза. Кажется, Грэм упоминал об этой книге в одной из своих красочных исповедей. Черт... Неужели нельзя уже подумать о чем-то, на первый взгляд совершенно отвлеченном, без того, чтобы тут же не вернуться на исходные позиции?..
        Не зная, чем себя занять, она остановилась около книжного развала - женские романы, детективы, фантастика,- машинально протянула руку и перелистала одну из книжек в яркой глянцевой обложке. Опять чей-то звездолет совершил посадку на чужой планете, опять одинокий звездолетчик (или команда во главе с Капитаном) пытается наладить контакт с внеземным разумом. Внеземной разум непостижим и невыразим... А земной? Наш с вами разум? Он что, выразим? Постижим? Ох...
        Со вздохом Рита поставила книгу на место. В ушах ее зазвучали мрачные строки из последнего романа Грэма Мастерса, озвученные его низким, монотонным голосом (о, сила воображения!), которым он однажды зачитывал ей по памяти совсем другой фрагмент совсем другого произведения. Да, он умел заставить читателя ужаснуться, и дело было не столько в сюжете, сколько в трактовке тех или иных событий, бесстрашном проникновении в глубинные пласты человеческой психики. В каждой своей книге Грэм писал о себе, но мало кто догадывался об этом. Он проживал жизнь каждого из своих героев. Вернее, даже не так. Каждый из его героев представлял собой тот или иной аспект божества, то есть автора.
        В зеркальной витрине сувенирного магазина Рита поймала свое отражение - бледное, напряженное лицо испуганной почти до обморока, отнюдь не юной женщины. «А если он заметит меня?.. А если узнает?.. А если НЕ узнает?.. А если...»
        В запасе было еще как минимум сорок минут, чтобы принять решение. Спастись бегством, забаррикадироваться в своей квартире, отключить телефон, перерубить сетевой кабель... ха-ха! Или остаться здесь, высмотреть в толпе мужчину, который перевернул вверх дном весь ее мир, и еще раз заглянуть ему в глаза.
        Чашка горячего кофе не помогла ей справиться с ознобом. Вокруг суетились люди, кто-то торопился на регистрацию, кто-то по другим делам. «Внимание... совершил посадку самолет авиакомпании такой-то, следующий рейсом...» Зябко передернув плечами, Рита поставила чашку на стол и направилась к толпе, колышущейся перед заветной перегородкой. Она знала, что Грэм появится еще не скоро. Паспортный контроль, багаж, то да се... Но на всякий случай подошла поближе. Ее уже трясло так, что постукивали зубы.

«Господи, дай мне пережить этот день. Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста...»
        Она увидела его сразу, как только он появился. И сразу узнала. Он казался выше ростом и увереннее, чем она представляла. От его невроза, похоже, не осталось и следа. Приятное открытие. Неужели ей все-таки удалось помочь самому тяжелому своему пациенту? Или это сделал кто другой?
        Падающие на лоб длинные темные волосы лезли ему в глаза, но он не отбрасывал их. Глаза... Их неистовый блеск заставил Риту содрогнуться. Она вспомнила это чувство - когда ловишь на себе его взгляд и начинаешь подозревать, что он читает твои мысли, что он знает о твоем прошлом и будущем, что он проклятый экстрасенс, что он вообще не человек...
        При нем была только небольшая спортивная сумка, которую он нес в левой руке. Распахнутый длинный плащ (вкусы его не изменились), черный свитер крупной вязки, мягкие черные брюки. Вид ухоженный, но не чрезмерно. Он презирал внешний лоск и, составляя свой гардероб, соблюдал правила ровно настолько, насколько было необходимо, чтобы не пополнить список законченных маргиналов.
        Стараясь не попадаться ему на глаза, Рита попятилась, но сзади стояли люди. Наступив на ногу какой-то агрессивно настроенной дамочке, она добилась только того, что ее обругали на неизвестном языке, и в итоге осталась на прежнем месте. Григорий... Она точно знала, знала и не сомневалась, что как только (если только) взгляд его темных глаз встретится с ее взглядом, она сразу же потеряет сознание.
        Что ж.
        Так и случилось.
        Только она не потеряла сознание, а застыла, глупо прижимая к груди свою кожаную сумочку, как будто он мысленно приказал ей «замри». Вокруг нее образовался вакуум. Все звуки умолкли. Грэм сделал шаг... еще шаг...
        Вокруг началась какая-то суматоха. Вспышки, щелчки, опять вспышки, гул голосов, отдельные выкрики, смысла которых Рита не улавливала.
        И его голос:
        - Маргарита.
        - Грэм...
        - Я все объясню.
        Она чуть не расхохоталась. Ну почему все они говорят одно и то же?
        - Не надо.- Она говорила, не слыша себя.- Не надо ничего объяснять.
        - Я люблю тебя.
        - Что?
        Она подняла голову, чтобы заглянуть ему в глаза, и он тут же поцеловал ее под прицелами фотокамер. Опять и опять, еще и еще.
        - Грэм, хватит... Ну хватит же. Уйдем отсюда, я не могу... Я люблю тебя, Грэм. Пожалуйста, не делай так больше никогда.
        - Никогда.
        Грэм схватил ее за руку. Вдвоем они быстро добрались до выхода (толпа почему-то расступалась перед ними, возможно, потому, что впереди бежали какие-то люди, норовя ослепить их вспышками фотоаппаратов), и в эту самую минуту к зданию аэропорта подкатил темно-синий «пежо». Водитель вышел, без лишних слов распахнул перед ними заднюю дверь, взял у Грэма сумку - и через пять минут они уже летели по Ленинградскому шоссе в сторону Москвы.
        Рита сидела, тесно прижавшись к Грэму, не глядя на него, но крепко держа его руку в своей. Оказывается, все это время она помнила: помнила запах его кожи, цвет волос, форму ногтей... то место, где на его запястье остался маленький шрамчик от кошачьего укуса... тембр его голоса и ритм дыхания... помнила его всего.
        - Как ты мог?! Нет! Не говори ничего.
        - Я и не собираюсь. Что тут скажешь?
        - Ты надолго?
        - Маргарита... Ты не поняла. Я приехал к тебе.
        - Но что мы будем делать дальше?
        Он пожал плечами:
        - Жить, наверное. А что, по-твоему, нам положено делать? Строить планы, лелеять надежды?.. Какая чушь! Все, что нам нужно,- это усвоить урок. Потому что если нет, то жизнь будет заставлять нас сдавать экзамен снова и снова, с каждым разом все усложняя задачу. Чем раньше мы очнемся и преодолеем собственный страх и собственную лень, тем больше у нас будет шансов перейти в следующий класс. Я скверный ученик, но и ты не лучше. Давай же готовиться к экзамену вместе и подсказывать друг другу в случае чего.- Он слегка наклонился вперед и отвел с ее лица прядь волос. Темные глаза обожгли ее, вызвав новый приступ дрожи во всем теле.- Что скажешь?
        - А ты думаешь, это возможно?- шепотом спросила Рита.- Помочь друг другу сдать экзамен.
        - Но попробовать-то можно. Если ценить, что имеешь... если думать, что делаешь... почему нет?
        Ей вспомнился давний их спор о любви. Он тогда заметил вскользь, что если есть рядом человек, который тебя любит и которого любишь ты, это самое настоящее чудо. Подарок, если угодно.
        Рита возмутилась: «Бред какой-то... Что значит подарок? Ничто в этой жизни не достается просто так. За все приходится бороться. Что еще за чудо? Чудес не бывает. Все, что я имею,- это плоды моих трудов. Так зачем мне благодарить кого-то? Я всего добилась сама. И если человек пришел ко мне и со мной остался, значит, он оценил меня по достоинству. Я получила то, что заслужила! При чем здесь какие-то чудеса? Ты сам-то понимаешь, что сказал?»

«Я понимаю, да.- Грэм смотрел на нее с искренним сочувствием.- И мне жаль, что я не могу донести это до тебя».

«И что же ты понимаешь?»

«Чтобы оценить то, что имеешь, и особенно то, чего многие лишены,- взаимную любовь, необходима определенная степень зрелости. Если есть человек, от которого ты получаешь эту самую любовь, пусть даже она не всегда такая, как тебе хочется, ты должен не скупиться на ответную любовь, давая ему (или ей) понять, что и он тебе дорог не меньше. Если перестаешь ценить, начинаешь принимать как должное, то грош тебе цена, лучше бы твоя мать удушила тебя в колыбели.
        Почему присутствие человека, который тебе дорог и которому дорог ты, я называю подарком? Да потому, что он смертен, причем «внезапно смертен». Неизлечимое заболевание, несчастный случай, все, что угодно, может отнять его у тебя. И благодарить следует именно за то, что он ПОКА ЕЩЕ с тобой. Если на белом свете есть вещи, которые от тебя не зависят, по крайней мере ТО, что зависит, делай для него, не откладывая на потом».

«А я слышала мнение, что незаменимых нет».

«Вот это действительно первостатейный, отборный, качественный бред. Особенно когда речь идет не о рабочих на конвейере, а о тех, кого мы любим. Я скажу, для кого незаменимых нет. Для того, кто ценит не самого человека (к примеру, женщину), а ее способность жить по его правилам. Если она согласна жить по его правилам, то она объявляется пригодной к эксплуатации, ее можно держать в доме, кормить, одевать и так далее. Если нет - до свидания. Сама женщина при этом ценности не представляет. Ее можно заменить любой другой. Это механистический, потребительский подход, и к любви он отношения не имеет».

«Выходит, мы должны принимать людей такими, какие они есть? Не пытаясь ничего изменить?»

«Мы можем надеяться на то, что наши любимые (и любящие) учтут наши пожелания и по доброй воле согласятся исполнить некоторые из наших прихотей. Но требовать мы не имеем права ничего. Потому что каждый из нас - подарок для другого. Подарок, а не законная собственность».
        Почему она была так глупа, что не слушала его раньше? Ведь он говорил о важных вещах. Переполняющее ее ощущение безграничного счастья было таким непривычным, что на несколько минут она отключилась, впала в некое подобие летаргического сна.

«Мы будем жить вместе? Здесь или где-то еще? А моя работа?» Все это было уже не важно. Не важно по сравнению с тем, что бывший пациент, младший брат ее школьной подруги, порочный гений и визионер, сидел рядом, обнимая ее, как ребенка, что-то напевая на ухо. Итальянскую колыбельную...
        ...которой научила его одна из университетских подруг. Напевая ее вполголоса, Грэм смотрел в окно, тщательно избегая мыслей о ближайшем будущем.
        Москва. Город, где он никогда не был счастлив.
        И тем не менее... Счастье Грэма дремало в его объятиях, обессилев в борьбе с собственными страхами. «Кто знает, исцелим мы друг друга или уничтожим». Он сказал ей это четыре года назад. Кто знает... Теперь он знал.
        Спуск в глубины должен принести исцеление. Это путь к целостному бытию, к сокровищу, которого вечно страждет ищущее человечество и которое сокрыто в месте, охраняемом грозным стражем. Это место первозданной бессознательности и в то же время - исцеления и искупления. Это пещера, в которой живет дракон хаоса, это неприступный город, магический круг или temenos - священная территория, где воссоединяется потерявшая целостность личность[К.Г. Юнг. Тэвистокские лекции.] .
        И он спустился вновь и отыскал ключ, как велела ему змея. Ключ от города, древнейшего символа психической целостности, единства сознания и бессознательного - неприступной крепости, способной устоять под натиском самого свирепого врага.
«Утвердившийся на вершине высокой горы», город этот является убежищем для измученного духа и выражает замкнутую в себе, нерушимую целостность, непоколебимую силу, ибо отныне и вовек «не может ни пасть, ни быть сокрытым».
        Ему вспомнились Оксиринхские изречения Иисуса: «И потому стремитесь познать самих себя, и узнаете, что вы - сыны всемогущего Отца; и узнаете, что пребываете во граде Божием, что вы и есть сей град».
        - Ты войдешь туда вместе со мной, правда?- прошептал он, не зная, слышит ли его Маргарита.- В этот город с четырьмя вратами.
        - Что?- спросила она сонно, не поднимая головы.
        - Ты войдешь туда вместе со мной.
        - Да.
        notes
        Примечания

1
        Здесь и далее: К.Г. Юнг. О психологии бессознательного. Пер. В.А. Поликарпова.

2
        Здесь и далее до конца главы: К.Г. Юнг. О психологии бессознательного.

3

«Черное солнце» (лат.) - алхимический термин, психологическое значение которого впервые раскрыл К.Г. Юнг в своей работе «Психология и алхимия».

4
        Самые дешевые французские проститутки мужского пола (фр.).

5
        Распутник (фр.).

6
        Второзаконие 5:26.

7
        К.Г. Юнг. Тэвистокские лекции. Пер. В.А. Поликарпова.

8
        К.Г. Юнг. О психологии бессознательного».

9
        Здесь и до конца главы: К.Г. Юнг. Тэвистокские лекции.

10
        К.Г. Юнг. О психологии бессознательного.

11
        К.Г. Юнг. О психологии бессознательного.

12
        Лакомое блюдо (фр.).

13
        Дорогая (фр.).

14
        Протагор. О богах. Цит. по изданию: Фрек Т., Ганди П. Иисус и падшая богиня. Пер. Д. Сиромахи.

15
        К.Г. Юнг. О психологии бессознательного.

16
        Прозвище Алистера Кроули.

17
        Д. Кэмпбелл. Пути к блаженству. Пер. А. Осипова.

18
        Здесь и далее курсивом: Ф. Кинг. Современная ритуальная магия. Пер. А. Егазарова.

19
        Сирах, 22:31.

20
        К.Г. Юнг. О психологии бессознательного.

21
        Книга Еноха 2:10.

22
        Д. Кэмпбелл. Тысячеликий герой. Пер. А.П. Хомик.

23
        Здесь и далее: неточные цитаты из Послания Римлянам 7:9-24.

24
        Екклесиаст 11:1.

25
        К.Г. Юнг. Ответ Иову. Пер. В. Бакусева, А. Гараджи.

26
        Б.П. Вышеславцев. Этика преображенного эроса.

27
        Б.П. Вышеславцев. Этика преображенного эроса.

28
        Wagner. Les poe@mes mythologiques de l’Edda, 82-84. Пер. А.А. Васильева.

29
        Катха-упанишада. По изд.: Дж. Кэмпбелл. Мифический образ. Пер. К.Е. Семенова.

30
        Книга Зогар. По изд.: Дж. Кэмпбелл. Мифический образ. Пер. К.Е. Семенова.

31
        Какой ужас! (фр.)

32
        Д. Кэмпбелл. Тысячеликий герой. Пер. А.П. Хомик.

33
        К.Г. Юнг. О психологии бессознательного.

34
        К.Г. Юнг. Тэвистокские лекции.