Без подводных камней Мария Владимировна Воронова
        Суд сердца. Романы М. Вороновой
        Судье Ирине Поляковой наконец поручают простое дело - бывшая жена известного драматурга Ветрова в состоянии аффекта убила его нынешнюю супругу, молодую актрису Веронику Павлову. Психиатрическая экспертиза признала женщину невменяемой, суду нужно всего лишь направить ее на принудительное лечение. Сомнений нет - улики красноречивы, а родственники и коллеги свидетельствуют, что странности в поведении Валерии Михайловны наблюдались давно. И только неугомонная Гортензия Андреевна задается вопросом - а с какой целью Вероника хотела встретиться с Валерией Михайловной?
        Мария Владимировна Воронова
        Без подводных камней
        
        Не успела закрыться дверь за последним пациентом, как Шубников вскочил и скинул заранее расстегнутый халат, но Клавдия Константиновна преградила ему дорогу к свободе.
        - Свидание с пивным ларьком придется отложить, Александр Васильевич.
        - Чего это?
        - Главврач немедленно требует вас к себе.
        - Ну уж нет! - Шубников схватил часы, которые снимал с руки во время приема, и многозначительно постучал пальцем по циферблату: - Рабочее время кончилось!
        Сурово приподняв левую бровь, медсестра заметила:
        - Это прием закончился, Александр Васильевич, а рабочее время - нет.
        - Может, скажете, что меня на вызов дернули? - заныл Шубников, - а до завтра она забудет…
        - Идите, доктор. Вы же не знаете, зачем она вас пригласила.
        - Ну явно не затем, чтобы премию вручить. Или почетную грамоту.
        - Да, - вздохнула Клавдия Константиновна, - это крайне маловероятно.
        - Ну вот…
        - Идите-идите.
        Шубников снова надел халат и, не застегиваясь, побежал на второй этаж, перебирая в памяти свои прегрешения. Было их не так чтобы мало, но по опыту он знал, что сильнее всего получишь именно за то, в чем нисколько не виноват.
        Медкарты на столе главврача образовывали настоящий бастион, из-за которого виднелась только ее макушка.
        - Ой, кто это к нам пришел, - пропела она, - сразу и не разберешь, то ли ведущий хирург поликлиники, то ли санитар из морга.
        Шубников вздернул подбородок и халат застегивать не стал.
        Главврач вышла из своего укрытия. «Ой, а кто это, - мысленно передразнил Шубников, - то ли главврач, то ли торговка с Кировского рынка». Таисия Михайловна была полная брюнетка лет сорока с короткой стрижкой и челкой, высветленной по последней дикой моде, к которой Шубников еще не успел привыкнуть.
        - Саша, ну что за вид, - приблизившись, главврач поправила ему перекрутившийся воротник халата, - хирург - это ведь лицо поликлиники. Как думаешь, мне приятно, что у нашего учреждения такое помятое лицо?
        - Что звали-то?
        - Ах да! - Таисия Михайловна улыбнулась и легонько стукнула себя по лбу, - сообщаю вам, дорогой Александр Васильевич, что пришло время исполнить ваш гражданский долг!
        - Я уж исполнил. С горушкой.
        - Не воинский, а гражданский.
        Не понимая, куда она ведет, Шубников почесал в затылке. Главврач засмеялась:
        - Помните, мы вас выбрали народным заседателем?
        - Нет.
        - Ну как же? Это единственная общественная нагрузка, которую вы любезно согласились нести.
        - Но я думал, что меня никогда не вызовут. Врачей ведь обычно не дергают?
        - Обычно нет. Но тебя возмездие все-таки настигло. Короче говоря, ноги в руки и топай в суд.
        - Сидеть там, слушать все эти дрязги?
        - Сидеть там, слушать все эти дрязги.
        - Да ни за что! Вы же можете меня не пустить по производственной необходимости?
        - А у меня ее нет, - Таисия Михайловна торжествующе ухмыльнулась.
        - Как это нет? Что ж, Селиверстова одна останется?
        - Ну так остается же, когда ты в отпуске, и наоборот. Ничего страшного.
        - А она не согласится!
        - Да что ты говоришь! Я ей полставки подрисую за расширение зоны обслуживания, она только рада будет.
        - Она дура.
        Главврач нахмурилась и скрестила руки на груди, став похожей на Наполеона, только толстенького и в белом халате:
        - Дура не дура, Сашенька, зато у нее всегда талоны вовремя сданы, инвалидности оформлены, карточки написаны, а с тобой я как на пороховой бочке. Ты то с похмелья, то пьяный, то вообще… Будто и не знаешь, что страна взяла курс на борьбу с алкоголизмом.
        Шубников пожал плечами.
        - Клава хоть отдохнет от тебя, - продолжала главврач, - ты подумай, я тебе дала лучшую медсестру во всей поликлинике, а ты ее за полгода в тяжелую невротичку превратил. Она за тобой смотрит как за малым ребенком, половину твоей работы делает, ты хоть это понимаешь?
        - Это понимаю.
        - Ну вот и иди в суд. Посмотришь кстати, до чего пьянство людей доводит. Если тебя цирроз не пугает, может, хоть зрелище моральной деградации на какие-то мысли натолкнет.
        - Не натолкнет. Меня перевоспитывать - дохлый номер.
        Таисия Михайловна поморщилась и вдруг погладила его по плечу так мягко, будто он был ей родным человеком.
        - Ах, Саша, Саша, - она покачала головой, - как достучаться до тебя?
        Он резко отступил.
        - А никак! Я работу свою делаю, а остальное вас не касается.
        - Зря ты дистанцируешься от коллектива.
        - Знаете, Таисия Михайловна, я еще не до такой степени морально деградировал, чтобы сунуться в дружный женский коллектив.
        - Побрейся хотя бы перед заседанием.
        Главврач села за стол и раскрыла верхнюю карточку, очень пухлую, в картонном переплете с изъеденными временем уголками. Корешок был подклеен розовой цветной бумагой под мрамор, некая праздничная заплатка на мрачной летописи болезней. Пробормотав, что все понял, Шубников быстро ушел, пока Таисия Михайловна не выхватила его запись с какой-нибудь чудовищной ошибкой.
        Хотя… Лучше было бы получить очередной нагоняй, чем узнать, что с понедельника ему придется ходить в суд. Это даже хуже, чем на учебу. Впрочем, нет, на учебу все-таки хуже, ведь в суде не встречаешь на каждом углу старых знакомых.
        После антисептиков и ламп дневного света ленинградский воздух казался ему свежим и сладким, как сама свобода. Выйдя на крыльцо поликлиники, Шубников потянулся, резко выдохнул, напугав, кажется, при этом небольшой отряд бабушек, готовящийся к атаке на регистратуру, и подставил лицо ласковому сентябрьскому солнцу.
        Облетали с кленов первые листья, расцвечивая багряными и рыжими крапинками еще по-летнему сочные изумрудные газоны. Под бледным хрустальным небом природа готовилась к своей прекрасной агонии, именуемой золотой осенью.
        Остановившись возле пышного куста шиповника, усыпанного алыми плодами, блестящими под солнцем, как капли свежей крови, Шубников достал сигаретку. День выдался такой ясный, что не разглядеть язычка пламени, и Александр только по теплу в руке понял, что зажигалка сработала.
        На крыльце поликлиники показалась Клавдия Константиновна, стройная, подтянутая и прямая как доска, в старомодном двубортном плаще и туфлях на плоской подошве, она очень напоминала английскую гувернантку из благородного семейства. Шубников никогда не видел гувернанток вживую, но по книжкам составил себе именно такое представление.
        На всякий случай он отступил подальше за куст. Если Клавдия его заметит, то придется идти вместе до метро, а о чем разговаривать со своей медсестрой вне работы, Шубников не имел ни малейшего понятия.
        Запах разогретого пыльного асфальта, и так редкий гость в Ленинграде, совсем скоро растворится в мелких хмурых дождях и уйдет до следующего лета. И кто-то сегодня вдыхает его последний раз…
        В детстве и юности все было ясно, лето кончалось, но разноцветные кленовые листья символизировали не умирание, не конец, а начало нового учебного года, встречу с друзьями, приключения и открытия, словом, жизнь продолжалась. То же и в студенчестве, а потом Шубников повзрослел и стало ясно, что однажды все кончится и ничего не начнется.
        Он улыбнулся, отгоняя тяжелые мысли, и выглянул из-за куста. Клавдия уже повернула на проспект, значит, можно и ему выходить.
        Миновав сквер, Александр дошел до углового дома и поморщился. Еще два месяца назад здесь была очень душевная разливуха, но теперь в рамках борьбы с пьянством и алкоголизмом ее спешно переоборудовали в соковый бар. Отмыли, покрасили стены в приятный песочный цвет, на прилавок поставили модные стеклянные коробки с соками, вниз - холодильник с мороженым. Хочешь по отдельности бери, а хочешь в виде коктейля «Айсберг». Местные алкаши в шоке, а радуются реформам только восьмиклассницы, которые теперь могут пить коктейли через трубочку, как в иностранных фильмах. И так по всему городу теперь. Распивочные варварски переоборудованы, магазины торгуют только с четырнадцати до девятнадцати, цены подняли, на предприятиях организуют общества трезвости… Даже у них в поликлинике создали, хотя в этом богоугодном заведении пьющий только он.
        Возле винного магазина выстроилась длинная пестрая очередь. Стояли и конченые алкоголики, и приличные мужчины в костюмах, и молодые женщины, явно смущенные, что оказались в таком неподобающем для себя месте. Шубников прошел мимо с неким чувством превосходства. Он врач, черт возьми, и если больной, вопреки заветам наркома Семашко, за почти семьдесят лет советской власти так его и не накормил, то должен хотя бы напоить в это нелегкое для страны время.
        Тут Шубников вспомнил, что с понедельника идет не на работу, а в суд, где ему вряд ли кто-то что-то поднесет, и настроение испортилось.

* * *
        Фонтанка сверкала и искрилась под солнцем, легкая рябь волн отражалась на потолке Ирининого кабинета, и казалось, будто это какой-нибудь древний бог раскинул невесомую золотистую сеть, чтобы затянуть в нее незадачливую судью, только что вышедшую из отпуска.
        Ирина с грохотом передвинула строку в пишущей машинке, встала, закрыла кабинет и вышла на набережную, решив провести обеденный перерыв на улице.
        Вдруг дачный загар благодаря этому продержится на пару дней дольше…
        Ирина знала, что смуглость ей идет, и в молодости тратила много времени и сил, чтобы тело приобрело ровный коричневый оттенок, исключая зону трусиков и лифчика, но непременно «без лямок». А теперь загар у нее крестьянский: лицо, шея да руки… Впрочем, и на том спасибо, могли вообще отпуск дать не летом, а в ноябре. Ирина облокотилась на теплую чугунную решетку и глубокомысленно уставилась на пляску искр по черной воде.
        - Ах, Ирочка, на что мы тратим нашу жизнь, - вдруг услышала она. Это председатель суда встал рядом с нею.
        Ирина улыбнулась.
        - Все крючкотворничаем, роемся в бумагах, а солнышко, вот оно, - Павел Михайлович посмотрел в небо и прищурился, - светит всем, и правым, и виноватым.
        На это было что возразить по существу, но не хотелось портить момент казенщиной, поэтому Ирина промолчала, закрыла глаза и подставила лицо солнечным лучам и еле уловимому прохладному ветерку с реки.
        Послышался шум и плеск волн о гранитный берег - это приблизился экскурсионный катер. Гид что-то говорил в мегафон, но Ирина улавливала только учительскую интонацию, а слов было не разобрать.
        Надо бы свозить детей на эту экскурсию по рекам и каналам, да и она сама ни разу не была, хоть всю жизнь прожила в Ленинграде. На «Метеоре» в Петергоф однажды ездила, но давно, еще в начальной школе. Неприятное воспоминание царапнуло, как звук ножа по стеклу, и вывело Ирину из блаженного умиротворения.
        Она открыла глаза и посмотрела вслед катеру. Вся верхняя палуба заполнена детьми, девочки в форменных платьицах с белыми фартуками и бантами, мальчики в синих курточках. По периметру, как часовые, стоят женщины, немного, человек пять. Ирина присмотрелась. Красных галстуков на детях не видно, значит, это начальная школа, ребятишки еще послушные. Пионеров такими хилыми силами в узде не удержишь, тут даже взвод опытных конвойных не даст гарантии.
        Так и она когда-то поехала на экскурсию с классом, приуроченную к окончанию учебного года. Мама процедила: «Поступай как знаешь», и выдала пятьдесят копеек на дорогу. Ирина тогда впервые испытала ту полную растерянность, которая вызывает почти физическую боль, когда тебе одновременно и запрещают, и разрешают и ты понятия не имеешь, где тут правда и что тебе делать. На словах одно, а тон, жесты, выражение лица - абсолютно противоположное, чему верить, какое решение принять? Тогда Ирине очень хотелось на экскурсию, и она решила поверить маминым словам и полтинничку. Ведь если бы мама действительно запретила ехать, она не дала бы денег, верно? Оказалось, нет. По возвращении с экскурсии Ирину ждал грандиозный скандал, где ей было сообщено, что она бездушная и черствая девчонка, дрянь неблагодарная и эгоистка, думающая только о своих удовольствиях. Хвостом вертит и знать не хочет, что мать волнуется, не случилось ли с ней там на природе какого несчастья, и вообще на этот день была запланирована генеральная уборка. А кроме того, пятьдесят копеек сумма, конечно, небольшая, но Ира должна была в первую
очередь спросить себя, а заслужила ли она, чтобы эти деньги были потрачены именно на ее развлечения? На робкие возражения, что она же разрешила, мама ответила хрестоматийной фразой «сама должна понимать» и что ей очень хотелось убедиться, что ее дочь добрая и разумная девочка, которая заботится о своих близких. Но, увы…
        Ирина поморщилась, вспомнив, как болела душа после того скандала. Потом, с годами, она нарастила панцирь, научилась лавировать между интонацией и словом, нести груз несуществующей вины и поняла, что все, что не разрешено, - запрещено, а тогда чуть не задохнулась от сознания собственной мерзости. В общем, дорого ей тогда далась та экскурсия, так дорого, что даже сегодняшний день пришлось за нее заплатить, ведь настроение испортилось окончательно.
        Вот так, ловим погожие деньки, радуемся солнцу и проклинаем ненастье, и не считаем, сколько часов проводят наши близкие в отчаянии из-за наших походя брошенных слов…
        Ирина развернулась, собираясь уходить, но Павел Михайлович придержал ее за локоть:
        - Куда же вы? Постоим.
        - Работы много.
        - Чтобы хорошо работать, надо хорошо отдохнуть, - председатель наставительно поднял указательный палец, - так давайте полноценно насладимся законным обеденным перерывом.
        - Давайте. Но работы все равно много.
        - Камень в мой огород?
        «Сам должен понимать!» - подумала Ирина и засмеялась. Умение завиноватить передается по женской линии из поколения в поколение, никуда ты от него не денешься.
        - Ира, бог свидетель, вы моя любимица, и я изо всех сил стараюсь расписывать вам самые простые дела. Разве моя вина в том, что вы превращаете их в процессы века? - председатель засмеялся. - Но на этот раз не волнуйтесь, действительно простое дело я для вас припас.
        - Н-да?
        - Точно-преточно! Вам даже приговор выносить не придется, только решение.
        Ирина нахмурилась:
        - Уж не дело ли жен Ветрова вы мне хотите поручить?
        - А вы проницательны, - поднял брови председатель суда.
        - Павел Михайлович…
        - Дело громкое, но простое, - перебил он, - вы будете опираться на компетентное суждение экспертов, лучших специалистов в этой области у нас в городе, а то и во всей стране.
        - Что это вся богема мне? - всплеснула руками Ирина. - Вдруг Иванов с Табидзе тоже хотят?
        - Не хотят.
        - Так и я не хочу! Правда, Павел Михайлович! В конце концов, я люблю смотреть кино и читать книги, поэтому знать, как они делаются, совершенно не стремлюсь.
        - По принципу докторской колбасы? - усмехнулся председатель.
        - Вот именно.
        - Ну уж простите, придется пожертвовать вашим эстетическим чувством ради торжества справедливости!
        - Чего это? - буркнула Ирина.
        Взяв ее под руку, Павел Михайлович очень мягким тоном заметил, что из всех его сотрудников именно Ирина умеет взглянуть на ситуацию непредвзято, взглядом, свободным от догм и стереотипов, а кроме того, она женщина, стало быть, милосердие и гуманность ей присущи от природы.
        Что ж, повода заявить самоотвод не видно, значит, и капризничать дальше смысла нет. Дело и впрямь простое, от Ирины, по сути, всего лишь требуется узаконить профессиональное заключение, сделанное психиатрами мирового уровня, в квалификации которых она уверена на сто процентов. Прямо скажем, задачка не «со звездочкой», поэтому надо вернуться на рабочее место, попить чайку, съесть бутербродик с докторской, кстати, колбасой, и изучить это громкое, но простое дело, о котором она знала, как все ленинградцы, но в подробности предпочитала не вникать, догадываясь, что именно ей придется быть судьей на этом процессе.
        Сполоснув чашку, Ирина позвонила домой. Вернувшись с дачи, Егор заявил, что уже взрослый и способен сам ездить в школу и обратно, как делают другие пацаны из его класса. Сердце Ирины сжалось, ведь раньше сын был если не с нею, то под присмотром взрослых, пользовавшихся ее доверием, а теперь он будет сам за себя отвечать. Сможет ли?
        Огромный соблазн был заявить, что Егор мал еще, нос не дорос, а мир смертельно опасен, и только безответственные родители, которые не любят своих детей, выпускают их одних на улицу. Очень хотелось напугать, застращать, что без материнского пригляда сын обязательно попадет под машину или в руки преступника, потому что он безалаберный, доверчивый и не смотрит по сторонам. И ничего, что она подорвала бы сыну психику, зато сама не изнывала бы всю первую половину рабочего дня, не в силах сосредоточиться на делах, пока не услышит в трубке голос Егора. Да, наверное, так и надо было поступить, но Ирина решила, что она все равно уже тяжелая невротичка, так пусть хоть у Егора будет шанс вырасти нормальным человеком.
        Первые два дня это была пытка, Ирина металась по кабинету, воображая себе всякие ужасы, одновременно проклиная за мнительность, и не могла понять, как лучше - не думать плохого, чтобы не накликать беду, или, наоборот, чем больше ужасов она вообразит, тем меньше случится в реальности.
        Только когда Егор по телефону докладывал, что пришел домой, Ирину отпускало, и она становилась трудоспособной. Но человек привыкает ко всему, привыкает и к тревоге, вечному уделу всех матерей. Дети вырастают, уходят в большой мир, который полон опасностей и жесток, но другого-то не существует. Альтернатива только у матери под юбкой…
        К концу недели Ирина научилась не замечать своего беспокойства, как, бывает, привыкаешь к гудению трансформаторной будки или к стуку колес, если живешь возле железной дороги.
        Однако после двух часов дня все начинало валиться из рук, строчки уголовных дел расплывались перед глазами, и даже дышать становилось труднее, пока Егор не докладывал, что дома, сейчас пообедает и пойдет во двор гонять мяч с пацанами, ибо надо проветрить голову перед тем, как делать уроки.
        Сегодня она сама набрала домашний номер, долго слушала длинные гудки, и только когда сердце сжалось от страха, раздался щелчок снимаемой трубки, а вслед за ним голос Егора.
        Проинструктировав сына, чтобы, как поест, сразу обязательно шел гулять, пока погода хорошая, Ирина разъединилась.
        Ну все, на сегодня главное испытание закончено, можно сосредоточиться на деле. Даже спешить домой не обязательно, потому что Кирилл работает в первую смену и заберет Володю из яселек, а заодно поможет Егору с уроками, если возникнет такая необходимость. Или все-таки поторопиться и отпустить мужа на тусовку с друзьями по рок-клубу? С тех пор как пришел к власти новый молодой генсек, появилось в обиходе новое словечко «ускорение», ударение в глаголе «начать» сместилось на первый слог, а в слове «углубить» - на второй, но ведь действительно все как-то ускорилось, зашевелилось, в том числе и Ленинградский рок-клуб осторожно высовывал «мордочку» из подполья, как весной сурок из норки. Обидно будет, если музыканты перейдут на легальное положение, а Кирилла, стоявшего у истоков рок-движения, оставят за бортом. Да, в последние годы он заматерел, из юного бунтаря превратился в отца семейства, но талант никуда не делся, Кирилл Мостовой по-прежнему пишет прекрасные душевные песни и поет тоже очень хорошо. К слову сказать, приверженность року и протесту против всего сущего нисколько не мешает его друзьям из
тусовки быть прекрасными мужьями и нежными папашами. Нет, разная там публика, но в близком окружении Кирилла в основном приличные люди. Сумасшедшие, конечно, как все поэты, но не конченые. Не алкоголики и не наркоманы. Вот тоже зло, о котором начали осторожно говорить вслух после прихода к власти нового генсека. Раньше наркотики воспринимались как что-то экзотическое, как какая-нибудь тропическая лихорадка, которая существует, конечно, но где-то среди диких племен Африки и вероятность с ней столкнуться у тебя нулевая. Да, на загнивающем Западе вроде бы распространено сие зло, и у нас в начале века нюхала кокаин агонизирующая богема, но Великая Октябрьская революция положила конец всем этим безобразиям.
        Ирине по долгу службы приходилось знать, что это не совсем так и наркоманы в Союзе есть, но их, слава богу, так мало, что, скорее всего, ты проживешь жизнь, ни разу не столкнувшись с ними.
        Она не была уверена, что нужно направлять на эту проблему прожектор общественного внимания, особенно теперь, когда началась борьба с алкоголизмом, ну да кто она такая, чтобы знать, как лучше. Как говорил Гиппократ, афоризмы которого любит цитировать Лида, жена Евгения Горькова, жизнь коротка, путь искусства долог, удобный случай скоропреходящ, опыт обманчив, суждение трудно, и очень может быть, что великий грек имел в виду не только медицину… Разве что у ленивого сейчас нет четкой и ясной программы коренного преобразования государства. Ночью разбуди любого, и он тебе тут же скажет, почему мы живем плохо и что надо сделать, чтобы жить хорошо. Только, увы, в жизни никогда не бывает как надо и как правильно, и стишок «гладко было на бумаге, да забыли про овраги» описывает не частный случай, а всю подлую сущность нашего бытия.
        С тяжелым вздохом Ирина потянулась к томику уголовного дела. Обеденный перерыв закончился, пора оставить мысли о судьбах родины и заняться своими прямыми обязанностями.
        Посмотрим, что за простое дело ей расписал уважаемый Павел Михайлович…

* * *
        Вероника Павлова дебютировала на киноэкране лет пять назад, исполнила роль юной чекистки в приключенческом фильме о первых годах советской власти. Фильм не отличался оригинальностью замысла, мужественные и прекрасные сотрудники ЧК ловили шайку бывших белогвардейцев с переменным успехом до тех пор, пока один из бандитов не признал превосходство коммунистической идеологии и не сдал всю малину с потрохами.
        В принципе, стандартная агитка для детей и юношества, но сюжет был выстроен довольно бодро, диалоги написаны живенько, трюки выполнены на высочайшем уровне, замечательные актеры и опытный режиссер помогли дебютантке вполне сносно справиться с ролью вешалки для черной кожаной куртки и портупеи, так что фильм завоевал сердца зрителей, а Веронику пригласили в картину по мотивам рассказов Чехова, и с классикой она не справилась. Когда Ирина, включая телевизор, попадала на этот фильм, а показывали его часто, то, глядя на кривляния Павловой, почему-то испытывала неловкость, будто сама делала что-то стыдное. Конечно, Вероника была красавица, большие глаза, идеальной формы носик, маленький пухлый рот, хорошая фигура, вроде бы все на месте, но при этом она не притягивала к себе взгляды, не хотелось на нее смотреть, как, например, на Ирину Алферову или Софи Лорен. Да, красивая женщина, но какая-то скучная. Если по Заболоцкому, то сосуд, в котором пустота, а не огонь, мерцающий в сосуде.
        После этой, мягко говоря, творческой неудачи о Веронике долго не было слышно, пока внезапно ее красивая физиономия не возникла на развороте журнала «Огонек», откуда град и мир могли узнать, что Павлова теперь не просто так, а молодая жена и муза столпа советской драматургии Филиппа Ветрова. Интервью было с ним, но Вероника тоже поучаствовала, рассказала корреспонденту, как помогает мужу создавать шедевры, ну и о том, какой в принципе должна быть хорошая жена, тоже поведала.
        Ирина тогда уже вышла замуж за Кирилла, ждала Володю, но все равно зависть и досада чуть не разорвали ей сердце во время чтения того сусального интервью.
        Каким секретом, черт возьми, владеют женщины-разлучницы? Как умеют выкорчевать мужчину из семьи? Почему к одним уходят, а другие десятилетиями живут в унизительном положении любовниц, стараются изо всех сил, но так и остаются на обочине жизни?
        Ирина вздрогнула от ужаса, подумав, что, если бы не Кирилл, сейчас до сих пор она бы куковала любовницей женатого мужика, меняя верное и преданное служение на торопливое совокупление раз в неделю. Брр…
        И ведь не одна она была такая, явление массовое, недаром даже пуританская советская культура откликнулась фильмом «Осенний марафон». Причем ладно были бы профессиональные любовницы, как в старые времена, я тебе удовольствие, ты мне деньги, и до свидания, но ведь нет. Отдаются за пустые обещания, за сказки о великой любви, которая одновременно и цель, и болеутоляющее, чтобы хоть немного смягчить свое невыносимое положение. А самое ужасное, что идут на это не дуры и не проститутки, а наоборот, хорошие женщины, которые в других сферах жизни безупречны и с любовником своим кристально честны.
        Откуда это берется? Оттого, что «на десять девчонок по статистике девять ребят»? Да если вдруг ты не слышала этой песенки, что крайне маловероятно, то все равно с молоком матери впитала, что муж - товар дефицитный, на всех не хватит, а без него стыдно. Семья для женщины на первом месте, если не стала женой и матерью, так и рождаться незачем было. Любой ценой заимей себе мужа, укради, высиди, перемани с чужого двора эту скотину, и не смотри, что худородная, лишь бы было… Или оттого, что первый навык, который получают дочери в каждой достойной советской семье, - это умение переступить через себя. Неважно, что ты там думаешь и чувствуешь, какие у тебя моральные устои и принципы, ты девочка, значит, должна быть удобной, уступчивой и «а ну-ка делать, что говорят!» беспрекословно и немедленно. Короче говоря, право дышать нужно еще заслужить. И конечно, боже мой, конечно же ты в ответе за всех, кого приручила, то есть за весь мир. Это правильный афоризм, но для взрослого человека, а ребенку, поданный без должных разъяснений, да еще с романтическим придыханием и закатыванием глаз, исключающим всякий
анализ, он просто ломает хребет, вот и все. Особенно, если это девочка, которой чуть ли не с пяти лет объясняют, что она будущая мать, а значит, должна учиться соответствовать высокому званию. Такая девочка очень быстро понимает, что все зависит от нее, ни от кого больше. Нет плохих людей, это ты сама не дожала, не постаралась, не позаботилась, не заслужила. Родители-то неизменно идеальные, а потому нужно равняться и стараться. Вдобавок надо помнить, что и мужа тоже делает женщина, не говоря уже о детях.
        «Так и живем, - пробормотала Ирина, осторожно переворачивая страницу дела, чтобы ненароком не порвать тонкую зеленоватую бумагу, - любовница годами, а то и десятилетиями доказывает, что достойна быть женой, жена, которая все знает, из кожи вон лезет, чтобы перещеголять любовницу если не в красоте, то в хозяйственных достижениях и нежности, а потом является такая вот Вероника, которой в детстве мама забыла объяснить, что счастье даром не дается, и в одну секунду отбирает мужика у двух идеальных женщин».
        Молодая артистка выдернула драматурга из многолетнего брака, неизвестно, счастливого ли, но дважды благословленного потомством, а имел ли Ветров связь на стороне, следствие не установило. Филипп Николаевич обладал не только обаянием успешного человека, но и чисто мужской привлекательностью, которая с годами не поблекла, а, скорее, наоборот. Широкоплечий, поджарый, с острыми гусиными лапками вокруг лучистых глаз, он выглядел чертовски хорошо, Ирина даже слегка влюбилась в него несколько лет назад, во всяком случае, с удовольствием смотрела интервью с ним по телевизору.
        Настоящая фамилия Филиппа Ветрова была Гаккель, и происходил он из семьи известного эндокринолога, профессора, академика и лауреата, поэтому стезя у него просматривалась только одна - в медицинский институт. И действительно, то ли папа был суров, то ли сам юный Филипп искренне хотел стать доктором, но после школы он поступил в Военно-медицинскую академию, отучился и самым честным образом поехал охранять южные рубежи нашей родины. Там его посетила муза, Филипп написал небольшой сборничек армейских рассказов, грустных и смешных, лирических и грубоватых, словом, хороших и разных. Очевидно, предки не одобряли увлечения сына литературной деятельностью, потому что Филипп, во-первых, взял псевдоним Ветров, а во-вторых, не стал просить отца о содействии в публикации, а как простой смертный разослал рукопись по литературным журналам. Откликнулась горячо любимая Ириной «Юность», примерно через год опубликовав два лучших рассказа, а сборник отдельной книгой вышел много позже, сначала в «Роман-газете», а потом и симпатичным крепеньким томиком. Ирина, помнится, прочла его с удовольствием. Если Ветров
отождествлял героя с собой, как делает большинство начинающих авторов, то он на военной службе хлебнул лиха, но не унывал и сохранял бодрость духа, несмотря на все тяготы и лишения.
        После пяти лет честной службы Филипп Николаевич, тогда еще известный миру как Гаккель-младший, вернулся на «брега Невы» и определился адъюнктом на кафедру внутренних болезней. Может быть, благодаря заступничеству папы, но, с другой стороны, такой карьерный поворот возможен и без всякого блата, за отличную службу в отдаленном гарнизоне.
        В любом случае данное кадровое решение оказалось ошибочным, ибо Филипп ничем не обогатил медицинскую науку, а вместо этого строчил пьесу за пьесой, скрываясь за псевдонимом Ветров. По одной из них на «Ленфильме» сделали картину о врачебных буднях, не шедевр, но Ирине нравилось, несмотря на то что Витя Зейда и Лида Горькова, доктора по специальности, при упоминании этого фильма ржали как лошади.
        Навострив перо, Филипп Николаевич решил припасть к истокам и обратил свой взор на фигуру вождя. И как-то, черт побери, у него получилось изобразить Ленина не чугунно-кумачовым идолом, а живым человеком, за которого искренне болеешь, хотя тебе прекрасно известно, чем там дело кончится.
        Первую пьесу о вожде рискнул поставить Малый драматический. Ирина тогда была еще школьницей, и узнав, что идет с классом в театральный культпоход на пьесу про Ленина, заранее настроилась, что будет дикая скукотища, и они с подружкой накануне спектакля прощупывали классную руководительницу, нельзя ли сбежать в антракте, и получили такое разрешение, как самые примерные ученицы. Получили и не воспользовались, потому что спектакль очень понравился.
        После бешеного успеха в Ленинграде началось триумфальное шествие пьесы по всем театрам страны, она удостоилась постановки в Венгрии, Чехословакии и ГДР, и очень быстро появился фильм-спектакль, который Ирина посмотрела с большим удовольствием, хоть прекрасно помнила первоисточник.
        Успех пьесы породил общественный интерес к личности автора, Филипп Николаевич вышел из тени, с удовольствием давал интервью, но при внешней открытости умел сообщить о себе крайне мало. Например, о том, что его настоящая фамилия Гаккель и он отпрыск известнейшей медицинской династии, Ирина узнала только из материалов уголовного дела.
        Вскоре вышла вторая пьеса про Владимира Ильича, не хуже первой, работая над которой Ветров, видимо, смекнул, что подобрался к святыне слишком близко и дальнейшее очеловечивание образа вождя может выйти ему боком, поэтому переключился на более безопасных персонажей. Писал про Дзержинского, Аркадия Гайдара, Баумана, Софью Перовскую и других героев времен революции, и их плакатные фигуры оживали под его пером, и вспоминалось, что за этими фамилиями не просто символы, не названия улиц и городов, не каменные истуканы, а люди, которые жили совсем недавно, меньше века назад, стремились к великому, боролись за общее счастье, любили, страдали, отчаивались и радовались.
        Пьесы Ветрова шли по всей стране, по ним снимали фильмы и телеспектакли, Филиппа Николаевича приняли в Союз писателей и Союз кинематографистов, но слава не вскружила ему голову, и он продолжал втайне от общественности тянуть лямку военной службы. Написал с помощью папы или сам кандидатскую диссертацию, которая, в отличие от пьес, фурора не произвела, получил должность ассистента на кафедре и спокойненько вел больных и обучал курсантов, заслужил в конце концов майора и, как только вышел срок, мгновенно уволился в запас и посвятил себя литературной деятельности.
        Что ж, интересный и достойный жизненный путь, и большую его часть Филипп Николаевич прошел рука об руку с первой женой Валерией Михайловной, дочерью другого медицинского академика, Михаила Ивановича Петрова, закадычного друга Гаккеля-старшего.
        Валерия тоже продолжила семейную традицию и после школы поступила в медицинский институт. На третьем курсе она вышла замуж за Филиппа, но первенца родила только после того, как получила диплом. Возможно, не получалось раньше, но вероятнее, родители капали на мозг, что учеба прежде всего, сначала закончи вуз, а потом уж детей заводи, подкрепляя эти наставления личным примером. Обе семьи обзавелись потомством в весьма почтенном возрасте, сильно после тридцати. Никуда не спешили, и ничего, вон какие здоровенькие и умненькие детки получились. Смотри, свекровь твоя даже двоих родила, и ты успеешь. Все приходит вовремя к тому, кто умеет ждать.
        А если бы Валерия Михайловна так и не вышла замуж, то, надо думать, ей бы безостановочно твердили, что главное для женщины это семья и надо было личную жизнь устраивать вовремя, а не над учебниками корпеть.
        Ирина засмеялась, тряхнула головой, отгоняя глупые фантазии. Вдруг мама с папой Валерии - нормальные люди? Ведь встречается иногда такое… Ладно, так или иначе, а Коля Гаккель появился на свет в Ленинграде, когда Филипп уже отбыл к месту службы один, побоявшись подвергать беременную супругу резкой смене климата. Молодая мать с ребенком перезимовали под крылышком родителей и выехали к Ветрову только незадолго до первого дня рождения Коли.
        Пока муж служил в Средней Азии, Валерия трудилась терапевтом в местной участковой больничке, а когда семья вернулась в Ленинград, поступила в аспирантуру в медицинский институт на кафедру микробиологии, но учеба вместо трех лет растянулась на шесть, потому что у супругов родилась дочь Алена, а вскоре после этого к Филиппу Николаевичу пришли слава и успех, а вместе с ними и деньги, причем огромные, и это, конечно, соблазн для любой жены. Когда у тебя супруг зарабатывает очень хорошо, ты еще подумаешь и про свой вклад в бюджет, и про самостоятельность, и про то, что женщина тоже человек и может иметь призвание и интересы в жизни, а киндер, кирхен, кюхен - это, на минуточку, позапрошлый век. Но когда муж зарабатывает как десять очень хорошо зарабатывающих супругов, то самой ходить на службу становится уже как-то глупо. Особенно если у тебя маленькие дети, а ты бросишь их ради каких-то жалких копеек, которые в общем бюджете никто даже не заметит. Ладно бы ты еще была гениальный ученый, но тут, видимо, не тот случай, потому что диссертацию Валерия Михайловна так и не защитила. Наверное, работа
оказалась настолько беспомощная, что даже объединенной поддержки родителей и свекров оказалось недостаточно. Зато блата хватило на то, чтобы оставить Валерию ассистентом кафедры на полставки, хотя если аспирант не предоставляет диссертацию, то трудоустраивать его никто не обязан. Тут Ирина завистливо вздохнула, ведь это идеальный режим для женщины, успеваешь и домочадцев обиходить, и делом позаниматься, ведь, в конце концов, разве доставят удовольствие модные дефицитные тряпочки и стрижки от высококлассного мастера, если ими не перед кем похвастаться? Может быть, и не хочется другой раз на службу идти, но как представишь себя раскисшей бабой во фланелевом халате, так помчишься впереди собственного визга. Нет, Валерия Михайловна нашла идеальный вариант.
        Время шло своим чередом, дети росли, родители старели. У сына Коли откуда-то прорезался абсолютный слух, хотя музыкальность не была сильной стороной его предков ни по отцовской, ни по материнской линии. Всем им медведь на ухо наступил настолько плотно, что они даже не пытались зачислить ребенка в музыкальную школу, как все добросовестные родители Советского Союза, и дар Коли открылся совершенно случайно, благодаря школьной учительнице пения. Тут сообразили, что мальчик пошел в прадедушку Валерии Михайловны, который вроде бы служил в Кировском, тогда еще Мариинском, театре и, видимо, сидел там в оркестровой яме, а не в бухгалтерии, как считало семейство. Восхитились причудам наследственности, вооружили Колю скрипкой, а когда он показал выдающиеся способности, перевели в специализированную музыкальную школу, откуда парень потом без проблем поступил в консерваторию. Получив диплом, Коля каким-то удивительным, можно сказать, непостижимым образом загремел в армию, хотя любой его родственник хоть с маминой, хоть с папиной стороны мог отмазать его легким движением пальца. Неужели парень из интеллигентной
семьи руководствовался пещерным принципом «не служил - не мужик»?
        Ирина улыбнулась. С другой стороны, у нее семья тоже вроде как интеллигентная, но попробуй заикнись, что тебе не нравится фильм Никиты Михалкова. Сразу тебе ответят, что он служил в армии, значит, правильный мужик, солдат, и нечего тут наводить критику.
        После армии Коля поехал работать директором музыкальной школы в славный город Петропавловск-Камчатский, мягко говоря, не ближний свет. Там женился, в браке родилось двое детей, так что хоть Николай и не прибавил славы почтенному семейству, но точно никак его не опозорил и достойно продолжил род.
        На дочь Алену медицинской науке тоже не стоило сильно надеяться. Девочка успешно поступила в медицинский, но на втором курсе вышла замуж за курсанта военного училища, в отличие от матери тянуть с приумножением семейства не стала, сразу родила сначала одного ребенка, через год второго и сейчас ждала третьего. Был, конечно, призрачный шанс, что она вернется в институт из затянувшейся академки, но для этого мужу пришлось бы перевестись в Ленинград, бросив блестяще складывающуюся карьеру в Забайкальском ВО. Похоже, девочка из семьи академиков и профессоров так и останется без высшего образования, уникальный случай по нынешним временам.
        Что ж, семейная история вызывала симпатию к фигурантам дела. При большом желании можно слегка попенять старшему поколению, что они пристроили детей в наследственную профессию, к которой те были равнодушны. Да, Филипп Николаевич и его жена занимали места, на которые иначе могли бы прийти настоящие энтузиасты и врачи от бога, но, с другой стороны, они хорошо учились и выполняли свои служебные обязанности добросовестно, пусть и без огонька. Представители старых профессорских династий ничем не обогатили медицинскую науку, так и Витя Зейда, человек без блата, тоже очень сомнительно, что совершит в ней прорыв. А младший брат Филиппа Николаевича, например, блестящий хирург, известный во всем городе. Понятно, что папа не сидел сложа руки, наблюдая, как ребенок штурмует приемную комиссию мединститута, помог, но сын, получив поддержку на старте, состоялся в профессии самостоятельно.
        Зато супруги, на собственном опыте узнавшие, что такое по родительской указке заниматься делом, к которому не лежит душа, своим детям предоставили свободу. Или нет? Или сын с дочерью потому и уехали на другой конец страны, чтобы оказаться подальше от скандалов и нотаций? Со стороны семья казалась дружной и любящей, а что там на самом деле, поди догадайся.
        Наверное, не все было так благополучно, потому что, как только птенцы вылетели из гнезда, вслед за ними потянулся и глава семейства. Не прошло и года после замужества дочери, как Филипп Николаевич развелся с супругой.
        Ирине стало не по себе, как всегда, когда она узнавала о разводе пары с многолетним стажем. Когда расстаются молодожены, не выдержавшие вместе и года, это нормально и понятно, и претензии тут больше к их родителям, которые вместо того, чтобы вправить детям мозги и доходчиво объяснить смысл стихотворения «Любовь не вздохи на скамейке», всячески укрепляют в сознании своего потомства идею, что это все было несерьезно, игра и глупость, надо поскорее забыть об этой дуре/дураке и жить дальше. Побег мужа, не выдержавшего ответственности за ребенка, постыден, но понятен. Распад семьи с десятилетним стажем тоже можно объяснить. Вы еще молодые, еще хочется романтики и любви, и работа такая, что не получается эту энергию направить в созидательное русло, а супруга своего знаешь вдоль и поперек, заново влюбиться не получается, вот и начинаются поиски приключений. Но расставаться после тридцати лет совместной жизни? Ирине казалось, что люди, вместе воспитавшие детей, вместе сносившие удары судьбы и преодолевавшие трудности, да в конце концов, просто три десятилетия проспавшие в одной кровати, становятся такими
близкими родственниками, что эту связь уже не разорвать.
        Или они жили как кошка с собакой, просто умели держать себя в руках?
        А может быть, Филиппу Николаевичу надоела размеренная акварельная житуха и захотелось страстей на разрыв аорты? Ведь родительские семьи были связаны крепкими узами дружбы, и дети тоже знали друг друга с пеленок.
        Во время следствия Валерия Михайловна вела себя сдержанно, но о семейной истории говорила охотно. Так, сообщила, что у ее родителей долго не получалось завести ребенка, и это, кстати, стало одним из факторов сближения с Гаккелями, у которых тоже не было детей, но там это был сознательный выбор. Юлия Гаккель трудилась рентгенологом, обожала свою работу, читала снимки так, что доктора в ногах у нее валялись, лишь бы она только посмотрела рентгенограммы их пациентов, и хоть не занималась научной работой, но с упоением писала учебники и пособия для практикующих врачей, разлетавшиеся как горячие пирожки. Кроме того, Юлия боялась, что, не слишком скрупулезно соблюдая технику безопасности, хватанула дозу радиации, которая лишила ее шансов на здоровое потомство. Супруги подумывали о том, чтобы взять ребеночка из детского дома, но, естественно, не сейчас, на пике карьеры, а когда-нибудь в далекой перспективе. Петровы тоже подумывали об усыновлении, но еще более вяло, чем Гаккели. Хотелось понянчить малыша, но своего, а не чужого, с непонятно какой генетикой. Хорошее воспитание - великая сила, только когда
прикладывается к хорошей наследственности, считали Петровы и в детский дом не торопились. И вдруг Юлия Гаккель забеременела. Растерялась, хотела сделать аборт, но Мария Петрова уговорила ее оставить ребенка, обещав полную помощь и поддержку, даже если малыш родится не очень здоровым, чего Юлия боялась как огня. Мария была рядом с подругой всю беременность, а когда Филипп родился, буквально не отходила от младенца.
        И тут то ли гормональный фон сдвинулся, то ли Бог заметил, что Петрова сумела порадоваться чужой радости, то ли еще что, но когда Филиппу исполнилось два месяца, Мария забеременела. А вскоре выяснилось, что и Юлия снова в интересном положении.
        Петрова с трудом уговорила ее оставить второго ребенка, и дети появились на свет с разницей в несколько недель, и в знак вечной дружбы и благодарности друг другу матери придумали дать им одинаковые имена.
        Мария ушла с работы, посвятив себя воспитанию долгожданной дочки, а Юлия с трудом высидела второй декрет и помчалась на службу, благо доходы позволяли нанимать домработницу и няню.
        Когда началась война, Гаккеля с Петровым мобилизовали, а семьи эвакуировали в Кировскую область. Академики устроили так, чтобы жены и дети поехали вместе, но до пункта назначения добралась только Мария с тремя детьми, старенькой бабушкой Юлии, родившейся еще до отмены крепостного права, домработницей и няней. Неугомонная Юлия отправилась в военкомат и получила назначение во фронтовой госпиталь, где и прослужила все военные годы.
        Михаил Иванович погиб в сорок третьем, а Гаккель с Юлией после победы вернулись домой, выписали из эвакуации Марию с детьми и домочадцами и зажили практически одной семьей, благо квартиры располагались в соседних домах, а погибший Петров был такая величина, что никто не осмелился отнять или хотя бы частично откусить у его вдовы и дочери жилище. Дети оба дома считали своими и знали, что у них есть мама Юля, энергичная и целеустремленная, которой никогда не бывает дома, но зато с ней весело и она всегда может дать толковый совет, и мама Маша, для которой главное, чтобы ты был сыт, здоров и счастлив.
        Филипп поступил в Военно-медицинскую академию, первые два года провел на казарменном положении под строгим присмотром старших по званию, а на третьем курсе слушателям разрешают жить дома, и юный Гаккель вырвался на волю. Родители признали свое бессилие против жизненной энергии нафаршированного тестостероном юнца и приготовились к худшему, но Филипп неожиданно не сорвался с цепи, а повел крайне респектабельный образ жизни, казавшийся пресным даже примерной девочке Лере. Возможно, позволял себе иногда кое-что интересное, но по воскресеньям приходил к приемной матери свежим, аккуратным, благоуханным и с тортиком под мышкой. Вскоре у них с Лерой возник роман, закончившийся свадьбой.
        Ирина улыбнулась, вспомнив почему-то фразу «высокие, высокие отношения» из фильма «Покровские ворота». А что, с другой стороны, смеяться? Люди живут достойно, дружно, не изнуряют себя страстями… В чем тут грех? Может быть, Филиппу действительно понравилась хорошая и рассудительная девочка Лера, может, с ней рядом он чувствовал себя хорошо и спокойно, но даже если он женился на ней по указке родителей, разве, положа руку на сердце, это так уж плохо? Что удивительного, если парень, выросший не просто в достатке, а в очень богатой семье, насквозь пропитался буржуазной моралью, и воспринимать брак как сделку было для него совершенно естественно? Филипп не верил в Великую Любовь с Первого Взгляда, зато рос в здоровой семье, где люди относились друг к другу тепло и уважительно, не нуждаясь для этого в каких-то волшебных озарениях. Поэтому ничего удивительного, что он сам решил строить такую же семью с девушкой, которую хорошо знал.
        Дружба переросла в любовь и настоящую близость, а через тридцать лет ударил бес в ребро, зашептал, ах, Филипп, Филипп, полжизни прожил, да какое там пол… Помирать тебе скоро, а ты так любви-то настоящей и не знал, страсти не видел, одни улыбки да борщи. В тени сидел, на холодке, а у огня так ни разу и не погрелся!
        А может, не такие уж и добрые были Гаккели-старшие и давили на старшего сына, пока он не сдался и не отправился в загс с нелюбимой женщиной. На допросах Филипп Николаевич утверждал, что женился по любви и был счастлив, пока не встретил Веронику, но правда ли это? Состоялся ли брак по взаимной симпатии или все же по холодному расчету? Хорошо, если в этом соглашении участвовали оба, а если только муж? Каково жене узнать, что много лет тебя только терпели и спали с тобой не потому что хотели, а потому что надо, и ласка была фальшивой, а улыбка - неискренней? Ты жила с человеком, надеясь вместе состариться и умереть, а он просто ждал, когда можно будет уйти, чтобы не поссориться с детьми… Это, наверное, самое страшное предательство, и будем надеяться, что Филипп Николаевич если и тихо ненавидел жену все годы постылого брака, то хотя бы нашел в себе достаточно сил не признаться в этом при разводе.
        Библия говорит, что муж и жена едина плоть, и так оно и есть, за годы брака, счастливого ли или не очень, люди прорастают друг в друга, понимают без слов. Ведь больно отрываться друг от друга, и раны долго не затянутся, и ради чего терпеть такую муку? Ради влюбленности, которая тебе уже не особенно и по годам? Ради иллюзии, что раз ты с молодой, то и сам молод, и впереди вся жизнь?
        Ах эта чертова седина в бороду, бес в ребро… Неужели когда-нибудь и у Кирилла случится такое помрачение, и он оставит жену, которая, кстати, на пять лет старше, ради юной фанатки?
        Ирина вздохнула и нахмурилась. Лучше бы Павел Михайлович и дальше давал ей хозяйственные дела! Она уже поднаторела в бухучете, во всяких там накладных, актах и неучтенных излишках, и даже получала удовольствие, вникая в хитроумные мошеннические схемы, а преступления по личным мотивам настраивали обычно на грустный лад.
        Она с силой потерла виски кончиками пальцев. Ладно, что будет, то и будет, знать наперед все равно никому не дано. Когда Кирилл захочет с ней развестись, тогда и начнем страдать, а сейчас надо сосредоточиться на семейных перипетиях Ветрова, бывшего Гаккеля.
        Итак, драматург покинул семейный очаг после тридцати лет семейной жизни. Покинул красиво, с одним чемоданом, оставив супруге новенькую «Волгу», потому что все остальное и так принадлежало Валерии, к которой Филипп Николаевич пришел примаком.
        Он мог бы требовать размена родительских апартаментов, в которых до сих пор был прописан и где теперь жил младший брат с семьей, но делать этого не стал, а приземлился в Вероникиной двухкомнатной квартирке, о какой мечтает большинство советских граждан и которая ему должна была казаться страшной конурой.
        Возможно, после многих лет, прожитых в достатке, Филиппу Николаевичу было даже интересно окунуться в студенческую бедность, но наслаждался ею он очень недолго. Гонорары текли рекой, и власти не оставили творца, который своим дарованием вновь заставил народ полюбить героев революции.
        Ветров с молодой женой получили отличную квартиру на Петроградской стороне, купили новую «Волгу» для Филиппа Николаевича, а Вероника немного поездила на старой «копейке», отточила водительское мастерство и в январе получила новейшую модель «Жигулей», «восьмерку», прямиком с конвейера.
        В общем, жили широко, но Филипп Николаевич, балуя молодую жену, не забывал и про старую - он ежемесячно платил Валерии Михайловне триста рублей, а детям тоже отправлял переводы, не так регулярно, но крупными суммами.
        «Какой-то Запад, элементы сладкой жизни, - усмехнулась Ирина, - две машины на семью, хорошие отношения супругов после развода и алименты не на детей, а на покинутую супругу. Просто новое мышление в чистом виде».
        Так прошло два года. Валерия Михайловна продолжала работать на полставки, жила одна, но часто летала к детям, благо у преподавателей в высшей школе длинный отпуск, и она еще за свой счет прихватывала.
        Казалось, женщина перенесла уход мужа спокойно и с достоинством, и даже зрелище нового счастья Филиппа Николаевича не слишком ее уязвляло.
        А от этого нового счастья действительно трудно было увернуться. Ветров регулярно выступал по телевизору, давал интервью в газетах и журналах, и почти каждый раз в кадре присутствовала молодая жена. Или сидела рядом, если выступление записывалось дома у Филиппа Николаевича, или присутствовала на фотографии, а когда уж никак невозможно было ее втиснуть в кадр, то Ветров обязательно сообщал, что Вероника - его муза, источник вдохновения и ангел-хранитель.
        Впрочем, новый генеральный секретарь тоже везде ходил со своей элегантной женой, поэтому в современных реалиях наглость Вероники не выглядела такой уж предосудительной.
        Блестящее замужество не слишком способствовало взлету Вероникиной карьеры, за последний год она снялась только в одном довольно невнятном фильме, где прославлялась духовность, а потребительское отношение к жизни, наоборот, осуждалось, но понять замысел картины можно было, только зная парадигму советского искусства в целом.
        Весной Вероника поняла, что ждет ребенка, а значит, нужно позаботиться о своем здоровье, хорошо питаться, побольше двигаться, а главное - уехать из загазованного Ленинграда куда-нибудь на свежий воздух. В принципе, у Филиппа была отличная дача, которую он унаследовал от родителей вместе с братом, но то по документам, а реальность выглядела немного иначе. Пока Ветров был женат на Валерии, то пользовался дачей ее родителей, да и то бывал там от силы два раза в году. Супруги ненавидели загородную жизнь, называли ее тюрьмой народов, и отпуск проводили на югах, а на остаток лета сдавали детей маме Валерии. Про дачу своих родителей Филипп вообще забыл, а когда вспомнил, было уже поздно. Нет, брат без слов освободил бы ему половину дома, у них были прекрасные отношения, именно поэтому Филипп не хотел их омрачать. Ведь когда ты что-то считаешь уже своим, и не потому что сам так захотел, а законный владелец позволил тебе так думать, то ничего удивительного, что потом, когда он предъявляет свои права, ты смотришь на него как на захватчика. Кроме того, жена Валерия Николаевича не то чтобы недолюбливала
Веронику, но как-то без слов, ни на миллиметр не выходя за рамки приличий, умела дать понять, кто тут настоящая муза, а кто проститутка поганая. Кто много лет мотался с мужем по гарнизонам, а кто на готовенькое пришел. Понятно, что для здоровья будущего ребенка Веронике было бы полезнее жить на фабрике инсектицидов, чем под одной крышей с этой добродетельной женщиной.
        Тут Валерия Михайловна проявила великодушие и предложила Веронике провести лето у нее на даче, которая все равно стоит пустая после смерти матери. Сама Валерия туда не ездит, ибо некогда и не любит, а продавать жалко, все же память о родителях.
        Поэтому Вероника с Филиппом пусть заезжают, обживаются, растят детей сколько угодно, с одним только условием - освободить дом по первому требованию Коли или Алены.
        Супруги с благодарностью согласились, Вероника прожила на новом месте весь май, а в июне Ветров улетел на две недели в Афганистан вместе с другими деятелями культуры поддержать наш ограниченный контингент. Беременную жену он по понятным причинам с собой не взял.
        Ах, если б человек мог угадать, где подстерегает настоящая опасность…
        Двадцатого июня Вероника уехала в город на своей новенькой машинке, предупредив соседей, что вернется через пару дней. Она вообще вела себя очень любезно, всегда предлагала подвезти, если кому-то надо, или, наоборот, захватить передачку.
        Ирина прекрасно понимала чувства молодой женщины. Пастораль - штука, конечно, хорошая и оздоровительная, но дико скучная, и наступает момент, когда огни большого города начинают манить невыносимо.
        Ничего удивительного, что Вероника сорвалась, странно было бы, если бы она, наоборот, никуда не поехала.
        Только вот, прибыв в город, Вероника не отправилась в кино или к подружкам, а вместо этого пригласила в гости Валерию Михайловну.
        И тут возникает вопрос: зачем нынешней жене приглашать бывшую? Хорошо, допустим, Вероника была жадная и меркантильная, и что Ветров пришел к ней с голой задницей, не совсем ее устраивало, и она не знала, что Филипп все оставил первой жене не столько из благородства, сколько потому, что это наследство от ее родителей, на которое он не имеет никакого права. Но неужели же Вероника настолько конченая хамка, чтобы заниматься вымогательством, находясь, по сути, в гостях у Валерии? Или дача так понравилась ей, что она захотела ее срочно выкупить, не дожидаясь, пока муж вернется из командировки? Хиленькая гипотеза…
        А если не имущественные претензии, тогда какие? Может быть, Ветров психопат, сначала прикинулся зайчиком, а пообвыкшись в новом браке, развернулся во всю ширь своей гнилой натуры? Может, даже стал побивать жену, и она позвала свою предшественницу, чтобы посоветоваться? Полностью исключить такое нельзя. И привлекательно, черт возьми, выглядит версия, и мораль хороша, за что боролась, на то и напоролась. Хотела замуж за богатого, получай не только деньги, но и тумаки, роз без шипов не бывает. Даже жаль, черт возьми, что у Филиппа Николаевича стопроцентное алиби, а то можно было бы вообразить, что он убил новую жену, подставив старую. Но это, конечно, сказки, в реальной жизни психопату или не хватает мозгов осуществить столь изысканную комбинацию, или хватает сдержанности обойтись без женоубийства.
        К сожалению, никто в окружении Вероники не знал, о чем она хотела поговорить с Валерией, и даже понятия не имел, что она хочет встретиться с бывшей женой своего мужа. Эту часть событий пришлось восстанавливать только со слов Валерии, доверять которым глупо и опасно.
        На следующий день, двадцать первого июня, около семи вечера соседка Вероники снизу заметила, что на потолке в кухне расплывается пятно воды. Возмущенная женщина понеслась наверх, позвонила, постучала, но никто ей не ответил, тогда она вспомнила, что Вероника месяц назад, уезжая на дачу, оставила ей ключ от своей квартиры именно на такой случай.
        К счастью, прежде чем открыть дверь, женщина догадалась позвать представителя жилконторы, благодаря чему избежала крупных неприятностей.
        Войдя, они увидели страшную картину. На полу среди страшного разгрома лежала убитая Вероника, а рядом на диване раскинулась Валерия, которая тоже сначала показалась мертвой, но «скорая», приехавшая вместе с милицией, обнаружила, что женщина крепко спит.
        С большим трудом медикам удалось привести ее в сознание, но когда Валерия Михайловна поняла, что случилось, то впала в такой ужас, что пришлось сделать ей успокоительное и направить в психиатрическую больницу.
        Только через сутки она, как говорят врачи, стала доступна продуктивному контакту и рассказала следователю вот что: Вероника зачем-то напрашивалась в гости, но Валерии лень было убираться и готовить, поэтому она предпочла заехать к новой жене мужа сама, хоть машина стояла на техобслуживании. Женщина прикинула, что пользоваться общественным транспортом, конечно, противно, но все же менее энергозатратно, чем приводить квартиру в парадный вид.
        В этом моменте Ирина очень хорошо понимала Валерию Михайловну. Перед счастливой соперницей можно выглядеть только идеальной хозяйкой, никак иначе. Можно и крюк дать на двух автобусах и на такси разориться, лишь бы новая жена не увидела три лишние пылинки в твоем доме.
        Вероника, оживленная чуть больше обычного, приняла Валерию радушно, предложила чаю с кулебякой, но не успела гостья отведать явно ресторанного продукта, как хозяйка вспомнила, что у нее есть бутылочка ликера «Адвокат», а Валерия, в принципе равнодушная к алкоголю, от этого тягучего сладковатого напитка была просто без ума. Наверное, будь сама за рулем, она бы устояла перед искушением, да и то вряд ли, а без машины так сам бог велел угоститься.
        Валерия с удовольствием просмаковала щедрую порцию из модного низкого стакана, а беременная Вероника поддержала ее морально. Через несколько минут, хотя очень возможно, что в реальности прошло больше, Валерия стала слышать хозяйку как сквозь вату, уши заложило, перед глазами поплыли радужные круги, мир распался на куски и исчез, и следующее, что она запомнила, это как ее бьют по щекам, а у нее даже нет сил отмахнуться.
        Валерия Михайловна не верила, что Веронику убила именно она, но, к сожалению, картина преступления говорила именно об этой версии. На орудии убийства, кухонном ноже, нашли отпечатки пальцев Валерии, на ее руках и одежде была кровь жертвы, а кроме того, следов присутствия посторонних людей в квартире не обнаружилось.
        В общем, типичная, даже, можно сказать, хрестоматийная картина патологического аффекта. Бывает так, что после небольшой дозы алкоголя человек теряет контроль над собой, в беспамятстве совершает преступления, иногда потрясающие своей жестокостью, крушит все вокруг, потом засыпает, а проснувшись, ничего не помнит, шокирован содеянным и не верит, что своими руками совершил этот ужас. Аффект - штука довольно привлекательная для преступника, но для его признания недостаточно заверений, что ты ничего не помнишь. Есть объективные признаки, и в данном случае они налицо.
        Можно предположить, что у Валерии Михайловны не было заранее обдуманного намерения, потому что она не привезла с собой никакого предмета, способного лишить человека жизни, а взяла нож с кухни Вероники. Если бы молодая женщина пользовалась ножом поменьше, то с большой вероятностью осталась бы жива.
        Характер ран свидетельствует, что наносились они бессистемно, что тоже говорит об измененном состоянии психики нападавшего. Человек, планировавший убийство, старается сразу нанести смертельный удар, а не бьет куда попало. Ну и самое главное, достигнув цели, убийца в здравом уме пытается уничтожить свои следы на месте преступления и уж точно не устраивает погром и не ложится там спать.
        Даже обывателю ясно, что Валерия Михайловна повела себя неадекватно, а уж когда это подтверждает судебно-психиатрическая экспертиза, то вообще не о чем думать. Ненависть к счастливой сопернице копилась-копилась да и выплеснулась с такой силой, что отключила бедной женщине сознание.
        В общем, не ясна только цель встречи дам, и это маленькое недопонимание, совсем крохотное, как горошина под сотней перин, причиняет легкое неудобство, но, сказала себе Ирина, надо помнить, что она не принцесса, а простая советская судья и не имеет права на капризы.
        Еще незначительней, не горошиной даже, а песчинкой, представлялась версия, что патологическое опьянение Валерии Михайловны само по себе, а убийство совершил кто-то другой. Но следов постороннего не нашли, соседи ничего не видели, дверные замки открывали только одними и теми же ключами, да и, в конце концов, сама Валерия Михайловна утверждала, что Вероника была дома одна.
        Нет, не было там посторонних, да и вообще, когда у тебя есть отпечатки пальцев на орудии убийства, кровь жертвы на одежде и руках подозреваемой, других виновников можно не искать, это следствие еще по максимуму отработало.
        Заключение судебно-психиатрической экспертизы четкое и однозначное. На фоне вовремя не диагностированной вялотекущей шизофрении, длительной психотравмирующей ситуации и патологического опьянения у больной развился патологический аффект, вследствие чего она не могла отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими.
        Павел Михайлович прав, дело действительно очень простое, вся задача - признать бедную Валерию Михайловну невменяемой и назначить ей принудительные меры медицинского характера.
        Самая большая трудность, которая тут ждет судью, это преодолеть психологический барьер, чтобы отпустить человека, убившего молодую беременную женщину, на свободу. Ведь, строго говоря, по состоянию здоровья Валерия Михайловна не нуждается в госпитализации, амбулаторного лечения здесь будет достаточно.
        Хотя… Не надо забывать, что Валерия из семьи врачей, жена потомственного врача и сама врач. Тут цеховая солидарность даже не в квадрате, а в третьей степени. Сама она как профессионал не особо состоялась, но доктора, проводившие экспертизу, занимались по учебникам ее отца, а свекор читал им лекции и принимал экзамены, она свой человек, и просто грех не нарисовать ей диагноз, освобождающий от уголовной ответственности, но в то же время не обязывающий госпитализировать ее в закрытый психиатрический стационар.
        Ирина поморщилась. Вот откуда, скажите на милость, взялась вялотекущая шизофрения у почтенной женщины, никогда в жизни не замеченной ни в чем предосудительном? Образцово вела дом, на работе не блистала, но справлялась, соблюдала трудовую дисциплину, не кляузничала, выглядела всегда хорошо, водила, кстати говоря, машину, значит, прошла осмотр психиатра, когда получала водительскую медицинскую справку. Почему вдруг она стала шизофреничкой? С чего такие смелые выводы? Уж не из того ли соображения, что для патологического аффекта помимо внешних остро возникших обстоятельств необходима какая-то постоянная составляющая, иначе говоря, фон? У здорового человека чаще бывает физиологический аффект, связанный или с однократным воздействием сильного раздражителя, или с длительным психологическим насилием, то, что в народе называется «терпение лопнуло». Тут может быть в зависимости от внешней силы и мобилизация всех возможностей организма, когда гнилой интеллигент, спасаясь от хулиганов, легко перепрыгивает трехметровый забор или дает им достойный отпор, и приступ ярости, когда подчиненный дает оплеуху
зарвавшемуся начальнику или жена опускает сковородку на голову непутевому мужу-алкашу. Всякое бывает, человек, что называется, выходит из себя, не может остановиться, но все же помнит, что наделал. Такой физиологический аффект принимается в качестве смягчающего обстоятельства, но не является основанием, чтобы признать подсудимого невменяемым и освободить от уголовной ответственности.
        Патологический же аффект сопровождается полным помрачением сознания, а раз гражданин себя не помнит, то и наказывать его не за что.
        Для того чтобы у судьи не возникало лишних сомнений, а вдруг аффект был физиологический, просто множество умилительных статей и телепередач о счастье Ветрова с молодой женой оказали на Валерию Михайловну кумулятивное воздействие, и она убила соперницу в припадке банальной ярости, добрые эксперты-психиатры на всякий случай пририсовали женщине вялотекущую шизофрению. Почему бы и нет, ведь после такого эксцесса работать врачом она все равно не сможет.
        Ирина вздохнула. Черт возьми, неужели на время процесса придется стать святее папы римского и сомневаться в заключении уважаемых экспертов? Один из них доктор наук, второй - кандидат, оба имеют все возможные регалии, чай не в деревне живем, где один фельдшер на все случаи жизни, а в культурной столице и для осуществления правосудия можем привлекать самые передовые силы.
        Надо не гадать, а внимательно изучить весь текст экспертизы, а не только результирующую часть. Прочесть буковку за буковкой, слово за словом, и тогда станет ясно, откуда они эту шизофрению вытянули. Однажды Ирина позволила себе пробежать заключение судебно-психиатрической экспертизы по диагонали, из-за этого чуть не приговорила невиновного к высшей мере, так что теперь вникала в каждый документ.
        Но только она раскрыла уголовное дело на нужной странице, как радиоточка пропикала восемнадцать часов.
        Ирина вскочила. В принципе, сегодня необязательно нестись сломя голову в ясли за Володей, Кирилл работает в первую смену и заберет его сразу после полдника, и, наверное, даже картошку к ужину почистит, но, если у тебя ответственный муж, это еще не значит, что можно злоупотреблять его терпением.

* * *
        Шубников помнил, что жена всегда берет суточное дежурство по субботам, и с утра поехал в клинику, купив по дороге гладиолусов. Эти цветы раздражали его, почему-то ассоциировались с Арнольдом Шварценеггером, такие же излишне мощные, а Маша их любила.
        Он пролез через хорошо известную еще со студенческих времен дыру в заборе, о которой все знали и принимали как неизбежность, и направился к корпусу, внимательно озираясь, готовый при виде знакомого или отступить, или свернуть.
        К счастью, большинство его товарищей уже достигли того уровня, когда в выходные можно отдыхать дома, а не зарабатывать опыт и репутацию, поэтому Шубников беспрепятственно добрался до окна ординаторской.
        Клиника, где работала жена, располагалась в двухэтажном флигеле, старинном здании, то ли так и построенном на низком фундаменте, то ли осевшем от времени, так что Шубникову даже не пришлось задирать голову, чтобы увидеть, как Маша пишет истории за своим столом.
        Он свистнул. Увидев его, жена поморщилась, встала и перегнулась через подоконник. Шубников протянул ей цветы.
        - Опять? - спросила Маша.
        Он кивнул и развел руками.
        - Иди домой, Саша.
        - Может, хоть с дочкой разрешишь повидаться?
        Она досадливо поморщилась:
        - Не начинай, пожалуйста.
        - Правда, Маш…
        - Не смей даже думать!
        - Но я ее отец.
        - Да неужели?
        - А что, нет?
        Она выпрямилась:
        - Раз выбрал водку, значит нет. Все, разговор окончен, Саша.
        Жена с силой захлопнула створку окна, так что стекло задребезжало, и вернулась к письменному столу. Шубников посмотрел сквозь стекло, как она неподвижно сидит, занеся авторучку над историей, на минуту показалось, что плачет, но это слишком много ему чести. Войти, что ли, через дверь, как приличные люди, и продолжить разговор, только тогда он точно встретит кого-нибудь из знакомых, а толку все равно не добьется.
        Нужно идти домой, утешаясь тем, что «так лучше для ребенка». Гордиться хотя бы тем, что он спокойствие и благополучие дочери ставит выше своей отцовской тоски.
        Выйдя на проспект, он быстро зашагал к автобусной остановке, сутулясь и стараясь не смотреть по сторонам. Домой-домой, в пустоту.
        В самом деле, что он ждал от этой встречи? На что надеялся? Ведь ничего не изменилось, дочери по-прежнему лучше думать, что отец ей такой же родной, как и ее младшему братику. Ей интересно, спокойно и хорошо рядом с веселым и надежным папочкой, совсем ни к чему знакомиться с каким-то хмурым алкашом, которого она не помнит. Все так, все так…
        Шубников иногда приезжал к детскому садику, смотрел на дочь, как она гуляет под присмотром воспитательниц, здоровая, счастливая девочка. Добавит ли ей радости появление родного отца? Да и слов таких, наверное, не подберешь, чтобы объяснить пятилетнему ребенку разницу между отцом и отчимом.
        Шубников был согласен на то, чтобы войти в жизнь дочери каким-нибудь мамы-папиным другом, что, кстати, соответствовало истине, или дальним родственником, или кем угодно, лишь бы только хоть иногда поговорить с нею, почувствовать в своей руке теплую детскую ладошку. Но Маша не была согласна даже на это, и, в общем, грех на нее обижаться, потому что в свое время она предоставляла ему выбор.
        Или водка, или семья, сказала она, и Шубников не то чтобы выбрал водку, но сорвался разок, а второго шанса Маша давать ему не захотела, зная, что за вторым обязательно следует третий и четвертый - и так до бесконечности.
        А он, дурак, не верил ни в свой алкоголизм, ни в Машкину решительность, пока не обнаружил себя в старой коммуналке, в комнате, похожей на гроб, одиноким, пьяным и безработным.
        А теперь что ж? Остается утешаться тем, что ты еще не совсем пропащий, раз думаешь не о себе, а о душевном спокойствии дочери. Можно еще полюбоваться собственным великодушием, что ты простил жене измену, хотя любой другой на твоем месте уж постарался бы отравить ей новое семейное счастье с твоим лучшим другом. И друга ты тоже простил, и пожелал счастья, и отпустил, и в целом так благородно себя повел, что слезы из глаз.
        А когда жалость к себе иссякнет, а боль не утихнет, можно прибегнуть к старому и проверенному средству. Оно помогает, правда, ненадолго, но вечного на земле вообще ничего нет…

* * *
        Ирина долго колебалась, но все же приняла решение сделать процесс закрытым. Да, новое мышление и гласность, народ имеет право знать, чем дышат его кумиры и духовные наставники, но если Валерия Михайловна действительно так больна, как пишут эксперты, то необходимо защищать ее интересы.
        Суд - сильнейший стресс даже для здорового человека, что уж говорить о шизофренике, у которого любой раздражитель может вызвать обострение, и разбирательство придется отложить, пока он не придет в себя, что не факт, что вообще случится. Ну и гуманность никто не отменял, прежде всего нужно позаботиться о тех, кто сам не способен о себе заботиться.
        Кажется, этим решением она немножко расстроила гособвинителя и адвоката, которым хотелось покрасоваться перед ленинградским бомондом, который обязательно пришел бы поддержать Филиппа Николаевича, но спорить с Ириной участники процесса не стали. Наоборот, Павел Михайлович специально заглянул к ней похвалить за мудрое решение и признался, что ему звонили с самого верха и мягко, но настоятельно просили провести суд со всей возможной скромностью.
        «Ну еще бы, - усмехнулась Ирина, - человек про Ленина пишет, а в жизни у него такие ужасы. Начнем с того, что в прежние времена ему вообще никто не позволил бы разводиться. Раз уж взялся увековечить светлый образ вождя, то будь добр, живи с женой, а не бегай по молоденьким артисткам. Теперь нравы стали помягче, развод еще куда ни шло, но такая кровавая развязка все же перебор».
        Настроение у Ирины было хорошее. Изучив материалы дела, она прониклась уверенностью, что в этот раз сюрпризов не будет, и даже вообразить не могла, что может пойти не так, когда доказательная база у тебя базируется не на свидетельских показаниях, а на заключениях экспертов. Свидетель может намеренно лгать, или добросовестно заблуждаться, или забыть, или перепутать, а эксперт совсем другое дело. Он дает компетентное заключение, которое может быть перепроверено другим специалистом.
        От участников процесса Ирина тоже не ждала подвоха. Гособвинителя Старцева она знала давно как добросовестного прокурора и хорошего человека, адвокат с неподходящей для этой профессии фамилией Погорелов тоже был ей известен. Умный, сообразительный, в меру изворотливый, но честный, он не входил в десятку лучших адвокатов Ленинграда, но пользовался прекрасной репутацией. С этими людьми было спокойно и приятно работать.
        Заседатели в этот раз тоже порадовали. Светлана Аркадьевна Панченко, преподавательница английского языка в Технологическом институте, оказалась дородной дамой лет сорока пяти с вишневой помадой на сдобных губах и множеством золотых украшений, среди которых было и широкое обручальное кольцо с модной бриллиантовой полосочкой. Она была примерно ровесница подсудимой, занимала с ней почти одинаковое общественное положение и, по идее, должна была сочувствовать Валерии Михайловне.
        Впервые увидев второго заседателя, Шубникова, Ирина решила, что, как обычно, ей для осуществления истинно народного характера советского правосудия прислали представителя рабочего класса, причем, как водится, далеко не самого передового. Теоретически в народные заседатели коллектив должен выдвигать самых достойных, а на практике направляли тех, от отсутствия которых производство точно не пострадает.
        Шубников, молодой сухощавый мужик с обветренной физиономией, в старых джинсах и мятой ковбойке, поверх которой из уважения к суду был надет пиджак, подозрительно похожий на школьный, выглядел типичным цеховым забулдыгой, так что Ирина была страшно удивлена, когда узнала, что он работает хирургом в поликлинике.
        Панченко оказалась дамой любопытной и общительной, и не то чтобы бесцеремонной, но сразу принялась вить гнездо у Ирины в кабинете. На эти плечики я повешу свой плащик, а тут будет стоять моя любимая чашечка, а куда спрятать заварочку и конфетки, а хорошо ли закрывается дверь, мою сумочку точно не украдут? А когда обеденный перерыв, есть ли поблизости продуктовые магазины и можно ли уходить домой сразу после окончания заседания или обязательно высиживать рабочее время?
        Чем напористее вела себя Светлана Аркадьевна, тем больше симпатии вызывал у Ирины индифферентный алкоголик Шубников, не задавший ни единого вопроса, ни организационного, ни по существу дела.
        Филипп Николаевич, о котором Ирине все время приходилось мысленно напоминать себе, что он Гаккель, а не Ветров, выглядел примерно так же, как на телеэкране, а сопровождавший его брат Валерий Николаевич был на него очень похож, но редкостный, эталонный красавец. Будто природа сначала создала эскиз в виде Филиппа, творение понравилось, чуть-чуть доработала, тут смягчила скулы, тут сгладила линию подбородка, слегка добавила блеска и синевы стальным глазам, и вот, пожалуйста, получился великолепный Валерий. Ирина огляделась, ей любопытно было посмотреть на женщину, не побоявшуюся выйти замуж за мужчину с внешностью голливудской звезды, но жена младшего Гаккеля в суд не пришла.
        Из окна кабинета Ирина смотрела, как братья курят на крыльце, высокие, стройные, широкоплечие, похожие, как две горошины из одного стручка. И все же лучше они смотрелись по отдельности, ведь классическая красота Валерия подчеркивала несовершенство черт лица Филиппа, но стоило старшему брату улыбнуться, как внешность младшего сразу казалась холодной и немного неестественной.
        Оказалось, что у погибшей Вероники нет близких, кроме мужа. Отца она не знала, а мать скончалась в родах, поэтому девочку воспитывали бабушка с дедушкой. Сейчас их уже не было в живых, и никаких других кровных родственников тоже не осталось, некому скорбеть, некому поведать семейную историю молодой женщины. Ирина сглотнула горечь. Бедная Вероника, пришла из ниоткуда и ушла в никуда…
        При открытом процессе зал был бы полон подружками молодой артистки, режиссерами, у которых она снималась, и всякой прочей публикой с чистыми намерениями и не очень, и можно было бы вообще не понять одиночества Вероники, оставившей горевать по себе только не очень молодого мужа, который, кажется, больше озабочен судьбой первой жены.
        Пристально наблюдая за Ветровым, Ирина не увидела в нем ни ярости, ни злобы к Валерии Михайловне. Что это? Умение держать себя в руках или… В конце концов, Валерия убила не только его молодую жену, но и будущего ребенка, а он улыбается ей, гладит по руке. Неужели достиг таких заоблачных высот великодушия и правовой сознательности, что понимает - возмездие должно осуществлять государство и нельзя наказывать человека больше, чем оно присудит? Убийца и так на скамье подсудимых, получит свое, так что бить поверженного врага подло и мелочно, гораздо красивее проявить к нему милосердие. Как говорит Гортензия Андреевна: «Порядочность начинается с того, чтобы не пнуть, когда можно пнуть».
        Сама подсудимая выглядела как обычная сорокашестилетняя женщина, которая следит за собой, но не слишком зациклена на внешности. Модная стрижка, отросшая, но еще не успевшая потерять форму, на свежем миловидном лице почти нет косметики, и фигура расплылась только слегка, в талии, а плечи и бедра вполне еще ничего себе.
        У Валерии Михайловны черты лица были довольно простые, не точеные, но светло-голубые глаза сочетались с волосами цвета воронова крыла, а это, говорят, признак аристократизма. Ирина в детстве очень завидовала обладателям такой внешности и страшно расстраивалась, глядя на свою блеклую физиономию, мечтала, как вырастет и покрасит волосы басмой, а на веки нанесет голубые тени и станет похожа на настоящую красавицу. А потом как-то не сложилось, так до сих пор она и щеголяет в своих естественных цветах.
        Привлекательность подсудимой, впрочем, не имела никакого значения для процесса. Ирина всматривалась в нее с целью уловить внешние признаки психического расстройства, которые подкрепили бы ее внутреннее убеждение. Понятно, что она не эксперт, и вообще не врач, и ставить диагноз, как говорят врачи, «с порога» она не имеет никакого права. Но с другой стороны, бытие определяет сознание, а образ жизни отражается на внешности, как ни крути. Например, по пышным бокам Светланы Аркадьевны можно догадаться, что она любит покушать, а одутловатое лицо, подсохшие ноги и красная сеточка сосудов в белках глаз Шубникова довольно красноречиво говорят о том, что их обладатель закладывает за воротник.
        И в ее собственной внешности наверняка есть какие-то выразительные черты, которых она не замечает, но которые много скажут внимательному наблюдателю.
        Дедуктивный метод еще никто не отменял, но как ни вглядывалась Ирина в подсудимую, не находила в ней ни малейших признаков безумия. Каковые, скажем честно, вполне имели право быть у нее после двух месяцев пребывания в психиатрической больнице.
        Но нет, Валерия Михайловна вела себя сдержанно, но не заторможенно, взгляд был ясный, живой, а не обращенный внутрь себя, как часто бывает у шизофреников.
        Опрятная, скромно одетая, хотя, если вспомнить, из какой она семьи, это, скорее всего, того рода скромность, которая обходится дороже полного гардероба «фирмы».
        Нет, никак Валерия Михайловна не походила на шизофреничку с многолетним стажем, хотя в жизни чего только не бывает и верить первому впечатлению никак нельзя. Надо вспомнить, сколько раз она на своем судейском месте ухмылялась украдкой, когда потерпевшие возмущенно восклицали: «Но он совершенно не был похож на мошенника!» Не думают люди почему-то, что те, кто похож на мошенника, далеко не продвинутся в этом ремесле.
        Так и сегодняшняя подсудимая просто умела притворяться, что позволило ей много лет не попадать в поле зрения психиатров, вот и все.
        Планируя порядок исследования доказательств, Ирина хотела разбить процесс на две логические части. В первой доказать, что преступление совершила не кто иная, как Валерия Михайловна, а во второй оценить состояние ее психики, но тогда пришлось бы нарушить правило, что представители потерпевшей стороны опрашиваются первыми. Филипп Николаевич был вдовцом жертвы и бывшим мужем убийцы, поэтому, черт возьми, имел право присутствовать на процессе. Светлана Аркадьевна во многом права, называя его истинным виновником трагедии и призывая относиться максимально сурово, потому что сиди он со старой женой, то ничего бы и не случилось, но Ирина все равно сочувствовала несчастному мужику и не хотела наносить новых ударов. Поэтому вызвала его первым свидетелем и, хоть процесс был закрытым, разрешила брату присутствовать для моральной поддержки.
        Оказавшись на свидетельском месте, Филипп Николаевич рассказал, что тридцать лет прожил с Валерией в счастливом браке, потом они мирно развелись, и он женился на юной актрисе Веронике Павловой. Фамилию она решила не менять из карьерных соображений. Веронику Павлову знают поклонники, Вероника Ветрова тоже прозвучала бы, но это псевдоним, его в загсе не зарегистрируют, а кто такая Вероника Гаккель - поди еще объясни. Второй брак его был столь же счастливым, как и первый, правда, молодая жена боялась заводить ребенка, потому что ее мать умерла родами, но Ветров, отец двух прекрасных детей и дед четверых замечательных внуков, не особо стремился размножаться. Его вполне устраивала жизнь вдвоем с молодой женой, только природа, как всегда, взяла свое. Узнав о том, что ждет ребенка, Вероника впала в ужас, плакала целыми днями от предчувствия скорой смерти, но прервать беременность тоже не хотела, искала какой-то третий выход, чтобы и не рожать, и не убивать своего ребенка.
        Услышав эти признания Ветрова, Ирина покачала головой. Не зря говорят, что мужчины влюбляются в какую-то одну характерную женскую черту. Для одного это вздернутый носик, для другого рыжие волосы, для третьего длинная тонкая шея с завитками волос на затылке. Для Филиппа Николаевича такой будоражащей чертой являлась, очевидно, психическая нестабильность. В самом деле, ты или будь готова к беременности, или не выходи замуж, тем более за чужого мужа. В монастырь иди, слава богу, советская власть не все позакрывала, а не хочешь, так держи свои страхи при себе. Ирина представила, как отреагировали бы ее первый муж, свекровь да и родная мать, вздумай она закатывать истерики. По щекам бы надавали: «Соберись, тряпка, все рожают, и ты родишь! Ишь, выискалась! Это от безделья у тебя все, слишком много с тобой цацкаемся!» Тряпку в зубы и полы мыть, и после такой бодрящей психотерапии все страхи как рукой снимает.
        А в этой семье отношения были другие, инопланетные. Со слов Филиппа Николаевича, он был готов смириться с любым решением жены, только она никак не могла его принять. Ветров растерялся, но тут на помощь пришла Валерия Михайловна, она приехала, поговорила с Вероникой по душам, напомнила, что ее муж не только драматург, но и врач, и сын врача, так что никто не даст ей умереть в родах. Все-таки за эти несколько десятилетий медицина сильно продвинулась, сейчас экстренное кесарево сечение является рутинной операций в любом роддоме, а Веронику положат в самый лучший. Материнская смертность сейчас явление почти полностью изжитое, в родах умирает меньше женщин, чем после операции аппендицита, и то это связано с какими-то тяжелыми сопутствующими заболеваниями, когда врачи запрещают женщине иметь детей, а она действует на свой страх и риск. Да и в этих случаях, даже при самой тяжелой патологии доктора борются за жизнь матери и ребенка до последнего и обычно выигрывают эту борьбу. Мать Вероники, насколько известно, не страдала хроническими заболеваниями, значит, на девяносто девять процентов умерла от ошибки
врача, а это, слава богу, по наследству не передается. И вообще, снаряд два раза в одну воронку не падает, если в родах Вероникиной мамы возникло фатальное стечение обстоятельств, то с самой Вероникой это уже совершенно исключено.
        От этих речей Вероника успокоилась, помирилась с мужем, которого справедливо обвиняла в своем состоянии, и отправилась на дачу в прекрасном расположении духа, а Филипп Николаевич с легким сердцем отбыл в командировку.
        О случившемся он узнал, только вернувшись на родину. Поскольку отзывать его из расположения ограниченного контингента было хлопотно, дорого и небезопасно, командование позволило ему еще целую неделю после трагедии побыть счастливым человеком.
        - Судьба, - вздохнул Филипп Николаевич, - от чего бежишь, то тебя и настигает. Наверное, Вероника снова испугалась, что умрет родами, приехала с дачи посоветоваться с Лерочкой, а как все повернулось… В голове просто не укладывается…
        Он нахмурился, смахнул ладонью что-то с глаз, но быстро собрался. От Ирины не ускользнул ободряющий взгляд, который Ветров послал Валерии.
        «Вероника, Лерочка, какая идиллия, - желчно подумала Ирина, - есть такая черта у сильных мужиков, что они не привязываются к женщинам, а с кем живут, о том и заботятся. Может, оно так и нужно, не вникать, не зависеть, не переделывать под себя… Просто женщинам не надо обольщаться и думать, что он такой ласковый потому, что от тебя без ума. Нет, просто ему так удобнее».
        Адвокат спросил, не замечал ли Филипп Николаевич в Валерии Михайловне признаков неадекватного поведения.
        Ветров нахмурился:
        - Вы имеете в виду сейчас?
        - Когда бы то ни было.
        Ирина не сомневалась, что вопрос этот был сто раз уже проработан с адвокатом, но Филипп Николаевич все равно замешкался с ответом. Он кашлянул, налил себе воды из графина, покрутил стакан в руках, но пить не стал, видно брезгливость возобладала над желанием потянуть время.
        - Я знаю Лерочку всю жизнь, - Ветров поставил полный стакан на место, а Ирина машинально подумала, что надо бы или отмыть содой, или обзавестись новой посудой, - и никогда… Впрочем, счастье слепит. Когда дома у тебя хорошо и спокойно, дети здоровы и веселы, а жена тебе рада, то не возникает, знаете ли, желания анализировать, а все ли с ней в порядке. Допускаю, что я был не самым внимательным мужем, но в целом мы прекрасно жили. Во всяком случае, никогда я не боялся оставить с Лерой детей одних, значит, и не подозревал у нее каких-то проблем с психикой.
        - Что ж вы тогда покинули этот рай? - вдруг вмешалась Светлана Аркадьевна.
        - Простите?
        - Зачем развелись, если все вас устраивало?
        - Ну знаете, некоторые вещи просто происходят, и все.
        - Да-да, конечно, - заседательница сделала губы кошелечком, - рука судьбы сначала в один загс закинула, потом в другой.
        - Я имею в виду, что мы разошлись по обоюдному согласию и остались друзьями, - любезно пояснил Филипп Николаевич, а Ирина почувствовала, как испаряется ее симпатия к нему.
        Как быстро мужики выписывают себе эту индульгенцию, черт возьми! Остались друзьями, и как друг ты должна понимать, что стала старая и в постели больше ни на что не годишься, а так-то да, тридцать лет совместной жизни даром не проходят, мы как были самыми близкими людьми, так и останемся, просто жить я буду теперь с этой молодой красоткой, но какая разница, в конце концов, ведь от мамы я тоже переехал к тебе, но мамой она от этого мне быть не перестала.
        Ирина покосилась на подсудимую. Та сидела совершенно спокойно, даже, кажется, улыбалась уголком рта и смотрела на бывшего мужа без всякого негодования.
        - А как же история с подменой ребенка? - спросил адвокат, и Ирина навострила уши.
        - Так я тогда не присутствовал, мне пришлось отбыть к месту службы за месяц до родов. И Лера ничего не рассказала, когда приехала ко мне. Я бы, наверное, до сих пор не знал, что у Леры был нервный срыв после родов, если бы теща не проговорилась.
        - Поскольку Марии Васильевны уже нет в живых, то расскажите об этом вы, - произнес адвокат с мягким нажимом.
        Ветров не стал отнекиваться и поведал суду, что, получив диплом, сразу отбыл к месту службы, поручив беременную жену заботам тещи и своих родителей. По срокам появление ребенка на свет ожидалось в середине июля, и отец-академик договорился, чтобы с первых чисел в Снегиревке держали под парами отдельную палату, но пока лето только начиналось, и на семейном совете было решено сразу после церемонии вручения диплома отвезти Лерочку на дачу, чтобы девочка дышала свежим воздухом, а мама Маша присматривала за ней и заготавливала чахлые ленинградские витамины для будущего внука.
        С ними поехала Мариша, близкая подружка Валерии, практически сестра. Марию, видно, судьба задумала сделать многодетной матерью, а получилась у нее одна только дочка, поэтому женщина привечала всех ребятишек, попадавших в поле ее зрения. Когда Лера в первом классе села за одну парту с Маришей Огоньковой, дочерью сильно пьющей проводницы, мать не стала костьми ложиться поперек их дружбы, а наоборот, приняла заброшенную девочку под свое крыло и помогла выйти в люди. Мариша тоже поступила в медицинский, но не по традиции, как Лера, а по зову сердца и на два года позже, потому что проваливалась на экзаменах, и только заступничество Гаккеля-старшего помогло ей в третий раз. Поэтому Валерия бездельничала, наслаждаясь только что полученным званием советского врача, а Мариша проходила в местной участковой больничке фельдшерскую практику.
        До родов оставался еще целый месяц, и Валерия вдруг загорелась идеей ехать к мужу. Чувствует она себя отлично, самолеты в Ташкент летают регулярно, а там до военного городка рукой подать. Доберется прекрасно, зато не будет чувствовать себя дезертиркой. Другие жены отправляются за своими мужьями в медвежьи углы, и ничего, прекрасно живут и рожают здоровое потомство. В конце концов, зачем они в школе изучали биографии жен декабристов? Чтобы отсиживаться в тепле и уюте, пока мужья надрываются на службе без женской ласки и заботы?
        Мать пыталась ее образумить, мол, прежде всего женщина должна думать не о себе и даже не о муже, а о своем ребенке, но Валерия закусила удила. В военном городке есть и роддом, и детская поликлиника, и всяко уж медицинское обслуживание не хуже, чем в дачном поселке, так что совершенно непонятно, почему если она едет в глухомань с мужем, то легкомысленная свиристелка, а если в точно такую же глушь, но с матерью, то образец ответственности и серьезности.
        Тут Ирина с трудом подавила смешок. Действительно, существует великое множество людей, желания которых поразительным образом всегда совпадают с государственными интересами, самыми отборными принципами морали и пользой оппонента. Сказала бы мать Валерии честно, что очень хочет увидеть рождение внука, сама забрать его из роддома, понянчить, глядишь, ничего и не случилось бы. Но если свободолюбивое животное загоняют в капкан чувства долга и чувства вины, то оно ногу себе отгрызет, а выберется.
        В общем, Валерия схватила сумочку и выскочила на улицу, чтобы ехать в город за билетом на самолет, но от волнения не заметила мчащегося с горки велосипедиста. Дети на великах вообще чувствовали себя хозяевами в дачном поселке, гоняли сломя голову, зная, что взрослые всегда посмотрят на дорогу, прежде чем переходить. Но обуреваемая эмоциями Валерия не посмотрела. К счастью, парнишка на велосипеде среагировал мгновенно, свернул и свалился в канаву. Валерия испугалась, побежала его вытаскивать. Парень выбрался сам, отделавшись парой царапин да оторванной спицей в колесе, а вот у Валерии от волнения начались преждевременные роды.
        Ехать куда-то, в Ленинград, а тем более в Ташкент, было уже поздно, Валерию доставили в местный роддомчик на пятнадцать человек, где она через шесть часов благополучно разрешилась мальчиком.
        Семейство выдохнуло, но на следующее утро у Валерии возникло сильное кровотечение, связанное с задержкой части последа, так что пришлось делать выскабливание.
        Общеизвестно, что у самих врачей никогда не бывает как у людей, именно на них приходятся самые нетипичные клинические проявления заболевания, самые редкие осложнения и самые нелепые врачебные промахи, но тут произошла даже не студенческая ошибка, а вопиющая небрежность. Акушер обязан был осмотреть послед и при обнаружении его дефекта сразу произвести удаление остатков из полости матки, не дожидаясь, пока они проявят себя кровотечением.
        В день родов старшее поколение благосклонно оценило деревенский роддом, отдав должное его атмосфере и чистоте, но, узнав об осложнении, Гаккель-старший взревел, что его невестка и внук часа лишнего не останутся в этой помойке, позвонил куда надо и организовал траспортировку еще толком не отошедшей от наркоза Валерии вместе с новорожденным сыном в Снегиревку.
        Там мать и дитя обследовали лучшие врачи и дали самые обнадеживающие прогнозы. Молодой организм Валерии справился с кровопотерей, а ребенок вообще выше всяких похвал. Да, немножко гипотрофик, но не будем забывать, что он родился на месяц раньше срока. А так здоровенький мальчишка, сейчас быстро наберет массу и станет обычным пухлощеким младенцем с перетяжечками.
        Бабушки и дедушка снова выдохнули, но тут Валерия вдруг заявила, что это не ее ребенок. Она не отказывалась кормить, но требовала, чтобы врачи разобрались и поскорее исправили ошибку. Несмотря на слабость после перенесенной кровопотери, она ходила за лечащим врачом, умоляя разобраться, просила пустить ее в детское отделение, мол, там она узнает своего ребенка, будоражила других мамаш, спрашивая, уверены ли они, что им приносят кормить именно их детей.
        В детское отделение, святая святых, Валерию, конечно же, не пустили, но на всякий случай тщательно перепроверили. Все сходилось, клеенчатые бирочки на ручках младенцев все были в порядке, и каждая молодая мать была уверена, что кормит своего собственного ребенка. Валерия предположила, что подмена произошла в дачном роддоме. Добросовестные врачи позвонили туда, но там тоже никто не жаловался и жизнь текла своим чередом.
        Валерию это не убедило. Она целыми днями занимала единственный в отделении телефон-автомат, названивая то свекру, то матери, то брату мужа, требуя разобраться и вернуть ей родного ребенка, пока время еще не упущено.
        Не помог даже приезд Мариши. На правах практикантки она была с Валерией во время родов, а на следующее утро официально заступила на сутки, так что ни на секунду не выпускала из поля зрения подругу и ее новорожденного сына до момента, как их обоих погрузили в санитарную машину. Девушка, вопреки всем правилам и санитарно-эпидемиологическим нормам допущенная в ординаторскую Снегиревки для свидания с Валерией, клялась и божилась, что ребенок является не кем иным, как сыном Валерии и Филиппа.
        Это подтверждалось и объективными признаками - пол ребенка и масса тела совпадали с зафиксированными при рождении (масса тела, естественно, не в точности, но разница как раз укладывалась в естественную динамику веса новорожденного ребенка), а кроме того, по настоянию старшего Гаккеля была даже определена группа крови малыша. Мало ли, например, у обоих родителей резус отрицательный, а у ребенка положительный. Или у обоих первая группа крови, а у ребенка четвертая. Тогда да, можно утверждать, что дитя неродное. Но здесь таких сюрпризов не возникло, у Валерии была вторая положительная, у Филиппа первая положительная, и у малыша тоже определили первую положительную, как у отца. Вполне нормальная ситуация, никаких вопросов.
        Что могла противопоставить Валерия этой стройной системе аргументов? Что этот ребенок не похож на того, которого она видела несколько минут, пока его не обработали и не унесли в детское отделение? Но дети меняются ежесекундно. Материнское чутье? Так это вообще штука нематериальная и во всяком случае не доказана научно. Мало ли что кому померещилось и сердце подсказало. Вот кроватка с номером, вот бирочка на ручке. Все нормально, мамочка, не волнуйтесь, социализм - это учет!
        - А вы не думали, что жена права и ребенка действительно подменили? - азартно спросила Светлана Аркадьевна. Слишком азартно для народного заседателя.
        Филипп Николаевич развел руками:
        - Знаете, если бы я не учился в медицинском, то может быть… Но я изучал акушерство, был на практике в роддоме и знаю, какие там порядки. Перепутать младенцев практически невозможно, и даже умышленно подменить, скорее всего, не получится. Нет, это надо просто фантастическое стечение обстоятельств, разгул стихий, военные действия или что-то наподобие, чтобы пробить тройную защиту от дурака, которая в родильных домах Советского Союза соблюдается самым жестким образом.
        - Но неужели даже тени сомнений не шевельнулось? - напирала Светлана Аркадьевна. - Вы пять минут назад сказали, что считали жену здравомыслящей и уравновешенной женщиной, и вдруг поверили такому серьезному навету…
        - Ну я и сына тогда уже много лет считал своим сыном, - улыбнулся Филипп Николаевич, - как-то дико было сомневаться в том, что он мой, но да, вы правы, я не поверил, что у жены развилось послеродовое расстройство психики. Я потом спрашивал у дяди Сережи Берга, который консультировал Лерочку в роддоме, что, наверное, вся ситуация явилась результатом какого-то недопонимания, но он мне объяснил, что нет, это определенно был психоз. Видите ли, диагноз ставится не только на основании картины мира пациента, но и по его реакциям на ситуацию. Например, за стеной раздается стук. Нормальный человек сразу сунется к соседям узнать, что там у них творится такого интересного, а сумасшедший сразу поймет, что это инопланетяне передают ему важную информацию, запишет ее и отправится на радио для обнародования послания с другой планеты, или совершит не менее нелепые поступки, исходя из понятной лишь ему логики. И будет признан душевнобольным, несмотря на то что стук за стеной вполне реален. Так, к сожалению, случилось и с Лерочкой. Подмена ребенка в роддоме ситуация редчайшая, но не невозможная, мне кажется, что все
матери немножко опасаются в нее попасть, и это нормально. Но когда подозрение без всяких доказательств превращается в уверенность, а потом в одержимость, то это уже симптом. Если бы Лерочка спокойно поделилась своими опасениями с лечащим доктором, то он объяснил бы, что в первые несколько часов жизни дети меняются до неузнаваемости, и ничего нет удивительного, что она не узнала сына через сутки с лишним. Но беда в том, что она сразу категорически заявила, будто ребенок не ее, и не хотела слушать никаких разумных доводов. Вела себя беспокойно, нарушала распорядок дня в отделении, звонила всем подряд, даже тем, кто совершенно точно ничем не мог ей помочь…
        Филипп Николаевич развел руками. Ирина кивнула, прикидывая, как сама поступила бы на месте Валерии. Действительно, дети меняются, но она сразу узнала Егора, когда ей принесли его кормить, никаких мыслей о подмене не возникло, а с Володей она чуть не умерла в родах и увидела младшего сына только через два дня, но не сомневалась, что это ее ребенок. А если бы закрались тревожные мыслишки, тогда что? Поделилась бы ими с врачом или лучше с опытной акушеркой, и они быстро убедили бы ее, что опасения напрасны, фирма веников не вяжет и детей не путает. На том бы и кончилось. Нет, поведение Валерии можно было бы счесть адекватным, если бы она приводила какие-то веские аргументы в пользу своей гипотезы. Например, у ее ребенка родимое пятно, а у этого нет. Или у этого шесть пальчиков на ножке, а у ее сына было пять. Особая примета могла стать серьезным доводом, но ведь ее не было… Хотя стоп! Недоношенность и маленький вес вполне себе примета, и она совпадает, так что Коля Гаккель никакой не подменыш.
        - А почему об эпизоде психоза нет никаких упоминаний в истории родов, да и вообще нигде? - поинтересовался государственный обвинитель.
        Филипп Николаевич засмеялся:
        - Вы серьезно?
        - Вполне. Отвечайте, пожалуйста, по существу дела.
        - Ну если по существу, то руководство роддома уже хотело вызывать психиатра и оформлять все официально, и папе стоило большого труда уговорить их этого не делать. Иначе жену поставили бы на учет, она не смогла бы работать по специальности, в общем, многие дороги сразу бы закрылись перед ней. Разве справедливо губить жизнь женщине только потому, что у нее на фоне преждевременных родов и сильного кровотечения развился кратковременный психоз?
        - Время вроде бы показало, что справедливо, - шепнул Ирине на ухо заседатель Шубников, - иронично, что этот риторический вопрос задает именно он.
        Ирина кашлянула и слегка отодвинулась. Заседатель циничен, как все врачи, и от него несет перегаром, но по сути он прав. Да, Гаккель-старший своим академическим крылом укрыл Валерию от взоров нашей дорогой карательной психиатрии и подарил невестке полноценную интересную жизнь нормального человека. А второй невестке подарил преждевременную смерть…
        Ветров рассказал, что отец частным образом пригласил к Валерии профессора Берга, после консультации которого Валерия успокоилась, бредовые идеи исчезли, и выписали ее из роддома во вполне удовлетворительном состоянии. Берг неофициально наблюдал ее еще некоторое время, но через полгода вынес вердикт, что молодая женщина абсолютно здорова. Просто совпали неблагоприятные факторы: стресс от столкновения с велосипедистом, острая кровопотеря, вызвавшая кислородное голодание мозга, и неудачный наркоз, который в деревенском роддоме делал даже не анестезиолог, а хирургическая медсестра.
        - И вы хотите нас убедить, что только через несколько лет узнали обо всей этой истории, да и то случайно? Но как же так? Сами только что заявили, что ваша жена звонила всем подряд, кому надо и кому не надо, а собственному мужу почему-то не сообщила. Странно, очень странно… - Светлана Аркадьевна многозначительно хмыкнула.
        Ирина вздохнула, понимая, что в этот раз ей досталась худшая разновидность заседателя: активная, любопытная и тупая. Три секунды назад сказали тебе, что у человека развился острый психоз, а ты продолжаешь искать логику в его поступках!
        О том же, кажется, подумала и подсудимая, потому что Ирина заметила на ее губах мимолетную улыбку.
        - Во-первых, тут чисто техническая причина, - терпеливо объяснял Ветров, - в больницах телефонный автомат с заблокированной восьмеркой, по межгороду не позвонишь, даже если очень захочешь, а во-вторых, и некуда. Там, где я служил, телефон был только на переговорном пункте. Если со мной хотели связаться, то заранее заказывали разговор на определенное время, и мне с почты приходила бумажка, чтобы я прибыл во столько-то такого-то числа, а это было не всегда возможно, у военных рабочий день ненормированный. Поэтому я сам звонил примерно раз в неделю. Ну или когда связь была.
        - И родственники не сообщили, что у вашей жены развился психоз?
        Филипп Николаевич отрицательно покачал головой:
        - Нет, отец рассказал, что Коля родился раньше срока, а у Лерочки началось кровотечение, но врачи быстро справились с ситуацией, и теперь все в порядке, мать и ребенок вне опасности.
        - А потом неужели вы не были шокированы, когда узнали, что от вас скрыли такой важный факт? - не отставала Светлана Аркадьевна.
        - Честно говоря, нет. Я ведь был тогда не вальяжной богемой, а простым лейтенантом медицинской службы, для которого существует сначала приказ, а потом уже сильно позади все остальное. Я не мог остаться с женой до рождения нашего первенца, не мог сорваться со службы, чтобы ухаживать за нею, когда она заболела. К сожалению, супруге военнослужащего приходится много чего выносить на своих плечах и многие задачи решать в одиночку. Жить черт знает где, без конца переезжать, волноваться за мужа, ждать его с опасных заданий… Это трудная доля, и не зря наших жен называют боевыми подругами. Сейчас, слава богу, мирное время, но все же иногда служба сопряжена с опасностями, и, честно говоря, хочется знать, что если ты погибнешь, то жена твоя без тебя не пропадет и детей поднимет. Поэтому родственники ничего мне и не сказали, чтобы у меня была такая уверенность. Все равно я не смог бы покинуть расположение части и рвануть в Ленинград, так они и решили не тревожить меня напрасно.
        «Угу, - подумала Ирина, - или вы с адвокатом придумали эту историю, чтобы подкрепить патологический аффект, а сразу тебе родственники не сказали, что жена рехнулась, не потому, что волновать не хотели, а чтобы тебя за лжесвидетельство нельзя было прихватить. Ты же молодец, сразу предупредил, что в ситуацию не был включен, ничего не знал, просто передаешь рассказ родителей, которые за десять лет могли все перепутать. Только, ребята, небольшая недоработочка у вас, бывшая жена сидит слишком спокойно для шизофренички. Не встревает, не доказывает истинность своих идей, а с другой стороны, и не заторможена, как бывает после нейролептиков. Или сейчас у нее ремиссия, во время которой психически больной ничем не отличается от обычного человека? Хотя вроде бы психиатры дали в заключении вялотекущий тип течения… Стоп! Острый приступ, а потом много лет совершенно нормальное поведение, разве это вялотекущая? Скорее уж шубообразная. Надо будет как следует погонять психиатра во время заседания, и если он не сможет дать исчерпывающие объяснения, назначить повторную экспертизу».
        Прежде чем покинуть свидетельское место, Филипп Николаевич повторил, что у Лерочки с Вероникой были прекрасные отношения и он не верит в виновность первой жены несмотря ни на какие доказательства.
        Когда Ирина отпустила Ветрова, он сел поближе к Валерии Михайловне и ободряюще ей улыбнулся.
        Дальше пошла рутинная часть, во время которой Светлана Аркадьевна заскучала и принялась рисовать на бумаге для заметок цветочные узоры. Ну да, естественно, после такого интересного поворота, как подмена ребенка, то есть практически индийского фильма, вдруг пошла скукотища про химико-технологическую экспертизу и прочие, как говорил Лелик из фильма «Бриллиантовая рука», опись, протокол, отпечатки пальцев. Это ключевые моменты, но, право слово, такие нудные, что пусть судья сама в них вникает, она зарплату за это получает. А мы подождем, когда снова мелодрама начнется. Ирина хотела сделать Светлане Аркадьевне замечание, но тут со стороны второго заседателя донеслось красноречивое посапывание.
        Шубников нагло спал, убаюканный свидетельскими показаниями эксперта-химика, видно, напомнившими ему студенческую лекцию. После того как Ирина сильно толкнула его ногой, он открыл глаза, приосанился, но через секунду снова закемарил. Бесценный навык отключаться в любых обстоятельствах и в любом положении вырабатывается у врачей после ночных дежурств, это очень их выручает, но как Александр Васильевич, обладающий, кстати, равными правами с судьей, собирается выносить приговор, если проспит весь процесс?
        К счастью, вызванная следом за химиком соседка снизу обладала уникальным тембром голоса, а проще говоря, завывала как электродрель, и уснуть под ее рассказ было невозможно.
        Женщина рассказала, что очень расстроилась, увидев расползающееся по свежепобеленному потолку мокрое пятно, тем более что никак не ожидала такой подлости от новой соседки. Когда Ветров с Вероникой вселились, соседи немного напряглись, ожидая круглосуточной гульбы и прочего непотребства, которым славен мир творческих людей, но супруги вели себя на редкость респектабельно. Даже машины перестали оставлять во дворе после первого же замечания.
        - Я решила, что это не Вероника сразгильдяйничала, а трубу прорвало или что похуже, - продолжала соседка, - сначала думала самой быстренько посмотреть, но как-то боязно входить в квартиру без хозяев. Вроде люди честные, но вдруг как обвинят, что я у них деньги украла, и ведь не докажешь ничего потом. Вот я и позвонила сразу Алле Максимовне, думаю, подтвердит в случае чего, а заодно сразу и посмотрит, что там надо поменять, чтобы не текло. Ну мы зашли, я сразу на кухню, смотрю, все вверх дном, в раковине полотенце лежит, и вода из крана течет тонкой струйкой, видимо давно, потому что раковина наполнилась и через край начало переливаться. Я скорее выключать, ну, думаю, Вероника, голова садовая, уборку начала и забросила, усвистала куда-то. Не ожидала от тебя, матушка! А с другой стороны, слава богу, что так, не надо трубы менять и по перекрытиям искать. Только выдохнула, как слышу, Алла Максимовна кричит не своим голосом! Заглянула в комнату, а там такое… Ой, просто ноги подкашиваются, как вспомню.
        Достав платочек и обстоятельно промокнув сухие глаза, свидетельница рассказала, что, сочтя обеих женщин мертвыми, они с Аллой Максимовной в ужасе выскочили на лестничную площадку, отдышались, взяли себя в руки, вернулись в прихожую и вызвали милицию с телефона Ветровых и снова вышли на лестницу, где безостановочно курили до появления дежурной группы.
        - Лучше бы у меня всю квартиру затопило, чем такое видеть, - всплеснула руками свидетельница, - теперь по ночам снится…
        Ирина отпустила ее, поблагодарив за сознательность и гражданское мужество.
        Итак, благодаря показаниям свидетелей и экспертов картина преступления вырисовывается достаточно четко. Замки на входной двери открывались только приданными к этим замкам ключами, на орудии убийства обнаружены отпечатки пальцев Валерии Михайловны и ничьи больше, следы крови на ее руках и одежде по групповой принадлежности совпадают с кровью Вероники. Добросовестный следователь проверил, не является ли патологическое опьянение Валерии следствием отравления, но нет. Экспертиза показала, что остатки ликера не содержат посторонних веществ. Правда, в биосредах Валерии Михайловны были выявлены следы барбитуратов, но это объяснялось тем, что бригада «скорой» сделала ей инъекцию транквилизатора.
        Бывает так, что о невиновности человека свидетельствует характер ран, нанесенных жертве. Хрестоматийный пример: если у человека подбит правый глаз, то подрался он, скорее всего, с левшой. Или удар сверху вниз позволяет предположить, что нанес его человек высокого роста. Правда, такие гипотезы обычно больше путают, чем проясняют, но в данном случае судебно-медицинский эксперт не нашел на теле жертвы ни одной раны, которую бы не могла нанести женщина среднего телосложения и физической силы. Отметил хаотичный и бессистемный характер, а также то, что роковым оказался первый удар, остальные были нанесены уже посмертно, и это говорит в пользу того, что убийца действовал в состоянии патологического аффекта.
        Ирина надеялась, что Шубников, как хирург, проявит интерес к медицинскому аспекту дела, задаст коллеге хоть парочку уточняющих вопросов, но тот сидел совершенно безучастно, а Светлана Аркадьевна вообще закатывала глаза, всем видом демонстрируя, как эти ужасные подробности шокируют ее тонкую натуру.
        «Да уж, если это для Павла Михайловича лучшие заседатели, то кто в его понимании плохие? Страшно представить!» - желчно подумала Ирина и закрыла заседание, хотя оставалось время допросить еще одного свидетеля.
        Сегодня они выяснили, что Вероника погибла от руки Валерии Михайловны, а завтра на свежую голову попытаются понять, что направляло эту руку - безумие или все-таки трезвый расчет?
        Остаток рабочего дня Ирина потратила, вдохновляя заседателей честно исполнять свой гражданский долг, то есть самим вникать во все происходящее в зале, анализировать, взвешивать и составлять собственное мнение.
        - Так эксперт же все ясно написал, - фыркнул Шубников, - у бедной бабы война с головой, ей лечиться надо, что тут еще рассусоливать?
        Ирина терпеливо повторила, что эксперт дает компетентное заключение, а суд выносит приговор исходя из внутреннего убеждения, которое возникает только после комплексной и всесторонней оценки всех данных.
        - Знаете что, если приходит положительная реакция Вассермана, то я и понимаю, что у больного сифилис, а не ветрянка, - засмеялся Шубников, - думать тоже надо до определенной точки, иначе так ничего и не решишь.
        - А вдруг анализы перепутали? - прищурилась Ирина. - Или ложноположительная реакция?
        Шубников посмотрел на нее с уважением:
        - А вы сечете тему.
        Ирина развела руками:
        - Приходится, Александр Васильевич. И поскольку у нас завтра заседание будет плотно связано с медициной, я попрошу вас быть особенно внимательным.
        - Я по другой части, вообще-то.
        - Но вы врач, получили соответствующую подготовку… - Ирина заставила себя улыбнуться, - так что я очень рассчитываю на вашу помощь, Александр Васильевич.

* * *
        Шубников привык к похмелью, жил с ним и работал, и дни, когда Клавдии приходилось укладывать его на операционный стол с холодным полотенцем на лбу и баночкой раствора Рингера в руке и самой продлевать больничные и делать перевязки, выпадали редко. Очень редко, даже не каждый месяц. Лежать на столе считалось плохой приметой и было неудобно, зато Клавдия Константиновна, когда на вопрос «где хирург?» - отвечала «занят в операционной», говорила чистую правду. Почему-то самые тяжелые похмуры выпадали на самые ясные дни, солнце било ему в глаза, нагревало голову, Шубников прихлебывал теплый Рингер, ненавидел себя и твердо решал бросить пить, но регидратация делала свое дело, он вставал, брал под язык таблетку валидола и начинал принимать больных, сначала через силу, но к вечеру расходился, и решение завязать как-то незаметно сменялось мечтой о холодненьком пиве, всего об одной кружечке, последний раз поправить здоровье, и все.
        В общем, Шубников был уверен, что если он без проблем ведет прием на похмельную голову, то в суде тем более высидит, но неожиданно оказалось наоборот.
        Вынужденное бездействие, чужие речи и спертый воздух ввели его в мутное полусонное состояние, а когда в судебно-медицинском эксперте Шубников узнал своего старого приятеля, стало совсем плохо.
        Они с этим экспертом учились примерно в одно время, только он в ВМА, а будущий эксперт в мединституте имени академика Павлова, и на заседаниях студенческого научного общества Шубников частенько обзывал младшего товарища некрофилом, трупоедом, а то и хуже - могильным червяком, ибо не понимал, как это возможно - выбрать смерть вместо борьбы за жизнь.
        Что ж, время, великий целитель и учитель, показало ему как.
        Теперь некрофил и трупоед уважаемый член общества, а звездный мальчик Саша Шубников - жалкий алкаш в кресле народного заседателя, еще более позорном месте, чем скамья подсудимых, потому что всем известно, что хорошего специалиста с рабочего места не отпустят даже ради такой великой цели, как торжество справедливости.
        Жгучий стыд, слава богу, не пробивал похмельную пелену, так, холодная тоска камнем упала на сердце, и все. Шубников старался сидеть тихо, опустив голову, изо всех сил надеясь, что старый приятель его не узнает, почти не слушал, что он говорит, и с трудом дождался конца заседания.
        К вечеру погода испортилась, налетел по-осеннему пронизывающий ветер, срывая с деревьев первые сухие листья, а небо заволокло тяжелыми тучами, упало несколько холодных капель, но дождь так и не начался.
        То ли из-за плохой погоды, то ли в рамках борьбы с алкоголизмом, но пивные бочки внезапно исчезли с улиц. Шубников заглянул в пивнушку. Народ стоял плотно, как в троллейбусе, а табачно-дрожжевой смрад, смешиваясь с человеческим запахом, выедал глаза. Шубников заколебался, но тут приоткрылась дверь туалета, и оттуда так потянуло мочой, что он быстро вышел на улицу и обрадовался, что остались еще какие-то барьеры, которые он не в силах переступить.
        Заодно вспомнил, что судья, милейшая и очаровательнейшая дама, просила его завтра прибыть со свежей головой, и решил сегодня обойтись без выпивки. Так-то, конечно, наплевать, от него все равно ничего не зависит, когда речь идет о судьбе таких высокопоставленных людей, решение принимают которое надо, а не то, что придет в голову забулдыге-заседателю. Можно хоть в алкогольной коме завтра явиться, на результат это никак не повлияет, но если женщина просит, то он должен выполнять, как снегопад в песне.
        Шубников специально шел домой нога за ногу, застрял у киоска «Союзпечать», вдыхая сладковатый запах свежих газет, купил главный инструмент врача - шариковую ручку - и так дотянул время до закрытия винного магазина. А дома у него все кончилось, поэтому перспектива лечь спать трезвым представлялась более чем вероятной.
        Чтобы отвлечься от навязчивых мыслей о выпивке, Шубников даже прибрался в комнате и постирал занавеску на окне, хотя сегодня был и не его день пользования ванной. Соседи любили его, как всегда люди любят врача, живущего с ними рядом, но Шубников понимал, что не надо обострять отношения до такой степени, чтобы клятва Гиппократа в случае чего ему стала не указ.
        Шубникову прощались мелкие грешки, которые для человека другой специальности обернулись бы вереницей скандалов и склок, а он со своей стороны тоже не наглел, был тихим алкоголиком. Не буянил, женщин не водил - почти образец социалистического общежития.
        Даже музыку слушал вполовину не так громко, как Лидия Михайловна, ответственная съемщица, врубала свой телевизор, стоящий вплотную к его стенке, и Шубников отчетливо слышал каждое слово про надои и урожаи, про новое мышление и ускорение. Про множество разных интересных вещей можно было узнать, прислонившись к стенке, только про самого Шубникова и про таких, как он, телевизор хранил молчание.
        Шубников постоял у книжного шкафа, скользя взглядом по коленкоровым корешкам. Все это было читано-перечитано, почти прожито когда-то, и три мушкетера, и Артемка Загоруйко, и Саня Григорьев… Теперь эти друзья юности превратились в бледные тени, неспособные подарить нынешнему ему ни поддержки, ни утешения, ни даже просто помочь скоротать вечерок.
        - Потому что вечер, товарищи, - сказал Шубников с нажимом, - проходит очень тяжело, если ты трезвый и одинокий.
        У него тоже был телевизор, но черно-белый и давно не работал. Наверное, изначально в нем просто сгорели предохранители, но Шубникову было лень их менять, и телик был переведен в ранг тумбочки - на него садились, ставили бутылки и стаканы, бросали тяжелые сумки с картошкой, так что теперь чинить его, наверное, было вовсе бесполезно.
        Но это совершенно не беспокоило Шубникова, потому что для культурного досуга у него имелся японский двухкассетник и приличный запас записей Ленинградского рок-клуба.
        Он включил любимую группу «Кино». Глуховатый напористый голос Виктора Цоя будоражил, звал в дорогу, но Шубников не понимал, куда ему идти.
        Шубников прошелся по вымытой комнате, заглянул в нижнюю секцию шкафа, где хранил книги по специальности, и достал монографию «Хирургия кисти», которую давно собирался почитать, но руки не доходили. А точнее, просто трезвым давно не бывал по вечерам. Он раскрыл книгу. Сначала остро царапнула досада, что сам он теперь точно ничего не напишет и не издаст, но вскоре увлекся, зачитался и не заметил, как уснул.
        Приснился ему кошмар, ставший уже привычным. Где-то он шел по берегу моря, по грязному песку и топляку, и вдруг путь ему преградило существо, похожее на то, как дети рисуют человечков, только из серого ноздреватого камня. Это было очень древнее существо, сложенное из старых валунов, поросших серыми и желтыми лишайниками, будто кружевами, и смотрело оно дружелюбно, даже улыбалось тонким, прорезанным в камне ртом.
        Шубников знал, что это его смерть, и надо вступить с ней в схватку, и победить ее, и во сне даже понимал, как именно это сделать. Он наклонялся, подбирал с земли палку, и тут смерть исчезала, но Шубников знал, что она никуда не ушла, а притаилась у него за спиной. Он оборачивался и каждый раз в эту секунду просыпался с колотящимся сердцем и в поту.
        Странный, глупый сон, преследовавший его после возвращения.
        Больше он не уснул, так и пролежал до утра в темноте, глядя в потолок и слушая, как за окном шумит дождь.
        В шесть вскочил, отметив, что сегодня первое за бог знает сколько времени утро, когда он не отдирает себя от кровати, как пригоревшую котлету от сковороды, и что терпеть без водки тяжело, но оно, пожалуй, того стоит.
        Он ведь стал напиваться на ночь во многом ради того, чтобы не видеть этот тяжелый каменный сон, но оказалось, что его переживать легче, чем утренние радости похмелья. Шубников болел честно, не лечился по утрам маленькой дозой водки и даже пивом, что позволяло ему пока что не считать себя конченым алкашом.
        Неожиданно он захотел есть и вспомнил, что нормальные люди по утрам завтракают. Взяв из холодильника два яйца, вышел на кухню, но соседка готовила обед и заняла две его законные конфорки. Увидев его, засуетилась, мол, сейчас уберу, но он только рукой махнул, быстро умылся, оделся и вышел на улицу в сырое сентябрьское утро, пахнущее прелой листвой.
        До открытия булочной оставалось еще несколько минут. Мужики в синих халатах, беззлобно переругиваясь, выгружали из машины лотки с черным хлебом. Буханки стояли плотно и ровно, как солдаты в строю. Шубников вспомнил, что двадцать пять лет назад здесь точно так же грузили хлеб, возможно эти же самые мужики. Они с пацанами подбегали, смотрели и иногда получали одну буханку на всех, еще горячую, с восхитительно твердой корочкой, а продавщица в белом фартуке и кружевном колпачке кричала им, чтобы подождали, пока остынет, потому что от горячего хлеба бывает заворот кишок. Но эта угроза ни разу не остановила ребят. Отбежав на качели, они немедленно начинали отламывать себе по кусочку грязными руками, тщательно следя, чтобы всем досталось поровну и корочки, и мякиша, и верхней черной корки, самой вкусной. И ни разу не случилось ни заворота, ни даже простого поноса.
        Улыбнувшись, Шубников отступил, чтобы мужики не приняли его за попрошайку, и, найдя в кармане двухкопеечную монетку, зашел в красно-синюю, как учительский карандаш, телефонную будку.
        Маша сняла трубку сразу, на втором гудке.
        - Фу, это ты, - сказала она сварливо, - а я уж испугалась. Не звони больше в такое время, а лучше вообще никогда.
        - Дай послушать дочку, пожалуйста.
        - В смысле?
        - Ну пусть она хоть посмеется в трубку.
        - Слушай, Шубников, мне надо собрать семью и собраться самой, нет у меня времени на эти глупости.
        - Пожалуйста, Машуня!
        - Иди в задницу.
        - Да, не получилась из тебя боевая подруга, - вздохнул он.
        Маша фыркнула:
        - Что ты несешь? Из запоев, что ли, я должна была тебя дожидаться?
        - Не получилась.
        - Знаешь что, Саша, иди проспись.
        - Я трезвый. Вообще бросаю.
        - Поздравляю, только при чем тут я?
        - Маш, ну я правда скучаю очень.
        - Шубников, ты ведешь себя как низкодифференцированный рак. Вроде удалили уже и «химию» провели, а ты все рецидивируешь и рецидивируешь! Оставь нас уже в покое, сколько можно!
        В трубке полетели короткие гудки.
        Ощущая затылком холодное стекло будки, Шубников прикрыл глаза и представил, как Маша весело снует по квартире, одновременно успевая помешивать кашу и красить глаз. А Виталик сидит на его стуле и точно так же, неспешно прихлебывая кофе, наблюдает за суетящейся женой и улыбается такой же довольной улыбкой, как когда-то он.
        И кофейник тот же, высокий и серебристый, как ракета, только отражается теперь в нем другой. Вот так… Не успеваешь шагнуть за порог, как тьма проглатывает тебя и твое место у теплого семейного огня оказывается занято.
        Двери булочной распахнулись, но Шубников, страстно мечтавший о том, как по дороге к метро сгрызет четвертинку черного, вдруг расхотел есть.

* * *
        Ирина проснулась с уверенностью, что на судейском месте ей делать совершенно нечего. Она обязательно запутается в психиатрических хитросплетениях и совершит ошибку. Кто ей вообще сказал, что она может занимать такую ответственную должность, да еще и совмещать это с ролью матери семейства? Надо выбрать что-то одно, на двух стульях ведь не усидишь.
        Вот подсудимая, сумасшедшая-то сумасшедшая, но и та поняла, что если ты мать двоих детей, то должна себя им и посвятить, и работала себе спокойненько на полставки, бумажки перекладывала на кафедре для поддержания тонуса, и все.
        А Ирина вроде бы нормальная, но все пыжится чего-то, везде хочет успеть, в результате и приговоры выносит неправедные, и дети заброшены.
        Чувство, что она безответственная неразумная дура, по чистой случайности поставленная выполнять обязанности, с которыми не способна справляться априори, вообще редко ее покидало, но после встреч с мамой обострялось стократ.
        Вчера мама приходила в гости, и они даже не поссорились, и мама ничего плохого не сказала, так, по мелочи, что Егор бледненький, а Володю она зря так рано отдала в ясельки, и что сейчас надо не сидеть сложа ручки, а закатывать овощи, пока дешевые, чтобы детей было чем кормить зимой. И капусту обязательно наквасить, а коли уж они катаются на дачу каждые выходные, то могли бы и клюквы набрать. Это же сплошной витамин С, детям необходим, и просто удивительно, как Ирина этого не понимает. Еще за паутину попало, которую трудолюбивые пауки соткали под потолком в туалете. Ирина еще неделю назад заприметила ее, но не доставала тряпкой, шла за табуреткой и забывала. Эх, зря она верила, что убивать пауков - плохая примета. Вот и получила не пойми за что, то ли за суеверие, то ли за доброту, то ли за забывчивость.
        Обычная семейная встреча, даже странно, отчего сегодня так хочется написать заявление на увольнение по собственному желанию…
        Порадовало только, что заседатель Шубников пришел посвежее, чем вчера, и перегаром от него не пахло. Не в том дело, что в трезвом виде мозги у него предположительно заработают лучше, а в том, что он выполнил ее просьбу, не пил вчера, значит, не такое уж она пустое место. Стыдно теперь вспомнить, но ей на собственном опыте известно, как трудно не выпить, когда ты уже к этому привык. Ирина вздрогнула, как от удара током. Нет, надо помнить, что она чудом выскочила из этого капкана, просто чудом! На волосок была от того, чтобы спиться. Ходила бы сейчас, как этот заседатель, с одутловатой рожей и трясущимися руками, боже, какой позор! Как мать-одиночку, ее бы не уволили, но жалели и презирали, поручали бы только дела таких же алкашей, как она сама. Сейчас многие ругают начавшуюся борьбу с алкоголизмом, мол, как всегда у нас, ударило не в глаз, а в бровь, не по алкоголикам, а по приличным людям, которым теперь не купить к столу вина. Подрывают традиции виноделия, уничтожают уникальную лозу… Безобразие, конечно, но только если это хоть одному человеку поможет выскочить из страшного ярма алкогольной
зависимости, то все оправдано. Лоза вырастет, возродится, а человек - нет.
        Угостившись домашним пирогом с мясом, который Светлана Аркадьевна принесла, вдохновившись примером Нади из нового фильма «Самая обаятельная и привлекательная», Ирина мягко напомнила заседателям, что они должны быть собранными и сосредоточенными, и отправилась в зал суда.
        Подсудимая выглядела точно так же, как и накануне, и Филипп Николаевич сидел от нее настолько близко, насколько позволяют правила. Ирина вздохнула. Мужику в такой ситуации вообще не позавидуешь, но разве можно не испытывать ненависти по отношению к человеку, лишившему тебя жены и будущего ребенка? Пусть этот человек - твоя бывшая, с которой ты прожил большую часть жизни, и пусть даже ты веришь, что она была не в себе, и правильно понимаешь смысл слова «невменяемость», но неужели ничего не ворохнется, не выплеснется со дна души?
        Не требовать жестокой кары уже достойно, нанять адвоката - редкое благородство, но опекать и поддерживать убийцу своей жены уже какое-то христианское самопожертвование немножко даже с перебором.
        Глядя, как Филипп Николаевич ловит взгляд бывшей жены и ободряюще кивает ей в ответ, Ирина вздохнула. Странно и даже немножко подозрительно видеть в поклоннике Ленина и революции такой поповский гуманизм, но алиби у Ветрова железобетонное, к преступлению он непричастен на сто процентов, так что его отношения с Валерией Михайловной - его личное дело.
        Брат снова сопровождал Филиппа Николаевича, сидел рядом и тоже улыбался Валерии, но более сдержанно.
        Глядя на них, Ирина загадала сделать все возможное, чтобы Егор с Володей в зрелые годы остались так же дружны, как братья Гаккель. Ведь жизнь идет своим чередом, и когда-то их с Кириллом не станет, и Егору с Володей придется рассчитывать только на себя и друг на друга.
        Тут обвинитель кашлянул, Ирина спохватилась и начала заседание.
        Первой вызвали Марину Николаевну Огонькову, ту самую Маришу. За без малого тридцать лет она из студентки-практикантки превратилась в доктора наук и профессора, завкафедрой ЛОР-болезней в Педиатрическом институте.
        Выглядела Марина Николаевна роскошно. Густые каштановые волосы с редким проблеском седины убраны в высокую прическу, на лицо нанесен немного избыточный для ее возраста, но тщательный макияж, а ангорский свитер и юбка из шотландки куплены явно или за границей, или на чеки. Жаль, что обуви не разглядеть, но наверняка она тоже импортная и элегантная. Золота тоже чуть-чуть многовато на шее и на руках, но сами украшения видно, что не дешевка с искусственными камнями, а старинная работа. В общем, заметная женщина. Кроме того, Марина Николаевна обладала прекрасной осанкой и хорошо поставленным лекторским голосом, слушать ее было одно удовольствие. Она рассказала, что накануне убийства Вероники заглянула к Валерии домой попить чайку. Это было у них заведено, жили ведь недалеко друг от друга. Марина Николаевна позвала подругу сходить на следующий день в кино, на фильм «Законный брак», который все хвалят, а они до сих пор не посмотрели. Валерия отказалась, потому что фильм грустный, а она такое не любит, но главное, завтра ей придется ехать к Веронике, у которой к ней какое-то дело государственной важности.
В чем именно заключается дело, Валерия не знала, но предположила, что «эта дурища опять себя накрутила и хочет, чтобы я развеяла ее страхи насчет родов». Настроение у Валерии Михайловны было хорошее, она не испытывала к Веронике ни малейшей злобы. Ни в тот день, ни в какой другой, ведь развод у них с Филиппом прошел мирно и культурно, и Валерия сразу приняла его новую жену, а та была вежлива и почтительна со своей предшественницей.
        - А что вы можете сказать о подмене ребенка? - спросил адвокат.
        Свидетельница нахмурилась:
        - Дело давнее, и говорить тут, в сущности, не о чем. У Валерии из-за осложнений родов случился нервный срыв, и обсуждать его я не вижу никакого смысла.
        - Почему?
        - Да потому что это был всего лишь бред, вызванный чудовищно непрофессиональным анестезиологическим пособием, вот и все. Вы поймите, это участковая больничка с роддомом на пятнадцать коек. Там и сейчас-то дикость, а вы отмотайте еще на тридцать лет назад. Наркоз по принципу «как пройти в библиотеку», после него надо Бога благодарить, что жив остался, а кратковременное расстройство психики вообще за осложнение не считается.
        - То есть вы не допускаете, что подозрения Валерии Михайловны имели под собой реальную почву? - спросила Светлана Аркадьевна.
        - Какую почву, боже мой, когда я там присутствовала с первого момента и все видела! Нет, это просто смешно, в самом деле, - Огонькова приосанилась, - когда вам алкоголик говорит, что по нему ползают чертики, вам не надо выяснять, какого они цвета и размера, чтобы понять, что у человека развивается белая горячка.
        - Мы знаем, что черти - мифические существа, а дети вполне реальные материальные объекты, стало быть, подменить и перепутать их вполне реально, - сказал Шубников.
        - Простите, товарищи, но для того, чтобы перепутать детей в роддоме, требуется поистине фатальное стечение обстоятельств. Или массовое поступление рожениц, из-за которого возникла небывалая суета и путаница, или вся смена должна напиться до бессознательного состояния, или пожар. А так, среди полного спокойствия…
        Огонькова развела руками.
        - Вот вы говорите, кратковременное расстройство психики из-за наркоза, - продолжал Шубников, - то есть позже вы никогда не замечали у вашей подруги проблем э… такого рода?
        Свидетельница пожала плечами.
        - Вы же врач, в случае чего должны насторожиться быстрее простого обывателя.
        - Я не психиатр.
        - Но базовые знания по этой специальности имеете.
        Марина Николаевна улыбнулась:
        - Как говорил Козьма Прутков, специалист подобен флюсу, полнота его односторонняя. Я занимаюсь ЛОР-патологией, и остальные разделы медицины для меня почти такой же темный лес, как и для, как вы говорите, простого обывателя.
        - Но психоз случился у Валерии Михайловны после рождения первенца, когда вы еще не были узким специалистом и не успели забыть полученные в институте знания.
        - Больше скажу, я еще их получить-то не успела, - засмеялась Огонькова, - психиатрия у нас была на пятом курсе, а я тогда закончила четвертый.
        - Вот видите.
        - К сожалению, молодой человек, как нет пророка в своем отечестве, так и редкий врач сохраняет холодную голову в кругу семьи и близких. Наоборот, признаки заболеваний видятся ему чудовищно искаженно, он их или не замечает, или страшно преувеличивает.
        - Да, это есть, - кивнул Шубников с тяжелым вздохом.
        - Валерия - моя лучшая подруга, почти сестра, а если честно сказать, то не всякие сестры так близки, как мы с нею. Думаете, легко признать, что у самого родного человека психическое заболевание? Поэтому, когда профессор Берг сказал, что она здорова, я обрадовалась и, честно говоря, старалась не замечать какие-то незначительные признаки, свидетельствующие об обратном. Профессор же сделал заключение, и кто я такая, чтобы с ним спорить?
        - Так все-таки были признаки?
        Огонькова пожала плечами:
        - Как сказать? И да и нет. Например, Валерия возвращалась проверить, заперла ли дверь, так это многие делают. Или у нас еще была вечная проблема утюга.
        Ирина подавила улыбку. Сия вечная проблема была знакома ей не понаслышке, и если мучительные терзания «а выключила ли я утюг?» являются симптомом душевной болезни, то ей самой надо срочно ложиться в психушку.
        - Это все?
        - В принципе, да, - Марина Николаевна потупилась, - разве что в последние годы у нее стали появляться довольно странные научные концепции… Но я не придала этому значения, поскольку в остальном Лерочка вела себя вполне адекватно.
        - А почему вы решили, что концепции странные? - Шубников подался вперед. - Ведь две минуты назад вы признали свою некомпетентность во всем, кроме ЛОР-болезней, а Валерия Михайловна, насколько я понял, иммунолог.
        Огонькова вздохнула:
        - Но я все-таки профессор, защитила две диссертации и могу отличить науку от пустопорожних измышлений.
        - Да?
        - Представьте себе! Наука - это не только мысли из вашей мудрой головы, а прежде всего кропотливое и всестороннее исследование.
        Ирина перевела взгляд на подсудимую. Та сидела совершенно спокойно, лишь улыбнулась уголком рта.
        - Любой концепции должны предшествовать исследования и эксперименты, особенно в такой опасной профессии, как наша. Мы должны твердо опираться на реальность, изучать ее и принимать такой, как есть, а не подгонять под наши фантазии.
        «Прямо-таки революционный подход, - ухмыльнулась про себя Ирина, - а как же знаменитое «если факты противоречат моей теории - тем хуже для фактов»? Где эта коммунистическая дерзость и большевистская прямота? Ох, не по ленинским заветам хотите жить, уважаемая Марина Николаевна!»
        - Как вы правы! - вдруг воскликнула Светлана Аркадьевна. - Без конца повторяю, ребята, помните, «я» - выборка не репрезентативная, но никак не хотят аспиранты осознать, что их мысли и чувства не являются истиной в последней инстанции.
        Казалось, женщины сейчас бросятся друг другу в объятия, а Ирине вдруг вспомнился любимый многосерийный фильм «Открытая книга».
        - Послушайте, - сказала она, - но вот Татьяна Власенкова…
        - Ой, даже не начинайте, - довольно резко перебила Огонькова, - это художественное произведение о том, как косные профессора не давали гениальной ученой изобрести пенициллин, но судьба реального прототипа этой героини, Зинаиды Виссарионовны Ермольевой, сложилась несколько иначе. Не так мелодраматично, но вклад в науку эта женщина внесла огромный, потому что с юности посвятила себя микробиологии, работала и в поле, и в лаборатории, и в клинике, и на эпидемиях, в том числе в самом пекле войны, в Сталинграде. Мы чтим ее не только как человека, которому бюрократы не позволили стать изобретателем антибиотиков. Поймите, бывают гипотезы от знания, а бывают от незнания. Ну, например, у вас в ящике лежит сто пар колготок.
        «Хорошо бы, - подумала Ирина, машинально одернув юбку, чтобы закрыть наспех зашитую сегодня утром дыру, - сто пар, господи, это же в раю только может быть такое».
        - Вы наугад достаете две пары, видите, что они черные, и утверждаете, что в этом ящике все колготки черные. А когда вам пытаются возразить, показываете эти несчастные две пары и кричите: «Вот! Я провела эксперимент! Вы собственными глазами видите, что колготки черные!» Но когда вы откроете ящик, то очень может быть, что не обнаружите там больше ни одной пары черных колготок. Чтобы сделать грамотное заключение, если условия не позволяют нам открыть ящик и просто описать явление, нужно знать еще очень много вводных данных. Например, каких цветов вообще выпускаются колготки, какое предприятие выпускало конкретно эту партию, как оно окрашивает свои изделия, не было ли перебоев с тем или иным сырьем, насколько равномерно распределены по цветам колготки внутри ящика и много еще другой информации, которая позволит вам на основании случайной выборки в двадцать колготок дать заключение об их распределении по цвету, которое окажется близко к истине. А так, извините, щелкнув пальцами, ах, название «туберкулез» происходит от латинского слова «бугорок», и раковые опухоли описывают как бугристые, значит, между
этими патологиями много общего и онкологию надо рассматривать как инфекционное заболевание. И вуаля! Весь мир бьется над решением проблемы рака, а ты у себя в кухне на коленке изобрела панацею. Прелесть же! Красивая сказка, но в реальности так не бывает, к сожалению.
        Ирина снова посмотрела на Валерию Михайловну. Та сидела спокойно, с немного снисходительным видом, как иногда взрослые слушают фантазии детей. Что для шизофреника крайне нехарактерно, обычно они яростно оберегают свои бредовые идеи от стрел логики и здравого смысла.
        - Послушайте, но вот вы врач, профессор, - сказал Шубников мрачно, - знаете, что в анамнезе у подруги острый психоз, и вдруг она начинает высказывать идеи, которые вы однозначно определяете как бредовые. Неужели вы не забеспокоились за ее здоровье? Вы не думаете, что если бы вовремя уговорили ее показаться врачу, то сегодня у нас не было бы повода здесь собраться?
        Огонькова нахмурилась:
        - Знаете что, молодой человек! Рановато вам еще мне выговоры делать! На мой взгляд, да, идеи Лерочки попахивали бредом, но я не специалист в иммунологии, в конце концов! У нее есть непосредственный начальник, пусть он и решает. Это, знаете, в пионерском детстве и комсомольской юности хорошо рассуждать, что истинный друг это тот, кто правду в лицо скажет, крылья подрежет и в ведро с помоями окунет, а кто тебя похвалит и вдохновит, тот ложный друг. В зрелом возрасте взгляды меняются… Как говорила Мария Васильевна, мама Лерочки: будьте добры ко всем родным и друзьям, ибо неизвестно, кто из вас доживет до старости. Я не хотела терять самого близкого человека ради торжества истины, да и потом психологически Лерочкино поведение вполне понятно. Она полжизни посвятила мужу и детям, считая это главным предназначением женщины, но вот дети улетели из гнезда, муж отдалился, трудности, которые надо преодолевать, тоже рассосались… Можно заняться работой, но поздно, время упущено. И хочется вскочить в последний вагон, наверстать, перепрыгнуть… Вот в ход и идут дерзкие гипотезы. Я, грешным делом, решила, что она
просто хочет обратить на себя внимание, такая стратегия тоже работает неплохо. Выкрикни какую-нибудь дичь, и оглянуться не успеешь, как ты знаменитость. Одиозная, да, но все тебя знают. Поймите, мы с Лерочкой общались много, почти каждый день, и во всем, что не касалось науки, она была само здравомыслие, и даже как-то не связала ее научные в кавычках достижения с той давней историей.
        Свидетельницу отпустили, и Ирина вызвала доктора Панину, много лет назад лечившую Валерию в Снегиревке. С тех пор Панина прошла славный путь от ординатора до начмеда и явно была возмущена, что ее отрывают от работы ради такой ерунды. Ирина заметила, что врачи, которых вечно стараются сделать виноватыми во всем, дают показания враждебно и осторожно, стараются не произнести ни одного лишнего слова, понимая, что любой их вздох может быть истолкован им во вред. Огонькова, наверное, тоже была бы далеко не так доброжелательно настроена, если бы не любовь к подруге.
        Панина сквозь зубы, но признала, что да, был такой эпизод в ее практике, и она хотела сделать как полагается, то есть вызвать психиатра и дальше определять тактику совместно с ним. Только вот она тогда была простым врачом, поэтому пришлось подчиниться заведующей, приказавшей спустить все на тормозах.
        Вопросов к ней не возникло, и Ирина предложила свидетельнице занять место в зале, но та с негодованием постучала указательным пальцем по циферблату своих часов и молча удалилась.
        Вызвали Гавриила Евграфовича Шацкого, заведующего кафедрой, на которой работала Валерия Михайловна. Обладатель такого имени по всем канонам должен быть благообразным старичком с остроконечной бородкой, но свидетельское место занял подтянутый и одновременно раскованный мужчина лет сорока с лучистыми серыми глазами и губами, которые в классической литературе принято было называть чувственными. Ирине подумалось, что студенты женского пола в этом вузе наверняка знают микробиологию на «хорошо» и даже на «отлично», такое мощное обаяние было у молодого профессора.
        Гавриил Евграфович охарактеризовал Валерию Михайловну Гаккель как исполнительного сотрудника, который пороху не выдумает, но со своими нехитрыми обязанностями справляется прекрасно. Она не читала лекций, зато следила за кафедральной документацией, готовила наглядные материалы и слайды для профессоров, переводила для них зарубежные публикации, вела занятия, занималась экспериментальной работой, насколько это позволяла кафедральная лаборатория, оборудованная далеко не по самому последнему слову техники. Валерия Михайловна хорошо обсчитывала данные, то есть, в сущности, выполняла работу аспиранта, но поскольку молодежь ленится, а Валерия Михайловна человек надежный и исполнительный, то профессура с удовольствием привлекала ее для рутинной работы, соответственно, включала в список авторов статей, так что публикациями дама обижена не была.
        С коллегами Гаккель вела себя вежливо, но от общественной работы уклонялась, в КПСС заявления не подавала, а когда парторг убеждал, что она достойна вступить в ряды, Валерия Михайловна отговаривалась семейными проблемами.
        В общем, крепкий середнячок, тот самый необходимый балласт, без которого наука не может обойтись в нынешнее время, когда эпоха гениев-одиночек сменилась эпохой коллективов.
        Лет пять назад Валерия Михайловна стала высказывать идеи, о которых даже говорить всерьез было неловко, а не то что включать в научный план работы кафедры.
        - И вы прямо сразу поняли, что это чушь? - ухмыльнулся Шубников.
        - Да, сразу.
        - И каким образом?
        - Ну я на это как бы учился, - рассмеялся Гавриил Евграфович, - кое-что могем…
        - Без проверки, без изучения?
        Шацкий развел руками:
        - Ну вот чтобы не быть голословным… Такой пример, пожалуй, приведу. Есть такое заболевание, как рожа, которое сейчас именуют рожистым воспалением, но, на мой взгляд, это дурной тон. Все равно что чай пить с оттопыренным мизинчиком.
        Шубников энергично кивнул и жалел, что его сейчас не слышит главврач.
        - В народе бытует устойчивое мнение, что надо привязать красную тряпочку к больному месту и рожа немедленно пройдет.
        - И тут согласен.
        - Зная об этом распространенном суеверии, врач с пониманием отнесется к пациенту, обмотавшемуся красной тканью, и коллеги не будут ругать врача за такое мракобесие. Какой-нибудь специалист, знающий об эффекте плацебо, в определенной ситуации даже может посоветовать больному привязать ленточку красного цвета, с оговоркой, чтобы она нигде ничего не сдавливала и не натирала. Все вышеперечисленное глупость, конечно, но варианты нормального поведения. А вот если вам аспирант заявит, что выбрал тему диссертации «Применение различных оттенков красной ткани для лечения рожи», то вы, как бы это помягче сказать… Обалдеете, что ли. А если вдруг нет, и начнете поднимать литературу и проводить эксперименты, то обалдеет уже ваше руководство, да и коллеги не поймут. Вот высказывания Валерии Михайловны были из этой же оперы, к сожалению.
        - И вы ничего не сделали? - спросила Светлана Аркадьевна.
        - А что я должен был сделать? Объяснил поделикатнее, что это глупость, да и все.
        - Не предложили ей обратиться за помощью, не позвали врача, чтобы проконсультировал Валерию Михайловну?
        - Так, а зачем? - хохотнул Гавриил Евграфович. - Если бы мы каждого, кто высказывает глупые идеи, показывали душеведам, то весь научный аппарат страны смело можно было бы объединять с психиатрическими стационарами.
        - Свидетель, отвечайте, пожалуйста, по существу, - произнесла Ирина сурово, из последних сил сопротивляясь обаянию Шацкого.
        - По существу слыхал я гипотезы и поглупее, так что ж теперь. Все хотят победить рак, несутся к Нобелевской премии, не разбирая дороги, но наука не терпит гонки и зашоренности. Иногда сумасшедший ученый сталкивается с ловким проходимцем, и на свет рождается чудо-лекарство типа «катрэкса», или чаги, или водки с подсолнечным маслом, или перекиси водорода. Народ ликует, но время очень быстро все расставляет по своим местам. Только вот людей, которые поддались на эти шарлатанские схемы, а не пошли к настоящим врачам, не вернуть… Игры с раком очень дорого обходятся, товарищи судьи.
        - Вы правы, но давайте вернемся к Валерии Михайловне. Если вы считали ее идеи бредовыми, почему все-таки не приняли соответствующих мер?
        - Так, а каких? Сама она бы не пошла к врачу, а вести ее силой у меня не было ни малейших оснований, ибо она вела себя вполне адекватно и не представляла угрозы ни для окружающих, ни для себя самой. Уволить? Так не за что, еще раз повторяю, она справлялась с работой не хуже других, а даже и получше. Конечно, формально она занимала должность ассистента, а по сути исполняла обязанности старшего лаборанта, потому что к самостоятельной научной работе была не способна, но мы все закрывали на это глаза, потому что Валерия Михайловна у нас была полставочница и трудилась, повторюсь, очень хорошо.
        - Так-таки и неспособна?! - вдруг воскликнула подсудимая.
        - Простите, но я нахожусь на свидетельском месте и обязан говорить правду. Валерия Михайловна, дорогая, вы замечательный человек, но, к сожалению… Извините, если обидел, только вы действительно не написали самостоятельно ни одной статьи…
        - Зато я сдала вам руководство.
        - Ах, это… Вот уж не хотел упоминать, но раз вы сами подняли этот вопрос. Действительно, товарищи судьи, Валерия Михайловна в апреле представила мне довольно солидный труд в объеме докторской диссертации.
        - Больше, - бросила Гаккель.
        - Хорошо, больше. Якобы она написала руководство для студентов медицинских вузов по иммунологии, основываясь на самых современных исследованиях и представлениях, принятых сейчас в мире. Честно говоря, зная, что товарищ Гаккель у нас свободно владеет английским и немецким языками, а муж ей из-за границы привозит самые свежие публикации и монографии, я обрадовался, ведь выпустить толковый учебник очень нелегко, нужно пройти множество бюрократических препонов, но если получится, то наша кафедра прогремит на всю страну. Но когда начал читать, то обнаружил чистейшую графоманию, вы уж меня простите. Это оказались просто куски из учебников и научных статей, переписанные дословно без ссылок и скомпонованные без всякой логики и смысла. Такое впечатление, что автор просто упражнялся в скорописи на печатной машинке и брал для тренировки первое, что под руку подвернется. Знаете, ознакомившись с этим творением, я понял, что Валерия Михайловна нездорова по-настоящему.
        - И ничего не предприняли, - хмыкнул Шубников.
        - Каюсь. Моя вина, - свидетель нахмурился, - но я считал себя не вправе вмешиваться в ее жизнь.
        Валерия Михайловна встала во весь рост. Ирина напряглась, в конце концов бедную женщину так унижали сегодня весь день, что можно выйти из себя, даже будучи психически уравновешенной, а шизофреничке так просто сам бог велел.
        - Слушаем вас, Валерия Михайловна, - сказала Ирина как можно мягче.
        - Свои гипотезы я доказывать не стану, - произнесла подсудимая отрывисто, - здесь не время и не место, но когда вы говорите, что мое руководство - графомания, вы лжете. Я сдала вам добросовестно выполненную работу со списком литературы и всеми необходимыми ссылками. В ней изложены общепринятые на данный момент взгляды, а не мое авторское видение, но для учебника именно это и требуется.
        - Валерия Михайловна, не будем горячиться. Если угодно, я готов предоставить ваш труд на суд общественности, пусть люди сами решают, кто из нас прав.
        - Пусть решают.
        - Пожалуйста, я буду только рад. Меня немного мучила совесть, что я не передал ваш труд психиатрам, чем, наверное, затруднил для них постановку диагноза, но сработал, знаете, рефлекс - не выдавать товарища.
        - Ладно, в конце концов это уже не важно, - Валерия махнула рукой и села на место.
        Ирина перевела взгляд на Шацкого. Самоуверенность сбежала с его лица, бедняга стоял, понурясь, впервые осознав, что его бездействие по сути стоило жизни молодой беременной женщине. Ладно был бы еще какой-нибудь филфак или военмех, а то целый медицинский институт! Набери по местному телефону кафедру психиатрии: «Але, слушайте, мужики, тут такая ситуация, сотрудница у меня есть, дочка академика и жена великого драматурга, прекрасная женщина, но сейчас принесла мне пятьсот машинописных страниц голимого бреда. Что делать, ребята? Помогите чем можете!» И все, вопрос решен. Придет опытный специалист, который и диагноз сумеет поставить, и лечиться уговорит. Или скажет, что тревога ложная, просто ты привык к умным текстам, а тебе вдруг подсунули обычную человеческую глупость, вот и померещилось.
        - Валерия Михайловна, у вас больше нет вопросов к свидетелю? - спросила Ирина, чтобы успокоить женщину, и, получив отрицательный ответ, отпустила Шацкого.
        Наконец вызвали ключевого свидетеля - судебного психиатра. Он четко, не тратя лишних слов, озвучил заключение, что у Валерии Михайловны на фоне вовремя не диагностированной и соответственно не леченной вялотекущей шизофрении, психотравмирующей ситуации в анамнезе и приема малой дозы алкоголя развился патологический аффект. Комиссия рекомендует ей лечение в психдиспансере по месту жительства.
        У Ирины в общем уже сформировалось внутреннее убеждение, и она не собиралась сильно терзать психиатра, Шубникову, кажется, тоже все было ясно, зато Светлана Аркадьевна замучила эксперта разными вопросами, относящимися к делу и не очень.
        Впрочем, психиатры народ крепкий, их так просто из себя не вывести, поэтому свидетель совершенно спокойно отвечал по пятому разу, что, действительно, в жизни чего только не бывает, и порой то, что звучит как бред, оборачивается самой реальной реальностью. Вопрос в том, насколько логично и адекватно человек реагирует. Например, какие-то действия жены вызывают у мужа подозрения в измене. Один супруг откровенно с нею поговорит и успокоится, другой проследит и либо успокоится, либо поймает с поличным, тут как повезет, третий будет запирать супругу дома, оставляя контрольные нитки на всех окнах и дверях, а четвертый отправится к гадалке наводить порчу и снимать сглаз. В каждом варианте можно сделать предварительный вывод о состоянии психики мужа, не выясняя, изменяла ему жена в действительности или нет. Валерия Михайловна, к сожалению, не смогла объяснить, почему у нее возникла мысль о подмене ребенка, и точно так же не получилось у нее обосновать свои научные изыскания. Психиатру не надо быть экспертом в иммунологии, равно как и во многих других науках, в которых прорывы и великие открытия совершаются
душевнобольными буквально ежеминутно. Достаточно проследить за логикой доказательств. Этот постулат я взял отсюда, тот оттуда, это следует из этого, то из того. Основывался на такой-то и такой-то монографии, вот список статей, пожалуйста, которые подтверждают мои гипотезы, а вот которые опровергают, а эти, самые интересные, опровергают опровергающих, а еще существует школа Иванова - Петрова, которая исповедует противоположный принцип, и я с ними не согласен, потому что есть исследования Сидорова.
        Вот так все и происходит, научное открытие - это цветок, выросший на плодородной почве фактов, а не озарение в вакууме. К сожалению, у Валерии Михайловны был именно второй вариант.
        Таким образом, диагноз шизофрении не вызывает сомнений, но течение заболевания в целом можно считать благоприятным. Клиника усугубилась на фоне ухода Филиппа Николаевича из семьи, что явилось сильнейшим стрессом само по себе, а к тому же еще Валерия Михайловна ни с кем не могла разделить своих переживаний, будучи гордой женщиной. И если уж совсем честно говорить, то бывший муж мог бы оставить ее в покое, не раздражать видом своего нового счастья. Точку поставил бокал алкоголя, доза незначительная, но оказавшаяся фатальной для истерзанной души. Исходя из этих фактов, комиссия не настаивает на госпитализации. Если пациентка будет принимать препараты, соблюдать режим, в том числе полный отказ от алкоголя, то опасности для общества никакой тут нет и не предвидится.
        Светлана Аркадьевна наконец удовлетворила свою любопытство, свидетель ушел, утомленный и слегка помятый, и подсудимой было предоставлено последнее слово.
        Валерия Михайловна встала и откашлялась:
        - Простите, но я даже не знаю, что сказать, ведь я ничего не помню. Прошло уже много времени, а я все никак не могу поверить, что убила Веронику, поэтому, наверное, и раскаяться не могу… - она покрепче ухватилась за перила, - а с другой стороны, что теперь? Говори не говори, а человека нет. Все. Полагаюсь на вашу волю.

* * *
        Оказавшись в совещательной комнате, Шубников сразу бросился к окну курить. Светлана Аркадьевна прошлась по периметру, разминая ноги, подумала, да и стрельнула у него сигаретку. За окном было ясно и солнечно, Ирина попросила открыть, но после того, как со скрипом и стуком распахнулись старые рамы, в комнату потянуло холодным ветром, под которым шелохнулся лист бумаги на столе. Ирина отошла в угол, где не дуло, а заседатели плечом к плечу высунулись в окошко, по-хулигански стряхивая пепел на головы мирных граждан.
        Ничего, пусть, обязательно надо сделать перерыв и проветрить мозги, прежде чем приступать к обсуждению.
        Казенные часы с квадратным циферблатом и римскими цифрами показывали половину четвертого. Ирина вздохнула. Эх, хорошо бы не затягивать обсуждение, тогда есть шанс уйти домой пораньше. Всего на полчасика, чтобы не нарушать трудовую дисциплину, но это позволит проскочить в метро до часа пик и в магазин успеть до основных очередей. Как знать, вдруг получится ухватить что-то приличное, пока не разобрали. Может быть, курицу, или рыбина какая-нибудь заплывет на прилавок их гастронома.
        - Так это что же, - сварливо спросила Светлана Аркадьевна, оборачиваясь от окна, - Гаккель убила беременную женщину и пойдет домой как ни в чем не бывало?
        Ирина вздохнула. Чуда не произошло, придется ей добираться до дому в самой давке, рыба уплывет, а курица улетит. Быстрого решения не получится. Честно говоря, она именно от Светланы Аркадьевны ждала снисходительного отношения к подсудимой. Они обе примерно одного возраста и общественного положения, и даже если у заседательницы прекрасная семья и верный муж, все равно она должна воспринимать молодую разлучницу как угрозу своему счастью. Откуда вдруг такое сочувствие к потенциальному врагу?
        - Видите ли, эксперт дал нам заключение, что подсудимая из-за серьезного психического заболевания не была способна отдавать себе отчет в своих действиях и руководить ими, поэтому мы должны признать ее невменяемой, соответственно, не назначить наказание, а применить принудительные меры медицинского характера, - объяснила Ирина.
        - Это я поняла, но ее что, даже в психбольницу не положат?
        - Показаний нет, - бросил Шубников и достал вторую сигарету.
        - Как это? Она же человека убила!
        Ирина нахмурилась, прикидывая, как объяснить этот действительно тонкий момент:
        - Видите ли, Светлана Аркадьевна, тактика лечения такого больного никак не должна коррелировать с наказанием, назначаемым в аналогичной ситуации здоровому человеку. Наша задача признать, что Валерия Михайловна в момент совершения преступления находилась в состоянии патологического аффекта, то есть действовала помимо своего сознания, как неуправляемый биологический объект.
        Заседательница поджала губы:
        - Очень легко так все грехи свои списать!
        - На этот случай мы и существуем. Отделять, так сказать, зерна от плевел, - Ирина заставила себя улыбнуться. - Психиатры нам доказали, что убийство Вероники не было осознанным выбором Валерии Михайловны, а произошло в результате ее болезненного состояния.
        - Но сейчас-то она вполне себе нормальная!
        - Потому что патологический аффект - это острое и кратковременное помешательство, развившееся помимо ее воли. Вы же не станете судить человека за то, что он заболел гриппом или прободной язвой, верно? Тут тот же самый принцип. Человек не виноват, что родился слабоумным или шизофреником. Это беда его, трагедия, но никак не вина.
        - Вот именно, - вмешался Шубников, - таких надо лечить и помогать им быть счастливыми. Тут если судить кого, так это родных и близких, которые видели, что у тетки крыша поехала, но заметали все под коврик. Гаккели боялись, что душевнобольная невестка опозорит их славный род, Огоньковой подруга-дурочка была очень удобна, а начальник просто связываться не хотел. Они всё видели, но пальцем не шевельнули, вот и получили закономерный результат.
        Светлана Аркадьевна ничего не ответила. Задумчиво сдвинув брови, она долго сидела, выстукивая пальцами по столу какую-то очень знакомую мелодию, и Ирина раздражалась, что не помнит, как она называется и кто композитор.
        Переглянувшись и подмигнув друг другу, они с Шубниковым тоже замолчали.
        Какой все-таки молодец Павел Михайлович, нашел на процесс врача, и хоть одному заседателю не надо объяснять разницу между здоровым и больным! Впрочем, злиться на Светлану Аркадьевну тоже нельзя, ведь ситуация непростая. Обычно невменяемыми признаются тяжелые шизофреники с бредом и галлюцинациями, на процессе они ведут себя неадекватно, и даже внешний облик их красноречиво свидетельствует об отклонении от нормы. По решению суда они отправляются в закрытую психбольницу, где, как известно, условия хуже, чем в тюрьме, и подсознательно обыватель ставит знак равенства между принудительным лечением и наказанием. Злодей отправляется отбывать свой срок на такую же зону, только с врачами и таблетками, ура, справедливость восторжествовала! Только больной человек не злодей, а жертва своего недуга или, как говорили раньше, слепое орудие божьей воли.
        - Человек не может нести ответственность за поступки, совершенные в бессознательном состоянии, - повторила Ирина, все еще надеясь уломать Светлану Аркадьевну до конца рабочего дня, - он нуждается в лечении, которое назначается исходя из клинической картины, а не по тяжести содеянного. Например, гражданин совершает мелкую кражу, его ловят, обращают внимание на странное поведение, приглашают психиатра, который диагностирует шизофрению и настаивает на госпитализации, и потом человек может всю оставшуюся жизнь провести в больнице, хотя по закону ему полагается условный срок. Поэтому наказание и принудительное лечение - это совершенно разные вещи. Видите, мы с вами сейчас даже не приговор выносим, а принимаем решение.
        - То есть бедная молодая женщина с неродившимся ребенком будет гнить в земле, а ее убийца спокойненько себе гулять и витаминки кушать? Хорошенькие дела!
        - Светлана Аркадьевна, да поймите же, что псих - это явление природы! - воскликнул Шубников. - Пословицу «Дуракам закон не писан» слышали? Народная мудрость конкретно нам говорит, что Валерию Михайловну судить нельзя. Ну это все равно что они бы мирно пили чаек и вдруг на них потолок упал, Вероника погибла, а Валерия не пострадала.
        Заседательница покачала головой:
        - А как быть с тем, что подсудимая пила? Насколько мне известно, алкоголь является отягчающим обстоятельством, а вовсе не смягчающим вину.
        - Вы правы…
        - Ну вот видите! Надралась, накуролесила и выходит теперь сухой из воды?
        - Получается так, - вздохнула Ирина, понимая, что переупрямить Светлану Аркадьевну удастся нескоро.
        - Так и вы нет-нет да и выпиваете бокальчик при случае, - ухмыльнулся Шубников, - и не видите в этом никакого преступления, верно?
        - При чем тут это? - встрепенулась Ирина.
        - При том, что патологическое опьянение и патологический аффект может произойти у любого человека. На личности не будем переходить, естественно, но в том числе и у любого из нас.
        - Психиатр сам сказал, что нужен фон.
        - Конечно, но бедная Валерия Михайловна не знала, что он у нее есть, и никто этого не знает. - Глаза Шубникова блеснули, и Ирина невольно подумала, что он хороший врач и любит свою работу, вон как воодушевился, ступив на профессиональную почву, - спровоцировать патологическое опьянение может что угодно. Черепно-мозговая травма, например, сотрясение мозга, о котором вы забыли или вообще не заметили, старая травма, от последствий которой вы считаете себя полностью излеченным, да в конце концов, перенесенный на ногах грипп. Вы думали, у вас просто болит голова, а на самом деле вы болели серозным менингитом. То есть, прошу прощения, не вы, тьфу-тьфу, а абстрактный пациент. Какое преступление в том, что добропорядочный гражданин в кругу друзей выпьет рюмку? Да никакого ровно!
        - Прием алкоголя сам по себе вообще не преступление, - вставила Ирина.
        - Нет, конечно, но есть разница, если я с подружкой пропущу по бокальчику для хорошего настроения или нажрусь как собака, зная, что водка вдохновляет не на самые благородные подвиги. Валерия Михайловна, согласно заключению экспертов, употребляла алкоголь очень умеренно, раз или два в месяц позволяла себе бокал вина или рюмку чего покрепче, и никогда не отмечала у себя извращенных реакций. Еще если бы она знала, что спиртное оказывает на нее такое мощное воздействие, то можно было бы придраться, зачем она пила в компании беременной женщины, но у нас-то… - Шубников театрально развел руками, подошел к окну и снова закурил. Это была наглость, третья сигарета подряд, но он так красиво излагал, что Ирине не хотелось его одергивать. - Валерия Михайловна при попустительстве родни считала себя совершенно нормальной женщиной с нормальными реакциями на скромную дозу алкоголя, поэтому спокойно выпила, потеряла сознание и, не владея собой, совершила страшное.
        - А если она не сумасшедшая? - упиралась Светлана Аркадьевна.
        Ирине пришлось напомнить себе, что дама задает совершенно логичные и нормальные вопросы, и не из тупости, а из желания добросовестно исполнить свой гражданский долг, а раздражение вызвано только несбыточной мечтой уйти домой пораньше. Надо срочно выкинуть из головы все суетные мысли, сосредоточиться на работе и возблагодарить судьбу, что заседатели придерживаются двух полярных точек зрения - а значит, они обязательно доберутся до истины, которая, как всегда, где-то посередине.
        Ирина улыбнулась Светлане Аркадьевне:
        - Вы не доверяете эксперту?
        Заседательница скосила глаза в точности как Юрий Яковлев в роли Ивана Грозного, когда Шурик спрашивал, не думает ли он, что его хотят отравить.
        - А почему у вас сомнения?
        - Ну, знаете… - проговорила Светлана Аркадьевна. - Врачи… рука руку моет.
        Ирина произнесла небольшую речь о том, что эксперт несет огромную ответственность, в том числе и уголовную, поэтому мало найдется смельчаков, готовых дать ложное заключение из цеховой солидарности или по блату. Все понимают, что это настолько себе дороже выйдет, что не соблазняются даже крупными взятками.
        - И учтите, что психиатры не просто смотрят плюс-минус пол-потолок, а у них есть специальные методики и объективные методы исследования, - добавил Шубников.
        - Ладно, хорошо, пусть так, а если она симулировала сумасшествие в роддоме?
        - Зачем? - пожала плечами Ирина. - Дай-ка на всякий случай поведу себя неадекватно, а то вдруг через тридцать лет муж бросит меня ради молодухи, так будет с чем под дурочку закосить, когда я убью ненавистную соперницу? Как-то сложновато, не находите?
        - Я имею в виду, что ребенка реально подменили.
        - Но…
        - И научная гипотеза тоже могла быть не такая идиотская, как хотели нас убедить этот лощеный завкафедрой и лучшая подруга. Мы же не услышали ни слова по существу, только горячие уверения, что теории Гаккель представляют собой тупость и мракобесие.
        Светлана Аркадьевна быстро нарисовала на листе бумаги человечка, горящего на костре, а рядом инквизитора в остроконечной шапке. Получилось очень забавно, в стиле французского карикатуриста Жана Эффеля, альбом которого «Сотворение мира» Егор обожал разглядывать, когда был помладше.
        - Как вы хорошо рисуете, - удивилась Ирина.
        - Спасибо, - смутилась Светлана Аркадьевна и деловито заговорила: - Я хочу сказать, что не было никаких идей, они просто разыграли перед нами спектакль. Да, что-то такое, наверное, произошло в роддоме. Может, детская сестра один раз положила ребенка на соседнюю кровать или рассказала, что чуть не перепутала младенца, но вовремя спохватилась. В общем, какое-то незначительное событие, вызвавшее у неуравновешенной и капризной профессорской доченьки бурную реакцию.
        - А это возможно, - протянула Ирина.
        - Ну конечно! Отряхнули от нафталина ту древнюю истерику и подумали, а почему бы не вырядить нашу дорогую Лерочку в сумасшедшие? В быту она известна разумным поведением, тут не подкопаешься, зато можно сказать, что она на работе несет полнейший бред и свято в него верит. Специальность-то сложная, лишь профессионал может оценить научную ценность этих высказываний, которые существуют только в лживых показаниях начальника и подруги. Я ведь тоже научный работник и знаю, что идеи фиксируются и документируются, и коль скоро Валерия Михайловна занималась на кафедре бумагами, то порядок был ей прекрасно известен. Подаются заявки на исследования, ты со своими теориями выступаешь не только в курилке, но и на заседаниях кафедры, которые ведутся под протокол.
        Шубников вдруг оглушительно заржал и сказал, что у них на кафедре было не так. Бумаги валялись в виде скомканного шара на подоконнике, и разобрать их мог бы только опытный криминалист или археолог. Протоколы заседаний кафедры за последние пять лет писались с потолка в ночь перед проверкой, но обычно обходилось ящиком коньяка и хорошей закуской. «Но это у нас, - тут же поправился он, - мы же хирурги, животные, а у настоящих ученых все по-настоящему».
        В словах Светланы Аркадьевны было больше здравого смысла, чем Ирине хотелось. Действительно, какой-то след в кафедральных бумагах идеи Гаккель должны были оставить, даже если документы ведутся абы как. В конце концов, никто не мешал Валерии Михайловне оформить свои мысли в виде тезисов для очередной конференции. Ирина едва не хлопнула себя по лбу от внезапной догадки: как она упустила, что шизофреники, одержимые манией, невероятно активны! Они никогда не ограничиваются разговорами с подругой и непосредственным начальником, нет, обязательно идут по инстанциям. От них стонут редакции журналов «Наука и жизнь», «Техника - молодежи», «Знание - сила» и прочих научно-популярных изданий, не найдя понимания в своем коллективе, маньяки прогресса осаждают ведущие учреждения страны, обивают пороги горкомов партии, требуя справедливости.
        За Валерий Михайловной ничего подобного не замечалось. Или было, просто следователь не посчитал нужным подкреплять версию об ее невменяемости описанием совершенных ею нелепых поступков?
        А если действительно они сейчас видели спектакль для доверчивых судей, парад лжесвидетелей, которых невозможно разоблачить и привлечь к ответственности. Никогда ты не докажешь, что Валерия Михайловна не высказывала никаких бредовых идей. Даже если сама Гаккель признается, что в жизни не занималась научными изысканиями самостоятельно и молчала в тряпочку, Огонькова с Шацким сделают круглые глаза: «Ой! А мы тебя не так поняли! Вот мы дураки какие!» Показания начмеда роддома? В истории родов острый психоз не зафиксирован, значит, теперь слово против слова, и правды не найти. Нянечка скажет, ничего не было, а ей возразят, что ты не помнишь. Ну и так далее…
        Получается что? На доследование и повторную экспертизу? Но это удар по репутации психиатров, не говоря уже о том, что судья Ирина Андреевна себя выставит вздорной и непрофессиональной особой, которая мечтала свалить домой пораньше и во время заседания не обратила внимания на некоторые несостыковки. Ведь можно было спросить у Валерии Михайловны, в какие научные издания она посылала статьи и тезисы со своими гипотезами, куда обращалась после того, как завкафедрой отказал ей в разработке ее теорий, сделать соответствующие запросы или просто взять рукописи Гаккель и направить их специалистам, чтобы те сделали заключение о степени бредовости ее идей. Ирина напрягла память. Она читала протокол обыска квартиры Валерии Михайловны, и там ничего похожего на рукописи не зафиксировано. Из бумаг только квитанции и личные письма, но ведь не могла женщина держать все свои теоретические разработки в голове… Это же не гуманитарная дисциплина, а естественно-научная, там должны быть формулы, химические реакции. Получается, бедная дама была настолько безумна, что не считала нужным оформлять свои идеи в связный и
убедительный текст, или, наоборот, никаким бредом не страдала.
        Черт, поторопилась она на этот раз в совещательную комнату!
        - А какая разница-то? - вдруг фыркнул Шубников, - аффект явно был, а дальше не наше дело.
        - То есть?
        - Ну всяко она совершила убийство в состоянии патологического аффекта.
        - Вы уверены?
        - Ну а как иначе? Нормальный человек разве ляжет спать на месте преступления?
        - А если она симулировала? Специально воду пустила, чтобы ее нашли типа спящей! - хмыкнула Светлана Аркадьевна.
        Шубников засмеялся:
        - Просто не ассистент кафедры, а профессор Мориарти, Наполеон преступного мира. Тогда бы она воду не тонкой струйкой пустила, а открутила бы кран на полную мощность, чтобы у соседки сразу с потолка закапало, ведь кому хочется целый день рядом с трупом сидеть? А главное, зачем было городить эту фантасмагорию, если можно было уйти, и все. И никто бы даже подозревать ее не стал.
        - Как сказать, - улыбнулась Ирина, - когда у мужа твердое алиби, бывшая жена становится первой кандидаткой.
        - Хорошо, но доказать бы точно ничего не смогли. Валерия знала, что Филипп Николаевич вернется только через неделю. Ну, может, по летнему времени труп чуть раньше обнаружат из-за запаха, но все равно свидетелям будет трудно вспоминать, когда именно они видели Валерию Михайловну, если видели вообще. Да и время смерти через неделю возможно определить с меньшей точностью, чем через три часа. Согласитесь, гораздо проще протереть орудие убийства, выкинуть его в помойку где-то подальше от своего дома и от места преступления и жить спокойно, чем сидеть месяц в психушке, а потом всю жизнь быть привязанной к диспансеру. Нет, симулировать аффект имело смысл только в одном случае - если бы соседка застала ее с поличным прямо в момент убийства.
        Ирина посмотрела на Шубникова с восторгом. Идеальный заседатель, даром что алкаш!
        - Вы хотите сказать, Александр Васильевич, что патологический аффект сам по себе, а…
        - А на остальное вообще нечего обращать внимание, это просто товарищи немножко сгустили краски, чтобы убедить даже таких скептиков, как многоуважаемая Светлана Аркадьевна. Чуть-чуть преувеличили или даже приврали, но аффект от этого не перестает быть аффектом, верно? В конце концов, Валерия Михайловна могла обмануть кого угодно, но только не бригаду «скорой помощи», которая по роду своей деятельности таких спектаклей насмотрелась, что ввести ее в заблуждение практически невозможно.
        - Зря мы не вызвали медиков для дачи показаний.
        - Зря, но не критично, на мой взгляд. Просто так никому барбитураты в подобной ситуации не делают. Значит, там реально был нервный срыв с вегетатикой, повышение давления, тахикардия, все дела.
        Светлана Аркадьевна пририсовала к инквизитору доктора Айболита. Он держал шприц, с иглы которого свисала крупная капля, и плотоядно улыбался.
        - Но неужели такие уважаемые люди согласились лгать? - вздохнула она. - Вы только что говорили, что эксперты не поддаются ни на какие уговоры, а тут…
        Ирина только руками развела:
        - Эксперты сделали заключение на основании наблюдений за пациенткой и тех данных, которые предоставило следствие. К ним вопросов нет, в отличие от бывшего мужа, подружки и начальника. К сожалению, многие граждане считают делом чести обмануть и утаить информацию от правоохранительных органов, будто мы не народная власть, а какие-то оккупанты. На подкорке уже записано: не выдавать товарища ни при каких обстоятельствах. Ветров, Огонькова и Шацкий сейчас себя, скорее всего, героями чувствуют, но их идиотское поведение не должно влиять на нашу с вами правовую оценку действий Валерии Михайловны.
        - Надо признать ее невменяемой на момент совершения, а дальше пусть психиатры разбираются, отчего у нее на самом деле крыша поехала. Это уже не наше дело.
        - Ладно, убедили! - Светлана Аркадьевна хлопнула ладонью по столу. - Пусть будет невменяемая.
        Ирина помедлила. Вроде бы внутреннее убеждение сформировалось, но что-то мешает ему вольготно расположиться в ее судейской голове. Будто кнопку ему на стул подложили или ботинки выдали на размер меньше, этому капризному внутреннему убеждению. Что-то будто недоделала она, недосмотрела. Чувство похоже на то, когда сомневаешься, выключила ли ты утюг. Волнуешься, но когда с полдороги возвращаешься проверить, оказывается, что все в порядке.
        Итак, Шубников, золото, сливки сливок народных заседателей, совершенно прав. Признаки патологического аффекта налицо, и, положа руку на сердце, если Валерия Михайловна его симулировала, то и в таком случае ее поведение нормальным не назовешь. Что же смущает? Не вызвали бригаду «скорой» для дачи показаний? Да, это минус, но несущественный, ведь выступали милиционер, работница домоуправления и соседка, бывшие на месте преступления одновременно с медиками. Не провели оценку несуществующего научного наследия Валерии Михайловны? Тоже недоработочка, только тогда они вступили бы на зыбкую почву, в которой увязли навсегда.
        Главное, заключение экспертизы есть, а серьезных поводов сомневаться в нем нет. «Короче, выносим решение и передаем Гаккель медикам, - хмыкнула про себя Ирина, - прямо как инквизитор с картинки Светланы Аркадьевны. Выявили упорствующего еретика и отдали его для сожжения светским властям».

* * *
        Шубников возвращался домой, старательно обходя винные магазины. Настроение было как после сложной операции. Последний шов наложен, но по инерции ты еще там, в операционном поле, мысленно повторяешь каждое движение, прикидываешь более удачную тактику, хотя понимаешь, дело сделано и ошибку уже не исправить. За время работы в поликлинике он уже забыл про это мучительное, но будоражащее чувство, отпускавшее только после того, как больной выписывался из госпиталя, и сейчас душу покалывало, как, бывает, болят окоченевшие пальцы, когда начинают отогреваться.
        Вчера он не пил и на ясную голову все сделал правильно, как минимум добросовестно разобрался, а не подмахнул бумажку не читая, потому что буквы с похмелья расплываются перед глазами, да и вообще наплевать.
        Вчера не пил и сегодня не будет, а два дня подряд это уже достижение. Полностью сухих, чтобы даже ни стакана перед сном. Такую победу будет обидно перечеркнуть, а там, глядишь, может он и выкарабкается… Шубников увидел перед гастрономом эллипсовидную цистерну с надписью «Пиво», с очередью, похожей на хвост воздушного змея. Какой-то счастливец в болоньевой куртке и массивных очках аккуратно пробовал губами пену, шапкой возвышающуюся над рельефной стеклянной кружкой. Шубников издалека определил на ней крапинки росы, понял, что пиво свежее и холодное, сглотнул слюну, сгорбился и резко ускорил шаг.
        Через два квартала он выдохнул, будто ушел от погони. Теперь основная задача - придумать, как убить одинокий трезвый вечер. Жену он потерял, женщины не завел, друзья растворились в благополучной и успешной жизни, будто улетели на другую планету. Некому позвонить, разве что медсестре Клавдии Константиновне. Она презирает его за то, какой он есть, но хотя бы не помнит, каким он был раньше. Поэтому перед ней не стыдно. Ладно, не так стыдно, как перед остальными.
        Купить в булочной маленький квадратный тортик и напроситься на чай в вылизанной кухоньке с крахмальными занавесочками, такой же маленькой и квадратной, как тортик. Обсудить давно назревшие медицинские проблемы, вроде того, есть ли от мази Вишневского в мирное время какая-нибудь польза, кроме дикой вони, посмотреть вместе программу «Время», после которой полезть целоваться, а там что получится. По физиономии скорее всего получится…
        Войдя во двор, Шубников увидел стоящую возле своей парадной новенькую красную «восьмерку» и понял, что его проблемы с досугом решены.
        Из машины, которая благодаря своим необычным очертаниям получила в народе имя «зубило» и воспринималась как первая ласточка новой, иной жизни, где есть конверсия и самоокупаемость, а железный занавес разрушен мирными инициативами вроде одностороннего моратория, вышел Виталик. Шубников отметил, что выглядит он ничуть не хуже своего средства передвижения, такой же чистенький и лощеный, в джинсах, замшевых кроссовках «Адидас» и ветровке цвета бордо.
        Шубникову стало неловко за свой затрапезный внешний вид, и он как-то сразу вспомнил, что давно не стригся, а сегодня и не брился. Утром было ничего, не заметно, но за день щеки будто обкидало песком.
        - Пригласишь? - картинно прислонившись к дверце машины, Виталик достал пачку «Мальборо», открыл и протянул ему.
        Шубников покачал головой, хотя причаститься красивой жизни хотелось.
        - Благодарные пациенты? - он завел руки за спину подальше от искушения.
        - Что есть, то есть, не жалуюсь. Так поднимемся?
        - Здесь говори, - буркнул Шубников. Нечего Виталику видеть, в каком запустении он живет.
        - Как хочешь, - бывший лучший друг затянулся и выдохнул приятный сладковатый дым не совсем ему в лицо, но где-то близко. Ясно, что он приехал по делу, но впечатление создавалось такое, что Виталику просто нравится унижать его.
        - Я вообще никак не хочу.
        - Прекрасно! Зачем же тогда звонишь нам, да еще в такую рань? Машку мне напугал, она весь день в себя не могла прийти.
        - Не твое дело, - огрызнулся Шубников, - я ей звонил, а не тебе. У нас с ней общая дочь, имею право.
        - Нет, Саша, извини, но ты свой выбор сделал. Ты сам отказался от жены и от Лизы, так что теперь она моя дочь.
        Шубников подумал, что настоящий мужик за такое бы врезал, но для алкашей жизнь пишет другие правила.
        - Ты сам сделал свой выбор, - с нажимом повторил Виталик, - никто водку в тебя насильно не вливал.
        - Не вливал, - согласился Шубников.
        - Вот именно. И не начинай, пожалуйста, про свои психические травмы. Это ты тоже сам решил, погнался за карьерой.
        - Да, тут ты прав. Если бы я знал, что для карьеры достаточно подставить лучшего друга, конечно, я никуда бы не поехал.
        Виталик поморщился:
        - Я действовал в интересах больного.
        - Ну да, ну да…
        - Еще раз повторяю, никто тебя насильно не поил.
        - Твоя правда.
        - Вот интересно, это ты мне тычешь в глаза, а что я тебе нашел работу, когда никто с тобой связываться не хотел, это память услужливо вычеркнула.
        Шубников промолчал.
        - Саша, - Виталик заглянул ему в глаза, - я ведь несмотря ни на что считаю тебя своим другом и буду защищать дорогих тебе людей, даже если приходится защищать их от тебя самого.
        - Эффектная фраза. Долго сочинял?
        - А не надо сарказма. Подумай лучше не о себе, а о ребенке. Сейчас она знает, что у нее есть папа, мама и братик, как у всех нормальных людей, а ты хочешь взломать ее счастливый детский мир одним фактом своего появления? Ты понимаешь, какой это стресс для ребенка?
        Шубников снова ничего не ответил, потому что понимал это очень хорошо.
        - Ты сделал свой выбор, - повторил Виталик, - и прости, что я так говорю, но поезд ушел. Теперь ты можешь быть счастлив не вместе с Машей и Лизочкой, а только за их счет.
        - Прямо афоризм за афоризмом.
        - Не язви.
        - Ладно.
        Шубников достал свою мятую пачку «Ту-134» и коробок, в котором серные бортики стерлись почти до картона, отвернулся, нашел возле самого края небольшой кусочек, по которому еще имело смысл чиркать спичкой, высек огонь и закурил.
        - Ну что еще? - спросил он сварливо, видя, что Виталик не собирается уезжать.
        - Ты должен обещать, что не будешь больше лезть в нашу семью.
        - С какого это?
        - С такого! Серьезно тебе говорю, что еще один звонок, и я вынужден буду действовать по закону. Между прочим, я консультировался с адвокатом, и он сказал, что с твоим образом жизни лишить тебя родительских прав будет совсем не трудно.
        - Но и не так легко, как тебе кажется. Деньги на Лизу я высылаю регулярно…
        - И так же регулярно мы тебе говорим, что не нуждаемся в твоих копейках. Они лежат нетронутые, можешь забрать в любую секунду. Саш, серьезно, зачем все эти сложности, мотать нервы Машке, ломать психику ребенку, когда все твои проблемы легко решаются с помощью стакана водки? Выпил и забыл. Все.
        - Я бросаю.
        - Бывших алкоголиков не бывает, - многозначительно произнес Виталик, - ты тоже учился в медицинском и знаешь это не хуже моего. Скажи, ты обязательно хочешь утянуть за собой дочь в это болото? Ты же все равно напьешься, с ней ли, без нее, так, может, пожалеешь своего ребенка, хоть один раз подумаешь не только о себе?
        - Да о себе что уж мне думать. Дело конченое.
        - Саша, я тебе искренне желаю добра, - Виталик хотел положить руку ему на плечо, но Шубников заметил и вовремя отступил, - ради нашей дружбы и ради тебя самого я очень хочу, чтобы ты вышел из штопора, и готов помогать всем, чем только могу. Хочешь, устрою к хорошему наркологу?
        - Спасибо, у нас в поликлинике принимает. Сотрудники без очереди.
        - В общем, я готов. Деньгами могу выручить, если надо. Только Лизу не мучай, пожалуйста. Ну сам подумай, каково ей будет узнать, что отец - алкоголик? Или она обрадуется, привыкнет к тебе, полюбит, будет ждать, а ты напьешься, и хорошо если не придешь, а если бухой явишься?
        - Ты прав.
        - Да? Ты согласен?
        - Виталик, если бы я не был согласен, до давно бы уже забирал дочь на выходные. Просто иногда… А, ладно!
        Шубникову не хотелось исповедоваться перед человеком, наверное, хорошим и порядочным, и занявшим его место в жизни только потому, что он сам его освободил, но все-таки занявшим. Зачем канючить, словно нищий?
        - Я понимаю, что тебе тяжело, - Виталик нахмурился, как делают на похоронах малознакомых людей, изображая скорбь и сочувствие, - но Машку тоже пойми.
        - Да я понял, что, если бы я сдох, всем стало бы намного проще.
        Виталик без особого воодушевления пробормотал, что это совсем не так, и сел наконец в свою сияющую машинку, похожую на космическую капсулу из картинок к научно-фантастическим книжкам. Из салона пахнуло антистатиком и вишней.
        - Надеюсь, Саша, мы поняли друг друга.
        - Я-то тебя понял.
        - И я тебя тоже. Последний раз прошу - остановись! Своими звонками ты ничего не изменишь, только испоганишь жизнь дочери и женщине, которая и так от тебя достаточно натерпелась.
        Шубников посмотрел вниз. Виталик еще держал ноги на земле, и вдруг возникло острое желание захлопнуть длинную и тяжелую дверь машины, чтобы этот самодовольный гад завизжал от боли. От сотой доли той боли, которую испытывали там, пока он тут гулял с чужой женой. Пришлось срочно прятать руки за спиной и отступить подальше.
        - Кстати, Саш, - Виталик взял с пассажирского сиденья полиэтиленовый пакет и протянул ему, - возьми, тебе пригодится.
        - Что это, зачем?
        - Возьми-возьми.
        Виталик быстро поставил пакет к ногам Шубникова, сел в машину, завелся и поехал.
        В пакете обнаружились две бутылки коньяка, на первый взгляд неплохого. Шубников хотел бросить их вслед Виталику, но рука не поднялась. Сначала из-за нежелания усеивать двор осколками стекла, а потом стало жалко. Пусть будет на всякий случай, ведь всем известно, когда бросаешь курить, в доме должна быть пачка сигарет, тогда не так хочется затянуться. С выпивкой должен действовать тот же принцип. Тем более это подношение от Виталика, к нему даже прикасаться противно. Пусть стоит как тренажер для силы воли.
        Еще не открыв глаз, он понял, что проснулся не дома. Сквозь шум в голове и тошноту слышались совсем чужие звуки. Вода шумела слишком близко, и утренний свет пробивался сквозь закрытые веки с другой стороны, а от подушки пахло утюгом и свежестью. Шубников полежал, кое-что вспомнил, похолодел от ужаса и с трудом приоткрыл один глаз. Но нет, последняя надежда не оправдалась, вместо родных обшарпанных стен он увидел почти прямо над головой потолок с тарелкой вместо люстры. С кусочка стены, который он мог обозревать, не поворачивая голову, на него смотрели девочка в старинном платье с пелеринкой и маленький мальчик, задумчиво подперший щечку пухлым кулачком. Обе фотографии были совсем бледные, цвета кофе с молоком, и мысль, что оба ребенка давно состарились и умерли, опечалила его даже сквозь жестокое похмелье.
        Шубников с трудом сел, думая, что голову хорошо бы залить гипсом, чтоб не раскололась, натянул брюки и, шатаясь, вышел на кухню, где Клавдия Константиновна варила кофе в медной турке, ослепившей его своим блеском.
        - О! - сказала Клавдия весело и безжалостно, как человек, не изведавший похмельных мук. - Доброе утро.
        - Хум хау.
        Усадив его на табуреточку в углу, медсестра подала Шубникову стакан воды и мокрое холодное полотенце. Расцветка была в клеточку, и, расправляя полотенце у себя на голове, Шубников подумал, что похож на Ясира Арафата.
        - Предвосхищая ваш немой вопрос, сразу скажу, нет, Александр Васильевич. Ничего не было.
        - Жаль.
        - Хум хау.
        - Я бы засмеялся, если бы мог. Вообще я все помню. Ну почти.
        - Хорошо.
        Шубников слегка лукавил. Он помнил, как выпил бутылку почти залпом, едва переступив порог комнаты, немедленно открыл вторую, и тут его посетила мысль, что он собирался к Клавдии пить чай с тортиком. Сказано - сделано, и он отправился к ней пешком, прихлебывая из горла по дороге. Удивительно, как его на этом славном пути не остановили милиционеры, в последнее время забирающие с улиц всех мало-мальски подвыпивших людей, а еще страннее, как он с двумя пузырями во лбу дошел до цели, а не упал по дороге замертво. Помнил еще, как Клавдия Константиновна стелила ему, как взмахнула пододеяльником, будто парус хлопнул на ветру, даже почудился аромат моря и детства.
        - А вы где спали?
        - На раскладушке.
        - Простите…
        - Ничего, мне даже приятно, что вы решили меня навестить. Я овсянку сварила, будете?
        - А поправиться нет ли?
        Она покачала головой:
        - Есть, но я не дам, Александр Васильевич. Терпите.
        - А смысл?
        - Терпите, - повторила Клавдия и со стуком, показавшимся ему очень громким, поставила на стол тарелку овсяной каши. Вареньем на ней были нарисованы глазки и улыбка. Шубников подумал, что если бы его медсестра была милосердной, как полагается женщинам ее профессии, то изобразила бы трагическую маску.
        - Чуть-чуть.
        - Нет, Александр Васильевич, это ваше достижение я вам профукать не позволю. Терпите на сухую. Каша без молока, ешьте, должно помочь.
        Он съел ложку, потом другую. Странно, но каша не упала камнем в желудок и не рванулась обратно комком колючей проволоки. Или коньяк был вчера действительно очень хороший, или действует волшебная аура Клавдии.
        - Слушайте, а я бы мог вас вчера в бессознанке убить или взять силой, - буркнул он.
        Клавдия засмеялась:
        - Нет, Александр Васильевич, извините, но не могли.
        - Я серьезно. Знаете, с детства как-то знаешь, что выпить - это доблесть для мужика. Вроде тебе не говорят это прямо, но ты в курсе, что водка дает отвагу и силу, помогает преодолевать препятствия и даже решать научные проблемы. Стаканчик замахнул, прилег, и сразу раз, тебе таблица Менделеева приснилась. Не пьют только больные, трусы и стукачи, а настоящие герои закладывают за воротник будьте-нате. Ну а когда понимаешь, что это неправда, то уже поздно. Ты в капкане. И тут либо ногу себе отгрызать, либо так и сидеть.
        - Кашу пока ешьте, а ногу вы себе еще успеете отгрызть. И поспешите, Александр Васильевич, мне сегодня во вторую смену, а вам через полчаса выходить. Вам же в суд.
        Шубников хотел было попросить Клавдию позвонить в суд и наврать, будто он тяжело заболел, например, холерой, но вспомнил симпатичную судью и сразу передумал. Это в хирургии можно, если нет второго ассистента, сделать операцию вдвоем, а в правосудии не так. Если положено два народных заседателя, то два и должно быть, иначе процесс признают недействительным. Так что надо идти, и так уж он покуролесил достаточно, пусть хоть преступники и судьи от его алкоголизма не страдают.

* * *
        Всю неделю дождило, но в пятницу утром сильный и промозглый ветер неожиданно принес на своих крыльях ясную погоду и улетел, оставив ленинградцам тихий и по-летнему теплый денек. Ирина не очень любила это коварное время, потому что не знаешь, как одевать детей. Налегке простудятся, а в шерстяных свитерах и курточках вспотеют, и не дай бог ты напялишь на ребенка хоть на полнитки больше, чем другие мамаши, и на детской площадке он окажется одет теплее других ребят, это страшнейший удар по репутации. Сейчас у Ирины небольшое окно спокойствия, ибо Егор уже повзрослел, а Володя еще несмышленый, но очень скоро сообразит, что к чему, и начнутся покровосдирающие сцены. «А Петька без свитера!», «А Машка без жилетки!». И в качестве апофеоза сквозь зубы: «У нас в группе НИКТО не носит шерстяные носки!».
        Ирина не хотела ехать на дачу, но, послушав прогноз, решила, что ранний подъем в субботу и электричка того стоят. За городом погода как-то определеннее, лучше понимаешь, тепло или холодно.
        За неделю пейзаж вокруг сильно изменился. Опушка леса напоминала пестрый туркменский ковер, со всеми оттенками от зеленого до багряного, и крыльцо дома было все усыпано палой листвой, тихо и печально шуршащей под легким ветерком. Цветы, которые Ирина пожалела срезать, пожухли и увяли, и высокие стебли конского щавеля, растущие за участком на диком поле, стояли, будто ржавая арматура.
        Дом за неделю выстыл, и хоть не наполнился еще тяжелым ледяным холодом, все равно надо было срочно его протопить.
        Кирилл занялся печкой, Егор умчался на разведку, вдруг приехал кто-то из дачных друзей, а Ирина с Володей пошли смотреть ежиков и вообще инспектировать окрестности.
        Однажды они действительно видели за баней ежа, и это произвело на Володю такое впечатление, что он постоянно проверял, не появится ли снова его колючий друг.
        Когда печка разгорелась, Ирина принесла с колонки небольшое ведро воды и принялась готовить суп из привезенной с собой курицы, поглядывая, как в саду Кирилл играет с сыном.
        Как все-таки хорошо на природе, и как коротки эти минуты умиротворения… Вдруг Ирина с острой жалостью подумала о Веронике Павловой, которая, наверное, тоже бывала безмятежно счастлива, несмотря на страх умереть в родах.
        Если бы не ужасное стечение обстоятельств, сейчас молодая женщина сидела бы на точно такой же веранде, восхищаясь пышными красками золотой осени, и прислушивалась к новой жизни, появившейся у нее внутри.
        Ирина поежилась, сообразив, что дача Валерии Михайловны, где жила Вероника перед смертью, находится в пятнадцати километрах, на следующей станции, и что они с Вероникой могли встречаться в райцентре, в универмаге, например, или на почте. «Столкнулись, может быть, возле газетного киоска, улыбнулись друг другу и разошлись, а через два месяца мне пришлось судить твою убийцу, - пробормотала Ирина, - как все-таки хорошо, что нам не дано предвидеть будущее».
        Выйдя в сад проверить, не холодные ли ручки у Володи, она остановилась посмотреть в высокое небо, ясное и бледное. Хочется поверить, что душа Вероники и ее нерожденного ребенка сейчас где-то там, в горних высях, но правда в том, что молодой женщины просто больше нет.
        Ирина вернулась к плитке и помешала суп. Немножко накипи выплеснулось на раскаленную докрасна спираль, зашипело и запахло пеплом. Ирина поморщилась. Она знала за собой эту дурацкую черту: во время процесса, видя перед собой не абстрактного преступника, а живого человека, она до последнего сомневалась в его виновности, а когда вина была железобетонно доказана, искала смягчающие обстоятельства. Не для того даже, чтобы вынести более мягкий приговор, она и так была очень снисходительная судья, а просто хотелось знать, что искра добра живет в каждой душе и никто, пока жив, не пропал окончательно. Зато потом, когда решение было уже вынесено, Ирина начинала думать о жертве, сочувствовать и представлять, как сложилась бы жизнь человека, если бы не была грубо и насильственно пресечена, и не слишком ли малое наказание она назначила за непрожитые годы. Обещала себе в следующий раз быть более строгой, но стоило посмотреть подсудимому в глаза, как все повторялось.
        «Нет, в этот раз никакой ошибки я не совершила, - прикрикнула Ирина сама на себя, - решение правильное, а если вдруг и нет, все равно лучше оправдать виновного, чем осудить невиновного. Будем утешать себя этой жиденькой гуманистической истиной».
        На свежем воздухе Ирину разморило, и когда суп сварился, она взяла побольше пледов, устроила себе на веранде гнездо в кресле-качалке и задремала, думая о том, как это здорово, когда дома, если тебе хочется спать, то ты и спишь, смело и свободно, а не украдкой, втягивая голову в плечи и каждую секунду ожидая окрика: «Лентяйка! Ишь разлеглась! А ну поднимайся!».
        После замужества она долго привыкала к тому, что дома не надо непрерывно тянуться во фрунт, и не потому, что тебе снисходительно прощают твои несовершенства, а потому, что не надо, и все. Очень долго не верила, что ее можно любить просто за то, что она есть, а не за вкусную пищу, чистый дом и подтянутый внешний вид, и еще дольше не могла поверить, что выручать друг друга - это просто и естественно, как дышать. Что когда Кирилл забирает Володю из яселек и варит суп, он это делает не для того, чтобы не делать чего-то другого, искупить былые грехи или получить индульгенцию для будущих, а просто так. И рядом с ним она в конце концов научилась жить просто так, не заслуживая, не доказывая, а просто в любви и заботе.
        Разбудили ее громкие голоса - это приехали Зейда с Гортензией Андреевной, несчастные страдальцы, вынужденные трудиться по субботам.
        Из Витиного рюкзака раздавался красноречивый звон, а учительница привезла огромный пирог с капустой, так что, в принципе, суп можно было и не варить.
        Ирина вскочила, чувствуя себя бодрой и отдохнувшей, хотя по часам выходило, что спала она всего пятнадцать минут.
        - Витя, а где Яночка? - спросила она, расцеловавшись с Гортензией Андреевной, - уже хочется с нею пообщаться в неформальной обстановке.
        - Та… - Зейда махнул могучей рукой, но Ирина не отставала.
        Весной у Зейды начался серьезный роман с юной следовательницей Яной Подгорной, прославившейся тем, что она с риском для жизни задержала опасного преступника. Лучше начать карьеру можно, только родившись в семье министра внутренних дел, и Ирина искренне надеялась, что у Яны все сложится отлично, она не пропустит своего шанса, но была уверена, что первым делом девушка устроит личную жизнь и дальше будет действовать уже под фамилией Зейда. Только время шло, а свадьба все откладывалась по причине, больше актуальной для прошлого века, чем для нынешних дней. Выходить замуж Яне запрещали родители. В принципе, их можно было понять, ибо Витя по сути прекрасный человек, а по формальным признакам кошмар любого отца. Деревенский, без ленинградской прописки, да еще и хохол, что может быть хуже для интеллигентной семьи коренных петербужцев?
        По классической схеме был поставлен ультиматум «или мы, или он», и домашняя девочка Яна заметалась между двух огней. Она любила Витю, но порвать с родителями было для нее немыслимо. Так пока и жили в состоянии холодной войны и неустойчивого равновесия. Витя пытался доказать, что он достоин руки, а Яна наводила мосты дружбы, которые злостно подрывались со стороны старшего поколения.
        Вчера Зейда отправился смягчать отцовское сердце с помощью прекраснейшего самогона, чистейшего, как слеза девственницы (в рюкзаке возьмите контрольный образец).
        Вручив будущему тестю этот нектар богов, Витя сказал, что его батя гений самогоноварения, а Янин папа бутылку милостиво взял, но как бы в пространство процедил известную истину, что природа, сотворив гения, отдыхает на его потомках. Решив не переводить беседу из абстрактной плоскости на личности, Зейда согласился с этим постулатом, но тут включилась Янина мама, вылила творение гения в раковину и вопросила у космоса, как ее родная дочь может встречаться с человеком, для которого распитие самогона является нормой жизни. Он бы еще шмат сала в газете принес.
        - А я принес, - хмыкнул Витя, - но доставать не стал, раз така справа.
        В общем, Зейда был в очередной раз изгнан из дому, Яна ушла с ним, но чувство вины так придавило ее, что выходные она решила провести с родителями, умоляя о прощении и доказывая, что суженый не так плох, как кажется на первый взгляд.
        - Бедный, - улыбнулась Ирина, - тебе не позавидуешь.
        - Та… - махнув рукой, Витя плюхнулся в кресло-качалку и закрыл глаза, - на мне природа отдохнула, а я на природе отдохну. Янку жалко.
        Ирина вдруг поняла, что смущало ее в течение всего процесса, нахмурилась и схватилась рукой за лоб, чтобы не упустить мысль.
        Гортензия Андреевна кашлянула:
        - Позвольте, Витенька, дать вам стариковский совет. Вы знаете, что я обеими руками за почитание родителей, но когда человек ставит тебе ультиматум «или я, или что-то», обязательно нужно выбрать «что-то».
        - Да? - услышав это, удивилась Ирина.
        - Да, Ирочка. Если и есть исключения из этого правила, то мне они не известны. Принимая новый класс, я на первом родительском собрании говорю, что ультиматумы ставить нельзя. Или делай уроки, или ты мне не сын, - не педагогический прием, а наглый шантаж, и применять его нельзя. Запрещено.
        - Эдак вся советская педагогика схлопнется, - буркнула Ирина.
        - Ничего, выдержит. Вы же как-то обходитесь без него с Егоркой и Володенькой, и другие обойдутся, - Гортензия Андреевна решительно развязала толстую веревку, схватывающую горловину ее маленького рюкзачка, и достала бумажный кулек. - Так, товарищи, по дороге на электричку я купила чудесные помидоры, давайте сделаю салат.
        - Отдыхайте, вы же прямо с работы. Витя, - скомандовала Ирина, - пусти Гортензию Андреевну в ее любимое кресло.
        - Та я просто погрел…
        - Без тебя уже нагрели, я все утро в нем проспала. Ты принеси себе шезлонг с чердака, Витенька.
        - До Кирилла пойду.
        Зейда утопал, а Ирина закутала Гортензию Андреевну в плед, раскачала слегка и собралась резать салат, но учительница окликнула ее:
        - О чем задумались, Ирочка?
        - Так…
        - Ничего не случилось?
        Ирина покачала головой. В самом деле, что за чушь ей приходит в голову! Природа отдохнула, надо же. Никакой это не научный факт, а обывательские и злопыхательские заблуждения. Когда сын академика становится академиком, приятнее думать, что он дурак и возвысился исключительно по блату, а не потому, что к хорошим генам и хорошему воспитанию прилагались усидчивость и трудолюбие. В общем, истина весьма спорная, но некоторые способности действительно передаются по наследству. Например, музыкальный слух. Когда Егора принимали в музыкальную школу, педагог прямо спрашивала, как с этим делом обстоит у старших поколений, и Ирина честно рассказала, что у отца был абсолютный слух, им с сестрой передался похуже, но тоже вполне приличный, а племянник вообще не хочет учить нотную грамоту, потому что безошибочно подбирает современные песни на гитаре и на фортепиано по слуху, а к большему не стремится. Если уж на то пошло, то у Бетховена и Моцарта отцы тоже были музыкантами. Существуют династии художников, например, разветвленное семейство Бенуа, подарившее миру целую плеяду видных деятелей изобразительного
искусства, у Айвазовского сын, кажется, тоже стал живописцем.
        А есть и совершенно другие судьбы… Как ни относись к советской власти, как ни ругай, как ни крути колесико радиоприемника в поисках вражеских голосов, одного у советского государства точно не отнять. Это всеобщее среднее образование. Интересно, понимают ли нынешние интеллигенты, смакуя новости от радио «Свобода» и называя свою родину империей зла, что, если бы эта империя не выучила их родителей, сейчас бы они убирали навоз в коровнике, из культурного багажа имея в голове только «Отче наш». Те же самые родители героической Яны Подгорной. Зейда им, видите ли, не подходит, ибо у него крестьянские предки. Ирина выглянула в окно. Витька уже что-то копал возле калитки, и даже издалека, и сквозь брезентовую ткань ветровки было видно, как перекатываются по спине могучие мускулы. «Да от такого рожать и рожать, - хмыкнула она, - настоящий Геркулес, чтобы на каждом мужике так природа отдыхала. И, кстати, папа у него очень умный, если бы не война, сейчас бы самолеты проектировал, а не самогонные аппараты собирал. Хотя мой долг, конечно, прочесть Витьке небольшую лекцию о политике партии по части алкоголя и
настоятельно рекомендовать его отцу ликвидировать свою алхимию от греха подальше или перевести на безалкогольные рельсы».
        Ладно, это она отвлеклась, подумать над неразрешимым вопросом, что важнее, наследственность или воспитание, можно как-нибудь на досуге, дело в другом. Семейство Гаккель, без сомнения, состояло из одаренных людей, но все они тяготели к литературному творчеству и науке, не посвящая себя другим видам искусства. Юлия Гаккель написала, по общему признанию, лучший с точки зрения подачи материала учебник по рентгенологии, сам академик тоже оставил после себя книгу мемуаров, которую Филипп с Валерием готовили к публикации, ну а про старшего сына и говорить нечего. В нем литературный талант умножился и развился. Валерия Михайловна, по словам ее начальника, была графоманкой, но все равно ведь занималась писательством, а не пела и не рисовала.
        Откуда в этой литературной семье появился ребенок с абсолютным слухом? Ладно, допустим, Гаккелям медведь на ухо наступил, но они были меломаны, все время слушали пластинки, посещали консерваторию и Кировский театр, Коля с пеленок приучился к музыке и развил в себе слух. Но ведь нет, досуг Гаккели посвящали чтению и кино, а кроме того, первые годы жизни Коля провел в Таджикистане, по месту службы отца, где для услаждения детских ушей имелись только строевые песни да концерт по заявкам радиослушателей на «Маяке». И ведь музыкальность у него не для себя, а такого уровня, что Николай Гаккель первый специалист на всем полуострове. Он не только заведует музыкальной школой, для чего хватило бы способностей администратора, но и дает концерты, ставит музыкальные номера в местном театре, словом, востребован на двести процентов, чего с посредственностями обычно не случается. Откуда же дар?
        - Ирочка, я вижу, вас что-то тревожит, - мягко заметила Гортензия Андреевна, выбираясь из качалки, - поэтому давайте все-таки я сделаю салат, пока вы в задумчивости не порезали себе пальцы.
        Она взяла нож, а Ирина сгорбилась в углу на табуретке.
        Мысль не только глупая, но попахивает евгеникой. Во-первых, можно обладать абсолютным слухом и не любить музыку. Такие люди есть, и среди них уникальные врачи, которые по стуку сердца и шуму дыхания безошибочно диагностируют болезни, при этом слушают максимум Аллу Пугачеву. Возможно, Филипп Николаевич или его отец как раз из таких.
        Или нет, потому что Коля был, наверное, единственным ребенком в Советском Союзе, которого не водили поступать в музыкальную школу, дар его обнаружился случайно. И как, интересно, отреагировали родители, в частности мать, когда выяснилось, что сын обладает совершенно не свойственным для семьи даром? Не вспомнила ли Валерия о своем приступе помешательства в роддоме?
        Впрочем, это не имеет ни малейшего отношения к процессу. Заседатель Шубников прав, патологический аффект был, доказан, от уголовной ответственности Валерия освобождена, а дальше работа психиатров.
        - Ира, в чем дело? - окликнула Гортензия Андреевна, - не хотите, не говорите, конечно, но мне страшно смотреть на ваш отсутствующий вид.
        - Просто задумалась.
        - Не так уж и просто, как я погляжу.
        - Ой, ладно!
        Ирина рассказала Гортензии Андреевне о процессе над Валерией Гаккель, тщательно лавируя между тайной следствия и тайной совещательной комнаты.
        Когда она закончила свою невеселую повесть, старая учительница нахмурилась и поправила свою башнеобразную прическу.
        - Заправим подсолнечным маслом?
        Ирина пожала плечами:
        - Сметаны все равно нет.
        - Ах, Ирочка, всегда есть третий вариант. Почти всегда. Например, можно сделать с сахаром и лимонным соком.
        - Нет уж, давайте по классике.
        Кивнув, Гортензия Андреевна взяла четырехгранную бутылку из-под джина, в которой Ирина держала масло с незапамятных времен, но этикетка с красным человечком еще не стерлась. Вдруг вспомнилось, как она девочкой любила ходить с этой бутылкой в гастроном и смотреть, как через стальную, чуть помятую сбоку воронку, в точности как шапочка Железного Дровосека, продавщица специальным цилиндрическим черпаком наливает тягучую и пузырчатую, как янтарь, жидкость, а от огромного бидона пахнет летом и семечками.
        Заправив салат строго по науке, сначала посолить и перемешать, чтобы кристаллики растворились, и только потом масло, Гортензия Андреевна сняла фартук и села напротив Ирины.
        - Что ж, придраться действительно не к чему, - вынесла она вердикт, - картина преступления восстановлена добросовестно, и вы приняли абсолютно верное решение.
        - Правда?
        - Ну разумеется. Валерия Михайловна проявила явные признаки сумасшествия, и думаю, что заявление о подмене ребенка - первый симптом ее шизофрении, ну а если и нет, то в нашем случае это не имеет значения. Осталась только одна малюсенькая ложечка дегтя. Буквально одна молекула… - Гортензия Андреевна вздохнула. - Следователь не выяснил, о чем бедная Вероника Павлова собиралась поговорить с первой женой своего мужа.
        - Насколько я помню, он пытался, но Вероника погибла, не успев ничего сообщить Валерии, и никто другой в ее окружении тоже ничего не знал.
        - Так-таки и не успела? Нет-нет, Ирочка, - поспешила добавить Гортензия Андреевна, - это я шучу, потому что действительно надо быть полной идиоткой, чтобы симулировать психическое заболевание в подобных обстоятельствах. Умопомрачение у бедной женщины имело место, и решение вы приняли верное, но смотрите, какая история. Валерия Михайловна поддерживает дружеские отношения с бывшим мужем и его новой супругой. Они встречаются, иногда все вместе, порой по отдельности, Валерия помогает молодой женщине принять свою беременность. Рискну предположить, что они не были стопроцентными трезвенниками, порой Валерия Михайловна угощалась рюмочкой чего-нибудь вкусненького, и это происходило без всяких последствий, тихо-мирно, идиллично, просто именины сердца. Почему психоз развился у бедной экс-мадам Гаккель именно в тот день, когда Вероника хотела сообщить ей что-то важное?
        - По версии Валерии Михайловны, та просто снова забоялась рожать.
        - Да, и настолько сильно, что поехала в город. Вы помните, Ирочка, какая погода стояла в тот день?
        Ирина засмеялась:
        - Конечно нет!
        - А я помню, что весь июнь было довольно жарко даже для меня, а для беременной дамы двадцать пять градусов воспринимаются как зной и духота. Это какой же силы надо иметь фобию, чтобы дачное приволье променять на раскаленный каменный мешок, и ради чего? Утешений, по сути, посторонней женщины, которая, очень может быть, притворяется любезной, а втайне ненавидит тебя за то, что ты увела ее мужа.
        - Кстати, вот вам и ответ! Жара способствовала развитию патологического опьянения, вот и все.
        - Дай бог, если так, - Гортензия Андреевна вздохнула, - мне, увы, не пришлось испытать всех прелестей интересного положения, но вы имеете в этой области солидный опыт, так скажите мне честно, стронулись бы вы с дачи в дикую жару без веской причины?
        - Я-то нет, но Вероника была автомобилисткой.
        - На мой взгляд, тоже довольно сомнительное удовольствие - провести целый час в раскаленной железной коробочке. И ради чего? Чтобы тебе подтерла сопли, по сути, чужая тетка? Впрочем, Ирочка, теперь это риторические вопросы. Любопытно, конечно, но ведь так с большинством дел. Очень редко когда получается выяснить все до донышка, всегда остаются мелкие загадки, несоответствия, несостыковки. Главное, что у вас было достаточно информации для справедливого решения. Вы сделали все правильно, не терзайтесь.

* * *
        После недели в суде Шубников неожиданно понял, что соскучился по работе. Странно, он всегда презирал поликлинических врачей, считая их не то чтобы совсем дураками, но некими пингвинами от медицины. Формально птицы, только крылья для клинического полета мысли атрофированы.
        Потом жизнь его разрушилась, он стал презренным человеком на презренной работе и воспринимал ее как каторгу, тягостную повинность, куда вынужден ходить, чтобы покупать на что-то выпивку и не загреметь за тунеядство.
        Интересных случаев за все время работы было раз-два и обчелся, а закон перехода количества в качество здесь почему-то не работал, двадцать вскрытых за день гнойников не могли заменить ему одну резекцию желудка.
        А в воскресенье вечером обнаружил, что не хочет в суд не просто потому, что в принципе никуда не хочет, а соскучился по своей дурацкой поликлинике. По пикировкам с главврачом, по очереди, «раскидать» которую до конца рабочего дня считалось шиком и делом чести, даже такую мутную процедуру, как продление больничного листа у начмеда, захотелось ему выполнить. Но главное, это Клавдия Константиновна. Без ее занудства жизнь в последнее время стала Шубникову не мила.
        Он даже был готов сам писать направления на ВТЭК, бессмысленные и длинные простыни, заполнение которых спихнул на Клавдию в самом начале своей карьеры. Она несколько раз повторила, что это врачебная обязанность, но Шубников нахамил, и интеллигентная медсестра предпочла дополнительную нагрузку, лишь бы только не получать больше оскорблений. Теперь ему было за это стыдно.
        И не только за это. Позорный загул окончательно подорвал его авторитет в глазах Клавдии, и судья заметила, что он сильно не в себе. Хорошо, что они разбирали простые дела, с которыми Ирина Андреевна справлялась без его помощи, но все равно она поняла, что имеет дело с подзаборным алкашом, старалась сидеть подальше от него и больше не спрашивала совета. От этого стало грустно, хотя ему ли привыкать к всеобщему презрению.
        По дороге домой он купил бутылку водки. Отстоял очередь среди таких же потерянных, как он сам, уговаривая себя уйти из магазина, но не смог, пока не получил из грязноватых рук с ободранным лаком на ногтях искомое счастье.
        Бутылки хватило на четыре для, и Шубников решил, что для него это уже большая победа.
        Он принял душ, побрился, чтобы не тратить время утром, достал чистую рубашку, убедив себя, что не такая уж она и мятая, в последний раз убедился, что бутылка пуста, и решил лечь, пока клонит в сон, но только расстелил диван, как соседка позвала его к телефону.
        Шубников удивился - ему давно никто не звонил.
        Он сразу узнал голос Мити Андреева, судмедэксперта с процесса Гаккель, и поморщился. Еще один любитель посмаковать чужие поражения.
        - Чего хотел? - буркнул Шубников.
        - Да ничего, Сань. Просто рад был тебя видеть, а то слухи уже пошли, что ты…
        Митя замялся.
        - Почти, но не совсем, - хмыкнул Шубников, не уточняя, имел в виду приятель, что сдох или что спился.
        - Я правда рад! Давай, может, соберемся с мужиками? А? Вспомним былые деньки…
        Шубников поморщился, как от зубной боли:
        - Я и так все помню.
        - Давай, Сань.
        Чтобы старый приятель отвязался, Шубников сказал, что как-нибудь можно, и повесил трубку.
        От мысли, что общительный Митя уже растрепал всем друзьям, как гениальный Саня Шубников рванул в Афган за карьерой, а привез только алкоголизм, сонливость прошла напрочь. Он вернулся в комнату, в последний раз потряс пустую бутылку, полежал на диване, но какая-то непреодолимая сила заставила его одеться и отправиться на улицу в поисках алкоголя.
        Шубников не отрицал, что отправился в Афганистан за карьерой, но все-таки не только за ней. Лиза была совсем маленькая, Маша злилась, не пускала его, кричала, что он и так гениальный хирург и не должен погибать на никому не нужной войне, чтобы доказать свое право жить достойно. И он не мог ей объяснить, что есть такая вещь, как воинский долг, а мямлил что-то про чеки, про повышение в звании, про адъюнктуру и диссертацию.
        У Виталика через родителей были выходы на начальника академии, он предложил выхлопотать ему какое-нибудь другое назначение, но Шубников отказался, и этого Маша ему простить так и не смогла.
        Прослужил в Афганистане полгода, вернулся без единой царапины с практически готовой кандидатской, и казалось ему, что, заглянув в лицо смерти, он научился ценить жизнь и теперь будет каждый день счастлив, но не вышло.
        Нашлись добрые люди, доложили, что жена закрутила роман с Виталиком. Он не поверил слухам, и надо было промолчать, притвориться, будто он ничего не знает, и все у них с Машей в конце концов срослось бы, но Шубников спросил. Жена сказала, что измены не было, но Виталик помогал. И от этого ему стало почему-то еще противнее, чем если бы она изменяла по-настоящему, и страх, который он гнал от себя в Афгане, настиг его здесь. Стал мучить сон про каменную смерть, всегда один и тот же, он просыпался, шел в кухню курить, а внутри было пусто и холодно от сознания, что он скоро умрет.
        Шубникову было стыдно, что он оказался трусом, а пережитые опасности вывернули его душу наизнанку, и однажды ночное пробуждение стало таким невыносимым, что он допил водку, оставшуюся после Машиного дня рождения.
        Пьянство быстро превратилось в привычку, но Шубников долго еще не видел в нем ничего плохого. Человек имеет право расслабиться после трудового дня, сто грамм полезно для пищеварения, и вообще у алкоголиков не бывает атеросклероза (эта байка, не имеющая ничего общего с действительностью, была когда-то запущена в неокрепшие умы слушателей профессором патанатомии, и верили в нее очень охотно).
        Маша терпела недолго, поставила вопрос ребром: или семья, или водка, а он почему-то решил, что она просто пугает, выпил раз, выпил другой, а на третий, вернувшись домой с дежурства, нашел в двери новые замки и записку, что его личные вещи ждут его в его родной коммуналке.
        Он пытался вернуть жену, но от обиды только сильнее запил и в каком-то трансе согласился на развод и на все Машины условия.
        Жизнь усыхала, как оставленное на солнце яблоко.
        На работе, правда, дела обстояли получше. Мужики на кафедре пили немногим меньше, чем он, и в целом оставались им довольны, а диссертацию его хвалил сам начальник академии, так что проблем с защитой не предвиделось, поэтому Шубников спокойно заливал горе коньяком, который у него благодаря пациентам не переводился.
        Выпить на дежурстве не считалось большим грехом, и однажды Шубников позволил себе не больше и не меньше обычного, не подумав, что днем у него была сложная операция по удалению забрюшинной опухоли с пластикой сосуда, он шесть часов простоял у стола, вымотался, да просто банально не ел.
        Он лег спать, надеясь, что товарищи не подведут, как сам он тысячу раз не подводил своего учителя в таких ситуациях. Но привезли парнишку с перфоративной язвой и какими-то дико скандальными родственниками, в итоге Виталик доложил начмеду, что ответственный хирург не в состоянии оперировать, потому что пьян, и информация эта каким-то образом просочилась к родителям пациента.
        Начмед среди ночи приехал в клинику, сам прооперировал парня, а Шубникова подвергли унизительной процедуре освидетельствования и в несколько дней выкинули из академии и из славных рядов вооруженных сил списали по какому-то неврологическому, но не обидному заболеванию.
        Он до сих пор не знал, что это было, почему Виталик позвонил начмеду, хотя мог прекрасно прооперировать пациента сам. Друг говорил, что сомневался в диагнозе, не хотел брать на себя такое решение, ведь все-таки ответственным хирургом был Шубников. Ушивание язвы всегда может вылиться в резекцию, а к выполнению такого объема операции самостоятельно Виталик не считал себя готовым и рассудил, что лучше пусть Саню заметут за пьянку, чем за смерть на столе здорового, по сути, парня. И логика в его словах была, но только никак не выходило из головы, что две недели назад завкафедрой предупредил адъюнктов, что место ассистента будет одно и отдаст он его Шубникову, как участнику боевых действий и автору хорошей диссертации.
        А когда Шубникова выгнали, вожделенное место занял Виталик и сразу женился на Маше.
        …Оказавшись на улице, он двинулся по проспекту Стачек. Быстро дошел до сквера с памятником комсомольцу, рядом с которым располагался очень душевный магазин, оплот синяков со всего района. Точка эта пользовалась настолько дурной репутацией, что когда там разбили окно, новое стекло вставлять не стали, забили фанерой. Покамест Шубников брезговал там бывать, но чувствовал, что час, когда он примкнет к пестрой толпе завсегдатаев, не за горами.
        Сейчас она была уже закрыта, но Шубников надеялся, что возле теплится какая-нибудь подпольная торговля для таких бедолаг, как он.
        К сожалению, он ошибся. Пришлось вернуться к метро, к кафешке, последнему прибежищу страждущих душ. Он хотел взять с собой, но на целую бутылку не хватило, тогда Шубников взял сто пятьдесят грамм и устроился в углу темного и низкого зала, думая, выпить ли сразу залпом и бежать домой спать или растянуть удовольствие.
        Вдруг взгляд зацепился за знакомое лицо. Шубников даже немного протрезвел, настолько не ожидал увидеть в этой третьеразрядной забегаловке Ветрова с братом.
        Пригляделся сквозь тусклое освещение - нет, не ошибся.
        Шубников отвел взгляд, решив сделать вид, будто никого не заметил, но Филипп Николаевич сам подошел к нему и протянул руку. Шубников пожал.
        - Вас послала нам сама судьба, - высокопарно заявил Филипп, - не согласитесь ли перейти за наш столик?
        Пожав плечами, Шубников взял свой графинчик с рюмкой и перенес к братьям, у которых на столе тоже было небогато. Бутылка коньяка и тарелочка с несколькими кружочками копченой колбасы. Зато пепельница ощетинилась множеством окурков благородного песочного цвета.
        У Валерия Николаевича Шубников стрельнул «Мальборо» с удовольствием.
        - А мы отвозили Лерочку в больницу, - сказал Ветров, - и зашли стресс снять.
        - Что случилось?
        Валерий Николаевич вздохнул:
        - К сожалению, обострение. Амбулаторного лечения оказалось недостаточно.
        - Стала требовать у меня какие-то бумаги якобы с результатами важных исследований…
        - Не думаю, что Александру интересны подробности, - мягко перебил брата Валерий, и Шубников приосанился. Он-то знал, конечно, знаменитого хирурга Валерия Николаевича Гаккеля, защитившего докторскую по теме желчно-каменной болезни, видел его на конференциях, но никак не думал, что такой великий хирург помнит, как его зовут. Интересно, это слава научная или скандальная, потому что не каждому удается вылететь из адъюнктуры за пьянку накануне защиты диссертации? Скорее, все-таки второе.
        - Я, главное, дурак, - продолжал Филипп Николаевич, - вроде бы имею медицинское образование, а повел себя как полный идиот. Так обрадовался, что Леру отпустили домой, что не распознал ухудшения. Думаю, ну засунула она куда-то свои бумаги, дело житейское. Найдет… В лоб не влетело, что их не существовало никогда и это не забывчивость, а настоящий бред.
        Валерий Николаевич налил коньяк себе и брату, занес бутылку над водочной рюмкой Шубникова, помедлил и сказал официанту, чтобы принес еще один бокал.
        - Все, Филипп, давай выпьем, и успокойся. Хватит уже себя винить.
        - Нет бы мне сразу сообразить, что откуда они возьмутся, когда она никаких исследований сроду не вела! Говорю, ложись спать, Лерочка, завтра поищем вместе. Она как будто успокоилась, а ночью села писать предсмертную записку. Слава богу, я заметил…
        - Вы нас извините, Александр, - Валерий похлопал брата по руке, - просто мы почти сутки на ногах. Только из больницы едем.
        Шубников пробормотал, что все в порядке, в душе проклиная себя за то, что заглянул в эту забегаловку.
        - Раз нас уж свела судьба, скажите, Саша, нет ли хоть крохотной вероятности, что это сделал кто-то другой? - спросил Ветров.
        Шубников пожал плечами:
        - Вероятность всегда есть.
        - Я серьезно спрашиваю, Саша. Бумаги эти несуществующие, это, конечно, бред, но самое страшное, что Лерочка просто раздавлена чувством вины. Сто раз уже объяснял, что это болезнь, которая сильнее человека, только Лера все равно простить себе не может, - Ветров придвинул свой стул поближе к Шубникову и заглянул ему в лицо, - Саша, вот вы внимательно изучили дело, неужели не было у вас сомнений?
        Официант со стуком поставил на стол третий бокал и отошел. Валерий хотел его наполнить, но Шубников, сглотнув, прикрыл горлышко ладонью.
        - Извините, но я связан тайной совещательной комнаты, поэтому ничего не могу вам сказать по существу и пить с вами не имею права.
        - Мы не хотели вас обидеть.
        - Да я и не обиделся, - буркнул Шубников, - просто по пьяни все разболтаю. Извините, что ничем не смог помочь.
        По-хорошему, следовало тут же покинуть заведение, но Шубников, поеживаясь от неловкости, забрал свой графинчик и вернулся за угловой столик. Закурил и уставился в окно, решив переждать и выпить после того, как братья уйдут, потому что с рюмкой во лбу он уже не откажется, если предложат второй раз.
        Хотя что он мог разболтать Гаккелям кроме того, что им и без него прекрасно известно? Они были на процессе и знают ровно столько, сколько он. Шубников сочувствовал всей семье, понимая, что их трагедия - не злостная вина одного человека, а сумма простых человеческих ошибок родных и близких, начиная с отца Филиппа Николаевича.
        После того как вынесли решение, Шубников еще несколько раз прокрутил это дело в голове, убедился, что все правильно, и забыл, сосредоточившись на собственных плачевных обстоятельствах. Как говорится, врачу нельзя умирать вместе с каждым пациентом.
        «Черт меня занес в этот кабак», - мрачно думал он, с тоской косясь на свой графин, в круглом брюшке которого заманчиво плескалась водка. Выпить хотелось так, что скулы сводило, но Шубников держался. Гражданский долг есть гражданский долг.
        Впрочем, братья недолго испытывали его сознательность. Выпив, не чокаясь, еще по бокалу, они подозвали официанта и минут через пять вышли на улицу. Шубников сквозь стекло смотрел, как подъехало такси, Филипп Николаевич усадил Валерия, помахал ему вслед, а Шубников наполнил свою рюмку и наконец выпил.
        Ветров зашагал в сторону метро, наверное, жил совсем близко от станции, остановился на красном сигнале светофора, но когда загорелся зеленый, не перешел проспект, а резко повернул обратно.
        Через минуту Филипп Николаевич уже стоял возле столика Шубникова и спрашивал разрешения присесть.
        - Уйдите, искуситель, - отмахнулся Шубников.
        - Не волнуйтесь, я хочу поговорить с вами о другом.
        Не дожидаясь разрешения, Ветров присел на соседний стул. Тут же материализовался официант, но Филипп Николаевич отрицательно покачал головой, и тот исчез.
        - Валера мне рассказал вашу историю.
        - И?
        - Вы ведь были там?
        - Был.
        - И теперь пьете?
        - Пью.
        - Это нормально, Саша. Вы позволите себя так называть?
        Шубников кивнул и постучал согнутым пальцем по графину:
        - Будете?
        - Нет, спасибо, во мне уже достаточно, раз лезу в душу незнакомым людям, дальше не хочу развивать.
        - Благоразумно.
        - Я только хочу сказать, что это нормально. Это не вы слабый, а просто бывают такие вещи, которые человек не выдюжит один.
        Шубников пожал плечами.
        - Вам, Саша, стыдиться нечего. Вы исполнили свой долг.
        - Пафос можете оставить себе для пьес.
        - Ничего, - не обиделся Ветров, - у меня много, на все хватит. Видите ли, для той войны я оказался слишком молод, а для этой - слишком стар. Всю жизнь проходил в форме, а по-настоящему защищать родину так и не пришлось.
        Шубников потянулся к графину, но Ветров с неожиданной силой придержал его руку:
        - Потерпите немного. Пять минут, и я уйду. Я не герой, но склоняю голову перед чужим подвигом.
        - А, какой там!
        - Еще раз повторяю, Саша, вам нечего стыдиться.
        - Слушайте, я просто за карьерой ехал.
        - Так вам и должны были ее дать. Вы же свою часть сделки выполнили.
        - Так мне бы и дали, если бы я все не пропил.
        - Коллектив обязан был бороться за вас до конца, а не сливать после первой пьянки.
        Шубников засмеялся:
        - Да нет, все правильно они сделали. Я ведь не сантехником работал, а хирургом, кучу народа мог зарезать в ходе этой борьбы.
        Кивком головы подозвав официанта, ловившего каждое его движение, Ветров попросил сделать два чая.
        - Знаете, Саша, многие ребята, вернувшись оттуда, пьют или другим способом разрушают свои жизни. Будто действительно их послали на смерть и не подумали, что делать, когда они вернутся. Тоже можно понять людей, они отмазались от армии, устроились, увидели хорошие перспективы, и тут вдруг какое-то пушечное мясо лезет вперед. Какой-то Вася вдруг получает почет и уважение, и ему еще надо уступить место в институте. Конечно, этого Васю надо унизить, а подвиг его обесценить. Пусть скажет спасибо, что жив остался, если он такой дурак, что вообще туда пошел. На эту никому не нужную войну идут только отмороженные, а порядочные люди остаются дома, защищать жен и детей, так что воин-интернационалист еще с трапа самолета на родную землю сойти не успевает, а уже знает, что он отмороженный безбашенный алкаш.
        - Вы преувеличиваете.
        - Нет, к сожалению. Валера рассказал, что вас выгнали, потому что вы пили на дежурстве, верно?
        - Ну да.
        Ветров засмеялся неожиданно громко, так что все повернули головы в их сторону:
        - Кривой хирург на дежурстве, прямо сенсация! Очевидное-невероятное! Встречается в природе реже, чем шаровая молния.
        Шубников улыбнулся.
        - Да в мое время трезвым хирургам даже и не доверяли, - продолжал Филипп Николаевич, - сразу понимали, что есть в них какая-то червоточинка, потому что если человек не пьет, то он идет в терапевты или невропатологи. Ну, это я для красного словца утрирую, но все равно, на дежурствах поддают все. А выгнали только вас. И не за пьянку, а потому что вы участвовали в боевых действиях и мозолили глаза своим примером. Глядя на вас, коллеги не могли чувствовать себя такими великими, как им бы хотелось, вот и решили от вас избавиться. Сейчас такая парадигма: выжил - радуйся и молчи в тряпочку. Даже на ветеранов Великой Отечественной начинают погавкивать. Тихонечко пока, но как знать, что будет дальше. Настоящие-де ветераны про войну не говорят, орденов не носят… Будто если ты совершил подвиг, то должен был обязательно погибнуть, а ты ходишь тут, гордишься, орденами звенишь, раздражаешь приличных людей. Подумаешь, в атаку поднимался на вражеские танки, так что, без очереди теперь пускать тебя за это?
        - Ну так-то прямо не говорят.
        - Говорят, Саша, так что тошно иногда от этого паскудства. Ладно, ты трус, так и живи с этим, но в лицо людям плевать не надо.
        - А вы случайно не текст новой пьесы на мне прорабатываете? - хмыкнул Шубников.
        - А если так, то что?
        - Да ничего. Хорошая пьеса будет.
        Ветров достал из бумажника картонный прямоугольничек и подал ему:
        - Вот моя визитка. Звоните, я постараюсь помочь.
        - Сам справлюсь.
        - С поддержкой-то полегче.
        Не глядя сунув визитку в карман, Шубников отвернулся. Ему не нравился этот разговор, не нравился сам Ветров, сначала упустивший жену, а теперь твердо решивший избавить незнакомого человека от алкогольной зависимости, видимо, во искупление былых грехов. Но больше всего не нравилось, что Ветров из гордого свободного пьяницы пытается превратить его в жертву обстоятельств и игрушку в руках судьбы, которая даже пить бросить не может без чужой помощи.
        Он быстро осушил графин, рассчитался и побрел домой.

* * *
        Бабье лето, начавшееся в выходные, продержалось всю неделю, но в пятницу после обеда налетел шквальный ветер, как скорый поезд по расписанию, мгновенно и вдруг сорвав с деревьев пышную многоцветную листву, а к вечеру зарядил дождь, превращая пестрый шуршащий ковер под ногами в склизкое месиво. Ирина, всю дорогу домой сражавшаяся с выгибающимся и вырывающимся из рук зонтом, не слишком расстраивалась, потому что появился официальный повод не ехать на дачу, а заняться домашними делами, которые она изрядно запустила. Выгнав Кирилла с детьми в Зоологический музей, она приступила к окнам, несмотря на то, что с неба сыпалась какая-то водяная мука, а хорошие хозяйки не моют окна в дождь, потому что только при ясном солнечном свете можно убрать все разводы и достичь полной прозрачности стекла. «А и наплевать, сейчас сделаю и до весны забуду!» - решила Ирина.
        Для бодрости она включила кассету с Тото Кутуньо и, подпевая, думала, что вот одарил же Бог человека талантом сочинять такие простые, но западающие в душу мелодии, и как-то незаметно мысли съехали на процесс над Валерией Гаккель, хотя она торжественно обещала себе никогда о нем не вспоминать. А вот лезли всякие совершенно житейские вещи, например, как живется, когда ты можешь позволить себе домработницу. Нет, что-то ты, конечно, делаешь, но о грязной работе у тебя голова не болит совсем. Выходные ты можешь отдыхать, то есть действительно ничего не делать. Целых два дня. Сорок восемь часов. Интересно, каково это… Заманчиво, но счастья, очевидно, не приносит.
        Павел Михайлович в пятницу сообщил, что Валерию Гаккель госпитализировали в связи с обострением, выразившимся в бреде и попытке самоубийства, но Ирине не в чем себя винить, ибо тактику лечения определяет психиатр.
        Жаль женщину, но это лишний раз подтверждает, что она приняла верное решение и эксперты не ошиблись, ибо сейчас, после того как ее отпустили восвояси из зала суда, Гаккель уж точно не было ни малейшего смысла симулировать психическое расстройство.
        И вообще, прав Павел Михайлович, без конца повторяя: «Работать надо на работе». Восемь часов в день отдала родине, и все, свободна, иди занимайся семьей, благо она у тебя есть и, тьфу-тьфу-тьфу, и по деревянному подоконнику постучать, счастливая. Но вот какая странность: когда Ирина была матерью-одиночкой и заботы о рассудительном и ответственном Егорке отнимали, откровенно говоря, не так уж много времени, она думать не могла ни о чем, кроме как о своей несчастной женской доле, мечтала о муже, а работу выполняла не совсем спустя рукава, но очень близко к этому. Мечты вдруг сбылись, что вообще редко бывает с женскими мечтами, она вышла за Кирилла, родила Володю… Казалось бы, чего тебе еще, наслаждайся, обихаживай мужа и детей, но нет! Теперь надо удариться в трудоголизм и скорбеть об упущенных в погоне за семейным счастьем карьерных возможностях! Вот что за скотина такая человек, что не бывает безмятежно счастлив дольше тридцати секунд?
        От затыкания в оконные щели мокрой газеты кончики пальцев стали совсем черными, пришлось долго их отмывать, чтобы не оставлять отпечатков на специальной бумаге. Тут мелькнула какая-то мысль, связанная с дактилоскопией и процессом Валерии Михайловны, но Ирина так и не смогла поймать ее за хвост.
        Тото Кутуньо все пел, а она все драила квартиру и не заметила, как работа подошла к концу, дом сияет, а сама она валится с ног. Очень осторожно, чтобы не нарушить идеальный порядок, Ирина приняла душ и рухнула на диван, не дожидаясь, пока высохнут волосы.
        Сквозь дрему она слышала, как повернулся ключ в замке, как в дом влетел Егор, быстро и решительно затопотал по коридору Володя, а Кирилл сказал: «Тише-тише, мама спит, она устала», и Ирина сразу вскочила, потому что всегда жалела девочку из этого стихотворения.
        Вечером перед «Временем» показывали фильм «Стакан воды» с Аллой Демидовой, и под него Ирина все-таки решила погладить белье, чтобы воскресенье посвятить бескомпромиссному отдыху. Только она включила в кухне телик, разложила доску и воткнула в розетку утюг, как раздался звонок в дверь. Ирина вздрогнула, зная, что ничего хорошего не несут неожиданные визиты, но, к счастью, это оказалась Гортензия Андреевна, правда, взволнованная настолько, что одна прядь почти выбилась из ее прически.
        - Ирочка, простите, что без звонка, но дело срочное. Это насчет вашего процесса. - Наспех поздоровавшись с Кириллом и Егором, старая учительница надела тапочки, которые Ирина держала специально для нее, бросила мокрый плащ на спинку стула, хотя обычно сразу аккуратно вешала его на плечики, и сама опустилась на тот же стул. - Я такое узнала, что с электрички сразу к вам, не заезжая домой.
        - Секунду, выключу утюг, а то забуду! - метнулась к розетке Ирина.
        - Нет, вы гладьте-гладьте, я не хочу, чтобы вы из-за меня меняли свои планы. Хотя лучше нет, не надо, ведь я вам сейчас такое расскажу, что вы еще прожжете чего-нибудь от изумления.
        - Да идите уже совещайтесь, я сам доглажу, - засмеялся Кирилл.
        - А ты сумеешь?
        - Не волнуйся, кое-какие навыки работы с горячим железом присутствуют.
        Ирина провела гостью в маленькую комнату, которая считалась кабинетом Кирилла, пока Володя не подрастет.
        Усевшись на узкий диванчик, Гортензия Андреевна азартно глянула на нее и начала рассказ.
        Вопрос, о чем же Вероника хотела поговорить с Валерией, не давал ей покоя всю неделю, и к четвергу старая учительница так измучилась от любопытства, что после уроков села в электричку и поехала в дачный поселок. Народу в нем оставалось гораздо меньше, чем летом, но те немногие, кто жил на даче круглый год, неплохо знали Веронику. Во-первых, красивая женщина и известная артистка, а главное, ситуация пикантная, вторая жена живет в доме первой. Поскольку Валерия много лет не приезжала, ее почти не помнили в поселке, и Вероника быстро завоевала всеобщую симпатию, но кроме того, что молодая дама была вежливая, тихая и отзывчивая, соседи ничего сказать не могли, душу она никому не изливала. Естественно, трагическая гибель Вероники стала главной сенсацией сезона, ее обсуждали под каждой крышей, при этом никак не расцвечивая и не искажая официальную версию, что бывает очень редко. Обычно убийства знаменитостей обрастают такими нелепыми слухами, что диву даешься, и чем сплетня более идиотская, тем больше шансов, что со временем она вытеснит истину.
        Ну а тут ничего такого, версия была одна, разнились только трактовки. Одни сочувствовали Веронике, другие обманутой жене, третьи считали, что Ветров сам виноват, нечего на старости лет искать приключений.
        С тем Гортензия Андреевна и поехала домой, досадуя на свою мнительность и жалея о напрасно потраченном времени.
        Но дома подозрения обрушились на нее с новой силой. Неужели молодая женщина была настолько самодостаточна, что сводила общение с соседями до «здрасте - до свидания»? Она ждала ребенка и очень боялась умереть в родах, а хорошо известно, что страхи человека стократ обостряются, когда он одинок. А вдруг Вероника консультировалась с местным акушером-гинекологом из участковой больницы? Скорее даже не вдруг, а обязательно, ведь они с мужем планировали провести на даче все лето, и проще было временно встать на учет здесь, чем каждые две недели гонять в город. Между женщиной и ее гинекологом часто возникают доверительные отношения, порой выходящие за рамки врачебного кабинета.
        Суббота - выходной день, но Гортензия Андреевна решила, что в таких маленьких поселочках все друг друга знают и помогут ей быстро найти нужного врача, который скорее всего живет в ста метрах от больницы.
        Акушер, молодая девушка, действительно нашлась в двухэтажном общежитии, расположенном прямо напротив роддома, но Веронику видела только по телевизору. Гортензия Андреевна, раздосадованная, что совершила очередную напрасную поездку, собралась на станцию, как вдруг в комнату вошел симпатичный парень, муж докторши и по совместительству травматолог. Пришлось объяснять ему, кто она такая, и тут Гортензия Андреевна была вознаграждена. Парень вспомнил, что видел Веронику возле универмага в компании Раисы Селиверстовны, легендарной местной акушерки, ровесницы века и настолько уникальной специалистки, что ее до сих про приглашают консультировать сложные случаи, несмотря на то, что она уже десять лет на заслуженном отдыхе.
        Гортензия Андреевна рванула к акушерке, которую нашла за приготовлением яблочного повидла, спросила рецепт, поделилась собственными наработками в этой области, так мало-помалу втерлась в доверие и выведала у старушки поистине шокирующую историю.
        Страх умереть в родах, преследовавший Веронику с детства, отступил перед инстинктом материнства, но периодически накрывал женщину. Рядом с мужем ей становилось легче, но вскоре Филипп Николаевич уехал в командировку.
        Вероника осталась одна и в поисках интересного чтения открыла для себя роскошное издание Большой медицинской энциклопедии, принадлежавшее еще отцу Валерии и в связи с потерей актуальности сосланное на дачу, взахлеб его штудировала и, естественно, находила у себя если не симптомы, то предвестники всех существующих болезней, связанных с беременностью и родами.
        Она пыталась сблизиться со своей ровесницей, жившей через дорогу, но та была занята детьми и не хотела тратить время на истерики малознакомой соседки, пусть артистки и жены великого драматурга. В этом дачном поселке все были люди непростые, и Вероника с мужем не входили даже в первую десятку семей, с которыми полезно подружиться. Но и грубо отшивать беременную женщину не годилось, поэтому соседка познакомила Веронику с Раисой Селиверстовной, надеясь, что опытнейшая акушерка развеет ее страхи.
        Так и вышло. Несмотря на разницу в возрасте, женщины подружились. Раиса Селиверстовна успокаивала Веронику, рассказывала ей о том, что ее ждет, как вести себя, чтобы выносить здорового ребенка, словом, вела санитарное просвещение на полную катушку, подопечная тоже в долгу не оставалась, катала старушку на своей новенькой машинке и развлекала всякими интересными историями из мира кино. Оказалось, Раиса Селиверстовна напомнила ей бабушку, по которой Вероника очень скучала. Ее с двенадцати лет воспитывал один дед, добрый и ласковый человек, но самозабвенно увлеченный наукой. После смерти бабушки Веронике пришлось, по сути, стать хозяйкой дома.
        - Типичная Лелишна из третьего подъезда, - вздохнула Гортензия Андреевна, - героический ребенок, кумир учителей и родителей. Узнав об этом, я поняла, почему у молодой красивой артистки не было близких подруг и вышла замуж она не за ровесника, а за человека много старше себя. Слишком раннее взросление даром не дается, Веронике еще повезло, ее хоть Валерия Михайловна опекала…
        - В смысле? - от неожиданности Ирина забыла правила вежливости и перебила учительницу.
        - В коромысле, - не осталась та в долгу.
        - Как это опекала? Они что, знали друг друга?
        - Вы меня об этом спрашиваете, Ирочка?
        Ирина потупилась.
        - Мне представляется, что вы должны были владеть этой информацией, коль скоро председательствовали на суде, - провернула Гортензия Андреевна нож в ране.
        - Я почему-то была уверена, что Вероника познакомилась с Ветровым на съемочной площадке, они же оба из кинематографической среды.
        - А вот и нет. Валерия работала вместе с дедом Вероники над какими-то исследованиями и заботилась об осиротевшей девочке. Часто приглашала в гости на выходные, подкидывала модненькие вещички, в общем, проявляла женскую заботу. А в кинематографической среде она оказалась, потому что Ветров лично ее туда устроил.
        - Ничего себе! - присвистнула Ирина. - В деле об этом ни слова. Филипп Николаевич прямо соловьем разливался про историю своей великой семьи, а о том, что знал Веронику с детства, почему-то забыл упомянуть, и другие родственники как-то обходили в своих показаниях этот момент.
        - Понимали, что это будет выглядеть несколько предосудительно.
        - Мягко говоря.
        - Очень мягко, Ирочка, - Гортензия Андреевна поджала губы в многозначительной паузе.
        - Тогда получается, что у Валерии Михайловны было больше причин ненавидеть Веронику, чем мы даже думали. Одно дело, когда мужа уводит чужая баба, и совсем другое - девочка, которую ты сама выпестовала.
        - Ира, сейчас не об этом. Слушайте дальше.
        - Так это еще не все?
        - Нет, это то, что вы обязаны были знать без меня, - отрезала Гортензия Андреевна и, кинув на Ирину суровый взгляд, продолжала рассказ.
        Приятельские отношения крепли, доверие росло. Веронику все еще шатало от надежд к отчаянию и ужасу, но это был уже не шторм, а легкий бриз. По крайней мере, она больше не жалела, что послушалась Валерию Михайловну и не прервала беременность в остром припадке страха смерти. Гортензия Андреевна, как опытный педагог, сделала тут небольшое лирическое отступление, видимо, с целью взвинтить до небес Ирино любопытство, и сказала, что страхи мучили Веронику потому, что она росла без матери. Согласно диалектике, любой предмет, в том числе самого себя, следует рассматривать и как целое, и как часть другого целого, большего масштаба. И это понимание, что ты не просто ты, но являешься частью человечества, как раз дает материнская любовь. Через мать мы постигаем связи с миром, а когда ее нет, то дитя вырастает хорошим человеком, но без внутреннего чувства единения с человечеством. Отсюда и страх смерти, и прочее такое.
        - Ладно, давайте Маркса пока в сторону, - пробормотала пристыженная Ирина, - что по существу?
        - Сейчас вы ахнете! Раиса сказала, что если Вероника так панически боится рожать, то, в принципе, можно сделать кесарево сечение, там тоже, конечно, порой возникают осложнения, но спектр их поменьше и в целом ситуация более управляемая, чем естественные роды. Опытный и умелый врач быстро извлечет ребенка, так что для него риск вообще минимальный. Существует теория, что кесарята, поскольку не проходят родовой канал, не испытывают мук рождения и вырастают наивными, беспечными и неприспособленными к жизни, но научных доказательств эта гипотеза пока не получила. Вероника сначала воодушевилась, но быстро поникла, вспомнив, что наркоз плохо отражается на мозге и история с Валерией яркий тому пример.
        - А она о ней знала разве?
        - Да, Валерия сама ей все рассказала, как и о том, что из-за этого долго не могла полюбить сына, все ей казалось, что он чужой. Потом, конечно, привязалась, но такого, знаете, всепоглощающего чувства, первого восторга материнства ей испытать не удалось. Вероника боялась, что и у нее так будет, и тогда Раиса Селиверстовна решилась, раскрыла ей секрет. К сожалению, Ирочка, ребенка действительно подменили.
        - Да ладно!
        - Печально, как говорится, но факт. Бабка долго менжевалась, но в итоге мне все же удалось вызвать ее на откровенность, - Гортензия Андреевна улыбнулась слегка самодовольно, - ведь законы жизни таковы, что ты или хранишь тайну, или не хранишь. Нельзя рассказать одному человеку и думать, что этим все закончится. И вот, ей-богу, лучше бы старушка держала язык за зубами, глядишь, Вероника осталась бы жива.
        Страх очень неохотно выпускает жертву из своих объятий, и наступил день, когда Вероника больше, чем смерти, стала бояться не полюбить свое дитя. Ведь если у доброй Валерии не получилось, то у нее и подавно ничего не выйдет. А если вспомнить, что Валерия далеко не единственная, у кого после родов начались нелады с психикой, то вообще ужас. Кроме послеродовых психозов существуют еще и послеродовые депрессии, и, вообще, если есть у женщины склонность к душевной болезни, то после родов она обязательно реализуется. Видя эти метания, Раиса Селиверстовна сжалилась и доверила Веронике тайну, которую хранила без малого тридцать лет.
        В роддоме при участковой больнице дежурили тогда акушерка и санитарка, а врач приходил на обход, все остальное время находясь в боевой готовности. Смены полагается ставить сутки через трое, но в период отпусков при нехватке кадров график выглядит обычно сутки через сутки.
        Однажды к Раисе Селиверстовне поступила рожать девочка пятнадцати лет. Ее привела мама и с порога заявила, что они отказываются от ребенка, потому что девочка забеременела в результате изнасилования. Да, дитя жалко, но государство у нас доброе, воспитает, а они хотят забыть о произошедшем, как о страшном сне.
        Раиса Селиверстовна понимала, что должны чувствовать мать и дочка, и не осуждала их за это решение. Роды прошли легко, ребенок закричал сразу, громко и весело, и у акушерки, принявшей на свои руки огромное количество младенцев, вдруг екнуло сердце оттого, что малыш пришел в мир с таким оптимизмом, не зная, как страшно был зачат и какая судьба ждет его впереди. Страшнее всех расплачивается тот, кто вообще ни в чем не виноват…
        Молодая мать зажмурилась и заткнула уши. Ребенка быстро унесли в детское, а девочку положили в самую дальнюю палату, где плача младенцев почти не слышно. Больше в ту смену родов не было, и Раиса промучилась до утра, подходя то к мирно сопящему новорожденному, то к двери в палату, где лежала девочка.
        Уговаривать ее передумать акушерка не имела права ни по должности, ни по совести. Мать сказала, что было не просто пьяное зачатие, а жестокое групповое изнасилование, после которого дочь долго пролежала в больнице с тяжелым ушибом мозга и переломом руки и до сих пор страдает депрессией. «Хватит того, что она таблетки от нервов не пила, потому что это вредно для плода», - отрезала мать.
        Раиса решила, что ребенку действительно будет лучше в детском доме, чем в семье, где его возненавидят, принесла девочке воды и погладила по голове, не зная, как еще выразить сочувствие ребенку, принявшему такие страдания. Детская психика эластична, со временем плохое вытеснится, забудется, превратится в страшный сон, и у девочки есть еще шанс прожить достойную счастливую жизнь…
        Утром Раиса ушла домой, отдохнула сутки и вновь заступила на смену. В воскресенье врачебного обхода не бывает, и Раиса сама внимательно осмотрела своих подопечных. Девочка безучастно лежала в кровати лицом к стенке, но с акушерской точки зрения у нее все было хорошо, а вот вчерашняя родильница категорически не понравилась Раисе Селиверстовне. Бледная, подкладная вся в крови со сгустками. Пришлось срочно готовить выскабливание, что она умела не хуже любого врача, а сестра из хирургии оказывала анестезиологическое пособие как бог, недаром всю войну провоевала в санитарном поезде.
        Выполнив процедуру и отвезя Валерию в палату отходить от наркоза, Раиса поспешила в детское и там обнаружила, что ребенок Гаккель мертв.
        Решение пришло почти мгновенно.
        Раиса вызвала девочку на разговор, но та осталась тверда в своем намерении оставить сына государству.
        Что ж, медработнику ради чужого блага иногда приходится делать не самые приятные вещи. Раиса перепеленала обоих малышей, мертвого и живого, поменяла бирочки и положила отказника в кроватку Гаккеля.
        Она действовала будто в полусне, уговаривая себя, что сегодня воскресенье, все службы выходные, и у нее есть почти сутки на то, чтобы передумать и исправить ошибку.
        Раиса положила перед собой обе детские карточки и задумалась, в какой из них записать смерть. Посмотрела параметры при рождении: они были почти одинаковы, рост разнился всего на сантиметр, а вес на двести грамм. Разницу в росте можно отнести на погрешность измерения, а вес у детей меняется несколько раз в сутки. И оценка по шкале Апгар у обоих восемь. Мать не должна заметить подмену: ей дали немножко посмотреть на новорожденного из рук акушерки и унесли его в детскую палату до утреннего кормления, которое Валерия пропустила из-за кровотечения.
        Что же делать, соврать, чтобы всем стало хорошо, или сказать безжалостную правду? Потеря первенца - страшный удар, а вдруг Валерия больше не сможет забеременеть или так и будет рожать мертвых детей? К сожалению, такие трагические судьбы были Раисе Селиверстовне известны не понаслышке.
        Женщина будет несчастна, и малыш, встретивший мир бодрым и жизнерадостным криком, тоже будет несчастен, потому что даже самый прекрасный дом малютки не заменит материнского тепла.
        При этом остается шанс, что девочка передумает… Тут Раиса Селиверстовна постаралась убедить себя, что, если она передумает, для нее же будет лучше узнать, что ребенок умер.
        Пока она сидела, раздумывая, можно ли вершить чужие судьбы по собственному усмотрению, к роддому подъехала целая кавалькада машин, возглавляемая черным автомобилем, таким, которые раньше акушерка видела только на фотографиях правительственных кортежей в газетах.
        Далее следовал разбитый «Москвич» главврача и машина «скорой помощи».
        Главврач ворвался в приемный покой как вихрь, Раиса еле успела преградить дорогу остальным, напомнив, что здесь все-таки стерильность и посторонним находиться категорически запрещено. Дальше события развивались с головокружительной скоростью. Главврач страшно наорал на акушера-гинеколога, выдернутого непосредственно со строительства нового сарая и категорически не понимающего суть претензий, потому что Валерию Гаккель он в глаза не видел и даже не подозревал об ее существовании. Но безропотно выслушал все оскорбления и согласился немедленно оформить перевод непростой пациентки в Снегиревку сантранспортом.
        Родственники Валерии остались ждать на улице, а главврач, акушер и «скоровики» вошли внутрь, не оставив Раисе ни малейшего шанса незаметно поменять бирочки обратно.
        «Значит, судьба», - решила она.
        На всякий случай Раиса поставила время смерти ребенка через несколько часов после отъезда высокопоставленной пациентки, не потому, что хотела замести следы, а боялась, что главврач с акушером отругают ее, что не доложила о смерти новорожденного, ведь это ЧП.
        На вскрытии у малыша обнаружили тяжелый порок сердца, и все списали на «малолетних шалав, которые по пьяни трахаются со всеми подряд, а потом рожают уродов», хотя Раиса иногда думала, что если бы утром начала обход с детского отделения, то опытным взглядом заметила бы, что с ребенком что-то не так, и вызвала педиатра. С таким пороком шансов ноль, но вдруг…
        Поскольку малыш умер, то отпала необходимость официально оформлять отказ. Мать, похоже, довольная таким поворотом событий, быстренько похоронила тельце, а дочери сказала, что ее ребенка усыновили хорошие люди. Редкий случай, когда заведомая ложь оказывается правдой.
        У нее сердце в пятки ушло, когда через несколько дней вдруг приехал тесть Валерии на своей грозной правительственной машине. Врачи тянулись перед ним так, что аж звенели, но он вел себя довольно добродушно, подшучивал над нервной девочкой, которая что-то чудит после наркоза. Главврач показал ему роддом, подписанные и пронумерованные кроватки, Раиса похлопала глазами, и тесть уехал, совершенно успокоенный.
        Акушерка потом специально ходила к даче Валерии, смотрела, в какой любви растет малыш, как нянчат его бабушки, как восхищаются его внешностью, с легкостью находя в ней черты и мамы, и папы, и всех остальных родственников. Видела, как отец катает Колю на плечах, как мать обращается к нему спокойно и нежно, и убеждалась, что сделала правильный выбор.
        А когда у Валерии родилась Алена, последние горькие капли чувства вины испарились с души акушерки.
        Время шло, дети выросли, дача опустела, и Раиса Селиверстовна перестала вспоминать, что когда-то совершила такой поступок, то ли очень хороший, то ли очень плохой, успокоившись на мысли, что просто была слепым орудием в руках судьбы.
        Но когда в ее жизни появилась Вероника, воспоминания ожили, а после того, как она рассказала, что Валерию из-за того эпизода всю жизнь считали слегка тронутой, проснулись и угрызения совести. Раиса Селиверстовна задумалась о том, что могла бы не играть в бога, а обсудить свой план с обеими матерями. Да, Валерии пришлось бы пережить страшный удар, известие о потере ребенка, но зато она знала бы правду и не терзалась всю жизнь, подозревая себя в безумии и недостатке материнских чувств.
        И ведь вроде бы она всю жизнь жила по принципу, что честно - то и хорошо, но почему-то забыла в такой ответственный момент, деморализованная жалостью к обеим женщинам и малышу и очарованная удивительным стечением обстоятельств.
        Бедная Раиса Селиверстовна крепилась-крепилась, да и рассказала правду Веронике, предоставив ей самой решать, что делать дальше: открыть Валерии правду или пусть все идет, как идет.
        - Вот так, Ирочка! Что скажете? - Гортензия Андреевна победно вздернула подбородок.
        - Что вы индийских фильмов насмотрелись, - буркнула Ирина, - бредовый какой-то сюжет.
        - В жизни встречаются вещи и похуже.
        - А бабушка в своем уме?
        - Обижаете, Ирочка!
        Ирина выглянула в коридор и прислушалась. Из кухни доносилось поскрипывание гладильной доски и тихое заунывное пение. Надо бы выхватить утюг из слабеющих рук Кирилла, а впрочем, обойдется.
        - Что ж, интересное открытие, только оно ничего не меняет. Диагноз Валерии поставлен психиатром…
        - Да что вы заладили, диагноз, диагноз! Чокнутая она там или нет, меня не волнует, вопрос в том, она ли убила Веронику.
        - Ну а кто?
        Гортензия Андреевна выпрямилась и подошла к окну, как к классной доске.
        - Ира, соберитесь! Вы судья и не имеете права на такие непрофессиональные выкрики. Ну а кто? - передразнила она. - Конь в пальто.
        От неожиданного соленого словца в устах старой учительницы Ирина захихикала, как первоклассница.
        - Прежде всего необходимо пощупать за вымя душеньку-подруженьку Валерии Михайловны, - сурово продолжала Гортензия Андреевна.
        - Огонькову?
        - Да, эту самоотверженную деву, бывшую с роженицей от начала до конца и поклявшуюся, что подмены не было. А бабка говорит, было. Неувязочка…
        - Меня больше беспокоит, что Валерия знала Веронику с детства.
        - И об этом тоже спросим, не переживайте. Вот что я придумала. Вы же учитесь еще в аспирантуре?
        Ирина поморщилась. Она действительно числилась в заочной аспирантуре, но после рождения Володи защита диссертации представлялась ей таким же реалистичным проектом, как диплом Кирилла о высшем образовании или Байкало-Амурская магистраль.
        - Скажем Огоньковой, что вам нужно с нею побеседовать для научной работы. Это же можно? Не возбраняется с точки зрения этики? Процесс-то закончился, да и вы ни в какие сделки с ней вступать не собираетесь, просто побеседуете, и все.
        - Гортензия Андреевна, я вышла замуж за своего бывшего подсудимого, так что об этике меня не спрашивайте.
        - Ну и прекрасно. А я представлюсь вашей помощницей, что в принципе будет соответствовать истине.
        Ирина засмеялась:
        - Помощница аспирантки? Огонькова тридцать лет на научной работе, естественно, ее ничего в этом не насторожит. Ни малейшего подозрения.
        - Тогда легенда такая: я ваш научный руководитель с больным ухом, а для достоверности еще и в маразме. Узнала, что вы идете к известному лору, и напросилась на консультацию.
        - Но она увидит, что вы здоровы.
        - А я скажу, что в ухе шумит. И пусть докажет, что не шумит.
        Обещав завтра с самого утра позвонить Марине Николаевне Огоньковой и договориться о встрече, Ирина сообразила, что Гортензия с дороги, а она даже чаю ей не предложила. Извиняет ее только то, что новость действительно сенсационная.

* * *
        Сидение в суде наконец закончилось, и Шубников вернулся на работу. Клавдия встретила его взглядом твердым и чистым, как ее туго накрахмаленный халат, и ему впервые стало стыдно за то убожество с полуоторванным хлястиком, в котором щеголял он сам. Если посмотреть со стороны, то будто не врач с медсестрой сидят, а профессорша и грузчик.
        Сразу потоком хлынула рутина, льготные рецепты, направления, больничные листы, и через два часа Шубников чувствовал себя так, будто никуда и не уходил.
        Вскрыв сочный перезревший панариций, Шубников назначил пятнадцать минут проветривания и кварцевания, а сам отправился курить, но на полдороге был перехвачен главврачом и буквально силой затащен в ее кабинет.
        - За что? Я два часа только нахожусь на рабочем месте, - возмутился он.
        - Тебе и двух секунд хватит жалобу заработать, но сейчас не об этом. Кури, дорогой, - Таисия Михайловна поставила перед ним чашку Петри, от старости желтоватую и посеченную мелкими трещинками.
        Шубников с опаской посмотрел на главврача, потому что такой чести удостаивался далеко не каждый сотрудник.
        - Надеюсь, это не последняя сигарета перед расстрелом?
        - Ну что ты, что ты… Я слышала, ты сидел в процессе Гаккель?
        - Это тайна.
        - Ну я же никаких подробностей не хочу у тебя выведать. Просто скажи, как они там?
        Шубников повторил, что не уполномочен разглашать.
        - Про врачебную тайну слыхали? В суде то же самое, только еще хуже.
        - Жаль, что процесс был закрытым, я бы пошла. Хоть как-то поддержала бы, - с грустной улыбкой главврач погладила его по руке, - знаешь, Сашенька, в моем возрасте благодарность становится основной радостью.
        - Просто вы не закидываете за воротник.
        - Да, смолоду не привыкла, а сейчас уже поздновато начинать. Скажи хоть, как она выглядит? Не совсем ее размотало?
        - Так а вы сами узнайте. Позвоните ее мужу, он скажет, что к чему.
        Оказалось, главврач не настолько близко знакома с Гаккелями, просто несколько лет назад Валерия Михайловна помогла ее сыну найти свое место в жизни. Парень, естественно, хотел быть хирургом, но мама тогда еще не совершила стремительный карьерный взлет, трудилась рядовым невропатологом, а папа вообще погряз в российской истории шестнадцатого века и совершенно ничем помочь ребенку не мог. Тогда сын по общепринятой тактике прибился к кафедре, возглавляемой Валерием Николаевичем Гаккелем, где его подрядили в один любопытный проект. Сын до сих пор не понял, было это ради проверки или ради насмешки, вроде как новобранцам дают дырявые ложки с надписью «учебная».
        Проект, который по причине его полного идиотизма не включало в свои научные планы ни одно приличное учреждение, держался исключительно на энтузиазме профессора Павлова из Института цитологии, Валерии Михайловны Гаккель и ее почти полного тезки Валерия Николаевича Гаккеля, который не участвовал в научных разработках, да и вообще в иммунологии не особо много понимал, но своим присутствием и пафосными фразами типа «я сломаю хребет раку» придавал всему мероприятию лоск и блеск.
        В примитивном изложении суть теории Гаккель - Павлова состояла в том, что рак возникает из-за того, что иммунная система перестает распознавать переродившуюся клетку как чужеродную и не уничтожает ее, поэтому надо заново научить организм отличать свое от чужого, показать ему врага лицом, для чего ввести вытяжку из опухоли самого пациента в комплексе с очевидным антигеном вроде куриного белка.
        Не особенно убедительно, но за неимением лучшего… В хирургии на грыжах уже не прославишься, надо расширять передовые рубежи этой науки, и Валерий Николаевич решил поддержать идеи невестки и ее соратника по шизофрении профессора Павлова, который и задолго до высказывания этой гипотезы считался дядечкой слегка с приветом.
        Валерий Николаевич находил пациентов с запущенными опухолями, которым официальная медицина уже ничем не могла помочь, и предлагал участие в эксперименте. Если люди соглашались, то Гаккель оперировал, чтобы взять кусочек опухоли для приготовления вакцины, а заодно проверить, действительно ли рак распространился настолько, что его невозможно удалить. Нередко выяснялось, что врачи сдались слишком рано и опухоль вполне резектабельна. В таких случаях Валерий Николаевич выполнял большую операцию, которая была рискованной и трудоемкой, но давала пациенту реальный шанс. На этом материале Гаккель сделал программную статью о хирургическом лечении распространенных злокачественных опухолей, вызвавшую бурную реакцию среди онкологов и хирургов и принесшую ему кличку Джек-потрошитель.
        Роль сына главврача заключалась в том, чтобы во время операции взять кусочек опухолевой ткани, зафиксировать особым образом и немедленно мчаться в Институт цитологии, где образец хватал профессор Павлов и тут же начинал готовить свое зелье.
        По четвергам парень забирал у профессора готовые порции и вез на кафедру Валерии Михайловны, где они вместе вводили препарат пациентам и брали у них пробы крови, чтобы контролировать динамику иммунного ответа. К лежачим он вечером ездил сам, и порой приходилось ночевать в вестибюле закрывшегося метро, потому что, хоть, по общему мнению, эта затея с вакцинами являлась полнейшим мракобесием, новые больные прибывали, а старые не торопились умирать. Павлов был оптимистом, делал каждому с запасом, по двадцать-тридцать доз, так что если поначалу парню надо было навестить двоих-троих, то вскоре их количество возросло до десяти и продолжало увеличиваться.
        По ходу дела Валерия Михайловна объясняла ему суть своей теории, а заодно основные принципы иммунологии, и парень, мысливший себя грубым и решительным хирургом, с ужасом обнаружил, что начал кое-что понимать в этой тонкой науке, более того, что она ему невероятно нравится.
        Валерия Михайловна пыталась как-то узаконить свои исследования, но ничего не вышло. Завкафедрой сквозь пальцы смотрел на то, что она пользуется лабораторией в собственных целях, но статьи с результатами исследований не визировал и в план работы кафедры не включал.
        За Валерией Михайловной и профессором Павловым прочно закрепилась слава парочки мракобесов, идеи которых приличным людям просто стыдно рассматривать всерьез.
        Сын главврача все еще хотел быть хирургом, но Валерий Николаевич вместо него взял другого парня, с правильными родителями. Валерия Михайловна пыталась его образумить, но безуспешно, тогда она сказала, что это не ее деверь ведет себя по-хамски, а сама судьба направляет молодого человека на научную стезю, и устроила парня в аспирантуру в Институт цитологии, где он сейчас счастлив, как всякий человек, успешно занимающийся любимым делом.
        - Вот так, Саша, Валерия для нас как крестная мама, а я… Ай, - Таисия махнула пухлой рукой, - может, ты знаешь, что я могу сделать для нее? Чем помочь?
        - Разве что апельсинчиков принести в больницу.
        - Бедная женщина… Нет, ничего не дается в этом мире просто так, в том числе гениальность.
        Шубников хмыкнул:
        - Ну да, все великие люди с приветом или пили, как не в себя.
        - Но не все, кто пил, - великие люди, обрати на это, Саша, пожалуйста, внимание.
        Вечером Шубников поехал к Мите, где оправдались его худшие ожидания. Мужики встретили радостно, обнимали, поносили стукача Виталика и начальство, выгнавшее перспективного специалиста из-за мелкой оплошности, но он чувствовал, что позвали его не как равного, а как скомороха. Или, скорее, как уродца, на фоне которого чувствуешь себя красивым и здоровым.
        Ему и наливали вроде бы как всем, но в то же время как-то по-особенному.
        Шубников подозревал, что это просто первые признаки паранойи, частой гостьи в голове алкоголика, но все равно чувствовал себя неуютно, и когда Митя с пьяной злостью заговорил, что продохнуть невозможно от блатных, которым все подают на золотом блюде, а нормальные ребята вынуждены жилы рвать и кровь проливать, чтобы хоть как-то зацепиться в этой жизни, он ушел, не прощаясь.
        Он был пьян легко, по-юношески, когда любишь мир и думаешь, что мир любит тебя.
        Спустился темный и сладкий, как хлебный квас, осенний вечер, Шубников дышал им с наслаждением, зная, что эти короткие минуты радости скоро сменятся тяжелой тоской.
        Миновав телефонную будку, он вдруг развернулся. Двушки не нашлось, но десятикопеечная монетка тоже срабатывала, и он решил, что оно того стоит. Домашний телефон Клавдии Константиновны непринужденно всплыл в памяти, и Шубников набрал его.
        - Можно я приеду? - спросил, не здороваясь.
        - Я - это Александр Васильевич, надо полагать?
        - Да-да. Так можно?
        - Нет, нельзя.
        - Просто поговорить.
        - Мы говорим.
        - Я из автомата. Сейчас прервется, а новой двушки нет.
        - Ясно. А вы знаете, где находитесь?
        - Конечно. В предбаннике смерти.
        В трубке вздохнули:
        - Я имею в виду, найдете ли вы дорогу домой?
        Шубников соврал, что не найдет.
        - Тогда до меня вы тем более не доберетесь.
        - Логично. Но как говорится, зачем география, когда есть извозчики? Я могу взять такси.
        - Увидимся завтра на работе.
        - А вот я сейчас нажрусь в дымину, и не увидимся.
        Клавдия помедлила с ответом, и Шубников решил, что она улыбается.
        - Александр Васильевич, вы меня простите, но спасать вас я не буду.
        - Нет?
        - Нет.
        Шубников сунул руку в дыру в подкладке куртки, надеясь обнаружить там завалявшуюся монету, но наткнулся только на картонный прямоугольничек и не сразу вспомнил, что это визитка Филиппа Николаевича.
        - А мне вот умные люди говорили, что человек не может с некоторыми вещами справиться в одиночку, - заметил он сварливо, - просто не в состоянии, и все.
        - Я буду вам помогать, Александр Васильевич, но спасти себя вы должны сами. Никто не сделает этого за вас.
        Он промолчал.
        - Если хотите, я приеду и провожу вас домой, - предложила медсестра.
        - Ну что вы, в такое время опасно красивым девушкам одним ходить по улицам. Не волнуйтесь, я уже почти протрезвел, пока с вами разговариваю, так что доберусь нормально.
        - Тогда до завтра.
        - Буду сам себя спасать, раз вы не хотите.
        - Искренне желаю вам успеха.
        В трубке полетели короткие гудки, а Шубников сориентировался на местности и отправился домой пешком. Идти было прилично, километров пять, но зато он сэкономит пятачок на метро, проветрит голову, устанет и сразу заснет. Сплошная выгода.
        Дорогой Шубников задумался о Ветрове и, наверное потому, что еще не полностью протрезвел, вдруг чуть не прослезился от благодарности. Великий человек, практически советский Шекспир и Бернард Шоу, протянул руку помощи обычному ханыге, причем не просто прочел лекцию о вреде пьянства, а дал визитку. Это реально акт гражданского мужества, все равно как если бы сам Шубников сообщил свой домашний номер самой склочной и ипохондрической бабке из очереди, чего бы он не сделал под угрозой расстрела. А брат Гаккеля - пожалуйста!
        Интересная вообще семья… Валерия вот тоже сегодня показалась с неожиданной стороны. Во время суда у Шубникова создалось впечатление, что Валерия Михайловна обычная жена выдающегося мужа, образованная, хорошо воспитанная, но не особо одаренная. Шацкий, если отбросить вежливые словеса, в сухом остатке охарактеризовал свою подчиненную как исполнительную дуру, но немножко с шизинкой.
        Теперь выясняется вдруг, что эта шизинка - полноценное научное исследование, длившееся несколько лет и прервавшееся только со смертью профессора Павлова, и в таком контексте показания Шацкого слегка настораживают.
        Почему он не сообщил суду, что Валерия Михайловна не несла всякую чушь из головы, а проводила добросовестный эксперимент, чтобы подтвердить или опровергнуть свою гипотезу, и это совершенно нормальное поведение для научного работника.
        Обязан он был упомянуть и о том, что с Валерией работали профессор Павлов и ее собственный деверь, стало быть для них бредовость ее идей не была так очевидна. Как вариант, у них тоже с головой не все было в порядке, но вот беда, психи редко сбиваются в стаи, они действуют сами по себе, в рамках своего бреда.
        Интересно, почему Шацкий так вывернул реальность, а Валерий Николаевич не поправил? Он же присутствовал на всех заседаниях и промолчал, когда невестку усиленно рядили в сумасшедшие. Хотя что ему оставалось делать, иначе первую жену брата, с которой он вместе рос и наверняка был привязан больше, чем к Веронике, могли отправить на повторное освидетельствование, а оттуда уже не в психдиспансер, а на зону.
        Все старались ради спасения Валерии Михайловны, а о погибшей Веронике, похоже, и думать забыли. Молодая амбициозная девчонка попыталась вскочить на подножку вагона первого класса, но не удержалась, сорвалась, потому что чужая… Шубникову стало очень грустно.
        Тогда что же получается? Мадам Гаккель сейчас симулировала новый приступ безумия? Зачем? Просто на всякий случай? Мощный финал спектакля, который они так прекрасно разыграли на суде?
        Остановившись на мосту Ломоносова, он перевесился через перила и стал смотреть, как свет от фонаря стекает, как слеза, по черной воде Фонтанки.
        Шубникову несколько раз приходилось видеть патологическое опьянение, и зрелище, честно говоря, было жутковатое. Человек пьет, ест, веселится, шутит вместе со всеми, вдруг затихает, погружается в себя, глаза его стекленеют, а дальше как повезет. Может просто садануть кулаком по столу, а может и за топор схватиться или достать личное оружие. Во время шумной и многолюдной пьянки, когда все уже сильно подшофе, такого товарища и в самом деле могут заметить только после первого трупа, но ведь Вероника с Валерией были вдвоем и молодая женщина не пила из-за беременности. Как она не обратила внимания, что с гостьей происходит что-то странное?
        Насколько Шубников помнил по фильмам, Вероника была спортивная и сильная девчонка, она прекрасно танцевала, значит, обладала хорошей пластикой и реакцией. Как она подпустила к себе Валерию с ножом в руках? Ведь первый и смертельный удар был нанесен не в спину, а в область эпигастрия, то есть Вероника стояла лицом к нападающей. И не успела убежать или хоть отвести руку? Валерия ведь довольно щуплая женщина, справиться с ней должно быть несложно. Конечно, безумие придает человеку сил, но страх за свою жизнь их тоже не отнимает.
        Шубников попытался вспомнить все, что слышал на процессе относительно самого преступления. Вдруг он, сосредоточившись на проблеме вменяемости Валерии, пропустил что-то важное в показаниях свидетелей и экспертов.
        Перевернутый стол, побитая посуда, сорванные с мебели покрывала, выдвинутые ящики, все это выглядит вполне естественно. Все, кроме полуоткрытого крана в кухонной раковине. В состоянии аффекта человек делает грубые и резкие движения, так что, по идее, Валерия должна была врубить воду на всю катушку. Да, возможно, она на секунду пришла в себя, попыталась смыть кровь с рук, но тут сознание снова покинуло ее. А возможно, воду открыл настоящий убийца, специально отрегулировав так, чтобы к нижней соседке протекло через несколько часов, когда он уже будет очень далеко от места преступления.
        Вот вам и крошечный шанс, о котором его так просил в кабаке Филипп Николаевич.
        А вот и еще один - почему на бутылке обнаружены только отпечатки Вероники? Разве так бывает? И почему она не разбилась, когда Валерия крушила все вокруг?
        Нет, в самом деле, он, как крупный специалист по бутылкам, прекрасно знает, что на них должны быть отпечатки еще как минимум продавца. Получается, Вероника была маниакальной чистюлей, мыла бутылки перед подачей на стол? А Валерия Михайловна ни разу не коснулась сосуда со своим любимым напитком? Неужели не захотела рассмотреть поближе этикетку, ведь такой ликер в обычных винных магазинах не продается, только в «Альбатросе» или «Березке» на чеки.
        А главное, почему бутылка не разбилась? Бывает иногда такое, если уронишь на паркет или ковер, но тут-то посуду швыряли с силой, рюмка, из которой пила Валерия, разлетелась вдребезги, и чашка Вероники тоже.
        А бутылка нет…
        «Вот так всегда, - сказал Шубников чайке, которая с протяжным криком и громко хлопая крыльями села на крышу гранитной башенки, - самая типичная клиника оборачивается самой дичайшей казуистикой».
        В студенческие годы так важно было сделать первый самостоятельный аппендицит, чтобы почувствовать себя настоящим хирургом, Шубников каждое дежурство бил копытом, и старшие доктора доверяли ему пациентов с классической клиникой, такой типичной, что ничего, кроме аппендицита, там просто быть не может. И каждый раз юного хирурга ждал сюрприз, классика жанра оборачивалась или перфорацией желудка, или опухолью, или вообще глистной инвазией, не говоря уже о гинекологической патологии. Так он пять или шесть раз передавал скальпель старшему товарищу, пока наконец не сделал настоящий флегмонозный, насчет которого ответственный сказал: «Да нет там ничего, но сомневаешься - оперируй». Работа врача учит, что в жизни все не то, чем кажется, и чем больше кажется, тем больше не то.
        Стало немножко стыдно, что симпатичная судья доверилась ему, как медику, просила все тщательно проанализировать и обдумать, а он не стал. Есть заключение психиатра, что еще надо?
        А сейчас, когда уже поздно, выясняется, что он неправильно интерпретировал факты и выбрал неверную тактику.
        Надо было слушать препода по пропедевтике внутренних болезней, который без конца повторял: «Не собрав анамнез, не ставьте диагноз…»
        Почувствовав, что замерз и окончательно протрезвел, Шубников побежал домой.
        На следующий день ему надо было во вторую смену, и обычно он валялся в кровати до последнего, рассуждая, а есть ли смысл вообще вставать, но тут вдруг вскочил в семь, почувствовал, как мышцы приятно тянет после вчерашней долгой прогулки, потянулся да и вышел пробежаться вокруг квартала, чего ни разу не делал после возвращения из Афгана.
        Когда-то он неплохо бегал и однажды в ежегодном кроссе сотрудников чуть не вырвал победу у абсолютного чемпиона Алика Глущенко, а потом каменная смерть из сна словно пригибала его к земле, ведь какой смысл бежать, если в конце концов она все равно тебя настигнет. И вообще с каждым днем в жизни становилось все меньше смысла, а в выпивке - все больше.
        С непривычки он запыхался после первого же квартала и перешел на шаг. На улице народу было еще совсем мало, только редкие бегуны, почтальоны да продавцы спешили открыть продуктовые магазины. Мимо пронесся какой-то дед в синей олимпийке, могучий, как лось, и Шубникову стало стыдно, что он такой слабак, пришлось срочно дать себе зарок бегать по утрам. Вернувшись домой, Шубников дождался, пока соседи уйдут на работу, и вышел к телефону с карточкой Ветрова в руках. Филипп Николаевич ответил после второго гудка:
        - Саша? Что-то срочное?
        - Даже не знаю.
        - Говорите как есть и не волнуйтесь, из любой ситуации есть выход.
        Шубников признался, что звонит насчет Валерии Михайловны.
        - Как она себя чувствует?
        - Ох, Саша, неважно. Бред полностью купирован, но она совершенно раздавлена чувством вины, и я, честно говоря, жалею, что послушал Валерку и согласился на госпитализацию. Мне кажется, что рядом со мной ей было бы легче.
        Еще сутки назад Шубников произнес бы речь, что психическое заболевание требует лечения у специалистов, а сегодня промолчал, только спросил, почему Ветров сразу решил, что пропавшие бумаги - это бред.
        - Так откуда? Лерочка активно не занималась наукой.
        - А у меня есть сведения, что занималась, причем вместе с вашим братом.
        Филипп Николаевич засмеялся:
        - Ах это! Ну это было шарлатанство чистой воды, все участники которого понимали, что просто дают умирающим надежду, и ничего больше.
        - Так?
        - Ну да, и это не так уж и плохо. Человек живет надеждой, и эти дурацкие уколы позволяли людям не просто ждать смерти, а строить планы, начинать какие-то дела, налаживать отношения с близкими, словом, жить, оставляя смерть у себя за спиной.
        - Как вы сказали? - вздрогнул Шубников.
        В трубке снова послышался смешок:
        - Жизненный путь можно пройти двумя способами. Или смерть идет за тобой, или ты идешь к ней. Лично я предпочитаю первый. Как догонит, так и догонит.
        Шубников выдохнул и сел на серый линолеум коридора. Даже голова закружилась от того, что все оказалось просто и ясно. Как догонит, так и догонит.
        - Хотя, может, Лерочка действительно вела какие-то записи… - протянул Ветров.
        «А может, надо было это выяснить, прежде чем психиатрическую бригаду вызывать?» - рвалось с языка Шубникова, но он промолчал.
        - До моего возвращения квартира стояла запертая и опечатанная, а я никогда не совал нос в личные вещи жены, и Лерочке это было прекрасно известно. Ключи были только у меня и у нее.
        - Вы это точно знаете?
        - Совершенно! Я хранил у Лерочки кое-какие свои накопления, поэтому если бы она захотела кому-то предоставить свободный доступ к себе в дом, обязательно обсудила бы это со мной. Так что украсть бумаги так, чтобы я ничего не заметил, было очень проблематично, и испариться они тоже не могли.
        - Понятно. А откуда у вас этот ликер?
        - Ой, не напоминайте! - вскричал Ветров. - Простить себе не могу, что взял эти чертовы бутылки! Специально Лерочку хотел порадовать, старый идиот!
        Шубников встрепенулся:
        - Бутылки? То есть не одну?
        - Две.
        - И где вторая?
        - Где? А где? А дома разве нету?
        Шубников нахмурился. Изучая протокол обыска, он очень внимательно отнесся к описи бара, просто интересно было, что пьют такие люди. Виски, джин, бутылка вина, водка, естественно… Нет, ликера точно не было.
        - Я просто сейчас у Лерочки живу, в ту квартиру войти так духу и не набрался. Понятия не имею, что там творится.
        - Там ее нет.
        - Тогда не знаю. Вероника увезла на дачу, или Валерка взял, хотя нет, у него был ключ только от почтового ящика. Да мало ли… Врачу в консультацию могла отнести, не все ж с пустыми руками приходить.
        На том и простились.

* * *
        Огонькова была так любезна, что пригласила Ирину с «коллегой» к себе домой. Она жила в кооперативной квартире улучшенной планировки, с большой кухней и широким коридором, и прямо с порога бросалось в глаза, что финансовых затруднений Марина Николаевна не испытывает.
        Куда ни кинь взор - всюду сбывшаяся мечта советского человека. Пушистый ковер, импортная стенка, финская плитка, лоджия… Видимо, Огонькова действительно выдающийся отоларинголог.
        Марина Николаевна пригласила их в гостиную, усадила на диван в изящный цветочек, предложила чай или кофе, а когда гостьи отказались, села напротив в парное дивану кресло и изобразила внимание самой любезной улыбкой.
        Ирина повторила, что это сугубо частная инициатива и Марина Николаевна имеет полное право отказаться от разговора, но хозяйка только шире улыбнулась.
        - Расскажите нам подробнее про вашу подругу, - вступила Гортензия Андреевна.
        - Что вас интересует?
        - Поскольку мы собираем материал для монографии о подсудности душевнобольных, - соврала старушка не моргнув глазом, - то хотелось бы знать, насколько симптомы шизофрении Валерии Михайловны мешали вашему общению.
        - Не знаю, мне лично ничего не мешало.
        - Хорошо, тогда вспомните, пожалуйста, эпизоды ее неадекватного поведения, которым вам пришлось быть свидетельницей.
        Огонькова пожала плечами:
        - Ну вот случай в роддоме.
        - Это мы зафиксировали, а еще?
        - Странные идеи…
        - Об этом мы поговорим с ее непосредственным начальником, а вы нам расскажите что-нибудь другое, что явно вас насторожило, но вы сумели втиснуть происходящее в рамки нормы.
        - Так сразу и не вспомнить…
        - Мы подождем, - Гортензия Андреевна выпрямилась, сложив руки на коленях, но вспомнив, что изображает научного работника, достала из ридикюля блокнот и ручку.
        Повисла пауза.
        - Нет, не приходит ничего в голову, - беспомощно улыбнулась Огонькова.
        - Как же так? Болезнь дебютировала в молодости, потом четверть века ни одного симптома, и вдруг пошло-поехало? Вы врач, скажите мне, разве так бывает?
        - В медицине на этот вопрос один ответ: да, бывает.
        - Но не странно ли это?
        - Видите ли, болезнь болезнью, а Лера очень сильная личность и использовала все компенсаторные механизмы.
        Гортензия Андреевна ухмыльнулась:
        - Что вы говорите? Лечение шизофрении силой воли? Первый раз слышу о такой передовой методике.
        - А вы напрасно иронизируете, - Огонькова слегка повысила голос, - Лера действительно уникальный человек. Знаете, какой у нее был главный принцип? Молчание - золото. Она и сама неукоснительно его придерживалась, и детей учила, что открывать рот можно только с двумя целями - извиниться и помолиться. Во всех остальных случаях, прежде чем что-то сказать, надо крепко подумать, а потом еще раз подумать и все-таки не сказать.
        - Великолепная позиция.
        - Я могла с ней обсуждать все что угодно, не боясь, что это станет достоянием общественности, даже если я не просила ее сохранить тайну. До смешного доходило, Лера спрашивала, можно ли рассказать на работе, что я ходила на «Юнону и Авось» и мне понравилось.
        - Весьма похвальное поведение, - заметила Гортензия Андреевна, - я тоже всегда учу…
        Ирина кашлянула, напоминая своей подельнице, что сейчас она не педагог, а научный работник.
        - В общем, Лера очень сдержанный человек.
        - Да-да, возможно, научилась тщательно скрывать болезнь. Или скрывать было нечего, а, Марина Николаевна?
        - Позвольте, но психиатрическая экспертиза…
        - Ориентировалась на сказку, которую вы ей скормили! - Гортензия Андреевна резко поднялась с дивана и положила руку Марине Николаевне на плечо, не дав той встать: - Стоп, не надо дергаться. Вы знаете, что вы лжете, я знаю, что вы лжете, вы знаете, что я знаю… И как? Будем дальше гонять порожняк по этому кругу или начнем нормальный разговор?
        - Да что вы себе позволяете? - воскликнула Марина Николаевна, но без особой уверенности в голосе.
        Ирина улыбнулась ей, прикидывая, как напомнить распоясавшейся учительнице, что сейчас мирное время и в СМЕРШе она давно не служит.
        - Марина Николаевна, вы в любую минуту можете попросить нас уйти, - повторила она.
        - И вернемся мы уже с милицией, - азартно закончила фразу Гортензия Андреевна, - серьезная женщина, профессор, хватит ваньку валять, в самом-то деле!
        - Не понимаю, что вы от меня хотите? Ирина Андреевна, я завтра же с утра пойду к вашему начальству, а оттуда прямиком в горком, пусть там решают, совместима ли должность судьи с каким-то бандитизмом!
        Ирина вздохнула. Кажется, она заработала себе крупные неприятности… Собираясь к Огоньковой, она готовилась к долгому и трудному разговору, но никак не ожидала, что старушка проявит такую прыть.
        - Иди-иди, родная, заодно узнай, сколько за подмену ребенка дают. Ну и у подсудимых поспрашивай, что на женских зонах делают с такими, как ты, - Гортензия Андреевна засмеялась. - Что вылупилась? Подельница твоя слила тебя со свистом.
        - Тетя Раиса?
        - Говори, как было.
        Поправив прическу, Гортензия Андреевна села рядом с Ириной на самый краешек дивана, по-детски сложив руки на коленках.
        Огонькова вздохнула:
        - Вы меня тоже поймите, ведь вся моя судьба зависела от благосклонности тети Маши, замолвит она за меня словечко или нет. Когда Лера начала раньше времени рожать, отец того пацана, из-за которого все началось, предложил отвезти ее на своей машине в Снегиревку. Тетя Маша колебалась, ведь роды - это штука непредсказуемая. Можно через шесть часов разрешиться, а можно и через двадцать минут. Был огромный риск, что ребенок появится на свет на обочине дороги и принимать его будет шоферюга с помощью монтировки, разводного ключа и такой-то матери. Мне не пришлось долго убеждать их с тетей Машей, что в местном роддомчике, где я практику прохожу, мы примем роды в самом лучшем виде. Я немножко преувеличила свое значение, сказав, что меня там уважают и прислушиваются, надеялась, что тетя Маша с Гаккелем будут мне благодарны за помощь и помогут после института устроиться на нормальное место. В том, что у Леры все пройдет хорошо, у меня не было ни малейших сомнений. Она всю беременность чувствовала себя прекрасно, и врач в консультации каждый раз ей говорила, что она родит и не заметит.
        - В итоге она родила, а вы не заметили, что послед не целый, - хмыкнула Гортензия Андреевна, - сбылось пророчество, но кривовато, как это вообще им свойственно.
        - Для меня это был сильнейший шок - увидеть Лериного ребенка мертвым.
        - Вот как? - хмыкнула Гортензия Андреевна.
        - Представьте себе. В конце концов, мне было двадцать два года, и я впервые в жизни столкнулась со смертью по-настоящему, - Огонькова зябко повела плечами. - Это тогда мне казалось, что двадцать два года - солидный возраст, а теперь-то я понимаю, что была совсем девочкой, ребенком… Господи, я так испугалась, что меня сделают виноватой в смерти малыша, выгонят из института, а может быть, даже посадят в тюрьму… Нас ведь так учили в институте, что врача отдают под суд за малейший промах…
        - Я за всю свою практику судила доктора один-единственный раз, - заметила Ирина.
        - Не забывайте, что по моей вине умер не простой младенец, а внук академика Гаккеля. Сначала я уговорила Леру остаться здесь, потом проворонила малыша, конечно, Гаккель бы мне этого не простил и не успокоился, пока не разрушил всю мою жизнь. Я была в отчаянии, уже простилась с дипломом врача и вообще со свободой, и тут вдруг тетя Раиса предлагает подменить детей! Вы не представляете, что я тогда почувствовала! Как человек, которому сказали, что врачи ошиблись и никакого рака у него нет.
        Гортензия Андреевна покачала головой:
        - Я могу понять, что в роддоме вы действовали под влиянием стресса, но почему не нашли в себе мужества признаться, когда вашу подругу стали записывать в сумасшедшие? Как вы с ней дружили, зная, что по вашей вине она считает себя ненормальной?
        - В первую очередь я заботилась о ней. Ведь лучше же думать, что у тебя был острый психоз, чем пережить смерть ребенка.
        - Марина Николаевна, надеюсь, не надо объяснять, что когда человек за вас решает, как вам лучше, он делает лучше для себя самого. Вы боялись за себя.
        - Как вам будет угодно.
        - А потом это росло, как снежный ком, и вы понимали, что если за смерть внука академик бы вас просто пожурил, то за подмену мог и уничтожить, верно? Потом вы росли профессионально, сами стали величиной, а Гаккель состарился и умер, зато вошел в силу его сын. Филипп Николаевич теперь в таких сферах вращается, куда и папе было не достать, и хоть он, по общему мнению, человек добрый, но как простить женщину, по вине которой ты тридцать лет воспитывал чужого ребенка?
        - Я действовала в интересах подруги, - отчеканила Огонькова, - и не вам меня судить.
        - Может, и нам, - хмыкнула учительница, - когда дело о том, как вы убили Веронику, попадет в суд, вероятность, что рассматривать его будет Ирина Андреевна, очень даже не исключена.
        «Исключена, - буркнула про себя Ирина, - нам свой брак не дают переделывать».
        - Женщина, что вы несете? - похоже, Огонькова слегка оправилась от первого потрясения. - Какое убийство?
        - Вы умная женщина, целый профессор, поэтому для вас не составило труда сложить два и два и получить четыре. Вероника поселилась на даче Валерии Михайловны, спокойненько себе жила, и вдруг резко едет в город поговорить с хозяйкой о чем-то важном.
        - Господи, да я была уверена, что тети Раисы давно нет в живых! Не надо мне приписывать ход мысли параноика.
        - А что ей мешало позвонить вам и признаться, что она раскрыла ваш секрет?
        - Даже и не знаю, что могло ей помешать. Может быть, то, что она не знала ни адреса моего, ни телефона? Я переехала в этот дом два года назад, а с тетей Раисой ни разу не встречалась после той злополучной практики.
        - Неубедительно.
        - Послушайте, вы ворвались в мой дом, несете какой-то бред, угрожаете… Детективов на ночь начитались? В Шерлока Холмса решили поиграть? Простите, но я в отличие от вас взрослый человек и не собираюсь участвовать в ваших шалостях.
        - Да неужели?
        - Представьте себе, - Марина Николаевна встала, - тете Раисе сколько лет? Сто или около того, а в этом возрасте люди часто страдают псевдореминисценциями и конфабуляциями. А я вам от страха сболтнула глупость, сами понимаете, под угрозами чего только не скажешь.
        Гортензия Андреевна заметила как бы в пространство, что эти песни ей знакомы.
        - Завтра же поставлю вопрос о вашей профпригодности, Ирина Андреевна, и о вашей, кто бы вы там ни были.
        Ирина растянула губы в улыбке, хотя мысленно уже попрощалась с должностью. Павел Михайлович завтра же ее уволит и будет, между прочим, прав, нельзя судьям вламываться в дома свидетелей и запугивать их до полусмерти. Ну и слава богу, не надо будет больше разрываться между семьей и работой.
        Гортензия Андреевна сказала, что посмотрит на это с большим удовольствием.
        - Всегда интересно наблюдать, как люди сами себя топят. А вообще вам будет довольно затруднительно писать на нас жалобы из КПЗ. Мне почему-то кажется, что соответствующие органы с большим вниманием отнесутся к моей версии, что вы убили Веронику, как носительницу вашей тайны, чем к вашим цидулькам.
        - А когда соответствующие органы убедятся, что во время убийства Вероники я весь день провела в операционной, что они скажут?
        - Много чего. Сообщников еще никто не отменял.
        Огонькова вздохнула:
        - Я честно не знала, что Вероника докопалась до этой истории, и, конечно, рассказывать Валерии правду с ее стороны было крайне тупо. Узнать, что сын тебе не сын и почти тридцать лет тебя считали дурой совершенно напрасно… Тяжело выдержать такой удар, вот мозг и врубил аварийный механизм защиты, острое помрачение сознания с ретроградной амнезией.
        Гортензия Андреевна кивнула:
        - Давайте так, Марина Николаевна, мы никуда дальше не распространяем информацию о том, что вы совершили в роддоме, а вы нам рассказываете всю правду.
        - В смысле?
        - Всю правду о состоянии психики вашей подруги.
        - И о том, как так получилось, что муж ушел от нее к ее же воспитаннице, - добавила Ирина.
        Огонькова вдруг рассмеялась:
        - Ах это! Тут как раз нет никакого криминала, Валерия сама захотела с ним развестись. Филя никогда в жизни бы ее не бросил, он у нас однолюб. Это Валерка бабник, а Филя с шести лет как влюбился в Леру, так и пропал. Валерии нравилось, что за ней бегает такой симпатичный парень, да еще на год старше, это возвышало ее над другими девочками, делало желанной, привлекательной и авторитетной. Филипп тоже ей нравился, но она мечтала о такой любви, как пишут в книгах. Потом повзрослела, поняла, что жизнь одно, а сказки - совсем другое, и вышла-таки за своего верного обожателя. Пусть при виде Филиппа у нее ноги не подкашивались от восторга, но она знала, что он хороший и порядочный человек, и испытывала к нему искреннюю симпатию, а для семейной жизни это гораздо важнее. К сожалению, кроме родства душ существует еще сходство характеров, и тут все оказалось не так безоблачно. Валерия была прямая, целеустремленная, очень сдержанная женщина с развитым чувством долга, а Филипп при папе-академике с домработницей, шофером и нянькой вырос слегка безалаберным товарищем. Он не был неженкой и привередой, наоборот,
переносил тяготы и лишения военной службы даже слишком легко. Выражения «Никогда так не было, чтобы никак не было, а всегда было, чтобы как-нибудь да было» и «Если дело - дело, то оно и само сделается, а если не дело, то его и делать нечего» являлись его основополагающими жизненными постулатами. Другие офицеры бегали по инстанциям, выбивали себе жилье, а Филипп ютился с женой и ребенком в одной комнате, ожидая, когда ему принесут ключи от дворца на серебряном подносе. Валерия не выносила пустой болтовни, а муж любил порассуждать на абстрактные темы. Для нее поговорка «Не давши слова - крепись, а давши - держись» была свята, Филипп же освоил этот навык только под влиянием жены. Например, возле дома появилось осиное гнездо. Филипп читает целую лекцию, почему осы - это плохо, чем они опасны, какие существуют методы борьбы и какие у каждого из них недостатки и преимущества, разрабатывает план действий, а тем временем Валерия молча заматывалась в одеяло и убирала гнездо.
        Солгать для Валерии было так же невозможно, как полететь, и это было почти единственным прегрешением, за которое она серьезно ругала детей, но порицалась не только сознательная ложь, но даже преувеличение. Никогда нельзя говорить того, в чем не уверен, считала Валерия, а Филипп не особо разделял это убеждение жены. Ведь это же такая мелочь, подумаешь, жена спросила, привезли ли в булочную свежий хлеб, а ты не обратил внимания, но, в принципе, знаешь, что раньше шести вечернюю партию не привозят, поэтому и сказал, что не привезли. Невинная не ложь даже, а умозаключение, но Валерию подобные штучки приводили в настоящую ярость.
        При этом Филипп совершенно искренне считал, что они счастливы, ведь Валерия, верная своему принципу сначала подумать, а потом промолчать, никогда не устраивала ему скандалов. В их доме это была вообще вещь неизвестная. Потому что когда ты подумаешь, то сообразишь, что человек не со зла так с тобой обошелся. Марине Николаевне запомнился случай, когда у Гаккелей сломался бачок от унитаза. Филипп по своему обыкновению принялся рассуждать, какая это важная деталь канализации и как без нее будет плохо жить, но все-таки взялся за разводной ключ, что-то повернул, и дефицитный фаянсовый бачок раскололся, как орех. Нормальная жена за такое убила бы, а Валерия только улыбнулась и принесла с балкона цинковое ведро. Оттого, что все испортят друг другу настроение, бачок все равно не склеится.
        Короче говоря, Филипп жил, как у Христа за пазухой, всегда его ждал чистый дом, вкусный обед и ласковая улыбка жены. Дети тоже были ее зоной ответственности, он только водил их гулять да иногда спал на задней парте во время родительского собрания. Иногда мелькали бантики девочки Вероники, но Филипп привык, что в доме у них всегда больше детей, чем записано у него в паспорте: то дочь приводила подружек, то сын - товарищей, то племянники пасутся несколько дней кряду, пока брат с супругой оголтело занимаются туризмом.
        Филипп по-настоящему любил жену, мужчины редко умеют изображать такое убедительно. Страсть могут, но настоящую любовь нет.
        Гаккель-Ветров не был гигантом решения бытовых проблем, зато содержал семью и не строил домочадцев, не пил, не гулял, досуг посвящал литературному творчеству, то есть не муж, а мечта.
        Марина Николаевна, которой так и не удалось создать семью, страстно завидовала подруге, хоть и понимала, сколько сил вложила Лера в свою идиллию.
        Когда дети подросли, Валерия хотела вернуться на целую ставку, но не получилось. К сожалению, она так и не смогла закончить кандидатскую, официально из-за семейных хлопот, но Марина Николаевна вместе со всем остальным миром считала, что просто силенок не хватило. Ассистент без ученой степени не сильно украшает кафедру, поэтому Валерии предложили или перейти на должность старшего лаборанта, или оставить как есть полставки, но без понижения в статусе. Поскольку материальных трудностей Гаккель не испытывала, то выбрала второй вариант. Четыре часа в день посвящала кафедральной рутине, а свои научные гипотезы изучала в свободное время вместе с дедом Вероники, профессором Павловым. Работали они на кафедральном оборудовании, а расходные материалы частично брали с излишков, частично доставали за личные средства. Позже, когда они прошли стадию экспериментов на мышах (большинство реактивов и мышей, кстати, было куплено на первые гонорары Филиппа), к работе подключился Валерий.
        Официального признания они так и не дождались, но Валерия была равнодушна к славе и почестям. Главное, она занимается интересным делом, а остальное не важно.
        Подросшая Вероника страстно влюбилась в Валерия Гаккеля, пораженная его редкой красотой, мечтала признаться и отдаться, Лера с Мариной еле-еле в четыре руки удержали ее от этого опрометчивого шага, потому что младший братик Филиппа не отличался спартанским нравом.
        Для гарантии Валерия напрягла все связи и устроила Веронику во ВГИК, чтобы обстановка другого города, самостоятельная жизнь и интересная учеба вымели у нее из головы страдания по женатым мужикам.
        Коля уже вылетел из гнезда, сначала в армию, потом на Камчатку, вслед за ним выпорхнула и Алена, и внезапно Валерия с ужасом начала понимать, что ей нравится жить одной.
        Крамольные, позорные для советской женщины чувства, но, черт возьми, она радуется, когда Филипп сообщает о предстоящей командировке, а накануне его возвращения у нее портится настроение. Она почти силой, как новичка-парашютиста из самолета, выталкивает его из дому на банкет, якобы для поддержания полезных связей, а на самом деле ей просто хочется провести вечер в одиночестве.
        И да, она скучает по детям, но, боже ты мой, как хорошо, что они живут в другом городе и своих детей - ее горячо любимых внуков - при всем желании не могут повесить бабушке на шею!
        Валерии было очень стыдно, но жить с мужем она больше не хотела.
        Надоело готовить ему вкусную и разнообразную еду, следить за гардеробом и за тем, чтобы он держал все принятые на себя обязательства. Не опаздывал на встречи, которые назначил, просил нужных людей за тех, за кого обещал, и так далее.
        Фантастические заработки Филиппа позволяли держать целую армию домработниц, но их все равно необходимо контролировать, а самое ужасное, что муж любит ее и любит с ней общаться. У нее в голове новый эксперимент, а он лезет обсуждать сюжет новой пьесы. Ей на сутки дали новую монографию на английском языке, надо срочно прочитать и сделать выписки, а Филиппу приспичило поболтать о творчестве Горького. Ей хочется просто тупо полежать перед телевизором, а он зовет кататься на лыжах, мол, в их возрасте необходимо поддерживать форму.
        Марина Николаевна говорила, что в одинокой жизни нет абсолютно ничего хорошего и липучка Филипп гораздо лучше, чем никого или любая другая модификация мужа. Валерия просто надорвалась за всеми ухаживать, а как только прочувствует, что такое просыпаться одной в пустой квартире, сразу изменит свои приоритеты.
        Пользуясь тем, что у преподавателей вуза большой отпуск, Валерия махнула в Крым, сняла там полдома и два месяца прожила в полном одиночестве. А когда вернулась, заявила, что теперь точно хочет разводиться, ибо в жизни не была так счастлива, как в эти два одиноких месяца.
        Филипп перенес это известие очень болезненно, уговаривал, предлагал всякие варианты вплоть до раздельного проживания, лишь бы только не развод, но Валерия хотела быть свободной официально. Она даже была согласна разменять свою квартиру, но Филипп только махнул рукой и гордо удалился. Денег столько, что с жильем решит в две недели, а пока перекантуется в пустующей квартире воспитанницы жены.
        А тут неожиданно вернулась хозяйка, у которой начались съемки на Ленфильме…
        Когда встречаются молодая женщина, не знавшая полноценного детства, и брошенный мужчина средних лет, итог предсказать нетрудно. Завязался роман, и вскоре Филипп с Вероникой поженились при горячем одобрении Валерии.
        Вероника была хорошей девочкой и выросла прекрасной женщиной, чуткой, доброй и скромной. Эти качества помогли ей сохранить достоинство в довольно-таки двусмысленной ситуации, когда бывшая жена не только остается лучшим другом твоего мужа, но и является твоей старшей подругой, почти матерью. Ни разу ей в голову не пришла здравая мысль, что с какой радости, собственно, Филипп продолжает содержать свою бывшую, коль скоро она сама его выставила из дому?
        - Да, высокие отношения, - протянула Гортензия Андреевна, выслушав рассказ Огоньковой, - а дети как к этому относились?
        Марина Николаевна улыбнулась:
        - Алена нормально восприняла, а Коля пытался проклясть отца, но Валерия быстро вправила ему мозги в том духе, что мы в вашу жизнь не суемся, и вы не лезьте.
        - Ясно. А почему они не приехали на суд?
        - Филипп сказал, что помочь они ничем не помогут, так зря кататься смысла нет. Мать не хочет, чтобы дети ее видели на скамье подсудимых или в психиатрическом отделении, ему тоже легче переживать самому, чем психовать, как перенесет дорогу беременная Алена. Пусть занимаются своими делами.
        - Сурово.
        - Но правда, что бы изменило их присутствие?
        - Ну как? - растерялась Ирина, - поддержка моральная хотя бы…
        - Для Филиппа с Лерой лучшая моральная поддержка это уверенность, что с детьми все в порядке. Кроме того, они знают, что, когда помощь потребуется по-настоящему, Алена с Колькой обязательно приедут. И вообще… - Марина Николаевна вдруг улыбнулась, - вы тут меня обвиняете, что я убила Веронику, лишь бы скрыть, что Коля не родной, а ведь эта новость, думаю, не произвела бы на его родителей сильного впечатления. Они его любят не как продолжение себя, а как родного, но отдельного человека. Мне даже кажется, что они будут нам с тетей Раисой благодарны…
        Гортензия Андреевна фыркнула:
        - Хотите проверить?
        - Нет, пусть все остается как есть. Филипп простит, а Валерия - нет. Она не прощает лжи.
        Уже прощаясь, Ирина вдруг вспомнила про научную работу Валерии.
        Огонькова состроила неопределенную гримаску и покрутила пальцами:
        - Ну так, соу-соу. Мне ее идеи действительно казались глупостью, так что, когда адвокат посоветовал чуть-чуть сгустить краски, я даже не посчитала это ложью.

* * *
        Когда понимаешь, что поставил неверный диагноз, то нужно сделать все возможные анализы и провести все доступные исследования, чтобы поставить верный. Сначала получить данные, а потом начинать над ними думать, ибо чем меньше информации, тем легче рождается теория и выглядит такой стройной и красивой, что отказаться от нее нет никаких сил, и новые факты подгоняются или игнорируются.
        Один раз он уже поддался логичному объяснению и сел в лужу, второй раз этой ошибки повторять не стоит, надо изучить всю доступную фактуру, прежде чем делать выводы.
        Начать он решил с сына главврача, пусть расскажет о работе Валерии Михайловны и состоянии ее психики. Парень, которому он позвонил из кабинета Таисии Михайловны, сообщил, что сегодня весь вечер дома и ждет гостя до половины десятого, поэтому после приема Шубников сразу рванул к нему, хотя собирался провожать Клавдию Константиновну.
        Тимур Барановский жил, как и Шубников, в коммуналке, но в старинном доме с пятиметровыми потолками, отчего его маленькая комната казалась колодцем или аэродинамической трубой. Чтобы освободить пространство, кровать была вознесена как бы на второй этаж, а забираться на нее приходилось по веревочной лестнице, и Шубников невольно улыбнулся, представив, как реагируют на эту конструкцию дамы Тимура. Парень-то смазливый, похож на героев довоенных фильмов, девушкам такие нравятся.
        Но по обстановке было видно, что обитает здесь не Казанова, а молодой ученый. Книги везде, на самодельных полках, занимающих целую стену, на широком подоконнике, на письменном столе, стоящем возле высокого и узкого арочного окна, напоминающего бойницу, грудой навалены конспекты. Вот это человечище, подумал Шубников, у которого после третьего курса на все предметы была одна толстая тетрадь по медицине, а для кандидатской один блокнот с данными, из которого он печатал сразу набело.
        Среди унылых клеенчатых обложек толстых тетрадей Шубников заметил одну редкой красоты, с изображением Парижа, как он догадался по силуэту Эйфелевой башни. Обложка была старая, немного выцветшая, с растрепанными уголками, и Шубников предположил, что парень не расстается с этой красивой тетрадкой со школьных лет, бережет, записывая туда только самые важные мысли.
        - У вас мальчик, девочка? Какой класс? - спросил Тимур.
        Шубников опешил:
        - В смысле?
        - Ну вы же насчет репетиторства поговорить хотите? Я материал даю хорошо, но сразу предупреждаю, что без гарантии поступления, потому так недорого. Ну и вам еще скину дополнительно, как маминому коллеге.
        Посмеявшись недопониманию, Шубников рассказал, зачем пришел.
        Тимур нахмурился:
        - Слушайте, я даже не знаю…
        Он пододвинул Шубникову единственное в комнате кресло, а сам запрыгнул на столешницу.
        - Даже не знаю, что вам сказать. Мы давно не общались.
        - Какие у вас остались впечатления о ней? О ее научных разработках.
        Хозяин пожал плечами:
        - Так какие? Когда ты студент, все кажутся великими и гениальными.
        - Что есть, то есть.
        - Ну! А потом смотришь, мама дорогая… Слушай, давай на «ты».
        - Давай.
        - Гаккель умеет заморочить, сам, наверное, знаешь. Он мужик обаятельный, как начнет речь толкать, что мы все болезни победим, рак поставим раком и так далее, так прямо веришь! Прямо вот немедленно хочется бежать и покорять. А тезка его в светлые дали не звала, но так умела разложить красиво, что неискушенному уму любая притянутая за уши муть представлялась великим научным открытием. Ей бы научный коммунизм преподавать, честное слово. Так что пока я у них был на побегушках, конечно, верил, а как вник в вопрос, понял, что пустышка. Павлов, кстати, тоже перед смертью отказался от этой идеи, после того, как все приличные журналы завернули их статьи обратно.
        - Ну ясно, - вздохнул Шубников, - но в целом она нормальная была?
        - Ну такая… Недалекая, но хорошая, в принципе, тетка. По сравнению со своим родственником так вообще ангел. Помогла мне устроиться, когда эта скотина Гаккель меня на кафедру не взял.
        - А что так?
        - А то ты не понимаешь? Блатного предпочел. Валерия Михайловна хотела его уговорить, чтобы все-таки меня взял, но они страшно разругались.
        - Из-за тебя?
        Тимур широко улыбнулся:
        - Да ну, кто я такой, чтобы из-за меня ругаться. Просто когда Павлов умер, вакцину стало некому варить, ну и началось… Я вообще зря не хочу наговаривать на хороших людей, но мне кажется, что они все это организовали ради денег.
        - В смысле?
        - На пороге смерти любую сумму отдашь, лишь бы только еще пожить, правда?
        Шубников пожал плечами.
        - Валерия Михайловна, святая простота, верила во всю эту ересь, а Гаккель с Павловым просто бабки заколачивали, - вздохнул Тимур. - Я когда понял, то отстранился от них, не хотелось, знаешь, мараться. Хоть они мне ничего и не платили, но до сих пор как-то неприятно, что я участвовал в надувательстве тяжело больных людей. Когда Павлов умер, Гаккель хотел, чтобы Валерия сама готовила вакцину, но она отказалась. Не умела, да и оборудования у нее на кафедре такого нет, как в Институте цитологии. А Гаккелю в принципе было наплевать, что она там сделает, хоть дома у себя куриный бульон сварит.
        - Не стала, значит, в откровенном надувательстве участвовать?
        - Нет, конечно! Она отличная тетка, хоть немного и того, - Тимур горестно вздохнул. - Ну как немного, если Веронику грохнула…
        Поблагодарив Тимура за уделенное время, Шубников отправился домой. Сходил он, похоже, не зря, данное исследование не поставило точку, но показало, в каком направлении следует идти.
        Неизвестно, как сейчас, но когда он сам работал в стационаре, брать деньги у пациентов было не принято. Больные благодарили другими, иногда более существенными вещами, каждый в меру своих возможностей. Кто-то просто нес коньяк и конфеты, кто-то редкие книги, директора магазинов оставляли свои телефоны на предмет приобретения дефицита, а если ты стоял в очереди на жилье и успешно оперировал работника исполкома, то получал квартиру в первом сданном доме. Или во втором, в зависимости от должности пациента. Словом, принцип услуга за услугу работал отлично, и никто не приплетал к нему пошлые дензнаки. Урологи и гинекологи брали, но это у них такая уж традиция.
        Валерий Николаевич учел их передовой опыт и придумал извлечь выгоду из странных идей своей невестки. Главврач говорила ему, что сын много работал, только на дому вводил препарат примерно десяти человекам, а сколько еще приходило в лабораторию? Ну пусть еще десять, хотя наверняка гораздо больше. Для круглого счета возьмем с каждого по десятке, это двести рублей в неделю, поделить на двоих, потому что Валерия Михайловна была замужем за богатеньким Филиппом, о деньгах не думала, а радела за науку. По самым осторожным подсчетам получается четыреста рублей на каждого в месяц, то есть еще одна профессорская зарплата. Как минимум. Естественно, Гаккель взбесился, лишившись такого источника дохода, ради которого ему и делать-то ничего не надо было. С другой стороны, у него была самая опасная задача - выколачивать деньги из больных. А вдруг бы кто пожаловался? Медицина-то у нас бесплатная. Но тут Валерий Николаевич мог легко ответить принципиальному пациенту, что бесплатная-то она бесплатная, но вот товарищи бесплатно придумали лекарство от рака, а его никуда в разработку не берут, поэтому все приходится
делать на голом энтузиазме, в свое свободное время и на личные средства. Так что они просят только компенсировать затраты, а выгоды никакой не получают.
        Валерий Николаевич близок с братом, хорошо знает обеих его жен, вхож в их дома и ориентируется в них, как в своем собственном. Если Веронику убила не Валерия, то именно у Гаккеля было больше всех возможностей устроить эту жуткую постановку.
        Вопрос: зачем? С какой целью? Украсть бумаги Валерии, не найдя которых она угодила обратно в дурдом? Филипп говорит, что ключи от квартиры только у хозяйки и у него самого, но в семьях часто так бывает, дал запасной комплект брату, чтобы поливал цветы, пока ты в отпуске, да и забыл. А если и нет, то где валялись те ключи, пока Ветров жил с молодой женой? Брат мог сделать хоть тысячу дубликатов, никто бы этого не заметил.
        Итак, технические возможности для преступления шикарные, но смысл? Вероника вообще никому не мешала, тихая женщина без особых претензий, только с небольшой фобией. Валерию не нравилось, что она родит наследника? Но у Филиппа уже есть двое детей, все равно все достанется им, а не брату. Какая Валерию разница, на двоих они будут делить несметные богатства или на троих, он-то все равно за бортом, как наследник второй очереди.
        Гаккель соскучился по денежкам и захотел возобновить бизнес, для чего ему понадобились записи невестки? Добром она не давала, не хотела, чтобы ее открытие попало в недобросовестные руки, и Валерий решил силой отобрать научное наследие? Так себе версия, хоть и оригинальная. Во-первых, Тимур прав, на кухне такое лекарство не сваришь, нужно оборудование, которое есть только в специальных учреждениях, в которых работают специально обученные люди, понимающие, что разработки Валерии - полное фуфло, изыск скучающей домохозяйки. Возможно, Гаккель нашел беспринципного шарлатана, который за деньги согласился делать вакцину, только ему нужен был рецепт, а Валерия отказывалась его дать… Вариант, но все же городить такую жуть ради приварка в четыреста рублей… Не проще ли взять в роддоме просроченную БЦЖ и вводить под видом чудодейственного лекарства? Тоже вакцина, какая, в конце концов, разница, против рака или туберкулеза? Для хирурга эти нюансы несущественны, а для мошенника тем более.
        Мотив в конце концов выяснится, главное, что с точки зрения физической возможности Гаккель наиболее вероятный кандидат, если исключить виновность Валерии. Недаром он, занятой человек, весь суд просидел возле брата, типа поддерживал. Родные дети не приехали, а брат поддерживал, хотя Филипп и сам неплохо справлялся. И в больницу зачем-то Валерию повез. Нет, понятно, ты приехал по зову брата в разгар приступа, помог, но дальше-то зачем целый день кататься вместе с психбригадой? Брат братом, но у тебя семья, дети и работа. Самопожертвование? Или желание держать руку на пульсе, быть уверенным, что все идет по твоему плану?
        Шубников вздохнул. Врач, конечно, самая гуманная профессия на свете, но хирурги вообще люди жесткие. Гуманные, добрые, но жесткие. Знают, что такое смерть, и что такое убить человека, тоже рано или поздно узнают. У каждого врача свое кладбище, и всегда есть груз вины, который он несет за плечами. Справляются с этим по-разному. Большинство спасается самоотверженным трудом и добрым отношением к пациентам, некоторые получают утешение в вере, обладающие несокрушимым здравомыслием находят отдушину в хобби, например, спорте, выращивании кактусов, рисовании или написании книг, и лишь единицы зарабатывают комплекс бога, который заключается не столько в том, что человек начинает считать себя всемогущим, сколько в том, что воспринимает людей своими игрушками. Этим опасным докторам лучше всего немедленно сменить профессию, но горькая ирония в том, что они преуспевают в ней быстрее других. Гаккель всегда веселый, жизнерадостный, не обуреваемый угрызениями совести, быстрый в решениях, потому что ему наплевать, что с пациентом будет дальше, поэтому производит очень хорошее впечатление. Он внимательный, всегда
выслушает, подбодрит, разве подумаешь, что ты для него что-то вроде машинки, с которой пока еще интересно играть, а как надоест, тебя зашвырнут на антресоли? Валерия с Вероникой чем-то помешали, значит, надо их устранить. Хорошо продумать и аккуратно все сделать, а угрызения совести для дураков.
        …За размышлениями Шубников не заметил, как подошел к дому. На углу телефонная будка соблазнительно приоткрыла дверь. Он заглянул - трубка не оторвана и в ней раздается длинный гудок. В кармане обнаружилась куча двухкопеечных монет, не пришлось даже залезать в дыру в подкладке, и время еще не перевалило за десять вечера, контрольный срок, после которого приличные люди не звонят другим приличным.
        - Клавдия Константиновна?
        - Добрый вечер, Александр Васильевич.
        - У вас такое красивое имя. Вы, наверное, из рода римских императоров?
        Она засмеялась:
        - Естественно. Da tales doses. Misce fiat pulvis[1 - Da tales doses. Misce fiat pulvis (лат.) - прибл. «Выдай такие-то дозы. Смешай, пусть получится порошок» (одна из стандартных рецептурных формулировок).].
        - Я так и думал. Можно сказать даже cogito ergo sum[2 - Cogito ergo sum (лат.) - мыслю, следовательно, существую.].
        - Рада за вас, - сказала Клавдия, и Шубников подумал, что она в этот момент улыбается.
        - И я, - улыбнулся и он.
        - Ну что, до завтра? Помните, мы в первую смену.
        - Слушайте, а я такой трезвый, что даже забыл об этом, - вдруг спохватился Шубников, - представляете?
        - Александр Васильевич… - начала Клавдия и замялась, но он понял, что она хотела сказать.
        - Не волнуйтесь, Клава, я знаю, что это ничего не значит и я все еще алкаш. Я не пойду вас провожать и целоваться не полезу, и звонить больше не буду.
        - Нет, звоните, пожалуйста.
        - Да? Вы разрешаете?
        - Звоните в любое время.
        Шубников вздохнул:
        - Я вам попозже скажу, что люблю вас.
        - Конечно, не спешите.
        - Спокойной ночи.
        - Спокойной, Александр Васильевич. Завтра увидимся.

* * *
        Ирина пришла на работу с тяжелой головой, в состоянии сродни похмелью. Методы работы Гортензии Андреевны несколько шокировали ее, и дело было не только в том, что во время вчерашнего разговора с Огоньковой возникали моменты, когда она всерьез опасалась за свое место. Просто нельзя вламываться к людям и запугивать их до полусмерти. Гортензия бы еще на фургоне «Хлеб» подкатила для полноты картины! И слава богу, что Огонькова от неожиданности призналась сразу, иначе старая учительница развернулась бы с такой стороны, с какой Ирина совершенно точно не хотела ее знать.
        Нет, Гортензия Андреевна пусть как знает, а она будет действовать строго по закону. Все эти разговоры, что иногда «надо брать на себя ответственность», «иметь мужество», они хороши в ситуациях непосредственной угрозы жизни и в военное время, но там вступают в силу свои законы, четко регламентирующие, что можно, что нельзя. До миллиграмма высчитано количество ответственности, которое ты должен на себя взять.
        Ирине было очень стыдно за вчерашнее, пусть сама она не сказала Огоньковой ни одного худого слова, но ведь разболтала Гортензии о закрытом процессе, а потом взяла ее с собой к Марине Николаевне, а должна была идти одна. Вернее сказать, вообще не должна была никуда идти, а сразу доложить обо всем Павлу Михайловичу, а дальше уже полагаться на решение своего непосредственного начальника.
        Все-все, больше никогда никакой самодеятельности! Никакой работы вне здания суда! И Гортензия Андреевна больше не услышит от нее ни звука о делах, никогда и ни при каких обстоятельствах!
        Она хочет дружить с доброй старушкой, обожающей ее детей, как собственных внуков, хочет обсуждать с ней книги, фильмы и политику партии… А о том, что Гортензия Андреевна когда-то «брала на себя ответственность» и готова сделать это снова, надо поскорее забыть.
        Каков же итог их вчерашних противоправных действий? Надо признать, что, по сути, разговор ничего не принес, кроме мучительного чувства стыда. У Огоньковой безупречное алиби, да и мотив выглядит жиденько. Убить Веронику, чтобы не разболтала о подмене Коли? Но тогда необходимо было и старую акушерку отправить на тот свет, поскольку именно она являлась главной носительницей тайны. Однако Марина Николаевна почему-то этого не сделала. Она профессор, здравомыслящий человек, умеет соотнести выгоду и риск. Начнем с того, что у Коли такая группа крови, какая может быть у родного ребенка Филиппа и Валерии, это было установлено еще тогда, а других надежных способов определить, является ли парень биологическим сыном Гаккелей, на сегодняшний день не существует. Цвет глаз еще можно принять во внимание, например, у кареглазых родителей может родиться голубоглазый ребенок, а наоборот - нет. Но это так, штрих к портрету.
        Старушка Раиса Селиверстовна может хоть до посинения клясться, что подменила младенцев, максимум, чего она добьется, - это рецепта от участкового терапевта на ноотропил или глутаминовую кислоту.
        Можно зайти с другой стороны, разыскать девочку, предполагаемую мать Коли, и посмотреть, насколько сильное между ними сходство. Цвет глаз, волос, форма ушей… Это поможет установить правду на бытовом уровне, но в суде непреложным аргументом считаться не будет.
        Да и по какой статье судить? Халатность? Огонькова была на практике и ни за что не отвечала.
        Боялась суда общественности? Но половина, если не девяносто процентов людей скажет, что она провернула благое дело.
        Да, Валерия отказала бы ей от дома, но ради расположения самой лучшей подруги идти на убийство, подставляя эту же самую подругу? Бред собачий.
        Теперь что они с Гортензией Андреевной узнали, напугав и оскорбив бедную профессоршу? В сущности, ничего, кроме того, что адвокат посоветовал немного сгустить краски, живописуя неадекватность Валерии Михайловны. Как бы не соврать, но вывести на первый план, и все участники процесса на это подписались, в том числе сама Гаккель.
        Спокойно слушала, как ее изображают придурковатой, один раз только возмутилась, когда Шацкий в своем стремлении помочь слегка перегнул палку и назвал ее руководство графоманией.
        Что ж, грамотная тактика, поскольку даже опытным судьям нелегко поверить в патологический аффект, если он не подкреплен указаниями на предшествующее расстройство психики, что уж говорить об обывателях…
        Естественно, защита перетряхнула всю жизнь Гаккель и нашла, за что зацепиться.
        В реальности же Валерия Михайловна совершенно нормальная женщина, обманутая ближайшей подругой и не нашедшая признания у руководства. Просто так бывает, у вас с начальником разное мировоззрение, или твои идеи идут вразрез с основным направлением работы кафедры, или ты чисто по-человечески бесишь старших товарищей, не соглашаясь с ними в каких-то принципиальных для них вопросах. Путь ученого тернист, короче говоря.
        С другой стороны, разве нормальная женщина будет настаивать на разводе? Да никогда в жизни! Наизнанку вывернется, а будет до последнего держать рвущегося на волю мужа, и наплевать, что она давно его ненавидит, лишь бы был. На человека плевать, главное - статус. А тут и человек очень даже неплохой, не пьет - не бьет, содержит как королеву, и ты рассекаешь по жизни с гордо поднятой головой: «Я жена самого Ветрова, а ты кто такая?»
        Хоть одна баба в здравом уме захочет добровольно этого лишиться?
        Ирина вздохнула. Еще три года назад адвокату Валерии Гаккель не нужно было бы огород городить, вспоминать про подмену ребенка и заставлять руководителя кафедры признаваться во всеуслышание, что он держит на должности ассистента слабоумную. Ирине хватило бы информации, что Валерия Михайловна среди полного благополучия подала на развод, чтобы убедиться в ее душевной болезни.
        Потому что семья - это прежде всего фасад. Это напоказ, смотрите, какие у меня тут башенки и колонны, и чугунная ограда с золотом, и амуры, и атланты, и все, что хотите. Я лучше вас, у меня муж и прекрасные дети-отличники. Я достойна! Я состоялась! Смотрите все сюда! Любуйтесь на мою новую веранду, отделанную золотом и витражами!
        А внутри дома тьма и паутина, скрипит рассохшийся пол и подозрительно проседает под ногами, того гляди провалишься. Хлопнет рама, зазвенит разбитым стеклом, полетит в дом ветер, но это не страшно, ведь по фасаду все окна целы.
        Холодно, зябко, а посреди дома непонятно зачем стоит какая-то каменная дура с трубой. Что? Говорите, это печь, ее надо топить, чтобы дома сделалось тепло и уютно? А как же тогда фасад? Вдруг закоптится? И на что покупать дрова, ведь мы все деньги вложили в новую скульптуру у входа. Нет, нечего тут нежиться в тепле, предки наши жили на сквозняке, так уж мы и сами проживем, и детей приучим! Закаляться надо!
        Наверное, Валерия просто знала, что такое любовь, и выбрала продолжать любить Филиппа на расстоянии, а не возненавидеть его в законном браке.
        Очень возможно, что Гаккель не страдала никакой шизофренией, а текущая госпитализация обусловлена мучительными угрызениями совести, реакцией на стресс, но нормальность Валерии Михайловны никак не отменяет патологического аффекта, в состоянии которого она убила Веронику, поэтому надо забыть об этом психопатическом процессе, как о страшном сне, и больше никогда к нему не возвращаться.
        Решено, подписано! Хлопнув для убедительности ладонью по столу, Ирина встала согреть себе водички для кофе, и тут в кабинет постучали, и не успела она крикнуть «войдите», как из-за слегка приоткрывшейся двери показалась голова Шубникова. «Изыди, сатана!» - прошептала Ирина себе под нос, а вслух пригласила доктора войти.
        - Похоже, это не Валерия, - сказал гость.
        - Кофе будете?
        - Да, без сахара. Я хочу сказать, что не сидел сложа руки.
        - Похвально, но решение мы с вами уже вынесли.
        - Как вынесли, так и занесем.
        Ирина отрицательно покачала головой:
        - Нет, так это не работает.
        - Слушайте, мы с вами увлеклись субъективными методами и забыли про объективные, - Шубников вскочил со стула и быстро заходил взад-вперед по кабинету. - Ну, допустим, маститые терапевты собираются на консилиум, послушают больного и давай спорить, есть у него пневмония или нет, а зачем, когда можно его тупо на рентген свозить.
        - Я слышала, что рентген не всегда определяет пневмонию.
        Шубников пожал плечами:
        - Конечно, все в комплексе надо оценивать, но игнорировать лучевую диагностику нельзя. Вот, кстати, тоже пример хороший: если бы к вам сто лет назад пришел дядька с известием, что изобрел Х-лучи, которые просвечивают человека насквозь, вы бы только пальцем покрутили у виска, и фамилия Рентген ничего бы вам не сказала.
        Улыбнувшись, Ирина кивнула.
        - Ну вот, тут то же самое. Может, у Валерии Михайловны были идиотские идеи, может, нет, но главное, нашлись товарищи, сумевшие на ней нажиться.
        Шубников рассказал, как, по его мнению, функционировала преступная схема Гаккеля.
        Ирина поморщилась. Конечно, слишком красивый Валерий Николаевич просто обязан оказаться гадом, но не до такой же степени…
        - Я думаю, он и убил Веронику Павлову, - заявил Шубников, - даже практически я в этом убежден.
        - И на основании чего вы пришли к этому выводу, позвольте спросить.
        Спросив разрешения, Шубников закурил, наверное, хотел придать себе сходства с Василием Ливановым в роли Шерлока Холмса, когда тот у камина объясняет придурковатому Ватсону метод дедукции.
        - Итак, - сказал Шубников весомо, - мы знаем, что в биосредах Валерии Михайловны нашли барбитураты, и знаем, что врач «скорой помощи» назначил ей инъекцию седативного препарата, чтобы купировать психосоматическую реакцию. Дальше делаем вполне очевидный вывод, что первое является следствием второго. Это логично, потому что после внутривенной инъекции барбитуратов в моче Гаккель они не определиться просто не могли. Но только ли с уколом попали они в организм Валерии Михайловны? Ну, к примеру, свободный газ в брюшной полости на снимке определяется при перфорации полого органа, а также может наблюдаться у женщин после продувания маточных труб, и в последнем случае от врача не требуется никаких активных действий. Но при этом никто не запрещает женщине после продувания труб заболеть перфоративной язвой желудка…
        - Я поняла вашу логику, - буркнула Ирина.
        - Мы также знаем, - продолжал Александр Васильевич до противности менторским тоном, - что Валерия Михайловна была обнаружена на месте преступления в состоянии глубокого сна, который равновероятно является как следствием патологического аффекта, так и приема большой дозы барбитуратов.
        - Вот где вы раньше были со своим клиническим мышлением?
        - Моя вина. Mea culpa, - тут Шубников почему-то улыбнулся, - в общем, Валерию опоили и, пока она крепко спала, зарезали Веронику.
        - Это остроумное предположение, но умозрительное, в ликере никаких посторонних веществ при экспертизе не нашли, а больше Валерия ничего не пила и не ела.
        - А если я вам скажу, что бутылки было две?
        - Что? - от удивления Ирина едва не забыла выдернуть кипятильник из розетки, - откуда вы знаете?
        - Слушайте, медицинскую часть я проворонил, признаю, но во всем, что касается бутылок, вы точно можете на меня положиться, - хмыкнул Шубников, - Филипп Николаевич точно помнит, что, возвращаясь из Финляндии, купил в аэропорту две одинаковые бутылки ликера. Одну они начали, когда Валерия приходила провожать его в Афганистан, а вторая стояла запечатанная. В квартире меж тем после преступления нашли только одну. Куда делась вторая?
        - Да куда угодно. Подружки приходили.
        - Не исключено. Но тогда почему на бутылке отпечатки только Вероники?
        - Она хозяйка, ухаживала за гостьей.
        - Окей, Валерия Михайловна сидела сложа руки, ни к чему не прикасалась, но на бутылке должны быть отпечатки продавца, Филиппа Николаевича, домработницы… Не знаю, как вы, а я никогда не видал, чтобы бутылки мыли перед подачей на стол. Самые аккуратные хозяйки горлышко протирают, и все. А самое удивительное, что стеклянная емкость не разбилась. Вся посуда вдребезги, а эта нет. Будто специально еще набок положили осторожно, чтобы содержимое не вытекло и можно было химический анализ провести.
        «А действительно, - Ирине вспомнились фото-таблицы из уголовного дела, - лежала, будто напоказ, как на витрине или натюрморте».
        - Я думаю, так было, - Шубников глубокомысленно затянулся, - преступник подсыпал снотворное в ликер, а когда Валерия отключилась, убил Веронику, вложил в руку Валерии нож, забрал бутылку и рюмку, из которой пила Гаккель, а вместо этого поставил, точнее, положил такой же ликер, но уже без всяких следов снотворного. Бутылку со снотворным унес с собой, а рюмку тщательно вымыл, ополоснул в чистом ликере и разбил.
        - Тогда у нас единственный подозреваемый остается, - засмеялась Ирина, - врач со «скорой», назначивший инъекцию барбитуратов, чтобы замести следы. Иначе вся эта хитровыдуманная комбинация теряет смысл.
        - Или любой другой человек, который не знал, что у подозреваемого биосреды берут не только на алкоголь. Господи, да элементарно, когда воровал бумаги, подкинул начатую упаковку фенобарбитала, и пусть Валерия Михайловна хоть до посинения доказывает, что не пила эти таблетки. Мало ли рецепта нет, она врач, достанет что угодно.
        - Но он не подкинул.
        - Или не искали. Мне кажется, Ирина Андреевна, что если мы снова рассмотрим это дело, то приговор сильно переписывать не придется. Поменять только пол и отчество, ну и вместо принудительных мер медицинского характера влепить сами знаете что.
        Шубников накурил, и Ирина открыла форточку пошире. Золотая осень погасла, как костер под дождем. Листья облетели, река потемнела и насупилась, а тучи были похожи на старый пуховый платок, которым бабушка закутывает тесто, чтобы лучше подошло, или обвязывает поясницу. Наступает темное время - до тех пор, пока не выпадет первый снег.
        Очень грустно, если Александр Васильевич прав. Не хочется даже слушать, как он в сущности на пустом месте ткет свою паутину глупых и умозрительных гипотез, которые цепляются друг за друга и ни за что реальное, но мухи гибнут именно в паутине…
        - То есть вы хотите сказать, что Валерий Николаевич убил беременную жену своего родного брата ради того, чтобы получить научные бумаги Валерии? - уточнила Ирина.
        - Ну да, когда вы это вслух говорите, то к кому тут надо применять меры медицинского характера, еще большой вопрос.
        - Но Валерия не делала тайны из своих изысканий, наоборот, пыталась максимально довести их до сведения научной общественности. У Валерия должны были быть экземпляры статей, ведь если он оперировал, извлекал кусочки опухолей, как вы говорите, то его должны были включить в авторский коллектив. Какие-то нюансы технологии приготовления своего препарата они, может быть, не осветили, но грамотный специалист способен разобраться, что к чему. А если, как вы говорите, Гаккель шарлатан и заинтересован в легких деньгах, а не в научных исследованиях, так ему и вовсе безразлично, что там в препарате будет. Нет-нет, это фантасмагория! - Ирина глотнула холодного воздуха из форточки и почувствовала, что морок в голове рассеивается. - Даже если мадам Гаккель с профессором Павловым держали технологию в глубокой тайне, что мешало Валерию Николаевичу взять тот же самый фенобарбитал, напроситься к невестке на чаек, опоить и обнести квартиру? А потом, вместе с братом нежно поддерживая под локоток, упаковать в дурдом? Или еще проще, раз вы говорите, что у него был ключ, а хозяева об этом забыли, тупо зайти и имитировать
ограбление? Такого поведения еще можно было бы ждать от беспринципного доктора медицинских наук, но вариант, что вы предлагаете, это, простите, по вашей терминологии, даже не гланды удалять через задницу, а я не знаю… вросший ноготь на ноге через глазную орбиту.
        Шубников насупился и пробормотал, что все равно съездит к Гаккелю, разведает обстановку. Он бы и Валерию Михайловну в психушке навестил, но пока к ней посетителей не пускают.
        Вспомнив, что обещала гостю кофе, Ирина наконец разлила воду по чашкам. Кипяток слегка остыл, и на поверхности всплыли мелкие черные комочки, которые они с Шубниковым синхронно принялись давить ложками о стенки чашек. Ирине нравился этот неприкаянный парень, она чувствовала, что под маской опускающегося алкоголика еще живет смелый, решительный и страстный, но надломленный человек.
        - Послушайте, Александр Васильевич, - улыбнулась Ирина, - я понимаю, вы в системе правосудия неофит, вам хочется, чтобы все было интересно, как в книгах, а не как в жизни. Я вас не осуждаю, многие заседатели у меня воспринимали свой гражданский долг не рутиной, а интересным приключением, да и вы сами, рискну предположить, когда пришли на первое дежурство, у каждого пациента находили повод к оперативному вмешательству.
        - Что было, то было.
        - Так и здесь. Это обычное дело об обычном патологическом аффекте, просто здесь фигурируют представители высших слоев общества, что, безусловно, интереснее, чем дрязги подзаборных ханыг, а вы одержимы любопытством первооткрывателя, вот и видится скрытый смысл там, где его нет.
        Шубников в три глотка осушил свою чашку и поднялся:
        - Ладно. Но с Гаккелем я все равно поговорю.
        Ирина вздрогнула:
        - Нет, никаких допросов! У вас на это нет полномочий. Как неравнодушный гражданин вы пришли ко мне и поделились своими сомнениями, за это честь вам и хвала, а дальше предоставьте действовать специалистам.
        - Да?
        - Да! Говоря вашим языком, самолечение - это яд!
        - Но первую доврачебную помощь я имею право оказать, - ухмыльнулся Александр Васильевич. - Я зайду как бы случайно, по своим делам, а там слово за слово…
        - Запретить это я вам, конечно, не могу, но еще раз повторяю, никаких силовых методов!
        - Господь с вами! Я же понимаю, что если вдруг я прав, то нельзя допустить, чтобы он насторожился раньше времени.
        Закатив глаза, Ирина посоветовала Шубникову не основывать своей тактики на детективных фильмах, ибо в них столько же общего с реальностью, сколько у мультика про доктора Айболита с Большой медицинской энциклопедией.
        - Серьезно, я так, тихонечко взрыхлю, на полштыка, - пообещал Шубников. - Чисто медицинский аспект.
        - Хорошо, Александр Васильевич, запретить вам разговаривать с вашим коллегой на профессиональные темы я не могу при всем желании, - сказала Ирина, стараясь воспроизвести фирменную родительскую интонацию «делай что хочешь».
        Только гость оказался нечувствительным к подобным нюансам, легкомысленно пропел «вот и ладушки» и откланялся.
        Шубников взялся за ручку двери, но Ирина вдруг, побуждаемая странной, непонятной ей самой потребностью, попросила его задержаться.
        - Вы извините, если вмешиваюсь в вашу жизнь, - сказала она осторожно, - но дело в том, что я тоже пила, Александр Васильевич.
        - Да ну? Быть не может.
        - Было-было. Обстоятельства сложились неблагоприятно, и я им поддалась.
        Шубников нахмурился:
        - Да вы смеетесь, наверное, надо мной или специально преувеличиваете.
        - Если бы… Знаете, Александр Васильевич, я все ждала счастья, что кто-то придет и спасет, а в ожидании спасителя я имею право немножко скрасить свое существование. Но как только начнется счастье, я, естественно, сразу брошу. Слава богу, поняла, что телегу впереди лошади не ставят. Сначала бросаешь, потом счастье, никак не наоборот. Но это все прописные истины, банальности. Я другое хотела сказать, - Ирина замялась, жалея, что затеяла этот разговор, но все же продолжила: - Такое иногда случается и с хорошими людьми… И точно не с вами одним. Просто иногда слишком много всего наваливается на человека.
        - Спасибо, Ирина Андреевна.
        Шубников ушел, а Ирина откинулась на спинку стула и зажмурилась. Зря она полезла откровенничать, только выставила себя экзальтированной дурой! Но на душе почему-то стало так легко, как давно не было.
        Но не успело в форточку вытянуть последние остатки дыма от сигареты Шубникова, как его странные идеи завладели Ириниными мыслями. Дикость дикая, что несет этот специалист по бутылкам, но ведь Огонькова обмолвилась, что Вероника была безумно влюблена в Валерия Гаккеля, так что ее даже пришлось отправлять на учебу в Москву.
        А если между ними что-то было? Если Вероника шантажировала своего любовника? Вдруг там совсем некрасивая история с растлением юной девочки? Случилось между ними что-то такое, что Гаккель-младший пошел на убийство, лишь бы не предать огласке. Господи, какие паскудные вопросы! Зачем только этот Шубников все это взбаламутил?
        Ладно, пусть парень пообщается с Валерием Николаевичем, а дальше вот что она сделает: позвонит Гортензии Андреевне, пусть берет свой маузер и кожаную куртку и подъезжает на черном воронке. Или как там у чекистов принято в правдивых мемуарах Солженицына.
        Они посидят, помозгуют и если посчитают свои умозаключения не полнейшим бредом, то она позвонит прокурору Макарову. Ему сейчас не до ее психопатических расследований, он совсем недавно стал отцом двойняшек, сына и дочки, и совсем ошалел от радости и отцовских волнений. Ну и кресло под ним, как всегда, шатается, но к этому он уже привык, и парадоксальным образом каждый удар идет ему на пользу. Хотели по партийной линии утопить, только поставили вопрос об исключении из славных рядов, а тут раз - и новое мышление подоспело, и Макаров уже не отщепенец, а наоборот, передовик производства, плюралист и вообще красавец. Он хорошо к Ирине относится, так что как минимум не будет смеяться над ее идиотскими гипотезами, а что-нибудь придумает в рамках закона.

* * *
        Шубников хотел ехать к Валерию Гаккелю после приема, но сначала вызвала Таисия Михайловна и полчаса хвасталась, как повезло ее сыну. Парня заметили и пригласили работать в Америку, это ли не счастье? И как здорово, что его молодость пришлась на нынешнее время, когда в железном занавесе появились дыры, через которые капитал высматривает талантливых ученых и дает им шанс на нормальную жизнь. Ведь если раньше человек уезжал за границу - это все равно что умирал, а теперь, пожалуйста, катайся туда-сюда. Роди она Тимурчика на десять лет раньше, то так бы он и прокуковал в НИИ, а замешкалась бы - тоже плохо, потому что неизвестно, чем этот глоток свободы обернется. Не исключено, что еще хуже станет, надо пользоваться моментом.
        Признавая, что Тимур молодец и талант, сам всего добился, главврач все же очень хотела отблагодарить Валерию за помощь в выборе пути и поддержку на первых порах.
        Шубников поздравил счастливую мать и растерялся, давать ли Таисии номер Ветрова. Решил, что не стоит.
        Пусть она сама как-нибудь ищет способ выразить свою признательность.
        Только он хотел смотаться, как путь преградила Клавдия Константиновна с заявлением, что пока он не заполнит направления на ВТЭК, рабочее место не покинет.
        - Да- да, понятно, - буркнул Шубников, - рабовладельческий строй в действии.
        Пришла техничка и выгнала их из кабинета, чтобы помыть его перед второй сменой. Клавдия и Шубников устроились в крохотной каморке, где пили чай в те редкие дни, когда очередь кончалась раньше рабочего времени.
        Клавдия убрала со стола посуду, тщательно стерла крошки, и они сели писать в четыре руки - он в карточке, а она своим красивым почерком заполняла простыни направлений, потому что карточка остается в поликлинике, а бланк идет в комиссию, так сказать, на экспорт.
        Шубников писал быстрее, поэтому было время смотреть, как медсестра заканчивает предложение. Узкое лицо, узкие руки, спокойные серые глаза, гладкая прическа. Похожа на прилежную ученицу с плаката, но едва ли много моложе, чем он.
        Он засмотрелся и забыл, что диктовать дальше.
        Клавдия подняла глаза. Шубников молчал. За дверью было слышно, как собирается очередь, хлопают сиденья откидных стульев, люди спрашивают «кто последний?».
        Губы Клавдии дрогнули, будто она поняла, как ему хочется ее поцеловать.
        Но это будет неправильно, ибо как там сказала судья - сначала бросаешь, потом счастье. Любовь не вытащит тебя из алкоголизма, как репку из грядки, тут потребуется и бабка, и дедка, и все остальные по списку, и то не поможет, пока репка не вылезет сама.
        Шубников кашлянул:
        - Пишите: рубец без воспалительных явлений.
        …Проснувшись в семь, он успел сварить себе кофе в турке до того, как соседка займет его конфорки, и долго цедил его, блуждая взглядом по книжным полкам, выбирая, что почитать из художественной литературы. Вдруг товарищи юности все же способны чем-то ему помочь? В конце концов достал старый номер «Иностранки» с «Триумфальной аркой» Ремарка, подмигнул его портрету и сказал: «Алкоголики - это наш профиль».
        Вдруг злоключения деклассированного хирурга в Париже наставят его на путь истинный?
        Торопиться было некуда, в стационаре достаточно жесткий распорядок. В восемь - пятиминутка, иногда растягивающаяся на полтора часа, в девять - обход, а дальше по ситуации. Или план делаешь, или оперируешь, что тебе товарищи оставили, или сидишь за историями. Профессорские будни отличаются от будней рядового состава, но все равно Гаккеля лучше ловить после десяти.
        Оставшееся до выхода время Шубников посвятил своему внешнему виду. Тщательно выбрился, погладил рубашку и лучшие черные брюки, и на всякий случай извлек из шкафа солидный двубортный халат, в котором чувствовал себя как рядовой в генеральской шинели, но тоже погладил и аккуратно уложил в пакет.
        От мысли, что на кафедре Гаккеля есть колоссальный риск встретить старых друзей, сердце привычно съежилось от стыда, и Шубников едва не передумал. В конце концов, судья настоятельно рекомендовала ему не общаться с Валерием Николаевичем, и сейчас, если не пойдет, он проявит благоразумие, а вовсе не спасует и не струсит. Ирина Андреевна прямо сказала, что не нужно, так зачем подвергать себя двойной пытке? Снаружи будут жечь снисходительные и презрительные взгляды приятелей, а изнутри терзать уколы зависти от вида их успехов. Так себе удовольствие, так не лучше ли отказаться от этой глупой авантюры?
        Лучше выпить пивка, на душе станет легче и спокойнее, а к началу приема запах уже выветрится, в крайнем случае он наденет маску и будет дышать в другую сторону, никто и не догадается.
        Во внутренней борьбе Шубников чуть не прожег утюгом халат и потом всю дорогу тянул себя, как на аркане, по широкой дуге обходя все известные пивные точки, но все-таки переступил порог клиники.
        Кафедра, возглавляемая Гаккелем, располагалась на базе городской больницы, в которой Шубникову не приходилось бывать раньше, но благодаря типовому проекту он быстро все нашел. Когда-то проходил практику в клинике точно такой же архитектуры, только в другом конце города.
        Кафедра, на которой он сам когда-то пытался выбиться в люди, не имела тесных научных связей и общих интересов с кафедрой Гаккеля, поэтому Шубников близко не знал никого из местных, так, шапочное знакомство благодаря конференциям, но в больнице работали его однокурсники, поэтому пришлось подняться на лифте, ибо существовала почти стопроцентная вероятность, что хоть один его приятель прямо сейчас курит на лестничной клетке.
        Шубников внимательно оглядывался, но все же прозевал и столкнулся с парнем, которого всегда считал недалеким, а сейчас он вдруг выскочил из кабинета, на двери которого была привинчена табличка «Зав. отделением В. В. Василенко».
        В коридоре скрыться от порции унижений было некуда, но Валька вдруг стремительно обнял его и хлопнул по спине так, что Шубников, отвыкший от братаний, чуть не отлетел к противоположной стенке.
        - Как я рад, Саня! Ты жив!
        - Ну в общих чертах да.
        - Блин, а я слышал, тебя убило. Как так-то?
        - Извини.
        Валя расхохотался:
        - Нет, как я поверил-то, дурак? А ты ко мне?
        - К Гаккелю.
        - За здоровьем или за работой?
        - Как получится, - улыбнулся Шубников.
        - Ну смотри, у него трудно, но интересно.
        - А сам он как?
        - Мировой мужик! Всегда придет на помощь, и в операционной, и везде, а главное, своих не подставляет. Наоборот, если возникает серьезное осложнение, даже если не Гаккель оперировал, то он всегда впрягается, с родственниками разговаривает, мол, случай сложный, анатомические особенности, то-се, поэтому доктора пригласили меня, целого профессора, сейчас что-нибудь придумаем. В общем, лучше начальника я в своей жизни не встречал.
        Шубников пожал плечами.
        - Серьезно, Сань! Если что, таланты он тоже не зажимает, даст тебе развернуться в полную силу.
        - Ой, я тебя умоляю.
        - Скромничает он! По секрету, - Валька взял Шубникова под локоть и понизил голос, - тебя ни за что не хотели в Афган отпускать, твой начальник на пену прямо изошел, что ты уникальный специалист, а не пушечное мясо.
        - Не знал, - удивился Шубников, стараясь не подать вида.
        И еще хотел спросить, откуда у Вальки такая информация, где была пена, на которую изошел начальник, когда его выкидывали с кафедры, но тут в конце коридора показалась высокая фигура Гаккеля, и приятели быстро простились, договорившись о скорой встрече.
        Валерий Николаевич, судя по тому, что был одет в хирургическую робу и расстегнутый халат, шел к себе перевести дух между операциями. Лицо его было усталым, хмурым, Шубников без труда узнал это выражение, возникающее у любого хирурга, когда болезнь оказалась сильнее, - и ему вдруг стало неловко и за свои подозрения, и за то, что полез к занятому человеку из-за слишком разыгравшегося воображения.
        - Саша? - Гаккель вздернул брови. - Что случилось?
        Тут Шубников с большим опозданием сообразил, что так и не продумал начало разговора и вообще легенду. Надо было срочно выкручиваться, а врать он не любил и не умел.
        - Тут такое дело…
        - Ну пойдемте, побеседуем, - открыв дверь, Гаккель жестом пригласил его войти. Кабинет у него оказался маленький, по обстановке никак не скажешь, что здесь работает завкафедрой и доктор наук. Никаких тебе дубовых гарнитуров, бронзовых бюстов и портретов в тяжелых золотых рамах. Мебель с бору по сосенке, из старинного только портативная пишущая машинка довоенного еще образца да бювар с протертыми добела кожаными уголками и почти неразличимой картинкой.
        - Я в курсе вашей ситуации, - сказал Валерий Николаевич, вытягиваясь на диване, - извините, что сан фасон, но годы уже не те, спина не позволяет стоять у станка по десять часов кряду.
        - Это вы меня простите.
        - Так вот, я в курсе, но Филипп сказал, что вы хороший человек, а у него прекрасная интуиция.
        - Спасибо.
        - Основное направление у нас официально желчные пути, но лично я сейчас занимаюсь распространенными опухолями.
        Шубников сообразил, что настал удобный момент:
        - Да, я слышал о вашей совместной работе с Валерией Михайловной и с профессором Павловым.
        Гаккель закрыл глаза и улыбнулся:
        - Саша, говорите прямо, вас удивляет, что на суде Лерина работа была подана как бред, а я молчал? Но это была стратегия защиты.
        - Я понял.
        - Ну вот и все. Не Павлик же я в конце концов Морозов, чтобы родную невестку подводить под монастырь.
        Шубников сказал, что ему просто стало любопытно, почему он сам ничего не знал об этой работе, хотя до командировки старался быть на передовом крае науки.
        - Подпольщики не кричат о своей деятельности на всех углах, доверяют только посвященным, - хмыкнул Гаккель, - а если серьезно, откуда бы вы могли узнать? Наши статьи не печатали, на конференции с докладами не выпускали… Я на хирургическом обществе один раз попытался, потому что, слава богу, имею авторитет, так меня чуть прямо с трибуны не увезли в дурдом за крамольные идеи. Ах, Саша, забронзовела у нас в последнее время все-таки наука! В хирургии это не так сильно чувствуется, ибо какая у нас с вами, в сущности, премудрость? Мягкое режь, твердое пили, где нет дырки - сделай, где есть - зашей, и сшивай красное с красным, а белое с белым.
        Шубников не хотел, а засмеялся.
        - Вот… - Валерий Николаевич рывком поднялся и взъерошил свои густые с сильной проседью волосы, - а у Леры в науке такая парадигма, что свежий ветер новизны может подуть только из-за границы. Родной отечественный Вася Иванов до смерти будет лбом стучаться в запертые двери, никто в его сторону даже головы не повернет, зато когда через тридцать лет какому-нибудь Джону Смиту придет в голову та же идея, тут мы сразу отреагируем и посадим чьего-нибудь сыночка или доченьку на ее разработку. Так жаль, что Лера вернулась в науку, когда папа уже умер и ничем не мог помочь… Сейчас бы уже наверняка Нобелевку получала, но, увы, история не знает сослагательного наклонения.
        - То есть на суде свидетели все-таки наврали?
        - Ой, ладно вам! Маринка же ЛОР, для нее главное в человеке - это гланды, а все остальное непонятно, зачем к ним приделано. Какие-то там лимфоциты, антитела, макрофаги, в самом деле, бред какой-то!
        Шубников хотел напомнить, что гланды являются частью кольца Пирогова - Вальдейера и принимают в иммунном ответе самое активное участие, но решил не ослеплять собеседника своей эрудицией.
        - И Шацкого тоже не обвинишь, потому что он своими куриными мозгами так и думал, а на суде с большим удовольствием повторил, - Гаккель прошелся по кабинету, сильно нажимая кулаками на поясницу. - Это у него апломба много, умеет пыль в глаза пускать, а по сути темный и серый, как ноябрьское утро, и, как всякая серость, не выносит одаренных людей. У него бы просто язык не повернулся признать, что Лера - умнейшая женщина. Нет, за лжесвидетельство вы его никак не притянете.
        - Как же Валерия Михайловна все это терпела? - вырвалось у Шубникова.
        - Как все гении терпят, так и она. А если серьезно, у нее есть одно очень полезное свойство: она умеет отделять себя от своих неудач. Дело, вот что для нее главное. А успех, Сашенька, вообще штука капризная, - Гаккель со стоном наклонился назад, потом вперед. - Вы простите, но у меня еще две операции впереди, поэтому давайте к сути. Ответственным дежурным в клинику пойдете? Плюс соискательство оформим, и чем быстрее напишете работу, тем скорее возьму на кафедру. Устраивает?
        Валерий Николаевич, морщась, облокотился на край стола и стал выгибаться, как кот, видно спина сильно мучила его. Шубников подошел, пробежался пальцами по позвоночнику.
        - О… - застонал Гаккель, - какое блаженство. Не врали люди, когда говорили, что у вас легкая рука.
        Под тонкой тканью Шубников нащупал уплотнение мышцы, аккуратно размял.
        - Пояс штангиста надо носить, - посоветовал он, - и у стола не горбиться. Вот вы, гражданские, строем не ходите, оттого у вас спины и болят.
        - Святая правда, хирург начинается с осанки.
        - Ну все, сделал что мог.
        Гаккель выпрямился, с сосредоточенным лицом покрутился из стороны в сторону.
        - Болит?
        - Ни капли. Вы теперь просто обязаны на мне жениться, как честный человек, - засмеялся Валерий Николаевич, - ибо так хорошо мне не было уже очень давно. Так что? Говорю с начмедом?
        Шубников растерялся. Неужели сейчас его судьба решится, как по мановению волшебной палочки, и Гаккель, предположительно жестокий убийца, откроет ему путь к возвращению в мир большой хирургии? Через две недели обязательной отработки в поликлинике он уже будет делать ту работу, которую знает и любит и которой заслуживает. Наконец-то мир поворачивается к нему лицом!
        - Вы мне сейчас быстренько набросайте автобиографию, - Гаккель лег на диван и закинул ноги на спинку, но Шубников понимал, что это не хамство, а необходимость. Надо снять тяжесть от стоячей работы.
        - Простите, Валерий Николаевич, но я вынужден отказаться, - вздохнул он.
        - Звиняйте, батько, других ставок пока немае.
        - Нет, что вы, я ни на что не претендую, просто пока не готов.
        - Что ж, Саша, понимаю. И с тем большим удовольствием возьму вас, когда вы будете готовы.
        - До свиданья, Валерий Николаевич.
        Шубников так задумался, что пошел к метро пешком, а не подъехал на трамвайчике, к тому же плелся нога за ногу, и только на перроне метро, посмотрев на угловатые оранжевые цифры в черном прямоугольнике электронных часов, сообразил, что у него сегодня вторая смена и прямо сейчас он туда уже опаздывает.
        К поликлинике он мчался, лавируя между пешеходами и наступая в глубокие лужи, но, тормозя у крыльца, чтобы принять солидный вид, сообразил, что бежал быстрее и устал меньше, чем раньше. Неужели из-за того, что несколько дней не пил?
        А вдруг что-то из этого получится и он внесет свою скромную лепту в борьбу с алкоголизмом, затеянную партией и правительством? Шубников вообще считал эту инициативу полезной, но исполняемой крайне дубово и нерационально. Ведь при общем детском негативизме населения, чтобы раз и навсегда покончить с пьянством, достаточно просто призвать народ беспробудно квасить. Спустить какой-нибудь план по потреблению на душу населения, по дракам и пьяным зачатиям, устроить соцсоревнование, кто быстрее сопьется и сколько работников доведено до белой горячки. В программе «Время» показывать бравурные репортажи, что район такой-то лидирует по количеству избитых по пьяной лавочке жен, но передовик производства Иван Кузьмич не собирается останавливаться на достигнутом, он мудохает не только законную супругу, но и любовницу. Годик такой обработки, и все. Самая трезвая и самая приличная страна будет, потому что «назло» - это фундаментальный принцип нашего бытия.
        Тут он увидел Клавдию Константиновну, с суровым видом стоящую у двери кабинета, и обо всем забыл.

* * *
        У Ирины голова шла кругом от размышлений. Чем дальше, тем более вероятной начинала казаться ей версия Шубникова о виновности Валерия Николаевича. На суде они произвели впечатление дружных братьев, но ведь кроме того, что Валерий любит Филиппа, это означает и то, что он вхож в дом, точнее в дома, старшего брата и знает, что там где лежит и какие сувениры хозяин привозит из-за границы. Бывая в гостях у новой семьи Филиппа Николаевича, он изучил примерный распорядок жизни дома, тихая там лестница или не очень, кто живет внизу, дружные ли соседи, знают ли друг друга или живут каждый сам по себе.
        Действительно, если кто практически мог устроить такой жуткий спектакль, то только Валерий Николаевич. Возможность была, а вот мотив - загадка.
        Во всяком случае, Ирина не в силах была придумать ни одной причины, ради которой стоило так рисковать. Ведь план выглядит безупречно, только когда он удался, а во время исполнения все висело на волоске. Вдруг Вероника закричит и сумеет вырваться? Валерия проснется и тоже успеет убежать? Соседи увидят и запомнят, они же прекрасно знают его в его красивое лицо. Да господи, оперативная обстановка в Афгане изменится, и Филиппа вместе с его группой деятелей культуры срочно эвакуируют домой, он откроет квартиру, а тут такое! Нет, мотив должен быть невероятно убедительный, чтоб оправдать все эти риски.
        В конце концов Ирина решила, что исчерпала свой мыслительный ресурс и пора собираться на мозговой штурм.
        В суде общаться на такие скользкие темы было неудобно, а приглашать Шубникова домой ей очень не хотелось. Ирина чувствовала, что после того, как она разоткровенничалась с ним, от дальнейшего сближения лучше воздержаться. Вдруг он сболтнет что-нибудь лишнее при Кирилле, а потом глазками похлопает «ой, как неудобно получилось, а я был уверен, что ваш муж знает, что вы были алкоголичкой».
        Правда, он мужчина, а к подобному обычно склонны лучшие подружки и особенно родители, любящие при всем честном народе повспоминать самые постыдные эпизоды твоей жизни, но рисковать все равно не стоит.
        Выручила Гортензия Андреевна, предложившая собраться у нее в школе в субботу после уроков.
        Оставив Кирилла гулять с детьми на школьном дворе, Ирина вошла в класс, похожий на свою хозяйку безупречно аккуратным видом. Парты стояли по линеечке, в три ряда, портреты и таблицы висели ровно и симметрично, а большой плакат, изображающий правильную посадку ученицы за партой, был застеклен и помещен в рамочку.
        На подоконниках стояли горшки с фиалками и кактусами, а со шкафа за учительским столом свисала традесканция, похожая на зеленую хищную кошку, приготовившуюся к прыжку.
        Шубников пришел раньше и уже познакомился с Гортензией Андреевной, поэтому сидел за первой партой притихший, аккуратно положив руки перед собой.
        Гортензия Андреевна прохаживалась вдоль доски.
        Поздоровавшись, Ирина прислонилась попой к первой парте ряда у окна, но старая учительница так на нее посмотрела, что пришлось срочно сесть по-человечески и выпрямиться, как девочка на плакате.
        - Итак, что нам известно, - веско заметила Гортензия Андреевна, мелом изображая на доске знак вопроса, - Александр Васильевич?
        - Слушайте, я теперь даже уже не знаю, - заговорил Шубников, - пообщался я с Гаккелем, вроде мировой мужик…
        - А по существу дела этот мировой мужик вам что-то сказал?
        Шубников потупился, как троечник, не выучивший урока.
        - Ясно. Ирина Андреевна, вы что-то новое узнали? Нет? Тогда давайте суммируем все, что нам известно. Итак, ребенка действительно подменили, Валерия Михайловна вела спорную, но вполне укладывающуюся в рамки нормального поведения научную работу совместно с неким профессором Павловым и своим деверем и тезкой, поэтому мы с большой долей достоверности заключаем, что шизофреничкой она не была. Что произошло дальше?
        Шубников с Ириной переглянулись и синхронно пожали плечами.
        - Мистификация, разыгранная свидетелями на суде с помощью адвоката, разоблачена, а дальше мы по инерции слишком пристально и слишком критически оценили саму картину преступления, так?
        - Так.
        - А на самом деле, - продолжала Гортензия Андреевна, странно улыбаясь, - Веронику убила Валерия в состоянии аффекта, а друзья, родственники и сослуживцы просто перестраховывались, спасая ее от тюрьмы. Хотите остановиться на этой версии?
        Ирина пожала плечами, а Шубников снова буркнул себе под нос, что Гаккель мировой мужик, и если уж на то пошло, то сначала надо проверить его алиби.
        - Я съезжу в больницу еще разок, полистаю операционные журналы, - вызвался он, - если выяснится, что Валерий Николаевич весь день у станка стоял, то вопрос сразу закроется.
        Величаво кивнув, Гортензия Андреевна повернулась к доске, взяла аккуратно сложенную тряпку и стерла знак вопроса, а вместо него нарисовала трех человечков.
        - Все верно, товарищи, только вы забыли одну деталь, - сказала она и поставила в углу доски восклицательный знак. На точке мел громко стукнул. - Одно немаловажное обстоятельство. Итак, мы выяснили, что Гаккель, Гаккель и Павлов работали над противоопухолевым препаратом. Научная общественность не приняла их открытие, тогда они организовали некую шарашкину контору.
        Гортензия Андреевна обвела все три фигурки в кружочек и сделала многозначительную паузу. Ирина взглянула в окно: Кирилл с Володей изучали шведскую стенку, а Егор поодаль играл в футбол с местными ребятами. Он остался в одном школьном пиджачке, а куртка вместе с ранцем горкой лежали на земле возле забора, изображая левую штангу ворот. Будем считать, что он быстро бегает и не замерзнет.
        - Оставим в стороне этическую сторону вопроса, допустимо ли проводить эксперименты на людях…
        - Это называется клинические испытания, - заметил Шубников, - только они, конечно, должны быть согласованы на всех уровнях, а не так, как у них.
        - Я же сказала, оставим в стороне. Главное, что бизнес процветал до смерти Павлова, а потом заглох, потому что делать вакцину стало некому и негде, - Гортензия Андреевна крестиком перечеркнула одну фигурку, но рядом пририсовала новую, как бы в платье, и провела к ней стрелочку. - Зато после Павлова осталась внучка Вероника, и это и есть тот момент, о котором мы забыли. Погибшая Вероника является не только женой Филиппа Ветрова, но и внучкой профессора Павлова.
        - Мы это помнили.
        - Да? - Гортензия Андреевна отряхнула пальцы от мела и взяла в руки длинную деревянную указку. - Тогда давайте упростим выражение. Три человека изобрели лекарство от рака. Один умер, внучка его убита, вторая объявлена шизофреничкой и помещена в стационар, остается кто?
        Кончик указки уперся в крайнюю фигурку.
        - Правильно! Мировой мужик Гаккель, - торжествующе закончила старая учительница.
        - И в чем смысл?
        - В том, чтобы ни с кем не делиться в случае успеха.
        - Гортензия Андреевна, но это глупо. Все знают, что Гаккель хирург и сам такую мудреную штуку никогда бы не придумал и не реализовал! - воскликнул Шубников. - Если вдруг найдутся люди, которые поверят, что он изобрел новый метод лечения рака, все равно изготовление вакцины возможно только при навыках лабораторной работы, а у хирурга самый максимальный максимум - это определение группы крови. Да и то стараются спихнуть на молодых, поэтому у Валерия Николаевича сей навык наверняка уже утрачен. Да и чем он там не хотел делиться? Госпремией? Так им бы все равно на группу дали больше, чем на него одного. Так же, как и академика, если что, ему бы дали по хирургии, а Валерии Михайловне по иммунологии. Разные дисциплины, конкуренции нет. Про Павлова я вообще молчу, покойников у нас любят, для них никакой славы не жалко именно потому, что они уже никому не конкуренты. А чем могла помешать Вероника, я вообще не понимаю!
        - Поймете, если вспомните, что на Западе совсем другие порядки. Если Гаккели и Павлов посылали туда материалы о своих открытиях, то ими могли заинтересоваться крупные корпорации, у которых на первом месте стоит получение выгоды.
        Как всегда бывает, когда подсмотришь в конце учебника правильный ответ, Ирина чувствовала и радость, и досаду одновременно. Ну конечно! Вот и мотив! И как она сама не додумалась, что лекарство от рака мгновенно станет прибыльным товаром на мировом рынке, даже если помогает не всем и не всегда. Статья Валерии Михайловны попала в отдел научных разработок крупной фармакологической фирмы, представители ее связались с авторами, и Валерий Николаевич вдруг понял, что ему ничего не перепадет, ибо он вспомогательный элемент и непосредственно в работе над препаратом не участвовал. В Штатах он никому не нужен, работать туда поедет одна Валерия Михайловна, и если лекарство покажет свою эффективность, то миллионы прибыли от патента тоже получит она, и Нобелевская премия достанется ей, а он будет упомянут только в самом конце ее речи, в разделе «благодарю за поддержку». Он может хоть до посинения доказывать, что стоял у истоков, но ведь изобретение не оформлено официально, а никаких фактических доказательств, способных подтвердить его авторство, не существует. Скорее обнаружатся доказательства обратного. Зато
Вероника без особого труда докажет, что ключевая роль в разработке препарата принадлежала ее деду, наверняка сохранились его архивы, как дома, так и в институте, ну а кроме того, Валерия - женщина справедливая и глубоко порядочная, любит свою воспитанницу и не станет обманывать.
        Гаккель рассудил просто, но логично: стоит немножко потрудиться, и Вероника мертва, Валерия в сумасшедшем доме, а я последний дееспособный участник нашей подпольной группы. Я все знаю, все умею, вот мои записи, как только подписываем контракт, я немедленно налаживаю производство.
        Нет, фантастика какая-то, новое мышление… С чего бы западным корпорациям подписывать с Валерией многомиллионные контракты, ведь ни один их пациент вроде бы не излечился. Не такая это очевидная панацея, чтобы осыпать золотом ее изобретателей. Да и в материалах дела никто словом не упомянул, что Гаккель получала какие-то предложения из-за рубежа. Впрочем, это как раз понятно, интерес мирового капитала сразу разрушает образ тихой шизофренички.
        Ирина снова взглянула в окно. Егор все еще бегал без курточки, а Володю Кирилл посадил себе на плечи, он там наверху не двигается и тоже замерзнет. После визита к Гортензии Андреевне она обещала детям магазин «Золотой ключик», для Володи там множество интересных игрушек, а Егор уже взрослый, презрительно поглядывает на машинки, но оружие еще уважает и давно присматривается к набору «Юный химик». Но главное, в этом магазине в центре огромный аквариум с настоящими морскими черепахами.
        Детям не терпится поскорее оказаться в этом игрушечном Эльдорадо, они могут простудиться на промозглой осенней улице, так что хватит.
        Вообще хватит. Она семейная женщина и не может позволить себе играть в детектива, пусть даже с такой напарницей, как Гортензия Андреевна. Надо добросовестно делать свою работу и выносить решения только при стопроцентной уверенности в своей правоте, никуда не торопиться, вот и все. Будет ей хороший урок, что желание уйти со службы на полчасика пораньше потом оборачивается днями дополнительной работы, а порой годами угрызений совести. Павел Михайлович любит повторять, что работать надо на работе, и это верно, но также верно и обратное: на работе надо работать. Утром пришла на службу, сосредоточилась, сделала все, что могла, а в восемнадцать ноль-ноль заперла кабинет и выкинула служебные проблемы из головы. Только так будет толк. Но на практике это, к сожалению, нереально. До обеда сидишь как на иголках в ожидании звонка, что Егор вернулся из школы, потом облегченно выдыхаешь, но тут же вспоминаешь, что Володя утром шмыгал носиком, как бы не разболелся. Если Кирилл во вторую смену, то она с четырех начинает волноваться, успеет ли вовремя забрать ребенка из яселек, не помешают ли обстоятельства
непреодолимой силы? Потом приходят печальные мысли, что в холодильнике стоит скучная кастрюля с борщом третьего дня, в миске тушеное мясо, и больше ничего интересного. Ни салатика, ни пирожков, ни компота. Стоит только колоссальным усилием воли отогнать эти мысли, как прибегает возбужденная секретарша, что в галантерее выбросили колготки, она побежит занять очередь, но пусть Ирина тоже подтягивается, ибо наверняка будут давать по две штуки в одни руки. Да, просто удивительно, как она вообще ухитряется выносить справедливые приговоры в таких условиях…
        Все пытается усидеть на двух стульях, а Валерия Михайловна поступила крайне разумно и ответственно: сначала занималась семьей, а когда дети выросли, полностью посвятила себя науке. По общему мнению, она была равнодушна к признанию, повторяя: наука - это мое дело, а успех - дело случая. Самоотверженная ученая, подвижница, только когда ты много лет бьешься лбом в запертую дверь, голова рано или поздно заболит.
        Ирина с трудом представляла себе, каково это - существовать в атмосфере скептического равнодушия, когда ты предлагаешь интересные идеи не ради собственного обогащения, а чтобы помочь человечеству избавиться от одной из самых страшных болезней, а тебя будто не видят и не слышат, в лучшем случае покрутят пальцем у виска. До какого-то момента можно утешаться, что тебе важен процесс, а не результат и что потомки оценят, но со временем это перестает работать, и наступает нервный срыв. Кто виноват, что Валерию Михайловну он настиг в такой страшной форме? Может, Шацкий, много лет игнорирующий подчиненную, а может, Вероника со своими откровениями. Если Валерия молчит, это еще совсем не значит, что Вероника не успела ей ничего сказать. Женщина оберегает Колю, вот и все. Кому какая радость, если он узнает, что родился у пятнадцатилетней девочки в результате изнасилования, стало быть, его отец как минимум негодяй, а вернее, жестокий психопат.
        Так что диагноз психиатров верен. Почти. Надо просто вычеркнуть из него вялотекущую шизофрению и хроническую психотравмирующую ситуацию заменить на острую. Остается только один маленький вопросик, совсем крошечный…
        - Вернувшись домой после суда, Валерия повела себя нервно, - сказала Ирина, - искала свои записи, обвиняла Филиппа, что он их уничтожил. Ветров, будучи не в курсе рабочих дел бывшей жены, расценил это как шизофренический бред и вызвал «скорую помощь». К нему претензий нет, он заботился о супруге, но ведь тут же присутствовал и Валерий, который в курсе профессиональной жизни тезки как никто другой. Почему он не сказал, что записи существуют и никакой это не психоз, а нормальное беспокойство человека за труд всей своей жизни?
        - Не исключено, Ирочка, что он сам и раздул ситуацию. Начал нагнетать, с озабоченным видом шептал Филиппу: «Что-то мне тревожно за Лерочку, посмотри, как она агрессивна, с каким маниакальным упорством требует несуществующие бумаги! Ты-то давно не практикуешь, а я все время в клинике, так что отличаю нормальное поведение от ненормального. Дай бог, чтобы я ошибся, но давай на всякий случай вызовем «скорую», чтобы потом локти не кусать». Ну и накрутил.
        Шубников тяжело вздохнул:
        - В теории все логично прямо до невозможности, и я бы поверил, если бы не пообщался с Валерием Николаевичем. Слушайте, нормальный мужик, отзывчивый, спина больная…
        - А вы думаете, что у настоящих злодеев рога и кровь капает с клыков? Настоящее зло незаметно, - сказала Гортензия Андреевна.
        - Александр Васильевич, - воскликнула Ирина, - разве так поступают ответственные люди? Вы первый пришли ко мне с этой версией, посеяли сомнения, а теперь в кусты? Только на том основании, что Гаккель - нормальный мужик? Вы вообще представляете себе, сколько таких нормальных мужиков у меня пересидело на скамье подсудимых? Да девяносто девять из ста свидетелей начинают свои показания со слов «мы даже подумать не могли»! Психопаты - это не только мрачные нечесаные личности, замкнутые сами на себя. Среди них встречаются яркие, обаятельные люди, способные увлечь за собой целые коллективы, а то и народы. Мне тоже нравится Валерий Николаевич, но наши с вами впечатления - это последнее, что следует принимать во внимание.
        - Но ведь объективных данных нет, одни догадки.
        - И это верно, - вздохнула Ирина, с некоторым трудом выбираясь из-за детской парты, - идти в прокуратуру в сущности не с чем, поэтому боюсь, что придется оставить все как есть, во всяком случае до тех пор, пока Валерия Михайловна не выйдет из психушки.
        Гортензия Андреевна энергично кивнула и тщательно стерла с доски. Меловая пыль поплыла в воздухе, и Ирина с Шубниковым синхронно чихнули.
        - Пока я тоже не вижу другого выхода, - произнесла учительница, - но буду думать дальше. А вы, молодой человек, поезжайте в клинику и изучите операционный журнал.
        Шубников так и сделал, справедливо рассудив, что в выходной легче остаться незамеченным или хотя бы меньшему количеству людей придется объяснять свой странный интерес. Журнал обычно лежит в ординаторской операционного блока, и войти туда в уличной одежде - настоящее святотатство. Теоретически возможно, не остановят, но для хирурга это то же самое, что для вампира переступить порог церкви.
        Действуя наудачу, он заглянул в приемный покой, нашел там ответственного дежурного, представился и соврал, что операционный журнал нужен ему для статьи. По счастью, ответственный еще помнил, что был такой подающий надежды Саша Шубников, который то ли погиб в Афгане, то ли спился, и без лишних слов посадил его в дежурантской каморке, налил чайку и послал интерна в оперблок за журналами.
        Когда тот прибежал, сгибаясь под их тяжестью, Шубникову стало неловко уходить сразу, посмотрев единственную интересующую его страницу, и он добросовестно пролистал весь талмуд, убедившись, во-первых, в том, что Гаккель действительно выдающийся хирург, выполняет уникальные операции, а, во-вторых, что официальное алиби у него есть, а фактическое поди знай. В день убийства Вероники Валерий Николаевич провел многочасовую операцию, согласно записи в журнале длившуюся с девяти сорока пяти до восемнадцати десяти. По документам, а операционный журнал - это серьезный документ, он никак не мог совершить преступление, а в реальности - без особых проблем.
        Есть хирурги, которые оперируют сами, с кожного разреза до последнего шва, но таких представителей старой школы становится все меньше. Сейчас профессор, как правило, приходит на основной этап, а доступ и ушивание раны оставляет ассистентам. В зависимости от степени их квалификации и ценза доверия к ним со стороны оператора он вправе поручить им и какие-то более сложные этапы, например, межкишечный анастомоз. И конкретно в ходе данной операции это было бы очень логично и правильно. Человек есть человек, он может собрать всю волю в кулак и стремиться к победе, но природа всегда сильнее. От длительного напряжения глаза устают, руки теряют четкость, реакция замедляется. Если Гаккель с десяти до шестнадцати удалял сложную опухоль, то естественно, что устал как собака, и у ассистента, все это время безмятежно промокавшего операционное поле тупфером, реконструктивный этап получится лучше, чем у профессора, который десять раз успел в штаны наложить от ужаса, что повредил нижнюю полую вену или что-нибудь в таком же духе. Считается, что второму ассистенту, который «на крючках», в ходе конкретно этой
операции больше ничего доверять нельзя, потому что от физического усилия рука дубеет и перестает чувствовать ткани, но сейчас этим правилом сплошь и рядом пренебрегают.
        Очень возможно, что Гаккель выполнил основной этап и отвалил часа в три к Веронике, пока сотрудники заняты в операционной и не могут заметить его отсутствие в клинике. Успел и к Веронике, и на квартиру Валерии Михайловны за бумагами.
        Или все-таки не было никаких записей? Зачем нужно было их забирать, если Валерия Михайловна не делала из них тайны, а, наоборот, делилась со всеми?
        Кроме того, бумаги бумагами, а деньги - тема гораздо более серьезная. Филипп Николаевич благодаря эксплуатации образов героев революции разбогател просто до неприличия и, по собственному признанию, часть денег держал у бывшей жены. Непонятно, что мешало ему хранить их в сберегательной кассе, может, не хотел шокировать операционисток дикими суммами, но факт есть факт.
        А когда ты держишь у себя чужие ценности, то ни за что не станешь раздавать ключи третьим людям, иначе может возникнуть очень неловкая ситуация. Денежки уйдут, а ты ничего не докажешь.
        Но ведь Валерий обладал просто шикарной возможностью украсть бумаги позже, когда Валерия находилась на стационарной экспертизе, а Филипп жил у нее, потому что был не в силах переступить порог дома, где погибла его беременная жена.
        Хотя нет, стоп! Как только Ветров вернулся, в квартире немедленно провели обыск, в протоколе которого не зафиксировано записей научного характера.
        Столько мыслей, голова трещит… Шубников с тоской взглянул на гастроном и прошел мимо, слегка убыстрив шаг, чтобы не передумать. Как знать, исчезнет когда-нибудь эта тяга или останется с ним навсегда? И всегда ли получится победить ее, хотя намерение бросить у него вроде бы твердое…
        Вспомнив, что дома шаром покати, он заглянул в гастроном. Колбаса кончилась, от крепости из сырных голов на прилавке осталась обветренная четвертушка, а сливочное масло, длинные бледные бруски которого подтаивали на эмалированном подносе с лиловым кантиком, он не любил.
        Взяв четыре банки рыбных консервов и распихав их по карманам, Шубников заглянул в булочную за буханкой свежего вечернего хлеба и направился домой, предвкушая великолепный ужин.
        Не успел он вскипятить чайник и положить кусочек рыбьего туловища на хрустящую горбушку, как его позвали к телефону.
        - Шубников, прекращай это, - раздался в трубке сварливый Машин голос.
        - Что это?
        - Сам знаешь. Оставь нас уже в покое, сколько можно, в самом деле!
        - Машунечка, дорогая, честно говоря, последнюю неделю я вообще о вас не думал, - признался Шубников.
        - Да неужели? А что же ты ходишь клевещешь на нас на всех углах?
        - Я?
        - Якобы должны были послать Виталика, а он отмазался за твой счет, а потом специально тебя подставил!
        - В мыслях не было.
        - В общем, я тебя предупредила! - грозно сказала Маша, и Шубников невольно улыбнулся, вспоминая те времена, когда она произносила эту фразу по другим поводам. - И учти, что мстить нам таким образом низко, да и не за что. Ты сам виноват.
        - Ты права. Знаешь, Маш, это не телефонный разговор.
        - Нет уж, говори так, ибо рожу твою я видеть не желаю!
        Шубников улыбнулся:
        - Ты, Маш, прости меня, пожалуйста. Не сейчас, так когда-нибудь, а я постараюсь больше вас не тревожить.
        В трубке помолчали.
        - Еще раз извини.
        - Шубников, если бы дело касалось только нас с тобой, то хоть каждый день приходи, но я хочу как лучше для дочери.
        Он сказал, что все прекрасно понимает, и простился.
        Вернувшись в комнату, Шубников лег на диван и стал думать о том, как трудно понять, что лучше, а что хуже. Огонькова со старой акушеркой подменили ребенка, и для парня это оказалось хорошо, но самой Валерии стоило подозрений в неадекватности.
        Виталик будет воспитывать его дочь, Лизе придется расти рядом с подловатым, но амбициозным папашей, который и сам высоко поднимется, и девочке даст путевку в жизнь. Лучше это, чем знать, что твой отец - подзаборный ханыга, зато честный?
        Лучше прозябать в поликлинике или поддаться соблазну и пойти ответственным дежурным, нажраться на смене, зарезать больного и пойти в тюрьму с таким грузом на совести, который не снять никакой отсидкой?
        Время идет, обстоятельства меняются, препятствие может стать трамплином или указателем, что надо свернуть на другую дорогу, удача обернется несчастьем, а поступок, совершенный из самых благих побуждений, приведет к ужасной трагедии. Так что, как это ни банально, будущее предвидеть мы не можем, поэтому важно понимать не как будет лучше, а что хорошо или плохо прямо сейчас.
        Воскресенье обрушилось на него праздностью и тоской. Может быть, в аду есть специальная такая пытка - вечные выходные, которые тебе не с кем провести.
        Шубников заставил себя пробежаться вокруг квартала, прибрался в комнате, нашел под столом билет в читальный зал публичной библиотеки, решил, что это знак, и отправился туда.
        И знак, похоже, в этом действительно был, потому что первый, кого Шубников увидел в читальном зале, был Валерий Николаевич, перебирающий карточки тематического каталога.
        Увидев Шубникова, он расцвел, крепко пожал ему руку и немедленно поволок в курилку.
        В джинсах «монтана» и тонком лиловом джемпере Гаккель выглядел ослепительно, и Шубникову стало очень грустно от мысли, что под этим прекрасным фасадом прячется убийца.
        - Слушайте, вы просто чародей! - воскликнул Валерий Николаевич. - Три для полной тишины, а я ведь уже забыл, когда у меня последний раз спина не болела. Вообще не думал, что такое уже возможно.
        Шубников скромно, но с достоинством улыбнулся.
        - Интересная у нас специальность, правда? Стоя на сугубо материалистических позициях, понимая строение организма и основы его функционирования, зная механизмы действия препаратов, нам все время приходится наблюдать воочию такие странные явления, как легкая рука, эффект плацебо и, наоборот, упадок духа. Эти вещи необъяснимы, более того, доказано, что их не должно быть, а между тем они великолепно существуют, несмотря на все наши знания.
        - Что есть, то есть, - развел руками Шубников.
        Гаккель протянул ему красно-белую пачку «Мальборо», и Шубников, поколебавшись, взял, заметив, что в природе много всего необъяснимого, в частности совпадений и случайностей, одна из которых столкнула их сегодня здесь, в храме науки, в котором он уже сто лет не был и, даст бог, еще сто не появится.
        - Я тоже редкий гость, - улыбнулся Гаккель, - внучку просто на танцы вожу во Дворец пионеров и болтаюсь по окрестностям, пока длится занятие. То в Елисеевский зайду, то в книжный, сегодня вот сюда занесло.
        Шубников закашлялся. Нет, убийца - любящий дед, это уж слишком! Он решился.
        - Валерий Николаевич, а вы случайно не отправляли свои статьи в иностранные журналы? - спросил он вкрадчиво.
        - Естественно. И даже не случайно, а на постоянной основе, правда, пока не удостоился полноценной публикации.
        - Я имею в виду вместе с Валерией Михайловной.
        - Ах это! - Гаккель засмеялся.
        - Ну да, ведь если…
        - Если нет пророка в своем отечестве, то в чужом очень даже пригодится? Рассылали, было дело. И при жизни Павлова, и особенно в последнее время. Раньше все-таки боязно было, я так, грешным делом, даже себя в авторский коллектив не включил. С одной стороны, вроде бы действительно не имею к разработке препарата прямого отношения, нехорошо пользоваться чужими лаврами, а если честно, то банально испугался. Если бы открылось, что я по нелегальным каналам отправляю на Запад непризнанную работу, то процесс а-ля Даниэль и Синявский надо мной бы не устроили, конечно, но карьеру серьезно притормозили. Сегодня вам, наверное, трудно меня понять, ведь сейчас время такое интересное начинается, свободное, радостное, деятельное. Вы, молодые, даже и не понимаете, из какого капкана выскочили. И это хорошо. Не должно быть в сердце теней старого страха.
        - То есть официально вас не было в числе разработчиков вакцины?
        Гаккель засмеялся:
        - И не было, и был. Когда Лера переводила статью, то ошиблась, написала Valery через y, то есть мужское имя, и только позже выяснилось, что женское идет Valerie через ie или Valeria через ia, но она не знала этих нюансов. Отчество в англоязычной литературе не указывается, поэтому автором все равно получился Валерий Гаккель из мединститута. Она еще смеялась, что если из Нобелевского комитета придут, то за ней, а если из КГБ, то пусть за мной. С другой стороны, правильно, ведь чтобы произносить речь, нужно владеть предметом, а в камере никаких специальных знаний не требуется. Зона, как земля, всех принимает. Но покамест не связывались ни оттуда, ни оттуда.
        - А в других статьях как?
        Валерий Николаевич пожал плечами:
        - Точно не знаю, но кажется, нет. Решила так оставить, чтобы не было путаницы.
        Шубников кивнул и глубоко затянулся. Не так уж он и молод, чтобы не понимать разницу между затхлым воздухом застоя и легким ветерком перемен, который дует пока еще в форточку. Сейчас перед Валерией, если ее идеи чего-то стоят, открываются блестящие перспективы за границей. Можно свободно рассылать свои статьи, и зарубежным партнерам не надо будет проявлять чудеса изворотливости, чтобы связаться с талантливым советским ученым, не надо ставить свои планы в зависимость от капризов ОВИРа и партийной организации, которая вдруг решит, что Валерия недостойна представлять свою родину за границей. Интерес появится, и тут Валерий Николаевич скажет, что настоящий Гаккель - это он… Да ну, чушь собачья!
        - Скажите, пожалуйста, - начал Шубников, внутренне ежась от своей бесцеремонности, - а почему вы сейчас не сказали брату, что бумаги Валерии Михайловны существуют?
        Гаккель нахмурился:
        - Не понял?
        - Ну помните, когда я вас встретил в том кабаке… Филипп Николаевич положил жену в больницу, думая, что у нее обострение, но вы-то знали, что…
        - Филипп Николаевич, молодой человек, - Гаккель повысил голос, - положил Валерию Михайловну в больницу, потому что она писала предсмертную записку. Она выдержала суд, чтобы принять наказание, но когда ее, по сути, отпустили на все четыре стороны, не могла жить дальше. Считала, что не имеет на это права, после того, как убила девушку, которую считала почти дочерью. При чем тут какие-то бумаги?
        - Но просто Валерия Михайловна их не нашла…
        - Так естественно, после того как там все лето без присмотра жил мой братец-разгильдяй! - фыркнул Гаккель. - Что она ждала еще, забыла разве, что рядом с Филиппом голову свою не найдешь, не то что парижанку!
        - Что, простите?
        - Парижанку. Валерия так называла свой любимый блокнот.
        - Почему?
        Гаккель взглянул на него с легким раздражением:
        - Потому что купила его в Париже сто лет назад, когда Филиппу первый раз позволили приехать на премьеру своей пьесы с женой.
        - А там была нарисована Эйфелева башня?
        - Само собой.
        Шубников встал и бросил сигарету в хромированную пепельницу, стоящую на длинной ноге, как цапля. На дне в отвратительно коричневой воде плавали раскисшие окурки.
        Теперь он, кажется, знал, кто убил Веронику Павлову.

* * *
        Выпал первый снег, и Ирина наслаждалась светом и белизной, хотя и знала, что вечером начнет таять, а к утру от него не останется и следа, и предстоит пережить еще много черных и хмурых дней до наступления настоящей зимы.
        Володя утром пришел в настоящий восторг, замолотил по земле лопаточкой, и Ирина подумала, что это будет первый снег, который ему запомнится. Или нет, ведь сама она не помнит, как увидела снег впервые.
        Осенние сапоги у нее годились только на сухую погоду, кожа на них от старости истончилась, пропускала воду, а новую обувь было не достать. Однажды она простояла всю субботу в Кировском универмаге, сапоги давали на третьем этаже, а очередь начиналась прямо в вестибюле, и она снизу за четыре часа, дурея от духоты, поднялась до середины второго этажа, когда кончился ее размер.
        Были еще резиновые сапоги на слякоть, но Ирина предпочла приличный внешний вид, за что и поплатилась мокрыми ногами. Сапоги сохли в углу, выражая протест по поводу их бессовестной эксплуатации проступающими отвратительными разводами, которые придется счищать кремом для лица. Одна радость, сегодня Кирилл в первую смену, заберет Володю, и можно идти домой не спеша, выбирая сухие кусочки тротуара.
        Подойдя к окну, чтобы оценить обстановку, она вдруг увидела, как из остановившейся неподалеку от здания суда «Волги» выходит не кто иной, как Филипп Николаевич Ветров, и направляется к крыльцу.
        Ирина поморщилась. Неужели хочет написать на нее жалобу? Что ж, имеет право, и неудовольствие такого человека обязательно будет принято во внимание. Выговор, лишение премии, какие еще радости ждут простую судью, так небрежно и спустя рукава проведшую процесс над сильными мира сего.
        Стыдно вспомнить, кто обвел ее вокруг пальца, а точнее говоря, кому она позволила сделать это с собой! Сейчас, когда знаешь правильный ответ, не замеченные на первом процессе детали бросаются в глаза и вопиют о ее некомпетентности.
        Как она могла не обратить внимания на то, что при Валерии Михайловне не было ключей от ее квартиры? Почему это прошло незамеченным? Такое впечатление, что преступнику сам черт помогал.

* * *
        Тимур Барановский был парень талантливый, но видел вокруг себя множество примеров, что на одном таланте далеко не уедешь, и даже больше того, без него как-то быстрее и проще. Валерия Михайловна с Павловым придумали что-то действительно интересное и перспективное, но даже не считаются настоящими учеными, но стоит тебе добросовестно переписать пару учебников и дополнить их более или менее бессмысленной статистикой, как ты тут же получаешь научную степень.
        Больше всего на свете Тимур мечтал уехать за границу, в Америку, где наука живая, нет блата и люди получают хорошие деньги за хорошую работу. В том числе поэтому он так легко отказался от хирургии. В Америке хирургу из СССР практически невозможно пробиться, зато биологов там принимают довольно охотно.
        Тимур добросовестно помогал Валерии Михайловне и Павлову, сначала на общественных началах, потом официально. Иногда Павлов доверял ему приготовить вакцину самостоятельно, так что технологию он знал, но, когда профессор умер, Тимура перестали пускать к нему в лабораторию и порекомендовали занять свое рабочее место. Валерия Михайловна пробовала договориться, но руководитель лаборатории категорически отказался подпускать какого-то сопляка к дефицитному оборудованию.
        Производство препарата пришлось прекратить, Валерия села писать статьи, а Тимур послушал совета старших товарищей и занялся нормальными темами по плану работы лаборатории, а не всяким мракобесием и «дедулькиным бредом».
        В общем, он был рад такому повороту событий. Валерия вывела его в люди, и спасибо, а вечно быть ее оруженосцем он не собирался.
        В конце апреля ему вдруг позвонил человек с сильным акцентом и, представившись сотрудником одного известного университета, предложил обсудить возможность совместной работы. Изначально он звонил Павлову, но когда ему сказали, что тот умер, попросил переадресовать на второго соавтора из Института цитологии.
        Тимур чуть не скончался от счастья и волнения. Когда-то Валерия Михайловна спрашивала, включать ли его в соавторы статьи, которую она хочет отправить за рубеж неофициально, через мужа, не боится ли он? Тимур секунду колебался, а потом все-таки решил рискнуть. И, как выяснилось, не прогадал.
        Он предложил перейти на английский, который прекрасно знал, собеседник согласился с большим облегчением и попросил Тимура добыть свидетельство о смерти Павлова, а также связаться с Валерией Гаккель. Он сам звонил в мединститут, разыскивал ее, но ему там ответили, что Гаккель, во-первых, мужчина, а во-вторых, хирург, между тем точно известно, что это женщина, потому что писатель, принесший им статью, аттестовал ее как работу жены одного русского драматурга. Возникло какое-то недоразумение, наверное, дама сменила работу, и он очень просит Тимура разыскать ее.
        Тимур понял, что очередную ложку сейчас пронесут мимо его рта. Как только недоразумение устранится, о нем тут же забудут. Немедленно. Он знал Валерию Михайловну как порядочную тетку, которая включила его в соавторы статьи, хоть он выполнял только техническую работу, но легко быть честным, когда денег все равно нет.
        В списке авторов никому не нужной статьи можно чуть-чуть потесниться, но когда вопрос стоит о работе в настоящем американском университете, где платят настоящие деньги и вообще настоящая жизнь… Естественно, он тут же будет забыт и задвинут.
        Будь статья официально опубликована, то он мог бы претендовать на то, чтобы разделить с Валерией будущий патент, а простой машинописный текст, нигде официально не заверенный, ничего не значит. Прибыв в Штаты, Валерия немедленно выкинет его в мусорное ведро и станет единоличной изобретательницей вакцины. Ни о Павлове, ни о нем самом никто даже не вспомнит.
        Тимур до дрожи в коленях чувствовал, что надо куда-то бежать и что-то делать, лишь бы только не упустить свой шанс. С Вероникой он был неплохо знаком еще с тех пор, как шестерил у Павлова, выполнял ее мелкие поручения, а какое-то время был даже влюблен и дарил цветы просто так, без надежды на взаимность. Теперь эти розочки окупились, Вероника, новый адрес которой он нашел не без труда, приняла его очень любезно, напоила чаем и, почему-то решив, что визит его вызван ностальгией, стала взахлеб рассказывать, как они с Валерией Михайловной ходили ставить ее на учет к самому лучшему акушеру. Тут Тимура как громом поразило. Ведь сейчас жена драматурга не Валерия, а Вероника, и это обстоятельство вместе с путаницей в именах даст ему серьезную фору. Скажет американцу, что работал исключительно с Павловым и понятия не имеет, откуда хирург Гаккель попал в авторы. Может, потому, что извлекал кусочки опухолей? У профессора теперь не спросишь, а жена драматурга вот она, пожалуйста, не ученая, а просто внучка Павлова. Об этом последнем обстоятельстве лучше не упоминать. Тимур представит доклад, который докажет,
что он полностью владеет темой, и уедет в Америку работать. Насколько он понял из объяснений американца, там придется все начинать заново, с экспериментов на мышах, Валерия Михайловна ничего и не узнает. Но тогда нельзя ничего спрашивать у Вероники, которая тут же доложит своей обожаемой приемной мамочке, что Тимур интересуется ее работой.
        К сожалению, выяснилось, что Тимур помнит далеко не все и по памяти написать впечатляющий доклад не способен. Он перерыл весь архив Павлова, хранящийся в институте, но там были записи, касающиеся только его официальных исследований. У себя Тимур обнаружил только блокнот, в котором отмечал пациентов, кому сколько доз ввел, и годился он разве что для сеанса ностальгии.
        Неужели придется идти к Валерии Михайловне и собственными руками отправлять ее в Америку, а самому оставаться за бортом? Нет уж, хватит!
        Узнав из сплетен в курилке, что великий Ветров отправился в Афганистан, Тимур решил, что судьба на его стороне. Придет к Веронике, подсыплет ей снотворного в чай, а когда отключится, найдет свидетельство о смерти деда и его бумаги, а дальше разбудит, наплетет про невероятную сонливость беременных и удалится. Если Вероника когда-нибудь и обнаружит пропажу, то не свяжет с его визитом.
        В квартире, где жил Тимур, был проведет телефон, но, как назло, как раз в этот месяц на АТС проводились масштабные ремонтные работы.
        Тимур каждый вечер бегал звонить Веронике из автомата, чем обеспечил себе дополнительную анонимность, хотя и не собирался еще никого убивать.
        Трубку несколько дней никто не брал, и наконец, когда он уже почти потерял надежду, Вероника подошла к телефону. Голос у нее был какой-то странный, и она без всяких расспросов разрешила ему прийти в первой половине дня.
        В НИИ и так особенно никто не контролирует трудовую дисциплину, а тут еще лето, начало отпусков. Половины сотрудников нет на рабочих местах, остальные в нирване, так что Тимур незаметно смылся.
        Вероника была так взволнована, что даже чаю ему не предложила и сама ничего не ела и не пила. Она бегала по квартире из угла в угол, а когда Тимур спросил, что с ней такое, рассказала ему все, взяв клятву молчать. Не забыла и о том обстоятельстве, что поведение Валерии в роддоме было расценено как острый психоз. Узнав правду, Вероника сначала была полна решимости немедленно все рассказать, а переспала с тайной ночь и теперь сомневается. Стоит ли оно того, ведь почти тридцать лет было пройдено по этой дороге, куда теперь сворачивать?
        Тимур напомнил ей основной принцип Валерии Михайловны: молчание - золото. Пусть все идет как идет. Вероника горячо его поблагодарила, сказала, что сама уже склонялась к такому решению, осталось только придумать, зачем она так страстно зазывала в гости старшую подругу. Подумала немного и достала из бара начатую бутылку какого-то густого ликера, причем Тимур успел заметить вторую такую же. «Скажу, что срочно надо допивать, а то испортится», - засмеялась Вероника.
        Ему она чаю так и не предложила, поэтому он, улучив момент, высыпал приготовленное снотворное в бутылку ликера. Новый план был такой - дождаться Валерию, которая наверняка будет рада его видеть, посидеть с дамами, а когда Валерия уснет, тихонько вытащить у нее из сумочки ключи и забрать из квартиры все записи.
        Валерия позвонила в дверь на двадцать минут раньше, «извини, дорогая, не рассчитала, на метро оказалось быстрее», и Вероника вдруг испугалась, что, обнаружив Тимура у нее в квартире, Гаккель заподозрит неладное, решит, что она изменяет ее бывшему мужу. Ничего не скажет, следуя своему принципу, но осадочек останется. В панике она затолкала Тимура в дальнюю комнату и приказала сидеть тихо. Валерия у нее больше двух часов не пробудет.
        Валерия выключилась гораздо раньше, и напуганная Вероника позвала его на помощь. Тимур похлопал Валерию по щекам, немного испугался, что переборщил с дозой, потому что в бутылке ликера оставалось совсем чуть-чуть, а снотворного он сыпанул щедро, а потом подумал, что, если дама не выживет, это будет только к лучшему. Вероника растерялась, порывалась звонить в «скорую», но Тимур, пользуясь авторитетом врача, послал ее в кухню за холодной водой, а сам занялся поисками ключей. К сожалению, Вероника вернулась с полдороги и застукала его именно в тот момент, когда он запустил руку в сумочку Валерии.
        От изумления она не могла кричать, только шептала, что он вор и убийца и пусть немедленно признается, чем отравил Лерочку.
        Тимур не стал ждать, когда голос к ней вернется. Увидев на столе нож, который Вероника принесла нарезать сыр, он схватил его и ударил молодую женщину.
        Потом подменил бутылки, тщательно вымыл рюмку Валерии, ополоснул ее ликером из чистой бутылки и для гарантии раздавил каблуком. Устроил разгром, нанес телу Вероники несколько хаотичных ран, симулируя аффект, оставил отпечатки Валерии на ноже, а Вероники - на бутылке, тщательно протер все поверхности в комнате, где ждал, забрал наконец ключи Валерии и тонкой струйкой включил на кухне воду, заткнув слив посудным полотенцем, чтобы соседи снизу заметили протечку и вскрыли квартиру до того, как Валерия проснется, но тогда, когда он уже обыщет квартиру Гаккель.
        Все вышло отлично. Аккуратная Валерия Михайловна хранила свои архивы в стеллаже, в промаркированных папках. Тимур забрал все, что касалось вакцины, ушел, а ключи потом выбросил по дороге от метро к дому Вероники, чтобы, если их вдруг будут искать и найдут, было похоже, что они выпали у нее из сумочки.
        Все получилось даже лучше, чем он мог мечтать. Не надо никому морочить голову сходством имен. Он с удовольствием предъявит американцу настоящую Гаккель, сумасшедшую убийцу, которой требуется лечение в условиях строгой изоляции от общества. А единственная наследница профессора Павлова мертва, и не о чем тут больше разговаривать, когда перед вами живой и психически здоровый разработчик, которому известна вся технология от А до Я.
        У Тимура почти все получилось, его сняли буквально с трапа самолета. Просто удивительно, какая череда благоприятных обстоятельств сопровождала его на протяжении всего его преступного пути, а потом не менее удивительная цепь случайностей помогла установить истину. Дьявол искушает, Бог карает? Трудно понять высший замысел, а точнее говоря, пути Господни неисповедимы, но очень трудно объяснить все это простым ходом жизни, где причинно-следственные связи лежат исключительно в материальной плоскости.

* * *
        Ирине очень захотелось подслушать, о чем будут говорить Ветров и председатель суда Павел Михайлович, но тут в дверь постучали, и Филипп Николаевич возник на пороге ее кабинета.
        - Разрешите?
        Она жестом указала ему на стул. Ветров сел, тут же вскочил, принялся шарить по карманам, пока не хлопнул себя по лбу и не извлек из дипломата небольшой томик в картонном переплете.
        - Это вам, Ирина Андреевна! Очень хотел бы поблагодарить вас получше, но мне сказали, закон запрещает.
        - Категорически, - открыв книжку, Ирина увидела, что весь титульный лист исписан убористым и крайне неразборчивым почерком, и улыбнулась. Врач есть врач, даже если давно не практикует.
        - Стыдно признаться, но я к вам не только как к нашей благодетельнице, но и как к специалисту.
        - О? Интересно.
        - Дело в том, что Лерочка…
        - Как она, кстати?
        - Ах, Ирина Андреевна, хотел бы я сказать, что хорошо, но такие потрясения даром не проходят. Шлейф от них долгий, иногда на всю жизнь, но я надеюсь, мы справимся.
        - А с американским предложением что?
        Филипп Николаевич засмеялся:
        - Лерочка сказала, что раз они сразу не сумели отличить одного Гаккеля от другого, значит не судьба. Договорились, что программная статья будет опубликована, и пусть эти идеи развивают те, кого они заинтересуют. Лерочке же после выздоровления предложили перейти в один молодой НИИ. В Америке, конечно, хорошо, но родина есть родина, куда ты денешься.
        - И то правда.
        - Ну, чтобы вас не задерживать, сразу к делу. Помните, на суде выступал некий Шацкий, Лерин начальник?
        Ирина кивнула, заметив, что у него еще какое-то старомодное имя.
        - Вот-вот. А как он Лерочку обзывал графоманкой, тоже помните?
        - Естественно, я ведь принимала решение в том числе и на основе его показаний.
        - Так вот теперь эта скотина издает Лерину рукопись, которую она ему отдала на рецензию, под своим именем.
        Ирина присвистнула:
        - Ах какой молодец, на ходу подметки режет! А как вы догадались?
        - Читал ее текст не потому, что было интересно, а она советовалась со мной, насколько хорошо изложен материал с художественной точки зрения. Так вот у Шацкого почти слово в слово. Кроме того, библиография совпадает странным образом со всеми руководствами, монографиями и журналами, которые я привозил Лере из заграничных командировок. Понимаете, это был кропотливый труд, занявший почти полтора года, Лерочка в свое свободное, то есть неоплачиваемое время переводила самые свежие публикации, сопоставляла, компилировала, излагала стройно и доступно, так, чтобы врач не просто читал набор непонятных слов и умозрительных гипотез, а понимал суть иммунного ответа. Шацкий же присвоил себе результаты этого труда, и доказать мы ничего не можем, поскольку Барановский вынес из Лериной квартиры все черновики.
        Ирина нахмурилась. С этой областью права она знакома не была, поэтому посоветовала Ветрову обратиться к грамотному юристу по гражданским делам.
        - Был, но он сказал, что доказать авторство Леры будет очень трудно, а без черновиков практически и невозможно. Если бы еще была оригинальная научная статья, а то руководство, где излагается общепринятая точка зрения. Кто бы ни писал, у всех выйдет примерно одно и то же. Но я не знаю, такая низость… Десятилетиями он унижал Лерочку, в упор не замечал, что она на голову выше его как ученый, блокировал все ее идеи, а теперь еще и украл. Да если бы он сразу отнесся с вниманием, завизировал статью или хоть доклад на конференции, все бы знали, кто автор противораковой вакцины, и Вероника сейчас была бы жива…
        Ветров махнул рукой и отвернулся. Ирина тоже деликатно посмотрела в окно, где снег почти исчез в наступающих осенних сумерках.
        - Ничего не обещаю, Филипп Николаевич, но есть такая статья, как дача заведомо ложных показаний. Я поговорю с прокурором города, мы постараемся что-нибудь придумать.

* * *
        Шубников вышел в коридор, огляделся, но все-таки натянул куртку и ботинки и вышел на угол к телефонной будке.
        - Клавдия Константиновна? С первым снегом вас!
        - Аналогично, - раздался в трубке веселый голос Клавдии.
        - Я давно вам не звонил.
        - Не страшно, мы же виделись на работе.
        - Это другое.
        - Да.
        - Я соскучился, - признался Шубников, - не знаю, как правильно, по вас или по вам, но соскучился очень сильно.
        - Приезжайте пить чай.
        - Прямо сейчас?
        - Конечно.
        Он помолчал.
        - Клава, тут такое дело. Я не пью уже два месяца, но это ничего не значит. Алкаш остается алкашом навсегда, и вы должны об этом помнить.
        - Я помню, Александр Васильевич. Приезжайте пить чай, если хотите.
        notes
        Примечания
        1
        Da tales doses. Misce fiat pulvis (лат.) - прибл. «Выдай такие-то дозы. Смешай, пусть получится порошок» (одна из стандартных рецептурных формулировок).
        2
        Cogito ergo sum (лат.) - мыслю, следовательно, существую.