Черный клевер Елена Вернер
        Нина пела старинный романс очерном клевере, который распускается, когда между влюбленными нет взаимопонимания, атайн больше, чемсчастья. ИМихаил полюбил ее — непросто чужую жену, ажену первого помощника великого кремлевского правителя. Уних немогло быть общего будущего, анаднастоящим сгустились свинцовые тучи: однажды грозный муж поймал их споличным. Новместо страшной расправы случилось невозможное: онсогласился отпустить Нину! Правда, перед Михаилом было поставлено условие — предать дело всей его жизни…
        Елена Вернер
        Черный клевер
                
* * *
        Этобыло лучшее извсех времен, этобыло худшее извсех времен;
        это был век мудрости, этобыл век глупости;
        это была эпоха веры, этобыла эпоха безверия;
        это были годы света, этобыли годы мрака;
        это была весна надежд, этобыла зима отчаяния;
        унас было все впереди, унас небыло ничего впереди;
        все мы стремительно мчались врай, всемы стремительно мчались вад, —
        словом, товремя было так похоже нанаше, чтонаиболее крикливые его представители требовали, чтобы кнему применялась ивдурном ихорошем лишь превосходная степень сравнения.
Ч.Диккенс«Повесть одвух городах»
        «Опять нетуда смотришь. Пляши отсебя.
        Тырешаешь. Тыделаешь. Иотвечаешь тожеты.
        Поэтому: стесняешься — неделай. Делаешь — нестесняйся.
        Сделал — тыправ.
        Мнение окружающих — повод рассмотреть будущие действия. Непрошедшие.
        Другим будет больно. Безвариантов».
Н.И.Дубас
        Часть первая
        Лора
        06.03
        Ночь почти оставила город, нехотя, каксобака обглоданную кость. Лора допивала кофе, стоя ураспахнутого окна, через которое вкомнату напоследнем этаже дома повлажным крышам вползало блеклое изябкое сентябрьское утро. Впрочем, утро — всего лишь условность дляГорода, который никогда неспит. Лора знала это лучше многих, потому что одинаково хорошо изучилаего, влюбой час его бодрствования, влюбой издвадцати четырех часов каждые сутки. Бессонница была общей дляних, дляГорода иЛоры Астаниной, давно перестав казаться тягостным недугом ипревратившись впривычку.
        Женщина бездумно иравнодушно глядела поверх кровель домов туда, гдезастройка рассекалась надвое Садовым кольцом. Слева небо стремительно светлело, истончалось, обещая скорый рассвет, итьма пятилась назапад, отступая неохотно имягко. Воздух провис отусталого оцепенения, заторможенности, всегда присущей раннему часу, несмотря наобычные человеческие заверения втом, чтоутро — пора бодрости иотдохнувшего разума. Нет, предрассветные минуты безнадежно утомлены, донельзя вымотаны долгим ночным бдением, идаже пение птиц, которые вот-вот проснутся, несразу изгонит эту обморочную негу.
        Лора насекунду прикрыла глаза, ощущая, какнеприятно стянуло кожу после умывания. Кремомона, конечно, непользовалась, неговоря уж окосметике, даивзеркало почти неглядела — только если речь нешла озеркалах заднего вида… Такчто она просто поставила кружку скофейной гущей нарассохшийся, давно некрашенный подоконник ипотерла ладонями лоб ищеки. Сухой шелест пергамента. Сзакрытыми глазами все слышно какбудто отчетливее. Изокна пахнет осенью, остро, оставляя холодинку усамого нёба. Отпепельницы наподоконнике тянет остывшими окурками, запах отвратительный ипривычный. Надобы бросить курить, норади кого? Точно неради самой себя. Водворе, далеко внизу, дворник метет палую листву. Шурх… шурх… Отчего-то вдруг подумалось, чтозамногие годы истории вГороде изменилось почтивсе, нонедворники, уних все теже немаркие одутловатые одежды иметлы изкрасно-коричневых прутков, примотанных кчеренку.
        Вдалеке тревожно завыла сирена. Лора отличала сирены разных служб, онасдетства знала, чтопожарные звучат нетак, какмилиция. Сейчас — «Скорая», несущаяся, безо всяких сомнений, кСклифу, чтосовсем неподалеку, даже угол здания видно. Если вслушиваться вдоносящиеся из-за окна звуки достаточно долго, тоокажется, чтовопль сирены здесь — обычное дело, штрих кпортрету района, словно крики чаек где-нибудь вприморском городке… Атеперь рев двигателя мотоцикла, промчавшегося попроспекту всторону Сухаревской площади. Этот звук сразу пробудил ворох ненужных мыслей ивоспоминаний (лихой вираж, голубые глаза, разбитое колено врванье брюк), онивсколыхнулись, заворочались — ибыли безжалостно изгнаны.
        Лора сполоснула кружку иоставила вверх дном наиспещренной известковыми отметинами сушилке. Всливе раковины забулькало. Словно вответ, где-то пососедству спустили воду втуалете, иона сшумом хлынула вниз потрубам. Сквозь гулкую ветхость перекрытий стало слышно старческое покашливание. Старики встают первыми, имнеспится, кутру кости начинает ломать ивыкручивать артрит, — новскоре проснется ивесь дом. Спящий дом внеспящем Городе.
        Пора.
        Ничуть незаботясь тем, чтобы ступать потише, Лора прошла вприхожую. Всекомнаты бывшей коммуналки были заперты, ивкоридоре дремал комковатый пыльный сумрак. Из-за той двери, чтосправа, доносился тихий храп Теодоры Михайловны, старушки, укоторой Лора снимала комнату, дальнюю покоридору. Затретьей дверью отсыпалась после дежурства еще одна жиличка, Катюша, молоденькая медсестра изСклифа. Заисключением, пожалуй, нескольких бесед, когда Катюша излила душу, нистой, нисдругой Астанина почти необщалась. Отчасти потому, чтографики их жизни несовпадали, абольше из-за того, чточеловеческой болтовни Лоре хватало инаработе. Дома она хотела быть предоставлена сама себе. Точнее, спать иниочем недумать. Хотя отбессонницы получалось лишь ворочаться.
        Старый щербатый паркет сповизгиванием итреском отозвался наее шаги. Вбольшом коридоре было пусто иуже пахло ремонтом. Старые обои вбирюзовый ромбик неровными свитками торчали избольшого мусорного пакета, прислоненного кстене укухни. Ободранная стена странно увеличивала пространство иподнимала вверх ибезтого высоченный лепной потолок. Подвешалкой громоздилась башня изсоставленных одна надругую банок сошпатлевкой икраской. Лора отметила просебя, чтодаже неувидела их накануне, когда ввалилась домой заполночь, уставшая иголодная. Видимо, Катя всерьез решила взяться заблагоустройство их жилища. Наднях она заикнулась отом, чтобы купить вскладчину кое-какие стройматериалы, ноЛора тогда лишь ссомнением оглядела свысоты своего роста хрупкую фигурку соседки ихмыкнула. Катюша настаивать нестала, пожала плечами иускользнула собщей кухни, ноидею свою неоставила ивот теперь потратилась сама, даеще и, наверное, собственноручно приволокла тяжеленные банки вквартиру — врядли кого-то нанимала ипросила. Упорства этой крохотной девчонке незанимать… Чтож, придется пойти навстречу ивыделить-таки наремонт несколько дней
— ночами жертвовать нестоит, ночью зарабатывается больше, раздумывала Лора, отсчитывая несколько купюр икладя их настарую (впору назвать уже старинной) деревянную консоль срезными ножками ввиде орлиных когтистых лап. Катюша наверняка увидитих, когда будет брать свои ключи. Вотони, поблескивают брелком ввиде чаши, обвитой змеей. Нуконечно, какой еще может быть брелок умедсестры — смех, даитолько…
        Лора зашнуровала кеды, ссожалением глядя наботинки стяжелой подошвой, которые так любила. Нет, вботинках она невыдержит, ноги вспотеют иустанут, какэто уже было вчера. Зачем мучить себя преднамеренно? Вести машину все-таки лучше вкедах. Онаодернула широкие штанины джинсов, надела вытертую налоктях исгибах кожанку ипроверила сумку. Мобильный, кошелек, перцовый баллончик. Необходимый минимум.
        Налестничной площадке было тихо. Вотуже шесть лет Лора тщательно прислушивалась кмалейшему шороху заспиной. Последние два — пока запирала дверь квартиры. Онадогадывалась, чтопроизошедшее сней врядли когда-то повторится хотябы отчасти, ноничего немогла ссобой поделать. Вконце концов, этотолько говорят, чтомолния никогда неударяет дважды водно дерево. Надележе история знает американского лесничего Салливана, которого молния била семь раз, илимайора Саммерфорда, вкоторого молния попала трижды, авчетвертый раз разрушила его надгробный камень. Аведь человек куда злокозненней природного явления… Такчто Лора предпочитала держать ухо востро инеиспытывать теорию вероятности насебе. Ктомуже она так инезаставила себя ниразу запрошедшие годы воспользоваться лифтом, хоть ижила теперь напоследнем этаже. Кате, которая как-то раз спросила, почему та неедет вместе сней, Астанина пояснила, чтопользуется возможностью размять ноги после сидячей работы. Прозвучало правдоподобно. Сейчас лифт стоял где-то ниже, иего сетка, опоясанная лестничными маршами, выглядела клеткой дремлющего василиска.
        Стоит намгновение прикрыть глаза, икошмар повторяется. Заикающиеся автоматические двери, закрыться которым мешают плечи, крик, ватный поцелуй тишины, сердечная дробь, которая нарастает ивот-вот оборвется. Теплое илипкое, мокрая ржавчина наруках. Тошнота. Ужас, откоторого ощетинивается тело. Оглушительное облегчение. Онобыло перед тем, какосознала… Случившееся. Никогда больше Лора нечувствовала облегчения, автот, последний, разоно было — преступно. Убийца.
        Онаубила человека, инебыло еще нидня, когдабы она обэтом невспомнила.
        Лора вышла водвор, ивлицо дохнуло осенней прелью. Ночью прошел дождь, асфальт уже высыхал, весь втемных язвах луж ираскисшей листвы. Лора села вмашину, завела двигатель ичутко прислушалась, пытаясь разобрать вего гудении что-нибудь несвойственное, неполадку, малейшее несовершенство. Может быть, младенческое лепетание масляного фильтра илишелест сприсвистом отрастянувшегося ремня генератора… Старое «Рено» иЛора, онибыли союзниками, соратниками, коллегами, иженщине жизненно важно было знать, если савтомобилем что-то нетак. Новсе звучало, каквсегда, идеально. Лора вполне могла есть сгрязной тарелки инеубирать вкомнате месяцами, ноее машина всегда была вычищена, вымыта отлобового стекла допепельницы взадней двери. Иногда повоскресеньям она натирала внешнюю поверхность автомобильных шин черным кремом дляобуви, араз вчетыре недели непременно обрабатывала весь кузов японской полиролью, любовно оглаживая фланелью блестящие скаты. Один человек, помнится, назвал ее маньячкой. Самтакой.
        Только теперь, положив руки наруль, Лора заметила, какдрожат пальцы. Можно было свалить все накофеин, нокофе она выпила всего чашку идаже толком неизбавилась отдремоты. Тутдругое. Идаже нанедосып несписать. Вязкое чувство снеприятным металлическим привкусом. Лоре захотелось ошибиться всвоих предчувствиях. Потому что уже давно вее жизни ничто неменялось клучшему. Только наоборот. Вспомнилась вдруг бабушка, которая наказывала ей никогда непроизносить вслух фразу «Чтодень грядущий мне готовит?»…
        —Яоднажды утром сказала так, ещевстуденчестве, — делилась бабушка, непомня уже, чторассказывает эту историю невпервый идаже невдесятый раз, — апотом пошла наэкзамен изавалилаего. Стех пор это дляменя плохая примета. Идлятебя, стало быть, тоже, ведь ты моя внучка.
        Меньше всего женщине, сидящей зарулем недорогой иномарки, подходило это домашнее, трогательное слово «внучка» — даибабушка давно ушла влучший мир. Взеркале заднего вида Лора мельком встретилась взглядом сосвоим отражением, хмурым, светлоглазым, совзъерошенными назатылке стрижеными волосами, забывшими расческу, изаломом урта, который скаждым днем пролегал все глубже, всезаметнее. Этооттого, чтоона часто неосознанно покусывает щеку, нервы никчерту. Сегодня ей исполнилось тридцать три.
        Машина вынырнула изотверстой пасти двора, ощерившейся полуголыми пламенеющими кленами, искользнула напроспект Мира. Среди дробной разрозненности мыслей Лора нащупала ту, чтовозвращалась снавязчивым постоянством: дорожный мир похож наподводный. Навстречу пронеслась «Мицубиси», голубовато-бирюзовая, призрачная вутреннем слабом свете, схищной акульей мордой ираскосыми светящимися глазами. Снеповоротливостью сома вдоль обочины плыла поливальная машина, распустив мокрые сомовьи усы, словно щупая ими перед собой ивстороны. Заней телепалась крохотная старенькая «Ока» — нидать нивзять килька.
        Лора связалась сдиспетчером.
        —Семьдесят девятая насвязи.
        —Доброе утро, семьдесят девятая, — радостно отозвались вдинамике. Лора узнала эту девушку, самая приветливая извсех. Насердце, какнадождливом горизонте, немного прояснило.
        —Первый Саратовский проезд, домсемь. Ближайшее метро «Текстильщики». Расчетное время прибытия?
        Лора прикинула. Дороги еще совсем пустые.
        —Пятнадцать-двадцать минут.
        —Хорошо, семьдесят девятая. Дерзайте. Счастливого пути! — пожелала диспетчер иотключилась.
        Вголове Лоры уже выстраивался маршрут. Онапринципиально непользовалась навигатором, носправлялась неплохо. Только начиная работать таксисткой, онасразу дала себе обещание выучить Город и — освободиться, выйти наволю по-настоящему. Затеряться впотоке машин. Быть скользящей, невесомой, непривязанной. Толькото, чтонаходится вголове, зналаона, ипринадлежит человеку по-настоящему. Толькото, чтознает его тело. Этонехитрое, ноочень важное знание омире она получила, когда потеряла все остальное. Такой опыт полностью все меняет. Пока сложение ивычитание невыучены, иминевозможно пользоваться, этопросто абстракция, икалькуляторы тут непомогут.
        Теперь, двагода спустя, Город был врезан визвилины ее мозга также крепко, каквземлю, накоторой стоял, всемь холмов, излучину реки иканал. Онпо-прежнему непринадлежалей, ноего изображение, оттиск — да. Теперь она сама стала себе навигатором.
        Город, словно дитя Франкенштейна, создан изразных кусков, сшитых грубо инаскоро, огромными серыми стежками эстакад итоннелей. Мрачное индустриальное великолепие юго-востока: сущий Детройт. Обвившаяся пуповина развязок МКАДа иТретьего транспортного, огромные трубы ТЭЦ, изкоторых ночами поднимается изумрудно-зеленый светящийся инфернальный дым, труба Капотни, толчками выбрасывающая втемное небо пламя нефтяного факела изатягивающая черноту оранжевым заревом. Южный порт, подтыкающий низкие тучи металлическими костями подъемных кранов, свереницей груженых контейнеров идесятилетним слоем пыли, илетом, изимой сквозь снег покрывающим ларек сшаурмой истопку камазовых покрышек увывески шиномонтажа. Неспокойные вороватые окраины изаводские слободки, куда такси вызывают редко итолько поночам: такси стоит недешево, нометро закрывается вчас, аходить там снаступлением темноты — ещедороже. Тамлюди боятся садиться внезнакомые машины, новсе-таки садятся насвой страх ириск, аЛора всвою очередь рискует, соглашаясь их везти. Такой вот общественный договор. Хотя, конечно, если учитывать ее прошлое, онаизначально меньше
них достойна доверия. Всущности, какмного убийц может встретиться лицом клицу вГороде? Лора горько усмехнулась — больше, чемкажется. Этоведь нерубец, неклеймо налбу, первому встречному невидно…
        Тихий интеллигентный север, сдворами, утопающими взелени, вертлявой Яузой, Лихоборкой испальными районами, замотанными вдребезжащие трамвайные пути. Огромный размах проспектов советских времен, сшироким полотном дороги, колоннами игербами, выбитыми нафасадах, стадионы ипарки. Насевере особенно чувствуется ничтожность человека перед лицом Империи. Свысока смотрят Рабочий иКолхозница, ввысь взлетает монумент покорителям Космоса, вертится колесо сансары-Обозрения, даже каменные кони ипподрома несутся высоко поверх машин иголов пешеходов. Дворцы стали выше надесятки этажей, теперь их обитатели — небожители извысоток иТриумф-паласа, испростонародьем они невстречаются, разве что сизвозчицей Лорой.
        Центр застроен, забит, заполнен, тесный икрасивый, сзатопившимиего, переливающимися через край заботами иволнениями, часто государственной важности. Этоприют министерств, ведомств, присутствий, бюро, коллегий идепартаментов, чиновничий мирок подзнаком «Стоянка запрещена», сошлагбаумами, дипломатическими номерами ипропусками сроссийским триколором. Сюда Лорины пассажиры опаздывают назаседания, летучки исовещания, сюда везут документы впапках, тоскливую озабоченность вглазах, ранний геморрой исердечные приступы.
        ВСити, наострие этого многоверхого клыка Города, онадоставляет белых воротничков всех видов. Впрочем, видов всего два: менеджеры среднего звена ивысшего. Ихразличает страх: те, чтопониже, боятся начальства и«неуспеть», те, чтоповыше, боятся потерять свои деньги, оттого злее, хамоватее иразочарованнее. Иесли среднее звено нет-нет да иперебросится сАстаниной парой слов, посетует набосса-тирана, непонимание жены илидаже стрельнет сигаретку («вообще-то бросил, вофисе недавно запретили подугрозой увольнения»), тотоп-менеджеры заняты лишь собственными делами, которые решают потелефону иИнтернету, сколькобы времени низаняла дорога. Ихмир — звонки иэсэмэски, уведомления отранзакциях, кризисы, баррели, видеоконференции ишелест кнопок ноутбуков. Сити искрится холодными огнями, еговидно совсех сторон, какзаколдованный дворец, какогромный безнадежно-голубой бриллиант, закоторый слегкостью можно продать душу.
        Здесь, назападе Города, всевыглядит более дорогим именее доступным: здания, магазины, салоны, автомобили, женщины, мужчины. Рублевки сбарвихами, чьяблестящая жизнь наполнена отчаяньем немыслимой роскоши. Пятиметровые заборы вокруг особняков скрывают своих хозяев, ноЛоре всеже доводится подышать сними одним воздухом, тем, чтоциркулирует посалону ее машины, сухим, постепенно наполняющимся запахом дорогих духов. Иногда она завозит кого-то изних забрать изхимчистки кипу одинаково белоснежных рубашек, штук сорок-пятьдесят, стало быть, надва рабочих месяца, приусловии, конечно, если неменять их после тяжело прошедших переговоров спартнерами. Иногда едет через полгорода, чтобы взять эффектную красавицу издома идовезти досалона красоты, чтонасоседней улице. Втакси никто несобирается выглядеть хорошо, такчто она насмотрелась инашрамы заушами иподмышками, следы подтяжек, которые несобираются пока прикрывать голливудскими локонами инорковым мехом палантина, инаалые, ободранные химическим пилингом физиономии.
        Иногда Лоре кажется, чточерез запад июг вгород течет власть. Каким-то необъяснимым образом направление ее движения совпадает сперемещением воздушных масс порозе ветров истечением главной реки. Правительственная трасса отзагородных дач ирезиденций, покоторой своем проносятся кортежи черных блестящих джипов, похожих наморских касаток, такиеже обтекаемые, быстрые исуровые, чтобы нырнуть врасставленные сети Боровицких ворот Кремля. Парадный въезд через юго-запад, мимо чистых иярко окрашенных домов иновехоньких деловых имедицинских центров. Здесь ей бывает неуютно, будто оттого, чтосвет становится сильнее ивыхватывает каждого наэтих улицах явственнее.
        Ночью Город меняет свое лицо. Каквигре, когда «горожане ложатся спать, мафия открывает глаза», сами люди становятся другими, меняя одну маску надругую — безмасок никто неходит. Всюду алкоголь, всюду сняты запреты. Бешеные гонки поулицам. Двери клубов, изкоторых выплескиваются наулицу лужицы неоправданно-радостных одурманенных людей срасширенными зрачками. Недалее каквчера, последним рейсом перед сном, Лора везла изодного клуба вдругой свою постоянную пассажирку Алису. Какона утром добралась додома идобраласьли? После скоропалительного брака иразвода смужем-бизнесменом, укоторого Алиса умудрилась откусить изрядный кусок благосостояния, этарыжеволосая нимфа пустилась вбезудержное веселье, будто жила напланете последние деньки истремилась испытать все помаксимуму. Снею, сее восторженными илиусталыми, снисходительными рассказами вжизнь Лоры иногда входили клубные музыкальные сеты, аГород оборачивался средоточием ночных заведений, вечеринок ипентхаусов, яхт-клубов вСтрогине, премьер, дегустаций дорогих коньяков ивиски ибутиков вСтолешниковом, Камергерском инаТверской.
        Если все эти миры как-то ипересекались, толишь здесь, всалоне Лориного такси.
        Еслибы внутри нее все нетак заледенело, онамоглабы признаться, чтоей это даже нравится. Нравится быть проводником. Когда долго вглядываешься иприслушиваешься кГороду, онивсе его обитатели открывают свои тайны, какларчики, медальоны итабакерки. Проговариваются. Так, Город однажды проговорился, чтонаТаганке есть дворик, проскочив которым, можно миновать огромную ежевечернюю пробку (навигатор этого пути незнает, Лора специально проверяла узнакомого таксиста возле вокзала, пока ждали клиентов). Улицы проговариваются освоем местонахождении, потому что некоторые расположены посторонам света иобщему ощущению, почти поассоциации: насевере холодные названия Енисейской, Ангарской, Берингова проезда ипроезда Дежнева, наюге жаркие Таганрогская иКраснодарская, Ставропольская, Кубанская. Одни твердят освоих обитателях, почьим знаменитым именам названы, другие вздыхают олегендарном минувшем, когда еще делились попромыслу: Мясницкая, Пушкарский, Печатников, Звонарский.
        Илюди проговариваются. Втаксистке они видят бесплатную психологическую помощь, непременно хоть раз вдень укого-то изпассажиров срабатывает синдром попутчика, незнакомца изпоезда, которому можно выложить всю жизнь безприкрас икупюр: шанс увидеться повторно ничтожен. Советов Лора почти никогда недает, считая себя последним изтех, ктоспособен что-то посоветовать, нослушает всегда внимательно. Темболее что изобширного житейского опыта знает: люди никогда неследуют чужим советам, предпочитая топтаться пособственным граблям.
        НаСретенке, остановившись насветофоре, Лора опустила стекло, иутренний, ещенеуспевший наполниться выхлопами воздух проник всалон. Язык навсе лады начал пробовать название улицы. Сретенье… Встретенье… Встретить. Встреча…
        «Сретенка — место, гдевстречаются, — шепнул Город лукаво. — Кому какнетебе знать…»
        «Какхорошо…» — делая вдох такой глубокий, чтозакололо вбоку, успела подумать Лора, ивоспоминания тутже настиглиее, безспроса, безпредупреждения, ослепительным всполохом майского дня четырехмесячной давности.
        Тогда только что прошумел веселый дождь, листва набульваре распускалась так стремительно, чтоэто было почти видно глазу, будто мотыльки раскрывают мятно-зеленые крылья. Отвнезапного ливня повсему городу дорожное движение встало, иЛора оказалась заперта наСретенке, безпассажиров, чтобыло очень кстати. Пробки она нелюбила, нокто их любит? Покрайней мере, рядом небыло незнакомца, болтающего оерунде. Машины перемещались рывками, блестя мокрыми багажниками икапотами, дворниками стряхивая ссебя водяную пыль, какпсы, вылезшие изпруда. Тоидело раздавался визгливый лай клаксона, обычная дорожная ругань нетерпеливых.
        Наконец впереди слева образовалась лакуна, иАстанина, незадумываясь щелкнув рычажком поворотника икоротко взглянув вбоковое зеркало, стала перестраиваться вдругой ряд. Онабы ненамного продвинулась, новпробке даже иллюзия движения приносит облегчение. Маневр получился довольно резкий, неожиданный — иеще более неожиданным оказался близкий рев мотоциклетного двигателя искрежет. Внутри автомобиля звук столкновения нисчем неспутать, оноглушающе громок. Какбудто алюминиевую банку из-под пепси смяли. Сердце Лоры мгновенно прилипло кспине ихолодно намокло.
        Всебыло очень отчетливо ипочти мгновенно, нодожути заторможенно. Открытая дверь, капли дождя назаднем крыле ивозле бензобака (серый перламутр), бампер, почему-то очень длинный, бесконечная плоскость бампера, истрашно отвести отнего глаза. Нопришлось. Синий мотоцикл лежал между Лориным «Рено» игрязным «Ниссаном», притихший зверь посреди мира, который было замер, ноуже возобновлял свое верчение повсем осям. Выскакивал водитель «Ниссана», приближались прохожие…
        Наасфальте лежал человек. Уженележал даже, апривставал налокте. Лора незаметила его лица, только рану наноге, зияющее красное врваной рамке джинсов. Онаостановилась, зачарованная этой зловещей краснотой, ивушах пропал звук.
        Кровь. Целой жизни мало, чтобы забыть ту, другую кровь. Ноувсех людей она одинакова. Одинаковая кровь, точно такаяже красная, жидкая, бесцельно текущая, одинаковая… — этамысль захлебнулась вголове, невсилах выбиться иззамкнутого круга. Опять Лора стала причиной крови.
        Онастояла, оцепеневшая, бесчувственная. Другие помогали парню сесть. Водитель «Ниссана» орал что-то, ибрызги слюней, кажется, летели вЛорину сторону. Неважно, онавсе равно нечувствовала. Неслышала. Только видела инемогла отвести глаз, немогла несмотреть.
        —Сажать таких надо! — вотпервое, чтопробилось сквозь густую пелену ее тишины. Онамедленно, какподнаркозом, повернула голову всторону слов, нонепоняла, ктоэто произнес. Инезахотела уточнять. Еевзгляд вернулся кпострадавшему мотоциклисту.
        Нанем была черная кожаная куртка, нета, которую прославили рокеры, аскорее, пижонская, изтончайшей кожи мягкой выделки. Сейчас слева она была покрыта белесой дорожной пылью, нонепорвана. Изтакойбы перчатки шить. Узкие ряды стежков, декоративных, ровнехоньких. Если протереть кожу влажной тряпочкой, тоиследов неостанется отпадения… Другое дело — джинсы. Незашить, неотстирать. Впрочем, рванье нынче вмоде. Кажется. Илиуже нет? Красная-красная рвань…
        —Аптечка есть?
        —А?
        Лора взглянула наговорящего. Саммотоциклист. Онаинезаметила, чтоподошла вплотную ипочти нависла надним, заколдованная его кровью.
        —Аптечка? Есть утебя аптечка?
        Долго ибесцельно искала назаднем сиденье, бродила руками пополосатым черно-белым чехлам, — витоге нашла вбагажнике. Вернулась ипротянула парню пластиковую коробку скрасным крестом накрышке. Парень запрокинул голову, чтобы посмотреть наЛору. Солнце пробилось сквозь тучи, кровь стала алее, аглаза парня оказались почти фиолетовыми. Вэту секунду Лоре могло привидеться что угодно, нопривиделась усмешка. Неговоря нислова, мотоциклист взял аптечку, раскрыл — пальцы его сильно дрожали — ибыстро перебрал содержимое. Опустившись набордюр ипо-прежнему неулавливая половины звуков вокруг, Лора следила, какрозово пузырилась перекись. Потом мотоциклист туго бинтовал рану прямо поверх джинсов, давил ладонями содержимое охлаждающего пакета, оборачивал его бинтом и, морщась иприкусывая губу, накладывал нарану. Лора все глядела неотрываясь.
        —Надо шить, — толи себе, толи ей сообщилон.
        Неспрашивая, онсхватился заее локоть и, сильно налегая, поднялся наздоровую ногу. Лора осовелым взглядом обвела немногочисленных зевак. Кто-то снимал видео нателефон. Водитель «Ниссана», кажется, успокоился. Плюнул намостовую:
        —Эй,парень! Свидетель нужен?
        —Разберемся, — процедил сквозь зубы мотоциклист. Еголицо стремительно побледнело, иЛора почувствовала, каксжались пальцы вокруг ее локтя. — Подбросишь?
        —Куда? — непонялаона.
        —Нуты даешь, мать, — попытался усмехнуться парень, ноего сильно качнуло, инаметившаяся было улыбка сползла сгуб.
        Откуда нивозьмись, вдруг появился второй мотоциклист, огромный бородач свирепого вида. Ветер отбыстрой езды растрепал длинные вьющиеся волосы: шлема нанем небыло.
        —Севка! — кинулся громила кпострадавшему мотоциклисту.
        —Порядок, Серега, порядок. Явнорме.
        Черными глазами Серега вперился вЛору. Онапочувствовала, чтосейчас ее перешибут одним ударом ручищи. Недожидаясь этого, мотоциклист крепче сжал ее локоть:
        —Втравмопункт. Поехали.
        —Янезнаю… гдеон, — выдавила изсебя Лора первую осознанную фразу.
        —Дура, тутСклиф зауглом! — вскинулся нанее огромный Серега. Онбыл темен илохмат, какволкодав.
        —Серега, ключи от«Ямахи»… — мотоциклист долго шарил покарманам, потом озадаченно обернулся навсе еще лежащий уобочины мотоцикл. — Там.
        —Невопрос, — хмуро кивнул Серега.
        Лора почти незапомнила путь кбольнице. Онанемогла сосредоточиться надороге, мысли блуждали впотемках, носщекотал острый ржавый запах свежей крови, наполнивший салон. Было непонятно, чувствуетли она его всамом деле илиэто воображение ипамять играют сней злую шутку, заставляя вспоминать «любимый» ночной кошмар.
        Вприемном покое, посреди кафеля, линолеума, бледной больничной краски икоричневых дерматиновых лавок, овеваемые запахом хлорки, сидели новоиспеченные калеки всех мастей, сопухшими носами, сломанными руками, подбитыми глазами, затекающими водянистой пухлостью. Мимо быстро иделовито провозили каталки стеми, кому ждать уже нельзя. Смотоциклистом Лора неразговаривала. Ворту было сухо илипко, авдуше тоскливо, ихотелось спрятаться. Жаром выжигало все разумные мысли, оставались только смутные животные потребности, например забиться вконуру где-нибудь подальше отсюда. Очень хотелось спать.
        Упарня начали клацать зубы.
        Лора нехотела нанего смотреть. Ейибезтого хватает плохих образов, чтовсплывают каждую ночь, стоит смежить веки. Новслед закровью исам мотоциклист стал зачаровывать, притягивая ее взгляд. Лора повернулась кнему даже отокна смясистым цветком вкадке, куда отошла сразу, какусадила парня наскамью. Почему фикусы так жадно ирадостно растут вбольницах? Ихпитает вид человеческой боли? Аэто растение… такое, сбольшими листьями иладошками белых соцветий… какже оно называется? Бабушка звала его «женское счастье»… Какотдергивают руку отгорячей плиты, Лора отдергивала взгляд отсбитого парня, нотутже возвращалась обратно, замечая каждый раз новые штрихи. Было воблике мотоциклиста что-то несоответствующее, будто куски двух разных мозаик водной коробке. Джинсы икожанка — отпервого пазла. Белая рубашка сострым открахмала воротничком исерый, ладно скроенный жилет — отвторого. Едва выглядывающий из-под манжеты рукава краешек татуировки, занимающей, должно быть, целую руку, априэтом стрижка явно салонная, модная, волосок кволоску лежит мягкая, чистая игустая шевелюра. Даисами волосы — черные, тогда какглаза нето
голубые, нето фиолетовые, того редчайшего фиалкового оттенка, чтопочти никогда недостается брюнетам.
        Лора почувствовала, каккто-то тянет ее зарукав. Рядом стояла цыганская девочка, чумазая, летдвенадцати, ноочень худенькая. Цветастый подол ее явно непоросту юбки обмахрился иволочился пополу, несмотря нато что юбка была поддернута подсамые ребра.
        —Дайденег, — просто ибезыскусно обратиласьона. Лора нахмурилась имотнула головой. Девочка насупилась ипринялась ковырять пальцем вцветочном горшке. Почва вкадке была покрыта серым кристаллическим налетом отчастых поливов жесткой водой.
        —Апочему утебя наруках кровь? — поинтересовалась девочка какбы между делом. Лора вздрогнула ирывком развернула вверх ладони. Чистая розоватая кожа, испещренная линиями непрожитых событий.
        —Мальчик скучает безмамы. Дайденег, скажу больше… — продолжала девочка. Чувствуя, каквнутри все замерзает, Лора всмятении оглядела приемный покой. Издверей кабинета, ковыляя накостылях, вышла цыганка сзагипсованной ногой иокликнула девочку. Таперестала вычищать черноту из-под ногтя, вмгновение ока оказалась рядом сматерью иповела ее квыходу. Лоре хотелось их окликнуть, новместо этого приблизилась кмотоциклисту. Онсидел, прислонившись затылком кстене, егозубы продолжали стучать, анащеках проступали желваки, когда он стискивал челюсти.
        —Эй… ты как? — пробормотала Лора. Онответил, неоткрывая глаз:
        —Анальгинчикубы. Раздобудешь?
        —Да, — снеприличным воодушевлением Лора рванула покоридору.
        Бесконечная череда линолеумных стыков, бетонных порогов… Потом влажные пятна накрыльце, красно-белые машины, люди вхалатах — исвежесть дождя. Онведь совсем еще недавно умывал улицы… Довсего этого.
        Лора завела двигатель иопустила ногу напедаль газа. Только вЗамоскворечье донее вдруг дошло, что, уходя изприемного покоя, онаотправлялась искать анальгин ваптечный киоск. Иневернулась.
        Было стыдно, совесть нехотела заключать никаких сделок, ноЛора упрямо моталась погороду вовсе концы, нарочно избегая Садового кольца возле Института скорой помощи. Идумала, думала, думала… Откуда девочка-цыганка знала?.. Аона зналали? Какона вообще могла знать? Прокровь, промальчика… Надо было догнать испросить. Нет, надо было дать денег, тогда девчонкабы вообще обэтом незаикнулась. Или, наоборот, рассказалабы больше, все, чтоувидела вЛоре. Почему она недала цыганке денег?
        Лора часто помогала тем, ктонуждается. Илидумала, чтопомогает. Приэтом она руководствовалась каким-то своим, неочень объяснимым чутьем. Этому нищему дать полтинник, амимо того пройти, словно незамечая. Сейчас Лора впервые всерьез задумалась, почему поступает подобным образом. Онанелюбила попрошаек. Если видела, чточеловек просит денег — именно просит, пристает, анестоит, понурившись, — низачто нераскрывала кошелька. Инвалидов, чтовпробках заглядывают истучат вокна стоящих автомобилей, онавсегда игнорировала, особенно когда поняла, чтоизмесяца вмесяц инвалиды все теже, одни знакомые лица, иэто их работа, какее работа — возить пассажиров. Какигнорировала иженщину сбольшим животом, двагода подряд стоящую уКитай-города ипросящую милостыни «наребеночка». Живот ее заэто время невырастал инеуменьшался. Лору вид подобных людей оскорблял, хотя она ипыталась себя ругать, мол, негуманно, неотхорошейже жизни они так… Зато обязательно совала купюры впластиковые стаканчики из-под сметаны, чтоподрагивали вскрюченных лапках старушек. Вэтот момент кровь ударяла вголову, накатывал гнев навсех тех, ктопозволил
пожилым людям побираться… Нонакого именно? Наихли детей, бросивших собственных родителей встарости?.. Нагосударство? Пустые, бессмысленные вопросы. Неей заниматься такими размышлениями, ужточно неей.
        Онаприпомнила, какоднажды видела нищенку, чтосидела нацерковной паперти срассвета дозаката, согнувшись втри погибели, крестясь ииногда припадая лбом ккаменным плитам. Лица ее было неразглядеть из-за намотанного слоями тряпья. Поздним вечером, когда людей впереулке почти небыло, нищенка поднялась, разминая суставы, отставила всторону картонку собращением ибанку смелочью, ипринялась снимать покровы. Первым делом стянула рукавицы, ируки унее оказались вовсе неморщинистые. Когда сплеч соскользнула последняя серая шаль, впереулке стояла уже нестаруха-нищенка, аобычная женщина, Лорина ровесница.
        —Чего пялишься? — буркнула она притихшей умашины Лоре. Тапожала плечами. Женщина быстро скомкала обноски, сунула вбольшую авоську ибодро зашагала костановке, задержавшись только уларька, чтобы купить банку пива. НаЛору она необернулась, ейбыло всеравно.
        Астанина помнила ито, какдома завела целую коллекцию гераней. Приносила она их крохотными саженцами вобрезанных пакетах из-под ряженки, имуж все удивлялся такому рвению: Лора нелюбила цветов. Аей просто было неловко сказать, чтоона покупает герани убабушек, торгующих возле метро всем, чтоподруку попадется: старыми книгами, шерстяными носками, комнатными растениями. Герань ведь можно размножать отростками добесконечности, адлябабушек это единственный доход. Получаютли они пенсии, Лора незадумывалась.
        Время отвремени она давала денег уличным музыкантам — даже если плохо играли. Иногда, правда, исполнение заслуживало консерватории, нотакое случалось редко ичаще всего соскрипачами, впереходах подцентральными улицами. Лихих исполнителей нето вмексиканских, нето виндейских костюмах, гастролирующих поулицам города одной итойже труппой, отНагорной доВДНХ, онаобходила стороной, новсегда — соскупой улыбкой. Наширокую она просто нерешалась. Однажды, квечеру припарковавшись наокраине, после того, каквысадила очередного пассажира, видела мужичка взасаленном бушлате. Онсидел наоградке газона ииграл наинструменте, которого Лора поначалу непризнала. Потом присмотрелась — пила. Обычная пила сзубьями, металлическая, гнутая, какпарус. Мужичок извлекал изнее нечто, неназываемое музыкой привсем желании, звук протяжный, заунывный, всюдушу выматывающий своей тоской. Ондрожал между гудением исвистом, ниначто непохожий, странный инеприятный, иотнего волосы вставали дыбом, какотпоминовения мертвых…
        Зряона недала цыганке денег, охзря. Лора уже небыла уверена, правдали девчонка существовала илиэто совесть ее явилась мучить итерзать, апотребность дать денег — просто желание откупиться, умилостивить злую жрицу, заставить ее замолчать. Выторговать себе хоть день покоя. Нонет, поздно. Обтрепанный цветастый подол метет тротуар где-то: далеколи, близколи, может, всего вквартале отсюда, но — нездесь инесейчас. Поздно.
        Всюту ночь, чтопоследовала завстречей наСретенке, Лора невыпускала изрук баранку. Произошедшее небыло похоже нанее, слишком уж сильное впечатление произвела нанее немудреная ситуация саварией ибольницей. Ведь научиласьже она нетерять присутствия духа всамых разных ситуациях, абывали-то они исовсем безнадежными. Можешь отложить истерику напотом — отложи, говорила она себе. Авот кровь, каквыяснилось, еепарализует. Лора стремилась выбросить сбитого мотоциклиста изголовы, изатри дня, чтопромелькнули следом, почти невспоминала онем. Заего жизнь она неволновалась, ихотя мерзко было признавать, чтоона смалодушничала, бросив его безобезболивающего, новсеже хотябы добольницы довезла. Непомрет.
        Начетвертый день тягостное впечатление полностью ушло изее сердца. Выходя изподъезда, онадаже позволила себе перепрыгнуть через две ступеньки, совсем какребенок. Вруке унее позвякивали ключи, день обещал быть солнечным, амайский праздник сулил большую выручку. Иесли хорошего настроения унее инебывало никогда, тотеперь было — нормальное. Именно вэто мгновение двор огласили истошные вопли сигнализации. Кричал ее «Рено», иему тихоньким попискиванием вторил брелок.
        Рядом смашиной, привалившись кней плечом, стоял мужчина, которого Лора сперва даже неузнала. Отнего веяло уверенностью, аполовину лица скрывали очки-авиаторы сзеркальными стеклами.
        —Отойдите отмоей машины!
        Мужчина медлительно снял очки, итолько тут Лора наткнулась нафиолетовый взгляд исообразила.
        —Этовы!
        —Аэто, безсомнения, вы, — насмешливо отозвался давешний мотоциклист. — Мытак инеуспели познакомиться. ЯСева. Корнеев.
        Протянутая рука сузким запястьем иаккуратными ногтями осталось непожатой.
        —Чтовам надо? — влоб спросила Лора.
        —Какая вы напористая. Авпрошлый раз были притихшая, — продолжал сулыбкой говоритьон. — Имясвое нескажете?
        —Нет.
        —Плевать, яитак знаю. Элеонора. Коротко как? Нора? Эля?
        —Вообще-то Лора, ноэто неважно. Каквы меня нашли? Иглавное, зачем?
        —Уменя обширные знакомства. Аесли продолжать знакомиться слюдьми, каквот мы сейчас свами, токруг этот все расширяется ирасширяется, — онобвел наглянцевой крыше кривоватый овал, продолжая увеличивать его поспирали, потом потер подушечку указательного пальца, стирая пыль. — Разве нездорово?
        —Пришли высказатьвсе, чтовы обомне думаете, зато, чтоя оставила вас безанальгина? — усмехнулась Лора. — Неслишкомли много возни ради такой мелочи?
        —Вамстыдно, — понимающе кивнул парень. — Изря. Выпривезли меня вбольницу, анесмылись подшумок. Ая неизтех, ктораспускает нюни потаким пустякам. Хотя, надо сказать, анальгинбы мне тогда пригодился, болело жуть.
        Лора, неотвечая, открыла машину исела наводительское место, нодверь незахлопнула. Парень обошел кругом, едва заметно прихрамывая, иоблокотился настойку. Онпочти навис надней имолчал, итолько улыбался одними глазами, изучая Лорино лицо. Ееэто буквально взбесило. Новсамой глубине загневом притаился страх: ачто, если парень знает нетолько ее имя, ноивсю историю. Иличасть истории, одну только фактологическую, документальную часть, чтоеще хуже, ведь факты безжалостны, какжесткий свет прожектора, откоторого все становится плоским, безполутеней иглубины. Лора стиснула зубы, заставляя себя успокоиться.
        —Если вы думаете, чтоя хотела сбежать… отответственности… — Лора вышла навторой круг. — Товы ошибаетесь! Яздесь, иготова ответить. Можете вызывать меня всуд илиможем уладить…
        —Хотели сбежать, исбежали. Только неотответственности, — простодушно перебилон. Ивдруг взглянул внимательно, такпрямо, чтосократил расстояние между ними, неприближаясь приэтом нинамиллиметр. — Выотстраха сбежать пытались.
        —Янебоюсь! — вздернула она подбородок. — Хотите, хоть сейчас поедем кдэпээсникам. Увас нет страховки? Можете даже заявление наменя накатать.
        —Дапричем тут это. — Ондосадливо поморщился. — Выиспугались неменя! Небольницы. Идаже некрови, хотя увас сней странные отношения. Женщины обычно ккрови привычны, всилу физиологии, нотут другое. Выиспугались каких-то воспоминаний. Авария навеяла что-то, чтовы предпочлибы забыть. Новсе-таки помните. Васэто доканывает. Вамстрашно, вотвы ибежите.
        —Всего хорошего. — Лора какошпаренная захлопнула дверь изавела двигатель. Парень легонько хлопнул ладонью покрыше, словно собственноручно отправляя Лору врейс.
        Чего она только непередумала. Мысли носились, какопилки поветру, иуподобранной наобочине пассажирки ей пришлось дважды переспросить адрес, потому что название переулка иномер дома никак нежелали держаться вголове, занятой совершенно иным. Дама разнервничалась:
        —Вычто, недавно водите?
        —Каксказать.
        Впервыеже минуты поездки дама продемонстрировала руки, унизанные перстнями, сумочку изкожи какой-то рептилии иснобистские воззрения навесь окружающий мир. Онарассуждала отом, какневоспитанны люди, какое среди них попадается «быдло ихамло», итутже припомнила недавнюю схватку софициантом вресторане: тотнепринес специальный стульчик дляее сумки.
        —Представляете, — фыркнулаона, — заявил, чтонеимеет представления отаких стульчиках! Амежду тем поэтикету дама неможет ставить сумочку насвой стул иликолени. Вызнали обэтом?
        —Нет, — отозвалась Лора, сворачивая подмигающую стрелку напроспект Сахарова.
        Дама пожевала губы.
        —Влюбом случае уж спорить сомной ему явно неследовало. Обслуга должна знать свое место!
        Лора предпочла промолчать ивместо ответа щелкнула магнитолой. Салон наполнили звуки «Лакримозы» Прайснера[1 - «Lacrimosa» — часть реквиема, католической заупокойной мессы. Збигнев Прайснер (1955г.р.) — польский композитор.], несначала, агде-то уже навторой минуте, когда голос имелодия взрываются космическим воплем скорби. ИЛора несмогла отказать себе вудовольствии взглянуть украдкой навытянувшееся лицо пассажирки. Оперное пение любят единицы, Лора изих числа, авот дама — нет. Нопризнаться вэтом теперь, после всего сказанного, ейнепозволит снобистская гордость. «Значит, такипоедем, подроскошное сопрано…» Хоть Лора получит наслаждение: когда еще удастся послушать музыку, неодной — аскем-то.
        —Какая вы странная. Обычно таксисты слушают шансон, — после того какокончилась музыка, выдавила изсебя дама.
        Несколько минут ее слышно небыло, каквдруг ее голос раздался снова:
        —Вамнекажется, чтозанами следят?
        Нувот, ктомуже параноик илюбительница детективов, иронически заметила просебя Лора, ноее излишне самостоятельные глаза пугливо мазнули позеркалу. Машины позади них менялись исправно, кто-то сворачивал, кто-то…
        —Вонтот мотоцикл. Едет занами стого места, какя села! — Женщина беспокойно ерзала, обернувшись исхватившись рукой заспинку кресла.
        —Это… мой знакомый, неволнуйтесь. Договорилась, чтопокажуему… один магазин, — находу принялась сочинять Лора. Конечно, онаузнала мотоциклиста исинюю «Ямаху». Чертбы его побрал!
        —Предупреждать надо, — проворчала пассажирка. Шестую симфонию Малера, ля-минор, слушали вмолчании.
        Сначала Лора сердилась. Высадив женщину, онаприпарковалась ихотела было пойти пообщаться спарнем хорошенько, нотут возник еще один пассажир. Брать клиентов «сборта», анеповызову было куда выгоднее: ехали они чаще недалеко, анеучтенная оплата шла целиком вкарман Лоре.
        Мотоциклист — Сева, кажется? — неотставал, нопокрайней мере новый пассажир незамечал преследования, погруженный всобственные заботы. Раздражение Лоры отчего-то вдруг сменилось любопытством: иведь вздумалось ему заней кататься. Чтозаглупость? Инасколько его хватит?
        Постепенно она втянулась, ией даже начало… нравиться? Покрайней мере, приперестроениях она выискивала взеркалах нетолько тех, ктоможет пойти наобгон, астекло опустила явно нетолько длятого, чтобы насладиться вполной мере выхлопными газами — чуткое ухо выискивало рокот мотоциклетного двигателя. Тоудаляясь, топриближаясь, ондаже стал напоминать ей шум прибоя, егоновой, неведомой разновидности: прибой городской обыкновенный, ещеодна деталь подводного мира дорог. Анаперекрестке Лора поймала себя натом, чтопритормаживает намигающий зеленый, вместо того чтобы проскочить. Ейнехотелось признаваться, чтоона сделала это нарочно, словно ехала неодна, ававтоколонне.
        Оноказался очень терпеливым, этот Сева, даже слишком, такчто наконец насмену Лориной веселости пришло недоумение. Остановившись перекусить наКожуховской (здесь, помнится, онапокупала зимнюю резину длямалыша-«Рено»), Лора направилась ксиней «Ямахе», тутже покорно подрулившей кобочине. Парень снял шлем ирастопыренной пятерней прошелся посмоляным волосам.
        —Тебе больше заняться нечем? — развела руками Лора. Вместо ответа он протянул ей большого красного петушка напалочке:
        —Онвкусный. Самые вкусные вгороде петушки продаются вПарке Победы, возле танков. Эточтоб ты знала. Якупил, пока ты ждала своего пассажира, того пузанчика.
        Астанина взяла леденец. Демонстративно выбросить его вурну, какона хотела еще секунду назад, унее неподнялась рука: солнце играло встеклянно-красной сахарной толще так празднично изадорно, каквдетстве. Онапокрутила палочку, ипетушок флюгером завертелся вокруг своей оси.
        —Зачем ты меня преследуешь?
        Парень потер лоб двумя пальцами ипомедлил, прежде чем ответить:
        —Яхочу тебе помочь. Имогу.
        —Помочь? Очень смешно, — сардонически фыркнула Лора. — Тебе денег надо? Запоцарапанный байк?
        —Даненадо мне никаких денег! — рассердился парень. — Говорюже, хочу помочь. Сколько можно долбить одно поодному!
        —Ивчемже мне надо помогать?
        —Еслибы я знал… — Онвздохнул. Сейчас он выглядел таким растерянным, иЛора его даже пожалела. Всего намгновение. Онпоказался ей донеловкости молодым, юным, порывистым икаким-то тонким. Легким. Узкая фигура, затянутая вчерную кожу куртки, мускулистые ноги впесочного цвета вельветовых брюках, особенно плотно сидящих втом месте чуть выше колена, гдеподтканью угадывалась медицинская повязка, аруки сдлинными пальцами, совсем небольшие исноровистые, такие, наверное, бывают уотличных воров-карманников. Рядом сним Лора показалась себе слишком массивной инелепой иедва сдержалась, чтобы непоежиться. Парень вздохнул еще раз ипредложил:
        —Может быть, погуляем погороду? Смотри, какой день. Праздникже! Посидим вкафе… Наедимся пирожных. Взбитые сливки склубникой. Корзиночки смармеладной начинкой имасляным кремом, а? Любишь пирожные?
        —Нет.
        —Врушка. Вселюбят пирожные. Нуда ладно, будем пить пиво иесть кольца кальмаров.
        —Янехожу посвиданиям. Такты мне уж точно непоможешь! Нивчем, — отрезала Лора почти свирепо.
        Сева задумчиво взглянул вчистое небо ипроизнес:
        —Откуда тебе знать.
        Оназнала. Отношения смужчинами длянее подзапретом. Собственно, после мужа унее никого небыло, иЛора давно решила, чтотак должно оставаться ивпредь.
        —Тызаявляешься невесть откуда инамекаешь, чтолучше меня разбираешься вмоей жизни? — сощурилась она недобро. — Априэтом непонимаешь ровным счетом ничегошеньки.
        —Тыудивишься, какмного… — начал Сева, ноЛора перебилаего:
        —Что, начитался каких-то документов, моедосье? Утебя есть знакомые впаспортном столе? Иливполиции?
        —Източных данных я знаю только твое имя, годрождения, номер водительского удостоверения имашины. Наэтомвсе. Но, — продолжилон, иброви его многозначительно приподнялись, — ямогу сказать много протебя, просто так, навскидку. То,что я втебе вижу. Хочешь?
        Лора небыла уверена, чтохочет. Нопромолчала.
        —Тынедолюбливаешь стражей порядка. Тыслишком часто упоминаешь их длячеловека, который оних вообще недумает. Ноприэтом ты довольно осторожна, стремишься непопасть вих поле зрения. Значит, тылибо наркокурьер, либо проблемы сзаконом были впрошлом. Чтозанятно, — хмыкнул Сева. — Тени ипятна делают биографию выразительнее. Далее! Очень неприятные воспоминания связаны утебя скровью, этоя уже говорил. Мужчин ты опасаешься, вероятно, впрошлом тебя сильно обидели. Нонеиспытываешь кним пиетета, онидлятебя обычны, тебе понятен ход их мыслей, такчто кажется, чтоты росла сбратьями илибратом. Ивообще жизненный опыт утебя обширный, хотя ибезрадостный. Тыпочти неможешь видеть детей, оттого покусанного доберманом мальчонки вСклифе, которого притащила старшая сестра, тышарахнулась вдругой конец коридора, кокну спальмой илисфикусом, янеразбираюсь вботанике, датам иотсиживалась. Ноэто непотому, чтоты ненавидишь детей, апотому, чтопокому-то изних тоскуешь настолько нестерпимо, чтолюбого маленького человечка тебе видеть больно. Возможно, бывший муж отсудил утебя ребенка.
        —Достаточно, — прервала его Лора. Ладони ее взмокли, асердце тяжко игорячо билось вребра, мешая легким разворачиваться отвдоха. — Давай-ка лучше я расскажу протебя!
        Ейхотелось его уязвить, ипобольнее. Сева производил впечатление баловня, человека, который привык кблагосклонности окружающего мира, потому что умел сам возбудить эту благосклонность ксебе. Такбывает слюбимыми детьми, содаренными иобаятельными личностями, которые несталкивались сбольшой утратой, нищетой илиболезнью, тоесть совсем тем, чтоесть вмире несправедливого ижестокого. Приветливый, вежливый снезнакомцами, оночень быстро сокращал дистанцию вовремя общения, нофамильярностью это неказалось, потому что порывистость его невызывала отторжения, поскольку была абсолютно искренна. Покрайней мере, такказалось.
        НоАстанина была слишком испугана исердита, чтобы подостоинству оценить эти качества. Онапринялась рубить, невыбирая выражений, снаслаждением предвкушая, каквытянется приятное лицо Севы, когда она закончит:
        —Тылюбимчик родителей. Весьма состоятельных. Илипервенец, илиединственный ребенок всемье, сдетства незнал нивчем отказа. Золотой щенок. Пижон, тылюбишь хорошие вещи инезадумываешься, сколько они стоят, потому что незнаешь цену деньгам — сперва тебе все давали родители, потом они дали тебе образование, иты стал зашибать монету сам, незная ниоМРОТах, ниопотребительских корзинах, ниоразмере пенсий ипособий. Чтоэто длятебя? Пустой звук! Таким глупостям нет места втвоей лощеной жизни. Профессия? Явно непыльная, тынеработаешь вофисе инезнаешь, чтотакое просиживать штаны, сдевяти дошести таращась вперегородку. Ивообще складывается впечатление, чтоты бездельник. Может, журналист иликакой-нибудь свободный художник, фотограф, этонынче модно, всеподались вфотографы. Тыто, чтоназывают модным словом «фрилансер», угадала? Тылюбишь мотоциклы, чтобы казаться круче, анасурового байкера непохож. Даже твои татуировки — этоскорее понты, чемосознанный выбор. Мнепродолжать?
        Онаждала, чтоСева… Обидится? Илистанет насмешничать, обороняясь. НоСева стоял кней вполоборота, иего тонкие губы чуть вздрогнули отулыбки, аглаза стали мягкими, кроткими иполными неясного света, когда он взглянул Лоре влицо.
        —Лора-Лора… Намопределенно стоит пообщатьсяеще. Тыинтересна, ячертовски интересен, помнишь, каквтом фильме сМироновым… «Обыкновенное чудо», чтоли?
        Словно подслушав его речь, между ними проскакал отчаянно смелый воробей, бойко чирикая находу. Бабочки, которая «бяк-бяк крылышками», правда, ненаблюдалось.
        —Такчто, вечером? Часов ввосемь? — ошибочно принимая ее молчание засогласие, уточнил Сева и, неполучив ответа, коротко кивнул иводрузил наголову шлем. Мгновение — ион был уже далеко, оставив Лору огорченно ичуть покаянно хмуриться.
        Ихотя квосьми часам она вернулась домой иприняла душ, никакая сила вмире несмогла заставить ее выйти изподъезда. Из-за пыльной, давно нестиранной шторы вмелкую желтую клеточку Лора выглядывала вниз, гдеСева дожидалсяее, присев назаборчик. Онавидела, какон кинул кусок сосиски дворовой собачонке, какочем-то болтал сбабками, вышедшими погреться назакатном весеннем солнышке, ипоразилась, чтобабки общаются сним неугрюмо, априветливо, иодна изних даже кокетливо поправила наголове платочек, авторая запрокинула голову иразразилась смехом. Онвел себя совершенно естественно, расслабленно, безсуеты, будто давным-давно поселился водном изближних домов иявляется достойным иблагонадежным жильцом идобрым соседом. Неозирался посторонам ипобесчисленным окнам, неглядел начасы. Когда вподъезд направилась соседка сколяской, Сева легко заскочил навысокое крыльцо ипомог втащить коляску, аЛора вся обмерла: наверняка знает номер квартиры, сейчас поднимется иначнет трезвонить. Нонет, Сева вернулся ксвоему заборчику. Уехал он только вначале десятого. Выждав спятнадцать минут, Лора отправилась нановый вызов.
        06.37
        Сворачивая нанабережную возле сталинской высотки, готическим шпилем проткнувшей звонкое сентябрьское небо, Лора поняла, чточастьее, самый краешек сознания, всееще держится занедавно всплывший образ. Вовремя пробуждения она очем-то подумала, что-то вспомнила, иэто было подобно надписи намок-ром песке, которую новые впечатления изглаживают, какнабегающие волны прибоя: скаждым часом все больше, нонеровный абрис еще заметен.
        Может быть, Лора Астанина вспоминала овчерашнем вечере? Куда вот она ездила перед возвращением домой? Отвозила Алису. Рыжеволосая красотка Алиса болтала, помнится, безумолку… Очемже? Даотом, чтоняня-филиппинка избаловала ее дочку, оновом, только-только вспыхнувшем романе сдиджеем, скоторым познакомилась заграницей иккоторому торопилась сейчас, вовторой раз засемь минут проходясь шанелевской пудровой пуховкой побезупречному носику. Отмрачной громады Дома нанабережной они свернули вквартал «Красного Октября», гдезастаринными стенами изклейменого бордового кирпича скрывались бары, галереи иарт-кафе, аАлиса все тараторила, взахлеб, стараясь успеть поведать Лоре, словно давней подруге, всеподробности свежей любви. Кажется, других подруг уАлисы ненаблюдалось: онанетерпела конкуренции.
        Лора внимательно прислушалась ксебе. Нет, нето. НеАлиса, вэтот ранний час спящая всвоей иличужой постели, такбередит ее душу.
        —Первый Саратовский, домсемь, — проговорила она вслух, стремясь вернуться кнастоящему, идаже представила район, вкоторый сейчас направлялась, чтобы забрать нового пассажира.
        Имоказалась девушка лет двадцати. Онауже дожидалась уподъезда, переминаясь сноги наногу неловко ипотерянно. Заметив машину, оназамерла иследила глазами, пока Лора парковалась убордюра, носместа недвинулась. Наконец через силу сделала первый шаг ипобрела неуверенно. Заглянула вприоткрытое окно:
        —Вытакси?
        Везти ее было недалеко, вЛефортово. Ипоскольку поутру клиенты, какивсе люди вцелом, менее склонны котвлеченным беседам, Лора сделала радио погромче, потому что знала — только это уютное бормотание может рассеять ее хандру.
        Девушка оказалась наудивление тиха. Онаотвернулась кокошку ипочти нешевелилась. Улучив момент, Лора оглядела ее непримечательный облик иглянцевый белый пакет смедицински-бирюзовым логотипом женской консультации, лежавший унее наколенях. Сквозь него слабо просвечивали бланки слабораторными заключениями ичерное пятно снимка ультразвукового исследования.
        Радиоведущий радостно пообещал ясную итеплую погоду наследующую неделю, желая всем первоклашкам — которые наврядли слушали его сейчас — хорошего настроения ивысоких оценок. Странно, ведь сегодня суббота: наверное, ведущий решил, чтотакое пожелание никогда небывает лишним…
        —Извините, аможно выключить? — спросила девушка. Ееголос прозвучал глухо.
        Лора сготовностью повернула колесико регулятора громкости, пытаясь украдкой убедиться всвоих подозрениях. Девушка снова отвернулась, новсеже выдала себя вороватым жестом, поднеся руку кглазам ибыстро огладив их поочередно.
        Сказать посправедливости, втакси плачут реже, чемвЗАГСе иморге, ногораздо чаще, чем, кпримеру, вавтобусе, магазине илипарикмахерской — особенно если парикмахерская приличная. Воттолько молодые девушки обычно перемежают рыдания проклятиями, звонками подругам ичередой уничижительных сообщений тому, скем произошла ссора. Этаплакала, беззвучно глотая слезы. Слезы совкусом безнадежности.
        Остаток пути они преодолели вкромешной тишине. Услышав сумму, девушка долго немогла совладать скупюрами иотделениями кошелька ивдруг проронила безпредисловий:
        —Увас есть дети?
        —Наличие детей уменя нисколько непоможет вам решить свою проблему, — покачала головой Лора. Ейвсе стало ясно. Пассажирка впервые взглянула нанее, удивленно, даже обиженно, ивышла измашины, непрощаясь. Онауслышала всловах Лоры то, чтохотела услышать: осуждение, которого там несодержалось. Обычно люди склонны судить поспешно, ноЛора давно научилась одергивать себя: малоли что вжизни этого человека лежит начашах весов… Укаждого свои весы исвои гири.
        Через окно Астанина наблюдала заней. Девушка размеренно шла ккрыльцу медцентра, икаждый следующий шаг ее был медленнее предыдущего. Занесколько метров додверей она почти остановилась, заглянула впакет, апотом двинулась вправо — еесловно клонило, утягивало, мимо живой акациевой изгороди идальше, нанабережную Яузы. Тамона изамерла надковаными парапетами, уставившись наводу. Сусталым вздохом Лора вышла измашины идвинулась кней.
        Когда ладони Лоры легли напрохладную пыльную черноту чугуна сзавитками, девушка угрюмо воззрилась нанее из-под отросшей челки. Онабыла некрасива, впрочем, вэтот час ивподобных обстоятельствах едвали хоть кто-то может показаться привлекательным. Слезы уже подсохли, остались только краснота глаз иприпухлость век.
        —Каквас зовут?
        —Можно на«ты». ЯВаря, — безразлично отозвалась девушка.
        Вэтом ответе Лоре почудилась заученность, безличность, какукакого-нибудь менеджера попродажам илителефонного консультанта. Онаисама непонимала, зачем спросила имя девушки. Зачем подошла — таведь несобиралась топиться, просто бесстрастно глядела наводу, собираясь смыслями исилами. УАстаниной небыло особого желания выяснять обстоятельства Вариной жизни ипричины, вынуждавшие ее сегодня утром находиться тут. Гораздо важнее, какого лешего сама Лора стоит рядом. Онапостаралась выдохнуть эту мысль прочь вместе стяжелым дымом отзакуренной сигареты.
        Утки беспокойно крякали, перебирая перепончатыми лапами стылую воду, ворошили клювами раскисшую картонку, мимо проплыли, кружась, двакораблика изфиолетовой оберточной бумаги, плотной, гофрированной — странный выбор длябумажной поделки. Наодном изкорабликов был прицеплен розовый бантик изленточки.
        Варя по-прежнему молчала.
        Окурок поширокой дуге перелетел через парапет ипогас вводе, должно быть, сшипением, новгородском, пусть даже утреннем исубботнем шуме этого небыло слышно, ипомчался вдаль, подхваченный рекой вслед зафиолетовыми корабликами. Лора скосила глаза, заметила, каккрепко Варя вцепилась вограду, ипосле легкого замешательства накрыла ее руку своей ладонью. Кожа девушки оказалась почти ледяной, словно уутопленницы, которой та инесобиралась становиться.
        —Влюбой передряге нам всегда нехватает только одного человека, — проговорила Лора себе поднос. — Который пришелбы всамый темный час исказал: «Если ты приняла решение, яподдержу тебя влюбом случае. Этотвое решение, ионо далось нелегко. Никто неимеет права подвергать его сомнению, тызнаешь лучше. Этужизнь живешьты, иникто непроживет ее затебя, пока ты отсиживаешься всторонке. Тыживи, ая просто буду рядом, поддерживая тебя».
        Варя попыталась улыбнуться, ноничего путного изэтого невышло.
        —Яхочу побыть одна.
        Кивнув, Лора побрела кмашине. Однако, прежде чем уехать, оназашла вмедцентр ипопросила администратора передать записанной наближайшее время пациентке Варе номер ее телефона — если она появится наих пороге.
        Судить других — самое опасное изчеловеческих увлечений. Чембольше Астанина жила насвете, темчаще убеждалась вэтом. Отправляясь последующему адресу, онавсе еще везла ссобой догадки иразмышления оВаре, оставленной нанабережной, багаж невесомый, нозаполняющий собой всю машину целиком. Ненужно быть понятливым ежом, чтобы сообразить, чтоВаря решала вэти мгновения судьбу нерожденного ребенка. Ночто влияло наэто решение? Может быть, онабоялась, чтонесможет стать хорошей матерью, чтонепрокормит илиневоспитает собственное дитя. Может быть, этобыло всего лишь неудобное последствие вспыхнувшей иугасшей страсти, илипьяного угара, илижестокого унижения. Может быть, медики поставили какой-то диагноз, нарисовали картину неутешительного будущего длямладенца, полного болезней истраданий, — какотлично умеют делать все врачи, будто их этому специально учат вмединституте. Аможет, экзистенциальная тоска, упаднический настрой, такприсущий молодым людям, только-только выскользнувшим измягких лап детства, убеждаетее, чтоприводить встрашный исуровый мир еще одно человеческое существо, обрекая его натакуюже тоску, —
этопреступление?..
        Лоре почему-то показалось, чтопройдут месяцы, возможно, годы, ачастичка Вари так иостанется — замершей надЯузой, впечатавшейся вГород, влившейся вковку чугунного парапета. Икаждый раз, проезжая мимо, краем глаза Лора будет замечатьее, колеблющуюся, всееще решающую инерешившуюся.
        …Дева надвечной струею
        вечно печальна сидит[2 - Изстихотворения А.С.Пушкина «Царскосельская статуя».].
        Перед самой Лорой такого выбора нестояло.
        Онародилась врабочем городишке надальнем краю Подмосковья, единственный ребенок бывшего военного Алексея Алексеевича Астанина, ветерана афганской войны, которого все знакомые звали неиначе какЛексеич, иего жены Зои, всюжизнь проработавшей продавщицей вгастрономе. Родители жили несчастливо, постоянно переругиваясь ипокрикивая друг надруга, хотя дорукоприкладства недоходило. Отец Лоры был человек хмурый инемногословный, ибольшая часть того, чтоон говорил, адресовалась его супруге вответ набесконечные придирки, атут уж он выражений невыбирал. Иногда, примерно раз вдва месяца, Лексеич уходил вжестокий запой, инесколько дней сидел наобщей кухне, опершись мозолистыми руками околени вспортивных трико, имутными глазами уткнувшись впустеющую бутылку. Домбыл фабричный, двухэтажный кирпичный барак старой постройки сдвухкомнатными отсеками квартир, темной кишкой коридора стусклой лампочкой, болтающейся набелесом проводе ипаутинах, иединственной наэтаже кухней, икогда мать приходила ругать отца илиотнимать бутылку, этослышали все соседи.
        Лора пропадала наулице целыми днями, чтобы невидеть дрязг иразборок, иводила дружбу смальчишками. Онанаравне сними участвовала вуличных боях «двор надвор», ходила удить рыбу впруду заДомом пионеров, шастала позаброшенным корпусам завода ивгараже копалась врухляди, ещенедавно бывшей «Запорожцем», «Москвичом» или«Днепром». Вбойкой компании пацанов она была единственной девчонкой, иэто какналагало определенные обязанности, такидавало привилегии. Впрочем, привилегиями она непользовалась, авот вавтомобилях разбираться научилась замечательно икокончанию школы могла исправить любую поломку — каквчуде отечественного автопрома, такивиномарке. Пожалуй, единственное, чего искренне непонимали ее приятели, такэто увлечения классической музыкой. Кажется, ееЛора полюбила вте достопамятные всей стране дни, когда «Лебединое озеро» избалета Чайковского превратилось всимвол ломающейся эпохи. Стой поры, идямимо музыкальной школы, девочка замирала даже отнеказистых звуков разыгрываемых гамм, внадежде услышать что-то стоящее, апозже стала забегать кодной изучительниц, чтобы переписать очередную кассету соперой. Кассеты
она покупала влотке нарынке, тамбыло много зубодробительной попсы, накоторую классику приходилось писать вторым слоем.
        Словом, этим своим увлечением она сильно выбивалась изобщей массы расслабленных подростков, проводивших вечера наплощади перед памятником Кирову пододнообразные песни избумбокса. Приятели шутили, чтотак она отрабатывает карму своего заморского имени. Слово «карма» вте времена тоже было популярно.
        Богзнает, гдеЗоя Астанина отыскала имя длядочери, ноЛора считала, чтоЭлеонорой ее назвали впорыве романтическом идовольно бестолковом, испасибо, если невчесть героини какого-нибудь слезливого романа. Втаком случае, родись она нанесколько лет позже, вполне моглабы оказаться Изаурой. Лишь много лет спустя она узнала, чтоимя это произошло нето отгреческого «элеос» — «сострадание», нето отпровансальско-германского «алие» — «иной». Себя она скорее чувствовала чужой, чеммилосердной, носАлиенорой Аквитанской[3 - Алиенора Аквитанская (1122 —1204) — герцогиня Аквитании иГаскони, одна изобразованнейших, богатейших ивлиятельнейших женщин Европы своего времени, королева Франции иАнглии, мать королей Ричарда Львиное Сердце иИоанна Безземельного.] общего унее было маловато. Даинаврядли ее мать знала проАлиенору. Чтодочуждости — Лоре всегда приятнее было сприятелями вгараже, чемссобственными родителями. Общий язык сними так иненашелся, иобе стороны неособенно старались вэтих поисках. Как-то раз вшестом классе, вовремя ожесточенной хоккейной схватки нальду замерзшего пруда, Лоре прилетело совсего размаха клюшкой
поносу. Что-то внутри хрустнуло исместилось всторону, и, пока кровь заливала ее лицо вперемешку сослезами, Ванька Пономарев тащил подругу всторону дома.
        —Куда? Больница вдругую сторону… — прошамкала Лора, едва соображая отболи.
        —Мамка твоя дома…
        —Ичто? Онаже неврач.
        Ейивголову немогло прийти, чтовтакой ситуации нужно хотеть увидеть маму. Чтообычно дети так делают: ждут родительской ласки илиободрения. Нинамать, нинаотца особых надежд она невозлагала ипривыкла справляться сама.
        Втрезвые дни Лексеич был сдочерью дружелюбен, хотя иобходился безнежностей. Бывали редкие, реже солнца вдекабре, мгновения, когда его глаза теплели, обращаясь кЛоре. Складно говорить он неумел, ноивзгляда этого, особенного, мягкого, ейхватало слихвой. Ночаще отец пропадал намногочисленных работах иподработках — товодителем овощебазы, тоохранником всберкассе, тослесарем. Ато ивовсе выбирался нашабашки встолицу иоднажды даже привез оттуда красивую розовую заколку, всювблестках, стразах икрохотных стрекозках. Жаль только, чтоЛора задень доэтого обрезала «лохмы», чтобы сподручнее было копаться вгараже враскуроченных моторах.
        Мать трудилась вгастрономе посменно, иименно благодаря ей вкладовке-«темнушке» иногда появлялись то мешок гречки, тостопка банок сгущенки, тожестянки сублимированного кофе игранулированного чайного концентрата, ато ипалка пахучей колбасы, вздернутая кпотолку забечевку.
        Вовремя учебы вместном пединституте наотделении дошкольного образования Лора постоянно подрабатывала вавтомастерской утогоже Ваньки Пономарева, еевечного приятеля иподельника вовсех юношеских безумствах. Ондаже стал ее первым мужчиной — изобоюдного любопытства, анеповеликой любви. Впрочем, любовь была великая, иназывалась она дружбой, ипосле проведенных напономаревской даче выходных, полностью утолив жажду познания, онилегко вернулись напредыдущий этап отношений, нравившийся им куда больше. Позже они только посмеивались надтем полузабытым, ноочень забавным ичестным опытом, который принес знание, новзамен неотнял ничего. Только спустя много лет Лора оценила, какей тогда повезло: дружба нетерпит влажных отстрасти простыней. Придавленнаяими, дружба выскальзывает еще дорассвета иобиженно уходит навсегда. Вих случае она осталась.
        Лора никогда недумала осебе какокрасавице. Этому сильно способствовало приятельское окружение: нескем было особо сравнивать, иЛора привыкла чувствовать себя самодостаточной. Конечно, никогда ее волосы небыли такими пушистыми, плечики такими худенькими, адвижения такими плавными, какуСветки Воронцовой, местной примы, ноСветка нечасто попадалась Лоре наглаза. Авысокий рост ишироковатая кость небыли проблемой вкомпании еще более рослых парней. Нааппетит она тоже нежаловалась, носвежий воздух ипостоянные физические нагрузки сделали свое дело — Лора росла довольно стройной иловкой. Вдевятом классе унее как-то необъяснимо быстро появилась грудь, причинив массу неудобств, когда девушка просто непонимала, какей справляться сэтим неожиданным богатством, куда его приложить. Поначалу она даже туго бинтовала грудную клетку, чтобы изменения вфигуре были нетак заметны, ведь она прекрасно знала, какжадно ее друзья обсуждали одноклассниц после уроков физкультуры. Любимой забавой было подскочить неожиданно кодной изних, подцепить резинку бюстгальтера подфутболкой, натянуть иотпустить, больно щелкнув бедолагу
поспине. Новскоре Лора наплевала наэти пустяки, адрузья — странно — неотпустили ниодной шуточки вее адрес. Позже, вте памятные выходные напономаревской даче, после того какВанька вдоволь насмотрелся свосторгом наэти мягкие полушария поднежнейшим покровом кожи, Лора судивлением поняла, чтодаже гордится своим телом. Онобыло сней владу, ией это нравилось.
        Однажды повесне, промозглым ветреным мартом, умер Лексеич, отразрыва сердца. Онпошатнулся водворе, оперся отрухлявый верстак, ударил себя ладонью вгрудь ирухнул нараскисшую землю уже мертвым. Спустя несколько месяцев мать собрала пожитки иотправилась вОдессу, гдевхибарке уморя жила ее старшая сестра, тетя Маруся, ухаживающая запрестарелым дедом. Квартира досталась Лоре, ноктому моменту дом уже достиг аварийного состояния, равно какиЛорино самоощущение. Ейбыло непереносимо видеть эту клеенку настоле, трюмо срастрескавшейся полировкой, паутину нашвабре вобщем коридоре — абольше всего кухню, плитки, кастрюли, щербатую раковину, куда ночью наводопой ходили тараканы, итабурет скруглой дыркой, накотором так долго просидел покойный Лорин папа. Дырку вырезал тожеон, давным-давно, чтобы подНовый год втискивать внее колючий, затекший смолой ствол елки. Специальной подставки уних никогда небыло, каждый год мать вздыхала нерешительно «Надобы купить, а, Лексей?» — иникто непокупал.
        Лора решила, чтобольше так продолжаться неможет, иедва мать позвонила изОдессы, сообщая, чтовполне обустроилась, какЛоры вквартире ислед простыл. Онаотправилась вМоскву — кудаже еще ехать Подмосковью…
        Полгода промыкалась посъемным комнатам — зарплаты детсадовской воспитательницы отчаянно нехватало, ававтомастерских женщин особо нежаловали, даже стакой квалификацией. После очередного отказа Астанина непременно хмыкала просебя: нуда, равноправие внашем обществе, какже… Все, чемпромышляла Лора, — частный ремонт, тотут, тотам помогая знакомым, коих было совсем немного, перебирать карбюраторы ипокупать нужные запчасти. Заодной изних, аименно зановым тросиком дляподсоса, онаиотправилась внедавно открывшийся автомагазин насоседней улице.
        Пахло вмагазинчике замечательно, по-родному, резиной отсвеженьких покрышек, маслами, полиролью. Такпахнет автомобиль, который только-только сошел сконвейера. Однако изперсонала никого небыло, прилавок ипункт выдачи позади него пустовали. Лора прошлась мимо стеклянных витрин, оценила опытным глазом ассортимент иосталась почти удовлетворена.
        Ещеодин покупатель озадаченно замер возле стеклянного стеллажа супаковками стеклоподъемников. Выпятив пухлые губы инаморщив лоб, онпереводил взгляд содной коробки надругую, содного ценника насоседний. Лоре вдруг захотелось облегчить его задачу.
        —Ябы взяла вот эти, итальянские… — Онакивнула всторону ближайшей упаковки. Мужчина перевел нанее непонимающий взгляд, илицо, довольно яркое, хотя исмелкими чертами, приобрело вопросительное выражение. Лора пояснила:
        —Стеклоподъемники. Выже наних смотрите. Вотэти самые лучшие… покрайней мере изтого, чтоздесь представлено.
        Мужчина заулыбался, иЛора уловила нето хитринку, нето недоверчивость. Видимо, этопотому, чтоему вздумала советовать барышня, усмехнулась просебя Лора — иее словно пришпорили:
        —Производятся вИталии. Можно устанавливать влюбую машину, влюбую дверь, ипереднюю, изаднюю. Уних вдвижке встроен термопредохранитель, онзащищает отперегрузки.
        —Ацена? Ониж натысячу дороже всех остальных! — словно возмутился мужчина, хотя хитроватое выражение слица нестерлось.
        —Онитого стоят. Лучшее довольно часто — самое дорогое, потому что качество требует затрат, — пожала плечами Лора. — Впрочем, можно ипопроще. Вотэти отечественные. Вотличие отмногих других наших уэтих нет изгибающихся элементов, значит, будут работать дольше. Позвольте….
        Онапроскользнула мимо мужчины кдальней части витрины иткнула пальцем вочередную коробку.
        —Смотрите, авон втех, видите, тоже электропривод, нотросовый механизм заменен нарычажный. Этозначит, чтоего не«заест» отперекоса стекла. Увас какая машина?
        —«Логан». «Рено».
        Лора радостно встрепенулась:
        —А,ну так это проще всего! Дляних специально разработаны вон те. Кнопки управления сподсветкой можно установить влюбом месте всалоне, очень удобно. Надежные, простые вустановке. По-моему, прекрасный выбор.
        —Асамибы вы что взяли? — поинтересовался мужчина, глядя наЛору совершенно другими глазами. Онахмыкнула, успевая еще раз оценить его облик. Массивная, нонетолстая фигура, скорее основательный мужчина, чемгрузный. Уверенный всебе, обаятельный, нодовольно спокойный. Инеплохо зарабатывающий: хорошие джинсы, качественный трикотаж джемпера, начищенные ботинки изматовой кожи.
        —Я-тобы взяла последние, но… Думаю, выможете себе позволить лучшие. Машинка ваша будет рада, ивы тоже.
        Мужчина польщенно улыбнулся ей вответ, покивал, всееще обдумывая что-то. Протянул руку:
        —ЯГлеб.
        —Лора, очень приятно, — онабезпромедлений пожала горячую жесткую ладонь.
        —Лора, увас есть работа?
        Онаопешила:
        —Э… Выобэтом всех девушек спрашиваете, скоторыми знакомитесь?
        —Только тех, чтопокоряют меня своими деловыми качествами.
        Лора несовсем поняла его инеопределенно хмыкнула. Тогда Глеб поднырнул подкрышку прилавка ипопал ккассе:
        —Вамчто-нибудь посоветовать, Лора? Хотя, кажется, вывэтом деле разбираетесь лучше некоторых продавцов.
        Лора смущенно засмеялась, сообразив:
        —Таквы здесь работаете! Нувот, ая сосвоими советами, позорище какое…
        —Вовсе непозорище. Выпочти убедили меня купить стеклоподъемники для«Рено», приусловии, чтоуменя вообще старушка-«Королла». «Рено» я продал, чтобы открыть, — онсвидимой гордостью обвел руками широкий круг, — всеэто. Ипровашу работу я спрашиваю, потому что очень надеюсь, чтоименно благодаря вам наш магазинчик незагнется. Чтоскажете?
        Лора сказала Глебу «да». Сперва напредложение поработать нанего, потом — напредложение сходить поужинать, остаться доутра, поехать вЕгипет… ВЛюблинском ЗАГСе, отстояв положенное время вкомпании такихже ошалелых людей, ввязывающихся всамую большую авантюру своей жизни, онатоже ответила «да».
        Всепроисходило очень быстро, инебыло времени остановиться иподумать. Даиочем? ОнисГлебом прекрасно понимали друг друга, днями взахлеб обсуждая тачки, вечерами смотря «Top Gear», неделями пропадая вмагазине, делая закупки, нанимая кассира ивторого консультанта, обзванивая клиентов, пополняя ассортимент запчастей исопутствующих товаров, обмениваясь ласковыми поцелуйчиками, пока микроволновка вподсобке разогревала один обед надвоих. Ивпервые грядущая жизнь непоказалась Лоре пугающей, вней образовался просвет, широкий, какполоса ясного сине-холодного неба нагоризонте пасмурного дня. Темесяцы были какподэфиром, когда из-за неудач они нерасстраивались всерьез, арадости воспринимали, преувеличив многократно. Идаже беременность, собственно, иподстегнувшая безтого стремительный брак, Лору невстревожила. Как-никак, онаполучила высшее педагогическое образование, идети ее непугали — ничужие, нитем более свои.
        Икогда родился Алеша, онаринулась вбой совсем пылом, накоторый была способна. Лора нестрадала отдепрессии, непереживала из-за лишнего веса, еемир завертелся вокруг маленького существа, отчаянно вней нуждающегося.
        Возможно, завсю ее жизнь никто нелюбил ее сильнее, чемэтот крошечный кареглазый сверточек, нежно улыбающийся беззубым ртом. Бесконечные пеленки, кормления, сцеживания инедосыпы немогли пошатнуть ее уверенности втом, чтоона замечательная мать, абудет еще лучше, несмотря нато что Алеша оказался очень неспокойным малышом. Уложить спать его было целой проблемой, онкряхтел икуксился ипостоянно норовил заплакать, аГлеб, каквыяснилось, совершенно непереносил детский плач — равно какинеумел говорить шепотом, чемчастенько будил сына поутрам. Выход нашелся случайно, втемном ноябре, когда внервическом порыве Лора властно прижала хнычущего ребенка кгруди, вынесла издома ивместе сним отправилась вночное путешествие поМоскве. Рокот двигателя иоранжевые мазки фонарных огней полицу очень скоро убаюкали Алешу лучше любой колыбельной. Видимо, страсть кмашинам ипоездкам была уматери исына общей.
        Ночами Лора мечтала, чтобы сын поскорее подрос. Тогда можно будет показатьему, каквелик ипрекрасен мир, сколько внем волшебного иудивительного. Радуга намокром боку мыльного пузыря. Холодный нос котенка. Соломинка вталом ручье. Шалаш изветок вукромном уголке парка. Разломанная ледоходом река, всявторосах итрещинах. Черные козявки букв, складывающиеся вслова, укаждого изкоторых — свой смысл иокрас. Разделенный ссоседским мальчуганом пополам пакетик конфет, букетик бархатцев длядевочки впесочнице. Имузыка, конечно, музыка, ееревущее великолепие…
        Онаникогда незабудет первого дня рождения сына. Ребенок уже давно посапывал вкроватке, Глеб досматривал фильм, приглушив звук доминимума, асама Лора домывала посуду после ужина сдрузьями иматерью Глеба, Ириной Анатольевной. Ивдруг, засмотревшись, какобильная пена утекает вслив счавканьем, онапочувствовала, какчто-то нехорошее волной поднимается вее душе. Этому чувству ненашлось названия, онобыло горькое навкус илипкое наощупь. Ионо заполонило ее всю. Правда, только намгновение.
        Потом струя изхромированного крана хлестко ткнулась вподставленную ладонь половника, иЛору окатило водой, попав даже налицо. Онаочнулась, чертыхнулась ивытерлась полотенцем, оставив враковине несколько приборов, злосчастный половник иблюдце сблестящей каемкой. Впустой кухне ей было так холодно, будто забыли закрыть форточку.
        Лора зашла втемную комнату. Алеша тихонько почмокивал иворочался вкроватке, Глеб спал, отвернувшись кстене изакрыв голову второй подушкой, постене бежали тени молчаливой рекламы. Лора щелкнула пультом, легла наматрас, сусилием вытянула из-под мужа краешек одеяла иукрылась им втщетном желании согреться. Ееруки, ноги исердце были холодны каклед.
        07.59
        Астанина вырулила напроспект, охваченный рыжей осенней лихорадкой. Вее мыслях оставшаяся упарапета Варя таяла, истончалась, становясь одной изгородских легенд, настолькоже неоспоримых, насколько инеподтвержденных. Ноздрей касался запах близкого мясокомбината — тухлое мясо, тлен… Этот аромат всегда приносит ксветофору игривым порывом ветра. Скопление человеческих жилищ, нагромождение жизней — вотчто такое этот Город. Ипусть вонь нечистот изсточных канав давно сменилась выхлопными газами автомобилей, никого необмануть: город всегда город, сбойнями, лишь маскирующимися подпищевые заводы, иборделями, прикидывающимися массажными салонами исаунами. Низшие человеческие побуждения, тайные желания плоти.
        Наулице, чтопримыкает слева, окончилась некогда первая прогулка Лоры иСевы. Ода, онавсеже состоялась. Свидание? Нет, Лора избегала этого слова. Свидание подразумевает романтические помыслы, аэто… так, глупости. После всего случившегося она недостойна ничего романтического. Идаже ничего человеческого. Наказание должно быть наказанием досамого конца, такона решила. Еегрех неискупим.
        Сева всеже выловил ее — неделю спустя, втот момент, когда Астанина идумать онем забыла. Всего лишь фигура втени старого тополя иприветливый голос:
        —Привет, трусиха.
        Вкрадчивая легкость ивдвижениях, ивовзгляде, теплый аромат парфюма, синий шейный платок, повязанный сизящной небрежностью, которая идобавляет образу шика. Кто, нукто измужчин носит шейные платки? Все-таки есть вСеве что-то отстереотипного парижского художника: нетниберета, нидлинного шарфа, нипалитры подмышкой, — аощущение есть. Этим вечером он явился безмотоцикла. Скорее отудивления, чемпосильному желанию, Лора согласилась выйти через двадцать минут. Школьница, которую подокнами ждет одноклассник… Обойдемся безпортфелей исписывания… Извежливости она предложила Севе подняться иподождать ее вкоридоре.
        —Нет, думаю, нестоит, — уверенно, носпокойно отказался Сева. — Тебе будет неудобно, присутствие чужих натвоей территории сильно тебя нервирует. Авитоге испортишь себе настроение иокрысишься наменя. — Иего зубы влажно блеснули вгустеющей темноте.
        Отвозмущения Лора даже неогрызнулась, нонеожиданно хихикнула, когда заней закрылась дверь подъезда.
        Дома, торопливо поливая макушку водой издуша иотфыркиваясь, неосознанно ковыряя пальцем язву серой штукатурки настене, суша волосы, копаясь вворохе неновой одежды, онавсе задавала себе вопрос: чтоя делаю? Ищаответ, Астанина параллельно искала наряд ипрезирала себя заэто. Икогда вдохнула сахарный воздух майского вечера, чуть незастонала. Этовсего напару часов, ненадолго. Пусть хоть что-то вэтом мире заставит ее забыться, ивозможно, грядущую ночь она проспит мирно, нетерзаемая кошмарами своей нечистой совести. Онанезаслужила, но… Господи, пожалуйста, всего лишь передышка! Пусть хоть час продлится этот оцепенелый сон, когда можно ничего нерешать, ничем нетерзаться, алишь идти заедва знакомым человеком, желающим накормить ее пирожными. Иликальмарами, безразницы.
        Больше всего Лора боялась, чтоСева повезет ее вкакой-нибудь ресторан. Дорогущий, сбелыми скатертями ихрусталем, серебряными ведерками сшампанским. Длятаких мест негодились ее простенькая блузка ичерные джинсы, даитуфли накаблуке она никогда неносила, вэтот вечер тоже предпочтя им обычные сабо натанкетке: дляних уже достаточно потеплело. Нуичто, чтоногти ненакрашены, кому нужны эти изыски… Платитьона, конечно, будет засебя сама, нехватало еще есть заего счет.
        —Расслабься, — отвлек ее отопасений Севин голос, иЛора впервые заметила, какие ромовые нотки внем бродят. — Тысловно назаклание идешь.
        —Самый невыносимый умник извсех, — буркнулаона. — Куда поедем?
        —Непоедем, пойдем, пешочком. Давно ходила ногами, анекатала свою попу намашине?
        Онпродолжал подтрунивать надней. Неизвестно, счего Сева решил, чтоможет так сней говорить. Впору былобы оскорбиться, ноон внезапно напомнил Лоре Ваньку Пономарева. Тоттоже вечно ее подкалывал — иЛоре это нравилось.
        Попроспекту Мира они добрели доплощади, обмениваясь отвлеченными фразами опогоде. Отсюда рукой подать было доСклифа, иЛора всеже сдалась:
        —Кактвоя нога?
        —Тыведь догадываешься, чтовопрос запоздал нанеделю? Всевпорядке, видишь, даже нехромаю. — Сева старательно попрыгал наодной ножке инепоморщился, хотя Лора ипредполагала, чтоэто вовсе нетак безболезненно. Нонепроизнесла вслух. АСева вдруг замер. Тонкий аист вгородских джунглях. Еговзгляд, всумерках ставший темно-синим, накрыл раскинувшуюся перед ними Сухаревскую площадь.
        —Знаешь, чтоздесь когда-то было? Прямо посередине, — онпальцем ткнул вискрящуюся металлической чешуей автомобильную стайку. — Сухарева башня. Слыхала отакой?
        Лоре пришлось признать, чтонет. Сева сощурился:
        —Немосквичка, такизнал. Пойдем, покажу.
        Вподземном переходе подплощадью было людно. Пахло слоеными пирожками исыростью подземелий, торговцы разложили накартонных коробках инизеньких прилавках свой разносортный товар: шерстяные носки, брелки исувениры, газеты, детские игрушки, пучки спетрушкой иукропом, смотанные суровой ниткой ищедро обрызганные изпульверизатора, дешевые китайские платки ишарфы, тюльпаны впластиковых ведрах. Сева уверенно шел сквозь толпу, огибая препятствия, такчто Лора едва заним поспевала. Ончувствовал себя совершенно раскованно, хотя Лора сомневалась, чтоон так уж часто бывает впереходах. Этоже золотой мальчик, разве нет?
        Сева замедлил шаг иобернулся кней. Глаза его вспыхивали игасли, будто крохотные зарницы путались вресницах. Потом он молча перевел взгляд настену перехода, иЛора невольно последовала его примеру.
        Кирпичная кладка, выбивающаяся изобщей картины. Своды, полузаложенные, полузакрашенные. Чужеродные, древние.
        —Чтоэто?
        —Этоона. Башня, — пояснил Сева. — Слишком прекрасная, чтобы просто сгинуть. Когда-то торчала посреди низенькой захудалой Москвы… Онакакгвоздь, ееневыдернуть. Снести — снесли, акажется, будто просто вместе сошляпкой вземлю вколотили.
        Лору толкнул вплечо прохожий, онапосторонилась итронула шершавую стену ладонью.
        —Видишь, какпереход изгибается, — продолжал Сева. — Подвалы башни такие глубокие икрепкие, чтометростроевцы, когда возводили тутвсе, решили, чтопроще обойти, чемразбирать. Аеще говорят, — онпостучал пальцем один изкирпичей, — тамзамурованы сокровища.
        «Какойже ты ребенок», — чуть невыпалила Астанина, новдуше заворочалось чувство, заставившее ее промолчать. Онаеще раз погладила стену.
        —Молодой человек, купите девушке цветочков, — обратился кСеве торговец.
        —Адавайте!
        —Вотеще, глупости! — Лора заторопилась, рванула сместа, рассердившись. Влицо бросила жаркая краска.
        Сева нагнал ее лишь наступеньках. Протянул пять белых тюльпанов:
        —Этотебе.
        —Незачем.
        —Нувозьми, что, убудет оттебя?
        —Невозьму! — заартачиласьона.
        —Какхочешь, — хмыкнул Сева итутже шагнул кпроходившей мимо женщине вплатке июбке допят. Секунда — иженщина, попривычке еще недоверчиво хмурясь, ужеуносила букет ссобой. Лора ощутила укол легкого изапоздалого сожаления. Сева, кажется, понял это поее лицу, ухмыльнулся, нооткомментариев воздержался.
        Этим вечером Лора осознала, чтоникогда еще невстречала такого порывистого человека. Все, чтовзбредало Севе вголову, оносуществлял молниеносно, безсомнений истраха. Танцевал сребятней около уличного оркестра, покупал хот-дог ибутылку воды длякопающегося вурне бомжа. Оннебоялся показаться смешным, нелепым, слабым, сумасбродным. Рядом сСевой Лоре было непосебе, какбудто он тянет ее израковины, точно улитку — заусики искользкое бесформенное тельце. Новместе сраздражением, смущением ипротиводействием вней рождалось что-тоеще.
        —Если ты боишься зафигуру, томогу тебя заверить: лучше один раз слопать целый торт, чемкаждый вечер — покуску, — заявил Сева, выходя изкрохотной кондитерской возле Китай-города ипротягивая Лоре клубнично-шоколадный треугольник торта спотеками карамели. Сироп капал скартонной подложки.
        —Нуда, съесть целый торт ипосадить печень. Программа-максимум, — проворчала Лора попривычке иугощение невзяла.
        —Ой,да перестаньты! — Сева щелкнул ее поносу, этобыло так неслыханно ибыстро, чтоЛора даже отшатнуться неуспела. — Бубнишь, какстолетняя бабка. Ито — почему я обижаю столетних бабок сравнением стобой?
        —Ястарше тебя, — брякнула Лора.
        Сева подавился смехом:
        —Нупрости. Тебе тросточку принести илилучше сразу «утку» склизмой?
        —Ахты… — задохнулась Лора.
        Сева проворно отскочил всторону. Ипрежде чем осознать происходящее, Лора уже неслась заним побульвару. Помрачение, вздор, баловство! Онанезнала, чтобудет делать, если догонит, но, справедливости ради, Сева несобирался быть пойманным, онпрытко мчался вперед, вихляя иперемахивая через лужи. Нидать нивзять большой кузнечик. Аона кто? Самка богомола?
        Отэтого сравнения Лора чуть неспоткнулась. Вспомнился Глеб. Еебудто стреножили невидимым лассо, изахотелось упасть прямо здесь, ободрать колени иладони донаждачного жжения, только чтобы унять поднимающуюся внутри тошнотворную муть.
        Сева даже незапыхался. Один внимательный взгляд, иулыбка его погасла. Осторожно поставив уцелевший впогоне кусок торта наскамейку, онлегонько тронул Лору залокоть:
        —Кажется, надо выпить.
        Через час они вывалились изподвального ирландского паба втемном переулке.
        Позади остались нескончаемые споры, кому платить.
        —Послушай, яже иобидеться могу! — возмущался Сева. — Проклятая эмансипация.
        —Никакая неэмансипация. Кое-где люди предпочитают отдавать долги илинебыть должными вовсе. Потому что рано илипоздно цену всеже взыщут, ясно?
        —Только нея.
        —Ага, конечно, тывсе делаешь подоброте душевной.
        —Именно. Безподвохов! Выбирай, чтобудешь пить, кончай тормозить, ну!
        Теперь внутри Лоры плескался вишневый «Тиммерманс» вмузыкальном оформлении хорнпайпа[4 - «Тиммерманс крик» — наименование пива, хорнпайп — народный танец.], ихотелось идти куда глаза глядят. Нагород упала ночь, всявпредвкушении близкого лета. Втемноте проехала уборочная машина, неполивая, авыметая асфальт большой валиковой щеткой. Заней поднялась такая пыль дымными клубами, чтопоказалось — туман.
        Хмель прошел только намосту. Лора иСева стояли прямо насередине, глядя, каккачаются, плывут инемогут уплыть огни. Быстро приближался речной теплоходик, неизобычных обшарпанных, анастоящий принц москворецкого судоходства, сбелыми бортами икрытой стеклом палубой. Плавучий кусочек роскошной жизни — вэтом Городе такие попадаются накаждом углу, какжемчужины, рассыпанные напроселочной дороге. Стало слышно мелодию, играющую наборту, смех, восклицания.
        —Хорошо, чтоя сейчас неодин, — вдруг пробормотал Сева. — Помню, тридцатого декабря прошлого года я шел через мост. Иостановился прямо здесь, наэтом самом месте. Былжуткий мороз, минус девятнадцать сколючим ветром, ирека давно замерзла. Ивижу — плывет этот пароходик. Искрится огнями, каксейчас. Норека скована льдом, ион носом взламываетего, утюжит… Акогда подошел поближе, стало видно, какая там сокрыта сила. Ледтрещал, вздыбливался весь, скрипел ирасходился вдве стороны, могуче, даже страшно. Льдины ударялись огранит… Всебудто кипело… Ледяное варево. Азапароходиком, сразу заего кормой, всесомкнулось обратно, схлынуло. Даже схлопнулось, каккнига, стакой грозной мощью, чтоя… я немог поверить, чтоявился свидетелем этого. Ячувствовал себя ребенком, которому подарили новогодний подарок надень раньше. Этобыло чудесно. Новтакой мороз я был намосту один — странно даже, ядумал, вМоскве невозможно остаться водиночестве, захочешь — такнеполучится. Атут я стоял наветру, подбирая сопли, инескем было поделиться своим восторгом. Наверное, когда рождается ребенок, уродителей наконец-то появляется человечек,
которому можно показать этовсе. Неброское волшебство нашего мира. Утебя ведь есть дети?
        —Н-нет, — прошептала Лора испуганно.
        —Снова врешь, — вздохнул Сева. — Мнеты можешь даже непытаться врать, яэто вижу сразу.
        —Такуж исразу, — онабыла расстроена своим ответом. Но,строго говоря, этоправда. Да,она родила сына. Носколько лет прошло стех пор, какона виделаего? Шесть… Четыре плюс два. Какаяже она мать после этого… Господи, ужешесть, какмного. Икакое это мучение… Повесне, стоит только липам забросать машину своими сахарно-липкими охристыми скорлупками, онатутже вспоминает, чтоуАлеши аллергия нацветение. Ией становится трудно дышать…
        Сева повернулся кАстаниной ивзглянул прямо вглаза:
        —Да,сразу. Хочешь, проверь. Говори мне факты осебе, ая буду отвечать, правда это илиложь. Давай проверим!
        Лора скривилась. Затея неказалась ей стоящей: врядли этот красавчик-попрыгунчик может быть хорошим психологом, анеизображать его ради впечатления. Норешила, чтолучше нетратить время набессмысленный спор.
        —Нухорошо… — оназакатила глаза, стараясь припомнить илипридумать что-нибудь. — Вшколе я была отличницей.
        —Вранье.
        —Э… Янелюблю цветы.
        —Правда.
        —Ладно… Я… Мнененравится гулять стобой погороду.
        —Врешь, нравится!
        —Моямать живет уморя.
        —Правда.
        —Мойпапа… живет вдругом месте.
        Сева сощурился.
        —Хм. Полуправда. Оннествоей мамой, но… Японял, да. Егоуже нет снами.
        Лора перестала издевательски улыбаться:
        —Какты это делаешь?
        —Давай дальше, мнеинтересно! — Сева махнул рукой, подгоняя.
        Нотут уж Астанина воспротивилась:
        —Такнепойдет. Получается игра водни ворота!
        Сева сготовностью кивнул:
        —Справедливо. Тогда пара слов обомне: отличником я небыл, былтроечником. Цветы я люблю. Моямама живет вЧеремушках, аотец бросилнас, когда мне исполнилось четыре. Хотя знаю, чтовпрошлом году он умер. Имне тоже нравится гулять стобой погороду…
        «Если долго глядеть ему вглаза, начинает укачивать, — сдосадой поняла Лора. — Иесли говорить, тоже».
        —Ивсе-таки, — несдаласьона. — Какты понимаешь, когда я говорю правду, акогда — нет?
        Сева сунул руки вкарманы ипобрел вперед:
        —Умение распознавать блеф… Незнаю, мнекажется, этоврожденное. Видимо, считываю мимику лучше других. Сложно объяснить словами, этонеуловимо. Тыошиблась, когда назвала меня золотым щенком. Щенок — возможно, ноуж ничего золотого уменя впомине небыло. Мама, сколько ее помню, работала научным сотрудником вРеспубликанской детской библиотеке, отца небыло. Вдвадцать лет я стал играть впокер инабирже. Вдвадцать три купил себе квартиру, кровно заработанную. Вдвадцать четыре проигрался почти впух. Ирешил, чтонадобы сэтим завязать. Стех пор я юрист. Нефотограф, какты изволила домыслить впрошлую нашу встречу. Нетусую вклубах иненюхаю кокаин. Ещеуменя есть диплом психолога-переговорщика, такчто если надумаешь бросаться скрыши — звони. Яподтолкну.
        Такони ишли, вседальше идальше. Астанина давно нечувствовала ног, слишком сильно они устали. Ноипрощаться сСевой неторопилась.
        Несколько остановок наполуночном троллейбусе, ивот они присели налавочку вкаком-то опустелом дворе. Сшипением открыли газировку ипили бьющую внос жидкость, припадая кгорлышку поочереди. Давненько Лора несидела нискем наулице, воттак, по-простому. Такое родное, забытое состояние, казалось, чтоона снова юная, измотанная долгими шатаниями сприятелями, чтосидит нарваной покрышке укостра назадах фабрики, напустыре, заросшем крапивой ирепейником, ивот-вот кто-то начнет бренчать нагитаре.
        Разговор пересох, какслишком бурный паводковый ручей ксередине лета. Лора боялась, чтоготова рассказать осебе больше, чемпозволительно, ипотому решила ивовсе помалкивать. Нето диплом переговорщика, нето обаяние делали Севу слишком привлекательным длясиндрома попутчика, длятой самой роли, чтообычно безропотно принимала насебя Лора, невсилах сама никому выплакать свою беду.
        Онанамгновение прикрыла глаза. Итутже вздрогнула отвопля. Слов было непонять, нозвук отличался отрадостного, илипьяного, илиагрессивного. Этобыл крик боли имольба опомощи, егонисчем неспутать. Лора подскочила — Сева уже был наногах.
        —Там! — указал он наугол дома ипомчался безраздумий. Устремляясь следом, онауспела отметить просебя, кактихо его подошвы касаются асфальта. Топот кошачьих лап.
        Из-за раскидистой черемухи, уженабирающей цвет, собранный пока вкисти зеленоватого горошка, Лора уже увиделавсе. Распахнутые двери «Приоры», водительскую иобе задних, дварезко двигающихся человеческих очертания, неясную тень еще одного, лежащего наземле. Двое пинали третьего ногами, отчаянно матерясь. Тотуже некричал, лишь поскуливал, взвизгивал каждый раз, когда носки ботинок сразмаха встречались сего ребрами, солнечным сплетением, поясницей. Онсвернулся, сжался вкомок, обхватив руками голову.
        —Ахты гнида. Будешь знать… России тебе захотелось? Бабла заработать? Авот так! Воттебе бабла! Вали обратно ксвоим чуркам, — приговаривал крепкий детина, осыпая его пинками. Второй, вшапке илиберете — натаком расстоянии неразглядеть, — метелил молча. Он-то иуслышал шаги Лоры иСевы первым, отскочил, завертел головой настороженно.
        —Эй! — тутже прикрикнул Сева набегу.
        Сознание Лоры регистрировало все происходящее, каксейсмограф. Оназаметила, чтоСева даже недумает замедлить движение искоро ястребом налетит напарней. Чтодетина всем телом уже поворачивается кним, готовясь давать отпор. Чтодостолкновения еще метров тридцать, адвор темен, иближайший фонарь слабенько светит лишь удетской площадки. Последний мгновенный взгляд, чтобы убедиться, чтоСева неспасовал, — нет, онуже готов ксхватке, какиона. Шансы? Невелики, если избитый невстанет инепоможет им, Севе иЛоре неодолеть двух бугаев. Итогда вее голове почти зримо загорелась красная лампочка озарения. Нашее-то, начерном кожаном шнурке, подблузкой, висит ведь некрестик, инеподвеска (верить вБога иукрашать себя она давно зареклась)…
        Дремоту ночи разорвала яростная трель милицейского свистка. Истерично, безжалостно, сугрозой. Парни какповолшебству отскочили всторону отизбитого ими человека.
        —Менты, валим! — приказал детина, иони бросились вближайшую арку, ведущую наоживленную улицу. Меньше пяти секунд понадобилось им, чтобы исчезнуть, ировно столькоже, чтобы Сева иЛора подбежали кничком лежащему мужчине.
        —Эй,брат, тыкак? — Сева присел накорточки, осторожно, нонастойчиво оттягивая отголовы руки избитого. Тотеще вздрагивал, хватал ртом воздух, силясь что-то сказать. Почувствовав, чтоугроза миновала, онпопытался встать, упал навзничь ипопытался снова, гротескно напоминая новорожденного осленка, только очень уж истерзанного.
        —Тихо-тихо, неторопись. — Сева взял его заплечи иусадил, поддерживая подспину. Покосился наЛору ошалело: — Милицейский свисток, серьезно? Егож уже лет пятьдесят неиспользуют.
        —Аэффект еще есть. Остаточный, — отозвалась Лора. — Видимо, наподкорке закрепился…
        Избитый мужчина оказался таксистом-частником, родом изСредней Азии, апарни — егопассажирами. Всхлипывая исплевывая кровь, которой наполнялся рот, онповедал, чтовзял их наШаболовке ипривез сюда, аплатить они нестали, ивместо этого принялись оскорблять, зашиворот выволокли измашины иповалили наземлю. Таксист рассказывал еще что-то, ноЛора немогла разобрать, из-за пары выбитых зубов его дикция пострадала, азнание русского языка ибезтого, видно, неславилось совершенством. Наконец он поднялся наноги, покачиваясь, какпьяный.
        —Ясейчас полицию вызову! Хулиганы! — вдруг угрожающе прокаркали откуда-то сверхних этажей. Сева задрал голову, илицо его стало неожиданно свирепым.
        —Давно пора! — прооралон.
        Окно сгрохотом захлопнулось.
        —Гдеваша бдительность, когда она действительно нужна, добрые вы люди… — всердцах выпалил Сева уже тише, носнеменьшим пылом.
        Поверхностный осмотр таксиста непоказал серьезных повреждений. Более того, когда прошел первый шок, мужчина начал рассыпаться вблагодарностях, исливовые глаза его увлажнились.
        —Ничего, брат, ненадо, — отмахивался Сева.
        Лора собиралась везти мужчину кврачу, нотот испугался, замахал руками, итогда она сообразила, чтостраховки унего, конечно, нет, авозможно, ирегистрации.
        —Тогда хоть ваптеку?
        —Аптека — можно, — согласился таксист робко.
        Лора уговорила его сесть назад ипредоставить ей возможность рулить. Сева устроился насоседнем сней сиденье.
        Теперь, когда острота момента уже отступала, Лору настигало удивление. Похоже, онаиправда готова была драться сэтими парнями. Прекрасно понимая, чтонесможет их одолеть. Такая была отчаянность вее решимости, чтоэто даже пугало. Аеслибы случилось что-то серьезное?.. Хотя… Какая разница, сама она давно уже лишь пародия начеловека, никто оней непечется. Вполне предсказуемый мог быть итог. Вподворотне. Иподеломей…
        Странно, однако, чтоСева тоже был готов идти доконца. Привсей своей благонадежности иположительности он представился намгновение ловкачом сХитровки[5 - Хитровка — доначала XXвека московский район, дурно славившийся своими трущобами, кабаками ипритонами.], лихим, резким иопасным, какбритва, готовым безпромедления ввязаться впотасовку. Нехватало лишь картуза, жилета наалой подкладке искрипучих сапог. Какой внутренний зов так влек его кдраке, чтоон даже непопытался избежатьее? Такнепохоже наосторожничающих горожан… Небудь уЛоры свистка, сейчас онибы зализывали раны втроем. Иэто еще влучшем случае.
        Изразмышлений ее вывело пиликанье незнакомого телефона. Таксист скряхтением перегнулся вперед, взял спанели простенький дешевый мобильный иответил назвонок. Говорил он насвоем гортанном языке, иголос его был мягок, негромок испокоен — такрассказывают родным одне, прожитом безпроисшествий. Потом вразговоре возникла пауза, словно мужчина дожидался чего-то иликого-то. Ивот он забормотал еще ласковее, ещетише. Усмехнулся, дважды повторил один итотже вопрос, деланно удивился. Лора увидела почти наяву, чтогде-то там, всотнях километров отмосковских улиц итого темного двора, гденаасфальте остались кровь ипара зубов, втепле южной ночи наковре сидит ребенок, девочка илимальчик, стемной головенкой итакимиже глазами-черносливами, неумело прижимает куху телефон ислушает отцовский голос.
        Ивдруг таксист запел. Неторопливо, даже заунывно. Мелодия была незамысловатая, снесколько раз повторяющимся припевом, плавная иубаюкивающая. Отнее веяло дыханием степей, лунным светом, жарким ночным ветром, сладкими снами ребенка. Лора нашла взеркале заднего вида лицо избитого таксиста. Онстарательно выводил звуки напева, крепко зажмурившись, иедва заметно улыбался. Нащеке унего уже наливался мешковатый кровоподтек.
        Астанина подумала освоем сыне.
        Когда телефонный разговор закончился, никто всалоне непроронил нислова. Насветофоре, пока Лора держала рычаг коробки передач, наее руку сверху легла ладонь Севы.
        Оттого, чтоони больше неувидятся, уЛоры запершило вгорле.
        Часть вторая
        Дневник Велигжанина (начало)
        15 (2) марта 1932
        Онацарит надвсем городом. Стройная, розовая, жестким каменным своим нарядом сфижмами опирающаяся наземную твердь государыня. Икакцарица непринадлежит своей свите, такиБашня непринадлежит нашей столице. Она — другая. Больше, выше, крепче. Словно исполин, рожденный вдоисторические времена. Даона такая иесть, рожденная довсехнас, довсего этого. Онаисейчас — какнаполотне Саврасова, огромная мощь, устремленная ввысь — посреди пустынных изаснеженных земель. Чужеродная, неуместная. Прекрасная игрозная. Только полнейший безумец, человек, потерявший всякое представление опространстве, времени исвоем месте вэтом хронотопе, могрискнуть ивозвести эту громадину вчистом поле. Авпрочем, этоиесть наше, исконно русское. Вспомнить туже изящную церковку Покрова-на-Нерли, чтовоВладимире. Венец творения посреди заливного луга, словнобы иненужный никому. Ввесеннюю распутицу — неподступиться, вода лижет плиты увхода. Вэтом вся Россия: всегда горазда создать нечто настолько удивительное, насколько инеприкаянное. Кчему?..
        АСухарева башня… Конечно, тогда, вгоды создания, онабыла непросто башней, но — воротами, встречающими каждого, ктоприближался кгороду ссевера. Невчистом поле, ясное дело, вокруг нее раскинулись слободы, новкакое они шли сравнение сней. Сней! Ибезтого высокая, даеще навозвышенности земляного вала. Ябы отдал многое, лишьбы оказаться втех временах ихоть глазком взглянуть нанее, ту, грозную иликующую, скорее Брунгильду, чемЦирцею.
        Иногда мне кажется, чтоБашня — первое мое детское воспоминание. Когда я размышляю осебе маленьком, только-только научившемся видеть иощущать мир, ядумаю неошелковых рукавах матушкиного платья, неожаре потрескивающего камина инеокрепких пальцах Матрены Семеновны, моей доброй няньки… Ядумаю оней, оБашне. Какувидел ее впервые — ехали тогда говеть вЛавру — икакона меня потрясла. Самая первая любовь моя, которая осталась горячей любовью навсю жизнь. Люди вокруг меня сменились, страна сменилась, чтоинеузнать. АБашня — вотона, стоит какнивчем небывало, итак ей смешны все наши перемены, чтоя почти вижу ее лукавый прищур. Колдунья среди трамвайных перезвонов…
        Япомнюее, когда ее верхушку еще венчал двуглавый орел. Япомню ее сизой, грозовой тюремщицей, облепленной снегом — илегкой, задорной любовницей, впеньюарно-шелковых рассветных лучах июня.
        Проходил мимо сегодня, остановился, какэто часто водится замной, итаращил глаза, пока меня извозчик неокликнул. Какая-то баба, повсему видать, чтовчера издеревни — платок доглаз намотан, юбка вся вбрызгах, стемным намокшим подолом, изкорзины синюшные куриные лапы торчат, — рядом сомной стояла итоже любовалась. По-своему. Ладонь кглазам приставила, чтоб солнце неслепило, ивсе причитала:
        —Батюшки, вотведь громадина-то какая… Этож надо…
        Потянулась было колбу, перекреститься, нозыркнула наменя опасливо иопустила руку. Тогда я решил ее несмущать ипошел прочь. Ивсе думал — почему она хотела креститься? Чтотакого внушила ей Башня? Чтозашевелилось вэтой боязливой исуеверной крестьянской душе…
        Может быть, онаприпомнила когда-нибудь слышанные байки очародее иалхимике Якове Брюсе иего дьявольской Башне, взлетающей висчерканное вороньими стаями небо? О,эти городские легенды, откоторых кровь стынет вжилах! Яисам, бывало, затаивал дыхание, когда Матрена Семеновна рассказывала мне обэтом. Мороз ткал белые саваны поокнам, яприкладывал ладонь кколючим стеклам иждал, пока они оттают подмоей кожей, анянька вполголоса начинала, сдавшись наконец моим мольбам (слушать эти истории мне никогда ненаскучивало):
        —Давным-давно…
        —Когда давно? Когда тятя был маленький?
        —Неперебивай, Миша, нехорошо. И — нет, некогда ваш батюшка был маленьким, анамного раньше. Когда даже ваш дедушка ипрадедушка еще неродились. Таквот, жилтогда вМоскве один колдун, Яков Брюс. Обитал он насамой верхушке башни, ибыло унего там много всяких чудес. Книги сзаклинаниями волшебными, пузырьки сживой имертвой водой, даже дракон жил. Однажды царь Петр приехал кнему иговорит: «Ну,показывай, дорогой мой друг, чтоутебя тут интересного? Чемудивишь?» Ипозвал Брюс свою прислужницу. Заходит вкомнату девица красоты небывалой, исмотрит скромно, инастол яства ставит. Глаза черные, коса вмою руку толщиной, ипрямо допят, ауж лицо — один раз взглянешь, такдосмерти ибудет перед тобой стоять. Ацарь Петр смотрит нанее вовсе глаза, налюбоваться неможет. Истал он Брюса уговаривать, чтобы тот прислужницу свою кнему вПетербург, водворец отпустил. Подарил, таксказать. АБрюс говорит: «Ваше величество, нетуменя никакой прислужницы…». «Дакакже нет? — удивляется Петр Алексеевич. — Вотона, ходит, данеходит, асловнобы порхает…» Тогда Брюс пальцами щелкнул, прошептал что-то, идевица пропала, растворилась ввоздухе,
итолько несколько птичек взлетели стого места, гдетолько что она была…
        —Акуда она делась? — спрашиваля, невсилах усидеть наместе, итеребил руку няни.
        —Втом-то идело, чтонекуда ей было деться. Говорят, этобыла сама душа Сухаревой башни. Внароде ее прозвали стех пор Сухаревой барышней.
        —Азачем царю нужна была девушка? Унегоже царица?
        Помню досих пор, скаким мастерством иделикатностью Матрена отвлекла меня отвопроса оцарице иприслужнице, начав рассказывать ожелезной птице, которую Брюс смастерил вподземельях инакоторой летал вгости кцарю вПетербург иподругим своим надобностям. Язаметил тогда, чтокормилица неответила намой вопрос, ноя был довольно покладистым ребенком, ирешил недониматьее.
        Этопотом уже я узнал, чтоБрюс вовсе небыл колдуном, таким сделали его недалекая молва игородские сплетни темных людей. Абыл он ученым, русским шотландцем Яковом Виллемовичем, родившимся вНемецкой слободе вЛефортове, астрономом ифизиком, переписывался сЛейбницем иучился, говорят, усамого Ньютона. ИСухаревой барышней звали недух, обитающий вкаменных переходах, асаму Башню, раззаразом обручая ее скремлевской колокольней Ивана Великого — видно, изнепременной русской страсти всех сосватать ипереженить… Чтож, ямогу это понять, онаисейчас — грозная доминанта этой части города, иеслибы оба строения были одушевленными, боюсь, Ивану Великому низачто было несладить стакой своенравной невестой.
        Теперь я все чаще размышляю отом, какие причины заставили меня выбрать архитектуру своим призванием. Ясмотрю намолодое поколение, моих слушателей курса истории итеории архитектуры, сперва воВХУТЕМАСе[6 - ВХУТЕМАС — Высшие Художественно-Технические Мастерские вМоскве в1920 —1930гг. (с1926-го — ВХУТЕИН).], теперь вархитектурном, ивспоминаю себя, юнца, бредившего зданиями. Моитеперешние студенты мыслят категориями, лозунгами, имподавай что-нибудь утилитарное, практичное. Ихотя попадаются исключения, даже эти светлые головы принижают достоинства классики ивозвышают недавние творения конструктивистов. Да,ребята изОСА[7 - ОСА — Объединение Современных Архитекторов — творческая организация архитекторов-конструктивистов (братья Веснины, М.Гинзбург, В.Татлин).] взбудоражили молодые умы, этот безудержный полет фантазии, этиспирали, цельные металлические конструкции, максимально облегченные идовольно техногенные, кажутся порой верхом человеческо-инженерной мысли. Художественность нынче невфаворе. Ая… Человек, чтоназывается, старой школы. Вюностивсе, чтокогда-либо соорудил род людской, казалось мне чудом.
Нетолько пирамиды илисоборы сдворцами, нодаже обычные жилые дома. Неземлянки ведь, негнезда птичьи изветочек иплевков, анастоящие каменные колоссы, выверенные, рассчитанные, нетолько предназначенные дляжитья-бытья, ноидлядуши, духа, красоты. Наэто неспособно ниодно живое существо, кроме человека. Конечно, янеговорю обизбах, нодаже деревянные терема стоили неимоверных усилий, замыслов итрудов.
        Незнаю, откуда пошло это увлечение мое. Может, даже отрассказов Матрены проБашню — илиотсамого видаее, такменя поразившего. Или, может, вголове что-то перещелкнуло, когда я увидел наЯкиманке сказочный дом-шкатулку: новехонький, только тогда выстроенный особняк Игумнова, окотором ходили всякие россказни. Этосейчас внем Институт мозга, ия немогу пройти мимо безмысли отом, чтотам, вдальней комнате подзамком, вкакой-нибудь стеклянной банке сформалином плавает выдающийся мозг нашего вождя — имного еще каких других мозгов, теперь уже совершенно бесполезных, только если ученым неудастся разгадать их экстраординарность спомощью микроскопов. Атогда это был мифический дом-ларец, вкотором пол устелен золотыми червонцами, австене замурована неверная красавица, изменившая хозяину сдругим идорого заэто поплатившаяся. Москвичи моих эстетических восторгов отчего-то неразделяли, говорят, большое было недовольство отего внешнего вида, изодчий Поздеев якобы даже отэтого нето повесился, нето отравился — невынеся осуждения.
        Этаистория потрясла меня, ия проплакал два дня отобиды ижалости кбедному архитектору. Впрочем, потрясало меня вто время многое, ярос впечатлительным иболезненным ребенком, икаждый выход издома становился дляменя приключением. Все, чтоя видел запорогом, западало мне вмысли надолго, ивовремена долгих простуд игорячек небыло иного развлечения, как, обложившись книгами иальбомами, откинувшись навысокие подушки вжарко натопленной комнате, рисовать попамяти любимые дома иместа. После смерти моей дорогой матушки я стал разбирать сундуки сразным добром инаткнулся наодин, дополовины наполненный этими чертежами, рисунками инабросками, сделанными еще нетвердой рукой, — оказывается, онавсе это хранила. Да,книги издания, ониостались сомной навсю жизнь иопределили того, ктоя есть сейчас.
        Вбытность гимназистом итем более студентом я провел столько дней наСухаревской толкучке, чтоинесосчитать. Иопятьона, Башня, следила замной зорким оком часового циферблата, пока я продирался, распихивая толпу локтями, отодной палатки букиниста кдругой. Онасловно проверяла, несбилсяли я спути, следуюли потой дороге, накоторую она вывела меня. Асколько сокровищ таили тогда развалы вокруг нее! Посреди рыночного шума игама я — даикаждый, ктотуда забредал, — чувствовал себя искателем клада, который только иждет, чтобы прыгнуть мне вруки. Я,конечно, неговорю оподделках, ихтам было навалом, ноуменя хватало ума, чтобы неподдаваться науговоры инеприобретать «нового Репина», колье сбутылочным стеклом вместо изумрудов и«скифское серебро излато» изстарой латуни, меди, мельхиора ибог знает чегоеще. Илипросто нехватало свободных денег, чтобы прикупить что-то эдакое, сверх моих скромных нужд.
        Словом, меня тогда интересовали только книги. Яперебирал их затертые корешки, выискивая какую-нибудь диковинку, илибрал изпротянутых рук торговца учебник, найденный помоему, недельной давности, заказу. История, философия, искусствоведческие записки… Именно там был куплен мой любимый иллюстрированный альбом свидами Венеции сотличными фототипиями. Сним я почти нерасставался илистал каждый вечер. Увесистый том «Построения частей зданий» раскрыл мне премудрости способов проверочного расчета иопределения размеров конструкций, ктомуже он содержал 24 хромолитографированных таблицы счертежами. Томик Вольтера вкожаном переплете достался даром, ито только потому, чтоя поймал заруку щипача, проворно обчищающего карманы какого-то господина вкотелке, итот вблагодарность велел мне выбирать любую книгу сприлавка. Ипока я шел восвояси, меня прошибал пот прикаждом резком вскрике: мнечудилось, чтообиженный неудачей вор вот-вот хватит ладонью помоему худому плечу, осклабится, сверкнув фиксой, — ивыместит всю гамму чувств намне. Анасамом делеего, верно, ужеислед простыл…
        Что-то сегодня потянуло меня наностальгию. Вотимоя Идалия Григорьевна ворчит, велит гасить лампу иидти спать. Завсе эти годы супружества — подумать только, вбудущем месяце будет 19! надобы незабыть… — онатак инесмирилась, чтоночами мне хочется сидеть иразмышлять, втишине ичтобы никто нетревожил. Онаворочается иждет меня впостели, покашливает, намекая, чтонеспит, апотом встает, ия слышу нето стуканье, нето шарканье ее комнатных туфель попаркету. Ясижу зашторкой, аона все ближе иближе…
        —Ещеминутку, — сказалей, атетрадку прикрыл чертежами, будто работаю. Жена нелюбит, когда я веду дневник, ееэто нервирует. Сейчас она вздохнула, тяжко, ноотчитывать нестала. Наверное, боится замое сердце, подвечер опять давило истискивало. Кажется, будет снегопад. Доктора велят побольше отдыхать.
        Да,еще минуточку. Была какая-то мысль. Ах,да. Ностальгия. Всеэто оттого, чтотеперь так стремительно меняется мой город. Сегодня опять собирались, заседали всем комитетом, спорили досиплых глоток. Тема все таже: «Новая Москва», «Большая Москва» — какниназови. Чтогде расширять, чтогде сносить изастраивать. Надуше неспокойно. Прожектов много, толковых мыслей много, согласия только нет ибыть неможет, укаждого свой взгляд. Народу много, втом числе мыслящего, хотя иневсе попадают вэту категорию, однако Москва одна. Инеплохобы это осознавать.
        17 (4) марта 1932
        Сегодня мне снилось, чтоя будтобы птица, ноприэтом — я. Летаю надМосквой ито присяду наколокольню Страстного монастыря, топосижу наБашне. Город свысоты птичьего полета виден вовсе стороны — такая красота… Апотом меня вдруг утягивает вверх. Такое тревожное, засасывающее чувство. Ивот я уже настолько высоко, чтовсе теряется ираспадается накуски, ия немогу разобрать привычных очертаний иориентиров, путаюсь всторонах света. Имне хочется вернуться наземлю, нотак страшно. Иотчего-то даже немножко… лень, чтоли… Словно никто меня там уже незнает инеждет.
        18 (5) марта 1932
        Город завалило снегом, щедрым, мартовским. Деревья икусты, ещевчера разносортные, всесегодня — хлопковые, вбольших кусках налипшей ваты.
        Идалия Григорьевна поехала навестить родителей вЛенинграде, аменя работа неотпускает. Впрочем, немогу сказать, чтоменя это удручает, скорее, даже наоборот.
        Пишу уже заполночь. Голова идет кругом, меня бросает то вжар, товхолод, ия все немогу понять, отчего. Толи выпитого надне рождения уРатникова было много, толи есть этому идругое объяснение.
        Ратников — председатель нашего комитета, идругих замечательных постов изваний унего предостаточно, нодаже этот факт неподготовил меня ктому, какой размах приобретет празднование его юбилея.
        Ксеми часам я прибыл вего особняк вЗамоскворечье. Конечно, онссемьей занимает там только флигелек, новсеже жилищные условия унего — невпример лучше всех, гдемне доводилось бывать, покрайней мере, после революции ипосле уплотнения. Ябыл ктакому неготов итутже оробел. Смешно — мнесорок три года, почти старик, ая все еще чувствую себя невсвоей тарелке, когда оказываюсь среди незнакомой публики. Всеэти банкеты изваные ужины недляменя. Нетвомне нетолько светского лоска, нодаже мало-мальской общительности, обязательно тут требуемой. Авнаступившие времена, когда все больше взакоулочках возникает разных недобрых слухов ипроКремль, ипросерые строения наЛубянке, как-то ивовсе знакомиться нехочется. Нопоздравить человека сюбилеем всеже надо. Непотому, чтоначальник, апотому, чтоя кАлексею Семеновичу очень тепло отношусь.
        Ивот я подал пальто домработнице впередней ивстал, переминаясь сноги наногу. Старый отцовский фрак — откудабы еще уменя таким изыскам взяться, какнепонаследству? — чуть мал вплечах, инарукаве прореху Идалия Григорьевна накануне лишь заштопала, правда, совсем невидно, надо отдать ей должное. Авот запах нафталина никуда неделся, имне все казалось, чтонесет отменя заверсту… Изгостиной доносились голоса, нето чтобы много — номне уже достаточно, чтобы совсем упасть духом. Итут выпорхнула издверей Марта, лукавая ратниковская женушка. Уменя кэтой женщине отношение очень смешанное. Есть вней что-то сложное дляпонимания, второе дно, ихорошо, если дно, анепрорва, — итем непонятнее, чтоона скрывает это подубийственной вуалеткой радушного гостеприимства игромкого обаяния. Невысокая ростом, всямягонькая, сплавными движениями холеных маленьких рук, онарадостно выбежала комне ирасцеловала, апотом повела кгостям, торопливо шепча:
        —Тутвсе знакомые, унас, Михаил Александрович, сегодня по-простому! Одни архитекторы да скульпторы ссупругами, вы, должно быть, знаете их поработе, вашкруг-то невелик. Тотже товарищ Жолтовский[8 - ЖолтовскийИ.В. (1867 —1959) — российский исоветский архитектор, художник, представитель ретроспективизма (т.е. освоение архитектурного наследия прошлых эпох) вархитектуре Москвы.], кпримеру. Онтам, укамина, косточки греет. Ещепара художников. Имоя подруга Нина Вяземская, бедняжка совсем заскучала. Ахда, ещеСытин.
        Услышав знакомую фамилию, яприободрился. Сытин Павел Васильевич — мойдавний товарищ иколлега, мывосемь лет назад часто общались сним, когда я принимал участие вреставрации Башни. Она — наша общая страсть, Сытин потом имонографию опубликовал, серьезное исследование. Асейчас он ивовсе какбы ее хозяин, потому что директорствует вКоммунальном музее, который там расположился. Счастливец! Всегда обходительный, плотный, скруглым лицом, спервого взгляда он может показаться простоватым, ноуже навторой минуте разговора невозможно незаметить гибкий ум ичувство юмора, обитающие засим непримечательным фасадом.
        Словом, всеоказалось неочень страшно. Япоприветствовал знакомых, рукопожатия, хлопки поспине, тутже затеялась беседа отом, чтоуТатлина[9 - ТатлинВ.Е. (1885 —1953) — российский исоветский художник, архитектор-конструктивист.] готовится персональная выставка, вкоторый раз обсудили грандиозный размах его мысли, ксожалению, внаших реалиях совершенно утопической. Кто-то называл его чутьли несовременным даВинчи, кто-то едко критиковал изакатывал глаза, нолично я считаю, чтобезтаких вот мечтателей, глядящих вбудущее инеозирающихся посторонам, неприкрывающихся словами «это невозможно, неполучится» — безтаких людей человечеству путь вперед заказан. Ониподобны легендарным атлантам и, если угодно, своими руками крутят земной шар.
        Ясначала слушал, потом стал украдкой разглядывать убранство гостиной. Никогда неупускаю возможности узнать что-нибудь новенькое обинтерьерах иэкстерьерах, ивсе равно — какмало я еще видел!.. Никогда мне неунять этот жар, этужажду знаний. Помню, даже вИталии в13-м году, когда новобрачная моя Идалия Григорьевна едва передвигала ноги отусталости, измотанная долгой прогулкой, янесся вперед завпечатлениями, точно собачонка заэкипажем. Увидеть новую площадь, узнать конструкцию нового театра, планировку бульвара, оценить смелость идальновидность мастеров прошлого — какэто может наскучить!
        Ивот я принялся изучать жилище Ратниковых. Флигель пристроили ктрадиционному замоскворецко-купеческому особняку явно позже, всамый пик увлечения модерном. Здесь стиль принял исконно московские черты, смосковскойже неуемной любовью кизлишествам: резные двери изтемного дуба, лепнина напотолке, двакованых напольных светильника-фонаря ввиде лилий пообеим сторонам отвхода вгостиную, огромное арочное окно вмелкий итонкий гнутый переплет, сомножеством небольших стекол сматовыми вставками. Язасмотрелся наулицу, гдеснова начался медленный снегопад, иедва слышал, очем говорят вокруг меня.
        Потом пригласили кстолу, кое-как расселись. Яснова наминуту растерялся, отдалившись отобщества, ккоторому только что успел привыкнуть. Марта, зная замной эту особенность, подвела иусадила меня почти науглу, вдальнем отименинника конце стола. Место полевую руку отменя еще пустовало. Ивот через минуту скатерть там чуть съехала, задетая подолом платья ичьей-то рукой, пошла складками, илежавшие наней приборы тоненько звякнули. Ямашинально положил наполотно ладонь, останавливая начавшееся движение, ипочувствовал, какэто движение перетекло внутрь меня, сдвигая спривычной оси. Стало так непосебе, такжутко, чтоя несразу заставил себя повернуть голову, словно рядом сомной село какое-то древнее божество, немилостивое икапризное, ая непринес даров вего святилище.
        Наконец собрался ссилами иподнял голову — итутже стушевался еще больше. Немигающие дымчато-серые глаза оказались намного ближе, чемя был готов. Усевшей рядом женщины было… Хотел описать, какое унее было лицо, ипонял, чтонемогу. Еелицо было — этиглаза. Онизаняли все пространство, всеощущение отее облика. Одновременно туманные (это отих мягкой, вельветовой серости) иудивительно ясные, подвижные ивыразительные.
        Я,кажется, пробормотал, чтонас непредставили, иназвался сам.
        —Нина Романовна Вяземская, — былответ. И,еслибы вторце стола несел Сытин, немогу придумать, очембы мы сней говорили…
        Застолье длилось пару часов. Яизабыл, чтобывают такие разносолы — особенно внаши новые времена. Однако мои знания оеде, стоявшей настоле, скорее отушей, потому что я нестолько ел ипил, сколько прислушивался. Ктому, чтоговорят застолом, аболее того — чтопроисходит слева отменя, там, гденабелизне скатерти то идело появлялось кремовое пятно запястья, перехваченного серебряным браслетом.
        Наше пестрое сообщество целиком отражалось вбольшой продолговатой зеркальной панели настене, такчто я мог, неповорачивая головы, наблюдать засвоей соседкой вотражении. Онабыла тиха, изредка улыбалась нашутки гостей. Иотвечала, только когда обращались напрямую кней. Один раз она подняла глаза кзеркалу ипоймала меня врасплох заразглядыванием. Онанеотвернулась, ия тоже, имы какое-то время так исидели, плечом кплечу, носоединяясь взглядами лишь взеркале: персонажи картины вгнутой раме модерна.
        Ближе кдевяти застолом возникло какое-то оживление. Ратников вынес изсоседней комнаты граммофон, нотут Марта иеще несколько архитекторских жен стали уговаривать Вяземскую спеть: онаслывет певуньей. Самя небольшой поклонник песен, отец еще сюности привил мне любовь копере инастоящему исполнительскому мастерству, ипотому певцов-любителей слушать мне тяжко. Носвое мнение я держал присебе. Хозяйка настаивала, иВяземская согласилась. Былтутже сдернут чехол срояля, рассыхающегося искучающего бездела, думаю, целыми месяцами. Люди поднялись смест, некоторые развернули стулья ивыставили их насередину залы. Гостья проскользнула кинструменту, такая худенькая ималенькая рядом сего лакированной громадиной, исела. Аккуратно подняла крышку, опустила руки наклавиатуру — будто положила их вчью-то пасть счерно-белыми зубами. Изапела.
        Яникогда прежде неслышал этот романс. Мелодия исейчас крутится вголове, могу ее напеть, но, конечно, непроцитирую. Этообращение девушки квозлюбленному. Ондарил ей луговые цветы, плел венки изтрав, идевушка была счастлива. Нопотом что-то изменилось, икогда она спрашивала возлюбленного, чтонетак, — тотлишь молчал. Этомолчание изматывалоее, пугало, томило, каждый день неизвестности оставался черным цветком клевера, распустившимся подее окном. Девушка взывает ксвоему любимому, моля, чтобы он пришел ивсе объяснилей, ведь нет ничего хуже неведения. Аверить плохим предчувствиям она отказывается, потому что верит влюбовь. «Скажи, чтолюбишь, скажи, чтонет, нарушь молчанье», — проситона. Новремя идет, инет ниответов, ниразъяснений, ачерный клевер все распускается водворе, инилепесточка неупадет сего вечно свежей махровой головки…
        Голос, которым Вяземская потом щебетала вответ напохвалы иблагодарности, разительно отличался оттого, каким она спела. Непоставленному, негладкому, емунедоставало устойчивости и, быть может, объема исилы, ноэто слихвой возместилось тем чувством, скоторым был исполнен романс. Вяземская пела, словно дрозд изклетки. Мнеказалось, чтослушателей отнее отделяет решетка, илиограда, ато истеклянный колпак, который озвончает звуки инедает услышать что-то главное. Явпервые стакой отчетливостью увидел человеческое одиночество ипокинутость, оставленность, заброшенность. Какой актерский талант: такрассказать историю между слов, между нот, — подумалосьмне. Признаюсь, этоменя глубоко поразило, ипосле я стал следить заней глазами. Кудабы я нипосмотрел, всюду уже была эта Нина Вяземская, еехудые руки-палочки итемные волосы, гофрированные иперехваченные лентой, иее струящееся платье нашироких бретелях, голубизну которого тушило пепельное кружево, шедшее вторым слоем поверх шелка. Просто удивительно, какя помню все эти мелочи…
        Незадолго доконца вечера меня окликнул Сытин, беседовавший снею.
        —Авот инаш Михаил Александрович, — улыбнулся Сытин, добро подмигнув мне из-за своих круглых очков. — Онтакойже, какя, страстный поклонник.
        —Наверное, поклонник, если вы утверждаете, — согласилсяя, — только вот очем разговор?
        —Ярассказываю Нине Романовне онашей Башне иомузее. Михаил Александрович участвовал вреставрации башни, такмы исдружились, — пояснил Сытин гостье. Таобратила наменя свои мягкие глаза икивнула.
        —Представляете, Нина Романовна никогда небывала нивмузее, нивсамой Башне, — продолжал Сытин. — Мнепредставляется это огромным недочетом, который нужно поскорее исправлять.
        —Ичтоже вы предлагаете, Петр Васильич? — улыбнулась Вяземская.
        —Давот хоть завтра! Приходите после закрытия, вначале седьмого. Устрою вам экскурсию. ИМихаил Александрович придет, правда ведь?
        —Никогда неупущу возможность снова оказаться всамом прекрасном здании города, — подтвердиля, почему-то ужасно волнуясь.
        —Значит, решено! — Сытин подвел итог, итутже налетела хозяйка дома, добродушно пеняя нам зато, чтозавладели певицей инепускаем ее кдругим гостям, иувела Вяземскую прочь, кшумной группе молодежи. Охуж эта Марта. Каклюбой мещанке, ейдоужаса хочется играть вэлиту…
        Скоро подали яичный десерт сромом. Потом танцевали подграммофон, ноя, конечно, таился всторонке ивидел только, чтоВяземская заэто время даже неприсела. Танцевала она замечательно.
        Наконец гости стали расходиться, всебыло сумбурно, толпились вприхожей. Япожал руку Ратникову ипоблагодарил заудавшийся вечер.
        —Да,вечерок иправда был наславу, — пробасилон. — Иглавное, люди! Полезно, знаетели, воттак общаться, ненаработе, неназаседаниях комиссии, собраниях икомитетах. Именно здесь икрепнут связи. Асвязи внаше время — этовсе. Хорошоеще, чтоМарта это понимает. Вывот, например, познакомились сВяземской, да? Аведь унее муж, нимного нимало…
        Ратников приблизился комне ипонизил голос:
        —…вКремле обитает. Насамом верху, один изПомощников, если вы понимаете, чтоя имею ввиду… Сам-то я сним незнаком, новот жены наши дружат много лет, ая ирад. Малоли когда такое знакомство пригодится!
        Ябыл удивлен такой откровенностью начальника, хотя Ратников никогда невыказывал примне какое-то особенное свое превосходство. Новсеже субординацию соблюдал, исегодня я все списал наармянский коньяк, несколько бутылок которого втечение ужина опустели ипереместились подстол.
        18 (5 по-старому) марта 1932
        Никак немогу избавиться отпривычки переводить дату встарый стиль — хотя прошло столько лет. Всегда отчего-то хочется уточнить, какое именно сегодня число втой системе координат, когда я родился. Извечное человеческое желание определить себя, чтобы непотеряться, нераспылиться, разлетаясь миллионом несцепленных атомов. Унашего поколения осталось так мало постоянного инерушимого, чтоэто стремление стало почти болезненным.
        Сегодня вечером пришел, какидоговаривались, вБашню. Напервом этаже теперь канцелярия исытинский кабинет. Петр Васильевич уже ждал: нарабочем столе прибрано, поднос счашками, вазочка спеченьем. Поболтали отом осем, взглядывая находики — нопробило ровно шесть, четверть, апотом иполовину седьмого (настенные часы начинали, итутже высоко наверху, навсю площадь отзывались башенные куранты), аВяземская так инепришла.
        Дома я оказался один. Даша, наша кухарка исоседка (они смужем теперь занимают нашу третью комнату, ту, чтовконце коридора), подала холодный ужин. Саша еще невернулся скомсомольского собрания, аЛюда все пропадает сосвоим ухажером Сафоновым посинематографам имузеям — илимне спокойнее так думать, ибонравы умолодежи теперь нете, чтобыли унас. Сетовать я наэто неимею права, этонесовременно иханжески, ноя отец, исовладать ссобой поэтому вопросу никак неполучается.
        Недавно Люда окончила курсы машинисток, иее взяли наполставки вмашинописное бюро. Очень она теперь этим гордится. Надоже, моядочь стала совсем взрослой. Всесоотношу себя снею, кажется, чтоона выросла, ая все тотже, чтобыл вгод ее рождения. Номежду тем мне навосемнадцать лет больше, ижизнь моя уже прожита, ничего вней уже небудет нового, разве что так, помелочам. Будем сИдалией Григорьевной нянчить внуков, япо-прежнему буду преподавать, амолодое племя — истуденты, идети — продолжит мечтать, пока нестанет такимже, какмы, инепередаст привилегию мечтать уже своим детям.
        19 (6) марта 1932
        Онапришла!
        Нообовсем попорядку.
        Засиделись сегодня счертежниками надпроектом новой фабрики-кухни, подкоторую уже расчистили место вДангауэровке, неподалеку отРогожской заставы, такчто освободился я только вполовине шестого. Вкомнатушке было дотого натоплено, чтоуменя голова пошла кругом, сердце опять прихватило, такчто я решил потихоньку прогуляться додома пешком. Хоть делопроизводитель меня иотговаривала, ноей непонять, чтогород лечит меня куда лучше, чемвалериановые капли.
        Ивот я побрел, куда глаза глядят, иконечноже рано илипоздно ноги вывели меня кБашне. Иногда кажется, чтовсе дороги приводят кней… Возле дверей музея приметил нерешительно замершую фигурку. Этобыла Вяземская, онасмотрела набашенные часы, придерживая рукой беретик. Яподошел ипоприветствовалее.
        —Михаил Александрович, какая удача, чтоя вас встретила! Вчера небыло никакой возможности приехать, яподумала, вот, может, сегодня удастся напроситься наэкскурсию снова.
        Яответил, чтоСытин наверняка еще наместе, ичерез западный вестибюль проводил ее вкабинет. Петр Васильевич действительно разбирался сбумагами, ворохом наваленными настоле, иоблик унего был далеко нетакой парадный, какдавеча, когда он иправда приготовился принимать всвоих владениях высокую гостью. Привиде нас он быстро справился соторопью, выскочил буквально наминутку, акогда вернулся, еговолосы уже были приглажены, ипиджак снемного лоснящимися локтями застегнут навсе пуговицы.
        —Приказания отданы, Башня готова космотру, — чуть непо-военному отрапортовалон. Ятак понял, заэти сутки он узнал что-то новое оположении Вяземской, потому что заметно нервничал, чего обычно заним неводится.
        Когда мы вышли задверь кабинета заведующего, музей словно подменили. Всеслужительницы, сотрудники идаже гардеробщик израздевальной исчезли, асвет был приглушен. Всеэто напомнило мне какой-нибудь прежний дворец, гдезадача слуг — невысовываться. Впрочем, здесь слуг небыло вовсе. Мыподнялись полестнице навторой ярус, потому что напервом были, кроме канцелярии, только комнаты странсформаторами, едвали представляющими эстетическую ценность. Подниматься поступенькам мне было тяжеловато, опять мучила одышка, ия старался переставлять ноги неторопливо, носдостоинством, чтобы наша гостья незаподозрила вомне недомогание. Хотя какое ей доменя могло быть дело, право слово!
        Сегодня она была одета стакимже вкусом, какиввечер нашего знакомства. Наней был белоснежный ангоровый свитерок спышными рукавами иузкими манжетами, охватывающими запястья, исиняя юбка досамых ботиков сдвумя рядами черных круглых пуговиц. Аволосы убраны внизкий валик подзатылком, просто иэлегантно. Когда налестнице я немного отстал отних сСытиным, пятно белой ангоры, впереди ивыше, казалось мне ангельским свечением.
        —Взападной части первого этажа, куда вы попали сразу отвхода, располагались раньше кельи часовни Перервинского монастыря, — возвестил Петр Васильевич. — Мощенные метлахскими плитками. Плитки эти теперь можно увидеть вуборных музея. Если желаете, этовтой стороне.
        Онмахнул рукой, ая заметил, чтоНина (почему-то просебя я стал называть ее поимени, кактолько увидел сегодня увхода) поежилась. Яшагнул кней:
        —Вамхолодно?
        —Нет-нет, всевпорядке, спасибо, — насторожились ее глаза. — Просто… Изнемецкого Метлаха вмонашеские кельи, аоттуда — вотхожее место… Какая судьба уэтих плиток!
        Сытин тутже обеспокоился еще больше:
        —Красота обязана служить народу, ибезэтих религиозно-буржуазных глупостей. Ахолодно быть тут никак недолжно! Нынче унас современная система отопления, водяная. Котел итрубы… Вотраньше — другое дело! Вбытность Башни пристанищем Школы математических инавигацких наук, ещеприПетре иприБрюсе, северный ветер пронизывалее, несмотря натолщину стен отодного дочетырех аршинов. Жить здесь зимой было решительно невозможно, иочень скоро учащиеся попросили позволения переселиться вслободку пососедству, такчто тут остались только научные помещения, архивы иобсерватория. Первая, между прочим, встране астрономическая обсерватория! Колыбель, таксказать, науки.
        Постепенно Сытин входил враж. Емунечасто впоследнее время доводилось рассказывать оБашне, темболее он неводил экскурсий, аповедать новому человеку освоей каменной любимице, заставить гостью взглянуть наздание его глазами представлялось ему беспримерным удовольствием. Даилюбому человеку — разве нехочется порой, чтобы нашелся еще хоть один кто-то, способный разделить восторг?
        Ивот он уже стал похож намельницу, вращающую лопастями рук:
        —Тамунас архив исклад музея. Изволите пройти? Сюда, пожалуйста. Этовторой ярус. Здесь две западные залы исредняя заняты отделами музея, аввосточной унас библиотека-читальня покоммунальным вопросам.
        Нина внимательно изучала экспонаты ввитринах инастендах, Петр Васильевич щелкал выключателями, чтобы зажигать игасить свет взалах, ая все немог нарадоваться. Ивечеру, ихорошей компании, итому, чтовижу Башню изнутри, еескупое послеремонтное убранство. Ейвсегда шла строгость, онаведь неизсветских, аизсторожевых…
        —Вдетстве она казалась мне почти заброшенной, — пробормотала Нина себе поднос.
        —Такибыло, — яприблизился, чтобы неговорить громко инебудить эхо подвысокими сводами. — Дореконструкции иреставрации она была вветхом состоянии, постоянно все боялись обрушения. Потолки прохудились, дождь иснег заливал, всегнило, покрывалось плесенью. Помню, когда я осматривал фронт работ, мнеказалось, чтоэто какой-то многоэтажный погреб, банок ссоленьями только нехватает. Того игляди, рыжики смаслятами попрут.
        Онарассмеялась, иее смех рассыпался покаменным аркам. Яподождал, пока он затихнет, далекий иуже чужой, будто неНинин.
        —Безхозяина Башня ветшает, такбыло раз заразом. Получается, чтоМосковский коммунальный музей ее истинный супруг, анеколокольня Ивана Великого…
        —Да,Нина Романовна, ремонт пошел ей напользу, — подытожил Сытин. — Спасибо нашему правительству! Вотдореволюции была беда, сколько раз нипринимались чинить, всебезтолку. Летдесять-двадцать проходило, иопять положение становилось бедственным. Авсе почему? Небыло хозяина. Магазины устраивали, городовых селили, солдат, телеграфную станцию — всем почуть-чуть, исловнобы никто невответе завсе целиком. Аведь это памятник зодчества, такое величественное сооружение, настоящий символ! Иностранцывсе, чтопроМоскву знают, такэто Кремль иБашня. Двасимвола. Апольза-то, польза отнее какая! Знаете, онаведь иводонапорной успела побыть, столет, нимного нимало. Раздавала воду навесь Мытищинский водопровод. Сюда вода поступала ссевера, через трубы иотРостокинского акведука, чтозаЯузой. Может быть, видалиего, такая белая громадина вчистом поле… Аотсюда уже вода расходилась наполовину города, кводоразборным фонтанам. Видите арочки вот эти, заложенные? — Онткнул впару мест. — Аподполом досих пор железные клепаные балки сохраняются, наних резервуары истояли.
        Нина кивнула иподошла квитрине, надкоторой уже склонилсяя, изучая гравюры ирисунки свидами Москвы позапрошлого столетия. Напотолке вспыхнули три лампочки, истала видна потемневшая страница какой-то иноземной книги срисунком Башни, коснованию которой, словно гусята кматери, жались шаткие хибарки.
        —Онапохожа назападноевропейскую ратушу, — проговорила Нина. — Смесь раннего Средневековья иготики…
        —Совершенно верно! — Сытин обрадовался. — Готика иломбардский, если быть точнее.
        —АБорис Пастернак сравнил ее сНотр-Дамом…
        Яудивился, какначитана эта женщина, нопостеснялся заострять внимание итолько покачал головой:
        —Коль скоро сравнивать ее спарижскими строениями, ябы скорее назвал ее Нельской башней. Всякого сброда здесь донедавних времен было предостаточно. Иона всех привечала. Поднавесами можно было укрыться отнепогоды. Хорошо, правда, чтостены вту пору всеже необвалились инепридавили никого, потому что состояние унее было аварийное.
        —Нонетеперь.
        —Теперь? Нет, выже видите, теперь она снова красавица.
        —Смотрите, анакартине она некирпичная…
        —Всеверно, — подтвердиля. — Этооттого, чтоБашня вте времена была крашеная. Еекрасили ивжелтый, ивзеленый, ивдикий.
        —Каквы сказали? Дикий? — переспросила Нина весело.
        —Да. «Дикий» значило тогда пепельно-серый, серо-голубой. Увас глаза такого цвета.
        Наши взгляды пересеклись вотражении настекле витрины, иНина взамешательстве отпрянула, распрямилась. Язаложил руки заспину иотошел кдальнему концу комнаты.
        Всечетыре зала третьего яруса, привычную мрачность которых нерассеивал ниэлектрический свет, нискромная однослойная покраска кирпичных стен исводов (красить наглухо, атем более штукатурить запретил Главмузей, такчто швы между древней кладкой остались видны), были отданы подкомнаты музея. Пока мы обстоятельно осматривали экспозицию, япомалкивал, предоставив Петру Васильевичу возможность выговориться.
        —Толи еще будет, Нина Романовна, — воодушевлялся он все больше. Сейчас уже никто нераспозналбы внем нисотрудника научного отдела Метростроя, ниглаву Комиссии попереименованию улиц. Вотчто делает снами искренняя иглубокая привязанность. Онкакребенок, видит нето, чтоуже окружаетего, авымышленные миры.
        —Вскором времени внизу унас будет лекционный зал натриста человек, тутпрорубят дверь. Книгохранилище оборудуют стеллажами, атакже отоплением, канализацией, телефоном. Музей Сухаревой башни устроим. А,Михаил Александрович, кактебе такая идея? Башня этого достойна!
        —Вневсяких сомнений, достойна.
        —Алетом будем публику нагалерею третьего этажа пускать. Этотеперь везде внутри прорубили дверей, араньше залы друг сдругом несообщались, только все выходили нагалерею, которая опоясывает Башню. Видоттуда открывается, скажу явам!
        Нина оживилась:
        —Ой,акакбы нам сейчас туда забраться?
        Сытин нахмурил лоб, прикидывая вуме.
        —Анепродрогнете? Тамнавысоте ветрище.
        —Непродрогну.
        —Хорошо. Тогда сперва покажу вам часовой механизм, апотом уж инагалерею.
        Язнаю, чтоПетр Васильевич очень гордится курантами. Ивзаводе сам принимает участие, еженедельно повоскресеньям. Онигромко, навсю округу отсчитывают каждую четверть часа. Мыидем кчасовому механизму, ия замечаю, скаким живым инеподдельным интересом Нина рассматривает каждую шестерню ибольшой барабан сметаллическими шипами, который ипроизводит музыку:
        —Надоже, мысловно внутри музыкальной шкатулки!
        —Ну,принцип тотже, — улыбнулся довольный произведенным эффектом Сытин. — Очень большая музыкальная шкатулка, ивместе стем очень большие ходики, только что безкукушки. Видите эти гири? Весом впятьдесят пудов, представьте! Завод учасов рассчитан нанеделю, причем кконцу они опускаются досамого низа башенного столба, апосле завода поднимаются подпотолок четвертого яруса. Посмотрите-ка вверх, видите колокола? Специальные молоточки соединены счасовыми механизмами вот этими тросами, икогда приходит время, ониначинают бить вколокола.
        Уменя вголове началась какая-то сумятица. Вспомнился и«Городок втабакерке», иОрганчик Салтыкова-Щедрина, идаже почему-то подземные жители Погорельского, словом, всеперемешалось, имы втроем показались мне заводными игрушками, непринадлежащими больше нашему веку илюдскому племени. Было вэту секунду между нами какое-то механистическое иприэтом волшебное, сказочное чувство.
        Умассивной, обитой металлом двери нагалерею Петр Васильевич вдруг нахмурился изазвенел связкой ключей, перебирая впоисках нужного:
        —Охтыж голова моя дырявая. Ключ-то отгалереи уменя встоле, вкабинете. Ямигом!
        Онзаторопился прочь, забавно подпрыгивая накаждом шагу.
        —Неторопитесь так, мыведь неспешим! — крикнула ему вдогонку Нина, нерассчитав молодой силы своего голоса, иэхо перепуганно заметалось подарочными сводами: «спешим… спешим… спешим…»
        Мыостались одни ипереглянулись. Свет оттусклой лампочки почти недостигал этой части зала. Якак-то очень остро осознал, чтоникого, кроменас, здесь нет, но…
        —Уменя почему-то такое ощущение, будто Башня живая ислушает, очем мы говорим, — призналась Нина вответ намои мысли.
        —Чтож… Онамного чего слышала. Кстати, Петр Васильевич забыл рассказать прочасы. Раньше, доэтих, были идругие. Уних стрелка стояла наодном месте, авращался циферблат.
        Нина очаровательно улыбнулась:
        —Иногда циферблат так влюбляется встрелку, чтоможет начать крутиться вокруг нее.
        —Какое необычное воззрение. Никогда недумал втаком ключе…
        —Необращайте внимания намои глупости, — сильно смутиласьона. — Иногда сама непонимаю, чтонесу.
        —Нупочемуже! Этодовольно мило. Аесть еще одно объяснение. Говорят, чточасовой мастер Галоуэй придумал такие циферблаты специально длярусских. Апотом вписьме объяснился, дескать, русские все насвете делают нетак, какостальные люди вмире, отсюда ичасы им нужны соответственные…
        Нина прикусила губу, словно отсмеха, нопотом задумчиво прищурилась илегонько вздохнула:
        —Онбыл, наверное, очень смышленым человеком.
        Наэтом моя фантазия иссякла, ия быстро посчитал, сколько времени нужно Сытину, чтобы спуститься вниз ивернуться. Чемразвлекать доего прихода Нину Вяземскую? Отнеловкости зачем-то подергал дверь галереи. Железо наней было ледяное ичуть влажное, и — очудо — дверь поддалась истала соскрипом открываться.
        —Воткак!
        Ятолкнул дверь посильнее, ипорыв мартовского ветра ворвался взалу, пронесся поней.
        —Прошувас. Только осторожнее, держитесь зачто-нибудь.
        Нина, только иожидая приглашения, выпорхнула наобледеневшую галерею. Иахнула.
        Явышел следом ипритворил дверь.
        Да,этот вид мне никогда ненаскучит. Надеюсь, чтоидряхлым стариком, если доживу дотого возраста, ябуду иметь возможность взобраться сюда иоглядеть Москву, новую, сширокими проспектами, зелеными бульварами, домами культуры, театрами, общежитиями иинститутами. Нонепреложным останется это перекрестье улиц, вкоторое вправлен рубин моей драгоценной Башни. Содной стороны внее упирается узкая Сретенка, сдругой, расширяясь вдаль, убегает насевер Первая Мещанская. Ивобе стороны, какраспластанные крылья, раскинуты рукава площади, ещенедавно занятые рыночными развалами, атеперь освобожденные.
        —Никогда прежде мне неприходило вголову, чтоэто место — каккомпас, улицы навсе четыре стороны света, дапритом так точно… Апинакли[10 - Пинакль — вроманской иготической архитектуре маленькая декоративная башенка. НаСухаревой башне таких было четыре.] указывают напромежуточные стороны. Зюйд-ост, зюйд-вест… — размышлял я тихонько вслух, иВяземская, хоть истояла довольно далеко, разобрала мои слова.
        —Просто Башня — этотаже стрелка, — идобавила: — Агород вокруг — циферблат, ибудет вокруг нее вращаться именяться.
        Кактонко она подмечает детали. Ееслова тронули вдуше нечто неожиданно чувствующее.
        Вдруг она проворно наклонилась ивзяла что-то из-за кирпичного выступа.
        —Авот ичей-то секрет.
        Вруках початая бутылка водки.
        —Наверное, кто-то изсотрудников злоупотребляет… — огорчилсяя. Нарочно непридумаешь, такая высокая гостья — иобнаруживает водку. НоНину находка, кажется, несильно шокировала:
        —Теперь понятно, почему дверь была открыта, хотя должна держаться запертой.
        —Какой позор… Петр Васильевич разозлится. Обычно навверенной ему территории порядок, вынеподумайте… Теперь непременно учинит разбор, виноватому объявит выговор.
        —Амы ему нескажем!
        —Великодушно, Нина Романовна, но…
        Махнув рукой, чтобы я замолчал, онамгновенно вернула бутылку наместо, внеприметную нишу. Апотом повернулась комне свидом заговорщицы ипожала плечами, мол, никто ничего невидел.
        Внезапно откуда-то возникло красноречие, ия процитировал попамяти, видимо, чтобы сгладить впечатление:
        —«Накрутой горе, усыпанной низкими домиками, среди коих изредка лишь проглядывает широкая белая стена какого-нибудь боярского дома, возвышается четвероугольная, сизая, фантастическая громада — Сухарева башня. Онагордо взирает наокрестности, будто знает, чтоимя Петра начертано наее мшистом челе! Еемрачная физиономия, еегигантские размеры, еерешительные формы, всёхранит отпечаток другого века, отпечаток той грозной власти, которой ничто немогло противиться…»
        —Ая знаю! — обрадовалась Нина изахлопала владоши, какдевчонка. — ЭтоЛермонтов. Вызнаете наизусть его прозу!
        —Только любимое. Ипрозу, ипоэзию.
        —Этозамечательно! Расскажите еще что-нибудь! — попросилаона, глядя наменя своодушевлением.
        Окрыленный, япринялся вспоминать вслух. ОБрюсе, отайном Нептуновом обществе, чтособиралось ввосточном Рапирном зале Башни — томсамом, гдемы были только что, сплоским потолком. Франц Лефорт, самцарь, Брюс… Масоны. Какие вопросы они обсуждали, какие планы вынашивали?.. Ведь Брюс был ученым человеком, астрономом, онбыл способен намногое, даже предсказывал солнечное затмение. Зачто ипрослыл колдуном.
        —Всеправильно! — Оназачерпнула кончиками пальцев снег спарапета имашинально сунула врот. Проглотила. Японял, чтоее мучит жажда. — Никому неподсилу предсказать затмение светила, если только неон сам тому причина.
        —Ваша правда, — сосмехом согласилсяя. — Аеще поговаривали, чтоперед смертью он оставил вподвалах Башни — считайте, можете даже загибать пальцы, — во-первых, книгу изсеми деревянных табличек сволшебными письменами. Книга эта хороша тем, чтоее владелец будет править миром. Только вот беда, этокнига-невидимка, иразыскать ее подсилу только самому Якову Брюсу илиего наследнику, коих неосталось. Во-вторых, приворотное зелье, чтодарует самое сильное инескончаемое чувство каждому пригубившему хоть каплю. В-третьих, кольцо царя Соломона, указывающее путь ковсем спрятанным кладам, открывающее все двери идающее право взять вприслужники сатану. Иэто неговоря уж овсяких чудесах типа живой имертвой воды вдвух флакончиках, причем достоверно известно, чтоБрюс опробовал их насебе самом, атакже всяких книг, приборов иснадобий, аможет, ифилософского камня, превращающего любой металл взолото. Хотя — чтобыло, тобыло — уБрюса получалось извлекать серебро изсвинцовой руды.
        Яперевел дух, причем часть меня опасалась, чтосейчас либо каждую изперечисленных диковинок, либо все скопом назовут предрассудками, ноНина Вяземская стояла, устремив глаза вломаные дали убеленных снегом крыш, дымящих втемное небо труб иискрящихся фонарями улиц. Вее огромных глазах дрожали отраженья.
        —Какдумаете, может, этитемные сокровища все еще лежат где-то… там. — Онауказала напол, ия почти увидел сундук, будтобы замурованный внескольких этажах внизу, вподземельях глубоко поднами. Словно мы провалились сквозь перекрытия, словно вней намгновение воплотилась та девушка Брюса, колдовское создание, чтовот-вот растает ввоздухе, но, пока нерастаяла, может провести меня заруку прямо ктаинственному кладу.
        —Может, илежат, — ответиля. Мнепоказалось, чтоответить здраво исерьезно «нет» — всеравно что объяснить ребенку, чтоДеда Мороза несуществует. Кслову, яочень благодарен судьбе, чтомои дети выросли дотого, какновогодние елки иДеда Мороза запретили.
        Опущу описание того, чтобыло повозвращении Петра Васильевича. Онвывалил кучу исторических сведений ифактов, слушая которые, Нина серьезно кивала, иприэтом я ясно видел, чтоона почти незамечаетих. Вней поселилось какое-то беспокойство итутже передалосьмне. Озябнув нагалерее, мывернулись взалы, ступая подубовому паркету, который положили лишь недавно, хотя его дощечки уже принялись скрипеть совсем по-старинному. Нина взглянула наизящные часики, вывернув запястье тыльной стороной, ивозвестила, чтоей пора, ипоблагодарила заэкскурсию.
        —Приходитееще. Буду рад, всегда буду рад! — заверил ее Петр Васильевич.
        Улестничного проема он отстал, выключая свет вкомнатах. Оставшись сней наедине, язамешкался, прежде чем решиться ивыговорить:
        —Могу я вас проводить? Вгороде слякоть, нокрасиво.
        —Замной пришлют автомобиль… Наверное, ужеприслали.
        Еелицо приняло виноватое инастороженное выражение. Да,конечно, кремлевский муж, некий таинственный Помощник, окотором ничего неизвестно — лишь слухи идомыслы.
        —Разумеется. Чтож…
        Вмолчании мы спустились посеверной, белокаменной лестнице, иввестибюле я помог ей надеть пальто. Какое счастье, чтоона неизтех новых суфражисток, чтосправляются сами, иначе какеще мужчине проявить свою заботу ипредупредительность, когда этого так хочется.
        —Авпрочем… Возможно, ваше предложение распространяется назавтра? Давайте погуляем погороду? Только если увас нет других дел… — проговорила она вдруг быстро-быстро, наодном дыхании.
        —Ясрадостью. Утром уменя занятия состудентами, ноя освобожусь кдвум.
        —Хорошо. Тогда… упамятника Пушкину?
        —Упамятника Пушкину.
        Насегодня я заканчиваю писать. Небуду выводить итогов истроить планов, яочень устал, ауже давно пробило час ночи. Рука ноет снепривычки, яведь никогда непишу так многословно. Нопочему-то сегодняшний вечер мне хотелось запечатлеть настолько подробно, насколько это вообще возможно. Память человека ненадежна иобманчива, амне необходимо сохранить это навсегда. Засим отправляюсь спать. Инадеюсь, чтоусну.
        20марта 1932
        Странно все так, незнаю, чтоидумать.
        Мы,какиусловились, встретились сНиной (теперь она совершенно официально позволила называть ее поимени) упамятника Пушкину. Желтое пальто. Видно задве версты, ився она — диковинная, какживой феникс илиАлконост, птица радости.
        Она, конечно, тутже вспомнила стихи, начав декламировать еще доприветствия, дотого, какмы окончательно приблизились, словно загодя приготовила первую реплику:
        —«Япамятник себе воздвиг чудесный, вечный. Металлов тверже он ивыше пирамид. Нивихрьего, нигром несломит быстротечный…»
        —Ивремени полет его несокрушит[11 - Первая строфа стихотворения «Памятник» Горация впереводе Г.Державина.], — докончил я занее. — Здравствуйте!
        Глаза унее сегодня были нарядные, словно напраздник явились.
        —Апочему неПушкин?
        —Этобылобы неоригинально. — Инащеках унее заиграли беззаботные ямочки.
        Мыпересекли Тверскую, которую якобы скоро переименуют вулицу Горького (будтобы уже принято решение, такмне посекрету шепнул Сытин, — хотя верится вэто струдом). Ипобрели куда глаза глядят, мимо прелестного светло-сиреневого Страстного монастыря, совсем уже весеннего. Впоследние дни город завалило снегом, зима негодует, чтопора отступать, иоткрывает напоследок все небесные шлюзы. Нопосле полудня снегопад перестал, ивсе замерло, притихшее изавороженное, белое, посравнению свысокой серостью сплошных статичных облаков.
        Наши ноги сами выбирали дорогу. Сад«Эрмитаж», Каретные переулки, кажется, даже Екатерининский сад, чтозаСамотечной. Мыпереходили перекрестки, поскальзывались наобледенелых мостовых, отшатывались отфасадов, когда сверху вдруг доносилось залихватское «Поберегись!» ирядом бухал ком слежавшегося снега, сброшенного скрыши. Яперешагивал сбитые сугробы, сочащиеся из-под низу талой водой, ажелтая синичка Нина перепрыгивала, держась замою руку. Мытак увлеклись разговором, чтовпервые задолгие годы я почти заблудился вгороде, который знаю каксвои ладони. Ипришел всебя только набульварной скамье исудивлением осмотрелся.
        Мыкормили голубей. Откупленной маленькой буханочки ситного остались лишь крошки, когда Нина дернула меня зарукав изамолкла наполуслове. Неподалеку, насоседней скамейке, сидел старик вистерханном тулупе ишапке сразвесистыми, траченными молью ушами. Сидел он очень прямо, прижав ксебе узел свещами, инесводил голодных глаз схлебного мякиша наземле, который голуби доклевывали суютным курлыканьем. Егогубы мелко дрожали.
        Оставив Нину, яподошел ближе кстарику изаговорил. Онсперва отвечал грубо, созлобой, такчто я почти сдался, нопотом всеже признался, чтоприехал утром вгости ксыну «сХарькива», адверь заперта, стало быть, наслужбе сын, ателеграмма недошла. Говорил старик глухо, беспокойно озираясь, иподтягивал узел ксебе, словно хотел срастись сним: боялся воров.
        Я,стараясь необидеть, предложил накормитьего, пойти снами достоловой:
        —Разумеется, замой счет.
        Этонеобходимо было озвучить, чтобы небыло неясности. Ониспугался ненашутку, замахал руками, завертел головой. Признаться, ядавно уже невстречал такого отпора. Ноприэтом его глаза умоляли меня. Ия, повинуясь им, продолжал уговаривать.
        —Даначто явам? — взвылон, подскакивая.
        —Товарищ, долг каждого советского гражданина — помогать собрату. Нынче единоличников никто нелюбит.
        Этоподействовало, онсдался. Нина, незаметно подходя все ближе, прекрасно слышала конец моих уговоров, икактолько старик согласился, подскочила комне ивзяла подруку — такпривычно ипросто, чтоуменя внутри екнуло.
        Втроем мы направились кфабрике-кухне, которую построили нетак давно насоседней улице. Какудачно, чтоя разузнал оней, пока работал надчертежами подобной!
        Пообедали скромно, носытно, супсклецками напервое, биточки скашей навторое, серый хлеб треугольничками, даягодный кисель, причем я так инедогадался, изкакой именно ягоды он сварен, поскольку вязкая жидкость оказалась почти безвкусна. Всемы были невсвоей тарелке, ноя всеравно знал, чтопоступаю правильно. Подобного сомной никогда неслучалось, ялишь подавал копеечку нищим, ираньше, нацерковных папертях, ивтеперешние времена, когда видел, чточеловек рядом нуждается. Нообедать прежде никого неводил, асегодня это вышло так естественно. Явсе прислушивался ксебе — неужели я делаю это, чтобы казаться лучше вглазах Нины?.. Старик ел медленно, будто через силу, долго пережевывал иглотал, прикрывая глаза. Присвете ламп его лицо выглядело еще более худым иизможденным, всеизрезанное глубокими морщинами. Онвдруг напомнил мне одну изгипсовых голов пожилых римлян, чтонайдутся влюбой художественной студии илимастерской скульптора, хотя инельзя себе представить что-то более несхожее иконтрастное, чемлица: тесытые иэто голодное.
        Янеособенно хотел есть, нотоже взял порцию, чтобы несмущать остальных. Нина, хоть истаралась неподавать виду, несводила взгляда снашего нового знакомого, ивнутри нее бурлили настолько сильные переживания, чтопоминутно кровь приливала кщекам двумя яркими пятнами, какуряженой наярмарке.
        Потом мы повели старика всквер, гдеон решил дожидаться сына. Наобратном пути он повеселел, ноирастрогался тутже, и, чтобы нипринимался говорить, обязательно я замечал дрожание вего голосе.
        —ВХарькиве нехорошо. Голодно. Неурожай, засухаж была, будь она неладна. Даеще эти лютуют, какбишьих… — признался он ивсердцах плюнул подноги, нотутже испугался изаискивающе улыбнулся, словно говоря, чтобы мы неслушали его побасенок. Япообещал, чтоскоро все уладится изаживем так хорошо, какникогда прежде. Кажется, старик поверил. Останавливаясь усвоей скамейки иставя нанее узелок, онвсотый раз поблагодарил, явсотый раз сказал, что«так было надо, ивсе тут».
        —Дело доброе сделал, Михаил Александрович. ДайБог здоровьичкавам, супруге вашей, — кланялся он Нине, — идеткам. Пусть все увас сложится влучшем виде.
        Нина кивнула иторопливо отошла. Язамешкался, вытащил блокнот, накарябал карандашом свой адрес ипротянул старику листок, пояснив:
        —Наслучай, если сын вечером непридет, малоли, может, послали куда поработе. Приходите, буду рад.
        Пока шли побульвару, Нина наменя несмотрела. Упрямо стиснула зубы ихмурилась. Янеспрашивал.
        Посреди перекрестка ожесточенно крутил палкой регулировщик вчерной шинели (ворот подпирает выскобленный подбородок). Нина замерла, икогда стайка людей схлынула стротуара, осталась стоять наместе. Янаклонился кней.
        —Свои биточки ихлеб он положил вкарман. Взял ивкарман сунул… — прошепталаона, едва разлепив губы.
        Явздохнул. Чтотут скажешь… Аона вдруг заплакала, беззвучно, ядаже сразу неуловил того мгновения, когда слезы заструились поее щекам. Смотрю — аналице распутица. Уменя сердце упало.
        —Ниночка, тычто…
        Аона затрясла головой, сдернула сруки тонкую перчатку ипережала переносицу двумя пальцами, прямо углаз.
        —Необращайте внимания, сейчас пройдет, — иголос другой, официальный, строгий, ипочему-то снова на«вы».
        Неуспел я ислова сказать, какона попрощалась ибыстро-быстро пошла ктрамвайной остановке. Яоторопел, побежал было следом, ноона уже заскочила вовторой вагон. Встекле поплыли огни улицы, отражения деревьев, моеотражение. Онауехала. Ячем-то ее обидел? Чтоже теперь делать… Какее искать? Ядолжен найтиее, хотябы длятого, чтобы попросить прощения.
        21-е
        Совсем бессонница измучила, какэто наменя непохоже.
        Столько мыслей лезет вголову, чтосел, щелк-нул лампой ивот — пишу, только чтобы бумаге отдать свое волнение.
        Прокрутил посто развсе, чтоприключилось засегодня, все, чтобыло сказано.
        Онатак расстроилась нашим общением состариком?
        Ейбыло больно видетьего, оскорбило несовершенство нашего мира? Новедь она уже небыла младенцем вГражданскую… Инетакое должна помнить изнать. Хотя — ядосих пор незнаю, сколько ей лет. Онатак радуется исмеется, чтокажется вэти моменты девочкой, нонасамом деле ей наверняка есть тридцать.
        Может быть, ееобидело, чтонас приняли замужа ижену? Илиупоминание одетях? Унее ведь нет детей. Яуверен почти наверняка. Если уженщины есть дети, онанесможет обэтом смолчать даже полчаса отначала беседы…
        Игде ее теперь найти? Адреса я незнаю, даинаглости нехватит заявиться кней безспросу. Может, раздобыть номер телефона? Через Ратникова иМарту. Нет, нестоит их сюда примешивать, нехорошо. Оназамужем, никчему это.
        Очем я думаю?!
        (час спустя)
        Теперь мне пришло вголову, чтостарик все еще сидит там наскамейке. Вдруг сын невернулся? Малоли что сним… Аесли старик неграмотен, тоипрочесть мой адрес несможет, нето что отыскать внезнакомом холодном городе.
        27марта 1932
        Утром, вдесятом часу, отродителей вернулась жена. Встречая наОктябрьском вокзале, янесразу узналее, хотяона, кажется, нисколько неизменилась, всетотже полушубок… Вместе сней словно приехал сам ледащий Питер, похожий наподмороженную картошку, которую забыли вовремя занести втепло — таже вовсем скользкая квелость. Самнепойму, почему он мне так ненравится, ведь архитектурные произведения, изкоторых он составлен, какдетская пирамидка изкубиков, являют собой невиданное великолепие. Назанятиях состудентами мы часто говорим оних, ия раз заразом признаю их значительность дляистории моего предмета. Аособственном отношении кгороду стараюсь помалкивать, некоторые изслушателей оттуда родом — зачемже обижать хороших людей своими глупыми суждениями, особенно теми, накоторые неимею никакого права.
        Вообще мне кажется, деление намосквичей иленинградцев, этоих противостояние, имеет корни подсобой довольно смутные ималообъяснимые срациональной точки зрения. Возможно, вседело тут просто вконкуренции? Сточки зрения политэкономической теории все несложно. Когда люди начинают делить меж собой деньги, влияние иславу, непременно начинается вражда, адве столицы современ возникновения второй постоянно «тянут покрывало насебя». Нокогда речь идет конкретно обомне — немогу сказать наверняка, вчем тут суть. Делить личномне, Михаилу Велигжанину, сЛенинградом нечего… Ивсеже. Может, янедалеко ушел всвоем интеллектуальном иэволюционном развитии оттого кулика, чтохвалит свое болото?
        Пишу «кулик», думаю осиничке вжелтом пальто.
        Последние несколько дней прошли, каквосне. Незнаю даже, чтоначинать описывать, было столько всего чудесного… Ипритом ничего неслучилось, будто все это происходит только внутри меня, иникак — снаружи.
        Нашлисьмы, конечно.
        Невозможно потеряться вэтом городе, невозможно заблудиться, разминуться, ненаткнуться… Нельзя. Рано илипоздно, тропкой, дорогой, лазейкой, проулком илипроспектом.
        Нассвела Башня, чтоже еще — кто жееще. Наследующий день шел втоске страшной, невыразимой. Изодной арки, изтемноты ксвету, выскользнула змейка. Она, Нина. Знает, гдеменя всегда найти можно, якакпес нацепи возле Сухаревой.
        Мыотправились гулять.
        —Ядолжна объясниться засвое вчерашнее поведение, — начала она сразу сглавного.
        «Да,да, скажимне, яхочу понять!» — отозвалось все внутри меня, новслух я ответил, какполагается отвечать воспитанному человеку:
        —Нет, недолжны.
        —Мысвами снова на«вы»? — Онаулыбнулась.
        —Нет, Нина, мына«ты».
        —Хорошо.
        Еерука доверчиво скользнула вмою имягко пожала, вызвав вомне, конечно, сразу бурю. Всего мгновение — ируки расплелись, каккосы.
        —Обязана объяснить, — уверенно продолжилаона. — Нетничего хуже, чеммужчина, теряющийся вдогадках, чтоон сказал исделал нетак, отчего женщина расплакалась иушла. Прости меня заэто. Тыневиноват. Тыпоступил хорошо. Даже очень хорошо, необычайно, вотя ирасчувствовалась. Несовладала ссобой исбежала. Авсему виной — твоя доброта. Янепривыкла…
        Онаосеклась. Янестал ее допытывать иперевел разговор вболее удобное русло.
        Стех пор мы виделись каждый день. Детям всеравно, гдея пропадал вечерами, уних своя жизнь, онидаже незаметили.
        Ходили втеатр. Оказалось, этобольшая страсть Нины. Онаработает секретарем вжилкомитете, ноэто только сутра, ито, какя понимаю, ради галочки. Нукакой изнее секретарь, этовсе равно что наединороге поле пахать! Незнаю, каккней относятся наработе, новрядли по-доброму, ведь даже ее платья, вполне скромные, очень заметно отличаются оттого, чтоможно раздобыть впростых советских магазинах ипошивочных. Тоотплеч илетучего шарфика повеет «Л’Ориганом» отКоти, старинный, забытый аромат, тоизсумочки вывалится золотой герленовский карандашик: моясиничка так беззаботна иподвижна, тоидело что-то роняет. Аведь зависть незнает снисхождения, обуздать ее может разве что страх. Наверное, Нину побаиваются. Впрочем, неНину, боятся — Нину Вяземскую. Слухи оее могущественном муже плывут впереди нее.
        Были вГосТиМе[12 - ГосТиМ — Государственный театр им.Вс.Мейерхольда.] на«Командарме-два», ивесь антракт она трещала безумолку проэксперименты, прооформление исценографию, промузыку, просмелость решений. Познания театральной специфики унее феноменальные, хотя говорит, чтовпервые увидела сцену десять лет назад. Она, дочь железнодорожного работника иткачихи, удивительно любознательна, притом что нигде после гимназии неучилась, ивсе, чтосодержит ее умненькая головка, — плоды самообразования. Ибоюсь, скуки вбраке. Вее знаниях нет никапли позерства, высоких умствований, важного вида, напротив, одна голая увлеченность, один неподдельный детский восторг. Кажется, онадаже знакома срежиссером исамой Райх, ноподходить после спектакля нестала. Неловко. Хотя — откуда мне знать, неловколией, ямогу говорить лишь засебя…
        Иснова рука моя замирает надтетрадью. Очем писать? Ничего непроисходит! Мыгуляем, меряем улицы галошами, беседуем, вспоминая детство, вкотором разминулись надвенадцать лет — именно настолько я ее старше, рассматриваем круглые тумбы сафишами игреемся втемных залах синематографов. Пока она смотрит фильм, явижу лишь мелькание теней наее коже иотблески вглазах.
        Вчера уПатриарших она плюхнулась вснег. Наспину, безпредупреждения. Зазвенела хохотом, принялась шевелить руками иногами, огромная бабочка. Когда-то это называлось «сделать ангела», сейчас даже незнаю, какназвать… Наверное, итеперь, вэтот поздний час, слепок, оттиск ее все еще виден там, среди сугробов, испещренных прошлогодними кленовыми крылатками ицепочками строенных, стреноженных воробьиных следов.
        Жена привезла гостинцы. Впоезде ей продуло поясницу, ивкомнате пахнет компрессами скамфарой икеросином. Надоже, мойнос стал чересчур чувствительным впоследнее время…
        Часть третья
        Лора
        09.20
        Есть совсем нехотелось. Астанина давно уже нечувствовала особой нужды впище, ипиталась через силу, просто потому, чтотак заведено, чтобы неотощать инепомереть сголоду ненароком. Готовила она хорошо только вто далекое время, когда была женой иматерью, сейчасже она уже инепомнила, когда последний раз ее рука держала деревянную лопатку ипомешивала ею всковороде жареный лук иликусочки грудинки, пузырящиеся ароматным жиром. Крепчайший кофе после пробуждения, замотанный впленку бутерброд, купленный где-нибудь, — назавтрак, супивторое — неважно какое — наобед внебольшой рабочей столовой возле Павелецкой, авечером лапша быстрого приготовления, вкоторую иногда, когда совсем уж надоест, можно покрошить колбасу иболгарский перец спореем.
        Остановившись укиоска наАвтозаводской, Лора купила бутерброд ипластиковый стаканчик скофе. Жуяиприхлебывая находу, прошлась потротуару. Подвижению пешеходов уперехода сразу понятно, чтодень субботний, нетобычной суеты. Новсе-таки людей много — мало их бывает лишь ночью, даито невезде.
        Откиоска сшаурмой тянуло горячим жиром ижареным мясом, изподземного перехода — нечистотами исыростью, отпроезжей части — выхлопными газами ибензином, изпоминутно распахивающейся двери кондитерской сочилась тоненькая струйка ванилина икорицы, ивсе это сливалось, смешивалось вединый запах Города. Лора вдруг завертела головой, уловив вэтой симфонии тягучие ноты, теплые, мускусные идревесные. Этим парфюмом пользуется Сева Корнеев. Кажется. Астанина постоянно чувствует этот аромат рядом ссобой, егоприносит порыв ветра, когда никого вродебы нет рядом, иона уже начинает сердиться. Неужели улюдей настолько одинаковые вкусы, чтополовина изгорожан мужского пола носит насебе один итотже парфюм? Город пропах им. Илиэто что-то нетак сЛориным обонянием, чтоей запах этот постоянно кажется?..
        Застыв надурной, вкоторую улетел пустой стаканчик искомканная обертка, Лора перевела взгляд надворника. Тот, высоко задрав веерные грабли, обдирал иотряхивал ими сдерева желтую листву: чтобы потом раз инавсегда собратьее, ибольше этой осенью сюда невозвращаться. Листья летели вниз непрерывным потоком, руки дворника двигались уверенно иразмашисто, иотсюда казалось, чтоон расчесывает клену косматые волосы.
        Волосы… Тогда, четыре месяца назад, ужепосле того, какизбитый таксист был отвезен домой, аони прощались удверей подъезда, Сева тронул ее волосы, увиска. Унее ведь недлинные кудри, пряди изпрически невыбиваются… Этот жест стал порождением желания приблизиться, иоба знали это. Лора отступила нашаг:
        —Ненадо, Сева… Доброй ночи.
        Иушла.
        Да,еще вмашине, втот момент, когда ладонь Севы легла поверх ее руки, анасамом деле задолго дотого, Лора совершенно точно знала, какдолжна поступить. Какбудет правильно. Никогда больше невстречаться сэтим человеком. Ниподкаким предлогом. Иесли номер его телефона идолжен храниться вее записной книжке, толишь длятого, чтобы знать, когда надо проигнорировать входящий звонок.
        Весь следующий день телефон пролежал выключенным. Вечером, включив его иполучив уведомление осеми пропущенных звонках, Лора внезапно расплакалась. Онанеплакала так давно, чтоглазам было непривычно выпускать изсебя соленую влагу. Жгло щеки. Лора лежала накровати, уставившись впотолок, оплакивая собственную жизнь, итеплые струйки стекали повискам, пошее, насквозь промочив ворот футболки. Онанезнала, сколько прошло времени. Что-то внутри приходило вдвижение, тяжело, натужно, какдавно заржавевший механизм, шестеренки двигались больно, остро, снеслышным визгом. Наработу она втот день невышла, итолько вечером, когда старушка-хозяйка Теодора Михайловна исоседка Катюша, судя позвукам, доносящимся из-за двери, ужеготовились отходить косну, выползла изсвоего угла накухню. Заварила ромашкового чаю смятой, чтобы успокоить затянувшуюся тихую истерику — неясного генеза, каксказалбы медик.
        —Неспишь? — донеслось спорога. Катюша все-таки еще нелегла.
        Отслез уЛоры была гулкая, нето прозрачная, нето продуваемая насквозь голова, тяжелое лицо ипристыженные, неповоротливые глаза, которыми неловко взглянуть вглаза другим. Стараясь несмотреть наКатю, онабуркнула:
        —Нет.
        —Можно, япосижу тут стобой? — попросила Катюша тихо. Лора знала эту тональность человеческого голоса, минорную, носнастойчивыми нотками. Ипоэтому, несмотря нато что все внутри противилось, ответила всеже:
        —Можно.
        Поставила настол две чашки сплавающими цветами заваренной ромашки. Вместо одной.
        Катюша сидела натабуретке, подтянув одну ногу кгруди иткнувшись вколенку подбородком. Онався была худенькая иеще непотерявшая подростковой хрупкости, аработа вбольнице ивид человеческих страданий еще неуспели ожесточить ее мягкое сердце. Лора села напротив изаново изучила лицо соседки, почти забытое, заслоненное чередой собственных переживаний, этот нос сочень тонкой иоттого женственной переносицей, иглаза, располагавшиеся слишком узко, из-за чего лицо производило впечатление неуверенности идаже растерянности.
        —Яхочу стобой посоветоваться. Мненадо скем-то поговорить, ането я взорвусь, — напрямик заявила Катюша, итолько потом заметила Лорино лицо, разволновалась:
        —Тычто, плакала? Что-то случилось?
        —Аллергия нацветение.
        —Тавегил приняла?
        —Да,непереживай, — качнула головой Лора. — Такчто утебя стряслось?
        Онинебыли подругами. Поправде говоря, завсе время совместного проживания они общались лишь натему квартиры, оплаты счетов иведения хозяйства. Норано илипоздно вжизни людей, живущих насмежной территории, наступает момент откровений. Даже если один изэтих людей — неудобная Лора.
        Катюша разительно отнее отличалась. Коренная москвичка, миленькая, совсеми приветливая, двараза внеделю навещающая родителей вМитине.
        —Олег Васильевич пригласил меня поехать сним наконференцию вСамару! — выпалила она так, будто именно эта фраза переполнила ее докрая ипервой неудержалась внутри. Лора чуть неулыбнулась, несмотря наопухшее лицо. Бесхитростная Катя умудрилась выдать себя водном-единственном предложении. Имяневедомого Олега Васильевича она произнесла сзатаенной нежностью, «пригласил меня» — снажимом, видно, отгордости, «конференцию» — сблагоговением, название города — судивлением, авсе вместе содержало исомнение, ииспуг, ивосторг.
        —АОлег Васильевич — это…
        —Этонаш завотделением! — продолжила Катюша сготовностью. — Он… он удивительный, то, чтоназывается врач отБога. Руки унего золотые. Каждый день вижу, какон спасает людей, просто волшебство какое-то. Иногда привезут кого-нибудь, после аварии илипадения свысоты. Смотреть страшно. Наши девчата только головами качают, мол, нежилец. АОлег Васильевич возьмет да испасет. Амы уж их потом выхаживаем…
        СОлегом Васильевичем Веснянкиным, какоказалось, Катя познакомилась сразу, какпоступила наработу вИнститут скорой помощи, годназад. Ипочти сразуже влюбилась. Он,сорокапятилетний, хладнокровный, собранный ибезупречно вежливый, сразу покорилее, как, впрочем, покорял любую измедсестер отмала довелика, даже тех, чтопроработали здесь всю жизнь ивсякого навидались. Ихобожание он принимал сблагодарностью, нобезтрепета, оставаясь одинаково дружелюбным иотстраненным совсеми. Оннетерпел халатности иневнимания кпациентам, ноксплетням среди медперсонала относился спокойно, хотя изнал, чтоивординаторской, ивсестринской, ивкурилке каждый второй разговор — онем. Когда впрошлом году скончалась его жена, наматериальную помощь длянего сбросились три отделения. Онвышел изотпуска через две недели, всех поблагодарил заучастие ивзялся заработу сеще большим рвением. Ихотя стех пор прошло вот уже тринадцать месяцев, ниодна издокториц имедсестричек неудостоилась его благосклонного взгляда.
        Тембольше удивилась иобрадовалась Катюша, когда Олег Васильевич подошел кней после операции, накоторой она ассистировала. Длянее такой опыт был еще внове (сертификат пооперационному делу она получила лишь вминувшем месяце), ируки теперь, когда все уже было благополучно позади, отчаянно дрожали. Похвалив зато, какона держалась, Веснянкин сразу иперешел кделу.
        —Виюне еду наконференцию вСамару. Хотите, яоформлю вас какпомощника? Поедете сомной, послушаете доклады? Научная среда, узнаете много нового, этовсегда полезно.
        Вдругой ситуации предложение могло показаться донельзя скучным. Нонесейчас инеКатюше.
        —Лора, какты думаешь…
        —Ядумаю головой, — отозвалась Астанина. — Атвой хирург непромах. Каккрасиво он тебя клеит, прямо любо-дорого посмотреть.
        Катя покраснела:
        —Нузачем ты так?
        —Акакиначе? Вдовец он уже год, атут влюбленная девчонка вся изнывает. Нукакудержаться? Авотделении кругом соглядатаи, всенавиду, нечихнуть безтого, чтобы заметили. Вотон и…
        Катюша подскочила так резко, чтотабуретка заходила ходуном. Нонеупала. Лора поймала руку соседки, пока та обходила стол, чтобы скрыться вкоридорчике.
        —Подожди, Катюш. Неубегай. Я,может, ирезковато говорю, ноты необращай внимания.
        —Какже необращать, когдаты… — Катя недоговорила исухо всхлипнула. Лора сусилием вздохнула, чувствуя, какотгруди отходит тяжесть этого дня. Чужие невзгоды привели ее вчувство.
        —Ачтоя? — отозвалась Астанина. — Язлобная баба снеустроенной личной жизнью исомнительным прошлым. Любимый мужчина предлагает тебе поехать сним. Иневпансионат навыходные, анаконференцию. Значит, онпоменьшей мере уважает тебя. Иты ему интересна, иначебы вообще непозвал. Темболее такой мужчина. Онсвободен, тысвободна. Даже если изэтого ничего невыйдет, невижу смысла отказываться.
        —Какты непонимаешь, онпросто предлагает поехать нанаучную конференцию. Просто!
        —Хорошо, — согласилась Лора. Онанестала уточнять, чтоКатюша всего-навсего медсестра, инаконференции ей делать побольшому счету нечего. Если «просто». — Темлучше! Поезжай, этополезно влюбом случае. Новые перспективы, новые знакомства. Только вотделении своем неособо распространяйся. Атак — поезжай.
        Вотчто хотела услышать Катюша. Онарасплылась вулыбке, мелко ирадостно закивала, поблагодарила ивыпорхнула изкухни.
        Лора потерла руками лоб. Жизнь запускала свои маховики дальше.
        Итем досаднее было, чтоСева Корнеев небросил попыток связаться сней. Дочего настырный человек, нетсним никакого сладу! Другойбы давно понял намек. Однако всю следующую неделю он названивал Лоре так исправно, чтоона уже всерьез стала подумывать осмене номера.
        Как-то утром, выходя изподъезда, Астанина увидела его сидящим набордюре. Приее появлении Сева вскочил наноги.
        —Здравствуй! — Отнего веяло невинной радостью рассвета, иЛора едва незабылась, неподдалась.
        —Здравствуй.
        Всевнутри рванулось вперед итутже было безжалостно скомкано ивзято подуздцы. Лора поняла, чтопора объясниться раз инавсегда. Онаприсела набордюр, иСева тутже примостился рядом.
        —Какспалось?
        —Сева… Давай ты больше небудешь меня преследовать, хорошо? Незвони инекарауль. Пожалуйста.
        Онасказала это так спокойно ировно, чтосама себе поразилась. Сева нахмурился:
        —Ятебя чем-то обидел?
        —Нет, необидел. Просто — ненадо. Ненадо, — повторила Лора дляпущей убедительности. Прежней решимости объяснить все унее уже небыло, иЛора поспешила встать наноги. — Незвони мне больше инеприезжай. Мыстобой чужие люди, недрузья, никто.
        Онадумала, чтоСева побежит заней, попробует остановить — ноон остался набордюре. Может, иклучшему. Определенно, клучшему.
        Всеутро унее было скверное настроение. Онамоталась погороду, застревая впробках то нашоссе Энтузиастов, тонаЯрославке, тонаЛюблинке — казалось, чтоона собрала все пробки столицы иникуда недвижется вовсе, атолько стоит, стоит, стоит безконца… Очередной вызов привел ее кбизнес-центру наБелорусской. Приткнувшись возле заправки, Лора снова приготовилась ждать, нопассажирская дверь спереди уже распахнулась, ивсалон снова влетело ощущение утра, упругое, словно заливистая птичья трель.
        —Здравствуй!
        Сева плюхнулся насиденье, пристегнулся итолько потом наградил озорной улыбкой. Онбыл одновременно так знаком итак непохож насебя, чтоЛора оробела. Деловой костюм, безукоризненно серый, белый воротничок рубашки, синий узел галстука — дополнение кфиолетовой синеве глаз. Кожаный портфель наколенях. Пряди черных волос небрежно откинуты солба. Ничто внем ненапоминало того парня, которого она сбила наСретенке. Ивсеже…
        —Сноваты! Сева, яже просила! Вылезай измашины, — рассердилась Лора. Сева погрозил ей пальцем:
        —Эй-эй-эй, яклиент. Меня полагается везти!
        —Тыклиент? Тызаказывал такси… наДубровку? — Лора замолчала, сознавая его уловку. Корнеев вответ ухмыльнулся.
        —НаДубровку. Естественно. Авообще, неоригинально ниразу! — продолжала кипятитьсяона. — Выходи сейчасже.
        Неосознанно она левой рукой вытащила из-под сиденья тряпку, которой недавно протирала стекла, иторопливо обмахнула отпыли носки ботинок. Этовышло унее как-то мимоходом, само собой, и, обрати Сева наэто внимание, Лорабы рассердилась еще больше.
        —Тыдолжна меня доставить, — несдавалсяон. — Иначе что мы скажем диспетчерам?
        —Дамне плевать, чтомы кому скажем! — вспылила Астанина.
        Сева пожал плечами иуставился влобовое стекло. Вобоюдном молчании прошло сминуту, ивдруг показалось, чтопроизнесенные слова ивзлет интонации никуда неисчезли, авсе еще эхом отражаются отмягких стен салона, какжуки, которые тычутся вплафон фонаря. Лора устыдилась, чтосорвалась наСеву. Вконце концов парень невиноват.
        —Прости, — признала она свою неправоту. — Просто нервы никчерту.
        —Почему?
        —Почему. Жизнь такая.
        —Почему? — тихо настаивал Сева.
        —Такуж сложилось, — начиная снова раздражаться, отозвалась Астанина.
        Сева повернулся кней всем корпусом иоказался чуть ближе, чемейбы хотелось.
        —Тыуверена, чтожизнь виновата? Этоведь сама ты делаешь ошибки день заднем. Причем тут твоя жизнь? Онатакая, какой ты ее создаешь.
        —Воттолько ненадо тут философии! — попробовала остановить его Лора.
        —Аэто нефилософия. Люди настолько отучились думать собственными мозгами хоть пару минут, чтоналюбое размышление цепляют ярлык «А,это философия» — итутже эту мысль впомойку. Апотом ивсе остальные мысли тоже. Безмозгов-то жить куда легче, правда?
        Лора вдруг бесконечно устала сопротивлятьсяему. Даже спорить расхотелось.
        —Чего ты отменя хочешь? — едва ворочая языком, спросилаона.
        —Чтобы ты перестала бегать. Отменя. Отсебя. Отвсего мира.
        —Охты какой умный…
        —Аты колючая, какдикобраз. Ещеирасшвыриваешься иголками, — отозвался Сева мирно. — Пойми, яже каклучше хочу. Когда ты меня отшила, ярешил — хорошо, пусть так. Ноя немогу перестать думать отебе. Инеподумай, чтоя влюбился, нет, тутдругое. Япросто знаю, чтомогу помочь, ноеще непонял, какименно. Расскажи мне осебе, просто расскажи. Ктоты, гдетвой ребенок — который утебя есть. Гдетвой муж.
        —Явдова, — обрубила Лора. Итутже почувствовала дикое, чудовищное несоответствие между собой иэтим словом. Наглая, ужасающая ложь, онаневправе называться вдовой, только невдовой. Задохнувшись, Астанина несразу смогла продолжить. Сева помолчал, взглянул нанее коротко ипринялся рассуждать, очевидно, внадежде, чторано илипоздно она его перебьет:
        —Вдова… Обычно женщины любят вдовцов, вроде какте уже спробой, ипроба эта удовлетворительна, амужчины, наоборот, нелюбят вдов. Если смужем ей жилось плохо, ноона дождалась его смерти вместо того, чтобы развестись, тосней что-то нетак. Либо глупая, либо слабая, либо неуверенная, либо расчетливая. Еслиже умерший муж был любимым, ажизнь сним была хороша, после его смерти ничего неизменится. Более того, мужэтот окажется внезапно идеальным образчиком мужского пола, носителем всевозможных достоинств, представителем исчезнувшей расы… Ионем будут слагаться легенды. Ановым претендентам наблагосклонность его вдовы придется довольствоваться сравнениями невих пользу.
        Астанина зажмурилась, стиснула зубы. Новзять себя вруки так инесумела ипроговорила:
        —Ачто делать стеми, ктоубил своего мужа?
        Полуторагодовалый Алеша вовсю носился поквартире. Энергии унего было хоть отбавляй, имать Глеба, Ирина Анатольевна, тоидело закатывала глаза:
        —Онутебя все время скачет. Успокой, алучше, уложи поспать. Нервную систему расшатаешь, чтопотом делать?
        Несмотря нато что жила свекровь отдельно, оназаходила проведать детей ивнука через день. Лоре требовалось нечеловеческое терпение, чтобы неотвечать напридирки исоветы Ирины Анатольевны, считавшей, чтоона лучше других знает, какобщаться сподрастающим поколением: мать Глеба работала учителем русского языка всредней школе. Пару раз Лора пыталась спорить, указав нато, чтоона исама пообразованию педагог, причем длядошколят, ноИрина Анатольевна улыбнулась снисходительно:
        —Я-то Глебчика вырастила. Свои дети нето, чточужие. Такое незабывается.
        Ониираньше, дорождения ребенка, ненаходили должного понимания, хотя Лора изовсех сил старалась полюбить мать своего мужа какродную. Возможно, проблема была втом, чтоиродная мать была ей неочень близка, ведь стех пор, какЗоя уехала вОдессу, онилишь перезванивались, неувидевшись даже насвадьбе. АИрина Анатольевна через раз давала Лоре понять, чтота — лимита, ничего неумеющая инезнающая, изавлекшая ее единственного сына вбрак чутьли несилком, чутьли необманом.
        Скандалить было невхарактере Лоры, иона чаще молчала, неотвечала наобиды. Намеки всобственный адрес ее нетрогали, но, когда появился Алеша, Лора вполной мере испытала жгучий материнский инстинкт львицы, готовой грызть глотку любому, ктопретендует наее детеныша. Как-то раз она намекнула Глебу, чтобы тот поговорил сматерью, номуж только обнял ее завсе еще полноватую талию, пробасил:
        —Лорка, дабросьты, онаж хочет каклучше!
        Ирина Анатольевна ивпрямь хотела каклучше, инекоторые дни проходили вполне мирно. Иногда она готовила вкусный обед, пока Лора занималась стиркой иглажкой, временами притаскивала измагазина тяжеленные сумки.
        —Мам, нузачем вы надрываетесь! Попросилибы Глеба, оннамашине, — вздыхала Лора, глядя нагероически-страдальческое лицо Ирины Анатольевны, обвешанной пакетами.
        —Глебу итак забот хватает.
        —Тогда моглибы вместе сходить сомной… Алешка всеравно спит.
        —Нет, чтоты! — махала рукой свекровь. — Ипотом, тысовсем неумеешь планировать бюджет, утебя деньги сквозь пальцы утекают. Ая смотрю, гдечто подешевле можно ухватить. Тамкопеечку выкрою, тут… Ивсем хорошо!
        Вэтом была вся Ирина Анатольевна. Онаходила всамые бюджетные магазины, хранила скидочные купоны, сертификаты ифлаеры, чтораздают уметро. Оформляла дисконтные карты, копила баллы, собирала наклейки, чтобы обменять их потом нанабор ножей иликастрюль. Еестремление кпорядку, чистоте иэкономии было неискоренимо, иЛору она считала неряхой итранжирой.
        Однажды перед каким-то застольем Ирина Анатольевна вернулась измагазина, куда отправилась сосписком продуктов, составленных Лорой.
        —Абаночку икры вы некупили? — Лора разбирала пакет ивыкладывала продукты настол.
        Ирина Анатольевна беспечно хмыкнула:
        —Аначтоона! Одна растрата. Язато купила селедки. Знаешь рецепт такой? Берешь селедочку, чистишь, рубишь меленько, исмаслом, плавленым сырком иморковкой смешиваешь. Явсе это «икоркой» называю. Открасной икры почти что неотличишь — повкусу, яимею ввиду. Люблю, когда дешево исердито. Сейчас приготовим!
        Лора угукнула. Аона вот нелюбила это «дешево исердито»… Ложная «икорка» никогда несравнится снастоящей, даикчему? Зачем подменять иобманывать, называть блюда чужими именами? Людей ведь неназывают… хотя ипытаются заменить одних другими, идаже довольно часто…
        Будущее казалось Лоре тоскливым. Онауже перестала кормить сына грудью ивидела, какон становится все самостоятельнее день ото дня. Конечно, досовершеннолетия ему еще далеко, пешком подстол ходит, новсеже они окончательно разъединились, Лора иАлеша.
        Нохуже всего то, чтоокончательно разделились Лора иГлеб. Онанезаметила, когда именно это произошло, чтопослужило причиной. Втаких явлениях нет одной причины, одного поворотного дня. Чуть слабее улыбка, чуть короче поцелуй, чуть раздраженнее вопрос. Усталость, ворох дел изабот. Выходя издекретного отпуска, Лора думала, чтоскоро все вернется накруги своя, чтоони снова будут решать связанные смагазинчиком задачи. Ониирешали, ноделовито, словно коллеги, анесупруги. Отаком обычно болтают наженских форумах, иявление становится настолько обыденным, набившим оскомину, чтоперестает казаться настоящей, реальной жизнью, всевремя кажется, чтотакое случается только сдругими, людьми недалекими, неумными, нечуткими… Ивот теперь Лора оказалась втойже ситуации, акак — исама неуспела заметить. Если вспомнить сравнение спресловутой любовной лодкой, тодаже крушения кактакового небыло, просто где-то вкорпусе появилась течь, итут надо было либо что есть сил вычерпывать прибывающую воду, либо облегчать лодку относа докормы, либо объявлять эвакуацию. Иногда Глебу нето чтобы хотелось романтики, ноон вспоминал, что,
кажется, женщин надо баловать, итогда устраивал что-нибудь неожиданное иприятное, иЛора радовалась. Онпритаскивал домой букет гербер иливез ее вкино, гдеони два часа хрустели попкорном. Ночасть нее, маленькое вертлявое существо наломких ножках, сидящее всамом дальнем уголке души, взирало наэто отстраненно идаже созлорадством, неочень объяснимым. Будто знало, чтовсе попытки напрасны. Периодически Глеб ревновал ее — токучастковому педиатру, улыбчивому брюнету стемными волосками наруках, токотцу-одиночке, скоторым она перебросилась парой фраз, пока дети копошились впесочнице.
        —Вотуж незнала, чтоты такой ревнивец, — удивлялась Лора. Этоиправда было нанего непохоже. НоГлеб только злился иобиженно закрывался вкомнате. АуЛоры почему-то ненаходилось сил, чтобы скрестись вдверь, ластиться ишептать наушко чепуху инежности, пока Глеб несмягчится, — какэто бывало прежде после размолвки. Идверь вкомнату оставалась запертой все дольше идольше.
        Такпродолжалось пару лет. Сначала Лора уговаривала себя, чтоеще немного, ивсе пройдет, уладится. Чтоунее хороший брак, даибываютли семьи, вкоторых совсем уж гладко да сладко? Все-таки люди, всемы люди, иукаждого есть право надепрессию, сомнение илиплохое настроение… «Всеустаканится, непаникуй, неруби сплеча», — повторяла себе Лора, какмантру. Тоже самое ей твердила подруга Юля, такаяже молодая мамочка, какиона. Юлятоже жаловалась нато, чтоотношения смужем охладели, нонеунывала илишь подмигивала:
        —Некисни, Лор. Прорвемся.
        Юлька прорвалась. Илинет, этоуж какпосмотреть. Этоона, анеЛора, закрутила роман сбрюнетом-педиатром, итеперь делилась впечатлениями оего бурном темпераменте. Лора могла ее понять, ноидти темже путем несобиралась.
        Итогда она осознала, чтодолго так непротянет. Иногда вечерами она смотрела наГлеба, вспоминая все хорошее, чтоуних было. Онхлебал суп иел жаркое, такчто губы блестели отсоуса, всетакойже родной, скурчавыми волосами назатылке, суже наметившимся отсемейных разносолов брюшком, иона знала, чтопоследует дальше — выпуск новостей, звонок старому другу… Знала досконально. Темы разговоров, чтоего волнуют, тембр его голоса, привычки. Онзабывал тапочки подкухонным столом, выстригал волоски вносу, всегда клал грязные носки вкорзину длябелья, причем парами. Онникогда незабывал опустить седушку наунитазе, неоставлял тюбик зубной пасты открытым, нетребовал отчет опотраченных деньгах. Лора перебирала это вуме сгрустью исожалением. Глеб был хорошим мужем, таким, чтоиупрекнуть невчем. Итем безумнее, невыносимее Лоре становилось осознавать, чтоона хочет уйти. Чтонеможет ипомыслить отом, чтобы родить еще детей исостариться рядом сэтим человеком. Какая-то очень важная деталька отих семейного конструктора потерялась, закатилась вдальнюю щель исгинула…
        Любая другаябы, услышав Лорину историю, сказалабы, чтота просто «бесится сжиру», носама она считала, чтоуйти — правильнее, честнее… Вконце концов надворе недевятнадцатый век, иразвод — всего лишь решение двух самостоятельных людей небыть вместе, ничего страшного. Глеб небросит сына, онимогут воспитывать его совместно. Просто небудут супругами. Нестанут больше занимать вжизни друг друга то место, которое, вполне вероятно, судьбой предназначено кому-то еще — стоит лишь поискать илиподождать. Ведь жизнь еще непрожита инаполовину, кчему жертвы? Всееще можно устроить ипереиграть клучшему.
        Потом Глеб задумал расширять бизнес иоткрывать еще один магазин всоседнем районе. Дела шли довольно успешно, нозатея потребовала больших усилий изатрат, имуж стал пропадать изполя зрения почти сутками. Лора занималась делами наосновной точке, принимала товар, контролировала консультантов икассира, исправлялась сэтим на«отлично», отгоняя отсебя мысль отом, чтосовершенно нескучает поГлебу, когда его нет рядом, ипривиде его испытывает лишь укол болезненной совести. Вотбы продолжать работать также, ноприэтом остаться сГлебом деловыми партнерами, думалаона. Этоведь вполне возможно, ониже цивилизованные люди…
        Лора досих пор помнит, каксобиралась ссилами. Когда все было уже решено, инадо только — сказать. Когда перестилала постель идумала: «Вот, наверное, впоследний раз…», когда готовила ужин, гадая, сколько еще раз ей выдастся пожарить картошку, прежде чем она осмелеет настолько, чтобы объявить. Жалела окошке, которая больше любила Глеба и, наверно, осталасьбы сним после развода, милое ибестолковое существо, каждую ночь спавшее, вытянувшись длинной колбасой между их тел. Пушистая граница двух льдин. Лора продумалавсе, боясь сделать слишком больно ипонимая, чтоболь ее ухода неизбежна. Каклучше — сказать илинаписать? Или, может быть, наговорить надиктофон? Нет, этобудет подлость. Человек, худо-бедно проживший сней пять лет, достоин видеть Лорины лицо иглаза, когда будет слушать оее решении. Онадолжна вынести это, проглотить микстуру его гнева иужаса.
        Итот последний раз, когда она легла сГлебом впостель, — этовообще был последний ее любовный опыт. Нет, нелюбовный — сексуальный, само это слово «секс» подходит куда больше, англицизм, такой сухой, отстраненный, фактологический, безоттенков переживаний. Просто действие, просто акт. Уних давно уже ничего небыло, сперва Лора ссылалась накритические дни, потом наголовную боль, затем напростуду. Нобольше тянуть было нельзя. Илисказать иоборватьвсе, или… Глеб так долго готовил открытие нового магазинчика, ивот дата назначена — через неделю. Вытерпеть только неделю, уговаривала себя Лора. Онавидела, какмногозначительно подмигивает ей муж (какое старое, бессмысленное, жестокое слово «муж»!), какон снимает одежду исообщает, чтоидет вдуш. Лора достала избуфета бутылку виски, плеснула встакан ивыпила залпом. Апотом разделась ипошла вванную кГлебу. Ончто-то шутил, намыливал ее тело, намыливал свое, ипена сприторным фруктовым запахом наминуту объединилаих, вернула былое. Только наминуту, потом был холод коридора икомнаты, сухость простыней, подкоторыми хочется согреться исъежиться, анепредаваться утехам.
Скажи, скажи сейчас — кричало ей все внутри. Онанесказала.
        Всебыло обычно, обыденно, привычно. Иногда удавалось сосредоточиться напроцессе, новдруг Лорины глаза непрошено распахивались, итогда комната обретала нарочито резкие очертания, домельчайшей подробности. Воткресло, вотплед, воттройник судлинителем, протянутый ктелевизору… Скол наглиняном боку цветочного горшка. Лора закрывала глаза.
        Глеб ничего незаметил. Онбыл радостен, чтоизбавил тело отгнетущего ожидания разрядки. Когда все закончилось, онпривлек Лору ксебе исказал, чтолюбит. Обдирая губы ссадиной лжи, онапрошептала тихо:
        —Ятоже.
        Когда он заснул, Лора выползла из-под одеяла, вернулась накухню, прикрыв засобой дверь, идала волю слезам стыда иненависти ксебе. Толькобы дотерпеть еще неделю, неиспортить его жизнь еще больше своим непрошенным уходом. Свести урон кминимуму. Неважно, чтотакой ценой. Если уж она виновата, чторазлюбила, товот пусть сама так имучается — аон пусть поспит, поспит спокойно последние ночи их совместной жизни.
        Апотом стало гулко, пусто ивсе равно. Глеб открыл магазин, незная, чтодома началась ядерная зима, чтоисамого дома больше нет. Наконец Лора отвезла маленького Алешу погостить кбабушке, просто чтобы нетравмировать ребенка семейной сценой.
        Ипосле ужина сказала.
        Разговор вышел недолгий, потому что объяснять особо было нечего (претензий унее небыло, аоправдываться неимело смысла), новсередине его Глеб вышел ичерез пять минут вернулся сбутылкой водки, отполовиненной еще попути измагазина ивподъезде. Лора удивилась больше, чемнасторожилась — из-за проблем создоровьем Глеб никогда непил больше, чемкружку пива, итогда моментально становился хмельным ивеселеньким. Теперьже он пьянел наглазах.
        —Утебя кто-тоесть, так? — уточнил он тихо игрозно, когда Лора сделала паузу вописании того, какона видит дальнейшую их жизнь: совместные выходные сАлешей, каникулы поочереди, родительские дни порасписанию.
        Лора попыталась улыбнуться:
        —Нет, конечно. Тогдабы я сказала тебе, чтоухожу кдругому.
        —Врешь, — оборвал ее Глеб. — Знаю я вашу сучью натуру! Ктоон?
        Лора похолодела. Внутри нее все тоже вертлявое существо перестало нервно плясать инавострило уши.
        —Глеб, нетуменя никого. Просто… Просто я тебя нелюблю.
        —Да?! Ая? Меня ты спросила? Я-то тебя люблю. Тварь.
        Онприподнялся иначал надвигаться наЛору. Невысокий, одного снею роста, ноплотный, Глеб переполнился внезапно такой темной силой, чтозаставил ее испугаться, чего никогда прежде неслучалось. Онбыл мощнее нее, физически, иЛора отчетливо ощутила это. Подойдя вплотную, онкрепко сжал ее локти. Лора попыталась высвободиться.
        —Глеб. Пусти меня. Тыделаешь мне больно.
        —Ая хочу сделать тебе больно, — прошипелон.
        Лора неузнавала вэтом человеке своего мужа. Глаза его стали черными имутными, нето отвыпитого, нето отярости. Стараясь нетерять самообладания, Лора заговорила еще спокойнее:
        —Глеб. Язнаю, тебе сейчас плохо. Мнетоже все это очень тяжело, поверь. Ядолго думала, каквсе это сказать. Мывзрослые люди, итакое иногда случается. Ведь правда? Ничего страшногоже не…
        Онударил ее наотмашь полицу стакой силой, чтоголова дернулась всторону. Всевокруг закачалось, иЛора осознала, чтосидит укухонной плиты наполу, силясь подняться. Ворту было солено, авчерепе шумно. Онаникак немогла уяснить, поверить, чтоэто Глеб ударилее, иименно из-за его удара она оказалась наколенях. Сама вероятность этого была настолько дикой, чтонемогла быть правдой.
        АГлеб уже кричал. Орал нанее, невыбирая выражений, брызгая слюной иосыпая оскорблениями настолько гнусными, чтоуЛоры слезы наворачивались наглаза. Онвопил, чтовсегда знал, чтоона спит сдругими, чтоему обэтом говорила мать, которая ссамого начала видела ее подлую продажную душонку. ЧтоиАлешу она наверняка нагуляла, аего просто захомутала, какидиота. Лора содрогнулась, ейстало так страшно игадко, чтожелание было лишь одно — бежать сломя голову, подальше отсюда. Если вглубине души унее ибыли сомнения относительно правильности поступка, товэту секунду они растаяли безследа. НоГлеб недавал уйти, оноттолкнул ее ккреслу ивдруг — неможет это быть правдой! — схватил нож, торчавший изподставки. Ножизтого самого подарочного набора, чтоприволокла Ирина Анатольевна. Всестремительно превращалось ввязкий кошмар наяву.
        —Господи, Глеб, чтоты делаешь! — закричала Лора. Инестала дожидаться ответа, разумных слов всеравнобы ненашлось. Толкнув вего сторону кресло — иоткуда только нашлись силы, — онапомчалась вкоридор, всхлипывая. Стала открывать замки, путаясь вшпингалетах, ключах, бестолково дергая ручку, забыв, вкакую сторону открывается дверь — ивсе время плечами испиной ожидая удара, который окончит ее жизнь. Беги! Беги! — верещало все внутри.
        Лифт стоял этажом ниже. Лора, перелетая через ступеньки, сбежала кнему инажала кнопку. Умнее былобы бежать вниз идальше, ноона боялась, чтоподкашивающиеся ноги подведутее, иона скатится кубарем ирасшибется. Двери лифта открылись, оназаскочила внутрь ипринялась что было мочи долбить покнопке «1». Ивэтот момент Глеб настигее, разжал уже закрывающиеся створки. Ножон держал вруке.
        Вспоминая эту минуту миллион раз, Лора точно знала: егоглаза потеряли всяческое выражение уже тогда. Непозже. Какбудто причина иследствие поменялись местами.
        Всепроизошло быстро, неосознанно, немыслимо. Толчок. Ужас, смешанный соблегчением, ощущение мягкого игорячего, того, чтокожа ладоней лишь через пару мгновений распознает какмокрое. Тихое побулькивание, мерзкое, влажное. Глеб сначала окаменел, потом обмяк втесноте лифта истал оседать, наваливаясь нанее. Обеими руками она оттолкнула его отсебя, ион упал. Онсмотрел нанее, иего глаза были мертвы.
        Секунда после. Этонеправда, всето, чтоговорят: состояние аффекта, ничего несоображаешь… Всесоображаешь. Голова чистая итакая гулкая, каккомната, изкоторой вынесли мебель. Какздание заброшенного завода сквадратными километрами площади. Какпещера сосводами, чтосходятся настолько высоко, даже неразглядеть. Только эхом можно достать. Апотом начинается бушующий шторм. Шквалистый ветер. Ион сметаетвсе. То,вочто верилось, то, очем мечталось. Всепривычное, всенужное, вселюбимое. После этого урагана, проносящегося надобломками разрушенной души, ничего уже неуцелеет.
        Астанина неуцелела. Втот вечер влифте сзаевшими дверями (они дергались, пытаясь закрыться, номешало окровавленное тело) погибла иона, ата осунувшаяся, резко похудевшая женщина сее именем, чтосидела потом взале суда ислушала приговор, мало чем ее напоминала. Разве что водном: ипрошлая, инастоящая Лора нехотела, чтобы маленький Алешка видел ее такой. Носвекровьего, конечно, инепривела.
        Ссокамерницами заключенная Астанина неконфликтовала, ноинеподлизывалась кним. Кто-то другой, теперь живучий игрозный, выглядывал изее глазниц, отвоевывая ей мир ипокой навремя отсидки. Нопокой был лишь внешне — пламя, сжигавшее ее изнутри, было нестерпимым.
        Лора горевала омуже. Отом человеке, скоторым прожила эти годы, скоторым воспитывала сынишку, которого кормила, целовала, любила когда-то. Онабудто отказывалась принимать тот факт, чтосама, собственными руками убилаего, пусть изащищая себя. Невозможно было поверить, чтоименно из-за нее этого человека скарими глазами икурчавыми волосами назатылке, который складывал носки попарам иигриво хлопал ее попопе воскресным утром, заколотили вгроб изакопали. Чтоего нет ибольше никогда небудет, иона этому виной. Всепроизошедшее было настолько вопиющим, неукладывающимся вголове, чтопорой ей казалось, чтоее напичкали какими-то наркотиками, ивсе эти образы — лишь порождение ее одурманенного химией мозга. Нонет, этослучилось сней, этослучилось наяву. Лора корчилась отраскаяния, горя иужаса, тысячу раз проклиная тот день, когда она познакомилась сГлебом. Именно втот день он встретил свою Смерть, апотом еще иженился наней.
        Смерть рождается вместе счеловеком, каждому своя, онаявляется вэтот мир толи единственным вариантом, толи десятком возможностей. Ведь существуетже поверие, чтоесли посреди безмятежного дня ты внезапно чувствуешь озноб суеверной дрожи, тонет этой дрожи никакого объяснения, кроме того, чтокто-то вэту минуту прошел потвоей могиле. Нет, онаеще невыкопана, даже ненамечена. Ноги путника прошли там, гдеона только будет. Когда-то. Иесли есть вэтом поверии слабое место (ану кактебя кремируют изамуруют встене колумбария илиразвеют надзаливом?), товодном можно несомневаться: где-то уже существует твоя смерть. Где-то накрыльце уже замерз ледяной нарост, накотором скользнет твоя нога, илисконвейера уже сошла машина, визг колес которой будет последним звуком, схваченным угасающим, умирающим сознанием. Илипокрайней мере есть уже этот самый конвейер. Закален клинок, отлита пуля, впервые неправильно поделилась клетка где-то вглубине твоего тела, пусть пока иодна измиллиардов. Пока. Вопрос времени. Memento mori.
        Ейдали четыре года колонии, ведь ниаффект, нисамозащита неизвиняют убийства. Лора вернулась вГород, отбыв предусмотренное судом наказание, ноее собственное, еюсамой объявленное наказание только начиналось. Онасдетства чувствовала, чтонет греха страшнее, чемотнять чью-то жизнь. Ипусть она нехотела этого, пусть все получилось случайно — какая разница? Онажива. Глеб мертв. Исэтим ничего неподелать.
        Закончив рассказ, Астанина боялась даже взглянуть всторону Севы. Ееобуял такой страх, чтохотелось молнией выскочить измашины инестись, неразбирая дороги. Ноэто было невозможно, машина медленно ползла впотоке вкрайней левой полосе Третьего транспортного кольца.
        —Гдесейчас твой сын?
        —УИрины Анатольевны. Моей бывшей свекрови.
        —Иты сним необщалась все это время? — спросил Сева. — После освобождения? Ведь уже прошло — сколько? Года два?
        —Акакты себе это представляешь?! — Лору обожгло, будто ее изнутри облепили ядовитые медузы. — Меня лишили родительских прав после суда. Дадаже еслибы инет… Янета, ктонужен Алеше. Мать-убийца, хорошенькое дело. Даеще иубила она некого-то, асобственного мужа, отца своего ребенка!
        —Тынеспециально.
        —Знаешь, авот это мило! — Лора сардонически захохотала. — «Неспециально» — такговорят дети, когда играют вмяч иналетают нафарфоровую вазу. «Ой,я нечаянно!» Так говорят вдетском саду, когда засовывают жвачку вкосичку подружке. Аэто… Этосовсем другое. Лучше ему совсем забыть меня. Онбыл тогда маленький, всего четыре года, сейчас уже инепомнит ничего. Встретит меня наулице инеузнает. Таклучше. Хоть небудет жить сэтим грузом всю жизнь. Надеюсь, чтосвекровь нерассказала ему обовсем этом ужасе, надеюсь, унее хватило наэто ума… Емулучше безменя, ая… Язаслужила все это. Ночто толку теперь судить ирядить? Ненадо было вообще тебе ничего говорить.
        —Тыдура, — тихо заключил Сева ипосмотрел нанее ссожалением.
        —Да,я дура, — согласилась Лора ижестко отчеканила: — Нестоило всего тебе рассказывать. Только время зря потратила. Дура иесть. Атеперь выметайся измоей машины.
        Онапритормозила уобочины, прямо убетонного разделителя, ивыразительно указала надверь. НоСева нешелохнулся, только ткнул пальцем вкнопку аварийки. Всалоне стал слышен размеренный стук мигающих фар.
        —Приносить себя вжертву — какая глупость, — вздохнулон. — Жертвы приносят те, ктобоится жить. Ещебы, одно дело — поступок, громко ибыстро, исовсем другое — череда дней, череда решений, каждое изкоторых требует твоих сил, твоего внимания итвоей боли. Твоя ответственность, ежечасное бремя последствий. Атак бросился награнату, закрыл собой, пожертвовал — игерой, правда, посмертно.
        —Какой герой? — поморщилась Астанина. — Чтозачушь?
        —Уменя когда-то был папа. Ониувсех были, правдаже? Мыведь непочкованием размножаемся? Вотиуменя был, — поведал Сева. — Давот только смамой они что-то неподелили. Насамом деле просто уотца появилась другая женщина, апотом еще другая, иснова другая, иопять другая. Вобщем, тыпоняла. Когда он уходил, точнее, когда мама выставилаего, мнебыло пять лет. Янепонимал, чтозадурдом происходит вокруг, ноточно знал, чтонехочу, чтобы папа куда-то уходил. Яревел ицеплялся заего колени вшерстяных брюках. Аон дернул ногой, так, чтоя отлетел ксушилке дляобуви, стряхнул меня, понимаешь? Иушел. Ибольше я его невидел инеслышал. Какбудто листочек вблокноте, раз — ивырвалиего. Анетак давно напороге появился мужчина сплохими зубами ипроплешиной. Говорит: «Здравствуй, Севка, сынок». Ячестно пытался. Пару раз встречались вгороде, общались… Ноэто все нето. Пятна незакрасить, бреши незаколотить. Мнечто, пойти сним мяч подвору гонять? Иливыбраться взоопарк навыходных? Да,какже! Попросил уменя денег, ядал, конечно. Пару месяцев отнего небыло нислуху, нидуху, назвонки неотвечал. Потом снова появился, иснова попросил денег.
Ядумал, может, вбольнице лежал, малоли, помощь моя нужна. Аоказывается, просто все спустил вигровые автоматы. Закон-то запрещает, ногдемы, игде закон…
        Сева потер пальцами переносицу иулыбнулся Лоре:
        —Всякое бывает.
        —Игде он сейчас?
        —Умер. Полгода назад. Цирроз. Матери я сообщил, чтообщался сним. Она, конечно, была неввосторге, ноничего неподелать, этоже мой отец влюбом случае. Новот что я тебе скажу. Небыло нидня завсю мою жизнь, чтобы я так илииначе неподумал онем. Неважно, бросил он меня илинет, хороший он был илиплохой. Когда видел отцов своих друзей, тосожалел, чтоуменя такого нет. Когда смотрел футбол, гадал, любитли он футбол тоже, отнеголи эта страсть уменя, включенли этот матч наего телевизоре. Нето чтобы трагедия, заламывание рук, слезы вподушку — ноэти мысли, онибыли! Япомнилего. Искучал. Иникак немог простить. Понять, чтоже такое должно приключиться счеловеком, чтобы он пособственной воле перестал общаться сребенком! Исейчас немогу.
        Ипрежде чем Лора успела сказать что-либо, Сева уже вышел измашины ипобрел вдоль разделителя, против движения. Такой неуместный вэтом своем костюме сиголочки посреди дорожного беспорядка. Лорина машина оказалась заперта вдушном ипыльном шланге автомобильной пробки, аей самой ничего неоставалось, кроме какпровожать его глазами взеркале заднего вида. Онавидела, каклегко Сева перескочил через разделитель: словно неделовой столичный житель, амальчишка, сиганувший через плетень. Навстречке движение было посвободнее, испустя минуту Севу уже подобрала желтая рыбешка городского такси.
        12.37
        Лобдевушки был такой низкий, чтоказалось, черные волосы начинаются всего вкаких-нибудь трех сантиметрах надбровями. Из-за этой особенности, которая была скорее недостатком, чемдостоинством, лицо унее постоянно несло выражение хмурое, озадаченное, капризное — икакое-то неумное. Приэтом болтала пассажирка безумолку, иволей-неволей Астанина улавливала основные тезисы: первый раз видит женщину-таксистку, наработе одни идиоты, мужснова непомыл посуду, хотя обещал, ивообще ей кажется, чтоее сильно недооценивают. Лора зацепилась заэто слово «недооценивают», итолько задумалась отом, сколькихже людей напланете оценивают действительно позаслугам (напрашивался ответ «ниодного»), какпассажирка уже перескочила надругую тему.
        —И,вобщем, сижуя, емего, виноград этот. Аон вкусный, сладкий такой, чтонеоторваться. Ипочти все уже доела, и, такая, чуть неподавилась. Думаю — агдеже косточки? Ведь нет ниодной косточки! Разве так бывает?
        —Сорт такой… — проговорила Лора.
        —Модифицированныйон, генный, этож ясно! Виноград безкосточек. Ужас! Ядаже кврачу хотела сходить, нопотом решила, может, ничего страшного отодного раза, выкаксчитаете?.. Иглавное, гады, ониже непредупреждают! Этоже надо говорить. Янарынке покупала, иэта, продавщица-то, лопочет по-ихнему что-то себе поднос, шеш-беш, миш-киш. Какбудто я понимаю! Кошмар, одним словом, представляете?
        Лора представляла только одно: какоеже все-таки огромное количество людей живет вэтом Городе. Напланете, конечно, тоже, ночто ей целая планета. АГород, онвсегда перед ней, разноголосый, сомножеством лиц, говорков, взглядов наодин итотже предмет. Поставь перед толпой людей вазу настолике, иникто никогда несойдется вомнении, какого она цвета илиформы. Хорошоеще, если согласятся, чтоэто ваза, ато вполне могут назвать игоршком, иамфорой, даеще ипримутся настаивать насвоей правоте. Какспособны впринципе найти общий язык ипонять друг друга те, кому никогда недоведется посидеть вчужой голове ивзглянуть намир чужими глазами? Сколько пассажировбы Астанина ниперевезла, онаникогда незаявилабы, чтовстречала двух одинаковых. Слова их илипроблемы были порой схожими, нонесами люди. Укаждого наплечах свой аквариум, огромный игустонаселенный каккитами, такиневидимым планктоном. Ивсе это существует ежесекундно, одномоментно, параллельно.
        Мы — фракталы, думалаона, самоподобные множества, геометрическая диковинка. Если посмотреть накартину вобщем, тоГород — тотже аквариум, гдеикиты, иморские коньки, ирыбки-бабочки. Ноесли приблизиться ивзглянуть накаждого человека, тоон — аквариум тоже. Ифилософски, ментально, ибуквально, биологически. Отизменения масштаба картина нисколько неупрощается. Икаклюбой человек что-то думает ипомнит, такивесь Город целиком — тоже отнюдь небездушное ибездумное нагромождение камня ибетона.
        Несколько лет назад Астанина восхитиласьбы великолепию божественного замысла, создавшего все это. Сдругой стороны, несколько лет назад такие мысли попросту незабрелибы вголовку той, ещебеспечной Лоры.
        14.05
        Школьный двор оказался непривычно пустынен, иЛора ссожалением сообразила: иведь правда, суббота.
        Асфальт разрисован цветными мелками иклеткой для«классиков».
        Астанина понуро побрела прочь. Этотоска привела ее сюда. Утоски полюбимому человеку нет представлений однях недели ирасписании, онаприходит безпредупреждения итерзает безжалости.
        Трисполовиной месяца назад, спустя две недели после того, какСева вышел изее машины посреди дороги, онапришла сюда впервые. Стояла, сжав руками прутья забора, недавно окрашенного заново зеленой краской иеще пачкающего ладони. Потеки краски были липковатыми, абольшие подсохшие капли — мягкими наощупь иморщинились, стоило надавить пальцем посильнее. Натерриторию школы, заприоткрытую калитку, зайти она неосмеливалась, будто нечисть, несмеющая ступить наосвященный церковный двор. Поощущениям именно так. Ивсе бесконечные четырнадцать минут уограды Лора проклинала Севу Корнеева зато, чтоон появился ипошатнул ее уверенность вправильности принятого ею давным-давно решения невидеться сАлешей. Невсилах больше терпеть, Лора присела накорточки исорвала один изпо-цыплячьи желтеньких одуванчиков. Насломе стебелька выступил белый млечный сок, липковатый — этоЛора тронула его кончиком пальца. Запахло весной.
        Нотут вглубине школьного здания пропел звонок, исердце унее оборвалось. Необорачиваясь, оназашагала прочь, втянув голову вплечи, словно ожидая окрика — икмашине добралась почти бегом.
        Астанина вернулась через день. Всему виной пассажир, попавшийся ей накануне. Онаподобрала его вКунцеве, уворот кладбища. Шелдождь, имужчина вымок, егочерный плащ споднятым воротником поблескивал, азонт свывернутыми спицами он сунул вурну, прежде чем сесть вмашину. Адрес свой мужчина вспомнил струдом. Навид ему было едва засорок, худой, бледный, скрючковатым носом изатравленными глазами, прячущимися зазабрызганными дождем стеклами очков ссильными диоптриями. Онпокопался вовнутреннем кармане плаща ивытащил оттуда плоскую фляжку. Сделал глоток. Лора непереносила, когда ее пассажиры принимались пить прямо всалоне, нотут почувствовала: мужчине надо. Человеческое горе видно сразу, онокаккожная болезнь, покрывает тело целиком, перекидываясь инадвижения, инавзгляд, идаже наодежду.
        Лора осторожно спросила, неможетли чем-то помочь. Мужчина снова отпил изфляжки.
        —Тутуже ничем непомочь. Онушел, амы остались. Яостался. Явиноват перед ним. Недосмотрел. Думал, ничего страшного, первая любовь, скем небывает… Недосмотрел.
        Этобыл учитель, классный руководитель девятиклассника, тридня назад спрыгнувшего скрыши. Порадио говорили, припомнила Астанина. Каквсегда, оханья исокрушенные качания головой «ну ктобы мог подумать, никто такого неожидал…». Втаких случаях непременно начинают выяснять, ктобыл всостоянии предугадать, остановить надвигающуюся беду, гдебыли родители… Учитель неспрашивал, гдебыли родители. ИЛора неспрашивала.
        Возможно, именно поэтому она вернулась кограде школы, вкоторой учился ее Алеша.
        Онаневидела его шесть лет, вих последнюю встречу он еще половину букв невыговаривал. Ноузнала сразу, кактолько наспортивной площадке появилась подвижная невысокая фигурка: онсодноклассниками выскочил поиграть впинг-понг. Вылитый Глеб, только маленький. Сердце Лоры судорожно сжалось.
        Алеша выглядел здоровым. Покрайней мере, кормила его Ирина Анатольевна хорошо, соблегчением подумалось Астаниной. Умальчика были встрепанные, какуворобьишки, каштановые перья волос, большой рот спухлыми губами, громкий смех. Внастольный теннис он играл непогодам мастерски, иЛора почувствовала теп-лый прилив гордости инежности. Этоее сын. Ониневиделись столько лет, новот она смот-рит нанего имлеет отсчастья. Вотвсе, начто она может рассчитывать, — любоваться им из-за школьной ограды.
        Вместо сетки стол перегораживала неструганная занозистая доска. Принимая подачу, Алеша дотянулся впрыжке, срезким хлопком отбил белый шарик ракеткой, сделал шаг всторону и, споткнувшись окорень громадного тополя ивзмахнув обеими руками, растянулся наземле. Вернувшийся кнему мяч поскакал прочь изастрял накраю газона, аЛора вэту секунду уже готова была броситься кнему. Мысленно она ожидала, чтовот-вот Алеша заплачет, егобольшой, отцовский рот изогнется, какэто бывало прежде, стоило малышу упасть наасфальт вовремя прогулки. Этоведь тот самый человечек, родной, пахнущий котенком, которому она когда-то боялась подстригать ногти — слишком уж крохотными были ручонки… НоАлеша вырос — этоАстанина почувствовала, когда сын захохотал вответ нашутку партнера, вскочил, отряхивая штаны ипотирая зашибленную руку. Ондавным-давно неплачет отпадений, иэтому его научила немать, абабушка.
        Новместе сгоречью подкатывало иоблегчение: значит, то, чтоона натворила, нетак уж сильно сказалось намальчике. Вотон, навид совершенно спокойный ивеселый, вокружении приятелей. Втайне она всегда боялась, чтоее сын будет изгоем, стоит только кому-то прознать обистории, случившейся сего родителями. Новсе свидетельствовало обобратном, Алеша вкомпании мальчишек, кажется, даже верховодил.
        Итак она истояла, едва сдерживая слезы иглядя сквозь их неровное вздрагивающее стекло насына. Состороныона, должно быть, смотрелась очень странно, какпомешанная, ноей было всеравно. Итут краем глаза Астанина заметила что-то знакомое. Движение, разворот плеч — утого мужчины, чтолегко спрыгнул сошкольного крыльца инаправился кзеленому столу. Лора присмотрелась внимательнее. Намужчине был синий рабочий комбинезон ибелая рубашка, аволосы все также эффектно волной отброшены солба. Сомнений быть немогло: кее сыну только что подошел Сева Корнеев. Оцепенев инезная, какей поступить, Лора доболи сжала прутья ограды исверлила глазами обоих. Сева перебросился смальчиком парой слов, причем было ясно, чтоони знакомы, потом ловко поймал брошенную ему Алешиным партнером ракетку изанял место устола. Доконца перемены Лора несводила сних глаз, теряясь вдогадках иопасениях инесмея выпустить завитки забора изрук. Иначе она непременно ринуласьбы защищать сына отСевы иего намерений, оставшихся длянее тайной.
        Лишь после того, какзвонок позвал школьников обратно, Сева остался водворе один, укладывая ракетки вчехол. Лора рванулась через калитку иналетела напарня фурией.
        —Чтоты здесь делаешь?!
        —Авот иты. — Сева ничуть неудивился итолько радостно сощурился отяркого света. — Двенедели продержалась, надоже.
        —Несмешно! — Лора грозно мотнула головой, давая понять, чтовремя дляшуток закончилось. — Объяснись, ането я позову охрану исообщу, чтоты вьешься вокруг чужих детей снепонятно какими мотивами!
        —Фу,Лора, какие низкие мысли! — надул губы Сева, поглядывая нанее лукаво. — Ятут работаю. Авот что ты здесь делаешь — этовопрос.
        —Какэто «работаешь»? — озадачиласьона. Сева вместо ответа красноречиво подцепил бретели комбинезона пальцами. Невероятно, этот человек менял оболочки, словно хамелеон. Иневозможно было сказать, вкакой он смотрится выигрышнее всего. Правда втом, чтоикостюм, икожанка сджинсами, ирабочий комбинезон шли ему одинаково замечательно. Лора нахмурилась.
        —Датрудовикя! Устроился неделю назад. Стакой текучкой, каквнаших школах, яздесь почти старожил… Знаешь, учитель труда. Столярничанье, сварка…
        —Зачем?
        —Апочемубы инет? Вселучше, чемпокустам отсиживаться. — Сева кивнул вту сторону, откуда Лора наблюдала засыном. Значит, онзаметил ее намного раньше. Вголове уЛоры мысли набегали, какморские волны, одна задругой, сзахлестом, иниодну неудавалось додумать доконца. Оналишь чувствовала, чтовсе пришло вдвижение, паническое волнение переполняло ее душу.
        —Этоведь все из-за Алеши? — Можно было инеозвучивать вопроса, лимит совпадений Сева Корнеев давно уже превысил. — Оставь его впокое. Именя тоже. Зачем тебе мой сын?
        —Мне — незачем. Вопрос втом, почему он ненужен тебе! — откликнулся Сева. Инаправился прочь подорожке вокруг школы. Лора опешила, постояла немного ипустилась вдогонку:
        —Тычто, больной? Ярассказала тебе, ктоя такая! Объяснила, почему немогу сним общаться. Аты заладил одно поодному, какпопка!
        —«Ктоты такая», очень интересно. — Сева кивнул. — Иктоже?
        —Убийца!
        Кажется, Лора переборщила. Втишине двора слово прозвучало оглушительно. Егонаверняка было отчетливо слышно через распахнутые послучаю теплого майского дня окна классных комнат икабинетов.
        Сева взял Лору заруку ипотащил коткрытой двери подсобки вторце здания, шепча находу:
        —Нечего так вопить! Красавица Виолетта, хозяйка кабинета химии напервом этаже, прекрасно слышит. Ивменя втрескалась ктомуже. Такчто нестоит давать пищу ее менделеевскому уму.
        Онивдвоем оказались втесном пространстве подсобки, заставленном дворницкими метлами изкрасных прутьев, снеговыми лопатами, швабрами, щетками иведрами, банками скрас-кой, чистящими средствами, губками. Наполу шагу было неступить, чтобы непережать один изкольцами свернутых резиновых шлангов дляполива. Пахло цементом иудобрениями, резко ихолодно, ипрямоугольник двери, ведущий насогретую солнцем улицу, казался порталом вдругой мир. Тамчирикали птицы ицвели цветы наклумбе.
        —Такчто ты там твердила? — Сева резко развернул ее ксебе, желая, чтобы Лора смотрела прямо ему вглаза. — Чтоты убийца?
        —Да, — выдохнулаона. Этослово вего устах, относящееся кней, звучало непривычно ибольно.
        —Этоправда, — безжалостно продолжалон. — Ноты сэтим уже ничего несделаешь. Факт есть факт. Этокаквойна, еенеотменить. Нопосле войны заключают мирный договор, обмениваются пленными иначинают заново отстраивать города. Почему ты нестроишь свой город, Лора? Почему он так много лет лежит вруинах, аты иневосстанавливаешьего, инепереезжаешь, атолько изодня вдень, изночи вночь бродишь среди обломков. Черт возьми, Лора, сколько можно? Сколько можно прятать голову впесок? Тыносишься сосвоим ужасом, какскладом. Аправда втом, чтоты так привыкла ктерзаниям совести иквечному наказанию, чтоизбавиться отнего тебе уже страшнее, чемпродолжать переть насебе этот крест. Весь твой вид говорит «Да,детки, янемало повидала, иуменя есть поводы быть такой депрессивной». Ноправда втом, чтотолько подростки так гордятся своими депрессиями. Взрослые люди умеют жить ипринимать жизнь такой, какая она есть. Астарые люди сдаются исмиряются, икогда ничего тебя уже нетрогает по-настоящему, воттогда накатывается старость. Тыеще нестарая.
        —Вотуж спасибочки, — пробормотала Лора. Онанепонимала, чтопроисходит сСевой. Всеэто было, если судить поего виду, крайне важно иболезненно длянего.
        —Сомной уже все кончено… — добавила она чуть слышно.
        Глаза Севы наливались грозовой тьмой. Оннавис надней настолько близко, чтоЛора видела, как, пульсируя, стремительно расширяются его зрачки. Оначувствовала запах его парфюма, древесного ибархатистого, такнесочетающегося срабочим комбинезоном.
        —Нет, некончено, — покачал он головой. — Тынестарая, тыживая, пока тебя трогает это…
        Онвзял ее руку всвою имучительно медленно провел ногтем большого пальца покоже запястья, улавливая грань между болью иошеломительным, острым инеуместным желанием. Лора перестала дышать.
        —…иэто… — другой рукой он провел вверх поее позвоночнику, отсамого ремня джинсов дошеи. Инесмотря нато что между его пальцами иее телом была преграда свитера, Лора ощутила каждый миллиметр этого пути.
        —…иэто, — отпустив ее запястье, Сева тронул пальцем ее губы, будто смазывал невидимую помаду. Лора поняла, чтозакрывает глаза ився ждет еще чего-то. Смысл слов улетучивался. Неожиданно, необъяснимо, вдруг все перевернулось…
        Нодальше ничего непроизошло. Когда она распахнула глаза, ничего уже непонимающая, Сева стоял вшаге отнее, легонько облокотившись наполку. Еговзгляд снова был синим инасмешливым, анагубах блуждала улыбка. Лора смутилась ирассердилась, инезнала, куда деть глаза. Ихжгло ищипало. Надо было что-то сказать, нонаум нешло ниодного разумного слова.
        —Ялишь хочу донести дотебя мысль, — какнивчем небывало продолжил Сева, — чтоненужно страдать, думая, чтоничего неизменить. Прошлое свое ты неизменишь, смирись, посмотри правде вглаза, вылезь ты изпесочницы… Нежди ничего. Ноесли тебе что-то нужно, делай сама илипроси помощи, только несиди инежди, пока все само утрясется. Неутрясется. Надо действовать, жить ирешать. Аеще немолчать, аговорить прямо.
        Вголове уЛоры был такой сумбур, словно пролетел шторм. Обломки чувств, воспоминаний, желаний. Онапобрела кдвери, незная, очем еще говорить, споткнулась ошланг ичуть нерасшиблась. НоКорнеев был начеку, онловко поймал ее ипоставил наноги, предельно отстраненно икорректно, какнезнакомку, падающую вавтобусе оттолчка. Астанина снова, вкоторый раз уже, показалась себе грузной, неповоротливой… Неправильной.
        Напороге, награнице между полумраком исветом, онавсе-таки спохватилась:
        —Тытак инеобъяснился. Зачем ты устроился вшколу? Врядли быть трудовиком…
        —Из-за тебя. Яже говорю, чтостого дня, какмы встретились, яхочу тебе помочь. Считай, чтоздесь я ищу способ.
        Еслибы способы вообще существовали!.. Зато время, чтопрошло спервого ее появления нашкольном дворе, Лора убедилась, чтоАлеша по-прежнему любит мечтать окосмосе: наего школьном ранце были нарисованы тяжеловесный Юпитер иСатурн вразноцветных кольцах. Этобольно напоминало обигрушке, одевяти шариках, связанных крючком изцветной шерсти иподвешенных давным-давно надлинных нитях надего колыбелькой — когда он еще помещался вколыбельку. Шарики представляли собой Солнечную систему, иЛора специально выбирала шерсть слюрексом, чтобы планеты таинственно поблескивали присвете ночника. Втайне она теперь надеялась, чторисунок наранце — отголосок тех ее вечеров ссыном, чтоона хотябы так продолжает длиться всвоем ребенке. Новсе вполне могло оказаться ипо-другому. Лора копила свои новые знания обАлеше, каксобирают вырезки изгазет олюбимой рок-звезде, непонимая, что, даже если знаешь распорядок дня, любимое блюдо илюбимую книгу, этонеделает тебя хоть сколько-нибудь ближе…
        —Держись подальше отмоего сына, — ужебезпрежнего пыла, попривычке наказалаона.
        —Настолькоже далеко, какты сама?
        —Сева. — Лора повысила голос, нонаКорнеева это непроизвело никакого впечатления.
        —Оннужен тебе, аты нужнаему. Иты даже сделала несколько попыток… Яправ? Носвекровь наверняка восприняла эту затею «вштыки». Ещебы, конечно, онапротив! Итеперь ты решила, что, может быть, онаиправа. Чтопроще все оставить какесть. Неведомая фея-крестная, присылающая мальчику подарки пару раз вгод, куда предпочтительнее, чемоткинувшаяся сзоны мать, убившая мужа иоставившая сына сиротой. Ведь так?
        Да. Нет, подарки Алеше она неприсылала. Ирина Анатольевна запретилавсе, чтоможет иметь хоть какое-то отношение, намек наличность Лоры, вэтом бывшая свекровь была непреклонна. Втом единственном разговоре она называла вещи своими именами инаконец убедила Лору, чтодлявсех будет лучше, если Алеша иЛора невозобновят общение. Вход длялучшей убедительности тогда шли даже угрозы, аотодного упоминания ополиции Астаниной вту пору становилось тошно. Слишком свежи были воспоминания околонии. Темболее что родительских прав ее лишили, онадляАлеши — никто, чужой человек. Даже незнакомый. Конечно, впрессе то идело появляются истории ородителях, выкрадывающих своих детей друг удруга, ноЛора хотела хоть вчем-то быть хорошей. Хоть немного, если это еще возможно.
        Иона сломалась.
        Стех пор каждый месяц Лора исправно привозила конверт сденьгами иопускала его впочтовый ящик Ирины Анатольевны. Ейиногда даже снился этот ящик, егогрязно-бордовая краска, блестящая скважина замочка (Ирина Анатольевна врезала новый после первогоже оставленного Лорой конверта), острая зазубрина прорези дляписем, обкоторую приятно докрови порезать палец, чтобы стало больно. Физически.
        Часть четвертая
        Дневник Велигжанина (продолжение)
        5апреля 1932
        Вотделе творится форменный бедлам. Всебегают, суетятся, Павел Степанович, замРатникова, былсегодня весь красный ипотный, ябоялся, какбы сним несделался удар. Сдаем проект нашей фабрики-кухни. Ратников послал меня заподписями вМоссовет, япроторчал там целую вечность, собирая росчерки, штампы, резолюции иразрешения вколенкоровую папочку. Этапапочка теперь дороже человеческой жизни, надо полагать.
        Жена разругалась ссоседкой из-за квартплаты. Тарегулярно забывает погасить свет вуборной, аплатить нам предлагается поровну. Идалия Григорьевна возмутилась, темболее что ее несколько дней небыло, значит, ирасход унас был меньше. Потребовала, чтобы я заступился ивнес свою лепту. Ноя неучаствую вкухонных склоках, мнеони напоминают толкотню наСухаревке — только никниг, никулебяки изобжорного ряда, нистуденческой романтики они вмою жизнь непривнесут, один лишь срам игрязь. Идалия Григорьевна назвала меня оппортунистом. Она, ксчастью, незнает, чтоменя зовут НеВиделНинуТриДня.
        9апреля 1932
        Весна ворвалась стремительно, заодну ночь смазала краски. Вводостоках бушевали потоки, мешали спать, гремели. Такой вечный, молодой иупругий звук, оннаполняет меня ошалелой радостью, какбудто это помоим венам, анетрубам сжурчанием льется талая вода.
        Нина такая сумасбродка. Сегодня затащила меня вфотоателье идолго объясняла тамошнему фотографу, чтоотнего требуется. Нет, говорит, меня стоварищем ненадо фотографировать, иодну меня тоже ненадо! Авот извольте-ка лучше выйти наулицу иснять длянас кусочек неба соблаками… Оноиправда невероятное, такнесется, будто планета сорвалась сорбиты. Древние были очень неправы совсей этой чепухой насчет трех китов иМировой черепахи. Ятеперь, сприходом этого апреля, точно знаю, чтомир держится исключительно набольшой карусели.
        —Может быть, вас, гражданка, сфотографирую? Увас иберетик красивый… хотите, сбукетом, хотите, нафоне портрета Иосифа Виссарионовича… — упрашивал работник. Просьбу ее он решительно понимать отказывался, аона все твердила итвердила. Но. Неродился, думаю, тотеще мужчина, которого несможет убедить Нина. Вотиэтот сдался наконец. Ворча, чтотолько зря пленку переведет, онсделал несколько кадров, язаплатил ипообещал забрать снимки через несколько дней, когда выйдут изпроявочной. Нина ввосторге.
        Потом гуляли поСтрастному. Измонастырских келий давно уже выселили последних монашек. Куда — ктож его знает, куда. Сжилплощадью такая беда, всетолько обэтом итвердят. Стройка, конечно, повсеместно полным ходом, нонедумаю, чтомы сможем снабдить всех жильем хотябы вближайшие несколько лет. Заэту пятилетку точно несможем, этого нет даже вплане. Несчастные люди.
        Набульваре остановились удома номер 9.
        —Помнишь, мына«Свадьбу Кречинского» ходили? Вэтом особняке жил автор пьесы, — сообщила моя синичка. Несмотря нато что морозы кончились, онанеторопится снимать свое лимонное пальто: мыгуляем часами, амашину сводителем она больше неберет.
        Яприпомнил эту историю, проАлександра Сухово-Кобылина иего француженку. Кажется, еепотом нашли убитой наокраине, адело так доконца инерасследовали.
        Нина кивнула:
        —Да,ее звали Луиза Деманш. Онбыл ей неверен, иона очень страдала, потому что любила. Говорят, впоследний вечер своей жизни она пришла сюда истояла подокнами. Куталась вплащ, хотела его увидеть. Там, взале, устроили бал. Тысячи свечей… Икогда он появился вокне — онбыл неодин, ацеловал другую женщину… Такая боль, страшно даже подумать. Мнекажется, этиокна досих пор должны помнить ее боль, аведь сколько лет прошло. Мысейчас стоим натом самом месте, где, быть может, стояла она иплакала. Конечно, онаплакала, какможно такое вытерпеть инезаплакать?
        Почудилось, чтоНина говорит мне это скакой-то целью. Неужели она меня ревнует? Доэтого дня я всегда старался негадать, чтоона комне испытывает. Наши отношения ведь чисто платонические… Мы,конечно, просто друзья. Оназамужем. Явынужден повторять это все чаще ичаще.
        Аправда втом, чтоя проклинаю незнакомого мне мужчину просто потому, чтоон есть.
        Этонесовременно. Предрассудки ипережитки буржуазного прошлого, возмутиласьбы неотразимая товарищ Коллонтай. Амне плевать. Непереношу саму мысль онем, этом чертовом Вяземском.
        ЕщепроСухово-Кобылина:
        —Сомнительные повадки аристократии, — кажется, ляпнуля, пока Нина стояла ивглядывалась вокна. Кажется, тамкоммунальная квартира теперь икакое-то учреждение. — Привезти ее изФранции, нонежениться, а… вот так, поселить… чтобы весь город знал… Бедная девушка.
        —Бедная девушка сама знала, начто шла, — тихо сказала Нина, развернулась всем телом ипосмотрела мне прямо вглаза. — Откуда такое ханжество? Неужели ты думаешь, чтоженщину действительно можно совратить, сбить «спути истинного», илиувести изсемьи, каксобачонку наповодке, — воттак, против воли?..
        Вотичто она хотела доменя донести? Тольколи то, чтосказала?
        Двадня назад рядом сВоенторгом случайно повстречали Марту Ратникову. Мояошибка, нельзя было соваться наВоздвиженку, слишком людно, изнакомых всегда полно. Хотя почему нельзя? Ничего тут предосудительного нет. Мыпросто прогуливаемся.
        10апреля 1932
        Пускали кораблики вручьях уНикитских ворот. Совсем «одетворились», каквыражается Нина. Оназахватила издома плотную фиолетовую бумагу, гофрированную, обертку отчего-то. Ясложил несколько штук, причем задавностью лет (уж изабыл, когда делал это впредыдущий раз!) все перепутал, ипришлось несколько раз начинать заново. Фиолетовые кораблики, такчудно… Нина давилась смехом идразнилась. Апотом трогала проталины, похожие насахарные корочки. Сунет ладошку между двух слоев исмотрит, какпросвечивают лучи сквозь быстро расширяющиеся ноздревато-сырные дырочки. Нарозоватой коже искрятся капельки.
        Потом запустили наши гофрированные кораблики (нафлагмане — розовый бантик изленточки) ибежали рядом, стараясь успеть заними. Чуть несшибли сног старушку. Намжарко, пальто распахнуты, отшеи пар валит, аона замотана платками ишалями досамых глаз, даже кончик носа спрятала. Говорят, старость холодит кости. Незнаю, ямолод, какнебыл ивдвадцать.
        Уканавы Нина принялась отлавливать нашу флотилию, перегородила поток хворостинкой, потом ивовсе залезла вручей чуть неполокоть. Яволновался, какбы она непромочила ноги. Хотя наверняка промочила, амне сказала, чтонет. Доневозможности упряма.
        Явзял ее ладони всвои, чтобы согреть. Пальцы какледышки. Потянул насебя, приблизил корту, хотел подуть наних, ивдруг, самнепонял как, принялся целовать. Безумец! Каждый палец, каждый ноготокее, каплевидный, ровный, сбледной гладенькой лункой…
        Часть меня боялась неуспеть перецеловать каждый издесяти, даже тот, чтоскольцом. Думал, сейчас выдернет руку, надает пощекам. Язаслуживаю, замои действия имои мысли, охзаслуживаю.
        Нет.
        Глаза унее потемнели, какбудто воды набрали.
        Бумажные корабли остались. Там.
        Онаповела меня куда-то, потащила почти что. Вголове такая мешанина, громыхало, шумело, звенело. Всекаквспышками… Яшел заней, онатянула меня, ия помню только ее спину, растрепавшийся русый узел назатылке, отяжелевший мокрый обшлаг рукава. Мыочутились впроулке, потом втемной арке, потом подстеной, вуглу. Когда укромнее места было уже ненайти, аона все хотела еще идти, яудержал ее заруку.
        —Нина…
        Онарезко обернулась ипочти оттолкнула меня. Плечи мои ощутили каменный выступ, вкоторый уперлись, анагубы тотчас хлынул вкус ее губ. Нея целовалее, онаменя, иэто было так горячо, будто мы влесу раздували костер инемогли прерваться нинамгновение, чтобы искра непотухла инепришлось начинать сызнова.
        Снова полночь. Распахнул форточку, чтобы слышать шум таянья, — такпроизошедшее кажется немного реальнее. НаБашне только что пробили часы, ясосени неслыхал их боя несулицы, аизкомнаты, воткаксейчас.
        Губы обветрены и, вероятно, кзавтрему покроются коростами. Хотел было взять изаптечки вазелиновую мазь скалендулой, ту, чтожена летом варила. Ноодумался. Потому что подлость.
        15апреля 1932
        Сомной творится что-то настолькоже ужасное, насколько ипрекрасное. Ничего немогу ссобой поделать, мысли скачут. Сегодня битый час смотрел накарниз. Снега почти неосталось, амне все еще чудятся сталактиты, свисавшие снего дней десять назад. Время словно остановилось, иприэтом несется какпришпоренная гнедая. Ябоюсь неотвратимости весны, неотвратимости нашего бытия. Нехочу, чтобы все менялось. Остановись, мгновенье, тыпрекрасно… Привиде калача тутже вспоминаю, какона любит отщипывать отнего кусочки, отсвежего, ещепарного, макать втолько что выпавший снег иесть сжадностью. Онавообще все делает сжадностью, сазартом каким-то непередаваемым, будто все это было запрещено ивот только сейчас стало можно. Обожает снег, влюбых проявлениях (сержусь навесну зато, чтоона забирает его унас, снег этот самый), идаже грызть сосульки, хотя я иругалих, говорил, чтоони все покрыты угольной сажей. Конечно, этонеправда. Помню, какони были прозрачны ипронизаны солнцем, сзастывшими крохотными пузырьками. Голубой янтарь.
        —Попробуй, — тыкала она сосулькой мне вгубы. Глаза хохотали, иотказать ей я немог.
        Теперь остались лишь голые обглоданные карнизы. Словно мы съеливсе. Ноона находит другие поводы длявеселья, какте вот кораблики, втот день. Прошло — сколько? — всего пять суток. Кажется, целая жизнь. Другая жизнь, немоя, настолько еще непривычная, чтоя все боюсь поверить своему нечаянному запретному счастью. Этонеправильно, якорю себя каждый вечер. Нозасыпаю сулыбкой, апервая мысль после пробуждения снова заставляет меня улыбаться. Дотого момента, пока незамечаю доносящиеся шаги жены, еенедовольный ото сна голос.
        МысНиной все также неловко пользуемся безличными предложениями: «Мнесказали», «мне подарили»… «я слышала» — вместо «мне рассказал муж», «я бывал» — вместо «мы ездили сженой». Обходимся безуточнений. Всеэто шито белыми нитками, такмы тщательно итак очевидно, досмешного, догорько-смешного избегаем любого упоминания онаших супругах — ведь скем еще наша жизнь так крепко связана уже долгие годы? Ноупомянуть их вразговоре впрямую кажется бестактностью, оскорбительно длянас — недляних.
        Ноговорим обовсем насвете. Налюдях нельзя целоваться, инесидетьже нам поподворотням. Всеравно что студенты, ей-богу, молодняк, аневзрослые люди. Ядумал прежде, такие переживания мне недоступны. Чтоя уже старик. Явообще много чего думал просебя. Например, чтоя верный муж. Завсе годы брака я непозволил себе нетолько интрижки, нодаже флирта. Думал, чтотак недоставлю проблем Идалии Григорьевне, онаведь ревнива. Думал, чтоневерные мужья слабы изаслуживают лишь жалости, явидел среди своих коллег тех, кторазрывается между женщинами, двумя, тремя сразу… Онибегали, какдраные кобели, имне было все это непонятно игнусно. Теперь я незнаю, чтоидумать. Может, ябыл верным только потому, чтоневстретил Нину раньше? Может быть, верных людей вообще небывает вприроде? Нет, язнаю, еслибы Нина стала моей, яникогда непосмотрелбы надругую женщину, сама мысль обэтом противнамне. Поиронии судьбы, мненепременно надо смотреть надругую женщину, потому что позакону иперед людьми она — моясупруга. Даже вцеркви когда-то сомной обвенчанная. Атело протестует.
        Стелом вообще творится черт знает что. Ночью поднимается температура, жена беспокоится, аее забота мне тяжела. Бегает разжигать примус вкухне, заваривает травяные сборы. Чувствую себя кругом перед ней виноватым. Несколько раз ложился спать совсем больным, ивсе терзался, что, если разболеюсь, несмогу видеться сНиной несколько дней, ато инедель. Наутро здоров. Чтоэто? Новое лекарство? Любовь каклучшее лекарство — какая пошлость! Мневсегда казалось это восторженной пошлостью. Новедь я так инепростудился, хотя третьего дня, кпримеру, потерял подметку, совсем раскисли мои сапоги. Начало чавкать полужам, когда Нина шла сомной рядом, подруку, ия молился: толькобы неуслышала, незаметила. Хорош кавалер…. Ксчастью, совсем отвалилось уже впарадной, полестнице поднимался едва небосиком.
        Замечаю, какотмоей измены разваливается квартира. Другойбы, может, сказал: нет, неизменял, самого, таксказать, факта небыло. Небыло. Но,конечно, этоизмена, чтожееще, если моя голова, словно подушка, набита мыслями оНине, настолько туго набита, чтоизовсех дырочек торчат белоснежные пушинки нежностей имечтаний оней. Амежду тем затрещала проводка вкомнате, лампочка мигает, ровно какнапожарной станции. Давеча засорился слив. Полчаса назад оборвалась полка вкоридоре. Думаешь, нистого ниссего — аннет, этоотизмены. Мерзкое слово.
        Губы жены вдруг стали гуттаперчевыми, какукуклы. Яразучился их целовать, как-то вдруг, водин вечер. Еерот всегда был так ладно скроен, точь-в-точь полекалам моего рта. Асегодня вдруг стало неудобно, ия целовалее, тщательно, будто делал какое-то гимнастическое упражнение… Моетело протестует. Супружеский долг никто неотменял длятаких, какя. Моизнакомые как-то справляются, видно, сэтим делом. Имне придется. Пока удается избегать, нодолголи — незнаю.
        Идалия Григорьевна отчитала меня. Говорит, яцветок наокне залил. Толи загнилон, толи померз. Всеоттого, чтоночью встаю подышать весною ипожелать через весь город сладких снов моей сероглазой синичке, аветер холоден, недлятропических неженок вкадках. Вотивыходит, чтоотмоей любви гибнет растение. Аговорятеще, любовь возрождает…
        29апреля 1932
        Долго неписал. Много было рабочих дел, абольше того переживал, какбы жена неузнала. Двенедели назад едва успел выхватить этот дневник изее рук, онанеожидала, чтоя войду. Сцена вышла пренеприятная. Ия был сам себе противен тем, какрьяно отстаивал «право надневник», наличные мысли, наличное, ейнепринадлежащее пространство. О,еслибы она знала, сколь далеко оно простирается! Нолучше незнать. Стого дня тетрадь лежала впотайном отсеке старой матушкиной консоли орехового дерева, которую она подарила насвадьбу. Ивот, опять эти невеселые иронии, прятать тетрадь — наперсницу влюбовных делах впредмет, подаренный втот день, когда были произнесены клятвы, ныне мысленно миллион раз мною нарушенные…
        Навыставку Володи Татлина ходил водиночку, больно много там знакомых, асплетни нам никчему. Зато уделил внимание собственно выставке, чегобы неслучилось, окажись моя сероглазка рядом. Володя, конечно, гений. Мысним знакомы тысячу лет, нонеперестаю поражаться смелости его мыслей, размаху нечеловеческому. Башню Интернационала он задумал, помню, ещекогда работал вИЗОНаркомпроса, летдвенадцать назад. Ипусть ее так иневозвели (здесь позволю себе улыбнуться, куда водном городе ужиться моей Сухаревой барышне иэтой новой вавилонянке), замысел превосходитвсе, чтоя видел набумаге ивмакетах. Только представить себе какую-нибудь измосковских площадей, накоторой высится это 400-метровое сооружение: куб, нанем пирамида, наней цилиндр, асверху полусфера. Даеще все вращается: башня вкруг своей оси соскоростью оборота вгод, пирамида — оборот вмесяц, цилиндр — оборот вдень, аполусфера — вчас. Даеще там илюди должны были сидеть, поидее. То-то, наверное, уних головабы кружилась… Ещевродебы радиомачты сверху, исветопроекции наоблака… Да,есть отчего замереть духу! Футуризм отархитектуры, здание будущего! Ипусть теперь
восторги оттатлинских замыслов поутихли, азлопыхателей вкулуарах стало значительно больше (все они вот уже неделю какобъединились водин союз, отбросив свои творческие объединения типа ВОПРА иОСА, какящерицы — хвосты), никто незаставит меня усомниться ввеличии Володи какархитектора имечтателя.
        Возле модели орнитоптера, который все больше любят остроумно называть Летатлином, язамер. Вотчто привелобы ввосторг Нину. Оназамирала, когда я рассказывал ей ожелезной механической птице Брюса, ноЯкову Виллемовичу такое инеснилось. ВсеуТатлина вещи-идеи, творения-загадки, относящиеся ксказочному ровно также, какикбудущему. Позамыслу Володи (это он мне сам говаривал), егоЛетатлин должен был символизировать собой слияние машины ичеловека, полет мысли человека имеханической конструкции… жаль только, чтоиспытания так инесостоялись, этоВолодю очень подкосило. Нохотябы унего состоялась персональная выставка, немногие изнас удостоились такой чести, признаться.
        —Мыеще вскарабкаемся нанебо, вотувидишь, — попробовал пошутитья, пожимая ему руку. Аон взглянул так грустно иедко:
        —Увижу? Вотуж спорно. Вскарабкаемся? Определенно.
        Даже вразгар пессимизма он нетеряет своей веры вполет.
        2мая 1932
        Вчера случилось непоправимое, новобщем этого иследовало ожидать. Черт, чтоя пишу… Всекончено. Кончено.
        Сутра пораньше отправились погороду гулять. Признаться, мненехотелось, ноЛюдочка растормошила, уговорила. Кавалер ее уехал наВолгу, такона соскуки только что настены нелезет.
        Авечером были посиделки вновом Союзе архитекторов. Союз новый, лица теже. Былили уменя предчувствия? Нет, небыло, явесь бесновался отнетерпения иневозможности это нетерпение показать, ведь моя синичка… Нет, немоя… Нина тоже должна была прийти. Оэти встречи-суррогаты, встречи-полуфабрикаты, принародно, когда нельзя ее коснуться, нето что обнять, — какя ругал их прежде. Атеперь… теперь даже они впрошлом.
        Разговоров только ибыло, чтообуспешном полете дирижабля Ленинград — Москва. Прошлый, вобратном направлении, тоже закончился благополучно, ивсе воспрянули духом. Давно заметил, ничто так небудит влюдях энтузиазм, какидея покорения — воздуха, моря, государства, врага. Иничто так неподстегивает патриотизм, какобщая победа.
        НоНины небыло. Япоминутно выходил вкоридор, якобы чтобы подышать, ивозвращался кокну, кбеседе сгруппой реставраторов, вставая так, чтобы мне было видно улицу.
        Всередине вечера она явилась. Язаподозрил неладное — этоуже была немоя Нина, аНина Романовна Вяземская, холодная ипочти царственная, асней рядом вышагивал мясистый, своенной выправкой, усатый господин. Унего были короткопалые массивные ладони, рассеянный взгляд икитель, сшитый изтемной ткани, власти истраха. Борис Сергеевич Вяземский, тутже поняля. Муж. Таинственный Помощник.
        Онипробыли совсем недолго, Нина наменя иневзглянула. Вотэто выдержка, думал я свосхищением, агде-то внутри зудел червячок, авдруг она разлюбила, онанаконец увидела тебя нафоне своего мужа ясно: стареющего архитектора содышкой идырявыми подметками… Ониуже собирались уходить, когда мы встретились глазами — каквсегда, вотражении, насей раз узкого зеркального панно вфойе. Вяземский был занят беседой, идымчатые глаза Нины, чудные, искристые… указали мне нанеприметную дверь кабинета. Ямгновенно зашел туда, ичерез полминуты она была вмоих объятиях. Сокровище.
        —Опасно, Миша… — сквозь поцелуи шепталаона.
        —Янемогу безтебя, — отвечал ейя. Видее мужа всколыхнул такой дикий страх потерятьее, чтоя готов был схватить мою сероглазку иуволочь впещеру, какпервобытный человек, лишьбы она была сомной. Моею.
        Свет вспыхнул внезапно, мынеслышали нишагов, нишороха. Лампа зажглась тысячей обличающих огней. Насраскрыли. Попасться так глупо могут лишь любовники, укоторых вприсутствии друг друга отшибает разум. Горенам, мыбыли таковы. Имы попались.
        Вяземский стоял исмотрел, чуть улыбаясь вусы. Язавел Нину засвою спину ивыступил вперед, готовый ковсему.
        —Так-так-так… Давно мечтал познакомиться лично! Нуздравствуйте, Велигжанин Михаил Александрович… 24января 1889года рождения. — Вяземский прищурился. — Сындиректора реального училища имладшей дочери мелкого фабриканта. Свечной заводик подВладимиром, имыловарение ктомуже, нетакли? Окончил Московское училище зодчества иваяния, преподавал. В1913году женился наИдалии Григорьевне Юрасовой. Вовремя войны был нафронте. Поручик. После отравления газами заработал порок сердца. Изгоспиталя отправлен врезерв. Членом партии неявляется. Читает курс лекций поистории архитектуры студентам…
        —Итеории, — добавиля.
        Вяземский поднял бровь:
        —А?
        —Читаю курс лекций поистории итеории архитектуры.
        —Новостальном все верно? — легонько улыбнулсяон.
        —Абсолютно.
        —Да,совсем запамятовал! Увасже есть двое детей, Людочка иСанечка… — Взгляд унего был настолько многозначительный, чтонеуловить угрозу было невозможно. — Счастливица увас жена, нето что моя, пустоцветка.
        —Каквы смеете так говорить освоей жене? — Ябыл внесебя ишагнул кВяземскому, чтобы съездить ему пороже.
        —Ненадо. — Нина судорожно всхлипнула иудержала мою руку, аВяземский мягко отступил всторону. Гнусная имерзкая скотина, оннедостоин даже смотреть наНину!
        —Потому что это моя жена, — веско ответилон. — Яже неговорю ничего провашу. Ниночка, попрощайся сосвоим другом, мыуходим, мнезавтра рано вставать. Ивытри сопли, тызнаешь, яэтого нелюблю.
        Вяземский вышел бодрым чеканным шагом — аведь умел, каквыяснилось, подкрадываться, ровно кот илитать. Амы остались, ия схватил Нину, прижал всем телом. Онабилась влихорадке.
        —Берегисьего, этострашный, страшный человек, — твердила онамне, слово вставить недавая. — Намнадо расстаться иникогда больше невидеться. Слышишь? Никогда. Иначе иты, ився твоя семья погибнет. Онможет это, язнаю. Дети, онговорил отвоих детях. Мыдолжны их спасти. Намнельзя больше видеться, этовсе было ошибкой.
        Ямогу долго еще писать, чтоона мне говорила ичто я ей отвечал. Заминуту илидве мы успели сказать так много слов любви иужаса… Новсе это впрошлом. Ведь решено, чтомы больше невстретимся, чтоя небуду искатьее… Онапотребовала, чтобы я клялся.
        Этоконец.
        Япроводил ее кдверям. Намуже было наплевать, кточто подумает. Ноименно поэтому никто инезаметилнас. Вяземский протянул руку, имне пришлось ее пожать — ради Нины иее будущего.
        Яобернулся кней:
        —Нина… Романовна…
        —Михаил Александрович, всевпорядке. Прощайте.
        Неньютоновская жидкость. Вода скрахмалом один кодному, раствор, вспокойном состоянии ведущий себя какжидкость, совсеми качествами текучести, ноприударе, столкновении илинаразрыв проявляющий себя кактвердое тело. Ееглаза вминуту нашего разрыва овладели главным свойством неньютоновской жидкости.
        29июня 1932
        Приходил Гендель, рассказывал освоей идее переноса зданий. Если получится, этобудет достижение, сравнимое спостройкой… незнаю… пирамид!
        После его ухода долго немог заснуть, сидел заширмой, чертил. Жена ворчала. Мневдруг припомнилось, что, когда Пушкину приходило наум четверостишие ион вставал, чтобы записать, Наталья Гончарова задувала свечу иговорила, чтоночь — время длясна, анедляработы. Такрассказывал А.Ф.Кони наоткрытии памятника. Недумаю, чтоя хоть сколько-нибудь похож нанего, новсе жены вмире, кажется, родные сестры.
        15июля 1932
        Бывают хорошие дни, когда я занят делами ипочти невспоминаю. Беспамятство длягрешников, должно быть, этонаграда — нираскаяний, несожалений. Потому-то грешники вроде меня этого инезаслуживают.
        Город хранит образ нас снею. Яброжу, ивсе вокруг нашептывает онашей безумной весне. Спасоглинищевский переулок помнит нашу жестяную коробку леденцов-монпансье, съеденную напополам: оналюбит клубничные, исовсем непереносит цитрон… Ятогда потерял перчатки, иона попыталась одолжить мне свои. Кожа тонкой выделки нашелковой подкладке. Ясосмехом отказался: слишком узкие, янехотел их растянуть.
        27июля 1932
        Жена сдрожью вголосе сообщила, чтозавтра придет официально знакомиться Людочкин жених. Сафронов. Тоесть это она думает, чтожених, пока-то он просто знакомый. Но,судя побольшим глазам Люси, дело знакомством неограничится.
        Вотя идожил дотой поры, когда мои дети стали совсем взрослыми. Янетешу себя иллюзиями, чтонужен им, какпрежде. Нет, дитя вырастает исловнобы отрекается отродителей, такбывает иулюдей, иуживотных, просто унас это скрашено стесненными жилищными условиями иматериальной зависимостью. Ноя вотличие отСаши иЛюды помню то время, когда они были совсем малышами иостро вомне нуждались. Ихдетство выпало насамые сложные годы, ипусть сейчас они стали уже называться легендарными, тогда они были просто тяжелыми. Эйфория отпобедившей революции, беспокойство отполной неуверенности всмутном, хотя ибесспорно прекрасном будущем, ежедневные потрясения… Ястарался какмог. Стремился, чтобы их дни отмладенчества доотрочества небыли ничем омрачены. Лепил им игрушки исвистелки изглины игипса наработе внеурочное время. Мысженой клеили новогодние бусы избумаги иобмазывали обойным клеем фигурки изваты, чтобы потом раскрасить иповесить наелку. Пока елки неупразднили.
        Ятак стремился вложить вих головкивсе, чтознал сам! Сказки повечерам — народы мира много чего напридумывали занятного! Ямнил, чтопродолжаю великое дело, начатое дляменя моей няней, атам — ктознает, — может, иее няней илиматерью. Вотосел, такинеуспел спросить уМатрены Семеновны, ктоэто был, длянее… Теперь уже неворотить, неисправить.
        Явсе надеялся, чтодети станут похожи наменя. Тщетная надежда всех родителей, теперь я это ясно вижу. Такмы стараемся победить смерть. Но,кажется, поколение запоколением проигрываем битву, неуспев начать. Людочка машинистка, Саня пойдет попартийной работе, если удастся, парень он головастый, ужесейчас рассуждает ополитическом процессе, обистории изначении ВКП(б), знает всех наркомов наперечет, нетолько поименам, ноипобиографиям чуть неотрождения. Уменя растет истинный большевик, ядолжен гордиться. Игоржусь, конечно…
        Как-то раз приНине я пустился вмногословные воспоминания отой поре, когда они были малышами. Онасмотрела блестящими взволнованными глазами, иочень напомнила мне ту Нину Романовну, какой предстала передо мной впервые, после исполнения своего романса очерном клевере, уРатниковых. Помню, оборвал себя наполуслове, ругаясь просебя забестактность:
        —Прости, тебе, должно быть, скучно все это слушать…
        —Мненескучно слушать то, чтотебе нескучно мне говорить, — горячо отозвалась она итронула меня своими прохладными пальцами. — Если уменя нет собственных детей, этонезначит, чтомне ненравятся чужие. Дети есть дети. Любимые существа.
        Такона это произнесла… Какподногти иголку, япочувствовал. Никогда незатевал сней беседы одетях, нидо, нипосле того дня. Вижу, ейэто больно, нонезнаю, почему она нестала матерью. Судя поее реакции, врядли это ее осознанный выбор. Авдруг да? Может, дело вмуже? Иона нехочет иметь детей именно отнего? Женщины знают множество средств… Теперь, после знакомства сним, ялегко могу себе это представить. Хотя нет, конечно, Нинабы так непоступила, повсему видно, чтоона жаждет стать матерью, ажестокосердая природа противится.
        Несчастный, явсе еще пишу оней. Прошло три месяца…
        14сентября 1932
        БылуКремля. Москва-река так обмелела, можно перейти вброд. Водопроводы несправляются собеспечением населения питьевой итехнической водой. Тотут, тотам среди коллег слышу подробности проекта канала, который свяжет Москву иВолгу. Немыслимо, потребуется огромное количество рабочей силы. Только вот откуда ее взять? Признаться, яневерю, чтопроект осуществим, даеще вподобные сроки. Ивсвоих сомнениях я неодинок.
        22октября 1932
        Давно неписал, нехочется. Двенедели провел вкардиологии.
        Проклятое сердце. Лучшеб оно просто прихватывало, яимею ввиду, телесно. Такведь ноет. Какбы распрекрасно было, скажешьему: забудь, дело минувшее — аоно раз, изабыло. Нобылоли вжизни хоть раз, когда сердце отличалось послушанием?
        6ноября 1932
        Четыре дня назад Ратников выстрелил себе вголову. Всяархитектурно-проектная мастерская Моссовета стоит наушах. Говорят, растрата, завели нанего дело, вотиневыдержал. Ноя неверю.
        Идалия Григорьевна отговаривала ходить напанихиду иподконец устроила некрасивую сцену. Сама она непошла. Ябыл один. После кремации урну замуровали наДонском. Пришли вообще только четверо, двое изних — вдова ссыном. Чтотворится слюдьми, почему они сидят понорам, словно кроты?
        Каюсь, ямечтал, чтоНина будет там, даже если длявстречи такой мрачный повод. Марта ведь ее подруга. Нонет, непришла. Ядавно оней неслышал ничего.
        18ноября 1932
        Людочка готовится съезжать: после свадьбы они сСафроновым будут жить унего. Жена волнуется, чтонас снова уплотнят, итогда придется поставить Сашкину кровать внашей комнате. Ая даже непротив. Мне, признаться, всеэти жилищные дрязги изрядно надоели.
        Намедни пошутил сЛюдой, чтозамужество ее оттого, чтоона нагодовщину Октября детишкам наутреннике подарки раздавала. Сделала большие глаза. Яей объяснил:
        —Раньше, если барышня хотела выйти замуж, онавновогоднюю ночь дарила подарки семерым детям. Такая примета.
        Этомне Нина рассказала однажды, сам-то я такого незнал. ВотиЛюся тоже. Покачала головой:
        —Ты,папа, меня решительно удивляешь. Верить вприметы?
        Чувствую себя трухлявым пнем. Устал.
        29ноября 1932
        Янепонимаю, вчем смысл.
        Думал, чтостанет легче, ведь больше полугода минуло снашей последней встречи. Нолегче почему-то нестановится, каждый день наполнен вязкой темной морокой, откоторой одно спасение вработе, чтобы отвлечься, забегаться. Стоит поднять голову отпроектов ипланов, глянуть вокно — накатывает, прибивает кполу, такчто едва можно пошевелиться. Будто жук надоске уэнтомолога. Какой вэтом смысл? Любить, изнывать, неимея нималейшей возможности унять эту тоску, увидеть Нину. Оназапретила. Дая исам впоследнее время понимаю изамечаю, чтовсе это нешутки. Становится тревожно, будто тучи сгущаются. ОВяземском говорят довольно часто теперь, ивсе так многозначительно.
        Онупомянул тогда моих детей, жену, этовсе было недвусмысленно. Угроза, предупреждение. Ятвержу себе какзаклинание, чтопоступил так ради родных, чтобы защититьих. Обедаемли мы вместе ввоскресенье, идемли куда-то, явсе говорю: этобыло правильно. Онистоят такой жертвы. Аперед глазами только ее лицо, ееглаза.
        Вседумаю, какона переносит это? Ведь перенести невозможно, вгруди такая дыра, чтоаж ветер свистит, будто приставили кребрам винтовку ипрострелили насквозь. Или, может, онаиневспоминает обомне? Тогда была весна, авитаминоз, химия… Атеперь уже снег выпал… Янеудержался, признаюсь, несколько раз слонялся подокнами жилкомитета — того, гдеона служит. Боялся ее увидеть, ижаждал, исомневался. Может, длянее все это значило намного меньше, чемдляменя? Женщины часто ветрены, особенно такие несравненные, особенно такого положения. Может, онавздыхает теперь подругому, илиони смужем давно посмеялись обомне, оннасупил брови, погрозил пальцем, аона прильнула кнему. Онаумеет вот так прильнуть, чтовсе внутри сжимается изамирает.
        Одного взгляда мне былобы довольно, чтобы все понять: любитона, илижалеет, илиуже давно выбросила изголовы, такчто даже признает несразу.
        Такилииначе, ужилкомитета я ее невстретил. Отругал себя замалодушие изарекся больше неходить. Явзрослый мужчина, мнетакое нытье непристало… Ябыл нафронте, видел войну иужас, нодаже тогда…
        Хорошо, чтоуменя есть эта тетрадь. Иногда бывает невмоготу, хочется бежать, неразбирая пути, звонить иуслышать ее голос, просто услышать. Немогу сделать вдох. Хочется резать себе кожу, ковырять ее шилом, чтобы чувствовать боль снаружи. Хочется заорать навсю улицу «Яже люблю тебя!» Какбудто признание влюбви хоть что-то меняет. Какбудтобы мои чувства — этонечто неординарное. Какбы нетак. Любят многие — иотнюдь невсе счастливы. Поправде, ктоизнас встречал счастливого человека? Этомиф.
        5декабря 1932
        Сегодня год, каквзорвали храм Христа Спасителя. Обломки идосих пор неразобрали доконца. Ихоть я никогда особенно невосхищался этим тяжеловесным строением, безнего панорама Москвы осиротела. Спускаясь поВасильевскому, тоидело норовлю взглянуть туда, гдераньше высилась его белоснежная громада. Атеперь нетее. Словно зуб выбили.
        Ячастенько теперь прохаживаюсь вдоль реки. Смешно сказать, всесмотрю натот берег. Строительство дома ЦИК уже завершено, инаверное, содня надень туда переедут Вяземские. Нина как-то обмолвилась, чтоим дадут втом доме квартиру. Ееэто отчего-то печалило.
        МойСаша ввосторге оттого, какменяется город. Москва будущего, говорит. Вот, кпримеру, снесли церковь Николы Мокрого, чтовЗарядье, — считает, замечательно, пережитки долой, они, дескать, только тормозят… Амне что-то непосебе, наднях унас сним даже спор вышел наэтот счет. Горячая голова наш парень, всесчитает, чтонепременно нужно скорее разрушить, гдечто мешает. Иуж выстроить навека. Ая пытаюсь ему втолковать, чторазрушить всегда успеется, авот возвести… Яуже привык ктаким высказываниям, моистуденты вот тоже горячатся, будоражатся, всеуних наполеоновские планы вголове. Акакпопросишь: вотответьте, вчем уникальность инженерного решения того-то итого-то, — всесразу головы иповесят. Незнают. Какже тогда разрушать, если строить неумеют? Явсегда запрогресс, датолько прогресс лишь втом случае возможен, ежели следующее поколение извлекает все уроки предыдущего, весь опыт, всезнания. Банальность, но… Начистом листке бумаги мраморного дворца невозвести, хотябы ито, идругое было одинаково белого цвета.
        Сприходом нового начальника вмастерской все оживилось. Ратникова инепоминают никогда. Новую Москву построить — задача неизлегких, особенно когда приходится тягаться совсеми нашими реформаторами иреволюционерами отархитектуры. Меня это пугает, слишком уж радикально. Кажется, чтоэто нереальность, непроисходящее насамом деле, асон, фантасмагория. Чертежные листы, ватманы… Прихожу вкабинет идумаю: чтомне готовит день грядущий? Помню, давным-давно, году втринадцатом, один мой приятель шутки ради рисовал серию открыток «Москва XXIIIвека». Сидели мы надаче вАбрамцеве, уплетали варенье наверанде, отгоняли мух ифантазировали: воздушная дорога, дирижабли, аэросани… Теперешние прожекты некоторых умельцев ничем неотличаются оттех футуристических безделок.
        Город живой. Онзнает ичувствует все раньше людей, чтоживут внем, потому что люди слепы изаняты своей мелкой рутиной, аугорода нет других дел, кроме каксмотреть вовсе глаза вгрядущее, стремительно превращающееся внастоящее. Незнаю, потомули, чтоя инженер, архитектор, илиэтот город просто мне небезразличен порождению, ноя отчетливо ощущаю приближение чего-то страшного вэтой пульсации, вэтой лихорадке. Градостроительная мясорубка, перемалывающая кости города, скоро должна перекинуться, какболезнь, какчума, налюдей, егонаселяющих…
        15января 1933
        Сегодня унее день рождения.
        16января 1933
        Места себе ненахожу, пишу, чтобы хоть чем-то унять себя.
        Неудержался. Решил, ничто мне немешает поздравить Нину, повод тому совершенно благопристойный. Долго искал подарок, достойный ей принадлежать, купил кофейную пару Ломоносовского фарфорового завода, полупрозрачное совершенство изкостяного фарфора, невесомое, кипенно-белое, ссеребряной каемочкой.
        Спросил вжилкомитете Нину Романовну. Инаменя вдруг все иобрушилось.
        Вавгусте она попала подавтомобиль наВолхонке. Ая инезнал! Какя мог этого неузнать! Подлец. Такбыл занят собственными переживаниями, чтоупустил извиду жизнь моей любимой. Чтоже это я зачудовище?
        Жива, онажива, ия плачу, какмальчишка. Незнаю, чтосней, какона себя чувствует, какие унее травмы. Моябедная, какбольно ей было, кости болят всегда отчаянно… Какое счастье, чтоона жива. Вэтом новая секретарь меня заверила субежденностью. Немогу ипомыслить, чтобы было, еслибы… Нет, небуду писать.
        17февраля 1933
        Разузнал адрес Вяземских. Оказывается, онипереехали вдом ЦИК еще вконце того года. Ходил туда, меня непустили, тамвсе попропускам ипоприглашениям. Однако удалось разузнать, чтоНина Романовна уехала всанаторий — сразу после того, каквыписали избольницы. Куда именно, незнают, сказали, толи наводы, толи нагрязи. Ессентуки, Кисловодск, Пятигорск? Ато иЕвпатория… Когда вернется — тоже непонятно. Смотрели наменя стаким подозрением, чтоя поспешил уйти. Итак донесут Вяземскому, надо полагать…
        Вовсей этой беготне погороду, самнезнаю как, выронил сверток скофейной парой. Остались одни фарфоровые крошки.
        20февраля 1933
        Теперь я думаю освоей жене намного больше, чемдумал несколько последних лет — боюсь даже сказать, сколько. Ясмотрю нанее, словно вижу впервые, смотрю какчужой человек, изамечаю столько нюансов, чтостановится невыносимо приодной только мысли, какдолго я ее почти незамечал. Этонедостойно мужчины, ия признаю это. Явижу, какона хлопочет похозяйству — о, Идалия Григорьевна была рождена, чтобы стать хозяйкой иматерью. Женой? Вотуж незнаю. Явообще незнаю, чего стоит быть женой, какие дляэтого требуются достоинства. Мневмоей ситуации представляется только одно: любовь ксвоему спутнику жизни. Любитли она меня? Когда я задал этот вопрос, оназабеспокоилась, чутьли непосоветовала найти градусник вкартонке скрасным крестом.
        —Чтозаглупости, Миша? Естественно, люблю.
        Душно. Наверное, натопили чересчур…
        Часть пятая
        Лора
        15.23
        Прошел час, какЛора уехала отАлешиной школы, непривычно тихой, согненными подушками бархатцев покраям дорожки, ведущей ккалитке. Аее мысли все еще витали вокруг этого здания идвух людей, обитавших там. Несмотря навсе попытки уверить себя, чтоее интересует только сын, Лора немогла недумать иоСеве, всееще подрабатывавшем там наполставки учителем труда. Онанезнала, какему удалось устроиться туда, нозаэти три месяца успела узнать его довольно, чтобы понять: этому обаятельному молодому мужчине вообще все вжизни дается очень уж легко. Пара улыбок — иучительница химии, тасамая Виолетта, чтоивпрямь оказалась жгучей красавицей, млеет исоглашается вынести учебные реагенты имензурки наулицу, чтобы провести опыт длясемиклассников водворе, насвежем воздухе. Ещепара улыбок идоверительный шепот — изавуч вузкой юбке закрывает глаза наэту выходку «воимя науки» инедоносит директору. Полчаса внастольный теннис — ивот они уже приятели сЛориным десятилетним сыном, которого сама она знает только из-за забора. Ипусть забор этот кованый, свитыми деталями игнутыми линиями, онтак похож напрутья тюремных решеток,
разинавсегда отделивших мать отребенка. АСева Корнеев приэтом по-прежнему свеж ибезмятежен, исловнобы нипричем. Лоре понадобилось некоторое время, чтобы поверитьему. Неповерить этому человеку невозможно, ноона привыкла быть настороже совсеми, особенно стакими приятными вобщении: обычно вподобных людях всегда гнездится подвох. ВКорнееве подвоха, кажется, небыло. Правда, Лора невидела особого смысла втом, чтоСева околачивается вшколе, иподозревала, чтоэто лишь его сумасбродство, предпринятое исключительно сцелью развлечься. Стоило ей прийти кподобному заключению, идень бывал безнадежно испорчен, отравлен горечью.
        Ключа отподъезда свекрови унее, конечно, небыло, иона робко жалась удоски объявлений, пока дверь неоткрыл мужчина, выгуливавший дряхлого, наполовину облысевшего черного пуделька. Проскользнув вслед заними, Лора поднялась налестничный пролет между первым ивторым этажом, кпочтовым ящикам.
        Этот момент всегда волновалее, какбудто, опуская конверт вящик, онастановилась ближе кАлеше. Будто присаживалась накраешек кровати исмотрела нанего, спящего, сразрумянившимися ото сна щеками. Онафантазировала, чтонапринесенные ею деньги будут куплены какие-нибудь лакомства, илиинтересная книжка пропиратов иприключения, илиробот-трансформер — чтоможет порадовать мальчика? Точно она незнала, номогла предполагать. Вотисейчас, просунув конверт вузкую щель ипочувствовав, какон сшелестом проскользнул иупал надно, Лора намгновение задумалась, замечталась. Онастала почти счастливой.
        Заспиной, позади нее, раздались шаги спускающегося полестнице человека. Астанина чуть замешкалась, застегивая сумку, икогда развернулась, замерла. Надве ступеньки выше нее стояла Ирина Анатольевна, мать покойного Глеба иее бывшая свекровь. Спакетом, ручки которого завязаны бантиком, ивнаброшенном наплечи плаще, из-под которого виднелась домашняя одежда. Онаявно отправилась вынести мусор кконтейнеру водворе.
        Спервого взгляда Лора поразилась, каксильно сдала Ирина Анатольевна. Ониневиделись всего — сколько, полтора года? — акакая разительная перемена. Раньше Лора даже слегка побаивалась эту женщину. Впрежние времена Ирина Анатольевна напоминала американскую домохозяйку изстарого голливудского кино, носармейским уклоном. Белокурые обесцвеченные волосы она укладывала в«ракушку» назатылке, ровненько, чтобы ниодин волосок невыбился излакового плена. Онаносила юбку чуть ниже колен, изтемной шерсти, коричневой илисиней, туфли нанизком каблуке, иобязательно блузки сдрапировкой иликакой-нибудь замысловатой розой нагруди. ИЛоре казалось, чтоиногда Ирина Анатольевна забывает дышать — нето отстрогости, нето откакой-то напряженной собранности, которая неослабляется нинаминуту. Оставалось лишь догадываться, любилили ее ученики, которым она преподавала премудрости русского языка, илибоялись.
        Сейчас вженщине появилась какая-то неряшливость. Да,конечно, онавышла изквартиры просто вынести мусор, нопрежняя Ирина Анатольевна ивэтом случае былабы похожа навоенного коменданта. Ейтеперь было шестьдесят пять лет илиоколо того, ивпервые она выглядела именно насвой возраст.
        Лора иИрина Анатольевна смотрели друг надруга тягостно. Взгляд свекрови заторможенно скользил поЛориным плечам, лицу, ногам, ниначем неостанавливаясь, икуда дольше, чемэто требовалось, чтобы Ирина Анатольевна могла составить новое мнение обывшей невестке.
        —Здравствуйте, Ирина Анатольевна, — негромко произнесла Лора через силу.
        Женщина вответ слабо кивнула ипродолжила изучатьее. Лора насекунду прикрыла глаза, апотом отступила.
        Вотон, шанс, вотжеон! Надо всего лишь начать разговор, думала Астанина. Рассказать, каксильно она истосковалась, просить, умолять… Ноноги уже несли ее квыходу, иона ненавидела себя зато, чтонеможет приказать ногам остановиться. Чувство вины придавилоее, стоило ей столкнуться сИриной Анатольевной, итеперь огромным тараном вспину, между лопаток, гнало прочь.
        Онавыскочила наулицу, зажимая рукой рот. Наружу рвались рыдания. Чтоже это такое? Почему она несмогла? Речь кбывшей свекрови была заготовлена, ночь заночью Лора выстраивала фразы, объяснения, аргументы, ивот все рассыпалось, обуглилось наглазах истало прахом. Чтоэто? Страх, вина, раскаяние? Всетак смешалось, чтоЛоре трудно было определить, какое именно чувство вышвырнуло ее изподъезда. Даикакая разница? Главное, чтоона сбежала. Все, чтоговорила Ирина Анатольевна приих прошлой встрече полтора года назад, разом взорвалось впамяти, такоеже хлесткое, такоеже обидное, темболее страшное, чтобыло правдой.
        Лора сидела набетонной тумбе свысаженными внее чахлыми астрами. Втрубке мобильного телефона уже слышались долгие гудки дозвона, аона все еще немогла уяснить, кому звонит. Отняла трубку отуха, чтобы взглянуть надисплей. Оказывается, «Сева».
        —Да,я слушаю.
        Зачем она позвонила Севе Корнееву? Этот странный, малознакомый человек постоянно то отчитывает ипоучаетее, тонасмешничает, несмотря нато что явно младше нее. Лора так инеузнала, сколько ему лет. Боязно услышать ответ. Предрассудки, конечно. Ивсе-таки! Зачем она позвонила? Ониведь даже недрузья… ОтСевы сложно добиться участия. Ондаже ее соседку Катюшу, помнится, разобрал покусочкам, после всего пятиминутной беседы. Такиприпечатал потом Лоре:
        —Хорошая девушка. Маленькая только. Ейеще очень хочется любить. Хлебом некорми, дайккому-нибудь привязаться. Онасейчас втом возрасте иположении, когда любишь саму идею любви. Потом это пройдет.
        —Какбудто ты вдругом возрасте, — хмыкнула тогда Лора. Сева покосился нанее сухмылкой… Хотя, всущности, такли уж неправа Лора? Ктоизвзрослых, по-настоящему взрослых людей станет тратить свое время, пытаясь, какон сам утверждает, помочьей? Вэтом городе подобных дураков уж точно нет.
        —Лора, говори, яслушаю, — повторил Сева втрубке. Онуслышал шмыганье ее носа… Черт.
        Ихотя Лора несобиралась даже звонитьему, теперьона, перемежая слова всхлипами, быстро исумбурно рассказалавсе: какприехала кшколе, какотправилась кпочтовому ящику свекрови, каквстретилась сней — икакнесмогла выдавить нислова, позорно сбежала… Каксбегала всегда. Онанеотдавала себе отчет втом, чтоголос Севы — единственный, который ей хотелосьбы сейчас слышать ислушать.
        —Яхочу видетьего, понимаешь! Немогу так больше, немогу… Ночто я вообще могу? Яподжимаю хвост иотступаю, всегда отступаю! Еслибы я несобралась уйти отГлеба, онбылбы жив. Жив, понимаешь! Этого ужасабы неслучилось, исейчасбы непроисходило. Этоя вовсем виновата. Яубегаю, прикаждом удобном случае я убегаю. Ивсегда так было! Яуходила гулять, когда ссорились мама спапой. Ясбежала изих дома вМоскву припервой возможности. Итут, потом… Вотгде я оказалась! Такие, какя, незаслуживают…
        —Хватит, — вдруг каменным тоном перебил Сева, иЛора замолчала наполувсхлипе. Прислушалась кего дыханию втрубке.
        —Перестань думать только осебе. Перестань себя жалеть. Тыведь взрослая женщина. Сильная исамостоятельная. Перестань устраивать истерики иметаться. Тызнаешь, чтонадо делать, такчто иди исделай.
        —Янемогу… — прошептала Лора, вспоминая ту мощь, чтогнала ее изподъезда свекрови. Этобыло схоже стягой реактивного двигателя, согнем изракетного сопла.
        Сева чуть слышно вздохнул. Онапочти увидела его воочию, человека вбезукоризненном костюме, стоящего вбезликом офисе уогромного чистого окна, закоторым высятся заколдованные башни Сити. Даже всубботу он принадлежит своей работе. Между нею иим сейчас лежала пропасть, шириной куда большей, чемэтот город. Надо положить трубку иоставить его впокое, надо…
        —Яскажу тебе кое-что, хорошо? — негромко отозвался Сева. — Однажды мы болтали сАлешей после урока. Онутебя хороший пацан, сообразительный идобрый… Ион вдруг спросил меня, естьли уменя родители…
        Лора почувствовала себя совсем нехорошо.
        —Яответил, чтоуменя есть только мама. Аон поковырял пальцем вкучке опилок настоле ипризнался, чтоунего нет никого. Кроме бабушки. Ночто емубы хотелось, чтобы был хоть еще кто-то. Абабушка неразрешает заводить даже кота. Ичто он помнит ородителях совсем мало ибоится, чтосовременем забудет иэто… Япосоветовал ему писать дневник, потому что бумага сохранит каждое его слово…
        —Что… он помнит?.. — Лора охрипла.
        —Авот это немое дело. Этопринадлежит только ему иего родителям. Немне, небабушке.
        Лора сжала пальцами переносицу. Оналомала голову, чтоже должна сказать вответ, ислышала лишь шум крови вушах.
        «Всеволод, мыбезвас неначинаем!» — пропел вдруг женский голосок где-то рядом сСевой. Лора вздрогнула, ощущая неприятный укол, поспешно пробормотала:
        —Прости, ятебя отвлекаю. Пока, — иотключилась.
        Вместо того чтобы сомневаться дотех пор, пока страх неохватит ее целиком инеобездвижит, Лора уже направилась кподъезду свекрови. Нововремя заметила ту возле мусорного контейнера. Видимо, после встречи сЛорой Ирина Анатольевна несразу нашла всебе силы выйти наулицу. Значит, этавстреча тоже выбила ее изколеи, решила Лора, ипочувствовала себя ободренной.
        —Ирина Анатольевна, постойте, — окликнула Лора женщину.
        —Уходи, Лора, нечего тебе тут делать, — резко отозвалась та, кажется, ничуть неудивленная.
        —Нет, неуйду. Ядовольно уже уходила, нонесегодня. Мненужно увидеться сАлешей.
        —Только через мой труп. — Ирина Анатольевна скрестила нагруди руки истала похожа напрежнюю, грозную. — Тыему никто, онпротебя инепомнит.
        —Помнит. — Радость шевельнулась всердце Лоры. — Яему нужна.
        Ирина Анатольевна покачала головой.
        —Мальчику нужна мать, — добавила Лора. Изапоздало прикусила язык. Ирина Анатольевна взглянула нанее исподлобья, иглаза ее загорелись нехорошим огнем:
        —Нужна мать? Явсегда считала, чтомальчикам больше нужен отец. Сказать тебе, гдеотец Алеши? Гдемой Глеб? Напомнить?
        Лора намгновение утратила решимость. Ипропустила ход.
        —Молчишь… Иправильно, помалкивай. Если ты думаешь, чтоменя можно купить твоими жалкими подачками — томожешь засунуть себе эти деньги куда хочешь. Явоспитываю внука одна, ивоспитываю его хорошо. Оннакормлен, одет, обут, иничего незнает отебе. Потому что то, чтоты сделала, недолжно погубить иего тоже. Поняла меня? Лора, тыслышишь меня?
        —Слышу.
        Казалосьбы, оттаких слов Лора всегда чувствовала себя провинившейся школьницей наковре удиректора. Новэтот раз все было иначе.
        —Иесли ты еще раз заявишься сюда, явызову полицию, итебя снова посадят. Потому что позакону ты ему чужой человек. Родительских прав тебя лишили, слава богу. Тынезаслужила быть матерью иникогда незаслуживала, явсегда это знала. Теперь хоть какая-то справедливость…
        Каксильно дрожат унее пальцы, отстраненно заметила Лора. Ирина Анатольевна тоже поняла это исцепила руки заспиной.
        —Позвольте мне хотябы…
        —Нет, ничего я тебе непозволю, — зашипела Ирина Анатольевна, наклоняясь кбывшей невестке. — Ямогу забыть, какоткрывается кран, ичто значит слово «пунктуация», ивозможно, якогда-нибудь стану ходить подсебя. Ноя допоследнего своего вздоха незабуду, чтоты убила моего сына.
        Правда ранит больнее всего. Ещечас назад Лорабы после этих слов отпрянула. Нонетеперь. Поэтому она говорила уверенно испокойно:
        —Да,я знаю, чтовы незабудете. Ясама помню обэтом каждый божий день. Этобыл немой выбор, вызнаете, чтопроисходило тогда, насуде вы слышали каждое слово! Ия буду жить сэтим дальше. Носейчас речь идет неовас иобомне, инеоГлебе. Речь идет обАлеше. Знаетевы, какон скучает? Какмечтает, чтобы унего были родители, какувсех?..
        —Тысама отняла унего родителей. Этотолько твоя вина. — Отупоминания имени Глеба Ирина Анатольевна вмиг постарела еще лет напять. Наверное, ейособенно тяжело слышать его имя изуст Лоры… — Иты неочень-то стремилась общаться сним все это время. Откудаже такое рвение сейчас? Просто дурь взбрела вголову. Ноэто пройдет. Тынемать. Еслибы меня кто-то неподпускал кмоему сыну, ябы… Взломала все двери, всестены, всебы пустила кчертям, нодобраласьбы донего. Аты — тыжалкое подобие… Потому я сделалавсе, чтобы он забыл отебе. Лучше ему идальше думать, чтородители умерли.
        —Что?
        Ирина Анатольевна откашлялась ипобрела кподъезду, ноЛора настигла ее исхватила заплечо:
        —Чтовы ему сказали?
        —Атыбы предпочла, чтобы он знал правду? Тыдлянего также мертва, какимой сын. ИАлеша может жить, неоглядываясь наэто. Благодарямне.
        Ирина Анатольевна замолчала, пожевала бескровные сухие губы истрашно улыбнулась:
        —Забавно… Аведь мы квиты. Мыотобрали сыновей друг удруга…
        —Этоеще неконец, — выпалила Лора горячо. Ирина Анатольевна многозначительно приподняла светлые выцветшие брови инеответила. Онаушла, оставив Лору посреди двора.
        Резкое ощущение незащищенности ипустоты, какое бывает, когда вметро идешь посамому краю платформы, ужезаограничительной линией, аотправляющийся поезд набирает скорость, уходя втоннель, ивдруг обрывается запоследним вагоном, логично, новсе-таки болезненно-внезапно, ударяя хлыстом пустоты.
        Нужно было время, чтобы подумать.
        16.12
        Оказывается, всечасы вГороде показывают разное время. Лора заметила это только сейчас: наздании бывшего, дореволюционногоеще, страхового общества «Россия», чтонаЧистых прудах, инастолбе посреди Сретенки, инафасаде станции метро «Проспект Мира». Ниодни неидут правильно, иоттого кажется, чтовремени несуществует вовсе.
        Лора отвезла еще одного пассажира, насей раз доЮжного входа наВДНХ. Этоместо досих пор хранит давний образ: трехлетний Алеша изовсех сил крутил педальки зеленого трехколесного велосипеда — онтогда говорил «лесипед», — Лора шла следом, отставая всего напару шагов. Ноэтого хватило, когда колесо велосипеда соскользнуло сбордюра, иАлешка рухнул наасфальт, прикладываясь обнего подбородком. Перепуганная Лора подбежала, чтобы поставить сынишку наноги ивытереть сопли скровью подаккомпанемент душераздирающего рева. Тотслучай стоил Лоре первобытного материнского ужаса (кажется, материнство вообще состоит изстраха иумиления, причем иоттого, иотдругого перестает биться сердце), аАлеше — выбитого зуба. Щербинка осталась дотой поры, пока несменятся молочные зубы. Собственно, Лора этого так инезастала.
        Сколько она нистаралась, ейтак инеудалось припомнить, гдевэто время был Глеб. Странно, ноЛора вообще вспоминала его только винтерьерах их магазинчика, илидома, или«хрущевки», вкоторой жила его мать. Будто Глеб вообще никогда несуществовал вгороде…
        Лора оставила машину напарковке. Сейчас, после разговора сИриной Анатольевной, онавидела очень остро иотчетливо, будто надела очки иливдруг приобрела дальнозоркость. Видела, каксветки наплиты бульвара упала сонная осенняя оса, упала, отряхнулась иснова взлетела наветку, воображая себя птицей. Видела, какодин задругим, поодинаковой траектории движения люди обходят впоисках таблички памятник — огромное изваяние ввиде шагающей вперед женщины, чьекаменное платье льется упругими складками. Этамолодая особа напоминала всвоей стремительности порыв Ники Самофракийской. Лора следила глазами, кактри кумушки старо-интеллигентного вида остановились возле памятника и, всекакодна задрав головы вверх, переговаривались вполголоса:
        —Точно-точно говорю, этоКрупская.
        —Нухотьбы табличку повесили, чтоли. Ато безобразие…
        Лора видела, какнабольших уличных часах, надбелым квадратным циферблатом, всем телом задрожала минутная стрелка исшорохом перескочила содного деления наследующее. Этипоказывали верно.
        Плевки сохли натротуарах, изпереулка тянуло горячим, только что укатанным асфальтом — ещедаже пар нерассеялся, идорожники втужурках палками расковыривали залитый поошибке канализационный люк.
        Ноги Лоры мерили шагами улицы. Забытое удовольствие. НаКузнецком Мосту Лора заглянула впарфюмерный магазин икупила духи, перенюхав попеременно множество флаконов ибаночек скофейными зернами. Можно было сказать «новые духи», ноправда втом, чтопоследние несколько лет она пользовалась лишь дезодорантом. Итеперь вышла наулицу, окутанная новым запахом иотчего-то чувствуя себя так, будто она только что проснулась. Лоре почему-то было хорошо наэтой мостовой, среди домов, окон, пешеходов иавтомобилей, летних веранд кафе, попискивания далекого светофора, который вот-вот переменит цвет. Этот город, подумалось, принадлежит ей намного больше, чемлюбой человек вее жизни. Хотя ион непринадлежит ей ничуточки. Ноони друг друга слышат, Лора иГород. Оназнает его так, какможет знать только приезжий, ктоизучал сеть улиц несрождения, незаруку сродителями, асам, собственными распахнутыми глазами, ошибками неправильных адресов, блужданий иопозданий.
        Вней нарастала сила, Лора чувствовала ее тепло. Онапокалывала вкончиках пальцев. Вгруди Лоры лежало тяжелое золото, тягучая масса, которая необжигала, ногрела, иЛора, наверное, знала ее название, нонизачтобы непроизнеслаего. Этобыло сокровище. Тосамое, чтоделает богатым просто так.
        Обеденная безмятежность ирасслабленность улиц ипереулков кполовине пятого незаметно стала наполняться суетливостью вечера, аартерии магистралей блестящей насолнце серебряной кровью дорожного потока.
        Лора, сама того незамечая, оказалась наБолотном острове, гдеони договорились встретиться сСевой. Прохаживаясь понабережной, онакраем глаза следила застрогими грифелями праздничных костюмов ибелыми искристыми облаками свадебных платьев, тоидело проплывающих мимо. Выгнутый мост иаллея кованых деревьев, увешанных замками синициалами влюбленных, никогда небывала безлюдной. Ключи, призванные запереть иприковать любовь, покоились надне Водоотводного канала, скаждым часом их становилось больше ибольше. Ибыло вэтом что-то правильное, переполняющее Болотный остров надеждой.
        Мимо прокатила насамокате женщина лет пятидесяти, полная, балахонисто одетая, носприветливой улыбкой, лихо отталкивающаяся ногой отмостовой иподставляющая лицо ветерку. Лора невольно залюбовалась ее жизнерадостностью ипроводила глазами, апотом добрела допамятника, внароде носящего название «памятника порокам»[13 - «Дети — жертвы пороков взрослых» — скульптурная композиция М.М.Шемякина наБолотной площади.], изадумчиво принялась изучатьего. Странно, задолгие годы жизни вгороде она никогда прежде неостанавливалась вот так, чтобы рассмотреть его более пристально, совсеми подробностями, итеперь почувствовала, какживот холодеет нехорошим волнением.
        Дети сзавязанными глазами, мальчик идевочка, вокружении мерзких существ, олицетворяющих людские пороки. Дети вочто-то играют, простирая руки, ирано илипоздно наткнутся натварей, которые их окружают. Амальчик, мальчик так похож наАлешу, чтостановится жутко. Хочется броситься кним обоим, схватить подмышку иунести подальше.
        Снабережной подул ветер, подхватывая сухую листву каштанов, иЛора поежилась. Сощурилась, чтобы прочитать попорядку: Наркомания, Проституция, Воровство, Алкоголизм, Невежество, Лжеученость, Пропаганда насилия, Садизм, Беспамятство, Эксплуатация детского труда, Нищета иВойна. Посередине, главная надвсеми, возвышалась фигура стелом ввиде гроба, сзакрытыми глазами, заткнутыми ушами исложенными нагруди руками. Этобыло Равнодушие. Астанина пыталась нащупать что-то важное всловах Ирины Анатольевны, всееще крутившихся вголове. Туфразу, чтобыла заточена иболезненна, каккаменная крошка поднатертой доволдырей пяткой, новсе-таки имела иной, главный смысл. Икаким-то образом те слова относились кэтой скульптурной композиции, откоторой кровь стыла вжилах. Чтоже, чтоже?…
        —Адский хороводец, — раздалось надухом. Лора соблегчением отвернулась оттягостного зрелища идаже улыбнулась Севе:
        —Тыневкостюме. Новедь сработы? «Всеволод, мыбезвас неначинаем», — поддразнилаона.
        —Аты внимательна, когда хочешь. Да,субботние переговоры позволяют стиль кэжуал. — Сева крутанулся напятках, сграцией какого-нибудь фотомодельного мальчика демонстрируя пиджак измягкой замши иузкие брюки. Ивдруг потянул носом воздух, приблизившись кЛоре наполшага.
        Онничего несказал, ноповзгляду Лора поняла, чтоон почуял ее духи — идаже одобрилих. Итем приятней, чтоон неозвучил этого. Есть, оказывается, особое удовольствие втом, чтобы непроизносить то, очем догадались оба.
        —Нучто, рассказывай, — велел Сева. — Подробно, чтотебе говорила свекровь икакименно.
        —Зачем тебе это? — опешила Лора, неожидав такой резкой смены курса.
        Сева чуть неподавился воздухом:
        —Тымой друг. Если ты еще незаметила, ядовольно серьезно участвую втвоей жизни. Иты, кажется, непротив.
        —Спорный вопрос, — подхватила Лора его игривый тон, надеясь увести разговор вдругое русло, нонетут-то было.
        —Выкладывай, — непререкаемо приказал Сева.
        Лора совздохом подчинилась ипринялась рассказывать. Онаисама хотела восстановить впамяти сцену разговора сИриной Анатоль-евной, ведь ее неотпускало ощущение, чтоона проглядела, пропустила нечто судьбоносное. Намек, который должна была распознать. Ключ, который смогбы открыть сковывающие ее жизнь цепи.
        Сева Корнеев, сцепив руки в«замок» иупершись носом вкостяшки пальцев, слушал ее неперебивая. Ветер играл длинным концом его полосатого шарфа.
        —Здесь что-то нетак, — покачал он головой, стоило Лоре замолчать. — Еслибы она хотела, чтобы ты отступилась, сталабы она тебя подзуживать? Злить? Недумаю. Такое ощущение, чтоона подталкивает тебя ксерьезным шагам насближение, ноприэтом сама себе вэтом непризнается. Сравнивает тебя исебя, ставит себя впример — зачем, если нехочешь, чтобы примеру последовали?
        —По-моему, этотень наплетень… — вздохнула Лора. — Просто ты незнаешь Ирину Анатольевну Гордееву. Даикчему ей хотеть сближения? Онаненавидит меня. Онасказала Алеше, чтоя умерла! Чистая, стопроцентная ненависть. Вобщем, тыхочешь видеть второе дно, гдеего нет ивпомине.
        —Аты, по-моему, мало что смыслишь вжизни, — отрезал Сева, лишь отчасти смягчив слова улыбкой.
        —Хорошо. Отлично!
        —Надо подумать. — Сева пропустил саркастическую холодность Лориных слов. — И,возможно, кое-что разузнать. Сведений маловато.
        Лора застонала:
        —Давай хоть пять минут небудем говорить омоей бывшей свекрови?
        Сева сделал большие глаза, ивих радужных оболочках отразилось теплое сентябрьское солнце.
        —Аты изменилась сегодня, — сказалон. — Совсем другая. Нето проснулась, нето осмелела. Мненравится. Такчем ты хочешь заняться?
        Видунего стал доневозможности многозначительный иплутовской. Невероятно, какэтот человек может так быстро переключаться, перестраиваться? Впрошлой жизни он явно был авантюристом илимошенником.
        Аможет, фокусником.
        Подслушав ее мысли, Сева поднял стротуара несколько каштанов, выбрал те, чтопобольше ипокрасивее — точь-в-точь красное дерево слаком, — ипринялся жонглировать. Причем получалось унего здорово.
        —Уманеприложу, гдеты научился еще иэтому! Если сможешь ехать намотоцикле, продолжая вытворять такие вот штуки…
        —Тобуду похож нациркового медведя, — подхватил Сева. Словил четыре каштана одной рукой икакнивчем небывало сунул их вкарман Лориной куртки.
        Астанина воспротивилась: «Эй,ну что ты творишь?» — стараясь неподать виду, чтозаметила, какие горячие уСевы руки. Даже сквозь ткань.
        17.39
        Промчаться поГороду намотоцикле… Лора давно подозревала, чтонестоять впробках иналюбом светофоре быть первой — этонесравнимо нисчем, нотеперешняя поездка даже превзошла ее ожидания. Конечно, нетникакого шлема, мощь железного зверя подпятой точкой, ветер влицо: былибы унее длинные волосы вместо пепельного ежика, иона былабы похожа нагероиню фильма. Авпрочем, какие они сСевой герои? Смешно. Новсе равно держатьего, прижиматься грудью кего крепкой спине оказалось приятно идаже отчего-то волнительно, икогда двигатель мотоцикла замолчал возле Пушкинской, Лора вздохнула почти разочарованно.
        —Ятак понимаю, — уточнил Корнеев, — тыустроила себе выходной?
        —Скорее, перерыв, — спокойно, безиронии пояснила Лора. — Квечеру нужно будет возвращаться кработе.
        Онимедленным шагом направились вдоль бульваров. Возле памятника Пушкину ждали друг друга люди, назначившие встречу пообщемосковскому обыкновению, маленькая девочка вжелтом комбинезоне руками ловила листья вводе фонтана.
        —Скажи, почему ты стала заниматься извозом? — полюбопытствовал Сева.
        —Ссудимостью нетак-то легко устроиться. Аесть что-то надо.
        —Тымоглабы чинить тачки. Утебя это неплохо получается.
        —Атут платят больше.
        Сева остановился и, требовательно заглянув Лоре прямо вглаза, спросил:
        —Скажи правду.
        Иона, какзачарованная, выпившая сыворотку правды, тутже произнесла:
        —Ялюблю людей. Мнеинтересно наблюдать заними. Онивсе разные. Ивсем больно. Такя некажусь себе… ущербной.
        —Тычасто им помогаешь, — пробормотал Сева убежденно.
        Лора заколебалась:
        —Неуверена, чтокто-то кому-то может помочь. Недумаю.
        —Ая недумаю, — серьезно проговорил Сева. — Язнаю. Только человек может помочь другому человеку. Невремя. Неместо. Только человек. Мывсе связаны, более того, япостоянно ощущаю, почти вижу, какмы будто держим все вместе что-то одно большое инеподъемное. Похоже нату песню проатлантов… Только речь неонебе, одругом.
        Несколько минут они брели плечом кплечу. Сева поддевал носком туфли ржавую ибагряную листву, которую еще неуспели вымести стротуаров дворники. Кирпичная крошка, которой всквере посыпали дорожки, прилипала кподошвам ипоскрипывала. Изнебольшой, безвредной повиду тучки начал сеять дождь.
        —Зонта унас, конечно, нет… Непромокнешь? — Сева сбеспокойством оглядел Лору.
        Тадосамого подбородка застегнула «молнию» накуртке иотрицательно покачала головой:
        —Нет. Авот та барышня попортит мех… Смотри. Актриса, чтоли?
        Лора указала наженскую фигурку, вжавшуюся встену давно неремонтированного особнячка наСтрастном бульваре, понечетной стороне. Даже неособнячка, аодного уцелевшего флигеля, прилепившегося куродливому новострою. Закутавшись всерый меховой палантин, выглядела она ввысшей мере странно, но, впрочем, Лора загоды, проведенные вГороде, видела предостаточно занятных личностей. Этаженщина определенно заслуживала внимания. Подпалантином наней было длинное темное платье, стилизованное подXIXвек, из-под подола выглядывали симпатичные ботиночки напуговках, тоже подстарину. Итолько головной убор выбивался издавней моды: егонебыло вовсе. Тугие локоны, подобранные кзатылку, струились нажемчужный мех. Примечательнееже всего были глаза, воспаленные, сбезумным выражением, создать которое подсилу лишь страданию. Сердце Лоры мгновенно отозвалось насигнал бедствия, который всем видом подавала незнакомка.
        —Девушка, вампомочь? — Онашагнула ближе. О,эта неповоротливость русского языка, высмеянная еще Грибоедовым: какобратиться кнезнакомой особе женского пола? Сампоэт выбирал между мадам, мадемуазель исударыней, нотакие роскошества впрошлом. Подойдя ближе, Лора убедилась, чтонезнакомка нетак уж молода, вее чертах, искаженных душевной болью, небыло присущей юности свежести илинаивности, такчто девушкой ее можно назвать лишь изнежелания обидеть. Незнакомка среагировала назвук голоса неожиданно: онаиспуганно отпрянула, иее руки, затянутые вузкие перчатки выше локтя, взметнулись кгорлу.
        —Всевпорядке? — продолжала допытываться Лора, ожидая втайне, чтонезнакомка вот-вот улыбнется, иокажется, чтоона актриса из«Театрального центра наСтрастном», кпримеру, ивыскочила наулицу всценическом костюме, чтобы купить кефира илисигарет. Аболь вглазах — ну, роль невыветрилась измозгов. Актрисы, онитакие, говорят…
        Нонезнакомка молчала. Потом закашлялась тяжелым кашлем простуженного горла изапущенного бронхита. Лора иСева озадаченно переглянулись. Одета она была дляосеннего дня даже жарко — неговоря уж отом, чтонесовременно.
        —Нет. Нет, мерси, — проговорилаона, когда приступ стих. Несмотря надовольно обычное дляМосквы сленговое «мерси», природное грассирование выдало вней иностранку. — Нет, мерси, ничего невпорядке.
        Онаприблизилась совсем немного, ноЛоре стали видны иранние морщинки, инеаккуратная, скатавшаяся нащеках пудра, размазанная неиначе, каквовремя рыданий. Еегубы были красны, нонеотпомады: тактерзаешь губы собственными зубами, стремясь сдержаться, чтобы нерасплакаться. Ипрежде чем Лора предложила хоть какое-то свое участие, иностранка тихо вздохнула изаговорила, запинаясь, сбиваясь, словно незамечая ниее, ниСеву:
        —Явидела, виделаего, итеперь мне ничем уже непомочь. Этотак больно… Мнеговорили, надо мной смеялись, ноя… я ничего немогу сделать. Этосудьба. Этонавсегда. Мояжизнь кончена теперь… Онисмеялись, аона, этаженщина… Явидела ее уокна. Ясмотрела содвора, смотрела нанее, аона смотрела наменя. Ястояла подокнами, наморозе, ивидела, какона изгибает свою шею, подставляя его поцелуям. Каждый изних — какраскаленное железо кмоему сердцу, кмоим глазам. Этот суар[14 - Soire — вечер (фр.).], этот свет, этисвечи, этот ослепительный блеск ее диамантов… Япотерялавсе. Ужасная женщина, жестокая женщина! Ион… какон мог так сомной обойтись? Яведь люблюего… Мыстолько вместе преодолели… его родные… все общество! Ясмоглавсе. Нонеудержатьего… Теперь всеравно, чтосомной станется. Почему, почему любовь незащищает нас отгоря, почему, Mon Dieu[15 - Mon Dieu — Господи (фр.).], тытак несправедлив?.. Теперь уж я все видала вэтой жизни, больнее мне уже небудет никогда. Какаяже это боль!..
        Рвущиеся наружу рыдания прервали ее спутанный монолог. Зажав перекошенный рот левой рукой, правой она совершенно естественно, привычным движением подхватила длинный подол истремглав бросилась заугол. Лора иСева намгновение замешкались.
        —Надо… — Лора начала инеокончила фразу.
        Сева покивал головой сполным согласием:
        —Надо.
        Иони кинулись догонять незнакомку. Но,забежав заугол, внедоумении остановились: ееуже ислед простыл.
        —Немоглаже она так быстро… — снова недоговорила Лора. Онабыла врастерянности, видчужого страдания глубоко тронул ирасстроилее, итеперь она ненаходила себе места, осознав, чтопозволила незнакомке, чьесердце вэту секунду почти физически разбито икровоточит, остаться наедине ссобой. Дело, конечно, житейское, ктоизженщин непроходил расставания смужчиной? Датолько легче отэтого нестановится…
        Вместе сСевой они прошлись взад-вперед, вернувшись снова ктому месту, гдевстретили иностранку. Ноничто уже ненапоминало оее недавнем присутствии. Иэта странная встреча оставила вдуше Лоры непонятный суеверный трепет.
        19.02
        Давно прояснило, улицы заволокло фланелевым вечером. Тени вытянулись длинно, кошачьими лапами, воздух еще неуспел остыть, откаменных стен исходило последнее, особенно мягкое тепло, иветерок шелестел иплутал врозовеющей листве рябины, мимо пурпурных нешелохнувшихся кистей. Тихими закатными кострами вспыхнули окна верхних этажей.
        Лора жадно слушала рассказы Севы обАлеше: скем он дружит, какиграет напеременках, чтострогает вкабинете труда.
        Ивдруг заговорила сама:
        —Вдетстве, знаешь, онбоялся Потертого седла. Помнишь песню изфильма про«мушкетеров» — «Опять скрипит потертое седло»? Ондумал, этокто-то живой. Потертое седло… представлял, чтооно живет нето вкоридоре, нето задверью комнаты-темнушки. Бывали дни, когда они сПотертым седлом дружили, аиногда Алеша побаивалсяего… Ааллергия? Тынезаметил унего начто-нибудь аллергии? Яневзлюбила весну, кактолько поняла, чтоон чихает отпыльцы… — вспомнила она снова.
        Сева взъерошил волосы, прежде чем ответить:
        —Эх… Вообще-то унего астма.
        Иглядя, какпеременилась влице Лора, поспешил добавить:
        —Ничего страшного. Носит ссобой ингалятор. Онвообще дисциплинированный пацан.
        Лора закусила губу:
        —Этоя виновата. Я. Нервы, детская травма — иаллергия превратилась вастму. Еслибы все было хорошо…
        Сева перебилее:
        —Новсе небыло хорошо! Если ты надеялась вырастить сына, недав ему соприкоснуться среальностью, тоуменя длятебя большие новости! Если непережидать всторонке, пока жизнь пройдет мимо, неминуемо окажется, чтоона натебя влияет. Икогда я говорю «натебя», яимею ввиду, налюбого человека. УАлеши вот такая история: онпотерял родителей, еговоспитывала бабушка, аеще он был аллергиком, астал астматиком. Ничего страшного, переживет. И,кстати, вармию неидти… Несмертельно. Надоже ему будет что-то говорить, когда какая-нибудь очаровательная брюнетка изпараллельного класса лет этак через пять попросит: арасскажи осебе. Вотон ирасскажет. Тыналожила отпечаток нанего, какион наложил отпечаток натебя. ИГлеб навас обоих. Ая ношу всебе образ моей мамы. Идаже отца. Этонормально! Говорюже, всемы связаны.
        Сева вдруг улыбнулся мелькнувшему воспоминанию иснекоторым смущением заговорил:
        —Помню, однажды сприятелями сидели наподоконнике между этажами вподъезде. Щелкали семечки илузгу бросали, какводится, прямо подноги, так, чтопару раз приходилось смахивать черные кожурки сколен икед. Бетонный пол был уже весь вних. Какбудто пополу валялись сонные жуки сбелыми ичерными спинками, нуилимотыльки. Мама поднималась полестнице — ичего ей вголову взбрело, лифт ведь уже починили! — ия, увлеченный рассказами орок-концерте, накоторый недавно прорвался Степка из10 «А», несразу ее заприметил. Акогда увидел, лениво так сполз сподоконника, чтобы перед парнями небыло потом стыдно заизлишнюю торопливость, ипробормотал так, независимо:
        —Привет, ма.
        —Привет-привет, — отвечает онамне, исмотрит так хитро, чтоя чувствую подвох. Остальные тоже вразнобой поздоровались, мама кивнула ипрошла наверх. Слышно было, какхлопнула наша дверь двумя этажами выше.
        Аспустя час, поднявшись вквартиру, язастал ее сидящей перед телевизором. Наколенях унее стояла плошка ссемечками, ашелуха была разбросана вокруг — полинолеуму, поковру. Япросто обалдел. Замер вдверях, смотрю нанаш крохотный телик срогатой антенной поверх кружевной, бабушкинойеще, салфетки. Атам «Поле чудес» иэто усатое лицо, безкоторого вовсей стране ипятница — непятница.
        —Садись, — говорит мне мама. Ястою, всееще непонимаю, чтосней нетак. — Садись-садись. На,ешь.
        Ипереставляет мисочку нажурнальный столик. Япокорно сел вкресло ипринялся щелкать семечки. Мокрую лузгу прятал вкулак. Несколько минут мы молчали, помню, чтодаже успел немного увлечься телеигрой, когда мама поймала меня заруку.
        —Куда? Зачем держишь? Ну-ка…
        Инасильно разжала мои пальцы. Шелуха полетела накруглый половичок, егоеще бабуля изстарых тряпочек связала. Итак мне обидно занего стало… Яподскочил, говорю:
        —Дапоняля, понял! Нельзя было по-человечески сказать, обязательно сцену устраивать?
        Амамамне:
        —Поймешьты, когда все это подметешь. Нераньше.
        Вынесла изкладовки веник ссовком, вручила их мне иотправилась накухню тереть морковку. Ая принялся подметать комнату, пришептывая проклятия. Меня тогда это просто взбесило. Асейчас — видишь, досих пор тот случай помню — идумаю, чтомама была права. Один раз показать илисделать — гораздо действеннее, чемталдычить сотню раз. Скажем так, нагляднее, доходит быстрее идержится вбашке дольше.
        —Поймешьты, когда все подметешь, нераньше, — задумчиво повторила Лора. — Да,твоя мама мудрая женщина.
        —О,унее множество добродетелей, — хмыкнул Сева. — Надо будет как-нибудь вас познакомить. Икстати, онапревосходно готовит! Например, запекает курицу ипозволяет мне потом съесть все хрящики. Обожаю хрящики. Онихрустят. Аты наверняка неблещешь кулинарными талантами, да?
        Несмотря нашпильку вее адрес, Астанина разулыбалась. Когда-то давно, когда Лора еще верила влюбовь ивто, чтовсе будет хорошо, онапосмотрела французский фильм, совершенно очаровательный, каквсе французское. Нозапомнила она его непоэтому, апотому, чтоодин извторостепенных героев втом фильме обожал гузку отзапеченной курицы. Когда Лора увидела это, оназасмеялась втемноте кинозала, невпопад, ноничуть несмутившись. Потому что иунее была тайна — онаобожала отварную куриную шею. Еепостоянная клиентка Алиса, тасамая возлюбленная диджея иктомуже вегетарианка, наверняка ужаснуласьбы… НоАлиса пребывала вневедении, где-то между районами нуворишей иСтарым городом, аЛора продолжала обожать отварную куриную шею. Сварив курицу набульон, онанепременно начинала разбирать тушку накости имясо. Ивот тогда наступал момент празднества. Обсосать все позвоночки, всехрящики, один задругим, хватаясь задлинные волокна мяса зубами — первобытное удовольствие, вкотором нет ничего гуманного. Иуж тем более ничего привлекательного. Лора прекрасно это осознавала идержала свою гастрономическую тайну присебе. Атут вдруг этот
невыносимый человек так просто признается, чтолюбит хрустеть хрящиками. Онещебы похвастался тем, чторыбью голову досуха объедает иглаза выковыривает!
        …Сева подбросил Астанину доее припаркованной машины, нодомой неуехал, иЛора надороге следила позеркалам, какон намотоцикле крутится возле, тообгоняя, то, наоборот, чуть отставая отее «Рено». Этонапомнило его преследование через пару дней после их знакомства. Всетак переменилось стех пор, сволнением подумала Лора. Нодальше несмогла сформулировать, вчем именно произошла перемена. Онапо-прежнему водит такси, по-прежнему невиделась сАлешей, по-прежнему одна. Ноэто пресловутое «все» стало совсем иным.
        Иуподъезда, выйдя измашины, онаозвучила эти мысли Севе.
        Корнеев нахмурился, ипоего лицу пробежала тень. Огорчение илиразочарование. Может быть, досада. Вследующий миг он покосился нанее насмешливо:
        —Покрайней мере, тыстала откровенней. Прогресс, подруга.
        Да,запоследние два часа он дважды назвал ее другом, подругой. Лора нехотела размышлять, почему вообще заметила это.
        —Передавай привет своей милой соседке. Какее любовные дела, кстати?
        Лора пожала плечами. Онасовершенно неинтересовалась, чтотворится вжизни Кати, влюбленной всвоего завотделением. Аведьони, кажется, все-таки съездили нату конференцию…
        —Ясовсем забыла… спросить обэтом, — выдавила Лора, разом почувствовав себя виноватой.
        Сева потер подбородок:
        —Нет, тыеще неготова.
        —Кчему?
        —Кобычной жизни. Клюбви. Живешь какнавыжженной территории. Ивроде кидаешься совсех ног кому-то помочь, анасамом деле утебя нехватает наэто сил. Насаму себя сил нехватает, чтоуж тут одругих говорить. Наверное, каждый раз, когда попутчик расплачивается ивыходит, тывздыхаешь соблегчением, чтовсе это кончено, итебе больше ненадо участвовать вего судьбе, идаже выслушивать откровения оней. Да?
        Лора нервно передернула плечами. Еезадело.
        АСева, видя, какое впечатление производят его слова, неумолкал:
        —Пока гром негрянет, тывсе будешь трусить. Молчать, сомневаться, взвешивать. Непризнаваться самой себе… Ябы стал твоим локомотивом, ноты ведь именя боишься какчерт ладана!
        —Небоюсь я тебя, счего ты взял! — огрызнулась Астанина.
        Сева оценивающе огляделее, желая что-то сказать, нопотом только рукой махнул. Онбыл очень расстроен, аЛора немогла взять втолк — чемименно.
        —Тыкакспящая красавица. Ятак понимаю, единственный способ тебя растормошить — этопознакомить тебя сАлешей. Вытак давно невиделись, чтонадо знакомиться заново.
        —Опять двадцать пять, — рассердилась Лора. Рассказы обАлеше она выслушивала свосторгом, нопо-прежнему нехотела, чтобы Сева лез кее сыну. Онаиздесь чего-то опасалась.
        Привыкший кэтому, Сева тутже пошел напопятную:
        —Ладно, ладно, спокойней. Никого нетрогаю. Расслабься.
        Ипервый направился кее подъезду. Лора засеменила следом. Впервые заэто время она показалась себе меньше, чемСева. Онбыл умнее, онбыл опытнее, онбыл старше. Онбыл сильнее.
        —Мыразве… непрощаемся? — спросила Лора впрохладном сумраке подъезда, заметив, чтоСева инедумает уходить. Вместо ответа Сева нажал кнопку вызова лифта, идремлющий влифтовой сетке василиск раскрыл объятия перед ними. Лора вся сжалась: Сева прекрасно знал, чтоона непользуется лифтами. Носейчас вглазах Севы горел невызов, а — призыв.
        Онпервый вошел вкабину.
        «Тынеготова клюбви…» — вспомнилосьей. Аей хочется быть готовой. Ковсему. Кжизни, кборьбе засына. Сегодня тот поворотный день, когда надо либо решить идти вперед, либо опустить руки иуже никогда неподнимать. Лора проживала этот день особенно, пристально, онбыл осязаемый, оформленный, полноводный — может быть, оттого, чтоэто день ее рождения? Если она хочет жить дальше, надо жить дальше. Анепрятаться поуглам. Иесли здесь исейчас она решает бороться засына ивозможность быть, ейнужно победить свои страхи исвои воспоминания. Забыть она несможет, носможет пересилить, приструнить призраков. Такнадо.
        Итогда Лора шагнула вперед. Влифт, кСеве.
        —Умница.
        Кажется, никогда она еще неслышала ничего более волнующего. Голос Севы моментально охрип, покрылся бархатом, иэто слово скользнуло между ними так мягко, щекотно исильно, чтоЛора задрожала. Кабина поползла вверх, ивее гудении Лоре все слышалось это «умница… умница…». Невероятно, ноэти секунды стали вчем-то равновесны стеми, давними иужасающими. Только те были окрашены кровью, аэти…
        Вголове все смешалось. Попрощавшись сСевой налестничной клетке, Астанина вошла вобщий коридор иприслонилась лбом кстене. Кожа пылала. Переведя дух, Лора прошла вкомнату ирухнула накровать. Вкои-то веки бессонница перестала обгладывать ее утомленные суставы. Спать, теперь непременно нужно поспать.
        22.03
        Онапроснулась отгрохота, села накровати, силясь понять, чтопроисходит. Казалось, чтодом разваливается. Носпустя мгновение все затихло, кроме негромких причитаний вкоридоре. Лора потерла глаза, набитые песком закатного сна, ивышла вкоридор.
        Катюша все-таки принялась заремонт. Сейчас она возилась, отодвигая отстены резную консоль наорлиных лапах, ипришептывала вполголоса что-то сердитое. Грохот, очевидно, произвела оборвавшаяся вешалка дляверхней одежды — онавсе еще лежала наполу вворохе пальто икурток.
        —Неугомоннаяты, — протянула Лора.
        Изсвоей комнаты выглянула хозяйка. Ееморщинистое лицо было обеспокоенным:
        —Катюша, тыжива?
        —Да,Теодора Михайловна, простите зашум. Неволнуйтесь, консоль целая!
        Хозяйка махнула рукой:
        —А,да что ей сделается. Добротная вещь, новсего лишь вещь. Мешается? Можно занести комне.
        Катюша покивала головой:
        —Мыее сЛорой сейчас перетащим, небеспокойтесь. Лор, поможешь?
        Совздохом Лора взяла консоль содного края.
        —Тяжеленная!
        Когда они понесли консоль вкомнату, подстолешницей что-то щелкнуло, сдвинулось, инапыльный пол выпала толстая тетрадь всафьяновом переплете.
        —Ой, — Катюша отпустила консоль и, присев наколени, осторожно взяла тетрадь. — Смотрите… Чей-то дневник! Старинный! Затридцать второй год, сума сойти…
        —Покажи, деточка! — заторопилась Теодора Михайловна, иголос унее дрогнул. Увидев почерк, онаохнула иприкрыла рот сухонькой ладонью.
        —Язнаю, ктоэто писал… Неужели правда нашелся…
        Когда Теодора Михайловна посмотрела надевушек, вее глазах стояли слезы.
        Часть шестая
        Дневник Велигжанина (окончание)
        13апреля 1933
        Встретил Марту Ратникову наЯрославском рынке. Вовсем облике — приметы крайней нужды. Простенькая ситцевая косынка, худые галоши, банка керосина подмышкой… Япоразился мысленно, агдеже сапожки, гдезавитые наодну сторону волосы, нитки жемчуга, спускающиеся погруди досамого пояса… Оналюбила одеваться шикарно. Видно, всеэто осталось вовременах ее замужества, атеперь вот наступило вдовство. Недумаю, чтоМарта рада меня видеть, была она сердита инастороженна. Разговор шел принужденно, ноя немог оставить ее впокое, прежде чем узнаю…
        —Какваша подруга поживает, Нина Романовна? — спросил яее, мысленно зажмурившись. — Слышал, унее были проблемы создоровьем.
        Марта сделалась совсем злою, зыркнула наменя, какнаврага.
        —Были. Итеперь есть, ивсегда уже будут.
        —Авы незнаете, онавгороде?
        —Вернулась три недели как.
        Ячуть невзорвался отвоодушевления. АМарта меня одернула:
        —Только невздумайте заявиться кней. Видите, чемваша история обернулась! Впрошлый раз она чуть неумерла, авэтот… Неиспытывайте судьбу, Михаил Александрович. Вамэто никчему, иНине тоже.
        Иушла, оставив меня стоять соткрытым ртом. Стало быть, Нина рассказывала ей променя. Ночто значат ее слова? Явиноват втом, чтоНина попала подмашину? Только если она сама шагнула… Ноя отказываюсь вэто верить. Нет, неможет быть.
        16апреля 1933
        Снова перебои спродовольствием. «Правда» молчит, ноходят слухи, наУкраине сильный голод. Надобы вэтом году Идалию Григорьевну надачу отправить пораньше. Пусть вогороде копается.
        Нина теперь затворница. Яхожу возле ее дома, ноон так огромен инеприступен, чтонавевает мне сравнение сзаколдованным изловещим замком, куда заточена сказочная принцесса. Мнебы дать знать, чтоя рядом.
        1мая 1933
        Сегодня снесли Спас-на-Бору. Решение принято лишь натой неделе. Какбыстры мы стали нарасправу, новые люди…
        Набрался смелости, пришел вчера снова кее дому. Ходил каккот вокруг горячей каши. Наконец попросил консьержку меня впустить, тазвонила вквартиру. Подошла Нина, язнаю. Ноконсьержка, положив трубку, заявила:
        —Васпускать невелено. Товарищ Вяземская отдыхает.
        Невероятно.
        Яшел поулице, какпомешанный. Онанехочет меня видеть. Даже просто принять, показаться наглаза.
        Хотя — чегоже я хочу? Онаверна своему решению. Незнаю, какей это удается, новерна. Решила расстаться — ирассталась, иникчему ей мои сетования. Яотчего-то подумал, чтонесчастный случай, сней приключившийся, могпоколебатьее. Оказалось, нет.
        Несколько остановок проехал натрамвае, сошел наСухаревке. Один взгляд наБашню — итутже плывет перед глазами наша экскурсия. Обледеневшая галерея. Надоже, прошел целый год слишком, ая помню все домалейшей черточки. Иее ангоровый свитер, вкотором она была ангел. Носегодня я ипохондрик, всепредставляется вугасшем свете.
        Как-то раз напосиделках (художники, парочка фельетонистов ия) читал врукописи уМариенгофа, которую он притащил заполночь, пропахший дымом икрещенским морозом, несколько слов оБашне. Онименя тогда неприятно поразили, запомнил почти дословно: «Мыподъехали кбашне, которая, какчудовищный магнит, притягивает ксебе разбитые сердца, пустые желудки, жадные руки инечистую совесть». Так-то. Книга, кажется, досих пор невышла, нослова эти запали мне вдушу, яеще удивился такому странному взгляду намир инамою Башню-красавицу. Пожалуй, можно сказать, чтовтот момент я даже обиделся занее: мол, онанеможет сказать ничего всвое оправдание. Хотя ей все это ненужно. Какженщине, ослепительной настолько, чтокней неприлипают сплетни. Носегодня я повторил, глядя наее вышину: магнит, который притягивает ксебе разбитые сердца. Выходит, Мариенгоф был прав? Хотя отчасти.
        Ая… Сомной все ясно. Годминул. Пора перебеситься.
        27мая 1933
        Надаче.
        Сегодня гуляли полесу сИдалией Григорьевной. Такого небывало уже несколько лет, думаю. Немогу припомнить предыдущий раз. Онасказала что-то смешное, какбывало некогда, чуть несказал «встарину». Ия засмеялся, засмеялся слегким сердцем, ейкаксвоей доброй знакомой… Итутже осекся, потому что почувствовал боль. Такую сильную, тупую боль, распространившуюся повсей душе (клянусь, ядаже почувствовал, гдегнездится это призрачная субстанция). Мнепоказалось кощунственным то, чтоя могу смеяться вдали отНины. Какона сейчас? Вспоминаетли обомне? Смеяться безнее — почти святотатство, измена большая, чемделить постель несней. Какотчаянно я хочу увидеть выражение ее глаз, отблеск ее улыбки, еевздернутый носик. Чтоона делает сейчас, чемзанята ее головушка? Ямного думал освоей любви, ипонял, чтонемогу прекратитьее, какнемогу заставить тучу поворотить кгоризонту. Моичувства неделают меня ниумнее, нидостойнее, нибогаче, нисильнее, новдуше я ношу тяжелую теплую медь, слитками ироссыпью, иничего мне сэтим неподелать. Пока жив — будет иэтот клад внутри меня. Егонемогут отобрать ниВяземский, ниИдалия Григорьевна, нидаже
сама Нина.
        Майские дни прозрачны, какпейзажи Писарро[16 - Писарро, Жакоб Абраам Камиль — французский художник-импрессионист.]. Сиреневый аромат плывет посаду, затекает вокна. Подошел кстарой голенастой сирени, чтовозле калитки — онанынче цветет небывало, густо-лиловыми, словно ночными, кистями. Инадоже такому случиться, моментально наглаза попался цветочек спятью лепестками! Никогда, даже вдетстве, когда тратил часы напоиски, яненаходил такого, чтобы годился загадать желание. Атут непотребовалось иминуты. Несмог удержаться, задумался осамом сокровенном, загадал — иположил врот цветочек.
        Оказывается, жена наблюдала замной скрыльца. Высмеяла, назвала дитем малым. Пусть.
        15июня 1933
        Проклятье, почему люди так любят сплетничать исудачить обовсем? Хлебом некорми. Сегодня вбюро слышал, будтобы «наверху» принимают решение, сохранитьли мою Башню илиснести. Бред. Рассердился, отчитал этих двоих, хотя неимел никакого права. Теперь вот стыдно.
        После окончания рабочего дня сунулся кСытину. Нето чтобы поверил вслухи, просто… Словом, онсидел по-прежнему вкабинете, асама Башня была все такаяже, какивсегда, ивнутри, иснаружи.
        Слово заслово, попросил несколько документов измузейного фонда — ознакомиться, иеще озвучил услышанную глупость. Петр Васильевич поморщился, махнул пухлой ручкой:
        —Дану бросьте, Михаил Александрович. Снести Сухареву? Каквы себе это представляете?
        Утешил иразвеял всячески мои сомнения. Вконце недели заскочу снова: договорились, чтопосижу ночку задокументами. Мневсе равно неспится, днем надо работать, анаруки их невыдают.
        21июля 1933
        Намоей могиле смело могут написать: ВелигжанинМ.А., родился 24января 1889, умер 1мая 1932, возрожден 20июля 1933… Иеще теперь я навсегда служитель сиреневых садов. Там, гделгут люди, сирень сдерживает обещания!..
        Вчера мною владело странное чувство. Взвинченность, волнение, всевнутри колобродило, тряслось иболело, ия подумал даже, чтоскоро меня настигнет инфаркт иличто-то вроде того. Говорят ведь, чточеловек ощущает приближение своего смертного часа. Чтобы унять дрожь, отправился бродить поМещанской ивдруг, самтого непонимая, свернул вАптекарский огород. Онпрячется отторопливых глаз, ноименно оттого этот сад так мил моему сердцу. Уединение втом самом смысле, которого жаждали вечно влюбленные писатели-романтики прошлого века. Дождик слегка побрызгал, погремело нагоризонте, ногрозы неразразилось, иповсюду лилейный запах — какворанжерее, смешанный сзапахом влажной прогретой тепличной земли, неземли даже, а — почвы.
        Прогулялся подорожкам иостановился усамой воды пруда, глядя, каквнем отражаются ветви старой ветлы ибегущие облака. Ипростоял я так незнаю сколько времени, потому что уже облака закружили голову, авсе немог оторваться. Итут вотражении рядом сомной появилась… она. Лицо настолько любимое, такчасто рисуемое памятью, чтоя решил, будто тронулся умом. Онасловно магической формулой древности была вызвана изнебытия, моясероглазая Нина. Ядаже испугался, оступился, иносок ботинка угодил вводу. То-тобы смеху было, соскользни я впруд целиком.
        Всекаквтумане. Язабыл обовсем ипринялся целовать ей руки. Лицо ее имело странное выражение, онаирада была, инерада, исмотрела наменя немигая. Яиспугался, чтоизлишне ее компрометирую — нанас уже косились редкие гуляющие, — иотступил.
        Итолько когда мы направились кскамейке, язаметил итрость, ихромотуее. Нина сильно припадает налевую ногу. Видно, янесмог скрыть удивления, потому что Нина вся померкла, дернула плечами свызовом:
        —Всеменяется, Михаил Александрович. Вотвидите, ятеперь хромоногая!
        —Мынепереходили на«вы», Нина. Иты дляменя всегда самая красивая. Такой, какты, больше нет.
        Онаотвернулась, акогда снова посмотрела наменя, глаза унее были нарядные.
        Изазавесой плетистой ветлы мы стали теми, кембыли. Онапотянулась комне совсхлипом. Никогда мне уже незабыть этого всхлипа, полустона, скоторым жаждущий припадает кчаше родниковой воды — ясам издал такойже. Вэту минуту я безвсяких слов понял, чтоничего между нами неугасло.
        Оказалось, чтоона забрела вАптекарский случайно. Ехала наавтомобиле, велела водителю притормозить. Оностался ждать вмашине, аона пришла — комне! Незнаю, как, кемзаколдован этот город, чтобы сводить любящих.
        Ясказал, чтоночью буду работать вБашне, сдокументами икнигами, мнеиСытин уже отдал ключ, сусловием, чтозаберет его обратно завтра утром.
        —Башня внашем распоряжении? — шаловливо взглянула она из-под ресниц.
        Япокраснел, аона расхохоталась.
        Всеразворачивалось так быстро. Мывышли изогорода поотдельности, я — задами, продираясь через кусты акаций ирододендронов. Отстоял очередь в«Винах Армении», чтобы купить бутылку сухого. Ивдесять, какусловлено, яждал ее удверей Башни.
        Явиласьона. Боже мой,
        Явиласьона, какполный месяц вночь радости,
        Ичлены нежныее, истроен игибок стан,
        Зрачками прелестными пленяет людейона,
        Иалость уст розовых напомнит ояхонте,
        О,право, краса ее превыше всех прелестей,
        Ией среди всех людей небудет соперницы!
        Когда арабы писали «Тысячу иодну ночь», ониневедали, чтопишут омоей Нине.
        Онасменила платье иприколола налиф настурции. Жаркие цветы словно вырастали изее груди.
        Пустующий зал натретьем ярусе. Расстеленное саржевое покрывало навате… Мнебыло дурно, чтоя немогу предложить ей перину, кровать, всекровати мира, ноона прильнула комне:
        —Нестыдись. Мыдовольно сражались поодиночке, нехочу больше, немогу. Если ибыть презираемой иобвиняемой, тохотябы задело. Хочу быть доконца твоей.
        Онаприжалась всем телом, ия — язабыл себя.
        После мы лежали, обнявшись. Брюсова Башня стала нам сумрачной огромной спальней, каменными новобрачными покоями. Янемог смириться смыслью, чтоскоро надо разомкнуть руки ивыпустить мою синичку. Смерти подобно. Аона вздохнула:
        —Этодаже символично. Вовсем городе ненашлось нам лучшего места, чемтвоя любимая Башня. Какое счастье, чтоона есть, чтоее построили, быть может, длятебя именя. Неттаких слов, чтобы описать, какя тосковала. Всеэти дни, каждый изчетырехсот сорока пяти безтебя…
        —Нина, Ниночка, — затряс яее. — Тыже сама пела прочерный клевер! Прозло, которое есть молчание там, гденадо говорить инетянуть. Почему ты непозвала меня? Мыбы нашли выход.
        —Ядумала, стоит потерпеть, ивсе пройдет. Аоно непроходило инепроходило.
        —Расскажи мне проаварию, — яуказал наее трость.
        —Нет, нехочу. Этовпрошлом, такчто ивспоминать нестоит.
        Налицо ее набежала тень. Явсе равно допытаюсь, нопозже.
        —Бедная моя. Яведь инезнал…
        —Нежалей меня, ненадо. Кости срослись неправильно, Евпатория мало что поправила. Ноесли тебе это нестрашно, тоимне тоже.
        Онабоится, чтопокажется мне некрасивой. Язацеловал ее изаверил, чтомне главное — чтобы ей небыло больно.
        —Когда узнал — яискал тебя, — добавиля. — Нашел. Почему ты незахотела меня видеть?
        Онаулыбнулась:
        —Акому охота сызнова душу рвать? Мыведь уговорились. Пока я тебя невидела, думала, сумею научиться жить опять. Еслибы сегодня нас несвел тот сад…
        Страшно подумать, чтобы было.
        Истекали последние минуты оцепеневшей тишины, вот-вот чирикнет первая изпроснувшихся птиц, инаступит утро. Ночь принадлежаланам, ноона была почти окончена. Ивскоре иправда настало утро.
        29июля 1933
        Мирсошел сума, ия всамом эпицентре его безумия. Слухи оБашне оказались правдивы. Немыслимо. Сампишу исам себе неверю. Говорят, оназатрудняет движение транспорта поплощади, аего современем становится только больше ибольше. Ха,ну так давайте сообразим, ктотут был первым — Башня илитранспорт.
        ВСоюзе только иразговоров, чтообэтом. Споры, споры… Несмотря нато что все объединились, конструктивисты оттого неперестали быть конструктивистами, даирационалисты остались собой, понимания трудно достигнуть. Авпрочем, вру, выдаю желаемое задействительное. Спорят больше оновых строениях, опроектах, глобальная перестройка Москвы, «город каксреда» — всекаквсегда. То,что Сухарева башня может погибнуть, увсех вызывает какое-то недоумение иоцепенение. Может, этоиклучшему. Полнейшая невероятность этого нам наруку.
        12августа 1933
        Когда моя синичка говорит омуже, вместо глаз унее — клочья пыли. Вту нашу единственную ночь его небыло вгороде, онуехал наУкраину, нотеперь вернулся, ивидеться удается лишь урывками.
        Япредлагаю уехать, сбежать.
        Нина боится Вяземского, говорит, чтоон найдет беглецов где угодно. Яубеждаю, чтонаша страна велика ибеспорядочна, ивней легко затеряться также, какитравинке встогу сена.
        Ато вдругое время ия впадаю вуныние. Ну,всамом деле, сколько мне еще осталось? Врачи качают головами. Может, год, аможет, идень. Какое право я имею дергать ее итребовать отказаться отвсей жизни — ради меня. Ведь я немогу ничего ей обещать.
        Озвучил ей это осторожно.
        —Акто может? — Онасклонилась мне наплечо. — Вон, прошлой зимой, мужмоей знакомой Анисимовой возвращался сзаседания. Еготолько что сделали секретарем, ужасно он этого повышения дожидался. Такразгорячился, чтодаже шапку бобровую сголовы сдернул. Атут сосулька скрыши возьми да соскользни… Истала моя Анисимова вдовой секретаря.
        —Тывсегда найдешь, чемутешить… Только отчего-то мне кажется, тынесильно опечалилась оттаких вестей.
        —Онмне никогда ненравился. Подлый мелкий человек, которому лишьбы доносить инаушничать.
        Вэтом всяона. Предпочитает промолчать, ноуж если ей задать вопрос, тоответит честно ипрямо, итем, кого она недолюбливает, неизбежать ее оценки — всегда, впрочем, обоснованной исправедливой.
        Такмы иживем. Вминуты сомнения то я убеждаю ее втом, чтомы владеем сокровищем, тоона меня.
        Нельзя забывать итого, чтоВяземский угрожал моему семейству. Ноя уже все решил. Если Нина согласится быть сомной, япойду кее мужу ипоговорю сним безобиняков. Вконце концов мы оба воевали, такчто нечто общее унас есть. Ончеловек хоть ивластный, ирезкий, но, может быть, здравомыслящий.
        20августа 1933
        Меня спасают только сердечные капли иНина. Всеостальное плохо.
        Янезнаю, какэто произошло, ноугроза нависла надСухаревой башней нешуточная. Недумаля, чтовсе зайдет так далеко. Хотя чего я ждал? Храм Христа Спасителя был взорван безпромедлений. Ното обрядовое, сакральное строение, которому неместо вгосударстве безбожников, аБашня… Чемона кому мешает? Движению транспорта? Смешно. Кое-кто говорит, онаветхая. Такэто неправда. После реставрации она сильна имогущественна, ейстоять истоять посреди площади, внушая трепет.
        Архитекторы взволнованы. Инициативная группа (Грабарь, Фомин, Жолтовский) готовит коллективное письмо товарищу Сталину. Объясняют, насколько ошибочно стремление разрушить Башню, какой непоправимый урон может быть нанесен городу из-за недомыслия ивпылу революционно-реформаторской горячки. Надеюсь, онвовсем разберется. Ондолжен разобраться, еговеликодушие исправедливость невызывают вопросов исомнений, яболее чем уверен, чтобеспредел, временами творящийся вокруг, происходит снедоброй руки каких-то приближенных прихвостней (небуду называть имен), вих темных интересах ибезего ведома. Онбы дотакого недопустил.
        Самя вечерами теперь занят внашей архитектурной мастерской, участвую вразработке проекта реконструкции площади, который позволит решить транспортную проблему безтаких кардинальных ироковых — немогу сказать «изменений» — разрушений. Предложений много, както:
        1)прорубить шесть арок внижней части Башни, через них проложить трамвайные пути ипустить транспорт ипешеходный поток;
        2)перенести транспортный поток западнее, смещаясь всторону Самотеки;
        3)пробить подплощадью тоннель (во-первых, метростроевцы уже давно приступили кустройству вгороде метрополитена, инеобходимые навыки уже получены, во-вторых, втом месте уже существует подземный ход, соединяющий бывший особняк Брюса наМещанской сподвалами Башни, — ясам его видел, когда мы сСытиным иСуховым вели работы пореконструкции иреставрации в25-м году.);
        4)Фомин предлагает устроить круговое движение поплощади. Сейчас вспешном порядке разрабатывают график движения автотранспорта наэтом участке. Работа невполне архитекторов ипроектировщиков, нотеперь отчаянные времена, инет смысла решать, кточего умеет делать. Когда человеку надо — онможет практическивсе.
        (час спустя)
        Меня вот сейчас осенило, бегал телефонировать Генделю. Егоидея насчет переноса каменных зданий сотрывом отфундамента — настоящая находка. Надо сообразить, сможемли мы это сделать сБашней. Тогда она спасена наверняка. Правда, такое еще ниразу неосуществляли, новедь Советский Союз тем иславен, чтоон идет понепроторенной дороге ивсе делает впервые, притом многое — сбольшим успехом!
        Через два часа уменя сГенделем встреча.
        28августа 1933
        Разработали график движения, сумели, яже говорил! Отправили коллективное письмо. Причем нетолько товарищу Сталину, ноитоварищу Кагановичу, онкакпервый секретарь Московского комитета ВКП(б) лично отвечает зарешения погороду. Остается только ждать. Какже я нелюблю ожидание, этобессмысленное оцепенение, когда уже все сделано, ибольше ничего оттебя независит.
        Нобылобы восто крат горше итягостнее ожидать высочайших распоряжений, небудь рядом сомной моей Нины. Синичка моя мысленно всегда сомной, какия снею. Яей поведал, чтокогда Мейерхольд поставил «Свадьбу Кречинского», мненезахотелось идти. Боялся, чтонахлынут воспоминания, мыведь тоже смотрели снею эту пьесу. Итот разговор оСухово-Кобылине иего француженке… Боялся несправиться своспоминаниями. Онасмеялась каксумасшедшая, даже закашлялась. Апотом призналась, чтоиона тоже непошла потойже самой причине. Унас есть такое взаимопонимание, такое чутье друг друга, чтодаже страшно обэтом писать. Нехочу сглазить. Быть может, когда-нибудь ученые объяснят это все сточки зрения науки, покаже мне это представляется совершеннейшей магией.
        Жена устроилась впаспортный стол, паспортисткой. Оноипонятно, после того, какЛюдочка выпорхнула изродительского гнезда, аСаша все пропадает насвоих собраниях (он очень увлечен общественной работой), жене дома скучно. Ятолько рад, мнехорошо отмысли, чтоее жизнь идет безменя. Мысли овозможном моем уходе ничуть меня неугнетают. Этоэгоизм, ноничего немогу ссобой поделать. Иногда смотрю наИдалию Григорьевну почти снедоумением: ктоэто, зачем она тут, сомной? Вчера она так бурно выражала недовольство иосуждение отразвода наших знакомых, Савельевых.
        —Неужели ты недопускаешь мысли, чтоврозь им будет лучше, чемвместе вбраке? — спросил яее.
        Аона грохнула кастрюлей обстол:
        —Нет, недумаю.
        Воттак, безапелляционно. Мнепоказалось, чтоона сказала правду — вотименно, что недумает. Живет понакатанной, недавая себе труда хоть наминуточку остановиться, взвеситьвсе, понять, чточужая душа, потемки, чтожизнь куда полнее истраннее, чемучили родители, которым, конечно, нужно было удержать молодежь отглупостей любой ценой, даже ценой неправды илицемерия. Нет, вместо этого она уверена, чтоможет судить обовсем иобовсех. Могу себе представить, какими словами она помянет меня иНиночку, если узнает…
        АНина удивительна. Онанебоится засебя, боится лишь заменя, занас вместе, замою семью — хотя должнабы недолюбливать иревновать. Иревнует, конечно, ноэто ничего неменяет. Такие люди редко становятся счастливыми, ведь счастье часто может показаться уделом единоличников, эгоистическим стремлением. Иуж никогда оно небывает всеобщим… Помню, наконцерте классической музыки она вдруг вздохнула.
        —Ненравится? — спросил я унее.
        Аона качает головой ишепчет:
        —Нравится! Просто переживаю. Ячасто боюсь понапрасну. Боюсь оплошностей, нонесвоих даже, акого-то рядом. Чтонеправильно напюпитре перевернут ноты, илирассыплют… Чтосфальшивит скрипач. Чтобалерина споткнется, недокрутив фуэте, — или, чтомного хуже, парт-нер ее уронит…
        Тутнанас зашикали, имы, переглянувшись, принялись хихикать, какгимназисты.
        5сентября 1933
        Только ислышу весь день, чтоовчерашнем совещании архитекторов. Самнеприсутствовал. Во-первых, нетот статус, во-вторых, ябеспартийный, атуда беспартийным ход был заказан. Каганович, говорят, былвударе, говорил что-то о«завалящих церквушках» иосуждал, чтомы кидаемся защищать каждую изних, неруководствуясь принципами коммунизма. Чтоякобы неправильно так остро протестовать… Что, дескать, интеллигенция вечно стонет исетует ипытается подбирать крохи ищепки, складывая их вшкатулки наподобие музеев икультурных фондов. Ноесли немы, токто? Рабочим, сутра доночи пропадающим всвоих цехах, нетдела доархитектуры. Торговкам, солдатам — имвсем нет дела доискусства. Иэто правильно. Янелезу ссоветами, какхлебозаводу выпекать булки. Такуж завелось вроду человеческом, чтозакультурное наследие отвечают одни, азапродовольствие — другие, заземледелие третьи. Можно назвать это разделением труда икозырнуть вугоду нынешней моде, помянуть Энгельса сего «Анти-Дюрингом», яже считаю, чтокаждый должен заниматься своим делом, тем, вчем он хорош иразбирается досконально, инелезть вдругие отрасли инаправления, стараясь разбираться
ивних тоже, высказывая свое мнение. Мнение будет некомпетентным ивредительским. Иладнобы мнение, нопредпринимать нечто настолько разрушительное! Нет, этовыше моего понимания иодобрения. Хотя кто я такой, чтобы одобрять…
        Такилииначе, глубокоуважаемый Лазарь Моисеевич хоть ипопенял занашу косность, но, ксчастью, согласился спредложениями моих коллег изаверил, чтоесли проект реконструкции площади окажется удачным, Башня останется нетронутой.
        Можно вздохнуть соблегчением. Поскольку проекты иписьмо я видел лично, своими глазами, товрациональности издравости предложенных правительству идей сомневаться неприходится, любая хороша. Остается только ждать, которую выберут.
        Вмастерской царит облегчение. Полностью его поддерживаю.
        20сентября 1933
        Город облит золотом, охвачен осенью, которая здесь так хороша, такпрозрачна извонка, чтоневозможно ниусидеть вдоме, низакрыть окна, даже когда вних ползет сентябрьская прохлада.
        Мыкоротаем эту осень сНиной. Видеться часто неполучается, охуж эти обязательства взрослой жизни… Нокаждая минута, проведенная вместе, становится Пасхой, Первомаем иРамаданом одновременно.
        Теперь я нелюблю дождь. Унее перед дождем всегда ноет больная нога. Мыигулять стали меньше, всебольше сидим где-нибудь вукромном саду илисквере: ейтяжело далеко ходить. Теперь я даже сожалею, чтоуменя нет автомобиля, хотя дотого всегда противился им, онислишком заполонили улицы.
        Намедни ездили вКоломенское, вдвоем. Загородом теперь невыразимо красиво, тишина ипокой. Вселе течет своя жизнь, куры разгребают лапами кучи, гуси гогочут. Нина приласкала старого пса спалевым пятном наморде, накормила хлебом, хотя я иговорил, чтоон блохастый инестоит его трогать. Онавответ взглянула так иронически, чтоя мгновенно ощутил себя старым строгим отцом.
        Потом сидели вяблоневом саду. Яблоки поспели ивалятся сдеревьев отмалейшего дуновения. Если закрыть глаза иприслушаться, только ислышно: бам! трень! — ударяются оземлю. Нина вытирала их оподол ихрустела заразительно, умильно наклонив голову исощурив один глаз. Онаразбойница, такивижу ее вдетстве, бегающей сватагой ребятни поогородам. Коломенский холм — место необыкновенное, онословно летит надокрестными полями, надрекой… Исловно время вспять поворачивается. Онем иговорили.
        —Вотскажи — когда мы? — задумчиво произнесла Нина. — Когда сегодняшний день, этот самый момент? Тыможешь посмотреть начасы, накалендарь. Ночто есть часы ичто есть календарь? Будь ты сейчас накаком-нибудь броненосце, тамбылбы другой час, навигационное время ведь отличается отсухопутного. Ктомуже там моглибы быть склянки…
        Япосмотрел начасы. Было почти пять.
        —Нувот, двесклянки, — подняв палку, япостучалею, подражая корабельной рынде, пообрезку металлической трубы, вкопанному бог знает длячего вземлю. Звук оказался наудивление похож, иесли прикрыть глаза, вполне можно былобы представить корабль втумане. — Итак, местное поясное время вМоскве — пять часов вечера. Притом это подекретному времени, так-то четыре. По-старому.
        —По-старому, — повторила она нараспев. — Старое иновое, гдегрань? Заодну секунду Земля пролетает двадцать девять километров семьсот метров повокругсолнечной орбите. Можешь себе представить, какое дикое расстояние, какая безумная скорость? Мывсе летим куда-то сэтой скоростью, инет времени остановиться, ощутить… где мы икогда, собственно.
        —Ну,всущности, — попробовал я рассуждать, — единой общепризнанной теории, разъясняющей иописывающей такое понятие, какВремя, несуществует. Мнесовершенно ясно, чтооно ужасно неоднородно. Иногда течет равномерно, иногда делает вдруг скачок, иповсюду идет вразнобой. Фактически это никак неухватить, незафиксировать, ноиногда я предпочитаю просто верить своему чувству. Часбезтебя — вечность, стобой — миг.
        Онамягко улыбнулась, отбросила сдорожки полусгнившее яблоко концом трости.
        —Атвоя башня?
        —Что«моя башня»? — непоняля. Одного упоминания оБашне хватает, чтобы меня разволновать, хотя вродебы вопрос уже решен благополучно. Видимо, она, какиНина, всегда будут вызывать вомне затаенный страх утраты…
        —Вкаком году она построена, напомни.
        —в1692 —1695-м…
        —Апо-старому? Ну,кактогда считали, отсотворения мира!
        Янепонял, куда она клонит, новсеже ответил:
        —С7200 по7203год.
        Нина обрадовалась:
        —Вотвидишь! Асейчас всего 1933-й. Только подумай! Если все перемешать, инеразличать нипрошлого, нибудущего, апредставить время какведьмин котел, вкотором всего намешано иничего невычленить! Тогда получится, чтоона только будет построена. Притом, представь, только через пять тысяч идвести слишним лет. Амы, вней познакомившиеся, только познакомимся иузнаем друг друга.
        Мечтательница, сумасбродка. Незнаю никого, ктобы мыслил настолькоже мятежно ивозвышенно. Какее только угораздило выйти замуж заприземленного Вяземского? Нужно освободитьее, мнекажется, нужно вырвать ее излап этого дракона. Янедотягиваю доволшебного принца, новэтом браке она несчастна инеможет выпутаться, только если я ей непомогу.
        27января 1934
        Столько времени неписал, чтодаже приниматься страшно.
        Месяц пролежал вбольнице. Жестокая лихорадка, простуда. Нина наплевала навсе предосторожности ибегала комне через день, навещала, когда я смог вставать имне разрешили выходить водвор. Жалкое зрелище я был, должно быть.
        Мненачинает казаться, чтомы сней сможем все оставшиеся годы своих жизней прожить так. Муждругой жены, жена другого мужа. Ностоит только вспомнить, отлистав несколько страниц дневника, нечеловеческие муки отразлуки сней, стоит только помыслить, чтоможет наступить момент, когда ее смужем, например, отправят послужбе вдругой город, вдругую республику… Иокажется, чтоя ей никто, имы расстанемся! Только мужья ижены связаны перед всем миром узами. Любовники презираемы. Значит, намнужно стать супругами, этоединственный способ быть вместе. Развод? Значит, развод. Надо убедить вэтом Нину.
        1февраля 1934
        Позавчера погиб стратостат «ОСОАВИАХИМ-1». Люди так отчаянно хотят летать, ноих полеты наяву, аневосне так часто оборачиваются трагедиями…
        Вдневнике пишу теперь мало, Идалия Григорьевна словно что-то заподозрила, нервничает, ходит хмурая. Может, ктоиззнакомых сказал что-нибудь, незнаю, аспрашивать нехочу. Нехочу слышать ее ответ. Нотетрадку прячу тщательно истараюсь приИдалии Григорьевне неписать.
        25февраля 1934
        Жолтовскому (ему уже зашестьдесят) стало плохо прямо насовещании, когда сказали, чтоподелу Сухаревой башни, скорее всего, будет принято негативное решение. Проекты, предоставленные группами архитекторов, рассмотрены иих просьбы неудовлетворены.
        Поднялся такой шум — незнаю точно, вкабинетели иливмоих ушах.
        Какже это все может быть наяву?
        11марта 1934
        Сытин оказался бессилен.
        Встречался сДмитрием Петровичем Суховым. Мысним давно знакомы, ещесовремен реставрации, онделал замечательные рисунки Башни вто время. Теперьже унего пост внушительный, иябы несунулся кнему безтакой острой нужды. Ноделать нечего, ячувствую себя последним защитником Башни, оттого что все какбудто упали духом исмирились. Может быть, янесправедлив кним, номне кажется, нужно приковать себя кБашне инедать никому кней подступиться. Этопреступление — бездействовать. Преступление — смиряться. Надо бороться доконца.
        Вобщем, добился встречи сСуховым. Онбыл удивлен иобрадован моим визитом, нопеременился влице, стоило мне только заикнуться омоем ходатайстве.
        —Боюсь, тутничего… — Онразвел руками.
        —Нокакже! Выведь… главный реставратор Кремля! Выже…
        —Ачтоя? Яничего немогу предпринять, ирадбы… Знаю только, скажу вам посекрету, — онпонизил голос, — всерешает неКаганович, анекто Вяземский, Борис Сергеевич. Помощник… Онможет замолвить словечко перед Самим, ирешить любой вопрос… Ноя сним лично незнаком. Слышал всякое ипредпочитаю держаться поодаль. Знаете, ксолнцу близко подлетишь, таквсе перья долой…
        Охуж мне эти иносказания.
        НоВяземский!..
        Какпричудливо устроен наш мир. Засорок четыре года он неперестал меня поражать своей мудреностью.
        14марта 1934
        Тридня провел я вего приемной. Секретарь уж итак иэтак — янеотступал, мариновался среди всего этого казенного добра, зеленой суконной обивки стульев да латунных светильников. Видел, какВяземский уезжал, приезжал, снова уезжал.
        Он,конечно, узнал меня. Яподнялся ему навстречу, ноон только нетерпеливо головой мотнул:
        —Обождете, недовас теперь.
        Такия «обжидал», тридня. Думаю, этобыл его собственный приказ, иначе давнобы уже назначили час приема ивежливо попросилибы навыход. Нет, этоего желание было — показать мне мое место, сидеть подего дверью. Чтож, пусть.
        Принял он меня только сегодня квечеру. Секретарь, этот бравый колючеглазый молодец, вышел невозмутимо, незакрывая двери засобой, исообщил:
        —Борис Сергеевич может вас принять.
        Ячуть неподскочил. Завремя долгого сидения я сперва волновался, страшился этой встречи иразговора, потом путался вофразах, которые буду говорить, пытался выстроить их поудобнее. Потом выстроил наконец всю свою речь иуспел заучить. Потом все забыл, устал… Итак три раза. Словом, когда переступал порог кабинета, вголове было пусто, какукаучуковой куклы.
        Онсидел воглаве длинного стола, ия шел поковровой дорожке, всеближе иближе, пока недостиг крайнего кнему места. Мнехотелось видеть его глаза, пока буду говорить. Оносклабился, приподнялся вкресле ипожал мне руку.
        —Михаил Александрович Велигжанин, 1889года рождения!
        Унего, стало быть, такая привычка, поминать каждому его год… Пугает людей осведомленностью.
        Онпредложил садиться, ясел. Инапала такая неловкость, такая страшная, чтопереложить портфель илидостать изнего бумаги — невозможно даже помыслить. Незнаю, какэтот черт действует надругих, номне стало непосебе. Итут я вспомнил. Башню, Нину. Этопридало сил, ия быстро принялся говорить, зачем пришел. Поодной просьбе зараз, признаюсь, проНину я незаикнулся. Сейчас важно было спасти Башню… Яговорил иговорил, иробость прошла, ясел насвой конек, стал расписывать драгоценность Сухаревой башни дляМосквы, дляпрестижа нашего города среди всех столиц мира. Говорил обее уникальности, исторической ценности, функциональности — внейже Коммунальный музей! Признал даже необходимость сноса церковных сооружений входе перестроения Москвы — сделка ссовестью, закоторую потом немало ночей проведу вмуках. Нотеперь неэто было главным.
        Вяземский все слушал, тоулыбаясь вусы своим мыслям, тохмурясь, токовыряя полировку настолешнице, торазмешивая рафинад вчае. Язакончил изамолчал.
        —Одним словом, — онпохрустел своими короткими пальцами, один задругим поворачивая их всуставах, — выхотите, чтобы я отдал вам башню.
        —Неотдали, Борис Сергеевич, — удивился я формулировке, — апощадили. Этоудивительное строение Петровской эпохи является…
        Онпрервал меня:
        —Вамиту, иэту подавай. Обеих. Неслишкомли жирно дляодного скромного архитектора?
        Янесовсем его понял, скорее, заподозрил, очем он толкует. АВяземский продолжал:
        —Обесразу… Неплохо устроились. Давот только так небывает. Выбирайте!
        —Простите?
        —Непрощу. Ноэто уже другой разговор. Выбирайте. Либо одна. Либо другая. Невместе.
        Онговорил оНине. ИоБашне.
        —Снос башни назначен навечер 13мая сего года. Однако я могу поспособствовать пересмотру решения, ибуду весьма настойчив, кактолько умею, чтобы вашу драгоценную развалюху нетронули. Нотогда вы оставляете Нину Романовну впокое, навсегда, ибольше никаких возвращений, счастливых воссоединений ипрочих радостей. Иливы уезжаете снею. Итогда Башню взрывают так, чтолетят клочки позакоулочкам. Решайте.
        Сказать, чтоя похолодел, значит, ничего несказать. Этот момент был страшнее, чемпули германских солдат, свистящие надмоим окопом.
        —Борис Сергеевич, мыже свами взрослые люди, мывоевали… — попробовал я вразумитьего.
        Вяземский оказался совершенным душевнобольным, мнеэто было ясно какдень! Ноон пресек мои увещевания:
        —Решайте, решайте. Здесь исейчас, нетвремени наобдумывания исентенции! Увольте.
        —Авам тут, простите, какая выгода?
        —Уменя свой резон, ивас я посвящать внего ненамерен.
        Ондолго пил чай, раздувая щеки игромко прихлебывая. Ая смотрел, какжелтоватого напитка становится все меньше именьше — этачашка была будтобы песочными часами, отсчитывавшими мои секунды нараздумья. «Вотскажи, когда мы? Когда сегодняшний день, этот момент?» — будтобы снова спросила меня моя Нина.
        Ивот наконец чай был допит, астакан отставлен всторону. Тотчас появился бравый молодец изприемной иунес его прочь. Итогда Вяземский снова обратил комне свой взгляд.
        Немогу инестану описывать, какбольно давалось каждое измоих слов, сказанное Вяземскому. Мненет прощения, этот город, этастрана должны проклясть меня завсе сказанное. Ноя немог поступить иначе.
        Яозвучил свое решение идвинулся прочь. Онсказал мне вспину:
        —УНины врамке натуалетном столике стоит фотография неба иоблаков. Одной своей подружке, состоящей унас навнештатной работе, онаговорила, этафотография напоминает ей ободном человеке. Язнаю, этоона овас. Сантименты. — Вяземский хмыкнул ипошевелил бровями.
        Ямолча вышел.
        15марта 1934
        Всяреальность осыпается вокруг нас ипочти поднашими ногами. Этот город гибнет, рушится, ион больше немой, онненавидит меня. Надо бежать отего гнева. Сегодня. Уцепиться только залюбовь истараться выжить где-то далеко отсюда. Небудет больше экипажей, смеха нагалерее Башни, бояее часов, разлитого надплощадью, ауканья подее сводами. Подее юбкой небудут больше прятаться старьевщики, букинисты, ювелиры, барахольщики, дворники, привратники, полотеры икухарки. Никогда здесь неразложат нарогожах свой товар торговки, небудет пахнуть кулебяками ирасстегаями. Небудет ниатласных лент, никрашенных подчернобурку кошачьих манто, нифильдеперсовых чулок, нимуфт, ниподдевок, нисеребряной ворованной утвари, нибус сбутылочными стекляшками. Всевпрошлом.
        Ясказал Нине, чтобуду ждать ее наСеверном вокзале. Сегодня илиникогда. Ничего необъяснил, даже того, чтоВяземский обещал нас неискать.
        Ивсеже, ивсеже… Даже вгневе этот город — покрывало, сшитое излоскутов любви. Один лоскуток — несравненная башня, которую скоро разобьют молотками, помоей вине, икаждый удар отдастся помоему сердцу, которое неперестает болеть инадеяться. Господи, ониведь иправда ее сломают… Барышня, прости меня, горемычного. Тылучше меня знаешь мою историю…
        Другой лоскуток — бело-голубое колонное великолепие Странноприимного дома, больницы, давно уже пережившей своих влюбленных хозяев, которым так мало отведено было времени насчастье. Разделенный сними ввеках, язнаю ипонимаю этих двоих лучше, чемсобственных друзей. Оскольких еще свиданиях молчат стены ипереулки Москвы… Молчат, нотолько ими икрепятся ибудут стоять впредь. Самое сильное ибезрассудное, отчаянное изчеловеческих чувств — нанем, аненакирпиче ицементе, держится этот мир, когда рушится все остальное. Этоиесть та ниточка, тонкая, нокрепкая паутинка, чторастягивается ивсе выдерживает, соединяет нас друг сдругом, знакомых инезнакомых, опутывая весь земной шар — анемировая революция исоциализм. Ктобы что ниговорил… Если человек любит, онуже неодин, сним вместе, рядом, плечом кплечу встают все те, чтолюбил ибыл любим донего: ячувствую их присутствие. Наступит день, инаши души, душа моя имоей нежной хромоножки, также встанут рядом сбудущими влюбленными. Вконечном итоге ничто несравнится слюбовью вее негромкой цене, хотя, видит бог, яплачу цену преступную. Яперебираю вуме всю нашу историю,
родившуюся вотражениях. Зеркало, витрина, дверь трамвая, вода пруда. Какбудто нашим предохранителем всегда было стекло, егоручейная холодная гладь. Нотеперь пора жить безпредохранителей, лицом клицу.
        Вещей собирать небуду, уйду какесть. Если собрать чемодан, будут искать, словно я уехал, атак — просто был человек инестало. Если Вяземский передумает, этоможет обезопасить мою семью: даже уних ненайдется ниодной идеи, чтосомной сталось. Язнаю, чтоНина будет наплатформе. Янебоюсь, чтоона непридет. Кембы я был, еслибы недоверял своей любимой?
        Теперь, сегодня, яточно знаю: небывает любви простой илегкой, наее пути всегда громоздятся препятствия, открохотных камушков домраморных глыб. Небывает любви удобной, онавсегда неловка, чуточку неуклюжа, остроугольна иникак неложится взаранее приготовленные длянее рамки, формы иоправы. Нотакже небывает иневозможной любви — есть любовь, накоторую неосмелились.
        Язнаю, чтонайду упоезда мою сероглазку. Яверю. Верую…
        Часть седьмая
        Лора
        22.10
        Теодора Михайловна еще раз перелистала тетрадь всафьяновом переплете. Ееладонь осторожно гладила страничку застраничкой. Чернила набумаге поблекли, сами листы пожелтели, нотекст все еще был читаем.
        —Этомой тятя. Отец тоесть. Узнаю его почерк.
        Лора старалась понять:
        —Но… откуда? Выже говорили, чтородом изЧиты?
        Теодора Михайловна кивком пригласила Катю иЛору всвою комнату. Онипрошли следом заней ирядком, какцыплята, примостились накраешке заправленной кровати сворохом пышных подушек вкружевных наволочках. Сама хозяйка села вскрипучее кресло, оставшееся вквартире ссамых застойных советских времен, иоттого ничем непримечательное. Ееруки невыпускали тетрадь, ипальцы беспрестанно оглаживали поблекшую ткань обложки, словно впоисках изъянов.
        —Родом-то я изЧиты, датолько тятя мой отсюда, имама тоже. Онипознакомились вМоскве. О,это была целая история! Мама мне рассказывала ее часто, ужепотом, когда тяти нестало. Унего было больное сердце, онвовремя войны умер, мнеедва десять лет исполнилось. Нафронт его небрали посостоянию здоровья, даивозраст… Вообще, говорили, чудо, чтоон так долго прожил, нуда вих жизни чудес было изрядно… Автридцатые, когда все началось, онибыли несвободны, оба. Ноуж такая любовь, чтоты будешь делать… Всеостальное меркло! Долго они пытались сней совладать, усмирить, полтора года невиделись. Нопотом снова встретились — ипоняли, чтожить друг бездруга немогут. Исбежали. Акуда — никому несказали, даисами незнали. Бежали, какговорится, куда глаза глядят. Сели напервый попавшийся поезд вСибирь. Паспорта специально сожгли, чтобы никто их ненашел. Тридцатые годы, тогда сложно было укрыться. Ноуних вышло. Мамин первый муж, Борис Вяземский, былпартийной шишкой, очень она боялась, чтоон ее искать станет. Аон почему-то неискал, итятя всегда говорилей: Вяземский мне обещал… Акакуж ичто было там — этого я незнаю, иона незнала.
Знал только тятя, ноон нерассказывал. Думаю, уговор унего был стем мужчиной какой-то, ночто задоговор икакую цену он замаму заплатил — этоуж одному богу известно, маме отец непроговорился… Амаминого первого мужа позже репрессировали. Мама, конечно, обэтом неузнала. ВЧите они стятей назвались обычными Петровыми, Ниной иМихаилом. Сказали, чтосупруги, хотя исвадьбы-то никакой уних никогда небыло, ох, авантюристы… Мама устроилась учителем пения, нуаотец вкотельной работал. Иэто притом, чтодотого был вМоскве видным архитектором. Ноему нельзя было высовываться. Такипроработал вкотельной досамого конца… Только стенгазеты ирисовал попризванию. Датак рисовал, вседиву давались… Образование, чтоподелать, даиталант, еговедь вкарман неположишь исоспичками невыронишь! Нонинадень непожалел, чтосбежал смамой. Жили они душа вдушу. Помню, мнеуже потом, намного позже, знакомые их исоседи говорили, чтоникогда такой влюбленной пары супругов невидали. Иногда вечерами тятя заводил патефон, подхватывал маму наруки итак танцевал. Она-то сама хромая была, из-за какой-то старой аварии, ноон всегда помнил, какона раньше любила
танцевать. Такивальсировал снею наруках. Аона хохотала.
        Теодора Михайловна улыбалась сгордостью.
        —Аеще, помню, тятя меня сажал наколени иговорил: «Ятак вас смамой люблю, какникто никого никогда наЗемле нелюбил, ивнебе тоже». Ониже меня иназвали так странно, Теодорой. Это, стало быть, «дар Божий» переводится. Мама долго немогла забеременеть, всепервое замужество считала себя бесплодной, атут вот я подоспела… Полжизни промучалась, простеснялась, тоДорой меня звали, тоДодой. Всегадала, зачем таким чудным именем назвали?
        —Очень красивое имя, — отозвалась Лора.
        —Спасибо, деточка. Аадрес-то я этот ототца знала сдетства, икогда приехала вМоскву, похлопотала, чтобы тут подселиться. Явмолодости была очень даже бойкая, предприимчивая особа, этоуж надо признать.
        Катюша слушала, открыв рот, ноЛора заметила, чтостарушке нетерпится прочесть отцовский дневник, иткнула соседку вбок. Заверив, чтоим надо возвращаться кремонту, Лора иКатя вышли вкоридор, прикрыв засобой дверь.
        —Вотэто да. — Катя была ввосторге. — Разве такое бывает вжизни? Старинные дневники, тайны…
        —Этоговорит человек, который повоскресеньям таскается вТретьяковку ипомузеям, — усмехнулась Лора.
        —Тамдругое. Теистории знаютвсе, аэту никто…
        —Отколичества зрителей история нестановится нихуже, нилучше. Онапросто происходит, — позволила себе порассуждать Лора.
        Катя вздохнула, ещераз косясь назапертую дверь:
        —Какдумаешь, онадаст нам почитать?
        —Незнаю. Наверное, нет, этоочень личное. Лучшебы нам своими историями заняться… Ядавно хотела узнать, — Лора помедлила, — какутебя дела? С… конференцией…
        Катюша погрустнела. Выудила изкармана брелок ввиде чаши, обвитой змеей. Лора его еще утром заприметила, странно, чтонераньше.
        —Вот. Этомне Олег Васильевич подарил. Там…
        ВидуКатюши был мечтательный истыдливый, иЛора поняла, чтоделовыми отношениями поездка, кажется, все-таки неограничилась.
        —Тогда почему грустишь?
        —Вчера он провожал меня сдежурства. Помог донести додома банки скраской. — Катя указала наколонну составленных одно надругое ведерок. — Имы поговорили…
        —Видимо, разговор был нерадостный… — подытожила Лора.
        —Да. Олег Васильевич… Словом, онменя нелюбит. Всееще думает освоей жене. Помнишь, яговорила, чтоона нетак давно умерла? Вобщем…
        —Онмогбы вэтом разобраться дотого, какзатащил тебя впостель, — отрезала Лора. Пусть сама она небезгрешна, ноей захотелось защитить Катюшу.
        Ата запротестовала:
        —Никто никого незатаскивал! Ясама хотела. Мненужно было побыть слюбимым мужчиной хоть одну ночь! Пусть даже я ему безразлична. Эточто, запрещено?
        —Нет, конечно, нет, — ответила Лора.
        И,повинуясь внезапному порыву, крепко обняла Катю. Сердечко утой трепыхалось быстро-быстро.
        —Невешай нос, Катюша.
        Катя засмеялась:
        —Ая иневешаю!
        0.07
        Кполуночи Катя убежала вбольницу надежурство, аЛора, оттерев откожи засохшую шпатлевку ипромыв отклейстера валик, вышла наночной промысел. Ожидая официального заказа, онауспела подбросить подвыпившего полковника доАлексеевской, авскоре уже ехала повызову вКузьминки.
        Проплыли заокном пузатые трубы ТЭЦ, склубами пара, уползающими ввышину. «Предприятие попроизводству облаков…» — такСева назвал однажды эту ТЭЦ, истех пор она навсегда потеряла дляЛоры свою инфернальность огнедышащей горы. Теперь каждый раз, проезжая мимо, Астанина слегка улыбалась. Какисейчас.
        Ночью дороги свободны ипросторны, вжелтых пятнах мощных фонарей. Зимой илетом они почти неотличаются, особенно когда идет дождь. Сейчас он едва накрапывал, незная, разойтись илистихнуть, выкрашивая дорожное полотно своей темной блестящей краской цвета «мокрый асфальт», иЛоре почему-то вспомнилась новогодняя ночь. Тогда был двойной тариф, онаразвозила веселящихся людей — почти сводница, доставляющая одних людей кдругим, складывающая компании воедино.
        Подбой курантов она припарковалась упустой обочины. Можно было неопасаться эвакуаторов, уних тоже праздник.
        —СНовым годом! — пропели ей почти вухо счастливые студентки всиних шапочках сблестками.
        —Сновым счастьем, — выученно выпалила Лора вответ. Ипоняла, чтобольше никого сегодня никуда неповезет.
        Онатак скучала посынишке, чтозадекабрь накупила ему подарков, дваувесистых пакета, ивозила их вбагажнике. Нотогда она так инеосмелилась отвезти их поадресу итеперь ходила попереливающимся гирляндами улицам идарила встречным ребятишкам. Кто-то брал, укого-то родители отнекивались, запрещали, уводили прочь, глядя сопаской, хотя Лора была одета хорошо, впальто, идаже воротник повязала мишурой, чтобы непугать никого.
        Подарков тогда хватило навосьмерых.
        Рация требовательно захрипела.
        —Семьдесят девятая насвязи! — отозвалась Лора.
        —Семьдесят девятая, вашвызов отдаю двадцать второму. Авы подругому адресу.
        —Непоняла?
        —Ну,просили именновас! — диспетчер была невыспавшаяся ираздраженная. — Адрес Нижние Мневники…
        Понятно, снова Алиса. Видимо, навострилась ехать кутить. Несмотря нато что они виделись лишь сутки назад, Лоре показалось, чтоминула вечность.
        Полчаса после полуночи. Тотсамый час, когда вгородском транспорте женщины начинают опасаться мужчин, амужчины думают только отом, какбы скорее добраться докровати иотключиться. Атмосфера усталого страха иизнуренного безразличия ковсему.
        —Унего есть какая-то баба, кроме меня! — ревела вголос Алиса, размазывая полицу люксовую косметику. — Онамне позвонила ивсе объявила!
        —Погоди, нереви ты белугой, — поморщилась Астанина.
        —Яему сейчас башку снесу, я… Янезнаю, чтосним сделаю! — сыпала невнятными угрозами Алиса, мотая огненной шевелюрой сосвежей завивкой. Всалоне было тяжело дышать отее пряного густого парфюма спачулями ирозой. Естественно, французского, естественно, лимитед эдишн[17 - Limited edition — лимитированный выпуск, ограниченный тираж (англ.).]…
        Лора неуспокаивала Алису, тойпросто нужно было время, чтобы выплеснуть эмоции. Накаждый совет унее находилась тысяча оговорок ипротестов, иЛора давно уже поняла, чтоАлису интересует лишь собственное переживание вовсей его душераздирающей полноте. Причем переживания иих предмет сменялись частенько. Такчто машина подее сетования просто неспешно катила взлачные районы города, куда Алиса ивелела.
        Отплакавшись, Алиса деловито достала косметичку ипринялась наводить марафет, расписывая вслух вероломства возлюбленного. Впрочем, никаких доказательств она пока неполучила.
        —Онкто утебя, диджей? Парень популярный, откуда тебе знать, чтоэто несбрендившая поклонница решила помотать тебе нервы? — резонно предположила Лора, иАлиса тутже просияла:
        —Думаешь? Блин, аможет, правда, а?
        Лора сделала погромче арию Царицы Ночи висполнении Марии Каллас. Тогда Алиса развеселилась еще больше:
        —Какприкольно, никогда неслышала! Вотона выделывает…
        Лора подумала: «Да,ты еще Нетребко неслышала», авслух пояснила:
        —Поет отом, чтожаждет мести ибеспощадна.
        Алиса ввосторге расхохоталась:
        —Дану?! Сума сойти. Круто, надо запомнить, блесну перед кем-нибудь прислучае. Слушай, нуакакутебя-то дела? Стем парнем.
        Смесяц назад, вминуту слабости, Лора парой слов обрисовала знакомство сСевой иего помощьей. Всего лишь вкратце, идаже непредполагала, чтоАлиса слушала ее втот момент.
        —Какон вкойке?
        —Алиса, утебя все одно поодному… Нетунас сним ничего!
        Рыжеволосая красотка почмокала губами укоризненно:
        —Ай-яй, динамщица. Платить-то когда собираешься? Ичем?
        —Платить? — наморщила лоб Лора.
        —Ато! Думаешь, онзаспасибо тебе помогать нанялся? Если денег непопросил, явно собирается тебя…
        —Так, притормози-ка, ладно? — возмутилась Лора. — Причем тут это?
        —Причем тут это, — передразнила ее Алиса. — Притом самом! Блин, Лора, тебе сколько лет? Чего какмаленькая? Любая помощь стоит чего-нибудь. Особенно внаше время. Неверю я вдоброту ибескорыстие нашего народца итебе несоветую. Особенно умужиков. Чтоон там тебе, документы помогает подправить?..
        Конечно, Лора нерассказала Алисе всю правду осебе. Иненамеревалась делать это впредь. Ноее слова болезненной занозой зацепились где-то внутри.
        Онасменила тему разговора, Алиса сообразительно хмыкнула ипринялась перекрашивать ресницы. «Волшебная флейта» пошла своим чередом, ненарушаемая их болтовней.
        Уклуба, прежде чем выпорхнуть измашины, Алисе взбрело вголову накрасить Лоре губы:
        —Нусмотри, тебе та-ак пойдет этот цвет, та-ак пойдет! — Нарочито московский говорок выдавал приезжую. — Ато ты вечно какмоль бледная! Аведь девка красивая!
        Сама того неожидая, Лора вдруг согласилась, хотя еще вчера послалабы Алиску ковсем чертям. Девушка профессиональными движениями визажиста мазнула погубам пахучей помадой.
        —Шик! Яже говорила, твой цвет навсе сто процентов! Бери, дарю!
        —Алиса…
        —Лора, нумыже подруги! Бери, говорю! — и, неслушая возражений, выскочила прочь.
        Лора проводила ее глазами. Беспечная красивая бабочка, оналишь свиду бестолковая балаболка. Житейской сметливости ей вполне хватало, пока она разводилась смужем иналаживала самостоятельную жизнь, ихватит впредь. Аеще уАлисы вздорный нрав идоброе влюбчивое сердце. Ипереживает она каждый раз всерьез — икакая разница, чтоэтот «каждый раз» повторяется ежемесячно… Исудивлением Лора отметила, чтодаже привязалась кэтой девушке.
        Апотом она позвонила Севе. Имнеобходимо было поговорить.
        01.12
        Вее темном мозгу разверзался ад, скаждой минутой все более испепеляющий. Отярости она почти ничего невидела — ниОвчинниковскую набережную, нитрамвайные пути через мост. Складывалось такое ощущение, чтосегодня все эмоции, такдолго погребенные подпрахом раскаяния, вдруг высвободились. Ихсила обескураживала, Лора небыла кэтому готова.
        «Тынеготова», — сказал ей несколько часов назад Сева. Таквот чего он хочет отнее? Алиса права. Какниприскорбно, Лора подозревала, чтоАлиса права. Обида душной волной захлестывалаее.
        «Dies irae» Моцарта какнельзя лучше подходил ее состоянию. День гнева. Точнее, ночь. Онавыкрутила громкость намаксимум ивышла измашины, хлопнув дверью. Изнутри звук просачивался поднапором, какзабродившее вино иззакупоренной бочки. Казалось, чтосейчас все взорвется. Ипрежде всего голова.
        Астанина вывернула карманы куртки — наасфальт посыпались каштаны. Онасобрала их иссилой запустила вводу канала. Следом туда полетел флакончик снедавно купленными духами. Духи? Вотеще!
        Онаслышала, какрядом зарокотала «Ямаха», ивцепилась вограждение набережной, дожидаясь, пока Корнеев подойдет. Силы вдруг оставилиее, ярость мгновенно пересохла. Черт, одного появления Севы достаточно, чтобы… Чтобы что?..
        —Здравствуй! — Этоприветствие заставило ее вздрогнуть, хотя она чувствовала каждый шаг его приближения.
        Лора повернула голову иоглядела Севу. Он,бесспорно, красив. Любая девушка будет рада провести сним ночь, неделю, месяц. Может, всюжизнь… Оннетак прост, каккажется.
        —Уменя новости! — Сева был оживлен иявно обрадован. Егоневероятные глаза ярко блестели, отражая свет ночных огней. — Правда, незнаю, определитьли их хорошими илиплохими…
        —Сева, я…
        —Подожди, подожди! Спервая.
        Онвытащил изнагрудного кармана кожанки сложенный вчетверо белый лист, встряхнулего, каквстряхивают салфетку, ипротянул Лоре. Какая-то ксерокопия.
        —Чтоэто?
        —Читай.
        Онзамотал вокруг шеи свой полосатый шарф, пока Лора силилась сосредоточиться иразобрать строчки. Медицинское заключение. Гордеева Ирина Анатольевна, 66лет… Порезультатом МРТ иКТ… скопления нейрофибриллярных клубков… наличие амилоидных бляшек ввисочной доле… выраженные признаки дегенеративных процессов… Рекомендованное лечение…
        —Чтоэто? — повторила Лора, прочитав два раза.
        —Этодиагноз твоей бывшей свекрови. Унее Альцгеймер.
        —Откуда утебя это?
        Сева склонил голову, поглядывая хитро:
        —Янеговорил тебе, чтоя паук? Расставляю сети, апотом дергаю заниточки. Ха! Даладно, Лора, всего лишь попросил пару человек подсобить. Когда-то помог им, онихотели отплатить темже, вотивсе. Обычное дело. Ноты понимаешь, чтоозначает эта бумажка? Утвоей свекрови больше нет возможности избегать тебя. Ейпридется признать твое существование, иначе рано илипоздно ее внук окажется безприсмотра, аеще хуже, если вприюте. Насколько я могу судить оней, онанебудет доводить дотакого. Да,конечно, ятебе сочувствую, потому что тебе придется ухаживать забольным старым человеком, чьесознание угасает скаждой неделей. Будет нелегко. Ноэто небольшая плата… завсе.
        —Завсе, чтоя сделала, — договорила занего Лора.
        Да,вголове сверкнула молния, ивсе стало ясно какдень. Ифраза Ирины Анатольевны, чтоона может забыть слово «пунктуация», нонезабудет отом, чтосделала Лора… Ифигура изскульптурной композиции. Фигура номер десять, Беспамятство. Дети — жертвы пороков взрослых… Воистину так.
        ИЛоре Астаниной стало совершенно очевидно испокойно примысли, чтотеперь ее путь прям инеимеет ниотворотов, ниостановок. Есть мальчик, укоторого больше нет никого. Иженщина, которая скоро потеряет память иокажется одна всерой пелене старческого безумия. Онабольше невраг. Этим двоим вскоре ненакого будет опираться, кроме нее. Иона окажется рядом, чегобы это нистоило. Теперь только осталось объяснить это им.
        Лора повернулась кСеве:
        —Спасибо. Ты,конечно, прекрасно представляешь, чего это дляменя стоит.
        Сева расплылся вулыбке облегчения:
        —Даладно! Пустяки…
        —Садись. — Лора открыла перед ним дверь своей машины. Сева удивился, новоспользовался приглашением.
        Хорвмагнитоле исполнял «Смерть Офелии» Берлиоза, Лора убавила звук, ноневыключила. Сева смотрел нанее выжидающе, итогда Лора расстегнула куртку, чуть резче, чемнужно было. Аее пальцы легли назапястье Севы ипогладили.
        —Нет, непустяки. Спасибо. — прошептала Лора, наклоняясь кСевиному лицу. Еегубы коснулись его губ.
        —Так… — Сева отстранился. — Авот это совсем мне ненравится…
        —Почему? — Лора продолжала играть роль соблазнительницы. — Разве тебе этого нехочется?
        Сева взглянул нанее угрюмо.
        —Хочется. Нопочему-то мне кажется, чтоты сейчас действуешь непособственной воле…
        —Отчегоже? — Онапопробовала быть игривой, ноСеву непровести:
        —Невримне, Лора. Никогда неври, яже просил.
        Итогда Лора отбросила наигранность:
        —Никто ничего неделает просто так, Сева Корнеев. Тысам знаешь. Видишь, тыпомогал людям, атеперь попросил уних услуги. Янехочу, чтобы ты как-нибудь пришел ипопросил услуги уменя.
        —Яникогда непрошу того, чтонепосилам, — резко ответилон. — Лора, осторожнее.
        —Нет, Сева. Давай так. Янехочу быть тебе обязанной. Предпочитаю платить долги сразуже.
        —Идиотка.
        Оннамгновение отвернулся кокну, акогда Лора снова смогла увидеть его глаза, онибыли полны злости иболи:
        —Тыунижаешь себя именя. Тыдумаешь, ячто, демон, который заключит сделку, апотом вкакой-то момент явится ипотребует заплатить цену? Тыдумаешь, язадумал помогать тебе, чтобы утебя неосталось иного выхода, чтобы переспать сомной, разуж ты мне пару раз давала понять, чтоничего между нами нет ибыть неможет? Так? Да,Лора?
        Нет, конечно, нетак. Онауже понимала, чточудовищно сглупила. Чтообидела, оскорбила этого мужчину настолько серьезно, чтотеперь едвали вымолит его прощения. Лора содрогнулась изамешкалась сответом, чувствуя, какотужаса липкий пот выступает унее между лопаток. Онавпанике искала нужные слова.
        Ипрежде чем она успела как-то себя оправдать, Сева выскочил измашины, бросился к«Ямахе» иоседлалее. Мотоцикл взревел, такойже оскорбленный, какего хозяин.
        —Сева, постой! — крикнула Лора.
        Нопришпоренный мотоцикл пронесся мимо, едва невстав надыбы. Итогда Лору захлестнуло ледяное итоскливое чувство надвигающейся беды. Онобыло сней весь день, ссамого утра, каксеверный прибой, тонакатываясь, тоотступая, ивот теперь приблизилось вплотную. Онавспомнила наконец то, чтовертелось вголове утром ичто невозможно было ухватить. Сон, который она видела вкратком ночном забытьи. Кажется, ейснилось именно то, чтосейчас произошло — ссора сСевой нанабережной.
        Дежавю. Всявпредчувствии скорого ужаса, Лора бросилась заруль иударила погазам, стараясь неупустить все уменьшающуюся точку Севиного мотоцикла извиду.
        Онавиделавсе, дробно, покадрам: щелк, щелк, щелк. Дождь перестал, нодорога еще блестит, смазанная его водянистым маслом. Светофор пульсирует бессмысленным желтым цветом, поджигая перекресток вспышками. Сева несется вперед, непритормаживая, недавая себе труда посмотреть посторонам. Асправа кнему приближается черный седан. Иперекресток заполняется ревом, визгом тормозов, воплем клаксона, этот звук нарастает, какударная волна. Последний вираж, бесконечное скольжение. Ималенькое человеческое тело наасфальте, исиний искореженный донеузнаваемости мотоцикл, впаянный столкновением вавтобусную остановку. Ксчастью, тамникого небыло, промелькнуло вголове Лоры. Пока ее руки держали руль, открывали двери, пока ее ноги бежали вперед. Ксчастью, тамникого небыло…
        Некоторые люди любят смотреть настрашное. Они — зеваки заполицейским оцеплением, жадно рыскающие глазами поискореженным остовам автомобильных аварий, поногам, торчащим изнепроницаемо-черных пластиковых пакетов. Ониходят напохороны, своим долгом перед вдовой илиусопшим оправдывая стремление скользить взглядом повосковому кукольному лицу враспахнутой шкатулке гроба. Онивдыхают запах пожарищ ипитаются слезами, ужасом истенаниями изполицейской сводки, подобные мифическим чудищам, обитающим влесу этого Города.
        Лора видела их лица, алчущие глаза наинтеллигентных лицах прохожих. Белые вспышки камер, красные огоньки записывающегося нателефон видео, пока она сидела возле Севы наколенях, зажимая ладонями его кровь. Онеще дышал.
        Онпришел всебя лишь раз, когда его грузили наносилки. Лора заметила, чтоСевины губы, бескровные, подернутые пепельной дымкой, зашевелились.
        —Сева, Севочка, милый, яздесь. ЭтоЛора, яздесь, рядом, держись… — забормоталаона, боясь прикоснуться инавредить. — Ятак тебя люблю. Держись, пожалуйста, потерпи еще чуть-чуть. Ялюблю тебя.
        —Аль…
        —Что?
        —Альц… геймер это — шанс… несдавайся… нельзя…
        —Тише, неговори, нетрать силы… — лепеталаона, захлебнувшись слезами.
        —Женщина, вымешаете, — отстранили ее медики.
        02.14
        Наверное, стена была холодная. Илишершавая, илитвердая — Лора этого нечувствовала. Онаприслонилась, хотя моглабы просто стоять посреди коридора, илиее можно было подвесить зашиворот накрючок возле пожарного крана — безразницы. Оначувствовала себя… она себя нечувствовала.
        Издверей оперблока выскользнула Катюша. Сейчас это была собранная девушка сострыми глазами, вголубом брючном одеянии ассистирующей медсестры. Лора встрепенулась:
        —Какон? Скажи, какон?
        —Пока немогу. Идет операция. Травмы очень серьезные. Боятся отека мозга.
        —Ктоего оперирует? Олег Васильевич?
        —Он, — утвердительно кивнула Катя.
        Кним подошел Севин друг, тотсамый волкодав сбородой икудрявой гривой, которого Лора припоминала еще подавней стычке наСретенке. Серега, кажется?
        —Сколько ему полных лет? — спросила Катя.
        —Двадцать девять, — безпромедлений отрапортовал тот. — Группа крови вторая положительная.
        —Доутра оперировать будут. Если ничего неслучится. Поспите. Япозвоню, какзакончат, — отрывисто велела Катя. Покоридору уже спешили два врача, один изних катил перед собой портативный аппарат УЗИ. Катя пропустила их воперационную изакрыла дверь, невстретившись больше взглядом сЛорой. Этобыл плохой знак.
        —Сноваты, — буркнул Серега.
        Лора кивнула. Да,это сноваона, каквсегда, вгуще человеческой беды, которой снова стала виновницей.
        —Какты узнал… оСеве?
        —Мысвоих небросаем.
        Этоправда. Лора знала, чтоправда, чтоона ошибалась, потому что недоверяла единственному человеку вее жизни, которому стоилобы. Теперь он лежит там, истерзанный, переломанный, истекающий своей второй положительной.
        Онпросто хотел помочь. Небыло вэтом никакого подвоха. Кактерпелив был Сева снею, совсем ворохом ее сомнений ипроблем. Какнеспешно он направлялее, возвращая кжизни… Аона все неверила.
        —Каквы сним познакомились? — спросила Лора Серегу. Ейжизненно важно было сейчас узнать оСеве еще что-то, оживить всвоих мыслях его образ, егонастоящего, решительного ирезковатого, насмешливого исопереживающего. Чтобы заслонить этим картину крови иразрушения.
        —ССевкой-то? Онмне помог. Погроб жизни буду ему благодарен заэто. Онмою сестренку нашел. Семь лет назад. Лизка ушла гулять иневернулась. Вполиции, хотя тогда еще милиция была, короче, отказывались брать заявление, что-то уних там переклинило, хотя ведь маленький ребенок! АСевка приехал безвопросов. Уних сдрузьями была поисковая группа собрана, ну, чтобы людей искать. Инашли ведь! Двараза район спарком прочесали, меньше чем засутки. Восемнадцать часов, если точно.
        —Что… сней было?
        —Упала вканализационный люк. Рука, нога сломаны были, ноживая. — Великан улыбнулся, иего лицо засветилось.
        —Слава богу.
        —Богтут нипричем. Этовсе Севка. Огромной души человек, — Серега покосился надвери оперблока ивздохнул. — Япотом тоже год их городским поисковиком был. Ноушел. Немог больше. Бывает, ищешь какого-нибудь пацаненка, ищешь, неспамши, нежрамши… Находишь напомойке илиеще где, приводишь — амаман его орет какрезаная. Инанас, чтодолго искали, инанего, чтосам смылся. Илитого хуже, затрещины раздает. Думаешь, редкость? Данакаждом шагу такая реакция. Родных детей своих… ониж чаще всего сами иубегают, семьи-то неблагополучные. Вобщем, невыдержал, несмог это видеть. АСевка остался. Говорит, чтокаждый должен делать столько, сколько может, напределе сил.
        —Он… он даже устроился вшколу… — Лора запнулась. — Чтобы помочь мне пообщаться смоим сыном. Просто потому, чтохотел помочь.
        Серега посмотрел нанее озадаченно, апотом присвистнул:
        —Водаешь, сеструха. Этовсе выводы, которые ты можешь сделать? Онделал это явно непросто подоброте душевной. Унего натумбочке рядом скроватью твоя фотка стоит.
        —Унего нет моих… — иосеклась. Да,было дело, однажды он сфотографировал ее нателефон, итак инепоказал кадр, только подкалывал ипохохатывал, чемдовел буквально доисступления.
        —Любит он тебя. Никогда его таким невидел, какпосле вашего знакомства. Только иразговоров, чтоотебе… Астобой, какя понимаю, молчал какпартизан… Ох,непонимаю я людей, почему нужно молчать-то допоследнего? Когда уже все перемкнет — тогда скажут, такуж ибыть, адоэтого ни-ни. Низачто нивчем непризнаются, всеочкуют… — Серега почесал взатылке. — Даиты хороша. Прости, конечно, ноты ведь навсю голову больная…
        —Язнаю, — всхлипнула Лора, чувствуя, каквнутри больно рвется какая-то перепонка, ивсе заливает горячий тяжелый расплавленный металл, откоторого дышать больно и… хорошо. Теперь сэтим ей жить дальше.
        Значит, воткаквсе… Неужели это правда? Сева любитее, еепропащую, еепроклятую ипреступную? Онанезаслуживает этого… Неужели правда? Неужели можно убрать заслонки, скинуть доспехи идействительно поверить… Лора зажмурилась, вспоминая, каксегодня Сева ждал ее влифте, терпеливо предлагая ей самой сделать шаг. Ничего нетребуя, ноподдерживая, подбадривая имолча любяее. Переломанный, борясь снаваливающейся тьмой, теряя кровь исознание, онвсеже твердил ей отом, чтоона недолжна упустить своего шанса… Завсе время знакомства сСевой Астанина ниразу неудосужилась взглянуть нанего внимательнее, увидеть, чтозачеловек рядом сней. Навешивала ярлыки, ноневидела сути. Акто-то внутри нее видел. Иэтот кто-то, этамаленькая пугливая сущность, сейчас драгоценными нитями, наживую, сшивает куски ее души воедино.
        03.20
        Сообщение доставлено.
        Телефон звякнул, информируя Лору обэтом. Дело сделано, сейчас Ирина Анатольевна узнает, чтоЛора вкурсе ее диагноза. Иплевать, чтосейчас полчетвертого утра. Дорассвета еще далеко.
        Давным-давно вскарабкавшаяся нанебо луна уселась напышной, никуда недвигающейся светлой туче. Лора оставила машину там, нанабережной, втом самом месте, гдееще недавно выбрасывала вводу каштаны идухи. Еслибы можно было все исправить, отмотать пленку… Нонет. Сама незаметив того, онаотправилась бродить, вседумая, думая, пуская заново пластинку своих воспоминаний. Истрашась, чтотелефонный звонок раздастся раньше, чемзапланирован конец операции. «Если ничего неслучится», — сказала Катя. Всем было ясно, чтоможет случиться…
        Водворе огромного дома совершенно случайно затерялась крохотная церквушка, настолько здесь неуместная, чтооставалось лишь диву даваться, какона уцелела среди обступивших ее современных зданий. Лора взошла накрыльцо. Заперто, конечно?
        Уженапороге, между неповоротливыми, обитыми металлом дверями, почувствовала что-то легкое вруке. Шарф Севы. Ещепару часов назад он был обмотан вокруг его шеи… Онпахнет древесным теплом имускусом, пахнет Севой. Наверное, вбольнице отдали, или, может, онасама еще раньше сняла снего, чтобы ему было легче дышать. Пятна крови уже заскорузли. Лора покрыла свою голову шарфом иперекинула концы заплечи, будто всегда так делала. Дверь поддалась, стал слышен тихий женский голос, водиночку читающий Неусыпаемую псалтирь. Слова прервались отдверного скрипа, ночной ветер пробежал поязыкам свечей.
        —Мызакрыты, — попробовала остановить Лору служительница, женщина сдвижениями уверенными ирасторопными, нососмиренными глазами, вставая навстречу. Нопомедлила, прежде чем выгнать, — ивсеже кивнула, рассмотрев Лорино лицо вневерном свете лампадок. Словно поняла, чтоЛоре сейчас это нужно, — аобычно непускала. Вернулась заприлавок сразложенными иконками ипродолжила негромко читать молитвы, наполняя своды своим тонким голосом. Вцеркви их было всего двое, остальные — суровые темные лики святых всеребре окладов.
        Никогда Лора небыла религиозной. Всегда казалось, чтовцерковь идут, чтобы устоять наподкашивающихся ногах, ухватиться заускользающий мир. Идут слабые, идут сомневающиеся. Носама она немолилась, даже когда была втюрьме. Толи думала, чтонезаслуживает прощения, толи понимала, чтовсе это бессмысленно. Толи отгордыни. Теперьже… Пусть так! Пусть она слаба, пусть глупа! Пусть набесконечных черных небесах нет ниодной живой души, нетвсевидящих взоров… Авдруг? Иесли ты есть, Господи… Прости меня. Прости меня зато, чтоя совершила. Даруй вечный покой Глебу, рабу твоему. Ялюбилаего, когда-то. Оннезаслуживал такой участи, ия виновата перед ним. Ия расплачиваюсь заэто ибуду расплачиваться, яготова. Только незаставляй моих любимых платить вместе сомной. Только мой грех. Пощадиих, прошу. Недай умереть Севе, защити Алешу. Уменя больше никого нет навсем белом свете, Господи. Ялюблюих, больше жизни люблю. Пусть Сева выживет, недай ему умереть, пожалуйста. Оннезаслужил… вот так… Яведь люблюего, Господи. Пусть он будет жить. Пожалуйста…
        Услужительницы она попросила свечей, много, безсчету, отдав розовую купюру иневзяв сдачи, словно хотела купить милосердия — обычное людское стремление, онаничем нелучше инеумнее остальных грешников. Человек постоянно жаждет заключать сделки, тосБогом, тосдьяволом, смотря пообстоятельствам — скем выгодней. Лора расставляла свечи поподсвечникам перед иконами, перед всеми, неразбирая незнакомых лиц, содним только словом:
        —Пожалуйста, пожалуйста…
        Укануна служительница подошла кней, тронула зарукав:
        —Сюда заупокой.
        Лора кивнула, вытирая слезы тыльной стороной ладони:
        —Спасибо. Значит, этоГлебу.
        05.12
        Телефон завибрировал вкармане, иЛора выхватилаего, страшась инадеясь одновременно.
        —Да?
        —Лора…
        Натом конце раздался надтреснутый голос ее бывшей свекрови.
        —Ирина Анатольевна, здравствуйте…
        —Приезжай завтра вобед. Намнадо встретиться ипоговорить.
        —Да,да, конечно, яприеду! Может быть, нужно что-нибудь…
        Звонок прервался. Лора знала, чтоэто свекровь бросила трубку. Ивсе-таки Сева был прав. Онподарил ей ее спасение.
        05.49
        Серега скорчился наказенном диванчике испал, приоткрыв рот. Онеще невидел, чтоЛора вернулась ипродолжает дежурить возле оперблока.
        Двери отворились, утомленно, нехотя, ивподрагивающий коридорный свет вышел Веснянкин, Олег Васильевич. Лора понятия неимела, какон выглядит, ноон был точь-в-точь, какрассказывала Катюша.
        —Доктор, Олег Васильевич, кактам? — кинулась кнему Лора.
        Веснянкин глубоко вздохнул, потом кивнул бодро:
        —Операция прошла успешно. Сейчас повезут вреанимацию.
        —Ноон… Сним все будет впорядке? — Лора неунималась. Онаискала влице доктора отгадки. Инашла. Что-то — возможно, удовлетворение влинии рта, спокойный разгладившийся лоб — подсказалоей, чтохудшее позади. Веснянкин был доволен своей работой.
        —Отек спал. Сейчас его гипсуют. Скоро начнет отходить наркоз. Нопрогнозы положительные.
        —Спасибо, спасибовам… — говорила Лора и, нестесняясь, плакала.
        Когда Севу везли вреанимацию, Лора шла рядом. Белые бинты наголове, гипс наобеих ногах илевой руке — онбыл похож наогромный марлевый сверток, привязанный ккапельницам. Глаза его оставались закрыты.
        —Ялюблю тебя, — проговорилаона. Настойчиво, чтобы небыло хоть малейшего повода усомниться. — Сева Корнеев, тывсегда знаешь, когда я лгу, акогда говорю правду! Таквот я тебя люблю.
        Вответ его губы чуть дрогнули, иЛора знала, чтоон ее услышал.
        Катя нашла Олега Васильевича налестнице, запределами отделения. Он,прислонившись виском кперилам, сидел прямо наступеньке, выкрашенной вбледно-бирюзовый цвет. Девушка осторожно опустилась рядом.
        —Спасибовам. Этот парень, Сева… Моей подруге он очень дорог.
        —Дая уж догадался, — отозвался Веснянкин глухо. — Хорошо, чтомы все вэтом мире дороги кому-то… Знаешь, какпостроили Склиф? Изначально это был Странноприимный дом, Шереметевская больница, граф построил ее впамять освоей покойной супруге, бывшей крепостной актрисе. Такой вот русский Тадж-Махал…
        Катя догадывалась, чтоОлег Васильевич вновь вспомнил освоей жене.
        —Мыхорошо потрудились сегодня, Катюша, — проговорил он через минуту. — Тымолодец.
        —Яухожу, Олег Васильевич… Быть медсестрой мне мало. Решила выучиться надоктора. Нахирурга.
        Олег Васильевич обдумал новость, потирая бровь костяшками пальцев. Почти осязаемо, белым дымом, поступенькам больничной лестницы ползла утренняя дрема.
        —Яведь еще нестарая, успею?
        Оназаглянула ему влицо, иоба рассмеялись, легко, безнеловкости. Поднялись наноги.
        —Тыстанешь хорошим хирургом, яэто вижу втебе. Утебя есть сила духа. Тынебоишься смотреть правде вглаза, ноприэтом нетеряешь веры влучшее. Этосамое главное.
        Олег Васильевич взял обе ее руки илегонько пожал сперва правую, потом левую. Инеудержался, притянул ксебе икрепко обнял.
        Катя стояла, утонув вего объятиях, ичувствовала, какнанее спускается умиротворение. Отего халата пахло спиртом, тальком и, кажется, марганцовкой, азавсем этим отшеи иподбородка едва пробивался запах, присущий только этому человеку, иникому больше.
        —Прости, чтонесмог ответить… натвои чувства, — пробормотал он ей вухо. Закуцей фразой скрывалось истинное, честное сожаление. Катя улыбнулась вотворот его халата иотстранилась, невыпуская рук. Взглянула прямо влицо, попривычке беспокойно отметив, каконо осунулось икакглубже пролегли морщины изапали глаза. Таквсегда бывает унего кутру после тяжелой операции.
        —Спасибовам. Завсе. Янезнаю, какеще сказать… Спасибо.
        Онапривстала нацыпочки иосторожно поцеловала его вшершавую щеку. Апотом легко повернулась изашагала вверх полестнице.
        06.03
        Вхолле травматологического отделения Лора сквозь широкие больничные окна глядела навосход. Солнце пылало иплавилось, двигаясь так быстро ивместе стем медлительно, словно потягиваясь. Вотоно оторвалось отгоризонта, ипрямо подним, между плазменным диском иземлей, пролегла черная полоса. Итутже посветлела, истончилась. Ивэтот момент Лора вдруг подумала отех, ктосегодня впервые увидит друг друга. Обовсех тех людях, чтоспят сейчас всвоих кроватях, спокойные, ничем, кроме снов, невзволнованные. Ихжизнь еще легка. Скоро они проснутся и, такилииначе, встретятся вэтом большом мире: вкафе, вметро, втесноте лифта илинашумном проспекте. Одни только познакомятся, другие внезапно посмотрят друг надруга иным, непонятно отчего изменившимся взглядом. Никто неуспеет выставить заслоны, закрыться, увернуться, отбиться, никто изних несможет остановить эту волну. Итогда все полетит втартарары. Закончится безмятежное взвешенное существование, вих сердца вползут дрожь, изматывающее нетерпение, робость, мнительность, ревность. Ихтело будет взрываться радостью через минуту после того, какбыло утянуто насамое дно болотистым
отчаянием. Всюизнанку их истыкают острые иглы сомнений. Полетят поневидимым сетям сообщения, головы сломаются впопытке расшифровать скрытое значение слов, песен, значков, фотографий, взглядов иулыбок. Ивпроспекты Города впечатаются их знакомства, авскверы — расставания, брусчатка запомнит топот новых торопливых ног навстречу друг другу, аперекрестки — подмигивания спротивоположных тротуаров.
        Носейчас, вэту самую минуту, когда огненный шар восстает надгородом, всего этого еще несуществует. Сердца еще-не-влюбленных бьются размеренно, грудные клетки вздымаются ровно, нетревожимые грядущим.
        Онинезнают, чтослучится завтра.
        Послесловие
        16марта 1934года ЦК ВКП(б) одобрил предложение Московского комитета партии осносе Сухаревой башни иКитайгородской стены. Вответ наэто решение 17апреля 1934года сколлективным письмом кСталину обратились заслуженный деятель искусств К.Юон, академик А.Щусев, А.Эфрос, И.Грабарь, И.Жолтовский, И.Фомин идругие. Вписьме говорилось: «Неожиданно (после того, каквопрос был, казалось, улажен) начали разрушать Сухаревую башню. Ужеснят шпиль; ужесбивают балюстрады наружных лестниц. Значение этого памятника, редчайшего образца петровской архитектуры, великолепной достопримечательности исторической Москвы, бесспорно иогромно. Сносят его ради упорядочения уличного движения… Настоятельно просим Вас срочно вмешаться вэто дело, приостановить разрушение Башни ипредложить собрать сейчасже совещание архитекторов, художников иискусствоведов, чтобы рассмотреть другие варианты перепланировки этого участка Москвы, которые удовлетворят потребности растущего уличного движения, ноисберегут замечательный памятник архитектуры».
        Поздним вечером пятницы, 13апреля 1934года, начался снос Сухаревой башни. Бригады «Мосразбортреста» крушили кувалдами белокаменный декор.
        В.Гиляровский, известный бытописатель Москвы, писал вписьме дочери: «Ееломают. Первым делом снее сняли часы ивоспользуются ими длякакой-нибудь другой башни, апотом обломали крыльцо, свалили шпиль, разобрали покирпичам верхние этажи инесегодня-завтра доломают ее стройную розовую фигуру. Всееще розовую, какона была! Вчера был солнечный вечер, яркий закат состороны Триумфальных ворот золотил Садовую снизу ирассыпался вумирающих останках заревом».
        К19апреля уже были разобраны верхние 6метров башни. Закончена также разборка главной гранитной лестницы.
        28апреля закончился разбор призмы (верхней части) Сухаревой башни. Приступили ксносу основного здания.
        К24мая план работ посносу выполнен более чем на80%.
        Один избелокаменных наличников сдвоенного окна третьего яруса Сухаревой башни был сохранен иперенесен вДонской монастырь, гдеможно видеть его ипоныне. Часы, снятые сСухаревой башни, можно видеть вбашне Передних ворот музея-заповедника «Коломенское».
        Входе сталинской перестройки Москвы было разрушено иутрачено множество памятников архитектуры изодчества.
        Опыт Э.Генделя попереносу зданий целиком сотрывом отфундамента оказался удивительно успешным, с1935 по1958-й была осуществлена передвижка многих многоэтажных домов вМоскве (втом числе 26 зданий наул.Горького, бывшей Тверской). Многие изпередвижек осуществлялись безотселения жильцов.
        Канал, соединивший Москва-реку сВолгой (ныне Канал имени Москвы), былсооружен ивосполнил острую нехватку воды встолице. Настроительных работах использовался труд заключенных ГУЛАГа, работавших втяжелейших условиях. Длястроительства канала было специально создано лагерное объединение Дмитровлаг.
        ДомЦИК (Домправительства, Дом ЦИК — СНК СССР, также называемый Домом нанабережной) вошел висторию каксимвол Большого террора, таккакв30-е годы многие его жители были репрессированы целыми семьями.
        Всохранившихся стенограммах допроса Бориса Вяземского дважды встречается вопрос оего пропавшей супруге, Нине Романовне Вяземской. Обараза ответ один итотже:
        —Ушла издома пятнадцатого марта тысяча девятьсот тридцать четвертого года иневернулась. Незнаю, гдеона ичто сней.
        Борис Сергеевич Вяземский был арестован, обвинен вгосударственной измене ирасстрелян 7сентября 1937года. Реабилитирован в1957-м.
        Идалия Григорьевна Велигжанина досамой кончины неузнала, чтослучилось сее мужем. 15марта 1934года он ушел издому иневернулся, спустя некоторое время его признали пропавшим безвести. Идалия Велигжанина жила ссемьей старшей дочери, Людмилы Сафроновой, работала впаспортном столе ивынянчила двоих внуков.
        Содержание:
        Часть первая. Лора…………………………………………
        Часть вторая. Дневник Велигжанина (начало)……………
        Часть третья. Лора…………………………………………..
        Часть четвертая. Дневник Велигжанина (продолжение)….
        Часть пятая. Лора…………………………………………….
        Часть шестая. Дневник Велигжанина (окончание)…………
        Часть седьмая. Лора………………………………………….
        Послесловие…………………………………………………..
        notes
        Сноски
        1
        «Lacrimosa» — часть реквиема, католической заупокойной мессы. Збигнев Прайснер (1955г.р.) — польский композитор.
        2
        Изстихотворения А.С.Пушкина «Царскосельская статуя».
        3
        Алиенора Аквитанская (1122 —1204) — герцогиня Аквитании иГаскони, одна изобразованнейших, богатейших ивлиятельнейших женщин Европы своего времени, королева Франции иАнглии, мать королей Ричарда Львиное Сердце иИоанна Безземельного.
        4
        «Тиммерманс крик» — наименование пива, хорнпайп — народный танец.
        5
        Хитровка — доначала XXвека московский район, дурно славившийся своими трущобами, кабаками ипритонами.
        6
        ВХУТЕМАС — Высшие Художественно-Технические Мастерские вМоскве в1920 —1930гг. (с1926-го — ВХУТЕИН).
        7
        ОСА — Объединение Современных Архитекторов — творческая организация архитекторов-конструктивистов (братья Веснины, М.Гинзбург, В.Татлин).
        8
        ЖолтовскийИ.В. (1867 —1959) — российский исоветский архитектор, художник, представитель ретроспективизма (т.е. освоение архитектурного наследия прошлых эпох) вархитектуре Москвы.
        9
        ТатлинВ.Е. (1885 —1953) — российский исоветский художник, архитектор-конструктивист.
        10
        Пинакль — вроманской иготической архитектуре маленькая декоративная башенка. НаСухаревой башне таких было четыре.
        11
        Первая строфа стихотворения «Памятник» Горация впереводе Г.Державина.
        12
        ГосТиМ — Государственный театр им.Вс.Мейерхольда.
        13
        «Дети — жертвы пороков взрослых» — скульптурная композиция М.М.Шемякина наБолотной площади.
        14
        Soire — вечер (фр.).
        15
        Mon Dieu — Господи (фр.).
        16
        Писарро, Жакоб Абраам Камиль — французский художник-импрессионист.
        17
        Limited edition — лимитированный выпуск, ограниченный тираж (англ.).