Любить (НЕ) страшно Катя Васильева
        Каковы психологические истоки наших поступков, страхов и ошибок? Это не просто увлекательный психологический триллер. Это глубокая и захватывающая история с неожиданными поворотами сюжета и судеб прекрасных, но порочных героев. Напряженный психологический сюжет с непредсказуемой развязкой раскрывает перед нами мир нарциссизма, хитросплетения взаимоотношений и драматизм самопознания дерзко и с юмором. Автор исследует любовь, секс, трагедию и способность человеческого духа побеждать все. Книга содержит нецензурную брань.
        Любить (НЕ) страшно
        Катя Васильева
        Редактор Christa A. Void
        Переводчик Michael Bilberry
        Иллюстратор Visata Rupeika
        
        ISBN 978-5-4496-6686-4
        
        Часть первая
        Болото
        1984
        «Закрой свой поганый рот!» – вдруг закричала мать. Она была напряжена, спина прямая, шея вытянута вперед, как у хищной птицы, готовящейся к нападению, бешеные дикие пустые глаза. Маленькая Лиза не смела поднять взгляд и застыла в ужасе. Она ничего не понимала – ни причины крика матери, ни почему у нее вдруг стали такие мокрые ладошки. Она боялась уронить вилку, чтобы не вызвать еще больше гнева.
        «Не нравится – не ешь! – теперь мать уже шипела. – В следующий раз будешь сама готовить». В воздухе застыло холодное раздражение. Оно окутало девочку липким ужасом. Мать резко поднялась и вышла, оглушительно хлопнув дверью, не преминув слегка притормозить перед зеркалом, и мельком, но с удовольствием, оглядеть свои формы.
        Очень часто мать была раздражена во время ужина, всегда уставшая под конец тяжелого серого дня, или еще по какой-то причине. Казалось, что она пытается поскорее отделаться от скуки стояния возле плиты, скинуть с себя как можно быстрее это неприятное бремя. Лиза всегда ест с аппетитом, зная, что мама может легко расстроиться, и вечер будет безнадежно испорчен. Девочка привыкла заботиться о маме и ее настроении, чувствовала себя ответственной и всегда старалась ей угодить.
        И, конечно же, их маленький семейный ужин на этом закончился. Лиза не знала, что делать – или она должна все доесть, или немедленно пойти извиниться перед мамой. Девочку начало трясти. Ее хрупкое маленькое тело неизменно наполнялось страхом перед маминым нравом. Сердце стучало быстро. Слезы закипали в глазах. Уши заложило. Она постоянно чувствовала себя никчемной, немного злой и безысходно разочарованной.
        Лиза часто говорила своей подруге Вете: «Если бы я родилась такой, как ты, мне тоже всегда было бы весело». В ее маленьком мозгу постоянно крутился вопрос – что я делаю не так? Или – что теперь делать? Как исправить то, что она испортила? Извиниться или спрятаться, слиться с этим ужасным сине-бордовым ковром, что висит на стене?
        Обычно все зависело от того, как у мамы прошел день. Взбесил ее кто-то на работе или сделал комплимент. Был ли автобус переполнен злым потным народом. Удалось ли ей присесть или пришлось стоять всю дорогу до дома. Выспалась она или не могла уснуть всю ночь от того, что в жизни все было не так, как ей хотелось. Позвонил ей сегодня поклонник или проигнорировал, что в последнее время происходило все чаще. Так много вариантов, так все запутано.
        Познакомьтесь с Лизой. Маленькая, худощавая семилетняя девочка, с копной пепельно-каштановых волос и всегда грустным лицом. Казалось, она вечно чего-то боится. Страх и одиночество ее постоянные спутники. Единственный друг в ее жизни – это ее подруга Вета.
        Папа с ними больше не жил. По какой-то причине однажды, когда она вернулась домой из пионерского лагеря, мама привезла ее в эту маленькую комнату в малосемейном общежитии. Малосемейка, как его презрительно называли. После этого она крайне редко видела своего папу. Лизина жизнь изменилась за одно лето. Не стало больше моментов, когда она ползала у папы на коленях, когда счастливая мама накрывала семейный ужин, когда родители играли по вечерам в карты, смеялись с друзьями, и она, Лиза, смотрела «Спокойной ночи, малыши» в той, другой, папиной квартире.
        Такие общаги были обычным явлением в советском обществе в 1980-х. Тогда в стране никто не имел частной собственности. Если вы работали, ваш работодатель, обычно какое-то государственное учреждение, выдавал вам комнату или квартиру. В зависимости от вашей должности, важности, срока ожидания, выслуги лет, размера вашей семьи. И, естественно, в зависимости от ваших связей и знакомств, того, что называлось в СССР «блат» или «мохнатая рука».
        Лиза и ее мать теперь жили в отвратительном, вонючем 12-этажном здании на дальнем краю города Минска. На облупленных стенах потрескавшаяся темно-синяя масляная краска. Грязные полы, дурно пахнущий мусоропровод и «домашние питомцы» – клопы и тараканы, вылезающие из своих нор и щелей, стоило только выключить свет.
        Лиза затаила дыхание и опустила взгляд в свою тарелку. Бледное картофельное пюре, вареная морковь и стакан молока. Комната была маленькая, 14 квадратов, куда поместились только четыре предмета мебели: мамин диван, обеденный стол, Лизино кресло-кровать и раскладная парта.
        Лиза была сбита с толку. Стены, казалось, сдвигаются к центру комнаты, делая пространство еще уже и теснее, делая ее саму все меньше и меньше. Знаете ли вы это чувство – быть маленьким и беспомощным? Как будто ты никто и ничто. Кроме того, тебе страшно. Ты боишься услышать правду о себе или быть наказанным. Правда всегда одинаковая. Лиза знает, что она дура, дрянь, грязнуля, неряха и ничтожество – потому что мама так всегда повторяет. Когда тебе семь лет, твоя единственная истина – это то, что говорят тебе родители.
        Комната становится все меньше и меньше, а Лизины плечи все тяжелее и тяжелее.
        Эта скрюченная фигура маленького ребенка меня очень расстраивает, до слез обидно за нее. Мне хочется дотянуться, крепко обнять ее и держать в своих объятиях, пока она не успокоится. Я хочу, чтобы она знала, что я ее люблю. Я хочу, чтобы она знала, что заслуживает любви просто потому, что есть. Но, к сожалению, это невозможно. Сейчас мое сердце разрывается на части. К моему горькому сожалению, я не могу утешить этого беззащитного маленького человека.
        Испуганная Лиза сидит над остывшим пюре, судорожно пытаясь сообразить, что ей делать. Прошло уже десять минут, и она знала, что нужно срочно решиться на что-то. Срочно решиться, пока не поздно. Каждая секунда на счету. Если она извинится слишком поздно или слишком рано, результаты могут быть разрушительными.
        Путаница… Неразбериха…
        Лиза знает, что ее мать, вероятно, пошла к своей подруге Ольге в соседнюю комнату. Она продолжает сидеть, скованная страхом, не в силах двинуться, встать, принять решение. Она как будто ждет знака.
        Лиза все еще в синяках со вчерашнего вечера, перед ее глазами всплывает картина: мать нашла жирное пятно на тарелке после того, как дочка помыла посуду. Она хватает ее за руку и швыряет на пол. «С тобой невозможно жить! – кричит она. От свежих воспоминаний девочку опять начинает пробирать пот. – Ты не ценишь ничего, что я для тебя делаю. Только сидишь на своей заднице, пока я пашу как лошадь весь день. Хоть бы оценки нормальные приносила и читать научилась! Вон как Олин сын читает! Если бы ты только знала, каких трудов мне стоило отдать тебя в эту школу! – орала мать. – Самое меньшее, что ты можешь сделать, это помыть посуду, но ты даже на это неспособна! Ты меня вообще не любишь!»
        Как только Лиза попыталась открыть рот и сказать, что она старалась, мыла очень горячей водой, а вчера на контрольной по скорости чтения прочитала на два слова больше, чем в прошлой четверти, мама бросила тарелку и выскочила из комнаты. Лиза, глотая слезы, побежала к раковине и начала перемывать всю посуду.
        Она знала, что это все ее вина. Но как ей сделать маму счастливой? Она просто дурочка, которая никогда ничего не может выполнить правильно. Мама повторяет ей это каждый день. Вета, ее подруга, всегда помогает Лизе: «Не переживай, пошли вместе все исправим», – обычно говорит она.
        Тишину разорвал крик попугая. Зеленый Кеша важно прокричал что-то своим звонким голосом. Вот он, знак, устами попугая. Лиза как будто очнулась. И решилась. Она встала. «Я должна идти», – стучало в ее в голове. Как заключенный, у которого нет выбора, постаралась расправить плечи.
        Лиза знала, что сейчас будет, потому что это повторялось каждый раз. Мать накричит на нее при тете Оле, унизит, а она будет стоять, опустив голову, и молчать, как бесполезная вещь, надеясь услышать хоть одно доброе слово. Но, по крайней мере, скорее всего, это будет быстро, лишь пять минут позора и унижения. Пока мама с подругой как ни в чем не бывало не сменят тему.
        Железный облупленный будильник с двумя трещинами на стекле невыносимо громко, с металлическим звенящим лязгом, пронзительным в тишине молчаливой комнаты, отсчитывает секунду за секундой. Тиканье разбивает эту тишину на острые осколки, каждый из которых впивается в ее маленькое сердце, сжавшееся в комок от невыносимой тревоги и ужаса перед предстоящей – столь привычной и необратимой – пыткой.
        «Мне так надоело возиться с этим ребенком. Она ничего не может сделать нормально! Я больше не могу, – выла мать. – Я не могу дождаться лета, когда она поедет к своему придурку отцу, – жаловалась она. – Пусть он разбирается с ней, хотя, что он вообще может, этот идиот! В этот раз, ради бога, пусть подавится! Посмотрим!» – мать привычно закатила глаза. Не решаясь войти, Лиза колебалась, застыв под дверью, слыша каждое слово. Двери в общаге были настолько тонкими, из обычного ДСП, что по всему коридору были слышны крики мамы.
        Я стою позади Лизы в этом темном коридоре и смотрю на стену с потрескавшейся синей краской. Я знаю все трещины в этих стенах, как будто я была здесь раньше; некоторые из них свежие и новые, а некоторые глубокие, с несколькими слоями краски под ними, нанесенными годы и годы назад. Эта старая краска все еще там, под этими трещинами. Как и горькие обидные слова – как ни пытайся их замазать, шрамы все равно проступают и кровоточат.
        Лиза хочет, чтобы все замялось, просто быстрее закончилось. Ее сердце мягкое и нежное, полное любви и желания быть хорошей, угодить. Услышав, как мать говорит о ней так жестоко, она открыла дверь. «Мама!» – вскрикнула она, дрожа, в попытке себя защитить.
        «Убирайся отсюда! Желаю тебе когда-нибудь иметь такую же дочь, чтобы она сделала твою жизнь такой же „счастливой“, как ты мою! Убирайся!» – мать вскочила и хлопнула дверью у лица Лизы так сильно, что стены затряслись.
        «Какой кошмарный ребенок. Мне жаль тебя от всей души! – услышала Лиза подхалимные слова Ольги. – В этом она похожа на своего отца», – мямлила она.
        Материнский гнев и ненависть всегда вспыхивают неожиданно. Иногда те же самые вещи, от которых она смеялась вчера, вызывают у нее ярость днем позже. Лиза никогда не знает, когда и чем она вызовет злость или улыбку матери.
        Другая соседка, тетя Лена, открыла свою дверь и позвала Лизу.
        «Иди сюда, крошка. Ты уже поужинала? Заходи, мы только садимся,» – тепло сказала она.
        У тети Лены было две дочки. Старшая, Вика, была с Лизой в одном классе. Младшей, Даше, было года четыре. Лиза и Вика дружили. Лиза приходила в их комнату поиграть, если она не была занята уроками, уборкой комнаты, утюжкой белоснежных воротничков для формы или посещением множества внеклассных занятий после школы. Девочке редко удавалось прийти к ним в гости, но ей это очень нравилось. С Викой было интересно, а тетя Лена никогда не кричала и не ругалась. Вика, казалось, была совершенством – никто не называл ее дурой и не наказывал.
        Мама часто сравнивала Лизу с Викой и говорила что-то вроде: «Я бы хотела, чтобы ты была такой же хорошей, как Вика!» Лиза пыталась подражать подружке, уверенная, что это понравится маме. Она наблюдала за ее повадками, манерой говорить, привычками, жестами и мимикой. Потом, оставаясь одна, перед зеркалом пыталась повторять и копировать Викины жесты. Со временем это стало ее вторым я – привычка наблюдать за другими людьми и подражать им настолько сильно укоренилась в ней, что граница между ней настоящей и скопированными образами сначала стала зыбкой, а затем и вовсе исчезла.
        Лизе было хорошо в их компании. Обеды тети Лены были скромными, но вкусными. Очень простые блюда – рагу, суп, свежий хлеб. Она тоже была родителем с низким доходом, как и все в этой общаге, но у нее всегда было наготове угощение и добрая улыбка. А Лиза сильно хотела любящую семью. Постоянное чувство грусти и отчаяния. Как будто что-то болит, что-то постоянно ноет. Тогда она еще не знала, что это за чувство такое.
        Но я знаю… Зависть.
        Слава богу, что у нее была ее Вета. Вика почему-то не нравилась Вете.
        Дом тети Лены был теплым и гостеприимным. После ужина она иногда рассказывала девочкам, как тяжела жизнь у взрослых, и как они боролись за выживание.
        «Ох, детонька… Не сердись на маму. Она это не со зла, просто сильно устает и переживает. Ей ведь очень тяжело… А когда мы маленькие были, сколько всего испытать пришлось – и голод, и разруха… Чего только не было. Всякого горя навидались! Да и сейчас тяжело – ты представь, мама твоя весь день работала, а потом ей еще по магазинам бегать», – причитала тетя Лена.
        Хотя Елена искренне пыталась успокоить девочку и не имела намерения ее обидеть, по своей глупости и ограниченности она не понимала, что Лизе было от этого только хуже, ведь ребенок винил себя. «Если бы я не родилась, маме не пришлось бы так много работать, чтобы меня прокормить, ей было бы легче. А если бы я была как Вика или Вета, мама была бы счастливее. Значит, это я виновата», – судорожно делал выводы детский мозг.
        Не понимая, что Лиза чувствует свою вину, тетя Лена продолжала: «Искать, что бы купить, да чем бы тебя накормить… Ох непросто жить, непросто. Вот от усталости да горя она такая стала. А ты не обижайся на нее, Лизонька, ты ее прости. Она тебя очень любит. И обязательно извинится, все будет хорошо!» – утешала она, поглаживая волосы Лизы. «Ты очень хорошая и добрая девочка, Лиза», – тихо приговаривала тетя Лена.
        Лиза не верила ей.
        Она потом спрашивала у Веты:
        – Тетя Лена сказала, что я хорошая, а мама всегда говорит, что я плохая, – жаловалась Лиза своей лучшей подружке.
        – Да ты что! Ты замечательная. Мне с тобой интересно. Ты хорошая. И ты очень красивая, – отвечала Вета.
        Мама говорила иначе. Мама говорила не так. А мама всегда права. Но ведь Вета тоже. Ее все любят.
        Путаница… Неразбериха…
        Лиза беспокоилась, что мать заметит ее отсутствие, и ела второпях. Ее еще немного потрясывало. Елена смотрела, как маленькие руки дрожат, словно листья на осеннем дереве, и ее губы кривились в сочувственной жалостливой улыбке.
        А дома назревала буря.
        Я стою в углу комнаты, наблюдая за тремя маленькими девочками и доброй женщиной, кормящей их простой едой, приготовленной с любовью. Лизе тепло, уютно и - ужасно завидно.
        «Лиза! – кричит ее мать на весь коридор двадцать минут спустя. – Быстро иди сюда!»
        Лиза вздрогнула и, даже не попрощавшись с тетей Леной, пулей вылетела из комнаты. Как только она вошла в дверь, то почувствовала жгучий удар и оказалась на полу.
        «Вставай и начинай убираться, – указала мать на тарелку на столе. – И научись уважать меня. Не смей жаловаться и позорить меня перед всеми соседями! Я тебе еще преподам урок, чтобы ты выросла нормальным человеком!» – прошипела она низким голосом.
        Лиза пробралась в комнату, бормоча извинения. Она была слишком напугана, чтобы смотреть на мать и уткнулась глазами в пол.
        «Ты извиняешься? В самом деле? Тогда почему не говоришь это глядя мне в глаза?» Лиза, вжав голову в плечи, посмотрела на нее. Было тяжело встретиться с жестким взглядом матери. «Мамочка, мамочка, прости!»
        «Нет, я не должна была просить тебя об извинении, так что это не считается. Я видела тебя там, у Лены. Ты жаловалась, что я плохая мать».
        «Я не…»
        «Заткнись! Я знаю, что ты говоришь обо мне этим сплетницам! Вечно ноешь, неблагодарная девка! Если бы только Лена знала, какая ты на самом деле дрянь, она бы тебя на порог не пустила, – орала мать. – Да ты ее просто одурачила. Ты одурачила всех, кто считает тебя хорошей девочкой. Ты отвратительная мелкая паскуда. О боже, что же я сделала, чтобы заслужить такую дочь».
        Лиза начала рыдать. «Пожалуйста, мама, прости меня, мамочка, прости!»
        Мать с пренебрежением сказала: «Иди спать. Видеть тебя больше не могу».
        Лиза легла на свое узкое кресло-кровать и натянула шерстяное одеяло на лицо. Она старалась плакать негромко, потому что если мать услышит, то снова впадет в ярость.
        Мать с пренебрежением задернула желтую атласную шторку, отделяющую Лизину четверть комнаты, и пошла смотреть телевизор.
        Я наблюдаю за ее маленьким телом, дрожащим, трясущимся от слез под одеялом. Я знаю, она хочет знать, почему мама не любит ее. Или это и есть любовь? Она жаждет понять.«Тетя Лена сказала, что мама меня любит. Почему моя мама не такая добрая как тетя Лена? И почему я не такая радостная, как Вета?»
        Проснувшись на следующее утро, Лиза увидела, что мама уже ушла. Она встала, умылась, оделась и пошла на автобусную остановку, захватив по пути Вету. В школе их кормили скудным завтраком, холодной овсяной кашей за 15 копеек. Мама всегда рано уходила на работу, она работала на другом конце города, и ей нужно было каждый день полтора часа добираться, с пересадками. Зато у Лизы была Вета, она была не одна.
        После школы ей не хотелось возвращаться домой, где она все делает не так. Поэтому девочка оставалась в бесплатном балетном кружке после уроков. Лиза крутилась и вертелась перед огромными зеркалами в балетном классе, наконец-то чувствуя себя принцессой, в своем маленьком розовом купальнике и с косичками, которые утром сама заплела, как могла. Затем был еще один бесплатный класс – кружок скульптуры, где она однажды сделала маленькую статую птицы, мечтающей взлететь высоко-высоко в небо.
        «Отчего люди не летают так, как птицы?»

*
        В Советском Союзе школы были бесплатные, как и медицина, спорт и секции. Лиза также ходила в театральную школу за восемь рублей в год. Быть занятой после школы было лучше, чем сидеть дома одной. До эпохи интернета и сотовых телефонов родители даже не могли знать, где находятся их дети средь бела дня. Поэтому взрослые предпочитали, чтобы ребенок был занят чем-то, а не просто болтался по улицам. Лизе, как и любой маленькой девочке, нравилось танцевать, рисовать и заниматься с другими детьми. Учителя были очень добры и любезны с ней, там Лизе казалось, что все не так уж и плохо.
        Чтобы лучше понять переживания Лизы и поведение ее мамы, необходимо рассмотреть жизнь простой советской семьи в контексте того времени. Гнев и страдание людей были обычным явлением в эпоху 1980-х и начала 1990-х годов в Советском Союзе. Люди были злы, бедны, вечно голодны и завидовали друг другу. Взрослое поколение, как мать Лизы и тетя Лена, чье детство и юность пришлись на 1950-е и 1960-е годы, выросли в еще более жестокое время. Они не умели радоваться жизни. Их этому никто не научил. Это стало социальной ловушкой для целых поколений: родители срывали злость, сливали свои страдания и гнев на детей, создавая циклы, которые невозможно было сломать. Поколения выросли, думая, что так и надо жить, разговаривать и относиться друг к другу. Люди не знали ничего лучше, так жили все.
        Все, кто пережил времена распада Советского Союза, конечно же, помнят проблемы того времени: нехватка товаров, еды, одежды, предметов быта. Бесконечные очереди в магазинах, талоны, кооперативные магазины, толкучки и так далее. Даже если у людей были деньги, они не могли свободно купить самые обычные и необходимые вещи: носки, туалетная бумага или зубная паста. И если товар, наконец, появлялся, то нужно было стоять в огромной очереди, иногда даже по ночам, записывая на ладонях номер в очереди или получая специальные талончики. А некоторые продукты вообще нельзя было найти в магазинах, полки которых были заметно пусты.
        Товарный дефицит в СССР был явлением, присущим советской плановой экономике. Имел место постоянный недостаток определенных товаров и услуг. Покупатели не могли приобрести очень многое, даже несмотря на наличие денег.
        В разных масштабах и в разных сферах жизни товарный дефицит был характерен для всей истории СССР и сформировал «экономику продавца». Сам принцип торговли и обслуживания был поставлен с ног на голову, где центром и главным субъектом становился не покупатель или клиент, а продавец или, к примеру, официант, администратор или служащий гостиницы, вахтеры и технички. Продавец был царь и бог этой извращенной вселенной, а покупатель, потребитель – раболепный униженный проситель. Отсутствие конкуренции, фиксированные государственные розничные цены, недостаток мотивации к качественному обслуживанию покупателя - результаты плановой экономики.
        Друзья, родственники и знакомые разделялись на разные очереди, пытаясь купить как можно больше для дальнейшей перепродажи другим по двойной цене. И если вы купили то, что вам не нужно, а ваш друг купил то, что вам нужно, вы можете это продать или обменять. Жизнь тогда была как Черная пятница в наши дни, но каждый день. Общество существовало в режиме выживания. Дружеские отношения и хорошее настроение измерялись количеством добытых товаров. Это был апогей советской спекуляции, она плотно вошла в обыденную жизнь, разделив общество на слои – у кого это есть и у кого этого нет.
        Лиза, как и другие простые советские дети, могла поесть редких фруктов только в Новый Год. У нее, как и у прочих, запах цитрусовых ассоциировался исключительно с зимним праздником. Запах хвои и мандаринов. Эти фрукты «выбрасывали» в магазины перед новым годом и люди – в давках и очередях – могли купить пару килограммов, чтобы выдавать их своим детям тоже почти по талонам - как награду или лакомство.
        Однажды Лизин отец прислал им ящик мандаринов. Мама хранила его на балконе. Лиза знала, что в тот день мать после работы поедет к кому-то в гости. Была пятница. Она так и сказала:
        – Смотри за хозяйством, сделай уроки, чтобы не оставляла на последний момент воскресенья!
        Как мать учила: «Сделал дело - гуляй смело!» - перечить ей Лиза не смела.
        – Я буду поздно, чтобы была чистота!
        – А можно мне мандаринку съесть? - спросила девочка.
        – Можно, - ответила мать, подкрашивая губы.
        – Точно можно? - переспросила Лиза. Однажды она уже как-то получила от мамы за конфеты.
        – Да, да. Только после того, как сделаешь уроки и наведешь порядок, - мать начала терять терпение. Что за несносный ребенок!
        Через два часа Лиза и Вета уселись на мамином диване.
        – Где же эти туфли? - спросила звонким голосом Вета, роясь в шкафу. - Надевай их, тебе очень идет. У тебя ноги такие длинные, - она достала из встроенного шкафа коробку, в которой, как все знали, были спрятаны ЭТИ шелковые туфли!
        Лиза аккуратно надела туфли. Это был предел ее мечтаний.
        – Ой как красиво! - воскликнула Вета, - давай еще пеньюар наденем, снимай свое трико, оно с туфлями не очень смотрится.
        Лиза сняла штаны и майку, оставшись голой, надела мамин красивый шелковый халат, который та снимала с вешалки очень редко, берегла для особых случаев. Родители привезли его из Индии, в подарок. Шикарный подарок по тем временам.
        – Вот тебе подушка, давай, приляг, а я будто фотограф, буду тебя щелкать, - предложила Вета. - Улыбайся, - она поднесла ладони к глазам, глядя в расставленные пальцы как в фотокамеру.
        Лиза откинулась локтем на подушку, подражая маме, закинула ногу на ногу и начала работать перед камерой. Ей это очень хорошо удавалось, потому что она часто наблюдала за мамой в Доме Моделей. Небрежно, как мама, откинула рукой свои длинные шелковистые волосы, подняла подбородок и томными глазами уставилась в стену.
        – Ой, а давай губы помадой намажем?
        – Давай! - Лиза взяла мамину красную помаду и наощупь намазала губы.
        – Ты звезда! - сказала Вета.
        Лиза была на седьмом небе. Мамины туфли, на пять размеров больше, скользили.
        – А теперь давай телевизор смотреть! - Вета включила телевизор. Там показывали советский фильм «Д’Артаньян и три мушкетера». Красивая гордая Миледи в шикарном платье, такая роскошная, надменная, недоступная… И прелестная нежная красавица Констанция. Девочки начали смотреть с упоением.
        – Вот как надо! - сказала Вета.
        – Да… - протянула Лиза. - Она такая красивая! Хочешь мандаринку?
        – Конечно.
        Лизе пришлось скинуть туфли, чтобы притащить коробку с балкона.
        – На, только одну.
        Первый мандарин сладким сочным взрывом исчез в детском голодном рту за долю секунды.
        – Нет, ешь медленнее. Ты думаешь, Миледи мандарины так лопает?
        Десятилетние девочки вместе сидели на диване и под кино наслаждались сочными южными мандаринами…
        – Тебе кто больше нравится? Ты кем хочешь быть? - спросила подружку Лиза.
        – Конечно, Миледи. Кем же еще? Смотри, какая эта Миледи! Она классная. Я тоже такой буду.
        – Нет, я Констанция - сказала Лиза. - Она такая красивая… - девочка не могла оторвать восхищенных глаз от экрана телевизора.
        – У этой Миледи такая красота, от нее все мужчины балдеют, наверное, - заявила Вета с показной уверенностью взрослого. - А Констанция страдалица, очень красивая, но страдалица, видно же. Дурочка она, эта Констанция.
        – У нее просто глаза добрые, и она же играет, у нее роль такая.
        – Да, но ее-то взяли на эту роль, а не на роль Миледи. Смотри, какое у нее доброе лицо.
        – Да, они явно в общаге не живут, они в Москве, разъезжают там на «Волгах», - продолжая рассуждать, Вета и Лиза жевали мандарины уже без жеманства взрослых леди.
        К моменту, когда Констанция в белоснежной накидке открывала душу коварной Миледи, Лиза уснула.
        - Как ты смеешь брать мои вещи, ты, маленькая паскуда? - мать наотмашь ударила спящую на диване девочку.
        Холодный пот ужаса обжег Лизу сильнее, чем пощечина. «Как незаметно она пришла», - подумала Лиза, вскакивая. Боже, туфли еще здесь… Ей почти стало плохо.
        – Мамочка, я просто… кино смотрела, про Констанцию… туфли… как ты… мне хотелось… Ты такая красивая, - лепетала девочка. - Я сейчас все уберу…
        Мать, услышав комплимент, растаяла.
        – Все мандарины слопала?! Смотри, обосрешься, - только и сказала она. - Ладно, - смилостивившись, неожиданно продолжила мать, - Я, может, как-нибудь научу тебя ходить на каблуках, как я, только не в этих туфлях! Иди на свое место. Спокойной ночи, - мама поцеловала Лизу в лоб.
        «Пронесло в этот раз. Ничего себе!» - подумала Лиза. Она заметила, что похвала и комплимент резко изменили настроение мамы.
        Впоследствии она сделала выводы и постепенно научилась говорить маме приятные вещи, спрашивать совета, слушать, внимательно глядя в глаза и со всем соглашаться. А это мама очень и очень любила.
        Их жизнь немного изменилась после этого. Лиза начала получать мелкие похвалы, редкие объятия, и иногда мама разрешала ей полежать с ней на диване и посмотреть кино.
        К двенадцати годам Лиза с мамой наконец-то переехали в двухкомнатную квартиру на пять остановок дальше от школы. Тетя Лена с дочками тоже к тому времени получила жилье в хрущевке.
        В новой квартире они обе стали намного счастливее. Вместе делали ремонт, клеили обои и красили пол и окна. Маме после общаги, конечно же, хотелось уюта. К тому времени уже многое можно было привезти из Польши или купить на рынке. Лиза искренне восхищалась мамой и наслаждалась этим относительным спокойствием их нового бытия.
        Единственное, что ей было неприятно – это замок на двери в зал, который служил маме и спальней. Каждое утро, уходя на работу или еще куда-нибудь, она запирала свою комнату. Лиза только еще один раз в жизни видела те туфли.
        Оглядываясь назад и наблюдая за матерью Лизы, красивой, умной молодой женщиной, пережившей так много борьбы, я понимаю, почему она была так зла. Как и у многих, у нее никогда не было хорошей жизни. Она, вероятно, даже не знала, что такое счастье. Она, как и многие в те времена, не чувствовала большой любви ни от своих родителей, ни от Родины.
        Когда ей самой было лет десять, родители сбросили ее на бабушку, в то время как сами по нескольку лет жили за границей, в дипломатических представительствах. В пятнадцать лет она стала нянькой для своего новорожденного братика. Хоть она его и обожала, ей хотелось сбежать, поэтому она быстренько выскочила замуж. Кажется, она очень любила своего первого мужа, но это была тайна, покрытая мраком. Лиза об этом факте никогда не узнала. Отец Лизы был маминым вторым мужем.
        Я не виню ее за то, что она не стала идеальной матерью. Что вообще значит идеальная мать или жена? Я не сержусь. Она не мягкая, хотя, конечно, в глубине души она добрый человек. Советская жизнь могла сломать, исковеркать любого, даже очень сильного. По крайней мере, она пыталась обеспечить Лизе мало-мальски сытую, нормальную жизнь. После долгого и тяжелого рабочего дня ей приходилось вязать и шить вещи на продажу, и хотя это и было ее любимым занятием, со временем оно превратилось в обязательное бремя, тягтвившее ее долгими бессонными ночами. Всех ли так любили родители?

*
        Лиза еле тащила ноги домой из школы, когда на город опускались сумерки, освещенные теплым светом окон. Она знала, что происходит за этими занавесками. Люди ужинали и разговаривали о своих делах. Объединенные нищетой, но некоторым из них все же удавалось радоваться. В ее окне было темно. Где мама? Вероятно, все еще работает.
        Лиза старалась не замечать сочувствующие взгляды людей в автобусе. Что-то в их глазах вызывало в ней чувство тревоги. Эти взгляды были не то сочувствующими, не то… Непонятные и очень неприятные. Эти жалеющие взгляды были унизительны.
        Я потрясена тем, насколько серой была жизнь. Серые взгляды, серые глаза, серое небо, серый город, серые люди. Депрессия была дымкой, которая окутывала, пронизывала ту жизнь везде и во всем. Сейчас я понимаю этих людей, я понимаю маму и ее настроения. Общество было изувечено. Счастье не было счастливым, счастьем было иметь то, чего не было у других.
        Как-то Лиза со своей новой подругой из подъезда, Машей, ходили вместе в магазин за хлебом. Перед тем, как их отправили в булочную, они несколько часов гуляли на улице и порядком проголодались. На обратном пути девочки беззаботно болтали, смеялись и Маша, проковыряв дырочку в своей буханке, начала есть хлебный мякиш, набивая полный рот и продолжая весело болтать. Лизе тоже хотелось свежего хлеба, но она не решалась отломать ни кусочка.
        – А мама тебя не заругает? – спросила она у Маши.
        – За что? – искренне удивилась та.
        – Вот за это, – Лиза кивнула головой на булку, – за то, что ты хлеб испортила.
        – Да ну! Чего такого? – беспечно пожала плечами девочка, выковыривая очередную порцию ароматного свежего мякиша.
        Лиза смотрела на свою буханку, на Машу, думала о том, что скажет мама. Но та была так беззаботна, и Лизе начало казаться, что ничего такого страшного здесь нет. И она отломала кусочек хрустящей, такой ароматной корочки. Хлеб и правда был очень вкусным – совсем свежим, еще немного теплым. А есть на улице всегда так вкусно! Она отломила еще кусочек и наконец добралась до мякиша. Вкуснотища! Две веселые юные девушки шли по улице солнечным летним днем, под ногами стелился тополиный пух, липкий запах тополиных почек смешивался с ароматом свежего хлеба. Они смеялись и радовались солнцу, лету и зеленой листве деревьев.
        Наконец они пришли. Напоенный теплом и свежестью воздух летней улицы сменился сырой затхлостью подъезда. Дошли до Машиной двери, она постучала. Дверь открыла, улыбаясь, ее мама.
        «Ну что, сходили? Умнички, – она взяла буханку из рук дочери. – Ой, а что это у нас тут такое? – с ласковым удивлением указала она расковырянный тоннель в хлебном мякише. – Это что у нас, маленькая мышка завелась?»
        «Мышка, мышка!» – засмеялась Маша, заходя домой. Светлана Николаевна тоже рассмеялась, приобняв дочь. Дверь закрылась. Лиза пошла дальше к своему подъезду. Со слегка замирающим сердцем она тихонько постучала.
        Мать, занятая своими мыслями, открыла дверь и взяла буханку, не глядя на Лизу. Тут ее взгляд упал на выковоренную дочерью дырку в хлебе. Она моментально изменилась в лице.
        «Это еще что такое?» Сердце Лизы оборвалось.
        «Это… это мышка…» – пролепетала она, запинаясь и пытаясь выдавить из себя робкую улыбку. Глаза матери наполнились злобой.
        Лиза опустила голову и переступила порог тяжелой походкой идущего на казнь.
        Темная Радуга
        Просыпаясь рано этим утром, я чувствую его сильное крепкое тело рядом с собой, его близость - она электризует меня. Он мягкий и прохладный. Но в то же время горячий. От прикосновения его рук у меня перехватывает дыхание. Мы словно вместе лежим где-то высоко в облаках. Его тело такое теплое. Его рука лежит на моем плече, а губы касаются моей шеи.
        Я чувствую любовь. Я чувствую его наслаждение мной. Мне это приятно. Мне это нравится. Он спит, все время крепко держа меня в объятьях, как будто боится потерять меня, пока спит. Как будто пытается забыть о своих проблемах, прячась от неприятностей мира в этой маленькой впадинке на моем затылке, вдыхает запах моих волос. Мне щекотно.
        Моего ангела зовут Paul. Мне абсолютно не важно, что он старше меня на 17 лет. Он красивый, сильный, мужественный. Для меня он молодой, его тело подтянуто, он прекрасно за собой следит, всегда загоревший и очень вкусно пахнет.
        Мы не обычная пара, конечно же нет, мы не такие как все. Хотя, как и у всех людей, у нас иногда тоже бывают разногласия. Очень редкие и совсем незначительные. Мы никогда не ругаемся. Иногда мы спорим, можно сказать, дискутируем.
        Порой он просто слушает мой лепет: про мои планы, новую профессию, семью и первую любовь. Он любит мои истории, слушает очень внимательно, не отрывая от меня восхищенного обожающего взгляда. Но чаще всего мы просто болтаем о том о сем, как день прошел, как дела на работе – или начальник мой что-то такое сделал, или его партнер по бизнесу что-то опять напортачил, или новые козни его бывшей жены…
        Сейчас это не имеет никакого значения. Ничто в этом мире не имеет значения, когда я растворяюсь в мягкости и опьяняющей нежности его объятий. Хотя иногда, где-то глубоко внутри, у меня появляется какое-то неприятное колкое чувство, которое я не понимаю. Меня сбивает с толку тепло его тела. Важнее этого не существует ничего. В эти утренние моменты он мой Бог, с ним я стала уверенной в себе, мне хочется жить, летать, у меня на все есть силы и я ликую от того, что он мой! Только мой!
        Он шепчет: «Доброе утро, детка», – очевидно, он не спит. Он дышит глубоко, но я чувствую, что он улыбается. «Как хорошо ты пахнешь. Я люблю тебя», – говорит он. Он потягивается, сладко зевает и медленно, как ленивый тигр, начинает исследовать мое тело, начиная легкое движение пальцами вниз по моей спине. Я улыбаюсь. Теперь мне щекотно где-то там, внизу.
        Я медленно поворачиваюсь к нему лицом. Я тоже позволяю большому зеву овладеть мной на мгновение. Потягиваюсь, одновременно улыбаясь. Я хвастаюсь своим телом, показывая и выгибая спину, предлагаю ему себя. Я ничего не могу с этим поделать. Мне нравится дразнить его. Я люблю этого мужчину. Он мой. Только мой. В такие моменты я чувствую себя богиней, наполненной, влюбленной и любимой. Я чувствую теплую волну счастья. Я благодарна.
        «Я тоже тебя люблю, дорогой», – говорю я ему, мягко касаясь его груди. Такой мужской, такой мускулистой и волосатой. Покалывание в моем теле становится все сильнее и горячее. Я чувствую, как поднимается горячая волна откуда-то снизу, проходя через мое тонкое тело, как будто стая бабочек принесла новую энергию на своих трепещущих крылышках. Я провожу рукой по его груди ниже, еще ниже, к животу, пока она не натыкается на самую горячую часть его тела. Мои тонкие пальцы обвивают его по всей длине, наслаждаясь пульсацией его животного желания. Его глаза темнеют. Он начинает тяжело дышать. Я смотрю в них с легкой улыбкой. Я люблю свою власть над этим мужчиной. Он мой. И я его богиня. Становится слишком жарко.
        Как только мы начали тесно и часто общаться, между нами возникла всеобъемлющая физическая тяга друг к другу. Это дикое животное чувство, что-то в воздухе, запах, электричество. Какая-то химия. Какая-то реакция в наших телах, которая сковала наши объятья. Такие сладкие нежные объятья, которые мы не можем разомкнуть уже несколько месяцев. Эти утренние моменты могут длиться часами.
        Иногда я даже опаздываю на работу. Но почему-то сейчас, когда я с ним, опаздывать на работу мне кажется нормальным. Потягиваясь, Пол говорит: «Я догадываюсь, кто опять опоздает на работу». В его голосе наигранное удивление. Хотя для нас это правило практически каждого утра.
        Мне нравится принимать душ вместе с ним. Это дает нам дополнительное время, если вы понимаете, о чем я. Меня абсолютно не беспокоит, что в последнее время я опаздываю везде и всегда. С Полом я научилась не волноваться о таких мелочах. До него у меня всегда было непреодолимое чувство ответственности, пунктуальности, желание быть правильной. А у него, впрочем, как и у многих американцев, есть как будто врожденное огромное чувство превосходства над всеми. Одним из многих примеров может быть то, что если я проснусь с головной болью, простудой или похмельем, и знаю, что должна что-то сделать или где-то быть, уложиться в срок, или что-то кому-то обещала, я встану и, несмотря на боль, буду выполнять свои обязанности. И неважно, как плохо я себя чувствую. Неважно, хочу ли я это делать. Какое-то твердое чувство долга. Сделал дело - гуляй смело! Перфекционизм.
        Пол совсем другой. Не такой, как я. И мне это очень нравится. Меня привлекают наши противоположности. В подобном случае он позвонит и отменит свою встречу. Если он не хочет или если ему некомфортно, он не вылезет из кровати. Он просто придумает какой-то предлог. Кажется, что он сам себя в этом убедил - потому что на улице дождь, или сегодня в Чикаго большие пробки, неважно, какой предлог. И не важно, правда это или нет. Важно то, что он «is not feeling like doing this»[1 - Мне сейчас что-то не хочется.]. Затем он просто перевернется на другой бок и без всяких угрызений совести проспит еще пару часов.
        Сначала я была в шоке. Для меня это было дико. Как он мог отменить встречу, которая могла бы привести к какому-то действительно хорошему результату или потенциальному клиенту? Получается, он обманул, соврал клиенту. Я не понимаю. Это просто выше моего понимания. Но со временем я заметила, что никакого неудобства или чувства вины от такой лжи Пол не испытывал. Встреча была перенесена, дело было обсуждено позже или в другой день. И постепенно за последние шесть месяцев я узнала, что свой комфорт можно и нужно ценить больше, чем чувство долга. Я также научилась успокаиваться, замедлять скорость, научилась расслабляться. Это здорово.
        Жизнь кажется намного спокойнее, когда я с ним. Несколько ценных уроков, которые останутся в моей жизни навсегда. С удивлением я спрашивала его: «Ты так долго ждал этого контракта, это так для тебя важно. Почему ты отменил эту встречу?» - «Не закрою сегодня, так закрою завтра, not a big deal[2 - Не велика важность.]», - говорил он мне уверенным тоном. - «Don’t worry, baby».[3 - Не парься, детка.]
        «Значит, это правильно», - думаю я про себя. Хотя раньше я очень жестко относилась к этому вопросу.
        За последние 6 месяцев, кажется, мы не потеряли ни грамма этого сумасшествия, неопровержимой страсти друг к другу. Мои любимые бабочки никогда не спят.
        Мы тесно связаны этим электромагнетизмом. Иногда нам даже не хватает слов, чтобы рассказать, как сильно мы любим и жаждем друг друга.
        Я заметила, что часто мечтаю о будущем. Какая-то картина в моей голове, яркая, счастливая, там есть и дом, и дети, и собака. Мы оба на гребне успеха, у нас все есть, все, о чем только может мечтать человек. Нас любят и уважают люди, все задуманное у нас получается легко и непринужденно. К нам стремятся. С нами хотят быть, нас везде приглашают. Мы ведем активную светскую жизнь, которой у меня раньше никогда не было. Пол – мечта любой женщины.
        Я счастливая выхожу из дома. Вокруг меня все сияет. Все блестит радостью. Кажется, моя улыбка больше, чем все мое лицо. Люди оборачиваются на меня. Я точно знаю, что они знают, почему я такая счастливая. И мне не стыдно. Я рада. Завидуйте мне. Я счастлива.
        Иногда мы выходим из дома вместе. Когда мы выезжаем на шоссе друг за другом, набирая скорость, он всегда меня обгоняет. Проносится мимо в своей огромной черной машине, небрежно махнув мне рукой. Sexy![4 - Сексуально!] Я знаю, что Пол будет мне звонить и писать весь день. Этот сильный большой мужчина, только что как стрела улетевший вперед, не может насытиться мной. Это потрясающе.
        Хотя сама я иногда не могу дозвониться до него часами. Но, конечно, я понимаю, что он очень занятой человек, после множества неудач и предательства Пол только начинает заново, с нуля развивать свой новый бизнес. И я тоже не хочу выглядеть недоверчивой прилипалой. Я стараюсь не звонить и не писать ему слишком часто.
        Обычно я жду, пока он свяжется со мной первым. Я боюсь отпугнуть его, начав отношения с назойливости, как было у меня с моими бывшими, ужасные отношения без доверия. Поэтому порой мне грустно, кажется, что он игнорирует меня. Но когда он перезванивает, случается через несколько часов, все становится на свои места. Он меня любит! Он просто был занят. Но все же, Пол, похоже, не проявляет ко мне той же вежливости, которую я отчаянно пытаюсь показать ему. Это меня настораживает.
        А может, так и надо? Он, как бы и не требуя, дает мне понять, что даже если я нахожусь на встрече с клиентом или занята, то все равно должна ответить на его звонок или сообщение. «Так должна делать любая нормальная женщина!» – часто говорит он мне. Я стараюсь быть нормальной женщиной. Он всячески дает мне понять, что такой мужчина, как он, должен быть приоритетом номер один. И ни один клиент, начальник или даже мой ребенок не может быть важнее него. Это какое-то бесстыдное превосходство, которое я заметила еще в начале наших отношений. Порой кажется, что не отвечая на мои звонки или сообщения часами, а иногда и до следующего утра, он пытается меня наказать за то, что я не ответила на его звонок или вовремя не перезвонила.
        Но все же, как здравомыслящий человек, я понимаю, что, скорее всего, он действительно был просто занят. Причем обычно он объясняет это именно так. И почему-то всегда его объяснение, его история звучит очень захватывающе и все ставит на свои места.
        Но когда он сам назойливо звонит и требует внимания, он объясняет это тем, что «Чикаго – опасное место для жизни и работы, baby. Я очень переживаю за тебя, когда ты ездишь к клиентам по всему городу. Я с ума схожу от беспокойства. Поэтому дай знать хоть одним словом, что с тобой все в порядке», - обычно говорит он со страстью по-настоящему обеспокоенного мужа. Я чувствую заботу - он волнуется за меня. Это новое для меня чувство. Хотя иногда это выглядит как контроль, я часто напоминаю себе, что ему, значит, не все равно. Я просто не привыкла к этому. Теперь я понимаю, что это и есть забота. Настоящая забота! Это так мило.
        Иногда, когда я на ужине с подругой, к примеру, в каком-нибудь людном элитном ресторане, он пишет или звонит мне каждые пять минут. Прерывая разговор с подругой, я стараюсь, по возможности, конечно, сразу ему ответить. Не поймите меня неправильно, я знаю, что это невежливо по отношению к моему собеседнику, поэтому, уделяя внимание разговору, я могу и не заметить его звонка. В таком случае моя подруга даже заметит вслух, что его какое-то навязчивое внимание можно воспринять как проявление контроля или ревность. Я объясняю ей: «Дорогая, тебе даже такое еще не снилось. Когда ты найдешь такого Бога, ты поймешь. С ним я суперженщина. Он идеален».
        И действительно, я парю. Моя грудь становится больше, мое тело налито нектаром жизни, мое лицо светится и, кажется, даже стало красивее. Я больше не критикую себя, и я чувствую себя правильной. Со мной полный порядок! Пол дарит мне столько любви и нежности по утрам, что я летаю целый день. А над его абсолютно для меня не навязчивыми сообщениями я хихикаю легкомысленно, как школьница. Я не могу дождаться, когда мы оба придем домой. И поэтому все чаще и чаще мои ужины и встречи с друзьями становятся все короче и, со временем, намного реже. Я пристрастилась к любви. Или как?
        И все-таки, хотя его внимание мне нравится, постепенно в наших отношениях я чувствую некоторый намек на страх, какую-то необъяснимую тревогу, и не могу понять - страх, что мне нужно защищаться, или страх, что я могу его потерять, если не отвечу вовремя. Я начинаю беспокоиться, что он расстроится, потому что я не звоню или не отвечаю ему немедленно. Или потому что я пока еще не всегда делаю все так, как он хочет.
        Этот страх почему-то мне очень знаком, дежа вю?
        Я, вообще-то, привыкла во всем и всегда отчитываться. И не только моему бывшему мужу…

*
        Со своим вторым мужем я развелась два года назад, вырвавшись из какого-то абсолютно ужасного эмоционального ада.
        У меня теперь замечательная карьера. Я действительно живу жизнь «американской мечты». Я создала себя заново. И мне всегда неприятно, когда кто-то пытается переступить мои границы. Хотя с Полом это кажется проявлением любви.
        Меня зовут Летта, Letta George. В Америке меня называют разными именами, кто как. Мне 34 года, рост 177, 90-60-90, двое детей, два года как второй раз разведена. Работаю финансовым советником в одной из самых крупных американских финансовых корпораций.
        Мой второй брак оказался полной катастрофой. Сейчас это уже неважно. Но два года назад я страдала от тяжелейшей депрессии и была потенциальным клиентом программ «AA»[5 - Программа «12 шагов» Анонимные Алкоголики]. Лечила нервы в клинике для почти помешанных, ночевала в приютах и несла на своих плечах такое бремя вины, что пару раз выезжала на встречную полосу, выла от безысходности, бессмысленно тратила деньги в приступах шопоголизма, пила и грубила всем, кто попадался на моем пути.
        Мой второй муж Аллен любил меня так сильно, что женился на мне, чтобы не потерять, чтобы удержать и владеть мною, хотя при этом и имел постоянную girlfriend[6 - Подружка].
        О ней я узнала ровно через два месяца после свадьбы. До того дня - ни намека, ни тени сомнения за почти восемь месяцев общения. Всегда на связи, все вовремя. Не мужчина, а сказка. Мечта!
        Однажды вечером он не пришел домой. И, уложив своих и его детей спать, от волнения я звонила ему каждые пятнадцать минут. Сногсшибательный, огромный, сильный и уверенный в себе мужчина, он был любитель выпить в соседнем баре и, в принципе, повода для волнения в тот вечер у меня не было. Мы еще все-таки молодожены. Но почему-то что-то сильной рукой толкнуло меня позвонить ему. Я просто бесилась от того, что он не посчитал нужным дать мне знать, что опоздает к ужину. Ведь я его жду, как образцовая жена из 1950-х. Ну и вот. Где-то за полчаса до полуночи на моем сороковом звонке по его номеру ответила женщина. Только на долю секунды я почувствовала неуверенность и надежду, что, может быть, все это время я звонила на неправильный номер. Эта доля секунды и эта мысль, молнией пролетевшая в моем мозгу, пронеслась в моей груди вздохом облегчения, но потом звонкий женский голос сказал:
        – Who is this?[7 - Кто это?]
        Я сказала:
        – Извините, я звоню Аллену, своему мужу.
        На что звонкий голос ответил:
        – Аллен у меня. Но он не женат. Вы, наверное, ошиблись номером.
        Вообще ничего не понимая и, судя по ее удивленной интонации, она также ничего не поняла, я говорю:
        – Мистер Allen George?
        Она отвечает
        – Дааа…
        Похоже, она в полном удивлении.
        Я продолжаю:
        – Меня зовут миссис Джордж. Пожалуйста, позовите моего мужа к телефону.
        Пауза. Скорее всего, шок. И тут ее голос из удивленного превратился в колкий.
        – Он сейчас в душе, дорогая. Не беспокой нас, - мгновенно сориентировалась она.
        То мимолетное чувство ошибки испарилось в одночасье. Его душ у этого «звонкого голоса» облил меня ледяным дождем оцепенения. Я не могла дышать. Телефон выпал из моих рук, и почему-то – наверное подкосились ноги – я молниеносно оказалась на полу. Этот холод, всеобъемлющее ледяное оцепенение не то ошибки, не то предательства, распластал меня по холодной мраморной плитке пола в диком реве раненого животного. Я даже не знаю, я начала выть или плакать, но через несколько минут, а может быть и секунд, я услышала хохот в телефонной трубке, которая валялась рядом.
        Дежа вю… Женский коварный смех в трубке… Она смеялась надо мной. Она смеялась мне в лицо. Она смеялась при нем. И с ним.
        ОНИ ВМЕСТЕ СМЕЯЛИСЬ НАДО МНОЙ!
        Я сломалась. Опять! Меня больше не волновало, что наверху спят дети. Что дом, в который я переехала два месяца назад, такой новый и красивый… Я начала кричать, бить посуду и окна, кидать вещи, мелкие и крупные. Я выла так, что мне казалось, меня слышит весь мир. Потом, выкурив пачку сигарет трясущимися руками и выпив бутылку виски, я вырубилась на полу в кухне, который теперь мне казался горячим. Так и нашли меня дети в семь утра, когда проснулись, и мы должны были собираться в школу. Они меня обнимали и жалели. «Мамочка вставай! Мы тебя любим!» Не один раз я выжила и собрала себя по кускам только благодаря любви моих сыновей.
        Боже мой, что это были за два года. Туда-сюда! Мне он говорил, что она прилипала, страшненькая и толстая, что она ему надоела, но она его давний друг, у нее неприятности и проблемы со здоровьем. Мол, она его агент и предать сейчас ее он не может. «Жена должна понимать, что не может же человек предать друга! Что там у вас в России, все такие недоверчивые? Я не такой. Люблю я только тебя. Да если бы ты ее видела! Она с тобой рядом не стояла», - громким уверенным голосом и сопровождающими его грандиозными жестами заявлял он мне.
        Не знаю почему, но даже если я бесилась, после всех его слов я успокаивалась, принимала его обратно, ложилась с ним в постель, любила его. Поначалу такая идиллия могла длиться два месяца, потом все меньше и короче. Его пропадания становились все чаще, и вскоре на его номер вечерами можно было даже не пытаться звонить.
        Я знала, где он был. Я ездила к ее дому. По ночам стучала к ним в окна. Ругалась, кричала матом возле ее двери: «Fuck you! Fuck you, bitch!» Ездила в ее офис с истерическими криками, кричала в коридоре, позоря себя на весь район. Писала ей угрожающие сообщения, часами сидела в ее фейсбуке, сравнивая себя с ней.
        «Почему? Боже, почему?» - выла я. Мои истерики дошли до того, что ей пришлось пожаловаться на меня в полицию. После не очень долгого процесса, полиция – суд, мне запретили приближаться к ней на пятьсот футов, звонить, писать или каким-либо иным способом преследовать ее. Даже если я, входя в ресторан, увижу ее, я должна покинуть заведение. Моя жизнь превратилась в ад.
        Дошло до того, что, конечно же, по моей вине, потому что я такая сумасшедшая, мой собственный муж заблокировал меня на своем фейсбуке: «Я бизнесмен, она мой риэлтор, и даже если мы просто сидим на деловом ужине, ты, истеричка, все равно не поймешь важность нашего бизнеса, - пылко и предвзято объяснял он мне как умалишенной. - Поэтому мне пришлось тебя заблокировать». И тут же переключался: «Я не хочу тебя расстраивать, детка. Я не хочу, чтобы ты волновалась. Помни, что я люблю только тебя», - говорил он мне. Какой-то бред, словесная муть, двусмыслица, которая сводила меня с ума.
        Но ведь правда, я истеричка, натворила дел, наломала дров. Дура я сама, а он вроде как и прав? Мозги превратились в мелко нарубленный салат, который невозможно есть, хотя и выглядит вроде красиво.
        Здесь нужно пояснить, если вам интересно, что для эмигранта в Америке самый быстрый и надежный способ получить документы - это брак. Это даже быстрее, чем воссоединение семьи. Если вы докажете иммиграционному офицеру, что ваш брак не фиктивный, то есть в наличии любовь, дети, совместная прописка, страховки, а также, конечно, совместные долги, ипотеки, кредиты и все такое прочее, совместные фотографии с медового месяца и отпусков, получить гражданство, оставаясь в таком браке, можно где-то через три года.
        Зная это, я надеюсь, вам будет легче понять, почему я оставалась с ним последующие два года. Хотя какая-то часть меня рвалась бежать, а другая шептала: «Сиди!» Мать и бабушка тоже говорили: «Сиди не рыпайся! Терпи! Значит, ты что-то не так делаешь, учись быть хорошей женой! У всех мужики гуляют, они все козлы». И все в том же духе. День изо дня. Почему я позволяла мужу делать все, что он хочет. Почему я терпела унижения, и даже иногда побои, все это время. У меня не было выбора!
        Мне уже ни в коем случае нельзя было с ним разводиться. А еще важнее - чтобы он не развелся со мной. Но это все же был просто предлог. Я была в него влюблена. Влюблена настолько, что у меня кружилась голова. И от страха его потерять, потерять эти редкие моменты счастья, я готова была ползать, есть из его рук, служить ему на кухне и в постели. Поэтому из красивой, статной, самодостаточной молодой женщины, всегда смеющейся и имеющей море друзей, я превратилась в пьющую, вечно плачущую, несчастную, замкнутую тряпку. Только по этим двум причинам я не могла его просто послать.
        Плюс ко всему этому эмоциональному капкану, мои дети к тому времени уже свободно говорили на английском языке и забывали русский. У них уже были здесь новые друзья, американская жизнь и школа, а у меня - работа, долги, знакомые, машина и все прочее, что привязывает нас к месту. Дети просили: «Останемся!» Мать твердила мне: «Подумай о ребятах, молчи и терпи!» И у меня не было вариантов, кроме как терпеть, быть хорошей девочкой, надеяться, что, может, сегодня он придет домой и будет меня любить. И ждать! Ждать того заветного письма из американского иммиграционного центра.
        Сколько произошло за эти два года, я даже не могу передать словами. И летал он с ней в отпуска, дарил ей дорогие подарки, проводил у нее ночи, недели, игнорируя мои звонки. Каждый день опуская меня ниже того, куда падать уже некуда. Это было самое дно. Пока не произошли два финальных события.
        Первым было то, что через месяц после того, как я узнала про нее, то есть через три месяца после нашей свадьбы, пришло письмо из еще одной очень важной инстанции, которая называется RIS. Это Федеральная налоговая инспекция США. Потом последовала еще куча писем от адвокатов и кредиторов. И, однажды придя домой с важным видом, он стал мне, ничего не понимающей эмигрантке, объяснять: «Ты понимаешь, что это 2008 год. Ты понимаешь, что экономика рушится, и я попал. Мой грандиозный проект (а он был архитектором-застройщиком и бизнесменом) рухнул, - он плакал. - Вы, русские, пашете как волы, вы столько пережили, поэтому, дорогая моя, я уверен, только ты меня поймешь! Только ты! Вы все такие сильные женщины! Я вами восхищаюсь, - ныл он с пафосом. - Меня никто не поймет так как ты! Нам придется съехать из этого красивого дома и снимать квартиру где-то еще, но мы будем счастливы, я обещаю! Хочешь жить в Сити?» Или он говорил: «Я никого никогда не любил так, как тебя. Только потому, что ты у меня есть, я выстою, я такой бедный-несчастный, а ты моя богиня». Попробуйте вы бросить такого человека в горе. Мы
ведь, русские, и не такое пережили! Я же привыкла всех спасать. И пахать, как пашут тут все эмигранты, да и там, на Родине, тоже. Предать не могу и не могу отвернуться. Ужас.
        Тогда я не особенно разбиралась в американской системе, но да, было всем понятно, что в мире происходит экономический кризис. Через месяц после этого он подал на банкротство. Когда я открыла письмо из RIS, я две минуты стояла в оцепенении, глядя на цифру. Двадцать один миллион долларов. Я пересчитала нули. Мой муж оказался банкротом на двадцать один миллион.
        Ну и что мне было делать? Я должна сохранить брак. Я не могу его теперь оставить. Чувство долга - Как это так, отвернулась от мужа в трудную минуту, – звучали пересуды в моей голове. Я это делаю ради будущего своих детей. Я жена, у которой муж банкрот. И за последние три месяца я тоже ставила свою подпись на каких-то документах, на договоре ренты апартаментов в Сити, например. Дура! Теперь мы банкроты вместе. Я сижу ночами и сутками переживаю, пью, стремительно теряю в весе, испытываю частые неврозы, а он, находясь с ней, кажется, даже ни о чем не волнуется. «I don’t feel like worrying about this»,[8 - Мне сейчас что-то не хочется париться об этом.] - говорит он мне. Эта американская манера ни о чем не волноваться - «я грандиозный, потому что я американец» - действительно, воспитала их в привычке ставить себя выше всех и вся.
        Вторым и финальным событием, где-то через два года после свадьбы, было следующее.
        Мы ехали в машине. Я как послушная жена сидела на пассажирском сидении, и как человек с русским характером, слегонца выпившая, пыталась его лечить, что-то про наш брак или его связь.
        Уже не помню точно, но знаю, что ни о чем другом я в то время ни думать, ни говорить вообще не могла. Болтаю без фильтра и контроля. «Как ты мог! Ты криво едешь! Чего ты столько пьешь! Ты плохой пример детям! Смотри на дорогу!» И так далее, в своей дурацкой совковой манере, к которой я была приучена с детства. И тут наш американец, которому все можно, у которого свобода и демократия, пьяный за рулем, схватил меня за волосы, я так понимаю, чтобы заткнуть мой словесный понос брюзжания, и с силой ударил меня лбом о приборную панель. После пары сильных ударов, не обращая внимания на кровь, текущую из моего носа, он схватил меня за грудки, все еще на скорости, резким движением, дернув, разорвал на мне платье.
        После этого, продолжая орать: «Да кто ты такая! Ты все время ноешь, ты понятия не имеешь, как уважать мужа и, главное, свободу личности», - Аллен в гневе вырвал из рук мой телефон и выбросил его в окно. «Shut the fuck up!»[9 - Заткнись, бл. ть!] - кричал он мне.
        Я закрыла рот. Наконец-то русская баба внутри меня поняла, что пора заткнуться… Аллен был в бешенстве: «Ты вообще понимаешь, что такое мужское достоинство? Его нельзя разрушать своим бабским тупым мнением и базаром! Я такого не потерплю! Я здесь муж и мужик, не ты! Заткни свой поганый рот. Что ты знаешь об отношениях! Ничего!!!» - мой муж орал, как бешеный. Меня осенило! Что же я делаю? Так оказывается нельзя! Как в зеркале я увидела разгневанное лицо моего первого мужа, потерявшего разум, мне тут же все стало понятно! Теперь я даже благодарна Аллену за хороший урок.
        – Я тебя очень любил! Ты была веселая, смотрела на меня как на сильного мужчину! У меня крышу снесло от любви! Я не хотел тебя терять и отпускать обратно, когда у тебя виза закончилась! Я бы никогда к ней не вернулся, если бы ты сразу после переезда не начала организовывать мою жизнь на свой лад, соваться ко мне со своим мнением, постоянной критикой и советами! Я пошел туда, где мне комфортно! Ты сама все разрушила, русская тупая bitch. Ты от кого этого набралась? От мамаши своей?
        – В этом и есть разница между тобой и ею! Дура ты! - продолжал он в бешенстве. – С ней мне спокойно. Что бы я ни сделал, она меня поймет и никогда, никогда не осудит. С ней я всегда прав! С ней тепло! Я там Бог! А с тобой я всегда виноват, не прав, как идиот! Ты постоянно тычешь мне в лицо все мои ошибки, как будто я дебил и сам не понимаю! Ты что, пришла меня спасать? Как, по-твоему, я жил до тебя? Тебя только трахать можно. У тебя мозги как у… даже не знаю, - на выдохе сказал он. - Дура! Мужик всегда выберет такую, как она, а не ты!
        – Baby, это можно все обсудить, что не нравится или еще что, ты скажи… Я же не знаю, как у вас тут принято, мы же партнеры… Я просто старалась как лучше.. Прости, пожалуйста… - лепетала я, плача.
        Никакого сочувствия в его глазах я не увидела, только гнев и ненависть. Красивое лицо самого дьявола!
        Я испугалась, очень, и мне было стыдно. Я мямлила извинения, как и положено по-американски. Чтобы хоть чуть-чуть сгладить ситуацию и разрядить обстановку, взяла сумку и начала в ней рыться.
        Он воспринял это как немое игнорирование себя. «Ах, ты меня даже не слушаешь, сука, что ты там ищешь в этой fucking сумке?»
        После этого сумка полетела в окно вслед за моим телефоном. И тут, за два квартала от моего дома, который мы снимали, но за который плачу теперь я, он же банкрот, все еще дарящий своей любовнице дорогие подарки, случилось самое страшное. Слегка притормозив, меня, всю в крови, в до пупа разорванном платье, почти в одном лифчике, он, открыв дверь, выкинул из машины. Он выкинул меня из машины!
        Как мусор. Пошла на… Fuck you!
        И вот я, когда-то мечтавшая быть его королевой, лежу на дороге, опять в луже, в начинающихся сумерках, полуголая, с окровавленным лицом… Вижу взгляды людей в проезжающих мимо машинах, бреду назад по разделительной полосе, пытаясь найти свою сумку и телефон.
        Должна сказать, что многие останавливались, в основном женщины, как будто знали, что случилось, и пытались помочь. Не знаю, потому что они добрые или потому что я была голая. Может, потому что им тоже это было близко.
        На меня глазели. К этому времени я абсолютно протрезвела, мне очень хотелось в туалет, мне было стыдно. Слезы, смешавшись с кровью на моем лице, превратили меня в чудовище - или посмешище, решайте сами. Слава богу, в трех домах от того места жила моя подруга Тесса. Мне так хотелось в туалет, что я решила бежать к ней, это было ближе, чем брести домой. Когда она открыла дверь, она онемела, быстро впустила меня внутрь, увидев, что я пританцовываю. После этого она силком затолкнула меня в свою машину и сказала: «Хватит. На этом все. Я везу тебя в полицейский участок». За это я теперь ей безмерно благодарна. Но тогда я пыталась с ней спорить: «Погоди, это же испортит ему жизнь! Его, бедного, арестуют. Я не могу с ним так поступить! Я же сама виновата, наезжала, надо было меньше пить…» «Вот дура!» – кричала Тесса и, наверное, думаете вы.
        Полиция сфотографировала мои синяки, собрала всю необходимую информацию о моем муже, как его зовут, о том, где он сейчас может находиться и так далее. Убедившись, что я действительно его жена, они поехали к ней и арестовали его.
        Пока я исповедовалась полицейскому психологу, они привезли Аллена в участок и посадили в клетку. Тут я должна сказать спасибо американским законам. Буквально через десять минут прилетела эта женщина, «звонкий голос», и заявила, что она хочет «bail его out», т.е. освободить под залог. Но дежурная черная женщина-полицейский, окатив ее холодным презрением, пояснила, что это случай домашнего насилия, и решение о возможности выкупа может быть принято только супругой. При этом она указала пальцем в мою сторону. «Звонкий голос», красивая и изящная женщина, подошла ко мне и громко заявила: «Ты, вонючая русская, я тебя ненавижу», - на что моя подруга Тесса с гордостью заявила: «А ты что, бесишься потому что он женился не на тебе?» «Звонкий голос», глянув на нас как на умалишенных, с треском вылетела из участка.
        Я все же не посмела press charges[10 - Заводить уголовное дело.], пожалела. Его отпустили, и он сразу, теперь уже окончательно, переехал к ней. Многие его вещи остались в моем съемном доме, и теперь, если ему надо было что-то забрать, он мог это сделать только в присутствии полиции. Американские власти очень серьезно к этому относятся. После того происшествия я видела его лишь один-единственный раз.
        Через неделю полицейский звонок вывел меня из молчаливого ступора, сообщив мне, что у них с моим мистером назначен аппойнтмент в сопровождении полиции, чтобы забрать вещи из нашего дома. Во сколько и когда мне удобно, что мне не обязательно присутствовать, дабы избежать психологического дискомфорта. Браво, Америка!
        Но я все же решила быть дома. Почему, спросите вы? Мне хотелось увидеть раскаяние в его глазах, стыд от боли, которую он мне причинил, может, услышать финальное «прости» или еще какую-нибудь реакцию. Ничего такого не было, абсолютно, полный ноль. Как будто меня там вообще не было! Как будто я пустое место! Точно мусор, почувствовала я в его взгляде. И унизительное сочувствие в глазах полицейских.
        Второй закон, которому я хочу сказать спасибо - это иммиграционный закон США, дающий право супругу, над которым было совершено насилие, развестись, не потеряв иммиграционных привилегий. То есть как бы Америке стыдно, что американский гражданин применил насилие по отношению к более слабому и бесправному, тем самым опозорив идеалы американского гуманизма.
        В общем, по интернету я нашла очень приличного и недорогого адвоката и подала на развод. Серьезно занялась медитацией и в конце концов спалила все его вещи в своем камине. И буквально через год я встретила Пола. Мне наконец повезло! Я наконец-то счастлива!

*
        Таким образом, у меня есть шрамы и тяжелый багаж из моего прошлого, и я не хочу загрязнять мои с Полом отношения этим хламом. Мы всегда все начинаем с чистого листа, окунаясь в бурю эмоций без памяти, так ведь? Я говорю себе: «Мне повезло! Я просто должна приспособиться и принять его таким, какой он есть. Я не буду его менять, не буду жаловаться, критиковать или пытаться его изменить. Я могу быть лучше. Я стану лучше».
        С одной стороны, я понимаю, что отношения, как двусмысленно говорят маменьки и тетушки, это работа. Никто только мне толком не объяснил, какая конкретно это работа… Угождать? Вкусно готовить? Работать где, в кровати? Или реально пахать на работе, становиться добытчицей? Нет-нет, не поймите меня неверно, я не против феминизма и самореализации, я, конечно, не против сумасшедшего секса и люблю готовить. Драю дом чуть ли не каждый день, угощаю, ублажаю, умею выслушать, посоветовать, приласкать. Что еще надо, какая работа? Аллену это не нравилось… Надо меняться!
        Ну так вот, завтра мы будем отмечать шесть месяцев, как Пол говорит, нашей любви, он довольный и счастливый, значит, я пока справляюсь с этой вашей работой.
        Я счастлива…
        …Одним доверчивым ослом
        Стало больше в этом мире!![11 - Э. Асадов «Наивность»]

*
        Когда я, русская женщина, гордая и упрямая, с двумя высшими образованиями, двумя детьми и тремя чемоданами приехала в Америку, я, конечно, как и все эмигранты, была на седьмом небе от счастья – теперь для меня и моих детей открыты в этом мире все двери. И также, как и все, кто эмигрирует в Соединенные Штаты, я сразу же поняла, что меня здесь в принципе никто не ждал, никому не нужны ни мои дипломы, ни знания.
        Найти достойную работу практически невозможно, не потому, что не было рабочих мест, а потому что, во-первых, нужно подтянуть английский язык, во-вторых, нужно иметь рекомендации, нужно показать и проявить себя, прежде чем устраиваться на какую-то мало-мальски приличную работу. Здесь я встретила дам, которые там, дома, имели бизнесы и ученые степени, а здесь убирают богатые дома или сидят со стариками. Платежи и расходы начинают сыпаться на голову и в почтовый ящик чуть ли не на следующий день, поэтому никаким поиском чего-то более-менее приемлемого заниматься нет времени. Люди устраиваются, кто куда может, а я через два дня после прилета уже имела работу. Мне, как обычно, повезло.
        Моя мать была хозяйкой салона стрижки, окраски, косметологии и массажа - SPA, если короче. Мы не виделись почти десять лет, за исключением крестин и одной совместной поездки в Испанию. Она была нам рада. Готовая заниматься и воспитывать внуков, в своей манере, на которую я сразу обратила внимание. Первое время мне было где жить и работать. Я была очень благодарна. Но все же планировала побыстрее свалить от постоянного контроля и недовольства.
        Но тут еще загвоздка - стрижки, окраска и косметология стоят примерно от 10 до 50 долларов, из которых специалист получает комиссию 50%. За массаж, который стоит 100 долларов, ты получаешь 50 долларов плюс чаевые. Конечно, с моей целью жить отдельно и растить детей в районе с хорошей школой, я не могла прожить на стрижках и прыщах.
        В первый день моей работы хозяйка салона (и здесь я буду ее именно так называть, потому что она не относилась ко мне как к своей дочке, требуя от меня тоже самое, что от всех своих работников) запихнула меня в массажную комнату и сказала: «У тебя клиент через 10 минут, готовься».
        – Мама, ты что! Я не умею делать массаж, - засмеялась я.
        На что она серьезно ответила:
        – Ничего, справишься. Смотри, начинаешь с плеч, - она взяла меня за плечи и движением своих рук показала, что надо делать, - разогреваешь мышцы, тянешь туда-сюда, ну где-то у тебя на это должно уйти минут десять… Потом спускаешься на спину, работаешь вдоль мышц. Смотри, видишь, я тебе показываю, - увидела она в зеркале мои округленные от ужаса глаза.
        – Потом ноги. Сначала разогрев мышц. Потом проработка. Накрываешь клиента, чтобы он перевернулся - и так далее, - болтала она как ни в чем не бывало.
        У входной двери раздался звон колокольчика. Пришел клиент. Этот звон колокольчика до сих пор звучит в моих ушах как приговор. С него начались шесть лет моего, еще одного, ада.
        Конечно, я научилась делать массаж. Причем очень даже неплохо. У меня было много постоянных клиентов, я хорошо зарабатывала. Через несколько месяцев я смогла переехать в приличный район, чтобы мои дети ходили в достойную школу, и теперь я, только я, могла воспитывать своих детей так как когда-то мечтала.
        У эмигрантов нет выбора. Твоя гордость и надежды уходят на задний план и разбиваются вдребезги о закрытые ворота американской мечты. Не знаю, как у всех остальных, но мое человеческое достоинство, женская гордость, не говоря уже о здоровье моих рук, были уничтожены. Следующие пять лет я терла бесконечные волосатые некрасивые тела или какие-то абсолютно неухоженные бесформенные женские складки.
        Кроме хорошего заработка, все же было и несколько других преимуществ. Например, у меня появилось очень много знакомых, появились нужные контакты, связи. Массажист, также как и парикмахер, доверенное лицо клиента. Люди не только наслаждаются хорошим массажем, но и разговаривают, делятся своими бедами и секретами, доверяя мне свои тайны. За годы сервиса многие стали моими добрыми знакомыми, каждое волосатое тело, как оказалось, имело душу и душещипательную историю, и каждая складка была готова помочь или еще пригодиться. Мне нравилось общаться с ними в полутемной комнате, моем массажном офисе, одни спрашивали совета, другие звали на свидания, третьи просто сплетничали.
        Там же я встретила своего мужа Аллена, свою лучшую подругу Тессу и других девочек из Литвы, Польши, Беларуси. Постепенно у меня создался новый круг знакомств, дружба, устоялся быт и, в принципе, не на что было жаловаться. Человек привыкает ко всему, согласитесь вы. Так же, как мы с детства привыкаем к унижению, мы привыкаем и ко всему остальному. К мужьям, быту, нищете, и нам уже ничего не хочется менять. Массаж было не самое страшное, к чему мне еще в будущем предстояло привыкнуть.
        Однажды, где-то через пять лет работы на мать, в салон вошел высокий пожилой, абсолютно седой мужчина. Он был клиентом другой девушки, но она в то время была занята. Мне пришлось его взять. Все как обычно, стандартная сессия массажа. И потом через неделю снова и снова. Он стал моим постоянным клиентом, мы разговаривали на самые разные темы. Он задавал мне много вопросов и как будто пытался влезть мне в голову. Я люблю общаться и мне есть что рассказать о себе. Однажды он сказал: «Не хочу тебя обидеть, но с твоим умом, мне кажется, ты здесь просто теряешь время. Ситуация в Америке сейчас меняется, экономика на взлете. Если тебе интересно, я бы мог помочь устроить тебя в финансовую компанию. У тебя отличный английский, ты быстро соображаешь, только надо будет немного подучиться».
        Я была согласна сразу же, с первого слова. У меня в голове крутилось:
        «Летта Джордж - финансовый советник».
        «Летта Джордж - менеджер».
        «Спросите у миссис Джордж», - снилось мне.
        Важная должность, авторитет, шикарный офис, дорогие деловые костюмы, огромная финансовая корпорация… Ах, вот они, наконец-то приоткрываются врата Американской Мечты!
        Его звали мистер Джефф. Он прислал мне гору финансовой литературы, книги тоннами и файлы терабайтами. Теперь у меня появилась цель. Она очень быстро вытеснила нескончаемую обрыдшую мыслительную жвачку под названием Аллен.
        Мой мозг переключился теперь на изучение американской экономической системы. Реальный капитализм, о котором я даже никогда не имела представления.
        Изучала американский рынок акций, паевые инвестиционные фонды – mutual funds, фондовый рынок, облигации, государственные ценные бумаги – bonds, индексы, налоги и их формулы… Налог на доходы, формулы расчета расходов семьи и бизнеса, на недвижимость и землю, бизнес налоги, налог на покупку – все, что платит рядовой американский карман.
        Я учила не просто теорию, нужно было освоить огромный массив конкретной информации, необходимой для практики. Каждую акцию и облигацию компании, каждой компании – американской и не только. Что за ними стоит, их подпитывающий капитал, совет директоров, его состав и текучка новых продуктов и внутренних скандалов. Анализ и прогноз того, как их ценные бумаги будут вести себя на биржах. Пенсионные фонды qualified и non-qualified[12 - Подходящие или нет, обычно пенсионные фонды, для налогооблажения в текущем году.], аннуитеты[13 - Обычно пенсионные платы с пожизненным сроком.], страхование жизни – variable[14 - Сумма страховки переменная, растет или уменьшается, вложения играют на биржах.] и нет, фиксированное и пожизненное. Трасты, риски, доверительные, наследники, правила работы с ними и ценные бумаги и так далее.
        У меня в голове шла война цифр и терминов. За год нужно было получить, все на английском, пять securities licenses[15 - Лицензии работу с ценными бумагами.] №6, №63 и №65 плюс лицензия всех видов страхования жизни и ChFC®[16 - Дипломированный финансовый консультант.].
        Недолго думая, я отложила жизнь в сторону. Тогда меня волновали только мои дети и мое теперь уже точно светлое будущее. Аллен испарился за тоннами прочитанных листов. Готовясь к тесту или экзамену, я слушала запись учебника, иногда даже делая массаж. У меня была цель!
        Меня ничего больше не волновало.
        Не позволяя себе никаких вольностей и удовольствий, я на полтора года исчезла с лица земли.
        Дети, книги, работа… Я решила, что когда сдам все экзамены, то свожу себя домой, в Белоруссию, чтобы отметить там свои 35 лет с друзьями на Минском море. Это будет моим подарком себе самой.
        Ее Высочество
        Здесь мы будем говорить про Вету. Ветка, Веточка. Вы с ней уже знакомы. Она лучшая подруга Лизы. Сейчас ей 12 лет.
        Родители Веты развелись шесть лет назад. И теперь, по каким-то непонятным обстоятельствам, она живет с отцом. То ли Ветина мать изменила ему, то ли он ее избил за это, непонятно. Это еще одна тайна, покрытая мраком… Много всяких сплетен. Они живут в том же малосемейном общежитии, где живет наша Лиза с матерью. Ветина комната на том же этаже, в двух шагах от Лизы, рядом с ленкомнатой. Она разделяет пространство между их блочными квартирами.
        Если вы не знаете, что такое ленкомната - ленинская комната, - это большое помещение, где соседи по этажу собираются на досуге для идеологических собраний. В те времена еще существовали специальные методические указания по оформлению ленинских комнат. Там обязательно должен был присутствовать бюст Ленина и фотографии членов советского Политбюро, лежали подшивки газет «Правда» и «Труд». На стене висела стенгазета, она обязательно делалась каждый месяц вручную активистами этажа. Эта комната всегда была не заперта. По праздникам там накрывали столы, взрослые ели и пили, радуясь своему неказистому советскому быту, а дети носились по узким, бесконечно длинным коридорам, покрытым старым коричневым линолеумом, с темно-синими тусклыми потрескавшимися стенами.
        Эта ленкомната была тайным местом встреч для детей всего этажа.
        Взрослые и администрация разрешили детям там иногда играть и устроить уютный форд из кресел и пледов. Любимое место для всей ребятни. Это было одно из немногих скудных развлечений, которые Лизина мать если не одобряла, то, по крайней мере, не была против.
        Отец, высокий статный мужчина, спортсмен и активист, работал в Строительном Тресте №18. Он души не чаял в своей дочке. И когда я говорю «души не чаял», я имею в виду боготворил, обожал, и вся его жизнь крутилась только вокруг благополучия его принцессы. Как мы говорили выше, баловать детей в то время было сложно и пусть даже не излишествами, но своей любовью и вниманием он баловал Вету беспредельно.
        Дядя Ваня сам был избалован любовью семьи. Он был младшим сыном у своих родителей, вырос под опекой матери и пяти старших сестер. Можно вообразить, как его баловали и защищали, как маленький мальчик рос в любви и заботе шести женщин. Хотя и выросший в послевоенное тяжелое советское время, он был окружен любовью и бдительной заботой всю свою жизнь. Поэтому у него и было огромное любящее сердце. Он не знал, как можно жить по-другому.
        – Тебе так повезло с папой! - часто с завистью говорит Лиза.
        – Да ты что, ты ему тоже как дочка. Он тебя любит! – Вета всегда заботится о Лизиных чувствах. Она не хочет, чтобы Лизе было обидно. У Веты со стороны отца очень большая родня, и для всех она маленькая принцесса их любимого младшего братика и любимого дяди. У нее восемь двоюродных братьев и пара сестер старше Веты. Для всех них она самая избалованная и везучая. При любом сборе семьи тетеньки всегда восклицают с нарочитой слащавостью: «Ой, какая хорошая девочка!» - «Какая красивенькая!» - «Веточка, ты просто прелесть!» - «Какая умненькая!» - они гордятся за своего брата. Вета была избалована вниманием. Отец даже редко называл ее по имени, постоянно используя выражения «любимушка», «моя сладкая», «счастьечко мое».
        Вета не знала тогда ни о тяжелом времени, ни об очередях, ее нежно оберегал отец от всех напастей и тягот той жизни. Она была легка и свободна как ветер, всегда веселая, беззаботная, и поэтому всегда хотела помочь Лизе, привести ее в свой беспечный счастливый яркий мир.
        Вета была избалована любовью. Это звучит странно, но она знала, что всегда может положиться на своего отца. Любовь парила в воздухе. Любовь была везде и во всем.
        Если бы мог, он купил бы ей все, что она хотела, что он обычно и делал, потому что занимал довольно высокую должность в тресте. Она была уверена, что может получить все, что захочет. От такого восприятия мира возникает чувство стабильности и власти, которое позже может стать Ветиным уязвимым местом. Взрослеть и быть милой испорченной принцессой, конечно же, здорово. Вета жила в золотом детстве, пока ей не исполнилось тринадцать лет. В стране начались перемены. Сначала произошла павловская реформа денежной системы. Людям поздно вечером объявили с экранов телевизоров, что их старые банкноты больше недействительны, и их можно обменять на новые только в определенном ограниченном количестве. Все остальные деньги автоматически превращались в бумажный мусор. А через несколько месяцев произошло обесценивание и безналичных накоплений на счетах населения в единственном - разумеется, государственном - банке СССР, работающим с личными вкладами граждан, так называемом Сбербанке. Концепция Советского Союза была полностью ликвидирована одним махом, и, как следствие непродуманных действий пришедших к власти, люди
в одночасье лишились своих денег. Правительство уничтожило все сбережения предприятий и населения, обесценив их путем либерализации цен, проведенной без какой-либо компенсации.
        Население было лишено денежных сбережений не только в мгновенно обесценившихся наличных деньгах, но и на депозитах в сберегательных кассах, гарантом которых было государство.
        Ветин отец потерял все свои сбережения. Итого семь тысяч советских рублей. Вообразите, в четверг вы могли купить полторы машины и ездить по городу как король. А в пятницу, которая так и называется «черная пятница», за эти деньги можно было только сходить в магазин и купить продуктов на неделю. Это была несчастливая зима для отца Веты. После этого папа, конечно, не мог много покупать и баловать ее как прежде. Вета, ничего не понимая, просто замечала, что отец стал каким-то грустным, как будто на его плечи легла вся тяжесть мира. Он не был злым, как многие. Он был просто понурый. Но он все равно оставался самым добрым человеком в мире.
        Тем временем люди в стране полностью потеряли доверие к правительству и банку. Наличные деньги правили бал. Весь мир недоумевает, почему русские всегда loaded with cash, упакованы налом, причем в долларах. Люди больше не доверяли банкам и предпочитали иметь наличные доллары, надежную конвертируемую валюту. Потому что миллионы и миллионы людей обанкротились в том злополучном 1991-ом. Они больше не доверяли ни государству, ни рублю - «деревянному», как его начали презрительно называть. Хотя и отцу Веты, и всем остальным взрослым советским было тяжело и страшно, но нужно было искать новые способы выживания.
        В тот год она многого и не просила. Ее голова была занята другими мыслями - мальчики!
        Не сказочная реальность
        Летние лагеря в то время были отдушиной и для детей и для родителей. У родителей появлялось свободное время, а дети получали возможность побыть на природе в обществе своих сверстников. Когда Лизе было одиннадцать лет, ее отправили в летний лагерь на несколько смен. Стоимость путевок была невысокой, а для малоимущих семей и работающих матерей-одиночек, таких, как мать Лизы, они были и вовсе бесплатными. Первые пара дней для детей, в том числе и для Лизы, всегда были шоком. Как будто тебя вырвали из привычного окружения и не хотят тебя видеть. Но обычно где-то через неделю дети успокаивались и привыкали. Так и Лиза в прекрасном саду лагеря возле озера стала забывать о своей дрожи, робости, как это всегда случалось вдали от матери. Она становилась счастливой, веселой, свободной духом. Лиза завела новых друзей. Дни проходили за веселыми летними мероприятиями - зарница, походы, спортивные игры, занятия в кружках, прогулки по тенистым аллеям с белыми статуями горнистов, барабанщиков и пионерок. А по ночам, лежа в постели, девочки рассказывали друг другу страшные истории и вслух мечтали о мальчиках и о
будущем. Иногда они бросали одеяла и подушки на пол и сидели в кругу, разговаривая при выключенном свете, вызывая духов или пиковую даму. А иногда, крайне редко, да и то с позволения пионервожатой, поздно вечером они прокрадывались в комнаты мальчиков и мазали их, спящих, зубной пастой.
        Случалось, днем, улучив момент, когда никто их не видит, новые летние подруги тайком перелезали через забор в укромных местах и выходили «за территорию». Убегали в лес, это было целое запрещенное приключение. Они собирали ягоды, ели кислую заячью капустку и наслаждались природой и опасной свободой - подобные побеги и выход за пределы лагеря сурово карались, вплоть до вызова родителей и отчисления. Это было прекрасное время, три недели счастья. С одной стороны, время шло очень медленно, терялся счет дням в беззаботном веселье лагеря. Но оно также шло с невероятной скоростью, когда Лиза думала о приближающемся возвращении домой.
        Единственное, что ей не нравилось, это выходные. По выходным к другим детям всегда приезжали родители, привозили им угощение. Лиза завидовала своим подругам, наблюдая, как их увозили на пикники и они пропадали там целый день. Ее мать появлялась только пару раз, разделяя посещения с отцом, и в эти приезды у нее постоянно было плохое настроение. Лиза могла предсказать это, только увидев мать, выходящую из автобуса. По ее взгляду издалека Лиза уже знала, каким будет день.
        Однажды, пропустив несколько выходных, мама приехала на машине с каким-то незнакомым мужчиной. «Познакомься, это дядя Сергей, - сказала она, - мы тебя заберем и поедем в деревню, в магазин, я куплю тебе что-нибудь вкусное». Лиза обрадовалась. Она неловко оглянулась назад, чтобы посмотреть, заметили ли другие ребята, что ее тоже забирают.
        На пути в соседнюю деревню, во время двадцатиминутной поездки, мать проявляла нарочитую, неестественную, несвойственную ей заботу. У Лизы возникло ощущение, что она лишь хочет произвести впечатление на этого незнакомого дядю, показать, какая она хорошая заботливая мать. «Ну как у тебя дела, Лизонька? - слащавым голосом спрашивала она. - Сейчас мы пойдем в магазин, что тебе купить?» - «Я хочу клубнику, если можно, пожалуйста», - отвечала Лиза.
        Дядя припарковал машину возле местного гастронома, мать сказала: «Ты посиди здесь, мы сейчас вернемся». Лиза осталась сидеть в машине на заднем сиденье, смотря прямо перед собой. Время шло медленно. Для ребенка время всегда идет иначе, чем для взрослого. Они не возвращались. Долго. Через какое-то время у Лизы началась паника. Первая паника в ее жизни. Такого еще с ней не было. «Они меня бросили, - в страхе думала Лиза, - зачем я ей теперь нужна, если у нее есть этот дядя? Может быть, они за мной вообще не вернутся!» Паника, охватившая девочку, испуг, беспомощность в чужой машине и в незнакомом месте, парализовали ее. «Что бы делала Вета на моем месте?» - судорожно думала Лиза.
        – Да ты чего, успокойся, сейчас придут, - услышала она голос Веты в своей голове.
        – Ну да, наверное, точно придут, они же машину не оставят! - подумала Лиза. - Вот буду я здесь сидеть, дай-ка я запру двери, за машиной они точно придут… Это же Волга! - успокоилась девочка.
        Мама с дядей вернулись через полчаса с двумя большими сумками продуктов, из которых, сев в машину, мать достала только пакетик с клубникой и отдала его Лизе. «Кушай, моя доченька», - сказала она.
        Как-то летом, кажется 1989 года, точно не помню, в конце августа, прямо перед началом школы, когда Лизу забрали после очередной смены в пионерском лагере, ее мать на даче упала с дерева, собирая вишню для варенья. Русский народ знаменит своими закатками, закрутками и разносолами. Одно плодовое дерево могло кормить семью всю зиму. Хотя, к концу 80-х сварить это варенье тоже стало непросто. Сначала нужно было отстоять очередь за сахаром, а продавали его только по 2 килограмма в одни руки. В стране был введен «сухой закон», и правительство боялось, что люди сами начнут делать алкоголь из ягод и сахара, так называемую брагу и самогон. Многие советские семьи имели приусадебный участок, который все называли «дача» или «сад». Обычно эти участки выделялись от предприятий, где работали люди. Так и у Лизиного дедушки была четверть акра земли недалеко от города.
        Дача - это место, где люди должны отдыхать от городского стресса, набираться энергии на лоне природы, наслаждаться свежим воздухом и пейзажем. Но многие проводили отпуск в садах и на дачах, копаясь в огородах и у них не было времени отдыхать. Что вырастили - то и поели. Что не могли съесть - закручивали в банки на зиму. Существенное подспорье в продуктовом дефиците. Женщины закатывали огурцы, помидоры, перец, джемы, варенье. Это была бесконечная постоянная работа.
        Взрослые всегда брали с собой детей, потому что дети были свободной рабочей силой. Начиная с трех лет и до бесконечности. Если вы хотели заготовить на зиму или приготовить и поесть сейчас грибы или ягоды - чернику, землянику - то с раннего утра вся семья шла в лес, обычно на пять-шесть часов, собирая грибы и ягоды в большие ведра. Не было времени насладиться ароматом леса, красотой природы, травой и цветами летом и красочными листьями осенью. Все, что вы делали - работали. Согнувшись в три погибели или на корточках, все дружно шарили по кустам и в траве, искали-собирали синявки-сыроежки, маслята, подосиновики, волнушки, лисички, грузди, опята, и, если повезет, белые грибы.
        Лиза очень любила свежие ягоды. Не в силах удержаться перед их соблазнительным ароматом, она пряталась и ела то, что собирала, пока это не заметили. «Какая ты эгоистка! Как тебе не стыдно! Мы все собираем, а ты ешь», - ругалась на нее мать.
        Ну так вот. Для приготовления вишневого джема мать залезла на высокое дерево и поскользнулась на ступеньке старой деревянной лестницы. Ее нога застряла в пролете и лодыжка была сломана в нескольких местах. Дедушка был хозяином единственной в семье машины и этого летнего домика рабства. Он отвез ее в больницу, где ей предстояло несколько серьезных операций. Лиза была приговорена к тому, чтобы жить с бабушкой и дедушкой следующие несколько месяцев.
        Их квартира находилась на другом конце города. В Советском Союзе не было школьных автобусов, дети добирались на общественном транспорте, наравне со взрослыми. Чтобы вовремя успеть в школу, уже двенадцатилетней Лизе нужно было выйти из дома в шесть утра. Каждое утро бабушка кормила ее противной овсяной кашей.
        За эти несколько месяцев Лиза узнала, что такое настоящая армия. Каждый день с дедами был расписан по минутам. Тут тоже не было ни улыбок, ни объятий, ни приятных слов.
        Все начиналось с шести утра, когда ее заставляли есть жесткую грубую овсяную кашу с медом. Неужели нельзя придумать какой-то вкусный завтрак? После этого - бесконечная автобусная поездка в школу и обратно.
        С трех часов начинались домашние обязанности, расписанные поминутно - уборка, утюжка формы, пионерского галстука и так далее. В пять часов, за час до ужина - домашние уроки.
        После ужина, с 19:30 - тренировка скорости чтения. Дед смотрел фильм или передачу, в конце программы он подзывал Лизу, она должна была бежать с маленьким стульчиком и начинала читать титры, а дед с важным видом смотрел на секундомер. Она возненавидела этот телевизор, и стульчик, и секундомер, и деда. Строка титров быстро бежала вверх, исчезая за границей экрана, набегала следующая. Запинаясь и путаясь, она пыталась вспомнить предыдущую, а уже нужно читать новую… Лизу начинала охватывать паника, она чувствовала, что не успевает, а буквы двоились и расплывались из-за застилающих глаза слез. Некоторые и без того дурацкие и сложнопроизносимые фамилии в титрах становились и вовсе нечитаемыми. Это была ужасная унизительная бессмысленная ежедневная пытка, которая вызывала в ней только ненависть и отвращение к чтению.
        Ровно в 20:30 - в кровать. В кровати нельзя было ни кашлять, ни ворочаться, ни елозить.
        У них в доме были свои правила, которые претили Лизе. И эти правила вообще не обсуждались. Существовал строгий запрет на косметику, даже своей жене дед не разрешал пользоваться помадой, не говоря уже о двенадцатилетней внучке. Однажды, увидев тональный крем, неловко нанесенный Лизой, он затащил ее в ванную и размазал косметику по лицу. «Чтобы смыла это дерьмо с лица немедленно!» - потребовал он. Бабушка никогда не приходила к ней на помощь. Она просто стояла там и издалека смотрела презрительным взглядом, как будто Лиза была какой-то шлюхой.
        Ей исполнилось уже двенадцать лет. Это драгоценное время в жизни каждой девочки важно для самопознания и воспитания любви к себе, для признания изменений в своем теле и становления себя в мире. Лиза никогда этого не испытала, так как все это было под запретом в доме деда. Ни у кого не было времени на этот бред.
        Грудь Лизы все еще была плоской, но она знала, что будет. У некоторых ее подруг уже намечались небольшие изменения в этой области, которыми они так гордились. Их растущая грудь делала их популярными среди мальчиков в школе.
        То, что произошло дальше, Лиза никогда не забудет. Она действительно была высокой и красивой девочкой. У нее были длинные пепельно-каштановые густые волосы.
        В один из редких моментов, в какой-то выходной день, бабушка решила расчесать Лизе волосы. Это был ее редкий жест любви. Прошла всего пара недель после летнего лагеря и, конечно, благодаря «удаче» Лизы, бабушка нашла вшей. Это случилось прямо перед тем, как они собирались в больницу навестить мать, чтобы привезти ей домашний ужин и свежий выпуск журнала «Новый Мир», в котором часто печаталась ранее запрещенная в СССР, а теперь ставшая доступной литература. Мать собирала их, вырезала главы из журнала и переплетала в сборники. Мама любила читать, а Лиза ненавидела. Лиза и бабушка ездили туда каждый день. Бабушка всегда готовила отдельный обед для дочери. Когда они прибыли в больницу, бабушка прошептала что-то матери на ухо. Мать позвала медсестру и потребовала пересадить ее в инвалидное кресло.
        «Что же бабушка такое сказала? - грудь Лизы сдавило от тревожных предчувствий. - Наверное, жаловалась, но я ведь так стараюсь быть хорошей».
        «Следуй за мной», - приказала мать. Они вдвоем направились к посту медсестер, мать попросила ножницы.
        Лиза не могла даже дышать. «Зачем ей ножницы?» - ее охватила паника. Неоновый блестящий белый свет и холодные стены больницы усугубляли чувство страха, как в фильме ужасов. Они пошли в общую ванную комнату.
        «Встань на колени передо мной, я не могу достать до твоей головы, - сказала мать, - чем ты занималась в этом лагере, что у тебя голова полна вшей?» Лиза не могла даже ответить, ее трясло. Девочка опустилась на колени перед креслом, и мать начала резкими движениями состригать ее волосы. Она обрезала все. Все, почти до кожи. Она оставила два сантиметра волос, за пять минут превратив Лизу в мальчика, похитив ее женственность и еще не утвердившееся девичье достоинство. Лиза начала плакать, и в голове у нее звучал голос Веты: «Ничего, отрастет, тебе очень идет. Ты теперь не такая как все, и это хорошо!» - «Но я хочу быть такая как все. Я хочу быть как ты, а у тебя длинные красивые волосы», - отвечала Лиза. Стоять на коленях на больничном полу перед этой женщиной было унизительно. Еще более омерзительным было то, что кто-то вообще имеет над тобой такую полную власть.
        Когда Лиза посмотрела в грязное потрескавшееся зеркало, висевшее над раковиной, она уже даже не могла плакать. Просто стояла там тихо и смотрела на себя. Мать небрежно рявкнула: «Не вой. Твои волосы отрастут к тому времени, как вырастут сиськи. Выглядишь как мальчик, а я всегда хотела иметь сына. Я думаю, моя жизнь была бы намного проще, если бы у меня был мальчик». Потом, все-таки слегка притормозив, мать добавила: «Ну ладно, не плачь, иди сюда, я тебя обниму». Лиза склонилась над матерью, чтобы получить объятие, о котором она когда-то мечтала.
        Лиза знала, что показывать свой гнев и боль от унижения маме или бабушке только доставит ей неприятности. Вместо этого она несколько раз ударила кулаком по раковине. В то время взрослые даже не задумывались о том, что у детей могут быть их собственные, пусть даже детские, эмоции.
        На обратном пути пешком до автобусной остановки резко пошел сильный дождь. У бабушки не было зонта, поэтому она надела на голову пластиковый пакет. Второго пакета у нее не было. Лиза чувствовала каждую каплю дождя на своем почти голом черепе, голова, легкая как воздушный шарик, казалось, взлетит. Капли дождя катились по ее щекам, смешиваясь со слезами. Бабушка глянула на нее с небольшим проблеском жалости, но ничего не сказала. Лиза не могла и не умела осознавать свои чувства. Что такое вообще чувства? Кому они нужны? Чувства следует подавлять, чтобы выжить.
        На следующий день, после школы, Вета тоже остригла свои волосы.
        – Я никогда не отращу длинные волосы, - сказала она. - Чтобы никто никогда не мог меня так унизить, - ее душил гнев, - и тебе советую!
        – Хорошо, - ответила Лиза.
        В те времена не только Лиза жила у дедов. Вета тоже жила то у бабки с дедом, то у тети с дядей. «Все же лучше, чем у дедов», - думала Лиза.
        Лиза прожила у дедов почти девять месяцев. Мама перенесла множество операций и возвращалась домой на неделю каждые двадцать дней.
        Тогда очень часто родители отдавали детей старикам, потому что в то время, после развала Советского Союза, с громким названием «Перестройка» все в стране начало перестраиваться. Построится оно или не построится, но изменения всегда вносят сумятицу, необходимость приспособления и выживания в новой жизни. Старая социальная и экономическая система ломалась, и на ее месте зарождалась новая. И рождение это не было легким. Многие родители теряли работу и были вынуждены искать новые способы выживания.
        Это было начало зарождения частного предпринимательства. Родители уезжали на заработки в большие города или же начинали торговать, ездили в Турцию, в Польшу, в другие страны за различными товарами – турецкие дешевые вареные джинсы, ангоровые свитера и поддельные спортивные костюмы, обувь, кожаные куртки, плащи и шубы из натурального меха. Такие поездки отнимали по несколько суток в пропотевших грязных автобусах, многочасовые очереди на пограничном контроле, зачастую это было сопряжено даже с риском для жизни.
        Люди очень быстро научились выживать, предавать, спекулировать, воруя это время у своих детей.
        Гламурное эхо
        Пол и я познакомились через три дня после моего возвращения из Минска.
        Успешно сдав весной все экзамены, я, довольная собой, на всю катушку отметила день рождения в родном городе, сняв целиком ресторан на Минском Море, куда и пригласила всех своих давних друзей, которых я не видела уже несколько лет. Это был замечательный день. Июль месяц! Все мои друзья, родственники и, конечно, мой отец целый день купались и загорали. Ближе к вечеру, переодевшись к ужину, уселись к праздничной трапезе за длинными столами на свежем воздухе. Тосты и спиртное лились рекой. Шашлыки, разнообразные закуски, красавицы-официантки, веселые разговоры после долгой разлуки с друзьями. Потом были танцы. Танцевали все. В кругу, хороводом и по парам. Плясали всю ночь. Что это была за ночь, незабываемая!
        Когда я вернулась в Америку, моя подруга Тесса пригласила меня к каким-то ее друзьям на яхту. Я с удовольствием приняла приглашение, и через три дня после моего прилета Тесса, еще одна ее подруга и я, направились в Чикаго, где на берегу озера Мичиган находится множество яхт-клубов и причалов. Я никогда раньше там не была. Все это казалось таким гламурным - голубая вода озера, белоснежные яхты, холеные лица - обаяние больших денег Чикаго. Ко всему этому я тогда еще не привыкла, только недавно выбравшись из массажного салона. Все это произвело на меня неизгладимое впечатление. Хозяин яхты задерживался. Мы устроили легкий пикник в парке возле бухты. Я испытывала какую-то легкую дрожь предвкушения в преддверии удивительного приключения, где я на белой яхте уношусь за горизонт.
        Хозяин яхты и двое его друзей появились через полчаса. Подойдя вальяжной походкой, с улыбкой на лицах и каким-то грандиозным обаянием, они представились нам, и мы все вшестером с важным видом прошествовали по причалу. Мы прошли мимо всех огромных яхт и остановились возле белоснежной лодки среднего размера. Хозяин, Пол, галантно помог дамам взойти на палубу. Для разрядки обстановки всем сразу же были предложены прохладительные спиртные напитки в высоких пластиковых стаканах. Слово за слово, глоток за глотком, знакомство перетекло в ненавязчивые легкие беседы, хихиканье, улыбки, веселье. Мы, девочки, упивающиеся этим шиком, начали фотографироваться, чтобы запечатлеть момент и похвастаться перед подругами. Нас мягко, но настойчиво попросили, чтобы эти фотографии не выставлялись в фейсбуке и прочих социальных сетях. Без проблем! - даже не задумавшись о причинах такого намека, мы продолжали снимать себя и друг друга. Вот я сижу на яхте, вот ныряю, вот пью, смеюсь… Вот я стою на корме на фоне этого великолепного знаменитого города ветров, и мои волосы развеваются…
        В скором времени мы отчалили. Мы завороженно наблюдали за тем, как Пол своими мускулистыми красивыми руками, управляя множеством рычагов на капитанском мостике, виртуозно развернул яхту в узком проеме бухты, и со слегка уловимой надменностью, полностью контролируя ситуацию, вывел нас в открытую воду.
        Так мы познакомились с Полом.
        Это был замечательный день. Пол и его галантные манеры заботливого капитана произвели на всех огромное впечатление. Он проявлял себя как великолепный гостеприимный хозяин, заботясь о безопасности и удобстве своих пассажиров. Вытирал палубу, когда мы, искупавшись, выходили из воды, чтобы никто не поскользнулся, предлагал полотенца, напитки, закуски. Был само обаяние и внимательность.
        Весь такой великолепный, загоревший, свободный духом, в отличной физической форме, он притягивал к себе, как магнит. Хотя и признавая его достоинства и мужественность, я не почувствовала к нему тогда физического влечения. Это правило тридцати секунд. Мое первое впечатление - безразличие и какая-то, неведомая мне доселе, опасность. Он мне показался маленьким, хорошо сложенным, но маленьким, чересчур загоревшим и старым. Его волосы на груди были полностью сбриты, что, на мой взгляд, не очень привлекательно, так как напоминает голое тело червя, такого скользко-блестящего. С самого начала это было большим «Нет» в моей голове.
        А Тесса с ума сходила от него с первой минуты. Она, казалось, была готова раствориться в нем без остатка. Где-то в середине дня они даже пропали в покоях яхты на час или полтора, впрочем на это никто не обратил особого внимания.
        Тесса была в том возрасте, несколькими годами старше меня, когда ее сексуальность была на самом пике. И здесь я имею в виду самый что ни на есть бесконтрольный пик расцвета. Если вы можете себе представить высокое либидо и бешеный сексуальный темперамент, то умножьте это на сто. С присутствием какого-то сумасшествия и полным отсутствием контроля, зачастую усугубленными парами вина, вы получите четкий портрет Тессы.
        Вообще, моя подруга была заинтересована только в афро-американских мужчинах. Конечно, из-за размеров их мужского достоинства и их бешеной гонки за белыми женщинами. Каждый из них очень старается хотя бы один раз в жизни поиметь европейскую женщину, что они в своем кругу оскорбительно называют «съездить в Россию».
        Насколько я знаю, за последние пять лет у нее не было ни одного белого мужчины. Она прошептала мне: «Я пошла с ним». На что я пошутила: «Тесса, ты же спишь только с черными!» Она, в свою очередь, с хохотом ответила: «Он такой загорелый, что выглядит почти как черный. Осталось только проверить, что там у него в штанах». Нам было весело.
        После этого мужчины дружно решили, что пора произвести впечатление на девушек своим мастерством катания на водных лыжах. Ой, как они старались. Пока один был за рулем, разгоняясь на полную скорость, второй уже был на лыжах, выполняя трюки и поднимая брызги, от чего мы хихикали. Третий в это время важно пояснял и комментировал, иногда даже критиковал, намекая, что он-то может еще лучше. Потом они менялись местами, и все повторялось заново. В общем, было весело. День был замечательный. Солнце, воздух, чистая вода, я довольна собой, и мне было приятно представиться перед этими красивыми успешными людьми в своей новой должности: финансовый советник. Я больше не массажистка из маленького семейного салона.
        Это был отличный веселый потный день! Начало начал! Но - оказалось - мой последний день с моей подругой, когда мы обе были свободны и счастливы.
        Как подросток, Тесса потеряла голову. Она жила в облаках. А всего через два месяца она плакала у меня на плече, потому что он ей больше не звонил. Прожужжала мне все уши, так же как я недавно прожужжала ей про своего непутевого американского мужа. «Почему он мне не звонит?» - «Я его так хочу!» - «А вдруг у него есть кто-нибудь еще?» - плакала она.
        А еще через месяц он начал охоту на меня. Он ворвался в мою жизнь без разрешения.
        Пол начал мне постоянно звонить. Мы разговаривали вечерами. Сначала просто как добрые друзья, о том о сем, обо всем. Темы никогда не заканчивались. Он умел слушать, и, плавно направляя разговор, вскоре очень многое про меня узнал. Никто никогда не проявлял к моей персоне столько искреннего внимания. Я открыла ему сердце. Мне нравилось быть откровенной. У меня появился человек, который меня понимает. В то время я еще отказывала Полу во встрече, объясняя это тем, что моя подруга сильно в него влюблена. Поэтому однажды он пригласил Тессу на ужин. Она была счастлива, полна надежд. Пол очень мягко, но прямо и безоговорочно признался ей, что намерен начать ухаживать за мной. В чисто американской манере его отказ был полон восхищения ею: «Ты замечательная женщина, но извини, I am sorry[17 - Мне жаль.]». Тесса в слезах выскочила с ужина, и я о ней больше никогда не слышала.
        Впрочем, она оставила мне сообщение на голосовую почту. Высокомерное благословение, наполненное болью, перемешанное с «проверкой на вшивость». Трудно…
        Передо мной встал жесткий и очень тяжелый выбор - сумасшедшее животное обаяние Пола, эта наша с ним химия, только зарождающееся чувство, - или Тесса, наша женская дружба, никогда не выходившая за пределы массажного салона, где мы обе работали, постоянные драмы, то с моим мужем, то с ее многочисленными любовниками, море выпитого вместе вина, сплетен, взаимного нытья, обсуждений козлов-мужчин.
        Все это перемешалось в моей голове с гламуром яхты, перспективами моей блестящей новой карьеры, новой жизни и заманчивых новых горизонтов. Вдобавок к его одержимости мною, этим диким влечением… Я сдалась. Я попала в капкан и я потеряла подругу.
        Он атаковал меня своим вниманием. Love bombing. Любовная бомбардировка. Он дал мне почувствовать себя нужной, желанной. Он мною восхищался. Он говорил: «Твой акцент такой сексуальный… У тебя такая удивительная необыкновенная красота… Ты мечта, ставшая явью…» Сладко? Согласна, но разве нам, женщинам, не приятно?
        «Когда я был с Тессой, я все время думал о тебе», - однажды сказал он. Меня это несколько покоробило - будет ли он однажды так говорить кому-то обо мне? Плохой знак. Но между нами была страсть и химия, которые сводят вас с ума, заставляя принимать иррациональные решения и сжигать все мосты.
        С ним я чувствовала себя удивительно, как его личная богиня. Идеальный принц на белой яхте - и безраздельное внимание, и тысячи сообщений, и комплименты, и предложения помощи и заботы, там было все! Все, о чем только может мечтать женщина.
        Когда вопрос с Тессой был уже закрыт, Пол начал приезжать ко мне в гости, сначала редко, потом все чаще и чаще. Он прекрасно знал, что я люблю французское шампанское Veuve Clicquot с желтой этикеткой. Приезжая ко мне домой, он всегда привозил это шампанское.
        Мои дети обычно к тому времени уже спали. Мы, удобно устроившись у меня на кухне, болтали ночи напролет. Я успевала все - и работать, не спав, и любить. Я с удовольствием крала у себя сон, потому что проводить время с ним мне было намного интереснее. Так проходили мои самые счастливые в жизни дни и недели. Он меня добивался. Он меня завоевывал. И вот однажды, в один из таких приятных вечеров, я разрешила ему остаться. Я бы это сделала гораздо раньше, но мне нравился сам флирт, это его старание. И, как мы знаем из родительских напутствий, это старание длится ровно до тех пор, пока мужчина не попадает к вам в кровать.
        Наша первая ночь миллиардами звезд разлетелась в оргазмах, которые я доселе никогда не испытывала. Вроде бы и ничего особенного там не было. Секс как секс. Но эти эмоции, эти сумасшедшие бабочки вперемежку с его дурманящим запахом и умелыми поцелуями окончательно свели меня с ума.
        После этого, к радости моего женского эго, Пол продолжал настойчиво приезжать ко мне уже каждый вечер. Теперь, как-то быстро, но с его слов, у нас были вроде как даже официальные отношения.
        Первым звоночком, который я, конечно, проигнорировала, стало то, что в один из следующих вечеров он приехал намного позже, чем обещал, и привез мне бутылку шампанского Korbel. Обыкновенное дешевое шампанское, которое можно купить на любой заправке за семь долларов. И я, даже не моргнув глазом, как полная дура пила эту кислятину и была все равно безумно рада, потому что была рада просто его присутствию. После той ночи французского шампанского мне больше никто никогда не привозил.
        Все было просчитано. Я была наивной доверчивой простушкой, сумасшедше влюбленной, и попала в ловко расставленные сети.
        Единственное, о чем я его просила - это больше не брить волосы на груди.

*
        Постепенно в наших разговорах начали появляться другие люди - то его бывшая жена, полная bitch, постоянно требующая денег, распускающая про него слухи или настраивающая против него всю родню. То его дети-неудачники, которые не понимают отца и только требуют от него денег. То его партнер, который почему-то, по какой-то непонятной причине опять облажался с проектом и, конечно же, его бывшие, брошенные им сумасшедшие отвратительные истерички - экс подруги.
        Со временем, медленно, но верно, последовали жалобы на нехватку денег в виде: «Ты же знаешь, что я для тебя все сделаю!»
        «Я пытаюсь больше давать своим парням, ты же хочешь, чтобы я был лучшим отцом!»
        «Ради тебя я готов на все!»
        «Да если бы моя экс не была такой стервой…»
        «Вот если бы этот придурок вовремя подписал тот контракт или вовремя появился на встрече, все было бы совершенно по другому…»
        «Я сегодня ставил это своей целью, но…»
        Он просил меня: «Пожалуйста, моя любовь, будь терпелива», или «Давай вместе начнем жить, чтобы сэкономить на бессмысленных тратах на два дома».
        «Я должен просыпаться с тобой».
        «Я без тебя не могу дышать!».
        И вот так он, тихой сапой, пьяня меня дешевым шампанским и лаская такое слабое и измученное вторым браком сердце, вскоре ко мне перебрался. Сначала ненароком оставив одну пару шорт, затем другую…
        И еще, должна заметить, в его машине всегда была сумка с вещами, на что мне было сказано, что это сумка для тренажерного зала. «Я же бизнесмен и всегда должен быть готов на случай непредвиденной деловой встречи». Это была не просто сумка, там было все - от одеколона, двух-трех пар носков и белья до сменных маек, свитеров и джинсов - всегда готов, как пионер! Но это я тоже схавала.
        Он переехал ко мне после шести месяцев отношений. Не могу сказать, что он вообще не давал денег, но когда давал - это выглядело очень заботливой, но все равно подачкой. Глубоко внутри, на уровне интуиции, я чувствовала с какой огромной неохотой он это делает, как будто исключительно для соблюдения каких-то мало-мальских приличий.
        Впрочем, он постоянно покупал продукты, а, поскольку любил готовить, они всегда были отменного качества. Отборные стейки, дорогие органические овощи и фрукты, шикарные редкие специи, отборные сыры. Пол красовался на кухне как шеф-повар в реалити-шоу, махал руками, нарезал лук с бешеной скоростью, готовил изысканные сложные соусы и приправы, в общем производил на меня, а, главное, на самого себя, огромное впечатление.
        Я была без ума от нового стиля нашей жизни, этого чикагского гламура, к которому теперь была причастна. С демонстративной заботой он часто заправлял мою машину бензином, чистил снег и прогревал автомобиль зимой: «Чтобы тебе было комфортно, моя любовь». Забота, так мило! Этим и еще кое-какими знаками внимания и ограничивались его вложения в нашу совместную жизнь. Дешевое шампанское я сама себе заменила дорогим вином, которое он теперь тоже с удовольствием пил. Подарков не было, хотя иногда были цветы. Мне этого было достаточно. Попала…
        Влюбленная, я летала на крыльях. Моя карьера шла в гору на полной скорости. За первый год я добилась внушительных результатов. Мне нравилась новая профессия, мой теперь уже не скромный доход, моя жизнь и мое новое счастье. После работы я стрелой неслась домой. Мне хватало времени на все - и на детей, и на уборку, и на проекты и на мою Любовь.
        Постепенно я начала чувствовать, что мне становится неинтересно с моими собственными подругами. Я начала отказываться от встреч, мне хотелось быть только с ним. Иногда он пропадал. Например, после какой-то поздней бизнес-встречи он не приезжал домой. Поначалу это казалось нормальным. Ну остался человек ночевать у друга, пьяный, не хотел ехать за рулем. В другой раз погода была отвратительная или еще какие-нибудь причины. Здравым смыслом я понимала, что случиться может разное. Но это оставляло неприятный осадок.
        Где-то через год после того, как мы начали вместе жить, среди ночи раздался звонок. Звонила женщина, на экране высветилось «Дженнифер менеджер». Я передала телефон Полу и он, полусонный, что-то ей пробурчал.
        – Что это за звонок? - взбесилась я. Сон сняло рукой в одночасье. Сердце колотилось. Знакомое ледяное оцепенение… - Просыпайся и объясни мне!
        – Чего ты орешь? Она просто не тому позвонила, у нее какой-то там отчет…
        – Какой отчет в три часа ночи? - кричала я.
        – Да она вообще звонила не мне. Чего ты ревнуешь? Толстая безобразная женщина, абсолютно не в моем вкусе.
        Я больше не смогла уснуть.
        Вскоре после этого, наблюдая за ним, я заметила, что Пол поменял пароль в телефоне и теперь, набирая его, как-то неловко пытался прикрыть экран или отвернуться. Еще я стала замечать, что иногда на экране при звонке высвечивается мужское имя, а голос в трубке раздается вроде как женский, и разговор как-то быстро невнятно сворачивается. Мужчины с мужчинами так не разговаривают. Или мне уже кажется? У меня началась легкая паранойя - я знаю, что это неправильно, но мне так хотелось саму себя разубедить. Я просидела несколько часов в поиске в интернете и наконец нашла менеджера этого здания - Дженифер Льюис. Стройная красивая молодая женщина с приветливой улыбкой и какими-то не то хищными, не то одинокими глазами. Сложно судить по фотографии.
        Как-то, когда он снова приехал домой только на следующий день, я его спросила: «Где ты был?» На что получила ответ: «Ты что, такая же как все бабы, ревнивая истеричка? Я же тебе писал, что останусь у мамы». Я говорю: «Разве писал?.. А где ты спал? У твоей мамы в квартире негде спать, кроме как в ее спальне». - «Я писал, проверь свой телефон или я вообще куплю тебе сегодня новый, - ласково-шутливо пытался он изменить тему. - А спал я на полу, маме было очень плохо, и теперь у меня болят все кости. Лучше бы ты меня пожалела, чем допрашивать. Вот именно поэтому я развелся со своей бывшей. Вы, все женщины, чересчур ревнивы». - «Я люблю тебя, я хочу жениться и родить с тобой дочку! Только с тобой, красивую доченьку! Успокойся!» - говорил он мне. Сердце таяло. Оргазмы выносили мозг.
        Ночные отсутствия стали повторяться с заметной периодичностью. То мама заболела, то у сестры паническая атака, то поздняя встреча с партнером или еще множество различных отговорок. Мне это, конечно, было неприятно, но после каждого такого случая было два часа обалденного секса, и я продолжала летать. Я летала в своих собственных иллюзиях.
        Мое самое любимое время было лето, когда мы вдвоем, сбежав с работы, уплывали далеко на середину озера на его шикарной белой яхте, где я и мой капитан загорали на палубе, занимались любовью, купались, наслаждались жизнью и друг другом.
        Со временем в наш уютный романтический мир на двоих все чаще и чаще, невзначай, как мне тогда казалось, начали вторгаться его друзья и приятели, превращая нашу идиллию в обыкновенную попойку. В один из таких дней на лодке было три пары, и Пол очень, как-то очень любезно ухаживал за одной из девушек, своей, как оказалось, давней знакомой. Это в принципе было нормально, ведь он известен своим гостеприимством, это никому не показалось излишним. Никому, кроме меня и нового парня той девушки. Здесь главное не то, что он уделял ей внимание, а то, как он его уделял. Я взбесилась. Я попросила его причалить и в бешенстве выгнала всех с лодки. «Да что ты о себе возомнила, ты, конченая истеричка! Да кто ты такая?» - кричал он мне в лицо, брызгая слюной. «Зачем ты флиртуешь с ней прямо у меня перед носом?» - у нас начался скандал.
        Это был наш далеко не первый скандал. Все закончилось тем, что сильно за полночь, когда мы уже покинули яхту и были на паркинге возле машин, он в ярости схватил меня за горло, за какие-то десять секунд у меня все поплыло и потемнело в глазах. Я обмякла, потеряв сознание. Пол отпустил меня, и я упала на асфальт.
        Прихожу в себя - лежу на асфальте, а он, испуганный, рядом трясет меня за плечи. «Ой, мне, наверное, нужно вызвать скорую помощь», - бормочу я, дотрагиваясь до своего затылка, чувствую горячую липкую кровь. «Давай лучше я тебя отвезу домой, - говорит он, - ты же знаешь, меня за это могут посадить». Я все еще в бешенстве от такого унижения, отказываюсь от его помощи и звоню 911.
        Меньше чем через минуту приехали две машины - скорая и полиция. Пока медсестра обрабатывала мою рану, полицейский мне задавал вопросы: «Ваше имя, фамилия, адрес, предъявите документы, кто этот мужчина, как с вами это случилось, почему вы находитесь ночью на паркинге в бухте» и так далее.
        Пол стоял неподалеку, весь такой маленький, сморщенный, злой и напуганный. Конечно же, он боялся, что его сейчас арестуют. Я объяснила полицейскому, что нет ничего страшного, я сама виновата и не буду писать заявление. Обычная семейная ссора. Полиция уехала.
        «Да пошел ты!» - я отказалась от предложения Пола отвезти меня домой и вызвала себе такси.
        Я не видела его три дня. Через несколько дней он начал звонить, объясняя свое отсутствие стрессом и стыдом от собственного поведения. «Я не мог в глаза себе смотреть, не то чтобы собраться с духом тебе позвонить. Прости меня, - плакал он, - прости!!!» Через несколько дней его ползания на коленях и искренних, как казалось, извинений, его стараний, ему было позволено вернуться домой. Моя злость улетучилась под напором оглушительных звенящих оргазмов, которые сводили меня с ума и лишали воли.
        Где-то недели через две мы, как обычно, проспали. Ничего необычного, но у Пола в то утро рано был назначен суд. Не помню, он судился с кем-то или его жена опять судилась с ним за невыплаченные алименты. Он часто пропадал в судах. Судиться в Америке обычное дело. Люди здесь не орут друг другу в лицо, доказывая, кто кому что должен. Суды для этого и существуют. В общем, Пол вскочил и молниеносно вылетел из дома, в спешке забыв свой телефон.
        Да знаю я пароль, отворачивайся ты или прикрывайся, я как ястреб терпеливо жду, когда же ты сделаешь ошибку. А сделать ее очень просто, когда твой телефон звонит и пикает каждые пять минут. Недолго думая, по воле моих непослушных рук, которые сами потянулись к телефону, я открыла его. Сообщений ноль, все стерто. Странно… «Подготовился, - подумала я. - Так он же не знает, что я знаю его пароль. Или знает? Блин, не дурак, это точно».
        Тут началось - «кто кого». Ты, конечно, умен, дорогой, но я умнее. Ты даже представить себе не можешь, что значит разъяренная гордость русской женщины. Хотя, наверное, любой женщины.
        Вижу вверху экрана кучу всяких неизвестных мне значков. А внизу двадцать пять непрослушанных голосовых сообщений. «Это-то ты не стер, дорогой!» - ликую я. Слушаю первое сообщение - как обычно, его недовольный клиент на что-то жалуется. Не то. «Что я вообще тут ищу?» - думаю я, закрывая сообщение. Тут меня пронзил холодный пот. Я увидела, что это сообщение уже высвечивается как прослушанное. Блин! Дааа, умный сукин сын. Удаляю сообщение. Боюсь открыть не то. Судорожно просматриваю номера. Бинго! Jennifer Manager! «Посмотрим… Открываю, черт с ним».
        Истеричный дамский голос: «Что случилось? Извини, не могла ответить! Ты сказал, что на яхте и тебя сейчас арестуют! Кто? За что? Я срочно выезжаю!»
        Смотрю - да, две недели назад… Трогаю голову - шрам, заживая, чешется.
        Очередной скандал.
        – Что это такое, я не поняла? В то время как меня с разбитой головой допрашивала полиция, ты звонишь Дженифер! - я была в ярости.
        – Успокойся любовь моя! Я звонил всем. Я был уверен, что ты меня не простишь и меня арестуют. Я должен был закрыть все вопросы. Если бы меня забрали, моему бизнесу был бы конец, - успокаивал он меня. - Посмотри, здесь двадцать пять сообщений. Я позвонил всем. Я закрывал вопросы.
        Все было так правдоподобно. Я встала в его положение, уже сочувствуя ему, представив, что бы я сама делала в истерике и в страхе перед арестом.
        Много всего было. Я ничего не понимаю, что со мной происходит. Не так я видела нашу жизнь. Но ведь он может быть совершенно другим! Он был другим. Возможно, я и вправду истеричка? Может быть, я так сильно боюсь потерять его, что веду себя как умалишенная дура? Но я ведь не такая. Это не я. Он жалуется, что я не даю ему простора. Он бизнесмен, у него важные решения и дела, он считает, что я его контролирую. А я просто не хочу его ни с кем делить - с родственниками, работой, друзьями и другими женщинами. Мне хочется быть все время рядом. Я скучаю, когда его нет. Я просто хочу с ним быть.
        Еще через год у меня снесло крышу…
        Первый перекресток
        Вета не очень хорошо училась в школе и смотрела на нее как на бессмысленно потраченное время. Она была слишком хороша, чтобы тратить время на учебу. Папа всегда говорил, что она особенная, что она принцесса, а зачем принцессам учиться, не понимала она. Вета была популярной, и по ней уже давно вздыхали парни в классе. Что было очень кстати. Она с удовольствием этим пользовалась, списывая у отличника Вадима, который сидел с ней за одной партой и молчаливо сох по красавице Вете.
        К выпускному классу все уже обычно знают, чем хотят заниматься в будущем. В классе это знали все, но не Вета. Ей претила мысль сидеть в чьем-то офисе, пахать день за днем на работе, которую ненавидишь, с каким-нибудь придурком-боссом. Она была королевой класса. И она сама, и Лиза, и все остальные просто знали, что Вету подхватит какой-нибудь рыцарь и будет любить точно также, как ее любит отец. Будет любить так, как должен любить настоящий мужчина. Девиз отца был: «Тебя должны любить и баловать все», и она в это свято верила. Конечно, они должны.
        Но все-таки, была ли у Веты какая-то страсть, какое-то особое рвение или жажда к чему-то другому? Кроме красоты и обаяния, ее главным и единственным талантом был танец. Хотя это и не выглядело тогда как многообещающая карьера. Шансы на успех, а тем более доход в танцевальной карьере были невелики даже для самых лучших. Но, несмотря на отсутствие каких-либо планов, Вета все равно верила в провидение и думала, что каким-то образом все само собой решится. Все это может подождать, верно? Когда ей было шесть лет, Вета начала танцевать в Доме Пионеров, посещала бесплатные уроки балета, и к старшей школе она и несколько ее подруг уже организовали свою собственную танцевальную группу.
        У девочек была руководитель, работница Дома Пионеров, Лысова Анжелика Алексеевна. Красивая яркая молодая женщина, у которой были огромные планы на этот балет, как она чинно их называла. Она принимала активное участие в будущем девочек. Анжелика Алексеевна была бывшей студенткой известного в Минске преподавателя хореографии Александра Ефремова. Она занималась организацией выступлений, постановкой танцев, вкладывая в это всю свою страсть, душу и сердце. Именно она научила девочек раскрепощенно и свободно выражать эмоции через пластику тела, не стесняться своей сексуальности и наслаждаться вниманием зрителя. Анжелика Алексеевна была для девочек полубогом.
        Каждый день после школы, собираясь в Доме Пионеров, они репетировали танцы и оттачивали хореографию. А затем, повзрослев, под руководством Анжелики Алексеевны демонстрировали и предлагали свое танцевальное шоу всем, кому только можно, чтобы хоть как-то заработать копейку.
        Из всех девочек в группе Вета была, безусловно, самой яркой. Она могла выразить свои настоящие эмоции через грацию тела, движение и музыку. Вета была слишком молода, чтобы понять, что у нее действительно дар. Это знали все кроме нее. Даже Лиза, часто наблюдая за ней, думала: «Какая же ты все-таки красивая, Вета». У Веты там была одна близкая подруга, которая, как и Лиза всегда поддерживала ее. Добрая и очень красивая отличница Томка.
        Вета танцевала без каких-либо ограничений, неважно кто что подумает, кому нравится или нет - она принцесса, и этим все сказано. Когда она танцевала, ее проблемы исчезали. Школа переставала существовать. Она была и свободна, и в то же время словно потеряна, загипнотизирована способностями своего собственного тела, изящная, но сильная как лебедь. Она любила, когда на нее смотрели зрители и восхищались. Она владела их вниманием, каждым их вздохом, и это было волнующе. Грация ее собственного тела, эмоции музыки, переданные в движении, пьянили ее саму и сводили с ума окружающих. Она просто наслаждалась собой, глубоко переживала эмоции исполнителя песни, выражая их через грацию собственного тела. Многие восхищались ею, подражали и хотели быть как она.
        Но только королевы могут помочь друг другу - Тома и Вета были особенными. Следя друг за другом на сцене, как делают профессионалы в труппах, они подстраивались под ритм и движения, сливаясь будто в одно целое. Вета очень любила Тому. Она, Вета, никогда ни к кому не относилась высокомерно. Она просто такой была. Танцуя, разговаривая или смеясь, она просто была другой. Для нее не существовало никаких ограничений, боли, поражения, неудачи или всего того, что происходило в то время. Грация и осознание себя были естественной частью ее натуры, как вторая кожа, для нее это было обычно. Абсолютно не притворяясь и не паясничая, она не задумывалась о том, что вызывает зависть и ревнивые взгляды.
        Вета была прирожденным лидером, и это давало ей чувство важности, ей это нравилось. У нее была глубокая страсть к танцу. Она никогда не стеснялась брать на себя ведущие роли, и хотя другие девочки немного обижались на нее, им было трудно спорить против логики Анжелики Алексеевны и Ветиного яркого таланта. Лиза очень часто повторяла: «Ты танцуешь как богиня». Вета со смехом отвечала: «Да, я знаю. Спасибо!»
        «Новые русские» хозяева клубов, казино и ресторанов, которые как грибы вырастали по всему Минску, когда частный бизнес начал процветать в соответствии с новой рыночной моделью страны, хотели их участия в шоу, потому что столики тогда гарантированно резервировались на месяц вперед. Мужчины глазели на Вету, а женщины хотели быть ею. К шестнадцати годам они стали местными знаменитостями.
        В будущем группа развалилась, когда начала испаряться детская наивность и девушки вступали в возраст совершеннолетия. Закулисная жизнь в таких заведениях переставала быть для них комфортной и безопасной. Но Веты там уже не было…
        Тем временем, чем больше шестнадцатилетняя Вета танцевала, тем больше она наслаждалась этим опьяняющим опытом. Слышать аплодисменты и видеть как на нее смотрят тысячи восхищенных глаз, было похоже на наркотик, и ей всегда его было мало. Независимо от того, сколько раз она выступала, она хотела еще больше.
        Итак, когда однажды элегантно одетый пожилой джентльмен вошел в их репетиционный зал, ища танцоров для своей новой современной балетной труппы в Театре Музыкальной Комедии Минска, Вета подумала: «Вот оно. Это мой знак».
        Его звали Александр Михайлович Ефремов, бывший преподаватель Анжелики Алексеевны, и Вета никогда ни на кого не хотела произвести такого сильного впечатления, как на него.
        «Добрый день, дамы. Я ищу таланты для театра Музкомедии, где организовываю новое современное направление, достойная оплата, частые гастрольные туры. Готовы ли вы принять участие в импровизации под мою музыку?» - спросил Александр Михайлович, с прищуром глядя на девушек. Анжелика Алексеевна была горда, что этот известный педагог выбрал ее маленькую группу в числе многих других.
        Он говорил четко, хорошо поставленным голосом, и все, что бы он ни сказал, казалось очень весомым и важным. И он сам был таким важным, все перед ним робели. Девочки были очарованы им и нервно переглядывались. Танцевать группой это одно, а танец в одиночку - совсем другое дело. Единственной в группе, казалось, кто не нервничал, была Вета. Папина принцесса, она всем нравилась и вызывала восхищение. Она провела жизнь в танцах, оттачивая свое мастерство и тело. Оно не подведет ее, не сейчас, не после такой огромной работы. Ее отлично натренированное тело и упорство никогда не подведут.
        Другие ненавидели ее за то, какой она была, но это не имело значения, ей это было неважно. Это была не ее вина, что другие работали не так усердно. Вета, в принципе, не то что не хотела дружить с девочками, она просто не находила интересным их общество, многих своих сверстниц. Девическая глупая пустая болтовня нагоняла на нее скуку. Вета боготворила Анжелику Алексеевну и Тому. После тренировок, вместо того, чтобы болтать с девочками о помаде, мальчиках и что засунуть в лифчики, чтобы грудь казалась больше, они предпочитали обсуждать с ней их новую постановку на французском хореографическом языке. Кроме Лизы и Томы, у Веты не было близких подруг. Зато она была популярна в кругу парней, причем не как девушка, а как настоящий верный друг. Пацаны любили Вету, потому что она очень хорошо их понимала. С ней можно было обсудить любые вопросы. Например, как добиться той или иной девочки, что подарить красавицам на 8 марта, почему она не хочет с ним гулять и так далее.
        «Это мой звездный час!» - подумала она
        Вета взяла на себя инициативу, как часто это делала, смело шагнув вперед на танцпол. Она на мгновение сделала паузу, небрежно откинула свои не очень длинные волосы и посмотрела прямо на Александра Михайловича. Затем приняла позу и стала ждать начала музыки. Увидев одобрительный кивок Анжелики, она вошла в образ. На ней были надеты крошечные черные шорты, футболка, разорванная на левом плече, и гетры, доходившие почти до колен. Она была босиком.
        Ей понадобилась доля секунды, чтобы прочувствовать незнакомую музыку в своем теле. Она медленно вошла в танец. Ее сердце пульсировало, и адреналин струился по венам с головокружительной скоростью. Она свободно дала ему выход в бешеной страсти своей пластики. Это было похоже на взрыв.
        Репетиционный зал исчез. Все, что она чувствовала - это изящество собственного поджарого тела и звуки музыки, управляющие ее мышцами вместо разума. Каждое движение было отражением эмоций, но это были не ее эмоции. Это были эмоции музыки. Вета как профессиональная актриса демонстрировала шоу, которое не выдавало ни тени ощущения того, что она на самом деле чувствовала внутри. Никто бы не догадался, что ее трясло от волнения вперемежку с радостью и восторгом.
        У нее определенно был талант. Она взмокла от усердия, в стремлении качественно передать эмоции, от жара, исходящего из ее тела, приковав к себе взгляды парализованных от удивления и восхищения зрителей.
        Она красивая. Я наблюдаю за ней. Гибкое изящное тело этой молодой девушки открывает перед ней перспективы абсолютно новой неизвестной жизни. Она очень старается. Она понимает, что сейчас ее жизнь изменится. Я не могу оторвать глаз от ее напряженных, рельефных, как у породистого скакуна, мышц. Меня завораживает ее пластика и страсть в глазах.
        С момента, как Вета начала свой танец, Александр Михайлович был загипнотизирован. Его глаза пристально и профессионально следили за ней, ни разу не моргнув, не упустив ни единого движения. Это заметили все. Обыкновенная женская зависть была в глазах всех участниц, кроме Томы и, конечно, Анжелики Алексеевны. Та была преисполнена гордости за свою ученицу.
        - Конечно, он выберет тебя, - прошептала одна из девушек с нескрываемой злостью, когда они смотрели, как танцуют другие.
        – Он продолжает смотреть только на тебя, - зависть в ее голосе звучала горькой нотой.
        – Он просто смотрит на нас всех, - скромно ответила Вета.
        Когда Александру Михайловичу пришло время выбирать, все девочки избегали смотреть на нее. Воздух застыл от напряжения. Все знали, что он выберет Вету. Ее всегда выбирали в лидирующие роли, и к тому моменту они уже привыкли к этому, хотя все равно это саднило болезненной занозой в их сердцах. Вета сидела на стуле, вытянувшись вперед, положив локти на колени и глядя вниз.
        Все были напряжены, ожидая, что скажет Александр Михайлович. Вете пришлось смотреть в пол, потому что она знала, что в ее глазах сияет искорка триумфа. «Наконец-то!» Она давно научилась от Лизы искусству прятать свои чувства.
        Ей нужна была короткая секунда, чтобы изменить это ликующее выражение лица. Сама Вета никогда не завидовала ни одной девушке, у нее не было такой потребности. Она считала, что это очень глупо и никогда не понимала, как люди, а иногда даже лучшие подруги могут испытывать зависть друг к другу. Разве человек не может признать свои собственные таланты и перестать хотеть быть похожим на других? Вета не знала, что такое зависть.
        В том возрасте Вета была очень наивна. Она еще не знала, что мужчины всегда будут хотеть ее, а женщины будут ревновать и завидовать. Вета никогда впоследствии не была приглашена ни на одну свадьбу. Красота - это действительно и благословение, и проклятие.
        «Девочки, девочки, спасибо вам большое за то, что нашли время для просмотра. Как я уже говорил, я ищу что-то очень конкретное, особенное. Вы все великолепны, но мне требуется только одна, - говорил Александр Михайлович, пока девушки слушали его с открытыми ртами, все еще питая надежду. - Я занимаюсь этим делом более тридцати лет и вижу талант издалека». Он посмотрел на девушек, как будто ему действительно пришлось выбирать.
        Я смотрю со стороны на кульминацию этого момента. Радость, напряжение, ожидание. Все девушки смотрят друг на друга, затем на Вету, которая неподвижно пялится в пол. Все натянуто улыбаются и хлопают ресницами в последней попытке произвести впечатление на этого незнакомого, но такого важного Александра Михайловича.
        «Я бы хотел, чтобы ты присоединилась к моей труппе», - наконец сказал он Вете. Медленно прошла одна секунда.
        Коллективный вздох пронесся среди девушек: «Ну конечно!» И тогда Вета подняла глаза. Она выглядела удивленной, но смиренной. Что может сделать секунда…
        – Спасибо, - сказала она.
        – Если ты желаешь присоединиться к моей труппе, тебе придется поступить на мой факультет, - сказал Александр Михайлович. - Я возглавляю там отделение современной хореографии.
        В это мгновение ее будущее было предопределено. В жизни есть много так называемых переломных моментов, перекрестков, когда одно решение меняет ход всей вашей жизни. Но вы никак не можете знать, как этот выбор изменит жизнь, пока не пройдут годы. Мы называем это судьбой или роком, не думая, что это было решением, которое мы приняли в один конкретный момент времени на том конкретном перекрестке жизни.
        Вета верила в удачу, и вот сейчас она смотрела ей в лицо. Это было что-то сияющее, знаменательное, огромное и неоспоримое. Александр Михайлович вошел в ее жизнь в тот день, и наконец все, казалось, обрело смысл. Теперь она знала, что делать дальше. Ее школьные оценки больше не имели значения; она больше не боялась неудачи и не беспокоилась о будущем. Она только что выиграла в лотерею.
        «Ты действительно думаешь, что это то, чем ты хочешь заниматься в своей жизни? Ты уже познала вкус славы, вы знаменитости, вы все талантливы… Может быть, ты выберешь какую-нибудь посерьезней профессию?» - сказал ей отец в ту ночь. Он сильно за нее переживал.
        Вета была непреклонна.
        Отец же всегда был готов поддержать дочку. «Ты моя принцесса, и скоро станешь королевой сцены. Если ты правда веришь в то, что это твое - действуй, доченька!» - тепло воскликнул он с воодушевлением и волнением.
        Итак, согласно указаниям Александра Михайловича, Вета сдала необходимые экзамены и была принята на факультет современной хореографии Университета Культуры города Минска в сентябре 1997 года, когда ей только исполнилось 17 лет.
        Обезглавленная королева
        Много раз мать запрещала Лизе мечтать – то нельзя, это не сможешь, туда не суйся, не высовывайся, так не принято, думай о других, потому что так надо, делай, как тебе сказал учитель – никогда даже на секунду не задумавшись о последствиях и разочарованиях юной девушки.
        Она, казалось, появлялась и вмешивалась именно и только тогда, когда могла нанести больше всего вреда. В прочее время Лиза была для нее просто невидимкой. Но ее контроль и внимание были все же очень важны для девочки, в такие редкие моменты она будто чувствовала хоть какую-то заботу. «Я твоя мать и лучше знаю, что для тебя лучше!» – часто говаривала она. «Я знаю, как надо жить!» - «Учись, пока я жива!» Даже когда Лиза понимала, что у матери не было хороших намерений на ее счет, она все равно была слишком напугана и робка, чтобы сказать «нет» и постоять за себя. «Слушаться - это и есть любить», - с детства вдолбили в ее голову.
        В пятнадцать лет, с наставления и подачи Веты, Лиза приняла участие в конкурсе красоты, который в Минске проводило французское модельное агентство Elite. Агентство приезжало в Минск уже пять раз, и каждый раз они проводили конкурс на поиск красавиц. Белорусские девушки действительно очень красивы, а в модельной индустрии в то время появился новый тренд славянской красоты. Это была уникальная возможность для всех красавиц Минска выбраться из дыры и улететь в Париж.
        Париж! В тот год пять тысяч девушек со всех районов Белоруссии участвовали в конкурсе, мечтая получить один из трех вожделенных призов. Первые три победительницы получат заветный модельный контракт с Elite, который включал в себя значительную сумму денег. Первое место это контракт на два года в Париже на очень большую сумму. Второе и третье место также получали контракты в Париже, но короче сроком и дешевле.
        Конкурс проводился в месте, с которым Лиза была весьма хорошо знакома. Международный Модельный Дом или Дом Моделей был для нее привычен с детства. Ее мама когда-то работала там на полставки. В конце 1970-х она была очень красивая и неплохо зарабатывала, будучи манекенщицей для модных журналов и показов. Так что для Лизы в свое время это был как второй дом. Мать частенько брала ее с собой. Девочка обычно просто сидела в углах этих огромных швейных цехов со множеством всякого разного рода шумных машин, прессов и зеркал, с восхищением наблюдая за этими красивыми, окутанными воздушными материями… такими необыкновенными, гламурными что ли, женщинами. Это был совсем другой удивительный мир. Серый уродливый советский быт с некрасивыми, плохо одетыми «простыми» людьми с их грубыми, усталыми, вечно недовольными, понурыми, злыми лицами, с однообразными бетонными зданиями и пустыми унылыми магазинами отступал и исчезал, растворялся и рассеивался за этими стенами.
        Лиза не хотела, чтобы кто-нибудь из участников соревнования или работников Дома Моделей ее узнал. И более всего она не хотела, чтобы ее мать узнала, что она намерена участвовать в конкурсе. Звонкий голос Веты звучал в ее ушах: «Не говори ей. Она только над тобой посмеется. Тебе сейчас не надо никакого негатива. Ты красивая и ты победишь».
        Лиза не хотела упустить этот шанс, даже не шанс, а какую-то надежду. Не в этот раз! Только не сейчас! Три дня конкурса были тремя днями мечты. Всего три дня! Она тайком взяла мамины туфли. Те самые…
        В первый день отбора, который пришелся на четверг, девушки организованными толпами просто ходили по подиуму на высоких каблуках. Они шли друг за другом нескончаемым потоком, и внимание жюри было устремлено на каждую участницу всего пять секунд или даже меньше. К каждой девушке был прикреплен номер участницы и в конце дня, после многих изнурительных часов нервного ожидания, уже почти ночью, жюри начало объявлять номера, которые проходили в следующий тур. С трепетом вслушиваясь, каждая ждала свой заветный номер в череде цифр. На самом деле, первый раунд занял гораздо больше времени, чем все предполагали. Представители Elite не ожидали такого наплыва желающих и были шокированы столь огромным количеством красивых девушек. Первый тур продлился два дня. Четыре дня надежды!
        Когда Лиза услышала свой номер, она не могла ни встать, ни пошевелиться от шока. Громкий голос Веты вывел ее из оцепенения: «Я же тебе говорила! Ты прошла во второй тур, поздравляю», - смеялась она.
        День третий был таким же, как первые два, но в этот раз девушки шли по подиуму в купальных костюмах. Когда настала очередь Лизы, она вышла на платформу, чувствуя себя уверенно. Она часто наблюдала, как ходила по подиуму ее мама, и в этот раз просто ее скопировала. Для нее это не было проблемой. Мягкой кошачьей походкой доплыв до конца подиума, она притормозила, сделала разворот с переносом бедра, чтобы судьи могли ее лучше разглядеть. Затем, улыбнувшись, она грациозно направилась обратно.
        Это был самый волнующий момент в ее жизни. Этот секундный разворот в центре подиума, когда на тебя смотрят четыре француза из самого знаменитого и влиятельного в Европе модельного агентства и сидящие за ними сотни зрителей, родственников и группы поддержки других участниц. Лиза стояла в купальнике, в туфлях на высоченных каблуках, ощущая на себе взгляды всей этой толпы. Это был первый проблеск, намек на неизвестное ей до сих пор чувство - ощущение собственной безупречности, почти сексуальное возбуждение, ощущение какой-то власти даже над дыханием этих людей, замерших, глядя на нее с открытыми ртами. Безграничная власть над вниманием публики и в то же время страх «а вдруг я им не нравлюсь». Упоение собственной красотой, своим телом, такого доселе Лиза никогда не чувствовала.
        Второй этап конкурса тоже занял почти целый день. Из 500 человек судьи должны были выбрать 50. Но в этот раз Лиза уже не сидела вместе с остальными девочками в ожидании вердикта, она предпочла побыть одна. Лиза прокралась на восьмой этаж, в дизайнерско-пошивочный цех, где она с детства наблюдала за мамой и другими манекенщицами на примерках нарядов нового сезона.
        Ей хотелось побыть одной, она пыталась переварить это новое чувство, испытанное ей на подиуме, и не понимала, что с ней происходит. Чтобы лучше описать это чувство, мы назовем его «мимолетный взрыв бабочек в животе».
        Конечно же, Лиза, в свои пятнадцать лет никогда не имевшая с мамой разговоров на эту тему, не могла этого даже объяснить. И, сидя в огромном помещении пошивочного цеха, в тишине сама с собой, она слышала эхо собственного сердцебиения, отражающееся от железных машин. Ее начало трясти. «Что это было? Что со мной было?» Не научившись чувствовать свое тело и осознавать эмоции, Лиза просто сидела в этом огромном цехе, слушая биение собственного сердца. Жар во всем теле, эпицентр которого находился где-то там, ниже талии.
        Она судорожно встала и начала ходить, как будто бы вновь по подиуму, чтобы испытать это чувство снова. Скинув с себя халат участницы и оставшись только в купальнике и на шпильках, она шла, слушая звук каблуков, в унисон ритмично копируя биение своего сердца. Стук железных шпилек отдавался металлическим звоном в сотне швейных машин, пока она шла по темному цеху. Кончики волос, уже отросших после материной экзекуции, щекотали плечи. Как и говорила мать, грудь уже выросла. Ее отражение проносилось через десятки зеркал, развешанных на стенах, уличные фонари через окна разливали тусклый и в то же время лихорадочно-яркий свет.
        Она идет, пытаясь поймать это чувство, и неожиданно у нее возникает острое желание до себя дотронуться. Идя по этому призрачному подиуму, в воображаемых ярких огнях софитов и вспышках фотокамер прессы, Лиза сначала мягко прикоснулась к своей груди. Сердце и каблуки продолжали стучать в ритм - раз-два, раз-два. Гулкое эхо. Свободной рукой ей почему-то хотелось унять и почувствовать жар внизу живота. «Так чувствует себя Вета, когда танцует!» - осознала Лиза. В этой воображаемой славе она чувствовала свою власть над вниманием зрителя, и ее тело ярким взрывом отозвалось на это видение. Это был ее самый первый в жизни оргазм.
        Двадцать минут она просидела в темном углу, приводя себя в чувства, абсолютно ничего не понимая, только зная то, что она хочет испытывать это снова и снова и что она теперь точно должна победить в этом конкурсе.
        К концу дня судьи объявили номера финалисток. Лизино имя было названо последним. «Я так и знала! - сказала Вета. - Ты молодец. В тебе точно что-то есть, теперь веришь?!»
        В последний день соревнования все стало намного сложнее. Лиза узнала, что местный телеканал будет транслировать конкурс в прямом эфире. Она запаниковала. Она пыталась убедить себя, что мама будет слишком занята, чтобы смотреть. Поначалу Лиза и другие девочки, казалось, подружились. Чувство общности сплотило их на время, это было мило.
        В первый день все девушки с напряженным волнением, казалось, проявляли нежное товарищество и поддерживали друг друга. К третьему дню это товарищество и одобрение куда-то испарились. Сладкие улыбки были вытеснены жесткими оценивающими взглядами. Головокружительная болтовня первого дня сменилась морозной тишиной. Нетрудно было услышать, как другие девушки сплетничают со своими и желают другим провала. Лиза ходила из угла в угол, пытаясь успокоить нервы. Некоторые девушки пытались запугать других и заставить выйти из конкурса.
        Лиза изо всех сил старалась оставаться сильной и не внушить себе все то, что злобно говорили другие. В последний день одна из девушек, у которой, как считала Лиза, были довольно высокие шансы на победу, подверглась нападению. Она была так красива и грациозна, что пара финалисток, особенно злых и завистливых, загнали ее в угол и расцарапали ей лицо. Бедняжка выпала из конкурса, агентство не могло выпустить на подиум модель с разодранным лицом. После этого случая Лиза избегала других девушек и с трепетом ходила по зданию там, куда никому другому не было входа.
        Лиза хотела избежать любых нападок девочек, но ее главным страхом было не то, что ее исцарапают или изобьют, а то, как объяснить матери, почему она вообще находится на этом конкурсе, тем более в этих туфлях.
        Перед финальным выходом началась неконтролируемая паника. Некоторых девушек от волнения рвало. У всех дрожали колени и тряслись руки.
        В этот раз они показывали вечерние платья. Остановившись в конце подиума, каждая в течение 30 секунд должна была представиться и рассказать о своих жизненных целях и мечтах.
        С раннего детства узнав, что люди судят о вас по тому, что вы говорите, а не по тому, что вы действительно думаете, Лиза умела говорить то, что люди хотят услышать. Накануне они отрепетировали речь с Ветой. Благодаря всему этому, входя в финальный раунд соревнования, она чувствовала себя уверенно. Когда, наконец, настала ее очередь представиться судьям и зрителям, Лиза рассказала им о своей мечте стать моделью в Париже, учиться в Сорбонне на психолога и в будущем посвятить свою жизнь какой-то высокой-высокой гуманной цели. Ей зааплодировал зал. «Умница, лгунья!» - услышала она торжествующий сарказм в голосе Веты. На самом деле в данный момент больше всего на свете Лиза хотела денег и свободы. Побег…
        Когда Лиза закончила речь, она мягко улыбнулась каждому члену жюри и, повернувшись, прошла по подиуму в своем красивом вечернем платье. Это было еще одно удивительное чувство. Скользя в мягко струящемся платье, с томным, уже давно отрепетированным с Ветой взглядом, проходя мимо десятков фотографов и телевизионных камер, Лиза чувствовала себя как дома. И, как накануне в том цеху в свете уличных фонарей, мечта воплотилась в реальность, принеся с собой то же самое, какое-то животное жаркое чувство. Больше всего ей хотелось, чтобы подиум никогда не кончался. И в это короткое мгновение она с упоением впитывала в себя восхищение, исходившее из глаз каждого зрителя и вспышек камер.
        Камеры! В то время Лиза еще не знала, что глаза ее матери смотрели на нее, пылая нарастающей гордостью по другую сторону экрана.
        Это было красивое зрелище. Двадцать юных прекрасных девушек выстраивались в линию на главной сцене. Это был апогей накала нервов. Лизе очень хотелось победить. Но она знала, что это никогда не произойдет. Ничего в ней нет особенного. Хотя Вета постоянно ее в этом переубеждала, Лиза надеялась, что этот позор проигрыша закончится быстро. Но какая-то маленькая, очень хрупкая надежда все эти четыре дня подталкивала ее вперед и не позволяла сдаться.
        Теперь некоторые девушки на сцене даже держались за руки, что Лизе казалось забавным, потому что всего за час до этого они ненавидели друг друга. Высокий красивый статный седой француз и очень приятная маленькая хрупкая француженка, хозяйка или представительница агентства, наконец-то, поднявшись со своих судейских мест, начали произносить официальную речь выражая благодарность белорусскому дому моделей, фотографам, прессе, зрителям, и объявили, что настало время назвать победителей. Третье место выиграла высокая блондинка семнадцати лет.
        Она вышла вперед, получила свою розовую наградную ленту, множество цветов, призов и диплом. После оваций и выкриков в зале повисла оглушительная тишина. Француженка, мягко всем улыбнувшись, назвала номер второй победительницы. Снова крики ликования и оглушительные овации. Девочки начали толкать Лизу в бок: «Это ты! Это ты! Назвали тебя!»
        Лиза была в таком шоке, что не могла в это поверить и не слышала своего имени. Через несколько секунд оглушительные овации зала, цветы, ленты, призы, что следует за чем? - все смешалось, инструкции и репетиции вылетели из головы.
        В это было невозможно поверить. «Я тебе говорила! - услышала Лиза громкий звонкий крик Веты. - Никогда не сдавайся! Слышишь? Никогда!»
        Этот крик вывел Лизу из ступора. Она выступила вперед и получила свою заветную ленту. Ей все еще не верилось. Она только что выиграла второй контракт, контракт своей мечты. Даже не третье место - второе!
        Кто занял первое место, Лиза даже не заметила, не обратила внимания. Она стояла на сцене со своими секретными бабочками и ей казалось, что аплодисменты были только для нее. После этого шумного сумасшествия было много поздравлений и фотографий.
        Три победительницы, выстроившись по рангу, прошлись еще раз по подиуму под оглушительные овации и тысячи ярких вспышек. Обернувшись назад, Лиза увидела, как остальные конкурсантки покидают сцену с понурыми лицами.
        – Мне их было жалко, - позже говорила Лиза.
        – А мне - нет, - отвечала Вета, хлопая в ладоши. – Ты безумно красивая!
        Когда закончилась торжественная часть, девушки прошли за сцену для финального оформления документов и контрактов. И тут Лиза увидела свою мать.
        Эта высокая красивая женщина, давно вхожая за кулисы Дома Моделей, стояла и болтала с другими зрительницами и сотрудницами. «Моя дочь только что заняла второе место!» - она буквально сияла, принимала поздравления с великолепной победой ее дочери. На мгновение Лиза увидела, насколько красива была ее мать в улыбке, в торжественности этого мимолетного момента. Лицо мамы сияло довольством и гордостью! Это был апогей Лизиного счастья.
        Вдруг какая-то дама, очевидно, мамина давняя коллега-конкурентка, наигранно небрежно обронила: «Да, конечно, она красавица, как и ты когда-то была. Но место-то не первое, неудивительно!» - презрительно засмеялась женщина матери в лицо.
        Лиза увидела, как мама изменилась за долю секунду. Улыбка превратилась в оскал, спина напряглась, взгляд стал ледяным и злым. Тем временем француженка, мадам Марко, собрав трех победительниц возле стола с документами, объясняла им условия контракта. Для участия в этом конкурсе им должно было быть минимум шестнадцать лет и рост от 170 сантиметров. Лиза подошла по всем требованиям, а вот с возрастом была загвоздка.
        Конкурс проходил 15 мая, а только 16 июля Лизе исполнялось шестнадцать лет. Формально она была на два месяца моложе, чем требовалось. Меньше чем через месяц она заканчивала школу и могла решать, учиться дальше или работать. Уже было известно, что Вета пойдет по хореографической стезе. «Пришла же удача в Ветину жизнь в лице доцента Ефремова! Вот оно и мое везение - Мадам Марко», - думала Лиза, вспоминая слова подруги: «Не парься, все всегда само разрулится!»
        Для подписания контракта требовался паспорт. Внимание всех в этом зале, и девочек-конкурсанток, и их родителей и друзей, было приковано к этому разговору.
        – Мадам Марко, мне будет шестнадцать всего лишь через два месяца, и в этом месяце я заканчиваю школу, - говорила Лиза с мольбой в голосе.
        – Ты такая красивая девушка, как раз то, что мы ищем, но так как тебе только пятнадцать, подпись должен поставить твой опекун. Есть ли здесь твоя мать, дорогая?
        Взгляды конкурсанток, казалось, выражали презрение, взгляды гласили: «Лгунья, ты украла мою победу».
        Лиза обернулась к матери и с надеждой сказала: «Да, она здесь». И тут раздался железный голос матери: «Лиза, я же тебе сказала быть дома в пять, - отрывая тяжелый испепеляющий взгляд от своей коллеги, медленно повернулась она в сторону дочери. - Уже восемь тридцать. Я что, должна бегать по всему городу тебя искать?» Все мгновенно замолчали и обернулись на голос.
        Мать стояла в центре этой комнаты, ни счастья, ни гордости на ее лице уже не было. Или же она была действительно зла на Лизу, или ее гордость была задета комментарием бывшей коллеги - сложно сказать. Мадам Марко направилась в сторону мамы, чтобы во французской манере пожать ей руку. Она пропела нежным голосом с сильным французским акцентом, насколько агентство довольно выбором замечательных красавиц-финалисток.
        Мать с гордой постановкой головы слушала, временами кивая, соглашаясь и как-то неискренне, холодно улыбаясь, то же время следя за взглядами своих старых приятельниц. «Я знаю, что она красивая - она моя дочь. Конечно, яблоко не падает далеко от яблони», - высокомерно заметила мать. Мадам Марко протянула ей контракт, и та с важным видом начала его перелистывать. Это был Лизин звездный час. Затаив дыхание, она и все остальные молча ждали. А мать наслаждалась всеобщим вниманием, медленно перелистывала страницы, лениво пробегая взглядом строчки контракта, хмуря лоб, в общем, выглядела настолько важно, насколько только могла. И, наконец, аккуратно сложив все листы, она вернула документ маленькой француженке. Чувство ошеломляющей растерянности и смятения наводнило тело Лизы. Глянув на француженку сверху вниз, мать произнесла: «Нет, спасибо. Нам это не подходит».
        Зал на мгновение застыл в немом шоке удивления. Теперь это был звездный час матери.
        – Что вы сказали, пардон? - переспросила француженка.
        – Я не буду подписывать этот контракт. У красоты должны быть мозги. Потому что красота со временем исчезнет, как у некоторых, - она небрежно махнула рукой в сторону тетушек-моделей. - Она заканчивает школу и через месяц поступает в университет. Я хочу, - с ударением на «Я» продолжала мать, - чтобы моя дочь училась, а не болталась по Парижу. Оревуар вам всем. Собирай свои вещи, Лиза, нам пора, - сказала она дочери, и с надменной гримасой на лице, гордо отвернувшись от француженки, величественно направилась к выходу.
        Лиза стояла, оторопев, в оцепенении. «Зачем мама это делает? Чтобы наказать меня? За что?» Зато теперь все внимание зала было приковано матери. Никто не мог поверить своим ушам.
        Француженка была оскорблена, народ в шоке, Лиза дисквалифицирована. Третья участница заняла ее место, а та, что была четвертой, передвинулась на третье место. На этом закончилась французская мечта пятнадцатилетней Лизы.
        За эти несколько секунд, пока рушились ее мечты и надежды, все внимание людей было приковано к гордо уходящей матери. Она украла этот звездный час у своей дочери.
        «Не смей при всех плакать!» - прошептала Вета.
        «Пожалуйста, борись за меня, пожалуйста, мама», - тихо сказала Лиза, все еще глядя вслед матери.
        «Сука!» - подумала Вета.
        Внешне абсолютно спокойная, Лиза надменно собрала свои вещи и, повернувшись ко всем, произнесла: «Извините, пожалуйста». Там уже не увидела она сочувствующих глаз, только немое оцепенение, ошеломление, недоверие и восхищение, что ли.
        Летом 1995 года Лиза поступила в институт. А осенью того же года мать собралась и, после каких-то абсолютно невнятных объяснений, улетела в Соединенные Штаты налаживать собственную жизнь. Вот так вот…
        Лиза целый год жила с папой. Зал, как обычно, был заперт на замок, отец целый год спал на полу, почти под шкафом, на надувном матрасе, в Лизиной комнате.

*
        «У меня есть хорошие новости!» - как-то вечером воскликнула мать вскоре по прилету обратно. «Что такое, мам?» - спросила Лиза. По какой-то непонятной причине мать вся светилась и была в непривычно замечательном настроении последние несколько дней. И это было приятное изменение. «Я выхожу замуж!» - объявила мать, протягивая руку и демонстрируя Лизе свое большое кольцо. Только пару недель назад она вернулась из Америки, где навещала друзей, еврейскую семью, которая сбежала из СССР от горбачевской неразберихи. После того как Лиза поступила в институт, у матери, казалось, выросли крылья, и она, уже не особо уделяя внимание дочери, много путешествовала и пыталась наладить собственную жизнь.
        «Мам, поздравляю!» - воскликнула Лиза, действительно обрадовавшись за нее. Для нее это стало приятным сюрпризом.
        После приезда из Америки мать превратилась в другую, незнакомую Лизе женщину, постоянно улыбалась, была приветливая, добрая и заботливая. «Спасибо, дорогая, я так счастлива. Есть все-таки в этом мире высшие силы. Наконец-то! После стольких лет моих мучений… - всплеснула мать руками. - А давай-ка организуем праздничный ужин, отметим и поговорим как подруги».
        Это было что-то новенькое, но Лиза была этому очень рада. Они быстро сварганили домашний ужин, мама запекла курицу, Лиза нарезала салат. Мать достала бутылку шампанского, не преминув подчеркнуть, что это какое-то особенное, супер-дорогое французское шампанское. «Давай возьмем хрустальные бокалы, у нас сегодня очень особенный праздник и у нас есть много о чем поболтать».
        Когда ужин был готов, в доме вкусно пахло свежеприготовленной едой, они сели за столом на крошечной шестиметровой кухне и начали трапезу. Надо отдать ей должное, мать начала разговор с того, что поинтересовалась, как у Лизы дела в институте, где она только-только закончила первый курс. Встретила ли она кого-нибудь, есть ли у нее на примете мальчик, как проходят лекции, есть ли какая-то активная жизнь после занятий и чем вообще занималась Лиза целый год, пока она была в разъездах.
        У Лизы сильно колотилось сердце, ей это было приятно. Внимание… Такое непривычное внимание со стороны этой женщины радовало ее. Но все равно это не было шушуканьем и посиделками двух близких подруг. Было в этом что-то непривычное, причем для обеих. Лиза чувствовала какой-то слащавый подвох.
        К десерту, после выпитой бутылки шампанского, мать рассказала Лизе, как она познакомилась со своим женихом. Ее друзья устроили вечеринку, и там у них с Майком случилась любовь с первого взгляда. И вот сегодня она получила бандероль по почте - как романтично! - и, открыв ее, обнаружила внутри это прекрасное кольцо.
        Как раз до Лизиного прихода домой она полтора часа болтала с Майком по телефону и, конечно, приняла его предложение, и вообще это все было очень мило и романтично. «Но ты знаешь, Лизонька, здесь есть одна загвоздка… Тебе почти восемнадцать лет и, конечно, ты девочка умная, но если уеду к Майку, нам нужно решить, где ты будешь жить, - мать с нарочитым беспокойством смотрела в глаза Лизе. - Ты, пожалуйста, только пойми меня правильно, пусть даже тебе и восемнадцать, я не могу оставить тебя жить одну в этой квартире, - продолжала увещевать мать. - Ты девочка доверчивая, хотя и не глупая, и я надеюсь, поймешь меня правильно».
        Я смотрю на эту измученную годами, но теперь такую счастливую женщину. Она блаженствует и полна надежд. Глядя на нее и зная, какова была ее жизнь до этого, я прекрасно понимаю ее. Я действительно, от всего сердца понимаю ее. Я и сама не знаю, что бы сделала, будь я на ее месте.
        «И что же мне теперь делать, мама?» - спросила Лиза. «Ну, ты можешь, - звонким голосом воскликнула мать, - пожить какое-то время у бабушки с дедушкой. Они будут рады тебя принять. Я с ними уже почти обо всем договорилась».
        «Мама, я очень не хочу там жить», - нашла в себе силы сказать Лиза. «Конечно, - мать закатила глаза, - все вокруг должно быть, как хочешь ты. Ты что, собираешься вставлять палки в колеса моего счастья?» - вздохнула она, тяжело закатив глаза. Ну, ты можешь поехать со мной, хотя не знаю, как я буду начинать свою новую семейную жизнь со взрослой дочерью в доме».
        Лизе этот вариант тоже не нравился. Во-первых, она понимала, что мать уезжала к новому мужу и ее присутствие там нежелательно, а как же институт? Во-вторых, даже одна мысль о том, чтобы жить у дедов, которых она всю жизнь называла на Вы, приводила ее в панический ужас. Тюремное расписание в доме стариков, жизнь, где не существует ни одного доброго слова, ее абсолютно не прельщали, но искать выход-то было нужно.
        «Ну хорошо, а что этот мальчик, с которым ты познакомилась? - спросила мать. - Давай, приведи его на ужин на следующей неделе, я на него посмотрю», - изрекла она.
        После этого ужин быстро закончился. Лиза ушла в свою комнату. Мать, помыв посуду, счастливая, снова села на телефон, болтать со своим женихом.
        В институте у Лизы был очень приятный поклонник. Парень, подающий большие надежды, который нравился и преподавателям и студентам. Сам из Украины, он жил в общежитии, и они встречались уже довольно долго, что Лиза делала тайком, пряча его от папы весь последний год.
        Жизнь студентов в минских общагах в то время не отличалась комфортом и излишествами. Как-то через несколько дней, на очередном свидании, Лизу с подачи Веты осенила мысль, и она предложила: «Моя мать уезжает, и она не хочет, чтобы я жила одна. Ты живешь в этой дыре, может, давай будем жить вместе, как друзья? Мама приглашает тебя на ужин, чтобы с тобой познакомиться».
        Не будем долго описывать детали всего этого мероприятия - через две недели молодой человек прибыл на ужин к Лизе и на прием к матери. Слово за слово, мать задавала много вопросов, тестируя юношу, и в принципе вечер был комфортным для всех, пока Лиза не сказала матери: «Мама, слушай, а как ты смотришь на то, чтобы не напрягать бабушку с дедушкой? А чтобы я не жила одна, можно мы будем с Витей жить вместе?»
        На кухне повисло мертвое молчание. Мама смотрела на них внимательно, и можно было увидеть, как в ее мозгу шел мыслительный процесс. «Какая замечательная идея», - наконец произнесла она. И, обращаясь к Лизиному поклоннику, задала вопрос:
        – Как ты на это смотришь, дорогой?
        Не замявшись и на долю секунды, он ответил:
        – Я согласен, конечно. Нам с Лизой очень хорошо вдвоем.
        – Так ты думаешь, что у вас любовь? - спросила мать. Лиза боялась дышать.
        Это, может быть, и была любовь, но только в самом ее зародыше. Молодые люди учились вместе и хорошо проводили время, можно даже сказать, уже официально встречались.
        Но они были такие молодые… В том возрасте все воспринимается в розовом цвете.
        «Вот и замечательно! - воскликнула мать. - Раз вам хорошо вдвоем, и вы, очевидно, уже спите вместе, я соглашусь на это, только при одном условии… - мать выдержала паузу, во время которой они оба затаили дыхание. - Вы можете жить здесь вдвоем только после свадьбы. Как вы на это смотрите?» - возликовала она от собственной идеи. Парень растерянно посмотрел на Лизу.
        За следующие десять минут было принято, обсуждено и спланировано жизненно важное решение, которое изменило судьбу обоих. Это было крайне неожиданно, но уже почти влюбленные молодые сердца с радостью приняли идею, понимая, что зачем же им прятаться в общаге, если у них теперь будет квартира и законно оформленные отношения.
        Годы спустя всем троим участникам того ужина без слов понятно, что для мамы это был самый легкий и надежный способ пристроить дочь. Для него, студента из маленького поселка Украины, это была прописка, квартира и красавица жена-модель, в которую он был влюблен и которую иначе он вряд ли бы заполучил. А для Лизы это была влюбленность, забота, крепкое мужское плечо и свобода. Она в одночасье стала взрослой.
        Свадьбу сыграли в феврале 1997 года, Лиза была студенткой второго курса, а в мае того же года, после оформления документов, мать со спокойной душой улетела на ПМЖ в Штаты.
        Мальчики
        Летом 1995 года, когда раскрылся ее танцевальный талант, Вета стала первокурсницей Университета Культуры. Учиться на хореографическом отделении института было намного лучше, чем она даже могла себе представить.
        Сколько всего захватывающего и интересного ей предстояло узнать! И чем больше она работала, тем интереснее было учиться. Вете открылся целый мир, новый мир, мир искусства, о котором она раньше не имела представления. И все это благодаря Ефремову и ее таланту.
        Помимо танцевальных занятий, она узнавала об известных танцорах и хореографах, об истории хореографии, о танцах разных стран мира, законах сцены, композиции и драматургии. Она также изучала философию, религиоведение, психологию, другие общественные дисциплины и актерское мастерство. Ей нравилось изучать культуру и традиции танцев мира так же сильно, как она любила свои многочасовые балетные тренировки.
        График был очень плотный и строгий. Четыре часа классического балета, оттачивания движений у станка в день. Вета входила в свою лучшую физическую форму. И с каждым занятием она замечала, что ее навыки улучшались, а талант раскрывался и развивался все больше. Вся ее жизнь была напитана энергией танца, и теперь это наконец давало свои результаты.
        Она занималась в одном зале с будущими звездами Наташей Донченко, Русланом Калинковым и многим другими. Ее преподаватели, чье имя в свое время гремело на весь Союз, Людмила и Александр Ефремовы, почти 50 лет были партнерами на сцене и в жизни, двумя половинками единого целого. Они знали друг друга с детства. Вместе учились в одном классе Белорусского Государственного хореографического училища, потом в ГИТИСе. Вместе слезами, потом, победами и неудачами прошли всю сценическую теорию. Талант и профессионализм обоих был умопомрачительным. И они оба очень любили Вету.
        На своем потоке, уже выйдя за пределы привычного круга, она все равно была лучшей. И, в отличие от скучных школьных уроков, тут она полюбила учиться.
        Как и любой молодой девушке, испытывающей муки и переживания всего, что предлагает новая взрослая жизнь, Вете удавалось найти время и для мальчиков. Она делала вид, что ее это не волнует, но на самом деле они занимали большую часть ее мыслей. У нее постоянно было ощущение жарких щекотных бабочек, когда она замечала, что на нее обращают внимание парни.
        И на лекциях, и в кафе, и в тусклых коридорах университета, и просто на улице. Вета была отличной актрисой. Она создавала крутой уверенный образ, который и пугал, и очаровывал их всех. Так много молодых людей были одержимы Ветой. Но большинство из них даже не пытались поговорить с ней, потому что им казалось, что она, несомненно, отвергнет их. Тех, у кого хватало смелости заговорить с ней, она превращала в своих друзей. Хоть она и была польщена их обожанием, вниманием и комплиментами, те парни ее абсолютно не интересовали.
        Другие девушки завидовали тому, насколько она популярна среди пацанов. Но Вета просто отмахивалась от этого, принимая происходящее как нечто естественное, само собой разумеющееся. С самого раннего детства она знала, что великолепна, без какой-либо скромности или стыда. И сейчас ее интересовал только один конкретный мальчик. Его звали Виктор. Он был на пять лет старше и учился на третьем курсе. Он был из другого города, уже после училища, свободно играл на трех духовых инструментах, отлично смотрелся на сцене и медленно сводил Вету с ума.
        Сначала Вета заметила, что он уставился на нее в коридоре, потом подмигнул и махнул рукой. Вета как бы отмахнулась в ответ, улыбнулась, развернулась и ушла.
        Все очень просто. Флирт. Это продолжалось несколько месяцев - взгляды, улыбки, подмигивания. Где-то к середине учебного года, когда она уже была своей среди студентов, как-то в курилке она узнала, что Виктор был тут одним из самых популярных парней. Он уже успел разбить много сердец. В раздевалках девчонки шептались о том, насколько он великолепен в постели. Разговоры о нем были нескончаемыми. Одна девочка, недавно брошенная Виктором, не переставала плакать и, все еще мечтая о нем, спрашивала советы других студенток, что же ей делать и как поступить. Вета прекрасно знала, как той надо бы поступить, она отлично знала, как мыслят парни. Она никогда не участвовала в этих разговорах, но держала ухо востро. Определенно, Виктор был в ее списке номер один. Не потому, что она хотела его, а потому, что она всегда побеждала любую другую девушку и получала лучшее. Она была принцессой и была готова стать уже чьей-то королевой. Любовь и восхищение отца сделали свое дело - научили ее тому, что она всегда может получить все, что хочет.
        Постепенно мысли о Викторе стали наваждением. Вета была старостой своей группы. По вторникам старосты встречались в кабинете декана для отчетов. Виктор начал заменять старосту своей группы, который якобы стал часто болеть или разъезжал по гастролям. Виктор не делал никаких шагов, садился напротив Веты в кабинете декана и ловко, как бы между прочим, игнорируя ее, общался и отчитывался за своих. Он был смешным, веселым и беззаботным. Декан его обожал.
        Улыбки, длинные томные взгляды, «случайные» неуловимые прикосновения в узких коридорах продолжались. Казалось, что он тоже наслаждается этой игрой.
        Но Вета не предаст свою корону. «Ни одна принцесса никогда не станет бегать за парнем», - думала она. Девушка стала полностью игнорировать Виктора, как будто его вообще не существует. И, конечно, будучи самым крутым парнем во всем институте, теперь он соперничал за ее внимание. Достаточно скоро он все же сделал первый шаг. Он тоже был парнем, который всегда знал, чего хочет и как это получить.
        Каждую последнюю пятницу месяца в кафетерии института проводилась дискотека. Вальяжной походкой, которая не особо ему удалась, потому что помещение было перегружено потными телами танцующих, он приблизился к Вете и пригласил ее на медленный танец. Можно представить, как у них обоих стучало сердце. Во время этого медленного танца, опьяненные долгожданной близостью и волнением, под кружение бликов диско-шара в полумраке и мелодию популярного тогда шлягера Джорджа Майкла, чувствуя тепло тела, они смотрели друг другу в глаза, и время остановилось для них. Виктор взял ее руку и нежно приложил к своей груди, прямо к сердцу, продолжая смотреть на нее. Вета поплыла…
        После этого вечера они начали встречаться. Виктор был таким внимательным, заботливым, добрым и очень веселым. Он задавал ей вопросы, слушал ее ответы, и на этом строился их разговор. Все это всегда было о ней. Вете это чрезвычайно нравилось. Это компенсировало ей внимание папы, с которым она больше не жила. Она была совсем наивной и чистой. Любовь в ее сердце загорелась ярким пламенем, расцвела как невиданный нежный цветок. В ее голове все было совершенно идеально, поскольку Виктор, похоже, тоже все больше и больше влюблялся в нее. Они начали часто встречаться утром перед занятиями, между уроками, в столовой. Вскоре они оба проводили все свободное время вместе. Он был ее первой любовью и стал первым мужчиной. Он делал все очень красиво и аккуратно, проявив неимоверную заботу о ее чувствах и ощущениях, доставив ей много удовольствия. Они поженились, когда Вета была на втором курсе.
        Зимняя ночь
        Я так боюсь испортить то, что у нас есть с Полом. Это какое-то чувство внутри меня, непонятное, неосознанное. А может быть, это просто говорит мой опыт. Это смутное недоверие, только не могу понять, к себе или к нему. Я чувствую, что начинаю приспосабливаться. Как в том примере с ужином с подругой, таких ситуаций становится все больше и больше.
        Теперь я хватаю трубку при каждом звонке.
        – Привет, любовь моя, - говорит Пол, - какие у тебя сегодня планы на вечер? Я соскучился.
        Мое сердце начинает быстро биться. Сегодня я собиралась задержаться подольше на работе, чтобы закончить проект, который мне нужно завтра сдать. Но ему отвечаю:
        – Особенно никаких, baby. А у тебя? - чувствую, как у меня потеют ладони.
        – Я сегодня хотел пораньше приехать к тебе, может быть, вместе приготовим ужин… - его голос хриплый, немного настойчивый, возбуждающий.
        На что я отвечаю:
        – Какая замечательная идея! Конечно! Во сколько тебя ждать?
        Смотрю на часы, мы договариваемся о времени, и я понимаю, что проект мне придется закончить рано утром или… Неважно, найду какое-нибудь оправдание. В данный момент меня интересует только ужин в шесть часов. Осталось мало времени. Мозг истерично просчитывает все варианты - когда я в последний раз делала эпиляцию? Что у нас в холодильнике? Успею ли переодеться? И вообще, что я сегодня надену? У меня пустой шкаф! За долю секунды проносятся сто мыслей в голове.
        Я быстро сворачиваю свой проект, выключаю компьютер и несусь к машине. У меня полтора часа! По пути домой, что по шоссе в Чикаго обычно занимает 25 минут, я успеваю заехать в гипермаркет, по которому ношусь с коляской со скоростью звука, не замечая ничьих взглядов, тем более мужчин. Отстаиваю длинную очередь, пролистывая глянцевые журналы, вбирая в себя частичку интересной жизни и шарма Голливуда. Во дает эта Анджелина! Потом, очертя голову, бегу в другой торговый центр в бутик Victoria Secret. Мне самой это белье не очень нравится, но оно возбуждает Его. Трачу шестьдесят долларов на комплект.
        Я хочу ему угодить. Каким-то образом, непонятно почему, я начинаю отодвигать на задний план свои другие желания и долг. Да и вообще, мои желания почему-то не кажутся мне важными. Самое главное для меня - это быть принцессой Пола.
        Я прилетела домой. Уф, все, успела.
        Смотрю на часы.
        18:30. Что-то он задерживается. Я при полном параде, довольная собой, почему-то начинаю курить одну за одной. Обычно я курю часто только когда волнуюсь. «Но чего мне сейчас волноваться», - думаю я. Он же сам позвонил. Я его не просила. Он сказал, что хочет меня видеть и так сильно по мне соскучился… Я улыбаюсь…
        Проходит еще тридцать минут. Я не выпускаю телефон из рук. Ни сообщения, ни звонка. «Да такого просто не может быть», - думаю я. Может быть, у меня что-то со связью. Дай-ка перезагружу телефон. «Нет, вроде с телефоном все в порядке», - думаю вслух. Синтетические жесткие кружева лифчика начинают чесаться и раздражают кожу. Думаю: «Ладно, еще одну выкурю и позвоню ему».
        20:00. Волна беспокойства захватывает меня, а мозг в это время пытается найти резонное оправдание. Если я ему напишу или позвоню, я покажусь назойливой, доступной, нуждающейся. Я же принцесса.
        20:10. Следующая волна. Гнев. «Да пошел он! Ничего себе, со мной так нельзя! Ну так вот, я ему позвоню, все-таки позвонить же надо, но не как нытик, а как королева!!!» Думаю. Курю.
        В то же время я боюсь звонить. Вдруг опять ответит какой-нибудь дурацкий голос. Ладони опять вспотели, чуть не выронила телефон. Злюсь. Опять думаю: «Нет, такого не может быть. Он же сам мне позвонил!» Мысли жуются в голове, перепрыгивают с полюса на полюс, абсолютно противоположные полярные мысли, качели.
        20:30. «Все, звоню!»
        20:35. Слушаю гудки. Два, три, пять - звонок пошел на голосовую почту. Впитываю в себя его голос. Хриплый, такой родной. Сейчас очень далекий, потому что он не здесь. Потому что я вообще не знаю, где он. Мне неуютно. Опять неуютно.
        22:00. После пачки сигарет и бутылки вина я посылаю ему сотое и уже очень разгневанное сообщение и, сдирая с себя ненавистный осточертевший лифчик, с головной болью, першащим горлом, злая ложусь спать.
        Такое уже не в первый раз. Полный развод!
        Утром в офисе я имею дело с разгневанным боссом и острой головной болью. Я же финансовый советник! У меня же клиенты! Меня точно лишат премии.
        Мне стыдно, когда меня отчитывают, когда на меня кричат. Мне нужно срочно придумать себе оправдание. Я ненавижу оправдываться. Голова сама, по привычке, вжимается в плечи. В ней только одна-единственная мысль: «Почему он написал мне сообщение в три часа ночи? Чем он занимался до трех часов?»
        В голове каша. Я даже не в состоянии переварить, чего хочет от меня босс. Все, о чем я думаю - где он был? И что случилось? Почему он не спал? Почему не приехал? Я ненавижу этот телефон.
        Его сообщение гласило следующее: «Baby, извини. Случилось непредвиденное. Потом расскажу. Спокойной ночи, my love. Talk to you soon». Soon в переводе с английского значит скоро. То есть, можно перевести: «скоро созвонимся». Чтобы понять это, с этим нужно было вырасти. Но так как я все понимаю буквально, то «скоро» - это когда?
        Уже одиннадцать часов утра, а от него ни ответа ни привета. Так это «скоро»? Или еще нет?
        Я как сумасшедшая начинаю беспрерывно смотреть на телефон, вертеть его в руках. Я к нему прилипла. Не могу ни на чем сосредоточиться. Даже вежливый американский крик начальника для меня только раздражающая помеха моей любви с телефоном. «Yes, of course, Sir[18 - Да, конечно, Сэр.]», - говорю я боссу смиренно. Я соглашаюсь на все и вся. Беру на себя дополнительную нагрузку, которую он, пользуясь случаем, на меня с удовольствием взваливает. Хорошо, что успела накинуть пиджак, когда он со стопкой бумаг подошёл к моему кубику, подмышки уже мокрые, как и моя рубашка, конечно.
        «Да, of course, Sir», - на все отвечаю я. Только потому, что вчера я не досидела на работе. Чувствую себя использованной. Как будто со мной кто-то играет. Какой-то злой рок. Я закрываю глаза, ничего не понимаю. Когда все пошло не так?
        Сижу за своим столом. Пялюсь в компьютер. Может, что-то случилось? Может быть, авария? Может быть, что-то с его ребенком? Не дай бог, конечно, думаю я про себя, но любопытство и еще какое-то непонятное мне, неприятное чувство разрывают меня на части.
        День потерян. В четыре часа, ровно сутки спустя я получаю сообщение: «Я еду к тебе. Мне нужно срочно тебя увидеть». Телефон в моих руках - алтарь, с которым связаны все мои молитвы. Теперь я люблю этот телефон. Вздох облегчения, какой-то холодок под грудью. Быстро свернув всю свою рабочую деятельность, я проношусь мимо начальника, важно делая вид, что опаздываю на встречу, и лечу домой.
        Пол приехал практически сразу, как только я вошла в дом. Даже когда я вижу, как он паркуется возле моего дома на своей огромной черной машине, меня это возбуждает. Он вошел и немедленно меня обнял. Стоит, крепко держит и вдыхает запах моих волос. Мое сердце медленно тает.
        «Как я соскучился! Давай присядем. Мне нужно тебе что-то рассказать». Он так серьезен, что все мое волнение за последние 24 часа улетучивается. Я забыла все свои переживания, свои эмоции за долю секунды. Я рада, что он здесь, со мной. Он главнее.
        «Вчера, как только я собрался выехать из офиса, - говорит он, - я даже купил тебе цветы, между прочим, но забыл их сегодня… Мне позвонила моя кузина Клара, которая живет в Дании и сказала, что наш кузен Грег лежит в больнице, у него нашли рак. Ему осталось жить пару недель. Ты меня извини, я должен был дать тебе знать, - нежно поцеловал он меня в лоб, держа за руку. - Но родня обрывала мне телефон весь вечер. Я у них патриарх. Они все всегда звонят мне», - с важностью продолжал говорить он.
        В моей голове пронеслись мысли: «Слава богу…» и «Не дай бог…»
        Я говорю: «Но ты же мог мне позвонить. Или хотя бы написать», - вспоминая свою агонию, жалея голову, которая еще трещала, себя и денег, выкинутых на неудобный лифчик.
        «Ты что, ничего не понимаешь? Почему ты только о себе думаешь! - с возмущением отвечает он. - Я всю ночь проговорил с ним по скайпу… Он умирает! Мое сердце разрывается на части… Мы провели вместе все детство. Я был уверен, ты меня поймешь. Потом поздно было, ты же уже спала, у тебя же должность! – какой заботливый, мило. – Извини меня, baby». Он начинает тяжело дышать, не то плачет, не то в глубоких раздумьях, его свободная рука на лбу, опираясь локтем о стол, ладонь прикрывает глаза. Я не вижу его глаз. Он трет лоб. Чего-то ждет. Конца разговора, что ли? Я чувствую его боль. Я хочу его успокоить, облегчить его муки. Наконец, он протягивает обе руки… Мы вместе встаем и, обнявшись, идем в спальню.
        Секс сглаживает все острые углы, путает мысли, находит оправдания. После таких оргазмов уже неважно, где он был. Главное, что он не изменял.
        «Как же он может изменять, если так меня хочет». Мысли вихрем проносятся в моей голове.
        «Не может же мужчина так беззаветно любить меня, если он мне изменяет».
        Или «Не может же он так любить и изменять».
        Нет, не так!
        «Не может же он сейчас так любить меня, так беззаветно, если бы спал с кем-то другим», - начинаю запутываться.
        «Не может же он еще кого-то так любить?!»
        Вот, правильно! «Он меня любит!» - заключаю я.
        Я так его люблю, что не могу найти слов передать вам мои чувства… И, конечно же, вся эта история стирается из моей памяти. Главное, что он здесь и сейчас со мной. Он же вернулся.
        Много всякого случилось. И горячий кофе в лицо, и драки вперемежку с сексом, много, очень много выпитого вина, ссор и примирений. Это стало нормой, какой-то зависимостью - и, в тоже время, нормой. Обычный, зато не скучный быт. Он хорошо относился к моим детям, перетащил своего старшего непутевого сына жить к нам в basement[19 - Подвал]. Выгуливал собаку, катал нас на яхте, вкусно готовил мясо и много, очень много занимался со мной сексом.
        Где-то через год мы поехали в Европу. Мне хотелось домой, и еще больше хотелось произвести на Пола впечатление моим родным, сказочно красивым городом. Замечательно запланированный тур.
        Он всегда был сама душка на людях, но все началось по прилету во Внуково. Внуково не в Минске, скажете вы. Я знаю. Я заплатила кучу денег, чтобы свозить его в Москву тоже. Мне хотелось показать ему Россию. Ее величественные формы, гостеприимство, Оружейную палату. Мне хотелось показать американцу всю мощь великой страны, хоть и былую, к сожалению. Он был восхищен, вздыхал все время. «О чем ты вздыхаешь, мой гетман?» – спрашиваю я. «Да…» – печально только и говорит мой американский гость, самые страшные мысли которого покажутся нелепыми даже первокласснику Москвы, не говоря уж о глубинке.
        «Я впечатлен», – говорит он. Но на его лице недоумение. Странно, думаю, удивление? Нет – недоумение, вижу я. Немудрено.
        Я знаю, что у него в мозгу дилемма – американская пропаганда и настоящее, все расписанное золотом, величие Москвы. Пол не мог понять. Еще долгие часы в грузинской шашлычной на Арбате он восклицал: «Я не могу поверить! Столько золота! Даже в метро! Мрамор везде, колонны даже в аптеках и ресторанах! Почему? Как Америка может жить лучше, чем Россия?!»
        Я не стала ему объяснять. Просто сидела и слушала восклицания интуриста… Все равно не поймет. Да и зачем вообще напрягаться?
        После двух дней в Москве мы сели на «копейку», так называется ночной поезд Москва -Минск. Спальный вагон, конечно же. Ресторан рядом. Кружевные скатерти и одинокие мини-гвоздички в крошечных белых вазочках повсюду. Впереди за столом какие-то парни с украинским акцентом. Пьют водку. Бритые и веселые. Пол спросил, есть ли на поезде секьюрити. «Я не знаю, наверное», - отвечаю я без всякой задней мысли.
        По приезду в Минск мы расположились в моей квартире, откушали ужин и завалились отдыхать.
        На следующий день я подняла свои связи и организовала билеты в цирк и театры. «Пошли, погуляем», - предложила я. Мы делали все, что делают туристы. Поездка в метро, прогулка по проспекту, ГУМ, Круглая площадь с Вечным Огнем, здание КГБ… Ой, страшно…
        «Где тут американское посольство?» - спросил Пол. Я показала. Записал номер, так, на всякий случай.
        Мой такой смелый и грандиозный мужчина, который в Америке ведет себя вальяжно и величаво, вдруг показался мне каким-то маленьким и испуганным. Его, конечно, можно понять, тут нет никаких прав, положенных ему от рождения по Конституции, и вообще тут ни у кого нет прав.
        Декабрь месяц. Бабки в переходах, кутаясь в пуховые платки, на холоде торгуют семечками и остатками вареной кукурузы. На паперти собора столько попрошаек, что пройти невозможно. Автобусы переполнены, но из них выходят красивые люди. Удивительно. Девушки на каблуках и при полном параде. Женщины в итальянских сапогах, в натуральных шубах и дубленках, но с полными руками каких-то пакетов и сумок. Мужчины, некоторые пьяные, некоторые просто идут, смотря вниз. Парни, вальяжные и гордые, хвост трубой. Народ суетится, все по своим делам.
        Пол ничего не понимает. На всех смотрит с удивлением. Народ одет дорого, на улицах иномарки, во ртах у многих золотые зубы. «Сколько, ты говоришь, здесь народ получает?» – с недоумением спрашивает меня он. Я смеюсь. Не понять тебе, что значить выживать. А выживать с шиком – это наше фирменное.
        Величественные церкви и отреставрированные здания XVI века, старше, чем его страна, производят впечатление. Шик, старина и нищета не укладываются у него в голове…
        «Ты еще не видел общаг…» - усмехаюсь про себя.
        «Давай-ка пройдем возле Дома Правительств и КГБ», - говорю я, пытаясь окончательно добить моего сморщенного гостя.
        Внутренняя, неосознанная мною потребность испугать его или отомстить?
        Полу захотелось выпить. Немудрено. По дороге домой мы заехали в Орбиту, потому что поить американца в своей квартире я больше не хотела.
        В Минске есть уже довольно много шикарных отелей, где обычно останавливаются иностранные туристы. Гостиница Орбита находится на проспекте Пушкина, в двух остановках от моего дома. В лобби отеля четыре бара, практически полностью оккупированные женщинами. Наверху казино и стриптиз-клуб. Это меня не смущало. Я к этому уже давно привыкла.
        Тот испуг на лице Пола и мягкие кресла Орбиты вызвали воспоминания о моем муже Аллене и его выкрутасах в Минске. Его я тоже привозила в Минск однажды, на неделю. Он очень просил, чтобы я взяла его с собой. Клялся мне в вечной любви и в том, что наконец навсегда расстался с той женщиной.
        У него тогда совсем снесло крышу. Точно также, когда он возил ее на Арубу, скучал по мне или чувствовал себя виноватым, однажды он устроил ей там истерику. Она даже позвонила мне с просьбой его успокоить. Разбомбил номер в клочья, добился того, что его выгнали из отеля и под этим предлогом вернулся домой, ко мне. Она, оставшись там, брошенная и униженная, вынуждена была покрыть все убытки и «наслаждалась» отпуском в одиночестве.
        Тут, в Минске, у него, очевидно, был такой же приступ, только уже против меня.
        В последний наш вечер там мой отец накрыл ужин, поставил замороженную заиндевевшую бутылку водки на стол и со множеством тостов провожал любимую дочь с ее новым мужем обратно в Америку. Аллен слишком много выпил. Он устроил мне такой скандал, что папа на два часа потерял дар речи. «Не лезь, – говорила я, – мы разберемся. Иди, посиди в кабинете». Аллен в бешенстве, приревновав меня к какому-то звонку, вернее к тому, что мое внимание на две минуты было уделено не ему, сел не то, что на коня, а на какого-то динозавра.
        Вырвав телефон из моих рук, он выбросил его в окно с седьмого этажа. В том телефоне были все мои белорусские и московские контакты. За одну секунду я потеряла связь со всем моим прошлым миром. У Аллена точно был какой-то бзик по поводу телефона. Скорее всего, потому что он не знал, о чем я говорю. Оставаясь в неведении, он терял контроль. Папа впоследствии четыре часа искал телефон в траве, но так и не нашел.
        Я возмутилась, не рассчитав уровень опьянения Аллена. Боже, что там началось… Он разбил мне стеклопакет на кухне, стеклянные двери в ванную и в кабинет, перебил мне всю посуду, включая мои любимые хрустальные бокалы для вина. Вот такая хрустальная ночь, «греческий погром». У Аллена был темперамент еще хуже, чем у его отца, чистокровного грека. Как с тем идиотом прожила его мать пятьдесят лет, я вообще не имею понятия. Он запрещал ей летать на самолетах на родину, краситься, красиво одеваться, делал ей детей со скоростью пулемета и держал в патриархальной кабале самого дремучего заскорузлого пошиба. После этого «искрометного фейерверка» своих эмоций, Аллен, важно расставив все точки над Ё, громко хлопнув дверью, в одиннадцать часов вышел из моей квартиры куда-то в ночь.
        Я медленно приходила в себя, мой худой старенький папа с опупевшими глазами осторожно вылез из кабинета. После десяти минут тупого молчания он тихо спросил: «А куда это он пошел? У вас же завтра утром вылет».
        «Не знаю, – говорю я – придется искать. Давай мне свой телефон, будем звонить Евгению Ивановичу».
        Звоню своему бывшему бой-френду, с которым год встречалась до отъезда в Америку. Замечательный человек. Он меня очень любил. Я тоже его любила. Но расстались мы в тот день в аэропорту навсегда, оставшись друзьями.
        – Женя, привет. Это я. Как дела?
        – Привет! – удивился он. – Все нормально. Как ты? Ты где?
        – Ой, я тут в Минске. Слушай, у меня проблема. Мне нужна твоя помощь. У меня тут американский муж пропал. Разбомбил мне всю квартиру и куда-то ушел.
        – Что он взял с собой? – спросил меня Женя.
        – Не знаю, сейчас гляну. Подожди секундочку.
        Я побежала в спальню, в которой тоже было разбито огромное зеркало моего встроенного шкафа. Пробежалась взглядом по полкам, порезала руку.
        – Он забрал у меня конверт с деньгами и свой паспорт. Чемодан здесь. У нас завтра вылет. Его билет тоже здесь. Женя, что мне делать?
        – Не волнуйся, разыщем. Ты будешь писать заявление? – спросил он меня профессиональным тоном. – Если что, приходи завтра к нам в РОВД.
        – Да ладно, бог с ним, с заявлением. Только бы его найти.
        – Не волнуйтесь, гражданочка, разыщем вашего интуриста, – ободрил меня он.
        Через тридцать минут Женя перезвонил.
        – Мы нашли твоего супруга. Отдыхает в Орбите. Только что зарегистрировался.
        – Что он там делает? – спросила я.
        – Нам доложили, что бегает по лобби и по барам. Очевидно, хочет расслабиться. Комната 425.
        – И что мне теперь делать?
        – Не волнуйся. Мы обо всем позаботимся. Мы охраняем и защищаем своих граждан, это наш долг. Сколько денег было в конверте и какой ущерб он тебе причинил?
        – Полторы тысячи долларов, – сказала я. – Мне подруга вернула долг. Разбил окно, стеклопакет. Двери, зеркала, всю посуду.
        – Блин… Там на пару тысяч ремонта, гражданочка. Но вы не волнуйтесь, к вам уже выехали.
        Через десять минут звонок в дверь. Два высоких статных милиционера в форме представились, прошли в квартиру, оценили ущерб. Поговорив со мной минут пять и посоветовав мне не контактировать с супругом ради моей же безопасности, не открывать ему дверь, если появится, взяли его чемодан и важно удалились. Что происходило дальше, я узнала только на следующий день, когда Женя пришел к нам с папой в гости.
        Опишу все своими словами. Лежит мой пьяный драгоценный муж в кровати с двумя проститутками. Раздается громкий стук. Полуголый Аллен, открыв дверь своего номера, бешеными глазами смотрит на двух полицейских. Его пафос и стояк испарились за три секунды. Дамы вылетели из номера со свистом.
        – Господин Джордж, на вас поступила жалоба. Вот ваш багаж, а билеты мы придержим. Пожалуйста, верните украденные деньги.
        Он, испугавшись ареста, как маленький послушный котик отдал ребятам конверт.
        – Пожалуйста, не покидайте номер. Утром за вами приедут.
        Я представляю, как обосрался Аллен.
        – Женя, что мне делать? У меня же нет машины. Как мне его отправить в аэропорт? Я не хочу с ним лететь. Я, наверное, останусь. Поменяю себе билет.
        – Не волнуйся. Мы обо всем позаботимся.
        Рано утром моего напуганного драгоценного под белы рученьки загрузили в милицейскую машину, на заднее сиденье, и повезли в аэропорт. Женя даже прикололся и включил сирену для еще большего устрашения. Довезли с помпой. Ребята по-русски разговаривали в машине громкими голосами и смеялись. Аллен терпеть не мог не понимать, о чем говорят люди. Ему казалось, что они говорят о нем. Конечно же, они смеялись над ним. Для огромного грандиозного Эго моего грека это было страшной пыткой. Его со смехом выкинули возле терминала.
        Я поменяла билет и осталась дома еще на две недели. Сделать ремонт и встретиться со всеми, с кем он мне не разрешал видеться, включая Женю.
        Перед отъездом в Чикаго я получила счет за международные переговоры из Орбиты. Три с половиной часа звонки на два номера. «Звонкому голосу» и бывшей жене, Карен. Моему хохоту не было предела, когда прилетев в Чикаго, моя Тесса, которая дружит с Карен, рассказывала мне, как он в панике звонил и кричал, что я какая-то КГБ, секретный агент, имею подвязки по всему городу. Ему страшно, он боится, я натравила на него спецслужбы, его жизнь в опасности, американское посольство закрыто, и ему не к кому обратиться. Теперь он меня боялся.
        Чтобы закрыть эту тему навсегда, расскажу вам кратко. Эта женщина, «звонкий голос», была с ним два года во время его первого брака, она увела его от Карен с тремя детьми. Пять лет встреч до меня и два года брака со мной. И еще пять лет после меня – всего четырнадцать лет. Оскорбленная, что он так на ней и не женился, она решила использовать последнее оружие – ход слоном! – от него забеременеть. Ей было пятьдесят три, ему сорок семь. Наш когда-то общий грек дал ей наконец свою долгожданную фамилию, в чем она и была уверена, делая эту ставку.
        Три дня с Полом в Минске и - вперед, перелет в Данию. Мы вылетаем из моего королевства и направляемся в его. В аэропорту Минска я молюсь, чтобы ему не захотелось в туалет. Я помню бешеные и удивленные глаза моего бывшего мужа Аллена, когда он перед таможней, по прилету пошел в уборную. Выходит и говорит: «Зачем унитаз обложен бетоном? Я не стал на него взбираться. Я не могу срать в глубоком приседе!» Я даже не нашла, что ему ответить.
        Международный аэропорт страны, где в платных туалетах сидят бабки в синих халатах техничек и продают листочек туалетной бумаги почти за доллар, повергает меня в шок. А запах! Позорище! Это что, важная составляющая бюджета аэропорта? Курочка по зернышку клюет, копеечка к копеечке – глядь, через годик кто-то покупает себе новую машину…
        Я очень хотела избежать еще одного такого постыдного разговора с интуристом и потянула его в Duty Free где, в принципе все было более-менее прилично. Про Duty Free придется написать другую книгу, уж много чего с ним связано - и с жаждой денег, и моей самой первой бесшабашной любовью.
        Стюардессы Belavia, типа по мировым стандартам, только без единой улыбки, с комфортом привозят нас в Копенгаген.
        Нас встречает его кузен. Красивый белокурый викинг, на две головы выше Пола. Одним махом грузит наш багаж в машину и везет нас к себе в двухкомнатную квартиру, в девятиэтажный датский стандартный дом. Гостеприимный. Они с женой уехали к сыну на три дня, чтобы дать нам комфорт уединения. Начинается то же самое - осмотр достопримечательностей, столица марихуаны Fristaden Christiania, рестораны, королевский дворец и прочее.
        В преддверии рождества семья организовала традиционный Danish Luncheon[20 - Датский рождественский ужин], семейный вечер чревоугодия в честь гостей. Мы с Полом и еще человек сорок, мужчин и женщин, собрались в загородном доме у одного из его многочисленных кузенов.
        Все пили. Много. Датчане и я, в принципе, нормально себя чувствовали и вели. Ни нас, русских, ни их не удивишь большим количеством алкоголя. Но Пол, постоянно подливавший мне дринк и поглощавший Аквавит[21 - Аквав?т – национальный скандинавский алкогольный напиток.] в безмерных количествах, старался произвести впечатление на всю родню и перестарался. Американцы не привыкли пить в таких объемах.
        Мы группой из десяти человек стояли на заднем дворе и курили. Для зимы было довольно тепло, все были в рубашках. Пол стоял в центре patio лицом к дверям и спиной к газону, таявшему на черноземе снегу. Я отвечала на какие-то вопросы, наслаждаясь вниманием и гостеприимством. Он, бесцеремонно меня перебив, начал рассказывать что-то, как обычно, грандиозное. Слегка пошатываясь и пьяно размахивая руками, молниеносно привлек к себе внимание всех присутствующих. Меня это задело. Мой рассказ оборвался на полуслове, и все уже громко хохотали над его историей. Я же королева и центр внимания – я здесь гость! И мне тоже есть что смешное рассказать. «Да как ты смеешь, придурок», – мягко улыбнувшись всем присутствующим, подумала я.
        Смеясь со всеми в унисон над его какой-то дебильной и глупой историей, которую я уже слышала сто раз и которую он всегда перевирал, я сделала вид, что случайно пьяно потеряла равновесие и, ухватившись за него будто для опоры, уронила пьяного Пола прямо на этот растаявший газон. На эту благодатную датскую почву. «В конце концов, я твоя любимая женщина, почему ты не даешь мне побыть в центре внимания», – коварно думала я. Он просто потерял равновесие и откинул копыта в грязь и снег на заднем дворе. Стыд и позор! Весь в грязи.
        Кузины и его всякие там троюродные племянницы всей стайкой повели его в ванные комнаты. Была там одна, уже не помню как звали, чересчур проявлявшая к нему внимание. «Она же моя племянница», – пьяно и важно говорил он мне. Меня начинает что-то слегка мутить. В глазах двоится. Странно.
        Прохожу мимо ванной – меня не надуришь – резко открываю дверь. Картина, представшая перед моими глазами, на минуту лишила меня дара речи. Сезанн о таком даже не мечтал. Пол, посреди ванной, голый, только в трусах и носках, стоит, раскинув руки в стороны, и пьяно пялится в зеркало на себя и свои формы. Две женщины, «родственницы», нежно и со старанием мокрыми полотенцами стирают с него грязь. «Купальщицы, мать твою», – думаю я. Очень интимная картина. Что мне делать? Лихорадочно соображаю. Родня вся позади меня пялится и ждет моей реакции.
        – Ты в порядке дорогой? – спрашиваю я с мягкой улыбкой, пытаясь соблюдать приличия. Он удивленно смотрит на меня как на привидение.
        – Ты здесь? Я думал, ты пошла прилечь. – говорит он. – Honey, я сейчас выйду, уже почти все.
        – Давайте я вам помогу, девочки, – говорю я. Хватаюсь за полотенце в руках той красавицы, чье имя уже не помню.
        – Нет, что ты… Не нужно, Летта, тебе же плохо, – чирикают они.
        С чего это они взяли, что мне плохо? Ну конечно, Пол… Тяну полотенце, да отдай, во вцепилась! Я в полном порядке.
        – Никакого беспокойства, отдыхай, мы уже заканчиваем! – отвечает эта 45-летняя племянница-переросток, нервно тянущая на себя полотенце. Я отпустила. Она отлетела к стене и, наверное, ударилась.
        – Ok, I’m sorry,[22 - Ок, прошу прощения.] – делаю вид, будто мне очень жаль, что она упала.
        Что мне оставалось делать? Дальше прорываться силой и отбивать моего мужчину из этих цепких ласковых щупалец? Мы что, в пещерном веке?
        – Окей, я пошла танцевать, жду тебя, дорогой, – говорю я, закрывая дверь.
        Блин, ну а что истерику устраивать? Скандал? Все смотрят на меня, сестры просто помогают очистить присохшую грязь… Вроде все нормально. По-родственному? Или все-таки?..
        Меня под руку подхватил Грег. «Давайте все танцевать!» – громким голосом викинга объявил он всем присутствующим.
        Удаляясь с Грегом к танцполу, я услышала щелчок замка ванной комнаты. Грег тоже услышал. Строю из себя счастливую полную дуру. Все рады. Танцуем.
        Двигаюсь по импровизированному танцполу. Я же в своей стихии. Могу танцевать хоть кривая, хоть косая с закрытыми глазами – люблю я это дело.
        Самое интересное, ловлю я себя на мысли, что лучше пусть все внимание гостей будет на мне, даже если упаду или споткнусь, чем на нем – моем мужчине, запершемся в ванной комнате с другой женщиной. Это позор намного хуже, чем пьяные танцы.
        Но меня все же что-то мутит. «Аквавит», – думаю я.
        Приятно с ним танцевать. Высокий и статный, с таким и каблуки можно надеть, не то что с Полом. Танцуем. Но что-то не дает мне успокоиться, свербит… То, что Пол все еще в ванной? Нет, не то… Грег… Мой полупьяный мозг лихорадочно работает. «Я патриарх, они все звонят мне», – вспоминаю я. Патриарх голый в ванной. Я танцую с Грегом, который в прошлом году умирал от рака по скайпу с Полом…
        – Как ваше здоровье Грег? - спрашиваю я.
        – Силен как бык, здоров, спасибо что интересуетесь, – отвечает он.
        – Ваш диагноз… – пауза, – мы так переживали…
        – Какой диагноз? – он смотрит на меня с недоумением.
        – Никакой, – говорю я, – простите, я что-то напутала.
        – Сегодня все что-то путают и падают, – подмигивает мне он.
        Минут через двадцать из ванной появляется Пол.
        – Мне плохо, – говорю я, – отвези меня домой.
        – Ты, как всегда, пытаешься испортить мне вечер! Я вызову тебе такси.
        Я вежливо попрощалась с хозяевами, списав все на Аквавит, и уехала. Потом ничего не помню. Ни как, ни куда я доехала, как попала в квартиру, что было?
        Я не помню ту ночь вообще. Пол появился только к вечеру следующего дня.
        И сразу закатил мне скандал. «Какая ты сумасшедшая! Напилась как скотина! Ревнивая дура! Как ты смеешь делать такие умозаключения! Мы там все родственники! Ты меня позоришь!»
        «Сама с Грегом танцевала, я видел! И цеплялась за него, висела на его плечах. Что, нравятся тебе викинги?»
        Я помню, что не могла стоять, что Грег поддерживал меня, помню большую уборную и голого Пола.
        – Тебе все приснилось, ты в своем уме? Посмотри, все мои вещи чистые, я никуда не падал и никакой ванной не было! У тебя глюки! Как ты вообще можешь обо мне такое думать?
        Помню выражение его лица. Зеркало, ту бабу. Я что, все же перепила? Какой позор! Хочется спрятаться под одеяло. Поделом мне, тогда он имеет полное право быть в гневе. Чувствую себя конченым неблагодарным убожеством. Как стыдно!
        – Не беси меня своим бредом!
        Мне было страшно. Он был в гневе.
        – Как ты смеешь позорить меня перед всей моей семьей, я их десять лет не видел! Я никого никогда сюда не привозил, даже жену! – кричал он, размахивая огромным поварским ножом перед моим лицом.
        Мы стояли на кухне, он готовил ужин, за который взялся сразу же, едва явившись. Он резал мясо, овощи как ни в чем не бывало и орал на меня. Огромный острый нож быстро мелькал у меня перед глазами.
        – Ты такая же конченая истеричка, как твоя мать! У вас обеих проблема с контролем и алкоголем! Русские пьют – тьфу! Ты просто не смогла устоять перед датской водкой. Ты не в состоянии понять, что такое настоящая семья и забота! – он знал, чем меня уколоть. – Хватит придумывать и сочинять! Кто тебя так обидел, что ты никому не веришь? Я же люблю тебя! Только тебя одну! Иди сюда, моя бешеная девочка… У нас с тобой все хорошо, все в полном порядке! Ты опять просто напридумывала себе! Не было никакой ванной. Иди в душ, тебе холодно, руки ледяные. Видишь, я тебе тут ужин готовлю, а ты мне сцены устраиваешь! – с укоризной в голосе продолжал он.
        Он еще полупьяный, с ножом, а я боюсь открыть рот, потому что не знаю, что вообще на него найдет. Таким я его еще не видела. Он зол на меня, в чужой стране, в чужом доме, никто не знает, где я и что я.
        Теперь я понимаю его вопрос про посольство в Минске – страшно. Где тут в Копенгагене посольство? Кто меня тут искать будет?
        Он во мне разочарован, машет огромным ножом перед моим лицом. Я чувствую страх и беспомощность. Тут ничего ему не докажешь. Что я могу ему доказать? Я сама в себе уже сомневаюсь. Может, точно это Аквавит мозги мне закрутил? Конечно, а как же иначе? Они же действительно его родственницы, сестры, можно сказать. Как я вообще могла так о нем подумать?
        Вопрос с Грегом я все же решила поднять. Мне, как русской женщине, было очень сложно закрыть рот самой себе. Лучшая тактика – это нападение.
        – Грег с которым я танцевала совсем не болен раком! – закричала я. – Жив-здоров, а ты пропал тогда на всю но…
        Он даже не дал мне договорить
        – Ах вот оно что? – его лицо покраснело. – Да, он мне что-то такое вчера упомянул. Только не скоро я сообразил, что ты подумала не на того Грега! Это не тот Грег! Про того Грега мы вообще в семье не говорим – всем слишком больно. А ты вызвала неприятные эмоции у моего кузена. Он расстроился. Это не тот Грег. Иди в душ, грейся, скоро будем ужинать.
        Он мне кажется таким правдивым, так видна скорбь в его глазах по Грегу. Бедный Грег… Бедный мой Пол! Опять хочу курить…
        Ты, глупая, вечно лезешь куда не надо. Дура! Почему я такая дура, ну почему?! Я всегда все порчу…
        Хотелось зачеркнуть вчерашний вечер – вычеркнуть его из памяти, но я не могла. Стыдно, опять стыдно.
        Мне захотелось тишины. Взяв сигареты и пепельницу, я вышла на лестничную клетку и опустилась на корточки вдоль стены. Было темно, только какой-то тусклый свет с той стороны лифта. Зато было тихо. Стены синие, как когда-то в ленкомнате, и тишина, даже лифт не шумит. Поздно уже. Я сидела и слушала тишину…
        Какая же я все-таки идиотка. Свинья, дура, гадина! Вечно мне все мерещится, все мне везде кажется. Опозорила и его, и себя на весь Копенгаген. Истеричка, дура, сука, дрянь!
        – Иди в душ, замерзнешь, – выглянул из квартиры Пол.
        Такой заботливый, думаю, неужели простил?
        Я стою под струями горячего душа, и слезы безостановочно льются из глаз. Боже, какая же я дура! Меня тошнит. Организм, что ли, бастует тоже?
        Пол на правах хозяина, без разрешения, влез ко мне в душ и начал свое дело. Я рада этому – все же он меня прощает! Горячие капли на моей коже, его твердые, настырные руки, объятья вперемежку с ласковыми речами, девочка моя, малышка, baby… Мое тело предало меня. И опять оргазмы унесли меня в другую галактику. Но в этот раз я почему-то плакала.
        Следующие два дня в Париже не доставили мне никакого удовольствия. Что-то тут не то. Не пойму, что. Меня мучают воспоминания о том вечере, что-то внутри шепчет, что-то нечленораздельное, но я не понимаю, не могу уловить… Приснился какой-то странный сон. Я в белом шифоновом шарфе, стою где-то возле старинного замка, как Ирина Алферова в роли Констанции в старом советском фильме, с какой-то безысходностью в глазах… Что к чему?
        Мне интересно – я одна такая или, может, еще есть люди, которые чувствуют подобное?
        Это – как это называют? Интуиция? Подсознание? Лицо Грега, когда я спросила о здоровье, было чересчур удивленным. Взгляды людей, когда я была слишком пьяна, были сочувствующие и понимающие, не осуждающие. Я вроде столько и не выпила. Водка не вызывает у меня галлюцинаций. Блин. Ладно, замяли и хорошо.
        Зачем я вообще покупала этот тур? Боже, какая дура. Я всегда все делаю не так.
        Миллениум
        Девочки не расставались никогда. Начиная с давних времен в малосемейном общежитии, вместе прошли школу, и даже после поступления в ВУЗ продолжали дружить. И Вета, и Лиза вышли замуж в один год. Обе цветущие, пышущие молодостью – Лиза с надеждой в душе, а Вета с уверенностью в своем блестящем будущем. Обе возбужденные широкими горизонтами открывающейся новой жизни.
        В глазах у Веты всегда была жизнь. Карие и широко открытые, они не допускали даже возможности и мысли о том, что у нее что-то может не получиться. Уверенность в себе, рожденная любовью отца, с самого раннего детства била из нее ключом. Окруженной сызмальства преданной заботой, жизнь казалась ей легким увлекательными приключением. Она вступила во взрослую жизнь абсолютно не подозревая о том, что легкое приключение всегда постепенно превращается в поле боя. Вета не отличалась высокомерием, ее уверенность в себе была рождена наивной верой в то, что жизнь – это красивая сказка с непременным хэппи-эндом. И еще отсутствием у нее какого-либо негативного опыта. Она жила в своем воздушном королевстве, и ей казалось, что именно так и живут все остальные люди. Она никогда не замечала грустных понурых лиц вокруг, серости бытия, города, домов, людей – для нее все всегда сияло яркими красками ее собственного внутреннего мира.
        Лиза искала спокойствия, любви и уверенности. Ей необходимо было плечо, твердое и крепкое, надежная опора и защита. Ей нужна была любовь во всех ее проявлениях – объятия, забота, нежность, романтика. Быть все время с любимым, в горе и в радости. По большому счету, она хотела обычной благополучной семейной жизни, которой не было у ее матери. Как у всех. Красивая, но застенчивая, неуверенная в себе, только что вырвавшись в студенческую жизнь, не контролируемую мамой, она тоже смотрела на мир широко раскрытыми глазами. Лиза была очень наивна и доверчива.
        Как они и мечтали в детстве, у обеих мужа звали Виктор. И детей они одинаково назовут. Дочь точно будет София, как мать отца Веты. Крошечная деревенская женщина, всегда в белой накрахмаленной хустке[23 - Косынка (белорусский и украинский языки)], которая когда-то давно учила их молиться.
        Лиза была очень счастлива. Она открывала для себя радость быть любимой и познавала своего мужчину с упоением. Лиза стала верной преданной женой. Ее Виктор, вскоре уже закончивший институт, с удовольствием взял на себя ответственность за заботу о жене и строительство семьи. Первый сын у них родился через два года после свадьбы.
        Лиза не работала, она была домашней девочкой. Купаясь в любви и внимании мужа, она наслаждалась своей беременностью, которой они оба были очень рады. Она цвела и светилась, мечтая о будущем своих детей, о счастливом материнстве, развитии их с Виктором любви, брака и совместной идеальной жизни. И в дальнейшем – о благополучной старости в окружении любимых внуков, рядом с дорогим сердцу мужем, который подарит ей такую прекрасную жизнь. Она очень хотела много детей и собаку.
        Лиза была альтруистична, готова сделать все, чтобы всем было уютно и комфортно. Посвятив себя всю семье, она по наивности своей не замечала ничего, кроме собственной иллюзии.
        Счастливая замужняя Вета, уже во время четвертого курса профессиональная танцовщица, шикарная молодая женщина, быстро стала широко известна в кругах международных агентов и менеджеров в сфере развлечения. Она начала получать предложения на годичные контракты. Ее энтузиазм был так заразителен, что даже муж ее поддерживал. А куда ему было деваться?
        – Я не для того пятнадцать лет пахала у станка, чтобы работать училкой в танцевальной школе. Я хочу быть звездой! Хочу заработать много денег. Что мы тут сидим в этой несчастной двушке и никуда не движемся!
        – Но подумай сама, у нас же семья, - увещевал ее Виктор.
        – Я тебя никогда не прощу, если ты меня не отпустишь. Я буду винить тебя всю оставшуюся жизнь. И зачем мне тогда вообще муж нужен, чтобы спрашивать разрешения? - Вета искренне не понимала смысла брака, в котором твои мечты отодвигаются на задний план и ничего не значат.
        – Ты думаешь, что не можешь меня подождать? – продолжала она. – Любовь не должна ограничивать человека! Она должна его поддерживать и растить. И что это за любовь, которая не может выдержать разлуки?
        У Виктора не было никаких шансов победить в этом разговоре. Он просто понял, что потерял бы жену, если бы продолжал настаивать.
        - Ничего, ладно, можно будет съездить на год, я тебя буду ждать, - наконец согласился ее муж.
        Их любовь продолжала цвести. Оставался еще год до окончания института. Ефремов настаивал: «Подожди, Вета. Сначала закончи институт. Поверь мне, стоимость контракта взлетит в несколько раз. Ты поедешь как дипломированный специалист, а не как простой танцор кордебалета». Вета никогда не перечила Ефремовым. Они оба для нее были авторитетом. Он всегда был прав. Людмила Павловна тоже. И, как оказалось, Ефремов был прав и в этом случае.
        Прошел еще один счастливый год. После окончания института Вета, проконсультировавшись с Александром Михайловичем, наконец выбрала и приняла предложение от одного очень известного менеджера международной развлекательной индустрии. Она подписала годичный контракт с компанией All Stars в Китае. Ровно через три с половиной года после свадьбы, попрощавшись с любимым мужем в аэропорту со слезами на глазах, она улетела в Гонконг. Теперь она летела не просто как танцовщица, а как хореограф на круизные лайнеры сети китайских казино.
        В течение следующего года она должна была поставить по два разных шоу на каждом лайнере. Всего их было 12, то есть месяц на каждый. Эти шоу не должны были повторяться ни музыкой, ни костюмами, ни хореографией, ни тематикой. Захватывающий проект. Куча денег. Вета была на седьмом небе от счастья. Виктор ею гордился, хотя, конечно, с сожалением расставался с женой на целый год.
        Когда вы выросли в бедности советского общества, гонорары подобной карьеры поражают воображение. Вета была увлечена роскошью и разнообразием этого нового открывшегося ей мира.
        Она обожала ходить по магазинам, знакомиться с новыми вкусами и местами, ходила на большие театральные постановки, в красивейшие ботанические сады. Гламурный Гонконг имел свои нюансы - он дурно пах, повсюду витал запах китайской еды. Кипящее молоко, вареная в меде кукуруза, жареная кожа, только что снятая с живых змей, хрустящие запеченные огромные непонятные насекомые, бычьи яйца, лягушачьи лапки, и повсюду запах свежей крови. Для Веты город плохо пах, но все равно был сказочным. Все вещи в магазинах были маленького размера. Китайский XL для высокой красивой русской балерины был маловат. Вета каждый месяц посылала большие суммы денег мужу на их будущую счастливую семейную жизнь. Эти деньги помогли Виктору начать новый бизнес. Он сделал очень удачные вложения и к ее возвращению уже неплохо поднялся.
        Она побывала во всех частях Китая, путешествуя по реке Янцзы, прогуливаясь по Великой стене, пробуя новую экзотическую еду.
        Круизные лайнеры, на которых работала Вета, заходили во все крупные порты Азии. Филиппины, Сингапур, Малайзия, Таиланд, Вьетнам, Япония. Порой, выходя в очередном порту, она даже не знала, в какой стране находится. Постоянная работа, тренировки-шоу-тренировки-шоу и снова тренировки. Но ей это нравилось. Скоро она привыкла и к качке, и к своему трудовому графику. Вета полностью посвятила себя работе. Для нее были важны ее авторитет и профессиональная самореализация. Ее просто пьянили аплодисменты и восторг публики.
        Вета скучала по Виктору, поэтому, когда год спустя ей предложили продление контракта, чего, в принципе, она и ожидала, она отказалась. Опять перекресток. Опять решение. Она принесла в жертву любви к Виктору свою карьеру на самом ее взлете. Несмотря на головокружительные блестящие перспективы, Вета вернулась домой, чтобы быть рядом с мужем.
        На шестом году брака у Лизы родился второй сын. Она продолжала жить в своем маленьком счастливом мирке, ограниченном только ее любимыми детьми. На мужа у нее теперь было не так много времени, как раньше. Уткнувшись в памперсы, бутылочки, коляски, кашки, пюре, маленький парк за домом и детскую поликлинику, она не видела и не хотела видеть ничего другого.
        Лизина иллюзия разлетелась вдребезги после семи лет такого, казалось, безоблачного счастливого брака. Однажды где-то в три часа ночи раздался звонок мобильного телефона. И Лиза, и Виктор подскочили. Мобильный телефон был тогда еще в новинку. Резкий оглушительный писк разорвал ночную тишину.
        Ее муж что-то невнятно проворчал в трубку и спокойно уснул. На завтра звонки начались на домашний номер. Кто-то тяжело дышал в трубку. Женщина. Звонили часто, просыпался ребенок. Лиза закричала однажды: «Да чего вы хотите, в конце концов?!» Смех. Ехидный звонкий женский смех резанул ей ухо.
        Это была какая-то пьяная и глупая, абсолютно ничего не значащая измена мужа, в которой он сам брезгливо раскаивался и молил Лизу о прощении. Он не имел даже представления, как она об этом узнала.
        Он не знал, что Лиза с детства очень тонко чувствовала настроения людей. Рано привыкшая анализировать мамины эмоции, подстраиваться к маминому настроению, она очень четко улавливала мельчайшие детали мимики, взгляда, нюансы голосов, интонаций, жестикуляции людей. А своего мужа, конечно, она очень хорошо знала. Она просто это почувствовала. Виктор признался. Лизина вузовская подруга. Ледяное оцепенение, сковавшее ее тело, убило любовь.
        Вскоре она услышала слухи от некоторых старых друзей по институту. Это была не одна женщина, их было много. Еще со времен первого курса, как оказалось.
        Она плакала горькими слезами из-за предательства. Снова почувствовала себя отвергнутой… Она думала, что он того стоил. Она когда-то верила, что ее жизнь будет лучше, чем жизнь в Америке с матерью или с бабушкой и дедушкой. Ледяное оцепенение предательства не отпускало ее еще долгое время. Она больше не любила Виктора. Любовь умерла от этого холода в одночасье.
        Она не сразу развелась с мужем. Ее мучали сомнения в правильности этого поступка. У Лизы было два маленьких сына. Как же оставить их без отца? Может быть, нужно мириться ради детей? Что скажут люди? Как выжить одной? Мальчикам нужен отец! Так прошел год. Секса больше не было. Лизу тошнило от Виктора и его прикосновений. Когда мириться с этим больше не стало сил, она обратилась к Вете, которая только что вернулась из Гонконга.
        – Ты предаешь сама себя! Детям нужна счастливая мать, а не тряпка, об которую муж вытирает ноги! – страстно кричала Вета.
        У Лизы от этих мыслей и криков раскалывалась голова. Что же делать? Чувство беспомощности и такого серого всеобъемлющего разочарования, горечь сомнений и неуверенности в правильности того или иного решения. Перекресток. Опять.
        Вета говорила ей: у тебя есть выбор - уйти или остаться. Ты остаешься, предавая саму себя и свою гордость. Ты скоро свыкнешься с этой новой реальностью ради детей, стабильности, великой идеи семьи и этой тупой сумасшедшей теории самопожертвования ради каких-то высоких материй! Ты возненавидишь и его, и себя! Любовь не должна быть такой, это грязно! Продолжая общаться с Ветой, ее единственной поддержкой, со временем Лиза, так и не сумевшая простить горькую измену, все же сделала выбор. Она всегда доверяла Вете больше, чем себе. Лиза подала на развод солнечным ранним утром за месяц до своего 27-летия.
        По прилету из Гонконга после годового отсутствия, успешная и самореализованная Вета, в свою очередь, тоже со временем стала замечать какие-то слегка непонятные ей мелочи в поведении мужа. Абсолютно обычные мелочи, которые испытывает любая пара после длительного расставания - она списала все на них. Просто немного отвыкли друг от друга.
        Теперь Виктор, казалось, слегка завидовал успеху жены. Все же полный гордости за нее, он вел себя немного иначе, наверное, ему просто не хватало ее ласки. Вета, в свою очередь, как и многие женщины, считала себя вправе делать мужу замечания и давать, как ей казалось, дельные советы. Такая успешная и умная, она безо всякой задней мысли высказывала супругу свое мнение, иногда критику, иногда возмущение. Со временем это начало раздражать Виктора, оставляя в его душе осадок несовершенства и вдребезги разбивая его мужское достоинство.
        Полная решимости продолжить танцевальную карьеру, не спрашивая мужа и совершенно отдалившись от семейных обязательств, Вета увлеклась восточными танцами. Сначала просто для поддержания формы и вообще как новое увлечение. Чтобы чем-то занять себя, а не учительствовать в школах.
        Традиция восточного танца и сама тысячелетняя идея соблазнения мужчины посредством неуловимых, почти первобытных вибраций женского тела сводили с ума толпу, саму Вету и, конечно же, ее мужа. В течение последних трех лет ее брака она завоевала три международных чемпионских титула, создала свой танцевальный театр и имела множество поклонников.
        Пусть даже брак был спонтанным, но для Виктора обладание такой женщиной было гордостью и статусом. Популярность Веты начала его раздражать, часто вызывая в нем вспышки ревности. Однажды, абсолютно неожиданно, его ревность вышла за пределы допустимого. Они шли по школьному стадиону, возвращаясь с почты в их новую большую квартиру. Слово за слово, обвинив Вету во всевозможных воображаемых грехах, Виктор увидел, что жена не собирается это терпеть. Вета, не выдержав, выдала комментарий, который унизил достоинство Виктора и вызвал в нем дикую злость.
        – Нашла чем гордиться! - кричал он, - трясешь своей жопой перед многотысячным залом.
        – Ты вообще понимаешь, что такое искусство? - отвечала она ему.
        – Искусство, твою мать! Приехала с кучей денег и думаешь, ты тут королева? - едко и зло орал он в ответ.
        – Ах так? Деньги-то я привезла в семью! Как тебе не стыдно со мной так разговаривать, и перестань ругаться матом, наконец, противно слушать.
        – Чем ты там в Китае занималась, грязная шлюха! За какое «искусство» тебе столько платили? - с пеной у рта продолжал кричать ей в лицо Виктор.
        Вета, не выдержав, толкнула его в грудь. Опешив на долю секунды, он со всей силы кулаком ударил ее по лицу. Вета упала прямо в лужу на стадионе. У Виктора, похоже, был нервный срыв. Он орал матом: «Тварь, так что я, по-твоему, не мужик? Раз у тебя теперь денег больше чем у меня? Ёб… ая сука! Ты конченая китайская шлюха! Знаменитость, твою мать! Белорусская б… ть знаменитость!»
        У него в конец сорвало крышу. Он наотмашь со всей силы бил ее ногами. В коричневых лакированных туфлях, которые она ему купила в подарок, бил ее тело, ее, папину принцессу, лежащую на земле в грязи после дождя.
        На следующий день, без пяти девять утра, Вета с абсолютно спокойным выражением на опухшем и разбитом лице, стояла перед подъездом здания суда. Она ждала открытия учреждения. Никакие мольбы, клятвы, доводы, уговоры Виктора уже не могли ничего изменить. Их совместной жизни, их браку, их семье и любви пришел конец. Отец был прав, настолько прав, что даже не пришел тогда на их свадьбу. Ефремов был также прав. Любовь предала Вету. Тем утром она подала заявление на развод. Ей, как и Лизе, было почти 27 лет.
        Эти молодые женщины, впервые столкнувшись с такой неприглядной стороной жизни, о которой обе даже не подозревали, должны были теперь строить себя заново. Чистое и наивное сердце, которое еще не видело жизни.
        Вета была воспитана на вере в любовь и доверии к людям, на мечтах, устремленности и возможности всего на свете; Лиза – на образчиках русской классики и том великом и жертвенном образе женщины, который пропагандировали и воспевали в поэмах и романах самовлюбленные мужчины-авторы. Вера пропала, а любовь завяла.
        Любить вас долго было б скучно,
        Любить до гроба – право, смех…[24 - М. Лермонтов]
        Им обеим предстояло начать жизнь заново…
        Оглядываясь назад, теперь я понимаю, что ни одному из этих браков не было суждено выжить. Была это любовь или иллюзия? Нужно ли любви самопожертвование? Должна ли женщина предавать себя? А мужчина?
        Для юных растущих людей, соблазненных славой, деньгами, статусом, тщеславием, женскими доступными телами и самоуверенностью молодости - у них никогда не было шанса.
        Вскоре она улетела в Америку…
        Часть вторая
        Азия «A»
        В тот день, это была суббота, все мое существо взорвалось. Миллионы стрел вонзились мне в мозг.
        Весь день я была в бешенстве, чередующемся с истериками. Стресс от связавших меня обязательств ДДД: дом – дети – деньги, работай и плати. Вырастить детей – это удовольствие, которое в Штатах стоит очень дорого, а все остальное – это просто головная боль. Сумасшедшая скорость моей жизни уже два года не давала мне вздохнуть ни на минуту. Массажный салон не казался уже таким стрессом. Не то что белка в колесе, а сурок, хрипя бегущий по лабиринту, я не видела ни света в конце тоннеля, ни солнца днем.
        Приезжая на работу не выспавшись, я носилась между совещаниями, встречами с клиентами и офисом, каждый год наматывая по 10 тысяч миль на своем лексусе. При этом всем я постоянно достигала всяких там вершин по продажам, меня ставили в пример и давали мне большие премиальные. Которыми я теперь уже платила за дом и за все наши с Полом долги и развлечения.
        То утро началось со звонка матери, которая решила мне высказать свое «фе» по какому-то очень важному вопросу. Ах да, вспомнила, вчера мне нужно было выговориться, а подруг я больше не имею, и я звонила ей в слезах и говорила, что Пол объявил мне две недели назад, что собирается съехать.
        Едва сдержавшись, не показав ей своих слез, я повернулась на другой бок и увидела, что его действительно рядом не было. Я хочу его тепло рядом со мной! Я лежала и тихо плакала, вспоминая наш последний разговор две недели назад.
        Ход конем! Тут не к чему было и придраться. Его сыновья, с которыми благодаря моим родительским инстинктам, настойчивости и поддержке он наконец-то за последний год выстроил мало-мальски нормальные отношения, якобы поставили его перед выбором.
        – Они хотят со мной жить, пойми меня, я так долго был для них никем. Теперь мы друзья, и я должен выдернуть их из дома этой бляди, их матери! – он преданно смотрел мне в глаза, при этом целуя мои руки. – Если бы не ты, я никогда бы и не узнал, какой я замечательный отец! Ты же никогда не повернулась бы к своим детям спиной ради меня! Я восхищаюсь, какая ты отличная мать!
        Я рыдала. Что я могла сказать? «Выбери меня»? Ни один человек не должен стоять перед таким выбором. Грамотный ход, Пол! Он знал мои слабые места. Все мои точки. Я проиграла, даже не вякнув.
        – Между нами будет все как и было, я без тебя не могу. Я просто сниму дом для них, а сам буду с тобой все время! – клялся он мне, сам чуть не плача от безысходности своей ситуации.
        Я верила. Но на следующий день, приехав с работы, обнаружила, что из шкафа пропали все его вещи. Так что, получается, дом уже снят? Это не такой быстрый процесс… Паника!
        – Мы же еще не все обсудили! – истерично кричала я в трубку.
        – Baby, не волнуйся, но я же останусь и тут, с пацанами иногда ночевать, мне же нужно иметь, во что переодеться, – терпеливо объяснял он мне. – Я прилечу к тебе при первой возможности. Talk soon![25 - Поговорим позже.]»
        Опять это soon! Soon – это когда? Мое сердце увяло, даже стучать не могло. Такого упадка сил у меня никогда не было.
        Я уже неделю пролежала в кровати. У меня была высокая температура, лихорадка, и я периодически впадала в прострацию. Не помню, что происходило в моем доме. Смутно припоминаю, что приезжала мать, не то покормить детей, не то забрать их. Она даже не зашла ко мне в спальню. Я просто лежала там, вся мокрая от слез и пота, с температурой, пытаясь дышать, пытаясь продержаться хотя бы еще один день.
        Но в ТОТ день я была обязана появиться на работе. Суббота, 7 мая, давно назначенный обязательный тренинг по повышению квалификации. После этого я провожу еще полгода назад запланированный семинар, и к 16:00 участвую в каком-то мероприятии по сбору средств в поддержку кого-то, устраиваемую в центре Чикаго, в шикарном пентхаусе небоскреба, одним из моих самых влиятельных клиентов. Я нарасхват. Мой календарь расписан на год вперед. Я уже очень хорошо знакома со всеми цветами гламура и бизнеса Чикаго.
        Меня успокоило то, что вчера Пол наконец-то предложил встретиться. Телефон сросся со мной к тому времени. Он стал частью меня – и в постели, и в туалете, и во время еды или работы я не выпускала его из рук. Пол сказал, что тоже будет в Сити, и предложил мне вместе провести выходные, как мы иногда делали. «Я забронировал наш отель на субботу, дай мне знать, во сколько и откуда тебя забрать! Я так соскучился!» – кричал он мне в трубку.
        В тот день в шесть утра я наконец-то вылезла из кровати. Мне хотелось, чтобы все мои мероприятия побыстрее закончились, и я увидела любимое лицо. Силой запихнув себя в душ, смывая с себя недельную грязь и терпкий запах пота, я стояла под струями горячей воды, опираясь о ледяную французскую плитку стены, которая раньше никогда не казалась мне такой холодной в душе с ним. Ни дорогой макияж, ни укладка моей роскошной стрижки, ни белоснежная офисная приталенная рубашка, юбка-карандаш, высокие каблуки, ни даже моя любимая сумочка LV не доставляли мне сейчас никакого удовольствия. Захватив огромный кейс с документами, я села в машину. По дороге в офис я всегда заезжаю в Старбакс – double frapuccino, пожалуйста – пять долларов – спасибо – хорошего дня.
        Я смутно помню и тренинг, и семинар, который, как мне сказали, прошел с огромным успехом. Я заставляла себя улыбаться, все время нервно поглядывая на часы, ненавидя этих людей. Я хотела, чтобы они испарились и время прошло быстрее.
        Помню, по дороге в Сити на благотворительный вечер опять позвонила мать, что-то кричала в трубку: «Наконец-то вылезла из кровати! Из-за этого мудака ты разрушишь свою жизнь!» – каркала она на громкой связи моего лексуса. Человек, который придумал громкую связь в автомобилях, точно не знал в своей жизни такого крика, подумала я. Без единого слова отключила звонок легким нажатием пальца.
        Потом позвонила медсестра из офиса моего гинеколога, где я сдавала анализы на прошлой неделе. Обычно они не звонят, если все в порядке. Я даже не взяла трубку, я догадывалась, что это может значить.
        Потом позвонил сын, пожелал мне удачи на мероприятии. Единственный приятный звонок за весь день. «Я люблю тебя, мама», – сказал он. «Я тоже тебя люблю, солнце мое», – ответила я.
        Потом звонила подруга, начала жаловаться, что ее парень вчера поздно пришел домой. Плакала и, причитая, умирала. Я отключила звонок после 6 минут. Когда у нее счастье, она не звонит. Никогда. «Мой парень вообще больше не приходит, – подумала я, – могла и поинтересоваться».
        Потом звонил разгневанный клиент, потому что он забыл какое-то правило нашего договора. Терпеливо ненавидя его, мягким голосом повторила все то же самое, что в четверг объясняла ему два часа. «Идиот!» – думала я.
        Быть в трафике Чикаго, который на подъезде к городу в час пик может длиться несколько часов, обычно скучно. Можно, конечно, ползать по Гуглу или играть в шарики, но мне этого не хотелось. Я люблю мою радиостанцию KISS FM, включаю радио – какая-то девушка поет, что у нее разбито сердце, потому что он ее бросил. Начинаю плакать, мне жаль и себя, и ее. «Тушь потечет!» – думаю, выключаю радио.
        Опять звонок. Реклама от особо тупых, кто еще верит, что по телефону можно что-то продать. Потом еще кто-то звонил, не помню.
        Знаю только, что ОН не звонил.
        Я въехала в закрытый паркинг, обратив внимание, что парковка подорожала и будет стоить мне 56 долларов за пару часов.
        «Слишком дорого, не получите вы моих денег», – думаю я. Порулив 15 минут по улицам Чикаго, которые все в городе с односторонним движением, я нашла свободный бесплатный паркинг на улице. Это, конечно, просто редчайшее везение, таких паркингов раз два и обчелся. Мне повезло.
        Прежде чем войти в этот грандиозный красивый небоскреб, я посмотрела на небо. Мне хотелось подышать воздухом, я обожаю этот город. Смотрю вверх, здания бетонным квадратом сужаются к облакам, оставляя только маленький просвет голубого неба, где-то очень высоко наверху. Солнце далеко за домами светит ярко и отражается в окнах, перепрыгивая со здания на здание, как солнечный зайчик. Город блестит. Люди куда-то идут. Все тут ходят как-то по-особенному, с вальяжным достоинством, что ли, очень занятых людей. Видят ли они эту красоту или кажутся себе муравьями? Местные гордятся своим городом. Это действительно один из самых красивых городов Америки. Особенно вид с озера.
        Достала телефон, послала Полу сообщение: «Я буду свободна в 19:00, love you», – и указала адрес.
        Мероприятие состояло из двух частей – официальная и банкет. Первая часть прошла быстро, в 16:50 я толкнула незапланированно быструю заключительную речь. По громким аплодисментам, конечно в благодарность, что я так быстро закончила, было ощутимо, что все присутствующие светские львы только и ждали напитков.
        Вторая часть, банкет, началась в 17:00. Официанты в черных фраках и белых перчатках разносили шампанское и икру. К тому времени я уже привыкла к чикагскому гламуру, и меня было сложно удивить этим нарочитым пафосом дорогой элитной жизни. За гламуром, о котором я когда-то так мечтала, оказались фальшивые улыбки, показная напыщенность присутствующих, тонкий, едва уловимый запах дорогого парфюма и тяжелое ощущение пресыщенности в томных, уставших от безмерно богатой жизни глазах.
        «О боже, наконец-то!» – подумала я, элегантно схватив бокал с шампанским с серебряного подноса. К этому времени меня уже лихорадочно потрясывало. Желудок был пуст, но за икрой рука не потянулась. В Чикаго икру с подносов хватают только бедные.
        Осталось 60 минут, и я его увижу. Хотя это и считается неприличным, у меня есть острая потребность проверить свой телефон. Я не могу существовать в неведении. Небрежно приоткрыв сумочку, незаметно, краем глаза я глянула на пустой экран и чуть не выронила бокал. Не было там никакого ответа. «Странно…» – подумала я.
        Я была нарасхват, ко мне подходили женщины и мужчины, благодарили за речь, давали свои визитки, улыбались, пожимали руку, делали комплименты. Не помню, я, наверное, тоже улыбалась. Конечно же улыбалась, без этого никак. Давила из себя эту лучезарную американскую белоснежную улыбку, так было надо. Это был уже третий бокал шампанского.
        В 18:00 я позвонила Полу, вежливо извинившись перед присутствующими, удалилась в уборную. Выходя, я, как всегда, заметила заинтересованные оценивающие взгляды мужчин. В этих взглядах отражался немой вопрос, к которому я, как русская женщина, уже давно привычна: «Что это за женщина? Такая красивая и такая успешная? Такого не бывает. Есть ли у нее счастливчик?» – говорили их глаза. Кольца на пальце у меня не было, хотя этот вопрос с Полом обсуждался уже больше года. Я жила, бредя его предложением, которое мне было описано во всех красках и законах романтики. «Да, ребята, не все блондинки полные дуры. Недаром вы ищете европейских жен!» – подумала я, гордо дефилируя мимо. – И, конечно, у меня есть счастливчик! Мы собираемся объявить о помолвке в этом августе».
        Должна вам сказать, что слово «бредила» здесь вполне уместно. Синонимы «мечтала» или «желала» не подходят. Почти каждый вечер, когда я с нетерпением ждала его появления, мне казалось, что он задерживается только потому, что готовит мне сюрприз. Два или три раза было такое, когда опаздывая на три-четыре часа, он объяснял это тем, что застрял в ювелирном магазине, выбирая мне кольцо. «Я бы приехал раньше, любовь моя… Я не хочу говорить тебе, где был». На что, конечно же, у меня автоматически включались ревность и бешенство. С лицом страдальца, которое свойственно человеку, вынужденному признаться в сюрпризе заранее, он неохотно говорил мне: «Я застрял в ювелирном магазине в Downtown[26 - Центр города], выбирая тебе кольцо. И, знаешь, все эти девочки продавщицы стайкой крутились вокруг меня, не хотели отпускать без покупки. Ты же знаешь их – им главное продать…» Немой вопрос у меня в глазах – так купил ты кольцо или просто тусовался среди городских бабочек? Больно, но любопытно. Двойное послание. Мысли о том, что это вообще неправда, у меня даже не возникало. Ловко переведен фокус моего внимания.
        Пол не поднял трубку. Я истерично набирала его номер и каждый раз мой звонок уходил на голосовую почту. При звуках его такого родного и далекого голос у меня начали подкашиваться ноги. Не помню, как я продержалась еще час. Я важной походкой ходила по красиво украшенному залу. На автопилоте общалась с людьми, улыбалась, допивая четвертый бокал шампанского. Был тут и мэр города, правда недолго, и президенты корпораций, нефть, IT, банки… представители Боинг, Арчер, Mondelez International – очень даже симпатичные, статные джентльмены. Выбирай любого. Не хочу! Меня начинает потрясывать.
        19:00. Ни звонка, ни сообщения. Мне надоели все эти люди. Каблуки тоже надоели. Рука устала держать бокал. Рот устал улыбаться. Хотелось покурить.
        «Ты же не куришь!» – вспомнила я.
        Сигареты и я имеем очень интересные отношения. Я курю полгода, обычно начинаю в мае и заканчиваю первого ноября. Курить вредно и холодно, поэтому зимой я не курю. Сегодня как раз и начну, чертов Пол!
        19:15. Ни гудочка. То же самое каждые пять минут. Я включаю телефон на вибрацию, что в данном обществе является верхом неприличия. Мне уже все равно. Я хочу, чтобы этот чертов телефон завибрировал. Могу даже на полную громкость включить, хотя это и может стоить мне карьеры, мне уже все равно.
        20:00. Народ потихоньку начинает расползаться. Лимузины и Бентли, личные шоферы, норковые шубы, в мае, а как же! Дамы целуют друг друга в щеки, три раза – это правило. Главное не прикоснуться к щеке, чмоканье воздуха – это тоже правило. «Что мне теперь делать?» – думаю я, когда очередная дама, влазя в мою ауру, мое личное пространство, целует воздух возле моего уха. Улыбаюсь, киваю, от нее слегка пахнет потом. Не мудрено, в такой-то в шубе.
        Так что мне делать? Ждать тут или ехать в Trump[27 - Trump Hotel]? Улыбаюсь. Ноги ноют. Вдруг он уже там? Может быть, мы друг друга не поняли? Или я не так поняла?
        Какой-то мужчина сует мне визитку, загадочно улыбаясь. Я беру. Думаю: «А если я уеду, и он приедет сюда, что тогда?» Я не хочу больше тут быть. Я торчу здесь на полтора часа дольше, чем нормальный человек может выдержать. Я хочу раствориться в объятьях Пола.
        20:36. Неожиданная вибрация в моем кармане, я подпрыгиваю. Народ подумал, что я подвернула ногу. Лучше так, чем они узнают, что у меня телефон включен. Мужчины в галантностях протягивают руки, дамы искренне по-американски слащаво спрашивают: «Are you ok?[28 - Вы в порядке?]» Играю роль. «Да валите вы уже все, мне надо, чтобы все ушли!» – из последних сил улыбаюсь я.
        21:15. Только через полчаса! Полчаса, за которые у меня в мозгу пронеслись все возможные варианты его ответа. Наконец-то, с трясущимися руками, читаю сообщение: «О чем ты говоришь, honey[29 - Сладкая, милая]? Ты что-то перепутала. Я на дне рождении у Фрэнка в Cicero[30 - Сисеро, пригород Чикаго], освобожусь после одиннадцати. Have a great evening! Kisses[31 - Хорошего вечера, целую.]».
        Я впала бешенство. Cicero? Cicero почти в часе езды от этого места! Гнев в данном случае был лучше, чем слезы. Пулей вылетев из туалета и даже не попрощавшись ни с кем, я покинула здание.
        «Да пошел ты! Козел! Go fuck yourself, you motherfucking fucker!» – кричала я за рулем. Я неслась по улицам Чикаго без навигации, что вообще мне не свойственно. Я всегда там блужу. Не помню, как я выехала на highway[32 - Автострада], мне хотелось бежать. Это состояние трудно передать словами.
        Бежать от всего, испариться, забыть о Поле, о матери, обо всей этой сумасшедшей гонке на выживание. Наконец-то избавиться от этих изнуряющих бесконтрольных эмоций, от жестокости и бесчувственности, сменяющихся слащавостью и улыбками. От этой мечты, за которой нет ничего, кроме фальши и денег, которые не приносят счастья. Обязательства, долг, расписание, секс, контроль, мнения, надежда на вечную любовь, клиенты, каблуки, улыбки, обещания – не вздохнуть.
        Мне срочно нужно спрятаться, исчезнуть и начать новую жизнь. Без всех этих людей. Вообще без людей, особенно этих, вроде бы и родных, но таких чужих и далеких людей.
        Меня подташнивает. Я несусь на огромной скорости. Другие машины на шоссе как будто стоят на месте, уступая мне дорогу к моей новой жизни. Полна решимости, я лечу как ветер, теперь уже точно – к моему светлому будущему без него, motherfucking козла.
        Я помню, обратила внимание, что мои руки побелели от того, с какой силой они сжимали руль. Плечи и шею ломило так, что я не могла прямо смотреть на дорогу. Я судорожно расстегнула воротничок узкой рубашки, я задыхалась. Наконец-то вырулила на шоссе. Racine street? Как я сюда попала?
        «Пошли все к черту! Блокирую! Удаляю и на фиг!» – орала я. Много раз я собиралась уже это сделать. Не могу дышать. Надо успокоиться. Все решено. Давно пора! Мудак! С завтрашнего дня новая жизнь! Пошел к черту. Все пошли! Хватит! У меня, похоже, началась истерика. От слез я не видела дороги. Сердце стучало так, что заложило уши, а в груди пекло адским огнем. Я задыхалась. Рука потянулась к кондиционеру…
        И тут все мое существо взорвалось. Миллионы мелких острых ослепительно ярких стрел вонзились мне в мозг.

*
        Не могу понять, почему так ярко. Какой-то слишком яркий свет. Я пытаюсь открыть глаза, но не могу. Веки слиплись какой-то сухой, жесткой глиной. Вижу свои собственные ресницы. Очень яркий свет. «Она пришла в себя!» – слышу я чей-то громкий крик. Голос похож на голос Майка, моего отчима. «Идите сюда, идите сюда!» – кричит он. «Интересно, к кому это он обращается» – думаю я.
        – Майк, это ты? – пытаюсь сказать я.
        – Да, это я, моя девочка. Это я. Как ты себя чувствуешь? – с нежностью и любовью в голосе говорит он. Он всегда со всеми нами очень любящий. Он добрый, очень добрый человек, мой второй папа. Я его обожаю, он сделал мою мать счастливой женщиной.
        Кто-то начинает теплой влажной салфеткой протирать мне глаза. Мне приятно и немного щекотно. Голос Майка раздается слева от меня. Я не могу его видеть.
        – Ты где? Я тебя не вижу, – шепчу я. Губы пересохли. Во рту отвратительный сухой привкус. Как будто коты насрали.
        Майк склоняется над моим лицом. Я не могу его рассмотреть, но я знаю, что это он.
        – Что я здесь делаю? Где я?
        – Тебе нельзя волноваться. Все будет хорошо, – говорит он. – Ты в больнице. Сейчас придет доктор.
        – Я хочу пить, – пытаюсь сказать я.
        Резкий голос справа говорит: «Потерпите, вам пока нельзя», – ах вот оно, этот голос вытирает мне лицо, думаю я.
        В палате, которая мне кажется такой огромной, повисло молчание. Я шевелю глазами, пытаясь рассмотреть комнату. Какие-то приборы, очень много всяких машин. Что-то пикает в быстром темпе, что-то медленнее и более глухо, слева. Справа звонко, на все лады, множество разных электрических звуков. «Ладно, я в больнице, – думаю я, – ничего страшного.»
        Вскоре в палату вошел высокий статный молодой доктор.
        – Как вы себя чувствуете, мисс Джордж? – спрашивает он.
        – Я не знаю, – отвечаю этому симпатичному доктору. – А как я должна себя чувствовать? – пытаюсь пошутить.
        Он с серьезным лицом, наклонившись надо мной, светит мне фонариком в глаза. Я чувствую приятный, мягкий, вкусный аромат его одеколона. Его теплые руки на моем лице.
        – Что это у меня в носу? – спрашиваю я.
        Он проигнорировал мой вопрос. Слегка откинув одеяло, он поднял мою руку, при этом я с шоком отметила, что мой французский маникюр отрос, причем намного. «Не может быть! Я только вчера сделала маникюр», – думаю я.
        – Сколько я здесь нахожусь? – спрашиваю доктора.
        Я заметила, что Майк встал со своего кресла и вроде как со слезами на глазах, понурый, вышел из комнаты. Похоже, он не хочет этого слышать, ему больно. «Что за черт?» – думаю я.
        – Три недели, – отвечает доктор. – Вы перенесли легкий инфаркт. Но это не самое страшное. Ваше сердце сильное, есть повреждения, но минимальные, – говорит доктор мягким тембром. – Но, к сожалению, в то время вы были за рулем и из-за потери сознания попали в аварию.
        Сердце? Не мудрено. У меня давно нашли какую-то проблему с сердцем, пролапс чего-то там. Еще в школе. Сразу после Чернобыля, что-то с клапаном.
        Помню, в том апреле 1986-го мы с мамой просидели три дня в квартире. Нам еще повезло. Мой дядя, кандидат физических наук, в то время был одним из первых, кто получил ту, абсолютно секретную, информацию. Он сообщил нам и всем нашим друзьям и родственникам: «Кое-что случилось», – и без особых объяснений приказал всем сидеть по домам. По его инструкции мы, как могли, позаклеивали стыки окон толстым скотчем, плотно задернули шторы и никуда не выходили. Сидели как мыши. На улице той весной моментом завяли еще даже не полностью распустившиеся листья. Трава стала беспомощно жухлой и желтой, а в лужах была какая-то очень, слишком яркая неправильная радуга.
        Детей своих я тоже сохраняла в сердечном отделении роддома, каждого почти по семь месяцев. Я насмотрелась там таких ужасов. Боже, как люди вообще такое могут пережить! Дети, рожденные с ужасными физическими дефектами. Не все, конечно, но некоторые. Плачущие молодые мамы, разрушенные жизни, изувеченное здоровье нации и ее потомков. Да, сердце у меня «крепкое»! Плюс ко всему, у меня и моих родственников, мамы и бабушки, тети, нарушена функция щитовидной железы и, следовательно, гормональный сбой, который делает всех нас нервными. Я не доктор, но последствия той аварии, конечно, страшные.
        Он говорит серьезным докторским тоном, но я слышу сочувствие в его голосе. Я всегда интуитивно разбиралась в интонациях людей. Всех, кроме Пола. Он часто ставил меня в тупик.
        – Давайте проверим, есть ли какие-то последствия вашей аварии, – сказал врач, держа мою руку перед собой. – Пошевелите пальцами.
        Я смотрю на свой ужасный маникюр и шевелю пальцами. Но они почему-то не шевелятся.
        Обойдя кровать, доктор поднимает мою другую руку. «А здесь?» – говорит он.
        «Боже, какой красивый доктор и такие ужасные ногти», – думаю я. Опять шевелю пальцами. Не шевелятся.
        – Мы провели ряд тестов – рентген, МРТ… – он начинает называть слова, о которых я не имею понятия. – У вас была очень серьезная авария, – говорит он. – Мы сделали вам операцию. Теперь вам нужен только отдых и восстановление. Кардиолог к вам тоже скоро зайдет.
        – Так что со мной случилось, доктор? – спрашиваю я пересохшими губами.
        – У вас перелом позвоночника и частичный разрыв спинного мозга в районе пятого позвонка шеи.
        Я ничего не соображаю.
        – Это серьезно? – спрашиваю я.
        – Во время операции у вас произошла остановка сердца, из-за слабости организма мы были вынуждены ввести вас в искусственную кому, – серьезным тоном объяснил он. – У вас не работали легкие и органы желудочно-кишечного тракта. А теперь добро пожаловать обратно, мисс Джордж, пожалуйста, отдыхайте, – сказал он, выходя из палаты.
        Я лежу. Что это значит – перелом позвоночника? Я никогда не задумывалась над этим. Мы редко думаем о таких вещах. Нам кажется, что с нами ничего подобного никогда не случится. Мы несемся по жизни, думая, что мы неприкасаемые, неуязвимые. Мы стонем, жалуемся и не замечаем прелестей дня, никогда не думая о том, что все может быть намного хуже. Перелом позвоночника. До меня пока еще не доходит серьезность этой фразы.
        В палату врывается Пол.
        – Baby! – кричит он. – Ты пришла в себя! Слава богу! – склоняясь надо мной, целует мое лицо – Ты выжила, это самое главное. Ты мне так нужна. Я без тебя не могу.
        Пытаюсь улыбнуться, но у меня не получается растянуть рот в улыбке, чувствую как трескаются губы. Больно.
        Пол становится на колени перед моей кроватью. Заходит Майк. «Я только что позвонил ребятам. Они в порядке. Передают тебе привет!» – говорит он.
        Я могу только шевелить глазами. Мне приходится переводить взгляд далеко влево, чтобы увидеть его. «Спасибо», – говорю я. Майк подошел ближе и тоже склонился надо мной. «Все будет в порядке, Letta», – попытался он выдавить из себя улыбку.
        Молчание. Все молчат. Никто ничего не говорит. Я лежу. По-моему, Пол гладит мою руку. «Какой ужас. Там же ногти…»
        – А где моя мама? – спрашиваю я. Вижу, как Пол в отвращении закатывает глаза и отворачивается. Перевожу взгляд на Майка. Сейчас почему-то он избегает смотреть на меня. Кашлянул, как будто у него першит в горле. Или, скорее, чтобы сгладить неловкость. Пауза.
        – Ты знаешь, Letta, не обижайся на нее, – говорит он мне. Опять кашлянул, прикрыв рот рукой, потер лоб, почесал затылок. – Она улетела в Доминикану, в отпуск. Она не могла этого вынести, – выдавил он из себя. – Но она скоро вернется, она тебя очень любит.
        Я услышала презрительное фырканье Пола. Слезы потекли сами по себе.
        – Я сейчас вас оставлю, – продолжил Майк. – Побудьте вдвоем.
        Попрощавшись и поцеловав меня в лоб, он вышел из палаты.
        Следующие минут десять, а может быть, и дольше Пол нежно целовал мое лицо, гладил волосы и неустанно признавался мне в любви.
        «Я с тобой. Мы переживем все. Я тебе обещаю! Я найму самых известных в Америке нейрохирургов, – стучал он себя в грудь, – Я уже созвонился с одним. Я все улажу. Я все решу. Я вылечу тебя. Я подниму тебя на ноги! – Я, Я и снова Я! – Я спасу тебя, моя любовь!»
        Я почувствовала усталость. Какую-то пустоту. Бездну.
        В следующий раз, когда я открыла глаза, в палате никого не было. Сейчас я только помню бесконечные дни и ночи, множество разных врачей и медсестер, заходивших ко мне, и кажется, каждый раз, когда я открывала глаза, это были новые люди, новые палаты.
        Доктора мне к тому времени уже объяснили, что ничего ниже шеи в моем теле не шевелится. Это называется «ASIA A» – American Spinal Injury Association[33 - Американская Ассоциация Спинного Мозга], «A» – значит полная парализация тела.
        В моем теле не шевелилось ничего. Мозг – очень интересный орган. Серая масса в черепе как компьютер управляет вашим телом, движением множества мышц, о количестве которых вы даже не подозреваете. Чувствительностью кожи, координацией, балансом. Мозг посылает в ваше тело сигналы через центральную нервную систему, тем самым позволяя вам свободно двигаться, чувствовать себя в пространстве и, не задумываясь, выполнять всякие мелкие движения. Даже когда ЦНС, центральная нервная система, была повреждена, моя голова все равно по привычке думала, что тело реагирует. От этого, как я узнала позже, происходят спазмы и мышечные конвульсии, мои теперь постоянные спутники.
        Мозгу было очень сложно понять, что мое тело, руки и ноги не отзываются на его сигналы. Благодаря этому первое время у меня не было никакого стресса по этому поводу. Мой мозг думал, что все работает. Когда доктор поднимал мою руку, я шевелила пальцами. Точнее, мне казалось, что я ими шевелила. Я это чувствовала. А, глянув на руку, видела, что пальцы совершенно неподвижны. Дааа, мозг это сила.
        Следующие три недели врачи и их ассистенты поднимали и опускали мои ноги и руки, кололи меня чем-то острым, гладили чем-то мягким, прикасались ко мне горячим и холодным. Как оказалось, все это нейро-тестирование проводилось для того, чтобы узнать, какие из миллиардов нервных окончаний у меня, может быть, все-таки еще работают.
        Ноль. Полный zero. Не работает ничего.
        Постепенное осознание ужаса моего теперешнего положения парализовало меня не только физически, но и отвратительным холодным ужом безысходности и отчаяния влезло ко мне в душу.
        Операция прошла успешно. Как мне объяснили, мой пятый и шестой позвонки были собраны по кусочкам и закреплены титановыми пластинами с двумя кольцами.
        Кости срастутся, в этом нет ничего страшного. При аварии, как мне рассказали, моя машина перевернулась 9 раз, и меня нашли вниз головой на пассажирском сидении. Авария создала стоячий трафик[34 - Дорожная пробка], который вся полиция Чикаго разруливала 9 часов. Раздробленные куски шейной кости хирурги 9 длинных часов доставали из моего спинного мозга. Это намного серьезнее, чем просто переломы. Я бы предпочла, чтобы у меня были сломаны все кости в теле. Пусть даже в нескольких местах. Пусть даже раздроблены. Пусть бы все болело. Пусть даже аппарат Елизарова стоял бы на всех конечностях, и долго. Пусть я буду лежать в больнице. Я бы все отдала, только бы снова чувствовать свое тело.
        Я плачу и молюсь. Я брошу курить, откажусь от любимого вина. Я буду лучшая мать на свете, и дочь. Я прощу всех. «Пожалуйста!» – шепчу я не переставая.
        Через две недели моего нового лежачего осознанного опыта я знала всех медсестер, все смены, всех врачей, их часы работы, их имена. Добрые отзывчивые медсестры всегда пытались приободрить меня. Заходя в палату, они поддерживали мой дух – шутили со мной, чему я была очень благодарна.
        Майк и Пол приезжали каждый день посменно. Мамы еще не было. Эти двое мужчин существовали на адреналине. Майк, все еще волнуясь, и Пол, продолжая клясться мне в любви и рассказывая о своих контактах со светилами и профессорами американской нейрохирургии.
        Он часто оставался допоздна, лежал со мной в кровати, крепко обняв меня. Приносил всякие вкусности, которые мне все еще запрещали доктора. Он по капле выдавливал арбуз мне в рот и мазал шоколадом мои губы, потому что я не могла глотать, это был мой единственный десерт. Мне нельзя было ни есть, ни пить, но целоваться я могла.
        Мы целовались часами. И не только… Здесь я отдам должное эротической фантазии Пола. Хотя в то время, сразу после аварии, я ничего не ощущала ниже шеи, он давал мне возможность насладиться своей любовью. И опять-таки благодаря нашему серому веществу и его способности воспринимать окружение визуально и обонятельно, я возбуждалась от его запаха, видя его обнаженное мускулистое тело. Каждый вечер он, заперев дверь, пультом поднимал верхнюю часть кровати, приводя меня в полусидячее положение, чтобы я, не наклоняя головы, могла видеть, что он делал со мной там, внизу. Его красное возбужденное лицо, горячее дыхание, крепкие нежные руки, все, чего я не чувствовала, но видела и помнила, доводили меня до сумасшествия. Оргазмы случались у меня в голове. Всеобъемлющее чувство любви и расслабления окутывало меня теплом, и я засыпала.
        Уровень комфорта между нашими телами был настолько велик, что ни его, ни меня не волновали трубки, воткнутые повсюду в мое тело. Ни пищевая в носу, ни мочеиспускательная.
        Он нежно и заботливо брал меня как хотел. Мое мягкое, податливое и беспомощное тело сводило его с ума. Эта высшая форма владения и подчинения доводила его до безумия. Он был полным хозяином положения. Такое податливое тело может доставить мужчине совершенно особенное удовольствие. Абсолютное владение.
        Оральный секс, обычно такой резкий и жесткий, теперь стал медленным, аккуратным и неглубоким. Пол знал, что я могу задохнуться, поэтому был очень осторожен, хотя, конечно, у него часто срывало голову. Медленность и осторожность нам вообще была не свойственна, и для нас это стало открытием чувственности и интимности нашего нового вынужденного сексуального опыта. Пол существовал на адреналине.
        Вдобавок, я верила всему, что он говорил. Мне было приятно, что у меня есть мужчина, который обо мне так заботится. Но иногда, казалось, он меня любил, иногда – наказывал за что-то, а иногда мстил и потом снова любил. Мне перестало это нравиться. Не та какая-то это любовь. Не то…
        Ко мне также стала приходить моя босс, менеджер из компании, в которой я работаю, Джейн. Раньше мы никогда не были близки. Но поскольку где-то глубоко в венах ее далеких предков текло 15% польской крови, то ко мне она относилась немного иначе, чем к остальным подчиненным. Она сделала мне маникюр. Наконец-то! Кокосовыми маслами она массировала мои обездвиженные руки и ноги, приговаривая, что «нужно просто разогнать кровь. Все будет хорошо, Летта, ты нам нужна». Я от нее такого не ожидала, никогда не думала, что у нее такое доброе сердце. В офисе она всегда казалась чересчур эрудированной и слегка высокомерной.
        Также мне сказали, что пока моя мать была в Доминикане, Джейн иногда привозила, а чаще заказывала еду моим детям, которые остались одни. Старшему было семнадцать, младшему тринадцать. Как позже оказалось, Пол, проживший с нами два года, только иногда им позванивал. За них я не особо переживала, в том возрасте они уже были достаточно самостоятельными и ответственными парнями. Я воспитала их хорошо.
        Еще где-то через две недели врачи сообщили, что меня перевезут в реабилитационный центр тут же, в Сити, и там я буду проходить интенсивную терапию по восстановлению.
        – Завтра мы вас выписываем. Нужно организовать перевозку и все соответствующие бумаги. Будем вас готовить к выписке, – я посмотрела на Пола.
        – Как замечательно, что ты у меня есть, – говорю я. – Ты поедешь со мной, правда? – спросила я его.
        – Ммм… Ты знаешь… Завтра, как раз-таки, я собирался забрать яхту из хранилища. Сезон открылся месяц назад. Это очень важно, ты же знаешь, как к этому относится менеджмент бухты, – нервно мял он свои руки. – Я бы с удовольствием, но не могу. Завтра – ну никак. Но я обязательно первым делом прилечу, как только освобожусь! – поцеловал он меня в лоб. – See you later, baby,[35 - Увидимся позже, детка.] – и отчалил мой капитан, оставляя меня одну в этой холодной палате.
        Когда пришло время доставать эту противную, вечно торчащую из моего носа пищевую трубку, меня повезли на рентген, смотреть, могу ли я глотать. Привязанную ремнями, меня ставили в вертикальное положение и просвечивали рентгеном. Каждые две минуты медсестра засовывала мне в рот чайную ложку детского пюре и смотрела на экране компьютера, как работают мои глотательные рефлексы.
        Три раза в неделю наш путь лежал в этот подвал. Больница находилась на юге Чикаго, это самый черный район, гетто. Там, в подвале, были тысячи черных людей, у которых или нет страховки, или им негде жить. Они прячутся в подвалах госпиталя, чтобы переждать ночь. Больные вынуждены сутками сидеть на полу, чтобы сделать рентген. Я впервые увидела, насколько важно медицинское страхование здоровья, через что проходят люди, которые не могут себе этого позволить. Я видела людей, не имеющих страховки.
        Больницы не имеют права отказать в лечении, но если нет страховки, то человек будет ждать своей очереди сутками, неделями и месяцами. Бомжи вперемежку с детьми, беременные женщины, младенцы, вонь туалета, бегающие и вопящие пятилетние дети. Какой-то концлагерь. Кто-то кричит, требуя срочной помощи. Кто-то просто тупо смотрит в стену.
        В один из последних дней появилась моя мать. Открыв глаза, я увидела, что она меня издалека фотографирует.
        – Зачем ты меня фотографируешь? – психанула я, зная мамину страсть к фейсбуку. Я знаю, что ее посты будут направлены на то, какая она несчастная. Драма! «Вот, посмотрите, что случилось с моей любимой доченькой. Бедная я! Бедная, бедная я!» Когда я попросила мать убрать телефон, она с раздражением выскочила из палаты.
        На следующий день с помощью Джейн я заказала цветы и шарики в благодарность медперсоналу. Двое сильных мужчин погрузили меня на носилки, закрепили ремнями и увезли по длиннющим серым коридорам госпиталя, как какой-то мешок картошки.
        Путешествие в реабилитационный центр заняло 20 минут. Во время этой перевозки ко мне было приковано много разных взглядов. Только теперь это были уже не те взгляды, к которым я привыкла. Жалость, сочувствие, сострадание – унижающие взгляды. Взгляды, напоминающие мне потных нищих людей в советском автобусе, когда я, как и другие школьники, возвращалась из школы домой.
        Весь этот процесс, из палаты в палату, занял не более часа. «Неужели Пол не мог отложить свои дела хотя бы на час?» – думала я. Ну да, понимаю. Менеджмент этой бухты очень строг. Если лодка не запаркована вовремя, это место могло быть отдано кому-то другому. Хотя это его причал, и был его многие годы, чего волноваться-то?
        – Про какой нафиг долбаный менеджмент ты сейчас думаешь? – зазвенело вдруг у меня в ушах.
        «Кто это?» – подумала я.
        Голос казался очень знакомым. Только теперь какой-то взрослый. Острота внезапного узнавания пронзила меня, перехватив дыхание. «Это же Вета!»
        – Привет, подруга, приехали. Ты точно сошла с ума! – громким и уверенным голосом продолжала она. – После всего, что ты с ним пережила, ты еще веришь в сказку про менеджмент? И вообще во все его сказки?
        – Но он же мне объяснил. Это вполне уважительная причина. Я же все понимаю, – тихо сказала я.
        Я что, тронулась?
        – Ты вообще с ума сошла, Лиза. Да пошел он на три буквы! Это все его вина. ЭТО ЕГО ВИНА, ПОНИМАЕШЬ? Он должен был тебя забрать в тот вечер, – в бешенстве кричала Вета. Ее голос был наэлектризованно убедительным и очень красивым.
        – Я не знаю. Может быть, я что-то перепутала, – неуверенно сказала Лиза. – Он же мне так и написал…Cicero… Фрэнк… День рождения…
        Или до этого я была под огромным количеством стероидов и лекарств, или у меня была частичная потеря памяти от сотрясения мозга, голос Веты моментально перенес меня обратно в тот день, субботу 7 мая.
        – Как он мог быть на дне рождения Фрэнка, когда у него якобы уже был забронирован отель на весь уик-энд с тобой в Сити? – кричала Вета.
        И я, и Лиза как всегда, бесконечно продолжали искать ему оправдания.
        Я лежу в этой скорой, перемотанная ремнями, как кокон какой-то поломанной бабочки. Как мешок с картошкой, чувствуя каждую кочку, каждую колдобину на дороге в своей голове. Мое парализованное тело ничего не понимает, и я в каком-то забытьи, абсолютно оторванная от реальности, в данный момент нахожусь то ли в Чикаго, то ли в Минске. Я не знаю, как объяснить этот внутренний диалог. С кем я вообще разговариваю? Меня разрывает на части. Мне кажется, я схожу с ума. Кто прав?
        – Но подожди. Он же провел со мной в больнице пять недель. Он обещал меня не бросить! – вслух громко возмутилась я.
        Краем глаза я заметила, что на меня смотрит медбрат удивленными бешеными глазами.
        – Are you ok?[36 - Вы в порядке?] – заботливо спрашивает он.
        – Неужели ты ему не веришь? – говорю я Вете вслух.
        – Не верю ни одному слову, вылетающему из его вонючего лживого рта, – криком отвечает она.
        – What is going on?[37 - Что происходит?] – медбрат положил руку мне на лоб. – How do you feel?[38 - Как вы себя чувствуете?]
        – Но как же? Он ведь так добр ко мне! – пытаясь защитить Пола, шепчет Лиза.
        – Да, я добр, работа такая, – улыбнулся медбрат – Something is going wrong over here[39 - Здесь что-то не в порядке.], – крикнул он своему коллеге-водителю.
        Вета продолжала:
        – Это все он! Это он! Это его вина!
        – Пожалуйста, успокойтесь. Мы почти приехали, – медбрат занервничал.
        Мало того, что парализованная, так еще и сумасшедшая.
        Этот внутренний диалог ввел меня в состояние шока. Я потеряла сознание и очнулась уже только в палате RIC – Чикагского Реабилитационного Центра.
        Палата была рассчитана на двух человек. Довольно просторная. Но все же больше простора было у койки, находящейся возле окна. Моя кровать находилась ближе к двери. Между нами была штора, что не позволяло мне видеть не только другого пациента, но и окно. Часа через три я услышала в коридоре Пола, который, похоже, разговаривал с врачом. Я узнала его по голосу и безоговорочной манере становиться своим в любой ситуации. Он с важным видом советовался с доктором, рассказывая ему, какую огромную работу проделал, поднимая все свои связи. Непонятно, кого он пытался удивить и поразить – себя или доктора. «Нахал», – услышала я презрительный голос Веты.
        В палату вошел доктор. У него были азиатские черты лица, белоснежно строгий халат и очень теплые мягкие нежные руки.
        Он, как и множество врачей до него, начал трогать мое лицо, светя мне в глаза, меряя пульс, заглядывая мне в рот.
        – Нам предстоит серьезный разговор. Вы предпочитаете разговаривать наедине? Следует мне попросить всех выйти и освободить помещение? Или вам так удобно?
        – Я останусь с ней, – громко и важным тоном сказал Пол. «Мой любимый…» – с восхищением, благодарностью и нежностью подумала Лиза.
        – Пускай останется, – прошелестела я, зная, что Пол оскорбился бы, скажи я иначе.
        Врач присел на стул, стоявший рядом с моей кроватью, и начал долгий монолог, перемежающийся сложными медицинскими терминами.
        – У вас одна из самых сложных травм центральной нервной системы. Частично разорван спинной мозг в районе пятого позвонка. Здесь, в этом центре, мы стараемся вернуть пациентов к жизни посредством физиотерапии, голосовой и occupational терапии.
        – Что такое оккьюпейшенл терапия? – перебила я доктора.
        – Это терапия, направленная на то, чтобы научить вас навыкам повседневной жизни в вашем новом положении. Заново научить вас элементарным действиям по обслуживанию своего тела, – важно ответил он мне. – Уровень вашей травмы не позволяет нервам проносить сигнал ниже пятого позвонка. Именно поэтому на данной стадии у вас не двигается ничего ниже уровня шеи.
        – Какие у нее шансы? – спросил Пол.
        Ни один американский врач никогда конкретно не назовет прогнозы, боясь потом быть обвиненным в несоответствующих обещаниях, поэтому врач ответил:
        – Я бы очень хотел дать вам благоприятные прогнозы, но, к сожалению, вряд ли вы когда-нибудь сможете шевелиться, поэтому, – быстро продолжил он, – в этом центре мы сделаем все необходимое, чтобы научить вас приспособиться к новой жизни.
        – Get the fuck out of my room! Убирайся из моей комнаты! – вдруг закричала Вета. Эта реакция была непредсказуема ни для кого, включая меня саму. – Раз у вас здесь такой замечательный центр, у вас должны быть для меня прогнозы получше! – в гневе и вспышке слепой ярости орала я на врача.
        Пол, все еще в шоке от моей реакции, о возможности которой он не имел даже понятия, собственно, так же как и я, с выпученными глазами важно задал мне вопрос:
        – Что это вообще такое было?
        – Это ты о чем? – спрашиваю я, плача.
        – Что это за реакция такая? Контролируй себя! Он же врач.
        – Мне не понравилось, что он назвал меня овощем, и что я никогда не буду шевелиться, – всхлипнула я.
        – Тебе надо научиться принимать вещи такими, какие они есть, – начал поучать меня Пол.
        – Я не собираюсь принимать вещи такими, какие они есть! Не только шевелиться – я и ходить буду. Если ты в меня не веришь – вали отсюда немедленно! – истерично кричала я голосом Веты.
        – Что с тобой? Это не ты. У тебя нервный срыв.
        Пол такого не ожидал от Лизы.
        – Ты с ума сошла! Посмотри на себя. Я столько для тебя сделал! В чем виноват этот врач? В чем виноват я?
        – Ах так? В чем ТЫ виноват? – с ударением на «ты» сказала я. – Убирайся отсюда! Пойди и подумай, в чем ты виноват, motherfucker! Ты должен был меня забрать! Открывай телефон и покажи мне на емэйле подтверждение бронирования отеля в ту субботу. Немедленно! – Вету невозможно было остановить.
        – Пока ты не успокоишься, я ничего тебе не покажу. Приведи себя в порядок, у тебя нервный срыв. Ты отыгрываешься на мне точно также, как твоя мать срывает злость на всех вокруг! – никакой жалости, никакого сострадания в глазах у Пола не наблюдалось. – Полежи и подумай. А я пошел. У меня дела.
        Пол с выражением уязвленного достоинства на лице, хлопнув дверью, покинул меня.
        Я проплакала три часа. Мои слезы надоели всем, и мне самой, и моей соседке по палате, женщине лет семидесяти. Это была довольно мерзкая особа, из тех американок старой закалки, такая домохозяйка Трумэнской эры с начесом на голове, мелкими мышиными чертами лица и слащавыми речами.
        Мышка начала меня успокаивать: «Honey[40 - Дорогуша, милая], тебе бы быть повежливее. Есть как есть. Признай, что все теперь изменилось. Будь рада, что ты попала сюда, и что у тебя такой замечательный man[41 - Мужчина]».
        После этого я плакала еще час. Мне было жалко себя. Слезы просто тихо текли по моим щекам, и я не могла их вытереть. Я не могла высморкать нос, который был забит соплями от плача. Все текло по лицу, по подбородку, я задыхалась из-за распухшего забитого носа. «Боже, какой ужас», – думала я.
        – Что мне теперь делать? – спросила Лиза.
        – Все будет хорошо. Не верь ни единому слову этой суки – отозвалась Вета. – Ты все сможешь. Мы всегда побеждали. Вспомни, какая ты на самом деле. Ты что, забыла?
        Мне больше нравились настроение и железная твердость Веты, нежели слабая, вечно в себе сомневающаяся Лиза.
        До конца августа, полных 90 дней, я пробыла в этом центре. Каждый день со мной занимались по 4 часа. У меня был главный физиотерапевт Патрик, в обязанности которого входила моя моторика. Келли, мой occupational therapist, должна была научить меня новым бытовым навыкам. Терапевт речи и голоса, уже не помню ее имени, очень неприятная особа и психолог, молодой рыжеволосый парень, которого звали Киф.
        День начинался в шесть утра. Приходила нянечка ночной смены, каждый день другая, которая должна была подготовить меня к «рабочему дню». Мокрыми салфетками она вытирала все мое тело, поднимая руки, раздвигая ноги и переворачивая меня с боку на бок, проверяя при этом, не появились ли за ночь пролежни. «Ну и работка, – думаю я себе, – ладно, худая и молодая, это еще цветочки. А эти толстые люди, как она вообще может поднять их ноги, которые весят как все мое тело. И все это за 11 долларов в час! Не мудрено, что некоторые из них не выглядят счастливыми…»
        Потом нянечка, высушив и присыпав все мое тело тальковой пудрой, начинала меня одевать. Некоторые делали это с заботой, а другие – лишь бы побыстрее отделаться. Мягкость и грубость чередовались день ото дня, оставляя у меня в душе рубцы то обиды, то благодарности. Как голодная собачка смотрит в глаза хозяину, надеясь на кусочек ласки, я чувствовала себя абсолютно беспомощной. Но даже собака может убежать от хозяина. А я не могла пошевелиться, я была в полной власти этих совершенно чужих и незнакомых мне людей.
        Первую неделю терапевты занимались со мной в кровати, мучая меня своими нескончаемыми вопросами.
        Патрик колол меня чем-то, проверяя рефлекторные реакции глубоких мышц. Потом тер чем-то мягким, проверяя нервные окончания кожи, сгибал и разгибал колени. Проверял, чувствую ли я, где находится в пространстве моя нога, понимаю ли, согнуто или выпрямлено колено, повернута стопа влево или вправо. Нескончаемые вопросы. Ничего я не чувствовала. Полный ноль.
        Доктор-гинеколог зашла и начала всовывать мне пальцы во все дырки… проверить что я чувствую. От этого, очевидно, зависел план моего опорожнения. Это было первое ощущение, которое я даже сначала не заметила, настолько естественным оно было. «Ой!» – вскрикнула я от неожиданности.
        – Вы чувствуете мои пальцы? – спросила она.
        – Да, ой! – опять вскрикнула я.
        – Это очень хороший знак, очень!
        Мне стало легче…
        – Хороший знак – это хорошо, – сказала Вета.
        Келли делала тоже самое, только с моими руками. Важно записывая все в журнал, измеряя различными приборами, линейками и транспортирами.
        Речевой терапевт, крайне неприятная молодая женщина лет тридцати, холодная и равнодушная, заставляла меня читать вслух, что я очень не люблю еще с детства, предпочитая читать про себя. Дуть в какие-то трубочки, чтобы заставить мои легкие опять работать в полную силу. Требовала держать звук «А» как можно дольше, замеряя секунды на своих крутых Apple Watch[42 - Apple Watch – наручные часы с дополнительной функциональностью (умные часы), созданные корпорацией Apple.], которые она неустанно демонстрировала передо мной. Она важно жестикулировала левой рукой, намного чаще, чем правой, хотя она была правша. Непонятно, что она показывала – часы или огромный бриллиант на своем безымянном пальце. Может быть, поэтому она мне и была неприятна. Может быть, я завидовала этому кольцу. И вообще. Почему такой мерзкой особе кто-то сделал предложение. А мне нет.
        В начале второй недели нянечка пришла меня одевать и сказала: «Сегодня мы тебя пересаживаем в кресло, у тебя начинается терапия в лаборатории». Она принесла с собой какой-то ярко-синий кусок плотной материи, напоминающей парашютную ткань. И, закончив с моим гардеробом, повернула меня на бок, подсунув эту ткань под мою спину. Важно обошла кровать, небрежно повторив весь процесс, достала эту ткань с другой стороны.
        На потолке висел какой-то моторчик с рельсами через всю палату, на который я смотрела уже неделю, не имея представления, для чего он тут висит. Нянечка при помощи какого-то пульта завела этот моторчик и, двигая на рельсах по потолку, привела его к центру моей кровати. С жужжанием моторчик начал опускаться, я увидела, что на нем были 4 крючка. Она зацепила углы концов этой синей ткани крючками моторчика и начала поднимать меня вверх.
        Машинка натягивала ткань вверх, поднимая меня вместе с ней. Мои колени прижались к груди, стопы и руки торчат наружу и я вишу в этой синей безобразной ткани, как в коконе. Ужасное ощущение беспомощности и унижения пронзило меня насквозь.
        «Как тощий плод, до времени созрелый,
        Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,
        Висит между кустов пришлец осиротелый
        И час их красоты – его паденья час…»
        – звенело в ушах стихотворение Лермонтова, которое еще в школе оставило у меня привкус отвращения, гадливости, смешанной с непониманием, какой-то намек на несовершенство человечества.
        Машинка по рельсам медленно направилась в сторону инвалидного кресла, которое вчера вечером привез какой-то симпатичный парень из техобслуживания. Я смотрела на это кресло всю ночь. Противоречивые чувства, вроде оно дает какую-то свободу – свободу передвижения и возможность вылезти за пределы этой осточертевшей мне палаты. С другой стороны – это инвалидное кресло. «Инвалид!» – гремело у меня в ушах. Я не хочу быть инвалидом!
        Потом также медленно, с жужжащим звуком нянечка опустила меня в него и отстегнула концы синего парашюта. Я не покидала эту палату уже восемь дней и была рада посмотреть по сторонам, когда она везла меня по коридору.
        Красивая больница. Все такое яркое. Лощеное, чистое, очень хорошего качества. Спасибо страховке. В открытых дверях других палат, мимо которых мы проезжали, были такие же несчастные люди, как и я. Бездвижно лежали в кроватях и смотрели в потолок. Я прекрасно знала, что они сейчас чувствуют. Они просто считают точки на подвесном потолке. На моем потолке был один миллион четыреста восемьдесят пять тысяч шестьсот шестьдесят точек.
        Едем дальше. Поворачиваем влево. Справа огромный ресепшен, с такими, как мне теперь кажется, красивыми барышнями, прически, помада, движения… Вольные и свободные. Пальцы быстро стучат по клавиатуре… маникюр! Сердце опять сжалось. Больно…
        За ним лифты, на которые неприятно даже сейчас смотреть, потому что они ассоциируются у меня со свободой. Люди свободно передвигаются, шевелят ногами, входят в лифт и тю-тю, навстречу новым приключениям за пределами больницы. Приключениям, которых у меня больше нет и, видимо, никогда не будет. Накатывающиеся слезы начинают щипать глаза. Справа огромный спортивный зал с абсолютно неизвестным мне доселе оборудованием. Огромнейшие окна зала, от потолка до пола, выходят прямо на озеро. Нянечка запарковала меня возле окна. Или это злой рок, или какое-то издевательство, но окна этого зала выходили как раз на то место на озере, где летом собирается огромное множество яхт для вечеринок. Это место называется The Pit. Пол там заядлый завсегдатай.
        Я начала помимо своей воли плакать, пытаясь глазами найти яхту Пола в бесконечной череде этих катеров и парусников. Как мне было больно. Я напрягала зрение, пытаясь рассмотреть сквозь слезы – нет, кажется, это не он. «Как он может веселиться на яхте», – думала я, – когда я лежу здесь беспомощная, бездвижная, прикованная к кровати?» Хотя… Почему-то его давно уже не было.
        «Да он тебе только пиздит, что все время работает. Ты же знаешь, что летом он работает мало», – ехидно возмутилась Вета.
        Подошел Патрик. «Ты готова? – бодрым голосом спросил он. – Сегодня мы будем делать Tilt Table. Ты очень долго лежала, поэтому, как только я начну тебя поднимать, у тебя начнет падать давление. С сегодняшнего дня мы будем тренироваться медленно подниматься в вертикальное положение».
        Тилт тэйбл – это доска с механическим устройством, с рычагом, на которую меня опять в синем мешке с моторчиком перенес Патрик. Привязал меня ремнями, как связывают умалишенных в психушках. Он начал крутить рычаг, медленно поднимать один конец этого стола. Где-то в районе 20 градусов у меня начала кружиться голова. Еще через один оборот рычага зазвенело в ушах. Патрик это увидел, он внимательно за мной наблюдал, и быстрым движением опустил меня обратно.
        – На сегодня достаточно, – сказал он.
        – Нет, подожди. Давай попробуем еще раз, ну пожалуйста! – вскрикнула я требовательно, но мягко. Мне очень хотелось принять вертикальное положение.
        – На полное вертикальное положение, моя дорогая, у нас уйдет несколько дней.
        – Такого не может быть! – заявила Вета. – Ну пожалуйста, Патрик, еще раз, я прошу тебя.
        – Ну хорошо, – улыбнулся он, – давай попробуем еще раз.
        Патрик поднес к моим губам стакан с пластиковой трубочкой. «Попей!»
        Он опять начал крутить рычаг, глядя мне в глаза и проверяя пульс. Я изо всех сил старалась продержаться. «Крути медленнее», – попросила я. У меня перед глазами все поплыло. Я, вытягивая шею, старалась смотреть вдаль, на озеро, мне это помогало. «Ты еще поплаваешь в этом озере! – шептала Вета. Я старалась не потерять сознание, щурила глаза, якобы от солнца, думала обмануть Патрика.
        В этот раз мы дошли до 30 градусов.
        Электронный прибор давления начал резко пищать. Я перевела взгляд: давление 60/35. Патрик тут же опустил меня вниз и быстро начал крутить другой рычаг, уже поднимая мне ноги вверх.
        «На этом все. Попей воды».
        И опять повторилась вся процедура с синим парашютом. Обратно в кокон и в кресло.
        «Мне конец!» – сказала Лиза, плача.
        «Ты молодец», – похвалил Патрик.
        «Ты справишься», – прошептала Вета.
        Боже! Даже не знаю, описывать здесь все в подробностях или нет. Будут ли читателю интересны все тонкости и детали жизни парализованного человека. Очень неприятное зрелище.
        Начнем со скуки. После тренировок меня загружали обратно в кровать. Сидеть самостоятельно в инвалидной коляске я не могла. Тело падало то влево-вправо, то вперед. Никакого равновесия, ни одна мышца не работала ни в ребрах, ни в спине, пресс отсутствовал напрочь. Обмякшее тело фиксировали ремнями под мышками, чтобы я не выпала вперед из кресла. Как-то в зеркале я увидела себя. Обомлела и заплакала. Я потеряла 20 килограмм, лицо серое, глаза тусклые, ужас! Тело буквой «зю». Моя большая грудь лежит на животе, спина абсолютно круглая, плечи направлены вперед, а не вверх. Шея выгнута назад, чтобы хоть как-то смотреть вправо. От моей танцевальной осанки балерины осталась только память.
        В палату вошла Келли.
        – Не плачь Летта, ты привыкнешь! Люди живут и в креслах. Моя задача научить тебя новым навыкам – говорила она, гладя мое плечо.
        – Почему я такая худая, а у меня все равно торчит живот!? У меня никогда в жизни не было живота! – воскликнула я, сопя носом. – Это отвратительно!
        – Это твои внутренние органы, так сказать в свободном падении, – отвечала Келли, – стенки торса и мышцы не работают, не держат органы.
        Я с надеждой посмотрела на нее.
        – Считается, что первые месяцы наиболее важны. Мы будем заниматься, что-то может и вернуться к жизни в твоем теле! Только не сдавайся!
        – Я не сдамся! – сказала Вета. Лиза хлюпнула носом.
        – Первые два года – самый важный срок, нервы растут очень медленно. Я буду за тебя молиться… – продолжала она. – Давай потянем мышцы.
        «Молящийся доктор-терапевт, – подумала я. – Значит, мои шансы и вправду минимальны».
        Келли подняла мою правую руку. Твердыми профессиональными движениями она начала растяжку моих пальцев. Каждого пальца. Так и сяк, минуту на каждый. Потом мышцы кисти и запястья… Время шло так медленно. «Какая скучная профессия», – подумала я. Потом локоть, плечо. Отодвигая мою прямую руку назад, она сказала:
        – Твои мышцы очень эластичные, это большая редкость.
        – Я когда-то раньше танцевала, – ответила я.
        – Да? Как интересно, расскажешь мне?
        – Не сейчас, мне это уже давно не интересно, – засмеялась Вета, – если хочешь, можешь на ютубе посмотреть мои соревнования…
        Вошла медсестра. «Пора принимать лекарства», – сказала она, сканируя пластиковый браслет на моем запястье. – Так, кто это у нас, назовите свое имя».
        Я назвала. Обычная рутина, четыре раза в день тоже самое, уже порядком раздражает. Я что, психбольная? Имени своего не знаю.
        Дата рождения?
        Июль 16, 1978 говорю я, блин, мне через две недели стукнет тридцать восемь!
        Майк, мой отчим, приезжал ко мне три раза в неделю, как часы. По вторникам мы спускались на второй этаж в больничную часовню. Служба была не то католическая, не то лютеранская. Я не разбираюсь. По крещению я православная, но там, в этой небольшой комнате, Бог был для меня богом. Церковь была полна народу.
        Пара-тройка волонтеров, поп и много-много людей в инвалидных креслах или на костылях. Инсульт обездвижил и исковеркал некоторых до неузнаваемости. Были тут и пациенты без ног и без рук, были и маленькие дети, простреленные на юге Чикаго шальной пулей из рук неконтролируемых gangs[43 - Банды]. Жалко людей, и как их много…
        Были тут и нормальные, не переломанные и не простреленные мужчины и женщины, которые были настолько толстые, что не могли ходить. Жили себе в инвалидном кресле, не забывая вовремя кушать. У каждого был огромный, на два литра, пластиковый стакан с колой или еще чем, кто знает. Мой живот уже не кажется мне таким большим.
        Из-за наших с Майком многочисленных приходов сюда нас уже тут знали. Я начала понемногу улыбаться, особенно детям. Такие чистые и наивные, у которых шальные пули криминальных банд и бессмысленных разборок украли полноценное будущее. Полностью парализованные на всю оставшуюся жизнь – стоило ли выживать? – стучит в моем мозгу. Эти дети сидят напротив меня, как куклы в своих маленьких, будто игрушечных, креслах, вызывая у меня резкий, сильный приступ жалости, сжимающий тисками мое сердце. Мне неприятно даже представить, как время и боль, тяжелая жизнь инвалида, потушит в их глазах этот детский наивный блеск, который я наблюдаю сейчас.
        Пациенты сидят рядами, друг напротив друга и разглядывают присутствующих. В их глазах или зависть, или жалость. Ампутированные ноги завидуют мне, я, в свою очередь, завидую им, у них все работает, и руки, и торс. Одна женщина без рук по локоть, вижу, тоже разглядывает меня. Я думаю: «Нечему тут завидовать, у тебя хоть плечи работают». Все пялятся. У них хоть что-то шевелится, хоть нос могут почесать. Слезы льются. Майк вытирает мне слезы. Молимся все хором. Становится легче.
        Однажды в самом конце июня в часовню вошла пожилая, но очень красивая женщина. Я сразу ее увидела. Вся лощеная, холеная, одета с иголочки, в луи виттоне на плоской подошве, у меня тоже такие есть. Она опиралась на трость, черную с какими-то стразами. Я такого еще не видела. Перед началом церемонии поп, или как его там называют у лютеран, представил ее как survivor[44 - Выжившая] после такого же перелома шеи, как и у меня. Он сказал, что она была пациенткой этой больницы тридцать лет – ТРИДЦАТЬ! – мне стало плохо – и сегодня пожертвовала огромную сумму госпиталю. Все, кто мог хлопать – захлопали. Я сидела, не шевелясь.
        Помолимся…
        Когда все закончилось, и народ начал выруливать или, прихрамывая, выползать из часовни, эта дама разговаривала с попом. Когда она закончила, я позвала ее. Получился шепот.
        – Excuse me, may I speak to you for a moment please?[45 - Простите, могу я поговорить с вами немного?]
        Она меня не услышала. Майк подскочил и окликнул ее еще раз. Она обернулась и с улыбкой медленно, слегка прихрамывая, подошла ко мне.
        – Doctors say that it’s not possible that I will ever walk again[46 - Доктора говорят, это невозможно, что я снова когда-нибудь смогу ходить.], – сказала я, – расскажите мне, как у вас это было, пожалуйста.
        Она склонилась ко мне и прошептала:
        – Дорогая, запомни только три вещи, – сказала она, – убедись, что у тебя всегда есть страховка; помни, что на этот результат у меня ушли годы жестких тренировок – никогда не сдавайся; и третье – fuck doctors[47 - К черту докторов.], верь в себя!
        «Видишь?! – воскликнула Вета. – Нет ничего невозможного!»
        «Да, но это же тридцать лет! Ты слышала? Тридцать лет!!!» – с ужасом сказала Лиза.
        Майк вывез меня из часовни.
        На следующий день все то же самое. Утро с мокрыми салфетками, памперсы, няня чистит мне зубы, причесывает волосы. Мы вместе выбираем, что я сегодня надену. Ее зовут Беверли. Худощавая пожилая черная женщина с добрым лицом. Кажется, она специально при планировании смен приписывается к моей палате. Она мне очень нравится и мне кажется, это взаимно. «Ах ты моя модница! – говорит она, – сегодня что наденем, опять черное?» – шарит она по полкам моего шкафа.
        – Нет, Бев, – отвечаю, – сегодня розовое, у меня планы. Я смеюсь.
        – Что, сегодня приезжает твой мэн? – хихикает она.
        – Не знаю, наверное, как обычно через день.
        В июне он приезжал сначала через день, потом реже. Потом еще реже. Обычно вечером. Когда весь этаж уже в постелях делает двухчасовую bowel program[48 - Процедуры опорожнения кишечника], и вонь стоит на весь коридор.
        – Сегодня я буду стоять! – заявляю я уверенно.
        – Дай бог, – говорит Беверли, надевая мне памперс. – Давай одеваться, скоро обход.
        Мой азиатский врач, доктор ?, Doctor Qi, входит в мою палату ровно в 6:30 каждое утро. Три секунды слушает легкие и сердце. «Есть вопросы?» – мягко, типа с заботой, спрашивает он. После того как я его послала, мы редко разговаривали, но сегодня он подвинул стул и присел возле моей кровати. Беверли тактично удалилась. Чувствую, моя соседка за шторой напрягает слух.
        – Сегодня, мисс Джордж, вы познакомитесь с психологом. Вам надо кое-что с ним обсудить… – деликатно начал он – Вы, наверное, уже заметили, что у вас нет менструации?
        «Точно! – подумала я. – Может, поэтому мне и звонили из офиса гинеколога?»
        – Анализы показали, что во время вашей аварии вы были на третьей неделе. К сожалению, беременность невозможно было сохранить, когда ваше сердце остановилось во время операции. I am very sorry[49 - Мне очень жаль.], – сказал он сочувственно.
        «Беременная? Пол так мечтал о дочке!» – Лизу начало трясти.
        «Может, это и к лучшему», – подумала Вета.
        – Психолог с вами сегодня поговорит, есть ли у вас еще вопросы?
        Я отодвинула вопрос беременности в сторону, как с детства научилась у Веты. Все проблемы решаемы, а если нет, то есть как есть. «Не стрессуй, это не поможет, проехали», – говорила она. Поэтому у меня с детства была эта способность – блокировать проблемы, кладя их в коробки и ставя на дальнюю полку в моем воображении. Это очень помогло мне в жизни, не рассеивать внимание на проблемы, не поддаваться стрессу. Правда, эта способность отказывала, когда дело касалось Пола. Беременность на полке, займусь ею позже, а сейчас:
        – Да, у меня есть вопросы, доктор.
        – Слушаю вас.
        – Мне надоел tilt table, чем больше я на нем лежу, вся связанная, тем больше у меня кружится голова. Я хочу встать. Дайте мне таблеток для регуляции давления! – потребовала Вета.
        – Во вторых, я тут как зомби без свежего воздуха, это что, тюрьма?
        И правда, это не зона и даже не госпиталь, это реабилитационный центр, и народ с разрешения врача выходил на улицу.
        – Можно мне разрешение?
        И тут Вету понесло. Мягко, но настойчиво и уверенно, как до аварии, как женщина с чувством собственного достоинства, я продолжала:
        – В-третьих, эта программа, как она называется? Bowel, чистка кишечника, грубо говоря, почему весь этаж срет в одно и тоже время? Сразу после ужина. Это самое время, когда приходят визитеры! – доктор хотел возразить, но я не дала ему даже рот открыть. – Я хочу перенести это на утро, пожалуйста, и когда все занимаются своей жопой, я хочу быть на улице.
        На этом я не остановилась.
        – Вы обещали, что мы будем учиться нормально жить в коляске, это не нормально – кто-то еще ужинает, а кто-то в это время какает за шторкой. Кто-то быстро, а кто-то по два часа, это не дело!
        Доктор в отупении смотрел на меня. С ним никогда никто так раньше не разговаривал. Соседка за шторкой не дышала, как раз в этой тишине у старушки, видно от шока, громко заурчал желудок. Доктор Ким отвечал:
        – Эта программа рассчитана на тренировку тела опорожняться в одно и то же время, чтобы избежать инцидентов в будущем. Так как мышцы кишечника не работают… – он прочитал мне экспресс-лекцию, в принципе интересную, про мышцы толстой кишки.
        – Но почему вы решили, что мне надо срать именно вечером? И потом спать всю ночь в вонючей комнате? Потому что утренняя смена не хочет этим заниматься? Отлично, тогда я буду это делать с ночной сменой в пять утра.
        «Доброе утро, соседушка, – подумала я, – мой ужин ты больше не обвоняешь!»
        Я получила разрешение доктора на все свои требования.
        Слухи и шепот обо мне поползли по всему этажу.
        Второй перекресток. Знаки…
        Волна жалости к себе и злость за неправильно принятые решения в моей жизни накрыла меня, как только из палаты вышел посетитель. В такие моменты – я уверена, вы знаете, о чем я говорю – хочется вернуть прошлое, исправить ошибки. Ощущение безысходности, раскаяние и угрызения совести перед самой собой.
        Добрый, высокий, очень даже симпатичный Джек, мой давний друг и мой семейный адвокат, приходил навестить меня с огромным букетом цветов. Мы проговорили два часа. Он смотрел на меня с нежностью, той самой нежностью, с которой он смотрит на меня уже шесть лет. Я знаю, что он в меня влюблен. Мне с ним было бы скучно, уж слишком он правильный…
        Мы познакомились шесть лет назад, но наши отношения так и не развились в романтическом направлении. Мы стали друзьями. Джек был моим адвокатом. Он занимался разводом с Алленом и всякими остальными мелкими делами, которые постоянно сыплются на рядового американца. Он всегда был моим планом Б. Я никогда ему ничего не обещала. Мы не строили никаких планов, и каждый жил своей жизнью.
        Где-то год назад, после очередного скандала с Полом, когда мы расстались больше чем на месяц, я вновь приоткрыла шлюз для своих отношений с Джеком. Мы замечательно проводили время - театры, опера, балет, где не надо много общаться - культурная интеллектуальная жизнь, которой у меня никогда не было с Полом. Джек также представил меня юридическому сообществу. Многие его коллеги и даже судьи стали моими клиентами, включая и самого Джека. В этот месяц, что мы с ним встречались, Джек летал на крыльях. Он был очень счастлив. Он, мягко намекнув, дал мне понять, что хотел бы со мной серьезных отношений. Но тут загвоздочка - я живу далеко от города, он живет в противоположном направлении.
        «Как ты себе это представляешь, Джек? - спрашивала я. - Между нами почти два часа езды, без трафика. Мы можем встречаться только в Сити, иначе все время потратим на переезды». Таков был мой вежливый отказ, которого Джек не понял. Этот разговор состоялся за бизнес-ланчем в один из понедельников ноября 2014 года, то есть не так давно после того, как моя жизнь с Полом окончательно превратилась в ад. Ад, из которого я не могла или не имела уже сил выбраться.
        Видно было, как за этими любящими глазами лихорадочно работал его мозг, пытаясь найти оптимальный вариант. К пятнице той же недели, когда мы собирались ехать в оперу, Джек попросил меня встретиться с ним по какому-то странному адресу за три часа до премьеры.
        «Какой-то сюрприз», - подумала я. Хотя мне и было неудобно, я, отложив дела, поехала туда. У главного входа в шикарный небоскреб на берегу Чикаго-ривер он встретил меня с какой-то женщиной. «Познакомься, это мисс Ребекка, мой агент по недвижимости», - представил нас он. Мы мягко пожали друг другу руки и после этого прошествовали внутрь. В лифте, нажимая на кнопку пентхауса, Джек сказал: «У меня для тебя сюрприз, пожалуйста, не отказывайся сразу, дай себе время подумать», - только и произнес он.
        Лифт моментом поднял нас на 75 этаж и, как в голливудских фильмах, никелированные блестящие двери открылись в огромную шикарную квартиру. Я обомлела. Ребекка водила нас по комнатам, показывая кондоминиум. После двадцати минут экскурсии, она деликатно удалилась. Джек и я стояли возле огромного окна, глядя на реку, впадающую в озеро.
        Вообще-то здесь надо отметить, что Чикаго-ривер – это единственная река, которая выпадает из озера, девятое чудо света, созданное руками человека. Как и во всех больших городах раньше канализация и отходы предприятий сбрасывались в реку, которая загрязняла озеро, а город Чикаго, все несколько миллионов человек, пили эту воду. Поэтому в 1900 году город, чтобы защитить здоровье населения, вложил огромную сумму денег и человеческого труда в изменение течения реки.
        – Что мы здесь делаем, Джек? - спрашиваю я, уже, в принципе, догадываясь об ответе.
        – Ты знаешь, я подумал, - застенчиво отвечает он, - что у нас с тобой в Чикаго может быть своя квартира, чтобы тебе не ездить туда-сюда каждый день. Здесь даже недалеко есть хорошая школа, куда ты можешь перевести ребят, если захочешь постоянно здесь жить.
        Я охренела. Пентхаус с тремя спальнями, сияющей полированной мраморной кухней и всеми возможными наворотами в лучших традициях «Династии». Я стояла в онемении. Или это он охренел? «Это значит серьезные отношения. Боже, как не вовремя, Джек! - думаю я. - Как не вовремя…»
        Он говорит: «Не отказывайся, не подумав». В тот момент моя ненависть к Полу восторжествовала. «Я, в принципе, согласна, - говорю я, - но дай мне еще пару дней обдумать это».
        В субботу вечером с группой друзей мы отдыхали в баре. Мы были оба уставшие после тяжелой недели, и Джек предложил слетать на три дня в Вегас, развеяться. Я согласилась. Мы встречались уже месяц. Мне с ним было очень спокойно.
        И вот тут это слово, спокойствие! Это то, чего хочет любая женщина, скажете вы. Но к спокойствию я не привыкла. Американские горки эмоций с Полом уж точно нельзя было назвать спокойствием. Или это женская глупость, или бушующая кровь, или чертовы гормоны, но спокойствие в то время казалось мне скучным. Идея полететь в Лас-Вегас не была скучной. Я подумала, что это будет приятным разнообразием в наших очень «спокойных» отношениях. Джек тут же по телефону забронировал вылет на следующее утро и отель Bellagio на три дня.
        После вечеринки он отвез меня домой, чтобы я успела собраться и отдохнуть. И вот здесь я хочу поделиться с вами своим мнением по поводу всяких там знаков, которые шлет нам жизнь и вселенная. Знаки настолько запутанные, что мы очень часто их не понимаем, а, не понимая, игнорируем.
        Пол появился в моем доме в ту ночь абсолютно неожиданно. Я не видела его уже больше месяца. Мы вообще не общались. Он стоял на коленях, плакал, объяснял какие-то причины, болтал, молил, просил без остановки. Возбуждал меня своими прикосновениями и поцелуями. Я не сдавалась. У меня же есть Джек. Но, как и любая женщина на пике сексуальности, не имевшая секса уже почти шесть недель, через некоторое время, я все-таки сдалась. Лучше б я дала Джеку! Знаете это чувство, когда все закончилось, и ваш мозг по кусочкам собирается после оргазмов, вот это чувство, когда вы спрашиваете себя: «Блин, вот зачем? Зачем я это сделала?»
        Мы уснули под утро. Меня рано разбудил звонок Джека.
        Знак первый: лететь или остаться дома?
        В ту ночь перевели часы. Я опоздала на регистрацию. «Ничего, не волнуйся», - говорит он мне, - Езжай в аэропорт, я пойду пока поменяю билеты», - без крика и раздраженных обвинений, которые бы точно последовали от Пола.
        Я вылезла из кровати в семь утра и, схватив свою сумку, тайно сбежала из собственного дома. По приезду в аэропорт оказалось, что у нас есть еще три часа до вылета. Мы с Джеком позавтракали, и тут он сказал, что Ребекка ждет ответа. Все документы готовы, нужно только подписать их онлайн. «Что же мне делать?» - свербило у меня в голове. Ведь прошлой ночью я изменила Джеку.
        Я, как зомби, прошла с ним в бизнес-центр. Джек – адвокат, он развернул все эти приложения и начал пробегать глазами контракт, ставя электронные инициалы и подписи на каждой странице. Я сижу, в голове туман. Жду знака.
        Внезапно поднимаю взгляд. Огромный циферблат вдруг почему-то так громко стал щелкать секундной стрелкой. Я не могу принять решение, а каждая секунда на счету. Я смотрю на Джека, который готов одной электронной подписью бросить все к моим ногам. Мне нужно срочно на что-то решиться. Стены бизнес-центра сужаются вокруг меня, воруя уверенность. Почему я не могу сделать выбор? Что со мной не так? Жду знака…
        Тут на телефон приходит много сообщений от Пола. Сыплются, как из ведра. Наверное, не было связи, а потом она появилась.
        «Ты где?»
        «Куда ты делась?»
        «Мне без тебя неуютно».
        «Я готов продолжить. Вернись, любовь моя».
        «Я в Старбаксе», - пишу я.
        Он отвечает: «Купи мне кофе, детка».
        «Скоро буду».
        «Ты спи пока».
        Джек это все видит и, по-моему, догадывается.
        В этот момент у меня в голове внезапно пронеслась шокирующая мысль: «Мне нужно срочно трахнуть Джека!! Где тут номера?»
        Мне показалось, мне было бы легче сделать выбор по этому параметру. Даже если бы Джек оказался хуже в постели, а так оно наверняка и было бы в первый раз, он бы победил все равно, если только совсем не безнадежен. У него множество других достоинств. А уж этому я его научу. Я постеснялась даже думать про это, не то что говорить ему. А надо было бы… Перекресток…
        Я жду второго знака. Может быть, раз по воле случая я проспала, так было и надо? Я наблюдаю за этим статным мужчиной… Что же я делаю?! Паника.
        Я нервно встала, вышла в холл. Жду знака свыше.
        Знак второй. Неожиданно приходит сообщение от моей матери: фотографии ее, лежащей в больнице. У нее было что-то с желудком, но ничего опасного. Я тупо смотрю на фотографии. «Значит, так надо», - думаю я. Ему будет очень больно. Или же так надо? Почему я проспала? И почему эти долбаные часы перевели в ту ночь, а я не знала? Я должна была уже лететь в Вегас, а не сидеть в этом бизнес-центре, и не видеть фотографии от матери, и эти документы на квартиру, и не принимать срочные решения, которые я сейчас была не готова и не хотела принимать. Или же это были знаки, что мне вообще не надо было вылезать из кровати с Полом и давать надежду Джеку?
        В половине одиннадцатого с двумя чашками кофе из Старбакса я завалилась обратно в постель к Полу.
        К четырем часам вечера, едва вылезши из моей кровати, Пол уехал. В очередной раз. Неизвестно насколько. Боже, как больно…
        В пять Джек прислал фото себя в отеле: «Собираюсь на шоу. Скучаю!»
        Потом еще одно: «Надеюсь, твоя мама в порядке»…
        Дура!
        Я не смогла правильно прочитать знаки, или вселенная просто надо мной издевается?

*
        Я лежу в палате одна за шторкой, огражденная от всего мира, и смотрю на эти красивые цветы, которые Джек, видно, с такой любовью выбирал. «Да, подруга моя, ты облажалась», - говорю я сама себе.
        На дворе июль месяц. Пол приходит крайне редко. В мае, в первой больнице, он был со мной каждый день, скорее всего, на адреналине, подстегиваемый ненавистью моей матери и молчаливым осуждением окружающих. Он был внимательным, стараясь показать себя заботливым и любящим. Но мышка-то знает, чье просо съела. Он знал, что он виноват. В июне он приезжал сюда через день, часто опаздывая. В те дни, когда он не мог приехать, мы разговаривали вечерами по фейсбук мессенджеру. К концу месяца он уже мог не появляться по два-три дня.
        Однажды, разговаривая по телефону о том о сем, мы договорились созвониться на следующий день через видео. Но в тот день поздно вечером мне очень захотелось увидеть любимое лицо, и я без предупреждения сделала ему видеозвонок. Я попросила нянечку набрать его. Он не поднял трубку. «Странно», - подумала я. Позвонили еще раз. То же самое. После пятнадцати минут раздумий и волнений мы набрали его телефонный номер. Безуспешно. Бев смотрела на меня с сочувствием - опять эти взгляды. «Звони еще раз». Ноль. Всплывает в памяти красивая кухня в доме моего мужа Аллена, «звонкий голос» и я, распластанная по полу. «Еще раз!» - настойчиво требую я. «Ваш абонент временно недоступен…»
        – Успокойся, Летта, пожалуйста, - говорит Бев. - Тебе нельзя нервничать. Давай спать. Завтра он приедет и все будет хорошо.
        Так как теперь, с разрешения доктора, я могла выходить на улицу, мы встречались с Полом в парке. Однажды вечером, первого июля, я сидела в парке, долго ждала как всегда опаздывающего Пола. Я, как и все остальные пациенты этой больницы, уже имела поилку, которую каждый день Бев секретно обновляла мне вином. Я сижу в этом парке, смотрю на озеро, темнеет, девятый час. Появляется Пол. Весь такой при полном параде. Одет с иголочки - вещи, которые я ему когда-то купила, гладко выбрит, пахнет как бог секса.
        Я говорю: «Ты куда собрался?» Пятница, вечер в Чикаго… Он говорит: «Я только что еду с работы. У меня завал. Ты понимаешь, все от меня чего-то всегда хотят!» Я смотрю на него внимательно. Глазки бегают, но весь такой важный, машет руками. Я сосу свое вино, прошу его: «Прикури мне сигарету». Он помогает мне курить. Я говорю: «Зачем ты мне врешь? Если куда-то собираешься - так и скажи. Я все понимаю». Он выпучил на меня глаза: «Да как ты смеешь так говорить? Я специально переоделся в офисе для тебя! Чтобы сделать тебе приятное…»
        «Какое к черту это приятное? Я сижу тут в памперсе, беспомощная, курю из твоих рук, пью вино через трубочку, без макияжа, чувствую себя полным ничтожеством», - думаю я. Прошу его закурить мне еще одну сигарету. Опять слушаю его рассказы о собственной важности, о важности его дела, о глупости всех окружающих, жалобы на работников. Я все знаю про его бизнес. Мы его вместе построили. «Прикури мне еще». - «Да сколько ты можешь курить?» - смотрит он на часы. Что-то очень часто в тот вечер он смотрел на часы. «Как ее зовут?» - спрашиваю я. «Ты опять начинаешь? Как тебе не стыдно! Я так тебе предан. Я же не спрашиваю, откуда у тебя в палате столько цветов и от кого они! Кто тут к тебе шастает, пока меня нету?» - словесный понос не останавливался. «Отвези меня в палату», - сказала я.
        Каждый раз, когда он приходил, его речь была только о том, какой он несчастный, как ему сложно, как разбились все его мечты.
        – Ты сломала мне жизнь! - кричал он мне в лицо. - У нас были такие планы! Помолвка! Свадьба! Все наши планы пошли псу под хвост, потому что ты такая истеричка! Почему ты поехала в тот вечер пьяная за рулем не пойми куда? Почему ты не поехала в отель, ждать меня? Это ты виновата во всем, что произошло! Ты разрушила мне жизнь!
        Мне противно и начинает подташнивать.
        Я просто сижу в этом парке, в этом долбаном кресле, ни одна часть моего тела не шевелится. Нахожусь в полной прострации, смотрю на него и не узнаю. «Так раз есть кресло, значит, свадьбы не будет?» Чувствую, что теряю и себя, и его, и собственный разум. Виню себя за то, что я поехала, за то, что я такая дура, зачем, зачем я это сделала? Ведь действительно, это именно моя вина?
        Я смотрю на него, он кажется таким родным и в то же время чужим и далеким. Я привязана к этому креслу, к этой больнице, а он сейчас выйдет за дверь и поедет - куда? Красивый, свободный, вкусно пахнущий. Он поедет жить своей жизнью. Без меня. А я останусь здесь - за шторкой, огражденная от всего мира. Моей жизни больше нет - есть только больничный распорядок и клизма по расписанию.
        Неужели он не понимает, как мне больно? Как плохо? Меня и злит, и вводит в недоумение, почему от него нет никакого сочувствия, одни только обвинения и жалобы. Зачем ты тогда вообще приходишь? Если не можешь даже выразить сострадание, любовь, поддержку, успокоить мое плачущее сердце. Мне и без тебя тошно. Чтобы сделать мне еще хуже?
        Не только я, но и мои терапевты начали замечать, что после его посещений я не могла заниматься, у меня не было сил и желания. Я могла только сидеть в комнате и плакать. Я поняла в какой-то момент, что если буду продолжать с ним общаться, то никогда не смогу поправиться.
        В очередной из таких чересчур эмоциональных вечеров я, вся в слезах уже не в первый раз, вернулась в свою палату. Сложно спрятать эмоции и сделать, чтобы люди не обратили внимание, когда они кладут тебя в этот мешок-парашют, пересаживают в кровать, раздевают, моют. Я рыдала.
        – Девочка моя, твой man is not good for you[50 - Твой мужчина не хорош для тебя, не подходит тебе.], - с сочувствием в голосе сказала Бев. - Как он приходит, так ты сама не своя. После общения с ним тебя вырубает на два дня. Это не дело.
        – Летта, я не понимаю, почему в один день ты полна энтузиазма, стараешься, а в другие дни как будто отсутствуешь на тренировке. Такими темпами ты никогда не выздоровеешь, - говорил мой терапевт Патрик.
        Мой психолог Киф вторил им:
        – Этот мужчина должен или приходить к тебе по расписанию, или вообще не приходить. У тебя сейчас очень слабая психика в свете твоей травмы. Но мне со стороны видно, что проблемы у вас были и до этого. У твоего партнера полное отсутствие эмпатии, если будет интересно - как-нибудь почитай. И это ни к чему хорошему не приведет, - продолжал он, - это не лечится.
        А я опять рыдала после каждого его визита от обиды, жалости к себе и от своего одиночества. Из-за отсутствия любви и понимания со стороны любимого человека.
        Когда его не было хотя бы пару дней, я снова собиралась с силами, старалась, начинала верить в себя. После его посещений, которые становились все реже и реже, мне было плохо. Я не могла ни заниматься, ни даже есть.
        Мне нужно было сделать выбор, что для меня важнее - эта любовь или моя жизнь.
        «А любовь ли это вообще?» - спросила Вета.
        И тогда в один из таких дней я решила выбрать себя.
        Через три дня, четвертого июля, что в Америке отмечается как День Независимости, он взял меня на ужин в ресторан отеля W на Lake Shore Drive, напротив больницы. Эта улица - набережная вдоль озера Мичиган. В этот вечер там собираются все смотреть фейерверки в честь праздника. Ужин начался как обычно с разговоров про него. Ни одного вопроса про мои успехи на тренировках и на физиотерапии, только «Я», «Я» и «Я».
        – Ты знаешь, Пол, я думаю, нам нужно расстаться. Мне неприятны твоя ложь, выключенные телефоны, твоя необоснованная ревность. Давай поднимем последний тост и расстанемся по-хорошему. Я выбираю побыть одна…
        Только он открыл рот что-то возразить, ударил первый взрыв фейерверка. Я не слышала, что он мне говорил. Я только смотрела на его красное лицо, открывающее и закрывающее рот, это его тело, машущее руками, тыкая в меня пальцем. Я вижу, что он начал потеть. Залпы продолжались. Яркие цвета фейерверков. Вокруг счастливые веселые люди. Все смеются. В этих огнях он выглядел совсем старым. Сморщенный уставший злобный гном.
        Слава богу, к тому времени меня уже пересадили в электрическое кресло с голосовым управлением. Под конец салюта, в перерыве между громыхающими звуками, разрывающими небо яркими сполохами, я в последний раз глотнула шампанского, в уме произнося себе поздравительный тост, хваля себя за решение. Я голосом развернула кресло и уехала обратно в больницу. Для меня это был момент истины. Казалось, что и весь Чикаго и этот салют - все поддерживали и праздновали мое решение.
        Этому решению еще поспособствовало и то, что на прошлой неделе он неожиданно появился и присутствовал на моей тренировке с Патриком. Пол наблюдал, как я в подвешенном состоянии бултыхаюсь над дорожкой. Два терапевта сидят внизу, каждый держит меня за ногу и двигает мои ноги, имитируя ходьбу, передвигая их. Патрик поправляет мне комбинезон. Четвертый терапевт меряет давление, пятый придерживает сзади. И еще один человек у компьютера мониторит управление всего этого космического оборудования. Усилиями шестерых терапевтов врачи пытались вернуть мои ноги к жизни. Конечно, жалкое зрелище, я понимаю. Я обратила внимание на лицо Пола. Хотя он и делал вид, что радуется, и подбадривал меня, в его глазах застыл полный ужас и немой вопрос: «Fuck, что я буду с ней делать?»
        Мне все стало понятно в этом взгляде. Три года жизни с ним пронеслись перед глазами в одно мгновение. И я очнулась после комы, парализованная. Ярость охватила меня. Я смотрела на свое отражение в зеркале, изо всех сил стараясь почувствовать движение моих ног.
        И час их красоты - Ее паденья час…
        Я вылезу, вот увидите!
        «Тебе пора, - прошептала Вета. - Беги от него! Делай ноги!»
        «Да, я согласна, - грустно сказала Лиза, - плачевный финал такой бурной истории».
        «Победить себя можешь только ты, - сказала Вета. - Fuck Лермонтова! Час твоей красоты - и пошли они нахрен с их падением!»
        Она уже кричала в моих ушах: «Шевели ногами, мать твою. Шевели этими долбаными ногами!»

*
        Под громкие финальные выхлопы салюта, я въехала на свой этаж и остановилась возле окна, впитывая мое новое ощущение. Одиночество. Я одна во всем мире.
        Нет, не одиночество это было. И я не одна. У меня есть дети. А это чувство какой-то грустной свободы.
        Я сидела перед окном и смотрела на озеро, у меня лились слезы. Не знаю, сколько я так просидела. И вдруг услышала позади себя голос: «Как может плакать такая красивая женщина?» Я развернула свое кресло и увидела очень симпатичного мужчину примерно моего возраста. Он был тоже в кресле, пациент этого этажа. «Меня зовут Джеймс, - представился он. - Давай, я вытру тебе слезы», - он отрулил к столу за салфетками и, вернувшись, промокнул мне глаза.
        Так у меня появился новый друг. Впоследствии мы каждый день выгуливали друг друга в парке, вместе ездили в магазин за вином и снэками, вместе курили и разговаривали долгими часами. К середине июля, благодаря неустанной работе и настойчивости Келли, у меня уже работала правая рука. Слабо, но все же. Пусть и с трудом, я могла держать сигарету. Я даже шутила, что курить и пить вино – это для меня терапия, развивает мышцы моей руки.
        Знак третий. За долгие вечера разговоров с Джеймсом, обсуждая его и мою травмы, мы завели разговор о моем приезде в США. Как оказалось, к нашему обоюдному удивлению, его трагедия произошла в тот же самый день и в тот же год, когда я с детьми приземлилась в Америке, с разницей в несколько часов. Или я сломала шею, чтобы стать его другом в беде, или он сломал шею восемь лет назад, чтобы сейчас быть моей поддержкой. Неизвестно. Мы до сих пор пытаемся это выяснить.
        Июль прошел, в принципе, спокойно. Пол, конечно, достал и меня и всех моих родных. Как сумасшедший, он слал всем сообщения. Сначала о своей любви ко мне, а потом о ненависти.
        «Майк, скажи ей, как я ее люблю. Спроси у нее, могу ли я приехать». Майк не хотел меня расстраивать и даже не рассказывал. Постепенно это все перешло в дикие месседжи.
        «Это доводит меня до сумасшествия. Я не нахожу себе места. Мне плохо. У меня панические атаки».
        «Ты меня навсегда потеряла. Никто тебя так любить не будет. Ты не можешь винить меня в аварии… Ты пьяная за рулем, как какая-то шлюха после банкета. Сама виновата. Да пошла ты. Ты еще будешь об этом жалеть».
        «Ты меня потеряешь навсегда, срочно перезвони».
        «Ты меня больше никогда не увидишь».
        Это продолжалось где-то в течение месяца. Столько времени я игнорировала его звонки и сообщения. В душе хотя и наслаждаясь, то есть, можно сказать, получая какое-то минимальное удовлетворение. Его любящие сообщения и голосовая почта чередовались с гневом и криком брошенного мужчины. Мне было сложно понять, что это действительно было. Но я все равно стойко держалась. Осознание его боли, реальной или наигранной, наполняло меня маленьким торжеством. Однажды, это опять-таки была суббота, у меня выходной день от тренировок, а у Пола - от работы, он начал писать мне в полдень.
        «Я без тебя не могу жить!»
        «Пожалуйста, хоть слово, я прошу тебя, мне хочется умереть!»
        «Я нахожусь в твоем доме, и здесь все пахнет тобой».
        «Я отсюда никуда не уйду».
        «Я отказываюсь верить в то, что мы расстались».
        «Пусть твои дети видят, как я страдаю, какая у них жестокая мать».
        «Если ты мне не перезвонишь, я повешусь!»
        Потом, минут через двадцать, пришло еще одно сообщение.
        «Я решил тебе отомстить. Я повешусь в твоем собственном доме. Чтобы у тебя всегда была память обо мне!»
        «Я не шучу. Это увидят твои дети».
        Я судорожно думала, что мне делать. Мне этот вариант абсолютно не нравился. Мои дети в доме с каким-то сумасшедшим, абсолютно неузнаваемым существом.
        Я решительно набрала 911. Офицеру экстренной службы я сообщила, что нахожусь в больнице, а у меня в доме находится мой бывший парень, который грозит покончить самоубийством. Я также не преминула добавить, что у него очень часто бывают вспышки гнева и какого-то сумасшествия. Там находятся мои дети. Я прошу помощи.
        Офицер 911 слушала меня с легким недоумением. Как обычно, по протоколу, начала задавать мне кучу вопросов. В это же время продолжали приходить сообщения от Пола, что он уже стоит на стульчике с петлей на шее. Меня начал раздражать длительный диалог с офицером. По их протоколу, сотрудник не имеет права разъединить звонок, пока на место не прибыла машина полиции или другой службы. Чтобы избежать этого бессмысленного разговора, я попросила ее подождать пять секунд и набрала номер Пола. Объединив звонки, я начала разговаривать с Полом, зная, что меня слушает женщина-офицер. Пол кричал так, что она не могла вставить ни слова и наконец поняла, что лучше просто слушать и записывать.
        «Ты не могла меня бросить! Меня никогда никто в жизни не бросал! Тем более инвалидка! Ты разрушила меня как мужчину! Мне жить больше не имеет смысла. Если ты немедленно не скажешь мне, что ты меня любишь, я затягиваю петлю. Я уйду из этой жизни гордым мужчиной в твоем доме. В доме моей любимой женщины, где я был так счастлив!»
        Он нес такой бред, что и у меня, и у сотрудницы не было слов. Пол визгливым голосом дикой обезьяны продолжал кричать. «А может быть, ты хочешь, чтобы я вены порезал? Я же не буду их резать в ванной. Я здесь залью тебе все твои дорогие ковры! Твоим детям после этого зрелища будет пиздец! Пускай они знают, какая у них сука мать! Ты потратишь все свои деньги на их лечение в психушке!»
        Мы слышали в трубке крики моих детей, которые пытались его успокоить. «Пол, не делай этого!» - говорил мой старший сын. Младший сын в это время писал мне сообщения: «Мама, он сошел с ума! Мне страшно. Что нам делать?»
        И тут Пол поменял тактику. «Ты конченая тварь! Почему молчишь, что, обосралась? Знаешь что, сука, не буду я уходить из жизни! Я слишком для тебя хорош! Теперь ты будешь жить как сраный овощ в инвалидном кресле. А Я найду другую, моложе и красивее тебя, которая сможет наконец-то родить мне дочку. Ты сука и наркоманка! Только под наркотой проявилось твое настоящее лицо! Ты не выдержала моего испытания».
        – Какой наркотой? О чем ты говоришь? Я никогда в жизни не пробовала наркотики! - не удержавшись, крикнула я в трубку.
        – Да? А как же все эти дринки на яхте и в Дании? Ты, дура, поверила? Ты что, думаешь, у тебя галлюцинации от водки? - он начал истерично хохотать в трубку. - Я трахал Викторию в той ванной почти час!»
        Я отключила звонок и осталась на проводе с 911.
        – Вы все услышали? У вас все записано?
        – Да, мисс Джордж, полицейская машина уже выехала. Я сообщу вам, как только они приедут. Оставайтесь со мной на связи, не вешайте трубку.
        – Что произойдет дальше? - спрашиваю я взволнованным голосом.
        Она мне отвечает, что расшифровка записи уже послана патрулю, он будет арестован за угрозу психологического насилия над несовершеннолетними, а также, если хотите, за ущерб, нанесенный вашему дому. Потом она меня спрашивает:
        – Поясните по поводу наркотиков. Если хотите - мне или объясните в участке.
        – Я не имею о наркотиках никакого вообще представления.
        – Принуждение к приему наркотиков и вовлечение в наркоманию это еще одна уголовная статья. Class 2 Felony. Уголовное преступление второго класса, наказуемое тюремным заключением на срок не менее трех лет и не более семи лет, а также штрафами до 25 000 долларов. У вас есть полное право заявить на него в полицию. Доказательства у нас есть.
        Она сообщила мне, что патруль прибыл к моему дому, пожелала мне удачи и разъединилась. Эта женщина за пятнадцать минут узнала и записала всю мою историю.
        Испуганные дети отчитались мне, что Пола забрали в наручниках. Если ему нужно будет забрать какие-то вещи, он может приехать только в присутствии полиции.
        Та же самая песня. Только в этот раз мне абсолютно не хотелось никаких прощальных взглядов.
        Я заблокировала его без жалости и сожаления.
        Я наконец-то выбрала себя.
        С помощью моего психолога Кифа медленными темпами я отпустила эту потерянную беременность, о которой Полу даже сообщать не считала нужным. Как кричит Вета у меня в голове: «Пошел он на… Если бы у тебя был с ним ребенок, ты бы с ним страдала еще восемнадцать лет. И что ты думаешь, этот рабочий класс платил бы тебе алименты? Как и его бывшая жена, ты бы судилась с этим мелочным дерьмом за каждую копейку!» Даже спокойная и эмпатичная взрослая Лиза соглашалась с Ветой: «Да, какому ребенку нужна мать-инвалид? Хорошо, что все так вышло».
        Киф и китайский доктор подсадили меня на какие-то таблетки. Или я действительно успокоилась, или таблетки успокоили меня. Я полностью заблокировала Пола после последнего сообщения и до конца августа с помощью таблеток, вина, сигарет и Джеймса чувствовала себя более-менее спокойно.
        В то время у меня началась в голове другая война. Точно также, как я донесла до моего доктора свое недовольство, к концу августа это недовольство вышло за пределы палаты. Часто наблюдая, как персонал больницы относится к лежачим инвалидам - игнорирует их сигналы, иногда даже крики о помощи из палат, отпускает унизительные шутки - Вета взбунтовалась против такого положения дел.
        В начале августа, когда у меня давно уже была другая соседка по палате, молодая женщина с красивым именем Амелия, ей неожиданно сообщили, что ее выписывают. «Как вы можете меня выписать? - плакала она, - я вот уже почти-почти могу встать». Ее повреждения были гораздо менее серьезные, чем мои, плюс черепно-мозговая травма. Ей сбрили волосы во время операции, но она все равно была очень красивая. И, казалось, что еще один день или неделя интенсивной терапии ей могут очень здорово помочь. Это было очевидно всем, включая самих терапевтов. В ответ на свои слезы она получила короткий и холодный ответ: «Ваша страховая компания отказалась оплачивать». Они ожидали большего прогресса за эти три недели, а когда прогресса нет, а это называется flat out, то есть человеку терапия не помогает, его выписывают.
        Меня взяло бешенство. Это была, конечно, Вета. «Ах так? - сказала я. - Сообщите совету директоров больницы и в страховую компанию Амелии, что я отказываюсь есть. Я объявляю голодную забастовку». В знак солидарности с моей соседкой я выбрила себе виски, чтобы ей одной не было обидно быть полулысой. Слух обо мне разнесся на весь город. В больницу приехал 5 канал Чикаго Ньюз брать у меня интервью. В ту неделю, я помню, врачи, медсестры и другой персонал больницы вели себя как ангелы. Пациенты наконец-то почувствовали, что значит забота без пренебрежения. Джеймс меня в этом поддерживал. Конечно, мы все равно пили вино по вечерам, и он тайком подкармливал меня в парке чипсами и сыром. Мы произвели революцию. Амелию оставили еще на две недели. Она старалась изо всех сил. Она действительно очень старалась. Через две недели Амелия с помощью своего мужа вышла из госпиталя. Пешком! Ей было сложно, но она это сделала. Она начала ходить.
        Меня выписали в конце августа. За три месяца тренировки у меня постепенно начали двигаться руки и верхняя часть тела, лопатки и плечи. Слабо, но все же. Пальцы на левой руке были неподвижны, а на правой медленно оживали. Главное, что ко мне вернулось ощущение моего тела. Я начала чувствовать свое тело! Прикосновения, уколы, царапанье, растяжение мышц… Это была огромная радость. Счастье переполняло меня. Но с этим пришла и бесконечная боль. Что лучше - как мой друг Джеймс, не иметь боли и не чувствовать свое тело, или все же чувствовать тело, но испытывать при этом постоянную неврологическую боль? Сложный выбор.
        Человек, который не чувствует своего тела, не чувствует никакой боли - не только во внешних органах, но и во внутренних, боли и спазмы живота, например. Но и оргазмы становятся давно забытым прошлым. Ты не чувствуешь ничего. Вообще.
        Все же я лучше выберу боль и чувство своего тела.
        У одной моей хорошей подруги был в то время диагностирован рак груди. Но все равно тем летом, в перерывах между химиотерапией, она, как и Джейн, приезжала ко мне чаще, чем моя мать. Мне больно и обидно вспоминать, и хочется иногда спросить ее: какого черта тогда, давно, в Минске мы с бабушкой ездили к ней в больницу каждый божий день, и в дождь, и в слякоть, в переполненном вонючем автобусе? Привозили всякие вкусности, когда она лежала там со сломанной лодыжкой. Зачем ты приезжаешь ко мне в госпиталь и хвастаешься своей новенькой машиной?
        Хотя Глория по две недели и лежала пластом после химпроцедур, она находила в себе силы проведать меня. У нас с ней всегда была какая-то особая близость, дающая мне ощущение отношений дочки-матери. Мы долгими часами сидели в парке. Наслаждались обществом друг друга, болтали, курили, и однажды я у нее спросила:
        – Что бы ты выбрала, быть в кресле или болеть раком?
        Она задумалась.
        – Я бы предпочла рак. Ты знаешь, зато я могу двигаться и продолжать полноценную жизнь. Если что, пускай лучше отрежут сиськи, - сказала она. - Это можно прикрыть одеждой или вставить импланты. Она никогда не унывала. Замечательная, добрая литовка, имеющая много друзей, которую все любят. Я тоже очень люблю Глорию.
        У многих людей есть физические проблемы, просто они не так очевидны, как у человека в инвалидном кресле. Главное - не падать духом.
        Слава богу, для Глории все закончилось хорошо.
        Но давайте подумаем. Если бы человеку, больному раком, объявили, что ему осталось жить 12 месяцев, предложили вместо этого жить в инвалидном кресле еще 50 лет - что бы он выбрал? Что бы выбрали вы?
        В этом мире все относительно. Человек привыкает ко всему. Теперь мне предстояло привыкнуть к этому. Я бы выбрала 50 лет в кресле. А вы?

*
        К тому времени Глория была новой хозяйкой массажного салона моей матери. У нее все еще работали мои бывшие коллеги и пара новых девочек. До аварии я часто там бывала, просто останавливаясь поболтать и навестить моих подруг. Все меня там прекрасно знали и, наверное, немного завидовали тому, что я смогла выйти на другой уровень. Особенно новенькие, недавно приехавшие в Штаты. Им, видимо, казалось, что это все упало на меня с неба.
        Однажды в парке, еще в июне, Глория как бы невзначай спросила меня:
        – Как часто к тебе приезжает Пол?
        – Зависит от того, насколько он занят. Но не так часто, как раньше. Почему ты спрашиваешь?
        – Он что-то стал часто захаживать к нам на массаж, – ответила Глория. – У него, наверное, тоже огромный стресс.
        Она мне как мать. Я почувствовала, что здесь что-то не то. Но, скорее всего, ее доброе сердце не хотело меня окончательно добивать.
        – А кто ему делает массаж? – спросила я.
        – Это моя новенькая девочка, Галина. Ты ее помнишь? Вы с ней как-то болтали на одном из наших застолий.
        – Нет, не помню абсолютно, – говорю я.
        – Ну как же не помнишь? Она тебе рассказывала, что у нее одновременно было два парня. Помнишь, тебе понравился один, такой молодой, адвокат вроде бы. Ее замуж все никак никто не брал, а документы были нужны срочно, помнишь? Про депортацию тебе рассказывала, боялась очень.
        Я что-то такое смутно припоминала.
        – А как ее фамилия? – спросила я. – Давай посмотрим в фейсбуке. Может, по фотографии вспомню.
        – Ворак, – сказала она.
        Тааак… Залазим в телефон. Посмотрим. Halyna Vorak. Смотрю на фотографию.
        – Да, что-то вроде припоминаю, – говорю я.
        – Ну вот, – говорит Глория, – он к ней ходит на массажи. Пускай ходит, расслабляется. Она нормальная девочка. Хохлушка, скромная такая, трудолюбивая.
        На этом мы закончили тот разговор. Глория обещала приехать на следующей неделе с моими любимыми цеппелинами.
        Мышцы моего тела вели себя странно. Даже мой китайский доктор и терапевты были в недоумении. Они дружно списали это на двадцать лет интенсивной балетной тренировки. Это называется мышечная память, вбитая многочасовыми стояниями у станка в центральную нервную систему. Мозг настолько натренирован, что все равно посылает сигналы, пусть даже через разорванные, исковерканные нервы.
        Это сыграло огромную роль в том, что мое тело начало отзываться на тренировки и терапию. И боль я переношу легче, чем остальные люди. Потому что с детства терпела эту физическую боль и нагрузки во время тренировок. Мой прошлый опыт танцев очень мне в этом помог. Я всегда знала, что мое тело меня не подведет.
        Я приехала домой в конце августа. Дети и вся семья радовались, что я жива, но все же понимали, что теперь все будет по-другому. Ой, как нелегко. Красивой стройной успешной женщины больше не существовало. Была новая я. Согнутая маленькая беспомощная фигура, сидящая в кресле, смотрит в одну точку пустыми глазами. Надломленная. Под влиянием обезболивающих и еще кучи препаратов. Тупо пялишься вдаль и бешено, с разрывающимся сердцем завидуешь проезжающим мимо машинам.
        В больнице это не казалось таким унизительным, потому что там обученный персонал и для них это обыденная рутина, норма. А тут твои близкие. И тебе стыдно. Штат имеет федеральную программу для людей в моем положении. Через неделю мне была выделена сиделка. Какое облегчение. Теперь обученный привычный человек будет решать мои физиологические проблемы. Проблемы, с какими имеет дело обычная женщина моего возраста раз в месяц, не говоря о ежедневных и ежечасных потребностях моего парализованного тела, мочевого пузыря и других органов. Теперь мне стало понятно, почему врачи тренировали наш организм, приучая его к мочеиспусканию и дефекации по расписанию в строго определенное время.
        Мой отец прилетел из Минска на помощь своей любимой девочке. Когда он впервые увидел меня в инвалидном кресле, он разрыдался.
        Я сказала ему: «Верь в меня. Если ты будешь рыдать - полетишь обратно». Ему нужно было выплакаться. Проплакав неделю по ночам, отец взял себя в руки и стал моим самым преданным помощником.
        Однажды он убирал мою спальню и принес мне вещи, которые не знал, куда положить. Там было белье, заколки, какие-то крема и всякие женские и мужские мелочи. Из мужского там были вещи Пола - таблетки Виагры, пачки презервативов, гель для бритья и так далее. Я вообще не знала, что он пользуется Виагрой.
        Отец поставил передо мной коробку с этой всякой всячиной. Я тупо смотрю на эти вещи. Заколки и белье не мои. Белые женские трусы, которых я никогда в жизни не видела. Лежат себе спокойно, оставленные хозяйкой положения в моем доме. В моей собственной спальне. Сколько ночей они провели в моей спальне, в моей кровати? Я не знаю. Но эти трусы объясняют мне, почему у него был постоянно выключен телефон и я не могла до него дозвониться вечерами. Почему он всегда «задерживался на работе». Почему он очень часто не включал видео на звонке, когда мы созванивались. Вот что это за перебои с интернетом.
        - У тебя в доме что-то с интернетом, - говорил он мне.
        Или:
        – Нет связи.
        – Я очень устал, сегодня не могу говорить. Ты же знаешь, как я тяжело работаю.
        И вот почему он так благоухал в свежей выглаженной рубашке, всегда при параде. Парад в моей спальне. В моей кровати.

*
        В течение следующих двух лет Пол не переставал мне звонить. Постоянно проезжал мимо моего дома. Соседи говорили, что видели его машину пару раз в неделю. Писал мне сообщения с мольбами о встрече.
        «Мне необходимо тебя увидеть! Ну пожалуйста!»
        «Я так тебя люблю, Летта…»
        Поначалу мне это нравилось. Мне казалось, что он страдает и мучается. Потом меня это начало раздражать. А уже намного позже, по определенной причине, мне стало это интересно. Тогда он ходил ко мне очень часто.
        Все началось с того, что однажды он постучал ко мне в дверь. Мой сын с удивлением впустил его в дом. Я в то время уже лежала в кровати, был вечер. Смотрела кино. Пол ворвался в мою спальню и со слезами на глазах упал на колени.
        – Только выслушай меня, пожалуйста! Я на пять минут!
        – Хочешь вина? – спокойно предложила ему я. – Давай поговорим, раз ты уже здесь.
        – Я не могу без тебя жить! Я даже больше не могу писать стихи! Ты же моя муза. Я только прошу одного, пожалуйста, давай общаться! Хоть иногда, хоть изредка. Только чтобы я знал, что ты есть.
        Пол быстро метнулся на кухню, нарезал сыр и фрукты, открыл бутылку вина, взял два хрустальных бокала и мою маленькую серебряную пепельницу. Поставил на поднос этот привычный вечерний набор.
        Мы сидели на когда-то нашей общей кровати. Я, откинувшись на подушки, в своей черной шелковой ночной рубашке, а он, сняв туфли, по-турецки, пялясь на мою пышную грудь. Его телефон валялся рядом. Мой тоже.
        Оба наших телефона постоянно подавали признаки жизни. Хотя раньше в его присутствии я всегда выключала звук. Теперь он с удивлением отметил: «Кто же это тебя так страстно добивается?»
        Очевидно, его это бесило. Конечно же, бесило, потому что я постоянно отвлекалась от его ценной персоны.
        – Пожалуйста, мне бы только знать, что ты меня простила! Я прошу тебя. Я буду всю жизнь целовать твои ноги. Кстати, я очень соскучился по твоим пальцам…
        Он протянул руки и начал массировать мои стопы. Мне было приятно, но меня это уже не возбуждало. А он так любя старался, возбуждался, лобзал мой педикюр.
        – А что, у твоей девушки некрасивые ступни? – с улыбкой спросила я. – Только не говори мне, что у тебя ее нет.
        – Ну есть, конечно… Но ее ноги мне целовать не хочется. Это так, временно. Ты же меня хорошо знаешь…
        – Так ты влюблен? Или нет? – не без любопытства поинтересовалась я.
        – А ты? – тут же переспросил он.
        – Я – нет пока. А ты?
        – Она очень удобная. Ни во что не лезет, во все верит. Молодая и глупенькая. Смотрит мне в рот. Знаешь, просто так комфортно. Я не люблю бегать по кабакам, снимать женщин. Тратить деньги. А так – приехал домой, и все там всегда готово. И она и еда. Удобно.
        Я смотрела в его глаза и в тот момент точно знала, что он не врет. Наверное, впервые в жизни он говорил мне правду. От его правды мне было противно.
        – Так ты свободна? Только скажи мне, что ты меня простила! Я брошу ее в ту же секунду. Она мне абсолютно не нужна. Мне нужна только ты. У меня с тобой был самый лучший секс в моей жизни. Помнишь Перу? Ты меня вознесла, а потом раздавила. Ни одна женщина никогда не имела надо мной такой власти. Я готов тебе подчиниться. Только прости меня… Пожалуйста, прими меня обратно…
        Его телефон опять зазвонил. Уже, наверное, раз десятый. Просто загорелся экран. Теперь уже он выключал звук в моем присутствии. Я глянула на экран. Там жирными буквами было высвечено Halyna Vorak – my girl.
        До меня дошло только на следующий день, кто такая Галина Ворак. Я вспомнила ту девушку из салона, про которую говорила мне Глория. Мне было больно. Она тогда прекрасно знала, что я лежу в больнице. Это знали все. Что я разбилась на машине, была в коме и, конечно же, нуждалась в поддержке своего мужчины. Так вот кто хозяйка тех белых труселей.
        После той ночи она мне писала как резаная. Тонны ненавидящих сообщений. Но все равно часто писал и приезжал Пол. Не знаю, что там у них происходило, надеюсь, она поняла, что такой человек, как он, будет изменять всегда и всем.
        Как позже рассказывал и клялся мне Пол – он взял в привычку приезжать ко мне без предупреждения, жаловаться на свою несчастную жизнь, привозить мне подарки, цветы и угощение – она манипуляцией и шантажом женила его на себе. Ей нужны были документы, вид на жительство в Америке. Не знаю, правда это или нет.
        Скорее всего, он наконец испугался своего возраста. Не будет же мужчина в пятьдесят шесть лет пить виагру с каждой новой партнершей и постоянно бегать по ресторанам для удовлетворения своей похоти. Она на двадцать лет моложе него. И все равно, через месяц после своей свадьбы, сидя в моей кровати, он говорил: «Ты единственная, кто знает меня так хорошо. Я не могу долго притворяться. Ты же знаешь, мне всегда мало. И так понятно, чем это все скоро закончится».

*
        К осени того года Вету уже было сложно заткнуть. Я начала вести канал на Youtube, посвященный жизни и проблемам людей, живущих в инвалидных креслах, особенно для тех, у кого спинномозговая травма. Как оказалось, в Америке их полмиллиона человек, и каждый год прибавляется по 15 тысяч новичков, пострадавших от огнестрельного ранения, падений, ныряния головой в камни или, как я, в аварии.
        Я рассказывала о правах пациентов, о лицемерном отношении, измеряемом только размером кошелька страховой компании. Мой канал быстро набирал обороты. Мы с Джеймсом начали собирать добровольные пожертвования от людей, кто был в лучшей форме и финансовой ситуации, и помогать тем, у кого ситуация была совсем плоха - не было необходимого оборудования или даже кресел.
        Я начала выступать с речами в эфире на моем канале. Мне хотелось мотивировать этих людей, рассказать им, что жизнь на этом не заканчивается. Мне это нравилось. Мы помогали людям, поднимали их дух. Создали группу на фейсбуке, где многие со временем нашли друзей и даже партнеров.
        В июне следующего года меня пригласили участвовать в конференции в Женеве, посвященной глобальным проблемам людей-колясочников и инвалидов в целом. Только не падайте, как упала я, когда узнала, что в мире живет около одного миллиарда людей с инвалидностями, это 15 процентов населения Земли! Я выступала в Организации Объединенных Наций с речью о проблеме коммуникации и мнением инсайдера. Мне аплодировали. Я очень собой гордилась. Меня и Джейн, мою сопровождающую, спонсоры отправили первым классом на прямом рейсе Чикаго-Женева. Мы остановились в отеле Intercontinental в шикарном номере.
        Я никогда не знала, что Женева находится так близко к Франции. А во Франции в то время, уже давно замужняя, жила моя лучшая подруга детства Тома. Мы не виделись почти двадцать лет. Она с удовольствием прилетела ко мне в Женеву, где мы провели с ней замечательный вечер, показывая друг другу фотографии наших детей, вспоминая юность и наши детские мечты.
        Моя жизнь снова полна интереса и смысла.
        Ломка
        В ситуациях, когда жизнь меняется в одночасье, очень легко увидеть, кто есть кто. Кто настоящий друг, а кто пользователь и притворщик.
        Человек, от которого я никак не ожидала такой поддержки и внимания - моя бывшая начальница, а теперь уже подруга Джейн. Вскоре после моей аварии, в начале лета, она поставила всех моих клиентов на уши, сообщив им, в какую ситуацию я попала. Джейн устроила для меня мероприятие по сбору пожертвований на лечение, восстановление и материальную базу на первое время. Как мне быстро стало понятно, мой доход вместе с гламуром остался в прошлом. Я теперь просто оболочка. Это все, что осталось от моей прошлой жизни. Даже макияж не могу сама нанести. Ресницы накрасить.
        Мне, лежащей в кровати, абсолютно обездвиженной и беспомощной, стало понятно, что к нам возвращается все сторицей. Все же да. Я уделяла этим людям свое время, силы, энергию без меры, наматывая по паре сотен миль в день, планируя их финансовое будущее и стабильность, полностью посвящая себя их делам и благополучию.
        Один из моих крупных клиентов, председатель совета попечителей Чикагского Симфонического Оркестра, предоставил 500 мест в центре партера. Сумма от продажи билетов пошла в фонд поддержки. На тот концерт пришли почти все мои клиенты. Устроитель того вечера, в злополучную субботу 7 Мая, не пришел. Как и никто из тех людей в шубах, целовавших воздух возле моих волос.
        Пол, конечно, пришел, как же пропустить такую возможность побыть в центре внимания в светской тусовке. Важный и какой-то неискренне, показушно разбитый, как потом сказала мне Джейн. Вел оживленные беседы на тему «Мы справимся» и лихорадочно подсчитывал деньги.
        Другие клиенты, хозяева гольф-клуба, муж и жена, организовали благотворительный пикник с гольфом. Гольф в Америке недешевое удовольствие. На этом гольф-пикнике бесплатно выступила музыкальная группа, довольно известная в Чикаго, тоже мои клиенты. Там же Джейн организовала аукцион по продаже моих картин. Картины у меня, конечно, не очень. Но люди купили все, причем за немалые деньги. Также в нем участвовали два элитных магазина, хозяйками которых являются мои давние клиентки и подруги, они предоставили дорогие брендовые аксессуары. Джейн насобирала мне почти тридцать тысяч.
        В США по закону компания может уволить сотрудника после трех месяцев после его выхода на инвалидность. По каким-то непонятным причинам, которые на «доброту» директоров списывать было бы наивно, компания продержала меня в числе сотрудников почти два года. Не то надеясь на мое возвращение, не то еще почему. Это дало мне возможность иметь отличную страховку, благодаря которой меня терпели и госпитали, и врачи, и медсестры. Деньги говорят сами за себя. Когда я начала проверять письма с годовым финансовым отчетом, я увидела, что мое лечение в первый год стоило полтора миллиона долларов. 1 500 000 $! Я смотрела на то письмо с таким же выражением лица, как и на письмо о банкротстве моего второго мужа. Ни один человек, не имеющий страховки, не мог бы позволить себе такого высококлассного лечения. Я благодарна всем этим людям, Джейн и моим клиентам, моему работодателю и друзьям за такую поддержку.
        По прилету домой из Швейцарии после выступления в ООН я продолжала свои нескончаемые занятия с терапевтами, активно и с усердием, как и весь предыдущий год. У меня перед глазами стояла счастливая Амелия, выходящая на своих ногах из дверей госпиталя. Воспоминания о ней меня мотивировали. «Если она смогла - то и ты сможешь!» - говорила Вета. «Ты уже через столько прошла, потерпи еще немного, приложи еще чуть-чуть усилий, не сдавайся, у тебя все получится», - к моему удивлению, Лиза теперь соглашалась с ней.
        Три раза в неделю ровно в девять утра меня забирала машина и везла в реабилитационный центр на четыре часа пытки. Начнем с ощущения зависимости и беспомощности, когда водитель загружает меня как багаж в этот мини-вэн, пристегивает множеством ремней безопасности и мое тело, и мое кресло. Это вызывало у меня отвращение. Но ездить было необходимо. Сдаваться и принимать все как есть я не собиралась. Я не могла позволить себе сдаться. Никогда! Мой мозг все еще отказывался верить, что теперь это моя новая - и единственная! - реальность.
        Каждый раз по дороге в центр, что занимало сорок минут в одну сторону, я, сидя высоко в этом кресле, почти дотрагиваясь головой до потолка машины, наблюдаю за проезжающими мимо машинами. Мне хочется кричать. И от собственной беспомощности, и на этих людей. Этих незнакомых водителей, пролетающих мимо.
        Во-первых, я им завидую. Гадаю, кто куда едет. Интересно, какие у них планы на сегодня. Кто едет на работу, а кто на свидание. Кто только что занимался любовью с супругом, а кто просто сексом с незнакомцем. Куда они все едут? У меня слезы на глазах.
        Во-вторых, меня злит, что практически каждый проезжающий мимо водитель или смотрит в телефон, или занимается еще какой-то ерундой, которая вообще не связана с безопасным вождением автомобиля. Едят, красятся, посылают сообщения, роются на заднем сиденье. Мне хочется им кричать: «Так можно и шею сломать! Или убить кого-то на дороге! Люди, опомнитесь! Ничего в этом телефоне нет важнее, чем ваша безопасность в данный момент. Все остальное может подождать». Меня бесит их бесшабашность и непонимание серьезности и опасности скорости.
        Как-то летом, вскоре после Женевы, Джеймс спросил меня: «Ну и что дальше ты собираешься делать?»
        Мой канал, посвященный людям с disability[51 - Инвалидность], который, как я надеюсь и знаю, дал людям надежду, знания и новых друзей, к тому времени уже набрал обороты. Джеймс был очень активен в моей группе, сам начал делать видео-консультации на моем канале. У него все-таки на восемь лет больше опыта. Я с удовольствием дала ему этот шанс, потому что, как я увидела, канал стал для Джеймса отдушиной и целью в жизни. Мой дорогой друг обрел новую миссию. Радость на его лице, доселе всегда грустном, делала меня счастливой.
        На его вопрос я ответила: «Мне необходимо кое-что понять. Я буду искать объяснения».
        Я не могла внятно сформулировать и объяснить, просто чувствовала, что у моего мозга была насущная потребность и острая необходимость найти ответы.
        Что-то всегда ускользало от меня, почти схвачу жар-птицу за хвост, радуюсь. А под хвостом - обычная куриная жопа, как говорила Фаина Георгиевна. Почему так? Или это со мной что-то не то? Живут же люди и не загоняются! А у меня все время то облом, то со мной что-то не так. Только не пойму, что…
        Может, выразить все мои чувства в мемуарах? Нет, для мемуаров вроде жизнь скучновата, обычная.
        Я решила написать книгу, просто роман. Посмотрим, есть ли мне что сказать.
        Вспомнила свои детские мечты, как Вета в детстве собиралась писать книгу. Сто раз начинала какую-то романтическую повесть в манере Даниэлы Стил и откладывала в сторону, потому что шестнадцатилетней девочке тогда еще нечего было сказать. Думаю, может, теперь у меня получится. Мне уже далеко не шестнадцать. Я настойчиво уверяла себя, что отступать поздно, надо сделать то, что всегда хотела, и взялась за написание моего первого в жизни романа.
        Для меня было огромным стрессом понимание того, что если бы я умерла два года назад, я бы не оставила о себе ничего. Ни словечка. Ни людям, ни собственным детям. Статья в интернете про память о человеке уколола и поразила меня до глубины души. В ней говорилось, что память о человеке у будущих поколений живет от двадцати до тридцати лет. Память с фотографиями живет дольше, лет семьдесят. «Семьдесят?! Это фигня! - возмутилась Вета. Хотя нам и стало понятно, почему я всегда любила все фотографировать. - Так не пойдет. Давай писать книгу. Искусство живет дольше. Даже твои будущие потомки смогут ее прочитать и узнать тебя хоть чуть-чуть лучше».
        Про клиническую смерть мне писать вообще не хотелось. Ну, умер человек. Полетал там по всяким тоннелям, на эту тему написана куча литературы. Не было у меня никаких тоннелей. Только мгновенное осознание себя и внешнего мира после пробуждения.
        Я проснулась никаким не финансовым советником. Не львицей Чикаго. Не дочерью, не любовницей. Я проснулась без всяких ярлыков. Чистый лист. Новая глава.
        Новый перекресток…
        Люди теперь выглядели по-другому. Все, чего я не видела во взглядах и ужимках матери, не понимала в тепле и силе рук Пола, в надменности и несовершенстве человечества, теперь предстало передо мной как на ладони.
        «Пишем книгу! - сказала Вета. - Оставь после себя хоть что-нибудь. Представь, твоя работа в Библиотеке Конгресса США[52 - Международные права автора регистрируются в Библиотеке Конгресса США]. Аж мурашки по коже!» - хихикала она в моей голове.
        Углубившись в проект написания, стараясь как-то запутать сюжет, сделать его интересным и в поисках ответов на свои вопросы - одно цеплялось за другое - я внезапно окунулась в детские воспоминания. В них, в принципе, не было ничего особенного, обычное советское детство, меня это никогда не волновало и не портило жизнь, кроме как легкая отдаленность от мамы и раздражение к бабушке.
        Ближе к зиме, когда уже рано темнеет, все предпочитают проводить больше времени дома и нечем заняться, я погрузилась в писанину. Сначала писать было легко. Девочка росла, цвела и радовалась жизни. Потом начали всплывать моменты из каких-то подкорковых воспоминаний, которые на недели, а иногда даже на месяцы, тормозили мое вдохновение. Эти ощущения погружали меня в депрессию и тягостное самокопание, из которого я никак не могла выбраться. Я была в тупике. Мне нужно было найти ответы.
        Зима прошла в ощущении полной потерянности. Я могла целыми днями лежать в кровати и пребывать в прострации, в дебрях моей памяти. Меня разрывали на части жалость к себе, непонимание, вопросы «почему» и «зачем». Я вспоминала свои детские мечты, которым никогда не суждено было сбыться. А как мы верим в свои мечты! Мечтаем, мечтаем, а потом предаем и их и себя. Или по тщеславию, или по незнанию, или из-за отсутствия выбора или выхода - любимая отговорка у нас, взрослых, пытающихся хоть как-то уверить и оправдать себя. И выбор, и выход, оказывается, есть всегда. Только на тот перекресток уже нельзя вернуться. Слишком поздно.
        Я могла плакать целыми днями, тупо глядя в стену, или лихорадочно нервно смеяться. У меня начали появляться приступы какой-то необъяснимой злости. Я кричала на людей, чаще всего на мать, лицом к лицу, и на Пола в своем воображении. Кому-то пыталась что-то доказывать, объяснять - как городской сумасшедший. Семья списывала это на то, что у меня психологическая травма вследствие аварии и моего плачевного положения. Ко мне все относились с жалостью и пониманием. Опять эта жалость. Меня просто снисходительно терпели.
        Конечно, мое тело находилось не в самой лучшей форме. Все усугублялось еще этими нескончаемыми, бесконечными неврологическими болями, круглосуточно пронизывающими все мое существо. Эта боль существует везде, где есть нервные окончания, но она везде разная. На коже - как будто у меня ожог пятой степени и меня еще и царапают железным гвоздем. Такая боль накатывает обычно утром или после обеда.
        После тренировок это ноющая тянущая боль в мышцах, которая, вперемежку с неврологическими спазмами, заставляет меня вскрикивать. Ощущение такое, будто меня разрывают на дыбе.
        Этой боли нет конца. Она будет со мной всегда. Это я тоже приняла как должное.
        Все равно. Я не хочу, чтобы меня жалели. Чтобы меня просто снисходительно терпели.
        К весне следующего года, когда организм по привычке начал просыпаться к новой жизни, спасибо законам природы, Вета в моей голове взбушевалась: «Это не дело, моя дорогая! Ищи выход!»
        Мне было необходимо разобраться в том, что же происходило со мной в последние четыре месяца и всю мою жизнь. Разобраться в людях, в любви, в высших материях - во всем. Мне надоело заниматься бесполезной саморефлексией и самоанализом. Я стремилась вылезти из этого болота самокопания, тупикового ползания по кругу. Вырваться из этой эмоциональной ловушки, ограниченной только моим личным восприятием себя и ситуации. Трясины, куда за зиму я так глубоко погрузилась. Депрессия. Мне были нужны знания и новые мысли. Было ощущение, как будто я чего-то не помню. Что-то как будто бы ускользало от меня. Я себя теряла. Я чувствовала, что если не соберусь, то окончательно пропаду.
        Весной того года я поступила в Университет Чикаго на факультет психологии, одно из самых лучших решений в моей жизни. Мне необходима была дисциплина учебного заведения, график, расписание, которые возлагают на тебя ответственность и строго мотивируют. Которые, как я надеялась, должны были помочь мне выбраться из этой ямы. Учеба заключалась в том, что у меня было восемь часов в неделю групповых лекций, вебинаров; четыре часа индивидуальных занятий с профессором, четыре часа в группе. Предполагалось, что все остальное время я работаю над исследовательским проектом, тему и направление которого я должна была выбрать уже к сентябрю.
        Из множества вариантов специализаций в психологии мне нужно было остановиться на чем-то одном. На том, что в будущем определит направление моей практики. Я выбрала поведенческую психологию, которая, как я думала, будет в состоянии объяснить, что происходит со мной.
        За два года учебы для меня открылся абсолютно новый мир, о котором я даже не подозревала, и внешний, и внутренний. Как оказалось, со мной не происходило ничего странного. Мое состояние сначала было вызвано тем, что когда я начала писать книгу, то вскрыла бездонный колодец заблокированных детских и свежих взрослых воспоминаний. Взгляд со стороны.
        Я даже такого придумать бы не могла, я просто писала правду, свою правду. И вкупе с этим - новая чудовищная реальность моего обездвиженного существования. Отказ принимать эту реальность, жалость к себе, угрызения совести, раскаяние и чувство вины за свои ошибки. И осознание того, что я не могу быть полноценным родителем и той идеальной матерью, которая так нужна моим мальчикам. Я сломала свою жизнь.
        Посредством гипноза с моим профессором, на сессиях, когда мы встречались группой, мы это все доставали и прорабатывали.
        Учиться было очень интересно. Группе поначалу было сложно ввести меня в гипноз, так как английский не мой родной язык, и мозг в состоянии гипноза, мягко говоря, просто не поддерживает функцию перевода. Точнее, ввести в гипноз на другом языке не так сложно, сложно копаться в дебрях подсознания, особенно в детских воспоминаниях, где нет языковой ассоциации с теми глубокими травмами. Со временем, из-за долгого пребывания и учебы в Америке, я постепенно начала думать, мечтать и видеть сны на английском языке. Гипноз стал намного проще. Я увлеклась медитациями и самогипнозом, и сейчас мой мозг уже лучше воспринимает это на английском.
        В один из таких дней группа гипнотизировала меня как на детекторе лжи. Они могли задавать любые вопросы. Кто-то шутя спросил, принимала ли я когда-либо наркотики. «Конечно же нет!» Но когда мне показали видеозапись сессии, мой ответ был, к моему шоку, «Да». Я тупо смотрю на экран. Что? Шок! Никогда в жизни я не употребляла наркотики!
        Мне задают вопрос:
        – Ты принимаешь наркотики?
        – Нет.
        – Ты когда-нибудь принимала наркотики?
        – Да.
        – Почему ты принимала наркотики?
        – Он так хотел.
        – Кто он?
        – Пол.
        – Пол заставлял тебя принимать наркотики?
        – Нет
        – Он настаивал?
        – Нет, он просто давал.
        – Ты могла ему сказать НЕТ?
        – Нет, не могла.
        – Почему ты не могла ему отказать?
        – Он становился очень несчастным и злым.
        – Он наказывал тебя?
        – Да.
        – Как он наказывал тебя?
        – Он уходил.
        – Пол часто злился? Что он делал?
        – Он уходил. Надолго.
        – Ты помнишь все?
        – Нет, не помню.
        – Ты хочешь продолжить, чтобы узнать больше?
        – Нет.
        – Чего ты боишься?
        – Правды.
        Постепенно профессор достал из меня какие-то обрывки памяти. Какие-то стриптиз-клубы, обнаженные танцовщицы в VIP-комнатах, карлики с огромными членами, проститутки с неудачным макияжем. Обрывочные кадры, вспышки, калейдоскоп незнакомых женских лиц, частей тел, голый Пол в объятьях каких-то женщин, я с тупым выражением лица смотрю, как его лобзают, незнакомые лица, лимузины, реки алкоголя… Ужас.
        Наркотик, который Пол мне подливал и подсыпал, в простонародье называется Mickey. Психотропное вещество, которое начисто лишает жертву памяти и ощущения себя на несколько часов. Он также очень любил Molly, lovers speed[53 - Экстази.].
        Под гипнозом я вспомнила, как сидела в номере незнакомого странного отеля и наблюдала, как Пол занимался сексом с какой-то женщиной, смотря мне прямо в глаза. Он хотел, чтобы меня это возбуждало. Грязная комната на втором этаже стриптиз-клуба, по-моему, на Ямайке, на задворках Лонг-Бея. Обшарпанные стены, в углу старая фаянсовая раковина с капающим краном. Маленькое окошко над ней, замазанное чем-то черным. Я сижу напротив кровати в не слишком чистом пружинистом кресле.
        Почти всю комнату занимает кровать. Не то серые, не то грязные простыни. Черная женщина стоит раком, ко мне лицом. Ее огромные африканские груди свисают вниз, ритмично болтаясь в унисон с движениями Пола. Он сзади нее. Смотрит прямо на меня. Почему-то икает. Правой рукой грубо оттягивая ее волосы назад, он требует, чтобы она тоже смотрела прямо мне в глаза. Ей больно. Мне противно.
        Он приказывал мне смотреть и не отводить взгляда. Я начинала плакать. В другой раз начинала кричать, ломать мебель и бить эту, уже другую, женщину. И в первом и во втором случае, как, впрочем, и во многих других, моя реакция вызывала у него апогей удовольствия.
        - Чем больше он тебя унижал, тем больше ему это доставляло удовольствия, - говорил мне профессор. - Он испытывал оргазм не столько от сексуальных взаимодействий с теми женщинам, сколько от твоей боли. Такая высшая степень подчинения и есть психологическое уничтожение.
        – Это называется нарциссическое расстройство личности, - продолжал профессор. - И к тому же с садистскими наклонностями. Похоже, он просто так не мог тебя сломать. Ему было необходимо твое полное подчинение. Власть. Контроль.
        – У жертвы зачастую есть одна или несколько зависимостей от такого человека. У вас это был секс. Гормоны. Настаивал ли он, чтобы ты ходила с ним заниматься в тренажерный зал? - спрашивал профессор. - И, скорее всего, он всегда был рад твоему успеху на работе?
        – Да, - отвечаю я с недоумением, - очень часто. Не понимаю. Как это вообще может быть одно с другим связано?
        – Хотя человеку с нарциссическим расстройством личности обычно претит успех других людей, в твоем случае это играло ему на руку. Адреналин успеха и силовые физические упражнения стимулируют в женщине чрезмерную выработку тестостерона. А тестостерон, ко всему прочему, повышает сексуальное влечение. Он давал тебе поддержку и восхищение твоими успехами, просто зная, что так тебя легче возбудить и управлять тобой.
        - Вот это продуманный мудак - сказал какой-то парень из моей группы. - Не мог девушку просто любить.
        – Такие люди не умеют любить. Истинная любовь - это посвящение себя и доверие. Мало того, что они не имеют понятия о том, что такое любовь, они никогда никому не будут доверять полностью. Потому что для этого требуется раскрыть всего себя. Сделав это - целиком и полностью отдав себя в руки партнера - они рискуют быть отвергнутыми. Здоровый человек в состоянии с этим справиться, отпустить, простить, забыть и начать жить заново. Люди, страдающие таким расстройством, этого сделать не могут. Чаще всего они даже сами не знают почему. Наука считает, что это вызвано глубочайшими, не всегда осознанными травмами, не проработанными потерями и разочарованиями, физическим и эмоциональным насилием в детстве или ранней юности. Эти люди сделают все - придумают себе новый образ, будут жить в иллюзиях, будут плести интриги, возвышая себя за счет других, только бы никогда вновь не испытать этого или не быть отвергнутыми. Отвержение - это самый большой страх «нарцисса».
        Эта сессия гипноза вызвала у моих одногруппников недоумение вперемежку с возмущением и профессиональным любопытством.
        Профессор продолжал:
        – Это одна из форм насилия, посредством которого человек с нарциссическим расстройством личности устанавливает свою власть и контроль над жертвой. В твоем случае, Летта, это было, ко всему прочему, эмоциональное и сексуальное насилие. Обычно на этом дело не заканчивается. Зачастую люди с нарциссическим расстройством личности используют самые различные способы и варианты насилия, включающие в себя физическое, финансовое и множество подвидов психологического насилия.
        – Почему они становятся такими козлами? - спросил еще кто-то из группы.
        – Это все ведет в дебри подсознания, в котором ярко для нас, но неосознанно для них, присутствуют многочисленные детские травмы. Так как человек не может даже осознать и сформулировать обиду, не то, что отомстить своим обидчикам, обычно собственным родителям, он или она часто требует сатисфакции в виде мести или похвалы от других людей. Они тратят очень много психической энергии на то, чтобы создать или спровоцировать зависимость своих жертв - партнеров, детей, супругов, родителей, подчиненных, друзей и родственников.
        В твоем случае, Летта, это может быть и гормональная, и эмоциональная, и физическая зависимость, спровоцированная манипуляциями, газлайтингом и страхом потери. В данном случае страх отвержения был для тебя так же страшен, как и для него, поэтому он уходил надолго. Он тебя буквально дрессировал.
        – Да! Точно, он меня дрессировал как щенка!
        – А что такое газлайтинг? - спросила моя приятельница по группе Влада.
        – Газлайтинг - это форма психологической манипуляции, которая нацелена посеять зерно сомнения у выбранной жертвы или группы людей. Манипуляция, которая заставляет их сомневаться в собственной памяти, восприятии и вменяемости. Проще говоря, в собственной психической и умственной нормальности. Цель этого - ложное снятие вины с самого себя. Чтобы зависимый человек охотно брал вину на себя, выполнял приказы или указания из-за страха несуществующего наказания. Это манипулятивное поведение используется, как правило, без свидетелей. Тем самым запутанному человеку не у кого даже спросить совета или мнения со стороны относительно происходящего.
        Вариантов нарциссизма довольно много. Такие люди зачастую создают о себе показную видимость грандиозности. А если не могут, тихушники то есть, то злятся и создают ее у себя в голове. Грандиозным нарциссам как будто вообще на все плевать. Им свойственна прокрастинация, непунктуальность, постоянное нарушение обещаний и обязательств. Хотя они и могут добиться успеха, они зачастую живут в собственном вымышленном мире, куда и приводят выбранную ими жертву. «Нарцисс» открывает перед ней волшебный ларец своих иллюзий, влюбляет в себя, и теперь уже оба видят его абсолютно не таким, каким он является в действительности. Идеализация.
        Когда они выбирают себе жертву, они предварительно производят разведку, изучают этого человека, его интересы, слабости, комплексы, страхи… Внимательно слушают, поддакивают, льстят. В зависимости от полученной информации уже формируют маску, в какой они и предстанут. Это называется «подстройка» - они буквально подстраиваются под свою потенциальную жертву, под все ее мечты, чаяния, желания. Добиваются того, что у их избранницы или избранника появляется любовь к этому вымышленному, созданному образу. Потому что разведчик-«нарцисс» уже давно откопал все нужды этого человека. И теперь своими обещаниями он дает жертве надежду на то, о чем она всегда мечтала, пусть даже и подсознательно. Зависимые люди, здесь мы их называем просто жертвами, с охотой отдают «нарциссу» полную власть над собой.
        Далее профессор сказал, что более подробно мы будем затрагивать эту тему во втором семестре, но мы все настояли на продолжении разговора. Каждый из присутствующих мог в той или иной степени узнать себя и свои отношения. Тема любви и секса всегда интереснее и ближе людям, чем, например, бизнес-психология. В тот момент я точно определила для себя, каким направлением психологии буду заниматься.
        – А чем они движимы в жизни, вообще? Эти люди? У меня, похоже, была такая подруга, - спросил какой-то парень.
        – Самый главный фактор - это злость. Злость на всех, на весь мир, на успех других людей, на красоту природы - на все, кроме себя. На все, к чему они могли бы быть причастны, если бы были другими. У них занижена или зачастую вообще разрушена самооценка. Но они сами этого не знают, не понимают и не осознают. Они уже давно создали ложный образ самих себя для себя. Это и есть их ловушка.
        Наша маленькая группа студентов, всего восемь человек, четыре парня и четыре девушки, за два года учебы стали очень близки. Мало того, что мы друг друга гипнотизировали, мы обсуждали это все часами, как друзья и как участники проекта. Гипнотизировать меня им было интереснее всего.
        «Летта, ну давай еще раз! - просила группа. - Ни у кого из нас не было такой насыщенной жизни».
        Я не возражала. Мне самой было интересно.
        Они спрашивали меня и про танцевальную карьеру, и про эмоции после победы на чемпионатах, и про Китай и про Париж, где я тоже когда-то работала по контракту, мою правду про Америку, про мои цели, но чаще всего - про Аллена и Пола. Для них это было самым увлекательным. Немудрено, это же для психологов наиболее интересно.
        Обрывки воспоминаний нахлынули на меня. Я на пассажирском сиденье в незнакомой машине… Моя голова откинута назад вправо, щека лежит на холодном стекле. Лицо смотрит вверх. Стекло, запотевшее то ли от жары и влажности, то ли от моего дыхания… Чувствую как открываю глаза. Веки тяжелые, смотрю вверх. Мы едем в каком-то тоннеле, на полукруглом потолке которого белые неоновые длинные лампы. Мелькают быстро. Почему мне кажется, что машина перевернута? Я что, лечу? Лампы мелькают, как белая штриховая разделительная полоса на асфальте… Рот пересох, я туплю.
        «Пришла в себя? - Узнаю голос Пола. - На, попей. Тебе надо много пить сейчас.
        «Что значит сейчас, - думаю я, - в чем разница между сейчас и не сейчас?»
        Приехали. Куда - не помню. «Где я?» Спрашиваю ватным ртом.
        В отеле. Постарайся идти прямо. Не привлекай внимания, а то у меня будут неприятности.
        О чем он говорит, какие неприятности? Что, тут пить нельзя? Я пьяна или что?
        Иду медленно, с важным видом. Туфли на высокой платформе, мои голубые джинсовые шорты… Загорелые стройные ноги.
        – Сними ты эти туфли, босиком легче, - говорит Пол.
        Поворачиваю голову на его голос, смотрю прямо - его нет. Голос доносится снизу. Наклоняю голову: да, не совсем комфортно ему сопровождать меня под ручку. Сняла туфли. Иду, пол холодный. Чистый.
        А, вспомнила, мы в Мексике, отдыхаем! Месяц назад я увидела скидки на сайте и купила, не сговариваясь с ним. Блин, нафига я столько денег потратила! Хотя… Отдыхать с Полом было интересно, с ним весело. Всегда куда-то бежим, что-то делаем… Знакомимся с местными людьми и достопримечательностями. Он со всеми находит общий язык. О том о сем, слово за слово, у него появляются новые друзья, телефонами обменивается, в гости приглашает. Рубаха-парень, обещает чего-то, типа да я все могу, обращайтесь.

*
        Я обожаю путешествовать. Я побывала почти во всех странах мира, кроме Австралии, самого юга Латинской Америки и Африканских республик. Мне нравится узнавать другие культуры, впитывать в себя знания о традициях и истории. Запахи, вкусы, люди. Пол до встречи со мной никогда так много не путешествовал. Рядовые американцы вообще сложны на подъем. Они гордятся Родиной, и для них самое главное - это безопасность. Народ в основном путешествует по своей стране, которая, в принципе, может предложить очень многое.
        Когда-то мы разговаривали про Bucket list - список желаний, которые имеет каждый американец. Наряду с дочкой и миллионами долларов, у Пола была мечта взойти на гору Мачу-Пикчу, принять участие в сеансе-обряде Ayahuasca[54 - Аяу?ска, Аюваска «лиана д?хов», «лиана мёртвых»; aya – дух, душа; waska – лиана.] и посетить Россию.
        В один из дней, когда я была преисполнена счастьем и благодарностью за его любовь, взяв на себя всю вину за то, что он отсутствовал неделю, благодарная я достала из кошелька шесть тысяч долларов и купила ему подарок на день рождения.
        Наша поездка в Перу состояла из двух недель путешествия по стране с длинной остановкой в Cusco. Это небольшой городок, затерянный в джунглях в сердце страны. Мы посещали горячие источники, пробовали местную простую, но очень вкусную пищу.
        В Куско очень наглядно видно, как местная культура и цивилизация была подчинена и уничтожена католическими завоевателями. Этот город - историческая столица империи Инков, которую конкистадоры покоряли и разрушали триста лет. Мне и Полу это было очень интересно. Я впервые увидела, что у него есть какой-то интерес к чему-то, кроме себя.
        Проходя по узеньким мощеным древним улицам города, мы видели местные строения где-то второго века до нашей эры вперемежку с огромными готическими глыбами католических соборов, государственных палат и ратуши. Хоть снаружи это и производит неимоверно раболепное восхищение, заходя внутрь, туристы, и мы в том числе, испытывали ужас. В подвалах этих соборов находится множество склепов с человеческими останками, все еще прикованными цепями к стенам. В этих камерах на огромных вековых камнях массивным латинским шрифтом выбиты надписи о грехе и покаянии, цель которых донести до будущих поколений страх и преклонение перед могуществом церкви. О боге тут даже и речи шло. На стенах двадцатиметровые фрески, изображающие муки ада. На них было страшно смотреть. Разорванные части тел, пламя и чудовищные гротескные монстры, напоминающие животных, пожирают грешников, а невкусных бросают в огонь.
        Везде стоят угрожающе-страшные рыцарские доспехи конкистадоров. Горят свечи. Пахнет ладаном, воском и подвальной сыростью. И каким-то слегка неуловимым, сладковатым запахом смерти.
        Еще там, над хорами, был секретный зал, каменный и серый, где сидел управляющий огромным органом. Настолько большим, что его невозможно было охватить одним взглядом. Наверное, тысяча труб. Тридцать, а может пятьдесят педалей. Было сложно даже представить звук этого монстра, нас пробирала дрожь от одного его вида. В том зале стояли по периметру выбитые в стене каменные лавки. Расписанные золотом, инкрустированные деревом. На них собиралась местная испанская элита того времени, чтобы под звуки этого медного чудовища решать судьбы инков. Какую разрушить деревню, какую ферму сжечь и какого неверного казнить на костре.
        За алтарями часовен лежали огромные золоченые книги сводов и правил - как правильно бояться бога и что случится в чистилище и в аду с непокорными. Огромные, метра три в развороте.
        Пол был в шоке. Он сморщился от страха даже больше, чем в Москве и в Минске. Это был настоящий испуг. Но уже не перед страной, где отсутствует закон, а перед возможностью существования какой-то высшей силы. За что же ты боишься быть покаранным, мой дорогой Пол? Хотя мне тоже было не по себе. Но скорее противно. И очень-очень жутко.
        Широко округленные глаза Пола, почти застывшие зрачки, пустые и испуганные, пугали меня. Весь его вид, животный страх на его лице, противно смотреть. Я его не узнавала. Он задавал множество вопросов гиду, будто пытаясь сам себя убедить, что он не так плох, что он не такой грешник, что его все это не коснется.
        Мы целый день бродили в нескончаемых узких лабиринтах этих подвалов. Низкие потолки, очень толстые и заплесневелые старые стены заводили нас в тупики и бесконечные склепы. Окруженные этими фресками, мозаиками и смертью, мы боялись заблудиться в этих подвалах из костей. Нам хотелось бежать оттуда, но мы уже так далеко забрели, что идти обратно было бы еще дольше, чем двигаться вперед. Мы были как будто замурованы.
        Пол всю ночь не мог спать. Он вскакивал, бегал по комнате как заведенный, возмущался: как это так! Потел, пытался поговорить со мной о грехе, своем и моем. Падал на колени, просил прощения возле моей кровати. Курил. Выпил полбутылки виски. Потом плакал. «Но я же не такой! Я не грешник! Правда? Правда?» - тряс он меня, сонную, за плечо.
        Назавтра, подняв всю деревню на уши, он нашел два свободных места на церемонию Аюваски, кто-то отказался и нам баснословно повезло, сказал он мне.
        Кто не знает - Аюваска это энтеогенное варево, приготовленное из винограда Banisteriopsis caapi и других ингредиентов, растущих в лесах Амазонии, обладающее психотропным действием. Верится, что древние инки, племена которых жили на огромных расстояниях друг от друга, напившись этого варева, приобретали возможность слышать и общаться друг с другом на расстоянии и разговаривать с духами. Эта коричневая жидкость используется для церемоний исцеления духа и тела, проводимых амазонскими целителями. Рецепты варева варьируются, в зависимости от целей. Это может быть церемония заживления или выздоровления, физического и эмоционального, а также ряда более загадочных духоискательских приключений и открытий.
        Даже не могу передать, что это было.
        Сначала три глотка из круглой чаши. Мы с Полом крепко держимся за руки. Начинаем тупо смотреть друг на друга. Маленький перуанский шаман, или как его там, прыгает вокруг нас, машет какими-то лопухами, мы впадаем в прострацию. Рука Пола теперь уже обжигает меня как огонь. Потом еще несколько глотков. Кто-то начинает кричать, кто-то падает на землю и бьется в конвульсиях. Я пока держусь. Потом еще несколько глотков. Я уже давно потеряла счет времени. Прошел час или десять минут? Не знаю. Еще несколько глотков, которые переносят меня в прошлое. В мои самые больные моменты. Лиза кричит у меня в ушах - боль, страх, ненависть. Вета с наслаждением обнажает свою душу в сильных эмоциях музыки, которая громко звучит у меня в ушах прямо из прошлого. Счастье умножается стократ. Негативные чувства сильнее, но они уже не так важны. Физическое тело обретает легкость, как бы очистившись от грязи. Сложно, очень сложно описать.
        Потом, не помню как, но каждого из участников увели, а некоторых утащили подмышки, в хижину, строение, сколоченное из бамбука и лиан и разделенное на десяток отдельных комнатушек-квадратов. Каждому участнику - отдельный квадрат с соломенной подстилкой и ведром. Потом пришла боль. Такая боль, как будто ты в самом низу тех фресок, что мы видели в соборах. Тебя пожирают дикие монстры-животные, раздирая на части, одновременно обливая тебя кислотой на сковородке ада.
        Лиза плачет, мама кричит, Аллен выходит из дома к другой, хлопая дверью, мои роды, коричневые туфли Виктора летят мне в лицо, страх, женщины с отвисшими грудями смеются мне в лицо, оскал Пола, какие-то лица, свет…
        Люди кричали бешеными голосами. Я тоже. Я лежу на этом ковре, скрюченная в позе зародыша. Ведро почти полно моей блевотины. Машу руками, кричу, разливаю это ведро. Ползу. Куда? Не знаю…
        Цель нашего обряда - показать человеку, насколько сильной может быть боль, телесная и душевная. Кому что болит. Когда в обычной жизни мы жалуемся и страдаем, после этого опыта я поняла, что это все мелочи по сравнению со страданиями того моего высшего тела, о существовании которого я не знала все эти годы.
        Наступает прозрение, приобретается новый взгляд на мироздание. Эти все видения, высшая материя, запутывают вас, если вы не готовы это принять. Но скорее всего, просто некая чистота, новая страница. Трансформация. Перерождение. Это тут понимаешь очень быстро. Хочется все перечеркнуть, отпустить и начать жить заново. Люди были воодушевлены. Их глаза блестели радостью.
        Как настоял Пол, нам было необходимо возрождение нашей любви. После всего пережитого для нас, ясно, что по его заказу, как и для еще одной британской семейной пары, под утро были отведены какие-то другие комнаты. Они были похожи на шалаши с витриной. После того, как все проблевались и наорались, их, остальных участников, посадили возле костра. Уже рассветало. Люди выглядели расслабленными и пьяно счастливыми. У кого-то еще текли слюни, кто-то резко попахивал в мокрых штанах. Кто-то, развалившись на соломе, пялился в небо, все еще там, пытаясь вернуть мозг на землю.
        Нас и ту, вторую пару, шаманы под белы руки бережно проводили в шалаши, прямо напротив костра. Там на полу лежала какая-то подстилка из соломы или бамбука. Почище чем те, предыдущие.
        Пахло иланг-илангом, шалфеем, розой и жасмином. Запахи секса. Свечи горели в подвесных медных чашах-светильниках, на легком ветру развевалась тонкая белая ткань. В левом углу стоял обнаженный черный мужчина, и абсолютно обнаженная женщина в правом. Оба с опахалами, все в цепях с культовыми брелоками, с отрешенными лицами не то мучеников, не то хранителей какого-то секрета. «Странное зрелище….» - подумала я.
        Нас с Полом загрузили в этот шалаш. Мы выпили по рюмке. Впрочем, это с натяжкой можно назвать рюмкой - деревянная и очень длинная бамбуковая трубка с какой-то светлой жидкостью. «Это что, опять Аюваска?» - спросила я. «Расслабьтесь, вам будет хорошо. Это другой обряд. Только для вас и вашего мэна. Больно не будет», - с улыбкой прошептал маленький перуанский человек.
        Запахи сводили с ума. Пол был большим и уже мгновенно очень твердым. Он где-то потерял свою майку. Его тело блестело от пота и страсти. Он протянул руки как бы в приказе приблизиться. Нет, это был не приказ… Как его назвать? Ну, что ли, властная просьба, полупьяный взгляд избалованного человека. Призыв?
        После всего пережитого той ночью, помню, что на меня этот взгляд уже не подействовал. За несколько часов пережитая боль всей моей жизни. Боль, скомпонованная в одну точку, как яркая сингулярная точка чистой энергии Черной Дыры - могу лишь метафорически попытаться выразить те странные трансцендентные ощущения, недоступные, неподвластные человеческому языку и пониманию. Боль, где время и пространство искажаются, разбивая действительность на мелкие осколки.
        Боль, которая переносит тебя в другой мир и в то же самое время взрывает в мозгу прошлое, опустошая тебя настолько, что ты просто рад, что смог выжить. Это абсолютное, а не относительное счастье.
        Тот взгляд Пола приковал к себе все мое внимание. Как в фильмах про космос, в тумане или каком-то вакууме исчезли и голая парочка негров с опахалами, и все сидящие возле костра, еще отмороженные участники того культа.
        Свет стал каким-то тусклым, как догорающая свеча. Глаза Пола, как две черные пуговки, тянули меня к себе.
        Я смотрела на него и больше не чувствовала себя побежденной. Мне не хотелось подчиняться, мне не было страшно. Мне это нравилось. Ему тоже. Только теперь в его глазах за страстью я увидела то ли вопрос, то ли намек на неуверенность. Как будто бы страх. Он чего-то ждал. Я буду помнить этот взгляд всегда. Он ждал моего решения. Он от меня зависел. Это взгляд паники. Страх, которого в глазах этого мужчины я не видела никогда раньше. От бамбукового напитка с него слетели все маски, обнажая все его слабости и пороки.
        За долю секунды я увидела и отверженного маленького мальчика, такого наивного и чистого, но испуганного и просящего. Потом парня, который хочет доказать отцу, что он достоин. Потом уже какого-то раненого злобного черта, опустошенного и отверженного. Потом гнев, потом снова этот страх. Потом мольба. И это все за какое-то мгновение. Все это в его черных глазах, прямо смотрящих мне глубоко в душу.
        Мы обменялись опытом в том взгляде, всем предыдущим опытом наших разбитых и закомплексованных жизней. Я его узнала…
        В моей голове неожиданно вдруг появился образ Кевина. Глаза голубые как яркое небо. Всепоглощающее чувство любви и желания. Тот высокий сильный блондин протянул ко мне свои любящие руки, крепко прижал меня к груди и подарил ощущение, которое я всегда искала. Абсолютную любовь. Лиза начала плакать. Вета возбудилась. Я почти потеряла сознание. Откуда пришло это видение? В суматохе будней, я почти забыла те глаза.
        Кто-то мягким движением снял с меня все вещи, вернее то, что осталось от моего платья после первого психотропного оргазма боли. Я стояла обнаженная над ним, в свете костра, под взглядом всех этих людей и наслаждалась моментом. Как Лиза когда-то в свете софитов наслаждалась властью над дыханием публики… Точка сингулярности взорвалась в моем теле оглушительным долгим оргазмом. Стоя, без каких-либо прелюдий и прикосновений, я испытала тот же самый оргазм, что и двадцать лет назад, только в сто раз сильнее. Оргазм от осознания себя - кто Я, какая Я…
        Я набросилась на Пола со всей страстью, присущей моему возрасту и моей всепоглощающей сексуальной тяге к Кевину. Я брала его как хотела. Час, а может и дольше. Все встало на свои места в том диком танце эротики. И Ветина страсть в барабанах музыки, побеждающая на чемпионатах перед тысячными взглядами аудитории. И вздох завороженной публики в немом оргазме перед первобытной пластикой восточного танца. И Лизино совершенное пятнадцатилетнее тело в софитах перед камерами репортеров на подиуме своей несбывшейся мечты. И вся боль, пережитая мною той ночью. Все стало на свои места.
        Не помню точно, но Полу, по-моему, давали что-то еще пить. Меня не останавливали, меня невозможно было остановить. Я брала его целиком, по-всякому. То наказывая его, Пола, то любя Кевина. Мне не дано понять умом то феерическое чувство, тем более описать его. Задыхалась собственной слюной, сплевывала и вновь пускала его так глубоко, что, казалось, он протыкал мне сердце. Он… кто он? Меня до сих пор пробирает дрожь от тех эмоций. Потом я падала куда-то на самое дно, когда он снова брал меня. Потом смеялась, просила вина и продолжала эту дикую пляску секса…
        Когда я закончила, Пол не мог дышать. Он лежал обездвиженный и смотрел на меня широко открытыми глазами. Его член, после стольких оргазмов, теперь висел у него между ног, сморщенный и какой-то очень маленький.
        Я встала. На коже в свете огня блестит пот. Коврик-матрас чмокает от влаги. Мне хочется пить. Уже не так сильно пахнет жасмином. Пахнет феромонами секса, нашим запахом… Я вышла из палатки, больше на него не глянув. Мне стало неинтересно смотреть на него. Кто-то накинул на меня плащ и подсадил к огню. Все молчали. Долго… Тихо…
        «Дайте мне кто-нибудь сигарету, - громко сказала я. Все как один полезли за сигаретами, кто в карманы, кто в сумки. - Спасибо». Я закурила.
        Позже мне сказали, что та, вторая пара, занималась сексом два часа и к моему появлению уже сидела перед костром и нашей с Полом витриной часа три.
        Мы вернулись в отель только к ужину. После той ночи Пол был другим. Обряд должен был восстановить любовь. Ну вот, он и восстановил. Только не к тебе.
        Это был единственный раз, когда я сознательно принимала что-то психотропное.

*
        Во время учебы я получила ответы на очень многие вопросы. Казино, скорость яхты и автомобиля, наркотики, секс, чревоугодие - таким людям, как Пол, необходим этот адреналиновый приход. Компенсация. Или они не получают достаточно психо-эмоционального ресурса, или они боятся его потерять. Аюваску, я знаю, он точно больше никогда не делал.
        Пол все еще продолжал ко мне ходить. Признавался в любви и баловал меня больше, чем во время наших отношений. Но, как я и сказала ранее, сначала мне это нравилось, потом раздражало, а сейчас это стало интересным проектом.
        Человек с нарциссическим расстройством личности, такой как Пол, был идеальным ресурсом и подопытным кроликом для моего дипломного исследования. Он классический образец подобной психической патологии. Так как я его когда-то раньше очень любила, в некоторые моменты мне его было даже жалко. Растоптанный и отвергнутый мной, этот уже давно немолодой мужчина готов был ползать и делать все, что угодно, только бы получить мое прощение.
        Я специально часто и как бы невзначай напоминала Полу о той субботе 7 мая, и о Перу, и о тех церковных подвалах. Наблюдала реакцию, помня его раболепный страх перед высшим судом. В психологии нарциссизма описана их навязчивая одержимость быть прощенными. После его ухода я все тщательно конспектировала.
        Страх перед высшим наказанием рожден тем, что они боятся умереть во грехе своих поступков и пропасть, испариться, стать никем, исчезнуть с лица Земли, как будто никогда их и не было. Именно поэтому Пол в пятьдесят лет опомнился, что он отец своим детям, в пятьдесят пять срочно хотел дочку, чтобы заново, с чистого листа все начать. Перекрыть позор пустоты своей разгульной никчемной молодости.
        Я видела, что глубоко в душе он знал, что моя сломанная шея и все вытекающее из этого – его вина. Именно поэтому он был готов носить меня на руках, часами делать мне массаж, одаривать подарками. Он стал вновь приносить мне мое любимое шампанское.
        Я держала его на коротком поводке обещаниями возможного прощения.
        «Я пока не готова тебя простить», – с насмешкой в душе, но с серьезным лицом троллила его я.
        Он несся ко мне, как сумасшедший, пытаясь услужить. Удивленный моими успехами и прогрессом на терапии, он, видимо, понимал, что облажался. А я понимала, что после Аюваски ему было буквально жизненно необходимо меня раздавить в отместку. Но сначала получить прощение.
        Как одна из лучших учениц нашего профессора, я уже знала, что все, что он говорит - это ложь. Что у него огромный всепоглощающий страх небытия. Он существует в ужасе подвалов того собора в Перу.
        Я изучала его. Я поняла, что моя женская интуиция всегда была права. Что с ним я жила лишь в иллюзии Лизиных мечтаний.
        - Профессор, скажите, пожалуйста, что это за чувство такое, когда вроде все как надо, все правильно и со смыслом, но что-то тут, внутри, в груди скребет? - спросила я, вспоминая мою поездку в Данию.
        – Это вы про интуицию спрашиваете, Летта? Интуиция - это процесс, который дает нам возможность познавать без логических и аналитических рассуждений. Сокращает разрыв между сознательной и бессознательной частями нашего разума, а также между инстинктом и интеллектом.
        – Почему тогда люди не доверяют своей интуиции? - спросила я.
        – Лично я считаю, - ответил профессор, - что люди, которые не доверяют своей интуиции - не доверяют себе. Наше недоверие своим инстинктам основано на тысячелетиях культурных предрассудков. Инстинкт и интуиция это орудие нашего выживания как вида.
        – Но ведь мы не можем точно, на сто процентов знать, что то, что мы чувствуем, и есть правда.
        – Нет, не можем, - продолжил профессор. - Мы также не можем судить, было это правильное чувство или нет, пока не станет уже или поздно, - он указал на мое инвалидное кресло, - или это уже не будет иметь значения. Скажите, Летта, если вы вспомните какой-то очень яркий момент вспышки вашей интуиции сейчас, зная все, что вы знаете сегодня, вы бы послушали ее?
        – Да, - ответила я.
        – Теперь вопрос - и это очень важно - почему вы тогда сделали выбор не в пользу интуиции? Что заставило вас ее не послушать?
        – Страх.
        – Нет, не страх. Вам просто очень хотелось, чтобы это было не так. Вы чего-то так сильно желали, что предпочли выключить ее - остаться в плену иллюзий. Что это было? Чего вы так сильно хотели, что предали и свои инстинкты, и свою интуицию?
        Все смотрели на меня. Меня это не смущало. Мы тут все в одной лодке. Профессор приблизился ко мне совсем близко, оперся на мой стол.
        – Чего вы так сильно хотели, отвечайте! - крикнул он мне в лицо.
        – Любви! - на одном дыхании, неожиданно, выпалила я.
        После защиты диплома Пол перестал для меня существовать. Ноль. Полный ноль.
        Я также поняла и приняла свою маму такой, какая она есть. Когда мы приезжаем к ней в гости, она готова разбиться в лепешку, чтобы нам услужить. Готовит, балует, покупает подарки. Она покупает любовь. Она очень старается. Мне теперь ее жаль. Я ее часто целую, говорю спасибо. Я люблю ее.
        Что же произошло в душе той маленькой девочки, брошенной родителями? Отверженной. Что такое случилось, что человеку всю жизнь нужно так стараться зарабатывать любовь.
        Страх быть ненужной когда-то давно родил в ней необходимость все контролировать. «Я лучше буду все контролировать, чем, не дай бог, меня опять обидят и сделают больно».
        Ее жажда самоутверждения дала результаты. Она смогла многого добиться и много иметь - лучше, больше и грандиознее чем у других. Дома, бизнесы, деньги. Эта жажда была рождена малосемейной советской общагой и жаждой доказать кому-то, что она может и что достойна. Она смогла. Майк сделал ее счастливой, они вместе смогли.
        Страх быть одной породил в ней страсть всегда быть окруженной людьми, быть популярной и нужной. Ей необходимо внимание. Поэтому она и накрывает столы, приглашает друзей, пытается всем помочь и дать советы. И ее советы и мнения, конечно же, всегда самые верные и правильные. Другого мнения для нее не существует.
        Когда мы втроем, я, мама и бабушка, собираемся вместе, я замечаю, что она по отношению к бабушке какая-то слишком слащаво-любящая или, наоборот, чрезмерно грубая.
        Пятнадцать лет назад она взяла над ней полное шефство. Которое преподносится всем как бремя и долг перед родителем. Когда мы остаемся одни, бабушка даже не смеет открыть рот. Она, привыкшая к власти своего мужа, моего деда, теперь находится в полном подчинении своей дочери. Мама может по три дня с ней не разговаривать, бабушка ее бесит, раздражает. Бросить ей мясо как собаке и заткнуть ей рот громким криком. «Закрой свой поганый рот!» – шипит она, особенно когда выпьет. А через день опять становится одуванчиком: «Мусик, что тебе подать? Давай я натру тебе ногу». Особенно на людях. Бабушка часто плачет. Уходит в свою комнату и тихо сидит там часами. Мама ничего этого не замечает.
        Бабушка, конечно, тоже крепкий орешек. Женщина абсолютно другого поколения и воспитания. Дети, внуки и правнуки живут в другом измерении, о котором она не имеет представления. Она все еще там, застрявшая в пятидесятых-шестидесятых, одинокая и уже очень пожилая женщина. Бабушка любит много болтать по телефону, рассказывая и жалуясь на нас посторонним людям. Чтобы быть интересной, что я очень часто замечала, она рассказывает своим подружкам-пенсионеркам истории из нашей частной жизни, зачастую с упреком и осуждением меня, ее родной внучки, или своей дочери. Раньше меня это злило, а теперь я ей выдаю тщательно дозированную информацию, ничего особенного. Жалуется, скучно же.
        Она тоже во всем всегда права, и доказывать ей что-то не имеет смысла. Я знаю, что она даже не подозревает, почему у ее дочери такой характер и почему наши с ней разговоры стали скучными. Доверие, раз преданное, сложно получить обратно.
        – Она же твоя дочь. Ты сама ее воспитала! – как психолог и с любопытством внучки разговариваю я с ней. – Что вы с ней такое делали в детстве?
        – Ничего мы с ней не делали. Жили как все. Она всегда была упрямая и громкая. Потом, ты знаешь, мы очень часто уезжали за границу. Я всегда старалась привезти ей гостинцы и подарки. А когда мы вернулись в последний раз из Индонезии, она уже выскочила замуж за твоего отца. Поэтому я не знаю, что там с ней случилось. Причем здесь я?
        Такие люди, как моя мать, даже не имеют понятия о том, что они кому-то сделали больно. Она всегда права и точка. Абсолютное отсутствие эмпатии. Этим объясняется все. И поездка в Доминикану через три дня после моей аварии, и чувство вины и долга, когда в будущем она отправила меня в Таиланд на операцию. У моей матери тоже нарциссическое расстройство личности, немного другого характера, чем у Пола. Она меня боится, уже не хочет нарваться на ответную реакцию. Я теперь уже умею говорить «нет» и четко обозначать свои границы.
        Где-то очень глубоко в душе она все-таки добрый человек. Но ее, к сожалению, научили и родители и жизнь, что доброта это слабость. Поэтому она предпочитает быть сильной – так, как она это понимает. Грубость и грандиозность – это защитная маска раненого ребенка. Ребенка, которого не любили родители. Отвергнутого ребенка. Девочка расцвела в колючую розу. Искала любви и признания. И так прожила всю жизнь. Мне хочется ей сказать: «Я люблю тебя, мама. Пожалуйста, борись за нас! Давай начнем все сначала. Я тебя прощаю».
        Наука дала мне ответы на большинство моих вопросов. Меня осенило. Все встало на свои места. Паззл сложился. Все, что происходит в нашей жизни - это череда событий вследствие принятых нами или кем-то другим, решений. Судьба - это цепочка принятых решений: непонимание и неосознание стресса, неумение регулировать эмоции и настроения, смотреть на себя со стороны, понимать чувства других, неоправданные ожидания, надежды, мечты, комплексы, перекрестки… Это все влияет на наш выбор, слова, настроение, поведение и в итоге - на нашу жизнь в целом.
        Я с отличием закончила Университет, получив степень магистра психологии. Это были самые интересные годы моей жизни. Я расцвела. Ни инвалидное кресло, ни боль уже не имели значения. Я приняла и полюбила себя.
        Моя книга была, наконец, написана. Я уже не умру неуслышанной. Она вышла во второй год после моей первой смерти.
        Обычно каждый год Джейн и я улетаем в Мексику - радоваться жизни и отмечать мой новый день рождения 7 мая. Там мы отметили и выход моей книги.
        Народ начал мне писать. Женщины и мужчины, которые узнали себя и свои чувства в главных героинях романа, начали спрашивать совета и задавать вопросы. Вопросов было так много, а мне хотелось уделить внимание каждому, поэтому я решила начать вести канал на Youtube, чтобы охватить как можно больше тем и поделиться знаниями. Тогда я еще не осознавала, насколько огромно и неконтролируемо интернет-пространство. У меня пропала боязнь сделать ошибку или получить критику на моей, сейчас уже виртуальной, сцене. Как Вета когда-то выражала себя так, как чувствовала, танцевала самозабвенно - она была честна и реальна. Я наконец поняла, что не стыдно быть такой, какая ты есть. А это можно сделать только после абсолютного и всеобъемлющего признания себя. Только теперь я это поняла.
        Меня начали приглашать в группы на различных социальных площадках. Общение, консультации, новые знакомства, истории, дружба с самыми разными людьми с другого конца света. Мне стало интересно жить, даже не выходя из дома.
        У меня появился смысл жизни. Я увидела, что у многих людей глубоко внутри сидят такие же проблемы и вопросы, какие были у меня. К моему шоку, таких людей оказалось очень много. Мне хотелось помочь не одному человеку, а человечеству в целом. Я видела всю эту боль, грязь, страдания, безысходность, насилие эмоциональное и физическое, ненависть людей друг к другу, к стране и к самим себе. Запутанная и ограниченная мышеловка бытия. Я была благодарна профессору, своей группе, своей аварии и даже обряду Аюваски за меня новую.
        Человек, слабый и беззащитный по своей натуре, просто не в состоянии всего этого увидеть и понять. Он вынужден всю жизнь барахтаться в этом экзистенциальном капкане. Вдобавок, ко всему прочему, в результате моего околосмертного опыта у меня изменилась картина мира, восприятие реальности, ценностей и самой себя. Совсем новая жизнь совершенно новой Я.
        Через два года после аварии я стала абсолютно другим человеком. Я сама себе теперь нравилась. Я нашла ответы. Мать, отец, Пол и многие другие люди, их поведение, решения, метания и мучения стали мне понятны, как прочитанная, но очень интересная книга. Я радовалась каждому мгновению, своим детям, на которых у меня теперь было много времени. Цветам. Солнцу. Птичкам. Людям.
        Позитивные изменения в жизни и судьбе моих клиентов каждый день наполняют меня радостью и удовлетворением. Про работу финансового советника я даже не вспоминаю. Та жизнь меня больше не интересует. Тогда я выживала и существовала. Теперь я живу.
        Открывшийся мне мир человеческой психологии намного интереснее.
        Или потому, что Вета не дала мне сдаться, или потому, что Лиза поняла, что такое любить себя и не предавать свои чувства, я наконец-то стала счастлива.
        Я не только обрела внутреннюю целостность и гармонию, но исчезла абсолютно патологическая назойливая потребность быть нужной, любимой, богатой, соответствовать нормам, мнениям и ожиданиям других.
        Я впервые почувствовала легкость, самодостаточность, свободу от всего. Материнский долг и обязанности превратились в удовольствие. Бесконечная гонка американского существования переплавилась в захватывающий азарт с привкусом спокойной уверенности. Мнения других людей мне теперь любопытны, а не как раньше - важны. Романтические отношения, которые являются эпицентром тревоги множества людей, для меня стали приятной приправой жизни, но не ее смыслом. Любовь перестала быть для меня способом самореализации. Я поняла, что значит действительно любить и себя, и партнера без страха, без влияния токсичных стереотипов и неправильных моделей любви; и что обидеть себя может только сам человек. Только сам человек может себя предать и уничтожить. Все это кроется глубоко внутри каждого. Чего бы я никогда и не поняла, не случись со мной той роковой трагедии.
        Весенний шторм
        Вы, наверное, задаетесь вопросом, кто такой Кевин. С этим высоким скандинавским блондином я познакомилась в феврале. За месяц до нашей с Полом поездки в Перу и за четыре месяца до моей аварии.
        Всегда по пятницам, а в тот день была как раз пятница, в офисе проводился обязательный тренинг. Участвовать должны были все. И за три года работы на Prudential я не пропустила ни одной пятницы. Но в тот день мне необходимо было везти бабушку к доктору в Сити. Отпросившись с работы на пару часов, я, вся такая бизнес-леди, заехала за ней. Бабушка живет недалеко от меня. Дорога в Сити предстояла долгая, трафик и все такое. Мы решили заехать за кофе, утро все-таки. В ее Старбаксе я бывала очень редко. Он удобно расположен в центре нашей деревни, как я называю этот чикагский пригород, я заезжаю туда налетами, когда мне лень париться на шоссе в пробке.
        С Полом мы в то время опять не общались. Две недели назад мы что-то обсуждали по поводу бизнеса, он показывал мне фотографии какого-то проекта на своем телефоне. Я смотрела на экран, выбирая цвет черепицы, мне как раз скоро тоже нужно было менять крышу. Пол, весь такой гордый собой и своим удачным проектом, потерял бдительность. Неожиданно на экране его телефона всплыло уведомление от Match.com, которое сообщало: «Вам ответили…» Больше я ничего не увидела. Я взбесилась.
        Match.com - это огромнейший и самый популярный сайт знакомств в Америке.
        «Asshole[55 - Говнюк!]! Денег не даешь, а членство там оплачивать у тебя есть финансы!»
        Он в оправдание начал петь мне какие-то песни по поводу того, что, когда мы не общались в прошлый раз, он сходил с ума и ревновал. И ему, бедному, пришлось зарегистрироваться на этом сайте, чтобы проверить, есть ли там у меня аккаунт.
        «Да как ты смеешь так думать? Такому мужику, как я, не нужно искать женщину на сайте! За кого ты меня принимаешь? Я просто рылся там, чтобы найти тебя. Я скучал по твоему лицу. Я хотел посмотреть твои фотографии. Был уверен, что ты уже двигаешься дальше и никогда ко мне не вернешься».
        «Козлина, – думаю я. – А я, значит, такая женщина, которой нужно идти на сайт. Да пошел ты!»
        Я выгнала его с треском. Эти две недели я не отвечала ни на его звонки, ни на сообщения.
        У меня было много всяких дел, занятость на работе, уход за детьми, за бабушкой. Не было времени думать о нем, погрязая снова и снова в этих бесконечных драмах.
        Старбакс был полон народу. Припарковавшись рядом с блестящим новеньким черным 645-ым BMW, я на высоких каблуках влетела в шоп. Сразу на входе, возле стойки, где забирают готовый заказ, стоял высокий блондин. Очень хорошо одет, отметила я, пролетая мимо. Ожидая у стойки заказа, краем глаза тайно наблюдала за ним. Какой красавчик, аж дух захватывает! Примерно моего возраста, и кольца вроде нет на пальце. Быстренько заказав капучино, я перешла к стойке получения. К моей радости, он все еще там стоял. Он посмотрел на меня и улыбнулся. Нужно было срочно что-то придумать. Выгляжу я отлично. Волосы уложены, макияж свеженький, каблуки высокие. Улыбаясь ему в ответ, я спросила:
        – Что же вы такое заказали, что так долго ждете?
        Бариста, девушка по имени Никки, со смехом ответила:
        – Кевин у нас тут всегда что-то интересное заказывает.
        С Никки я была хорошо знакома. Раньше она работала в моем Старбаксе баристой и недавно перешла сюда на должность менеджера. Пару лет назад, когда я была еще молодым сотрудником, в мои обязанности входил поиск новых агентов для компании и, конечно же, клиентов. Тогда я дала ей свою визитку в надежде, что однажды она станет моим «бонусом».
        Викинг улыбнулся ей и повернулся ко мне.
        – А вы что пьете? – с улыбкой спросил он.
        – Капучино, – пролепетала я. От его взгляда я оторопела, и у меня перехватило дыхание. Его глаза с веселым прищуром были добрые и очень голубые. Я стояла не дыша.
        – Давайте познакомимся, – сказал он, – меня зовут Кевин.
        Мы протянули друг другу руки в деловом пожатии. Как только прикосновение случилось, мы оба застыли. Это пожатие продлилось немного дольше, чем принято.
        Любовь с первого взгляда. Это как теплый электрической выстрел, пробивающий сквозь меня. Его рука нежная и теплая, и он сжимает мою немного сильнее, чем положено. Всего какую-то секунду. Головокружение. Мне хочется хихикать. Но я чувствую, как лицо заливает краской.
        Тут же какой-то тихий голос в моей голове шепчет: «Вот ты где! Наконец-то я тебя нашла». Я не знаю этого человека. Тем не менее мне кажется, что мы уже давно близки. Какое-то наваждение. Аж мурашки по коже. Это мгновенная любовь, влечение, которое невозможно объяснить. Оно настолько сильно, что отрицать его нелепо. Так же как науку. Казалось, будто все элементы таблицы Менделеева взорвались в моем теле химической реакцией.
        У меня никогда раньше не было опыта любви с первого взгляда. Голос в моей голове шептал «У тебя нет шансов». А другой голос, решительный и громкий, голос принцессы, говорил: «Он уже твой». И все же я застыла перед ним как вкопанная. Я была неспособна слушать эти голоса. Мое сердце бросало меня вперед, а разум тянул назад.
        Викинг как будто чего то ждал. Мне нужно было срочно что-то сказать. Потом он улыбнулся и разжал руку.
        – Приятно познакомиться, Летта.
        – Мне тоже, Кевин, – ответила я.
        – Хорошего вам дня! – он взял свой кофе и быстро вышел из магазина.
        Блин, дура! Я обычно никогда не тушуюсь в присутствии мужчин.
        Пришлось повернуться к Никки. Не буду же я, принцесса, пялиться вслед уходящему парню.
        – Ну вот, ты тоже попала, – сказала она, смеясь. – В него тут влюблены все.
        – Кто это? – спрашиваю, выходя из ступора, собрав мозги в кучу.
        – Это Кевин. Он редко здесь бывает. Только когда приезжает навещать родителей.
        – Спасибо, Никки, – я взяла свой кофе.
        Когда я вернулась в машину, бабушка первым делом сказала мне:
        – Ты это видела? Тут высокий парень только что сел в черную машину и уехал. Очень симпатичный.
        – Да, я знаю. Его зовут Кевин. Мы с ним только что познакомились. Ничего так…
        – Вот это партия! Вроде молодой, не то что твой старый козел, – это заметила даже моя полуслепая бабушка.
        Весь день прошел в мечтах о странном незнакомце. В том прикосновении, рукопожатии, как будто перемешались наши молекулы в едином вихре. Как будто наши ауры соединились и стали одним светлым пространством замкнутой энергии. Мне весь день было тепло. Я не могла забыть этого мужчину.
        Много раз после этого я заезжала в тот Старбакс, и не только по пятницам. Часто без всякой надобности съезжала с шоссе на Washington street, под предлогом необходимости навестить бабушку выглядывала ту БМВ в толпе машин на парковке. Никогда я больше не видела ни того парня, ни его машины. Однажды, где-то через шесть месяцев после аварии, осенью того злополучного года, мой больничный водитель поменял маршрут. Вместо привычной дороги он съехал с шоссе и гнал по зеленым светофорам Washington street. Я была рада. Сейчас я увижу его, не зря же именно сегодня мы поехали по этой улице! Я уже верю в знаки и в то, что все в жизни случается не просто так.
        Мало того, что там не было его машины, там вообще не было никаких машин. Старбакс был закрыт - вышел из бизнеса. Моя последняя надежда испарилась за тридцать секунд, пока мой счастливый водитель пролетал через тот перекресток.

*
        В тот год я упорно продолжала терапию. День за днем, неделя за неделей, тяжелейшие физические занятия, в конце концов, начали давать, хоть и медленные, но результаты. К третьей годовщине моей аварии я уже могла самостоятельно вставать и немного ходить, это выходило за рамки всех прогнозов врачей и стало маленьким чудом.
        Чудом человеческого духа и воли. Как и в случае с Валентином Дикулем, я безоговорочно верю, что это связано не только с анатомией, но и с силой духа, верой в себя и упорством в достижении цели.
        Во многих аспектах и сферах жизни человек в состоянии сам себя вытащить и вылечить. Есть же люди, которые вылечивают сами себя от рака или которые годами тренируются для достижения поставленных целей - и побеждают. Люди, которые поднимают себя с самого дна и зарабатывают миллионы. В моем случае это было благодаря самоуверенности и бескомпромиссности Веты. А также бесконечной мечте о Кевине. Я бредила им. Это был мой секрет. О нем не знал ни Пол, ни подруги. Только бабушка, по-моему, догадывалась.
        Мечты имеют свойство сбываться. Я верю в энергетику вселенной, в силу молитвы и в позитивное мышление. В то время я часто занималась глубокими медитациями.
        Однажды весной, через два года после аварии, меня пришла навестить моя бывшая секретарь, Мэри. Мы сидели у меня на балконе. Она на подушках дивана, а я в своем, уже таком привычном, инвалидном кресле, пили вино и ели чили. И тут она мне говорит:
        – Слушай, тут какая-то женщина звонит уже второй год, все забываю сказать. Не часто, конечно, но иногда. Все время спрашивает про тебя. Просит твой телефон, но говорит, что она вроде не твоя клиентка. Я не знаю, как отделаться от этой Никки.
        – Никки? – удивилась я. – Это моя приятельница из Старбакса. Интересно, чего это она звонит в офис. Может, денег заработала, хочет вложить.
        Мэри говорит:
        – Я, конечно, твой личный номер ей не дала. Но, по-моему, что-то важное. Очень настырная особа.
        Мэри взмахом руки показала мне, что эти звонки ей надоели. Она же американка – прямо никогда не скажет.
        – Вот тебе ее номер, разбирайся сама, girl.
        – Спасибо, Мэри. Давай-ка я ей позвоню. Разливай вино.
        Мы смеялись.
        Я тем временем набрала номер.
        – Никки, привет, это Летта! How are you[56 - Как поживаешь?]?
        – Летта??? Oh my God[57 - О боже мой!]! Где ты пропала? – закричала она в трубку. – Наконец-то! Слушай, у меня к тебе вопрос. Сейчас мне немножко неудобно, я на работе. Могу ли я тебе перезвонить?
        – Да, давай, – сказала я и дала ей свой мобильный номер.
        Вечер с Мэри прошел быстро и приятно. Когда она уехала домой, я завалилась в кровать смотреть телевизор.
        Никки позвонила в 21:30.
        – Слушай, – говорит она, – не знаю, если ты помнишь, но тут про тебя интересуется тот парень, Кевин. Помнишь его?
        У меня замерло сердце.
        – Конечно, помню.
        – Ну так вот. Ты куда-то пропала. Я тебя не вижу уже два года. Он оставил свой номер телефона на тот случай, если ты появишься. Хочешь ему позвонить?
        Меня бросило в жар. Хорошо, что я уже лежала. Иначе я бы, наверное, свалилась. Как я могу ему звонить? С ума сойти! Я уже абсолютно не та красивая стройная женщина на высоких каблуках. Я худая скрюченная память о самой себе. Хотя, конечно, с достижениями и с крохотной надеждой на поправку. Мои успехи на тренировках в тот момент уже не показались мне значительными. Ну и что, что могу я пройти пару шагов по комнате с ходунками или на костылях. Это же не на шпильках, колыхая бедрами. Костыли не значат, что у меня может быть вообще какой-то шанс с таким мужчиной, как он.
        – Слушай, Никки, я ведь его вообще не знаю. Как я буду ему звонить?
        – Ты что, с ума сошла? Не хочешь, не звони. Я сама дам ему твой номер.
        – Нет, послушай… – я не знала, что мне сказать, ведь Никки тоже не знает ничего про мои события за последние два года.
        Я предпочла быстро замять разговор. Мы попрощались.
        Я не могла уснуть всю ночь. Буря эмоций счастья и боли. Счастье от того, что меня он разыскивает. Спрашивает обо мне уже два года. Боль от того, что в том Старбаксе вовремя я не приняла какое-то другое решение, не сделала какой-то шаг, чтобы с ним познакомиться. Грусть от того, что нельзя вернуть тот момент, до того как случилась моя авария. Безысходность, потому что сейчас, в моем нынешнем положении, я буду ему не интересна. Я лучше буду просто мечтать о нем. Как о чем-то возможном, но несбывшемся.
        К сожалению, на тот перекресток вернуться уже нельзя… Не было бы и Пола, и аварии – ничего этого бы не было, если бы тогда я что-то вовремя сказала. Стояла как вкопанная и молчала. А он ждал. Ждал знака, зеленого света. Не дождавшись, разорвал нашу ауру, взял свой кофе и вышел… Мне было грустно и обидно.
        Всего через неделю я ответила на телефонный звонок с незнакомого номера, звонок который изменил мою жизнь. Мое сердце учащенно стучит даже сейчас.
        – Летта? – мужской низкий бархатный голос. – Я сомневаюсь, что вы меня помните.
        Я, конечно же, узнала этот голос.
        – Я помню вас очень хорошо, – ответила я, на глубоком выдохе пытаясь унять свое сердце.
        Сначала я испугалась. Как я вообще могу общаться с этим мужчиной-мечтой? Почему он мне звонит? Но наш разговор получился очень интересным и даже легким. Мы болтали долго, и постепенно мне стало комфортно. С ним было очень интересно разговаривать. Он яркий и смешной. Я даже могла представить его прищуренные глаза, когда он шутил. Такой вкусный тонкий юмор, не лишенный самоиронии. Под конец разговора Кевин спросил, не хочу ли я с ним поужинать. И что вы думаете я ответила?
        Конечно же, я сказала «Нет».
        Я не говорила ему о моей травме. Мы болтали про свои профессии, мою собаку, музыку и вкус в еде. Много о чем говорили. а потом уже было как-то поздно и неловко об этом упоминать. Да и не захочет он встречаться с инвалидом, как узнает! Пол же не захотел. Сама идея встречи с Кевином вызывала у меня панику. Я знаю, что не пойду на свидание. Мне хотелось хотя бы с ним просто общаться, хоть иногда. Просто иметь небольшую надежду.
        Это все же лучше, чем потерять его вообще из-за этого тупого инвалидного кресла. Поэтому я просто сказала ему, что была очень рада его такому неожиданному звонку. Я пока не готова к встрече, слишком занята работой. Работа у американцев – уважительное оправдание. Черт, ненавижу это кресло. Списав все на мою работу и занятость, я понимала, что американец может это понять просто как предлог, то есть мягкий вежливый отказ. Но не могла поступить иначе. Мне не хотелось разрушать образ меня той. Пусть хотя бы в его мыслях, я буду жить в том своем теле. Мы попрощались.
        Тем не менее, Кевин снова мне позвонил. Вскоре мы начали часто общаться. Сначала не каждый день. Раз в два-три дня. А потом, со временем, это стало нашей новой привычкой. И так мы начали что-то вроде знакомства по телефону. Как старшеклассники. Знаете ли вы, как дети средних и старших классов встречаются в наши дни? Они общаются смайликами, текстовым сленгом и аббревиатурой. Просто так, короткое сообщение, пожелание хорошего дня, поцелуйчик или сердечко, а вечером обязательно звонок. Я с нетерпением каждый день ждала его звонка.
        То он шел на ужин с клиентами, то на концерт, то с парнями в бар… Он жил насыщенной жизнью. Я гадала, есть ли у него женщина. Конечно же есть, думала я, а как же, он ведь не монах. Он звонил мне каждый день.
        Кевин был очень остроумен и забавен, когда мы шутили и обсуждали что-то несерьезное. А когда серьезное – был сдержан и внимателен. Он часто уезжал из города, но все равно звонил узнать, как у меня прошел день, и рассказать свои новости. Я ему никогда не звонила. Во-первых, он занятой человек. Во-вторых, ни про терапию, ни про мои успехи я ему сказать не могла. Так чего звонить-то.
        Постепенно мы перешли на facetime[58 - Видеозвонок с айфона на айфон.]. Я устанавливала телефон так, чтобы он не мог видеть нижнюю часть моего тела. Это захватывающе и даже немного экзотично – иметь такие близкие, но при этом покрытые расстоянием и секретностью отношения.
        Он хозяин крупной IT-компании, очень много путешествует по работе. В каждом городе и странах, куда он уезжает, он постоянно берет меня с собой на виртуальные прогулки. Меня уже нельзя назвать парализованной, но все равно, лежа в кровати, через него, спасибо интернету и Стиву Джобсу, я вижу Эйфелеву башню в Париже, Коулун-парк в Гонконге, Королевский Ботанический Сад в Брюсселе. Это захватывающе.
        Я была во всех этих местах, поэтому знаю, каково это. Я помню ароматы красивых цветов в Бельгии и запах вонючей гонконгской еды, вонь вареной кукурузы в молоке с медом и специями. Насколько мы уже поняли, мы оба любим путешествовать и работать.
        Такое наше общение длится еще некоторое время. Мне это приносит воодушевление и мотивирует, заставляет меня продолжать бороться. С этого начинается мой день и этим заканчивается. Мы до сих пор еще не встречались. После пары месяцев этой виртуальной романтики я начинаю волноваться. Я знаю, что придет время, когда он захочет встретиться. И нет ничего больше в этом мире, чего хочу я сама. Я до сих пор помню ту энергию в Старбаксе, когда мы пожали друг другу руки. И его глаза в том обряде в Перу. И, конечно, вскоре, еще до того как он это произнес, я почувствовала настороженность в его тоне.
        – Летта, я не хочу навязываться… если у тебя кто-то есть… ты скажи мне, пожалуйста.
        Пауза. Я молчу в панике. Сейчас я его потеряю.
        – Ты хочешь, чтобы я перестал тебе звонить, Летта?
        Я хочу плакать и кричать. Я обязана немедленно что-то сказать. Силой беру себя в руки и почти шепотом говорю:
        – Нет, пожалуйста. Я просто… просто пока не готова…
        – Ок, – отвечает он, – давай, тогда продолжим. Ты все равно всегда со мной, в моем кармане, – шутит он.
        Вот это да! Просто ОК. И все? У меня немой восторг! Он все принял, молча понял… не задавая лишних вопросов, без осуждения и подозрений. Не было той странной реакции, к которой я привыкла – реакции гнева и наказания. Доверие без вопросов. Уважение к моему решению. Wow. Это было что-то новое для меня. Тепло и уютно. Легко.
        Про себя я, конечно, радуюсь, что могу еще немного отложить встречу, которая приведет к раскрытию моей тайны. Огромное бремя упало с моих плеч хоть ненадолго. Теперь я понимаю, каково это, когда ты доверяешь кому-то. Он доверял мне безоговорочно.
        Иногда у меня еще бывают плохие дни. Тогда я плачу и засыпаю, переполненная жалостью к своему существованию. Иногда я сильная. Особенно, когда я нужна другим. Своим детям. Джеймсу. Моему отцу или бабушке. Моя жизнь изменилась так жестоко, что у меня нет никакого контроля над ней. Почти как заключенный, готовящийся к казни – хочет он этого или нет, это все равно произойдет. Вот так чувствует себя инвалид. Не важно, как сильно ты стараешься, горишь, отдаешь всего себя тренировкам или просто насколько сильно чего-то жаждешь – этого не происходит. Анатомия… Проклятие.
        К счастью, моя работа мобилизует, и у меня нет времени долго предаваться печали. С Кевином мы общаемся каждый день.
        Я все еще общаюсь с Джеймсом. За три года мы стали хорошими друзьями. Намного реже, чем раньше, он приезжает навестить меня, и мы замечательно проводим время. Мой старший сын к тому времени поступил в институт и уже отлично закончил первый год. У меня теперь много времени на детей. Жаль, что так много его упущено в той сумасшедшей гламурной гонке и десяти годах любви, посвященной двум мужчинам, абсолютно недостойным того времени, которое я крала у своих пацанов.
        Психология меня увлекла настолько, что печалиться мне больше не имело смысла. Я люблю себя такой, какая я есть.
        Всю свою жизнь я жила, несясь по кругу. Управляемая людьми и окруженная стенами, которые ограничивали мою способность исследовать жизнь. Конечно, моя травма создала очень много бытовых трудностей. Но она также показала мне, кто я на самом деле и кем являются все эти люди вокруг меня. Таким образом, моя авария стала ужасным и изнурительным скрытым благословением, которое освободило меня. Все происходит не случайно. Это путешествие, это исцеление, этот путь к тому, кем я действительно являюсь, были вызвано этой травмой. Круг замкнулся.
        Born again, born again[59 - Рожденный заново, рожденный свыше. Песня Майкла Киванука]
        Рожденный заново, рожденный свыше.
        Именно! И пошли нафиг все там осиротелые плоды!
        Я готова!
        Как я уже сказала, это длится слишком долго. Что же он может думать? Что у меня кто-то есть, конечно же. Пришло время показать Кевину, кто я на самом деле такая, и доказать себе, кем я наконец стала. И пришло время тому ужину, на который он уже однажды пригласил меня.
        Решительно набираю его номер, взволнованно жду ответа. Я не боюсь, хотя мое сердце колотится. Как школьница, чувствующая головокружение, собирающаяся передать первую в жизни записку своему возлюбленному. Я скажу правду, и будь что будет. Я не боюсь, я чувствую себя прекрасно! Все-таки выпила вина для храбрости.
        – Привет, – отвечает он. Так тепло и приятно слышать его голос. Его голос глубокий и мужественный, он придает мне силы и утешение. Мы разговариваем каждый день, и он становится мне очень-очень близким и даже больше.
        – Я готова.
        Пауза.
        – Я очень рад… – слышу вздох облегчения на том конце провода.
        – Кевин, я должна сначала кое-что тебе сказать, – говорить надо быстрее, потому что вино, которое я выпила для храбрости, начинало заплетать мне язык.
        Я одним махом рассказываю ему правду о моей травме, инвалидном кресле и о том, почему я не могла сказать это раньше. Я выражаюсь свободно, не боясь быть отвергнутой. Какая-то часть меня доверяет ему. Он не причинит мне боль. Другая часть меня знает, что если он и откажется от меня, это нормально, это его право, и я выживу без него, благодарная за такие счастливые моменты надежды. В заключение своих слов я говорю:
        – Ты мне очень нравишься, Кевин, мне бы не хотелось потерять тебя.
        Ожидание его ответа пьянит меня больше, чем вино. Я готова к отказу, сердце почти остановилось.
        То, что последовало дальше, навеки останется в моей памяти…
        – Я люблю тебя и хочу быть мужчиной в твоей жизни, который покажет тебе, что любовь, счастье и радость общения выходят за рамки твоей способности ходить, – он говорил твердым и уверенным голосом.
        Я мгновенно начала хлюпать носом.
        – Все твои волнения мы уберем. Мы можем делать все, что захотим. Я хочу быть с тобой, несмотря ни на что.
        Пауза.
        – Я так долго тебя искал!
        Теперь я чувствую себя настоящей принцессой! Только нужно вытереть слезы и высморкать нос. Мне нужно подготовиться к ужину сегодня вечером!
        Кевин приехал забрать меня на ужин несколько часов спустя. После почти пяти месяцев общения это наша первая встреча лицом к лицу. Первое, что он делает – крепко обнимает и долго целует меня.
        – Два года я мечтал об этом поцелуе, – шепчет он.
        Комната начинает вращаться, и солнце кажется слишком ярким. Я закрываю глаза, позволяя ему целовать свое лицо. Моя голова сейчас в облаках.
        Этот сильный большой мужчина поднимает меня с моего кресла и переносит к своей машине, очень нежно и заботливо. Я чувствую себя маленькой, не в смысле маленькой девочкой, а миниатюрной и легкой в безопасности его сильных рук.
        Боже! Мужчины и их руки… Мне в голову полезли «плохие» мысли.
        В тот вечер, я думала, будет ужин при свечах, романтика и все такое. Ничего этого не было. Все началось с тысячи поцелуев. Сначала у меня в доме, потом в его машине. Потом на перекрестке, длиннющем светофоре перед выездом на highway. Потом, после миль пятнадцати, Кевин съехал с шоссе на обочину и целовал меня опять, долго. Он целовал и улыбался. Я тоже улыбалась. Дорога, которая в это время занимает примерно час, заняла у нас два. С остановками для поцелуев. Я не имела понятия, куда мы едем.
        Я просто наслаждалась этой поездкой. Кевин сказал, что мы уже немного опаздываем. Не страшно, подумала я, рестораны в Чикаго ожидают посетителей 15 минут. Хотя, что я знаю. Прошло почти три года, как я последний раз была в нормальном ресторане.
        Кевин очень похож на шведского актера Alexander Skarsgard. Молодой сорокадвухлетний блондин с ярко-голубыми глазами. Явно чистокровный потомок викингов во всей их красе и мощи. Рост почти два метра, сложен, как будто северные языческие боги трудились над ним восемь дней без устали. Блондин с голосом бога o?r[60 - Скандинавский языческий бог], свободный духом человек. Он вел машину легко и непринужденно, но уверенно, и держал под контролем весь поток машин. Мне было спокойно, и в тоже время это будоражило мою фантазию.
        Фантазию? Я уже давно забыла о таких фантазиях! Боже, что же я делаю? Мое кресло – в багажнике его машины! О чем я вообще мечтаю!? Ну и ладно. Пусть хоть сегодня я почувствую себя снова женщиной. Я обещаю себе не запасть и не влюбиться… Флаги! Где же эти красные флажки?! «Нужно быть внимательной! Очень осторожной!» – напомнила мне Лиза.
        Мы подъехали к жилому небоскребу. Я прекрасно знаю это здание. Тут живут многие знаменитые и популярные люди Чикаго. Парочка моих клиентов, которых я когда-то давно навещала, записываясь в книгу визитеров и ожидая, когда меня пригласят пройти к лифтам. Тут нет никаких ресторанов… Странно…
        Кевин достал мое маленькое ручное, почти игрушечное кресло из багажника. Абсолютно не стесняясь, разложил его возле моей пассажирской двери на виду у всех, проходящих мимо. Помахал рукой каким-то знакомым пешеходам и, широко открыв дверь, достал и вынес меня из машины. Он не прятался, не кукожился, как когда-то Пол в тени парка. Мне было очень комфортно и приятно. Я отдала себя всю во власть этого мужчины.
        Раньше, я помню, я бы всю дорогу спрашивала: а куда мы едем? А зачем? А ты уверен? А, может, не надо? Но теперь мне было комфортно. Я не хотела ничего знать. Я же все-таки психолог. Зачем задавать лишние вопросы? Раз я позволила ему выдернуть меня из моего маленького, ограниченного только стенами и палисадником пространства, зачем я буду раскрывать рот и задавать дурацкие вопросы? Я предпочла полностью отдаться этому чувству. Пусть везет куда хочет. Я ему доверяю.
        Достав из машины, Кевин нежно приземлил меня в кресло и повез к подъезду. Парадный вход этого здания захватывал дух. Все такое красивое. Мой гламур еще такого не видал. Стиль модерн, но какой-то очень шикарный модерн. Минимализм с неуловимым оттенком роскоши.
        Кевин с уверенностью хозяина прошел сразу к лифтам. Перекинулся со швейцаром парой приятных фраз, от которых тот заулыбался и бросился помогать ему с креслом. Мягко, но уверенно Кевин ему отказал, сказав, что ему самому это приятно.
        – Познакомьтесь, это моя девушка, Летта, – представил он меня швейцару.
        Я улыбнулась, и мы проехали дальше. Поднявшись за две секунды на какой-то высокий этаж в серебристо-хромированном лифте, двери которого открылись прямо в огромную роскошную квартиру, я увидела почти знакомую картину. Пентхаус. Дежа-вю. Только теперь рядом со мной был любимый человек. Круг замкнулся.
        Нас встретил гром аплодисментов и криков. Все присутствующие, а их было очень много, человек восемьдесят, запели «Happy Birthday!». Я обалдела. Я пыталась обернуться назад и посмотреть на Кевина. Он мягко положил мне руки на плечи и, дождавшись, пока пение закончилось – happy birthday Kevin, happy birthday to you – представил меня всем присутствующим.
        «Большое спасибо всем! Пожалуйста, познакомьтесь. Это Летта, моя girlfriend[61 - Девушка], женщина, которую я люблю. Сегодня она сделала мне самый лучший и долгожданный подарок. Давайте праздновать и веселиться!»
        На лицах всех присутствующих я видела улыбки радости и счастья. Ни тени жалости, удивления, недоверия, настороженности.
        Это что, опять знак? Собиралась пять месяцев, боялась, нервничала… и надо же было мне созреть и решиться как раз в его день рождения! Неужели я наконец-то повернула правильно на перекрестке?
        За один вечер я познакомилась со всеми его родственниками и множеством друзей. Мне все были рады.
        Должна вам сказать, что быть в инвалидном кресле в Америке имеет и свои преимущества. Люди, и не только в тот вечер, а вообще в Чикаго, всегда пытаются мне угодить и помочь, что для меня сначала было дико, сложно привыкнуть. Открывают двери, уступают дорогу, двигают стулья, по сто раз спрашивают, что мне еще подать или принести. Тут же поднимают с пола, если я что-то уронила. Официанту, приносящему закуски, приходится наклоняться в низком поклоне, что напоминает мне лакеев из какой-то сказки. Куда бы я не глянула, мне всегда готовы услужить. Народ в Америке очень вежливый и заботливый. Такая эмпатия рождена, пожалуй, тем, что почти в каждой семье есть или когда-то был инвалид в коляске или больной человек. Поэтому в Штатах это считается обычным и не зазорным. Инвалидам здесь открыты все дороги – и в карьере, и в учебе, и в обществе. И, как оказалось, в любви.
        Вечер прошел на ура. Мне было интересно. Кевин не отходил от меня ни на шаг. Получилось даже, что мы вместе принимали поздравления. Я увидела, как его все любят, ценят и уважают. Все были очень искренни и счастливы. Впервые я увидела высшее общество без пафоса и масок. Словно очутилась за закрытыми дверями всего того, что раньше называла гламуром. Это было так мило, просто и по-домашнему, душевно, тепло и радушно. Меня приняли все, безоговорочно и безусловно.
        К одиннадцати вечера мы уже стояли возле дверей лифта, провожая и прощаясь с гостями. Люди наклонялись ко мне, чтобы поцеловать меня в щеку. Реально поцеловать, искренне, не в воздух.
        Когда все ушли, мы остались вдвоем. Кевин, крепкими руками, уверенно, без каких-либо разговоров, поднял меня и молча унес в спальню.
        С того вечера началась моя новая жизнь. Этот невероятный мужчина, такой любящий и заботливый, влюблял меня в себя медленно и осторожно. Будто бы старался не спугнуть.
        Несмотря на то, что он управлял огромным и быстро растущим международным бизнесом, у него всегда было время для меня. Он с радостью пригласил меня и в свое сердце, и в свою жизнь.
        Несмотря на мое инвалидное кресло, которое Кевина абсолютно не смущает, у меня выросли крылья. Мы теперь уже вместе боремся за наше будущее. Он часто возит меня на занятия, избавив этим от чувства беспомощного чемодана с ремнями в больничном минивэне. Когда я сомневаюсь в себе, мне становится страшно, что я никогда не исцелюсь, он убеждает меня, что у нас все в порядке. Даже если я останусь в инвалидном кресле до конца своей жизни, он всегда будет со мной.
        – Я люблю тебя такой, какая ты есть. Тебя и твоих сыновей.
        Мое исцеление важно теперь не только для меня одной. Я знаю, что не хочу быть в этих отношениях беспомощной обузой. Я стараюсь изо всех сил. Падая и спотыкаясь, я все-таки иду.
        С Кевином мы слетали в Таиланд, чтобы сделать мне операцию по пересадке стволовых клеток. Должна сказать, что моя мама и Майк активно в этом поучаствовали, настояв на оплате всей процедуры. Пересадка стволовых клеток в Америке пока еще запрещена, как запрещены и многие другие процедуры, помогающие людям вылечиться и поправить здоровье. Слишком много бюрократии и лоббистов, преследующих свои корыстные интересы.
        В следующие шесть месяцев после Таиланда мое тело восстанавливалось намного быстрее. В медицине это называется ASIA D – нормальное тело, до которого мне еще далековато. Конечно, у меня остались некоторые последствия, но на качество моей жизни они больше не влияют.
        К тому времени, как мы вернулись домой, я уже готова начать новый курс интенсивной физиотерапии. Каждый день я работаю над ходьбой. Чувствую, как моя боль рассеивается, а ноги укрепляются. Когда начинают восстанавливаться нервы, поврежденные травмой, я ощущаю онемение и покалывание. Я наслаждаюсь возможностью ходить рядом с сильным, высоким мужчиной, чьи руки всегда находятся рядом, поддерживая меня на случай, если я почувствую слабость или потеряю равновесие.
        Благодаря поддержке Кевина и Джеймса, Джейн и моей семьи и помощи моих замечательных физиотерапевтов, Аманды и Кимберли, я начинаю вставать со стула и восстанавливать мышечную силу и равновесие.
        Все мое прошлое размыто, я едва помню, кем была, потому что в моей жизни нет больше никого, кто бы мог причинить мне боль или подвести меня.
        Вскоре Кевин участвует в международном симпозиуме по программному обеспечению в Нью-Йорке, где он является спикером и почетным гостем на обеде. Он взял меня с собой. Я так горжусь им! Впервые с момента травмы я надеваю нормальные туфли. Не кеды, не кроссовки, не ботинки. Именно те, на плоской красной подошве, которые я видела в часовне у той женщины. Тридцать лет… Явно и четко помню свой шок. Отчаяние и ужас. Не могу сказать, что полностью поправилась, но мои результаты превзошли все возможные ожидания и прогнозы. Я заказала себе такую же трость, как была у нее. Лучше дайте мне тридцать лет с этим мужчиной.
        Мне все еще сложно стоять и ходить всю ночь. Сначала мне стыдно за трость, но Кевин уверяет, что это придает сексуальную загадочность. Я все еще люблю скромно хвастаться. Ведь, я, все же, принцесса, теперь уже ставшая его королевой. Я выжила, в полном смысле этого слова. Я выиграла.
        Еще через месяц, когда мои дети улетели к Виктору в Минск на лето, мы с Кевином полетели на Бали. У него там было какое-то дело. И там же мы отметили годовщину нашей любви и три года знакомства. Он снял на месяц виллу на берегу океана. Это маленький рай на земле с солнцем и цветочными ароматами в воздухе. В нашей спальне нет окон. Есть только открытая стена прямо в сад. Так приятно спать и гулять на свежем воздухе когда захотим, в любое время дня и ночи. Наслаждаться прекрасным садом, горизонтом голубого океана и закатом огромного красного солнца. Свежий воздух и солнечный свет постоянным теплом наполняют нашу виллу, место просторное и комфортное. Снаружи висит удобный гамак между двумя пальмами, куда Кевин бережно укладывает меня. Я болтаюсь там целый день, пока он уезжает по делам. Мы наняли местного мужчину и его жену в помощь мне.
        Гедэ, муж, как водитель ездит за покупками и возит меня везде, по аптекам, врачам, экскурсиям и магазинам. Ни Тут, его жена, готовит, стирает, убирает и составляет список покупок. Каждый день у нас свежие фрукты и орхидеи повсюду. Во второй половине дня она зажигает свечи. Красота и мир в изобилии. Я чувствую глубокую духовную близость с Кевином. Мы проводим часы на пляже, просто держась за руки, под горячим солнцем или в свете луны. Я как губка впитываю любовь, такое огромное ее количество. Я даже не представляла, что ТАКОЕ возможно. Мы не устаем от комфорта и близости наших тел. От этого устать невозможно. У меня такого в жизни раньше не было. Всегда было как-то иначе – с надломом, с надрывом, с каким-то страхом… Больше не нужно молить о любви. Я никогда не думала, что женщина может быть настолько любима. Я никогда не думала, что мое разбитое сердце может любить так сильно.
        «Ты не представляешь, как изменилась моя жизнь после того, как я встретил тебя. Я очень счастлив!»
        Я начала плакать. Кевин мягко вытер слезы с моих щек кончиками пальцев.
        «Я искал тебя так долго. После Старбакса я почти потерял надежду. Не думал, что мы когда-нибудь встретимся. Я не думал, что смогу тебя найти».
        Ничего не изменилось и когда мы прилетели домой. В Чикаго мы действительно свободны. Любовь не должна быть сдерживающей. Мы живем отдельно. Я у себя в чикагской «деревне», а он в Даунтауне, в пентхаусе того высокого небоскреба. Мы очень часто встречаемся, любим и поддерживаем друг друга. Нет никаких интеллектуальных и психологических игр. Никакого давления или соревнования. Напрочь отсутствуют ревность и волнение.
        Нам хватает возбуждения и адреналина, захватывающих переживаний и событий в нашей работе и в окружающем мире. Нам не надо приносить в отношения бешенство и драму снаружи. Нам не скучно жить. Это именно то, чего я всегда хотела. Много лет назад я сказала Полу, что не хочу быть в ловушке обязательств. Я – лучшая я, когда свободна. Но он этого не понял. Самое главное это доверие и уважение, а этого у нас с Кевином в избытке. Круг замкнулся.
        Однажды мне приснился сон. Железный облупленный будильник с двумя трещинами на стекле громко, с металлическим звенящим лязгом, упал и вдребезги разбился, наконец-то перестав тикать.
        Вета, заглянув в комнату, с уверенной улыбкой мне крикнула: «Люби себя и никогда не смей сдаваться!»
        Лиза, теперь уже в ярком свете сидящая за столом, подняла на меня глаза и с застенчивой улыбкой прошептала: «Это все, о чем я когда-то мечтала. Спасибо».
        «Не бойся любить. Любить не страшно!» – напоследок эхом пронесся голос Веты.
        «Прощай, Лизавета!» – девочки со счастливыми улыбками помахали мне рукой.
        Я открыла глаза навстречу новому дню.
        Я обрела целостность.
        notes
        Примечания
        1
        Мне сейчас что-то не хочется.
        2
        Не велика важность.
        3
        Не парься, детка.
        4
        Сексуально!
        5
        Программа «12 шагов» Анонимные Алкоголики
        6
        Подружка
        7
        Кто это?
        8
        Мне сейчас что-то не хочется париться об этом.
        9
        Заткнись, бл. ть!
        10
        Заводить уголовное дело.
        11
        Э. Асадов «Наивность»
        12
        Подходящие или нет, обычно пенсионные фонды, для налогооблажения в текущем году.
        13
        Обычно пенсионные платы с пожизненным сроком.
        14
        Сумма страховки переменная, растет или уменьшается, вложения играют на биржах.
        15
        Лицензии работу с ценными бумагами.
        16
        Дипломированный финансовый консультант.
        17
        Мне жаль.
        18
        Да, конечно, Сэр.
        19
        Подвал
        20
        Датский рождественский ужин
        21
        Аквав?т – национальный скандинавский алкогольный напиток.
        22
        Ок, прошу прощения.
        23
        Косынка (белорусский и украинский языки)
        24
        М. Лермонтов
        25
        Поговорим позже.
        26
        Центр города
        27
        Trump Hotel
        28
        Вы в порядке?
        29
        Сладкая, милая
        30
        Сисеро, пригород Чикаго
        31
        Хорошего вечера, целую.
        32
        Автострада
        33
        Американская Ассоциация Спинного Мозга
        34
        Дорожная пробка
        35
        Увидимся позже, детка.
        36
        Вы в порядке?
        37
        Что происходит?
        38
        Как вы себя чувствуете?
        39
        Здесь что-то не в порядке.
        40
        Дорогуша, милая
        41
        Мужчина
        42
        Apple Watch – наручные часы с дополнительной функциональностью (умные часы), созданные корпорацией Apple.
        43
        Банды
        44
        Выжившая
        45
        Простите, могу я поговорить с вами немного?
        46
        Доктора говорят, это невозможно, что я снова когда-нибудь смогу ходить.
        47
        К черту докторов.
        48
        Процедуры опорожнения кишечника
        49
        Мне очень жаль.
        50
        Твой мужчина не хорош для тебя, не подходит тебе.
        51
        Инвалидность
        52
        Международные права автора регистрируются в Библиотеке Конгресса США
        53
        Экстази.
        54
        Аяу?ска, Аюваска «лиана д?хов», «лиана мёртвых»; aya – дух, душа; waska – лиана.
        55
        Говнюк!
        56
        Как поживаешь?
        57
        О боже мой!
        58
        Видеозвонок с айфона на айфон.
        59
        Рожденный заново, рожденный свыше. Песня Майкла Киванука
        60
        Скандинавский языческий бог
        61
        Девушка