Этюды Черни Анна Берсенева
        Подруги с Малой Бронной #3
        В судьбе певицы Александры Иваровской - третьей закадычной подруги с Малой Бронной - произошел слом. Красавица Саша оказалась не готова к переменам. Утратился вкус к жизни, и ее наполнила пустота: ни любящего мужа рядом, ни детей, ни дела, ни цели, ни желания. Неужели все в прошлом? Всякий, кто учился музыке, знает: этюды Черни - тяжелый и нудный труд, необходимый для навыков мастерства. Какое произведение должна исполнять душа, чтобы не утратить навыков жизни?
        Анна Берсенева
        Этюды Черни
                
        Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
        
        ЧастьI
        Глава 1
        «Жизнь несправедлива, это всем известно. Новсе равно приходится каждое утро вставать идумать, чем ее наполнить».
        Сон сразу улетел. Саша сбросила одеяло ивстала босыми ногами нахолодный пол. Любой намек напатетику ей претил, инестоило удивляться, что эта хоть иточная, нослишком пафосная утренняя мысль показалась ей неприятной.
        Вдобавок день ей предстоял бессмысленный имедлительный. Вечерний концерт, вкотором она приглашена была участвовать, был даже неконцертом, апросто заработком, особой внутренней сосредоточенности нетребовал, и, значит, время донего нешло иуж тем более нелетело, апросто тянулось.
        Ивот она ходила покомнатам итянула время. Когда-то дед говорил ей, сидящей зафортепиано:
        - Саша, ты неиграешь, апросто время тянешь.
        Икак он только догадывался обэтом поэтюдам Черни, которые она проигрывала один за другим? Саша нитогда этого непонимала, ни сейчас.
        Но дед давно умер, акроме него, никто ее насквозь невидел, так что иразоблачить немог, да имузыканты они сдедом всемье были единственные.
        Вобщем, Саша бродила поквартире, пила молоко смаслом имедом- неиз-за простуды, апросто для голоса,- примеряла концертные платья- ниодно неказалось ей подходящим кслучаю- искучала. Всамом драгоценном смысле этого слова: скука есть отдохновение души, как известно.
        Ктомуже, скучая, очень удобно молчать. Это было второе ее личное правило, умолкать занесколько часов доконцерта, иона всегда предпочитала проводить время своего молчания водиночестве.
        Ипочему пришла ей сутра пораньше вголову странная мысль онесправедливости жизни? Чтоуж такого несправедливого лично сней происходит?
        Вопрос, впрочем, был неизтолковых. Саша вспомнила, как вопросом такого рода огорошила ее водних вполне приятных гостях- хозяева были журналистами, идом уних был открытый, вечно полный интересного народу,- одна вполне приятная дама, собиравшая подписи взащиту бездомных собак. Вотличие отбольшинства подобных активисток она выглядела вменяемым человеком. Отстраданий бездомных собак разговор тогда каким-то образом свернул наЛенина, иСаша заметила, что давно порабы убрать его сКрасной площади, нечего выставлять труп убийцы напоказ вцентре страны. Итут сборщица подписей спросила звонким, очень интеллигентным, сродным московским «аканьем» голосом:
        - Ачто плохого, собственно, лично вам сделал Ленин?
        Так неожиданно было услышать такой вопрос именно отэтой дамы- наверное, из-за ее интеллигентского выговора,- что Саша даже растерялась. Впрочем, растерянность ее сразуже прошла, и, смерив даму взглядом, она сусмешкой заметила:
        - Да лично мне, собственно, иГитлер ничего плохого несделал.
        И,неглядя больше насобаколюбивую женщину, ушла вкухню, где гудел какой-то классически страстный спор.
        Да, итеперь вот ничего несправедливого лично сней непроисходит, нооттого, что странная мысль онесправедливости жизни пришла вголову сразу, как только она открыла глаза, Саша весь день чувствовала легкую досаду. Точно такую, какая бывает, если сутра вспомнишь некстати, что сегодня пятница итринадцатое число, икак ниуговариваешь себя потом весь день, что нестоит обращать внимания надурацкие суеверия, тогда они инесбудутся,- авсе равно довечера непосебе.
        Саша приехала вМоскву три дня назад, азачем, исама неочень понимала. Скучно стало вшвейцарской деревне, вот иприехала. Инетостранно, что она заскучала, ато, что родители чувствуют себя так, словно вся их жизнь прошла невмегаполисе, авот именно вшвейцарской глуши.
        Утром перед работой ивечером после работы мама берет стеклянную бутылку иидет наферму запарным молоком. Папа раз внеделю отправляется нашоколадную фабрику заобломками шоколада. Фабрика располагается близ деревни, изаэтими обломками, очень дешевыми, ходят все местные жители, изамолоком наферму все ходят тоже.
        На деревенской улице стоит большой холодильник, внем- свежие яйца, масло, сметана. Кдверце прицеплен листок сперечнем цен, попути сшоколадной фабрики все берут изхолодильника кому что нужно иоставляют деньги завзятое.
        Саша находила, что все это, конечно, очень мило, новсе равно жизнь вшвейцарской деревне невыносимо скучна.
        Мама считала, что она говорит это изобычного своего упрямства.
        - Именно так идолжно быть, Сашка, неужели ты непонимаешь?- возмущалась она.- Люди созданы только для такой жизни- разумной, размеренной, погруженной вприроду. Тем более люди нашего спапой возраста.
        Положим, их шестьдесят лет родителям низачто недашь. Инепонятно, связана их моложавость сразмеренностью природной жизни или всеже стем, что они занимаются поисками вневидимом взгляду пространстве частицы под названием «бозон Хиггса», которая неизвестно даже, существуетли вообще.
        Неподалеку отдеревни, кроме шоколадной фабрики, располагалось также сооружение под названием «адронный коллайдер», спомощью которого загадочный бозон предполагалось изловить, иименно для этого съехались сюда физики совсего мира, втом числе иСашины родители.
        Но самой ей было там делать решительно нечего, апоскольку иксозерцанию красот природы она была приспособлена плохо, тонадолго уродителей никогда незадерживалась- сбегала вкакие-нибудь более оживленные места, благо мир большой.
        ВМоскву она отскуки исбежала, ито, что консерваторский однокурсник Гришка Ислентьев позвал поучаствовать вхорошо оплачиваемом концерте, было непричиной ее приезда, алишь его параллельной линией, инелинией даже, атак, необязательным пунктиром.
        Ну, ивквартире она считала нужным время отвремени появляться. Грустно было думать, что запустение, которое Саша чувствовала, приезжая домой, может воцариться здесь навсегда. Ихотя, казалосьбы, нестоит этому удивляться, раз вквартире годами никто неживет, новсякий раз это зримое запустение било ей всердце, как только она открывала дверь, ивсякий свой приезд она начинала сбеспощадной сним борьбы.
        Дело было невбеспорядке или пыли- перед каждым своим приездом Саша звонила Норе, ита заходила прибраться,- автом, чтобы прогнать уныние инаполнить дом собою. Наэто унее обычно уходило три дня.
        Кофе хотелось ужасно, нокофе вредил голосу, поэтому Саша непила его перед концертом, хотябы даже иперед таким незамысловатым, какой предстоял этим вечером. Молоко смедом имаслом- это был ее личный рецепт певческой удачи, иего она всегда придерживалась.
        Когда водитель позвонил снизу, она была еще неодета идаже платье все еще невыбрала. Нооттого, что делать это пришлось поспешно, оно как раз ивыбралось правильно- черное муаровое,- иСаша подумала мельком, что это тоже хороший рецепт: любой выбор совершать наскоро, незадумываясь, тогда он будет удачным.
        Она приколола ккорсажу брошку- крупную бриллиантовую каплю,- набросила наплечи палантин ивышла изквартиры.
        Платье было длинное, наулице Саше пришлось приподнять его подол. Из-за этого она вдруг почувствовала себя нетосказочной принцессой, нетофранцузской гранд-дамой, выходящей ккарете, чтобы ехать вОперу. Новсего наминуту она такое почувствовала, итоей неловко стало: нучто заерунда, первый концерт вее жизни, чтоли? Инепервый, инесто первый даже, давно пора привыкнуть, да она ведь ипривыкла, инеожиданная детская мысль про принцессу- глупость несусветная.
        Но глупость эта ее развеселила. Ивсю дорогу доВолынского Саша чувствовала воодушевление, такоеже радостное, как инеобъяснимое.
        Дни еще были теплыми, новечерами морозило ивоздух казался прозрачнее, чем мог быть вгороде, как холодная осенняя вода почему-то кажется прозрачнее, чем теплая летняя. Ипарковые аллеи выглядели вэтом воздухе резкими пронзительными линиями.
        Кпавильону было неподъехать. Машина остановилась уограды парка, апоаллеям пришлось пройти пешком.
        Саша шла под прямыми, втемное небо уходящими соснами, ивоодушевление становилось вее душе такимже острым, как запах осенних листьев, итакимже, как этот запах, самостоятельным, независящим уже ниотчего внутреннего, изнее самой происходящего.
        Оно просто было, это неясное воодушевление, ипоражало собою также, как осенняя природа.
        «Может, предчувствие?- подумала Саша.- Ночего- предчувствие? Концерт какой-то необыкновенный будет или вечную любовь встречу?»
        Ни тонидругое непоходило направду. Просто бодрил октябрьский холод.
        «Вечерами золко уже»,- говорил про такой холод Пашка Солдаткин.
        Пашка жил вдеревне Кофельцы ивсе лето проводил вдачном поселке. Он был вСашу влюблен спятого подевятый класс иужасно этого стеснялся. Про его влюбленность все знали и, понятное дело, неупускали случая над ним посмеяться. Отнасмешек Пашка делался морковно-красным, как его шевелюра, ивидно было, что он едва сдерживает слезы, ноСаше ничуточки небыло его жалко. Подружка Кира Тенета относилась ковсем Сашиным воздыхателям ссочувствием, асама она всегда была жестокосердна. Нонесмотря наэто, уКиры собственных воздыхателей нивдетстве, нивюности небыло, ауСаши они непереводились. Или ненесмотря наэто, акак раз поэтому.
        Да, именно такие вечера Пашка называл золкими. Сидели они все наверанде уИваровских, глянешь внебо- извездный свет слепит глаза.
        Павильон наконец показался заповоротом аллеи. Он был похож накитайский фонарик- белый, полотняный иярко светился изнутри.
        На площадке перед павильоном толпились многочисленные гости. Втолпе ходили клоуны, предлагали что-то вытаскивать изразноцветных бумажных пакетов, смеялись, неожиданно кувыркались. Побокам площадки стояли большие газовые горелки, иотэтого казалось, что павильон заключен вжаркую прозрачную капсулу, отделяющую его оттемного изолкого, как этот осенний парк, мира.
        Под горелками стояли жаровни, наних вблестящих медных тазах варилось варенье. Пухленькая повариха вбело-золотом колпаке ссыпала всироп нарезанные яблоки илила коньяк изпузатой бутылки.
        «Нуда, Гришка говорилже, осенний яблочный праздник,- вспомнила Саша.- Гостей вареньем развлекают».
        Она хотела подойти поближе кжаровням и спросить, зачем лить вваренье коньяк, но неуспела- подскочил распорядитель, приговаривая:
        - Наконец-то, уже начинаем, авас все нету, мы волновались, вдруг опоздаете или вообще…- иеще какие-то глупости.
        Он провел Сашу вокруг павильона кмаленькой двери, закоторой открылся полутемный, освещенный одной тусклой лампочкой закуток, отгороженный отостального павильонного пространства занавеской. Заэтой занавеской шумел зал, шум тоидело перекрывался музыкой, откоторой павильон ходил волнами, как цыганская кибитка. Покраям закутка стояли стулья, посередине стол ирядом сним вешалка. Увешалки сидел Гришка Ислентьев изастегивал насебе галстук-бабочку. Зеркала небыло, ибабочка застегивалась криво.
        - Привет,- сказал он, увидев Сашу.- Шубу неснимай пока, тут холодно.
        Ахотьбы итепло- вешалка все равно чуть непадала отуже наваленной нанее одежды. Добавлять кэтой свалке палантин избриллиантовой норки Саша несобиралась.
        - Слушай,- сказал Гришка,- давай городские романсы споем?
        - Почему вдруг?- удивилась она.
        Городские романсы- разнообразные «страдания»- Саша, конечно, знала, носегодня они собирались исполнять классические хиты всовременной аранжировке. Гришка сам ей сказал, что это всегда пользуется успехом наподобных мероприятиях- проверено.
        Не точтобы Саша сильно держалась именно зааранжированную классику, ното, что придется находу менять программу, почему-то рассердило ее.
        - Мало того что ты мне несказал, что петь придется наулице, так еще ипрограмму менять?- возмутилась она.
        - Исовсем, во-первых, ненаулице,- возразил Гришка.- Ктомуже насцене горелка жарит, горло непростудишь. Аво-вторых- нупопросил народ душевное, почему нет?
        Вобщем-то он был прав, испорить попустякам нестоило.
        - Так, может, вообще «Ой, мороз, мороз» споем?- усмехнулась Саша.
        - Может, испоем,- пожал плечами Гришка.- Если попросят. Тебе хорошо там, вЕвропах, амы тут ковсему привыкли. Ну, доконей икамышей, надеюсь, недойдет,- успокоил он.- Эти, укоторых праздник, вродебы изприличной конторы, некиоски уметро держат.
        - Ачто они держат?- без особого интереса спросила Саша.
        - Компьютерное что-то. Негрузись, Александра,- улыбнулся он.- Тебе невсе равно? Хотели мировую звезду- нате вам мировую звезду. Главное, гонорар хороший.
        Что ее следует считать мировой звездой, Саша была уверена невполне, носпорить нестала. Тем более что исуетливый распорядитель опять появился перед нею, иопять неожиданно, словно просочился сквозь полотняную стену.
        - Прошу!- провозгласил он.- Вас уже объявляют.
        - Как объявляют?- Саша обернулась кГришке.- Апеть мы что все-таки будем?
        - Ачто наДунае тогда пели, помнишь? Австриякам понравилось, иэтим понравится.
        Взамке наДунае они давали концерт около года назад. Гришка приехал тогда вВену буквально натри дня исразуже позвонил Саше спредложением спеть под его аккомпанемент надне рождения какого-то миллионера- «небойся, ненашего бандита, аристократа австрийского». Подобные предложения просто вихрились вокруг него, инепонятно даже было, когда он успевает играть вмосковском симфоническом оркестре, где исправно числился третьей скрипкой много лет.
        Саша уже забыла, что именно они тогда пели. Конечно, вспомнить это несоставляло большого труда, нопеть без подготовки все равно было неприятно.
        - Мы только вначале пару романсов, аостальное все поплану,- торопливо заверил Гришка.
        Ответить Саша неуспела.
        - Дорогие друзья, вас приветствует звезда мировой сцены Александра Иваровская!- донесся голос конферансье из-за полотняной стены.
        - Шубку позвольте.- Распорядитель оказался теперь уСаши заспиной.- Неволнуйтесь, япокараулю, пока вы поете. Глаз неспущу.
        Покараулю!.. Затея все больше отдавала провинциальностью. Хотя ипавильон выглядел стильно, ипарк вВолынском был нехуже, чем Венский лес…
        Саша пожала плечами, заодно сбросив распорядителю наруки палантин, ивслед заГришкой пошла кзанавеске, закоторой находилось то, что вближайший час ей предстояло считать сценой изрительным залом.
        Глава 2
        - Вот ивсе! Аты боялась.
        Гришка вытер лоб. Он был пухленький, ипот начинал лить снего градом, как только он брал вруки скрипку; это еще сконсерваторских пор было известно. Да игазовая горелка действительно полыхала насцене так, что жарко стало даже Саше вее муаровом платье соткрытыми плечами.
        Она чуть было неответила, что нисколько небоялась, да вовремя вспомнила, что это просто школьная дразнилка.
        «Вот ивсе, аты боялась- даже платье непомялось!»- продекламировала Саша, вернувшись домой после своего первого школьного дня.
        Мама спапой хохотали дослез, адедушка непонял, почему они смеются.
        Но бог сней, сдразнилкой,- сейчас она чувствовала нестрах, ачто-то вроде досады. Наверное, это было слишком заметно, потому что Гришка сказал:
        - Ты нанерве всегда хорошо поешь.
        Саша неуспела ответить- администратор подскочил кним, помахивая конвертами.
        - Замечательно выступили,- скороговоркой сообщил он, протягивая конверты ей иГришке.- Ваш гонорар.
        Несмотря наскороговорку, интонация унего теперь была несуетливая, анебрежно-деловитая.
        Гришка свой конверт распечатал ипересчитал деньги; Саша нестала.
        - Ужин буквально через пять минут,- сказал администратор иисчез также мгновенно, как появился.
        - Какой ужин?- спросила Саша.
        - Авидела, что уних настолах?- сказал Гришка.- Стерлядки, осетринка. Нуимы покушаем.
        Впревкушении стерлядок Гришка даже облизнулся.
        - Рыбы, чтоли, никогда неел?- рассердилась Саша.
        Ладно еще вголодные годы, когда ибутерброд сколбасой казался лакомством, носейчас-то что из-за какой-то стерлядки рваться застол кнезнакомым людям? Один изэтих людей смотрел нанее неотрываясь все время, пока она пела, ивзгляд унего был жаркий, как пламя горелки, иглаза казались черными неостывшими углями, особенно поконтрасту сего снежно-белым свитером.
        Саша вспомнила этот взгляд ирассердилась: зачем он запомнился, исвитер тоже- зачем? Избыточные житейские наблюдения всегда ее раздражали.
        - На халяву ихлорка- творог,- рассудительно заметил Гришка.
        «Непойду ясними ужинать»,- сдосадой подумала Саша.
        Она сама непонимала, из-за чего эта досада. Что-то нетак. Нето.
        Занавеска снова откинулась, ивошла официантка суставленным посудой подносом. Она подошла кстолу и, чуть сдвинув свисающие свешалки пальто, принялась составлять сподноса блестящие судки. Водном изсудков была рыба, содержимое других было неразличить. Лицо у официантки было хмурое. Или казалось таким в тусклом свете лампочки, вовсем неуюте этих странных закулис?
        - Это что?- удивленно спросила Саша.
        - Ужин ваш,- буркнула официантка.
        - Как ужин? Здесь?..
        Спрашивать обэтом было глупо- едой был уже уставлен весь стол.
        - Авы где хотели?- пожала плечами официантка.
        Да нигде она нехотела! Ното, что ужин предложен взакутке, словно кошке, было так оскорбительно, что уСаши даже ввисках закололо.
        - Здесьже неВена все-таки,- проговорил Гришка.
        Тон был извиняющийся. Скорее всего, он тоже вспомнил тот вечер наДунае, икак они гуляли после концерта взамковом парке вместе сименинником, австрийским бароном, изолотые фонарики, развешанные надеревьях, казались окошками эльфов, ибарон рассказывал, что вместе сдетьми целый месяц вырезал кпразднику эти фонарики изкитайской рисовой бумаги…
        Вспоминать обэтом было также глупо, как разыгрывать какую-то сугубую ранимость. Инесобиралась она ничего разыгрывать. Ей было дотого противно, что хотелось только одного: немедленно уехать.
        Саша надела палантин- администратор нестал его караулить, апросто пристроил навешалку- ипошла кдыре, заменявшей вэтом заведении дверь.
        - Подожди, ты куда?- спросил Гришка.
        - Кмашине.
        - Аты уверена, что она есть?
        Этот вопрос как-то неприходил ей вголову. Хотя, похоже, это был самый разумный вопрос, который она должна была себе задать.
        - Ну так узнай, есть или нет!- сердито бросила Саша.- Искажи, что якворотам пошла.
        - Кому сказать?- донесся ей вслед растерянный Гришкин голос.
        Саша неответила идаже неостановилась.
        Глава 3
        Она шла попарку излилась так, как давно ей неприходилось злиться.
        Она терпеть немогла чувствовать себя дурой. Аникем другим сегодняшний вечер просто неоставлял ей возможности себя чувствовать. Кем должен чувствовать себя человек, который позволяет себяже унижать? Да вдобавок без всякой причины унижать! Для Гришки хоть деньги имеют решающее значение, аона-то чего ради?..
        Она отдалась пустому потоку жизни, вот что. Тому потоку, который несет ссобою большинство людей, заставляя их совершать поступки просто так, без цели ибез причины. Уних, уэтих людей, нет нисильных желаний, ниострых нежеланий, ниживых стремлений, нистрастной любви, нигорячей ненависти, нитщеславия хотябы- уних нет ничего, что заставляет делать над собой усилие, сопротивляться пустоте искуке жизни. Ивместе стем нет уних того единственного, что позволяет избегать пустоты искуки естественным образом, без усилия: фермента молодости уних уже нет. Им исполнилось сорок лет, этим людям, изменился химический состав их организма, ижизнь их стала пуста, исами они стали пустым местом накарте жизни.
        Она знала, что так бывает, ноникогда недумала, что так может произойти сней. Новот ей исполнилось сорок лет, иэто снею произошло.
        Стоило Саше подумать обо этом отчетливо иясно, как все унее внутри заполнилось страхом. Получается, это теперь навсегда?! Всегда она теперь будет жить, как пустота надушу положит, иничто больше неосвободит ее душу отэтой пустоты, ипение неосвободит тоже, потому что оно стало рутинным занятием, икакже это произошло, икогдаже произошло?.. Иесли она незаметила, как это произошло, тоинечего злиться, что ей выносят заее пение еду, как приблудной кошке, инепровожают домой, и…
        Саша почувствовала, что сейчас вголос разрыдается. Отпения слезы всегда вставали унее вгорле, она знала обэтом иобычно закрывалась после концерта нанекоторое время вгримерной, чтобы успокоиться. Носейчас закрыться негде, иона сама вэтом виновата, надо было расспросить Гришку, что такое это Волынское, анеполагаться наего слова: «Ну, знаешь, это где ближняя дача Сталина»,- инеполагать, что концерт состоится вкаких-то ампирных покоях тирана, накоторые, кстати, интересно будет взглянуть. Ивообще, сконцертными предложениями надо отправлять ксвоему агенту всех без исключения, инипри чем здесь студенческое приятельство, исама, дура, виновата!..
        Саше казалось, что она идет прямо квыходу изпарка. Новорот все еще небыло видно, инетребовалось большого ума, чтобы сообразить, что идет она, значит, куда-то нетуда.
        Надо было вернуться кпавильону- музыка, гремящая внем, была еще слышна, хоть ивдалеке,- ипопросить, чтобы ее проводили кмашине. НоСаша ивообще нелюбила кого-то очем-то просить, итем более нехотела делать это после того, как ей вынесли пайку вплошке.
        Она огляделась. Кругом низги небыло видно.
        «Просто тьма египетская»,- подумала Саша.
        Библейский рассказ про тьму египетскую она едва помнила- мысль ее была связана скорее срассказом булгаковским. Да инеправильная это была вообще-то мысль: холод превратился уже внастоящий мороз, пар шел унее изо рта, ипри чем здесь втаком случае Египет?
        Апри том, что все это мысли изпустого потока жизни.
        За поворотом аллеи появилась темная фигура. Нуакакаяже еще фигура может появиться втемноте?
        - Скажите, пожалуйста, как пройти кворотам?- громко спросила Саша.
        Встречный неответил. Их даже двое было, оказывается- второй был пониже ростом, поэтому фигуры сливались водну, какую-то полувысокую иполуширокую.
        Этот встречный, единый вдвух фигурах, наСашин вопрос неответил. Наверное, сам искал выход изпарка. Она пожала плечами ипошла дальше, собираясь пройти мимо него. Ноон двигался прямо ей навстречу, несворачивая.
        Чтобы сним нестолкнуться, Саша остановилась, сделала шаг всторону. Ей вдруг стало непосебе наедине сэтим двуединым существом. Кирка Тенета когда-то читала стихи Рубцова: «Лучше разным существам вместах тревожных невстречаться». Может, парк вВолынском неявлялся такимуж тревожным местом, тем более что внего ипроникнуть-то, минуя охрану, было невозможно, однако ощущение опасности стало острым, исним надо было что-то делать.
        Но что сним делать, Саша придумать неуспела. Подойдя кней совсем близко, существо вдруг как-то рванулось, прянуло- ираспалось наконец надвух человек, иэти два человека вмгновение ока оказались пообе стороны отСаши.
        - Эй, вы что?- воскликнула она.
        По-прежнему непроизнося нислова, те схватили ее залокти. Они держали очень крепко, это чувствовалось даже сквозь меховой палантин. Она рванулась изих рук, носразуже вскрикнула отболи.
        - Анустой!- произнес один изних, высокий.
        - Шубу снимай,- выдохнул второй, низкий.
        Так вот что, оказывается! Самые обыкновенные грабители. Правда, первые, которых Саша видит вжизни, но, вобщем, ничего особенного.
        Не палантин жалко, хотя бриллиантовая норка ей очень нравится, ктомуже штучка дорогая икуплена вПариже, здесь такой ненайдешь. Носамое противное заключается всеже невпотере палантина, автом, чтобы безропотно раздеваться потребованию каких-то ублюдков.
        Ну да, знала Саша, знала, что именно так иследует поступить, обэтом только изутюга непредупреждали, новся ее натура протестовала против этого так яростно, что она непроизвольно воскликнула:
        - Да пошли вы!..- иснова рванулась изих рук.
        Ее очередной рывок невозымел, конечно, никакого действия. Или нет, возымел всеже: свободной рукой высокий коротко размахнулся иударил ее полицу. Ее локтя он при этом невыпустил, и, вскрикнув отнеожиданности иболи, Саша осталась трепыхаться между ним инизким. Ворту унее при этом стало солоно: он ударил хоть ибез замаха, почти инеударил даже, апросто ткнул ладонью влицо, нопри этом рассек ей губу.
        - Не хочешь по-хорошему, давай по-плохому,- сказал при этом низкий.- Только неори, атовсю морду разобьем, пока охрана добежит.
        И,проговорив все это быстро ишепеляво, стал шарить уСаши погруди, разыскивая застежку палантина.
        - Ты че ее лапаешь?- недовольно заметил высокий.- Быстрее, атоиправда заорет.
        Все это они произносили деловито, без тени каких-либо эмоций. Даже без вожделения, которого можно былобы ожидать отграбителей, предчувствующих поживу.
        - Не заорет,- хохотнул низкий.
        Его хамский уверенный тон показался Саше таким омерзительным, что она наконец очнулась отоцепенения, вкоторое ее ввел неожиданный, неожидаемый удар влицо. Инемедленно заорала- так громко, что усамой вушах зазвенело.
        - Ах ты!..- зло матюкнулся низкий.
        И,отпустив Сашин локоть, одной рукой обхватил ее заплечи, адругой зажал ей рот.
        - Не вздумай кусаться, сука, атозадушу!- хрипло предупредил он.
        Но она уже невоспринимала угрозы. Ярость, охватившая ее, была так безрассудна итак ослепляюще сильна, что она кусалась, рвалась икричала изо всех сил. Правда, из-под зажавшей ей рот ладони вырывался при этом некрик, атолько сипение.
        Но разъярила она их своим сипением достаточно.
        - Подержи ее!- задыхаясь, бросил низкий.- Комне разверни!
        Высокий рванул Сашу заплечи, разворачивая ее лицом ксвоему подельнику. Тот отнял ладонь отее рта, ипрежде чем она успела закричать вовесь голос, ударил ее снова, теперь уже нелегким тычком, апо-настоящему, кулаком.
        Он метил Саше влицо, ноона успела неотшатнуться даже, акак-то качнуться всторону, иудар пришелся невпереносицу, апоскуле. Впрочем, итакого касательного удара было достаточно, чтобы вголове унее словно звезда взорвалась. Она вскрикнула уже недля того, чтобы позвать напомощь, апросто отболи.
        Иотэтого вскрика тот грабитель, который держал сзади, вдруг отпустил ее! Он охнул, глухо икоротко, ишатнулся назад, иупал наспину. Это было настолько неожиданно, что Саша тоже несмогла устоять, тем более навысоких каблуках. Она упала спиной прямо награбителя, сразуже извернулась, откатилась всторону, сасфальта напокрытую палой листвой траву, итолько там наконец застыла, сжавшись, непонимая, что произошло ичто теперь будет.
        Способности думать унее неосталось, только инстинкт самосохранения. Да еще зрение обострилось- отудара, может. Поэтому все происходящее нааллее она видела теперь так отчетливо, как будто нечеловеком была, акаким-нибудь лесным зверем, способным видеть втемноте.
        Снизу, сземли, это происходящее казалось ей битвой великанов. Сначала их было двое- высокий грабитель еще корчился наасфальте. Нопотом он вскочил иприсоединился кдраке. Теперь первые двое грабителей нападали натретьего, тоесть что это она, кто сказал, что этот третий тоже грабитель? Кажется, он как раз таки отбивался отних, ностоило Саше понять, что он отбивается, как она тутже иувидела, что он нападает сам, атот, который бил ее полицу- низкого роста, поэтому Саша понимала, что именно он,- падает отего удара, ивскакивает опять, ибросается кэтому новому неизвестному человеку- непонятно, вступился он занее или сам вместе сними?- ивысокий тоже кнему бросается, иневозможно разобраться вовсех этих движениях, стремительных ипутаных, понятно только, что сейчас они его собьют и, может, убьют…
        - Унего пистолет!- услышала Саша хриплый сбивающийся возглас.
        Исразуже пистолет увидела- вруке уэтого третьего, который непонятно откуда взялся иоткоторого непонятно чего ей ожидать. Пистолет был направлен навысокого грабителя.
        - Э,ты че?!- коротко ииспуганно выдохнул он.
        И,недожидаясь ответа, бросился бежать. Второй, низкий, последовал заним. Несколько секунд слышен был стук их подошв поасфальту, потом наступила тишина.
        Только далекая музыка звучала впавильоне- Саша снова начала ее слышать, иострый запах осенней палой листвы начала чувствовать, исаму листву, холодную иживую, под своими ладонями. Все пять ее чувств восстановились разом, иприбавилось кним еще неизвестное шестое, ноона немогла понять, какое именно.
        Она вскочила, оскользнулась ичуть неупала снова.
        - Осторожно!- сказал человек спистолетом ишагнул кней.
        Она побежалабы, ноотвыстрела все равно ведь неубежишь. Разум восстановился также, как чувства, иудержал ее наместе.
        Наверное, он понял, очем она думает,- спрятал пистолет запазуху исказал:
        - Не бойтесь.
        Его голос звучал спокойно, иСаша успокоилась.
        «Он спортсмен, наверное,- подумала она.- Только что дрался, адыхание несбито».
        - Янебоюсь,- сказала она.
        - Да, вы неробкого десятка.
        Ей показалось, что он улыбнулся; вточности это нельзя было понять из-за темноты.
        - Откуда вы знаете?- спросила она.
        - Они вам приказали некричать, авы им назло закричали.
        - Мне нельзя приказывать.
        - Извините, янемог добежать быстрее.
        - Яневобиде.
        Саша наконец улыбнулась тоже. Все, что связано счеловеческим голосом, она чувствовала вовсех тонкостях. Его голос звучал ссовершенной естественностью, инельзя было неулыбнуться вответ наего улыбку.
        - Вы итак успели вовремя,- сказала она.- Спасибо. Вы охранник?
        - Нет.
        - Апочему увас пистолет?
        - Случайно. Оказалось, это правда, что пистолет идоброе слово убеждают лучше, чем просто доброе слово.
        Это явно была какая-то цитата. Саша терпеть немогла удачного цитирования кслучаю, ноестественность его интонаций была существеннее, чем нарочитость чужой фразы.
        - Иктоже это сказал?- все-таки поинтересовалась она.
        - Аль Капоне.
        Вего голосе мелькнуло смущение. Похоже, он тоже понял, что его слова прозвучали слишком кстати. Саше понравилось, что он это понял. Ей вообще понравилось его появление- ещебы!- иэффектность этого появления ничуть немешала приятному отнего впечатлению.
        - Вы гангстер?- спросила она.
        - Нет,- совершенно серьезно ответил он.
        Тут Саша невыдержала ирассмеялась.
        - Да, гангстеры такие небывают,- согласилась она.
        - Увас есть знакомые гангстеры?- хмыкнул он.
        - Ну, если только сегодняшние. Правда, познакомиться мы толком неуспели.
        Теперь, когда потрясение окончательно прошло, Саша почувствовала, что скула, которую доморощенный гангстер сумел задеть кулаком, болит довольно сильно. Игуба еще!.. Хорошаже она сейчас сраспухшей губой!
        - Увас сумочка была?- спросил он.
        Она ахнула. Конечно, унее был ссобой клатч и, конечно, теперь его нет! Ипалантина тоже нет. Как нипоспешно убегали грабители, априхватить ссобой ее пожитки незабыли.
        - Можно явам салфетки дам?- спросил он.- Иводу. Икуртку. Атонавас смотреть холодно.
        Прежде чем Саша успела ответить, он достал изкармана своей штормовки пачку бумажных платков ималенькую бутылку воды. Потом снял штормовку инадел наСашу.
        Штормовка была плотная, как картон. Точно такую привез однажды изсибирской экспедиции папин брат, геолог.Саша училась тогда вдесятом классе инадела ее впоход, апотом долго считала это одним изсамых удачных поступков своей жизни, потому что извсего класса только она спаслась отневыносимых комариных туч.
        Штормовка была теплая итяжелая. Саша этому удивилась, нотутже поняла, что чувствует тепло человека, анеткани, итяжелая эта штормовка потому, что вее многочисленных карманах лежат разнообразные полезные предметы вроде воды, платков ипистолета.
        - Спасибо,- сказала она.
        Он скрутил крышечку набутылке. Вода сшипеньем брызнула вовсе стороны.
        - Извините,- сказал он, быстро отводя руку сбутылкой всторону.- Газированная, ивзболталась еще.
        Он говорил что-то очевидное иобыденное, его слова явно относились ктому пустому потоку жизни, окотором Саша стакой тоской, стаким страхом думала пятнадцать минут назад.
        Но теперь она никакой тоски нечувствовала, истраха нечувствовала тоже.
        «Драка, видимо, взбодрила»,- весело подумала она.
        Саша вынула изпачки бумажный платок, он налил нанего воды, она приложила платок кгубе.
        - Ивот сюда еще,- сказал он, вытянул изпачки второй платок, намочил его иприложил кее скуле.
        Похоже, он, как иона, волшебным образом обрел способность видеть при одном только звездном свете. А,нет, непри звездном- луна взошла; это она впылу борьбы незаметила просто.
        «Кроме мордобития, никаких чудес»,- подумала Саша.
        Все веселее ей становилось, ивсе менее могла она объяснить причину своего веселья, ивсе менее хотела себе ее объяснять. Нуда она никогда инебыла любительницей покопаться всобственном сознании. Это Кира уних обожала выявлять причинно-следственные связи, где надо игде ненадо.
        - Бодягу надобы приложить,- сказал он.- Она синяки убирает.
        - Что-что приложить?- удивилась Саша.- Бодяга- этоже тягомотина.
        - Это водяной мох. Девичьи румяна. Мама мне вдетстве всегда прикладывала.
        - Дрались, видать, часто,- заметила Саша.- Апочему румяна?
        Она неудивиласьбы, еслибы бодяга тоже нашлась водном изкарманов его штормовки.
        - Дрался нечаще необходимого.- Он пожал плечами.- Апочему румяна, незнаю. Наверное, она для цвета лица полезная, бодяга.- Испросил, отнимая платок отее скулы:- Вы куда шли?
        - Кворотам.
        - Это вдругую сторону.
        - Яуже поняла,- кивнула Саша.- Просто отдосады дорогу перепутала.
        - Давайте явас провожу,- сказал он.- Меня Сергеем зовут.
        - Александра.
        Они пошли поаллее.
        - Платье увас такое…- сказал он.- Шумное.
        - Астихи есть,- вспомнила Саша.- «Вшумном платье муаровом вы проходите морево». Игорь Северянин.
        Она сказала это иудивилась: надоже, сама цитирует кслучаю. Нотакже, как его слова про пистолет идоброе слово, это непоказалось ей сейчас нарочитым.
        - Странные стихи,- заметил Сергей.
        - Что странного?
        - Ну, нестранные, это янеточно сказал. Мне засебя странно- что яих сразу понял,- объяснил он.- Хотя как это, проходить морево, вообще-то непонятно.- Испросил:- Апочему вы шли вдосаде?
        Ей вот нестихи странны были, аего вопрос. Вего голосе неслышалось стремления обаять ипокорить. Саша отлично распознавала это нехитрое мужское стремление иставила его невыше такогоже нехитрого женского кокетства. Да, вголосе Сергея его небыло точно. Потому она иудивилась- если он покорять ее нестремится, токакое ему дело допричин ее досады?
        - Потому что моя жизнь стала пустой,- ответила Саша.
        Вот если что идолжно было показаться ей странным, тоэтот неожиданно откровенный ответ. Хотя- надоли удивляться? Люди вон случайным попутчикам, скоторыми ваэропорту ожидают задержанного рейса, такое осебе рассказывают, что отцу родному нерасскажешь, иименно спосторонними попутчиками откровенность всего естественнее. Апопутчик, скоторым она идет сейчас поосенней аллее, все-таки несовсем посторонний уже: отгангстеров ее защитил, иштормовка его наней.
        - Аоткуда увас пистолет?- спросила Саша.
        Ей нехотелось, чтобы он усмехнулся случайно вырвавшемуся унее признанию или стал расспрашивать, что оно означает, потому она ипоспешила сменить тему.
        - Влесу нашел,- ответил он.
        Похоже, ему тоже нехотелось, чтобы она стала расспрашивать его отом, что узнала онем случайно- что унего пистолет имеется, например. Может, он все-таки гангстер, ипонятно, что обсуждать это ему неохота.
        Так, незадавая друг другу лишних вопросов, дошли они доворот.
        Сергей спросил:
        - Может, вас вбольницу отвезти?
        - Зачем?- удивилась Саша. Итутже улыбнулась:- Бодягу приложить?
        Она уже изабыла про свои боевые ранения.
        - Укол против столбняка сделать,- ответил Сергей.
        - Уменя прививки,- сказала Саша.- Отстолбняка, наверное, тоже есть. Якогда вАмерике нагастролях была, тостраховая компания потребовала сделать.
        - Вы актриса?- синтересом спросил он.
        Его социальный статус был ей непонятен. Утонченного впечатления он непроизводил- слишком размашистый рисунок глаз игуб,- носказал «актриса», апростые люди всегда «артистка» говорят. Саша тоже спросилабы, кто он такой, новспомнила, что напосторонние вопросы он отвечает скупо, инестала спрашивать.
        - Певица,- ответила она.
        - Джазовая?
        - Почему джазовая?- удивилась Саша.
        - Так. Яджаз люблю. Вы сказали- Америка, иясразу про Новый Орлеан подумал.
        - ВНовом Орлеане ябыла. Нонепела, апросто так.
        - Там, говорят, хоронят весело,- заметил он.
        Саша неудивилась такому замечанию. Раз он любит джаз, тонеудивительно, что знает про особенности новоорлеанских похорон.
        - Ага,- кивнула она.- Как Армстронг себя завещал похоронить, так теперь ивсех хоронят. Костюмы напокойниках белые, катафалки тоже, джаз наяривает, ився процессия приплясывает. Прямо завидно- самбы так умер.
        Они вышли изпарка. Саша огляделась. Машины, которая ее сюда привезла, вобозримом пространстве небыло. Телефон, вкотором запечатлелся номер водителя, остался вукраденном клатче. Тамже остался икошелек, иконверт сгонораром.
        - Где ваша машина?- спросил Сергей.
        - Черт ее знает,- сердито ответила она.- Может, ее инебыло.
        - Не наметроже вы приехали.- Он улыбнулся.- Вшумном платье муаровом.
        Улыбка унего была, конечно, хорошая, ноСаше отэтого легче нестало.
        - Здесь такси бывают?- еще сердитее спросила она.- Или начем здесь теперь ездят?
        - Здесь- это где?
        - ВМоскве, вМоскве. Яотнее отвыкла.
        «Ипривыкать несобираюсь»,- вспомнив хмурую официантку иужин, поданный взакуток, подумала она.
        Исразуже увидела такси- натуральное, с«шашечками» накрыше. Оно остановилось увъезда впарк, иизнего стал выбираться пассажир.
        - Подождите!- воскликнула Саша.- Меня возьмите!
        Она всю жизнь ходила накаблуках, так что домашины добежала вмгновение ока; другие ивкроссовках так быстро небегают. Сергей, впрочем, слегка ее опередил.
        Он открыл перед ней дверцу.
        - Спасибо,- сказала она.- Еслибы невы, пришлосьбы мне про девичий румянец забыть. Изаштормовку тоже спасибо.
        Саша сняла штормовку. Холод сразу охватил ее. Она отдала штормовку Сергею, быстро поцеловала его вщеку- щека была колкая, она умногих мужчин такой становится квечеру, ноунего еще ипахла хвойными иголками, как будто он был каким-нибудь кедром,- исела втакси.
        Ничего хорошего сней вэтот вечер непроизошло, совсем даже наоборот. Нодосада мешалась унее внутри свесельем, идобавлялась кэтому непонятная решимость- начто решимость, интересно?- иочень странный, очень будоражащий получался коктейль!
        Глава 4
        Отом, что вклатче были еще иключи, Саша вспомнила только усвоего подъезда. Думала попросить водителя подождать пару минут, пока она поднимется вквартиру заденьгами, да вовремя сообразила, что нетак все просто. Главное, ивзалог ведь нечего оставить, пока найдет, укого занять деньги. Небриллиантовуюже булавку таксисту оставлять.
        Саша коснулась корсажа, ккоторому была приколота булавка, ипоняла, что оставить ее несмоглабы, даже еслибы изахотела: булавки накорсаже небыло. Повезло грабителям, что иговорить!
        - Послушайте,- сказала она таксисту.- Янеубегу, честное слово. Ятолько…- Итутже, недоговорив, распахнула дверцу машины изаорала:- Кирка! Кир! Утебя деньги есть?
        Киру она заметила вовремя: та вышла изарки, вкоторой находился ее подъезд, иуже собиралась сесть вмашину.
        Дом был угловой- вподъезд, вкотором жили Люба иСаша, надо было входить соСпиридоньевского переулка, акЦарю иКире- сМалой Бронной. Вдетстве они все вечно спорили, которая изулиц лучше, икаждый, конечно, защищал свою. Хотя нет, Федор Ильич неспорил, его даже иневозможно было представить спорящим натакие бессмысленные темы.
        Сейчас Кира вышла изарки неодна инесЦарем, аскаким-то парнем, высоким иплечистым. Царь тоже, правда, был высокий иплечистый, новсорок пять лет рост иплечи выглядят все-таки иначе.
        Утого, которого Кира держала под руку, походка истать были молодые.
        Он обернулся прежде, чем Саша успела заинтриговаться, скем это гуляет поночам самая правильная женщина извсех, которых она знала вжизни,- истало понятно, что это всего-навсего Киркин сын Тихон. Вот так вот они вымахивают ввосемнадцать лет! Год неувидишь- несразу иузнаешь.
        Вообще-то Тихон был Кире неродным сыном, априемным. История его усыновления была такая, что нивсказке сказать, нипером описать. Акак еще назвать историю, вкоторой женщина тридцати слишним лет расстается сосвоим первым иединственным любовником- весьма, кстати, небедным, вотличие отнее,- потакой малозначительной вданном случае причине, как несходство характеров, ачерез месяц этот оставленный любовник погибает, исовсем неиз-за своей отвергнутой любви, ававиакатастрофе, итут выясняется, что унего имеется сын-подросток изтех, которых называют трудными, что доэтого подростка никому теперь нет дела, ате, кому дело должно быть, заверсту его, трудного, обходят? Ичто делает эта женщина втакой головокружительной ситуации? Аженщина эта усыновляет невыносимого мальчишку. Хотя еслибы месяцем раньше выстроили вряд сотню женщин испросилибы, кто изних меньше всего подходит для подобной роли, тоизстроя первой вышлабы именно она- терпеть немогущая неточто трудных подростков, нолюбых детей вообще, ивдобавок незамужняя. Ивот решает она усыновить этого никому ненужного ребенка, ачерез некоторое время выясняется, что
одновременно сосвидетельством обусыновлении она получает свидетельство обраке, причем смужчиной, которого впоследнюю очередь можно было представить ее мужем, аточнее, вообще невозможно его было им представить.
        Этим Кириным нежданным-негаданным мужем стал Федор Кузнецов. Иона, иЛюба, иСаша выросли сним водном доме инаодной даче, аКирка так даже водной коляске, которую родители трехлетнего Феди отдали вдень Кириного рождения ее новоиспеченным родителям. И,точно как вистории сприемным мальчишкой, еслибы незадолго дозамужества спросили Киру, кто меньше всех подходит нароль ее супруга, она наверняка назвалабы именно Федора Кузнецова, иименно потому, что невозможно женщине спать вобщей постели смужчиной, скоторым назаре своей жизни она спала вобщей коляске.
        Ивот чем все это объяснить? Ничем, кроме неисповедимости путей, которыми все они шли-шли, куда каждого изних вела судьба исовесть, ипришли таким образом друг кдругу.
        Десять лет назад, когда происходили все эти бурные перипетии, Кира молчала обих подробностях ипричинах, как партизанка надопросе. Итолько потом, когда исама она, ивсе окружающие кпроизошедшему привыкли, обмолвилась Саше сЛюбой, что любовь поразила их сФедькой посильнее булгаковской молнии ифинского ножа, иникогда вжизни, нидо, нипосле этого, они оба неиспытывали такой растерянности, как при явлении этой неожиданной любви.
        Представить хоть Киру Тенету, хоть Федора Кузнецова растерянными Саша немогла. Вотличие отнее самой они были оплотом здравого смысла илогики, аФедька вдобавок относился кчислу тех людей, которые влюбых ситуациях принимают окончательные решения. Своих решений он никогда никому ненавязывал, новсе сами подчинялись ему сохотой. Эта его способность была такойже данностью, как Сашин талант, или Любина житейская практичность, или Кирин ум.
        Еще когда он пошел впервый класс, тоНора, Любина мама, сказала, что Феденька будет крупным руководителем, иникто нестал сней спорить. Акемже еще ему быть икомуже быть крупным руководителем, если неему?
        По мужской линии все всемье Кузнецовых чем-нибудь руководили. Его отец был главным врачом Боткинской больницы, апрапрадед даже экономическим министром при последнем царе, или неминистром, нокем-то вроде. Должность прапрадеда всоединении сличными качествами Феди Кузнецова ипородила прозвище Царь. Так его называли ссамого детства исдетстваже называли Федором Ильичом- из-за особенных личных качеств. Вот этих самых, благодаря которым он принимал окончательное решение влюбых обстоятельствах ипринял его вобстоятельствах Киры исвалившегося ей наголову трудного ребенка.
        Этот трудный ребенок ишел сейчас рядом сКирой, иона почему-то держала его под руку, хотя наулице небыло нильда, ниснега.
        - Кирка!- громко повторила Саша.- Дай, пожалуйста, денег, мне затакси нечем заплатить!
        Ей хотелось, чтобы все это наконец закончилось. Весь этот бессмысленый вечер сбессмысленным пением, унижением, ограблением и, главное, ощущением бессмыслицы собственной жизни.
        - Ой, Саш!- издалека, отведущей водвор арки, воскликнула Кира.- Аянезнала, что ты приехала!
        - Приехала, приехала!- еще громче закричала Саша.- Деньги давай!
        Она увидела, как Кира расстегивает сумку идает Тихону кошелек, атот идет ктакси, протягивая кошелек Саше.
        Тихонова погибшего отца Саша никогда невидела, нознала, что мальчик похож нанего. Ипри взгляде наэтого мальчика понятно было вообще-то, почему Кирка стем человеком рассталась. Лицо его сына словно топором было вырублено, иеслибы невнимательный, разумный взгляд маленьких, глубоко посаженных глаз, тоничего внем небылобы такого, что может привлечь внимание сколько-нибудь незаурядной женщины.
        Саша расплатилась и, выбравшись наконец измашины, вместе сТихоном направилась кКире, которая стояла возле арки так растопыренно инеуверенно, будто всамом деле унее лед под ногами иона боится поэтому упасть.
        - Привет,- сказала Саша, подходя кней.- Япозавчера приехала. Никтебе зайти еще неуспела, никЛюбе. Утебя как дела?
        И,еще проговаривая последние слова, поняла, что наэтот вопрос подруга ее детства, человек изтех первых людей, которых она узнала всвоей жизни сразуже, как только вынырнула измладенческого бессознания,- может инеотвечать.
        Как уКиры дела, видно было поогромному животу, который она обхватывала обеими руками, словно опасалась потерять.
        - Ки-ирка!..- Все переживания этого вечера уСаши разом улетучились.- Вот этода!.. Вот это ничего себе!..
        Она кричала, вопила и, кажется, даже приплясывала отвосторга, как папуас! Кажется- потому что впервые мгновения после сногсшибательного открытия невполне соображала, что делает.
        - Саш, нуты что?
        ВКирином голосе слышалась растерянность. Вероятно, точно такаяже, как десять лет назад, когда ее поразила любовь кЦарю.
        - Это я- что?!- еще громче заорала Саша.- Этоже ты- что! Ты насебя посмотри только!
        - Что?- Кира послушно взглянула насвой живот.- Очень ужасно выгляжу,да? Я,знаешь, уже отвыкла толстой быть, атеперь вот опять пришлось.
        Все их детство, всю юность Кира страдала из-за своих габаритов. Она была похожа толи напышку, толи накурицу- маленькая, пухлая, инаголове что-то вроде взъерошенных пестрых перьев. Саша даже удивлялась: почему Кирка ненаправит свою железную волю наспорт иотказ отсладкого? Вдва счета похуделабы. Итолько когда унее появился первый мужчина, отец вот этого самого Тихона, Кира наконец преобразилась: ивес сбросила, иприческу поменяла, исразу оказалось, что она если некрасавица, тоженщина оригинальной внешности- точно.
        Что Кира преобразилась именно из-за мужчины, вызывало уСаши недоумение. Мужчин-то много, аты-то одна, иесли ты можешь совершить над собой усилие из-за людей многих ипосторонних, топочему из-за себя самой, единственной инепосторонней, никак этого сделать немогла? Загадка!
        - Никакой загадки,- пожала плечами их третья подружка, Люба Маланина, когда Саша однажды поделилась сней этими соображениями.- Стараться быть красивой ради себя самой- это полной дурой надо быть. Дурой никчемной,- уточнила она.
        - Ну, незна-аю…- протянула Саша.
        - Аоткуда ты можешь это знать?- усмехнулась Люба.- Ты-то итак красавица, тебе истараться ненадо.
        Что она красавица, Саша знала сдетства. Исдетстваже собственная красота невызывала унее никакого восторга. Даже когда все девчонки рисовали наобложках школьных тетрадок прекрасных принцесс согромными глазами ироскошными локонами, она неиспытывала удовольствия оттого, что моделью для этих рисунков выбирали ее. Ауж потом, годам кчетырнадцати… Разве нормальному подростку придет вголову радоваться тому, что взрослые называют его «чистейшей прелести чистейший образец», будто покойницу издревних времен? Идевчонки все завидуют вдобавок. Хороша радость! Саша инерадовалась. Ладно хоть, при пепельных локонах глаза унее неголубые, авсе-таки темно-серые- меньше накуклу похожа.
        Так что Кире, поСашиному мнению, очень даже повезло неродиться красавицей. Ауж теперь-то, стаким-то замечательным пузом, стоитли ей вообще думать отом, как она выглядит?
        - Брось, Кирка!- засмеялась Саша.- Родишь- похудеешь. Акого ты родишь?- синтересом спросила она.
        - Мальчика.
        - Нуда!
        - Ага. Я,конечно, девочку хотела. Но, может, илучше, что мальчик.
        - Почему «конечно» ипочему «лучше»?- поинтересовалась Саша.
        - «Конечно»- потому что мальчик уже есть,- собычной своей обстоятельностью принялась объяснять Кира.- А«лучше»- потому что задевочку больше волнуешься.
        - Разве?- удивилась Саша.
        Сама она никогда незамечала всебе какой-то особенной слабости, отличающей ее отмужчин, иточно знала, что ничего подобного невидит всебе иКирка. Почемуже задевочку следует больше волноваться?
        - Девочке труднее реализоваться вжизни,- объяснила та.
        - Ты вфеминистки, чтоли, записалась?- усмехнулась Саша.
        - Не вфеминистки, аэто неправда, чтоли? Чтобы чего-то вработе добиться, надо ей отдаваться, ты иотдаешься, потом спохватишься, авжизни, кроме работы, инет ничего. Или наоборот, семья утебя один свет вокошке, апотом спохватишься- дети разлетелись, муж молодую нашел, аты клушка клушкой, иничего своего.
        Кира излагала все это стакой серьезностью, что Саша снова расхохоталась.
        - Схемы твои, Кирка, примитивные,- отсмеявшись, сказала она.- Вжизни все нетак.
        - Акак все вжизни?- улыбнулась Кира.
        Все-таки первая беременность всорок лет- тяжелая штука, наверное. Лицо уКиры стало одутловатым, налбу проступили пятна, идаже сейчас, когда она недвигалась, астояла наместе, видно было, что иэто ей тяжело.
        Тихон, наверное, тоже это видел. Он держал Киру под руку так, как будто без этого она упалабы. Да иправда упалабы, может.
        - Атак, что Царь себе молодую вместо тебя ненайдет, можешь успокоиться.
        Саша легко догадалась, что Кирины размышления относятся, конечно, нексудьбе какой-то абстрактной девочки, алишь кобстоятельствам ее собственной жизни.
        - Аты почему воткрытом платье наулице?- спросила Кира.- Певицам, если мороз или сырость, вообще издому выходить нельзя, тем более сголым горлом,- авторитетным тоном добавила она.
        - Ты-то откуда знаешь?- хмыкнула Саша.
        - Читала. Ивообще, это все знают. Вон, утебя игуба уже отхолода распухла!
        Синяк наскуле Кирка вполутьме, наверное, незаметила. Ачто губа уСаши распухла совсем неотхолода, ей ивголову, конечно, непришло. Кира Тенета иуличные драки- две вещи несовместные, этоуж точно.
        Можно было, конечно, рассказать подружке обо всем, что случилось сегодняшним вечером. Нотут Саша почувствовала, что ее охватывает усталость, иничего ей никому нехочется говорить, иничего вообще нехочется.
        - Спасибо, Кир,- еле разрывая эту усталость губами, сказала она.- Япотом ктебе зайду. Поболтаем.
        - Заходи,- кивнула Кира.- Только янедома. Мы пока еще вКофельцах живем. Мне дышать велели.
        Дачи вКофельцах были вообще-то летние, и, как нистарались жильцы их утеплить, удавалось это плохо. Сносить их надо было, эти допотопные домишки, истроить вместо них новые, вкоторых можно былобы жить вхолода без особых усилий. Нониукого неподнималась рука что-то здесь снести. Население дачного поселка состояло изтех, кого привезли сюда вомладенчестве, кто пережил здесь первую любовь, и, главное, изтех, кто правильно понимал ценность такого рода чувств посравнению сценностью любых строений.
        - Правильно тебе велели,- улыбнулась Саша.- Дыши.
        - Да мы завтра уже вгород перебираемся. ИвАмерику полетим. Как-то мне здесь рожать страшно,- объяснила Кира.
        - Правильно,- снова одобрила Саша.
        Кирину семейную жизнь трудно было назвать спокойной, несмотря нанезыблемую надежность ее мужа и, судя повсему, сына тоже. Норабота этого незыблемого мужа была тесно связана соШтатами. Федька был экономическим консультантом высокого, как Саша понимала, уровня ипроводил вАмерике немалую часть своей жизни, иэто, конечно, требовало отКиры особого образа жизни. Хорошо Саше перелетать повсему миру подобно легкокрылой бабочке, акаково это делать Кирке, когда унее иТихон, игазета, которой она руководит, итеперь вот еще отеки иодышка, имальчик вогромном животе?
        Тихон усадил Киру вмашину, сел заруль. Однако! Хотя что особенного? НеКиркеже машину водить, беременной. Просто Саша непривыкла, чтобы кто-нибудь делал что-нибудь вместо нее идля нее, да она иненуждалась вэтом. Потому иудивилась, когда увидела, что незаметно выросший мальчик водит машину вместо Киры иделает это как само собой разумеющееся.
        Глава 5
        Саша подошла ксвоему подъезду, взялась задверную ручку… Иснова вспомнила про ключи. Точнее, про то, что их унее нет, ипопасть наконец домой она, значит, несможет.
        Бывают люди, которых называют «тридцать три несчастья». Уних все валится изрук, они вечно спотыкаются ипадают наровном месте, стоит им выйти издому без зонтика, как тутже начинается дождь, причем кислотный, пролетающая птица роняет плюху прямо им натемя, идвери поезда вметро закрываются уних перед носом. НоСаша-то кэтим людям никогда неотносилась! Она даже пресловутого закона бутерброда непризнавала, потому что если ироняла когда-нибудь бутерброды, товсе они падали маслом вверх.
        Ичто сегодня вдруг произошло, какие такие звезды перепутались унее над головой, непонятно.
        Правда, дверь тутже открылась, показалась незнакомая тетенька, и, прежде чем та успела возразить, Саша вошла вподъезд. Нокогда она поднялась напятый этаж, чтобы взять уНоры запасные ключи отсвоей квартиры, наее звонок никто неоткрыл.
        Люба всегда говорила освоей маме, оНоре тоесть, что та живет как мышь завеником, далеко инадолго отдома неудаляется. Асегодня пожалуйста: ночь скоро- ее нет как нет!
        Саша спустилась обратно насвой третий этаж исела наступеньки. Оставалось только ждать- недогонятьже. Хочется верить, что Нора кшестидесяти годам незавела себе мужчину иночевать придет домой.
        Она сидела исмотрела наступеньки бессмысленным взглядом. Она знала эти ступеньки лучше, чем таблицу умножения. Все ее детство, вся юность прошли вэтом доме. Да что там ее- имамино детство здесь прошло тоже.
        Кира утверждала, что их дом- лучшее здание вокрестностях. Инепотому что это яркий образчик московского конструктивизма- разве вархитектуре дело, когда речь одоме родном?- апотому что он настоящий московский, инестаринный, инесовременный, аровно такой, как следует.
        Вдвадцать седьмом году, когда этот дом построили для работников советского Госстраха, накрыше был розарий, исолярий, ичутьли непавлины выгуливались. Вэтом розарии спавлинами выгуливали также идетей, вчисле которых была Кирина бабушка Ангелина Константиновна. Через полвека она рассказывала своей внучке иее друзьям, что стех времен чудом уцелел домовой ичто живет он теперь начердаке. Все дети боялись домового, даже, кажется, Федор Ильич, небоялась только Люба, потому что внего неверила.
        Это было- иэто давно прошло, инавсегда прошло. ИКирина бабушка умерла, иСашин дед, иразъехались погороду имиру их родители.
        Ивот теперь Саша сидит наступеньках идумает, что неплохо былобы, еслибы можно было оставлять ключи отквартиры домовому, тогда они былибы надежно защищены отграбителей, да иотвсех житейских напастей.
        Глуповатые это были размышления. Норазгоняли тоску.
        Хлопнула дверь внизу. Раздались шаги. Саша прислушалась. Нет, неНора- шаги мужские, хотя инетяжелые.
        Мужчина, поднимающийся полестнице, был незнакомый. Ночто-то вего облике было знакомо точно, хотя что именно, определить она немогла.
        - Здравствуйте,- сказал он, останавливаясь перед Сашей.
        - Здравствуйте.
        Она кивнула сравнодушной вежливостью иподвинулась, давая ему пройти мимо нее. Нопроходить он нестал.
        - Яхотел вас сразуже поблагодарить,- сказал он.- Нонеуспел, ксожалению.
        - За что поблагодарить?- непоняла Саша.
        - За ваше пение.
        Так вот что было ей знакомо вего облике! Ослепляюще белый свитер ичерные глаза, которые смотрят так жарко, что кажутся неостывшими углями.
        Он сидел застолом уполотняной стены павильона исмотрел нанее все время, пока она пела. Атеперь он стоит перед нею налестнице иснова смотрит неотрываясь. И,кажется, его нисколько неудивляет, что она сидит наступеньках, да еще вконцертном платье, да еще сопухшей скулой иразбитой губой. Вовсяком случае, удивления нет нивголосе его, нивовзгляде.
        Это Саше понравилось.
        - Увас чудесный голос,- сказал он.- Это вам.
        Он протянул ей букет, составленный так, как несоставляют букеты вкиосках уметро. Значит, специально заходил вцветочный салон. Может, здесьже, наМалой Бронной; Саша, когда ехала наконцерт, заметила какую-то незнакомую, увитую цветами витрину.
        Она подумала отом, что опять вголове вертятся глупости, исказала:
        - Спасибо. Надеюсь, дотех пор, пока япопаду вквартиру, они незавянут.
        - Вы забыли ключи?- поинтересовался он.
        - Потеряла.
        - Которая ваша дверь?
        - Хотите взломать?- усмехнулась она.
        - Можно вызвать спасателей, они вскроют.
        - Уменя паспорт вквартире,- сказала Саша.- Аони без паспорта вскрывать нестанут.
        - Но как-тоже вы собираетесь туда попасть. Ждетеже чего-то.
        - Вы мыслите логично,- снова усмехнулась Саша. Итутже подумала, что он вообще-то недал ей никакого повода для того, чтобы над ним иронизировать.- Ясоседку жду,- уже без усмешки объяснила она.- Унее запасные ключи.
        - Икогдаже она придет?
        - Понятия неимею. Она издому редко выходит вообще-то. Носегодня ее нет.Уж такой сегодня день.
        - Он еще неокончен.
        - Надеюсь. Надеюсь, что соседка всеже вернется домой сегодня, анезавтра.
        - Янеососедке.
        - Аочем?
        Они перебрасывались словами, как жонглеры наарене. Его глаза блестели вороненым блеском. Все это будоражило ипочти веселило. Даже то, что он неспрашивает, откуда унее синяк наскуле, будоражило воображение.
        «Может, потому инеспрашивает,- подумала Саша.- Интригует. Нуипусть!Уж пошлости вовсем этом нету точно».
        - Отом, что мы свами необязательно должны сидеть налестнице,- сказал он.
        - Мы свами?
        - Ну да. Ябылбы рад куда-нибудь вас пригласить.
        - Ввашем павильоне есть замечательный закуток,- хмыкнула Саша.- Меня туда уже приглашали. Идаже пытались там накормить. Плошки вынесли.
        - Извините.- Он оторопел.- Яобэтом незнал.
        - Апочему вы должны были обэтом знать?- пожала плечами она.
        - Потому что это япригласил вас спеть нанашем празднике.
        - Так это вы, значит, австрийский барон!- хмыкнула Саша.
        - Какой австрийский барон?- удивился он.
        - Неважно. Забудем.
        - Нет, почемуже.
        Интересно, бывают вороненые лезвия? Саша подумала обэтом, увидев, что глаза унего сузились истали как ножи.
        - Забудем, забудем,- повторила она.
        Ей совсем нехотелось обсуждать сним вопросы приличий инравственности. Ей вообще нискем нехотелось обсуждать подобные вопросы, тем более что себя она образцом нравственности вовсе несчитала.
        - Так пойдемте?- спросил он.
        Отказ выгляделбы слишком демонстративно, разуж он знает, что все равно она неможет попасть домой.
        «Мужчины летят комне сегодня, как пчелы нацветок,- подумала Саша.- Или как мухи известно начто. Так иноровят спасти, прямо наперебой. Кчемубы это?»
        - Как вас зовут?- поинтересовалась она.
        - Извините! Зовут меня Филипп. Прошу вас, Александра.
        Он подал руку, и, взявшись занее, Саша встала соступенек.
        Глава 6
        Она так пригрелась вмашине- узкой, серебристой, напоминающей спортивный болид,- что никакого ресторана ей было ненадо. Иобщества этого мужчины- без сомнения, незаурядного,уж это человеческое качество Саша различала заверсту,- ненадо было тоже. Голова ее клонилась набок, она тоидело касалась виском стекла, итолько это холодящее прикосновение недавало ей уснуть.
        - Саша,- донеслось донее сквозь неодолимую дрему,- может быть, вы нехотите вресторан?
        - Вы догадливый…- едва шевеля языком, пробормотала она. И,усилием воли заставив себя встрепенуться, добавила:- Да, правда. Отвезите меня обратно налестницу.
        - Зачемже налестницу? Давайте здесь посидим.
        Она глянула вокно машины. СМалой Бронной выехали наСадовое кольцо, но, оказывается, уже свернули снего иостановились теперь перед высоким массивным домом.
        - Ачто это?- спросила Саша.
        - Яздесь живу. Вон там, наверху.
        При мысли отом, что ненадо будет больше никуда ехать наночь глядя, да иненаночь глядя уже, апросто ночью, иможно будет просто сидеть втепле- нехолодноже унего дома, надо полагать,- Саша почувствовала такое удовольствие, что отказывать себе внем былобы просто глупо. Ажеманиться: «Что вы, что вы, ябеспокоюсь засвою девичью честь!»- это она всегда считала крайним идиотизмом. Даже вдалекие годы девичества, неговоряуж теперь.
        - Что-нибудь выпить увас есть, надеюсь?- сказала она.- Только крепкое. Имолоко смедом. Ато, боюсь, дорого мне сегодняшний концерт обойдется.
        - Крепкое есть. Насчет молока незнаю.
        - Пойдемте.
        Саша вышла измашины ипоняла, что они наПлющихе. Здание МИДа высилось прямо задомом, возле которого Филипп остановил свою машину.
        Подъезд был ярко освещен. Дверь сжужжанием открылась, как только они поднялись накрыльцо.
        Саша знала это странное ощущение- когда, войдя невквартиру даже, атолько вподъезд, ты словно вдругой мир попадаешь. Оно никогда невозникало унее нивЕвропе, нивАмерике. НовМоскве, даже втакой лощеной, какой стала она впоследнее время, возникало часто. Слишкомуж отличался вот этот светлый, пахнущий весенней свежестью подъезд, вкоторый она вошла, отмосковской осенней улицы, казавшейся неухоженной икакой-то неприкаянной, несмотря даже начисто выметенный асфальт.
        Саша чувствовала сонливость, пока поднималась рядом сФилиппом клифту пошироким ступенькам, ивлифте она ее чувствовала. Ностоило ей излифта выйти, как сонливость исчезла. Как некстати! Она-то собиралась поскорее выпить водки и, если найдется, молока, выбрать какое-нибудь кресло поуютнее, да иподремать сполчаса внадежде нато, что Нора заэто время вернется домой.
        Атеперь чтоже? Бодрость врядли скроешь. Придется под бокал вина вести беседу, такуюже, как этот бокал, ненужную.
        Филипп открыл дверь единственной квартиры напоследнем этаже.
        - Располагайтесь, Саша,- сказал он.- Сейчас молоко смедом поищу.
        Она судовольствием сбросила туфли- ноги уже гудели- ибосиком прошла вкомнату. Загорелся свет, иСаша едва сдержала восхищенный возглас.
        Квартира оказалась пентхаусом. Жалюзи были подняты, иМосква вовсей своей ночной красе сияла заокнами. Громада МИДа, блестящая отраженными огнями река, сверкающий прозрачный мост, перекинутый через нее, площадь Европы сяркими флагами перед Киевским вокзалом, темно-алая церковь Михаила Архангела- Саша знала все это наизусть, как стихотворение, которое выучил вдетстве ипотом уже захочешь, незабудешь.
        Ивсе это счастливым напоминанием сияло, сверкало, переливалось вночном воздухе заогромным, опоясывающим комнату окном.
        Ступать пополу было тепло, как полетней земле, итакже податлив он был под босыми ногами, как живая земля.
        Саша посмотрела под ноги. Пол был сделан изсветлого пробкового дерева. Да ився эта огромная гостиная была светлой, ивсе светлое, что вней было- кресла, диван, овальный ковер стонким цветочным узором,- излучало тепло. Каким загадочным образом достигался такой эффект, Саша непонимала, нопользоваться этим было приятно, иона выбросила изголовы размышления опричинах иследствиях данного явления. Она всегда так делала; жизнь нераз доказывала ей, что это правильно.
        Она уселась вкресло, накрытое белой шкурой, ивытянула ноги сощущением абсолютного блаженства.
        - Что сначала, алкоголь или молоко?
        Филипп возник перед нею, как лист перед травой издетской сказки. Он нетолько возник сам, ноиприкатил столик, накотором были представлены все предлагаемые радости: многочисленные бутылки коньяка, виски иеще каких-то, явно крепких, напитков, можайское молоко впузатенькой бутылочке, атакже туесок избересты- смедом, надо полагать. Наэтомже столике стояла спиртовка.
        - Аспиртовка зачем?- спросила Саша.
        - Молоко, ятак понимаю, должно быть горячее? Подогреем.
        Что иговорить, изпромозглой осенней тьмы явился перед нею идеальный мужчина. Будь Саша неСаша, а, например, Кира Тенета или Люба Маланина, она этому, наверное, удивиласьбы.
        Аможет, иее девчонкам это непоказалосьбы странным. Любе- вследствие несентиментальной проницательности, аКире- потому что она неповерилабы, что такое бывает насвете.
        Саша знала, что насвете бывает все ичто удивляться этому нестоит.
        - Сначала давайте виски,- сказала она.- Пока молоко подогревается.
        Филипп плеснул виски встакан- такой прозрачный, что его легко было незаметить вообще, потом налил молоко вблестящую металлическую чашку, поставил ее нарешеточку над фитилем спиртовки, щелкнул зажигалкой… Саша пила виски медленно, как вино- так лучше согревает, проверено,- и, прикрыв глаза, разглядывала Филиппа.
        Необходимости его разглядывать, впрочем, небыло. Впечатление онем Саша составила себе спервого взгляда итеперь лишь убеждалась, что оно было правильным.
        Подсвеченное синим огоньком спиртовки, его лицо казалось такимже тонким, итакже играло оно всеми своими чертами, как втревожном свете газовых горелок вполотняном павильоне ивтусклом свете лампочки уСаши вподъезде. Возможно, втакой тонкости было однообразие, нооно недосаждало иненагоняло скуку. Аэто уже немало.
        - Какую музыку вы любите?- спросил Филипп.
        Саша улыбнулась.
        - Неуместный вопрос?- поинтересовался он.
        - Просто вспомнила, как один мой знакомый, барселонский импресарио, знакомился сдевушками надискотеках. Он сразу спрашивал, нравитсяли им здешняя музыка. Иесли они говорили, что ненравится, топредлагал: давай пойдем комне домой, уменя дома музыка лучше. Аесли тебе непонравится моя музыка, тоты оденешься, имы уйдем.
        - Счастливый, должно быть, человек,- заметил Филипп.
        - Был счастливый.
        - Почему был?
        - Недавно прислал письмо. Пишет напяти страницах, что превратился вбабочку. Оказывается, ваварию попал намотоцикле, мне потом рассказали.
        - Радужные перспективы вы для меня рисуете!- хмыкнул Филипп.
        - Почему для вас?- пожала плечами Саша.
        - Выже из-за меня обэтом своем знакомом вспомнили.
        - Просто поассоциации.
        - Причудливые увас ассоциации!
        Перебрасываться сним язвительными репликами было интересно, потому что вего ироничности сказывался ум, анезлость; это Саша тоже отметила спервых минут знакомства. Ипрекращал он ироническую болтовню сам, ивовремя.
        На этот раз он прекратил ее потому, что снова занялся спиртовкой- снял металлическую чашку согня иперелил изнее молоко вдругую, фарфоровую. Когда Саша взяла унего изрук эту тонко расписанную чашечку, ей показалось, что унее вруке цветок, инероза натяжелом стебле, аневесомая фиалка.
        - Мед алтайский,- сказал Филипп, открывая туесок.- Горный иэкологичный.
        Все это он делал так непринужденно, что Саша сразу поняла: живет один, нодомашние обязанности лежат ненанем, тоесть он просто оплачивает их исполнение. Догадаться обэтом было нетрудно: еслибы он был женат, товрядли обращалсябы спредметами обихода так умело, аеслибы вынужден был справляться сэтим обиходом самостоятельно ипостоянно, токсвоему возрасту былбы неумелым, амелко суетливым.
        - Аявот готовить неумею,- сказала Саша, слизнув сложки мед изапив его горячим молоком.
        - Это вы кчему говорите?- усмехнулся Филипп.
        - Просто поассоциации.
        - По какой наэтот раз?
        - Лет сто назад япервый раз приехала вВену. Настажировку, как только консерваторию окончила. Исразуже, понятное дело, подружилась совсей Венской консерваторией, ивсех своих друзей, азаодно исоседей, кто помоложе, впервыеже выходные позвала ксебе вгости. Как унас водится, невкафе, апрямо домой.
        - ВМоскву?
        - Еслибы! ВМоскве умамы руки правильно приставлены, вотличие отменя. Готовить янеумела, денег, чтобы вресторане еду заказать, уменя тогда небыло ипомину.
        - Икакже вы обошлись?
        - Сделала курицу насоли. Вездеже пишут, что это блюдо для ленивых хозяек, потому что готовится само собой.
        - Приготовилось?
        - Еще как! Курица вся соляной коркой покрылась, как окаменелость юрского периода. Яее колотила ножом, какими-то щипцами, молотком- нималейшего эффекта.
        Он расхохотался исквозь смех проговорил:
        - Хороши вы были скурицей имолотком вруке!
        - Ничего хорошего вомне небыло.
        - Я,между прочим, впрямом смысле говорю. Вы наверняка сердились, иэто усиливало вашу красоту.
        - Ябыла злая, красная ирастрепанная.
        Саша вспомнила еще, что отдосады исоляных осколков, летящих из-под молотка, изглаз унее тогда лились слезы. Красота, что иговорить, была неописуемая!
        - Ичтоже вы придумали?- синтересом спросил Филипп.
        - Откуда вы знаете, что ячто-то придумала?
        - Уверен. Вы придумали что-то неожиданное иэкстравагантное.
        - Вот это точно!- Саша исама улыбнулась.- Поднялась ксебе вкомнату- яудедовых знакомых жила, впрехорошеньком австрийском домике, вмансарде,- исовсей дури швырнула курицу изокна накаменные плиты перед крыльцом.
        - Ичто?
        - Мышка бежала, хвостиком махнула, курица упала иразбилась. Тут как раз игости подоспели. Яосколки собрала, наблюдо императорского фарфора выложила, имы выедали курицу изсоляной корки ложками.
        - Догадываюсь, что ваши гости досих пор вспоминают тот прием как один излучших всвоей жизни.
        - Тут идогадываться нечего. Они такого даже во сне невидали. Конечно, вспоминают свосторгом.
        Отом, что заодного изтогдашних гостей она вскоре вышла замуж, Саша говорить нестала. Никому ненужны подробности жизни посторонних людей. Ивоспринимаются они некак подробности, акак проблемы, инавязывать их поэтому отчасти неприлично, отчасти бессмысленно.
        Неизвестно, что подействовало больше, молоко, мед или виски, ноона наконец пришла втоблаженное состояние полного покоя, которого ей удавалось достичь нечасто. Всилу темперамента, кпокою несклонного.
        Атеперь- действительность струилась сквозь нее, как река, текущая молоком имедом- несбылось тобиблейское обещание, неласкова оказалась земля обетованная кжаждущим ее, авот она, неземля, аженщина Александра, наполнена сейчас самым настоящим блаженством… имолочными реками… икисельными берегами…
        Что забред! Саша тряхнула головой ивынырнула изгрез вдействительность. Впрочем, действительность была неменее приятна, чем грезы: икресло, повторяющее каждый изгиб ее тела, имягкий пробковый пол под ногами, имосковский простор заокном, имужчина, который сидит перед нею наполу изаспиной которого этот простор сверкает.
        Да, Филипп сидел теперь наполу иснизу вверх смотрел наСашу так, что сомневаться вего живейшем кней интересе, идаже более чем интересе, было невозможно.
        Наверное, надо завести сним беседу. Ачто еще делать, если несобираешься отдаться ему немедленно? Отдаваться Саша несобиралась, ноирасспрашивать его оработе ижизненном пути несобиралась тоже. Кира, та точно взяласьбы вот именно обэтом расспрашивать, ноей это было всамом деле интересно, аСаше- нисколько. Изачембы она стала притворяться?
        - Дайте мне, пожалуйста, телефон, Филипп,- сказала она.
        По его лицу мелькнуло разочарование. Ясно, что он ожидал какой-нибудь другой просьбы. Или, вернее, каких-нибудь других действий сее стороны.
        Он протянул Саше телефон. Мобильный номер Норы она непомнила, нодомашний знала наизусть, несмотря насвою патологическую неспособность удерживать вголове цифры.
        Таблицу умножения ведь всякий помнит, потому что выучил вдетстве. Вот иэтот номер телефона Саша набирала ссамого детства- еще диск сдырочками накручивала,- договариваясь сЛюбой, когда им выйти гулять водвор.
        Иголос Норы прозвучал сегодня точно также, как тридцать пять, если небольше, лет назад, когда Саша впервые набрала этот номер самостоятельно.
        Икакже обрадовал ее этот голос! Самый замечательный чужой дом недоставлял такой радости, какую доставило сознание того, что через полчаса она будет вдоме родном.
        - Нора!- воскликнула Саша.- Утебя ключи наши есть?
        - Конечно, Сашенька.- Голос Норы звучал стойже тихой ясностью, скакой звучал ссамого Сашиного рождения, когда она пела ей иЛюбе казачью колыбельную песню про младенца прекрасного имесяц ясный.- Кудабы им деваться?
        - Ну, незнаю… Вдруг потеряла.
        - Не потеряла.
        Саша услышала вее голосе улыбку. Всамом деле, смешно было ипредполагать, что Нора моглабы неуберечь твердыню Сашиного детства.
        - Аясвои потеряла,- стаким восторгом, словно, наоборот, приобрела невесть какое сокровище, сказала Саша.- Ячерез пятнадцать минут зайду, ладно?
        - Ну конечно.
        Пока она беседовала сНорой, Филипп поднялся спола.
        - Вызовите мне, пожалуйста, такси,- сказала Саша.
        - Явас отвезу,- ответил он.
        Вего голосе небыло слышно разочарования, ноСаша была уверена, что разочарование он испытывает. Она всегда слышала такие вещи ипредполагала, что причиной тому является некакая-то особая ее чувствительность, аобычный музыкальный слух. Тоесть необычный, аабсолютный.
        - Чтож, спасибо,- сказала она.- Тогда можно язавернусь ввашу шкуру? Отподъезда до подъезда.
        - Вмою шкуру заворачиваться необязательно.- Он улыбнулся. Огненные глаза сразу сверкнули неразочарованием уже, авесельем.- Явам дам пончо изальпаки.
        Судя попростонародному узору, пончо было привезено непосредственно изПеру, где альпаки водятся; нивмосковском, нидаже вевропейском бутике такого редкостного наива ненайдешь.
        Имелкий моросящий дождь касался теперь, когда Саша вышла под него впончо, только щек ее игуб, иприкосновение это было даже приятно, исобственное нетерпение- домой, домой поскорее!- наполняло такой необъяснимой детской радостью, что ирасставание смужчиной, даже таким выдающимся, как этот, невызывало нималейшего сожаления.
        - Спасибо, Филипп,- сказала она, выйдя изего машины усвоего подъезда.
        - Пончо неснимайте. Мне будет приятно, если оно останется увас.
        Он говорил дежурные любезности, носмотрел совсем недежурно. Он ей нравился. Теперь, когда понятно было, что общение сним больше неявляется необходимостью, это сделалось для нее очевидным.
        - Вы долго еще пробудете вМоскве?- спросил Филипп.
        Точного ответа наэтот вопрос Саша незнала. Тоесть знала, что концерт унее через неделю вКельне, но, может быть, перед этим понадобится заехать вВену иподписать документы поконтрактам наследующий год.
        Однако ему необязательно знать подробности ее профессиональной жизни. Да ипонятноже, что спрашивает он сейчас необэтих подробностях.
        - Еще три дня точно,- ответила Саша. Идобавила, предупреждая следующий его вопрос:- Нотелефон украли, аномер уменя венский, яего несразу восстановлю. Так что пока вы можете звонить мне только домой.
        Он неговорил, что собирается ей звонить, ноясноже, что собирается, икчему втаком случае разводить церемонии? Они недети, их тянет друг кдругу, икакая разница, кто скажет обэтом первым?
        - Ямогу даже покричать увас под окном: «Александра, выходите!»
        Он улыбнулся. Улыбка роскошная. Оттеняет его обаяние.
        - Пожалуйста.- Саша улыбнулась вответ. Вобаянии своей улыбки она тоже несомневалась.- Когда мне было тринадцать лет, все мальчишки так иделали.
        - Диктуйте ваш домашний номер, Инезилья,- сказал он.
        И«Маленькие трагедии» читал, ипомнит про Инезилью, под окном которой стоит кавалер сгитарой ишпагой. Мечта, анемужчина!
        Мечтать онем, впрочем, небыло нималейшей необходимости. Завтра он ей позвонит, идоее отъезда изМосквы они встретятся.
        Они оба вышли изтого возраста, когда захлестывает романтика, нонаходятся втом возрасте, когда важны страсти, идалеко им еще дотого возраста, когда нитонидругое уже неимеет значения.
        Глава 7
        Едва Саша вошла наконец всвою квартиру, как зазвонил телефон. Домашний номер знали только близкие, инебыло ничего удивительного втаком позднем звонке. Близким-то всем известно, что она сова природная.
        - Алекс, ты что, забыла включить свой телефон после концерта?
        Голос Оливера звучал раздраженно. Ихотя ровные английские интонации слегка смягчали этот эффект, Саша ненамерена была позволять ему раздражение поотношению ксебе. Нинакаком языке.
        - Не забыла,- холодно ответила она.- Ябыла занята инемогла разговаривать.
        Перед ее отъездом изВены они поссорились, это была очередная ссора вцелой цепочке схожих ссор, икак следствие- Саша нехотела рассказывать ему отом, что произошло снею сегодняшним вечером. Ниогангстерах нехотела рассказывать, ниоФилиппе.
        Наверное, они сОливером расстанутся. Она еще нерешила, нопохоже, что решит именно так.
        - Но сейчас ты уже можешь разговаривать?- уточнил он.
        - Не могу. Ядолжна замолчать. Боюсь, что застудила горло.
        - Ты сумасшедшая!- рассердился он.- ВМоскве дождь, ясмотрел прогноз. Зачем ты выходила издому?
        - Оливер, яначинаю молчать.
        Саша положила трубку. Он обидится, это понятно. Ноэто неимеет значения. Он инфантилен ивсилу этого обижается легко, как подросток, итакже, как подросток, долго пестует любую свою обиду, даже совсем ничтожную. Глупо былобы этому потакать. Он был ей интересен, какое-то время она была внего почти влюблена. Интерес отчасти остается исейчас, новремя влюбленности, даже сознаком «почти»,- прошло.
        Пока, исходя паром, наливалась вванну вода, Саша сбросила ссебя одежду- прямо наковер, лень было сейчас делать лишние движения- исела зафортепиано. Ей нужны были эти вечерние минуты заинструментом.
        Вот Кирка неможет завершить день, непрочитав хотябы две книжные страницы.
        Люба должна заглянуть вкомнату ксыновьям или позвонить им, убедиться, что они дома издоровы, апотом должна забраться под одеяло кмужу- без этого неуснет, ипоэтому, авовсе неизревности, досих пор повсюду ездит сосвоим Саней, нинадень его неоставляет.
        АСашин день завершается проигранной нафортепиано мелодией. Такуж она устроена, потому ивключает это условие- фортепиано вномере- вовсе свои гастрольные контракты, иврядли что-либо, даже общение ссамыми распрекрасными мужчинами, когда-нибудь сможет ей это заменить.
        Дед был устроен точно такимже образом. Когда Саша слышала завершающий аккорд, доносящийся изего кабинета, это означало, что его день окончен ион ложится спать.
        Она проиграла два этюда Шопена, потом прелюдию Рахманинова.
        Фортепиано, оставшееся отдеда вквартире наМалой Бронной, было особенное. Вернее, оба его фортепиано были особенные- иэто, домашнее, ито, что стояло надаче вКофельцах.
        Дед Александр Станиславович, мамин отец, вырос вмаленьком городке вНижегородской области. Первое всвоей жизни фортепиано он увидел вдоме соседки, купчихи Фарятьевой. Тоесть это раньше, еще додедова появления вгородке, можно было сказать, что фортепиано стоит вее доме. Новпервый послереволюционный год кгражданке Фарятьевой подселили других граждан, ивсобственном доме стала ей принадлежать одна комната, самая маленькая. Апотом подомам принялись ходить революционные солдаты, которые отбирали иуничтожали музыкальные инструменты как пережиток мещанства, хотя какоеуж им дело домузыки, никто понять немог.Нуда им довсего было дело- всею жизнью человеческой они взялись насвой лад распоряжаться.
        Гражданка Фарятьева свое фортепиано пережитком мещанства отнюдь несчитала, потому что его заказал для нее вПетербурге иподарил надень рождения покойный, аточнее, расстрелянный темиже солдатами папенька. Поэтому Наталья Денисовна обшила фортепиано совсех сторон досками, сверху насыпала мерзлой картошки итаким вот образом, выдав заовощной ларь, сохранила его отборцов зановую культуру.
        На этом-то фортепиано она стала учить музыке соседского мальчика Сашу Иваровского, сына ссыльного поляка-сапожника, обнаружив уэтого тихого ребенка абсолютный слух. Ему она изавещала после своей смерти инструмент, иАлександр Станиславович, ктому времени уже профессор Московской консерватории иобладатель дорогого «Стейнвея», съездив вродной городок ипохоронив незабвенную Наталью Денисовну, перевез фортепиано ксебе надачу вКофельцы.
        Вдетстве Саша никак немогла решить, какой издвух инструментов, кофельцевский или московский, ей больше нравится. Она выбирала немежду их звучаниями, амежду их историями, иобе эти истории были необыкновенные.
        Вкаждый звук кофельцевского инструмента вплетена была трогательная печаль купчихи Фарятьевой.
        Фортепиано вквартире наМалой Бронной принадлежало прабабке смаминой стороны, иговорили, что эта самая прабабка уронила внего однажды свое обручальное кольцо, истех пор ее семейная жизнь пошла наперекосяк: мужа она разлюбила, стала менять любовников как перчатки исодним изних сбежала вПариж, где умерла вскоре отчахотки.
        Прабабкино кольцо вфортепиано так инеобнаружилось, хотя Саша ожидала этого каждый раз, когда приходил настройщик. Новсе-таки она была уверена, что оно притаилось где-то между струнами, это роковое кольцо, и, играя, всегда слышала его золотой манящий звон.
        Исейчас слышала тоже. Особенно вшопеновских этюдах. Может, потому, что все они были освойствах страсти, это Пастернак точно заметил.
        Саша впервые подошла кэтому фортепиано, когда ей было пять лет. Она, наверное, ираньше пыталась кнему подойти, все дети любят колотить кулаками поклавишам, ноподобные действия ей были запрещены категорически. Дотех пор, пока необнаружилось, что вотличие отсвоей мамы Алиции- осчастье!- Сашенька обладает музыкальным слухом. Вскоре выяснилось, что непросто музыкальным, аабсолютным, вдеда, иинтерес кинструменту обусловлен, значит, неупрямством исвойственным Сашеньке стремлением вочтобы тонистало настоять насвоем, ноприродными ее склонностями испособностями, аможет даже, иприродными дарами.
        Стех пор Саша приобрела обязанность проводить заинструментом три часа ежедневно. Инетолько она такую обязанность приобрела, ноиНора, которая возилась сребенком вбудни, имама, которая занималась дочкой ввыходные. Иесли для Норы сее адским терпением нипочем было сидеть рядом сСашенькой иследить, чтобы та неотвлекалась, тоАлиция относилась кэтому занятию как ккаторге иприлагала огромные усилия ктому, чтобы дочка наконец начала заниматься самостоятельно, без ежеминутного надзора.
        Очередную попытку она предприняла однажды ввоскресенье, когда ожидались гости. Саше было тогда уже непять, асемь лет, она ходила уже вмузыкальную школу иделала успехи, иэто ее вдохновляло, и- нусколькоже можно сидеть рядом сней все время, пока она занимается?
        Все эти соображения, поскольку дедушка Александр Станиславович был всанатории, мама высказала папе. Папа невозражал. Он вообще вникал вобыденные дела, только если они действительно требовали мужского вмешательства, потому что папа был мужчиной домозга костей; это Саша поняла, впрочем, гораздо позже. Адочкины занятия музыкой мужского вмешательства нетребовали, поэтому папа соглашался совсем, что считала правильным мама, вернее, врядли даже вслушивался, что она говорит наэтот счет.
        Вобщем, Алиция усадила дочку заинструмент исказала, что сегодня та будет заниматься самостоятельно.
        Саша возражать нестала. Она села зафортепиано, уставилась воткрытые перед нею ноты, посидела десять минут, пятнадцать… Изгостиной доносился смех извон бокалов. Хоть родители иработали вкаком-то очень научном институте, названия которого Саша даже произнести немогла, хоть иразговаривали они освоей работе так, что нельзя было понять ниединого слова, норазговоры их всегда были страстными, увлеченными, идрузья уних были веселые, и когда эти друзья приходили вгости, вдоме становилось еще радостнее, чем обычно, хотя ивобычные дни все вих доме было пронизано радостью.
        Не точтобы Саша хотела посидеть совзрослыми- что ей сними делать?- ночерез пятнадцать минут она заглянула вгостиную испросила:
        - Мама, акогда ты придешь сомной заниматься?
        Мама улыбнулась необыкновенной своей улыбкой, вкоторой беспечность соединялась субежденностью, иответила:
        - Никогда. Сашенька, ведь ятебе сказала: сегодня ты занимаешься сама.
        Саша нестала спорить. Она неповерила, что это правда. Конечно, мама пошутила, иможно былобы сразу ей сказать, что Саша обэтом догадалась, нораз гости, толадно, пусть мама посидит сними, апотом все-таки придет кней.
        Саша посидела заинструментом еще пятнадцать минут. Ноты были открыты перед нею, ноона неиграла- ждала, когда придет мама ивсе станет как всегда. Потом она снова заглянула сгостиную, снова поинтересовалась, когда мама начнет сней заниматься, иполучила ровно тотже ответ, ировно также неповерила. Выходя, она услышала, как папа негромко сказал:
        - Алька, ноонаже неиграет.
        - Значит, завтра науроке ей будет стыдно,- также негромко ответила мама.
        Вечером, когда гости разошлись, мама вела себя так, словно ничего особенного непроизошло. Она была весела, неругала Сашу зато, что та ниразу неприкоснулась кклавишам, и, как обычно, поцеловала ее наночь.
        Впонедельник вечером вернулся изсанатория дед, иименно ему мама рассказывала отом, как прошел уСаши этот понедельник.
        - Яведь ее только для того наурок отправила, чтобы Анна Тимофеевна ее постыдила. Ипредставь, спрашиваю Нору: нукак, Сашка сильно была расстроена, когда ты ее изшколы забирала? Ата мне удивленно так: счего ей расстраиваться? Учительница ее похвалила. Как похвалила?! Да так- сказала, умница, Сашенька, весь этюд наизусть выучила. Нукак такое может быть?
        Голос умамы был ивозмущенный, иудивленный. Саша притаилась под дверью дедова кабинета иотлично все слышала.
        - Впрофессиональном смысле такое может быть очень просто.- Дедов голос, напротив, звучал спокойно.- Она смотрела вноты напротяжении четырех часов, почемубы их незапомнить? Авчеловеческом смысле… Чтож, это свидетельствует онеоднозначности ее характера.
        - Ну при чем здесь неоднозначность, папа!- воскликнула Алиция.- Сашка упрямая как черт, вдобавок мы сНорой ее избаловали, иочень даже это все однозначно.
        - Иупрямая она, иизбалованная, это безусловно. Я,кстати, ожидаю, когда ты сама наконец поймешь, что любить ребенка нужно сумом, иНоре это объяснишь. Да, еслибы уСаши небыло ее одаренности, тоона былабы просто невыносима. Однако одаренность вносит коррективы. Упрямство постепенно может стать упорством, аизбалованность- способностью всматриваться ивслушиваться всебя. Ночтобы Сашина жизнь непошла прахом, как сгодами идет прахом жизнь любой избалованной иупрямой девчонки,- очень большая унее должна быть одаренность. Очень большая!- повторил дед. Идобавил:- Поправде говоря, ядаже неочень представляю, что это вообще может быть задар, когда речь одевочке.
        - Какая разница, одевочке речь или омальчике?
        Саше показалось, что мама обиделась надедовы слова.
        - Большая разница, Аля, большая. Женщина вискусстве- явление почти невозможное или, вовсяком случае, крайне редкое. Даже актрисы великие- большая редкость, ауж женщины-музыканты…
        - Папа!- Теперьуж точно было слышно, что мама возмущена.- Неожидала оттебя таких пещерных воззрений! По-твоему, женщина неполноценное существо?
        - Женщина более чем полноценна. Гораздо более, чем мужчина. Но, помоему убеждению, только втой, весьма пространной, части жизни, вкоторой главное- быстрый ум, сообразительность, интуиция, проницательность ипрочие важные, нонередко встречающиеся вещи.
        - Авискусстве, по-твоему, проницательность ненужна!- фыркнула мама.
        - Вискусстве нужна непроницательность, атакая неординарность, такая парадоксальность, такая глубина итакая способность кнеобыкновенному, неожиданному, никем неожидаемому, безоглядному прорыву, какой, необижайся, Алечка, женской природой просто непредусмотрен. Женщина создана Богом недля прорыва инедля безоглядности. Аискусство- для прорыва ибезоглядности. Иэтого противоречия непреодолеть. Так что лучше, если Саша будет просто знать, что упрямство- это упрямство, иизбалованность- это избалованность, инадо все это всебе изживать. Если она это усвоит, томожно, покрайней мере, надеяться, что ветер жизни ее несобьет. Аесли будет рассчитывать, что великий талант ее когда-нибудь куда-нибудь вывезет, тоириск сломанной судьбы слишком для нее велик.
        - Ох, папа…- растерянно проговорила мама.- Ничего яэтого непонимаю. Яже увас получилась чистый физик, аникакой нелирик. Уменя даже слуха нет.
        - Слух здесь нипри чем.- Дед улыбнулся. Он улыбался так редко, что Саша удивилась, расслышав через дверь его улыбку.- Ты умница, Алечка. ИСашу вы сАндреем воспитаете правильным образом, яуверен.
        Саша, как имама, ничего тогда непоняла вдедовых словах. Она их просто запомнила, как запоминала все, что он говорил. Неочень-то трудно было это запомнить, потому что такие длинные монологи были редкостью. Дед был немногословен иотдален отвсего, что составляло обычную жизнь обычных людей. Он был окружен музыкой, как волшебным туманом, итам, вэтом загадочном тумане, едва мерцал его величественный силуэт.
        Так, вовсяком случае, представлялось Саше. И поэтому дед был единственным человеком, мнения которого она неточто слушалась- трудно было вспомнить, чтобы он чего-либо добивался отнее, онже неНора, которая требовала, чтобы Саша ела овсянку,- нопринимала как непреложное.
        Она росла ипомнила эти дедовы слова про женский талант, ипомнила их сопаской. Они были чем-то вроде ушата холодной воды, причем ушат этот неопрокинулся нанее однажды, аопрокидывался каждый раз, когда унее начиналось «головокружение отуспехов»- так папа иронически называл Сашины удачные выступления наконцертах вмузыкальной школе, закоторые ее награждали тограмотой, токуклой, топоездкой назимние каникулы вЛенинград.
        Итолько ксамому окончанию школы эта опаска наконец прошла. Непотому, что умер дед инекому стало ее предостерегать- он, собственно, ипри жизни никогда непредостерегал ее, итот разговор, который Саша восприняла как предостережение, происходил ведь даже неснею,- апотому, что кэтому времени ее голос, преодолев подростковую ломку, нетакую резкую, как умальчишек, новсеже значительную, превратился вдруг втакое сильное драматическое сопрано, аглавное, приобрел такую задушевность, что дальнейшая Сашина судьба стала очевидной.
        Она исама непонимала, откуда эта задушевность вее голосе взялась ичто означает. Вхарактере ее небыло нитени того, что принято называть душевностью, жалостливостью, сочувственностью или чем-либо подобным. Проницательность ей была отпущена щедро, людей она видела насквозь иочень мало среди них замечала тех, кто душевности исочувствия заслуживалбы. Мама, папа, Нора, Кира Тенета, Люба Маланина, Федька Кузнецов- они да, они безусловно, ивлюбой ситуации, ибез малейших сомнений. Новсе остальные… Ссамого детства идосих пор Саша сотни раз убеждалась: люди так склонны жалеть себя исочувствовать себе сами, что необходимость чьего-то- вчастности ее- дополнительного кним сочувствия вызывает большие сомнения.
        Но голос Сашин брал задушу, это говорили все. Ихоть вконсерваторию она поступила наакадемический вокал, нокогда пела романсы или народные песни, то, как заметил один писатель, скоторым дружили родители, ее голос, минуя голову ивкус, вливался прямо всердце.
        Ивот странность: вобычной жизни эта самая задушевность делает человека зависимым- хотябы оттех, накого она направлена. Авжизни певческой эта особенность голоса дала Саше независимость настолько полную, насколько она вообще возможна вреальном мире.
        Благодаря этой необъяснимой задушевности она исидела сейчас задедовым фортепиано инаигрывала что Бог надушу положит, успокаивая себя после бурного дня, ибудущее ее дышало свободой, как дышит оно свободой только для по-настоящему талантливого человека.
        Глава 8
        - Увас деформированы связки.
        Саша спросилабы фониатра Динцельбахера, чтоже теперь сэтим делать. Еслибы могла. Ноона немогла ниочем спросить, инетолько потому, что этого немогло сделать ее горло, ноипотому, что ее сковал ужас истыд.
        Что она натворила, что?! Как можно было поддаться какой-то необъяснимой лихости, беспечности, беззаботности, как можно было позволить себе то, чего непозволяет студентка-первокурсница, инепросто позволить себе все это, нодаже незаметить, неотметить хоть каким-то здравым краешком внезапно одуревшего сознания, что позволяешь себе что-то совершенно непотребное?!
        Почему она неотказалась петь, увидев, что придется это делать вполотняном павильоне? Что заморок ее объял? Ноиэтобы еще ладно- вконце концов, газовые горелки нагрели воздух так, что никакого холода нечувствовалось, заэто Саша могла поручиться. Нодальше-то, дальше! Чем, если неполным непотребством, можно назвать то, что она бегала сголым горлом после того, как гангстеры утащили ее палантин, да перед этим еще орала, апотом еще болтала спервыми встречными мужчинами, ивсе это всырую погоду, ипосле всего этого небросилась немедленно кврачу, апонадеялась намолоко смедом игорячую ванну?
        «Штормовка! Пончо изальпаки!- сненавистью ксебе подумала она.- Идиотка!»
        - Это пройдет, Алекс,- сказал господин Динцельбахер.- Выже знаете, что голос явление нефизиологическое. Это ваша душа. Пройдет стресс, иголос восстановится.
        «Да небыло уменя никакого стресса!- хотелось воскликнуть Саше.- Япросто застудила горло, скажитеже мне это!»
        - Яневижу признаков того, что была простуда,- словно услышав ее мысленный вопль, безжалостно заявил Динцельбахер.- Такое состояние связок, какое янаблюдаю увас сейчас, всегда есть следствие сложной гормональной игры. Ваш женский цикл впорядке. Значит, гормональный сбой связан скаким-то стрессом.
        «Яэтих гангстеров дурацких никапельки неиспугалась!»- сердито возразила Саша.
        Мысленно возразила, конечно. Что еще ей оставалось?
        - Да-да, вы должны помолчать,- кивнул Динцельбахер.- Неделю поменьшей мере. Потом придете комне, имы посмотрим, как дела, ирешим, что делать дальше. Апока- только молчание. Погрузитесь вуединенные размышления.- Старый доктор улыбнулся.- Это придает глубины уму, душе ихарактеру и, следовательно, идет напользу искусству.
        Динцельбахер говорил опользе уединенных размышлений как человек старый, человек профессиональный ичеловек венский. Возразить навсе это было нечего. Саша совздохом кивнула.
        Уныние держало ее загорло так крепко, что даже ясная, светлая, прозрачная венская осень неослабила эту хватку.
        Клиника Динцельбахера находилась неподалеку отОперы, и, выйдя наулицу, Саша медленно побрела поРингам кдому, вкотором снимала квартиру; это было тоже недалеко, вдвух кварталах.
        Горло унее неболело, ноона закутала его так тепло, что даже щеки раскраснелись. Чтобы Динцельбахер ниговорил про душу истресс, авсе дело только впростуде, этоже очевидно. Пройдут ее последствия, иголос восстановится.
        Венская квартира Саше нравилась, иона даже подумывала, некупитьли ее, вместо того чтобы снимать. Нокогда она вошла внее сейчас, ее охватило что-то вроде недоумения: она хотела здесь жить? Зачем?
        Ответить себе наэтот неожиданный вопрос она, впрочем, неуспела.
        Посередине комнаты вее любимом кресле, накрытом ее любимым швейцарским пледом, сидел Оливер собственной персоной.
        «Разве ты неуехал?»- чуть неспросила Саша.
        Да вовремя вспомнила, что должна молчать вочтобы тонистало.
        «Как безропотная женщина Востока»,- сердито подумала она.
        Сколько дней или даже недель ей придется молчать, было непонятно, ипоявление Оливера казалось поэтому совсем некстати.
        Или непоэтому- оно просто было некстати. Саша вдруг поняла это так ясно, что даже удивилась: очем она думала прежде, вчем сомневалась? Их отношения изжили себя, аможет, иссамого начала небыло вих отношениях того, что держит людей вместе, как держит всех насебе земля. Да иневсели теперь равно, что было вначале, что стало потом? Расставаться пора, вот вчем суть.
        - Русская безответственность все-таки оказалась втебе сильнее, чем ответственность, которая входит впонятие таланта,- сказал Оливер.
        По-русски это прозвучалобы пошло, апо-английски- нет, ничего. Да ипосмыслу ведь правильно. Ночтобы Саша нидумала наэтот счет, ответить она все равно немогла.
        - Ты все-таки простудилась?- уточнил Оливер.
        Она кивнула- только для того, чтобы прекратить наконец эти раздражающие расспросы.
        - Теперь должна молчать?
        Саша кивнула снова.
        - Исколько это будет продолжаться?
        Сочувствие мешалось вего голосе седва ощутимым торжеством. Она пожала плечами. Пора, пора прекращать это соревнование! Удивительно, как раньше ей казалось естественным, что Оливер ревниво относится кее успехам. Да ведь иона точно также относилась кего успехам. Вконце концов, они оба творческие люди, иподобная ревность естественна, так она думала раньше.
        «Атеперь, выходит, ятак недумаю?»
        Теперь, выходит, нет. Апочему, ичто такого произошло теперь, непонятно.
        Она смотрела наОливера вупор. Он по-прежнему казался ей красивым. Собственно, он ведь инеизменился затовремя, что они невиделись. Такойже высокий, светловолосый, также напоминает викинга, исветлые кудри также вьются нависках. Когда он аккомпанировал ей ипосле концерта они выходили напоклон, зал взрывался аплодисментами нетолько отмузыкальных впечатлений, ноиоттого, как они выглядели вместе. Оливер это знал, иему это нравилось, новсеже он выступал сСашей неслишком часто. Опасался, что его начнут воспринимать как ее аккомпаниатора.
        Она относилась кего опаске спониманием все два года, которые они были вместе- нежили вместе, этого небыло никогда, носчитали себя парой. Носейчас та его опаска показалась ей глупостью несусветной. Когда связки, пусть временно, вычлись изСашиной жизни, что-то предстало ей вжизни иначе. Иэта комната ввенской мансарде, ивьющийся под потолком фриз, расписанный вдухе Сецессиона прежним жильцом, иОливер…
        Саша провела взглядом полицу Оливера, потом пофризу… Ипоняла, что хочет уехать вМоскву.
        Это понимание показалось ей странным, тревожным, ноотстранности итревоги нестало менее отчетливым.
        Да, ей нехочется оставаться вквартире, которая последние пять лет казалась уютной идаже любимой, нехочется видеть цветы итравы, нарисованные под потолком, нехочется видеть Оливера итем более целовать его- он наконец поднялся изкресла и, подойдя кСаше, попытался ее поцеловать.
        «Чтож, значит, теперь это так,- подумала она, отстраняясь.- Впервый раз, чтоли, одно кончается, другое начинается?»
        Уж точно, что невпервый. Обрывы, перемены, преображения происходили вее жизни постоянно, без них она ижизнь свою немогла представить. Ихотя вэтой вот, теперешней жажде перемен было что-то настораживающее, Саша нестала разбираться, что именно. Сегодняшний день должен отличаться отвчерашнего итем более отзавтрашнего, иначе зачем он вообще нужен, сегодняшний, да изавтрашний тоже! Так было вее жизни всегда, итак оно всегда будет.
        Отношения сОливером стали впоследнее время вялыми, только ссоры их оживляли, делая чем-то отличным отобычных отношений между коллегами, иссоры стали им требоваться слишком часто.
        «Яуезжаю изВены, чтобы расстаться сним»,- подумала Саша.
        Эта мысль ее успокоила. Вней несодержалось той непонятной тревоги, которой было пронизано ее необъяснимое стремление вМоскву, когда оно только возникло. Хотя- чтоуж такого необъяснимого? Саша вспомнила, как вдетстве, когда она прочитала «Отверженных» Гюго, ее поразило описание французского мастерового, открывшего дверь каторжнику Жану Вальжану: его лицо имело тонеподдающееся описанию выражение, которое свойственно человеку, знающему, что он усебя дома…
        Она хочет знать, что она усебя дома. Неделю назад подобное знание ей совершенно нетребовалось, нонеделю назад ее связки влюбую минуту могли наполнить звуками ее тело ичерез него- окружающий мир. Атеперь она пуста, как треснувшая колода, илицо ее выглядит бессмысленным, азначит, ей надо наполнить смыслом если невсю себя, тохотябы выражение собственного лица.
        Глава 9
        Саша проснулась перед рассветом. Тревожное, одинокое время, итолько совсем бесчувственный человек ниразу всвоей жизни этого неощущал.
        Единственный город, где втакое время нестоит зловещая тишина,- Нью-Йорк, сего глубоким, нутряным, утробным гулом ивечным воем сирен. АМосква впредрассветный час всеже затихает, пусть ненадолго, илучше человеку непросыпаться втакой тишине.
        Но Саша отчего-то проснулась и, еще прежде чем поежилась отпредрассветного неуюта, поняла, что тишина неабсолютна: какие-то неясные звуки доносятся снизу, содвора. Она прислушалась- звуки показались ей мелодичными. Она подошла кокну ипосмотрела вниз сквозь прозрачную занавеску.
        Во дворе под фонарем стоял Филипп всветлом плаще. Он выглядел так буднично, что нанего легко было вовсе необратить внимания. Новедь важные события всегда совершаются буднично, иглупо думать, будто им должен предшествовать трубный глас. Гитарный разве что.
        Да, вруках он держал гитару. Саша чуть было окно нераспахнула, чтобы получше это разглядеть, итолько впоследний момент опомнилась. Нехватало снова горло застудить! Нозацелый месяц, прошедший после ее знаменательной простуды, непроизошло ниодного события, которое взбудоражилобы ее ивзбодрило так, как явление этого мужчины сгитарой унее под окном. Поэтому ничего удивительного небыло вее порыве немедленно распахнуть окно.
        Она приоткрыла форточку иприслушалась.
        - Яздесь, Инезилья!- речитативом произнес Филипп. Голос унего был приятный.- Яздесь, под окном! Объята Севилья имраком, исном.
        Она прослушала песню доконца. Ипро отвагу, ипро плащ, ипро шелковые петли, которые требовалось немедля привесить кокошку.
        На «шелковых петлях» Саша открыла окно.
        - Ловите ключи, Филипп,- сказала она.
        Это были первые слова, произнесенные ею замесяц. Они выговорились сами собою, без размышлений, итак легко, что она вздрогнула отрадости. Голос звучал неплохо. Да что там- главное, что он вообще звучал! Саша вспомнила ужас, который охватил ее месяц назад, когда она проснулась утром ипоняла, что вместо голоса изее горла вырывается какой-то отвратительный сип…
        - Явам звонил, Александра,- сказал Филипп, глядя нанее снизу, изпросторного дворового колодца.- Вы неотвечали. Вот яивспомнил, что обещал прийти сгитарой квам под окно.
        Понятно, что неотвечала. Даже телефонный шнур изрозетки выдернула, чтобы звонки недосаждали. Кельнский концерт отменила письмом, иследующий, вБратиславе, всветлом зале, где однажды играл шестилетний Моцарт, ничего неподелаешь, отменила тоже.
        - Какже вы узнали, что яздесь?- спросила она.
        - Увас ночью свет горел. Яехал изаэропорта иувидел. Съездил ксебе наПлющиху загитарой ивернулся сюда.
        Из-за предутренней тишины, которая больше неказалась Саше нитревожной, низловещей, они могли разговаривать так, будто неразделены тремя этажами, астоят рядом.
        - Поднимайтесь, поднимайтесь,- повторила Саша.
        Звякнули обасфальт ключи. Пока он входил вподъезд, поднимался полестнице, Саша умылась изакуталась втеплый махровый халат.
        Вдоме досих пор нетопили. Это, вчисле многого прочего, раздражало ее вМоскве. Нупочему нельзя поставить набатареи регуляторы, чтобы каждый отмерял себе тепло сам, как хочет икогда хочет, исамбы заэто платил? Хорошо Любе Маланиной, она вообще немерзнет, натура ей такая досталась ототца-казака. АуСаши зуб назуб непопадает встылых комнатах. Давно она неоказывалась осенью вМоскве! Исейчас неоказаласьбы, еслиб неуцепилась отпотери голоса зародные стены.
        Филипп раскраснелся отночного мороза. Вэтот раз он понравился Саше даже больше, чем впрошлый. Возможно, просто потому, что она устала отсвоего затворничества. Нопочемубы нибыло- она обрадовалась его появлению. Да, вконце концов, она целый месяц умирала отсамой обыкновенной скуки, инемонашкаже она, аженщина, полная сил иинтереса кжизни.
        Иктомуже, иглавное- кней вернулся голос! Сознание этого наполняло ее восторгом, ипоявление Филиппа отлично сее восторгом совпало.
        - Извините, что разбудил вас,- сказал он спорога.- Несталбы, нобоялся, что вы снова ускользнете отменя.
        Ага, значит, он охотится заней, значит, охвачен азартом! Ей нравилось читать его намерения всловах ивовзгляде блестящих черных глаз. Он неточто совсем нескрывал своих намерений, носкрывал их ровно настолько, чтобы они неказались пресными, чтобы будоражили иинтриговали. Это была нехитрая, новсегда увлекательная интрига. Саша поддалась ей судовольствием.
        Он выглядел так, будто приехал сюга. Хотя нет, он просто смуглый, это ивпервую встречу бросилось ей вглаза, только она это позабыла, потому что стех пор недумала онем. Она недумала онем? Удивительно! Нынешнее его появление так обрадовало ее ивзбудоражило, что внедавнее равнодушие даже неверилось.
        - Аоткуда вы прилетели?- спросила она.
        Он шагнул слестничной площадки вприхожую иответил:
        - Из Индии.
        - Вы увлекаетесь Индией?- удивилась Саша.
        Людей, увлеченных Индией- индийской философией жизни, так точнее былобы сказать,- она повидала немало. Индия была вмоде, новмоде особой- невсиюминутной, аввечной моде улюдей, презирающих любое жизненное усилие илюбой его результат. Филипп совсем небыл похож наэтих людей.
        - Уменя там представительство фирмы,- сказал он.- Люди наменя работают.
        Ну да, онже компьютерными программами занимается. Тогда понятно.
        - Ваши люди живут вкоробках из-под холодильников?- усмехнулась она.
        - Авы откуда знаете?
        - Брат моего бывшего любовника,- объяснила Саша,- сотрудничает синдийскими разработчиками программ. Он рассказывал: люди сблестящим образованием исфеноменальным талантом живут вкоробках из-под холодильников, считают это совершенно нормальным, лишьбы электричество было ивыход вИнтернет, ипишут какие-то программы, именно что феноменальные. Он говорит, такие люди победят влюбом жизненном единоборстве,- добавила она.
        - Авы?- поинтересовался Филипп.- Вы тоже так думаете?
        - Яобэтом вообще недумаю. ЯвИндии была один раз. Хотела посмотреть храмы. Нонепосмотрела.
        - Почему?
        - Обувь надо было снимать. Аякак увидела, кто вэти храмы босиком входит… Нетуж, спасибо. Алюбовник мой еще съездил вту местность- как ее?- где трупы сжигают. Очень выразительно живописал, как куски недожженных трупов поГангу плавают. Это уних считается большим счастьем, чтобы твой труп именно там сожгли. По-моему, мы сними живем наразных планетах. Аявастронавты никогда неготовилась.
        - Поэтому вы расстались стем своим любовником?- спросил Филипп.
        Саша расхохоталась.
        - Ядумала, вы еще что-нибудь про Индию спросите,- сказала она.
        - Про Индию яисам все знаю.- Он улыбнулся.- Апро вас нет. Ивы меня гораздо больше интересуете, чем все Индии, вместе взятые.
        Правильно. Замысловатые комплименты перестают быть комплиментами истановятся просто пошлостями. Он инепытается быть замысловатым.
        - Накормить вас нечем,- сказала Саша.- Напоить тоже. Разве что водой изкрана. Янеделю издому невыходила.
        - Чемже вы питались?
        - Как раз вчера вечером прикончила запасы.
        - Можем поехать комне.
        - Нет. Дома истены помогают.
        - Вам нужна помощь?
        Всказанном ею он сразу улавливал главное. Инеулавливал даже- такое определение относилось ксфере интуиции ибыло скорее самой Саше присуще,- авыявлял главное иназывал его.
        - Может быть, помощь мне уже иненужна,- ответила Саша. Тут ей надоело говорить загадками, ей было для этого слишком легко ивесело, иона объяснила:- Внашу прошлую встречу япростудилась, иуменя пропал голос.
        - Ваш голос звучит замечательно,- возразил Филипп.- Пробирает меня досамых поджилок.
        - Якак раз только что, пять минут назад, произнесла первые слова замесяц,- сделав вид, будто нерасслышала про его поджилки, сказала она.
        - Лестно, что эти слова оказались обращены комне,- улыбнулся Филипп.
        - Не обольщайтесь. Вы просто под руку подвернулись,- заверила Саша.
        «Сним легко,- подумала она.- Его комплименты нераздражают, поддразнивания неуязвляют. Если сложится, нам будет хорошо вместе».
        Втом, что быть снею вместе хочет ион, сомнений невозникало. Его взгляд говорил обэтом яснее, чем слова, хотя ислова говорили ясно.
        - Ну что, непередумали идти вголодные гости?- поинтересовалась она.
        Филипп засмеялся ипрошел вкомнату. Туфли он неснял, тапочки непопросил. Саша исама уже отвыкла отэтого московского обыкновения, или российского, или советского еще. Ей понравился очередной знак того, что они похожи, покрайней мере вбытовых привычках.
        - Ядавно небыл втаких домах,- сказал Филипп, оглядывая комнату.- Сдетства, может быть. Да, меня втакие гости только родители вдетстве водили.
        Что он имеет ввиду, было понятно. Книги, закрывающие все стены вгостиной, начал собирать еще тот Сашин прадед, жена которого потеряла кольцо вфортепианных струнах. Ифортепиано это, сподсвечниками над клавиатурой, виднелось воткрытой двери дедова кабинета, ичерно-белые фотографии впростых старинных рамках вереницей стояли наконсоли…
        - Акто ваши родители?- спросила Саша.
        Исразуже пожалела, что спросила. Поспешное требование доверительности никогда небыло ей свойственно. Все-таки чрезмерное воодушевление отвозвращенного голоса служит ей сейчас плохую службу.
        - Отец был послом,- ответил Филипп.- Как раз вИндии. Так что все вмоей жизни прямолинейно обусловлено.
        Они стояли посередине комнаты, ипонятно было, что им надо сделать: поцеловаться. Неточтобы нехотелось поговорить- хотелось, нравилось им говорить оневажных вещах, иможно было предположить, что точно также понравится говорить оважных,- нотела их тянулись сейчас друг кдругу сильнее, чем слова или мысли, иим нехотелось заниматься обманом. Саше, вовсяком случае, нехотелось.
        Филипп посмотрел нанее еще мгновение, потом обнял ипоцеловал. Значит, ему нехотелось тогоже. Или тогоже хотелось, так вернее.
        От его поцелуя уСаши захватило дыхание. Он был жаркий, его поцелуй, ноипрохладный, ипряность внем была, имята, ивсе это волновало, возбуждало, кружило голову, вовсем этом была страсть, вот что главное!
        - Ты мне очень нравишься,- сказал Филипп, отстраняясь отее губ.
        Конечно, это итак было понятно, новсеже хорошо, что он это сказал. Ей так необходимо было сейчас все, что свидетельствовало оее существовании вэтом мире, оважности ее существования! Атоведь оно чуть было непоказалось ей призрачным, собственное существование. Инелегко ей было чувствовать внутри себя такую пустоту, какую чувствовала она месяц напролет.
        Его поцелуй непросто пришелся кстати, ноиявился вее жизни чем-то новым. Всорок лет обнаружить впоцелуях что-то новое, это дорогого стоит!
        - Очень нравишься, Саша,- повторил он.- Давай целоваться!
        Она засмеялась его словам, аособенно мальчишеской интонации, иони принялись целоваться, иделали это стаким самозабвением, что незаметили, как перешли вдедов кабинет, который был теперь Сашиным кабинетом, иоказались накровати, где она только что спала одна, изабыли, что бывает насвете одиночество.
        Саше-то легко было раздеться, только пояс халата развязать, ноиФилипп избавился отодежды так быстро, что она неотметила того мгновения, когда объятия его сделались нетолько страстными, ноижаркими, голыми, приближенными настолько, что небыло уже между их телами даже самого короткого расстояния.
        Плечи его были гладкими, словно изотшлифованного гранита, руки обнимали крепко, итакже крепко ее бедра были сжаты его коленями. Вовсем чувствовался мужчина, вкаждом движении, икаждое его движение нравилось ей.
        Это были движения уже унее внутри, иона сравнивала их созвуками, которые тоже появлялись ведь унее внутри, прежде чем вырваться наружу. Дотех пор сравнивала, пока все неслилось вней, вспыхнуло, заполыхало, итакая отвлеченность, как сравнение, перестала существовать вее зазвеневшем сознании.
        Страсть была главное вэтом мужчине. Весь он состоял изстрасти, весь отдавался ей. Теперь, когда его страсть приняла ощутимый, более чем ощутимый облик вее собственном теле, Саша убедилась вэтом окончательно. Нострасть была главное ивней самой, иэто значило, что они совпадают вглавном.
        Вот она ахнула оттого пронзительного, что взорвалось унее внутри, вот он засмеялся, изастонал, ивздрогнул вней, ией стало так невероятно хорошо отэтой дрожи, прошедшей понему и по ней одновременно, точно как проходит дрожь по морю, поповерхности его иглубине одновременно, так хорошо ей стало, что она засмеялась тоже.
        - Ну, Саша!- Филипп насекунду ослабил все мышцы, лежа наней, иона должна былабы почувствовать его тяжесть, нонепочувствовала; он был легкий, божественно легкий.- Ну, Саша!- повторил он, приподнимаясь над нею.- Яипредставить немог, как ты хороша! Хотя представлял тебя вовсех возможных видах.
        - Ивтаком?
        Она выразительно взглянула насвою голую грудь, которой он, лежа наней, касался грудью, тоже голой.
        - Конечно. Ивтаком тоже. Причем спервой минуты, когда тебя увидел.
        - Я,значит, пела, аты, значит, только ипредставлял, как ябуду выглядеть впостели?
        Саша попыталась сделать вид, будто оскорблена. Но, конечно, ей неудалось сделать такой вид- она засмеялась.
        - Твое пение было невероятно сексуально. Яинезнал, что оперный голос может быть таким чувственным.
        Саша-то как раз прекрасно знала освоем голосе то, что проявлялось иной раз задушевностью, аиной раз чувственностью, как втот вечер, окотором Филипп сейчас вспомнил. Именно это качество иделало ее особенной среди множества певиц, голос которых был, возможно, илучше, пообщепринятым оперным канонам.
        - Какже ты про мой голос этого незнал?- спросила она.- Тыже говорил, это твоя была идея пригласить меня спеть.
        - Да явголосах вообще-то слабо разбираюсь. Атебя явсего месяца два назад потелевизору первый раз увидел. Рождственский концерт какой-то повторяли, цветы, огни, иты ослепительная такая, что язахотел стобой познакомиться. Нохоть пела ты натом концерте красиво, авсеже нетак, как вживую. Вот когда ятебя настоящую услышал, тогда уменя, несмотря наотсутствие музыкальных способностей, извини, все встало иктебе потянулось.
        Саша засмеялась. Смех дался ей легко- значит, голос восстановился точно. Может, из-за его слов, тоже очень чувственных, аможет, из-за того, что гранитные его гладкие плечи досих пор нависали над ее грудью.
        - Втаком случае ты невероятно терпелив,- заметила она.- Странно, что ты незавалил меня тогда прямо напробковый пол усебя вквартире.
        - Анадо было?
        - Тогда, пожалуй, нестоило.
        - Вот ияэто понял. Тогда ты совершенно небыла наменя настроена.
        - Атеперь?
        - Атеперь, по-моему, замечательно все получилось. Или?..
        - Замечательно.
        Филипп наконец перекатился наспину, лег рядом сСашей.
        - Ты чего-нибудь хочешь?- спросил он.
        - Пока нет,- усмехнулась она.- Когда захочу, скажу.
        - Яисам догадаюсь. Ты очень свободная,- добавил он, помолчав.
        - Это плохо?
        - Яведь несказал «слишком свободная». Мне твоя свобода нравится. Ятакую встречал только удеревенских старух. Причем всамой глухой глуши.
        - Ничего себе!- Саша так удивилась, что даже села напостели, чтобы поймать его взгляд.- Атебе некажется, что это неслишком приятное сравнение?
        - Ясравниваю нетебя истарух, адва вида свободы. Имне кажется, что они увас совпадают.
        - Чемже?
        Он, оказывается, умел нетолько удовлетворить тело, ноизаинтересовать разум.
        - Тем, что иты, иэти старухи могут совершенно непринимать вовнимание постороннее мнение осебе. Они- потому что никто вних незаинтересован, азначит, им нет исмысла скрывать свои мысли или делать нето, что они хотят. Аты- потому что многие заинтересованы втебе настолько, что ты можешь позволить себе тоже самое. Разве нет?
        - Да!- Эта мысль показалась Саше такой яркой иновой, так увлекла ее, что она даже владоши отрадости хлопнула.- Ятаких старух воФранции видела, вБретани, всамой что нинаесть глуши! Номне ивголову неприходило, что янаних похожа.
        - Ты наних непохожа.
        - Ну, свободы наши похожи. Ты открываешь мне много нового,- заметила она.
        - Например, что?
        - Например, поцелуи. Яинедумала, что найду что-то новое впоцелуях. Аутебя они оказались необычные.
        - Яревную.
        - Ккому?
        - Ктем, укого они казались тебе обычными.
        Он перевернулся наживот и, подперев кулаками подбородок, смотрел наСашу. Взгляд его был пристальным инепонятным.
        - Аты неревнуй,- сказала она невозмутимо.- Или ты предполагал, что яокажусь не целованной девственницей?
        - Янепредполагал, что ты сходу станешь мне рассказывать освоих прежних мужчинах.
        - Яинерассказываю. Ипотом, дорогой мой, может быть, ты сейчас уйдешь, иэто замечательное утро окажется внашей жизни первым ипоследним общим утром. Ведь янезнаю твоих планов. Яисвоих незнаю,- добавила она, решив, что слишкомуж что-то разоткровенничалась.
        - Яуйду только вместе стобой. Если это совпадает ствоими планами.
        Последнюю фразу он добавил явно лишь извежливости. Непохоже, что ее планы волнуют его дотакой степени, чтобы он стал менять свои. Ноесли вОливере это качество происходило отсамовлюбленности иинфантильности, товэтом мужчине, который так неожиданно итак естественно возник вее жизни, все было иначе.
        Но как- иначе? Саша незнала. Пока незнала.
        Узнать его, отомкнуть этот ларчик казалось ей чревычайно привлекательным.
        «Какбы там нибыло, аларчик полон соблазнов»,- подумала она, окидывая Филиппа быстрым взглядом.
        Его узкое тело темнело напостели, внем небыло напряжения, ноирасслабленности небыло. Что-то внем было новое для нее, необычное, неожиданное.
        Ну да, он умелый любовник, вэтом она только что убедилась. Норазве он первый умелый любовник вее жизни? Иразве она незнает, что умению вэтой области невелика цена, что оно привлекательно лишь поначалу, апотом воспринимается как обычный механический навык? Нет, сексуальные умения привлекали ее вФилиппе небольше, чем его гармоничное телосложение. Итоидругое хорошо, ноитоидругое неглавное.
        - Янезнаю своих планов,- повторила она.
        - Значит, последуешь моим?
        «Все-таки он слишком самонадеян»,- подумала Саша.
        Иответила:
        - Да.
        Планы свои она, конечно, знала. Ей надо было немедленно, прямо сегодня поехать вВену, показаться Динцельбахеру ирешить, как она будет жить дальше. Надо было начать репетировать- осторожно пробовать свой вновь обретенный голос втех границах, которые очертит ей доктор, апотом потихоньку выходить заэти границы, апотом, может быть, делать даже какие-то глупости, без которых искусства небывает также, как небывает ижизни.
        Но Филипп спрашивал необэтих планах. Ито, о чем он спрашивал, она готова была отдать наего полное усмотрение. Может быть, это ее прихоть, и только. НоСаша привыкла отдаваться прихотям такого свойства иприслушиваться кним. Тем более что она чувствовала кэтому мужчине, смуглому, жаркому инеожиданному, что-то посильнее, чем могла отсебя ожидать поотношению кмужчине вообще.
        Да ипоотношению кчемубы тонибыло вжизни.
        Глава 10
        «Этого неможет быть! Это морок какой-то! Обман!»
        Но чей обман, вчем он заключается, наэти вопросы Саша ответа незнала.
        Слезы стояли унее вгорле, она немогла произнести нислова- голос утопал вслезах икорчился вспазмах.
        Она шла поаллее вдоль пруда и, глядя натемную воду, подернутую нельдом еще, нолишь обещанием скорогольда, непонимала, где она, зачем она- издесь, наПатриарших, ивообще набелом свете.
        Саше казалось, что вМоскве фониаторы скажут ей что-то другое, инепросто другое, апрямо противоположное тому, что сказал ей Динцельбахер вВене. Она неверила ему, она немогла ему верить! Поверить ему означало поставить крест навсей своей жизни, настоящей ибудущей!
        - Увас нет несмыкания связок, нет узелков, нет кровоизлияния,- сказал он после осмотра; конечно, Саша бросилась кнему втот самый день, когда произнесла первые слова ипоняла, что голос кней вернулся.
        Ей непонравился его тон.
        - Но- что?- спросила она.
        - Но янедумаю, что вы сможете петь.
        - Т-то… тоесть… как?..
        Сердце ухнуло невпятки даже, авкакую-то неведомую пропасть.
        - Дело обстоит следующим образом: ваши связки видоизменились.
        - Но почему?!
        Этот глупый вопрос вырвался сам собою. Откуда ему знать, почему?
        Примерно так Динцельбахер иответил.
        - Янезнаю причину,- ответил он.- Могу лишь еще раз высказать тоже предположение, которое сделал сразу. Дело ссамого начала было невпростуде. Произошел некий гормональный сбой, вследствие которого ваши связки претерпели изменение. Возможно, причиной этого сбоя был какой-то стресс, который вы пережили. Возможно, это был нестресс, асобытие иного рода. Наш гормональный строй- такой сложно организованный, уязвимый и, главное, переменчивый механизм, что говорить онем что-либо наверняка былобы чересчур самонадеянно смоей стороны.
        Она слушала, даже кивала- иневерила. Этого неможет быть, потому что неможет быть никогда! Нетакаяуж бессмысленная фраза, как казалось когда-то. Есть вещи, которых сней неможет быть никогда, потому что она- это она, анедругое какое-то существо, потому что… Да повсему, повсему!
        Едва выйдя отДинцельбахера, Саша зажмурилась исделала то, начто досих пор нерешалась: пропела короткую мелодию. Неизоперы, нет, самую простую- вальс «Насопках Маньчжурии».
        - Пусть гаолян навеет вам сладкие сны,- пропела она.- Спите, герои русской войны, отчизны родной сыны!
        Она исама непоняла, почему вголову пришло именно это. Скорее всего, потому, что песня эта была как раз изразряда тех, вкоторых выразительность ее голоса, или задушевность, или как хочешь называй,- несуществовала сама посебе, аподкреплялась еще имелодией, исмыслом слов.
        Саша пела, стоя навенской мостовой, ичувствовала, что скаждым новым звуком эта мостовая уходит унее из-под ног иструйки холодного пота наперегонки стекают поспине. Она ипредположить немогла, что подобное бывает вдействительности, что это неотвлеченный красивый образ!
        Она неузнавала свой голос. Идело было невтом, что слышала она его сейчас несостороны, невзаписи. Она иизнутри умела его оценить, ивсегда оценивала правильно: вот сегодня явголосе, все звучит как надо, асегодня что-то нето, нетот день…
        То, что она слышала сейчас, неимело отношения ккакому-либо сиюминутному состоянию.
        Голос ее незвучал, адребезжал. Как будто Саша непела, адергала задлинную щепку, полуотколовшуюся отнадтреснутой колоды.
        Ничего подобного она неслышала инечувствовала, когда просто разговаривала, ностоило ей запеть, как неслышать этого дребезжания стало невозможно. Какая там задушевность, какая чувственность! Голоса просто небыло, всамом обыкновенном, общепринятом певческом смысле. Так, как она пропела сейчас про гаолян исладкие сны, моглабы пропеть любая дворовая певичка.
        Саша замолчала. Ошеломление ее было так велико, что она молчала досамой Москвы, хотя говорить-то ведь могла, способность кобыденному использованию голоса никуда ведь неделась. Нозачем ей эта обыденность инеужели только кобыденности сведется теперь ее жизнь?!
        ВМоскве, конечно, заговорить пришлось. Пришлось искать выход налучших фониаторов- она давно утратила знакомства сними, вернее, приобрела подобные знакомства вАвстрии, иэтого досих пор было достаточно.
        Может быть, подсознательно Саша хотела, чтобы все эти поиски врачей длились как можно дольше. Новреальных своих действиях она непозволяла себе никакого малодушия- звонила, договаривалась, записывалась…
        Ивот теперь возвращалась домой стемже диагнозом, который был поставлен вВене. Правда, милая старушка Вера Семеновна, которую посещали все сколько-нибудь заметные оперные певцы Москвы, была нетак категорична, как Динцельбахер,- уверяла, что следует надеяться… что пути господни… что необходимо будет поупражняться…
        Но невсели равно, какими словами называется бездна? Иможноли верить, что когда-нибудь удастся через бездну перепрыгнуть, если хорошенько поупражняться ивдобавок дождаться чуда?
        Вчудеса Саша неверила. Тщету упражнений перед лицом рока- понимала. Иточно также понимала, что неисповедимые пути господни игормональный строй организма- это, посути, одно итоже.
        Загадочная игра гормонов, величественная тайна их соединения, сочетания, ирокового их слияния, ипоединка рокового,- все это моглобы ее даже увлечь, как всегда увлекало неведомое. Еслибы все это непресекло ее собственную жизнь, неподрубило под корень.
        «Игра… Как можно называть это игрой?! Яактриса, язнаю, что такое игра. Совсем другое, совсем неэто… Икогда явпервые услышала эти слова, «игра гормонов», ичто сэтими словами было связано?..»
        Ивдруг она вспомнила. Давно это было, так давно, что как будто уже инеснею. Потому иневспомнилось сразу.
        Но всеже всплыло впамяти, инепонятно, кдобру или кхуду.
        Саше было шестнадцать лет, иона наконец влюбилась.
        Наконец- потому что все ее подружки иприятельницы давно уже перевлюблялись посто раз. Кроме Киры Тенеты, конечно, ноКира вовсех смыслах была исключением изправил: ивнешность чересчур нелепая, иум чересчур большой, ауж жажда справедливости просто беспредельная, какой-нибудь пламенной революционерке впору. Она как будто невобычном человеческом мире жила, Кирка, так что ожидать отнее такой обычной вещи, как влюбленность, былобы даже странно.
        АотСаши небылобы странно влюбленности ожидать. Ноона все неприходила инеприходила, это становилось даже обидным, иСаша думала: аможет, она уже бывала влюблена ипросто неразобралась, что это любовь иесть? Может, ее восхищение молодым консерваторским профессором, который вел уних вшколе музлитературу, или ее интерес кскрипачу Диме изпараллельного класса,- может, это иследовало считать темже самым, что чуть несмладенческих лет испытывала, например, Люба Маланина кФедьке Кузнецову, тоесть любовью?
        Впрочем, то, что испытывала Люба кФедьке, Саша любовью считать отказывалась. Вее представлении это было просто одним изпроявлений Любиного природного упрямства: авот всем докажу, что яего люблю, хотя он меня совсем нелюбит, исебе докажу впервую очередь! Над Любиным упрямством Саша посмеивалась, но собственная, так сказать, невлюбляемость вызывала унее опаску.
        Ивот- это произошло. Исомневаться втом, любовьли это, вовсе непришлось. Все вышло так, как мама ей когда-то объяснила, еще когда Саша была маленькая изадавала наивные вопросы.
        - Влюбишься- нисчем неперепутаешь,- сказала тогда мама.- Это как рожать. Все спрашивают, как распознать схватки, все боятся их пропустить, акак только они начинаются- изахочешь непропустишь, иникаких тут специальных знаний ненужно. Нуилюбовь точно также.
        Как человек точной профессии, мама все ивсегда объясняла доходчиво, напростых примерах. Тогда, вдетстве, это объяснение вызвало уСаши недоверие: неужели слюбовью дело обстоит так просто?
        Но когда она наконец влюбилась, тосразу поняла, что мама была права.
        Его звали Вадим, он был геологом. Даже непросто геологом, авулканологом, что придавало ему еще больше необычности, чем та, которая итак внем была. Анеобычность внем была точно! Он был красивый, широкоплечий, он ничего небоялся, все умел, иналадонях унего были шершавые бугорки- мозоли, потому что усебя наКамчатке он нетолько наблюдал завулканами, ноивырезал скульптуры изкамчатской каменной березы. Береза эта была очень твердая, особенная, искульптуры получались особенные- девушка сзеркалом, эльф скрыльями, буря смглою. Вадим иСашину скульптуру вырезал иприслал ей фотографию, ноэто уже потом, когда закончился его отпуск ион вернулся наКамчатку. Асразу, как только познакомились, они нерасставались нинаминуту, иему было недоскульптур, как Саше было недомузыки ивообще нидочего.
        Родители уехали вкомандировку- втом тумане, вкоторый она была погружена, Саша даже неусвоила, куда именно. Дед лежал вбольнице- проходил ежегодное обследование. Иникто немешал им сВадимом проводить вместе дни иночи напролет.
        Сначала они еще ходили вместе вгости, накакие-то шумные новогодние гулянки- был Новый год, наодной изтаких праздничных гулянок, всовершенно случайной для обоих компании они ипознакомились,- нопотом перестали, потому что никто им не был нужен.
        Они сидели вдвоем при свечах иизвели таким образом все свечи, которые мама купила для дачи, где часто отключали электричество. Они торассказывали друг другу наперебой освоей жизни, иобоим хотелось говорить бесконечно, томолчали, имолчание казалось им полнее, чем любые слова.
        Вобщем, это была самая настоящая любовь, которая бывает только вшестнадцать лет ибез которой шестнадцать лет можно считать прожитыми зря.
        Когда Вадим уехал, Саша поняла, что жить без него она неможет инехочет. Он писал ей каждый день- утром, подороге вшколу, она доставала изпочтового ящика очередное письмо, он слал ей телеграммы извонил при малейшей возможности, новсе это было нето, нето!.. Исамое ужасное заключалось втом, что Вадим немог уехать сэтой своей Камчатки, потому что вулканологу нечего делать вМоскве, аеслибы он отказался отсвоего призвания, топересталбы чувствовать себя мужчиной иСашеже первой сталбы ненужен; так он объяснил, почему неможет остаться навсегда здесь, вэтом прекрасном доме, где им так хорошо.
        Иэто означало только одно: если Вадим неможет уехать сКамчатки, значит, Саша должна уехать кнему наКамчатку. Иначе какаяже это любовь?
        Как всегда ибывало, Саша сообщила родителям освоем решении, уже когда оно стало решением, итвердым. Она вообще считала, что советоваться скембы тонибыло, тем более отом, что является для тебя главным,- глупо. Что один человек может посоветовать другому, даже если унего больше жизненного опыта?
        Во-первых, непонятно, что это вообще такое - жизненный опыт,- просто прожитые годы, чтоли? Аесли, например, человек всю жизнь, как помещик в«Евгении Онегине», сключницей бранился, вокно смотрел имух давил,- это тоже «жизненный опыт» называется?
        Аво-вторых, влюбом случае это опыт жизни именно его, определенного человека, икто сказал, что он может пригодиться вжизни другой?
        - Единственный способ тебя отэтого отговорить,- сказал папа,- это переставить свою голову натвои плечи. Апоскольку сделать это невозможно, тоиотговаривать смысла нет.
        - Ты что, считаешь, она должна вшестнадцать лет бросить родителей, дом, учебу, вообще все бросить илететь наКамчатку?!- Мама просто ввоздух взвилась отвозмущения.- Андрей, ты-то хоть ее капризам непотакай!
        - Акто им потакает?- поинтересовался папа.
        - Все!- отрезала мама.- Буквально все ходят унее наповоду, как завороженные!
        Это было, пожалуй, несправедливое утверждение. Тоесть справедливое, нонепоотношению кдомашним. Они Сашу как раз небаловали и,вотличие, например, отмальчишек-одноклассников, наповоду унее неходили. Непотому, что были суровы, апотому, что вдоме царил культ разума, иразум подсказывал, что избалованность- это несчастье впервую очередь для того, кого избаловали, анесчастья для своей единственной дочери родители, разумеется, нежелали.
        Вобщем, зря мама обвиняла папу втом, чего небыло. Говоря, что удержать Сашу отКамчатки невозможно, он просто доказывал, что неплохо знает ее характер.
        Зато мама взялась зауговоры совсем своим пылом.
        - Нет, ночто значит «он неможет предать свое призвание»?- возмущалась она.- Аты, выходит, можешь? Или музыка для тебя уже непризвание?
        Вту минуту, когда мама это говорила, Саша как раз вспомнила, как они сВадимом зачем-то уселись под новогодней елкой, ион отвел ее волосы сзатылка иподышал прямо вложбинку унее нашее, иэто было так щекотно, что она засмеялась исразу укололась еловой веткой…
        - Ты меня даже неслушаешь!- Мама возмутилась еще больше.- Ты принимаешь самую обыкновенную гормональную игру засчастье всей жизни иради нее готова всю свою жизнь пустить прахом!
        Спорить смамой Саша нестала. Смысла нет, илучше потратить это время нато, чтобы вспоминать Вадима имечтать обих счастливом общем будущем. Нослова «гормональная игра» она запомнила. Ивпоследствии, когда любовь кВадиму уже прошла, поинтересовалась удеда, что они, поего мнению, означают.
        Да, любовь прошла также внезапно, как появилась. Мама уговорила Сашу доучиться долета исдать выпускные экзамены, тоесть покрайней мере школу окончить, разуж она категорически отказывается поступать вконсерваторию. Саша как-то случайно ей это пообещала, анарушать обещания непривыкла, вот идоучивалась- именно что доучивалась, потому что мысли ее, понятное дело, были далеки отучебы иотвсего далеки, кроме воспоминаний имечтаний. Она засыпала свидением Вадима перед собою исэтимже видением просыпалась.
        Икогда однажды утром Саша открыла глаза иникакого видения перед ней невозникло, это показалось ей таким странным, что она даже головой потрясла. Непомогло- Вадима небыло. Тоесть он был, конечно, иона могла его представить также отчетливо, как ивчера, ноей вот именно надо было давать себе задание его представить, асам собою, как дыхание иголос, он вней больше несуществовал.
        Что-то переменилось вней всего заодну ночь, переменилось без всякой внешней причины. Вадим стал просто одним изявлений ее жизни, одним изсобытий, одним излюдей. Заполнять всю ее жизнь, составлять саму сущность ее жизни он перестал.
        Отом, как это произошло и, главное, почему это произошло, она иразговаривала сдедом.
        Саша давно уже поняла: люди совершенно напрасно считают, будто ее дед неотмира сего, потому что, дескать, полностью погружен вмузыку. Тоесть он, конечно, полностью погружен вмузыку, особенно после бабушкиной смерти, ноименно эта погруженность каким-то загадочным образом позволяет ему разбираться вжитейских делах неточто нехуже, нокуда лучше многих людей. Только это должны быть очень важные дела- такие, которые следует назвать даже нежитейскими, ажизненными.
        Дед сидел записьменным столом, перед ним лежали ноты, он делал вних пометки, думал иодновременно разговаривал сСашей. Аона сидела наполу посередине кабинета ипросто сним разговаривала, иэто занятие поглощало ее полностью, потому что дед был тем единственным человеком, который знал ожизни что-то такое, чего она нетолько незнала, ноиненадеялась когда-либо узнать. Это незначило, что она сталабы советоваться сним отом, какое решение ей принять, тут Саша была тверда всвоей самостоятельности, нознать его мнение было для нее важно.
        - Значит, это была нелюбовь?- спросила она.- Авсамом деле гормональная игра ибольше ничего?
        - Гормональная игра- это, должен тебе сказать, не«больше ничего», аочень даже немало,- заметил дед.- Масштаб этой игры совпадает скосмическим.
        - То есть вомне происходит тоже самое, что вкосмосе?- синтересом спросила Саша.
        - Вероятно. Ядумаю, имы, икосмос устроены поодному итомуже образу иподобию. Это, конечно, громко сказано- ядумаю. Ясэтим просто соглашаюсь. Еще Кант считал абсолютом только звездное небо над головой инравственный закон внутри нас.
        - Агормональная игра при чем?- напомнила Саша.
        - При том, что она также непредсказуема, как все основополагающее вмире. Ивозможно, также неодолима.
        - То есть надо просто делать, что гормоны подсказывают, потому что против них все равно ничего неподелаешь?- уточнила Саша.- Имне, значит, все-таки надо было ехать наКамчатку кВадиму, анеждать, пока гормоны уменя внутри перевернутся? Как стеклышки вкалейдоскопе!- фыркнула она.
        - На этот вопрос тебе никто неответит,- пожал плечами дед.
        По его лицу было видно, что ему нетерпится погрузиться всвои ноты полностью. НоСаша несобиралась отнего отставать, непрояснив доконца то, что считала для себя важным.
        - Но тогда, значит, получается,- продолжала рассуждать она,- что никакой любви нет, идружбы нет, ивообще ничего нет, аесть только гормоны, ипричина всего насвете, значит, простая физиология?
        - Во-первых, янеуверен, что гормоны относятся ксфере физиологии,- сказал дед.- Новэтом ямогу иошибаться. Авчем точно неошибаюсь, это втом, что неследует путать причину иследствие.
        - Это как?- непоняла Саша.
        - Атак. Кто тебе сказал, что гормоны являются причиной значимых событий иявлений? Может быть, они являются непричиной, акак раз следствием. Может быть, есть некий замысел, очень высокий, вне нас лежащий замысел, некая задача, которая перед нами поставлена икоторую нам непосчитали нужным объяснить всилу неполноты наших представлений омире. Детям маленьким необъясняют ведь допоры довремени, что малину надо есть, потому что вней содержатся витамины определенной группы, иаминокислоты, ичто-то еще, чего они невсостоянии понять,- им просто дают малину. Вот так инам необъясняют, скаким предназначением мы пришли набелый свет. Влучшем случае подают кое-какие знаки, которые далеко невсем понятны. Нопредназначение это есть, помоему мнению, безусловно. Икакие-то ведь должны быть физиологические механизмы для его реализации, что-то ведь должно нас изнутри подталкивать, чтобы мы свое предназначение осуществили. Вероятно, эта самая гормональная игра, аточнее, загадочный гормональный строй таковым механизмом иявляется. Тоесть следствием чего-то внашем поведении он является, аотнюдь непричиной.
        Саша слушала открыв рот- буквально. Ей казалось, что она стоит под огромным звездным куполом, извезды загадочно подмигивают ей, игудит вокруг нее пространство, летает над нею исквозь нее какой-то неведомый дух, авнутри унее- точно такоеже пространство, ивнем, подобно звездам, подмигивают какие-то загадочные точки, происходит особенная, стройная, неведомая ей инезависящая отнее игра…
        - Аделать надо то, что подсказывает совесть,- неожиданно сказал дед.- Все остальные подсказки можно трактовать как угодно, априказы совести надо просто выполнять. Вот еслибы твой возлюбленный- бывший возлюбленный,- уточнил он,- былбы декабристом иего сослалибы воглубину сибирских руд, тоясуверенностью сказалбы: поезжай заним. Вот вэтом случае оттебя требовалосьбы решение. Акогда дурь девичья вголове гуляет… Можно поехать. Можно непоехать. Побольшому счету это неимеет никакого значения.
        - Ага, неимеет!- возмутилась Саша.- Отэтого вся моя жизнь зависит!
        - Жизнь зависит неотэтого,- пожал плечами дед. Ипрежде чем Саша успела спросить, отчегоже зависит жизнь, нетерпеливо сказал:- Все, душа моя. Наша содержательная беседа окончена. Мне надоело резонерствовать. Дальше разбирайся сама. Амне хотябы вэтих нотах разобраться.
        Ион погрузился всвои ноты. АСаше ничего неоставалось, как выйти изкабинета, чтобы попытаться самостоятельно понять, правильно или неправильно поступать так, как диктует сердечный порыв, или гормональная игра, или что-то еще, чего она незнает и, может быть, никогда неузнает. Апопробуй-ка разберись втом, чего незнаешь!
        Она инеразобралась, вероятно.
        Саша спустилась пооткосу, поскользкой осенней траве, иостановилась усамой воды пруда.
        Что произошло вее организме сейчас, что всколыхнулось, какая началась игра? Ипочему все это вышло так жестоко и, главное, для чего, для чего?..
        Никакой великой причины, следствием которой являлисьбы изменения, произошедшие сее связками, она определить немогла.
        Подсказок совести ожидать неприходилось тоже. Несчитатьже расставание сОливером предательством декабриста! Неслишком-то их обоих расстроило это расставание, оба они понимали его естественность. Да иуехал он отнюдь невоглубину сибирских руд, авродной туманный Альбион, где унего был назначен очередной концерт израсписанных напять лет вперед… Господи, да при чем тут вообще Оливер!
        Саша потрясла головой, прогоняя глупые мысли. И,словнобы отрезкого движения, вголову ей сразу пришла мысль разумная.
        «Аможет быть, это произошло ради Филиппа,- подумала она.- Незряже он так неожиданно появился вмоей жизни. Еслибы сголосом ничего неслучилось, япрошлабы мимо него. Да япросто уехалабы вКельн, потом вБратиславу, потом вМилан, потом вВену вернуласьбы. Идуматьбы онем забыла. Атеперь…»
        Что будет теперь, она незнала. Номысль оФилиппе согрела ее изнутри так, как прежде согревали только звуки, которые вней рождались. Иужас, охвативший ее, когда она узнала осостоянии своих связок, неточтобы исчез, нокак будто отступил. Самую чуточку отступил, наодин шажочек. НоСаше сейчас иэто показалось милосердным подарком.
        Глава 11
        Больше всего она боялась выдать себя.
        Весь опыт Сашиных отношений смужчинами свидетельствовал: показывать, что они тебе нужны, нельзя нивкоем случае. Иначе они тутже вообразят, что ты принадлежишь им совсеми потрохами, никуда отних неденешься, итутже им станет стобой скучно, иты им надоешь. Мужчины бывают разные, умные инеочень- совсемуж глупых она всвою жизнь недопускала,- талантливые ипросто самоуверенные, молодые ипостарше. Ноэта черта увсех уних одинакова.
        Саша никогда незвонила Филиппу сама. Впрочем, он звонил ей так часто, что вэтом инебыло необходимости. Как только она просыпалась утром ивключала телефон, тосразуже обнаруживала его звонки. Ивесь последующий день, который снеизбежностью должен былбы тянуться унее теперь тягуче, бессмысленно, бездельно, сразуже приобретал стройную структуру, становился осмысленным, проникался множеством маленьких целей, закоторыми маячила главная цель: встреча, разговоры, общий вечер, поцелуи, постель… Любовь.
        За осмысленность, которую он вносил вее жизнь, Саша была ему благодарна. Ноблагодарности своей она невысказывала идаже невыказывала. Да Филипп инетребовал отнее благодарности- сам был благодарен ей завоодушевление, которое она вызвала внем. Ион-то как раз своего воодушевления нескрывал.
        - При мысли, что ты есть ивечером ятебя увижу, весь день чувствую себя шариком, который надули гелием,- говорил он.
        Иногда Саша оставалась унего, иногда он приезжал кней наночь, однажды они уехали вспортивный комплекс вПодмосковье идотемноты катались налыжах, ивтемноте еще катались, потому что склон был ярко освещен, апотом полночи сидели наверанде своего номера, пили вино, болтали, смеялись, апотом такая была любовь, что заснули только нарассвете, который зимой бывает вовсе нерано…
        Саша правильно догадалась: Филипп оказался нетолько замечательным любовником, ноитакимже собеседником. Он мыслил глубоко исвободно, как может мыслить только человек, сумевший реализоваться полностью инеобремененный поэтому злобными комплексами неудачника. Иесли он говорил, что ему что-то неудалось, тонивсловах его, нивинтонациях, которые правдивее слов, небыло нитени досады.
        - Янесделал ничего великого ввысоких технологиях,- сказал он.- Потому что несумел связать их свеликой задачей.
        - Это скакой, например?- удивилась Саша.
        Разговор происходил как раз вночь после катания налыжах. Мороз был нежгучий, сидеть наверанде благодаря меховым мешкам, вкоторые они закутались, было также приятно, как летом. Аверанда напоминала палубу корабля, плывущего прямо влес, под заснеженные сосны.
        - Например, янеимел намерения создать спомощью этих технологий новый мир, какого доменя небыло,- объяснил он.- Янезатевал мир Филиппа Марея. Стив Джобс имел такую идею, аянет.
        - Аты непреувеличиваешь?- пожала плечами Саша.- Нуда, наверное, Джобс был талантливее, чем ты. Необижайся!- навсякий случай добавила она. Филипп улыбнулся.- Ноинеболее того, мне кажется. Когда ты пишешь какую-то программу, тыже думаешь отом, как это сделать технически, технологически, анеокакой-то отвлеченной идее. Исапожник шьет сапоги идумает, что должна быть ровная строчка идолжны прочно держаться каблуки. Аесли он начнет думать неотехнологии, аобидее, токаблуки уего сапог натретий день отвалятся.
        - Нет.- Филипп покачал головой.- Это только кажется, что вещи создаются спомощью технологий. Анасамом деле они почему-то оказываются сильно насыщены идеями. Да, когда что-то делаешь, тоставишь перед собой самые простые, понятные задачи, это правда. Новитоге у тебя получается то, что ты есть. Неменьше, но и не больше.
        «Все-таки он неправ,- подумала Саша.- Когда япою… пела, тодумала только отом, как извлечь звук. Ихотя все говорили окакой-то задушевности или, вот как он, очувственности голоса, ноя-то сама знала, что это просто мой личный способ извлечения изсебя звука, иникакой сверхъестественной чувственности вомне нет, неговоря уже про задушевность. Все это только иллюзия, которая непонятно почему создавалась мною инесоздавалась другой певицей. Другая, впрочем, создавала другую иллюзию итоже непонимала, как унее это выходит».
        Тут она поняла, что слишком углубилась вмысли опении. Ей надо отвыкать отних. Она выброшена изтой жизни, вкоторой они имели смысл. Даже если голос каким-нибудь чудесным образом восстановится… Во-первых, надеяться наэто нестоит, аво-вторых, все равно она уже незаймет втой жизни прежнего своего места.
        Ей сорок лет. Когда-нибудь все равно надо былобы думать отом, что она станет делать, когда голос иссякнет. Чтож, ей пришлось думать обэтом раньше, чем она предполагала.
        Она должна выбросить изголовы мысли онесбыточном. Иона это сделает.
        Пока Саша размышляла таким образом, Филипп выпутался измехового мешка, сходил вкомнату ипринес для себя идля нее коктейли вдвух бокалах. Бокалы такой формы назывались флейтами. Зачем она вспомнила их название? Снова- болезненные мысли, связанные смузыкой, иникчему ей эта пустая болезненность.
        От коктейля шел легкий пряный запах.
        - Чем это он пахнет?- спросила Саша.
        - Индийскими штучками,- ответил Филипп.- Ядобавил, хоть ты индийское инелюбишь.
        - Почему?- Она пожала плечами.- Вкоктейле люблю. Веде тоже. Вдухах.
        - ВИндии есть масляные духи,- вспомнил он.- Называются миск. Запах… Трудно объяснить, что это зазапах. Мусульмане говорят, так пахнет враю.
        - Ятакие хочу!- Она оживилась. Болезненные мысли улетучились.- Будешь целовать меня идумать, что ты попал врай.
        - Яибез духов так думаю, когда тебя целую.
        Саша сидела вшезлонге, допояса укутанная вмешок, аФилипп стоял перед нею сбокалом вруке. Он поставил бокал напол, присел рядом накорточки ипринялся ее целовать.
        - Ты знаешь, что стех пор как мы вместе, уменя начала пропадать помада?- сказала она, когда он насекунду отстранился.
        - Как пропадать?- удивился он.
        - Сгуб, сгуб.
        Они засмеялись. Смех звенел под просторным зимним небом. Саше казалось, что он касается снежных шапок насосновых ветках, стихает отэтих прикосновений, нотутже отталкивается иулетает снова- всвободу, вмежзвездное пространство.
        «Вконце концов,- подумала она,- еслибы ясейчас пела, тонивкоем случае несталабы сидеть ночью наморозе, да еще разговаривать. Атеперь- сижу, разговариваю, целуюсь. Очем жалеть?»
        Глава 12
        Доски выщербленные, рассохшиеся, скорявыми дырками отвыпавших сучков.
        «Как странно,- думает Саша,- ведь здесь нетолько оперы идут- балеты тоже. Какже танцуют наэтих досках?»
        Да ипеть нельзя, стоя натаком кривом полу. Ноона поет, голос звучит унее внутри, она точно знает, что поет… Авзале начинается гул, слышатся возмущенные возгласы: «Почему она молчит? Сколько она будет молчать? Мы пришли ее слушать! Слышать!.. Скажите ей!..»
        Она слышит эти возгласы сужасом, непонимает, что они означают, ипоет, поет все громче, все яснее, полетность ее сопрано всем известна, ее ипришли слушать из-за этой полетности, нет, неиз-за этого, аиз-за того, что голос унее манящий, чувственный- кто это сказал оее голосе?- внем есть обещание, ивсе, кто пришел, ждут, как она выполнит это обещание, ивот они все вскакивают сосвоих мест, устремляются насцену, иона понимает, что принадлежит им всем, что затем они ибегут- чтобы она принадлежала им всем одновременно…
        Саша вскрикнула исела накровати. Ее била дрожь. Она несразу поняла, где находится, итолько когда увидела спящего Филиппа, товспомнила, что вечером изресторана они решили ехать кнему, анекней, потому что утром он летит вкомандировку вНовосибирск инадо успеть собраться.
        От ужаса, пережитого вдурном сне, губы уСаши пересохли. Она спустила ноги скровати ибосиком пошла вкухню. Попробковому полу шла бесшумно, только споткнулась освои туфли, брошенные упорога, ичуть неупала.
        Туфли она сбросила втаком неподходящем месте потому, что завчерашний вечер они довели ее дополной досады. Она надела их впервые, инеудобны они оказались также, как икрасивы. Высокие, почти как сапоги, ипри этом прозрачные, иноги выглядят вних так, будто встаканы вставлены. Глаз неотведешь, нопередвигаться втаком авангардном изделии трудновато, особенно если незабывать, что твоя походка должна быть легкой ипривлекать всеобщее внимание.
        «Авот ипора мне обэтом забывать,- уныло подумала Саша.- Обо всей этой суетности. Может, вмонастырь уйти?»
        То, как провела она вчерашний вечер, кмонастырю нерасполагало. Ишампанское, без меры выпитое вресторане, илюбовь такая бурная, что после нее пришлось менять разорвавшуюся простыню, и, как следствие, нелепый истрашный сон…
        Бутылку сводой Саша достала изхолодильника, встакан бросила лед истала пить большими глотками, наслаждаясь холодом итем, что может неудерживать себя отбольших глотков. Хоть чем-то надоже наслаждаться.
        Скука стояла перед нею, как самый страшный ночной призрак. Скука жизни, то, что она ненавидела ввосемнадцать лет, чего стала бояться втридцать ичто теперь, всорок, подступило ксамому ее горлу, несмотря навсе усилия, которые она сранней юности прилагала, чтобы этого неслучилось никогда.
        Эти усилия небыли мимолетными ислучайными, она совершала их сознательно. Даже вте годы, когда ее страх перед скукой был еще отвлеченным, потому что жизнь расстилалась перед нею как пространство, обещающее одни сплошные чудеса.
        Курица всоли оказалась важным событием вее жизни: вскоре после ее приготовления Саша вышла замуж.
        - Зачем ты занего выходишь, яеще могу понять,- сказала поэтому поводу мама.- Новот зачем он натебе женится, это для меня загадка.
        - Ну что ты говоришь, Алиция!- Нора даже обиделась, услышав такое.- Наком ижениться, если ненаСашеньке? Любому засчастье.
        - Любому лестно иметь красивую жену. Анасчет счастья можно поспорить.
        Мама скептически относилась кутверждениям психологов, что детей, мол, надо постоянно хвалить, уверять, что лучше, чем они, никого набелом свете нету, причем влюбой сфере жизни, вкакую никинься. Сашу она хвалила редко, вотличие отНоры, которая сполной искренностью восхищалась нетолько своей Любой, ноиСашенькой, иКирочкой, неговоряуж про Федора Ильича. НоНорино детство прошло среди людей грубых, жестоких, непонимающих, что такое душевные движения, инеумеющих направлять их наблизких. Поэтому неприходилось удивляться, что ее восхищали люди совсем другие, скоторыми жизнь свела ее только вюности иккоторым как раз относились Иваровские, Тенета, Кузнецовы- все, кого она так преданно исамозабвенно любила.
        Вобщем, Сашино замужество непоказалось маме причиной для похвалы. Хотя, сточки зрения большинства людей, только что выкарабкавшихся изсоветской убогой жизни, его следовало считать удачным. Если тебе делает предложение австрийский гражданин иготов этот гражданин обеспечить тебе безбедную жизнь, аглавное, возможность заниматься любимым делом без всякой оглядки наденьги ипрочую житейскую прозу…
        - Ивообще, яего люблю!- заявила Саша вответ намамин скепсис.
        Ну да, конечно, того сумасшедшего восторга, который она испытывала, впервые вжизни влюбившись ввулканолога Вадима, австрийский гражданин Франц фон Каузениц унее невызывал. Новедь тот восторг прошел без следа, тоесть был фантомом, аФранц нефантом, он умный, приятный, вкаждом его слове ижесте чувствуется интеллигентность ито, что бестактные люди называют породой, как будто речь особаке или лошади, ночто, посути, порода иесть.
        Может быть, они будут жить вместе долго исчастливо иумрут водин день. Может быть, сложится как-нибудь иначе. Что толку заглядывать вбудущее? Бессмысленное занятие.
        То, что Франца поразила курица всоли, казалось Саше признаком чувства юмора. Вскоре, правда, выяснилось, что курица его действительно поразила, была воспринята как кулинарное совершенство, иничего смешного он вней ненашел. Ноипосле того как это выяснилось, Саша внем неразочаровалась. Он был мягкий, тонкий ипонимал ценность чувств.
        - Что он будет стобой делать?- заметил поповоду этих его качеств папа, когда приехал насвадьбу ипознакомился сбудущим зятем.
        Можно подумать, сам он жесткий, грубый и глухой кчувствам! Совсем наоборот. Иничего, делаетже что-то смамой, двадцать пять лет уже вместе.
        Несмотря напоспешный брак- перед тем как Франц сделал ей предложение, они были знакомы неделю,- Саша небыла настроена нанепременный развод, как были нанего почему-то настроены чуть невсе ее знакомые девчонки. Болтали когда-то надаче, собравшись наверанде, рано надо выходить замуж или лучше попозже, иРита Семилейская сказала:
        - Яввосемнадцать выйду. Или даже раньше.
        - Аесли ошибешься?- рассудительно заметила Кира.- Ввосемнадцать лет ничего еще непонятно. Нипро себя, нитем более про мужчин.
        - Аянавсю жизнь, чтоли, замуж собираюсь?- засмеялась Рита.- Год поживу иразведусь. Жизнь длинная, все равно сто раз разводиться придется.
        Ивсе сней согласились, аКира даже если несогласилась, тонестала возражать, хотя обычно возражала всем иполюбому поводу, потому что полюбому поводу унее имелось собственное мнение. Ноковсему, что лежало влюбовной области, она относилась сопаской, так как область эта была для нее темным лесом.
        Саша невозражала тоже, ноподругой причине: она считала, что Ритка неправильно оценивает свою внешность иумственные способности- сто замужеств втечение жизни врядли ее ожидают. Так оно впоследствии иоказалось: Рита первый раз вышла замуж втридцать шесть лет, через два года развелась, после развода оказалась наулице, потому что изсвоей квартиры муж ее выгнал, ародительскую она продала, чтобы унего был начальный капитал для собственного дела. Она стала пить иеще через два года умерла- зря ей казалось, что жизнь длинная…
        Но все это еще даже немаячило впереди, понятно было только, что будущее состоит изсплошного счастья, и, выходя замуж заФранца, Саша ничего наперед незагадывала. Зачем, если инастоящее вполне увлекательно?
        Свадьбу играли втом самом доме, пососедству скоторым она колотила соляную курицу окамни. Была весна, солнце сияло над головой, Альпы сияли невдалеке, гости сидели задлинными столами водворе, некоторые женщины пришли встаринных крестьянскихльняных платьях свышивкой, хотя происходили изсамых что нинаесть аристократов, как ижених…
        После каждых трех блюд официанты разносили узенькие рюмочки, вкоторых поверхльда был налит кальвадос, наодин глоток, илежал крошечный шарик яблочного сорбета. Таким образом обозначался краткий перерыв веде- это называлось «нормандская дыра».
        - Почему нормандская?- спросила Саша усвоего жениха.
        - Это французская традиция, делать такие перерывы. Моя мама изФранции,- ответил он. Идобавил:- Она тоже вышла замуж вчужую страну.
        Иулыбнулся такой чудесной улыбкой, что Саша улыбнулась вответ ипоцеловала его.
        После свадьбы молодые перебрались изтихого венского предместья, где Франц жил уродителей, аСаша- узнакомых, вцентр города, сняли большую студию возле Нашмаркта- Саше нравилось, что это именно студия, состоящая изединственной, зато огромной комнаты, анескучная квартира,- изажили так, как можно было только мечтать.
        Франц учился классической филологии вВенском университете. Ему было тридцать лет, иэто было второе его образование, унего уже имелась степень магистра философии. Нофилософия- одно, афилология- другое. Еще он посещал лекции поискусствоведению.
        Все это как-то очень подходило кжизни вВене. Здесь хотелось учиться, хотелось заниматься искусством, здесь это было естественно. Исчастье, что покойная бабушка оставила Францу внаследство капитал, напроценты откоторого можно было все это себе позволить.
        Ивот они оба учились искусству, этому была подчинена вся их жизнь, так прекрасно устроенная влюбимой квартире-студии, иобоим это нравилось.
        Готовить Саша неумела. Нозря Нора имама, пытаясь ее этому обучить, пугали когда-то, что кулинарная лень может разрушить ее будущую семейную жизнь. Францу нравилось все, что выходило из-под Сашиных рук, аона быстро поняла, что готовить вВене- совсем другое дело, чем вМоскве.
        Не было никакой необходимости часами извлекать биомассу изоблепленных грязью полугнилых овощей иизкостей под названием «суповой набор» или если неохота сэтим возиться, тотратить наеду неприлично большие деньги, как вМоскве. Продукты ввенских магазинах были дешевы, готовить изних было проще простого, аеще проще было сбегать утром нарынок Нашмаркт икупить кстолу все самое свежее, только что привезенное сферм,- сыр, ветчину, зелень, молоко, немыслимой вкусности паштеты ичего еще душа пожелает. Заодно полюбоваться, как величественно прогуливается между рядов, лично выбирая рыбу, шеф-повар лучшего венского ресторана.
        Все это Саша иделала снемалым удовольствием. АФранц еще спрашивал обеспокоенно, недолженли он помогать ей сприготовлением еды исведением домашнего хозяйства.
        Саша незнала, считать его беспокойство заботой или зашкаливающей наивностью. Что он называет ведением хозяйства, если раз внеделю приходит имже нанятая помощница, убирает, стирает, гладит, относит вещи вхимчистку ибелье впрачечную,- было Саше непонятно. Но, может, это ей непонятно, аему сего мимозными представлениями обыте кажется, будто его божественная жена страшно затруднена тем, что ставит настол тарелки кзавтраку, или складывает вспециальную корзину вещи, предназначенные для химчистки, или украшает рождественскую елку.
        Свое первое семейное Рождество они встречали нетак, как принято вЕвропе, несродителями иневдвоем, авшумной компании друзей. Затеяла такую встречу, разумеется, Саша, Францу ивголовубы непришло подобное, ноон принес вековую традицию вжертву своей любви, притом сделал это стой ласковой улыбкой, которую Саша так любила.
        Ей нравилась богемная жизнь. Богемная жизнь Вены, утонченная всвоем бурном течении, нравилась ей особенно. Ипочему она должна жертвовать удовольствиями этой жизни? Она работает сутра доночи- берет уроки улучших учителей, помогающих достичь певческого совершенства, иее уже заметили, она дает уже концерты, ипартия в«Тоске» уже становится близкой реальностью… Ради всего этого итак приходится вомногом себе отказывать, так неужели ивРождество неповеселиться сдрузьями, асидеть вместо этого спрестарелыми родственниками, поедая какую-нибудь скучнейшую индейку, или что здесь принято поедать впраздник?
        Компания подобралась разношерстная, вернее, разнонациональная. Русских небыло, иСаша судивлением поняла, что это ее печалит. Она жила вВене больше года, совсем нескучала осоотечественниках, исчего вдруг печаль поповоду их отсутствия? Непонятно.
        Впрочем, эта мимолетная печаль улетучилась сразуже, как только пламенный испанец Хуан затеял танцевать фламенко. Он впять минут обучил Сашу приемам этого огненного танца, ивсе признали, что они отличная пара- глаз неотведешь, исам воспламеняешься, глядя наних.
        Танцевали, пели, Хуан играл нагитаре- он был виртуозом, Саша непонимала даже, чему он собирается научиться вВене,- зажигали бенгальские огни, снова танцевали, облитые веселым холодным огнем, пили чудесное белое домашнее вино, купленное Францем вГринциге, знаменитом районе виноделов, где оно продавалось врозлив, потом уселись кружком наполу иснова пели, взявшись заруки, Франц сособенным удовольствием, потому что знал множество австрийских народных песен, иэто было удивительно при его внешности утонченного венского интеллектуала, аможет, инеудивительно- здесь это было как-то очень правильно ипонятно…
        Под утро все захотели проветриться ивышли наулицу. Стояла тишина, теплая ивлажная, снега, конечно, небыло ипомину, нонастроение рождественское было, ивсе умолкли, прислушиваясь кнему.
        Рождественская звезда, сверкающий Веспер, неподвижно стояла рядом сцерковным шпилем.
        Дома, вМоскве, Рождество вродебы инепраздновали, нодед всегда играл вСочельник польские церковные мелодии, которые, он рассказывал, его дед играл наоргане вКракове.
        Дед умер год назад. Может быть, оттого, что Саша уехала издому, она все время забывала отом, что он умер. Дед был частью Москвы, частью ее детства, он был даже нечастью, асутью Москвы иее детства, как родители, как Люба сКиркой иЦарем, ивсе это немогло исчезнуть оттакой малости, как разлука или смерть.
        Что-то ввенском Рождестве было схожее, общее сдедовыми мелодиями. Саша чувствовала это также, как чувствовала музыку- всебе ивпространстве.
        Хуан, который шел рядом снею позади всей компании, незаметно взял ее заруку. Пальцы унего были горячие, как будто он только что отнял их отгитарных струн, истрасть испанских мелодий звенела вего пальцах. Он приостановился- ивдруг быстро притянул Сашу ксебе ипоцеловал.
        Голова унее итак кружилась отвина, апоцелуй заставил ее закружиться еще сильнее. Бешеный темперамент чувствовался вего поцелуе также, как вофламенко.
        Поцелуй длился секунды три, недольше, ноСаша чуть сознание непотеряла. Она неожидала такого сильного чувственного удара, неожидала отсебя такого возбуждения, инеожидала попростой причине: откого ей было ожидать подобного? Ее семейная жизнь была хороша вовсех отношениях, новпостели… ВоФранце была созерцательность, почти расслабленность, его темперамент никак нельзя было назвать бурным. Вообще-то Саша ничего неимела против- вэтом был его шарм, заэтими чертами цепочкой тянулись идругие, дорогие ей: ласковость, душевная тонкость, нежность. Нострастности, ночувственности внем небыло совсем, араз так, тоСаша инеожидала их пережить. Как ей этого ожидать, раз вмуже этого нет? Ожидать всего этого несмужем ей ивголову неприходило, нетак она была воспитана.
        Ивдруг Хуан, иего поцелуй, ибешеное головокружение, ипоток огненных искр вовсем теле… Сашу охватило смятение. Она глянула вперед- затылок Франца виднелся вдалеке, он шел довольно быстро иразговаривал сАльберто, консерваторским студентом изИталии, ибыл увлечен этим разговором так, что необорачивался нажену. Она вздохнула соблегчением. Хорошо, что муж невидел этого случайного поцелуя. Зачем ему видеть? Ией надо поскорее забыть эту постыдную случайность!
        Но забыть неудалось. Видимо, нетакаяуж это была случайность. Хуан влюбился вСашу совсей силой своего темперамента, он хотел ее, ижелание его было таким неподдельным, что как-то незаметно сделалось иее желанием тоже… Через месяц произошло то, что немогло непроизойти: Саша изменила мужу, и, как нипыталась она себя уверить, что это было впервый ипоследний раз, ностоило Хуану позвать ее навторое свидание, истоило ей представить, как это будет- как она будет сгорать вего руках, трепетать, подобно гитарной струне, под его пальцами,- иона поняла, что неоткажется отэтого низакакие блага мира.
        Назавтра после того свидания унее был концерт вМюзикферайне, иона сама понимала, что поет так, как никогда вжизни непела, ипонял это зал, иответил ей несмолкающей овацией.
        Какое-то время- месяца три, наверное,- Саша еще пыталась уверить себя, что визменах мужу нет ничего страшного, ведь она его любит, любит его душу, имноголи втаком случае значит неверность тела? Новсе, что было вложено внее предыдущей жизнью, разрушало эти самоуговоры, делало их ничтожными. Ихотя Саша была изобретательна, иФранц оее свиданиях сХуаном неподозревал иврядли заподозрилбы вдальнейшем,- она поняла, что отмужа придется уйти. Может, это была просто глупость, аможет, та самая подсказка совести, окоторой говорил когда-то дед.
        Но чтобы это нибыло, асамым верным признаком того, что расставание неизбежно, стала скука, которая охватывала теперь Сашу каждый раз, когда она видела мужа. Это было ужасно- спать соскукой, просыпаться, сидеть снею зазавтраком, ложиться впостель снова… Это невозможно было выдержать, инехотелось этого выдерживать.
        Понятно, что ее решение показалось Францу громом среди ясного неба. Этому удивляться неприходилось, ведь он незнал оромане сХуаном. Новот то, что, узнав, он все-таки попросил ее неуходить, вызвало унее некоторое недоумение.
        - Ятебе изменила, Франц,- повторила Саша. Может, она как-нибудь неточно произнесла это по-немецки? Навсякий случай она уточнила:- Ятебе изменяю. Немогу сказать, что люблю человека, скоторым это происходит, ноэто происходит, ияничего немогу ссобой поделать, инеуверена даже, надоли что-то сэтим делать. Единственное, вчем яуверена,- что недолжна тебе лгать.
        - Да-да, это так!- проговорил он поспешно ижалобно.- Это правильно, что ты честно мне сказала. Но, Алекс… Ты так нужна мне! Ты так мне нужна, что яготов принять эту сторону твоей жизни. Или необращать нанее внимания, или считать ее неизбежной, называй это как хочешь. Ты так переменила мою жизнь, сделала ее такой… искрящейся, ты даешь мне такую энергию! Янехочу отэтого отказываться.
        Саша слушала инезнала, смеяться или плакать. Ей жаль было Франца, жаль было свою налаженную жизнь. Намгновение она даже заколебалась: может, иправда ничего неменять, тем более муж сам обэтом просит? Нослабодушное намерение улетучилось также мгновенно, как ивозникло. Всю жизнь провести волжи? Никакие житейские блага того нестоят. Да инетолько житейские блага- естьли что-нибудь насвете, что сделалобы приемлемой ежедневную ложь, да еще приправленную скукой? Ничего неприходило ей наум.
        - Прости, Франц, милый,- сказала Саша.- Яуже сняла квартиру. Завтра перевезу свои вещи.
        Поняв, что ее уход неизбежен, Франц всеже предложил неоформлять развод, чтобы через несколько лет Саша могла получить австрийское гражданство. Он готов был оставить заней иденежное содержание, которое предоставлял как жене. Может, это был бескорыстный порыв, аможет, он надеялся, что это непозволит Саше порвать сним окончательно исовременем она все-таки вернется. Какбы там нибыло, Саша отего предложения отказалась, хотя, конечно, прожить без денег Франца, наодин только образовательный грант, было непросто.
        Она знала, что невернется кнему. Она непонимала, почему любовь кэтому прекрасному человеку оказалась такой короткой, почему встал перед нею призрак беспросветной скуки. Может, папа предвидел именно это, когда говорил- непонятно, что твой муж будет стобой делать? Саша решила, что при случае спросит папу обэтом, хотя он инелюбитель рассуждать отом, что неотносится ксфере теоретической физики.
        Да, вторая ее любовь развеялась также, как ипервая, иточно также Саша неиспытала поэтому поводу сожаления. Снею что-то нетак или слюбовью? Неизвестно. Араз вэтой сфере ничего неизвестно, значит, надо перенести свою жизнь вдругую сферу, ради которой она, собственно, иприехала вВену. Успех ее первого концерта вМюзикферайне свидетельствовал обэтом совсей очевидностью, и…
        - Ты замерзла.
        Филипп взял уСаши изрук стакан. Звякнули недотаявшиельдинки. Он обнял Сашу иповернул ксебе лицом- конечно, ведь он хотел целоваться.
        - Ты так замерзла, что утебя даже зубы холодные,- сказал он после поцелуя.
        - Так согрей меня,- попросила Саша.
        Это была просьба такаяже жалобная, как ипошлая. Ноей никогда еще небывало так одиноко. Иэто небыло одиночеством человека, который приходит вечером ксебе впустую квартиру. Да она всю жизнь приходила вечером впустую квартиру! После ее краткого замужества мужчины бывали унее лишь гостями, она давала им чуть большую или чуть меньшую свободу вправе кней приходить, идело совсем невтемных окнах, которые ее встречают, иневпрочих подобных мелочах.
        Не внешние, нет, невнешние приметы одиночества тяготили ее сейчас. Акакие? Саша незнала.
        - Согрею,- сказал Филипп.
        Иусадил ее настол- он унего вкухне был огромный, неправильной скругленной формы, спрозрачной столешницей,- сбросил ссебя халат, нуаСаша спала совсем голая… Икак будто нетело его оказалось унее внутри, аисточник тепла, как будто сам он, весь он стал Сашиным теплом.
        Глава 13
        Деньги таяли скакой-то непотребной скоростью.
        «Надо было вВене оставаться,- сердито думала Саша.- Здесь понятия оденьгах именно что непотребные!»
        Москва была развращена деньгами. Прожив большую часть своей взрослой жизни вЕвропе, этого нельзя было невидеть.
        Представления отом, что такое дорого ичто такое дешево, какие расходы следует считать оправданными инеобходимыми, акакие пусканием пыли вглаза,- эти представления стали умосквичей чудовищными. Как это получилось, когда, Саша непонимала.
        Она уехала вВену наизлете перестройки истех пор бывала вМоскве лишь наездами. Ноона отлично помнила, как все дрожали над каждым рублем, несмотря наточто рубль обесценивался ежедневно. Помнила, как пополгода неполучали зарплату ипитались одной только картошкой, выращенной нашести дачных сотках, где цветники были безжалостно уничтожены, чтобы занять как можно больше земли под грядки. Помнила, как костистую, тощую, обледенелую рыбу люди покупали напоследние деньги только для детей, чтобы умные росли, хотя большие сомнения были втом, что вэтой жалкой рыбе содержится хоть капля необходимого детскому мозгу фосфора, атакже ивтом, что вэтой жалкой жизни детям когда-либо понадобится ум впрежнем понимании этого слова. Она помнила, как люди учились варить варенье без сахара исуп изтопора…
        Ивот теперь теже самые люди- действительно теже самые, только отрастившие округлые брюшки или, наоборот, украсившие свои животы вфитнес-клубах кубиками мышц,- снисходительно растягивая слова, бросали:
        - Хорошо вчера посидели. Инедорого, впятьсот евро уложились,- переводя рубли вевропейские деньги, чтобы Саше было понятнее.
        Итоже самое говорили их дети, идети сидели втехже самых ресторанах, хотя еслибы молодой человек, студент, пришел вПариже или Вене вресторан, где счет составляет пятьсот евро, тоничего, кроме общего недоуменного презрения, такой молодой человек невызвалбы.
        Относиться кэтому неожиданному московскому расточительству можно было как угодно, норазуж она здесь живет, топриходилось принимать эти правила.
        Саша старалась незадавать себе вопрос, сколько еще она будет здесь жить. Европейский мир, вкотором она так свободно ирадостно чувствовала себя, когда унее был голос, когда она была признана ивостребована,- этот внешний мир теперь ее пугал. Амир московский, несмотря навсе произошедшие внем изменения, был ей понятен. Она невоспринимала его как внешний- он был для нее внутренний, нутряной. Он торадовал, тозлил, ноона чувствовала себя внем как рыба вводе, вот ведь как. Аспроси, почему- неответилабы.
        Но жить хоть втом, хоть вэтом мире, неимея постоянного дохода, было невозможно. Ичто делать, было вобщем-то понятно: раз она неможет больше петь, значит, будет учить пению.
        Ей казалось, что найти учеников будет непросто. Ипотому, что она бывала вМоскве лишь урывками, азначит, ей недоставало вмосковском музыкальном мире необходимых знакомств, и, главное, потому, что быть хорошей певицей вовсе незначит хорошо учить пению. Сможетли она хорошо учить, Саша незнала. ВВене онабы точно невзялась заэто стакой самонадеянностью, да ивМоскве эта затея казалась ей авантюрной…
        Но неожиданно выяснилось, что беспокоится она напрасно. Ее биография- Вена иМилан, где она стажировалась, апотом пела вопере, имногочисленные концерты повсему миру, ипросто известность имени,- все это обладало вМоскве невероятной притягательностью. Отучеников отбою небыло.
        Только это были особые ученики, как раз те, кто посещает рестораны сосчетом впятьсот евро; так Саша их для себя определяла. Никакого представления отом, что такое хороший педагог, уних небыло, зато они были падки навнешние признаки успеха, иучеба уАлександры Иваровской привлекала их именно вэтом смысле.
        Это были богатые дилетанты- надо было называть вещи своими именами.
        Но если принимать это вовнимание, тонадо иначе строить свою жизнь. Надо возвращаться вЕвропу, напоминать осебе, добиваться, чтобы тебя включали, например, вжюри международных конкурсов, добиваться этого сотчаянием ияростью, потому что втакие жюри охотно включают тех, укого есть настоящее ибудущее, анеодно лишь прошлое. Надо добиваться, чтобы тебя незабывали, итоже отчаянно этого добиваться, потому что даже когда ты пела, товсе-таки небыла Марией Каллас, абыла просто нехуже или несколько лучше других, атеперь…
        Стоило Саше позволить, чтобы эти мысли овладели ею, как ее охватывала такая тоска, что хоть волком вой.
        Куда ей ехать, зачем? Лучше давать уроки пения московским нуворишам. Вее положении нестоит быть чересчур разборчивой.
        Рассказывать Филиппу освоем новом занятии Саша нестала. Лгать ему, уверяя, будто это занятие ее увлекает, она нехотела. Аеслибы сказала, что это только ради денег… Наверняка он предложилбы ей деньги сам, сталбы уговаривать, чтобы она нетратила свою жизнь нанелюбимое дело.
        Представив, как унизительно будет это выслушивать, Саша решила, что лучше вообще ничего ему неговорить. Вконце концов, нелюбовникаже она отнего скрывает. Аподробности ее профессиональных занятий ему знать необязательно, да инеинтересно, пожалуй.
        Заниматься сдетьми Саше ивголову неприходило. Зачем, когда ивзрослых учеников достаточно? Некоторые изэтих взрослых надеются сделать оперную карьеру, впервые занявшись пением втридцать лет, изасвою иллюзию, аточнее, заприхоть платят так щедро, что нет никакой необходимости вступать втакую непростую область, как работа сдетьми.
        Все это, или почти все, Саша объяснила маме Марии Таллас. Та так ипредставилась, позвонив:
        - Свами разговаривает мама Марии Таллас.
        Сразу можно было догадаться, что сэтой дамой лучше дела неиметь. Торжественный тон, которым она объявила, чьей мамой является, был тому свидетельством.
        Надо было без лишних церемоний сказать, что никакой Марии Таллас она незнает изнать нехочет. Ноинтереса ради Саша спросила:
        - Акто такая Мария Таллас?
        - Моя дочь,- объяснила дама.
        Спасибо заобъяснение!
        - Аеще кто она?- поинтересовалась Саша.
        Ей всамом деле было уже интересно, кого можно называть так торжественно истакой уверенностью, что имя говорит само засебя.
        - Унее волшебный голос,- сказала мама Марии Таллас.
        Саша вздохнула.
        - Ваша дочь где-нибудь учится?- спросила она.
        - Вмузыкальной школе, втретьем классе. Ноее голосу нужна настоящая огранка. Нам посоветовали вас.
        Кто посоветовал, Саша интересоваться уже нестала. Это неимело значения.
        - Янеработаю сдетьми,- сказала она.
        - Почему?- удивилась дама.
        - Потому что голос увашей дочери еще сто раз переменится.
        - Не переменится,- уверенно сказала дама.- Когда вы ее услышите, тосами сразуже поймете.
        - Янесобираюсь ее слушать,- отрезала Саша.- Всего доброго.
        - Мы будем платить заурок…
        Тут мама Марии Таллас назвала такую сумму, что Саша чуть состула неупала. Столько неплатили заурок ниодной венской музыкальной знаменитости. Это могло быть даже лестно, еслибы несамоуверенный тон, которым была названа сумма.
        «Аневсели равно? Можно подумать, остальные мои ученики- нищие гении, скоторыми язанимаюсь излюбви кискусству. Ровно такиеже Марии Таллас, только заэту платить будут больше. Снявши голову, поволосам неплачут».
        - Япослушаю вашу дочь,- сказала она.
        «Хорошо, что янеотказалась!»- это было первое, что подумала Саша, когда Маша Таллас пропела первую песенку изтех, что приготовила для прослушивания,- бетховенского «Сурка».
        Пела она нерусский перевод, астихи, написанные Гёте, где немецкие строчки перемежаются французскими, передавая речь маленького савояра, который выучил сурка плясать иушел изнищих альпийских долин вбогатую Германию назаработки. Слова звучали трогательно инежно.
        Но дело было невсловах. Трогательно инежно звучал Машин голос. Это было то, что называется «брать задушу»- вчистом, беспримесном виде.
        Дух веял где хотел, ивэтом голосе веял тоже. Несмотря наупрямое исамоуверенное выражение Машиного лица, несмотря наточно такоеже выражение лица ее мамы инато, что та прошла вкомнату вшубе, сбросив ее эффектным жестом, чтобы Саша успела разглядеть, что это французская норковая шуба впол…
        «Вдевять лет ятоже была упрямая исамоуверенная,- подумала Саша.- Ивсорок лет уменя тоже есть норковая шуба впол. Ничего вэтих Таллас нет особенного».
        Все это ничего незначило, навсе это можно было необращать внимания. Впервые завремя своих московских педагогических опытов Саша понимала, что они могут иметь смысл. Вот это стоило ивнимания, иусилия.
        - Ябуду заниматься сМашей,- сказала она. Идобавила категорическим тоном:- Ноневвашем присутствии. Вы будете нам мешать.
        Мамаша предпочла неспорить. Она лишь звонила Саше после каждого урока, апривозил Машу шофер наогромном «Мерседесе» смигалкой.
        Занятия сней оказались настоящей каторгой. Каждый урок заканчивался тем, что Саша давала себе слово позвонить мадам исказать, чтобы она забрала свою дочурку. Маша была непросто упряма инепросто самоуверенна- эти качества заполняли ее целиком, владели всем ее существом безраздельно. Невозможно было найти доводы, которые убедилибы ее, что она- она!- должна приложить кчему-то усилие.
        - Яупражнялась!- заявляла Маша, когда Саша упрекала ее втом, что она пришла наурок неподготовленная.- Япела вчера три часа!
        Ипотому, как таращит она маленькие серые глаза, как возмущенно отбрасывает солба длинную редкую челку, понятно было: произнося эту явную ложь, она забывает отом, что лжет, ииспытывает абсолютную уверенность вкаждом своем слове.
        Только теперь, глядя наэту девочку, Саша наконец поняла по-настоящему, откакой участи ее уберегли родители идед. ВМаше Таллас она видела себя девятилетнюю и, видя, ужасалась. Какое будущее ожидалобы ее, еслибы вдетстве ей внушили, что она восхитительна, непогрешима, что каждое ее слово закон, каждое желание должно исполняться незамедлительно и, главное, исполняться само собою, без всякого ее усилия?
        - Ты понимаешь, какое будущее тебя ждет, если ты ненаучишься работать?- невыдержав, сказала она однажды Маше.
        - Какое?- Девчонка прищурилась стойже дерзостью, которая сквозила вкаждом ее движении ислове.- Откуда вы знаете, какое уменя будет будущее? Вы что, Кассандра?
        При всей своей лени Маша была начитанна, как редкий ребенок ее возраста, ктомуже унее была отличная память. Природа непоскупилась поотношению кней надары, нодары эти были коварны.
        - Для этого ненадо быть Кассандрой,- усмехнулась Саша.- Сейчас пение дается тебе легко, звуки получаются сами собою. Нотак будет невсегда. Современем звуки потребуется извлекать, для этого понадобятся навыки. Если ты неприобретешь их сейчас, топотом будет поздно. Аты нехочешь их приобретать, потому что тебе лень. Ты зарываешь свой талант вземлю,- добавила она ради пущей убедительности.
        Да иради справедливости тоже: естьже здесь талант, этого нельзя невидеть.
        Маша насупилась. Она была умна иуважала логику. Логика Сашиных слов была для нее очевидна, икак сними спорить, она незнала. Аесли Маша чего-нибудь незнала, тоэто вызывало унее злость иобиду.
        Впрочем, думать оее обидах непредставлялось Саше необходимым. Ичто это она вдруг взялась ее воспитывать? Ей платят зато, чтобы она учила эту девочку петь. Свою часть работы она выполняет сполной отдачей. Абудущее этой девочки ее совершенно некасается. Тем более что хотя Саша ипредполагала, что ломка Машиного голоса неокажется разительной, ноона могла ведь иошибаться. Ивполне могло статься, что этот чудесный голос изменится через несколько лет дополной неузнаваемости иникакие благоприобретенные навыки несмогут этому помешать.
        Маша ушла домой сердитая, аСаша тутже выбросила изголовы мысли оней. Малоли талантов неточто вземлю зарываются, апросто уходят незаметно впесок! Кто хочет все исразу, получит ничего ипостепенно- эта случайно услышанная максима была смешной, новерной.
        Послезавтра должен был вернуться изкомандировки Филипп; это было важнее всех ее занятий, вместе взятых.
        Впервые вжизни Саша сознавала, что мужчина, скоторым она проводит время своей жизни, дорог ей настолько, что она готовится кего приезду, хочет выглядеть ослепительной красавицей, чтобы вызвать его восхищение, идаже опасается: авдруг он кней непридет? Хотя для такого опасения нет никаких оснований- Филипп нескрывает, что она тоже ему дорога, окружает ее вниманием испешит выполнить любое ее желание.
        Внем небыло вялой мягкости Франца, унего небыло ревности кее успехам, которая была уОливера, он вообще небыл похож нинаодного изее прежних мужчин. Он был самодостаточный, реализованный, умный, незаурядный. Ион любил ее. Упоительное сочетание!
        Накануне его приезда Саша уроков неназначила. Она собиралась пойти вспа ипопробовать одно волшебное обертывание, откоторого, говорят, тело делается сияющим, как открема, подаренного Азазелло Маргарите. Ей ихотелось, чтобы, когда Филипп ее разденет, все ее тело сияло, потому что он любил целовать самые неожиданные точки ее тела: ложбинки между пальцами наруках иногах, родинку под лопаткой или совсем тайные изгибы- досих пор, несмотря навозраст, они были унее чувствительными, как уюной девушки, иих чувствительность возбуждала его безмерно…
        Вспа она ипровела весь день перед его приездом. Попробовала иновое обертывание, иновую маску- заметных морщин налице как будтобы нет, нопредупреждать их тем более необходимо,- икакой-то травяной коктейль, про который, может, изря говорят, будто он возвращает молодость, нопить его все равно приятно…
        Телефон она отключила. Родители вслучае необходимости оставят сообщение, Филиппа отключенный телефон интригует, апосторонние недолжны мешать, когда она готовится квстрече сним.
        Спа-салон находился рядом, наМалой Бронной, идомой Саша пришла втаком блаженном состоянии, которое неудалосьбы сохранить, еслибы пришлось добираться впробках. Она добрела докровати, находу сбрасывая туфли- неистребимая привычка!- и, раскинув руки, плюхнулась навзничь. Все тело словно иголочки покалывали. Это было приятно, аглавное, Саша знала: это признак того, что завтра она будет выглядеть лет надесять моложе, чем обычно, хотя иобычно насвой возраст невыглядит.
        Вдверь позвонили так неожиданно, что она даже подпрыгнула накровати. Звонки были частые, настойчивые. Показалось вдруг, что это Филипп вернулся надень раньше.
        «Да ну, глупости!- подумала она.- Зачем ему вдверь трезвонить, унегоже ключи есть».
        Да инепохоже было, чтобы Филипп стал звонить так нервно- толи нетерпеливо, толи возмущенно.
        Саша открыла дверь. Напороге стояла мама Марии Таллас. Это что еще заявление?
        - Вы отключили телефон!- возмущенно проговорила она.- Скрываетесь отменя?
        - Скрываюсь?- удивленно переспросила Саша. Идобавила, уже насмешливо:- Отвас?
        - Ачто вы удивляетесь? После того, что вы наговорили моей дочери…
        Саша пожала плечами. Хорошо былобы просто закрыть дверь. Номама Марии Таллас стояла уже под притолокой. Неполбуже ее дверью бить.
        - Мы станем разговаривать вподъезде?- поинтересовалась Саша.- Удобнее будет, если вы пройдете вквартиру.
        - Вы сказали, что моя дочь бездарна!- заявила мама Марии Таллас; Саша досих пор незнала ее имени.
        Шубу она снова несняла. Интересно, зачем носить шубу, когда надворе апрель, пусть даже нет еще настоящего тепла? Ивкакой семье она выросла, если считает нужным демонстрировать шубу как символ благополучия?
        - Ничего подобного янеговорила,- пожала плечами Саша.
        - Говорили!
        - Это Маша вам сказала?
        - Да! Ияверю ей. Яверю своей дочери! Она передала ваши слова втаких подробностях, которые невозможно выдумать.
        - Ичтоже это были заслова?
        - Вы сказали, что ее псевдоним- это бездарная пародия наМарию Каллас. Что она вообще бездарная, и, когда подрастет, это всем станет ясно.
        - Что-о?!
        От изумления Саша чуть сознания нелишилась. Она хватала воздух ртом, как будто оказалась высоко вгорах ией нехватает кислорода.
        - То, что слышите!- воскликнула мама Марии Таллас.- Вы оскорбили мою дочь! Назвали ее дурнушкой! Откуда вы взяли это мерзкое слово?! Вы специально старались понизить ее самооценку. Да вы просто завидуете ей!
        - Я…завидую… вашей дочери?
        Саша струдом выговаривала слова. Никогда вжизни она несталкивалась стакой беззастенчивой, такой откровенной ложью. Несложью даже, асгнусным, коварным, отлично продуманным оговором. Иоткогоже исходил этот оговор- отдевятилетнего ребенка! Уму непостижимо.
        - Именно! Завидуете,- отчеканила мама Марии Таллас.- Унее блестящее будущее, аувас все впрошлом. Она красавица, авы увядаете!
        Саша почувствовала, как все покровы воспитания, такта, выдержки слетают снее, будто осенние паутинки, иона превращается всамую обыкновенную мегеру.
        «Глаза открой, идиотка!- чуть невыкрикнула она.- Кто красавица-то, кто?!»
        Последнее, что могло прийти вголову при взгляде наМашу Таллас,- это то, что она красавица. Все вее лице было дробно иневыразительно- серые глаза, узкий рот, острый нос. Уши унее оттопыривались, ктомуже одно сильнее, чем другое. Если что изапоминалось вее внешности, толишь крупные веснушки, которыми были усыпаны ее нос, лоб ищеки. Ноглавное, унее полностью отсутствовало обаяние, даже тоестественное, которое присуще всем детям просто всилу возраста.
        Для того чтобы считать все это красотой, надо было ослепнуть. Если эта слепота называется материнской любовью… Саше стоило порадоваться, что ей неприходится переживать такую любовь!
        Но мама Марии Таллас ничуть непоходила наслепую. Она смотрела наСашу широко открытыми глазами, вкоторых плескалось искреннее возмущение.
        Саше пришлось собрать все свои силы, чтобы невысказать вслух, что она думает овнешности ихарактере ее прелестной девочки.
        - Внешность вашей дочери,- ледяным тоном проговорила она,- неимеет для меня нималейшего значения. Ядаю ей уроки вокала идолжна чему-то ее научить. Ноодних только моих усилий для этого мало. Ваша дочь должна прикладывать собственные усилия, аона ленится это делать. Вот все, что яей сказала.
        - Аэто нетвое дело!- Глаза мамы Марии Таллас сузились вдве щелки. Она сразу сделалась полной копией своей дочери.- Кто ты такая, чтоб решать- ленится, неленится? Ты прислуга, поняла? Одна прислуга еду ей готовит, другая петь учит- такой расклад. Да ты совсеми своими потрохами пальца ее нестоишь!
        - Анувон отсюда,- спокойно проговорила Саша.
        Она успокоилась сразуже, как только услышала это «ты», произнесенное схамскими интонациями.
        - Гордая,да?- стемиже интонациями поинтересовалась мадам.- Все вы гордых изсебя корчите. Асами закопейку все места нам вылизывать готовы. Интеллиге-енция!..
        - Давай, давай,- поторопила Саша.- Шубу незабудь.
        Шубу та надевала неторопливо, тщательно расправляя замявшиеся рукава. Саша еле удерживала желание дать этой тетке пинка под зад. Нонадо было сохранять спокойствие.
        Мама Марии Таллас также неторопливо прошла вприхожую.
        - Нам ваша гордость- похрен,- вдруг обернувшись увходной двери, отчеканила она.- Мы тут такие навсегда. Это всё- навсегда. Вы нам прислуживаете. Ваши дети будут нашим детям прислуживать. Такой расклад, поняла?- Иповторила, чтобы Саша получше расслышала:- Навсегда!
        Хлопнула входная дверь.
        - Надумаешь работать- звони!- раздалось одновременно схлопком.
        Саша почувствовала, что ее бьет мелкая дрожь. Всего ее самообладания хватило только нато, чтобы дождаться, пока мама Марии Таллас скроется извиду.
        Слишком ошеломляющим был этот удар. Неточтобы она незнала, что насвете бывают наглые хамы… Да нетже, вот именно незнала! Тоесть знала, ноотвлеченно, отдельно отсебя. Если вдуматься, тоизнала-то восновном изкнижек про участь бедняков вдореволюционной России или заключенных всоветских лагерях.
        Но никогда она невидела воочию грубости такой торжествующей, такой уверенной всвоей полной власти над жизнью. Это негрубость даже была,а… Саша незнала, как это назвать!
        «Это происходит здесь,- сужасом, откоторого все тело покрылось мурашками, поняла она.- Вмоем доме, вмоем городе… Яздесь родилась, вдетский сад ходила наБольшой Бронной, зауглом взоомагазине купила Кирке надень рождения хомячка. Это все- я, это моя жизнь, наша жизнь! Они здесь нипри чем, кто они такие вообще?!»
        Ей показалось, что город, вкотором она родилась, захвачен оккупантами. Хоть листовки расклеивай наподъездах! Да, именно так- буквально. Хотя мама Марии Таллас никак непоходила начужестранку, унее было простое русское лицо, ивеснушки нащеках ее дочери были точно такие, как уПашки Солдаткина издеревни Кофельцы, изСашиного детства…
        Саша обхватила себя заплечи, пытаясь унять дрожь. Ничего неполучалось- все тело тряслось.
        «Успокойся!- приказала она себе несозлостью даже, асяростью.- Ничего страшного неслучилось! Ничего необратимого. Ты никогда больше неувидишь ниМарию Таллас, ниее мамашу. Отних независит твоя жизнь. Утебя счет вавстрийском банке. Утебя квартира вПариже, пусть маленькая, вмансарде, носвоя. Неговоря уже обэтой квартире, московской. Ты независима. Ты влюбую минуту можешь отказаться отобщения сэтим зажравшимся хамьем. Никогда невидеть его инеслышать. Можешь вернуться вЕвропу, твоя жизнь устроится там заново втечение месяца,уж уроки ты всяко найдешь, иМарии Таллас среди твоих учеников небудет точно…»
        Саша говорила себе все это, ией почему-то казалось, что ее слова звучат жалко. Или жалобно. Или просто глупо. Почему она должна себя вчем-то убеждать, итем более- почему должна спасаться бегством отунижения?
        Вдверь позвонили. Саша вздрогнула. При мысли, что вернулась мама Марии Таллас, тошнота подступила кгорлу.
        «Низачто неоткрою!»- подумала она.
        Итутже ей стало так противно, что она вскочила, словно пружиной подброшенная. Нехватало еще отвсего этого скрываться!
        Глава 14
        Саша распахнула дверь так широко ирезко, что, наверное, сшиблабы сног того, кто стоял напороге. Ноон оказался проворен иуспел отпрыгнуть всторону. Саша только слегка его задела.
        - Ты что, Сашка, сума сошла?- сказала Люба, потирая плечо.- Всю жизнь ямечтала погибнуть вродном подъезде отудара дверью.
        - Люблюха!- Саша так обрадовалась, как будто невидела ее сто лет. Да вообще-то иправда давно невиделись, месяца три уже, наверное.- Заходи!
        Люблюхой звала свою дочку Нора. Ноимя унее было другое- Жаннетта. НеЖанна, аЖаннетта, сдвумя «н» идвумя «т», это Нора уточняла каждый раз, когда сообщала, как зовут ее девочку. Вообще-то уНоры был тонкий вкус, ноиногда он нистого ниссего оборачивался какими-то чересчур экзотическими представлениями опрекрасном. Видимо, это произошло ивтот момент, когда она выбирала имя для своей единственной дочери. Так что домашний вариант, Люблюха, оказался для Жаннетты Маланиной просто спасением. Едва научившись разговаривать, она стала говорить, что ее зовут Люба, идаже Саша, которая росла вместе сней намаминых иНориных руках, незнала, что она Жаннетта, пока они непошли вдетский сад. Втот самый, наБольшой Бронной.
        - Ты чего такая?- спросила Люба икивнула напокрывало, смятое накровати.- Кошмар, чтоли, приснился?
        - Ага,- кивнула Саша.- Кошмар. Только неприснился.
        Ни тени удивления непромелькнуло наЛюбином лице, когда она слушала Сашино повествование омаме Марии Таллас. Только наслово «оккупанты» она усмехнулась иуточнила:
        - Скорее тараканы. Извсех щелей повылазили. Ну, удивляться неприходится. Каков царь, таков ипсарь. Ацарь наш замечательный нафене уголовной изъясняется прямо под телекамеры. Невидала, чтоли?
        - Ятелевизор несмотрю,- мрачно сказала Саша.
        На Новый год она включила было «Голубой огонек», или как это теперь называлось, ночерез пять минут выключила, решив, что это пошлость загранью того, что можно воспринимать без вреда для здоровья.
        - Ивообще, какой он царь, егоже выбирают,- добавила она.
        - Думаешь, выбирают?- хмыкнула Люба.- Это напервый взгляд кажется. Авообще- нам еще везет, что мы кврачам пока необращаемся. Аесли обращаемся, токзнакомым. Я,знаешь, как представлю, что яодинокая тетка, живу вУсть-Задрищенске, всю жизнь назаводе проработала, настарости лет, понятное дело, заболела, вбольницу попала… Проще сразу сдохнуть, без напрасных надежд. Лет десять назад еще думали, деньги дашь- вылечат. Атеперь уже никто необольщается. Онибы, может, ихотели вылечить, чтоб им еще раз заплатили, да уже изаденьги лечить немогут. Неумеют. Приятельница моя вСаранск поехала вкомандировку, иприступ унее случился. Что такое, непонятно, отболи настенку лезет. Она вбольницу, тому деньги сует, этому- везут наоперацию. Назавтра медсестра посекрету рассказала: молитесь Богу, что завотделением, старушка, как раз изотпуска вернулась ивоперационную зашла, увас внематочная была, ахирургиня наша молодая вам уже мочевой пузырь собралась удалять. Представляешь?- Люба передернула плечами.- Даже еслиб выжила, такбы иходила доконца жизни смочеприемником вкармане. Аей тридцать лет всего, муж красавец, детей двое.
Зато они там вСаранске пьяного Депардье встречают хлебом, солью икотятами. Тьфу! Говорить про них противно.
        - Но чтоже это, Люба?- уныло проговорила Саша.- Нельзя ведь так жить, ведь это инежизнь совсем. Получается, всем скопом уезжать?
        - Чего это ядолжна уезжать?- пожала плечами Люба.- Пусть сами уезжают. Ну, может, иязахочу. ВГермании мне очень даже нравится. Ноименно что если захочу, непотомуже, что быдло какое-то меня отсюда выпрет!
        Люба сердито сощурилась, глаза ее сверкнули. Они всегда сверкали огнем, если она сердилась, ибыли хоть небольшими, новыразительными из-за этого огня ииз-за высоких, тонко очерченных скул, закоторые многое отдалибы мировые кинозвезды.
        Саша только недавно узнала, что все детство, всю юность Люба считала себя некрасивой излилась поэтому навесь белый свет. Только когда она влюбилась всвоего нынешнего мужа, все эти переживания выветрились изее сознания, как случайный мусор. Истранно было нето, что выветрились, ачто вообще они унее возникли. Внешность уЛюбы была резкая, своеобразная- сперчинкой, про такую говорят. Она исейчас, всорок лет, была сперчинкой, авдвадцать тем более. Ноименно вдвадцать лет Люба завидовала всем подряд, идрузьям тоже.
        Саше она завидовала из-за того, что та красивая италантливая, Кире- что хоть инекрасивая, нонеобращает наэто внимания, живет, как сама считает нужным, ниначье мнение неоглядывается илюбому все, что думает, выскажет вглаза. Люба даже наЦаря злилась- зато, что он никак внее невлюбится. Хотя впоследствии сама непонимала, как можно было злиться начеловека, вкоторого считала себя влюбленной.
        - Япотом вообще все это перестала понимать,- объясняла она Саше.- Что сомной было, вкаком мороке яжила… Жуть, больше ничего! Счастье, что явСаньку влюбилась иотзависти своей сумасшедшей именно вюности избавилась. Потом поздно былобы. Аповзрослелабы сэтим- всё, нечеловек, ижизнь насмарку.
        Но теперь Люба пришла недля того, чтобы порассуждать озависти.
        - Утебя Интернет работает?- спросила она.- Ясегодня умамы ночую, аонаже всего этого боится как огня. Никомпьютера унее, ничего. Амне сКиркой надо срочно поговорить.
        Люба смужем исыновьями долго скитались топосъемным квартирам, тоуже ипосвоим, нотесным иотдаленным. Обратно вцентр они перебрались недавно, когда детский хор, которым руководил Саня ивкотором Люба была директором, приобрел международную известность идаже славу; вэтом году Саша слышала обэтом хоре вмузыкальной среде особенно часто.
        Жили они теперь неподалеку, наСивцевом Вражке. Люба забегала кмаме часто иоставалась ночевать, если ей казалось, что та плохо себя чувствует.
        - Давай позвоним,- кивнула Саша.- Который уних теперь час?
        Из-за мамы Марии Таллас- досих пор трясло при воспоминании!- она словно выпала извремени. Было уже одиннадцать вечера. УКиры, значит, белый день. Можно надеяться, что ее девица спит иудастся поболтать.
        Да, вместо всеми приборами предсказанного мальчика уКиры родилась девочка. Врачи потом объясняли, что ребенок лежал каким-то хитрым образом, оттого они иошиблись. Ноошибка эта была неизтех, окоторых переживают, тем более Кирка изначально хотела дочку, аЦарь, кажется, никого уже нехотел, ахотел только, чтобы все это поскорее кончилось, потому что Кира чуть неумерла при родах- выжила, врачи потом сказали, благодаря нестолько медицине, сколько чуду.
        «Медицине все-таки тоже»,- подумала теперь Саша, вспомнив саранскую историю.
        Когда Кира появилась наэкране, девочку она держала наруках.
        - Ой, ты корми, корми!- воскликнула было Саша.- Позвони сама, когда сможешь.
        - Да яже некормлю,- вздохнула Кира.- Тоесть избутылочки кормлю, своего молока ипомину небыло.
        - Ичто ты переживаешь?- пожала плечами Люба.- Думаешь, она недополучает положенное ей счастье?
        - Конечно,- уныло кивнула Кира.- Вот тыже обоих своих кормила. Ауменя неполучилось… Хоть ячего только неела инепила.
        - Кирка, брось убиваться,- приказала Люба.- Атоголову снесет. Кормить детей грудью полезно иинтересно, носчастье невэтом. Нитвое, ниих.
        - Авчем счастье?- синтересом спросила Кира.
        Она сидела наверанде дома, выкрашенного вцвет кофе смолоком. Все вокруг нее излучало покой- исветлые стены, ищебет птицы ввесеннем саду, ицветущее рядом сверандой персиковое дерево. Девочка спала уКиры наруках втакомже совершенном покое. Изрозового конверта виднелся только вздернутый носик иокруглая щечка.
        На веранду вышла высокая крепкая негритянка- няня, наверное,- взяла уКиры ребенка и, тихо напевая, унесла вдом. Тоесть ненегритянка, аафроамериканка, так ее следовало называть. Когда-то Саше казались нарочитыми эти правила политкорректности, нооднажды она представила, что слышит отзыв оконцерте еврейской музыки: «Жиды чудесно пели»,- ирешила, что людей следует называть так, как они сами того хотят.
        - Кирка, ты почему такая кислая?- спросила она.
        - Янекислая,- снова вздохнула Кира.- Апросто уменя почему-то силы никак невосстанавливаются. Даже стыдно,- объяснила она.- Мнеже все помогают. ИТиша, иЦарь. Иняня унас живет, Элис отличная няня. Ктомуже Маруська спокойная, ночами спит. Аявсе равно еле хожу, исознание уменя какое-то измененное. Вот почему такое,а?
        Ответить наэтот вопрос Саша, конечно, немогла. Немогла она ответить инадругой вопрос: правильно или нет, что она так инерешилась наребенка? Сначала было недотого, потом боялась, что отродов переменится голос- эта причина была самой существенной, носейчас оней вспоминать нехотелось,- потом поняла, что ниотодного мужчины изтех, скем сводит ее жизнь, она детей иметь нехочет, что ей невсе равно, откого родится ребенок, иопределение «только для себя» кажется эгоистичным настолько, что это даже для нее слишком…
        «АотФилиппа родилабы»,- вдруг подумала Саша.
        Эта мысль пришла так неожиданно итак непреложно, что она растерялась.
        - Глупо говорить, когда Маруська уже родилась. Еслиб раньше, тоуменя инеМаруська былабы, асовсем другой ребенок. Новсе-таки надо все делать вовремя,- сказала Кира.- Всорок лет янемать, аунылая мумия, правильно Сашка говорит.
        - Ничего ятакого неговорю!- возмутилась Саша.- Ты отлично выглядишь.
        Это было несовсем так: хоть отеки уКиры налице спали, новместо них появились синие круги под глазами. Ито, что после родов она похудела, делало ее немоложе, асовсем наоборот. Но, может, это только кажется из-за того, что разговаривают они через Атлантику ичерез экран?
        - Приехалибы вы комне,- словно услышав Сашины мысли, сказала Кира.- Может, ябы воспрянула. Атомы еще неизвестно когда обратно вМоскву соберемся. Маруську здесь наблюдают после моих родов идиотских. Боятся, как она развиваться будет…
        - Отлично она будет развиваться,- перебила Люба.- Ивообще, Кирка, прекращай ныть. Скажи мне лучше, что легче представить, конечность Вселенной или ее бесконечность?
        - Ты заэтим звонишь?- Кира расхохоталась.- Нет, Люб, правда, приезжай! Общение стобой вселяет оптимизм.
        - Вмоего мужа тоже,- хмыкнула Люба.- Это его избаловало. Желает, чтобы явсегда была при нем.
        - Ачто вэтом плохого?- удивилась Кира.
        - То, что это уже зависимость,- объяснила Люба.- Аотзависимостей люди, бывает, избавляются радикально, иэто меня пугает. Умужиков настарости лет бес вребре заводится сзавидным постоянством.
        - Ну, неутвоегоже!- махнула рукой Кира.- Он тебя любит.
        - Любит, нелюбит- неимеет значения. Бес неотлюбви заводится, аотгормонов.
        Опять эти гармоны! Саша поморщилась.
        - Не понимаю твоей логики,- пожала плечами Кира.- Тооставить его неможешь, тозависимости боишься.
        - Яисама непонимаю,- сказала Люба.- Мне никогда небыло сорок лет. Янезнаю, что делать вэтом возрасте. Янервничаю итеряюсь.
        - Может, ты приедешь?- Кира перевела взгляд наСашу.- Любка мужнины гормоны караулит, аты что? Приезжай, Саш! Унас хорошо, цветет уже все. Федор дерево посадил. Думал, черешня, оказалось- дуб.
        Для жизни вАмерике, тократкой, топродолжительной, Царь купил дом вНью-Джерси. Саша бывала вэтом нью-йоркском пригороде удрузей, когда пела в«Метрополитен Опера». Она вспомнила тихие улочки, иживые изгороди, ивеселые домики сцветниками- окна их, казалось, подмигивали прохожим. Патриархальная, пронизанная покоем Америка начиналась прямо уподножия небоскребов.
        «Может, мне такое сейчас инадо?- подумала Саша.- Вместо всех этих… Марий Таллас».
        - Знаешь, ая, наверное, приеду,- сказала она.- Ятебе завтра вечером позвоню иточно скажу, Кир, ладно?
        Прежде чем что-либо решать, ей нужно было увидеть Филиппа. Еще сегодня утром она просто хотела его увидеть, атеперь ей это было вот именно нужно, необходимо.
        То, как уверенно она подумала, что моглабы иметь отнего ребенка, смутило ее ивстревожило. Что это значит, почему вдруг возникло вее сознании? Надо увидеть его ипонять…
        - Ой, Саш!- радостно воскликнула Кира.- Правда приедешь? Ты недумай, просто садись всамолет иприлетай. Нупожалуйста! Воспрянь мой дух!
        - Так что там насчет конечности ибесконечности Вселенной?- напомнила Люба.
        - Ачто это тебе вдруг вголову пришло?- спросила Кира.
        - Унасже Васька вшколе для гениев учится. Сочинение задали. Крошка сын котцу пришел, иони уже часа три спорят. Яирешила утебя уточнить.
        - Все равно это будет только мое субъективное мнение…
        Пока Кира рассуждала про бесконечность Вселенной, Саша вспоминала, как Филипп сказал ей утром потелефону, что соскучился страшно, ичасы считает, ижалеет даже, что именно сейчас затеял открывать представительство своей фирмы вНовосибе- слишком часто приходится расставаться. Она вспоминала его интонации, его дыхание… Счастье охватывало ее. Это было самое настоящее счастье, его невозможно было перепутать нисчем, как родовые схватки!
        - Какже ты сядешь иполетишь?- спросила Люба, когда они простились сКиркой ивыключили экран.- Авиза?
        - Уменя вид нажительство,- ответила Саша.- Грин кард фор талент. Ее артистам дают, ученым. Спортсменам еще.
        - Ну понятно, талантам,- кивнула Люба.
        - Так что мне инеплохобы уже вАмерике показаться, раз вид нажительство дали. Хоть поэтой карте они нетребуют пополгода там жить, новсеже. Правда, поеду.
        - Давай,- кивнула Люба.- НаКирку смотреть жалко, аты ее реанимируешь. Все-таки если вдетстве скем дружил, тоон потом- как удар всердце.
        - Почему удар?- удивилась Саша.
        - Ну, вот якогда тебя, или Кирку, или Царя вижу, уменя сердце по-другому стучать начинает. Отодного вашего вида, честное слово. Почему- необъяснишь.
        - Анадо объяснять?- улыбнулась Саша.
        - Не надо.
        Люба улыбнулась тоже. Иудар всердце- неудар, аободряющий вздох - почувствовала Саша отее улыбки.
        Глава 15
        - Знаешь, вчем главная прелесть здешней жизни?
        Кира обвела взглядом газон сяркой весенней травой, сливу вкружевном облаке прозрачных белых цветов, беседку под дубом, персиковое дерево уверанды.
        - Знаю. Вотсутствии смятения,- сказала Саша.
        - Ну, может, ивэтом,- кивнула Кира.- Нобольше всего- взначительности внутренней жизни. Внешняя жизнь здесь размеренная, однообразная, ничего вней заметного непроисходит, ивсе внутреннее поэтому приобретает гигантские размеры. Даже чрезмерные,- добавила она.- Шекспировские трагедии смело можно перемещать впровинциальную Америку.
        Кирка всегда излагала свои мысли внятно иразвернуто. Вэтом смысле роды ее ничуть неизменили.
        - Соседские тинейджеры закололись кинжалом из-за вражды родителей?- улыбнулась Саша.- Мистер Лир издома напротив оставил недвижимость дочерям, ате непустили его переночевать?
        - Между прочим, зря иронизируешь. Только когда перемещаешься втакой вот сад, тоиначинаешь понимать, что важно, ачто неважно. Муж слюбовью посмотрел- важно. Дочка первый раз улыбнулась- важно. Книга такая попалась, что доутра заснуть неможешь,- важно. Ахочется, чтобы все твоей статьей восхищались,- неважно. Да уже ничего такого инехочется. Такие штуки Америка счеловеком выделывает, вот что японяла.
        - Америка все, что угодно, счеловеком выделывает,- пожала плечами Саша.- Поселись возле Таймс-сквер, еще что-нибудь про Америку поймешь. Прямо противоположное. Ивообще, дело невАмерике, авпровинциальности. Кому-то провинциальная жизнь нравится, кому-то нет. Нонравится или ненравится, авКофельцы переедь под сосны- поймешь ровно тоже самое, что здесь под персиками.
        - Да, поглупела я,- вздохнула Кира.- Начинаю думать банальностями. Скоро буду всем сообщать, что Волга впадает вКаспийское море.
        - Брось, Кирка,- улыбнулась Саша.- Нисколько ты непоглупела. Маруська подрастет- опять тебе захочется удивлять своими статьями человечество. Ая, знаешь…- Саша поколебалась, новсеже договорила:- Знаешь, я, наверное, все-таки решусь.
        - На что?- непоняла Кира.
        - На Маруську. Или наАндрюшку,уж кто получится. Родить, родить мне захотелось,- пояснила она, видя, что Кира по-прежнему смотрит недоуменно.
        - Ой, Сашка!- воскликнула она.- Правда, чтоли?
        Иокинула Сашу таким любопытным взглядом, что та засмеялась:
        - Да небеременная еще, зря разглядываешь.
        - Аты поторопись,- авторитетным тоном велела Кира.- Чем позже, тем труднее рожать.
        - Волга впадает вКаспийское море,- напомнила Саша.
        - Ну, всмысле,- смутилась Кира,- откладывать незачем. Аоткого ты собираешься родить?- синтересом спросила она.
        - От мужчины необыкновенной красоты, огромного ума имогучего таланта.
        Саше было смешно, она еле удерживалась оттого, чтобы нефыркнуть, разбрызгивая морковный сок, который они сКирой пили, сидя запрекрасной праздной болтовней наверанде уперсикового дерева.
        - Ктобы сомневался,- ссерьезным видом кивнула Кира.
        Саша невыдержала ирасхохоталась. Маруська завозилась вколяске, хныкнула.
        - Ой, извини,- шепотом проговорила Саша.
        - Ничего.- Кира покачала коляску, иМаруська затихла.- Вкачестве компенсации затяжелые роды ребенок получился идеальный.
        - Ятоже идеальная была,- усмехнулась Саша.- Дотрех месяцев, мама рассказывала. Потом характер проявился- никому мало непоказалось.
        - Да уМаруськи если ипроявится, вкого ей капризной-то быть? Мы сЦарем оба рациональны, как компьютеры, без необходимости незарыдаем.
        - Он ее любит?- спросила Саша.
        - Кто кого?- непоняла Кира.
        - Федор Маруську.
        - Конечно.- ВКирином голосе послышалось удивление.- Ачто, могбы нелюбить?
        - Не знаю… Яничего про все это незнаю. Имне немножко… Нустрашно мне, да.
        - Глупости,- собычной своей уверенностью заявила Кира.- Мужчина неможет неполюбить своего ребенка. Один сразу, другой попозже, нополюбит обязательно. Тебяже он любит,- добавила она.- Значит…
        - Ничего незначит,- пожала плечами Саша.- Одно издругого невытекает, ирацио здесь неработает, иникакой логики влюбви нет.
        Она говорила отстраненным тоном истаралась, чтобы отстраненность царила ивее мыслях.
        Саша незря чувствовала, что должна встретиться сФилиппом. Та встреча убедила ее втом, что она действительно готова отнего родить. Ивот теперь она хотела этого так, как мало чего хотела вжизни, хотя сила желаний была одной изглавных ее черт, иименно эта сила позволяла ей многого вжизни добиваться.
        Они встретились страстно. Именно это слово лучше всего описывало то, как бросились они друг другу вобъятия, когда Филипп вошел вквартиру.
        Когда он вошел, Саша делала вид, что спит, хотя всю ночь несомкнула глаз. Бессонница словно нарочно решила нинаминуту недать ей отвлечься отмыслей онем.
        Он виделся ей вночных промельках света постенам, акогда Саша задернула шторы, товиделся втемных очертаниях предметов, ивприхотливом рисунке пятен под сомкнутыми веками, ивсплошной темноте, ивярком свете- она исвет пробовала включать, почему-то решив, что это поможет ей заснуть, забыться, поскорее миновать расстояние, отделяющее отвстречи сним…
        Ивот он вошел- тихо открыл входную дверь, также тихо прикрыл ее, чтобы неразбудить Сашу,- иона непыталась больше притворяться, авскочила ивночной рубашке, босиком побежала ему навстречу, иони обнялись напороге, ипальто его полетело напол, иСашина ночная рубашка- тудаже… Страсть пронзала их одним мечом, поражала одним итемже финским ножом, ноона неказалась им самоубийственной, их общая страсть, наоборот, она вливала вних силу, вливала жизнь- сама была жизнью!
        - Ну, расскажи, как ты без меня жила?- спросил Филипп, когда они наконец успокоились иулеглись напостель, которая сначала была просто теплой отСашиного тела, апотом стала горячей отих двойного, отединого их тела.- Что ты делала?
        - Ты всамом деле хочешь это знать?
        Саша немогла удержаться оттого, чтобы его неподдразнить. Как нибезумно она внего влюблена, авсе-таки пусть помучается, поревнует, может быть!
        Филипп легко попался наэту нехитрую удочку.
        - Ачто, мне лучше этого незнать?- настороженно спросил он.
        - Лучше незнать,- подтвердила Саша.
        - Почему?
        - Потому что…- Ладно, хватит интриговать!- Потому что яобщалась сотвратительными типами.
        Иона рассказала ему про маму Марии Таллас, ипро саму Марию Таллас, изаодно сообщила наконец, что стала давать частные уроки.
        Саша думала, что Филипп возмутится, разозлится, рассердится, может быть, отчитает ее зато, что она затеяла все это, непосоветовавшись сним. Самовластность была ему присуща, это Саша успела заметить.
        Но ничего этого, кее удивлению, непроизошло. После ее рассказа он только пожал плечами исказал:
        - Не обращай внимания.
        Ипритянул Сашу ксебе, повернулся кней, перевернулся, чтобы она оказалась унего наживоте,- ивсе повторилось снова, стой восхитительной изобретательностью, которой отмечены были их отношения.
        Он определил место вих жизни этого события- конфликта из-за Марии Таллас- совершенно по-мужски: необратил внимания.
        «Если родится сын, яхотелабы, чтобы он тоже это умел».
        Саша почувствовала, что краснеет. Поразительно! Никогда вжизни цвет ее лица независел отчувств, тем более оттакого наивного чувства, как смущение.
        Филипп ее заалевших щек незаметил. Или решил, что они стали такими отзанятий любовью. Саше странно было называть этими словами то, что происходило между ними. Хотя все называли это так, иона совсем еще недавно- тоже.
        Все переменилось вее жизни сего появлением. Ией хотелось перемен еще более значительных, глубоких. Она никогда небоялась перемен, она шла им навстречу срадостью, итеперь особенно.
        Нет, все-таки, получается, боялась. Иначе несталабы откладывать разговор сФилиппом, несбежалабы нанеделю вАмерику. Кирку, конечно, хотелось повидать иподбодрить, ноэто желание просто совпало ссобственным счастливым смятением.
        Маруська всеже проснулась. Нонезаплакала, атолько закряхтела, открыла светлые, как уЦаря, глазки ивзглянула так внимательно, как будто намеревалась оценить окружающую действительность икак будто могла оценить ее правильно. Аможет, так оно иесть, исовершенно правильно оценивает действительность этот безмятежный ребенок.
        Да, невозможно считать случайностью то, что мысли одетях тоидело возникают уСаши вголове.
        - Ты корми, Кирка,- сказала она,- аявНью-Йорк съезжу. Стив обещал меня сегодня развлечь.
        Стив был танцовщиком «Нью-Йорк сити балле», Саша подружилась сним еще вовремя своего американского контракта. Он был отличным другом, вернее, подружкой, если исходить изего предпочтений, ноэто было неважно. Он был веселый, открытый, доброжелательный, идаже если все эти качества были ему присущи лишь втой мере, вкакой присущи они большинству американцев, тодля приятного общения этого было вполне достаточно.
        - Подожди, через полчаса Федька сТишей вернутся, отвезут тебя,- предложила Кира.
        Но дожидаться, пока Киркины мужчины вернутся соскалодрома, где они тренировались перед тем, как отправиться лазить поАппалачам, Саша нестала- вызвала такси. Удивительно, что завсе годы жизни вЕвропе ивАмерике она ненаучилась водить машину. Хотя инеудивительно: обычно ведь она ехала наконцерт, или сконцерта, или нарепетицию, или после репетиции, азначит, ей или требовалась полная сосредоточенность насвоем внутреннем состоянии, или, наоборот, надо было совершенно расслабиться, азарулем нитонидругое невозможно.
        - Не бойся, Саш,- сказала Кира, когда Саша снова появилась наверанде, уже одетая для вечернего выхода, впереливающемся блестками платье-коктейль.- Родишь отличного мальчишку ибудешь счастлива.
        - Почему именно мальчишку?- улыбнулась Саша.
        - Ты похожа намаму мальчишки.
        Смешные это были слова, ипроизнесла их Кирка скакой-то смешной наивностью. Норадость, итак уже ворочающаяся уСаши вгруди, при смешных этих словах треснула, фыркнула ирасцвела огромным многолепестковым цветком.
        Глава 16
        Саша непредполагала, что Стив поведет ее вджаз-клуб. Незамечала унего раньше такого увлечения, да исама слушала джаз лишь отслучая кслучаю.
        - Сегодня будут такие музыканты, что их надо слышать всем,- объяснил Стив, когда Саша вышла изтакси; они встретились наСедьмой авеню.- Они живые классики, мы еще будем хвастаться настарости лет, что видели их собственными глазами. Яоднажды слушал, как они импровизируют. Два часа, иниодной заранее сочиненной ноты!
        Чтож, классики так классики. Какбы там нибыло, Саша была рада оказаться влихой атмосфере. Только спустившись полестнице вподвал, где располагался клуб, она поняла, что этого ей, пожалуй, нехватало. Слишком респектабельную жизнь она вела впоследнее время, вот что!
        Лестница была выкрашена валый цвет, азал- всиний. Краска была масляная. Саша даже пальцем стену потихоньку поцарапала иудивилась: зачем красить такой краской, звукже будет плохой?
        Но как только насцене появились клавишник, контрабасист ивокалист, как только раздались первые звуки, она поняла, что такой акустике может позавидовать любой концертный зал. Звуки здесь были единым живым целым, нопри этом словнобы несливались- закаждым изних можно было бежать, как заребенком, прислушиваясь именно кнему, иэтот внутренний бег наполнял радостью.
        Впервые задолгое, слишком долгое время Саша почувствовала настоящий драйв- покалывание изнутри веселых иголочек, бурление всего своего существа.
        - Это они разминаются еще, стандарт гоняют,- сказал Стив.- Яих слышал вНовом Орлеане вовремя Марди Гра. Вот это был ядерный взрыв!
        Мелодии, которые играл клавишник, сменялись вокализом, потом вступил контрабасист, зазвучали роскошные диссонансы, все это было приятно, как бокал красного вина… Ивдруг, даже непонятно как, будтобы сама собою, музыка стала разрастаться, разрастаться, превратилась вживой переливающийся шар, заполнила все пространство зала, все пространство уСаши внутри, иСаша почувствовала, как охватывает ее восторг, истала подпевать, это вышло как-то само собою…
        - О!- воскликнул Стив.- Ты теперь поешь блюз, Алекс?
        - Нет.- Саша удивленно покачала головой. И,оглядевшись, засмеялась:- Да здесь весь зал поет блюз!
        - Но неувсех получается так, как утебя,- возразил он.
        Огромный чернокожий контрабасист помахал Саше рукой и, живо спрыгнув сосцены, подскочил кее столику.
        - Спой сомной!- пригласил он и, недожидаясь ответа, схватил Сашу заруку своей здоровенной мягкой лапищей.- Пойдем, пойдем!
        Саша засмеялась. Это был обычный аттракцион джазовых концертов- вытаскивать зрителей иззала насцену. Чтож, почему нет? Драйв, который она ощутила, когда музыканты только заиграли, возрос теперь неимоверно! Ей нетолько петь хотелось, ноиприплясывать. Исмеяться.
        «Смех без причины- признак дурачины»,- говорила Нора, когда маленькие Саша сЛюбой орали, прыгали ихохотали дополной одури.
        Ну ипусть! Ей ихотелось сейчас быть дурачиной.
        Она взобралась вместе сконтрабасистом на сцену.
        - Ну,- спросил он,- что ты будешь петь?
        - Твой контрабас играет слишком мало нот!- засмеялась Саша.- Ты замной неугонишься!
        - Пхе!- фыркнул контрабасист.- Ты пой давай, атам поглядим.
        «Аты играй давай!»- весело подумала Саша.
        Ей почему-то пришла наум ария Царицы Ночи из«Волшебной флейты». Интересно, как она будет звучать ввиде блюза, да еще под аккомпанемент джазового контрабаса?
        Тем более что по-настоящему, как пела она эту арию вМетрополитен-опера, больше она петь ее инеможет.
        Когда Саша запела, контрабасист явно удивился, несмотря навсю свою невозмутимость. Клуб был старый, срепутацией, сюда приходили настоящие ценители джаза, исчего вдруг эта дамочка взялась петь Моцарта- так он, конечно, подумал. Саша улыбнулась иразвела руками- сам, мол, напросился! Музыкант снова фыркнул, поднял смычок- ивдруг сострун его массивного инструмента сорвались такие звуки, что пришло время удивляться Саше.
        Но она неудивлялась- она пела, контрабасист играл, ииграл совершенно особенным, совершенно для нее новым образом: он оставлял ее голосу обширное пространство, ивэтом свободном, окруженном могучим гулом пространстве голос ее звучал так, что она сама его неузнавала.
        Когда Саша допела иконтрабасист последний раз ударил смычком пострунам, зал взорвался такими воплями, каких ей никогда неприходилось слышать. Хотя публика выглядела вродебы взросло идаже солидно: подростки-то редко ходят наджазовые концерты.
        - Если надумаешь петь сомной, позвони,- сказал контрабасист.- Или приходи, мы здесь часто играем.
        - Спасибо,- кивнула Саша.- По-моему, получилось здорово.
        - Утебя необычный голос,- сказал клавишник.- Вродебы нетакой, как вопере, нокакой, ячто-то неразберу.
        - Яисама уже неразбираю,- сказала она ипоспешила спрыгнуть сосцены.
        Ей совсем нехотелось сейчас рассуждать освоем голосе. Ей было весело, легко, блюзовые переливы еще плескались унее внутри… Ей нехотелось думать ниочем, что находилось заэтими синими стенами! Разве только оФилиппе, ноонем ей хотелось думать всегда.
        - Это был взрыв, Алекс!- воскликнул Стив, когда Саша вернулась кнему застолик.
        - Ядерный?- засмеялась она.
        - Даже сильнее! Яникогда неслышал такого Моцарта.
        - Да он, может, вгробу перевернулся, если сам все это услышал.
        - О,нет! Он был гений. Иктомуже веселый человек.
        Стив придвинул Саше коктейль, похоже, именно что ядерного состава. Она собралась уже выпить, нотут телефон вее сумке зазвенел особенным звоночком. Филипп хотел разговаривать сней ихотел ее видеть.
        Джазисты заиграли после минутного перерыва что-то немыслимое посиле иживости, музыкой загремели стены, казалось, сних вот-вот осыплется краска, расслышать что-либо втаком всеобъемлющем потоке звуков было невозможно. Саша схватила сумочку, вкоторой неутихал призывный звонок, ивыбежала иззала.
        На красной лестнице было всеже потише. Наверное, потому, что подвал был старый икоридор у выхода иззала изгибался причудливой загогулиной.
        Лицо Филиппа появилось наэкране. Звук немножко запаздывал, иСаша угадывала его слова чуть-чуть раньше, чем слышала их.
        - Как музыка гремит,- проговорил Филипп.- Да утебяже вечер уже. Ты где-нибудь на концерте?
        - Вджаз-клубе. Только что пела блюз сконтрабасистом, представляешь?
        - Думаю, замечательно получилось.
        Саша смотрела наего губы ижалела, что их можно только видеть, что непридумано еще способа поцеловать эти губы прямо через океан. Ей захотелось вернуться вМоскву немедленно. Зачем она уехала, очем еще собиралась размышлять? Дура, больше ничего!
        - Яскучаю отебе,- сказала она.
        Наверное, ее слова тоже несразу донего доносились- Филипп неответил ей, асказал одругом:
        - Как все-таки странно разговаривать стобой избудущего.- И,секунду помолчав, произнес:- Саша, неимеет смысла оттягивать то, что яхочу тебе сказать.
        - Конечно!
        Она улыбнулась. Все, что он хотел сказать, ей необходимо было знать немедленно.
        - Нам придется расстаться.
        - Почему?
        Этот вопрос вырвался унее раньше, чем она успела осознать, что задавать его ненадо.
        Она ниразу вжизни незадала такого вопроса ниодному мужчине. Правда, инебыло вее жизни ниодного мужчины, который сказалбы ей такое… Это происходило снею впервые. Как ивсе, что было связано сФилиппом. Что она считала всвоей жизни связанным сФилиппом всего минуту назад.
        - Это трудно объяснить,- ответил он.- Хотя нет, нетрудно. Просто объяснение наверняка покажется тебе пошлым. Наши отношения исчерпали себя, Саша. Японял, что знаю отебе уже все, что можно знать. Вовсяком случае, все, что мне хотелосьбы знать отебе. Мне нехочется двигаться дальше вмоем знании отебе. Яэгоистичен. Наверное, ты исама это заметила.
        - Не заметила.
        Опять непонятно, зачем она это сказала. Ей просто необходимо было что-нибудь произнести. Глупо было выслушивать его отповедь, как уездная барышня Татьяна Ларина.
        - Странно, что незаметила. Ямогбы скрывать оттебя свой эгоизм, нозачем? Он есть. Амы оба уже невтом возрасте, когда люди способны наперемены. Мне было хорошо стобой. Нотеперь мне хочется другого, нового. Так бывает. Так бывает умужчин.
        Вего тоне послышалась назидательность. Как ниошеломлена была Саша- мало сказать, ошеломлена!- ей противно стало отэтих интонаций.
        - Уженщин тоже,- резко проговорила она. Резкость ее донеслась доФилиппа сопозданием и, наверное, перестала быть резкостью, пока летела через Атлантику.- Иэгоизма мне тоже незанимать.
        - Да, мы стобой похожи,- кивнул он.- Так что, ядумаю, ты воспримешь все это спониманием. Ивообще,я…
        Саша выключила телефон. Она немогла больше слышать его голос избудущего. Унего сейчас утро завтрашнего дня, аона вовчерашнем вечере. Вего прошлом.
        Это слово- прошлое, прошлое!- иглой впилось вее мозг.Прошлое охватило ее, все собою заполнило, неоставив места для будущего. Вся ее жизнь теперь- сплошное прошлое.
        Голова унее закружилась. Она села наступеньку красной лестницы. Показалось, что вытекла изнее кровь исидит она всобственной крови. Ее передернуло оттакой плотской, такой жуткой ассоциации, иона вскочила.
        «Это немогло произойти… вот так!- Немысли метались унее вголове, акакие-то жалкие их обрывки.- Ничего непредвещало… Как глупо, боже мой, какое глупое слово- предвещать… Что, всадник должен был явиться наконе, протрубить всеребряный рог: Александра, тебя скоро бросит любовник?.. Отношения исчерпали себя… Пошлые слова, невыносимо пошлые, он правильно понимает… Ночто толку отправильности его понимания?.. Он нехочет больше ничего знать отебе. Ты скучна ему, ты исчерпана!»
        Саша запнулась опоследнюю ступеньку, чуть неупала. Человек, стоящий увходной двери, что-то сказал ей- она непоняла его слов. Он спросил что-то- она кивнула. Он открыл дверь, иона оказалась наулице.
        Нью-Йорк встретил ее всем своим ночным объемом сразу. Как будто она ненаСедьмую авеню вышла, анырнула вокеан. Да, всего три дня назад она испытала точно такое ощущение: поехали сФедором иТишкой купаться наокеан, инырнула вволну, ипоказалось, что тонет, ноуже через мгновение поняла- нетонет, апогружается вогромную, всеобъемлющую стихию, ибояться ненадо…
        Нью-Йорк, Манхэттен сего неутихающим гулом был точно такойже стихией, как океан. Он был больше, чем Саша, иона почувствовала себя спокойнее, оказавшись внем. Даже кавалькада машин- «Скорая», полиция, пожарная,- пронесшаяся мимо сревущими сиренами, каким-то непонятным образом успокаивала тоже. Может, иее спасут эти машины, нуда, ониже выезжают все сразу, даже если позвонит какой-нибудь обкурившийся придурок искажет, что его подружка закрылась вванной, неоткрывает дверь иорет…
        Снова лезет вголову какая-то бессмыслица! Аможет, так идолжно быть. После его звонка.
        Саша прижала ладони кщекам. Постояла так, прислушиваясь кудаляющимся сиренам. Прошли мимо подростки, хохоча итолкая друг друга. Чуть иее нетолкнули, нонетолкнули: все нью-йоркские жители учатся ходить втолпе, никого нетолкая, одновременно стем, как вообще учатся ходить…
        Саша подошла ккраю тротуара имахнула такси, которое медленно ехало вдоль обочины.
        Надо успокоиться. Надо подумать. Надо взять себя вруки, иона это сделает.
        Глава 17
        Окна детской навтором этаже были темны. Киркины окна тоже. Может, идверь входная закрыта? Нехотелосьбы всех перебудить.
        От калитки Саша увидела, что наверанде рядом сугловым фонариком светится еще один странный голубоватый фонарь. Подойдя ближе, она поняла, что это просто монитор.
        Царь сидел закомпьютером, стоящим перед ним наплетеном столике, иклавиши под его пальцами шелестели тихо, как листья надереве или капли дождя покрыше. Он был полностью погружен всвое занятие, вкотором Саше понятен был только этот успокаивающий шелест.
        - Кира уснула,- сказал он, неотрывая глаз отмонитора.- Хотела тебя дождаться, нонесмогла. Авообще-то ей теперь получше стало.
        Он наконец посмотрел наСашу. Она знала этот взгляд сдетства. Все несуразности, неясности, все глупости мироздания впыль расшибались обэтот взгляд.
        - Разве ей было плохо?- спросила Саша.
        - Конечно. Незнаю, кто это выдумал, будтобы отродов молодость возвращается, организм возрождается, ипрочая вэтом духе чушь. УКиры только болезни обострились инервы расшатались, вот ивсе возрождение.
        - Не надо было рожать, чтоли?- пожала плечами Саша.
        - Она хотела.
        - Аты?
        - Не уверен.
        - Однако! Это что значит, ты отлично ибез Маруськи обошелсябы?
        - Это значит, что янесталбы рисковать Кириным здоровьем ради возможности иметь второго ребенка.
        - Все-таки ты, Царь, жуткий зануда,- фыркнула Саша.- Яэто поняла спервой минуты знакомства стобой.
        Она отлично помнила ту минуту, хотя ей было тогда полтора года. Кстати, помнила ито, как вответ надурацкий вопрос взрослых оее возрасте громко выговаривала: «Полтора года!»- исудовольствием выслушивала их восторги поэтому поводу. Да, она разговаривала уже вполне внятно исчитала себя взрослой. Собственно, она считала себя взрослой всегда.
        Инеприходилось удивляться, что вполтора года Саша запомнила такое яркое явление своей жизни, как Федор Ильич Кузнецов.
        Мама вывела ее водвор исказала:
        - Сейчас мы стобой сходим ваптеку, апотом пойдем кКрылову.
        «ККрылову» означало- наПатриаршие. Там стоял памятник, возле которого любили гулять все окрестные дети, потому что можно было дергать бронзовую мартышку захвост имелками разрисовывать слона; фигуры этих басенных животных окружали дедушку Крылова.
        - Ваптеке уколами воняет.- Саша нахмурилась.- Непойду.
        Она только что переболела скарлатиной, иуколы еще были слишком свежи вее памяти.
        - Ну Сашка!
        Мама беспомощно огляделась. Видимо, ваптеку ей надо было позарез. Саша уселась наскамейку уподъезда ивцепилась внее изо всех сил. Если она чего-то нехотела, ее несдвинулбы сместа даже бульдозер.
        - Федор Ильич!- вдруг воскликнула мама.- Иди сюда, пожалуйста!
        Вот это ибыло явление Царя вСашиной жизни. Может быть, она видела его ираньше, идаже наверняка видела, они ведь жили водном доме иродители их дружили. Но, наверное, чтобы она сама осебе нидумала, какойбы взрослой себя нисчитала, атолько втот день пробудилось вней по-настоящему такое сложное инеобъяснимое явление, как память.
        Федор Ильич Кузнецов смотрел наСашу внимательным взглядом. Это была картина совершенного спокойствия.
        - Федор Ильич,- сказала мама,- ты немогбы побыть сСашкой? Буквально десять минут.
        - Хорошо,- кивнул он.- Побуду.
        - Только никуда ее неотпускай!- крикнула мама уже изарки.
        Раз Саше было тогда полтора года, ему, значит, еще ипяти неисполнилось. Кто угодно удивилсябы, что мама оставила сним крошечного ребенка, да еще такого своевольного, как Саша.
        Но вот бабушка Киры Тенеты, проходившая мимо, неудивилась нисколько. Она остановилась, послушала, как Федор Ильич рассказывает Саше, что солнечный свет, оказывается, летит повоздуху быстрее, чем ветер, поинтересовалась:
        - Думаешь, она что-нибудь понимает?
        Ипошла себе дальше. Кто доверил одного маленького ребенка другому маленькому ребенку, она неспросила. Этоуж гораздо позже Саша поняла, что Киркина бабушка просто знала Федора Ильича срождения, потому инезаволновалась.
        Атогда она тоидело порывалась вскочить соскамейки иотправиться, посвоему обыкновению, куда душа пожелает. Икаждый раз Федор Ильич брал ее заруку исажал обратно. Он делал это нерезко инесердито, ностакой спокойной решительностью, что Саша садилась ипродолжала слушать его рассказ про скорость света иветра, хотя, права была Киркина бабушка, непонимала изэтого рассказа ниединого слова.
        Очень скучным ей тогда все это показалось! ИФедор Ильич показался невыносимым занудой, хотя она ислова такого еще незнала.
        - Ты всегда был невыносимым занудой, Царь,- повторила Саша, глядя сейчас вего глаза.
        За сорок лет эти глаза, их спокойный взгляд неизменились нинайоту.
        - До того как женился наКире,- сказал Федор,- ясчитал, что это мой безнадежный изъян.
        - Апосле того как женился?
        - Она убедила меня, что это всего лишь особенность характера. Скоторой можно жить.
        Он каким-то непонятным образом уводил Сашины мысли отпропасти, вкоторую она только что заглянула. Она спрашивала его очем-то, испрашивала вродебы машинально, нотутже понимала, что ей интересно услышать его ответ. Да, почти интересно. Почти интересно.
        - Ты какая-то встревоженная,- сказал он.- Ямогу тебе помочь?
        Саша улыбнулась. Федька произнес это совсем по-американски, даже интонации такиеже, скакими спросилбы здесь обэтом любой прохожий, увидев, например, что старик, идя поулице, побледнел иприслонился кдереву. Ноинтонации неимели значения. Суть вопроса и, главное, суть того, что вывело этот вопрос изглубины Федькиной натуры, неизменились сего рождения, иперелет через Атлантику неимел решающего значения.
        - Не обращай внимания, Федь,- сказала она.- Яже творческая личность. Унас все некак улюдей. Просто настроение такое… Встревоженное.- И,чтобы ее слова показались ему убедительнее, объяснила:- Просто янезнаю, оставаться мне здесь или вМоскву возвращаться.
        - Оставайся сколько хочешь.- Он пожал плечами.- Ты нам немешаешь. Ты гость необременительный.
        - Радушный ты, Царь, прямо слеза прошибает,- усмехнулась Саша.- Ноянепро гости. Явообще незнаю, понимаешь? Вообще- возвращаться или нет.
        Вообще она незнала, как дальше жить. Нообсуждать это сФедькой ей нехотелось. Инерассказыватьже ему отом, что произошло унее сФилиппом.
        Это был слишком сильный удар, отаком нерассказывают даже самым близким людям.
        - Да, это проблема,- кивнул Царь.- Мы сКирой тоже неможем решить. Тоесть пока, конечно, здесь будем сидеть, тем более Тихон вколледж поступает. Нодальше, когда девочка подрастет…
        - Ну да, Кирке наработу захочется,- кивнула Саша.
        - Дело невработе. Вовсяком случае, нетолько вработе. Содной стороны, мир оказался нетакуж велик, ивродебы нетакуж важно, где находится твое физическое тело. Влюбой момент переместишь его куда угодно инакакое угодно время. Носдругой стороны, именно когда нет внешних препятствий, товнутренние приобретают свое настоящее значение.
        Сэтим Саша была согласна. Никогда она несчитала значимыми препятствия внешние ивсю свою жизнь выстроила так, чтобы вней имели значение только внутренние мотивы ипобуждения.
        «Филипп сказал, что уже узнал все, что ему хотелосьбы знать обо мне».
        Эта мысль пришла невпопад, без всякой связи стем, очем они говорили сейчас сЦарем. Наверное, так теперь ибудет: всплывают впамяти слова, которые сказал ей Филипп, всплывают посреди любого разговора, времени, места- изадыхаешься, как будто всердце тебя ударили кулаком. Да, так теперь всегда ибудет. Придется кэтому привыкнуть, как пришлось привыкнуть ктому, что пропал голос. Господи, да чтож все это случилось сней сразу, подряд?!
        Голос Федора отвлек Сашу отее невеселых мыслей.
        - Яанализирую, что непозволяет мне переехать вАмерику совсем,- сказал Царь.- Точнее, что мешает мне считать, что живу яздесь, авМоскву только помере необходимости приезжаю. Анализирую иненахожу ниодной рациональной причины.
        - Возраст, может быть,- сказала она.
        - Вмоем случае- неможет быть. Япровел здесь большую часть молодости. Яокончил Колумбийский университет. Уменя вНью-Йорке неменьше хороших знакомых, чем вМоскве. Уменя здесь дом, востребованная профессия иприличный доход. Вот ты говоришь, что язануда…
        - Да янеточтобы…
        - Но вданном случае всего моего занудства нехватает, чтобы сколько-нибудь разумно объяснить моеже собственное поведение.
        Саша уже давно сидела наскамеечке рядом сФедором. Как сидели они когда-то водворе. Только теперь она непыталась сбежать, да ирассказывал он ей неоскорости ветра исолнечного света, аовещах более важных инасущных для них обоих.
        Она присмотрелась- нащеке уЦаря проступило красное пятно. Оно было заметно даже внеярком свете фонарика, прикрепленного куглу веранды. Каждому, кто знал Федьку так, как Саша, понятно было, что это пятно- знак сильного волнения.
        - Меня недавно нателевидение зазвали,- сказал он.- ВМоскве. Какое-то ток-шоу, инужен был экономический эксперт. Зналбы, что это такое, непошелбы.
        - Ачто это такое?
        - Ну, что-то совсемуж… Необременительное для ума. Встретили, завели вкомнату для гостей. Сидят люди, пьют чай, беседуют. Яслушаю- интересноже. Мыже сними поразным орбитам вращаемся, даже если центр вращения унас общий. Ну, слушаю. Женщина рассказывает, как восемь часов наморозе простояла, чтобы кпоясу Богородицы приложиться. ИзГреции его нанеделю привозили, насколько японял, иочередь кнему сночи надо было занимать. Рассказывает сосчастливым придыханием, как отхолода сознание потеряла, как отогревали ее. Авсе нанее стаким восхищением смотрят, будто она лекарство отрака изобрела. Другая вдруг говорит: азачем было восемь часов стоять, вОбыденском переулке вцеркви точно такой кусочек пояса Богородицы есть, никуда его неувезут, пойди да приложись. Такая тишина повисла, будто она каждого лично оскорбила. Все нанее исподлобья смотрят, как наврага народа. Тут мужчина вступает вразговор, сурового такого, новполне вродебы вменяемого вида. Да, говорит, весь мир социализм строит, амы, здрасьте-пожалте, капитализм. Государь нам, говорит, нужен, неможем мы без государя.- Федор покрутил головой, словно отгоняя
наваждение.- Ядумал, свихнусь сейчас. Что это, кчему это, какой государь, кто социализм строит, где он это видел, для чего сказал, можно все это хоть как-то объяснить? По-моему, нельзя.
        - Азачем это объяснять?- пожала плечами Саша.- Зачем искать смысл вэтих потоках невежества? Нет вних смысла, Федор Ильич, инетрать ты наэто свой светлый разум. Киркина бабушка когда-то говорила, яотлично помню: эти существа произошли неотАдама. Ичто уних голова сдвумя ушами, рот, нос, исвиду они налюдей похожи- неимеет значения. Что сними делать, непонятно. Остается только держаться отних подальше.
        - Насчет Адама незнаю, явообще ссомнением отношусь кэтой теории, ачто держаться подальше- безусловно, исудовольствиембы янапушечный выстрел кним неприближался. Ното, счем они связаны… Ведь иясэтим связан, Саша! Это даже названия неимеет. Нет таких слов, которые правильно это описывалибы.
        Он замолчал. Саша молчала тоже. Небо было ясным, имерцали нанем яркие звезды. Мир был тих ипрекрасен, иможно было вечно сидеть вобъятиях этого надежного мира.
        Но покоя небыло вдуше. Апочему? Саша незнала.
        Глава 18
        Она шла через луг, ей тоидело приходилось выпутывать ноги изромашковых иколокольчиковых стеблей, идважды она чуть неупала.
        Саша сКиркой иЛюбой еще вдетстве заметили, что каждый год кофельцевский луг сплошь покрывается либо ромашками, либо колокольчиками, икаждую весну спорили, чтоже вырастет нынешним летом.
        Авэтом году иколокольчиков, иромашек- косой коси. Саша запыхалась иустала, хотя через луг-то пошла как раз для того, чтобы сократить путь отэлектрички кдачам.
        Может быть, она неприехалабы сюда вовсе. Она сидела уКиры иФедьки вНью-Джерси весь апрель, имай, ииюнь, сидела как взачарованном царстве, незамечала течения дней инехотела замечать. Только какие-нибудь новые Маруськины улыбки инавыки мелькали перед нею, как верстовые столбы времени.
        «Надо что-то делать,- иногда говорила она себе.- Ведь так нельзя».
        Итутже себеже отвечала: «Азачем? Яделала, явсю жизнь что-то делала, ябыла энергична, настойчива, янеплыла потечению, ямногого добилась. Ичто?»
        Всегда она морщилась, слыша рассуждения осмысле жизни, всегда считала, что разговоры эти ведутся отпраздности, отникчемности, ивдруг оказалось, что жизнь без смысла гораздо хуже ипраздности, иникчемности, вместе взятых. Асамое ужасное, что наполнить ее смыслом, как бочку водой, невозможно, он либо есть, либо нет, ипричина его наличия или отсутствия непонятна.
        Может, она долго еще нетронуласьбы сместа, обездвиженная унынием, еслибы непозвонил папа инесказал, что они смамой приезжают вотпуск вМоскву ихотят, конечно, ее видеть.
        За всеми своими страстями, счастливыми инаоборот, Саша неточто позабыла ородителях, ноони словнобы отошли наобочину ее сознания. Атеперь никаких страстей небыло, иона обрадовалась вестям отних, иесли неочнулась отсвоего оцепенения, товсе-таки встрепенулась иподумала, что поехать вМоскву, чтобы увидеться сними, конечноже, надо.
        Ивот шла она теперь через кофельцевский луг идышала уже из-за этих цепких цветочков как усталая собака, разве что язык наплечо несвешивала.
        Саша вспомнила про Кофельцы случайно ивсего задень доприезда родителей. Аведь понятноже, что они захотят поехать надачу!
        Родители любили Кофельцы, да иСаша любила тоже. Вдетстве, может, любила даже больше, чем свой московский двор науглу Малой Бронной иСпиридоньевского, тем более что персонажи вдачном мире были теже самые, что иводворе.
        Дачный поселок построили сразу после войны для сотрудников академических институтов. Первые кофельцевские жители были историками, филологами, географами иэтнографами. Стех пор все, конечно, переменилось, перемешалось, нолюдей совсемуж чужеродных здесь, как нистранно, почти незавелось.
        Во всяком случае дом, водной половине которого жили Тенета, авдругой Иваровские, завсю Сашину жизнь неизменился нисколько. Что-то внем чинили иподновляли, новсе также скрипел он ночами ответра, итакже обшит был простым тесом, итакже похож накаравеллу Колумба.
        Саша неудосужилась съездить вКофельцы стех пор, как, потрясенная потерей голоса, перебралась изВены вМоскву, или неперебралась, апросто оказалась, или… Теперь это было уже неважно. Какбы там нибыло, она сообразила, что перед родительским приездом неплохобы взглянуть, что творится надаче. Может, крыша провалилась, наведались воры, измебели остались только подоконники.
        Она ехала вэлектричке инечувствовала никакой радости оттого, что окажется там, где прошли лучшие, может быть, дни ее детства иранней юности. Пустота иравнодушие заполнили ее душу так всеобъемно, что даже непосебе становилось.
        Чтобы как-то себя встряхнуть, Саша подумала оФилиппе- постаралась его представить. Может быть, эта жестокость поотношению ксамой себе окажется для нее живительной?
        Она попыталась увидеть перед собою его лицо- губы манящего изгиба, ярко блестящие черные глаза- ивдруг поняла, что настоящий его облик отнее ускользает. Ивнешний облик, и, главное, внутренний. Каким он был, этот мужчина, которого она вродебы любила,- добрым, злым, веселым, печальным? Она старалась воспроизвести его силой своего воображения, новсе, что было он, ускользало изее сознания прежде, чем она успевала что-либо онем понять. Он проходил сквозь нее бесследно, иСаша сознавала, что незнает онем ничего, что помоглобы ей удержать его впамяти. Незнает даже обычных человеческих подробностей его жизни- былли он женат, естьли унего дети?
        Когда они были вместе, это казалось ей неважным. Ато, что казалось важным, оказалось иллюзией.
        Инадоли втаком случае удивляться, что они расстались словнобы мимоходом?
        Саша наконец перешла через луг ивыбралась надорогу. Это было неасфальтовое шоссе, аобыкновенный проселок, которым луг был прорезан насквозь. Идти стало легко, неприходилось пробиваться сквозь чересчур густое разнотравье.
        Она остановилась, чтобы отдышаться.
        Утро было теплое ипасмурное. Солнце коротко показывалось вразрывах туч; кажется, собирался дождь. Лето катилось ксередине, луговые травы идревесные листья уже утратили яркость, нозелень их приобрела ту глубину, какая бывает только виюле.
        Саша вспомнила вдруг, как ехали однажды поэтому проселку намашине, которую Царь взял уотца, чтобы отвезти всю их честную компанию вШахматово. Когда это было-то? Двадцать лет назад! Саша поняла: сегодня, сейчас ей кажется, что это происходило вчера. Оттакого понимания ей стало страшно.
        Поездку вШахматово затеяла тогда именно она. Иудивительно нето, что затеяла, ато, что раньше никто изних несообразил туда съездить: блоковская усадьба находилась всего втридцати километрах отКофелец.
        Вмашину еле втиснулись, потому что ких компании прибавился втот день еще Сашин консерваторский однокурсник сроскошным именем Александр Остерман-Серебряный. Всю дорогу они сэтим Саней пели надва голоса про стежки-дорожки, которые позарастали мохом-травою, где мы гуляли, милый, стобою, иих голоса вырывались воткрытые окна машины, пронизывали воздух, сливались сголосами птиц, перелетающих светки наветку, иптицы-певуньи эти, истежки-дорожки влесу были точно такие, как впесне.
        Ивсе здесь было точно такое, как… Саша несразу поняла, что поразило ее, когда вошла она впределы шахматовской усадьбы, где современ Блока несохранилось ниединого строения. Небыло нидома свитражным окном вмезонине, никалитки, ведущей всад,- ничего, ничего блоковского здесь уже небыло. Нолес, через который они ехали сюда, иполяны, ипроселок, иутренний туман, это все было тосамое, что Блок так завораживающе перечислил.
        Леса, поляны, ипроселки, ишоссе, наша русская дорога, наши русские туманы, наши шелесты вовсе- все это находилось всорока минутах отМосквы наэлектричке ипрямо рядом сдачей, накоторой Саша выросла, накоторой они все выросли- Кира, Люба, Федор Ильич.
        Эта простая догадка так ее поразила, что она даже несмогла объяснить ее суть, иКирка, конечно, подняла ее насмех: «Аты думала, Шахматово вСибири, чтоли?»- итолько Саня Остерман-Серебряный, кажется, понял, очем она говорит, незряже они так слаженно пели сним про то, как бедное сердце плачет-страдает…
        Погрузившись ввоспоминания, Саша незаметила, что неидет понаправлению кдачам, астоит посреди проселка пощиколотки впыли. Как пронзителен оказался вее памяти тот день! Может, потому, что только теперь она поняла, как прихотливо отнеслась судьба кним ковсем- неожиданно, непредсказуемо соединила Кирку сЦарем, Любу сСаней Остерманом, хотя никто изних втот день ипредставить себе немог эти будущие соединения.
        Даже то, что сама она шла сегодняшним утром ипопроселку этому, ипожизни одна,- даже это неотозвалось сейчас вее сердце болью. Все равно он был, тот день, илеса, поляны, ипроселки, ишоссе, иэта вот проселочная пыль снеобыкновенным, ниначто непохожим запахом…
        Пыль вдруг взвихрилась бурунчиками. Саша встрепенулась. Пока она размышляла оневыразимых материях, начался дождь, давно уже собиравшийся втучах. Саша побежала попроселку.
        Капли становились все крупнее, все чаще, через пять минут дождь обрушился наземлю сплошной стеной, адачи еще даже непоказались заповоротом.
        Зато она увидела заэтим проселочным поворотом церковь. Икак забыла только? Церковь была старая, невысокая икакая-то широкая, смаленькой луковкой, выкрашенной втемно-коричневый цвет.
        Во времена Сашиного детства эта церковь стояла заброшенная изаколоченная, нопотом ее восстановили, итеперь она, ксчастью, была открыта.
        Саша взбежала накрыльцо, изо всех сил потянула закольцо, закрепленное натяжелой двери, ивошла вовнутрь.
        Ее отношение кцеркви было двойственным. Что вжизни есть высший смысл ивысшая воля, отчеловека скрытая, невызывало унее сомнений. Ибиблейская история представлялась ей убедительной, тем более что огоньками этой истории было подсвечено искусство. Икрасоту церковного пения невозможно было нечувствовать. Новсе это стояло вее сознании отдельно отслужб, обрядов иособенно оттакой непонятной штуки, как посты, которые, поее наблюдениям, для большинства людей являлись только удобным способом посидеть наразгрузочной диете, чувствуя себя при этом праведными без особенных усилий использой для здоровья.
        Поэтому вцеркви упроселочной дороги она если ибывала, тоочень давно, иникаких воспоминаний унее обэтом неосталось, иеслибы нехляби небесные, разверзшиеся некстати, тоедвали она зашлабы сюда исегодня.
        Сверху проникал сквозь узкие окна свет, иоттудаже, сверху, доносились голоса певчих. Пение сливалось смерцающими огнями свечей исмонотонным голосом священника, читающего Евангелие.
        Саша прислушалась. Слова были знакомые, она даже вспомнила, когда игде их слышала. Их читала наПасху Киркина бабушка, вот здесь, вКофельцах. Ангелина Константиновна сидела вкомнате, ее голос звучал негромко итакже монотонно, как звучал сейчас голос священника, аСаша сКиркой иЛюбой поедали вкухне куличи ичерез открытую дверь слушали ее чтение лишь вполуха. Нослушали все-таки, потому Саша иузнала сейчас эти слова.
        «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь незавидует, любовь непревозносится, негордится, небесчинствует, неищет своего, нераздражается, немыслит зла, нерадуется неправде, асорадуется истине, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит…»
        Дождь мерно стучал поцерковному куполу, словно тоже повторял эти «не… не…» инастаивал, настаивал наних, тыкал вних Сашу носом, как ребенка, который непонимает непреложного.
        Не завидует… непревозносится… негордится… небесчинствует… неищет своего…
        Ужас пробрал ее, отчаянный, неизбывный ужас! Все, чем была ее жизнь, вдруг предстало перед нею сплошной чередой ошибок- трагических, непоправимых.
        Каждый раз, скаждой ее любовью все происходило совсем наоборот: она завидовала, когда сней был мужчина, занятый темже, чем занята была она, ион, этот мужчина, тоже завидовал ей, она бесчинствовала, когда мужем ее был человек мягкий ибезвольный, она радовалась неправде, когда ей удавалось его обманывать, изменяя ему, она гордилась, когда любовником ее был человек незаурядный, ипревозносилась этим… Ивсегда, всегда искала своего, исчитала это само собой разумеющимся, иназывала поиском счастья!.. Верилали она хоть чему-нибудь, связанному смужчинами, которых любила, надеяласьли начто-то, кроме собственного удовольствия?.. Что готова была переносить, чему сорадовалась?..
        Саша почувствовала, что ужас, сжимающий сердце, сейчас выжмет изнее всю жизнь, покапле ибез остатка. Ей стало нечем дышать. Она попятилась, повернулась, нащупывая дверь, точно слепая, и, всем телом навалившись наэту дверь, почти что выпала нацерковное крыльцо.
        Она села наступеньки. Дождь бил ее поплечам, поголове. Яркие пятна плясали перед глазами. Ужас немного отпустил. Вернее, просто вернулась способность думать.
        «Нотогда чтоже все это было?- подумала Саша.- Изчего состояла моя жизнь? Излюбви? Иблизко нет! Ипочемуже яуверила себя, будто мне положена чья-то любовь, когда вомне самой небыло ее ипомину? Неищет своего… Какимже обманом, каким страшным обманом была моя жизнь! Имне сорок лет, сорок, ничего уже неисправить».
        Саша почувствовала, что ее бьет дрожь. Дождь кончился. Она была мокрая насквозь, волосы прилипли кщекам, обвились вокруг шеи.
        Она встала, спустилась скрыльца. Пыль напроселке превратилась ввязкую грязь.
        Саша шла медленно, асердце билось так, словно нешла она, абежала, бежала, убегала непонятно откого- отсебя. Кофельцы были уже близко, ноей казалось, что она никогда доних недоберется.
        Она остановилась, огляделась. Сплошные луга простирались, сколько взгляда хватало. Мокрые цветы, колокольчики иромашки, прислонялись отяжелевшими венчиками кстеблям травы, чтобы несломаться под тяжестью дождевой воды, которая только что наних обрушилась.
        Тяжело, горестно ибезнадежно было унее надуше. Иодно только чувство пробивалось сквозь эту горечь ибезнадежность: тонеобъяснимое чувство, которое свойственно человеку, знающему, что он усебя дома.
        ЧастьII
        Глава 1
        «Все-таки норковая шуба доземли- это нероскошь, асредство выживания»,- подумала Саша.
        Она стояла вплотной толпе наузком Лужковом мосту, соединяющем Болотную площадь снабережной, ичувствовала, как декабрьский ветер пробирает ее насквозь. Абез шубы чтобы она чувствовала? Видимо, уже ничего.
        Инамостике, инаплощади, ивсквере рядом сплощадью людей было столько, что Саша глазам своим неверила. Сама она пришла сюда главным образом из-за природного упрямства иотчасти излюбопытства. Нонеможетже быть, что вМоскве так много упрямых илюбопытных людей! Тысяч сто здесь собралось, наверное. Тоесть просто ужас как много.
        - Ноги замерзли,- сказала девочка впестрых перчатках-митенках ивтакойже пестрой шапочке сдвумя бубенчиками.- Нотопать нельзя.
        - Почему?- удивилась Саша.
        Ноги унее тоже замерзли, иона как раз собиралась потопать ипопрыгать.
        - Если мы все станем топать, тонаступит резонанс имост обвалится,- объяснила девочка.
        Валенки унее наногах тоже были пестрые: налевой- красный сжелтой вышивкой, направой- синий сбелой. Навид ей было лет восемнадцать. Хотя взгляд унее был такой ясный, что можно было дать гораздо меньше. Саша уже привыкла ктому, что увосемнадцатилетних московских девочек стоит вглазах ранняя, чрезмерная ипотому губительная взрослость.
        - Кто тебе такое сказал?
        Парень вшапке сярко-зеленым помпоном посмотрел надевочку синтересом.
        - Вшколеже говорили, нафизике.
        - Это если строем помосту идти.- Парень улыбнулся.- Строем, вногу. Амы нестроем иневногу. Мы все сами посебе.
        «Точно япостарела,- подумала Саша, глядя наэту разноцветную парочку.- Иначе несмотрелабы наних стаким умилением».
        Не сами посебе были эти мальчик идевочка. ИСаша тоже нечувствовала своей отдельности отних двоих иотвсех, кто стоял наузком мосту.
        - Янестолько из-за выборов пришла,- объясняла стройная женщина лет сорока стоящему рядом сней старичку вмеховой кепке сотвернутыми ушами.- Яотэтих их выборов ничего, кроме обмана, инеожидала. Чего отшулеров ожидать? Апросто мне противно сознавать, что какое-то ворье ижулье меня нивгрош неставит.
        - Думаете, если вы здесь постоите, тоони будут ставить вас вгрош?- иронически поинтересовался старичок.
        Таких, как он, Саша последний раз видела, когда была ребенком. Точно такие старички играли вшахматы наГоголевском бульваре. Вэтом, что стоял сейчас рядом сней намосту, небыло, впрочем, ничего реликтового, глаза его сверкали молодым интересом.
        - Не думаю,- покачала головой женщина.- Явообще пессимистка иуверена, что идти сюда было бессмысленно.
        - Тогда почему пришли?- спросила другая женщина.
        Вид унее, вотличие отдвух первых собеседников, был простонародный. Наголове был повязан серый пуховый платок, обута она была вваленки, инеразноцветные свышивкой, асерые, дворницкие, счерными галошами. Поинтересу вее голосе было понятно, что ей хочется знать мнение ученых людей.
        - Ну как почему?- пожала плечами пессимистка.- Потому что неидти- безнравственно.
        - Прямо плакат!- засмеялся парень сзеленым помпоном.- Идти бессмысленно, неидти безнравственно. Жалко, бумаги нет- написалбы.
        - Вот бумага.- Девочка сбубенчиками протянула ему тетрадь снадписью «Античная литература» наобложке.- Ифломастер. Ивот клеевой карандаш, можно много листов склеить икрупно написать.
        Саша смотрела, как он выводит буквы налистках вклеточку, ирадость, охватывавшая ее, уже неказалась ей глупым умилением.
        - Да, ятоже, знаете, подумал,- кивнул старичок.- Дети наши выходят, да уже инедети даже, авнуки, их дубинками бьют зато, что людьми выросли, неподонками, амы-то чтоже? Явчетырнадцать лет вополчение сбежал, прямо изшколы, атеперь, получается, боюсь? Вон, вертолет их летает.- Он показал внебо, где всамом деле кружил вертолет.- Пусть именя посчитает. Пусть видит, что япротив их мерзостей.
        - Но вместо них-то ктоже?- вздохнула женщина впуховом платке.- Если неони, токто?
        - Не кто, ачто,- услышала Саша усебя заспиной.
        Голос показался ей знакомым. Это неудивило: она уже встретила сегодня вогромной толпе наБолотной площади столько знакомых, сколько невстречала завсе время, проведенное вМоскве. Одноклассники, однокурсники, буфетчица изконсерваторской столовой, дедов аспирант, собутыльник Киркиного папы, нянечка издетского сада наБольшой Бронной…
        Саша обернулась, чтобы увидеть очередного знакомого, нотеснота ивысоко поднятый воротник шубы непозволяли его разглядеть.
        - Не кто, ачто,- повторил он.- Человеческая жизнь без них будет. Полюдским правилам, анепоих бандитским понятиям.
        - Ойли?- Женщина впуховом платке сумела кнему обернуться- вокруг своей оси, как матрешка.- Потелевизору передавали, ипри царе тоже самое было, ауж что при коммунистах, так это яибез телевизора помню. Унас испокон веку начальство ворует иолюдей ноги вытирает. Мыже ненемцы, нефранцузы. Такойуж мы народ.
        - Уфранцузов, между прочим, всего сто снебольшим лет назад людям головы рубили прямо наплощадях. Ивсе сбегались поглазеть, исчитали, что по-другому быть неможет, ведь испокон веку так. Такойуж мы, говорили, народ! Про немцев явообще молчу- сами знаете, что уних при фашистах творилось, совсем недавно, между прочим. Ностех недавних пор они заметно переменились. Разительно переменились.
        «Аведь так иесть!- подумала Саша.- Как мне самой это вголову непришло?»
        Она снова завертела головой, пытаясь разглядеть говорящего втесноте усебя заспиной. Наконец ей удалось кнему повернуться.
        - Влюбой жизни когда-нибудь происходят перемены,- сказал он.- Вчера чего-то небыло иказалось, что оно невозможно, асегодня оно есть икажется само собой разумеющимся.
        - Ой!- воскликнула Саша.- Это вы? Пистолет идоброе слово!
        - Почему пистолет?- удивился он.
        Его лицо было теперь прямо перед нею. Вдобавок илюди вокруг них сомкнулись плотнее, совсем приблизив их друг кдругу.
        - Вы меня непомните, конечно,- улыбаясь, сказала Саша.- Год прошел, ибыло темно.
        Она так обрадовалась, как будто встретила близкого человека! Трудно сказать, отчего возникло такое ощущение: оттого, что год назад он спас ее отграбителей, или оттого, что здесь исейчас их объединяло что-то искреннее иважное.
        - Ах ты!..- Кажется, он обрадовался неменьше. Да ивсе вокруг были радостными, все испытывали воодушевление, ипри встрече сознакомыми оно увсех усиливалось.- Конечно, явас помню, Александра Иваровская! Вшумном платье муаровом.
        - Разве явам тогда сказала свою фамилию?- удивилась Саша.
        Авот сама она, как назло, даже имени его немогла сейчас вспомнить. Хотя именно сейчас он казался ей невероятно близким. Впрочем, все здесь казались друг другу близкими, да так оно ибыло. Все они ипришли сюда потому, что было вних что-то близкое иобщее.
        - Фамилию вы несказали, нояпотом сам узнал.- И,недожидаясь вопроса, он объяснил:- Ваша булавка замою штормовку зацепилась. Явас искал, чтобы отдать. Ноненашел.
        - Так ее, значит, гангстеры неунесли!
        По тому, как радостно Саша это произнесла, можно было решить, что ничего дороже той булавки унее нет. Аона идумать про нее забыла, ирадость ее была сейчас неиз-за булавки, абез причины, как детский смех дурачины.
        Она радовалась тому, что день морозный, илюди хорошие, имного их, так, оказывается, много, иона среди них, ивот этот человек, имени которого она непомнит, нокакая разница- имен тех, кто стоит рядом снею, она неточто непомнит, адаже незнает, ноэто немешает ей чувствовать свою сними связь.
        - Пожалуйста, хоть сейчас неисчезайте,- сказал он.- Скажите мне свой телефон. Авообще яздесь близко живу, могу прямо сегодня вам булавку отдать, если полчаса увас есть.- Идобавил догадливо:- Меня зовут Сергей Февралев.
        - Полчаса уменя есть,- кивнула Саша.- Только вы сейчас неисчезайте. Атовдруг здесь что-нибудь случится имы друг друга опять потеряем.
        - Не потеряем.- Вподтверждение своих слов Сергей взял Сашу зарукав шубы.- Иничего здесь неслучится.
        - Авы откуда знаете?- улыбнулась она.
        - Янезнаю.- Он улыбнулся тоже. Саше показалось, что он немного смутился.- Просто поучительской привычке говорю. Долженже кто-то всех обнадеживать.
        - Вы учитель?
        - Да. Истории.
        - То-то пришли наисторию посмотреть!- засмеялась Саша.
        - Скорее вистории поучаствовать. Хотя и профессиональный интерес тоже есть, это вы правы. Лет через десять буду науроках рассказывать, что своими глазами видел исторический перелом.
        - Если нас дотех пор непосадят итанками нераздавят.
        - Не раздавят.
        - Учительская привычка?
        - Общечеловеческая надежда. Хотя, конечно, ничего хорошего отних ожидать неприходится. Вляпались мы, Александра, всвоих правителей. Всей страной вляпались.
        Люди вокруг них вдруг качнулись, двинулись, сдвинулись… Кажется, все уже собирались уходить. Икак это будет, ивдруг начнется давка? Саша вздрогнула ивцепилась врукав Сергея Февралева.
        - Давайте вместе отсюда выйдем,- попросила она.- Ятолпы ужасно боюсь.
        - Не бойтесь.- Он тоже сдвинулся, переменил положение, иСаша перестала ощущать людской напор, непонятно даже, каким образом.- Сейчас смоста сойдем, адальше свободно будет.
        Так оно ивышло. Люди медленно потянулись квыходу сЛужкова моста, перешли через сквер. Саша оглянулась. Заспинами уходящих было так чисто, как будто кто-то незаметно подмел улицу. Ниокурков, нирваной бумаги, нибитых бутылок- ничего такого, что казалось Саше неизбежными приметами большой московской толпы. Досих пор казалось.
        Сергей Февралев все-таки держал ее заруку дотех пор, пока они невыбрались кТретьяковке.
        - Не уходите, пожалуйста,- сказал он.- Атояместа себе ненаходил из-за вашей булавки.
        - Да бог сней,- махнула рукой Саша.- Явообще думала, что ее гангстеры украли.
        - Ядолжен вам ее вернуть.
        Саше показалось, что Сергей обиделся. Нуконечно, он из-за этой булавки дурацкой волновался, искал ее, аона рукой машет!
        - Вы ведь сказали, что недалеко живете?- поспешно проговорила она.- Идите забулавкой, явкафе посижу ивас дождусь. Может, часы взалог отдадите?
        Она громоздила одну бестактность надругую, ноон, посчастью, был всеже неизобидчивых.
        Сергей улыбнулся. Саша тоже.
        - Мы можем вместе пройтись домоего дома,- сказал он.- Это рядом, наБольшой Ордынке. Где Ардовых квартира, знаете?
        Саша знала, где квартира Ардовых, идаже бывала вэтой квартире. Ее брал туда ссобой дед. НиПастернака, который втот день читал там свой перевод «Фауста», нисамих Ардовых она, конечно, незапомнила. Да иразве мог это запомнить маленький ребенок, каким она была тогда? Непонятно даже, зачем дед водил ее туда.
        - Ты просто должна знать, что видела этих людей,- сказал он ей много лет спустя.- Яхотел, чтобы ты сэтим знанием прожила свою жизнь.
        Саша невыполнила дедова желания. Ниразу всвоей жизни она невспомнила отом, что была уАрдовых наОрдынке.
        Асейчас- ивспомнила, иобрадовалась этому так, словно речь шла облизких людях. Наверное, это вообще особенность сегодняшнего дня: события, вее жизни вродебы совсем незначимые, оборачиваются неожиданной стороной ивызывают радость.
        Казалосьбы, нучто ей добесчестно проведенных выборов парламента? Саша ипошла-то наэти выборы только потому, что тягостно молчал ввыходные телефон, она маялась дома одна, инадо было хоть куда-нибудь выйти. Ивдруг оказалось, что выборы были нечестные- обэтом говорили все ее знакомые, окоторых она точно знала, что они-то как раз честные,- ивсе завертелось, заискрило ввоздухе, взвилось возмущением, исамой ей стало отчасти противно- нунельзяже олюдей ноги вытирать!- отчасти любопытно- неужели правда люди так возмущены, что наулицу выйдут?- иона пошла наБолотную площадь, иоказалась вдруг среди таких прекрасных людей, которых уже инечаяла увидеть вМоскве.
        Итоже самое сдомом Ардовых наБольшой Ордынке. Давно она забыла отом, что дед водил ее туда, ивдруг дом этот явился вее сегодняшнем дне, иэто обрадовало ее также, как радовало все, что всегодняшнем дне являлось.
        - Пойдемте,- сказала Саша.- Судовольствием прогуляюсь.
        Замоскворечье было совсем рядом, они пошли пешком. Толпа, вкоторой они двигались, становилась все реже, изпотока превращалась вручейки, потом иручейки поредели, иуметро «Полянка» было уже лишь чуть более людно, чем бывает уметро вобычный московский выходной.
        Как будто инебыло ничего: нигудящей толпы уКремля, ниощущения какого-то необыкновенного изначимого события. Как будто растворилось все это бесследно всером декабрьском воздухе ипродолжения небудет. Саше даже грустно стало.
        Но грусть исчезла также легко, как появилась.
        «Атоибудет, что что-нибудь да будет»,- подумала она.
        - Янеожидал вас здесь увидеть,- сказал Сергей.
        - Почему?
        - Во-первых, как японял изИнтернета, вы живете вВене.
        - Яживу везде. Аво-вторых?
        - Мне казалось, актрисам все это неинтересно.
        Он несказал, что такое «все это», ноСаша итак поняла.
        - Когда долго живешь вЕвропе, начинаешь иначе относиться ктаким вещам,- сказала она.- Здесь явсегда думала, что политика грязное дело для честолюбцев, да ивообще обэтом недумала. АвПариже, или вВене, или где угодно- чуть что нетак, сто тысяч человек выходят. Аесли что серьезное, тоимиллион выйдет. Да все выйдут, сколько есть народу. Идовольно скоро начинаешь понимать, что это естественно. Яоднажды вБарселоне тоже надемонстрацию ходила,- вспомнила она.
        - Это из-за чегоже?- удивился Сергей.
        - Атам оперный театр слишком долго ремонтировали, ивсе актеры выходили, требовали поторопиться.
        - Но здесь неБарселона.
        - Так ведь иянебарселонка,- засмеялась Саша.- Иобъяснила:- Здесь яиз-за правил уличного движения страшно рассердилась.
        - Это как?
        - Поняла, что боюсь садиться втакси. Ипешком боюсь передвигаться, особенно улицу переходить. Кто здесь ездит зарулем, откуда они взялись втаких количествах? Какое-то взбесившееся отбезнаказанности хамье. По-моему, они просто почуяли: вначальниках наши люди, значит, можно.
        - Так иесть,- кивнул он.- Странно, что вы это поняли.
        - Ачто здесь непонятного?- пожала плечами Саша.
        - Да знаетели, пятьдесят процентов населения этого непонимают. Еще хорошо, если пятьдесят, анесемьдесят или восемьдесят.
        - Вы, Сергей, как все равно сами вПариже родились,- поморщилась Саша.- Пятьдесять процентов населения неточто непонимают, апонимают иодобряют. Потому что сами точно такиеже иесть. Начто угодно могу поспорить: еслибы выяснить, чем занимались дедушки ибабушки этого населения, тоиобнаружилосьбы, та доносы писала, этот вертухаем трудился, или еще что-нибудь вэтом духе. Никто их непосадил, нерасстрелял, они дали крепкое, здоровенькое потомство. Оно теперь гоняет накрасный свет ируководит государством.
        - Однако!- Сергей посмотрел наСашу изумленно ивесело.- Интересно мыслят актрисы европейских столиц!
        - До отъезда вевропейские столицы меня правильно воспитали вМоскве,- усмехнулась Саша.- Ктомуже ипримеры были перед глазами. Мою няню Нору втрехлетнем возрасте один моряк украл сострова вЛедовитом океане.
        - Как украл?- непонял Сергей.- Ичто она там втрехлетнем возрасте делала?
        - Украл очень просто. Его траулер, или начем там он плавал, подошел кэтому острову заводой. Моряк глядь- атам малышни полно, извзрослых сними один охранник. Кто такие? Дети врагов народа. Вродебы их куда-то всеверные детдома везли, да документы затерялись. Вобщем, что сними делать, непонятно. Ну, думали недолго- решили наострове оставить. Сотню маленьких детей вплатьицах, вкоротких штанишках, вочто дома были одеты, отвезли осенью наостров вЛедовитом океане. Охранник ждет- заним сейчас катер придет, заберет его. Такая вот робинзонада. Моряк чуть ума нелишился, когда ему этот охранник сухмылочкой все изложил. Потом отмер, ближайшую девочку схватил- иксебе натраулер. Нора мне эту историю вдетстве вместо сказки рассказывала. Так что про население мне все понятно. Содной стороны, тот охранник, сдругой- тот моряк. Как-то уменя все это всплыло всознании, яивышла посмотреть, кто кого.
        - Пока непонятно, кто кого,- сказал Сергей.- Тоесть висторической перспективе понятно. Новперспективе нашей свами жизни…
        Втом, что он сказал «наша свами жизнь», чувствовалось тоже эфемерное, необъяснимое, ноочевидное единство, которое Саша чувствовала сегодня совсеми людьми наплощади. Ее обрадовали его слова.
        - Авообще-то…- Саша улыбнулась.- Еслибы кто-нибудь изнас затеял такой вот разговор снезнакомым человеком вАмерике, нанего посмотрелибы как наумалишенного.
        - Почему?
        - Овере иполитических взглядах разговаривать непринято. Это интимное дело каждого.
        - Вы ивАмерике тоже живете?- поинтересовался он.
        - Яживу везде,- повторила Саша.
        - Аяживу здесь. Вот мой дом.
        Двор, ккоторому они подошли, был огорожен чугунной решеткой.
        - Какой увас водворе памятник странный,- сказала Саша.- Это кому?
        Памятник, стоящий водворе, всамом деле выглядел необычно. Учеловеческой фигуры, которую он собою представлял, были массивные плечи, скорбно склоненная голова, ивсе это- условных форм.
        - Ахматовой,- ответил Сергей.- Онаже сАрдовыми дружила, подолгу уних жила. Здесь такие битвы были из-за этого памятника, война настоящая.
        - Из-за чего война?- непоняла Саша.
        - Жильцы нехотели, чтобы он здесь стоял.
        - Почему?
        - Ну, они что-то проговаривали, конечно. Почему, мол, именно здесь, унас, почему именно Ахматовой, инепохожа, ипрочее вэтом духе. Новообще-то причина простая: глупость. Чехов был прав.- И,встретив Сашин недоуменный взгляд, он объяснил:- Чехов говорил: причина втом, удевяноста изста нет ума.
        - Слишкомуж что-то просто!- засмеялась Саша.
        - Чем дольше живу, тем больше убеждаюсь: вдевяноста случаях изста люди ведут себя мелко иподло потому, что уних нет ума.
        Дом хоть ибыл исторический, иДостоевский здесь бывал, иОлеша- все это Сергей сообщил Саше, пока шли откалитки кподъезду,- нонебыло внем ничего пафосного, прилизанного, нарочитого. Это был настоящий московский дом. Саша сама выросла втаком, настоящем, иузнавала их спервого взгляда.
        - Это удобно, если яквам зайду?- спросила она.
        - Удобно, удобно.- Он улыбнулся.- Мыже невЕвропе.
        Глава 2
        Вквартире было сумрачно итихо. Отэтого Саша почувствовала что-то вроде уныния. Она вообще нелюбила узкие длинные коридоры, тесные комнатки ивсе, что делало жилье похожим накоммунальное. Но, вконце концов, что ей задело дотого, как выглядит квартира, вкоторую она зашла напять минут?
        - Проходите, Александра,- сказал Сергей.- Вы чем предпочитаете согреваться, чаем, кофе, коньяком?
        - Да янеочень-то изамерзла,- ответила Саша.- Нехотелосьбы вас затруднять.
        - Но немогуже яотдать вам булавку напороге ивыпроводить,- пожал плечами Сергей.
        Ну, это понятно. Саша сняла шубу ипрошла вглубь квартиры поузкому длинному коридору, который одним своим видом уныние нанее как раз инагонял.
        - Вот сюда,- сказал Сергей, указывая напервую дверь покоридору.- Здесь моя комната.
        Саша хотела уже войти, как вдруг вконце коридора возникло пятно света ивысокий голос произнес:
        - Сережа, наконец-то! Нашел лемонграсс?
        Не пятно это было, конечно, апросто открылась дверь, скорее всего, вкухню. Ивдвери этой появился силуэт женщины. Он был так поразительно красив, что Саша еле удержала восторженное восклицание. Это был какой-то совершенный рисунок, заставляющий вспомнить графику Рембрандта. Женщина, которую она видела лишь как очертание, была высока, стройна ипохожа надуновение ветра.
        - Нашел,- сказал Сергей.
        - Ты неодин?
        Женщина прошла вперед покоридору, иСаша рассмотрела ее уже неввиде силуэта.
        - Познакомься, мама,- сказал Сергей.- Это Александра Иваровская, певица. Помнишь, ятебе говорил?
        - Конечно, помню. Здравствуйте. ЯИрина Алексеевна.
        Она подошла кСаше иблагожелательно кивнула. Возраст, который вблизи был очевиден- около семидесяти,- нисколько неизменял того впечатления воздушности исовершенства, которое создавалось спервого, издалека, взгляда нанее.
        - Сергей так переживал из-за этой булавки,- улыбнулась она,- что никакие мои аргументы нанего недействовали.
        - Никаких разумных аргументов яоттебя инеслышал.
        - Более чем разумные.- Она опять улыбнулась, наэтот раз сыну, ауСаши спросила:- Как вы думаете, что яему говорила?
        - Что япро эту булавку давно забыла,- сказала она.- Ичто совершенно оней неубиваюсь.
        - Именно,- кивнула Ирина Алексеевна.
        - Мама говорила, что женщина, которая выбирает такие украшения, знает им истинную цену,- сказал Сергей.- Ичто это значит, игде здесь логика?
        Саша засмеялась.
        - Логика очевидна,- сказала она.
        - Ладно. Яее все равно непонимаю,- махнул рукой Сергей.
        «Инестремлюсь понять»,- было написано при этом унего налице.
        - Вот твой лемонграсс,- сказал он, доставая из-за пазухи прозрачный пакет, вкотором виднелись длинные травяные стебли. Идобавил, уже обращаясь кСаше:- Абулавка уменя вкомнате.
        - Сергей пока напоит вас чаем или кофе,- сказала Ирина Алексеевна.- Апотом мы будем есть том ям. Мне недоставало только лемонграсса.
        После этих загадочных слов она улыбнулась Саше королевской улыбкой иушла обратно вкухню. Вее манерах небыло ничего нарочитого, они притягивали взгляд, как притягивают взгляд движения кошки, среди которых никогда неувидишь ниодного неорганичного. Ктомуже она просто была красавица. Даже несоследами былой красоты, анастоящая красавица, тоесть внастоящем. Сергей небыл нанее похож: никрасоты этой совершенной, нитем более утонченности небыло внем ипомину. Черты его лица были слишком размашисты. Хотя ямочка наподбородке выглядела, может быть, имило.
        - Проходите вкомнату, Александра,- повторил он.- Вам чай или кофе?
        - Чай.
        Саша ответила наугад. Нехотелось обсуждать эту неважную подробность. Она вдруг вспомнила, как точно также вошла год назад вквартиру Филиппа- точно такаяже замерзшая, иточно также он спросил, чем она хочет согреться… Возвращение этих мыслей было неприятно. Заполгода, прошедшие после расставания сним, Саша успела отних избавиться. Вовсяком случае, она так считала.
        Она поскорее вошла вкомнату ипритворила засобой дверь.
        Ничего вэтой комнате несвидетельствовало отом, что кто-нибудь когда-нибудь продумывал, как она должна выглядеть. Вещи просто приходили сюда изжизни, которую вел хозяин где-то вовне, и, приходя, создавали здесь тот порядок, который был свойствен его внешней жизни. Вэтом смысле обстановка комнаты была отмечена тойже органичностью, что иповедение Ирины Алексеевны, хотя никакого внешнего сходства небыло- ничего утонченного вэтой комнате ненаблюдалось.
        Книги надеревянных стеллажах, разномастные, старые иновые, невыстроены покакому-либо внешнему признаку, ипотому, как лежат истоят они наполках, понятно, что они участвуют вповседневной жизни хозяина.
        Вдоль книг- множество предметов изтех, которые привозятся изпоездок, путешествий, походов: большая раковина снежной перламутровой сердцевиной, кедровая шишка, модель парусника вбутылке, серебряный плод граната… Да, ничего особенного. Саша когда-то исама привозила изпоездок что-то подобное- гранат вот точно такойже купила вГранаде намаленьком уличном рынке,- нопотом привозить перестала. Будучи вынуты изсобственной среды, оказавшись вее обычной жизни, все эти предметы теряли свое очарование итолько собирали лишнюю пыль.
        Правда, как она судивлением поняла, здесь, вэтой комнате, нисеребряный гранат, никорабль вбутылке несоздавали того унылого ощущения ненужности, которое создавали унее дома. Апочему это так, она…
        Вдуматься вэто получше Саша неуспела.
        - Чай икофе,- сказал Сергей, вкатывая вкомнату деревянный столик.- Ивот коньяк. Если вы хотите.
        Он открыл секретер ивзял оттуда бутылку.
        - Пьете тайком отмамы?- усмехнулась Саша.
        - Да нет,- пожал плечами он.- Так сложилось исторически. Невкухнеже его держать. Или небудем пить?
        - Почемуже, выпьем,- кивнула Саша.- Правда ведь замерзли.
        Чашки для чая были китайские, изпрозрачного фарфора, адля кофе- немецкие, измейсенского. Такие подавались кобычному, непраздничному столу вхороших европейских домах, где кподобным вещам относились внимательно. Саша вспомнила, как ездила сосвоей французской приятельницей кее бабушке внормандский замок икак раз там подобные чашечки видела.
        Кроме заварника икофейника, настолике стоял еще один фарфоровый чайник, тоже скитайской росписью. Приглядевшись, Саша поняла, что это обычный чайник для кипятка, снятый сэлектрической платформы.
        Да, Ирина Алексеевна знала толк вповседневной красоте! Иуделяла этой красоте немало времени. Если мейсенские чашки или серебряные рюмки, вкоторые Сергей налил коньяк, еще могли быть фамильными иналичествовать вдоме испокон века, тофарфоровый электрический чайник, неотличимый отстолетнего, сам собою появиться немог, его надо было выбрать икупить, иврядли можно было это сделать вларьке уметро.
        Саша никогда неумела придавать своей жизни такое вот изящество, да имало кто умел изтех, кого она близко знала. Неточтобы она чувствовала робость перед людьми, которые умеют- уж это всеже врядли,- нонекоторое почтение кним она всвязи стаким их умением испытывала.
        Странная все-таки парочка, эти мама исын! Совсем друг надруга непохожи, инелицом только, нообликом- тем, как сущность человека является внешне.
        - Сегодня хороший день,- сказал Сергей.- Заэто ивыпьем.
        Саша выпила коньяк исказала:
        - Пить закаждый хороший день- опасный признак.
        - За каждый небудем,- улыбнулся Сергей.- Неволнуйтесь, янеалкоголик.
        «Мне-то что волноваться?»- подумала Саша.
        Но произносить это вслух нестала. Сергея совершенно незачто обижать. Что ей некстати вспомнился Филипп ииспортилось настроение, так он тут нипри чем.
        Настроение, впрочем, отконьяка улучшилось. Конечно, отодной рюмки она неопьянела, ноконьячная легкость завихрилась вголове, итоощущение, вкотором состоит главная опасность пьянства- когда все, что тяготит имучает, незаметным образом делается всего лишь мелкой горестью,- охватило ее сознание.
        - Вот ваша булавка.- Сергей подошел кписьменному столу.- Яее наглазах держал. Как-то мне отэтого верилось, что ясумею вас найти.
        Булавку он вынул изстоящей настоле чугунной коробочки каслинского литья. Стол этот, накоторый Саша сразу необратила внимания, потому что он был почти скрыт под книгами, журналами, какими-то блокнотами илистами ватмана,- внимание насебя как раз обращал.
        Вотличие откнижных стеллажей, сделанных попросту иизобычных досок, он был хорошей старинной работы- соградкой покраю, сбронзовыми накладками, смногочисленными дверцами иящиками, среди которых, наверное, были ипотайные, как принято это было вте времена, когда сделали этот стол мастера-краснодеревщики.
        Сергей протянул Саше булавку. Она лежала унего наладони, ибриллиант, ничем неоправленный, казался большой дождевой каплей, замершей вшироком рисунке линий его судьбы.
        Это ей отконьяка так красиво стало думаться, вот что.
        - Спасибо,- сказала Саша и, взяв булавку сего ладони, приколола ксвитеру.- Сразу тот вечер вспомнился.
        - Это зря,- пожал плечами Сергей.- Недумаю, что вам было очень приятно общение стеми уродами.
        - Это забылось. Новсе остальное почему-то помнится.
        - Чтоже?
        - Как япод соснами поаллее шла. Иуменя внутри было что-то такое… самостоятельное. Как запах листьев отменя независел, так иэто, внутри меня, было само собою, неизменя происходило. Как осенняя природа.- Она потерла лоб иудивленно сказала:- Это непонятно. Что-то яразболталась.
        - Это понятно. Исовсем неболтливо.
        - Яневтом смысле. Вообще- разболталась. Жизнь моя разболталась. Ичто-то ябыстро стала пьянеть. Недавно заметила. Рюмку коньяка выпиваю, ивместо сна- волнение.
        - Авы для сна выпиваете?
        - Ну… Да. Для сна ипокоя. Только ятоже неалкоголик.
        Саша засмеялась. Собственный смех показался ей каким-то принужденным.
        - Япить больше небуду,- сказала она.
        - Аявыпью.- Сергей налил себе еще рюмку.- Трезвый человек впьяной компании производит неприятное впечатление. Вы подумаете, что язавами наблюдаю.
        Неприятно чувствововать себя пьяной компанией. Инеприятно, что он это заметил. Хотя… Кто он ей? Заметил изаметил. Все равно.
        - Ничего ятакого неподумаю.- Она пожала плечами. Идобавила, глядя, как он снова берет бутылку:- Тогда имне еще налейте.
        Наверное, теперь она должна была произнести тост. Ноникрасивых, ниумных слов взакружившуюся голову неприходило. Ксчастью, Сергей никакого тоста инеожидал. Они выпили коньяк молча, потом он налил Саше чай, асебе кофе.
        Наверное, теперь надо было расспросить его опоездках, свидетельствами которых были серебряный гранат ипарусник вбутылке. Норасспрашивать ниочем нехотелось, иСаша радовалась, что он невынуждает ее кэтому. Молчание рядом сним было простым иестественным.
        - Том ям готов,- послышалось задверью.- Явас жду.
        - Том ям- это что?- спросила Саша.
        - Не знаю. Надеюсь, недухи.
        - Почему это должны быть духи?- удивилась она.
        - Ну, мама составляет духи. Какие-то эфирные масла изФранции выписывает. Нотом ям, кажется, все-таки ненюхают, аедят.
        - Да, когда явошла, тоона сказала: будем есть том ям,- вспомнила Саша.
        - Значит, недухи,- кивнул Сергей.
        - Точно недухи.
        - Мы свами разговариваем, как Том Сойер сГекльберри Финном. Остранностях загадочного мира взрослых.
        - Мы свами просто опьянели. Я- точно опьянела.
        - Тогда пойдемте закусывать.
        Он поднялся состула ипомог Саше подняться сдивана.
        Аромат отневедомого том яма разносился повсей квартире. Отнего развеивалось ощущение чрезмерной, доходящей доуныния тишины. Понятно было, что это еда, икакая-то вкусная еда.
        - Ничего, если мы пообедаем вкухне?- спросила Ирина Алексеевна, когда Саша вышла изкомнаты вкоридор.
        - Явсю жизнь обедаю вкухне,- улыбнулась Саша.
        Глава 3
        Стол вкухне, впрочем, выглядел так, словно хозяйка готовилась кприходу гостей. Поскольку кСашиному приходу она точно немогла готовиться, оставалось только думать, что все это является здесь естественной частью повседневной жизни.
        «Все это» представляло собою супницу, содержимое которой было дотого разноцветным иярким, что даже неверилось: неужели таким может быть самый обыкновенный суп? Это, надо полагать, ибыл том ям.
        - Да, это едят,- сказал Сергей, заглянув всупницу.
        - Это непросто едят- это очень вкусно,- ответила Ирина Алексеевна.- Илемонграсс был совершенно необходим, чтобы ты обэтом ниговорил.
        - По-моему, яничего обэтом неговорил,- пожал плечами он.
        - Лемонграсс- это лимонная трава,- объяснила она Саше.- Иаромат унего совсем нетакой, как улимона или лайма, гораздо тоньше.
        Саша, как иСергей, тоже считала, что сравнительные достоинства лемонграсса илимона слаймом нестоят того, чтобы оних размышлять иразговаривать. Ноинтонация, скоторой Ирина Алексеевна вела эти разговоры, была отмечена такой непринужденной простотой, что казалось невозможным ей возражать. Вэтой женщине все было естественно, как дыхание; первоначальное Сашино впечатление лишь подтверждалось теперь.
        Они сели застол, иИрина Алексеевна принялась разливать суп потарелкам. Саша взгляд немогла оторвать оттого, как она это делает- словнобы одним движением, свободным игармоничным, как движение ветра играфического рисунка.
        - Может, еще коньяка выпьем?- спросил Сергей.
        - Выпейте,- кивнула Ирина Алексеевна.
        - Аты?
        - Меня можно неспрашивать. Янепью, тыже знаешь.
        - Знаю. Нолюди меняются,- усмехнулся Сергей.
        - Янеменяюсь. Принеси коньяк. Если Саша хочет.
        Вотличие отСергея, который называл ее тоАлександрой, тоникак, Ирина Алексеевна сократила ее имя непринужденно иправильно.
        Сергей принес изкомнаты бутылку. Его мама поставила бокалы для коньяка, тоже правильные, прозрачные «тюльпаны».
        - За все, что хорошо кончается,- произнесла она, когда Сергей налил себе иСаше.
        - Что кончается?- удивился он.
        - Твои поиски дамы, потерявшей булавку. Сергей щепетилен, он непременно хотел вам ее вернуть,- объяснила она Саше.
        - Что ты обо мне как опокойнике говоришь!- возмутился он.
        - Яговорю то, что есть.
        Сергей хмыкнул, выпил иначал есть суп. Саша сделала тоже самое. Ей было немножко смешно наблюдать эту пикировку.
        Но как только она проглотила первую ложку том яма, ей стало совсем недосмеха. Слезы выступили унее наглазах, она стала хватать воздух ртом, огонь мгновенно залил игорло, ижелудок.
        - Вы нелюбите острое?- безмятежным тоном спросила Ирина Алексеевна.- Извините, янепредупредила, что том ям готовится счилийским перцем. Сергей острое ест судовольствием, вот яинеподумала.
        - Н-ничего…- пробормотала Саша.
        Приятное коньячное опьянение сразу выветрилось напрочь. Саша вытерла слезы ипожевала хлеб, пытаясь унять пожар ворту.
        - Лемонграсс яоставила втарелках,- темже тоном продолжала Ирина Алексеевна.- Для еды он непредназначен, нопродолжает давать замечательный запах. Вы чувствуете?
        Никаких вкусов изапахов Саша уже нечувствовала. Только взгляд втарелку позволил ей понять, что всупе наличествуют креветки игрибы. Ну, итравяной стебель изпакета, что принес Сергей.
        - Приятный супчик,- еле сдерживая смех, сказала Саша.
        - Чтобы смягчить остроту, можно добавить кокосовое молоко,- предложила Ирина Алексеевна.- Оно вот здесь, всоуснике.
        «Да, обед вэтом доме явно нерискует превратиться врутину,- подумала Саша.- Как ей, интересно, удается оставаться такой инопланетянкой? Это здесь-то, теперь-то!»
        Еще через пятнадцать минут она поняла: для того чтобы оставаться такой посреди нерасполагающей ктому действительности, эта загадочная женщина неприлагает никаких усилий, это дается ей само собою.
        Ирина Алексеевна спрашивала, какова погода вВене, былали Саша навыставке Рафаэля вЛувре, и,вотличие отСаши, знала, что выставка эта продлится дофевраля… Все, что составляло содержание сегодняшнего дня, его волнение ивоодушевление, развеялось отразговора снею как дым, будто несуществовало вовсе.
        Как нистранно, Саша этому обрадовалась.
        «Хорошая инъекция безмятежности,- подумала она.- Необходимая».
        Разговоры оРафаэле вЛувре ипогоде вВене, которые должны былибы показаться отвлеченными, такими неказались, потому что такими небыли. Ирине Алексеевне действительно было интересно разговаривать обэтом итолько обэтом. Также, как интересно ей было готовить огненный том ям; наверняка интереснее, чем обыкновенный рассольник.
        Своей инопланетностью эта женщина каким-то загадочным образом возвращала окружающих снебес наземлю.
        Да итоуж было хорошо, что отострого супа выветрилось изСашиной головы опьянение, впоследнее время ставшее привычным ижеланным.
        Никому Саша вэтом непризналасьбы, носебе-то ипризнаваться ненадо, про себя-то итак знаешь, что жизнь твоя совершила поворот, какого ты никогда неожидала, что ежевечернее легкое забытье скаждым днем наступает утебя все раньше истановится все менее легким…
        Летний приезд родителей, приведший Сашу вМоскву, отодвинул мысли особственной жизни- те мысли, которые она отсебя безуспешно гнала,- ноотодвинул ненадолго. Родители вернулись вшвейцарскую деревню, ксвоему коллайдеру, истрашный вопрос- чем наполнять каждый день жизни?- встал перед Сашей снова совсей его жуткой невозмутимостью. Иснеотвратимостью.
        От неотвратимости она как раз ипыталась уйти. Это оказалось непросто, это требовало немалых сил, воли, ибегство отнеотвратимости сделалось теперь основным содержанием ее жизни.
        Некоторое время она еще размышляла, чем ей заняться. Можно было продолжать частные уроки пения. Невсеже ученики окажутся Мариями Таллас. Приложив некоторое усилие, можно былобы, вероятно, давать такие уроки ивконсерватории: идеда ее там еще помнили, исобственное ее имя что-нибудь да значило.
        Но зачем?
        Зачем, если ниразу завсе время своих занятий Саша непочувствовала, чтобы они наполнили ее жизнь хоть каким-то смыслом? День, когда она ожидала учеников, встречал ее темже гнетущим ощущением, что идень, отних свободный.
        Необходимость иметь верный ежемесячный доход никакого смысла вее работу невносила тоже. Она понимала, что влюбую минуту может сдать внаем свою квартиру вПариже, ивсочетании сбанковскими процентами это даст ровно столько денег, сколько ей требуется наповседневную жизнь.
        Ирина Алексеевна была права: Саша действительно знала цену бриллиантовым булавкам ишубам впол. Для того чтобы ибриллианты, ишубы приносили радость, вжизни уже должен был наличествовать смысл, сами посебе они источником смысла ирадости быть немогли.
        Попросту говоря, булавка заставляла собой любоваться, когда Саша прикалывала ее кконцертному платью, представляя, как бесчисленные огоньки рассыплются отбриллианта посцене. Ашуба- когда она надевала ее насвидание или натотже концерт. Снег летит снебес, имороз покалывает щеки, извуки музыки встречают напороге, идолго поцелуй сияет наморозе, идева русская свежа впыли снегов…
        Отдельно отпоцелуя наморозе, отдельно отмузыкальных фраз, доносящихся из-за дверей, когда идешь покоридору мимо репетиционных комнат,- шуба нужна была небольше, чем телогрейка.
        Поразмыслив таким образом неделю, Саша позвонила агенту понедвижимости ипопросила, чтобы он нашел жильцов вее квартиру набульваре Пуассоньер. Тотже самый парижский агент ипокупал для нее эту квартиру три года назад, и, уговариваясь сним теперь отом, какую назначить помесячную плату, Саша вспомнила, скаким нетерпением, скакой радостью ожидала тогда этой покупки.
        Воснове ее желания непременно иметь собственную квартиру вПариже лежала история, окоторой она постесняласьбы кому-нибудь рассказать. Наивна была связь между этой несерьезной историей итаким серьезным поступком, как покупка недвижимости.
        Саша приглашена была вгости кскрипачу изоркестра Гранд-опера; он собирал друзей незадолго доРождества. Вечер был тихий, теплый. Саша шла понабережной Сены. Умоста Альма она свернула натихую авеню Франклин Рузвельт, которая вела кЕлисейским Полям. Светились окна маленьких особняков, витрины кафе вглубине улицы казались фонариками, расставленными под деревьями.
        Тротуар был узок, ипрохожим приходилось уступать друг другу дорогу. Саша сделала шаг всторону, чтобы ее могли обогнать папа ссыном, которые неторопясь шли занею. Они поблагодарили ее, улыбнулись ипошли дальше. Саша смотрела им вслед. Папа был такойже тихий имилый, как эта улица. Он был молод, асын мал. Папа нес прозрачный пакет, наполненный водой, вкоторой плавала серебристая рыбка. Неаквариумная, асамая обыкновенная, вроде плотвы.
        «Где они ее взяли, вСене, чтоли, руками поймали?»- подумала Саша.
        Да, возможно. Мальчик смотрел наотца свосторгом исчастьем.
        Она представила, как придут они сейчас домой, откроют дверь всвою квартиру, наверное, такуюже тихую имилую, как они сами, выпустят рыбку ваквариум или просто вбанку и,затаив дыхание, станут следить, как она плавает.
        Она поняла, что многое отдалабы заэто чувство: прийти таким вот теплым предрождественским вечером всвою парижскую квартиру, открыть дверь своим ключом…
        Теперь квартира набульваре Пуассоньер сдавалась, инаденьги, которые это приносило, можно было жить вМоскве без особенных хлопот. Если утебя нет особенных стремлений. УСаши их небыло, иона жила как жила, как многие живут: день да ночь- сутки прочь. Она понимала, что вынырнуть изтакой жизни скаждым днем будет все труднее… Новместе сэтим понимала идругое: что между попытками плыть потечению или против течения разница для нее теперь невелика.
        Люди меняются. Кто это сказал? Да, Сергей- только что. Вот иона переменилась, инадо честно принимать эту перемену. Инезачем больше уговаривать себя, будто дело только впотере голоса, аеслибы он вернулся, товсебы иналадилось. Изъян, который она всебе обнаружила, сналичием или отсутствием голоса никак несвязан. «Непревозносится, неищет своего…»
        - Яочень рада была свами познакомиться, Саша,- сказала Ирина Алексеевна, вставая из-за стола.- Атеперь, свашего позволения, япойду ксебе. Сейчас будет звонить моя приятельница. Сегодня суббота, апосубботам мы сней вэто время обычно болтаем.
        Она одарила Сашу последней безмятежной улыбкой иушла.
        Саша сразу протянула руку кконьячной бутылке. Понятно было, что пора уходить, ией нехотелось уходить сясной головой. Зачем ей ясная голова этим вечером? Чтобы отчетливо понимать, что тысячи такихже вечеров ожидают ее впереди? Ипочему то, что она нехочет обэтом думать, следует считать малодушием? Она просто нехочет обэтом думать.
        - Вы были вГранаде?- спросила она.
        Почему-то показалось, что, отвечая, Сергей незаметит, как она наливает себе коньяк.
        - Да.- Он взял унее изрук бутылку иналил ей исебе.- Акак вы догадались?
        - По серебряному гранату.
        - А!..- Он улыбнулся.- Япро него изабыл уже. Хотя тянуло меня туда страшно, вИспанию.
        - Почему именно вИспанию?
        Она выпила коньяк, стараясь, чтобы ее движения невыглядели слишком поспешными.
        - Из-за Дон Кихота.
        - Тогдауж невГранаду, авЛа Манчу надо было ехать.
        - ВЛа Манче ятоже был.
        - Для вас, наверное, имеют значение красивые иневажные вещи.
        «Выпить еще?- подумала она, рассеянно произнося это.- Да, выпить иуйти».
        - Это какиеже?
        Он придвинул кней блюдо, накотором были разложены яркие овощи.
        - Вроде этой булавки.- Саша выдернула ее изворота свитера ивоткнула вскатерть рядом сосвоей тарелкой. Бриллиант покачивался, иказалось, будто он сползает вниз, как слеза пощеке.- Она будит воображение. Лезут вголову всякие красивые глупости. Япотому ее икупила, ваша мама правильно догадалась.
        - Мне тоже лезли вголову всякие красивые глупости, когда янаэту булавку смотрел,- кивнул Сергей.
        - Например?
        Саша быстро налила себе еще коньяку ивыпила. Зачем делать вид, будто она хочет растянуть удовольствие? Она хочет опьянеть настолько, чтобы уснуть сразу, как только окажется дома.
        - Например, что яспас девушку отдракона. Как доблестный испанский рыцарь. ВПиренеях тоже есть такая легенда, про дракона ирыцаря, нетолько унас, знаете?
        - Она увсех есть. Красивый бродячий сюжет.
        Зря она усмехнулась. Над ним нет причин иронизировать. «Дополуночи мы украдкою утешалися речью сладкою…» Он хороший человек, ноипричин сидеть сним дополуночи унее нет тоже.
        Саша снова приколола булавку ксвитеру, достала изсумочки телефон ивызвала такси.
        - Явас провожу,- сказал Сергей.
        - Если только домашины. Додому- никакого смысла нет. Такси доподъезда довезет.
        - Вы далеко живете?
        - На углу Малой Бронной иСпиридоньевского.
        - Вдоме Госстраха?
        - Да.
        Саша неудивилась тому, что он знает, как называется дом. Она незря выпила последний бокал. Равнодушие ковсему ився наконец охватило ее. Значит, сон придет легко искоро.
        Из-за двери комнаты, вкоторой жила Ирина Алексеевна, доносился ее оживленный голос. Как сдругой планеты.
        Свет вприхожей казался тусклым. Шуба, которую Сергей подал Саше, тоже выглядела тусклой икакой-то усталой.
        Иусталой, ковсему безразличной выглядела Москва, которая совсем недавно шумела, спорила, возмущалась- кипела жизнью.
        - Может, явсе-таки поеду свами?- сказал Сергей, открывая перед Сашей дверцу такси.
        Она покачала головой. Унее небыло сил объяснять, почему она этого нехочет. Еще один человек коснулся ее жизни ипрошел дальше, всвою. Малоли их было? Всущности, только они ибыли.
        Глава 4
        Отец бреется, глядя втусклое маленькое зеркало. Мыльная пена падает втаз, стоящий натабурете. Поверхность воды втазу подернута тонким ледком. Пена очень густая, ноотец совсем ее небоится. Аведь она может попасть вглаза, ибудет щипать! Но- небоится. Он герой! Он высокий, широкоплечий, лучше всех стреляет изпистолета инебоится ничего.
        Вотличие отмногих людей, Сергей мог точно назвать минуту, начиная скоторой осознавал себя ипомнил. Это была та минута, когда он впервые увидел, что отец совершенно небоится мыла. Сергею было тогда два года, это он тоже знал точно, потому что, когда ему стало два споловиной, они переехали изочень холодной местности вочень жаркую, инемогло уже бытьльда наводе втазу, стоящем вкомнате.
        Но икрана, изкоторого теклабы вода, вих комнате небыло. Его небыло ниводной изкомнат, где они жили, постоянно переезжая сместа наместо. Сказать «изгорода вгород» было невозможно, потому что все это были негорода, аракетные точки.
        Но гдебы они нинаходились, каждое утро начиналось неизменно: отец бреется, нестрашась кусачей мыльной пены, аСергей смотрит нанего свосхищением.
        Отец был той точкой жизни, вкоторой неизменность соединялась спеременами.
        Вообщеже Сергей сдетства знал, что никчему внешнему привязываться нестоит. Никто неговорил ему обэтом- он понял это сам.
        Лучший друг Кирилл забудет тебя через неделю после того, как ты уедешь изэтого военного городка вдругой, итому, что он обещает писать тебе каждый день исообщать, что делает без тебя Тамарка, вкоторую вы сним оба влюблены,- верить ненадо. Небудет Кирилл тебе писать. ИвТамарку влюбляться тоже нестоит, хоть она исамая красивая девчонка вклассе. Потому что через полгода или через год, это неимеет особого значения, будет другой класс идругая красавица, такаяже непостоянная, как ипрежняя, иникогда ты неузнаешь, былали она непостоянна поприроде своей или из-за независевшего отнее иоттебя расставания.
        Сергей понял это примерно классе впятом. Исразуже его жизнь стала проще иодновременно интереснее. Раньше перемены- места жизни, друзей, привязанностей- пугали его имучили, нокак только он понял, как вести себя перед их суровым лицом, тостал неуязвим.
        Отношения содноклассниками сделались ровными идоброжелательными. Та степень теплоты, которую они могли дать ему, постороннему человеку, вполне его устраивала, потому что он неожидал большего.
        Отношения сдевочками, которые ему нравились икоторым нравился он, тоже стали доставлять одну только радость. Вероятно, девочки чувствовали, что Сергей непривязан кним слишком крепко, иэто, во-первых, интриговало их, аво-вторых, неналагало наних каких-либо обязательств, которых им вдни их детства иотрочества совсем инехотелось.
        Если втаком отношении клюдям ибыла некоторая холодность, товсе-таки настоящий, глубокий жизни холод, тот, окотором Пушкин писал в«Евгении Онегине», Сергея неохватил. Слишком велик был его интерес кжизни. Он занимался спортом, много читал, особенно книг поистории, которая увлекала его чрезвычайно. Оказываясь вновой школе, он каждый раз записывался вовсе кружки, чтобы попробовать себя вовсем, что может быть интересно человеку, иинтерес кчему-нибудь обнаруживал всебе непременно.
        Ктомуже природа наградила его качествами лидера. Сергей несознавал этого идаже удивлялся: почему чаще всего, идаже почти всегда, друзья ожидают, чтобы он сказал им, что они должны делать ичего делать недолжны? Он совсем нестремился командовать, инепонятно было, счем связаны их ожидания.
        Причину идаже природу такого кнему отношения объяснила Сергею мама, когда однажды, еще впятом классе, он спросил, почему Юрка Малецкий сказал: «Как Серега решит, так ибудет»,- про то, надоли их однокласснику Диме Быкову признаваться, что именно он устроил пожар вкабинете химии, или лучше отвечать заэто всем классом.
        - Дело невстремлении командовать,- сказала мама.- Люди чувствуют, что ты великодушен. Аэто главное качество лидера. Его иопределяют именно поэтому качеству. Без великодушия человек слидерскими амбициями становится диктатором.
        Наверное, она была права. Вовсяком случае, стоило Сергею появиться вновой школе, как его выбирали всовет отряда, всовет дружины, вкомитет комсомола, аглавное, кнему сразу начинали прислушиваться, его мнение становилось значимым, иничем другим, кроме безотчетного ибезусловного признания лидерства, объяснить это было невозможно.
        Может быть, поэтому, несмотря нанеустойчивость быта, сраннего детства дораннейже юности Сергей чувствовал себя устойчиво защищенным отлюбых жизненных невзгод.
        Но чувство защищенности необходимо было чем-то подкреплять, это он понимал. Когда ему исполнилось двенадцать лет, он записался всекцию рукопашного боя. Была такая вочередном военном городке наДальнем Востоке, рядом скитайской границей.
        Отец его занятия одобрил.
        - Только неожидай, что тебя научат быть неуязвимым вдраке,- предупредил он.
        - Аразве ненаучат?- удивился Сергей.
        - Конечно, нет. Драка небокс, некарате идаже нерукопашный бой. Вней ненаносятся правильные удары, исостороны она выглядит некрасиво, аотвратительно истрашно.
        - Но тогда зачемже учиться?- растерялся Сергей.- Если это совсем ненужно.
        - Это нужно. Усвоение правил необходимо. Вовремя драки это знание может проявиться вдруг, бессознательно- ипомочь. Ядумаю, ивискусстве точно также.
        Отец посмотрел намаму. Она накладывала заплатку налокоть Сергеевой куртки инесмотрела посторонам. Ноулыбнулась, потому что почувствовала этот взгляд.
        - Ядумаю, искусство несоздается спомощью правил,- сказал, неотводя отнее глаз, отец.- Нобудет правильно, если художник заложит их всебя спомощью учебы. Так, Ира?- наконец спросил он.
        - Будет правильно, если Сережа нестанет ввязываться вдраки,- ответила мама.
        Сергей незаметно улыбнулся. Ктому времени, когда происходил этот разговор, он уже понимал, что мама знает вжизни невсе. Хотя, конечно, такой красавицы нет навсем белом свете. Нознает- невсе, иневсе умеет.
        Если отец задерживается наслужбе или уезжает вкомандировку, томама неможет сама наколоть дрова, хотя все другие женщины впоселке делают это без затруднений. Но, сдругой стороны, ведь она недругие, изачем ей это уметь, зачем спускаться свершин своей красоты, своей отдельности отокружающей жизни, если унее есть сын, которому дров вотцовское отсутствие наколоть- раз плюнуть?
        Жители поселка военных надальневосточной границе относились кмаме, мягко говоря, без приязни.
        - Такая эта Ирка Февралева вся фифа московская, так ей прям ничего ненадо! Асама того игляди мужа укого хочешь уведет.Да!
        Это Сергей услышал однажды отсоседки побараку, вкотором они жили. Говорила она это, конечно, неему, адругой соседке, ноиему без обиняков повторилабы, еслибы ей пришло вголову снизойти домальчишки. Она была ражая, сгромовым голосом, отнее вечно пахло потом так, что напять шагов неподойдешь, имуж унее был ей под стать. Они казались немужем иженой, абратом исестрой иотличались друг отдруга, кажется, лишь тем, что унее небывало запоев.
        То, что эта тетка предполагает, будто мама может испытывать интерес ктакому существу, как ее муж, возмутило Сергея доглубины души. Ноктому времени, кчетырнадцати своим годам, он уже знал волшебное действие правила «необращай внимания». Кстати, отмамы он его изнал, она придерживалась этого правила вотношениях стеми людьми, общения скоторыми, как нихочется, неизбежать.
        Впоследствии, уже вовзрослой жизни, следование этому правилу гасило такие пожары, которые спервого взгляда казались Сергею неугасимыми.
        Но мама ниокаких пожарах, кажется, недумала. Она просто необращала внимания нато, как относятся кней соседки. Отплатить ей затакое безразличие чем-либо существенным они немогли иплатили лишь тем, что оставляли ее вабсолютном вакууме. Нопоскольку мама была совершенно самодостаточна, тоневоспринимала это как что-то досадное, даже наоборот.
        Ввоенных городках обычно были хорошие библиотеки, ивсе время ее жизни, которое небыло занято отцом иСергеем, было занято книгами. Она моглабы вэтих библиотеках иработать, нолюбая работа, пригодная для женщины, была здесь навес золота иуж точно недля нее предназначалась.
        Мама поэтому поводу, впрочем, негоревала. Она читала, немного рисовала, она, как ниудивительно при ее утонченности, любила готовить иготовила такие блюда, которых, наверное, ивресторанах неподавали… Вобщем, она слегкостью изобретала для себя интересные занятия буквально напустом месте ипередала это умение сыну.
        Таким вот незаметным образом его детство, прошедшее внеприглядных, атоивгрубых условиях, прошло тем неменее втакой гармонии, которой многие могли только позавидовать.
        Детство закончилось вчетырнадцать лет. Непреждевременно, ноинепоестественной причине подросткового взросления.
        Глава 5
        Сергей проснулся перед рассветом отнеосознанной тревоги. Осознать ее восне было невозможно, потому он изсна ивынырнул. Вего действиях всегда была логика, даже когда работала одна лишь интуиция.
        Окно уже начинало светлеть. Зазанавеской, разделяющей комнату пополам, слышались негромкие голоса родителей. Сергей сел накровати.
        Вчера отец ездил наобъект, находящийся запределами военного городка, ивечером, когда ложились спать, еще невернулся. Тоесть это Сергей ложился спать- мама всегда дожидалась возвращения отца. Он еще смеялся, что это дворянское правило, что крестьянка, мол, обходилась без сантиментов и, вернулся муж или нет, спать ложилась сзакатом, потому что ей вставать срассветом.
        Был рассвет, отец вернулся, иони смамой тихо разговаривали усебя зазанавеской.
        Еще неприслушавшись толком ких разговору, Сергей понял, что сним-то исвязано чувство тревоги, разбудившее его.
        - Прямо сейчас,- сказал отец.- Яуеду прямо сейчас.
        - Ядумаю, ты должен поговорить сСережей.
        - Поговорю. Позже.
        - Почему несейчас?
        - Все объяснения, которые ямогу дать сейчас, недля его понимания.
        - Скорее недля его ушей.
        - Может, итак. Ночто это меняет?
        - Ты просто боишься, Саша.
        - Может, итак,- повторил отец.
        Сергей хотел подняться, отодвинуть занавеску, спросить, что происходит… Ностранное оцепенение охватило его.
        Что-то страшное, небывалое стояло там, за плотной занавеской. Именно стояло, как огромное живое существо, хотя никого, кроме родителей, натой половине комнаты небыло.
        Сергей лег, закрыл глаза.
        «Отецже почему-то нехочет говорить мне сейчас,- медленно, будто взабытьи, подумал он.- Ачто он нехочет мне говорить? Неважно. Потом скажет».
        Ему казалось, что он неспит. Странность его самоощущения была слишком сильна. Он чувствовал себя- свои руки, ноги, голову- отдельно отсобственной сущности. Как будто он умер инаблюдает засобой сверху, изтого мира, всуществование которого неверил.
        Но когда он открыл глаза вследующий раз, солнце ярко светило вокно. Часов надесять утра оно светило, неменьше. Было лето, каникулы, поэтому Сергея небудили вшколу.
        Вкомнате стояла тишина. Несмотря навеселый солнечный свет, она показалась ему зловещей.
        Он вышел наулицу. Вбараке жили четыре семьи, икрыльцо каждой комнаты выходило наотдельную сторону.
        Мама сидела накрыльце иобтягивала тканью крупные круглые пуговицы. Кажется, она собиралась сделать новую обивку для их старого дивана, ипуговицы были нужны как раз для этого. Что-то такое она говорила, ноСергей, конечно, вэто невникал.
        Ее пальцы двигались быстро, итолько поэтой быстроте можно было понять, что она взволнована. Обычно мама делала все каким-то единым, цельным движением, которое неимело, казалось, ниначала, никонца.
        - Доброе утро,- сказал Сергей.- Папа неприехал?
        Это был малодушный вопрос. Онже знал, что папа приехал еще ночью. Ноему почему-то страшно было спросить: «Что случилось?»- ион спросил то, что спросил.
        - Приехал,- ответила мама.- Нотутже иуехал.
        Откладывать вопрос больше было невозможно.
        - Куда?- спросил Сергей.
        - ВЛатвию.
        - Куда?!- Он оторопел.- Как… вЛатвию?
        - Его перевели нановое место службы.
        - А…мы?
        - Мы стобой возвращаемся вМоскву.
        Она сказала «возвращаемся», хотя Сергей не был вМоскве ниразу. Он родился вСибири, место его рождения имело неназвание, аномер: ввоинской части, где служил тогда отец, было родильное отделение, имаму непришлось никуда везти.
        Вообще-то это было странно, что он никогда небывал вМоскве. Мама родилась именно там итам жила дозамужества. При том, что она вырезала изжурнала «Огонек» репродукции картин, чтобы воспитывать усына художественный вкус,- стоило удивляться, что она ниразу несвозила его вТретьяковскую галерею. Сергей сознавал эту странность, нонепытался понять ее причину. Он привык ктому, что мамин внутренний мир загадочен, ипринимал это как данность.
        Но после ошеломляющего известия, которое он услышал, ему, конечно, захотелось ясности.
        - Почему отец уехал так срочно? Почему мы неедем сним?- спросил он. Исердито воскликнул, глядя набыстрое движение маминых пальцев:- Да брось ты эти пуговицы!
        - Ты прав,- сказала мама.- Они уже ненужны.
        Она положила шитье вкоробку, стоящую унее наколенях, ипосмотрела наСергея. Она по-прежнему сидела накрыльце, аон стоял рядом. Получалось, что она смотрит нанего снизу вверх, нопри этом ее взгляд был прямым иясным.
        - Сережа,- сказала она,- мы спапой расстались.
        Когда мама это произнесла, Сергей понял, что именно это иожидал услышать. Апочему? Ведь этого невозможно было ожидать. Родители даже нессорились никогда! Каждый их взгляд друг надруга, каждое сказанное друг другу слово- все было полно любви, этого нельзя было невидеть.
        Но, вероятно, Сергей неосознанно угадал, счем может быть связано ощущение живого ужаса, которое он пережил сегодня перед рассветом: родители больше небудут жить вместе. Тоесть унего больше небудет семьи.
        Это было так страшно, что он онемел иостолбенел. Наверное, надо было спросить, почему они расстались. Ноон немог ниочем больше спрашивать.
        - Сережа, мы спапой очень любили друг друга,- сказала мама.- Нолюди меняются. Вероятно, вжизни нет ничего прочного. Взрослый человек должен научиться сэтим жить.
        Сергей незнал, научитсяли сэтим жить. Ему вообще нехотелось жить.
        Сборы заняли два дня. Точнее, даже один день они заняли, иеще наодин день пришлось задержаться из-за отсутствия билетов напоезд Владивосток- Москва; иначе как поТранссибу, проходящему неподалеку отих поселка, уехать отсюда было невозможно.
        Вэти два дня Сергей никуда невыходил, нискем невиделся. Он старался убедить себя втом, что предстоит просто очередной переезд наочередное место жительства, нонервы его, подростковые нервы, были слишком напряжены, чтобы такое самоубеждение давалось ему легко.
        Выйти издому всеже пришлось: надо было забрать документы изшколы.
        Сергей отправился туда вечером, когда ученики разошлись подомам. Он никого нехотел видеть.
        Вшколе никого инебыло. Только директорское окно светилось науглу неказистого здания. Впрочем, почему неказистого? Никаких других зданий Сергей всвоей жизни иневидел.
        Он вошел вшколу ихотел уже свернуть направо, где вконце недлинного коридора располагался директорский кабинет.
        - Сергей Саныч!- окликнули его вдруг.
        Сергей обернулся. Никто никогда неназывал его поотчеству. Нокоридор был пуст, иниккому, кроме него, обращаться здесь было невозможно.
        Прямо нанего смотрела уборщица тетя Валя. Она была тещей майора Дубина ивообще-то моглабы неработать, тем более уборщицей, ноговорила, что без работы унее кости ломит, изять выхлопотал ей техническую ставку вшколе.
        - Сергей Саныч,- повторила она.- Когда уезжаете-то?
        - Авы откуда знаете, что мы уезжаем?- спросил Сергей.
        Он спросил обэтом прежде, чем сообразил, что вопрос глупый. Здесь все знали всё иобо всех, это немогло быть иначе втесном изамкнутом пространстве военного городка, ивэтом была даже определенная свобода: никто непытался ничего скрывать всвоей жизни, потому что скрывать что-либо неимело смысла.
        - Ачего вам тут теперя делать?- хмыкнула тетя Валя.- Папаша вас бросил, уехал, нуивы тоже. Акуда мать решила-то?
        Вее голосе послышался жадный интерес. Понятно, что именно это она ихотела выяснить: куда денется брошенная жена? Сергея интересовало другое: что случилось, почему произошло это мгновенное, неожиданное, необъяснимое родительское расставание? Он понимал, что вгородке наверняка знают причину, нонизачто несталбы эту причину выяснять.
        Выяснять ничего инепришлось. Недождавшись отСергея ответа, тетя Валя выдала все сплетни пулеметной очередью.
        - Ты, парень, сматери пример-то небери,- сказала она.- Больно гордая, вот чего. Люди этого нелюбят. Вот сейчас- горе уней, муж слюбовницей сбежал, аникто непридет, непосочувствует, неподдержит. Что смотришь? Незнал, что уотца любовница?
        Конечно, Сергей этого незнал. Ивсе его силы были сейчас направлены нато, чтобы невыдать своего ошеломления. Все-таки он думал, что причина расставания родителей- что-нибудь вроде того, очем пишут вкнигах: несовпали жизненные устремления, перестали понимать друг друга… Ихотя он непонимал, какиеуж такие устремления могли уних несовпасть, номысли его крутились вокруг подобных вещей. Слово «любовница» обрушилось нанего, как холодная вода изведра. Он понял, что вообще слышит это слово впервые. Да иоткого он мог его слышать? Неотмамыже.
        - Не знал,- удовлетворенно произнесла тетя Валя. Она вглядывалась влицо Сергея внимательно ицепко.- Говорюже, непо-людски мамаша твоя себя ведет. Вот сказалабы тебе вовремя, тыбы, может, сотцом поговорил, усовестилбы его. Атак- вот что вышло. Ладно что семью он бросил, так исначальством скандал. Укомандира полка дочку умыкнуть, это как? Ну, итосказать, неженуже, аморалки особой нету…
        Она принялась рассуждать отом, куда мир катится, ноэтого Сергей уже неслушал. Он был сыном своей мамы, имнение тети Вали обудущем мира было ему неинтересно.
        Он наконец понял, кто такая эта любовница- всего-навсего Ленка, дочь полковника Жукова. Она окончила школу впозапрошлом году, ноизпоселка, кобщему удивлению, неуехала. Говорили, что поленилась поступать винститут, потом говорить перестали… Сергей кэтим разговорам неприслушивался, потому что неиспытывал кЛенке нималейшего интереса. Еще когда она училась вшколе, все знали, что она глупая, как корова. Некоторые парни при этом, правда, уточняли, что Ленка красивая, ноСергей никакой красоты вней невидел. Можноли считать красивыми коровьи глаза натом основании, что они большие иобрамлены длинными ресницами? Все равно выражают они одну только глупость, икакая при этом может быть красота?
        Но чтоже могло привлечь вэтой коровоглазой Ленке такого человека, как его отец?!
        Если Сергей был уверен, что таких людей, как мама, больше нет, тоикотцу это относилось вполной мере. Может, даже еще вбольшей мере.
        Как нисмешно было то, что вдва года он восхищался отцовским бесстрашием перед кусачей мыльной пеной, но, посути, это было правильно. Отец был бесстрашен. Совершенно. Он просто незнал, что это зачувство такое, страх.
        Однажды он спас отмедведя двух шестилетних близнецов, которые отправились погулять потайге. Тайга подступала ксамому поселку, поэтому отправиться туда было нетрудно. Мальчишек хватились быстро, ибыстроже догадались, куда они могли подеваться, идовольно быстро, посчастью, нашли, потому что напоиски были брошены все силы гарнизона. Взрослые-то отлично понимали, чем может обернуться для таких мальцов тяга кприключениям.
        Майор Февралев их иобнаружил как раз втот момент, когда они, проголодавшись, обирали малину скуста иувидели медведя, вышедшего иззарослей стойже целью. Мальчишки оказались неизтрусливых- нестали ниубегать, ниплакать, апринялись орать намедведя ибросать внего палками, чтобы загнать обратно взаросли. Только вот смелость их была совсем некместу: медведь неиспугался инеубежал, аподнялся вовесь рост иуставился наних маленькими сердитыми глазами. Дело было летом, он был сыт иврядли обратилбы внимание намальчишек. Может, просто сталбы есть малину ссоседнего куста. Ноор ипалки разозлили его, он качнулся всторону близнецов, те наконец испугались…
        Эту-то картину иувидел майор Февралев, выйдя наполяну раньше других. Вруках унего было ружье, нострелять он нестал, азачем-то пошел прямо намедведя. Тот постоял еще несколько секунд, словно размышляя, потом двинулся начеловека, угрожающе рыча. Февралев по-прежнему шел ему навстречу. Они были так близко друг отдруга, что, кажется, моглибы коснуться друг друга рукой или лапой. Медведь остановился. Потом развернулся, опустился навсе четыре лапы и, ломая кусты, исчез взарослях. Треск веток затих. Близнецы радостно заорали. Прежде чем остальные спасатели появились наполяне, Февралев успел отвесить каждому измальцов поподзатыльнику.
        - Пап, апочему ты вмедведя невыстрелил?- спросил потом Сергей.
        Отцом восхищался весь гарнизон, ион, конечно, больше всех.
        - Тыбы его видел. Мощь какая, красота!- сказал отец.- Инеонже кнам явился, амы кнему. Чтож сразу стрелять?
        - Сразу!- хмыкнул Сергей.- Потомбы ипоздно могло быть.- Испросил свосторгом инедоверием:- Ты что, совсем его небоялся?
        - Совсем,- ответил отец.
        - Нуда!
        - Да. Ксожалению, уменя отсутствует чувство страха. Говорят, иуотца моего тоже самое было, иудеда. Ничего хорошего вэтом нет, между прочим. Генетический дефект. Надеюсь, утебя он непроявится.
        Сергей вовсе несчитал бесстрашие дефектом иочень даже хотелбы обладать этим качеством. Ноунего пока небыло случая проверить, передалисьли ему необходимые гены.
        - Иты ничего-ничего небоишься?- уточнил он.
        Отец подумал исказал:
        - Ядерной войны боюсь. Потому вракетчики ипошел. Яоней очень напряженно думаю.
        Ну, ядерной войны Сергей как раз нисколько небоялся. Ясноже, что отец вовремя собьет все вражеские ракеты.
        Такой вот человек был его отец. Бесстрашный ивеликодушный. Да, тосамое великодушие, которое мама считала необходимым качеством лидера, если действительно имелось уСергея, топередалось ему ототца.
        Иэтот человек мог бросить его имаму ради коровьих глаз Ленки Жуковой, ивсего его бесстрашия нехватило нато, чтобы хотябы поговорить ссыном? Как такое могло быть, как?!
        Люди меняются, мама права. Инет вжизни ничего неизменного, исмысл большинства перемен ускользает впустоту.
        Но перемена, произошедшая вих смамой жизни, невышла пустой. Москва, окоторой Сергей, потрясенный событиями всемье, думал очень мало, оказалась таким значительным явлением, перед которым померкло многое.
        Вся жизнь Сергея дочетырнадцати лет проходила втаких местах, безнадежную глушь которых он неосознавал лишь потому, что никогда невидел ничего другого. Поездки вгорода, рядом скоторыми служил отец - вИркутск, Хабаровск, Габалу,- непроизводили сильного впечатления. Ну, дома побольше да улицы пошире, чем ввоенных городках, нокэтому нетрудно привыкнуть.
        Привыкнуть кМоскве казалось невозможно. Она ошеломила сразу, как только они смамой сошли споезда наЯрославском вокзале.
        Уже много позже Сергей понял, что чувство, которое испытал он, испытывает каждый человек сразвитым воображением, попадая изглубинной России вМоскву. Или, может, излюбой провинции влюбой мегаполис.
        Ипростор площадей, иразмах улиц, ивысота домов, иощущение восторга истраха при взгляде наэти дома иплощади,- все это названо иописано тысячи раз, иничего он неможет прибавить куже сказанным обэтом словам.
        Но Сергей инесобирался ничего прибавлять, ему было просто недотого. Он попал вэтот город слишком неожиданно, ислишком быстро ему предстояло здесь освоиться.
        Еще подороге мама наконец рассказала Сергею, почему никогда неприезжала сним вМоскву.
        - Нас никто там неждал,- сказала она.
        - Но утебяже были какие-нибудь родственники?- спросил Сергей.- Ну, кроме родителей, раз они умерли.
        - Они неумерли,- ответила мама.- Тоесть моя мать умерла, нотолько год назад. Яездила напохороны, когда ты был влетнем лагере. Аотца уменя небыло.
        Вот этода! Сергей был уверен, что мамины родители умерли давным-давно. Вовсяком случае, доего рождения, ведь иначе они приезжалибы сним повидаться, или он приезжалбы кним, или они хоть присылалибы открытки кпраздникам… Итут он понял, что его уверенность всмерти маминых родителей основывалась только наличных домыслах, асама мама никогда неговорила ему ничего подобного.
        Сергей знал, что его отец вырос вдетском доме, как многие дети, оставшиеся сиротами ввойну. Когда ставили вшкольном драмкружке пьесу Володина «Старшая сестра», он запомнил эти слова: «Мы дети войны, мы дети всей страны». Номама… Да, мама нерассказывала освоих родителях ничего. Аон неочень-то иинтересовался. Кто втаком возрасте интересуется родственными делами пособственному почину?
        - Моя мать нехотела, чтобы явыходила замуж затвоего отца,- сказала мама.- Будущего отца, разумеется.
        Вкупе они ехали вдвоем. Это было особенное купе, Сергей никогда таких невидел- две нижние полки. Стоило оно очень дорого, нодругих билетов небыло намесяц вперед, имама взяла какие были. Вдругой раз Сергей, конечно, обрадовалсябы такому комфортному путешествию, ноэтому путешествию нимама нерадовалась, нион.
        Ивот они сидели вдвоем насвоих нижних полках иразговаривали.
        - Почему она этого нехотела?- спросил Сергей.
        - Считала, что он мне непара.
        - Нуда!
        Такое объяснение показалось ему непросто странным, нодиким. Что значит непара? Средневековье сейчас, чтоли?
        - Моя мать всвое время невышла замуж именно поэтой причине. Родить ребенка отнеподходящего мужчины она еще могла себе позволить, ножить смужчиной изнеподходящей среды- нет.
        - Папа был изнеподходящей среды?- спросил Сергей.
        Интересно, какие открытия его еще ожидают?
        - Сточки зрения моей мамы, безусловно. Детдомовец, мало того что немосквич, так еще исперспективой всю жизнь провести вмедвежьих углах наракетных точках. Понятно, что ей все это ненравилось.
        - Но тебеже нравилось!- воскликнул Сергей.
        - Мне тоже все это ненравилось. Точнее, япросто обо всем этом недумала. Мне было восемнадцать лет, иялюбила твоего отца добеспамятства.
        - Ты… теперь жалеешь?- помолчав, спросил он.
        - Ну подумай, очем ты спрашиваешь?- Мама улыбнулась.- Вот ты сидишь передо мною, мой сын. Иястану жалеть отом, что ты- это ты, анедругой ребенок?
        - Янепро ребенка. Ты жалеешь, что вышла замуж заотца?
        - Вообще-то это невозможно разделить. Нодаже еслибы было возможно… Нет, нежалею. Жизнь дала мне узнать, что такое настоящий мужчина. Это некаждой женщине дается. Почти настоящий,- уточнила она.
        - Почему почти?- непонял Сергей.
        - Потому что совсем настоящий мужчина неоставилбы своих близких нипокакой причине. Явэтом убеждена,- твердо сказала мама.
        Ее лицо омрачилось, иСергей нестал ее больше ниочем расспрашивать. Она тоже неговорила больше оботце. Нодорога была долгая, им итак хватило разговоров.
        Поэтому когда такси, которое они взяли наплощади трех вокзалов, остановилось возле чугунной ограды иСергей прочитал набело-синей табличке название улицы- Большая Ордынка,- тоон уже знал, что вэтой квартире прошло все мамино детство июность доокончания школы. Иотсюда она ушла вчем была котцу вобщежитие военной академии, иневходила вэтот дом пятнадцать лет. Допрошлого года, когда приезжала напохороны матери. Ичто мать эта, его тоесть бабушка, ниразу завсе эти годы ненаписала своей дочери, ниразу непоинтересовалась, что происходит снею, сее ребенком, живыли они хотябы,- это он уже знал тоже.
        Это немогло уместиться вего сознании. Слишком это было чудовищно. Ну, положим, маму готовили некжизни втайге, положим, учили музыке, ирисованию, ифранцузскому языку, иожидали, что она поступит виняз или нафилфак МГУ… Нокак могли все эти неоправданные ею ожидания оправдать то, что родная бабка вычеркнула изсвоей жизни родного внука, ниразу нанего даже неглянув?! Сергей неточто немог, он нехотел этого понимать.
        Исэтим чувством- непонимания, растерянности, смятения- вошел он впустую квартиру дома наБольшой Ордынке.
        Глава 6
        «Мама права: отец настоящий мужчина. Иправильно он говорил: надо лгать».
        Сэтой мыслью- отом, что мужчина должен лгать,- он просыпался вот уже месяц. Ее высказал когда-то отец, иСергею нераз случалось убеждаться вего правоте.
        Они встречались два раза вгод. Обычно Сергей приезжал вЛатвию, где отец остался после окончания службы, несмотря наотделение Прибалтики инавсе разговоры отом, что русским там теперь нежизнь, асплошное унижение иужас.
        Никакого ужаса, приезжая котцу, Сергей ненаблюдал. Тоесть внешнего, социального небыло ужаса- то, что было вотцовской жизни горько игорестно, отвнешних условий независело.
        Ивот вовремя одной изих встреч, вскоре после того как Сергей поступил вуниверситет, отец сказал ему:
        - Увсех унас внутри живет ребенок. Он, может, итрогательный. Нопоказывать его ненадо. Никогда. Женщины этого непрощают. Для них мужчина, который несумел своего внутреннего ребенка скрыть, просто слабый мужчина. Аслабого мужчину женщина, может, ипожалеет, нолюбить небудет.
        Тогда Сергей пропустил эти слова мимо ушей. Слабым он себя нечувствовал, никакого ребенка всебе нечувствовал тем более, да инепонял даже, что это заребенок такой. Итолько позже, уже после окончания университета, он стал замечать: женщинам действительно нравится вмужчинах то, что сам он считает примитивным.
        Неумение инежелание мужчины разбираться вчеловеческих чувствах они считают признаком силы.
        Толстокожесть- неуязвимостью.
        Неспособность понимать когобы тонибыло, кроме себя,- интригующей незаурядностью.
        Интерес кчему-либо, что нельзя потрогать рукой,- наивностью.
        Когда Сергей это понял, тосразуже перестал показывать женщинам то, что они толковали так превратно. Какоеуж им удовольствие иметь дело счеловеком, который, как бетонная плита, одинаков внутри иснаружи, было ему непонятно. Номалоли что ему было непонятно вженщинах! Чтож, он перестал рассказывать им отом, что его действительно волновало, перестал возмущаться вих присутствии несправедливостью ивосхищаться искренностью, перестал задавать вопросы, ответы накоторые надо было искать слишком напряженно…
        Сначала это придавало его отношениям сженщинами некоторую настороженность, нопотом он научился скрывать проявления своих чувств машинально, без усилия, ивсе пошло гладко. Женщины относились кнему сприязнью идаже любили его зато, что он считал поверхностностью, нуичто? Зато они существовали вего жизни легко иприятно. Аглубокие, искренние разговоры можно было вести сучениками, те любили Сергея как раз заэто. Вчисле прочего- заэто.
        Каждый раз, когда он забывался инаглаза женщинам попадалось то, что отец называл «внутренним ребенком»,- они встречали это явление сопаской. Влучшем случае сопаской, атоисжеланием прервать отношения смужчиной, который относится кжизни так странно; одна изних сказала- «слишком нервно». Такое, впрочем, случалось нечасто, даже нестолько потому, что Сергей был осторожен, апросто потому, что ему редко встречались женщины, скоторыми он хотелбы быть самим собой. Ноисэтими, редкими, работало отцовское правило: покажи им, что ты чем-то взволнован, расстроен, воодушевлен- ивсё, больше ты их, скорее всего, неувидишь.
        Икак он мог забыть это правило ичто вдруг заставило его забыться? Вот иполучил, чего следовало ожидать: Александра Иваровская исчезла изего жизни, проведя вней один день. Вэтот день он умудрился вывалить нанее целый ворох рассуждений оправильном устройстве общества- рассуждений банальных, пафосных, ей совершенно неинтересных ипроизнесенных именно стем волнением, которое уместно уребенка.
        Сознавать это было неприятно. Ауж когда Сергей вспоминал, как заявил ей, что вкачестве доблестного рыцаря спас прекрасную даму отдракона,- ему хотелось провалиться сквозь землю. Правильно сделала прекрасная дама, что исчезла. Идаже еслибы он невпал вкакой-то странный ступор инезабыл записать номер ее телефона, это ничего неизменилобы. Неходи кгадалке: он позвонилбы, она вежливо поболталабы сним минут пять ипростиласьбы навсегда. Собственно, она ипростилась сним навсегда, этоже понятно.
        Но, говоря себе все это, Сергей чувствовал, что его гложет какое-то неясное беспокойство. Счем оно связано, он непонимал, ажить всостоянии неясности нелюбил. Ктомуже вечером того дня, который они провели сАлександрой, ему показалось, что она стала какой-то подавленной, хотя наБолотной площади ипотом, уже вего комнате, когда выпили захороший день, была весела иявно испытывала такоеже воодушевление, какое испытывал он, инескрывала этого, потому ион нестал скрывать… Апотом она вдруг стала мрачнеть, пить как-то торопливо имного, ион даже стал пить вместе снею, хотя калкоголю относился равнодушно- показалось, что неприятен ей будет человек, словнобы наблюдающий, как она пьянеет.
        Все эти странности требовали неразмышлений, адействий, это было для Сергея очевидно.
        «Ну, удивится, ну, посмеется!- сказал он себе наконец.- Вконце концов, прямо вглаза невысмеет, онаже интеллигентный человек. Зато ее увижу».
        Как он собирается увидеть Александру, незная номера ее квартиры,- этого вопроса Сергей себе незадавал. Наместе разберется.
        Как только он решил, что нет ничего зазорного втом, чтобы отправиться наМалую Бронную, угол Спиридоньевского,- настроение унего сразу улучшилось исмутное беспокойство исчезло.
        Утром ввоскресенье, когда Сергей выходил издому, мама выглянула изкомнаты, нокуда он идет, неспросила. Так было между ними заведено: если сочтет нужным, тоскажет сам.
        Вотличие отбольшинства мам, сыновья которых перешагнули порог сорокалетия, неженившись, азначит, перешли вкатегорию снеприятным названием «старые холостяки», его мама никакого волнения поэтому поводу невыказывала исватать ему всяческих «приличных женщин» и«чудесных девушек» непыталась.
        Однажды, когда уних зашел разговор наэту тему, она пожала плечами исказала:
        - Мне кажется, это только впоследнее время- да, последние лет сто, ядумаю,- стало заведено непременно жениться. Авклассической литературе мужчины твоего возраста далеко невсе женаты. Тогда, по-моему, это небыло такимуж обязательным событием вжизни каждого мужчины.
        - Тогда просто муж обязан был содержать жену идетей. Аденьги наэто были неукаждого,- усмехнулся Сергей.
        - Да нет, разные были причины,- несогласилась мама.
        Может быть, женитьба сына была той водой, накоторую она дула, сама обжегшись намолоке. Какбы там нибыло, он был доволен, что она невмешивается вего жизнь инедает ему пустых советов.
        Подъезды вдоме Госстраха- Сергей некоторое время вел вшколе москвоведение, поэтому хорошо знал московскую топонимику - были расположены прихотливо: тот варке, этот впереулке. Окна выходили инаулицу, иводвор. Консьержек вподъездах небыло. Оставалось только встать перед какой-нибудь извходных дверей идождаться, когда изнее выйдут жильцы.
        Это он исделал. Он мало думал отом, как добиться успеха. Он непривык задумываться о мелочах инераз убеждался втом, что это не нужно.
        Дверь подъезда открылась, инаулицу вышла женщина. Язык неповорачивался сказать «старушка», хотя навид ей было зашестьдесят. Необычное она производила впечатление: как будто втонкую, непростую внешность вписано какое-то очень простое содержание. Сергей мгновенно перебрал вголове своих знакомых, приятелей, соседей ипонял, вкаком случае человек так выглядит: когда ум, несомненно, унего имеющийся, неимеет, однакоже, привычки кигре воображения. Уэтой женщины был практичный ум, поэтому ее тонкая красота казалась избыточной.
        Эти размышления, отвлеченные идовольно рассеянные, заняли вего сознании лишь несколько секунд. Изсоседнего подъезда тем временем тоже вышла женщина, нопостарше. Вот это действительно была старушка- маленькая, прозрачная, интеллигентная московская старушка вымирающей породы.
        - Здравствуй, Нора,- сказала она.
        - Здравствуйте, Мария Игнатьевна,- кивнула ей первая.- Вы вбулочную? Сказалибы, яже все равно иду. Вамбы тоже хлеб взяла.
        Чтобы вспомнить рассказ про няню Нору сострова вЛедовитом океане, Сергею исекунды непонадобилось.
        - Здравствуйте,- сказал он, подходя кбеседующим женщинам.- Вы неподскажете, вкакой квартире живет Александра Иваровская?
        Мария Игнатьевна посмотрела нанего удивленно, Нора- настороженно.
        - Авам зачем?- спросила она.
        - Япотерял ее телефон,- объяснил Сергей.- Адолжен передать ей кое-что важное.
        - Ямогу передать,- сказала Нора.
        Мария Игнатьевна сделала возражающий исмущенный жест- мол, зачем вмешиваться, когда непросят?- ноНора необратила наэто внимания. Похоже, Сергей правильно догадался опрактичности ее ума. Настороженность поотношению кнезнакомому человеку, безусловно, важная составляющая практичности.
        - Яхотелбы сам,- сказал он.
        - Малоли кто чего хочет…- начала было Нора.
        Но Мария Игнатьевна недала ей договорить.
        - Саша вбольнице,- сказала она.- Так что вы можете неискать ее квартиру.
        Если свой интерес ккрасивой иумной женщине, какой, несомненно, являлась Александра, Сергей мог считать естественным, точувство, охватившее его при известии отом, что она вбольнице, невозможно было объяснить обычными причинами.
        Она была ему никто. Его несвязывало сней неточто сколько-нибудь сильное чувство, нодаже сколько-нибудь длительное знакомство. Он даже фамилию ее узнал только изИнтернета!
        «При чем здесь ее фамилия?- подумал Сергей.- Ималоли почему люди попадают вбольницу? Может, унее скарлатина!»
        Он словно попытался отмахнуться этой случайной иненужной мыслью оттого, что чувствовал сейчас. Ноотмахнуться неудалось- никуда неушло ошеломление, охватившее его при этом известии.
        - Вкакой она больнице?- спросил он.
        - ВБоткинской,- ответила Мария Игнатьевна.- Там есть такой небольшой корпус…
        Нора посмотрела нанее укоризненно: зачем она это рассказывает незнакомому человеку? Но, кажется, втом, что касалось человеческой души, Мария Игнатьевна разбиралась лучше ее.
        - Явам объясню, как найти,- сказала она Сергею.
        Глава 7
        Мария Игнатьевна сказала, что всю жизнь проработала вБоткинской больнице идосих пор там консультирует. Вероятно, она нетолько договорилась, чтобы Сергея пропустили вэтот неприметный корпус, ноиустроила Александру сюда налечение.
        Когда Сергей вошел вздание, ему показалось, что нибольных, ниврачей смедсестрами здесь нет вовсе. Было тихо, пустынно иреспектабельно.
        Он постучал, услышал «войдите» иоткрыл дверь.
        Палата была залита солнечным светом так, что казалась подводным царством издетской сказки. Редкой красоты был этот январский день, Сергей только теперь заметил. Деревья сплетали заокном черно-серебряные ветки. Лежа навысокой кровати, Александра словно плыла прямо вэтом окне, среди этих сказочных веток.
        - Ой, здравствуйте!- воскликнула она.- Как это вы здесь очутились?
        Это был очень наивный, очень девчоночий возглас. Исама она неточто помолодела даже, авот именно стала похожа надевчонку. Это из-за короткой стрижки, да.
        Сергей смотрел наее поразительную юную стрижку, наглаза, ставшие огромными затовремя, что они невиделись… Как такое может быть, глаза, чтоли, увеличились? Новедь этого небывает. А,просто она похудела.
        Она ираньше была красивая, да что там, она была просто ослепительная красавица. Нотеперь, переменившись, стала такая, что унего перехватило дух.
        - Что свами случилось, Саша?- спросил он, вместо того чтобы ответить наее вопрос.
        Не всели равно, как он здесь очутился, да это ерунда просто!
        - Под машину попала,- сказала она.- Номне страшно повезло. Просто фантастически повезло.
        - Везение очевидное.
        Он кивнул наее поднятую изакрепленную навесу ногу вгипсе.
        - Вы непонимаете.- Она улыбнулась.- Это было ночью, водитель был пьян, вылетел натротуар… Могбы постене меня размазать. Авсего лишь ногу задел, больше ницарапины.
        - Изачем вас ночью наулицу повело!- всердцах сказал Сергей.
        - Ну…- Она смутилась.- Задуростью.
        Он тоже смутился. Скакой стати она должна перед ним отчитываться? Может, насвидание ходила. Да малоли какие резоны существуют вжизни такой женщины, как она! Он обэтом даже понятия неможет иметь.
        Икак это ему вголову непришло самое естественное, что должно было прийти: раз она недает осебе знать, тосней могло что-то случиться. Аон вместо этой простой иясной мысли выводил какие-то теории овнутреннем ребенке, которого якобы некстати ей показал… Черт знает очем он думал!
        Он смотрел нанее вовсе глаза, чувствовал себя полным идиотом, нонемог найти усебя вголове ивыговорить хотябы одно такое слово, чтобы идиотом его несчитала она.
        - Вы неочень торопитесь, Сергей?- вдруг сказала Александра.- Посидите немного?
        Он кивнул исел настоящий укровати стул, стараясь невыдать своего волнения инепонимая, кчему это старание.
        - Здесь хорошо,- сказала она.- Мне совсем нехочется отсюда выходить.
        - Нуда!- неповерил он.- Здесь, конечно, прилично, новсе равноже больница, тоска смертная.
        - Яраньше тоже так думала. Потому что никогда вбольницу непопадала. Атеперь… Вы читали «Волшебную гору» Томаса Манна? Про санаторий вДавосе.
        - Читал.
        - Надоже! Яведь просто навсякий случай спросила. По-моему, сейчас про такие книги даже спрашивать неприлично. Все равно никто нечитал, зачемже людей смущать?
        - Вы говорите, как старушка,- улыбнулся Сергей.- Раньше все всё читали, атеперь никто ничего нечитает, неумеет, нехочет, нелюбит, неработает, идалее везде.
        - Наверное.- Она снова смутилась.- Да, так оволшебной горе. Здесь- волшебная гора. Зачарованное царство. Замкнутый мир. Ничего внешнего, лишнего.
        - Авнешнее- лишнее?
        - Теперь мне кажется, что да. Я,знаете, перебираю все, что есть вмоей жизни внешнего, иничто изэтого меня непритягивает, невлечет.
        Что-то завораживающее иправда было вэтой комнате. Все заливающий солнечный свет, ифантасмагорическое скрещение веток заокном, ито, как Саша лежит навысокой кровати- взгляд неотведешь…
        «Как Спящая красавица,- подумал Сергей.- Осталось только поцеловать».
        Эта глупая мысль смутила его невероятно, он испугался, что покраснеет, как впечатлительный юноша. Ноон небыл впечатлителен идавно уже небыл юношей, отчегоже тогда?..
        «Она мне нравится, иона для меня недоступна, неприступна,- подумал он.- Да, дело только вэтом».
        Она думала очем-то своем итак была погружена вэти мысли, ему непонятные, что даже говорила, кажется, несним- просто говорила. Надоело молчать, ихорошо, что появился какой-то человек. Сидит напротив, слушает, головой кивает. Аеслибы он инепоявился, тоона, может, говорилабы водиночестве, хотябы мысленно.
        - Явсе думаю, думаю: что было сомной хорошего после детства, после юности?- сказала она.- Иничего невспоминается. Только музыка, да. Ачеловеческого- ничего.
        - Разве музыка- нечеловеческое?
        Она посмотрела удивленно, потом кивнула, улыбнулась.
        - Яглупость сказала, вы правы.
        - Янеговорил, что вы сказали глупость.
        - Музыка всамом деле… Явот прямо сейчас вспомнила- был музыкальный фестиваль вПариже, он всегда виюне бывает. Иякак раз приехала туда. Ненафестиваль, апросто пожить вПариже. Мне это бывало как-то необходимо. Ивот возвращаюсь вечером домой, непоздно, часов вдевять, наверное, еще светло. Ивижу, науглу моего бульвара натротуаре стоит рояль, заним сидит молодой человек ииграет Баха. Анадругом углу целый оркестр Генделя играет. Адальше- рок-группа. Это все было человечно, пронзительно человечно, вы правы.- Идобавила неожиданно:- Ясэтой переломанной ногой стала такая благостная, каждую минуту разреветься готова.
        При этих словах она засмеялась, итутже слезы брызнули унее изглаз. Врядли она так расстроилась из-за перелома. Что-то здесь было другое. Сергей передвинул стул поближе ккровати ивзял Сашу заруку.
        - Явсегда музыку любил,- сказал он.- Хотя уменя кней способностей нет.
        - Откуда вы знаете, что нет?
        Она была так погружена всвое непонятное ему горе, что неотняла руку и, кажется, вообще незаметила, что он ее заруку взял. Носпросила снекоторым интересом, ион сразу ответил:
        - Аменя пытались учить. Вгарнизонном Доме культуры была… Ну, немузыкальная школа, ноучительница музыки. Мы вэтот гарнизон приехали, когда явтретьем классе был, имама меня сразу кней отвела. Родители для меня пианино купили вХабаровске, ввоенный городок привезли. Икакже явозненавидел Черни!
        Он улыбнулся, вспомнив.
        - Черни все ненавидят.- Саша тоже улыбнулась.- Я,когда маленькая была, «Сонатину» Клементи ненавидела, апотом, конечно, Черни.
        - Яодин этюд досих пор помню. Невыучил его, сказал учительнице, что кследующему разу выучу, ислегким сердцем собрался уже домой. Аона мне говорит: «Нет, Сережа, давай-ка садись, учи при мне. Яхочу посмотреть, как ты дома занимаешься».
        - Ичто?
        Интерес вСашином голосе стал отчетливее.
        - Ияцелый час его учил. Аона сидела рядом ислушала. Непоправляла- просто слушала. Невыносимо! Стыдно итягостно.
        - Апотом?
        - Апотом обнаружилось, что нас заперли.
        - Как заперли?- удивилась Саша.
        - Это вечером было. Исторож, наверное, подумал, что все уже разошлись. Там сторож глуховатый был, да идурноватый тоже. Нуизапер Дом культуры, идомой пошел. Аокна напервом этаже срешетками.
        - Ичтоже вы делали?
        Теперь интерес так иблестел вее глазах. Все-таки зря она говорила, что ничего хорошего неможет вспомнить после детства. Вот этот блеск живой, был ведь он вее глазах всегда, невответже наего рассказ появился.
        - На втором этаже решеток небыло,- сказал он.- Янаулицу вылез изамок сдвери сбил.
        - Нуда!- воскликнула она.- Акак можно сбить замок?
        - Навесной,- объяснил Сергей.- Обыкновенный навесной замок сдужкой. Пробои, ккоторым он крепился, изстены выдернул. Потом, когда учительница вышла, тодверь закрыл иобратно встенку пробои вставил.
        - Она навас, наверное, сужасом смотрела, ваша учительница,- сказала Саша.
        - Именно так исмотрела.
        - Думала: откуда уребенка навыки профессионального взломщика?
        - Именно так идумала.
        Они засмеялись оба. Сергей- восновном потому, что она засмеялась.
        - Ятоже подумала: откуда увас пистолет?- сказала Саша.- ВВолынском тогда, помните?
        - Пистолет явлесу нашел,- ответил он.- Тоесть неянашел, апацаны. Аяуних, естественно, его отобрал. Мы стурклубом моим впоходе были, они ипроявили находчивость.
        - Вас, наверное, ученики любят.
        - Точнее, им сомной интересно.
        - Яих очень хорошо понимаю. Свами действительно интересно.
        - Это, наверное, что-нибудь да значит вих жизни.
        Ее слова смутили Сергея, ипоследнюю фразу он произнес просто поинерции. Может быть, Саша заметила его смущение.
        - Наверное,- кивнула она иулыбнулась.
        Сергей поспешил перевести разговор надругое. Вообще-то нетолько для того, чтобы скрыть смущение- ему действительно хотелось говорить оней.Уж точно больше, чем осебе.
        - Увас небудет вМоскве каких-нибудь концертов?- спросил он.- Япришелбы вас послушать.
        По ее лицу пробежала тень.
        - Уменя небудет концертов,- ответила она.- Вообще небудет.- И,недожидаясь расспросов, объяснила:- Уменя пропал голос.
        - Нуда! Выже нормально разговариваете.
        Он произнес это итолько потом понял, что сморозил глупость. Нашелся тоже знаток голосов!
        Но Саша наего глупость необратила внимания.
        - Ядумала, когда голос пропал, что это ужасно, страшно ивсе такое,- сказала она.- Нооказалось, что страшно совсем неэто.
        Она замолчала. Сергей помолчал тоже.
        - Ачто?- наконец спросил он.
        - Что нехочется нового. Нуда, всорок лет обнаружилось: то, чем язанималась всю жизнь, больше для меня невозможно. Это тяжело, ноэто бывает. Малоли что бывает! Люди переживают прошедшее иищут новое.
        - Не все люди.
        - Вот яиоказалась как раз этими невсеми,- кивнула Саша.- Мне нехочется ничего для себя искать, потому что… Видимо, изменился химический состав организма,- усмехнулась она.- Ивот такое сомною стало: желания исчезли, стремления… Извините!- вдруг спохватилась она.- Все это слишком сумбурно. Вдвадцать лет ядаже непонялабы, очем речь.
        - Но мне-то недвадцать лет.- Сергей усмехнулся тоже. Идобавил:- Знаете, ядумаю, вам просто ненужно обо всем этом думать. Надо просто проживать каждый день. Иони вернутся- желания, стремления.
        - День да ночь- сутки прочь? Ятак ижила. Исейчас так живу. Ноничего невозвращается.
        - Выходите отсюда, Саша,- сказал он.- Все переменится, честное слово.
        - Здесь проще.- Голос ее прозвучал почти жалобно.- Мне вот сегодня сказали, что через пару дней гипс снимут иможно домой… Иянеобрадовалась, аиспугалась.
        - Акак вы доберетесь домой?- спросил он.- Вас кто-нибудь отвезет?
        Этот вопрос задавать, конечно, неследовало. Трудно представить, чтобы ее некому было отвезти избольницы домой.
        - Такси вызову.- Она пожала плечами.- Что засложность?
        Что Саша собирается ехать натакси, ничего незначило. Она ведь несказала, что поедет одна. НоСергей почувствовал мгновенную радость. Ему хотелось увидеть ее еще раз, итакой повод был нехуже любого другого.
        - Сразу после гипса натакси трудно будет,- сказал он.- Проще, если язавами приеду.
        Она засмеялась.
        - Что вы?- удивился Сергей.
        - Извините.- Теперь она смутилась.- Вы так убедительно это сказали, что мне показалось: аправда, ведь так проще.
        - Вам непоказалось.- Он нестал сдерживать улыбку.- Скажите, когда вас выписывают, ияприеду.
        Глава 8
        Саша открыла дверь несразу, акогда открыла, тосказала:
        - Вкухне вода течет, янеслышала звонок. Вообще-то надобы дать вам ключи.
        - Но- что?- спросил Сергей ивошел вквартиру.
        - Но это совсемуж будет требовательно инахально. Вы итак наменя тратите уйму времени без всякого для себя толку.
        Сергей расхохотался. Как только он переступал порог ее квартиры, ему сразу становилось весело. Его веселью объяснений небыло также, как… Как исчезновению уСаши всех желаний истремлений.
        Видимо, причина была втом, что она назвала химическим составом организма. Этот химический состав уСергея именялся, как только его организм переступал ее порог.
        - Почему без толку? Мыже свами разговариваем,- сказал он.- Я,конечно, привык, что лучше всего разговаривается сдетьми. Носними необо всем поговоришь все-таки. Иногда хочется общения исовзрослым человеком.
        - Проходите, взрослый человек.- Наего смех Саша хоть инезасмеялась, ноулыбнулась.- Ябеспокоилась, почему вас все нет инет.
        Оказалось, что беспокоилась она из-за вареной картошки; это Сергей понял, когда прошел вслед заСашей вкухню. Картошка лежала набольшом плоском блюде, накрытом стеклянной полусферической крышкой. Когда Саша сняла крышку, над картошкой заклубился пар. Она была горячая имогла остыть из-за того, что его все нет инет.
        - Апочему она разноцветная?- удивился Сергей.
        Картошка всамом деле была необычная- желтые, розовые идаже фиолетовые клубни.
        - Такая выросла. ВЮжной Америке. Яее случайно вИнтернет-магазине увидела, нуизаказала. Всеже втаких штуках, как лемонграсс иразноцветная картошка, есть что-то бодрящее.
        Вместе сразноцветной картошкой она заказала инеобычную пластмассовую дощечку. Наэтой дощечке нарезалась зелень, потом дощечка складывалась, превращаясь вшестигранную трубочку, ивсе нарезанное легко изэтой трубочки высыпалось. Именно это Саша ипроделала.
        То, что она стала интересоваться подобными вещами, еще ничего неозначало. Имогло даже означать совсем невыздоровление, анаоборот. Сергей знал, что интерес кмелким делам часто появляется как раз отощущения того, что дел крупных изначимых втвоей жизни нет инебудет.
        Именно эту причину он видел вовсех действиях мамы.
        Но высказывать свои соображения Саше, конечно, нестал. Он помыл руки, сел застол, и, поедая разноцветную картошку, они принялись разговаривать. Чтож, раз ей это необходимо, он только рад, идаже если ей только для этого он инеобходим, рад тоже.
        Снею внем появилась такая робость, какой никогда он прежде нечувствовал вотношениях сженщинами. Ну, итосказать, никогда он иневидел таких женщин, как Саша.
        Впрочем, внешне ничего похожего наробость непроявлялось: они разговаривали легко исвободно.
        - Жалко, что такая глупость получилась сногой,- сказала Саша.- Сходилабы свами наследующий митинг.Ввоскресенье будет, ячитала. Как нистранно, вмоем желании туда ходить действительно есть что-то личное. Теперь яэто совершенно точно понимаю.
        - Чтоже вэтом странного?- пожал плечами Сергей.- Вмоем желании- тоже.
        - Ну да, учителям платят позорно мало, язнаю,- кивнула она. Идобавила, спохватившись:- Извините, если явас обидела.
        - Во-первых, вы меня необидели, во-вторых, учителям сейчас платят немало, вовсяком случае, вМоскве, ав-главных, дело вообще невэтом.
        - Авчем?
        Интереса вее глазах стало больше, чем было, когда она рассказывала про разноцветную картошку. Это хорошо.
        - Ну, долго объяснять…- засомневался он.
        - Не ленитесь!- засмеялась она.- Итак?
        - Ятолько пришел работать,- начал Сергей.- ВЧертаново. Школа-новостройка, понорме положено тысяча учеников, насамом деле две споловиной тысячи учится. Самая обыкновенная школа спального района.
        - Асейчас ведь вы невсамой обыкновенной работаете?
        - Почему вы так думаете?
        - Трудно представить, что вобыкновенной школе могут быть такие учителя. Там учителей вообще нет, по-моему. Только учительницы, жуткие тетки сприческами «вшивый домик».
        - Сейчас яработаю внесамой обыкновенной школе,- пропустив «вшивый домик» мимо ушей, кивнул Сергей.- Носейчас мне, несмотря наее необыкновенность, гораздо труднее, чем было двадцать лет назад вЧертанове.
        - Почему?
        - Втой школе дети ничего незнали. Ноони хотели знать. Хотели знать, что там есть набелом свете запределами Чертанова. Им хотелось куда-то поехать, что-то увидеть, что-то прочитать.
        - При советской власти народ был страшно духовный, атеперь все любят только деньги, идети тоже. Вы неказались мне сторонником этой незамысловатой теории,- усмехнулась Саша.
        - Яинедумаю, что их сделала духовными советская власть. Может, эхо войны еще доносилось- выстраивало линейку ценностей. Может, тем детям, которые были двадцать лет назад, родители внушали, что думать изнать- это необходимо. Может, жизнь им это внушала. Асейчас уменя учатся дети, родителям которых жизнь внушала совсем другое. Они начинали продавцами вкиосках или чем-нибудь вроде того, потом стали крупными менеджерами или чиновниками. Они насвоей шкуре ощутили, что для жизни ненужно знать, кто такой Борис Годунов ипочему Сталин- это плохо. Большинство изних, кстати, уверены, что Сталин- это очень даже хорошо, только чтобы он убивал нелично их, акого-нибудь другого. Идетям своим они теперь внушают: знать ненадо, думать ненадо, чувствовать- тем более, брюхо исвязанные сним места сами все почуют. Даже если они видят своих детей только вспящем состоянии, все равно всем своим существованием им внушают именно это. Ипри этом совершенно уверены, что обладают универсальным жизненным опытом, анетем, чем обладают насамом деле - куцыми сведениями овыживании наограниченном временном промежутке.
        Саша подперла подбородок ладонью. Глядя нато, как она сидит ислушает, поблескивая темными глазами, он могбы рассказывать бесконечно. Новсе-таки нестоило говорить осебе слишком долго. Эта мужская потребность известна искучна даже менее умным женщинам, чем Саша.
        - Но ведь сэтим ничего неподелаешь,- сказала она.- Ведь невнаших силах внушить этим родителям, всем этим убогим людям, что они неправы. Они всегда будут считать нас недоумками, ниначто неспособными, асебя хозяевами жизни.
        - Вот потому яипошел! Натот мостик, где мы свами встретились,- сказал Сергей.- Ведь это гибель для страны- когда уодноклеточных существ есть все основания считать себя хозяевами жизни. Иочень это уменя личное: мнеже работать скоро будет нескем. Дети ведь неточто терминов каких-нибудь- обыкновенных человеческих слов уже незнают. Самых простых слов, без которых невозможно изучать историю. Кто такой царь, понятия неимеют.
        - Нуда!- воскликнула Саша.- Быть этого неможет.
        - Поверить трудно, ноэто так,- сказал Сергей.- Чем царь, например, отличается отфараона, для них темный лес. Про фараона втринадцать лет вообще слышат впервые вжизни. Про царя Салтана тем более, сказок им никто никогда нечитал. Незнают изнать нехотят.
        - От этого можно свихнуться,- сказала Саша.- Ижить здесь невозможно, иуехать отсюда- тоже. Тоесть кажется, что уехать вполне возможно, ноэто только кажется, иэто будет всего лишь перемещение физического тела впространстве. Ивчем тут дело, янезнаю.- Она потрясла головой, как будто хотела вытрясти эти мысли изушей.- Чтоже вы делаете стакими детьми?- спросила она.
        - Янезнаю, как вам ответить, Саша,- сказал Сергей.- Учу их, конечно. Ноучиться им, заредким исключением, скучно, иучиться они нехотят, потому что единственное, что родители их научили уважать, это собственные желания. Абыть счастливыми родители их ненаучили, потому что сами счастливыми никогда небыли. Правда, они оживляются впоходах иэкспедициях. Хоть инесразу, нооживляются.
        - Вкаких экспедициях?- удивилась Саша.
        - Да вразных. НаУрале набайдарках сплавляемся. Под Псковом налыжах катаемся. Встепь ездим нараскопки. НаБайкал. Да малоли!.. Былобы желание, аместа найдутся.
        - Былобы желание…- повторила Саша.- Испросила:- Картошку подогреть?
        - Нет, спасибо,- рассеянно ответил Сергей.
        - Ваша мама так хорошо готовит, что путь квашему сердцу нележит через желудок,- улыбнулась она.
        Сергей вздрогнул. НоСаша смотрела мимо него итак явно думала освоем, что было понятно: это просто дань расхожей пословице, исердце его нужно ей небольше, чем желудок.
        - Ведь выже сами сказали, что ненадолго зайдете, потому что вам наработу. Асами неедите ничего,- тутже иобъяснила она свои слова.
        - Да.- Сергей встал.- Спасибо. Мне всамом деле пора. Урок скоро. Костыль яоставил вприхожей. Только далеко неходите все-таки- скользко.
        До сих пор Саша выходила только водвор, идля этого ей было достаточно дедовой инкрустированной трости, которая вместе сдлинными зонтиками висела нагнутой деревянной вешалке увходной двери. Нотеперь она решила расширить наконец ареал своего обитания, для этого Сергей ипринес ей немецкий костыль, накоторый можно было опираться без опасения его сломать.
        Ему жаль было уходить, хотя ивэтот раз, как каждый раз, он ругал себя зато, что опять говорил натемы, совершенно неподходящие для застольного разговора. Дурную службу служат ему учительские привычки! Саша меньше всего похожа надесятиклассницу, готовую, затаив дыхание, слушать встепи укостра, как он пересказывает Геродота. Ауж чтобы ее интересовали проблемы школьного образования, окоторых он нистого ниссего разговорился,- это вкошмарном сне неприснится.
        Она помрачнела, это было очень заметно. Взгляд стал такойже, каким был вбольнице. Расстроилась из-за того, что ей скучно было слушать его речи? Или, наоборот, обиделась, что он уходит так поспешно? Ничего он непонимает вэтой женщине. Слишком они разные, слишком разные уних желания истремления. Ичасть жизни, которую они прожили по-разному, слишком длинна.
        - До свидания, Саша,- сказал Сергей.- Нескучайте.
        - Приходите- небуду,- ответила она.
        Это насторожило его иобрадовало. Ноон уже перешагнул порог, истранно былобы нистого ниссего возвращаться обратно.
        Глава 9
        Волнение ирадость неоставляли его всю дорогу дошколы.
        Центр Москвы был намертво закупорен пробками, поэтому Сергей съездил кСаше ивернулся ксебе вЗамоскворечье наметро. Его работа- его школа- была рядом сдомом. Вэтой школе он учился, вней хотел работать после университета, нотогда его распределили вЧертаново, икак-то надолго он там задержался. Ихотя нисколько обэтом нежалел инесчитал те годы прошедшими напрасно, новсе-таки вернулся потом ксебе.
        Сергей вспомнил, как всю первую свою чертановскую неделю начинал каждый урок вдевятых классах, которые ему дали, стого, что поочередно выгонял задверь всех мальчиков. Они поставили себе задачу проверить, какая разновидность хамства сойдет им срук вприсутствии молодого историка, аон поставил себе задачу довести доих сознания, что несойдет никакая. Так что мальчишки хамили- стреляли внего изтрубочек металлическими шариками, орали, матерились,- аон выгонял их изкласса одного задругим. Остававшиеся вклассе девочки смотрели надушку-учителя свосхищением: мальчишки были настоящими мучителями для них тоже, идосих пор никто немог найти наэтих мучителей управы.
        Через неделю Сергея вызвал ксебе директор.
        - Скажите, Февралев,- спросил он,- какова, повашему мнению, цель урока?
        Сергей начал было что-то объяснять про связь времен ипонимание исторической перспективы, нодиректор его прервал.
        - Цель урока, Февралев,- сказал он,- чтобы кего концу все остались живы. Для этого должны выполняться два условия. Первое: все ученики должны постоянно находиться увас наглазах. Второе: если увидите нож, отбирайте сразу. Поняли?
        - Понял,- кивнул Сергей.
        Он неврал. Он действительно понял.
        - Семьдесят процентов- изсемейных общежитий,- сказал директор, когда Сергей уже шел кдвери его кабинета.- Представляете, что их родители пьют? Пиво сдихлофосом. Авы говорите, исторические перспективы.
        Сергей улыбнулся, вспомнив это. Мальчишек изкласса он выгонять перестал. Впоследствии оказалось, что все нетакуж страшно, иисторические перспективы есть.
        Он вошел вшкольный двор. Шли уроки, издание наМалой Ордынке еще стояло тихое, негудело утробно, только готовилось загудеть после звонка наперемену.
        Сергей шел через двор идумал оСаше. Идумал оней, поднимаясь накрыльцо, икогда шел попустому коридору кучительской, тодумал тоже.
        «Мыже недети,- думал он.- Оба понимаем, что нас уже что-то связывает. Меня кней тянет, она это видит. Ноничем недает мне понять, что ее комне тянет тоже. Стакими-то глазами говорящими- все моглабы без слов сказать. Нонет. Значит, ее комне инетянет. Это вобщем-то понятно. Разные мы, ивсе такое. Ночто ядолжен делать? Неходить кней больше? Незнаю».
        Не ходить кней, невидеть ее он немог.Иему оставалось только вздрагивать, настораживаться при каждой ее случайной улыбке или неожиданном слове, которое, если поразмыслить, томожно понимать как угодно.
        Дверь класса вдесяти метрах отнего вдруг распахнулась, потом сгрохотом захлопнулась, ипрямо наСергея побежала покоридору Ниночка Саломатина. Она преподавала русскую литературу инаходилась как раз втом возрасте, вкотором он только что вспоминал себя. Но, вотличие отнего тогдашнего, ей неприходилось отбирать уучеников ножи: гимназия была непростая, дети происходили неизрабочих общежитий, итакого здесь неводилось.
        Ниночка прижимала клицу ладонь, поэтому Сергей несразу разглядел, что износа унее течет кровь. Только когда она оказалась совсем рядом сним, он заметил ее окровавленные пальцы.
        - Нина!- воскликнул он.- Вам что, плохо стало?
        Ну конечно, что еще- нехорошоже! Может, унее сосуды слабые, или сдавлением что-нибудь, или…
        - Он… он меня… у-уд-дарил…- еле слышно выговорила Ниночка.
        Она вся тряслась, губы плясали. Она отняла относа руку, итеперь кровь текла прямо поее пляшущим губам.
        - Кто?- непонял Сергей.
        - Зайчик.
        Зайчик- это было непрозвище, афамилия парня издесятого «Б»класса. Он был высокий, красивый, холеный, лощеный ивсеми этими качествами, Сергею казалось, словнобы боролся сосвоей фамилией, которую, наверное, считал для себя оскорбительной.
        Только теперь Сергей понял наконец, что произошло. Он почувствовал, как ввиски, вглаза, вуши ударили изнутри его головы жгучие токи. Токи ярости- он знал их удары.
        Он достал изкармана пачку бумажных платков, разорвал упаковку иподал платки Нине.
        «УСаши там, вВолынском, тоже платка небыло,- вмгновение мелькнуло унего вголове.- Ауменя после похода повсем карманам- платки, вода, пистолет…»
        Это была несвоевременная мысль.
        - Нина,- спросил Сергей,- как это получилось?
        Он подвел ее кподоконнику.
        - Я…я, может быть, сама виновата.- Она откинула голову назад ипромокнула нос.- Он отвечал по«Войне имиру» иговорил такую мерзость… Ивтаких, знаете, Сергей Александрович, выражениях… Что князь Андрей был просто лох, иПьер тоже, иТолстой все выдумал, анасамом деле они все Наташу поразу каждый… ауж потом начали всем рассказывать, что будтобы они внее влюблены, аесли они это несделали, то, значит, они инемужики…- Она говорила быстро, всхлипывая, ивсе промокала кровь бумажными платочками.- Нувот, иянеудержалась. Яему сказала, что он все это говорит, потому что сам является полным ничтожеством иобо всех судит посебе. Конечно, янедолжна была такое говорить ученику, тем более при всем классе, тем более при его болезненном самолюбии!
        - Ион вас ударил?- уточнил Сергей.
        - Да… Размахнулся иударил кулаком влицо. И…иявыбежала, ивот…
        Она разрыдалась.
        - Идите домой, Нина,- сказал Сергей.
        - Но какже уроки…- начала было она.
        - Идите домой. Идите втравмопункт. Проследите, чтобы написали, что это удар кулаком.
        Она послушно кивнула. Она пришла наработу после института полгода назад, иСергей сразу подумал, что таких девочек сейчас, наверное, выращивают где-нибудь винкубаторе: маленькая, звонкоголосая, уверенная, что мир неточто небез добрых людей, авосновном издобрых людей исостоит.
        Конечно, Зайчик- подросток. Конечно, нервы игормоны, тоесть наоборот, гормоны инервы.
        - Ятолько шубу вучительской возьму, ладно?- сказала Ниночка.- Какже япойду раздетая?
        Она еще неуспела привыкнуть ктому, что они сСергеем Александровичем коллеги, аневзрослый сневзрослой.
        - Возьмите,- разрешил он.
        Ниночка скрылась заповоротом коридора. Сергей подошел кдвери, изкоторой она только что выскочила.
        За дверью стояла тишина. Он вошел.
        Вклассе все сидели посвоим местам имолчали. Вот этого- молчания, оцепенения- Сергей отних неожидал. Вдесятом «Б»училось человек десять изего турклуба. Они сплавлялись сним набайдарках поЧусовой ижили впалатках наБайкале. Конечно, это непуд соли, съеденный вместе навойне, новсеже.
        - Что вы молчите?- сказал Сергей притихшему классу. Токи ярости били ему вглаза, ион неразличал лиц.- По-вашему, такое может быть?
        - Не может…
        Он нерасслышал, кто это сказал. Ноктобы нисказал- слишком робко.
        Леха Зайчик сидел запервым столом. Он всегда садился впереди, несмотря насвой немалый рост. Ему так нравилось.
        - Пойдем,- сказал Сергей, глядя нанего.
        Зайчик хотел ответить что-нибудь наглое или глумливое, это было понятно потому, как он крутнул головой. Нонеответил, австал ипошел кдвери. Сергей пропустил его перед собою.
        - Не собираюсь ясвами разговаривать!- сказал Зайчик, когда они оказались вдвоем вкоридоре.
        - Собираешься,- сказал Сергей.
        Он взял Зайчика залокоть иповел впротивоположную отучительской сторону. Он был старше, сильнее инедумал этого скрывать.
        Вконце коридора было что-то вроде аппендикса сдверью. Дверь вела втехническую комнату, где хранились швабры итряпки. Сюда мало кто заглядывал иточно никто незаглянулбы доперемены.
        - Ну ичего?
        Зайчик прищурился, сплюнул. Он никогда этого неделал- может, просто брезговал вследствие своей лощености. Будь Сергей вобычном состоянии разума, он понялбы, что это трусливая бравада. Собственно, он исейчас это понимал, носейчас его разум был пронизан токами ярости инеруководил его поступками. Что-то другое ими руководило.
        Он ударил Зайчика полицу. Несильно ибез замаха, нокулаком. Он хотел попасть непоносу, апоскуле- так ипопал.
        Зайчик ожидал чего угодно, нонеэтого. Он даже невскрикнул, так ошеломил его удар. Удар влицо неможет неошеломить, даже если исходит отобыкновенного одноклассника, откоторого ожидаешь чего угодно.
        Зайчик замотал головой. Губы унего задрожали. Как дрожали они уНиночки. Да, удар полицу навсех оказывает одинаковое действие. Хотя Ниночку он ошеломил, конечно, сильнее.
        - Такое наглое хамло, как ты, сначала должно получить поморде, апотом все остальное,- сказал Сергей.
        Ярость внем утихла- остался только разум.
        - В-вы что?..- пробормотал Зайчик.
        - Сам понимаешь, что,- сказал Сергей.- Извинишься перед Ниной Евгеньевной?
        Ачто здесь было объяснять? Итак все понятно.
        - Да!
        Зайчик выкрикнул это поспешно итонко, всамом деле по-заячьи.
        - Она только что вышла изшколы. Догонишь,- сказал Сергей.- Иочень тебе советую убедить ее втом, чтобы она выслушала твои извинения перед всем классом.
        Вокно коридора он видел, как Зайчик выскочил накрыльцо, огляделся. Ниночка уже выходила издвора. Он догнал ее. Она обернулась, вскрикнула. Зайчик принялся что-то ей говорить, размахивая руками отволнения.
        «Интересно, чтобы яделал, еслибы он сказал, что извиняться небудет?»- подумал Сергей.
        Но тутже понял, что сказать этого Зайчик немог.Действительно, гормоны инервы- он исам был потрясен инезнал, как выйти изтупика, вкоторый самже себя загнал… Нохотеть выйти изтупика- это одно, авыйти изнего- совсем другое. Изсвоего тупика Леха Зайчик должен был невыйти, авылететь- отудара полицу. Должен был насебе ощутить, что это такое.
        «Аясейчас должен былбы испытать жгучий стыд. Пойти кдиректору, положить ему настол заявление обуходе. Думать, что после такого неимею права… Нояэтого недумаю. Имне кажется, яправ».
        Он думал уже отрех уроках, которые должен будет провести подряд, нопо-разному, иотом, что вечером унего важная встреча сдругом юности Колькой Меткиным, ижизнь его после этой встречи может повернуться неожиданным образом…
        ИоСаше он думал- его мысли вернулись кней, как только утихли токи ярости. Ирастерянность перед собственными мыслями оней вернулась тоже.
        Глава 10
        «Он замечательный,- думала Саша.- Он такой хороший человек, что оторопь берет. Он определенно хороший человек. Внем нет ничего неясного, смутного, сомнительного. Нопри этом нет иничего примитивного. Он умен ичестен. Внем нет, кстати, иничего маргинального, хоть он ипоет, наверное, сучениками укостра под гитару, что явсегда считала крайней пошлостью. Атеперь, получается, несчитаю?»
        Понять этого она немогла. Да, вобщем, инепыталась. Сергей правильно сказал: ненадо ей сейчас думать оботвлеченных вещах. Надо просто проживать каждый день, проходить через все, что каждый день ей предлагает. Аразмышления отом, что такое Сергей Февралев,- именно отвлеченность. Потому что пустота по-прежнему наполняет ее душу, инезачем обманывать хорошего человека, делая вид, будто его присутствие вее жизни хоть немного препятствует пустоте.
        Или нельзя так сказать- «пустота наполняет душу»?
        Саша накрыла блюдо состывшей картошкой ипроковыляла вкомнату. Поквартире она ходила без палки, это для выхода наулицу принесенный Сергеем костыль был очень кстати: лед ислякоть образовывали намосковском асфальте такое ядерное соединение, скоторым без опоры несладить.
        Ежедневные появления этого замечательного человека были единственными вехами, которые как-то обозначали для нее смену дней. Востальномже Сашина жизнь после того, как Сергей перевез ее вквартиру наМалой Бронной, текла точно также, как ивбольнице. Ничего неизменилось. Ничего измениться немогло.
        Хотя нет, изменение всеже произошло: ее больше нетянуло выпить. Саша никогда непредполагала, что подобное изменение может иметь значение для ее жизни, что она будет вопринимать его толи как победу над собой, толи как незаслуженное счастье. Ну, может, немножечко все-таки заслуженное, если считать заслугой сломанную ногу.
        Ту ночь, когда это произошло, Саша немогла вспоминать без содрогания.
        Сергей посадил ее втакси усвоего подъезда. Вышла она измашины усвоего. Кое-как поднялась ксебе натретий этаж. Открыла дверь, хорошо, что ключи непотеряла. Вошла вприхожую. Села накалошницу увешалки. Все это она делала машинально; сознание ее мутилось иплыло. Это было неудивительно, учитывая количество выпитого коньяка. Аможет, иудивительно, ведь пила она каждый день, нодоэтого дня неощущала такого смещения сознания, которое ощутила сейчас. Какбы там нибыло, она, кажется, заснула, сидя накалошнице вприхожей.
        Ипроснулась среди ночи- отстраха. Страх обуял ее, охватил все ее существо, инестрах это был, асамый настоящий ужас. Саша непонимала, счем он связан, аглавное, что сним делать, как отнего избавиться.
        Она вжалась встенку иприжала клицу полу висящего навешалке пальто. Еслибы можно было таким образом спрятаться отужаса, избыть его! Ноэто неполучалось. Ужас неуходил.
        «Придется как обычно»,- подумала она.
        «Как обычно» означало выпить некоторое количество коньяка или виски ипровалиться всон без сновидений. Ну, неморфийже ей принимать, как Анне Карениной или какой-нибудь богемной особе Серебряного века!
        До сих пор, правда, Саша выпивала виски или коньяк для того, чтобы избавиться неотужаса, атолько оттоски иощущения бессмысленности своей жизни. Новсе вжизни меняется, иощущения тоже. Вот иужас пришел насмену тоске.
        Она прошла вкухню, открыла холодильник. Коньячная бутылка стояла вдверце, нобыла пуста. Зачем она ее здесь оставила, интересно?
        Вшкафчике секретера, где дома всегда держали спиртное, тоже было пусто. Как нарочно, ей-богу!
        Аужас между тем нетолько неуходил, ноусиливался. Хотя, когда Саша проснулась сэтим ужасом, ей казалось, что сильнее он сделаться не может.
        Она вздрогнула отего возрастающей силы, будто отмороза, итут только обнаружила, что стоит посреди комнаты вшубе. Нуда, она ведь неразделась вечером, когда вошла. Ичто это она мечется поквартире впоисках бутылки коньяка? Надо выйти вночной гастроном, ведь он впятидесяти метрах, через дорогу, да икупить эту дурацкую бутылку! Или здесь уже непродают ночью спиртное? Что толку гадать! Надо выйти ипроверить.
        Саша вышла наМалую Бронную иогляделась. Магазин, вкоторый она собиралась зайти, был маленький и, наверное, очень дорогой. Это инегастроном был, ачто-то вроде винного бутика; она только теперь разглядела. Витрина светилась призывно иразноцветно, иСаша побежала наэтот свет- ей показалось вдруг, что, как только она окажется внутри магазина, погрузится впереливчатые световые сполохи, ужас исчезнет сам собою.
        Она неуспела выйти надорогу, только подошла кобочине. Ивдруг ее ослепил другой свет- неестественный, бело-голубой, яркий ияростный, он ударил прямо вглаза. Саша подняла руку, чтобы защититься отнего, итутже ощутила удар. Он пришелся сбоку, поноге, ибыл так силен, что она отлетела всторону иударилась спиной остену дома. Раздался визг тормозов, потом грохот…
        Машины, которая, сбив ее, грохнулась офонарный столб, апотом закрутилась посреди дороги, Саша уже невидела. Иводителя, вывалившегося изэтой машины, невидела тоже. Илюдей, которые, откуда нивозьмись, бросились кэтому водителю.
        Боль ослепила ее, охватила все тело, нетолько ногу, покоторой пришелся удар, боль была так сильна, что Саша надеялась потерять сознание…
        Но напрасно. Сознание, наоборот, прояснилось докристальной отчетливости, ничего, смягчающего боль, внем неосталось.
        Иужаса, который минуту назад казался таким огромным, таким всеохватным, всознании ее неосталось тоже.
        Люди сбежались нетолько кразбитой машине, ноикСаше. Наверное, они появились откуда-нибудь изкафе, ведь, когда Саша вышла издому, улица была пустынна. Люди бестолково суетились вокруг нее, аона лежала натротуаре исдерживала крик- ей почему-то казалось, что кричать ненадо, что это стыдно.
        - Да невиновата она!- восклицал над нею женский голос.- Невыходила она надорогу, яже видела! Она натротуаре стояла!
        - Ахотьбы ивыходила!- Это уже мужской голос.- Что, дорогу перейти нельзя? Урод этот пьяныйже взюзю! Соскоростью двести летел. Иты глянь только, ницарапины ведь угада!
        - Хоть машина вхлам. Хоть что-то ему…
        - Эх, хорошая машинка «Ламборджини»! Надежная.
        - Держите меня заруку,- сквозь одолевающие волны боли услышала Саша.- Как вас зовут?
        - Саша…
        Она все-таки всхлипнула, называя свое имя. Вголосе мужчины, присевшего рядом снею накорточки, было что-то такое, что заставляло вспомнить, как пришла она впервый раз вдетский сад иуслышала: «Такая маленькая, ауже такая красивая! Милая, какже тебя, такую, зовут?»
        - Держите меня заруку, Саша, держите,- повторил он. Отболи она видела только его силуэт.- Вам легче будет.
        Она схватилась заего руку, сжала. Пальцы были теплые, словно ненаморозе. Истановились все теплее, как будто внутри унего работал нагревательный прибор.
        «Может, он экстрасенс?»- подумала Саша.
        Ей всамом деле стало легче. Она уже могла связно думать. Икогда ее укладывали наносилки, вносили в«Скорую», тоона даже озиралась, пытаясь понять, кто изстоящих рядом людей только что держал ее заруку. Нопонять этого неуспела. Дверцы «Скорой» захлопнулись, имашина понеслась поулице, увозя Сашу сразрывающей ее болью исясным, ничем незамутненным сознанием.
        Все это вспомнилось сейчас так ярко, что Саша вздрогнула ипотерла ладонями виски. Нуих, эти воспоминания! Все это уже пережито иосмыслено. Тот удар вышиб ее изомута, вкоторый она безнадежно погружалась, и, наверное, изэтого омута можно было ее вышибить только сильным ударом.
        Она подошла кфортепиано, подняла крышку. Притаилось где-то вглубине струн бабушкино роковое колечко. Прикоснешься кклавишам, ионо сразу зазвенит золотыми прекрасными нотами. Все роковое прекрасно, вот что.
        «Как только яначинаю формулировать свои мысли, выходит одна только пошлость!- сердито подумала Саша.- Лучшеуж без слов. Звуками».
        Она села кинструменту, положила руки наклавиатуру. Пальцы сами пробежали поклавишам, итаким неожиданным образом, что Саша улыбнулась. Надоже, досих пор помнятся этюды Черни! Инедовольство, скоторым она играла их вдетстве, сразуже вспомнилось, илегко она представила, что чувствовал, играя эти нудные этюды, мальчишка, который без раздумий выбирается вокно второго этажа исбивает замок сдвери…
        - Она здесь напианино играет!- услышала Саша.- Нас залюдей несчитает, асама преспокойно играет напианино!
        Она вздрогнула отнеожиданности, крутнулась накруглой табуретке- иувидела родителей, стоящих напороге комнаты. Играя Черни, она неуслышала, как открылась входная дверь.
        - Ой!- воскликнула Саша.- Акак вы…
        - Мы прилетели самолетом, если ты это хочешь спросить,- сказал папа.- Иесли утебя вместе ссовестью неотшибло мозги иты еще способна понимать, какими способами люди перемещаются впространстве.
        Они были всвоем репертуаре, ее любимые физики. Саша перевела взгляд содного возмущенного лица надругое ирассмеялась.
        Глава 11
        - Пап, аты необиделся, когда мне дедушкину фамилию дали?- спросила Саша.- Ядавно хотела тебя спросить, да все забывала.
        - Не обиделся. Японимал, почему твой дед этого хотел.
        - Апочему он этого хотел?- синтересом спросила она.
        - Сама, чтоли, непонимаешь?- Папа пожал плечами.- Умоих родителей, кроме меня, еще три сына. Ватагины- фамилия старая, крестьянская, никогда непрерывалась итеперь непрервалась. Нуидля Александра Станиславовича было важно, чтобы его фамилия сбелого света неисчезла. Хотябы назло тем, кто Иваровских так старательно выкорчевывал.
        Отом, как уничтожалась дедова семья, Саше было известно. Его родители стали советскими гражданами перед войной, когда Сталин иГитлер поделили между собой Польшу. Иваровских тогда немедленно выселили вПоволожье как опасный элемент, хотя непонятно было, какую опасность представлял для Советского Союза новый гражданин, попрофессии сапожник, его тихая жена ималенький сын.
        Вскоре, впрочем, власти решили, что обошлись сэтим семейством слишком мягко. Сапожник Иваровский был арестован иотправлен влагеря, где исгинул. Жена его умерла, все говорили, отгоря. Аподросший сын, будущий Сашин дед, каким-то чудом избежал державного внимания- был оставлен насвободе ивырос спомощью добрых людей, вчисле которых была его учительница музыки, незабвенная Наталья Денисовна Фарятьева.
        Так что вопрос Саша задала, конечно, глупый. Моглабы исама догадаться.
        - Пап,- снова спросила она,- апомнишь, когда язамуж выходила- ну, заФранца, помнишь?
        - Помню,- усмехнулся папа.- Хотя помнить все твои дурацкие выходки, это очень крепкая память нужна. Так что теперь Франц?
        - Да неФранц,- отмахнулась Саша.- Незнаю я, что теперь Франц. Авот когда язанего выходила, ты сказал: непонятно, что он стобой будет делать. Помнишь?
        - Таких подробностей, конечно, уже непомню. Ну, предположим, сказал. Ичто тебя теперь интересует?
        - Ты тогда сразу увидел, что Франц слишком слабый идля меня поэтому негодится. Это ятеперь понимаю,- сказала Саша.- Значит, мне нужен сильный?
        - Счего ты взяла, что япосчитал Франца слишком для тебя слабым?- пожал плечами папа.- Яобэтом вообще недумал. Увидел, что ты его нелюбишь, вот ивсе. Про это исказал: что он будет делать сженой, которая его нелюбит?
        - Аядумала… Нет, тогда япро это недумала,- вздохнула Саша.- Мне казалось, что яего люблю, нуивышла занего. Апотом оказалось, что нелюблю. Иеще раз мне потом казалось, что люблю, ипотом еще сто раз… Уменя, пап, знаешь, всякие мужчины были. Исильные, ислабые, италантливые, ибездарные, ибогатые, инебогатые. Икаждый раз мне казалось, что ялюблю. Отчего, ты думаешь, ясними сходилась? Влюблялась. Апотом каждый раз оказывалось, что это нелюбовь была, аиллюзия, пшик иигра гормонов. Ивот как прикажешь это различать?
        Саша исама незнала, почему вдруг стала расспрашивать обэтом папу. Засорок лет своей жизни она немогла припомнить ниединого разговора сним наподобную тему.
        Саша сдетства знала, что папе «все такое» неинтересно. Откуда она это знала, непонятно, нознала точно. Одного только взгляда напапу, наего широкое, ствердыми ипростыми чертами лицо, было достаточно, чтобы это понять. Акогда он думал овсяких электронах, бозонах, коллайдерах ипрочих подобных вещах, толицо унего становилось вдобавок отрешенным, итем более ясно было, что кнему неследует приставать сглупыми вопросами.
        Но ведь можетже родная дочь хоть раз вжизни задать отцу, любимому илюбящему, какой угодно вопрос! Тем более когда жизнь этой непутевой дочери пошла наперекосяк, инепонятно, что это- вина ее, беда или тоидругое вместе.
        - Как это различать?- повторила Саша.- Как ты понял, что именно вот любишь маму, анепросто… Ну, что это непросто игра гормонов.
        Папа усмехнулся ипокрутил головой.
        - Сашка,- сказал он,- япредставить немог, что такая ехидная, вредная иязыкатая дочь, как ты, станет задавать мне такие наивные вопросы. Да недумал яобэтом вообще! Ясебе без этого непредставлял жизни. Янемогу жить без девушки Алиции, моей однокурсницы. Это непреложный факт. Как крестьянский сын ифизик-теоретик, япривык доверять непреложным фактам.
        - Что вы там про девушку Алицию?
        Мама появилась напороге кабинета, где сидели Саша спапой. Вруках унее была миска смытыми салатными листьями ипомидорами.
        - Наша дочь интересуется, почему мы стобой поженились,- ответил папа.
        Вот иразговаривай сним отонких материях! Новсе равно приятно задавать детские вопросы иприятно, когда тебя считают ребенком. Идаже когда родители ругают тебя, как малого ребенка,- всорок лет иэто уже приятно.
        Ауж ругали ее родители, едва переступив порог, так, что стены дрожали. Как она могла скрыть отних такое, да кемже она их считает, да где ее голова, где сердце… Саша тщетно пыталась объяснить, что всего-навсего нехотела их тревожить, что вбольнице унее было все необходимое, итеперь есть все необходимое, что она неумиралаже без помощи нанеобитаемом острове… Никакого успеха ее объяснения неимели. Родители должны были выговориться. Итолько после того как они выговорились, выкричались- стали хлопотать вокруг нее иусиленно ее кормить. Они занимались этим всего только неполные сутки, аСаше уже казалось, что это длится самое малое месяц.
        - Мы поженились, потому что это был естественный для нас поступок,- сказала мама.- Ачто является естественным для нее, наша прекрасная дочь исама досих пор незнает.
        «Это правда,- подумала Саша.- Изря мне дали дедову фамилию. Да ивообще невфамилии дело. Ничего янесумела продолжить, вот что».
        Мысль была неизвеселых, ноизочень цепких. Она впилась всознание, как клещ, исразуже та темная сила жизни, окоторой Саша недумала, пока разговаривала спапой, навалилась нанее снова.
        - Ты что, Сашка?- встревоженно спросила мама.- Нога заболела? Нет, нуэто все-таки безобразие, что Нора сразу нам непозвонила! Как можно было идти утебя наповоду?
        Саша хотела было сказать, что нога унее неболит, инога- это вообще неглавное, что доставляет боль, и, может, еще что-нибудь такое патетическое додумаласьбы она сказать,- нотут вдверь позвонили.
        - Легка напомине,- сказала мама.- Яей сейчас все выскажу.
        Мама пошла открывать.
        - Нора всегда шла уСашки наповоду,- сказал ей вслед папа.- Иты ей сто раз уже это высказывала.
        Вприхожей послышался мамин удивленный голос. Потом еще один голос.
        - Сергей пришел,- сказала Саша.
        Что значило для нее его появление? Она незнала.
        - Сергей- это кто?- поинтересовался папа.
        - Мы сним намитинге познакомились.
        - Ты намитинги ходила?- оживился тот.- Асомной про какую-то ерунду беседуешь!
        - Он стобой лучше побеседует,- улыбнулась Саша.- Узнаешь все, что тебя интересует.
        - АСаша нам несказала, что вы придете.
        Мама вошла вкомнату вместе сСергеем Февралевым. Саше стало смешно. Она подумала, что это, может быть, потому, что Сергей высокий, амама маленькая. Оттакой нелепой мысли ей стало еще смешнее.
        По крайней мере, темная сила отступила от нее. Уже хорошо.
        - Наша дочь вообще несчитает нужным информировать нас ниочем существенном,- сказала мама.- Проходите, Сергей Александрович. Будем обедать.
        Ощущение детства- мама спапой приехали иотругали безалаберную дочку- плавно перешло вощущение юности: зашел вгости молодой человек, имама спапой приглашают его пообедать. Итоидругое ощущение было иллюзией. Сприездом родителей вдоме вообще воцарились иллюзии. Ноэто были единственные вее жизни иллюзии, которые согревали душу.
        Здоровались, знакомились, потом папа вышел вкухню, куда мама вышла еще раньше, чтобы нарезать салат…
        - Что-то увас случилось, Сергей,- сказала Саша.- Да. Что-то чрезвычайно для вас интересное.
        - Авы откуда знаете?- удивился он.
        - Может, вы обидитесь, ноэто легко понять повашему лицу.
        - Не обижусь. Действительно, случилось. Тоесть ничего еще неслучилось, номожет случиться очень интересное дело. Ятакого для себя неожидал.
        - Это какоеже?
        Он сидел накруглой табуретке упианино- присел туда, когда папа предложил присесть. Саша стояла перед ним. Они смотрели друг надруга удивленно ирадостно. Они виделись каждый день, инепонятно было, отчего вдруг сегодня- удивление. Вовсяком случае, Саше это было непонятно.
        - Сядьте, Саша,- сказал он ивстал.- Чтоже вы стоите, увасже нога.
        - Яитак целыми днями сижу.- Саша улыбнулась. Беспричинно улыбнулась, потому что фраза, которую она произнесла, несодержала всебе никакого веселого смысла. Да ивообще никакого смысла она всебе несодержала. НоСашу развеселила.- Уменя уже копчик скоро отвалится. Исчезнут последние признаки моего сходства собезьяной. Так какогоже интересного дела вы для себя неожидали?
        - Явам потом расскажу,- поспешно проговорил Сергей.
        Дверь между дедовым кабинетом игостиной распахнулась, напороге появилась мама.
        - Мы вас ждем застолом!- торжественно объявила она.
        «Можно подумать, засвадебным»,- едва сдерживая уже несмех даже, ахохот, подумала Саша.
        Все это было наивно, имило, итрогательно, ночерез час она отвсей этой благости устала.
        Обедали, беседовали ополитике, истории, теоретической физике ишвейцарском быте. Сергей умел поддерживать беседу, ноэто Саше ираньше было понятно и, собственно, неимело для нее никакого значения.
        Кчему эта пародия насовместность, для чего ее разыгрывать? Ейбы содной собою разобраться.
        Когда уже пили чай, Саша встала из-за стола, ушла вкабинет исела запианино.
        «Нуачто?- сердито подумала она.- Пришла имне пора продемонстрировать навыки хорошего воспитания. Залезть натабуретку ипрочитать стишок уже вроде поздновато. Асыграть напианино пьеску, видимо, всамый раз».
        Она сыграла «Сонатину» Клементи. Потом этюд Черни. Потом еще один этюд. Она незнала, сердиться или смеяться.
        На третьем этюде Саша обнаружила, что Сергей стоит унее заспиной исмотрит, как бегают поклавишам ее пальцы.
        - Играйте, играйте,- сказал он.- Яхочу посмотреть, как вы занимаетесь.
        Дверь вгостиную была прикрыта. Голоса родителей еле доносились изкухни. Потом хлопнула входная дверь- они ушли.
        - Сума отних сойдешь!- всердцах воскликнула Саша.- Мило, конечно, когда стобой обходятся как счетырнадцатилетней, новсемуже есть предел!
        - Когда вчетырнадцать лет квам приходил мальчик, родители убегали издому?- усмехнулся Сергей.
        Саша удивленно посмотрела нанего ирассмеялась.
        - Вотуж нет,- сказала она.- Наоборот, прислушивались ккаждому звуку вмоей комнате. Видимо, чтобы вслучае чего воспрепятствовать разврату.
        Отом, что она при этом садилась запианино ииграла, чтобы родители думали, будто она развлекает гостя музыкой, атем временем неотрываясь отклавиатуры целовалась сэтим самым гостем, Саша умолчала.
        - Вот видите,- сказал Сергей.- Значит, они понимают, что вы уже большая.
        - Расскажите лучше, что заповорот судьбы вас ожидает,- сказала Саша.
        Сердиться ей больше нехотелось. Ее разбирало любопытство. Сергей умел его возбуждать, инепонятно даже было, как он это делает; вроде ивовсе он ничего для этого неделал.
        - Еще пока непонятно, ожидает или нет, но, похоже, ожидает,- сказал он.- Явчера встречался сКолькой Меткиным. Он девелопер.
        - Что такое девелопер?- спросила Саша.- Извините, яотаких вещах понятия неимею.
        - За чтоже- извините? Никто необязан иметь понятие обо всем. Колька напустом месте грандиозные объекты строит,- объяснил Сергей.- Снуля дополной красоты. Авпрошлом это однокурсник мой. Мы сним когда-то впионерском лагере вожатыми практику проходили. Придумывали для пионеров, одуревших отнудного пионерства, всяко-разное.
        - Чтоже вы придумывали?- Саша улыбнулась.- Даже представить немогу.
        - Разное, разное. Фильмы сними снимали. Армии организовывали, они между собой воевали. Соштабами, кострами идиверсиями. Пьесы писали испектакли ставили. Ну, много всего можно выдумать, былобы желание.
        «Есть утебя желание,- думала Саша, вглядываясь ввольные, размашистые черты его лица.- Много утебя желаний, истремлений, иправильно ты живешь свою жизнь. Ауменя- ни одного, иживу ятак, что сама незнаю, живули вообще».
        - Апрошлым летом мне Колька вдруг звонит ипредлагает поехать сним впалаточный лагерь,- продолжал Сергей.- Родители объединились иподростков своих выпасают, иКолька тоже, несмотря навесь свой гигантский бизнес. Вчувство их приводят после московской жизни. Вот он иищет, ктобы им чем помог.Набайдарках сдетишками сплавиться ипрочее втаком духе. Почему непоехать? Япоехал. Места красивые, люди хорошие, отлично лето провел. Авчера мы сКолькой встречаемся, ион мне говорит: будем детский лагерь делать. Натысяче гектаров сотня объединенных детских деревень. Смена- две недели, иназимних каникулах тоже. Представляете масштаб? Целая страна, огромная жизнь. Ивэтой жизни- все самое лучшее. Театры, где они спектакли ставят, рестораны, где их кормят, аквапарк, еще куча разных штук- вобщем, все, что надо для… Ну, может, недля счастья, для счастья непонятно что надо, нодля интересной жизни- точно.
        - Какой-то получается Кампанелла,- покачала головой Саша.- Город Солнца. Иверится струдом.
        - Вы будете смеяться, нояименно это ему исказал. Аоказалось, никакого Кампанеллы. Его холдинг тысячу гектаров выкупил ибудет наних строить. Деньги уже нашли, этоже выгодное дело.
        - Не понимаю, что внем выгодного,- пожала плечами Саша.
        - Втом, что оно масштабное!- Его глаза сверкнули.- Для тогоже весь этот гигантский объем, чтобы получилась недоморощенная затея, которая через полгода прикажет долго жить, априбыльный проект, вкоторый захотят деньги вкладывать. Вы представляете, сколько родителей незнают, куда девать своих детей вовремя каникул? Хорошие лагеря- считаные, да их практически инету. Азапрос есть, иогромный запрос. Только ненажалкое подобие пионерского детства, аименно что навсе самое новое, интересное, необыкновенное. Люди заэто готовы платить. Игосударство пусть заэто платит- оплачиваетже оно школьникам путевки. Колька мне все это излагает, арядом сним сидит молчаливый такой мужчина. Инадесятой минуте разговора выясняется, что это генерал МОССАДа. Воевал вовсех войнах. Лично сажал без потерь самолеты стеррористами. Теперь вотставке, иунего фирма поорганизации безопасности крупных объектов. Тоесть он безопасность как раз ибудет обеспечивать. «Аесть еще один человек- ятебя,- Колька говорит,- потом сним познакомлю,- унего комбинат питания, он всю эту страну будет кормить. Аесть еще… Вобщем, все есть, ивсё есть, ивсе
хотят делать что-то человеческое. Невсеже полагают, что родились для того, чтобы перенаправлять финансовые потоки изодного кармана вдругой, пока они совсем неиссякнут».
        - Думаете, насвете так много уникальных людей?- усмехнулась она.
        - Это неуникальные люди, Саша.- Он посмотрел нанее прямым иясным взглядом. Тем самым, что вызывал унее оторопь: неужели такое бывает?- Это нормальные люди. Втом все идело, что они нормальные. Их действительно очень много. Их, ядаже сказалбы, большинство. Им надоело чувствовать, что они всвоей собственной стране никто, инадоело им жить вкаком-то убогом загоне.
        - Авы, Сергей, вы чтоже будете делать вэтом лагере?- спросила Саша.
        Ей хотелось спросить одругом, ноона нерешалась.
        - Так ведь они там непросто есть испать должны, детишки-то,- сказал Сергей.- Иначе будет точно так, как везде, инезачем все это затевать. Идаже непросто фильмы снимать или картины писать. Они должны понять, что это такое, творчество. Как оно расцвечивает жизнь. Надо продумать, как они сумеют это понять, инадо им это понимание организовать. Научить их быть счастливыми. Вот это яибуду делать.
        - То есть вы уже согласились?- уточнила Саша.
        - Да,- кивнул он.
        - Икогдаже все это начнут строить?
        - Уже начали. Ятуда ввыходные поеду ивсе посмотрю.
        - Далеко это?
        - Между Клином иВалдаем. ОтМосквы километров сто пятьдесят.
        - Сергей, аможет, вы именя ссобой возьмете?- неожиданно для себя спросила Саша. Идобавила просительным тоном:- Вы так про все это рассказали, что мне захотелось посмотреть.
        Ну да, только что она хотела спросить его одругом, нопоняла, что задать ему этот другой вопрос неимеет права.
        Она ничего неможет дать хорошему человеку Сергею Февралеву. Это звучит похабновато, норечь неофизическом «дать». Она ничего неможет дать ему изсвоей пустоты такого, что делает мужчину иженщину близкими людьми. Азначит, она неимеет права задавать ему чересчур личные вопросы иожидать отнего какого-то особенного внимания.
        Но ведь вэту будущую страну ездят сейчас, наверное, самые разные люди. Ипочемубы ему непривезти туда еще одного человека, даже если этот человек всего лишь его приятель? Тоесть приятельница.
        - Ямогу взять вас ссобой, Саша,- сказал Сергей.- Ярад, что вам интересно.
        Глава 12
        Он действительно был этому рад. Каждый раз, когда Саша открывала дверь ион видел, что глаза ее по-прежнему полны пугающей пустоты,- сердце унего сжималось.
        Или нельзя так сказать- «полны пустоты»? Ну, неважно. Ему хотелось, чтобы этой пустоты вее глазах небыло. Иесли для этого надо отвезти ее засто пятьдесят километров отМосквы, тоон отвезет, конечно.
        Сергей пообещал приехать заСашей пораньше. Нокогда уже выходил издому, позвонил отец, ипришлось задержаться, разговаривая сним, инадолго задержаться.
        Давно прошло время, когда он испытывал горестное отчуждение ототца. Справедливым или нет было точувство, Сергей итеперь непонимал, нотеперь оно сменилось жалостью. Лет десять назад он даже спросил маму- осторожно спросил, какбы мимоходом,- несчитаетли она, что отец могбы приехать кним. Сергей неуточнил, что имеет ввиду; может, вгости приехать. Номама все поняла ибез уточнений.
        - Сережа, янехочу, чтобы он приезжал,- ответила она тогда.- Втуже реку заново невойдешь, разбитую чашку несклеишь. Может быть, эти истины банальны, ноотэтого они неперестают быть истинами. Перемены всердце необратимы. Вовсяком случае, для меня. Яуже несмогу считать его близким человеком. Азачем мне жить счужим человеком?
        Это было Сергею понятно. Его собственное одиночество, которое вызывало недоумение увсех знавших его людей, было ответом на этотже самый вопрос: зачем мне жить счужим человеком?
        Ивсе-таки он считал, что маме нехватает снисходительности. Это казалось ему странным, ведь она была тонким человеком. Отца Сергей тонким человеком несчитал, носнисходительность была одним изглавных его качеств. Даже неснисходительность, авеликодушие.
        Разговор, вкотором Сергей это понял, произошел очень давно. Отец уже жил тогда водиноком бездействии: молодая жена, та самая Ленка Жукова скоровьими глазами, давно его бросила, служба всоветской армии кончилась, да исоветской армии уже небыло вЛатвии. Одиночество было, одиночество. Он радовался, когда приезжал сын, и, вотличие отпрежних лет, любил вести сСергеем долгие вечерние разговоры.
        - Яуже академию заканчивал, когда узнал, что меня вадъюнктуру рекомендуют,- рассказывал отец водин изтаких вечеров.- Понадобились военные ученые, ауменя одни пятерки. Специальный приказ министра обороны вышел, что отличникам можно сразу вадъюнктуру, без обязательной службы ввойсках. Ияуже знал, что вМоскве остаюсь. Аэто для меня было важно, яже понимал: жена сама ребенок, ибеременна, ивсю жизнь вМоскве прожила, ивинститут ей надо поступить, ивообще, что такой девушке, как она, делать наракетной точке? Вобщем, яобрадовался. Атут выборы вВерховный Совет. Ну, выборы ивыборы, этоже формальность, результат навсегда известен, так мы тогда думали. Нотогда было негласное указание: чтобы кдевяти утра весь личный состав вместе ссемьями проголосовал икомандиры доложилибы остопроцентной явке. Голосовать надо было вклубе. Это бывшие казармы Преображенского полка. Красиво там- лестницы парадные, колонны… Иобщежитие, где мы смамой твоей жили, совсем рядом. Пять минут идти, небольше. Новстать вполовине девятого Ира несмогла. Токсикоз, сил нет… Немогу, ивсе.
        - Но тыже мог ей сказать…- начал было Сергей.
        - Не мог,- отрезал отец.- Немог ясказать беременной жене, что она обязана встать, чтобы уменя небыло неприятностей. Выговорить яэтого немог.Аона молодая была и, что будут неприятности, тогда еще непонимала.
        Может, это следовало считать глупостью. НоСергей считать это глупостью нестал. Причина отцовского «немог» была ему так понятна, как будто происходила изнего самого.
        - Ичто?- спросил он.
        - Пришли голосовать вполовине двенадцатого дня. Вклубе, конечно, уже пусто. Только налестнице стоят начальник академии, парторг иначальник курса. Лица увсех- непередать. Проголосовали мы сИрой. Идем обратно. Начальник курса комне подходит исквозь зубы говорит: «Февралев, задержись». Аон комне, офицеру, недолжен на«ты» обращаться. Ладно, это игнорирую. Ноговорю: «Разрешите проводить жену наулицу». Проводил, вернулся. Ну, иони мне высказали. Никакой адъюнктуры, ислужить поедешь всамую глубокую дыру, какая только есть накарте, ииздыр таких невылезешь. Так оно ивышло.
        Сергей вспомнил, как замерзала вода втазу, над которым брился отец, как через картонную стенку барака было слышно каждое соседское слово… Ичто мама так иненаучилась колоть дрова, тоже вспомнил.
        Она незахотела встать вполовине девятого. Иотец ее ниразу вэтом неупрекнул.
        - Но онаже поехала сомной,- словно подслушав его мысли, сказал отец.- Иниразу неупрекнула меня втом, как прошла ее молодость икак пошла жизнь. Совсем нетак, как должна была пойти.
        Сергей непонимал, кто изего родителей больше виноват перед другим. Ночто перемены, произошедшие сними после расставания, необратимы, это он понял давно.
        Аотца он любил и, когда тот позвонил, немог сказать ему, что торопится.
        Из-за разговора сотцом Сергей приехал заСашей сопозданием, потом была пробка навыезде изМосквы, потом пробка вСолнечногорске… Впробках небыло ничего особенного, асейчас он даже радовался им.Они сСашей разговаривали, молчали, думали освоем ирассказывали, очем думают, друг другу.
        Ему было очень хорошо сней, иеслибы он видел, еслибы чувствовал хоть слабый, мимолетный знак того, что она испытывает кнему что-нибудь, кроме рассеянного приятельского расположения, то, конечно, велбы себя иначе. Ноникаких знаков небыло.
        Это неизменится, он понимал. Сергей знал, что вследствие долгого общения улюдей может появиться только привычка друг кдругу. Апустая привычка- это было совсем нето, чего он хотел сСашей.
        Но все равно он радовался, что они вот так вот едут вместе под низкими февральскими небесами.
        Когда доехали донужного поворота, уже сгущались сумерки. Поворот кбудущей стройке был расчищен. Японский джип, даже Сергеев подержанный, мог доехать донужного места без затруднений. Носамо это нужное место…
        Это было чисто поле. Великанская ладонь. Покраю поля, очень далеко, тянулся темный лес.
        - Только избушки накурьих ножках нехватает,- сказал Сергей.
        - Да, красиво здесь,- кивнула Саша.
        Он совсем неутверждал, что здесь красиво, анаоборот- думал, что зря привез сюда Сашу. Нувот она, огромная земля, лежит перед ними. Он представляет, что здесь будет через два года, и, конечно, радуется. АСаша ничего такого представлять необязана, она испутниковую карту моглабы посмотреть, без лишних усилий. Ирадоваться ей нечему, иехать сюда было незачем.
        Но Саша выглядела довольной. Непонятно, правда, чем, ноглаза блестят.
        Сергей вспомнил, как она сказала однажды, что вдетстве радовалась, что хоть глаза унее неголубые, а,покрайней мере, серые, все-таки поменьше накуклу похожа. Он тогда присмотрелся иуточнил, что глаза унее, как вода ввесенней луже. Она долго смеялась такому определению, аон смущенно объяснял, что это всего лишь точное обозначение цвета, иэто очень красивый цвет, темно-серый сглубоким блеском.
        - Посидите вмашине, Саша,- сказал Сергей.- Там вон строение какое-то. Может, контора. Пойду выясню, что здесь происходит.
        Вытаскивая ноги изплотного снега, он пошел пополурасчищенной дороге кбудке, стоящей украя поля.
        Человек, которого он там обнаружил, оказался сотрудником Колькиного холдинга. Он заехал сюда сегодня наполчаса исообщил лишь то, что Сергей исам понимал: ктож зимой тут что будет делать, вот снег растает, тогда работы начнутся, атак-то все уних впорядке… Сергей кивал, чувствуя себя той самой дурной головой, которая ногам покоя недает. Дурной инеповозрасту пылкой.
        Он вышел избудки иувидел, что Саша стоит наполе поколено вснегу. Это еще зачем? Сергей быстро пошел подороге обратно.
        Итут вдруг она сложила ладони рупором возле рта и, закинув голову, закричала громко, вникуда, впродуваемое ветром пространство:
        - Ясора-адуюсь! Сора-адуюсь!
        Изасмеялась, ипошла пополю вперед, без дороги, проваливаясь вснег уже ивыше колен.
        Сергей непонял, что значат ее слова, ноэто ее неожиданное передвижение очень его обеспокоило. Унееже нога! Ичерт его знает, что там наэтом поле под снегом творится.
        Он побежал кней. Ноиз-за плохо расчищенной дороги бежал, конечно, медленно. Он еще только докромки поля добежал, когда Саша упала. Она вскрикнула изабарахталась вснегу, схватившись руками залодыжку больной ноги.
        - Саша!- воскликнул Сергей.- Да это чтож такое?!
        Он бросился кней пополю, запнулся, упал тоже, вскочил… Когда он наконец добрался донее, она сидела вснегу иутирала слезы.
        - Да чтож это такое, Саша!- повторил он.
        - Извините, Сережа, извините!- Она вытерла слезы изасмеялась.- Вы даже непредставляете… Ясама непредставляла…
        Иснова заплакала.
        Он непонимал, что сней происходит. Что такого она увидела вэтом пустом поле, чтобы плакать исмеяться? Ночтобы нибыло, абольную ногу повредила точно.
        - Пойдемте,- сказал Сергей.- Зашею меня держите.
        Он вытащил ее изснега, как морковку изгрядки. Ноидти своими ногами ей было совсем никчему, да она инесмоглабы, наверное. Сергей взял ее наруки ипонес кдороге.
        - Вам тяжело,- проговорила она.
        Тихо проговорила. Наверное, ногу подвернула очень сильно иотболи говорит теперь струдом.
        - Не волнуйтесь,- сказал он.- Мне часто тяжести приходится носить. Впоходе- толодки, топалатки, товообще черт знает что.
        - Вроде меня?
        Она хихикнула икрепче обхватила его зашею. Она была вшубе, втойже самой, которая была наней, когда они стояли втолпе намостике через Москву-реку. Это была плотная шуба. НоСергею показалось, что нишубы наней нет, нивообще ничего нет.
        Он чувствовал ее всю, ичувствовал ее весь, всем своим телом ивсем, что было внутри его тела, как будто нетолько одежды небыло, ноиникаких телесных оболочек.
        Его бросило вжар ивдрожь. Как это так получилось вдруг, почему?! Потому что он взял ее наруки? Ноон иизбольницы наруках ее вынес, еще месяц назад- побоялся, что она поскользнется, прыгая наодной ноге домашины. Итогда, месяц назад, ничего этого небыло, он точно знал, еслибы это было, он почувствовалбы…
        Ивот теперь это появилось, явилось без всякой видимой причины. Иего заливал такой жар, как будто он внезапно заболел сыпным тифом.
        Саша обнимала его имолчала. Он пожалел, что она неуспела убежать подальше вполе, иидти обратно совсем недалеко, ипридется сейчас спустить ее срук, посадить вмашину.
        Сергей вышел надорогу иостановился врастерянности. Он ждал, что она скажет. Она молчала. Он осторожно прижал ее ксебе. Она обняла его крепче ивместе стем, ему показалось, трепетнее. Он замер.
        Сзади раздался нетерпеливый сигнал. Да чтож такое, вчистом поле-то!
        - Ребят, дайте проеду!- услышал Сергей.
        Парень, скоторым он только что разговаривал встроительной будке, выглядывал изокна своей машины. Джип Сергея мешал ему проехать.
        Саша снова по-девчоночьи хихикнула иотпустила его шею. Он наклонился, посадил ее вмашину исел заруль. Развернулся, пропуская нетерпеливого водителя.
        - Зря явас сюда потащил, Саша,- неглядя нанее, сказал Сергей.- Здесь, конечно, будет город-сад. Нопока его нет.
        - Он будет, будет,- сказала она.
        Сергею показалось, что она сдерживает смех. Он всеже нерешался нанее взглянуть, поэтому непонимал, что ей кажется смешным.
        - Исовсем незря вы меня сюда привезли,- добавила она.- Еслибы вы знали, дочегож незря!
        Они выехали наЛенинградское шоссе ипоехали обратно вМоскву. Сергей включил радио. Когда играет музыка, молчание некажется неловким.
        Но Саша, похоже, совсем нехотела молчать.
        - Вы всегда вдороге классику слушаете?- спросила она.
        - Почему вы решили?
        - Увас радио «Орфей» напервой кнопке. Ятогда еще заметила, когда вы меня избольницы везли.
        - Ну, непопсуже мне слушать. Возраст уже нетот.
        - Можно подумать, вюном возрасте вы попсу слушали,- усмехнулась она.
        - Вюном возрасте джаз. Да он уменя исейчас накнопке есть. Навторой, кажется.
        Сергей хотел переключить радио, ноСаша сказала:
        - Не надо,- идаже руку его удержала.
        Он вздрогнул, почувствовав прикосновение ее пальцев. Вотуж это точно неповозрасту! Как раз про такое одна его женщина сказала: «Все это слишком нервно».
        - Вы нелюбите джаз?- помедлив, спросил Сергей.
        Ему было сейчас недоджаза ивообще нидочего. Показалось, что он по-прежнему держит Сашу наруках. Отодного лишь мимолетного соприкосновения пальцев показалось! Получается, неважно, нарукахли он ее держит, едва прикасаетсяли- то, что он чувствует при этом, независит от, так сказать, поверхности соприкосновения.
        Странно. Досих пор он был уверен, что для него имеют значение более тесные иочевидные контакты сженщинами. Да так оно досих пор ибыло.
        - Якак раз джаз вам спеть хочу,- ответила Саша. Она, посчастью, его труднообъяснимых нервностей незаметила.- Тоесть блюз. Есть одно интересное сочетание… Яего один раз уловила ииспользовала. Это вНью-Йорке было, вджаз-клубе. Меня это тогда страшно взволновало, захватило. Нопотом…
        Она замолчала.
        - Что потом?- спросил Сергей.
        - Потом яотвлеклась на… другое. Ипро тосочетание забыла. Асейчас хочу еще раз его попробовать. Можно?
        - Конечно,- кивнул он, хотя неочень понимал, очем она говорит ичто счем сочетается.
        - Вот слушайте,- сказала Саша.- Музыка будет эта- увертюра к«Волшебной флейте».- Она кивнула нарадио, изкоторого звучал Моцарт.- Апеть ябуду блюз.
        Изапела.
        Сергей чуть руль изрук невыпустил. Он слушал записи ее голоса, он знал, что унее прекрасное сопрано… Ночто голос ее может звучать вот так- этого он непредставлял.
        Мощный, вольный, ничем нескованный, Сашин голос заполнял пространство кабины, его еле ощутимая надтреснутость придавала блюзу ошеломляющую новизну. Сергею, слышавшему блюз вбольших количествах, показалось, будто он неслышал его никогда- ивот только теперь…
        Саша нажала накнопку иопустила стекло. Моцарт блюзом, блюз Сашиным необыкновенным голосом вылетел изкабины ивзвился над запруженной машинами дорогой.
        - Ну вот,- сказала она. Это прозвучало смущенно ирастерянно.- Вот так вот.- И,недав Сергею произнести нислова, поспешно добавила:- Амы, кажется, встали намертво. Впереди авария, наверное.
        Неизвестно, покакой причине, ношоссе действительно стояло почти без движения. Сергей включил навигатор. Бордово-красная линия тянулась досамой Москвы. Нельзя сказать, что это его сильно расстроило. Он сиделбы снею бесконечно, и, может, она еще споет… Ноунее нога болит, наверное, иона хочет поскорее добраться додому.
        - Ничего уменя неболит,- сказала Саша, когда Сергей спросил ее обэтом.- ИвМоскву ясовершенно нетороплюсь. Если хотите, можем вообще свернуть вон там, через сто метров, ипереждать эту пробищу вКофельцах. Унас там дача,- объяснила она.- Только пока протопим… Раньше мы туда зимой почти неездили.
        - Асейчас?
        - Асейчас исовсем неездим. Родители усебя вШвейцарии природой наслаждаются, ая… Ялетом одна туда поехала, иочень это вышло тоскливо.
        Сергей хотел спросить, везти ее все-таки вКофельцы или нет. Он привык копределенным иясным действиям, ато, что говорила она, было неопределенным инеясным.
        Но, недожидаясь его вопроса, Саша сказала:
        - Поворачивайте направо, Сережа. ВКофельцах хорошо. Снег валится наполя, вся белешенька земля.
        Глава 13
        Снег накофельцевские поля уже невалился. Он лежал наних, тяжелый исырой.
        - Он подвинулся,- сказала Саша.- Снег подвинулся, нодовесны еще далеко.
        - Это что занародная примета такая?- поинтересовался Сергей.
        - Это Пашка Солдаткин так говорил. Он издеревни кнам надачи приходил, мы вдетстве дружили. Заним можно было фольклор записывать.
        - Асейчас он где?
        - Втюрьме. Или вколонии. Спился икого-то попьянке ограбил, потом вышел икого-то убил. Я,когда это узнала, торасстроилась страшно.
        - Почему?
        - Этоже непросто детство кончилось, ачто-то новое наступило. Истрашное оно, это новое, иникакой внем нет радости. Идеваться отнего уже некуда. Был рыжий мальчик, слушал, открыв рот, как мы Жюля Верна поночам наверанде друг другу пересказывали, носом шмыгал, так ему интересно было. Атеперь он втюрьме, он совсем другой, иникогда уже нестанет так, что он неубийца иему интересен Жюль Верн. Неслушайте меня, Сережа,- сказала Саша.- Это все неочень внятно. Давайте лучше попытаемся пробраться ккрыльцу.
        - Это все как раз очень внятно,- ответил он.- Аккрыльцу пробраться легко. Вонже лопата. Посидите десять минут, пока ядорожку расчищу. Да, аключи?
        - Ключи под крыльцом. Там справа под перилами дощечка выдвигается, изаней ключи.
        Сергей пошел кворотам, аСаша осталась вмашине. Она потихоньку приоткрыла бардачок, заглянула внутрь. Блокнот, книжка, очки отсолнца, салфетки… Все, что иувсех вмашине лежит.
        Ее удивило собственное любопытство. Она оставалась одна вего машине ираньше- когда он забирал ее избольницы хотябы,- ноей ивголову неприходило разглядывать, что он возит ссобой. Асейчас это почему-то казалось ей важным. Ей казалось важным знать онем, понимать вего жизни даже такие вот мелочи.
        Она знала, когда это произошло- когда стало для нее важно все, связанное сним. Она запомнила это мгновение. Его нельзя было незапомнить, потому что оно было ослепительно. Да, именно так. Саше даже показалось, что разорвались, раздвинулись тогда сплошные низкие тучи. Она даже голову подняла- нет, тучи были напрежнем месте, исолнца сквозь них небыло видно по-прежнему.
        Но радость, которую она чувствовала рядом ссобою- его радость,- ослепляла, как прямой поток солнечных лучей.
        Это поразило ее так, что сердце забилось, будто отбыстрого бега. Они стояли укромки заснеженного поля, иСергей смотрел туда, вэто пустое поле, стаким выражением, какого Саша невидела еще наего лице. Или видела, нонеобращала внимания? Словно корка сползала теперь сее глаз, это было даже больно. Ноэто было… Счастливо это было! Очень счастливо, очень сильно. Радость переполняла ее, она чувствовала эту радость также, как чувствовал ее сейчас Сергей, она точно знала, что это так, инезнала только, что делать сэтой нежданной-негаданной радостью, как удержать ее всебе. Потому ипошла неразбирая дороги прямо вполе, накотором он представлял себе какую-то необыкновенную страну счастливых людей.
        Сила его воображения была так велика, что страна эта иперед Сашей явилась как непреложная исчастливая истина.
        Она сорадовалась истине! Как только Саша это поняла, ее охватило такое счастье, что даже боль отеще незажившей инеловко подвернутой ноги немогла его пересилить. И,когда Сергей взял ее наруки, она прислушалась: что будет дальше? Исчезнет вней это счастье или, наоборот, усилится?
        Оно неисчезло, неусилилось- оно держало ее изнутри также, как Сергей держал ее насвоих руках над белым полем, над тяжелым снегом.
        - Все, Саша!- крикнул он.
        Это он уже сейчас крикнул, вот здесь, вКофельцах, неввоспоминаниях, вкоторые она так безмятежно погрузилась, пока он расчищал тропинку ккрыльцу.
        Теперь он стоял перед домом нарасчищенной тропинке. Кофельцевский дом всегда казался Саше похожим накаравеллу. АСергей, значит, похож наКолумба.
        Он вернулся кмашине, наклонился исказал:
        - Ну, держитесь зашею.
        - Вы меня, чтоли, теперь всегда будете наруках носить?
        Она засмеялась. Ей было весело. Пустоты небыло унее внутри- вся заполнилась гремучей смесью изсчастья, веселья исознания того, что насвете есть истины такиеже непреложные изримые, как белое поле, как руки, накоторых держит ее мужчина, иямочка унего наподбородке.
        Сергей помолчал. Саше показалось, что он нераздумывает, априслушивается, инексебе прислушивается, акней.
        - Теперь всегда,- сказал он.
        Она снова обхватила его шею, только наэтот раз закрыла глаза. Хотелось сверить впечатление: аесли она его невидит, точто?
        То все тоже самое, вот что. Она его невидит, ночувствует точно также, иистина, которой она сорадуется, остается неизменной тоже.
        Вдоме было совсем нетак холодно, как Саша предполагала.
        - Этоже Леня протопил!- догадалась она. Иобъяснила:- Унас дом надвоих сКиркиными родителями. Иее папа, Леня Тенета, часто сюда приезжает, изимой тоже. Когда он сосвоей стороны печку топит, товесь дом нагревается. Наверное, он здесь.
        - Там сдругой стороны замок надвери,- возразил Сергей.- Снег расчищен, нозамок висит.
        - Значит, недавно уехал.
        - Наверное. Действительно, тепло. Ноявсе-таки затоплю иувас?
        - Да-да, конечно. Там справа открыльца дровяной сарай.
        - Да, явидел.
        Они оба вдруг смутились, как-то заторопились. Сергей пошел задровами, Саша проковыляла вкухню, открыла шкафчик над плитой. Есть гречка вжелезной банке. Нора всегда кладет крупы вжелезные банки, отмышей. Можно сварить кашу. Ведь он, может быть, проголодался? Ивот еще вдругой банке что-то, надо посмотреть…
        Банка выпала уСаши изрук, желтые макаронины веером рассыпались пополу.
        Только что он сказал ей: «Теперь всегда»,- аона тут макароны какие-то, ибог знает что еще, ивсе какая-то ерунда, и… Руки унее дрожали, она обхватила себя заплечи. Ноотэтого неруки успокоились, аплечи задрожали тоже.
        - Мышам нарадость.
        Саша обернулась так стремительно, как будто неожидала услышать его голос. Аона только этого ведь иожидала.
        Сергей держал перед собою вохапке дрова. Сейчас он пойдет вбольшую комнату, затопит печь итолько потом вернется.
        Саша отправляла себя кпростой житейской логике.
        Он никуда непошел, абросил дрова напол иобнял ее. Он был только немного выше, нообнял ее как-то так, что она исчезла внем, скрылась сголовою.
        - Аядумал, ты комне привыкла,- сказал он.
        По-разному можно было понять его слова. Ноона поняла так, как он хотел.
        - Нет,- сказала она.- Нет-нет. Что ты! Ясовсем непривыкла. Все это так… ослепительно. Вот здесь- ослепительно.
        Саша чуть высвободилась изего объятий икоснулась рукою своей груди. Внутри унее всамом деле будто свет полыхал. Сказать обэтом так, чтобы было понятно, она немогла.
        Но Сергей понял.
        - Ауменя- жарко,- сказал он.- Тиф какой-то.
        Глаза ее он сравнил служей, саму ее- черт знает счем, ато, что чувствовал кней,- стифом. Откаждого его слова усиливалось ее счастье.
        Икак она могла думать, что счастье уже было вее жизни иобмануло, как могла опасаться его? Обмануло… Да хоть сто обманов! Вот этого- полыхающего внутри света, ижелтых макарон, исгрохотом упавших напол дров,- небыло вее жизни никогда.
        Аотпоцелуя, который охватил ее губы, счастье обрело телесные очертания. Оно было вего руках, когда он раздевал ее, ивразвороте его плеч, когда нес ее вкомнату, ивбесконечных его поцелуях счастья было бесконечно много. Иеслибы кто-нибудь сказал ей, что все это- мужские руки, губы, плечи, поцелуи- уже было вее жизни, инеоднажды, тоона даже необиделасьбы, апросто расхохоталась.
        Только человек, незнающий любви, может думать, что это повторяется. Человек, знающий любовь, вместе снею узнает, что повторяться она неможет инеможет содержать всебе воспоминаний опризрачных своих подобиях.
        Апочему, закакие заслуги дал ей Бог узнать любовь? Неизвестно. Просто дал, без заслуг, может, иточно без условий. Нет, одно все-таки было условие: чтобы она радовалась этому дару безоглядно. Впрочем, это получалось унее само собою, потому что хоть радость была ее, норасполагалась вне ее- внем, вСергее.
        Сорадовалась она.
        Сергей наполнил ее тело своим, как всю ее наполнил собою, напрочь вытеснив пустоту.
        Они как-то очень легко приладились друг кдругу- невыбирали, неподбирали нидвижений, нисоединений, нисплетений, аплыли друг вдруге, как впотоке, иобнимали друг друга сосчастьем, исчастьем дышали слова, которые они друг другу говорили. Оказалось, что слова немешают втом телесном действе, которое моглобы показаться трудом, напряженным, неловким, тяжким,- ноничем подобным неказалось, аначалось счастьем, длилось им, исчастьемже завершилось, встряхнув их напоследок, как непутевых детей, нозаставив при этом рассмеяться отлегкости втелах- общей, единой легкости.
        Оглядевшись, они поняли, что лежат накровати вцентральной комнате. Комната эта была замечательна тем, что вней было три двери. Сейчас все эти двери почему-то были открыты, изакаждой виднелось содержимое дома ижизни. Итой жизни, которая была вэтом доме всегда, итой, которая только что вошла внего.
        За одной открытой дверью стояло пианино, наполненное тихим горем Натальи Денисовны Фарятьевой, идобротой ее сердца, итрудом польского мальчика, которому она эту доброту отдала вопреки тем, кто хотел отнять унего все человеческое.
        За другой распахнутой дверью лежали наполу дрова вперемешку смакаронами- все это было рассыпано внетерпении исчастье.
        За третьей видно было одно лишь окно, ноказалось, что это неокно, акартина висит настене. Накартине этой прямые высокие сосны, иснег, иукрытое этим снегом кострище- нанем давным-давно пекли картошку дети, которых успели заих детство научить быть счастливыми.
        Подзабылась она, конечно, зажизнь, эта наука, носовсем забыться немогла. Вот оно счастье, вернулось.
        - Все комне вернулось,- сказала Саша.- Ты привел.
        Она повернулась кСергею, поцеловала его плечо. Он улыбнулся. Глаза его были закрыты. Саша видела, что он неможет пошевелиться иглаз неможет открыть- переполнен счастьем, расплескать боится.
        - Сереж,- спросила она,- аты мне близкий человек?
        Интересно, что он ответит натакой глупый вопрос?
        - Да,- ответил он.
        Саша улыбнулась. Нераздумывал идаже глаза неоткрыл.
        - Ятебя хотела спросить, нораньше немогла.
        - Почему?
        Не моглаже она ему сказать, что раньше он небыл ей близким человеком! Тоесть это именно так ибыло, носказать ему обэтом она немогла.
        - Потому что… Ну, неважно. Яхотела спросить: утебя детей нет?
        Он открыл глаза, повернул голову, посмотрел удивленно. Может, ожидал вопроса возвышенного иэлегического. Нонаэлегические вопросы Саша была неспособна. Аесли кто-нибудь задавал их ей, тоона отвечала совсей своей язвительностью.
        - Тыже сказал, что близкий,- поспешно проговорила она.- Значит, ямогу тебя обэтом спросить.
        - Думаю, детей нет,- сказал Сергей.- Еслибы они уменя были, томнебы обэтом, наверное, сообщили.
        - Дауж это точно!- хмыкнула Саша.
        Интереснобы посмотреть наженщину, которая незахотелабы для своего ребенка такого отца.
        - Апочему?- спросила она.- Почему их утебя нет? Этогоже понять невозможно. Дети есть утаких ничтожеств, которым надобы вообще запретить размножаться. Нучто ты смеешься? Скажешь, нетак? Аутебя, говоришь, нету. Хотя утебя их, по-моему, должна быть сотня.
        - Примерно так иесть. Даже больше сотни.
        - Янепро учеников. Инепро турклуб. Неуходи отответа- почему?
        - Саша, нузачем тебе это знать?
        Он поморщился. Этот вопрос немог быть ему приятен. Ноей надо было знать ответ. Вернее, ей надо было понять, правильноли она знает ответ.
        - Значит, ты неблизкий человек!- заявила Саша.- Если дело вздоровье, тоявообще непонимаю, чего стесняться. Аесли вчем-то другом, товот иотвечай прямо, раз ты близкий.
        - Да никакой тут особой тайны нет.- Он сел накровати, пожал плечами.- Раньше ядумал, что просто неумею привязываться. Такой изъян. Объяснить его можно, ноприятного внем мало. Асейчас мне уже некажется, что дело только вэтом. После того как ты появилась- некажется.
        - Ачто тебе кажется, после того как япоявилась?- неотставала Саша.
        - Мне кажется… Вот ты разве хотелабы иметь детей отпостороннего человека? Отсовершенно постороннего, чужого? Нуиянехотел. Может, еслибы немое неумение привязываться, тоявдвадцать лет женилсябы, привык инезадумывалсябы- посторонний, непосторонний. Аможет, все равно задумалсябы иразвелся.
        - Почему обязательно развелся? Может, ты поогромной любви женилсябы.
        - По огромной любви янеженилсябы, потому что ее небыло. Именно поэтой причине небыло идетей. Саша!- Теперь он совсем расстроился.- Нузачем ты заставляешь меня говорить такие вещи, которых мужчина… Которые вызывают уженщин настороженность.
        - То есть?- непоняла она.- Какие вещи вызывают уженщин настороженность?
        - Янезнаю, как назвать. Они, тоесть вы, это называете чрезмерной нервностью. Исчитаете признаком либо слабости, либо алкоголизма.
        Ну невозможно! Невозможно вглядываться вразмашистый, ясный рисунок его глаз игуб ислушать при этом про алкоголическую нервность!
        - Все, Сережа!- воскликнула Саша.- Япросто сволочь. Больше про это расспрашивать небуду. Мне итак все понятно,- неудержавшись, добавила она.
        Расстроенное выражение тутже смело сего лица. Сергей расхохотался.
        - Ичтоже тебе понятно?- спросил он, отсмеявшись.
        - Ровно то, что ты сказал. Что ты ждал меня честно иникого при этом необманул,- важно заявила Саша.- Немогу сказать, что яждала тебя также честно, как Спящая красавица. Новсе-таки дождалась.
        Она тутже оказалась прижата кподушкам, как борец наковре. Стой только разницей, что судовольствием сдалась победителю. Они перекатывались поширокой кровати, поодеялу без пододеяльника, исмеялись, итолько что нешвырялись подушками без наволочек.
        - Сереж, мы стобой должныбы говорить обочень важных вещах,- сказала Саша, когда он отпустил ее. Тоесть неотпустил, а, наоборот, прижал ксебе.- Амы говорим окаких-то глупостях. Интересно, почему? Ясебя чувствую дурочкой изпереулочка, иты мне объясни, пожалуйста, как учитель,- почему мы про глупости говорим?
        - Потому что мы чувствуем, что успеем наговориться обо всем,- сказал он.- Инацеловаться успеем, и… Все мы еще успеем, Саша.- Он вгляделся вее глаза.- Недумай обэтом. Захочешь детей- они унас будут.
        Ну как он догадался? Она ведь только смеялась да язвила.
        - Захотеть-то мало.- Саша почувствовала, что сейчас расплачется.- Может, мало мне уже одного только желания. Мне сорок лет. Даже сорок один.
        - Что-нибудь придумаем.
        - Янехотела тебя пугать,- жалобно проговорила она.
        - Ты меня неиспугала.
        - Ага! Когда после первого поцелуя требуют детей… Ябы натвоем месте испугалась.
        - Япока еще насвоем месте. Аты мне лучше объясни: ты правда говорила, что утебя голос пропал, или это мне показалось?
        - Правда.
        - Но ведь он непропал!
        - Ну, яразговариваю, да.
        - Ты поешь,- возразил он.- Вмашине ты пела блюз так, что ячуть неврезался встолб. Хотя вмолодости действительно любил джаз доодури иблюзовых голосов немало слышал. Утебя настоящий блюзовый голос. Мало что настоящий- утебя необычный блюзовый голос. Таких небывает.
        Саша прижалась кнему крепче, хотя крепче, кажется, было уже некуда, приложила губы кего плечу ивплечо ему проговорила:
        - Яисама это чувствую. Почувствовала. Ноябоюсь, Сережа. Ты ничего небоишься, аявот боюсь. Вдруг это только иллюзия? Уменя патологическая склонность поддаваться иллюзиям. О!..- Саша отняла губы отего плеча.- Знаешь, что вспомнила? Как вНовом Орлеане вклубе пел один чернокожий красавец. Голос был- непередать. Потрясающий баритон. Пел он, пел, ивдруг яслышу: голос унего исчезает. Прямо посреди пения- исчезает. Наверное, уменя сделался очень идиотский вид, потому что парень засоседним столом засмеялся иговорит: мэм, это просто кокаин! Кокс дает такой баритон. Апотом действие его кончается, иголос тоже.
        - Твой некончится,- сказал Сергей.- Номерзнуть тебе все-таки необязательно. Завернись-ка водеяло.- Он завернул ее вватное одеяло ивстал.- Ипосиди, пока япечку растоплю.
        - Вообще-то ядолжна былабы накрыть стол иустроить ужин для двоих при свечах,- сказала Саша.- Вчесть нашего, так сказать, близкого знакомства.
        - Думаю, мы без свечей обойдемся.
        - Почему?
        - Во-первых, хочется надеяться, что электричество неотключат. Аво-вторых, ужин для двоих при свечах двое устраивают, когда уних что-то нетак. Акогда уних все так, они сидят сногами накровати, едят макароны, иим хорошо.
        - Значит, отберем макароны умышей!
        Саша спрыгнула скровати и, завернутая водеяло- очень ловко Сергей ее завернул,- пошла вкухню.
        Печь почти недымила.
        Вода кипела вчугунке.
        - Странно, номне кажется, нам совсем непридется прилаживаться друг кдругу,- сказала Саша.
        Сергей стоял унее заспиной исмотрел, как она бросает макароны вкипящую воду.
        - Это нестранно,- сказал он.
        - Но какже это может быть? Унас слишком много раздельных привычек.
        - Привычки мало значат, Саша. Хоть раздельные, хоть совместные. Отних отказываются без сожаления. Или ссожалением, новсе равно отказываются.
        - Ичтоже это значит?- спросила она.
        Вот этого точно никогда небыло раньше вее жизни- чтобы она чего-то непонимала иждала объяснений отмужчины, иготова была поверить ему безоговорочно.
        - Значит, есть вещи посильнее привычек,- сказал Сергей.- И,значит, ничего трудного нет втом, чтобы приладиться друг кдругу.
        - Долженже кто-то всех обнадеживать,да?- догадалась она.- Япомню, как ты мне это про себя говорил, недумай, что забыла!
        Обнадеживать он, что иговорить, умел. Они сидели накровати, ели макароны сфранцузской сухой приправой, нашедшейся вочередной железной банке, иСаша думала: «Как такое могло быть, что янивчем нечувствовала смысла? Что утром мне было тошно просыпаться, вечером страшно засыпать идень между двумя снами хотелось пробежать поскорее, сзакрытыми глазами?»
        Понять это было теперь уже невозможно.
        - Оказывается, досих пор вмоей жизни небыло перемен,- сказала Саша.
        - Разве?- удивился Сергей.
        - Трудно поверить. Но- небыло перемен, небыло. Яинезнала даже, какие они бывают. Это, оказывается, очень… крупно, перемены.
        Хоть электричество иработало, носвет включать нехотелось. Комната была подсвечена снегом. Илицо Сергея подсвечено было тоже- все его свободные черты.
        - Еслибы ятебя кому-нибудь показала,- сказала Саша,- томне никто неповерилбы.
        - Аты никому несобираешься меня показывать?- усмехнулся он.
        - Ябоюсь,- жалобно сказала она.- Тебя уведут.
        - Саша! Яже неверблюд. Исчего вдруг теперь уведут, если досих пор неувели? Тыже сама сказала, что ячестно тебя ждал,- напомнил он.
        - Ну да, девчонкам тебя можно показать,- решила Саша.- Любе, Кирке. Они неуведут. Иони, знаешь, поверят.
        - Во что?- непонял он.
        - Что ты бываешь. Они это знают изличного опыта.
        - Прилаживаться мне ктебе, может, инепридется. Нопридется привыкнуть, что ты говоришь загадочные вещи. Наптичьем языке.
        За окном пролетела между соснами крупная ночная птица. Они неудивились. Природа отзывалась накаждое их слово ивот отозвалась птицей совой.
        Они стояли уокна над светящимся снегом. Они входили вогромную, никогда прежде ими невиданную перемену. Эта перемена простиралась перед ними как жизнь, как любовь икак снежное поле, великанская его ладонь.
        Всему верит, всего надеется, все переносит… Они осторожно вслушивались всмысл этих слов, исмысл этот был прост иочевиден, как вехи вполе, исмыслом этим поверялись перемены, иможно было без страха идти через пространство жизни поэтим ясным вехам.
        Конец