Игра в марблс Сесилия Ахерн
        Какбыть, если увас всего один день, чтобы понять, ктовы насамом деле? Обнаружив загадочную коллекцию своего отца, Сабрина внезапно осознает: все, чтоона знала онем, было ложью. Близкий человек, рядом скоторым она росла, вдруг оказался незнакомцем. Ейвыдался свободный день — нежданная передышка вунылой череде ее будней, — чтобы проникнуть втайную жизнь отца. Целый день воспоминаний, историй илюдей, осуществовании которых она даже неподозревала. Один день, который навсегда изменит саму Сабрину ипривычный еймир. «Игра вмарблс» — роман отом, каксамые обычные наши решения иногда приводят кневероятным последствиям, отом, как, только поняв кого-то другого, мыпо-настоящему понимаем самих себя.
        Сесилия Ахерн
        Игра в марблс
                        
* * *
        Явидел ангела вкуске мрамора иотсекал все лишнее, пока неосвободилего.
Микеланджело
        Моивоспоминания можно разделить натри категории: то, чтоя хочу забыть, то, чтозабыть немогу, ито, очем я непомнила даже, чтозабыла, апотом вспомнила.
        Самое первое воспоминание — омаме, когда мне было три года. Мывкухне, онаберет заварочный чайник ибросает его впотолок. Онавзяла его обеими руками, заручку иза носик, ишвырнула вверх, словно насостязании пометанию снопов, ичайник ударился опотолок ирухнул обратно настол, разбился вдребезги, вовсе стороны разлетелись мокрые лопнувшие пакеты, потекла коричневая водица. Непомню, чтоспровоцировало этот поступок иличто было потом, нознаю, чтоон был вызван гневом, агнев был вызван моим отцом. Этовоспоминание плохо отражает мамин характер, представляя ее вневыгодном свете. Насколько я знаю, онаникогда больше непоступала подобным образом, потому-то, наверное, тотслучай иврезался мне впамять.
        Когда мне было шесть, моютетю Анну остановили навыходе из«Свицерса». Волосатая рука охранника скользнула вее сумку ивытянула шарф, сценником иштрихкодом. Чтобыло после, янепомню, помню только, кактетя Анна закармливала меня мороженым вАйлак-центре исмотрела снадеждой, какя его уплетаю, будто скаждой ложкой сладкого тают впечатления онеприятном инциденте. Ноя сохранила живейшее воспоминание, хотя итогда, ипоныне всем кажется, будто я это выдумала.
        Яхожу кдантисту, которого знаю сдетства. Дружить мы недружили, нокрутились водной компании. Теперь это солидный человек, щепетильный истрогий. Нокогда он зависает надмоим раскрытым ртом, явижу пятнадцатилетнего подростка, обливающего мочой стены гостиной, гдесобралась наша тусовка: онорал, чтоИисус — глава всех анархистов.
        Встречаясь снашей учительницей младших классов, тихоней, чьислова мы даже напередних партах различали струдом, ятак ивижу, какона швыряет бананом вклассного заводилу иорет: «Оставь меня впокое, бога ради, оставь меня впокое», — и, рыдая, выбегает изкласса. Недавно, случайно повстречав одноклассницу, яприпомнила этот эпизод — аона его напрочь забыла.
        Мнекажется, когда я думаю оком-то, кого нетак часто вспоминаю, тонаум приходят именно самые драматические моменты илитакие ситуации, вкоторых обнаруживалась та сторона, которую человек обычно скрывает.
        Мама говорит, таков мой дар: помнить то, чтодругие забыли. Порой это проклятие, никто нерадуется, если вновь выкапывают то, чтохотелось зарыть поглубже. Меня можно сравнить счеловеком, который вовсех подробностях помнит пьяную ночку, авсе его собутыльники только отом имечтают, чтобы он неболтал.
        Полагаю, такие сцены остаются вмоей памяти, потому что сама я никогда так себя невела. Немогу припомнить ниединого случая, когда я нарушилабы правила, когда изменя вылезбы другой человек, которого мне пришлосьбы вытеснять изпамяти. Явсегда верна себе. Стоит вам познакомиться сомной, ивы уже все обомне знаете, больше вомне ничего нет. Яследую правилам, остаюсь самой собой и, видимо, немогу быть никем другим, даже вмоменты величайшего стресса, когда срыв — илипрорыв иной личности — былбы извинителен. Наверное, именно поэтому меня завораживает такая способность вдругих ия навсегда запоминаю те минуты, которые они предпочлибы забыть.
        Говорят, чтовэти мгновения человек перестает быть собой, нонет, яглубоко убеждена, чтодаже такие резкие перемены полностью соответствуют природе человека. Этаоборотная сторона тоже всегда присутствует, оназатаилась, ждет момента, чтобы проявиться. Вкаждом человеке, втом числе ивомне.
        1
        Камрады
        —Фергюс Боггс!
        Только эти два слова я иразбирал вгневной проповеди отца Мерфи, даито потому, чтоэти два слова — моеимя, авсе остальное было по-ирландски. Мнепять лет, встрану я попал всего месяц назад. Мама переехала сюда изШотландии совсеми нами после смерти папочки. Всеслучилось так быстро, папа умер, мыпереехали, и, хотя я бывал вИрландии прежде, влетние каникулы, чтобы повидать бабушку, дедушку, дядю, тетю ивсех двоюродных, сейчас все по-другому: яникогда невидел эту страну вдругое время года, икажется, будто это другая страна. Каждый день стех пор, какмы приехали, идет дождь. Магазинчик смороженым закрыт, заколочен, какбудто ине бывал никогда открыт, какбудто я сам все выдумал. Ипляж, куда мы все время ходили, кажется совсем другим, ащеповоз уехал. Илюди совсем другие — темные, закутанные.
        Отец Мерфи нависает надмоей партой — высокий, широкий, серый. Онорет наменя, изорта унего вылетает слюна, плевок попадает мне нащеку, ноя несмею стереть его, чтобы необозлить учителя еще пуще. Оглянулся надругих мальчиков, какони кэтому отнеслись, нотут он ударил меня. Влепил пощечину. Больно. Унего напальце кольцо, большое, ионо, кажется, порезало мне щеку, ноя снова нерешаюсь поднять руку ипотрогать, ато вдруг он опять меня ударит. Имне понадобилось втуалет, очень срочно. Меня ираньше, бывало, кто-нибудь бил, носвященник — никогда.
        Онорет наменя, злобно, по-ирландски. Возмущается, чтоя непонимаю. Между ирландскими словами он вставляет изредка английские — требует, чтобы я научился понимать, давно пора. Ноу меня неполучается: дома никакой тренировки. Мама все время грустит, ия нехочу кней приставать. Онапредпочитает сидеть иобниматься, ия это тоже люблю. Икогда я сижу унее наколенях, мнесовсем нехочется все портить болтовней. Даиврядли она помнит ирландские слова. Онадавно уехала изИрландии, служила няней вшотландской семье, апотом познакомилась спапочкой. Тамникто неговорил по-ирландски.
        Священник требует, чтобы я повторял заним слова, ноя едва дышу ине могу вытолкнуть слова изорта.
        —Tame, tatu, tase, tasi…
        —ГРОМЧЕ!
        —Tamuid, ta sibh, ta siad.
        Когда он перестает орать, вклассе становится так тихо, чтоя вспоминаю: вклассе полным-полно мальчиков, моих ровесников, всеслушают, какя, заикаясь, повторяю заним слова, ион говорит всем, какой я идиот. Меня начинает трясти. Мнеплохо. Срочно нужно втуалет. Яговорю ему. Еголицо багровеет, ондостает кожаный ремешок. Онхлещет меня порукам этим ремешком — позже ребята мне скажут, чтомежду слоями кожи вшиты монеты. Онсулит мне пошесть «горячих» — шесть раз покаждой руке. Боль нестерпимая. Мненужно втуалет. Ивот это случилось прямо тут, вклассе. Ябоялся, чтомальчики будут смеяться, ноникто несмеется. Всесмотрят встол. Может быть, потом посмеются между собой, аможет быть, всепоймут. Илипросто рады хоть тому, чтоэто происходит нес ними. Мнестыдно, мнеужасно позорно, итак, онговорит, идолжно быть. Онпотащил меня изкласса заухо, тоже очень больно, потащил прочь отребят, покоридору, втолкнул втемную комнату. Дверь захлопнулась, яостался один.
        Янелюблю темноту. Никогда нелюбил. Яплачу. Штаны мокрые, моча протекла вноски иботинки, ия незнаю, какбыть. Обычно меня переодевает мама. Чтомне тут делать? Окон вэтой комнате нет, ничего невидно. Хотьбы он неочень долго продержал меня тут. Глаза привыкают ктемноте, яначинаю кое-что различать впробивающемся из-под двери свете. Ясижу вкладовке. Вижу лестницу, ведро ищетку безпалки — одну только щетину. Пахнет сыростью. Старый велосипед висит вверх ногами, цепи унего нет. Стоят два сапога, отразных пар иоба наодну ногу. Здесь все непарное, вседруг другу чужое. Зачем он меня здесь запер икогда выпустит? Мамочка спохватится ибудет меня искать?
        Прошла вечность. Язакрыл глаза истал потихоньку петь. Тепесни, которые поет сомной мама. Громко я петь боялся, ато он придет ирешит, чтомне тут весело. Тогда он еще больше обозлится. Онисердятся, если кто-нибудь измальчиков радуется, смеется. Наше призвание — подчиняться иугождать. Нетому учил меня папа. Онговорил, янастоящий вожак, ястану кем угодно, кемтолько захочу. Яходил сним наохоту, онвсему меня научил идаже пускал вперед, говорил, я — вожак. Онпел обэтом песню: «Мыидем завожаком, завожаком, завожаком, Фергюс наш вожак, да-да-да». Теперь я напеваю ее себе, нотолько мелодию, безслов. Священнику непонравится, если я стану петь «…я вожак». Намтут неразрешают быть кем мы хотим, мыдолжны стать тем, кемони велят. Япою песни, которые пел мой отец, когда мне разрешали засиживаться допоздна ислушать, какпоют взрослые. Упапы был мягкий голос, хотя он сам был большой исильный, ипорой он даже плакал, когда пел. Оннеговорил, будто плачут только младенцы, какговорит священник, онговорил, вселюди плачут, когда им грустно. Итеперь я пою себе истараюсь удержаться отслез.
        Вдруг дверь распахнулась, ясъежился вуглу, думая, чтоэто он вернулся скожаным своим ремнем. Ноэто неон, адругой, помоложе, который учит нас музыке, глаза унего добрые. Онприкрыл засобой дверь иопустился накорточки.
        —Привет, Фергюс.
        Япопытался ответить, ноне сумел выдавить изсебя низвука.
        —Ятебе кое-что принес. Коробку кровяников.
        Ядернулся, ноон уже протягивал руку.
        —Небойся, этошарики. Тыиграешь вмарблс?
        Япокачал головой. Онраскрыл руку, ия увидел их унего наладони, онипереливались красным, словно четыре драгоценных рубина.
        —Яочень любил их, когда был ребенком, — негромко сказал он. — Мнеподарил их дед. «Коробка кровяников, — сказал он мне. — Специально длятебя». Коробка пропала. Жаль, вместе скоробкой они стоилибы дороже. Всегда сохраняй упаковку, Фергюс, воттебе мой совет. Зато шарики остались.
        Кто-то прошел вкоридоре, мыслышали топот, идоски пола скрипели исодрогались. Молодой учитель оглянулся надверь. Когда шаги миновали, онобернулся комне изаговорил еще тише:
        —Научись пулять ими. Щелкаешь воттак.
        Онуперся костяшками пальцев впол, согнутым указательным пальцем придерживая шарик. Отвел назад большой палец илегонько подтолкнул — шарик проворно покатился подеревянному полу. Красный кровяник, красный идерзкий, ловил каждую искорку света, блестел ипереливался. Онзамер умоих ног. Ябоялся поднять его. Ктомуже ладони все еще болели отударов ремнем, пальцы несожмешь. Онглянул намои руки, иего передернуло.
        —Давай попробуй, — сказалон.
        Япопробовал — поначалу неочень удачно, потому что немог согнуть пальцы, какэто делал он, нов целом я понял. Потом он показал мне другие способы запускать шарик. Можно бить понему костяшками. Этот способ мне понравился больше. Онсказал, чтотак сложнее, ночто уменя лучше всего так получается. Ядаже губу прикусил, чтоб неразулыбаться.
        —Вразных местах шарики называют по-разному, — продолжал он, снова опускаясь напол ипоказывая мне приемы. — Шарики, битки, ушки, номы сбратьями называли их «камрады».
        Камрады — этогодится. Хотя я заперт тут один, втемной комнате, уменя есть товарищи-камрады. Каку солдата. Каку военнопленного.
        Оночень серьезно посмотрел наменя:
        —Будешь целиться, несводи глаз смишени. Глаз управляет мозгом, мозг управляет рукой. Незабывай. Всегда следи замишенью, Фергюс, итвой мозг сделает все правильно.
        Якивнул.
        Зазвенел колокол, урок закончен.
        —Хорошо, — сказал он, вставая, отряхивая рясу отпыли. — Сейчас уменя будет урок. Аты небеспокойся: надолго тебя здесь оставить немогут.
        Яснова кивнул.
        Конечно, онбыл прав: надолго меня оставить недолжны были, ивсеже отец Мерфи неторопился меня выпускать. Япросидел вкладовке весь день идаже еще раз намочил штаны, пока ждал, потому что боялся кого-нибудь позвать, номне было уже всеравно: ясолдат, явоеннопленный иэто мои камрады. Яотрабатывал приемы вэтой тесной кладовке, вмоем маленьком мире, яхотел всех одноклассников превзойти меткостью. Яим всем покажу, какиграть, ивсегда буду играть лучше всех.
        Вследующий раз, когда отец Мерфи запер меня вкладовке, шарики были примне вкармане, ия снова провел день, тренируясь. Уменя там уже была мишень, ясам ее спрятал туда наперемене, прозапас. Этобыла картонка ссемью прорезанными вней арками — ясделал ее сам изпустой коробки из-под корнфлекса, которую вытащил изпомойки миссис Линч, после того какувидел удругих мальчиков покупную. Нацентральной лунке ставится цифра 0, насоседних сней, скаждой стороны, 1, 2, 3. Яприслонил мишень кдальней стене ибросал шарики издали, отсамой двери. Яеще незнал правил, даиневозможно играть водиночку, ноя отрабатывал удары, чтобы наконец вчем-то превзойти старших братьев.
        Тотдобрый священник незадержался унас вшколе. Говорили, чтоон целовался сженщиной ичто он попадет вад, номне наплевать. Онподарил мне мои первые шарики, моих кровяников. Втемную пору моей жизни благодаря ему я обрел камрадов.
        2
        Небегать
        Дыши.
        Иногда приходится себе обэтом написать. Казалосьбы, дыхание — врожденный инстинкт любого человека, нонет, явдыхаю изабываю выдохнуть, ивсе тело напрягается, деревенеет, сердце стучит, грудь распирает, австревоженный мозг пытается сообразить, чтоже пошло нетак.
        Теоретически я все продыхание знаю. Втягиваешь воздух носом, онспускается почти что вживот, додиафрагмы. Дыши спокойно. Дыши ровно. Дыши тихо. Мывсе умеем это делать смомента рождения, инас этому никто неучит. Аменя следовалобы научить. Зарулем, вмагазине, наработе, явдруг замечаю, чтоопять затаила дыхание ис тревогой жду, ачего жду — сама незнаю. Чегобы я ниждала, онотак ине сбывается. Самое смешное: янесправляюсь насуше стаким простым делом, притом что профессионально обязана выполнять его вводе — яспасатель. Плаваю я легко иестественно, вводе чувствую себя совершенно свободно, онанеподвергает меня проверке. Вводе все зависит отритма. Насуше ивдох ивыдох происходят насчет «раз», ав воде — на«раз-два-три», яуспеваю сделать три гребка между вдохами. Запросто. Даже думать обэтом неприходится.
        Учиться дышать насуше мне пришлось вовремя первой беременности. Этопонадобится вродах, предупреждала меня акушерка, ибыла права. Актдеторождения стольже естествен, какдыхание, воттолько дляменя дыхание нетак уж естественно. Кактолько я оказываюсь насуше, мнехочется затаить дыхание. Норебенка невытолкнешь, если будешь сдерживать выдох. Ужповерьте, насебе убедилась. Зная мое пристрастие кводе, муждоговорился ородах вбассейне — казалосьбы, отличная идея, рожать всвоей стихии, дома, вводе, воттолько ничего естественного нет втом, чтобы торчать вогромной надувной ванне посреди собственной гостиной, ктомуже витоге подводой должен был оказаться ребенок, авовсе нея. Ябы охотно поменялась сним местами. Кончилось это тем, чтоменя на«скорой» увезли вбольницу исделали кесарево, иследующие два младенца явились насвет темже путем, только безтакой поспешности. По-видимому, морское создание, спяти лет предпочитавшее невылезать изводы, ссамыми естественными актами жизни справиться немогло.
        Итак, ясостою спасателем вбассейне, вдоме престарелых. Вдоме престарелых весьма высокого класса, что-то вроде четырехзвездочного отеля скруглосуточным обслуживанием. Япроработала здесь уже семь лет, прерываясь только надекретный отпуск. Пять дней внеделю сдевяти утра додвух часов дня я сижу настуле исмотрю, какпациенты потри вчас входят вбассейн иплавают отбортика добортика. Однообразно, стабильно, стерильно, скучно. Никогда ничего непроисходит. Израздевалки выходят тела, двуногие свидетельства быстротечного времени: кожа обвисла, игруди, ипопы, ибедра, укого-то кожа сухая ишелушится отдиабета, укого-то отпочечной илипеченочной недостаточности. Утех, ктопочти невстает спостели илис коляски, виднеются болезненные вмятины, ранки ипролежни, адругие, словно юбилейную медаль прожитых лет, несут свои крупные коричневые родинки. Тоидело наэтих телах появляются, меняют свой вид наросты. Явижу их всех иотчетливо себе представляю, вочто сгодами превратится мое тело, выносившее троих детей. Ядолжна оставаться напосту, даже когда физиотерапевт делает водный массаж, — наверное, наслучай, если подводу уйдет сам
физиотерапевт.
        Засемь лет мне практически неслучалось нырнуть вэтот бассейн. Тутвсегда спокойно итихо, нето что вгородском бассейне, куда я вожу своих мальчиков посубботам иоткуда выхожу всегда сголовной болью: заполонив чашу бассейна докраев, детские группы орут ивизжат, иэхо отражается отводы.
        Глянув напервого сегодняшнего пловца, яструдом подавила зевок. Мэри Келли, «землечерпалка», плывет своим любимым стилем — брассом. Медленно ишумно туша длиной полтора метра ивесом полтора центнера выбрасывает воду встороны, словно желая осушить бассейн, азатем пытается скользнуть вперед. Онапроделывает этот маневр, некасаясь лицом воды, ипыхтит изовсех сил, словно наморозе. Укаждого пациента свое раз инавсегда установленное время. Скоро явится мистер Дейли, аза ним мистер Кеннеди, онже король баттерфляя, воображает себя экспертом поплаванию, затем сестры Элайза иОдри Джонс, которые будут свои двадцать минут скакать потому краю бассейна, гдемелко. Тамже, намелком конце, зависнет ине умеющий плавать Тони Дорман, будет цепляться заплотик так, словно свалился стонущего корабля, ижаться поближе кступенькам, поближе кстенке бассейна. Япока что вожусь сочками, развязываю запутавшуюся резинку инапоминаю себе дышать, разгонять то стеснение вгруди, которое уходит лишь тогда, когда я вспоминаю онеобходимости сделать выдох.
        Мистер Дейли выходит израздевалки надорожку ровно в9:15. Плавки-яйценоски нахального голубого цвета, когда намокают, обтягивают ипредъявляют каждую подробность. Кожа мешками висит унего подглазами, опустились щеки, болтаются складки пониже челюстей. Настолько прозрачная кожа, чтоя различаю вего теле чутьли некаждую жилку. Должно быть, самый слабый удар оставляет наего теле синяки. Желтые ногти напальцах ног загибаются, болезненно впиваясь вкожу. Онмрачно глянул наменя и, поправив очки, прошаркал мимо, каквсегда, каждое утро, нездороваясь, цепляясь заметаллические перила, словно опасаясь поскользнуться намокрой плитке, которую Мэри Келли каждым своим гребком забрызгивает еще сильнее. Намиг я представляю себе, какон рушится наплитку, кости прорывают бумажную прозрачную кожу, кожа трещит, словно уцыпленка-гриль.
        Одним глазом я присматриваю заним, другим заМэри, которая скаждым гребком испускает громкое уханье, прямо Мария Шарапова. Мистер Дейли добрался доступенек, ухватился заограждение имедленно погружается вводу. Почуяв прохладу, егоноздри раздуваются. Погрузившись вводу, оноглядывается: смотрюли я. Вте дни, когда я смотрю прямо нанего, онложится наспину идолго плавает так, словно дохлая золотая рыбка. Еслиже я, каксегодня, отворачиваюсь, онпогружается подводу сголовой, цепляясь руками забортик, чтобы удержаться надне. Япрекрасно его вижу: стоит наколенях внеглубокой воде ипытается утопиться. Итак изодня вдень.
        —Сабрина! — окликает меня мой начальник Эрик изслужебного помещения.
        —Явижу.
        Ядобираюсь домистера Дейли, который приткнулся усамой лестницы. Наклонившись, подхватываю его подруки итащу наверх. Оночень легкий, явыдергиваю его безтруда, — ловит ртом воздух, глаза запластиком очков вытаращены, здоровенная зеленая сопля пузырится вправой ноздре. Онсодрал слица очки, вылил изних воду, пыхтя, ворча, дрожа всем телом отзлости: опять я порушила его коварный план. Лицо его успело побагроветь, грудь так ивздымается, пока он пытается выровнять дыхание. Вточности мой сын-трехлетка: тотвечно прячется водном месте иобижается, зачем я так быстро его нашла. Я,ничего неговоря, вернулась ксвоему стулу, холодная вода хлюпала врезиновых тапочках. Каждый день одно итоже. Ибольше ничего.
        —Неочень-то ты спешила, — заметил Эрик.
        —Правда? Может, насекунду дольше обычного задержалась. Нехотела портить ему игру.
        Эрик улыбнулся, хотя ипонимал, чтоэто неправильно, ив знак неодобрения покачал головой. Онработает здесь вместе сомной стех пор, какоткрылся этот дом престарелых, араньше работал спасателем вМайами, словно герой сериала. Егомать собиралась умирать ивызвала его вИрландию, азатем передумала иосталась жить, ион остался сней. Онпошучивает — мол, онаеще его переживет, — ноя вижу, онбоится, какбы так насамом деле невышло. Мнекажется, онждет, когдаже она умрет идаст ему свободу, ноему уже скоро пятьдесят, такчто может ине дождаться, вотчто его пугает. Чтобы как-то компенсировать отказ отнастоящей своей жизни, он, похоже, притворяется, будто все еще работает вМайами, и, хотя это явный бред, порой я завидую его способности переноситься вгораздо более экзотическое место, чемэто. По-моему, онтак иходит, прислушиваясь критму маракаса усебя вголове, иоттого счастлив — блаженнее человека я невидала. Волосы унего оранжевые, каксолнце, ипочти такогоже цвета кожа. Годнапролет он обходится без«свиданий», копит все силы доянваря, когда улетает вТаиланд. Возвращается, насвистывая, сулыбкой отуха доуха. Язнать нехочу,
чтоон там проделывает, нодогадываюсь оего мечте: когда матушка скончается, всеего месяцы будут какянварь вТае. Эрик мне нравится, ясчитаю его своим другом. Мыпроводим бок обок пять дней внеделю, такчто я успеваю рассказать ему больше, чемдаже себе самой.
        —Нестранноли, чтоединственный человек, кого мне каждый день приходится спасать, какраз хочет умереть? Неделаетли это нашу работу совершенно бессмысленной?
        —Много причин считать ее бессмысленной, только неэта. — Оннаклонился, чтобы вычистить изстока комок седых волос, точь-в-точь захлебнувшаяся крыса, испокойно держит эту гадость вруках, выжимает, вовсе нечувствуя того отвращения, чтоохватило меня. — Тыощущаешь себя здесь лишней?
        Да.Конечно, янеправа. Неважно, чточеловек, которого я спасаю, нехочет жить, важно, чтоя спасаю жизнь. Ведь так? Ноя молчу. Эрик — мойначальник, ане мой психотерапевт. Неприлично спасателю нарабочем месте задаваться вопросом, стоитли кого-то спасать. Пусть Эрик иживет всвоем воображаемом мире, ноон отнюдь недурак.
        —Пора тебе передохнуть ивыпить кофе, — говорит он, суямне вруки кружку, адругой рукой он все еще держит утонувшую крысу, седые волосы счужого лобка.
        Яочень люблю свою работу, нов последнее время что-то стала раздражаться. Незнаю, чего я ждала отсвоей жизни, начто надеялась. Каких-то конкретных желаний илицелей уменя нет. Яхотела выйти замуж — ивышла. Хотела детей — иродила. Хотела стать спасателем — истала. Почемуже мне все время кажется, будто помне бегают мурашки? Бегают муравьи, которых насамом деленет.
        —Эрик, чтозначит «мурашки бегают»?
        —Хм.Ну,что человеку непо себе.
        —Смуравьями как-то связано?
        Онхмурится.
        —Яподумала, когда тебе кажется, будто потебе ползают муравьи, тогда иначинаются мурашки. — Яслегка вздрагиваю. — Ипри этом никаких муравьев вовсенет.
        Онпостучал пальцем погубе:
        —Знаешь, понятия неимею. Этодлятебя важно?
        Япризадумалась. Изэтого следует, что, размне кажется, чтовжизни что-то несложилось, значит, либо всамом деле сжизнью что-то нетак илисо мной. Новедь это всего лишь ощущение, насамом деле все впорядке. Лучше всего ведь так — чтобы все было впорядке.
        —Чтостобой случилось, Сабрина? — последнее время Эйдан все время задает мне этот вопрос. Попробуйте все время спрашивать человека, почему он сердится, ион обозлится.
        —Ничего неслучилось.
        Новсе-таки «ничего» иливсе-таки «чего»? Илиничего — всевообще ничего. Нев этомли проблема? Всепревратилось вничто. Уклоняясь отвзгляда Эрика, яутыкаюсь вправила поведения убассейна, однако иони раздражают, лучше отвернуться. Такие они, мурашки.
        —Могу узнать, если тебе надо, — говорит он, всееще приглядываясь комне.
        Уклоняясь отего взгляда, яушла вкоридор иналила себе кофе изавтомата. Явсегда пью изсвоей кружки, неиз пластикового стаканчика. Прислонившись кстене вкоридоре, ямысленно перебираю наш разговор, перебираю свою жизнь. Кофе закончился, авывода так инет. Ябреду обратно кбассейну, ив коридоре меня чуть несшибают сног два санитара, которые намаксимальной скорости гонят каталку, наней распростерлась мокрая Мэри Келли, белые ссиними прожилками ноги смахивают насыр стильтон, налице кислородная маска.
        —Чтозачерт! — слышу я собственный голос, когда они проносятся мимо меня.
        Вернувшись вмаленькое служебное помещение дляспасателей, язастала там Эрика: тренировочный костюм насквозь мокрый, рыжие волосы прилипли колбу. Явно потрясен доглубины души.
        —Чтостряслось?
        —Унее был — тоесть я незнаю вточности, ноя думаю, наверное, этоинфаркт. Господи! — Вода капала сего заострившегося оранжевого носа.
        —Яотошла всего напять минут.
        —Нуконечно. Этослучилось втот самый момент, какты вышла задверь. Янажал тревожную кнопку, вытащил ее, сделал искусственное дыхание, атут и«скорая». Быстро подоспели. Явпустил их через пожарный въезд.
        Ясглотнула, чувствуя, какнарастает вомне зависть.
        —Тысделал ей искусственное дыхание?
        —Да.Онаперестала дышать. Апотом задышала. Стала отплевываться, много вышло воды.
        Яглянула начасы:
        —Даже пяти минут непрошло!
        Онпожал плечами, всетакойже ошалелый.
        Япосмотрела набассейн, нависячие часы. Вонимистер Дейли сидит набортике ис завистью смотрит вслед унесшейся каталке. Четыре споловиной минуты ровно.
        —Тебе пришлось прыгнуть вбассейн? Нырнуть заней? Сделать искусственное дыхание?
        —Ага. Ага. Слушай, Сабрина, непереживай так. Тыбы несмогла ей быстрее помочь.
        —Икнопку тревожную нажимал?
        Онснедоумением покосился наменя.
        Яникогда ненажимала тревожную кнопку. Никогда. Даже натренировке. Зависть игнев пузырями рвались наружу, довольно необычное дляменя ощущение. Дома бывает частенько, когда мальчики изведут, нона людях — никогда. Явсегда подавляю всебе гнев, темболее наработе, темболее против собственного начальника. Яразумный, сдержанный человек, такие, какя, несрываются наглазах узрителей. Нона этот раз я нестала подавлять всебе гнев. Пусть вырвется наволю. Этобылобы даже круто — дать себе волю, воттолько я ив самом деле была страшно разочарована, страшнозла.
        Попробуйте себе представить, чтоя чувствовала. Япроработала вбассейне семь лет. Дветысячи триста десять дней. Одиннадцать тысяч пятьсот пятьдесят часов. Вычтем декретные отпуска — девять месяцев, шесть итри. Всеэто время я сидела настуле иследила забассейном, подчас совершенно безлюдным. Никаких тебе отчаянных прыжков заутопающим, ужнеговоря обискусственном дыхании. Ничего, ниразу. Только мистер Дейли, дапорой приходилось помочь присудороге викре илистопе. Тупая скука. Сижу настуле илистою исмотрю наогромные часы надбассейном иперечитываю правила: небегать, непрыгать, ненырять, нетолкаться, некричать — ничего нельзя. Список запретов, сплошь «не», какбудто мне назло. Никого неспасать. Явсе время наготове, получила специальную подготовку, ноничего никогда непроисходило. Истоило мне выйти зачашкой кофе — ия пропустила вероятный инфаркт, пациентка чуть неутонула, даеще итревожную кнопку нажали безменя.
        —Такнечестно, — сказалая.
        —Полно, Сабрина, тыже мгновенно среагировала, когда Элайза порезалась остекло.
        —Этобыло нестекло. Унее вена лопнула.
        —Неважно. Главное — тысразу подоспела.
        Насуше мне плохо, мнеприходится бороться закаждый вдох. Насуше я словно тону.
        Яшвырнула свою кофейную кружку обстену.
        3
        «Завоеватель»
        Онсдавил мне шею так, чтоперед глазами поплыли черные пятна. Ябы попросил его остановиться, нослова вымолвить немог, такон вцепился мне вгорло. Немогу дышать. Немогу дышать! Ямаловат длясвоих лет, именя заэто дразнят. Прозвали клопом, номама говорит: утебя есть способности, имиипользуйся. Мал, даумен. Собравшись ссилами, япытаюсь вывернуться, имоему большому братцу приходится постараться, чтобы меня неупустить.
        —Черт, клоп! — восклицает Энгюс исжимает пальцы еще сильнее.
        Немогу дышать, немогу дышать.
        —Отпусти его, Энгюс, — говорит Хэмиш. — Играй давай.
        —Этот мелкий гад — жухла. Ясним играть нестану.
        —Янежулил! — пытаюсь я крикнуть, ноне могу. Немогу дышать.
        —Оннежухла, — заступается заменя Хэмиш. — Онкруче тебя играет, вотивсе.
        Хэмиш самый старший, емушестнадцать. Онследил заигрой, сидя накрыльце нашего дома. Когда он такое говорит, этодорогого стоит. Оночень крутой, онсигарету курит. Зналабы мама, онабы ему голову оторвала, носейчас ей невидно, онавдоме, сакушеркой, потому-то мы иторчим тут день напролет, ждем, когда все закончится.
        —Чтоты сказал? Повтори! — Энгюс задирает Хэмиша.
        —Аточто?
        Ато ничего. Энгюс неполезет наХэмиша, тотхоть всего двумя годами старше, нокруче восто раз. Никтобы изнас сним связываться нестал. Онпарень резкий, этовсе знают, онтеперь водит компанию сЭдди Салливаном попрозвищу Цирюльник, совсей этой шайкой изпарикмахерской. Отних иполучает сигареты. Мамочка занего переживает, ноденьги ей нужны, такчто она перестала задавать вопросы. Хэмиш любит меня больше других братьев. Иногда он будит меня ночью, яодеваюсь, имы пробираемся наулицы, гденам невелено играть. Мамочке ничего говорить нельзя. Мыиграем вмарблс. Мнедесять, авыгляжу я еще младше, никто ине подумает, чтоя так здорово могу играть, никто недогадывается, иХэмиш заманивает дурачье. Онприлично выигрывает, амне наобратном пути дает леденцы, чтобы я помалкивал. Емунет нужды подкупать меня, ноя ему обэтом неговорю: леденцы вкусные.
        Ядаже восне играю вмарблс. Играю, когда должен былбы делать уроки. Играю, когда отец Мордожоп запирает меня вкладовке. Играю усебя вголове, когда мама учиняет мне разнос, играю иее неслушаю. Пальцы сами собой двигаются все время так, словно я щелкаю шарики, иу меня уже собралась неплохая коллекция. Приходится прятать их отбратьев, особенно самые ценные. Онииграют гораздо хуже, возьмут мои шарики ипроиграют.
        Мыслышим, какнаверху мама ревет, точно раненый зверь. Энгюс слегка ослабляет зажим уменя нагорле. Какраз достаточно, чтобы вывернуться. Всетак изамерли, услышав мамин крик. Невпервые мы его слышим, новсе равно страшно. Такникто недолжен кричать. Открывается дверь, выходит Мэтти белее простыни — бледнее даже, чемобычно.
        Глянув наЭнгюса, распорядился коротко:
        —Отпустиего.
        Энгюс послушался, ия наконец смог вздохнуть. Закашлялся. Кроме Хэмиша, Энгюс еще только содним человеком предпочитает несвязываться — снашим отчимом Мэтти. СМэтти Дойлом шуточки плохи.
        Мэтти сердито смотрит наХэмиша ссигаретой — ядумал, сейчас его стукнет, онивечно ссорятся, ноМэтти его неударил.
        Наоборот, онспросил:
        —Дляменя ненайдется?
        Хэмиш улыбнулся всем лицом, даже зелеными глазами — глаза унего отнашего отца, — ноничего неответил.
        Мэтти его молчание непонравилось.
        —Черт тебя подери! — Онстукнул Хэмиша поголове, аХэмиш расхохотался, довольный, чтосумел вывести его изсебя. Опять победил. — Япойду впаб. Пусть кто-нибудь извас придет замной, когда закончится.
        —Даты оттуда услышишь, — говорит Дункан.
        Мэтти рассмеялся, новид унего испуганный, бледнее обычного.
        —Ктоизвас смотрит заним? — Жестом он указал намалыша вгрязи. Мывсе тоже посмотрели наБобби. Онсамый младший, двухлетка. Сидит вкаком-то дерьме, извазюкался досамых глаз, иест траву.
        —Онвсегда ест траву, — говорит Томми. — Ничего сним неподелаешь.
        —Тыунас корова, чтоли? — спрашивает Мэтти сына.
        —Ква-ква, — отвечает Бобби, имы все хохочем.
        —Бога ради, научитеже его отличать корову отлягушки! — ухмыляется Мэтти. — Бобби, папа пошел впаб, будь хорошим мальчиком. — Онвзъерошил Томми волосы: — Приглядывай заним, сынок.
        —Пока, Мэтти! — говорит Бобби.
        —Длятебя я папа! — отвечает Мэтти, слегка покраснев отзлости.
        Онужасно злится, когда Бобби называет его поимени, ноБобби невиноват, онже слышит, какмы все называем Мэтти поимени, потому что нам он неродной, аразницу Бобби пока непонимает, емукажется, всемы одинаковые. Только старший сын Мэтти, Томми, зовет его папой. Унас всемье есть Дойлы иесть Боггсы, ивсе мы, кроме Бобби, этознаем.
        —Давайте дальше играть, — говорит Дункан, амама снова кричит.
        —Ониграть небудет, если неперебросит, — сердито заявляет Энгюс.
        —Хорошо, пусть бросит заново, утихомирься, — говорит ему Хэмиш.
        —Эй! — возмущаюсь я. — Янежулил.
        Хэмиш подмигивает:
        —Нутак покажиим.
        Явздыхаю. Мнедесять лет, Дункану двенадцать, Энгюсу четырнадцать, аХэмишу шестнадцать. Двум маленьким Дойлам, Томми иБобби, пять лет идва. Уменя трое старших братьев, имне все время приходится доказывать, чтоя нехуже, аесли вчем-то я лучше, например вмарблс, ониэтого стерпеть немогут, иприходится изкожи вон лезть, потому что тогда они говорят, чтоя жухла. Этоя научил их всем новым играм, прокоторые прочел вкнигах. Яиграю лучше, ивсе они из-за этого звереют, ноЭнгюс просто сума сходит — стоит ему проиграть, ион непременно меня побьет. Хэмиш тоже нелюбит проигрывать, ноон придумал, какменя использовать.
        Мыиграем в«Завоевателя» втроем: я, Дункан иЭнгюс. Томми Энгюс вигру невзял, потому что он играет совсем скверно, такплохо, чтопортит игру. Когда старших нет поблизости, яучу Томми играть. Мнеэто нравится, хотя играет он чертовски плохо. «Чертовски» — такХэмиш говорит обовсем. Дляучебы я беру самые дешевые шарики, простые прозрачные, потому что Томми непременно их надколет, онвсе портит. Сейчас он сидит наступеньках встороне отХэмиша. Онбоится Хэмиша. Томми знает, чтоХэмиш неладит сего отцом, идумает, чтообязан защищать отца, когда того здесь нет. Емувсего пять лет, ноон крутой малец, тощий ибледный, весь вотца. Ребята прозвали его Ершиком, потому что он тощий ижилистый, похож наершик, каким чистят бутылки.
        Апридушил меня Энгюс вот почему: онпервым пустил шарик, затем Дункан бросил свой иподбил его, такчто Энгюс уже был зол. Дункан забрал его шарик ипустил свой, начал новую игру. Яподбил Дункана, забрал его шарик итоже запустил свой.
        Энгюс кинул свой завиток ипромахнулся мимо моего шарика.
        Дункан нацелился наэтот шарик Энгюса — непотому, чтотот оказался ближе моего, апотому, этоя точно знаю, чтоон видел, какЭнгюс пыхтит, ихотел еще пуще его завести. Ноон промахнулся, иопять настала моя очередь. Уменя было две мишени навыбор, ямог подбить матовый шарик Дункана, только он мне был неочень нужен, такие увсех есть, этоодноцветные шарики, амог добыть завиток Энгюса, накоторый давно глаз положил. Энгюс говорил, будто выиграл его, ноя думаю, онего украл измагазина Фрэнсиса. Живьем я такой ниу кого невидел, только накартинке водной измоих книг, такчто знал, чтоэто — особый шарик, трехцветный, ихназывают «змеиный завиток»: завиток внем двойной, асам шарик прозрачно-зеленый сматовым белым крапом. Внутри крошечные прозрачные пузыри. Янашел его вящике уЭнгюса много дней назад, ноЭнгюс меня словил идал пояйцам, чтобы я вернул шарик. Идаже тогда я аккуратно положил его, ане выронил, нельзя его царапать, асмотреть, какЭнгюс пускает его вход, больнее, чемудар впах. Такой шарик должен лежать вкоробке, егоберечь надо.
        Ярешил проделать тот удар, который недавно отработал, потрясти их всех: закрутить свой биток иподбить оба шарика водин раз. Язапустил свой биток, ион, какя изадумал, первым делом подбил матовый шарик Дункана, нотут Томми заорал, ивсе поглядели наБобби, который запихнул себе врот улитку, прямо сракушкой ивсеми причиндалами. Энгюс кинулся кмалышу, открыл емурот:
        —Агде ракушка, тычто, схрумкал ее, Бобби?
        Бобби ничего неответил, ждал свою порцию, широко распахнув огромные голубые глаза. Онсреди нас единственный блондин, емуиубийство сойдет срук благодаря этим голубым глазам исветлым волосам — даже Хэмиш стукает его некаждый раз, когда руки чешутся. Ивот все они пытались разобраться, кудаже делся улиткин домик, иникто несмотрел, когда мой биток стукнул ипо шарику Энгюса тоже, чтоозначало: яодним ударом заполучил оба шарика. Акогда они оглянулись иувидели, чтоя схватил оба шарика, Энгюс тутже обвинил меня вжульничестве ипринялся душить.
        Теперь, высвободившись, ядолжен был опровергнуть обвинение, повторив тотже бросок. Онобы ладно, язнал, чтосмогу, нотолько некогда все они думают, будто я смухлевал. Если сейчас я промахнусь, ониточно решат, чтоя жухла. Хэмиш подмигнул мне. Язнаю, онзнает, чтоя могу, но, если я сейчас невыиграю, он, наверное, невозьмет меня ссобой этой ночью. Ладони начинают потеть.
        Мама снова вскрикнула, Томми вужасе оглянулся.
        —Ребенок? — спросил Бобби.
        —Ужескоро, дружок, ужескоро, — сказал Хэмиш, сворачивая себе новую сигарету, хладнокровный, какогурец. Честно, когда вырасту, хочу быть вточности таким, какон.
        Распахнулась дверь соседнего дома, оттуда вышла миссис Линч сосвоей дочкой Люси. Стоило Люси увидеть Хэмиша, илицо унее заполыхало. Онадержала поднос сцелой горой сэндвичей. Яприметил клубничное варенье, амиссис Линч несла вкувшине разбавленный апельсиновыйсок.
        Мытак инакинулись наэтуеду.
        —Спасибо, миссис Линч! — сказали мы дружно снабитыми ртами, пожирая сэндвичи. Мама там кричит наверху, анас совчерашнего вечера некормили.
        Хэмиш подмигнул Люси, онакак-то странно захихикала иубежала вдом. Однажды я видел их вместе поздно вечером, онсунул одну руку ей вблузку, адругую запустил подюбку, аона обхватила его запояс ногой, точно обезьянка, широкие белые бедра блестели втемноте.
        —Ваша мама так ибудет рожать, пока девочку незаполучит? — спросила миссис Линч, присаживаясь наступеньку.
        —Думаю, наэтот раз будет девочка, — отозвался Хэмиш. — Форма живота унее другая была.
        Хэмиш говорит совершенно серьезно: хоть он ишебутной, онмногое подмечает, такое видит, начто все остальные внимания необращают.
        —Наверное, тыправ, — соглашается миссис Линч. — Живот вздернут, этоточно.
        —Приятно будет заиметь всемье девочку, — говорит Хэмиш. — Хватит сменя этих вонючих засранцев, тошнит.
        —А,она всеми вами будет командовать, вотувидишь, — говорит миссис Линч. — Какмоя Люси.
        —Ужона точно командует Хэмишем, — бормочет Энгюс итутже получает отХэмиша ногой вживот — пережеванный хлеб свареньем вылетает унего изорта, онсогнулся пополам, ая торжествую: вотирасплата зато, чтоменя душил.
        Зеленые глаза Хэмиша мягко светятся, похоже, ониправда рад будет сестре. Совсем размяк мой грозный старший брат.
        Мама опять кричит.
        —Ужескоро, — повторяет Хэмиш.
        —Онамолодцом, — говорит миссис Линч, нокажется, будто ей исамой стало больно только оттого, чтоона слышит эти крики. Может быть, вспоминает, какэто было. Мнетоже поплохело, стоило представить, какмладенец лезет изнее.
        Акушерка выкрикивает какие-то команды, словно мама — боксер наринге, аона — тренер. Мама визжит каксвинья, закоторой гонится сножом мясник.
        —Ещечуть-чуть, — говорит Хэмиш.
        Миссис Линч смотрит нанего суважением: все-то он знает. Каксамый старший, онуже пять раз пережил роды идаже если невсе запомнил, коевчем разбирается.
        —Ладно, доиграем, пока ее ждем! — Энгюс вскочил ирукавом утер варенье слица.
        Язнаю: Энгюс хочет перед всеми доказать, чтоя смошенничал. Онзнает, чтоХэмиш покровительствует мне, апоскольку драться сХэмишем унего силенок нехватит, онвместо старшего брата мучает меня. Сделает мне больно — икак будто поквитается сХэмишем. ИХэмиш тоже это чувствует. Дляменя это хорошо, адля того, ктоменя обижает, — плохо. Только наэтой неделе Хэмиш выбил зуб парню зато, чтоневзял меня всвою команду, — ая даже ине хотел играть вфутбол.
        Яподнимаюсь, занимаю свое место. Сосредоточиваюсь изовсех сил, сердце так ибьется, руки потеют. Очень хочу заполучить змеиный завиток.
        Акушерка кричит, чтопоказалась головка. Мамины вопли уже невозможно слушать: свинью загнали ирежут.
        —Умница девочка, умница, — бормочет миссис Линч, грызя ноготь ираскачиваясь взад-вперед накрыльце. Можно подумать, мама ее слышит. — Ужепочти все, лапочка моя. Тысправилась. Справилась.
        Язапускаю биток. Онбьет пошарику Дункана, каки я хотел, икатится кшарику Энгюса. Завиток будетмой.
        —Девочка! — восклицает акушерка.
        Мойбиток подкатывается кзавитку Энгюса. Оннаволос разминулся сним, ноникто несмотрит, никто ничего невидит. Всетак изастыли. Замерла имиссис Линч. Всеждут. Ждут, когда младенец закричит.
        Хэмиш закрыл лицо руками. Яеще раз огляделся: никто несмотрел нина меня, нина мой биток, который так ипрокатился мимо шарика Эгнюса, даже некоснулсяего.
        Яшагнул чуть вправо — никто несмотрел. Явытянул ногу ислегка подтолкнул свой шарик обратно, чтобы он остановился рядом созмеиным завитком. Сердце отчаянно стучало. Яповерить немогу, чтотворю такое, ноесли сойдет срук, тоя заполучу завиток, онвзаправду будетмой.
        Ивдруг раздался плач — ноне младенца, амамы.
        Хэмиш кинулся вдом, Дункан заним. Томми выдернул Бобби изгрязи ипобежал следом. Энгюс глянул подноги, увидел, чтонаши два шарика лежат вплотную.
        Лицо унего страшно серьезное.
        —Ладно. Тывыиграл. — Ион ушел вдом вслед забратьями.
        Яподнял зеленый шарик, оглядел его совсех сторон. Какое счастье, чтоон наконец-то уменя наладони, станет частью моей коллекции. Этоужасно редкие шарики. Норадовался я недолго: возбуждение сникло, исмысл всего случившегося дошел доменя.
        Нетунас сестренки. Младенец невыжил. Ая — жухла.
        4
        Непрыгать
        —Сабрина, стобой все впорядке? — окликнул меня Эрик из-за офисного стола.
        —Да, — ответила я, стараясь приглушить голос. Вовсе я нев порядке. Только что расколотила кружку обетонную стену, потому что упустила свой шанс спасти утопающего. — Думала, осколков будет больше.
        Мыоба посмотрели накружку, стоявшую теперь настоле Эрика. Ручка отлетела исколот край, нобольше никакого ущерба. — Моямама однажды запустила чайником впотолок, такосколков было намного больше.
        Эрик внимательно присмотрелся ккружке:
        —Наверное, дело втом, какона врезалась встену. Подкаким углом.
        Мымолча обдумали эту мысль.
        —Тебе надо сейчас домой, — вдруг решил он. — Возьми отгул. Посмотри назатмение, всепронего только иговорят. Возвращайся впонедельник.
        —Ладно.
        Мойдом — крайний вряду коттедж натри спальни, гдея живу смоим мужем Эйданом итремя сыновьями. Эйдан работает вслужбе поддержки Eircom, ноу нас вдоме интернет так ине удается наладить. Мыженаты уже семь лет. Познакомились наИбице, насоревновании вночном клубе — ктобыстрее слижет сливочный крем сгруди незнакомца. Грудь была его, ая слизывала, имы выиграли. Ине сказать, чтобы дляменя это был такой уж странный поступок. Мнебыло девятнадцать, семь парочек выступали перед залом, гдесидели тысячи зрителей, мывыиграли бутылку текилы, распили ее напляже изанялись сексом. Странно былобы, еслибы нет. Тогда я совершенно незнала Эйдана, однако теперь онбы исам неузнал себя тогдашнего — нахального парня ссерьгой вухе исбритой бровью. Обамы изменились, конечно. Эйдан теперь нелюбит ходить напляж, говорит, песок всюду забивается. Ая теперь неем молочных продуктов.
        Япочти никогда небываю дома одна. Даже вспомнить немогу, когда такое было впоследний раз, чтобы вокруг нескакали дети, поминутно прося меня дать то исделать это. Водиночестве я незнаю, чемзаняться, ипросто сижу впустой кухне, оглядываюсь посторонам. Десять часов утра, день едва начался. Язаварила себе чай, чтобы чем-то заняться, нопить нестала. Вовремя остановилась, когда уже запихивала чайные пакетики вморозилку. Всевремя уменя так. Гора грязного белья игора глажки — нет, пусть подождут. Язаметила, чтоопять задержала дыхание, ипоспешила выдохнуть.
        Всевремя что-то остается несделанным. Столько дел, длякоторых втуго забитом дне так ине остается получаса. Теперь уменя есть время — целый свободный день — ноя незнаю, счего начать.
        Зазвонил мобильный, пробудив меня отсомнений: номер больницы, гдележит мой отец.
        —Алло? — сказала я ипочувствовала стеснение вгруди.
        —Привет, Сабрина, этоЛи. — Любимая сиделка моего отца. — Только что доставили пять коробок дляФергюса. Этоотвас?
        —Нет.
        —О! Видители, проблема втом, чтоувашего отца впалате маловато места. Яему их пока еще непоказывала, онитак илежат вприемной. Решила сначала поговорить свами, вдруг там что-то такое, чтоможет его расстроить.
        —Да,вы правы, спасибо. Небеспокойтесь, япрямо сейчас приеду заними, якакраз освободилась.
        Воттак всегда. Если выдастся уменя минута безработы идетей, еетутже заполнит папочка. Через полчаса я добралась добольницы. Коробки громоздились одна надругой вуглу приемной. Либыла права: впапиной комнатке онибы непоместились, и, хотя я поначалу несообразила, откуда они взялись, привиде коробок сразу все поняла иобозлилась. Этоте самые коробки спапиными вещами, которые я сама иукладывала после продажи его дома. Мама взяла их нахранение, атеперь они ей, видимо, надоели. Только почемуже она послала их сюда, ане прямомне?
        Впрошлом году упапы случился тяжелый инсульт, итеперь он живет вотделении дляхроников, гдеполучает профессиональный уход, какого я, сосвоими тремя ребятишками, емуникак немоглабы обеспечить. Чарли семь лет, Фергюсу пять, Алфи три иеще работа. Мама тоже насебя брать эти заботы нестала, ведь они давно вразводе, арасстались, ещекогда мне было пятнадцать. Правда, теперь уних отношения какникогда наладились, имне даже кажется, мама судовольствием навещает его раз вдве недели.
        Повсюду пишут, чтостресс неможет спровоцировать инсульт, нос папой это стряслось, какраз когда унего случились самые большие вего жизни неприятности, финансовый кризис здорово понему ударил. Онработал вкомпании, занимавшейся финансированием стартапов. Некоторое время он еще бился впоисках новых клиентов, пытался вернуть старых, нона его глазах рушились чужие жизни, ион чувствовал себя виноватым, аподелать ничего немог. Потом нашел себе новую работу — торговать автомобилями, надеялся наладить жизнь, нопока что толстел, давление росло, оннезанимался спортом, всевремя курил, много пил, вобщем, вседелал себе вовред. Яневрач, ноя знаю: онвел себя так из-за стресса, апотом унего случился удар.
        Егоречь трудно разобрать, ион пока сидит винвалидной коляске, ноучится ходить. Онсильно похудел ивыглядит другим человеком посравнению стем, каким был впоследние годы перед болезнью. После инсульта память унего нарушена, иэто сердит маму: онухитрился забыть все их споры иссоры, всемучения, свои проступки — аих напротяжении брака было немало. Ончист иблагоухает розами.
        —Онживет себе какни вчем небывало. Нечувствует себя виноватым, емунеза что извиняться, — возмущается мама. Она-то надеялась, чтоон доконца жизни будет терзаться виной, аон ей все испортил. Взял изабыл все. Но,хотя унее множество обид наФергюса доинсульта, онарегулярно приезжает кнему, иони воркуют, словно супруги, какими они хотелибы стать, данесмогли. Говорят ополитических новостях, осадоводстве, погоде, смене сезонов. Утешительная болтовня. Мнекажется, больше всего мама наэто исердится: чтотеперь он стал ей приятен. Этот добрый имягкий пожилой пациент — мужчина, закаким она моглабы оставаться замужем.
        Папа был серьезно болен, новсеже мы его непотеряли. Онжив, аутратили мы лишь часть его — туотчужденную, отдаленную, порой неприятную сторону, которая мешала нам его любить. То,что отталкивало внем многих. То,что хотело жить само посебе, ночтобы мы все были подрукой, наслучай если вдруг понадобимся. Теперь он вполне доволен жизнью, ладит смедсестрами, завел друзей, ия провожу сним гораздо больше времени, чемпрежде, каждое воскресенье приезжаю вместе сЭйданом имальчиками.
        Чтоименно он забыл, ачто сохранилось, выясняется лишь втот момент, когда я очем-то упоминаю ивижу ставшее уже знакомым выражение его лица: глаза туманятся, взгляд становится отсутствующим, онсверяет услышанное сворохом своих воспоминаний ивытаскивает пустышку: несошлось. Такчто понятно, почему нянечка Ли непонесла коробки прямо кнему: переизбыток вещей, которые он несумеет вспомнить, конечноже расстроит больного. Есть способы обходить такие моменты — яступаю мимо нацыпочках ипоскорее прочь, словно обэтом иречи небыло, илиже притворяюсь, будто это я все перепутала. Непотому, чтоэто расстраивает его — обычно обходится безособых драм, словно он ничего такого незаметил, — главным образом это огорчает меня.
        Коробок больше чем было, мнетак нетерпится, чтоя, недожидаясь, пока привезу их домой, прямо тут, вкоридоре больницы, поддеваю ключом скотч наверхней коробке ираздираю его. Отодвинув клапан коробки, заглядываю внутрь, ожидая увидеть фотоальбомы илисвадебные карточки. Что-нибудь сентиментальное, чтоуже некажется маме дорогим, а, напротив, возмущает ее сердце против мужа, который лишил ее всего этого. Разбитые мечты, нарушенные обещания.
        Ноя вижу папку срукописными страницами, знакомый отцовский почерк сзавитушками, какна записках, которые он давал мне вшколу, ина поздравительных открытках. Сверху написано: «Каталог марблс». Подпапкой — коробочки, банки, мешочки, что-то завернуто вупаковочную бумагу, что-то впузырчатую.
        Яначала приподнимать крышки. Вкаждой баночке икоробочке — нежнейшие краски, леденцово сияющее стекло. Ясмотрела навсе это богатство визумлении, потрясенная: никогда незнала, чтопапа коллекционирует марблс. Незнала, чтоон вних разбирается. Небудь каталог написан его почерком, ябы подумала, чтотут какая-то ошибка. Словно я открыла коробку — атам чья-то другая жизнь, неего.
        Открыв папку, ястала читать список, ион оказался совсем несентиментальным, какя ожидала.
        Всемешочки, бархатные исетчатые, ижестяные банки снабжены цветными этикетками иномерами, чтобы неперепутать, итакимиже цветами размечены рубрики каталога.
        Первый всписке — маленький бархатный мешочек счетырьмя шариками. Инвентарь именовал их «кровяниками», ав скобках — «камрадами». Открыв мешочек, яувидела шарики поменьше всех прочих ис разнообразными красными завитками. Папа чрезвычайно подробно их описал:
        Редкие кровяники отChristensen Agate спрозрачными красными завитками, коричневая просвечивающая граница набелом матовом фоне. Встречаются гораздо реже обычных кровяников.
        Вкубической коробке — ещекровяники, датированные 1935годом, откомпании Peltier Glass. Наклейка уних, чтологично, красная, ав каталоге они отнесены ктойже рубрике, чтоибархатный мешочек. Явзяла вруки несколько шариков, покатала, прислушиваясь клегкому их постукиванию друг одруга, аразум лихорадочно пытался найти объяснение тому, чтоя обнаружила. Этимешочки, банки, коробочки скрывали всебе изумительной красоты цвета, спирали, завитки, каждый оттенок так ипереливался, попав подлуч света. Явынула несколько шариков иподнесла их кокну, всматриваясь вовнутренние детали, пузыри, игру света. Такие маленькие итак сложно устроены — онименя околдовали. Япоспешно пролистала страницы каталога. Завитки латтичино, разделенные внутренние завитки, цельные внутренние завитки, опоясывающие завитки, плащ Иосифа, ленточные/невнутренние завитки, мятные завитки, опоясанные матовые, клэмброты, индийские, опоясанный латц, латц луковая кожица, ленточный латц — столько терминов, совершенно дляменя невнятных. Аеще более удивительно, чтонадругих страницах тогоже каталога отец вел учет цены каждого шарика последующим
категориям: размер, видеальном состоянии, впочти идеальном состоянии, вхорошем, впригодном дляколлекции. Выходит, этаскромная коробочка кровяников стоит от150 до250долларов.
        Всецены были приведены вамериканских долларах, какие-то шарики стоили пятьдесят долларов илисто, нодвухдюймовый ленточный латц оценивался в4500долларов видеальном состоянии, в2250 — впочти идеальном, в1250 — вхорошем ив 750долларов, если он пригоден дляколлекции. Какой шарик вкаком состоянии, яразобраться немогла, мнеони все казались идеальными — нитрещины, нискола, — ноих тут были многие сотни, каталог толщенный. Выходит, папа собрал коллекцию марблс ценой внемалые тысячи долларов.
        Нужно поразмыслить. Вокруг — звуки изапахи отделения дляхроников, онимгновенно вернули меня измагического мира марблс креальности. Ябеспокоилась, какотец будет платить зауход, ноесли он неошибся соценкой своей коллекции, товот его сбережения начерный день. Явсе время волновалась из-за медицинских счетов. Емувлюбой момент могли понадобиться операция, новые лекарства иликакие-нибудь процедуры. Курс лечения все время меняется, счета растут, аот денег, вырученных заего квартиру, мало что осталось после выплат позакладной ипогашения долгов. Мыипредставления неимели, вкакую яму он себя загнал.
        Почерк уотца безукоризненный, красивые, перетекающие друг вдруга строки, ниединой ошибки — наверное, случись описка, онбы вырвал страницу иначал сначала. Каталог составлялся слюбовью, внего вложено много времени истарания, исследований, знаний. Вотименно: этот каталог написан экспертом. Совсем другим человеком — нетем, ктоныне струдом водит ручкой побумаге, нои нетем, каким я знала отца. Егоединственным хобби, насколько я видела, было смотреть футбол иобсуждать матчи. Ярешила рассмотреть все содержимое коробок дома, неспеша. Джерри, привратник больницы, отнес их вмою машину. Нопрежде чем запечатать коробку, явсе-таки вытащила изнее мешочек скрасными шариками.
        Отец сидел вгостиной, пилчай исмотрел «Выгодную сделку». Онсмотрит это шоу каждый день: прото, каклюди отыскивают нарынке всякие редкости, апотом пытаются подороже продать их саукциона. Может быть, втаких вот мелочах исказывалось давным-давно его пристрастие коллекционера, ая пропустила все намеки. Вспомнила прокаталог иприкинула, невернутьсяли заним. Глядя нато, какотец пристально следит заростом цен наантикварные предметы, яподумала: может быть, онтакже точно помнит, чтотам унего вколлекции? Ноон заметил меня прежде, чемя приняла решение, ия пошла кнему, навстречу его улыбке. Сердце разрывается привиде того, какон радуется посетителям, — ине потому разрывается, чтоон тут заброшен, апотому, чтопрежде ему людей нетребовалось, разве что удавалось им что-то продать, атак они его раздражали, теперьже он жаждал общения ине мог дать ничего взамен.
        —Доброе утро.
        —Приятная неожиданность, — сказал он. — Тысегодня нена работе?
        —Эрик отпустил меня пораньше, — невдаваясь вподробности, ответила я. — Ипозвонила Ли.Сказала, дело срочное, тыустроил заговор исобираешься снова организовать побег.
        Онзасмеялся, потом глянул вниз, мненаруки, исмех замер. Вруках уменя мешочек скрасными шариками. Какая-то тень пробежала поего лицу. Никогда невидала уотца такого лица. Итакже быстро, какпоявилось, этовыражение исчезло, ион опять улыбнулся мне, снова ничего непомня.
        —Чтоэто утебя?
        Яраскрыла ладонь, показала ему красные шарики вмешочке.
        Онуставился наних неподвижно. Яждала хоть слова, ноничего. Ондаже мигать перестал.
        —Папа?
        Молчание.
        —Папа? — Свободной рукой я осторожно коснулась его локтя.
        —Да! — Онглянул наменя тревожно.
        Яраспустила шнурки мешочка ивысыпала шарики себе наладонь. Слегка их подвигала, ониперекатывались ичуть постукивали друг одруга.
        —Хочешь их подержать?
        Онопять уставился нашарики, очень пристально, какбудто пытался разгадать их тайну. Хотелабы я знать, чтотворится унего вголове. Тамслишком много? Тамвсе? Ничего? Знакомое ощущение. Яждала, чтонаего лице вновь промелькнет гримаса узнавания. Нонет. Только раздражение, недовольство — наверное, оттого, чтонеможет припомнить то, чтохотел. Яторопливо сунула шарики вкарман исменила тему, стараясь спрятать отнего собственное разочарование.
        Ноя видела это. Словно всполох пламени. Словно взмах крыла. Мгновенный блеск океана подсолнечным лучом. Краткий миг, ивсе исчезло, ноэто было. Когда он увидел эти шарики, намгновение он стал другим человеком — человеком снезнакомым мне лицом.
        5
        «Сбор слив»
        Ядома, уменя температура, единственный раз вжизни жалею отом, чтопришлось пропустить школу. Годнапролет я мечтал отаком дне, яненавижу школу. Влюбойбы другой день заболеть, ноне вэтот. Вчера были похороны — несовсем настоящие, безсвященника, ноу Мэтти есть приятель-гробовщик, итот выяснил, гдепохоронят нашу сестренку: водном гробу состарухой, которая только что умерла вбольнице. Когда мы пришли накладбище, семья старухи еще прощалась сней инам пришлось подождать. Мама радовалась, чтодевочку положили состарухой, ане состариком, вообще нес мужчиной — этастаруха сама была матерью ибабушкой, мама поговорила содной изее дочерей, ита обещала, чтоее мама присмотрит замалышкой. Потом дядя Джозеф итетя Шейла прочли несколько молитв. Мэтти немолился. Он,может быть, ине умеет, амама ислова изсебя выдавить немогла.
        Священник доэтого заходил кнам исоветовал маме нераздувать свое горе ине ходить намогилу. Мама наорала нанего, аМэтти вырвал унего изрук стакан бренди ивытолкал издому — Хэмиш ему помог, впервые вжизни они вчем-то оказались заодно. Явидел, каклюди косились намаму, когда мы шли накладбище, всевчерном, апрохожие смотрели так, словно мама рехнулась, словно сестрички ине было, разона несумела даже разок вздохнуть, когда родилась. Акушерка позволила маме подержать младенца, хотя это ине полагается. Мама держала девочку угруди целый час, акогда акушерка стала сердиться иотнимать трупик, вступился Хэмиш. Мэтти небыло, иХэмиш все сделал сам, забрал умамы изрук девочку ивышел сней накрыльцо. Онпоцеловал ее иотдал акушерке, ита унесла ее навсегда.
        —Вомне она была живая, — сказала мама священнику, имне кажется, емуэто непонравилось. Емувродебы противно было думать, чтовнутри женщины могло находиться что-то живое. Ноона поступила по-своему, попрощалась умогилы сосвоей дочкой. День был серый, холодный, дождь шел непереставая. Уменя ботинки промокли насквозь, сносками, ноги онемели. Потом я весь день чихал, носзаложило, абратья толкали меня, чтоб перестал храпеть, ивсю ночь меня бросало изжара вхолод, ято дрожал, топотел, мерз, когда потел, акогда дрожал, мневдруг становилось жарко. Икошмары: будто папа дерется сМэтти, аотец Мерфи орет наменя, что-то промертвых младенцев, исильно бьет, абратья украли мои шарики, амама вся вчерном ивоет отгоря. Ноэто уже было поправде.
        Ихотя мне кажется, будто кожа уменя горит ивсе вокруг плывет, янехочу звать маму. Лежу, ворочаюсь, порой плачу тихонько, потому что мне так плохо ивсе болит. Мама принесла мне утром вареное яйцо иположила мокрую тряпку налоб. Онапосидела сомной, всявчерном, живот еще неопал, икажется, будто младенец по-прежнему там. Онасмотрела прямо перед собой иничего неговорила. Немножко похоже нато, какой она была, когда умер папа, нои по-другому: напапу она сердилась, атеперь просто горюет.
        Обычно мама несидит наместе. Всевремя убирает, стирает подгузники Бобби, моет весь дом, вытряхивает коврики ипростыни, готовит, подает настол. Никогда неостанавливается, всевремя носится, мыпутаемся унее подногами, онараздвигает нас встороны коленями ибедрами, словно идет пополю, амы сорняки. Время отвремени она распрямляется, хватается заспину истонет — иснова заработу. Носейчас вдоме тихо, очень непривычно. Мывсегда орем, деремся, хохочем, болтаем, даже ночью, томалыш заплачет, томама ему что-то напевает илиМэтти возвращается пьяный, натыкается намебель ибранится. Яслышал то, чего никогда прежде неслышал: потрескивание полов, гудение труб, — нони звука отмамы. Этоменя испугало.
        Явылез изкровати, ноги дрожали иподгибались, словно я разучился ходить, налестнице мне пришлось цепляться заперила, ступеньки трещали подмоими босыми ногами, пока я спускался. Явышел вгостиную — этобыла маленькая комната взадней части дома, какбудто спохватились ипристроили впоследний момент. Мамы там небыло. Ив кухне небыло. Ив саду. Яснова заглянул вгостиную иуже повернул прочь, нотут заметил ее — черное платье вкресле, которое стояло вдальнем углу, обычно там Мэтти располагался. Онасидела так тихо, чтоя несразу иразглядел. Сидела исмотрела впустоту, глаза красные, какбудто совчерашнего дня так ине переставала плакать. Никогда невидел ее такой неподвижной. Ине помню, чтобы мы когда-нибудь оставались вдвоем, только она ия. Никогда мама небыла вот так совсем моей. Иот этого я занервничал — чтосказать маме, когда рядом никого нет, никто неуслышит, неувидит, нестанет меня дразнить, задирать, подначивать? Чтоя скажу маме сейчас, когда обращаюсь кней неза тем, чтобы утереть нос кому-то избратьев, нечтобы накого-то пожаловаться? Какя узнаю, правильноли я поступил, если рядом нет братьев — явсегда мог
догадаться поих лицам.
        Яхотел уже уйти, нотут вспомнил что-то, очем хотел спросить, испросить мог только наедине, пока никого больше небыло.
        —Привет, — сказаля.
        Онаоглянулась, словнобы сиспугом, потом улыбнулась:
        —Доброе утро, милый. Какголова? Хочешь еще попить?
        —Нет, спасибо.
        Онаснова улыбнулась.
        —Яхотел тебя кое очем спросить, если можно.
        Онапоманила меня ксебе, яподошел совсем близко иостановился, стал всмущении крутить пальцами.
        —Ну,что такое? — ласково поторопилаона.
        —Какты думаешь — онатеперь спапой?
        Онарастерялась — глаза снова наполнились слезами, слова недавались. Яподумал: будь тут ребята, ябы незадал такой глупый вопрос. Вотя взял иопять ее расстроил, аведь Мэтти велел нам остерегаться ине делать этого. Надо поскорее выпутаться, пока она незаорала наменя или, хуже того, нерасплакалась.
        —Язнаю, оннеее папа, ноон любил тебя, аты ее мама. Ион любил детей. Янеочень хорошо его помню, ноэто я помню. Егозеленые глаза, икак он все время возился снами. Играл вдогонялки. Боролся. Помню, какон смеялся. Онбыл худой, аруки большие. Другие папы сдетьми неиграют, вотпочему я знаю, чтоему нравилось возиться снами. Ядумаю, онатеперь нанебе, ион там присмотрит заней, такчто ты можешь занее неволноваться.
        —Ох,Фергюс, мойхороший! — сказала она ираспахнула мне объятия, аслезы так итекли. — Идисюда, маленький.
        Явошел вее распахнутые руки, иона так крепко обняла меня, чтоя почти перестал дышать, нобоялся сказать ей обэтом. Онараскачивала меня иприговаривала: «Моймальчик, моймальчик», много раз, такчто я подумал, может быть, явсе-таки сказал что-то правильное.
        Когда она меня отпустила, яспросил:
        —Можно еще вопрос?
        —Да, — кивнула мама.
        —Почему ты назвала ее Викторией?
        Снова ее лицо сморщилось отгоря, ноона справилась ссобой, даже улыбнулась.
        —Яникому обэтом неговорила.
        —Ой,прости.
        —Нет, дружок, всевпорядке, просто никто неспрашивал. Садись комне. Ятебе расскажу. — И,хотя я дляэтого уже слишком большой, язабрался кней наколени — полпопы накресле, половинка унее наколенях.
        —Сней я чувствовала себя по-другому. Живот другой. Ясказала Мэтти: яточно слива. Ион сказал: хорошо, назовем ее Слива.
        —Слива! — рассмеялсяя.
        Онакивнула иопять утерла слезы.
        —Тогда я вспомнила сад моей бабушки. Мыездили кней — я, Шейла иПэдди. Унее были яблони, груши, черная смородина идва сливовых дерева. Ялюбила сливы, потому что бабушка только оних иговорила. Мнекажется, онатолько оних идумала, чтоб они невзяли надней верх. — Мама рассмеялась, ия вторил ей, хотя непонял шутки. — Мнекажется, онасчитала эти деревья экзотичными, иони придавали экзотичности ей, хотя она была простая, самая простая женщина, ничем нелучше любого изнас. Онапекла пироги сосливами, ия любила ей помогать. Мыкаждый год попадали кней намой день рождения, такчто мой именинный пирог — сливовый.
        —Мм, — облизнулся я. — Никогда неел сливовый.
        —Иправда, — сказала она, словно удивившись. — Яникогда вам сливовый непекла. Восновном она выращивала опаловые сливы, нона них надежда плохая, потому что зимой снегири склевывают все почки. Онидочиста обдирали ветки, инаша бабушка сума сходила, гонялась заними посаду, размахивая скатертью. Иногда она заставляла нас целый день стоять поддеревьями иотгонять птиц. Я,Шейла иПэдди торчали там вместо пугал.
        Ярассмеялся, представив себе эту картину.
        —«Опал» она больше всего берегла, потому что этот сорт дает самые вкусные плоды ибольшие, почти вдвое больше других, нои из-за «Опала» она так злилась, даиурожай это дерево давало невсякий год. Ябольше любила другое дерево, «Викторию». Онопоменьше, зато плодоносило каждый год, иснегири его нетрогали. — Мама отвернулась, ееулыбка угасла. — Теперь ты знаешь.
        —Аеще есть игра вмарблс, которая называется «Сбор слив», — сказаля.
        —Воткак? — переспросила она. — Утебя найдется игра вмарблс налюбой случай. — Одним пальцем она пощекотала меня вчувствительном местечке, ия захихикал.
        —Хочешь сыграть?
        —Почемубы инет? — откликнулась она исама удивилась.
        Ауж я изумился так, чтовихрем взлетел наверх, зашариками, примчался обратно, аона так исидела вкресле, задумавшись. Ястал раскладывать шарики, находу объясняя правила.
        Рисовать наполу нельзя, поэтому линию я обозначил шнурком ивыложил вряд шарики, соблюдая расстояние между каждыми двумя шариками — шириной вдва шарика. Потом положил прыгалку, обозначив линию надругом конце комнаты. Нужно встать налинию ипо очереди пулять поряду шариков.
        —Этосливы, — сказал я, указывая наряд шариков. Ябыл внесебя отволнения — мама целиком принадлежит мне, слушает меня, старается понять, чтоя толкую ей промарблс, может быть, даже сыграет сомной, иникто ее сейчас уменя неотнимает. Уменя все болячки разом прошли, такя увлекся, хорошобы иона просвои беды забыла. — Нужно целить битком всливу: сумеешь выбить сливу — забираешь ее себе.
        Оназасмеялась:
        —Дурацкая забава, Фергюс. — Ивсеже стала пулять, ией было весело, онахмурилась, промахнувшись, ирадовалась, когда выигрывала. Никогда невидел, чтобы мама играла вот так, чтобы она потрясала ввосторге кулаками, выбив очко. Лучшие минуты сней завсю мою жизнь. Когда задверью послышались голоса, крики, переругивание вернувшихся изшколы братьев, ябегом подобрал рассыпанные пополу шарики.
        —Ступай-ка обратно впостель! — Онавзъерошила мне волосы иушла вкухню.
        Яникому нерассказывал прото, очем мы говорили смамой, ипро нашу игру вмарблс нерассказывал. Пусть это останется только длянас двоих.
        Ичерез неделю, когда мама сняла траур испекла нам насладкое сливовый пирог, янестал никому объяснять, почему сливовый. Кое-чему я научился, пока тайком носил вкарманах шарики, наслучай если отец Мерфи снова запрет меня вкладовке, икогда ходил поночам сХэмишем играть, притворяясь неуклюжим новичком: яузнал, что, если умеешь хранить секреты, тебя так просто невозьмешь.
        6
        Ненырять
        Вернувшись домой — утро все еще длилось, — ясгрузила папины коробки посреди гостиной иотделила две знакомые, стеми важными вещами исентиментальными сувенирами, чтомы хранили. Ихя отодвинула всторону, чтобы добраться длятрех новых. Загадка: мысмамой разбирали папину квартиру, каждый закуток, ноэтих коробок я невидела. Заварив себе свежего чая, япринялась распаковывать ту коробку, которую уже успела вскрыть. Лучше продолжать стого самого места, накотором остановилась. Такстранно — много свободных часов наедине ссобой. Трое мальчишек небудут дергать меня поминутно, ине нужно следить затем, какстарики переплывают изконца вконец бассейн. Очень осторожно, неторопясь, яначинала вникать вотцовский инвентарь.
        Внутренние завитки — «латтичино», разделенные, ленточные, завитки «плащ Иосифа». Явынимаю шарик зашариком ивыкладываю их рядом скоробками, сижу наполу, точно один измоих сыновей сосвоими машинками. Утыкаюсь вних лицом, всматриваясь вглубину, сравнивая исопоставляя. Дивлюсь цветам иразнообразию, одни шарики изнутри затуманены, другие прозрачны, третьи словно удерживают внутри радугу илиже маленький, мгновенно застывший ураган. Есть одноцветные, безвсяких завитков. Хотя все они рассортированы подразными незнакомыми мне названиями, япока что толком невижу отличий, аглавное — сходства. Каждый шарик кажется мне уникальным, нужно раскладывать их очень аккуратно, чтобы неперепутать.
        Отописаний вкаталоге ум заходит заразум — какой тут завиток, крыжовенный, карамельный или«кастард». Где«пляжный песок» смятой, агде сослюдой. Нопапа-то разбирался, онкаждый шарик знал. Слюда иокалина, прозрачные иматовые, иные так сложно устроены, будто внутри заключена целая вселенная, другие одного чистого цвета досамой сердцевины. Темные, яркие, дивные, завораживающие — онсобрал ихвсе.
        Апотом я наткнулась накоробку, откоторой меня разобрал смех. Папа, ненавидевший любую живность инастрого запретивший мне заводить любимца, собрал полный набор «сульфидов» — прозрачных шариков сфигурками животных внутри, свой собственный зоопарк внутри маленьких стеклянных шариков. Тутисобаки, икошки, белки иптицы, даже слон есть. Больше всех мне приглянулся прозрачный шарик сангелом. Ядолго держала его наладони. Рассматривала совсех сторон, давпока отдых усталой спине. Пыталась понять, чтоже я такое обнаружила, когда, вкакой части илистороне своей жизни он был коллекционером. Может быть, когда мы смамой уезжали, онмахал нам вслед иубегал вдом ксвоим стеклянным зверюшкам? Возился сними, обустраивая свой приватный мир. Илиэто было еще домоего рождения? Илинамного позже, когда они смамой уже развелись, онспасался отодиночества этим новым увлечением?
        Попалась маленькая пустая коробка отрозничного магазина компании Akro Agate, папа, какни странно, оценил ее в400 —700долларов причем пустую, поскольку вкаталоге неупоминается содержимое. Аеще стеклянная бутылочка сшариком внутри, «бутылка Кодда», за2100долларов. Похоже, папа коллекционировал нетолько шарики, нои подарочные упаковки, надеясь, видимо, потом отыскать инедостающие элементы, сложить воедино картинку. Мнестало горько занего: теперь уже ничего несложится, этишарики год пролежали вкоробках, аон даже неспрашивал оних, забыл.
        Явыкладывала шарики вряд, смотрела, какони катаются, какцвета переливаются внутри, словно вкалейдоскопе. Акогда весь ковер допоследнего дюйма оказался покрыт ими, явыпрямила спину, такчто позвоночник щелкнул, итак исидела, незная, какбыть дальше. Прятать их снова нехотелось, таккрасиво они поблескивали наполу, точно армия изледенцов.
        Яснова взялась закаталог ипопыталась самостоятельно опознавать сего помощью шарики, играла сама ссобой втакую игру ипо ходу ее заметила, чтоневсе, перечисленное вкаталоге, лежит передо мной наполу.
        Пошарив еще раз вкоробке, яубедилась, чтоона пуста, остались только мешочки икоробочки, которые сами посебе представляли коллекционный интерес, хотя вних ничего небыло. Ясорвала крышку стретьей коробки изаглянула внутрь, ноувидела старые газеты иброшюры, ане сокровища изпещеры Али-Бабы, которые обрела впервых двух.
        Дважды тщательно все перепроверив, ямогла уже суверенностью сказать, чтодвух предметов изкаталога недостает. Онидолжны быть скруглыми наклейками, желтой ибирюзовой. Первый — фирменная коробка отAkro Agate примерно 1930года, оригинальный набор образцов, который носили присебе коммивояжеры, 25 шариков. Отец проставил вкаталоге цену 7500 —12500долларов. Второй отсутствующий предмет — «Лучшие луны мира» откомпании Christensen Agate. Тоже оригинальная упаковка с250 шариками, цена — 4000 —7000долларов. Пропали два самых дорогих предмета изколлекции.
        Ясидела воцепенелом молчании. Потом только заметила, чтозадержала дыхание идавно пора выдохнуть.
        Папа мог их, конечно, исам продать. Разон позаботился оценить коллекцию, тоимело смысл продавать начиная ссамых дорогих. Унего было совсем плохо сденьгами, этомы все знали, наверное, емупришлось расстаться слюбимыми шариками, чтобы продержаться наплаву. Ивсеже странно: унего все так аккуратно записано, внесено вкаталог. Неужели он несделалбы пометку отом, чтопродал? Пожалуй, онбы исчет сохранил. Дваотсутствующих предмета значатся горделиво вего каталоге, наравных правах совсем прочим, чтолежит передо мной наполу.
        Сначала я была ошеломлена. Потом обозлилась: почему мама никогда мне проэто нерассказывала? Все, чтопапа так любил, попросту сложили вкоробки ипозабыли. Янепомнила, чтобы упапы когда-нибудь были шарики, ноэто незначило, чтоих небыло: онбольшой любитель хранить свои секреты присебе. Вспоминая, каким он был доинсульта, явижу костюмы втонкую полоску да сигаретный дым, яслышу разговоры офондовых рынках, обэкономике, подъеме ипадении акций назолото инефть, порадио ителевизору — только политические новости ифутбол. Нигде вмоих залежах воспоминаний нет разноцветных шариков, ия струдом могу совместить эту коллекцию, собравшего ее внимательного человека имужчину, рядом скоторым, какмне представлялось, яросла.
        Апотом мелькнула мысль: может быть, онивовсе ине папины. Онмог их унаследовать. Егоотец умер, когда папа был еще маленьким, аего отчим Мэтти еще жив, новсе, чтоя знаю оМэтти, убеждает: онбы нестал возиться сшариками ине сумелбы так тщательно составить каталог. Может быть, онидостались папе отродного отца илиот дяди Джозефа, аотец поручил кому-то их оценить исоставить каталог. Единственное, вчем я могу быть уверена: каталог написан его рукой. Всеостальное — загадка.
        Ноесть человек, который может мне помочь. Яподнялась, нашла телефонную трубку ипозвонила маме.
        —Янезнала, чтоупапы есть коллекция марблс, — сказала я сходу, стараясь невпадать вобвиняющийтон.
        Молчание. Потом:
        —Тыочем?
        —Почему я обэтом незнала?
        Онанегромко рассмеялась:
        —Онсобирает шарики? Какмило. Лишьбы его это радовало, Сабрина.
        —Нет. Сейчас он ничего несобирает. Янашла их вкоробках, которые ты сегодня отослала вбольницу. — Вотобвиняющий тон ипрорвался.
        —О! — Тяжелый вздох.
        —Мыдоговорились, чтоты будешь хранить их. Почему ты вдруг отослала их вбольницу?
        Пусть шарики оказались дляменя полной неожиданностью, содержимое других коробок я узнала — тесамые вещи, которые мы сложили вкоробки перед тем, каквыставить его квартиру напродажу. Меня досих грызет совесть зато, чтомы ее продали, нонам требовались большие деньги нареабилитацию. Мыпостарались сохранить все дорогие дляотца сувениры, счастливую футбольную форму, фотографии, ещекакие-то штучки, явсе это держу всарае назаднем дворе, больше мне хранить их негде. То,что непоместилось уменя, забрала мама.
        —Сабрина, яготова была хранить его коробки, ноМикки Флэнаган предложил держать их усебя, ия все отправилаему.
        —Микки Флэнаган, юрисконсульт, забрал папины личные вещи? — возмутиласья.
        —Онже непосторонний человек. Онпочти что друг. Много лет консультировал Фергюса. Ониразвод наш провел. Тыже знаешь, онуговаривал Фергюса добиваться опеки надтобой. Тебе было пятнадцать, какбы Фергюс справился спятнадцатилетней девочкой? Тыисама-то ссобой несправлялась. Микки предложил взять вещи Фергюса, унего полно места, ктомуже он занимается его страховкой исчетами.
        Япочувствовала, какнарастает вомне гнев.
        —Зналабы я, чтопапины личные вещи достанутся адвокату, лучше держалабы их усебя.
        —Конечно. Нотыже сказала, чтобольше ничего непомещается.
        Иэто ведь правда. Мнесобственную обувь негде поставить. Эйдан шутит, дескать, емуприходится выходить издому, чтобы сменить мнение.
        —Такпочемуже Микки отослал сегодня утром эти коробки вбольницу?
        —Потому что Микки нужно было отних избавиться, ия сказала ему, чтотам дляних самое место. Нехотела, чтобы они загромождали твой домик. Печальная история насамом деле: сынМикки лишился дома ивместе сженой идетьми переезжает кМикки. Онизабрали всю свою мебель, еепридется составить вгараже Микки, ион говорит, чтовещи Фергюса больше усебя держать неможет. Этоведь Фергюса — пусть сам ирешает, чтосними делать. Онвполне может решать, тыже знаешь. Ядумала, онбудет рад, — добавила она мягко, безсомнения, слыша мое недовольство. Подумай, какон будет перебирать все, чтолежит вкоробках, пустится ввоспоминания.
        Яопять почувствовала, чтозадерживаю дыхание. Выдохнула.
        —Тыобсудила сврачами, полезноли ему пускаться ввоспоминания?
        —О! — спохватилась она. — Нет, необсуждала, я… обоже! Сним все впорядке, дорогая?
        Тревога ее была искренней.
        —Да,я добралась доних первой.
        —Мнетак жаль, Сабрина, янеподумала, чтоэто может навредить. Итебе нехотела говорить, тыбы все забрала изабила свой дом совершенно тебе ненужными вещами и, каквсегда, взялабы насебя слишком много, когда вэтом нет никакой необходимости. Утебя итак полна коробочка.
        Да,да, всеэто правда.
        Ия немогла винить маму зато, чтоей хотелось избавиться отпапиных вещей: забота онем вот уже пятнадцать лет какне входит вее обязанности. Иконечно, онахлопотала омоемже благе, нехотела нагружать меня еще иэтим.
        —Такты знала проколлекцию шариков? — уточнилая.
        —Охуж этот человек! — вернулась ее обида надругого Фергюса. Напрежнего Фергюса. Былого Фергюса. — Отыскалась среди прочего — коллекция хлама конечноже? Мнекажется, честное слово, онвсе подбирал. Помнишь, сколько мы разбирали кладовку перед продажей квартиры? Каждый день он приносил домой пакетики горчицы имайонеза изтех кафе, гдеобедал. Япросила его прекратить. По-моему, этоуже расстройство. Знаешь, говорят, люди, склонные делать такие запасы, имеют какие-то эмоциональные проблемы. Оницепляются завсе, чтоим удалось накопить, боятся отпустить.
        Ееречь продолжается бесконечно, япропускаю девяносто процентов сказанного мимо ушей, включая ее манеру отзываться оботце исключительно впрошедшем времени, како покойнике. Тотчеловек, кого она знала, ивправду умер. Тот, кого она раз вдве недели навещает вбольнице, вполне ей подуше.
        —Однажды мы поссорились из-за шарика, — донесся доменя обиженный голос.
        Неттакого повода, покоторому онибы хоть раз вжизни непоругались.
        —Вчем было дело?
        —Неприпомню, — чересчур поспешно ответилаона.
        —Нопро коллекцию ты ничего незнала?
        —Откуда мне было знать?
        —Тыбыла заним замужем. Ктомуже, разя неупаковывала эти шарики, значит, ихсложилаты.
        —Умоляю тебя, яуже пятнадцать лет незамужем заним ине могу отвечать зато, чтоон делал потом, даиза то, чтоон делал вбраке, насамом-то деле, — рассердиласьона.
        Тутуж я совсем растерялась.
        —Кое-чего вколлекции недостает, — сказала я, глядя навсе богатство, рассыпанное передо мной пополу.
        Ичем больше я думала надтем, какони хранились упапиного адвоката, темболее укреплялось вомне подозрение. Мисс Марпл — дело омарблс.
        —Яненамекаю, будто Микки Флэнаган украл их, — намекнула я. — Может быть, папа их как-то потерял.
        —Чего нехватает? — сискренней тревогой спросила она. Разводилась она снедоумком, нотому приятному мужчине вреабилитационном центре никто несмеет причинять ущерб.
        —Часть коллекции шариков.
        —Онлишился шариков? — Мама хохочет, ноя вэтом неучаствую. Потом, отдышавшись, онаговорит: — Знаешь, дорогая, твой папа едвали когда-нибудь мог иметь дело сшариками, наверное, этоошибка, онинепапины илиМикки вовсе отдал нете коробки. Давай я ему позвоню?
        —Нет, — отвечаю я вполном недоумении. Смотрю напол, вижу страницы, исписанные отцовским почерком, полный каталог этих шариков, амама, похоже, действительно ничего оних незнает.
        —Шарики точно его, ипропали самые ценные.
        —Поего собственным прикидкам, разумеется.
        —Незнаю, ктопроводил оценку, ноздесь есть исертификаты. Шарики подлинные. Напропавшие шарики сертификатов нет. Если верить каталогу, один изэтих предметов стоит додвенадцати тысяч долларов.
        —Что? — задохнулась она. — Двенадцать тысяч зашарики?
        —Закоробочку шариков, — усмехнуласья.
        —Неудивительно, чтоон разорился. Апри разводе они небыли включены всостав подлежащего разделу имущества.
        —Может быть, тогда он еще неначал их собирать, — заметила я негромко.
        Номама продолжала свое, будто я ничего ине говорила, вее голове уже сложилась целая теория заговора, ноодин вопрос так иостается безответа. Янеупаковывала эти шарики вкоробки, иона проних ничего незнала, нокаким-то образом они соединились состальным папиным имуществом.
        Явзяла унее телефон Микки ина том закончила наш разговор.
        Шарики полностью покрывают пол комнаты. Онипрекрасны, сверкают наковре, словно полуночные звезды.
        Вдоме тихо, только голова моя гудит. Яподняла спола тот набор шариков, который значился вкаталоге первым. Такоробочка кровяников, которую я показала папе, — вкаталоге они называются «камрады».
        Ядоблеска натерла их, словно извиняясь зато, чтоникогда прежде оних неслышала.
        Яумею помнить олюдях то, чтоони сами забыли, итеперь я знаю опапе кое-что важное, чтоон сам забыл. Есть вещи, которые мы хотим забыть, есть, которые забыть неможем, вещи, окоторых мы непомним, чтозабыли, пока невспомним. Новот новая категория. Есть вещи, которые мыбы нив коем случае нехотели забыть, — икаждому нужен кто-то, ктобудет навсякий случай помнить занего.
        7
        «Загони лису»
        Мневелено было присматривать заБобби. Именно так мама сказала уходя, обычным своим грозным тоном: «Смотри заним воба, понял? Глаз. Снего. Не.Спускай». Ина каждом слове она тыкала меня вгрудь сухим, потрескавшимся пальцем.
        Япообещал. Честно-пречестно. Когда мама вот так натебя смотрит, тыизовсех сил стараешься сделать то, чтоона велит.
        Нопотом я отвлекся.
        Почему-то мама доверяла мне смотреть заБобби. Может быть, из-за того разговора проВикторию, который был унас, только унас двоих, пока все остальные сидели вшколе, ипотом мы еще сыграли вместе вмарблс. Мнекажется, стех пор мама стала обращаться сомной иначе. Может, инет, может, этовсе мое воображение илиэто я стал смотреть нанее по-другому. Никогда раньше невидел, чтобы она так играла — смалышами иногда, ночтобы вот так, наполу, задрав юбку, упираясь коленями вковер. Мнекажется, Хэмиш тоже заметил перемену. Хэмиш все подмечает, ине потомули он теперь немного меня зауважал, ведь мама стала гораздо больше мне поручать, затрещин мне достается куда меньше обычного. Илиона стала такой, потому что скорбит. «Скорбит» — таквыражается священник. Может быть, сомной тоже это было, когда умер папа, ноя ничего непомню. Илиэто бывает только увзрослых.
        Мама теперь ненавидит священника. После того, чтоон сказал ей, когда умерла Виктория иМэтти сХэмишем вытолкали его издома. Ноона всеравно ходит кмессе, говорит, неходить грешно. Онатаскает нас вцерковь наГардинер-стрит кдесяти часам каждое воскресенье иобязательно наряжает. Онаприглаживает мне волосы, смачивая их слюной, ячувствую запах ее плевка усебя налбу. Воскресное утро пахнет слюнями иладаном. Мывсегда садимся втретьем ряду, семьи обычно занимают каждый раз одни итеже места. Мама говорит, месса — единственное время, когда ее оставляют впокое, такчто нам всем лучше заткнуться. Даже Мэтти ходит кмессе, хотя ивоняет вчерашней выпивкой икачается насиденье, словно все еще пьян. Намессе мы всегда молчим, ещебы: впервое запомнившееся мне посещение церкви мама ткнула пальцем всторону Иисуса, висевшего накресте, — кровь течет полбу, изрук иступней торчат гвозди — исказала: «Только пикни, только осрами меня тут, ис тобой будет тоже самое». Яей поверил. Мывсе ей верим. Даже Бобби сидит тихо. Сидит исжимает вруках молочную бутылочку, асвященник знай себе талдычит, голос его отражается отвысоченного
свода. Бобби смотрит навсе эти изображения кругом постенам, гдепочти нагого человека терзают четырнадцатью разными пытками, ипрекрасно понимает, чтотут незабалуешь.
        Мама ушла вшколу кЭнгюсу. Унего неприятности: попался натом, чтосожрал все облатки, остававшиеся после мессы, — онслужит валтаре, ион съел их подчистую, несколько сот штук. Когда его спросили, нехочетли он что-нибудь сказать поэтому поводу, онпопросил пить, потому что целая куча облаток прилипла унего кнёбу. «Ворту было сухо, какв аду», — шепнул он нам ночью впостели, имы так хохотали, чуть неуписались. Энгюсу нравится прислуживать валтаре, емузаэто платят, особенно напохоронах, онсидит вклассе, асвященник проходит заокном ипоказывает ему, куда он требуется: большой палец вверх иливниз. Если вверх, тонапохороны, итам платят больше. Ана свадьбе меньше. Никто нехочет прислуживать священнику насвадьбе.
        Дункан помогает вмясной лавке уМэтти, ощипывает кур ииндеек — наказан зато, чтосмошенничал наэкзаменах. Говорит, чтохочет бросить школу, какХэмиш, номама неразрешает. Онаговорит, оннетакой умный, какХэмиш, хотя вчем тут смысл? Я-то думал, ктоумнее, тотучится лучше, атупым заканчивать школу нестоит.
        Томми играл водворе вфутбол, такчто смотреть заБобби выпало мне. Воттолько я плохо смотрел заним. Нодаже Господь Бог несумелбы углядеть заТомми — этокакой-то ураган, никогда неостанавливается.
        Пока он играл наполу споездом, ядостал новую игру «Загони лису», которую мне подарили наодиннадцатилетие. Игра откомпании Cairo Novelty, лиса — матовый шарик, агончие — черно-белые завитки. Янезаметил, какБобби схватил лису, ноон вдруг замер икраешком глаза стал коситься наменя. Яобернулся иувидел, чтоон уже подносит корту матовый шарик. Тащит его врот, асам смотрит наменя искоса, нахально, голубые глаза блестят, чтоугодно готов сделать, лишьбы меня достать, даже задохнуться насмерть.
        —Бобби, стой! — заораля.
        Онулыбнулся, очень довольный, чтоя так разволновался. Иподнял руку еще ближе корту.
        —Нет! — Япрыгнул кнему, ион пустился бежать, быстрый маленький засранец, неугонишься — вродебы пухлячок, мускулов нет, анесется соскоростью сто миль вчас, лавирует между стульями, ныряет подних, выскакивает. Наконец я загнал его вугол иостановился. Шарик уже прямо уегогуб.
        Онхихикнул.
        —Бобби, послушай, — отдыхиваюсь я. — Если сунешь его врот, подавишься иумрешь, понял? Бобби небудет. Бобби сдохнет, нахрен!
        Онвсе смеется. Радмоему страху. Рад, чтовзял надо мной верх.
        —Бобби… — грозно повторяю я имедленно придвигаюсь, готовый сразуже прыгнуть. — Отдай мне шарик…
        Онсунул его врот, ия набросился нанего, сжал круглые щеки, пытаясь вытолкнуть шарик наружу. Иногда он просто держит защекой то, чтоподобрал — камешки, улиток, гвозди, всякую грязь, сует врот нахранение, апотом выплевывает. Ношарик непрощупывается, щеки скользкие, кожа, слюна, сопли подтекают износа. Онначинает давиться, ия силой раскрываю ему рот — тампусто. Маленькие молочные зубки иподатливый красный язык — больше ничего.
        —Черт! — шепчуя.
        —Селт! — повторяетон.
        —ХЭМИШ! — оруя вовсю глотку. Хэмиш должен был пойти вгород работать илиискать работу иличем там Хэмиш занимается теперь, когда больше неучится вшколе, ноя слышал, какон вернулся домой, хлопнул дверью ипротопал наверх, внашу общую комнату. — ХЭЭЭЭМИШ! — завываю я. — Онсъел лису! Бобби проглотил лису!
        Бобби таращится наменя, испуганный моим криком, мойстрах передается ему, того гляди, заревет. Ноэто меня сейчас меньше всего беспокоит.
        Ботинки Хэмиша громко простучали полестнице, онворвался кнам:
        —Чтостряслось?
        —Бобби проглотил лису.
        Сначала Хэмиш удивился, нопотом увидел настоле игру исообразил. Ондвинулся кБобби, итот совсем уж надумал зареветь. Дернулся удрать, ноя его перехватил, иБобби завизжал свиньей.
        —Когда?
        —Толькочто.
        Хэмиш подхватил Бобби иперевернул его вверх ногами, потряс, словно вытряхивая монеты изего карманов, — явидел, какон это проделывал смалышней. Бобби засмеялся.
        Хэмиш снова поставил его наноги ираскрыл ему рот, засунул пальцы поглубже. Бобби широко распахнул глаза, иего вырвало противно воняющей кашей.
        —Онтут? — спросил Хэмиш, ия несразу понял, очем он, пока он сам неопустился наколени ине порылся вблевотине впоисках шарика.
        Прежде чем Бобби успел разрыдаться, Хэмиш снова его схватил истал щекотать итрясти, тыкать пальцем ему вребра иживот. Бобби опять захихикал, хотя отнего все еще воняло рвотой, попытался вывернуться из-под руки: думал, этотакая игра, амы сХэмишем сума сходили.
        —Тыуверен, чтоон проглотил?
        Якивнул иподумал: сейчас он именя вверх ногами перевернет.
        —Мама меня убьет, — сказал я, слыша, какстучит мое сердце.
        —Неубьет, — сказал он неслишком убедительно, ему-точто.
        —Онамне говорила неиграть вшарики, если Бобби тут крутится: онвечно их тянет врот.
        —А! Нутогда, наверное, ивправду убьет.
        Мнепредставляется Иисус накресте, руки пробиты гвоздями. Неужели никто никогда неинтересовался, неМарияли его пригвоздила? Быть может, главное чудо нев том, чтоМария ухитрилась забеременеть, невидавши мужика, ав том, чтоона прибила сына ккресту иосталась вроде какни причем. Если меня вконце концов распнут накресте, всепервым делом заподозрят маму. Иона меня через четырнадцать стояний крестного пути прогонять нестанет, сразу перейдет кделу.
        —Свиду он впорядке, — сказал Хэмиш. Бобби надоело, чтомы его совсех сторон изучаем, ион снова уселся играть споездом.
        —Да,нопридется ей сказать, — ответил я, сердце так истучало, меня пробирала дрожь. Терновый венец наголове, ладони пробиты гвоздями, пахкое-как закутан тряпкой, соски наружу. Иведь она сделает это напоказ, какИисуса распяли нагоре, чтобы все видели, — может быть, вшкольном дворе илина стене заприлавком вмясной лавке. Подвесит меня наогромный крюк, накотором коровьи туши вешают, икаждый, ктозайдет ввоскресенье купить отбивную, увидит: вотон, мальчишка, недосмотревший забратиком. Двесвиные, пожалуйста.
        —Необязательно говорить ей, — преспокойно заявил Хэмиш ипринес скухни тряпку. — Вот, убери его дерьмо.
        Явытер.
        —Аесли лиса застрянет унего внутри? Ион перестанет дышать?
        Хэмиш обдумал мой вопрос. Мыоба смотрели, какБобби играет. Светловолосый, белокожий пухлячок снова иснова устраивал аварию, сталкивая поезд сножкой стола, ичто-то приговаривал по-своему — язык непомещался унего ворту, ислова он выговаривал нечетко.
        —Слушай, ейговорить нельзя, — постановил наконец Хэмиш. Тонунего совсем взрослый, уверенный. — После того каквышло сВикторией, она… — Емунет надобности уточнять, какмама поступит, мысним оба нераз видали, начто мама способна, такчто догадываемся.
        —Чтоже мне делать? — спрашиваюя.
        Наверное, дело втом, какя спросил. Ясам слышал жалобные младенческие нотки всвоем голосе, обычно Хэмиш злится иноровит выбить изменя нытье, нотут он смягчился:
        —Непереживай, явсе улажу.
        —Как?
        —Ну,раз шарик внего попал, выйти он может только одним путем. Будем проверять его подгузник.
        Явужасе уставился нанего, аХэмиш засмеялся: смех унего густой из-за курения, почти каку Мэтти, хотя ему всего шестнадцать, аМэтти старая развалина.
        —Какже заставить его выйти? — спросил я, следуя попятам забратом, словно собачонка.
        Оноткрыл холодильник, просмотрел содержимое изакрыл, ничего ненайдя. Побарабанил пальцами покухонному столику, оглядел тесную кухоньку, видно было, какон думает, какработает наполную его мозг. Ячуть неусрался, ноХэмиш всвоей стихии. Онобожает проблемы, оннастолько их любит, чтоимою проблему готов сделать своей. Емунравится искать выход, нравится, чтоотсчет уже пошел и, если ничего непридумать, очень скоро наша жизнь превратится вад. Чаще всего ему неудается найти решение: пытаясь как-то вывернуться, онтолько еще хуже все запутывает. Нотаков Хэмиш, ибольше мне сейчас никто непоможет. Отменя толку, чтобыку оттитек, такон мне исказал.
        Взгляд Хэмиша остановился натолько что испеченном ржаном каравае: мама положила его остывать наподносе, накрыв клетчатой красно-белой скатеркой. Только этим утром испекла, домвесь пропитан вкусным ароматом.
        —Мама невелела его трогать.
        —Аеще она сказала глаз неспускать сБобби.
        Этоправда. Снова нервная дрожь вжелудке, видение тернового венца наголове икак я несу подлинной улице крест — хотя мама, наверное, предпочтет нагрузить меня ворохом грязного белья. Этоее крест, твердит она постоянно. Стирка ишесть пацанов.
        —Наслучай если хлеб неподействует, — добавил Хэмиш ивытащил изшкапчика бутылку касторового масла, приготовил ложку. — Давай, Бобби, — пропел он, вертя караваем уБобби перед носом. Глаза уБобби загорелись.
        Прошел час, ядважды переменил подгузник — вжизни невидал такого жидкого дерьма, — алисы нет какнет.
        —Тебе-таки удалось загнать лису вловушку, да, малыш? — обращается Хэмиш кБобби ихохочет истерически.
        Онсунул Бобби еще кусок хлеба иложку касторки. Бобби говорит: «Нет». Ион прав, яего заэто винить нестану. Ядаже, пожалуй, рад, яуже полокоть взакаканных махровых тряпках, буквально. Незнаю, какмама их стирает, я-то вскипятил воду идолго их вымачивал, кактолько мог, руки обжег, иеще тер одним концом одругой, чтобы пятна отошли, ноничего неполучилось. Ивсе равно мне полегче, чемХэмишу, который сначала разгребает все дерьмо ножом, прежде чем вручить мне подгузник. Небудь я втаком ужасе, чтомама придет иувидит — хлеб истребили, ав кишках ее драгоценного малютки застрял мраморный шарик, — ябы тоже смеялся вместе сХэмишем.
        Хэмиш проверял третий грязный подгузник, итут вдвери заскрежетал ключ. Мама вернулась, мнеконец. Сердце глухо забилось, глотку перехватило так, словно ивпрямь смерть пришла.
        —Скорее! — шепнул я, иХэмиш быстрее заработал ножом.
        Входная дверь распахнулась. Хэмиш удрал через заднюю дверь, амама сЭнгюсом уставились наБобби, голого ниже пояса, который кувыркался наполу, сшибая жирными ножками все, чтоподвернется.
        —Всевпорядке? — спросила мама, входя.
        Энгюс шел заней попятам, притихший, одна щека красная, должно быть, отпощечины, руки вкарманах, плечи поникли, сразу видно, здорово она ему влепила. Братец покосился наменя сподозрением. Хэмиш назаднем дворе проверял очередную порцию дерьма — покрайней мере, янадеялся, чтоон там, хотя отчасти подозревал, чтоон уже несется через калитку впроулок, предоставив мне самому разбираться сэтим дерьмом.
        Налице Энгюса расплывается ухмылка: ондогадался, чтоуменя рыльце впушку, наверное, видуменя виноватый. Онсчастлив будет, если ия начем-нибудь попадусь. Пусть имне влетит, аот него мама хоть навремя отстанет. Онухмыляется все шире.
        —Чтонатворил, Клоп?
        —Чтосним? — спрашивает мама, глядя наБобби, который никак неперестанет кувыркаться. Потом она замечает пустое блюдо из-под хлеба, крошки повсюду, аза окном я вижу Хэмиша — рука торжествующе взметнулась вверх, между изгвазданными пальцами зажат белый шарик, налице счастливая улыбка. Ия тоже счастлив, нотеперь придется отвечать захлеб.
        —Бобби лишнего съел, прости, пожалуйста, — поспешно говорю я. Слишком поспешно. Мама догадывается: заэтим скрывается что-тоеще.
        —Мойкаравай! — восклицает она. — Якчаю пекла! Ятебе говорила нетрогать! — вопитона.
        Возле меня откуда нивозьмись появляется Хэмиш. Роняет мне вруки грязную махрушку, сует шарик мне вкарман, усамого руки уже чистые.
        —Извини, ма, этоя виноват, — вступается он. — Яотпустил ненадолго Фергюса, обещал присмотреть заБобби ине уследил — онхлеб слопал. Тыже знаешь, какон быстро все врот сует.
        И,пока мама, отвернувшись отнас, горестно созерцает обглоданный каравай, Хэмиш весело мне подмигивает.
        Мама вовесь голос ругает Хэмиша, ая все порываюсь перебить ее, признаться, нотак ине решаюсь. Немогу. Зайчишка-трусишка.
        Потом мама заметила подгузник уменя вруках икотел сдругими махрушками, иее лицо изменилось — чтоэто значило, янемог понять.
        —Сколько подгузников ты ему поменял?
        —Три, — испуганно ответиля.
        Кмоему удивлению, онарассмеялась.
        —Ох,Фергюс! — елевыговорила она, хохоча, взъерошила мне волосы ипоцеловала вмакушку. Потом она пошла втуалет сливать какашки ивсе смеялась, аХэмиш грустно глядел ей вслед.
        Потом, когда все уже спали, яспросил его, почему он сделал это заменя, помог, апотом еще ивзял насебя вину.
        —Янедля тебя это сделал, адля нее. Пусть хоть втебе неразочаруется, какразочаровалась вомне.
        Инасчет того, какХэмиш умен, мама тоже права: онсмерил меня оценивающим взглядом исказал: «Теперь ты мой должник». Японимал, онсменя свое получит. Незнаю, спланировалли он заранее то, чтособирался проделать вместе сомной, ине потомули взял насебя вину засъеденный каравай, чтобы я уже немог отвертеться ивынужден был выполнить его просьбу, илиже это он сообразил задним числом. Нотак илииначе, начались наши приключения сшариками — вернее, злоключения, — иябы всеравно пошел сним хоть накрай света, даже небудь этой истории сржаным караваем.
        Таким был мой брат Хэмиш: готов хоть поуши вдерьмо влезть, лишьбы спасти мою задницу.
        8
        «Яйца вкустах»
        Тричаса ночи, мысХэмишем куда-то идем. Онираньше нередко будил меня поночам, нотеперь все иначе: оннетолкает меня, непинает, незажимает рукой мне рот, чтобы я невскрикнул виспуге, какбывало, когда он поднимал меня среди ночи. Теперь он бросает камешки вокно, пока я неуслышу. Онуже несколько месяцев неживет снами, мама его прогнала. Узнала, чтоон работает наЦирюльника, нопрогнала она его неза это. ОнсМэтти здорово подрался; пока они лупили друг друга, весь дом разнесли. Хэмиш стукнул Мэтти головой онаш лучший буфет, осколки разлетелись вовсе стороны, Мэтти потом швы накладывали. Томми описался состраху, пусть он иговорит, чтоничего подобного.
        Итак, Хэмиш дома больше неживет. Емууже двадцать один, говорит мама, влюбом случае пора жить отдельно, обзавестись семьей иработой. Но,хотя он дома неживет, мысним часто видимся. Обманывать игроков, притворяясь новичком вмарблс, ябольше немогу, мнеуже пятнадцать — ивсем известно, чтоя лучший игрок внаших местах ну илиодин издвух лучших — тутновенький появился, Питер Лэкки. Нанас специально приходят посмотреть, когда мы играем друг против друга. Цирюльник устраивает матчи поночам, усебя впарикмахерской. Онлюбит развлекать своих — унего позади парикмахерского зала, вего офисе, часто бывают собрания, и, пока там что-то обсуждают, онобеспечивает ивыпивку, икурево, икарты, имарблс, иженщин — чтохотите. Хэмиш говорит, Цирюльник ина гонки улиток монету поставилбы. Заспиной унего говорит, разумеется. Никто нессорится сЦирюльником, ато поссоришься, придешь постричься-побриться ицелым неуйдешь.
        Цирюльник платит мне закаждый матч несколько шиллингов, почти все деньги забирает Хэмиш. Какс теми леденцами, когда мне было десять, — ябы итогда согласился играть даром, исейчас могу. Зрители делают нанас ставки, Хэмиш забукмекера. Врядли кто рискнет нерасплатиться, Хэмиша все уважают, ведь он уЦирюльника правая рука, акто незаплатит, тому непоздоровится.
        Носегодня я проснулся сам. Вылез впроулок позади дома изастал Хэмиша какраз втот момент, когда он, согнувшись, подбирал мелкую гальку. Яподкрался ипнул его взад — онподпрыгнул так, словно Цирюльник приставил ему кгорлу раскаленныйнож.
        Ячуть неуделался отсмеха.
        —Куда это ты собрался? — спросил он. Пытался сделать вид, будто неиспугался, нозрачки расширились так, чтоглаза чернотой залило.
        —Нетвое дело.
        —Вононо как! — ухмыльнулся Хэмиш. — Яслыхал, утебя содной издевочек Салливан далеко зашло — сСарой вроде?
        —Может быть, итак.
        Удивительное дело, какХэмиш всегда все провсех знает. Яникому оСаре нерассказывал, держал все присебе, нето чтоб было что особенно скрывать, онабережет себя досвадьбы, такмне исказала. Очень милая, носегодня я был нес ней. Явстречался сее сестрой Энни, совсем нетакой милой. Онанадва года старше, иона дала мне то, вчем младшая сестричка отказывала. Ноги уменя после свидания еще подгибались, ноя чувствовал себя какникогда сильным, какнастоящий мужчина, всемогу. Иэто небезопасное состояние, если попути тебе встречается Хэмиш.
        Жестом он велит мне следовать заним, акуда изачем — необъясняет. Наверное, организовал где-нибудь игру вмарблс стотализатором, обычно вэтом дело. Нонет, наэтот раз предстоит нанести визит ребятишкам, которые тянут сдолгами. Мыподошли кшколе, перебрались сзади через стену итаким образом безпроблем оказались возле общежития. Дорогу Хэмиш знал, но, протискиваясь вокно, янечаянно столкнул банку сшариками, онисгрохотом раскатились вовсе стороны. Ядумал, Хэмиш мне врежет, аон чуть неуписался отсмеха. Ксчастью, никто изотцов непроснулся: одно дело — расшуметься днем вшколе исовсем другое — ночью, когда тебя тут ибыть недолжно. Хэмиш все хохочет, поскальзываясь нашариках, ивдруг я замечаю, чтоотнего тянет выпивкой, имне становится малость непо себе.
        Двое сонных мальчишек сидят впостели, трут глаза. Импопятнадцать лет, каки мне, ноя выгляжу моложе.
        —Поднимайтесь, придурки! — говорит им Хэмиш, икаждый получает затрещину. Шнурками, школьными галстуками, всем, чтопопалось наглаза, онсвязывает им руки заспиной, приматывает щиколотки иголени кножкам стульев исулит им «позабавиться отдуши».
        Пока он возился спленниками, ясобрал шарики спола иосмотрел их. Никакой ценности непредставляют, куча матовых шариков, кошачий глаз, завитки ипатчи, всепобитое, ничего годного дляколлекции. Этостранно, ведь один измальчиков — богатенький, егоотец врач, ездит нароскошной машине. Могбы обзавестись шариками получше. Яеще порылся вбанке — ивот оно, сокровище. Двухцветный патч отPeltier, егосразу узнаешь, потому что края «заплатки» непрямые, аскругленные, иэто мой счастливый день, потому что унего их целых три, скомиксами, тоесть счерными фигурками трех издвенадцати персонажей, которые компания придумала длясвоих марблс. Такие мне никогда прежде непопадались. Парень исподлобья следит затем, какя кручу их вруках. Ещебы ему неволноваться. Унего целых три — Смитти, Энди и — только подумайте! — Энни. Энни — белый скрасным патчем ичерным рисунком. Этопрямо-таки судьба. Якладу Энни ксебе вкарман. Янетакой уж подлый: возьму только один шарик.
        Поиграем в«Яйца вкустах», говорит мальчикам Хэмиш. Этоугадайка, длянее особого умения нетребуется. Такими играми мы развлекаемся вдолгих семейных поездках, которые, правда, случаются все реже. Слишком дорого обходится, ктомуже мы, пословам мамы, кошмар иужас ис нами налюди непокажешься. Обычно она распределяет нас поразным своим родственникам, нанедельку. Яуже два года подряд отправляюсь ктете Шейле, унее две дочери, иживет она вдвух шагах отнас. Спать приходится наполу, ипоследние каникулы былибы самыми жуткими вмоей жизни, еслибы нето, чтокузина Мэри дружит сСарой итак-то я сней ипознакомился. Иногда выгодно бывает прикинуться нанедельку славным, добрым ивоспитанным кузеном.
        Таквот, игра заключается втом, чтоведущий зажимает вруке несколько шариков ипредлагает остальным угадать сколько. Если угадают верно, получат шарики, ошибутся — отдадут ведущему разницу между названным числом иправильным. Только Хэмиш играет насвой лад: когда мальчики ошибаются, онотсчитывает им удары — ипо лицу, ипо телу. Этоуже вовсе непохоже навеселую потеху. Мынепервый раз выходим сним вместе собирать дань, запугиваем должников, обычно парням достаточно увидеть Хэмиша всвоей комнате посреди ночи, темпаче все знают, чтоон правая рука Цирюльника, бить никогда неприходилось, ужвовсяком случае нетак. Хэмиш навзводе. Онбьет их слишком долго, слишком больно, онирыдают, дергаются, привязанные кстульям, кровь течет.
        Япытаюсь остановить его, мол, достаточно, итогда он бросается наменя — дернул заволосы стакой силой, чтоя думал, унего вруках скальп останется. Запах спиртного становится сильнее, глаза Хэмиша налились кровью, какбудто хмель только сейчас сказался по-настоящему. Когда впроулке мне показалось, будто он сперва испугался, апотом обрадовался привиде меня, этобыло насамом деле что-то другое. Онпродолжает терзать мальчишек, иодин изних начинает вопить довольно громко, зовет напомощь, носразбит, глаза заплыли. Мнеэто вовсе ненравится, этосущие дети, даине так уж много они задолжали. Хэмиш отыскал их сбережения изабрал допоследней монетки, имы ушли. Домой мы возвращались молча, Хэмиш видел, чтоя его поведение неодобряю, аэто ему невтерпеж. Онразыгрывает изсебя крутого, ав глубине души только того ихочет, чтобы все его любили, давот незнает, какэтого добиться. Досамого дома он меня провожать нестал, остановился увхода впроулок. Ядумал, онтак иуйдет, нисловом необмолвившись, но, оказывается, унего было дляменя еще одно указание:
        —Значит, Цирюльник велел тебе передать, чтоб ты завтра невыигрывал.
        —Что?
        —Тыменя слышал. Проиграй.
        —Почему вдруг?
        —Какты думаешь почему? Значит, онскем-то побился обзаклад. Тыпроиграешь, аон выиграет. Что-то итебе перепадет.
        —Скем я буду играть?
        —СПитером.
        —Нетуж, Питеру я проигрывать нестану низачто.
        —Слышь, тыдолжен проиграть.
        —Никому я ничего недолжен. ЯнаЦирюльника неработаю вотличие оттебя. Ия нестану поддаваться ниради кого.
        Онсхватил меня заворотник ис силой толкнул кстене, номне было нестрашно, только грустно. Мойбрат был когда-то моим героем, апревратился ввышибалу.
        —Завтра явишься кодиннадцати вечера, ясно? Ато знаешьчто!
        —Что? Тызабудешь, чтоты мой брат, Хэмиш? — Вдруг вомне поднялся гнев — гнев нато, какон избил мальчишек именя вэто вовлек, ина то, чтоон все еще думает, будто может мной распоряжаться, ая буду выполнять любые приказы. — Изобьешь меня, кактех ребят? Врядли, Хэмиш! Мама тебя ина порог больше непустит, если ты так сомной поступишь!
        Онмнется, переступает сноги наногу. Я-то знаю, больше всего насвете он хотелбы вернуться домой. Онласковый идомашний, хоть унего это довольно странно проявляется. Если ему приглянется девушка, онее досмерти задразнит, онбудет грубо стобой обходится, если надумает стать твоим другом, ивот также он кружит вокруг родного дома иведет себя по-дурацки, хотя насамом деле только иждет, чтобы его позвали обратно.
        —Цирюльник сам затобой придет, — грозитсяон.
        —Нет, непридет. Емуесть чем заняться помимо шариков. Марблс длянего всего лишь способ отвлечь внимание, пока он обтяпывает свои дела. Дляэтого ты ему нужен, Хэмиш, длязабавы. Тебя хоть раз звали кнему вкабинет? Ониза тобой-то непридет, если ты смоешься, просто найдет себе другого помощничка. Натебя ему наплевать. Ия нестану поддаваться ниради него, ниради тебя. Нидля кого проигрывать нестану, иточка.
        Видимо, янашел правильные слова: доХэмиша дошло, ион поверил мне сразу, онисам знает, чтодляЦирюльника он пустое место, хоть ипытается напустить насебя важность, какон сегодня ипроделал. Явывел его начистую воду, иот этого он злился. Видел, чтоничего сомной поделать неможет, никак меня неуговорит.
        Ужевозле дома, вконце проулка, меня вдруг кто-то ударил поголове, сзади исбоку. Яподумал, Цирюльник, тоесть кто-то изего подручных, ноэто была Сара, иона плакала.
        —Господи, Сара, чтоты делаешь тут так поздно?
        —Этоправда? — крикнула она. — ТыиЭнни… вы сней?..
        Ана следующий день мне пришлось забыть проЭнни. Ипро Сару. Ив особенности проХэмиша.
        Явилась полиция, искали Хэмиша, нотот уже сделал ноги. Бежал он впервую очередь отярости нашей ма — этопострашнее полиции. Вседумали, язнаю, гдеон, ноя незнал. Ятак всем исказал: незнаю изнать нехочу. Иэто правда. Прошлой ночью он перешел черту, ия нехотел его покрывать. Впервые так вышло, чтоя немог. Этоочень грустно, новместе стем я чувствовал себя крепче, сильнее, какбудто я вправе считать себя лучше Хэмиша, иэто делало меня чутьли несуперменом. Никогда прежде я несчитал себя лучше Хэмиша, иот этой мысли меня целый день распирало чувство, похожее нагордость.
        Ночью впостели мы сбратьями перешептывались какможно тише, ато мама уже награни ив любой момент каждому изнас может влететь низа что. Дункан сказал, знакомый парень издоков видел, какХэмиш садился напароход доЛиверпуля.
        Итеперь я уже нечувствую себя суперменом. Недумал я, чтопрошлой ночью мы встретились сбратом впоследний раз. Янадеялся, чтоунас еще будет шанс помириться, онпопросит прощения, поняв, чтоия уже взрослый. Мальчики болтают прото, какХэмиш будет жить вАнглии, смеются ивоображают его вразных ситуациях, ая лежу втемноте ивижу, какон пешком идет через Англию вШотландию, такой будто изпрошлого столетия образ — карабкается похолмам, опираясь натрость, находит папиных родственников ипоселяется рядом сними, натой ферме, название которой я уже невспомню, обрабатывает землю, какнаш папа. Этамысль помогла мне уснуть, ноне избавила ниот тревоги, ниот чувства вины, исуперменство, которое я ощущал всего несколько минут тому назад, уженевернулось.
        Полицейские сделали мне предупреждение: глупый мальчишка, полез куда ненадо подвлиянием старшего брата. Вдоказательство своего исправления я вернул папенькиному сыночку, побитому Хэмишем, егошарик сЭнни, хоть ибольно было мне сним расставаться. Ничего, через пару недель я выиграл унего иэтот шарик, ивсю коллекцию сперсонажами комиксов. Ивсякий раз, каквзгляну наэти шарики, вспоминаю ту ночь, когда я стал мужчиной благодаря Энни икогда наши сХэмишем пути разошлись навсегда. Ипорой, когда мне хочется пойти тем, иным путем, путем Хэмиша, когда жизнь прямо-таки навязывает мне такое решение, ядостаю эти шарики, вспоминаю иголос соблазна стихает.
        Хэмиша я долго невидел, акогда увидел наконец, тоодного этого зрелища хватило мне, чтобы никогда больше непомышлять перейти черту. Впрочем, привиде трупа родного брата кто непротрезвеет?
        9
        Запрещается играть вмяч
        Вооружившись полученной отмамы информацией, язапрыгнула вмашину ипомчалась вВирджинию. Припарковалась наулице возле офиса Микки Флэнагана, который втиснут между закрывшимся прокатом дисков иеще неоткрывшимся китайским ресторанчиком седой навынос. Состороны улицы окна покрыты морозным узором, аимя хозяина выведено черными буквами нацентральном стекле. Секретарша Микки сбеджем «Эми» сидит забронированным стеклом, встекле через равные интервалы покругу проделаны дырочки — толи чтоб она незадохнулась, толи чтобы мы все-таки друг друга услышали. Только начав говорить, язаметила, чтоопять удерживаю дыхание. Наверное, тактолком ине дышала всю дорогу доВирджинии: теперь грудь ноет.
        —Привет, яСабрина Боггс. — Овстрече сМикки я договорилась, кактолько закончила разговор смамой. Дляменя милостиво согласились «найти время», хотя, оглядывая пустую приемную, ясомневаюсь, такли уж трудно было это время «найти».
        —Здравствуйте, — любезно улыбается секретарша. — Садитесь, пожалуйста, кактолько он освободится, сразу позовет.
        Место дляожидания отведено подокном сморозным узором, гдестоит кулер ирастение вгоршке, листья словно восковые. Включено радио, чтобы рассеять обычную дляприемных неловкую тишину, опять говорят ополном солнечном затмении, окотором всю неделю только ибыло речи ив новостях, ив ток-шоу: чтоигде можно увидеть, какнельзя смотреть насолнце, куда поехать, чтобы посмотреть насолнце. Меня это затмение уже затмило напрочь. Эйдан взял отгул наполдня, заберет мальчиков изшколы ипоедет загород, водно измест, специально отведенных длянаблюдения. Брат Эйдана тоже берет детей иедет сними. Унего бизнес: накупил очков, чтобы безвреда дляглаз наблюдать зазатмением, инесколько недель продавал их поспекулятивной цене. Моимальчишки тоже всю неделю только обэтом иговорили, очки носили неснимая, играли всолнечное затмение, изображали его спомощью пачки из-под хлопьев, пенопласта иклубков веревки, детскую украсили светящимися втемноте лунами. Хорошо, чтозатмение выпало напятницу, даеще вмае, погода прекрасная, небо чистое, всесмогут какследует разглядеть. Ябы исама полюбовалась, нокемпинг недля меня, зато ночь я
наконец-то проведу водиночестве.
        —Кемпинг — этонедля меня, — сказала я Эйдану, когда он напрошлой неделе излагал мне свой план.
        —Тоесть там ты себя нечувствуешь счастливой, — уточнил он, присматриваясь комне. Онвсе время присматривается, ноя притворилась, будто этого незамечаю, ипродолжала паковать мальчикам школьные завтраки. Фраза мужа меня задела, ноя нехотела это обнаруживать. Посчитала мысленно допяти — масло, ветчина, сыр, хлеб, бутерброд. Следующий. Онвсе еще следил замной втот момент, когда я запихивала вкоробки последние изюминки.
        —Этоестественный феномен, — сказал порадио какой-то ученый. — Вряде древних идаже внекоторых современных культурах солнечное затмение приписывается сверхъестественным причинам илисчитается дурным предзнаменованием. Онопугало людей, незнали, какобъяснить састрономической точки зрения, почему солнце вдруг исчезает среди дня инебо стремительно темнеет.
        —Явэто верю, — внезапно донесся из-за бронированного стекла голос Эми. — Уменя был дружок, который совсем ума лишался вполнолуние. — Онапокрутила пальцем увиска. — Запирал меня вшкаф, туфли выбрасывал втуалет. Обвинял меня, будто я то сказала иэто, когда я даже рта нераскрывала. Иличто я куда-то спрятала вещи, прокоторые даже незнала, чтоунего такие есть. Типа: «Ми,куда ты дела мои шахматы?» Ая: «Какие еще шахматы?» Ия терпеть немогла, какон называл меня вместо «Эми» «Ми», аеще «Мы», какбудто нехотел признавать меня отдельно отсебя. Жуть, да? Останься я сним, онбы убил меня, какту крысу. — Онапоглядела наменя ипояснила: — Онее три дня вподвале пытал.
        Япредставила себе, каккрысу пытают водой.
        —Такие дни меня здорово пугают. Слюдьми общаться — жуть. Высебе непредставляете, ктотолько нам незвонит. Фрики. Аслово «лунатики» — оноже отлуны происходит, вывкурсе?
        Якивнула, ноее это неостановило:
        —Луна. Лунатики. Всесамое плохое вчеловеке просыпается — насилие, придурь, чтохотите. Уменя подруга на«скорой» работает, онаговорит, вполнолуние унее больше всего дел. Люди просто скатушек съезжают. Вседело вприливной волне, наши тела тоже состоят изводы, — пояснила она, призадумалась намиг идобавила: — Новсе-таки, думаю, Джордж был несовсем нормальный. Он-то бесился ив другие дни, даже когда луны вовсе небыло.
        Мнеприпомнилось, какя раскокала кружку остену. Сказатьбы Эрику: «Этовсе из-за луны». Вродебы нелепо, носо мной что-то такое иправда бывает: вполнолуние да ив новолуние мне трудно уснуть. Идаже немигрень мешает, анатиск мыслей, слишком много мыслей, всесразу, быстро сменяют друг друга, словно луна — сигнальная башня, накоторую настроен мой мозг. Всенаплывает одновременно, незадерживаясь ине фильтруясь. Вотя изаявилась вадвокатскую контору впоисках отцовских шариков — небезумиели? «Этовсе из-за луны». Впрочем, наплевать, чтоименно меня побудило. Главное, яделаю это, иесли дляэтого требуется стимул ввиде луны, отлично, пусть стимулирует.
        Потом я подумала, вкаком восторге будут мальчики, если небо действительно померкнет. Если наидеально ясное небо ненабегут тучи ине лишат всех шанса полюбоваться затмением. Любопытно, гдея окажусь втот момент, чтобуду делать вовремя затмения — вотбы втот самый момент инайти папины марблс. Великий сыщик Скуби-Ду подпокровом тьмы пробирается вдом Микки Флэнагана икрадет свою добычу изсейфа, спрятанного закартиной вотделанной ореховыми панелями стене.
        —Сегодня новолуние, — гнет свое Эми. — Егоеще называют черной луной, потому что виден только черный круг. Если люди сума сходят вполнолуние, чтоже сними творится вчерное полнолуние? Яктому, чтонамбы лучше сегодня сидеть дома изапереться навсе замки. Ктознает, чтоможет произойти?
        Иона смолкла, предоставив мне поразмыслить.
        Зазвонил телефон, мыобе подпрыгнули, потом рассмеялись.
        —Онвас ждет.
        Явошла вкабинет Микки Флэнагана, такине решив, каксебя вести, австретил меня короткий илысый мужичок, вылитый Шалтай-Болтай, сприветливым лицом. Мысним виделись после того, какотец слег, обсуждали, какуладить его дела, нос тех пор общались разве что изредка поэлектронной почте. Всякий раз, когда отМикки приходит письмо, япаникую: наверное, деньги кончаются, больше несможем платить запапину реабилитацию. Ия уклонялась отличной встречи именно потому, чтобоялась такого разговора. Микки поднялся, струдом оторвав брюхо открая стола, идвинулся мне навстречу. Тепло пожал мне руку изабрался обратно всвое кресло.
        Янервничала. Вытащила изсумки папку спапиным каталогом иприготовилась вести допрос. Если он присвоил шарики, онже так сразу непризнается, может быть, вообще непризнается никогда, ноя надеялась, чтосмоим появлением внем хотябы зашевелится совесть. Япродумала самые разные сценарии разговора, воображала его ответы: «Мнепришлось продать эти шарики, оночень давно мне неплатит, неработатьже мне даром?» Или: «Разумеется, яих продал, унас сним была договоренность, вотконтракт, втакой форме он оплачивает мои услуги». Япродумала все варианты, нона каждый изних я мысленно отвечала одно: «Вернитеих!»
        —Радвас видеть, Сабрина, какотец поживает? — озабоченно спросилон.
        —Какон поживает? — переспросила я, чувствуя, какноги дрожат, всетело дрожит, даже язык.
        Губы задергались, меня это сердило, иоттого еще больше усилились гнев идосада. Мнетребовалось какможно скорее ибез помех выговорить то, зачем я пришла. Нужно было избавиться отэмоций, ноони закипали внутри так стремительно, чтоэлементарный вопрос «Какон поживает?» послужил спусковым механизмом, ичувства затмили разум. Мнеприпомнились кошмары, вкоторых я пытаюсь кому-то (всякий раз другому человеку) что-то объяснить, ново рту уменя ком жевательной резинки, ичем больше я усердствую, пытаясь ее вытащить, тембольше ее становится ислова уже совсем неслышны.
        Яоткашлялась.
        —Иногда забывает даже вчерашний день. Апотом вдруг расскажет историю изсвоего детства вовсех подробностях, такясно иживо, чтобудто переносишься сним вто время. Например, сегодня сутра он рассказывал мне отом, какмальчиком побывал нафинале чемпионата Ирландии, когда Дублин побил Голуэй. Онприпомнил каждую мелочь, такподробно все рассказал, чтоя словно смотрела матч вместе сним.
        —Нуда, такие дни незабываются, — добродушно ивежливо согласилсяон.
        —Ачто-то, чтобыло когда-то длянего очень важно, оннеможет припомнить. — Яснова откашлялась. Вперед, Сабрина! — Например, марблс. Досегодняшнего дня я понятия неимела, чтоон собирал марблс. Ау него их сотни. Может быть, даже тысячи, яеще несосчитала. Некоторые изних очень ценные, нодороги ему все, независимо отцены, иначебы он непотратил столько времени наэто. — Дрожащими руками я протянула ему каталог. Онмедленно перелистал его, тоидело поднимая глаза отстраницы наменя иснова возвращаясь кчтению.
        —Микки! — сказала я. — Янезнаю, какэто вежливо сформулировать. Довчерашнего дня марблс хранились увас. Часть коллекции пропала. Можетели вы сказать, чтослучилось спапиными шариками?
        Онизумлен, такизастыл скаталогом вруках:
        —Господи,нет!
        —Микки, ядолжна это выяснить. Янеобвиняю вас вкраже, тоесть, разумеется, увас, наверное, была договоренность илипапа сам подписал, разрешил вам их забрать. Мневсе равно, какэто вышло. Ноя хочу найти их, вернуть, чтобы коллекция оставалась полной.
        —Нет-нет, яих небрал иникаких соглашений нис кем уменя небыло, ис вашим отцом небыло контракта. — Онвыпрямился изаговорил тверже: — Каквам известно, коробки были доставлены мне после его инсульта, и, каквы сами сказали, ондаже непомнит оних, такчто он никоим образом немог дать мне указаний, какраспорядиться ими, аябы доних ипальцем недотронулся. — Онговорит искренне, онявно расстроен тем, чтоя посмела его заподозрить, ион, безусловно, держится какпрофессионал. — Выпонимаете, Сабрина?
        —Кто-нибудь имел кним доступ увас дома? Может быть, вдом залезли? — поспешила я смягчить обвинение вадрес его семьи. — Извсех марблс пропали самые дорогие, какбудто кто-то сверился скаталогом ивыбралих.
        Чтобы необижать меня, онсделал вид, будто поразмыслил надтакой возможностью.
        —Могу вас заверить, чтония, нидругие люди вмоем доме немогут быть причастны кпропаже марблс. Яникогда неоткрывал эти коробки. Онибыли сразу запечатаны итак запечатанными ипокинули мой дом. Весь прошлый год они хранились вгараже, нена виду, никто кним доступа неимел.
        Яповерила ему. Ногдеже мне теперь искать пропавшие шарики?
        Микки вернул мне каталог, ия тупо уставилась наоткрытую страницу, накрасивый, спетлями изавитушками почерк отца. Виделось мне совсем другое: «Сабрина завтра пропустит уроки всвязи спосещением врача». Видела я написанные отруки поздравительные открытки. Записки, порой попадавшиеся дома.
        Яоблизнула губы, щеки все еще полыхали отпережитого волнения, оттого, чтоя, пусть какугодно вежливо, дерзнула обвинить этого человека вкраже.
        —Тогда еще один вопрос. Чтобы найти их, хорошобы выяснить, ктоих вам передал. Мысмамой запаковали все, чтохранилось вквартире, иэти коробки непопадались нам наглаза.
        Оннахмурился, озадаченный.
        —Вывсе делали вдвоем? Никто непомогал? Родственники, профессиональные перевозчики?
        Япокачала головой.
        —Только мы вдвоем.
        Онснова призадумался.
        —Возможно, вынезнаете, каким образом вещи вашего отца попали комне нахранение.
        —Мама сказала, чтовы любезно предложили… Мнеих положить негде, аона — унее конечноже своя жизнь.
        —Дело втом, чтоя непредлагал любезно, — возразил он вежливо, нов голубых глазах, сиявших накруглом лунообразном лице, мелькнула искорка. — Ваша мама немножко свами хитрит, ноя буду говорить прямо, темболее что вы явились сюда сэтими… вопросами, ивполне справедливо, ведь коробки целый год пролежали уменя.
        Язаерзала настуле, окончательно смущенная, куда подевалась прежняя решительность.
        —Ваши дядья, братья Фергюса, были недовольны тем, чтоего вещи хранятся уДжины. Онисчитали, чтоДжине их доверять нельзя, учитывая ее отношения сбывшим мужем. Нои Джина возражала: скакой стати отдавать вещи им, они, поее мнению, вовсе небыли близки сФергюсом. Витоге мы сошлись натом, чтокоробки будут храниться уменя. Этоустраивало обе стороны: ячеловек нейтральный ико мне они относились безподозрения. Обычно я неберусь хранить чужое имущество, нок Фергюсу я привязан ипотому согласился. ксожалению, семейные обстоятельства изменились ия больше немогу держать их усебя.
        Яторопливо кивала, стараясь побороть смущение, исоображала, какэто мама нио чем меня непредупредила. Думала, чтоиМикки промолчит? Я-то, пока устраивала отца вбольницу, незамечала разворачивавшегося вокруг семейного конфликта. Меня одно интересовало вту пору: чтобы папе стало лучше. Ямоталась избольницы вего квартиру, оттуда наработу, ещеведь дети, яполностью выматывалась, превратилась взомби. Сфотографировала отцовскую мебель ипродала через интернет, развозила кушетки повсему городу, встречалась спокупателями наДжордж-стрит ровно впять, чтобы передать кофейный столик. Сколько дней ушло нато, чтобы отделить предназначенное напродажу оттого, чторешили сохранить. Явсе больше узнавала ожизни отца, оего глубоко частной жизни, такой простой иобычной, если несчитать тревожного количества шоколадных батончиков ималоприятное собрание дисков — никому нехочется знать, чтопапочка смотрит такие фильмы. Ноникаких тайн нераскрывалось. Ниследа присутствия кого-то еще вэтой квартире, помимо отца.
        Япрочесывала все комнаты, каждый шкаф, каждый ящик, япродала все шкафчики, кроме встроенных встену инамертво прибитых кполу. Яупаковала множество коробок ини разу ненаткнулась нашарики. Кто-то другой упаковал их иотправил Микки, нея ине мама, такктоже?
        —Незнаю, чемя еще сумею помочь, Сабрина.
        Ия незнала.
        —Единственная гипотеза — ихнебыло вкоробках втот момент, когда вы отправляли их мне. Ноесли никто неучаствовал всборах, кроме тебя имамы, тоя незнаю, чтоидумать.
        Ночто он думал, было доболи очевидно. Онумел выражаться любезно, ноесли шарики прикарманила нея, выходит, этосделала мама, которая успела уже солгать мне отом, каки почему коробки вообще оказались уМикки.
        Столько секретов, столько всего я незнала. Чтоеще отменя скрывали?
        10
        Вышибала
        Хэмиша я увидел вновь, когда мне было уже девятнадцать. Недумал я, что, когда впервые сяду насамолет ивпервые покину Ирландию стех пор, какменя пятилетним ребенком привезли сюда накорабле, тослучится это потакой причине.
        Кмаме явился полицейский, которому позвонили изнашего посольства вАнглии исказали, чтоФергюс Боггс найден вЛондоне мертвым ипусть кто-нибудь изродных приедет опознать тело.
        —ВЛондоне? НоФергюс здесь!
        Мама так раскричалась, чтовсе сбежались кней, акто неприбежал кней, тепобежали искать меня. Ясидел вбаре, выпивал ииграл врасшибалочку, хотя полагалось мне торчать вмясной лавке уМэтти. Ятам был новичком, ина меня спихивали самую противную работу, промывать кишки, ив первое время сбодуна я только успевал добежать дотуалета, чтобы проблеваться. Ктому времени я уже нечувствовал дурноты, только скуку иубедился, чтодве-три кружки посреди дня помогают продержаться довечера. Меня больше интересовало, какие сорта мяса Мэтти закупает, вэти вопросы я рад былбы вникнуть, поискалбы мясо получше, всесобирался поговорить обэтом сотчимом, нопонимал, чтоон ислушать нестанет, пока я неотбуду хотябы год взадней части магазина среди этой вонищи.
        Энгюс отыскал меня впабе, сгреб, велел молчать, слушать ничего нежелал, потащил домой, ия думал, неужто мне влетит зато, чтоотлучился вперерыв пропустить кружку, адолжен был жрать бутерброды прямо возле лавки назаднем дворе. Накрыльце нас встретил Дункан, дверь была широко распахнута. Мама заседала вгостиной вокружении взволнованных соседок, чайник кипел, настоле горячие лепешки. Трехлетний Джо пристроился унее наколене, скакал вверх-вниз ипялил глаза, напуганный маминой истерикой. Всерасступились передо мной, словно я — чудесное дитя, появления которого она всю жизнь ждала. Онасмотрела наменя так, словно кней приближался ангел воплоти, никогда я невидал вней столько любви инежности. Ячуть неусрался, вседумал, чтозахренотень тут творится.
        Мама спустила Джо напол иподнялась мне навстречу. Малыш цеплялся заее ноги. Мама обеими руками обхватила мое лицо, руки унее были горячие отмногих литров чая, кожа огрубела после стольких лет мытья истирки. Ноее лицо было какникогда ласковым, глаза — пронзительно голубые. Думаю, такой взгляд я подмечал унее изредка, когда сам еще был маленьким, когда она смотрела насвоих младенцев — думая, чтоее никто невидит, — когда подносила ребенка кгруди иони соединялись неразрывно, словно вели между собой безмолвный разговор. Непомню, чтобы она так смотрела наменя.
        —Сыночек, — заговорила она нежно, соблегчением. — Тыживой.
        Ия фыркнул вответ, яже понятия неимел, счего это она вдруг, только изнал, чтоменя вытащили изпаба ради этого бессмысленного, намой взгляд, спектакля. Миссис Линч неодобрительно причмокнула, ия чуть ее нестукнул, потому что она конечноже спровоцировала маму.
        Счастье мигом исчезло смаминого лица, иона влепила мне пощечину. Видимо, раскаяние намоем лице проступило недостаточно убедительно — иона врезала мне ещераз.
        —Хватит, ма, — сказал Энгюс, оттаскивая меня всторону. — Онже незнал. Оннезнал.
        —Чего я незнал?
        —Приходил полицейский…
        Маму усаживали обратно наее место: горюющая пчелиная матка.
        —Онсказал, чтоФергюс Боггс найден вЛондоне мертвым, — продолжал Энгюс. Онсильно стукнул меня поплечу, потом сжал его. — Нотыж немертвый, стобой все впорядке,да?
        Янемог нислова произнести вответ, сердце громко застучало. Ясразу понял, язнал, ивсе тут: этоХэмиш. Никто другой неназвалсябы моим именем, аон мог назваться только моим иничьим больше. Всегда были мы. Ония. Яион. Даже если мы сами этого непонимали, японял это втот момент, когда догадался, чтоон мертв. Почувствовал утрату гораздо горшую, чемтогда, когда он внезапно взял иуехал.
        —Повеселее, а? — сказал Дункан нашим гостьям, иженщины размякли, увидели наконец вовсем случившемся смешную сторону, заулыбались.
        Только мама несмеялась. Ия несмеялся. Мызаглянули друг другу вглаза. Мыоба знали.
        Итак я впервые отправился насамолете вдругую страну. Было ветрено, настрясло, яидумать забыл оХэмише, бытьбы живу, икак странно, прикидывал я, вотбудет судьба, если я разобьюсь насмерть, отправившись проверить, чтозапокойник вздумал называться моим именем.
        Шеймус, сынмиссис Смит, жилвЛондоне, ис ним договорились, чтоон пустит меня пожить несколько дней. Ужнезнаю, чтоон рассказывал осебе своей мамочке, новрядли правду: жить всыром викторианском особняке всемером водной комнате — врядли это так уж круто. Ия сразуже отправился наночь погулять, небыло охоты укладываться спать уних наполу. Вирландский бар, куда мне все советовали пойти, янепошел, чтобы невляпаться висторию, авместо этого стал расспрашивать санглийским акцентом, гдетут играют вмарблс, иотыскал «Бриклейер армз». Дотого я часами шатался поулицам, понимая, чтокаждая минута приближает меня квстрече сХэмишем, — ито молился, чтобы время замедлилось, тоначинал его торопить.
        Ясыграл вшарики сместными, всамую простую игру — расшибалочку, яиграл внее впабе вовремя обеда. Поверить немогу: день все длится, ая уже вдругой стране, мнепредстоит опознать тело того, ктоназывал себя мной, ясам словно успел стать другим человеком.
        Игроков может быть отдвух дочетырех, мыиграли втроем, пока третий непроблевался ине рухнул спать вуглу, струйка мочи потекла поего ноге. Остались мы вдвоем спарнем поимени Джордж, который упорно именовал меня Падди, будто незнал, чтоэто обидно. Ночерт сним, зато я обыграл его впух ипрах. Тутособого умения нетребуется: шарики нужно бросать, ане пулять ими. Шарики среднего размера — вышибалы, первый игрок бросает свой шарик, второй пытается попасть понему итак далее. Даже это Джорджу дается струдом, слишком много он выпил. Если противник попадает повышибале, игрок отдает ему шарик, нодругой, невышибалу. Вышибалу так получить нельзя, втом-то изагвоздка: единственный шарик Джорджа, который мне нужен, — вышибала. Авышибалам все сходит срук, даже убийство, какговорится.
        Еговышибала — чешская пулелейка[1 - Приизготовлении этих шариков стекло заливалось вформу дляотливки пуль, очем свидетельствовали борозды наготовом изделии.] сморозным узором, Джордж что-то такое пояснил прокислотную ванну. Яспросил, непродастли он мне вышибалу, ион сказал — нет, онмне так его даст. Ярассказал ему, зачем приехал икого, какя думаю, мнепредстоит опознать. Онпосочувствовал, сказал, емудовелось однажды видеть порубленный накуски труп, ая призадумался, пришлосьли ему тоже кого-то опознавать илиэто как-то связанно сего образом жизни — дауж несамли он ипорубил человека накуски. Этот рассказ меня, какни странно, неотпугнул, аполучив вподарок пулелейку, янесколько приободрился. Сунул шарик вкарман и, проплутав почти два часа полондонским улицам, наконец ввалился вчетыре утра кконуру Шеймуса Смита, добрался досвоего места, переступая через спящих. Один изпарней, думая, чтоникто неслышит, такидрочил все время.
        Четыре часа спустя вморге: мертвое нагое тело Хэмиша распростерто передо мной напрозекторском столе. Коронер показал мне только его лицо, ноя спустил простыню намного ниже: уХэмиша возле пупка родинка вформе Австралии, вообще-то нетак уж похоже наАвстралию, нозачем портить славную шутку. «Двинемся кюгу?» — говаривал Хэмиш девчонкам, исейчас я слышал его слова так отчетливо, будто игубы его пошевелились. Яулыбнулся, вспоминая брата, все, чтобыло связано сним хорошего, акоронер зыркнул сердито: наверное, решил, чтоя рад его смерти.
        —Мнеприпомнилась одна его шуточка, — поясниля.
        Тогда он напустил насебя выражение — вроде какему всеравно, онтут послужбе, ачужие переживания его некасаются.
        Янащупал вкармане чешскую пулелейку.
        —Егозастрелили? — спросил я. Яираньше думал, если Хэмишу суждено уйти раньше срока, онбы предпочел пулю, словно ковбой, — онвестерны любил.
        —Нет. Иливы нашли пулевое отверстие? — спросил он таким тоном, словно оборонялся, словно я упрекал его внедосмотре.
        —Нет.
        —Значит,нет.
        —Чтоже сним случилось?
        —Узнаете уполицейских. — Онснова накрыл ему лицо. Мыневиделись четыре года, ноя несумелбы сказать, сильноли Хэмиш заэто время изменился: лицо его раздулось ибыло все всиняках, яедва узнал его. Тоесть я понимал, чтоэто иесть он, ноне мог сказать, каквыглядел прижизни этот ставший начетыре года старше Хэмиш. Говорили, онпробыл вводе два дня, ато идольше, поскольку тело само всплыло иуже начало разлагаться. Полицейский офицер, который разговаривал сомной после опознания, сказал, чтокожа состопы сошла целиком, будто носок, нотут я отключил звук. Яснее всего я запомнил вот что: никто несообщил обисчезновении, никто неискалего.
        «Фергюс Боггс» был пьян. Выпил чересчур много субботним вечером изадирал вышибал приночном клубе «Орбит». Онипопытались его отогнать, ион, поих словам, сделался агрессивен. Уменя нет причин неверить этому, всемы, иБоггсы, инаши сводные братья, таковы, даже крошка Джо, стоит ему что-то запретить, падает иколотит ногами обпол, гдебы мы нинаходились. Поскольку он самый младший, мама редко ему перечит. Один издвух вышибал, которому наскучило спорить с«Фергюсом», предложил открыть ему заднюю дверь, чтобы хозяин невидел, чтоон впустил пьяного, даеще ибесплатно. Завел его подэтим предлогом впроулок ивздул. Сосломанным носом, сломанным ребром — что-то изэтого могло быть последствием падения, амогло произойти ираньше, новласти сочли это последствием падения, — «Фергюс Боггс» побрел, шатаясь, прочь, споткнулся, упал вреку иутонул. Емубыло двадцать пятьлет.
        Шеймус Смит ждал меня удвери морга. Онкурил, дергался, прятал руки вмаленькие карманы кожаной куртки.
        —Этоон?
        —Да.
        —Черт.
        Ондостал пачку сигарет, далмне закурить. Потом, большое ему спасибо, отвел меня впаб, ноя наглухо все забыл стого момента, какзакурил эту сигарету. Наследующий день мы сХэмишем вновь плыли напароходе — второй раз вжизни — явез его домой.
        Полиция нестала предъявлять обвинение вышибале, который «слегка ему наподдал», потому что «Фергюс» нарушал порядок, вышибала неимел намерения его убить, аутонул «Фергюс» потому, чтобыл пьян. Вышибалам все сходит срук, даже убийство.
        11
        Нетолкаться
        Открыв коробку смарблс, ясловно ящик Пандоры распахнула.
        Понималали я это, когда глядела нашарики, просматривала каталог, катала шарики наладони? Если нет, топоняла все втот момент, когда увидела, какпеременился отец, едва глянув накровяники. Иеще более убедилась, обнаружив, какмои родичи ухитрились все запутать, даже решая вопрос отом, гдебудет храниться коллекция. Чтоделать дальше, янезнаю. Новолуние, черное полнолуние, слишком много мыслей, немогу отфильтровать. Дышиже, дыши!
        Выйдя отМикки, ясразуже позвонила маме, меня распирало негодование.
        —Какпоживает мисс Марбл? — Онарассмеялась собственной шутке. — Тыпобывала уМикки? — Вголосе ее тревога, кажется, онабоится, чтоее ложь будет разоблачена.
        —Ктоизбратьев отца был против, чтобы ты хранила усебя коробки? — спросилая.
        Онавздохнула.
        —Микки тебе все сказал. Ох,дорогая. Янадеялась, онпромолчит.
        —Ценю твою заботу, мам, но, чтобы найти недостающие шарики, мненужно знать правду.
        —Тывсамом деле собираешься искать эти шарики? Сабрина, дорогая, утебя все впорядке? Увас сЭйданом? Выеще ходите ксемейному психологу?
        —Унас все впорядке, — ответила я наавтопилоте. Зряя проговорилась маме пропсихолога, теперь все, чтобы я нисказала ини сделала, будет вее глазах результатом этих визитов, ая ихожу-то лишь ради Эйдана. Всем довольна ипрекрасно обошласьбы безэтого. Впрочем, последнее время я часто так говорю, недумая. Всамомли деле унас все впорядке? Лучше вернуться кглавной теме: — Объясни мне, чтопроизошло скоробками ипричем тут братья отца?
        Онавздохнула, видя, чтовыхода нет, придется отвечать, ина этот раз вее голосе послышался гнев. Онасердилась нена меня, ана отца, нато, каквсе обернулось впрошлом году.
        —Энгюс позвонил мне, ноговорил он отимени всех братьев, втом-то ипроблема. Ониузнали, чтомы разбираем его квартиру, ине хотели, чтобы я забирала его вещи. Ты — пожалуйста, ноя сказала им, чтотебе некуда. Чтобыло дальше, тызнаешь.
        Япытаюсь припомнить Энгюса. Сродней отца я никогда небыла особенно близка, виделись мы редко, потому что отец мало сними общался. Вдетстве меня порой брали накакие-то семейные встречи, номы всегда уходили рано: папа был вечно напряжен, кто-нибудь скажет ему что-то неприятное, имы тутже поднимаемся. Мама против этого невозражала, онатоже нелюбила эти сборища, ониобязательно заканчивались дракой, какой-нибудь пьяный кузен переворачивал стол сбутылками, сцепившись сподружкой илиневесткой, которая так ине научилась сдерживать свой острый язычок. Любое собрание Боггсов иДойлов оборачивалось драмой, такчто мы старались там ине показываться илиже забегали наминутку, «показаться», какговаривал отец. Емутолько этого инадо было: показаться. Может быть, инам смамой он тоже лишь «показывался», ведь теперь проступает совсем другой человек, нетот, которого я знала.
        Энгюс — старший избратьев — мясник, значит, нетот, укоторого мебельный фургон. Кажется, фургон уДункана, впрочем, онимогли проделать это вместе. Давненько уже я невиделась нис кем изних. Меня перестали таскать насемейные мероприятия свосемнадцати, ия даже непригласила дядьев итеток насвадьбу. МысЭйданом праздновали вИспании, очень скромно, всего двадцать гостей.
        Стоитли ехать кЭнгюсу выяснять, чтопроизошло год назад? Почему он непозволил моей маме хранить вещи бывшего мужа? Хотелли он хранить их сам иприсвоить папину коллекцию? Ничего себе вопросики! Имогули я упрекать братьев отца зато, чтоони нехотели доверить его вещи бывшей жене? Онибыли совершенно правы, сейчас я это вижу вполне ясно. Влюбой момент мама могла их попросту сжечь — напившись, припомнив, какотец отравил ей жизнь, хотя теперь-то она счастлива вовтором браке.
        —Тызнала проего коллекцию? — жестко спросила я ее вновь. — Тыскладывала ее, когда мы разбирали квартиру?
        —Ничего незнала. Яже тебе вчера сказала.
        Досада, боль вее голосе вынуждают меня поверить.
        —Аеслибы инаткнулась, пока мы разбирали квартиру, ябы их прямиком впомойку отправила, — переходит она внаступление. — Чтобы взрослый человек шариками баловался, право!
        Яверю итем более хотелабы знать, чтоона успела найти вквартире безменя ичто сочла недостойным хранения. Может быть, ненадо было звать ее впапину квартиру. Ипочему я только сейчас спохватилась? Ячувствую себя очень виноватой. Да,я была занята, встрессе, встрахе, нетак надо было все организовать. Наверное, надо было позвать ибратьев, спросить, нехотятли они забрать что-нибудь напамять онем, обих прошлом. Непотомули они так сердятся намаму, чтоя вовсе невспомнила оних? Взяла все всвои руки, думая, чтоя полностью вовсем могу разобраться, чтодостаточно знаю отца.
        —Мама, тывспомнила, каквы поссорились спапой из-за шарика? — Нет, наэтот раз она неускользнет. Язнаю, оначто-то скрывает отменя, амне сейчас нужно какможно больше информации. Довольно секретов.
        —О,теперь я неприпомню. — Онасмолкла, ия думала, натом разговор иоборвется, ноона продолжила: — Этобыл наш медовый месяц, вотивсе, чтоя могу сказать. Онкуда-то ушел бродить, сампосебе, какон всегда потом делал, ничего необъясняя, авернулся скаким-то идиотским куском стекла, накоторый потратил наши сбережения занесколько месяцев.
        Явытянула каталог изпапки, поскольку я вела машину инужно было следить задорогой. Заглянула одним глазом.
        —Вформе сердца?
        —Непомню вформе чего. — Онапомолчала испохватилась: — Вообще-то да. Кажется, сердце. Ячуть сума несошла, онпотратил все наши деньги. Мыеще три дня провели вВенеции, аесть нам было нечего. Один раз выпили бутылку колы надвоих, больше нина что нехватало. Вотже идиот неисправимый, — вздохнула она. — Нотакой уж утебя отец. Откуда ты знаешь, чтоэто было сердце?
        —Дая просто… догадалась.
        Япровела пальцем поотцовской записи: «Сердце — повреждено. Состояние: пригодно дляколлекции. Венеция79».
        Значит, немама паковала шарики, неона иотщипывала что-то отколлекции. Можно считать установленным факт: онабы кним ине притронулась.
        Доступ. Нужно сообразить, ктоимел доступ ккоробкам. НеМикки, неего близкие. Конечно, янемогла это знать сбезусловной точностью, ноготова была ему поверить. Обращаться вкомпанию, перевозившую эти вещи год назад, казалось безнадежным: «Извините, вывпрошлом году неукрали кое-что избагажа?» Возможно, Микки ошибался, ишарики всеже были вкоробке, пока та стояла унего дома. Возможно, ихукрали только вчера. Этоуже нестоль безнадежно: разобраться совчерашним водителем.
        —Чем-нибудь могу вам помочь, Сабрина? — мягко спрашивает Эми, когда я возвращаюсь вприемную адвоката.
        Ястараюсь взять себя вруки. Этовсе из-за луны.
        —Явчера получила отМикки вещи, ихдоставили изего дома вбольницу, моему отцу, имнебы надо знать, ктоперевозил. Вамэто известно?
        —Мне? Явыходные целиком вгараже провела, координируя перевозку. Сверхурочно ибесплатно. Невходит вмои обязанности, нос Микки непоспоришь.
        Сердце подпрыгнуло, забрезжила надежда.
        —Были коробки запечатаны, когда вы их отправляли? — спросила я безнажима, боясь ее обидеть.
        —Обоже! — простонала она. — Ещекакбыли, ихранились они очень аккуратно. Неужели что-то разбилось ипропало? Быть того неможет!
        —Нувообще-то да, кое-чего недостает.
        —Охэтот Лупер!
        —Прошу прощения?
        —Этовсе Лупер. Тот, ктопривез вещи. Послушайте, безусловно, абсолютно, коробки были запечатаны, когда я их осматривала, имне было настрого запрещено их вскрывать. Микки нехотел, чтобы я шарила вего добре, ине вам одним, кстати говоря, нужно было отправить вещи. Много было всего. Старая мебель, одежда, кое-что пролежало там много лет, всевпыли. Словом, япопросила племянника Микки, Лупера, отвезти коробки. Нанего кто только нежалуется, номне пришлось обратиться кнему, вариантов небыло: Микки старается чем может выручать родных. Боюсь, вампридется самой сним разбираться, явэто лезть немогу, только скажу, гдеон живет.
        —Хорошо, спасибо, — ответила я, обрадовавшись, чтоневсе потеряно. Ужекуда-то продвигаюсь.
        —Знаете дорогу? — спросила она, безособой охоты протягивая мне записку садресом.
        —Нет, ноу меня есть навигатор.
        Онаприкусила губу.
        —Навигатор даже несообразит, куда вы едете, — сказала она. — Этодалеко.
        —Ничего, уменя есть время, — ответила я, направляясь квыходу. Впервые заочень долгое время я почувствовала возбуждение.
        —Поаккуратнее сним, онлюдей нелюбит, особенно втакие дни, каксегодня, — жестом она указала нанебо. — Такие дни словно специально длятаких людей, какон, — услышала я, закрывая засобой дверь.
        Япоехала вкакую-то глушь, Оленье поле, оленей подороге невидела, аполей сколько угодно, ив них трейлеры. Поглядывая насолнце, ягадала, естьли смысл взамечании Эми. Может быть, сегодня роковой длянас всех день? Илидень, когда я, окончательно рехнувшись, отправилась напоиски шариков, неимея даже безусловного доказательства того, чтоони когда-то существовали. Только написанный отруки каталог, неизвестно какдавно составленный. Едукчеловеку поимени Лупер, живущему черт знает где, чтобы обвинить его вворовстве.
        Погоняв позакоулкам (навигатор, каки предупреждала Эми, сдался, едва я выехала зачерту города), янаконец отыскала то место. Лупер (даже имечко малосимпатичное) жил вмаленьком бунгало семидесятых годов, засвоим жильем несмотрел, ионо, судя повиду, собиралось вот-вот развалиться. Передний двор был завален деталями автомобилей, шинами, двигателями, капотами, ещекакими-то разрозненными железками, земли подними невидать. Удвери стоял белый фургон, аиз-под него торчала пара ног вгрязных, линялых джинсах ирабочих ботинках. Изстоявшего поблизости радио наполной громкости неслись песни AC/DC. Япритормозила уворот, дальше проехать несмогла: наворотах был здоровенный засов инадпись «Невходить — охраняется собаками» сизображением двух оскалившихся псов.
        Явылезла измашины иостановилась уворот, снова себя спрашивая, несошлали я сума.
        —Извините, — окликнула я ноги. — Лупер?
        Ноги задвигались ивыскользнули из-под фургона. Молодой человек распрямился вовесь рост. Длинные грязные волосы, несмотря наего молодость, ужедалеко отступили ото лба. Белая жилетка заляпана машинным маслом, жиром, потом, малоли чем еще. Ябы скорее назвала его коренастым, чеммускулистым, ноон крупный, здоровенный каквол, прямо-таки персонаж Средиземья.
        Онуставился наменя, вытирая инструмент офутболку инеторопливо, покусочку, изучая меня всю. Посмотрел намашину, потом наменя имедленно двинулся комне сгаечным ключом вруках, так, словно времени унего сколько угодно ион снаучной точки зрения изучает вопрос, стоитли прибить меня этим ключом. Досамых ворот он недошел, остановился внескольких шагах. Змеиный язык высунулся изорта иоблизал губы. Парень еще раз внимательно меня оглядел ипричмокнул, точно сожрать решил.
        —ВыЛупер? — спросилая.
        —Может. Аможет, инет. Зависит оттого, ктоспрашивает.
        —Яспрашиваю, — улыбнулась я. Кривовато улыбнулась.
        Луперу моя улыбка непонравилась, похоже, онрешил, чтонадним посмеиваются, этоему непонравилось, небыл вполне уверен, чтоправильно понял, акогда он неуверен, онивовсе перестает вести себя по-человечески. Набрал слюны ихаркнул наземлю, явно вмой адрес.
        —Вызанимаетесь доставками?
        —Актоже еще? Есть дляменя работенка? Ато уменя длявас есть. — Онсунул руку впах иухмыльнулся.
        Отвратительно. Япопятилась отнего, новсеже спросила:
        —Выплемянник Микки?
        —Акто спрашивает?
        —Давсе яже, — ровным голосом ответила я. — Яклиент. Онпослал меня сюда. Онзнает, чтоя здесь. Меня будут искать. Неубивай меня! — Вывчера развозили вДублине вещи попросьбе дяди?
        —Ямного чего развожу вДублине.
        Вотуж врядли.
        —Вбольницу отвозили?
        —Вытам проживаете? — ухмыльнулся он, выставляя напоказ немногочисленные зеленоватого оттенка зубы. Снова окинул меня взглядом, словно кошка мышь. Емуохота позабавиться. Глаза унего странные, болотного цвета, нив них, низа ними никакой жизни незаметно. Отодной мысли, чтодрагоценные папины марблс попали вэти руки, мнепоплохело. Ябы этому парню игвоздя недоверила. Ястала озираться внадежде напомощь, насвидетеля, который спасет меня, если все обернется совсем скверно, если Лупер попытается осуществить то, что, какмне кажется, унего науме. Вонсколько пустынной земли вокруг его дома. Сгоревший автомобиль виднеется посреди невозделанного поля.
        Лупер глянул тудаже, куда ия, напростиравшиеся догоризонта поля.
        —Заноза взаднице. Картоха только ирастет, больше ничего. Папаша был фермер, застройщики ему мильон сулили, ноон уперся, онфермер, чего ему еще делать вжизни? Апотом взял ипомер нахрен, ивсе это досталось мне. Теперь никто некупит. Безнадобности земля.
        —Почему вы ее невозделываете?
        —Своих дел хватает. Гараж идоставки — мойбизнес.
        Этот двор очень мало походил на«бизнес».
        —Зайдете? Покажу вам, чтотуткак.
        Язаглянула издали враспахнутую дверь дома — беспорядок, грязь, какие-то завалы — ипокачала головой. Нетуж, заэти ворота я ниногой.
        —Выдоставили моему отцу пять коробок отМикки. Нескольких вещей недостает. Немоглибы вы мне… помочь?
        —Завора меня держите?
        —Нет, прошу помочь, — повторила я. — Выгде-нибудь останавливались? Кто-то мог залезть вфургон?
        —Язагрузил их вфургон иотвез вДублин. Вотивсе.
        —Неоткрывали коробки? Может быть, что-то выпало?
        Усмешка.
        —Знаете что, явам отвечу, если вы меня поцелуете.
        Яотшатнулась.
        —Ладно, ладно, — рассмеялся он. — Отвечу, если пожмете мне руку.
        Тоже скверно, однако я решилась ему подыграть. Пусть только навопрос ответит.
        Лупер шагнул вперед, протягивая мне руку. Гаечный ключ сунул взадний карман ипомахал второй рукой, показывая, чтобезоружен.
        —Нуже! Пожмете мне руку — отвечу навсе вопросы. Ясвое слово держу.
        Сподозрением косясь наего руку, япротянула свою, аон, завладев моей ладонью, резко дернул меня ксебе, свободной рукой ухватил сзади зашею иподтянул мое лицо ксвоему, чтобы поцеловать. Егогубы прижались кмоим губам, ая немогла пошелохнуться, только стиснула зубы, чтобы ничастички этого мерзавца вменя непроникло. Попыталась вывернуться, ноне получилось, онкрепко удерживал мой затылок. Обеими руками я уперлась ему вгрудь, ноон был очень силен, ия почувствовала, какво мне нарастает паника. Наконец он отодвинулся отменя, облизнул губы иаж взвыл отсмеха.
        Япринялась яростно обтирать лицо. Больше всего мне хотелось убежать изакрыться вмашине. Сердце колотилось. Поблизости никого, ктобы помог, ноЛупер больше меня нетрогал, стоял себе ихохотал.
        —Вытак ине ответили намой вопрос! — сердито попрекнула я его, всееще вытирая губы. Теперь я низа что неуеду безответа, алучшебы ишарики вернуть. Тогда эта поездка будет незря.
        Лупер покосился наменя снекоторым удивлением, гаечный ключ снова появился унего вруке.
        —Язабрал коробки вгараже Микки, остановился наобочине, посмотрел, чего там. Ничего интересного, такчто я снова их заклеил иотвез вДублин. — Онпожал плечами, ничуть несмущаясь. — Бумаги да детские игрушки, мнеэто ник чему. Ясебе ничего невзял. Поищите вдругом месте.
        Ия ему поверила. Емубы мозгов нехватило прочесть каталог. Этоведь целая книга, аон, наверное, вжизни недержал вруках книгу. Итем более онбы несообразил, какувязать этот список ихранившиеся вкоробках шарики. Человек, выбравший два самых дорогих предмета изколлекции, потратил немало времени, изучая список ишарики, этонесделаешь запару минут торопливого обыска наобочине. Взяли самые дорогие — значит, пришлось прочесть весь каталог, ведь список выстроен непо цене, апо видам марблс.
        —Дело того стоило? — подмигнул он. Ягневно развернулась изашагала кмашине. — Помог я вам? — крикнул он вслед.
        Явключила зажигание ипоехала домой. Да,помог.
        Шарики присвоил неЛупер. Ихнебыло вкоробке, когда он забирал вещи изгаража Микки. Теперь я вэтом абсолютно уверена. Иих небыло уже тогда, когда коробки прибыли кМикки. Значит, нужно копать глубже. Вернуться нагод впрошлое. Ато идальше.
        12
        Луник
        —Фергюс, нампора! — весело говорит нянечка Ли, входя вмою палату сшироченной улыбкой вовсе лицо.
        Онавсегда улыбается, нащеках унее две глубокие ямочки, прямо-таки лунки длямарблс — обычные шарики туда, пожалуй, непоместятся, номиниатюрные войдут идеально идаже небудут выпирать. Этомолодая девушка, деревенская, изКерри. Всепоет, асмех ее доносится отсестринского поста домоей палаты вглубине коридора. Яитак всегда вхорошем настроении, ноона поднимает настроение еще выше, выше, того гляди, пробью потолок, какЧарли пробил стеклянный свод шоколадной фабрики. После нелегких физиопроцедур — ау меня их множество — онанеизменно является сулыбкой налице, счашкой исходящего паром кофе икексом. Онасама печет кексы ивсех угощает. Еслиб она так обихаживала своих дружков, говорю я ей, отнихбы отбою небыло, ато она все одна ивечно рассказывает мне обочередном неудавшемся свидании.
        Симпатичная девочка. Похожа наСабрину домальчиков — какпошли дети, онавсегда навзводе, ещебы, трое проказников. Ниодин разговор унас сней недоходит доконца, довольно часто даже фразы обрываются наполуслове. Стала еще более чокнутой, чемпрежде, аведь была умненькая, нехуже Ли.Всегда усталая, ктомуже толстеет. Моямать была крепкой, какстарый башмак, самую чуточку размягчалась, выпив больше стаканчика бренди, атакое сней случалось разве что пару раз вгод. Тощая была какпалка: гоняясь занами, семью оглоедами, онапосле родов быстро избавлялась отживота. Может быть, еслибы я знал маму дотого, какона родила нас, ябы ив ней заметил перемену: может быть, онабыла беззаботной девчонкой, ажизненные заботы итяготы материнства ее этого лишили. Ведь я исам немало изменился. Теперь я вбольнице. Ноне могу представить себе маму беззаботной, даже нафотографиях она выглядит напряженной, жесткой. Родители стоят руки пошвам, несоприкасаясь, мрачные лица строго анфас — видимо, этосчиталось наилучшим ракурсом. Ноесть одна фотография, которую я всегда держу присебе: мама напляже, вШотландии, асфотографировал ее папа.
Онаустроилась наполотенце, кругом песок, откинулась назад, опираясь налокти, лицо приподнято навстречу солнцу, веки сомкнуты. Онасмеется. Несосчитать, сколько раз я всматривался вэту фотографию, гадая, надчем она смеется. Поза сексуальная, провокационная, хотя мама, уверен, ничего такого неимела ввиду. Хэмиш, совсем маленький, сидит уее ног. Наверное, онасмеется надкакой-нибудь проделкой сына илипапа что-то сказал, ипотому она вышла такой наэтом фото. Конечно, странно держать присебе фото, гдеродная мать выглядит сексуальной, психотерапевты нашлибы, чтосказать поэтому поводу, номне она поднимает настроение.
        Акогда я представляю себе Сабрину, товижу нахмуренное, вечно озабоченное лицо.
        —Будем смотреть кино в3D? — спрашиваю я Ли, намекая наее смешные очки.
        —Уменя идля вас есть, — отвечает она, вытаскивает изкармана очки ипротягивает мне. — Надевайте.
        Янадеваю очки, высовываю язык, иона смеется.
        —Сегодня солнечное затмение, Фергюс, вы незабыли?
        —Недумаю, чтобы я это забыл, поскольку непомню, чтобы мне обэтом говорили.
        —Идеально чистое небо, ниоблачка. Говорят, место длянаблюдения унас несамое лучшее, порадио все время сообщают, куда лучше поехать, чтобы все увидеть, ноэтоже солнце, ужконечно, еговидно, откуда нисмотри. Янапекла кексов навсех. Ванильных кексов. Хотела сделать шоколадные, ноФидельма, новая моя соседка, помните, явам пронее рассказывала, нянечка изДонегола, свинья этакая, слопала все батончики «Кэдбери» изхолодильника, — негодует Ли. — Четыре батончика, пребольших. Теперь я повсей квартире наклейки леплю: «Нетрогать», «Неесть». Мненанее смотреть ито противно. Апомните проплазменный телевизор, который я забрала усоседа, онего выбросить хотел? Онапонятия, нафиг, неимеет, каким пользоваться, всевремя хватает нетот пульт. Застукала ее, когда она вэкран тыкала пультом отгазовой плиты.
        Мыоба расхохотались. Оналюбит поворчать, ноне зло, априкольно, сулыбкой, иголос сильный, напевный. Приятно слушать, словно птичка расчирикалась подокном всолнечный майский день. Онапродолжает свой рассказ, помогая мне пересесть скресла наколяску. Побольшей части замной ухаживает Ли, ав ее свободные дни приходят другие, кним гораздо труднее привыкнуть. Некоторые тихие, держатся уважительно илидумают очем-то своем, чтотам уних вжизни происходит, другие слишком властные, командуют мной так, какмама распоряжалась вдетстве. Грубых нет, нонет уних итого умения, чтоуЛи.Оназнает, какзаболтать меня, ито, чтомы делаем сней вместе, вроде каки непроисходит. Замечательно, когда так поступает женщина, которой приходится подтирать тебе задницу имыть твои яйца. Другие молчат, итогда я отчетливо все сознаю. Том, мойсосед, терпеть неможет Ли. «Онахоть когда-нибудь умолкает?» — бурчит он, итак громко, чтоона конечноже слышит, ноей это немешает. НоТом есть Том, унего главная радость вжизни — начто-нибудь пожаловаться.
        Нянечка выкатывает меня насвежий воздух, намаленький лужок, гдемы обычно проводим такие солнечные дни. Тамуже все собрались исмотрят вверх, нацепив смешные пластиковые очки. Включено радио, первый канал, впрямом эфире нам рассказывают, чтопредстоит увидеть, целую неделю только обэтом иговорят. Какие-то нумбры, пенумбры, аеще толкуют осуевериях, связанных слуной, нонекоторые изних ябы нестал оспаривать: маленькая Сабрина нипочем немогла уснуть вполнолуние. Всегда приходила кнам, забиралась впостель, непременно между мной иДжиной, илежала безсна, громко вздыхая, постукивая пальцами меня поплечу, полицу, чтобы я поскорее проснулся исоставил ей компанию. Однажды я отвел ее напервый этаж, сварил горячий шоколад, имы сидели втемноте, глядя налуну какбудто загипнотизированные, какбудто молча сней общались. Витоге я заснул на стуле, аДжина явилась кнам ипринялась орать: тричаса ночи, ребенку завтра вшколу, очем я только думаю! Воттаконо.
        Теперь я думаю оней, когда вижу ночью полную луну: несидитли она сейчас накухне счашкой горячего шоколада, длинные локоны разметались поспине — впрочем, волосы она давно обстригла.
        Всесуетятся, взбудоражены предстоящим зрелищем. Лисмазывает мне руки илицо кремом отзагара ирассказывает отом, какпрошло накануне очередное свидание. Онаходила вкино сполицейским изАнтрима. Яприщелкнул языком.
        —Вкино невозможно разговаривать, — напомнил я ей. — Нельзя проводить первое свидание вкино.
        —Знаю, знаю, вымне это сказали, когда он меня пригласил, ибыли правы, нопосле фильма мы пошли выпить, иможете мне поверить, ябыла рада, чтовте два часа мы неразговаривали, такой оказался придурок. Только ислышно: «Моябывшая девушка то, моябывшая девушка се». Знаешь, приятель, забирай себе свою бывшую, ая пошла.
        Яхмыкнул.
        —Принесу вам кекс, какой предпочитаете? Есть сжеле, есть сзефиром, были сдраже, ноФидельма их тоже слопала, — улыбнуласьона.
        —Пусть будет сюрприз, — решил я. Онаушла, ая огляделся ипонял, чтоунас нынче много посетителей. Дети носились потраве, один даже своздушным змеем, хотя, какбы стремительно он ниразбегался, змей неотрывался отземли — полный штиль. Ниоблачка, небо дивного синего цвета, индиго сзавитками белизны. Что-то мне этот образ напоминает. Яизовсех сил пытаюсь припомнить, ноне получается. Сомной такое иногда бывает. Действует нанервы.
        —Вот! — Нянечка вернулась, протягивает мне тарелку сдвумя кексами исладкий напиток.
        Ясмотрю наних влегком недоумении.
        —Нехотите угоститься? — переспрашиваетона.
        —Нет-нет, нев том дело, — говорю я. — Мояжена скоро приедет?
        Онанемного напрягается, нопридвигает стул исадится рядом.
        —ВыДжину имеете ввиду?
        —Разумеется, Джину. Моюжену Джину. ИСабрина смальчиками придет?
        —Мальчики сегодня поехали загород сотцом, помните? Эйдан повез их вУиклоу вместе сдетьми своего брата.
        —А! — Нет, этого я непомню, ноони, конечно, будут рады. Алфи будет червяков копать, онэто любит. Вэтом смысле он похож наБобби, когда тот был маленький, только червей неест, адает им имена. Однажды он заставил меня целый день держать вкружке «Филомену».
        —АСабрина? Онагде? — Япредставил себе это напряженное, вечно сморщенное лицо, словно она пытается решить задачу иливспомнить ответ назабытый вопрос. Да,именно так. Унее все время такой вид, словно она что-то забыла. Если все парни отправились загород, онасегодня одна. Разве что поедет кДжине, ноДжина всегда занята сосвоим новым мужем Робертом. Понятно, потому-то Ли ипосмотрела наменя так странно — пора мне отучиться называть Джину своей женой. Ноя порой протакое забываю.
        —Сабрина приходила сегодня утром, помните? Кажется, унее были срочные дела, нозавтра она конечноже приедет, какобычно.
        Япохлопал себя покарманам.
        —Что-то ищете, Фергюс?
        Ли,каквсегда, готова помочь.
        —Телефон — наверное, яего вкомнате оставил.
        —Похоже, затмение вот-вот начнется. Давайте я потом заним схожу? Обидно будет, если вы пропустите затмение, пока будете звонить.
        Ядумал оСабрине: нив коем случае нельзя, чтобы она оставалась одна. Мнеона снова кажется маленькой девочкой, бледное серьезное личико влучах белого света.
        —Лучше сейчас, если можно.
        Ясловнобы сморгнул, аЛи уже сбегала ивернулась. Какие-то мысли меня поглотили, только я уже непомню, очем. Лизапыхалась, мнестало неловко: из-за меня она чуть непропустила затмение. Конечно, ейхочется такое увидеть. Будь унее отгул, онабы поехала куда-нибудь сочередным парнем посмотреть, какисчезает солнце, ноя эгоистично рад, чтоона осталась тут. Другиебы дождались конца затмения, апотом уж принеслибы мне телефон.
        Янабираю номер Сабрины.
        —Папа! — отзывается она спервогоже гудка. — Ая какраз думала отебе.
        Яулыбаюсь.
        —Почувствовал твои мысли. Всели впорядке?
        —Да,да, — рассеянно ответила она. — Подожди, дайя отойду всторону исмогу стобой поговорить.
        —О! Такты неодна?
        —Нет.
        —Отлично. Якакраз беспокоился. Слышал, Эйдан смальчиками уехали загород. — Ядоглупости горжусь собой, прикидываясь, будто помню эти подробности, хотя насамом деле только что спохватился. — Гдежеты?
        —Сижу накапоте автомобиля посреди поля вКаване.
        —Чтотакое?
        Онасмеется, исмех ее действительно весел.
        —Тытам сдрузьями?
        —Нет. Новокруг полно людей собралось смотреть затмение. Этоодно изофициально рекомендованных мест.
        Пауза. Что-то еще. Очем-то она умалчивает.
        —Ярешила немножко покататься, кое-что поискать.
        —Тычто-то потеряла?
        —Нуда. Вкаком-то смысле.
        —Надеюсь, найдешь.
        —Да, — снова какбудто издали. — Аты как? Тебе хорошо видно затмение?
        —Отлично. Сижу наполянке, всеедят кексы, пьют шипучку исмотрят нанебо. Врядли это рекомендованное место, какты говоришь, нопо крайней мере все приделе. Яподумал, пока ждал, мнечто-то сегодня напомнило отом, чтослучилось, когда тебе было два года. — Напомнила мне улыбка Ли.Этиямочки, куда вошлибы миниатюрные марблс. — Мыстобой, кажется, никогда обэтом неговорили.
        —Если я что-нибудь натворила, мамабы нераз мне обэтом напомнила.
        —Нет-нет, онанезнала, яей ничего несказал.
        —О!
        —Как-то раз ей понадобилось уйти, толи кврачу илина похороны, точно невспомню, аты осталась сомной. Тебе было два года. Иты добралась дошариков вмоем кабинете.
        —Всамом деле? — Голос унее такой удивленный, заинтересованный, взволнованный даже, словно вэтом-то изаключалась самая интересная часть рассказа. — Ичто это были зашарики?
        —Маленькие. Миниатюрные марблс. Утебя там тоже потемнело, какздесь?
        —Да,потемнело. Рассказывай дальше.
        —Этособака, чтоли, воет?
        —Да,животные занервничали. Ихэто пугает. Рассказывай дальше, папочка, пожалуйста!
        —Ну,ты засунула шарик себе внос. Толи вправую ноздрю, толи влевую, сейчас уж несоображу.
        —Что-что? — смеется она. — Зачем я это сделала?
        —Затем, чтотебе было два годика. Почемубы незасунуть?
        Онасмеется.
        —Яникак немог его вытащить. Всеперепробовал, нов итоге пришлось тащить тебя вбольницу. Тампопытались щипцами, уговаривали тебя высморкаться, ноты несмогла, дышала ртом. Апотом доктор Пенджаби, индиец, — потом я сним кое-какие дела имел — применил что-то вроде искусственного дыхания. Онзажал другую ноздрю истал дышать тебе врот — хлоп, ивыскочил шарик.
        Мыоба рассмеялись. Ужесовсем стемнело, всевокруг уставились вверх, нацепив очки, видглуповатый, даия таковже. Лиглянула наменя ивосторженно подняла оба больших пальца.
        —Втот вечер, когда мама вернулась домой, тыей сказала, чтотебя поцеловал индус. Яприкинулся, будто понятия неимею, очем речь, наверное, дескать, мультик иличто-то вэтом роде.
        —Япомню! — выдохнула она. — Наша соседка Мэри Хейес говорила мне, чтоя ей рассказывала, какменя поцеловал индус. Ая понятия неимела, откуда мне это вголову взбрело.
        Мысмеемся — вместе.
        —Расскажи еще пролуники, — просит Сабрина.
        Чем-то ее вопрос меня смущает. Чем, самнепойму. Мнестало непо себе, отчего-то я расстроился. Непонятно инеприятно. Может быть, этокак-то связано стем, чтопроисходит сейчас нанебе. Может быть, сейчас все так себя чувствуют. Ясобираюсь смыслями.
        —Луники, — произношу я, вызывая перед собой этот образ. — Подходящая история длятакого дня, какнынешний, должно быть, потому ивспомнилась. Яискал луники, ностандартного размера ненашел, только миниатюрные. Двести пятьдесят штук, словно бисер, взамечательной стеклянной банке — похожа набанку из-под варенья, только больше. Незнаю, какты донее добралась. Наверное, янаминуту отошел илиплохо смотрел затобой.
        —Акак выглядят луники?
        —Кчему тебе знать, Сабрина, этоже скучно…
        —Нисколько нескучно, — настойчиво перебивает она. — Этоважно. Мнеинтересно. Расскажи мне, яслушаю.
        Язадумался, прикрыл намгновение глаза, тело само нашло более удобную позу.
        —Луники просвечивают насквозь, ичто мне вних нравится: если поднести их кяркой лампе так, чтобы они оказались втени, товсамом центре шарика загорится огонь. Этим они замечательны: внутренним сиянием.
        Да,это необычно, ия думаю отом, какэто необычно, думаю втот самый редкий момент, когда солнце меркнет, скрывается посреди ясного дня залуной, — тут-то я ипонимаю, почему всю жизнь храню мамину фотографию. Потому что она была каклуник, свет горел всамом ее средоточии, ив каждом, иво всем есть нечто дивное, чтонужно увидеть исохранить, чтобы любоваться, когда нужно поднять настроение иливернуть уверенность иособенно когда втебе самом потускнеет внутреннее сияние иостанется что-то больше похожее наугли.
        —Папа? Папа, стобой все впорядке? — шепчет она втрубку, ия непонимаю, почему она говорит шепотом.
        Тень луны целиком прошла мимо, солнце освободилось, вернулся дневной свет. Вокруг все ликуют.
        Япочувствовал влагу нащеке.
        13
        Немочиться вводу
        Ясижу накапоте своего автомобиля посреди поля, куда свернула, чтобы полюбоваться затмением. Ловкий местный фермер брал два евро лишь зато, чтобы остановиться наего земле ипосмотреть затмение сэтого места. Накаждой машине сидят люди внелепых очках, ая только что поговорила потелефону сотцом, ив горле засел комок, ноя стараюсь необращать наэто внимания, лихорадочно пролистывая каталог. Внезапно останавливаюсь.
        Луники.
        Унего их множество, ноя провожу пальцем посписку инахожу то, чтомне нужно.
        Миниатюрные луники (250), истеклянная банка тоже упомянута, видеальном состоянии. Далее указано: «Лучшие луны мира», компания Christensen Agate, одноструйные марблс». Исоставленное отцом описание: «Просвечивающий белый молочный марблс скрошечными пузырьками воздуха внутри ислегка синеватым отливом. Спасибо доктору Пенджаби».
        Вокруг все ликуют, приветствуя вновь выкатившееся вовсей полноте солнце. Незнаю, сколько это длилось, несколько минут, наверное, новсе обнимаются ихлопают владоши, взволнованные этим событием — природное явление вместо наркотика. Иу меня глаза влажны. Что-то впапином голосе инапугало меня, иглубоко растрогало. Тонего сильно изменился, будто сомной говорил совсем другой человек. Кто-то другой просвечивал сквозь него, рассказывая историю, тайную историю онем иобо мне маленькой, ноне только вэтом дело. Этобыла еще иистория омарблс. Затридцать лет своей жизни я ниразу неслышала изего уст это слово, атеперь, когда я пустилась вэтот… квест, втот самый момент, когда я наблюдала великое природное явление… Япотрясена. Сняв эти смешные очки длязатмения, явытерла глаза ирешила прямо сейчас поехать котцу, поговорить сним омарблс. Прежде, когда он так явно ничего немог вспомнить, казалось неправильным обсуждать сним это, но, кажется, кровяники пробудили внем сегодня какие-то воспоминания.
        Ямедленно, тщательно выдыхаю, имне слышится голос Эйдана, один изнаших споров:
        —Чтонетак?
        —Всенормально, — огрызаюсья.
        —Тывздохнула, — говорит он ипоказывает, какя это сделала: тяжелый, медленный, печальный выдох. — Тывсе времятак.
        —Яневздыхаю, япросто… выдыхаю.
        —Ноэтоже иесть вздох иличто?
        —Нет, этодругое. Япросто… а, ладно, неважно. — Ия молча продолжаю собирать школьные завтраки. Масло, ветчина, сыр, хлеб, бутерброд. Следующий!
        Онзахлопнул холодильник. Решил, чтоя опять уклоняюсь отразговора.
        —Этопросто привычка, — говорю я, пытаясь разговаривать по-настоящему, неогрызаться, незлиться. Следовать советам психолога, иначе наближайшей встрече сним опять будут разбирать все мои промахи. Явообще нехотела ходить ксемейному психологу, ноЭйдан решил, чтоэто нам поможет. Помне, такмолчание итерпение — лучшие способы строить жизнь, даже если терпение наисходе, особенно когда я непонимаю, вчем проблема иестьли вообще унас проблема. Аони говорят мне, чтомое поведение указывает натот факт, чтопроблема есть. Моеповедение — этомолчание итерпение. Замкнутый круг.
        —Япросто задерживаю дыхание, апотом выдыхаю, — пыталась я объяснить Эйдану.
        —Почему ты задерживаешь дыхание? — допытывалсяон.
        —Незнаю.
        Ядумала, онснова обидится, сочтет, чтоя что-то утаиваю, какую-то великую тайну, которой уменя нет, аон думает, есть. Ноон замолчал ипринялся обдумывать услышанное.
        —Может быть, тычего-то ждешь, — предположил он. — Чточто-то случится.
        —Может быть, — согласилась я незадумываясь, подсыпая вкоробки длязавтрака изюм ирадуясь уже тому, чтоЭйдан больше недуется. Главное, спор отменяется, пусть даже мне приходится ходить вокруг Эйдана нацыпочках. Илиему вокруг меня?
        Нотеперь я принялась это обдумывать. Да,пожалуй, яив самом деле чего-то жду. Может быть, этого никогда неслучится. Илия сама должна сделать так, чтобы случилось. Может быть, этим-то я сейчас изанимаюсь.
        Зазвонил телефон, номер был незнакомый.
        —Алло?
        —Сабрина, этоМикки Флэнаган. Можем поговорить?
        —Да,конечно. Якакраз еду домой. Остановилась посмотреть затмение.
        Знаетли он, чтоя ездила кего племяннику? Лучшебы незнал. Мало того, чтоя обвинила его самого вворовстве, такеще иплемянника, двойное оскорбление. Хотя коробки племянничек, каквыяснилось, всеже открывал.
        —Замечательно, правда? Ясъездил домой посмотреть его смоей лучшей половинкой, Джуди. Мыпоговорили насчет вас имарблс. — Онсделал паузу, ия поняла: сейчас я что-то узнаю важное. — Мыговорили окоробках, иДжуди припомнила, чтоони попали кнам невместе. Было две разных доставки.
        —Воткак? — Явыпрямилась ипритормозила.
        —Часть коробок привез человек, которого я сам заними послал, какмы идоговорились свашими родственниками. НоДжуди напомнила мне, чтодругие коробки прибыли несколько дней спустя. Ясовсем упустил это извиду, ноДжуди незабыла, потому что я непредупредил ее, чтоберу чужие вещи нахранение, иона узнала обэтом, когда кнашему дому подъехала женщина, которая привезла еще три коробки. Джуди позвонила мне вофис проверить, всели впорядке, вдруг женщина что-то выдумывает.
        —Женщина?
        —Вотименно.
        —Работающая вдоставке?
        —Нет, Джуди считает, чтоэто небыла официальная доставка, аДжуди втаких делах разбирается. Хотя стех пор прошел год, оназаметила все детали. Отличная память. Женщина приехала вобычном автомобиле, нев фургоне. Осамой женщине она ничего сказать неможет, тапочти ничего неговорила. Джуди подумала, этососедка иликоллега.
        —Иона привезла три коробки?
        —Да,три.
        Тоесть какраз эти коробки смарблс. Выходит, так? Яснова подумала опричинах, покоторым мама предпочитала молчать, даже нехотела, чтобы я наткнулась наэти три коробки.
        —Одна маленькая деталь, — поспешно добавил он. Этамаленькая деталь чем-то его смущала. — Джуди сказала, этобыла блондинка.
        Моямама отнюдь неблондинка. Яприкинула, каквыглядят жены моих дядей, нотутже отказалась отэтой попытки: яих сто лет невидела, уних теперь могут быть лиловые волосы илив прошлом году светлые, асейчас вообще никаких. Ябы хотела многое уточнить уМикки, ноу него иссякли ответы.
        —Удачи, Сабрина, — сказал Микки. — Надеюсь, вынайдете шарики. Втом числе иради моего спокойствия.
        14
        Стальной биток
        Комми, простецкие, длянебогатых мальчишек. Самый древний вид марблс — глиняные, неровные, неидеально круглые, зато дешевые, ихполным-полно, вПервую мировую ребята наулицах только их икатали. Потом появились эгги, аеще фарфоровые истеклянные, самые красивые, среди них небывает двух одинаковых. Больше всего я люблю стеклянные. Ноеще есть металлические, ихя тоже собрал несколько штук. Онисделаны изцельного металла, покрытого хромом, словно рыцари вдоспехах, лучшие битки, какие только могут быть. Тяжелые, стремительные, мгновенно вышибают все шарики противников изкруга. Сегодня ия сам такой биток. Вокруг меня стекло, фарфор идаже глина, ая — сталь. Мнедвадцать четыре года, сегодня моя свадьба, явышиб всех прочих парней изкруга Джины.
        Торжество происходит вприходской церкви Айоны. Вэтой местной церкви Джина была крещена, впервые исповедалась ипричастилась, маленькая невеста вбелом платьице, прошла конфирмацию итеперь выходит замуж. Тотже священник, который совершал все первые торжественные обряды, теперь нас венчает ипоглядывает наменя все также, каки припервой нашей сним встрече.
        Онненавидит меня.
        Чтозасемья выберет себе вближайшие друзья священника? Воттакая семья уДжины. Онхоронил ее отца, утешал ее мать долгими вечерами, бесплатно попивая ее виски ибесплатно давая ей советы, атеперь смотрит наменя какна ублюдка, чтобудет доутра трахать его девочку. Ещебы, непременно буду. Онсмотрит наменя так, словно я отбираю унего законное место всемье. Ясказал обэтом Джине. Сказал, чтосвященник странно поглядывает наменя. Онаответила, этопотому, чтоон знает ее ссамого рождения, онзаботится оней, оней какотец. Яспорить нестал, но, помне, папашу стаким взглядом следует запереть ивздуть хорошенько.
        Джина говорит, уменя паранойя, мневсе кажется, будто я неполюбился ее друзьям. Может, ипаранойя, номне кажется, онитоже странно поглядывают наменя. Илиэто потому, чтоони такие вежливые, ия немогу вычислить, чтоукаждого науме. Онинеорут наменя застолом, неприжимают кстене, чтобы высказать свое мнение влицо, адля меня это странно иподозрительно. Вмоей семье вежливость нев чести, обходимся безприкрас. Чтодома, чтовшколе, чтонаулице. Явсегда знаю, чтопромеж нас происходит. Вотсвященник ненавидит меня, ия это знаю — потому, какон наменя смотрит, когда Джина отвернется. Двамужика, дваоленя вгоне, влюбой момент готовы сплестись рогами, оторвать сопернику нахрен башку. Я-то радовался, чтоДжина наполовину сирота, думал, непридется иметь дело сэтим тупым дерьмом, мужским собственничеством, нелюбовью ктому, ктодочку «украл», такнатебе, вэтой роли уних священник.
        Аеще семейный врач.
        Господи, ион тоже.
        Много вы знаете семей со«своим доктором»? Воттакая уДжины семья.
        Умоей мамы имелись свои средства, чтобы поставить нас наноги. Обгорели — сода сводой, откашля помогало масло ссахаром, отзапора — кипяток скоричневым сахаром. Помню, как-то уменя появилась шишка наколене, иМэтти спрыснул ее кипятком истукнул книгой — раз, инет шишки. Волдырь уХэмиша наносу вскрыли ножницами иприжгли жидкостью длябриться. Порезы смазывали йодом. Больное горло полоскали соленой водой. Антибиотики шли вход очень редко. Сврачом мы общались слишком редко, чтобы подружиться, какДжина иее мать подружились сосвоим терапевтом. Уменя небыло семейного врача, темболее такого, который сталбы переживать, наком я женюсь. Ноу Джины семья такая. Ичто еще хуже — илилучше, непойму, — ятеперь часть этой семьи. Прямо-таки слышу смех Хэмиша. Слышу его, повязывая втуалете галстук иготовясь кприему, который оплачивает дед Джины.
        —Лучший день жизни? — насмешливо замечает Энгюс ипристраивается рядом пописать. Сбил меня смысли.
        —Ага.
        Япопросил его быть моим шафером. Жаль, чтоХэмиша нет, хотя сним, конечно, былобы втысячу раз рискованнее, ивсе эти семейные доктора ипопы бегомбы бежали сприема отего дерзких речей. Хотя нет, Хэмиш был человек умный. Оннекак все прочие, онумел наблюдать, знал, гдестоит надавить, оценивал ситуацию итолько потом действовал. Этонезначит, чтоонбы недопустил промаха, нопо крайней мере он сперва думал, ане выпаливал первое, чтовголову придет, каквсе прочие. Пять лет прошло, адля меня он все еще жив. НоЭнгюс ближе всего после Хэмиша, аесли я вообще неприглашу родичей участвовать всвадьбе, онименя убьют, нафиг. Будь уменя возможность выбирать, ябы позвал вшаферы своего дружка Джимми, нотут все сложно. Жаль, правда, потому что сним мне приятнее всего поболтать.
        Ясним разговариваю чаще, чемскем-либо другим. Мывсе время что-нибудь обсуждаем, хотя посути иничего особенного. Ямогу сним день напролет так болтать. Мыодногодки, ион тоже безума отшариков, наэтом мы исвели знакомство итеперь играем несколько раз внеделю. Единственный взрослый человек, кого я знаю, чтобы играл вшарики, ноон говорит, чтознает еще нескольких, имы шутим: соберем команду, сыграем вмеждународном турнире. Ну,незнаю. Может быть, иправда когда-нибудь.
        Странно было несказать Джимми просегодняшние планы. Ведь длятого идрузья вродебы. Ноу нас сним по-другому. Онтоже неслишком-то откровенничает просвои дела, кое-что я порой вычисляю, нокое вчем он дожути скрытный. Меня это вполне устраивает. Почему? Этот вопрос я многократно себе задавал. Мненравится держать свое присебе. Контролировать, кточто променя будет знать. Сначала мы большой оравой прибыли вИрландию изШотландии, предмет длявсеобщих разговоров, ицелый год спали вповалку наполу, иопять разговоры, переехали кМэтти после скоропалительной свадьбы, иоб этом опять-таки все судачили сполным нато основанием, ведь Томми умамы родился «рано», апотом мы подросли, дикая банда, аеще позже, когда Хэмиш умер, всепринялись обсуждать, чего он натворил ичего неделал. Каждый пытался одной фразой вынести ему приговор илидаже одним словом, одним взглядом, какбудто кто-нибудь его знал — ноникто незнал изнать немог. Незнали его так, какя. Думаю, даже остальные братья незнали его, какя. Ия хотел уйти отвсего этого. Отслухов ипересудов. Яхотел быть тем, кемзахочу, потому что захочу. Безобъяснений, безболтовни.
Хэмишу это удалось, ноон уехал изстраны, ая неуверен, чтоготов наэто.
        Убраться отних, ноне слишком далеко. Онисводят меня сума, нои безних я немогу. Хочу присматривать заними хотябы издали, знать, чтовсе живы-здоровы.
        Еслибы я вздумал жениться натой девочке, чтощупал вчетырнадцать лет, ябы остался дома, ноя этого несделал. Ав двадцать три года, созрев дляженитьбы, самое правильное было покинуть родные места ипоискать таких девушек, какДжина. Нето чтобы я особо далеко перебрался. Пятнадцать минут пешком, неболее того. Зато другое соседство. Даведь имы невовсе голь. Допяти лет я жил наферме вШотландии, потому что там мама познакомилась спапой, приехав вШотландию работать няней, апосле года наполу утети Шейлы мы переехали вславный домик, водин изодинаковых коттеджей вСент-Бенедикт-гарденс, прямо зауглом отнашего лежбища наДорсет-стрит. Семейный дом Мэтти, онунаследовал его, когда родители сыграли вящик. Мэтти неплохо зарабатывал вмясной лавке, ивсе мы там подвизались, отдавая маме каждый пенс, покуда неженимся. Новопрос нев том, гдеты рос, ав том, каквоспитывался. Мама Джины воспитывала дочку совсем нетак, какмама растила нас. Мужчину воспитывать — дело особое, говорила мама миссис Линч, обсуждая ее девочек.
        Мненужен был кто-то лучше, чемя сам. Гораздо позже я понял, чтоискал невесту лучше себя, потому что сам хотел стать лучше. Какбудто ее хорошесть могла перейти комне. Неденьги Джины были мне важны, ноее обходительность, охренительная искренность, скакой она внимала чуши любого придурка. Мыоба рано потеряли отцов, такчто нескажешь, чтобы унее было безмятежное детство, любому ребенку лучшебы безтакой утраты, но, сдругой стороны, всяее жизнь умещалась втри квартала вокруг дома. Иее идрузей. Тутишкола, имагазины, иработа. Ееотец заведовал пуговичной фабрикой, онижили водном изэтих больших особняков вАйоне, места хватилобы длядюжины детей, нодетьми ее мама неуспела толком обзавестись, потому что папа умер отинфаркта. Мама превратила большой дом впансион, благо Кроукер[2 - Стадион имени архиепископа Томаса Кроука (Дублин).] рядом, вдни матчей народу полно, иДжина помогала матери. Идеальные хозяйки. Любезные. Приветливые. Гдебы мы сними нивстречались, мневсегда казалось, будто они стоят застойкой всвоей семейной гостинице.
        Язнал, чтоуДжины рано умер отец, ивоспользовался этой темой, чтобы ее разговорить. Использовал своего покойного отца, чтобы подобраться кней, всюэту чушь прото, какя понему тоскую, чувствую, будто он все еще где-то поблизости илисмотрит наменя снебес итак далее. Женщины такое охотно слушают. Имне самому было приятно, чтоя такой парень, который может вот так разговаривать, хотя никакого присутствия отца я неощущал, поправде говоря. Никогда. Ниразу. Даже когда он бывал мне нужен. Янаэто необижался, папа умер, умершие умерли, икто умер, тому, пожалуй, охота уже спокойно полежать вмогиле, ане переживать обоставленных наземле. Переживать — этодляживых.
        Новот Хэмиш… Незнаю, сним уменя порой это бывает — какбудто он рядом. Когда я собираюсь что-то сделать, чего нестоилобы, яслышу его, этот прокуренный кашель, каким он захлебывался уже вшестнадцать лет, илиже слышу, какон остерегает меня, проталкивает мое имя сквозь плотно стиснутые зубы, даже чувствую, какон тычет меня кулаком вребра, пытаясь остановить. Новедь это всего лишь воспоминания, неболее того? Этонеон сам вмешивается, хлопочет обомне, является мне призраком.
        Ямогбы рассказать Джине проХэмиша, ноне стал. Предпочел рассказывать опапе. Проще выдумывать. Изэтого ведь неследует, чтоя лжец, плохой человек. Нея первый охмурял девушку, говоря то, чтоей хотелось слышать. Энгюс, чтобы заполучить Кэролайн, полтора месяца прикидывался, будто унего нога сломана — когда она наехала нанего насвоем велосипеде. Оначто нидень забегала его навестить, чувствовала себя виноватой, аон каждый раз прибегал изпроулка, гдегонял вмяч, итолько-только успевал плюхнуться накровать изадрать ногу наподушки. Намвсем пришлось подыгрывать. Маме, похоже, этоказалось забавным, хоть она ине улыбалась. Нои незапрещала Энгюсу его забавы. По-моему, ейнравились эти визиты. Оначасто болтала сКэролайн. Наверное, манравилось, чтовдоме появилась девушка. Итак Энгюс вконце концов ее заполучил. ИлиДункан — онцелый год притворялся, будто любит «Абба». ОнисМэри даже станцевали насвадьбе первый танец подих музыку, нов тотже вечер, напившись, онсказал ей, чтотерпеть эту группу неможет ичтоб никогда больше ее принем невключали. Онаубежала рыдать втуалет, ипонадобились четыре подружки икуча макияжа,
чтобы ее оттуда извлечь.
        Напервом нашем официальном свидании я повел Джину витальянский ресторан наКапел-стрит. Решил, чтоей понравится экзотическая еда, хотя сам я пасту неочень уважаю. Тогдаже я рассказал ей промарблс, аона засмеялась, подумав, чтоя дурачусь.
        —Полно, Фергюс, расскажи, вочто ты играешь насамом деле? Вфутбол?
        Такивышло. Янестал рассказывать дальше. Понескольким причинам: меня смутил ее смех, вресторане мне было непо себе, ястеснялся официантов, ониследили замной так, словно я пришел вилки воровать. Цены вменю оказались выше, чемя рассчитывал, аДжина заказала изакуску, иосновное блюдо. Надо было срочно что-то выдумать, пока она недобралась додесерта. Икогда она засмеялась, яподумал, нуда, может, онаправа, может, этоглупо, может, яскоро перестану играть. Апотом подумал, чтомогу идальше играть, иее заполучить, итак оно ипошло, вродебы ничего особенного, просто разделить эти две жизни итак идержать поотдельности, яже необманывал ее — тоесть кое вчем другом уже обманул, ине раз. Пока я ждал свою девственную невесту, приходилось порой искать облегчения уФионы Мерфи. Присягнуть готов, онасразу поняла, докакой черты я дошел, едва меня увидела. Джину всвой квартал я неводил, из-за Фионы Мерфи ииз-за всех прочих девочек, скоторыми прежде гулял. Фиона держала меня вруках — вполне буквально. Ееотец работал нафабрике чипсов «Тейто», иот нее вечно пахло сыром илуком. Мысней никогда нецеловались, сколько припомню.
Итеперь, собираясь жениться, явсему этому решил положить конец. Обет есть обет.
        Яухаживал заДжиной целый год, нос моими родственниками она встречалась очень мало — ровно столько, чтобы никто небыл смертельно обижен, нодалеко недостаточно. Редкие визиты, короткие визиты. Забежать наполчасика домой, заскочить навечеринку. Янехотел знакомить ее сосвоими, потому что, узнав их, онаузналабы именя, вернее, подумалабы, чтоя такой. Яхотел, чтобы она узнала меня отменя самого, когда будет сомной.
        —Тамодна изподружек невесты сцену закатила, — говорит Энгюс. — Та,сбуферами.
        Ярассмеялся:
        —Мишель?
        —Говорит, еедружок вдруг поднялся ивышел изцеркви, онавидела, какон выходил перед тем, какона вошла привсем параде.
        Яскривился:
        —Жестоко.
        —Вседевчонки втуалете, пытаются привести впорядок ее макияж.
        Яснова скривился. НоЭнгюса слушал неслишком внимательно, больше перебирал вуме, чтособирался сказать. Правильные слова вправильном месте.
        —Энгюс, тыречь незабыл?
        —Ага, онапримне. — Онвытащил изкармана несколько листков, больше, чемя рад былбы видеть, гордо помахал уменя перед носом. — Вселето сочинял. Поговорил кое скем изтвоих школьных дружков. Помнишь Лэмпи? Онрассказал мне пару историй.
        Тут-то я понял, почему Лэмпи после церковной службы вздумал передо мной извиняться.
        Энгюс засунул бумаги обратно вкарман ипохлопал сверху, проверяя, всели наместе.
        —Нуладно… только учти, что… это… семья Джины иее друзья… они, ну… они нетакие, какмы.
        Этобыли нете слова — японял сразу, кактолько они вылетели уменя изорта. Понял повыражению лица Энгюса. Этоитак било внос, чтоони некак мы. Этомы весь день могли наблюдать. Вели себя тише, чеммы. Неперемежали слова бранью. Вообще какими-то другими словами объяснялись.
        Япопытался отыграть:
        —Всмысле, несовсем такие, какмы. Понимаешь? Юмор уних другой. Мы,Боггсы иДойлы, шутим по-своему. Вотия хотел тебя попросить: тысосвоей речью полегче. Понимаешь меня? Бабушка сдедушкой уДжины уже старенькие. Очень верующие, нахрен, понимаешь?
        Онпонял. Онсмотрел наменя сглубочайшим презрением. Впрошлый раз, когда он так наменя глянул, заэтим последовал удар головой.
        —Разумеется, — преспокойно сказал он. Оглядел меня сног доголовы, будто впервые видел, будто перед ним неродной брат стоит влужице мочи. — Удачи, Фергюс. — Стем он вышел изтуалета, предоставив мне чувствовать себя полным дерьмом.
        Речь он произнес наискучнейшую. Самую убийственно скучную речь завсю историю свадеб. Ниодной шуточки, всестрого формально. Онтак ине сунул руку вкарман затой речью, затеми написанными отруки страницами, надкоторыми, язнаю, корпел неодну неделю и, должно быть, репетировал поночам. Вместо этого формальная, нудная речь. Безчувств. Безлюбви. Стемже успехом я могбы пригласить любого парня сулицы. Иэто, наверное, Энгюс ихотел мне показать: чужой человек, который меня вовсе незнает, устроилбы меня больше.
        Мать Джины, семейный доктор исемейный священник были вполном восторге отэтой речи.
        Мама надела тот самый наряд, вкотором была насвадьбе Энгюса. Что-то другое надевала насвадьбу Дункана несколько месяцев тому назад, аради меня снова надела то платье — зеленое какгорошина, цельнокроеное платье, накидка, туфли нанизком каблуке. Яркая заколка вволосах. Нарядная брошь — еепапа подарил, япомню. Брошка изТары, сзелеными камнями. Она«сделала себе лицо» — пудра, откоторой она кажется слишком бледной, красная помада испачкала зубы. Танцевать она нестала. Насвадьбе Энгюса она танцевала всю ночь напролет. ОнисМэтти выдали настоящий джайв, впервые вжизни я видел, чтобы они тискались. Сосвадьбы Дункана нам ее пришлось нести наруках. Атут она сидит, спина напряжена, нетронутый стаканчик бренди перед ней — хотелбы я знать, чтоЭнгюс ей сказал. Мэтти смотрит, кактанцуют молодые женщины, иоблизывается, словно выбирая блюдо вменю. Мама сМэтти одни остались закруглым столом. Братья вместе сженами ушли рано, Энгюс первым. Видимо, онрассказал им, очем я его попросил. Попросил небыть Боггсом, притвориться другим. Ведь именно это я ему сказал, этоимел ввиду, неотвертишься.
        Нуиладно. Безних мне спокойнее. Никто небросится через всю комнату ине сметет состола посуду оттого лишь, чтоему померещился пренебрежительный взгляд илиугрожающийтон.
        Яподошел кмаме, селрядом сней, заговорил. Ивдруг посреди разговора она сразмаху ударила меня пощеке.
        —Мама… зачто? — Ясхватился загорящую щеку, огляделся посторонам — ктоэто видел? Слишком многокто.
        —Тынеон.
        —Что? — Сердце застучало. — Очемты?
        Онаснова ударила меня. Потойже щеке.
        —Тынеон, — повторилаона.
        Итак странно посмотрела наменя.
        —Пошли. — Онабросила свою сумочку Мэтти, ион тутже вскочил, отвел глаза отдевушек, втянул язык обратно врот. — Мыуходим.
        Всямоя семья ушла еще дополуночи.
        —Имдалеко добираться, — сказала мне теща извежливости, чтобы я неогорчался, ноне очень помогло.
        Яговорил себе: наплевать, зато можно сколько угодно танцевать, можно болтать слюдьми, можно расслабиться, когда их тут нет. Якрепкий парень, непобедимый, неразбиваемый стальной биток.
        15
        «Сотни»
        Онаникогда вжизни неделала массаж, такчто вВенеции, кактолько мы зарегистрировались вгостинице, онатутже ринулась вспа. Онатак исветилась отволнения, явидел: девочка наконец-то почувствовала себя взрослой. Мыпоженились накануне иеще неуспели переспать, вечеринка продолжалась дотрех часов ночи, хотя все Боггсы иДойлы свалили рано, — ивеселье еще продолжалось, когда мы тоже ушли, рухнули напостель, ачас спустя поднялись, чтобы успеть нарейс вшесть утра. Небыло времени длясекса, темболее впервый раз — впервый раз длянее, разумеется, недля меня. Сидя надвуспальной кровати, яподпрыгивал отнетерпения. Яждал ее целый год, подожду еще часик, пока длится массаж. Джина почему-то думала, чтоя тоже девственник. Понятия неимею, откуда она это взяла, яникогда ей ничего подобного неговорил, ноона выросла среди таких людей — соблюдающих все правила, — вотивбила себе вголову, чтоя такойже. Ая просто нестал ее разубеждать, мнеже легче.
        Язнаю, какя хочу проделать сней это. Всамый первый раз. Яуже все продумал. Ябуду играть сней в«сотни». Рисуете маленький круг наполу. Обаигрока бросают шарик вцентр. Если оба попадут вцентр илиоба промахнутся, стреляют поновой. Ноесли попасть вцентр удастся одному игроку, тоон получает десять очков всякий раз, когда приследующих бросках шарик угодит вцентр. Джина неносит бюстгальтер, оней ник чему, зато всегда надевает облегающий топ ибрюки клеш. Некрасится, наносу унее веснушки, ина щеках, ина ключицах. Ясобираюсь перецеловать их все. Многие изних мне уже довелось целовать. Первый, ктонаберет сто очков, становится победителем, апроигравший отдает ему столько шариков, сколько договорились ссамого начала, нов нашей игре — амы будем запивать ее белым вином, потому что мы взрослые имы супруги, — тот, ктонесумеет забросить шарик вцентр, должен будет снять ссебя что-то изодежды. Онаникогда неиграла вшарики, онабудет все время проигрывать, ноя тоже постараюсь мазать почаще, чтобы ее неспугнуть. Ктому времени, какя наберу сотню, онауже будет совсем нагая. Нет, японимаю, чтоэтому несуждено случиться.
Ноэта мысль помогла мне продержаться весь год, пока я какджентльмен ждал свадьбы. Прежде я никогда несмешивал секс имарблс, но, хотя Джина засмеялась, когда я попытался рассказать ей прошарики, яочень хочу сделать это вместе сней — вместе смоей женой.
        Ради Джины стоило подождать. Онапрекрасна, любой парень намоем месте поступилбы точно также. Конечно, онаслишком хороша дляменя. Недля того меня, какого она знает, нодля того, ктоей пока неизвестен. Оназнает часть меня, мужчину, которого я создал заэтот год. Ондобр иобходителен, терпелив, вежлив, ковсему проявляет интерес. Оннесчитает набитыми дураками всех, скем невеста его знакомит, оннеспешит напиться, лишьбы невести сними пустой разговор. Быть таким парнем удобно, онумеет облегчить жизнь имне, исебе. Ноон — нея. Ястарался какмог держать ее подальше отмоего семейства, меня холодный пот прошибал, когда она болтала смоей мамой. Номамабы нио чем непроговорилась, онасоображает, чтокчему, онавидела, чтоя непо себе сук рублю, ноей главное — лишьбы я женился, поставить галочку, ещеодин ее мальчик пристроен. СЭнгюсом Джина только насвадьбе ипознакомилась, онтеперь живет вЛиверпуле ипусть там иостается, ноДункан, Томми, Бобби иДжо внебольших дозах приемлемы. Просто пусть думает, чтомальчики вечно заняты, ивсе хорошо.
        Оназнает, чтостарший избратьев погиб, думает, онутонул. Этовобщем-то правда, ноона думает, этопросто несчастный случай, иопять-таки, пусть думает так идальше. Какиебы проблемы нибыли уХэмиша прижизни — этоего дело, ив свою новую жизнь я их непотащу. Джина нежная, наивная, иона привыкла строго судить олюдях. Услышит что-нибудь этакое истанет комне хуже относиться. Инаверное, будет права, хотя сомной-то все впорядке. Явсегда держусь поправильную сторону закона, ивсеже я нетот парень, ктосталбы играть сее дедом вкрокет. Слава богу, папаша ее уже умер, даидеду недолго осталось.
        Медовый месяц вВенеции — этобыл мой выбор. Ямечтал попасть сюда стех пор, какпосмотрел документальный фильм остеклянном заводе вМурано, целый остров, гдеизготовляют любые штуки изстекла, — ятам поселиться готов, ноуж хотябы побывать там. Денег унас ссобой мало, унас их, поправде говоря, вобрез, только напропитание, ноя непременно привезу отсюда полные карманы шариков, хоть выпрошу, хоть вдолг возьму, хоть украду. Медовый месяц оплачен дедом Джины, которому пришлось вмешаться, когда он услышал, чтомы поедем вКоб. «Выбирайте, чтохотите, — сказал он, — любое место наземле». Джина нацелилась нанеделю вЧехословакии, потому что там провела неделю после свадьбы одна изее подруг, ноя уговорил ее вместо Чехословакии поехать натри дня вВенецию. Чехословакию мы, пожалуй, могли осилить исами, ноникак неВенецию. Венеция — вотнастоящее приключение, словно вдругой мир попасть. Иона согласилась, потому что я был уж так убедителен. Мнебыло наплевать, чтопоездку оплачивает ее дед, чтоее дед дает мне деньги. Ябы откого угодно помощь принял, моей гордости это нев убыток. Чего уменя нет, того нет, и, если мне это
дают, янеотказываюсь.
        Яшагаю помаленькому номеру — отель неиз роскошных, куда там, ноя счастлив оттого, чтопопал сюда. Ягде угодно могу переночевать, абольше всего мне хочется поскорее вгород, всеразведать.
        Ядумал, после такой ночи меня срубит, нонет, бодряком. Ине терпится выйти. Незнаю, какдолго может продлиться массаж, ноне хочу торчать вэтой комнате, когда меня ждет целый мир. Врядли Джина станет тратить время, разглядывая шарики, — ужвовсяком случае, нестолько ине так, какмне надо, — такчто я решил воспользоваться моментом ивыскользнуть вгород. Далеко идти непришлось, ясразуже наткнулся насамые прекрасные марблс, какие видел вжизни. Этопроизведение современного искусства конечноже недля игры, только дляколлекции. Ятак изамер перед витриной, немог двинуться сместа. Продавец сам вышел ибуквально втащил меня вовнутрь. Ещебы, желание обладать всем его товаром ясно читалось уменя налице. Беда втом, чтожелание-то было, ноне деньги. Продавец отвечал навсе вопросы, которыми я его засыпал, позволил мне разглядывать самые драгоценные шарики подлупой сдесятикратным увеличением, такчто я видел все подробности работы художников. Каждый шарик сделан изстекла вручную, внутри спрятаны удивительные сокровища. Один — прозрачный, аглубоко внутри — зеленый клеверный листок счетырьмя лепестками, вдругом — золотая
рыбка словно плавает впузырьках, втретьем — белый лебедь изавиток синего моря. Водовороты, вихри лиловых, зеленых, бирюзовых валов, спиралью устремленные ксредоточию шарика. Завораживает. Авот глаз. Прозрачный шарик соливково-зеленым глазом, черным зрачком, красные жилы расходятся побокам. Прямо следит замной. Аеще один — «Новая Земля», целая планета, каждая страна вылеплена внутри, аво внешнем слое облака. Работа гения. Целая планета вшарике диаметром четыре дюйма. Такой шарик ябы больше всего хотел, ноденег мне едвали хватит даже наодин, овсем собрании уж неговоря. Каждый стоит столько, сколько уменя всего денег натри дня вгороде.
        Всямоя сила воли понадобилась, чтобы сдвинуться сместа, но, увидев, чтоя ухожу, продавец перешел кактивным действиям. Лучше всего торгуется тот, ктовлюбой момент готов все бросить иуйти, ипродавец решил, чтоя его переиграл, хотя насамом деле я готов былбы продать дом икупить эту коллекцию, воттолько дома уменя нет. Нампредстоит жить сматерью Джины еще целый год, пока мы скопим напервый взнос ивозьмем ипотеку. Сама мысль купить хотябы один изэтих шариков нелепа, ия это сознаю. Ноадреналин бежит повенам, ячувствую себя таким живым. Этоединственная моя хорошая сторона, этолучшая моя сторона, аДжина досих пор сней незнакома. Глядя наэти шарики, ямысленно даю обет верности: нетолько неспать сдругими, нопрежде всего открыть ей свое истинное я. Принести ей этот шарик, показать ей самую главную, лучшую свою сторону.
        Якупил прозрачный шарик скрасным сердцем внутри. Темно-красные завитки, словно капли крови, заключенные впузыре. Торговался я жестко, отдал почти вдвое меньше, чемпродавец запросил поначалу. Всеравно слишком дляменя дорого, ноэто непросто шарик — этодляДжины, яприношу ей себя, настоящего. Дляменя это значит больше, чемвчерашняя церемония, чемслова, которые я неощущаю сердцем. Вотэто действительно имеет значение. Самый отважный, самый ужасный поступок, накакой я решился вжизни. Яотдам ей это сердце, моесердце, ирасскажу, ктоя. Закого она вышла замуж.
        Продавец завернул сердце впузырчатую обертку, затем упаковал вбархатный бордовый мешочек, затянул золотой плетеной нитью состеклянными бусинами, которой я невольно залюбовался. Всекрасиво, даже бусины намешочке. Язасунул его поглубже вкарман ипошел вотель.
        Вернувшись вномер, ядогадался, чтоновобрачная плакала, ноона постаралась скрыть следы слез. Одета она была вкупальный халат, туго стянутый наталии.
        —Чтотакое? Чтослучилось? — Яготов был куда-то бежать, вздуть кого надо.
        —О,ничего. — Онасердито утерла глаза рукавом халата, кожа вокруг глаз покраснела.
        —Чтозначит «ничего»? Рассказывай! — Гнев уже охватил меня. Тише, ато она замкнется. Будь терпеливым, понимающим, ане хулиганом, который тутже бежит кого-то бить. Ещеневремя.
        —Просто это вышло так неловко, Фергюс. — Онасидит накровати икажется совсем маленькой посреди огромной постели. Ейдвадцать один год. Мнедвадцать четыре. — Онапотрогала мою… — Глаза ее расширились, аменя покинул гнев иразобрал смех.
        —Да? Твою что? — Вернулась мечта обигре в«сотни». Вотона передо мной накровати, вхалате, мояжена.
        —Этонесмешно! — Онаупала ничком, закрыла лицо подушкой.
        —Яине смеюсь, — сказал я, присаживаясь рядом.
        —Авид такой, словно собираешься засмеяться. — Голос ее был приглушен подушкой. — Яине думала, чтомассаж — этотак интимно. Незатем я так долго воздерживалась, чтобы итальянская бабенка четырех футов ростом полапала меня еще дотебя.
        Итут уж я рассмеялся.
        —Прекрати! — вскричала она, ноя уже видел, какпод накрывшей лицо подушкой проступает улыбка.
        —Тебе понравилось, когда она ктебе прикасалась? — поддразнил я ее, имоя рука поползла вверх кее бедру.
        —Прекрати, Фергюс! — Ноона просит лишь недразниться, ане убрать руку, впервые она непытается меня остановить. Теперь надо сделать это. Надо показать ей марблс прямо сейчас, чтобы она приняла меня, чтобы она впервые занялась любовью сомной, нес«ним».
        Ясам удержал свою руку, она, удивленная, села накровати, волосы упали ей налицо.
        —Сначала я хочу кое-что тебе отдать.
        Онаоткинула волосы слица, такая нежная, невинная, чтоя постарался сохранить этот ее образ впамяти. Втот момент я еще этого непонимал, нопотом я буду вспоминать ее лицо именно таким, вминуты, когда мне будет казаться, будто я ее потерял, иликогда меня захлестнет такая сильная ненависть, чтоя вынужден буду отворачиваться отнее.
        —Япрошелся поокрестностям. Инашел кое-что замечательное. Длятебя. Длянас. Дляменя это очень важно. — Голос мой дрогнул, ия замолчал. Вынул изкармана мешочек, достал изнего сердце, пальцы ходили ходуном. Ясловно иправда вручал ей самого себя. Никогда прежде нечувствовал такого. — Вчера ты обвенчалась сомной, носегодня впервые меня узнаёшь. Моеимя Фергюс Боггс, мояжизнь — марблс. — Яразвернул обертку ина ладони протянул ей сердце. Дождаться ее реакции, потом объяснюсь. Пусть сперва примет его, позволит мне насладиться ее восхищением.
        —Чтоэто? — сдержанно спросилаона.
        Япоглядел нанее визумлении, сердце билось вгорле. Тутже я начал давать задний ход, отступил, чтобы укрыться всвоем панцире. Другой я уже приготовился занять мое место.
        —Ятебя спрашиваю: сколько это стоило? Мыобещали ничего здесь друг другу непокупать. Мынеможем себе это позволить. Никаких подарков, тыпомнишь? После свадьбы всё. Мыведь договорились.
        Онаине смотрит насердце, такона недовольна. Да,мы договорились, мыдали друг другу слово, ноэтоже непросто дорогой подарок, онзначит дляменя больше, чемкольцо, которое она стакой гордостью носит напальце. Яхотел сказать ей это, ноне смог.
        —Сколько оно стоит?
        Язапинался, что-то бормотал, совсем убитый, немог заставить себя ответить честно. Разрывался между ним имной ине мог собраться истать кем-то одним.
        Онадержала мое сердце слишком грубо, онаперебрасывала его сладонь наладонь слишком небрежно, того гляди уронит. Ятревожно следил заней.
        —Поверить немогу, чтобы ты выбросил деньги наэто! — Онавскочила скровати. — На… на… — Онаприсмотрелась внимательнее. — Наигрушку? Очем ты только думал, Фергюс, боже мой! — Онаснова опустилась накровать исмахнула слезы. — Мытак долго копили деньги, ятолько ихочу поскорее уехать отмамы, хочу быть стобой, итолько стобой. Мытак тщательно спланировали бюджет наэту поездку, скакойже стати ты… — Онаснова глянула назажатый вруке шарик, незная, какпоступить. — Тоесть это, конечно, очень мило. Спасибо. Японимаю, тыхотел меня порадовать, но… — Гнев ее начал стихать, нобыло уже поздно.
        Обеими руками она обхватила мое лицо, понимая, чтоона меня обидела, хотя я ине хотел это признавать. Яотнесу его обратно, пообещал я. Радбылбы отнести, никогда больше его невидеть, напоминание отой минуте, когда я вручил самого себя, настоящего, ибыл отвергнут. Ноотнести сердце обратно я несмог, потому что Джина случайно его уронила ина нем осталась царапина. Сердце никогда уже небудет целым.
        16
        Взрывоопасные предметы запрещены
        Наобратном пути изКавана вДублин я все время забывалась, погружаясь всвои мысли. Машину я вела неуклюже, итак часто приходилось извиняться перед другими водителями, чтовитоге я опустила окно изаставила себя сесть прямо.
        Погромкой связи разносился голос Эйдана. Япозвонила ему, чтобы вернуться креальной жизни. Поговорить снормальным человеком.
        —Значит, теперь ты ищешь пропавшие шарики? — переспросил он, когда я закончила пересказывать события дня, пропустив лишь инцидент сразбитой кружкой. Назаднем плане слышались восторженные вопли — мальчишки пуляли изводяных пистолетов.
        —Ядаже незнаю уже, тольколи вшариках дело, — сказала я, внезапно осознав это сама. — Узнать, каким папа был прежде, гораздо важнее, чемнайти сами шарики. Началось сних, нопоявляется все больше вопросов, огромные зияющие пробелы, которые я пытаюсь заполнить. Уотца была другая жизнь, которую он скрывал отменя, былсовсем другой человек, окотором я хочу знать больше. Ине только ради меня — ведь если он все забыл, онникогда больше невстретится стой частью самого себя.
        Эйдан долго неотвечает, ия пытаюсь разгадать его молчание. Ондумает, ясошла сума, окончательно съехала, илион скачет ввосторге оттого, чтонаконец-то комне вернулись силы? Ноотвечал он спокойно, сдержанно:
        —Тебе виднее, Сабрина. Ятебя отговаривать нестану. Если ты думаешь, чтотебе это может помочь…
        Этого достаточно. Японимаю, чтоон хочет сказать. Если это может помочь мне, тоесть, витоге, намобоим.
        —Думаю, поможет, — отвечаюя.
        —Ялюблю тебя, — говорит он. — Смотри, чтоб тебя больше никто нецеловал.
        Ясмеюсь.
        —Серьезно, Сабина. Будь осторожнее.
        —Хорошо.
        Дети проверещали втелефон: ятебя люблю, мамочка, тыгде, ху-ху, ииии — иотключились.
        Шарики привезла блондинка. Кпапе я поеду позже, сначала найду ту светловолосую женщину, которая привезла шарики, женщину, которая знает другую сторону моего отца, человека, мнедосегодняшнего дня неведомого. Мнеизвестна только одна женщина, соответствующая этому описанию, иона сразуже, кактолько я набрала ее номер, согласилась сомной встретиться.
        Онасидела всамом темном углу кафе, вдали отокна, света ишума. Выглядела старше, чеммне помнилось, — даведь она истала старше. Почти десять лет прошло стех пор, какя видела ее впоследний раз, почти двадцать стех пор, какмы познакомились. Всееще светловолосая, нокрасится ина неделю пропустила срок: укорней волосы темные илиседые. Старше меня надесять лет, сейчас ей сорок два. Мнеона всегда казалась очень юной ипри этом намного меня старше — слишком молодой длямоего отца, новсеже намного старше его дочери. Атеперь мы неслишком-то отличаемся. Видунее, пока она меня ждала, былскучающий, ноза скукой пряталась тревога, которую я ощутила, едва увидев эту женщину, — онатоже заметила меня, изменила позу, высокомерно вздернула подбородок, ия сразу почувствовала вновь всю ненависть, которую питала кней издавна. Самодовольная сука, все, чего она хочет, автоматически должно падать ей вруки. Япостаралась сдержаться, недавать воли гневу.
        Яувидела их спапой, когда мне было пятнадцать лет. Тогда родители еще нерасстались. Непрошло игода, какон нас познакомил. Якобы они только что встретились, унего начинаются замечательные новые отношения, мнеследует радоваться занего иего поддерживать, ноя-то знала, чтоон сней уже давно. Насколько давно, янезнала иобсуждать несобиралась. Оннетолько маме лгал, онимне лгал, глядел мне вглаза иговорил тоже самое — говорил ложь.
        Онибыли пьяны посреди дня, вобеденный перерыв, идо сих пор всякий раз, проходя мимо того ресторана, ячувствую, какнеприятно тянет вживоте, исловно опять вижу их перед собой. Люди непонимают, чтоони делают сдругими людьми, когда делают то, чего делать неследовало. Удурных дел есть корни, онипрорастают, распространяются, ползут, скрываясь подповерхностью, апотом взламывают жизнь других людей. Одним проступком никогда все незаканчивается, этовсегда целая череда событий, икаждое отращивает корни иветвится вразные стороны. Современем все эти ошибки ипроступки переплетаются, словно ветви старого, искривленного дерева, исами всебе запутываются, сами себя душат.
        Меня отпустили суроков кдантисту, ябесконечно кнему ходила, потому что разговаривая илиза едой прикусывала изнутри щеку, иврач пытался решить эту проблему. Помню, какпульсировала ранка ворту, ая плелась подороге ичуть неплакала отзлости: очередной жестокий мальчишка отпустил назанятиях очередную жестокую шутку, имне пришлось смеяться, прикидываясь, будто меня это незадевает. Итут-то я увидела папу. Вроскошном центральном ресторане, издорогих, гдестолики выставляют наружу, яужасно стеснялась, проходя мимо, — пятнадцать лет, кажется, чтосовсех сторон только наменя исмотрят, яшла, повесив голову, щеки горели, каждый свой шаг я видела словно состороны иничего немогла ссобой поделать. Когда изовсех сил стараешься куда-то несмотреть, чтобы удержаться ине глянуть, придется глаза себе выколоть, вотя ивстречалась взглядом совсеми этими людьми застоликами, которые, какя опасалась, глядели наменя исмеялись, инаткнулась взглядом нанего. Ядаже приостановилась, икто-то налетел наменя сзади. Одно мгновение, ия двинулась дальше, ноувидела достаточно. Ониона застоликом уокна, лица пьяные, пьяные глаза, торопливые
поцелуи, руки шарят подстолом. Маме я ничего несказала, потому что, потому, ну, ониктому времени уже так ссорились, чтоя подумала, наверное, оназнает, наверное, вэтой женщине причина илиодна изпричин, почему все так плохо. Икогда сколько-то месяцев спустя он официально представил меня ей, вовремя этого постановочного знакомства, когда они делали вид, будто совсем недавно вместе, яопять-таки промолчала. Ивсегда ненавиделаее.
        Регина.
        Мысленно я всегда рифмовала ее имя с«вагина». Этоона иесть. Всякий раз, когда я слышала это имя, всякий раз, когда мне приходилось его произносить, слышалось мне именно «вагина». Однажды я даже вслух ее так назвала. Оназасмеялась, переспросила, ноя прикинулась, будто это она ослышалась. Иона продолжала хихикать, вот, мол, какие забавные вещи ей слышатся.
        Атеперь я снова сижу лицом клицу сВагиной. Мнепридется просить ее опомощи, очень это противно, однако другого выхода нет. Этомоя единственная ниточка, единственная женщина, достаточно долго занимавшая место вжизни отца, имевшая доступ кего вещам, кего квартире. Светловолосая женщина, которая привезла Микки Флэнагану марблс. Та,кто может разрешить эту загадку.
        Мынеобнялись, непоцеловались, мыже неподружки, неблизкие знакомые, даже невраги. Двачужих человека, которых связал случай.
        Онаработает впарикмахерской рядом сэтим кафе, втом самом салоне, которого мы смамой вот уже двадцать лет избегаем. Япозвонила ей измашины после разговора сМикки: незнаю, начто я рассчитывала, разные представлялись варианты: онасходу запретит мне звонить ибеспокоить ее илибудет вежливо тянуть время, назначать встречу иее переносить, новот уж чего я неожидала, такэто немедленного приглашения. Онакакраз собиралась выпить кофе, можно встретиться через полчаса. Кэтому я небыла готова. Двадцать минут объясняла все Эйдану потелефону, ивсеже оказалась неготова.
        —Большое спасибо, чтосразу согласились встретиться, — сказала я, садясь иснимая плащ. Чувствовала я себя снова какнеуклюжий пятнадцатилетний подросток, снова все смотрят, какя криво вешаю плащ наспинку стула. — Конечно, язастала вас врасплох.
        —Яждала твоего звонка, — сухо сообщила она. — Вернее, неждала, нопредполагала.
        Слишком широкий черный кардиган окутывал ее вместе сруками, словно уберегая отхолода, нос чегобы ей мерзнуть, день прекрасный — нервничает, сообразилая.
        —Почему предполагали? — спросила я, воображая, какжена Микки Флэнагана обеими руками хватает трубку телефона иприглушенно, торопливо предупреждает подругу: «Регина, Сабрина знает, чтоты была здесь, чтоты привезла марблс. Сейчас она едет ктебе».
        —Незнаю, — вдумчиво отвечает она, присматриваясь комне. — Тывсегда была странной девочкой: смотрела наменя так, словнобы утебя наязыке вертится тысяча вопросов, нони один изних так ине задала вслух. Явсе ждала, когдаже ты начнешь спрашивать, ноты молчала.
        —Если я странно смотрела навас, тонепотому, чтохотела очем-то спросить, — отрезала я, иее улыбка слегка увяла. — Язнала, чтовы спапой уже были вместе прежде, чемони смамой расстались, язадолго дотого видела вас вресторане. — Явыдержала паузу: что-то она ответит? — Мнебыло противно слушать вашу ложь. Авы оба получали отэтого удовольствие, явидела.
        Этоее ошеломило, онадернулась, села прямо. Потом опять улыбнулась:
        —Таквот кчему все это? Тыхотела мне сказать, чтоя несумела ввести тебя взаблуждение? — Онаспрашивает, словно забавляясь, ничуть несчитая себя виноватой ине собираясь извиняться. Ис какой стати я наэто рассчитывала?
        —Вообще-то нет. — Яуткнулась взглядом встол, подсыпала сахара вкапучино, размешала. Сосредоточилась. Уменяже кней дело. — Каквы знаете, папа кое-что забыл.
        Онакивнула, искренне опечалилась.
        —Поэтому мне приходится обращаться кего близким знакомым, чтобы заполнить пробелы.
        —А, — сказала она, ужевовсе беззаносчивости. — Помогу чем смогу.
        Дыши!
        —Вызнали оего коллекции марблс?
        —Зналали я — очем?
        —Околлекции марблс. Онсобирал коллекцию. Ииграл вмарблс тоже.
        Онапокачала головой, налбу унее проступила морщина.
        —Нет. Яникогда — мысним никогда… Марблс? Шарики, вкоторые дети играют? Нет, никогда.
        Сердце екнуло. Я-то думала… Яведь правда думала…
        —Невыли доставили три коробки вдом вВирджинии — годтому назад?
        —Годназад? ВВирджинию? ЭтоКаван? Нет, скакой стати? Я… мы сФергюсом уже почти пять лет невиделись, даипрежде-то виделись отслучая кслучаю. Этоведь невозвышенный роман какой-нибудь. Мывстречались сним, когда… ну, тыпонимаешь.
        Мнесовсем нехочется выслушивать резоны, покоторым они встречались. Даинадобности нет, всеитак ясно. Ужасное разочарование, яготова вскочить, схватить плащ ибежать. Никакой пользы продолжать разговор, даикофе допивать нехочется.
        Наверное, онаэто почувствовала. Постаралась хоть как-то помочь.
        —Знаешь, одна изпричин, покоторой мы сФергюсом расстались — потомучто…
        —Берусь угадать, — прервала я. — Онвас обманывал.
        Онанедрогнула, имне расхотелось пикироваться: витоге я унижала неее, асебя.
        —Вероятно, обманывал. Нопричина была нев этом. Онвсегда так секретничал, толком неразберешь, куда он поехал, чемзанят. Причем он неуклонялся отвопросов, ноотвечал так, что, выслушав, явсе равно ничего непонимала. Очень он был изворотлив, незнаю, умышленно илитак, астоило прижать его кстенке — ион смущался, злился, ячувствовала себя доставалой, какой вовсе нехотела быть, ас ним так получалось, потому что он неотвечал прямо, необъяснялся по-настоящему. Ине понимал, зачем мне знать онем «лишнее». Емуказалось, уменя какой-то пунктик. Яподумывала, неизменяетли он, исамо посебе меня это нетак уж беспокоило, нетакие унас были отношения, номеня возмущало отсутствие ответов. Ия постаралась его выследить. — Точно рассчитав момент, онапрервалась исделала глоток кофе, ая, недыша, ждала продолжения. — Очень скоро я поняла, чтоособых тайн унего нет. Онвсе время ходил водно итоже место — илипочти все время.
        —Куда?
        —Впаб. — Онаизогнула бровь. — Любил выпить. Скукотища, верно? Янадеялась начто-то поинтереснее. Двенедели его выслеживала. Один раз, господи, таксмешно вышло, ончуть меня непоймал. — Оназасмеялась, ия поняла, чтоРегина весьма настроена поболтать, ноу меня наэто времени небыло.
        Ядопила капучино.
        —Регина, — сказала я (ав голове «вагина»), — вкакой паб он ходил?
        Онаоборвала рассказ, поняв, чтоуменя нет охоты слушать, какона выслеживала моего отца. Снова сделалась такой, какой я застала ее, войдя вкафе: скучающей. Несчастливой. Разочарованной — ничто вее жизни несбылось так, какобещало сбыться. Пока она сидела иждала, чтобы явился человек изпрошлого, обиженный ею, этопридавало жизни перчик, возвращало ощущение собственной значимости.
        —НаКапел-стрит.
        —Мойотец небыл алкоголиком, — сказала я ей, хотя ив этом немогла быть вполне уверена, ноуж такое невозможно былобы скрыть отдочери, верно?
        —Да,конечно, — засмеялась она, ия почувствовала себя дурой, щеки вспыхнули. — Мойотец был алкоголик, поверь мне, ябы задве минуты раскусила такого. Нокое-что общее уних было: Фергюс скрытничал, непризнавался, гдебывает. Навещалли он свою мать, ходилли впаб, смотрел матч, встречался поработе, уезжал навыходные — всегда лгал. Ине потому, чтонасамом деле отправлялся вболее интересное илизапретное место, непотому, чтоунего была другая женщина. Втой жизни, которую он прятал, небыло ничего романтического. Онсидел впабе. Небыло причины обманывать меня, янеочень-то нанего давила. — Онаподалась вперед, сцепив руки, всятакая деловая, ноглаза сияли, онаявно наслаждалась актом разоблачения. — Сабрина, твой отец лгал постоянно. Он лгал, потому что ему так хотелось, емуэто нравилось, онотэтого кайф ловил. Лгал, потому что сделал себя таким человеком, выбрал длясебя такой образ жизни. Вотивсе.
        —Какназывается паб? — спросила я, нежелая прислушиваться кее рассуждениям. Яисама знала, чтопапа много лгал, ноу него была нато причина. Ия какраз хочу эту причину выяснить.
        Судя повыражению лица Регины, онаприкидывала, говорить илинет, поигратьли еще сомной вкошки-мышки напоследок, ведь она понимала, чтобольше неувидит меня никогда.
        —«Мраморный кот», — произнесла она наконец.
        —Эйдан, — заговорила я, включив телефон ивыезжая спарковки.
        —Какдела? — отозвалсяон.
        —Только что встречалась сРегиной, — сообщила я, почувствовав, каквозвращается комне уверенность.
        —СВагиной? Недумал, чтоты сможешь через это пройти. Онаже тебе встрашных снах снилась.
        —Сэтим покончено, — отвечала я уверенно. — Покончено.
        —Кудаже теперь? — спросилон.
        —Впаб наКапел-стрит. Паб«Мраморный кот». Мнекажется, вот-вот что-то прояснится.
        Онответил несразу:
        —Ладно, милая, хорошо. Если ты думаешь, чтотебе это поможет.
        Итаким тоном он это произнес — вовсе неуверен, чтопоможет, нои обнаружить свои сомнения боится, — чтомы оба невыдержали ирасхохотались.
        17
        «Шарить вкапусте»
        Ялежу наспециальном одеяле дляпикника, носквозь него всеравно чувствуются неровности почвы иосколки камней. Потею вкостюме. Галстук снял, закатал рукава, ноги словно горят вчерных штанинах поджарким летним солнцем. Подрукой бутылка белого вина, уженаполовину пустая, возможно, мыине станем возвращаться вофис — пятница, босс, какобычно, после обеденного перерыва скроется, якобы навстречу пойдет, ана самом деле в«Голову оленя», будет там глотать «гиннесс» вуверенности, чтоникто обэтом неподозревает.
        Ая сновой девушкой. Этопервая наша совместная коммивояжерская поездка, мывЛимерике, япомогаю ей освоиться — непрямо сейчас, прямо сейчас она сидит намне верхом имедленно расстегивает пуговки шелковой блузы.
        Насникто неувидит, твердит она, ихотя я неочень уверен, нодумаю, онауже проделывала такое, если нездесь, тогде-то еще. Блузу она целиком неснимает, персиковую, лососевого почти оттенка, норасстегивает лифчик безлямок, итот падает наодеяло, ас одеяла скатывается вгрязь. Штанишки она уже сняла — этоя знаю, потому что мои руки сейчас какраз там, гдеполагается быть белью.
        Такой кожи, каку нее, яникогда прежде невидел: молочно-белая, такая белая, чтосветится, такая бледная, чтоя дивлюсь, какэто она досих пор необгорела. Волосы светлые, врыжину — клубничные, сказалбы я, но, еслибы она назвала их персиковыми, ябы нестал спорить. Губы тоже персиковые, ищеки — дваперсика. Словно куколка, одна изфарфоровых кукол Сабрины. Очень нежная навид, ноне хрупкая, отнюдь неангелок, уверенная всебе, темные глаза сверкают озорством, игубы она облизывает небез лукавства: девушка знает, чего хочет, девушка берет то, чтозахотела.
        Смешно, мылежим накапустном поле впятницу, втот самый день, когда матушка неизменно кормила нас капустным супом. Назвать это варево супом — комплимент, кипяток сосклизкими, гадостными, переваренными листьями капусты, которые вечно приставали кодну. Соленый кипяток. Кпятнице деньги заканчивались, амама старалась сберечь хоть немного напраздничный воскресный обед. Всубботу мы были предоставлены самим себе, добывали пищу какмогли. Шливсад, залезали надерево икормились яблоками, сколько влезет, илидосаждали нашей соседке миссис Линч, илипытались своровать что-нибудь наМур-стрит, нотам нас быстро вычислили, такчто туда уже нельзя было больше захаживать.
        Аеще забавно, чтомы проделываем это накапустном поле, потому что запрещенный прием вигре вмарблс, когда игрок пытается подвинуть свой биток ближе кчужому шарику, называется «шарить вкапусте». Иэто несовсем совпадение, потому что, когда мы ехали полями, яей обэтом рассказал — непро то, чтосам играю, нет, проэто знают лишь мужчины, скоторыми я вместе играю, зато они незнают обомне ничего другого. Ноя рассказал ей проэто присловье, когда мы проезжали через одно капустное поле задругим, янапассажирском сиденье, онавела, сама настояла, ая нестал спорить, поскольку зато я могу пить вволю вина избутылки, аона лишь изредка берет ее уменя иделает глоток. Дикая девица, опасная, того гляди добеды меня доведет. Может быть, того-то я ихочу. Хочу, чтобы меня разоблачили. Мненадоело притворяться, яустал. Может быть, сэтого упоминания игрового термина иначнется моя погибель. Онавнимательно посмотрела наменя, когда я это сказал, потом вдруг ударила потормозам, такчто уменя вино выплеснулось, развернулась ипоехала обратно темже путем. Остановилась укапустного поля, выключила двигатель, вылезла измашины, прихватив
сзаднего сиденья подстилку, ипошла вполе. Досамых своих бледных бедер задрала юбку, перелезая через ограду, ибыла такова.
        Явыскочил измашины ипобежал следом сбутылкой вруках. Застал ее уже наземле, навзничь. Онасдовольной усмешкой поглядела наменя.
        —Ябы охотно пошарила вкапусте. Чтоскажешь, Фергюс?
        Япосмотрел вниз, нанее, отхлебнул глоток избутылки, глянул вполе — никого вокруг, аиз машин нас небудет видно.
        —Тызнаешь, чтоэто выражение значит?
        —Тыже мне только что объяснил: смошенничать.
        —Нет, яимею ввиду конкретно: этозначит закатить шарик непо правилам.
        Онаизогнула спину, раскинула ноги изасмеялась:
        —Закатывай шарик!
        Ярухнул рядом сней наодеяло. Джина дома, вДублине, сидит народительском собрании, но, хотя мысль ожене ипромелькнула наминуту, насчет морали я особо нестрадал. Этаперсиковая, этаэлектрическая девушка — непервая, кого я отведаю после свадьбы.
        Заисключением того дня, когда малышка Виктория родилась исразу умерла, ая обжулил Энгюса в«Завоеватель», прямо укрыльца нашего дома, чтобы присвоить его завиток, яникогда вжизни больше нежулил вмарблс. Икогда я вошел внее иона вскрикнула, яотнюдь ненуждался внапоминании отом, чтовмире марблс я — человек слова, явточности соблюдаю все правила, нотот, другой я, который безшариков? Всюсвою жизнь я только иделаю, чтошарю вкапусте.
        18
        Иноземный брильянт
        —Привет, — внезапно обращается комне женщина, сидящая всоседнем кресле. Дотой минуты я незамечал ниее, ниэтого кресла, новдруг — вотона.
        Солнце возвратилось, затмение кончилось, всесняли очки, ия тоже, хотя непомню, когда это сделал. Словно мама впоследние годы жизни, когда она стала рассеянной ивечно теряла очки, араньше-то какая была собранная. Этаособенность старения меня нерадует, явсегда гордился своей памятью, непутал ниимена, нилица, всегда мог сказать, гдеикак познакомился стем илииным человеком, вкакой связи ио чем говорили, апро женщин я даже помнил, какони были одеты. Иногда исейчас моя память все это мне подсказывает, ноотнюдь невсегда. Японимаю, чтотак оно происходит свозрастом, иудар, конечно, туттоже виноват, нопо крайней мере здесь замной ухаживают, янена работе, гдевсе время нужно припоминать то исе, ане получается. Сомногими такое случается, номнебы это пришлось непо душе.
        —Привет, — вежливо отвечаюя.
        —Всевпорядке? — спрашивает она. — Мнепоказалось, вынемного расстроены. Надеюсь, потелефону вам несообщили плохие новости.
        Яглянул насвою руку иубедился, чтовсе еще сжимаю вней мобильник.
        —Нет, вовсенет.
        Ночто это был заразговор? Скем? Соображай, Фергюс!
        —Яговорил сдочерью. Беспокоился занее, ноона впорядке.
        Немогу вточности припомнить, очем была речь, после этого я ненадолго отключился, ночто-то мне подсказывает: всевпорядке, онавпорядке.
        —Почему я показался вам грустным? — спрашиваюя.
        —Увас нащеках слезы, — мягко отвечает она. — Ясела рядом свами, потому что хотела помочь. Если хотите, яуйду.
        —Нет-нет, — поспешно отвечаю я, совсем нехочется, чтобы она уходила. Япытаюсь припомнить, чтомогло меня так расстроить вразговоре сСабриной. Оглядываюсь наЛи, которая смотрит наменя стревогой, перевожу взгляд нанебо ивспоминаю пролуну, потом проминиатюрные марблс, которые поместилисьбы вее ямочках, потом прото, каклуник застрял вноздре умаленькой Сабрины, ирассказываю эту историю женщине всоседнем кресле. Посмеиваясь, явспоминаю упрямое личико двухлетней Сабрины, еекрасные щеки, ееневероятное упорство: чтонискажи ей, навсе «нет». Ейбы сейчас пригодилось это слово, когда она пытается укомандовать троих мальчишек.
        Глаза моей слушательницы расширились, словно виспуге.
        —Небеспокойтесь, шарик вытащили. Всехорошо.
        —Просто эта… история ошарике… авы… — Онапочти заикается. — Авы еще истории промарблс знаете?
        Яулыбнулся, немного удивленный таким необычным вопросом, носпасибо, чтопроявила интерес. Роюсь впамяти, нетли там еще историй промарблс, откудабы им взяться, номне хочется угодить новой знакомой, аона, видимо, готова поболтать. Новот опять — туман, шторки вмоем мозгу плотно задвигаются, имне остается лишь горестно вздохнуть.
        —Вдетстве вы, наверное, играли вшарики? — мягко подсказываетона.
        Ивнезапное воспоминание откуда нивозьмись. Яулыбаюсь.
        —Ярасскажу вам, чтомне вспомнилось. Насбыло семеро братьев, инаша мама, женщина суровая, придумала банку дляштрафов — шариками. Стоило кому-нибудь изнас ругнуться, иприходилось отдавать шарик, аэто длянас было самое ужасное наказание. Всемы отшариков были безума. — Точно так? Точно. Язасмеялся: — Помню, какмама выстроила нас вряд итыкала деревянной шумовкой каждому влицо: «Если кто извас ругнется, нахрен, сразу кладет свой долбаный шарик вот сюда. Поняли?» Ну икак удержаться после такой речи? Первым захохотал Хэмиш, потом я, атам ивсе остальные. Непомню, былли там иДжо, может, онеще ине родился. Онредко играл снами, слишком был мал. Нуивот, через минуту после маминой речи уже шесть шариков лежало вбанке. Разумеется, совсем несамые любимые, прозрачники, побитые ипоцарапанные, мама всеравно вних неразбиралась. Ивсеже нас тревожила эта банка, высоко наполке, гдемы видели эти шарики, авзять немогли. Вовсяком случае, меня она тревожила.
        —Ачто ваша мама делала сними? — спросила соседка, глаза ее блестели, словно отнепролитых слез.
        Яприсмотрелся кней.
        —Увас странный акцент.
        Оназасмеялась:
        —Спасибо надобром слове.
        —Ничего плохого неимел ввиду. Приятный акцент. Какая-то необычная смесь.
        —Германия. ИКорк. Переехала вдвадцать схвостиком.
        —А!
        Яглянул наее руки — обручального кольца нет, нона другой руке кольцо, похожее напомолвочное, иим она все время поигрывает, полуснимает инадевает обратно.
        Оназаметила мой взгляд иоставила кольцо впокое.
        —Чтоваша мама делала сшариками? Онакогда-нибудь возвращала ихвам?
        —Нужно было их заслужить, — усмехнулся я. — Каждый месяц нам предоставлялся шанс вернуть шарики. Ихмог выиграть один изнас, тоже своего рода азартная игра, хотя мама, наверное, понимала это иначе. Вполне возможно, мыпорой ругались даже нарочно, чтобы повысить ставки вигре. Ачтобы заработать шарики, нужно было помогать подому. Стирать, убирать, ив конце месяца мама решала, кому достанется награда.
        —Небезупречное решение, — засмеяласьона.
        —Вотименно. Ссорились мы из-за этого ужасно. Порой лучше было невыигрывать, ато наподдают тумаков ипостараются отобрать каждый свои шарики. Сдругой стороны, если иэто выдержишь — онитвои.
        —Вычасто выигрывали?
        —Всегда.
        Онаснова смеется. Унее мелодичный смех.
        —Первые несколько месяцев я выигрывал постоянно, потому что раз вмесяц мама давала мне записку, яшел сней каптекарю иприносил отнего коричневый бумажный пакет. Я-то непонимал, чтовнутри, пока братья непросветили: яношу женские прокладки. Изводили меня, пока я неотказался напрочь хоть вчем-то помогать маме.
        —Ипроиграли свои шарики?
        —Свои — нет. Вопрос решался просто: неругаться примаме.
        Мыоба смеемся.
        —Мысвами уже разговаривали прежде! — вдруг сообразиля.
        —Да, — ответила она, несумев скрыть печальную улыбку. — Несколькораз.
        —Простите.
        —Всенормально.
        —Вытут кого-то навещаете, — сказаля.
        —Да.
        Мыпосидели немного вмолчании, ноэто было уютное молчание. Онаскинула туфли, стопы унее красивые. Ногти покрашены ярким розовым лаком. Снова принялась играть скольцом.
        —Кого вы навещаете? — продолжал я. Неворчуна Джо, сним я ниразу ее невидел. НеДжерри, неКиарана, неТома. НеЭлинор ине Падди. Поправде говоря, неприпомню, чтобы она разговаривала скем-то, кроме меня илинянечек. Впрочем, намою память особо полагаться нельзя. Плоховата она стала.
        —Раньше вы ниразу меня обэтом неспрашивали. Неспрашивали, ккому я прихожу.
        —Виноват.
        —Нет, ничего.
        —Значит, выприходите комне?
        —Да.
        Глаза ее сияют, онапочти перестала дышать. Очень красивая женщина, явнимательно присматриваюсь кней, кэтим зеленым глазам — что-то уменя вмозгу зашевелилось, потом снова замерло. Ядаже имени ее вспомнить немогу, аспросить теперь неловко, стакой любовью она наменя смотрит. Ивсе поигрывает своим кольцом, тоидело опуская взгляд наруки. Глянул накольцо ия.
        Похоже намарблс взолотой оправе. Чистый прозрачный шарик сленточкой избелых ияркоокрашенных полос набелом фоне. Машинной выработки марблс изГермании. Этоя откуда-то знаю. Этознаю твердо, абольше ничего. Неудивительно, чтоона расспрашивала меня ошариках. Видно, увлеченаими.
        —Аисторию проштрафную банку я уже тоже вам рассказывал? — спросиля.
        —Да, — мягко ответила она все стойже широкой, красивой улыбкой.
        —Виноват.
        —Данетвердите вы все «виноват, виноват». — Онакладет руку поверх моей, тусамую, скольцом. Кожа унее теплая, гладкая. Снова шевельнулось воспоминание. — Здесь вы мне эту историю нерассказывали.
        Япровел пальцем поее пальцам, пошарику. Ееглаза наполнились слезами.
        —Простите, — сказала она, быстро промокая глаза.
        —Вамнеза что извиняться. Ужасно неприятно, когда что-то неможешь вспомнить, нокаковоже тому, кого непомнят.
        —Иногда вы вспоминаете, иэто прекрасные дни, — возражает она. Великодушная женщина, онацепляется залюбую надежду.
        —Иноземный брильянт, — неожиданно длясамого себя выговорил я вслух, иона тихо вскрикнула. — Такэтот шарик называется.
        —Такты порой называл меня, Фергюс, — шепчет она. — Чтоэто стобой сегодня? Просто чудо.
        Имы оба намиг умолкаем.
        —Ятебя любил, да? — спрашиваюя.
        Глаза ее вновь наполняются слезами, онакивает.
        —Почему я ничего непомню? — Голос сорвался, яразнервничался, места себе ненахожу. Хочется вскочить синвалидного кресла ибежать, шагать, прыгать, двигаться, ипусть все снова станет какпрежде.
        Онаповорачивает мое лицо ксебе, обхватив одной рукой заподбородок, исмотрит наменя снежностью, ая вспоминаю лицо мамы втот день, когда меня привели кней, когда она думала, чтоя мертв, ия вспоминаю вышибалу, илондонский паб, ипарня поимени Джордж, который подарил мне чешскую пулелейку, имертвого Хэмиша — всеводинмиг.
        —Фергюс! — зовет она, иее голос возвращает меня внастоящее, успокаивает. — Меня непугает, чтоты многое забыл. Янестараюсь очем-то тебе непременно напомнить. Прошлое впрошлом. Яприхожу ктебе внадежде, чтомне посчастливится — иты снова полюбишь меня, вовторой раз, какв первый.
        Яулыбнулся ей, иволнение тутже улеглось, потому что это иправда прекрасно. Яничего незнаю обэтой женщине ив тоже время знаю оней все. Яхочу любить ее ихочу, чтобы она меня любила. Яберу ее заруку, зату руку, накоторой кольцо, идержу крепко.
        19
        «Шлюхи»
        Явернулся домой после перелета, уставший, норадостно взволнованный, всееще всостоянии кайфа, когда адреналин несется повенам итолько итребует: «Еще!» Ночью гуляли, рано утром я помчался ваэропорт, чтобы успеть надень рождения Сабрины, еетринадцатилетие. Девочка становится тинейджером, ипо этому случаю Джина заказала большой шатер иеды насорок человек, главным образом собственных родственников — измоих, слава богу, ниодин несмог явиться. Вернее, такя сказал Джине, маму я приглашал, ноМэтти недавно сделали операцию насердце, иона сидит принем. Джина ничего против неимела, мнекажется, онатолько рада, чтоникто измоих непридет, ине удивилась — этодлянас неновость. Мысбратьями неочень близки, были когда-то, пока я неповстречал Джину, апотом я постарался оградить ее отмоих родичей, мнеказалось, дляних она чересчур хороша. Теперь, четырнадцать лет спустя, японимал, какэто было глупо, ибывали такие случаи, ситуации, когда я хотелбы их видеть. Например, Сабрина что-то скажет илисделает, имне хочется, чтобы они обэтом знали. Илина семейном ужине, когда официант спотыкнется, иликогда умные приятели Джины
несут свою чушь инет никого рядом сомной, ктотоже понималбы, какие это, всущности, придурки. Братьябы поняли, ибылобы здорово, окажись они тут. Шуточки Дункана, внимательный взгляд Энгюса, который старался защищать меня после ухода Хэмиша, словно он что-то знал, знал, чтонужно меня беречь. Ималенький Бобби, очаровательный, ниодна женщина мимо непройдет, пока вдетстве он жрал червяков, мызвали его «Наживка», апотом переделали в«Наживчика». АТомми все время присматривал заним идо сих старается убрать спути младшенького всяких слизней имокриц, инаш Джо, родившийся спустя много времени после того, какмы лишились Виктории, пугливый крошка Джо, меня, Энгюса иДункана он несчитал зародных, мывсе съехали издома прежде, чемон подрос. Наслушавшись отсоседей побасенок оХэмише, онпредставлял его каким-то чудовищем, букой, который унесет его, если Джо небудет себя хорошо вести; хуже того, если Джо небудет себя хорошо вести, станет какХэмиш. Этот призрак так иостался жить снами, спал внашей постели, елзанашим столом, вкаждой комнате слышались отголоски его голоса, егоэнергия впиталась вовсе здесь, вкаждого изнас.
        Ивсеже мы никогда онем так неговорили, имама тоже неговорила. Хэмиш был веселым, Хэмиш был сильным, Хэмиш был храбрым. Лучший способ стать лучшим — умереть. Мама баловала Джо инемного его изнежила, ноот этого он стал нетрогательным, какбывают маленькие, анервным, тревожным, всеему казалось, чтоонем мало заботятся. Мама боялась, какбы он непоранился, какбы непотерялся, незаболел, непомер нис того нис сего. Наулице всегда было слишком темно, слишком влажно, слишком жарко, слишком далеко идти, слишком поздно, слишком рано, лучше оставайся смамочкой, Джо, ибудешь вполном порядке. Вотивышел парень серьезный, напряженный, стораз подумает, прежде чем что-то сделать. Главное — безопасность. Обзавелся дружком иживет сним вновом доме нанабережной, перед нами делает вид, будто ничего такого, взял моду ходить наработу пешком, кейс подмышкой, вруке стаканчик кофе — япорой вижу его, проезжая утром погороду. Джина его одобрилабы, парень хорошо работает, что-то связанное скомпьютерами, воттолько Джо меня вовсе нелюбит. Порой мне недостает братьев, причем всамые неожиданные моменты, носегодня я рад, чтоих тут
небудет.
        Сабрина встретила меня напороге, счастливая, чересчур сильно накрашенная, вчересчур короткой юбке ивпервые вжизни накаблуках. Онаспустила блузку сплеча, выставляя напоказ лямочку только что купленного матерью лифчика. Помне, таквыглядит ужасно — даже намой взгляд, аведь я ее отец, мнели несчитать ее совершенством вовсем. Родительская любовь ослепляет, нона этот раз несработало. Нампредстоит угощаться вшатре, погода непо-летнему скверная, день сумрачный, аСабрина вырядилась, точно напраздник поднебом Испании. Юбчонка тонкая, почти прозрачная, сквозь это дешевое подобие шелка я отчетливо различаю мурашки наее коже.
        Апотом она улыбнулась мне, исердце растаяло привиде множества металлических пломб. Моясмешная, неуклюжая, славная дочурка впижамке сразмазанным полицу кремом, валяющаяся надиване перед телевизором, покоторому показывают «Семейное счастье», куда красивее этого… пугала.
        —Фигово выглядишь, — сказала она, обнимая меня.
        Язамер. Если уж Сабрина это заметила, отДжины тем более нескроешься. Онапримется анализировать мое состояние, разбирать покосточкам, задаст тысячу параноидальных вопросов, впустит вменя когти, неотобьешься. Нужно быстренько принять душ, пока я непопался ей наглаза. Голос жены доносится изкухни, перекрывая все прочие голоса. Шатер полностью накрыл наш крошечный задний двор, прижался кстене, крыша сарая углом воткнулась внего, какбы непроткнула (ичей-нибудь череп заодно). Джина давно одета, готова, красива, каквсегда, какпрежде, после стольких лет, говорит безумолку истроит всех, словно живет наГолливудских холмах. Номы неживем всериале. Неполучилось. Янесмог дать ей то, чего она ждала, кчему ее готовили сдетства. Теперь, когда Сабрине исполнилось тринадцать, Джина поговаривает, невыйтили ей наработу, ноне думаю, чтоэто всерьез, онаблефует, тычет меня носом: «Тынедал мне того, чтомне нужно. Тымало зарабатываешь».
        Ближайшие часы мне предстоит провести вэтом шатре слюдьми, которые будут спрашивать: «Чемты сейчас занимаешься, Фергюс?», какбудто я меняю работу чаще, чемнижнее белье. Да,я долго наодном месте незасиживаюсь, нокак раз сейчас я, кажется, кое-что нашел. Признаюсь, янеочень умело распоряжался деньгами, ноя это понял инаучился. Яхороший продавец, даже замечательный, всеначалось еще уМэтти вмясной лавке, когда я искал способа увильнуть отпромывки кишок идругой работы такого рода, закоторую никто небрался. Язанялся поисками хорошего мяса исоветовал Мэтти, каклучше наладить торговлю, — иэто сработало. Очень быстро я выбрался иззаднего помещения мясной лавки наверх, вофис, занимался продажами. Апотом, женившись наДжине, понял, чтонастала пора уходить отМэтти, применить свои навыки вдругом месте, иу меня все получалось: мобильные телефоны, ипотека, атеперь друг звал меня вновую компанию. Мнетолько итребовалось разобраться вэтом рынке. Яивникаю. Если я невсегда правильно распоряжаюсь собственными деньгами, изэтого отнюдь неследует, чтоя неумею зарабатывать их длядругих. Нужна только бумажка, чтобы мне
больше доверяли, — такчто я записался навечерние курсы, занятия два раза внеделю, искоро стану дипломированным венчурным капиталистом.
        —Чтоэто? Мойподарок? — спрашивает Сабрина, тыча пальцем всумку уменя вруках. Ярезко отдернул сумку.
        —Извини, — сказала она, став вдруг серьезной, даже немного напугавшись, иотступила нашаг.
        —Извини, дорогая, нехотел. Этопросто… — Яубираю сумку заспину, надо срочно ее спрятать, пока тотже самый вопрос незадала Джина. Достаточно одну ночь провести недома, ипаранойя полностью завладеваетею.
        Яринулся вверх полестнице вгостевую спальню, которая служит мне кабинетом. Судя повиду этой комнаты, здесь поселили тещу: повсюду свечи, цветы, шампунь, гель длядуша, все, безчего ей непровести ночь внедома, только шоколадки подподушкой нехватает. Подтащив стул кшкафу, язалез нанего — шарики я прячу наверхней полке, глубоко, усамой стенки. Тамдаже я сам их струдом достаю. Туда ихочу запихать свою сумку какесть, целиком, вытащу иразберу позже, когда будет время.
        Налестнице послышались шаги, ия неуспел спрятать сумку. Пихал ее итолкал, ноникак нелезла. Сохрани я хоть каплю здравого смысла, ябы вытащил свои преступные предметы испрятал их поодному, ноя поддался панике. Обильно потея, ячувствовал, какподмышки воняют черным кофе, какпосле ночной попойки извсех пор сочится алкоголь. Онауже близко. Язахлопнул шкаф испрыгнул состула — сумка так иосталась вруках, стул так истоит возле шкафа.
        Дверь открылась.
        Джина уставилась наменя, осмотрела сголовы доног. Явижу, нутром чую — сильнее, чемвовсе прошлые разы, ау нас уже нераз подходило кэтому вплотную, — чтонаэтот раз момент истины настал.
        —Чтоты делаешь?
        —Хотел кое-что проверить поработе.
        Япотею, грудь ходуном ходит сперепугу, япытаюсь хоть как-то себя контролировать.
        —Поработе, — безвыражения повторилаона.
        Глаза потемнели, лицо свирепое. Никогда ее такой невидел. Ячувствую, наши отношения рушатся, иэто почти облегчение, нов тоже время я нехочу этого допустить.
        —Гдеты вчера ночевал?
        —В«Холидей».
        —Гдеэто?
        —НаКингс-Кросс.
        —Этобыл форум постратегическим технологиям.
        —Нуда.
        —Значит, яправильно расслышала, чтоты мне говорил. Ятуда звонила. Искала тебя. Вгостинице никто неостанавливался подэтим именем. Иникакого форума там непроходило. Вообще ничего. Если только ты ездил нена индийскую свадьбу, тотебя там небыло, Фергюс.
        Ееуже трясет, иголос дрожит, ивсе тело.
        —Сошлюхой туда какой-нибудь ездил?
        Ничего себе. Никогда раньше она небросала мне таких обвинений. Намекала — косвенными вопросами, своей подозрительностью, — ноникогда непроизносила вслух. Подее взглядом я самому себе становлюсь противен — какмог я так ее унизить, превратить вженщину, какой она никогда небыла? Всекончено, всекончено, онаменя доконала. Сдаться? Илине сдаваться? Яже изтех, ктоупорствует вборьбе. Ещеодна попытка. Небудем капитулировать так сразу.
        —Нет, Джина. Джина, дапосмотриже наменя! — Ясхватил ее заплечи. — Яночевал там, аконференция проходила вдругой гостинице. Номер небыл зарезервирован намое имя, потому что номера бронировало начальство через турагентство. Незнаю, накого бронировали, могу выяснить. — Голос мой сделался чересчур пронзительным, ломким, вот-вот оборвется. Голос выдает меня спотрохами. Этовигре вмарблс неприходится произносить нислова, голос неможет тебя подвести.
        —Убери отменя руки, — тихо игрозно говорит она. — Чтовсумке?
        Ясглатываю.
        —Яне… ничего.
        Онасмотрит насумку, ия пугаюсь: сейчас выхватит, откроет, узнает правду.
        Онаправа: янеостанавливался в«Холидей». Иездил непо работе. Ябыл в«Грейхаунд», вТинсли-Грин, Западный Сассекс, нотолько нес женщиной. Туда я езжу вот уже пять лет подряд водин итотже день навсемирный чемпионат помарблс. Всумке — двамоих трофея, первый — кубок, выигранный вместе скомандой, второй — виндивидуальном зачете. Наша команда, «Электрические бабки», названа вчесть прозрачных шариков отChristensen Agate, сматовыми белыми завитками поцветному фону. Ихназывают «электрическими», потому что они гораздо ярче шариков всех прочих компаний, асамый редкий цвет — персиковый. Ярешил так назвать свою команду, потому что именно такой шарик я приобрел после совокупления накапустном поле. Этот шарик был цвета ее кожи, ееперсиковых волос игуб, оннапоминал мне отайне, которой было уже пять лет, ио том, чтовсе, связанное сшариками, — моятайная жизнь, мойвид обмана. Нарекая так команду (аэти шарики нетолько «бабками», нои «шлюхами» именуют вобиходе), ясгордостью иотвращениям признавал себя тем, ктоя есть: титулованным лжецом, человеком, желающим ивпредь тайком продолжать игру. Товарищам покоманде название
сразу приглянулось, авторого смысла они внем неувидели. Вмире марблс происходит все тоже, чтоив человеческой жизни: свое размножение, свои подделки. «Шлюхи» потому и«шлюхи», чтоизображают резанный вручную камень. Джина дляменя — такой обработанный вручную камень, всегда была ивсегда будет, амоя любовница скапустного поля — вэтом смысле всего лишь «шлюха», имы сней оба это понимали.
        УДжины это слово вырвалось случайно. Онаконечноже нио чем понятия неимела. Моитоварищи покоманде — ихпятеро — ничего незнали омоей личной жизни, мытолько играли вместе иболтали нио чем, какболтают мужчины, уклоняясь отсколько-нибудь серьезного разговора. Вместе мы пять лет подряд участвовали вмировом чемпионате, ивот наконец Ирландия победила, впервые вистории, ая немогу никому похвастаться. Сегодня вгазете была заметка онашей победе сосмазанной фотографией, явовремя спрятался зачужими спинами. «Электрические бабки» принесли Ирландии победу». Иконечноже упомянут лучший игрок виндивидуальном зачете, тот, ктосделал финальный выигрышный бросок, — тоестья.
        Мыиграли в«ринг-тоу»: сорок девять шариков выложили вкруг диаметром шесть футов. Мишень натри дюйма приподнята ипосыпана песком. Шарики можно использовать стеклянные иликерамические, диаметром вполдюйма. Двекоманды пошесть игроков стараются выбить изкруга шарики иполучают закаждый выбитый шарик одно очко. Ктопервый выбьет двадцать пять шариков, тотивыиграл. Наши «Электрические бабки» разгромили американскую команду истали чемпионами мира. Величайший день вмоей жизни после рождения Сабрины. Конечноже я никогда его незабуду.
        Какмне сказать обэтом Джине? Какие найти слова? Четырнадцать лет я скрывал оттебя свое хобби. Этоважная часть моей жизни, ноты оней ничего незнаешь. Иэто само посебе предательство, хоть ине измена сдругими женщинами, этостранно, этоскверно: ведь если я скрываю отжены хобби, чтоеще я способен скрыть отнее? Всезашло слишком далеко, уженеобъяснишь, невернешь. Почему мне показалось легче лгать? Потому что я обещал Хэмишу. Когда десятилетним ребенком я выскальзывал вместе сним вночь, этобыла наша тайна. Тайна, которую мы тщательно скрывали отмамы, — чтомы играем наденьги; тайна, которую мы скрывали отигроков, — чтоя умею играть. Итеперь, самнезная почему, япродолжаю хранить обет молчания, словно изверности Хэмишу, словно это какая-то сним связь. Извсех родных иблизких только мы двое знали, только ты ия, Хэмиш. Номой Хэмиш умер, аДжина сомной, ия немогу продолжать так доконца жизни. Этоменя сума сведет, ужесводит. Никогда еще это так сильно недавило наменя. Ядолжен ей рассказать. Поначалу будет трудно, онанесможет мне доверять, ноона итак уже что-то подозревает. Всерасскажу ей. Прямо сейчас.
        —Ятебе покажу, — предлагаю я, доставая из-за спины сумку, расстегивая ее, руки, неповерите, такитрясутся. Аведь взаключительные минуты самой главной вмоей жизни игры пальцы недрогнули.
        —Нет! — остановила она меня, вдруг испугавшись, даже руки перед собой выставила.
        Япытаюсь ей сказать, чтоона ошибается, этонето, незнаю, чтоона подумала, ноэто нето.
        —Нет! Разты говоришь, чтобыл там, значит, тыбыл там. — Онасусилием сглатывает. — Через пятнадцать минут соберутся гости. Будь, пожалуйста, готов. — Ис тем она меня оставила, молния насумке расстегнута, кубок сверкает металлом, яотчетливо различаю его — ейстоило только глянуть.
        Позднее темже вечером, снова нацепив маску, смыв пот, угостившись коктейлем изкреветок икуриной котлетой по-киевски, перед тем какотведать торт «Павлова»[3 - Торт-безе, названный вчесть балерины Анны Павловой.], яотправился напоиски Сабрины инашел ее надиване — свернулась комочком иплачет.
        —Чтостряслось, хорошаямоя?
        —Джон сказал, явыгляжу какшлюха.
        Яобхватил ее обеими руками, слезы уже успели смыть излишки косметики.
        —Нет, ничего подобного. Никогда ты такой небудешь. Новсе это, — яокинул взглядом ее наряд, — этоже неты, лапочка, правда? Помни, — япротолкнул застрявший вгорле ком, — всегда помни: нужно оставаться самой собой.
        20
        Неносить уличную обувь
        «Мраморный кот» — стильный паб наКапел-стрит, вывеска вчерной рамке, побокам укреплены флаги Килкенни. Снаружи черная доска сзаманчивым перечнем дежурных блюд — овощной суп, черный хлеб «Гиннесс», креветки изДублинского залива. Приветливый бар, нето что некоторые, норовящие попрочнее захлопнуть двери иставни, отрезав дневной свет. Пятница, четыре часа дня, ещененабились битком подконец рабочего дня усталые труженики, жаждущие расслабиться иснять перед выходными стресс. Внутри паб разделен напивную игостиную зону. Явыбрала гостиную, тамспокойнее. Трое мужчин сидят устойки бара, уткнувшись вкружки, между ними оставлены свободные места — неодна компания, хотя время отвремени обмениваются парой слов. Ещедвое едят суп схлебом иговорят оработе. Больше пока никогонет.
        Молодой бармен, стоя застойкой, смотрит потелевизору скачки. Яподошла кстойке, ион переключился наменя.
        —Привет, — янеповышала голоса, иему пришлось шагнуть ближе. — Можноли поговорить суправляющим? Илис кем-нибудь, ктодавно здесь работает?
        —Хозяин сегодня тут, впивной. Сейчас позову.
        Онскрылся задверью, ведущей впивную, ивернулся через минуту всопровождении неохватного толстяка.
        —Ого, Мраморный Кот собственной персоной! — ожил вдруг один иззавсегдатаев устойки.
        —Какдела, Картопля? — Толстяк протянул ему руку.
        Огромный, шесть футов слишним, ипоперек себя шире. Окинув взглядом помещение, ядогадываюсь, ктоон: стены сплошь вфотографиях, кубках, футболках, которые заключены врамки. Аеще — газетные статьи очемпионатах Ирландии ипобедах. Нетсвободного дюйма. Футболки вчерно-желтую полоску, кошачьи, теперь я понимаю, откуда взялось название паба. Хоккеисты изКилкенни зовутся «котами», этот зверь считается самым упорным вдраке. Представляю себе, какон продирался склюшкой сквозь заслон противников, вту пору вхоккей натраве играли безшлемов изащиты, чистый физический напор. Человек — иликот — измрамора. Онсклоняется, опираясь настойку, чтобы сравняться сомной ростом, нодаже так намного меня выше. Локти раздвинуты наполированной стойке, ноги вросли вземлю — разбуди его ночью, онзаймет эту позицию.
        —Мраморный Кот — вастак прозвали? — спрашиваюя.
        —Какменя только непрозывали. Хорошо, чтоприлипло именно это, — усмехаетсяон.
        —Знаете, ктоэто? — вмешивается Картопля. — Шесть кубков Ирландии всемидесятые. Лучший игрок «Килкенни». Никогда прежде такого небыло ивпредь небудет.
        —Зовите меня Билли, — говорит он. — Яхозяин этого паба. Чеммогу помочь?
        —ЯСабрина Боггс. — Янадеялась увидеть наего лице промельк узнавания, Боггс — фамилия редкая, ноничего непроизошло. — Умоего папы начались провалы впамяти, ая хотелабы помочь ему восстановить прошлое. Ончасто заходил сюда выпить. Былзавсегдатаем.
        —Значит, вамповезло, потому что я знаю каждого, ктовходит вэту дверь, иуж тем более завсегдатаев.
        —Ониграл вмарблс, ядумала, заэтим он сюда иходил, новы, хоть иМраморный Кот, неинтересуетесь мраморными шариками, — улыбнуласья.
        —Килкенни — «мраморный город», — снисходительно поясняет он. — Улицы были выложены известняковыми плитами, вовремя дождя они блестели. Отсюда иназвание.
        Бьюсь обзаклад, онсотни раз повторял тоже самое американским туристам.
        —Темно-серый, почти черный известняк добывали усамой границы города, вЧерном карьере. Посекрету, — оглянувшись, онприкрыл рот рукой, — ятак исобирался назвать паб, ноденежные люди решили, что«Мраморный кот» даст больше прибыли.
        Яулыбнулась.
        —Ноодно время, скажу я вам, тутдействительно играли вмарблс, собиралась небольшая компания. Какотца зовут?
        —Фергюс Боггс.
        Оннахмурился, покачал головой. Оглянулся намужчин устойки.
        —Картопля, знаешь такого? Играл тут вшарики Фергюс Боггс?
        —Только нездесь, — нераздумывая ответил Картопля, уткнувшись всвою пинту.
        —Летпять назад, — уточняю я. Если Регина несоврала…
        Хозяин ирадбы мне помочь:
        —Извините, дорогая, унас тут команда маленькая была — Картопля, Джерри, вот, — онткнул пальцем всторону бара. — Иеще трое, ноникакого Фергюса.
        —Покажи ей угол славы, — сгордостью выкрикнул Картопля, аостальные зашикали.
        Мраморный Кот улыбнулся иподнял край стойки. Навис надо мной.
        —Позвольте, проведу длявас экскурсию. Моистены славы, наверное, вампоказывать нестоит, новот там, вуголке, унас все памятки «Электрических бабок».
        Разочарованная тем, чтотут никто неслышал омоем отце, япоплелась заним вдальний конец бара. Картопля спрыгнул состула иприсоединился кнам.
        Настене была устроена застекленная витрина, внутри два кубка.
        —Онистали победителями всемирного чемпионата помарблс в… — Онпошарил вкарманах, отыскивая очки.
        —Вдевяносто седьмом, — перебил Картопля. — Вапреле.
        Мраморный Кот покосился нанего ипродолжил:
        —Второй кубок — лучшего игрока. Иэто неКартопля, даже безочков скажу, — поддразнил он, продолжая рыться вкарманах.
        —Онас писали вгазете. — Картопля ткнул вобрамленную вырезку, ия наклонилась ближе рассмотреть фотографию.
        —Смотрите внимательнее, уКартопли еще можно разглядеть волосы, — посоветовал МраморныйКот.
        Извежливости я почти ткнулась носом вфотографию, провела взглядом отближайшего комне игрока кследующим, ивдруг сердце пропустило удар.
        —Этомой отец, — сказала я, указывая наодного изних.
        Мраморный Кот, нашедший вконце концов свои очки, тоже придвинулся ближе кгазетной вырезке врамке.
        —Хэмиш О’Нил. Этоваш отец?
        —Нет, нет! — рассмеялась я. — Тутошибка. Егозовут Фергюс Боггс. Иэто точно он. Боже, только посмотрите, какой он тут молодой.
        —ЭтоХэмиш О’Нил, — повторил Мраморный Кот, тыча толстым пальцем влицо отца. — Один измоих завсегдатаев. Ужего-то я знаю.
        Картопля снова вступил вразговор:
        —ЭтоХэмиш! — Ипосмотрел наменя, какна лгунью.
        Ябыла ошеломлена. Раскрыла рот, нони звука изсебя невыдавила. Голова плыла, слишком много вопросов, меня все это сбивало столку. Явнимательнее присмотрелась кфотографии — может быть, явсамом деле ошибаюсь? Двадцать лет прошло, меня могло обмануть сходство. Нонет, это, безсомнения, он. Илиэти немолодые мужчины шутки шутят? Какой-то розыгрыш? Яобернулась кним: ихлица были стольже озадаченными, какмое.
        —Онаговорит, чтоХэмиш — ееотец, — сообщил Мраморный Кот Картопле. Еговозбужденный голос пронесся повсему пабу, двое мужчин вкостюмах тоже прислушались.
        —Яслышал. — Картопля, прищурившись, изучал меня.
        Мраморный Кот расхохотался, пабедва вмещал всебя его смех.
        —Джерри! — заорал он враскрытую дверь соседнего помещения. — Идисюда, тысебе непредставляешь, ктоунастут.
        —Очень хорошо знаю, ктотут, иблизко кнему неподойду. Пусть сперва извинится! — сердито проорал изнутри мужской голос.
        —Долгоже тебе там сидеть! — крикнул вответ Картопля.
        —Даоставьтеже наминуту ваш дурацкий спор, сколько вы уже, годкакпоссорились! — перекричал обоих Мраморный Кот. Тремя длинными шагами он вернулся кстойке икрикнул взаднюю дверь, чтобы услышали вгостиной:
        —Пришла дочь Хэмиша О’Нила!
        Загромыхали ругательства, дружный смех. Затем вбар вышел Джерри спивом вруках — линялые джинсы, кожаная куртка. Заним шагало еще несколько мужчин, всем вздумалось поглазеть наменя.
        —Твой папаша — Хэмиш? — спросил один изних.
        —Нет, Фергюс Боггс, — тихо повторилая.
        Мраморный Кот заметил наконец мое смятение ипопытался угомонить имже вызванный ажиотаж.
        —Ладно, ладно, давайте сядем спокойно иво всем разберемся. — Онподвел меня кближайшему столику. — Дара! — заорал он, словно перекрывая шум стадиона. — Принеси женщине выпить. — Извините, — добавил он, обращаясь комне, — каквашеимя?
        —Сабрина.
        —Сабрине выпить принеси, — проревел он исмягчил голос, обращаясь комне: — Чтобудете пить?
        —Воду, будьте добры.
        —Надобы что-то покрепче, судя повашему виду.
        Яиправда чувствовала, чтонадобы покрепче, ноя зарулем.
        —Газированной воды.
        Всезасмеялись.
        —Вточности папаша, — сказал, подсаживаясь кнам, Джерри, аостальные мужчины вновь растаяли вполумраке, изкоторого явились. — Никогда непил заигрой. Говорил, мешает целиться.
        Ониснова засмеялись.
        —Джерри, позови Джимми, емунадо это видеть! — заторморшил его МраморныйКот.
        Япытаюсь спорить, зачем мне еще люди, итак уже голова кружится иплывет, ноони все решают сами, перебивая друг друга, словно разыгравшиеся дети, Джерри, Картопля, Мраморный Кот, яуже толком неотличаю одного отдругого. Картопля пустился подробно рассказывать отом, какего команда «Электрические бабки» выиграла чемпионат, ончутьли некаждый бросок воспроизводил, воссоздавал атмосферу, соперничество ирландцев иамериканцев икак папа сделал решающий бросок. Ониперебивают друг друга, спорят, ссорятся, додраки готовы дойти, Джерри иКартопля абсолютно нив чем немогут друг сдругом согласиться, даже ввопросе отом, какая втот день стояла погода, ая слушаю, ошеломленная, продолжая думать, чтовсе это какая-то ошибка, недоразумение. Ониоком-то другом говорят. Скакой стати папа назвалсябы Хэмишем О’Нилом?
        Явился Джимми, двадцатью годами старше, чемнафотографии, новполне узнаваемый. Онпожал мне руку исел. Казался пришибленным, немного, кажется, каки я, ошеломлен — таквнезапно притащенный сюда издругой компании.
        —ГдеЧарли? — спросил Картопля.
        —Отдыхает сосвоей хозяйкой, — пояснил Джерри больше дляменя, какбудто я знаю, ктотакой Чарли, — нои всамом деле должна знать, оннатойже фотографии, ещеодин игрок «Электрических бабок».
        —Питер впрошлом году умер, — сказал МраморныйКот.
        —Ракпечени, — сказал Джерри.
        —Помолчи, вовсе кишечника, — уточнил Картопля итолкнул его локтем вребра, такчто Джерри расплескал пиво. Опять они засвое.
        —Мальчики, мальчики! — призвал их кпорядку МраморныйКот.
        —Мнебольше нравилось, когда вы друг сдругом неразговаривали, — заметил Джимми.
        Яулыбнулась.
        —Таквы его дочь? — спросил Джимми. — Радзнакомству.
        —Онаговорит, егозвали Фергюс, — возбужденно докладывает Джерри, словно ничего более удивительного, чемпапино имя, вжизни неслышал. — Яже вам говорил, ребята. Всегда говорил. Сэтим парнем что-то нетак, говорил я. Картопля думал, оншпион, будем лишнее спрашивать, наспришьют.
        Многие засмеялись, нотолько неДжимми ине Картопля, который серьезно уставился наменя:
        —Да,так ия думал. Онбыл шпионом? Пари готов держать, яугадал.
        Остальные попытались заткнуть ему рот, иопять вышел спор, когда он что говорил, апомнишь, какон вот это сказал иливот эдак поступил, нонаконец они сами насебя зашикали иуставились наменя.
        Япокачала головой.
        —Онзанимался тем-сем… побольшей части продажами. — Попыталась сложить все, чтоя онем помнила, доказать, чтодействительно знаю его. — Начинал смясной лавки, потом торговал мобильными телефонами, потом ипотека… — Собственный голос доносится словно издалека. Яуже неочень-то верю тому, чтопроизношу. Всамомли деле папа работал там илиэто все ложь?
        —А,да, коммивояжер, где-то я уже это слышал, — перебил Картопля, иего утихомирили, словно разгулявшегося ребенка.
        —Последнее место — продажа автомобилей. Моймуж купил унего машину, — сказала я вжалкой попытке доказать себе, чтохотябы отчасти отец был тем, закого себя выдавал.
        Джерри расхохотался, похлопал растерянного иразочарованного Картоплю погруди:
        —Виделбы ты свое лицо!
        —Ябы что хошь поставил након — оншпион! — упорствовал Картопля. — Такой всегда настороженный, правая рука незнает, чтоделает левая.
        —Полно, — мягко остановил его Джимми, итут все спохватились, чтоя сижу среди них идля меня все это ново инеожиданно, ипоутихли.
        —Когда вы виделись сним впоследний раз? — спросилая.
        Онипереглянулись, соображая.
        —Несколько месяцев назад, — сказал Джерри.
        —Ничего подобного! — фыркнул Картопля. — Неслушайте его, онуже забыл, чтокушал назавтрак. Больше года прошло, какмы его впоследний раз видели. Стой женщиной.
        Сердце ускоряетбег.
        —Поуши влюбился, боооже, — покачал головой Картопля. — Завсе эти годы ниразу нас нис кем незнакомил, ивдруг является сженщиной. Блондинкой. Имечко такое —а?
        —Немка, — подсказал Джерри.
        —Нуда, азвали еекак?
        —Инемножко ирландка, — гнул свое Джерри. — Акцент необычный. Необычная женщина. — Онобернулся комне. — Выже ее знаете?
        —Нет, — сказала я иоткашлялась.
        —Кэт, — произнес Джимми.
        Всезакивали.
        Кэт? Кошка?
        —Наверное, унее тоже было другое имя, почем знать, — заметил Картопля. — Может, онашпионка. Немецкая.
        Вседружно велели ему заткнуться.
        —Апочему Хэмиш? — Мраморный Кот наклонился ксамому моему лицу. — Почему он представлялся какХэмиш О’Нил, если он Фергюс Боггс?
        Яизовсех сил пыталась сообразить, ноничего нешло наум.
        —Понятия неимею. Абсолютно.
        Молчание.
        —Ятолько вчера узнала, чтоон вообще играл вмарблс.
        —Матерь божья! — восклицает Джерри. — Таквы пронас ничего незнали? Про«Электрические бабки»? Онникогда нерассказывал?
        Якачаю головой.
        Онипереглядываются, недоумевая, ия чувствую потребность извиниться заотца. Япрекрасно понимаю, какони это воспринимают: выходит, ониничего вего жизни незначили?
        —Выходит, Картопля, тыправ: унего одна рука неведала, чтотворит другая.
        —Тысказал, чтоя прав, Джерри? Боооже! Уменя исвидетели есть.
        —Такгдеже он? — спросил Джерри. — Годпрошел, никто онем ничего неслыхал. Немножко вобиде нанего заэто, можно сказать.
        —Какон? — тихо спросил Джимми.
        Дыши.
        —Впрошлом году унего был инсульт, унего проблемы спамятью идвижениями. Стех пор он вбольнице. Мынедумали, чтопамять пострадала настолько сильно, нонедавно я узнала оботце кое-какие подробности, окоторых раньше понятия неимела, нашла эту коллекцию марблс, ноон, яуверена, даже непомнит, чтокогда-то вних играл. Конечно, янедостаточно онем знаю, чтобы судить, чтоон помнит, ачто нет, нос этим, покрайней мере, ясно. — Ястараюсь контролировать голос. — Унего было — унего много секретов, итрудно понять, гдеунего тайны, агде провалы впамяти.
        Джерри опечалился. Всеони погрустнели.
        —Немогу себе представить, чтобы Хэм… чтобы твой отец забыл прошарики. Вних вся его жизнь была.
        Ясглотнула. Агдеже тогда вэтой жизния?
        —Невся жизнь, — поправил его Джимми. — Продругую часть мы незнаем.
        —Нуда, ничего, нахрен, незнаем. Ноя-то думал, другая часть хоть пронас знает.
        —Вы-то думали! — фыркнула я. Прозвучало слишком резко.
        Опять молчание. Уважительное, сочувственное, однако мне стало непо себе. Лучшебы идальше препирались.
        —Расскажите, каким папа был, когда играл вмарблс, — попросила я. Итут уж их было неостановить.
        —Сабрина, — окликнул меня Джимми уже вдверях.
        Уменя полицу текли слезы, мнесовсем нехотелось, чтобы он нагнал меня. Мнебы хоть домашины добежать, укрыться, ноя неуспела. Больше немогла это слушать. Таккто был моим отцом? Ктомой отец? Человек, рядом скоторым я росла, вкаждом рассказе представал иным. Слова Регины преследовали меня: онбыл лжец. Вотивсе. Словно это ответ навсе вопросы. Ответли? Нет. Ноболь причиняет. Зачем он лгал мне? Родной дочери — зачем? Какой дурой чувствую я себя теперь, я-то впускала его всвою жизнь, всерассказывала, даже пронеприятности смужем, ион всегда такое проявлял участие, носам, оказывается, ничем сомной неделился. Яобижена, язлюсь, иведь нет даже возможности ворваться вбольничную палату ивывести его начистую воду — тотпациент, вбольнице, ничего непомнит. Удобно устроился! Этот голос, непрерывно возмущающийся вмоей голове, похож намамин. Япытаюсь взять себя вруки, недумать обэтом, пока неостанусь наедине ссобой.
        Джимми подхватил меня подруку иповел куда-то дальше подороге. Остановился перед магазином синструментами искобяными изделиями, вынул связку ключей иоткрыл дверь. Провел меня вквартиру-студию наверху. Обстановка минималистская, яподумала, чтоон живет один, нопотом заметила корзину сигрушками.
        —Этовнуков, — пояснил он, перехватив мой взгляд. — Забираю их попятницам, дочка работает.
        Онналил вчайник воды ипоставил греться. Присмотрелся комне сзаботой:
        —Несладко вам пришлось.
        Якивнула, вновь постаралась собраться.
        —Мнеэто чувство отчасти знакомо. Однажды твой отец исо мной поступил так. Вдень своей свадьбы.
        Янавострила уши, ноДжимми несобирался ничего рассказывать, пока ненальет нам обоим чая, и, какбы нихотелось мне его поторопить, японимала, чтоэто будет невежливо. Всевсвое время. Вотон еще поставит настол тарелку срозовыми печенюшками. Инаконец:
        —Ябыл приглашен насвадьбу. Первое официальное свидание сдевушкой, которая мне приглянулась. Мишель — онабыла подружкой невесты — позвала меня. Выпивка, угощение, чемплохо? Яиприехал вприходскую церковь наАйона-стрит. Ясно все помню. Большая церковь, нарядная. Ееподруга Джина выходила замуж, жениха звали Фергюс Боггс, вотивсе, чтомне было известно. Позаимствовал убрата костюм. Явился, сижу. Ниодного знакомого лица. Вернее, такя думал — ивдруг появляется мой добрый друг, ятак обрадовался, чтотут неодин. Нарядный, вбледно-голубом смокинге, штаны-колокольчики. Всемы тогда так наряжались. Идет прямиком калтарю, тамостановился, кого-то ждет. «Этошафер?» — спрашиваю я парня пососедству. — «Кто? — «Он». «Нет, этожених», — говорит этот парень. «Хэмиш О’Нил женится?» — переспрашиваю я. Итот какзахохочет: «Ты,верно, свадьбы перепутал. ЭтоФергюс Боггс». Уменя пол из-под ног ушел, честное слово. Словно он меня вживот пнул. Немог дышать, глотнуть воздуха немог. Япочувствовал… ну вот то примерно, чтоты сейчас, хотя, конечно, дляменя это было нетак скверно. Онже мне неотец. Ноон был моим другом. Мыдва года вместе
играли. Хэмиш О’Нил. Никак немог этого понять.
        —Высним обэтом говорили?
        —Никогда.
        —Почему?
        —Ядумал обэтом. Какое-то время держался отнего подальше. Оноинесложно было, онуехал намедовый месяц, апотом принялся работать сверхурочно, чтобы купить дом. Вотивсе, чтоя онем знал, нокак раз пока его небыло, пришел впаб один парень исказал, чтохочет собрать команду дляигры вмарблс. Чарли, сним вы сегодня невстретились, онуехал. Онслышал, чтонас в«Мраморном коте» двое, ктоумеет играть. Ясказал, чтоготов, апро второго парня незнаю. Нехотел сним связываться. Нотут Хэмиш… Фергюс вернулся, позвонил мне, предложил встретиться, сыграть, выпить покружке. Ярассказал ему, чтоЧарли собирает команду, мыдоговорились овстрече. Мывстретились в«Мраморном коте». Япредставил его Чарли. Ядумал — ямогбы поквитаться, могбы подловить его, показать, чтомне все известно. Ивсеже я сказал: Чарли, этоХэмиш, Хэмиш, этоЧарли. Итак ипошло.
        —Незнаю, каквы смогли. — Япокачала головой. — Еслиб я такое знала, несмоглабы скрывать.
        —Видители, святых среди нас нет. Яуж точно непретендую. Укаждого свои… сложности. Наверное, унего были нато причины. Вотчто я всегда себе говорил. Аеще думал, пусть лучше он сам мне скажет, когда придет время, или, может, япойму, вчем дело. Современем.
        —Икак, поняли?
        Онулыбнулся. Грустная улыбка:
        —Теперь, видимо, язнаю?
        —Выивсе остальные! — гневно сказалая.
        —Онбыл хороший человек, это-то понятно. Хэмиш О’Нил, Фергюс Боггс, ктобы он нибыл, нетак важно. Ноон был самим собой. Былвеселым, апорой ворчливым, ноне думаю, чтобы он как-то подделывался, ниодин человек неможет сорок лет притворяться нетем, ктоон есть. Онбыл темже самым, только поддругим именем, вотивсе. Имне это давно уже стало всеравно, какего зовут. Онбыл хороший человек, верный товарищ. Былрядом, когда мне было нужно. Имнебы хотелось думать, чтоия умел ему помочь, когда было надо. Намнеприходилось объяснять друг другу, чтослучилось, чтонужно делать. Мыпросто играли вмарблс иболтали, ия уверен, небыло унас ниодного разговора, который небылбы настоящим. Всебыло правдой. Такчто ваш отец есть ваш отец, есть тот, ктоон был икто он есть, этотот самый человек, кого вы знали изнаете.
        Ястаралась принять все это, нопока немогла.
        —Вынепытались найти его, когда он пропал год назад?
        —Нет, яже несыщик, — рассмеялся он. — Мыуже лет десять какне играли вкоманде. Между собой иногда, ноне участвовали всоревнованиях. Стало трудно собираться, апотом Питер заболел.
        —Новыже были друзьями. Ивас неволновало, куда он делся?
        Онпризадумался. Потом спросил:
        —Онсовсем невспоминает теперь шарики?
        —Сегодня они появились впервые. Япоказала ему кровяники, ичто-то, мнекажется, произошло, что-то внем включилось. Ноне думаю, чтобы он вспоминал оних прежде.
        Онпечально кивнул.
        —Люди приходят иуходят. Многие мои друзья уже умерли, — сказал он. — Естественно вмоем возрасте. Рак. Инфаркты. Всеэто грустно, конечно. Спрашиваешь очеловеке ислышишь, чтоего уже нет. Думаешь оком-то, кого давно невидел, аон умер. Открываешь газету ичитаешь некролог знакомого. Вмоем возрасте это часто случается. Такчто я думал, мойприятель Хэмиш О’Нил тоже скончался.
        Япочувствовала, какподступают слезы.
        —Наверное, онбылбы рад снова повидатьвас.
        —Может быть, — безособой уверенности сказал он. — Мнебылобы приятно. Мыневсем делились, номногим.
        Япоблагодарила зачай иподнялась уходить. Ужешесть вечера. Некуда спешить, новсеже пора. Дело незакончено.
        Джимми проводил меня додвери наулицу ипрежде, чемоткрыть ее, обернулся комне.
        —Иногда он проговаривался, знаете. Ребята, может, забыли, но, ужконечно, онипримечали. Между собой мы посмеивались: чтоэто Хэмиш наэтот раз затеял? Скем крутит? Обычно когда пропустит рюмочку. Тогда он называл имена, порассеянности, ядумаю. Ивроде сам незамечал. Путался, мнекажется, втом, чторассказывал нам, ачто нет. Думаю, этоего идоконало витоге.
        Якиваю иприклеиваю кгубам улыбку: вданный момент никакого сочувствия котцу я нечувствую.
        —Знаете, ятолько один раз видел его таким счастливым, каким он стал сэтой женщиной. Тогда непонял, чтослучилось, носо временем стал соображать.
        —Ичтоже это было?
        —Онвошел впаб, приплясывая буквально, всем поставил пиво. «Джимми, — сказал он, обхватив руками мою голову, — сегодня самый счастливый день вмоей жизни». Илишь когда вмоей жизни случилось тоже самое, японял, чтобыло сним втот день. Когда родился мой первый ребенок. Самый счастливый день вмоей жизни, явошел впаб, приплясывая, вточности кактвой отец. Итогда я понял, чтосним случилось. Японял, чтовтот день унего родился ребенок. Апрель, примерно тридцать лет назад. Чуть больше тридцати.
        Когда я родилась.
        —Этоправда? — переспросила я, ана губах расцветала уже настоящая улыбка.
        —Внуками клянусь! — ответил он, поднимая руку.
        Ия поверила.
        21
        «Кошачий глаз»
        Машину пришлось продать, нозато я познакомился сней. Груда счетов росла, доходов небыло, другого выхода я невидел: натридцать кусков можно продержаться. Нелегко далось мне это решение — чтотакое мужчина безмашины, но, решившись, яуже неоглядывался. Финансовый консультант безденег, безмашины ибез клиентов. Меня, понятное дело, уволили первым, но, когда компания рухнула, янисколько незлорадствовал. Всемы поуши вдерьме. Ктомуже тем самым прибавилось людей, гоняющихся затойже работой, чтоия.
        Япродавец, всюжизнь был продавцом, этоя умею лучше всего, только это иумею. Сегодня мой первый день вроли продавца машин. Стараюсь настроиться позитивно, однако чувствую себя хреново. Пятьдесят шесть лет, инет собственной машины, чтобы доехать доместа работы — продавать машины. Хозяин пока этого незнает, нобыстро догадается, заметив, какя поутрам пыхчу иотдуваюсь, взбираясь нагору отавтобусной остановки. Доктор сменя неслезает: высокий холестерин, давление, всеплохо, когдаже я начну хотябы делать зарядку. Всеплохо — каждый вскрытый конверт несет дурную новость. Яуспел стать дедом, идаже маленький Фергюс напоминает мне отом, какой я толстый дедушка, отплясывая намоем рыхлом животе. Хотябы эти короткие прогулки отостановки иобратно зачтутся мне заупражнение.
        Онастояла одиноко уостановки, пытаясь разобраться врасписании. Японял, чтоона пытается прочесть эти мелкие буковки, потому что она надела очки, покусывала губу ивид унее был растерянный, лицо скривилось. Очень трогательно.
        Онавздыхала ичто-то бормотала себе поднос.
        —Немогули я вам помочь?
        Онаобернулась, удивленная: думала, чтотут одна.
        —Спасибо. Немогу никак понять. Гдетут сегодня? Вотэто сегодня? — Онауказала розовым лакированным ногтем. — Илиэто сегодня? Мненужен номер четырнадцать, ноя хотябы правильную нашла остановку? Авот тут ивовсе непрочтешь, потому что какой-то умник вооружился маркером исообщил миру, чтоДекко — педик. Тоесть против педиков я ничего неимею, знаю среди них немало очень счастливых людей, иэтот Декко, скорее всего, вполне доволен жизнью, нотолько если он неищет впонедельник утром автобус номер четырнадцать. Воттут-то он действительно станет несчастным педиком.
        Ярассмеялся, смех вырвался сам собой. Онапокорила меня сразуже. Ястал изучать расписание, непотому что надеялся разобраться, нопотому, чтохотел быть сней рядом, отнее так хорошо пахло. Наконец она глянула наменя, спустила ккончику носа очки слеопардовыми пятнами, ипередо мной оказалась ошеломительная пара глаз — ониосвещали ее лицо целиком, какбудто внутри нее разливалось сияние.
        Видимо, этичувства вполне отчетливо проступили уменя налице: онаулыбнулась, польщенная, понимающая:
        —Такчтоже?
        —Ничего немогу понять, — признался я, иона расхохоталась, закинув голову.
        —Мненравится ваша честность, — сказала она, снимая очки, ипозволила им упасть вместе сцепочкой нагрудь — небывало большая исоблазнительная унее грудь. — Вытоже новичок вмире автобусов?
        —Пожалуй. Ятолько что продал свою машину, ивсе, чтомне известно, — сесть наавтобус всемь пятьдесят ипроехать восемнадцать остановок. Такмне дочка велела. Заботится обомне.
        Онаснова рассмеялась:
        —Да,я тут тоже из-за машины. Вчера утром она вдруг решила сдохнуть. Пуф — инету.
        —Могу продать вам новую.
        —Выторгуете машинами?
        —Снынешнего дня. — ия тоже засмеялся.
        —Нучтож, выуже нашли клиента, аеще даже доработы недобрались, — вторила онамне.
        Вместе мы разобрались, какплатить водителю — оннежелал брать деньги, нотребовал, чтобы мы сунули их вавтомат. Онапропустила меня вперед, язанял двухместное сиденье игадал, сядетли она рядом илипройдет мимо. Слава богу, онасела рядом, именя обдало теплом.
        —Меня зовут Кэт, — сказала она. — Катерина,Кэт.
        —ЯФергюс. — Мыпожали друг другу руки, кожа унее гладкая итеплая, обручального кольцанет.
        —Шотландец?
        —Папа был. Мыуехали оттуда, когда мне было пять, перебрались вДублин. Авы? Увас своеобычный акцент.
        Оназасмеялась:
        —Вотспасибо. Яизбезымянной деревни вГермании. Дочь честного фермера. Переехала вКорк после университета, вдвадцать четыре года.
        Онасловно наркотик. Мнебы хотелось знать оней все, язабыл, чтоработаю первый день, перестал нервничать, расслабился так, чточуть свою остановку непроехал. Язадавал слишком личные вопросы, ноона сготовностью отвечала испрашивала всвою очередь. Ярассказывал осебе слишком откровенно, одолгах, оздоровье, освоих неудачах, новсе это немрачно, ачестно ибодро, такчто мы вместе продолжали смеяться.
        Выходя изавтобуса, ячувствовал себя какребенок, укоторого лопнул шарик. Нехватило нивремени, никуража спросить номер ее телефона. Яитак чуть непроехал, онавовремя нажала кнопку. Автобус остановился, всеждали, пока я протиснусь сосвоего места впроход, всенаменя смотрели. Янемог попросить ее освидании, слишком это былобы поспешно, панически. Явылез изавтобуса вярости.
        Первые часы наработе я провел, чтопонятно, чувствуя себя лишней деталью, которой никак ненаходится место. Другие работники нев восторге отмоего появления — Ларри Бреннан, владелец гаража, мойстарый знакомый, один изнемногих, ккому я еще могу обратиться запомощью, ибольше после пяти месяцев поисков работы никаких шансов уменя небыло. Мывыросли вместе, ион немог отказать мне. Может быть, ихотел, ноне смог.
        Поскольку я им чужой, тоик клиентам меня неподпускают. Подлетают кпокупателю первыми иликак-то их отвлекают, уводят. Такой мир: хищники поедают друг друга.
        —Нет, мненужен он, — послышался знакомый голос.
        Этобыло уже вовторой половине дня, когда я подумывал вернуться домой исожрать водиночку коробку конфет отКэдбери.
        Этобыла она. Яркая, живая, живее самой жизни — мойиноземный брильянт. Впервый день работы я продал первый автомобиль.
        Внарушение профессиональной этики я воспользовался номером издоговора ипозвонил ей. Онабыла рада слышать меня ивместо свидания пригласила пообедать унее. Япришел кней впятницу вечером сбукетом, бутылкой красного вина итвердым решением: рассказать ейвсе.
        Никаких больше секретов. Мояжизнь небудет больше расколота. Ястал ненавидеть того человека, вкоторого я превратился. Довольно секретов. Только нес Кэт. Она — мойшанс начать все сначала.
        Ееквартира — миленькая гостиная, двеспальни, ееидочери, которую никак неудается выпихнуть всамостоятельную жизнь. Настенах ее собственные рисунки, наподоконнике сохнут раскрашенные вазы ипресс-папье, карабкаются вверх лиловые ирозовые цветки, пресс-папье взавитках испиралях. Ярассматриваю их, аиз крошечной кухни, гдеона готовит, доносится чудесный аромат.
        —Ятолько что записалась накурсы рисования. Рисования настекле, точнее говоря.
        —Этоотличается отрисования набумаге? — спросиля.
        —Ещебы — ичтобы это выяснить, пришлось выложить семьдесят пять евро.
        Яприсвистнул.
        —Увас есть хобби?
        Простой вопрос, такой простой длямногих людей. Ноя замер. Яколебался, несмотря натвердое решение, которого я держался всю неделю вожидании этого вечера.
        Почувствовав мою нерешительность, онапрервала свою работу иперешла кпроему, соединяющему кухню состоловой-гостиной. Заее спиной наплите горел огонь. Зеленые глаза смотрели наменя вупор.
        Внезапно перехватило дыхание, словно я должен был признаться вчем-то очень важном. Меня даже пот прошиб, ячувствовал капли налбу. Давайже, Фергюс. Скажией.
        —Яиграю вмарблс. Собираю шарики. — Единой фразы невышло, ядаже небыл уверен, насколько осмысленны мои слова, ноя отчаянно цеплялся заспинку стула, иона, окинув взглядом меня, моюпозу, моютревогу, широко улыбнулась:
        —Эточудесно! Когда увас ближайшая игра?
        —Завтра, — прокашляля.
        —Мнебы хотелось прийти посмотреть. Можно?
        Совершенно растерянный, ясогласился.
        —Знаете, ясегодня тоже играла сшариками. — Оназасмеялась ипродолжала болтать, давая мне время прийти всебя: — Яветеринар. Икакие-то умные люди додумались использовать стеклянные шарики, чтобы предотвращать течку укобыл. Сегодня я засовывала вматку кобылы шарик диаметром 35миллиметров. Первый раз — идля меня, идля лошади. Изнаете что? Она, похоже, тренировалась играть впинг-понг — вытолкнула шарик обратно. Втуже секунду ипрямо мне вруки. Пришлось все проделывать повторому разу. Аэта компания выпускает свои шарики подназванием «ло-шарики», само собой.
        Ярасхохотался, осчастливленный итем, каклегко она приняла мое хобби, икакую смешную рассказала историю.
        —Ядобуду вам такой шарик, — пообещала она, возвращаясь кплите. — Небось такого увас вколлекциинет.
        —Нет! — Ясмеялся уже чутьли неистерически. — Такогонет.
        —Расскажитеже мне освоих шариках, расскажите околлекции.
        Ия начал ссамого начала, сотца Мерфи, икладовки, икровяников, иуже немог остановиться. Ярассказал ей проХэмиша икак мы обыгрывали лохов. Рассказал ей омоих братьях, рассказал омеждународных чемпионатах. Мыпили вино иели жареную баранину, ия рассказывал ей освоих играх, окоманде «Электрические бабки», отом, вкаких пабах я играю икак часто. Рассказал ей оХэмише, все-все рассказал оХэмише, ио моей коллекции, икак мама штрафовала нас заругань искладывала шарики вбанку. Ярассказал ей отом, какя сжульничал ичто Джина иСабрина досих пор незнают прошарики, ипопытался объяснить — сбольшим трудом, — кактак вышло. Мывыпили еще вина, имы занимались любовью, ия продолжал рассказывать, когда мы лежали обнаженные втемноте друг подле друга. Япросто немог остановиться. Яхотел, чтобы эта женщина знала, ктоя — безутайки, безлжи.
        Ярассказал ей обратьях, отом, какя отдалился отних иникогда себе этого непрощу, иона, растроганная, сказала, чтопозовет их наобед, ая сказал — нет, этоуж слишком, янемогу, онинемогут. Ноона росла единственным ребенком ивсегда мечтала обольшой семье. Такчто вследующие месяцы унее побывали Энгюс сЛинн, потом Дункан иМэри, Томми сновой подружкой, Бобби иЛора, Джо иФинн. Икаждый раз это было прекрасно, такчто потом она проделала все поновой, приглашая своих подруг.
        Онаспрашивала меня, чтовней такого, чтоменя сразу поразило, чтопривлекло кней впервуюже минуту, потому что мы иправда были безума, словно опьянены друг другом. Яотвечал: ееглаза. Кошачьи глаза. Каламбур. Глаза Кэт. Если совсем точно, «иноземные кошачьи глаза» — побольшей части их делают вМексике ина Дальнем Востоке. Обычно они одноцветные, четырехлопастные, стекло чуть зеленоватое, какбутылочное. Внешний ободок ее радужки такойже бледно-зеленый, какбутылочное стекло, авнутри чутьли нерадиоактивное вещество, такярко светится.
        —Сколько заменя далибы видеальном состоянии? — поддразнила она меня как-то утром, ещевпостели. — Скажем, вдвадцать один год, ещедодетей?
        —Тысейчас видеальном состоянии. — Ялег нанее сверху. — Тытолько посмотри. — Язавел руки ей заголову, удерживая. — Тыпрекрасна. — Мыпоцеловались. — Нодля коллекции совершенно негодишься, — добавил я, имы оба расхохотались.
        Онасказала мне: когда я признался ей, чтоиграю вмарблс, онапомоему лицу поняла, кактрудно мне было даже выговорить это, явыглядел так, словно дляменя это вопрос жизни исмерти, онапоняла, чтоя еле выдавил это изсебя и, если она сейчас допустит ошибку, скажет что-то нето, яповернусь иуйду, аона нехотела отпускать меня.
        Первый ее мне подарок — шарик. Конечно, еюсамой иразрисованный.
        Единственное, очем я жалел каждый день, который проводил сКэт: яеще несвязал все концы, мояжизнь еще невполне совершенна. Совершенство наступит тогда, когда я познакомлю сКэт Сабрину. Яоткладывал их встречу — непотому что боялся, какони поладят, ябыл уверен, чтовсе получится, ноКэт знала меня настоящего, игрока вмарблс, окотором Сабрина иДжина понятия неимели. Признаться вэтом Сабрине — всеравно что сказать, чтоя никогда невпускал ниее, ниее мать вважнейшую часть моей жизни, чтоя, посути дела, лгал двум самым близким мне людям, кому я должен был доверять истараться, чтобы они доверяли мне. Яникак немог подобрать слова. Кэтторопила меня, онатвердила, чтонужно все говорить близким, пока есть такая возможность: еемама умерла прежде, чемКэт успела попросить прощения ипомириться сней. Онаговорила мне: никто незнает, чтоможет случиться. Ия соглашался. Ясобирался сказать Сабрине. Скоро. Скоро я ей скажу.
        22
        Некричать
        —Упапы была своя тайная жизнь, — говорю я ислышу, какмой голос дрожит отвозбуждения, захлестывает адреналиновая волна. Назаднем плане слышны вопли Алфи, оннехочет печеных бобов, оннебудет бобы, только зефир будет илипасту вформе свинки Пеппы. Эйдан пытается утихомирить его ирасслышать приэтом меня. Янемогу остановиться: — Онжил поддругим именем. Хэмиш О’Нил, — гневно чеканю каждый звук. — Тыкогда-нибудь слышал, чтобы он так себя называл?
        —Хэмиш О — какдальше? Нет! Алфи, перестань. Нет, милый, нельзя. Расскажи мне все. Хорошо, наобед будешь есть зефир.
        Уженепонимая, какая фраза Эйдана кому адресована, язнай себе продолжала свое:
        —Япознакомилась впабе смужчинами изего команды, онииграли вмарблс, оним никогда нерассказывал променя. Такой был всегда скрытный, чтоодин изних считал его шпионом. — Мойголос сорвался, ия умолкла, всматриваясь вдорогу. Ужедва раза свернула нетуда, атеперь еще иразвернулась против правил, ивсе вокруг злобно сигналят.
        —Сабрина! — встревоженно перебил меня Эйдан. — Может быть, подождешь, пока мы вернемся домой ивсе это обсудим.
        —Нет! — отрезала я. — Помне, такэтого иследовало ожидать. Согласен? Тыже так говоришь иобомне.
        Онпритих. Потом:
        —Сабрина, тыион — разные люди, иговорю я тебе совсем одругом.
        —Ятебе перезвоню. Сейчас мне надо кое скем увидеться.
        —Хорошо. Ноесли…
        —Только неговори «если тебе это может помочь», Эйдан!
        Онопять замолчал.
        Зато Алфи вдруг проревел втрубку:
        —Отбобов будешь пукать, мамммааааа! — Ина том разговор оборвался.
        Яникогда незвала Мэтти дедушкой, потому что мой папа неназывал его отцом. Может быть, когда-нибудь вдетстве я спрашивала, отчего так, ноответа незапомнила, вообще-то непомню итого, чтобы я интересовалась, почему он недедушка. Словно всегда знала, чтоон неотец моего отца. Мнерассказывали, чтомой родной дед умер, когда папа был еще маленьким, иМэтти женился намоей бабушке. Еея побаивалась, вернее, ониоба наводили наменя страх.
        Нотеперь, втридцать слишним лет, мневдруг показалось странным: какже так, Мэтти сшести лет растил Фергюса, ивсеже я никогда несчитала его своим дедом. Откуда такое неуважение?
        Бабушка Молли была жесткой, совсем нетакой нежной, какбабушка Мэри, ивсе время следила замоими манерами, незабываюли я потысяче раз вдень сказать «пожалуйста» и«спасибо», такчто унее вгостях я все время дергалась иникогда нечувствовала себя всвоей тарелке.
        Позднее мама рассказывала мне, чтобабушка Молли постоянно ей твердила: «Тыдаешь этому ребенку слишком много». Ещеона грызла маму зато, чтоона больше нерожает, ноу них спапой просто неполучалось. Сейчасбы это, наверное, вылечили, атак мама просто старалась иждала. Наверное, отношения сосвекровью взначительной мере испортились из-за этого, но, кроме того, онибыли очень разные люди иникогда немогли сойтись вомнениях. Мама нежелала слушать замечания свекрови, которая всю жизнь посвятила рождению ивоспитанию детей — унее-то другого смысла вжизни небыло.
        —Япривыкла, чтокомне все хорошо относятся, — как-то призналась мне мама. — Ив школе, икогда я работала. Атут все пошло нетак: ястаралась какмогла, ноона просто нелюбила меня, ивсе. Онадаже нехотела меня любить.
        Ноодно уних было общее: обелюбили Фергюса.
        Бабушку Молли папа обычно навещал сам, безнас. Заезжал кней подороге сработы илипо пути вгород, иногда брал ссобой меня, чаще ехал один. ВРождество мы все неизменно проводили вместе один час утром — ито если папе удавалось вытерпеть час. Ясидела тихо, очень-очень благодарная заочередную подаренную мне пижаму, авзрослые разговаривали между собой. Онаумерла, когда мне было четырнадцать, ноя словно ее ине знала. Втайне даже почувствовала облегчение оттого, чтонепридется больше ее навещать — этовсегда было дляменя неприятной обязанностью. Ана похороны собрались мои кузены икузины, скем я едва была знакома, ивсе плакали, всех утешали вэтой горестной потери их родители, имне стало так стыдно, чтоя одна нисколько непечалюсь, неоплакиваю эту смерть вместе сними. Итогда я наконец заплакала.
        Выходя замуж заЭйдана, ясочла правильным пригласить Мэтти ина саму свадьбу, ина прием. Мама меня вэтом поддержала, папа — неочень. Могбы ине переживать, Мэтти всеравно непришел.
        Стех пор я едвали хоть раз вспоминала Мэтти. Моидети небыли сним знакомы. Яникогда унего небывала. Моямама тоже избегала общения снеприятным стариком, который сделался еще противнее, утратив жену. Нотеперь я чувствую себя виноватой иперед Мэтти тоже. Мнеказалось, папа совсем нехотел общаться сосвоей семьей, всеего поведение говорило обэтом, ия сочла, будет нормально согласиться сэтим, более того, этодлявсех нас гораздо удобнее ипроще, нотеперь я сама уже непонимала, почему незадавала вопросы, ненастаивала, недобивалась ответов. Теперь, когда обнаружились папины тайны, яхочу ближе узнать его родственников иразобраться, отчего он стал таким.
        Мэтти безмалого девяносто, онживет один вАйлендбридже, воднокомнатной квартире напервом этаже. Адрес я знаю, поскольку кРождеству всегда посылаю ему открытку. Каждый год отправляю ему фотографию мальчиков. Номоего визита он неждал.
        —Ктотам? — заорал он вдомофон.
        —Сабрина, — ответила я ина всякий случай уточнила: — Сабрина Боггс.
        —Кто? — ещегромче заоралон.
        Послышался скрежет ключа, ивот мы уже стоим лицом клицу. Онимистера Дейли переплюнул, совсем развалина. Прищурившись, присмотревшись, изучив меня сголовы допят, онвсе-таки нуждался вдополнительных пояснениях.
        —Ядочь Фергюса.
        Онснова внимательно оглядел меня, затем отступил всторону ипрошаркал ккреслу перед телевизором. Нанем была рубашка скоротким рукавом, апод ней грязная белая майка — скрюченными пальцами он попытался застегнуть пуговицы. Сильно состарился, нопочти такойже, каким я запомнила его сдетства: вкресле перед телевизором.
        —Извини, чтонепобывал утебя насвадьбе, — сходу заявил он. — Ятеперь мало куда выхожу.
        Ярастерялась. Свадьбу мы праздновали вИспании, японимала, чтотуда он недоберется.
        —Конечно, Испания далековато, ноя хотела, чтобы вы знали: мыбылибы рады вас видеть.
        —Дауж, порадовался, чтопригласили меня вместо Боггсов, — засмеялся он. Зубов явно недоставало.
        —Нуда, — покраснела я. — Унас такая большая семья, мыпросто немогли пригласить всех.
        Подего взглядом мне стало неловко.
        —Высними необщаетесь.
        —С… сдядьями? Жаль, чтотак вышло, — призналась я, искренне втот момент сожалея, хотя раньше обэтом недумала. Передо мной сидел человек, вырастивший моего отца, ноя ничего онем незнала. — Ксожалению, папа сними небыл близок, иэто, видимо, сказалось ина моих сними отношениях, — попыталась я оправдаться.
        —Прежде их водой было неразлить, — заметил он. — Ониего Клопом называли. Тыпроэто знаешь?
        «Клоп» он произносит какв два слога, ия, недопоняв, переспрашиваю:
        —Онипрозвали его Циклопом?
        —Нет, просто Клопом. Потому что младший. Самый маленький Боггс.
        Мнекажется, семья была расколота наДойлов иБоггсов. Ноя никогда неспрашивала папу, какони уживались. Почему я так ине спросила?
        —Ноон им неуступал, — продолжает Мэтти. — Онбыл умнее всех.
        Прилив гордости.
        —Нето чтобы дляэтого много было нужно. Всеони придурки! — фыркает Мэтти.
        —ИмяХэмиш О’Нил что-нибудь вам говорит?
        —Хэмиш О’Нил? — переспрашивает он, хмурясь, словно это какая-то проверка, аон ее завалил. — Нет, ничего.
        Ястараюсь невыдавать разочарование.
        —Нобыл Хэмиш Боггс. — Мэтти искренне старается помочь. — Старший измальчиков.
        Якиваю, мысли кружатся. Яведь ине вспоминала старшего брата отца, егоимя никогда почти неупоминалось.
        —Да,онем я слышала. Ондружил спапой?
        —Хэмиш? — переспрашивает он судивлением, словно ине думал опасынке стех пор, кактот умер. — Фергюс кнему так илип. Всюду заним бегал каксобачонка. Брось ему Хэмиш палку, Фергюсбы ее взубах принес. Видишьли, Хэмиш был пройдоха. Тупой, каквсе они, нохитер. Онвсегда умел выбрать самого умного, ктоокажется рядом, иприбрать его крукам. Кактвоего отца. Ихмать из-за этого вечно переживала.
        Дляменя это новость. Янастороженно выпрямилась.
        —Самое правильное было — неподпускать Хэмиша кмладшим. Явсе время Молли это твердил.
        —Аона?
        —Ну,витогеже он умер, так? — Мэтти свирепо расхохотался, но, когда я непоследовала его примеру, постепенно оборвал смех. — Позаслугам получил, вотчто я тебе скажу! — Ион даже пальцем погрозил дляубедительности.
        —Какон умер?
        —Утонул. ВЛондоне. Кто-то его поколотил, оннихрена несоображал исвалился вреку.
        —Ужасно! — задохнулась я. Оего смерти я ираньше знала, ноникаких подробностей. Никогда неспрашивала. Почему?
        Мэтти посмотрел наменя, удивляясь, чтокому-то эта смерть спустя столько лет может показаться трагической. Длянего Хэмиш давно уже неживой человек. Ион все никак немог сообразить, зачем я кнему пришла.
        —Папа горевал осмерти брата?
        Мэтти подумал, слегка пожал плечами.
        —Емупришлось опознавать тело. Слетал вЛондон, один. Энгюс тоже хотел, ноне могже я послать сразу всех своих работников вЛондон. — Онслегка возвысил голос, словно исорок лет спустя продолжая спор, можноли отправить мальчишку одного. — Ага, ему, конечно, тяжело пришлось там одному. Егомать сильно волновалась. Впервые так далеко, иодин, исмотреть намертвого брата, ноему пришлось, потому что власти решили, будто это он помер.
        —Онирешили, чтопогиб мой отец? — Правильноли я поняла Мэтти?
        —Вроде какстарина Хэмиш называл себя вЛондоне Фергюсом. Богего знает зачем, но, если наживешь себе столько врагов, сколько этот парень, придется ипо десять раз менять имя. Еслиб он непомер, наверное, онбы всех братьев имена перебрал.
        Сердце застучало: совершенно очевидно, чтоэто как-то связано с«запасным именем», которое придумал себе мой отец.
        —Кстати, проХэмиша О’Нила я кое-что вспомнил, — сказал вдруг Мэтти. — Забавно, чтоты пронего спросила. Ятак иподумал, когда ты заговорила, чточем-то оно мне знакомо. Такая вот история, — оживившись, онзаерзал вкресле. — Яслыхал, этот парень, Хэмиш О’Нил, играл вмарблс внаших местах. Ничего особенного, ноХэмиш — имяредкое, какуслышишь, обращаешь внимание, аО’Нил — девичья фамилия Молли, дотого какона стала Боггс, апотом уж Дойл. Ничего вроде какне значит, ноя сказал обэтом Молли. Ябыл пьян, может, нестоило ей обэтом говорить, этобыло насвадьбе, какраз насвадьбе Фергюса, ине обижайся засвою маму, ноуж так там все было церемонно, чтоя напился, вотязык иразвязался. Ясказал ей, аона подозвала ксебе твоего папу, аон весь вшикарном синем костюме ив рубашке соборками, вылитый педик, заговорила сним ивдруг каксмажет его полицу. «Тынеон» — вотчто она ему сказала.
        Онхохотал, захлебывался отсмеха, представляя, какмой отец вдень собственной свадьбы получил отматери затрещину. Уменя наглазах выступили слезы, ия поспешно их сморгнула.
        —Поставила его наместо, — сказал он, утирая глаза. — Ятак ине выяснил, онли играл подэтим именем иликто другой, совпадение, какговорится, ноиз взрослых мало кто играл, вовсяком случае нев наших местах. Аон-то сдурачьих лет только изнал, чтокатать шарики, еледомой кужину загонишь. Надень рождения, наРождество никогда непросил ничего, кроме чертовых шариков. Всемальчишки одинаковы, ноон был хуже всех, потому что был лучшим. Таскался повсяким притонам вместе сХэмишем, Хэмиш взял его подкрыло, типа он агент, зарабатывает денежки намладшем брате. Яговорил твоему отцу, когда он подрос: будешь играть вэти чертовы шарики, никогда неженишься. После смерти Хэмиша он завязал. Хоть какая-то отэтого польза.
        Япришла кМэтти, чтобы заглянуть вжизнь моего отца, что-то онем узнать, ине была уверена, получилали я ответ. Ноесли Хэмиш назывался вЛондоне именем Фергюса, понятно, почему отец назывался его именем, играя вшарики. Изуважения? Взнак памяти? Чтобы почтить его? Вкаком-то смысле — вернуть кжизни? Итеперь понятно, почему папа держал игру всекрете, развсе вокруг требовали, чтобы он ее бросил. Нос какой стати он продолжал играть, ужестав взрослым?
        —Какпапа отнесся ктому, чтоХэмиш использовал егоимя?
        —Вотя этого непонимаю, ноон это воспринял каккомплимент. Горд был доусрачки, чтоХэмиш украл унего имя. Типа Хэмиш его особо отметил. Даже напохоронах грудь колесом. Глупый мальчишка, несоображал, сколько неприятностей ему брат причинил, позаимствовав его имя. Сунулсябы Фергюс куда ненадо, иегобы там убили, приняв затого самого. Типично дляХэмиша. Настоящая пиявка, говорю тебе. Высосет человека досуха ипошел себе дальше.
        Долгая пауза.
        —Каквы познакомились сбабушкой? — спросила я вдруг, пытаясь понять, скакой стати она вышла заэтого человека после смерти первого мужа.
        —Вмясной лавке. Онапокупала уменя.
        Только ивсего.
        —Настоящая любовь: решиться взять вжены мать четырех детей, — сказала я, стараясь найти вэтой истории что-то хорошее.
        —Этих-то четырех щенков? — переспросил он. — Черт побери, ейздорово повезло, чтоя вообще наней женился.
        Яогляделась. Всепросто, чисто, ондержал свое жилье впорядке.
        —Скоро придет Лора, — сказал он, подметив мой взгляд. — Дочка Томми.
        —А,да. Конечно. — Япопыталась сообразить, когда впоследний раз видела двоюродную сестру.
        —Онаприходит попятницам, Кристина попонедельникам, ав другие дни заглядывают мальчики, проверяют, вдруг я уже перекинулся ичерви полезли изглаз. Затем меня сюда иперевезли — Лора живет натой стороне двора, такей удобнее замной присматривать, чтоб вбеду непопал. — Онопять засмеялся. — «Тывпорядке, дедушка? Дед, тыеще живой?» Хорошие ребята — моиДойлы, детки Томми иБобби. Правда, Бобби больше сосвоей хозяйкой неживет, слыхала?
        Япокачала головой.
        —Этоменя непорадовало, онамне нравилась. НоБобби почасти юбок ненасытен — зато Джо их нелюбит. Онунас извращенец, этоты знаешь?
        —Да,я знаю, онгей.
        —Помне, вэтом его мать виновата, всевремя держала накоротком поводке, туда неходи, того неделай. Весь остальной выводок ходил куда вздумается ирос наволе.
        —Думаю, онбы стал геем, какбы она его нивоспитывала, — сказала я. Ябыла уже сыта этим стариканом погорло.
        Онзасмеялся.
        —Онтоже так говорит, нопочем знать.
        Снова молчание. Неловкое молчание. Мыоба исчерпали темы дляразговора.
        —Кактвой отец?
        —Всехорошо.
        —Всетакже ничего толком непомнит?
        —Кое-что непомнит.
        —Онобы ине беда, — сказал он грустно, обращаясь больше ксамому себе. — Ноонибы хотели, чтобы он их вспомнил. Только обэтом идумают.
        —Кто?
        —Мальчики Боггсы. Мальчики Дойлы.
        —Конечноже отец их помнит.
        —Последние годы он забыл.
        —Мнеказалось, впоследние годы они небыли близки, — заметилая.
        —Какраз ибыли! — возмутился он так, словно я упрекнула его волжи. — Всамые последние годы стали снова часто встречаться. Играли вшарики, можешь себе представить? Сего новой подружкой. Онаим всем понравилась. Тыуж засвою маму необижайся, ноони говорили, этаему больше подходит. Всех ребят собрала. Ион это забыл? — Онпоглядел наменя так, словно нев силах был поверить втакой провал памяти.
        Япокачала головой, окончательно растерявшись.
        —Вызнаете ееимя?
        —Кого?
        —Его… подружки. Этой женщины.
        —А,ее. — Онпомахал рукой, словно отбрасывая мой вопрос. — Никогда сней невстречался. Мальчики знают, онитебе скажут.
        Снеубедительным «передай маме, чтоя пронее спрашивал» он запер замной дверь, ия едва разминулась скузиной Лорой, которая спылесосом, ведром ишваброй пересекала двор, направляясь изсвоей квартиры кдеду. Ясела вмашину, голова гудела отвсего, чтодовелось услышать.
        Япоискала всвоем телефоне номер дяди Энгюса. Онмой крестный, сним я общалась больше, чемсдругими, — тоесть мы обменивались поздравительными эсэмэсками, когда незабывали одне рождения.
        Набрав его номер, яприжала трубку куху ислушала стук своего сердца. Привет, дядя Энгюс, этоСабрина, япочти год недавала осебе знать, нотолько что выяснилось, чтовы спапой успели снова подружиться дотого, какс ним случился инсульт, аеще я только что услышала, чтовы были знакомы сего подругой. Немоглибы вы мне сказать, ктоона? Ато я ничего незнаю. Яувас единственная — если несчитать папу, — ктоничего незнает.
        Никто неотвечал. Явыключала телефон, вновь обозлившись ивновь почувствовав себя дурой. Чувствуя, какво мне поднимается гнев, явставила ключ взажигание ирванула вперед. Подъезжая кбольнице, явсе еще слышала голос Мэтти, назвавшего Хэмиша пиявкой.
        Втот момент мне показалось, чтоон слишком жесток. Ямогла понять, какпапа радовался, гордился тем, чтостарший брат незабыл его, уехав вЛондон. Конечно, папа всю жизнь смотрел наХэмиша снизу вверх, превозносил его, длянего было честью, чтобрат взял себе его имя. Носейчас, когда вомне закипал гнев, ялучше понимала сказанное Мэтти.
        Хотел он того илинет, Хэмиш действительно отобрал убрата часть его жизни. Оннетолько уменя украл того отца, которого я незнала, — хуже, Хэмиш отобрал уФергюса какую-то часть его самого.
        23
        «Препирательства»
        Кэтпростилась сомной после обеда — лосось, картофель вчесночном соусе, горох изеленые бобы, всеэто приготовила Мел, чудо-повар, оначасто угощает нас, используя те овощи, которые удается вырастить нагрядках прямо здесь водворе, имногие пациенты ей помогают, только неворчливый Макс. Тотнив чем нежелает принимать участия итолько жалуется. Напоследок Кэт легонько прикоснулась губами кмоему лбу, имне это понравилось, давно я неполучал такой ласки. Когда приходит Джина, понимаю я теперь, онамила исердечна, нотепла вэтом нет. Мальчики Сабрины осыпают меня поцелуями, обнимаются, прижимаются, карабкаются наменя — этоя люблю. ИСабрина обнимает меня — чутьли непо-матерински, всеволнуется заменя. НоКэт — тутя почувствовал связь сней, почувствовал близость. Япоглядел нанее, ожидая большего, ноэто, наверное, былобы уж слишком для«нового первого», какмы шутили, нашего свидания. Больше всего втот момент, когда Ли увозит меня обратно впалату, ястрашусь забыть — изавтра снова неузнать Кэт. Сколько раз это уже происходило сомной заэтот год, может быть, этоже самое событие ипроисходило, ая забывал его наследующий
день иличерез несколько дней — иличерезгод?
        —Монетку заваши мысли, Фергюс, — шутит Ли, каквсегда, заметившая мою озабоченность.
        —Янезнаю.
        —Вынезнаете?
        Онапомогла мне выбраться изколяски ипересесть наунитаз. Вышла, чтобы несмущать меня, вернется, когда я закончу.
        Хочули я, чтобы это делала дляменя Кэт? Возможноли длянас будущее? Станетли мне получше? Здесь мне хорошо, живу себе, существую, обомне заботятся, никаких забот. НоКэт там, застенами больницы, итеперь, зная, чтотам есть жизнь, которая была моей, ноо которой я досегодняшнего дня невспоминал, ярастревожился. Ядолжен вернуться. Должен выздороветь. Должен научиться сам подтирать себе жопу, черт побери!
        —Сдругой стороны, — словно угадав мои мысли, вмешалась Ли, — ведь здорово, когда есть человек, который ждет вас, старается помочь. Человек, который вас любит. Неплохая мотивация, а, Фергюс?
        Ясмутился. Неужели я проговорил свои мысли вслух?
        —Иеще одно: высегодня очень много вспомнили. Гораздо больше обычного. Этобольшой шаг. Помните, каку вас неполучалось шелохнуть правой рукой? Апотом вдруг вы сумели? Перевернули стакан воды прямо наменя, ноя нисколечко неогорчилась. Запрыгала отрадости, словно дура, пришлось буфера придерживать. Помните?
        Язасмеялся вместе сней, припоминая этот момент.
        —Приятно снова видеть вашу улыбку, Фергюс. Понимаю, вамстрашно, любые перемены пугают. Нопомните — всехорошо, выскаждым днем крепчаете.
        Якивнул, очень ей благодарный.
        —Сильно устали задень? — спросила она, становясь вногах моей постели ипридерживая меня запятку, сама того словно незамечая.
        —Ачто?
        —Квам еще гости. Ярешила подождать ипосмотреть, каквы себя чувствуете, прежде чем сказать, заходить им илине стоит. Может быть, насегодня уже хватит. Нехотелосьбы загнать вас доизнеможения.
        —Нет-нет, явовсе неустал, — солгал я. Вообще-то я утомился страшно, гдея только сегодня мысленно непобывал, иэтот день сКэт, нолюбопытство победило. Яглянул начасы. Восемь вечера.
        —Ктопришел?
        —Ваши братья.
        —Всесразу? — удивился я. Конечно, впрошлые годы я виделся сними, ноникогда мы несобирались все вместе.
        —Пятеро. Незнаю, этовсе илиестьеще?
        Пятеро. Этовсе? БезХэмиша. Хэмиша нет уже почти сорок лет, номне всегда его недостает. Нет. Пятеро — этоневсе.
        —Сказать, чтобы зашли? Если нехотите, такиответьте, — озабоченно повторяетона.
        —Всевпорядке. Скажите, чтоя буду рад их видеть.
        —Хорошо. Идоктор Лофтус тоже, скорее всего, наведается квам.
        Доктор Лофтус, психолог, который беседует сомной раз внеделю, конечноже уже знает, чтосегодня комне вернулась память.
        —Яотойду, бумаги оформить надо. Грейн подрукой, если вам что-то понадобится.
        Грейн. Когда она помогает мне подняться, онаухает так, словно я — мешок скартошкой, побыстрее свалитьбы.
        —Спасибо,Ли.
        —Наздоровье, — подмигивает она, уходя.
        Яуслышал их раньше, чемувидел, иони застали меня уже сулыбкой налице, онипихались вдверях, толпа подростков, каждый норовил протиснуться первым, всетакиеже шумные ивечно переругивающиеся друг сдругом, нонет, онибольше неюнцы, какими я их запомнил.
        Энгюсу, старшему, шестьдесят три, онпочти совершенно лыс. Дункану шестьдесят один. Мнепятьдесят девять. Томми пятьдесят три, очаровашке Бобби — пятьдесят, анашему крошке Джо — сорок шесть.
        —Сюрприз! — орут они, одновременно просовывая головы вдверь.
        Кто-то шикает изкоридора, наверное Грейн, иони дружно поливают ругательствами того, ктопосмел сделать им замечание, изахлопывают засобой дверь.
        —Слыхали, утебя выдался славный денек, — говорит Энгюс. — Вотмы ирешили отпраздновать. — Ондостает изкармана бутылку виски. — Знаю, тебе пить нельзя, нонам-то можно, такчто помалкивай.
        Онихохочут, икаждый ищет, гдевтесной палате присесть илихотябы прислониться.
        —Ктовам сказал, чтоуменя был удачный день?
        —Кэт. — Дункан произносит ее имя запросто, ноостальные тревожно переглядываются.
        —ВызнаетеКэт?
        —Ктож Кэт незнает, нахрен? Ада, верно, тыдосегодняшнего дня оней знать незнал. — Этосказал Томми, иего шуточка разрядила обстановку. Томми подставляет Бобби стул, итот садится, хотя он младший, ноТомми всегда заботился онем, истарые привычки неменяются.
        —Онасказала, тывспомнил проштрафную банку, — говорит Бобби.
        —Точно.
        —Когда ты это вспомнил?
        —Аты-то когда? — посмеивается Дункан надБобби. — Ты-то занят был, червяков жрал.
        Вновь вспыхивает смех, Бобби протестует:
        —Дая один только раз, вычто!
        Входит доктор Лофтус.
        —Вечеринка? — шутливо спрашивает он спорога, азатем пристально смотрит наменя. Впалате едва хватает места длявсех, ктосюда набился. Жарко стало, апод его взглядом итого жарче.
        —Расскажи-ка, Фергюс, — сказал Энгюс, наливая доктору Лофтусу виски. — Почему ты вдруг вспомнил проштрафную банку?
        Ясмотрю вокно, высоко натемно-синем небосводе виден пепельный лунный круг, идумаю оСабрине. Ямочки нащеках Ли иноздря Сабрины. Вотсчего началось.
        —Луна, — говорюя.
        —Вудистом заделался? — спрашивает Энгюс.
        —Ачто, явколдовство верю, — говорит Томми. — Ябы мог вам проэто порассказать.
        —Ия верю, — кивает Дункан.
        —Да,вэтом что-тоесть, — присоединяется кним доктор Лофтус, потирая щетину налице. — Интересный выдался день.
        —Сабрина немогла уснуть вполнолуние, — говорю я, ивсе почтительно смолкают. Шумная банда, ноумеют сдерживаться, когда надо.
        Джонепроизнес пока нислова — устроился вуголке, малютка Джо, наблюдает занами, настороженный, погруженный всебя. Удивительно вообще, чтоон пришел, ноя емурад.
        —Ктоизвас, засранцев, украл штрафную банку? — спросил я вдруг, иони все так игрохнули сосмеху, Энгюс чуть неописался, буквально, пустился комически жаловаться насвою простату, аТомми, который все еще чересчур много курит, чуть непомер откашля. Онипродолжали спорить, валить друг надруга, перекрикиваться, тыкать друг вдруга пальцами, ругательства носились ввоздухе.
        Явспомнил эту историю. Вбанке скопилось безмалого пятьдесят шариков, мывтот месяц здорово бедокурили. Всредней школе я обзавелся новым приятелем, егозвали Ларри Бреннан, Лампа, онвсе время ругался. Инеприятности умел наживать, ая его вытаскивал. Любимый мой радужный «волчок» угодил вбанку после того, какя обозвал Бобби жирным засранцем, имне ужас какхотелось вернуть этот шарик. Яуж ив аптеку бегал чутьли некаждую неделю, иплевать, чтотам вкоричневом пакете, чистил картошку, морковку, мылунитаз, явтот месяц был просто пай-мальчиком.
        —Наверное, самты иукрал, атеперь непомнишь, — заявил Энгюс, едва отдышавшись. — Нотебе это срук несойдет.
        Мывсе засмеялись.
        —Врядли это был я, — сказал я ибыл вэтом уверен: снова почувствовал, какгоревал, когда банка пропала.
        —Честно говоря, явсегда думал натебя, — заметил Томми. — Тывсе время твердил просвой, какбишь этот шарик, парни?
        —Радужный «волчок», — ответили хором все, кромеДжо.
        Доктор Лофтус рассмеялся, любуясьими.
        —Тывсе просил, нельзяли его выменять, ноона уперлась, — добавил Томми.
        —Онабыла упертая, — покачал головой Энгюс. — Упокой Боже ее душу. Ия тоже, чтоб несоврать, натебя думал.
        —Этоя, — впервые открыл рот Джо, ивсе обернулись, уставились нанего визумлении. Онвиновато рассмеялся, будто опасаясь, какбы его неприбили.
        —Ты-то каким боком? — удивился я. — Тебе сколько было тогда? Двагода? Отсилытри?
        —Три, иэто первое мое воспоминание: яподтащил стул ккухонной полке иснял банку. Яположил ее всвою тележку, помните, деревянная, скубиками?
        Бобби кивнул.
        —Только увас сБобби такая ибыла, намподобной роскоши непокупали, — поддразнил младших Энгюс, ноправда вего словах была: Бобби иДжо всегда доставалось больше игрушек, чемнам, мы-то подрастали, отправлялись зарабатывать иотдавали деньги маме, аона баловала двух последышей, вособенностиДжо.
        —Япрокатил тележку попроулку задомом иперебросил банку через стену. Онаразбилась.
        —Амама куда ушла? — спросил я, ужине зная, чтодумать. Ужкого-кого, аДжо я неподозревал, даиостальные тоже: мыеще долго бранились из-за пропавшей банки.
        —Разговаривала смиссис Линч очем-то, очем-то важном, наверное, голова кголове, обекурили, помните,как?
        Мызасмеялись, припоминая.
        —Вкакой-то момент она заметила, чтоя отлучился. Схватила меня впроулке иприволокла вместе стележкой домой. Такчто это был я. Виноват, ребята.
        —Господи, Джо, нуты даешь! Всех вокруг пальца обвел.
        Младшенькому удалось привлечь всеобщее внимание, имы впочтительном молчании обдумываем эту новость.
        —Амог ипростудиться, — сказал я, припомнив, какмама вечно тряслась надДжо. Братья удивленно оглядываются наменя, апотом снова хохочут.
        —Мытебе кое-что принесли, — говорит Энгюс, когда смех стихает. — Одна партия, имы пошли — если доктор Лофтус непротив?
        —Явсецелоза.
        —Та-дам! — Дункан предъявляет навсеобщее обозрение «Препирательства».
        Когда кто-то изчленов большой семьи уезжает илиумирает, меняется расстановка сил. Всекакбы перемещаются, занимают освободившиеся места, принимают роль, ккоторой раньше только присматривались, иливынуждены бывают выполнять обязанности, которые вовсе нехотели брать насебя. Этопроисходит незаметно — всевремя такие сдвиги.
        Вту неделю, когда Хэмиш сбежал изстраны, аменя прорабатывали жандармы зато, чтоя был вместе сбратом, когда он издевался надтеми школьниками, мама точно обезумела. Онаникого изнас невыпускала издому, никуда неходи, ничего делать несмей. Энгюсу она запретила даже сходить нашкольный бал, иэто уже было серьезно, темболее что Шивон обещала ему себя. Заокном непрестанный дождь, мыуже поубивать друг друга готовы, тестостерон зашкаливает, всемы вдвуспальном доме друг удруга наголовах. Мэтти сосвоей стороны готов вышибить дух изсыновей ипасынков, ипотому всто первый раз задень удирает впаб.
        Мнепришла вголову удачная мысль. Яуединился начас вуглу нашей комнаты — больше негде посидеть спокойно — ивзялся заработу. Дункан заявил, чтоя там дрочу, иогреб побашке отЭнгюса — странное дело, впервые вжизни он заменя вступился. Кажется, исам был удивлен, ностоял насвоем, имама — тоже впервые вжизни — невсыпала ему, потому что он сделал, посути, ееработу, такчто вышло — мама сЭнгюсом заодно иЭнгюс сомной заодно. Семейный расклад меняется, этосбивает столку.
        Явернулся вгостиную с«Препирательствами» — самсделал игру поописанию вмоей книге. Настольная игра, играть можно даже вшестером, задача — провести все свои шарики отстарта дофиниша, в«дом». Шарики служат вместо фишек, можно пользоваться любыми шариками, лишьбы игроки отличали свои. Игра называется так потому, чтокогда шарик одного игрока попадает наполе, гдеуже находится шарик другого, тоони «препираются», ипервый шарик должен вернуться настарт. Мысбратьями тоже только иделаем, чтопрепираемся стех пор, какХэмиш сделал ноги.
        Мысадимся играть. Устраиваемся вокруг стола, мама иМэтти глазам своим неверят: целый час тишины, мывоюем занастольной игрой. Первую партию выиграл Бобби. Вмарблс я всегда лучший, нов этой игре мои навыки ник чему, всезависит отброшенных костей. Очаровашка Бобби всегда был везунчиком.
        Мыиграли весь день, каждый день неделю напролет, апотом маме надоело, чтомы вечно болтаемся унее подногами, иона выпустила нас наволю. Такмы выяснили каждый свое место вдоме, нашли «дом» нетолько вигре, потому что мы все это время были рядом, играли вместе, словно вкарантине сидели, инаучились жить безХэмиша.
        Итеперь, спустя сорок лет, мыснова сели играть вмоей палате. Нев самодельную версию, внастоящую, купленную Дунканом вмагазине. Бобби ина этот раз выиграл.
        —Надоже, счастливчик хренов, — удивился Энгюс. — Каждый божийраз.
        Якатал шарики левой рукой, правая сторона тела уменя парализована, еюя владею плохо, несмогбы теперь щелкнуть пошарику, еслибы захотел сыграть. Ноприятно ощущать их вруке, туда-сюда перекатывать, мненравится знакомый звук, скаким они сталкиваются ищелкают друг одруга. Ритмичный, успокаивающий звук.
        —Простите меня! — сказал я братьям.
        Ониперестали препираться иуставились наменя.
        —Завсе эти годы. Зато, какя себя вел. Яочень виноват.
        —Ой,да перестань, нив чем ты невиноват, — ответил Энгюс. — Мывсе… мы все были каждый своим заняты.
        Язаплакал иникак немог остановиться.
        Доктор Лофтус вежливо попросил братьев навыход. Прощаясь, ониласково похлопывали меня поспине, поголове. Энгюс задержался, мойстарший брат, ставший моим защитником, когда самый старший, мойпокровитель иего недруг, сбежал. Онобнял меня, прижал, покачал вобъятиях, онплакал вместе сомной, пока мои слезы неиссякли, ия так изаснул, обессилев.
        24
        Несорить
        Яведу машину, ия немогу дышать. Грудь сдавило, мускулы напряжены, яготова наорать налюбого, ктонетак наменя взглянет, аесли кто-то вздумает маневрировать уменя перед носом, точно огребет. Янесусь вбольницу, чтобы лицом клицу выяснить все сотцом, хоть ипонимаю, чтозря затеялась. Онже ничего непомнит. Инам всем следует быть сним ласковыми, недавить, ненастаивать агрессивно, чтобы он вспомнил то, чего попросту неможет вспомнить, потому что этим мы только его расстроим. Номеня распирает гнев. Выходит, всезнали проэту женщину ипро шарики — все, кроме мамы именя. Самых близких. Нам, чтобы узнать это, понадобилась свалившаяся неизвестно откуда коробка сшариками. Ачего еще я незнаю — опапе, вообще освоей жизни?
        Яприпарковалась возле больницы ивышла измашины. Парковка затихла, уженачало десятого, большинство посетителей давно отправились домой — ктогулять перед выходными, ктотихонько отдыхать.
        Ятолько что невышибла главную дверь и, уженесясь покоридору, начала притормаживать, чувствуя, какгрудь распирают эмоции, которые неследует выпускать наволю. Чтоя творю? Немогуже я вот так ворваться котцу, разволновать его, расстроить, загнать встресс, вероятно, усугубить болезнь. Ядаже неуверена, чтосмогу выстроить разговор. Язамедляюсь еще больше иостанавливаюсь. Пахнет хлоркой. Успокоительный запах. Яневылезала избассейна спяти лет. Этомоя родная стихия, япогружалась внее целиком, ненадо нис кем говорить, ничего объяснять, плывешь себе подводой. Моеубежище — ив детстве, итеперь.
        Ноги замедлились, норазум все также несется вскачь. Темнеет, нанебе виднеется пепельно-черный лунный диск, поглядывает наменя, какя проведу свой день, этот удивительный день. Итут меня настигает главная мысль: может быть, яив самом деле такой замкнутый, скрытный человек, потому что таинственным иускользающим был мой отец? Унаследовалали я отнего свой характер? Никогда раньше я незадумывалась обэтом, невоспринимала отца какзагадочного, даисебя несчитала замкнутой, пока Эйдан неподнял этот вопрос. Наверное, себя самого действительно неузнаешь, пока кто-то другой неузнает тебя по-настоящему. Сегодняшняя моя миссия давно перестала быть поиском недостающих шариков, онапревратилась впоиск того человека, которому они принадлежали. Ноя несразу поняла, что, вглядываясь вотца, явскоре начну по-иному видеть себя. Ито, чтоя увидела, меня непорадовало. Всеоткрытия пока что были скорее огорчительными. Из-за них мне так трудно дышать.
        Ясовсем остановилась, развернулась инаправилась кбассейну. Сквозь стеклянную дверь видно, чтотам никого нет, разумеется, никто некупается втакое время, авсе процедуры имассажи давно закончились. Вдлину восемь споловиной метров, синие плитки надне ипо стенам, голубая мозаика создает видимость волн. Яоткрыла дверь, изапах хлорки ударил внос.
        Кто-то меня окликнул. Конечно, влезла куда неполагается, Заспиной чьи-то шаги. Яприбавила ходу. Ипреследователь ускорился. Ещешаги. Потом меня окликнули поимени. Янемогу дышать. Немогу дышать. Грудь сдавило. Ядумаю одновременно оботце ио Хэмише, омраморных шариках итаинственной женщине, осебе иЭйдане. Сбрасываю туфли. Срываю ссебя кардиган. Ныряю. Яспасена. Ямогу дышать.
        Хотелабы я вообще невозвращаться насушу. Ядержусь усамого дна, чувствуя себе невесомой, свободной, напряжение исчезло. Нио чем ненадо думать, тело расслаблено, сердце замедлило бег. Накраю пруда появились чьи-то ноги, онипереливаются сквозь слой воды, какмираж, словно я тут единственное реальное существо. Вушах хлюпает вода, пахнет хлоркой, какприятно волосы щекочут кожу, волосы словно бархат плывут рядом сомной. Яныряю, кувыркаюсь надне, наверное, схожа свыброшенным наберег китом, ночувствую я себя словно балерина, словно само изящество. Незнаю, какдолго я продержалась подводой — минуту, две, — нопора вынырнуть наповерхность, глотнуть воздуха наскоро, иопять вниз. Вотзачто я люблю бассейны. Здесь я чувствую себя насвоей территории. Вбезопасности.
        Послышались хлопки — яоглянулась иувидела, какчья-то рука пошлепывает поводе, будто приманивая дельфина.
        Сосвистом я вылетаю наверх.
        Джерри, добрый привратник, смотрит наменя стревогой, озабоченный, словно я совсем уж сбрендила, умалишилась. Мэтью, охранник, незнает, смеяться илизлиться, ноЛи улыбается вовесьрот.
        Целая толпа собралась убассейна. Хорошо хоть папы тут нет. Яподплываю кним наспине.
        —Вылезай, Сабрина, — зовет Ли, протягивая мне руку.
        Ане утянутьли ее подводу.
        Этовсе из-за луны.
        Ноя нестала. Послушно вылезла, буду теперь обтекать.
        —Получше стало? — спросила нянечка, набрасывая наменя полотенце.
        —Существенно.
        25
        Шарик вбутылке
        Впоследний раз я видел Хэмиша — дотого трупа влондонском морге, — когда мы расстались впроулке после того, какон вздул двух задолжавших школьников. Мнебыло тогда пятнадцать, емудвадцать один.
        Тогда я видел его впоследнийраз.
        Ноне впоследний раз слышал.
        Всемнадцать я закончил школу — единственный изчетверых Боггсов добрался довыпускного. Энгюс иДункан уже работали уМэтти, ия знал, чтомне это предстоит, ничего другого я немог придумать, чегобы мне по-настоящему хотелось, но, пока работа неначалась, уменя впереди было целое свободное лето. Досентября Мэтти немог взять меня наработу, потому что вакансия ученика была пока занята. Этонеозначало, чтоя буду сидеть напопе ровно — янашел себе работу пришколе, помогать уборщику попрозвищу Ржавые Яйца — онтакой старый, чточутьли нескрипит находу, потому мы его так ипрозвали. Мнеплатили заэту работу, ноя все допенни отдавал маме, аона выделяла мне карманные деньги, сколько считала нужным. Такунас было заведено. Всесчета приходили наимя Мэтти, аоплачивала их мама. Этоя ктому, чтомне почтальон никогда ничего недоставлял.
        Ивот как-то возвращаюсь я домой наобед, весь вгрязи, шипы исосновые иголки впились вкожу, наруках мозоли, морда расцарапана — вычищал изкустов пивные бутылки ивсякий мусор. Бобби иДжо играли надороге, обаначетвереньках, замурзанные руки иноги — устроили бега улиток. Стех пор какмы начали работать, мыперестали играть надороге вмарблс. Ябы хотел, нопарням вечно лень — илиони гуляют сдевчонками, илиидут сМэтти впаб. Никто нехочет покатать сомной шарики. Томми уже двенадцать, атолку отнего — какот шоколадного чайника. АБобби иДжо наш вирус непередался. Похоже, онкусает только Боггсов. Кое-кого изпарней я знаю, ктоеще незабросил шарики, ноих мало. Похоже, всепереросли это увлечение, кроме меня.
        Бобби иДжо предупредили меня, чтомама нев настроении, такчто я скинул упорога грязную обувь ивообще постарался делать все правильно. Приэтом я понятия неимел, вчем мог сутра провиниться.
        —Эточто? — вскинулась она, едва меня завидев.
        Онастояла устола, по-обезьяньи уперлась костяшками пальцев вего пластиковую поверхность.
        —Чточто?
        —Вотэто! — Онадернула головой всторону «этого», будто оно ее подслушивало.
        Яглянул — настоле посылка.
        —Незнаю.
        —Неври мне, будто незнаешь, всеты знаешь! — раскипятиласьона.
        Яподошел ближе, присмотрелся. Моеимя было написано печатными буквами черной ручкой накоричневой бумаге — небольшом квадратике, свободном откоричневой клейкой ленты, которой была обмотана посылка.
        —Правда, ма, незнаю.
        Онавидела, чтоя исам удивлен. Обезьянья лапа скользнула состола набедро.
        —ОтМэриан? — спросил я. Мамин брат Падди живет вБостоне; егожена Мэриан — единственный человек, ктомогбы прислать мне подарок. Онамоя крестная, видел я ее всего раз вжизни иврядли узнаю, нона день рождения ина Рождество она присылает мне открытки счудотворными медальонами. Вних я неверю, нопрячу усебя вящике подбельем, потому что выбросить такой медальон — точно кбеде.
        Мама покачала головой. Оназдорово разволновалась. Только потому ине вскрыла сама посылку, чтобоялась. Никаких собственных секретов нам неположено иметь, все, чтопроисходит умамы вдоме, касается ее, нона посылку она смотрела, словно набомбу, которая вот-вот взорвется ей влицо. Всеновое илинеобычное так нанее действует. Тоже самое, когда вдоме появляются новые люди: оназатихает иследит заними, словно они могут вдруг нанее наброситься, ина всякий случай ведет себя резко, отвсего обороняется, потому что по-другому неумеет.
        Мнебы хотелось вскрыть посылку безее пригляда, нокак ей это скажешь?
        —Принесу тебе нож, — сказала она ивышла вкухню. Ябыло подумал, нож — чтобы защититься оттого, чтоможет выскочить изпосылки, потом сообразил — эточтобы ее открыть.
        Ноедва мама вошла вкухню, сулицы раздался душераздирающий вопль, иона ринулась ксвоему крошке Джо. Пока Бобби докладывал маме, какДжо пчела укусила, ясхватил нож ибегом наверх, ксебе вкомнату. Посылка была неумело упакована, обмотана столькими слоями коричневой клейкой бумаги, чтоеле продерешься, ноя всеже справился, отшвырнул бумагу — дальше куча мятых газет, асовсем внутри — синяя стеклянная бутылка. Ничего немог понять, пока непокрутил ине разглядел, чтосама бутылка пустая, вгорлышке резиновая прокладка, авнутри — шарик. Тутуменя сердце забилось, ия понял, откого подарок. Конечно, доказательств небыло, ноя угадал: этоотХэмиша. Прошло полтора года стех пор, какон исчез ине давал осебе знать, ноэто, ячувствовал, была весточка. Япорылся вгруде газетных обрывков наполу, нетли записки, ноничего ненашел. Зато разглядел нафото вгазете чью-то грудь. Потом еще. Поспешно развернул все газетные обрывки — бутылка, оказывается, была завернута втретьи страницы «Сан», накопленные задве недели. Сплошные титьки. Ярасхохотался — толькобы мама неуслышала. Потом я быстро сложил газетные листки исунул подковер втом
месте, гдеон отставал отпола. Ипобежал обратно наработу, прихватив ссобой бутылку, пока мама необнаружила ее ине принялась задавать вопросы, накоторые уменя небыло ответа.
        —Чтоэто, незнаете? — спросил я Ржавого.
        Ржавый, свечной сигаретой ворту, присмотрелся кбутылке иулыбнулся. Зафигачил свой окурок вкусты, откуда я все утро грязь выгребал.
        —Тыэто здесь нашел?
        —Нет, этомое.
        —Если ты нашел это здесь, томое.
        —Нет. Мнебрат прислал изАнглии.
        —Тыдаже незнаешь, чтоэто. — Онпротянул руку. — Даймне.
        Яотшатнулся.
        Онвсе равно вырвал уменя бутылку — силищаже устарика! — ивнимательно ее осмотрел.
        —Бутылка Кодда, онаже бутылочка сшариком. Давненько таких невидел. Умоей мамы такие были, пока черно-коричневые[4 - Черно-коричневыми, поцвету формы, назывались добровольческие отряды, помогавшие после Первой мировой войны английским войскам сдерживать ирландских повстанцев.] их все неперебили. Мама держала вних пойло. Вообще-то эти бутылки дляпойла непредназначены, потому-то она вних изаливала. Вних обычно газированные напитки наливали, шипучку, — пояснил он, видя, чтоя сбит столку. — Проблема втом, чтоесли пробка пересохнет, газее вышибет. Продавцам приходилось все время проверять бутылки исмачивать пробки, комуж это надо. Ивот этот парень, Кодд, придумал выход — шарик. Бутылку переворачивали вверх дном, заливали шипучку, ипод давлением газа шарик выскакивал, попадал врезиновое кольцо ипрочно запечатывал бутылку. Вот, видишь, апотом шарик можно протолкнуть внутрь, ион непомешает налить газировку встакан.
        —Акак его вытащить? — Только это я ихотел знать.
        —Только попробуй, ия утебя насовсем бутылку отберу. Шарик нельзя вынимать. Некоторые придурки ради этого бутылку разбивают, ноты невздумай. Некоторые вещи лучше оставить так, какесть.
        Шарик самый простой, прозрачного стекла, никаких пометок, покоторым можно былобы угадать, какой он фирмы иличто это замарка. Ничего внем особенного нет, кроме того, чтоон находится вбутылке.
        —Такие бутылки — редкость. Склянки сядом всегда были синие, поэтому умные производители напитков такими бутылками непользовались. Недумаю, чтоб их много сохранилось.
        Онподнес ее совсем близко кглазам впоисках отметин, какябы разглядывал шарик, ия ревниво следил заним, потянулся засвоей собственностью, ноон отвел руку. Ухмыльнулся:
        —Чтодашь занее? — исжал еще крепче.
        Ямог обругать его, могсним сцепиться, нобутылкабы разбилась. Ктомуже мне предстояло доконца лета трудиться рядом сним. Нехотя я полез вкарман, вынул иотдал ему сложенную страницу из«Сан». Я-то собирался уединиться сней вкустах, какпредставится свободная минутка, — сБеверли, девятнадцати лет, титьки зашибись. Ржавому одного взгляда хватило: тутже отдал мне бутылку ина двадцать минут заперся скартинкой всарае.
        Яже остался сидеть натраве, разглядывая синюю бутылку, гадая, чтоже она значит. Изначитли вообще? Яточно знал — этоотХэмиша, больше неот кого. Ишарик, идевицы стретьей страницы — очень вего духе. Он,вероятно, рассчитывал нато, чтомама вскроет посылку илия вскрою посылку приней. Япрямо-таки слышал его грудной смех, какон, хохоча, заворачивает иобклеивает свой подарочек ижалеет лишь отом, чтонеувидит наших лиц приполучении. НашХэмиш, такпривязанный кродным, теперь далеко отнас. Нетли каких еще подсказок, думал я, вертя бутылку вовсе стороны. Может быть, Хэмиш работает настеклянном заводе? Может быть, хочет, чтобы я его отыскал? Илион моет бутылки? Большие шарики иногда называли бутылочными затычками, итеперь я понял почему — из-за таких вот шариков вгорлышке. Обозначаетли большой шарик большого брата? Пытаетсяли он мне что-то сообщить? Яискал спрятанную вбутылке весть, пока непонял, чтовесть вовсе неспрятана: вбутылке действительно есть дляменя сообщение, ноХэмиш неписал его отруки ине засовывал вбутылку — онразыскал икупил мне бутылку сшариком внутри.
        Иэто была его записка вбутылке.
        Громко иясно говорившая сомной.
        Онаговорила: «Фергюс, япо-прежнему твой брат. Янезабыл тебя, ия неоставил марблс, каквсе прочие, язнаю, какты их любишь. Увидел бутылку — вспомнил протебя. Всегда помню протебя. Прости завсю дурь, чтоснами приключилась. Будем снова друзьями».
        Этавесть вбутылке говорила мне: «Помиримся».
        26
        Стеклянная посуда запрещена
        Ясижу вкафе вместе сЛи, человеком, который умеет дать тебе понять, будто самые странные штуки, какие ты проделываешь, вполне соответствуют норме, какбудто она все время только это ивидит, сама так поступает — аможет быть, иправда так иесть. Отнее просто волнами идет тепло, забота, понятно, почему папа привязался кней, ана других все время жалуется.
        Ужевечер. Кафе закрыто, работают только автоматы счаем икофе, рядом сними мы ипристроились. Папа спит, онуже уснул ктой минуте, когда я припарковалась убольницы ивбежала внее так, словно хотела застать его врасплох. Вотихорошо. После плавания я пришла всебя, ине надо врываться котцу свопросами обовсем, чтовыплыло нынче наружу.
        Линичего говорить ненадо, онасама обовсем догадывается, такпапа говорил. Навык, которого так недостает всем нам, особенно внаших близких. Взять хотябы Эйдана. Какбылобы хорошо, еслибы он разбирался вмоих чувствах, незадавая вопросов, ато он все время теребит, всеему кажется, будто сомной что-то неладно, что-то снами неладно, срочно пора исправлять. Мыуже два месяца регулярно ходим ксемейному психологу, хотя унас, по-моему, всевпорядке. Ноэто из-за меня. Язакрытая. Всявсебе. Такон говорит мне, новедь я всегда была такой — почему он вдруг теперь всполошился?
        Впрочем, знаю почему, напрошлой встрече спсихологом он сказал: емукажется, будто мне сним плохо. Номне хорошо. Всесним впорядке.
        Тысчастлива?
        Да,я счастлива стобой.
        Асама посебе ты счастлива?
        Господи, Эйдан, тыуже сам заговорил, словно эти психологи!
        Да,понимаю, новсеже? Тысчастлива?
        Ага. Да. Ялюблю свою работу. Ялюблю детей, тебя люблю.
        Да,ноэто все неты.
        Тоесть как — мояработа, моидети имой муж — этовсе нея? — Тутя уже кричу.
        Незнаю. Успокойся. Япросто спросил. Тыочень напряжена.
        Янапряжена, нахрен, потому, чтоты все время задаешь вопросы. О’кей, ладно, тебе это надо, давай будем разбираться. Счастливали я сама посебе? Вцелом да, ноя устаю, язамучена, всемь подъем, завтрак, сборы вшколу, отвезти детей вшколу идетский сад, работа, забрать детей, обед, занятия сними, ужин, мытье, укладывание, сон. Назавтра все снова. Масло, ветчина, сыр, хлеб, бутерброд. Засыпать изюм. Следующий.
        Нотут ведь ничего неизменишь, правда? Детям нужно вшколу. Тебе наработу.
        Вотименно, такчто хватит докапываться.
        Может быть, тыбы хотела сменить работу?
        Нет, ялюблю эту работу.
        Точно?
        Точноли? Любила. Асейчас уженет.
        Аеще я хотелабы скинуть вес, который набрала после Алфи. Семь фунтов. Грудь стала жирная. Хочу отэтого избавиться. Хочу снова делать шпагат напляже, когда мы поедем, ипусть все смотрят.
        Такзанимайся.
        Временинет.
        Есть — повечерам. Япобуду сдетьми, аты погуляй. Хотябы ссоседками порайону.
        Янесобираюсь, нахрен, гулять нис какими, нахрен, соседками порайону, нахрен! Онитолько иумеют что сплетничать иссориться, мнеэто нахрена? Перестань смеяться надо мной, Эйдан!
        Прости. Тогда запишись вбассейн. Будешь плавать сама посебе, ато утебя наэто сейчас временинет.
        Повечерам, да? Когда вымотаюсь так, чтохочется либо впостель, либо надиван ивключить телевизор. Илипобыть стобой, потому что, если я стану уходить повечерам, когдаже мы будем вдвоем?
        Ляжешь начас позже.
        Дая итак подыхаю, нахрен.
        Ладно, ладно, перестань ругаться.
        Извини. Просто я нехочу поручать тебе детей ради того, чтобы отправиться вбассейн. Лучше уж я куда-нибудь схожу, сдрузьями повидаюсь. Атак твое доброе дело пропадетзря.
        Вэтом дело? Тыхотелабы куда-то сходить, бывать вгостях? Тычасто говоришь, чтоустала иникуда нехочешь.
        Яустала. Иот этого разговора тоже.
        Япросто хочу помочь, Сабрина. Ялюблю тебя.
        Ия тебя люблю. Честное слово, нев тебе дело, ивообще нив чем, тыслишком много обэтом думаешь.
        Тыуверена? Этонеиз-за…
        Нет. Неиз-за. Давно прошло. Даже говорить обэтом нехочу. Нев этом дело.
        Ладно. Ладно, ноты уверена?
        Увереналия?
        Да.Да,уверена.
        Хочешь, чтобы я больше помогал? Больше делал подому?
        Нет, тыитак много делаешь, тызамечательный, помнишь, напрошлой встрече спсихологом мы составляли список дел, тызамечательный, тыделаешь гораздо больше, чемя замечала, тызамечательный, Эйдан, нев тебе дело.
        Тогда вчем?
        Эйдан, перестань. Нив чем. Вообще нивчем.
        Если что-тоесть, скажи мне. Потому что стобой непоймешь, Сабрина. Тытакая скрытная, сама знаешь. Тывсе держишь всебе.
        Потому что несобираюсь раздувать, потому что все впорядке, потому что ты драматизируешь, ана самом деле все впорядке. Япросто устала, вотивсе. Дети когда-нибудь подрастут, ия небуду так уставать.
        Ладно. Ав пятницу я поеду сними смотреть затмение, аты сможешь отдохнуть, весь день после работы твой, ты, главное, ничего неделай, пальчиком нешевели, договорились?
        Договорились.
        —Расскажите, чтовам удалось узнать? — просит доктор Лофтус.
        Доктор Сексапил, какназывает его Ли, ужеуходил сработы, когда я нырнула вбассейн, однако молва разнеслась быстро, ион пришел поговорить сомной. Ценю внимание, новсеже надеюсь, чтонепридется платить заэту беседу спсихологом. Ярассказала доктору Лофтусу все, чтоуспела выяснить засегодня оботце, оего двойной жизни — интересно, многоли изэтого было доктору уже известно, ведь он целый год общался сКэт ис братьями отца. Всевсё знали, все, кроме меня. Теперь я понимаю, каково приходится отцу: всевокруг помнят то, чтоты забыл, этомучительно. Меня это сбило скурса. Икажется, больше всего меня огорчает тот факт, чтовкакой-то версии отцовской жизни я несуществую, онпредпочел, чтобы это было так. Пришлось мне проглотить ком вгорле, прежде чем я смогла продолжить рассказ.
        Доктор Лофтус слушал молча.
        —Выобэтом знали? — спросилая.
        Оннеспеша обдумал мой вопрос.
        —Ониприходили комне вразное время истарались помочь влечении Фергюса, рассказывали мне то, что, поих мнению, мнеследовало знать онем, чтосам он уже незнает, такчто — да, кое-что изтого, очем вы говорите, мнебыло известно, однако далеко невсе, вособенности дляменя неожиданно, чтоон использовал имя брата. Этоновость дляменя. — Подумав, онпродолжал: — Инсульт часто приводит кпотере памяти. Выэто знаете, мыэто свами обсуждали: путаница, проблемы скратковременной памятью, риск заблудиться илипотеряться даже взнакомых местах, трудности привыполнении инструкции, всеэто вболее илименее сильной степени отмечается уФергюса. Память может современем улучшиться, спонтанно илив ходе реабилитации, имы наблюдали признаки итого идругого вида улучшения, используя методы тренировки мозга. Темнеменее, — тутон подвинулся накрай стула, уперся локтями вшаткий столик, рукава засучены, усталые глаза человека, работавшего сраннего утра, — темнеменее подавленные воспоминания илидиссоциативная амнезия — явление принципиально иной природы. Подавленные воспоминания — этопредположительно те воспоминания, которые человек,
самтого несознавая, блокирует, поскольку они связаны ссильным стрессом илитравмой. Подавленные воспоминания — весьма сложный вопрос, некоторые специалисты предполагают их ужертв какой-либо травмы, другие это оспаривают. Некоторые надеются восстановить такие воспоминания терапевтическими методами, другие опять-таки сомневаются.
        —Выдумаете, папа умышленно подавил воспоминания омарблс?
        Онопять взял паузу наразмышления. Неготов ответить однозначно, даэто иневозможно, такая уж уотца болезнь — этовсех нас сбивает столку иозадачивает. Почему одно он помнит, адругое нет, почему одно итоже может то вспомнить, тозабыть? Инсульт повредил его память — вотединственный ответ, каким я располагаю.
        —Онузнает вас ивашу мать ипомнит прожитые свами годы, помнит свое детство иотношения сдругими членами семьи, нозабыл опримирении сбратьями незадолго доинсульта, забыл женщину, вкоторую был влюблен, иничего непомнит омарблс.
        —Новы сказали, чтолюди обычно блокируют то, чтосвязано стравмой илистрессом. Шарики он любил ис этой женщиной, ис братьями, судя повсему, былсчастлив.
        —Да,новыже сами говорите: ради игры вмарблс он разделил свою жизнь надвое. Емупришлось стать двумя разными людьми, жить двойной жизнью. Перед инсультом он подвергался сильному стрессу из-за денег, из-за потери работы, этот стресс еще более усиливался попытками сохранять двойную жизнь. Конечно, Сабрина, этовсего лишь теория, — этислова он произнес уже разговорным тоном, ия поняла, чтоофициальная часть встречи закончилась, речь неидет омедицинском диагнозе, — ичас унас поздний, яустал, такчто я всего лишь предлагаю свои догадки. Ноесли вкакой-то момент он решил, чтопричина стресса — шарики, тоэтим можно объяснить, почему он подавляет связанные сними воспоминания, хотя впрошлом они, безусловно, приносили ему много радости. Изначально шарики означали длянего свободу, убежище, нопотом превратились вловушку, изкоторой он ненаходил выхода.
        —Инашел выход, забыв оних? — Ятак нанего сердилась, такэгоистически была нанего обижена, чтонезадумывалась, какому он подвергался стрессу, пусть ипо собственной вине.
        —Подавление происходит бессознательно. Онже непринимал сознательное решение, чтоему заблокировать, норади собственного спасения… — Незаконченная фраза повисла ввоздухе.
        Явновь увидела выражение налице отца, когда я предъявила ему кровяники. Узнавание. Радость. Испуг. Смятение.
        —Еслибы я показала ему шарики, этобылобы длянего опасно? Моглобы… снова вызвать инсульт?
        Онпокачал головой, недав мне договорить:
        —Никакого инсульта, Сабрина. Расстроить, пожалуй, моглобы. Номоглобы иобрадовать, — сказал он, пожимая плечами. Опять нет определенного ответа.
        Снова я представляю себе лицо отца, когда сегодня утром он увидел кровяники, каконо менялось отнепонимания дорастерянности, какборолись внем два человека — тот, кемон стал сейчас, итот, кого он вытеснил. Нехочется подвергать его новым испытаниям.
        —Такая смешанная реакция наблюдалась исегодня вечером, когда братья принесли игру вшарики. Онбыл ввосторге, апотом заплакал. Но,мне кажется, сегодня он сумел многое проработать, науровне подсознания многое уложилось пополочкам.
        «Тоесть он выздоравливает», — сказала себея.
        Лиуспела сообщить мне овизите пятерых дядюшек. Яразминулась сними, когда спорога нырнула вбассейн, апапа тем временем уснул, утомленный столь насыщенным днем.
        —Яобнаружила шарики вкоробках, которые доставили сегодня утром, — пустилась я вобъяснения. — Нескольких недостает, ия пыталась их отыскать. Онидорого стоят. Нокогда выяснилось всеэто…
        Онободряюще кивалмне.
        Вдруг я закрыла руками лицо:
        —Может быть, этоя сума схожу!
        —Нет, — рассмеялся он. — Продолжайте.
        —Яподумала, если собрать все шарики ипринести ему, оникаким-то чудом раскроют все, чтоунего впамяти заблокировано. Понимаю, такневозможно вылечить человека, но… покрайней мере, яхотелабы попытаться помочь.
        Голова гудела отвсех открытий этого дня — нетолько отцовские тайны обрушились наменя, нои сейчас, снаступлением ночи, почувствовав себя вбезопасности подпокровом тьмы, стали проступать мои собственные тайные желания.
        —Сабрина, каждый ваш визит — большая помощь. Выразговариваете сним. Никто незнает, чтоможет спровоцировать память — звук, какое-то ощущение илитакие вспомогательные методы, какнаправленная визуализация, бессознательное письмо, работа соснами, физические упражнения, гипноз. Идаже непосредственно вмоей профессиональной области невсе признают существование подавленных воспоминаний ивозможность их восстановления. Некоторые коллеги, специалисты вобласти памяти икогнитивных функций, настроены скептически.
        —Авы сами?
        —Уменя полон кабинет всевозможных книг, ясверяюсь сними: чтосказать Фергюсу, какобращаться сФергюсом, нопо правде говоря, — онраскинул руки, совершенно измотанный, ия почувствовала укол совести — зачем так надолго его задержала, — насамом деле важно лишь одно: чтосработает.
        Ястараюсь соображать побыстрее, понимая, чтовлюбой момент доктор может уйти, емупора домой всвою собственную жизнь сее хлопотами. Длясебя я решила, чтонестану расстраивать папу, обрушивая нанего разом коллекцию, тамскаждым шариком связаны свои воспоминания, этобудет чересчур много длянего. Нохотелосьбы, чтобы радость вернулась кнему.
        —Аесли купить ему новые шарики — чтобы появились новые воспоминания, новая радость?
        Онулыбнулся:
        —По-моему, вэтом нет вреда.
        —Который час? — яглянула начасы. — Почти десять. Гдепродают марблс вдесять вечера?
        Онрассмеялся:
        —Непременно хотите все сделать водин день?
        Да,непременно. Объяснить ему это я немогу, ноу меня дедлайн. Завершить все сегодня, ато иначе… Ато что? Всетак навсегда иостанется? Да,завтра мне снова белкой вертеться вколесе.
        Прощаясь сдоктором Лофтусом, ямысленно провожу самоосмотр. Джинсы все еще мокрые после купания, сколько я непыталась подсунуть ноги подфен враздевалке, подтолстовкой скапюшоном отсутствуют лифчик ифутболка, онивместе струсами сложены впластиковый пакет. Смириться среальностью? Признать, чтоводин день невозможно осуществить миссию поспасению отца? Завтра я проснусь, вернется Эйдан сдетьми, онисожрут все мое время, иэта мечта испарится, какуже много других желаний попроще, которым так ине довелось сбыться. Надо ехать домой, поспать, отдохнуть, восстановить силы, ведь затем Эйдан иувез детей, чтобы я отдохнула. Всяидея была вэтом. Нотут напороге возникаетЛи:
        —Доктор Сексапил ушел?
        Язасмеялась.
        —Янеподслушивала. Тоесть ладно, подслушивала, ноне задавай лишних вопросов. — Онасунула мне сложенный лист бумаги. — Язафрендила вфейсбуке парня, унас сегодня свидание, первая встреча — тоесть ладно, нев фейсбуке, насайте знакомств, но, если каким-то чудом окажется, чтоон выглядит хоть отчасти похоже насвой аватар, язавтраже выйду занего замуж. — Нервный смешок. — Вобщем, онхудожник. Подереву работает. Иу него полно друзей-художников.Вот.
        Онасунула мне вруку записку садресом.
        —Чтоэто?
        —Твой отец меня просто сног сшиб. Никогда невидела такое улучшение заодин день. Хочу помочь.
        27
        Копии, подделки, химеры
        Кэтсидит застолом вбелом платье, белые цветы вволосах. Онаприхлебывает избокала белое вино изаразительно смеется, запрокинув голову, наее озорной смех немедленно откликаются все остальные. Таквсегда сКэт: смешит нето, чтоона скажет, ноее реакция нашутку. Былобы наивно утверждать, будто она всегда вхорошем настроении — конечно, невсегда, особенно когда старшая дочь достает, этастранная молодая женщина свечными проблемами только ибывает счастлива, если сумеет сделать свою мать несчастной. НоКэт живет мимо этих трудностей, чутьли невопреки им — умеет все забыть инаслаждаться жизнью какона есть илихотябы наслаждаться другой ее стороной. Недопускает, чтобы одна сторона жизни накладывалась надругую, аккуратно разделяет заботы ипроблемы. Нетак, какя — яразделил свою жизнь надвое, аот проблем неизбавился, изжизни Хэмиша О’Нила они проникали вжизнь Фергюса Боггса, инаоборот. Вот, например, сегодня, вэтот прекрасный день, онаговорит: «Кчерту все проблемы, будем наслаждаться этой минутой, тем, чтомы делаем сейчас».
        Меня эта ее способность ивосхищает, исводит сума. Какможно игнорировать проблемы? Ноона невовсе их игнорирует, просто отодвигает всторону, подумает оних, когда ей будет удобно. Уменя так неполучается. Явсе время думаю оних, пока нерассосутся. Акак далеки мы нынче отсвоих проблем? Запять тысяч миль, вцентре винодельческого региона Калифорнии, насвадьбе уближайшей подруги Кэт. Ейпятьдесят, жениху шестьдесят — неюные пташки иоба нев первый раз вступают вбрак, нокажутся влюбленными подростками, оторваться немогут друг отдруга, какя отКэт. Похоже, выдалось лето вторых браков, яприсутствую уже натретьей свадьбе ивсякий раз вспоминаю свою первую, темболее что начались эти свадьбы сосвадьбы моей жены. Меня туда неприглашали, носам факт сильно подействовал наменя. Яине ожидал приглашения, мысДжиной запятнадцать лет содня развода добрым словом необменялись, но, хотя после меня унее появлялись партнеры, явсе еще считал ее своей женой. Атеперь унее другой муж, ия заново перебираю все, чтосделал нетак. Какхорошо все начиналось, какя восхищался ею, почитал ее ихотел одного: угодить. Именно это ипогубило наш
брак, погубило меня. Почему я ненаучился видеть вней то, чтоона есть, ведь она любила меня таким, каков я есть? Какбы я нистарался изменить себя, корни оставались теже, иона любила настоящего меня — покрайней мере, какое-то время. Нонежная девушка свеснушками исчезла, осталась недовольная, всевремя срывающаяся женщина. Этоя сделал ее такой? Этовсе моя вина?
        Мысидим ввинограднике напобережье Калифорнии, всамом сердце винодельческого региона. Санта-Барбара, июль, немыслимая жара. Кэтвсвоей стихии, всегуще становится ее бронзовый загар подпалящим солнцем, скинула туфли, шевелит пальчиками срозовым маникюром, глубокое декольте тоже забронзовело. Свет моей жизни, ночем сильнее она пригревает, сияя, темощутимее надвигающаяся наменя тень. Время наисходе. Яушел ссолнца, нев силах вынести жару. Белая рубашка насквозь промокла, из-за этого нельзя снять пиджак, вкотором мне так жарко. Япрячусь, какмогу, втень, галлонами пью воду, новес, вес, никогда еще я ненабирал столько лишнего веса — надвадцать пять килограммов больше обычного, то-то мне так жарко, такнеудобно, яйца потеют, впаху все слиплось, воротник рубашки стискивает шею. Рядом сомной плюхнулся мужчина вбелом летнем костюме ибелой шляпе, говорит, чтоторгует предметами искусства, асам способен болтать только огольфе, участвует втурнирах повсему свету икаждый описывает так подробно, чтохочется попросить его заткнуться нахрен, нахрен, нахрен! Ноя сдерживаюсь ради Кэт. Ясам виноват, обронил, чтокогда-то
играл вгольф — играл, столет тому назад, больше ради интересов дела, когда был финансовым консультантом иэто помогало поддерживать связи. Мнепришлось продать клюшки, отказаться отчленства вклубе, поскольку нет ниденег, нисвободного времени длятаких досугов. Всемои знакомые поступили точно также, ана вырученные деньги купили велосипеды итренировочные костюмы икатаются повоскресеньям. Слушать подробные описания игры, вкоторой я больше неучаствую, — этоздорово взбадривает, дауж.
        Янехотел ехать. Когда Кэт сказала мне проэто приглашение, ясразу ответил, чтоехать нехочу, нона этот раз она уперлась. Ивсе расходы взяла насебя. Чтобы я неговорил себе, отправляясь впервый медовый месяц, сейчас я отношусь кжизни иначе ине хочу, чтобы кто-то платил заменя. Яхочу сам засебя платить, ноу меня небыло денег набилет итут тоже нина что нет денег. Завсе платит Кэт. Каждая мелочь, все, чтоона дляменя делает, мучит меня так, словно мне яйца режут. Даеще иэта компания мне совершенно ненравится. Всем былобы лучше, еслибы она позволила мне остаться дома.
        Кэтоглядывается наменя иулыбается, ноя вижу вее глазах тревогу. Натягиваю фальшивую широкую улыбку, клоунски обмахиваюсь, давая понять, почему перебрался втень. Онаснова улыбается ивключается вразговор, ия тоже спреувеличенным оживлением пускаюсь беседовать сэтим торговцем предметами искусства, пусть Кэт, бросая исподтишка наменя взгляд идумая, будто я этого незамечаю, видит, чтоуменя все впорядке.
        Посреди описания игры вПеббл-бич, «пар навосьмой лунке», чтобы это низначило, телефон уменя вкармане завибрировал. Яизвинился, постаравшись скрыть свою радость, иудрал вдом, гдеработали кондиционеры. Там, благо меня никто невидел, яснял пиджак исел. Сообщение, которого я ждал, — отСони Шиффер, ясвязался сней, кактолько узнал, чтомы едем вСанта-Барбару. Общаясь сней втайне отКэт, яснова почувствовал то возбуждение, скаким планировал вечер игры илиотъезд наматч, придумывая дляДжины очередную ложь. Наэтот раз кволнению присоединялись угрызения, рядом сКэт моя совесть пробудилась, новсеже нев силах была заглушить настойчивой потребности удрать отвсех ивстретиться сэтой женщиной. Яломал себе голову, какже это проделать, заготовил заранее план, нотеперь пришлось его пересмотреть. Наша гостиница оказалась далеко оттого места, гдепразднуется свадьба, незаметно ускользнуть, какя рассчитывал, неудастся, нужно ехать наавтобусе иличтобы кто-нибудь подвез, аесли я притворюсь, будто мне дурно, Кэт конечноже поедет сомной. Скоро начнется музыка, оналюбит танцевать. Онабудет танцевать ночь напролет совсеми
желающими, какона обычно делает. Танцует она замечательно, ялюблю нанее смотреть, нона этот раз это будет подходящий момент, чтобы скрыться. Еестанцплощадки четверкой лошадей нестащишь. Скажу, чтоустал после перелета иличто сжелудком неладно. Устриц переел.
        Наша гостиница вдвадцати минутах езды отсюда, атот отель вСанта-Барбаре, гденамечена встреча сСоней, — всорока минутах. Нужно добраться досвоей гостиницы, тамвзять машину ипоехать вгород. Справлюсьли я? Встретиться сСоней ивернуться, пока веселье незакончилось иКэт неотправилась меня искать. Незнаю, получитсяли, ночем скорее я отправлюсь, темвыше мои шансы. Привиде меня Кэт нахмурилась, встревоженная, — япотер брюхо исказал ей второпях, чтоеду вгостиницу, засяду втуалете. Оназнает, чтоя нелюблю пользоваться чужими туалетами. Япообещал незадерживаться, ещевот только рубашку переменю, мнетак неловко, веселись тут пока, ябыстро, ктанцам вернусь. Конечно, Кэт беспокоится заменя, оназаботливая, ноона также привыкла сама распоряжаться собой, двадцать лет прожила одна инаучилась другим тоже предоставлять свободу — словом, меня отпускают спраздника одного, ябыстро принимаю душ, переодеваюсь вчистые штаны исвежую рубашку, хватаю свою сумку иеду вСанта-Барбару.
        Встреча назначена вмотеле, яприпарковался иподнялся навторой этаж. Вконце коридора все номера открыты, какменя ипредупреждали: здесь проходит аукцион. Соню я узнал сразу — пофотографии, ктомуже вокруг одни мужчины. Всвои семьдесят четыре года она опубликовала две книги омарблс, обиграх иколлекционировании; этоодин изсамых уважаемых экспертов внашем мире. Япопросил ее оценить мою коллекцию — вернее, коллекцию Хэмиша О’Нила, — и, посмотрев присланные ей фотографии, онасогласилась пообщаться, мояколлекция ее заинтересовала. Онавесит полтора центнера, колени изуродованы артритом, вокруг фанатики, сражающиеся закаждый момент ее времени, ноедва я вошел, всесловнобы исчезли, только я иона — ей, каки мне, нетерпелось перейти кделу. Вчетырех номерах мотеля сравнивают шарики, оценивают, меняются. Ябывал ираньше натаких собраниях — разумеется, какХэмиш О’Нил — ивсегда приходил вэкстаз просто оттого, чтооказывался среди людей, стольже погруженных вмарблс, какя сам. Когда чей-то взгляд загорается привиде «гвинейской кобры» видеальном состоянии, или«прозрачного полосатика», или«экзотического завитка», илипри
виде коробки образцов, которая раньше непопадалась этому любителю вруки, яубеждаюсь, чтоя — неединственный фанатик, очарованный миром марблс. Конечно, среди этих людей есть еще большие, чемя, безумцы, онитратят всю свою жизнь, всесбережения наколлекцию идаже неиграют, нона таких встречах я всегда чувствую себя словно вокружении друзей, становлюсь вполне самим собой, хотя иукрываюсь подименем брата.
        Уменя имелись обе Сонины книги. Одну я купил специально длятого, чтобы оценить свою коллекцию, носразу понял, чтомогу дать маху илистану жертвой мошенников. Ясвязался поинтернету сСоней ипривез шарики ей наэкспертизу. Невсе, конечно, иначе пришлосьбы платить заперевес, даине мог я упаковать вдорожную сумку слишком много шариков незаметно дляКэт. Явзял те, которые казались мне наиболее ценными. Продавать я их несобирался, очем заранее предупредил Соню. Яеще нерешил, будули их продавать, никогда прежде обэтом недумал, нотакой момент может настать. Банк прижимает меня сипотекой заквартиру вРоскоммоне, дурацкая попытка инвестировать средства вжилой дом посреди ничего, — стоила она припокупке слишком дорого, атеперь нестоит нигроша, апоскольку запланированная инфраструктура — школа, магазин ивсе прочее — такине была построена, сдать квартиру тоже неполучится, какже мне выплачивать ипотеку?
        Нужно оценить хотябы часть коллекции ипонять, чемя располагаю.
        Хотя я приехал намашине имне предстоит возвращаться, Соня настояла: мыдолжны вместе выпить виски. Явидел, чтоотмоего согласия зависит, возьметсяли она оценить марблс. Онасобирается приятно провести ночку, торопить ее нельзя. Ладно, завтра буду переживать из-за этой машины, завтра придумаю, какобъяснить все Кэт, пока незнаю как. Изобрету что-нибудь.
        —Нуину, хорошенькая увас коллекция, — сказала Соня, усаживаясь застолом вномере. Вокруг вертятся люди, болтают, меняются, играют, кто-то смотрит, какСоня работает, ноя никого незамечаю, смотрю только нанее. Огромная, такая толстая, чтопопа свисает пообе стороны сиденья. Ядлянее — Хэмиш О’Нил, победитель мирового чемпионата 1997года, лучший игрок виндивидуальном зачете втомже году. Дляначала она хочет поговорить обэтом, ия срадостью воскрешаю дни своей славы, ведь так немного насвете людей, скем я могу этим поделиться. Ярассказываю все подробности, какмы десять раз подряд выбивали немцев, недавая им ишарика бросить, апотом вбаре Бахтер измоей команды подрался скем-то изгерманской шестерки, иамериканцам пришлось их мирить. Мыпосмеялись, ноя видел, чтосумел произвести нанее впечатление, азатем мы занялись шариками.
        —Якупил книгу, надеясь, чтосмогу разобраться всвоей коллекции, нопонял, чтоэто искусство, причем такое, каким мне неовладеть, — сказал я. — Яине думал, чтосуществует столько поздних копий.
        Онавнимательно посмотрела наменя.
        —Нестоит так переживать из-за копий, Хэмиш. Вмире коллекционеров это обычное дело, брильянты исолнца появились вподражание луковой кожуре, кошачьи глаза воспроизводили завитки, кирпичи, бабки, «акро» и«карнелион» подражали ручной обработке камня, темнеменее все эти марблс высоко ценятся ипо сей день, заисключением, разумеется, кошачьих глаз.
        Яусмехнулся, вспомнив, какподдразнивал Кэт: еекошачьи глаза негодятся вколлекцию, хотя вмоей жизни нет ничего дороже ее. Соня наблюдала замной, сдвинув очки ккончику носа. Наблюдала так, словно оценивала немарблс, аменя самого, хотя каждый шарик брала вруки, поворачивала так исяк, рассматривала сквозь зажатую втолстых пальцах лупу сдесятикратным увеличением — почти накаждом пальце золотые кольца, окруженные складками жира. Этикольца ей, конечно, спальцев неснять.
        —Всёивсе, какправило, притворяются чем-то другим.
        Явздрогнул: какточно она оценила меня. Словнобы знала, чтоя неХэмиш О’Нил, хотя откуда ей знать?
        Пока она изучала марблс, явыпил слишком много виски. Наконец она заговорила:
        —Увас тут несколько копий — вотивот, — вотэтот шарик чинили, чтобы скрыть трещину, видите крошечные складки ипомутнения?
        Якивнул.
        —Стекло повторно разогревали. Иесть несколько химер, — продолжала она, перемещая шарики. — То,чего никогда несуществовало воригинале. Пластиковые пакеты состарыми названиями, — сотвращением уточнила она. — Нов целом все очень неплохо. Увас зоркий глаз.
        —Хотелосьбы надеяться. Посмотрим,да?
        —Посмотрим. — Онаокинула взглядом коллекцию изасмеялась содышкой. — Надеюсь, выникуда неспешите: наэто уйдет вся ночь.
        Только вчетыре утра кто-то попрозвищу Медведь закинул меня обратно вгостиницу напикапе ипомчался прочь. Яничего перед собой невидел, распив надвоих сСоней бутылку виски. Попытался сосредоточиться натропинке ирухнул вместе ссумкой шариков вкусты. Расхохотался, выбрался оттуда ипобрел вномер.
        Когда пикап проносился мимо виноградника, яуспел заменить, чтосвадьба уже завершилась ине осталось ниодного гостя, даже моя Кэт неотплясывала. Необычно дляирландской свадьбы, номыже нев Ирландии, имне следовалобы предвидеть, чтотакие консервативные люди разойдутся рано. Яввалился вгостиницу подсердитым взглядом хозяина, которому пришлось подняться вэтот безбожный час, чтобы мне открыть, ипо пути клестнице налетал навсе — накосяки ина мебель. Когда я дошел дономера, Кэт, ужекаким-то чудом угадав, распахнула дверь, лицо искажено обидой.
        —Гдеты шатался, черт побери?
        Ия понял, чтоопять сделал это. Чтобы я осебе нидумал, какни надеялся измениться, яснова иснова причиняю людям боль. Хэмиш вомне берет верх, нополно валить вину намертвого. Этоя, ане он. Я.Этовсегда быля.
        28
        Алкогольные напитки запрещены
        Яжду Ли вмашине, онасобирается навечеринку. Включила обогреватель, чтобы просушить прилипшие кногам джинсы. Вновь вытащила изсумки ипролистала каталог — воспоминания моего отца, всяего жизнь, записанная красивым почерком. Просматриваю фотографии той статьи состены «Мраморного кота». Фотографии зернистые, папа прячется зачужими спинами, ноэто он. Итут я впервые заметила дату вгазете.
        Позвонила маме, онаответила удивительно быстро длястоль позднего часа.
        —Привет, мам, надеюсь, неразбудила.
        —Вовсе нет, мытут пьем вино, Роберт напился ипишет твиты НАСА. — оназасмеялась, ия отчетливо расслышала крик Роберта: мол, инопланетяне машут ему руками сЛуны. — Мывышли набалкон полюбоваться черным полнолунием. Чудесная ночь. Ноты конечноже неможешь уснуть, тыж ив детстве немогла уснуть из-за луны, помнишь? Забиралась кнам впостель. Помню, однажды Фергюс унес тебя вниз исварил горячий шоколад. Язастала вас обоих втемноте закухонным столом: онуснул, аты глядела вокно.
        Этовсе из-за луны.
        Яулыбнулась воспоминаниям.
        —Неочень-то я стех пор изменилась.
        —Мальчики хорошо провели день? — спросилаона.
        —Замечательно.
        Онаснова засмеялась:
        —Уверена, иты тоже. Приятно иногда побыть одной. Тебе такая возможность редко выпадает.
        Пауза.
        —Всевпорядке?
        —Помнишь мое тринадцатилетие? Унас назаднем дворе был шатер, верно?
        —Да,тридцать человек гостей, еданазаказ, столько хлопот.
        —Папа был? Ячто-то неприпомню.
        —Да,был.
        —Значит, втот день он никуда неуезжал? — Газетная статья датирована днем моего рождения, ачемпионат закончился накануне.
        Онавздохнула.
        —Столько лет прошло, Сабрина.
        —Понимаю, но, может быть, тыприпомнишь?
        —Разумеется, онбыл напразднике, посмотри фотографии, онтам повсюду.
        Тутия вспомнила. Явкороткой юбке ина высоких каблуках, словно шлюха, какмама только позволила мне разодеться подобным образом — впрочем, кого я слушала.
        —Анакануне?
        —Чтоты узнала, Сабрина? Ну-ка выкладывай! — командуетона.
        Тонжесткий, мнеэто неприятно.
        —Ятак иподозревала, — недождавшись ответа, продолжает она, — и, вероятно, тыименно этому нашла подтверждение — чтоон завел интрижку настороне. Онсказал, чтоедет вЛондон наконференцию, ноя позвонила вгостиницу, атам его имени даже неслышали. Яподозревала неладное, онтакое нев первый раз проделывал — скажет, будто едет водно место, асам едет вдругое. Яэто уже знала. Онвернулся утром твоего дня рождения. Явсе ему высказала, ноон ив тот раз как-то вывернулся, яуже непомню как. Вышло, каквсегда, будто это я параноик. Такчто? Чтоты узнала? Ктоэто был? Таотвратительная Регина? Один бог ведает, сколько их было еще, ноэту связь он всегда отрицал. Ноя всегда подозревала, чтоони были вместе еще донашего развода.
        —Нет, он, кажется, былнес женщиной, мам. Унего ивпрямь была интрижка, только нетакая, какты подозревала. — Ясделала глубокий вздох. — Онпоехал вАнглию, намировой чемпионат помарблс. Егокоманда изшести человек, «Электрические бабки», выиграла. Вдень моего рождения вгазете появилась статья сфотографией. Онпрячется навтором плане, ноя его узнала.
        —Что? Чемпионат помарблс? Очем ты? — Голос ее звучит нечетко, ясоображаю, чтонелучший момент выбрала длятакого разговора, надо было отложить, ноя немогла.
        —Яже тебе сказала, мама, онвсю жизнь играл вмарблс. Участвовал всоревнованиях. Иколлекционировал шарики.
        Онаумолкла. Слишком много информации, наверное.
        —Нафотографии я его узнала, ноон играл поддругим именем. Хэмиш О’Нил.
        Слышно было, какона резко втянула всебя воздух:
        —Господи, Хэмиш — этоже его старший брат, онпогиб, когда Фергюс был еще очень молод. Онмало рассказывал онем, нокое-что я постепенно узнала. Фергюс его боготворил. О’Нил — девичья фамилия его матери.
        Значит, Мэтти был прав. Этовсе Хэмиш. Онумер, скрываясь подименем моего отца, иотец всвою очередь принял имя Хэмиша. Неуверена, смогули я когда-нибудь доконца понять, почему он так поступил. Неуверена, чтомне это следует знать.
        —Кубок лучшего игрока виндивидуальном зачете выиграл Хэмиш О’Нил. Япознакомилась сего командой, онипомнят папу какХэмиша.
        Мама снова притихла. Ейбыло надчем подумать. Яведь ипредставить себе немогла, какие воспоминания она пытается воскресить, сложить воедино, чтобы вполне понять эту историю.
        —Мам?
        —Онвыиграл кубок накануне твоего дня рождения?
        —Да.
        —Почемуже он ничего несказалмне?
        —Папа никому неговорил, — пояснила я. — Нисемье, нидрузьям.
        —Нопочему?
        —Мнекажется, онпытался воскресить брата. Илипочтить его память. Наверное, ондумал, чтоникто непоймет. Сочтут это бредом.
        —Этоиесть бред! — рявкнула мама, потом вздохнула, помолчала ипочти виновато добавила: — Хотя имило. Почтить память. — Снова молчание. — Скемже я прожила столько лет? — совсем тихо спросилаона.
        Яненашлась сответом, нопро себя подумала: недопущу, чтобы мой муж задавался такимже вопросом обомне.
        Лимедленно опустилась напереднее сиденье, наней бандажное платье телесного цвета, черная кожаная куртка, онапахнет парфюмом, лицо покрыто таким слоем макияжа, чтоя струдом узнаю простенькую нянечку, которую вижу чутьли некаждый день.
        —Перестаралась? — стревогой спрашиваетона.
        Из-за цвета платья она выглядит чутьли неголой.
        —Нет, — говорю я, включая двигатель. — Итак, куда мы едем?
        —Даты знаешь проэто столькоже, сколькоя.
        Ягрозно кошусь нанее:
        —Ли!
        —Что? — Оназахихикала. — Мыпознакомились всети. Зовут Дара. Ончудненький. Мыживьем еще невстречались, но, понимаешь… — Онабеспомощно пожимает плечами.
        —Нет, непонимаю, объясни.
        —Ну,мы познакомились насайте дляодиноких. Поболтали пару раз поскайпу. Тыже понимаешь, — повторяет она, словно я что-то обэтом знаю.
        —Нет, непонимаю.Что?
        Онапосмотрела наменя вупор, потрясла головой, словно этим движением пыталась пробудить вомне догадку — идействительно пробудила.
        —О! — только исказалая.
        —Ага, дошло. — онаснова уставилась прямо перед собой. — Такчто мы довольно близко знакомы, хотя еще невстречались живьем.
        —Увас был секс поскайпу, ноты нервничаешь перед личной встречей? — рассмеяласья.
        —Укамеры есть фильтр, — поясняет она. — Ау менянет.
        —Ичем этот таинственный Дара занимается, если он знает, гденайти марблс водиннадцать вечера?
        —Онрезьбой подереву занимается. Украшает стулья, столы, мебель. Унего сегодня вечеринка, ибудет, язапомнила, художник постеклу.
        Неочень-то она меня убедила.
        Мынашли тот дом, гдепроходит вечеринка вчесть черного полнолуния, — адрес ей Дара дал. Посмотрели наэто здание сдругого берега, молча, впечатление унас обеих, вероятно, было одинаковое: наскинули.
        Поэтому адресу расположена многоэтажная парковка, построенная наруинах снесенного торгового центра, вместо которого собирались стоить современный торговый гиперцентр скинотеатром, нопроект на70миллионов евро так ине был осуществлен, итеперь парковка высилась одиноко наогромном пустыре вдали отмагазинов ипредприятий, которым моглабы пригодиться. Надней нависала пепельная луна стонким серпом нарождающегося месяца скраю иуказывала нам путь, бдительным материнским оком присматривала. Однако мне казалось, сейчас она смеется наднедотепами.
        Огромное бетонное уродство, ноуродство старой школы — приземистое здание цвета красного кирпича, тесное, снизкими потолками, нето что современные просторные ихорошо освещенные парковки. Восемь уровней, инигде ниодной машины. Однако наполпути между фундаментом икрышей, начетвертом этаже, из-за сетчатой перегородки мерцает огонь.
        —Должно быть, ондома. — Липытается шутить.
        —Чуешь запах дыма? — спрашиваюя.
        Онавтягивает всебя воздух икивает.
        —Слышишь музыку?
        Слабый, ноотчетливый звук ползет счетвертого этажа, спокойные ритмичные басы.
        Номы сидим ине двигаемся.
        —Похоже, вечеринка всеже имеет место, — говорю я. — Ноне опаснолитам?
        Мызабрались наокраину города, которую собирались застраивать, датак ине освоили, бросили, ипригласил нас человек, умело обращающийся сострыми инструментами, которого Ли знает только поинтернету. Незакончиласьли моя полоса везения, гадаюя.
        Участок огорожен совсех сторон, мощный деревянный забор — ине перелезешь, идыры невидно. Мыобошли его совсех сторон иобнаружили открытую секцию, словно специально длянас. Медленно прошли вовнутрь, мимо барьера, укоторого призраки машин все еще дожидались парковочного талона, ипроникли втемноту восьмиэтажного строения. Первый этаж был сплошь покрыт граффити, каждый дюйм бетонных стен иопорных столбов тщательно поливали избаллончиков. Мнетут задерживаться нехотелось, побыстрейбы мимо. Мыпошли пострелкам клестнице, предпочли обойтись безлифта — впрочем, врядли он работал, аесли иработал, мневнего неохота была забираться.
        Всевиденные мной вжизни ужастики учили: неходи одна поночам назаброшенную парковку, даисредь бела дня лучше ненадо, ивсеже вопреки собственным инстинктам я оказалась здесь. Помере того какмы тихонько поднимались полестнице — низвука, чтобы их там неспугнуть, — музыка исмех слышались все отчетливее. Гулразговора иэти ровные басы побуждали нас идти вперед — тамнас ждут какие-то признаки цивилизации, этововсе непохоже навопли убийц, выстрелы илияростные пляски бандитов. Ивсеже я готова квстрече сбездомными, которые выходят вскайп через ноутбуки, готова отдать им деньги, телефон, чтоугодно, толькобы меня нетрогали, возмутившись моим вторжением.
        Литоже готовится, проверяет свое отражение вкарманном зеркальце, накладывает еще более густым слоем помаду — губы словно после инъекций ботокса, — азатем, мотнув гривой, распахивает дверь. Визумлении я озираюсь посторонам. Повсюду деревья, серый бетон скрыт подвеликолепным слоем зелени. Ипосажена вся эта зелень внеобыкновенные горшки, испанские, мексиканские, сдивной мозаикой. Гирлянды фонариков натянуты между деревьями, свечи указывают нам извилистую тропу вэтих джунглях. Мысловно попали втаинственный парк, спрятанный внутри бетонной многоэтажной парковки. Тутсерый цвет встречается сзеленым, тьма сосветом, сделанное человеком створением природы.
        —Привет, девочки, — окликнул нас сбоку молодой человек, имы обернулись виспуге. — Гдепригласительные?
        Мытолько рты разинули, аответить ненашлись.
        —Она — гостья Дары, — выдавила я изсебя наконец. Лиявно немогла произнести нислова.
        —А,отлично, — сказал он, вставая. — Покажу вам дорогу. Простите, чтоспросил приглашение, этовсе Ивлин, онаспрошлого года осторожничает: пришли нете люди, ивсе пошло наперекосяк.
        Мыпошли следом замолодым человеком попетляющей дорожке среди деревьев. Нуточно, явсказку попала.
        —Этовы все тут так обустроили? — спрашиваюя.
        —Ага. Клево, правда? Ивлин только что вернулась изТаиланда, тамуних каждый месяц справляют лунные праздники. Конечно, этонесовсем Тай, нобетонные джунгли — вполне тема.
        Тропа завершилась, приведя нас, по-видимому, вгостиную. Огромная люстра изкрасиво изогнутого стекла низко свисает сбетонного потолка, вней вертикально торчат большие свечи, воск оплывает посторонам. Наполу — широкий восточный ковер, большое количество коричневых потертых кожаных диванов, ина них, словно навечеринке, расселись полтора десятка человек, болтают. Музыка играет — неслишком громкая, расслабляющая, тасамая, отголоски которой мы слышали сдругого берега. Девушка — прямо-таки нимфа вобтягивающем комбинезоне сблестками — танцует сама посебе, закрыв глаза, перебирая пальцами струны невидимой арфы. Кто-то обернулся нам навстречу, большинство просто улыбались — приветливые ребята, присматривались кнам иникуда неспешили. Разновозрастные, явно богема, очень клевые, очень непредсказуемые, куда доних нам сЛи, матери троих детей инянечке Кардашьян.
        —Вотон! — сказала она, быстро ткнув пальцем. Лиюркнула кДаре, ониобнялись. Через мгновение, неразмыкая объятий, онакрикнуламне:
        —Марлоу.
        Якивнула. Марлоу. Значит, япришла сюда, чтобы познакомиться сМарлоу.
        —Марлоу! — завопил Дара, потом свистнул икивком указал наменя.
        Потрясающе красивый мужчина обернулся кнам сдивана, гдесобралась своя компания. Воблегающих черных джинсах, угольной футболке, рабочих ботинках, идеальная форма, руки накачаны, длинные черные волосы содной стороны заправлены заухо, сдругой падают ему налицо. Джонни Депп — ина двадцать лет моложе. Прищурив один глаз, онвтягивал всебя сигаретный дым, вдругой руке держал бутылку пива. Оноглянулся наменя, медленно прошелся взглядом. Подэтим пристальным взглядом я поежилась, незная, куда себя девать. Литоже посмотрела наменя изасмеялась.
        —Удачи! — Вскинула оба больших пальца иустремилась кбочонку пива, обложенному льдом.
        Яструдом сглотнула. Марлоу улыбнулся, расстался склевой девочкой-бабочкой, чейбрюшной пресс был весь изукрашен пирсингом. Оностановился прямо передо мной, вплотную, слишком близко длясовершенно незнакомого человека.
        —Привет.
        —Привет, — улыбнулся он. Онприсел наспинку дивана, теперь глаза унас наодном уровне. Смотрит так, словно я его забавляю, ноне обидно.
        —Меня зовут Сабрина.
        Оглянувшись, явижу, какЛи устраивается надиване сбольшой компанией, пиво вруках, вполне довольна жизнью. Попробую-ка ия расслабиться.
        —Япотеряла шарики, — улыбаюсь я вответ.
        —Тогда ты пришла всамое подходящее место, — усмехнулся он. — Пойдем комне встудию.
        Онподнялся.
        Язасмеялась вответ, ион поначалу был озадачен моей реакцией, новсеже двинулся куда-то, иЛи жестом велела мне следовать заним. Япрошла вслед заним поддеревьями подругую сторону «гостиной», иубедилась, чтоон говорил поделу: кстене парковки примыкали офисы истудии.
        —Чтоэто заместо?
        —Совет поделам искусства разрешил нам работать здесь. Ихосенила прекрасная идея, какиспользовать это место: накаждом уровне что-то свое, натретьем этаже выставки, напятом театральные представления. Мытут ужегод.
        Онотпер дверь ивошел.
        Внутри повсюду сияло стекло.
        —Ох,каккрасиво! — Яоглядывалась посторонам ине могла остановиться — куда ниповернусь, шедевр изстекла: кружка, стакан, ваза, стеклянная панель, люстры, потрясающие цвета, некоторые были разбиты ивновь восстановлены изосколков, ошеломляющая красота.
        Онуселся настол, болтая ногами, наблюдая замной.
        —Тыделаешь шарики, — сказала я, заметив вуглу витрину, заней перемигивались маленькие сферы, исердце уменя вновь сильно забилось.
        Ясняла сплеча сумку, достала оттуда каталог, внутри словно огонь разгорался. Яподошла кМарлоу, протянула ему папку.
        —Мойотец собирал коллекцию марблс. Янашла этот каталог вего вещах, тутвсе его шарики, нодвух нехватает. — Яхотела поскорее открыть те страницы, гдебыли описаны пропавшие шарики, ноон остановил меня, положил руку мне наруку итак идержал, читал неторопясь отцовские записи.
        —Невероятно, — сказалон.
        —Японимаю, — ответила я игордо, инеуверенно, поглядывая наего руку, которая обвивалась вокруг моей, аон словнобы этого ине замечал, словно ничего естественнее ибыть немогло. Онпереворачивал страницу застраницей, егопальцы пробегали помоим костяшкам, отчего я нервничала ив тоже время чувствовала себя необычайно живой. Язамужняя женщина, негодится мне стоять тут почти вполночь, держась заруки склевым красавцем-художником, ноуходить я несобиралась. Онвнимательно изучал каждую страницу, медленно водя пальцами помоей руке.
        Этовсе из-за луны.
        —Замечательная коллекция, — сказал он наконец. — Значит, онпредпочитал стекло.
        —Вкаком смысле?
        —Шарики бывают глиняные, стальные, пластмассовые. Ноон собирал только стеклянные.
        —А,да, янеобратила внимания.
        —Несколько стальных унего есть. Ностеклянные, сделанные вручную, самые красивые, — сказал он сулыбкой. — Впрочем, я, конечно, необъективен. Каких недостает?
        Прямо беда, пришлось выпустить его руку, чтобы пролистать страницы иуказать:
        —Этого. Ивот этого.
        Привиде цены он присвистнул.
        —Попробую сделать похожие, нов точности воспроизвести их невозможно, онобнаружит разницу, — сказал он. — Такому коллекционеру одного взгляда будет достаточно.
        —Необнаружит. — Ясглотнула. — Онвпоследнее время болел. Ия какраз хотела найти длянего что-то новое. Создать новые воспоминания.
        Неоглядывайся назад, Сабрина, двигайся вперед. Создавай что-то новое.
        —Буду рад, — улыбнулся он, глаза его заиграли, мнепришлось отвернуться. — Значит, Сабрина, явот что заметил: онначинал собирать современное искусство. Унего только один такой шарик, поврежденный — сердце. Забавно, правда? Тутя могу помочь. Сделать длятебя такой шарик. Вотпосмотри.
        Онуказал навитрину, ия визумлении уставилась наэто богатство — точно сундук ссокровищами, сдрагоценными камнями. Изысканные завитки, невероятные узоры, цвета, даеще иотражаются взеркальной витрине.
        —Можешь потрогать, — предложил он. Япотянулась кшоколадному шарику, похожему набильярдный шар, иудивилась его тяжести. Шарики были крупнее, чемпапины, чемобычные шарики дляигры, иих расцветка иузоры были гораздо ярче исложнее. Этипузыри изавитки гипнотизировали, когда я подносила их ксвету, ониказались бездонными, свет сиял откуда-то изглубины.
        —Интересно, почему ты взяла именно этот, — произнес он. — Понравился?
        Якивнула, обхватив пальцами «шоколадку». Прямо-таки чувствовалось, какизнутри поднимается тепло.
        —Ноя недля себя выбираю. — Яснова присмотрелась квитрине. — Емубы любой изних пришелся подуше, яуверена.
        Неэтого я искала, пускаясь впуть поутру, нотеперь это казалось правильным, этолучше, чемсходить сума впоисках недостающих шариков, которые, вероятно, никогда ненайдутся.
        —Нет-нет. — оносторожно вынул измоих пальцев коричневую сферу иобхватил меня рукой заталию, изучая этот шарик вместе сомной, глядя мне через плечо. — Длятебя я сделаю новый.
        —Прямо сейчас?
        —Разумеется. Тыже никуда неспешишь?
        Яоглянулась воткрытую дверь наЛи, тарастворилась вглазах Дары, Дара гладил ее поголове. Почти полночь, нодома меня никто неждет. Нужно завершить эту ночь каким-то итогом. То,что я узнала опапе, было важно, было неожиданно, ошеломляюще, ябыла страшно этим измотана, итеперь требовалось какое-то лекарство: яраскрыла эту рану иискала то, чтопомоглобы ее исцелить. Если нет возможности восполнить папину коллекцию, тохотябы завершить мою личную миссию.
        —Сколько наэто понадобится времени?
        Оннебрежно пожал плечами:
        —Увидим.
        Оннепрошел посвоей студии — проскользил, вродебы ишаркая ногами, нобесшумно, такой спокойный ирасслабленный, чтодаже ноги нетрудился поднимать. Включил газ, скрылся намиг задеревьями, оставив меня водиночестве, ивернулся сполудюжиной пива икосячком, лукаво поблескивая глазами.
        Вголове уменя зазвучал голос Эйдана: «Янеуверен, чтоты счастлива сомной, Сабрина. Тыотдаляешься отменя. Ятебя люблю. Тыслышишь? Тылюбишь меня?»
        Наверное, мнеследовало уйти, нопо крайней мере один урок заэтот день я усвоила: яистинная дочь своего отца. Никуда я неушла.
        29
        Ва-банк
        Ясижу рядом сЛарри Бреннаном, онже Лампа, прозванный так заподростковую любовь кночной охоте смощным фонарем накроликов. Унего вМите жил дядя, иЛампу туда отправляли навыходные: отец его спился, уматери был нервный срыв, иона мало счем справлялась, такчто парня отправляли кдяде, аего сестру ктетке. Сестре повезло, ноесли родители думали, чтоудяди мальчику лучше, тосильно ошибались. Пилдядя неменьше отца, егонедостатки нетак бросились вглаза лишь потому, чтоунего небыло собственной семьи, ао самом себе он еще как-то мог позаботиться. Онлюбил выпивку, любил племянника — чересчур любил, новрядли я понимал это, пока невырос ине сообразил все. Ларри постоянно просил меня поехать сним вместе. Конечно, дядя его нетрогал, когда он приезжал сдругом, номне этот дядюшка уж очень пришелся непо душе. Томего звали. Один раз я смотался вместе сЛампой, и, несмотря навсе приключения излоключения, свободу есть, ипить, иделать что вздумается влюбой час дня иночи, яотказывался поехать снова, сколько он низвал. Егодядя был извращенец, ноэтого я непонял — должен былбы, ноне понял.
        Ночная охота была славной забавой. Ларри брал дядино духовое ружье, имы вкромешной тьме шли вполе. Мнедоставалось держать мощный фонарь — вмиллион свечей — ислепить ими кроликов, аЛарри стрелял. Чаще всего он даже нетрудился поискать тушку. Ядумал, какое прекрасное жаркое мама сделалабы изкрольчатины, ноя незнал, каксохранить убитого кролика свежим идовезти обратно, ипочему-то ниу кого неспросил. Ларри неинтересовала добыча, онхотел убивать: конечноже каждый подстреленный им кролик был его отцом, илидядей, илиматерью, иликто еще подвел его ибросил одного вчуждом мире. Возможно, среди этих кроликов был ия — приехал вместе сним иничем непомог.
        Лучше всего так охотиться вкромешной тьме — туманные ночи годятся, носамые правильные условия — вноволуние. Помню, какпод конец недели Ларри все время сверялся спрогнозом погоды ис ума сходил иустраивал тарарам вшколе, если погода ожидалась непригодная дляохоты. Думаю, онпредставлял себе, какпридется ночь напролет проводить пододной крышей сдядей икаково ему придется. Хэмиша уже небыло снами, этобыло, когда мне исполнилось шестнадцать, онуже перебрался вЛиверпуль, атобы он поехал сомной. Ис дядюшкой онбы разобрался, нето чтоя.
        Теперь я гляжу наЛарри Лампу Бреннана, моего сверстника, емутеже пятьдесят семь, ноон строен, ухожен, респектабелен. Ясижу напротив него, застолом вего кабинете, иприпоминаю все, чтомне онем известно. Этот мужчина вдорогом костюме, начальник наднесколькими десятками нанятых им служащих, пробил себе дорогу вжизни: выбрался изгрязи иотмылся отнее. Сбьющимся сердцем я слежу затем, какон аккуратно подпиленным мизинцем расправляет галстук, ичувствую вгруди то стеснение, откоторого никак неудается избавиться: ястал такой жирный, всевремя задыхаюсь, дышу сприсвистом.
        —Наверняка втвоей жизни неосталось теперь никого, ктопомнит, какими мы были, — говорюя.
        Онвыдерживает паузу, соображая, чтоя имею ввиду.
        —Тызнаешь, чтоя имею ввиду, Лампа.
        Ион цепенеет: язаставил его вернуться ктому Ларри, откоторого он бежал. Емуснова шестнадцать, онЛарри Лампа Бреннан, вголове бардак, весь мир против него, онсражается нена жизнь, ана смерть против каждого, ктоокажется рядом.
        —Очем ты, Фергюс? — тихо переспросилон.
        Япочувствовал капельку пота направом виске, хотел утереть, нотем самым я привлекбы кней внимание.
        —Просто говорю: кое-кто сильнобы удивился, узнав отебе то, чтознаю я. Вотивсе.
        Замедленным движением он подался вперед.
        —Угрожаешь мне, Фергюс?
        Явыдерживаю его взгляд, смотрю пристально, жестко. Отвечать нет надобности, пусть сам догадывается. Мнеглавное, чтобы это сработало. Пятьдесят семь лет, неттакого знакомого, кого я непопросилбы отплатить мне запрежнее добро, более того, умногих я теперь вдолгу заих помощь — времени нехватит расплатиться. Ядошел докрая, вытащил последний козырь изрукава — угрожаю старому приятелю, какпоследний подонок.
        —Фергюс, — негромко говорит он, уставившись взглядом встол. — Этоведь неличное решение. Времена сейчас трудные. Явзял тебя наработу, потому что хотел помочь, постарой дружбе. — Онявно потрясен моим натиском. — Мыдоговорились, испытательный срок полгода. Через шесть месяцев я сказал тебе, надо прибавить обороты, утебя самый низкий результат, нода, японимаю, нужно еще войти вкурс дела. Нопрошло уже девять месяцев, дела идут плохо, мнепридется сокращать штат, тыпришел последним, азначит, уходишь первым. Ичестно говоря, — тутгнев прорвался наконец, словно он сообразил, чтонет больше причины любезничать сомной, — угрозами ты отменя особой любви недобьешься иникак неизменишь тот факт, чтоты худший изнаших продавцов иприносишь компании мало денег.
        —Даймне еще время, — настаиваю я, чувствуя, какподступает паника, нопытаясь говорить спокойно, уверенно, внушить доверие. — Яеще невполне осмотрелся, первый год всегда трудно, ноя уже вник, тыже видишь, яуже разобрался, кактут что работает.
        —Янемогу дать тебе время, — отвечает он. — Времени большенет.
        Яеще попрепирался сним, ночем сильнее я давил, темжестче он сопротивлялся, темболее отдалялся отменя.
        —Когда? — спросил я наконец совсем тихо. Моймир рушился наглазах.
        —Ясобирался предупредить тебя замесяц, — ответил он, ия подумал, есть еще месяц, прежде чем сомной будет кончено. — Однако после твоих угроз ябы предложил расстаться немедленно.
        Ноеще один козырь остался врукаве, самый подлый, вовсю жизнь я старался неприбегать кнему.
        —Пожалуйста, — говорю я, ион удивленно поднимает наменя глаза, егогнев испарился. — Ларри, прошу тебя. Умоляю.
        Сначала долги, потом угрозы, теперь вот — мольбы.
        —Чтотут творится? — вскрикнула Кэт, застав меня наполу моей квартиры.
        Ясдвинул всю мебель кстене. Кресла свалены надиван, журнальный столик втиснулся вмаленькую кухню, ковер скатан ивынесен набалкон. Ярасчистил себе достаточно места ис маркером вруках порчу деревянные полы.
        Янарисовал маленький круг, диаметром восемь дюймов, икак раз провожу вокруг него большую окружность диаметром одиннадцать футов. Ответить Кэт я немогу, полностью сосредоточился насвоем занятии.
        —Фергюс! — Онаоглядывается, широко раскрыв глаза, челюсть отвисла. — Мыже собиралась пообедать сДжо иФинном, помнишь? Ждали, ждали тебя вресторане. Явсе время тебе звонила. Мнепришлось пообедать сними безтебя. Фергюс? Тыменя слышишь? Япоехала ктебе наработу, таммне сказали, чтоты вернулся домой.
        Необращая внимания наее слова, ячерчу свои круги.
        —Тызабыл, Фергюс? — Голос ее смягчился. — Тыснова забыл? Этоуже нев первый раз. Ты,наверное, нездоров, дорогой мой. Что-то стобой нехорошо.
        Онаопустилась наколени рядом сомной, ноя нанее негляжу. Язанят.
        —Чтостобой? Какты себя чувствуешь? Выглядишь ты… Фергюс, датыже весь мокрый.
        —Так, — говорю я, откладывая маркер иопускаясь наколени, чувствуя, какпот капает скончика носа. — Этаигра называется ва-банк, анам именно это инужно. Деньги. Внутренний круг — банк, наружный — линия. Берешь битокиз…
        —Яберу?
        —Да,ты.
        Ядал ей несколько шариков, иона уставилась наних так, словно они грозили взорваться унее вруках.
        —Фергюс, сейчас три часа дня, почему ты нена работе, почему вдруг играешь вмарблс? Этонелепо, мнесамой пора наработу, чтопроисходит, яперестала понимать.
        —Меня уволили! — заорал я свнезапной яростью, такчто она умолкла идаже подскочила виспуге. — Банк твой, — агрессивно сообщил я ей. — Бросаешь биток, ивсе, чтоудастся задеть вбанке, переходит втвою собственность. Если ничего неподобьешь, твой биток останется лежать там, куда попадет, аты бросаешь снова. Десять попыток.
        Ясложил вбанк, вмаленький внутренний круг, свою коллекцию часов.
        —Бросай шарик. Ипостарайся попасть.
        Онапоглядела начасы, надругие предметы, которые я сложил наготове, которые пойдут следом зачасами, иглаза ее наполнились слезами.
        —Ох,Фергюс, ненадо так. Джотебя выручит. Онуже предлагал помочь.
        —Яподачек неберу, — отрезал я, голова закружилась приодной мысли отом, чтосодержать меня будет крошка Джо. Джо, которого я иза брата несчитал, пока Кэт неприняла иего всвои объятия. Этобылобы несправедливо поотношению кмладшенькому. — Ясам найду выход.
        Шарики завели меня вэту беду, ониже изнее ивыведут. Ложь иобман, предательство, путаница, неспособность сосредоточиться наглавном вмоей жизни, яоторвался отсамого себя, отсемьи. Сабрина родила сегодня третьего мальчишку, ая немогу поехать кней сКэт, потому что Сабрина все еще незнакома сКэт, незнает овеликой любви моей жизни, ая незнаю, какподступиться кпризнанию. Чтобы рассказать Сабрине оКэт, придется рассказать ио марблс, акак наэто решиться? После целой жизни лжи. Кэтобещает молчать, пока я сам неподберу слова, чтобы объясниться сСабриной, новедь проговорится, такое невозможно скрыть, итогда мое умолчание обернется ложью. Мыоба станем лгать моей дочери. Когда я попытался тайком оценить свои шарики вКалифорнии, выплыло, докакой степени я запутался вдолгах. Яснова все испортил, мояложь чуть неубила нас сКэт, когда я вернулся вгостиницу подутро вдымину пьяный. Ноона осталась сомной. Сказала, чтовсе понимает. Новсе запуталось, всебезнадежно запуталось. Ивиноваты вэтом мои шарики.
        Кэтбросила шарик, никудышный бросок, умышленный промах. МысКэт много раз играли вместе. Яоткрыл ей свой мир, япринял ее вмир марблс, онаходила сомной намножество игр, набольшие встречи ездила, ихотя великим игроком нестала, ноне настолькоже плоха.
        —Играй какследует! — заорал я, иона заплакала. — Давай, давай! — Ясхватил шарик исунул ей вруку. — Запускай!
        Онабросила ипопала точно вколлекцию часов посреди маленького круга.
        —Отлично, этотвое. Пойдет напродажу. — Яотодвинул часы всторону. — Дальше! — Яположил вкруг мамино обручальное кольцо.
        Онапромахнулась. Язаорал, приказывая ей целиться лучше.
        —Фергюс, янемогу. Немогу, немогу, немогу! Янестану, Фергюс, пожалуйста, остановись! — Оназарыдала иупала напол. Явыхватил унее шарики иначал пулять. Сразу угодил вбанк, тоесть отдал ему мамино обручальное кольцо. Потом метнул снова ипопал вкоробку собразцами отAkro Agate 1930года, ценой отсеми дотринадцати тысяч. Ещебы непопасть — коробка едва помещалась вкруге.
        Следующий номер — «Лучшие луны мира» воригинальной упаковке, цена отчетырех тысяч досеми. Попал. Двасамых ценных предмета вмоей коллекции. Ониуйдут первыми, заними все остальные. Всепридется продать.
        —Нашелся покупатель, — сообщил я Кэт несколько дней спустя иположил коробки сшариками, чтобы освободить руки инадеть плащ. — Встречаемся сним вгороде, у«О’Донахью». Онспециально прилетел заними изЛондона. Онистоят двадцать тысяч долларов, мысговорились напятнадцати тысячах евро наличными.
        —Тыплохо выглядишь, Фергюс. — Онапогладила меня полицу, ия успел поцеловать ее ладонь. — Тыбы лучше прилег.
        —Разве ты меня неслышала? Прилягу — после встречи.
        —Нехочется их продавать. Онитак тебе дороги. Всетвои воспоминания связаны сними.
        —Воспоминания хранятся вечно, аэти… — Яисмотреть наних немогу. — Этиоплатят мою ипотеку заближайшие несколько месяцев. Отсрочка, пока я что-нибудь придумаю.
        Что, собственно? Работы нет, никто меня невозьмет. Стар уже. Думай, думай, чтоже делать. Продавать шарики.
        —Тыочень бледен, тебе надо лечь. Давай я сним встречусь.
        Этоправильная мысль, мыоба понимаем: поеду сам, несмогу расстаться сними, аэто необходимо, иначе банк отнимет уменядом.
        Онауехала, забрав шарики, ая лег впостель. Вернулась она спустя какое-то время, ужевтемноте. Янезнал, сколько времени, мнеказалось, янеспал, но, наверное, все-таки спал. Онаподошла ккровати, ия почувствовал, чтоее дыхание отдает вином.
        —Продала? — спросиля.
        —Япринесла деньги, — ответила она, кладя натумбочку укровати конверт.
        —Ишарики ушли?
        Оначуть помедлила:
        —Да,ушли.
        Онагладила меня поголове, полицу, онаменя целовала. Она-то уменя осталась. Надобы как-то пошутить насчет ее коллекционной ценности, ноне соображукак.
        —Явдуш, — сказала она, уходя.
        Послышался шум воды, исо мной случилось то, чего уже очень давно небыло: язаплакал. Такгорько, мучительно, словно снова стал ребенком. Апотом, прежде чем Кэт вышла издуша, яуснул. Проснулся я вбольнице, аКэт следующий раз увидел, когда увидел ее впервый раз, вреабилитационном центре, который стал дляменя домом, гдеона, какя думал, кого-то навещала. Навещала друга.
        30
        Спасателям купаться запрещено
        Марлоу протянул мне очки срозовыми стеклами — миртутже окрасился врозовый цвет, илегкий пивной хмель усугубился. Этодлязащиты глаз, когда я буду смотреть наогонь.
        —Красотка! — Онслегка ущипнул меня занос ивключил горелку. — Ялюблю работать состеклом, емутак легко придавать форму, — болтал он, легко перемещаясь постудии, онвсе тут знал, брал, чтоему требовалось, доставал, перекладывал, двигаясь словно втанце. — Пироги печь умеешь? — спросилон.
        —Да,иногда пеку. — Вместе сдетьми, имысль оних слегка меня отрезвила. Уменя есть дети. Уменя есть муж. Красавец муж. Добрый муж, который заботится отом, чтобы я была счастлива. Говорит мне, чтолюбит. Действительно любит меня. Яотступила нашаг.
        —Всевпорядке. — Онснова притянул меня ближе, горячая ладонь намоей талии. — Расплавленное стекло ведет себя примерно какрастопленный сахар. Сейчас увидишь. Так, авот иона — этоя давно уже заготовил.
        Япридвинулась посмотреть напредмет, который он выложил настол.
        —Давно уже хотел это сделать, новсе ждал, пока подвернется заказ. — Онпоглядел наменя сквозь длинные ресницы, глаза голубые, какидеальные марблс, словно он сам выдул их изстекла.
        —Этоты сделал? — Ястаралась неглядеть ему влицо. Поглядишь — исловно погипнозом. Даине только лицо, всетело унего такое. Несмотри, несмотри, уставься вогонь.
        —Конечно, я. Изстеклянного порошка тонкого помола. Итак, есть два способа сделать этот твой шарик. Если выдувать стекло, получатся те завитки, которые ты уже видела, ноу твоего отца много немецких завитков, далеко невсе сделаны вручную, такчто я подумал, надо что-то новенькое.
        Онподхватил каплю опалового стекла кончиком длинного стального прута, встал угорелки ипринялся медленно вращать стекло вогне. Стекло начало светиться, сиять, источать медовые капли. Онпродолжал вращать каплю, пока она непревратилась всферу — тогда он вытащил ее изогня, ия едва успела увернуться отраскаленных капель, когда он быстро прошел сполыхающей сферой вдругой конец мастерской, ккреслу. Присел надеревянное кресло сдлинными подлокотниками, положил поперек подлокотников металлический прут истал вращать его то вперед, тоназад, придавая стеклу форму. Наподлокотниках остались следы отвсех тех предыдущих раз, когда он проделывал тоже самое. Онполностью погружен вработу, никакой болтовни. Итак довольно долго. Онповторял это несколько раз — товозвращался кгорелке, токкреслу, налбу проступили капли пота. Потом схватил газету ипрямо наруке стал катать горячее стекло, доводя его форму досовершенства.
        Вкакой-то момент я отвела отнего глаза, голова кружилась иплыла нестолько отбутылки пива, сколько отвсех событий этого дня иот музыки, отатмосферы этого места, ия увидела среди деревьев Ли, танцующую сДарой. Было чувство праздника, всепрекрасно, жизнь прекрасна. Жизнь полна приключений. Ужнеприпомню, когда я впоследний раз это ощущала. Пока я смотрела наних, тело само расслабилось, ядаже начала слегка покачиваться втакт. Нопотом снова приковалась взглядом кМарлоу, кмедовому, похожему насладкий сироп стеклу.
        Наконец Марлоу вытащил шар изогня, однако невернулся ккреслу, аобкатал шар взаранее приготовленном стеклянном порошке. Когда узор полностью перешел настекло, онснова стал формовать сферу, очень бережно, чтобы неповредить сложный рисунок. Потом погрузил шар впрозрачное стекло, создавая внешний слой.
        Инаконец раскаленная стеклянная сфера опустилась введро сводой, зашипела, испуская пар, остывая, твердея. Марлоу пристукнул пошару, итот оторвался отстального прута, упал вводу ивсплыл наповерхность.
        —Пусть остывает, — сказал мастер, утирая пот солба.
        Он,конечно, заметил, какя нанего смотрела. Наконец-то ион взглянул наменя, улыбнулся все также ласково идразняще, какулыбался ссамой нашей встречи. Потянулся забутылкой идлинным глотком втянул всебя остатки. Начало третьего, голова плывет.
        Явспомнила протолько что сотворенный шарик инерешительно двинулась кведру.
        —Нетрогать, пока неостынет! — предупредил он, подходя вплотную комне. Онзавалил меня нарабочий стол, обхватил бедрами мои ребра, стянул сменя розовые очки. Япопыталась адаптироваться кновому миру, уженев розовом свете, реальному, безфильтров, нетолько вмоей голове. Иэто меня быстро отрезвило. Онпровел пальцем помоему лицу, покаждой его линии, будто запоминая их, — медленно, мягко. Сердце сильно стучало, конечно, онслышал этот стук через свою тонкую футболку.
        Онпоцеловал меня — сначала неторопясь, новскоре поцелуй сделался настойчивым. Длячеловека, способного так медленно, гармонично двигаться, работая, такая торопливость — свидетельство паники.
        —Язамужем, — шепнула я ему вухо.
        —Поздравляю! — ион продолжал свое, егогубы сместились ниже, кмоейшее.
        Янервически расхохоталась.
        Пять лет назад, когда я ждала Чарли, мнерассказали, чтоуЭйдана была интрижка. Мысним поговорили воткрытую. Мыдолжны были оба решить — расстаться илибыть вместе. Онхотел быть вместе. Яхотела быть вместе. Имы остались вместе, ноничего небыло по-прежнему. Сначала было плохо, потом стало лучше. Мыродили еще иАлфи. Нов минуты гнева — онислучаются все реже — якаждый раз испытываю желание припервойже возможности сквитаться сним, чтобы он понял наконец, через что я прошла тогда. Тыпричинил мне боль, япричиню тебе. Ногоды шли, возможность неподворачивалась нипо дороге вшколу, нив бассейне состариками, нив супермаркете всопровождении моего выводка, нина их занятиях карате, футболом, рисованием. Никаких шансов завести интрижку внутри моего наполненного детскими делами расписания. Масло, сыр, ветчина, хлеб, бутерброд. Изюм. Следующий! Иэто загоняло меня вдепрессию, ведь получается, янесмогу расквитаться сним, даже если очень захочу.
        Язнаю, чтоЭйдан меня любит. Небуду преувеличивать, оннеидеальный муж иотец, новполне хороший. Ия тоже нив чем неидеал, какни стараюсь. Иногда я спрашиваю себя, достаточноли одной любви, атакже нетли разных уровней любви, аиногда я думаю, видитли он меня, даже когда смотрит прямо мне влицо. Прошлое воскресение я целый день расхаживала сзеленой губой, после того какпорисовала сдетьми, ион нисловом обэтом необмолвился. Мывместе ходили вмагазин, надетскую площадку, гуляли попарку, ион так ине сказал мне: «Сабрина, чтоэто утебя зеленое налице?»
        Когда я вернулась домой, ипосмотрела наконец взеркало, иувидела здоровенное зеленое пятно наверхней губе, тозарыдала отзлости. Меня что, никто вупор невидит? Имальчики тоже? Ятакой предмет обстановки, меня можно вымазать грязью, едой, зеленой краской, всесойдет? Сабрина — женщина скраской налице, липким пятном наштанах, следами детских пальцев иеды нафутболке. Ине надо говорить ей обэтом, такидолжно быть, такая она есть.
        Яспросила Эйдана, вернее, швырнула ему пронзительным голосом какое-то бессвязное обвинение насчет этой краски. Онсказал, чтоничего незаметил, ия задумалась, онкак — смотрит наменя ине замечает подробностей илион вообще ниразу задень наменя невзглянул? Какой ответ хуже? Мыпосвятили этому целый сеанс упсихолога, этому зеленому пятну, которое мой муж неувидел. Наверное, явся — сплошное зеленое пятно.
        Сзеленого пятна все иначалось, апотом еще мне недосталось спасти утопающего, ия помчалась напоиски утраченных шариков впопытке что-то исправить, спасти, восстановить папину память вцелости исохранности — хотя, наверное, всеэто нужно впервую очередьмне.
        Эйдан боится, какбы я неразвелась сним. Онговорил мне, чтопосле той интрижки живет встрахе. Ноя вовсе несобираюсь уходить отнего. Всепроисходящее неимеет никакого отношения кнему илик тому, чтоон сделал так давно, чтоя уже нечувствую боли, разве что отголоски. Вседело вомне. Почему-то я оказалась вловушке, перестала быть собой илинастоящей собой, имне это ненравится. Масло, сыр, ветчина, хлеб, бутерброд. Изюм. Следующий! Следить запустым бассейном. Каждый день спасать того, ктонехочет спасения. Ябольше непогружаюсь встихию, которую более всего люблю, япостоянно торчу накраю, остаюсь снаружи итолько заглядываю внутрь. Всеравно что ходить сполным кошельком илишь любоваться витринами — или, наоборот, спустым кошельком да вмагазин. Незнаю, какточнее. Снаружи, накраю, лишняя.
        Меня вырастил человек, который — нооб этом я узнала только сегодня — былчрезвычайно скрытным. Ихотя я этого незнала, ятоже сделалась скрытной, быть может, бессознательно ему уподобляясь илиподражая, перестала открываться Эйдану. Может быть, этослучилось после той интрижки, номогло случиться ираньше. Янезнаю, каковы тут психологические причины, даизнать нехочу. Нужно двигаться дальше. Сейчас самое важное, чтоуменя нет секретов.
        Запоследний год я перестала быть собой. Язаскучала.
        Носейчас скука исчезла.
        Осознав это, яулыбнулась.
        Марлоу все стойже чувственной улыбкой смотрел наменя.
        —Нехочешьли поквитаться сним? — Онвсе угадал. — Зигзазаг, зигза… — Онпровел рукой помоей груди. —Заг!
        Мыоба рассмеялись немудреной шутке, ион безобид убрал руку.
        —Кажется, ответ будет отрицательный.
        —Отрицательный, — подумав, согласиласья.
        Ион тутже отошел всторону, поняв, уважая мое решение.
        —Шарик остыл, хочешь посмотреть?
        Онвынул его, потер, проверил сам, прежде чем передатьмне.
        —Изумительно! — выдохнула я, потрясенная. — Сколько я вам должна?
        Онвпоследний раз поцеловал меня.
        —Тытакая милая. Этотебе. — Онпротянул мне второй шарик. — Уменя есть теория: каждый шарик похож насвоего хозяина. Каксобака, — улыбнулсяон.
        Прихватил пиво илениво поплелся обратно вкомпанию, которая ине думала расходиться.
        Онотдал мне тот самый коричневый шарик, который ссамого начала мне приглянулся. Свиду обычнейший одноцветный шарик, но, когда я поднесла его когню, онначал переливаться оранжевым иянтарным светом, словно внутри унего горел огонь. Похож насвою хозяйку.
        Только кчетырем утра мне удалось наконец вытащить себя иЛи свечеринки. Солнце уже поднималось нагородом, моябдительная черная луна скрылась, предоставив меня самой себе теперь, когда моя миссия завершена. Лиеле живая дремлет рядом сомной. Какиебы любовь иблаженство непознала она вэту ночь, сейчас она слегка позеленела отусталости ивсеже непременно хочет ехать вбольницу вместе сомной. Унее ранняя смена, пока немножко поспит вкомнате дляперсонала, ктомуже, японимаю, онадумает омоем отце ихочет первым делом сутра его навестить.
        Ая задерживаться вбольнице несобираюсь. Положу шарик укровати отца, пусть увидит его, когда проснется. Пусть это будет первое, чтоон увидит, проснувшись.
        Разумеется, больница назамке. Япозвонила, охранник, узнав Ли, впустилнас.
        —Боже! — зашептала Грейн привиде своей коллеги. — Вхорошеньком ты виде.
        Лизахихикала.
        —Повстречались?
        Онакивнула.
        —И?
        —Утром расскажу.
        —Ужеутро! — засмеялась Грейн.
        Янацыпочках прокралась покоридору вкомнату отца. Онспал наспине ивыглядел очень немолодым, носчастливым. Негромко похрапывал. Яположила шарик сзапиской натумбочку укровати ипоцеловала папу влоб.
        31
        Фамильная ценность
        Япроснулся сощущением, будто восне пережил тысячи жизней. Обрывочные воспоминания еще сохранялись втот момент, когда я открыл глаза, апотом нежно растаяли, какутренний иней насолнце. Призраки прошлого инастоящего, ихголоса стали стихать, помере того какя осваивался собстановкой. ЭтонеШотландия, откоторой уменя сохранились образы травы, зелени, озер икроликов, сутулых плеч отца, егогрустных глаз итрубочного дыма; неСент-Бенедикт-гарденс, гдея просыпался вдетстве икаждый раз налице уменя лежала нога кого-нибудь избратьев, мыспали валетом надвухъярусной кровати. Небунгало тети Шейлы наСиннот-роу, гдевпервый год поприезде изИрландии мы спали вповалку наполу; недом моей тещи вАйоне, гдемы провели первый год нашего брака, пока несобрали достаточно денег, чтобы купить свой, ине тот дом, который мы купили. Неквартира, гдея много лет жил после развода один: впервые задолгое время я так отчетливо представляю ее себе ислышу вопли сфутбольного поля подокном, валяясь субботним иливоскресным утром впостели. Нет, ине та комната, гдея спал сКэт, нетот теплый оранжевый свет, который продолжал сладостно сиять мне
исквозь сомкнутые веки. Явбольнице, ужегод какэто мой дом, идо вчерашнего дня я был вполне доволен жизнью здесь иохотно считал его своим домом. Нотеперь появилось желание, больше чем желание — потребность уйти отсюда. Здесь пусто, аполнота жизни снаружи, хотя прежде все казалось наоборот. Что-то вмоем мозгу сдвинулось, нетак сильно, нои отлегкого сдвига цепная реакция, какпри землетрясении. Яжажду все узнать, апрежде казался себе самодостаточным, хочу слушать, апрежде был глух. Вероятно, янапустил насебя глухоту изсамозащиты. Этомне доктор Лофтус объяснит. Утром унас сним встреча.
        Перемена оказывала наменя двойное действие: ячувствовал инадежду, иотчаяние. Надеялся, чтоя выберусь, отчаивался оттого, чтопока немогу.
        Ворту пересохло, нужно попить. Яогляделся впоисках стакана воды, обычно мне оставляли его натумбочке укровати, справа, чтобы тренировать правую руку. Норядом состаканом я вижу шарик — большой, роскошный, синий. Утренний свет, проникнув вокно, зажег внем огонь, иот восторга уменя пресеклось дыхание. Потрясающее зрелище — какон красив, какизящен. Само совершенство. Редчайшая вещь.
        Внутри наша планета. Среди голубых океанов — карта материков, точно соблюдены пропорции. Земля игоры коричневых, песочных, медовых тонов, каждая страна присутствует, непропал ниединый остров. Даже белые завитки облаков вСеверном полушарии. Целый мир заключен вшарик. Япотянулся кнему левой рукой, нехотел рисковать, хватая его ненадежной правой, нетот случай. Явращал шарик, изучая каждый дюйм. Океан словно светился изнутри, прекрасны обводы островов. Ницарапинки, нискола. Видеальном состоянии. Диво дивное. Больше обычного, трисполовиной дюйма вдиаметре. Ядержал его вгорсти, этот большой горделивый шар. Сидел, выпрямившись, прислушиваясь квзволнованному стуку своего сердца. Нужно надеть очки, тогда я лучше рассмотрю это сокровище. Очки были наполочке слева, доних дотянуться проще. Нацепив их, яобнаружил еще изаписку. Осторожно опустив шарик себе наколени, япотянулся левой рукой заэтой запиской, чтобыло непросто, нужно было действовать осторожно, чтобы неуронить шарик напол, страшно представить себе такую беду.
        Ядотянулся дозаписки иснова сел поудобнее, чтобы ее прочесть.
        Папа,
        Весь мир втвоих руках.
        Слюбовью,
Сабрина
        Слезы покатились пощекам. Ясмотрел насиний шарик — казалось, время остановилось, пока я нанего смотрел, — ия поверил своей дочери. Ясправлюсь. Ясмогу вернуть себе свою жизнь. Апотом сон снова одолел меня. Глаза устали. Яснял очки, понадежнее пристроил шарик. Онбыл похож натот, который я увидел вовремя медового месяца, который я так хотел купить, ноденег нехватило. Ивдруг привиделась Джина втуже пору медового месяца, еелицо, юное, невинное, ввенецианском отеле, веснушки нащеках иносу, ниграмма косметики, мгновения перед тем, какмы впервые занялись любовью. Тотобраз ее сохранился вмоей памяти навеки, взгляд, полный любви, невинный взгляд. Вместе своспоминанием пришла имысль, всепоглощающее желание отдать ей этот шарик, вручить ей весь мир. Следовало мне это сделать еще тогда, вВенеции, ая несделал. Сделаю это теперь. Вручу ей ту часть меня, которую так долго скрывал.
        Сабрина поймет, иКэт, иРоберт, мужДжины. Когда-нибудь Джина отдаст этот шарик Сабрине илимальчикам, какподрастут. Этобудет фамильная драгоценность, мыбудем передавать Землю изпоколения впоколение.
        АКэт — Кэтя отдам свое сердце. Отдам целиком.
        32
        Неплавать водиночку
        Ядобралась домой кпяти часам утра. Долгий был день идолгая ночь. Завалитьсябы впостель хоть нанесколько часов, пока Эйдан невернулся сдетьми.
        Незнаю, правали Эми сосвоей лунной теорией, новчера вприемной уМикки я услышала ивполне ободряющие мысли: новая луна — символическая дверь, через которую входит нечто новое. Многие считают, этосамое время решить наближайшее будущее, чтоты хочешь создавать, развивать исовершенствовать. Иными словами, этовремя творить новое. Втом числе новые воспоминания.
        Мнепредставляется, какя, маленькая, немогла уснуть вночь полнолуния, пробужденная, бодрствующая, настороже, вголове слишком много мыслей ипланов, нина минуту нельзя угомониться, словно маяк посылает мне срочное сообщение. Действительноли это все из-за луны? Незнаю. Ивсеже нестоит отказываться отвизитов кпсихологу. Только-только наметился настоящий разговор.
        Несмотря нановолуние, наулице так светло, чтоя вижу свою соседку миссис О’Грэди, онаследит сквозь кружевные занавески замоим позорно поздним возвращением. Всовывая ключ взамок, ячувствую себя недругой женщиной, нотойже самой, однако слегка изменившейся — клучшему.
        Ямечтаю скинуть обувь, раздеться ирухнуть впостель, несколько часов осталось довозвращения детей, нопрежде, чемя успеваю повернуть ключ, дверь распахивается навстречу, итолько тут я замечаю удома автомобиль Эйдана.
        Эйдан обнимает меня — взъерошенный, замученный, красивый, отодного выражения его лица меня разбирает смех.
        —Мама! — бросаются комне дети, каждый хватает заруку илиза ногу так крепко, словно мы неделю невиделись, ане прошло исуток.
        Якрепко обнимаю каждого, Эйдан присматривается комне, усталый иозабоченный.
        —Гдеты была? — спрашивает он, амальчики меж тем размыкают объятия итащат меня покоридору показать что-то невероятно здоровское, чтоим удалось найти.
        Онипривели меня ктем коробкам имешочкам сшариками, разложенным повсему ковру. Яоставила их так, когда накануне утром помчалась кМикки.
        —Яучил их играть, — сказал Эйдан, уводя меня прочь. — Всевпорядке, ониочень аккуратно обращались сшариками, этомне больше всего хотелось запихать пошарику каждому изних вглотку, замучили они меня, — простонал он, обнимая меня иделая вид, чтовот-вот заплачет. — Алфи неспал. Совсем, ниминуты. Чарли описал спальные мешки, аФергюс вчетыре часа утра поймал лягушку исобирался съесть ее назавтрак. Пришлось нам срочно ехать домой. Спаси меня, — прохныкалон.
        Язасмеялась икрепко его обняла.
        —Эйдан! — заговорила я, интонацией предупреждая отом, чтосейчас последует.
        —Да? — откликнулся он, неубирая рук, ноощутимо напрягся.
        —Помнишь, какты сказал, чтобы я непозволяла еще кому-нибудь поцеловать меня?
        —Что? — онотодвинулся отменя, лицо исказилось.
        —Папа! Мама! Алфи проглотил шарик!
        Мыкинулись кдетям.
        Часспустя я все-таки скинула обувь, разделась ирухнула впостель. Почувствовала губы Эйдана насвоей шее иедва успела закрыть глаза, какв дверь кто-то позвонил.
        —Неиначе твой любовник, — проворчал Эйдан иповернулся надругой бок, предоставляя мне разбираться сэтим.
        Состоном я натянула халат ипоплелась кдвери. Увидела блондинку, татревожно мне улыбалась. Вродебы я знала ее, нооткуда? А,видела вбольнице. Мыобменивались парой слов встоловой, вбольничных коридорах, всаду, когда навещали своих. Итут все встало наместо. Пациент унас, значит, былодин итотже. Яулыбнулась, чувствуя, какбольшая тяжесть спадает сплеч. Янеблуждала вкромешной темноте. Язнала эту женщину.
        —Простите, — виновато заговорила она. — Конечно, утро субботы, явовсе нехотела будить вас идетей. Япочти неспала эту ночь, всеждала, когдаже наступит подходящий момент, нобольше терпеть уже немогла. Мненужно отдать вамэто.
        Обеими руками она держала большую сумку. Протянула ее мне, ия ее взяла. Тяжелая.
        —Часть коллекции вашего отца, — сказала она, ия перестала дышать. — Явзяла их унего перед инсультом, перед тем, какквартира была продана, взяла нахранение. Онпоручил мне продать их, ия сделала вид, будто продала. Насамом деле деньги дал его брат Джо. — Трудноже было ей хранить эту тайну. — Японимала, чтонужно их сохранить, онтак ими дорожит. — Онаглянула насумку так, словно сомневалась, стоитли передавать ее мне. — Пусть будут увас. Коллекция должна быть вполном составе, вдруг он захочет ее увидеть.
        Явзяла сумку, всееще неверя, чтовот они, уменя вруках.
        —Ядаже непредставилась. — Ееголос дрогнул.
        —ВыКэт? — спросила я, ина лице ее отразилось изумление. — Заходите. — яулыбнулась ипошире распахнула дверь.
        Мыпристроились застойкой длязавтрака, ябережно раскрыла сумку ичуть незаплакала отрадости. Фирменная коробка отAkro Agate 1930года, оригинальный набор образцов длякоммивояжера, и«Лучшие луны мира», оригинальная упаковка из250 шариков. Ягладила их обеими руками, нев силах поверить: вотони, после целого дня иночи поиска они сами нашли дорогу домой.
        33
        Кровяники
        Ялежу наполу вгостиной тети Шейлы. Рядом Хэмиш, Энгюс иДункан, всекрепко спят. Ладони горят отударов отца Мерфи, ия, неудержавшись, потихоньку начинаю плакать. Ятоскую понашей шотландской ферме, помоему другу Фредди, помаме, какой она была прежде, здешние новые запахи ненравятся мне, иеда утети Шейлы ненравится, ишкола, вособенности отец Мордожоп. Правая рука вспухла так, чтопальцы несожмешь, истоит закрыть глаза, какя вижу холодную темную кладовку, гдеон запер меня сегодня, именя пронзает такой страх, чтоя немогу дышать.
        —Эй! — шепчет кто-то. Язамираю, перестаю плакать: кто-то избратьев услышал итеперь будет дразниться.
        —Шш!
        Яоглядываюсь: Хэмиш уже неспит.
        —Ревешь? — шепчетон.
        —Нет, — всхлипываю я, носкрыть слезы немогу.
        Онерзает назаднице внутри спального мешка, перемещаясь поближе комне, ивот уже мы сидим бок обок. Подороге он толкает Энгюса ногой вголову, Энгюс состоном перекатывается, освобождая место. Всвои одиннадцать лет Хэмиш всегда добивается отлюбого изнас чего захочет, причем легко. Он — мойгерой, когда вырасту, хочу быть таким, какон, вточности.
        Хэмиш касается пальцем моей щеки, проводит подушечкой покоже, потом облизывает палец:
        —Ревешь, нахрен.
        —Яненарочно! — рыдаюя.
        —Папу вспомнил? — спрашивает он, ложась вплотную комне.
        Якиваю. Этонеединственная причина, нооднаиз.
        —Ятоже.
        Онзатих, ия подумал, может быть, онуснул.
        —Помнишь, какон состязался, ктодольше всех рыгнет? — шепнул вдруг Хэмиш.
        Яулыбнулся.
        —Ага.
        —Икак надне рождения Дункана прорыгал целиком поздравительную песню?
        Наэтот раз я засмеялся.
        —Видишь? Так-то лучше. Мынедолжны это забывать, Фергюс. Договорились? — говорит он стакой настойчивостью, словно уславливаясь сомной раз инавсегда, ия киваю, тоже очень серьезно. — Надо помнить папу таким, какой он был, когда он был счастлив, помнить все хорошее, ане… нечто-то другое.
        ЭтоХэмиш нашел отца повесившимся набалке внашем сарае. Оннерассказывал нам, чтоон там увидел, никаких страшных подробностей, акогда Энгюс попытался их вызнать, Хэмиш стукнул его кулаком влицо, чуть нос ему несломал, ибольше никто изнас несмел кнему приставать.
        —Мыстобой будем напоминать друг другу отаких вещах. Ятоже поночам часто несплю, мыстобой будем разговаривать.
        Мнеэто нравится — ония, только мы двое, Хэмиш полностью будет принадлежатьмне.
        —Договорились, — говорит он. — Дайпять.
        Онсхватил меня заруку, завспухшую, ия невольно вскрикнул, взвыл, какпес тети Шейлы, когда ему налапу наступают.
        —Чтозачерт?
        Ярассказал ему проотца Мерфи итемную кладовку иснова заплакал. Оночень сердился иобнимал меня рукой заплечи. Язнал, что, если расскажу проэто братьям, Хэмиш меня ввыгребной яме утопит, ноя был рад, чтоон вот так меня обнимает. Все-таки прото, какя обмочился, яему несказал. Яникому изродных, вернувшись домой, нерассказал, какобошелся сомной отец Мерфи, — ябы рассказал, нотетя Шейла первая заметила, промыла мне ладонь изабинтовала ее ивелела неогорчать маму, ейибез того плохо. Всем плохо, поэтому я нестал никому рассказывать.
        —Чтотам утебя? — спросил Хэмиш, услышав, какв другой руке уменя щелкают шарики.
        —Кровяники, — гордо ответил я, предъявляя свое сокровище. Ятак илег спать сними, потому что мне нравилось перебирать их. — Другой, добрый, священник дал мне их, когда я сидел вкладовке.
        —Насовсем? — уточнил Хэмиш, рассматривая шарики.
        —Вродебыда.
        —Кровяники, говоришь? — повторилон.
        —Да,они красные, каккровь. Ещеони называются «камрады», — пояснил я. Больше я ничего прошарики незнаю, нохотелбы знать.
        —Какмы стобой, — говорит он, катая шарики насвоей ладони. — Братья, единокровные, камрады.
        —Ага! — улыбаюсь я втемноте.
        —Возьми их ссобой завтра вшколу, — советует Хэмиш, возвращая мне марблс иустраиваясь поудобнее вспальном мешке.
        Энгюс просит нас заткнуться, Хэмиш снова толкает его ногой вголову, новсе-таки мы умолкаем иждем, пока подыханию брата непоймем, чтоон снова уснул.
        Хэмиш шепчет мне наухо:
        —Положи сутра кровяники себе вкарман. Держи их там, никому непоказывай, иначе отцы узнают иотберут. Иесли он снова запрет тебя вкладовке, шарики будут утебя присебе. Ребята будут заниматься иполучать затрещины, аты будешь себе играть. Усек?
        Якиваю.
        —Имне будет приятно завтра думать, чтоты веселишься, натянул всем нос. СБоггсами шутки плохи, — шепчетон.
        Яулыбаюсь.
        —Ичем чаще тебя будут запирать вкладовке, темкруче ты будешь играть. Фергюс Боггс, лучший игрок Ирландии, ато ивсего мира. Ая буду твоим агентом. Братья Боггс — всговоре против всех.
        Яхихикаю, ион вместе сомной.
        —Круто,да?
        Слышно, чтоион возбужден.
        —Да!
        —Этобудет наш секрет — отовсех, договорились?
        —Да!
        —Икаждую ночь ты будешь мне рассказывать, чему научился.
        —Хорошо.
        —Обещаешь?
        —Обещаю, Хэмиш.
        —Хороший мальчик. — Онвзъерошил мне волосы. — Мытут непропадем, верно?
        —Верно, Хэмиш, — шепчуя.
        Онвзял меня забольную руку, очень осторожно, итак, вместе, мыуснули.
        Братья, единокровные, камрады. Всговоре против всего мира.
        Утром впонедельник я возвращаюсь наработу.
        —Хорошо отдохнула? — приветствует меня Эрик, внимательно присматриваясь: пришлали я внорму после инцидента сметанием кружки.
        —Спасибо, отлично, — улыбаюсь я. — Всепрекрасно.
        —Славно, — говорит он, всетакже присматриваясь, голубые глаза светятся нафоне оранжевого искусственного загара. — Знаешь, япроверил это выражение. Насчет мурашек.
        —Ичто?
        —Пишут, этоеще бывает отсексуального возбуждения.
        Язасмеялась ипокачала головой, ион, фыркая, удалился вофис.
        —Эрик! — крикнула я ему вслед. — Наследующей неделе я начну обучать папу плаванию. — Ия подумала, пора мне тут тоже что-то новое делать. Например, класс аквааэробики. Развнеделю. Чтоскажешь?
        Онулыбнулся вответ:
        —Отличная идея, Сабрина. Ждунедождусь посмотреть, какМэри Келли имистер Дейли отплясывают подводную самбу. — Онсексуально завращал бедром иснова меня насмешил.
        Улыбаясь, чувствуя себя вполне счастливой, яуселась настул надпустым пока бассейном, огромный список правил нависал надо мной, надо всеми, словно распятие вцеркви. Напоминание. Предостережение. Заповедь. Неделай того, неделай сего. Этого нельзя, ито запрещено. Свиду сплошной негатив, новедь это — руководство. Слушайся, ис тобой все будет впорядке. Всебудет хорошо.
        Мэри Келли вбольнице, приходит всебя после инфаркта, состояние, ксчастью, стабильное. Ия больше нечувствую прежней пустоты, ясловно омолодилась ивнутри горит огонь. Могу целый день так просидеть, безсобытий, ивсе равно буду довольна. Так ибудет.
        Явился мистер Дейли всветло-зеленых плавках, тонких, словно лишний слой кожи, заправляя находу полторы пряди еще уцелевших волос подслишком тесно облегающую шапочку.
        —Доброе утро, мистер Дейли, — поздороваласья.
        Онпрошаркал мимо, сердитый, игнорируя меня. Ухватился заперила имедленно спустился вводу. Бросил взгляд, проверяя, слежули я. Яотвернулась — пусть уж он это сделает сразу. Онсдвинул наглаза очки, вцепился вметаллические ступени ипогрузился.
        Яподошла кбортику, наклонилась ивытащила старика.
        —Всехорошо, — сказала я ему, таща его изводы, помогая подняться полестнице, усаживая накрай бассейна. — Держите. — Яподала ему чашку, ион, сжимая ее дрожащими руками, осушил воду додна, глаза красные, всетело трясется. Посидел, глядя перед собой впустоту, молча — ясидела рядом, одной рукой поглаживая его поспине, успокаивая. Оннепривык ктому, чтобы я вот так сидела сним. Яперестала это делать впрошлом году, когда поняла, чтоего это неостанавливает. Чтоотменя требуется — лишь вытащить его ивернуться насвой стул. Онсмотрит наменя искоса, сподозрением. Япродолжаю потирать ему спину, утешать, чувствуя подрукой кожу икости итрепыхающееся сердце.
        —Вывпятницу рано ушли, — сказал он вдруг.
        —Да, — ответила я, растроганная тем, чтоон это заметил.
        —Думал, больше невернетесь.
        —Ябы безвас соскуки извелась.
        Онприкусил губу, чтобы нерассмеяться. Отдал мне чашку, вернулся вбассейн ипроплыл отбортика добортика.
        notes
        Примечания
        1
        Приизготовлении этих шариков стекло заливалось вформу дляотливки пуль, очем свидетельствовали борозды наготовом изделии.
        2
        Стадион имени архиепископа Томаса Кроука (Дублин).
        3
        Торт-безе, названный вчесть балерины Анны Павловой.
        4
        Черно-коричневыми, поцвету формы, назывались добровольческие отряды, помогавшие после Первой мировой войны английским войскам сдерживать ирландских повстанцев.